Портрет [Анри Труайя] (fb2) читать онлайн

Анри Труайя Портрет

РАССКАЗ

Оскар Мальвуазен был необычным художником. Коллеги презирали его за то, что он не брезговал бизнесом на торговле инсектицидами. Отец же, наоборот, считал, что продаже химических препаратов для борьбы с насекомыми Оскар мог бы уделять времени побольше, вместо того чтобы малевать свои картины. И на самом деле Оскар Мальвуазен к живописи относился гораздо серьезнее, нежели к уничтожению сельхозвредителей. После смерти отца он оставил фирму на попечение старенького управляющего, а сам решил удалиться от забот и целиком посвятить себя любимому, хотя и рискованному делу.

Он купил участок земли близ поселка Терра-ле-Фло, захудалого местечка на скалистом средиземноморском побережье. Над селением возвышались две почти разрушенные древнеримские башни, они как раз оказались на земле, приобретенной Оскаром Мальвуазеном. Он распорядился снести башни. Из полученного при этом камня архитектор и строители умудрились возвести новый дом, состоящий, впрочем, всего из одной, хотя и обширной залы с высоким потолком, сквозь застекленные пролеты которого в помещение проникал дневной свет. Кухня, столовая и спальня художника располагались во флигеле, сообщавшемся с мастерской подземным ходом. Прислуга была нанята из местных жителей, мебель куплена по дешевке у старьевщиков в Марселе, а садовник из Антиба взялся за планировку и разбивку сада. К решетке забора прикрепили железную пластину, на которой золотом по голубому было выведено: «Пенаты».

Строительные работы продолжались год. В течение этого времени жителей Терра-ле-Фло мучило любопытство, ибо они ничего не знали о владельце сооружаемой виллы. Наконец он появился. Зеленый автомобиль с белыми шинами на малой скорости прокатил по селу, выбрался на мощеную дорогу, ведущую в «Пенаты», и затормозил прямо у парадного входа. Из машины величественно вышел лысый человек с заостренным длинным носом и синими, как небо, глазами. На нем было просторное пальто в розовую и бежевую клетку, а в углу рта торчал желтый цветочек с помятыми лепестками.

Небрежно кивнув собравшимся, приезжий выплюнул цветок, наступил на него и, высоко подняв голову, вошел в дом.

Вечером того же дня он пригласил к себе поужинать местного мэра месье Богаса, полного и краснолицего человека с узким упрямым лбом и пышными усами. Месье Богас гордился своей должностью, но втайне надеялся занять еще более высокий пост в пределах департамента. Приглашение он принял с живостью. Оскар Мальвуазен встретил мэра в малиновом халате, разрисованном морскими звездами, провел гостя в мастерскую с голыми, покрытыми известкой стенами и полом из белых и черных каменных плит. В углу помещения находился стол, сервированный на одну персону.

— Присаживайтесь и ешьте, — сказал Оскар Мальвуазен.

— А вы?

— Я не хочу. Я ем только когда голоден. Возможно, это случится через час. Попрошу подать что-нибудь полегче и поострее. А возможно, не захочу есть до самого утра. Но пусть ничто не мешает вам подкрепиться как следует. К слову, я люблю поболтать, а когда ешь, говорить невозможно; кроме того, я не выношу, когда меня перебивают, за едой вы будете менее склонны к этому. Так и сделаем, хорошо?

— Как вам будет угодно, — ответил мэр, затем осторожно сел за стол и принялся грызть сырые овощи и фрукты, которые подавал лакей в белых перчатках. В то время, как месье Богас жевал морковь и веточки душистого укропа, Оскар Мальвуазен расхаживал из угла в угол в своем малиновом халате. Наконец он произнес:

— Я выбрал ваши края, потому что люблю уединение, свежий воздух и яркий свет. Я художник.

— О!.. Живопись — это прекрасно! — сказал месье Богас. — Если она кого захватила, то это уже навек. Я знаю одного мариниста, так он всю жизнь рисует красные паруса над синими волнами.

