Погружение в бездны разума [Евгений Юрьевич Лукин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Евгений Лукин Погружение в бездны разума
Предполагается, что человек, который вообще не имеет наклонности к мышлению, не может мыслить худо.Мирона Притырина я помню ещё долговязым застенчивым студентиком. Теперь это крупный бизнесмен — килограммов этак на полтораста. Ноги при ходьбе он разбрасывает в стороны, а руки держит несколько врастопыр, поскольку не может прижать их к туловищу. Осанка — величественная. Да и как иначе, с его-то нынешней корпуленцией! Все эти детали облика выявились при личной встрече, предварённой внезапным телефонным звонком. Первым за десять лет. — Ты мне нужен, — прямо сказал Мирон — так, словно мы с ним расстались вчера. — Вернее, нужен мне не ты, — уточнил он, когда я, несколько, признаться, оторопелый, прибыл в его просторный офис. — С Ефимом Голокостом — дружишь? — Н-ну… в общем… Да. Дружу… — Тогда поехали. — Куда? — К нему. И поехали мы к Голокосту.М. Е. Салтыков-Щедрин
* * *
Раньше он так по-хозяйски людьми не распоряжался. Почему я не обиделся и не послал его подальше? Ну, во-первых, давненько не видались, во-вторых, разобрало любопытство: зачем это владельцу торговой фирмы понадобился вдруг народный умелец? При всей своей гениальности Ефим Григорьевич Голокост не то чтобы трусоват — нет, скорее он склонен к уважительному трепету перед хозяевами жизни. Вполне естественно, что Притырин поразил его своими размерами, статью и бесцеремонностью. — Мысли читать?.. — осведомился Мирон. К тому моменту, когда мы с ним ступили в квартиру Голокоста, я почти уже привык к новой манере речи моего бывшего сокурсника. Бизнесмен Притырин произносил лишь ключевые слова, а фразу в целом собеседник должен был достроить сам. Задрав вдохновенно всклокоченную бороду, хозяин с восторгом уставился на огромного гостя. — В каком смысле? — В прямом. Изобретатель-самородок уложил голову ухом на плечо и озадаченно поскрёб макушку. — В прямом — нет, — с сожалением сообщил он, возвращая мыслительный орган в исходное положение. — Чтение подразумевает буквы… алфавит… Мы же, согласитесь, мыслим не в письменном виде… На секунду Мирон запнулся. Но лишь на секунду. — Ладно, — допустил он. — Читать нельзя. Слышать? — Слышать можно. — Прослушку установить? — Почему нет? — Сколько? — Что сколько? На крупном лице бизнесмена обозначилось недовольство. Не сумев достроить простейшую фразу, Ефим сильно упал в его глазах. — Э-э… — вынужден был вмешаться я. — Речь, видимо, идёт о финансировании изобретения… машинки для прослушивания мыслей… — А! — сообразил Голокост. — Нисколько. Я её в прошлом году сделал… На сей раз Мирон даже уст разъять не соизволил. Просто посмотрел на Ефима, чем привёл того в ещё большее затруднение. — Н-ну… — прикинул гений-надомник, ощупывая кончиками пальцев нечто незримое. Чёрт его знает, что у него там нащупалось, но назвал он какую-то совершенно смешную сумму. Безденежье — постоянная беда Голокоста. Патентовать его изобретения, как правило, отказываются, но идеи крадут охотно. Притырин поморщился и, достав гаджет, велел кому-то перевести на счёт Ефима раза в четыре больше, чем тот запросил. — Мирон!.. — опять не выдержал я. — Ну ты хоть объяснил бы, что затеваешь… Мирон безмолвствовал. Я уже решил, что ответа не дождаться, когда прозвучало глуховато: — Негрелый. С Тохой Негрелым, пока его не отчислили, мы тоже учились когда-то на одном курсе. — Та-ак… И что с ним? — Начальник отдела. — У тебя? Утвердительное молчание. — Подозреваешь измену фирме? Лёгкая задумчивость на челе. — Ну