Орфей [Николай Германович Полунин] (fb2) читать постранично, страница - 3

Завернув за угол крыльца, я увидел незнакомого мужчину, сидящего на дорожной сумке, но первой мне в глаза бросилась именно она. Из-за расцветки.

* * *

Красное и черное.

— Странно. Что нашли вы меня так не скоро. И что вы один, странно. Я как-то иначе нашу с вами встречу представлял. Ну, не с вами конкретно, вас я не знаю, но вообще. Странно. Не к добру.

— А как же по-другому, как же иначе-то? Являться к вам с молодцами… — Он произнес «молодцы» с ударением на первом «о». — …С молодцами при автоматах, окружать вас, похищать вас?

— Ну да.

— Нет, почему, согласен, делается, конечно, и так. Просто я хочу сказать, что с вами не тот случай. Мы же все-таки не бандиты какие-то. Мы вас можем только попросить. Мы понимаем, с кем имеем дело.

Красное и черное. Красная сумка с черными диагоналевыми вставками. Отчего она так бросилась мне в глаза?

— Угощать-то мне вас особо нечем. Ухи хотите? Тут у меня речка…

— Ну-у, зачем вы так, ей-богу. — Он сделал вид, что обиделся.

Положив перед собой на стол заскорузлые свои лапы в полузаживших ссадинах и заусеницах, я потеснил кучу деликатесов, вываленных из его замечательной сумки. Банки, пакетики, упаковки, коробочки, свертки, бутылки. От вида всего этого изобилия делалось нехорошо. Я уже дважды отходил подкинуть полешко в плиту, хотя в этом не было никакой необходимости.

От моего гостя пахло немыслимой какой-то туалетной водой, незнакомым пряным ароматом, очень мужским. Он вообще был ничего себе. К сорока, крупный, но поджарый. Светлые волосы, светлые глаза, широкое, располагающее к себе лицо. Слишком чистый и отмытый для одной моей большущей комнаты во все внутреннее пространство Дома, и я его сразу за это невзлюбил. Он не вписывался в интерьер с закопченным потолком, неистребимыми паутинами и мебелью моего собственного кустарного производства.

— Знаете, что первое подумалось, когда на прошлой неделе мне прокрутили пленочку с вашим… обитаемым островом? Подумалось: не может быть. Ошибка. Не он. Вы, как представлялись по прежним материалам, простите, типичный горожанин. Хомо асфальтус. А тут? Глухомань, безлюдье. Дорога… страшно сказать. Мертвые и полумертвые деревни кругом. Никаких удобств, никакой техники, скудный набор примитивных инструментов. Электричества, и того нет. Как нашли забубенье такое…

— На Руси много.

— Не скажите. Сейчас все строятся. Да и вы, гляжу, не отстаете по мере сил. Что тут было, когда приехали?

— Прибрел в разброде, раздрызге да еще с оглядкой на ваших же, между прочим, не знаю, кто вы там по званию.

— Три с половиной, почти четыре года. Многое изменилось. Погодите, я о другом. Что вы нашли здесь? Голые стены? Непаханая земля, которую еще надо было поднимать? Все своими руками, на своем, простите, горбу. Тем более не могу не отдать должное тому, чего вы добились. Я посмотрел. Настоящая робинзонада…

Он имел, конечно, план встречи, «беседы» со мной, этот симпатичный гость, которого меня все почему-то подмывало назвать про себя Кроликом, хотя вовсе не похож. Он представился каким-то несуществующим именем, я тут же забыл. А он заметил и не обиделся.

Да, конечно, я умом понимал, что меня не оставят в покое, но то, что подсознательно, оказывается, ждал появления кого-нибудь из них, из Центра, где со мной работали без малого пять лет назад, пусть и называется он теперь как-то по-другому, явилось для меня открытием. Я совсем не удивился Кролику, хотя видел его лично первый раз в жизни.

— …просто невероятно. Положим, летом здесь очень мило, но зимы, вечера?

— Что вы знаете о вечерах? Не надо делать из меня второго Хэмфри Ван-Вейдена.

— А вы не соскучились?

— По чему?

— По Москве хотя бы. По освещенным улицам. По телевизору, телефону, газетам, чистой ванне, чистой кухне…

— Угу. По кухонному трепу — или он теперь перенесен в европивные? По войнам, революциям, забастовкам, задержкам выплат, кризисам власти и финансов, налоговым декларациям, ночной стрельбе под окнами…

— Насчет стрельбы не знаю, а все остальное, что бы ни происходило, нас не затронет, вы же понимаете.

— Уж вас не затронет, это да.

— А вас? — Быстрый, скользкий вопрос. Как мокрое лезвие.

— Меня вообще ничто не затронет, — сказал я небрежно-нагло. — Шучу. Меня обидеть легче легкого. Кто я такой? Одинокий гражданин. С купленным паспортом. Без средств, связей и защитников. Бери такого голыми руками. Тем только и держусь, что ближнему народонаселению не до меня. А теперь и тут настигли.

— Не преуменьшайте, голыми руками вас не взять. На вас, может, танковой дивизии мало, если сами не захотите. Когда шел, я соображал, чем рискую.

Так, прием номер два — «лесть». Вообще когда со мной заводились в былые времена разговорчики на эту тему, меня всякий раз охватывало отстраненное безразличие и усталость, очень скоро сменявшиеся отвращением и тоской. Так и сейчас.

— Соскучился. — Не глядя, взял квадратную длинную пачку, переломил, сунул в рот печеньице в шоколаде. —