Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней [Илья Григорьевич Эренбург] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (203) »
Эренбург... уже не русский писатель, а европейский, и именно потому — один из современнейших русских. Это, конечно, еретик настоящий. У настоящего еретика есть то же свойство, что у динамита: взрыв (творческий) идет по линии наибольшего сопротивления.
Евгений Замятин
ЖИЗНЬ И ГИБЕЛЬ НИКОЛАЯ КУРБОВА Роман[1]
Цыпленки тоже хочут жить
1
Воздвиженка. Казенный дом, с колонками, рыжий, — дом как дом. Только не пешком — автомобили не входят — влетают, и все с портфелями. Огромный околоток, кроме нашего Ресефесера, еще с десяток республик — аджарских, бухарских, всяких. А вывеска простенькая — как будто дантист, — заржавела жестянка:«ЦК РКП».
Вот где ее гнездо! Отсюда выходят, ползут в Сухум и в Мурманск. Скрутили, спаяли, в ячейки яички свои положив, расплодились, проникли до самых кишок, попробуй — вздохни, шевельнись не по этим святым директивам! Стучат машинки: цок, цок, цок! — Товарищ, заготовьте бумаги в ЦУС, в ЦОС и в Снабарм! — Резолюция при двух воздержавшихся… — На подпись инструкцию… — Занести в исходящие… А в подъезде бабка плачет: — Да как же? Куда же? Угла лишили… вселили… Охальник, машинку принес и прямо в ухо пущает!.. Злится курьер: — Иди в жилищно-земельный, знаешь, глупая, что здесь? Цека! — Я и туды, и сюды… Дверь прикрыл — мороз напускает. Не скажет. — В Тамбовском уезде убиты четыре товарища. — Губком доносит, что все расстреляны… — Тезисы по борьбе с церковью. — Детская смертность в немкоммуне… — Цифры? — Умер от тифа товарищ Зыков. — Послать Ракитина. И надо всем — одно слово, тяжелое, темное слово: «Мандат»! Оргбюро. Распределение работы. Толпятся с портфелями обросшие, обмотанные. Ведь когда-то ходили в пивные, заедали моченым горохом и воблой, читали альманахи «Шиповник», даже влюблялись, охали, а теперь нельзя: ну, как на своей кровати перевернуться с боку на бок? Инструкция!.. — В Наркомпрос — двое! В Рабкрин — трое! Вы, товарищ Блюм, — в Туркестан! Целый час уже распределяют, отсылают, машинистки стучат. Мандаты. Стемнело, пыльная лампочка, махорочный дух, чайная чашка с отломанной ручкой, даже уют, семейственность, после мороза. Всюду послали, только осталось в чеку. Трудное дело. Кому же охота? Все норовят на чистое, даже душевное, с романтическим блеском, при магнии. Всякому лестно сидеть в инотделе и Англию с тибетских вершин поддразнивать красненьким флажком. Или: раньше ребят, за конспектами сидя, как-то вообще не замечали — теперь педагоги. В чеку же идут лишь коммунисты последнего выпуска: нос угреватый в бобровый уют окунуть или на Кисловке пирожное «наполеон» с кремом давить языком, не считая косых. А нужно в чеку большого, святого почти, хотят к палачеству приставить не палача — подвижника, туда, где сети с уловом: доллары, караты, где кровь окисшая, со сгустками, где можно души с вывертом щипать, где всякий рыженький сопляк в каскетке — Ассаргадон, не человека — пункт программы, но с руками, с глухим баском — подписывать и утверждать. — Товарищ Ялич, вы — в Чека, по предписанию оргбюро. — Я? Нет! Что вы! (Ялич даже кашлять стал в башлык от раздражения.) Конечно, он понимает — Чека вещь необходимая, без Чека и дня не проживешь. Но он — Ялич, написавший две брошюры о марксистской этике, хороший, честный, которого даже кадет Громов уважает, — к насосу мразь высасывать?.. Никогда! — Я, товарищ, постановление опротестовываю. Хочу в Наркомпрод. Секретарь уязвлен, возмущен, тычет своим самопишущим пером (подарок из Ревеля) в чернильницу, — зря тычет, портит перо. — Кто же в Чека? Потягивается огромный спрут, в тесной комнатке с недопитой чашкой чая, потягивается и выпускает еще одну лапу — быструю, легкую, крепкую. — Кто? И спокойный ответ: — Если нужно — я. Меня отозвали из Наркомзема, там дело налажено. Слегка удивились: товарищ Курбов, таких ведь мало, — и в чеку! Потом: ну да, в Чеку, туда первых, верных, без пирожков. Прекрасен Курбов покойной, ясной красотой! Движения все верны, вески, слова рассчитаны, глаза — чтобы видеть, ноги — чтобы ходить, и даже руки, крепкие, тугие, чтобы все делать: доклад писать, пилить дрова в общежитии, к брюкам пуговку пришить… Конечно, Курбова! И как раньше не догадались!.. Опять тупится заграничное перо секретаря. Товарища Зимштейна в Наркомпрос. «Единая» и прочее.[2] Дункан немного в переменках.[3] Но главное, чтобы были инженеры. С младенчества их по производственной учесть и обстрогать. А Ялича?.. Ну, Ялича… он книжки написал… он жаловаться будет… ну, Ялича — пишите: в Наркомпрод. Одна обуза! И Ялич рад: капуста,- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (203) »
Последние комментарии
41 минут 46 секунд назад
49 минут 35 секунд назад
59 минут 14 секунд назад
1 час 4 минут назад
2 часов 33 минут назад
2 часов 36 минут назад