Промелькнувший метеор. Книга 2 [Сабит Муканович Муканов] (pdf) читать онлайн
- Промелькнувший метеор. Книга 2 (а.с. Промелькнувший метеор -2) 28.74 Мб, 421с. скачать: (pdf) - (pdf+fbd) читать: (полностью) - (постранично) - Сабит Муканович Муканов
Книга в формате pdf! Изображения и текст могут не отображаться!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
ПРОМЕЛЬКНУВШИМ
МЕТЕОР
А.
V
ши
ІШЮ
ПГІИШШ1ШП
МЕТИ?
РОМАН
Книга вторая
Перевод с назахсиого
А Л Е НС ЕЯ БРАГИНА
ИЗДАТЕЛЬСТВО „ШАЗУШЫ"
Алма-Ата — 1980
Р2
М 90
Муканов Сабит.
М90
Промелькнувший метеор. Роман. Кн. 2. Пер. с каз.
А. Брагина.
Алма-Ата, «Жазушы». 1980. 412 с.
70303—10
М 402(05)—80
Доп. 80
4702230200
© «Жазушы», перевод на русский язык, 1976 г.
«С местными султанами и богачами из
черной кости я... не лажу, потому что они
дурно обращаются со своими бывшими ра¬
бами, которые теперь хотя и освобождены,
но живут у них, не зная, как уйти. Я тре¬
бовал не раз, чтобы они платили им жало¬
ванье и чтобы обращались как с людьми, в
противном случае грозил законом. Зато
с пролетариатом степным я в большой
дружбе,..»
ЧОКАН ВАЛ И ХА НОВ
Из письма к А. Н. Майкову. 6 декабря 1862 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПУТЕШЕСТВИЕ ЗА
СЧАСТЬЕМ
Чокан становится адъютантом
Генерал-губернатор Западной Сибири Густав Христианович Гасфорт решил сделать Чокана своим адъютантом. И не
только потому, что он блестяще закончил кадетский корпус.
У тщеславного генерала для этого было несколько причин.
— Сей азиатский юноша,— рассуждал Гасфорт,— еще каде¬
том сблизился со светскими кругами Омска. Его знания и соо¬
бразительность ценили офицеры и чиновники, его остроумие
и необычайная привлекательность создали ему репутацию
дамского любимца. Не успели Гасфорты приехать в Омск, как
он уже был представлен Елизавете Николаевне. И она посто¬
янно твердила мужу: «Какой чудесный молодой человек! Ну,
право же, ты его должен взять в свои адъютанты». Уж в чемчем, а в светских обычаях она разбиралась. И если ей выпала
судьба быть первою дамой Омска, то как экзотично будет вы¬
глядеть изящный степной принц с ней рядом на балу, как бу¬
дут завидовать ей офицерские жены! Именно этих слов супру¬
гу своему она не сказала, но по вкрадчивой интонации голоса,
по нетерпеливому движению бровей Густаву Христиановичу
все стало ясно. Да он, впрочем, и не помышлял спорить с ка¬
призной Лизхен. «Добро, добро, так и будет».
Гасфорт отлично понимал, что в киргизской степи, уже на¬
ходившейся под властью России, еще в полной мере сохраня¬
лись свои законы и обычаи, идущие чаще всего вразрез с им¬
перскими законами. Оставлять же покоренный народ в преж¬
нем состоянии было никак нельзя. Кто же должен приобщить
5
его к российским законам, кто будет связующим звеном между
губернатором и степью? Конечно, в первую очередь султаны и
родовые судьи — бии, но с некоторыми из них он уже успел
познакомиться и убедился: хитрецы, ох, хитрецы! Не так про¬
сто найти среди них опору, тем более надежного помощника.
И когда на глаза Густаву Христиановичу попался Чокан
и он перемолвился с весьма занятным будущим корнетом, и в
особенности когда услышал его бойкую, может быть, даже
слишком бойкую речь на выпуске в кадетском корпусе, то по¬
думал: «Взяться хорошенько за его воспитание — помощник
будет, лучшего и желать нельзя!»
Гасфорт был уже стар, но спесивая кровь остзейского ба¬
рона еще подогревалась сладостными мечтами о карьере. Он
участвовал еще в Отечественной войне 1812 года и вернулся
из Парижа подполковником, с несколькими орденами. Коман¬
довал полком в Крыму, воевал с горцами на Кавказе и с тур¬
ками на Балканах. Командовал дивизией, дослужился до ге¬
нерала от инфантерии. Окончил Институт путей сообщения, но
представлялся себе бравым кавалеристом и потому увлекался
коннозаводским делом. Но пуще коней любил власть.
Балтийские служаки были в чести у двора. В ту пору Рос¬
сийская империя, уже утвердившая свое владычество на си¬
бирских северных просторах Киргиз-Кайсацкой орды, вына¬
шивала дальнейшие планы покорения Средней Азии, к кото¬
рой с юга, с Индии протягивала свои щупальцы и Британская
корона. Нужно было готовиться к этому наступлению, и преж¬
де всего изучить среднеазиатские страны, их реки и горы, их
селения и города, выведать потенциальные богатства, прощу¬
пать силу народов, населяющих таинственные эти земли, уз¬
нать их обычаи и культуру. Кандидатура Гасфорта представ¬
лялась приемлемой еще и по тому, что Гасфорт отлично знал,
как оказались прибалты под властью России и к тому же
поднаторел в колониальных делах во время службы в Крыму
и на Кавказе.
Назначению Гасфорта в Омск немало помог граф Дмитрий
Николаевич Блудов, добрый знакомый еще по кампании 1812
года. Действительный тайный советник, тот был в пятидеся¬
тых годах главнокомандующим II отделения собственной Его
величества канцелярии и членом Государственного совета.
Когда назначение состоялось, граф Дмитрий Николаевич
сказал:
— Считайте себя наместником, действуйте смело, не всег¬
да и не во. всем оглядывайтесь на Санкт-Петербург. Работать
тгридетея тщвтеет&но, средствами ""будете* * обеспечены. Изучай6
те все материалы, что сможете найти о Средней Азии, привле¬
кайте к делу образованных туземцев.
А ведь Чокан и был таким образованным туземцем. К чему
прочитывать все ему, Гасфорту, если Чокан Валиханов, как
он в этом убедился, прекрасно знаком с литературой, начиная
с византийских источников, со свидетельств арабских геогра¬
фов и историков, и кончая произведениями европейских путе¬
шественников как средневековья, так и XIX века.
Что же касается средств, то Густав Христианович прежде
всего решил возвести на них приличествующую его положению
резиденцию. Два существующих сруба — жилье и контора гене¬
рал-губернатора — производили поистине жалкое впечатление.
Время и непогоды сделали свое дело. Бревна почернели, стены
начали загнивать, железные крыши — и те заржавели.
Можно было бы построить просто приличное здание. Но
не таков был Гасфорт. Лавры князя Воронцова не давали ему
покоя. У того и орденов, что палат, и палат, что орденов. Ах,
какой роскошный дворец построил себе князь в Крыму, на бе¬
регу Черного моря! А у него, у Гасфорта, и ордена по пальцам
пересчитать можно, и ни одного,— понимаете,— ни одного
дворца. И тут-то барон решил переплюнуть князя. Строить,
так строить. Пусть у него в Омске будет свой Зимний дворец.
Ну, не совсем Зимний, архитектора Расстрелли под боком не
было, да и строительных материалов таких не раздобыть, но
уменьшенную копию Зимнего все же можно построить и в да¬
лекой Сибири. Как шутил Чокан, если считать царский дво¬
рец верблюдом, то пусть гасфортовский будет хоть верблю¬
жонком.
Гасфорт послал в Петербург сведущего в архитектуре чи¬
новника, раздобыл чертежи, составил смету и послал графу
Дмитрию Николаевичу слезную просьбу поддержать его пе¬
ред министрами и двором. Разрешение и некоторая помощь
вскоре были получены.
Омский Зимний дворец должен был подняться к востоку
от кадетского корпуса на поляне, окруженной лесом. Сам ка¬
детский корпус по замыслу местных зодчих должен был напо¬
минать здание Генерального штаба в Петербурге, а площадь,
образованная этими зданиями,— Дворцовую. Ее уже заранее
именовали именно так. Протекающий невдалеке Иртыш ничем
не уступал Неве. Вот только Адмиралтейства не хватало. Как
ни придумывал Гасфорт повода, чтобы и в Омске воздвигнуть
подобное здание,— долго у него ничего не получалось. Но Гус¬
тав Христианович все-таки нашел выход для будущего: разо¬
вьется на Иртыше судоходство, расширится пристань, повис7
нут мосты над подои и такое тогда здание со шпилем построим,
что и от Адмиралтейства его никто не отличит.
Фасад дворца, естественно, украсят колонны, белые строгие
колонны. Они будут выглядеть внушительно и празднично на
зеленом фоне стены леса.
Словом, настоящий Омский Зимний!
Двухэтажный, с высокими лепными потолками, просторны¬
ми залами, с большими окнами. Нижний этаж — канцелярия
губернаторства, верхний — жилые покои.
Не в полную меру, но все же замысел был выполнен.
Осенью 1853 года, той самой осенью, когда Чокан заканчивал
кадетский корпус, дворец был построен. Зимний — не Зимний,
однако, площадь с той поры именовалась Дворцовой.
Дело было теперь за дворцовой свитой.
Генерал-губернатору полагалось иметь четырех адъютан¬
тов: военного, гражданского, по хозяйственным делам и делам,
связанным с киргизским населением. Этим-то четвертым и дол¬
жен был стать Чокан.
Между прочим, и здесь у Гасфорта было равнение на вели¬
ких. Был же у Петра Великого любимый арап, Ибрагим Ган¬
нибал. Цари как-то забыли это, не превратили в традицию.
Вот князь Воронцов-Дашков, будучи наместником Кавказа, так
тот держал двух адъютантов — одного грузина, другого азер¬
байджанца. Разве они могут сравниться по знаниям с Чоканом? А если Чокана к тому же воспитать по-светски,— он и
царскому Ибрагиму ни в чем не уступит. Смуглый, изящный,
стройный, с узким разрезом глаз, да это же просто прелесть:
настоящий Восток! Еще не один генерал позавидует мне!
Но Гасфорт, понятно, думал не только об одних внешних
эффектах, хотя именно внешние эффекты не давали покоя его
тщеславному старческому воображению. Генерал не хотел от¬
ставать от Воронцова и в либеральных преобразованиях, стре¬
мился узнать поближе сибирских инородцев, упорядочить уп¬
равление степью, втянуть аулы в торговлю. Вынашивал он и
мысли о соперничестве с Муравьевым-Амурским — генерал-гу¬
бернатором Восточной Сибири. Во всем этом Чокан мог бы
стать ему надежным помощником.
Когда молодой султан окончил кадетский корпус и пока
шла переписка с Департаментом военных поселений о его
производстве в офицеры и назначении на службу в Сибирское
линейное казачье войско, Гасфорт уже прикомандировал его
к себе.
Чокан примерно представлял, что от него будет требовать¬
ся. Он чувствовал пристальное генеральское внимание еще на
8
последнем курсе, в корпусе. Неожиданно о нем чрезмерно
стал заботиться корпусной лекарь, грек Илиади. Чокан, пере¬
груженный занятиями, стал пропускать гимнастику и даже
редко катался на коньках по гладкому иртышскому льду.
— Что же это вы, сударь, на воздухе почти не бываете?
И любимые коньки свои забыли, и лыжи,— журил его вкрад¬
чивый и несколько сентиментальный лекарь.— Вы же, сул¬
тан,— надежда его превосходительства. Смотрите, как вы
осунулись. И прежнего румянца я не вижу. Снимите, пожа¬
луйста, мундирчик. Послушаем ваши легкие... Нет, как будто
бы ничего. Дыхание чистое. Но заниматься сегодня я вам за¬
прещаю. Мы вместе пойдем на Иртыш. После теплых крым¬
ских берегов, после нежнейшего воздуха Таврии я учусь ды¬
шать гиперборейскими морозами. А сие надлежит делать
в движении.
Чокан покорялся его воркованию, уходил с ним на иртыш¬
ский лед, и втайне посмеивался, глядя, как шарообразная фи?
гура лекаря, укутавшего шею шарфом и низко нахлобучивше¬
го меховую шапку, выделывает на коньках весьма замыслова¬
тые и не весьма грациозные па.
Впрочем, ему быстро наскучивало наблюдение за своим
спутником и покровителем. Чокана захватывала скорость, лег¬
кий звон металла, тревожное поскрипывание льда, разбойни¬
чий посвист морозного воздуха. Он чувствовал себя словно на
коне в прохладный и ветреный день. Ему даже казалось вре¬
менами, что коньки еще азартнее верховой езды. Но это толь¬
ко временами. На коньках лишь вспоминался иноходец, вспо¬
миналось седло, но когда наступала весна и он впервые выез¬
жал на коне-аргамаке и неудержимо мчался вперед, сливаясь
с конем, со степью,— это ни с чем не было сравнимо...
А лекарь Илиади во время очередного врачебного визита
к генерал-губернатору докладывал:
— Вашему будущему адъютанту после окончания корпуса
непременно надо отдохнуть в степи, на кумысе. Я недавно
прослушивал его легкие. Явных признаков чахотки нет, но эта
болезнь коварная, прячется до поры, до времени.
— В степь, говоришь, надо отправить? Подумаю, поду¬
маю,— то ли соглашался, то ли нет Гасфорт.
По окончании Чоканом корпуса, получив уведомления о
том, что он произведен в корнеты и зачислен по кавалерии,
Гасфорт объявил ему свое решение.
— Отдыхайте, дорогой корнет, набирайтесь сил. Не возра¬
жаю и против выездов на охоту. Но прошу вас готовиться к
поездке в Атбасар. Имейте в виду: Атбасарская ярмарка
9
должна превзойти Кяхтинскую. И масштабами торговли, и бла¬
гоустройством. Изучите материалы — вы это умеете. Обдумай¬
те на досуге, а потом доложите мне.
Чокаы мог бы отнестись к генеральскому поручению фор¬
мально,— казалось, оно находилось в стороне от его основных
обязанностей и было, в общем-то, не таким уж сложным. Но
стоило ему ознакомиться с делами, хранящимися в канцелярии,
как он почувствовал потребность дальнейших поисков. И ско¬
ро перед ним возникла довольно стройная картина.
Царское правительство, утвердив в начале XIX века свою
власть на севере казахских степей, заложило военные поселе¬
ния — казачьи станицы, со временем преобразованные в горо¬
да: Иргиз, Тургай, Атбасар, Акмолинск, Кокчетав, Каркаралинск, Аягуз. Атбасар стал городом позже других. Располо¬
женная между Омском и Актюбинском, эта станица ничем
примечательным не выделялась. Короткая остановка в пути
для проезжих, особенно для военных — вот и все ее назначе¬
ние. С годами, однако, оказалось, что станица удобно распо¬
ложена для летних базаров. Вместе с другим скотом здесь на¬
чалась торговля лошадьми. Отсюда и пошло название — спер¬
ва Ат-базар, лошадиный рынок, а йотом просто Атбасар. Так
закрепили за ней с 1854 года это название.
Гасфорт не зря заговорил с Чоканом именно об Атбасаре.
Ямышевская ярмарка, расположенная между Павлодаром,
тогда Кереку (от названия Коряковского форпоста), и Семипа¬
латинском — Семеем, была слишком удалена от среднеазиат¬
ских торговых дорог и не могла выдержать конкуренции с
Кяхтой, где шел оживленный торг с Китаем и Тибетом — Кях¬
тинская ярмарка по одним данным в середине XIX столетия
давала годовой доход в семь миллионов восемьсот тысяч руб¬
лей, что превышало вдвое доход крупнейшей ярмарки России
в Нижнем Новгороде.
Кяхта была предметом особой гордости Муравьева-Амур¬
ского и постоянной зависти Гасфорта.
Облюбовав Атбасар как возможного конкурента Кяхты,
Гасфорт немедленно использовал свои петербургские связи и
добился разрешения на ежегодную ярмарку. В русских и ино¬
странных газетах появились рекламные объявления Торговой
палаты. В Омске был образован ярмарочный комитет под пред¬
седательством самого генерал-губернатора, а его заместителем
назначили чиновника по особым поручениям полковника Ман¬
деля. К участию в комитете привлечен был и председатель Об¬
ластного правления сибирских казахов и товарищ военного гу¬
бернатора К^рл Казимирович Гутковский, которого Чокан хо-
рошо знал и уважал, как превосходного преподавателя
геодезии, географии и даже военной истории. Ну, а открытие
ярмарки, как обязанность наиболее почетную, естественно,
взял на себя сам Гасфорт. «Приманим торговые караваны из
Ташкента, Самарканда, Бухары, а потом начнем и проникно¬
вение на юг»,— не без оснований рассуждал он.
Но прежде было необходимо — как можно скорее,— решить
аульные споры, найти их скрытые пружины, навести порядок
в округах — дуанах; для этого и было запланировано в дни
Атбасарской ярмарки провести совещание султанов и биев
всех шести дуанов.
Гасфорт много раз встречался со старшинами и с младши¬
ми султанами, но в результате этих встреч он получал такую
ііищу для размышлений, что переварить ее было трудно. Боі1,
его ведает в чем тут была причина. То ли переводчики по неразумению своему искажали смысл ответов, то ли сами отве¬
ты были невразумительными. Скорее всего, султаны только и
заботились о том, чтобы удержаться на месте к сохранить свои
головы и от козней соседей и от губернаторского гнева.
Помощь нового адъютанта могла Оказаться неоценимой в
налаживании взаимоотношений со старшинами и младшими
султанами. Молодой воспитанник корпуса обладает, как был
убежден Гасфорт, безграничным знанием своего народа. Ге¬
нерал был поражен однажды той бойкостью и самоуверен¬
ностью, с которой этот кадет, еще мальчишка, в сущности, со¬
ветовал ему,— губернатору,— читать сочинения Рычкова, Лев¬
шина, Палласа... Имена так и сыпались из его уст и не в
простом перечислении, а с комментариями, свидетельствующи¬
ми, что он-то сам все это основательно проштудировал.
«Книги, конечно, книгами,— подумал Гасфорт,— но этот
азиатский юнец знает степь не только по книгам».
И уже в первые не слишком занятые днй адъютантской
службы Чокана генерал еще раз пригласил еіго к себе*.
— Вы будете у меня переводчиком на совещании султанов,.
Не просто переводчиком, а советником моим. Вам надлежн*
глубоко ознакомиться с историей дуанов, разобраться в сути
султанских споров.
Это было поручением не из легких. Но противиться приказу
генерал-губернатора нельзя было никак.
Чокан посетовал на свою судьбу единственно хорошо зна¬
комому султану, своему родному дяде по матушке Мусе Чорманову. Тот посоветовал:
— Делай, милый, все, что приказал генерал. А я позабо¬
чусь о твоем отдыхе. Поставлю тебе торты в лесу т*а берегу
II
Иртыша. Пригоню кобылиц, чтобы хватило кумыса и тебе и
твоим гостям. Будут у тебя и джигиты — сопровождать в пу¬
ти. Найду и певцов с домбристами,— ты ведь любишь слу¬
шать кюи.1
После такого обещания можно было засесть и в архив, по¬
грузиться в бумаги, хранящиеся в пыльных папках с надписью
«Дело №...»
Бабай-олень
В архиве губернатора должный порядок отсутствовал. Да
и откуда ему было взяться, если заведовал архивом старик
Максим Миронович Баргузин, личность примечательная, но
отнюдь не созданная для канцелярских дел. Подолгу сидеть
на месте и возиться с бумагами он просто не мог — он любил
рассказать забавные истории, любил бывать на людях, любил
странствовать. И тем не менее именно ему было поручено хра¬
нение архивных бумаг. Правда, он слыл грамотеем, хотя, как
говорится, не открывал дверей школы, и умел с завидной бы¬
стротой переписывать бумаги, да и то только в том случае,
когда бывал в настроении.
Максим Миронович был эвенком по отцу и бурятом по ма¬
тери. Его отец еще в екатерининские времена приписался к ка¬
зачеству и всю свою жизнь провел в армии. Служил в армии
и сам Максим.
Вероятно, из благодарности к прошлым заслугам и опреде¬
лили его к старости в архив. Смуглый, скуластый, курносый, он
так щурил свои и без того маленькие глаза, что разбегались
морщинки по широкому лицу, а брови словно приближались
к усам — таким же реденьким, как и бородка. Роста он был
невысокого, но широк в плечах. Руки у него были ухватистые,
мускулистые. Рассказывали, он умел бороться так, что одоле¬
вал многих, куда более рослых и сильных с виду соперников.
Еще недавно этот тихий архивариус лазал по деревьям, как
рысь, в ходьбе был неутомим и теперь.
Отказавшись в старости от борьбы и кулачных боев, он
продолжал купаться в Иртыше до первых морозов. А как
только выпадал снег,— становился на лыжи и отправлялся по
одному ему известным маршрутам,— к степным курганам или
в урманы, в тайгу. Где он ночевал, с кем водил дружбу во
время своих путешествий, никто толком не знал. Замечали
только, что возвращался он в город посвежевшим, бодрым.
1 К ю й — музыкальное
произведение
12
народных композиторов.
Может, он ухолил пошаманить, догадывался Чокан. И эта
догадка имела под собой почву.
Дело в том, что у народов Передней и Центральной Азии,
как говорили тогда, в том числе у монголов и бурятов, а в из¬
вестной мере и у казахов, было широко распространено ша¬
манство,— поклонение природе, огню, духам предков. Буддизм
и мусульманская религия, проникнув в средние века в степи
и тайгу, оказались не в силах вытеснить до конца шаманство.
Царская Россия, распространяя свою власть в Сибири, на
Дальнем Востоке и приближаясь к Средней Азии, вела за со¬
бой христианских миссионеров. Православие часто насажива¬
лось насильственным путем, антигуманными методами. Ис¬
полняя обряд крещения, бывало, и в январские дни загоняли
людей в прорубь, в реку, как стадо, а в результате новообра¬
щенные христиане обмораживались, заболевали. Подымалось
чувство протеста и снова давало знать о себе шаманство. Так
черная вера, как называли шаманство, продолжала существо¬
вать наряду с мусульманской религией, буддизмом и право¬
славием.
Шаманам верили.
Максим Миронович Баргузин действительно показывался
в селениях вблизи Омска в шаманском одеянии и творил вся¬
ческие «чудеса», пляской-закдинаниями изгоняя болезни.
После службы в армии он так привык к этой своей роли,
что зимой постоянно носил одежду, сходную с той, что носили
северные шаманы. У него была оленья шапка, широкая шуба
мехом наружу, но с кожаным воротником и краями, украшен¬
ными тунгусским орнаментом. Его наряд завершали высочен¬
ные оленьи сапоги с подвешанными к ним копытами. Эти-то
копыта больше всего и забавляли омичей, особенно казахов.
Из-за них Максим Миронович и получил прозвание «БабайОленя», «Оленя-Отца».
Не только дети, даже относительно взрослые кадеты радо¬
вались каждой встрече с необычным стариком. Тем более, он
умел рассказывать занимательнейшие истории, в которых сме¬
шивал быль и небылицу.
Чокан не однажды слушал его и каждый раз удивлялся.
И вот теперь, очутившись в тесной архивной канцелярии и
увидев Бабай-Оленя, увидев впервые при исполнении служеб¬
ных обязанностей, молодой корнет даже несколько растерял¬
ся — до того это было непривычно, и не знал, как же ему при¬
ступить к делу.
Бабай сам пошел ему навстречу.
— Как мы будем говорить, по-казахски или по-русски?—
13
спросил он, нещадно коверкая казахские слова, но давая по¬
нять, что с Чоканом он может беседовать и на родном его
языке.
— Воля ваша, аксакал, как вам удобнее.
Тут Бабай-Олень признался, что казахский он знает плохо.
Уже через несколько минут Чокан понял — старик может
заговорить любого казаха. Разговор он вел по всем правилам
аульного любопытства.
— Ты к какому рОДу относишься?—начал он экзаменовать
Чокана.
— Ни к какому,— отвечал Чокан,— я потомок хана.
— А-а-а,— протянул Бабай,— назови его имя.
— Аблай!..
— О-о-о,— не без почтительности пропел старик,— а кото¬
рого из его сыновей?
— Уали...
— Ну, а твой отец кто же?
— Чингиз.
Бабай промычал что-то нечленораздельное, сдвинул тонкие
брови, сощурил узкие глаза, отчего лицо его приобрело хмурое
выражение.
— Что ж, все правильно!
— Что именно, аксакал?
— Все, что ты сказал... Когда я еще был мальчиком, вместе
с отцом ездил в Кзылагаш, бывал в орде твоего деда. Как ты
похож на него! Такой же темнолицый, с открытым взглядом,
такой же стройный! А знаешь ли ты, что твой дед Уали был
сыном каракалпачки. Уали пошел в материнскую родню. Ну,
а ты....
Бабай-Олень еще раз пристально посмотрел на Чокана,
как бы изучая его.
— Ну, а ты — вылитый Аблай. Вот и нос, ей богу, такой же,
и голова суживается к вискам. И глаза внимательные, как у
прадеда, и брови густые. Только ты сухощавей и цвет лица у
тебя сероватый. У Аблая кровь так и приливала к коже.
— Должно быть, я переучился,— пошутил Чокан, удивляясь
про себя памяти старика.
— Вот отца твоего я не видел,— продолжал между тем
Бабай,— ты не обижайся на меня, но ходит слух, что он не¬
справедливый человек. А теперь расскажи о своих родственни¬
ках по матери.
— Вы слышали о Чормане из рода Каржас? В окрестно¬
стях Баянаула.
— Не Кучука ли сын?
14
Чокан рассмеялся.
— Чему ты смеешься?
— Вы расспрашиваете меня, а сами лучше меня все знае¬
те. Поэтому и смеюсь.
— Как же не знать? «Старым я стал, подросли мои дети,
чего только я не видел на свете». Это словно про меня сложил
один акын. Кажется, нет такого уголка в широких твоих сте¬
пях, где бы я не побывал. Встречался и с Кучуком, сыном Мирзабая. Рано умер Кучук, и рано повзрослел его Чорман. Три¬
надцати лет стал бием. Будешь походить на него, добрую сла¬
ву приобретешь. А если пойдешь в отца..,,
Бабай только рукой махнул.
— Что же вы, аксакал, своей мысли не закончили?
— Ты меня понял, а когда поездишь по аулам — все уз¬
наешь. Значит, тебе, сынок, нужны архивные документы. Мо¬
жет быть, ты хочешь найти какое-нибудь дело, о котором тебе
уже известно?
— Нет, отец, я хочу, чтоб вы сами мне помогли. В суть
султанских споров мне надо проникнуть.
— Задал ты мне, сынок, задачу. Со времен Уали идут в
Омск жалобы на султанов, ищут справедливости у тех, у кого
ее нет. У русских властей. А бумаги обычно возвращаются к
султанам. Потом омский чиновник едет к Султану проверять
жалобу. Едет проверять, а получит взятку— и дело с концом.
Сожгут бумажку, будто ее и не было. Ты подожди горячиться.
Приступишь к службе, ко всяким там проверкам, сам научишь¬
ся сжигать бумаги. Особенно, если другие, те, что хрустят, ока¬
жутся в твоем кармане.
— Никогда!— Чокан даже вздрогнул от негодования.
— Не злись, милый, не злись. Лучше вспомни поговорку:
«Девушки все хороши, откуда только плохие жены берутся».
Чиновник, который берет взятки, тоже был симпатичным юно¬
шей, но порядок всюду одинаков. Думаешь, у нас в Омске
иначе... Пошлют бумагу с жалобой на чиновника в Петер¬
бург — министру или царю,— она возвращается сюда на про¬
верку. И ее — скорее в огонь, в огонь...
— Так, значит, все бумаги сжигаются?..
— Не все, мой милый, не все. Есть и такие, что пылятся,
что мыши и крысы грызут. Ты думаешь, этой твари мало у
нас? Однажды собака в сарай архива забрела — так, хочешь
верь, хочешь нет, ее крысы загрызли.
— Япырай!— воскликнул Чокан.— Какие страсти!
— Не советую тебе, сынок, в старых делах копаться. Кры¬
сы не нападут, так пыли наглотаешься. Займись* лучше каки15
мн-нибудь сегодняшними делами, важными для степи. Ты
«наешь, что такое барымта?
— Знаю, конечно.
— А все-таки?
— Поссорились два аула, и один у другого угнал скот. Ча¬
ще всего табун лошадей.
— Ты прав, сынок. А что такое сыдырымта?
— А вот этого я не знаю.
— Это, когда взятый при барымте скот не возвращается
обратно. То есть, угон скота превращается в обыкновенную
кражу. Теперь, в степи чаще всего бывает именно так. Раньше
конокрады в одиночку охотились, а сейчас больше шайками.
А урядники, да и султаны,— что там скрывать, — не борются
с ними, помогают им укрываться. Ну и понятно, в долю входят.
— Значит, кому-то совсем плохо приходится...
— Тихим, беззащитным правды не добиться. От жалоб ма¬
ло толку. Даже если найдут конокрадов,— только пообещают
наказать. А бандиты посмеиваются... Вот Кожык, например,
сын Макаша из рода Уак. Его воровская слава по всей степи
гуляет.
Кожык? И Чокан тотчас вспомнил этого бритоголового тол¬
стяка— то ли сгорбленного, то ли притворяющегося сгорблен¬
ным, с темным лицом, испорченным оспой. Избалованный Чо¬
кан попробовал однажды пошутить с ним, но не тут-то было.
— Не путайся под ногами и отойди от меня, будь ты хоть
сыном господа бога,— проворчал, заикаясь, Кожык, и огрел
мальчугана по щеке широкой, как ступня верблюда, ладонью.
Не столько боль, сколько обида обожгла Чокана. Как ни
забавен был Кожык, больше он к нему не подходил. Он даже
убегал, стоило знаменитому конокраду появиться в доме отца.
И случилось так, что теперь, много лет спустя, Чокану, уже
закончившему кадетский корпус, предстояло по предложению
Бабая познакомиться с преступлениями своего обидчика.
Кожык мог похвастаться не только своей ловкостью, но и
происхождением. Род Уак был известен в степи. А батыр Караман, один из героев эпических поэм «Кобланды» и «ЕрСаин», был прямым предком Кожыка.
Потомки Карамана, ставшие обособленным родом, жили
в урочище Карасу. Зимовки Макаша, отца Кожыка, находились
вблизи озер Кундызды, Койбатар и Жасылбатар. Здесь Ма¬
нат, считавшийся тихим баем, выпасал тысячные табуны ло¬
шадей.
Однажды Макаш не подчинился хану Касыму, сыну Аблая. Касым в отместку угнал весь его скот. Тихий бай стал ти16
хнм нищим. Кожык, взрослея, копил в своей душе — капля
за каплей — желание отомстить своенравному хану. И ему, и
сыну его Кенесары. Кожык был в числе тех, кто помогал цар¬
ским войскам прогнать повстанцев на кокандские земли, а
позднее участвовал в их изгнании из степей Сары-Арки.
Кожык не сидел без дела. Военные схватки научили его
многому. В годы правления Айганым он уже знал и барымту,
и сыдырымту, привлек к себе джигитов, составивших внуши¬
тельную свиту конокрада. Среди потерпевших от него ущерб
были и строптивые баи. Но им, снаряжавшим вооруженный
поиск, пощады не было. Кожык вновь угонял их табуны и ста¬
да, а случалось, и убивал хозяев.
Тем временем подросли и сыновья Кожыка, девять сыно¬
вей, девять отважных батыров-конокрадов. Десятым батыром
была дочь по имени Наркыз, делившая с братьями тяжесть и
опасность тайных набегов. Когда отец ходил на барымту со
всеми детьми, казалось, никто не сможет противостоять им ни
силой, ни хитростью.
Кожык по своей природе не мог подчиняться властям, как
не мог вообразить, что есть человек сильнее его. На удар, от¬
куда бы он ни исходил, он отвечал ударом. Его вадирали, он
задирался втройне. Своенравный и находчивый, он к тому же
хорошо понимал, где можно устрашить, а где и подкупить.
С делами, заведенными на этого вора-батыра, конечно, не¬
законченными, хотя, к счастью, и несожженными, с делами, на
которых уже наслоилась архивная пыль, и познакомил БабайОлень Чокана.
Откуда только не было просьб обуздать неистового конокра¬
да! От казахов всех трех жузов, от русских и татар, от башкир-башкуртов. Слезных просьб пострадавших.
Чокан сделал нужные выписки и вернул дело Кожыка в
архив.
Айжан
Пока Чокан готовился к исполнению обязанностей адъютан¬
та, хорошо знающего степные дела и обычаи, верховые ив
Омска уже разносили султанам и наиболее уважаемым биям
известие о предстоящем сборе в Атбасаре. Одновременно шла
работа по устройству территории ярмарки. Строительство вре¬
менных, облегченного типа, торговых лавок, складских поме¬
щений и палаток губернаторство поручило атаману второго
отдела казачьих войск в Имадаау. Поставить вокруг ярмарки
около тысячи юрт должны были старшие султаны трех окру17
гов-дуанов: Кокчетавского, Акмолинского и Баянаульского.
Эти вести взбудоражили и Чингиза. И прежде всего пото¬
му, что они тугими узлами связывались с мыслями о сыне.
Чингиз был на редкость упрям и даже гордился своим
упрямством, считая его признаком твердого и мужественного
характера. Торе — крепче камня — с наслаждением повторял
он угрюмую поговорку. Торе — белая кость, чингизид, началь¬
ник. Он не прощает обид, не меняет своих решений. Чингиз
убедил себя, что сын жестоко оскорбил его, капризничая при
поступлении в корпус и не выйдя потом к нему на свидание.
И не навещал сына, втайне тоскуя о нем. А когда Чокан закон¬
чил кадетский корпус и когда стало известно, что сам генералгубернатор берет его к себе адъютантом, Чингиз не знал, куда
деться от нахлынувших на него и тревожных, и честолюбивых
дум. Сгибаясь под их тяжестью, он, кажется, переставал быть
камнем.
Чингиз ведь давно молил аллаха, чтобы сын зацепился ко¬
пытами своего коня за какой-нибудь большой чин. Аллах внял
его молитвам. Чокан стал атухтаном—адъютантом. Пускай
некоторые темные казахи считают, что это не ахти какая вы¬
сокая должность. Пускай они и не очень довольны атухтаном.
Кто-кто, а Чингиз понимает и русский язык и смысл назначе¬
ния Чокана. Даже полковники, даже генералы — да, да,
генералы!— не гнушаются идти в адъютанты к великим
князьям. Гасфорт — первый человек в степи. И если Чокан
стал его помощником — значит, копыта зацепились надежно,
значит, начало завоевано, значит, пути вперед открыты.
А тут стремительно приближались и другие события. Они
раскалывали голову, как молния раскалывает дуб. Нынешнюю
ярмарку в Атбасаре откроет сам генерал-губернатор, с ним
рядом будет Чокан. С открытием ярмарки совпадет совещание
старших султанов и биев всех шести дуанов. И его тоже откро¬
ет и проведет сам генерал-губернатор, а переводчиком при нем
опять-таки будет Чокан. Может ли мечтать отец о большем
почете?
Да, это так. Но отец с сыном в размолвке. Что, если Чокан
тоже крепче камня? Что, если Чокан не заедет по пути в Атбасар в отчий дом? Прямая дорога из Омска на ярмарку лежит
через Бурабай и горы Акана, земли Чингиза остаются в сто¬
роне.
«Чокан,— думал отец,— неужели ты упрям и своеволен,
как твои предки? Неужели ты такой, каким я и сам был не¬
давно? Неужели ты не свернешь на день-два со своего пути —
повидать родные края, повидать меня, наконецъ.
18
Он думал и о том, что с присоединением КусмУРУна в Кокчетавском дуане у него стало больше врагов, чем друзей. И ес¬
ли бы Чокан накануне ярмарки и совещания заехал домой, то
друзья бы воспрянули духом, а недруги опустили головы и
упрочилось положение самого Чингиза. Сколько жалоб на не¬
го писали до сих пор, портили ему настроение! Боже мой, стоит
Чокану проехать мимо, как понурятся друзья, а недруги ожи¬
вятся и будут жалить еще больнее и безнаказанней.
Так размышлял Чингиз. Казалось бы, чего проще — срочно
поехать самому в Омск, но так унизиться он не мог. Остава¬
лось одно: послать к Чокану верных людей. На том он и поре¬
шил. Свой выбор он остановил на Жарылгамысе, сыне Токпая
из рода Уак, и на Чобеке, сыне Байсары из рода Караул. Вер¬
ные Чингизу, они были сообразительны, неторопливы, хорошо
знали обстановку и умели вести разговор на самые щекотли¬
вые темы.
Их и призвал к себе Чингиз. Как он и думал, те с радостью
согласились выполнить его поручение. Они выехали без про¬
медления в сопровождении непременного Абы.
*
*
*
У Чокана тоже накопились обиды на отца, но он подобаю¬
щим образом встретил его посланцев и не стал спорить с ними.
Естественно, не сказал он им того, что в последние годы уче¬
ния в корпусе душа у него лежала больше к нагашы1 Мусе,—
не только родственнику, но и просвещенному человеку,— чем
к отцу. Теперь настало время выбирать. Сердце повернулось
к отцу, сыновние чувства взяли верх, как и неожиданно для
него самого обострилось сознание своей принадлежности к бе¬
лой кости. Дядя Муса не был степным аристократом, не был
ханским потомком. И поддакивая дяде, Чокан не забывал это¬
го, как, впрочем, помнил об этом и Муса.
Ханская гордость еще не перебродила в Чокане, хотя в ду¬
ше его гнездились и другие, более высокие начала.
Но пока он без улыбки, а скорее с горечью обнищавшего
потомка вспоминал слова отца:
— Как волк не показывает свою худобу, ощетинившись
шерстью,— так и мы защищаемся былой славой Аблая. Вели¬
кой крыши Орды больше нет — она упала. Твой долг и моя
мечта — поднять ее. Мы должны знать язык белого царя и его
подданных. Они становятся нашей опорой. Вот поэтому я и ве¬
зу тебя учиться. Ты неглупый мальчик, но озорной. Шалости
1 Нага ш ы — родственник по матери; здесь — дядя.
19
кончатся, ум возрастет. Ученье и глупого может сделать ум¬
ным, а умный...
И глаза Чингиза в эти мгновенья так загорались, что их
блеск передавался Чокану.
— Помни, сынок, ты должен поднять славу дедов. Дух пред¬
ков прилег, как старый верблюд. Словно ему уже непосильна
былая ноша. Но в тебе оживет дух Аблая. Ты будешь с ним
вровень, ты возглавишь народ.
Отцовские слова так глубоко запали в душу мальчика, что
им ничего не стоило вспыхнуть с новой силой во время встречи
с Жарылгамысом и Чобеком.
И значительно яснее, чем прежде, Чокан представлял себе
трудности положения отца. Он знал, как переживал Чингиз
ликвидацию Кусмурунского дуана, с которым ушла в прошлое
и его известность. Знал, что отец после его назначения стар¬
шим султаном Кокшетау снова приободрился, почувствовал
почву под ногами и возвращение доброго имени. Но слава —
плохо прирученная птица. Кажется, она подпрыгивает, чтобы
снова взлететь и исчезнуть. Случится так — беда неминуема.
Орда Чингиза, иначе говоря, Аблаевская Орда, только-только
возрожденная, не в состоянии выдержать напора вихрей эпо¬
хи. Многолетние испытания расшатали ее и нужны долгие уси¬
лия, чтобы привести орду в порядок. Это можно сделать толь¬
ко в том случае, если отец сохранит должность старшего сул¬
тана. Но тогда следует поддержать его авторитет и заехать к
нему домой. И обязательно уговорить Гасфорта и Майделя
погостить в отцовском доме. Значит, и вся многочисленная сви¬
та— двадцать пять экипажей и сто кавалеристов — тоже
должны будут заехать к Чингизу.
Легко ли принять столько гостей! Будь это аульные гости —
дело ограничилось бы мясом и кумысом. Пусть у отца малова¬
то и мяса и кумыса, однако, среди шести кокчетавских родов не
так уж трудно найти такой байский аул, который охотно при¬
мет гостей Чингиза за свой счет.
— Гасфорт, Майдель и вся их свита — не казахские гости.
Они — европейцы. Им нужны хорошие вина и водка. Если на¬
питки и найдете, то найдутся ли деньги, чтобы закупить?— Чо¬
кан внимательно посмотрел на посланцев отца.— Что же вы
молчите, аксакалы?
Жарылгамыс, как старший, ответил:
— Степь — наша страна. А в какой стране нет своей Золо¬
той люльки?
— Но деньги не падают с неба и не растут на земле. Я хоть
и давно не бывал в аулах, но знаю, как там живут. Сейчас кое20
кто уже потихоньку накапливает деньги, однако расставаться
с ними вряд ли пожелает. Что думает по этому поводу отец?
— Молодой мырза, об этом тебе не надо беспокоиться,—
отвечал Жарылгамыс.— Было бы твое обещание приехать с
омскими гостями к ага-султану. А о дальнейшем ты не пе¬
чалься. Будет сделано все, чтобы омские гости уехали доволь¬
ными.
И Чокан дал слово приехать.
Чингиз еще до отправки посланцев в Омск подумал обо
всем. Поэтому Абы повез Жарылгамыса и Чобека не домой,
и даже не в аулы в поисках денег, а в Петропавловск. И по
очень определенному адресу — к богачу Малтабару, хорошо
известному читателю по первой книге.
Чингиз не раз останавливался у Малтабара, он был у него
и вместе с Чоканом по пути в Омск. Купец не раз выручал
обедневшего ханского потомка, пока не убедился в пустоте его
карманов и в ненасытности, а главное — в том, что этот внук
Аблая и денег не отдаст и в торговых делах ничем ему не по¬
может. Поэтому он и отказал однажды Чингизу в простом го¬
степриимстве, велев своим слугам сказать, что купец в отъезде.
С той уже далекой поры пришел конец их непрочной друж¬
бе. Когда Малтабару случалось бывать неподалеку от горы
Сырымбета, на северном склоне которой располагалась Орда,
он спокойно проезжал мимо. Чингизу неизменно сообщали, что,
дескать кзылжарский купец не соизволил завернуть к ханско¬
му дому, но султана это уже не трогало. Не волноваться же
по этому поводу, если есть тревоги и посерьезнее. «Сейчас
дни мои пасмурные, но наступят когда-нибудь и светлые»,—
думал султан.
Но посылая своих гонцов в Омск к Чокану, Чингиз заранее
сообразил, что в случае утвердительного ответа сына раздо¬
быть деньги можно будет только у Малтабара. Однако этого
хитрого купца раскошелить было далеко не просто. Не захо¬
чет — и все. Кажется, его нельзя соблазнить никакими блага¬
ми. Никакими! И все-таки Чингиз вспомнил одну его слабинку.
Недаром Малтабар повторял:
— Разбогатеет казах — и нужна ему, что ни год, молодая
жена.
При одном виде молоденьких женщин Малтабар просто
преображался. Как шакал, почуявший запах крови.
Тут-то Чингиз и вспомнил об Айжан. Вспомнил не о той
обездоленной девчушке, подруге детских лет Чокана из Черно¬
го аула и сверстнице его дочери Ракии, с которой они и ели и
спали вместе в летней юрте Зейнеп за широкой занавеской —
21
шымылдыком. Нет, Чингиз вспомнил нынешнюю Айжан, строй¬
ную, тонкую в талии, с густыми каштановыми косами, спадаю¬
щими чуть ли не до щиколоток. Уже давно сменившую мальчи¬
шескую одежду на скромное девичье платье. И хотя Ракия
наряжалась куда как пышнее—и в шелк, и в бархат, и сверка¬
ла бусами, золотыми серьгами с подвесками, дорогими брасле¬
тами, кольцами, но застенчивая и неброско одетая Айжан притя¬
гивала всех своей красотой, родниковой прозрачностью черных
глаз, окаймленных стреловидными ресницами, женственностью
манер, даже гибкими и длинными пальцами. Она была выли¬
тая Кунсулу. И не только обличьем своим, но и характером.
Как и мать — спокойная и учтивая, как и мать — работящая
и умелая. Искусство мастерицы словно перешло к дочери по
наследству. Айжан рано научилась рукодельничать— и кроить,
н шить, и вышивать. Вышивала такие изящные и необычай¬
ные узоры, которыми в свое время удивляла лишь Кунсулу.
Как проигрывала рядом с ней разодетая толстушка Ра¬
кия — круглоголовая, узкоглазая, с жесткими, словно жонская
грива, спутанными волосами, неряшливая, нескладная, да к
тому же и капризная! Что там вдеть нитку в иголку и пришить
себе пуговицу? Она не могла даже чай заварить, даже платье
переодеть без помощи Айжан. Если так пойдет и дальше, ка¬
кой же она будет женой и матерью, с горечью думали домаш¬
ние. Без верной помощницы, без Айжан, она может стать одной
из тех, кто отстает от своего кочевья.
Только единственному нехитрому делу научилась Ракия —
распекать сверстницу, «глумиться над ней. Айжан некуда было
уйти, негде спрятаться. И когда она давала выход одинокому
Своему горю и заливалась слезами, забившись куда-нибудь в
уголок, Ракия немедля ее находила и начинала укорять:
— Разве у тебя умер муж или сгорело твое счастье?..
Еще недавно к ней тепло относилась Зейнеп, Ай-апа, как
ее называла Айжан. Но когда подросла Ракия, мать старалась
ие замечать и недостатков дочери и достоинств Айжан...
И чуткая Айжан поняла — ей нечего теперь искать утеше¬
ния у Ай-апа. Она еще острее почувствовала с той поры свою
сиротскую долю. Ей было неизвестно, как живет ее брат Жай*
вак, на помощь которого она так надеялась. Жайнак был гдето близ Токырауна, куда его отправил брат Чингиза, Амре,
чуть ли не как раба, как приданое сосватанной дочери. Ай¬
жан не знала, жив ли ее отец, сосланный туда,где ездят на
бобаках, на «север Сибири, в глухие таежные края.
Больше у Айжан близких це было. Приходилось терпеть,
іфиходилось мириться о-жестокой судьбой.
Едва ли? не единственной душевной отрадой стали для нее
книги и песни.
Необходим, отдельный рассказ, чтобы понять, как это слу¬
чилось*
Айжан шел десятый год, когда в Орде появился Науан, сын
Толаса из рода Шангурша Караул, близкий родич Айганым.
Он проучился восемнадцать лет в Бухаре у известного в те
времена духовного наставника Шарипа и завершил все две¬
надцать циклов-фанов. Науан приехал не один — он тайно увез
в казахскую степь красавицу Гульшахру, дочку главного муддариеа Кокандскогѳ медресе Габдуллы Габдуха, который,, по¬
лучив образование в Бейруте, в одном из центров ислама на
Ближнем Востоке, был удостоен высокого звания хатым-кардана и являлся одним из видных представителей нового тече¬
ния ислама — мутакаллимина.
В том самом медресе, куда приехал учиться Науан, Габдулла впервые в истории ислама ввел непривычное для того вре¬
мени новшество — обучение девочек. Вместе с мальчиками он
учил дочерей эмира, визирей и1 имамов, в том числе и свою
родную Гульшахру.. Бедняга, он и не подозревал, чем обернет^
ся для него этот решительный, и можно сказать, смелый шаг.
Теперь Науан в скромной, а по сравнению с бухарскими,
просто невзрачной ханской мечети сменил давно состарившего¬
ся муллу татарина Галиакбара. Этот воспитанник аульной
Каргалинской медресе под Оренбургом был ограниченным и
фанатичным, да к тому же и разленившимся на склоне лет.
Он и в мечети-то появлялся разве что по пятницам. Письму на
его' уроках могли научиться только самые способные, а для
остальных дальше намазов дело не шло. Девочек он и близко
не подпускал, да и вообще всех женщин считал совратитель¬
ницами и слугами шайтана.
От Галиакбара нелегко было избавиться даже тогда, когда
в Орду прибыл Науан со своей полоненной женой. Но Чингиз
проявил достаточную твердость и передал мечеть с медресе
Науану. Однако совсем изгнать Галиакбара он не решился и
сохранил* за ним обязанности чтеца азанов — призывов к мо¬
литве, и сборщика религиозных податей. Строптивый старень¬
кий мулла молча согласился, не выдав своей глубокой обиды
и втайне решив отомстить этому бухарскому выскочке.
Науан, следуя своему обманутому им же учителю Габдулле,
сразу принялся за реформы. Он открыл двери медресе девоч¬
кам и поручил заниматься с ними своей жене Гульшахре. Ко¬
кет-так ласково называл он ее — отлично знала поэзию, и
арабскую, и персидскую, и другие, преимущественно любовные.
23
поэмы Востока. Она и с мужем часто изъяснялась стихами,
словно он был Рустемом или Фархадом.
Уверенный в образованности и душевной чуткости своей
Кокеш, Науан просчитался в другом. В двери медресе охотно
хлынули мальчики и ... ни одной девочки. Только Чингиз и Зейнеп без колебаний отдали Ракию молодому мулле и его подру¬
ге. Они побаивались, что и жениха не найдется для их несклад¬
ной дочери, и надеялись, что, может быть, хоть знаниями
возьмет, образованностью. Пусть девочка, как говорится, рож¬
дается для других земель и ей не дано получать призы на бай¬
ге, но все же как меж кипами шелка и бязь сходит за добрый
материал, так и слава отца отсвечивает на дочке. Конечно,
плохо, что Ракию еще не сосватали, но, бог даст, все станет на
свое место, и учение только поможет.
— Вы, султан, первый отец в своем краю, сделавший та¬
кой смелый шаг,— не без подобострастия льстил Чингизу Науан,
и Чингиз проникался сознанием своей правоты и дальновид¬
ности. Его поддерживала Зейнеп. Родители без особого труда
справились с новым капризом дочери, которая не пожелала
быть единственной ученицей у Кокеш. Ей, как и в играх, нуж¬
на была сверстница. Что ж, в таком случае, пусть идет в мед¬
ресе и Айжан.
Разочарование пришло не сразу, но пришло.
Ракия не преуспела в науках.
Едва ли на неделю хватало ей тоненькой книжицы «Иманшарт» с арабской азбукой «алип-би». Страницы книжицы ста¬
новились грязными, с оборванными краями — их и читать уже
было нельзя. Достать же новую азбуку было нелегко. И тогда
Кокеш или Науан, искусные каллиграфы, переписывали алфа¬
вит на чистый листок бумаги и закрепляли листок на деревян¬
ных планках. Повторяли они эту процедуру не раз и не два,
терпеливо объясняя своей ученице начертание и произношение
букв.
Недели, месяцы, год —не принесли заметных успехов.
Ну, а наша Айжан?
Она берегла в чистоте заветную книжицу, не порвала ни
одной страницы. Уже спустя месяц она заучила не только
салип-би», но и все слова, помещенные в «Иман-шарте». В те*
чение года Айжан уже была хорошо знакома с сокращенным
вариантом корана, а на второй год стала читать и тюркские
книги.
Способности девочки воодушевляли Кокеш. Она попробо*
вала позаниматься с Айжан грамматикой и синтаксисом араб¬
ского языка, начала преподавать ей и персидский. Сарф —
24
грамматика арабского языка, был снабжен в те времена ком¬
ментариями, написанными по-персидски. Поэтому изучение
этих двух языков проходило, можно сказать, параллельно.
К удивлению Кокеш и самой Айжан на третьем году обу¬
чения ученица довольно свободно разговаривала с учительни¬
цей и по-арабски, и по-персидски.
Но грамматика и религиозные книги все же были скучно¬
ватыми. Кокеш решила ввести свою юную воспитанницу в ми¬
лый ее сердцу мир арабской и иранской поэзии. Каково же
было удивление учительницы, когда она увидела в Айжан род¬
ственную душу. С увлечением вчитывалась девочка в бейтыстихи и киссы-поэмы и, постигая их смысл, и радовалась, и
плакала.
Кокеш любила пение. На своей далекой родине она заво¬
раживала подружек своим голосом и получила от них прозви¬
ще «бухарского соловья». Она завораживала не только подру¬
жек. И Науан заслушивался ее песнями. Однажды он присо¬
единил к ней свой голос и, вероятно, с той поры начались их
тайные встречи в бухарских садах. Будущий имам научил доЧЬ
своего учителя казахским песням, а Гульшахра Науана — уз«
бекским. Там, в Бухаре, их молодые голоса звучали еще робко,
приглушенно, а здесь, на просторах казахских степей, они об¬
рели звонкую высокую силу. И если случалось им быть в пути,
песня сокращала расстояние. А в пути они бывали довольно
часто...
Сказать надо правду—Гульшахра скучала по садам Бу¬
хары, ее мечетям и величественным дворцам, ее многолюдным
лавкам и шумному базару. Ханский аул с его немногочислен¬
ными домами был заброшенным местом по сравнению с одним
из лучших городов Востока.
— Грустишь, Кокеш?—спрашивал ее Науан, заглядывая
в глаза, полные слез.
И в спокойные чистые осенние дни они седлали лошадей и
уезжали в ущелье горы Сырымбет, в лес, едва начинающий
желтеть, к озеру, где можно было любоваться и двугорбой вер¬
шиной и зеленоватой зеркальной гладью плеса.
Весною Орда выезжала на джайляу в предгорья Великих
гор — Улутау, к берегам горных речушек, названия которых
не сразу и запомнишь.
Летом молодым супругам иногда удавалось побывать в за¬
поведных местах Кокчетавского округа — в горах, поросших
хвойным бором, с прозрачными чашами озер. Издали маня¬
щие своей голубизной, вблизи они привлекали своей прохладой,
зернистым песчаным дном, ясно проступающим на глубине.
25
Аиртау, Сандыцтау, Зеренды, горы Акана и, наконец, Бурабай,
самый прекрасный горно-озерный остров в степи!.. Кокеш с
благодарностью думала о Науане, познакомившем ее с этой
удивительной красотой.
Эти путешествия не могли обойтись без песен.
И можно легко представить себе радость впечатлительной
узбечки, узнавшей, что ее милая ученица обладает и голосом,
и слухом, а, главное, вкусом к пению. Обнаружилось это совер¬
шенно неожиданно на религиозных уроках. По традиции коран
читается нараспев. Прислушиваясь к Айжан, повторявшей
вслед за ней какую-то суру корана, Кокеш почувствовала скры¬
тое серебро в голосе девушки. Конечно, Айжан стеснялась петь
в медресе. Сами стены, уж не говоря о соседнем классе, сковы¬
вали ее. Кокеш предложила Айжан пойти в окрестности Сы¬
рым бета.
— Повтори-ка, айналайн, то, что ты читала сегодня в мед¬
ресе. Повтори, а я отойду.
Учительница отошла в гущу деревьев, а голос Айжан зву¬
чал все звонче и звонче, и эхо подхватывало его, разнося по
дальним и близким полянам.
— Оказывается, ты скрытница,— обняла Кокеш девушку.
И словно в первый раз увидела ее красоту, ее непохожесть на
многих привлекательных казашек, которых встречала в степ¬
ных аулах между Бухарой и Кокчетавом.
-— Если бы я была мужчиной, то выбрала бы в жены толь¬
ко тебя,— сказала она Айжан и повторила эти же слова
мужу. Науан улыбнулся. Он-то считал самой прелестной жен¬
щиной на свете свою бухарскую звездочку.
Кокеш, радуясь способностям Айжан, горевала вместе с
ней. Девушке не выпала светлая судьба.
— Что же нам с тобой делать?— вздыхала молодая учи¬
тельница.— Я знаю ваши обычаи, они не очень отличаются от
наших. Калым — бич бедных. Как это поется в песне?..
Аллах мольбе моей не внял,
Старик на скот меня сменял.
Калым — проклятье! Гибну я.
Дана скотина мне в мужья.
Неужто бедная Айжан станет женой одного из богатых ста¬
риков?
Однажды Кокеш прослышала от словоохотливых аульных
женщин, что еще не все потеряно для Айжан. И подробно пе¬
ресказала Науану.
— Знаешь, у султана —так они называли, как и все, Чин¬
гиза— сын заканчивает кадетский корпус в Омске. Красивый
26
и умный юноша. Его зовут Чоканом. Поговаривают, они ещё
в детстве хорошо относились друг к другу. Может быть, она
станет его женой?
— Это ненужные слова, Кокеш. Ты должна понимать. Он —
сын хана, белая кость. А она — дочь служанки.
— Науан, Науан! Он помнит ее и полюбит по-настоящему*
как только увидит вновь.
— Полюбить-то, может быть, и полюбит, но жениться не
сможет,— отвечал рассудительный
Науан.— Родители все
равно не дадут согласия.
Кокеш тихо засмеялась и спрятала голову на груди Науана,
— Родители, говоришь? А мои родители разве соглашались?
И живется нам с тобой хорошо.
— Нас, Кокеш, спасли казахские просторы, степь. А им где
спрятаться?
— Но сын султана, поговаривают, у русских свой человек*
Может быть, русские его и выручат.
Правоверный Науан даже вздрогнул от одной этой мысли.
— Русские, говоришь, гяуры? Ой, это плохо, Кокеш..
— Пусть плохо, но что же делать?
— Астапралла! Нет, нельзя ему идти на сговор с неверны¬
ми. И чего только мы с тобой спорим...
Науан и Кокеш еще не раз разговаривали об Айжан, при¬
глашали ее в свой дом, облегчали ее участь как могли.
Но их самих ожидало горькое испытание.
Старый мулла Галиакбар не простил обиды. Он повадил¬
ся чаще, чем прежде, ездить на юг от Сырымбета — в Имантау, где у подножья горы расположилось не совсем обычное
татарское село. Дело в том, что его жители приписались в ка¬
зачество. Урядник Салах Яманкин, принявший русское имя
Сергей, был прочно связан с полицией, а Галиакбар, в свою
очередь, держал его в курсе событий, происходящих в Сырымбете.
Науан, прибывший из Бухары, да еще устанавливающий но¬
вые порядки в мечети и медресе, показался полиции занятной
штучкой, особенно с той поры, как стали известны его выска¬
зывания о христианах и русских. Галиакбару приказали глаз
не спускать с него, ходить за ним по пятам, как говорится, со
свечкой. Старой лисе только и нужно было это. Старался он,
не жалея сил и чернил. Бумаги шли одна за другой.
Из доносов муллы становилось ясно, что Науан выступает
против христианства, что Бухарский эмир ему куда дороже
-.русского царя, что, распространяя Ислам, он расхваливает
27
турецких султанов и сбивает с правильного пути мирных жи¬
телей аулов.
Чем дальше, тем глубже п старательней копал Галиакбар
рвы на дороге своего молодого соперника.
Неожиданно в Сырымбет нагрянул урядник Яманкин в со¬
провождении казаков и предъявил Науану приказ Министерст¬
ва внутренних дел о его поселении в Кокчетав под надзор по¬
лиции. Ни сам Науан с Кокеш, ни жители аула не знали, в чем
дело. Только Чингизу вскоре доверительно сообщили, что его
мулла, оказывается, шел против царя. Чингиз и не пытался
выяснять подробности: он и так был достаточно напуган.
Больше всех переживала Айжан. Ей ничего не было понят¬
но, кроме одного: теперь она осталась одна-одинешенька. Все
вокруг помрачнело, словно днем скрылось солнце, а ночью по¬
гасла луна. Тучи, тучи и никакого просвета. Она и раньше не
представляла, как сложится ее жизнь. А тут и думать о буду¬
щем не захотелось. Что хорошего могло оно ей сулить?
Айжан тихо горевала в одиночестве, а в это самое время
со сверстницей ее Ракией стало происходить нечто нарушаю¬
щее аульную благопристойность.
Ракия была легкомысленной и в детстве, когда носила маль¬
чишеский костюм. Но то были обычные детские шалости. Те¬
перь же, уже в девичьем наряде, ее поведение выглядело
слишком озорным и грубоватым. Добро бы только это. Шутки
ее с мальчишками и даже молодыми джигитами день ото дня
принимали все более бесстыдный характер. Удержу она ни в
чем не знала. И теперь это становилось опасным — заиграла
молодая кровь.
Озабоченная Зейнеп подумала, посоветовалась с Чингизом.
Решение пришло само собой — они нашли надежный замок
для своей дочери.
Это был дом брата Чингиза — батыра Мамке. Один из че¬
тырнадцати сыновей хана Уали, Мамке жил обособленно от
своих братьев, сражался с царскими войсками в дружине Кенесары и молодым погиб от пули. В двадцать один год оста¬
лась вдовой его жена Буби. Родственники оплакивали раннюю
смерть батыра, в котором им хотелось видеть будущего Аблая.
Год продолжался траур. Некоторые торе — степные аристокра¬
ты— хотели жениться на статной и привлекательной вдове,—
тем более, что это позволялось обычаем аменгерства. Но Буби
твердо сказала, что она никогда никого не допустит на священ¬
ную постель батыра.
Землячка Айганым, дочь ученого муллы, Буби сдержала
свое обещание и больше не выходила замуж. С детства знав28
шая все религиозные правила, она завела в доме угрюмый
мусульманский порядок, редко и по выбору ездила в гости и сво¬
бодное время проводила в чтении книг о святых и героях. Ро¬
дичи ее уважали. Старшие называли святой снохой, млад¬
шие — святой тетей. Мужчин, кроме пожилых родственников,
она и на порог к себе не пускала. Да и с немногими женщина¬
ми находила она общий язык. К числу самых близких людей
принадлежала Зейнеп.
Вот в какой дом, полный тишины и строгого скучного по¬
коя, попала Ракия. А с ней вместе и Айжан.
Айжан отдали туда не только, чтобы помогать дочери. Как
ни печальна была девушка, аульные джигиты уже начали за¬
глядываться на нее. С недобрыми умыслами посматривал на
нее и Жакип, брат Чокана. Не случилось бы греха — уж лучше
и ее под замок.
Впрочем, Айжан не тяготил порядок, заведенный в доме
святой тетей. Она уж давно привыкла безропотно подчиняться.
Но Ракия, как и в Сырымбете, попробовала своевольничать.
— Так, миленькая, ничего не добьешься!
И святая тетя и раз, и два, и три своей далеко не слабой
рукой огрела племянницу, приговаривая:
— И медведя палка научила намазу!
Ракия поняла, что жаловаться некому, и сразу стала по¬
слушной.
— Скучаешь, говоришь? Вот тебе иголка, а вот нитка,..
Айжан, как всегда, помогала Ракие. Грустила втихомолку,
не зная, не ведая, что в это самое время Чингиз уже решил
ее судьбу.
Тайное сватовство
Сохранил ли в своей памяти Чокан трогательную худень¬
кую девочку в ситцевом заношенном платьице, похожую на
затравленного беззащитного зверька? Сохранил ли он в памя¬
ти сиротку Айжан, сестру Жайнака, друга детских забав, с ко¬
торым вместе играли в асыки — бараньи косточки, бродили
в окрестностях Сырымбета, лазали в пещеры и даже нашли
однажды волчью нору?
Конечно, сохранил! Особенно отчетливо он помнил день
расставания с Ордой, когда поручил Айжан заботам матери.
Первые годы в кадетском корпусе поглощали все мысли и
чувства Чокана, но разве можно забыть родной дом? И когда
к нему в Омск приезжали посланцы матери с подарками, он
расспрашивал об ауле, о всех своих близких. Однажды верзи29
л а Абы не без умысла рассказал Чокану, что подрастающая
Айжан становится необыкновенно хорошенькой и что характером своим она сама скромность и очарование.
Чокан ничего не ответил, но в его представлении какой-то
новый блик, какая-то теплая и нежная краска легли на облик
Айжан.
Это время совпало с его увлечением любовной поэзией Вос¬
тока. Арабист Костылецкий открыл молодому кадету мир, со¬
вершенно отличный от европейской поэзии, но нашедший в его
душе неожиданный, быть может, но вполне объяснимый отклик.
Чокану не казалось странным, что юноши в восточных поэ¬
мах влюбляются в девушек не наяву, а во сне, что в поисках
своих возлюбленных они преодолевают бесчисленные прегра¬
ды, что, бывает, увлекаются они не земными красавицами, а
пери, волшебными феями, или, как это случилось с Габдували,
любят свою нареченную, когда она еще не родилась. И поги¬
бают от любви. А порой, не добившись своего счастья, обре¬
кают себя на любовь недоступную, безответную, духовную, по¬
хожую больше на любовь фанатиков к непостижимому бо¬
жеству.
Конечно, чувства Чокана к Айжан меньше всего были фа¬
натичными, и все-таки в них присутствовал ореол восточной
поэтичности, навеянный чтением поэм.
Увлечение было еще подспудным и смутным, его и любовыо-то назвать нельзя было. Никогда не приходили ему в
гатову и мысли о женитьбе на Айжан,
О женитьбе он вообще не думал — ни на последнем курсе
корпуса, ни после его окончания. Он рассчитывал послужить
у Гасфорта от силы лет пять, а потом поехать в Петербург и
поступить в университет или другое высшее учебное заведе¬
ние. Он мечтал о путешествиях — по Азии и Африке. Его ма¬
нили неведомые земли, увлекали примеры знаменитых земле¬
проходцев: венецианца Марко Поло, фламандца Рубруквиста,
китайца Юань Цзянь, араба Эль Идриси, француза Абель
Ремюза, русского Иакинфа Бичурина.
Он хотел путешествовать и писать. А ведь женатому чело¬
веку не легко оторваться от дома.
Но молодость есть молодость, и если не любовь, то пред¬
чувствие любви будоражило Чокана.
И когда у него в Омской квартире появились Жарылгамыс
и Чобек, он нет-нет, да и возвращался мыслями к Айжан.
— Ну, а как там поживает сиротка, которая осталась у
моей Ай-а па?
— Как будто бы хорошо,— ответил Жарылгамыс.
Чокан не довольствовался таким кратким ответом и слова
спросил через некоторое время:
— Девушка наша Айжан, как она выглядит?
— Хорошо выглядит, стройная, красивенькая, чистенькая.
Но и этим Чокан не ограничился. К удивлению аульных по¬
сланцев, он знал о жизни в Орде куда подробнее, чем они
предполагали. Не прошло и дня после первого разговора об
Айжан, как он снова поинтересовался.
— Говорят, в нашей мечети новый мулла, образованный
человек. И у него в медресе учится Айжан. Очень хорошо
учится. Вы слыхали?
И тут Жарылгамыс выложил все начистоту, хотя и Чингиз
и Зейнеп предупреждали, что ничего лишнего болтать не надо.
Пришлось рассказать и о том, что бухарский мулла не понра¬
вился властям и что его выдворили из Сырым бета. Не скрыли
от Чокана и переезда Ракии с Айжан в дом Буби.
Только об одном умолчали гонцы — о Малтабаре. Нару¬
шить этот наказ султана они не посмели.
Впрочем, никаких вопросов, касающихся Айжан, Чокая
больше не задавал. Но мыслями возвращаясь в аул, он силил¬
ся представить перемены, происшедшие с худенькой больше¬
глазой девочкой, которую ему было бесконечно жалко в тот
далекий и грустный день отъезда в Омск.
Если бы он знал или хотя бы догадывался, какую участь
готовит отец его подруге детства!
Чингиз, естественно, по самому складу своего практическо¬
го ума не мог и подозревать, что может нанести нравственный
ущерб сыну, замышляя выдать Айжаи замуж за Малтабара.
Он не хотел, чтобы об этом знал Чокан просто по той причине,
что стыдился своего безденежья.
О женитьбе же сына он подумывал давно, еще в бытность
свою старшим султаном в Кусмуруне. Уже тогда он сосватал
за него только что родившуюся дочь султана оренбургских ка¬
захов Ахмета Жантурина. Правда, Жантурия как будто бы ос¬
вободил его от прежних обязательств. И теперь Чингиз уже
вел переговоры с Ерденом, сыном Сандыбая, главой пяти баганалинских волостей, человеком влиятельным и богатым, из¬
вестным и своими кокандскими связями. Ерден выбился в
знать из черной кости и непрочь был породниться с аблаевским ханским родом. Он даже поторапливал Чингиза и уже
начинал договариваться о сроках свадебного тоя. Но Чингиз
медлил. Несмотря на свою верность старым обычаям и отсут¬
ствие душевной тонкости, он понимал, что все решить за сына,
офицер а "русской - а рм ии, он уже не может. К тому же до него
31
доходили слухи о дружбе Чокана с Катей, дочерью Гутковского, окончившей Омскую женскую гимназию год или два то¬
му назад и уехавшей в Петербург в Институт благородных
девиц.
При одной мысли о том, что Чокан может стать родствен¬
ником Гутковского сердце Чингиза сжималось от тщеславия и
восторга. Что там Ахмет, что там Ерден! Не видел он, что ли,
таких казахов? А вот с большим офицером состоять в родст¬
ве — это что-нибудь да значит!
На всякий случай и о Кате пытались разузнать гонцы по
просьбе султана, но едва только заикнулись, как Чокан рас¬
смеялся и ответил так, что продолжать разговор не имело
смысла. Не верили в такую возможность и знакомые гонцам
омские казахи.
Что касается Чокана, то Катя ему действительно нрави¬
лась, но он не хотел пускать отцовских посланцев в свой лич¬
ный мир.
Однако нам пора возвратиться к выехавшим из Омска в
Петропавловск Жарылгамысу и Чобеку.
По старой степной привычке они не торопили иноходцев и
обстоятельно обсуждали друг с другом все услышанное и вы¬
веданное. Ехали они рядом, отправив вперед сопровождающих,
в том числе и Абы. Зачем в таком разговоре лишние ушы?
Жарылгамыс и Чобек были ровесниками-курдасами, а зна¬
чит могли и пошутить, и поспорить, а то и побороться порой.
Правда, невысокий и рано начавший толстеть Чобек в силе и
ловкости уступал ладному и крупному Жарылгамысу, но зато
был куда как бойчее его в спорах.
Чобеку нравилось затевать шуточный спор при людях, а
Жарылгамысу — наедине. Расчет и у того и у другого был са¬
мый нехитрый. Чобек знал, что если будет побеждать, то на
людях Жарылгамыс не посмеет расправиться с ним кулаками.
Жарылгамыс же почти всегда проигрывал в словесном спо¬
ре, непрочь был в качестве последнего довода пустить в ход и
кулаки.
Несмотря на все это, они были очень дружны и весело от¬
кликались на взаимные прозвища:
— Тебе еще не надоело ехать, Черный Медведь?— спраши¬
вал Жарылгамыса Чобек, а тот отвечал сквозь смех:— С Ры¬
жим Скорпионом под боком не соскучишься.
Так они и ехали, перебрасываясь шутками, затевая шум¬
ную перебранку, и даже начали бороться, пытаясь стащить
друг друга с седла. Жарылгамысу удалось свалить Чобека на
дорогу:
32
— Ну, вот... Теперь иди пешком!
Чобек притворно закричал, призывая джигитов на помощь,
те остановились, дождались гонцов и опять поехали, на этот
раз все вместе. Жарылгамыс сказал джигитам:
— Нет, ребята, скачите вперед...
— Вперед-то вперед, но и назад иногда поглядывайте, а то
этот медведь опять навалится на меня,— боязливо отозвался
Чобек.
— Что, боишься? Тогда мчись за ними, глотай пыль.
— Да уж ладно, Жарылгамыс. Будь, что будет... Тебя ведь
не исправишь...
— То-то!—пробасил Жарылгамыс.— Значит, признаешь,
что сила на моей стороне! А я отослал джигитов вперед пото¬
му, что хочу серьезно поговорить с тобой.
— Ты — и вдруг серьезно?— Не удержался было от на¬
смешки Чобек, но тут же уловил напряженный задумчивый
взгляд Жарылгамыса.— Давай, давай, говори!..
— Ты знаешь, зачем мы едем в Кзылжар к Малтабару?
— Еще бы не знать. И об этом ты решил со мной говорить?
— Только об этом, и ни о чем другом. Так слушай: как
только зайдет речь о молоденькой девушке — Малтабар клю¬
нет на наше предложение. Так?
— Так. Особенно, если мы распишем красоту Айжан.
— Распишем. Поэтому султан и послал нас. А потом и сам
убедится, когда увидит.
— И это так. Уж он такой, Малтабар. Пока ее не увидит,—
не успокоится.
— А когда увидит,— опять не найдет себе места — будет
торопиться со свадьбой.
— Со свадьбой, говоришь.
— Да, со свадьбой. А вдруг этой свадьбы, ради которой
мы и едем, не будет?
— Как это не будет, кто может помешать?
— Чокан!— коротко выдохнул Жарылгамыс и уставился
в глаза Чобеку, словно ожидая, какое это произвело на него
впечатление.
Чобек до того растерялся, что не нашел ничего лучшего,
как спросить:
— Чокан? Какой Чокан?
— Какой же еще, наш Чокан, чингизовский.
— Ничего не понимаю, Жарылгамыс. Почему же Чокан мо¬
жет помешать этой свадьбе? Почему он будет против?
— А ты сам не догадываешься? Неужели ты не слышал
вопросов Чокана? Неужели не заметил, что о других девуш2 С. Муканов
33
ках он ничего не спрашивал? Понимаешь, ни-че-го! А вокруг
нее — и так, и этак. Наизнанку меня вывернул сын султана.
И Жарылгамыс напомнил Чобеку все вопросы, которыми
терзал его Чокан.
— Чем же это можно объяснить?
- Не знаю, не знаю, Чобек. Ты ближе к ханскому роду,
дом твой почти рядом с Ордой стоит. Ты лучше знаешь их сек¬
реты. Вот и предполагай...
— Предполагай, говоришь... Я тебе скажу так: люди хан¬
ского рода то тверже кремня, а то очень жалостливые. У них
пестрый нрав, неровный. Что, если наш молодой хан тоже ре¬
шил стать милосердным?..
— Милосердным? Э-э, нет!— перебил Чобека Жарылга¬
мыс.— Тут не в милосердии дело.
— А в чем же тогда?
— Мне показалось, Чокан увлечен этой девушкой. Он ее
для себя хочет сберечь. А ты говоришь — милосердный.
Чобек тихо засмеялся.
— Чему ты смеешься, рыжий?
— А тому смеюсь, что он ее и не видел девкой.
— Мало ли что не видел. Мне вот тоже ни разу не приве¬
лось ее встретить. Что она — действительно, красавица?
— Красавица, клянусь, красавица! Пери. Чингиз не зря
именно ее предлагает Малтабару.
— Чингиз знает, чем прельстить купца. Но Чокан может
помешать ему дотянуться до девушки.
— Я, признаться, думал вначале, что ты шутишь,— тянул
Чобек слово за словом,— но даже если это так, разве Чокан
женится на ней? Увлекаться женщинами — в ханской крови.
До свадьбы дело не дойдет. Там и Малтабару вдоволь оста¬
нется.
— Не знаю, ничего не знаю,— покачал головой Жарылга¬
мыс.— Боюсь я чего-то. Но в Кзылжаре об этом — ни слова!
Разговор оборвался. Кони шли до сих пор легкой ино¬
ходью, но тут Жарылгамыс, а вслед за ним и Чобек взмахну¬
ли камчами и галопом догнали своих джигитов.
Кзылжар был уже хорошо виден.
...Малтабар не был предупрежден о приезде гонцов Чинги¬
за. Да они ему и не сказали, что их послал султан. Так им
было проще вести беседу.
Купец хорошо знал Жарылгамыса с Чобеком и оказал им
должное гостеприимство.
Как и положено за дастарханом, говорили обо всем, что не
имеет отношения к делу: о ценах в городе и в степи, об омских
34
начальниках и, наконец, о ярмарке. Здесь Малтабар несколько
оживился.
— А почему ваши кони давно не оставляли следов своих
копыт в орде Чингиза?— спросил Чобек.
— Как-то все не удается,— схитрил Малтабар, догадываясь
теперь, с чем к нему припожаловали ордынцы.— Я султана попрежнему уважаю.
Чобек ловко перевел разговор на женщин, и глаза у куп¬
чика сразу замаслились.
Самое время, решил Чобек, ввернуть словцо об Айжан. И
стал ее нахваливать, насколько позволяло ему красноречие.
Малтабар воздерживался от лишних расспросов, но и без
того было ясно, что Чобек попал в цель.
Малтабар вспомнил своих трех жен, начавших жиреть от
безделья, ленивых, тусклых, стареющих, по его мнению. А тут,
кажется, сам бог посылает ему, грешному, молоденькую кра¬
сотку. В самом деле, почему бы не посмотреть на эту Айжан?
Как бы угадывая его желание и наперед зная, что на Атбасарскую ярмарку Малтабар поедет непременно, Чобек ска¬
зал напрямик:
— Вот вы по пути и загляните к султану.
У Малтабара больше не оставалось сомнений: ордынцы
приехали в Кзылжар затем, чтобы пригласить его к Чингизу.
Беседа пошла в открытую. Гости больше не стали скрывать,
что они посланцы Чингиза, а сам Малтабар тут же с вооду¬
шевлением дал слово обязательно побывать в Орде и посетить
уважаемого султана. Впрочем, про себя он подумал: «Я-то
вряд ли нужен Чингизу, но мои деньги... Он и раньше был
охотником до них. Сейчас у него расходы. Важные гости из
Омска приедут. Сын. Он попытается заманить меня. Ну, что ж.
Посмотрю девушку. Понравится она мне — раскошелюсь. На
ярмарке-то я все равно наторгую если не в сто, то в десять
раз больше».
И велел передать свой салем султану.
*
*
*
Возвращение Жарылгамыса и Чобека в Сырымбет с хо¬
рошими вестями обрадовало и разволновало Чингиза. Приедет
Чокан, милый его Канашжан. Офицер, правая рука генералгубернатора. И сам генерал будет у него гостем, со всей сви¬
той. Если выручит Малтабар, а он теперь непременно должен
выручить, можно и той устроить по всем правилам — и казах¬
ским, и русским. Чего еще желать, о чем еще молить бога?!
Главное, кажется, решено.
35
Теперь самое время подумать и о том, чтобы навести поря¬
док в своем округе-дуане.
Чингиз не так давно стал старшим султаном Кокчетавского дуана, который объединился с Кусмурунским. На землях
нового объединенного округа кочевали восемь родов: Атыгай,
Караул, Керей, Уак, Канжигалы, Курлеут, Баганалы и Алысай. Эти роды закрепились на прежних своих территориях и
тяготели к прежним административным центрам. Чтобы избе¬
жать родовой вражды и столкновений, Чингиз с разрешения
Омска подобрал себе двух уважаемых немолодых биев, так и
назначенных помощниками старшего султана в этих центрах:
Таштита, сына Табая, по Кусмуруну, и Абильгапара, сына ба¬
тыра Мандая, по Кокчетаву. Чингиз добился выплаты из еже¬
месячного жалованья. Впрочем, помощники жили в своих
аулах, как и старший султан, и встречались друг с другом раздва в год.
Для упрочения своего положения Чингизу не всегда было
необходимо объединение. Ему был не чужд и жестокий, лукавый
девиз: разделяй и властвуй. Чингиз натравливал род на род
и родовых вожаков друг на друга, попеременно привлекал в
в свой стан враждующие стороны и этим самым обеспечивал
себе поддержку.
Однако такая испытанная тактика оправдывала себя да¬
леко не во всем.
В эти годы казахи, принявшие русское подданство, естест¬
венно, стали отдаляться от многих степных законов и обычаев.
Русское же законодательство еще не вошло в аульную жизнь.
В результате родовая вражда усиливалась, противоречия
углублялись и на этой зыбкой почве повсеместно возникали барымта и сыдырымта, о которых мы уже упоминали.
Конокрады, от которых стонали многие аулы, объединялись
в шайки, действовали сообща и не очень-то считались и с биями, и с младшими и старшими султанами, и с царскими чинов¬
никами.
Султаны писали письма в Омск, а Омск нажимал на султа¬
нов. Грозили военной силой, посылали солдат... Но грабежи не
сокращались, а, наоборот, увеличивались. Покончить с грабе¬
жами, с барымтой мешало и широко распространившееся взя¬
точничество. Взятками подкармливали всех — и султанов, и
чиновников.
Подумывали уже о том, чтобы направить в степь крупные
воинские части. В Омске даже сочинили соответствующую бу¬
магу в Петербург. Но царские власти рассудили по-иному.
Смысл ответного приказа был таков: посылка в степь подраз36
делений Русской армии положительных результатов не даст.
Войско только растревожит народ, и эти меры могут привести
к самым нежелательным последствиям. Например, к восста¬
ниям. Значит, нужно действовать осмотрительно, осторожно,
постепенно.
Но как «постепенно» и «осторожно» уничтожать банди¬
тов?
Еще был жив и по-прежнему совершал набеги отчаянный
конокрад Кожык, сын Макаша. Всем была известна неудав¬
шаяся попытка расправиться с ним.
А произошло это так. Петропавловский уездный начальник
Мамонтов получил распоряжение арестовать Кожыка и до¬
ставить в Омск.
Мамонтов разузнал, где находится Кожык, и отправился к
нему с солдатами. Кожык встретил его как почетного гостя,
безропотно согласился сдаться омским властям, но попросил
предварительно откушать у него в доме перед дальней доро¬
гой по казахскому обычаю.
Зарезал, как водится, барана, сварил мясо, а потом подсы¬
пал в бульон белены. Опьяневшие солдаты были разоружены.
Всласть поиздевавшись над Мамонтовым, Кожык отпустил на
волю всю команду, оставив себе их винтовки. После этого он
предусмотрительно переменил место кочевки, а омские власти
махнули на него рукой.
Если уж и Мамонтов не справился с лихим барымтачом,
что же мог сделать в своем Кокчетавском дуане Чингиз?
Все продолжалось своим чередом, разве что конокрады дей¬
ствовали еще смелее и безнаказанней. Султан собирался
поехать в Омск — держать совет с чиновниками губернаторства,
но теперь необходимость такой поездки отпала. С удовольст¬
вием он снова и снова перечитывал письмо о совещании пред¬
ставителей всех шести дуанов и старательно готовил его
участников. Избави бог, чтобы не сболтнули лишнего, да и не
смолчали перед генералом там, где это будет ему, султану, на
пользу.
«Как удачно,— думал Чингиз,— что переводчиком при
Гасфорте будет мой Канашжан. Он не подведет, он доложит
все как надо. Но ведь есть и другие толмачи, а их надо опа¬
саться. Если все как следует предусмотреть, я не только прио¬
брету прежнее достоинство, но и возвышусь над остальными
султанами».
— О, аллах!—Чингиз закатывал к небу глаза.— Сбереги
от дурного глаза возвращающееся ко мне счастье.
...Весна входила в свою щедрую зеленую силу. Вдыхая ее
37
теплый ветер, радуясь предстоящим встречам, Чингиз облюбо¬
вал место, где можно будет поставить юрты для гостей. В по¬
следние годы он не откочевывал далеко от своей зимовки, зато
отлично знал ее окрестности. И вот теперь он остановил свой
выбор на озере Саумалколь, находящемся примерно в двадца¬
ти верстах к югу от горы Сырымбет. На западном берегу это¬
го глубокого озера с чистым песчаным дном рос густой берез¬
няк. Его называли красным березняком, потому что в солнеч¬
ные дни стволы деревьев приобретали алый оттенок. Вода в
озере отдавала солью, но и домашний скот и дикие козы при¬
ходили сюда на водопой. А жители Орды и других соседних
аулов предпочитали родники. Их много было вокруг — и они
питали озеро.
Если смотреть на озеро с высоты, то оно своими очертания¬
ми напоминало рог быка — утолщенный у основания и тонкий,
заостренный в конце. Русские поселенцы, появившиеся здесь
позднее, окрестили Саумалколь Кривым озером, а свою де¬
ревню — Кривоозерной.
Вид с берегов Саумалколя открывался чудесный. На севе¬
ре, невдалеке от соснового бора, поднималась двугорбая вер¬
шина Сырымбета, на юге манила голубоватая, подернутая
маревом в солнечный день, седловина Аиртау.
В эту весну преимущество Саумалколя заключалось еще
и в том, что и Гасфорту с Чоканом, и Малтабару, который
должен был приехать раньше их, не надо было делать боль¬
шого крюка по пути в Атбасар.
Семьи из черного аула перегнали скот на лесные поляны
к востоку от озера и сами расположились там же — вблизи, но
не на виду становья султана. Для своей юрты, для юрт госте¬
вых и своих ближайших родственников Чингиз не пожалел
белой кошмы. Главную гостевую юрту установили несколько
в стороне, чтобы важные гости могли отдыхать в тиши. Даль¬
ше, чем обычно, перенесли и юрту Буби, вдовы батыра Мамке.
Но это уже совсем по другой причине.
Почему юрта, где жили теперь Ракия и Айжан, находилась
в уединенном отдалении, знали только Чингиз, Зейнеп и сама
хозяйка юрты — Буби. Зейнеп была посвящена в планы Чин¬
гиза еще до отправки Жарылгамыса и Чобека в Омск и Пе¬
тропавловск. Она не сразу одобрила замыслы мужа: хмури¬
лась, вздыхала, в сомнении покачивала головой.
Они даже чуть не поссорились по этому поводу.
— Грешно, говоришь? Что грешно?!—сердился Чингиз.—
Грешно было бы, если бы отдали ее за человека, у которого
всего не хватает. Как говорится, во рту — мясо, а под седлом —
38
лошади. А у Малтабара всего вдоволь, у него богатство океа¬
ном плещется. Чего она ни захочет — все будет, как только
переступит порог его дома. В кружевах и шелках ходить бу¬
дет. А ты говоришь — грешно!
— Я о другом хотела сказать. Беда в том, что он — старик,
а она — почти девочка.
— Старик, старик... Не те слова, байбише. Разве мало у
нас пожилых людей, вводивших в дом молодых жен? Наша
вера разрешает иметь токал. Старик... Да этот старик Малтабар еще не одну девушку состарит. Ты скажи мне, что луч¬
ше,— пойти замуж за пожилого да богатого или за молодого,
но нищего. Молоденький ведь не только одеть, но и прокор¬
мить как следует не сможет.
С Чингизом спорить было бесполезно. Зейнеп ни слова не
сказала ему в ответ. Да, уж так ли и неправ султан? В самом
деле, может, девочке неплохо будет в доме торговца? В сте¬
пи редко женятся по любви. Айжан — сирота. Легко ли ей
найти мужа?
И мысленно согласившись с Чингизом, Зейнеп решила по¬
мочь ему в этом тайном до поры до времени сватовстве.
Надо было договориться с Буби. В первое время вдовства
Буби Зейнеп побаивалась, что Чингиз начнет навещать ее юр¬
ту, пользуясь правом аменгерства. Ведь он мог, следуя обычаю,
взять и под свою крышу жену умершего брата. К тому же та
была молодой и привлекательной. К счастью Зейнеп, этого не
случилось, и женщины подружились, даже завели свои секре¬
ты. Буби нежно называла Зейнеп «молодою снохой — келиншек», во всем шла ей навстречу. Не стала она ей перечить и
на этот раз:
— Только прошу тебя, келиншек, когда этот жених появит¬
ся здесь, вы меня предупредите — я уйду из юрты. Пусть уж он
меня не видит, не хочу я нарушать своего порядка. А посмо¬
треть на девочку — почему бы и не посмотреть?
...Как договорились, так оно и получилось. Малтабар прие¬
хал значительно раньше других, гостевая юрта еще пустовала.
И его одного устроил в ней Абы, которому Чингиз поручил
ухаживать за богатым женихом.
У себя в Петропавловске Малтабар спал чутко, любой по¬
сторонний звук будил его. В дороге сон становился еще тре¬
вожнее и он часто выходил к лошадям, смотрел — цела ли
поклажа, бодрствует ли кто-нибудь из слуг. А здесь, в юрте,
установленной на полянке возле неумолчно шелестящих берез,
он и вовсе не мог сомкнуть глаз. На ум приходили слова та¬
тарской песенки:
39
О тебе я думаю днем,
Но приходишь ты только во сне.
Ты меня опалила огнем,
Закружила голову мне.
Песенка ему запомнилась с далекой молодости, а теперь
выходило так, что он уже несколько обрюзгший, со складка¬
ми жира на животе, с первой сединой в коротко подстрижен¬
ной в день отъезда бородке приехал свататься к девушке, ко¬
торая так понравилась ему по описаниям’
Ночь была долгой, мучительной. Малтабар едва дождался
рассвета. Принялся вышагивать взад-вперед по окутанной бе¬
лесым утренним туманом поляне. Светало медленно, и прошло,
должно быть, не менее получаса, пока отчетливо стала видна
запрятанная в березах юрта Буби. Вчера ему Абы показывал
на нее... Мол, там и живет твоя невеста.
— Ты слыхал, Малтабар, про Мамке-батыра?
И хотя Малтабар ровным счетом ничего про него не слы¬
шал, он ответил утвердительно и только поддакивал, когда
Абы рассказывал ему и о гибели Мамке в бою, и о его вдове,
давшей обет не выходить замуж, и о том, как эта вдова охра¬
няет покой своей юрты, а заодно следит и за двумя девушка¬
ми, мучая их и себя бесконечными намазами и не отпуская от
себя ни на шаг.
— Это, Малтабар, святая баба. Но ты не бойся. Она знает
о твоем приезде и покинет с утра юрту, чтобы ты мог разгля¬
деть Айжан.
Тут Абы причмокнул:
— Девочка, как ангел. Чистая, молоденькая. У нее на гу¬
бах еще запах материнской груди, а на спине — следы люльки.
Малтабару хотелось тогда же войти в юрту, но уж если
Чингиз решил, что это надо сделать утром, то он не будет ме¬
нять его порядок.
И вот долгожданное утро наступило. Купец крутился возле
лошадей, переминался с ноги на ногу, но Абы, который должен
был выйти из леска и дать знак, что Буби ушла, все не появ¬
лялся. Между тем солнце уже скользнуло по стволам берез,
и в это же самое время Абы заметил, как Буби — будь она не¬
ладна — в темной накидке неторопливо вышла из юрты. Он
выбежал к коню, быстро расстреножил его, вскочил в седло
н гордо, словно победитель, проехал невдалеке от Малтабара,
едва кивнув ему головой.
Кустарником, растущим по краю оврага, Малтабар напра¬
вился к юрте. Гибкие ветви хлестали его по лицу, но он тяже¬
ло ступал напрямик, не выпуская из виду светлевшую сквозь
40
зелень кошму. Без тропки, преодолевая небольшую крутизну,
он довольно скоро вышел к юрте, поставленной у самого края
оврага.
Вышел к юрте и немного оробел. Даже постоял в нереши¬
тельности несколько мгновений. Вспомнил, усмехнувшись, по¬
словицу:
Если мужчина во власти стыда —
Не знать ему женщины никогда!
Еще раз усмехнулся и толкнул двустворчатую дверцу.
В юрте было сравнительно светло, потому что Буби, нару¬
шив распорядок, с утра открыла тундик, обычно задернутый
кошмой до полудня. Так было сделано по просьбе Зейнеп.
Малтабар пригляделся. Значительную часть юрты занима¬
ла широкая кровать, украшенная цветными стеклами. Это и
была святая постель батыра, на которую после смерти хозяи¬
на никто и никогда не ложился.
Ничего не подозревавшие Ракия и Айжан убирали свои
постели, расположенные в середине юрты. Это место им опре¬
делила Буби. Спать у стены не всегда безопасно. Джигиты лю¬
бят по ночам прутиками тревожить сонных девушек или на¬
шептывать им всякие глупости.
«Которая же из них моя невеста?»— подумал Малтабар.
Ни Айжан, Ни Ракия, занятые своими хлопотами, не заме¬
тили, как он вошел. Может быть, они подумали, что это те¬
тушка Буби.
Малтабар насторожилсяи неожиданно громко кашлянул.
Девушки обернулись и задрожали от страха. Что за человек
был перед ними, как он оказался в юрте? Невысокий, круг¬
ленький, с расплывшимся лицом и седеющей бородкой. В та¬
тарской тюбетейке и русском пиджаке, стягивающем его ог¬
ромный живот.
А маленькие глазки так и буравили, так и буравили де¬
вушек.
Что за наваждение!
Первой пришла в себя легкомысленная Ракия. Ахнула и
сразу же юркнула за шымылдык — занавеску, отделявшую их
постели от Буби.
Айжан замерла, кровь прилила к ее лицу. В смущении и
страхе она не знала, куда деваться. А Малтабар впился взгля¬
дом в ее ладную фигурку. Догадавшись, что это и есть хвале¬
ная красавица, попытался улыбнуться.
— Вот это девушка!—воскликнул он.— Ты что, меня
боишься?
41
И хлопнул в ладоши, довольный собой и своей невестой,
знать ничего не знавшей о сватовстве.
Айжан пришла в себя и, как испуганный зверек, скрылась
вместе с подругой.
Издалека послышались ровные неторопливые шаги. Зна¬
чит, святая тетушка возвращается в юрту. Малтабар вспомнил
наказ Абы: «Постарайся с Буби не встречаться». Надо было
уходить восвояси. И он торопливо вышел, едва не столкнув¬
шись с женщиной на пороге: та заслонилась от Малтабара
дверью и сделала вид, что не заметила его.
Он уходил увереннее, чем пришел. Раздвигал кустарник,
чтобы не хлестал по лицу. Не спешил, не волновался. Спустил¬
ся к гостевой юрте и сразу догадался, что там люди. Лошади
спешившихся всадников отдыхали на привязи, раздавались не¬
громкие голоса.
Как ни в чем не бывало, он появился в юрте, поздоровался.
Чингиза среди ордынцев не было. Кое у кого на лицах блуж¬
дали плохо скрытые усмешки. Но Жарылгамыс и Чобек, знав¬
шие о всех обстоятельствах лучше других, степенно прихлебы¬
вали кумыс. Они даже не подали вида, что именно Чингиз их
Отправил сюда, как уже испытанных своих посланцев, снова
договариваться с Малтабаром. Они спокойно ожидали ухода
остальных, чтобы поговорить с Малтабаром наедине.
Чингиз воздержался пока от встречи. И не только потому,
что переговоры, не делающие чести его ханскому званию, его
положению старшего султана, он предпочитал вести через
других. Случилось так, что его замысел отдать Айжан Малтабару вышел из узкого круга посвященных в него лиц. Уж как
он предупреждал, чтобы держали язык за зубами, да, как го¬
ворится, слово, вышедшее из-за тридцати зубов, становится
достоянием тридцати родов. Ох, уж этот узун-кулак! Какой
шайтан разносит его? Чингиз ни разу еще не встречался с Мал¬
табаром, а в степи уже стали громко поговаривать, что задерж¬
ка только за свадебным тоем. Кто в этом виноват? Из домаш¬
них о сватовстве знала только Зейнеп, из близких людей —
Абы, Жарылгамыс и Чобек. Но те клялись, что будут
молчать.
Теперь Чингиз поручил Жарылгамысу и Чобеку все даль¬
нейшие переговоры. Дайте этому купчику понять, сказал сул¬
тан, что меньше, чем за полтора кулака, иными словами, пол¬
торы тысячи рублей ассигнациями, он не согласен. Примерно
это была цена ста кобылиц. Ну, а для тоя и тысячи хватило бы
за глаза. Ведь на мясо и кумыс тратиться не надо. Верные Чин¬
гизу баи пригонят и овец и кумысных кобылиц.
42
...Когда посланцы султана остались с Малтабаром наедине,
разговор пошел откровенный. Жарылгамыс и Чобек наслаж¬
дались собственным красноречием, снова расхваливая девуш¬
ку и округлыми гладенькими выражениями выторговывая
названную Чингизом сумму.
Малтабар слушал их, слушал, а потом прервал кратким
ответом:
— Хватит, мне и так все ясно. Айжан я повидал, она при¬
шлась мне по душе. И зачем я буду разрывать один кулак на
части. Отдаю оба.
— Значит, две тысячи!— удивился Жарылгамыс щедрости
Малтабар а все еще не веря ему.
— Да, две тысячи!— улыбнулся Малтабар.— Но только
после возвращения с ярмарки. Заеду сюда из Атбасара и вру¬
чу деньги. Вам или самому султану, как хотите. И запомните:
не надо мне никакого приданого. Но девушку я увезу с собой.
— Ты хочешь сразу захватить с собой невесту по пути из
Атбасара в Петропавловск?—уточнил Жарылгамыс, хотя пре¬
красно понимал, в чем дело.
— Правильно. Чтобы одна рука была дающей, а другая —
берущей. Когда уплачен калым, невеста идет в дом жениха.
Иначе и не бывает. Верно я говорю?
Посланцам ничего не оставалось, как согласиться.
Чингиз и обрадовался и огорчился. Спору нет, две тысячи
лучше, чем полторы. Однако тысяча нужна именно сейчас.
А Малтабар уезжает, вручив одни обещания. Как же все-таки
быть?
В эти же дни Гасфорт неожиданно уведомил Чингиза, что
путь его следования в Атбасар несколько меняется,— с пред¬
ставителями Кокчетавского дуана он встретится у подножья
горы Акан. Значит, в Саумалколе тоя не будет и надо Орде
перекочевать к месту, назначенному губернатором. Приходи¬
лось подчиняться. Чингиз собрал своих людей из ближних ау¬
лов, посоветовался с ними и наметил сроки переезда.
Жарылгамыс еще оставался в гостях у султана.
— Перед откочевкой в Акан,— посоветовал он Чингизу,—
ты не бери с собой невесту Малтабар а. Оставь ее в Сырымбете, в зимовке, и поручи охранять.
— Охранять?— удивился Чингиз.— Зачем?
— Доверься мне, мой султан. Я не буду открывать сейчас
секрет. Потом ты все узнаешь. Я тебе сам объясню. А сейчас
не надо меня неволить.
«Вот упрямый черт»,— подумал про себя Чингиз, почувст43
вставший, что за словами Жарылгамыса скрывается что-то
дельное.
И ответил ему:
— Пусть будет по-твоему.
Что касается Жарылгамыса, то он опасался Чокана. Он
слишком хорошо помнил, как сын султана расспрашивал его
об Айжан. Так настойчиво задавать вопросы мог только чело¬
век, увлеченный девушкой. Значит, надо было сделать так,
чтобы Чокан не встретился с ней. Иначе свадьба расстроится,
и ему, Жарылгамысу, ничего не перепадет.
Теперь Чокану некогда будет заезжать в Сырымбет, он не
должен покидать Гасфорта, а с отцом ему придется повидать¬
ся только в горах Акана.
Снова начались сборы.
Чингиз со своими домочадцами, пастухами, табунщиками
откочевывал в Акан. Айжан возвратили в Орду, к зимовщикам.
И в общей суматохе прошло почти незамеченным одно
очень важное для судьбы девушки событие.
В Сырымбет возвратился ее отец Акпан.
Сосланный за убийство в край, где ездят на собаках, в да¬
лекую Сибирскую каторгу, он отбывал наказание на золотых
приисках, принадлежавших царской фамилии. Получил там
чахотку, стал непригоден к труду, и его досрочно освободили.
Постаревший, больной, кое-как одетый, он отправился в род¬
ные степи. Сколько он шел? Может быть, год, а может быть,
два. Иногда его кормили,— в сибирских деревнях не обижали
страдальцев, иногда подавали милостыню, иногда он и сам
зарабатывал себе на хлеб.
В Сырымбете, в Черном ауле Караты его долго не могли
признать — так он сгорбился, сник, высох. Когда-то блестя¬
щие калмыковатые глаза потухли, и щеки были в цвет редкой
серой бороденки. Он и расплакаться не смог: только закрыл
лицо руками, дрожа худыми плечами. Легко ли было ему
узнать, что давно нет на свете жены Кунтай, что приемный
сын Жайнак далеко от родных мест, что нет у него ни крова,
ни очага. И только Айсулу, маленькая Айжан, жива! Какая
она теперь?..
Встреча была горькой для обоих. Айжан никак не могла
понять, что этот больной и старый человек ее отец. Она пыта¬
лась вызвать в себе добрые чувства, но только жалость к не¬
му и к самой себе сжимала ее сердце. Она еще немного пом¬
нила мать, смутно ощущая давнее материнское тепло. И совер¬
шенно не помнила отца. Акпан с тоской всматривался в
дочь — чужая девушка была перед ним.
44
— Айсулу, Айсулу!— повторял он ее настоящее имя, а она
и не слышала, чтобы ее так когда-нибудь называли.
— Айсулу,— тихо твердил он, словно вызывая духов
прошлого.
И вдруг увидел ее черные волосы в легких завитках.
— Совсем как у мамы Кунтай...
Кунтай. Имя вынырнуло откуда-то из глубины памяти и
так знакомо, так нежно отозвалось в душе Айжан.
— Айсулу,— снова произнес он и добавил,— моя Айсулу,
Айжан.
Прозвучавшие почти вместе имена Кунтай и Айжан больше
не оставляли сомнений в душе девушки. Она начинала убеж¬
даться, что перед ней был ее отец. Она еще не знала, как бу¬
дет помогать ему, как будет лечить его, она еще ничего не ре¬
шила. Но в эти мгновения Айжан поняла, что судьба свела ее
с самым близким на земле человеком.
Едва ли не в это самое время Абы говорил отъезжающим
из Саумалколя в горы Акана людям:
— Мы отправили девушку в Сырымбет к отцу. Она будет
за ним ухаживать.
Люди недоверчиво качали головами:
— Так ли это? Просто ее незаметно увезли, чтобы отдать
в чужие руки.
...Чингиз со своими ордынцами и примкнувшими к Орде со¬
седними аулами уже располагался у подножия Аканских гор
в ожидании сына и Гасфорта.
Чингиз не сразу решился оставить Акпана в Сырымбете.
А вдруг он бежал с каторги, тогда неприятностей не оберешься.
Не посмотрят и на то, что больной. Но когда Салах Яманкин,
урядник из Имантау, показал бумагу о досрочном освобожде¬
нии Акпана по болезни, султан успокоился и даже приказал
помочь старику. Выделил ему коз, проса, зерна.
Кто знает, что бы с ним случилось, если бы в это самое вре¬
мя Абы на своей верблюдице не привез из Саумалколя Айжан.
Болезнь развивалась, бедняге день ото дня становилось все
хуже, люди боялись заходить к нему в дурно пахнущую зем¬
лянку. Ставили ему на порог пищу и уходили, не задерживаясь.
Зейнеп, отправляя Айжан, советовала девушке поселиться
отдельно от отца, иначе болезнь может перейти и к ней. Об
этом она предупредила и Абы. Поэтому тот определил Айжан
в землянку Токпакбая. Но как только Абы уехал, девушка по¬
бежала к отцу. Да иначе и быть не могло. И соседи, понятно,
ничего не сказали ей.
Айжан привела в порядок землянку, навела чистоту. Раз45
добыв черного, сваренного в ауле мыла, она приготовило го¬
рячую воду, раздела отца и тщательно его выкупала в тазу.
Она свободно, нисколько не стыдясь, справилась с его боль¬
шим ширококостным телом. Потом такое мытье Айжан ввела
в привычку. Перестелила постель, принесла душистого сена.
Из двух своих платьев сшила отцу рубашку и штаны. Укрыва¬
ла его подаренным ей Зейнеп жилетом, подбитым верблюжьей
шерстью. Попросила одного из сторожей побрить отцу бороду
и усы, сама его подстригла.