Оскар Мальвуазен сморщил нос, затем, усмехнувшись, продолжил:

— Живопись, о которой вы толкуете, нельзя назвать настоящим искусством. Что проку изображать чистую натуру! Ведь при этом за второстепенными деталями утрачивается главное.

— Главное? — удивился месье Богас.

— Вот именно! Вот, например, вы, господин мэр. Скажите, что вам представляется главным в собственном облике: подробности телосложения или душа?

Еще более удивившись, месье Богас не знал, что ответить. Художник похлопал его по плечу:

— Душа, душа, черт возьми!

— И то верно, — сказал мэр.

— Вряд ли по-настоящему хорошо напишет ваш портрет художник, сосредоточившись лишь на телесной оболочке.

Последняя формулировка показалась месье Богасу несколько обидной. С ним еще никто не беседовал о его телесной оболочке. Он оскорбленно нахохлился, но потом решил, что философская дискуссия допускает определенные речевые вольности, и произнес:

— Ну, это вы хватили!

— Я изображаю не тело, но душу, — продолжал Оскар Мальвуазен. — Когда я работаю с натурой, мною движет провидение. Я все вижу насквозь. Внешность — чепуха, я запечатлеваю прежде всего внутренний мир человека! Вы понимаете?

— Да, — на всякий случай подтвердил месье Богас.

— Итак, не хотите ли попозировать мне?

— Но, видите ли, я… — начал было мэр, но Оскар Мальвуазен уже позвонил в колокольчик. Появились двое слуг и унесли стол. Месье Богаса усадили в кресло на колесиках прямо под мощную лампу, от которой ему стало жарко.

— Мне хочется, — сказал художник, — украсить эти стены грандиозной фреской. А в самом центре ее я желаю изобразить вас, или, по крайней мере, вашу душу.

— Ну что вы, не стоит, — сказал месье Богас. — Для меня это большая честь… Но, видите ли, учитывая мою должность…

— Франциска I писал Клуэ, Наполеона — Давид, Генриха VIII — Гольбейн…

— Да, да, вполне возможно, — промолвил месье Богас. — Но что именно вы хотите воспроизвести?

— Вашу душу. Что тут неясного?

Мэр бросил на художника затравленный взгляд и прошептал:

— Хорошо. Я готов.

— Я задержу вас не более часа. Жорж, принеси карандаш и кисти…

Лакей принес требуемое, и Оскар Мальвуазен приступил к делу. Яркий свет лампы мешал месье Богасу следить за тем, что именно рисует художник. Он видел лишь, как Оскар Мальвуазен то приближается к стене, то резко отбегает от нее, то делает пируэты, то извивается всем телом, проводя линию. Полы халата развевались. Порой художник подходил очень близко к Богасу, клал тому руку на плечо и вонзал в его широко раскрытые глаза инквизиторский взгляд.

— Я вижу, — бормотал сквозь зубы Оскар Мальвуазен. — Я различаю, ощущаю, впитываю, извлекаю на поверхность все тайное, сокровенное, самую суть…

У художника был вид хищника. Месье Богас тоскливо думал о своем тихом доме, где его ждала жена с двумя ребятишками. У мэра было такое ощущение, словно Мальвуазен сорвал с него муниципальную ленту, лишил портфеля, политических мнений, поддержки избирателей, смысла самой жизни. Вот-вот и останется только то ничтожно малое, что является душой. Мэр вздрогнул и сказал:

— Я устал, месье.

— Помолчите! — дерзко остановил его Мальвуазен.

Взяв кисти, он принялся полосовать ими белую стену, подпрыгивая, словно бес. Полы его халата теперь порхали, будто красные крылья. Свет лампы отражался на лысом черепе. Ударили часы.

— Еще несколько минут, — сказал Оскар Мальвуазен. — Если бы вы знали, какой прилив вдохновения вызываете у меня!

В два часа ночи художник бросил кисти и вытер лицо оранжевой тряпкой. Месье Богас, онемевший в своей позе, не мог сразу ни встать, ни пошевелиться. Оскар Мальвуазен помог ему подняться, взял за руку, отвел в сторону и, осветив лампой картину, произнес радостным голосом:

— Честь имею представить вам мэра Терра-ле Фло месье Богаса.

