«Девятка» [Константин Дмитриевич Золотовский] (fb2) читать онлайн

Константин Дмитриевич Золотовский «Девятка»

Спасательное судно ЭПРОНа бороздило воды Финского залива, разыскивая подводную лодку номер девять.

«Девятка» шла в очень густом тумане и столкнулась со встречным кораблем. Удар был смертельным, и она затонула. Точное место ее гибели не удалось установить.

Лето 1932 года уже было на исходе. Казалось, найти лодку так и не удастся. Но вот… трал вздрогнул и туго натянулся. Судно остановилось.

Что это могло быть? «Девятка», просто скала на дне или подводная лодка «Единорог», которая покоится на дне залива еще с дореволюционного времени?

Эхолот спасательного судна показал семьдесят семь метров. На такую глубину не спускался в те годы ни один водолаз. Предел в вентилируемых костюмах был сорок пять метров, а в Финском заливе из–за плохой видимости только двадцать один. Бывалый эпроновец, доктор Павловский, призадумался. Сколько времени водолаз может пробыть без вреда для себя на этой глубине? С какими остановками поднимать смельчака на поверхность, чтобы не наступила внезапная смерть от разрыва кровеносных сосудов?

Таблиц^[1] для такой глубины еще не существовало.

— Товарищи, глубина не изучена, — сказал командир и испытующе посмотрел на водолазов. — Кто первым осмелится?

— Есть! — одновременно отозвались два молодых друга комсомольца: широкоплечий, кряжистый Разуваев и худощавый стремительный Гутов. Разуваев первым вышел вперед.

Уже одетый в водолазный костюм, он перевалился с кормы на ступеньки железного трапа и тихонько шепнул своему другу:

— Ваня, чтобы я не сдрейфил, обмани по телефону, сообщай мне глубину поменьше, чем на самом деле.

— Ладно, уважу, — улыбнулся Гутов и надел на Разуваева шлем.

Сквозь зеркально чистое стекло иллюминатора водолаз шевелил губами, как немая рыба: «Помни, о чем я просил!»

Гутов дал Разуваеву в руку подводную лампочку и легонько шлепнул ладонью по макушке медного шлема: «Отправляйся».

Водолаз сошел с трапа. Вода как бы расступилась перед ним, и он, раскинув руки, ушел в темную неизведанную глубину. Мощные компрессоры подавали водолазу воздух. Обычные помпы уже здесь не справлялись.

Вскоре загремел громоподобный бас Разуваева. Даже ушам нестерпимо стало. Гутов поморщился.

— Ваня, рыбы кругом знакомятся со мной!

— Отлично!

И снова донесся голос Разуваева, но уже глухой, как из подземелья. Его сдавила плотная толща воды.

— Темно, будто в сундуке. Взгляни–ка, пожалуйста, сколько на манометре?

Стрелка показывала пятьдесят метров.

— Тридцать, — убавил Гутов.

— А я думал, больше, — усомнился Разуваев. — Уже в голове шумит и в ушах будто осы гнездо свили.

На манометре — семьдесят метров.

— Как себя чувствуешь? — спросил Гутов.

— Хорошо. — Теперь голос Разуваева походил на мышиный писк.

— Травить шланг дальше?

— Давай!

Семьдесят семь метров.

— Я на грунте, — доложил водолаз. — Осматриваюсь. Судно. Лежит торчком на высокой скале.

— «Девятка»?

— Нет.

— «Единорог»?

— Нет. Броненосец! С пушками! Совершенно целый. Смешно сделан. Такого утюга никогда не видывал. Ах, чертов светлячок, а не лампочка! Сейчас прочитаю медные буквы.

Командир, стоя рядом с Гутовым, насторожился.

— «Русалка», — сообщил Разуваев.

Командир приказал поднимать Разуваева с грунта и, волнуясь, рассказал столпившимся вокруг него водолазам о том, как в конце прошлого столетия был построен низкобортный броненосец «Русалка».

Этот неуклюжий корабль в сентябре 1893 года возвращался в Кронштадт после практических плаваний под командой адмирала Бурачека. От сравнительно небольшого шторма зачерпнул бортами волну и всей броневой тяжестью пошел на дно. Ни одному человеку из команды спастись не удалось. Весть о гибели совсем нового броненосца удивила страны мира. Царское правительство постаралось заглушить разговоры о нелепой гибели корабля. Было предпринято несколько попыток разыскать «Русалку». Даже с воздушного шара просматривали глубину. Шар взяли из воздухоплавательного парка армии и пристроили к барже. Но найти броненосец не удалось. Так и лежала «Русалка» на дне морском, пока впервые с ней не встретился Разуваев.

