Анатомия [Владислав Март] (fb2) читать онлайн

Владислав Март Анатомия

Это было не здание, а сплошной коридор. Только войдя на первом этаже и пройдя мимо вахтёра, ты сразу же оказывался в бесконечном сером коридоре-улице с редкими затемнениями в местах, где люминесцентные потолочные лампы немного износились. Ты как-то сразу видел весь свой путь, от начала рабочего дня до дальней лестницы наверх, к кабинету и комнате отдыха. Только эта пауза со взятием ключей и росписью в журнале, в самом начале, в той холодной каморке у окошка вахтёра не являлась частью коридорной жизни. Всё прочее сегодня и завтра, и всегда пройдёт у тебя в нецветном коридоре. По обе стороны расположены почти одинаковые дешёвые двери с алюминиевыми ручками и врезными замками. Двери вероятно были или даже и теперь есть — белые. Но серый искусственный мрамор пола с линиями жизни камня более глубокого серо-чёрного оттенка, серые стены, неполностью белый свет ламп, всё это сделало ряды дверей серыми. Оттенок наползает на оттенок и человеческий глаз не справляется с игрой палитры. Доминирующий серый мрамор от пола и асбест потолка стекали на белые двери и вторя стенам всё оказывалось того сложно описываемого цвета в который никогда не красят автомобили. Цвета обратной стороны ноутбука, цвета обратной стороны сигаретной фольги, цвета ночной кошки. Сероватый. Двери коридора по левую и правую сторону не находились друг напротив друга. В этом был какой-то неразгаданный код. Пока шёл от входа к лестнице в конце это выглядело так. Дверь слева, ещё дверь слева, дверь справа, двери почти напротив, дверь слева, дверь справа, дверь слева… Слева дверей больше и они всегда закрыты, справа меньше и отдельные бывали приоткрыты. За исключением первой правой двери — это зал № 1. Он практически не использовался и существовал лишь на случай приезда комиссий, проверок, большого начальства, больших бандитов и большого числа холодных гостей. Признаться, я плохо помню как выглядел первый зал, что там было такого особенного и лучшего, чем в остальных. Прочие правые двери — залы № 2, № 3 и № 4 — однотипные. Прямоугольные с таким же коридорным псевдомрамором, с двумя окнами глядящими на высокий забор, с шумными вентиляторами и двумя столами из прессованной каменной крошки на четырёх железных ногах. Раковины и краны для воды были удивительно металлического цвета с титановым матовым намёком и всегда казались мне более чистыми, чем мои домашние. В залах также располагались простые столы и стулья, честно говоря, это были школьные парты. Парты крашенные тоскливо зелёным и до того толсто, что там, где на столешницах имелись щербины, было видно слой краски в семь миллиметров. У выхода из залов находились вторые раковины для мытья рук, обычные белые с зеркалом и куском турецкого мыла «Duru». Они очень уступали своим братьям, имитирующим титан у каменных столов, имитирующих материал саркофагов фараона, имитирующих космические корабли создателей пирамид.

По правой стороне прямого коридора за дверями прятались куда более прозаичные помещения, чем просторные залы с двумя окнами. Туалеты, кладовая со швабрами и вёдрами, комната с электрощитом, просто тёмная пустая комната, комната, где вахтёр пил чай и в тот час его было абсолютно невозможно отыскать и комната-раздевалка на случай прихода студентов. Раздевалкой эту пустую коробку со стенами без окна, крашенными до уровня плеча синей масляной краской, а выше побеленными, делали мощные гвозди вбитые кем-то прямо в стены. Этот кто-то, вероятно, обладал недюжинной силой, раз вопреки ГОСТу и законам физики вбил в оштукатуренные кирпичи простые плотницкие гвозди. Совсем не используя ни дрель, ни перфоратор, ни дюбели, ничего. Это поднимало также вопрос о качестве стен. Из чего они сделаны вместо огнеупорного силикатного кирпича, раз в них можно вбить десятисантиметровый гвоздь так, что даже трещины по штукатурке не пошли. Но никто этого вслух не говорил, а студенты на гвозди не жаловались. Они обычно были так возбуждены посещением залов, что на мелочи вроде порвавшихся вешалок на одежде или испачканной побелкой шапки, внимания не обращали. Как-то из сочувствия я поставил в комнату-гардероб пару школьных стульев, и студенты стали горкой складывать верхнюю одежду на них, вместо развешивания курток на гвозди подобно куклам в каморке Карабаса-Барабаса. Ряд бессмысленно торчавших из стены гвоздей теперь напоминал позвоночник доисторической змеи, замурованной под штукатурку.

Первый этаж в конце коридора создавал небольшой перекрёсток, так раз над ним-то обычно и не горел потолочный светильник. Прямо мрамор вёл к лестнице на второй этаж. Налево в рентген-кабинет, направо в трупохранилище. Эти два помещения были отдельными небольшими пристройками к длинному дому. Располагаясь по обе стороны, они сверху придавали зданию вид полового члена — долгая главная секция и два компактных придатка по бокам. Так обычно рисуют член дети мелом на асфальте или фломастером в школьном туалете. Сложно сказать кто бы мог увидеть здание сверху целиком. Из какого такого верха? Из космоса? Высотных домов рядом не было. На трассе, что убегала из города на юг располагались в основном ремонтные мастерские, автосервисы разного рода и уже начинались дачи. Все упомянутые строения сплошь одноэтажные. Самолёты над нашим межрайонным центром тоже не пролетали. Из птиц были вороны да галки. В бога за облаками мы не верили. Так что сложно сказать, кто видел сверху форму члена глядя на крышу нашего здания. Однако мысль эта, пропорции, схемы пожарной эвакуации на стене, всё постоянно напоминало, что работаю я в органе. Две пристройки, одинаково неровные и низкие подчёркивали эрекцию главного коридора. Правая — рентгеновская — никогда не работала. Идея была замечательная, делать для работы снимки холодных гостей чтобы поднять качество экспертизы на новый уровень. Но по какой-то технической причине кабинет не ввели в эксплуатацию, не было также ни рентгенолога, ни рентген-техника. Комната, просторная как зал № 1 использовалась для хранение снеговых лопат и мешков картошки, что привозил нам вахтёр из своей деревни. Мы отсыпали по пакету, когда было необходимо и уносили домой. Иногда был лук, чеснок, но картошка никогда не переводилась. Стол рентген-кабинета и его «пушку» мы пару раз использовали как новогодний стол, наряжая при этом второй переносной аппарат на колёсиках в качестве ёлки. Идея не прижилась. Санитары считали, что это вредно, пить водку рядом с аппаратом. Эксперты считали, что вредно пить водку вместе с санитарами. Плюс выйдя подышать и покурить, прибалдевшие приглашённые постоянно сворачивали не туда и оказывались в трупохранилище.

