Небо выбирает нас [Василий Павлович Кондрашов] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

приходилось дохрамывать до дома с ушибленной ногой или отбитым плечом, и все же любил мартовский снег на холмах, две оледенелые ленты следов от лыж и мелькающие над головой ветви деревьев. Сегодняшний морозец так и манил на холмы, и Петька ускорил шаг.

У колонки он заметил худенькую, сгорбленную фигурку деда Авдея. Наросший у колонки скользким бугром лед не давал приблизиться и зацепиться за рычаг. Дед беспомощно скользил и падал, гремел на всю улицу ведрами, снова вставал, вешал ведра на коромысло и, подрагивая от напряжения головой, упрямо наступал на колонку.

— Здорово, дедуль!

— Здравствуй, внучок. — Дед Авдей смущенно замялся на месте. — Вот толкусь тут. Скользит, проклятая! Ни тебе шагу ступить, того и гляди, носом хряснешься.

Почуяв подмогу, дед Авдей поставил ведра рядышком, пристроил на них коромысло мосточком и, усевшись поудобней, полез в карман за кисетом.

— Какую весну этак вот головой рискуешь. Иду за водой и всю дорогу гадаю: доберусь али нет до нее. Она же мне, треклятая, будто баба, по ночам снится. Как думаешь, Петька, доберусь я до нее али нет? — Дед Авдей успел уже смастерить самокрутку и дымил едким самосадом прямо в лицо Петьке.

— Может, и доберешься, — улыбнувшись серьезному тону деда, ответил Петька.

— Я и говорю — колгота одна. Днями-то бабка Матрена так хряснулась — аж днишша у ведер повышибло. Многие говорят — повезло, задницей-то оно помягче. А ну — как я грудью вдарюсь? Что тогда будет? — И дед с тревогой посмотрел на Петьку. — То-то и оно!

— Надо бы поколоть лед.

— Поколо-оть… Молодые-то гулять горазды. Да ить и без разбегу возьмут! — Дед Авдей затянулся глубоко и задумался, глядя прищуренными глазами на непокоренную высоту из отшлифованного льда возле колонки. — Надо же, какой пупок отлился!

— Я расколю его, дедуль, — пообещал Петька.

— Расколи, внучок, расколи. А то срамота одна старым людям.

— А ты мне про войну расскажешь, дедуль?

Дед Авдей стряхнул пепел с самокрутки, помочалил конец редкими зубами, и складки на его худом лице будто бы тесней прижались друг к другу. Петька уже знал: если дед долго не отвечает, значит, вспоминает и расскажет что-нибудь интересное. Он всегда так: морщится, щурит глаза, изредка вздыхает, глядя в дальний конец улицы, а потом, откашлявшись, начинает рассказывать быль или небыль из своей фронтовой жизни. И в это время Петька боится, как бы кто не помешал им, как бы кто не оборвал слабый, задыхающийся то ли от самосада, то ли от чего еще голос деда Авдея. А рассказывал дед интересно, и про финскую, и про Отечественную. И сейчас Петька ждал и оглядывался, не подходит ли кто за водой и не вышла ли мать на улицу. Осматриваясь украдкой, он приладился на свои ведра рядом с дедом, затем попросил самокрутку с расчетом, что тот наконец-то начнет свой рассказ.

— Ты это баловство бросай, Петька! Старики от нервов курят, от болезни. Я вот скажу отцу-матери! — грозился дед Авдей, но Петька уже давно знал, что он никогда не выполнит свою угрозу, да и курит Петька дома в открытую, мать с отцом уж и замечать перестали. — Я те про самолет рассказывал? Это когда мы нашу станцию освобождали?

— Было, — подтвердил Петька. — Три раза рассказывал. Про истребитель, который в наш пруд упал.

— Надо же, как заросла память, — пожаловался дед Авдей и сокрушенно покачал головой.

— Это я сам просил. Три раза.

Дед Авдей подозрительно посмотрел на Петьку, потом вспомнил, видимо, и довольно почмокал губами.

— Так и есть. Это в последний раз, когда моя внучка Любашка урок по хемии не сделала. И в школу не пошла, больной сказалась. Вот те и хемия!

— Ты мне, дедуль, не про «хемию»! Ты мне про войну расскажи! — стал упрашивать Петька.

— Про то и скажу, и про войну, и про хемию. — Дед Авдей последний раз затянулся, выпучив глаза от натуги, подержал сколько мог дым во впалой груди и выдохнул. — Кажись, в сорок третьем тот случай был. Нам тогда наступать приказано было на эту, как ее, в песне-то поется, когда в живых трое?

— На безымянную высоту, — подсказал Петька.

— На ее самую, — обрадовавшись Петькиной догадливости, часто закивал головой дед Авдей. — Так же вот, на рассвете, кликнул нас командир в атаку, ракетой вверх, и первым бегом в гору. Мы за ним. Для острастки нет-нет да и пульнем с автоматов. А немец реденько бьет, будто выбирает, которые попроворней. Стараемся пошибче бежать, да куда там, снежище такой выпал — до пуза достает. А с моим ростом, как ни пыхти, едва успеваешь. Бегу, а у самого мыслишка, как бы командир за труса меня не посчитал. Он, немец-то, хотя и редко бьет, а метко. Жить кажный хочет! А потом вовсе как посыпет со всех пулеметов, мы и в снег. Лежим, носа не поднять. Слышу, командир меня кличет. Давай, говорит, Авдей, как ты самый маленький, скрозь снег проползи и этот вражий дот сничтожь гранатой. Надо сказать, оробел я тогда, а потом озлился: что ж, у меня духу не хватит этот поганый дот сничтожить?..

— И сничтожил? — нетерпеливо