Теперь Акпан и питаться стал несравненно лучше. Какими
вкусными казались ему и густое молоко, и сыр — иримшик, и
просяная похлебка, и особенно мясо молодого козленка! Каки¬
ми умелыми и быстрыми были руки его дочурки!
— Благодарю аллаха за то, что он дал мне Айжан. Даже
если он сегодня возьмет мою душу. Пусть он ей дарует жизнь,
которую не смог прожить я.
Изменения к лучшему видели все. Акпан чаще и чаще по¬
дымался с постели, осторожно похаживал, охотнее раз¬
говаривал.
— Родное дитя — это родное дитя. То, что было не под си¬
лу нам, сделала Айжан,— умилялись соседи, забывая, что про¬
стая брезгливость мешала им перешагнуть порог землянки
Акпана.
Особенно удивлялись и восхищались соседи тем, что она
купает отца.
— Смотрите, и стыд отбросила, и неловкость. Обращается
с ним, как с ребенком. А кто у него есть, кроме нее?
— Честное молоко впитала в себя. Пусть аллах даст
счастья Айжан и ее потомкам!
Но добрые эти слова девушка принимала отчужденно.
Среди хороших людей вокруг нашелся и плохой. А может
быть, просто болтливый. Взял, будь он проклят, и сообщил Акпану, что Айжан собираются продать Малтабару. Надо же
было причинить такую боль человеку, только что начавшему
выздоравливать!
Дочери он не сказал ни слова, но в ее отсутствие достал из
своего мешка булатный топор, с которым не расставался дол¬
гими таежными и степными дорогами, попробовал лезвие и
стал его исподволь натачивать.
...В Омске пока больших перемен не было. Генерал-губер¬
натор стремился выехать пораньше, чтобы не спеша познако¬
миться с лежавшими на пути аулами и поспеть в срок на яр¬
марку в Атбасар. Он еще раз проверил, вооружаясь красным
карандашом, маршрут по карте. Из Омска к озеру Бурабай,
46
к горам Кокшетау, дальше—Кокчетав, а из Кокчетава — к
главной цели своей поездки.
— Значит, вы хотите побывать в родном ауле?— спросил
он своего адъютанта.— Я не возражаю, только, чтобы это бы¬
ло по пути следования.
И прочертил красную линию па карте. Линия эта касалась
только Акакских гор. Сырым бет оказывался далеко в стороне.
Чекан вздохнул, не смея возразить генералу, но тут поду¬
мал, что все еще десять раз переменится, он увидит и отчую
землю и всех тех близких, с кем так давно не встречался.
В губернаторской канцелярии дотошно подсчитывали,
сколько нужно будет повозок и лошадей для сорока пяти офи¬
церов и чиновников. Заботились и о том, чтобы лошади были
одномастные и подобраны по росту, по три в каждую упряж¬
ку. С конным отрядом в сто сабель было куда проще — воин¬
ская дисциплина! Приказали — и казаки собрались при всей
справе. А вот лошадей, привыкших к телегам, к повозкам, в ау¬
лах было раз-два и обчелся. «Приучайте лошадей к упряж¬
ке»,— отдал запоздалое распоряжение в дуаны полковник
Майдель. Хлопотали все — атаманы казачьих станиц, интен¬
данты, султаны. Советник при генерал-губернаторе Турлубек
Кошенов, обычно безмятежно отдыхавший в своем родовом
ауле на речке Калгуты, сбился с йог, подготавливая султанов
не столько к самому совещанию, сколько к достойной встрече
омского начальства. Чтобы юрты всегда были на пути, и не
простые юрты, а белые, праздничные. И чтобы угощали на
славу. Решили даже выделить всадников-дозорных, на кото¬
рых возложили обязанность оповещать — мол, к вечеру будут,
режьте бараноз, готовьте то-то и то-то.
Гасфорт думал, что на совещании представителей всех
шести округов-дуанов султаны на многое откроют ему глаза,
удастся положить конец кое-каким спорам и подготовиться
к будущим реформам, до которых он был большой охотник.
Словом, колесо завертелось. Казалось, ничто не может
остановить его разбег.
Препятствие
Гасфорт назначил срок выезда на утро. И погода выдава¬
лась отменная, и всю подготовку завершили в срок.
Вечером генерал подписывал бумаги в Петербург, беседо¬
вал с теми, кто остается в Омске. Он был в отличном настрое¬
нии, рисовал себе самые радужные перспективы. Перекрестил
на ночь жену и попросил ее ни о чем не тревожиться. Сам лег
47
поздно, и не в спальне, а в комнате для гостей, чтобы не беспо¬
коить жену, посмотрел умиленным взором на писанные маслом
портреты государя и государыни, погасил лампу и стал отхо¬
дить ко сну, покряхтывая и переворачиваясь с боку на бок.
На этот раз он быстрее, чем всегда, погрузился в сон. Нео¬
жиданно ему стало казаться, что дворец наполнился змеями,
шипящими со всех сторон, готовыми вот-вот его ужалить. Про¬
снулся он в поту и почувствовал режущие боли в животе. Бо¬
ли усиливались с каждым мгновением. Густав Христиановпч
разохался, вскрикнул и тут же взял себя в руки. Вскрикнул
он так громко, что спавшая в другой, домашней половине ре¬
зиденции Елизавета Николаевна пробудилась и стала напря¬
женно вслушиваться. Сперва она ничего худого не подумала,
но оханье и стоны продолжались. Она зажгла свечу и напра¬
вилась в гостевую спальню. Муж катался по постели и
отчаянно стонал.
— Что с тобой, Густав?
Густав Христианович ничего не ответил, только сжал мяг¬
кую и нежную руку жены, сжал с такой силой, с какой уто¬
пающий цепляется за брошенный конец. Она сама вскрикнула
от боли и страха. Муж отпустил руку и продолжал метаться.
— Что с тобой, Густав? Почему ты не отвечаешь?
— Плохо мне, Лизхен. Умираю.— Тяжело выдохнул он.
Тут Елизавета Николаевна окончательно убедилась, что
муж разохался не спросонок, а тяжело заболел.
Она призвала во весь голос на помощь.
Дежурившие ночью солдаты находились на нижнем этаже
у входа в генерал-губернаторство. Сегодня должен был нести
службу денщик Гасфорта Алмазов.
Гасфорт побаивался покушений, а кроме того, любил по¬
рядок. И хотя он давал строгие распоряжения об охране свое¬
го дома, и хотя адъютанты следили за исполнением нарядов,
солдаты были уверены, что случиться ничего не может. Когда
хозяева тушили свет и начинали похрапывать, их примеру сле¬
довали и служивые. Благо, в прихожей были диваны.
В эту ночь Алмазов не был исключением. Он прикрутил
фитиль керосиновой лампы и сразу же заснул. Крик Елизаве¬
ты Николаевны разбудил его. Лампа, черт ее подери, потухла
совсем — значит, он перестарался с фитилем. Послышались
шаги — это был солдат, находившийся в караульной будке па
улице.
— Что случилось, Алмазов?— спросил солдат.
— Не знаю. Ты тоже слышал крик?
48
На втором этаже вновь раздался пронзительный женский
голос.
Зажгли лампу. На всякий случай при оружии стали поды¬
маться наверх. Зашли прямо в. гостевую спальню на колеблю¬
щийся свет свечи.
Елизавета Николаевна, увидев солдат, закричала:
— Врача, немедленно врача! Конечно, Илиади.
Алмазов побежал на конюшню, разбудил кучера, и кони
помчали экипаж, подготовленный для далекой поездки по сте¬
пи, на квартиру главного лекаря.
Илиади накануне здорово перебрал в гостях. Любитель вы¬
пить, он аккуратно исполнял свои медицинские обязанности
днем, но вечерами предавался только общению с Бахусом,—
благо, в приглашениях недостатка не было. Домой он возвра¬
щался неукоснительно, разве что — правда это бывало ред¬
ко— упадет там, где его сразит последняя рюмка.
Вот и нынче он возвратился домой уже под утро. И с недо¬
умением обнаружил у своего крыльца губернаторского ден¬
щика. Хмель сняло, как рукой.
...Камни в почке и, может, в мочевом пузыре. Так предпо¬
ложил Илиади, а он был мастером ставить диагнозы.
— Но, увы,— сказал он с грустью,— таких лекарств, чтобы
растворить камни, в Омске нет. Их только в столицу привозят
из-за границы.
Он бы попытался сделать операцию, но у него здесь нет
умелых помощников. Ехать в Петербург — далеко, да и опас¬
но при таком состоянии больного. Единственный выход — от¬
править б'ыьного со всеми предосторожностями в Екатерин¬
бург — там есть хороший врач. Если менять по-курьерски ло¬
шадей,— в день-два можно доехать.
На том и согласились.
Утром Гасфорту стало лучше, боли смягчились, но сла¬
бость он чувствовал невероятную.
Не могло быть и речи о его поездке в Атбасар, как, впро¬
чем, не могло быть и речи об отмене ярмарки и совещания. Но
торжественное открытие ярмарки Гасфорт не доверил никому.
Он не собирался делиться своей славой с другими. Так и на
этот раз. Карлу Казимировичу Гутковскому он приказал на¬
блюдать за спокойствием в Атбасаре, но не больше. И, скрепи
сердце, определил своего адъютанта Валиханова ему в помощ¬
ники. Второй отдел казачьих войск в Имантау по-прежнему
оставался в их распоряжении.
Что ж, для Чокана в сущности ничего не менялось. Интел¬
лигентный, образованный Гутковский относился к нему пре49
восходно. Договориться с ним было значительно проще. Карл
Казимирович так и сказал:
— Используйте время, как вам будет удобнее. Понимаю,
вам надо заехать в родной аул, отдохните там. А встретимся
в Атбасаре.
...Прошло уже несколько месяцев, как он закончил корпус.
Гасфорт пока не очень загружал его. Чокан просмотрел, как
обещал генералу, многие архивные материалы, предоставлен¬
ные ему Олень-Бабаем, осваивался со своими обязанностями,
а последние недели проводил на берегу Иртыша.
Дядя Муса поставил ему юрту на лесной поляне и снабдил
припасами. Денщик его Тухфатулла, из аульных татар, гото¬
вил ему и русские и казахские блюда. Чокан рыбачил, ездил
верхом, перечитывал любимые книги.
Неожиданно для самого себя он поправился как ягненок на
весенней траве, округлился, окреп мускулами. Прекратился и
кашель.
Чокан искренне радовался, что в родном ауле его увидят
здоровым и сильным, не будут причитать и говорить о его
худобе.
Но и эти светлые дни были омрачены.
Теперь он уже знал, что Орда откочевала к подножьям Акана. Самый прямой путь туда лежал через Бурабай, Кокчетав
и Зеренду. Но ему непременно надо было побывать в Сырымбете, и, прежде всего, в Сырымбете. Значит, приходилось выби¬
рать другую дорогу.
Главная причина такого выбора заключалась в Айжан.
В Омск в эти дни прибыл направленный Чингизом в свиту
Гасфорта, богатый и предприимчивый Таштит, сын Табая.
Как и многие в Кокчетавском дуане, Таштит и поддержи¬
вал и недолюбливал Чингиза. И непрочь при удобном случае
отомстить султану. А тут такой случай как раз и представился.
По дороге в Омск Таштит переночевал у Жарылгамыса,
своего родственника по отцу.. От Жарылгамыса, доверявшего
ему все свои тайны, он-то и узнал о переговорах с Малтабаром, о переселении Айжан в Сырымбет, о том, что Чокан, все¬
го вероятней, заинтересован в судьбе девушки, подружки свое¬
го детства.
«Вот я и отомщу Чингизу,— сообразил Таштит. — В хит¬
рости я не уступлю никому. Легче легкого мне по приезде в
Омск поссорить отца с сыном».
И, навестив Чокана, он, притворяясь верным другом Чинги¬
за, стал расхваливать его, как самого уважаемого в народе че¬
ловека:
50
— Чингиз держит власть, его почитают в аулах, он ми¬
лосерден к старикам и немощным. Он и в своем Сырымбете
делает добрые дела. Думает о завтрашнем дне неимущих. Как
его не хвалить! Приютил у себя одну бедную сиротку, помог
ей вырасти, а теперь отдает надежному человеку, богатому.
У него она сразу опустит руки в теплую воду.
— Кому же это?— вздрогнул Чокан, сразу же выдав себя.
Таштит заметил, как он переменился в лице. Мысленно ух¬
мыльнувшись, продолжал так же спокойно и в том же слаща¬
вом тоне:
— Малтабару! Петропавловскому купцу, человеку щедро¬
му и доброму. Он даже отца твоего обещал выручить.
И назвал сумму денег, обещанную Малтабаром после Атбасарской ярмарки.
Чокан не верил своим ушам. Собравшись с духом и ста¬
раясь казаться как можно более спокойным, он попросил Таштита еще раз пересказать все самым подробным образом.
И в заключение спросил:1
— А девушка сейчас где?
—- В Сырымбете. Султан не взял ее с собой в Акан.
На этом и расстались.
А когда стало известно о болезни Гасфорта, Таштит поти¬
хоньку уехал из Омска. «Сопровождать генерала — дело по¬
четное, ехать же вместе с желторотым птенцом Чингиза мне ни
к чему. Опять будет выпытывать, а добавлять больше нечего.
Все главное я сказал».
...Да и Чокану не нужны были лишние спутники. Ведь и
дядя Муса тоже изменил свое намерение ехать в большой
свите, решив побывать на ярмарке позднее. Не оскорбил ни¬
сколько Чокана и отказ дяди ехать в Сырымбет под каким-то
малоубедительным предлогом. Пусть здесь проявилось често¬
любие Мусы Чорманова, не пожелавшего быть сопровождаю¬
щим лицом при молоденьком офицере. К тому же дяде Мусе
не нравилось, что Чингиз, кичась своей ханской кровью, зади¬
рает нос и перед ним, таким же офицером царской службы.
Но и этот отказ был только на руку Чокану. Тем более, дя¬
дя Муса ничего не знал об Айжан. Чокан вполне довольство¬
вался компанией своего денщика, прекрасно владевшего и
русским, и казахским языками, и при необходимости умело
скрывавшего последнее, важное в дороге, обстоятельство.
Значит, в дорогу. Скорее в дорогу. Из Омска — в Петропав¬
ловск, а оттуда — в Сырымбет.
51
Дядя Муса посоветовал Чокану воспользоваться в поездке
его подарком в честь окончания корпуса: казахской националь¬
ной одеждой. Тут были и черная меховая шапка с богатым зе¬
леным верхом и чекмень из верблюжьего пуха, отороченный
по краям мехом выдры, а камзол из белой китайской чесучи,
и серебряный пояс, и замшевые широкие брюки, и туфли-кебисы с узором.
Чокану не пришелся по вкусу этот совет. Дяде он вслух ни¬
чего не сказал, а про себя подумал: «Ну, что я буду красо¬
ваться перед людьми, как разноцветный попугай. Не буду я хо¬
дить и в парадном офицерском мундире, хотя его прихвачу с
собой. Надо быть в аулах поскромнее — тогда и верить бу¬
дут больше, и помощь окажут. Не надобно, чтобы меня
боялись».
Так он и двинулся в путь в сопровождении своего денщика
Тухфатуллы или, как чаще он его называл, Токбета. Офицер —
не офицер, чиновник — нх чиновник. В походном кителе, в брю¬
ках, служивших ему службу еще в корпусе, в обыкновенных
сапогах.
Ехал он малолюдной степью, Иртышско-Ишимской низмен¬
ностью, как окрестили ее русские географы, Жолдыозек, как
называли ее казахи.
На всем двухсотверстовом пути — только три казачьих ста¬
ницы и несколько пикетов. Казахские аулы, населявшие эти
места, уже откочевывали в сторону Баяна, к речкам Оленты
и Шидерты на джайляу. Брошенные зимовья не встречали
путников даже собачьим лаем.
Через день они были уже в Петропавловске. Нам уже при¬
ходилось упоминать, что казахи этот город, заложенный в
1745 году, именовали Кзылжаром, потому что издалека в сте¬
пи видны были красноватые овраги, размытые Есилем-Ишимом.
Рассказывали, что городу, построенному преимущественно
на взгорье, предшествовало возникновение станицы в низине.
Когда Чокан с отцом ехал из Кусмуруна в Омск, домов на гор¬
ке было очень немного.
Ямщицкий двор был расположен на окраине городка. Ям¬
щик прочитал подорожную и обещал на утро их отправить.
Чокан спросил верховую лошадь.
Только теперь, объезжая город верхом, увидел, как разрос¬
ся он за это десятилетие. Мусульманское кладбище тогда на¬
ходилось на отшибе в березовом перелеске, а теперь его со
всех сторон окружили дома.
Чокан возвращался на ямщицкий двор, объехав чуть ли не
весь городок, пока никак не сравнимый с Омском. И вдруг, по52
винуясь неясно вспыхнувшему чувству, остановил коня. Дом,
как дом. Только чуть наряднее соседних. А, вот и лавка, к
счастью, уже закрытая. А то бы, наверное, он вошел в нее и мог
столкнуться лицом к лицу с Малтабаром. Проклятый купец, он
и в детстве ему не нравился. Грубый, масляный, угодливый.
С каким наслаждением сейчас, сию минуту, он поджег бы его
дом. И тут же горько усмехнулся. Сам бы себя и наказал. По¬
дожди, Малтабар, я еще сочтусь с тобой. И ничего ты не сде¬
лаешь с Айжан. Ни-че-го!
Хлестнув коня, он поскакал прочь от гиблого этого места.
И очень скоро уже отдыхал в доме ямщика.
На рассвете они снова были в пути.
Надеждинская — Данежин, Новониколаевка — Кегерин и
вот уже пикет Мусин верстах в ста от Петропавловска.
Здесь, на поросшем лесом высоком берегу Ишима сравни¬
тельно недавно находилась зимовка Мусы, сына Зильгары. Чин¬
гиз враждовал с его родом, и когда стал султаном Кокчетавского дуана, нашел какую-то причину, чтобы переселить и
Мусу и всех четырнадцать егш братьев на землю Алаколь-Салпына. Тогда-то и был здесь построен пикет, который стали на¬
зывать Мусин.
Чокан слышал об этОхМ кое-что в детстве, но только теперь
начинал понимать, как часто самоуправствовал отец.
У пикета Мусина ямщицкая дорога раздваивалась — по од
ной до Сырымбета около ста верст, другая была раза в полто¬
ра длиннее. Но ямщики предпочитали именно долгую дорогу,
потому что на ней, часах в трех езды от Мусина, был пикет
Жаман Жалгызтау.
Чокан решил поступить так, как обычно поступали ямщики.
Дорога пошла на юг. Перелески-колки внезапно кончились,
и во всю ширь открылся степной простор.
Проехали сравнительно немного, как на горизонте показа¬
лись невысокие горы: двугорбая вершина Сырымбета и одино¬
кая вершина Жалгызтау. Солнце начинало припекать. За¬
струилось голубоватыми туманными волнами марево, прини¬
мающее порой причудливые формы. То казалось, что плывут
корабли, а потом вдруг возникали очертания сказочного горо¬
да. Исчезают корабли и город, появляется гора Сырымбет.
Марево словно приподнимало горы. Видел ли их прежде
Чокан? Ему казалось, что нет. И почему Сырымбет стал таким
высоким и близким? Ведь вот он — рукой подать. Чокан ска¬
зал об этом ямщику, но тот рассмеялся.
— Это марево его поднимает. А ехать прямо — дороги нет.
Лес там растет. Непроходимый лес.
53
Чокан подумал, что торопиться не следует.
Они ехали по направлению к Жаман Жалгызтау. Сырымбет снова удалялся от них.
Жаман Жалгыз
Жалгызтау — Одинокая гора. Так ее назвали потому, что
она возвышается вдалеке от Кокшетау. Она словно затеряна в
степи. У подножья Жалгызтау есть небольшое озеро. Люди не
пьют его горьковато-соленую воду, считают плохой — жаман.
Плохое озеро, Жаман Жалгыз. Но скот пьет ее, как мы кумыс.
И набирает силу на целебном водопое. А люди предпочитают
родники — их множество вокруг горы, с водой чистой, прозрач¬
ной, вкусной, словно мед.
Жалгызтау похожа на юрту. Каменные склоны горы за¬
росли березами, осинами, сосной. Издали густой лес кажется
зеленой курчавой папахой.
У склонов Жалгызтау жили когда-то старейшины рода Ка¬
раул — Колдей и Копіей. Между горой и горьким озером на¬
ходилась зимовка, которую иноі^а называли калмыцким ау¬
лом. Говорят, Дербисалы был наполовину калмыком. Один из
его трех сыновей, Сандыбай, человек бедный и работящий, ед¬
ва ли не первым в роду взял в руки кузнечные меха. Ремесло
кузнеца так полюбилось Сандыбаю, что он не расставался с
ним круглый год и не выезжал на джайляу. Вечно он был пе¬
репачкан сажей, и старшая сноха дала ему прозвище Карамурун — Черноносый. А вслед за снохой его стали называть так
іі родственники, и все жители окрестных аулов.
Сын Сандыбая Ибрай впоследствии стал известным акы¬
ном и музыкантом, автором песни «Гакку»... Кто теперь в Ка¬
захстане не знает ее мелодии и слов? Ибрай продолжал жить
в зимовке отца. В народной памяти сохранились и стихи Ибрая, где он воздает должное отцу и отрекается от его про¬
фессии.
Сандыбай Карамурун — он мой отец.
Был прославлен как искуснейший кузнец.
Я отца, как благородный сын, люблю,
Только молодость я не отдам углю.
Свою кузницу, побаиваясь лесного пожара, Карамурун рас¬
положил в сторонке от зимовки, у самого родника. С ним вмес¬
те жили два татарина, пожилой и молодой,— они несли на
пикете ямщицкую службу, держали четырех лошадей и та¬
рантас.
54
В этот день у Карамуруна гостил его брат Абле, приехав¬
ший из далекого джайляу.
Ямщик из пикета Мусин привез Чокана прямо к зимовке
кузнеца. Солнце только-только закатилось, и было по-летнему
совсем светло.
Чокай спрыгнул с повозки, подошел к дому и по-мусульман¬
ски поприветствовал хозяев.
— Садись к чаю, джигит,— пригласил его Карамурун.
Чокан отказался. Стал расспрашивать, как сразу же уехать
в Сырымбет.
Братья, уже начинавшие догадываться, что это сын Чинги¬
за, объяснили ему, что ямщики еще с утра увезли одного пут¬
ника в Саумалколь и вернутся, наверное, только завтра, а вер¬
хом, на этих двух лошадях, что пасутся на поляне, далеко не
уедешь.
Карамурун еще раз пригласил Чокана к дастархану:
— Мы захода солнца ждали. Ведь сейчас — ураза. Отпро¬
буй нашей пищи.
Чокан сложил руки и вежливо поклонился. И сказал уже
по-русски, обращаясь к Токбету.
— Пройдемся немного, пока еще светло.
Они зашагали к лесу.
—
рун и
—
он?
—
*—
—
Одно название, казах,— недовольно пробурчал Караму¬
пожал плечами,— а может, я зря его ругаю.
Пожалуй, зря,— откликнулся Абле.— Ты догадался, кто
Не совсем.
Так ведь он сын Чингиза!
Чокан, говоришь?
— Именно Чокан. Ты, Карамурун, сидишь в своей кузнице
и ничего не знаешь. Я-то видел его еще мальчишкой. И глаза
его прежними остались, и брови. Я и не предполагал, что он
вырастет таким стройным. Ишь, как вытянулся!
— Да-а,— протянул кузнец.— Но Чокан, сын Чингиза, до¬
стоин большего уважения. Это не его путь. Почему же, скажи,
так просто, так незаметно он возвращается в родные края? Да
еще на ямщицких лошадях? Как будто для него нельзя было
отобрать из табуна лучших аргамаков?
— Знаю, почему!— Абле в задумчивости прикусил палец
и произнес после некоторой паузы еще решительнее.— Все знаю
теперь! Значит, это правда.
И стукнул кулаком по своим коленям.
— Ты словно сам с собой разговариваешь.
55
Объясни мне
толком,— спрашивал брата Карамурун, впрочем тоже уже о
многом догадавшийся.
— Ты разве ничего не слышал? Разве в твоей кузнице не
бывают люди?
— Думаешь, Чокан едет к дочери Акпана? Так, Абле?
— Уверен в этом! Другой причины не надо искать. Его
путь все нам сказал.
— Значит, девушка в Сырымбете. Откуда он мог узнать об
этом в Омске?
— Я знаю, он и подавно должен знать. Ушей вдвое больше,
чем языков, но уши слушают, а языки — работают.
— Чокан у нас на зимовке! Вот это да! Умный, говорят,
джигит. А мы его встретили, как простого путника.
Карамурун от огорчения забыл и про чай.
Взволнованная беседа братьев продолжалась бы и дальше,
но тут возвратились Чокан и Токбет.
— Жалко, что татары не вернулись из Саумалколя... Мусинского ямщика я просил нас довезти, не соглашается. Зна¬
чит, надо покориться судьбе,— сказал Чокан.
— Не огорчайтесь, мырза, побудете у нас.
И братья стали хлопотать об ужине и ночлеге, вполголоса,
чтобы не слышал Чокан, рассуждая о том, как это лучше все¬
го сделать. В зимовке Карамуруна пахло необработанными
шкурами, вились надоедливые мухи. Братья решили постелить
дастархан около родника, у кузницы. Там свежая трава, не ис¬
топтанная скотом, а древесный уголек приятно пахнет.
— Мырза,— подошел Абле к Чокану,— на чистом воздухе
под березами покушаем. Согласны.
— Рахмет, агай, спасибо!— ответил Чокан, мысленно ра¬
дуясь тому, что можно не заходить в неопрятную землянку.
Он прошел к роднику и прилег прямо на траву, не дожи¬
даясь, пока найдут кошму. Да разве мягкий типчак с упруги¬
ми спутанными стеблями не лучше всякого одеяла? Трава у
Иртышских берегов тоже хороша, только она чаще бывает
влажной, а здесь сухо, тепло.
Потянуло легким дымком. Он оглянулся и увидел, что Ка¬
рамурун разжег костерик с той стороны, откуда временами
дул небольшой ветер. Чтобы отгонять комаров, сообразил Чо¬
кан, и проникся благодарностью к симпатичному кузнецу.
Еще продолжались белесые сумерки, а с юго-востока рас¬
сеянным сияньем оповестила о себе восходящая луна. Когда
она медленно всплыла, полная и яркая, касаясь своим краем
горизонта, то ее можно было сравнить с колесом сказочной ог¬
ненной арбы.
56
Подымаясь выше и выше она становилась из темно-алой с
густо-синей кромкой сначала золотистой, а потом совсем свет¬
лой и заливала белым молочным светом небо, степь, лес, горы.
В такой час рождалась аульная песня.
Пели:
Ночь на день похожа, мягкий лунный свет
У джигита много верных есть примет.
Пели:
Ночь на день похожа, свет луна струит,
В темных косах милой серебро звенит.
Пели:
Заблудилась тучка между гор в степи,
Пусть заснут в ауле. Милый, потерпи!
Может быть, в песне, сохранившейся в памяти, были имен¬
но эти слова, а, может быть, и другие, но — все равно!— он
чувствовал, как песня переполняет его душу.
В ярком свете луны бледнели звезды, но и они, казалось,
посылали свои лучи на землю. Все можно было разглядеть
вокруг, от ближнего кустика до степных просторов.
Степь, степь!.. Вольная равнина с едва приметными впади¬
нами яров. А к северу — лес. Склоны Жалгызтау. На запад —
тоже степной простор.
Под вечер Жалгызтау не выглядела высокой, но теперь, в
лунном свете, гора как бы выросла, вытянулась, и ее вершина
сливалась с черным небом.
То ли так бывает всегда, то ли это случилось, как по вол¬
шебству, сегодня, но вдруг в неурочный этот час лес ожил.
Где-то заворчал сыч, с утеса в ответ ему заклекотал беркут.
Смолкли они — взлетела и оборвалась соловьиная трель. За¬
стрекотали сороки — должно быть, почуяли запах свежего
мяса. Ожил лес,— зашумело и озеро. Жалобно вздохнул, за¬
плакал аупильдек — болотная птица. Растревожились, как на
восходе, утки и чирки. Чокану даже послышался трубный го¬
лос лебедя.
Его пленила ночь — и своим звездным небом, и молочным
светом луны, и степной беспредельностью, и угрюмым величи¬
ем горы. Много у нас поэтов, думал Чокан, но если бы родил¬
ся такой, кто смог бы в одном стихотворении показать эту
слитную и гармоничную красоту!
И чудаковатый старый кузнец естественно и просто вписы¬
вался в милый сердцу заповедный уголок родной природы. Как
он был непохож на хитрых и важных баев, у которых даже
57
свойственное казахам гостеприимство имело подчас расчетли¬
вую основу.
...Карамурун между тем продолжал хлопотать об ужине.
Жил кузнец бедновато, чая у него не было, как не было и ни¬
каких других напитков, кроме козьего молока. Чаем они назы¬
вали заварку шалфея, которую пили с твердым сыром-куртом
и сладким сыром помягче, иримшиком.
— Спроси у молодого мырзы,— шепнул Карамурун брату,—
будет ли он пить шалфей, как мы пьем. И о курте с иримшиком
спроси.
С трудом преодолевая стыд, Абле все это передал Чокану.
— Вот и прекрасно,— ободрил Чокан старшего брата куз¬
неца,— курт и иримшик я люблю с детства. И, признаться, со¬
скучился по ним. А вот чая из шалфея не пробовал. Только
слышал о нем. Отчего же не попить?
...Так много и с таким аппетитом он давно не ел. Сонли¬
вость как рукой сняло. Вслушиваясь в лесные и озерные шумы,
он продолжал любоваться поднявшейся луною. Ветер усилил¬
ся, а с ним и степные запахи. Дым костра становился гуще и
начинал надоедать. Он попросил потушить костер. Пожалуй,
я устал, подумал он про себя. Капризничаю, досаждаю кузне¬
цу. Чем он виноват, что надежной крыши и чистой постели, на
которой так хорошо было бы понежиться, у него нет. Брр! Хо¬
лодновато. Кажется, рассвет приближается. Выпадет роса, и
тогда нельзя будет валяться на траве. Что же придумать? Мо¬
жет быть, спуститься к озеру, побродить вокруг него? Или
пройтись по склону горы? Разбужу Токбета. Нет, не надо. Он
богатырски похрапывает в землянке.
-— Что, мырза, не пройдете ли в дом?
Около него стоял кузнец. Не ложится спать, беспокоится,
бедняга.
Когда Чокан сказал Карамуруну о своем намерении посмо¬
треть озеро, подняться на гору, тот замешкался с ответом:
— Все это правильно, у нас есть, чем полюбоваться... Но
идти пешком — далековато. Птиц слышно, как будто озеро ря¬
дом. А до него шагать и шагать. По горной тропинке тоже не
каждый сможет идти.
— Вы же, агай, говорили, что всходили не один раз на
вершину Жалгыза.
— Что о нас говорить? Мы здесь родились, нам каждый ка¬
мень знаком. Я ведь не только кузнец, но и охотник. Все по¬
вадки зверей знаю, словно сам стал зверем...
Чокан подумал, что кузнец совсем не похож на зверя. Ско¬
рее он напоминал батыра крепким подобранным телом с ли58
тыми твердыми мышцами, гибко перекатывающимися при
каждом движении. Выше среднего роста, хорошо сложенный,
он производил впечатление очень сильного человека, да так
оно и было на самом деле. Чокан еще с вечера присмотрелся
к его лицу: угольная и железная пыль въелась в кожу, впитав¬
шую в себя и солнце и ветер. Потому он и выглядел смуглее
других. Кузнец был бы, пожалуй, страшноват, если бы не про¬
ницательные глаза,— добрые и спокойные.
Хорошо бы посмотреть его на охоте, когда он выходит на
зверя со своим самодельным ружьем. Чокан успел узнать, что
кузнец сам с великим искусством просверливает стволы. Его
ружье — мултук, был с фитилем и маленькими сошками из
рогов антилопы. Кузнец с гордостью мастера сказал, что он
получал заказы от лучших стрелков-мергенов. Мой мултук —
для метких охотников. Впрочем, слова Карамуруна, что он по¬
падает в любую цель, Чокан посчитал бахвальством. Да и
ружье, если признаться, ему не так уж понравилось. Но и с этим
ружьем он представил охотника, ловко и бесшумно карабкаю¬
щегося по скалам, чтобы подкрасться к могучему архару, лег¬
кому кара-куйрюку, чуткому оленю. Чокан видел в землянке
и рога архара, и оленьи шкуры. Вот бы поохотиться вместе с
кузнецом! А, может быть, удастся уговорить?
— Агай, не пошли бы вы вместе со мной, в горы?
— А куда вы хотите, мырза?
— К озеру, например, или туда, к вершине.
— Ну что ж, с удовольствием, мырза.
— И поохотимся?
— А почему бы и не поохотиться?
— И на архара можно?
— Можно и на архара. Только они живут у самой вершины.
— Я и на вершину готов.
Кузнец испытующе посмотрел на Чокана, помолчал.
— На вершину, мырза, не так легко взойти. Привычка
нужна лазать по скалам. Вы говорите, отдыхать будем? Так
это нам и дня не хватит. Садитесь со своим джигитом на ло¬
шадей. Вы их видели — ямщицкие, выносливые, и горные троп¬
ки знают. Только вот седло у меня одно.
— А вы, агай? Ведь у вас только две лошади...
— А я пешочком, пешочком. И от лошадей не отстану. Я же
вам говорил, что я как зверь... Ну, что ж, давайте собираться.
Заглянули в землянку. Кузнец зажег светильник. Рядом с
ружьем, неуклюжим и довольно тяжелым, Чокан приметил
большую черную домбру. У нее был длинный гриф с железными
заплатками на трещинах и дека крупнее обычной. Чокан не
59
умел играть на доморе, но дотронулся до ее струи — они
откликнулись дробно и звонко. Спросил:
— Это вы, агай, на ней играете?
Карамурун кивнул головой.
— И поете?
— Помаленьку пою, мырза.
— Как бы я хотел вас послушать!
— Разве сейчас время, мырза? Но .я исполню вашу прось¬
бу, не сомневайтесь.
Чокан попросил Карамуруна взять домбру с собой в гор'' .
И хотя это был дополнительный груз, кузнец согласился.
Привели лошадей и принесли единственное седло. Чокану
не пришлось по вкусу седло.
— Я лучше без него поеду, агай.
— Смотрите, мырза, без седла будет трудно. Лошади, са¬
ми видите, поджарые, спины острые. Да и тропы крутые.
— Ладно,— махнул рукой Чокан,— обойдется. Так куда
мы трогаемся?
— Вы, кажется, хотели архаров, козлов посмотреть. Зна¬
чит, надо пробираться к скалам. И не со стороны ветра, а с
подветренной. Чтоб не спугнуть. На дороге высокий утес. Его
обойти придется.
— Я пойду вперед, а вы поезжайте потихоньку за мной.
Кузнец вышагивал легко, ему не мешал груз — и мешочек,
в котором хранились кремень, огниво, запасной фитиль, и ме¬
шочек с тяжелыми пулями, отлитыми из улутауского свинца,
и само тяжелое ружье, про которое Карамурун сказал: мой
мултук и палка при ходьбе, и пища, если захотел есть. Туго пе¬
репоясанный, отягощенный охотничьими припасами, он дейст¬
вительно опирался наружье, как на посох, когда на пути
встречался ров или камень.
Токбет одной рукой придерживал поводья, второй крепко
охватил домбру, которую ему поручил Чокан.
Лошади послушно шли за кузнецом, прокладывавшим
маршрут не по прямой, а зигзагами. Подъем становился круче
и труднее. Лес, не знавший с далеких времен ни топора, ни ог¬
ня, встречал их тугими зарослями, возникшими после бурь, ов¬
рагами, валунами.
В чащобе этой Карамурун чувствовал себя, как рыба в во¬
де, но беспокоился за гостей и поминутно оглядывался. Уве¬
ренно поднимались в гору и лошади.
Хуже всех приходилось Токбету. Он боялся выронить домб¬
ру и ему трудно было отстранять сучья, то и дело хлеставшие
по лицу. Он тихо поругивался.
60
Не раз вспоминал Чокан предупреждение кузнеца. Проеха¬
ли немного, а отсутствие седла больно давало о себе знать. Ну
н острая спина у этой лошади!
Продвигались молча, чтобы не вспугнуть зверя. Только по¬
сле очень трудного перехода Карамурун задерживался и ти¬
хонько спрашивал:
— Ну как? Не устали? Ничего не случилось?
— Все хорошо,— отвечал Чокан. Не жаловался и Токбет.
— Вы сами, агай, как?
— Я здесь дома. Говорил же я вам, мырза, что сам, как
зверь.
И в самом деле, он ни разу не оступился, не споткнулся,
шел ровно, легко, как по накатанной дороге.
А всадники начинали сдавать, хотя и стыдились в этом
признаться. Луна уже скатилась на запад, отчетливо осветив
скальные выступы, возникшие перед путниками.
— Здесь и отдохнем,— предложил Карамурун.— Посмо¬
трите: взошла Шолпан. Значит, скоро рассвет. Удачно мы за¬
брались сюда. Ветер дует так, что звери нас не учуют. А теперь
наберемся сил перед новым подъемом.
— Согласен. Я и сам хотел это предложить.— Чокан не
без труда спешился и сразу прилег на живот. Напророчил
кузнец.
Примеру Чокана последовал и Токбет. Ему тоже пришлось
не сладко. Но друг другу они ничего не сказали, как не сказа¬
ли и Карамуруну, который, конечно же, догадывался, к чему
привело путешествие без седла.
— Не обижайтесь на меня, но давайте оставим здесь ло¬
шадей. Дальше такие камни, что легче идти пешком.
— Привязать надо лошадей или стреножить?—спросил
Чокан.
— А зачем? Они будут здесь дожидаться нас.
— И не спустятся к зимовке?
— Что вы, мырза! И шагу домой не сделают. Вот этот ко¬
выль-коде видите?— И Карамурун зажал в руке пучок травы,
выросший на каменистой почве.— Знаете, что это за трава?
Чокан дотронулся до травы и не очень уверенно ответил:
— Да, коде. Вы же сами ее так назвали.
— Назвать я назвал, но не полностью. Есть разный ко¬
выль. Например, есть каменный ковыль, а есть старик-ковыль,
шал-коде. Взгляни, разве не похож этот пучок на спутанную
бороду старца?
Чокан присмотрелся. В свете луны, Шолпан и начинающе61
гося рассвета трава действительно напомнила стариковскую
бородку.
— Думаете, я зря об этом повел речь,— продолжал Карамурун.— Человек отличает одну траву от другой, а животные
еще лучше. И дикие, и домашние. И архары, и лошади. Ко¬
нечно, лошади редко сюда заходят. Но уж если они попробуют
один раз горной травы, то запомнят ее вкус. Наши-то, должно
быть, ее знают. Вот увидишь, мой мырза, вернемся мы сюда к
подножью скал, а они будут пастись, как привязанные.
— Здорово!— покачал головой Чокан, все еще не веря Карамуруну.— Апырай!
— Убедишься сам! А нам уже пора. Погодите, я коней раз¬
нуздаю.
Вскоре раздался аппетитный хруст. Чокан присмотрелся.
Карамурун оказался прав — кони действительно с жадностью
ели шал-коде.
— Пошли, джигиты?
Чокан и Токбет поднялись. Но на лихих джигитов они, увы,
походили мало. Ноги не то, чтобы совсем не подчинялись им,
но легким и твердым их шаг никак нельзя было назвать.
...Вот и пик Катнас—Передающий вести. Может быть, ко¬
гда-то в дни джунгарских войн здесь разжигали костер, чтобы
предупредить аулы о приближающемся враге. На гладкой бо¬
ковой грани пика художник далеких времен начертал броски¬
ми стремительными линиями изображение кулана в беге. Нын¬
че куланы, дикие предки лошади и осла, почти перевелись в
степях. Вокруг темнели щели и небольшие пещеры, которые
Карамурун не раз использовал, как охотничий скрадок.
— Только бы ветер не переменился,— с надеждой прогово¬
рил он, приглашая джигитов отдохнуть на камнях Катнаса.
Луна еще светила, но заметно побледнела в занимающемся
рассвете. Пестрая тучка набежала на гору, обволокла путни¬
ков едва ощутимой изморосью и также быстро рассеялась.
— Только бы ветер не переменился,— еще раз повторил
Карамурун,— а то звери учуют наш запах и близко не по¬
дойдут.
Тянулись минуты ожиданья. Чокан вспомнил о домбре, ко¬
торую самоотверженно донес до Катнаса Токбет. Может быть,
Карамурун сыграет и споет.
— Тише, тише,— зашептал Карамурун.— Звери очень чут¬
кие. Погодите, если будем с добычей,— тогда и песня не поме¬
шает. Вот зальем тороку кровью.
— У вас и торока есть с собой,— спросил Чокан, хотя по¬
нимал, что Карамурун говорит в образном смысле.
62
— Да нет... Просто это присловье охотников.
Чокану, не привыкшему терпеливо выжидать зверя, захоте¬
лось немного побродить, осмотреться. Он сказал об этом Карамуруну.
— Как нравится, так и делайте. Но ходите без шума, осто¬
рожно.
Чокан поднялся на сравнительно гладкий выступ скалы и
взглянул вниз — у него закружилась голова. Как высоко они
забрались, каким крутым был обрыв! Восточный край куполо¬
видной вершины Жалгыза был как бы. отвесно срезан ножом.
Западная сторона выглядела пологой. Густо поросшая лесом,
она широко и медленно вливалась в долину.
Зверей Карамурун ожидал несколько ниже Катнаса возле
скал, примыкающих к лесу.
— Если будет удача, то вожак появится вон там,— и он
указал на скалу, напоминающую стог.— Он выйдет из ущелья,
где они отдыхают.
Шолпан поднялась выше, но ярче не стала. Слегка заалел
край неба.
— Теперь они не задержатся, давайте спрячемся. А вете¬
рок на нас дует, на нас...
И Карамурун приготовился к встрече. Он видел только ска¬
лу, на которой мог с минуты на минуту оказаться сторож-во¬
жак. Он поставил сошки своего фитильного мултука на камни,
опустился на одно колено и, крепко чувствуя плечом приклад,
направил мушку чуть выше каменного стота.
— Не рано ли, агай?
— Тише, тише, мой мырза,— проворчал Карамурун,— знерь
не скажет: «Вот он — я. Стреляй в меня». Надо его опере¬
дить!..
Карамурун словно застыл. Чокан не слышал и его дыхания.
Страсть охотника передалась и им. Секунды казались минута¬
ми, минуты — часами. Терпение было на исходе. Почему так
медленно светает? Но на самом деле было уже светло.
И тут, выходя навстречу вот-вот готовому засиять первыми
лучами солнцу, на скале бесшумно возник настороженный
зверь. Чокан сразу догадался — архар. И разглядел крупные,
круто завитые рога.
Архар прошелся по каменному стогу, приподняв кверху уз¬
кую морду, как бы внюхиваясь. И замер. Стройный, с подтяну¬
тым как у скаковой лошади, животом. Был он, должно быть,
с теленка-двухлетку. Бурой, темной масти сверху и светлой, се¬
роватой с живота.
63
Он исправно нес свою сторожевую службу, защищая всех
тех, кто слабее его. И во время лежки и во время пастьбы он
чутко охраняет спокойствие стада. Вдруг архар приготовился
к прыжку.
Но тут ухнул в тишине выстрел. И архар уже падал со ска¬
лы. Падал в камни, белея своим животом. И камни его засло¬
нили. Скорее всего, он был сражен насмерть. Стадо как сду¬
нуло.
— Попал!—только и произнес Карамурун.
Поднялся и побежал к архару. Вскоре он скрылся за кам¬
нями, а минуты две спустя уже шагал обратно с огромной ту¬
шей за плечами.
— Оказывается, пуля попала в сердце. Я по струйке крови
вижу.
Карамурун вытащил нож и с удивительной ловкостью стал
разделывать архара. Разделывал и что-то бормотал про себя.
Потом поднял тушу, как бы приглашая спускаться домой.
— А песня?— спросил Чокан.
Кузнец рассмеялся:
— Звери еще подумают, что это кулан кричит в горах.
— Не мы боимся зверей, а звери боятся нас,— пошутил
Чокан,— но раз вы обещали, агай...
Больше его упрашивать не надо было.
Пальцы Карамуруна мгновенно преобразились. Они были
короткие, толстые. Кожа на них и на ладонях продубилась,
затвердела. Еще бы! Руки кузнеца привыкли к молоту и огню,
к жаркой и грубой работе. А сейчас они неожиданно приобре¬
ли мягкость и гибкость. Они бежали по струнам с непринуж¬
денной быстротой иноходца.
— Что же вы не поддерживаете игру песней?—сказал
Чокан.
Песня возникла не сразу. Карамурун медлил и медлил, по¬
том начал совсем тихо. Голос постепенно набирал силу, как
будто взбирался в гору и, наконец, окреп и могучей птицей
поднялся ввысь.
Красота и сила соединились в нем.
Кузнец из глухой зимовки удивительно сочетал умелые ру¬
ки мастера, которому были подвластны и дерево и металл, с
талантом артиста, музыканта. Он знал названия и запахи
трав, любил песню, любил свой простор и свой народ.
Не у него ли надо учиться понимать людей и природу,—
думал Чокан.
...Охотники вернулись к лошадям чистым и солнечным
утром. Серые недавно скалы и вершина окрасились в светлые
64
желтые тона, как будто их окунули в жидкое золото. Все Во¬
круг искрилось, все сверкало.
Лошади продолжали пастись, жадно похрустывая горной
травой шал-коде.
— Я готов дотащить тебя до зимовки, мой мырза,— пред¬
ложил Карамурун, словно не ведающий усталости,— верхом
тебе нельзя. Измучаешься.
Чокан решительно не согласился. «Что значит эта малень¬
кая боль по сравнению с моими большими страданиями,— рас¬
суждал он.— Надо воспитывать в себе мужество».
Мыслями он опять возвратился в кадетский корпус, в го¬
ды ученья. Николай Федорович Костылецкий, преподаватель
русской словесности и замечательный ориенталист, знаток во¬
сточной поэзии, был не только его учителем, но и старшим дру¬
гом. Он рассказывал ему о древних арабских поэтах. Со слов
Николая Федоровича он запомнил четверостишие из рубайата
Абу-Гале аль-Магарри:
Меня пронзает светлый луч,
Любовь рождает светлый луч.
Луч исчезает. Что со мной?
Я был в огне, я стал золой.
Спускаясь крутой тропинкой, еле преодолевая валуны, пу¬
таясь в чащобе, Чокан повторял арабские строки. Может быть,
и меня пронзает такой луч? Может быть, и я в огне, а могу
стать золою?
Странно, что Николай Федорович, сибирский казак, позна¬
комил его и с родным эпосом «Козы Корпеш и Баян-сулу». Ми¬
лый чудак Костылецкий! А почему он так любит казахские
песни?
Ты со мной всегда наяву,
А засну — придешь и во сне...
Хорошо бы сейчас отдохнуть, поспать... И пусть мне во сне
приснится Айжан... Наверное, я влюблен в нее с детских лет.
Как в арабской поэзии, как в нашем эпосе.
Весело нам было играть в Кусмуруне с Жайнаком. Как
часто мы забегали тогда в дом Акпана, в этот бедный, но
скромный и чистый дом, где, как маленький жемчуг в колечке,
сияла малышка Айжан. Я же наказывал матери, уезжая в
Омск, беречь девочку, заботиться о ней, как о моей сестре. Зна¬
чит, не сберегла? И вокруг нее уже плетет свои паучьи сети
этот Малтабар.
Я повзрослел. Мне уже скоро двадцать. Но и Айжан стала
красивой девушкой.
3 С. Муканов
65
А засну — придешь и во сне!..
Вот уж никогда не думал, что таким тяжелым будет путь
на охоту. Но я нисколько не жалею об этом. Разве Суворов не
говорил о том, что солдат должен побеждать трудности. Зато
я повидал Жаман Жалгызтау, архара на рассвете, подружил¬
ся с Карамуруном. Охотник, музыкант, кузнец. По возрасту
он мне в отцы годится, а я висну на его спине. Стыдно, больше
так не будет...
...На зимовку они спустились только к полудню. Ямщики
вернулись. И тарантас, и лошади были в порядке. Напоследок
Карамурун снова принялся уговаривать:
— Ты ведь устал, мой мырза. Отдохни денек. Подожди,
пока придешь в себя. Еще раз схожу на охоту, еще раз по¬
играю тебе на домбре.
Но Чокана уговорить было уже нельзя. Он рвался в отчий
дом, в Сырымбет. Его неодолимо влекла к себе Айжан.
В Сырымбете
Две дороги шли в Сырымбет из Жалгызтау. Первая, изви¬
листая лесная тропинка, всего верст в тридцать. Вторая, хо¬
рошо накатанная дорога, вдвое длиннее тропы, огибала лес с
севера; на тарантасе проехать можно было только по ней.
Чокан, понятно, отказался от верховой езды и сел в та¬
рантас.
Пока он приближается к Сырымбету, нам необходимо рас¬
сказать о брате Карамуруна Абле, с которым мы только бегло
познакомили читателя. Кто же он? И зачем он покидал джайляу, чтобы побывать на зимовке?
Абле с детства не отличался здоровьем, роста был невысо¬
кого, казался худеньким, даже хрупким, непригодным к чер¬
ной работе. Но так как он схватывал все на лету и быстро
запоминал, то отец поднатужился и отдал его на ученье хазрету Кожахмету, построившему на берегу Есиля свою мечеть и
медресе. Закончив эту медресе, Абле продолжал ученье в мед¬
ресе Мухамеджана в Петропавловске и вышел оттуда хатымкарданом, образованным муллой.
В эту пору Чингиз стал старшим султаном Кокчетавского
дуана. Секретарем дуана еще со времен Айганым был Мухамедкали, сын Мынбая из враждебного Чингизу рода Балта
Корей. Султан считал его шпионом и вскоре избавился от него.
Так Абле оказался на месте секретаря. Он не стремился к
власти, поэтому не искал себе сторонников и хотел только од¬
ного: стать верным человеком султана — не больше.
66
Чингиз рассказал ему обо всем, что связано было в эти ме¬
сяцы с Айжан. Тем более, в аулах уже шли самые разные раз¬
говоры. Он же и послал Абле проверить, действительно ли
Чокан поехал в Сырымбет. Но Абле в Сырымбет ехать не стои¬
ло — повода побывать там у него не было. Его бы сразу в чемнибудь заподозрили. А вот в Жалгызтау прошлой весной умер
его любимый сын, и Абле почти каждый месяц приезжал в род¬
ное зимовье — побывать на кладбище и почитать на могиле
молитву.
Абле очень скромно держался с Чоканом, не надоедал ему
лишними расспросами и даже не вмешивался в его беседы с
братом. Он только внимательно прислушивался к разговорам
в надежде выведать что-нибудь интересное для Чингиза.
Что касается Чокана, то он равнодушно отнесся к Абле,
особенно после того, как узнал о его звании муллы. Говорить
на религиозные темы ему не хотелось. Брат муллы, кузнец и
охотник, куда больше привлекал Чокана.
Перед отъездом на охоту Абле попросил Карамуруна уз¬
нать— зачем едет Чокан в Сырымбет. Чингиз высказывал опа¬
сение, что сын может помешать выдать Айжан замуж за Малтабара. Кто знает, вдруг молодой хан проговорится, сболтнет
что-нибудь существенное.
Чокан ответил Карамуруну кратко:
— На могилу бабушки.— И не стал продолжать.
Когда Чокан уехал в Сырымбет, Абле, недовольный скуд¬
ностью сведений, пробурчал:
— Выдумал он все это. Он и молитвы-то прочитать не
умеет. Ислам не любит. Это уж мне известно точно.
— Тогда зачем же он едет туда, если родители откочевали
к горам Акана, и в ауле мало кто остался?
— А едет он, я уже говорил тебе об этом, встретиться с
дочкой Акпана.
— Да разве она ему пара?
— Ханские потомки падки на лакомое. Он что-то слышал,
должно быть, о ее красоте, а теперь не успокоится, не посмо¬
трев, не попробовав. Ишь, как торопится!
— Апырай!—удивился Карамурун.— Кажется, я тоже чтото слышал об этой девушке, но видеть не приходилось. Она и
в самом деле такая, как говорят?
— Грешно говорить, что она дочка пери. Пери — на небе,
в раю. А вот на земле таких красавиц мало. Красивей дочки
Акпана я не видел. А ведь я побывал во многих городах и
аулах.
— Да!— задумался Карамурун.— Если он ее увидит, непре67
менно увлечется. Джигит горячий! И возраст такой. Играет
кровь.
— Почему ж не увидит? Непременно увидит. Он для этого
и едет в Сырымбет. Ты уверен, что дочь Акпана там?
— Недавно люди проезжали, говорили.
— К чему же это может привести?
— Джигит он горячий,— повторил свои же слова Карамурун. И с огорчением добавил:— Если надо хозяину, слуга не
обидится. Сколько красивых девушек черной кости станови¬
лись добычей торе! Поиграют, полакомятся, а потом переда¬
дут кому-нибудь из простых.
Речь брата не очень понравилась Абле. Она звучала оскор¬
бительно для султана, а мулла был его почтительным секре¬
тарем.
И, оседлав коня, Абле помчался сообщить Чингизу в общемто довольно скудные новости.
...Чокан тем временем подъезжал к Сырымбету.
Как, надеюсь, помнит читатель первой книги, хан Уали
сделал ставкой Сырымбет по просьбе своей токал, младшей
жены Айганым.
Переезд туда нелегко достался хану. Да и жил он в новой
своей ставке очень недолго. Все хлопоты по устройству Сырымбета взяла на себя его вдова, деятельная ханша Айганым.
Несмотря на решение Сибирского комитета, предписания
генерал-губернатора Западной Сибири и даже Указ императо¬
ра о выделении пяти тысяч рублей на строительство дома и
мечети, дело тянулось долгие годы: то задерживались ассигно¬
вания, то сокращалось число военнорабочих из Кокчетавского
приказа, то сама работа производилась из рук вон плохо,—
рассыпались печки, окна оказывались без ставней, то инже¬
нерный офицер поставил мечеть фасадом не в ту сторону,—
и ее пришлось сломать до основания.
Мешали самые разные обстоятельства, в том числе и не¬
предвиденные. Из прилегающего леса в орду повадились за¬
бредать медведи. Нападали на скот и — даже на людей. Мед¬
ведей было так много, что пришлось устраивать не одну воо¬
руженную облаву.
В последние десятилетия Орда приобрела вид аккуратного
оседлого поселка. Казахи Черного аула стали заниматься хле¬
бопашеством — сеяли овес, просо, садили лук. Начали строить
и мельницу.
Многое изменилось вокруг. Порубки несколько отодвинули
лес. Заболотилось кое-где озеро, но по-прежнему в нем в изо¬
билии водилась рыба, а в камышах птица и кабаны.
68
На прибрежных вырубках у самого устья речушки Кылшакты возвели несколько землянок, в которых теперь жили
преимущественно сторожа. Они проводили здесь и лето, когда
Чингиз со своим семейством и слугами выезжал на джайляу.
В это лето Сырымбет обезлюдел.
Рядом с мечетью в небольшом деревянном домике коротал
дни мулла Галиакбар, совсем состарившийся и обрюзгший.
Слышал он плохо, намаз мог читать только сидя, и передви¬
гался с трудом, опираясь на палку.
Многие землянки пустовали. Только три семейства остава¬
лись здесь: Орманбая, объездчика лесных угодий, Токпакбая,
главного сторожа, который постоянно постукивал в колотуш¬
ку, пугая и зверье, и случайных охотников до чужого добра,
а в третьей землянке жил совсем больной Акпан со своей
дочерью.
И овцы и коровы Орды летом выпасались на джайляу.
Только коз не перегоняли в Саумалколь и горы Акана. Козы
были в полном распоряжении сторожей. На лесных полянах
козы чувствовали себя спокойнее, чем на джайляу,— они не
боялись ни оводов, ни комаров. Козьего молока было вдо¬
воль — из него варили курт и иримшик, сбивали масло. Из двух
козлят, принесенных козой, Чингиз разрешал одного забивать.
Значит, и мясом сторожа были обеспечены. Женщины пряли
пряжу из козьего пуха и шерсти, шили шубы из шкур забитых
и павших животных.
Для поездок в лес и пастьбы коз Чингиз оставлял сторо¬
жам ослов, закупленных им как-то у торговцев-узбеков, проез¬
жавших с караваном из Средней Азии. А вот лошадь в Сы*
рымбете была одна единственная — у объездчика Орманбая.
...Чокану прежде всего бросились в глаза землянки с остро¬
конечными верхушками. Потом он увидел козье стадо непода¬
леку от берега озера. Рядом человек, очевидно, пастух. Значит,
это пастушеские землянки.
— Подъезжай ближе к стаду,— велел он кучеру.
Оказывается, это была девушка, бедно одетая, с деревян¬
ным ведерком в руке.
Девушка исподлобья взглянула на приезжих, и когда та¬
рантас поравнялся с нею, неожиданно вздрогнула и метнулась
в сторону землянки. Так в минуту опасности убегает малень¬
кая антилопа.
Почему она так задрожала, почему испугалась? Да, уж не
Айжан ли это? Как блеснули ее глаза! Большие, черные. Гла¬
за Кунсулу, ее матери. И такие же, как у матери, густые тем¬
ные косы. Айжан или не Айжан? Сколько ей может быть лет?
69
Пятнадцать? Или все семнадцать? Худощавое, заостренное к
подбородку лицо. И вспыхнувший румянец. И блестящие чер¬
ные глаза. Нет, такие глаза могли принадлежать только ей.
— Айжан!— воскликнул Чокан.
Девушка услышала, но не остановилась. Быстро добежала
до землянки и юркнула в открытую дверь.
«Айжан непременно поздоровалась бы со мной. Она не
должна меня бояться. А, может быть, она просто не узнала
меня. Я ведь тоже изменился. Что ж, пройду в землянку».
Подъехали к открытой двери. Чокан подал голос. Никто не
вышел, никто не ответил.
— Пойди, посмотри, что там происходит,— попросил Чо¬
кан Токбета.
Токбет спрыгнул с тарантаса, побыл в землянке с минуту и
вернулся.
— Там, ваше благородие, больной лежит. Худой такой, а
глаза тебя как насквозь пронзают. Охает, губы облизывает, но
молчит. А девушка, которая с козами была, повернулась к сте¬
не и лица не показала.
У Чокана сомнения отпали. Конечно, это были Акпан и Ай¬
жан. Айжан! А ведь, если он узнал ее,— значит, и она не могла
ошибиться.
Так оно и было. Из тысячи лиц она бы отличила мальчика
из ханской орды. Но ей и в голову не приходило, что он может
здесь очутиться. Это он! Чуть припухшие веки, брови вразлет,
глаза, которые она всегда помнила. Но зачем он приехал в
опустевший Сырымбет?
Испуганная, недоумевающая Айжан вбежала в землянку.
— Что с тобой, мой месяц, Айым?— приподнял голову Ак¬
пан, но в это время раздался шум подъехавшей повозки, и Ай¬
жан замерла у стены. Когда заходил Токбет, она была убеж¬
дена, что это Чокан.
Может быть, поэтому и не шелохнулась.
Она думала сейчас только о нем. Вспомнила, как тепло от¬
зывалась о Чокане Кокеш, с трудом вспомнила уже далекое
свое детство и доброго мальчика, друга ее брата. Вспомнила,
как едва ли не накануне своего печального отъезда Кокеш го¬
ворила: «Какой хороший джигит! Если бы он стал твоим му¬
жем!» Айжан было стыдно тогда, она покраснела и ничего не
ответила. Но потом часто думала об этих словах и с горечью
понимала, что до Чокана ей так же далеко, как до солнца на
небе... И вот уж совсем недавно Ракия ей сказала, что Чокан
в Омске расспрашивал о ней. Ракие нравилось устраивать
70
свиданья джигитов и девушек, и она в самом деле была готова
свести брата своего с Айжан.
Значит, помнит? А вдруг он ради меня и приехал?
Токбет вышел из землянки.
И скоро вновь раздались шаги. Девушка повернула голову
и, узнав Чокана, в тот же миг услышала его голос:
— Айжан!
Повинуясь безотчетно нахлынувшим чувствам, давая раз¬
рядку своим горестям, она бросилась к нему навстречу, обняла
его, припала к груди, не сдерживая слез.
— Канаш-ага!
Обхватив ее одной рукой, другой он гладил ее черные воло¬
сы— успокойся, милая, успокойся!—И чувствовал теплое те¬
ло, вздрагивавшее от рыданий.
Привлекая Айжан к себе ближе и ближе, Чокан вдруг по¬
нял, как он ждал этой встречи.
Ничего не подозревавший Токбет прошел вслед за Чоканом, смутился и тут же покинул землянку.
Не сразу пришел в себя и Акпан. Вначале он подумал, что
это Малтабар приехал за Айжан и тут же нащупал под по¬
стелью свой заветный булатный топор. Но когда дочь вскрик¬
нула: «Канаш-ага!»—он мгновенно вспомнил, что Канашем
называли родители Чокана, к которому испытывал добрые
чувства хотя бы за то, что он позаботился о судьбе Айжан.
Помнил он и о дружбе Чокана с Жайнаком.
Если что-нибудь и произошло, то только к лучшему, решил
Акпан. Ему захотелось поговорить с молодым торе, высказать
давно накопившиеся слова горечи и благодарности.
— Айым, месяц мой, надо же и мне поздороваться с Кана¬
шем,— вполголоса попросил он дочку,— отпусти джигита.
Только тогда до Айжан дошла суть происходящего. Быстро
разжав руки и зарумянившись, она бросила нежный взгляд на
Чокана, шмыгнула за постель отца в глубь землянки. Что-то
зверушечье, испуганное проступало в ее движениях, в самом
выражении лица, словно она вновь боялась человека, к которо¬
му только что бросилась на грудь.
«Неужто я повел себя как-нибудь не так?»— спрашивал сам
себя Чокан. Казалось, он опять теряет ее... Как ему не хоте¬
лось ее отпускать!
Теперь он напряженно всматривался в человека, сидевшего
почти у его ног на своей постели. Широченная светлая рубаха
не могла скрыть его худобы. Морщинистое серое лицо, глубо¬
ко запавшие слезя.щиеся глаза — все изобличало в нем тяже¬
лобольного.
71
И вдруг Чокан заметил, что одна его рука лежит на руко¬
ятке тускло поблескивающего топора, выглядывающего из-под
охапок сена, служившего матрацем его постели.
Акпан перехватил взгляд Чокана.
— Не бойся, Канат. Разве ты меня не узнал? Сильно я
изменился. Стариком стал, в могилу пора. Да ты не бойся.—
И он задвинул поглубже топор в сено.— Это я — Акпан.
Помнишь?
Еще бы он не помнил Акпана. Но невозможно было в этом
чахоточном согбенном аксакале обнаружить черты того красавца-мужчины, равного которому не находилось в ауле. Что
только делают с человеком время, каторга, болезнь?
— В народе, мой Канаш, про таких, как я, говорят: «Ху¬
деет лошадь — на ней примечают шкуру, чахнет батыр — ви¬
дят его скелет». Плохо мне, сынок. Не знаю, смогу ли тебе от¬
платить за все доброе, что ты сделал для Айжан. Бог тебе
вернет...
Акпан не договорил. Лицо его исказилось, он всхлипнул, но
глаза оставались сухими — не было слез.
К землянке собирались люди. Ну, как не посмотреть, кто
же , это приехал к Акпану в тарантасе? Однако, побаиваясь
вооруженного Токбета, в дверь не заходили. Прислушивались
к разговору, заглядывали в единственное оконце. Перешеп¬
тывались.
— Молодой хан здесь, торе...
— Какой торе?
— Чокан.
— Приснилось тебе, что ли, как он может появиться в Сырымбете?
— Присмотрись получше — Чокан, сын нашего Чингиза.
Закончил ученье в Омбы и приехал.
— А причина какая, что он очутился у нас. Причина?
— Есть и причина,— важно сказал объездчик Орманбай.
У него была лошадь, он считался хозяином леса и старшим в
поселке. Мулла Галиакбар в счет не шел, последние месяцы он
совсем сдал и сторонился людей.
— Есть и причина,— повторил Орманбай и подмигнул мно¬
гозначительно, давая понять, что знает больше других.
Люди зашумели, выражая недовольство. Как же так, знает,
а не говорит.
— Ты нам все расскажи, как оно есть!
Ответить Орманбай не успел. Чокан, услышав возбужден¬
ные голоса, вышел из землянки.
В согласии с обычаем Сырымбета, люди, замолкнув, кла72
нялись молодому ханскому сыну. И каждый, как подобало в
таких случаях, прижимал руки ладонями к животу.
Кланялись старые и молодые, взрослые и малые.
Многие из ханского рода так свыклись с этими знаками
уважения, что молча проходили мимо, не удостаивая чернь
своим вниманием.
Иначе поступил Чокан. Подавив свою взволнованность,
свою душевную боль, он сказал как только мог бодро:
— Всем вам мой большой салем!
Сложил руки на груди и, видя вокруг заулыбавшиеся лица,
добавил:
— Спасибо за то, что так встретили меня! Большое спа¬
сибо!
И тут же сообразил — надо еще что-то сказать собравшим¬
ся. Они же будут задавать вопросы.
— Я приехал в зимовье, которого еще не видел. Должен
прочитать молитву на могиле бабушки моей, Айганым.
Помолчал немного.
— Кто со мной вместе пойдет?
Когда торе задает такой вопрос, простые люди приходят
в смущение. Им кажется неловким выкрикнуть: «Я!». Люди
потупили головы, и в наступившей тишине отчетливо прозву¬
чал молодой голос:
— Я, Канаш!
Чокан, кажется, узнал парня. Он был ровесником Жайнака,
Рыжего верблюда. И бывало, присоединялся к их играм. Не¬
уверенно спросил:
— Сакан, сын Токпакбая?
И, заметив, как радостно заулыбался джигит, шагнул к не¬
му навстречу.
— Ну, давай же поздороваемся, Сака!
Они здоровались на людях, как друзья, как ровесники-курдасы.
И Орманбай, и Токпакбай со своими многочисленными до¬
мочадцами, и старики, и дети, словом, все наблюдали эту сце¬
ну удивленными и умиленными глазами. Много ли надо бедной
черной кости, чтобы с благодарностью подивиться самому
скромному проявлению добрых человеческих чувств!
Зашептались:
— А говорили — жестокий, даже отца не почитает...
— А говорили — крещеным стал.
—• Слышали, молитву собрался прочитать.
И только чей-то недоверчивый голос:
— Что-то не так, что-то не так...
73
Чокан и Сака осматривали друг друга.
— Ах ты, коротышка,— пошучивал Чокан, опустив руки
на плечи ровеснику,— в ширину, оказывается, раздался, а в
длину мало подрос.
— Зато ты вон каким журавлем вымахал,— в тон ему от¬
вечал Сакпан.
— Значит, прочтем молитву и поедем.
— Куда, дорогой Канаш?
— Как куда, в откочевку Орды. Ты же знаешь дорогу?
...Сходили на кладбище, к мазару Айганым, к ее надгробью,
где было написано по-арабски, что здесь покоится вдова хана
Средней киргиз-кайсацкой орды Уали, Айганым, урожденная
Саргалдыкова. Имела девять сыновей, из которых двое умерли
в детстве, а двое в 20-ти летах.
Прочитал молитву Сака. Прочитал бойко — недаром он
учился у Галиакбара.
Чокан думал про себя: «Плохой я мусульманин, плохой
внук». Вполголоса произнес запомнившиеся ему с детства сло¬
ва. Может быть, они и не соответствовали лесной тишине не¬
большого кладбища и предназначались не для того печально¬
го повода.
Но долг он все-таки отдал.
И кто бы теперь не поверил, что он приезжал в Сырымбет
почтить память бабушки Айганым...
...Вернувшись с кладбища и даже не побывав в ханском
доме, Чокан велел Токбету и своему курдасу садиться в та¬
рантас.
— Знаешь, где сейчас ханская Орда?— спросили ямщика.
Немногословный ямщик, уже догадавшийся, что молодой
хан либо офицер, либо чиновник, ответил, что знает, и сразу
тронулся в путь.
Жители Сырымбета остались в недоумении.
Вышла Айжан на порог, присела, обхватив колени, склони¬
ла голову, провожая взглядом тарантас, и заплакала. Внезап¬
но приехал. Внезапно уезжает. Неужели навсегда?
Чокан удалялся. Понимая, почему плачет дочь, Акпан по¬
пытался ее утешить:
— Айым, не проливай слезы. Зря Канаш не заезжал бы к
нам. И если уж заехал, то вернется. Говорят же, что орлы всег¬
да прилетают назад.
Путники уже поднимались к перевалу на горе Сырымбет.
Подъем был довольно пологим, но лошади шли натужно — они
плохо отдохнули после быстрой езды.
74
— Не пройтись ли пешком, Канаш?— Сака спрыгнул на
каменистую дорогу.— И коням будет легче, и мы посмотрим
гору.
— Я что-то приболел,— отвечал Чокан, плотнее усаживаясь
в тарантас.— Понимаешь, приболел. Послушай, давай вер¬
немся.
— Твоя воля, Канаш, мы будем только рады.
Ямщик даже не стал переспрашивать. Лошади бойко пе¬
решли на рысь, спускаясь к селению.
Сака не столько удивился такой крутой перемене, сколько
догадался,— может быть, по молодости своей,— о ее причине.
Самой простой. Чокан не мог так сразу расстаться с Айжан,
ему хотелось еще раз повидать ее. Разве и он, Сака, не своими
глазами сидел, как тарантас подъехал прямо к землянке Акпана, как стремительно вошел туда Чокан. Загадкой для Саки
скорее оставался их внезапный отъезд из Сырымбета, чем нео¬
жиданно быстрое возвращение.
Но и сам Чокан, пожалуй, не смог бы объяснить всего.
Он действовал, повинуясь чувству, а не разуму. Он был не¬
терпелив потому, что был слишком молод. И еще он спешил
потому, что ему не хватало времени сочетать свои личные дела
с теми обязанностями, которые накладывала на него и долж¬
ность, и эта поездка, связанная в дальнейшем со многими слу¬
жебными делами.
Он отправился на этот раз не к землянке Акпана, а в боль¬
шой, барского вида дом, срубленный из добротного леса, мно¬
гооконный, под зеленой железной крышей, с флигелями и при¬
мыкавшей к нему мечетью. Бревенчатые стены были завешаны
кошмами, еще недавно белыми, а теперь посеревшими под
снегом и солнцем, дождями и ветрами, дующими здесь и
осенью, и весной.
— Говорят, что стены и внутри обшиты кошмами.
— Почему, говорят?— удивился Чокан.— Разве ты сам не
видел?
— Как я мог видеть, если таких, как я, сюда не пускают, да¬
же головы просунуть не дают.
— Значит, это правда?— вздохнул Чокан, сознавая, что
он тоже принадлежит к степной аристократии.
Понукая своего осла, к усадьбе подъехал Токпакбай. Хотя
ключ от усадьбы хранился у него в кармане, оказалось, что
и он редко заходит в дом, забыл, сколько в нем комнат и, одна¬
ко, отвечает за сохранность всего имущества, находившегося
здесь.
— Направо по коридору живет Зейнеп-апа с детьми, ря¬
дом — султан Чингиз. Налево — гостиная и комната, где жил
Жакуп... Жакуп...
На атом имени Токпакбай запнулся. Знает или не знает
Чокан о событиях, произошедших совсем недавно. Может, и го¬
ворить ему об этом не следует.
Дело в том, что после переезда Орды из Кусмуруна в Сырымбет и прежде своенравный и жестокий Шепе стал еще ча¬
ще проявлять свой дурной характер. Забирал ягненка или ко*У за малое деревцо, срубленное в лесу. Бил почем зря. Хле¬
стал розгами и виновных и невиновных. Придирался к каждо¬
му. Аульные жители на него обозлились, подстерегли в лесу
и повесили.
Вдова Шепе, наглая и бесноватая бабенка Шонайна, после
сорокадневных поминок стала требовать себе в мужья челове¬
ка только ханского рода и к тому же молодого. Требовать так
настойчиво и с такими угрозами, что перед ней отступили. Пе¬
рекричать ее, смирить было невозможно. Выбирай сама, кого
хочешь.
И она набросила свой курук1 на Жакупа, на семнадцати¬
летнего Жакупа, даже не младшего брата, как велит обычай
аменгерства, а на племянника покойного мужа.
Жакуп сопротивлялся как мог, но его приструнили. И Чин¬
гиз махнул рукой. Ладно, мол.
Жакупа утешали. Ничего, мол. Покажется тебе через не¬
сколько лет староватой,— возьмешь молодую в дом, токал.
Джигита женили силой...
...Поэтому и запнулся Токпакбай. Чокан приметил его за¬
мешательство: не хочет говорить — и не надо. Если что-нибудь
важное — сам узнаю.
Побродив по опустевшим комнатам, посмотрев на цветные
сундуки,— ключи от них Зейнеп брала с собой, не доверяя ни¬
кому,— Чокан довольно быстро вышел во двор, и Токпакбай
позвал его посмотреть сарай, где были сложены преимущест¬
венно мягкие вещи. Погремел ключами, открыл двери.
— Хочешь, Канашжан, взглянуть на ковер, сотканный бу¬
харскими мастерами для ордынской мечети? Там изречения из
Корана. Когда в Омск приезжал сын царя, бабушка-ханша
принимала его в роскошной юрте на берегу Иртыша. В юрге
и был постлан этот ковер. Вот, смотри...
Токпакбай с трудом извлек из-под груды кошм и других
ковров тяжелую, закатанную валом ткань. Она поскрипывала,
1 Курук — петля для ловли неприрученных коней.
76
словно кожа. Отвернул край. Сверкнули разноцветные шелко¬
вые узоры.
— Да, цены ему нет,— сказал Чокан.— Положи его на
место.
— Видел бы ты, как чистят ковры весной. Выбьют пыль,
протрут мокрым тряпьем, а потом сушат на солнце. Все так и
сияет.
Чокан слушал невнимательно. Перебил рассказ Токпакбая.
— Я буду ночевать здесь, в доме родителя. Постелите мне
ту деревянную кровать в комнате матери.
— Хорошо, милый. Сейчас найду что-нибудь помягче.
Отобрав одеяла и подушки, Токпакбай занес их в дом и
приготовил постель.
Зашел разговор об обеде.
— Не беспокойтесь,— сказал Чокан,— у меня есть продук¬
ты с собой.
— Ах, сынок, сынок! Забыл ты наш обычай. Пусть Орда
откочевала, но неужели мы не найдем тебе угощения? Из лю¬
бого дома не уходят не покушав, а ты в своем доме. Мы бед¬
ные люди, но не лапу же сосем. Ты достоин почета и уважения...
Вмешался Сака.
— Брось, отец, красивые слова. Скажи просто, чем будешь
угощать.
— Наш молодой торе, конечно, заслуживает жеребенка. Но,
если жеребенка нет,— можно и овцу. Но, вот беда, овцы-то на
джайляу...
Сака снова сделал знак отцу,— мол, погоди,— и напрямик
обратился к Чокану:
— Ты еще не изменил своей привычке,— любишь, как рань¬
ше, мясо козленка?
— Люблю, как прежде,— ответил Чокан и вспомнил кузне¬
ца из Жалгызтау.
— А творог со сметаной?
— Тоже люблю.
— Не беспокойтесь,— вмешался Токпакбай,— слова — сло¬
вами, а дело — делом. Жирная коза уже зарезана и мясо ва¬
рится в котле. Ужинать будем в большом доме.
— Хорошо, отец, ты поезжай в аул и привози сюда пищу.
Только посуду пусть вымоет Айжан. Наши бабы неряшливы,
а у Айжан такие руки, что все блестеть будет,— сказал Сака.
Токпакбай взгромоздился на осла и уехал. Курдасы присе¬
ли на камень, нагретый солнцем.
Об Айжан Сака упомянул больше для Чокана. Сака не ре¬
шался спросить его напрямик о девушке. Ровесник ровесником,
77
но все-таки ханский сын и офицер, Однако рассчитывал, чго
после упоминания имени Айжан разговор возникнет сам собой.
И продолжал нахваливать ее красоту, трудолюбие, образо¬
ванность.
— Образованная, значит,— откликнулся Чокан.— А муллу
Науана ты знал? Говорят, у него и жена была ученой.
— И это так. Ни одного слова неправды здесь нет. Твоя
сестра Ракия училась у нее. Вместе с Айжан.
— Учились-то вместе. Но вот Айжан оказалась способной,
а Ракия тупой.
Подтвердить такое Сака не решился. Вдруг Чокан обидится за сестру. И отделался ничего не значащими словами:
— Да всякое болтают.
— Скажи мне, Сака, еще вот о чем. У молодого муллы, го¬
ворят, много книг было. Неужели Айжан их все прочитала?
— Все или не все,— хитро взглянул на Чокана Сака,— но
прочитала много. Когда имантауский урядник угнал Науана
с женой в Кокчетав, книги остались в медресе. А потом мулла
Галиакбар перенес их в мечеть. Но своими старыми зубами
ему не одолеть этих книг. А других охотников до чтения в Сырымбете нет. Вот я и помогаю Айжан. Заберусь в мечеть, что¬
бы меня не приметил, не услышал Галиакбар, выберу книгу
потолще и приношу девушке. Бедная, она, словно пчела к ме¬
ду, липнет к книге. Читая, и смеется, и плачет. Я подсмотрел
однажды. Спрашиваю, что ты там нашла интересного? Молчит.
Только улыбается,— мол, принеси еще. Приношу. Только по¬
просил, чтобы не теряла и никому не показывала. Вдруг Науан
за книгами приедет.
«Какие, однако, молодцы!»— подумал Чокан. И так рас¬
смеялся, что Сака обиделся:
— Ну, зачем ты так? Я же тебе не вру. И знаю, ты не
уедешь из Сырымбета, не повидав ее. Сам убедишься, я прав.
Они доверяли друг другу и одновременно испытывали это
доверие. Мало ли что могло измениться с детских лет? Но Чо¬
кан с каждой минутой становился искренней. Он еще не хотел
говорить о всех своих чувствах, в которых не разобрался до
конца, но зачем было ему скрывать цель своего приезда?
— Нельзя отдавать Айжан Малтабару. Понимаешь, нель¬
зя. Это значит, что девушка погибнет.
— Не будем бояться Малтабара, Канаш. Он уже не так
страшен.
И рассказал о том, что Чокану еще не было известно:
— Говорят, отец твой не взял у Малтабара ни одной бу¬
мажки, не влез, слава Аллаху, в долги. Ведь ты едешь один.
78
Генерала в Орде не будет, значит, и расходов меньше. Приедет
купец за Айжан, а султан скажет ему: иди своей дорогой.
Что Малтабар сделает? Только пальцы себе искусает.
Чокан облегченно вздохнул. И одновременно удивился: от¬
куда только люди знают все подробности?
Но Сака и не думал на этом заканчивать разговор. Просто¬
душный и хитрый аульный джигит целил дальше.
— Ну, хорошо,— ухмыльнулся он,— представь, Айжан сво¬
бодна. Что же дальше?
Не дождавшись от Чокана ответа — молчание длилось до¬
вольно долго,— Сака продолжил:
— Разве бывает так, Канаш, чтобы девушка навечно оста¬
валась у своего очага. Тем более красивая девушка... Значит,
все равно она должна выйти замуж.
— Правильно. Но зачем об этом говорить?
— Ответь мне тогда, за кого же она выйдет?
Чокан нервно пожал плечами:
— Право, не знаю. Выйдет, наверное, за того, кому суждена.
— Ты имя, имя назови. Не можешь? А я назову: Калым —
вот ему имя. Кто даст больше, тот ее и уведет. Смелый батыр,
уважаемый человек не возьмет Айжан себе в жены. Она —
дочь бедного Акпана. Они до нее не снизойдут. Как°й-нибудь
старик сделает ее своей токал или тот бай, у которого жена не
рожает. Вот как может случиться. Поверь мне, Канаш. Горь¬
кая судьба ее ожидает...
Сака не мог, не хотел сообщать Чокану, что в Сырымбете
уже стали поговаривать о том, что Жакуп косит глаза на
Айжан и не прочь взять ее в дом второй женой, что он успел
побывать у Буби в ее отсутствие и приставал к девушке. Даже
крик её слышали. Пока у него ничего не вышло, но торе скоро
не успокаиваются. Да, и кроме Жакупа, в ханском роде най¬
дутся жадные волчата. Обрадуются, когда узнают, что Чингиз
раздумал отдавать ее Малтабару.
Обо всем об этом Сака умолчал.
Зато, когда Чокан задал ему вопрос, кто, по его мнению,
может стать достойным мужем девушки, ответил, как ударил
соилом по голове:
— А если бы я?..
Как переменился Чокан! Глаза вспыхнули недобрым огнем.
Он закусил дрожащие губы, и жесткие складки обозначились
вдоль их уголков. Похоже, им овладела ярость. Хоть беги, Са¬
ка! Но вспышка осталась только вспышкой, Чокан сумел ее
подавить.
79
— Садись, Сака, что ты вскочил?
И они снова присели рядышком на камень-валун возле
дома.
— Надеюсь, ты больше не будешь так говорить, Сака?
— Поклясться могу, нет!
Чокан, к которому вернулось спокойствие, все же не мог
понять неожиданного ответа своего ровесника. Он не допускал
мысли, что Айжан нравится и ему. И теперь пытался дойти до
сути.
— Я просто хотел тебя испытать, Канаш. Хотел узнать,
правду ли говорят о тебе у нас в степи. Но боялся спросить
напрямик. И если ты скажешь, что это ложь, я тебе поверю.
И Сака пересказал все, известное ему.
— Что ж, скажу откровенно: многое в этом справедливо,
многое — нет.— Чокан снял фуражку, положил ее на колени.—
С малых лет я привязался к этой девочке, часто думал о ней.
Когда узнал, что с ней плохо, решил защитить. Это все прав¬
да. А неправда — слухи о моей женитьбе.
— Значит, ты не женишься на ней?
— Даже не знаю, как тебе ответить. Мне очень нелегко
жениться. Я долго учился, много читал, еще больше думал.
У меня свой взгляд на жизнь.
— Не понимаю тебя,— растерялся Сака,— попроще бы
объяснил.
— Нельзя жениться, Сака, хорошо не узнав друг друга.
Я должен испытатьдевушку, девушка — меня. Но и этого ма¬
ло. Еще любовь нужна, настоящая любовь. Вот тогда и же¬
ниться можно.
— Ой-бо-ой!—протянул Сака.— Ты же мне сказки расска¬
зываешь. Разве так бывает у наших казахов? Я о таком и не
слышал.
— Придет время, увидишь. Многие русские — я говорю не
об урядниках, не о майырах,— стремятся жить по-новому.
И живут, представь себе.
—- Значит, ты хочешь, чтобы и у казахов было так? Хочешь
их к новым обычаям приучить? Чтобы узнали, полюбили, а по¬
том женились?
— Что же в этом плохого?
Сака покачал головой:
— Не знаю, не знаю. У бая, например, табун в тысячу ло¬
шадей. Ну, сотню ему объездят, приучат к седлу. Но все равно
остальные ведь останутся необъезженными, никогда не узнают
уздечки. Так и наши казахи. Не обучишь ты их...
80
— Да, конечно...— неожиданно вяло заметил Чокан. Он
почувствовал, что разговор не получается. Ударил ладонями по
коленям.— Давай бросим пустые слова. Скрывать от тебя не
буду: мне надо сегодня встретиться с Айжан.
— Так бы прямо и сказал.— Сака обрадовался, это было
просто и доступно для понимания.— А то развел огонь, без
котла, без мяса... Говори, пожалуйста, что от меня требуется,
какая нужна помощь?
— Мне возвращаться в землянку неудобно. Согласен со
мной?
Сака не то, чтобы согласился, но и спорить не стал.
— Я пока здесь буду, а ты съездишь к ней.
— Значит, привести ее в ханский дом?
— Этого делать не надо. Я считаю, джигит должен идти к
девушке, а не девушка к джигиту.
— Опять не пойму тебя. Ведь ты к ней не идешь, а меня
посылаешь. Приказывай, Канаш.
— Мы переезжали через речушку. Забыл ее название.
— Кылшакты. Зачем она тебе понадобилась? Река как ре¬
ка, мелкая.
— К этой вот речушке ты и попроси ее прийти. Или прово¬
ди. Когда стемнеет, я буду ее там дожидаться.
— Ну, хорошо. Только попозже, пусть в ауле все уснут.
Айжан не выйдет из землянки на людях. Я даже не уверен,
выйдет ли она вообще. Может, твоего зова послушается?
— Поезжай, поезжай, Сака. Садись на одну из саумалкольских лошадей и скачи в аул. Смотри, какие крепкие, упитан¬
ные! Чертов огонь унести могут, не только тебя.
На этих саумалкольских лошадях, очень кстати случивших¬
ся здесь, Чокан должен был уехать утром к родителям — с ям¬
щиком все уже было обговорено.
Лошади отдыхали неподалеку, Сака зашагал к ним и спу¬
стя минуту его и след простыл.
Чокан размеренно прохаживался в ожидании. Дом, флиге¬
ли, мечеть. Заброшенные в предгорье, в лес, они не походили
на аульную зимовку, как, впрочем, не было у них и прямого
сходства с усадьбой русского помещика средней руки, усадь¬
бой, которую он мог представить себе только по книгам.
И все-таки это было больше усадьбой, чем зимовкой.
Но почему же тогда в этой усадьбе во всем неприкосновении сохранились обычаи и отношения давних времен? Почему
здесь не было всходов просвещения? Разве что среди книг, ос¬
тавшихся Галиакбару в наследство от молодого муллы? Одна81
ко и среди книг преобладали исламские, а он, Чокан, относил¬
ся к ним весьма критически.
Действительно ли так много прочитала Айжан, как расска¬
зал Сака? Милая девушка. Очень милая. И глубоко несчаст¬
ная. Жаль ее, жаль. Но почему я забыл о жалости, когда она
прильнула ко мне? У нее повадки звереныша. А каким взгля¬
дом она меня провожала! Грустным, грустным и с огоньком
надежды. Будь что будет. Мы ведь так молоды...
Вернулся Сака.
— Все сделал. Передал ей все, что ты мне сказал. Пообе¬
щал, как накормим тебя,— приехать за ней и увезти. Тихо,
чтобы никто в ауле не заметил.
- Ну, а она... Она говорила что-нибудь?
— Нет, только головой кивнула в знак согласия.
— Ни одного слова не сказала?
— Ни одного... Айжан почти всегда молчит. Только однаж¬
ды при мне она разговорилась. Ручейком зазвенела.
...На закате Токпакбай и Сака потчевали его вареным мя¬
сом, сурпой-бульоном, творогом. Все было приготовлено не¬
обыкновенно вкусно. И мясо было нежным и жирным, и белый
творог с густой сметаной необыкновенно свежими. И посуда
блестела, и на скатерти — ни пятнышка... Когда гость похва¬
лил пищу, Токпакбай как бы ненароком заметил, что ему помо¬
гала Айжан. Сака подмигнул отцу. Мол, смотри, как охотно
ест.
— Спасибо вам всем,— поблагодарил Чокан.— Если мож¬
но, я и завтракать буду у вас.
— Ой, Канаш-жан, тут и на завтрак и на обед хватит, а
благодарить нас не за что, ты у себя дома,— утомленный хло¬
потами Токпакбай объявил, что уходит отдыхать.— Я буду ря¬
дом с вами, а встану раньше вас.
Поднялся и Чокан:
— Нам, кажется, пора. Видишь, солнце село.
— Куда это вы?— спросил на выходе Токпакбай.
— Этого, отец, мы тебе уж не скажем, прости!
— Ваше дело молодое, пусть будет так!
Но, понятно, старик о многом догадывался.
...Речка Кылшакты впадала в озеро на полпути из орды
в аул. Чокан категорически отказался ехать верхом — послед¬
ствия вчерашней поездки с кузнецом давали знать о себе. Да
тут было и недалеко: каких-нибудь полторы-две версты.
В сумерки они отправились. Незаметно за ними увязался
и Токбет, хотя Чокан был убежден, что он улегся на кухне и
уже беспробудно спит. Токбет считал себя хорошим солдатом,
82
который ни при каких обстоятельствах не должен отлучаться
от своего начальника. Кроме того, один важный офицер строгонастрого приказал ему тайно сопровождать корнета во всех
его маршрутах, чтобы потом рассказать о них в Омске.
Токбет нехотя вышел за ними, прихватив на всякий случай
ружье.
Мало ли что бывает, рассуждал ревностный служака. Шеп¬
тались о чем-то, этот Сака мотался в аул.
...Через Кылшакты был проложен бревенчатый мостик, ле¬
сок здесь кончался, начиналась открытая степь.
Сака остановился:
— Вон и землянки нашего аула видны. Я постараюсь бы¬
стро. А ты здесь отдохни.
...Негромко шумела речушка, белели стволы берез, дыша¬
лось легко. Все было бы хорошо, но надоедали комары, нале¬
тавшие с каждым легким порывом ветерка. Разом искусали
лицо, проникали под китель. Чокан сломал березовую ветку
отмахиваться от комариной напасти. То ли ветка подействова¬
ла, то ли их отнесло дальше, то ли, охваченный своими мысля¬
ми, Чокан просто перестал замечать укусы.
А думал он только об Айжан. О редкой ее красоте, какой
ему не приводилось видеть в аулах и городах. Он гордился тем,
что девушка красива по-казахски. Но не только казах поймет
ее красоту.
Всегда ли, однако, внешняя красота соответствует душев¬
ной? Несмотря на свою молодость, он уже встречал женщин,
сверкающих, как жемчуг, но жестоких характером, лицемер¬
ных в делах. Скажи мне, Айжан, светла ли душа твоя? Тебя
хвалят, милая, но хвала не всегда бывает оправданной.
Сака поможет нашей встрече. А вдруг в последнюю минуту
ты не согласишься прийти? А вдруг, избави бог, твоему отцу
стало хуже? Конечно, ты не должна тогда отойти от него.
Я верю, ты придешь, Айжан. Поймем ли мы друг друга?
Я всю свою сознательную жизнь прожил в городе, ты — ауль¬
ная девушка. Понимаешь, Айжан, я люблю степь, люблю
аул. Только привычки у меня стали уже другими. Я говорю
книжным языком, мне трудно есть без вилки и ножа, меня раз¬
дражает постель без чистого белья. Нет, это мелочи. Я душою
остаюсь казахом, мне близки наши песни, я чувствую себя до¬
ма в ауле. Я люблю странствовать, как всякий кочевник.
Я хотел защитить тебя, Айжан, от старых феодальных оков,
от проклятого этого Малтабара. А теперь защищаю себя ог
нахлынувших чувств. Мне и в голову не приходила мысль о
83
женитьбе. Сака был первым, кто задал мне этот вопрос. Но я
уже не смог определенно на него ответить.
До сегодняшнего дня думал: ну, что ж... Если она в самом
деле хорошенькая, почему бы не поухаживать? Поволочиться,
как говорят наши офицеры.
Я встретился с тобой у землянки Акпана. Мы обнялись как
друзья детства. Ты искала во мне защитника. И в это же мгно¬
вение я почувствовал твое сильное женское тело. Мне захоте¬
лось быть еще ближе. Смогу ли я преодолеть свое желание? Ра¬
зум говорит мне — надо его приглушить.
Скоро ты придешь, Айжан. Сака нас покинет, мы будем
вдвоем. Я хочу, чтобы ты была совсем моей и хочу сберечь те¬
бя. В твоих глазах я аристократ и к тому же образованный
человек. Поэтому ты доверчиво идешь ко мне... Айжан, поймем
ли мы друг друга, найдем ли мы с тобой общий язык — язык
любви?
Какая невыносимая судьба у казахской девушки!
Чокан вспомнил небольшой рассказ петрашевца Николая
Григорьева, нигде еще не печатавшийся и распространенный
среди омских кадетов в рукописи. Он назывался просто «Рас¬
сказ солдата», и в его сюжете, в судьбе его героев было много
общего с печальными судьбами Акпана и Айжан.
Повествование в нем велось от имени участника Отечест¬
венной войны 1812 года солдата Михайлова. Нищим стариком
тот забрел в Петербурге в казарму и рассказывал служивым:
«Я сын крепостного. Плохо жили крестьяне под властью
нашего помещика, жестокого, несправедливого и развратного.
Бил он виновных и невиновных батогами, ругался, преследовал
молодых женщин и девушек. А я рос сильным и здоровым пар¬
нем, богатырем, можно сказать. Однажды пришел я с поля и
увидел своих стариков-родителей в слезах. Спрашиваю, что
случилось. Они отвечают, опозорил барин Машеньку, любимую
мою сестренку. Пошел я к помещику и ударил его. Раз ударил
и два. Но тут меня связали, высекли и скоро забрали в солда¬
ты. Началась война с Бонапартом. Я воевал хорошо, получил
много наград. А когда вернулся домой — родителей в живых
уже не было, а сестренка находилась при смерти. Вот после
этого, братцы, я и запил. Ничего у меня за душой нет — ни ко¬
ла, ни двора...»
Дальше странник-солдат призывал свергнуть власть царя
и помещиков, хвалил французов, прогнавших своего короля.
Говорил «бог-то бог, да и сам не будь плох». Пугачева при¬
помнил. Будь моя воля, говорил, я бы заставил помещиков
танцевать под балалайку, послал бы их к кузькиной матери.
84
Чего бояться — смерть одна. Нельзя давать разнесчастных
крестьян в обиду богачам.
В свое время рассказ Григорьева не произвел большого впе¬
чатления на Чокана, уже начинавшего понимать достоинства
настоящей художественной литературы. Чокан знал и о собы¬
тиях Великой французской революции 1789 года, был наслы¬
шан о событиях в Европе 1848 года, хорошо знал о восстании
декабристов, о заговоре петрашевцев. Но, в общем-то, револю¬
ционные идеи еще мало захватывали его. Кадетов воспитывали
в монархическом духе.
Но теперь, восстанавливая детали этого очень простенького
рассказа, Чокан подумал, что он не так уж плох, а главное —
недалек от истины. Вот и Айжан могли опозорить. И Акпан
бродяжничал, как старый солдат. И пока ничего неизвестно о
судьбе Жайнака.
Айжан... Раскроет ли она перед ним душу? Должно быть,
остались минуты до ее прихода.
Конечно, не очень трудно защитить девушку от Малтабара.
Но отец? Он неуступчив, заносчив, своеволен. За кого пожелает
ее отдать, за того и выдаст. Не за Малтабара, так за другого.
Сможет ли он, Чокан, противопоставить себя отцу и довести
борьбу за Айжан до конца?
Чокан шагал от мостика до берез и обратно, не замечая,
что вновь налетели комары. Он перестал обмахиваться веточ¬
кой, поглощенный своими размышлениями.
...Оставим на время Чокана и вернемся к Айжан, с которой
расстались на пороге землянки, когда она печальными глаза¬
ми провожала удаляющийся в сторону Орды тарантас.
Когда тарантас скрылся, Айжан вошла в землянку, подсела
к отцу и расплакалась.
«Что с ней?— спрашивал себя Акпан.— Почему она так
убивается? Соскучилась? Так он ей не родня, и уж много лет
она его не видела. Вспомнила, каким он был добрым в детстве,
как заступался за нее?»
Акпан и в мыслях не допускал, что Чокан может увлечься
Айжан. А дочка? Молодость, молодость! Наверное, увидела
джигита, залюбовалась им и тут же решила, что он для нее
недосягаем... Тогда она права: он — на небе, она — на земле.
Куда уж нам до белой кости тянуться?
— Месяц мой, Айым, не плачь. Успокойся, доченька,— рас¬
чувствовался он. Айжан заплакала еще сильнее.
Нет, все это неспроста. В чем же все-таки причина? Найти
ее Акпан не мог. Много лет она была без него одна-одине85
шенька. Акпан почувствовал, что и у него выступили слезы.
Себя он уже не жалел, жалел дочку.
Так бы они и горевали весь день, если бы к ним в землянку
не зашел Токпакбай.
В полусумраке он не увидел Айжан, свернувшуюся клубоч¬
ком за постелью Акпана. Спросил, где она.
— Дома,— откликнулся Акпан.— Задремала, наверное.
Айжан напряженно прислушивалась. С доброй ли вестью
появился у них сторож Орды? Нет, слава богу, ничего плохого
не случилось.
Токпакбай, оказывается, был озабочен приготовлением обе¬
да для молодого мырзы. Чокан остановился в Сырымбете, в
большом доме Орды.
— Зарезали мы черно-пеструю козочку. Жена наша не при¬
выкла к чистоте. Да что там говорить — неряха она. Стыдно
мне за ее посуду, ее полотенца. Ханские потомки — приверед¬
ливые. А я хочу, чтобы молодой мырза был доволен. Жена на¬
ша и приготовить как следует не может. И белый творог у нее
не творог, и мяса приправить не умеет. Простую эту пищу лю¬
бит молодой мырза. Сам попросил. Вот я и пришел за помощью
твоей Айжан. К чему не прикоснутся ее руки — все будет вкус¬
ным и чистым.
— Да вот, есть ли у нее силы сейчас,— нерешительно про¬
говорил Акпан.— Айым, месяц мой, ау! Ты слышишь нас?
— Пойду!— кратко откликнулась Айжан, подымаясь с по¬
стели.
— Ведь Тока к тебе пришел, Айым. Ты слышала наш раз*
говор?— Акпан так обращался к дочери, потому что не понял
столь односложного ее ответа: «Пойду!».
— Пойду и помогу,— повторила Айжан.— Я все поняла,
что надо сделать.
Девушка обрадовалась этой просьбе, как радуются хоро¬
шей вести. Одна мысль, что она будет готовить для Канаш-жана, высушила ее слезы.
Откуда только взялись сила и ловкость? Посуда так и ле¬
тала в ее руках. Заглядывала в котел. Пробовала мясо но¬
жом,— не переварилось ли? Нашла остро пахнущий горный
лук, мелко нарезала его. Отжимала свежий творог. Вспомнила
о мешочке сухих узбекских фруктов — подарок Зейнеп. При¬
несла кишмиш и урюк, помыла родниковой водой. Канаш все
это будет есть. Скажут ли ему, что это она готовила? А сама
всматривалась в сторону Орды. Вдруг оттуда появится Чокан?
Но приехал не Чокан, а Сака.
И Токпакбай и Сака не уставали хвалить Айжан. Все по86
думается у нее как надо: пища пахнет приятно, приготовлена
чистенько.
Улучив минуту, когда они остались наедине, Сака шепнул,
что приедет за ней поздно вечером, ее хочет повидать Чокан.
Лишь бы в ауле все спали. Спросил, согласна ли.
Айжан только головой кивнула. Побоялась выдать словами
свое волнение.
...Аул засыпал медленно. Гасли последние костры. Утихали
козы и собаки. Всходила красная, в туманном зареве, луна.
Девушка, не шелохнувшись, сидела у своей землянки.
Послышались быстрые шаги. Сака пришел, как обещал. Ти¬
хо осведомился:
— Отец заметил? Или он спит?
— Не знаю,— ответила Айжан так, словно ей это было без¬
различно.
Акпан не спал и с вечера наблюдал за дочкой. Когда она
покинула землянку, он догадался, что она решила куда-то
уйти. Он все слышал: и как она вздыхала в ожидании, и шаги
Саки, и даже короткий их разговор. А когда они стали удалять¬
ся,, он с трудом поднялся, дошел до дверей и увидел, что дочь
и Сака направились в сторону Орды. Конечно, к Чокану. Сом¬
нений у него не было. Еще утром уверенный в том, что Айжан
умеет держаться с достоинством и хранить свою честь, он сей¬
час с удивлением и горечью подумал, что это не так. Как она
разволновалась в час его приезда! Прямо затрепетала вся. Но
это еще куда ни шло. А теперь? Не возьмет же он ее в жены!
Это так же невозможно, как положить руку на луну. Думать об
этом — только зря травить душу. Почему же она засуетилась,
зачем пошла? Чтобы стать посмешищем аула? Разве она
похожа на легкомысленную девчонку? А я промолчал, не запре¬
тил идти. Почему? Ягненочек мой безгрешный, неужели ты ста¬
нешь ханской добычей? Не заступился за тебя твой отец. Луч¬
ше бы мне умереть.
Акпан тяжело заплакал, злясь на свою беспомощность, на
больную старость. Вернулся на постель и, почувствовав неве¬
роятную усталость, тревожно и чутко задремал.
...Чокан услышал приближение Айжан и Саки по хрусту
прибрежного камыша. Было темно — луна скрылась за набе¬
жавшим облаком. Он даже не был до конца уверен, что это
они, и на всякий случай нащупал пистолет в правом кармане
брюк. Может, зверь какой, может недобрый человек. Глушь.
— Ну, вот и мы!
Айжан низко склонила голову. То ли смутилась, то ли по¬
клонилась мырзе.
87
С городскими девушками Чокан мог разговаривать легко.
Но как вести себя с Айжан? Слова, которые он повторял в
ожидании, исчезли. Всегда находчивый, он тут растерялся. Вы¬
ручил Сака:
— Ой, как много здесь комаров! Пойдемте к Орде. Дальше
от озера — их будет меньше. Спастись можно только там. За
мной идите.
— Агай,— почтительно назвала Чокана Айжан,— я буду
идти за вами.
Так полагалось по аульным обычаям.
— Нет, пойдем рядом,— возразил Чокан. Айжан поравня¬
лась с ним, он попытался взять ее под руку. Она тут же отстра¬
нилась. Она никогда не видела, чтобы джигит и девушка позво¬
ляли себе такое.
— Не бойся, так принято ходить в городе.
— Но я ведь аульное дитя; ага...
Чокан понял так, что Айжан сказала о себе, как о ребенке.
— Да нет, ты уже взрослая.
- А я и не говорю, что маленькая,— серьезно и даже с лег¬
ким задором произнесла Айжан, он даже ушам своим не пове¬
рил.
Тропинка перед горой раздваивалась. Правая вела в се*
ленье, левая — к перевалу между двумя вершинами Сырымбета.
Сака с аульным легкомыслием уже начал подумывать о том,
что лучше всего пройти к большому ханскому дому, где Чокану
уже приготовлена комната, и оставить их там на волю Аллаха.
Что произойдет дальше, это его не касается. Он исполнил свой
долг ровесника. Да и кто он, Сака? Сын сторожа, а Канаш —
сын султана.
И Сака повернул направо. Но Чокан показал на тропинку,
убегавшую вверх — к мелколесью, к скалам.
— Мы с Айжан выбираем эту. Не правда ли?
Девушка покорно ответила:
— Ваша воля, ага.
— Ой-бой,— запричитал Сака,— зачем уходить от прохлад¬
ной комнаты в ночной лес? Там не только комары и оводы,
там еще, рассказывают, бродят медведи.