Эта пристройка слева по коридорной стене первого этажа имела изнутри обманчиво простую дверь. Будто за ней находится туалет или сложена ветошь. Свернув туда входящий попадал в холодное помещение, условно состоящее из трёх частей. Дальняя треть имела ворота для транспорта чтобы ближе можно было подъехать труповозке и не тащить холодного гостя к месту временной дислокации. Через щели ворот со всех сторон внутрь сочился белый живой свет и в первую очередь падал на множество носилок разной степени изношенности и чёрную каталку на колёсиках, точно из детской страшилки. В средней части пристройки возвышались по обе стороны плацкартные полки, так их называли. В три этажа крепились к стенам плоские широкие полки для трупов не помещавшихся в холодильники, а зимой и вовсе для всех. Полностью заполнялся плацкарт только к концу январских праздников. Тогда пассажиры лежали не просто везде, но и в два ряда на каждой из полок. В ближней трети к попавшему в хранилище зрителю стояли два огромных холодильника — Дед Мороз и Снегурочка. Имена свои они заслужили тем, что Дед Мороз постоянно перемораживал тела, а Снегурочка таяла и текла, как в сказке, когда прыгала через костёр. Доверия этой девушке в плане температурного режима не было совсем. Подтверждая гендерные акценты в названии холодильников, мы повязали на ручку Деду Морозу голубую, а Снегурке розовую ленточки. Это произошло в том числе потому, что дворник Амираслан, часто ассистировавший на разгрузке холодильника, не был знаком с богатым русским фольклором. Его взрастили в эпоху десоветизации, в ограниченном горном селе Таджикистана и не преподавали русские сказки. А цвета он различал неплохо. Он называл холодильники по-своему: Деда Мороза — Дед Кабуд, а Снегурку — Голубой. Санитары смеялись над этим, считая Амира совсем недоразвитым, раз он холодильник с розовой лентой называет голубым. Но однажды я посмотрел в Интернете, и оказалось, что по-таджикски «розовый» произносится почти как «голубой», а «кабуд» это голубой цвет и есть. Причуды лингвистики.

Так, попав из долгого коридора пещеристого тела здания в левый привесок-яйцо хранилища, всякий легко мог попасть на почти голую вечеринку. Холодные гости были таковы — почти голые. И тусовались они вместе — почти вечеринка. Из одежды у тех, кто уже миновал плацкартные полки, а значит попал в очередь на вскрытие и прошёл первичные процедуры, были только одинаковые бирки на руке и на ноге. Бирки для них вырезал я. Для этого существовал специальный материал — клеёнка и бинт. Ни из чего другого делать было нельзя. Как-то так повелось. До того как я пришёл сюда на работу, бирки нарезали санитары. Но однажды в полупустой день, я сделал стопку бирок аккуратной формы с закруглёнными краями. Я не вырезал каждую, просто сделал шаблон похожий на иконку, как в айфоне, сжал свои клеёнки тисками, в которых точили ножи и обрезал неспешно скальпелем. Затем также единообразно просверлил дырки для бинтов. Изделия вышли на порядок праздничнее, чем прежние размерные прямоугольники, использовавшиеся до меня, до айфонов. В итоге за мной закрепилась эта функция. Я отмечал в квартальном календаре зала № 2 день в месяце, когда сделать следующую партию, готовился и делал. Почти голая вечеринка стала немного привлекательнее с закруглёнными одинаковыми клеёнчатыми бирками на конечностях.

В общем про пристройки рассказать можно ещё немного. Переносной рентген-аппарат, что похож был громоздкую лампу на длинной ноге с колёсиками мы иногда использовали по назначению. Пластин для подкладывания под пациента было в достатке. Длинный провод с пультом позволял не стоять рядом с лучами, а прятаться за стенку. Мы делали на память снимки санитарам и их подругам, которых через транспортные ворота в обход вахтёра они водили в сауну по субботам. Натренировавшись, скоро стали получаться портреты в два-три лица на большой пластине для снимка грудной клетки. Этот опыт мне помогал лучше понять различия мужского и женского черепов. Полагаю, не без помощи санитаров, у переносного аппарата появилась и другая возможность себя проявить. Цыгане из ближайшего мёртвого колхоза вдруг повадились просить посмотреть лошадей. Кони их были какие-то сплошь квёлые и худые, а среди болезней более всего наблюдались артриты. Животных мы в здание не заводили, а вот погрузить аппарат в «Жигули» и приехать к месту обитания фауны оказалось делом простым. Санитар грузил и рулил, цыган впереди на «Таврии» показывал путь, аппарат сзади немного гремел накрытый покрывалом. Я на месте делал снимки суставов лошадей и уезжал проявлять в пристройку как это делал и с черепными портретами. Советовался с томом из сельхозакадемии, где была изображена нормальная рентгеновская анатомия лошадей. Подмечая различия, я ставил примерный диагноз тяжести артроза. Заключения мои неподписанные вместе со снимком забирал цыган. Иногда я писал ему рекомендации для коня, вроде лечебной гимнастики или обогащённой коллагеном диеты. Снимки цыган забирал всегда и в общем вникал в заключение, рекомендации не смотрел. По всей видимости, мои стадии артроза определяли только очерёдность забоя скота. Обитатель колхоза оставлял бутыль самогона, яйца и редко мясо неясной этиологии как оплату. Из этого я ничего не брал и всё уходило в сторону сауны, в качестве компенсации профессиональной вредности для санитаров.

Первоэтажный коридор завершала лестница на второй этаж, подъездного типа, с серыми бетонными ступенями, перилами и огнетушителем в красном деревянном ящике на середине пути. Спустя два пролёта, взору открывался коридор второго этажа. Второго кавернозного тела. Оно разительно отличалось от первого, как холодный Аид от терм патрициев. Под ногами лежало ковровое покрытие, пусть ненатуральное как лик вождя в кино, но мягкое и цветное. Стены второго этажа хоть и были с такими же грустными дверями, всё остальное пространство было закрыто «вагонкой». То есть стены до потока облицованы вертикальными ровными досками по 10 сантиметров шириной, отшлифованными и покрытыми лаком. Свет ламп здесь был тёплый, желтоватый, как распустившийся одуванчик, а не снежно-морозный как внизу. Огнетушители цвета маков стояли чаще, висели плакаты и информационные доски. Из почти всегда открытых дверей доносились голоса экспертов, санитаров и бормотание телевизора комнаты отдыха. В самом конце покрытого тканной дорожкой коридора были две особенные двери. Раздевалка и сауна. От взгляда на них веяло влажностью, теплом и надеждой на лучшее. Расположение сауны как раз соответствовало головке полового члена-дома и венчало коридор. Кабинеты экспертов были очень отличными друг от друга, как люди, прожившие свою особенную жизнь. Экспертов было два: Тамара и я. Кабинета было три, третий ещё помнил покойного Платоныча и его не занимали, разве что могли посадить редких гостей, вроде прокурорского курьера. Шахматы, бывшие единственной страстью Платоныча так и стояли неубранными на его журнальном низком столике в положении эндшпиль. Обиталище Тамары напоминало о её немалых годах, отданных семье, родине и профессии. Все стены были увешаны фотографиями родных, умерших в основном сокурсников, грамотами и сертификатами участника конгрессов. Все поверхности столов, какие не были завалены бумагами служебными, были покрыты газетами-обёртками с домашними помидорами, колбасой и вареньем. Весь пол — заставлен тапками различной степени теплоты на каждый вариант перемены влажности и силы ветра, степени артроза и варуса первого пальца. На каждую патологию каждого сустава и на всякую высоту чулка либо носка. На потолке была огромная хрустальная люстра, вероятно, перенесённая сюда из театра юного зрителя. Из всех углов торчали свёрнутые то ли постеры, то ли плакаты формата А0, навечно заклеенные изолентой. В центре этого почти Плюшкинского хаоса за огромным столом сидела Тамара и по старинке, на простой печатной машинке творила свои протоколы вскрытия.

