Никому ни слова. Соседка. До наступления темноты. Сезон охоты [Харлан Кобен] (fb2) читать постранично

ИЗБРАННЫЕ РОМАНЫ Ридерз Дайджест

НИКОМУ НИ СЛОВА Харлан Кобен  

Спустя восемь лет доктор Дэвид Бек так и не оправился после убийства Элизабет, его обожаемой жены.

Но вот внезапно он получает по электронной почте письмо, и обстоятельства ее смерти предстают в совсем новом свете.

 Если бы тревожно прошелестел ветер... Или вдруг холод пробежал по позвоночнику. Хоть что-то... Бывают в жизни несчастья, которых почти что ждешь, — так было, например, с моими родителями. А тут вдруг тьма, ужас — и все меняется. Была моя жизнь до трагедии. Есть моя жизнь нынешняя. И между ними, увы, огромная разница.

Это был день нашей годовщины. Элизабет молчала, но я к этому привык. С ней и в детстве случались приступы меланхолии. Вдруг затихала и то ли задумывалась о чем-то, то ли впадала в тоску — разве разберешь? Но тогда мне впервые в жизни показалось, что между нами пролегла пропасть. Наши отношения выдержали многое, но я не был уверен, что они выдержат правду. Вернее сказать, не произнесенную вслух ложь.

День был жаркий и душный. По Милфордскому мосту мы проехали над Делавэрским ущельем и на границе с Пенсильванией были встречены дружелюбным служащим, собиравшим подорожный сбор. Через пятнадцать километров, за указателем «Озеро Чармэн, частные владения», я свернул на грунтовую дорогу.

Перед нами расстилалось озеро. Солнце в закатной агонии высвечивало небо багровым и оранжевым.

— Поверить не могу, что мы все еще это делаем, — сказал я. — Ты же сам начал.

— Только тогда мне было двенадцать лет.

Элизабет улыбнулась. Она редко улыбалась, но от ее улыбки у меня каждый раз замирало сердце.

— Это же романтично, — настаивала она.

— Скорее, идиотично.

— Каждый раз, когда мы это делаем, тебя просто корежит.

— Зови меня мистером Романтиком, — сказал я.

Она засмеялась и взяла меня за руку:

— Пошли, мистер Романтик, уже темнеет.

Озеро Чармэн. Лет пятьдесят назад здесь располагался летний лагерь для богатых деток. Владелец пошел по миру, и дедушка за бесценок купил и озеро, и прилегавшие к нему угодья. Дом директора лагеря он отремонтировал, а остальные здания на берегу снес. Но в лесу, там, куда никто уже не ходил, остались домики, где когда-то жили дети. Мы с Линдой, моей сестрой, обожали играть там в прятки, а еще — искали Бугимэна, который, мы твердо знали, притаился где-то неподалеку и следит за нами из-за кустов. Элизабет редко участвовала в этих наших забавах. Она предпочитала твердо знать, где что находится. Игра в прятки ее пугала.

— Что с тобой, Бек? — спросила Элизабет.

Я обернулся:

— Предвкушаю, как меня будет корежить.

— Извращенец, — усмехнулась она.

И пошла по дорожке: голова высоко поднята, спина прямая. Я смотрел на нее и вспоминал, как увидел ее впервые. Мне было семь лет, и я отправился покататься на велике по Гудхарт-роуд. Это была холмистая, извилистая улица — идеальная трасса для прирожденного гонщика. Я скатился вниз без рук, гордый своим мастерством и своей смелостью. На дороге перед старым домом Раскинов я заметил фургон, свернул в сторону и тут увидел ее, мою Элизабет, веснушчатую семилетку с тряпичными браслетиками на руках, но с осанкой балерины.

Две недели спустя мы встретились во втором классе, который вела мисс Собел, и с того самого дня — только прошу вас, не смейтесь — мы обрели друг в друге родственную душу. Взрослые считали наши отношения, с одной стороны, умилительными, а с другой — нездоровыми. Детская дружба переросла в щенячью любовь, ее сменила подростковая влюбленность, за которой последовал роман сексуально озабоченных старшеклассников. Все только и ждали, когда же мы перерастем друг друга и наши отношения. И мы ждали. Мы (Элизабет в особенности) были сообразительными детками, первыми учениками в классе и пытались рационально осмыслить даже такую иррациональную штуку, как любовь.

Но вот нам по двадцать пять лет, мы семь месяцев женаты и стоим на том самом месте, где впервые по-настоящему поцеловались.

Да, знаю, противно до тошноты.

Мы раздвинули кусты и отправились в глубь леса по узенькой тропинке, свернули с нее и зашли в совсем густые заросли. Элизабет шла первой, я в двух шагах позади. Сейчас мне это кажется символичным. Я всегда верил, что нас ничто разлучить не может, но теперь виню себя за то, что отпустил ее.

У огромного валуна, похожего на каменный фаллос, Элизабет свернула направо, к нашему дереву, на котором были вырезаны наши инициалы:

Э. П. + Д. Б.

Ага, в сердечке. Под сердечком шли двенадцать засечек — каждая отмечала годовщину первого поцелуя. Я хотел было съехидничать по поводу нашей тошнотворной преданности друг другу, но, посмотрев на Элизабет, на ее вздернутый подбородок, изящный изгиб шеи, темно-зеленые глаза, темные волосы, тяжелым жгутом струившиеся по спине, осекся. И --">