— Хоть тигры и львы,— рассмеялся Чокан и почувствовал,
что Айжан молчаливо поддерживает его.
Их не переубедишь, смекнул Сака:
— Может быть, и я присоединюсь к вам?
— Нет, Сака, не присоединишься!
Куда уж тут возражать? Сака, наблюдая за Чока ном, всё
88
больше приходил к выводу, что в нем сохранились прежние
детские черты — упрямство и своеволие. Возражать ему, спо¬
рить с ним значило — неминуемо поссориться.
Чокан позвал Айжан, и они медленно стали подыматься
тропой, проложенной к перевалу.
Сака застыл на развилке, недоумевая, почему бы Чокану
не отправиться с девушкой в Орду, в дом, куда никто не вой¬
дет, где нет ни тигров тебе, ни комаров. Так нет же, его в гору
потянуло, а почему — он, наверное, и сам не знает. Поди раз¬
берись в его поступках! И Айжан хороша. Всех дичилась, не
подпускала к себе джигитов, а тут мырза поманил пальчиком,
она и смирилась. А если в горах с ним что-нибудь случится, с
кого спросят? С тебя, Сака... Нет, я его, пожалуй, не оставлю.
...Время от времени Чокан посматривал на Айжан, силясь
уловить выражение ее лица. Лишь на мгновенье, освещенные
луной, тревожно и тепло блеснули ее глаза. На кого она похо¬
дила? На птицу, да, на птицу. В памяти всплыл случай из
детства. Сколько тогда ему было? Пять лет или четыре. Кто-то
подарил ему только что вылупившегося лебеденка. Чокан вы¬
кармливал его творожными крошками. Птенец вырастал на
глазах. Белоперый, быстрый, веселого нрава. Неизвестно, кому
больше нравилось гоняться друг за другом — Чокану или ле¬
беденку. Правда, птенец любил кусаться остреньким своим
клювом. То собаку клюнет, то козу. Но Чокана никогда не оби¬
жал. Бывало, дремлет, нахохлившись, возле домика, потом
встрепенется, и если мальчика нет рядом, начинает кричать и
не успокоится, пока Чокан не придет. Ходил за ним, как собач¬
ка. А отстанет, потеряет — опять начинает звать. Так пронзи¬
тельно зовет, так звонко, что Чокан услышит, где бы он ни был.
Однажды ночью, когда в ауле все спали, птенца выкрала лиса.
Многие проснулись, проснулся и мальчик от его жалобного
крика. Но спасти лебеденка не удалось. Долго не мог его за¬
быть Чокан и порой ему казалось, что он слышит далекий ле¬
бединый голос. Он вздрагивал, начинало щемить сердце, слов¬
но что-то очень дорогое ушло от него вместе с шаловливой пре¬
данной птицей.
Айжан покорно поднималась за ним. Ты моя лебедь, Ай¬
жан! Почему ты молчишь? Кто же я — друг твой или враг?
Что тебя подстерегает, Айжан?
Нет, Айжан шла без боязни. Она верила в Чокана, в его
человечность. До поры до времени он был для нее тем добрым
мальчиком из Кусмуруна, который не только приносил подар¬
ки в ее юрту, но и заступался за нее в год ее несчастья, в день
своего отъезда. Он так и оставался в ее глазах единственным
в мире настоящим человеком... Снова к ней, уже взрослой,
пришло горе. И снова в дни горя Аллах ей послал Чокана. Как
она боялась после встречи в землянке, что больше его не уви¬
дит! К счастью, он сам позвал ее. Она откликнулась без коле¬
баний, без слов. Решила все ему рассказать, доверчиво открыть
душу. Но возле речушки Кылшакты язык перестал ей повино¬
ваться. Она продолжала верить, что еще заговорит. Заговорит
наедине с Чоканом свободно, правдиво, смело. Сейчас его тро¬
па — это и моя тропа, он повернет — и я за ним.
Где-то ее мысли совпадали с мыслями Чокана. Знавший
ее с детства, он и в Омске, и здесь, в Сырымбете, наслышался
о ее страсти к чтению — пусть мусульманских, но книг, книг.
Он стремился поговорить с ней как можно откровенней, пове¬
рить ей свои чувства. После встречи в землянке желание это
стало еще сильней.
Куда же мы идем? Двугорбая вершина становилась ближе
и отчетливей в ровном молочном свете луны. Один горб был
как бы сломан, притуплен, а левый — высокий — вонзался ь
небо прямым острием. Кто там бывал, видел, что так только ка¬
жется снизу: вершина заканчивается плоским кругом, напоми¬
нающим основание юрты, а по краям круга, словно ее остов,
возвышаются ребристые каменные плиты.
Тропа становилась круче. По обе ее стороны Чокан не на¬
ходил удобного пристанища. И он, и Айжан не замечали кру¬
тизны подъема. Ему дышалось свободно, как никогда, шаг его
был упругим и легким, словно ступал он по ровной степной
дороге. В него вливалась бодрость, какую он давно не испыты¬
вал.
Незаметно для самих себя они вышли на перевал.
Чокан повернул к вершине.
— Куда же теперь, ага?— Айжаи перевела дыхание и оста¬
новилась.
— Видишь горбатую скалу? Там и отдохнем. И, пожа¬
луйста, милая, не называй меня ага.
— А что, если здесь присядем?
— Устала? Айым ты моя.— Чокан вплотную приблизился
к ней, почувствовал, как тяжело она дышит и взял ее за руку.
Его обожгла нежная ладонь девушки. Она и не пыталась осво¬
бодиться.
Рука Чокана придавала сил Айжан.
Теперь они шли уже без тропы. На мшистых шероховатых
камнях выступила предутренняя роса. Айжан поскользнулась.
Она упала бы, но ее вовремя поддержал Чокан. Он притянул
90
се к себе, обхватил одной рукой спину, другой взял под колени
и поднял. Почувствовал и тяжесть тела, и легкость ноши.
Айжан робко сопротивлялась. Только и сказала:
— Может быть, не надо.
И, умолкнув, даже обняла его за шею, спрятав пальцы в
мягкие густые волосы.
— Вот и наша скала.— Чокан бережно усадил девушку на
плоский выступ, сел рядом, пододвинулся вглубь. Они каса¬
лись плечами друг друга. Айжан подчинялась каждому его
движению. Стыд уступал место нежности.
«Сейчас я все расскажу Канашжану»,— решила про себя
Айжан.
«Все свои мысли сейчас передам Айжан»,— думалось ему.
Они не произнесли ни слова. Их языки оказались скован¬
ными. Рука к руке, губы к губам, тело к телу. Другой язык,
язык жизни, язык самой природы сблизил и сплавил их... Они
даже не сознавали, что происходит. Потеряли счет времени, не
отпуская друг друга. Может быть, их так застало бы и
солнце.
Если бы не выстрел. Выстрел, раздавшийся совсем невда¬
леке. И повторенный эхом в лесной тишине, в неподвижном
воздухе. Еще продолжало раскатываться эхо, как что-то тем¬
ное, грузное, большое скатилось к их ногам.
Испуганные, ничего не понимающие, они поднялись и осмот¬
релись вокруг.
Послышались быстрые шаги, разговор. Голоса показались
знакомыми. Так и есть. На скалу вбежали два человека — Сака
и Токбет.
— Так это же медведь!— воскликнул Чокан.
— Конечно, медведь,— подтвердил Токбет.
— А стрелял кто?
— Я и стрелял.
— Да как ты здесь оказался?
— Ваше благородие, я обязан всегда следовать за вами.
Все это было так неожиданно, так нелепо, что Чокан не на¬
шел слов для ответа:
— А ты, Сака, как здесь очутился?
— Да разве я мог оставить вас одних? Совесть не позво¬
ляла.
— А совесть тебе позволяла тайком красться за нами?
— Ах, курдас! Я же говорил, что здесь бродят медведи.
А ты — тигры и львы. Посмеялся надо мной. Я первый и заме¬
тил зверя. Хорошо, что у Токбета ружье. Мне бы голыми ру¬
ками не справиться. И камнем его не подшибешь.
91
Чокан пропустил мимо ушей слова Саки и обратился к Токбету:
— Ты — настоящий джигит.
— Давайте посмотрим.— Токбет был горд похвалой и пер¬
вый подошел к зверю.— Может, еще живой.
— Да где там! Шутка сказать, летел по камням.
Меткая пуля действительно сразила зверя наповал. Грудь
была прошита насквозь.
— Глядите-ка, медведица...
— Ну и здоровая! Как телка.
— По-моему, неподалеку должны быть и медвежата. Да¬
вайте поищем,— предложил Сака.
—- Не стоит, в новую беду попадем,— возразил Чокан,—
ведь у медвежат есть и отец.
Стали препираться, не обращая внимания на Айжан, гото¬
вую провалиться от стыда. Что касается Чокана, то он участи¬
ем в споре маскировал свое смущение.
Сака настаивал на своем. Его поддержал Токбет, гордый
своим трофеем.
— В случае чего защита найдется,— и он погладил приклад
ружья, дескать, не подведет.
Самым веским доводом оказался рассказ Саки об огром¬
ном дубе с широченным, в два-три обхвата, стволом и могучей
кроной. Дуб, как утверждал Сака, рос совсем неподалеку от¬
сюда, на склоне горы. Там и примечали медвежью семью.
— Откуда здесь дубы? Я что-то не встречал их на кокчетавской земле,— пожал плечами Чокан. Ему явно не хотелось
разыскивать медвежат.
— Дуб здесь посажен одним русским человеком еще во вре¬
мя ханства твоего деда. Говорят, он перенес деревцо с берегов
Есиля. Я сам видел этот дуб. В его большом дупле живут пче¬
лы, а медведи-то любят лакомиться медом.
Последнее слово было за Чоканом.
— Что ж, пошли, посмотрим.
Дуб и в самом деле рос поблизости. И выглядел он действи¬
тельно таким, как рассказывал Сака. Но почему вокруг него
были навалены высохшие деревья — одни сломанные, другие —
выкорчеванные? Осинки, березнячок, даже сосна.
Разъяснил Сака:
— Ствол гладкий, прямой, а дупло высокое. Вот медведи
и поставили себе лестницу. Звери сильные и сообразительные.
Корчевать деревья могут. Яловую овцу,— сам видел,— задерет
и тащит к себе в логово.
Ахали, удивлялись, искали глазами медвежат.
02
— Вот они где спрятались!— впервые подала голос Айжан,
робко выглянув из-за спины Чокана.
Медвежата притаились под сучьями деревьев. Маленькие,
как щенки, испуганные, притихшие. Но когда их стали ловить,
принялись визжать. Токбет и Сака завернули их в чапан, они
снова затихли.
Сака напоследок заглянул в дупло — есть ли там мед? Коекак поднялся, но тут же спрыгнул обратно. Его прогнали
растревоженные пчелы. От пчел досталось и другим. Пора бы¬
ло уходить.
Чокан прикрыл девушку полой шинели и почувствовал, как
она дрожит. Может быть, от утреннего холодка? Неприметным
движением он привлек ее ближе к себе. Нет, не от холодка —
тело было горячим.
Что же произошло со мной, что мне делать? Мысли, одна
другой печальнее, сжимали ее сердце, кружили голову. Она
была смята, опустошена. Какой стыд, какой срам! Чокан ей
казался единственной опорой, дальней теплой звездой, недося¬
гаемой и прекрасной. А поступил как самый обыкновенный
мужчина. Слепое желание пересилило человечность. Она по¬
корно шла за ним, доверяла ему. А он? Взял меня, растоптал
мои чувства, а теперь разговаривает как ни в чем не бывало.
Сака догадывается. Разве можно скрыть такое? Тучи набегают
на небо, закроют, должно быть, солнце. Опоры нет, я неживая.
Уедет Чокан, повешусь на первом же дереве. Пригодится мне
мой поясок.
Нет, Чокан не был слеп. Он догадывался о мыслях Айжан,
чувствовал, как дрожало ее пылающее тело. Она почти ниче¬
го не замечала вокруг. Обронила слова только о медвежатах —
пожалела их. Чокан казнился, был недоволен собой. Как
быстро он попал в плен своего желания. Но ведь и Айжан сле¬
по пошла ему навстречу. Чокан знал: он не имеет права отбро¬
сить ее в сторону, как растерзанного ягненка, и идти своей до¬
рогой. Кем бы он стал тогда в своих собственных глазах? Зна¬
чит, есть только один выход, чтобы не оставить Айжан
несчастной. Сломать все препятствия и сделать девушку своей
подругой на всю жизнь. Да... Легко подумать, да трудно осу¬
ществить! Трудно? Это не то слово! Ведь препятствия — непро¬
ходимые горы, необозримые моря. Влюбленные преодолевают
их лишь в сказках и поэмах. И то не всегда! А тут жизнь — со
своими обычаями, своим властным течением, своей суровой, а
подчас и страшной обыденностью. Но бороться надо, отступать
ему нельзя. Что ж все-таки предпринять?
93
Прежде всего следует посоветоваться с Айжан. Но загово¬
рит ли она? Или ее язык будет скован еще крепче, чем рань¬
ше? Хорошо! Тогда он сам посвятит ее в свои планы. Скоро
они расстанутся. И сразу после прощания, сегодня же, срочно
он поедет на летовку к отцу и уговорит родителей согласиться
на его брак с Айжан. Ну, а если Чингиз и Зейнеп не пойдут на
это? Тогда останется одно — пренебречь обычаями, надеяться
только на собственную силу. Может быть, помогут русские за¬
коны? Не обратиться ли к ним за помощью? Надо смело от¬
бросить все эти понятия — хан, белая и черная кость, рабы...
Есть человек, есть человечность. Им он и должен быть. Чело¬
веком!..
Так они снова оказались у моста через Кылшакты.
Удивительно переменчива погода в этих краях. Ночью, в
тихом прозрачном воздухе сияют звезды, светит луна, а к рас¬
свету откуда-то наползают тучи, поднимается ветер. Утром
хлынет ливень, который может перейти в белый затяжной
дождь.
Сегодня на рассвете тучи тоже заволокли край неба, гря¬
нул неблизкий гром, сверкнули молнии, косые полосы ливня
обозначились на западной стороне. Со взгорья отчетливо было
видно, как удалялась гроза, как редели тучи.
Здесь, у речки Кылшакты, их снова ожидало чистое и без¬
ветренное утро. Солнце, развернув исполинский веер своих лу¬
чей, окрасило яркими и теплыми тонами небо, степь, лесистые
склоны Сырымбета.
Токбет и Сака решили за Чокана, что они все вместе вер¬
нутся в Орду, в ханский дом, а девушка пойдет в свой аул.
Мол, здесь он встретился с Айжан, здесь и попрощается.
— Нет, вы идите, а я провожу девушку к отцу.
— Мы...— попробовал возразить Сака и сразу осекся. Так
сердито вспыхнули глаза Чокана.
— Хотите, оставайтесь здесь на мосту с медведицей и мед¬
вежатами, хотите возвращайтесь с ними в Орду, а мы пошли...
И шагнул в сторону аула, не отпуская от себя Айжан.
В душе она даже сопротивлялась этому — хотелось побыть
одной. Но и возразить не посмела.
На пути к землянке она с болью подумала об отце. Хорошо,
если он ничего не слышал, ничего не заметил. А вдруг его сон
был притворным, и он обо всем догадался? Но тогда почему он
меня не остановил? Единственная дочь уходит, а отец молчит...
Все мы молчим, молчит сейчас и Чокан. Но отец, отец! Должно
быть, он сидит сейчас на пороге землянки. Он привык с той
поры, как несколько окреп, греться на солнце с утра до полу94
дня. Привык, что Айжан всегда дома. Как я только взгляну
ему в глаза? Стыдно, стыдно!..
Стыд, горчайший отцовский стыд испытывал и Акпан. Он
действительно сидел на пороге, всматриваясь туда, в сторону
Сырымбета. Прежде ему и в голову не приходило, что между
его дочерью и Чоканом может что-нибудь произойти. Но стои¬
ло Чокану появиться в их землянке, как дочь словно подме¬
нили. Слишком резво и быстро откликнулась Айжан на прось¬
бу Токпакбая помочь приготовить Чокану еду. Крикнула —
иду!—и словно полетела... А потом прокрался этот Сака. Чтото шепнул— и готова. Почему он промолчал? Почему он не
крикнул ей вслед: вернись немедленно...
А ведь он догадался, куда повели его дочь. Конечно,
к
Чокану. Торе, белая кость, как вы любите молоденьких деву¬
шек! Вам ничего не стоит их обесчестить. Неужели и Чокан
верен обычаям ханского рода? Но ты, Айжан, скромная, без¬
грешная... Ты веришь в бога, читаешь мусульманские книги.
На тебе и пятнышка нет. Я ангелом тебя считал, а ты заарка¬
ненным верблюжонком потянулась к молодому султану. Боже
мой!..
Пролился краткий теплый дождь, но Акпан не ушел в зем¬
лянку. Солнце высушило его одежду и не высушило слез. Ка¬
шель вновь сотрясал его тело как недавно. Он опустил голову,
сжав ладонями виски. И вдруг услышал приближающиеся
шаги.
Айжан шла рядом с Чоканом. Шла, безотчетно прильнув к
нему, не подымая глаз.
Значит, догадка Акпана была верной, но он ничем не выдал
себя и сделал вид, что дремлет.
Они остановились у самого порога.
— Отец?!— негромко воскликнула дочь.
Акпан вздрогнул, словно его разбудили. Строго посмотрел
на Чокана недобрыми усталыми глазами:
— Это что же? Твоя насмешка над нами, Канаш?— И, уви¬
дев его открытое печальное лицо, неожиданно закончил.— Или
твоя мука?
— Моя мука,— быстро ответил Чокан.— Но почему вы мне
задали такой вопрос?
— Канаш, Канаш! Слишком много людей из ханского рода
насмехались над нами. И насмехаются.
— Я, агай, не только из ханского рода, я еще рода челове¬
ческого.
Пусть это звучало неожиданно и запальчиво, пусть Акпан
сразу не мог понять сердцем смысл этих слов и поверить им до
95
конца... Но одно было ясно: Чокан пришел в их землянку с доб¬
ром и незачем было вспоминать о топоре, наточенном на Малтабара. А ведь ночью Акпан не раз прикасался к его лезвию...
— Айым, ты что так стоишь? Ведь в нашем доме гость.
Впервые в это утро Айжан улыбнулась:
— Значит, отец, угостим его тем, что у нас есть...
И хотя Чокан не принял приглашения, потому что торопил¬
ся с отъездом, отец остался доволен и улыбкой дочери, и пове¬
дением молодого султана, мысль которого о роде человеческом
с каждой минутой становилась ему понятнее.
Порадовался улыбке девушки и Чокан:
— Ты оставайся с отцом, Айым, тебе надо за ним ухажи¬
вать, а мне пора уезжать.
— Я провожу до моста. Ладно?
Не пропустивший мимо ушей ни одного слова, Акпан откро¬
венно высказал свою симпатию к Чокану:
— Проводи, доченька, обязательно проводи!
Айжан нельзя было узнать. Еще недавно грустная, замкну¬
тая, молчаливая, она улыбалась, глаза ее лучились, она без
умолку говорила, даже прочитала на память стихи Хафиза,
причем те стихи, те жемчужные строфы, которых Чокан рань¬
ше не знал. Как бы удивился Костылецкий, встретив Айжан?!
— Значит, тебе нравится восточная поэзия?
Айжан зарделась:
— Ее невозможно не любить.
— Гете однажды сказал, что он считал бы себя великим,
если бы смог писать как самый слабый из семи лучших поэтов
Ирана.
Значение этих слов понравилось Айжан, но, увы, о Гете она
ничего не слышала.
Впрочем, Катя Гутковская — молниеносно подумал Чо¬
кан— если и слышала о Гете, то уж во всяком случае его не
читала... Катя неравнодушна к нему, да и он однажды почув¬
ствовал себя влюбленным. Они даже целовались. Но не одна ж*
ды он чувствовал, как свысока и пренебрежительно смотрит
она на казахов. А, значит, и на него, Чокана.
Айжан будет моей женой!
Вслух он этого не произнес, но спросил:
— Правда, Айжан?
И она ответила ему, уловив скрытый смысл:
— Правда, Канаш! Как ты хочешь, так и будет.
Как он гордился ею в эти мгновения, какой надуманной, ка¬
кой лживой прозвучала бы сейчас слышанная в Омске фраза
о застывших девушках Востока.
96
Мысли его текли одна за другой: Айжан должна стать моей
женой. Я решил посвятить себя служению народу. И моей же¬
ной может быть только женщина, уважающая мой народ.
Им не удалось выговориться до конца. Слишком быстро
промелькнул этот знакомый путь до речки Кылшакты, до мос¬
та, где им предстояло разлучиться.
— Айым, здесь мы расстанемся. Возвращайся в аул и до¬
верься мне.
Солнце поднималось к зениту, тихо звенела вода в речке,
молчал лес.
— Айым, месяц мой, почему ты ничего не говоришь?
Он приблизил свое лицо к ее лицу.
Айжан опустила голову, сжалась. Чокан, теплая моя звез¬
да. Сегодня — рядом, сегодня — совсем со мной. А завтра —
опять далеко. Вернется ли он? Счастье не длится вечно. Может
быть, досталось на мою долю только однодневное счастье? Спа¬
сибо и за это! Но может наступить день, когда она будет твер¬
до знать, что Чокан больше не приедет. Стоит ли жить тогда
дальше?
И Айжан расплакалась.
Чокан прижал ее к своей груди, успокаивая.
— Видишь это солнце? Пусть наше солнце будет свидете¬
лем того, что я тверд в своем слове.
Они поцеловались на прощанье.
...И когда Айжан была уже далеко, а Чокан подходил к Ор¬
де, ему неожиданно подумалось, что этот их поцелуй был неж¬
ным поцелуем равных людей, а не хозяина и рабыни, что они
оба и сильны и беззащитны перед судьбой.
У подножия горы Акан
Никто, пожалуй, не переживал сильнее Чингиза известия о
болезни Гасфорта и об его отъезде в Екатеринбург. Даже
открытие Атбасарской ярмарки уже не так занимало султана.
Рушились его честолюбивые замыслы.
С гордостью заглядывал он в недалекое будущее, зная, как
возвысит его в глазах других приезд самого генерал-губерна¬
тора Западной Сибири, наместника белого царя. Он мысленно
видел его многочисленную свиту — офицеров и чиновников,
видел у себя в ауле множество экипажей, казачью конницу,
солдат. Он видел, как мчались к нему запыленные гонцы. И
видел рядом с генералом своего сына Чокана, властно отдаю¬
щего распоряжения. У него, у Чингиза, мало друзей и много
4 С. Муканов
97
врагов. Но как бы притихли враги, склонившись до земли! Как
бы подняли головы, обрадовались друзья!
Выходит, он готовился попусту.
Выходит, никаких надежд на укрепление его положения, на
торжество его имени больше нет.
Ну, приедет в родной дом Чокан. Слава богу, сын как-ни¬
как. А не приедет в этот раз, бог с ним. Ничего не случится.
Дождемся другого срока.
Правда, Чингиз, как нам уже случалось упоминать, хотел
поскорее женить Чокана, чтобы упрочить свои связи с богатыми
и уважаемыми людьми. Его увлекала мысль породниться с
Ерденом, сыном Сандыбая, султаном пяти волостей баганалинцев. В роду Баганалы-Найман знатнее и богаче Ердена не бы¬
ло никого. Да и по всей степи Сары-Арка среди аргынов и най¬
маков он слыл одним из самых влиятельных казахов. Баганалинцы кочевали на широких просторах вокруг гор Улутау. Гра¬
ницы их владений на юге соприкасались с Кокандским ханст¬
вом. Ерден умел хитрить, заигрывал с кокандцамн и одновре¬
менно клялся в верности русским властям. Когда ему было
выгодно, он совершал набеги на аулы Кокандского ханства, а
стоило кокандцам набрать силу, как он выступал на их сторо¬
не против русского казачества. С ним считались, его побаива¬
лись и там и тут. Побаивался Ердена и Чингиз, сражавшийся
в свое время против Кенесары. Теперь Ерден входил в доверие
к омским властям и становился одним из самых опасных сопер¬
ников Чингиза.
Четыре жены Ердена народили ему много сыновей и ни од¬
ной дочери. Когда, наконец, у младшей жены-токал появилась
дочка, ее нарекли непривычным и самым что ни есть плохим
именем Акманка — Белая гундосая. У казахов бытовало по¬
верье, что непривлекательно названный ребенок будет долго
жить, его обойдут болезни. Акманка — позже ее стали звать
и того хуже, просто Манка,— росла здоровенькой и капризной
девочкой. Уже подростком она начала стыдиться своего имени,
а, повзрослев, решила совсем избавиться от него. Так дочь Ер¬
дена приобрела новое имя — Мырзакыз, Девушка-госпожа. Но
и это имя продержалось недолго. Скоро она стала просто
Мангаз.
Ерден любил и баловал свою единственную дочь. Ему нра¬
вилось, что она выросла в него, светловолосой, в отличие от
остальных детей.
Она воспитывалась в аульных традициях — как мальчишка,
и родители потворствовали всем ее капризам. Мангаз стреми¬
лась всюду быть первой и походить одновременно и на щего98
ля-сала и на батыра. Она одевалась броско и богато, ездила
на лучших аргамаках, требовала для них необыкновенные
седла и сбрую. Любила, чтобы ее окружали джигиты и девуш¬
ки, Подражавшие ей. Даже охотой она увлекалась — и с бер¬
кутами, и с гончими. Дружила с певцами, музыкантами и борцами-балуанами. Она терпеть не могла, когда ее называли де¬
вушкой. И не стеснялась отвешивать тумаки тем, кто нарушал
это правило.
И вот до ушей девушки-джигита дошли слухи, что ее со¬
бираются просратать за Чокана. Как бы Мангаз ни рядилась
в мужские одежды, как бы она ни своевольничала и ни дра¬
лась, суть ее, понятно, оставалась женской. Она много думала
о замужестве, понимала, что отец ее выбился в знатные баи, в
султаны из простых людей, черной кости. Родовитый ханский
потомок не помешал бы ни ему, ни ей. В степи много говорили
о Чингизе и его сыне. И Мангаз уже не терпелось повидать
своего нареченного, своего торе-офицера.
Правда, аульные женщины нашептывали ей:
— Не ты одна сосватана Чокану, у него немало и других
невест.
Мангаз не боялась соперничества, для нее, выросшей в ауле
Ердена, в многоженстве не было ничего неожиданного. Она
бесшабашно отвечала шептуньям:
— Ну и что ж. Мне это не страшно. Только пусть я буду
первой, с меня хватит, а после, хоть табун жен приведет!
Не успели стихнуть разговоры о сватовстве, как по аулам
разнеслась новая весть. Гасфортприезжает открывать Атбасарскую ярмарку, а с ним Чокая.
«Может, и меня молодой торе увидит»,— хорохорилась
Мангаз и заранее отбирала наряды поприглядистей.
«Может, и мне Чокан принесет пригоршни счастья»,— меч¬
тал Ерден и уже готовился поставить неподалеку от Атбасара
целый аул белых юрт.
Но тут узун-кулак сообщил о болезни Гасфорта.
Ерден принял это известие значительно спокойней Чингиза.
Он был богаче и не мечтал а погонах русского офицера. Зна¬
чит* не надо заботиться о белом ауле. Поставит одинокую бе¬
лую юрту между озерами Керегетас и Жабай, там и встретит
Чокан мою Мангаз, там они и решат свою судьбу. Аллах ми¬
лостив!
...В тот вечер, о котором мы ведем рассказ, Чингиз, верный
давней своей привычке, еще де захода солнца проехал верхом
к табунам полюбоваться своими саврасыми с белыми отмети¬
нами. Кони после водопоя лениво пощипывали сочную при99
брежную траву. Сытые, нагулявшие жир, спокойные. Чингизу
было приятно медленно, с достоинством осматривать табун,
перебрасываться неторопливыми замечаниями со стариком-табунщиком, чувствовать спадающий летний зной, предвестье
вечерней прохлады.
Тут он увидел всадника. Мелкая рысь загнанного коня ему
не понравилась. Да и куда это он так торопится? Сначала
султан разглядел взмыленную лошадь, а уж потом узнал Абле
и поехал ему навстречу с тревожным чувством.
Поздоровались.
— Ты что так рано вернулся? Ведь собирался поставить
ограду на могилу сына и побывать в Сырымбете.
— И ограду не поставил, и в Сырымбете не побывал. К те¬
бе торопился, мырза. Новости есть.
— Не томи душу, выкладывай...
Абле рассказал обо всем, что видел в доме своего брата
Карамуруна: о встрече с Чоканом, о том, как Чокан осторожно
и настойчиво расспрашивал об Айжан и как потом уехал в Сырымбет. Абле сообщил и о Токбете, и о, скромной одежде Чокана-мырзы.
Каждое слово наблюдательного муллы ранило Чингиза.
Оправдывались его худшие предположения. Значит, все прав¬
да. Значит, его сын любит дочь Акпана. Иначе, что ему сейчас
делать в Сырымбете? И этим, только этим можно объяснить
отказ Чокана с почестями приехать в Орду, сюда, к горе Акан.
Видя, что Чингиз сереет от злости, Абле понял — на милость
ему сейчас нечего рассчитывать. За такие недобрые вести хан
может не только не поблагодарить, но и камчой стегнуть.
Камчой, правда, Чингиз не стегнул; он молча повернул коня
и поехал на летовку.
Он не сказал никому ни слова и дома, но все заметили, что
он посеревший и злой. К еде не притронулся, лег в постель и
сразу же провалился в темный угрюмый сон. Он пробудился
глубокой ночью и увидел свет в юрте. Зейнеп зажгла кероси¬
новую лампу, подвешенную к столбу, а сама сидела на кошме,
ожидая, когда поднимется Чингиз.
— Ты проснулся? Что у тебя случилось?— она еще с вече¬
ра была встревожена видом мужа.
Чингиз пересказал ей все услышанное от Абле, с нужными
и ненужными подробностями.
Э, мой мырза, стоит ли горевать!— Слова мужа не про¬
извели на нее сильного впечатления, она явно ожидала худше¬
го.— Я не вижу здесь ничего страшного.
100
— Ничего страшного?— и Чингиз стал рисовать ей карти¬
ну встречи Чокана и Айжан.
— Только-то всего?—усмехнулась Зейнеп.— А ты и Алла¬
ха призвал на помощь. Зачем ты вслушиваешься в то, что
происходит между детьми?
— Детьми?— Чингиз все еще не понимал Зейнеп.
— Да, да, детьми! Ты сейчас заставляешь меня произнести
слова, от которых отказывается мой язык.
— Дети, слова, язык,— продолжал с недоумением ворчать
Чингиз.— Скажи, наконец, о чем речь?
— Глухонемым ты, что ли, стал? Вспомни, пропускал ли
ты красивую девушку, когда был молодым? А-а-а, не хочешь
вспоминать? Так вот, сын в тебя пошел... Ты тоже бывало, толь¬
ко пронюхаешь,— мол, есть такая краснощекая,— и сразу ле¬
тишь туда! Значит, и Чокан что-то услышал и скорее хочет
ухватить ее за подол.
— Бесстыдные слова говоришь, байбише.
— Ты их сам начал говорить, мой мырза. Зачем начал под¬
сматривать за сыном? Молодые дела — и все!
— Нет, байбише, молодые дела меня не беспокоят. Резви¬
тесь, я мешать не буду. Меня другое волнует.
— Малтабар твой? Нашел о ком горевать! Жанарал не
приедет, обойдемся без денег Малтабара.
Чингиз пожевал губами:
— Деньги не помешали бы, байбише. Скажи, когда они ме¬
шают?.. Но я о другом. Малтабару понравилась девушка, дочь
Акпана. А что, если она окажется не девушкой? И тогда...
— Ребенком ты становишься, Чингиз,— перебила мужа
Зейнеп.— У тебя еще не заболел рот от своего языка? Что
только тебя ни волнует,— девушка, не девушка...
Чингиз еле сдержал гнев. Он такими злыми глазами по¬
смотрел на жену, что случись такое в молодости, в следующий
миг пустил бы в ход кулаки. Но с годами он остепенился, а
Зейнеп в споре нередко одерживала верх и слова выбирала
такие, что Чингиз выходил из себя. Однако сегодня он глубоко
чувствовал свою правоту, которую никак не мог еще доказать.
Почему Зейнеп не может понять его тревог? Он извлек из па¬
мяти самое тяжелое, самое обидное для жены в последние го¬
ды слово, безошибочно ставившее ее на место: мундар, муче¬
ница. И с некоторой неловкостью — не он ли сам был виноват
в трудной жизни Зейнеп — Чингиз процедил сквозь зубы:
— Слушай, мундар! Пустое мы оба говорим. Если уж на
то пошло, пусть пропадет пропадом этот Малтабар! Что он
мне — брат или сородич?! Пусть и деньги его сгинут. Слава
101
Аллаху, что я не загрязнил об них свои руки. С кем не жевал
в жизни ивняка и не глотал щетину — расстаться легко. Не
потому я волнуюсь, байбише. Не с Малтабаром нам будет
трудно, а с нашим сыном. Да, да, с нашим сыном, с Канашем.
Что нам делать, скажи, если он захочет жениться на дочери
Акпана?
— Боже мой, астапралла!— воскликнула Зейнеп и схвати¬
лась за воротник, подпирая согнутыми пальцами жирный под¬
бородок.— Астапралла!..
Зейнеп покачивала головой и ее лицо то уходило в темень,
то покрывалось странными бликами, скользящими отсветами
керосиновой лампы, прикрепленной к столбу юрты.
— Нет, мой мырза, ты и сейчас сказал ненужные слова.
Как только у тебя повернулся язык. Канашжан... и вдруг же¬
нится на рабыне.
— Да будут навек эти слова ложью, байбише...— Чингиз
начал уже успокаиваться, главное было высказано. Однако и
сомнения не рассеялись.
— А вдруг это случится?
— Не будет этого, невозможно,— Зейнеп снова покачала
головой.— Разве что в корпусе, в Омске его испортили. Нет,
не может Канашжан пойти на такое...
— Аминь! Да сбудутся наши желания!— Чингиз поднял
раскрытые ладони и провел ими по лицу.
Некоторое время они посидели молча, миролюбиво. Чингиз
был доволен уже тем, что жена пока во всем поддержала его.
Продолжать разговор дальше ему не хотелось, он устал от
своих волнений, устал от спора.
Однако Зейнеп, которую мучило любопытство, все-таки
спросила:
— Но от кого ты это все услышал?
— Крышкой рот не закроешь,— уклонился Чингиз от пря¬
мого ответа. Он знал вспыльчивость байбише и побаивался,
что она необдуманно обрушится на доносчиков.
— Нет, ты все-таки скажи имя.
— Успокойся, Зейнеп, может, это старания наших недругов.
Недолго осталось ждать, скоро все прояснится.
— Узнаем, все равно узнаем, откуда пущено слово. До кор¬
ня докопаемся и корень подрубим,— Зейнеп говорила хмуро,
сердито, влясь и на доносчиков, и на мужа, так и не открыв¬
шего ей источник недоброй молвы.— Дай бог, чтобы все ока¬
залось ложью.
Время для них тянулось медленно. В действительности, до
приезда Чокана оставалось два дня, не больше.
...Чокан торопился. После прощания с Айжан на мосту че¬
рез Кылшакты он без задержки в Сырымбете выехал в Имантау. Там быстро договорился с командиром второго отдела,
крещеным татарином есаулом Беклемишевым, о выделении
отряда казаков в двадцать пять сабель для участия в открытии
Атбасарской ярмарки. Одновременно решили, что конники вы¬
едут несколько позднее и минуют летовку Орды. Чокану не хо¬
телось появляться у родных окруженным свитой, предназна¬
ченной для ярмарочных торжеств. Впрочем, он не без удо¬
вольствия надел новехонький офицерский мундир, сверкающий
пуговицами и погонами, и был, как говорится, при полном
параде. Аул-то свой, а края незнакомые. Значит, надо пока¬
зать и одежду, и оружие.
Будь бы так, как намечалось заранее, Гасфорта с Чоканом
встречали бы самым пышным образом. Уже у Бурабая их под¬
жидала бы первая группа всадников — джигитов и девушек
на отборных скакунах, охотников с беркутами, поэтов и пев¬
цов. Пели бы песни, сопровождая экипажи, били бы по пути
в озерах гусей и уток, состязались бы в байге.
• Будь бы так, как предполагал Чингиз позднее, избери Чо¬
кан путь Гасфорта, все равно его у Бурабая встретили бы до¬
зорные, а в тридцати-сорока верстах от Акана, в Зеренде,
устроили бы торжества. Скромнее, чем для генерал-губернато¬
ра, но все-таки торжества.
Но все получилось совершенно иначе. Сын выбрал другую
дорогу — через Сырымбет, не оповестил отца и, видимо, стре¬
мился избежать лишнего шума. Не хочет почестей — не надо.
Но сын есть сын. И Чингиз позаботился об его отдыхе и, по
крайней мере, приличной встрече.
На берегу озера Акан, недалеко от летовки Орды, но не
рядом, Чокану поставили белую юрту. И еще две белые юрты
приказал здесь же поставить Чингиз. Одну для Зейнеп, дру¬
гую — для гостей,— ведь найдется немало желающих привет¬
ствовать султана-офицера.
Чингиз еще не знал, как сложатся у него после долгой раз¬
луки отношения с сыном. Во всяком случае, Чокан должен сам
прийти поздороваться с отцом, а там будет видно. Чингиз на¬
деялся на лучший исход. Но если сын, вопреки обычаям, во¬
преки здравому смыслу возгордится и нарушит сыновний
долг,— что ж, встреча тогда и вовсе может не состояться. Не
ему же идти на поклон.
Убежденный в своей иравоте и будучи человеком гордым,
Чингиз, решив не выеэжать заранее к сыну, обеспечил ему
вполне почетную встречу. На пути к малому белому аулу Чо103
кана готовились чествовать всадники во главе со старшим
братом Чингиза Аппасом. Гонец, которому надлежало опо¬
вестить аксакала и его джигитов, находился на пикете, откуда
вовремя можно было домчаться до горы Акан. Аппас после
первого свидания с Чоканом обязан был сопровождать его до
юрты Зейнеп: сперва пусть поздоровается с матерью. Что ка¬
сается гостей, пожелавших бы видеть Чокана, то для них на
почтительном расстоянии от малого аула вбили в землю коно¬
вязи и даже поставили сторожевую юрту. Известных людей
караульный мог пропускать сам, а о тех, кого в лицо не знает,
следовало сообщать Аппасу. На конях в белый аул въезжать
строго-настрого запретили: спешивайтесь, привязывайте коней
и идите по дорожке, узенькой, словно заячья тропка.
Аппас после недавней смерти Абайдильды оставался стар¬
шим среди сыновей хана Уали, а у Уали, как известно, было
четырнадцать сыновей от семи жен. Смерть Абайдильды сбли¬
зила братьев Аппаса и Чингиза. Абайдильда был врагом цар¬
ской власти, и во время своего возвышения ханша Айганым
приложила немало усилий, чтобы отправить мятежного пасын¬
ка в сибирскую ссылку. Абайдильда вернулся, когда ханши
уже не было в живых. Вернулся худым и бледным, истощен¬
ным болезнью. Чингиз не посчитался с тем, что Абайдильда
находился в ссоре с его матерью. Он радушно принял брата.
Помог ему, а когда Абайдильда умер, справил по нем поминки,
неслыханные в Кокчетавском дуане. С той поры Аппас проник¬
ся уважением к Чингизу и стал надежным советчиком султана.
Чингиз тоже не оставался в долгу и воздавал ему почести как
самому достойному аксакалу рода Аблая.
Вот и теперь, перед приездом Чокана, Чингиз послал за
Аппасом гонца в его аул на берегу озера Шарыктас за Бурабаем. Уже наслышанный о поведении сына в Жаман Жалгызтау и Сырымбете, Чингиз возлагал большие надежды на стар¬
шего брата, не такого вспыльчивого, как он сам, но упорного
и красноречивого. Может быть, он уломает сына, сумеет нас
сблизить.
Крупный, грузный, с глазами узкими и пронзительными,
как почти у всех в роду Аблая, Аппас взялся за дело с подо¬
бающей серьезностью и размахом, чтобы достойно встретить
племянника.
Он выехал к нему с большой сабой кумыса и только что
сваренной бараниной. Встретились у источника, приветствова¬
ли друг друга по обычаю, спешились — отведать пищи и, ра¬
зумеется, для предварительного разговора.
Спутников у Аппаса было немного, но как только испили
104
кумыса и попробовали еще теплое мясо, он попросил всех, в
том числе и Жакыпа, брата Чокана, оставить их наедине. И на¬
прямик посоветовал Чокану, избегая нравоучений и каких бы
то ни было намеков, прежде всего выполнить сыновний долг и
поздороваться с отцом в его юрте.
— А почему же отца здесь нет?— спросил Чокан.— Неуже¬
ли он забыл: если издалека приезжает даже шестилетний ре¬
бенок, то и шестидесятилетний старик выходит ему навстречу.
— Чингиз гордится отцовством,— пробормотал Аппас, ко*
торому изменила его обычная уверенность.— И потом спина
у него болит. Вставать иногда не может. Кокчетавский дохтур
сказал: радыкулыт. Вот с этим самым радыкулытом он и ле¬
жит в постели. Ну и что ж. Он — отец, ты его сын. Не пришел
отец к сыну, сын придет к отцу.
Но Чокан не внял этому совету. Он догадался: не спина
у отца болит — душа. Вести из Жаман Жалгызтау и Сырымбета наверняка проникли в юрту Чингиза и уязвили его хан¬
скую гордость. Огонь обиды разгорается, словно костер на вет¬
ру. Встретятся они — обожгутся оба. Чокан понимал, что отец,
наделенный житейским опытом, решил, вероятно, что сыну
лучше сперва встретиться с матерью. Мать ему ближе отца, с
ней они и договорятся скорее. И еще: зная характер отца, Чо¬
кан надеялся, что он, расшумевшийся, как верблюд, быстро
преобразится перед матерью в верблюжонка на привязи...
Однако Аппас еще раз попытался уговорить Чокана отдать
поклон отцу.
В это мгновение рядом оказался Жакып.
— Не проси его, Улкен-ага,— обращаясь так к старшему
дяде, подчеркивая с уважением его возраст, он, однако, был
упрям и решителен.— Что ты, Улкен-ага, торгуешься? Приветы
не покупаются. Хочет — зайдет, не хочет — пусть будет так.
Братья пристально и с неприязнью посмотрели друг на дру¬
га. Почти одногодки, они и в детстве редко играли вместе, ча¬
ще ругались, а порой дело доходило и до драк.
Тон Жакыпа очень не понравился Чокану.
Впрочем, Жакып и в начале встречи не счел нужным скры¬
вать более чем равнодушного отношения к младшему брату.
Другие сородичи искренне радовались его приезду, гордились
своим офицером, расспрашивали об омских новостях и здо¬
ровье, а Жакып отчужденно стоял в сторонке. Что ж, Чокан
был тоже достаточно самолюбив и не подошел к нему.
Все это, понятно, было замечено и встречавшими.
Как услышаны были и первые недобрые слова, сказанные
Жакыпом Чокану.
105
Жакып был красивым джигитом, аульным щеголем и охот¬
ником до красивых женщин. Стоило ему увидеть привлекатель¬
ную девушку или молодуху, не очень охраняемую мужем, как
он набрасывал на нее свой аркан. Не избежала его внимания
и Айжан, но тут у нашего женолюба ничего не вышло.
Прослышав о Чокане и Айжан, Жакып еще больше озло¬
бился на младшего брата.
— Пусть делает, как хочет!— еще раз повторил Жакып.
Аппас не стал возражать, и всадники выехали к аулу.
В полдень Чокан уже был в приготовленной для него белой
юрте и, не задерживаясь там, отправился к матери.
Его опередил скорый на подъем, непременный участник
всех семейных событий, верный, постаревший слуга Аба.
— Суюнши, Ая-апа, твой Канаш приехал. Сейчас будет!
Зейнеп, полулежавшая на кошме, вскрикнула, попыталась
встать, опираясь на руки, и тут же, не совладев с тяжелым
своим телом, резко опустилась снова. Абе показалось, что она
упала, теряя сознание. Но это было не так. Просто у нее за¬
кружилась голова от волнения.
А тут в юрту вошел и Чокан. Он забыл снять саблю, звяк¬
нувшую, когда он, забыв, что уже взрослый, потянулся к ма¬
тери так, как тянутся в детстве.
У Зейнеп от безмерной радости и от стремительности, с ко¬
торой она бросилась навстречу сыну, так забилось, застучало
сердце, так перехватило дыхание, что с трудом можно было
разобрать слова:
— Канаш!.. Канашжан мой!.. Кровинка моя!.. Душа моя!..
И хотя она ослабла, постарела, руки ее не утратили силы,
крепкие материнские руки, до боли сжимавшие Чокана. Он
ощущал на своем лице ее слезы, ему нелегко было дышать, но
чем сильнее его обнимала мать, тем еще крепче льнул он к ней,
растворяясь в ее тепле и повторяя вполголоса:
— Что ты так расстраиваешься, мама... Не надо плакать,
не надо...
Вероятно, Зейнеп дала бы и дальше волю своим чувствам,
довела бы себя до полного изнеможения, если бы не отрезвляю¬
щие тягучие слова Аппаса.
— Хватит, сноха!.. И себя изматываешь, и ребенка, устав¬
шего с дороги.
Ребенок... Это прозвучало и трогательно, и с легкой на¬
смешкой. Ни от кого другого Зейнеп не потерпела бы даже на¬
мека на издевку, как и не подумала бы послушаться. Но стар¬
шему из четырнадцати сыновей Уали, ага Аппасу она прощала
все и вела себя с ним самой смиренной снохой.
т
Она разжала руки; вытерла рукавом слезы и только про¬
должала всхлипывать, вздрагивая всем телом.
Аппас спокойно и по-прежнему тягуче поздравил ее с при¬
ездом Чокана, а потом сказал:
— Мы пойдем, келин. Мать и сын много лет не видели друг
друга, соскучились, понятно.— И многозначительно добавил:—
Вам есть о чем поговорить. Только успокойтесь прежде.
Ага так же размеренно, как вошел, вышел из юрты.
«Поговорите, но успокойтесь прежде...» Зейнеп и вчера слы¬
шала от него эти слова, смысл которых прямо означал необхо¬
димость вмешательства матери в историю с Айжан. Зейнеп не
знала, сумеет ли отговорить Чокана, но тем не менее она клят¬
венно обещала Аппасу, а в его лице всем потомкам Уали, сде¬
лать все, что только возможно.
Теперь она оставалась наедине с сыном. Житейский опыт
ей подсказывал, что разговор лучше начать, когда улягутся
волнения первой встречи, когда наступит спокойствие, к кото¬
рому так настойчиво призывал ага, и, с другой стороны, хоте¬
лось сейчас же, когда ее переполняли материнские чувства,
решить все разом, одним стремительным порывом.
Чокан уловил настроение матери и тут же сообразил, что
следует немного повременить. Есть смысл в народной послови¬
це: «Пока поднимется топор — и дерево успеет увернуться».
— А что, если я немного отдохну, мама?
— Вот тебе твоя постель, жеребенок мой, усни с дороги.
Чокан подошел к «больской» кровати, как называла мать
польскую, сверкавшую металлом кровать, с трудом добытую
в Кокчетаве специально к его приезду. Приметив, что мать не
собирается уходить, спросил:
— Ты, мама, разве не будешь отдыхать?
— Думай о себе, Канашжан. Устраивайся поудобнее. За¬
хочу прилечь — найду себе место,— кротко ответила Зейнеп.
Чокан сбросил мундир, облачился в широкую рубаху, сши¬
тую ему в Омске для дорожного отдыха, прилег. Мать укрыла
его одеялом и подложила под голову большую пуховую по¬
душку.
— Засыпай, Канашжан, а я подремлю у твоей кровати.
— Лучше я, мама, посплю возле тебя.
— Зачем же, жеребенок мой? Бокам будет больно на земле.
— Я соскучился по твоему теплу, мама.
— Тогда иди, солнышко. Только погоди немного, я застелю
ковер одеялом.
Чокан скатился с «больской» кровати и почувствовал, что
Щ
двойная подстилка — ворсистый ковер и толстое стеганое одея¬
ло мягче и удобнее непривычного в юрте матраца.
Места хватило и для матери и для сына. Зейнеп подложила
левую руку под шею Чокана. Ей трудно было обнять его — на¬
столько она располнела. Вот только лицо не округлилось, со¬
хранив и прежний овальный очерк, и прежнюю,— так по край¬
ней мере казалось Чокану,— красоту. Но сын в глазах матери
неузнаваемо переменился. Наблюдая за ним в детстве, Зейнеп
не без опаски думала, что он будет низкорослым. Нет, слава
аллаху, вымахал выше среднего. Глаза стали большущими и
лоб широким. Однако почему так потемнело лицо? А вот уже
и усы начинают пушиться. Черные, как у отца.
Воспринимая как никогда остро близость матери, Чокай
вспомнил стихотворную строфу арабского поэта, прочитанную
ему Айжан:
Почему же дочки растут,
Сладость ласки отцовской забыв?
Почему растут сыновья,
Материнский мед не испив?
Он грустно вздохнул. Да и как было не вздохнуть? Кажет¬
ся, совсем незадолго до отъезда в Омск его отлучили от мате¬
ринской груди. Смутно, словно в полузабытьи, но он помнил
еще то время, когда не мог уснуть, не испив сладкого и тепло¬
го молока. Он ведь и просыпался с этим извечным чувством и
тоненьким птичьим голоском звал мать, чтобы припасть к ней
и утолить свою жажду.
Так, по-разному раздумывая друг о друге, мать и сын меж¬
ду тем вели безвинную обманную игру. Положив головы па
одну большую пуховую подушку, они делали вид, что уже
уснули. Мать — затем, чтобы сын поскорее задремал после до¬
роги. Сын — чтобы отдохнула мать, должно быть, не одну бес¬
сонную ночь проведшая перед его приездом.
Но выдержки им обоим хватило ненадолго.
Думы Чокана о матери сменились думами об Айжан. Он
решил выполнить обещание, которое дал девушке на прощанье.
Сейчас, сравнивая ее с кокчетавскими красавицами, встречен¬
ными на пути из Сырымбета, он еще тверже укрепился в своем
решении. И не без некоего тайного умысла он как можно бе¬
режнее вытянул руку матери из под своей шеи.
Зейнеп открыла глаза, словно только что проснулась
— Ты что, Канаш?
— Да вот подумал, не затекла ли твоя рука.
— Ой-бой, жеребеночек ты мой. Ну, если и отлежала, что
108
тут такого? И не то готова стерпеть. Ты не был мне в тягость,
когда носила тебя девять месяцев, когда ты мне едва-едва не
обломал позвонки. Теперь мне тебя обнимать легче легкого.
Смотрю на тебя, смотрю и не могу наглядеться, Канат. Нагника голову, я тебя еще раз поцелую.
Целуя сына, гладя его жестковатые волосы, Зейнеп вдруг
снова расплакалась.
— Что с тобой, мама. Не надо так...
— Луч ты мой, потому я плачу,— всхлипывала она,— что
люди говорят, ты вырос, возмужал, стал важным человеком, а
для меня ты такой же, каким был перед отъездом из аула. Ма¬
ленький, беззащитный.
Чокана так растрогали слова матери, что он едва не просле¬
зился сам. Мысли о матери овладели им с новой силой. Он
вспомнил слышанную им еще в детстве от акына Жаманкула
поэму «Кер-улы». Кер-улы еще не появился на свет, как умер¬
ла его мать. Он родился уже в могиле, нашел грудь мертвой
матери и принялся сосать ее грудь, пока не появилось молоко.
Через три дня он поднялся на ноги и вышел из могилы. Вскоре
он поймал жеребенка. Сказочно растущий Кер-улы становился
батыром, его жеребенок — тулпаром. Ночами он возвращается
к матери и продолжает сосать ее грудь. Молоко не иссякает и
у мертвой. Но через сорок дней у входа в могилу батыр встре¬
чает дракона. Дракон не подпускает мальчика к матери, а по¬
бедить чудовище юный батыр еще не в силах. Кер-улы напрас¬
но умоляет дракона позволить ему в последний раз напиться
материнского молока. Что делать? Мальчик-батыр отправляет¬
ся в странствия...
Давно Чока^ слышал сказку о Кер-улы, но едва ли не, в
этот день встречи с Зейнеп понял ее великий смысл, как гимна
материнству.
...Ни сын, ни мать долго не нарушали тишины белой госте¬
вой юрты. Один аллах ведает, сколько бы они так отдыхали,
сколько бы раздумывали, если бы не шорох, возвративший их
в обыденный мир.
Зейнеп заглянула в щелку: кто-то уже приподнял кошму
снаружи и теперь открывал деревянную дверь. Присмотрев¬
шись, она узнала Такырбаса.
В ханские времена население Орды делилось на торе —
господ ханского рода и толенгутов, слуг из пришлых людей,
призванных обслуживать торе.
Ханские времена прошли, но разделенность эта сохрани¬
лась, как сохранились многие другие обычаи и привычки.
Чингиза продолжали звать ханом, а его помощника Такыр109
баса — толенгутом. Жена Такырбаса, деловитая и чистоплот¬
ная Асыл, была в услужении у Зейнеп.
Самого же Такырбаса приставили слугой к Чокану на дни
его гостевания.
Мать и братья
— Входи смелее, мой Такыр,— ободрил Чокан смущенного
Такырбаса, знакомого ему еще с детских лет.— Как тебе жи¬
вется? Ты меня когда-то не давал в обиду и возвращал мне
асыки, отобранные мальчишками. Я называл тебя, как назвал
и сейчас, просто Такыром. Тебе брили голову, а усов и боро¬
ды тогда не было и в помине. А теперь, гляди, вот ты какой
стал.
И Чокан, обнимая сверстника детства, похлопывал его по
спине. Зейнеп даже покоробило такое дружелюбие — толенгутов в Орде держали на почтительном расстоянии.
— Ну, что ты так прилип к нему, Канаш? Он тебе брат
родной, что ли?
— Это же Такыр, мама, Такырбас. Друзьями в детстве
были.— Мало ли что было в детстве? Ты теперь взрослый...
— А разве, мама, взрослым не нужны друзья?
Зейнеп, чувствуя, что может проиграть в споре с сыном на
глазах толенгута, прикрикнула:
— Хватит... Ты, Такыр, зачем сюда явился?
— Улкен-ага меня послал. Куырдак уже готов.
Такырбас отвечал спокойно, словно не замечая раздраже¬
ния ханши. Как почти все толенгуты Орды, он научился скры¬
вать свои чувства, но в эти минуты ему было труднее, чем
обычно, преодолеть свое смущение: Чокан встретил его по-дру¬
жески, а ведь он следил за Чоканом, перебегая от его белой
юрты к Апиа су и обратно.
— Заснули,— сообщал он.
— Проснулся, разговаривают, всего не расслышал.
Вот тут Аппас приказал ему послушать еще, а если его
обнаружат, войти в юрту и сообщить, что кушать готово.
— Значит, куырдак можно приносить?— обратилась Зей¬
неп скорее к Чокану, чем к Такыру.
— Пожалуй, мама, не стоит. Не хочется что-то.
— От свежего мяса отказываешься?
— Я, знаешь, стал отвыкать в корпусе от мясной пкрщ. Нас
чаще травой кормили.
— Травой?— удивленно переспросила Зейнеп.
ПО
— Съедобной, конечно, травой,— ответил Чокан, не вда¬
ваясь в подробности об овощах, о которых мать имела самое
смутное представление.— А в пути, начиная с Жалгызтау, я
просто объедался мясом. Желудок уже не в силах его пере¬
варивать .
— Но откуда здесь найти съедобную траву, сынок?
— А ее и не надо искать, мама. Ты мне дай белого молока,
красного творога и курта. Еще лучше — приготовь белый тво¬
рог с топленым молоком.
— Это совсем нетрудно, сынок.— И, уже обращаясь к Та¬
кыру, невозмутимо застывшему у порога, добавила:
— Скажешь Асыл, пускай приготовит. Только скорее...
— Не надо; мама, торопить. До вечера еще далеко, а рань¬
ше сумерок я не захочу есть.
— А вдруг захочешь?
— Нет, мама, я и сейчас чувствую сытость от кумыса.
— Слышал, Такыр? Так вот, сперва придешь, чтобы за¬
жечь нам лампу, а потом принесешь еду.
Такырбас вышел, Чокан и Зейнеп возвратились к своим ду¬
мам. И мать, и сын с нетерпением ожидали разговора об Айжан, но не пытались ускорить его начала. Цели их были прямо
противоположны. Чокан стремился добиться согласия матери
на женитьбу, Зейнеп — отговорить его от этого шага. Нежная
искренность первых минут встречи уступала место взаимной
настороженности и даже недоверию. До еды ли тут было?
— Мама,— первым начал Чокан и запнулся.
— Я слушаю, солнышко.
— Почему так говорится в народе, мама?
Согнулся дуб высокий — сломался, значит, ствол.
Джигит поклялся дважды — он смерть свою обрел.
— Не знаю, Канашжан,— неуверенно
смутно догадываясь, куда клонит сын.
— А такую поговорку слышала?
отвечала
Зейнеп,
Во имя жизни не жаль и богатства.
Чтоб совесть сберечь — можно с жизнью расстаться.
— Что ты меня забрасываешь пословицами, Канаш?
В голосе Зейнеп уже звучала тревога. «Какой он, однако,
непреклонный»,— думала она про себя.
— Почему, спрашиваешь, поговорки вспоминаю? Да пото¬
му, что самый большой ум — у народа, народ и придумывает
поговорки. Народ всегда прав. Вот послушай, мама:
Ребенок на лошади начал скакать,
Сжимает колени испуганно мать..
111
— Мать сжимает колени, мать волнуется, а не отец. Дети
ближе к матери, чем к отцу. Так ведь?..
Зейнеп чуть не сказала, что так, но вовремя одумалась, по¬
тому что ей надо было сближать отца с сыном, а не отдалять
их друг от друга. И она промолвила:
— Дети каждому дороги по-своему — и отцу, и матери...
— Не будем пока об этом спорить,— Чокан взглянул на
мать, и ей почудилось, что на нее посмотрел вспыхнувшими в
раздражении глазами Чингиз.— Говорят, одного мудрого че¬
ловека спросили: почему наши казахи иногда употребляют
слова «джигит-мигит»? Кто такой джигит, всем известно, а мигит? И мудрый человек ответил: джигит — это тот, кто тверд
в сврих обещаниях, кто смело идет к намеченной цели, кто му¬
жественен в своих поступках и за честь отдает жизнь, а мигит— ни то, ни се, существует как-то, прозябает — и ладно.
Так кем же мне быть, мама?
Зейнеп, ожидая подвоха, хотела бы уйти от ответа, но сын
повторил:
— Родной сын ждет прямого ответа, мама. Так кем же всетаки мне быть?
— Джигитом быть, сын, джигитом,— сказала она, понимая,
что иного и сказать не имеет права.
— Значит, я должен выполнить свое обещание?
— Я ж не знаю, какое обещание и кому ты его давал?
Чокан решил не давать ответа сразу. Он опять приластился
к матери, обнял ее, произнес капризно и нежно:
— Ма-а-ма-а!
- Ау, жеребенок мой, ау,— поддалась сыновней ласке
Зейнеп и, как делала это прежде, жадно втянула ноздрями за¬
пах сына, уже отдающий чем-то чужим, приятным, но чужим.
И надо было гонким нюхом матери отделить от него все насло¬
ения омских лет, чтобы почувствовать свое, бесконечно род¬
ное, детское.
— Мама,— сказал Чокан еще ласковее и даже опустился
перед ней на колени.— Хоть я и родился в ауле, но воспитание
получил у русских. Не правда ли?
Зейнеп кивнула головой.
— А знаешь ли ты, мама, что у русских джигиты и девуш¬
ки обычно женятся, выбирая друг друга сами?
— Так то у русских...
— Не только у русских, но и у других народов,
— Неужели, Канаш, ты хочешь, чтобы и у нас, казахов, бы¬
ло так?
112
И когда Чокан ответил утвердительно, Зейнеп даже пере¬
менилась в лице:
— Но, ведь это, сынок, никак невозможно!
— Невозможно, говоришь? Но почему?
— Обычай этот вошел в нашу кровь с давних времен. На¬
зови мне человека, который сможет его нарушить?
Чокан выпрямился, зарделся,— как он был похож в это
мгновение и на маленького Канаша, победившего своих сверст¬
ников, и на Чингиза, принявшего важное решение. Он произнес
единственное слово, но как его произнес:
- Я!
Мать оторопела, развела руками.
— Да, я! Чокан, сын Чингиза, Валиханов.
— Я не совсем понимаю тебя, сынок. Объяснись!
Тогда Чокан, как и в начале разговора, стал задавать ма¬
тери вопросы, в которых, в сущности, заключался уже и ответ,
а Зейнеп оставалось только соглашаться с сыном.
— Ведь это правда, что слова «раб» и «слуга» произносят¬
ся у родовитых казахов пренебрежительно? Правда, спору нет.
Без купли и продажи не бывает ни рабов, ни слуг? И это
правда!
— Но почему, Канаш, ты так настойчиво твердишь об
этом?
— А потому, мама, что мы, казахи, рождаемся от рабов!
Это горячее утверждение сына поставило Зейнеп в тупик.
Тут она и вовсе ничего не могла понять.
— Слушай дальше, мама! У нас, казахов, нет девушки, ко¬
торая не продавалась бы за калым. Одна из них — ты сама.
— Я? Да что ты такое говоришь! Значит, по-твоему, я ра
быня?
— Да, мама, и ты рабыня.
Чокан от волнения зашагал по тесному кругу юрты. Взадвперед, взад-вперед.
— Ты шутишь, сынок. Разве бывают такие рабыни?
— По достатку, по известности ты не рабыня, мама. Ты —
жена старшего султана, происходящего вдобавок из ханского
рода. Ты — дочь знатного бия Чормана. Но при этом и за тебя
платили калым.
Зейнеп теряла опору. Сын был вроде и прав, но было оскор¬
бительно мириться с такой правотой.
Чокан почувствовал это и даже постарался как-то смяг¬
чить свои слова:
— Конечно, мама, у очень немногих казашек глаза, навер¬
ное, сияли так, как у тебя, когда ты впервые встретила нашего
113
отца. Но разве мало ты знала девушек, которых продавали
уже не раз женатым больным старикам?
— Это божья воля,— только и смогла возразить Зейнеп.
— Не божья воля, а воля калыма, мама. И эту волю надо
сломить, подрубить ее топором.
— Да разве, синок, найдется такой человек?
И снова Чокан с гордостью произнес единственное слово:
- Я!
Ей было опять и непонятно, и страшновато.
— Какой ты глупенький у меня, сынок,— сказала она как
можно нежнее.
Но Чокан как бы отверг милую, покровительственную ласку
и с той же настойчивостью повторил:
— Да, я!.. Я первый среди казахов женюсь без калыма,
женюсь на любимой и покажу пример другим.
Разговор достиг того накала, которого больше всего боя¬
лась Зейнеп. От жаркого, но несколько отвлеченного спора он
с этого момента уже переходил к житейским делам и непосред¬
ственно касался судьбы Чокана, судьбы Валихановых.
— Так кто же она, это девушка? Назови ее, сынок.
Чокан, радуясь, что мать сама задала ему этот вопрос, посыновьи склонился перед ней:
— Вот мы и подошли к главному, мама. Помнишь, в народе
говорят, что мать — это корабль...
— Скорее, пожалуйста! Обойдись без поговорок.
— Поговорки помогают. Вот я сказал, что подрублю калым
под корень...
— А я тебе говорю, непосильно это для твоих слабых
плеч,— перебила сына Зейнеп.— Калым — древний обычай. Из
поколения в поколенье переходит. В тело народа впитался.
— Что ж, это правда, мама. Я не спорю.— Чокан вздох¬
нул.— Потому и вспомнил про корабль. Чтобы переплыть море
с такими глубинами,— надежный корабль нужен. И этот ко¬
рабль сейчас рядом со мной.
Зейнеп не привыкла к подобной манере разговора. Разве
что давным-давно, в отцовском ауле, слушала она такие не
всегда ей понятные неторопливые и образные, перегруженные
стихами-пословицами, речи биев. Ограничившись восклица¬
ниями, она промолчала.
— Наши казахи,— продолжал между тем Чокан,— мудро
сравнивают мать с кораблем.
Надежен с матерью бурный путь...
Утонет, но сыну не даст утонуть...
114
— Мама, милая, ты сама сказала, что старые обычаи впи¬
тались в тело народа, в нашу степь. Их еще никто не пытался
трогать. Они затянули море, которым мы плывем. Мама, ма¬
мочка моя! С тобой я, как на корабле. Он может меня спасти.
Сбросишь меня,— я задохнусь, мама... Пропаду...
Чокан опять превращайся в беззащитного ребенка, голос
его стал тоньше, вот-вот он мог расплакаться.
— Пропаду, понимаешь, пропаду!.. Пожалей меня, мама.
И Зейнеп смягчилась. Уже давно ставшая для окружающих
властной ханшой, только что пытавшаяся спорить со взрослым
сыном, она, слушая сейчас его жалобы, его ребяческие жалобы,
принимала на себя всю боль Канаша. Она уже готова была во
всем пойти навстречу сыну, лишь бы не сжималось так сердце.
— Ну, скажи мне, мальчик мой, просто, что ты хочешь от
меня. Я все сделаю!..
— Я так и думал, что ты согласишься, мама. Ты мне ближе
отца. У него тоже болит душа за меня, но по-своему, не так,
как у матери. Он всегда помнит, что он потомок хана, старший
султан. Он сочтет позором, если его сын, белая кость, женится
не на байской дочери, а на бедной девушке.
— Вот и я так говорю,— Зейнеп сейчас поддерживала не
сына, а Чингиза. И Чокан не сразу понял это.
— Ия так говорю,— повторила мать, словно отказываясь
от только что данного ею согласия помочь сыну.— Вспомни
только, с какими людьми хотел породнить тебя отец. Разве
старший султан Ахмет-хан Жанторе не слал к нам в Орду гон¬
цов: «Дети подросли, пора принимать сноху». Разве при пере¬
езде из Кунтемиса в Сырымбет не отдали мы пастбища в счет
калыма Осибу, сыну Узденбая, самого богатого после Есеналы
в роде Сибанов? А какая у него, говорят, красавица-дочь! Раз¬
ве не сватался отец с Ерденом, сыном Сандыбая, кочующим
неподалеку от нас? Не Ерден ли держит в своих руках роды
баганалинцев, чьи кочевья вокруг гор Улутау и Кшитау? Ведь
дочь Ердена пошла красотой в его мать и будет светлой байбише, старшей женой.
— Слыхивал я о них, и не только о них,— Чокан улыбнулся
грустно и хитро. Он знал, что мать может назвать еще много
имен.— Так, значит, отец их всех прочит мне в жены?
— Ну и что!— рассмеялась Зейнеп.— У твоего дальнего
деда, что воевал под пестрым знаменем1, было двадцать пять
жен, а у ближнего деда У ал и — семь.
— А у моего отца?— не без лукавства спросил Чокан, И
1
Речь идет об Аблай-хане — Примечание переводчика.
115
мать и сын рассмеялись.— Ты одна у отца, одна. Куда мне его
обгонять?
— Твое дело, сынок. Но свой аркан набрасывай только на
тех, кого я назвала или о ком подумала.
— Мой аркан, мама, уже наброшен,— снова накалил раз¬
говор Чокан, но на этот раз уже без отступления.
— Не томи, говори,— зная, что недоброго не избежать,
воскликнула Зейнеп.
— Айжан, мама!
После напряженного молчания, после уверенных и даже
дерзких слов Чокана робко прозвучал упавший голос Зейнеп:
— Боже мой!.. А я-то подумала, когда слух дошел до меня,
что это просто шалости... Мало ли чего не бывает в молодости!
— Нет, не шалости, а правда, мамочка. Что она красивая,
ты это знаешь. А какой ум у нее, как она много читала! Хоро¬
шая она! Великие слова я произношу без стыда: Айжан — моя
жена.
— Постой, Канаш, но кто вас благословил?— совсем расте¬
рялась Зейнеп.
— Наша общая совесть, мама. Я же тебе говорил сегодня:
...Чтоб совесть сберечь — можно с жизнью расстаться. Зна¬
чит, я должен жениться или...
— Не надо, Канашжан, обойдемся без последнего слова.
— Не бойся, мама. Не произнесу. Мне еще рано умирать.
Да и зачем умирать, если можно просто сдержать свое слово.
Мне не нужна дешевая смерть. Почему я говорю, дешевая? Да
потому, что мне очень легко жениться на любимой девушке. А
начнут душить наши обычаи, степные законы, обращусь к рус¬
ским друзьям. У них тоже есть закон. Он сильнее нашего. И
охранит меня. С ним и отец мой Чингиз, и тысяча Чингизов не
справятся.
— Что же ты тогда так волнуешься?
— Потому что уважаю и тебя, и отца. Особенно тебя. Если
бы вы меня благословили!
Зейнеп печально посмотрела на сына.
— Что обо мне говорить? Я ведь у очага сижу. Хочешь, Ка¬
нашжан, поговорку? У меня они тоже есть в запасе.
Смелость у баб — на вороний шажок,
Мужество баб — вскипятить котелок.
— Я ничего не -значу, сынок,— продолжала Зейнеп,— вся
тяжесть упадет на твоего отца. Тебе-то что, взял свою девушку
и укатил в Омск или еще куда-нибудь подальше. А отец оста¬
нется в ауле со всеми своими друзьями и недругами. Будет
116
по-твоему,— вот и получится: многие друзья отшатнутся, а вра¬
гов прибавится.
,
— Знаю это, мама, но ведь и сам могу быть ему опорой.
Ты спрашиваешь, как? Да я еще в Омске предвидел, что так
может получиться. И посоветовался с одним очень важным
господином. Он-то мне и сказал: «Не бойся ты и пусть твой
отец не боится. Пока я живу, никто вас не укусит».
— Ой-бой, солнышко ты мое. Омбы — далеко, аулы — ря¬
дом. Нам кокчетавский урядник ближе твоего генерала.
— Но твой урядник, мама, перед омским начальством бе¬
гает куропаткой. Ему только моргнут, а он из кожи лезет, ста¬
рается. Отец это знает. И я хочу, чтобы он согласился со мной.
Его надо уговорить. И только один человек сумеет это сделать.
И в ответ на полный недоумения взгляд матери Чокан с
прежней решительностью сказал:
— Ты!
Зейнеп недоумевала еще больше.
— Да, мама, ты — и никто больше. Отец только на людях
хорохорится: «Я Чингиз, Чингиз!» А дома ханом часто бываешь
ты. Помню, он тебя побаивался. Что он с тех пор храбрее, что
ли, стал? Нет, говоришь, не стал. Я тоже так думаю. И не зря
в народе говорится: муж — голова, а жена — шея Куда шея
повернет, туда голова и глядит. Ты, мама, сильная шея. Я пом¬
ню, как ты его поворачивала. Еще до моего отъезда в Омск.
Поговори сама с отцом. Согласится отец с нами или нет, я вы¬
полню свое обещание Айжан. Я передаю тебе свой груз, тяже¬
лый груз, потому что тебя отец будет слушать, а меня нет.
И еще потому, что боюсь надерзить. Не хочу ему говорить
в лицо обидные слова, не хочу с ним ссориться. Выкажет он
отцовские чувства — всегда его буду защищать, сам приду,
если нужно, к нему на помощь.
Зейнеп в ответ на эту долгую речь сына ничего не сказала.
Она промолчала и потому? что соглашалась исполнить просьбу
Чокана, и потому, что не была уверена в отзывчивости Чингиза.
— Что же ты, мама, ничего не говоришь?
Зейнеп помедлила еще некоторое время.
— Куда же я денусь сынок, попробую. Вот только согла¬
сится ли он?
— Мамочка моя!..— Чокан снова обнял Зейнеп, но в это
самое время в юрте появился Такырбас и сообщил, что кушанье
приготовлено так, как просили.
— Приноси скорее,— сказала Зейнеп.
Такырбас исчез. В эти минуты Зейнеп уже обдумывала свой
будущий разговор с Чингизом.
117
— Трудную ты задал задачу, сынок. Только давай не бу¬
дем сразу лезть в огонь. Отец места сейчас не находит себе.
Пусть поостынет немного. А тогда и поговорю с ним. Надобно
с умом и с осторожностью действовать. Да и без хитрости не
обойдешься.
Опять немного помолчала.
— Вот что, сынок. Отправляйся-ка в свой Атбасар. А я
осторожно попытаюсь склонить отца в твою сторону. Чем все
кончится — сообщу с гонцом.
Обнадеженный Чокан, по-детски пачкая себе губы,— обыч¬
но в Омске он ел с аристократической аккуратностью,— пола¬
комился творогом с кипячеными сливками, освежился кумы¬
сом и решил напоследок проехаться верхом вокруг озера. Обя¬
зательно на послушном иноходце и только вдвоем с Такырбасом. Его вознамерился сопровождать и Токбет, потерявший
было своего офицера, но Чокан велел ему остаться.
К юрте скоро привели оседланных коней.
— А я пока помолюсь за тебя, сынок,— вздохнула Зейнеп.—
Один намаз уже пропустила.
Едва исчез в отдалении перестук копыт, как зашла Асыл;
ее долг был постоянно находиться возле ханши. Только стали
готовиться к молитве, расстелили коврик из шкуры жеребен¬
ка, наполнили кувшин водой, как неожиданно в юрту припожа¬
ловал новый гость. Он вошел так внезапно и так стремительно,
что Зейнеп перепугалась, но тут же с облегчением вздохнула,
узнав в нем Жакыпа.
Впрочем, он сразу повел себя настолько резко, что Зейнеп
почувствовала что-то недоброе. Он грубовато выпроводил Асыл
и не просто выпроводил, аотвел подальше от юрты,— мол,
пусть она не будет слишком любопытничать.
— Не вздумай возвращаться, пока я не переговорю с ма¬
мой.
С первых же слов Жакыпа Зейнеп догадалась, что он под¬
слушивал ее разговор с Чоканом. Да, это было действительно
так. Спрятавшись у обрыва в тальнике, примыкавшем к юрте,
он не пропустил ни одного слова из беседы матери с младшим
братом. Уши Жакыпа были чуткими, как у зайца. Он слышал
каждый шорох, каждую фразу, произнесенную шепотом. Ре¬
шетка юрты, кереге, нисколько не мешала ему.
Грубоватый Жакып достаточно тонко понимал особые от¬
ношения между отцом и матерью, знал, почему мать, а не отец
разговаривает с Чоканом. Для взрослых детей не было тайной,
что в свое время, когда отец увлекся в Омске дочерью богатого
татарина-купца и собрался со всей решительностью юноши
118
жениться на ней, вмешалась именно бабушка Айганым. А в
Орде считали, что Зейнеп нисколько не уступает ей твердостью
характера.
«Как же так случилось»?— думал Жакып.
Как же так случилось, что мама, всегда поддерживавшая
отца, мама, ни в чем не умевшая до сих пор уступать детям,
покорно пошла на поводу у Чокана, смирилась с его капризом,
даже не попробовав защитить честь Орды?
Что же будет?
Слава потомков Уали-хана и так подверглась испытаниям
и сильно пошатнулась, с горечью рассуждал Жакып. Теперь
станет еще хуже. Теперь враждующие с нами почувствуют
свою силу, а друзья станут врагами. Чего стоит один Ерден!
Он держит в своих руках многочисленные баганалинские аулы,
и если Чокан не женится на его дочери, Ерден посчитает это
оскорблением, и тогда все население юга Кокчетавского дуана
отвернется от Чингиза. Ерденов в степи немало. И если на их
сторону станет Малтабар со своим сундуком денег, то что смо¬
жет противопоставить им горсточка ханского рода, к тому же
не собранная в кулак, а разбросанная по всему степному
простору?
Усевшись рядом с матерью на мягкой подстилке, Жакып
откровенно поделился с ней всеми своими мыслями. Зейнеп
считала его с детства хитрым и грубоватым, обделяла его ма¬
теринской любовью, чуть что, хлестала по щекам, и тем самым
воспитывала в нем трусость и скрытность. Сын еще больше от¬
далялся от нее, и она сторонилась сына, убежденная, что ни¬
чего путного из него не получится. Однажды вместе с братом
Мусой в Орду приехал один из самых умных биев ее деви¬
чьего рода Каржас-Сулейменов — Секербай, сын Акпана. По¬
казав на Жакыпа, он неожиданно сказал Чингизу:
— Зять, оказывается, этого своего сына ты держишь в
черном теле. Из таких моЛодых баламутов вырастают сильные
люди. Так старики говаривали. Помяни мое слово, властвовать
будет он.
Зейнеп вспомнила эти слова, слушая сейчас Жакыпа.
— Оказывается, мой дурачок уже начинает умнеть!
И пожалела, что так быстро согласилась во всем с Чоканом. В самом деле, надо оградить Орду от нависшей над ней
беды. Пока Зейнеп с Жакыпом раздумывали, как это лучше
сделать, отвергая одну возможность за другой, в юрте неслыш¬
но возник Такырбас. Мать и сын воскликнули чуть ли не одно¬
временно:
119
— Зачем ты пришел?
— Султан послал,— ответил слуга.— Он призвал к себе
Мукана, сына Жолтабара. Но до отъезда, говорит, нужно
встретиться с Жакыпом.
Мукан, сын Жолтабара, считался старшим джигитом свое¬
го аула. У него рано появилась борода отца и в свои тридцать
он уже стал хозяином прочного дома. Он успел получить в
Петропавловске небольшое образование — и русское и мусуль¬
манское. Мукан выделялся своей порядочностью среди млад¬
ших Атыгаев, поэтому Чингиз частенько доверял ему важные
поручения, опирался на него. Но куда же на этот раз решил
послать его Чингиз, не знали ни Зейнеп, ни Жакып. Впрочем,
они догадывались, что-то тут неспроста. И когда Жакып уже
покидал юрту, Зейнеп на всякий случай предупредила его, что¬
бы он у отца вел себя сдержанно, не говорил ему лишнего, не
бросал тень на мать:
— Он и так готов шарахнуться в сторону, как напуганная
лошадь. Не надо его тревожить, пока сами ничего не решили.
Вот узнаем, зачем он вызвал Мукана, пройдем по его следу, а
уж потом посоветуемся. Еще раз прошу, сын, не навлекай гне¬
ва отца, подожди ему говорить о нашем разговоре.
У юрты Чингиза Жакып увидел всадника.
Это и был Мукан. Он уже отъезжал одиноким гонцом, ко¬
торому могли помешать лишние свидетели.
Жакыпа терзало любопытство, но не зря же пообещал он
матери не беспокоить отца лишними расспросами.
Отец
Пускай Жакыпу еще неизвестно, зачем Чингиз пригласил
Мукана и куда он его послал, но мы готовы рассказать об этом
во всех подробностях.
Вы уже знаете, что Чингиз глубоко обиделся на Чокана,
который в час своего приезда не отправился в юрту отца с
приветствием. Знаете вы и о том, как оскорбился Чингиз же¬
ланием сына связать свою судьбу с Айжан. Уже одного этого
с избытком хватило бы для того, чтобы помрачнеть и надолго
выйти из равновесия. Так нет же! На голову султана свалилось
еще одно горькое известие. Его сообщил Жарылгамыс. Три из¬
вестных барымтача, три вора — Кожык, сын Макаша, Медебай, сын Ертысбая, и Баубек, сын Мекмырзы, сговорившиеся
вначале не ехать на Атбасарскую ярмарку, внезапно изменили
свое решение. Сперва напуганные слухами о войсках, они,
узнав о болезни большого жанарала и о том, что Чокан приез120
жает с небольшим отрядом, задумали теперь если не убить, то,
по крайней мере, жестоко проучить этого выскочку из Орды,
этого ханского потомка, напялившего на себя русский
офицерский мундир. Одному аллаху ведомо, кто им сообщил,
что Чокан нашел дело Кожыка и приготовился бороться с воль¬
ными степными конокрадами, на которых так трудно было
найти управу.
Когда Чингиза предупредили об этой опасности, он не на
шутку испугался. В нем теперь заговорила не оскорбленная
честь, не уязвленное самолюбие, а самое обычное, скрытое от
посторонних взоров, отцовское чувство.
Пощади моего сына, Аллах!
Ему, степному султану, пришлось видеть однажды, как же¬
ребцы защищают табун от волчьей стаи. Верблюд не подпу¬
скает зверя и человека к верблюдице с верблюжонком. Даже,
казалось бы, беззащитные мирные бараны,— и те приходят в
ярость, когда на ягнят нападают хищники. Чингиз, правда, не
видел, но слышал рассказ о том, как баран своими рогами про¬
ломил голову волку. Уж на что миролюбивые коровы, но и они
заключают телят в кольцо в случае опасности.
Как же людям не оберегать своих детей?
Как же отвести от сына эту угрозу?
И Чингиз вспомнил.
Не так далеко от гор Акана живет бий Саккулак, правнук
знаменитого канжигалинского батыра Богембая. Род Канжигалы — оба его крыла: Кыргызбаи, населявшие склоны Ерементау, и Тенгизбаи, зимующие в урочище Отынагаш,— вме¬
сте собираются на джайляу, прикочевывая к берегам озер Калмакколь и Салкынколь. Они приветствуют живущих и молит¬
вами чтут память тех, кто ушел. Особенно гордятся они славой
батыра Богембая. Он жил во времена Аблая и своими годами
был старше хана. Один из углов белой кошмы, на которой сарыаркинские казахи подняли Аблая и провозгласили его ха¬
ном, держал Богембай. Поэтому Аблай-хан до конца своих
дней почитал батыра-канжигалинца и заботился о нем, и это
уважение передавалось в Орде из поколения в поколение. Сак¬
кулак, сын Туранали, правнук Богембая-ата, был старше Чин¬
гиза на целый мушель1. Орда жила бы с канжигалинцами в
дружбу и согласии, если бы однажды Чингиз, уже старший
султан в Кусмуруне, обидевшись на друга и сородича Саккулака острослова Асубая, не отобрал у ретивого оратора его
зимовье. К счастью, костер вражды не разгорелся. И когда их
1 Мушель — цикл в двенадцать лет по старинному казахско
му летоисчислению.
121
аулы неожиданно встретились у речки Кулайгыр, Чингиз, как
приехавший раньше, зарезал кобылицу в честь соседа, соблю¬
дая обычай ерулика. Так они отпраздновали конец давней
ссоры и возрождение прежней дружбы.
Теперь Чингиз надеялся на Саккулака, как на свою верную
опору.
Гонец Мукан мчался к берегам Калмакколя, не останавли¬
ваясь на пути. И ранним утром, еще перед дойкой кобылиц,
спешился в ауле Саккулака.
Немедля он передал ему просьбу Чингиза.
Саккулак сразу ответил согласием. Но как бы огорчился
Чингиз, узнав, что он сделал это не ради него, а ради сына.
Пускай на речке Кулайгыр произошло примирение, но Сакку¬
лак продолжал недолюбливать султана — и за его властолю¬
бие, и за то, что он не брезговал взятками и поэтому далеко не
всегда был справедлив. Не по душе была Саккулаку и жесто¬
кость Чингиза по отношению к Чокану.
А себя Саккулак считал честным бием и стремился следо¬
вать поговорке:
Без родичей бий рассудит по чести,
Рассудит без чести с родней своей вместе.
Поговорка-поговоркой, но к родичам своим Саккулак все
же прислушивался и вряд ли принял бы близко к сердцу прось¬
бу Чингиза, если бы не Чокан.
Он даже не знал в лицо молодого султана, но, понятно, и
до него дошли вести, что он учится у русских в Омске.
В конце концов и это обстоятельство мало взволновало бы
влиятельного бия, не случись давно невиданных по своему раз¬
маху поминок по Емену из рода Курсары-Керей. На ас — по¬
минальный той — прибыли посланцы со всех концов казахской
степи. Приехал из Баянаула и Муса, сын Чормана. Уважаемый
Муса не пожалел самых высоких слов для Чокана, надежды
степи, ее звезды. Вспоминал речь Чокана на выпуске в Омском
кадетском корпусе, ту речь, в которой Чокан говорил о буду¬
щем казахского народа, о необходимости единения казахов.
Так, еще ни разу не встретив Чокана, Саккулак потянулся
к нему всем сердцем. Нет, он не даст в обиду человека, кото¬
рый может стать гордостью всей степи казахов, он не позволит
погасить восходящую звезду.
И по мере того, как в уме Саккулака зрели мысли о самых
надежных мерах охраны молодого султана, одновременно в
нем росло раздражение против Чингиза. Обычно сдержанный,
он даже выругался при гонце:
182
— Бот пестроногий пес! Значит, тревожиться начал. А еще
вчера мечтал о мясе своего же волчонка. Значит, узнал страх
отца... Ну, вот что, Мукан. Возвращайся по своему следу и
скажи султану: я скоро приеду в Орду. Пока же пусть поста¬
рается не отпускать сына в Атбасар. Придумаем что-нибудь.
А ты должен...
— Простите, что прерываю вашу речь,— почтительно ска¬
зал Мукан,— похоже, Чокану уже надо ехать в Атбасар. Ка¬
жется, сам жанарал приказал ему проводить ярмарку. Ему и
возвращаться нельзя без этого.
— Ты должен сделать все, чтобы Чингиз немедля сам до¬
говорился с сыном,— продолжал Саккулак.— Не удастся тебе,
сам их сведу, посажу друг против друга. Помирю. И тогда мне
легче будет отвести удар от Чокана.
Еще до отъезда Мукана Саккулак уже начал сплачивать
своих сторонников. Спору нет, степные воры сильны, но, однако
и трусливы. Подняться на них всем народом, сразу хвосты по¬
дожмут. Число, как говорится, пугает, в глубине утонуть
можно.
Прежде всего Саккулак привлек на свою сторону сыновей
Мендеке — самых уважаемых в тенгизбаевской ветви канжигалинцев. Семь братьев — семь батыров: Шаупкель, Шанкн,
Мендыбай, Бабырак, Аркай, Шокай и Бельгибай. Они умели
сбрасывать противников с седел, смелые, с кровью хмельной,
словно кумыс, сильные своим единством. Самого волевого из
них — Шаупкеля и самого красноречивого — Шанки Саккулак
пригласил к себе:
— Нельзя позволить ворам позорить Орду Аблая. Вы же
знаете, что мой предок Боген подымал белую кошму хана. Ся¬
ду на коня и призову дух деда. Сыновья Кыргызбая со мной,
а с кем будете вы, потомки Тенгизбая?
— С кем Боген, с тем и наш предок, Сакага,— прямо и
уважительно ответил Шанки.— Ты его назвал,— значит, и мы
седлаем коней следовать за тобой.
«Мои канжигалинцы не подвели»,— подумал Саккулак. По¬
том он заручился согласием всех восьми ветвей рода Караул,
а он составляет большинство Кокчетавского дуана. Оставался
еще Атыгай — двенадцать родственников Даута, но и они не¬
долго колебались.
Саккулак мог бы выехать к Чингизу вместе с Муканом, но
он послал его вперед, чтобы смягчить султана, подготовить его
к встрече. Была еще другая, пожалуй, более веская причина.
Вслух о ней он не говорил. И дед, и отец Саккулака, и сам он
никогда не приезжали в Орду с пустыми руками. На крайний
123
случай.— с жеребенком. Но для серьезного дела пригоняли не¬
объезженную кобылицу или даже небольшой табунок. На этот
раз ограничиться одной лошадью по разумению Саккулака ни¬
как нельзя было. А так как достойный бий был не только
справедлив, но и не лишен житейской сметки, то он направил¬
ся к тихому баю Карасаю, владевшему тысячью и еще несколь¬
кими сотнями лошадей. Тихий бай был польщен просьбой
Саккулака дать в свиту его сыновей — Жинжигита, Байжигита
и Майжигита. Карасай расщедрился и выделил Чингизу та¬
бунок из необъезженных трехлеток и четырехлеток.
Так Саккулак, спустя два-три дня после Мукана, появился
у Аканских гор в сопровождении пятнадцати всадников-канжигалинцев и с хорошим подарком, который ему вдобавок ничего
не стоил.
Но, увы, Чокана ему застать не удалось.
Как сказали в Орде, Гутковский уже выехал из Омска на
ярмарку в Атбасар и через имантауского урядника вызвал
туда Чокана.
Все это было не совсем так.
Чокан мог бы еще повременить с отъездом, но его так одо¬
левали многочисленные жалобщики и просители, что он просто
был не в силах всех их выслушать.
Пусть и Аппас, и Токбет, и Такырбас вместе с другими толенгутами всячески старались оберегать покой Чокана — у них
ничего не получалось. Из многих ближних и дальних аулов
приезжали и приходили люди, уже изверившиеся в султане и
стремящиеся найти защиту у его сына. Только со стороны гор
им был прегражден путь, только в открытой степи их можно
было приметить и остановить, но сколько скрытых тропинок в
оврагах, поросших тальником, сколько невидимых глазу лесных
дорожек приводило к Орде?
Это стало известно еще тогда, когда Чокан вместе с Такырбасом объезжал озеро. Они вернулись перед рассветом, вы¬
пили кумыса, и Чокан улегся на приготовленную ему польскую
кровать, укрывшись с головой плотным шелковым одеялом.
Казалось, он был отгорожен от всех звуков мира и ничего не
должно было мешать его молодому глубокому сну. Крепко за¬
снула и мать, решившая сторожить покой своего Канаша. Про¬
снувшись, Чокан захотел побродить в примыкавшем к Орде
лесу, насладиться одиночеством, но стоило ему сделать не¬
сколько десятков шагов, как он оказался окруженным людьми,
наперебой стремившимися рассказать ему о своих обидах. Нет,
он не отвернулся от них, но понял, что так ничего не получит
ся. Установить какую-нибудь очередность было ему не под
124
силу. Не помог и Токбет, внезапно появившийся с ружьем,
обеспокоенный за своего офицера. Токбет только напугал жа¬
лобщиков, и они разбежались.
А в другой раз в том же лесу, прогуливаясь опять с Токбетом, Чокан встретил молодого черноусого джигита, высокого
и красивого, вполне прилично одетого. Токбет схватился было
за ружье, но Чокан властно остановил его.
— Ты кто такой?— спросил он джигита, но тот в ответ за¬
лился слезами.
— Скажи, в чем дело и, пожалуйста, успокойся.
Джигит продолжал плакать.
Чокан даже выругался:
— Да перестань же ты, наконец.
И тогда чувствительный красавец запел:
Я попал в большую беду,
Шел с надеждой к Чингизу в Орду.
Но собака-Жакып напал
И уездному передал...
Не дошел до уездного плач,
Не помог мне ни в чем и толмач...
Далее джигит пел почему-то о том, что не надо раскрывать
своих тайн перед женщинами, и если бы Чокан не остановил
его, то продолжал бы и дальше так же печально и не совсем
понятно.
История и впрямь оказалась достаточно запутанной.
Араб — так звали джигита — был табунщиком Исы, сына
Шормана, дяди Чокана по матери.
Когда Иса поехал сватать у богатого бая Бердалы невесту
для своего сына Зынды, его сопровождал Араб. Там, на бере¬
гу Иртыша, статному табунщику приглянулась молодая жена
одного из сыновей Бердалы, и Араб тоже сразу пришелся ей
по сердцу. Они сговорились и на другую дке ночь сбежали.
К себе в аул Арабу возвращаться было опасно.
Тут он вспомнил, что Зейнеп, уже будучи женой Чингиза,
навещала Баянаульские края. Был праздник-той. На байге
Араб завоевал первый приз, и Зейнеп приглашала джигита к
себе в Орду. Вот теперь он вспомнил ее приглашение. Добрая
женщина, она могла бы дать приют молодым беглецам. Но не
успел Араб повидаться с ней, как Жакып, которому понрави¬
лась похищенная женщина, состряпал донос: мол, так-то и такто, у нас скрывается известный вор из Баянаула. А у Араба
бывали грехи, случалось, и он, как лихой джигит, участвовал
в барымте^-угоне лошадей вместе с конокрадами шорманов125
ских аулов. Араба посадили. Жакып пообещал беглянке же¬
ниться на ней и уговорил ее стать свидетельницей против Ара¬
ба. Она легко согласилась. До настоящей женитьбы дело,
правда, не дошло, но, однако, она стала хозяйничать в его
доме. Что касается Араба, то он сбежал по дороге в Петропав¬
ловскую тюрьму. Где-то он услышал о приезде Чокана и,
убежденный в его уме и справедливости, подкараулил его в
лесу.
Чокану джигит показался не очень серьезным человеком.
Конечно, Чокан сумел бы заставить Жакыпа вернуть молодуху
табунщику, но зачем?
— Слушай, Араб, неужели тебе нужна жена, которая так
легко отреклась сначала от своего мужа, потом от тебя? Она
же выходит замуж за кого попало. Возвращайся домой, джи¬
гит! Я напишу письмо мырзе Мусе, он меня послушает и тебя
не даст в обиду. Будешь жить как раньше.
Табунщик жалко и растерянно улыбнулся. Он понял, что
молодой султан подсказывает ему самый лучший выход.
Жалобщики были и такие необычные, и самые обычные.
Баи жаловались на конокрадов, конокрады на баев, чабаны и
табунщики — на тех и других, а все вместе и на волостных, и
на урядника, и на уездное начальство. Многие жалобы можно
было рассмотреть только в Омске, да и то далеко не все. Чо¬
кан знал: его силы ограничены, их зря преувеличивают земля¬
ки. Но как ему хотелось помочь своим родным степнякам! И в
такой же мере он боялся прослыть человеком, легко дающим
обещания и не выполняющим их.
Поэтому, когда представилась возможность покинуть акаиские предгорья вместе с конным взводом, посланным в Атбасар, он немедленно воспользовался ею.
И дело было вовсе не в желании сбежать от просителей и,
тем более, не потому, что у него сложились натянутые отно¬
шения с отцом,— как подумал про себя Саккулак, впрочем, не
очень огорчившийся его отсутствием.
Сейчас не доехал до него — значит, доеду позднее. Пусть
определит сам, кто у него друг, а кто недруг. Пусть сам ба¬
рахтается в своем жизненном море — Тенизе.
Осетр по теченью плывет во мглу.
Пока не упрется носом в скалу.
Встретит скалы и Чокан. Будет бунтовать и пениться кумыс
в его переполненной сабе, пока он ее не осушит. Ведь только
смерть, как пел акын Орынбай, охлаждает пыл человека.
Чокан уехал, а Зейнеп и Чингиз продолжали свои споры о
нем и ни о чем не могли договориться. И появление Саккулака
пришлось как нельзя более кстати.
Чингиз привык считаться с канжигалннским бнем, и Зей¬
неп видела в нем своего человека. Одна из жен Саккулака —
Коянкоз, принадлежала к богатой ветви Боштаев из рода
Суюндуков — Каржасов, родичей Шорманов. Зейнеп знала бия
давно, привыкла к нему и, ласково шутя, прозвала его Каска
Кайнага, намекая на узкую седую прядь, спускавшуюся по
виску к бороде... Не оставался в долгу и Кайнага, наделивший
степенную женщину игривым прозвищем Красная телка. Так
они подсмеивались друг над другом, давая волю и языку и
рукам, не обижаясь на шутки, а Чингиз только снисходитель¬
но улыбался. Ишь, разыгрались, словно совсем молодые!
Вдоволь посмеявшись вместе с джигитами, спутниками
Саккулака, Зейнеп отправила их в гостевую юрту. И когда они
остались втроем, первая заговорила о сыне, заговорила серьез¬
но и спокойно, ни о чем не умалчивая. Словно нехотя растяги¬
вая слова, пожаловался на сына Чингиз, озабоченный и его и
своей собственной судьбой. Спокойно выслушав жену и мужа,
неторопливо и издалека, как подобает биям, вступил в беседу
Саккулак.
Начал он с благодарности Чингизу за добрую память, при¬
глашение и доверие. Привел пословицу:
Друг правды не скроет, пусть правда горька.
А сладкая ложь — это стрелы врага.
?
— Ты же веришь мне, как другу. Ты же младше меня, Чин¬
гиз. Так вот слушай. И ты, Зейнеп, слушай. Мы часто дуемся,
задираем носы, хвастаемся — мол, мы такие и такие, вспоми¬
наем достоинства своих предков. А что мы сами знаем, кроме
казахских обычаев? Темные люди мы. Но ведь ты, Чингиз,
и мусульманское учение хорошо знаешь, и в русском училище
был, и по свету много ездил. Ты — человек с открытыми глаза¬
ми, понимаешь, как течет время. И вдруг ты стал ему напере¬
кор. Почему ты заставляешь Чокана жить по-старому? Женись
на той, женись на этой. Да, Чокан рожден от тебя, телом
своим, кровью своей обязан тебе и Зейнеп. Но душа-то у него
уже другая, и жизнь другая. Подумай сам, он будет подчи¬
няться русским обычаям или нашим, уже устаревшим? Почему
я говорю устаревшим? А вот почему: мы и кочуем уже не так,
как кочевали наши предки и не проводим жизнь в походах, как
прежде. Предки наши женились на пленницах и строго соблю¬
дали іакон аменгерства — брали в
жены вдов погибших
127
братьев. Теперь все решает калым, люди кое-где стали оседать.
Легко жениться тому, кто имеет скот, а безлошадный обни¬
мает свои колени. Богатых мало, бедных — много. Вот и по¬
пробуй жить по прежним обычаям. Разве они не устарели?
— Твоя правда, Кайнага,— кивнула Зейнеп.
— А посмотрите, как у русских,— продолжал свое Саккулак.— Говорят, у них нет калыма, говорят, женятся, на ком
захотят...
— Вот и наш Канашжан толкует об этом,— робко произ¬
несла Зейнеп.
— Да, я слышал, что молодой султан хочет по-своему по¬
ступить...
— Ты отгадал, Кайнага.
— Я-то отгадал и спокоен, а вот ты, Чингиз, думаешь, что
этим посрамлена твоя белая кость. Сын женится на дочери
простого человека. Ты лучше вспомни и тогда не будешь огор¬
чаться. Среди всех жен твоего деда Аблая — половина были
рабынями, взятыми в плен в походах. Сам знаешь, твой отец
Уали положил ногу на свою служанку, собиравшую кизяк, и
родились твои братья Шеген и Шепе. Да и мой отец — Бапан — родился от плененной калмычки.
— Ай, что ты перебираешь старое, Сака?— недовольно про¬
бурчал Чингиз.— Приступай сразу к главному.
Но разговорчивого бия уже нельзя было остановить.
— Нет, ты и пророка нашего вспомни, Мухаммеда. Ты ведь
читал священные книги. У него из четырех жен — две были
рабыни. А свою последнюю жену — Гайшу он взял, когда ей
было девять лет.
Зейнеп прыснула.
— Стыдно смеяться, Красная телка!
— Да будет благословенно его имя, но что он с такой ма¬
ленькой делал?
— Шариат разрешает выдавать замуж любую девочку —
лишь бы она устояла, когда ее ударят по голове.
— Шариат, шариат... Ты лучше свои истории заканчивай,—
снова пробурчал Чингиз.
— Хочешь, чтобы закончил, так слушай,— Саккулаку
очень не нравилось, когда его перебивали.— Не вмешивайся
в женитьбу твоего Чокана. Не твое это дело! Понимаешь?
— Говоришь, не мое дело? А чье же?
Саккулак пристально поглядел на раздраженного собесед¬
ника, повторил несколько раз — «дело, дело» и уже потом
сказал, чуть повысив голос:
— Да, и твое, и мое, и всего нашего народа. Ты подумай
128
рот о чем. От старых законов, от старых обычаев мы уходим,
а к русским законам никак не можем дойти. А ведь мы должны
их усвоить, иначе нам жизни нет. Но как дойти — и ты не зна¬
ешь, и я. Аульные мудрецы у нас есть, однако и они не знают.
Вот о Чокане этого не скажешь, Он многое постиг в жизни
русских. Нам досталось присловье от старших:
Не говори: «Вот простой асык»,
Когда в него влит свинец.
И если юный умом велик,
Не говори, что юнец.
— Пусть мой язык об острый камень зацепится, но ведь
идет же молва в степи: у твоего джигита высокие стремления
и ум. Не будем ему мешать. Не будем хватать его за стремя,
если он смело шагает вперед.
Вперед молодой устремляется круто,
А старшие ставят идущему путы.
— Давай, Чингиз, избавим Чокана от пут. Женится, не
женится — его дело, его воля. А то, что он вырастает в батыра
и может; стать во главе народа,— это уже и наша забота. Даіайте будем ему помогать, беречь его. В этом, Чингиз, ты
прав. И я сделаю все, что могу.
— Кайнага, Кайнага, верные слова говоришь,— Зейнеп
даже расплакалась от умиления.
Но тут доложили, что мясо уже сварилось. И коль скоро
надо было садиться за дастархан, пришлось прервать умные
речи и перейти к легкой беседе, не мешающей оценить запах
и вкус жирного жеребенка.
На следующий день Саккулак и Чингиз терпеливо беседо¬
вали с приглашенными из разных родов уважаемыми людьми,
советовались с ними, убеждали принять меры против воров¬
ского воронья, уже готового слететься на Атбасарскую ярмар¬
ку. Всем было известно, что Кожык замыслил напасть на
Чокана, все знали, что у Кожыка немало сторонников.
Решил так: направить к ворам почтенных посланцев.
К самому Кожыку послать признанного всеми уаками храброго
Самырата, сына батыра Ермека; к другому известному вору —
Медебаю — виднейшего представителя кереев Жаназара, сына
бия Жангырши; к Ваубеку, соратнику первых двух, от атыгайцев поехал Саркес, сын бия Сандыбека, чье имя знали и в
Прииртышье, и в Приишимье.
5 С. Муканов
129
Каждому вору € подобающей значительностью было сказа¬
но, что если он и всі они попытаются хоть пальцем тронуть
Чокана, то четыре рода Атыгай, Караул, Керей и Уак вместе
с присоединившимися канжигалинцами и курлеутами пойдут
на них. Готовы ли вы к схватке? Никто из воров не ожидал
такого поворота событий. Воры испугались, смирились, даже
клятву дали, что ничего не предпримут.
Говорят, если умело сложить и поджечь, то загорится и
снег.
В тот же день Зейнеп и Саккулак взяли в такой оборот
Чингиза, так нажали на него, что он покрутился, покрутился
и, не найдя тропок из тупика, сдался:
— Хорошо, пусть будет по-вашему. Я бы мог не пойти на
поводу у сына, мог бы смириться с тем, что долго не увижу
его. Ну, а вас, а тебя, Зейнеп, я обязан слушаться... Ты богом
данная мне жена. Я уже на середине пути, на перевале. С это¬
го перевала — путь под гору. Значит, я должен опираться на
вас, у тебя искать защиту, Саккулак. Я же обратился к тебе,
когда мне стало трудно. И если уж ты с моей байбише объеди¬
нился, как же я с вами не соглашусь.
