Турист [Василий Александрович Вонлярлярский] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (11) »
Василий Вонлярлярский Турист
Приехать в Рим и не сделаться артистом так же трудно молодому русскому путешественнику, как, бывало, в старые годы трудно французу, приехавшему в Москву, не сделаться учителем или по крайней мере виконтом. По прибытии в Рим русский путешественник приобретает краски, палитру, кисти, белую войлочную шляпу с широкими полями и на дверях своей квартиры наклеивает бумажку с лаконическою надписью: «Pittore Russo».[1] На другой же день преобразования, часу в девятом утра, у двери его непременно раздается звонок, и на вопрос артиста-самозванца: «Кто там?» – женский голос ответит: «Una modela, signor»,[2] и артист с улыбкою отопрет дверь, и чрез пять минут копия модели начнет принимать на холсте вид бог знает чего. Заметьте притом, что русские путешественники, поступая на артистическое поприще и не имея ни малейшего понятия о рисовании, предпочитают преимущественно исторический род, то есть самый трудный из всех родов живописи. Находясь а Риме, я, правда, был не совсем молодым человеком, но все-таки в качестве русского путешественника не отстал от соотечественников и, на третий день по прибытии своем в вечный город, возвращался уже на квартиру свою с большим запасом гипсовых голов, рук, ног, и пр. и пр., добытых мною за весьма сходную цену в какой-то лавочке, но вдруг… о несчастие! на углу Корсо и Лаурино огромная черная собака попала с разбега под ноги итальянцам, несшим гипсовый запас мой, и все собрание форм разбилось вдребезги! Я был в отчаянии. Хозяин собаки, человек средних лет с белокурою бородкою и одетый очень пестро, извинился передо мною на чистом французском наречии, попросил снабдить его моим адресом и обещался доставить точно такое же количество вещей, какого лишила меня собака. Я взглянул на пестрого господина, призвал на помощь свои воспоминания, которые удостоверяли меня, что лицо его когда-то и где-то мне встречалось; моя наружность, по-видимому, произвела на него то же действие, и почти в одно время мы назвали друг друга по имени. – Какими судьбами вы здесь? – воскликнул он, – и как я рад… – Очень просто, cher monsieur David.[3] – Не David, a Crosel к услугам вашим, – заметил француз. – Давно ли? – С тех пор, как соотечественник ваш, у которого я, помните, учил детей латыни, вследствие небольшого недоразумения сказал мне: «Monsieur David, faites graisser lesroues de vorte voiture et filez…»[4] – А в чем состояло маленькое недоразумение? – В том, что латынь, мною преподаваемая, показалась более похожа на марсельский patois,[5] чем на настоящую латынь! Я и сам постичь не могу, как мог я так ошибиться; но как бы то ни было, имя Давида потеряло весь кредит в губернии; а имея в запасе другое имя, я предпочел называться им. – И прекрасно сделали. – Как же не хорошо, сами посудите! Mr. Crosel значило – новый француз, только что выпущенный первым из Политехнической школы, следовательно, обладающий бездною учености; и в Ecaterinoslavl такое сокровище e'est trois tzelkovy le cachet…[6] – И посчастливилось вам в Екатеринославле? – Да, покуда не прибыл какой-то inspecteur des hautes иcoles….[7] Но в сторону эти мелочи! Встретить вас для меня такая радость, такое счастие… Надолго ли вы здесь? – Не знаю. – А на что вам вся эта дрянь? – Гипсовые формы? – Ну да. – Я занимаюсь скульптурою. – Право? – Не шутя. …– Ну, так завтра же я пришлю вам целого человека. – От души благодарю. – Человека с ногами, головою и такими шишками на голове, каких вы, конечно, не встречали никогда… по системе Галля, прелесть что за череп! – Гризель… так, кажется?… – Не Гризель, а Крозель. – Да, Крозель. Вы тот же, что были? – О нет, далеко не тот! – со вздохом отвечал француз, – сколько несчастий перенес, сколько неудач!.. – Вы расскажете мне их? – Разумеется. – И я похохочу? – Вдоволь, ручаюсь! Но мне недосуг; дайте адрес, и до свиданья. – Куда же вы? – Догонять милорда. – Какого милорда? – Того самого, форму которого пришлю вам. Он не изящен, предупреждаю; но череп чудо, просто чудо! – С этим словом Крозель пожал мне руку, дал слово непременно быть у меня завтра и, позвав собаку свою, пустился бегом вдоль Корсо. «Что за шут!» – подумал я и, не имея ни малейшего желания приобрести обещанные формы, я уговорил своих итальянцев возвратиться со мною в лавочку. По прошествии часа с новым запасом достиг я благополучно квартиры и провел весь вечер в приятнейшем far niente,[8] то есть лежа на диване с кистью винограда в одной руке и сигарою в другой. С наступлением ночи весь артистический Рим переносится обыкновенно на Монте-Пиннчи и виллу Боргезе. С Монте-Пиннчи вид очарователен: весь город со всеми окрестностями как бы нарисован на золоте; а как хорош Колизей, как велик храм Петра! и даже мутный Тибр принимает перламутровый цвет, когда смотришь на него с высоты. А- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (11) »
Последние комментарии
10 минут 19 секунд назад
15 минут 52 секунд назад
19 минут 30 секунд назад
20 минут 4 секунд назад
25 минут 42 секунд назад
42 минут 35 секунд назад