* * *

Подъем Разуваева продолжался. Доктор Павловский не отходил от телефонной трубки и беспрерывно справлялся у водолаза о самочувствии. Медленно тянулось время. Команда волновалась. Уже третий час поднимали. Спешить нельзя. Организм водолаза должен постепенно привыкать к перемене давления, а кровь освобождаться от азота.

Вдруг доктор побледнел. Несколько минут он не слышал Разуваева. Кажется, с водолазом несчастье. Все на палубе притихли. Гутов схватил водолазную рубаху, готовый ринуться на спасение друга. Павловский, не оставляя трубки, напряженно вслушивался. Наконец облегченно вздохнул:

— Здоров!

Разуваев взошел на трап. Доктор взял обе его руки, тревожно спрашивая, нет ли зуда — признак оставшегося азота. Вместо ответа, Разуваев как гаркнет свою любимую песню:

«Эх вы, кони мои вороные!..»

Доктор так и отшатнулся. Все засмеялись. Павловский сосчитал у Разуваева пульс и удивленно воскликнул:

— Батенька! У вас не сердце, а бронзовый колокол!

Разуваева за этот первый рекордный спуск наградили золотыми часами с надписью: «Отважному водолазу, первым в СССР достигшему 44-саженной^[2] глубины».

* * *

Влажный скафандр Разуваева повис на корабельных вантах, раскинув зеленые руки и ноги. Легкий ветер чуть–чуть колыхал его, и он шевелился, как живой. Над Балтикой сияло солнце и небо было необычно голубым. Эпроновское судно шло дальше — на поиски «Девятки».

13 августа трал вновь зацепил за что–то.

— Лиха беда начало, — улыбнулся Гутов. — Посмотрим, кого мы подцепили?

Он взялся уже за водолазную рубаху, но желающих теперь оказалось много. И командир назначил водолаза Василия Никифорова, наиболее опытного из молодой команды и старшего по возрасту.

Первые пятнадцать метров Никифоров прошел легко. На сорока метрах слегка закружилась голова, его бросило в жар. Он дошел до грунта, но ничего не смог обнаружить, потерял сознание. Пришел в себя, когда стали поднимать.

Затем спустились молодые водолазы Венедиктов и Царев. Тоже ничего не увидели. Время вышло, и их подняли. На этой глубине можно было находиться не больше десяти минут.

Наконец снарядили Гутова… Он совсем не походил на обычно рослых водолазов и казался среди них подростком. Не было у него широких плеч, туго выпиравшей груди и плотного затылка.

Впервые знакомясь с ним, бывалые подводники посмеивались: «Тоже мне, водолаз. Его любой скобой в воде прибьет». А Гутов спокойно надевал шестипудовый костюм, спускался на грунт и работал лучше, чем многие из них. Старые водолазы удивленно поговаривали: «Он, видно, знает какое–то петушиное слово».

Но никакого особенного слова Гутов не знал. Стремительный и в то же время неторопливый, он не впадал в панику, никогда зря не звал на помощь, а спокойно осматривался; если попадал в трудное положение, сам уверенно выходил из него.

— Тебе тоже глубину поменьше сообщать? — спросил Разуваев.

— Обойдусь, — улыбнулся Гутов.

* * *

Водолаз удачно попал в нужное место. Свинцовые подметки брякнули обо что–то… Рядом лежало судно. При слабо мерцавшем свете лампочки он разобрал, что это подводная лодка.

О находке сразу сообщил.

— «Девятка»?

— Сейчас узнаю, — ответил Гутов. Он заметил на перископе рубки фал веревку, которой поднимают флаги.

«Если флаг цел, — «Девятка», — подумал Гутов. — От царского и лоскутка бы уже не осталось».

Добрался до прилипшего к железу флага и посветил лампочкой.

— Советский! — радостно крикнул Гутов.

— Значит, «Девятка», — обрадовались наверху.

Гутов стал осматривать лодку. Корма ее зарылась в ил почти по фальшборт.

— Выходи наверх! — раздалось по телефону.

— Есть!

Стали поднимать, а шланг, по которому подается воздух, не пускает. Гутов потянул за него — не поддается!