Однако на ярмарку Чингиз все-таки не поехал. Отговорил¬
ся болями в пояснице. Своим сказал откровеннее:
— Меня именем нашего предка не зря назвали. Буду им
дорожить. Не падать же мне на колени перед сыном. Вот при¬
едет — и поговорим. А ярмарка и без меня обойдется.
Самым многолюдным местом в степи в эти летние дни стал
Атбасар.
Со всех концов тянулись сюда подводы, повозки, арбы,
верблюжьи караваны.
Со всех концов гнали сюда табуны и отары.
В России впервые узнали о такой ярмарке и приливали
ей большое значение. Даже из Нижнего Новгорода, из Макаржи, как называли его казахи по имени известной Макарьевской
ярмарки, прибыли сюда купцы со своим товаром. Из Сибири,
из дальней Кяхты добрались в степь оборотистые торговцы.
Из Коканда и Андижана явились уже давно проторившие
путь к аулам ловкие продавцы шелка, каракуля, сухих фрук¬
тов. Представлены были на ярмарке и Ургенч, и Хива. Ярмар¬
ка приманила казахов всех жузов — здесь можно было встре¬
тить приехавших с юга из Копала и Алматы, с запада — из
Иргиза и Тургая, словом, отовсюду, откуда можно было до¬
ехать.
Губернаторство Западной Сибири, представляя возможные
масштабы ярмарки, заранее послало межевиков и строителей,
130
определить для нее место поудобней и покрасивей. Нойма двух
небольших рек — Жабая и Керегетаса, двух притоков Иши¬
ма,— оказалась наиболее привлекательной. Почти стоверстное
по радиусу пространство заросло густой, как спутанная шерсть,
травой. В ней прятались и пресные озера и бесчисленные род¬
ники с холодной целебной водой.
Неподалеку от одного такого озера у самого слияния Жа¬
бая и Керегетаса разбила свои палатки казачья сотня. Чокай
непрочь был поохотиться на гусей и уток, гнездящихся в озер¬
ных камышах, побродить в поисках дудаков с ловчими птица¬
ми — ястребом или соколом, но Мукан предупредил еще в Ор¬
де, что Кожык затаил на него злобу, и Чокан редко отлучался
из казачьего лагеря. Кто знает, может, приглашавшие на
охоту были связаны с ловким вором. В степи всякое бывает.
И Чокан отказывался, ссылаясь на свою занятость ярмароч¬
ными делами.
Чокан знал, что стсц призвал на помощь канжигалинца
Саккулака, но состоялись ли эти переговоры и чем они окон¬
чились, ему не было известно.
Правда, его сыновнее сердце дрогнуло. Значит, отец думает
о нем, беспокоится.
Но когда Мукан спросил его — неужели и теперь не пой¬
дешь в юрту отца?— Чокан ничего не ответил. Про себя он
подумал, что не откажется от женитьбы на Айжан. Он был в
неведении, сумела ли мать склонить отца на его сторону,
В неведении он и уехал, готовый простить отцу все за одно
его доброе согласие. В неведении и беспокойстве отдыхал он
в офицерской палатке, если не нужно было выезжать по ярма¬
рочным делам.
Зато как обрадовался он приезду Мукана! Уже по его гла¬
зам он увидел, что тот прискакал с добрыми вестями. Отец
оказался душевней, чем он до сих пор считал.
А когда Мукан сообщил ему все подробности, Чокану за¬
хотелось вернуться в Орду.
И он с нетерпением стал подсчитывать дни, оставшиеся до
закрытия ярмарки.
Наркыз
Но ярмарка только начиналась. Начиналась стремительно
и азартно, с каждым днем набирая размах. Покупаем, прода¬
ем, наживаемся... Безгранично росли прибыли торговцев. Не
было числа скоту, в особенности — овцам и лошадям, пригнан¬
ным из аулов. Шерсть и кожа, с трудом находившие прежде
131
сбыт, стали тоже приносить немалые доходы. Весело позвяки¬
вали и шуршалді деньги даже у тех, у кого они раньше не во¬
дились. Скот и сырье ценились дешево, но хозяева легко рас¬
ставались с ним. Лишь бы деньги, деньги, деньги! Лишь бы
приодеться да приобуться, лишь бы запастить чаем да саха¬
ром. Степь истосковалась по товарам и поглощала почти все,
что ей теперь предлагали.
На ярмарке не ограничивались одной торговлей. Многих
съехавшихся в Атбасар и прежде всего жителей аулов привле¬
кали игры, зрелища, празднества.
Однажды на такое празднество попал и Чокан. Он и
прежде знал исполнителей народных песен, акынов-импровизаторов, композиторой-кюйши. Здесь же оказались на его
удивленье и артисты подстать цирковым —- он их увидел впер¬
вые, и музыканты, играющие на инструментах, каких ему не
приходилось встречать ни в детстве, ни в юности. «Эх, если бы
отшлифовать эти врожденные таланты, если бы дать джиги¬
там образование и культуру!»— мечтательно подумал он.
А как их восторженно слушали, как влюбленно всматрива¬
лись в каждый жест своих по духу, по крови участников кон¬
церта неискушенные аульные зрители.
В последние годы не так уж часто случались в степи боль¬
шие той, где было просторно и байге, и песне. Барымта и вза¬
имная вражда не способствовали праздникам.
Но зато любой базар, как обычно называли ярмарку, был
добрым поводом для встреч с народными исполнителями и
импровизаторами. И атбасарская ярмарка не только не была
исключением, но привлекла как никогда большое число артис¬
тов из народа.
Да, слово «базар» стало чаще и чаще звучать в песнях и
присловьях.
Многие импровизации так и начинались:
«Я привез с базара...»
А дальше это могли быть и чашка, и чайник, и блюдце, и
серебряная сбруя, и соболья шапка, и даже сапоги.
Должно быть, в эти времена родилась и пословица: «Дом
с детьми — базар, дом без детей — мазар».
Ярмарка в Атбасаре была шумной, но спокойной. Необыч¬
но спокойной, потому что она пока проходила без происшест¬
вий, случавшихся обычно даже на небольших базарах.
Порядку в некоторой степени помогло присутствие одного
мало симпатичного человека. Дело в том, что первый колышек
132
на месте будущего Атбасара при строительстве укрепленной
линии от Актюбинска к Омску вбил сотник Бугаев. Родом тер¬
ский казак, он еще на Кавказе научился усмирять непокорных,
а здесь, в степи, ожесточил свой и без того крутой нрав. Жад¬
ность его была непомерной. Какие бы «угощенья» он ни при¬
нимал от подвластных ему аулов, желудок у него всегда оста¬
вался голодным.
Атбасар он закладывал, в Атбасаре и осел, дослужился до
чина есаула. Он наводил страх одним своим внешним видом,
вспышками дикой ярости, камчой, которую пускал в ход по
делу и, чаще Есего, не по делу. Представьте себе высокого и
грузного широкогрудого человека с белесыми, цвета просто¬
кваши, глазами. Рыжие, с густой проседью усы как бы слива¬
лись с бакенбардами, а выбритый подбородок и курносый нос
придавали лицу и плутоватое, и звероподобное выражение.
Казахи, используя в качестве прозвища фамилию есаула,
называли его и Серым бугаем, и Бодливым бугаем и даже
придумали молитву:
«Сохрани нас, аллах, от рогов Серого бугая»
Во время ярмарок в казахской степи практиковалась не то
что официальная, но прочно вошедшая в быт подать: линей¬
ные казаки, жители станиц брали с казахов, пригонявших
скот, налог за потраву пастбищ. К открытию ярмарки они в
полной форме и с оружием объезжали прибывших из аулов
скотоводов, собирали деньги, а если денег не было, не брезго¬
вали баранами или шерстью и кожей. А потом краской поме¬
чали пригнанный скот.
Серый бугай в силу своей исключительной любви к теляти¬
не брал подать только телками.
До большой нынешней ярмарки, когда в Атбасаре сущест¬
вовали только обычные базары, крупным рогатым скотом тор¬
говали преимущественно русские казаки, а показывать им
свой норов Бугаев, понятно, не решался.
Постепенно и в степи стали узнавать, что на коров и быков
поднимаются цены, что русские всему предпочитают говяди¬
ну, которую казахи почти не употребляли, и телятину, считав¬
шуюся в ауле дряблым мясом. Тогда в аулах возник интерес
к разведению крупного рогатого скота и кочевники-скотоводы
начали пригонять его на базар гуртами. И это было на руку
есаулу — он обеспечивал себя телятиной на целый год.
Вскоре после открытия ярмарки Бугаев встретил бедного
казаха, продававшего свою корову с теленком. Теленок был
таким кругленьким и жирным, не по возрасту крупным, что
133
Бугай даже языком прищелкнул. Подъезжая к казаху, он за¬
говорил, мешая и коверкая русские и казахские слова:
— Эй, кыргыз, поди сюда.
— А зачем я тебе?— не чуъствуя за собой никакой вины,
казах не сдвинулся с места.
— Давай сюда этот теленок, бузау.
— Почему я должен его давать?
— Бельмейды, не понимаешь? Вяжи! Вот тебе веревка.
— Почему я буду вязать?
— Болды, хватит. А то муклаш получишь!— И Бугаев по¬
казал камчу, зажатую в кулак.
Казах был из дальнего аула, не знал Бугаева и просто¬
душно решил, что майыр с ним шутит. А бедному скотоводу
шутить было некогда, он торопился продать корову и отвер¬
нулся в ожидании более серьезного покупателя.
— Слезай с лошади и отбери теленка,— приказал есаул
сопровождавшему его казаку.
Зазевавшийся аулчанин и не заметил сразу, как теленка
оттащили от материнского вымени и поволокли на веревке.
Сам есаул подхлестывал его камчой, а теленок упирался и
жалобно мычал. Сообразив в чем дело, казах схватился за
веревку, конец которой был уже в руке у Бугаева, и потянул
теленка к себе. Он не уступал в силе есаулу. Считанные мгно¬
вения они, конный и пеший, словно состязались друг с другом,
пока есаул не понял, что так аулчанина ему не перебороть.
Взыграла знакомая ярость, и Бутаев с размаху ударил камчой
по бритой голове строптивого казаха. Тот выпустил веревку.
На скулы впалых щек струйками потекла кровь.
Быть может, Бугаев не успокоился бы на этом и еще раз
хлестнул бы ни в чем не повинного скотовода, если бы вдруг
не почувствовал обжигающую боль в затылке. Такую боль, что
едва не слетел с седла. Он схватился за голову и увидел, что
вся его ладонь в крови. Офицерская фуражка валялась в пы¬
ли. Оглянулся. Кто это? И встретился лицом к лицу с Чоканом
Валихановым, которому был представлен накануне, встретил¬
ся с недобрым горячим блеском сузившихся в гневе глаз.
Остальное было делом нескольких секунд. Пусть Валиха¬
нова, как адъютанта генерал-губернатора и его представителя
на ярмарке, наделили более широкими правами, но он был и
чином ниже, и моложе Бугаева, да вдобавок еще киргизом.
Тоже мне начальник!.. Как он посмел ударить меня, оскорбить!
Есаул, переполненный злобой, и сам того не сознавая, выхва¬
тил саблю из ножен и уже замахнулся на Чокана. Кто знает,
чем бы все это кончилось, но Токбет успел схватить его за ру134
ку и так сильно вывернуть, что есаул разжал кулак и выронил
саблю.
Холодея от страха, он только теперь вспомнил, как това¬
рищ генерал-губернатора полковник Гутковский подчеркнул
свое уважение к Валиханову на открытии ярмарки, как дове¬
рил ему держать речь, которую этот киргиз произнес сначала
по-русски, а потом на родном языке, вызывая удивление своих
земляков, почему-то решивших, что в Омске он совсем отвык
от нее, как Гутковский поручил ему в присутствии многих
офицеров и купцов руководить ходом ярмарки и обеспечить
на ней порядок.
И понадобился же мне этот несчастный телок, невесело
подумал Бугаев. Что-то теперь будет?
А на следующее утро случилось вот что: не Чокай, а кто-то
другой сообщил Гутковскому о происшедшем, и милейший
Карл Казимирович, человек интеллигентный и в сущности
мягкий, собрал офицеров, чиновников и некоторых влиятель¬
ных казахов и при всех сорвал с Бугаева погоны и отобрал
у него оружие.
— Судить, наверное, его будут,— поговаривали казахи.
— Пришел конец Серому бугаю.
— Хоть и недобрая, но была у человека слава. А теперь
разлилась по земле, как айран из разбитого горшка.
Если Бугаев разом утратил пусть зыбкое, продиктованное
страхом, но все же какое-то уважение, то Чокан его приобрел
прочно. Ему и Гутковскому были благодарны все те* кто еще
вчера был убежден, что нет управы на Серого бугая.
На стоянках кочевников и на самой ярмарке только и раз¬
говоров было о храбром заступничестве молодого султана, о
его решительности и человечности.
В спокойной этой тишине почти не были слышны голоса
противников Чокана. Да и как было шуметь — тут и воору¬
женные казаки, и видные люди четырех родов, сплоченных
Саккулаком.
Но всех унять было невозможно. В стане врагов Чокана
оказался Малтабар. Купчик пыжился, злился, вынюхивал вся¬
ческие сплетки. Айжан взволновала его застоявшуюся кровь.
Он ревновал Чокана и не мог простить Чингизу многих не со¬
всем понятных поступков. Почему он отправил Айжан к боль¬
ному отцу в Сырымбет? Почему Чингиз, падкий на деньги,
отложил свадьбу? Прежде он сомневался, что торе Чокан
решится снизойти до толенгута. Теперь он не сомневался: по
узун-кулаку доходили все подробности поведения Чокана, что
он делал по пути из Омска, где останавливался. Сломить Ча135
кана деньгами, главной силой Малтабара? Но, кажется, день¬
ги в этом случае были бесполезны.
Малтабар немного воспрянул духом, когда узнал, что хоть
Зейнеп и на стороне Айжан и Чокана, но Чингиз против. В на¬
дежде довести дело до конца он отправил в Орду гонца с при¬
ветом султану, с обещанием привезти деньги сразу же после
закрытия ярмарки, с просьбой быть твердым и сдержать свое
слово. Гонец вернулся и объяснил, что Чингиз размягчился,
ослаб и скорее всего теперь он заодно с Чоканом. Должно
быть, уже смирился с его будущей женитьбой.
Задремавшие было ревность и злость снова дали знать о
себе. Человек жестокий и завистливый, Малтабар не остано¬
вился бы и перед тем, чтобы совсем убрать с дороги Чокана
и даже с ворами пытался договориться, но воры, отступившие
перед Саккулаком, не годились теперь в помощники.
Кому он только ни сулил денег, где он только ни пытался
найти людей, способных если не убить Чокана, то, по крайней
мере, сделать из него посмешище для всей степи! Дальше раз¬
говоров, дальше бессмысленного торга о будущем вознаграж¬
дении дело не шло.
Малтабар, представив по рассказам прямую натуру Чока¬
на, его вспыльчивость, его непримиримость и умение бить
противника, старался избегать те многолюдные ярмарочные
места, где мог бы появиться Чокан, а если их пути и скрещи¬
вались— нырял в толпу и незаметно скрывался.
Считавший, что деньги могут все сделать, чуть ли не впер¬
вые в жизни он стал сомневаться в их силе. Он был по-своему
впечатлителен и даже обиделся на деньги, как можно оби¬
жаться на живое существо. Он был по-своему тщеславен и не
жалел денег ради Айжан. Что ж, если она не войдет в его дом,
он зверем ляжет на их пути.
Малтабару стали ненавистны восторженные разговоры о
Чока не. Слава молодого султана поднималась на ярмарке, как
дерево на илистой почве. А вот топора, чтобы под корень под¬
рубить это дерево, не находилось.
И вдруг было (названо имя Наркыз. Да, Наркыз — единст¬
венной дочери вора Кожыка, спутницы своих девяти старших
братьев в разбойных набегах. Она вырастала избалованной
и своевольной, подростком ее нельзя было отличить от маль¬
чика. Она рано научилась драться и скакать так, что про нее
говорили — Наркыз играет на ушах коня. Она отличалась сме¬
лостью и находчивостью в спорах, но могла быть мягкой и
обходительной, и тогда ее ласково называли Наршы. Невысо¬
кая, ладная, с иссиня черными волосами и в их цвет лучисты136
ми глазами, Наркыз мало походила на своих аульных ровес¬
ниц. Твердость и женственность удивительно сочетались в ней.
Имя Наркыз было названо в те же дни, когда ЧЬкана
пригласил в гости богатый Саркес из рода Козган. Саркес
послал в Атбасар своего сына Жаманкоза, сверстника Чокала.
Посланец соблазнял омского гостя не столько пиршеством —
до жирной баранины Чокан был, как известно, небольшой
охотник,— сколько песнями,играми, конными состязаниями.
Правда, в числе приглашенных оказались и несколько вра¬
гов Валиханова, в том числе Макзум, сын Ваубека, Кульгара,
сын Медебая, Токабай, сын Кошыка, Ташат, сын Тилениса.
Саркес, встревоженный этим обстоятельством, спросил сына:
— А не подведут ли они? Управимся ли с ними?
— Не бойся, отец. Они знают, что четыре сильных рода
дали слово Саккулаку охранять Чокана. А начнут задираться
или попробуют затеять драку,— их быстро образумят шесть¬
десят аулов Козгана-Коксала.
Свои юрты Саркес поставил вблизи Есиля на берегу боль¬
шого озера Карасу, образованного когда-то весенним разли¬
вом реки. Озеро заросло пышной и сочной кугой — казалось,
масло капает из ее стеблей и медовыми корнями лакомилась
аульная ребятня. Песчаные берега озера так спрессовались
и затвердели, что даже копыта коней не оставляли на них сле¬
да, а за кугой, за песком густо зеленело пойменное мягкое
разнотравье.
Уж на что хороша степь вокруг Атбасара, а здесь еще
лучше!
Чекан пожалел, что на той не попал Гутковский. Вот бы
отдохнул, вот бы пополнил свои этнографические знания!
Приехал он в Карасу в сопровождении Токбета. Пригласил
он с собой и нескольких родственников — Сердалу, своего
двоюродного брата, Садвокаса, племянника Мусы ЧормаНова,
и еще красноречивого Мырзабека, сына бая Сасыка.
И Чокан и его денщик были одеты в обычные казахские
чапаны без намека на военную форму: даже фуражки и сапо¬
ги оставили в Атбасаре. Так была выполнена просьба Жаман¬
коза не надевать узкого офицерского мундира и не брать с
собой вооруженных солдат, иначе молодежь напугается и ни¬
какой радости в играх не будет.
Игры и песни начались сразу же после приезда Чокана и
его спутников. Старики вместе с пожилым Саркееом покинули
гостевую юрту, тепло поприветствовав султана, сына Чингиза*
Пусть уж молодежь повеселится сама, не будем ей мешать!
А приглашенные все прибывали и прибывали, дети имени137
тых баев, знать. Бедняков, толенгутов сюда и близко не под¬
пускали.
Скоро в гостевой юрте стало так тесно, что нечего было и
думать в ней оставаться. А день выдался солнечным, теплым.
— Давайте перейдем к озеру,— предложил Жаманкоз.
И джигиты и девушки весело поддержали и уже хотели
выносить на берег ковры и кошмы. Чокан засмеялся:
— Неужели трава у Карасу хуже пуховых одеял? Нам все
приготовило лето. Оставим кошмы в юрте.
Так и сделали, удобно расположились на побережье.
Песни звенели ручьями, шутки рассыпались легкими брыз¬
гами. Праздник был в разгаре. Очередной певец завладел вни¬
манием гостей и никто не заметил, как из сухого летом оврага,
заросшего кугой, показались трое верховых.
Вместе с приглашенным на той Кульгарой, сыном Медебая,
приехали уже без всякого приглашения дети вора Кожыка—
Кангожа и его дочь Наркыз, невеста Кульгары.
Они выглядели так, словно пожаловали не на праздник, а
приготовились к бою. В шлемах и с дубинками, с луками и
колчанами, полными стрел.
Когда они приблизились к берегу, молодежь заволновалась.
Чѳкан поначалу равнодушно отнесся к их приезду, но после
того, как ему назвали имена всадников, почувствовал себя
несколько не в своей тарелке и встал вместе со всеми.
— Так кто же здесь сын Чингиза?— Наркыз чуть припод¬
нялась на стременах, и в голосе ее прозвучала не то скрытая
насмешка, не то легкая угроза. Ее пронзительные черные глаза
уже остановились на Чокане.
Он пожал плечами, выдвинулся вперед и, не подавая виду,
что знает девушку, ответил:
— Я... А что ты дальше скажешь?..
— Скажу, что рада увидеть тебя.— Чокан ей, кажется,
понравился.— А тебе, должно быть, известен человек по имени
Кожык, сын Макаша. Так я его дочь и зовут меня Наркыз.
Чокан не выказал никакого удивления. Мол, Наркыз, так
Наркыз.
— Говорят, у Чингиза хороший сын, что он приобрел все
знания мира. Та^ на хорошего надо посмотреть своими глаза¬
ми. Вот мы и приехали. Ты нас за это не осудишь?
— А за что я вас буду осуждать?
— Мы решили поспорить с тобой, Чокан... Мы — это девять
сыновей Кожыка, а если прибавить и рожденных от них, то
будет всего семнадцать. Так что, у нас есть, кому с тобой
№
поспорить. Но они, кроме Кангожи, не приехали, а вот я здесь...
Понимаешь, почему?
Чокан снова пожал плечами.
— Я-то думала, что ты догадливее. Мы испугались, Чокан,
что всех нас за носы похватают и сошлют.
— Почему же тогда приехала ты, а не они.
— А мы прослышали, что ты русским стал, а русские, го¬
ворят, падки на женщин.
Кругом засмеялись, улыбнулся и Чокан.
Тут на правах хозяина заговорил Жаманкоз:
— Ау, бикеш, ау, красавица!' До сих пор мы тебя в лицо не
знали. Только наслышаны о тебе. Теперь убедились — шутить
ты умеешь. И Чокан тоже. Начали вы хорошо, но будет еще
лучше, если ты присоединишься к нам. Сходи с коня. Продол¬
жим здесь ваш веселый спор.
— А мне и в седле удобно.
— Не упрямься, Наркыз. Будете есть с Чоканѳм с одного
блюда. Тут есть твоя сыбага, твоя доля.
— Свою долю я уже съела,— Наркыз в упор глядела на
Чокана, а рукой показывала на Жамаикоза.— У его деда Садыбека мой отец Кожык среди бела дня увел восемьсот лоша¬
дей из восьми тысяч. Не правда ли, Жаманкоз?
— Что было, то было!..
— Значит, и моя доля там была. Мне, наверное, хватит?
И лихо посмотрела на Чокана. Он ответил в тон, восхищен¬
ный ее удалью:
— Не только хватит, но, пожалуй, и многовато!..
Захваченная собственным красноречием, девушка продол¬
жала, картинно покачиваясь в седле:
— Чокан, Чокан... Ердена из баганалинцев ты знаешь. Го¬
ворят еще, он может стать твоим тестем. Так вот, Ерден справ¬
лял поминки по своему отцу Сандыбаю. Какие поминки были!
Но отца моего с джигитами Ерден встретил не так, как надо.
Тогда отец у всех на виду срезал жеребят с привязей и угнал
кобылиц Ердена. Ерден хотел послать погоню и сам помчаться
вслед, но его остановила байбише Сары. Брось, говорит. Ко¬
жык вооружен. Идти на него — все равно, что с одной камчой
охотиться на кабана. Не тебе надо ехать, а мне. Села на ино¬
ходца, с которого можно схватывать птицу на лету, обогнала
отца и встретила его на кургане. Отец подъехал к ней, начал
приветствовать, но она привета не приняла. Кожык, Кожык, от
зверя ты родился или от человека, спрашивает. Вместо ответа
отец сказал, ты победила, байбише, вернулся с ней вместе в
аул Ердена, повинился и возвратил угнанных кобылиц. Ерден
139
щедро одарил отца и посулил ему девушку с приданым. Знаете
ли вы об этом?
— Знаем, знаем,— ответили джигиты.
— Но зачем ты мне об этом рассказываешь?— уже без
всякой шутки сказал Чокан.
— Злишь ты народ, вот зачем. Почему ты отказываешься
брать в жены дочь Ердена? Рыжеватая, толстая. Она бы тебе
каждый год рожала детей, стала бы уважаемой байбише. А ты
собрался жениться на какой-то толенгутке. Так это или не так,
скажи?
Чокан промолчал. Только сжал губы и брови сошлись на
переносице.
— Скажу о своем деле. О главном. Иначе зачем бы мне
сюда приезжать. И я слышала, и другие — ты против моего
отца. Вором его называешь. Козни строишь. Да разве он вор?
Он —барымтач. И научил его барымте твой близкий родин
Кенерары. Барымта — не воровство, барымта — это месть! Ты
думаешь отца народ не поддерживает? Ты думаешь, у нас нет
верных людей? Ты думаешь, я, девушка, не могу ответить
кровью за кровь?
Резким движением Наркыз сняла с плеч лук и вытащила
из колчана стрелу.
— Спаси нас аллах, не выстрелит ли она в него?— забеспо¬
коилась молодежь, окружая кольцом встревоженного Чокана.
Заволновался и Токбет, готовый защитить своего офицера.
Наркыз, насмешливо улыбаясь, вытащила левую ногу из
стремени, натянула тетиву и внезапно прицелилась в собаку,
кружившую неподалеку от котла.
Тонко просвистев, стрела вонзилась в грудь собаки. Та
взвизгнула, несколько раз нелепо подпрыгнула и упала замерт¬
во. Только лапы еще слабо шевелились.
— Ой-бой, ой-бой,— запричитал подбежавший пастух,—
ой-бой!— Зло посмотрел в сторону Наркыз и даже слов не
нашел, чтобы выругать ее.
— Успокойся и занимайся своими делами,— бросил ему
Чокан. Прежней минутной тревоги на его лице как не бывало.
Весело и восхищенно он смотрел на Наркыз. Мол, ай, да де¬
вушка, ай, да меткость!
Хозяин собаки продолжал скулить:
— Ой-бой, ей же цены не было. Мне такую собаку на ло¬
шадь меняли.
— Успокойся, прошу. Если даже на верблюда, я заплачу!—
сказал Чокан, не сводя глаз с Наркыз.
— А ну-ка, подойди сюда или поплачь еще,— крикнула
140
Наркыз, вытаскивая вторую стрелу из колчана.— Тебе хочется
отправиться в ад вслед за твоей собакой?
Обиженный поспешил скрыться.
Испугался,— рассмеялась Наркыз.— Вот какие мои
стрелы.
— Жарайсын, молодец!— похвалил девушку Чокан.
— Может, тебе показать, Чокан, какой у меня клинок?
— Что ж, покажи,— подзадорил он девушку.
— У тебя шелковый шарф на шее?— спросила Наркыз.—
Шелковый, говоришь? Давай тогда его.
Чокан, ни слова не говоря, снял свой шарф и протянул его
девушке.
— Не мне, брату моему.
Так шарф оказался в руках Кангожи. Быстрыми привыч¬
ными движениями он достал из кармана шакшу — роговую,
отделанную серебром табакерку для жевательного табака —
насыбая, и прочным узлол завязал на нем конец шарфа.
А Наркыз в это же самое время выхватила из ножен кривую
саблю.
— Бросай, да повыше!
Скомканный шарф взлетел вверх, развернулся и тут же
стал падать. Наркыз взмахнула клинком.
Когда шарф упал на землю, все увидели, что сабля девушки
рассекла его пополам.
В шумных возгласах удивления и восхищения отчетливо
звучал и голос Чокана.
— Вот так рубит моя сабля!—с гордостью сказала Наркыз
и, обращаясь уже к брату, буднично добавила.— Ну, поехали!
И повернула коня к оврагу.
— Постой, Наркыз,— задержал ее Жаманкоз.— Будут же
вечерние игры, будет алтыбакан. Неужели не придешь?
— А ты, Чокан, сядешь со мной на качели?
Она, кажется, и не сомневалась в согласии Чокана, потому
что едва дослушав его, пришпорила коня.
Девушка и ее спутники мгновенно скрылись в зарослях того
оврага, откуда они и появились.
Стали гадать — возвратится или нет.
— Возвратится,— вполголоса сказал Чокан.
Может быть, это мне приснилось, думал он про себя. Или
все это правда? Неужели среди аульных девушек может вы¬
расти такая отважная!
Вечером на берегу Карасу стало еще многолюдней, веселей,
праздничней.
141
Алтыбакан, степные качели — взлет аульных игр, едва ли
не любимое развлечение молодежи.
Чокан почти не умел играть на домбре и, зная многие ка¬
захские песни, никогда их не пел, стеснялся своего плохого,
как он думал, голоса. Однако зря о нем говорили, что он, вы¬
росший в городе, «прямокопытный», иначе — неловкий, не¬
уклюжий. Нет, и в верховой езде, и в национальных играх он
не уступал своим степным сверстникам. Джигит, настоящий
джигит!
Праздник разгорался, и в его шуме, в его песенных всплес¬
ках, в его возбужденном ритме почти все позабыли о Наркыз.
Но только не Чокан. Он сперва поверил в ее согласие приехать
на игры, а теперь уже начал подумывать, что она пошутила.
Он нет-нет, да и всматривался в темень, в сторону оврага, и
тогда перед ним возникали странные очертания, похожие то на
фигуру девушки, то почему-то на гибкого черного леопарда, о
котором он когда-то или читал, или слышал.
Снова какой-то отдаленный шум. Нет, он не мог ошибаться.
Со стороны оврага послышался конский топот, лошадиное
фырканье. Следом из темноты, прорезанной пляшущими бли¬
ками костра, вынырнули двое верховых. Все повернулись к
ним. Наступившую тишину нарушал только перестук копыт.
Наркыз или нет?
Они подъехали вплотную к алтыбакану. Чокан обрадовал¬
ся голосу первого всадника, спешившегося и передавшего по¬
водья другому:
— Держи коня.
Это был женский голос, голос Наркыз.
Девушка на этот раз приехала с одним Кульгарой.
— Что вы не играете, почему молчите?— она вошла в при¬
тихший круг молодежи, уверенная, решительная и вместе с тем
настороженная.— А где Чокан?
Он откликнулся, я девушка сразу же очутилась рядом.
— Видишь, я сдержала слово. А ты его сдержишь? Сядем
на качели?
— Конечно, сядем!.,
Наркыз взяла его за руку и повела к трем арканам алтыбакана.
Схватилась за веревки и легко вспрыгнула.
Каиелд была высоко над землей.
— Ну, как, мырза? Хочешь, я помогу тебе сесть рядом.
Чокан ответил:
— Если девушка одолела высоту,— значит, высота и мне
доступна.
142
И в мгновение одно оказался рядом с Наркыз. Девушка и
джигит, такие же молодые, как они, уселись напротив. Бее
четверо уперлись ногами в среднюю веревку, н сразу же чьито сильные руки стали раскачивать качели — вверх-вниз,
вверх-вниз. Качели то устремлялись к небу, то падали, словно
касаясь земли.
Наркыз левой рукой держалась за веревку, а правой обня¬
ла Чокана. Вздрагивая с каждым взлетом, она все ближе и
ближе прижималась к нему, крепче и крепче обхватывала его
рукой, и он уже чувствовал живой огонь ее горячего, сильного
тела.
Чокан только в детстве качался на алтыбакане. Но качели
в Карасу не вернули ему ощущения тех уже далеких лет. Он
испытывал заново, словно впервые, стремительную удаль этой
старинной и всегда молодой игры. Ему казалось — они вот-вот
достигнут звезд, вот-вот погрузятся в сверкающие волны Кусжола. Птичьей дороги, Млечного пути. Качели опускались — и
Чокан представлял, что он и Наркыз преодолевают слои всех
семи небес, о которых ему рассказывали великие поэты
Востока.
Если бы только перестала кружиться голова! Были секун¬
ды, когда Чокан боялся, что потеряет сознание. К счастью,
этого не случилось. Ни словом, ни движеньем он не показал
своего страха окружающим, тем более — Наркыз. И уж совсем
недостойным считал пожаловаться на боль от врезавшегося с
кинжальной остротой в кожу волосяного аркана. Ведь и она
чувствует то же самое, но молчит.
Между тем алтыбакан взлетал уже медленнее. Джигиты
вначале тешили себя озорной мыслью, что закачают Чокана
до одури, что «прямокопытный» не выдержит аульной игры,
но убедившись, что он не уступает другим джигитам, уже не
пытались его пугать.
Алтыбакан взлетал и опускался медленнее, спокойней, и
Чокан мог внимательно всматриваться в майскую ночь. Боль
от аркана притупилась, да он и позабыл о ней, а близость Нар¬
кыз, жар, исходящий от нее, помогали еще острее чувствовать
звезды, засиявшие еще ярче с той поры, как месяц ушел за
горизонт.
Чокан припомнил Вальпургиеву ночь, описанную Гете в
«Фаусте». Нет, игра нечистых сил никак не походила на то,
что происходило в степи, в молодежном стане. Вот майская
ночь на Днепре, воспетая Гоголем, еще как-то перекликалась
с ночью на Карасу. Но в Приишимье были свои краски, свои
запахи, своя неповторимость. Пусть здесь не было леса, не бы143
ло широкой реки, не было гор, но где ты еще найдешь такой
простор, такое приволье!
Приятно читать о природе, приятно представлять по книге
красоту звездной ночи, но что может сравниться с постижением
этой красоты наяву!
Он любовался звездами и одинокими огнями в степи, он
вдыхал прохладный и чистый воздух и тут же ощущал тре¬
вожное и теплое дыхание Наркыз.
Он всматривался в ночь и вслушивался в ночь. Какие толь¬
ко звуки могло уловить чуткое ухо! И далекую песню, и мы¬
чанье коров, разлученных атбасарской ярмаркой с привычным
аульным пастбищем. И беспокойные посвисты птиц и в таль¬
нике, и в приозерной куге. И неожиданное стрекотанье куз¬
нечика.
Разрозненные эти звуки объединялись в один оркестр, слит¬
ный, необычный и прекрасный.
Как описать все это! Вот если бы и среди казахов появи¬
лись свои Гете и Гоголь,— они бы уж дашли краски для
описания праздничной степной ночи...
...Еще до приезда Наркыз молодежь вдоволь накаталась
на качелях. Поэтому новых желающих взлетать на алтыбакане больше не нашлось. Джигиты и девушки любят разнообра¬
зие. Кто-то предложил сыграть в «Дружбу», довольно редкую
игру, встречающуюся у родов Алтай и Карпык среди аргынов.
Она обычно завершает праздник. Наивная и милая игра! Из¬
бранный хан приглашает своих визирей и разбившихся на
пары молодых людей и приказывает им удалиться в разные
стороны степи.
Наркыз заторопилась, предложила участвовать и Чокану,
который вначале отнекивался, стеснялся.. Но проникнувшись
общей непринужденной атмосферой, вскоре и он подчинился
ханскому приказу. Визири отправили их в заросли чия.
Вот они совсем одни... Первой заговорила Наркыз.
— Говорят, что твоя мать Зейнеп оказалась сильнее отца
и не разрешила взять вторую жену. Правда ли это?
— Пожалуй, правда...— В степи ничего скрыть нельзя.
— Тогда почему же,— а такая молва идет,— твой отец в
разных концах насватал тебе много невест?..
Чокану не очень приятно было это слушать.
— Что ж, назови их. Может быть, и я впервые об этом
узнаю.
— Имена невест я что-то не могу назвать, а вот их отцов
хорошо запомнила. Старший султан Тобола Ахмет, сын Жан144
торе, Обаганский бай Осип, сын Узденбая из сибанов, и баганалиец Ерден, сын Сандыбая. Так я говорю или нет?
— Где ты только слышала об этом, Наркыз?
— Все говорят, все слышат, а я разве глухая? И еще тебе
скажу. В степи уже узнали, что ты собираешься жениться на
племяннице генерала из Омска. На русской. Кто же из них
будет твоей женой?
— Болтовня, слухи. Любят у нас в аулах выдумывать,
— Значит, выдумали и про служанку Орды?
Чокан скорее почувствовал, чем увидел настойчивый взгляд
Наркыз. С нетерпением ждала она ответа. А он взял и про¬
молчал.
— Значит, не зря говорят про служанку, что она красивая.
Что ты из-за нее с отцом споришь. Что не хочет он, чтобы
рабыня стала женой ханского потомка и русского офицера.
Может быть, и это болтовня? Но с отцом ты напрасно ввязал¬
ся в спор. Он посильнее тебя. Он одолеет. Рано или поздно
одолеет!
Чокан начинал раздражаться. В сущности, ничего нового
Наркыз ему не сказала. Но этих слов он от нее не ждал.
— Кто победит, ты сама услышишь. Непонятно мне, куда
ты речи свои клонишь?
— А что ж тут непонятного? Ясно говорю. Вот русскую твою
девушку я не знаю. А наших всех видела. В теле, широкоза¬
дые. На что они способны? Рожать? Но нет среди них равной
тебе. Дуб к дубу растет, куга к куге. Слабые они духом...
— Где же мне сильную найти? Да и нужна ли мне силь¬
ная?
— Чокан, Чокан, не знаешь ты еще казашек, мало в народе
жил. Не искал...
Он засмеялся и неожиданно вновь почувствовал жаркую
близость крепкого горячего тела.
— А если бы я сказал, что нашел. Тебя нашел...
И вновь приглушенно засмеялся.
Наркыз дышала тяжело, прерывисто:
— Я могла бы стать для тебя бабой, что надо... Но не
будет этого никогда. Ты спросишь, почему? Связана я. Как
скотина на веревочке. Связана так, что голову мне не высво¬
бодить.
— Загадками ты говоришь, Наркыз. Не понял я тебя.
— А что же тут понимать? Ты видел смуглого разиню?— он
и днем со мной был и сейчас сюда приехал. Это Кульгара, мой
жених, муж мой, если хочешь. Калым за меня сполна уплачен.
Кульгара, сын батыра Медебая. Ты же и моего отца, и Меде145
бая задумал в Сибирь сослать. Думаешь, я не знаю? Я же тебе
говорила.
Чокан задумался или сделал вид, что не может сразу отве¬
тить. Ему не хотелось говорить с Наркыз о занятиях в Омском
архиве, о знакомстве с делом ее отца и даже о своем отноше¬
нии к барымте. Ему многое нравилось в девушке — ее стреми¬
тельность, резкость, живой ум и просто женское обаяние, плохо
сочетавшееся с грубостью. Но не всему он находил оправдание,
не все в ней понимал.
— Разве я могу, Чокан, бороться с тем, что предначертано
богом?
Не отличавшийся религиозностью Чокан не всегда щадил
в других их религиозные чувства:
— А что может случиться, если ты нарушишь законы алла¬
ха, если ты попробуешь жить по русским законам?
— Нет, Чокан, это невозможно. Хоть ты и ученый человек,
но в жизни ты пока сыромятная кожа, которую еще не мяли
как следует. Молодость твоя хлещет через край, тебе все ка¬
жется легким. Погоди, погоди, и на твоем пути могут встре¬
титься камни.
«Какая умница!»— подумал про себя Чокан,— а вслух ска¬
зал:
— Ты лучше ответь мне, как в твою маленькую головку
вмещаются такие широкие мысли?
— Не говори, Чокан, обо мне, не надо,—она сделала пау¬
зу, и Чокан хорошо представил себе печальный блеск ее
глаз,— не говори обо мне. Вот хожу я гордая по правую руку
отца. А надолго ли меня хватит? Поговорку знаешь — приз не
берет кобылица в байге? Переступлю порог чужого дома —
моей землей и моей горой станет круг, где очаг и казан, в ко¬
тором варится мясо. Словом, как у всех казахских девушек.
Мне тогда не стрелять из лука, не гарцевать по степи.
— Умница моя!— воскликнул Чокан уже вслух и обнял
Наркыз;— Можно мне тебя поцеловать? Русских девушек це¬
луют с их согласия.
— А я казашка... Мы ведь не любим лизаться.
А сама льнула к нему, льнула.
— Казахские девушки, говоришь, не целуются. Нет, Нар¬
кыз, целуются.
Отклонилась в сторону, сдавленно засмеялась:
— Другие, может быть, и целуются, но не я...
Слова кончились. Говорить об этом было уже нельзя. Пора
возвращаться к молодежи.
Несколько шагов они прошли молча.
146
Прежде всего, она беспокоится за судьбу отца, подумал
Чокан. А все остальное так... Случай...
Праздник завершался. Они уже приближались к гостям,
окружившим Жаманкоза.
— Слушай, Наркыз,— заторопился Чокан,— ты можешь
мне дать одно обещание?
— Смотря какое,— настороженно ответила девушка.
— Запрети отцу и братьям воровать. Плохо это может
кончиться.
— Не знаю, вот уж не знаю.— В голосе ее звучала неуве¬
ренность.
— И ты говоришь так нерешительно — ведь ты сильная...
Характер у тебя мужской.
— Ну, хорошо, постараюсь. А что тогда?..
— Тогда я дал бы тебе слово, что их больше никто не
посмеет тронуть.
— И так ты это сделаешь, Чокан?
— Я бы в Омске сжег все жалобы, все бумаги... И следов
не останется.
— Сможешь?
— Если говорю, значит, смогу!
— Сможешь, правда?— в голосе ее звучала неприкрытая
радость. Она остановилась, положила руки на плечи Чокана
и вдруг обняла и полуоткрытыми жаркими губами припала
к его губам. Припала так, что у него закружилась голова, как
на алтыбакане... И тут он почувствовал теплые капли на своей
щеке. Наркыз плакала.
И этот день настанет!
В последний день атбасарской ярмарки Чокан перебирал
в памяти все, что он увидел, всех, кого он повстречал. Нет, не
зря он поехал в степь. Народная мудрость оказалась справед¬
ливой, как всегда: удача сопутствует идущему.
В день прощанья с Атбасаром удача еще раз улыбнулась
ему.
Ярмарка прошла и оживленно и мирно, и ее решили завер¬
шить праздничным тоем. Чокана особенно обрадовало, что в
числе других игр и состязаний атбасарцы вместе с другими
приехавшими сюда джигитами подготовились к состязаниям
по национальному конному спорту и борьбе.
В состязаниях соблюдался обычай, привезенный в степь
русскими казаками: на полюбившуюся лошадь или борца де147
лалась ставка деньгами или скотом. Ставка вносилась в залог:
часть залога шла на призы победителям, часть на выигрыш
зрителей.
Скачки должны были начинаться от места впадения Терсаккана в Ишим, верстах в сорока от Атбасара.
Борьбу же задумали провести на зеленой поляне в между¬
речье Жабая и Керегетаса, совсем недалеко от казачьего ла¬
геря, где жил в палатке Чокан.
Чокану пришлось смотреть соревнования борцов-балуанов
не потому, что он предпочитал именно этот вид национального
спорта, а потому, что ему выпало на долю наблюдать за по¬
рядком именно здесь. Степные зрители очень эмоциональны,
легко возбуждаются и могут, если что не так, и потасовку за¬
теять. Это знал и Гутковский, поручивший Чокану столь де¬
ликатную миссию.
Но в общем такое поручение не слишком стесняло Чокана,
и он с нетерпением ожидал начала борьбы.
Сама природа создала и великолепную площадку для со¬
ревнований и в высшей степени удобные для зрителей каме¬
нистые лестницы-террасы на берегах двух речушек.
Увлекавшийся в корпусе древней историей, он с удоволь¬
ствием сравнил и поляну-площадку и открытый зрительный
зал с амфитеатром древнего Рима. Наш степной Колизей, да
и только, пошутил он про себя. Ну, может быть, архитектура
куда как проще, но зато масштабы, масштабы!
Началось...
Бороться выходили не только казахи, но и татары, узбеки
и даже одна русская пара, в совершенстве изучившая приемы
казахской борьбы.
Все было в меру интересно и в меру спокойно.
Но вот на ковровую траву вышли двое в масках. Чокан,
как, впрочем, и большинство зрителей, был несказанно удив¬
лен. Почему в масках? Среди казахов, да и других восточных
народов, так было не принято.
Ростом и фигурами борцы походили друг на друга. Только
один был грузнее, тяжеловесней и в грузности этой проступа¬
ло что-то бычье, а другой выглядел поджарым, как натрениро¬
ванная для скачек лошадь. Оба крепко стояли на мускулистых,
темных от загара и смуглого цвета кожи ногах. В том, что
они казахи, никто не сомневался. Им сразу дали прозвища,
а, может, эти прозвища существовали и раньше: Балуан-верблюд — тот, что потолще, и Мухортый верблюжонок. Стало
известно, что Верблюд борется от Кокчетавского дуана, а
Верблюжонок — от казахов Каркаралы.
148
Стало известно и другое: за Верблюжонком стоит извест¬
ный каркаралинец Казангап, сын Мошека. Казангап уже гор¬
дился своим сыном Таттимбетом, слагавшим под домбру заме¬
чательные $сюи. А Верблюда привез из Кокчетау Аккошкар, сын
Кишкентая, человек уважаемый не только в своем округе.
И все-таки кто же они? Почему не названы их настоящие
имена? Что их заставило масками скрывать свои лица?
— Да будет с вами счастье, балуаны!
Долго они присматривались друг к другу, разминались,
хорохорились. Первым схватку начал Верблюжонок, схватив¬
шийся за кожаный пояс верблюда. Но тот улучил мгновение
и обеими руками сжал поясницу соперника. Так и застыли они,
застыли в каменном напряжении, изготовившись к самой глав¬
ной схватке.
И вместе с ними напряглись зрители: что же будет?
Чокан был на стороне Верблюжонка. Как бы он, словно
молоденькая березка, не сломался под тяжестью скалы..
Решающая схватка еще не начиналась. Соперники усили¬
вали нажим, но по-прежнему казались застывшими.
Первыми не выдержали зрители. Зашумели, призывая к
нападению, заулюлюкали, подбадривая. Каждый—своего лю¬
бимца. Чокан сохранял невозмутимый вид, хотя всей душой
был на стороне Верблюжонка.
Вдруг, когда зрители уже устали ждать, Верблюжонок
выгнулся, крикнул — хауп!— и непостижимым образом ухи¬
трился поднять Верблюда и понести его на спине. Верблюд не
поддавался, дрыгал ногами, но не мог достать до земли. Еще
более неожиданно худощавый несколько раз крутанул грузно¬
го великана и грохнул его об землю. Верблюд больше не под¬
нимался. Может быть, он потерял сознание. А Верблюжонок
покачивался молодой березкой на ветру. Все свои силы он
истратил на схватку, даже больше, чем имел.
Тут выдержка изменила Чокану, он бросился к сбросивше¬
му маску победителю, чтобы поздравить, обнять, и увидел, что
это Жайнак, милый друг детства Жайнак.
— Канаш мой!
Они прослезились. Почти десять лет не видели они друг
друга.
Скоро Чокан уже знал всю скорбную историю сверстника
по далеким забавам, по путешествиям в окрестную степь, в
страшные волчьи пещеры.
Жайнак, брат Айжан...
Он попал в слуги дочери Чингиза, когда ее выдали замуж.
Юношей лет шестнадцати он стал увлекаться борьбой казах149
ша-курес и вскоре приобрел известность. Старший султан Каркаралинского дуана Кусбек выпросил его у бая, выпросил,
чтобы похваляться им и получать за него призы. Так и жил
Жайнак на положении полураба, лишенный возможности вы¬
ступать под собственным именем. Чему же удивляться? И в
России в эти годы не было отменено крепостное право.
— Значит, тебе хочется жить самостоятельно, Жайнак?
— Ой, Канаш, как хочется! Скажи Кусбеку, пусть он меня
отпустит.
— Пойдем со мной. Сам я ничего не могу сделать, но чтонибудь придумаем.
И они поднялись к близкому кургану, с которого Гуткоеский
и еще несколько офицеров наблюдали за ходом состязаний.
Чокан коротенько рассказал полковнику историю Жайнака:
— Сами понимаете, Карл Казимирович, мне, сыну соседне¬
го султана, как-то неудобно говорить обо всем этом с Кусбеком. Мое вмешательство может быть истолковано превратно.
— Не беспокойтесь, Чокан Чингизович, я сам попрошу
Кусбека, думаю, он мне не откажет.
Так и случилось. Каркаралинский султан выполнил прось¬
бу Гутковского и даже призовые деньги, которые обычно при¬
сваивал себе, на этот раз передал Жайнаку.
В Атбасаре Карл Казимирович распрощался с Чоканом и
поехал прямо в Омск. В который раз Чокан убеждался в
доброте и порядочности этого умного и очень скромного чело¬
века, стремившегося оставаться в тени, не блиставшего одеж¬
дой, не пользовавшегося выгодами своего высокого положения.
А каким он был чудесным преподавателем в корпусе!
Гутковский проявил такт и душевную тонкость, ни словом
не обмолвившись с Чоканом по поводу письма, полученного
им, что, дескать, Валиханов влюбился в Айжан и даже соби¬
рается сделать ее своей женой, несмотря на запрет отца и не¬
довольство знатных людей степи. Чокан узнал, что Карл Кази¬
мирович получил такое письмо. И тем более оценил чуткость
Гутковского, потому что с Катей, его дочерью, у него завязы¬
вался роман, и отец Кати смотрел на этот роман вполне бла¬
госклонно.
— Да, Жайнак, запомни эту фамилию: Гутковский. Быстро
он уладил твои дела!— говорил Чокан Жайнаку по пути к
озеру Кулайгыр, куда с гор Акана за это время успела пере¬
кочевать Орда.
Чокан находился под впечатлением встречи с Жайнаком,
едва ли не самой удивительной за всю поездку. И как хорошо,
150
что эта встреча обернулась радостным концом. Теперь надо
было бы подумать об устройстве дел Жайнака, хотя в личной
судьбе самого Чокана ничего еще не решалось. Чингиз, как
передавала мать через Мукана, уже согласился на женитьбу,
но согласился вынужденно, под давлением Саккулака. Прак¬
тически сейчас ничего не получится. А вот с Жайнаком можно
решить проще. Любимой девушки у него нет, он смотрит на
женитьбу так, как любой аульный джигит. Ему не терпелось
начать самостоятельную жизнь, вести свое маленькое хозяйст¬
во. Помочь в этом Жайнаку — значит, можно пока поселить у
него и Айжан: она будет у него под надежной защитой.
Ни Чокан, ни Жайнак не заметили, как доехали до Орды.
Прежней торжественной встречи не устраивали, да в ней
по обычаям уже и не было необходимости.
Отца Чокан нашел посеревшим, скрытным, затаившим в ду¬
ше недовольство. Однако он не сказал ни единого слова, ко¬
торое могло бы обидеть сына. Сдержанным был и сам Чокан.
Он держался в рамках сыновней почтительности, но не пытался
растопить холодок, возникший между ними, да и не обращал
на этот холодок никакого внимания.
В эти дни Чокан занимался главным образом устройством
Жайнака. Прежде всего нужно было найти ему жену. Повы¬
вела в, порасспросив, друзья узнали, что в доме Макана, сына
Жолтабара, подросла красивая сестренка. Чокан сам начал
сватовство, сам поговорил с ее братом. Мукан, зная трудолю¬
бие и честность Жайнака и видя, что ему покровительствует
молодой султан, согласился без лишних слов,
И произнес такую речь:
Когда достоин девушки джигит*
И без калыма свадьба прозвенит.
— Я, правда, о замужестве сестры не помышлял. Пускай,
. думал, подрастет, поумнеет. Но теперь сам бог послал хоро¬
шего зятя. Мне он полюбился, полюбится и сестре. В народе
говорят и так:
Случалось невест без калыма отдать,
Но зять без подарка — какой же он зять?
Стыдно будет дочь Жолтабара и сестру Макана посадить на
лошадь и отправить в дом мужа. Скажут, что это случилось
с Муканом? Но слишком торопиться не надо. Мне он понравил¬
ся, пусть и молодые познакомятся друг с другом. Иншалла,
бог даст, все будет хорошо. Тогда я отпраздную большой той
и отправлю сестру к Жайнаку с юртой и положенным скотом.
151
На том и порешили. Жайнак дал обещание сразу после
женитьбы перевезти к себе и Айжан с отцом. С Чингизом и
Зейнеп договорились поставить юрту молодых возле Орды.
Чингиз, согласившись на это, думал прежде всего о Чокане.
Ну, что ж. Кто не влюбляется в красивых девушек. Влюбится,
утолит свою жажду и разлюбит. Бог даст, и с Чоканом такое
случится. Это к лучшему, что он занялся Жайнаком. И остав¬
ляет Айжан здесь. Может, на его пути встретится девушка
подостойней.
Да и сам Чокан давал повод Чингизу так думать. Он не¬
сколько странно вел себя в последние дни. Как бы он ни то¬
ропился в Омск, дав слово Гутковскому приехать сразу же
вслед за ним, он мог бы найти время навестить Айжан. Но
именно этого он и не сделал, не желая расстраивать девушку,
а, может быть, и себя. А ведь этот поступок совпадал с мечта¬
ми Чингиза.
Из Орды в Омск Чокан возвращался на перекладных. До¬
рога была знакомой, от новых впечатлений он как бы отгора¬
живался, на ямщицких становьях долгих разговоров не заво¬
дил, вел себя замкнуто, предпочитая осмысливать уже увиден¬
ное и прочувствованное. Было все — и трудное, и горькое, и
светлое, и темное. Но если подводить итог путешествию — он
был благодарен судьбе за него.
Только так, и не иначе.
Айжан... Какое счастье, что она встретилась на его пути!
.Ягненок, отставший от стада и заблудившийся в безлюдной
степи. Ягненок, к которому уже подбирались хищники, вот-вот
готовые его растерзать. А теперь она под его опекой, теперь
никто не посмеет к ней подступиться. Даже самый сильный
хищник. Но почему он к ней не поехал? Ведь она уже узна¬
ла— сомнений не может быть,—что он снова навещал Орду.
Почему он все-таки не поехал? На этот вопрос Чокан не смог
ответить даже самому себе.
Он переносился мыслями к Жайнаку. Он никогда не забы¬
вал про него. Смутные и печальные слухи о судьбе друга дет¬
ства доходили и до Омска. Мечта помочь ему, освободить его
никогда не оставляла Чокана. Но какой неожиданной была эта
встреча на Атбасарской ярмарке. Как повезло и Чокану н
Жайнаку, что так случилось. Друг вернулся в родные края, у
него будет своя семья, своя юрта. И, самое главное, он пе¬
рестал быть подневольным человеком, на его лицо уже не бу¬
дут надевать маску перед борцовскими состязаниями.
Наконец, Чокан убедился в правоте народной мудрости,
сравнивающей мать с кораблем. И снова повторил про себя:
152
Надежен с матерью бурный путь...
Утонет, но сыну не даст утонуть.
Он любил мать и раньше, но теперь как никогда чувствовал
к ней и доверие и преданность.
Кажется, он подобрел и к отцу. Отец не раз бывал к сыну
несправедлив и жесток. Много слабостей у отца. Но зачем Чокан будет его осуждать? Отец надел офицерскую шинель, по¬
лучает чины, дорожит султанством, гордится своими предками.
Вся его жизнь в одном русле. Он боится потерять положение.
Ради своих погон, ради дуана он многим может пожертво¬
вать — счастьем сына, спокойствием жены. Но и у отца не так
много сил, жалким иногда он бывает. Даже домашних своих
не в состоянии одолеть, особенно, если за домашними стоят
аулы, народ.
Да, аулы, народ!
Чокан ближе узнал народ только в этом своем сапаре, в
этом путешествии. Прежде, в корпусе, он представлял себе, что
казахи после распада ханства и присоединения к России по¬
теряли сплоченность и единство, утратили вкус к плодотворной
жизни, погрязли в распрях и ссорах, дошли до мелких междо¬
усобиц и даже стычек со стрельбой.
Теперь он видел, что дело обстоит далеко не так.
У народа есть и сплоченность и взаимовыручка. Не будь такой
сплоченности — Малтабары и их деньги стали бы всевластны¬
ми, они бы уничтожили даже его, Чокана.
И еще Чокан почувствовал, что народ продолжает создавать
свое духовное богатство, унаследованное от далеких предкоз.
Он изучал древнюю культуру Европы, России, Востока, изучал
фольклор и увлекался им. Яснее, чем прежде, в Омске, увидел
много общих черт в плодах казахской культуры и других на¬
родов. Разве мы, как и другие народы, не имеем права внести
свою долю в мировую сокровищницу, думал Чокан.
В корпусе он увлекся древней культурой Греции и Рима,
преклонялся перед речами знаменитого консула и оратора
Тулия Цицерона. Но ему прежде как-то и в голову не прихо¬
дило, как умеют ценить красноречие в родной степи. Теперь
своими ушами он услышал на ярмарке и Асаубая из Канжигалы, и Мырзабека из Караула. Вдохновенные ораторы! Вот
про таких в народе говорят:
Начинал он скачку с низин —
Достигал он горных вершин;
Если утром начал скакать —
Мог до вечера не отдыхать..*
153
Как они умеют спорить, пересыпать спор шутками, схва¬
тываться друг с другом, словно гончая с волком и, что не ме¬
нее удивительно, мирно расходятся, так и не одолев словами
друг друга.
Чокан отдавал должное казахским биям. Их красноречию,
основанному на умении логически мыслить.
Конечно, что и говорить, продолжал раздумывать Чокан,
многие бии зависят от своих богатых и знатных сородичей —
баев и султанов, но все-таки их значение основано на автори¬
тете, приобретенном так же, как в Европе его приобретают
поэты, ученые и адвокаты.
Многие бии хорошо знакомы с казахскими законами, уста¬
новленными еще при хане Касыме, пытавшемся объединить
все киргизские ханства, и с законами, принятыми при хане
Есиме, и в особенности с Жеты-Жоргы — «Семью законами»
хана Тауке. Жеты-Жоргы казались Чокану и своей суровостью
и отдельными формулировками в защиту собственности схожи¬
ми с известными законами Двенадцати таблиц Древнего Рима.
Впервые широко и осмысленно соприкоснулся .он и с на¬
родным творчеством — ив музыке, и в поэзии. Соприкоснулся
и убедился в беспредельных его возможностях.
Особенно запомнил он трех музыкантов.
Принадлежащий к Уакам Дайрбай, сын Кокыра, пленил
его искусством играть на кобызе. Старый кобыз достался ему
от отца, сохранившего инструмент, переходивший из поколения
в поколение. Поверхность кобыза, сделанного из корня дуба,
каменно затвердела от времени, стала черной и маслянистой.
Но- голос кобыза не состарился, не потерял звучности, не по¬
терял мягкости и выразительности. Он воссоздавал одну за
другой картины давних событий, заставляя радоваться и горе¬
вать, мучиться и смеяться, бросая то в жар, то в холод. Кюи
Даирбая были живой историей казахского народа. Он начинал
с плача Коркыта, который не смог убежать от своей смерти,
потом переходил к драматическим происшествиям, связанным
с Аксак-куланом и ханом Джучи еще во времена Чингис-хана
и завершал свою игру рассказом о прадеде Чокана Аблае. Так
проходили столетия в этом музыкальном путешествии, победы
сменялись поражениями, трагедийный взлет перемежался ко¬
мической развязкой.
Худощавому горбящемуся Дайрбаю было уже за семьдесят.
Но и в бороде, выросшей длинным кустиком, и в реденьких
свисающих усах не проступала седина. Когда он опускался па
колени и начинал водить смычком по волреяным струнам ко¬
быза, его толстые, казалось, неуклюжие пальцы приобретали
154
удивительную легкость и трепетали, подобно жаворонкам в
небе.
Таким же талантливым оказался и батыр Суюндук из рода
Сибанов, игравший на свирели. Что такое казахская свирель?
Самый обыкновенный степной курай, очищенный от боковых
веток и со срезанным корнем, вдевается в кишку горной козы.
Затем просверливаются четыре отверстия и инструмент готов.
Прост инструмент, прост с виду и музыкант — полный, невысо¬
кий, безусый человек. Но стоит очутиться свирели в уголке его
сжатого рта, стоит ему в одно какое-то мгновение собрать вее
свои силы, как происходит чудо...
Чокан запомнил его кюи о животных, созданные только для
свирели: «Бозайгыр» («Белый жеребец»)—поэму о том, как
враги угнали табун, а сбежавшего жеребенка окружили пятъ
волков и он со ржанием отбивался от них; кюй о пестром быке,
отбившемся от стада и встретившем тигра в камышах. Малень¬
кая трилогия Суюндука завершалась плачем серой верблюди¬
цы по потерянному верблюжонку.
Встретил Чокан и мастера-домбриста. Лучшим игроком на
домбре, инструменте, вошедшем в народный быт позднее ко¬
быза и свирели, оказался рыжий Токае, сын Сайд алы, человек
молодой, но уже успевший побывать в ссылке за какие-то не
очень большие грехи. Именно в ссылке Токае и сложил кюй
«Сары жайляу», трогавший слушателей любовью к родным
местам, волновавший тоской по их утрате. Прослезился и Чо¬
кан — напев своей грустной силой, своим огнем расплавлял
сердце. Брали за душу, пленяли своей музыкальностью и два
других кюя Токаса —«Косбасар» и «Терис Какпай». При этом
обе струны домбры — нижняя и верхняя, всего две струны под
пальцами мастера так оживали, воспроизводили такое 'богат¬
ство звуков, такие тонкие нюансы, что, казалось, соперничали
с самым совершенным европейским инструментом—фор¬
тепьяно.
Слушая игру степных музыкантов, слушая песни, Чокан
пытался их классифицировать с точки зрения тех основ музы¬
кальной грамоты, которые усвоил на уроках в корпусе. Вот
это бас, а это баритон или тенор, мысленно говорил он, оцени¬
вая голос того или иного певца. Настоящее лирическое сопра¬
но, обращался он про себя к трогательной черноглазой пе¬
вунье.
И опять продолжал раздумывать над встречей с Наркыз.
На кото была похожа удивительная эта девушка? Ну, ко¬
нечно, на Кармен, догадался он, верный своей привычке мыс¬
лить литературными ассоциациями. Проспера Мерные он чн156
тал, пусть не без труда, но в подлиннике. И сейчас повторял
врезавшиеся в память детали... Ее кожа, правда, безукоризнен¬
но гладкая, цветом близко напоминала медь... То была стран¬
ная и дикая красота... Цыганский глаз — волчий глаз, говорит
испанская поговорка. Она шла, поводя бедрами, как молодая
кобылица кордовского завода... Только наша Наркыз росла не
в закрытом дворе Кордовы, а на широком — без конца и
края — степном просторе. Только женишок Кульгара жалко
выглядит рядом с ней. Вряд ли сможет он умереть, защищая ее,
как защищал Кармен Данкайре. И тем более убить, как убил
Кармен ее возлюбленный, который и могилу ей выкопал. Но
какой конец ожидает Наркыз?Такие смелые женщины не уми¬
рают своей смертью. Горькая судьба выпала, должно быть, и
на ее долю.
Читатель узнает о судьбе Наркыз в дальнейших главах, а
мы пока продолжим вместе с Чоканом его размышления об
искусстве казахов.
Богата музыкальная культура казахского народа, а его
устный фольклор еще богаче.
В героическом казахском эпосе можно найти поэмы, подоб¬
ные «Слово о полку Игореве». Вот, например, «Ер-Таргын».
А как своеобразны лиро-эпические творенья: «Козы-Корпеш и
Баян-слу» невольно сравниваешь с «Ромео и Джульеттой», на¬
циональные особенности сочетаются в ней с общечеловеческим
гуманизмом. И еще одно сопоставление: в древнем европей¬
ском эпосе преобладают мифологические образы, в казахском
больше элементов реализма, и в этом смысле он приближает¬
ся к письменной литературе Европейского средневековья.
Чокан обращал внимание и на то, что отдельные поэмы ге¬
роического эпоса, словно главы, в соответствии с последова¬
тельностью событий продолжают и дополняют друг друга, при¬
обретают цикличность. Вслед за Камбаром, батыром рода
Уаков, появляется Ер Кокше, за ним Ер Косай, за Ер Косаем
действует батыр последующего поколения — Сары Баян.
Чокана радовало и удивляло уменье сказителей создавать
образы коней. Кони, как и люди, не напоминают один другого.
Каждый тулпар примечателен по-своему. Где найдешь такое
разнообразие в европейском эпосе? И почему так произошло?
Ответ приходил сам собой. Сказитель-импровизатор из наро¬
да, ведущего оседлую жизнь, не может так глубоко войти в жи¬
вотный мир, не может с такой силой опоэтизировать коня, пе¬
редать разнообразность его бега, его привычки^ как это было
доступно акыну-кочевнику. Недаром у нас конь нередко назы¬
вается первым другом батыра.
156
Он не без чувства гордости размышлял о том, что и в
театрализованном фольклоре гармонично встречаются и на¬
циональные черты, и черты, присущие другим древним народам,
Айтыс акынов, соревнование поэтов... Даже игра «Хорош ли
хан?» При желании в них можно было обнаружить некоторое
сходство и с древнегреческим праздником в честь бога вино¬
града и веселья Диониса и с древнеримскими представления¬
ми — сатурналиями. А казахские «молчанка» и «мыршым»?
Искусных участников этих забавных игр многое объединяет
с русскими скоморохами и со старофранцузскими мимами. Ха¬
рактерно, что этот вид народного искусства возникал чаще
всего на ярмарках.
Артистический талант — в природе казахов. Чокан вспом¬
нил атыгайца Шаупкела, исполнявшего эпос «Алпамыс» и баганалийца Жанака, мастерски рассказывавшего «Козы Корпеш
и Баян-слу». И Шаупкел и Жанак говорят за каждого героя
ему присущим голосом, сопровождая речевое исполнение же¬
стами и мимикой.
А баксы-шаманы? С ними его знакомил в Омске Олень-Бабай. В душу Чокана закрадывалось сомнение: может быть,
они просто шарлатаны? Теперь он увидел баксы на ярмарке.
Их было несколько человек. И некоторых Чокан тут же про
себя развенчал.
Но вот, например, баксы Сибан-Туяк. Чего он только не
выделывал?! Прикладывал язык к раскаленному до красноты
топору. Раздевался и садился на этот же топор. Мог мгновен¬
но исчезнуть и появиться снова. Ловкий фокусник? Вероятно.
Но уже за гранью фокуса проявлялось его виртуозное уменье
воспроизводить на кобызе крики всех животных. Сибан-Туяк
делал это так натурально, что после его игры собаки лаяли,
ржали лошади, мычали коровы. Это Чокан слышал своими
ушами. Но еще говорили, что он может подражать хищным
зверям, и они приходят на его зов. Даже змеи выползают из
своих нор.
Гипноз... А что, если это тоже искусство? Искусство, кото¬
рому суждено большое будущее.
Много впечатлений увозил Чокан из Атбасара. И утверж¬
дался в мнении о великом и разнообразном богатстве искус¬
ства своего народа, которое складывалось веками и которому
нельзя не удивляться.
Одновременно он сожалел, что никто по-настоящему не со¬
бирал и не изучал этого богатства. Не все же передается из уст
в уста, от поколения к поколению. Что-то теряется в пути, и те¬
ряется безвозвратно. А что-то, как драгоценный камень, спря157
тайный от глаз людских на дне моря, когда-нибудь дождется
своего часа.
Чокан испытывал чувство горечи еще и потому, что почти
все увиденное и услышанное им принадлежало прошлому, бы¬
ло пусть необыкновенно ценным, но наследием, а не творением
нынешних дней.
Европа, Россия брали из своих древних культур самое яр¬
кое и необходимое и двигались вперед. Просвещение, наука,
искусство, литература у них развивались и шли путем про¬
гресса.
А казахский народ?
На путь прогресса он еще не вступил.
И хотя здесь, в степях Приуралья и Приишимья, со време¬
ни присоединения к России прекратились вражеские набеги,
давно не случались джуты и не грозил голод, жизнь, может
быть, стала и лучше, но круто не изменилась. Да, по-прежнему
рядом с богатыми баями жили бедняки. Правда, совсем ли¬
шенных скота в аулах было очень и очень мало, нищие встре¬
чались редко. Постоянные кочевья, свежий степной воздух, сам
характер неизнуряющей работы скотовода хорошо сказывался
на внешнем виде казахов. Чокан увидел их в Атбасаре статны¬
ми и красивыми, как пелось в песне. Увидел и даже почувство¬
вал что-то похожее на гордость, но тут же ловил себя на горь¬
кой мысли об их невежестве. Они живут только сегодняшним
днем, короткой радостью, не зная, что будет завтра, не по¬
мышляя о будущем.
Красивый народ и темный народ, а самые темные из тем¬
ных— к счастью, совсем немногочисленные — это мусульманефанатики. Они-то и оскорбили Чокана, причинили ему непо¬
правимый ущерб.
Чокан любил и умел рисовать, знал основы музыкальной
грамоты. Эти навыки он приобрел в корпусе, в Омске.
На ярмарке он сделал много зарисовок интересных типа¬
жей, записывал песни и кюи. Бесценные эти материалы запол¬
нили два альбома — большой и потоньше. Чокан показывал
свои наброски Гутковскому. Карл Казимирович, знавший толк
в этом деле, восхищался и мастерством Чокана и уникально¬
стью самой натуры.
И вот эти-то альбомы оказались
уничтоженными.
украденными и, конечно,
Чокан был убежден, и справедливо убежден, что так могли
поступить только мрачные поборники ислама, запрещающего
рисовать человека. Но Чокан не знал, что по наущению одного
муллы и, понятно, за большие деньги, альбомы выкрал предан¬
ный ему Токбет. Уж на него-то и тень подозрения не падала.
Труд многих дней, свершенный при самом удачном стечении
обстоятельств, оказался напрасным.
Чокан понимал: самые настойчивые поиски ни к чему не
приведут.
Оскорбился и горевал. Не столько по поводу утраты, сколь¬
ко по поводу воинствующего невежества.
Но надежд на славное будущее своего народа он не терял.
Эта надежда — сам народ и его культура сегодня. Она, как
степь, как нетронутая степь с ее цветущими травами, с ее бе¬
резовыми рощами, с ее родниками. Копни почву — где ты най¬
дешь такую богатую и плодородную землю? Опусти в нее се¬
мена — бурными будут всходы.., И этот день настанет.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СИБИРСКИЕ УРОКИ
Эти пустые головы...
Когда Чокан вернулся в Омск, в Зимнем дворце Гасфорта
заканчивались пиршественные торжества, начатые здесь еще
дней десять назад.
Генерал на широкую ногу праздновал свое выздоровление.
На пути из Омска в Екатеринбург он с опаской думал: или тя¬
желая операция или смерть. Страхи Густава Христиановича,
к счастью для него, не подтвердились. Скальпель хирурга не
коснулся упитанного генеральского тела. Пьяница Илиади по¬
ставил точный диагноз — камни в почках — и уже в дороге
прикармливал своего сановитого пациента припрятанными
на случай немецкими таблетками, облегчавшими страдания
больного. А опытные екатеринбургские лекари всего в какуюнибудь неделю излечили омского генерала вошедшим в моду
марендером, растворяя его в воде и капая на сахар эту кра¬
сноватую жидкость. Сначала не без боли выходили камушки,
потом песок и все закончилось как нельзя лучше. Боли прошли,
генералу дали строгие рекомендации, и он отправился восвояси.
Радовался Густав Христианович так же шумно, как и стра¬
дал. Вот и закатил он пир по поводу своего чудесного выздо¬
ровления.
Впрочем, нашлись злопыхатели, утверждавшие, что затеяв
эти праздники, Густав Христианович причинил себе мораль¬
ную боль не меньше той физической, которую пришлось ему
испытать во время приступа болезни. Ему ведь запретили есть
жирную пищу, которую он обожал, запретили употреблять не
только водочку, предпочитаемую им всяким там рейнвейнам,
но и легкое виноградное вино.
Вот он и преодолевал ежедневный искус, угощая гостей, но
не прикасаясь ни к мясу, ни к напиткам.
Чокан застал Гасфорта изрядно осунувшимся не только по¬
сле болезни, но и после затяжного испытания гастрономически160
ми соблазнами своей чувствительной и одновременно твердой
натуры.
Генерал пригласил адъютанта к уже не столь пышно застав¬
ленному столу, отечески предложил выпить за свое собственное
здоровье, дал мудрые, как ему казалось, наставления.
После атбасарской поездки, ближе познакомившись с
жизнью родного края, Чокан впервые ясно представил себе,
как отстали казахи от русских и в хозяйстве, и в культуре. Ча¬
ще и чаще задумывался он над тем, как выйти из этого горь¬
кого положения.
Может быть, мне поможет найти разумное решение и бли¬
зость к генерал-губернатору Западной Сибири?
Обязанности адъютанта пока особенно не обременяли Чокана. Тем более адъютантов было четверо, и каждому Гасфорт
определил свой круг вопросов. Чокан ежедневно читал рапор¬
ты, поступающие в губернаторство, несложные дела решал сам,
о более трудных докладывал генералу. Кроме того, на его пле¬
чах лежала подготовка к поездкам, до которых Густав Христианович был весьма охоч.
Стараясь более или менее исправно нести службу и почти
ежедневно сталкиваясь с Гасфортом, Чокан внимательно при¬
сматривался к генералу. И чем больше он присматривался, тем
сильнее удивлялся. Генерал-губернатор Западной С.ибири, на¬
местник царя, совсем не так усердно занимался государствен¬
ными делами, как вначале думал Чокан. Вставал он поздно,
неторопливо приступал к туалету, потом отправлялся в ту ком¬
нату дворца, куда разрешалось входить очень немногим, и
тщательно проделывал гимнастические упражнения. Если по
неотложной надобности генерала за гимнастикой заставал один
из адъютантов, то происходило обычно следующее: Густав
Христианович, не сбиваясь с ритма, давал знак подождать, а
потом, прежде чем выслушать подчиненного, демонстрировал
ему свои мускулы —«Железные, почтеннейший, железные, ожи¬
рения я не допущу». Адъютант склонял голову в знак своего
восхищения.
После гимнастики обычно следовал легкий завтрак, а уж
потом начинался прием, выслушивание рапортов. Разговоры
с другими чиновниками, какой бы экстренный вопрос не пред¬
стояло решить, Гасфорт оставлял на послеобеденное время,
ибо перед обедом считалась обязательной верховая прогулка.
Генерал не без оснований называл себя старым кавалери¬
стом. Он действительно умел и любил ездить верхом. Легко
пускал коня и в рысь, и в галоп, и нисколько не уставал в сед¬
ле. Гасфорту нравилось, когда его сопровождал на'охоту Чо6 С. Муканов
т
кан, тоже хороший наездник. Обычно это была охота с русски¬
ми гончими — красивыми, умными собаками. С изящными
головками, они быстры на бегу и сильны своей хваткой. Легко
берут зайцев и лис. Один на один одолевают волка, а в стае
справляются и с медведем.
...Увлекаясь спортом, верховой ездой, охотой, будучи чело¬
веком гостеприимным и разговорчивым, Гасфорт даже тогда,
когда происходили чрезвычайные события, обычно оставался
абсолютно спокойным.
В соответствии с этой особенностью своего характера отно¬
сился он и к казахским проблемам. Дальше наивного прожек¬
терства он не шел, об аульной жизни не имел никакого реаль¬
ного представления и до назначения Чокана адъютантом ни
разу не побывал ни в одном из шести казахских округов-дуанов. У него были открыты уши для забавных слухов и сплетен,
но когда речь шла о чем-нибудь серьезном, он и слышать ни¬
чего не хотел.
Чокан подумал, подумал и решил не делиться с генералом
своими впечатлениями от поездки в Орду и Атбасар. Конечно,
какие-нибудь второстепенные детали сообщить можно, но к че¬
му Гасфорту мои мысли о казахском народе? У него и желания
нет размышлять об этом.
Бывало, сам Густав Христианович затевал разговор об
аульной жизни. Но при этом нес такую околесицу, что она ни
в какие ворота не лезла.
Однажды он перебил Чокана, зашедшего к нему с очеред¬
ным рапортом, неожиданным вопросом:
— А ведь правда, что у вас, киргиз-кайсаков, много ло¬
шадей?
Чокан ответил утвердительно и рассказал о баях, владею¬
щих многотысячными табунами. Добавил и о том, как гибнут
кони в суровые зимы, в гололед.
— Ну, а если построить конюшни и там держать лошадей?
Чокан рассмеялся.
— Я говорю совсем не о смешных вещах,— начал сердить¬
ся Гасфорт.
— Если не о смешных, то о невозможных, ваше превосхо¬
дительство.
— Почему же невозможных?
— Потому невозможных, ваше превосходительство, что не
построишь для тысячных табунов конюшен, не напасешься на
них сена.
— И конюшни построить можно, и сена запасти.
162
— То есть как, ваше превосходительство?^- подавляя тихий
смех, спрашивал Чокан.
— А очень просто,— молодецки гремел басом генерал.—
Сибирского леса хватит для конюшни не то что миллиону —
миллиарду лошадей.
— Верно, ваше превосходительство, лес у нас есть, но вот
как его доставить в степи?
— Построим дороги, выстелем на трудных участках лесом.
— А транспорт, где взять транспорт для перевозки леса?—
не унимался Чокан.
— Используем возможности,— без прежней решительности
и конкретности настаивал на своем генерал.
Услышав о возможностях, Чокан промолчал... Спор этот
мог увести бог знает куда.
Правда, Гасфорт, увлекаясь беспредметными своими фан¬
тазиями, высказывал порой и красивые, в будущем не лишен¬
ные смысла, мечты.
— Говорят, ваша степь — плодоносная степь. Черноземные
почвы созданы для выращивания хлеба. Что, если расширить
земледелие, заставить скотоводов заниматься хлеборобством?
— Это было бы хорошо, но тогда придется, ваше превосхо¬
дительство, переводить кочевников на оседлость,— заметил
Чокан.
— Что ж, если надо перевести, то переведем,— отрубил
Гасфорт.
— Легко сказать, ваше превосходительство. А сделать
трудно, очень трудно.
— Почему ж трудно?
— Да потому, ваше превосходительство, что нелегко... На¬
до менять психологию кочевника. Веками она складывалась.
— А если приказать?— сказал, как шпорой брякнул.
Чокан даже вздохнул. Но ответил недвусмысленно, прямо:
— Приказы отдаются, чтобы их выполнять, а этот приказ
не пройдет.
— Не пройдет, миленький? А что же тогда пройдет?
«Миленький» в лексиконе Гасфорта означало, что он уже
начинает злиться.
— Воспитание, ваше превосходительство, только вос¬
питание.
Густав Христианович уставился на своего адъютанта и не
пожелал вдаваться глубже в эту проблему. Да и к тому же он
крайне не любил, когда ему противоречили.
Недалекий, как все тщеславные и потому хвастливые люди,
Гасфорт часто не понимал шуток.
163
В Омске той же осенью 1854 года ждали приезда из Петер¬
бурга начальника военных учебных заведений, великого князя
Константина Константиновича. Естественно, наш генерал от
инфантерии был озабочен не только общей церемонией встре¬
чи, но и своим внешним видом. Имея множество наград за свою
долгую, более чем сорокалетнюю службу, он непременно хотел
нацепить все свои ордена и медали. А они, как назло, не поме¬
щались на мундире. Он поделился своим огорчением с Чоканом,
и тот ему посоветовал приколоть медали, которым не хватило
места, на брюки, выше ботфорт.
Увы, генерал принял всерьез совет своего адъютанта. Как
принимал всерьез и другие шутки.
— Тут, корнет, много говорят о Теккерее? Кто он такой?
Впервые слышу такую фамилию.
— Кажется, заключенный в Омском остроге.
— Прикажи, чтобы его как-нибудь привели ко мне.
Спустя несколько дней спросил:
— Ну, нашел этого Теккерея?
— Нашел... Это, оказывается, английский писатель. Вот
его портрет и книга «Ярмарка тщеславия».
Гасфорт повертел в руке книгу, похмыкал, похмыкал и ни
в чем не упрекнул Чокана. Он не стеснялся своего невежества
и редко обижался на адъютанта.
Поговаривали даже, что он балует Чокана и имеет на него
кое-какие виды. В этой молве была какая-то доля правды. Од¬
ной из самых близких Чокану семей в городе была семья Кар¬
ла Казимировича Гутковского. Дочку Гутковских, Катю, люби¬
мицу генерала, многие прочили замуж за Чокана.
Но Гасфорт вообще хорошо относился к Чокану, независи¬
мо от его будущей женитьбы.
Ему нравилась сообразительность корнета, его степной
аристократизм и, как он считал, экзотичность.
И хотя сам Гасфорт чаще всего не понимал шуток,— он и
представить себе не мог, что его, заслуженного генерала, мож¬
но высмеивать,— он от души смеялся, когда Чокан ловко ко¬
пировал смешные черты омских чиновников. Густаву Христиановичу временами казалось, что Чокан не только адъютант, но
и артист в его просвещенном доме. Ведь генерал считал себя
театралом и комедии предпочитал всем другим спектаклям.
Когда случалось бывать ему в Петербурге или Москве, он обя¬
зательно заглядывал в афиши, не пропускал пьес Гольдони,
Мольера или Гоголя, искренне хохотал и в положенных местах
выкрикивал своим баском—браво!
Что касается Чокана, то он, если и щадил порою Гасфорта,
164
то только в его присутствии. За глазами он высмеивал его, по¬
жалуй, больше других. Высмеивал у Гутковских, высмеивал и
при его жене. Высмеивал так же зло, как и других омских чи¬
новников, не сообразуясь с табелем о рангах. И вот что любо¬
пытно— даже ближайшие родственники генерала смеялись
вместе с остальными, никогда не рассказывая об этом Густаву
Христиановичу.
Но почему Чокан был таким пересмешником? Почему он пе¬
редразнивал сильных мира омского? Может быть, ему нравил¬
ся успех? Может быть, он искал случая поразвлечь омскую
публику? Нет! Много злости и гнева накапливалось у него в
сердце. Вот он и выплескивал наружу чувства, не дававшие ему
покоя. Он не дразнил, он издевался над невежеством, глу¬
постью, жадностью, пустотой. Он верил Гоголю и СалтыковуЩедрину. Где только в России не встретишь пустых голов!
Есть они и в Омске. Но кто оградит нас от них? Как много ни
думал Чокан над этим, ответа он не находил.
Катерина
Пожалуй, только двух высокопоставленных военных чинов¬
ников Омска Чокан никогда не причислял к пустоголовым —
полковника Майделя и уже знакомого нам Карла Казимиро¬
вича Гутковского.
Барон Павел Федорович Майдель, происходивший из
эстландских дворян, выходцев из Баварии, человек расчетли¬
вый, осторожный, далеко не прямой, и подкупал Чокана не¬
дюжинным своим умом, и отталкивал двуличностью, которую
не так-то легко было распознать. Прибывший в Омск вместе
с Гасфортом, он выполнял не только свои прямые обязанности
в Правлении сибирских киргизов, но не забывал и о деликат¬
ных петербургских поручениях — наблюдать за чиновниками
польского происхождения и другими официальными лицами,
призванными осуществлять политику Российской империи на
Востоке, в Средней Азии. Уж кто-кто, а Майдель превосходно
знал все качества Густава Христиановича Гасфорта — и его
преданность монарху, и генеральскую решительность, и пусто¬
порожнюю звонкость его головы. Вот полковник Гутковский,
товарищ военного губернатора, то есть заместитель Гасфорта,
тот был куда как глубже и интереснее своего начальника.
Майдель не до конца доверял Карлу Казимировичу, несмо¬
тря на очевидную преданность того престолу и отличный
послужной список. Не доверял, потому что недолюбливал поля165
ков, потому что завидовал ему, потому что, наконец, именно
так подсказывал ему собственный тонкий нюх.
Впрочем, Гутковский вряд ли был крамольным человеком.
Карл Казимирович, как наблюдал Чокан с малых кадетских
лет, всей душой оберегал честь своего армейского мундира и
вполне искренне мечтал о расширении границ Российской
империи. Образованный офицер, закончивший кадетский кор¬
пус и Николаевскую военную академию Генерального штаба,
он прошел выучку еще у князя Горчакова в бытность того ге¬
нерал-губернатором Западной Сибири. Гутковскому уже не
раз приходилось руководить сбором разведывательных данных
о сопредельных ханствах Средней Азии, в частности, о Коканде
и Кашгаре. Сравнительно недавно, года два назад, он встре¬
чался по поручению Петербурга с кокандским посланником
Курбановым и обсуждал с ним возможности активизации рус¬
ской политики в отношении этого обширного и богатого
ханства.
Гутковский был озабочен организацией разведки в Средней
Азии. Кто ее должен осуществлять? Русские путешественники
или торговцы? Их так называемые секретные донесения пач¬
ками лежат в омских сейфах военного губернаторства. Весо¬
мых фактов в них мало. Ложные слухи, пустые сплетни...
Серьезных данных там нет, а о сколько-нибудь полной карти¬
не и думать не приходится.
Чокан, на которого он обратил внимание еще в кадетском
корпусе, где преподавал географию и геодезию, нравился ему
и живым характером, восприимчивостью к знаниям, отвагой,
и тем, что легко вписывался в сферу его служебных интересов.
Из юноши будет толк, убеждался с каждым годом Карл Ка¬
зимирович и приближал Чокана к себе, к своему дому.
Совместное пребывание на ярмарке в Атбасаре сблизило
их еще больше. Гутковский увидел решительность Чокана, его
умение разговаривать и со знатными людьми аулов, и с
простым людом, увидел терпение и быстроту, с которой он де¬
лал свои зарисовки. Несомненно, он сможет выполнять более
широкие и важные задачи, решать их до конца.
Он любит свой народ, в нем кипит молодая энергия. Он
рвется к деятельности. Он свободолюбив. Пока еще он может
встать на дыбы, но потом задохнется, устанет, запутается в
русских колониальных сетях, как и другие свободолюбцы.
Дальнейшее, кажется, ясно.
Надо предотвратить такой поворот судьбы Чокана, поста¬
вить его ум и энергию на службу Российской империи.
Об этом Карл Казимирович не раз беседовал со своей же166
ной Екатериной Яковлевной, которая тепло относилась к стен¬
ному принцу. Одна-единственная дочь, названная именем ма¬
тери, была любимицей семьи. Когда дочь подросла, ее, чтобы
не путать двух Екатерин, стали величать Катериной, еще чаще,
понятно, Катей, Катюшей.
Катюша-Катерина часто бывала и у бездетных Гасфортов.
Густав прощал ей, как он говорил, сладкие выходки, баловал
ее. Елизавета Николаевна относилась к Кате довольно холод¬
но— никогда не рожавшая, она вообще была равнодушна к
детям. Но в угоду мужу делала вид, что души не чает в де¬
вочке и, в конце концов, привыкла к ней. Так Катюша-Кате¬
рина милым ягненком паслась на лугах обоих домов.
Чокан еще совсем молоденьким кадетом часто бывал у Гутковских и тогда же подружился с Катюшей, которая была все¬
го на два года моложе его. Первое время озорной Чокай даже
обижал девочку и, случалось, доводил до слез. Избалованная,
строптивая Катя, не прощавшая другим обид и поменьше, дол¬
го сердиться на Чокана не могла, и мир после очередной ссоры
восстанавливался чуть ли не на следующий день.
Они привязались друг к другу, как брат с сестрой. Скуча¬
ли, когда приходилось расставаться. Чокан, бывало, забегал
к Гуткозским в самое неурочное время, и старшие смотрели
на это сквозь пальцы: им нравилась эта необычная дружба.
Наведывалась в корпус и Катя — дожидалась окончания
классных занятий и на виду у всех уводила Чокана к себе
домой.
Она училась в женской гимназии, а до гимназии у нее бы¬
ла гувернантка-француженка. Хорошо зная французский язык
с самого детства, Катя охотно помогала Чокану, и успехами
своими в чтении французских классиков он был обязан прежде
всего своей отроческой подружке.
Но осенью пятидесятого года — Чокану оставалось учиться
в корпусе еще около трех лет,— друзьям пришлось расстать¬
ся. Карл Казимирович с женой уехал отдохнуть в Петербург.
Родители захватили с собой и дочку — и неожиданно ее уда¬
лось устроить в Институт благородных девиц с полным пан¬
сионом.
Чокан и Катя переписывались на первых порах, но письма
никак не могли заменить личных встреч.
Расстались они полудетьми, а теперь были уже самостоя¬
тельными людьми.
Вскоре, после возвращения Чокана с Атбасарской ярмарки,
произошла их новая встреча. Встретились совсем не так, как
197
они представляли себе, расставаясь. Не то, чтобы совсем чужи¬
ми, но, во всяком случае, новыми друг для друга людьми.
И прежде всего они изменились внешне.
Катерина не без удивления смотрела на загоревшего под
степным солнцем Чокана. Лицо его показалось девушке потем¬
невшим, даже сумрачным. И усы, узкие черные усы. Значит,
он стал совсем взрослым? Раздался в плечах, слегка пополнел.
Но в офицерском мундире выглядит стройнее прежнего. Поче¬
му он так спокойно разговаривает? Раньше он был весь в
движении, куда-то торопился. Откуда у него появилась вы¬
держка? Вот уж никак не могла предполагать. Неужели это
Чокан? И самоуверенный и быстро смущающийся? Смотри-ка,
ничем не выдал своего волнения. Или он не волнуется и в са¬
мом деле?
А Катерина-Катюша? Она тоже заметно изменилась в гла¬
зах Чокана Угловатая, порывистая гимназистка стала серьез¬
ной слушательницей столичного института. Нет, она не
бросится к нему на шею. Боже мой, ведь он ее однажды нес
на спине! Какая она была маленькая. Не узнать в этой рослой,
сохранившей, к удивлению Чокана, прежнюю тонкую талию,
полногрудой девушке смешливую беззаботную девчонку. Да,
она, кажется, красавица. Золотистые косы сбегают по плечам,
когда-то курносый носик выпрямился, стал изящным. Не было
у нее раньше и такого румянца, и таких густых темных бро¬
вей.
Первая встреча скорее отдалила, чем сблизила их.
Разговор был сдержанным, хотя и не лишенным лирики.
Катерина вспоминала недавно прочитанные книги, восхища¬
лась Петербургом, неожиданно для Чокана назвала Омск
провинцией, и уж вовсе неожиданно спросила:
— Вы кого-нибудь полюбили, Чокан?
Он не ответил, мгновенно сообразив, что если ей расска¬
зать об Айжан, вряд ли она поймет и, тем более, одобрит его
выбор.
Однако и эта встреча имела свое продолжение. Да иначе
и не могло быть. Они находились в одном кругу и тропки их
постоянно пересекались.
Карл Казимирович приметил, что его Катюша стала ску¬
чать. И вспомнил об одном прекрасном средстве поднять на¬
строение дочери. Она еще до отъезда в столицу научилась са¬
мостоятельно садиться на лошадь и совершать недалекие
прогулки. Приобретя вкус к верховой езде, она не только не
утратила его в Питере, а даже нашла время и возможность
заниматься в женской школе манежа.
168
Вот Гутковский и подбросил Гасфорту спутницу в его вы¬
ездах. Благо, лошадь для Кати выбрать было совсем не трудно,
В губернаторской конюшне большой выбор иноходцев и рыса¬
ков, чистопородных и степных коней.
Густав Христианович, как и прежде, не мог отказывать ей
в просьбах. Стоило Кате появиться в его кабинете, он откла¬
дывал дела и вызывал Чокана:
— Поедем, корнет. Мы же с тобой не имеем права возра¬
жать петербургской амазонке.
И, довольный своей остротой, шумно смеялся.
Иногда нездоровье мешало прогулкам Густава Христиановича — годы давали себя знать:
— Молодые люди, может быть, обойдутся сегодня без
меня?
Тогда Чокан с Катериной уезжали вдвоем.
Конечно, им нравилась быстрая езда, нравилось, что на них
в городе заглядываются прохожие, а в степи манят березовые
колки и так вольно и упруго ударяет в лицо свежий, пахнущий
травами ветер.
Им нравилось говорить друг с другом, позволять в словах
легкие вольности и насмешки.
Чокан, не забывая об Айжан, нет-нет, да и посматривал на
Катюшу не как на случайную спутницу. Нет-нет, да и появ¬
лялась— пусть робкая, неуверенная, но все-таки мысль—а
что, если Катя станет его женой? Мысль возникала и тут же
гасла: нет, такая жена вряд ли понравится моему народу, ко¬
торому я должен служить. Она и рождена и воспитана в да¬
лекой от народа аристократической среде.
Однажды при нем, при Чокане, она с таким пренебреже¬
нием отозвалась об инородцах, имея в виду прежде всего ка¬
захов, что он вспыхнул и очень резко ответил ей.
Всю обратную дорогу они молчали, сухо попрощались, но
через день встретились как ни в чем не бывало, и Катерина
даже как-то потеплела к Чокану. Пренебрежительных выска¬
зываний он больше не слышал от нее. Она стремилась дать
почувствовать ему, что смотрит на него как на равного и даже
намекала — этого Чокан не мог не понять — на свою нежность,
на свою возрождающуюся в новом качестве привязанность.
Они боролись со своими чувствами — и Чокан, и Катя.
Кто знает, чем бы окончилась эта, пока молчаливая борьба,
если бы в отношения между ними не вмешались сторонние
силы.
Все началось с Павла Федоровича Майделя. Он стал зави¬
довать Чокану, чей авторитет вырос после Атбасара, Чокану,
169
к которому благоволил губернатор, Чокану, оказавшемуся
своим человеком в семье Гутковского. Подумаешь, азиат, а еще
в зятья к полковнику метит. И хотя Майделю было совершен¬
но безразлично, на ком женится Валиханов, ему очень хоте¬
лось бросить на него тень, поссорить его с Гутковскими и Гасфортом.
Тухфатуллин — ох уж эти денщики!—подробно донес Май¬
делю об Айжан. И Павел Федорович подумал: сам бог мне
дает возможность посеять семена раздора.
Жила в Омске одна баронесса, вдова такого же эстландского служаки, как и Майдель. Завсегдатайша не таких уж
многочисленных омских салонов, дама разговорчивая и умею¬
щая слушать, баронесса Бляу была осведомительницей Ман¬
деля и охотно выполняла его нечистоплотные поручения.
На этот раз Павел Федорович попросил ее умело и обду¬
манно пустить сплетню о Чокане. Баронесса без колебаний
согласилась и, как опытная светская кляузница, безошибочно
нашла самую удобную мишень: Елизавету Николаевну, жену
Гасфорта, а уж заодно и Екатерину Яковлевну Гутковскую.
Как и обычно, она забежала к генеральше в тот час утрен¬
него кофе, когда генерал находился на службе.
Ахи, охи, взаимные расспросы о здоровье.
— Ну, какой, Елизавета Николаевна, обольстительный
адъютант у Густава Христиановича! Способный, говорят, мо¬
лодой человек.
И Елизавета Николаевна, и случившаяся здесь старшая
Гутковская кивнули головами:
— Да, да, отличный молодой человек!
— Степной принц!
Хвалили его дружно. Выбрав момент, баронесса елейным
голоском поднесла пилюлю:
— А верно ли, что Чокан Чингизович вернулся из Атбасара уже женатым?
Наступило неловкое молчание.
— Значит, вы слышали об этом?
— Слышала, но право же, боюсь повторить.
— Мы же свои люди, дорогая. Вы от нас секреты не таите.
После брошенной искорки баронессе отступать было уже
некуда.
— Представить себе не могу, но говорят, что Чокан Чин¬
гизович, русский офицер, образованнейший человек, султан,
и женился в родном ауле на дочери своего раба.
— Быть этого не может!— чуть ли не в один голос произ¬
несли генеральша и ее приятельница.
— И я, дорогие мои, не хочу верить. Не хочу! Но, увы, это
правда!
Дамы по-разному восприняли слова баронессы.
Елизавета Николаевна сделала вид, что это сообщение ее
расстроило. Она понимала, что такая весть может сильно огор¬
чить Катюшу, но до самой Катюши ей не было никакого дела.
А вот Гутковская пришла в настоящее смятение. У нее даже
голова закружилась. Это была внезапная и потому вдвойне
горькая обида за дочку. Хоть она и с некоторым сомнением
относилась к дальнейшему сближению Чокана и Кати и не
считала, что их свадьба решенное дело, все же ей было из¬
вестно — многие омичи думают иначе. Это произведет нехоро¬
шее впечатление. Как, наконец, к этому отнесется дочь? Сло¬
вом, для Гутковской это был настоящий удар.
Своих мыслей она не выдала.
Овладев собой, только и сказала с сердцем:
— Да пусть женится на ком хочет!
Однако внимательная баронесса догадалась, что жене пол¬
ковника это далеко не безразлично.
Сказать об этой новости Катюше мать так и не решилась,
побоявшись, что дочь воспримет эту весть тяжелее, чем она
сама. Оградить дочь от сплетен? Да разве это возможно в
Омске?
Так и случилось. Катюша узнала обо всем помимо матери.
И так же, как мать, никому не выдала своего горя. Сказалась
приболевшей, слегла в постель. Но в противоположность ма¬
тери твердо решила узнать обо всем у самого Чокана. В том,
что он скажет правду, она не сомневалась.
Случай подвернулся быстрее, чем она ожидала.
Острота неожиданного огорчения уже притупилась — не¬
домогание прошло, осталась только горечь. Чокан забежал
навестить больную, но застал ее в полном здравии.
— Какая сегодня духота, Чокан!.. Небывало жаркий для
Омска август,— Катя обмахивалась ладонями, как веером.—
Парков у нас нет, садов нет, одна пыль. Поехать бы в лес, да
лес далеко. А тут головная боль... Правда, сегодня мне уже
легче.
Держалась она приветливо, как обычно.
И Чокан по своему обыкновению в несколько шутливом тоне
принялся сравнивать Омск с Петербургом, сетовать на то, что
нет здесь ни памятников, ни скверов, ни каналов с прозрачной
водой, ни величественных соборов. А театры, а ночные фонари
на проспектах!..
Шутливую речь Чокана Катя приняла вполне серьезно:
171
— Ты прав. Тому, кто пожил в Петербурге, в Омске жить
уже не хочется. Понимаешь, не хочется.
— Не хочется, говоришь? Значит, ты так привыкла к сто¬
лице. Ну, а для меня Омска хватит с избытком.
— Ты просто не видел настоящих городов, Питера не видел.
Побывал бы там, не захотел бы здесь жить.
— Захотел бы, Катя, захотел! Привелись мне в Петербурге
жить, торопился бы сюда вернуться.
— А если бы женился?
— Если бы и женился,— повторил он в утвердительном то¬
не слова Кати.
* — Ну, а если бы жена не разрешила?
— Жена? Да я бы и не стал спрашивать у нее разрешения.
—• Значит, ты не будешь считаться с ее мнением.
— Я думаю, она будет считаться с моим.
Разговор с каждой минутой становился значительнее и
утрачивал обычный характер полушутливого спора.
— Катя!— голос Чокана прозвучал приглушенно и одновре¬
менно сильно.
— Я слушаю тебя, Чокан.
— Когда я в Омске, то знаю: здесь Иртыш, а за Иртышом — родная степь, кочевья моего родного народа. Омск мне
дорог, потому, что я получил воспитание в этом городе. И здесь
я связан со степью. Все, что я только способен сделать, я хочу
сделать для моих казахов. Понимаешь, есть лестница культу¬
ры. Так вот, мы стоим на нижней ступеньке. А у меня нескром¬
ная мечта — приподнять свой народ хоть на одну ступеньку —
но выше.
— Ну и что? Мне не совсем понятен ход твоих мыслей.
— Я говорю о простых вещах. Самых простых. Я должен
быть вместе с народом.
— Значит, и твоей жене придется жить такой жизнью, ко¬
торую ты себе избрал. Так?
— Безусловно!
...Черта была подведена. Углубляться дальше — означало
бы идти на разрыв. Так, по крайней мере, подумала Катерина.
И у нее не хватило решимости сделать этот последний шаг.
Ведь с детских лет в тугой узел завязалась их дружба. Вспо¬
миная те далекие, безгрешные дни. Катя прониклась жалостью
к себе самой и Чокану. И зачем только они повзрослели? По¬
чему нельзя вернуть прежнюю безоблачную легкость?
Было еще сказано несколько незначащих фраз, было впол¬
не обычное прощание. Но когда Чокан ушел, Катерина со всей
172
ясностью почувствовала, что мысли его не о ней. Слух, дошед¬
ший до нее, не был лживым.
Возобновились головные боли. Он оскорбил, он предал ме¬
ня, думала про себя Катя, и становилось еще невыносимее от¬
того, что все вокруг, как ей казалось, уже знают об измене Чокана. Омские кумушки опережали события и называли Вали¬
ханова ее женихом. Что они будут говорить теперь? Что скажут
друзья, близкие? Если следовать романам из светской жизни,
то она жертва несчастной любви и ей надо отправляться в мо¬
настырь.
Она искала выход и не находила его, не в силах избавить¬
ся от душевного смятения. Тогда Катя решила посоветоваться
с матерью.
— Ты слышала, мама, говорят, Чокан женился или женит¬
ся в ближайшее время.
Екатерине Яковлевне не надо было смотреть в глаза дочери,
расспрашивать ее о чувствах к Чокану. Она и так понимала ее
состояние, поэтому ответила как можно спокойнее:
— Говорят — это еще не значит, что женился или женится.
Лично я, Катюша, не верю в это. Понимаешь, не верю.— Ека¬
терина Яковлевна говорила не совсем то, что думала, но
изображала искренность, как только могла. Чокан опомнится.
Сделать женой свою служанку, почти рабыню — немыслимо.
Для такого блестящего офицера... Мужчины увлекаются, со¬
вершают ошибки. Это ты должна знать... Я слышала, что она
этакая степная красавица... Ну что ж... Встретился, понрави¬
лась она ему... Чокан же порох, вспыхивает мгновенно. Но
пройдет время, и он откажется от нее. Вот увидишь. А тебе
торопиться ни к чему. Ты еще молоденькая, у тебя все впереди.
Будь спокойной, возвращайся в свой Питер и заканчивай ин¬
ститут.
Может быть, слова матери были и не такими, какие хотела
услышать Катюша, но сам их тон, сама доброта подействовали
на нее.
Через несколько дней Катюша укатила в Петербург. Нака¬
нуне к Гутковским зашел Чокан, но это был визит вежливости.
Он не пытался возобновлять того разговора, не пытался вну¬
шать девушке какие-то несбыточные надежды, да и она боль¬
ше не вызывала его на откровенность. Он понимал ее
состояние, как понимала и она, что Чокан принадлежит к чис¬
лу людей, твердых в своих решениях.
Конечно, все это дошло и до Гасфорта. Постаралась преж¬
де всего Елизавета Николаевна, проявив необыкновенное рве¬
ние и многое преувеличив. Но Густав Христианович отнесся к
173
этому довольно равнодушно. За Катеньку он не волновался —
такой лебеденок найдет настоящего жениха. Он и прежде не
восхищался ее дружбой с Чоканом. Да, сообразителен, инте¬
ресен, мил в обществе: но инородец, азиат! Это даже хорошо —
пусть прекратятся всякие разговоры о женитьбе. Что же каса¬
ется самого корнета Валиханова, то почему он должен менять
к нему отношение? Как был адъютантом, так и останется. В го¬
сударственных делах найдут достойное применение и его
энергия, и его знания, и его ум. В этих качествах молодому
султану не откажешь.