Остолбеневший от неожиданности мэр чуть было не упал, увидев на стене звериный лик с налитыми кровью глазами. На лоб монстра спускалась прядь рыжих волос. Перекошенный рот был весь в слюне.

— Но… но это не я, — прохрипел он наконец.

Разумеется, месье Богас никогда не считал себя красавцем и знал, что лоб у него покатый, цвет лица слишком красный, а усы словно приклеенные. Но разве сравнимы были все эти несовершенства с теми ужасными чертами, которыми его наделила кисть художника?

Месье Богас побагровел и на мгновение сделался даже похож на свой портрет, затем завопил:

— Месье, занимая стать ответственный пост и пользуясь уважением, которое вы тоже обязаны мне оказывать, я требую уничтожить эту гнусную картину и извиниться передо мной.

Ничуть не смущенный его воплями, Оскар Мальвуазен, посвистывая, подошел к своему творению, обмакнул кисть в баночку с желтой краской и мастерски сделал надпись поверху портрета. Мэр с ужасом прочел слова, увенчавшие фреску:

«Душа месье Богаса, мэра Терра-ле-Фло».

— Да вы просто недоносок! — заорал месье Богас.

— Об этом мы можем побеседовать позже, — сказал Оскар Мальвуазен, открывая дверь, чтобы выпустить разъяренного мэра, угрожавшего завтра же начать кампанию в прессе, заявить в полицию и поставить в известность самого префекта.

Вслед за месье Богасом Оскар Мальвуазен пригласил к себе поочередно всех окрестных жителей. Разумеется, мэр повсюду рассказал о своем злоключении, и люди знали, что в «Пенатах» их ничего хорошего не ждет. Однако каждый полагал, что если души соседей и заслуживают того, чтобы их изображали в гротескном виде, то уж с ним-то ничего подобного не случится. Девицы, отправляясь к художнику, украшали волосы цветами и надевали пестрые пояса, надеясь тем самым замаскировать душевные изъяны. Мужчины исповедовались, ожидая, что грехи, прощенные богом, не будут замечены. Во всей округе люди начали внимательней приглядываться к моральному облику друг друга. Относительно новых портретов пошли еще более жаркие пересуды. В самом деле, казалось невозможным, что в целом поселке нет человека, которого можно поставить в пример. Но все, начиная с симпатичных малышей, милых дев, загорелых бравых парней, и кончая беззубыми старцами, все без исключения были обезображены демонической кистью. Число врагов Оскара Мальвуазена в Терра-ле-Фло увеличивалось с каждым новым портретом на стенах его мастерской.

Между тем безжалостность художника по отношению к тем, кого он рисовал, отнюдь не сближала и жителей поселка. Люди были единодушны в своей ненависти к владельцу виллы, но именно он научил их остерегаться друг друга. Теперь, встречаясь на улице, все обменивались тревожными изучающими взглядами. Самые безобидные жители не внушали больше доверия тем, кто знал их многие годы. Прекращались торговые сделки, ибо одна сторона увидела у Оскара Мальвуазена портрет другой.

Девушки уклонялись от помолвки, увидев фреску Оскара Мальвуазена, изобличающую невыносимый характер жениха. Мужья подозревали жен, а те, побывав в мастерской художника, накидывались на мужей. По поселку прокатилась волна ссор и скандалов. Распадались даже самые прочные связи. Каждый день Оскар Мальвуазен получал письма с оскорблениями и угрозами.

Грустный и одинокий, он не покидал больше пределов своего владения. Порвав с парижскими друзьями, никого не приглашал в гости. Перерисован всех жителей Терра-ле-Фло, художник писал теперь души предметов. Его натюрморты ужасали.