В моём кабинете царствовал компьютер, вся жизнь вертелась вокруг него. Столы стояли так чтобы одному только ему было удобно или в крайнем случае его продолжению — принтеру. Шкафы смиренно пустовали так как всё было внутри вычислительной машины. Стены держали только листки со списком «горячих» клавиш и несколько распечатанных инструкций из самого Интернета. Была ещё карта области с отметкой районных моргов, но она уже грустила от своей ненужности в присутствии компьютера. Солнце входило так чтобы не мешать смотреть в экран, а заходило так чтобы не нагревать системный блок. Кактус на подоконнике и тот, служил компьютеру, снижая его радиацию. Я сильно сомневался в этом, но решил пока не разрушать традицию, не ссориться с коллективом. Кактус мне поставила Тамара. Она же хотела подарить мне защитный экран для монитора, но ей всё было некогда зайти в специальный магазин. Скорее она опасалась магазинов компьютеров. Неподвластен вычислительной машине был только диван. Тяжёлый и широкий, так что ноги торчали в воздухе и не доставали пола, он идеально подходил для отдыха и сна. Представлял собой антипод всей той суеты, которой был наполнен наш дом-член.

Санитары были в нём как незрелые формы лейкоцитов, такие наглые смелые и палочко-ядерные. Они разрушали тишину, таскали туда-сюда трупы, убирали в залах, стучали по вентиляторам и слушали музыку, когда зашивали животы после вскрытия. Ещё они без конца курили и разговаривали о женщинах. Создавалось впечатление, что мы работаем с четырьмя маньяками, которые соревновались между собой. Особым шиком у них считался утренний рассказ о том, как накануне они посидели с незнакомой до этого дамой, в кафе-мороженое на четыре рубля, а потом получили с неё воспоминаний на четыреста. Не последнее место в их успехе у подобных дам занимали рассказы о работе в морге, в качестве незрелой формы лейкоцита. Отличались санитары крупным ростом, сломанными носами и мутным прошлым. Объединяла их и стрёмная музыка, которую они включали в залах после окончания работы эксперта, когда гасили вентилятор и брали свои грубые изогнутые иглы и толстую нить. Потроха трупов возвращались в объединённую вскрытием грудно-брюшную полость, включая мозг, лёгкие, печень и всё, что имелось в зависимости от степени разложения. Поверх этого барахла сразу сквозь все слои мышц, фасций и кожи, грубой нитью санитар зашивал гигантский разрез. Музыка начинала звучать именно тогда. Тамара и я уже садились за свои печатные устройства и до нас доносился сегодняшний выбор санитаров. Их огромные кассетные магнитофоны дарили нам новинки или бессмертную классику популярной эстрады. У них имелся невыраженный крен в шансон и ресторанный стиль, но не настолько явный чтобы слышать пахабщину про ментов или нецензурную лексику.

По сравнению с санитарами, мы, судебно-медицинские эксперты, скорее были нейтрофилами. Состоявшимися специализированными клетками этого пещеристого вместилища, что выполняли свои медленные и сложные функции выделяя всяческие отходы и полезные вещества. Под ними я понимаю стопки напечатанных листов со схемами и рисунками, доведёнными до стандартного вида. На специальных типографских шаблонах мы с Тамарой отмечали крестиками места переломов рёбер, позвонков, входные и выходные отверстия пуль, места приложения тупого и острого предметов. Мы заполняли кроссворд. Седьмое ребро по средне-ключичной линии, пятое по подмышечной. Получившиеся нелепые комиксы и сканворды дополняли печатные протоколы. Особым искусством было не писать лишнего. Нейтрофил не делает чужой работы, у нейтрофила есть конкретное задание. Вопросы прокурора полностью определяли содержание листов за исключением того, что сначала шёл протокол вскрытия детальный до граней разумного. Только в нём было место творчеству. Дальнейшее — исключительно ответы на вопросы, два из которых всегда были одинаковыми. Причина смерти и время наступления смерти. Остальные зависели от обстоятельств, мозгового напряжения наших коллег и их степени адекватности. Создание протокола открывало вторую половину дня на втором этаже после первой с работой внизу у каменного стола с неблестящим умывальником. С Тамарой мы трудились почти одинаковыми сегментоядерными нейтрофилами. Отличия в течение рабочего дня были невелики. Я сам вскрывал пилой свои черепа, за неё делали санитары, женщина всё же. Она курила прямо у печатной машинки, я — боролся чтобы ни мой кабинет, ни бывший кабинет Платоныча, ни коридор не превращались в курилку. Тамара была пенсионеркой, я — подавал надежды работать здесь долгие годы. Вот и вся разница.

Битву против курения я неизменно проигрывал, когда к нам заходил заведующий. Он полуложился на мой диван и начинал курить. Вместо пепельницы он брал Уголовный кодекс и крошил сигареты прямо на его толстую синюю обложку. В его кабинете я никогда не был. То была оббитая дерматином для утепления дверь между раздевалкой сауны и архивом. Вероятно, за ней ничего и не было, потому что заведующий бесконечно бродил по нашим с Тамарой кабинетам, коридору или уезжал в центр города чтобы бродить там в Бюро экспертизы живых лиц. В кабинет начальника ни вёл ни один провод, у него не звонил телефон и он приходил на перекус к Тамаре. Чем занимался заведующий я не полностью понимал. Зависти к нему не было поскольку он производил впечатление ещё одной клетки выросшей где-то здесь, возможно лимфоцита, пролезающего во все локации по своим микролимфатическим путям. Функцией его была защита нас от начальства и борзой манеры вести дела у прокурорских работников. Лимфоцит справлялся и наш кровоток продолжался. Нос заведующего заглядывавшего в залы № 2 или № 3 во время вскрытий никогда не пролезал полностью. Он был доволен уже тем, что мы при деле.