Близкие друг другу сердца
Пуще огня боялся Гасфорт одного грозного, как бушующий
поток, горячего, как пламя, слова —«революция». Боялся с
юношеских лет. И чем взрослее он становился, тем больше не¬
навидел и революцию и революционеров. В его верноподдан¬
нической офицерской душе царь представлялся самим госпо¬
дом богом на земле, а революция грозила уничтожить и царя,
и царский строй.
Гасфорт избегал даже произносить страшное это слово. Оно
не укладывалось в его голове, но он не мог не думать о нем.
Его потрясли сильнее Отечественной войны события на Се¬
натской площади в декабре 1825 года. Он был одним из тех
верных престолу офицеров, кто непосредственно участвовал в
подавлении восстания.
Он нескрываемо радовался жестокой расправе, учиненной
Николаем над декабристами, и наивно думал — наконец-то на¬
ступит спокойствие. Но наступили дни революции 1830 года во
Франции, а потом грянул в Европе 1848 год. Гасфорт принимал
участие в подавлении демократических сил и немало гордился
этим обстоятельством, хотя именно его часть потерпела же¬
стокое поражение.
Не доставил радости генералу и следующий, 1849 год, отме¬
ченный в России разгромом петрашевцев. Густава Христиановича, убежденного крепостника, едва ли не больше всего беспо¬
коило стремление петрашевцев уничтожить в России крепост¬
ное право.
Когда генералу стало известно, что в омский острог по этапу
доставлены два участника кружка петрашевцев, он преиспол¬
нился особой озабоченности: мол, пусть эти государственные
преступники почувствуют всю силу справедливого возмездия.
Должно быть, плац-майору острога Василию Кривцову, Ваське
Восьмиглазому, как называли его заключенные, известна была
174
непримиримость генерал-губернатора. Со дня прибытия новых
арестантов из Тобольска в Омск он не давал им покоя, при¬
дираясь ко всему, к чему можно было придраться и к чему
нельзя.
Плац-майор, каналья, каких мало,— так о нем отзывались
сами арестанты,— сообщал о своих действиях одному из адъю¬
тантов Гасфорта, молодому офицеру, родом из Прибалтики, а
тот, в свою очередь, докладывал самому генералу.
Адъютант подзадоривал майора и, бог ведает, что бы еще
мог натворить этот Восьмиглазый, если бы адъютант неожи¬
данно не уехал.
Чокан в это время находился на ярмарке в Атбасаре.
Когда он вернулся в Омск, Гасфорт решил передать ему и
дела, связанные с надзором над острогом. Генерал считал, что
султан Валиханов, потомок самого Чингис-хана, невзирая на
свою интеллигентность, будет достаточно твердо исполнять
свои дополнительные обязанности, без всякого ненужного ли¬
беральничания.
Была и другая причина этого шага Гасфорта. Дело в том,
что он начинал теперь побаиваться и самого Омского острога.
Он ему казался пороховой бочкой, к которой петрашевцы вотвот поднесут зажженный фитиль. А подступиться к делам
заключенных, изучить их, чтобы все стало досконально ясным,
ему мешали и собственная лень, и трусость. Так он тянул и тя¬
нул время. Теперь же, зная прилежность и сообразительность
Чокана, он рассчитывал, что новый его адъютант и сам ознако¬
мится с преступниками и составом их преступления и ему обо
всем доложит.
Чокан без колебания принял поручение генерала. Оно
по-настоящему заинтересовало.
его
С понятием о революции Чокана познакомил еще в корпусе
преподаватель истории Гонсевский, человек образованный и пе¬
редовых взглядов. Он читал курс историиобщественных дви¬
жений и, кроме того, приглашал способных учеников к себе до¬
мой. Не только седая древность, но и XIX век были темами его
занятий и бесед. Он не проходил мимо Великой французской
революции 1789—94 годов, подробно рассказывал о ее наибо¬
лее значительных событиях и выдающихся деятелях. Чокан
имел представление и о революционных потрясениях первой
половины века в Европе, и о недавней революции 1848 года.
Знал он, конечно, и о восстании декабристов, знал, что это бы¬
ло восстание дворян, стремившихся свергнуть плохого царя
и посадить на его место хорошего. Он относился к ним с душев175
ной* симпатией, слышал о них много лестного, но не разделял
образа их действий.
О петрашевцах заговорили еще в корпусе. Сведения о них
были отрывочными, противоречивыми; Чокан понимал свою
неосведомленность и поэтому, когда представилась возмож¬
ность мысленно увидеть полную картину, дал согласие Гасфорту выполнять и эту миссию, какой бы деликатной и сложной
она ни была.
Свое знакомство он начал с истории Омского острога.
Омский каторжный острог находился на территории крепо¬
сти, являвшейся тогда центром города. Крепость, с которой на¬
чал свое существование Омск, была заложена в 1716 году в из¬
гибе Иртыша, там, где в него впадает речка Омь. Крепость
была обнесена земляным валом со рвом и четырьмя воротами,
при каждой из которых находились гауптвахта и военный ка¬
раул. Острог, стоявший на краю крепости, был обнесен высоким
бревенчатым забором с острыми кольями, сторожевыми выш¬
ками и тщательно охранявшимися железными воротами.
Крепость к тому времени уже потеряла свое военное значе¬
ние, никакие набеги городу не грозили, но тем не менее она
сохраняла воинственный характер: в ней размещались и гене¬
рал-губернаторство, и штаб Сибирского корпуса, и казармы
линейных батальонов. Что касается самого острога, то он был
предназначен для осужденных на ссыльно-каторжные рабо¬
ты — и солдат, и крестьян, и настоящих уголовных преступни¬
ков, и тех, кто страдал за свои революционные убеждения.
Большинство заключенных было русскими, но встречались сре¬
ди них и поляки, и кавказцы, и башкиры, и калмыки.
Чокан в списках заключенных обнаружил двух петрашев¬
цев — уже известного ему Федора Михайловича Достоевского
и Сергея Федоровича Дурова... Знакомого по стихам поэта
Плещеева в Омске не было: он отбывал наказание в Оренбур¬
ге, где служил рядовым в линейном батальоне.
Чокан прежде всего потянулся к Достоевскому.
Снова и снова перечитывал «Бедных людей». Вспоминал
краткую и незабываемую встречу с Федором Михайловичем
на берегу Иртыша.
Чокана давно уже волновали отношения «высших» и «низ¬
ших», богатых и бедняков. Он наблюдал их в степных аулах и
здесь, в Омске. Он не знал, как практически можно выйти из
этого положения, а задавая вопросы своим знакомым и близ¬
ким, убеждался, что и они не могут ответить.
Но если Достоевский так глубоко проник в жизнь городской
бедноты, если он пишет о ней с беспримерным душевным сочув176
ствием, он, вероятно, думал -и о том, как сделать ее, бедноту,
счастливее. Он может знать то, что неведомо другим. Но поче¬
му тогда он оказался здесь, в казарме каторжников? .
Он, Чокан, непременно должен встретиться с Федором Ми¬
хайловичем, поговорить с ним откровенно.
Еще несколько дней назад такая встреча казалась недося¬
гаемой мечтой, а теперь она приблизилась к нему вплотную, он
мог осязать ее, притронуться к ней руками.
Чокан побывал у коменданта острога и выразил желание
познакомиться с некоторыми заключенными, в том числе и До¬
стоевским. Комендант, естественно, не был в восторге от этой
просьбы, но и запретить посещение острога адъютанту генералгубернатора он не имел никаких оснований.
Это любопытство Валиханова, вряд ли вызванное служеб¬
ными обязанностями, не осталось вне поля зрения полиции,
вне настороженных ушей полковника Майделя, но и помешать
ему полиция не могла.
Пока идет подготовка ко встрече, пока хмурится Майдель,
обдумывая, как понадежней поставить капкан смышленному
этому инородцу в русском офицерском мундире, мы кратко
расскажем читателям о Федоре Михайловиче Достоевском в
остроге.
...Шел четвертый год его пребывания на каторге. Чем бли¬
же становился срок его освобождения, тем терпеливей и хлад¬
нокровней относился он к страданиям и лишениям. Он привык
к почерневшим бревенчатым срубам казармы, к затхлой и гряз¬
ной комнате, к своим нарам, расположенным у самого входа.
Привык к одеялу, сшитому из обносков, к жиденьким щам,
слегка заправленным крупой, и на удивление вкусному ост¬
рожному хлебу. Он знал всех своих соседей, хотя и держался
несколько особняком (и в силу замкнутости своего характера
и потому, что к дворянам настороженно присматривались ка¬
торжане из крестьян и солдат). Не стремился избегать физи¬
ческой работы, потому что работать все-таки легче, чем посреди
шума и ругани лежать или сидеть на нарах в бездействии дол¬
гими зимними сумерками. После работы арестантов сразу же
запирали и в узеньком зарешеченном окне всегда можно было
видеть стоявшего на страже конвойного.
Читать при тусклом свете сальных свечей было почти нель¬
зя, да и читать было, по существу, нечего. Зато как запомнился
Федору Михайловичу чудом заполученный им более или менее
свежий номер петербургского журнала.
Плац-майор Кривцов, глумившийся над ним в первый же
день прибытия по этапу в Омск, жестоко издевался над писа177
телем, грозил ему кордегардией и розгами... Достоевский дер¬
жался с угрюмым достоинством и огромной нравственной вы¬
держкой, снискав к себе, спустя годы, если не любовь, то, по
крайней мере, уважение со стороны каторжан.
Бодрствуя на нарах с полузакрытыми глазами, ощущая глу¬
бокую и постоянную физическую усталость, Федор Михайлович
вспоминал прожитые годы, чаще всего обращаясь к 22 декаб¬
ря 1849 года, завершившему восьмимесячное пребывание в оди¬
ночке Петропавловской крепости.
Их вывезли в закрытых каретах под охраной жандармов на
Семеновскую площадь, оцепленную построенным в каре
войском.
В ясное морозное утро четко раздавались слова команды,
обращенные сначала к войскам: «На кара-ул!», потом к за¬
ключенным — «Шапки долой!»
Долго продолжалось чтение приговора полевого суда.
«...приговорили всех к смертной казни расстрелянием, и
19-го сего декабря государь император собственноручно напи¬
сал: «Быть по сему».
Эшафоты и свежеврытые в землю столбы только после этих
слов, прочитанных монотонным негромким голосом, приобрели
свое истинное значение.
Он вспоминал теперь, в казарме, как вспоминал затем в те¬
чение всей своей жизни, минуты ожидания смерти, минуты,
казавшиеся годами.
Вспоминал, как подали белые балахоны с колпаками, и кре¬
постной священник тщетно призывал приговоренных к испове¬
ди, как первых трех осужденных подвели к серым столбам и
стали привязывать к ним веревками.
И еще одна команда — «Колпаки надвинуть на глаза!» и —
клад! Солдаты, стоявшие у эшафота, взяли ружья на изготов¬
ку и прицелились.
И как неожиданно ударили барабаны, и подъехал экипаж,
и офицер выскочил из экипажа, размахивая какой-то бумагой,
и солдаты, не выстрелив, вскинули вверх ружья.
Достоевский и теперь, спустя три с лишним года, переживал
свое тогдашнее состояние — прощание с жизнью, непонятный
барабанный бой и чтение бумаги, привезенной флигельадъютантом: смертная казнь отменялась императором, каждо¬
му было определено свое наказание — на каторгу, в арестанские роты, рядовыми на Кавказ и в Сибирь.
Потом ставили на колени, ломали шпаги над головой, сим¬
волически лишая дворянского звания.
Какое это имело значение тогда и теперь?
178
Важно, что он прощался с жизнью, в которой мог бы сде¬
лать так много доброго и хорошего. И эта жизнь была ему
возвращена.
Он не забудет никогда мороза в то петербургское утро, ощу¬
щения холода, уже переходящего в предсмертную дрожь.
Как не забудет выданные после помилования, тут же на Семе¬
новской площади, выданные как и всем арестантам — шапку,
грязный овчинный тулуп и такие же сапоги.
В них он и доедет по этапу метельной зимней Россией сна¬
чала до Тобольска, а потом и до Омска, но на пути в арестант¬
скую роту, в эту затхлую казарму он еще донашивал кое-какую
домашнюю одежду, в том числе и белье.
Угреватый, всегда подвыпивший или пьяный плац-майор в
первые же минуты их встречи приказал одеть все арестантское.
Ах, этот плац-майор Кривцов, Восьмиглазый!.. Это он кри¬
чал морячку-караульному, застав Достоевского больным, ле¬
жащим на нарах:
— Больной, говоришь! Вздор... Знаю, что ты потакаешь
ему... В кордегардию его, розог!..
Спасибо коменданту, приостановившему экзекуцию...
А еще спасибо далекой юности, пансионату Леонида Ива¬
новича Чермака, где ему привили вкус к гимнастике, к тяже¬
лым физическим упражнениям.
Иначе как бы он справился с ломом и лопатой на ежеднев¬
ных каторжных работах!
Лишенный возможности писать, иногда он чувствовал себя
безнадежно одиноким, но, всматриваясь в арестантов, находил
среди них людей по-настоящему добрых, умных и нравственно
стойких.
...В этот день он только что выписался из тюремного госпи¬
таля, где и отдохнул малость, и всласть попил крепкого чаю,
и пользовался той свободой, о которой в казарме нельзя было
и мечтать. Сегодня медицинское освобождение от «уроков» еще
действовало, и он не пошел с ротой на берег Иртыша. Впро¬
чем, он не стал бы прекословить, если бы ему приказали.
Дверь приоткрылась, и в сопровождении караульного в ка¬
зарме появился офицер.
«Опять начнет кричать,— тоскливо подумал Федор Михай¬
лович,— это они своей обязанностью считают».
Однако походка вошедшего явно не отличалась решитель¬
ностью. Он будто бы медлил, будто бы собирался с духом. Мог¬
ло быть и другое — просто не сразу привыкали глаза к тускло¬
му сумраку казармы.
Достоевский исподлобья взглянул на стройного, не очень
179
высокого офицера и сразу отметил про себя, что он молод.
И монгол. Или скорее киргиз. Если судить по скулам, чуть ко¬
со посаженным глазам и бровям вразлет — густым и широким
у переносицы и суженным к вискам.
«Зачем он пожаловал и ко мне ли?»—подумал Федор Ми¬
хайлович и не опустил глаз. На одно мгновение лицо офицера
показалось ему знакомым, но только на одно мгновение.
Это мгновение уловил и Валиханов. Нет, он превосходно
видел в сумраке. От волнения Чокан забыл фразу, придуман¬
ную полчаса назад, и теперь не знал, как обратиться к писате¬
лю. Он нисколько не походил на того Достоевского, которого
ему однажды довелось встретить на берегу Иртыша, как не по¬
ходил и на портрет, сделанный одним художником незадолго
до ареста. На литографии писатель выглядел совсем молодым,
большеглазым, задумчиво-грустным; галстук, повязанный ко¬
сынкой, и не очень приглаженные волосы говорили, казалось, о
некоторой аристократической небрежности. А на берегу Ирты¬
ша— это было всего каких-нибудь три года назад — он встре¬
тил человека с бледно-землистым лицом, на котором приметно
выступали веснушки. С тех пор он посерел, осунулся, оброс
редкой бородкой: не той пушистенькой, юношеской, что на ри¬
сунке, а неухоженной, мужицкой. Веснушек Чокан на этот раз
что-то не обнаружил, зато по всему лицу — и на щеках с до¬
вольно резко обозначенными скулами, и на высоком лбу — тем¬
нели красные пятна, как у больного лихорадкой. Он как бы по¬
терял свой возраст — можно было дать и сорок и больше, хо¬
тя Чокан отлично знал по документам, что писателю нет и пол¬
ных тридцати трех лет.
Так они довольно быстро пригляделись друг к другу: До¬
стоевский, испытывая постоянное на каторге чувство подозри¬
тельности, Чокан — преодолевая застенчивость. Слов, приго¬
товленных для встречи, он не вспомнил и ограничился кратким
официальным представлением:
3
— Корнет Чокан Чингизович Валиханов, адъютант Запад¬
но-Сибирского генерал-губернатора.
Однако слова эти он произнес мягко, даже робко, без вся¬
кой аффектации, как бы внушая собеседнику и тоном и негром¬
костью голоса, что и сам молод, и офицерское звание у него
самое что ни на есть младшее, и должности своей он не при¬
дает значения.
— Заключенный Достоевский Федор Михайлович.
Он сказал это, по своему обыкновению, отрывисто и не
очень внятно, привстав с нар и звякнув кандалами.
— А ведь я вас знаю, Федор Михайлович,— еще довери180
тельнее продолжил Валиханов, протянул ему руку и в то же
мгновение почувствовал пожатие его влажной, худой и сильной
руки.
— Простите, но, по-моему, я вас уже видел, где-то здесь,
в Омске.— Достоевский смотрел по-прежнему пристально, ис¬
подлобья.— Скажите, пожалуйста, где?
— Скорее всего на берегу. Вы тогда разгружали баржи.
— Припоминаю теперь... Вы были среди кадетов. И кто-то
из вас даже назвал мою фамилию.
— По отроческой своей наивности мы думали, что нам раз¬
решат с вами поговорить,— сказал Чокан и тут же остался не¬
доволен своими, как ему послышалось, книжными словами.
— Вы киргиз?— спросил Достоевский и, словно отвечая на
невысказанную мысль Чокана, добавил.— Вы очень чисто го¬
ворите по-русски.
— Киргиз. По крайней мере, так русские нас называют. Мы
кайсаки, казахи, Федор Михайлович.
— Кайсаки. Да, я знаю, киргиз-кайсацкая степь... Киргизкайсацкая орда. У нас еще говорят ордынец. Не правда ли?
— Я с вашего разрешения сяду, Федор Михайлович.
— Если не боитесь блох,— не очень весело ответил До¬
стоевский.
— В юртах их сколько угодно,— и Чокан сел рядом с узни¬
ком. И вкратце рассказал ему и о поручении Гасфопта, и о том,
что не имело никакого отношения к поручению генерала —
о своем, глубоко личном желании познакомиться с автором
«Бедных людей».
— Вы сейчас делаете какие-нибудь наброски, пишете?—
спросил напрямик Чокан, и Достоевскому этот вопрос не по¬
нравился.
— Нет, не пишу, никаких набросков не делаю,— сухо и отры¬
висто буркнул Федор Михайлович. Чокан ему понравился, но
это еще не было основанием для откровенности, тем более,
что он действительно ничего не писал в казарме и только в ост¬
рожном госпитале делал кое-какие записи в книжке, хранив¬
шейся у фельдшера. А говорить о своих замыслах, о своих ду¬
шевных переживаниях он считал совершенно излишним.
Не подозревая Чокана в лукавстве, в двойной игре, он не
мог ему и довериться с первой встречи: суд, этапы, казарма,
в особенности — казарма, сделали Федора Михайловича зам¬
кнутым, даже нелюдимым.
Это почувствовал Чокан и вовремя откланялся, получив со¬
гласие Достоевского на дальнейшие встречи.
В острог Чокан больше не заходил, да в этом и не было на¬
добности. Достоевского, как человека образованного, время от
времени посылали переписывать бумаги в инженерную канце¬
лярию, находившуюся рядом
с генерал-губернаторством.
Один из инженеров, добрейший и интеллигентный Константин
Иванович Иванов, женатый на дочери декабриста Анненкова,
помогал, как мог, Федору Михайловичу. Порой он привозил
его к себе домой под предлогом срочной работы — изготовле¬
ния чертежей, кстати сказать, в инженерном училище Достоев¬
ский недолюбливал это занятие и делал чертежи неохотно и
неряшливо, а теперь корпел над ними даже с некоторым удо¬
вольствием. Но корпел в самой канцелярии, а не дома у Ива¬
новых, где была атмосфера дружелюбия, непринужденности,
внимательности друг к другу.
Крамольных разговоров там вести было не принято, как не
принято было хвастать и верноподданическими чувствами, но
о Пушкине, Лермонтове, Белинском говорили с восхищением.
В небогатом этом доме и состоялась новая встреча Валиха¬
нова и Достоевского. Чокана пригласил Иванов, испытывая к
нему симпатию и заранее предвкушая удовольствие от его анек¬
дотов, изображающих чиновников Омска.
Чокан в присутствии Федора Михайловича старался не уда¬
рить лицом в грязь — рассказывал и об орденской ленте на
подкладке калош, и о Теккерее в остроге.
Потом разговор перешел на скончавшегося не так давно
Николая Васильевича Гоголя, и Чокан, не называя Достоев¬
ского, очень прозрачно намекнул, что есть писатели, которые
продолжают дело автора «Мертвых душ» и «Ревизора» и на¬
ходятся они совсем недалеко от нас.
Федор Михайлович ни словом, ни жестом не показал, что
Валиханов говорит именно о нем, но в душе он испытывал дру¬
жеские благодарные чувства к симпатичному корнету, образо¬
ванному степному принцу, почти юйоше, удивительно сочетав¬
шему в незаурядной и противоречивой натуре демократизм
с аристократическими, несколько забавными замашками.
И когда Чокан стал настойчиво приглашать Федора Михай¬
ловича к себе, он ответил согласием, добавив, однако, что не
всегда это от него зависит.
В ближайшее время тот же Иванов предоставил Достоевско¬
му возможность побывать у Валиханова, снимавшего неболь¬
шую квартиру в доме богатого торговца Мирона Коробейнико¬
ва, брата той самой Варвары, у которой Чокан останавливался
с отцом в первый год своего приезда. Мирон, разбогатев¬
ший на торговле кожей, построил вблизи крепости, почти в
182
центре Омска дом: первый этаж был кирпичным, второй —сло¬
жен из сосновых бревен. Коробейников не брал со своего жиль¬
ца платы, хорошо зная его отца и считая, что крепкие связи
Чокана со степью могут пригодиться в торговых делах.
Достоевский, присматриваясь к Чокану, все больше и боль¬
ше убеждался в том, что он не мальчик, не наивный юноша,
как думалось вначале, а зрелый молодой человек, оригиналь¬
ный и мыслящий. Он стал с ним разговаривать как с
равным. Изредка делился с Чоканом воспоминаниями о пере¬
житом, реже посвящал в некоторые свои замыслы.
Однажды он рассказал о своей острожной жизни, расска¬
зал о том, как пробовали арестанты приручить орла с переби¬
тым крылом и вывихнутой ногой, как орел не брал пищи из
рук, не ел при людях.
— Небольшой орел, из породы степных.... Кажется, у вас
его зовут карагутом.
Особенно драматично звучал конец этой истории. Орла сбро¬
сили с крепостного вала в степь, и он, махая больным крылом,
ни разу не оглянувшись, бежал по сухой клочковатой осенней
траве.
— А вот у нас в ауле, в Орде у отца приручали орлов. Толь¬
ко вылавливали их птенцами,— задумчиво молвил Чокан.—
Значит, Федор Михайлович, будете писать об остроге?
Едва ли не впервые он увидел на лице Достоевского улыб¬
ку, застенчивую, грустную улыбку:
— Погоди, Чокан... вот избавлюсь от казармы...
Конечно, он будет писать, непременно будет. Да и не
сможет он не писать, подумал Валиханов, мысленно выругав
себя за назойливость.
О революции и революционерах они почти не говорили. До¬
стоевский гневно высказывался против всякого насилия, тем
более связанного с пролитием крови. Он недолюбливал и со¬
циалистов. Направление мыслей Достоевского, его обществен¬
ные идеалы представлялись Чокану не очень ясными. Каким же
путем идти к цели? Тысячелетиями шла борьба между патри¬
циями и плебеями, но она так и не привела к свободе, к тор¬
жеству гуманизма. Если смотреть на движение истории, как
на борьбу, то не увидеть конца пути.
— Что же тогда делать?— спросил Чокан.
В ответ Достоевский заговорил о христианской религии.
Спорить с Федором Михайловичем Чокан не стал, но и не
поверил ему. Восемнадцать веков существует христианство, а
мир не только не просветлел, но стал еще более мрачным.
Сомнения эти нисколько не мешали Чокану сближаться с
183
Достоевским, глубоко ценить его дружеские отношения хотя
бы потому, что за всю свою сознательную жизнь он впервые
встретил такого глубокого гуманиста. Любящий Россию и гор¬
дившийся ею, он не делил людей по цвету кожи и разрезу глаз.
С любовью он относился к юношам и старикам. Достоевский
любил человека.
Чокан читал Николая Новикова, передового русского чело¬
века, стремившегося еще в прошлом, XVIII веке, просвещать
народ, подымать его нравственный уровень. Чокану нравилось,
что Новиков был против пренебрежительного отношения к
«инородцам». Чокан слышал, что и петрашевцы говорили о
равноправии наций.
Считая и себя гуманистом, Чокан тоже много думал о рав¬
ноправии. Когда-нибудь оно наступит во всем человеческом
обществе. Но ближней мечтой Чокана было стремление под¬
нять свой родной народ до уровня европейских народов, до
уровня русских.
Каким же путем достигнуть этого?
Ответы Достоевского были куда туманнее даже гуманисти¬
ческих идеалов Чокана. А ему-то представлялось, что Федор
Михайлович, такой талантливый, прошедший такую жизненную
школу, должен все знать.
Чокан часто рассматривал географическую карту мира.
Вот небольшие острова — Англия. За последние века она за¬
воевала и часть Америки, и огромные пространства в Азии. За¬
воевала Австралию, властвует в некоторых странах Африки.
Она держит народы в рабстве. И огромные колонии не могут
противостоять маленькой Англии с ее высокой культурой.
А Франция, а Испания? Но не будем говорить о них, посмот¬
рим на крошечную Португалию, прижавшуюся этакой утицей
к западу Европейского континента. Посмотрим на таких кар¬
ликов, как Бельгия, Голландия. Ведь они владычествуют в
больших отсталых странах, ведь они прочно оседлали их и
ударяют пятками по их легким.
Россия тоже становится великим колониальным государст¬
вом. Обширны завоеванные ею земли. В том числе и земля
казахов. Когда же мы достигнем равноправия? Каким путем?
Кто поведет вперед казахский народ?
Слушая горячие речи Чокана о своем народе, Достоевский
порой видел в нем Дон-Кихота нашего времени. Не утопия ли
сама мысль о том, что эту отсталую степь можно превратить
в культурную страну?
Но вот сам Чокан? Он же настоящий степняк, родился и
вырос в ауле, а ведь сколько знаний успел в себя вобрать! И в
184
истории сведущ, и в философии, и в этнографии, и в литерату¬
ре. Естествознание изучал. И дело не в том, что закончил кор¬
пус. Разве мало неучей выходит из корпуса? Памятлив, вос¬
приимчив, любит читать.
Кого он напоминает? Уж не Лермонтова ли или лермон¬
товского Печорина? Он и сдержан, и быстр, он бывает серьез¬
ным и легкомысленным, резким и изысканно вежливым, разго¬
ворчивым и молчаливым. Как Печорин, он может затеять ссо¬
ру и упрямо стоять на своем. Но в серьезном споре стремится
победить не ловкостью, а доказательствами.
Однако многие мысли его, как расплавленный металл в пе¬
чи. Бурлит и клокочет, но еще неизвестно, в какую форму
выльется сплав. Чокан, видимо, мечтает стать политиком.
Но политика, думал Достоевский, вряд ли может стать
его призванием. Чокан, в конце концов, может разочароваться
или, если шагнет за дозволенные пределы, погибнуть. Досто¬
евскому очень не хотелось, чтобы его молодой друг ступил на
опасный путь.
— Не знаю, Чокай, понравится ли тебе то, что я скажу,—
начал однажды разговор Федор Михайлович,— только сперва
я,задам тебе один вопрос: ты ведь первый казах с европейским
образованием?
— Вероятно, один из первых.
— Не думаешь ли ты, что надо решительно увеличить чис¬
ло таких людей в вашем народе?
— Верно, Федор Михайлович, но разве это так просто
сделать?
— По-моему, просто: посылать казахских детей в русские
школы.
— Нет, совсем не просто,— возразил Чокан,— вот уже
больше ста лет, как началось наше подчинение России. И за
этот век можно по пальцам пересчитать казахов, получивших
некоторое образование. И дело не только в этом. Все мои гра¬
мотные земляки становились чиновниками царской админи¬
страции. Среди них пока не нашлось ни одного, кто бы само¬
стоятельно подумал о положении родного народа, помог бы
его развитию.
— А ты сам?
— Голос одного гуся не слышен. Это казахский вариант
русской пословицы — один в поле не воин. Я одинок, Федор
Михайлович, очень одинок.
— Вот я и говорю, степи необходимы просвещенные люди.
— Федор Михайлович, Федор Михайлович,— сказал не без
горечи Чокан.— Я многих уговаривал послать своих детей в
185
русские школы в Омск и мне давали обещание. Не так давно.
Во время поездки в Атбасар. Но ни один не сдержал слова.
— Значит, города побаиваются... А если приблизить школы
к аулам. То есть, просто открыть там школы?
Чокан усмехнулся:
— Утопия!
— Не совсем понимаю...
— Несбыточная мечта пока. Кто же их будет открывать?
Не только в аулах, но и в русских селах некому. Казахи наши
неграмотны — это известно. Но из ста русских девяносто с лиш¬
ним тоже не умеют читать и писать. Во многих селах жителя
и понятия не имеют о школах. Не видели, можно сказать, и не
слышали.
Достоевский вздохнул:
— Да и в России есть еще такие места*
Разговор оборвался сам собой.
Думая над судьбой Чокана, Федор Михайлович высказал
еще одно пожелание. Не поехать ли Валиханову в Европу —
посмотреть, поучиться, прикоснуться к источникам передовой
мысли человечества. Он, Достоевский, сам мечтал побывать в
европейских городах, но суд и ссылка поставили крест на этой
мечте.
Чокан снова усмехнулся.
—- Не понимаю, что за причина для смеха?—даже немного
рассердился Достоевский.
— Кто же пошлет меня, маленького адъютанта, в такое пу¬
тешествие? Где я найду средства?
— Я слышал, Чокан, твой отец богатый человек.
— Что это за богатство? Наши баи — безденежные, а скот
дешев. Да если отец продаст всех своих овец и лошадей,— что
он, впрочем, никогда не сделает,— едва ли мне хватит денег и
на год жизни в Европе.
Так оборвался и этот разговор.
Другое дело — литературные беседы. Они могли бы про¬
должаться бесконечно, но Достоевский всегда помнил, что ему
надо в срок возвращаться в казарму. Он и так в последнее
время пользовался поблажками.
...В свободные часы Чокан стремился прочитать все, что
только можно было найти в Омске, написанное Достоевским и
о Достоевском. «Бедные люди» сменялись «Двойником» и «Бе¬
лыми ночами». В душе его звучали слова Белинского:
«Честь и слава молодому поэту, муза которого любит лю¬
дей нй чердаках и в подвалах и говорит о них обитателям раз¬
золоченных палат».
Чокан гордился' что «Бедные люди» в статье «Взгляд на
русскую литературу 1846 года» названы Белинским на первом
месте среди
«замечательных
явлений
беллетристической
прозы».
Не только Белинский восторгался «Бедными людьми». Кри¬
тики из другого, официального лагеря, где раздавались и враж¬
дебные голоса, отдавали должное талантливому писателю.
Докладывая Гасфорту о своей первой встрече с Достоев¬
ским в остроге, Валиханов в самых лучших тонах говорил о его
благонадежности и примерном поведении, одновременно не по¬
жалев красок для прославления автора «Бедных людей».
— Ведь вы читали, ваше превосходительство, Достоевского?
— Да, да, конечно,— соврал Густав Христианович,
— После Гоголя это первый писатель России. Вот послу¬
шайте, что о нем говорит Белинский.
О Белинском Гасфорт кое-что слышал и хорошее и плохое,
но как бы там ни было поверил ему больше, чем своему
адъютанту.
И уж совершенно неожиданно для Чокана приказал при¬
вести Достоевского к нему на прием.
Беседы между генерал-губернатором и заключенным не по¬
лучилось.
Густав Христианович бубнил что-то высокопарное о монар¬
шей милости, о просвещении, о своем высоком долге, а Досто¬
евский стоял, опустив глаза, односложно отвечая на генераль¬
ские вопросы, решительно избегая и просьб и жалоб.
Гасфорту он не понравился:
— Молчит, словно в рот воды набрал...
Но Чокан тут же отнес это за счет скромности Федора Ми¬
хайловича:
— Скромный, говоришь, а петрашевец. Но раскаялся ли он?
— Безусловно, раскаялся, ваше превосходительство. Он
сам мне об этом сказал.
Валиханов делал все доступное ему, чтобы как-то облегчить
участь Федора Михайловича и даже ускорить его освобожде¬
ние, хотя Гасфорту это было не под силу.
Адъютант довольно ловко играл на тщеславии генерала.
Зная о соперничестве Гасфорта с графом Муравьевым-Амур¬
ским, генерал-губернатором Восточной Сибири, он частенько
заводил речь о нем и хвалил порядки в Иркутске. При этом
Чокан обычно ссылался на письма, получаемые им от бурят¬
ского ученого Доржи Банзарова, частенько приписывая ему то,
что слышал от других. Так было достовернее, хотя Гасфорт и
о Банзарове не имел ясного представления.
187
С Банзаровым Чокан познакомился еще кадетом в 1850 го¬
ду, когда тот возвращался из Петербурга к себе на родину и
остановился в Омске у знакомого читателю нашей книги Бабай-Оленя. Банзаров учился в войсковой русско-монгольской
школе, а в год рождения Чокана поступил в Казанскую гим¬
назию на казенное содержание, успешно закончил ее в 1842 го¬
ду и сразу же был принят на филологическое отделение фило¬
софского факультета Казанского университета.
К 1850 году он уже стал известным ученым, написавшим
выдающуюся диссертацию «Черная вера или шаманство у мон¬
голов».
Чокану было всего пятнадцать лет, когда они познакоми¬
лись. Доржи Банзарович уже приближался к тридцати. Высо¬
кообразованный исследователь, чье имя хорошо знали ориен¬
талисты и в России и за рубежом, разговаривал с ним как рав¬
ный о разным, пророчил ему большую судьбу. С той поры они
изредка перебрасывались письмами. Чокан писал восторжен¬
ные и благодарные, Банзаров, работавший чиновником особых
поручений, грустные и краткие с пожеланиями заниматься
прежде всего наукой.
— Ваше превосходительство, а знаете, граф Николай Ни¬
колаевич с каждым днем становится популярнее.
— Тебе что, опять этот Банзаров пишет?— насторожился
Гасфорт.
— Да, получил на днях письмецо. Большой гуманизм проя¬
вил он на сей раз.
— Ты изложи поточнее и покороче, а выводы я сам сделаю.
— Вашему превосходительству, очевидно, известны братья
Бестужевы, осужденные по процессу декабристов.
Гасфорт кивнул головой и по тому, как он это сделал, Чо¬
кан сразу догадался, что фамилию эту генерал, может быть, и
слышал, но подробности начисто забыл.
Быть может, у него, служившего на Кавказе, еще сохрани¬
лось слабое воспоминание об Александре Бестужеве, видном
декабристе, сосланном в Якутск, а потом переведенного в дей¬
ствующую армию. Он и погиб в бою неподалеку от мыса Ад¬
лер; Но вряд ли ему что-нибудь было известно о его братьях,
декабристах Николае и Михаиле, отбывавших каторгу в Нер¬
чинске.
— Так вот, ваше превосходительство, Муравьев помог Бе¬
стужевым досрочно освободиться из Нерчинского острога, по¬
мог им устроиться в Чите. Я сам видел рисунок дома Николая
Бестужева — вполне приличный дом, даже с мезонином. Рису¬
нок самого Николая Александровича — он настоящий худож188
ник* и не без помощи Муравьева нашел применение своему та¬
ланту в Сибири. А Александр Бестужев — он подписывался
Марлинский — столько книг интересных написал о Кавказе.
■-.* — Марлинский?—переспросил Гасфорт,— вот так бы и ска¬
зал. Я, кажется, читал Марлинского. На всякий случай, найди
его сочинения о Кавказе. На досуге перечитаю.
■ — Я вам и Достоевского могу принести. Хотите?
— М-да, м-да,— промычал Густав Христианович, и на лице
его появилось выражение сосредоточенного государственного
раздумья.
На следующий день между двумя рапортами о делах,.в об¬
щем, мало примечательных, Чокан как бы случайно обронил:
— Почему бы вам, ваше превосходительство, не Сделать
одного доброго дела, которое очень высоко оценят в России:
что там будет граф Муравьев по сравнению с вами!
— Какое доброе дело, о чем ты говоришь?— насторожился
Гасфорт.
- — Спору нет, ваше превосходительство, Бестужевы талант¬
ливые братья,— спокойно продолжал Чокан,— но они рядом
с Достоевским лишь холмики у подножья высокой горы.
— И какую же мораль ты хочешь преподнести мне, корнет?
— Самую простую, ваше превосходительство. Облегчите
участь Достоевского, помогите ему скорее выйти из острога,
сделайте все, чтобы и солдатская его служба была полегче.
О вас будут говорить с благодарностью в просвещенном Петер¬
бурге, о вашем поступке узнают и в Европе.
:
Гасфорт поднялся с кресла, шумно вздохнул и, придав зна¬
чительную осанку своей фигуре, задумчиво произнес:
— Как знать, может быть, ты и прав!
Чокан счел совсем не лишним польстить генералу, напомнив
о его дворцовых связях.
— Вам будет это сделать проще, чем Муравьеву-Амурско¬
му. Вас хорошо знают в придворных кругах и посчитаются с
вашим мнением.
Густав Христианович протянул что-то очень самодовольное,
благозвучное и непонятное, а потом добавил четким голосом,
которым привык отдавать команды:
— Составь приличествующее письмо на имя управляющего
III отделением Собственной его императорского величества
канцелярии генерал-лейтенанту и кавалеру Дубельту. Надеюсь,
понял меня.
Письмо было составлено, подписано и отправлено в Петер¬
бург. На освобождение Достоевского из арестантской роты, из
острога, оно, вероятно, не повлияло, так как уже приближался
189
срок, утвержденный приговором, но так или иначе, оно сдела¬
ло свое дело, сказавшись на солдатской службе Федора Ми¬
хайловича, сыграло определенную роль в его производстве в
унтер-офицеры, сказалось на либеральном отношении к До¬
стоевскому его непосредственного начальства.
В Омске ему оставалось жить совсем недолго. Его перево¬
дили в Семипалатинский линейный батальон. Чокан пообещал
быстро найти удобный служебный повод побывать у Достоев¬
ского на его полувольном новоселье.
По Иртышу
Прошло немало месяцев, прежде чем Чокану представи¬
лась возможность поехать в Семипалатинск. Но время для
поездки выпало не совсем удачное.
...Снег уже стаял, зазеленела молодая трава, давно прошел
по Иртышу ледоход. Однако весенняя распутица затянулась.
На северном берегу реки, так называемой русской стороне, ло¬
шади вязли в непролазной грязи. Пикеты находились друг от
друга на большом расстоянии, и ехать этой единственной тог¬
да дорогой было мучительно долго.
Чокан нашел, как ему казалось, наилучший выход. В по¬
следние годы Гасфорт заботился об открытии навигации по
Иртышу. С его помощью, на купеческие деньги, положили на¬
чало судоходству к западу до Тобола, и к востоку до Зайсана
и по Зайсану до устья Черного Иртыша. Несколько небольших
суденышек, преимущественно баркасов, получили громкое наз¬
вание Омской флотилии. На баркасах перевозили грузы, ре¬
же — пассажиров.
В Семипалатинск вскоре отправлялся двенадцативесельный
баркас. Чокана заверили, что пути ему не больше двух недель,
а на лошадях бездорожьем не добраться и за месяц.
Чокану еще никогда не случалось совершать речные путе¬
шествия. Катанье на лодке возле Омска в счет идти не могло,
хотя он испытывал удовольствие и во время коротких этих
прогулок. Как, должно быть, заманчиво плыть и плыть, вды¬
хая свежий воздух, любуясь крутыми берегами, огибая зеле¬
ные острова.
Первый же день плаванья был чудесным днем. Еще вчера в
Омске разразилась черная буря, вздымая тучи невесть откуда
взявшейся пыли, а сегодня, в тихий солнечный день, мягкий
ветерок был даже приятен. Иртыш разлился, кое-где его прото¬
ки сливались с основным руслом. Вода затопила и южный по¬
логий берег, словно устремилась к родимой казахской степи.
190
Порой казалось — вокруг тебя не река, а море. Гладь выгля¬
дела спокойной, а быстрота сильного течения угадывалась
разве что по стремительно несущейся с верховьев какой-нибудь
коряге, да по ударам волны о борт баркаса.
Силу течения больше пассажиров чувствовали гребцы. Это
можно было наблюдать по сосредоточенности их лиц, по на¬
пряжению мускулов и ритмичным взмахам весел. Как слажен¬
но, с какой удалью работали они! Кто только подобрал такую
команду — рослых могучих ребят, чью молодость не скрывали
и черные бороды.
Похоже, все гребцы были русскими, за исключением одно¬
го человека, пожалуй, постарше остальных. Черты его лица на¬
поминали казахские или какого-нибудь жителя Севера. Чокан
долго не обращался к нему, но услышав, что его зовут Каранаром, спросил его о чем-то по-казахски. Тот не ответил. Еще
раз спросил. Молчание. Должно быть, глухонемой, подумал
Чокан, и махнул рукой.
...Он продолжал любоваться гребцами, их сноровкой и сітлой, их пребывающими в постоянном движении мышцами, мыш¬
цами твердыми даже на взгляд и стремительными, словно кам¬
ни, обрушивающиеся с гор. Гребцы работали без устали. При¬
станут к берегу, прикорнут на полчасика и снова борются с
течением разлившейся реки.
Гребли молча, не переговариваясь, но время от времени за¬
тягивали песню. Грустную, протяжную песню. Один запевал,
подхватывали все, даже Каранар. Нет, он вовсе не глухонемой,
сообразил Чокан. Почему же он мне все-таки не ответил?
Весенняя свежесть, ясная погода, ночи у костра. Лучшего
нельзя было и желать. Так бы в срок и дошли до Семипала¬
тинска на баркасе, если бы не одно досадное происшествие.
Омская флотилия только на словах была флотилией. Не¬
многие суда оказались приспособленными для перевозки зерна,
муки, овощей и других продовольственных грузов; некоторые
баркасы были сколочены на скорую руку, а другие отслужили
свое на Волге и Урале и нуждались в ремонте. А тут случилось
настоящее бедствие — такое количество мышей и в особенности
крыс развелось на Омской флотилии, что никакого спасения от
них не было.
Баркас, на котором плыл Чокан, правда, был подлатан, но
боцман, как об этом узнали позднее, предупреждал капитана
флотилии, что с выходом в путь надо повременить. Капитан и
не подумал отменить свой приказ, только выругался. Что
оставалось делать боцману? Откачать воду, наскоро привести в
порядок посудину и отдать швартовые.
191
Плыли себе и плыли, а когда днище начинало, как шутили,
слезиться—брались за черпаки. Возможно, так бы и дошли
до Семипалатинска, если бы не те же крысы. В поисках зате¬
рявшихся между досками зерен они добрались до дна и про¬
грызли дыру, из которой хлынула вода. Черпаки уже не помо¬
гали. Направили баркас на ближайшую отмель, усиленно за¬
работали веслами. Но баркас стал погружаться в воду. Гребцы
с трудом маневрировали между верхушек деревьев, затоплен¬
ных половодьем. Глубина повсюду была выше человеческого
роста. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что при¬
брежный тальник, растущий здесь, совсем скрылся под водой.
А баркас оседал все глубже и глубже. И тогда прозвучала
команда спасаться вплавь.
Чокан раздумывал — сумеет ли он доплыть до берега. Плавать-то он умел, но преодолевать большие расстояния на воде
ему не приходилось.
— Спасайтесь!—раздался чей-то сильный голос и, огля¬
нувшись, Чокан узнал Каранара.
...Плыли они рядом. Каранар, хороший пловец, время от
времени поддерживал плечом Чокана, когда тот начинал вы¬
биваться из сил.
До берега все добрались благополучно.
Команде удалось спасти и баркас.
Неподалеку, как узнал Чокан от Каранара, находилась
русская станица Коряковская, прозванная казахами Кереку.
Стали советоваться, как поступить дальше. Промокшие, ус¬
талые, растрепанные. Нечего было и думать, чтобы сразу всем
идти в село. Споры решил Каранар.
— Я сильный, на меня можно надеяться. Сбегаю в Кереку,
подготовлю ночлег и вернусь за вами. А вы пока посушите
одежду. До вечера еще есть время. Надо снять все верхнее.
Посмотрел на Чокана и чуть улыбнулся, снисходительно и
жалеючи:
— А сапоги надо помочь снять.
И стал стаскивать так энергично, что Чокан вскрикнул.
Затем Каранар разделся сам, отжал холщовые штаны и ру¬
баху, тут же натянул их на себя и быстро зашагал в сторону
вербной рощи. Через несколько минут он уже скрылся.
— О, господи, найдет ли он дорогу?— раздался чей-то неу¬
веренный голос.
— Он — и не найдет? Не знаешь ты Каранара,— решителыно ответил кто-то из гребцов.
— Настоящий батыр!—с восхищением отозвался Чокан.
— Батыр-то батыр, да как бы не испугались его вида. Здесь
192
народ осторожный, замкнутый, не каждого пустят ночевать.
Так я слышал.
Эти слова были сказаны столь сурово, что не у одного Чокана в душе поселилась тревога.
Тревога эта оказалась далеко не напрасной.
Как ни торопился Каранар, вечер застал его в дороге. Он
попытался войти в крайний домик станицы, но ворота оказа¬
лись на запоре. Собака подняла неистовый лай. Каранар крик¬
нул, потом постучал в ворота. Он видел слабый свет в одном
из окон, но после его стука и этот огонек потух. Должно быть,
хозяева ужинали при лучине, а когда услышали лай — на со¬
седей бы собаки так не лаяли,— догадались, что стучит чужоц.
Кто может быть чужим? Бродяга, беглый каторжанин, разбой¬
ник. Варнак, одним словом. Варнак, он такой — и ограбит, и
убьет. Поэтому у сибирских казаков принято закрывать воро¬
та после захода солнца, запирать двери и не откликаться на
незнакомый голос...
Каранар еще раз обошел дом, стучал в каждое окно, взы¬
вал — откройте, люди добрые!— но дом словно вымер. Про¬
должала заливаться собака, заблеяли овцы, замычала корова.
Не хотят открывать! А ведь есть же люди, наверняка.
Каранару стало холодновато — одежда-то не просохла. Он
выругался и направился к соседнему двору. Такая же история
произошла и там.
Он плелся от дома к дому и злился. Ну что за станица? Од¬
ни собаки. Никто не вышел ему навстречу. Никто!
Наконец, он очутился на площади в центре станицы. Рядом
с церквушкой темнели очертания длинного помещения, похо¬
жего на сарай. Подойдя к нему вплотную, Каранар учуял ло¬
шадей и сразу же догадался, что это пожарная конюшня, ка¬
кие обычно бывают в центре русских сел. Здесь стоит наготове
телега с бочкой, в телегу впряжены кони. Да вот и каланча —
как же он не разглядел ее сразу. Значит, здесь должен нахо¬
диться ночной сторож. Может, он дремлет на телеге?
Каранар вошел в конюшню, лошади забеспокоились, расфыркались — то ли в предчувствии кормежки, то ли в ожида¬
нии выезда. Проснулся и впрямь дремавший в телеге чуткий
и зоркий старик. Выглянул из-за короба и увидел незнакомого
человека. Не иначе варнак! И вспомнил не такой уж давний
случай в станице, когда ночью вырезали всю семью в одном
Зажиточном доме. Дело рук варнаков, думали тогда вКоряковке.
«Эге, да уж не из тех ли самых и ты?»—сказал про себя
старик, сползая с телеги и, крадучись, пробираясь к каланче.
7 С. Мука нов
193
Старик, не мешкая, поднялся к пожарному колоколу и рас¬
качал его. Звону этого колокола немедленно стал вторить и
церковный. Станичный поп и псаломщик еще не выходили из
церкви после вечерней службы.
Вся станица услышала набат. А так как однажды она уже
горела, то станичники, кто в чем был, немедленно бросились к
каланче.
Спустя несколько минут Каранар, не помышлявший о на¬
висшей над ним опасности, понял, что он в кольце.
А старик, уверенный теперь в надежной защите и одолев¬
ший страх, закричал с каланчи во всю силу своих легких:
— Ребята, казаки! Варнак объявился...
— Где, скажи... Где?
— Здесь, в конюшне...
— Смотрите, не выпустите!
— Ой, темно, братцы, ой, темно!
Злые выкрики встревожили Каранара.
— Не бармак я, не бармак!— почти взмолился он.
— А это мы сейчас посмотрим. У тебя солома есть, дед?
— Есть.
— Подожги ее! Вот и увидим, что это за птица.
Нашлись у деда и серники, вспыхнула сухая солома и все
увидели прижавшегося к стене сарая высокого бородатого че¬
ловека в одном белье.
— Варнак, настоящий варнак!
Многие даже попятились назад.
— А ну, стойте!
Жесткий голос станичного атамана узнали все. Человек не¬
добрый и решительный, он любил проявлять власть и, не¬
смотря на мирное время, поддерживал военный порядок.
— Держите его!
Но охотников немедленно выполнить приказ атамана сра¬
зу не нашлось.
— Сила, должно быть, в нем немалая. Еще изувечит.
Каранар и не собирался сопротивляться. Он хотел расска¬
зать и всем казакам и атаману о случившемся на Иртыше, од¬
нако, голос не повиновался ему, он стал заикаться от страха и,
воспользовавшись замешательством, атаман рявкнул:
— Кольями его, ребятушки, кольями!
Кольев у пожарного сарая было в избытке, люди порасхватали их и начали избивать Каранара.
Другой бы свалился с первых же ударов, но могучий гре¬
бец вначале даже не покачнулся, только голову накрепко об¬
хватил руками.
194
Казаки, подстрекаемые атаманом, разъярились вконец.
Здесь и сам бог, не то что обыкновенный человек, не выдержал
бы. А Каранар был самым обыкновенным смертным. Наступи¬
ло мгновение, когда глухо и коротко взвыв, он рухнул без
памяти.
Казаки продолжали бы бить и потерявшего сознание, не
появись в самый накал самосуда человек, с которым считался
и сам атаман. Это был его предшественник, самый уважаемый
казак станицы, ставший на старости лет не только ревност¬
ным христианином, но и помогавший станичному попу справ¬
лять службу в церкви.
— Что вы делаете, православные? Прекратите!
Каранар глухо застонал.
— Хорошо, что живой,— старик покачал головой.— Вы
больше его не трогайте. Неровен час — беда будет. Закон, он
строгий...
— Так он же варнак,— попробовал кто-то возразить.
— Варнак, не варнак — понаедут суды, хлопот не оберешь¬
ся. Да он, ввдать, из киргизов. Утром ужо разберемся.
На том и порешили, с тем и разошлись. Избитого Каранара
оттащили по распоряжению атамана в кладовку пожарной и,
как посоветовал старик, подстелили соломы, дали напиться
воды, поставили на скамье у изголовья крынку кислого моло¬
ка. Двери в кладовку, на всякий случай, закрыли на замок.
Один аллах знает, чем бы кончилась утром эта грустная ис¬
тория, если бы с рассветом в станицу не пришел Чокан и трое
гребцов.
Ими овладело беспокойство сразу же после тревожного пе¬
резвона колоколов. Эхо дальнего собачьего лая — еще куда ни
шло. Появился в станице чужой человек — вот псы и разбрехались. Но к чему, спрашивается, ночной набат. Зарева вроде,
нигде не видно... Да ведь и самому Каранару пора бы возвра¬
титься.
Как только начало еветать, Чокан двинулся в путь. К нему
присоединились три товарища Каранара.
Станица уже давно пробудилась. Там и сям у завалинок
и крылечек стояли казаки и обсуждали вчерашнее происшест¬
вие. Чокану нетрудно было узнать, что в Коряковке появился
варнак и сегодня ему дадут жару. Сомнений не было, за вар¬
нака приняли Каранара.
Пришлось искать атамана. Тот пришел в станичное правле¬
ние, взглянул свысока, по своему обыкновению, на Чокана и
гребцов, поморщился — все они имели далеко не лучший вид;
брякнул:.
195
— Откуда это вы припожаловали, кто вы такие?
К счастью, дорожный чемоданчик Чокана уцелел, а с ним
и все необходимые документы.
Атаман читал долго, вникая в смысл удостоверения адъю¬
танта генерал-губернатора, и когда, наконец, понял—лицо его
мгновенно преобразилось, приняв умиленное выражение. Заю¬
лил: мы, дескать, во всем вам поможем, посочувствовал беде.
— Вы здесь варнака нашли,— холодно сказал Чокан,— ду¬
маю, что он с нашего баркаса. И, само собой разумеется, ни¬
какой он не варнак.
Вместе с атаманом они отправились вызволять Каранара.
Попало бедняге здорово. Он еле двигался, весь в синяках,
глаза заплыли. Постарались господа станичники!
Узнав Чокана, он даже всхлипнул.
— Что же вы с человеком сделали!— тихо и зло произнес
Чокан.— Полечить его надо прежде всего. На ноги поставить!
Вы виноваты — постарайтесь теперь загладить свою вину.
— Все сделаем, не извольте беспокоиться,— только и пов¬
торял атаман, в душе ругая и себя и станичников, ругая и это¬
го корнета, черт его сюда принес вместе с этим варнаком.
В станице оказался не обремененный образованием лекарь.
Но опыт какой ни есть у него был. Да к тому же и домишко
рядом с его жильем оборудовали под госпиталь. Конечно, гос¬
питаль это был только по названию, однако здесь хранились
всяческие медикаменты и комната напоминала больничную
палату.
Туда и поместили Каранара.
— Худо будет, если опухоль опустится вниз,— изрек ле¬
карь,— а лечить с помощью господа бога попытаемся.
И принялся лечить травяными настоями, верблюжьим кис¬
лым молоком-шубатом, пенистым, острым и освежающим. При¬
кладывал к ушибам компрессы, пропитанные козьим жиром.
А уж относительно харча для больного, для Чокана и для всей
команды постарался станичный атаман.
На третий день Каранар уже стал на ноги. Трудно гадать,
что тут сказалось: лечение или могучее здоровье, заложенное
в его богатырском теле. Синяки кое-где еще темнели, однако
загадочной «опухоли», которая «грозила опуститься вниз», и
след простыл. Лекарь о ней больше не заикался.
Станичники помогли дотянуть до берега полузатонувший
баркас, но о том, чтобы продолжать теперь на нем путь в Се¬
мипалатинск, и речи не могло быть.
Чокан договорился о перекладных и зашел попрощаться к
Каранару. Выздоравливающий в одиночестве сидел на своей
196
койке. Как он обрадовался приходу гостя, как он его бла¬
годарил:
— Вы, мырза, я черная кость, простой человек. А вы меня
спасли, под свою руку меня взяли.
— Не надо так говорить, Кареке. А на Иртыше кто меня
спас? Это ты начал доброе дело, а я его только в меру сил про¬
должил, Кареке.
— Кареке,— задумчиво отозвался Каранар.— Так обычно
говорят, когда уважают. Разве может мырза уважать черную
кость? Разве так бывает?
— Всякое бывает на свете... Бывают, Кареке, плохие люди,
бывают хорошие. Я хочу тебя считать хорошим человеком.
— О себе промолчу, но ты хороший человек, мырза. Вот
ты хотел заговорить со мной на баркасе, а я не ответил. Ты, на¬
верное, подумал, что я глухонемой. А у меня была своя причи¬
на. Я ведь знал, что ты из Орды, что ты — сын Чингиза. И по¬
тому вначале я недобрыми глазами посмотрел на тебя. Теперь
я расскажу все, что таилось у меня на душе. Я тебя своим вра¬
гом считал, мырза. И вот почему...
Каранар неожиданно осекся:
— Я вот, разговорился, а не спросил: ты, мырза, готов ме¬
ня выслушать?
— Говори, Кареке, жду...
— Недалеко от этих мест джигит по имени Араб выкрал
из аула одну девушку, с ее, понятно/согласия. Житья ему здесь
не стало. Он и подался за защитой к твоему отцу, султану. До
султана дойти не успел. Там, не то твой старший брат, не то
другой близкий родственник, отобрал у него жену, а самого
Араба отдал русским властям и те отправили его в ссылку...
Туда, где ездят на собаках... Спрашиваешь, кем он мне при¬
ходится? Дядя, родной брат моей матери... В народе, слышал,
говорят так:
И у сучка защиту находит воробей,
Когда сучку он скажет — беднягу пожалей!
Но у твоего отца защиты не найдешь... Сказать тебе еще
одну правду? Нет мне всю жизнь от этой правды покоя...
— Говори, Кареке, если начал.
— Ведь твои родственники по матери Каржасы? Не так
ли? Я тебе о Мусе, сыне Чормана, скажу. Мой отец Карабек
пас у него лошадей. Отец был выше и куда сильнее меня. Он
верблюда мог поднять. Я о верблюде заговорил потому, что
с верблюда все это и началось. Однажды от чормановского та¬
буна отбился косяк коней. Отец отправился их искать и на197
ткнулся в степи на верблюдов. Разъяренный самец бросился на
отца. Под отцом был быстрый конь. Отец от верблюда, верблюд
за ним. Все ближе и ближе. Отец видит — на пути овраг. Он
спешился и хотел скрыться в овраге. Но не тут то было! Бла¬
годарение Аллаху, в овраге валялся старый твердый корень.
Отец размахнулся им, как палкой, и проломил верблюду голо¬
ву. Тот упал замертво. А принадлежал верблюд брату Мусы —
Исе. Вот отца и схватили и составили бумагу, что задержали
при краже пятидесяти лошадей. Бумага есть, Чормановы —
люди известные, кто поверит табунщику! И засудили отца, в
Сибирь отправили... Я младший из семи его сыновей. Спасибо
родичу из Семипалатинска — взял меня к себе, кормил, научил
речному делу...
— Ну, а с твоими братьями что сталось, Кареке?
— У них судьба тяжелее, чем у меня. Бродили по аулам,
побирались. Но вот один пошел работать к богатой русской
вдове и приглянулся ей. Вдова заставила брата принять пра¬
вославную веру, и они, представь, мырза, поженились. Потом
крестились и другие братья. Потом и мать... Ты на лошадях
едешь в Семипалатинск? Да, говоришь. Значит, тебе на дороге
встретится поселок Лебяжье. Кыик по-казахски. Там можешь
повидать и мою мать. Звали ее Баршагуль, после крещенья
стала она Варварой. Наши казахи смеются над ней, кличут ее
Аруей, Сумасшедшей. Я её сам давно не видел... Перемени¬
лась, говорят, мать. Богомольной стала, а с мусульманами и
не разговаривает. Такие, мырза, дела. Крещеных много не толь¬
ко в Лебяжьем, но и в других селеньях.
Чокан слушал и молча удивлялся. Он ведать не ведал до
сих пор, что и среди казахов есть христиане. От Доржи Банзарова он знал, как некоторые ретивые миссионеры насильно
крестили бурят и других жителей Восточной Сибири. Но что¬
бы крещение происходило в казахской степи и, видимо, до¬
бровольно — он слышал впервые.
— Спасибо тебе, рахмет за все, что мне рассказал. Выздо¬
равливай, счастья тебе желаю.
— Погоди прощаться, мырза. Разговор еще не закончен.
Пойми, я считал тебя своим врагом. В тебе я видел и родича
Чингиза и родича Чормана. Я поклялся убить кого-нибудь из
их рода. И когда ты сел в баркас, подумал: вот и настал срок,
когда моя клятва исполнится. Бог дал мне на земле то, что я
ждал с неба. Я сразу узнал тебя, но старался не смотреть в
глаза. Погоди, думал я. И мой отец, и мой дядя скоро будут
отомщены. Вдруг я увидел твой добрый взгляд. Вспомнил, как
говорят о тебе многие омские казахи. Если небо в тучах и един198
ственная звездочка выглядывает из-за них, разве есть зрячий,
который ее не увидит. Тобой, мырза, гордиться надо, а я хотел
поднять на тебя руку. Мне было просто расправиться с тобой,
но я хоть и темный человек, но понял — ты не виноват в нес¬
частьях моего гнезда. Честь народа остановила меня, мырза.
— Не надо, Кареке, продолжать дальше,— осторожно пе¬
ребил Каранара Чокан.
— Да ведь я и так все сказал!
— Тогда прощай, милый!
Чокан круто повернулся и вышел из избушки на курьих
ножках, как назвал он этот маленький коряковский госпиталь.
Пыльной улицей, обсаженной чахлыми молодыми деревцами,
он направлялся к тому подворью, где его ожидали запряжен¬
ные кони. Он не оборачивался назад, шел твердой походкой,
печатая шаги. Так бывало с ним обычно в часы волнений и
раздумий. Он умел скрывать и преодолевать свою растерян
ность. Так он, бывало, и в Омске, в трудных обстоятельствах,
требовавших, казалось, медленных размышлений, вскакивал
в седло и загонял иноходца до пены на боках. Собранность и
быстрота неожиданно сочетались с его душевными пережи¬
ваниями.
Он думал о Каранаре, о его смелости, о своей судьбе, под¬
вергающейся так часто тяжким испытаниям.
На сто коней рожден один скакун.
Дает тулпара — тысячный табун.
Сколько кипящей в глубоких недрах силы таит мой народ!
Православный купец Тургун
Оба берега Иртыша — и правый, и левый — были заселе¬
ны сравнительно тесно. Но левобережье, так называемая ка¬
захская сторона, в эту весну опустело раньше времени. Аулы
под угрозой большой воды откочевали в степь, и редко появ¬
лялся всадник вблизи словно вымерших зимовок. На правом
берегу, более высоком, прозванном русской стороной, никаких
изменений не произошло. Чокан, записывая названия казачьих
станиц и поселков со слов одного сведущего попутчика, обра¬
тил внимание, что каждое русское название в казахском оби¬
ходе звучит совершенно иначе. Подстепное — Зергер, Ле¬
бяжье — Кыик или Бос-Бос, Долон — Максым, Грачевка —
Аксак, Семиярка — Кпитан.
Эти станицы и поселки располагались неподалеку друг от
друга. «Неподалеку»— по размашистой мерке просторов При199
иртышья. Расстояния тут словно по чертежу вымерены: два¬
дцать пять верст! И не всегда легко одолеть эти двадцать
пять весенней распутицей...
А ехать надо бы быстрее... Чокану не терпелось попасть в
Семипалатинск, да еще побывать и в Лебяжьем, увидеть свои¬
ми глазами православных казахов, старую Арую, мать Каранара.
Торопился Чокан, торопил коней ямщик, но кони, как их не
подстегивай, не могут показать в распутицу своей прыти. Вот
уже вторые сутки на исходе, а Лебяжьего нет и нет, хотя до
него всего семьдесят пять верст: в сухую летнюю пору или по
доброй санной дороге утром выедешь из Коряковки, а к вече¬
ру прибудешь...
Лебяжье... Говорят, это одна из самых старых станиц, за¬
ложенных раньше Омска и Семипалатинска. Говорят даже,
что здесь проводилась одна из первых русских ярмарок, на ко¬
торой шел торг не только с казахскими аулами, но и с монголь¬
скими и иными восточными купцами. Много известных людей
вышло отсюда, семья друга Чокана по кадетскому корпусу
Григория Потанина тоже имела отношение к Лебяжьему... Ка¬
жется, именно Гриша расхваливал его Чокану.
Лебяжье... Кыик... Наконец-то они въехали на его улицу.
Чокан тут же подумал, как метко дают казахи названия. Кы¬
ик — это лоскут. Лебяжье расположилось под яром и в самом
деле растянувшиеся к реке его улицы напоминают пестрый,
неправильной формы лоскут.
Найти богатого крещеного казаха не составило труда. Пер¬
вый же прохожий указал на высокий под зеленой крышей дом,
возвышающийся среди других изб гусем в утиной стайке.
Они к нему и подъехали. Возле него стоял рослый плечи¬
стый казах в казачьей форме. У него были тонкие усики и ухо¬
женная черная бородка. Как его приветствовать, подумал Чо¬
кан, по-русски или по-казахски. Но хозяин дома опередил его.
— Сдается мне, ты сын султана Чингиза,— сказал он на
чистом казахском языке,— по нашим обычаям тебе первому
надо отдать свой салем, как приехавшему.
— Ассалям алейкум!—смутился Чокан и сделал движение,
чтобы сойти на землю.
— Сходить здесь не надо,— добавил чернобородый к свое¬
му ответному приветствию и пояснил,— здесь грязь, а у меня
двор выстелен досками. Заезжайте туда. А зовут меня Тургун,
сын Сабатая...
Откуда он меня знает, раздумывал Чокан, шагая по ладно
замощенному двору. Только потом ему стало известно, что Тур200
гун еще прошлой зимой повстречал его в Омске, и местные ка¬
захи подробно рассказали о молодом офицере из Орды. Теперь
Тургуну по узун-кулаку сообщили: сын Чингиза чуть не уто¬
нул в Иртыше и задержался в Кереку у русских казаков. Одно
казалось не совсем понятным и даже загадочным для Тургуна:
как это торе, адъютант генерал-губернатора, направился пря¬
мо к нему домой...
Острым своим зрением Тургун увидел приезжих, когда они
еще на яру спрашивали дорогу. По звону колокольчика на ду¬
ге он догадался, что это путники по казенной надобности и,
значит, остановятся в ямщицком доме. Когда же лошади по¬
вернули к его дому, чутье подсказало: да, это Чокан, без вся¬
кого сомнения Чокан!
Тургун больше обрадовался, чем встревожился. Шутка ска¬
зать, кто у него будет в гостях. И решил встретить, как поло¬
жено по старым обычаям.
Сохраняя некоторую степенность, он и так и этак стремил¬
ся угодить Чокану. Пусть он теперь православный, но в доме
придерживался казахского порядка. И свернутые одеяла укра¬
шают сундук, положенные одно на другое, и кошмы на полу,
и низенький столик для дастархана, чтобы обходиться без
стульев.
— Кобылицу мы резали недавно, свежее мясо еще есть,—
говорил он, для вида затачивая убойный нож,— но если у меня
в гостях ханский потомок, я должен пролить кров скота. Вы¬
беру сейчас овечку пожирнее и помоложе.
Вышел во двор и по жалобному блеянию, вдруг прекратив¬
шемуся, стало ясно, что Тургун уже выполнил свое обещание.
— Я уважаю, мой мырза, и тебя и твоих предков. Я видел
кошмы вашей Орды. Прошу тебя, войди в мое положение. Один
человек, понимающий язык здешних птиц, спел их песнь:
За моря мы улетаем жить зимой,
Но выращивать птенцов летим домой.
Когда моему бедному многодетному отцу стало очень трудно,
он согласился креститься. Я тоже считаюсь крещеным. Днем
мы ходим в русскую церковь, а вечером не забываем о нама¬
зе. Мы остались мусульманами, жертвуем мулле, но право¬
славным об этом не говорим.
И, как бы в подтверждение своих слов, Тургун сразу же за¬
молкал, когда в комнате появлялся прислуживающий ему
русский парень.
Угощение, понятно, было обильным. В казане варилось не
только мясо с белыми, как снег, прослойками сала, но и под201
паленная на огне овечья голова. Ну, а кроме этого, подали и
копченую конскую колбасу — казы и карта — кушанье из тол¬
стой кишки, и просто холодное кобылье мясо из филейной
части.
— Останешься еще на день, мой мырза, жеребенка заколю.
После чая, после калачей на сметане Тургун предложил
отдохнуть. Как хочет гость — можно и по-казахски на полу,
можно и на деревянной кровати. Чокан предпочел кровать и
уже с давно не испытываемым удовольствием погрузился в
мягкую перину под атласное одеяло.
— Если мой мырза не возражает, я прилягу рядом — на
ковер. Поговорим перед сном..,
— Я, Туреке, не видел всей вашей семьи. Только русского
паренька и заметил. Кто же с вами живет под этой крышей?
— Ах, мырза, у честных слов стыдливости нет,— ухмыль¬
нулся Тургун.— Вы прежде всего спрашиваете о жене. Так их
у меня две: одна — русская, другая — казашка.
— Русская старшая или младшая?—улыбнулся Чокан.
— Старшая, я же крещеный!..
Оба рассмеялись.
— Ну, а дети?
— Пять сыновей и двое дочерей..,
— Учатся?
— Только один... Почему только один? Да у нас такая шко¬
ла — то ли она есть, то ли ее нет. Слабая, одним словом. Есть
школы в Семипалатинске, Омске, Барнауле, но преимуществен¬
но для военных. А мы считаемся мещанами. Сыну же моему
помог один сибирский житель. Ученый, по фамилии Банзаров.
Слыхали?
— Так ты и Банзарова знаешь, Туреке?
— Когда он едет к своим бурятам или в Казань — останав¬
ливается в моем доме. Однажды он мне и сказал: сам ты негра¬
мотный и сын останется без образования, если ты его не от¬
дашь в школу. И увез в Казань моего старшего. Подготовил
его и помог поступить — да не в школу, а в гимназию. В этом
году кончает. После Казани пошлю его в Париж — пусть по¬
смотрит.
— В Париж?— удивился Чокан.
— Да, в Париж, а почему ты удивляешься, мырза? Я, вот,
бывал в этом городе.
Чокан и верил и не верил.
— В Париже, говоришь, бывал? Да каким чудом тебя ту¬
да занесло?
202
— Самым обыкновенным... Расскажу все по порядку. Этот
дом принадлежал моему тестю, Терентию Казанцеву.
— Туреке, ты же говорил, что тебя так по-русски зовут.
— Ну и что же, говорил. Отец мне дал имя моего тестя. Так
вот, и мой тесть и его отец разбогатели на добыче соли. Соля¬
ные озера Прииртышья — это целый клад для тех, кто умеет
их искать. Торговали солью на внутренних рынках, и за гра¬
ницу стали вывозить. Казанцев-старший стал одним из руково¬
дителей Российского акционерного общества по торговле
солью. Дом себе в Петербурге построил. Живет там, а в
Омске и в иртышских станциях бывает наездами.
— М-да,— протянул Чокан,— я кажется, слышал, что в
Омске действительно существует отделение этого общества.
Ну, а тебя, Туреке, какая судьба свела с Казанцевым?
— Сблизился с Казанцевым не я, а мой отец, сын бая. Дея¬
тельный человек, он с юношеских лет научился торговому делу,
частенько заезжал в Лебяжье. Казанцев приметил его и взял
к себе в приказчики. Давал ему все больше и больше самостоя¬
тельности. Само собой получилось, что отец женился на сестре
Казанцева и принял православие. Но отец и в ауле оставался
своим человеком, держал у родственников скот и множил его.
— А сам?— спросил Чокан.
— И сам я с аулом не расстался и тоже выращиваю скот,
но главное мое дело здесь, в Лебяжьем.
— А в Париж как попал?
— С тестем. Сопровождал его в торговых поездках. Даже
одну зиму прожил во Франции.
— И языку научился?
— Еще бы! Если с французами жил... Хлеб могу купить. Ну
и всякое такое.
Чокан заговорил с ним по-французски. Тургун понесся от¬
вечать ему так бойко, что подумалось — ну, прямо иноходец
на байге!
— Да-а-а... Теперь я верю, что и сын твой побывает в Па¬
риже. Ну, а все же как с ученьем других детей?
В темноте спальни Чокан почувствовал усмешку Тургуна:
— Им-то зачем учиться, мой мырза? Бог даст им способ¬
ности — и без ученья выйдут в люди. Откажет бог — и ученье
не поможет. Я в жизни насмотрелся и на тех и на этих. Само¬
му-то мне не пришлось учить в школе ни арабскую азбуку, ни
русскую. Подпишу свою фамилию — и ладно. Но со счета иг
сбиваюсь. И двойную бухгалтерию знаю. Дебит-кредит с за¬
крытыми глазами подобью.
Оборотистый малый, подумал Чокан. И ум у него свой, са203
мобытный. Наверное, нашей степи нужны и такие люди. Зна¬
ния в аулы они, понятно, не понесут. Но и в своем хозяйстве,
и народу будут полезны.
Вслух Чокан спросил об одном:
— Помогает ли в торговых делах православие?
— Сказать правду, мой мырза, христианин ли, мусульма¬
нин — это все равно. Религия тут ни при чем. Жить надо уметь,
благополучие устраивать. Скажи, мырза, чего добились казахи
своим мусульманством?
— Да, ничего хорошего не добились.— Чокан тут был со¬
гласен с Тургуном.— Не знают они толком, кто бог, кто его
пророк, их моленья-намазы — пустая трата времени.
— Правду говорит мырза. Но я вот о чем еще хочу сказать.
Не знают наши казахи, что завтра будет. Кочуют и кочуют
бедные, а жить становится все труднее и труднее. Что ни год,
то меньше пастбищ, да и водопоев. Если так пойдет и дальше,
можно опасаться, что негде будет пасти скот.
— Что ж, Туреке, это правда...
— А скажешь нашему казаху — живи оседло, как русские
живут, он и слушать не хочет. Они и в торговле ленивы. А еще
я тебе сообщу — есть казахи, которые боятся денег. Там, гово¬
рят, знак креста, и тебя могут незаметно перекрестить.
— Встречаются, говоришь, такие казахи... Я верю.
— Поговорим с тобой, мырза, о наших баях. Можно среди
них встретить таких, что тысячами ворочают, а обыкновенной
постели у них нет и, бывает, одеть нечего.
— Ну, таких баев и я встречал...
— Им надо выйти в люди!.. И народу нашему надо под¬
няться. Так я говорю, мырза, или не так?
— Верная мысль, Тургун-ага,— согласился Чокан, подчерк¬
нув свое согласие почтительным обращением.
Запомнив мысли собеседника, Чокан по опыту этнографа
решил сегодня не задавать слишком детальных вопросов. Тургун уже устал и мог напутать. Сейчас лучше расспросить его
о семейной жизни. И Чокан поинтересовался русской женой
крещеного казаха.
— Она образованная?
— Нет, мырза. Негде ей было в Лебяжьем получить обра¬
зование. Но я ее от души похвалю — умная она у меня, хозяй¬
ственная.
— Жена-казашка помоложе?
— Совсем молодая. Из бедной семьи. Я недавно женился.
Подумал — и в доме поможет, и за детьми присмотрит.
204
— Значит, из хозяйственных целей,— рассмеялся Чокан.—
А русская байбише не возражала?
— Почему бы она стала возражать?
— А потому, что не принято это в русских семьях. Русским
нельзя открыто заводить токал.
— Ой, мырза, в иртышских русских поселках и казахских
аулах многое теперь перепуталось. Лебяжинские русские так
хорошо говорят по-казахски, что кочевники, приехавшие изда¬
лека, принимают их за своих сородичей. Некоторые лебяжинцы выпасают скот по-аульному, забивают на зиму коней, варят
мясо в казанах и угощают бесбармаком по всем правилам. На
вечеринках и русская и казахская молодежь нередко собирает¬
ся вместе. Русские печени поют под домбру, казахские — под
гармонь.
— А казахи режут свиней?
— Сами, правда, не режут, но свинину покупают.
В Кокчетавских степях, в Приишимье — сравнивал про се¬
бя Чокан родные места и Лебяжье — старые обычаи соблю¬
даются куда строже. Интересно, как тут обстоят дела с калы¬
мом. И снова задал «этнографический» вопрос:
— Ну, а как у вас сватаются, как женятся?
— Ты, наверное, о калыме спрашиваешь, мой мырза? Есть
и у нас немало охотников получить калым за дочь. Поэтому
бедному трудна бывает жениться. Вот и принимают многие
христианство. Потом, глядишь, и на русских девушках же¬
нятся.
— А русские?
— Случается, и казашек в жены берут.
— Где же их находят?
— Чаще всего у жатаков, тех, кто не имеет своего скота и
пасет скот у баев. Приходит такой казах в русское село, нани¬
мается в работники и становится жатаком.
— А как оплату они получают?
— Да, какая там плата? Кормят их — и ладно. Часто в та¬
ком унижении держат, что дальше некуда.
Не во всех ответах Тургуна сводились концы с концами,
кое-что оставалось неясным. Чокан решил продолжить свои
расспросы о семейных отношениях в этом доме.
— Ведь у тебя есть мать-казашка, Туреке?
— Родная мать? Разве я не говорил, что моя мать — рус¬
ская женщина?
— Говорить-то говорил, но я от надежного человека слы¬
шал о матери-казашке. А мы, казахи, и вторую, жену отца на¬
зываем матерью. Я даже имя назову — Аруя„.
205
Тургун присвистнул от удивления:
— Ай, мырза, вы все знаете, а меня расспрашиваете. Да, к
отцу пришла одна женщина с детьми, он сперва взял ее помо¬
гать по хозяйству, а потом увидел, что она порядочная и женой
сделал... Но кто же это так подробно обо всем знает...
Чокану скрывать было нечего. Он повторил услышанное от
Каранара, заодно рассказал и о самом Каранаре.
— Так смогу я, Туреке, повидать Арую?
— Едва ли. Не любит она наших казахов, обиделась на них.
Дразнит их, ругает. И такой религиозной стала — прямо беда!
Никто в Лебяжьем больше ее не молится, чаще не ходит в
церковь.
— А в христианской религии она разбирается?
— Где же ей разбираться, она темная. Цо такой ревност¬
ной христианки я нигде не встречал. Сам, рожденный от рус¬
ской женщины, я с младенчества не расставался с крестиком
на шее. Но я и мусульманин, как вам говорил. А она о мусуль¬
манстве и слышать не хочет, уши зажимает.
Занятно, подумал Чокан, и повторил свою просьбу:
— Может быть, я ее все-таки смогу повидать? А?
— Что ж, мырза, попробую с ней поговорить. Но особенно
надеяться не надо. Я-то ей все объясню, поймет ли? Что вы ус¬
лышите — одну ругань....
...Утром Тургун побывал в доме отца, повидался с Аруей и
вернулся обескураженный.
— Я же говорил, мырза, ее ничем не возьмешь. Запричита¬
ла: «Никого из ваших казахов не хочу видеть, а придет — его
лицо собачьей шкурой накрою и выставлю».
Почему собачьей шкурой? Что это, проклятие такое? Нет,
не пойду к ней. Ничего интересного она мне не сообщит, а ру¬
гани я и без нее много слышал.
Так решил Чокан и стал торопиться с отъездом в Семипа¬
латинск.
Снаряжая своего гостя в путь, Тургун позаботился как мог...
— Что говорят в народе о верблюдах?— спросил он Чокана и тут же ответил:—А вот что говорят: верблюд груза на
пути не оставляет. И еще: это путь только для сильного вер¬
блюда, он грудью преграды сломит. В моем дворе такой вер¬
блюд есть. Я его выхолостил несколько лет назад, чтобы спо¬
койнее был. В жизни он еще ни разу не уставал, любую покла¬
жу везет, в беге быстрей коня, грязь одолевает легко, а по
сухой земле мчит, как ветер. Я его запрягу в удобную бричку,
зачем вам трястись на ямщицкой подводе. Но ведь можно еще
206
погостить у меня. На одну ночь останьтесь, на две, хотите — на
много дней и ночей.
— Нет, Туреке, спасибо за гостеприимство. Не будем ме¬
нять решений.
Приближались минуты отъезда. И бричка, действительно,
была удобной, и верблюд выглядел сильным, выносливым. Сму¬
тил Чокана возница. Уж больно жалким, маленьким, ростом с
десятилетнего ребенка, показался Чокану этот слюнявый, кри¬
воногий старичок, несуразный и сморщенный, с щелочками
вместо глаз, с одинокими седенькими тростниками на под¬
бородке.
— Он-то хоть дорогу знает?— усомнился Чокан.
— Мырза мой, наш Елбегей всю степь объездил. И там, где
побывал однажды, может ехать с закрытыми глазами. С дет¬
ства он возится с верблюдами, характер их знает, даже беше¬
ный верблюд его не тронет. Доедете благополучно.
...Однако в пути Чокан продолжал внимательно и недовер¬
чиво присматриваться к старичку. И вдруг вспомнил, что уже
встречал похожего. Везет же мне на таких забавных кучеров.
Ах, ты мой Канбак-шал, мое Перекати-поле! Мой легкий и
грустный старик...
А верблюд без напряжения рысил по сухой дороге, и когда
бричка чуть не застряла в грязи — вытащил ее одним рывком,
послушный короткому взмаху руки Елбегея.
Тургун не обманул. Ему, лебяжинскому торговцу, крещено¬
му капиталисту, можно верить. И уж никак нельзя отказать в
деловитости. Своего он не упустит и, вероятно, бывает жесто¬
ким. Они, Тургуны, еще появятся в казахской степи. И будут
враждовать с Каранарами и попробуют заставить их работать
на себя.
...Что-то бурчал Елбегей, неутомимо шагал верблюд разма¬
шистым своим шагом. Силой верблюд, вероятно, уступает
только слону, но слонов видеть Чокану не доводилось. Какой
он неприхотливый! Поест горькой травы, примет из рук Елбе¬
гея большую горсть соли, черной от пыли, и больше ему, ка¬
жется, ничего не нужно. Но почему же он взревел так жалоб¬
но, так отчаянно, что этот его крик можно было сравнить толь¬
ко с плачем?
И когда верблюд плакал, Чокан думал о том, что это бед¬
ное животное и его ближние и дальние предки видели мно¬
жество несчастий, реки людских слез. За долгую историю ка¬
захов и их предшественников в степи, за времена саков и гун¬
нов каких только тяжестей не перенесли на своих горбах
нары-верблюды, верные слуги кочевников! На трудных бар207
данных дорогах великих пустынь — Гоби, Сахары, нашей
Бетпак-далы — ветер, вздымая песчаные бури, открывает бе¬
лые верблюжьи кости.
В одной казахской песне пелось:
Черный нар не поднял свой груз.
Заболели его горбы.
На джайляу брошенном — грусть,
Горький след кочевой судьбы.
Чокан думал о таких непохожих друг на друга своих зна¬
комых, пытался как-то связать, обобщить свои впечатления,
но это ему не удавалось.
Путь почти в двести верст от Лебяжьего до Семипалатин¬
ска подходил к концу. И занял он меньше суток.
Семипалатинские встречи
Первое знакомство с городом принесло Чокану разочарова¬
ние. Он знал, что Семипалатинск стоит на перекрестке торго¬
вых путей: с севера на юг — из Сибири в Среднюю Азию, и с
запада на восток — в Монголию и Китай. Предприимчивые рус¬
ские купцы знали эти пути еще до того времени, когда русские
солдаты перешагнули Уральские горы.
Почти ровесник Омска, Семипалатинск представлялся Ва¬
лиханову хорошо отстроенным городом, не намного уступаю¬
щим резиденции генерал-губернатора Западной Сибири.
Где же город?—спрашивал себя Чокан, глядя на станич¬
ную улицу и неказистые ее домики. Ну, Кыик-Лебяжье, да и
только. Только в Лебяжьем деревья повеселее и нет таких сы¬
пучих песков. Порыв ветра — и сразу все вокруг потемнело. К
счастью, это был всего лишь мгновенный порыв. Опять стало
тихо. Песчаная буря — частое бедствие семипалатинцев — на
этот раз не поднялась. Но и этого порыва было достаточно,
чтобы песок проник под одежду, запорошил глаза и уши.
Кучер камчой указал на ворота. Мол, смотри, мырза. Кре¬
постные ворота действительно производили внушительное впе¬
чатление и не уступали омским. Но своего прежнего назначе¬
ния они уже давно, судя по всему, не выполняли. И стражи не
было, и вал, когда-то огораживавший крепость, снесли за не¬
надобностью, и ров засыпали песком, благо его здесь хватает.
Довольно уютно выглядела казачья слобода со зданиями
штаба, военного училища и больницы.
Воротами и слободой кончалось сходство с городом, с тем
же Омском.
208
Станица, да и только, окончательно утвердился во мнении
Чокан. Как-то здесь живет, как себя чувствует сейчас любез¬
ный друг Федор Михайлович?
Но только ли станица? Ведь есть здесь и татарская слобо¬
да с мечетью. В этом поселке живут и крупные и мелкие тор¬
говцы, здесь есть подворья купцов не только казанских, но из
Коканда, Бухары, Кашгара, Ташкента, есть и харчевни на вос¬
точный лад, пахнущие жареной бараниной и острыми пря¬
ностями.
Но только ли станица и татарский поселок? На левом береру Иртыша, как успел заметить Чокан, светлели казахские юр¬
ты, стояли зимовки—дома казахов побогаче, прочно осевших
здесь.
И все это вместе было городом, небольшим, но пестрым, за¬
нявшим широкую полосу Прииртышья, городом, который при¬
вык не удивляться новым лицам, как никто из встречных не
удивился и бричке с верблюдом в упряжке, потому что вер¬
блюжьи караваны были здесь такими же обыкновенными, как
пароконный короб русского поселенца, или проезд верховых
из казачьей сотни.
Чокан вначале заехал не в штаб, а в семипалатинскую та¬
можню. В одной половине большого деревянного дома находи¬
лась контора, в другой жил таможенный чиновник Исаев.
Только они остановились у ворот, как навстречу им вышла
молодая русская женщина, светловолосая, с прямым пробором
посредине, скромно и очень аккуратно одетая. Она взглянула
на Чокана пытливыми, чуть запавшими глазами.
— Заходите, пожалуйста, заходите,— с грустной приветли¬
востью сказала она, не скрывая живого любопытства.— Мы
вас еще вчера к вечеру ждали. Только вы уж извините Алек¬
сандра Ивановича. Устал он, болеет. Заснул.
Для Чокана навсегда осталось загадкой, правда, не столь
уж таинственной, когда успел его лебяжинский знакомый опо¬
вестить Исаевых об его приезде. Но в том, что его ожидали
в Семипалатинске, никаких сомнений не было.
Позже Чокану стало известно, что Исаев не только болен,
но и основательно выпивает. Узнал он и то, что гостеприимную
хозяйку зовут Марией Дмитриевной, что она родилась и жила
в Астрахани и там же кончила женскую гимназию, что в ее жи¬
лах есть и французская кровь...
За скромным, но мило сервированным, а потому и вкусным
обедом Чокан сразу оценил и такт, и образованность и, глав¬
ное,— своеобразность и притягательность Марии Дмитриевны.
— А ведь я немного знаю вас, Вали-хан,— улыбнулась
209
она,— только пока, пожалуйста, не спрашивайте — откуда. Это
не такая большая тайна, чтобы ее долго скрывать, но лишних
вопросов, признаться, я не люблю.
Вали-хан? Очень немногие называли его так в Омске. Но...
Включаясь в игру, он вполне светски ответил:
— Я еще могу не выполнить приказ генерала, но желание
дамы для меня — непреложный закон. Так, значит, ваш Семи¬
палатинск называют чертовой песочницей?..
— Песка у нас действительно вдоволь. И в тихую погоду
он вполне приятен. Особенно на берегу Иртыша. К песку я
привычна, а вот к реву верблюдов привыкнуть не могу. Мороз
по коже продирает. Я верблюдов и в Астрахани видела, но там
они, честное слово, не такие голосистые. А тут трубят, как пе¬
ред страшным судом. И ваш, на котором вы приехали, не
исключение. Он прямо-таки испугал меня.
Так они беседовали, непринужденно и не затрагивая ника¬
ких сложных тем.
В столовую два или три раза ззаходил мальчуган, взъеро¬
шенный, с большими глазами матери, и она неизменно напоми¬
нала ему, что он должен готовить уроки.
— Учится уже?— спросил Чокан.
— Да, готовится,— неопределенно и как бы нехотя отве¬
тила Мария Дмитриевна.
Александр Иванович не просыпался. Из соседней комнаты,
вероятно, спальни, порой доносилось его похрапыванье. Мария
Дмитриевна краснела, догадываясь, что и Чокан его хорошо
слышит.
...По лестнице застучали чьи-то тяжелые сапоги.
Мария Дмитриевна вышла в переднюю. Чокан различил
удивительно знакомый голос.
— Боюсь, Павлуша опять не приготовил задания. Ленится.
А у меня сюрприз для вас есть.
— Боже мой!— Догадался Чокан.— Да ведь это Федор
Михайлович.
И ринулся к нему.
Они крепко обнялись, а Мария Дмитриевна стояла в сторо¬
не, наблюдая за эффектом неожиданной встречи.
Чокан нашел Достоевского изменившимся в лучшую сторо¬
ну — исчезли и худоба и одутловатость. Он был тщательно и
коротко подстрижен и солдатская его гимнастерка выглядела
свежей и отутюженной.
— Мой Вали-хан, как загорел, посвежел... Вот теперь я ви¬
жу настоящего степняка, а не офицера губернаторства.
210
Достоевский говорил очень приветливо, но — удивительное
дело — эффекта встречи как бы не получилось.
И в Омске он не был особенно разговорчив, но здесь, в квар¬
тире Исаевых, Чокан почувствовал скованность и в речи его,
и в движениях.
В комнату снова влетел Павлуша.
— Здравствуйте, Федор Михайлович! Я приготовил урок,
только не весь.
— Сегодня занятия отменяются,— вмешалась Мария Дмит¬
риевна.
— Нет, почему же?— неловко пожал плечами Достоевский
и посмотрел на Марию Дмитриевну с укоризной и нежностью.
— А потому, что такие встречи бывают раз в жизни,— раз*
дельно произнесла она.— Разве вы не оценили, Федор Михай¬
лович, моего сюрприза?
— Раз в жизни, раз в жизни,— глухо повторил он вслед
за нею.
Разговор дальше что-тозне ладился.
А когда к столу подсел 'симпатичный, но какой-то запущен¬
ный, неприбранный и к тому же с явного похмелья Александр
Иванович, стали обмениваться и вовсе незначащими фразами.
— Может быть, водочки выпьем, господа? Под рыбку?
— Я водки не пью,— сказал Достоевский.— По-моему, и
Чокан Чингизович не пристрастен к ней. Не так ли?
Чокан послушно кивнул головой.
— Не будем, Александр Иванович, утруждать Марию
Дмитриевну. Вам, пожалуй, отдыхать надо, а мы с Вали-ханом
навестим мою обитель...
Достоевский поцеловал руку Марии Дмитриевны, его при¬
меру последовал и Чокан.
...Они прошли по пыльной улице к бревенчатой избе, стояв¬
шей во дворе, обнесенном высоким забором. Протиснулись в
калитку, сгибаясь в три погибели, и через минуту уже были в
полумраке просторной комнаты, добрую четверть которой за¬
нимала большая русская печь. Ситцевая перегородка отделяла
крохотную спальню.
Достоевский зажег свечу, и Чокан понял, откуда к табач¬
ному запаху примешивался запах прогорклого сала. Федор
Михайлович вышел из комнаты, не закрывая дверь, и Чокан
расслышал его просьбу, обращенную, видимо, к хозяйке,— по¬
ставить самовар.
— Жить можно, даже писать,— вошедший Федор Михай¬
лович посмотрел на Чокана серьезными, но бог весть почему
повеселевшими глазами,— вот только потолки низкие, с Петер211
бурга не люблю низких потолков. Чай будем пить, отличный
чай, байховый... Рассказывайте, Вали-хан.— Потом поправил¬
ся.— Рассказывай, мы же на брудершафт у Ивановых пили.
Здесь, конечно, по государственным, губернаторским делам?
— Я же адъютант губернатора, человек подневольный,
должен торговлей с Китаем интересоваться, щекотливые пору¬
чения выполнять. Это часто бывает любопытство. Да, вот п
теперь...
И Чокан воспроизвел в лицах и разговор с Гасфортом, и
ссору Гасфорта с Хрущевым, как она ему представлялась.
— Но самое увлекательное я вижу в поездках, во встречах.
Вот и нынче с любопытнейшими людьми пришлось мне встре¬
титься. С нашим ордынцем, принявшим православие и разбо¬
гатевшем на торговых операциях... Или с аульным богатырем —
он стал гребцом Омской флотилии. Видел во мне врага, а на¬
шел друга.
— Степь многого ждет от России. А я... Ну, вот и самовар
готов... А я многое жду от тебя, милый мой Вали-хан. Ты —
первый киргиз, образованный вполне по-европейски. Ты должен
открыть степь, восток — для России, а русское просвещение,
науку нести в степь.
— Федор Михайлович, а будешь ли ты писать о нашей
степи?
— Не знаю, скорее всего, нет. Мне чужд Восток, я не бы¬
вал в ваших аулах. Степь видел из острога, а сейчас, вполне
можно сказать, из казармы. Мне ведь днем без фельдфебеля
и шагу ступить нельзя, хотя он добрый малый. А мне надо пи¬
сать роман величиною с диккенсовы романы. Но об этом по¬
том... Лучше скажи, как тебе Мария Дмитриевна?
— Божий ангел в чертовой песочнице,— не задумываясь,
ответил Чокан. Одновременно он очень внимательно посмотрел
на Федора Михайловича и сразу определил, что ему нелегко
говорить на эту тему.
Снова перешли на воспоминания об общих омских знако¬
мых, немногочисленных, но хороших.
Однако Чокан не был бы Чоканом, если бы на следующее
утро не возобновил этого разговора. Начал с чего-то легко¬
мысленного и смешного о женщинах и вдруг спросил в упор:
— Федор Михайлович, друг мой, была ли у тебя любовь?
— Любовь? Нет, пожалуй, не была. А увлечения, понятно,
испытывал.
— Значит, ты не встречал женщину, которую был бы спосо¬
бен полюбить?
— Нет, в прошлом не встречал.
212
— А теперь, похоже, встретил,
— Ты о ком это говоришь?—вздрогнул Достоевский.
— О Марье Дмитриевне, конечно! По глазам твоим вижу,
Федор Михайлович.— Чокан с озорством и нежностью доба¬
вил.— И по ее глазам.
Он искренне радовался за Достоевского. Значит, он небу¬
дет одиноким в Семипалатинске. Но ведь есть Исаев — чело¬
век неплохой... К сожалению, пьяница. Кажется, его увольняют
со службы. Как они будут тогда жить? Если бы Мария Дми¬
триевна стала женой Федора Михайловича... Однако, спраши¬
вать его об этом он, Чокан, не имеет права.
Достоевскому было пора спешить в казарму, Чокану — за¬
ниматься делами.
Они еще встречались и у Исаевых, и дома у Федора Михай¬
ловича. Но эти встречи были короче первой — долгой и
откровенной.
Немного позднее Достоевский писал своему семипалатин¬
скому другу Врангелю: «Валиханов премилый и презамечательный человек, я его оченьт люблю и очень им интересуюсь».
В Семипалатинске Валиханову предстояло выполнить дели¬
катное поручение Гасфорта, связанное с недавним пребыва¬
нием в Омске петербургского высокопоставленного инспектора
из генерального штаба Хрущева.
Дело в том, что в руках Хрущева находились материалы
об «иноверцах» среди начальствующих омских персон. Далеко
не безгрешен был и сам Гасфорт. Не в смысле казнокрадства,
нет, но в умении окружать себя своими людьми. Немец-люте¬
ранин, он содействовал тому, что и комендантом крепости стал
тоже лютеранин, швед, генерал де Граве, как и начальником
штаба — швед Кройерус. Много было и поляков, в их числе без¬
упречно честный и прогрессивно мыслящий Гутковский.
Письма об иноземном засилии в Омске шли в Петербург
давно, там знали об этом и, в общем-то, смотрели сквозь паль¬
цы. Сыр-бор разгорелся из-за назначения еще двух не то фин¬
нов, не то шведов на очень хлебные по тем временам долж¬
ности. Некоего Амондта сделали командиром линейного ба¬
тальона, хотя он и понятия не имел о строевой пехотной
службе, а другого—Гартлинга — выписали из Улеаборга на
должность смотрителя омского госпиталя, как будто на месте
нельзя было отыскать подходящего офицера.
Хрущев стал говорить по этому поводу с Гасфортом, но
Густав Христианович возмутился, оскорбил инспектора, и са¬
молюбивый петербуржец покинул кабинет и в тот же день вы¬
ехал из Омска в Семипалатинск.
213
Однако самолюбие — самолюбием, а служба —* службой.
Хрущеву стало известно, что на границе с Джунгарией и
Восточным Туркестаном наряду с некоторым спадом россий¬
ско-китайской торговли замечены спекулятивные и контра¬
бандные операции компрадоров — китайских и иных туземных
купцов с английской мануфактурой. Так как опыт Кяхты куда
превосходил опыт Кульджи, возникла необходимость послать
в Иркутск своего наблюдателя — офицера. Выбор кандидату¬
ры и оплата прогонных входили только в компетенцию Гасфорта. Поэтому Хрущев и обратился к нему с официальным
письмом.
Густав Христианович остановил свой выбор на Чокане.
Вызвал его:
— Придется, корнет, поехать тебе в Семипалатинск. Вот
познакомься с письмом Хрущева и реляцией с границы. Пред¬
ставься ему. Знай, что твой отец-командир не он, а я. Соответ¬
ственно и держись. Тем не менее субординацию соблюдай. Не
получится разговор — пусть это будет на его совести, а не на
твоей. Ему самому надо было бы проехать в Иркутск и Кяхту,
да петербургская фанаберия не позволяет. Вероятно, тебе пред¬
стоит далекий путь.
Чокан мгновенно сообразил, что он повидается с Федором
Михайловичем, а потом и с Доржи Банзаровым, кратко отве¬
тил: «Слушаю, будет исполнено!»— и стал готовиться к
отъезду.
...И вот он уже несколько дней жил в Семипалатинске, ви¬
делся с Достоевским и не раз предпринимал пока безуспешные
попытки встретиться с Хрущевым.
Петербургский гость, увы, загулял. А уж если он начинал
пить, да вдобавок в женском обществе,— здесь упорно погова¬
ривали, что он схлестнулся с весьма легкомысленной и веселой
дамочкой,— то остановить его было нелегко. Впрочем, Семи¬
палатинское начальство только радовалось, что инспектор
почти не занимался делами. Пускай его, нам же меньше хлопот
будет. За глаза над ним посмеивались, а в глаза, естественно,
льстили, и в тайную квартиру к пьяному столу доставляли
дичь, белую и красную рыбу.
Валиханов знал, что рано или поздно его свидание с Хру¬
щевым состоится и поэтому выспрашивал у знающих людей
о положении здесь, в пограничных пунктах, в Сибири и на
Дальнем Востоке.
К числу таких знатоков относился и уже немного известный
читателям Александр Иванович Исаев. В дни своего просвет¬
ления он был интересным собеседником, отлично представлял
214
обстановку и в Кяхте и на границе с Джунгарией. Представлял
с точки зрения русского патриота, с точки зрения экономиче¬
ских интересов государства. Кстати, ему случалось бывать по
таможенным делам и в Кяхте, где проводятся две ежегодные
ярмарки, зимой и летом.
Это было время уже приходящего на убыль владычества
в Китае манчжурской династии Цин, при которой к Китаю бы¬
ли присоединены Восточный Туркестан и Джунгария. Продол*
жалось великое крестьянское восстание — так называемая
война тайпинов. Она отзывалась эхом и среди неханских на¬
родностей. Крестьяне-араты вновь подымали знамя батыра
Амурсаны, боровшегося е угнетателями в прошлом, XVIII ве¬
ке. Имя Амурсаны оживало, как оживает легенда. Беспокойно
вели себя и мусульмане, не желавшие мириться с господством
цинских властей.
Именно в эти тревожные годы в феодальный Китай энер¬
гично проникала Англия, провокационно затевавшая опиумные,
а по существу империалистические войны. Не дремала и Фран¬
ция, и уже появлялись в китайских городах миссионеры из Се¬
верной Америки, умело прикрывавшие религиозными целями
свои торговые заботы.
Что касается России, то она продолжала укреплять с Ки¬
таем мирные, обоюдовыгодные экономические отношения. Не¬
сколько лет назад, в 1851 году, в Кульдже был заключен рос¬
сийско-китайский торговый договор, во многом похожий на
тот, который действовал в Кяхте. Но в отличие от Кяхтинского
договора торговля на западной границе производилась только
на китайской территории.
В Россию из Синьцзяна шел чай, байховый и кирпичный,
хлопчатка и шелк, всяческая мелочь, в том числе соломенные
шляпы, а из России ввозились сукно, шерстяные ткани, кожа,
металлические изделия.
Теперь, в середине века, появление на западной границе
английского сукна было очень симптоматичным, как не могли
не тревожить Россию и события в Центральном Китае.
Директор Азиатского департамента Министерства иностран¬
ных дел Ковалевский как-то писал:
«Интересы наши в Китае слишком отличны от интересов
других европейских держав... Взятие европейцами Пекина, как
и взятие англичанами Герата, будут для нас одинаково чувст¬
вительны и не дозволяют нам, ни в коем случае, оставаться рав¬
нодушными зрителями... Первое парализует все наши начина¬
ния на берегах Великого Ькеана и Амура, второе ставит во
власть англичан рею Среднюю Азиюм.»
215
Что происходит у нас, на границе с Джунгарией? Что про¬
исходит там, к югу и востоку от Кяхты?
Следовало ясно представить масштабы аратского движения,
узнать экономику хозяйства, их быт, психологию. Ведь араты
есть и на территории России. Как они чувствуют себя под
эгидой генерал-губернатора Восточной Сибири графа Муравь¬
ева?
Словом, Валиханов понимал, что его поездка в Иркутск и
Кяхту может быть поучительной, если уж не с государственной
точки зрения, то хотя бы для расширения личного кругозора.
...Однако Хрущев все еще не давал о себе знать.
Ни из штаба, ни от уездного начальника не поступало ни¬
каких вестей. И когда Чокан уже окончательно потерял надеж¬
ду и решил уезжать обратно в Омск, его позвали к Хрущеву.
Инспектор был суров и почти трезв. Он привык изъяснять¬
ся с младшими офицерами, с нижними чинами только языком
приказа. Кроме того, он был шовинистически настроен и косо
смотрел на всех инородцев.
Прибытие офицерика с лицом явно монгольского типа уди¬
вило и раздосадовало его.
И когда Чокан отрапортовал, что является адъютантом ге¬
нерал-губернатора Западной Сибири, командира отдельного
корпуса генерал-лейтенанта Гасфорта, он долго не мог прийти
в себя. Бесцветное серое лицо его стало еще более тусклым.
Удивление и досада сменились похмельным бешенством:
— Ты откуда?
— Из Омска.
— Какая судьба тебя ко мне принесла?
— Явился по вашему вызову.
— Я? Вызывал тебя?— Хрущев нагло расхохотался.— Тебя,
азиата?
Чокан, усилием воли сдержав себя, очень спокойно ответил:
— Не меня именно, но офицера генерал-губернаторства.
— Так ты и есть этот офицер?—Хрущев продолжал
смеяться.
— Извините, ваше превосходительство,— ответил Чокан,
задетый за живое,— вы должны знать, что есть указ Петра Ве¬
ликого о защите офицерской чести. Прошу не забывать,— на
мне тоже офицерский мундир.
Хрущев не читал этого указа, но знал о его существовании.