Оскар Мальвуазен долго и печально созерцал свои портреты: его окружала толпа отвратительных страшилищ, которые безмолвно глазели на него, улыбались, плакали и кричали. Они являлись сюда словно бы из ночного кошмара. Тут были бледные перекошенные лица с провалившимися носами и запавшими ртами: на других застыло выражение кровожадного и тупого довольства; от третьих — изможденных, неестественных, порочных — веяло чем-то низменным и злобным. У большинства женщин были усы и бороды, а на мужчинах красовались замысловатые шиньоны и жемчужные колье. Ребенок, одноглазый, как циклоп… Старик с орхидеей во рту… Девицы с трубками… И поверху каждого портрета значилась краткая надпись: «Душа матушки Дантеск», «Душа папаши Коко», «Душа Жильетты Пелу» и так далее.

Глядя на эти портреты, Оскар Мальвуазен временами и сам ужасался своим творениям. Неужели он так и не встретит душу, способную вдохновить на создание чего-то более эстетичного?

Однажды вечером, когда Оскар Мальвуазен осматривал свои фрески, разразилась сильная гроза. Свет погас, и по комнате запрыгали отблески молний. Художнику почудилось, что созданные им кошмары оживают и начинают бродить по мастерской. Он закричал во все горло и стремглав выскочил на крыльцо, где вовсю хлестал дождь. От страха и холода Оскар стучал зубами. Сквозь шум ливня ему послышался чей-то топот. Непрерывно крестясь, Оскар Мальвуазен поклялся больше не заходить в проклятую мастерскую. Он держал слово четыре месяца. Потом уехал в Париж, куда его вызвал управляющий фирмы, собиравшийся приступить к выпуску нового вида инсектицидов.

В «Пенаты» художник вернулся другим человеком. И все потому, что на этот раз он был не один. С ним приехала молодая жена, такая хорошенькая и нежная, что обитатели Терра-ле-Фло простили Оскару Мальвуазену многие из своих прежних обид. Они говорили:

— В этом все дело: ему не хватало жены! Теперь он остепенится и бросит малевать эти мерзкие картины.

У маленькой Люсьены было худенькое бледное личико ангела и светящиеся искренностью глаза. Оскар Мальвуазен безумно любил ее. Он всерьез считал, что наконец-то обрел сокровище, которое искал всю жизнь. Попроси она, и он действительно тут же уничтожил бы свои фрески. Но Люсьену они нисколько не смущали.

— Это забавно, мой милый, — говорила она. — Я тоже люблю прежде всего заглянуть человеку в душу.

Однажды она попросила мужа нарисовать ее портрет.

— Я все не решатся предложить тебе… — сказал Оскар Мальвуазен, — вдруг работа не удастся. Но раз уж ты просишь…

— Стало быть, кое-какие недостатки ты у меня находишь? — кокетливо улыбнулась Люсьена.

— Нет, нет, что ты. Но, кто знает, какая невинная странность или очаровательный каприз могут отразиться на портрете?

— Тебя это пугает?

— Нет, а тебя?

— Нисколько.

— Тогда за работу! — Оскар Мальвуазен, усадив ее в кресло, выбрал самый лучший холст и кисти: ведь он собирался писать картину-шедевр.

Однако, начав медленно набрасывать эскиз лица Люсьены, художник почувствовал, что рука не слушается его и упорно пишет отвислые щеки, выдающийся вперед и загнутый кверху подбородок, а вместо прически три торчащие волосинки. Ужаснувшись, Оскар Мальвуазен стер эти кощунственные следы и, еще сильнее сжимая карандаш пальцами, принялся рисовать заново. Однако рука начертала те же самые страшные линии.

^{_{Художник Отто Дикс}}

Через некоторое время Люсьена спросила:

— Ну что, красивой ли я получаюсь?

— Не мешай, — еле слышно ответил Оскар. Он взял кисти, но тут же бросил их и сказал:

— Я не могу работать сегодня. Излишне нервничаю.

— Покажи мне портрет.

— Он не закончен.

— Неважно, все равно покажи!

Не успел художник опомниться, как жена оказалась рядом и, взглянув на полотно, возмутилась:

— Какой ужас! И я, по-твоему, похожа на эту старую ведьму с гноящимися глазами и отвислыми щеками? Такой-то ты меня представляешь? Так-то ты любишь меня?

— Не сердись, дорогая, — оправдывался Оскар. — Вот увидишь, завтра получится лучше.