Выше коридора второго этажа был чердак. Большое неровное помещение без особенного деления на секции, со слегка влажными покатыми стенами. Мочевой пузырь. Мы поднимались сюда редко. Обычно только за стремянкой и флагами, что здесь хранились, и за ёлочными украшениями перед Новым годом. Флаги мы вставляли в флагодержатели у входа вахтёра по двум основным государственным праздникам. За этим следил заведующий и каждый раз говорил одно и то же. Как он удивлён, что флаги не выцветают, хотя он принёс их ещё студентом. В чердаке проходили две то ли вентиляционные, то ли водоотводные трубы. Где они начинались и куда вели было неясно. Снаружи здания их не было видно. Скорее всего они были связаны с сауной, которая была нам положена по гигиеническим стандартам. Трубы я называл мочеточниками.

Такое большое разнообразие было на имевшихся в здании двух этажах. Если пройти от ступеней, подметённых Амирасланом, мимо журнала вахтёра по ложному мрамору до сауны, по двум долгим прямым коридоров и одной лестнице мимо множества дверей, на самом деле ты преодолевал путь из зимы в лето, от тоски к надежде, от белого к цветному и из тишины в консерваторию. Рабочий день начавшись с перчаток и холодной кожи, завершался клавишами и облаком табачного тумана.

К концу первого года работы я отлично встроился в орган-здание. Стал его неотъемлемой тканью, клеткой или костью. Разделял радости и сложности работы, но одновременно, быстро увидел к чему вёл тот долгий коридор. На примере Тамары, повторявшихся изо дня в день запросов прокуратуры, неистребимого мрамора, который невозможно истереть резиновыми тапками, я увидел своё незамысловатое будущее. Думаю, что и резиновые закрытые тапки, защищавшие мои носки от стекающей крови и содержимого кишок, и те, бесконечно будут здесь со мной. Не измениться ничего. Холодные гости никогда не закончатся, коридор не повернёт, музыка магнитофонов будет вечной. Закончится плёнка — смотают. Могут закончиться лошади или пластины для рентгена, картошка, не более того. Это остановка. Пауза на линии жизни. Мне больше можно ничего не делать, ничего не достигать, коридор приведёт меня к пенсии и всему тому, что полагается по заслугам. По какой-то внутренней причине сценарий меня не устраивал. Я искал способа разнообразить труд в морге, не нарушая заведённых правил, и здесь мне неожиданно помог заведующий. Он посоветовал собирать данные о трупах, заносить в компьютер какой-нибудь сложный дополнительный параметр гостей и со временем его проанализировать. Больше данных, что-нибудь да выплывет. Больше данных богу данных. Складывай песчинки и насыплешь гору. Смогу написать статью, а может и диссертацию. Идея? Тема? Да какая разница. Вдруг получится уточнить что-то про добавочные рёбра или селезёнки. Индекс массы тела самоубийц или особенности татуировок повешенных женщин. Заведующий делился мыслями. Со статьёй могут досрочно дать первую категорию, а значит увеличится оклад. Плюс копеечка, плюс кусочек масла. С диссертацией тем более. Слова заведующего глубоко поселились во мне. Что мог я выбрать в качестве своего интереса? Что такого особенного было у трупов, что ещё не было описано и не было покрыто выводами со времён Парацельса? Однозначно, это должна быть анатомия. Физический параметр. Что же ещё. Я и сам добавочное ребро в скелете системы, и трупы мои лишь сокращения и расслабления мышц потока людей на тот свет. Я — фонарщик, подсвечивающий им путь, швейцар придерживающий дверь. Могу наблюдать и фиксировать.

С костями возиться не хотелось, очищать их от мягких тканей — ужасная работа — и рентген-кабинет официально не работал. Большинство паренхиматозных органов, потроха, были у трупов не лучшего качества. Повреждены временем, сторонними предметами, бактериями. Взвешивать осклизлые селезёнки я не пожелал. Я выбрал мозг трупов в качестве источника данных. Он хотя бы скрыт от большинства повреждений в своей коробочке. Давно заметил, что у наших насильственно умерщвлённых гостей, мозг часто цел и невредим, в отличие от рёбер и печени. Умерщвляют человека миллионом способов, однако, потеря или размножение головы, являются редчайшими из них. Каждый гость должен передать мне данные в копилку. Без исключения. Чтобы КПД моей работы, статьи, диссертации ничто не могло уменьшить. Первым своим достойным цифровым фотоаппаратом с Горбушки я начал делать снимки извлечённого мозга, до того, как нарезал его «книжкой» для поиска грубой патологии. До того как рассматривал все эти миндалевидные и бледные тела. Снимки полушарий стандартизировал по размеру и хранил в компьютере. Новые снимки накладывал один на другой в программе и так видел насколько они отличаются. Необычная опция программы позволяла видеть фотографии насквозь, формируя один сплошной файл-изображение.

Медицинская литература содержала массу знаний об извилинах, они давно были классифицированы и названы. Однако, как сообщали те же источники, только 1/3 серого вещества находилась на поверхности в собственно извилине, в то время как 2/3 в бороздах, ограничивающих извилины. Не важнее ли борозды для мозга, чем извилины? Нас так долго учили, что серое вещество, клеточки, так важны. Где их больше, там и главные структуры. Я отрегулировал резкость снимков полушарий большого мозга трупов так, чтобы картинка стала плоской и чёрно-белой, и я видел только извилины. Как если бы глядя на лист дерева я видел одни лишь прожилки, а весь хлорофилл уходил из поля зрения. Мне показалось, что так я фиксирую большую часть серого вещества головного мозга в некоторой новой проекции. Да здравствуют борозды! Я стану искать отличия в расположении борозд, а не в объёме и месте извилин. Снимки ложились в программе один на один и повторяющиеся борозды сливались, становясь чёрно-жирными. Более редкие борозды проявлялись тоньше, совсем редкие лежали одиночными карандашными линиями. Параллельно вся доступная информация попадала в программу «Таблица», где я присваивал номера трупам и снимкам, надеясь позже выявить закономерности. Даты рождения и смерти, профессия, вес, сопутствующие болезни… Пока, до первых сотен случаев я не искал сходства и различия. Тем более, появились отвлекавшие сложности. Тамара не всегда звала на момент извлечения мозга и я пропускал нужные фотографии. Также прошла целая серия трупов с несохранившимися или частично повреждёнными мозгами, утопленники, сгнившие бродяги, телеса времён какой-то забытой войны. Сбор данных шёл небыстро. Я пообещал Тамаре и заведующему, что они будут соавторами статьи об особенностях расположения борозд взрослых. Также я при каждом случае просил высылать мне снимки из районных моргов, посылая им в качестве благодарности то бумагу для принтера, то подношения цыган. Через полгода процесс улучшился и по моим оценкам за два года я вполне мог бы набрать материал для диссертации. В базе данных могли скопиться записи о сотнях мозгов, каждый из которых давал мне четыре фотографии немного отличающихся полушарий, по две с наружной стороны и по две с внутренней после рассечения мозолистого тела. Оставалась только проблема научной новизны. Собственно, ничего замечательного и особенного я на фото борозд не находил. Не помогло и периодическое пролистывание научных журналов о проблемах неврологии и нейрохирургии.