Впрочем, указа не читал и Чокан, однако, еще в кадетском кор¬
пусе о нем подробно рассказывал преподаватель. Во время
войны со шведами правая рука Петра князь Меньшиков избил
одного известного офицера. Царь наказал своего любимца и
216
издал указ, решительно запрещающий подобные расправы и
требующий отдавать под суд всякого, кто оскорбит офицер¬
скую честь.
На Хрущева валихановские слова и его твердость подейст¬
вовали отрезвляюще. Он только про себя подумал: петровские
указы читает, черт возьми!
— Садитесь!— предложил он Чокану, уже не рискуя назы¬
вать его на ты, и показал на одно из кресел возле стола.
Чокан поблагодарил с отменной вежливостью и продолжал
стоять:
— Я тороплюсь, ваше превосходительство.
Хрущев посмотрел на него с полным недоумением.
— А зачем вы, собственно, приежали?
— Явившись к вам, я выполнил поручение генерала.
— Какое именно?
— Поручение явиться к вам, ваше превосходительство,—
тихо повторил Чокан.
— Я прошу доложить подробнее.
— Подробности мне неизвестны, они известны вам.
Чокан формально не переходил дозволенной черты. Но
Хрущев, почувствовав, что молодой корнет над ним издевает¬
ся, снова пришел в ярость, сжал кулаки, затрясся, вскочил с
места и вплотную подошел к Валиханову.
— Еще раз напоминаю вам об указе Петра, ваше превосхо¬
дительство!— только и сказал Чокан, сказал так тихо и с таким
достоинством, что Хрущев задрожал мелкой, противной, как
лихорадка, дрожью:
— Напоминаю, напоминаю! Я тебе напомню, я погоны с те¬
бя сорву, в рядовые разжалую.
— Не от вас сие зависит, ваше превосходительство.
Хрущев окончательно взбеленился и никаких слов больше
не нашел.
— Вон!— только и смог рявкнуть он.
Чокан по-военному повернулся и строевым шагом вышел
из кабинета. Он тут же сообразил, что никаких неприятностей
ждать ему не надо, потому что Гасфорт, в общем, не боится
Хрущева, а Хрущев, памятуя о своем не по чину игривом вре¬
мяпрепровождении в Семипалатинске, не станет писать доно¬
са ни на Гасфорта, ни на его адъютанта.
п ...Прощание с Федором Михайловичем было коротким и
печальным. Смотрели друг на друга с нежностью. Достоевский
только и сказал:
— Очень прошу тебя, Вали-хан, найдешь мне Коран в рус217
ском переводе и Гегеля, передай с надежным челойеком. И, по
возможности, быстрее!
— Постараюсь, обязательно постараюсь!
Про себя он подумал: Гегель — это понятно, но зачем Фе¬
дору Михайловичу коран?
Чокан возвращался в Омск так же, как и ехал сюда в Се¬
мипалатинск, по Иртышу. Но это был уже не многоместный
баркас, а небольшая парусная шхуна.
Шхуну недавно построили в затоне, на пристани. Построили
для начальника семипалатинского гарнизона Насонова, кото¬
рый и приказал солдату, опытному в речном деле, доставить
Валиханова в Омск.^
Парусную шхуну местные казахи называли желбезеком.
Слово желбезек означает жабры, рыбьи жабры. Сам парус в
казахском лексиконе до сих пор отсутствовал, потому что его
не было в быту. Парус над лодкой всегда трепещет на ветру,
он — в движении, он взаправду дышит, шевелится, словно
жабры. И Чокан — в который раз!— отдал должное народной
наблюдательности, народному словотворчеству.
И во время пути Иртышом, уже вошедшим в свои берега,
но широким и после половодья, Чокан попеременно наблюдал
то за парусом — желбезеком, гнувшимся под напором восточ¬
ного ветра, то за солдатом, сосредоточившим все свое внимание
на парусе и руле, то за дивными рощами берегов и порой
открывающимся безграничным степным простором.
Солдат оказался на редкость молчаливым, да и Чокану не
очень хотелось разговаривать.
Когда ему надоедало следить за парусом и даже за сколь¬
зящими берегами, он принимался мурлыкать под нос какуюнибудь песню, но тут же останавливался, вспомнив, что созда¬
тель не наградил его ни голосом, ни умением петь, и снова
погружался в свои смысли о семипалатинских встречах, о пред¬
стоящем разговоре с Гасфортом, о такой вероятной теперь
поездке в Восточную Сибирь.
Парусная шхуна легко и быстро шла по зеленой иртышской
воде.
Не прошло и пяти дней, как Чокан возвратился в Омск.
Он ничего не стал скрывать перед Гасфортом. Даже того,
что похорохорился перед Хрущевым. Но Гасфорт, помня занос¬
чивость инспектора и свою ссору с ним, только рукой махнул
й полностью успокоил Чокана, не забыв при этом намекнуть
на рвои дворцовые связи.
Генерал расспрашивал Чокана о торговых делах, о вестях
с границы, из Китая. Остался доволен осведомленностью сво218
его адъютанта. И только в одном он сомневался, желая зама-*
скировать сомнением взволнованйуід свой растерянность. Дело
в том, что Гасфорт не любил даже упоминания о крестьянских
восстаниях. Он имел о них представление и по венгерской ком¬
пании 1848 года, и по бунтам русских крепостных, сжигавших
помещичьи усадьбы. Он и сам однажды подавлял такое вос¬
стание в Малороссии, как тогда называли Украину. Он по¬
просту не представлял себе, что и в Азии, где так мало посевов
и много кочевников с их бесчисленным скотом, могут происхо¬
дить подобные явления. И не столько война тайпинов — китай¬
ских крестьян — беспокоила его, сколько слухи об аратах в
самом Китае. Если они взбунтуются там, то могут взбунтовать¬
ся и родственные им араты, находящиеся под рукой России.
И если это произойдет в Восточной Сибири, не отзовется ли это
пагубно и в его генерал-губернаторстве? Конечно, случись чтонибудь неприятное у Муравьева, он, Гасфорт, был бы только
доволен... Но ведь и себя надо оберечь от крайне нежелатель¬
ных явлений.
Прежде чем послать Чокана в Иркутск и Кяхту, Густав
Христианович написал официальное и вместе с тем доверитель¬
ное письмо в Петербург князю Долгорукову. Ответ пришел не
сразу и несколько неопределенный. Но там были нужные слова:
«...не возражаем».
И Валиханов снова быстро собрался в дальний путь.
Он многого ждал от знакомства с населением Прибайкалья,
стремился увидеться с Доржи Банзаровым, что было не просто
интересно, но одним из самых заветных его желаний.
Непосредственные служебные поручения не казались Чокану слишком сложными и обременительными. Среди них, по¬
жалуй, только одно было достаточно запутанным. Дело в том,
что Кяхтинский трактат был заключен в 1727 году, когда Си¬
бирь еще не разделялась на Западную и Восточную, и теперь
претензии по этому трактату Цинские власти предъявляли то
Иркутскому, то Омскому генерал-губернатору. Разобраться в
этом, вероятно, было не так уж просто, но и не в тягость ему.
Во всяком случае, предстоящие официальные занятия не
омрачали чувства Чокана перед новым путешествием.
С генерал-губернатором у карты
и Чокан ехал в Иркутск на перекладных, наиболее быстрый
и едва ли не единственный тогда способ передвижения по
степным и таежным просторам Сибири. Ямщицкие станции,
похожие одна на другую, расположенные, как правило, у воды
219
в уіотных заимках, порой щеголеватые и разбитые, порой
опустившиеся и угрюмые ямщики, сытые кони, хорошо накатан¬
ная дорога...
Путники тех лет не могли и предполагать, что со временем
здесь будет проложена великая железная дорога.
В этой самой дальней в его жизни поездке Чокан, уже
привыкший к странствиям, отдыхал душой и против своего
обыкновения редко вступал в разговоры с попутчиками
и встречными.
Доехал он без приключений, преодолев меньше чем за три
недели огромное, почти в две с половиной тысячи верст рас¬
стояние.
Об Иркутске он читал и слышал раньше, а перед самым
отъездом зашел в библиотеку корпуса и внес в свою записную
книжку кое-какие сведения и о городе, и о всем Восточно-Си¬
бирском губернаторстве.
Ему было известно, что Иркутская зимовка — так вначале
назывался будущий городок — была заложена русскими солда¬
тами у впадения речки Иркутки в Ангару еще в 1661 году.
Городок рос, стал городом, а с 1803 года, вот уже более полу¬
века, здесь находится резиденция генерал-губернатора. Так
Иркутск приобрел большое значение в жизни всей страны.
Здесь велись политические и торговые переговоры с китайца¬
ми и монголами.
Все дальше и дальше проникая на Восток, утвердившись
и на камчатской землице, Российская империя одновременно
превратила Сибирь в край ссылок и тюрем. Еще в петровские
времена сюда ссылались пленные шведы после русско-швед¬
ской войны. В Сибири отбывали наказание участники восста¬
ний в Польше и Литве. Потом пошли декабристы, петрашевцы
и другие государственные преступники. От Петербурга, от
Москвы через пересыльный пункт в Казани тянулся этот пе¬
чальный этапный путь с короткими остановками в городах, се¬
лах и почтовых станциях. Горький хлеб подаяний испробовали
все сосланные в Сибирь. Чаще всего этот путь заканчивался
Иркутском, а оттуда — в ближайшие и дальние остроги и се¬
ленья, заброшенные в тайге. Всю Сибирь называли просторной
тюрьмой России, восточную ее часть — тупиком, а сам Ир¬
кутск— железными воротами.
Въезжая в город, Чокан обратил внимание на многие чер¬
ты, роднящие его с Омском. И Омск расположен на холмах у
слияния двух рек, и Иркутск возник на двуречье и взбирается
на север по невысоким горным отрогам. Главная река Омска
Иртыш проходит стороной, окружая город с юго-запада, а в
220
самом городе протекает речушка Омка. Главная река Иркут¬
ска — Ангара — разделяет город надвое. Силой стремительно¬
го своего течения Ангара поспорит с Иртышом. Да и сам город
показался Чокану поболее Омска.
Лошадей ямщик остановил у дома Банзарова — его адрес
был у Чокана. Он решил сразу же повидаться с Доржи и, ко¬
нечно же, воспользоваться его гостеприимством, а уж потом
побродить по городу и заняться своими делами.
Дом был двухэтажный и как многие двухэтажные сибир¬
ские дома имел кирпичный первый и сложенный из сосновых
бревен второй этаж. Чокану понравились и нарядный фасад
и широкие окна,— значит, в доме светло. Но, увы, хозяина на
месте не оказалось — он отправился в какое-то длительное пу¬
тешествие.
Куда же теперь ехать? Чокану присоветовали обратиться
в «Белый дом», как по аналогии, что-ли, с Вашингтоном иркут¬
ские острословы прозвали городскую гостиницу. И надо же
было так окрестить обветшавший, покосившийся домишко с по¬
черневшими бревнами, который Чокан тут же мысленно срав¬
нил со скелетом захудалого верблюда. Нет, ему совершенно
не хотелось здесь жить. Сонный конторщик ему сказал, что
комнаты получше он сможет получить в Горбатом доме, если
только туда пустят: Чокана замечание это несколько рассерди¬
ло. Но что делать — пришлось отправиться в Горбатый дом.
Вопреки обидному прозвищу он выглядел вполне прилично,
хотя действительно будто горбился на самом берегу Ангары.
Дом, оказывается, принадлежал генерал-губернаторству. Чо¬
кан предъявил свои бумаги и его незамедлительно поместили
в один из лучших номеров.
Наутро он пошел к генерал-губернатору. На его счастье
граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский находился на
месте. Обычно он любил поманежить посланцев своего соседа
Гасфорта, но, узнав через адъютанта поводы, по которым при¬
ехал Валиханов, сразу же пригласил его к себе.
Умудренный опытом генерал, чей возраст уже приближал¬
ся к пятидесяти, и очень молодой гасфортовский адъютант,
понравились друг другу в первую же встречу. По казахской
пословице — бег лисы оценит беркут, а зоркость беркута —
лиса...
Умный молодой человек чем-то очень похож на Банзарова,—
думал после беседы Муравьев. Да... Банзаров номер два. Толь¬
ко наш якут слишком разговорчив и даже суетлив, а этот —
смотри какой выдержанный, даже степенный. Отвечает кратко,
умеет слушать. Умен, очень умен, должно быть. У Банзарова
221
чувствуется усталость и пугливая настороженность. А Валиханов полон сил и, как неоперившийся птенец, готов к любому
броску, к любой схватке. Пожалуй, он сильнее моего
адъютанта.
Чокан и прежде был наслышан об уме, энергии и реши¬
тельности Муравьева. Чокану импонировало и то, что он был
гуманен с заключенными, что, заселяя Амур, он смело открыл
ворота острогов. Сравнения по всем статьям были не в пользу
Гасфорта. Он внушал доверие даже своей наружностью. Брю¬
нет с темными, вороного отлива, волосами, с открытым лбом,
худощав, даже поджар, потому что деятелен. И приятная мане¬
ра говорить, без оттенка снисходительности, но с уверенностью
государственного мужа. Вот у кого можно поучиться, не то,
что у моего сиятельного Густава Христиановича.
Муравьев-Амурский с первых же минут беседы дал почув¬
ствовать Чокану, что он хорошо знаком с географией и этно¬
графией Сибири. Он вооружился указкой и, свободным жестом
открыв шелковую занавеску, пригласил Чокана поближе по¬
дойти к карте, занявшей всю широкую нишу в стене.
— Вот это и есть наша Сибирь.— Генерал обвел указкой
ее территорию.— Географы подсчитали: по своему пространст¬
ву Сибирь в три раза больше всей Западной Европы. Вам это
известно?
— Известно,— мягко сказал Чокан.
— А вот известно ли вам, что центр всей Азии находится
тоже в Сибири?
— Нет, Ваше превосходительство, этого я не знаю.
— Вот, смотрите.— Указка Муравьева скользнула по Сая¬
нам.— Здесь сливаются две речки — Улуг и Малый Хемдар.
Сливаются вместе, чтобы стать Енисеем*. Местных жителей
называют урянхайцами.
— И это я знаю,— не счел нужным скрыть Чокан.— Это
народ тюркского происхождения. Их предки имеют родство и
с нами, киргиз-кайсаками, как принято говорить.
— А сколько, вы думаете, людей проживает в Сибири? Не
знаете, значит. Всего около двух миллионов, а маленькая За¬
падная Европа вместила более четверти миллиарда.
Муравьев рассказывал увлеченно, со знанием самых неожи¬
данных подробностей; знал он, как русские землепроходцы и
мореплаватели, начиная с XVI века, продвигались на север и
восток, как стала русской камчатская земля, как уходил
1 На этом месте был построен город Белоцарск, впоследствии
Переименованный в Кызыл; ныне столица Тувинской автономной
Области. Прим, автора.
222
в плаванье отважный якутский казак Семен Дежнев, первым
достигший пролива между Азией и Америкой, как он вбил
первые колышки на мысе, названным впоследствии его именем.
Рассказывал о мужественном Витусе Беринге, командире кам¬
чатской экспедиции, о Беринге, оценившем открытие Дежнева
и погибшем на острове между двумя материками.
Муравьев с гордостью говорил о русских географических
открытиях еще и потому, что сам снаряжал экспедиции и не¬
даром к его фамилии было добавлено —«Амурский», и потому,
что он принимал непосредственное участие в изучении этой
реки, прежде всего ее устья.
Снова усаживаясь в кресло, Муравьев говорил о богатстве
недр Сибири, о ее золотых приисках, о которых Чокан, естест¬
венно, не мог не знать.
— И ведь это не легенда, что Петр Великий, мир его пра¬
ху, дал разрешение израсходовать тридцать шесть пудов золо¬
та для куполов собора в Тобольске. Но столько золотого запа¬
са, сколько хранится в банках Англии и Америки, мы пока не
имеем. Но будем иметь!
Тут Муравьев перешел к тому, что его особенно волновало:
— А ведь Америка тянется к Сибири, как и мечтает при¬
брать к своим рукам Аляску.
И с горечью заговорил о Крымской кампании, в которой
Россия проигрывала одно сражение за другим.
— Однако на севере мы стоим прочно,— он приподнялся
н опять подошел к карте. А вот здесь,— указка остановилась
сначала на горах Алтая и Тарбагатая, потом на Тянь-Шане,—
мы очень пассивны, даже медлительны. А ведь англичане,— я
это доподлинно знаю,— из Индии стремятся в Среднюю Азию.
Англичане действуют и хитро, и быстро. Вот вы торговыми де¬
лами интересуетесь,— я прикажу, чтобы вас детально ознако¬
мили с некоторыми английскими приемчиками. Вы думаете,
у них нет своих ушей и щупалец в Кяхте и у вас в Кульдже?
— Спасибо, ваше превосходительство, с благодарностью
ознакомлюсь. Простите меня, я хочу обратить ваше внимание
на Хивинское ханство. Оно ведь как бы на пороге России.
— Вот эту низменность,— генерал показал на восточное
побережье Каспия,— надо как можно скорее взять под руку
России, как и те горы, о которых я вам говорил. Вам понятно?
— Конечно, ваше превосходительство. Но нашему генералгубернаторству такой поход не под силу.
— Я не имею в виду Омска,— улыбнулся Муравьев, дога¬
давшись, что Валиханов принял его высказывание как укор
Гасфорту,— я думал сейчас шире — о всей Российской полити223
кс за Востоке. И прежде всего нужно присоединить к России
вот эти киргиз-кайсацкие территории. Они ведь сейчас под
властью Коканда?
— Вот эти земли, да,— подтвердил Чокан.— Мне очень
близки ваши мысли.
— Надеюсь, вы в этом деле будет играть свою значитель¬
ную, я бы сказал, особую роль.
— Я не зря ношу мундир русского офицера, Ваше прево¬
сходительство,— привстал Чокан.
— Верю, верю!— Муравьев ладонью своей дотронулся до
плеч Чокана.— Садитесь, прошу вас.
Чокан сел и тут же обратил внимание, что в кабинете Му¬
равьева, впрочем, как и в кабинете Гасфорта, висела еще одна
карта, карта национальностей Восточной Сибири с указанием
плотности населения. Вот где наглядно проступала разница
между Западной Европой и этой частью Азиатского материка.
Примерно такая же картина и в его краю. Как и когда запол¬
нятся людьми эти бескрайние просторы? Должно быть, и Му¬
равьев не даст ему ясного ответа, как не дали его и омские
администраторы. А ведь ему еще надобно узнать об аратах.
И Чокан решил разыграть удивление.
— Боже мой, боже мой! Как много у вас в Восточной Си¬
бири разных народностей!— и, растягивая слова, начал пере¬
числять,— юкагиры, тунгусы, якуты, монголы, буряты, дауры,
камчадалы.
— Вы всех не перечислите, корнет, утомитесь... Да, и я уже
утомился от них. Лучше скажите, как там поживает Густав
Христианович? Какими еще сувенирами пополнилась его кол¬
лекция?
— Есть у него эта страсть, есть,— лояльно ответил Чокан,
еще не предполагая, куда могут завести шутливые эти во¬
просы.
— Хранит, как и прежде, огрызок карандаша, которым он
подписал соглашение во время Венгерской кампании?—С той
же лукавостью допытывался Муравьев.
Чокан не выдержал и расхохотался. Дело в том, что когда
анархиста Бакунина, известного в Сибири под прозвищем «Сак¬
сонского короля», везли через Омск в далекую ссылку, его
пржелал увидеть Гасфорт. Во время аудиенции генерал
расхвастался перед революционером своим участием в Герма»штадском сражении, а Бакунин заметил, что именно там рус¬
ские войска были разбиты, а войска-то были под его командо¬
ванием. Но это нисколько не помешало Гасфорту и в дальней224
шем извлекать
из
жилетного
кармана
исторический
карандашик и с важностью упоминать о Германштадте.
Поэтому и расхохотался Чокан. Но он тут же сообразил,
что негоже смеяться над своим генералом и, согнав с лица
улыбку, заметил:
— И тем не менее Густав Христианович был отважным
командиром.
— Почему же тогда вы рассмеялись?
— Что поделаешь, ваше превосходительство, и у больших
людей бывают свои забавные недостатки.
Муравьеву пришлась по душе тактичность Валиханова.
Обладая бесспорным чувством юмора, он мог бы позлосло¬
вить,— благо Гасфорт давал для этого всяческие поводы...
Умен офицер, ничего не скажешь.
• Но даже с умным младшим офицером из инородцев граф
Муравьев, верный слуга царя и российский патриот, решитель¬
но не пожелал обсуждать положение инородцев и, тем более,
откровенно излагать принципы государственной политики в
этой области. Тем более, и с бурятами, и с другими.народно¬
стями Восточной Сибири далеко не все было просто и благо¬
получно.
Чокан именно так понял поседение генерал-губернатора и
воздержался от попыток возобновлять с ним разговоры на эти
обоюдоострые темы.
Теперь он окончательно убедился в том, что встреча с Доржи Банзаровым, которая представлялась ему самой важной
в поездке, окажется еще более плодотворной и в ознакомлении
с положением сибирских народностей.
Что касается русско-китайской торговли, то ничего ка¬
тастрофического тут не происходило. Прешло сто лет и еще
четверть века с той поры, как в Пекине графом Саввой Луки¬
чом Владиславичем-Рагузинским был подписан Кяхтинский
договор, определивший политические и торговые отношения
между двумя странами. Перенесение торга из Урги в Нерчинск
и Селенгинскую Кяхту шло на выгоду русским купцам, изба¬
вившимся от хлопот по перевозке товаров нелегкими степными
а горными дорогами Монголии,
Многие положения договора устарели, как пожелтела бума¬
га и выцвели чернила самого документе. А китайцы, равно как
и. русские, поднаторели во взаимных обманах. В секретной
инструкции Цинских властей, опубликованных в «Московских
ведомостях» в 1852 году, недвусмысленно было сказано, что
«секретов, относящихся до торговых дел своих внутри на
месте... русским отнюдь не открывать, ибо это то самое здо3 С. Мука ков
225
вредное открытие и послужило к возвышению цен на русские
товары, между тем, как свои доходили до самой низкой цены
и тем коммерции и государству нашему делался вред». А вслух
маньчжурские чиновники поднимали ажиотаж вокруг цен на
товары, цену пустяшной пуговицы доводили до цены верблюда
и строчили письма в Петербург, в Азиатский департамент Ми¬
нистерства иностранных дел, а из Министерства эти письма с
визой «проверить» пересылались в Омск или Иркутск.
Ознакомившись с перепиской, касавшейся спорных вопросов
в торговле, а равно и посредничества китайских компрадоров
между Кяхтой и английскими экспортерами, Чокан мог сказать
себе, что часть поручений уже выполнена.
Теперь оставалась желанная поездка в Кяхту, где-то там
находился сейчас и Доржи Банззроп.
Чокан скрыл 5Т Муравьева свое знакомство с Доржи и так
новел разговор, что граф сам назвал фамилию просвещенного
бурята.
— Это феномен, настоящий феномен,-^- отозвался о Доржи
Муравьев,— равного ему среди местных ученых нет. Талант¬
ливый человек, деловой... Вот только к водке пристрастился,
опускается.
Муравьев не сказал главного: Банзаров был обременен
чиновничьими обязанностями, а сам губернатор больше инте¬
ресовался Амуром, нежели этнографическими исследованиями.
Ему были, в общем-то, безразличны научные интересы Доржи,
а он именно в этом смысле порисовался перед Валихановым.
Чокан же сделал вид, что он удивлен рассказом Муравьева.
— Подумать только, из бурятов выходят такие люди!
И тут же сказал о своем желании побывать в Кяхте.
— Поезжайте, это очень поучительно,— согласился Му¬
равьев.— Кстати, познакомитесь с Банзаровым, он же вас и
познакомит с Кяхтой. Банзарову я напишу письмо, а в Иркут¬
ске вас обеспечат срочным транспортом.
...Путь из Иркутска в Кяхту шел южным берегом Байкала
до впадения в озеро Селенги, а дальше вдоль этой реки.
По левую руку синел озерный простор, порой закипавший
белыми гребнями волн. Направо раскинулась тайга, курчави¬
лись горы, светлели сквозь деревья гранитные сопки.
Но необыкновенные краски природы, как ни мечталось в
свое время Чокану повидать Байкал, мало его занимали сей¬
час. Он больше думал о Банзарове, вспоминал краткую встре¬
чу с ним в Омске, свое смущение восхищенного подростка пе¬
ред обаятельным ученым, который может стать опорой для
инородцев России, в особенности, Сибири.
226
Из произведений Банзарова он пока прочитал только его
диссертацию «Черная вера или шаманство у монголов», напе¬
чатанную в 1846 году в Ученых записках Казанского универ¬
ситета. С этой диссертацией его ознакомил в корпусе препо¬
даватель Николай Федорович Костылецкий, сравнивавший на¬
писанный на материалистической основе, полный глубокого
научного понимания и настоящих открытий труд молодого
ученого с известными работами немецкого философа Людвига
Фейербаха о сущности христианства.
Чокана «Черная вера» заинтересовала не столько философ¬
ской стороной, сколько описаниями шаманских ритуалов и по¬
нятий, следы которых он находил и в жизни казахов. Ему и
теперь хотелось поговорить об этом с Банзаровым. Но еще
больше стремился Чокан обменяться с выдающимся бурятом
мнением о судьбе нерусских народов в России, побеседовать
с ним о политических идеалах, чтобы укрепить свои знания и
позиции.
Мечты увлекали его вперед, а лошади не слишком торопко
тащили бричку вдоль русла Селенги у подножья Яблоневых
гор, отрогов Саянов. Потом тайга вновь густо обступила путни¬
ков и только возле Лебединого озера лес начал заметно ре¬
деть и, наконец, сменился равниной.
Говорят, есть птицы с такими могучими голосами, что ка¬
жется, крик их раскалывает землю, а подойдешь к ней,— она
всего с кулачок. Так и Кяхта, можно сказать, прославлен¬
ная на весь мир Кяхта вблизи разочаровала Чокана.
— Только-то и всего,— пожал он плечами. Впереди был по¬
селок, умещавшийся на ладони. Ну, а если обойтись без гипер¬
болы, Кяхту можно было сравнить с небольшой казачьей ста¬
ницей на Иртыше. Более или менее прямой выглядела только
одна центральная улица. Остальные расползались по оврагам
и ущельям. На дне одного из оврагов поблескивала струящаяся
вода. Ямщик сказал, что это и есть речка Кяхта. Речка? Про
себя Чокан подумал, что это не речка, а плакучий ручеек. На
площади единственный мало-мальски приличный, сложенный
из кирпича дом принадлежал русско-монгольской школе. Ря¬
дом расположились торговые лавки. Они, как объяснил Чокану
все тот же ямщик, сейчас на запоре и открываются только в
ярмарочные дни.
На той стороне городка торчала маковка церкви, кажется,
кирпичной.
— Это и есть Троицко-Савская церковь, самая большая
церковь по южную сторону Байкала. А вот эти длинные дома —
227
казармы. Солдатушки купцов охраняют. И наших, и китай¬
ских. А вот там уже Монголия.
Ямщик, как водится, остановил лошадей у постоялого дво¬
ра. Из открытых окон доносились громкие голоса спорящих,
восклицания, хохот.
— Что это за сборище?
И осведомленный о всех деталях кяхтинской жизни ямщик
объяснил, что там режутся в карты или играют в шашки. А ка¬
кая игра без выпивки. Пьют араку — хмельной напиток из
простокваши, и тарасун, хлебную самогонку. Собираются здесь
те, кто служит на границе. Преимущественно казаки, буряты
и русские. Напьются — тогда дело до драки доходит. Слышал
я, забивали и до смерти.
Тем временем шум в окнах усилился. Очевидно, шла пота¬
совка.
— Может, подождем, ваше благородие, заходить?
Чокан еще не успел ответить ямщику, как на улицу выва¬
лился казачий урядник с лицом, заросшим рыжей бородой. Он
был без фуражки и не очень твердо держался на ногах. Мур¬
лыча какую-то песенку, он вначале не обратил внимания на
Чокана, и только поравнявшись с ним, бросил взгляд сначала
на ямщицкую повозку, потом на него'И остолбенел.
— Чо-кан, Канаш!— крикнул он и бросился его обнимать.—
Ты что, не узнал меня? Да это же я, Гриша...
С превеликим удивлением Чокан узнал Григория Потанина.
— Гриша, керей мой золотой!
Даже слезы сверкнули на лицах друзей.
Они так бы и стояли, обнявшись, но вслед за Потаниным
из постоялого двора вышли еще несколько подвыпивших
казаков, которые окружили их и осыпали грубоватыми насмеш¬
ками, но, разглядев в Чокане офицера, отправились восвояси.
Разговор начался не сразу. Уж слишком неожиданной была
эта встреча. Они пристально рассматривали друг друга, про¬
должая и радоваться, и недоумевать. Чокан знал, что Потанина
отправили проходить казачью службу на восток, но не предпо¬
лагал, где именно он находится. А Потанин ни сном, ни духом
не ведал, что Валиханов может приехать сюда, в Кяхту, и гля¬
дел на него так, как глядят на свалившегося с неба.
Как-то они обменялись письмами, но Гриша писал тогда
совсем из другого места. Чокан, занятый поездками, вовремя
не ответил, и переписка оборвалась.
Через несколько минут Чокан уже знал, что эскадрон, в ко¬
тором служит' Потанин, расположился в казармах; что на гра¬
нице сейчас спокойно и ученья проводятся редко; Поэтому
228
казаки от безделья и захаживают в постоялый двор, а он, По¬
танин, Считает ненужным отделяться, хотя, хотя...
— Вот что, Канаш,— сказал он гортанно, как произносят
аульные казахи, подчеркнув, что он не забыл язык,— поедем ко
мне.
— В казарму?
— Да, нет... По дороге я тебе скажу свой секрет. Вообщето я живу вместе со всеми служивыми, но...
И ямщик повез их в сторону, указанную Потаниным.
— Как бы это тебе растолковать, Канаш,— застенчиво на¬
чал Потанин.— Понимаешь, казаки не имеют права жениться,
когда служат. А служить мне...— он безнадежно махнул ру¬
кой.— Но молодость, молодость. Она не дает покоя, обжигает
тебя. Я здесь нашел свою Баян.
— Баян?— переспросил Чокан.
— Да, Баян-слу.
— Значит, ты влюбился, Гриша? Значит, у тебя есть де¬
вушка?
— Представь себе. И нет между нами ни Карабая, ни Кодара, которые нам могли бы помешать. Нет и, думаю, не будет.
Вот мы и договорились пожениться, сколько бы лет не продли¬
лась служба. Зовут ее Лаврская, Александра Викторовна.
Младшая сестра одного здешнего ссыльного. Знает, понима¬
ешь, монгольский и китайский. Сейчас она учительницей в
Кяхтинской школе. Изучает жизнь монголов и бурятов. Меня
хочет приобщить к этим занятиям.
— Как это хорошо, когда Баян и Корпеш увлекаются
одним и тем же,— сказал Чокан, думая о своем.
Александра Викторовна была дома.
— Ты, кажется, навеселе,— мягко погрозила она Григорию,
но тут же осеклась, увидев Чокана.
— Друг мой по корпусу Чокан
Потанин гостя.
Валиханов,— представил
— Ой, как же,— засуетилась она.— Гриша очень много
о вас рассказывал. Очень рада, даже счастлива вас видеть.
Лаврская сразу понравилась Чокану. Да она и не могла не
понравиться. Хорошенькая, ладная, умная, должно быть, и
образованная, судя по рассказам Гриши. Чего еще надо же¬
лать?
— Ну, мужчины, займитесь воспоминаниями, а я похлопо¬
чу немного.
Александра Викторовна оставила друзей вдвоем.
— Ты что меня так разглядываешь, Канаш?
229
— Да вот, твою бороду изучаю. Помнится, у тебя не было
ни бороды, ни усов.
Чокан не сказал Григорию, что пышная эта растительность
отнюдь не красила его и так не очень привлекательное лицо.
Но Потанин без всякого смущения ответил:
— Казаки считают, раз перевалило тебе за двадцать — без
бороды ты не казак. Вся красота в бороде, милый мой. Вот я
и начал бриться, чтобы она скорее выросла.
— Понимаю,— сочувственно протянул Чокан.— Понимаю.
А сам подумал о том, что вот повезло же Грише, а ему не
очень везет. Красивая россиянка Александра Викторовна. Но
разве Айжан не красавица среди казашек? Их нельзя сравни¬
вать между собой, как нельзя сравнивать два разных, но посвоему прелестных цветка. И все-таки, он сразу почувствовал
одну существенную разницу. Лаврская уже поднялась на одну
из вершин культуры, а его Айжан бродит только у подножья
этой первой горы хребта. Чекану стало обидно за Айжан, обид¬
но за себя... Какие незабываемые часы провели они в окрест¬
ностях Сырымбета! Пусть так мало времени было отпущено
им, это время не выходит и не выйдет из памяти. Куда приве¬
дут радостные и горькие эти пути? Сколько бы он ни думал о
себе и Айжан, будущее не представлялось ему ясным.
Как и всегда, приближаясь к границам своих мечтаний, Чо¬
кан терялся. «Будь что будет»— произнес он по обыкновению
про себя и перешел к житейским кяхтинским делам.
Судя по некоторым обрывочным фразам Потанина, его со¬
бираются определить на ночлег в квартире Лаврской. Он и
спросил напрямик:
— Так мы здесь и останемся?
— Конечно, здесь!—улыбнулась вошедшая Александра
Викторовна.— Вы оба теперь мои дорогие гости.
— Значит, решено?— Чокан улыбчиво посмотрел на Пота¬
нина.
— Конечно, решено!—в тон приятелю ответил Григорий.
Чокан сказал, что ищет Доржи Банзарова и было бы непло¬
хо взять его в компанию.
— Доржи у нас свой человек, мы дружим с ним. Сейчас
пригласим его,— ответил Потанин,— он
живет
недалеко
отсюда.
Однако выяснилось, что Банзаров в отъезде и вернется в
лучшем случае завтра.
230
Неотомщенная обида
Здесь мы должны рассказать об одном событии, которое
едва не привело к тяжким последствиям. Случилось это собы¬
тие в доме Лаврской и связано было с приездом Чокана.
Однако начнем по порядку.
Потанин рос среди казахов и так хорошо знал их обычаи,
так пристрастился к ним, что не только не забыл их в Кяхте,
но даже следовал им куда чаще, чем в Омске. Он любил есть
мясо, приготовленное как в ауле и предпочитал говядине
мясо степных курдючных овец. Вокруг Кяхты у кочевников
монголов водились такие отары. Здешние овцы были крупнее
казахских. Сядешь на овцу — до земли ногами не достанешь.
А курдюки, курдюки!.. Овцы нагоняют жир, питаясь на
выпасах горьковатыми и сочными травами. Мясо у них столь
сытное, что будь ты хоть превеликим обжорой, и то много его
не съешь.
Вот таких овец и закупил Потанин подешевле для своего
эскадрона. Жирная овца стоила всего рубль серебром. Надобно
мяса — едут в отару и привозят барашка.
Так с одобрения Александры Викторовны поступил Пота¬
нин и в день приезда Чокана. По дороге он думал о чабане,
пасшем эскадронных овец. Его он встретил однажды возле
Селенги, жалкого, оборванного, заросшего, как медведь, одна¬
ко, могучего телом. Потанин сразупризнал в нем казаха и, ве¬
роятно, казаха-борца. Так оно и оказалось. Бедняга назвался
Кадыгулом, сказал, что отбывал ссылку, но промолчал о том,
почему он был сослан, а Потанин и не стал расспрашивать —
зачем бередить старые раны. Зато тут же предложил Кадыгулу
пасти их небольшую отару. Нечего и говорить, как тот охотно
согласился: чабанское дело — самое привычное!
Теперь Потанин задумал свести Кадыгула с Чоканом.
Пусть Чокан убедится, что и здесь его друг не забывает род¬
ных казахов, а заодно вместе обсудят, как помочь обездолен¬
ному вернуться домой, да, кстати, и узнают, какие-такие грехи
привели его в Сибирь.
Он быстро нашел отару и прежде всего решил обрадовать
чабана доброй вестью — попросить суюнши. Рассказал Кады¬
гулу о своем госте — Чокане, сыне Чингиза, и пригласил его
к себе в Кяхту. Эффект получился обратный. Кадыгул так из¬
менился в лице, будто к его босым ногам приложили горячие
угли. Он стал так подергиваться и тяжело дышать, словно его
Схватило удушье. Потом присел на корточки со страдальческим
видом.
231
— Что с тобой? Сердце у тебя, видать, болит?
— При-падок,— только и вымолвил Кадыгул.
Потанин помог ему прилечь поудобнее на траве, взял руку,
послушал пульс. В самом деле, сердце его билось учащенно.
Но никаких других признаков болезни он не нашел. Попросил
мальчика-бурята, помощника Кадыгула, неотлучно находиться
при нем. Справил свои хозяйственные дела, увидел, что чаба¬
ну лучше, и вновь стал уговаривать его поехать в Кяхту, встре¬
титься с Чоканом. Кадыгул отказывался, уверяя, что припадок
может повториться. Ничего не поделаешь, пришлось возвра¬
щаться одному.
Потанину и в голову не пришло, что чабан схитрил.
Да, он и не был Кадыгулом.
Бекара,— так звали чабана,—уже немного известен чита¬
телю по первым главам книги. Сын барымтача Кожыка, внук
Макаша, он, тем не менее, никогда не принимал участия в барымте и других набегах. Когда Чокан вернулся из Атбасара,
враги Кожыка, а в их числе прежде всего Чингиз, написали
прошение на имя генерал-губернатора: «Там, где живет этот
вор, мы жить не можем, и если вы хотите, чтобы мы остались
жить, избавьте нас от него». Кожык и в самом деле продолжал
набеги, беспокоил аулы. Несмотря на слово, данное Наркыз,
Чокан уже никак не мог поддерживать его. Солдаты схватили
Кожыка со всеми сыновьями. Не отпустили они и Бекару, са¬
мого тихого и трудолюбивого из них. И хотя весь аул засту¬
пался за Бекару, его не пощадили. Суд вынес приговор и всех
Макашевых угнали в ссылку. Где-то в пути пожилой Кожык
заболел и, не выдержав тягот, скончался. А сыновья дошли до
Итжеккена, края, где ездят зимой на собаках.
Там они спасались тем, что ловили рыбу. Однажды в бур¬
ную погоду их лодка перевернулась. Из всех молодых Мака¬
шевых спасся один Бекара, одолевший вплавь не одну версту.
Потом он сбежал из того сельца, где их поселили. Он шел нау¬
гад, знал одно — надо идти в сторону заката солнца, но не
имел точного представления, где его народ, где его степь. Бе¬
кара шел, вооруженный палкой из лиственницы, твердой, как
железо. Вначале боялся заходить в редкие зимовки, а для
пропитания бил зверя в тайге, искал съедобные коренья и яго¬
ды. Потом звери стали попадаться реже, а зимовки и селенья
чаше. Пришлось просить милостыню, чтобы не умереть с
голода.
Он шел и шел, куда глаза глядят, пока на берегу Селенги
не подобрал его Потанин. На всякий случай Бекара скрыл свое
настоящее имя, но мог ли он предполагать, что его спас друг
232
сына злейшего врага? Мог ли он даже во сне вообразить, что
Чокан, сын Чингиза, находится в нескольких верстах от его
отары? Не от страха у него забилось сердце, нет — от ненависти
и желания отомстить. Вот потому он и прикинулся больным.
А про себя подумал: ну, погоди, волчий щенок! Если уж ты
пришел в мою сторону, тебя мои руки достанут. Запачкавшись
в твоей крови, я буду отомщен. Пусть сам умру, но умру счаст¬
ливым. Я умею бить зверье своей палкой. Медведя убивал, а
сына Чингиза и подавно убью. Да и лук монгольский теперь
есть у меня...
Потанин вернулся в Кяхту поздним вечером. Объяснил, что
долго искал чабана.
И только когда после ужина легли спать, он подробно рас¬
сказал Чокану о Кадыгуле, его внезапном припадке и отказе
приехать сюда. Чокан почуял что-то неладное.
— Ты говоришь, он настоящий казах?
— Что, по-твоему, я не отличу казаха от бурята или тата¬
рина? Самый настоящий казах. Скорее всего кокчетавский.
— Беглый, ты в этом уверен?
— Не сомневаюсь...
— Да, ссыльных казахов много,— вслух произнес Чокан.—
Ссылали их прежде, ссылают и теперь. Но почему он испугался
именно меня, не пожелал видеть? Значит, его несчастье связа¬
но со мной или с моим отцом. Наверняка...— Чокан помол¬
чал.— Убежден, что это один из сыновей Кожыка. Только эта
семья во всем обязана своим несчастьем отцу и мне.
И Чокан рассказал историю Кожыка, сына Макаша.
— Не сомневаюсь, он беглый... И постарается мне отом¬
стить. Даже сегодняшняя ночь может быть небезопасной.
— Да... Задал ты мне задачу в первый же день нашей
встречи,— вздохнул Потанин.— Ну, ничего... Выставлю на ночь
охрану из нашего эскадрона.
А про себя подумал, что дисциплина у солдат неважная,
разбаловались они и вздремнуть им на посту ничего не стоит.
Поставлю их для спокойствия Чокана, но сам не засну. Будем
беседовать, ведь мы и в самом деле соскучились...
Ни Чокан, ни Григорий ничего не сказали обо всем этом
Александре Викторовне, Саше. Зачем волновать ее зря...
Ужин не совсем удался, хотя молодая хозяйка и постара¬
лась. Чокан наотрез отказался выпить, да и ел плохо. Глядя
на него, едерживал аппетит и Григорий. Саша попробовала их
уговаривать, но из этого ничего не вышло. Не хотят, ну и не
надо. Может быть, я сама сплоховала. А вслух сказала:
— Что же, давайте располагаться на отдых!..
233
Хозяева избы, в котором жила Лаврская, были людьми
одинокими. Кроме комнаты с отдельным входом у Саши, на
случай гостей в хозяйской половине пустовала еще одна ком¬
ната с широкой деревянной кроватью. Там и устроились Чокан
с Григорием.
Потанин, как и обещал, вызвал двух казаков.
— Но знаешь, Канаш, я думаю, все обойдется. Никакой
сын Кожыка сюда не придет, если это действительно он. Не
примечал я за ним решительности. Тихоня. Сила у него есть,
а смелости никакой.
Чокан вспомнил, что из всех сыновей Кожыка только один
был смирным и даже боязливым. Но и о нем Чокану говорил
сам Кожык уже после суда в Омске при неожиданной их
встрече:
— Вы, ханские потомки, ненавидите род Макаша. Ни о чем
не буду вас просить. Только Бекару прошу оставить. Вы уже
свершили черное дело. Наступит наш день — отомстим, не на¬
ступит — на то воля аллаха. Но помни — и на месте пожара
пучок травы остается. Пусть среди моих внучат нет мальчика.
Но говорю тебе — мой сын Бекара ни в одном моем набеге не
участвовал, до сих пор он был таким кротким, что и травинку
изо рта овцы не мог вырвать...
Чокан вспомнил Наркыз, пожалел Кожыка и согласился
ему помочь, прощая прошлые и нынешние угрозы. Но потом
случилось так, что своего обещания он не выполнил.
...По рассказу Потанина уж очень походил на Бекару этот
Кадыгул. Если он научился так хитрить и притворяться, зна¬
чит, и злобу он накопил. Говоря же — дайте срок, и волчонок
укусит по-волчьи.
Нет, не успокоился Чокан, хотя они на широкой хозяйской
кровати и говорили совсем о другом.
Собственно, это было продолжение разговора с Алексан¬
дрой Викторовной, когда Потанин ездил в отару. Чокан уди¬
вился ее жизненному опыту, зоркости наблюдений. Катя Гутковская, ее ровесница, была, пожалуй, образованней и начи¬
танней. Но что она знала об окружающей жизни? А Саша
меньше года в Кяхте и успела уже так много увидеть, так мно¬
го узнать, так изучить бурятский и монгольский быт.
Она рассказывала Чокану о сходстве монголов с бурятами,
об общности многих их обычаев и фольклора и о приметной
разнице в языке. Рассказывала, как в их религии переплетают¬
ся шаманство и ламаизм, тибетско-монгольское ответвление
буддизма. Рассказывала о шаманах, изгоняющих из больных
злых духов, И тогда Нокан привел ей в пример казахских бак234
сы, по сути своей и даже обличью тех же шаманов. Александра
Викторовна припомнила, как однажды помогла роженице и
помогла удачно. С тех пор окрестные буряты стали называть
ее русской, которая умеет шаманить, и наперебой приглашали,
словно профессиональную акушерку, принимать роды. Алек¬
сандра Викторовна пожаловалась, что далеко не всегда ей
удается помочь матерям, хотя бы потому, что их очень много,
а она почти всегда занята. Пожаловалась и на то, что в боль¬
шинстве аймаков никаких фельдшеров нет, а образованных
врачей и подавно. Вот бы ей самой получить медицинское об¬
разование. Может быть, тогда она проникла бы и в тайны ти¬
бетской медицины. Монастырские лекарства бывают и в самом
деле чудодейственными. Но никто, кроме посвященных, не
знает, какие травы и в какой пропорции идут на их приготовле¬
ние,— ламы строго следят за тем, чтобы никому не были раз¬
глашены эти секреты. А посвященных становится все меньше
и меньше? Еще она рассказывала Чокану, что монголы не всег¬
да погребают тела умерших,— иногда их выносят на войлоке
в степь и кладут прямо на землю головой в ту сторону, куда
укажет лама, и труп становится добычей хищников и полуди¬
ких собак. Страшным показался Чокану и другой монгольский
обычай: когда религиозный старик в шестьдесят-семьдесят лет
считает, что он закончил жизненный путь, он уединяется с со¬
гласия родственников в степи или в горах с небольшим запа¬
сом пищи и, понятно, его вскоре растерзывает зверье... От
мрачных этих рассказов она перешла к более легкомысленным
и, как это ни удивительно, связанным с ламами — служителя¬
ми культа и одновременно монахами. Каждая семья выделяет
в монастыри одного из сыновей. Поэтому лам среди монголов
великое множество. Молодые люди с удовольствием становят¬
ся ламами. И, объясняя почему, Александра Викторовна стыд¬
ливо опустила глаза. Дело в том, что молодые, скрепляя свой
брачный союз, идут в храм-доцан, и невеста остается там на
ночь не с женихом своим, а ламой, которому религия запре¬
щает жениться, но не запрещает проводить время с чужими
невестами. Александра Викторовна развеселила Чокана, а он
стал смущать ее намеренно наивными расспросами, и она да¬
же обиделась немного.
Так на шутливых тонах оборвался серьезный разговор и
Чокан продолжил его уже с Потаниным в эту тревожную ночь.
— Сибирские народы,— увлеченно утверждал Григорий,—
талантливые, умные, восприимчивые. Если монгол или бурят
получает образование, он может звездой просиять в ночи.
И пример тому — наш Доржи Банзаров. В истории Востока, в
Ш
наше время он —феномен. Может быть, даже гений. У него са¬
мые высокие и светлые мечты. Он стремится поднять родной
народ, упорно ищет пути для него.
— Но ведь не нашел. И, вероятно, не найдет,— невесело от¬
кликнулся Чокан.
— Что верно, то верно. Многие мыслящие люди ломали го¬
ловы над будущим и не добивались ничего.
— Однако ж, искания продолжаются. И прекращать их
нельзя. Сама жизнь — искания и надежды.
— Твоя правда, Чокан. Я тебе немного расскажу о Банзарове. Его здешняя жизнь у меня как на ладони. Единственный
в своем роде бурят. Но вначале несколько слов, не имеющих
прямого отношения к Банзарову. Вероятно, одним из самых
умных дипломатов среди русских колонизаторов прошлого ве¬
ка был граф Савва Владиславич Рагузинский. Соглашение
между Россией и Китаем, определившее границы двух госу¬
дарств, было подписано им в 1727 году и именовалось буринским.
— Верблюжьим, значит?—спросил Чокан.
— Нет, это слово производное не от буры-верблюда, а от
названия реки Бурей. На ее берегу расположился лагерь рус¬
ского посла. Словцо-то скорее всего тюркского происхождения.
Тюркские корни здесь часто встречаются. Есть, например, река
Аргунъ. А один из казахских родов называется Аргын. Связь
тут очевидна. Ведь гунны шли с востока через нынешние ка¬
захские степи. Но я отвлекся от графа Рагузинского. Так вот,
заключив договор, он подал мысль о создании хошунов —
военных отрядов из местного населения.
— Хошун — по-монгольски, косун — по-казахски. И одина¬
ковое значение, и звучание одинаковое,— заметил Чокан.
— Не спорю с тобой. Так вот, хошуны стали зерном буду¬
щих казачьих отрядов. Преимущественно бурятских.
— Значит, теперь у бурятского войска и чины как у рус¬
ских казаков?
— Именно так. Есть и десятники, пятидесятники, и сотни¬
ки. Есть даже, представь, наказной атаман. Теперь наказной
атаман—сын известного бурятского тайчи—Дымбала Галсанова. Он вместе с моим отцом окончил Омское казачье учили¬
ще и хорошо знает русский язык... Но о Дымбале потом. Я те¬
бе о Доржи сейчас расскажу...
Он родился в 1822 году на берегу Селенги в семье пятиде¬
сятника Банзара Боргонова. Доржи был самым способным из
пяти сыновей Банзара. Учился он сперва у ламы — монголь¬
скому языку, а потом отец отдал его в Троицко-Савскую вой236
сковую русско-монгольскую школу. Через четыре года Доржи
ее закончил с похвальной грамотой. Тогда его решили послать
в числе четырех бурятских мальчиков в Казанскую гимназию
на казенное содержание. Поехали они в сопровождении пре¬
мудрого ламы Галсана Никитуева, поступили, но уже на сле¬
дующий год один мальчуган сбежал, а двое не вынесли резкой
смены климата и, тяжко заболев, умерли.
— Жаль!—невольно вырвалось у Чокана, ему всегда хоте¬
лось лучшей участи для своих собратьев.
— Конечно, жаль. И тем удивительнее,— продолжал Пота¬
нин,— что Доржи за шесть лет исключительно успешно закон¬
чил курс гимназии и в том же, 1842 году поступил на филоло¬
гическое отделение философского факультета Казанского
университета. Ректором университета тогда был ставший из¬
вестным всему миру великий русский математик и прогрессив¬
ный мыслитель Николай Иванович Лобачевский.
— Говорят, он не только выдающийся ученый, но и очень
гуманный человек.
— Да, Чокан, это так...
— Продолжай, Григорий, продолжай...
— Доржи за четыре года закончил университет. Овладел
европейскими языками — французским, немецким, латинским.
Выучил санскрит — язык древней и средневековой Индии, фар¬
си и татарский. Лично Лобачевский после защиты диссерта¬
ции о «Черной вере» утвердил его в ученой степени кандидата
наук по разряду монголо-турецкой словесности.
Чокан не мог слушать равнодушно Потанина, то и дело
перебивал его вопросами и восторженными восклицаниями.
— Ты не хуже меня знаешь, Чокан, что в Казанском уни¬
верситете находились такие наши востоковеды, как Аристов,
Ковалевский, Котельников. Они
восхищались Банзаровым,
когда он был еще студентом. Специалистов по китайскому и
маньчжурскому языкам было очень мало и Доржи, изучивший
иероглифы, был не только слушателем, но и помощником пре¬
подавателей.
л
А после получения степени кандидата покровители Банзарова направили его в Петербург, в Академию наук. Но тут мо¬
лодой ученый' сразу столкнулся с препятствиями. Оказывается,
необходимо было правительственное решение, чтобы остаться
в Петербурге.
— Как инородцу?— спросил Чокан.
— Представь себе, не как инородцу, а как русскому'каза¬
ку. Казаку, не прошедшему двадцатипятилетней службы • в
войске; служить в другом месте воспрещается. Я это на своей
! 237
шкуре испытал. Больше года Банзаров терпеливо ждал в сто¬
лице решения. Написал после «Черной веры» еще несколько
научных работ, приводил в порядок книги и рукописи на во¬
сточных языках, хранившиеся в библиотеке и архивах Акаде¬
мии, собранные отцом Иакинфом Бичуриным, Шмидтом и дру¬
гими учеными. Скромного бурята уже называли львом ориен¬
талистики-востоковедения.
— Ив конце концов?
— Ив конце концов,— грустно продолжил Потанин,— се¬
нат решил не оставлять Банзарова в Петербурге и сам царь
согласился с этим.
— Вот, бестолочь,— не сдержался Чокан, очевидно, относя
к разряду бестолочи и царя.— И что же они решили дальше
с Банзаровым?
— Дали ему чин коллежского секретаря и назначили чи¬
новником особых поручений при главном управлении Восточ¬
ной Сибири, родного Забайкалья.
— Хитро придумали...
— То-то, мой друг. Действительно хитро придумали. Быть
чиновником особых поручений в родном краю,— значит, на¬
блюдать за своими соотечественниками, следить, чтобы они,
боже сохрани, не выступали за свою свободу, чтобы вольно¬
мыслие не распространялось среди коренных народов — бурят,
тунгусов и других. Словом, такой чиновник — шпион у себя на
родине. Представляешь, на какие изощренные муки его об¬
рекли. Человек он тонко чувствующий, высокообразованный...
Невольно закрадывается сомнение,— а не сознательно ли по¬
шли на это те, кто так бесцеремонно вмешивался в судьбу уче¬
ного бурята. Но и это еще не все.
— Да ты, Григорий, договаривай до конца.
— Прежде, чем послать в Иркутск, его направили поближе
в Казань на такую же должность.
— А для чего?
— Думаю, для предварительного обучения. В Казани и
вокруг нее живут татары, тоже инородцы, которые издавна по¬
думывают о своей независимости, и у них есть свои секреты.
Так вот, понятно — привыкай вызнавать секреты, чтобы
приехать в Забайкалье уже опытным в особых делах.
— И то правда,— сказал Чокан,— горькая правда.
Беседу прервал неожиданный собачий лай. Вовсю зали¬
валась Дуська — забавное черненькое коротконогое существо
с кисточками на ушах и обрубленным хвостом. Александра
Викторовна выпросила ее еще щенком у каких-то соседей.
Дуська поумнела, стала необыкновенно чуткой, но почти не
238
подросла и по-прежнему производила забавное впечатление
выпученными, как у куклы, глазами и всеми своими повадка¬
ми. Однако смешная Дуська была и верным сторожем. Из рук
незнакомых людей пищу не принимала, различала своих и чу¬
жих, недоброе угадывала издалека. Саше она была4 преданна
необыкновенно. Стоило Чокану сделать вид, что он уклады¬
вается в комнате Александры Викторовны, как Дуська начала
свирепо рычать, и Чокан тут же прекратил шутку. Под общий
смех Потанин сказал, что и с ним Дуська поступает совер¬
шенно невежливо.
Но сейчас она залаяла так неистово, что тут уж было не
до шуток. Потанин невольно потянулся к сабле, висящей над
кроватью, а Чокан вытащил из-под подушки свой пистолет.
В их комнату вошла встревоженная Саша, накинув пальто на
плечи. В комнате было темно, как и на улице. Молодой месяц
уже поднимался над горизонтом, и друзья давно погасили пя¬
тилинейную лампу. Дуська продолжала лаять.
— Зря она не будет. Значит, кто-то чужой,— сказала Са¬
ша.— А вы-то чего взбудоражились. Может, просто кто-то ми¬
мо прошел?
— Нет, это, наверняка, он,— обратился Потанин не к Саше,
которая ничего не знала об Бекаре, а к Чокану.
— Он? А кто это «он»?— спросила Александра Викторов¬
на, взволнованная тем, что от нее что-то скрывают.
— Позже скажу, Саша, сейчас не беспокойся.
— Говоришь «не беспокойся», а сам же напугал.
— Что, так и будем сидеть сложа руки?— вмешался Чо¬
кан.— Давай выйдем и посмотрим.
— Что мы там будем смотреть?— Еще больше заволнова¬
лась Саша.
Прихватив оружие, вышли на улицу. Сторожевые казаки,
как> и предполагал Потанин, сладко похрапывали. Сразу за
домом начинался глубокий овраг; заросший кустарником.
Дуська с лаем бросилась в заросли. Через несколько мгнове¬
ний, похоже, она настигла кого-то. Лай то совсем стихал, то
поднимался с новой силой. Казалось, кто-то обороняется от
собаки, но боится выдать себя. Ринуться вслед за Дуськой в
глубокую и мрачную темноту оврага ни Чокан, ни Потанин не
рискнули. Наконец лай собаки стих. Вскоре из оврага выбе¬
жала Дуська и, миролюбиво взвизгивая, покрутилась возле
своей хозяйки.
Вернулись в дом. Саша высказала предположение, что из
тайги в поселок забрался дикий кабан. Мужчины ей поддакну¬
ли, чтобы она больше не задавала никаких вопросов.
239
Друзья легли снова в своей комнате, а Саша — в своей.
Прежняя беседа уже не возобновилась. Чокан тихо
спросил:
— Неужели и вправду он?
— Бог его знает. Давеча я тебе не сказал, но в окне будто
бы видел человека. Но теперь можно спать спокойно.
Потанин не ошибся. Бекара действительно дважды подхо¬
дил к окну. И в первый раз, когда еще горела керосиновая
лампа.
Но расскажем обо всем подробнее.
. Бекара и в Кяхте предавался горьким мыслям о своей зло¬
счастной судьбе. Он знал — нет теперь у него ни братьев, ни
отца. Есть родные тропы кочевий, но нет родного аула. Оста¬
лась сестра Наркыз. Хоть бы ее увидеть, к ней вернуться. Она
уже была просватана за Кульгару, сына Медебая, но ведь
свадьбы не было. Тогда Медебай хотел породниться с Кожыком, захочет ли он сейчас. Мужчин нет, остались одни вдовы
да сироты... А тут еще эта встреча Наркыз с Чоканом вблизи
Атбасара В степи поговаривали, что она увлеклась им. Как на
это посмотрит Кульгара и сам Медебай. Бедная Наркыз! Чер¬
ная кость потянулась к белой кости. Забыла, что джигит из
ханского рода для нее недосягаем, как солнце в небе. Насмеш¬
ку падкого до женщин султана не могла разглядеть. Они
умеют кружить головы, эти торе. А теперь Наркыз — дочь
преступника. И Чингиз, отец Чокана, помог осудить отца и
братьев. Мог бы помочь Чокан, но не помог. Значит, не захо¬
тел, значит, согласился и с своим отцом, и с «майырами»...
Уже в Кяхте Бекара познакомился с одним татарином, то¬
же беглым и тоже из кокчетавской степи. Они быстро сблизи¬
лись, как сближаются женщины, родизшие детей в один и тот
же месяц. Они ничего не таили друг от друга, потому что оди¬
наково пострадали, испытали одни и те же муки, сосланных в
сибирскую даль. Только у татарина было одно преимущест¬
во,— он знал русский язык, а с русским языком и дорога до¬
мой короче. Так они сговорились идти вместе, стали понемно¬
гу готовиться, и Бекара обрел надежду встретить в родной
степи родную сестренку, облегчить ее участь.
В это самое время ог Потанина ему стало известно, что в
Кяхте появился Чокан. Что лучше, думал Бекара про себя,
отомстить ханскому отпрыску за все свои обиды, пролить его
кровь или тихо сбежать к Наркыз. Нет, лучше уж* не повидать
сестру, но отомстить.
Он дождался ночи, решив прежде всего убедиться, что сын
главного обидчика действительно здесь. На цоетоялом дворе
249
узнал — из офицеров тут никто не останавливался. К казарме
и подходить боялся. Вспомнил, в каком д*ме чаще всего бы¬
вает этот бородатый урядник. Пробрался туда и сразу приме¬
тил свет в одном окне. Крадучись, подошел вплотную и уви¬
дел обоих сидящих — Потанина и сына Чингиза. Пожалел, что
сразу не прихватил с собой оружия — и топор, и монгольский
лук он прятал на той стороне оврага вблизи землянки, где
жил кокчетавский татарин. По-звериному быстро метнулся ту¬
да. За луком. Хоть и топором он владел хорошо, но лук — луч¬
ше! У бурятов он перенял умение посылать стрелы в цель. Да¬
же пристрастился к луку. И теперь, схватив из тайника это
старинное оружие кочевников, да еще засунув за пояс топор,
побежал обратно. Ветви хлестали по лицу, но он и не чув¬
ствовал их.
Свет в окне уже не горел, но ставни были распахнуты, и в
темноте сн скорее угадал, чем увидел — сын Чингиза лежит
ближе бородатого казака.
В это самое время и залаяла проклятая собака. Бежать?
Нет, второго такого случая не будет. Он привстал на одно ко¬
лено, вытащил березовую стрелу, ощупал ее металлический
наконечник и начал целиться. Сильным рывком так оттянул
тетиву, что лук согнулся и скрипнул.
— Теперь пора!— но на какой-то краткий миг его опереди¬
ли. Раньше, чем он выпустил стрелу, его схватили чьи-то лов¬
кие руки, и стрела вместо окна ушла в небо.
Еще мгновение, и Ескара уже лежал на спине, а кокчетав¬
ский татарин, склонившись над ним, яростно шептал:
— Бежать, только бежать — схватят!..
И, схватив за ворот, поволок его, обессиленного и обезво¬
ленного, в овраг.
А тут уже выходили из дома люди и, зло взвизгивая, мча¬
лась вслед собака.
Татарин потом объяснил'Ескаре, что направлялся к зем¬
лянке и вдруг издалека увидел Ескару, выходящего с ору¬
жием. Сразу заподозрил неладное, поспешил за ним и — бла¬
годарение аллаху — отвел беду.
Что из того, что они спаслись? Ескару терзала досада —
его обида так и осталась неотомщенной.
...А нам лора снова вернуться к Чокану.
Потанин заснул сразу, убеждённый, что ничего не случи¬
лось, и теперь не случится Но Чокану не спалось. Он не сом¬
невался,— что это был Ескара. Перебирал в памяти все, свя¬
занное е Ескарой ,и его отцом, восстановил во всех деталях
241
разговор с Муканом, сыном Жолтабара, разговор дружеский
и откровенный.
— Пойми, Чокан, твой ханский род виноват в несчастьях
Кожыка,— и прошлых, и недавних. Кожык стал вором, потому
что твоя орда его обидела. Еще Кенесары, родич твой, обо¬
злился на Макаша, отца Кожыка, за то, что тот поддерживает
Есенея. В одну ночь от их больших табунов осталась в руке
одна уздечка. Вот они и стали барымтачами и ворами. Макаіи
начал, Кожык продолжил. И как продолжил!.. А теперь пого¬
ворим о сыновьях Кожыка. Кто-кто, а отец лучше всех знает,
как ценить сыновей. Люди считали всех его сыновей, кроме
Ескары, способными идти лихими дорогами отца. Но сам Ко¬
жык — хочешь верь, хочешь не верь,— всем сыновьям предпо¬
читал тихого и замкнутого Ескару. Он,— говорил Кожык,—
самый сообразительный. Легкомысленных повадок у него нет,
а мужество скрыто от чужих глаз. Он станет опорой нашего
рода, а если произойдет с нами несчастье — сумеет отомстить.
Сегодня он кроткий, а завтра —самый отважный.
Вот тогда и подумал Чокан, что не следует ему вмешивать¬
ся в темную эту историю. Не следует хотя бы потому, что он,
Чокан, сын своего отца.
Но судьбе было угодно, чтобы пути Чокана и Ескары пере¬
крестились вдали от родных мест. А вдруг он поступит по за¬
вету отца.-И Чокану стало немного страшновато. Он так и не
смог уснуть, вслушивался в шорсхи, приподымался, подходил
к окну, слегка завидуя ровному похрапыванию Потанина. Так
он дождался рассвета и восхода солнца. Снова вставал и сно¬
ва ложился, пока неосторожным движением не разбудил
Григория.
— Смотри-ка, уже утро, знатно я выспался,— потянулся
Потанин.— Ну, а ты как спал?
— Да, немного поспал,— отвечал Чокан, скрыв от друга
свою бессонницу, чтобы избежать лишних расспросов. Чокан
больше всего стыдился своего страха.
— Может быть, поспишь еще немного, а я с тобой за ком¬
панию. Какой-то ты серый сейчас, вид у тебя усталый. Не хо¬
чешь? Ну, будем подыматься.
...Тревога весь день не покидала Чокана.
Не прошла она и после того, как Потанин еще раз съездил
в отару и застал там только мальчика-бурята, сказавшего,
что Кадыгул больше не возвращался. Потанин не придал зна¬
чения отсутствию чабана, а Чокан истолковал это по-своему.
Рассеянно наблюдал Чокан и за игрой казаков в чехарду,
когда Потанин повез его показать свою сотню. Служивые
242
развлекались после строевых занятий. Прыгали, словно ма¬
лые ребята, а победители крутили самокрутки из крепкого та¬
бака, презентованного за выигрыш.
И обед прошел не так, как хотелось бы Григорию и Саше.
Чокан не разговаривал, мало и вяло ел отлично приготовлен¬
ную свежую баранину.
Только известие о возвращении Банзарова в Кяхту при¬
вело Чокана в хорошее настроение. Улетучились тревожные
мысли о Бекаре.
Верхом они поехали на свидание с Доржи.
Связанные одной судьбой
Банзаров не случайно отсутствовал в Кяхте. Уже наслы¬
шанный о приезде Валиханова в Иркутск, он готовился пови¬
даться с ним там. Еще во время встречи с Чоканом-подростком в Омске, он проникся верой в его ум, в его человеческие
качества и следил, насколько это было доступно в Восточной
Сибири, за его судьбой. Он считал, что Чокану нельзя огра¬
ничиваться образованием, лолучейным в кадетском корпусе,
а надо продолжать ученье дальше. Он ему так и сказал тог¬
да, а ведь получилось иначе. Как жалел Доржи, что Валиханов оставлен адъютантом генерал-губернатора. Да, но ведь
и он, Банзаров, после университета и успешных занятий нау¬
кой выполняет теперь грустные обязанности чиновника. Так
что и в этом их судьбы неожиданно оказались схожими. Тем
более, ему хотелось поговорить с Чоканом, с удивительным
Чоканом, как он его называл про себя.
Доржи уже совсем было собрался в Иркутск, как вдруг
стало известно, что Чокан выезжает в Кяхту. Но именно в
Кяхте ему не хотелось устраивать встречу. Не то это было
место. Даже для Банзарова играло роль то обстоятельство,
что Чокан был представителем ханского рода, потомком Чин¬
гиза. И прибыл он издалека — за многие тысячи верст. Но,
главное, он был мыслящим представителем своего народа,
и — значит!— гостем не только Доржи Банзарова, но и всего
бурятского народа. Он достоин всенародных почестей, он дол¬
жен увидеть настоящие бурятские аилы, лучшие пастбища,
заповедные уголки природы, познакомиться с обычаями и
культурой, побывать, наконец, на празднестве, устроенном в
его честь.
Он выбрал для этой встречи живописный уголок на берегу
Гусиного озера между Кяхтой и Верхнеудинском. Что поде¬
лаешь, пришлось обратиться за помощью к богатому буряту
243
Юмсуну Шодоеву, представителю знатного рода, еще в нача
ле прошлого века связавшего себя с Россией. Прапрадед Юм*
суна в 1711 году получил звание тайши, соответствующее зва¬
нию старшего султана в казахских степях, и возглавил всех
бурят, населявших подветренную сторону Байкала. Звание
тайши передалось Юмсуну по наследству* как получил он в
наследство и многочисленные стада. Любители преувеличи¬
вать утверждали, что в нагорьях он пасет сорок, а в низи¬
нах—десять тысяч голов скота. Но даже будь бы у него
и в десять раз меньше, все равно он оставался богатым, если
прибавить к этому бойкую торговлю рыбой и звериными шку¬
рами. Юмсун в свое время закончил русско-монгольскую шко¬
лу, а своему сыну дал возможность учиться в Петербургском
университете.
Юмсун дружески относился к Банзарову, встретил его хоро¬
шо и не отказал ему в просьбе, но отнесся к ней на первых
порах довольно сдержанно. Дело в том, что он хотел заручить¬
ся согласием Муравьева-Амурского, благоволившего к нему.
Без советов генерала тайши обходился редко, а кроме того
этот праздник был удобным повс&ом пригласить самого Му¬
равьева. Правда, Шодоеву до сих пор никак не удавалось
заполучить в гости генерала, избегавшего, в противополож¬
ность своему предшественнику Пестелю, пышных приемов у
местной бурятской знати. Но, быть может, теперь Муравьев
приедет хотя бы затем, чтобы Валиханов рассказал в Омске,
как уважают генерал-губернатора подвластные ему инород¬
цы. Тогда все сложится наилучшим образом и Юмсун прой¬
дет в дамки, скушав две шашки.
Муравьев-Амурский, к удовольствию Шодоева, сразу же
ответил на приглашение, пообещал,— правда, не очень твер¬
до,— приехать и одновременно поддержал просьбу Банзарова
принять Чокана с почетом.
Словом, Юмсун без промедления стал готовиться к боль¬
шому празднику по всем правилам бурятского гостеприимст¬
ва. Тщательно обдумал он, и какие подарки следует препод¬
нести гостям. Для графа он выбрал шубу из собольих мехов
с воротником из выдры. Валиханову нашел подарок чуть по¬
менее — серебряное седло, отделанное золотыми украшениями.
Всего этого Банзаров не знал и возвратился в Кяхту слег¬
ка раздосадованным, но от своих намерений не отступил. Он
уже было собрался навестить квартиру Лаврской, где по его
сведениям остановился Чокан, как вдруг увидел всадников,
приближающихся к дому.
С Омской встречи прошло не так уж-много лет, но как они
244
оба изменились! Поэтому и молчание после кратких взаимных
приветствий длилось чуточку дольше, чем следовало. Они
всматривались друг в друга. И если Доржи понравился вид
возмужавшего Чокана с его начинающими пушиться усами,
с острым и ясным взглядом, то сам Доржи производил груст¬
ное впечатление. Он сник, посерел, надломился. Лоб избороз¬
дили морщины, поредели волосы, черные когда-то глаза и
выцвели и помутнели, на белках появились голубоватые про¬
жилки. Он похудел и утратил свою прежнюю плотность. Мно¬
го, видно, пришлось ему пережить!
Доржи с первых же минут стал называть Чокана на ты,
как близкого человека, а Чокан обращался к Доржи, как по¬
чтительно обращаются к старшим — на вы.
— Что ж, Чокан, поедем! Ты готов?
Начальную букву его
имени он
произнес густо, с
присвистом.
— Куда, дорогой Доржи, хотите вы меня везти?
— Как куда? К моим бурятам, к народу.
И Банзаров подробно рассказал о задуманной им поездке
на берег Гусиного озера. Медіану пришлась по душе затея
Доржи, но вслух он вежлива ответил, что все это, конечно, за¬
манчиво, однако он всего-навсего адъютант, маленький воен¬
ный чиновник и удобно ли ему оказывать прием не по чину.
— Какой может быть разговор, Чокан!— воскликнул Бан¬
заров.— Ты не только гость из Западного губернаторства, ты
потомок Чингиза, которого чтит наша бурятская знать. Ты по
крови и монгол и казах, а с казахами буряты издавна связа¬
ны. Ты еще увидишь, сколько общего у наших народов. И если
не тебя угощать, так кого же?
Словом, договорились они быстро. Чокан, выполнив свои
служебные нетрудные дела, охотно покидал Кяхту. Григорий,
чтобы отлучиться от эскадрона, должен был спросить разре¬
шения у своего начальства^ і Поэтому он обещал подъехать
вместе с Сашей на несколько дней позднее к старому городку
у впадения Нижней Ангары в Байкал.
Тронулись на ямщицкой телеге, но дорога, как предупре¬
дил Банзаров, не везде была проезжей, и для последнего от¬
резка пути к Гусиному озеру взяли также оседланных коней.
Скрылся из виду пограничный поселок, впереди синела
тайга.
Пейзаж вначале как бы не трогал друзей.
—* Значит, ты твердо решил стать ориенталистом,— начал
Банзаров,—а если так, то тебе и Сибирь надо изучить. Ты
читал труды Палласа, Фишера, Миллера?
245
— То, что можно было достать в Омске,— полностью.
Особенно Паллас меня заинтересовал. Он исследовал и
жизнь казахов.
— Ну, и как ты смотришь на его исследования?
— Знаете, Доржи, некоторые его наблюдения мне кажут¬
ся поверхностными, а выводы опрометчивыми...
Банзаров пошлепал губами от удовольствия:
— Говоришь, некоторые... Я тебе скажу — многие! Хо¬
чешь, поведаю тебе один секрет?
— Я буду гордиться, если вы мне доверите свои секреты,
Доржи?
— Тебе, конечно, известно, что в русской общественной
мысли намечается сейчас два течения,— славянофильское и
западное. Так вот я, несмотря на то, что принадлежу к малой
нации, что я житель колониальной окраины империи,— на¬
стоящий славянофил. Отдаю должное русскому народу...
В Петербургской Академии наук, особенно среди наших вос¬
токоведов, много немцев. Мне пришлось с ними спорить, спо¬
рить с доказательствами в руках. Касательно народов
Сибири, например. И Фишеру, и Шмидту это не понравилось.
Практически они меня не пустили в свою среду.
— Очень даже понятно,— тоскливо отозвался Чокан,—
храм науки они считают личной собственностью. Священной
собственностью, к тому ж. В Омске или Иркутске еще можно
нашего брата в чиновниках держать при своих конторах. На
короткой цепочке, чтобы далеко не заходили.
— Ты ведь сюда приехал по официальному поручению.
И чтобы...
— Чтобы с вами, Доржи, встретиться, чтобы познакомить¬
ся с судьбой народов Восточной Сибири,— подхватил Чокан
слова Банзарова.
...Кони подымались в гору, простодушный ямщик-бурят
напевал что-то очень долгое и тиx^е, даже не пытаясь понять,
о чем с таким увлечением беседуют его седоки.
А они говорили об историках, о Завалишине и Щапове, ко¬
торым тоже приходится нелегко, о том, что плоды честного
труда каждого ученого рано или поздно увидят свет и прине¬
сут пользу.
— Вы, Доржи Банзарович, продолжаете писать?
— С горестью сознаюсь, материалов собрано много, но
почти не пишу. Хочу подражать финну Кастрену. Отличный
языковед и этнограф, академик. Человек уже не молодой, но
неутомимо путешествует по тем землям, где есть народности
и племена финского происхождения. А это чуть ли не все по-
т
бережье Ледовитого океана. И, заметь, пешочком ходит, пе¬
шочком. Русский север исходил. Приобье отлично знает. Вот
кто примера достоин! С тех пор, как я вернулся к своим бу¬
рятам и монголам, стараюсь тоже странствовать... Любить на¬
до свой народ, тогда и жизнь его узнаешь... Я вот и тебе со¬
ветую больше побродить по своей степи. Только, пожалуйста,
без офицерского мундира.
— Спасибо за совет, Доржи.
Болезненный, преждевременно стареющий Банзаров в по¬
лете мыслей, в своих замыслах, в отзывчивости своей сохранил
молодую энергию. А его знание истории и жизни родного на¬
рода представлялось Чокану неисчерпаемым родником.
— Мы с тобой дети кочевников,— продолжал между тем
Доржи под меланхоличный перестук колес.— У наших наро¬
дов не было письменности, китайцы и европейцы в этом смыс¬
ле оказались счастливее нас.
— А загадочные надписи на енисейских скалах?— робко
перебил Банзарова Чокан.
— Ты это к месту вспомнил. Они и меня волнуют. Но их
же еще не расшифровали, і
— Простите, что перебил...
— Да что там! Не лекцию же я читаю.
— Для меня ваш рассказ дороже лекции.
Доржи взял у ямщика кнут и продирижировал им, как
дирижирует порой указкой лектор на кафедре.
Чокан рассмеялся.
— Так вот, древнюю историю народов монгольского про¬
исхождения мы познаем, изучая устные сказания.
— И мы так же.
— Кое-что записали на бумагу китайцы, кое-что наши
ученые ламы.
— А у нас, вы знаете это лучше меня, Доржи, немного за¬
писали ходжи, пропагаторы ислама. Вместе с исламом — от
правды не уйдешь — появился и арабский алфавит.
— О религии, Чокан, мы еще поговорим... Известно ли те¬
бе, буряты считают, что они произошли от черно-синего быка,
а монголы от голубого волка борто-чино и прекрасной лани
гоа-марал?
— А у нас,— опять не удержался Чокан,— один из кип¬
чакских подродов называется Тор-айгыр — гнедой жеребец...
Не правда ли, Доржи, на белом свете многие народы верят,
^то они произошли от животных. Я уж не говорю о Ромуле и
Реме, вскормленных волчицей... Тотемизм — распространен¬
ная форма древней религии.
247
— Не спорю с тобой. Ты — к счастью — не академик
Шмидт. Слушай дальше. У тех, кто повел свое начало от чер¬
но-синего быка, выделился род булаганов. Должно быть, это
и есть буряты. А знаешь, кого у нас называют булаганом?
— Нет, конечно, а вот что такое булты по-казахски, ска¬
жу: это соболь.
— И булаган тоже соболь. Нет сомнения, что эти слова
одного корня. Видно, мы с тобой, Чокан, задолго до Чингис¬
хана породнились. Считать по нынешнему летоисчислению,
так еще до рождества Христова Западное Прибайкалье при¬
надлежало государству гуннов. А через несколько веков
этими же землями завладело большое уйгурское государство.
Гунны, уйгуры — это тюрко-язычные народы. Немудрено, что
в монгольских языках множество тюркских слов.
— А у бурят было свое государство?
— Пробовали создавать единые ханства, но они быстро
распадались.
— Отчасти также было и у нас.
— Знаешь ли ты, Чокан, что даже Чингиз не смог пол¬
ностью подчинить всех якутов?
— У казахов, как вы знаете, сложилось иначе.
— Русские начали продвижение в Сибирь в середине XVI
века, а в бурятские края пришли лет через семьдесят-восемь¬
десят. Вошли с севера. Наши буряты никакого сопротивления
не оказывали, присоединились добровольно. И вот что харак¬
терно — русские солдаты переиначили слово «бурят» на
«брат».
— Значительная часть казахов тоже встала добровольно
под руку России. Только на юго-востоке мои соплеменники
еще подчинены Кокандскому ханству. Ну, а дальше как скла¬
дывалась судьба бурят?
— Дальше начались притеснения —и экономические, и ду¬
ховные. Ты, Чокан, слышал слово «Ясаік»?
— Еще бы не слыхать! По-казахски, правда, произносит¬
ся «жасак». У нас это слово обозначает также военное соеди¬
нение. Вошло оно в обиход со времен Чингис-хана. Можно
предположить, что первоначально так именовались военные
потери. Словом, это не что иное, как контрибуция — побеж¬
денные платят победителям.
— Народы Восточной Сибири не по лингвистическим тол¬
кованиям, а на своей шкуре распознали смысл ясака.
— Да и Западной тоже.
— Мне привелось читать указ Петра Великого. Там ска¬
зано яснее ясного: «объясачить местное население». А прак248
тически это выглядело так: от каждого дыма, то есть дома,
семьи — соболь.
— Но не все же у вас охотники?
— Все не все, но добывали. Куда деваться? Благо, тайга
рядом, а в тайге соболей... Вот и получалось, я об этом из
документов знаю, что в XVIII веке едва ли не треть доходов
царской казны составляли сибирские соболи.
— Могу добавить, когда Ермак победил Кучум-хана, то
был пленен и увезен в Москву сын его Маметкул. Есим выку¬
пил брата за тысячу соболей — подарил их жене Ивана
Грозного.
— С той поры и продолжаются эти взятки-подарки. Тыся¬
ча соболей для чиновников многовато, иной и десятком не по¬
гнушается. Страдает от поборов больше всех черная кость,
ламы и нойоны лучше умеют выкручиваться. Взять тот же
ясак. Собирали его преимущественно люди из белой кости, а
платили люди из черной кости — кыштымы.
— Да и у нас в степи дело обстоит, примерно, так,— под¬
держал Чокан Банзарова.
— Однако никто из сборщиков ясака не мог превзойти в
жадности царских служак средней руки. Был в Забайкалье
такой атаман Пахомов, сущий разбойник. Называли его у нас
Бабага-ханом. Истощилось народное терпение, возмутились
буряты, решили убить атамана. Пахомов успел сбежать и в
руки повстанцев попался только его прихвостень из местных —
Шадриков. Не пощадили его, нет... Повсеместно разгорались
волнения. Екатерине Второй пришлось сюда направить и для
расследования, и для того, чтобы потушить возможный пожар,
секунд-майора Щербакова. Потом и генерал-губернатора, и
гражданского губернатора, и дажетайшу Дымбы Галсанова
отстранили от должностей. Их бы и осудили, если бы не за¬
ступничество царского министра князя Голицына. После этих
событий со сбором ясака стало несколько легче. В уплату на¬
лога стали принимать и скот, и деньги. Но по-прежнему туго
приходятся тем, у кого не было ни того, ни другого. Многие
закрепощали себя, шли в казенные рудники или в работники
к нойонам, уплатившим за них ясак.
— У нас таких картин в полном масштабе наблюдать, по¬
жалуй, нельзя, однако многое схоже. Свои Бабага-ханы, во
всяком случае, имеются. Князь Светлов, например, ничем не
лучше Пахомова. Недаром народ прозвал его Аспетеу — Без¬
рассудным.
...Столько же общего в судьбе бурятов и казахов обнару249
жили наши собеседники и в способах духовного угнетения на¬
родов.
С душевной болью рассказывал Банзаров, как православ¬
ные миссионеры, направляемые колониальными расчетами са¬
модержавия, умело воспользовались борьбой буддийского
ламаизма и древней черной веры — шаманства.
— Ты знаешь, Чокан, и в твоей ордынской аристократии
находятся охотники за чинами и у нас они есть тоже. Некото¬
рые из них добровольно приняли крещение. Нойоны Чиминдорджиевы крестились еще в 1693 году и стали Степановыми.
Ох, и натерпелись от новоявленных православных, в особен¬
ности — от братьев Андрюши и Митюши — мои буряты.
Крещеные перебежчики есть не только среди белой кости, но
и среди черной. Был такой Онохов, к примеру. Крестился, стал
сборщиком ясака и таким зловредным, что даже тайша Дамба
Дугар Иринчеев розгами избил его и заставил возвратиться
к многорукому Будде. Да и сам тайша за несколько лет до
этого крестился, но ламы так застращали, что он горько рас¬
каялся. Одни пугают небесными карами, другие угрожают
оружием, третьи — просто секут. Казалось бы, религия — де¬
ликатное дело, но выходит иначе. Я даже с нашим архиепи¬
скопом Нилом из-за этого рассорился. Человек, можно ска¬
зать, гуманный, сын ученого, а защищает насилие. Словом,
говорю, приобщайте словом! А он отвечает: «Что делать, если
люди по темноте своей словесным уговорам не поддаются».
— Таких нилов, Доржи Банзарович, можно встретить и на
Иртыше, и на Яике, и на Волге. А вы сами верите в бога?
— Нет, Чокан, я атеист.
— Ия тоже.
— Значит, дорогой мой потомок Чингиз-хана, мы с тобой
мыслим одинаково. Только человеческое общество не скоро
освободится от религии, от насильственного ее распростране¬
ния. В нем, кстати, проявляется и духовное угнетение.
— Умно, великолепно сказано!— воскликнул Чокан.— Этих
ясных вещей не понимают царские власти. Они стремятся
Сблизиться с колониальными народами, привлекая на помощь
религию. А правильно ли это? Ислам чаще мешает сближе¬
нию, чем помогает ему. Возьмите к примеру крымских татар,
не раз изменявших России. Зачем же тогда русским государ¬
ственным деятелям покровительствовать исламу? Зачем че¬
рез казанских проповедников мусульманство распространяется
в степи?
...В дороге порой необходимо и помолчать, чтобы подумать
о своем. Но приумолкнув на некоторое время, и Чокан, и Дор250
жи как бы продолжали про себя взволновавший их разговор*
И мысли их, словно огонь, вспыхнувший на степном ветру,
клонились в одном направлении. Они оба чувствовали себя
немножечко Дон-Кихотами, ибо цель их жизни казалась пре*
красной и благородной, но было трудно, даже невозможно
достигнуть этой цели, физически ощутить будущее. Руки, про¬
тянутые к нему, хватали воздух.
Банзарову не терпелось познакомить Чокана с жизнью бу¬
рят. И для этого берега Гусиного озера были едва ли не са¬
мым подходящим местом. Сюда, к холмистым берегам, коегде заросшим лесом и кустарником, к зеленой воде съезжа¬
лись и бедняки-кыштымы, и богачи-нойоны, и ламы, и
шаманы, и пестрый пришлый люд. Если выполнит Юмсун свое
обещание, то Чокан услышит песни, увидит игры, погрузится
в мир незнакомого ему доселе народа.
Юмсун и впрямь постарался как мог. Он готовил народ¬
ный праздник, как принято у бурят, как принято в казахской
степи. Говорят, у каждого казаха есть сорок сородичей. Так
и буряты, самый многочисленной народ Восточной Сибири,
живут тесно связанными между собой родами. Весть о празд¬
нике пошла из улуса в улус, из аила в аил.
Сколько юрт, больших и малых, раскинулось на берегу!
Чокан зорким взглядом сразу приметил Орду, как назвал он
про себя белую и крупную, словно очищенное от скорлупы
гусиное яйцо среди куриных яиц, юрту тайши. Рядом с ней
белели юрты поменьше — гостевые или сыновние. Серые юрты
кыштымов были поставлены на отлете. Словом, все было так,
как в его родной степи, где рядом с богатыми байскими юрта¬
ми из белой кошмы серели неприглядные юрты караши — бед¬
няков черного аула.
Дозорный встретил Доржи и Чокана за версту от аила и
привел к белокошменной юрте, что стояла рядом с главной.
Юрта очень походила на казахскую, но отличалась прямизной
подпорок и более плоской крышей, поддерживаемой столбами,
И внутри многое было как дома. Многое, но не все! Чокан с
интересом смотрел на скульптурные изображения буддийских
божков, развешанные на стенах, на шелковые ковры, расшитые
картинками, очевидно, из буддийской мифологии, на абажуры
с яркими цветными кисточками.
Хозяин юрты встретил их приветливо и немногословно.
Как тут же узнал Чокан, это был младший брат Юмсуна, Дамден, он же и его помощник по управлению улусом.
— Брату нездоровится, но он надеется завтра увидеть до¬
рогих гостей!
251
Угощение было обильным. Если так угощает младший
брат, что же ждет нас у старшего,— не без опаски подумал
Чокан. Сперва внесли бульон, сваренный из жирного мяса го¬
довалого жеребенка. Чокан слышал, что буряты не довари¬
вают мяса. Еще по дороге Банзаров рассказал ему и о другом
блюде — сырой печени, которая подается вместе с кусочками
жира и сварившейся крови.
— И как только можно есть недоваренное?— шепнул Чо¬
кан Банзарову.
— А ты не смущайся и ешь. Убедишься, что вкусно.
В это время подали голову жеребенка, точнее, лобную
часть его головы. Обычай весьма походил на казахский. Но
тут появился и желудок, начиненный кровью, показавшийся
Чокану малопривлекательным. Однако именно этой пищей
хозяин угостил его из своих рук. Асату — так называется показахски этот способ угощения. И отказаться от асату — зна¬
чит, обидеть хозяина. Дамден 'широко улыбался, большую,
чуть ли не с ковш, ложку он поднес ко рту Чокана. «Эх, была
не была!» Чокан проглотил и кровь, и кусочки сырой печени
Хорошо еще, что пищу обрызгивали чем-то похожим на ук¬
сус и, кроме того, выручал крепкий бульон-шуля, напоминав¬
ший казахскую сурну. Что касается недоваренного мяса, го
оно, в общем, пришлось по вкусу Чокану.
Поели и отяжелели, прилегли, но о сне не могло быть и
речи. Чокан ворочался с боку на бок и охотно принял предло¬
жение Дамдена проехаться вдоль берега озера.
Свежий и влажный ветер дул в лицо. Манила зеленая
кромка дальнего северного края. Здесь же берег был песча¬
ным, а сквозь прозрачную воду под лучами закатного солнца
светился крупнозернистый песок. Наступал час, когда на во¬
допой выходили птицы.
Все всадники, сопровождавшие Чокана, были охотниками.
Буряты, правда, теперь не охотились с ястребами и орлами,
хотя в прошлом ловчие птицы были и у них в чести. Но зато
каждый — прекрасный стрелок. Из ружья и, в особенности,
из лука.
Странное дело—гуси нисколько не боялись охотников.
Гоготали, подымали головы, словно с любопытством погляды¬
вая на всадников, и продолжали заниматься своим делом.
Стадо не поднялось и тогда, когда первая стрела вонзилась
в беспечную гусыню, неловко взмахнувшую крыльями и упазшую навзничь. Только встревоженный гогот разнесся по озе¬
ру. Тем временем охотники выпускали одну стрелу за другой,
безошибочно попадая в цель. Не отказался от соблазна и Чо232
кан. Ему подали лук, он с уважением ощупывал старое степное
оружие и несколько раз натянул тетиву.
Вскоре лучники с удовольствием приторачивали к седлам
убитых птиц. Попали или не попали в гусей стрелы Чокана,
но и он в этот вечер выглядел удачливым охотником.
Они проехали вдоль озера и даже выкупались в прозрач¬
ной и теплой воде залива. Рыбы в заливе было видимо-неви¬
димо, словно ее нарочно выпустили сюда, как в пруд.
— Вы ведь не ловите этой рыбы, а почему?— спросил
Чокан.
— Хватает рыб получше в других озерах. О байкаль¬
ском, например, омуле слышал?
Довольные и усталые возвратились в аил.
Валиханова и Банзарова проводили в гостевую юрту.
Приятно было растянуться на пушистой, отлично выделанной
медвежьей шкуре. Шкуру разостлали поверх толстой, пружи¬
нящей, как матрац, кошмы. А вместо одеял приготовили чапаны из верблюжьей шерсти.
Когда потушили лампу, прикрепленную на столбе, Чокан
увидел над головой — полог купола был приоткрыт — кусо¬
чек темного неба со слабо мерцающими звездами. Усиливал¬
ся ветер с Яблоневых гор. Отчетливо слышались ровные и
глуховатые всплески волн. До озера было рукой подать. Ноч¬
ное дыхание озера напоминало ему Кусмурун, детство. И, как
в детстве, его быстро убаюкал ритмичный шум прибоя.
Чокан и проснулся от знакомых с дальних аульных лет
звуков — ржанья, высвистов, перестука копыт. Банзарова ря¬
дом уже не было. Чокан вышел из юрты. Наступал час при¬
вязи жеребят и дойки кобылиц. Вольная эта суматоха, выкри¬
ки молодых всадников, сердитое ржанье двух неожиданно
подравшихся жеребцов возвращали Чокана в отчий аул, в
Орду. Там, бывало, он сам вскакивал на коня, носился вместе
с другими мальчишками и падал. И снова мчался верхом, не
чувствуя ушибов, не принимая потом жалости бабушки или
матери.
Как захотелось ему и сейчас помочь молодому коневодубуряту справиться со строптивой кобылицей, поскакать на не¬
оседланном коне навстречу подымающемуся солнцу. Но, увы!
Положение знатного гостя и офицерский мундир не позволя¬
ли Чокану быть самим собой.
- Неожиданно он увидел подъезжающего к нему Банзарова.
Доржи сделал то, о чем только что размечтался Чокан. Сел
на подвернувшуюся лошадь и вместе с пастухами, стал наво¬
дить порядок в табуне. С виду неловкий и тихий Банзаров, ка253
бинетный ученый и чиновник особых поручений, оказался от¬
личным наездником и обыкновенным аильным бурятом по
своим привычкам.
— Доброе утро, Чокан! Хорошо ли отдохнул?
— Доброе утро! Отдохнул прекрасно. Скажите, сколько
же табунов доится у Шодоева?
— Думаю, три-четыре табуна,— отвечал
Банзаров,— по¬
смотри, какие длинные привязи. На каждую можно привязать
до сотни жеребят.
— Значит, способ жебей?
— Жебей?— переспросил Банзаров.— А что это такое? Не
слыхал такого слова.
— Если перевести — учащенный шаг кобылицы. Практи¬
чески же доят сперва с одной стороны. Пока пройдут привязь
от начала и до конца, наступает срок новой дойки. Тогда ко¬
был доят уже с другой стороны привязи.
— Правильно, так доят и у нас. Есть и название этого
способа. Выпало оно у меня из памяти... Кажется, нас пригла¬
шает к завтраку тайша.
И действительно, Дамден повел их в юрту старшего бра¬
та — Юмсуна.
Двенадцатикрылая юрта Шодоева так поразила Чокана бо¬
гатым и необычным убранством, что он не сразу обратил вни¬
мание и на хозяев этого просторного — хоть на коне въез¬
жай — дома из белых кошм. Словно светились яркие крас¬
ки — и на дереве, и на шелке занавесок, и на дорогих коврах.
Не веревки, а ленты пестрыми кисточками свисали сверху и
по бокам...
Чокан не успел разглядеть сразу изображения буддийских
святынь — надо было знакомиться с Юмсуном.
Тайша выглядел значительно моложе, чем предполагал
Чокан и сколько ему было на самом деле. А ведь Юмсун Шодоев, как это вскоре выяснилось, учился в казачьем училище
вместе с отцом Чокана — Чингизом. Но полнота Юмсуна
скрывала морщины, а редкие усы и бородка без единого се¬
дого волоса могли бы принадлежать мужчине и лет тридцати.
Одет он был в национальный бурятский костюм с позумента¬
ми, но носил русские ордена и медали.
В юрте он был не один. Второго, бритоголового, обла¬
ченного в ярко-желтый халат не халат, плащ не плащ, пере¬
брошенный через левое плечо, обнял Банзаров. Он оказался
хамбо-ламой Гусиноозерского храма-доцана Галсаном Никитуевым, тем самым добрым человеком, который отвез маль¬
чика Доржи в Казанскую гимназию.
254
Словом, и хозяева и гости были так или иначе связаны
между собой узами давних отношений.
Юмсун обратил внимание, с каким любопытством рассмат¬
ривал Чокан религиозные реликвии.
— Дорогой мой гость, должно быть, мало знаком с буддиз¬
мом и мы попросим нашего ламу кое-что рассказать.
Галсан Никитуев прежде всего показал небольшую, отли¬
тую из чистого золота скульптуру Сакья Муни, главного буд¬
дийского божества. Сакья Муни сидел на корточках и смо¬
трел на вссток. Серебряные фигурки изображали других
богов.
Слова Някитуеза почти не доходили до ушей Чокана — он
восхищался тонкостью и красотой художественной работы та¬
лантливых мастеров. Религиозное назначение скульптур его
не волновало. Он и золотого Сакья Муни воспринимал преж¬
де всего как произведение искусства.
Даже завтрак, не такой обильный, как ужин у Дамдена,
но лучше приготовленный и более разнообразный, для Чока¬
на прошел как бы незамеченным.
Что касается самого Юмсуна, то он, несмотря па свое под¬
черкнутое равнодушие и уменье тактично вести беседу, про¬
игрывал рядом с Никитуевым и, кроме того, показался і.з в ме¬
ру самодовольным и хитроватым. Не очень внятно, избіх*я
прямо называть причины, он сказал о задержке праздника
на четыре-пять дней. Однако не так уж трудно было догадать¬
ся, что Юмсун с честолюбивым нетерпением ждет приезда
генерал-губернатора.
Отсрочка праздника не принесла, однако, никакого огор¬
чения Чокану. Скорее, наоборот. Он многое успеет повидать
в эти дни.
Продолжая знакомство с буддийскими религиозными цен¬
ностями, начатое в юрте тайши, он с Банзаровым побывал в
ближайшем храме-доцане и снова упоенно любовался народ¬
ным искусством. В торжественной тишине храма орнаменталь¬
ные узоры вдыхали жизнь в ковры и занавеси, будто пальцы
безвестных художников через десятилетия и века передавали
ему, Чокану, трепетное свое тепло.
Коллекция Юмсуна, которой он так гордился, тускнела
рядом с сокровищами доцана.
Еще более поучительным для Чокана оказалось знакомст¬
во с обыденной жизнью бурят. В каких только юртах он не
побывал — и богатых, й средненьких, и просто бедных. И убе¬
дился в том, что если бурят хорошо живет,— так нет этому
«хорошему» предела. А если уж плохо, то плохо до крайно255
сти, до нищеты! И как много общего было в этих байкаль¬
ских контрастах с контрастами в казахской степи. Куда мень¬
ше сходства наблюдал Чокан в области религии. И буддизм
и шаманство пустили среди бурят глубокие разветвленные
корни, не в пример мусульманству у казахов. Ну, а христиан
ство ни в Забайкалье, ни в степи не находило пристанища
и скиталось, можно сказать, бездомным.
А вот в народном творчестве, фольклоре — и музыкальном,
и сказочном, и эпическом — буряты не уступали казахам. Чо¬
кан успел получить представление и о любовных лирических
поэмах, и о песнях, и о героическом эпосе. Уже становился
легендой и песней отважный вожак народного восстания в
XVIII веке, храбрый батор Амурсана. Многие его черты, де¬
тали его детства иногда совпадали со штрихами биографии
Махамбета, о котором Чокан, тогда еще аульный мальчик,
слышал поэтический рассказ акына Жаманкула. Поразил Чокана своим монументальным размахом, своей великолепной
образностью эпос «Гэсэр». Долгими днями передают, главу
за главой, сказители эту необыкновенную бурят-монгольскую
«Илиаду», вершинное произведение народного поэтического
мастерства. В ней значительно и прекрасно все, даже описа¬
ние лошадей. Уж на что искусны казахские акыны, изобра¬
жающие Тайбурыла или другого сказочного коня, но создате¬
ли «Гэсэра» здесь превзошли их.
С благодарностью слушал Чокай бурятские песни, напо¬
минавшие ему и казахские, и татарские. Их обычно исполня¬
ли в сопровождении инструмента, сходного с волшебной
дудочкой-сыбызгой, вырезанной из озерного тростника. Ее
протяжные мягкие звуки вместе с песней бередили душу,
заставляли дрожать от восторга.
В отличие от казахов буряты еще с давних времен создава¬
ли свои танцы, на редкость самобытные, ни с чем не сравни¬
мые, проникнутые любовью к тайге и озерам, к лесным пере¬
лескам и степям. Танцы, увиденные Чоканом, были посвяще¬
ны преимущественно охоте и в стремительных движениях
передавали мужество, ловкость, зоркость, охотничий азарт.
Чокан настолько увлекся ознакомлением с бытом и куль¬
турой бурят, что его нисколько не обрадовал приезд главного
гостя. К тому же, и к разочарованию Юмсуна, им оказался не
Муравьев-Амурский, а всего-навсего его посланец, атаман
Байкальского казачьего войска Прохор Кафтыров. Потомок
Христофора Кафтырова, оставившего горькую недобрую па¬
мять в Восточной Сибири своей жестокостью, атаман не усту¬
пал своему деду бесшабашной грубостью, самодурством, го-
товностью пускать в ход нагайку или саблю. От него доста¬
валось и чиновникам, и своим казакам, а уж о бурятах и
эвенках нечего и говорить.
Напомним читателю, что первые войсковые казачьи отря¬
ды из бурят и эвенков возникли в Восточной Сибири в 1727
году по замыслу недюжинного дипломата графа Саввы Рагузпнекого. Эти отряды верой и правдой служили России на
границе с Маньчжурским Китаем. Спустя лет семьдесят из
среды сотников был назначен атаманом бурятский богач За¬
дул аев. Когда он состарился, атаманом стал его сын Гомбо
Цыренов. Незадолго перед приездом Чокана в Иркутск цар¬
ские власти передали бурятское войско под начало русским
офицерам. Кончилось не только бурятское атаманство, но и
сотниками стали русские казаки.
— Если бы они еще плохо несли службу,— с горечью го¬
ворил Банзаров Чокану,— это куда бы ни шло. А то ведь
служили честно. И вдруг им перестали доверять. Как гово¬
рится, головы срубили, а туловище оставили...
Появление Кафтырова на берегах Гусиного озера было,
очевидно, одним из звеньев политики недоверия и устраше¬
ния. Мало ли что может произойти на таком празднике?
II разве случайно привел атаман чуть ли не полусотню воору¬
женных казаков. Чокан очень удивился и другему сообщению
Банзарова. Лама Галсан Никитусв, сыгравший благородную
роль в годы отрочества Доржи и в какой-то мере его нынеш¬
ний добрый старинный приятель, был негласным и верным ос¬
ведомителем генерал-губернаторства. Могли быть шпионами
п ямщики, и джигиты, сопровождавшие Чокана и Доржи.
Всюду соглядатайство, с г ѵстью подумал Чокан и вспомнит,
что Держи бывает с ним откровенным только наедине.
Наедине состоялся у друзей разговор и о национальном
неравенстве в Восточной Сибири.
: — Царские власти балуют наших нойонов, опираются на
них, однако до конца им не доверяют. Надобно прижать —
прижмут так, что кости затрещат. И вообще относятся к ним
пренебрежительно. Князьками называют. А у вас как, Чокан?
— А у нас руководителей округов именуют султанами.
Официально именуют. Между тем султаны только в Турции,
пожалуй, и остались... Султан такого-то округа... Разве он
царствует, наш султан? Разве у него есть в руках власть?
Это ведь и звучит иронически... Я уж как-то предлагал в гу*
Оернаторстве: давайте, говорю, будем называть их сул¬
танчиками....
— Это уж откровенная издевка!
9 С. Муканов
257
— А султан, по-вашему, не издевка? Так и будет: у вас —
князьки, у нас — султанчики.
— Но есть еще одна сторона дела: такой наш князек, как
Шодоев, считает себя в своем улусе Буддой. Но перед русски¬
ми властями бегает куропаткой.
Доржи говорил серьезно, уводя Чокана от шуток к раз¬
думьям.
— Бегает куропаткой,— повторил Чокан,— и тянется перед
самым младшим российским чином. Капралу старается уго¬
дить. У нас даже поговорка есть: лучше ближний капрал, чем
далекий жанарал.
— Вот Кафтыров не генерал, чин у него невеликий. Но
увидишь, Чокан, как будет перед ним лебезить наш Юмсун.
Так оно и получилось. Еще вчера исполненный важности
Шодоев не ходил, а выступал, не говорил, а изрекал. Но се¬
годня он и рострм вроде поубавился, постоянно отвешивая
поклоны атаману, и выправку свою потерял, и так откровен¬
но заискивал перед Кафтыровым, что Чокану и Доржи тошно
было смотреть.
Атаман свысока поглядывал на бурят, только к Чокану он
относился уважительно. Чокан понимал, что это идет от гене¬
рала Муравьева. Кафтыров не только был свидетелем приема
в Иркутске, но еще получил инструкцию от генерал-губерна¬
тора о соблюдении этикета по отношению к омскому офицеру.
Чокан высказал Банзарову свою догадку, но, оказалось, что
Доржи и сам правильно оценил поведение атамана.