так и проверил бы его на детекторе лжи! На этом… как его… на полиграфе… — Проверял. — И что? — Ничего. Ну надо же! А ведь когда-то лучшими друзьями считались… Как хорошо, что я не бизнесмен! Ефим тем временем открыл кладовку и, порывшись, извлёк оттуда противопожарный индикатор дыма с обрывком провода. — Что это? — перевёл я движение левой брови Мирона. Собственно, мог бы и не переводить — мог бы и сам ответить. Страсть Голокоста втискивать потрясающие свои устройства в наименее подходящие для этого оболочки (очечник, банка из-под пива, лампочка накаливания) была мне более чем хорошо известна. — Расстояние? — потребовал Мирон Притырин. — До чего? — До объекта, — разъяснил я. — В метрах. — Два… два с четверью… — отозвался Ефим. — Не больше… Мирон прикинул. — Достаточно, — решил он. — Потолки у нас в офисе — два с половиной.* * *
Судя по всему, Антон Андронович Негрелый, благополучно пройдя проверку на детекторе лжи, напрочь утратил бдительность, стал беспечен и даже предположить не мог, какую новую каверзу ему готовят. В отличие от Мирона Тоха почти не изменился: заматерел, обрёл солидность, но как был колобком, так колобком и остался. Меня он не узнал. Даже когда нас заново представили друг другу, наморщил лоб, промычал с сомнением: «Да, помню… помню…» — хотя видно было, что ни черта он не помнит. Между нами, имелось у меня намерение как-нибудь незаметно предупредить его по старой дружбе, чтобы особо мыслям своим воли не давал, но после такой встречи исчезло. Мирон тем не менее что-то, видать, заподозрил и решил из поля зрения меня на всякий случай не выпускать — на мою робкую просьбу удалиться восвояси он ответил решительным отказом. Так вот и вышло, что вся операция с начала до конца происходила на моих глазах. Разумеется, ничто не мешало мне повернуться и уйти, однако не хотелось оставлять Ефима в лапах крупного бизнеса, да и любопытство опять-таки, любопытство… Ну сами представьте: услышать человеческие мысли, погрузиться в таинственную бездну разума… Не каждый день, согласитесь, выпадает такая возможность. Заменить настоящий индикатор дыма, укреплённый аккурат над рабочим столом Тохи, на изделие Голокоста труда не составило — и первое прослушивание тайных помыслов начальника отдела состоялось в тот же день сразу после обеденного перерыва.* * *
На стеклянном столике для чаепитий в кабинете Мирона утвердился репродуктор времён Великой Победы над Германией — точнее, корпус от репродуктора, а что там содержалось внутри, известно лишь Ефиму Григорьевичу Голокосту. Хотелось бы знать, откуда он берёт такие древности! Честно говоря, было ещё и неловко. Я человек старых убеждений, отступать от них не собираюсь. Подслушивать, равно как и подглядывать, занятие, на мой взгляд, глубоко интимное. А предаваться этому втроём… Ну не знаю! Групповуха какая-то… Вскоре к неловкости добавилась и досада: подслушивать оказалось невероятно скучно. Сначала Антон Андронович Негрелый вникал в какой-то договор, кое-что из него зачитывая — то ли мысленно, то ли вслух, трудно сказать. Изредка тягомотину эту оживляли редкие матерные вкрапления. Качество звука — отвратительное! Чуть лучше первого фонографа и, пожалуй, чуть хуже граммофона. Какие-то потрескивания, поквакивания, взвизги иглы по заезженной бороздке. Потом Антону Андроновичу позвонили. Начался долгий и занудный деловой разговор. Мирон сопел, хмурился, наконец не выдержал: — Мысли — где? — Словами глушатся, — как бы извиняясь, пояснил Голокост. — Верещанье… мяуканье… Слышите? Это и есть мысли… Вернее, обрывки мыслей… или даже отзвуки… — Слова