Когда заполнился трёхсотый номер в таблице, я решил, что не уйду домой с работы пока не найду хоть что-то имеющее претензию на диссертацию. Я начал играть с яркостью монитора, цветностью картинки в программе, задавал увеличение. После каждого изменения я смотрел на весь архив данных фото насквозь через придуманные мной стопки изображений, чтобы вновь убедиться, что все борозды легли точно друг на друга и ничего нового не произошло. Это отнимало массу времени, поскольку жужжащий компьютер готовил каждую новую групповую картину около двадцати минут. Он, великий подчинивший себе кабинет, грелся и скрипел от натуги. Мощности не хватало. За это время я успевал выпить чай, помыть чашку и вылить из себя чай естественным путём. Через десяток подобных циклов я решил, что меня подводит зрение. Я задал программе обратные условия. Чем больше борозд совпадает, тем тоньше они должны отображаться, чем реже встречается борозда, тем толще она будет на экране. Спустя новую чашу чая, её мытьё и посещение туалета, монитор смог меня удивить. На довольно крупной извилине, соответствующей положению средней фронтальной, жирными кривыми в стопке фото проявилась борозда в форме латинской «Y». То была самая толстая черта, а значит самая редкая в когорте снимков. Она присутствовала лишь на снимках правой наружной части мозга. Остальные превратились в тончайшие нити паутины, ошибиться было сложно. Я ушел домой довольный и на выходных взял в библиотеке всё, что нашёл о коре полушарий.

К понедельнику я был вооружён знаниями о мозге пропущенными мной в университете, и продолжил играть с настройками программы. Игрек-борозда отсутствовала в атласах и в Интернете, по меньшей мере в старых атласах и старых сайтах на русском и английском. Это был прорыв. Относительно функции сложно было что-то предвидеть, в целом этот район мозга отвечал за движение головы и глазных яблок, был близок к зоне как-то связанной со зрением, но никаких нераскрытых тайн не обещал. Шанс того, что открыта новая «зона Брока» не давал мне спать. Таинственная борозда была всего у двух трупов. Я решил изменить условия поиска и просил теперь коллег фотографировать только правую наружную часть, присылать всего один снимок и данные об объекте. Сбор фотографий ускорился, практически все районы области подключились к простой задаче и даже мой сокурсник, работавший в соседнем крае. В конце года, когда мы полезли на чердак-мочевой пузырь за ёлочными украшениями, заведующий сказал на лестнице, что на совещании регионов попросит экспертов из других городов подключиться к поиску. Что именно надо искать мы решили не говорить дабы не потерять первенство открытия. В тот Новый год я конкретно напился у рентгеновского стола, заставленного салатами и мандаринами. Грезилось, что следующий год окажется счастливым и полным впечатляющих достижений.

Вдохновение, которое мне дал научный поиск отразилось и на рутине. Я проявлял интерес к запросам из МВД, аккуратно проводил экспертизу трупов, отмечал новые детали, был дотошен в протоколе и чаще начал перезванивать оперативникам, врачам или в прокуратуру о сути дела. Я старался, я был на виду. Коридор первого этажа я почти не замечал, пробегая его пару раз за день, почти всё время я проводил под тёплым светом ламп кабинета. Компьютер пылился больше, кактус подрос, коллеги заметили моё рвение и перестали курить у меня на диване. Кабинет Платоныча я приспособил для хранения копий некоторых материалов, что не успевал вносить в «Таблицу».

Удача любит настырных. В невзрачный снежный вторник при загрузке новой партии данных я выявил сразу третий и четвёртый игрек-случай. Подошло время искать закономерности, я перестал бесконечно рассматривать графическую программу, а открыл «Таблицу» с фактами о жизни трупов. Четыре особенных принадлежали на первый взгляд совершенно разным индивидам. Возраст, род занятий, масса печени, время и механизм смерти были различными. Я пробежался несколько раз по критериям и снова получалось, что не вижу ничего научно прорывного. Единственное обстоятельство бросилось в глаза, но было уж очень простым и понятным учитывая моё место работы. Все четверо мужчин конечно умерли не своей смертью, но в условиях не предполагавших даже малой вероятности спасения. Это были 100 % смерти, смерти от которых не убежать, смерти-приговоры: падение бетонного блока с самосвала (только голова и уцелела), прижатие нижней половины тела асфальтовым катком, убийство вилами с нанесением двадцати четырёх ран и употребление литра чистого метанола. Это вам не повешение, ножевая рана или ДТП, где несуществующие боги подкидывают кости, кому выжить, кому нет. В этих четырёх случаях у богов руки были связаны за спиной. Я посоветовался с Тамарой и заведующим, они не увидели системы и предложили продолжать накапливать данные хотя бы ещё годик. Цифры сами себя объяснят, когда их станет много, повторял заведующий.

Я не послушался и попытался получить про носителей игрек-борозды больше информации. Хотя всё это было на грани нарушения служебных обязанностей, я сидел на телефоне и обзванивал участковых, родственников, терапевта поликлиники. Результаты надо сказать были быстрыми. Трупы хоть и умерли почти здоровыми, все при жизни жаловались на головные боли. Опрошенные живые отмечали, что проводились обследования, записи в амбулаторную карту, кого-то даже госпитализировали. Диагнозы были предварительные и разные, в случае с вилами и вовсе было ничего не понять, кому бы я не звонил, все оказывались в отпуске или на больничном. Ясно было, что умершие не были сумасшедшими или хроническими неврологическими льготниками, они просто в последнее время обращались к врачам. Это была просто головная боль у взрослых индивидов отягощённым бытом и работой. Ни один новый сообщённый мне факт не повторялся у четвёрки мозгов. Дело походило на тупик, и я всё чаще стал замечать до чего же ненатуральный у нас в коридоре мрамор, а в залах шумные вентиляторы. Вернулись мысли о том, что птицы смотрят на наш корпус, как на половой член. Цыгане начали раздражать.

От напряжения у самого побаливала голова, присоединилась сезонная простуда. Новых носителей Y-борозды не встретилось. Я продолжал читать статьи по анатомии мозга, утирая сопли, и чем далее углублялся, тем больше находил что-то похожее на мою борозду, больше рождалось скепсиса. Все редкости уже были описаны и зарисованы. Игрек или икс, каждая ерунда на поверхности серого вещества и в его нутре была кем-то названа и присвоена себе. Исследователи имели базы данных с тысячами препаратов. Постоянно встречались тезисы о том, что всякая научная истина должна пройти экспертизу разными людьми, независимыми методами, быть воспроизводимой и повторяться, не смотря ни на какие допущения. Или есть, или нет. Но как я мог по-другому подтвердить наличие дополнительной борозды у мозга трупа, который навсегда попадает в землю? Видео снимать? Делать отпечаток? Возможно для презентации это неплохая идея, но… Меня осенило! Я могу найти эту неизвестную борозду у живого человека.