Тем временем подошло начало праздника, шумного, сует¬
ливого, веселого, как межаульные казахские той.
По своей всегдашней привычке Чокан из уймы пестрых
разнохарактерных впечатлений отобрал главные и мысленно
расположил их по порядку. Он стремился прежде всего отме¬
тить своеобразные черты состязаний у бурят, найти те виды,
которых нет у него на родине. В состязаниях, как в песнях и
танцах, находит выход душа народа.
На первое место Чокан поставил борьбу палванов. В бурят¬
ской борьбе все откровенно, побеждает сила и выносливость.
В ней отсутствуют сложные приемы, умение подножками и
бросками вводить в заблуждение друг друга, как это принято
у казахов. Здесь все просто, даже одежда — короткие штаны
и узкий ременной пояс. И выходят не отдельными парами, а
все вместе и как бы пританцовывают,— хлопая себя по бед¬
рам и коленям, приседают, молитвенно гладя землю, и только
после этого ритуала попарно вступают в схватку. Для побе¬
дителей, разделяемых, как и у казахов, на три класса — выс258
ший, средний и малый, выделяется девять наград, в их числе
шкуры соболя, куницы, домашний скот.
Второе место в этой своей условной классификации Чокан
отдал искусству укрощения коней. Мгновенно накинуть аркан,
вскочить на коня, никогда не знавшего всадника, подчинить
его своей воле и силе в те минуты, когда он мчит тебя по сте¬
пи... Подчинить, покорить, приручить!.. Какой ловкостью и
храбростью надо для этого обладать!..
Третьим в этом ряду Чокана оказалось искусство, хорошо
знакомое казахским конникам-джигитам,— на полном скаку
поднять с земли серебряный рубль. Бурятские джигиты услож¬
нили эту и без того требующую отменной ловкости игру. На
земле оставляют шапку и вкладывают в нее плеть. Всадник
на полном скаку должен схватить эту плеть и заменить ее
своей. Больше всего Чокана удивило, что каждый из двадца¬
ти участников состязаний блестяще выполнил задачу.
И, наконец, четвертое место в наблюдениях Чокана заняла
стрельба из лука. Он и до праздника любовался меткостью
охотников, отстреливавших гусей на берегу озера. Он видел,
и как бьют птицу в лет. Но на этот раз стрелки попадали в
крохотные мишени, находясь от цели шагов за сто. Не допу¬
скали промахов и когда проносились на всем скаку примерно
на этом же расстоянии от мишени. Изумительная меткость!
Праздник еще не окончился, а Чокан уже делился с Доржи своими впечатлениями. Они спустились с холмика, где си¬
дели на кошмах вместе с Юмсуном, Кафтыровым и их свитой.
Подошли к своей юрте, а потом направились к озеру.
— Лук и стрелы,— медленно растягивал слова Банзаров,—
кочевые народы знают с давних времен. Но прежде стрельба
из лука была военным искусством, а теперь это только игра,
традиция...
— Лук бессилен против пушек, против ружей... Знаете,
Доржи, какую пословицу придумали казахи? Даже батыру
довольно одной пули как баю — одного джута.
— Метко сказано! Как стрела в цель попала!
Доржи с Чоканом, все дальше и дальше удаляясь от госте¬
вой юрты, от праздничного шума, шли вдоль спокойного за¬
лива и рассуждали об общности судеб своих народов, о том,
как близко соприкоснулись их непростые личные судьбы.
Где же главный узел?
Оглядываясь назад, восстанавливая деталь за деталью
три коротких праздничных дня, Чокан пришел к выводу, что
в обычное время увидеть столько интересного ему не удалось
259
бы и за месяц. Ничто не ускользало от зорких его глаз. А если
он становился в тупик, не понимая смысла того или иного обы¬
чая, тут на помощь приходил Банзаров со своими подробны¬
ми и точными объяснениями. Это было продолжением сибир¬
ских уроков, которых Чокану не заменили бы лекции в любом,
самом уважаемом учебном заведении.
Много было поучительного, интересного, случались, понят¬
но, и забавные истории.
Еще перед окончанием праздника Юмсун Шодоев с важ¬
ным видом предупредил Банзарова, что приготовил подарок
для Чокана. Соболью шубу, предназначенную для генерала,
он решил преподнести Кафтырову, а Чокана задумал теперь
одарить породистым конем под позолоченным седлом. Чокан
поразмыслил и отказался от подарка, мотивируя это тем, что
до Омска в седле ему не доехать. Юмсун тогда предложил ему
пятьдесят соболей для шубы, но Чокан вспомнил разговоры
о взятках и не принял и этого дара.
Банзаров, одобряя в душе Чокана, попросил Шодоева
устроить охоту-засаду. Чокан опередил ответ Юмсуна:
— Охотиться в разгар лета, по-моему, нет смысла...
Стало понятно, что Чокан больше не хочет обременять
Юмсуна какими-бы то ни было просьбами.
Чокану уже не терпелось уехать вдвоем с Банзаровым. На
том и порешили. А маршрут выбрали самый заманчивый: до¬
браться до Селенгинского острога, а там нанять парусную
лодку и спуститься на ней к Байкалу.
Как задумали, так и сделали... Ветер надувал рыбацкий
парус, лодка шла по течению быстро, как скаковая лошадь.
Неожиданно перед ними раскрылся спокойный в этот день
Байкал. Решили и по озеру плыть на лодке, не удаляясь от
берегов.
— Не дай бог разразится шторм,—предупредил Чокана
на всякий случай Доржи,— тргда придется причалить к любо¬
му удобном уместу, даже если жилья вокруг не будет.
Но пока на море — как и старожилы, и песни называют
прекрасное это озеро,— под легким ветром искрилась мелкая
рябь. Отвесные слоистые берега, по которым ученые прочита¬
ют в будущем всю геологическую историю этих мест, отра¬
жались в воде вместе с лиственницами, кедрами и березами,
склоняющими к зеркальной глади свои могучие ветви.
Чокан опускал руку в воду, и ладонь становилась зелено¬
ватой. Вода была такой прозрачной, что на сравнительно боль¬
шой глубине отчетливо просматривались разноцветные донные
камни, Нокан бросил в озеро медную монету. Он считанные
260
секунды наблюдал, как она, вибрируя, устремилась в глубину,
но в какое-то мгновение потерял ее из виду — лодка шла
слишком быстро.
— Ну, как тебе нравится наше море?— спросил Доржи.—
Ты слышал раньше о нем?
— Слышать — слышал, читал немного. А ведь правильно
говорят, что это чудо.
— Хочешь, я тебе коротко расскажу о нем.
—■ Даже если не коротко, я весь внимание.
— Тогда слушай! В мире нет такого большого пресного
озера, как Байкал. Больше шестисот семидесяти верст в длину,
девяносто пять верст в ширину... Правда, по краям оно сужа¬
ется. Есть такие глубины, что голова кружится — до трех
верст доходит. Наш Байкал — озеро двадцати семи островов,
а самый большой из них — знаменитый Ольхон — семьсот с
лишним квадратных верст. Триста рек впадает в озеро, а вы¬
текает одна Ангара. Вокруг — высокие отроги Саянских гор.
Чокана, как всегда, удивляла память Банзарова, его уме¬
ние обращаться с цифрами. Чокан обычно округлял цифры, а
если стремился быть точным, то пользовался только запи¬
сями.
— Я тебя, должно быть, утомил,— спохватился Доржи,
уловив напряженное выражение лица Чокана,— хочешь, тогда
послушай сказку... Старый Байкал из трехсот своих дочерей
больше всего любил одну: избалованную, своенравную Анга¬
ру. Стала она взрослой девушкой, заскучала в родном доме,
принялась мечтать о женихе. Прослышав о прекрасном и му¬
жественном Енисее, она во что бы то ни стало решила пови¬
даться с ним. Строг был отец, суров. Догадался об ее желании
и скалами преградил ей путь к джигиту...
Доржи замолчал. Упругие прозрачные волны ласкали
лодку.
— Ну, а что же случилось дальше?— нетерпеливо восклик¬
нул Чокан. Он отнесся к сказке с детским простодушием и
пытливостью исследователя.
— Я говорил, что Ангара отличалась своенравием и даже
упорством. Незаметно для отца добралась она до скал, разру¬
шила их, пробила себе путь и вырвалась на волю к Енисею.
Понравилась богатырю смелая красавица и полюбил он ее.
— Ну, а как же остальные дочки?— засмеялся Чокан.—
Остальные триста так и не покинули отчего крова, они и преж¬
де покорялись воле отца, отдавали ему все свои богатства
и не помышляли о лучшей доле, а теперь, давно сосгарясь,
и не вспоминают о поступке своей смелой сестры ..
261
Много и других сказок рассказал Чокану Доржи за время
их долгого путешествия на лодке. Но легенда об Ангаре вошла
в душу Чокана не только своей поэтической прелестью, но и
самою сутью, Разве не отразилась в ней мечта бурятской жен¬
щины о лучшей доле, о стремлении выйти из семейных оков?
Да, старик Байкал, ты в самом деле суров и характер у
тебя не из легких. Тихий днем, ты приветствуешь и ласкаешь
гостей, а к вечеру, словно вспомнив свою непокорную дочь, на¬
чинаешь волноваться, и тогда косматые гребни, как белые
густые седины, появляются на волнах.
Дальше плыть в утлой лодке рассерженным озером было
рискованно. Друзья причалили к берегу.
Несколько раз им приходилось ночевать там, где их заста¬
вал шторм. В пути было интересно смотреть на причудливые
скалы, кустарник и отмели. Но ночлег там бывал далеко не
всегда приятным. Досаждали комары. Тучами вились они над
путниками, и от небезболезненных их укусов становилось не
по себе. Спастись можно было только в шалаше рыболоваэвенка, но там Чокан прямо-таки задыхался от дыма, который
нисколько не мешал хозяевам.
Штормы сменялись штилями, прохлада — жарой, позади
остались и тучи комаров. Наконец их лодка оказалась в устье
Баргузина, где Чокан смог познакомиться с жизнью и бытом
эвенков, чьи селения расположились на этой части побережья
Байкала.
Здесь был небольшой острог, созданный в начале прошло¬
го, XVIII века, и в здешней казачьей сотне тоже служили эвен¬
ки, народ, когда-то не без успеха воевавший даже с Чингизханом, но потерявший свою былую силу и теперь совсем не¬
многочисленный. Царские власти относились к ним пренебре¬
жительно, угнетали как могли, однако, и среди них имели
своих подручных.
К таким подручным мог принадлежать я близкий родст¬
венник известного эвенкийского тайши Хортицы-батыра мест¬
ный богач и есаул Юнгойн. С ним-то я решил свести Чокана
Банзаров. Жилище владельца трехтысячного стада оленей и
казачьего офицера нельзя было сравнивать с пышной юртой
Юмсуна. Сложенный из длинных жердей и облицованный бе¬
рестой, он скорее напоминал пастушеский шалаш-времянку.
Да и внутри не было ни ковров, ни шелковых занавесей. Толь¬
ко земляной пол устилали звериные шкуры. Но и здесь Чокан
увидел фигурки божков, вырезанные из крепких, как металл,
пород — лиственницы и пихты. Пусть это было не золото и
серебро, но резчики по дереву вложили столько души и вкуса
262
в эти скульптурные изображения и неповторимые узоры орна¬
мента, что от них нельзя было отвести глаз.
А хозяин был приветлив и мил, рассказывал об эвенках,
потчевал мясом только что прирезанного молодого оленя. Обед
начался, как и у бурят, сырой печенью с теплой кровью. По¬
том подали очищенного от костей, мелко нарезанного сырого
омуля, похожего на желтоватое желе. Чокан ел с трудом, толь¬
ко чтоб не обидеть Юнгойна, а к рыбе только притронулся,
хотя Банзаров, уплетавший омуля за обе щеки, утверждал,
что нет пищи целебнее этой.
Чокан не отказался и переночевать здесь, на этих шкурах.
Как я могу обидеть гостеприимного эвенка, думал он про се¬
бя? И щедро был вознагражден за свою выдержку.
С удовольствием посмотрел он на следующий день игры,
очень похожие на бурятские. Только здесь набрасывали аркан
не на коня, а на оленя.
Чем ближе знакомился Чокан с жизнью эвенков, тем боль¬
ше теплоты испытывал он к ним, понимая, что не по своей ви¬
не находятся они на такой низкой ступени культуры. Понра¬
вился ему и Юнгойн. Нет, он не был, как показалось сперва
Чокану, послушным подручным властей. Добрый и застенчи¬
вый, он имел открытую душу и, это было видно по всему, поль¬
зовался уважением сородичей.
Многое можно было посмотреть еще.
И Юнгойн, и Банзаров уговаривали Чокана погостить по¬
дольше, проникнуть в отдаленные уголки на востоке Байкала,
заглянуть и в поселения чукчей. Но, увы, времени на все не
хватало.
Он уже успел полюбить Байкал, схожий на географической
карте с парящей чайкой. Баргузин находился примерно между
ее крыльями. Теперь, возвращаясь в Иркутск, они решили
взять курс на мыс Святой нос.
На прощанье Юнгойн еще раз проявил свою щедрость. Он
подарил Чокану оленью доху, украшенную национальным ор¬
наментом, высокие сапоги-торбаса с подвешенными к голени¬
щам копытцами олененка и шапку-кухлянку с вшитыми в нее
припущенными оленьими рожками. Примерив этот экзотиче¬
ский наряд, Чокан подумал про себя: ну, теперь я ни дать ни
взять — омский мой приятель Бабай-Олень в молодости. Спа¬
сибо, Юнгойн! Спасибо, дорогой!
...И снова в путь. Байкальская волна сначала легко пока¬
чивала лодку, потом, с приближением к заливу, образованно¬
му ущельем, шторм усилился. Чокан и Доржи уже стали сом¬
неваться — достигнут ли они Святого носа, затянутого туча:•
6
ми. Но у самого мыса ветер неожиданно стих, словно ему
преградили путь горы. По спокойной воде они причалили к
Серегу.
Обессиленных, их приютили в одиноком рыбацком шала¬
ше. Не притронувшись к еде, выпили кисловатый и чуть хме¬
лящий напиток, приготовленный, кажется, из дикого проса, и,
даже не просушив одежды, легли прямо на толстые подстилки
из морских водорослей.
Чокан спал крепко. Сказались и усталость от качки, и
добрая порция домашней бражки.
— Вставай, Чокан, вставай! Уже полдень.— Чокан не без
удивления увидел склонившегося над ним Доржи.
Он вышел из шалаша, все еще не понимая как следует, что
произошло вчера. Зажмурился от слепящего солнца. Умиро¬
творенный Байкал светился прозрачно-зеленоватой, словно
застывшей гладью.
В эти минуты Чокан с болью подумал о контрасте между
щедрой на тепло и краски природой и жалкой бедностью мно¬
гих обездоленных народов, заброшенных на берега прекрасно¬
го озера.
И вскоре, благодарно улыбаясь немолодой хлопотливой
рыбачке, он ел, преодолев свою обычную брезгливость, не
обращая внимания на неопрятность жилища, на щербатую
ложку, рыбу, приправленную луком, который, должно быть,
рос неподалеку отсюда в Баргузинской долине.
А Банзаров, не упуская случая посвятить Чокана в исто¬
рию и географию Прибайкалья, рассказал ему забавную исто¬
рийку о том, как один ревностный православный миссионер
укрепил икону святого Серафима на вершине горы, причем
сделал это тайно, ночью, а потом лгал, что видел во сне бо¬
жьего праведника, и божий праведник, дескать, сам водворил
свое изображение над Байкалом. Простодушные эвенки с той
поры и стали называть мыс Святым носом.
Чокан недолго колебался, когда Доржи предложил ему на
той же лодке по пути в Иркутское зимовье на Ангаре добрать¬
ся до острова Ольхон.
— Видишь сам, погода установилась отличная.
Но Чокан уже привык к нраву Байкала. И в этот день
озеро на самом деле было спокойнее обычного, а слабый по¬
путный ветерок ускорял ход лодки.
...Никак не ожидал Чокан встретить на Ольхоне большой,
особенно по сравнению с Баргузином и Святым носом, посе264
лок с крепкими сосновыми срубами. Буряты, русские жили
здесь дружно, перенимая друг у друга обычаи, делясь рыба¬
чьим и охотничьим опытом. Берестяных шалашей и юрт здесь
не встречалось.
От Ольхона было совсем недалеко до Иркутского зимовья,
а там и до города — рукой подать.
Здесь, на зимовке, произошла самая неожиданная встре¬
ча. Неожиданная только для Чокана, потому что Доржи очень
рассчитывал на нее.
Только причалила лодка — к ним уже бежали Потанин и
Лаврская.
Восклицания, улыбки, смех, даже слезинки, набежавшие
на загоревшие щеки Чокана.
И хотя уже прошли сроки возвращения в город, все со¬
шлись в одном: денька два надо провести здесь, на берегу
Байкала, в уютной зимовке, окруженной тайгой.
Степняк, только два раза в жизни плававший по Иртышу,
Чокан так привык к лодке, к шуму воды за кормой, к вспле¬
скам волн, к заповедному озерному простору, что тут же пред¬
ложил друзьям прокатиться по Байкалу. К тому же в тайге
нет-нет да и одолевала мошкара, а подальше от берега ее не
было.
— Значит, в лодку, друзья! За мной!
И они поплыли, и тайга приветливо зеленела им вослед, и
старик Байкал, словно не желая мешать их беседам, едва по¬
качивал скользящую по его глади лодку. А ведь как он по¬
шумел нынче ночью! Сейчас же только временами налетал
легкий ветерок.
О чем только они не говорили! Спорили, как завзятые по¬
литики, об Англии и России, о том, что Англия всюду, куда
только возможно, протягивает свои расторопные руки, что
земли ее разбросаны чуть ли не по всему земному шару и что
кулак всегда крепче ладони с разжатыми пальцами. О том,
что западные страны, и прежде всего Англия, тянутся к Цент¬
ральной, Средней и Восточной Азии. А эти края соседствуют
с Россией, и Россия должна препятствовать проникновению
англичан к своим границам. Говорили о том, что слабым стра¬
нам, отсталым народам трудно жить без опоры. И все четверо
сходились на том, что этой опорой может быть только Россия.
Как же складываются и как должны бы складываться отно¬
шения между Россией и подчиненными ей народами? Как бы
помогли здесь дружба, понимание друг друга, теплые, родст¬
венные, можно сказать, отношения! А где они? Почему царское
265
правительство несправедливо относится к инородцам, унижа¬
ет их? Тому пример — малые народы Сибири.
А легко ли крепостным крестьянам в самой России? Знает
ли радость жизни простой трудовой люд? Есть ли мужествен¬
ные борцы за их права? Бесспорно, есть и были. Вспоминали
декабристов, петрашевцев, с уважением называли имена Бе¬
линского и только что заявившего о себе Чернышевского...
Но как жестоко расправилось с ними царское правитель¬
ство?!
Сибирь стала краем ссылки и каторги. А жизнь у ссыльного
или, тем более, каторжанина, .хуже рабской, хуже крепостной.
— Сколь мстительны бывают цари!— с иронической усмеш¬
кой сквозь зубы процедил Банзаров.— Когда в Угличе был
убит наследник престола маленький Дмитрий, у колокола,
сзывавшего народ, вырвали язык, а сам колокол «сослали» в
Сибирь! Трудно поверить, но это так. Колокол и сейчас, ка¬
жется, в Нерчинске.
— Да, это редкостный случай в истории цивилизованного
государства,— добавил Чокан.— Что касается ссыльных, то
как начался их поток, так до сих пор и не прекращается.
И в памяти всплыло изможденное лицо Достоевского. Как
он там в Семипалатинске, мой Федор Михайлович?
— Шлют к нам в Сибирь ссыльных, посылают казаков на
охрану границ, едут и добровольные поселенцы. Но по-прежне¬
му Сибирь малолюдна,— рассуждал Потанин.— Просторы
великие, богатства под стать просторам, а населения — меньше
двух с половиной миллионов.
— Ну, а дальше как?— спросил Чокан.
— Надо отделить Сибирь от России и провести границу по
Уральскому хребту.
— И давно это ты придумал? Зачем это нужно, собствен¬
но говоря?— Чокану явно не понравилась такая мысль.
Потанин заговорил о крепостничестве, которому концакрая не видно, о промышленной слабости России, о том, что
и Французская революция 1789 года и революция в Европе
1848 года не смогли в России пустить глубокие корни.
Банзаров, поддерживая Потанина, сетовал на то, что в Рос¬
сии не научились ценить людей передовой мысли не только в
гуманитарных науках, но и в технике.
— Вспомните изобретателя Ивана Петровича Кулибина.
Гениальный механик. Первым построил паровую машину.
А умер в безвестности, на хлеб денег не было. Его изобрете¬
нием лихо воспользовался француз Шаапт и стал знаме¬
нитым.
— Доржи, Доржи,— с горечью добавил Потанин,— а
сколько умных и смелых людей подымали свой голос против
рабства... Власти уничтожили их и делают все, чтобы о них
забыли.
— Мыслящая Россия не забудет,— вставил Чокан.—Ты,
все-таки, ответь на мой вопрос: почему Сибирь надо отделить
от Российского государства?
— Потому, что Сибирская Россия будет развиваться
быстрее крепостной. И не думайте, что эта мысль принадле¬
жит только мне. Есть такой историк Афанасий Прокопьевич
Щапов.
— Читал статьи Щапова. Очень.интересные статьи,— жи¬
во откликнулся Чокан.
— Я даже имел случай познакомиться с ним. Он не только
образованный ученый, знаток истории и этнографии Сибири,
но и заступник малых народностей. Фишеру и Миллеру не
чета,— Банзаров умел воздавать должное тем, кого он любил.
— Однако и такие люди, как Щапов, могут ошибаться,—
возражал Потанину Чокан.— Россия едина и нам, малым на¬
родам, отлучаться от России никак нельзя.
— А путь Америки?
Но тут и Чокан и Доржи наперебой заговорили и о рабст¬
ве в республиканской Америке, и о том, как тяжко живется
там индейцам. Согнанные со своих земель они находятся на
грани вымирания.
Споры о Сибири, о метрополиях и колониях продолжались
бы еще долго. Йо тут йодала голос молчавшая до сих пор
Александра Викторовна:
— Ау, друзья. Я не вмешивалась в ваши разговоры, и бы¬
ла терпеливой слушательницей. Вы, кажется, собрались се¬
годня разрешить все трудные вопросы. Кто только до вас не
ломал голову над ними, кто не скрещивал копий! И какие
мыслители! Думают об этом и ваши сверстники, будут думать
и те, кто придет после вас. Оставьте истории разрубить узлы.
События развиваются быстро. А на вашу долю выпало—
честно помогать народу. В полную меру сил. И не старайтесь
решить то, что пока неразрешимо.
— Правильно говорит наша Шура. Поддерживаю не из
вежливости, а потому, что сердцем согласен. Как ты думаешь,
Чокан?
— Точно так же, Доржи. Но в одном я буду спорить с По¬
таниным, с Щаповым, с кем угодно. Россия будет развиваться
не разделяясь, а, наоборот, объединяясь и расширяясь. Как бы
267
сейчас ни было плохо, но наши судьбы, судьбы наших народов
только с ней. Что вы скажете, Доржи, по этому поводу?
Доржи замялся. Снова заговорил о Сибири Потанин, но
его тут же перебил Чокан.
— Очень тебя прошу, Гриша, расстанься с этими идейка¬
ми. Они сами по себе глубоко неверные, да и тебе могут по¬
вредить. У российских полицейских чуткие уши. А тогда, поди,
доказывай.
— Теперь об этом вслух говорят, Чокан.
— До поры до времени.
Потанин помрачнел:
— Может быть, ты и прав. В царской России открыто вы¬
сказывать свое мнение нельзя.
— Друзья, друзья!— снова подала голос Александра Вик¬
торовна.— Вы на небо посмотрите, на небо.
Небо заволакивали черные тучи, готовые вот-вот закрыть
солнце. Тревожная тишина стояла вокруг. Ни малейшего ве¬
терка, ни ряби на озере. Так бывает только перед бурей.
— Ау, друзья!—повторила Лаврская.— Мы слишком да¬
леко заплыли от берега. Давайте возвращаться побыстрее.
Буря может разразиться каждую минуту.
Лодка взяла курс к берегу. Это была видавшая виды, по
не бог весть какая устойчивая лодка, которую мог бы легко
опрокинуть разгулявшийся часом позже шторм.
Ветер исподволь набирал силу,- и когда они причаливали,
вдоль береговой кромки уже закипала пенная белесая полоса.
Разговор дальше не вязался, главный узел іак и не нашли
и, тем более, не распутали.
Наступало время .расставания.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПЕРЕД ДАЛЬНЕЙ ДОРОГОЙ
Горести и надежды
После знакомства с Банзаровым Чокан уже другими гла¬
зами смотрел на самого себя. Возвратившись в Омск, отчи¬
тавшись в итогах поездки и, разумеется, не делясь при этом с
генералом главными своими впечатлениями, он погрузился в
адъютантские будни, читал рапорты со всех концов степи,
исправно докладывал их содержание, сочинял бумаги в Пе¬
тербург и ответы окружным султанам. Но когда кончались
служебные хлопоты, им нераздельно владели мысли о своей
судьбе. Он упрекал себя в самонадеянности, в том, что еще
так недавно преувеличивал свои знания о Сибири, о народах
Востока. Перечитав труды Доржи Банзарова, послушав его
самого, Чокан представлял теперь бурятского ученого горой,
а себя сопкой у ее подножия.
Каким осведомленным оказался Доржи в вопросах этно¬
графии и восточной политики, с какой глубиной вникал он и
в историю сибирских народов, в особенности — тюркского про¬
исхождения, монгольскую историю и историю бурят! Чокан счи¬
тал, что знает эпоху Чингиз-хана, но знания Банзарова перед
его собственными выглядели морем рядом с малым озером.
Он сам, Чокан, был потомком Чингиза, его отец носил гром¬
кое это имя и хвастал, без конца хвастал великим своим пред¬
ком. С тех пор, как Чокан помнил себя, он помнил и неизмен¬
ное это хвастовство. Порою и он сам начинал думать так, как
думал отец, и гордость именитым происхождением волновала
его юную кровь.
В кадетском корпусе после чтения русских книг чувства
его поостыли. Возникал иной облик Чингиза — облик крова¬
вого завоевателя с характером по-звериному жестоким. Прав¬
да, Гутковский на лекции по истории военного искусства на¬
звал его однажды великим полководцем, но никаких доказа¬
тельств в пользу этого определения не привел.
Однако и Доржи, бесконечно далекий от оправдания зло269
деяний Чингиза, отдавал должное его уму, проницательности
и воинскому дару.
Об этом можно прочесть, утверждал Банзаров, в «Золотой
тетради» — «Актан дебтер». Она знакомит и с предками Чингиз-хана, и прежде всего с ним самим, и с первыми его пре¬
емниками. «Золотая тетрадь» написана уйгурским алфавитом
на монгольском языке. В Европе ее перевода еще не было.
Чокан с пронзительной грустью вспомнил отдельные дета¬
ли того разговора.
Банзаров очень заинтересовал петербургских востоковедов
своими рассказами об «Актан дебтер». В один голос они упра¬
шивали его перевести уникальное произведение на русский
язык. И Доржи пообещал, но не выполнил своего обещания.
Чокан стал распрашивать, почему, но ответы Банзарова, не
лишенные логики, все-таки были невразумительными. Банза¬
ров ссылался на недостаток времени, на трудности самого
текста, в котором проза перемежается стихами и образная
речь носит отпечаток национального своеобразия. Что могло
быть увлекательнее и нужнее такой работы, подумал про себя
Чокан. А Банзаров продолжал жаловаться на большой объем
«Актан дебтер», вздыхая по поводу того, что перевод требует
и точности, и ясности, и яркости, и вдруг неожиданно для Чокана закончил упованием на бога.
— Вот если всевышний позволит...
— И когда же это может произойти?
— Думаю об этом, думаю, но все мы в его воле...
В этом разговоре, точнее в словах Банзарова, звучали и
некоторая усмешливость и серьезные нотки, горькая неуверен¬
ность в себе.
Теперь, когда их разделяли тысячи верст, Чокан силился
найти источники этой неуверенности.
Банзаров вошел в его сознание прежде всего большим уче¬
ным. Посвяти он себя целиком науке, востоковедению, он сде¬
лал бы немало открытий. Но власти связали его руки и
обрекли на немоту язык, назначив исследователя чиновником
особых поручений. Трудные житейские обстоятельства, необ¬
ходимость служить, да еще расслабленная воля помешали ему
решительно отказаться от ненавистной должности. Как бы ни
был он гуманен, ему приходилось быть заодно с царскими
властями, а не с родным народом. И как бесконечно тяжко
бывало ему тогда, когда буряты подымали свой голос против
слагающегося порядка. Случались и волнения, порой довольно
значительные. Они подавлялись с беспощадной жестокостью,
нередко с применением оружия. И всякий раз Доржи считал
270
и себя виновником народных бед, но продолжал выполнять
обязанности чиновника.
Урывками, от случая к случаю занимаясь наукой, лишен¬
ный близких друзей, с которыми можно было бы делиться
своими переживаниями, он стал заглушать горе водкой. По¬
долгу избегает спиртного, говорил Потанин, но если уж начи¬
нает пить, то запойно, много дней и до беспамятства.
Странствуя почти полмесяца с Банзаровым, Чокан насто¬
роженно присматривался к нему и удивлялся, что Доржи в
рот не берет вина. Но в канун расставания уже на своей
иркутской квартире он поставил на прекрасно сервированный
в честь гостя стол китайскую водку и опрокидывал чарку за
чаркой, произнося все более пылкие дружеские тосты. Он хме¬
лел на глазах, речь его с каждой чаркой становилась бессвязней. Под конец он расплакался, рассказывая про свои го¬
рести. Говорил, что долго не проживет, обнимал и целовал
Чокана, просил его доделать то, что не успел сделать он сам.
Утром проснулся угрюмым, неразговорчивым. Стал опохме¬
ляться так же жадно, как и пил накануне. Уговаривал и Чо¬
кана, но непьющему Чокану неведомы были муки похмелья.
Доржи снова плакал уже у ямщицкой брички, повторяя:
— Свидимся ли еще раз?
Но эти горькие штрихи не перевешивали обаяния трезвого
Доржи, и Чокан продолжал восхищаться его умом и образо¬
ванностью.
Он мысленно решил догнать Банзарова в его книжной на¬
читанности, собрал в Омске много доселе известных ему толь¬
ко понаслышке книг русских и иностранных путешественников
по Востоку — современных, средневековых и древних. При¬
лежно взялся за чтение, стал делать необходимые выписки.
Но не только в образованности он задумал состязаться с Бан¬
заровым. Доржи нигде не бывал, кроме Казани и Петербурга,
кроме родного Прибайкалья. Путешествовал он преимущест¬
венно по географической карте, а Чокан еще подростком
мечтал о дальних странствиях. Теперь, кажется, настало вре¬
мя осуществить юношеские мечты. Но откуда взять средства,
кто его может послать?
Вот так, в усиленных занятиях, в раздумьях о Доржи и о
себе, в обычной служебной сутолоке генерал-губернаторства
проводил Чокан первые месяцы 1855 года.
Во второй половине февраля военные и чиновные круги
Омска были взволнованы известием о смерти Николая Перво¬
го. Повсюду вывешивались траурные флаги. Опечаленный
Гасфорт ходил сам не свой. Переживали смерть императора
271
и многие офицеры. Многие, но далеко не все. К ним принад¬
лежал отчасти и Чокан.
По-настоящему потрясла его другая смерть. В те же дни
вместо ожидаемого от Банзарова письма он получил краткое
известие от своего иркутского знакомого Гомбоева:
«Банзаров умер».
Вспомнил последнее свидание. Горькие слова: свидимся
ли? Не свиделись! Еще раз перечитал строчки Гомбоева и не
заметил собственных слез. Не мог прийти в себя несколько
дней. Гасфорт при очередном рапорте обратил внимание, что
его адъютант расстроен.
— Не можешь опомниться после смерти государя?— со¬
чувственно, спросил генерал.
— Вы угадали, Ваше превосходительство,— тихо солгал
Чокан, не желая называть Гасфорту истинную причину
печали.
. Одновременно с петербургским сообщением о смерти Ни¬
колая в Омск пришло и другое: царем стал сын Николая, ны¬
не Александр Второй.
. О новом царе думали по-разному. Гасфорт волновался
главным образом потому, что не знал, как отнесется к нему
Александр. Может быть, и его, Гасфорта, время приходит к
концу. Меняется императорский двор, многие министры чувст¬
вуют себя непрочно.
В военных кругах, да и не только в военных, смерть Нико¬
лая связывали с поражениями в Крымской кампании. Долго
держался героический Севастополь перед превосходящими
объединенными силами французов, англичан, турок. Многие
тысячи воинов пали смертью храбрых. Среди них прославлен¬
ные флотоводцы Лазарев, Корнилов, Нахимов.
Умершего царя винили в поражениях. Даже в народе по¬
говаривали, что. император, прозванный Николаем Палкиным
за свою грубость, своеволие, жестокость и солдафонство, пря¬
молинейный и глухой к чужим мнениям, словно каменный
идол, руководил не умом, а кулаками.
И то, что ему на смену в разгар проигрываемой войны
пришел более выдержанный, спокойный, более гибкий и при¬
слушивающийся к другим,— разумеется, прежде всего к дво¬
рянским,— голосам Александр, вселяло некоторые надежды.
Первейшая из этих надежд — надежда на скорое оконча¬
ние войны. Если не на победу, то хотя бы на выправлещіе по¬
ложения, на то, чтобы выйти из тяжкой Крымской кампании
с честью.
Одним из главных источников военных неудач и пораже272
ний, как и многих других явдений, наносящих ущерб госу¬
дарственному достоинству, было экономическое и обществен¬
ное отставание России от стран Западной Европы. Чтобы пре¬
одолеть это отставание, следовало прежде всего избавиться
от крепостного права, главной беды в стране. По слухам, мо¬
лодой Александр, постепенно приобщаемый к государствен¬
ным делам в качестве наследника престола, с юности придер¬
живался такого же мнения. Сейчас ему тридцать семь лет,—
возраст настоящего мужчины. Как царь, он вовремя взял в
свои руки бразды правления и в его власти осуществить заду¬
манное прежде.
II главная надежда, личная надежда Чокава, связывалась
с улучшением положения колониальных народов. Чокан слы¬
шал о поездке Александра, тогда наследника престола, не
достигшего полных двадцати лет, по многим губерниям Рос¬
сии. Побывал он и в Западно-Сибирском губернаторстве,
центр которого находился тогда еще в Тобольске, знакомился,
пусть поверхностно, и с жизнью казахов. Побывал он и на
Кавказе. Значит, есть надежда, что одновременно с уничто¬
жением крепостного права он улучшит условия общественной,
культурной и хозяйственной, жизни многочисленных, как тогда
называли, инородцев, населяющих преимущественно окраины
Росси й с к с го гос уд а р с т в а.
Вскоре после известия о смерти Нико тая и о вступлении
на престол Александра из Министерства внутренних дед
пришло предупреждение о подготовке делегации дуанов-округоз Западной Сибири. Бумага составлена была в неопреде¬
ленных выражениях. Не указывался в ней и точный срок, и
даже сама суть торжеств — то ли печальных, похоронных, то
ли связанных с коронацией нового государя, отложенной им
самим до окончания войны. Гасфорт сразу же развил кипучую
деятельность и послал
гонцов *. с, приказом по дузнам,
чтобы все старшие султаны и некоторые младшие без промед¬
ления начинали готовиться т весьма почетной и государствен¬
но важной поездке.
Гасфорт решил, что его адъютант Чокан, если и не офи¬
циально, как уступающий им ц офицерском чине, то, по край¬
ней мере, негласно должен возглавить султанов, в частности,
затем, чтобы умело решить деликатные религиозные вопроси,
связанные с отношением мусульман к православным обрядам.
Он приказал и ему готовиться к этому вполне безопасному,
но достаточно далекому, путешествию. Сразу возражать
Чокан, конечно, не стал, но, увлеченный совсем иными плана¬
ми, по іцкжием) поіружейный в чтение книг ориенталистов273
востоковедов, он поспешно обдумывал благоразумный повод
для отказа от этой поездки.
Тем временем среди султанов только и было разгово¬
ров, что о предстоящих торжествах. Вспоминали о коронации
Николая Первого, о своих подарках, привезенных царю, и о
том, как их отдарили.
По-прежнему было неясно,— приглашают их на траурную
церемонию или на коронацию.
Наконец, министр внутренних дел сообщил, что торжество
коронации откладывается на неопределенные сроки, а теперь
посланцы со всех концов государства должны отдать долг
покойному императору.
Возглавил депутацию Западной Сибири сам Гасфорт.
В нее, кроме представителей русского населения и свиты ге¬
нерала, входили: старший султан Кохчетавского дуана под¬
полковник Чингиз Валиханов, его младший султан бий Чопек
Байсарин, волостной правитель Аккошкар Кишкентаев; стар¬
ший султан Баянаульского дуана сотник Муса Чорманов,
младший султан хорунжий Шекербай Малгельдин; старший
султан Акмолинского дуана подпоручик Ибрай Жайыкбаев
и младший султан Бегалы Коныркулжин; старший султан
Каркаралинского дуана Кусбек Т^аукин и младший султан
Таттибек Казангапов, известный домбрист и композитор.
И снова Гасфорт свой выбор среди адъютантов остановил
на Чокане. Быстро соображает, умен, образован, и, конечно
же, экзотичен. Выбор-то Гасфорт сделал, но и сомнения его
одолевали непрестанно, такой уж он был непоследовательный.
Густав Христианович рассуждал примерно так:
Чокан быстр и решителен, но не слишком ли? Он умен и
образован, но надо ли ему многое брать на себя? Он остро¬
слов, и притом язвительный острослов. Но если в Омске шу¬
точки сходили ему с рук, то в Петербурге они могут бросить
тень и на Валиханова, и на самого Гасфорта.
Однажды генерал пригласил Чркана проехаться с ним за
город и долго вразумлял своего адъютанта:
— Субординацию надо соблюдать, мой милый. Вести се¬
бя,— он запнулся,— как это говорится в русской пословице,
тише воды, ниже травы. Не суетиться, вопросов не задавать,
а самому отвечать скромно и кратко. Свои остроты забыть.
С учеными, со штафирками не встречаться. Столица тебе не
Омск. Уразумел, мой милый?..
Чокан почтительно поддакивал. Спорить с генералом,
когда он входил в раж, было бесполезно. Возражений, как
известно, Густав Христианович не терпел.
274
Но чем дальше распалялся Гасфорт, тем горше станови¬
лось Валиханову. Кажется, совсем недавно адъютантская
должность представлялась ему приятной. Кто из офицеров не
мечтал о ней. А теперь она оборачивалась другой стороной.
Кто такой адъютант? Лакей? Лакей на посылках. Что захочет
левая нога генерала, то он и обязан выполнять.
Нет, на этот раз он не поедет в столицу.
Совершенно неожиданно для Чокана обстоятельства стали
складываться в его пользу.
Примерно в это время в Омск приехал Семипалатинский
прокурор или, как тогда именовалась эта должность, стряп¬
чий уголовных дел барон Александр Егорович Врангель. Бу¬
дущий выдающийся дипломат и ученый-археолог, а сейчас
совсем молодой, чуть старше Чокана, юрист, он исполнял в
Омске едва ли не первое сложное поручение Азиатского
департамента Министерства иностранных дел. Поручение это
не имело никакого отношения к его прямым обязанностям, но
Врангеля в Петербурге знали как способного человека, к тому
же известной фамилии, и готовили его исподволь к новому
поприщу.
Поручение было и общим и очень конкретным.
Крымская война подходила к концу, но и за многие тыся¬
чи верст от этого театра военных действий Англия продол¬
жала активную политику проникновения в Среднюю Азию
через Индию. Царской России важно было этим попыткам
противопоставить свою силу, отодвинуть государственные гра¬
ницы на Юго-Восток. Взятие Алматы, вскоре переименован¬
ной в укрепление Верное, явилось уже одним из звеньев об¬
ширного плана воссоединения казахских земель и борьбы с
Кокандским ханством, а, следовательно, с англичанами.
Врангелю и надо было собрать материалы об английском
проникновении, свести воедино мнения омских губернских
деятелей о том, как его приостановить, помочь правительству
выработать конкретные меры, предваряющие подчинение Рос¬
сии Среднеазиатских ханств.
Врангель и в Семипалатинске пытался найти нужные ему
факты, но их было очень мало.
Там же, в пыльном и пестром городке на Иртыше, Алек¬
сандр Егорович сблизился с Федором Михайловичем Досто¬
евским. Он знал его раньше как писателя, восхищался им, и
теперь облегчал, как только мог, его жизнь в Семипалатинске.
И делал это не только из сочувствия к тяжкой участи изгнан¬
ника, а из личной потребности общаться с ним. Никогда не
одобрявший жестокость Николая, проявленную и к декабри275
стам и к петрашевцам, Врангель даже стеснялся перед Досто¬
евским своего чиновничьего мундира и советовался с ним, как
советуются со старшим.
Они проводили время на квартире Александра Егоровича,
куда более просторной, чем жилье Достоевского, уезжали ле¬
том на остров, как уезжают столичные жильцы из Петербур¬
га на дачу, купались, валялись
прибрежном песке, поверяя
друг другу многие сокровенные мысли.
Уже в лютые предвесенние бураны 1855 года узнали они
о смерти Николая и вступлении на престол. Александра Вто¬
рого.
Достоевский остро переживал неудачи в Крымской войне,
надеялся, как и Врангель, на нового царя, связывая с ним и
судьбы России и свою судьбу.
Однажды Александр Егорович заговорил с Федором Ми¬
хайловичем о русской политике на Востоке, в Средней Азин
и в том числе о поручении, недавно полученном им, о пред¬
стоящей поездке в Омск.
Достоевского поразило, как хорошо ориентируется в слож¬
ных этих делах Врангель, какими широкими познаниями он
обладает.
— Со мной советоваться бесполезно,— напрямик сказал
Федор Михайлович,— но я назову одно имя: Чокай Валиханов. С ним говорить поучительнее, чем с Гасфортом. Вот по¬
мяните мое слово.
Достоевский рассказывал о Чокане, как о шекспировском
герое, сравнивая его то с принцем датским Гамлетом, то с
мавром Отелло.
— А сейчас он как беркут в западне. Простор ему нужен,
простор для высокого полета!
Глаза Достоевского сияли. Куда девался его обычный
тусклый взгляд, его несколько угрюмая сдержанность. С та¬
ким восхищением в это время о^мог говорить только о Ма¬
рии Дмитриевне Исаевой, по которой так тосковал после пе¬
ревода ее мужа в Кузнецк.
Глаза Достоевского сияли еще и потому, что именно Ма¬
рия Дмитриевна прислала ему письмо, в котором не сочла
возможным жаловаться на бедствия свои, подчеркнув тем са*
мым силу натуры, но одновременно нашла верные искренние
слова о достоинствах Вали-хана, как чаще всего они называ¬
ли его между собой.
— Люблю Чокана!— Говорил Федор Михайлович.—Не¬
обыкновенная личность! Ни у кого я не встречал такой чело¬
вечности. И вот что удивительно; ведь совсем молодой офицер,
276
а умеет о своей степи думать в государственных масштабах.
Да только ли о своей степи...
И вот тут-то Врангеля осенила мысль, что Валиханов мо¬
жет и есть тот самый человек, которому следует поручить
исследование малодоступных и совсем недоступных для евро¬
пейцев среднеазиатских территорий.
Федор Михайлович подтвердил, что Валиханов и доверия
достоин и способен на подвйг. А сам вспомнил палисандро¬
вый ящик, который ему подарил Чокан. В ящичке том Досто¬
евский хранил самые дорогие ему бумаги, хранил записи для
будущих книг.
...Подготовленный этим разговором к встрече с Чоканом,
Врангель не очень огорчился, узнав, что Гасфорт выехал в
Аягуз и беседа с ним отдаляется на неопределенные сроки.
Неделей раньше, неделей позже — какая разница! Но зато он
получает возможность вдоволь наговориться с Валихановым.
Несколько огорчало другое обстоятельство. В Омске упор¬
но говорили, что Гасфорт решил взять Валиханова с собой в
Петербург. Не помешает ли эю и Врангелю, и самому Чокану?
Чокан понравился Врангелю с первой же встречи. И с пер¬
вой же встречи они совершенно откровенно говорили друг с
другом, потому что их объединял словно невидимо присутст¬
вующий на беседах общий их друг Достоевский.
От литературных новостей, от неизбежных, в особенности
со стороны Чокаиа, насмешливых высказываний в адрес
омских и семипалатинских деятелей они довольно скоро пере¬
шли к ног.росам мировой политики. Александр Егорович не
раз мысленно удивлялся зрелости и неожиданности суждений
Чокана, многие из которых приходились ему по душе.
— Не могу спорить с гем, что сегодняшний соперник Рос¬
сии — Англия. Это, конечно, так.— Ораторствовал Чокан.—
По почему мы забываем об опасности, исходящей от Герма¬
нии. Вы присмотритесь, что там происходит. Союзный сейм
и таможенный союз уже восстановлены. Пруссия настойчиво
играет роль объединителя. Я читал речи Отто Бисмарка. Он
еще покажет свои коготки. Вот увидите, Германия уже на
нашем веку станет одной из сильнейших держав Европы, на
равных будет бороться и с Англией, и с Францией. А пока они
уже забрасывают свои куруки петли и на берег Тихого океана
и в Среднюю Азию.
-— И вы уверены в этом. Чокай Чингизович?
— Безусловно, уверен! Обратите внимание, кто прежде
«сего изучал в наше время Сибирь. Среднюю и Центральную
Азию. Гумбольт, Падл ас, Фишер, Миллер.
277
— Да, но многие из них — деятели нашей Российской Ака¬
демии наук.
— Это не меняет сути. Вот и теперь Азию продолжает
исследовать Риттер. Вы знакомы с его трудами?
— Немного, поверхностно.
— А я перечитал, признаюсь. Даже размечтался однаж¬
ды,— вот бы перевести их с немецкого на русский язык. Пол¬
нее его и земли и воды Центральной и Средней Азии еще
никто не описал.
— Так, значит, по вашему Риттер писал с немецкой точки
зрения?
— Нет, Александр Егорович, этого я не говорю. В настоя¬
щих знаниях нет национальной окраски. Достижения науки
едины для всего человечества. Но развивают науку, естествен¬
но, высококультурные страны. Германия близка к вершинам
культуры. Устремления ее заходят очень далеко, и не только
в области знаний.
— Чокан Чингизович, я целиком согласен с вами!..
— Я вам приведу один новехонький пример. Германия
пробует свои силы в международной разведке. В Индии по¬
явился известный путешественниц Адольф Шлагинвейт. Уче¬
ный пруссак, заметьте! Может быть, действует по прямому
поручению Бисмарка. Сначала крутился вокруг Ост-Индий^
потом переметнулся на запад страны и проник в Центральную
Азию. Где-то в Кашгарии след его потерялся. Уж не распра¬
вился ли с ним Вали-хан? Уточнить это нелегко...
„.Беседы Врангеля и Чокана затянулись на несколько дней.
Гасфорта все еще не было в его генерал-губернаторской рези¬
денции, и, предоставленные самим себе, они то выезжали
верхом в недальний лесок, то плавали на лодке по Иртышу.
Говорил больше Чокан, Александр Егорович слушал. И за¬
давал вопросы, касающиеся преимущественно Средней Азии.
Уточнял отдельные детали, прояснял для себя общую картину
я одновременно убеждался, что Достоевский не зря хвалил
Валиханова. Да, Федор Михайлович нисколько не ошибался,
не преувеличивал, думал Врангель. Интереснейший человек
и патриот, настоящий патриот. Вот только иногда мешают
ему мелкие г точки зрения российской государственности и
Очень уж йастойчивые заботы о своем народе. Но это не такая
уж беда.
И Врангель пришел к твердому убеждению, что нет более
подходящего человека для разведывательного путешествия в
Среднюю и Центральную Азию, нежели Чокан В а лиханов.
Однажды Александр Егорович напрямик высказал это
278
свое мнение Чокану и в ответ получил неожиданно краткое
согласие, потому что Чокан едва ли не в первый день беседы
понял, куда клонит Врангель. Согласие с одной, столь же не¬
многословной оговоркой:
— Если отпустит мой генерал.
Гасфорт гарцует, празднует, фантазирует
Глубоко переживая смерть Николая Первого, Гасфорт
меньше всего заботился о спасении души покойного импера¬
тора. Ему, в конце концов, было безразлично — в рай ли, в
ад ли она попадет. Гасфорт не имел никаких особых основа¬
ний жалеть Николая, да и умер тот сравнительно в возрасте —
пятидесяти девяти лет. Умер, проиграв Крымскую кампанию
и потеряв уважение в своей стране и в мире. Густав Христианович находился в состоянии печали и даже психологического
расстройства совсем по другой причине: он беспокоился за
свою судьбу. Покойный царь его знал, может быть, даже лю¬
бил. Придется ли он ко двору его сына или теперь ему не
ждать монаршей милости? Хорошо, если Александр Второй
не обойдет его своим вниманием. А вдруг обойдет? Что будет
тогда с ним?
Так переживал Гасфорт; старчески поплакивая по ночам
и ничего не предпринимая. На счастье Густава Христиановича
в Омск в эту пору приехал из Петербурга генерал-майор
барон Сильвергельм, создатель военной карты Западной
Сибири. Он привез Гасфорту личное письмо председателя Си¬
бирского комитета князя Чернышева. Князь дружески преду¬
преждал генерал-губернатора, что новый царь имеет серьез¬
ные виды на Среднюю Азию. И он, Гасфорт, должен быть хо¬
рошо осведомлен в этих вопросах и иметь свои практические
соображения. Следует, писал далее князь, присмотреться к
Ал мате — укреплению Верному, ко всему Семиречью и по¬
думать вместе с другими о возможностях продвижения дальше
на Юг и Запад.
«Если Вы, дорогой мой Густав Христианович, сочтете не¬
обходимым последовать моему в высшей степени благожела¬
тельному совету,— заключал Чернышев коротенькое свое
письмо,— надо надеяться, что это должным образом оценит
государь-император».
Гасфорт захорохорился, засуетился и немедленно предпри¬
нял поездку в сторону Аягуза. Сборы, как всегда, были шум¬
ными и довольно бестолковыми. Тарантас, запряженный
восьмеркой
лошадей,
тройки,
многочисленные
верховые
279
должны были являть впечатляющую торжественную картину.
Старик Гасфорт любил и погарцевать верхом, считая себя в
душе непревзойденным кавалеристом, любил и небрежно раз¬
валиться в тарантасе рядом со своей Лизхен, непременно со¬
провождавшей его во всех государственных вояжах.
Пестрая эта кавалькада направлялась в Аягуз и, как было
задумано, дальше в Копал и Верный через Семипалатинск.
Гасфорт решил, что к городу* надо приблизиться не чинно и
медленно, а на полной скорости. Разгоряченных лошадей так
гнали, что их с риском для собственной жизни едва остано¬
вили услужливые чиновники у самого берега Иртыша. Иначе
бы тарантас с генерал-губернатором и его супругой опроки¬
нулся в реку.
Но,— тут надо отдать должное самообладанию Густава
Христиановича,— он как ни в чем не бывало вышел из эки¬
пажа и надменно кивнул встречающим.
В Семипалатинске все было, как подобает. Даже в коло¬
кола звонили.
В Аягузе встреча вышла куда более скромной, а по ре¬
зультатам своим и подавно нестоящей. Лазутчики донесли,
что со стороны Кокандского ханства замышляются нападения
и на Копал, и на Верный. Не желая подвергать опасности ни
себя, ни супругу, Гасфорт воспользовался известием о разли¬
ве озера Алакуль и приказал возвращаться.
В сущности, Гасфорт праздновал труса, но решил отме¬
тить успех своей экспедиции и послал в Омск гонцов, чтобы
готовили торжества в честь счастливого завершения вояжа.
Путь обратно избрали полегче, но он неожиданно оказал¬
ся труднее. Уж больно плохи были дороги вдоль восточных
склонов Чингизских гор, через перевал Чаган, Абралы, Каркаралы и Баян-аул. Губернаторский тарантас изрядно рас¬
трясли,— он мог вот-вот развалиться. Губернаторшу устроили
в другую повозку, а сам Густав Кристианович храбро сел в
седло. Но храбрости этой хватило ненадолго. После первого
верхового перехода генерал понял, что лихого кавалериста из
него больше не выйдет. Ему устроили мягкое сиденье на вер¬
блюде, но и тут ему пришлось нелегко.
Бедняга так устал, что вновь послал
отложить им же назначенные празднества.
гонца с приказом
Въехал Гасфорт в свою столицу без шума и тут же слег
на несколько дней под наблюдение госпитального врача.
Как только он появился вновь в своем кабинете, секундадъютант Алмазов доложил ему о Врангеле. Мол, приехал
280
чиновник такой-то, дело у него секретное, рассказать может
только вам.
Гасфорт и бровью не повел. Чиновник, видимо, был не
очень значительным лицом, и генерал не торопился его при¬
нять. Генералу Омск представлялся двором без ворот. Одни
въезжают, другие уезжают. Одни требуют, другие просят.
Поток движется бесконечно. Он привык к приезжим и тяго¬
тился ими. Даже к относительно деловым встречам относился
без особого восторга и находил любой повод, чтобы оттянуть
аудиенцию. Да и что может быть такого срочного. В России,
в общем, ничего не горит, а если и вспыхивают какие-то иск¬
ры, то царские власти быстро их гасят. Так и шагает себе
Россия и будет долго еще шагать. Чего же ему, Гасфорту, на¬
рушать свой заведенный порядок, чего же ему спокойно не
заниматься подготовкой очередного праздника, с помощью
которого он прославит себя и утвердит, как ему казалось,
свое положение.
— Потом, потом,— ответил он адъютанту,— скажи, что
обязательно приму, а пока пригласи на праздник.
Праздники, пусть не вполне уместные, целиком поглощали
Густава Христиановича, к тому же на этот раз отвлекали его
и от насущных забот, и от волнений по поводу перемен на
престоле.
Он вникал и в то, как должны быть одеты русские казаки
и селяне, и какие угощения им надлежит приготовить,— пель¬
мени, обязательные сибирские пельмени, блины, сдобные пи¬
роги... Что касается киргиз-кайсаков, то им вменялось в обя¬
занность поставить белые юрты, привезти красивых девушек
и джигитов, устроить байгу, состязания борцов-балуанов,
пригнать дойных кобылиц и овец, чтобы еды было вволю.
Генерал, конечно, велел обеспечить и охрану праздника, за¬
ранее определить места на берегу Иртыша, где будут расстав¬
лены солдаты.
Суетились чиновники и офицеры, мчались гонцы в Омск и
из Омска. Не остался в стороне и Чокан, отвечавший за под¬
готовку казахской части программы праздника. Со всех дуанов, охватывающих Омск полукругом,— Кокчетавского, Баянаульского, Акмолинского, Каркаралинского — прибывали удо¬
стоившиеся приглашения. Разрешили бы приехать всем, кто
пожелает, так Омского побережья не хватило бы. Но списки
были составлены заранее,— в них вошли полностью и те, кто
намечался для поездки в Петербург, и те богатые опытные
хитрецы, без которых не обходился ни один той.
Прибыл на праздник и Чингиз. Его привез Жайнак, кото281
рый. после Атбасарской ярмарки поселился в Орде и стал ку¬
чером султана. Больше двух лет не виделся с ним Чокан.
И если в отце он не обнаружил особых перемен, то Жайнака
и узнать сразу нельзя было,— пополнел, стал ухоженным, а
щегольские усики делали его привлекательным и даже
красивым.
Чокан в письме домой просил, чтобы приехала и мать.
Родители сразу распознали хитрость сына. Если приедет
мать,— значит, приедет и Айжан, снова прислуживавшая ей.
Но Чингиз по-прежнему опасался сближения сына со слу¬
жанкой. Благо, нашелся и повод,— Зейнеп располнела, у нее
пошаливало сердце, и поездка в Омск казалась ей слишком
утомительной. Она только взяла у мужа обещание, что он
обязательно возвратится в Орду с Канашем.
Спрашивать об Айжан у отца не имело никакого смысла,—
он все равно не сказал бы сыну правды.
А друг детства Жайнак, не глядя в глаза Чокану, как-то
странно говорил о том, что сестра и видеть не хочет молодого
султана, что она к нему охладела и не может простить того,
что он проехал мимо нее, возвращаясь из Атбасара.
Жайнак заученно произносил эти слова, и Чокан не знал —
верить ему или не верить, как не знал и того, что говорить
именно так приказал строго-настрого своему кучеру Чингиз.
У нас еще будет возможность подробнее рассказать о
встрече отца и сына, а пока нас ожидает праздник, затеянный
Гасфортом.
Все шло, как говорится, по предначертаниям генерала.
Опытные аульные хитрецы в суете и выдумке не отставали от
русских чиновников. Чокан был твердо убежден, что и нацио¬
нальные игры, и убранство юрт, и угощения будут такими,
как хотелось Гасфорту.
Чокан был убежден и в другом, главном для себя — Вран¬
гель сумеет ему выхлопотать поездку в Среднюю Азию. Что¬
бы поездка эта стала еще реальнее, Чокан решил, что следу¬
ет некоторым уваіжаемым казахам, которые скоро отправля¬
ются в Петербург, внушить свои мысли и соображения. Может
ведь и так случиться, что они повторят их министру, а то и
самому царю.
Но как ему душевно поговорить с этими султанами, если
между ними и им уже давно возникло отчуждение, если они
начинают подымать носы, втайне считая себя не хуже ханских
потомков и уж, конечно, побогаче их. Запросто подойти к ним
мешала Чокаку и его степная аристократическая гордость,
282
нет-нет, да и дававшая знать себя в его отношениях с аульны¬
ми баями.
Единственным человеком, близким Чокану, был его дядя
Муса, сын Чормана. Но когда он высказал ему свои мысли,
Муса пожал плечами:
— Не унижай, Чокан, своей большой головы. Это они
здесь, в Омске, лебезят перед властями и кудахчут. А в Пе¬
тербурге никто из них и рта не раскроет. Что ты будешь ста¬
раться зря?
— А вы, дядя Муса?
— А что я... Голос одинокого гуся в стае не слышен. За¬
чем я буду выделяться?
Чокан подумал, подумал и пришел к выводу, что дядя
прав. Какое дело до его устремлений всем этим султанам и
биям. Они и так безмерно рады, что их выделил Гасфорт. Им
кажется, что умершие отцы и деды благословляют их на этот
почетный путь. Они упоены предстоящим празднеством, и са¬
модовольство переполняет их, словно вспененная илистая
вода.
Итак, праздник начался. Настал срок, когда Гасфорт со
своей многочисленной свитой выехал к берегу Иртыша на
удивленье всем собравшимся.
Впереди восьмерка лошадей мчала заново отремонтиро¬
ванный губернаторский тарантас, в котором восседал Густав
Христианович со своей супругой. За ними следовала свита в
повозках, запряженных тремя и двумя конскими парами. По
обе стороны, вздымая придорожную пыль, скакали верховые.
И вновь раздался колокольный звон.
И не азан — приглашение к молитве — выкрикивали муэд¬
зины в мечетях, а громкогласные глашатаи, проинструктиро¬
ванные главным муллой, ринулись в толпу и славили жанарала.
Случившийся рядом с Гасфортом смельчак-священник, по¬
давляя насмешку, негромко сказал:
— Только царю воздаются такие почести.
Густав Христианович бросил на него уничтожающий
взгляд:
— А я кто? Неужели не царь Прииртышья?
Праздник шел своим чередом. В первый день звучали рус¬
ские песни, иртышские казаки состязались в джигитовке. На
второй день преобладала казахская речь, казахские игры.
Гасфорт чувствовал себя, словно гусь на озере. Он радушно
одаривал приветственными словами и своих омичей, и приез¬
жих. Врангелю, находившемуся в свите я представленному ге283
нерал-губернатору, тоже выпало счастье услышать его по¬
здравление с прибытием в сибирскую столицу.
Врангель, как и многие другие, не был в восторге от празд¬
ника. Он понимал, что Густав Христианович явно хватил
через край, оторвав от дел стольких людей. Это и превышение
власти, которой наделен наместник, это и отдаление от наро¬
да, а не сближение с ним. Вслух этих мыслей Врангель, ко¬
нечно, не высказывал, и, смешавшись с губернаторским окру¬
жением, делал вид, что одобряет происходящее, одновременно
подумывая, как лучше всего поставить об этом в извест¬
ность молодого царя.
После праздника состоялась и аудиенция.
Гасфорт еще до беседы удивил Врангеля несуразными
своими речениями и решениями. В ходе самой беседы Гасфорт, сам того не ведая, сумел подтвердить, что это впечат¬
ление не случайно.
Разглагольствуя о необходимости просвещать кочевников
и изменять формы и методы их хозяйствования, генерал-гу¬
бернатор ступил на свою любимую стезю — к прожектам раз¬
вития коневодства.
Он рассказывал о баях, владеющих огромными табунами
коней, табунами в десять, и даже в пятнадцать — двадцать
тысяч.
— Только еот беда; низкорослые это кони, легкие в весе.
Пусть они выносливы и терпеливы, пусть они пасутся и зи¬
мой, если нет гололедицы. Но какая от них польза государст¬
ву? Конину, кроме самих кочевников, никто не ест, это мясо
не для базаров. А кумыс?.. Говорят, чахоточным его полезно
пить. Говорят, вообще здоровью поправление. Но мне, напри¬
мер, кумыс не по вкусу. Пусть другие кобылье молоко пьют.
— И что же вы предлагаете?..-— осторожно остановил
Врангель словоохотливого генерала.
— Я предлагаю, я предлагаю,— Гасфорт искоса взглянул
на молодого чиновника тем взглядом, который считал орли¬
ным,— сократить ненужные стране табуны и начать выращи¬
вание скаковых лошадей. У меня есть кавказский опыт и у
батюшки
моего
чистокровных
аргамаков в конюшнях
держали.
— Значит, и в степях вы предлагаете построить конюшни?
— Именно в степях,— конюшни, конезаводы. Всех лоша¬
дей перевести на стойловое содержание...
...Тут Густава Христиановича остановить было уже нельзя.
Он не раз излагал суть своей реформы, излагал ее и Чокану.
Для него не существовало никаких препятствий; ему и лес в
284
тайге рубить и доставлять его,— хоть конным, хоть верблю¬
жьим транспортом на любые расстояния в далекую степь
представлялось вполне осуществимым делом. Он готов был
даже проложить на случай осенней слякоти дороги и вымо¬
стить их досками.
Все это было совершенно беспочвенной фантазией. Вран¬
гель про себя отметил только одну здравую мысль, высказан¬
ную генералом,— о переселении безземельных крестьян из
Европейской России в Сибирь. Но эта мысль была слишком
разумной, чтобы принадлежать Густаву Христиановичу.
Врангель пожелал успеха Гасфорту в осуществлении его
интересных идей. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и
все-таки генерал разглядел насмешку:
— Вы думаете, построить конезаводы и вымостить дороги
невозможно?
— Что вы, что вы!.. Если только вы сами возьметесь за
это, дело пойдет на лад.
Маленькая лесть немедленно достигла цели.
— Даю слово, я все возьму в свои руки!— Воскликнул
генерал и учтиво дал понять, что аудиенция окончена.
Врангель облегченно вздохнул, покидая кабинет генералгубернатора. Он устал от его многословия. Что же касается
основного своего вопроса, ради которого он и прибыл, то он
изложил его суть во время второй встречи.
На этот раз сперва говорил Врангель, а Гасфорт слушал.
Слушал упоенно, потому что с некоторых пор им владела
мечта прославить свою старость доблестным военным похо¬
дом. Трудностей он не видел. Он помнил только, как взял
граф Перовский Ак-Мечеть, город Кокандского ханства, как
сразу приобрел известность полковник Хоментовский, вонзив
свое копье в сердце предгорий Тянь-Шаня, неподалеку от бе¬
регов Или, и основав на месте селенья Алматы форпост
Верный.
Он слушал и уже не слушал. Вернее, слушал только са¬
мого себя, погружаясь в честолюбивые думы. Внезапно он
схватил указку и подскочил к карте. Ткнул указкой в укреп¬
ление Верное и, описав небольшую дугу, в город Ак-Мечеть,
Перовск.
— Наша святая обязанность — наступать. Вот здесь на¬
ступать!— фразы были короткими, обрывистыми, словно ко¬
манды.— Обезвредим врага. Захлопнем ему рот. Пойдем
вглубь.
— Прошу прощенья,— мягко, но настойчиво перебил ге¬
нерала Врангель,— поход этот легким не будет. Вспомните,
285
как лилась кровь под Ак-Мечетью. Да и Хоментовскому
экспедиция далась не так уж просто.
Гасфорт тут же вспомнил о потерях Перовского и совсем
непритворно вздохнул:
— Что правда, то правда!.. А вы как считаете? Какие ме¬
ры необходимо нам предпринять.
— Я никаких мер не могу посоветовать. Но есть сообра¬
жения Азиатского департамента, подкрепленные мнением Его
императорского величества,
Гасфорт отошел от карты, сел, лицо его приняло выраже¬
ние почтительности и восхищения.
— Активные действия нельзя начинать, не разобравшись
в том, какими силами располагают среднеазиатские ханства,
что происходит там теперь... Ташкент связан с Кокандом, Коканд с Бухарой, Бухара с Кашгаром...
— Значит, надо начинать разведку?
— Именно так. И направить туда умного человека.
— Откуда?
— Конечно, из Омска.
— Вот бы только нашелся такой человек у нас!—И за¬
пнулся, продолжая молча шлепать губами, втайне размышляя,
где же его взять, умного и хитрого? Генерал верил только в
силу, подчиненную ему, в собственную силу и ум, наконец, но
умных и ловких умом, годных для решения государственных
задач, что-то не примечал вокруг себя в Омске.
— У вас и найдется,— спокойно,
произнес Врангель.
отнюдь не загадочно,
— Фамилию назовите, миленький, фамилию!
«Миленький» в устах Гасфорта означало крайнюю степень
раздражения, но Врангельэтого не знал.
— Чокан Валиханов!
Глаза Гасфорта стали круглыми от изумления. Он не
только считал Чокана способным молодым человеком, но да¬
же любил его. Однако, ему и в голову не могло прийти, что
этот офицер-инородец может быть использован для такой от¬
ветственной миссии.
— Вы удивляетесь?— спросил Врангель.— А, по-моему,
другой более удачной кандидатуры в Омске не отыскать...
Бесспорно, умнейший человек здесь.
Гасфорт про себя подумал: значит, и умнее меня. Побагро¬
вел от обиды и, одновременно, от досады, что не сам назвал
этому молодому чиновнику фамилию адъютанта: выходит,
губернатор не разбирается в своих же людях.
286
А Врангель, как бы не замечая замешательства генерала,
продолжал:
— Вы не возражаете, если остановимся на Валиханове?
Отлично! Так и будет доложено государю.
— Государю, говорите?—переспросил Гасфорт, смиряя
свою гордость с благоразумием, и, входя в роль, загарцевал.—
Одобряю, одобряю! Мой воспитанник! Если он принесет поль¬
зу престолу и России, я могу только радоваться.
На том и договорились.
Гасфорту, возглавившему депутацию Западной Сибири в
Петербург, до поездки оставалось совсем немного времени.
Надо ли, чтобы его сопровождал и Чокан? Сам адъютант,
имея в виду необходимость тщательной подготовки к путе¬
шествию, не выразил желания ехать. Его поддержал и Вран¬
гель. А Густав Христианович вспомнил выходки Чокана, его
не всегда уместное острословие и даже обрадовался в душе:
так будет спокойнее.
Отец и сын мечтают о разном
Единственным человеком, горевавшим по поводу отказа
Чокана ехать в Петербург, был Чингиз.
Он больше, чем когда бы то ни было, понимал теперь пра¬
воту Драгомирова, давно утверждавшего, что времена ханов
канули в Лету, темную реку забвения. Трудно приходится и
ханским потомкам. На первых порах только им предоставля¬
ли султанство в дуанах-округах, но постепенно богатые баи
из черной кости все чаще и чаще становились правителями, а
чингизиды все реже и реже. В числе шести старших султанов
сейчас оставалось только два ханских потомка — он, Чингиз,
в Кокчетау, и Кусбек, сын Тауке, в Каркаралинске. Но и Кусбека, оказывается, уже снимали с должности после много¬
численных жалоб земляков. Ходили слухи, что каркаралинским
султаном станет Кунанбай, сын Ускенбая (отец поэта Абая —
прим, авт.) из рода Тобыкты, не имеющий никакого отноше¬
ния к ханской крови. Вот и гнется на ветру Чингиз пучком
травы, чудом сохранившейся в пустыне.
Султан чувствовал себя утлым суденышком в бурном мо¬
ре, и у него была только одна надежда, один спасительный
маяк — это Чокан. Пусть не однажды он его обижал,— и в
детстве, и в кадетскую пору, и уже совсем недавно. Но ведь
сын же!..
Своего ты ударь,— не сбежит твой джигит,
А чужой — и закованный в цепи,— сбежит!
287
Вспомнил Чингиз поговорку. И мысленно обратился к сы¬
ну: ты еще молод, Канаш, горяч. Перебесишься и вернешься
под мой кров, к моему сердцу.
Чингиз обрадовался, когда Чохап стол адъютантом. Он
знал, что адъютант не кучер, не слуга, что адъютантами у ца¬
ря Ходят генералы. С ними советуются, их уважают. Знал он.
что и Гасфорт балует Чокана. Прислушиваясь к каждому
известию из Омска, Чингиз возносил мольбы аллаху: поддер¬
жи моего сына, помоги ему продвинуться по службе.
Стоило дойти до Орды слуху, что делегацию дуанов на
траурную церемонию в Петербург возглавит чуть ли не Чокач,
как Чингиз пришел в восторг. Он проникся уверенностью, что
поедет вместе с образованным своим сыном, знающим язык
времени; кто как не сын поможет ему утвердить свое положе¬
ние, сведет его с высокими чиновниками, а, может быть,— по¬
думать только!— поможет обратиться к самому царю.
С такой надеждой и приехал в Омск Чингиз. Сын встре¬
тил его с открытой душой и теплотой. Для зтого существова¬
ло несколько причин.
..Прежде всего он жалел оща. Жалел, потому -иго
понимал,— уважение к нему убывает с каждым годом, а жа¬
лоб и заявлений на него с каждым годом становится все боль¬
ше. Чего доброго, начнут их разбирать,—тогда он может
оказаться в положении Кусбека. Сейчас он живет заѵ „слет
аулов, за счет народа. Л на что будет жить, если .лишится
звания старшего султана? Какие такие богатства есть у него,
чтобы не бедствовала семья. Иногда в руки Чокана попадали
письма, направленные против отца. С горьким чувством и ,на¬
рушенного, и исполненного долга он не давал им хода.
Некоторые действия отца нравились Чекану. Только он
один среди старших и младших султанов области применял
в аулах русские законы. Не так уж часто, но применял. А ведь
остальные вершили суд и расправу по старинке, по «кошменным книгам». Вот и росло недовольство Чингизом прежде
всего тех, кто привык самоуправствовать в степи.
Чингиз, пока единственный из .султанов, сделал первые,
пусть робкие, шаги для распространения знаний. За послед¬
ние четыре-пять лет из Кокчетавского дуана отправили около
десятка мальчиков в фельдшерские и ветеринарные училища
в разные города. Родители не пускали своих детей, боялись,
что их будут крестить. Так Чингиз нашзл выход — послал чуть
ли не насильно сирот, а их родственникам выплатил деньги.
Он верил, что дети вернѵ
а аулы знающими свое дело мо-
додыми людьми, послужат примером для других, и сами
аульчане по-иному посмотрят на знания.
Чингиз стал и первым подписчиком в степи на периоди¬
ческие издания. В Омске выходил раз в неделю офицерский
листок управления сибирских казахов, печатавшийся на двух
страничках: одна на русском языке, другая — на татарском.
Мало того, что он прочитывал его сам, так заставил подпи¬
саться на это единственное в те годы подобие газеты еще че¬
ловек двадцать влиятельных казахов. Довольный этим, Чокан
как бы поощрил отца к чтению и выписал ему на свои деньги
петербургскую газету «Русское слово».
У отца Чокан находил и такие привлекательные черты,
как любовь к устным поэтическим преданиям. С детства он
запомнил, как привечал отец акынов и сказителей. Чингиз не
только слушал, но и записывал, собирал фольклор. Время от
времени он посылал сыну свои записи.
Да и к чтению отец был далеко не всегда безразличен.
Прежде он ограничивался религиозными книгами святого Аллаяра, Ходжи Ахмета Яссави, Сулеймана Бакиргани, а теперь
обратился и к историческим трудам — к хронике Тимура,
«Батур-намэ» и другим. Отец был достаточно скрытным, но
Чокан догадался, что он решил испробовать свои силы в об¬
общении казахских исторических сказаний. Тогда он послал
ему в Сырымбет три тома «Истории Киргиз-Кайсацкой Орды»
Алексея Левшина. Чингиз привез в Омск эти книги. По репли¬
кам и даже по характерным пометкам на полях можно было
судить, каким внимательным и критическим читателем лев¬
шинского труда оказался отец.
Откуда же он приобрел столько знаний? Видно, за это
время он и кроме Левшина прочитал довольно много. Все
объяснилось просто. Книги в ауле отца остались после хазрета Науана, сына Таласа, сосланного властями по доносам
старого муллы Галиакбара. Науан и в самом деле открыто
выражал недовольство христианскими миссионерами, а в од¬
ном ауле заставил только что обращенных в православную
веру сжечь Евангелие. Вероятно, столь яростный поступок и
послужил против него самым серьезным обвинением.
— А жена его жива?—спросил отца Чокан.
— Говорили недавно, ее подобрали мертвую на улице в
Кокчетау. Горевала, бедствовала, голодала.
Чокан вспомнил, сколько хорошего о Гулынахре — ее ча¬
ще называли народным именем Кокеш — высказала ему Айжан там, в горах. И в эти минуты он никак не мог простить
себе, что на обратном пути из Атбасара в Омск он не заехал
10 С. Муканов
289
в Кокчетавекую станицу разузнать об участи Науана, разы*
скать Кокеш, помочь им. Он представил себе переживаніи!
Айжан, сердечно привязавшейся к этим милым и необычным
супругам, ревнителям мусульманства. Но заговорить с отцом
об Айжан он не мог и не хотел, зная его непримиримое отно*
шение к девушке.
Тем не менее эта преграда не помешала в Омске более
тесному сближению отца и сына.
Дело было в том, что Чокан только теперь разглядел доб¬
рые дела своего отца, отдал должное его культурным начина¬
ниям, первым искоркам знаний, сулящим в* будущем светлый
огонь. Больше, чем Чингиз, переменился сам Чокан. Быстрый
на решения и поступки порывистый юноша попал в житейские
переделки, познакомился с людьми, которые научили его умуразуму, и понял, что
достигнуть цели одним прыжком нельзя:
Торопливость чаще всего бывает помехой, а не помощницей.
Ведь и мечту легче осуществить, если ты вооружен спокойст¬
вием и рассудительностью. Конечно, горячему Чокану не
просто давались эти качества, но> он усилиями воли стремился
их приобрести.
Сыграли свою роль и встречи с Доржи Банзаровым. Когда
они обдумывали пути прогресса для своих народов, сама со¬
бой возникала необходимость выдержки и терпения. Нелегко
было и в мыслях поднять столь быстро их патриархальные
края до уровня культуры и сознания передовых государств.
Немало времени пройдет, прежде чем не только инород¬
цы, но и низы России, ее трудовой люд, самый многочислен¬
ный в нации, поймут необходимость перемен.
Русский народ боролся за свою независимость, за лучшее
будущее и силой оружия — незабываемы имена Степана Ра¬
зина и Емельяна Пугачева, и умом просветителей, таких, как
Николай Новиков и Александр Радищев. Боролся и борется,
но ясности и определенности в этой борьбе нет.
Ни Чокан, ни Доржи еще не представляли себе, как и
когда сами русские освободятся от гнета:
У Валиханова и Банзарова хватало воображения и пони¬
мания в этих условиях лишь на то, чтобы в какой-то мере
перенимать опыт русских просветителей Новикова и Радище¬
ва. Они сходились на том, что развитие общества следует
оставить во власти самой истории, а свои силы сосредоточить
на пробуждении народного сознания, используя прежде всего
школы и печать. Эти идеи, рожденные среди русских, с каж¬
дым годом охватывают все более широкий круг сторонников,
но всходы их пока небогаты; Россия отстает от европейских
•стран в развитии печатной© слова, а -ее-колониальные окраины
значительно 'отстают от центра. Значит, окраинные народы в
первую очередь должны догнать русский народ по экономи¬
ческому пи культурному уровню. Что 4удет дальше—покажет
сама жизнь.
После встречи с Банзаровым Чокан пробовал искать пути
для достижения этой цели, но не то что дороги, даже тропин¬
ки не разглядел. Как ее обнаружить, как ее проложить? Не¬
многие грамотные казахи образованы только по-мусульмански. Читают не іна родном языке, а на татарском или
арабском, вовсе непонятном ?их землякам. Русским языком
владеют, умеют читать и писать лишь некоторые султаны,
представители аульной знати.
Так и не смог придумать Чокан верных способов достиже¬
нии грамотности. Теперь, после смерти Николая Палкина п
восшествия на престол Александра Второго, склонного, как
думали многие, к просветительству, перед Чоканом замаячил
огонек надежды.
Может быть, дотянуться до нового царя, изложить ему коекакие свои мысли, думал Чокан. Только как это сделать? Роб¬
кая надежда ^возникла ж тут же рухнула м связи с возмож¬
ностью поехать на траурную церемонию. Нет, он отвлечется
от своих занятий, будет только лакеем у генерала. Да и сама
печальная обстановка исключает просьбы, исключает возмож¬
ность аудиенции. Правда, те, кто едет отдать долг покойному
царю, вероятно, будут участвовать и в торжествах по случаю
коронации. Вот на этих торжествах куда как уместнее просить
царя помочь далекой окраине. Особенно, если это сделать не
одному, а опираясь на всех султанов во главе с Чингизом.
Может быть, попытаться так сделать, может быть, пора посо¬
ветоваться с отцом? В лоб, говорить прямо, пожалуй, не стоит,
но постепенно готовиться к важному этому разговору уже
время.
Отец стал восприимчивее, мягче, пристрастился к чтению*
у них появились общие интересы.
Вместе с тем и Чингиз нашел сына повзрослевшим и более
благоразумным.
Но пока Чокан раздумывал, как приобщить отца к своим
идеям, отец первый решил использовать сына для осуществле¬
ния некоторых своих честолюбивых замыслов.
Однажды во время чая с обычными аульными лакомства¬
ми, приготовленными Зейнеп, Чингиз нежным сердечным обра¬
щением — Канашжан!— начал разговор на трудную, давно
не дававшую ему покоя тему. Начал, как всегда, издалека.
291
— Мать моя против моей воли отдала меня в русское учи¬
лище. Я ведь и не представлял себе, какие преимущества
дает русский язык. Я и теперь знаю его плохо, иногда не на¬
хожу очень нужных слов и огорчаюсь. Порой переделываю их
на наш лад, порой и вовсе забываю. А вот военные чины знаю
наизусть от прапорщика до фельдмаршала.
И в подтверждение стал их перечислять скороговоркой,
нигде не искажая.
Чокан рассмеялся.
— Чему смеешься?— вмиг вспыхнул отец.
— Это я так... Вы, отец, действительно их знаете.
— Ну, то-то. Ты думаешь, что я уж ничего не понимаю.
А теперь ты сам мне скажи, в чем смысл графства, например,
или дворянства?
— Дворянство, отец, опора царя, высшее наше сословие.
Ну, а графское достоинство присуждается дворянам, особен¬
но отличившимся в служении государству.
— Я так и предполагал, Канаш. А помнишь ли ты Ахмета
Жантурина?. Он живет в устье Тобола, где река вливается в
Уй. Ахмет, потомок Абулхаир-хана...
— Как же, отец, помню. Мы ведь бывали в его доме.
— Хорошо, Канаш, что не забыл. А я помню и другое. Ах¬
мет говорил, что от Абулхаира пошло четыре ветви — Нуралы, Ералы, Айшуак и Букей. И только потомки Букея приоб¬
рели дворянское звание. Орда Букея стала ханами нашего
времени — дворянами.
— Кажется, это так. На траурные торжества он верно
тоже едет? Вот вы там и увидитесь...
— А еще мне скажи, Чокан, значение слова «князь».
— Это совсем большое слово,— несколько туманно отве¬
тил Чокан. Он только теперь догадался, куда клонит отец и
по каким ступенькам он хочет подняться.
— Ты бы мог, Канаш, и подробнее сказать. Князь в Рос¬
сии— как у нас истинные ханские потомки. Ханами у нас
могли становиться только те, у кого в крови было ханство.
Вот Аксак Темир Гурегли (Хромой Тимур). Сколько он наро¬
дов покорил, какими только земными богатствами не владел,
а ведь ханом никогда не назывался, права не имел. Так и
остался эмиром.
— Вы от кого это слышали, отец?
— Не слышал, а читал. В «Зафарнаме» читал, в родослов¬
ной тюрков Абдулгази Бахадур-хана. Точно знаю. И князь не
может быть князем, если в его жилах не течет княжеская
кровь. Так я говорю, сын?
292
—- Так-то так, но почему вы об этом завели речь, отец?
— Мир моих надежд, сынок. Ты меня должен понять. Ба¬
роном или графом я быть не смогу. А до дворянина дотянуть¬
ся должен. Не следует ли нам с тобой попытаться?
— Чем вас так прельстило дворянское звание?
— Да как же им не прельститься, сынок, если мы все ни¬
же и ниже скатываемся. Наш предок Чингиз-хан, как говорят,
повелевал миром и солнцем. Его сын Джучи-хан основал
Золотую Орду, его власть распространялась не только на
казахов, но за Волгу и Яик. Наш более близкий предок Аз
Жанибек объединил руководителей всех трех ханских жузов,
и они распались только после смерти нашего вчерашнего пред¬
ка Аз Тауке. Мой дед Аблай, вечная ему слава, расправил
свои крылья дальше границ кочевий Среднего жуза, ему под¬
чинялись и киргизы в предгорьях Алатау и Жагалбайлы-Жаппасы в Малом жузе. После него твой дед Уали был ханом
только Атыгай-Караулов, Кереев и Уаков. Почти семисот¬
летнее наше ханство закончилось на покойной твоей бабушке
Айганым. Мне остались только жалкие остатки — чин султа¬
на... Когда в нашей Сибири упразднили ханство и образовали
округа-дуаны, все шесть султанов назначались из ханских по¬
томков. А теперь среди старших султанов только я один из
чингизовского гнезда. И у младших султанов дела обстоят
так же. Нынче султанами становятся люди черной кости. Хотя
бы уж из знатных семей, а то так — и отец ничем не славен,
ну, а мать даже настоящей женой по мусульманскому закону
не была.
— Может быть, отец, вы преувеличиваете?
— Где уж там преувеличиваю. Возьми старшего султана
Акмолинского дуана Ибрая, сына Жайыка. Если разобраться,
так он вовсе и не казах. Спрашиваешь, а кто же? Естек он.
Неужели ты не слышал, что казахи так называют башкир.
— Ну, а как он попал к нам?
— Эх, сынок, это целая история. Горы Акана ты знаешь,
а есть еще Зерендинские горы, с озером у подножья. Когда
подъезжаешь к Зеренде, по правую руку можно приметить
невысокий холм: это могила батыра Кошкарбая из аула Ногай-Караул. К этому Кошкарбаю и пришел в поисках защиты
сбежавший от солдатской службы жайыкский естек. Звали
его, кажется, Гимадааддином. Но его настоящее имя забыли.
Жайык да Жайык. Он немного знал Коран, религиозные об¬
ряды, и Кошкарбай назначил его у себя в ауле муллой, а мул¬
лу найти тогда было очень трудно. Вот Жайык и стал обучать
детей Кошкарбая.
293
— Так он и сам, наверное, был неграмотным.
— Конечно, малограмотным. Но ты слушай дальше. Кош¬
карбай не любил Кенесары и воевал с ним вместе с русскими.
После поражения Кенесары всем участникам сражений стая»
раздавать чины и награды. Генерал-губернатор Западной Си¬
бири князь Горчаков вспомнил и о Кошкарбае, послал его на
собрание в Караоткель. Кошкарбай испугался, что ему дадут
чин и одновременно заставят креститься,— боялся он, как ока¬
залось потом, зря! Вот Кошкарбай и послал вместо себя
Жайыка. Да еще дал ему письмо на имя князя и при дожил-к
письму перстень-печатку, полученную когда-то от Сперан¬
ского.
Чингиз сделал паузу, посмотрел на Чокана, как бы спра¬
шивая, интересен ли рассказ.
— Очень интересно!— вслух воскликнул Чекан.— Но я
хочу знать, что случилось дальше.
— Жайык, оказывается, немного знал и русский язык.
Вручил письмо князю, чем-то ему понравился, о чем-то с ним
поговорил...
— Разумеется, скрыв, что он бедный солдат из башкир.
— Ну, разумеется, скрыл... А Горчаков, конечно, поверил
и печати, и самому Жайыку. К тому же припомнил, что Кош¬
карбай сильный батыр, но совсем неграмотный. И назначил
младшим султаном в аулы Караул-Ногая не его, а Жайыка.
— Ибрай это его сын?— перебил Чокав отца.
— Именно его сын. Но я тебе еще не все рассказал. Ведь
Жайык женился на пленной калмычке, служанке Кошкарбая.
Ибрай и стал их первенцем... А теперь послушай сегодняшнее
продолжение этой истории. Ибрай вырос, дослужился до
старшего султана, начал задирать нос. Как-то с ним встре¬
тился акын Шаупкель из Караулов. Ибрай заносчиво посмо¬
трел на поэта и стал его поддразнивать: «Ну-ка, высмей меня
хорошенько, дам тогда и коня и чапав». Шаупкель во весь
голос и пропел:
Твой отец, Ибрай,— естек, твоя мать — калмычка,
Делать слуг из беглецов — байская привычка.
Ибрай так оскорбился, что стал раскачиваться от злѳсги
из стороны в сторону. Тут уж не до коня и чапана, подумал
перепуганный акын Шаупкель и, чтобы спасти себя, тут же
сочинил второе двустишие, как бы перечеркивающее первое:
Коль шести дуанам трудно, то один Ибрай берет
На свои большие плечи шестикратный груз забот.
294
— И Есе же, отец, высмеял он Ибрая крепче, чем
похвалил!
— В общем, Ибрай стал приметным в степи, пошел в гору.
Сказалась кровь отца. Получил он и мусульманское, и рус¬
ское образование, понравился омским властям, и лихо сумел
отобрать звание старшего султана у Коныр-Кульджи. А Коныр-торе белая кость. Попробуй теперь Ибрая выбить из
седла.
— Да, сидит крепко,— усмехнулся Чокан, словно одобряя
пройдоху*
— И другие ханы из черни ничуть не лучше,— хмуро про¬
должал Чингиз,— хочешь, чтобы я их тебе назвал? Так я тебе
назову деда.
— Чормана, что ли?
— Нет, не Чормана, а его отца Кучика. Только слушай
внимательно.
Чокан придвинул стул к отцу, отхлебнул уже остывшего
чая, задумчиво вертя в руке поджаристый баурсак.
— Самые многочисленные аулы между Акмолой и Омском
принадлежали в принадлежат роду Кульсары-Керей. Их ауль¬
ные баи Амен и Сейтен приходились Кучику дядями по ма¬
тери. Кучик рано остался без отца, и мать привезла его в свой
родной аул. Он болел с детства кошменной чесоткой — кийзкотыр. Его так и прозвали Котыр-Кучик. Дядя отправил юно¬
го племянника в табун пасти коней и подарил ему в насмешку
чесоточного стригунка. Дескать, каков всадник, таков и конь.
Кучик едва не расплакался, но мать его успокоила, наплела
ему сказку про доброго волшебника Кадыра, посулила счастье
от черного чесоточного стригунка. Аллах ведает, где тут быль,
а где вымысел, но правда такова, что Кучук в свой аул при¬
вел сотню добрых коней, потомков того двухлетки. И начал
богатеть. Правда, кличка за ним осталась... Вот как становят¬
ся знатными в наше время. А молва идет за ним следом:
Ты бая этого не тронь —
И сам чесоточный, и конь...
Чокану эта история что-то не понравилась:
— Да мало ли что за глаза говорят, отец. За спиной ху¬
ла — хоть кулак! Лишь бы в глаза не говорили...
— Вот то-то и оно, Канаш. В глаза и нам не скажут. Но
мы дожили до того, что сами прямо в глаза не можем смо¬
треть этим выскочкам из черни. Это мы, потомки великого
хана...
295
— Вы правы, ртец... Радости в этом мало!—Чокан разде¬
лял печаль отца и знал, что тут его не утешишь.
— Вот и осталась у меня одна надежда, одна опора во
времена нашего падения. Это ты, Канашжан...
На глазах отца появились слезы. Крупные настоящие сле¬
зы. Он вытащил из кармана платок и медленно начал их вы¬
тирать.
Чокану стало бесконечно жалко отца. Обруч ханского по¬
томка сжался, больно сдавливая тело и душу Чингиза. Смысл
долгого этого разговора стал ясен. Отец задумал облегчить
свое жалкое положение, по крайней мере, дворянским зва¬
нием. О княжеском достоинстве, понятно, нечего и мечтать.
Ну, хорошо! Выклянчит он дворянина. А дальше что? Чокану
приходилось встречать во время своего путешествия в Ир¬
кутск и Кяхту таких дворян из инородцев. Что же, они еще
могут петушиться перед своим народом, но сникают перед
царскими чиновниками. Посмотришь на их бедные головы и
видишь, что они так и маслятся подхалимством, так и подра¬
гивают от страха, так и клонятся к земле от униженности.
Чокан не высказал своих откровенных мыслей отцу, не
желая его обижать, не стал отрицать возможностей получить
дворянство, но сказал, что это не так легко сделать.
Чингиз ответил ему в том смысле, что вот, даст бог, поедем
в Петербург и там попробуем разобраться. А здесь он, отец,
рассчитывает на помощь сына. И тут же добавил:
— Ладно, сынок. Если все это так сложно, торопиться не
будем. Лишь бы тебя скорее повысили.
Слова Чингиза были далеко не искренними. Он больше
всего стремился подняться сам, а в знаниях и успехах Чокана
видел только лестницу для своего восхождения.
Их беседы продолжались еще не раз, и каждый стремился
добиться своей цели, каждый мечтал о своем. Впрочем, это
не мешало им тепло относиться и хорошо понимать друг
друга.
1
В это же время начались переговоры между Чоканом и
Вр ангелем.
Чингиз еще не знал, что Чокан отказался ехать на торже¬
ства в Петербург. Он даже вручил сыну пачку ассигнаций для
расходов в дороге и столице, зная, что казна не слишком
щедра на этот счет,— старшим султанам на поездку отпускает
по рублю в сутки, младшим.— по пятьдесят копеек, столько
же и адъютантам, а урядникам и того меньше. Чокан взял
эти деньги нехотя — ему не хотелось огорчать отца отказом,
как не хотелось и вводить его в расходы.
296
Но когда с поездкой была обретена Ясность и на ней уже
не настаивал сам Гасфорт, а перед Чоканом уже возникал
дальний маршрут в Среднюю’ Азию, было никак нельзя остав¬
лять в неведении отца. Они и так недавно помирились, а ведь
это могло дать новый повод для ссоры.
— Карл Казимирович, дорогой!—обратился Чокан к пол¬
ковнику Гутковского, товарищу военного губернатора и пред¬
седателю правления сибирских казаков.— Вы хорошо знаете
и меня, и отца. Не сочтите за труд, объясните ему, почему я
должен ехать в Среднюю Азию и почему в связи с этим мне
не следует участвовать в траурной церемонии в Петербурге,
Он вам поверит больше, чем мне. Буду откровенен: отец, чего
доброго, может подумать, что я не хочу помочь ему осу¬
ществить некоторые его желания. Вопрос, знаете ли, чести.
А я, напротив, уверен, что в той обстановке, которая, вероятно,
сложится в Петербурге, ничего не смогу ему сделать. Вы,
очевидно, догадываетесь, о чем идет речь.
— Догадываюсь...— и Гутковский чуть прищурил умные
близорукие глаза.— Догадываюсь, и представьте, не до конца
уверен, что и вы, Чокан, совершенно равнодушны к этому.
— Вы проницательны, Карл Казимирович...
— Почему проницателен? Просто уже не первый год знаю
вас, а с отцом вашим постараюсь поговорить так, как вы хо¬
тите.
Приглашенный к Гутковскому Чингиз сперва насторожил¬
ся, держал ухо востро, слушая, как полковник расписывает
ему ум и знания Чокана. Но он не смог скрыть довольной
улыбки, когда Карл Казимирович изобразил сына подымаю¬
щимся вверх по ступенькам карьеры.
— А ключик дальше,— доверительно тихо говорил Гутков¬
ский,— у самого государя, у Александра Второго. Понравится
ему сын — значит, праздник будет и у бтца.
После этих слов Чингиз почувствовал себя в кабинете пол¬
ковника, как беркут в силках. Чингиза на так интересовало,
куда поедет Чокан и что он будет делай в Туркестане, как
сам факт внимания к нему государственных людей. Он захме¬
лел от похвальных слов, раскис и стал пространно и чувстви¬
тельно благодарить Карла Казимировича ва высокую оценку
сына:
— Я всегда знал, что вы думаете только о добре для на¬
шей семьи. Рахмет вам, спасибо ва вашу откровенность, спа¬
сибо за то, что вы свою высокую голову Принижаете до моей.
То, что вы считаете хорошим,— хорошо и для меня. Пусть бу¬
дет все так, как вы говорите.
297
Но потом добавил уже по-деловому, заглядывая вперед:
— Я не обижаюсь, что он сейчас не едет в Петербург. Ну,
а .как с торжеством коронации нового царя?
— Пока еще говорить об этом рано, Чингиз Валиевич.
Что касается аудиенции у царя, то надобно, чтобы дело было,
уважительное дело. Человек или должен прежде понравиться,
или .завоевать уважение. Не так ли?
— Так, так, ‘Карл Казимирович. Молю бога, чтобы Чокан
совершил большое дело и о нем узнал сам белый царь...
Чингиз покинул Гутковского и польщенным, и несколько
огорченным: все-таки выходило не так, как он задумал'
Хдіустя несколько дней он в составе депутации Западной
Сибири выехал в Петербург. Возле Гасфорта суетился пол¬
ненький, розовощекий титулярный советник, чиновник област¬
ного правления Дабшинский, хорошо знавший и татарский, и
казахский языки.
«Вот бы и моему Канату также цришлось побегать»,— по¬
думал Чингиз, и .на душе у него неожиданно стало спокойнее.
Чингиз рад, Чингиз обижен
Поездка в Петербург на панихиду по умершему царю при¬
несла мало удовольствия Чингизу. Радовался он, пожалуй,
только тому, что в .составе /депутации не было Чокана. Заму¬
чился бы он там на побегушках. Не могло быть и речи, чтобы
в той столичной сутолоке младшему офицеру из .инородцев
можно было -показаться на глаза .не только государю, но даже
министру. Однако имя Чокана все-таки достигло ушей царя.
Стало известно о высочайшем согласии на его путешествие в
Среднюю Азию.
Гасфорт, будто бы он сам добился этого, говорил Чингизу,
по своему обыкновению увлекаясь в сцшя несбыточные
планы:
— Важно, чтобы твой сын был жив-здоров я хорошо вы¬
полнил задание. А потом —дело пойдет: с земли он подымет¬
ся на самое небо. И я для него испрошу должность,— Гасфорт
помедлил - и выпалил,— председателя правления сибирских ка¬
захов. Дальше уже не за горами генеральский чин. Да, да!
Цредставляешь: твой Чокан — и генерал. Значит, твоя фами¬
лия будет -прославлена.
Чингиз .кланялся, .благодарил:
— Вашими заботами, ваше превосходительство.
Несмотря на эту приятную весть, Чингиз в Петербурге чув298
ствовал себя ущемленным, как и большиство казахов; входив¬
ших в депутацию.
Ой так рассказывал Чокану:
— Шевелили нас на> постояломі дворе — так он1 называется.
Это, понимаешь, густо заселенный аул* большой, словно це¬
лый округ. Остальные' дома куда! ниже етю, всего' в два этажа
(Чингиз гордился; что запомнил это слово и старательно делал
ударение на первой букве «ѳ>»)*. Нижние этажи1 занимают лавг
к и», на* верхних этажа»—гости і Там мы и жили; Показалось
нам вначале — ничего, а» потхт понялщ что к чему. Мае, каза¬
хов, и других «простыхъ депутатов поместил № здесь, а кто пазнати ее да побогаче — тех определили! в гостиницы — празднич*
ные, красивые дома. Окские власти*—туда* депутатов- Кавказ
за — туда*, посланцев эмира бухарского — туда. ИФ всех
казахов в гостиницу попал только Мендыгерей Букейхенов- со
свитой. Он старше меня — и по возрасту, и по чину. Я и пошел
его поприветствовать. Оказывается, он в рай попал, а мы* во
двор. Да, да. Двор и есть двор. Правильно назвали. Ему в по¬
мощники дали одного из петербургских татар — ловкого;
знающего и русскую и мусульманскую грамоту, ѳи все инте¬
ресное в столице Мендыгерею показал. А наш Дабшинекий
уже дорогой пыжился и пьянствовал, в Петербурге же совсем
залился. Казахов он не любит—матерился, насмешничал* да¬
же руку подымал на некоторых султанов. Н/ам ведь капрал
страшнее генерала. Капрал рядом—попробуй на него пѳжаѵ
ловаться! Все же он* так разозлил нас, что мы хотели Гасфорту
доложить. Д*а где там»! Ехал генерал отдельно от нас, жил в
своей гостинице. Всего один раз нас собирал; и то куда-то т©роли лея. Редко мы видали его макушку.
Еще нам трудно было из-за одежды. Ты же знаешь, бога¬
тые казахи любят похвастать меховыми шубами. И лисьими,
и хорьковыми, даже соболиными и на бобровом; меху4 Такие
легкие шубы для торжественных случаев. От холода мы спа*саемся в шубах волчьих или медвежьих; Это ведь тебе изве¬
стно. Но в июльскую жару и в легкой шубе можно задохнуть¬
ся. Вот и прели наши султаны. Без тяжелого чекменя из вер¬
блюжьей шерсти они и показаться не смели. Я-то, правда,
взял простенький чекмень е черным шелковым верхом. Так на
меня косо посматривали. А над обувью моей просто смеялись,.
У всех черных сапоги до бедер с подкладкой из* кошмы, а у
меня мягкие ичиги с портянками. Прозванье им* дали, ичигам*
моим,— чингизовские короткие сапоги или* сапоги* на гвоздям
Думаешь, приятно было мне это слышать?
С деньгами и вовсе'было худо; Мет денег — нет и лошадей*
299
Вон Мендыгерей Букейханов со своим татарином в фаэтоне
разъезжал. Куда захочет — туда и катит. А мы, сибиряки, и
извозчиков простых не нанимали. Дорого! Пешком далеко не
уйдешь: Петербург — он большой. Уставали каждый день, ду¬
мали, скорее бы домой.
Чингиз задавал вопрос Чокану — почему сибирские казахи
оказались не в такой чести, как Мендыгерей. Отец и сын по¬
размышляли вместе и пришли к общему выводу. Дело в том,
что Букейхановы больше сделали для царской России, чем все
остальные. Мендыгерей, сын хана Джангира, потомок Абулхаира. Абулхаир первым со своим Малым джузом перешел
на русскую сторону. Когда русские крестьяне во главе с
Емельяном Пугачевым восстали против царицы Екатерины и
помещиков, то хан Нуралы, сын Абулхаира, участвовал в
подавлении восстания. У сибирских казахов такого человека
не было. В начале этого века ханство Малого джуза разде¬
лилось на две орды: к востоку от Яика правили родичи Нура¬
лы, а к западу, между Яиком и Волгой, букеевская Орда во
главе с сыном Абулхаира — Букеем. После смерти Букея ха¬
ном стал Джангир. Ну а теперь его место занял Мендыгерей.
Мендыгерей учился в Саратовском кадетском корпусе и за¬
кончил его. Он стал настоящим офицером, участвовал в
русско-турецкой войне и получил награды за храбрость. В рус¬
ской армии получил чин полковника, настоящего полковника,
а не пожалованного в полковники за султанство.
Один из сыновей Аблая — Касым, затем и его внуки —
Есенгельды и Саржан, Кенесары и Наурузбай — подняли вос¬
стание против России. Примерно в это же время в Букеевской
Орде восстали казахи, возглавляемые Исатаем Таймановым и
Махамбетом Утемисовым.
— Вспомни, отец, эти времена,— в раздумье говорил Чокан,— ни мой дед Уали-хан, ни ты, мой отец, ничего не могли
поделать с Кенесары вместе с русскими войсками. Его только
смогли отогнать к подножьям Алатау, и не такие уж много¬
численные киргизы расправились с ним, привезли его отсечен¬
ную голову в Омск. А хан Джангир, правда, не без помощи
царских войск, подавил в крови восстание Исатая и Махамбета. Вот он и возвысился перед царем. Поэтому и Мендыгерея уважают больше, чем вас.
Словом, депутаты сибирских казахов были обижены. Они
не считали себя виноватыми перед Петербургом, и в Петер¬
бурге узнали про все это. А так как в ближайшее время пред¬
стояла коронация нового царя Александра Второго, то реши¬
ли как-то поправить дело. Из Министерства внутренних дел и
300
сибирского комитета пришли указания: тщательно отобрать
достойных представителей из округов-дуанов и обспечить их
приличествующей празднику одеждой. Личное предупрежде¬
ние получил генерал-губернатор Гасфорт.
Гасфорт особенно не ломал головы над тем, кто должен
поехать на коронацию. Конечно, в основном, те же, кто нахо¬
дился в составе первой делегации. Другое дело — лучше их
подготовить. Но чтобы ублажить петербургские власти и не
брать на себя слишком большую ответственность, он решил
составить характеристики на каждого депутата и отправить
их министерству на утверждение.
Генерал поручил, как это бывало и в прошлом, написать
такую бумагу Чокану. Материалы в Омске имелись, некото¬
рые сведения пришлось собрать.
В первом варианте список выглядел так:
Чингиз Валиханов, подполковник. Советник областного
правления сибирских киргизов, старший султан Кокчетавского дуана. Потомок ханов Среднего жуза, сын Вали-хана и хан¬
ши Айганым, принявших русское подданство и сотрудничав¬
ших с русскими властями. Закончил казачью офицерскую шко¬
лу в Омске, в 1843 году участвовал в подавлении мятежа
Кенесары Касымова и за это был награжден золотой медалью
на александровской ленте. Порядочно говорит по-русски.