Люсьена дулась на мужа весь вечер. В голове художника тоже теснились тревожные мысли: «Неужели душа у Люсьены совсем не такая, как представляется ему? В чем тут следует сомневаться: в жене или в своем мастерстве?»

На следующий день Оскар Мальвуазен взял новый холст и, пытаясь умерить дрожь в руке, принялся за дело. Каждый штрих карандаша оправдывал его опасения: лицо выходило похожим на то, что он писал накануне. Оскар попытался увеличить глаза, округлить губы, утончить шею, но рука отказывалась идти на обман и подчинялась каким-то совершенно неведомым ему импульсам. Вопреки воле художника у него получился портрет, безжалостно изобличающий жадность, кокетство, глупость, лживость и жестокость. Увидев картину, Люсьена расплакалась.

— Ты меня просто ненавидишь! — застонала она. — Вся эта гнусность, которую ты изобразил, существует лишь в тебе самом!

Оскар упал перед ней на колени.

— Дорогая, я люблю тебя, как и прежде, — сказал он. — И не моя вина в том, что портрет кажется тебе неудачным.

— Ты хочешь сказать, что я похожа на это чудовище?

Оскар развел руками:

— Я сам ужасно мучаюсь, Люсьена… Прости меня… Может, ты права… Может, что-то я воспринимаю неверно… Может… но, если надо, я попробую еще раз…

Теперь уже Люсьена успокаивала и ободряла мужа. На следующий день он был твердо убежден, что совершил ошибку, и готов был ее исправить. Но старался он напрасно — третья работа оказалась не лучше двух предыдущих.

«Видимо, прежде чем писать чей-то портрет, следует получше изучить человека», — подумал тогда Оскар Мальвуазен. Он начал пристально наблюдать за поведением жены. Однажды заметил, как она толкнула ногой котенка, что говорило о ее жестокости. В другой раз уличил ее во лжи. Позже некоторые поступки Люсьены навели Оскара на мысли о ее скупости, эгоцентричностн, глупом кокетничаньи.

Он осторожно и участливо пытался помочь жене избавиться от обнаруженных нм пороков, но Люсьена заупрямилась и стала еще больше капризничать. В хорошую погоду утверждала, будто у нее мигрень. Когда шел дождь, заявляла, что они поступили нелепо, уехав из Парижа и поселившись там, где льет как из ведра. Ее раздражали песенки мужа, которые он любил насвистывать за бритьем. Если Оскару случалось помрачнеть, она тут же нападала на него, браня за старческий характер. Если обед был обильный, Люсьена корила повара: «Он только и мечтает о том, чтобы я располнела!» Когда подавали легкий ужин, говорила, что от такого питания можно в два счета околеть. Стала жаловаться на замкнутость их жизни в «Пенатах», но как только Оскар Мальвуазен собирался пригласить в гости друзей из Парижа, она сразу же отказывалась кого-либо принимать.

Оскар Мальвуазен запросто мог бы возненавидеть это пустое создание. Но, странное дело, несмотря на все усиливающуюся капризность и непостоянство Люсьены или, может быть, благодаря им, он все более привязывался к ней. Внешне она оставалась по-прежнему прелестной, и Оскар успокаивал себя тем, что время, возможно, смягчит и ее строптивый характер, — терпение и понимание должны быть вознаграждены. К тому же, когда года два спустя художник вновь попытался нарисовать портрет жены, работа вышла гораздо менее уродливой, чем те, что были созданы в первые дни их супружеской жизни. На всякий случай Оскар сжег и это свое произведение, но жене сказал, что прогресс налицо.

— В тебе или во мне, мой милый? — услышал он и ответ и призадумался.

Прошло еще некоторое время. Люсьена родила двух детей. Последние роды были довольно тяжелыми. Она стала охотнее заниматься домашними делами. Потом перенесла операцию аппендицита. Выздоровев, Люсьена сама попросила мужа сделать еще один ее портрет. Оскар выполнил просьбу и с удивлением заметил, насколько приятнее стало выглядеть изображение. Правда, с полотна на него по-прежнему глядела старая женщина, но на сей раз выражение ее лица было приветливым. Художник дал обет до конца жизни рисовать теперь только Люсьену.