В городе не так давно появился МРТ. Нейрохирурги и неврологи как ошпаренные стали назначать исследование налево и направо. Под влиянием Интернета каждый здоровый гражданин решил записаться на чудо-диагностику. Значит уже есть база изображений. Раньше я видел картинки МРТ мозга, там были извилины, значит увижу и борозды. Удачно мне подошло время отпуска и я отправился знакомиться со специалистами МРТ-диагностики. Дом-член на время был забыт мной, все его двери и лестницы покрывались никотином и анекдотами в полном моём отсутствии. Врачу лучевой диагностики, обитавшему в исключительно обыкновенном доме-коробке, пришлось частично рассказать о причинах моего визита. Но я сделал упор не на находку, а на попытку лучше понять поведение жертвы, помочь следствию. Предстал этаким Пуаро. К месту пришлись накопленные мной случаи различной виденной грубой патологии мозга, байки и анекдоты санитаров. Также мы долго рассуждали о том, что осколки и пули не позволяют проводить ряд исследований мозга из-за их магнитных или проводящих свойств. Мы искали и нашли общие зоны любопытства. Пётр Алексеевич, врач МРТ, совсем молодой специалист, на модном блатном месте, с большой охотой помогал мне. Он показал, как выглядит интересующая меня зона мозга «вживую», глубину борозд, варианты анатомии, на примере сохранённых в памяти машины срезов голов пациентов. Никаких Y-борозд он не встречал, в электронном атласе мозга они также не были упомянуты. Между делом я поинтересовался, можно ли по фамилиям найти всех, кто у него был на процедуре? Пётр Алексеевич, ответил, что ещё не стирал данные больных ни разу. К МРТ прилагалось несколько гигантских дисков памяти, и он тоже подумывает о том, чтобы заварить науку на этом совершенно новом для нашего города деле. Оказалось, что и личные данные пациентов не являются для доктора большой ценностью, тайной. Уверен, он даже не понял, что показывает незнакомому человеку запросто имена и заключения о начинке голов больных. В первый раз я не осмелился попросить его найти конкретные фамилии. Во второй визит, вооружившись набором кофе, коньяка и конфет я это сделал. Пока Петя пролистывал мозги пациентов из моего короткого списка, я делал фото прямо с экрана его компьютера на свой фотоаппарат. Просил остановиться в области медиальной фронтальной коры и нашёл что искал. В жизни добавочная борозда тоже была не ахти какая заметная, но её асимметрия, положение только справа, выделялось на МРТ сильнее. После третьего похода в центр диагностики, я, во-первых, стал другом дефицитного специалиста, а во-вторых получил ответы на все свои подозрения и догадки.

Получался такой пейзаж. В учебниках по МРТ и в прошлом опыте врача Пети моей борозды не встретилось. Это вселяло веру в научную новизну. Наличие борозды подтвердилось вторым объективным метолом у всех четырёх игреков, что соответствовало требованиям современных статей. Не более года до дня гибели все «мои» пациенты обследовались на МРТ нашего города. Причины были разными — головная боль, головокружение, направление медкомиссии и даже подозрение на опухоль мозга. После обследования данные этих пациентов по сети направлялись в Москву, в головной центр сети клиник МРТ, где второй врач давал своё заключение, так называемое «второе мнение». Пациенты подписывали информированное согласие на то, что их персональные данные могут быть обработаны сторонней организацией, в научных и иных целях. Это было мелко прописано в согласии на процедуру. Среди последних двухсот пациентов, прошедших МРТ у Петра, умерло только шесть — четверо моих и двое от инсультов, причём повторных. О первых инсультах было известно до МРТ. А вот четверо моих трупов ушли относительно без диагноза, только с рекомендациями связать заключение МРТ с клинической картиной у невролога. То есть, если не придираться, по сравнению с инсультниками, мои трупы были здоровыми. Это выделяло интересующие меня случаи. Создавалось впечатление о закономерности гибели носителей неописанной борозды. Смерти каждого из четверых были насильственными умышленными или очень на то подозрительными. Однако на момент моего расследования ещё никто не был осуждён по этим четырём делам. Все тела также уже были выданы, что говорило косвенно о малой вероятности, что кого-то осудят уголовным способом. Даже случай с вилами, по неизвестной причине (то отпуск, то больничный) шёл не как убийство, а как нарушение техники безопасности с осложнениями. Все протоколы вскрытий прошли в прокуратуре без запинки, повторных запросов не было, дела торопились закрыть. Следователи по этим делам были со мной учтивы и милы, необыкновенно не интересуясь ничем, кроме скорости процесса. Это и другие моменты могли быть совпадением, но я всё занёс в свою «Таблицу». Наконец-то появилось то, что объединяло все случаи и это была не только анатомия.

На обратном пути домой из центра МРТ меня стала посещать больная мысль, совершенно неестественная, которой я не делился ни с кем. Отпуск и общение с новыми людьми совершили со мной перезагрузку и альтернативные мнения так и множились во мне. Я ускорял шаг от своих причудливых идей. Вот в чём они заключались. Этих людей убили, маскируя смерть как случайную, потому что ранее, в каком-то московском учреждении у них подтвердилось наличие игрек-борозды. Их посчитали опасными в каком-то смысле. Заразными, злыми гениями или политическими смутьянами. Затем из центра пришёл приказ ликвидировать необычных индивидов. Их подозрительные завершения жизни старались маскировать под несчастные случаи, а там, где не вышло, применили грубую силу. Это сделали специально обученные люди, спецслужбы. Бред. Быстрый шаг разгонял кровь по артериям. Опасный бред с моей стороны, выдающий мою некомпетентность и профессиональное выгорание. Масоны и инопланетяне, вот как это звучит. Пожалуй, заведующему об этом знать не нужно. Я решился совершить ещё один визит, совсем не рекомендуемый для судмедэксперта. Попросил по телефону встретиться с сестрой трупа, задавленного асфальтовым катком, она жила от меня буквально в двух километрах. Я представился именно учёным, аспирантом, который лишь по документам заинтересовался историей несчастья. Контакт меня, как официального лица с родственниками пострадавших был строго запрещён. Личность эксперта не должна быть известна в подобных обстоятельствах.

Встреча с труповой сестрой получилась странной. У меня не вышло красиво врать, я путался и быстро обратил на себя внимание, как на человека, задающего много личных вопросов. От избытка впрыснутого кофейного сосудосуживающего средства и холодного воздуха весь мой речевой аппарат пересох. Женщина возможно поверила мне, но всё было вяло и кратко. Она спросила не журналист ли я, это было знаком провала. Ничего медицинского узнать не удалось. Женщина поделилось парой воспоминаний о погибшем, говоря, как будто не со мной, а просто вслух. Единственное, что действительно удивило, так это то, что сестра, младшая, ещё будучи ребёнком считала брата наёмным убийцей. Была у неё такая то ли игра, то ли детская фантазия. Наблюдение. Её брат, Вова, будучи живым, часто уезжал в командировки, хотя работа проектировщика в НИИ какого не предполагала. Возвращаясь, брат стирал вещи у неё, у матери, но не в своём доме. Оставлял ей на хранение подальше от жены чемодан, а однажды попросил выкинуть в реку свёрток. Женщина не удержалась и перед броском в поток воды развернула передачу, там был нож. У сестры были свои проблемы и неладно по личной жизни, она не углубляла подозрения. Вовина смерть, нелепая как детский утренник, только сейчас всколыхнула в памяти подростковые мысли. Мы простились и я, сгорая от стыда за свой детективный акт, за свою непродуманную легенду решил больше пока интервью не заниматься.