убрать? Голокост пожал острыми плечами. — Как же их уберёшь, если он в данный момент говорит? — Что делать? — Подождём, когда замолчит… отвлечётся от дел… Ждать пришлось долго. — Ага… Вроде чай ему принесли… — пробормотал Мирон. — Кажется, сейчас думать начнёт… Ну-ка, ну-ка… Замерли в предвкушении. Что-то шипело и потрескивало. Затем переливисто взвизгнуло, словно плёнку на старом магнитофоне быстро перемотали. — Уомпл… — всплыло огромным пузырём из морских глубин. Мы ошалело переглянулись. — Графиня… — безразлично произнёс голос Тохи Негрелого. Помолчал — и ещё раз с той же вялой интонацией: — Графиня… Графиня-графиня… Ну и что?.. — Какая графиня? — возмутился Мирон. — Уомпл… — словно бы в ответ прозвучало из репродуктора. — Дело вот в чём… — поспешил растолковать готовый к услугам Голокост. — При мышлении каждое слово не воспроизводится… Иначе бы мы думали крайне медленно… Понимаете, мозг как бы использует свою собственную стенографию… В репродукторе заливисто всхохотнуло. — Вот… — сказал Ефим. — Вот это оно и есть… Мы ведь о мысли как говорим обычно? Скользнула, мелькнула… — Так это у него — что? В голове такое? Голокост виновато развёл руками. — У каждого… — Но-но!.. — грозно предостерёг Мирон. — У каждого… — неодобрительно покосился на репродуктор. — А медленнее прокрутить? Ефим взялся за верньер из окаменевшей коричневой пластмассы и что-то там увернул, нечаянно поймав момент, когда допотопное устройство вновь испустило истерический девичий хохот. Прерывистые взвизги замедлились, обратились в басовитую позевоту. А меня вдруг прошибло дрожью. Дело в том, что я попытался прислушался к собственным мыслям — и, верите ли, ни одной не смог уловить. Так, смутные обрывки какие-то… Неужели, прицепи надо мной к потолку такой вот лжеуловитель дыма, из динамика полезет то же самое, что и сейчас?! — Ладно, пусть будет, как раньше, — буркнул Мирон. Ефим снова крутнул верньер. — Ну и что?.. — отрешённо и глубокомысленно повторили в репродукторе. — Ну и что?.. — Да он нам голову морочит!.. — Крупный бизнесмен Мирон Притырин раздул ноздри, затем, осенённый внезапной догадкой, повернулся ко мне, и глаза его, клянусь, стали страшны. — Предупредил дружка?.. — Кого?.. Тоху?.. — вскричал я. — Опомнись, Мирон! Я ж от тебя на шаг не отходил… Когда бы я успел? Мирон опомнился. Разбрасывая тумбообразные ноги, направился к своему столу, обогнул, кое-как уместился в кресле, задумался. — И это всё? — негодующе вопросил он. — Что вы! Что вы!.. Нет, конечно… — залебезил Голокост. — Звук — всего лишь часть мысли… Есть ещё и зрительные образы… — Зрительные? — усомнился Мирон. — Где? Вот думаю — и не вижу. — Так вы их сейчас и не увидите! У вас глаза открыты! А стоит их закрыть… надолго… или оказаться в кромешной темноте… Смутненько, правда, но можно будет кое-что различить… — Не помню такого. — Ну как это? А во сне, например!.. Что такое сон? Это наши зримые мысли… Знаете, у меня дома стоит телевизор марки «Рубин» — так вот я мог бы из него сделать… — Не надо, — тяжко изронил Мирон. Все примолкли, поэтому очередное «уомпл» всплыло из динамика особенно гулко. И что-то я развеселился. — Ну? — с вызовом спросил я Мирона. — Подозреваемый оправдан? Тот помолчал, покряхтел. — Всё-таки я его уволю, — постановил он наконец. — За что?! — ужаснулся я. — А на хрен он мне такой нужен?! — вспылил Притырин. И бросил уничтожающий взгляд на репродуктор.Сентябрь — октябрь 2016 Волгоград
Последние комментарии
14 часов 1 минута назад
19 часов 4 минут назад
1 день 2 часов назад
1 день 5 часов назад
1 день 5 часов назад
2 дней 16 часов назад