Шли годы. Ясные дни сменялись пасмурными, и жизнь с ее радостями и печалями продолжалась. У Люсьены умерли родители. Дети подросли и уехали в Марсель учиться в лицее. Люсьена потихоньку старела, ее лицо покрывалось морщинками, а взгляд становился все более усталым и задумчивым. Под каждое рождество Оскар Мальвуазен писал портрет жены, и по мере того как Люсьена старилась, ее изображение на холсте становилось все более юным и красивым.

Дети обзавелись семьями и покинули родной дом. Люсьена стала приветливой седовласой старушкой, которая жила теперь только для своего мужа, окружив его нежностью и заботой. Весь поселок обожал хозяйку «Пенатов». Стар и млад шли к ней за советом, обращались за помощью. К больному срочно вызывали не доктора, а Люсьену. Если и семье случалась ссора, то никто не мог лучше, чем мадам Мальвуазен, именно мадам Мальвуазен, помирить супругов и разрешить злополучный спор.

Оскар гордился своей женой и нисколько не жалел о том, что столько вытерпел в первые годы их супружества. В день семидесятипятилетия Люсьену свалил острейший сердечный приступ. Муж ухаживал за ней, неделями не отходя от ее постели. Люсьена чудом выздоровела, и, как только позволили медики, Оскар снова усадил ее в кресло перед мольбертом, в которое она садилась еще молодой женой с цветами в руках. Сгорбившийся и трясущийся художник укрепил на подрамнике новый холст, тщательно промыл кисточки и выдавил на палитру свежие краски. Потом вдруг боязливо подумал: «А не подведут ли его снова рука и глаз?»

В пыльную мастерскую проникал мягкий свет осеннего дня. Лица на фресках пристально наблюдали за происходящим.

— Ну, с богом, Люсьена! — сказал Оскар Мальвуазен, взял старческими пальцами карандаш и, едва коснувшись им холста, уверенно сделал первый штрих. Никогда прежде Оскар не испытывал подобной легкости в работе. С каждой минутой все яснее вырисовывались контуры лица, которое теперь вовсе не было старушечьим. Задыхаясь от удивления и волнения, художник видел, как на его глазах рождается образ юного и невероятно красивого создания: облик Люсьены обретал черты той девушки, на которой он женился пятьдесят пять лет тому назад.

— Прежде твоя душа была недостойна твоего тела, — воскликнул Оскар Мальвуазен, — а теперь тело недостойно твоей души!

Схватив кисти и палитру, художник начал раскрашивать портрет, и в игре света и теней постепенно возникал образ двадцатилетней мило улыбающейся Люсьены. Монстры с настенных рисунков, казалось, были возмущены вторжением юной красавицы в их страшный мир.

В полночь слуга развел в камине огонь. Люсьена сидела, оцепенев. В осанке ее было нечто торжественное. Наконец художник закончил работу.

— Думаю, что на этот раз мне удалось добиться сходства, — произнес он.

Люсьена подошла к мужу, встала у него за спиной и взглянула на картину. Оскар услышал ее приглушенные рыдания.

— Что с тобой? — спросил он.

— До чего же ты жесток, — тихо сказала Люсьена. — Посмотри на меня и на свою картину. Ты выбрал самое подходящее время, чтобы показать мне, дряхлой старухе, портрет красавицы, которой я была.

— Но ведь я изобразил только твою душу!

— Она слишком похожа на тело, которое мне трудно забыть.

— При чем здесь тело, о котором ты сожалеешь?!

— А ты, разве ты о нем не сожалеешь?

— Вовсе нет.

Люсьена заломила свои иссохшие руки и закричала:

— Я ненавижу ее! Ненавижу!

Потом, схватившись за сердце, упала на диван. Оскар Мальвуазен побежал на кухню — он хотел подать ей стакан воды. Вернувшись, художник увидел, что мольберт пуст, а портрет догорает в камине. Люсьена, скрестив руки на груди, стояла напротив и смотрела в огонь неподвижным взглядом.

Перевел с французского Н. КУЛИГИН