Трупохранилище и пара дежурств после отпуска, вот что по-настоящему нужно для возвращения на путь реальности. Почувствоватьсебя снова ребром скелета морга. Побегать тромбоцитом по пещеристому телу. Приболела Тамара, гипертонический криз после встречи с внуками-засранцами. Новый санитар, угрюмый как сибирская река, без своего магнитофона и некурящий. Не приживётся он здесь. Хорошо хотя б нос сломан. Заведующий взялся за дисциплину. После того как он застал пару девиц спящими утром в комнате отдыха, отобрал ключи от сауны и выдавал только для гигиены в конце рабочего дня. Санитары, у которых было сто тысяч копий этих ключей, не рисковали доверием и прекратили на время свой Содом. Картошка в рентген-кабинете зацвела, а мочеточник на крыше прорвало. Труд и случайный хаос бытия выдавили из меня научный поиск истины и детектива-самоучку. Данные продолжали стекаться в «Таблицу». Заведующий сдержал слово, несколько областей присылали файлы, звонили, интересовались про что будет статья. Среди нашего брата учёных было немного. Благодаря дополнительной заботе со стороны всех участников, за следующий месяц я собрал столько же, сколько с начала поиска. И не было ни одной игрек-борозды. Большие цифры всё поставили на место, редкое стало редким. Впереди замаячили годы скучного сбора информации и протирания псевдомрамора. Не закурить ли мне? Так было до одного невероятно обыкновенного пыльного июньского обеда. Когда тошнило и от работы, и от летающего тополиного пуха, который смешно прилипал к мозгам на столе прозекторской, имитируя плесень или кордицепс.

Мне позвонил бывший сокурсник, из тех, кто присоединился к фотографированию трупов из чистого альтруизма. Он очень быстро и весело говорил в трубку, тараторил, по его мнению, сообщал потрясающую смешную историю, касающуюся моих трупных изысканий. Я слушал, наматывая провод стационарного телефона на палец. В районный судебно-медицинский морг моего приятеля привезли два трупа, которые убили друг друга на дуэли. Они сражались где-то на крыше гаражей при помощи наборов длинных дорогих шампуров для шашлыка. Тому нашлись свидетели, история подлинная и не розыгрыш. Оба получили множественные проникающие ранения брюшной и грудной полостей. В результате первый скончался от кровотечения, а второй, тот что победил, неумело спрыгнул с крыши гаража и получил открытый перелом бедра. Он умер в скорой от шока и кровотечения по совокупности всех факторов. Более того, на вскрытии черепной коробки у обоих трупов оказался дефект борозды (слух о сути моей будущей диссертации просочился, пошёл по экспертам). Сокурсник мой сейчас вышлет мне на электронную почту снимки и детали по фехтовальщикам. Если нужно, перезвонит и ответит на мои вопросы. Он был очень весел, дуэль на шампурах, возможно, была самым интересным делом за всю его карьеру. Я не очень веселился, я просто не поверил, что придёт сразу два новых игрека. Подумал, они там от смеха напились и перепутали мозги с шашлыком. Причём свои собственные.

Фото в приложениях к письму было сделано неаккуратно и у меня ушла масса времени чтобы калибровать его для своей базы стопки изображений. Действительно один труп полностью соответствовал профилю, его Y идеально лёг на мои четыре предыдущих. Вот это везение, надо бы передать с курьером бутылку коньяка или торт в район. Но второй снимок не подходил и не влезал в мою систему из уже пяти случаев. С ним что-то было не так. Хотелось перезвонить и материться. Не могут сделать простую фотографию. А ведь переделывать скорее всего поздно, мозги нарезаны и всё зашито в живот дуэлянта. Не звонил же он мне из прозекторской, скорее всего уже из кабинета, такого как мой на втором этаже. Как поправить? Что тут не так? Я вновь был вынужден менять цветность и контраст и каждые двадцать минут пить чай. Компьютер едва справлялся, жужжал, но ничем не смог помочь. От чая тошнило. Неоконченный протокол лежал на столе. Пух залетел в нос и я чихнул. Может быть этот момент и стал прояснением. Перезагрузкой. Приятель прислал мне фото не правой, а левой наружной стороны мозга, да ещё и перевёрнутое. Точно пьяный. Я отредактировал фото и перепроверил на стопке старых первичных правосторонних изображений своим методом. Включил опцию — чем реже встречается, тем толще отображается. В результате это оказалась уникальная, единственная в моей коллекции новая борозда. Не игрек, скорее латинская L. Слева, слева! Мне не нужна эта находка, я больше не делаю снимки левого полушария. Что делать? Я закурил. Впервые лет за пять. Чай после сигареты пошёл лучше, а кофе ещё лучше. Перезвонил коллеге и задал свои ключевые вопросы. Делали ли оба Д’Артаньяна МРТ в последнее время в сетевой клинике, посылающей файлы в Москву, не были ли они в командировках, нет ли осложнений по их делам со стороны прокуратуры и всё такое прочее. Приятель оказался уже за рулём, трезвый как учитель физики и обещал всё узнать назавтра. Пепел упал на синий том Уголовного кодекса, я попрощался с молчаливым новеньким санитаром и ушёл домой к телевизору и жареной картошке. Пять плюс один левый случай толкали меня к созданию новой теории.

Утром сходя с автобуса в Южном микрорайоне меня ждал небывалый сюрприз. Ночью наш член, то есть мой морг сгорел. Не то чтобы весь, трупохранилище и даже архив уцелели, первый этаж пострадал мало. Но мой кабинет, кабинет Платоныча и сауна выгорели полностью. Неужели пепел с уголовного тома? Новенький санитар, дежурил, но оказался беспомощным, пожара не заметил, огнетушителем пользоваться не умел, сам надышался угарным газом. Сгорело, конечно, всё барахло, «вагонка» стен, огнетушители. Но мой компьютер со всеми данными… Мой почти научный, почти детективный труд. Я не мог прийти в себя. Заведующий больше беспокоился, глядя на меня, чем на чёрные стены. Он понимал, что я чувствую. Заботы по рассматриванию угольков взяли своё и он отошёл. Тамара позвонила из дома и охала как мы там, что же теперь будет и стоит ли ей вовсе возвращаться с больничного. Она ведь уже давно пенсионерка. Ещё никогда я не чувствовал такой зависимости от компьютера. Я был его прислужником, но потеряв его, стал вовсе рабом-египтянином, лишившимся бога-фараона. Я не знал, как мне дальше продолжать работать.