— Спустите обратно, распутаюсь, — сказал он и, не выпуская шланга из рук, полез в черную как смоль тьму, обратно на лодку. Руки и ноги стали слабеть, тело обмякло. Но он настойчиво полз… Вот и перископ! За него–то и зацепился шланг. Вдруг лодка закачалась под ним, и он медленно заскользил с борта. «Головокружение», — догадался Гутов. Последним усилием он скинул шланг и дернул за сигнальный конец…

* * *

— Гутов! Гутов! — тревожно звали по телефону.

— Есть! — слабым голосом ответил он.

— Что же ты все время не отвечал?

— Я не расслышал.

На последней выдержке, когда до трапа оставалось всего несколько метров, Разуваев сообщил:

— Сейчас Романенко на грунте. С ним несчастье — лампочку разбил, запутался. Просит помощи.

Гутов понял, что он не должен опоздать ни на минуту.

— Травите шланг и сигнал! — быстро сказал он. И ушел опять на глубину.

Огромный Романенко лежал, раскинув руки и ноги, обвитый, как змеями, двумя тросами. Быстро распутав их, Гутов приказал: «Поднимайте!»

Щупленький Гутов цепко схватил грузного Романенко за скафандр и стал медленно подниматься с ним. Держать становилось все труднее и труднее.

С переходом от большой глубины на малую в глазах у Гутова стало рябить. Ему слышалась то музыка, то пение.

— Кто поет? — спросил он.

На судне подумали, что он сошел с ума.

— Держись, Ваня! — дрогнувшим голосом подбодрил Разуваев.

Гутов чувствовал, что теряет сознание, но не выпускал Романенко. «Я должен, должен…» — повторял он. Знал, что, если их выбросит наверх, конец обоим! Гутову прибавили воздуху. Стало легче. А когда из молчавшего шлема Романенко наконец вырвался бурный поток пузырей и к иллюминатору приблизилось его круглое лицо, Гутов разжал онемевшие руки.

Первым подняли Романенко. За ним вышел Гутов. Разуваев бережно подхватил его и быстро освободил от снаряжения. Гутов улыбался в ответ на поздравления товарищей, потом вдруг побледнел, щеки его задергались, он покачнулся и упал навзничь. Его унесли в лечебную камеру, где атмосферное давление приравнено к глубинному. Через два дня Гутов был совершенно здоров. С виду слабый, он был на редкость крепким и выносливым.

* * *

На основании этих спусков была выработана первая глубоководная таблица, и эпроновцы приступили к работам по спасению «Девятки». Уже стояла дождливая балтийская осень. Один шторм следовал за другим. Но команда корабля жила одной мыслью: во что бы то ни стало поднять «Девятку». Комсомольцы выпускали стенную газету «Боевая задача». В ней печатались проекты, предложения водолазов. Такелажники готовили прочные тросы для «Девятки». А электрик Обозный усовершенствовал глубинное освещение, так нужное для водолазов, приспособил сильную лампу от киноаппарата. «Берегите ее, — предупреждал он, — это единственная!»

В часы редких передышек между штормами водолазы продолжали свой нелегкий труд.

В один из вечеров Гутов и Разуваев зашли в радиорубку. Судовой радист принимал финскую станцию.

«Напрасно стараются, — говорил диктор на русском языке, — подводной лодки большевикам никогда не поднять! Англия и Франция, обладая прекрасным техническим оборудованием, даже с меньшей глубины не могли поднять своих лодок «М-2» и «Прометей». Что же после этого думают советские судоподъемщики со своей скудной техникой? Смешно, право…»

— Значит, у иностранцев кишка тонка! — Разуваев сплюнул со злости. — А мы и уключины шлюпочной не оставим на грунте! Верно, Ваня?

— ЭПРОН еще никогда не подводил! — твердо сказал Гутов.

* * *

Барометр на судне предсказывал сильную бурю. Уже забегали по морю беспокойные барашки и с жалобным писком пронеслась, черпая крылом воду, балтийская чайка. Небо исчезло. Все помрачнело вокруг.

В такое время в Кронштадте судам приказывают не выходить из порта и крепко швартоваться к гранитным стенкам. Но до Кронштадта двести километров.

«Судам, захваченным в море штормом, — говорится в морском международном законе, — разрешается укрыться в каждом порту любого государства мира».

Ближе всего Финляндия. К ее берегам и направилось эпроновское судно. Радировали в порт. Ответа не последовало. Волны поднимались все выше и выше, гулко ударяясь в борта. Снова запросили. И опять молчание. Наконец примчался портовый буксир. Толстый человек в новенькой форме, улыбаясь, взял в руки рупор — мегафон. К ногам его жался мопс, с голубым бантиком на шее и одеяльцем на спинке. Чиновник заявил, что ему велено отказать советскому кораблю в укрытии. Это было то время, когда финское правительство относилось к нашей стране агрессивно. Буксир повернул обратно, холодная волна обрызгала мопса, он мелко дрожал и злобно лаял на советское судно.

Эпроновцы тоже повернули, но прямо в открытое море, подальше от негостеприимного берега. На палубе царило гнетущее молчание… Разуваев вынул из карманов тяжелые руки, сжатые в кулаки. Водолазы мрачно провожали удаляющийся берег. Палуба круто накренилась.

— Ничего, глубоководники! — вдруг звонко крикнул всегда сдержанный Гутов. — И это выдержим!

С капитанского мостика раздался приказ:

— Надеть спасательные пояса!

Борта застонали от волн. Вспененная ветром вода стала седой. Судно, как на пружинах, то подпрыгивало, то опускалось в глубокую водяную бездну.

Волны перехлестывали через борт, мыли палубу. Могучий Разуваев найтовил — крепил к палубе водолазное оборудование, спасая от волн. И яростно ругался. Его глухой бас сливался с ревом ветра.

В носовой части оборвало концы. Гутов бросился туда. Огромный водяной вал перекатил через него. Он уцепился за шлюп–балку^[3].

Волны совсем стали накрывать судно. Только рубка одна виднелась. Вода не успевала сбегать через шпигаты^[4] и вкатывалась в кубрики.

Лицо Гутова пожелтело. Он совсем выбился из сил, но не отставал от Разуваева. Они и тут были вместе.

Два дня и три ночи продолжалась буря. А когда она кончилась, водолазы снова принялись за работу.

И вот наступил долгожданный день. Приготовления к подъему лодки были закончены.

Волнение охватило команду. В назначенное время, по четко установленному плану, все заняли свои места.

— Пошла! — негромко сказал командир.

— Вира! — прогремел боцман.

И сразу заработали лебедки на «Коммуне», специальном судне для подъема лодок. Пришли в движение мощные гини^[5]. Многострунные тросы, продетые под днище «Девятки», вздрогнули и, натянувшись, медленно поползли вверх. Высокая многоэтажная «Коммуна» огрузла и глубоко вдавилась в воду.

— Вира сильней! — повторил боцман.

«Коммуна» задрожала и подпрыгнула. Это «Девятка» оторвалась от грунта.

Водолазы придвинулись к борту. Наконец под водой, отливая сталью, мелькнула большая сигарообразная тень. Еще не веря своим глазам, смотрели они сквозь воду на ржавую спину лодки, на погнутый конец перископа, на тросы — на все то, что они не раз освещали в глубине Балтики своими тусклыми лампочками. Дружное «ура» раскатилось по морскому простору и эхом отдалось в далеких берегах.

— Ура ЭПРОНу!

— Ура глубоководникам!

Наконец всплыла рубка подводной лодки.

На спасательных судах приспустили флаги. Отдать последнюю честь погибшим товарищам — таков морской закон.

Будто легкое дыхание пронеслось над затихшими кораблями:

Эпроновцы сорвали с головы бескозырки.

Каждый вспомнил все пережитое…

Поднятую «Девятку» накрепко запеленали в стальные тросы и бережно повели в Кронштадт. Это было 22 июля 1933 года.

Примечания

1

Водолаза поднимают с глубины с выдержками — остановками — по специальной таблице. Такую таблицу впервые разработал доктор Поль Бер, а усовершенствовал английский профессор Холден. Выдержки делаются для того, чтобы ткани и кровь водолаза могли освободиться от растворенного в них азота. Первая остановка самая короткая, последняя, в трех метрах от поверхности воды, самая продолжительная. С увеличением глубины спуска и времени пребывания водолаза на грунте пропорционально увеличивается и время на выдержках. Например, на глубине 37 метров водолаз находился под водой один час. Его поднимают 45 минут. На глубине 92 метра тоже пробыл один час, но продолжительность подъема уже 4 часа.

(обратно)

2

Морская сажень равняется 1,83 метра.

(обратно)

3

Шлюп–балки — железные балки, изогнутые вверху дугой. Служат для подъема и спуска шлюпок на корабле.

(обратно)

4

Шпигат — сквозное отверстие в палубе или в борту корабля для стока воды.

(обратно)

5

Гини — большой мощности судоподъемные металлические блоки, толстые, многошкивные, диаметром около метра, до тонны весом.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***