К счастью на все такие случаи, на каждый обугленный член, найдётся начальство и комиссия, чтобы быстро приводить в чувство. Мне дали строгий выговор за несоблюдение техники безопасности и направили на позорные курсы компьютерной грамотности и пожарной охраны. Мне предстояло сдавать экзамены по стёртым методичкам и получать минимальную зарплату. Оказалось, что очаг возгорания наиболее вероятно был в моём кабинете. Там, кроме компьютера, принтера и Уголовного кодекса опасных приборов не было. Даже чайник стоял на тумбочке в коридоре. Похоже, что я подставил всех работников нашей конторы смерти. Потом был перевод на полгода в Бюро экспертизы живых лиц, где я сходил с ума от выслушивания избитых и изнасилованных, и тосковал по трупам. Холодным и молчаливым. Коридоры Бюро были короткими и толстыми как шеи колхозников. Их столы предназначались для писанины, а не кройки и шитья распоротых животов. Вместо санитаров с последними хитами были секретарши с тонной косметики. В историях дышащих посетителей не встречалось наездов поезда, атаки быка и случайного выстрела на охоте. В мою голову они наливали своё нытьё о цветущих синяках. Я смотрел на посетителей и мне было нехорошо от их живости и энергичности.

После я ещё многое в жизни понял и передумал, и решал, и изменял. Но одна тайна перевешивала всё, что к тому времени я вырвал из книг и природы, из наставлений старших или копируя лучшее от коллег. Я перезвонил приятелю в район, уже полностью информированному о нашем общем экспертном несчастье и о моём личном горе. Ненужная без компьютера информация была просто напоминанием как раньше было хорошо и осмысленно жить в длинном коридоре. Благодарю тебя, о, мой районный собрат. Хотя всё уже не имеет смысла, поздно. Копирование базы данных, хранение где-либо за пределами кабинета я не предпринимал. Один из дуэлянтов был местным, второй приехал в район в командировку, они были вероятно незнакомы. Оба в течении последних двух лет посещали МРТ мозга. Местный в сети клиник «Радуга здоровья», в той же, что и все мои четверо игрек-трупов. Приезжий, назовём его L-труп, с добавочной бороздой с левой, а не с правой стороны, обследовался в сети «Семейная клиника». Дуэлянты были относительно здоровы, но всё же какие-то проблемы с бессонницей и мигренью удалось найти по медицинским картам. Их МРТ сохранились и не значили для неврологов ничего. Обе из МРТ-клиник были сетевыми с головным офисом экспертов в Москве. Все данные соответственно утекали с периферии туда. О пациентах в центр сообщался весь массив информации, от адреса и телефонов до файлов МРТ. После этого я позвонил в разные города, в Петербург, Казань, Воронеж по телефонам сети «Семейной клиники». Представился пациентом, у которого нашли аномалию в извилине лобной доли и спрашивал цену и запись на МРТ. Якобы я не доверял местным врачам и искал эксперта в соседнем регионе. Везде мне ответили, что примут меня без очереди и предлагали скидку в 50 %, если я приеду со своей «особенностью» в ближайшую неделю. Из Воронежа трижды перезвонили, записав мой телефон и уговаривали ехать к ним почти даром. По отрывочным данным из МВД, я узнал, что дело дуэлянтов закрылось без шума, прессы и докладов на ежемесячном сборе общества судмедэкспертов. Предоставленный сам себе в Бюро, за тонкой дверью, отделявшей меня от очереди избитых сожителями я размышлял над бороздами. На почве стресса после пожара и смены деятельности я смог построить лишь отрывочную, плохо собранную теорию. Проверять её у меня до сих пор нет ни моральных сил, ни времени. Я излагаю её здесь в простом виде, оставляющем место для дополнений и упрёков в пустом фантазёрстве.

Существуют два редких типа людей, мужчин, с врождённой особенностью развития коры полушарий. Как всякое структурное в нас, это имеет свои функции. Эти особенности должны давать двум типам какие-то физиологические свойства, способности, возможно, даже преимущества над нами, простыми людьми со стандартными бороздами и извилинами. Возможно у них есть сверхспособности не заметные при обычном медицинском осмотре. Очевидно есть и побочный эффект, например, головные боли или риск опухоли мозга. Люди микропопуляций Y и L вынуждены обращаться к врачам и делать МРТ не от хорошей жизни. Негативный эффект дополнительной борозды не позволяет им прятаться успешно. Клиники и врачи сливают информацию друг другу или в некий центр, где ищут этих особенных людей. Возможно совсем немедицинский центр. Врачи получают вознаграждения «из Москвы» за идентификацию добавочной борозды. Сети клиник МРТ развиваются чтобы охватить большее население. Нейрохирургам и неврологам сообщают через умные статьи, что без МРТ никакое лечение невозможно на современном этапе. Все личные данные доступны через клиники тем, кому они необходимы. Скорее всего Y и L субпопуляции враждуют, серьёзно воюют, конкурируют и когда обнаруживают с помощью данных после МРТ своего противника посылают на место командировочного убийцу. Они уничтожают друг друга, стараясь маскировать преступления под несчастные случаи. И той, и другой стороне кто-то покровительствует, представляет ресурсы для преступлений. Дела идут без препятствий, всё завершается без скандалов, журналистов и осуждения исполнителей и заказчиков. Обе стороны имеют высокопоставленных агентов в МВД, прокуратуре или ещё где-то, обе стороны не заинтересованы в огласке. Может быть вся верхушка и элита имеет добавочную борозду? Два ли лагеря в войне или больше? Причины этой войны насмерть, её масштаб и длительность мне неизвестны. Как эта вражда шла до появления МРТ? Вопросов много. И мне не придётся внести свой вклад в ответы на них. То, что подосланный санитар спалил мой компьютер или украл данные для одной из группировок очевидно. Как очевидно и то, что я не принадлежу ни к Y-, ни к L-людям. Иначе я бы уже давно работал на них или был убит. Возможно от МРТ в течение жизни я всё же постараюсь воздержаться. Так я думаю в настоящий момент.

Член-дом отстроят и покрасят заново. Я скоро вернусь чтобы исследовать трупы и слушать музыку санитаров. На место Тамары придёт новый человек. Студенты будут шарахаться от кишок и мозгов на столе. Снегурочка выпустит лужу под Деда Мороза. Линия дверей поведёт вновь по прямой от журнала вахтёра к лестнице. Рутина примет меня. Но как же оказывается легко ступить в неизвестную тайну прямо на рабочем месте. Надо всего только хотеть найти извилин в несгибаемом прямом мраморном коридоре. Надо только лишь признать, что тебе не хватает заданной системой анатомии. Признать, что есть вещи о которых ты не осведомлён.