Муса Чорманоѳ, есаул, старший султан Баянаульского
дуана. Род Аргын, подрод Каржас. Сын бия Чормана Кучикова, с тринадцати лет участвовавшего в разбирательстве ро¬
довых тяжб. Сам стал младшим султаном с шестнадцати лет.
Получил чин хорунжего за участие в подавлении мятежа Ке¬
несары Касымова, выполнял важные военные поручения в
Восточной Сибири. Владеет русским языком.
Ибрай Жайыков, прапорщик, старший султан Акмолинско¬
го дуана (темную историю его происхождения Чокан по сове¬
ту дяди Мусы не изложил, она может дать повод для насме¬
шек русским властям). Принимал участие в походе против
Кенесары и за это произведен в офицеры. Владеет русским
языком.
Кангожа Татеноѳ, сотник, старший султан Кокпектинского
дуана. Потомок Джангира, брата хана Аблая. Внук Джангира, прадед Кангожи — Орыс — получил за свои заслуги перед
русскими властями чин капитана. Первый среди казахов Сред¬
него жуза он был награжден золотой медалью. Его сын Та¬
тем, дед Кангожи, тоже был капитаном и, как старший сул¬
тан, возглавил род Уаков в Прииртышье. Его сын Бапы, был
есаулом и ездил в числе знатных людей области на корона301
цгав Александра Иервоію. Сын Бапы Кангожа имеет военные
заслуга -перед властями. Понимает русский язык.
„.Составлять характеристики надо было кратко и так, что¬
бы они не вызывали сомнений в Петербурге.
Заминка вшила с депутатом от Каркдралинского дуана.
Последнее время здесь сменяли друг друга в качестве стар¬
ших султанов потомки хана Борака — Кусбек и Жамантай.
Пни соперничали между собой, ссорились., не желали ни в
«ем уступать и, наконец, стали писать доносы. Один на друго¬
го. Их лишили звания султанов. Тогда влиятельные казахи
выдвинули на их место Кунанбая, сына Ускенбая, из рода
Твбыкты. Сам Кунанбай сопротивлялся, но его уговорили
местные бин и в Омске его утвердили старшим султаном. Од¬
нако ехать в Петербург Кунанбай не захотел, он готовился к
паломничеству в Мекку, а предложил вместо себя Таттамбета, сына Казангапа. Тут в Омске вспомнили, что брат Таттимбета Куттымбет ездил на коронацию Николая Первого, имел
та поручика и медаль на андреевской ленте. Вспомнили, что
и сам Казянгап служил в царских войсках и имел кое-какие
заслуги. Казангап даже попал в известный айтыс акына Биржана {С поэтессой Сарой:
Почет Казангапу дается шутя,
В роду знамениты уже с колыбели.
Здесь все при чинах, при богатстве, при деле,
Жена вдесь—полковник, полковник—дитя.
Словом,, биография бия Таттимбета Кязангапѳва вполне
устраивала Омские власти. Его поездке содействовало еще
аднэ обстоятельство: ТаттиМбет справедливо считался неза¬
урядным композитором и домбристом. Одно было плохо — он
совсем не говорил по-русски.
Депутацию разрешили пополнить и младшими султанами.
Выіщр тут представили старшим, Чингиз и опросил внести в
список бия Атыпай-Караульской волости Чобека Байсарина,
а из Алеке^Байдалинской волости Аккошкара Кишкентаева.
Ибрай взял себе в спутники Бегалы Конуркульджина, султа¬
на и ближайшего своего помощника, а Муса — хорунжего Шекефбая Малгельдина, баянаульского заседателя, и своего
младшего братишку — двенадцатилетнего Аужана.
Список отправили в Петербург и сразу же начали зани¬
маться обмундированием депутатов, дотошно обсуждая чуть
ли *ье каждую деталь. Согласились на том, что это будет срав¬
нительно легкая одежда национального покроя и с националь¬
ным орнаментом вместо золотых позументов, которые в аулах
302
называли «дарами царя»-. Материал отпустили хороший, и* по¬
ручили мастерам-татарам пошить чекмени, шаровары и ичиги,
Не была повторена ошибка прошлой поездки и когда- речь
зашла о переводчике. Дабшинского, успевшего всем поднадо¬
есть своим пьянством и грубостью, не взяли, а привлекли в
качестве переводника муллу местной мечети тюменского та¬
тарина хальфе Халила, начитанного мусульманина, получив¬
шего в Томске и русское образование. Сравнительно молодой
человек лет тридцати пяти, он бывал во многих русских горо¬
дах, да и хорошо знал сибирских казахов.
И хотя Чингиз по-прежнему жалел, что Чекан остается; в
Омске, настроение у него несколько улучшилось* Судя по веему, поездка обещала быть с его точки зрения куда- более по¬
лезной и интересной. И он и другие султаны рассчитывали, чаю
на этот раз меньше будет обид и неприятностей.
В Петербурге и в Москве
Так оно и вышло. Даже погода выдалась хорошая. Тогда
от Омска до самого Петербурга их преследовал дождь, и егэи
подолгу задерживались на ямских станциях. А теперь и солн¬
це во всю светило, и смотрители, предупрежденные властями,
быстро меняли лошадей. Вдвое быстрее, всего за какунышбудь неделю депутаты одолели немалый этот путь. Все было
хорошо, только вот пришлось подтянуть животы, потому как
поесть вдоволь горячего свежего мяса и бульона-сурпы нашим
султанам на ямских стоянках никак не удавалось: молоко,
яйца, калачи — ими сыт не будешь. А всяких копченостей они,
по совету знающих людей, взяли самую малость.
Петербург встретил депутатов светом, теплом, уходящими
белыми ночами. Прежней хмурости как не бывало. И поме¬
стили их не на постоялом дворе, а в богатой гостинице. Кему
отдельные номера попали, а некоторые жили вдвоем и втро¬
ем — так даже веселее. Ели все вместе в большом зале, ели
пищу, заказанную по их желанию ловким Халилом. Правда,
с мясом опять случилась неприятность. Все они вместе оо
своим муллой-переводчиком брезговали прикасаться не толь¬
ко к свинине, но и к баранине, говядине, птице. Ведь скот
резался без молитвенного слова «бисмилла». Устроители тор¬
жеств прознали об этом и поручили столичным татарам заби¬
вать овец или там быков по всем мусульманским правилам в
присутствии гостей. И султанам очень понравилось такое
внимание. Теперь и с городом можно было каш следует пѳзна303
комиться. Благо, у гостиницы всегда стояли фаэтоны, приго¬
товленные для депутатов.
Что же увидели наши султаны в столице, которую толком
и рассмотреть не успели в прошлый приезд? Им запомнились
только размеры города. Прежде они считали Омск дворцом,
а свои зимовки овечьими кошарами. Рядом с ПетербургомПетербором сам Омск казался овечьей кошарой. Обычная
церковь в столице была несравнимо выше самой главной в Ом¬
ске. А уж о дворцах нечего и говорить. Орда генерал-губер¬
натора (ордой они по аульной привычке называли дворец)
рядом с Ордой белого царя — словно малая копешка возле ог¬
ромной скирды.
Едва ли не больше всего удивлялись они камням, пошед¬
шим на строительство. Камень, который русские называют
известняком, встречается в родных горах. Из него сооружали
надгробья на могилах известных казахов, но ветер и дождь
подтачивают его. На могилу Айганым привезли голубоватый
камень из Самарканда. На него смотрели как на чудо. Но пос¬
ле одной откочевки на джайляу, когда зимовка оставалась
без должного присмотра, камень исчез, похищенный каким-то
бессовестным человеком! Видели казахи и мрамор-мармар на
могилах знатных баев и на русских кладбищах в Омске или
в Кзылжаре-Петропавловске. Ну, понятно, и драгоценные кам¬
ни встречали в кольцах, в женских украшениях. Но такое ко¬
личество домов, сложенных из камней, сверкающих, как зер¬
кала, просто ошеломило их. А набережные реки Невы и кана¬
лов! А церкви, в особенности церкви!
И среди церквей — прекраснейший Исаакиевский собор.
Расторопный Халил все разузнал о Петербурге и о соборе
и рассказал, как умел, султанам.
— Сам город заложен царем Петром в 1703 году, больше
полутора столетий назад, а первая церковь Исаакия, деревян¬
ная, начала строиться через семь лет. Та деревянная церковь
скоро сгорела, как погибла и вторая, построенная при жизни
Петра. Третий собор задумала воздвигнуть Екатерина, потом
Павел,но нынешний Исаа-кий стали возводить в 1818 году.
Да, и теперь, в 1856 году, еще продолжаются отделочные ра¬
боты внутри собора. Петр Первый чтил святого Исаакия. И у
святого, и у Петра день рождения — 30 мая. А Исаак по-му¬
сульмански Исхак.
— Астапыралла!— воскликнул один из султанов, а за ним
и остальные.— Разве могут у нас быть одинаковые святые?
У нас и гяуров.
Мулла Халил с важностью стал объяснять, что и в Коране
304
и «Интиле»— в христианском Евангелии,— встречаются одни
и те же имена.
Султаны слушали внимательно, но именно этим словам
тюменского татарина до конца не поверили. Мало ли что мож¬
но говорить!
Вот Исаакиевский собор вызывал только одно восхищение.
Какие каменные столбы, какие колонны! Как их только везли
сюда?
— А вот как,— рассказывал Халил,— вырубали на месте,
в каменоломнях, далеко отсюда. Бревнами мостили дорогу,
чтобы не погрузнуть в болотах. Арканами волокли.
— И сколько же конных переходов?
— Должно быть, сто, не меньше,— храбро отвечал Халил,
толком не знавший, сколько времени ушло на их доставку.
И опять все удивлялись:
— Ой, хитро, ой, как хитро! Долго, значит, катились
камни.
Знал бы сам Халил, каких усилий стоило привезти в Пе¬
тербург итальянский и финляндский мрамор!
И еще удивлялись султаны золотой облицовке куполов.
— Настоящее золото? — спрашивали.
— Червонное!— отвечал Халил.
— А сколько ж пудов?
— Сто двадцать...— не моргнул и глазом мулла.
Удивление было столь велико, что и на восклицания сил
не хватило. Впрочем, если мулла и преувеличивал, то не так
уж намного, если на один только главный колокол собора ве¬
сом в 1800 пудов, отлитый из старых медных монет, дополни¬
тельно пошло двадцать фунтов золота и пять пудов серебра.
И не столь далек был от истины один из султанов, глубоко¬
мысленно заметивший, что церковь все золото глотает.
Рассказал мулла кое-что и об истории Петербурга, о том,
как его строили. В представлении казахов возникло множества
людей в черных чекменях — кулы, рабы, как по-своему назва¬
ли они крепостных крестьян. В жидкую грязь болота уходили
бревна, на бревна укладывались камни. Люди работали и
умирали, а на их место приходили новые. Страшно было поду¬
мать, сколько костей умерших строителей покоится сейчас под
площадями и улицами города.
Очень уж запомнились султанам скульптурные памятники
Петербурга. Вначале они даже пугались, встречая их. Им
объяснили, что памятники изображают царей, полководцев, ге¬
роев эпоса. Одни, очень набожные, приходили в ужас, вспо305
миная мусульманский запрет на изображение человека. Мол,
пусть это делают гяуры, а мы у себя такого не позволим. Дру¬
гие, менее религиозные, огорчались: как это нашим предкам
не поставлено ни одного памятника!
Однако на всех, и менее и более религиозных, самое боль¬
шое впечатление произвел памятник Петру Первому работы
французского скульптора Фальконе. Медный всадник, воспе¬
тый Пушкиным.
Им понравились и царь, и конь. Как настоящие, как жи¬
вые. Могучий царь, батыр! И конь — как ту л пар! И змея^ раз¬
давленная копытом,.,
*
— Все правильно!— сказал пожилой старший султан.—
Вот почему только медвежья шкура вместо седла?
— Аксакал говорит правду!— поддержали его осталь¬
ные.— Белому царю не подобает сидеть на шкуре. Разве в
казне нет денег для дорогого седла царю, для дорогой сбруи?
Но это был, по мнению султанов, единственный недоста¬
ток скульптуры.
...Так они ходили и ездили по Петербургу, смотрели вѳ все
глаза на его диковинки и хотели смотреть еще и еще, пока
не стало известно, что им вместе со всеми другими депутата¬
ми надлежит выезжать в Москву, потому что коронация про¬
ходит не в нынешней столице России, а в ее прежней, древгіей. Самым волнующим для наших казахов оказалось изве¬
стие, что они поедут туда не на лошадях, как обычно, а
поездом.
Поезд!
Они слышали что-то вроде сказки, что есть на свете От-арба, огненная телега. Она едет сама с помощью огненной силы.
К ней прицепляются другие телеги, уже без огня. И в них мож¬
но погрузить целый родовой аул со всем его имуществом.
Сльшіать-то они слышали, но видеть еще не приходилось.
Да, правду сказать, и смотреть не очень, хотелось. Усмиритъ
лошадь может каждый казах, но как справиться с таким ог¬
недышащим айдахаром, с таким драконом?
Однако отступать было некуда. Едут все — значит, надо
ехать и нашим депутатам, иначе они пропустят зрелище вели¬
кого тоя, ради которого и отправились в это путешествие.
Еще и пяти лет не прошло с того дня, как открылась же¬
лезная дорога между Петербургом и Москвой, первая в Рос¬
сии, если не считать пригородного пути от столицы до Царско¬
го села. Когда Николаю Первому показали проект дороги,
ему не понравилось, что она виляла между лесами и болота¬
ми. Царь долго смотрел на карту, взял линейку и по линейке
црввел црядеуио линию,, приказав именно так вести строитель¬
ство. Стоимость строительства удорожалась в два-три раза,
нѳ ослушаться цари никто не посмел.
Дорога называлась николаевской. Так назывался и вокзал,
где собрались депутации перед отъездом в Москву.
Вагон показался им вполне удобным. Больше пятистен¬
ного дома у сибирских казаков. И сидеть там было удобно.
Но все-таки наши депутаты побаивались: а вдруг закружится
голова? Что с ними будет, когда От-а-рба поедет? Ожидали
с тревогой и доже не заметили сразу, что уже находятся в пу¬
ти, В окнах мелькали уже «е привокзальные строения, а де¬
ревья... И казалось,—поезд стоит на месте, а навстречу ему
быстро и плавно, словно река, текут перелески и редкие до¬
мики. Тут они ощутили легкое покачивание и поскрипывание
вагона. Отрывались взглядами от окон, чтобы улыбнуться
друг другу. Страх прошел. Впрочем, путешествие было столь
необычным, что и ночью они не смыкали глаз.
В Москву приехали полные впечатлений и очень уставшие,
но даже усталость не помешала им с любопытством разгля¬
дывать город, о котором они слышали не меньше, чем о Пе¬
тербурге. Они знали, что Москва объединила русский народ,
живший когда-то разобщенными княжествами. Знали, что
Москва долго была столицей России и что Петербург можно
сравнить с юртой молодых — отау, отделившейся от большой
отцовской юрты, когда молодые повзрослели.
Улицы Москвы по сравнению с петербургскими показались
узкими, дома — приземистыми, низкими. В Петербурге было
больше нарядной сверкающей красоты, как в новом доме, где
только что отпраздновали свадьбу. Москва, на их взгляд, бы¬
ла тяжеловесней, основательней, старше, больше, наконец.
Долго они ехали узкими извилистыми улицами. Когда по¬
казался Кремль, Чингиз вспомнил пословицу: нет дороги, ко¬
торая не кончается.
О Кремле имел хоть какое-то представление одіш лишь
Чингиз. Быть может, еще Муса. Во всяком случае, в офицер¬
ской школе в Омске о нем рассказывали довольно много. Но
и Чингиз удивленно смотрел на высокие зубчатые стены с
башнями, увенчанными острыми и высокими каменными шат¬
рами, а за ними купола церкви.
Немного знал о Москве и мулла Халил. Он только и ска¬
зал, что было время, далекое время, когда войско Золотой
Орды во главе с Едиге дошло до Москвы, осаждало Кремль,
и осажденные, обороняясь, лили на головы наших предков,
штурмующих стены, кипящую воду.
307
И еще мулла запомнил, что в Москве есть и сейчас много
татарских названий. Дескать, река Яуза от татарского слова
«Жауыз» — «Злодей» так зовется. И Арбат тоже татарское
название: «арба»— телега и «ат»— лошадь. И Балчуг — берег
Москвы-реки — от слова «балшик» — грязь, так назвали.
И, говорят, действительно, этот низкий берег затопляла вода,
размывала вязкую глинистую почву.
Наших гостей поселили не в гостинице, а сняли для них дом
у купца на этом самом Балчуге. Просторный дом, хороший.
Но и денег купец взял немало. Все посчитал: и дрова, хотя
летом топить было ненадобно, и воду, что привозили бочками
из реки, и мытье полов, и стирку белья, и даже жир для лам¬
пы... Словом, вышло ни много, ни мало по десять рублей с
каждого человека на неделю. Купцу заплатили сполна из
дворцовых средств.
Что здесь понравилось сибирским казахам — так это воз¬
дух. По сравнению с петербургским здесь дышалось как на
джайляу.
Халил после того, как устроились, предложил идти смот¬
реть город. Но в первый день наши депутаты заленились —
хотелось отдохнуть с дороги. Говорили:
— Мы его уже видели. Город как город.
Хотя многие думали про себя: а надо бы посмотреть. Это
в Петербурге дома одинаково высокие и,
если не считать двор¬
цов, похожи друг на друга. Здесь же пестрота. Есть домаверблюды, есть и мелкие овечки.
...Тут подошел день коронации. Так как она должна была
проходить в Успенском соборе, в Кремле,— возник вопрос:
можно ли заходить мусульманам в православную церковь?
Чингиз в Омске, еще в свои молодые годы, бывал в церкви и
ему пришлись по душе христианские обряды — не такие без¬
звучные и однообразные, как моления мусульман.
Тем более, Чингизу хотелось присутствовать на самой ко¬
ронации. И это можно было бы сделать. Устроители празд¬
неств предоставили мусульманам право выбора: можете идти
в татарскую мечеть Москвы, где тоже отмечается торжество,
а хотите — вот вам приглашение посетить Успенский собор в
Кремле. Султаны после такого известия стали присматривать¬
ся друг к другу, изображая ревностных поклонников ислама.
Чингиз побоялся, что его могут осудить спутники, и поступил
так, как все — отправился в мечеть.
Самым ловким оказался мулла Халил. Под каким-то пред¬
логом он остался в купеческом доме, а как только все ушли
308
в мечеть, благочестивый переводчик заторопился в Успенский
собор.
Вот так и получилось, что из всей депутации только один
переводчик и увидел, как венчали на царство Александра Вто¬
рого.
Султаны простили Халилу мелкое его притворство уже за
то, что он подробно рассказал, как все происходило. Его по¬
разили и богатые украшения трона — всякий там бархат, зо¬
лотые орлы, корона, сверкающая бриллиантами, и скипетр, и
еще что-то, похожее на золотой меч с крестом. Такие подроб¬
ности мулла запомнил лучше, чем ход самого венчания. Гово¬
рил он и о том, как заиграли гимн, а когда его попросили
объяснить, что такое гимн — гимене, он сравнил его с хвалеб¬
ным кюем.
— Когда же появился царь, все склонили головы и скрес¬
тили руки,— продолжал мулла.— Я тоже склонил голову, но
глаза обратил в сторону трона. Хотел подойти поближе, по¬
ближе. Сделал несколько шагов вперед, чувствую — меня от¬
тесняют. Ну, думаю, хватит. Тут белобородый поп,— он пока¬
зался мне молодым,— начал венчанье. Смотрю, царь на ко¬
ленях перед ним стоит. Это мне не очень понравилось.
— А узнал-то царя?
— Узнал по портретам... Этот белобородый надел на царя
корону и дал ему в руки скипетр и этот золотой меч. А потом
я уже ничего не мог ни понять, ни увидеть.
— И так многое повидал. Еще жалуешься.
Султаны принялись в один голос так шумно упрекать сво¬
его хальфе Халила, что у него, и так оглушенного и музыкой,
и колокольным звоном, совсем заложило уши.
На обед в Грановитую палату наши гости не попали, а
шествие войск им удалось посмотреть.
Видели они в Омске казачью кавалерию и русскую пехоту
в парадном строю. Слышали, как играет омский военный ор¬
кестр. Но сравнивать омские торжества с московскими все
равно, что сравнивать мышь с верблюдом.
Выезжают всадники на белых конях. Всадники — генера¬
лы и среди них царь в генеральском мундире. Сколько белых
коней, сколько генералов!
А оркестры!.. Как они гремят. Так и гром не гремит в лю¬
тую летнюю грозу.
Смотрят степные полковники, подполковники, есаулы, на¬
ряженные в свои чекмени, обшитые орнаментом, как выступа¬
ют хорошо вымуштрованные войска, слушают громкие марши
и кажется им, задыхаются в волнах разбушевавшегося моря.
309
Если там преходят войска в Москве, то как же они пре¬
ходят в Петербурге, на Марсовом поле. Там участвуют не
только сухопутные части, но и морские!
Депутаты-казахи после парада в честь коронации говорили
друг другу:
— Безумцами были те наши деды и отцы, которые хотели
сопротивляться* народу, который имеет такие города, такое
войск© и такую музыку.
Завершение царского тоя
Вдоволь насмотревшись всяческих диковинок в; Петербур¬
ге и Москве, казахи теперь хотели взглянуть на* самого цари.
На протяжении всех торжеств мечта эта была почти недоев
гаемой и только под конец она стала казаться более доступ¬
ной, но близко к себе еще не подпускала.
Поговаривали, что царь начал принимать в своей резиден¬
ции по отдельности то представителей народов Кавказа, то
балтийцев, то Малой и Белой Руси, и, наверное, должна: была
дойти очередь и де сибирских казахов.
И вдруг пронеслось: примет! Примет одновременно деле¬
гации западносибирских и оренбургских казахов, не объединяя
им с представителями других народов.
Разделение казахов па два губернаторства произошло еще
в середине XVIII века. Джа генерал-губернатора: оренбург¬
ский— Неплюев и сибирский — Горчаков по указанию импе¬
ратрицы Екатерины Второй принялись определять границы
вечно споривших между собой казахов Среднего иі Малого
жузов. На совет съехались бии с обеих сторон. Губернаторы
и передали им право провести пограничную линию. Бии из
своей среды выбрали арбитром известного своей справедли¬
востью Жазы. Ои-то и предложил считать границей двух жу¬
зов реку Обагат?. По западному ее берегу начиналась область
оренбургских казахов, по восточному — сибирских.
Сибирское ханство прекратило свое существование в 1832
году, что же касается Оренбургской области, то она в самом
начале века разделилась на два ханства — Букеевекую орду
и Уральскую. Уральское ханство распалось в 18Ѳ9 году после
смерти Жанторе, сына Айшузка, а Букеевекая орда здравст¬
вовала до 1845 года, года смерти хана Джангира, сына Букея.
После этого и у Оренбургских казахов были созданы!, по при¬
меру сибирских, округа-дуаны во главе с правителями, стар¬
шими султанами.
На торжество коронации из Оренбургской области прибьг31Ѳ
л о две депутации — одну возглавил старший султан Менды-.
герей Букейханов, в нее входил и знаменитый музыкант, со¬
здатель многих кюев — Даулеткерей, сын хана Шига я, дрѵ*
гущ, уральскую группу привез правитель Ахмет Жантурин. а
ее составе находился Алтынсары Балгожин, отец будущего
просветителя И бра я Алтынсарина.
Сибирские казахи вспоминали, что тридцать лет назад во
время коронации Николая Первого царь, по словам Сартай
Чингизова, отдавал предпочтение оренбургским казахам, теп¬
лее их встречал. Так показалось самому Чингизу и а дни тра¬
урной церемонии. Но теперь этой разницы не чувствовалось и,
может быть, поэтому сибиряки и оренбуржцы проводили дни
и в дороге, и в Петербурге, и в Москве в дружбе и согласии.
Вместе обсуждали события, вместе удивлялись праздничному
великолению и вместе приходили к горькому выводу, что с
каждым годом казахов стискивают круче и жестче. Не о на¬
роде шла, понятно, речь, а о них самих — о знати, о султанах.
Влияние их падает, царские чиновники не очень-то считаются
с ними, вожжи в степи забирают в свои руки.
Вот бы рассказать об этих притеснениях самому царю на
приеме!
Ох, как у них разбегались глаза, как они растерялись, про¬
ходя из одних дверей в другие, минуя многочисленные кори¬
доры, и не было числа дверям и коридорам, а у каждых две¬
рей стояли на карауле гвардейцы в мундирах, которые можно
было принятъ за генеральские. Эти гвардейцы так неподвиж¬
но, так камснно умели застывать., что признаки жизни угады¬
вались, пожалуй, только по мигавшим ресницам.
Казахские депутаты еще до приема насмотрелись всласть
на генералов. У себя в Оренбурге и Омске (в Орынборе и Омбы) им казалось, что выше Игельстре-ма или Гясфорта никого
и быть не может, А здесь таких гасфортов полным полно.
Здесь такие паефорты жмутся в сторонке перед
у кого
побольше власти и орденов.
-Пробившиеся к султанским седлам казахи хвастались друг
перед другом званиями хорунжих, капитанов, майоров, реже
подполковников, совсем редко полковников., А здесь таких
офицеров, как овец в отаре. Да, что там майоры или полков¬
ники! Вот, например, среди кавказцев есть и генералы. Зна¬
чит,, не гордиться надо, а сетовать на свою судьбу.
Следуя из коридора в коридор, степные депутаты прито¬
мились, а когда их, наконец, пригласили в приемный зал, то
и вовсе растерялись, запомнив только предупреждение своих
генералов: мол, заходите скромно, с выражением преданности
31
и покорности, склонив головы и скрестив руки на груди. Все¬
могущий Аллах, помоги! Спины ломило, пот выступал на лос¬
нящихся лицах, а тут не передохнуть, не присесть. «Память
отшибло и душа выскочила», как говорил позднее Чингизу
Муса.
И все-таки каждый старался поднять глаза и запомнить.
Этот рыжеусый и, пожалуй, красивый человек на самом высо¬
ком кресле в центре и есть царь. Вот он приподнялся и кив¬
ком головы как бы поздоровался с ними. А им что? Отвечать
или нет? По обе стороны — министры, министры, министры.
При орденах и лентах! Куда там ленты, которыми их жало¬
вали в Орынборе или Омбы...
Министр государственного имущества
генерал-адъютант
Киселев зачитал Указ о награждении, а князь Чернышев, пред¬
ставитель сибирского комитета, раздавал награды.
Чингизу присвоили звание полковника, Мусе — полковни¬
ка, а его двенадцатилетний брат Аужан неожиданно сделался
хорунжим.
Тут же вручали и деньги — кому пятьсот, кому четыреста,
а кому и сто.
И вдруг Чингиз обомлел: Гасфорт давал ему знак — вы¬
ступить от всех казахов.
То, что он говорил об аллахе, благословляющем белого
царя,— это точно. Но сумел ли он сказать что-нибудь пут¬
ное, ни сам он, ни его спутники так никогда и не узнали.
А царь милостливо кивал головой, впрочем, не соизволив
вымолвить ни единого слова в течение всего приема.
Сибирские депутаты даже слегка разочаровались. По про¬
стоте душевной они думали, что у земного бога все не так, как
у людей, а он оказался обыкновенным человеком с круглой
головой и рыжеватыми усами.
Вечером им вновь повезло: они опять увидели царя. Кто-то
сказал, что в этом зале обычно проходят музыкальные вечера
для царской семьи и ее свиты. Устроители праздника решили
попотчевать высоких зрителей образчиками искусства окраин¬
ных народов. Узнав о Даулеткерее и Таттимбете, включили
их в программу дворцового концерта. Вот этому-то обстоя¬
тельству больше всего обрадовались казахи.
И Даулеткерей и Таттимбет славились в своих краях ис¬
полнением народных кюев и композиторским талантом. В ред¬
кие свободные вечера в Петербурге и в Москве наши депута¬
ты упрашивали музыкантов усладить их слух, усаживались в
кружок и начиналось соревнование, в котором обычно не было
победителя. Мастерство Даулеткерея и Таттимбета было оди312
наковой силы и им никогда не случалось переигрывать друг
друга. Каждый исполнял свои — удивительные и неповтори¬
мые— кюи. Кюи Таттимбета посвящались преимущественно
походам, битвам и народному горю. «Бозайгыр»— «Серый
жеребец», «Таргыл бука»— «Полосатый бык», «Ала Байрак»— «Пестрый байрак», «Кокей Коскен»—«Мечтания» рас¬
сказывали языком музыки о трудных военных временах и пе¬
чали разграбленных аулов. Кюи Даулеткерея «Мелодии Срыма», «Аргынгазы», «Кенес» воспевали восстания в Малом
жузе, а такие его кюи как «Девушка Акбала», «Желдирме»,
«Соловей» отражали картины обычной жизни кочевий.
Но какой бы сюжет ни избирали эти народные композито¬
ры, они достигали таких человеческих глубин, так волновали
сердца, что равнодушию среди слушателей не оставалось
места.
И вместе с восторгом загоралось желание, чтобы эту му¬
зыку услышали и в столице России, услышал бы и царь:
вдруг он поймет степные души.
...Зал этот походил на юрту своей округлостью, кресла сту¬
пенчато поднимались с передних рядов к задним. Справа от
широкой занавешенной сцены была ложа царя, слева — ми¬
нистров.
Яркий свет лился сверху, волшебно отражаясь в хрусталь¬
ных подвесках.
Казахи изумлялись и свету, и занавесу, который вот-вот
должен был распахнуться... Они боялись разочароваться, по¬
тому что несколько вечеров назад побывали на оперном спек¬
такле, в котором ничего не поняли и так были оглушены
оркестром и хором, что у них разболелись головы и после пер¬
вого же акта они вернулись к себе домой и зареклись поме¬
щать театры, кроме Таттимбета и Даулеткерея, исправно хо^
дивщих в оперу при каждом удобном случае. Султаны и те¬
перь бы не пошли, если бы не выступление их земляков.
Теперь они задыхались от нетерпения и гордости. Извеч¬
ные любители состязаний, они ждали, когда же зазвучат дом¬
бры Таттимбета и Даулеткерея.
Наконец-то открылся занавес. Свет оставался только на
сцене, освещая и императорскую ложу. Сжавшись в своих
креслах, наши депутаты глядели во все глаза. Зашептались:
«Вон государь сидит, вон он!» Но когда же зазвучат домбры?
Снова, как тогда, в театре, играл оркестр, пели хором, пе¬
ли по одному и вдвоем. Только все это было долго и непонят¬
но. Когда же зазвучат домбры?
Терпению уже приходил конец, хоть возвращайся домой.
313
Но тут со. сцены были произнесены имена Таттимбета и
леткерея.
Ох! Слава аллаху! Они замерли в ожидании. Больше
боялись — найдет ли отзвук в этом круглом зале тихий
домбры?
К богу, к пророку, ко всем мусульманским святым
щались они с молитвами.
Даувсего
голос
обра¬
И вот раздались звуки первого кюя. Даулеткерей играл
«Желдирме». Звуки были отчетливыми — чистыми и гулкими.
Казахи сидели в самом конце Зала, но казалось — домбра
звучит рядом. Аллах внял их мольбам. Желдирме — Вдохно¬
вение. Это — бег коня, нарастание скорости до предела, рож¬
дение песни... После кюя «Желдирме»— кюй «Ыскырма»—
«Свист». Свист степного раздольного ветра, пахнущего жусаном — полынью, свист, то еле слышный, затихающий, то
сулящий грозу и дождь. И вдруг наступила тишина. И все* за¬
хлопали в ладоши. Захлопали и казахи. И кто-то, самый зор¬
кий из них, углядел, что царь дотронулся ладонью до ладони.
Ох, слава аллаху!
Не уступил Даулеткерею и Таттимбет. Старался не смот¬
реть в зал, чтобы не смутиться. Вспомнил степь, ударил по
сухим струнам. Размечтался, вошел в силу. И кюй был о меч¬
те — мечте молодого джигита. Снова били в ладоши, снова
заглядывали в царскую ложу.
Словом., все прошло как нельзя более удачно.
После окончания концерта, сбившись в плотную кучку, де¬
путаты ожидали, когда же к ним присоединятся Даулеткерей
и Таттимбет. Пока они так и не возвратились со сцены к сво¬
им. Вдруг они появились откуда-то из бокового входа. Шли
неторопливо, как подобает победителям. Шли важно — и тутто старшие и младшие султаны увидели, что на парадных чек¬
менях музыкантов сверкают золотые медали. Откуда, как?
И музыканты степенно объяснили,, что их пригласили совсем
в другую — такую богатую комнату, где находился царь.
И царь сам им жал руки, говорил: коп рахмет! Спасибо!
И сам пожаловал медали.
г
Старшие и младшие султаны сперва обрадовались. Еще
бы! Ведь это их скакуны получили призы на петербургской
байге.
Обрадовались и тут же огорчились. Огорчились и начали
завидовать. Медали-то у домбристов, а не у них. Домбристы
возвь^ились, а не они.
Они, султаны, некоторые из них потомки ханов, исправно
314
несут царскую службу, а вот им не довелось подержаться за
государеву ручку, получить от него самого награду.
Они тузы, они главные люди в степи, а почет их слугам—
музыкантам.
Вот и попробуй тут не огорчиться, вот и попробуй тут по¬
давить зависть!
Тайное письмо Таттимбета
Нашим музыкантам не было никакого дела до радостей* и
огорчений своих петербургских спутников — султанов. Заш*
дуют? Бог с ними. Не они помогали их успеху, не в их шла»
что-нибудь теперь изменить. Они добились почета своим мае-'
терством, своей музыкой, поднявшей их на широких песешшх
крыльях.
Впрочем, Даулеткерей и Таттимбет на почет, оказанный
им, смотрели неодинаково. Даулеткерей принадлежал к белой
кости, Таттимбет — к черной.
Даулеткерей чуть больше гордился похвалой* но ему не
приходила мысль использовать ее на благо своих земляков.
Он был предан самому искусству и нисколько не считал дая
себя, потомка хана, зазорным встречаться с композиторам» »
домбристами из народа. С таким, например, неповторимым
певцом степи, как прославленный Курмангазы, сын Сагырбая,
Он не только встречался с ним, но и состязался и, бывало,
оказывался побежденным, и тогда не огорчался поражением,
потому что песня есть песня и поединок есть поединок.
Может быть, здесь сказалась традиция Букеевской орды,
где вопреки распространенному мнению, что аристократы да¬
леки от искусства, и сам Букей, ее основатель, и многие дру¬
гие ханские потомки сами умели складывать песни, сами со¬
чиняли музыкальные поэмы — кюи.
Однако Даулеткерекх, ханскому потомку, не пришло и в
голову задумать и сделать то, что сделал Таттимбет, которым^,
хотя отец его был влиятельным человеком, брат — поручиком,
чувствовал свою связь с народом и недолюбливал аристо¬
кратов.
Свой замысел Таттимбет держал в строгом секрете.
Когда уже было решено, что он будет участвовать в тое
Александра Второго, накануне отъезда в Петербург Таттим¬
бет по обычаю своих сородичей поехал к правнуку Каздаусты
Казбека — Алшимбаю за добрым напутствием. Алшимбай, к
тому времени ставший почтенным старцем, давно отошел от
разбирательств родовых тяжб, сторонился сборищ, не покидал
315
пределов родного аула и даже своей юрты. Но дом его попрежнему считался ордой биев этой стороны, и к нему мно¬
гие обращались за советом перед дальней дорогой, перед
любым большим начинанием. От прадеда Казбека, от деда Бекболата, от отца Тиленши Алшимбай перенял такие драгоцен¬
ные качества, как прямоту и справедливость. Взятки он нена¬
видел. Как говорится, и тала не кусал, и травинки не жевал.
Презирал и своих взяточников, и царских, тех, что заглаты¬
вают верблюдов с шерстью, а лошадей с поклажей. Жил по
правилу — родственников не слушать, совести не терять. Его
однажды хотели сделать старшим султаном, но он отговорил¬
ся незнанием русского языка и русских законов. И хотя он
уже давно уединенно доживал свои годы, у него по-прежнему
продолжали бывать люди, искавшие справедливого совета.
Старик особенно обрадовался приезду Таттимбета, когда
узнал, что певец поедет в Петербург к белому царю. Загово¬
рил о взятках и поборах — чего только не собирали в этом го¬
ду. То на выздоровление жанарала, то на коронацию. Овец
опять угоняли, лошадей, в особенности — стригунков. Из одно¬
го Каркаралинского дуана было отправлено более ста двухле¬
ток. Думали, их отправили прямо в столицу, а оказалось, что
свои же султаны поделили их между собой. Возмущенные ка¬
захи написали об этом в Омск, но никакого ответа не полу¬
чили. Кому же еще сказать? Царю? А как до него дойдет
письмо?
— Слышал я, Таттимбет,— сказал старик,— ты не боишь¬
ся раскрывать рта. Я знаю, ты, и только ты один говорил пе¬
ред нашими султанами о нуждах народа. У тебя хватит му¬
жества обратиться и к самому царю. Ты расскажешь ему, что
терпит народ от местных властей. А нельзя будет рассказать,
письмо ему передашь.
Так наказал Таттимбету, так благословил его Алшимбай.
И музыкант дал слово справедливому бию исполнить этот
наказ.
Праздничная суматоха подходила к концу, но подходящий
час так и не наступил. Не наступил он и когда Таттимбет
стоял перед царем, вручавшим ему медаль. То ли храбрости
не, хватило, то ли неудобным показалось: тебя награждают,
а ты с просьбой. Да и Даулеткерей стоит рядом.
Теперь он уже знал, что второго такого случая не будет.
Значит, надо передать письмо и вначале его написать. Тут ни¬
кого не попросишь. Выскочит слово из-за тридцати зубов —
станет достоянием тридцати родов. Здесь можно верить толь¬
ко самому себе. Перед отъездом в Петербург он виделся с Чо316
каном, которого считал народным заступником, и едва не упро¬
сил Чокана подготовить послание царю. Он отзывчивый, он
согласится сразу, да потом раздумал сам Таттимбет: зачем
подводить хорошего человека? Письмо может не понравиться,
руку Чокана сразу узнают. Чего доброго, еще накажут.
Оставался один выход: написать письмо самому. Таттим¬
бет пожалел, что он не знал русской грамоты, да и по-мусуль¬
мански получалось у него не всегда понятно. Ничего, разбе¬
рут. Найдется толкач у белого царя.
Улучив свободный час в гостинице, когда все остальные
депутаты разбрелись кто куда, Таттимбет дал мысленно обе¬
щание аллаху зарезать в честь этого события барана и при¬
ступил к сочинению письма.
Строка, спотыкаясь непослушным конем по бездорожью,
бежала справа налево. Казахские слова путались с татарски¬
ми, татарские с арабскими. Тяжела ты, ох, как тяжела, му¬
сульманская грамота! Как говорится, не продашь ты на ба¬
заре больше того, что привез на базар.
«Благочистивому уа уважаемому улуг падишаху Исканде¬
ру сыну Миклая сыну Раумана хиз рату послание...»
Вывел, задумался и пошел дальше, словно отесывая креп¬
кое дерево тупым топором.
Писал о жадности властей, о том, как они находят любую
причину отобрать у кочевника то овец, то коней, а то верблю¬
дов, прикрываясь то его падишахским именем, то именем его
генералов. Перечислил, как наказал ему Алшимбай, все по¬
боры перед коронацией.
Хотел написать еще о многом другом, но сил не хватило.
Написал, перечитал и мучительно стал думать: ставить
свою подпись или пусть будет письмо «круглым» — так назы¬
вали в степи анонимные жалобы.
Нет, «круглое письмо» отправлять нельзя — его могут не
прочитать. Ну, а если подписать,— не попадет ли он в ту яму,
что пытался выкопать для других? Пошлют майыра рассле¬
довать, вернется майыр богатым и скажет, что все здесь ложь.
А вдруг царский майыр окажется честным? Тогда все будет
хорошо.
Вспотев от волнения, он вспомнил Алшимбая, вспомнил
свое обещание зарезать барана и твердо вывел:
«Таттимухаммед, сын Казангапа, искать в ауле Нурбике
Чанчаровской волости, Каркаралинского дуана».
И еще хотел поставить печатку, которую вместе с кольцом
дал ему в дорогу Алшимбай.
Хотел, да раздумал. Ведь печатка была именная, бийская.
317
Щсяь у старика не будет неприятностей, а ® случае удачи я
скату: не меня благодарите, а нашего справедливого бия.
..Жше ѵв Омске, сразу после возвращения из Петербурга и
-Москвы, Таттимбет обо всем рассказал Чокану. Чокан по го¬
родскому обычаю обнял музыканта и поцеловал его, исколов¬
шись густой бородой:
— Я очень рад за вас, Татти-ага... Что поделаешь, если
письмо не дойдет до царя. Может быть, и так. Но будем ве¬
рить, что дойдет. Тогда ваши желания исполнятся. Александр
не такой алой, как его отец. Александр, думаю, хороший даръ.
Знания:, он был в разладе со своим отцом, как ты с Чіин-
шадмФ.
Чокан вместо прямого ответа на вопрос сказал:
— Я много доброго жду от него. Дай бог, чтобы он шел
пѳ верному пути.
— Аминь!—скрепил Таттимбет молитвенным восклица¬
нием, слова Чѳкана, но тут же обеспокоенно спросил:
—- Чем же все-таки закончится история с письмом?
*— Решились вы на этот шаг, наберитесь терпения.— Чо¬
кан, по-сыновьи ласково взглянул на музыканта.— Ы© в труд¬
ный день я вас не оставлю. Я не позволю вам одному подста¬
вить под удар свою усталую спину. Вместе подымем груз,
Татти-ага.
Прежде чем вернуться в свой аул, Таттимбет на пути из
Ѳиска заехал к Алшимбаю и рассказал, как выполнил его
некие.
Старый бий даже прослезился:
— Ты родился настоящим джигитом, Я думал, посылаю
на (байгу слабого стригуна, а ты оказался сильным аргама¬
ком. Пусть ярче разгорается твоя звезда, мой милый. Хорошо,
что твои кюи услышал Петербор. Пусть услышит Петербор и
твое слово в защиту народа.
С этой поры и Таттимбет и Алшимбай никому не раскры¬
вали своей тайны, только и думали о письме с тревогой и на¬
деждой, боясь даже представить себе, что этот, с таким тру¬
дом сочиненный листок может просто затеряться в одном из
тысяч столов петерборских канцелярий.
Письмо было событием в их жизни, они считали его своим
большим и смелым делом,, и Алшимбай ежедневно молился о
благополучном исходе, считая свою мечту мечтой всех окрест¬
ных казахов.
318
Узун-кулак 1’7'
'
Еще не повидав Таттимбета, Чокан уже знал, что казах¬
ские кюи понравились царю и он похвалил певцов. Узнал он,
как и все, благодаря у зун-кулаку.
Быстроту узун-кулака сравнивают и с птицей., и с ветром,
и с молнией. Сколько бы ни исследовали этот способ передачи
новостей, так бы и не докопались, кто его изобрел, кто зани¬
мался его усовершенствованием.
Узун-кулак можно изучать всесторонне.
Например, он имеет историческое значение, Да, да — ис¬
торическое. Все заслуживающие внимания события передава¬
лись и современниками и потомками именно с его помощью.
С точки зрения философской узун-кулак — длинное ухо —
соединил сообщения из множества коротких ушей отдельных
людей в одно пространное обобщенное известие, охватываю¬
щее чуть ли не весь степной простор.
В узун-кулаке есть и простой житейский смысл" откуда
черпали бы новости жители кочевых аулов, если не было у
них ни печати, ни телефона, ни телеграфа, ни школ с грамот¬
ными учителями?!
Спору нет, узун-кулак некоторые факты преувеличивал,
другие приуменьшал, иногда что-нибудь так подправлял, так
перекрашивал, что сам факт становился другим фактом. Но
подобные искажения происходили не столь уж часто.
Сам рожденный в народе, он оставил заметные следы в на¬
родном сознании.
Как из самого Петербурга узун-кулак доставил известие
о наших музыкантах, того Чокан так и не узнал.
Во всяком случае «Северная пчела» со статьей Владимира
Даля, посвященной концерту, пришла в Омск значительно
позднее. Выдающийся знаток русского языка, знаток казах¬
ского быта автор повестей на казахскую тему «Майна» и
«Бикей и Мауляна» восторженно отозвался о Даулеткерее и
Таттимбете, высоко оценил их талантливое мастерство, спра¬
ведливо удостоенное золотых медалей.
Чокан радовался этому, как радовался и врученным пев¬
цам из царских рук наградам. Он еще смотрел на Александра
Второго романтическим взглядом. Наслышанный, что в дет¬
стве царь воспитывался известным русским поэтом Василием
Андреевичем Жуковским, добрым и даже сентиментальным и
в стихах и в жизни, Чокан считал, как и многие другие, что у
Александра должна быть нежная душа и,видимо, поэтому он
решил уничтожить крепостное право.
ЗШ
Чокан далеко заходил в своих раздумьях и предположе¬
ниях. Царь не случайно слушал музыку колониальных наро¬
дов, рассуждал он, и если он оценил наши кюи, наши песни, не
оценит ли он справедливо и нас самих? Ведь это может при¬
вести к уравнению прав наций, входящих в состав России. Как
бы это было бы хорошо!
Чокай вообще любил музыку, в том числе и свою родную
казахскую. Вероятно, он не знал слов Абая: «Человек со сво¬
его рождения открывает для себя мир музыки». Но Чокану
был известен праздник Шильдахана, устраиваемый в честь
рождения ребенка. Ему рассказывали, как торжественно от¬
метили родители вместе с ханскими потомками и гостями из
обычных аулов его появление на свет. Радовались, что перве¬
нец Зейнеп оказался мальчиком. Зарезали кобылицу, пригла¬
сили домбристов. Игры и состязания продолжались несколь¬
ко дней. Но в эти дни вряд ли слышал и тем более воспри¬
нимал музыку Чокан. Говорят, ребенок начинает различать
звуки только после сорокового дня. И можно утверждать, что
первые звуки, дошедшие до младенческих ушей Чокана, были
колыбельными песнями Кунсулу.
Поэтому и юношей он называл ее не Кунсулу, а Кунтайапа, мама Кунтай. Как мягко и душевно пела она! Он и маль¬
чиком засыпал под баюкающие мелодии ее песен. Он маль¬
чиком привык, что в Орду часто заезжали музыканты. В дет¬
стве ему мечталось стать исполнителем кюев, домбристом,
певцом. Но природа отказала Чокану в этом таланте: он не
обладал сильным голосом, а пальцы его оказались неловкими
и неумелыми. Поговаривали, что в их роду не бывало ни на¬
стоящих композиторов, ни исполнителей. Это не совсем так,—
родной брат Чокана Кангожа в совершенстве овладел искус¬
ством игры на домбре и даже прославился как музыкант.
Так или иначе, Чокан считал, что музыка ему не подвла¬
стна, и, уезжая из Орды учиться, даже не помышлял зани¬
маться ею. Однако в кадетском корпусе он увлекался урока¬
ми музыки и получил некоторое музыкальное образование.
Как помнит читатель, на Атбасарской ярмарке он пытался за¬
писывать не только тексты исполнявшихся там песен, но и му¬
зыку к ним нотными знаками. Думал отдать их своему пре¬
подавателю для обработки, но, к сожалению, и нотные записи
были украдены вместе с рисунками.
Пробовал он восполнить как-то потерю в Омске, но сюда
приезжало мало хороших исполнителей, и из этой затеи тол¬
ком ничего не вышло.
И только послушав кюи Таттимбета перед его поездкой в
320
Петербург, Чокан понял, что перед ним вдохновенный мастер.
Все слышанное им раньше не шло ни в какое сравнение с его
музыкой, с его игрой.
Вот бы послушали нашего Таттимбета в столице, мечтал
Чокан. Теперь эта мечта исполнилась, даже превзойдя свои
пределы. Думалось — казахская песня поднялась высоко, вы¬
соко, и вместе с ее полетом неизмеримо выросло уважение
к ней...
Мечты были сладкими и, увы, обманчивыми.
С нетерпением Чокан ожидал возвращения депутации из
Петербурга. Он хотел услышать больше живых подробностей,
чем принесли узун-кулак и заметка в столичной газете. Депу¬
таты вернулись, Чокан их стал распрашивать о концерте, а
они только плечами пожимали:
— Да это все одна суета. Ничего значительного не про¬
изошло.
Огонек ревностной зависти, вспыхнувшей еще в Петербур¬
ге, в пути разгорелся сильнее. Никто из султанов не пожелал
умножать славу музыкантов.
Слушая равнодушные ответы, Чокан не стал обижаться.
На кого обижаться, зачем?.. Пускай себе степные тузы счита¬
ют музыку уделом праздных. Это ведь только такие степные
тузы могут с достоинством повторять, что из их рода не вы¬
шел ни один акын, это они придумали лживую пословицу:
Кто не ленив — тот сапоги сошьет,
А кто бесстыден — песенки поет.
Забыли они, что песня звучит и в честь рождения ребенка,
что без песни и праздник не праздник, что песня и раны из¬
лечивает и провожает человека в могилу.
Всю жизнь казах неразлучен с песней. В песне запечат¬
лены следы народной радости и народной печали. И тот же
узун-кулак передает эти песни не только современникам в
ширь пространства, но и потомкам в глубь времен.
Узун-кулак — это длинные и чуткие уши народа. А корот¬
кие уши? Короткие уши принадлежат тем, кто дальше мел¬
ких забот повседневной жизни ни видеть, ни слышать ничего
не хочет.
Вот что такое короткие уши. К ним можно было бы отне¬
сти и Чингиза. Что греха таить, временами и он бывал завист¬
лив к чужой славе и равнодушен к песням. К радости Чокана
так не случилось на этот раз. Нет, его отец не походил на
всех остальных султанов, входящих в депутацию. Сказались
перемены последних лет, а, может быть, и растревоженная^
11 С. Муканов
321
песнями память о молодости. Он умел неплохо играть и на
казахских и на русских инструментах — домбре, мандолине,
гармонике. Негромко, но приятно напевал под их сопровожде¬
ние. Мать его Айганым в порыве религиозных увлечений власт¬
но воспрепятствовала ненужной и даже вредной, по ее мне¬
нию, страсти сына. Что же, ему иногда приходилось бывать
послушным. Домбру и мандолину он забросил навсегда, но в
течение всей жизни остался отзывчивым слушателем музыки.
И теперь, во время долгого путешествия в Петербург и Моск¬
ву, он частенько с удовольствием слушал и своего Таттимбета
и букеевского Даулеткерея, порою подразнивая их и застав¬
ляя состязаться. Он справедливо относился к ним, не выделяя
Таттимбета, как своего, не отличая Даулеткерея, как челове¬
ка белой кости. Он их полюбил за музыку.
Не только Чокану, но и многим другим искренне и увле¬
ченно рассказывал Чингиз о концерте, рассказывал без по¬
верхностных «прекрасно» и «восхитительно», а о самих кюях,
о силе их звучания, о том, как свистел во дворце степной ве¬
тер, когда играл Даулеткерей, и как закрывал глаза Таттимбет, представляя мечту джигита.
Другие султаны словно сговорились молчать. Смолчали
они и о другом, что их призвали в Петербурге обучаться рус¬
ской грамоте и отдавать детей в русские школы. Правда, там
они согласно кивали головами и даже вслух обещали испол¬
нить эту просьбу. Но в Омске и своих аулах первыми отка¬
зались посылать своих сыновей учиться.
Кто вернулся из Петербурга в самом приятном располо¬
жении духа, так это Гасфорт. Он стал генерал-адьютантом,
что позволяло ему свободно заходить во дворец. Грудь его
украсил орден Владимира второй степени на голубой ленте.
К тому же его наградили тремя тысячами рублей золотом.
Верный своему характеру, он недолго раздумывал, чем от¬
метить эти вскружившие его седую голову почести. Конечно,
праздником, притом на широкую ногу! И, не дожидаясь лич¬
ного отъезда из Питера, послал гонца в Омск с приказом
начать подготовку к новым торжествам в степи по случаю
коронации.
Генерал, исполнявший обязанности губернатора во время
отсутствия Гасфорта был хорошим воякой, знал толк в похо¬
дах и строевых делах, но как и где проводить праздники —
понятия не имел. Он посоветовался с чиновниками, участво¬
вавшими в подобных затеях Густава Христиановича, и всю
подготовку к торжествам перепоручил Валиханову.
Не то, чтобы с огромной охотой,—Чокану не очень хоте-
№
лось отрываться от книг,— но все же он принялся за выра¬
ботку программы праздника. Прежде всего определил ме¬
сто—горы Бурабая, край озер, хвойного леса, гранитных
скал. Там начинал свое ханство его дальний предок Аблай, от¬
туда утверждал свою власть и пыталсяраспространить свои
владения его дед Валихан. В детстве сказочная краса заповедного этого уголка промелькнула перед ним, и теперь он
сможет вдоволь на нее насмотреться.
Генерал не стал возражать, а вскоре прибыл и Гасфорт,
утвердивший место и время праздника. Во все дуаны срочно
разослали приказы о новом тое у подножия Бурабайских гор.
Густав Христианович попутно, как о чем-то малозначп
тельном по сравнению с праздником, сообщил, что царь со
гласился с предложением Азиатского департамента отложить
на некоторый срок путешествие Валиханова в Среднюю Азию,
Кашгар. Пока Чокану предложили заняться изучением Семи¬
речья, которое только начинала осваивать Россия. Почти
одновременно ознакомиться с новой областью поручили в Пе¬
тербурге известному географу Петру Петровичу Семенову, и
Чокан уже планировал встречу с ним в Семипалатинске, что¬
бы присоединиться к одному из его маршрутов или, по край¬
ней мере, посоветоваться по поводу своей будущей большой
поездки.
Но все это еще было далеко впереди, а пока Чокан на¬
брасывал по карте линии своего собственного пути на гасфортовский праздник, стремясь побывать во всех шести дуанах
сибирских казахов. Пути получались кружные, но увлекатель¬
ные. К Бурабаю вела дуга через Баян-аул, Каркаралы, Кокпекты, а обратно он решил возвращаться через горы Чингиза,
Аягуз, Прибалхашье. После переправы через реку ЧурубайНуру добраться до Ишима и дальше берегом Кулайгыра дер¬
жать направление на отцовскую орду.
Осуществить такой план не представляло больших затруд¬
нений, но неожиданно Чокан оказался в плену новых тяже¬
лых обстоятельств. О них Чокану принес известие все тот же
узун-кулак. Наркыз, дочь Кожыка, бесстрашная и пленитель¬
ная Наркыз бросилась в реку, свела счеты с жизнью.
Весь многочисленный род уаков взволновался и глубоко
опечалился. Многие акыны откликнулись на смерть девушки
прощальными песнями-естирту. Прославленный
кобызист
Среднего жуза из рода уаков Дайрабай сложил хватающие
за душу кюи — «Рано ты ушла, сестра» и «Утонула наша до¬
рогая». Узун-кулак передавал, что их нельзя было спокойно
слушать и вслед за кюями люди могли произносить только
молитвы.
Чокан терзался. В его ушах звучали скорбные мелодии
песен. Ему казалось, что он виноват в ее смерти. Ведь он обе¬
щал Наркыз остановить своего отца, обещал заступиться за
Кожыка. Но он не смог сдержать своего слова, потому что
слышал, как стоял в аулах плач после набегов барымтача.
И все-таки... Чокан не мог успокоиться, не побывав на месте
событий, не услышав, как жила Наркыз все последнее время.
Значит, предстояло изменить маршрут поездки в Бурабай, со¬
ставленный им же и уже подписанный Гасфортом.
В те самые дни, когда Чокан зашел в тупик, раздумывая,
как же сказать обо всем этом генералу, к нему от отца при¬
мчался Жайнак, сообщил о болезни матери и передал прось¬
бу родителей срочно приехать в аул.
Мать действительно болела. Она располнела, часто зады¬
халась, жаловалась на боли в сердце. Недавно сердечный
приступ уложил ее в постель, и она боялась, что больше не
встанет. Но приступ прошел, боли прекратились. Когда же она
узнала, что сын выезжает в степь длинной круговой дорогой и
может не побывать дома, ее взяла в тиски жестокая обида. Как
только Канашжан не понимает, что я истосковалась по нему,
подумала она, и велела ему сообщить о своей тяжелой бо¬
лезни.
Жайнак, излагая просьбу матери, сказал всю правду, что¬
бы избавить Чокана от лишних волнений. А Чокан, в свою
очередь, сказал Гасфорту только о болезни Зейнеп, умолчав
о ее выздоровлении.
Гасфорт досрочно отпустил Чокана в Орду, предоставил
ему возможность распоряжаться своим временем, но преду¬
предил, что он не должен опаздывать в Бурабай и там, на ме¬
сте, обязан взять в руки подготовку к тою:
— А мать ты успокой, дай бог ей здоровья!
Чокан на следующий же день отправился в дорогу, взяв с
собой одного Жайнака.
Друг детства не узнавал Чокана. Куда девалась его мяг¬
кость и сговорчивость, он стал резким, себялюбивым, скрыт¬
ным. Жайнак недоумевал, почему они из Омска поехали не
напрямик к джайляу Кулайгыр, где сейчас расположилась
Орда, а через Петропавловск и вдоль Ишима. Чокан грубо
оборвал миролюбивый вопрос Жайнака:
— Не твое дело, рыси себе и рыси, да помалкивай.
А сам думал о том, чтобы скорее добраться до аул# Ко¬
жыка, до тех мест, где был его аул и разузнать, как же все
324
произошло. И только после этого встретиться с матерью и
отцом.
Так они, и ехали: впереди Чокан, а за ним на почтитель¬
ном расстоянии, словно решивший молчать всю дорогу, оби¬
женный, сгорбившийся в седле Жайнак.
Власть печального кюя
Весь долгий путь берегом Ишима Чокан оставался хму¬
рым, неразговорчивым. Его обычно открытое лицо было не¬
проницаемым. Даже оделся он скромно, по-дорожному, и не
каждый смог бы признать в нем офицера.
Если кто и догадывался о цели его поездки, так это Жай¬
нак. Ловкий, сообразительный, не теряющийся в любом поло¬
жении, умеющий, как говорится, проскользнуть через колечко,
он после первой неудачной попытки не приставал больше к
Чокану с расспросами и не стремился его развлекать.
Но и дорога через Кзылжар, избранная молодым султаном,
и давние разговоры, ходившие в народе после ярмарки в Атбасаре о том, что сын Чингиза встречался с дочкой Кожыка,
и совсем недавний узун-кулак о смерти Наркыз, и скорбный
кюй Дайрабая «Рано ты ушла, сестра», дошедший до Орды,
и прежде всего само настроение Чокана убеждали Жайнака:
их поездка, отклонение в сторону от отчего джайляу связана
только с Наркыз. Но почему так замкнут Чокан, так рас¬
строен? Почему он думает о погибшей Наркыз, а не о живой
Айжан? На эти вопросы Жайнак ответа не находил. Он знал,
что сверстника его детских игр в народе считали слишком
влюбчивым, но до сих пор он не придавал этому значения.
А в душе Чокана звучали отголоски прощального кюя. Он
его слышал только в отдельных отрывках, и лишь воображе¬
ние рисовало ему картины, одну печальнее другой. Мысленно
он разговаривал сам с собой, и даже не с собой, а с Наркыз.
Вспоминал все короткие и такие разные встречи с ней. Гордую
девушку, метко стрелявшую из лука. Девушку, вскружившую
ему голову на качелях алты-бакан. Убитую горем дочь Ко¬
жыка, схваченного солдатами и уже доставленного в Омск
вместе с сыновьями перед ссылкой в Сибирь. Вспомнил свое
прежнее обещание Наркыз заступиться за ее отца. Вспомнил,
как побывал в доме, где остановилась в городе Наркыз. Уже
и след ее простыл, а равнодушный хозяин не стал вдаваться
в подробности, убежденный, что встреча с Чоканом не сулит
ей ничего доброго. Вспомнил Чокан и ту ночь в Кяхте, когда
его подстерегал Ескара.
325
Была: у. Мокана еще одна встреча с Наркыз, такая горькая,
что он стремился изгнать ее из памяти...
Теперь, оставив Чекана в пути, расскажем, что же произо¬
шло с Наркыз.
...Когда отца и братьев захватили в ауле солдаты и свя¬
занными повезли в широкой армейской телеге в город, родные
и близкие побоялись их провожать. И только одна Наркыз
приехала с ними в Омск. Вначале она бежала за трусившими
рысцой лошадьми, не обращая никакого внимания на окрики
и угрозы командиров. Уже потом урядник пожалел девушку,
покоренный ее храбростью и настойчивостью, и разрешил ей
сесть в телегу.
Измученный отец ласково и твердо взглянул в глаза до¬
чери:
— Ты родилась девочкой, но я тебе дал имя Пара — одно¬
горбого верблюда, чтобы ты была мужественной, терпеливой.
Ты оправдала мои надежды. Будь и впредь такой. Умоляю
тебя, приказываю: не преклоняйся перед врагом, не топчи свою
гордость.
Слова отца Наркыз запомнила как знак, вырубленный на
камне. Она не обратилась к Чокану, хотя он и мог бы ей по¬
мочь. Чокан был сыном Чингиза, ханским потомком, и, зна¬
чит, ее врагом.
Наркыз порывалась уехать с отцом и братьями в ссылку,
в края, где ездят на собаках. Но их отправили по этапу, от¬
правили незаметно. Как она ни просила, ей даже не показали
направления, куда их повели. Что ж, пришлось возвратиться
домой со случайно подвернувшимися попутчиками.
В родной степи она не пошла куда глаза глядят, не пошла
и в свой аул. Путь ее лежал к полесью Чагалака, где жил сын
Медебая, Кульгара, за которого она была сосватана еще в
детстве. Преданный ей, тихий с виду, невежественный и дур¬
ной характером Кульгара не нравился девушке. Когда дома
все еще было в порядке, она твердо решила не выходить за
него замуж, но теперь ей показалось кощунством нарушить
отцовское благословение. Покойный Медебай до самой своей
смерти дружил с Кожыком, и Наркыз думала, что поступит
правильно, связав свою судьбу с Кульгарой. Не память Ме¬
дебая чтила она —благословение отца.
Вскоре она добралась до аула и тихонько вошла в дом
Кульгары. В полесье Чагалака, находившемся в стороне от
больших степных дорог, ничего не знали о несчастье, свалив¬
шемся на голову Кожыка и его сыновей. Не знал ничего, об
этом и Кульгара. Он давно хотел видеть Наркыз своей же-
вой, сопровождал ее в поездках то ли в качестве жениха, то
ли просто джигита. В последнее время он разуверился в сво¬
ей невесте, понял, что она не желает быть с ним.
" И вдруг перед ним Наркыз. Он был удивлен и обрадован.
— Слушай, Кульгара,— сказала она ему без предисло¬
вий,— если хочешь, чтобы я стала твоей женой, приезжай зав¬
тра ночью в наш аул и без шума увези меня. Выкради!..
А пышной свадьбы у нас не будет — обойдемся без нее.
Кульгаре оставалось только повиноваться. Так Наркыз по¬
роднилась с домом Медебая.
Родство это продолжалось, однако, недолго.
Тихий Кульгара, Белобровый, как называли его вокруг за
светлые брови, выделявшиеся на смуглом до черноты лице,
оказался на редкость вздорным человечишкой. Он не посмо¬
трел, что она сама, если разобраться, пришла к нему, начал
припоминать прежние свои обиды, ругаться, то и дело пускать
в ход кулаки.
Может быть, Наркыз и снесла бы это. Мало ли как в аулах
не издеваются мужья над своими женами. Удел казахской
женщины — молча терпеть. Но однажды гордость Наркыз бы¬
ла окончательно втоптана в грязь.
Случилось это во время осеннего переезда аула с джайляу
на зимовку. Зимой Кульгара жил отдельно от родичей, от
братьев в лесу по соседству с русским селом, а летом пасли
скот и переезжали вместе. Спор между родичами разгорелся
по пустякам, из-за шалостей детей. И во время спора Наркыз
услышала, как Кульгару укоряют младшим братом по отцу
от молодой жены Медебая. Дескать, этот мальчишка, которо¬
го называли забавным именем Мук вовсе и не брат ему. Кульгаре, а родной его сын. Дескать, Медебай глядеть не хотел
на него, никогда не признавал своим.
Вот ты какой, разгневалась Наркыз. И с неумолимой ре¬
шимостью потребовала от мужа ответа — так это или не так.
Припертый к стенке Кульгара возражать не стал. Он ответил
побоями и такими оскорбительными ругательствами, что даль¬
ше идти было некуда. Он не пощадил сосланного отца Нар¬
кыз и тоже облил его грязью. Этого Наркыз ни забыть, ни про¬
стить уже не смогла.
Наркыз задумала отомстить и отомстить жестоко.
Они в это время перебрались с джайляу в дом с печным
отоплением. По ночам было уже холодно. С вечера Наркыз
хорошо протопила печь кизяком, подбавила в кумыс для му¬
жа белены, и когда он заснул без памяти, закрыла дымоход
й ушла, накрепко захлопнув двери.
327
Кульгара так и не проснулся. Убедившись, что он мертв,
Наркыз покинула полесье Чагалака. Оставаться ей здесь или
даже уйти в соседний аул было нельзя. Родичи Кульгары, ко¬
нечно, посчитают ее единственной виновницей смерти брата и
тут же расправятся с ней.
Наркыз боялась не только наказания, даже смерти, сколь¬
ко жестоких надругательств. Пускай уж лучше русские
судят ее по закону. Закон справедливее и мягче казахских
обычаев. Так она пришла в соседнюю казачью станицу Пет¬
ровскую или Акжар, Белый овраг, по-казахски. Пришла в ста¬
ничное правление и все рассказала, не утаивая правды. Ее
выслушали и быстренько отправили в Омск. Суд рассудит,
пусть уж там разбираются. Так Наркыз поместили в крепость
до окончания следствия.
Здесь наступило время открыть страницу памяти, которая
больше всего страшила Чокана. Да и мы, признаться, до сих
пор умалчивали о ней в нашем повествовании.
После возвращения из Сибири Гасфорт вновь поручил Чокану ознакомиться с тюремными делами. Неожиданно он обна¬
ружил папку по делу Наркыз, дочери Кожыка, пришедшей с
повинной по поводу убийства своего мужа Кульгары, сына
Медебая.
Сам не свой, он тотчас поехал к начальнику тюрьмы и су¬
ховатым любезным тоном, подавив охватившее его волненье,
попросил устроить ему встречу с заключенной. Начальник
тюрьмы, не доискиваясь причин, рад был оказать адьютанту
генерал-губернатора эту пустячную, с его точки зрения, ус¬
лугу.
— Может быть, вас оставить вдвоем?
— Как вам будет угодно... Я лично не настаиваю.— Отве¬
чал Чокан безразличным тоном, содрогаясь от мысли, что на¬
чальник тюрьмы останется на их встрече. К счастью, этого не
случилось.
...Конвоиры ввели Наркыз и вышли. Чокан сперва просто
ее не узнал. Но сверкнули прежние, только глубоко запавшие
глаза и жалкое подобие улыбки на миг осветило ее лицо.
Сквозь рваное платье из мешковины темнело худое тело. Так,
должно быть, одевали раньше казахи женщин-преступниц, за¬
ворачивая их в черную кошму-кебенек и сажая задом наперед
на черного ишака или черную корову. И возили для посрам¬
ления из аула в аул.
Кто черный саван одел
Не возвратится вовек.
328
Вернуться с позором — удел
Того, кто одел кебенек.
Исхудавшая, измаявшаяся Наркыз... Как выступают ску¬
лы на лице, как обтянут кожей подбородок. Косточки видны,
а шея стала тоненькой, тоненькой. Чокан растерялся, жалость
переполнила его. Он только и смог сказать, показав на мяг¬
кое коричневое кресло:
— Садись, Наркыз!
Первым чувством, овладевшим женщиной при встрече, бы¬
ло удивление. И зачем ее привели именно к нему? Удивление
тут же сменилось раздражением и злостью. Перед ней сидел
враг отца, ее враг.
— Я уже устала сидеть, мой торе. Если тебе есть, что мне
сказать, я могу выслушать и стоя.
А что ей мог сказать Чокан? Все ясно и так. Вполголоса
он произнес первые пришедшие на ум слова:
— Просто захотел повидать тебя, Наркыз.
— Ну, гляди, гляди. Вот я вся перед тобой. И жизнь у ме¬
ня теперь такая, как я. Что тебе надо еще посмотреть или ус¬
лышать?
— Ничего мне не надо, Наркыз. Только я жизни, не смер¬
ти желаю тебе. Не могу и думать о твоей смертй. Понимаешь?
— Жизни, жизни... Да разве можно так жить?
— А если попытаться тебя освободить из тюрьмы?
— Освободить. А куда я пойду тогда?
— Потом подумаем... Жизнь подскажет...
— Вот ты твердишь, торе, «жизнь, жизнь...» А я тебе по¬
вторяю — нет у меня жизни... В скелет заживо превращаюсь,
могильную землю чую. Нет, ты меня лучше не освобождай.
Ни мне этого не надо, ни тебе. Понял?
— Не совсем. Объясни, Наркыз.
— Что тут объяснять? Я останусь в живых, ты умрешь.
Понял хоть теперь?
Чокану тяжело было слышать все это, но он насильно рас¬
смеялся.
— Почему ты смеешься, торе? Ничего смешного не на¬
хожу.
— Ведь ты, Наркыз, говоришь неправду. Нельзя тебе ве¬
рить.
— Я же ясно сказала: ты меня освободишь, а сам умрешь.
Ты что — в воде не тонешь, в огне не горишь, пуля тебя не бе¬
рет, сабля не режет?
— Неужели ты серьезно решила меня убить? — Чокан
329
опять насильно улыбнулся.— Спорить готов, что нет. И я най¬
ду' способ освободить тебя. Делай потом, что хочешь. А сей¬
час ты вернешься в свою камеру. И не удивляйся, если тебя
скоро выпустят.
Наркыз продолжала стоять, пошатываясь от усталости.
Много она передумала за эти минуты. Еще вчера опа, каза¬
лось бы, твердо знала, что вспыхнувшее тогда в Агбасаре чув¬
ство к Чокану давно погасло, что любовь сменилась непреодо¬
лимым желанием отомстить за отца и братьев, пролить хан¬
скую кровь. Когда она осталась с ним вдвоем в кабинете, она
уже мысленно видела, как расправляется с врагом. Но вот
прошло немного времени — и ей уже стало жаль молодого,
вспыльчивого, насмешливого торе с такими добрыми и пони¬
мающими глазами, которые пронизывают тебя, волнуют, излу¬
чают тепло.
— Пока прощай, Наркыз.— Чокан встал и шага на два
приблизился к ней.— Если тебя выпустят, а я уверен, что это
будет, ты обязательно найди меня. Прежде всего тебя надо
одеть, а уж потом поговорим...
...Расставшись с Чоканом, Наркыз еще продолжала думать
об убийстве, даже соображала, где найти нож, чтобы припря¬
тать его под полой. Но мысли эти уступали место другим.
Сердце женщины, пусть измученной, изголодавшейся, рвалось
к ханскому потомку с новой силой.
Чем же все это кончится, размышляла она в камере, не
глядя на других арестанток, не отвечая ни на какие их вопро¬
сы. Потянуться к нему? Но ведь Чокан был недостижим, как
недостижимы звезды на небе. На что она может надеяться?
Что можно придумать? Ничего! Нет, она не убьет Чокана. А за
что его убивать? И разве можно убивать свою собственную
мечту? Но и видеть его больше она не должна. Лучше уж са¬
мой умереть...
...Чокан сдержал свое слово. Ее действительно вскоре ос¬
вободили. Должно быть, он сумел доказать что обезумевшая
от горя Наркыз наговорила на себя. Свидетелей убийства не
нашлось, и дело закрыли: много еще темного в аулах.
Наркыз зашла в дом, где обычно останавливалась, раздо¬
была кое-какую поношенную мужскую одежонку, выбралась
на петропавловскую дорогу, и вскоре ее взяли к себе в арбу
какие-то казахи, направлявшиеся в соседние с аулом Кожыка края.
Попрощавшись со своими попутчиками, Наркыз ^добралась
до родных мест. Слухи о гибели отца и братьев подтверди¬
лись. Но Ескара, оказывается, скрывался здесь. Сородичи пря-
тали его от властей и помогли сестре встретиться с братом*.
Бекара нас табун лошадей у богатого бая Оте. Он очень об¬
радовался Наркыз, старался при вести ее в чувство, подкор¬
мить, одеть. Но сестра, узнав, как погибли в лодке отец и
братья, как скитался по тайге Бекара, горевала еще сильней.
Ей больше не хотелось жить.
Однажды в светлую ночь она поехала с Ескарой сторожить
лошадей. Ночные выпаса находились там, где речушка Акан
Борлык впадала в Есиль. На слиянии рек шумел водоворот,
а над ним подымалась каменная стена оврага, гладкая, словно
вырубленная руками человека. Гребень этой стены зарос гу¬
стой арчой. Глухой этот уголок называли Куз-кия. Говорили,
что там водится много змей.
Наркыз облюбовала Куз-кия для постоянных прогулок. Ее
не пугали ни густые заросли, ни рассказы о змеях.
— Что ты ходишь туда, милая?— с тревогой спросил од¬
нажды сестру Ескара.
— А вот пойдем со мной,— ответила Наркыз.
Они взобрались вместе на гребень Куз-кия.
— Смотри,— сказала сестра брату,— видишь, какой про¬
стор раскрылся. Вот там наши джайляу на берегах Кой б агар а
и Жасылбагара, когда-то там стояли юрты, и мы беззаботно
резвились. Не вернется наша прежняя жизнь.
Ескара тяжело вздохнул. Он тоже неузнаваемо изменился,
как и сестра. Считали его прежде в семье безропотным, по¬
ручали ему самую неблагодарную работу — то доить кобылиц,
то варить курт и взбалтывать кумыс, а то и кизяк собирать
для топлива. Терпенье в этой семье не почиталось высоким
качеством, не ценили в нем и добродушие, и молчаливость.
И только отец говорил:
— Погодите, дети, наш Есим — отец так называл сына, от¬
брасывая «кара»,— наш Есим всех вас обойдет. Знаете при¬
словье:
Мяч и асыки истомят вконец,
Закон удачи жизненной суров.
Кто ест курдюк и кто пасет овец,
Обгонит истощенных игроков.
Он будет хозяином родовой крыши, и скот у него будет.
Кое в чем отец, сам игрок в жизни, ошибся. Родовая кры¬
ша оказалась разрушенной, не стал Ескара хозяином. Но обы¬
чаи семьи Кожыка берег, обрел гордость, решительность, же¬
лание и готовность отомстить.
— Послушай, Наржан,— говорил он сестре,— наш род
331
уничтожили ханские потомки. Не так ли? Вспомни только...
Если бы Кенесары не разорил нашего деда Макаша, не угнал
его скот, отец бы не сел на коня барымты. Правду я говорю?
Наркыз согласно кивала головой. Она это знала и раньше,
знала не хуже, а, быть может, и лучше Ескары.
— Значит, правду говорю. Значит, ты понимаешь, сестра,
и то, что отец барымтой мстил ханским потомкам, мстил не¬
справедливо разбогатевшим. А его называли вором Кожыком.
Подросли дети в гнезде, оперились и уже не могли спокойно
сидеть дома. Рыскали по степи с отцом.
— И только ты, Ескара,— прервала брата Наркыз,— был
единственным среди нас, ждущим добра от бога.
— А как меня отблагодарил бог!—угрюмо сказал Ескара.
— Да хоть тем отблагодарил, что оставил тебя живым.
— Сестра, сестра... Что толку в такой жизни? Я только об
одном и думаю, об одном доверяю своей подушке, а теперь
доверю тебе. Понимаешь, о чем?
И тут Ескара подробно рассказал про свое бегство из тех
краев, где ездят на собаках и умирают от цынги, побоев, ле¬
дяного холода и жестоких бурь. Рассказал, как задержался в
одном городке, где потеплее, и занимался привычным де¬
лом — пас овец. Как встретил офицера, сына Чингиза, и за¬
думал его убить. Рассказал, и почему из этого ничего не
вышло.
До чего же совпадали наши желания, с болью отметила
про себя Наркыз. Что же тут удивительного: ведь чувство
мести проросло из одних зерен, на одной почве. Только у Нар¬
кыз побеги мести высохли, потеряли силу, а у Ескары шли в
рост с каждым днем. Сестра смотрела на него и убеждалась —
не может он успокоиться. Он весь изогнут и заострен, как саб¬
ля. Но она, пожалевшая и полюбившая Чокана, не должна
позволить брату его убить. А как это сделать? И снова ею
овладело чувство безнадежности: она должна умереть.
Пусть ее могилой станет водоворот под скалой Куз-кия.
Дна не видно — глубоко. Она здесь купалась. Прыгнуть с уте¬
са в воду — и конец. Только вот беда — выросла она на
берегу реки и плавает, как рыба. Может и так произойти, что
всплывет измученная и, сама того не желая, возвратит себе
жизнь. Значит, надо сделать так, чтобы наверняка утонуть.
В ясный и теплый вечер она поднялась на Куз-кия вместе
с братом. О том, что происходит у нее в душе, она не выдала
и намеком.
— Месяц-то сегодня светлый, как молоко, Присядем, брат,
посмотрим вокруг.
332
Наркыз пристроилась на самом краю скалы, свесив ноги
в обрыв. Ескара прилег чуть в сторонке. Вспоминали о пере¬
житом и вслух и молча. Любовались степью в свете непол¬
ной луны, находили знакомые с самого детства холмы и
овраги.
Думалось, почему же эта красота, освещенная то солнцем,
то месяцем, одаривает не всех своими радостями. Почему од¬
ним— весь дивный степной простор, другие не могут найти
места на земле? Почему одним — все беды на голову, дру¬
гим — беззаботное счастье?
Наркыз продолжала размышлять про себя, и вдруг услы¬
шала похрапывание Ескары. Заснул от горьких мыслей.
А если заснул, то его и гром не разбудит. В их нынешней жиз¬
ни повелось так: когда брат засыпает, сестра уходит от не¬
го подальше, чтобы он не мешал ей. Значит, и теперь, думала
Наркыз, он не станет ее искать, когда проснется. Кстати, она
сказала Ескаре в этот вечер, что собирается навестить своих
родственников по матери, живущих невдалеке.
Тем временем луна скатилась к юго-западу, ее красный
щербатый диск касался горизонта. Заметно потемнело. Брат
окончательно погрузился в сон. Ей стало жалко брата с его
одинокой трудной судьбой. Ей стало бесконечно жалко брата
еще и потому, что с ней ему стало горше, чем одному, а одно¬
му теперь будет совсем тяжко. Однако то, что ему предна¬
значено перенести — он перенесет и без сестры.
Но пора действовать. Перед рассветом Ескара может про¬
снуться. Спит он крепко, высыпается быстро.
С детства у нее была привычка перепоясываться ремнем.
Встретившись с Ескарой после возвращения из Омска, она
подобрала у него волосяной аркан и туго перехватила себе
талию. Тебе же больно, говорил брат. Но она только посмеи¬
валась и не расставалась с арканом ни днем, ни ночью. Так вот
когда он ей пригодится в последний раз!
Наркыз мгновенно сняла аркан. На один конец его крепко
привязала примеченный еще при луне увесистый камень. Сде¬
лала петлю и накинула аркан на шею. Движения ее были
спорыми, но не суетливыми. Легким толчком она сбросила ка¬
мень с обрыва и едва ли не в ту же секунду без вскрика,
бесшумно сорвалась в воду. Только сыч, сидевший в углуб¬
лении скалы, видел, как упала она. Едва слышный двойной
всплеск... Извивающееся тело Наркыз достигло речного дна и
успокоилось рядом с камнем.
...Ескара проснулся на рассвете, оглянулся вокруг. Ни се¬
стры, ни ее одежды не было. Ну что ж, простодушно решил он.
333
Наркыз действительно отправилась к родственникам.. Пускай
отдохнет. Еще он подумал, что и ему следует проведать их.
О гибели сестры он узнал несколькими днями позже. Об
этом узнали ближние и дальние аулы, узнал и Омск. Пришла
эта весть и к Чокану. А ведь прошло немногим больше месяца
после ее освобождения из тюрьмы.
Кажется, совсем недавно он пробовал ее найти, но она ис¬
чезла так же внезапно, как и появилась.
Встречу ли я Алпамыс?
Не встречу я Алпамыс.
Придешь ли на тайный той
Ты пировать со мной?—
повторял Чокан слова полузабытого сказания. Что она думает
сейчас обо мне, смелая эта девушка? Неужели она и теперь
видит во мне только сына моего отца?...
Но возвратимся к Чокану там, где мы его оставили,— на
пути из Омска в Кзылжар-Петропавловск и дальше в степь.
К югу от Ишима разбросано множество зимовок, обычно
пустующих в это время, потому что аулы откочевывают на
джайляу к горам и только семьи сторожей, да и то не везде,
остаются здесь охранять жилье.
Пока они продолжали ехать вдоль реки. Ишим после ве¬
сеннего половодья уже вошел в свое обычное русло. На за¬
ливных лугах, на их влажной и жирной почве выросла вы¬
сокая — по пояс человеку — густая и сочная трава Скосить бы
ее — тысячи скирд возвышались бы на пути, но косят траву
лишь редкие одиночки. А если кочевники временами и выпа¬
сают здесь скот, то ведь на это требуется не так уж много
пастбищ и, в общем, травы остаются в своем первозданном со¬
стоянии. Травы растут и растут, стебли их перепутываются
как в джунглях, начинают гнить после осенних дождей и тем
самым обогащают почву. Каждой новой весной трава растет
еще гуще, еще стремительнее, и столько ягод — земляники и
костяники — появляется здесь летомі Сладкий аромат ударя¬
ет в ноздри, кружит голову, берет тебя в плен. А когда к нему
еще примешивается кисловатый запах дикого лука,— все по¬
бережье Ишима источает духовитые волны, и человеку ка¬
жется, что он плывет в ароматном плотном море. Но не только
пойменные луга притягивают своими дарами, также щедры ле¬
са и перелески Приишимья: вдоволь в них и смородины и
других ягод.
Чокан и его единственный спутник Жайнак не запаслись
пищей ни в Омске, ни в Кзылжаре, хотя им предлагали и
334
копченое мясо и отличный курт, сухой сыр, не портящийся в
пути.
— И у волка, и у смелого джигита — пища на дороге,—
пошучивал Чокан,— соль у нас есть, котелок тоже, да и ружья
прихватили.
В Карасу, в Черной воде непролазных озер, оставшихся
после схлынувшего половодья и заросших камышом, в изоби¬
лии водились утки и гуси. Они не боялись людей. Меткий
стрелок Жайнак, разреши ему Чокай, брал бы их сотнями, но
ограничивался в пути двумя-тремя птицами.
А захочется рыбы — и она кишмя кишит в озерах.
Чокан удивлялся богатству приречного края. Наступит ли
время, думал он, когда человек воспользуется всеми этими
благами?
И на правом, и на левом берегах сиротливые зимовки до¬
жидались возвращения с джайляу своих хозяев. Разбросанные
как попало срубы и землянки неприветливо темнели закры¬
тыми окнами. Только в богатых зимовках у мечетей остава¬
лись сторожа. Они, соскучившиеся в одиночестве, чистосердеч¬
но радовались путникам. Некоторые сторожа сразу узнавали
Чокана, другим его имя становилось известным после первых
же расспросов. Он был для них самым дорогим гостем. Они
стлались перед сыном Чингиза постелью, готовы были лечь
подушкой под его голову.
— В ханском роду чаще бывают горделивые люди, а наш
Чокан мягкий, как хорошо обработанная кожа. Живи, милый,
долго! Ты не только отца уже в пятнадцать лет осчастливил,
но и для народа рожден,— говорил ему один из таких сторо¬
жей, говорил искренне, от души и, тем не менее, так и этак
стремился узнать о цели поездки молодого султана.
Но Чокан не проговаривался, и любопытство стариков
оставалось неутоленным.
Они продолжали путь, и ласточки, истосковавшиеся по лю¬
дям, сновали вокруг них, едва не задевая крыльями лиц.
Порой приходилось ночевать не в зимовках, а прямо в лесу,
у воды. В год хорошей травы, говорят, бывает много комаров.
Примета эта нынче оказалась верной. Но Жайнак не позволял
комарам кусать Чокана. Он собирал хворост, кизяки, сухой
камыш и обкуривал дымом ночлег, следил даже ночью за ды¬
мокуром. Чокан недоумевал, когда же Жайнак успевал высы¬
паться. Ведь он не дремал и в седле.
Когда-то в детстве любивший слушать рассказы старших,
Жайнак сам теперь любил развлекать других рассказами,
кюями, песнями, которых знал превеликое множество. Голос
335
Жайнака не отличался особой силой, но пел он приятно, с ду¬
шой, сопровождая песни довольно искусной игрой на домбре.
Жайнак мог говорить или петь и за дастарханом, и в сед¬
ле, и ощипывая убитую птицу. Всячески ублажая Чокана, он
шел на сближение с ним, и Чокан уже не уклонялся. Только
в одном он оставался совершенно неуступчивым — не допускал
разговоров о своих личных делах, особенно о женитьбе. И за¬
чем это тебе нужно,— сказал он однажды с раздражением, и
с той поры Жайнак ни прямо, ни намеками не касался запрет¬
ной темы.
Однако Чокан не мог ему запретить наблюдать и разду¬
мывать.
Ах, как любят развлекаться все эти аристократы — торе,
рассуждал про себя Жайнак. Уж на что поседел Чингиз, и
тот еще косится на красивых женщин. А молодые просто не
знают меры. Взять хотя бы Жакыпа. Он испортился чуть ли
не с пеленок, не пропускает ни одну девушку, красную лицом.
Одних подчиняет силой, других — карманом, третьих — хит¬
ростью. Чаще всего ему это удается.
Но вот Чокан совсем не такой. Он не джигитовал ни в
Омске, ни в Кзылжаре. Сколько девушек встретилось им в
доме Петропавловского купца Данияра! Привлекательных,
стройных, разодетых, светящихся и золотыми украшениями, и
собственной молодостью. Как они на него посматривали, как
они его приманивали, заручившись, должно быть, согласием
родителей! А он только хмурил брови и обдавал их холодком
отчуждения.
Теперь они ехали почти безлюдной дорогой, но у каждо¬
го из оставшихся на зимовках сторожей были дочери, среди
них попадались и хорошенькие, бросавшие на Чокана веселые
обещающие взгляды, а он продолжал себя вести строго и
серьезно.
— Почему же так?— задавался мысленно вопросом Жай¬
нак, считавший себя проницательным в сердечных делах.—
Наверное, любовь к одной единственной не позволяет ему
смотреть на других. Но кто же она?
Прежде Жайнак думал, что это — его сестренка Айжан. Но
если эта любовь и была, то теперь потускнела. Ходили какието слухи о дочери помощника жанарала. Верить им или нет?
О других увлечениях Чокана он что-то не слышал. Хотя...
Жайнак стал примечать, что на остановках в пути Чокан
чаще всего напевает мелодию кюя Дайрабая об утонувшей
девушке. Жайнак сам хорошо запомнил этот кюй и даже
как-то исполнял его Чокану. Тогда же он рассказал ему, при
336
каких обстоятельствах сложил его кобызист. Странно* что он,
Жайнак* сразу не обратил внимания на побледневшее лицо
Чокана. И вот только теперь, слушая, как Чокан с тоской на¬
певает одно и то же, Жайнак начал догадываться, что смерть
Наркыз имеет прямое отношение к их поездке. Припомнился
и отзвук давнего узун-кулака о близости Чокана и Наркыз,
хотя именно в тот год Жайнак не придал ему значения. Но
весть о том, что Чокан освободил Наркыз из тюрьмы, показа¬
лась ему же достоверной. С какой стати он принимал бы уча¬
стие в судьбе Наркыз, если бы она была ему безразлична?
Но теперь она в могиле* Зачем же ехать? Узнать подробности
ее смерти? Но это ничего не изменит. Ясного ответа на свои
вопросы Жайнак не находил. И напрасно, вызывая Чокана на
откровенность, он к месту и не к месту сам наигрывал ему кюи
Дайрабая, наигрывал как можно точнее и ярче.
Тем временем они приближались долиной Теренсая к хол¬
мам, известным под названием Карагайлы, где находился аул
батыра Нашана из рода Балта-Кереев, сверстника и спутника
хана Аблая в его боевых походах.
Русские казаки из станицы Дубровной еще при жизни На¬
шана согнали аул с обжитых предками земель.
Нашан искал себе зимовку подальше от русских казаков и
переселил свой аул в густой лес на берегу Ишима.
Вокруг находились зимовки других родов — Уаков, Атыгаев и Караулов. Они считали эти места своими и вступили в
борьбу с Нашаном. Шумели, спорили, даже угоняли скот.
Упорный аул на угон отвечал угоном, на камчу — камчой, на
палки — палками.
Распря дошла и до сына Нашана — Тегиса. Суд биев не
привел ни к чему, и обе стороны стали искать защиту у рус¬
ских законов. Тегис начал доказывать, что его зимовка распо¬
ложилась на исконных родовых землях, потому что на холме
Карагайлы находится могила бия Токсана из кереев.
Тут дело о спорной зимовке попало, наконец, в руки стар¬
шего кокчетавского султана Чингиза, который решил его в
пользу кереев и присудил земли вокруг зимовки Тегису. Чин¬
гиз был целиком на стороне сына батыра Нашана, соратника
своего могущественного деда Аблая.
Однако распри на этом не прекратились. Если уаки и атыгаи и не могли согнать немногочисленных кереев, то причи¬
нять им всяческий ущерб вплоть до пожара было в их силах.
Поэтому аул Нашана даже не выезжал на джайляу, оберегая
свои дома и свой скот. В пору поездки Чокана аул чуть съехал
в сторону к возвышенности, где было поменьше оводов и ко337
маров. Тут они пасли и свой скот. Сказать откровенно, у Тсгиса и трех его сыновей — Бабака, Козыбая и ЖантеЛи —
и овец-то было немного — только-только хватало на мясо, и
лошадей не больше ста, а верблюдов и того меньше. Да и то
половина всего скота принадлежала старшему и самому при¬
жимистому Жантели.
Тегис был уже совсем старым, но по-прежнему верховодил
сыновьями. Когда его достигла весть, что путь Чокана прохо¬
дит через их аул, он собрал домашних и сказал:
— Цыпленка из рода Аблая надо встретить с почетом.
Мой отец Нашан дружил с Аблаем и от его внука Чингиза мы
видели только хорошее.
О юрте споров не возникло. Новая юрта под новой кош¬
мой и вдобавок уютная внутри принадлежала в ауле недавно
женившемуся Козыбаю. Он, конечно, охотно отдаст ее Чокану, но хорошо попотчевать гостя из ханского рода, офицера
белого царя, у него не было возможности. Не об овечке шла
речь, а о том, чтобы прирезать жирного жеребенка-стригунка.
У Козыбая, как и у Бабака, были, как говорится, открытые
ладони, но худы больно жеребята — их привязывали при дойке
кобылиц. Жантели — другое дело. У него в табуне водились
необъезженные двухлетки, но старший брат не хотел вы¬
пускать их из рук. Он долго выкручивался и сдался только
под напором отца.
Тегис особенно радовался и тому, что приезд дорогого
гостя совпал с приездом и его племянника — кобызиста Дайрабая. Впрочем, Дайрабай оказался здесь не совсем случайно.
Он хотел повидать Чокана еще во время атбасарской ярмар¬
ки, но тогда разминулся с ним. Теперь он вдвойне желал
встречи, прослышав об игре казахских музыкантов в Петер¬
бурге, в царском дворце и о том, что Чокан собирает их Дай¬
рабай едва не уехал в Омск, но тут в степи заговорили о
празднике всех шести дуанов в Бурабае по случаю коронации
царя и награждения омского большого жанарала. Туда, к
подножью скалистых гор и устремился Дайрабай, чтобы по¬
слушать прославленных песнетворцев и исполнителей и по¬
состязаться с ними. Надеялся он, что и Чокан оценит его игру,
его кюи. А теперь, как говорят набожные люди, аллах посы¬
лает ему на землю то, что он вымаливал от неба. Как удачно
пересекся его путь с путем Чокана в ауле Нашана.
Дайрабай сомневался лишь в одном: понравятся ли Чокану кюи, сложенные на смерть Наркыз? Ведь ханские потомки
принесли одни страдания ее роду. Не подумает ли Чокан, слу¬
шая эти кюи, что я обвиняю и его. Может быть, лучше про-
мрлчать? Разве нет у меня в запасе, других песен, не таких
печальных, но таких же прекрасных?
И все же сделать окончательный выбор Дайрабай решил
после приезда Чокана.
Чокан появился в ауле Нашана, где его ждали с нетерпе¬
нием, растроганный не столько радушным приемом, сколько
встречей с Дайрабаем. И если музыкант сомневался, играть
ли кюй памяти погибшей Наркыз, то Чокан только и думал
о том, как бы потактичней попросить Дайрабая исполнить его.
Он даже не рискнул сам обратиться к музыканту, а поручил
это расторопному Жайнаку.
Так отпали всякие сомнения Дайрабая.
Под вечер, когда уже обозначалась в небе молодая луна,
он одним из первых зашел с неразлучным своим кобызом в
гостевую юрту. Чокан иначе себе представлял композитора —
не таким грузным и не таким моложавым — его не старила
даже черная окладистая борода.
Козьібай пускал в юрту далеко не всех пожелавших при¬
ветствовать Чокана. Несмотря на то, что большинство окрест¬
ных аулов откочевали на джайляу, людей понаехало довольно
много. Иные ухитрялись зайти к молодому торе и поприветст¬
вовать его, да так и оставались там. Другие располагались
вокруг юрты, понимая, что в ней они все равно не поместятся.
— Пусть наш Дайреке играет на кобызе одному торе, не
будем им мешать,— предложил один аксакал.
— Так не будет!—с достоинством ответил Дайрабай.—
Когда я исполняю кюй, он принадлежит уже не мне, а всем
вам Я буду играть народу. Тогда нашему Чокану-мырзе легче
будет оценить музыку.
Чокан поддержал Дайрабая и предложил провести вечер
на открытом воздухе.
—■ Воля ваша,— согласился Козыбай,— но не отнесет ли
ветер в сторону звуки?
ѵ
— Ветерок совсем слабый, но даже если он усилится, мой
кобыз будет только слышнее,—уверил Дайрабай,—а насчет
песен сказать ничего не могу.
— Ваш голос, Дайреке, и буря не заглушит,— пошутил
кто-то из приезжих.
И тогда все вышли из юрты и смешались с ожидавшими
встречи с Чоканом у леса, подходившего почти вплотную к
аулу.
Расположились прямо на земле, полукругом. Слушатели
оказывались как бы на возвышенности, а сам Дайрабай в их
центре, в низине.
339
Дайрабай присел на корточки, полусогнулся. Чокан по¬
смотрел на его замершую в напряжении фигуру. Музыканта
можно было сравнить с тигром, приготовившимся к прыжку.
И все, кто находился здесь в эти минуты, тоже притихли, за¬
стыли в ожидании.
Но вот пальцы встрепенулись, коснулись струн, и в лад
первому музыкальному аккорду пришло в движение все тело
кобызиста. Его голова, плечи, руки подчинялись ритму мело¬
дии. Еще несколько мгновений назад безжизненно расслаб¬
ленные длинные и толстые пальцы левой руки взлетали те¬
перь крыльями сокола. Они бежали незаметно для глаз по
волосяным струнам, еле касаясь их. Об этом можно было до¬
гадаться только по звукам. Рука вспархивала к шейке кобы¬
за, охватывала его, и в это самое мгновенье мизинец успевал ■
нажимать струну у самой деки.
Звуки многострунного кобыза непохожи ни на какие дру¬
гие звуки. Их так много и они такие разные, что кобыз зву¬
чит, словно целый оркестр, подчиненный рукам одного вдохно¬
венного мастера.
С чего начинал Дайрабай? С истории. С полного тревоги и
горя «Коркыта». Потом он играл кюй «Ак табан шубырынды,
алка коль сулама», снова открывая трагическую страницу на¬
родной беды. И только кюй «Ала байрак Аблай» уже оптими¬
стически рассказывал, как стали казахи собираться под пе¬
строе знамя хана,
стремившегося поднять достоинство
народа.
Это было вступление. А дальше Дайрабай приготовился
исполнять просьбы своих слушателей.
Тихо дышал лес. Молчал кобызист. Молчали аул чане и
гости.
Чокан, погруженный в мир далекого прошлого, в мир толь¬
ко что отзвучавшего кобыза, отвлекся от своих тревожных
дум, почти забылся.
Неожиданный резкий голос заставил его вздрогнуть и
возвратил в настоящее.
— Сыграйте, Дайреке, «Рано ты ушла, сестра».
Кто-то другой еще более настойчиво выкрикнул:
— «Утонула наша дорогая».
— Оба, оба!— зашумели собравшиеся.
— Хорошо, хорошо!— согласился Дайрабай, широким же¬
стом приглашая к тишине, к песне.
Кюй был посвящен горю семьи Кожыка, горю Наркыз. Но
звучал он эпическим рассказом о народе. Начало композиции
в мягких лирических тонах повествовало о переезде аула на
340
джайляу. Никто и не подозревал о надвигающемся несчастье.
Но вот в спокойную весеннюю мелодию врываются тревожные
ноты. Мирная жизнь нарушена. Набег. Схватка. В музыке на
фоне шумной борьбы ясно слышится смелый голос одинокой
девушки. Враги все ближе и ближе. Враги окружили ее, и она
погибает от удара копья.
...Прежде чем начать второй кюй, Дайрабай обратился к
слушателям:
— «Утонула наша дорогая»,— продолжение только что
сыгранной музыки. Кумык — я так про себя называю Кожыка — уже состарился. Девять его сыновей давно повзрослели,
стали батырами, отважными воинами. Братьям не уступала в
смелости их сестра Нарбота — такое имя дал я Наркыз.
Вместе с ними бывала она в походах, одевалась по-мужски,
подбирала свои волосы на затылок, владела копьем, как
воин.
Чокан с волнением слушал, не пропуская ни одного слова.
В рассказе Дайрабая все было правдой и все было овеяно тем
романтическим вымыслом, без которого трудно себе предста¬
вить народное творчество.
— Нарбота сражается вместе с братьями, с отцом,— не¬
громко продолжал Дайрабай.—Все мужчины погибают, но,
оставшись одна, она не сдалась врагам. А сражалась она так...
И вновь зазвучал кобыз.
Спокойных нот не было в этом кюе.
Нет, не песню —крик птицы, горькую песню жаворонка
слышал Чокан.
Снова раздались звуки битвы. Потом музыка стала закру¬
чиваться арканом и вдруг круто оборвалась звуком камня,
упавшего в реку, всплеском воды.
Слушатели тяжело вздохнули. Кобызист языком музыки
поведал о событии, жившем в их памяти во всех подробностях.
Дайрабай положил кобыз на траву у своих колен.
— У меня в песне Нарбота с лошадью прыгает с обрыва
в воду и тонет ...
А, может быть, и в самом деле было так? Разве в подроб¬
ностях суть?
Чокан сгорбился, воспринимая всем своим существом
скорбную музыку. Он даже не заметил, как во время второй
песни слезы выступили на глазах.
— Канаш, что с тобой?— шепотом спросил Жайнак, си¬
девший рядом.
Вместо ответа Чокан прикрыл лицо руками.
Многие увидели слезы Чокана. Одни злорадствовали: «Так
341
тебе и надо, ханекий потомок!». Другие удивлялись и радова¬
лись: «Значит, у нашего молодого торе добрая душа».
... В числе слушавших Дайрабая находился и Бекара, сев¬
ший поближе к лесу, подальше от Чокана. Он, еще недавно
считавший, что Наркыз уехала к родственникам, неутешно
горевал о погибшей сестре. В нем снова вспыхнула ненависть
к Чокану, которого он обвинял и в ее смерти.
Зоркий от природы Бекара и в темноте разглядел, как
расстроился Чокан. Он тут же подумал, что не зря говорили
в народе о Чокане и Наркыз. Прежде он не придавал значе¬
ния этим слухам, хотя однажды во сне сестра и называла имя
молодого султана.
«А ведь это все правда»,— связал воедино Бекара слы¬
шанное раньше и увиденное теперь. Но желание отомстить хан¬
скому потомку в нем до конца не погасло. Хотя где-то в глу¬
бинах его души одновременно начинали зреть и добрые чув¬
ства к Чокану.
Бекара еще накануне случайно увидел, что Чокан ходил
купаться к озеру Айдахар, заросшему со всех сторон густым
ивняком. Озеро прозвали именем сказочного чудовища, по¬
тому что в нем был опасный водоворот, на поверхности кото¬
рого булькали бьющие со дна сильные струи. «Эх, и затяну
я этого торе прямо к горлу Айдахара»,— зло подумал тогда
Бекара. На утро после кюя Дайрабая Бекара затаился в ив¬
няке, уверенный, что Чокан обязательно придет сюда на про¬
щанье. А вот как произойдет их встреча и чем она окончится,
Бекара и сам не знал.
Чокан действительно пришел. Пришел один, даже без
Жайнака. Разделся и уже приготовился прыгнуть в воду. Его
задержал шорох в ивняке. Он оглянулся. Прямо к нему шел
незнакомый страшноватый человек в бедной пастушеской
одежде.
і
— Не бойся, мой торе, но не вздумай убегать или прыгать
в воду. Я и бегаю быстрее тебя и плаваю, как рыба.
— Да скажи мне, кто ты такой?— спросил Чокан, преодо¬
левая страх.
— А ты о Кожыке слышал?
— О Кожыке?..— Чокан помедлил —Да, слышал... Знал
его.
— Перед тобой его сын.
Чокан так растерялся, что не нашел нужных елов для
ответа
— Ты не бойся, торе,— повторил Бекара, но сам вытащил
нож, слабо блеснувший на утреннем солнце,— Б ноже могла
быть твоя смерть, но я тебя не убью.
Ты не забыл Наркыз,
— Не пзабыл,— тихо вымолвил Чокан, и стыдясь своего
испуга, и еще не преодолев его.
— Не забыл, значит, мою сестренку. Я видел, как ты за¬
плакал, когда Дайрабай исполнял на кобызе свой кюй. Ведь
ты освободил Наркыз из тюрьмы. Я знаю. Слушай, торе, она
любила тебя. Поэтому я тебя не могу тронуть. Живи, торе!
Аллах не дал мне убить тебя в Сибири!
— В Сибири?— переспросил Чокан. И сразу вспомнил
тревожную ночь в Кяхте, Потанина, его Шуру, человека, про¬
мелькнувшего в окне.
— Это ведь я, торе, лишил тебя сна...
— О чем ты говоришь!?
— Правду говорю, торе, как правда и то, что и теперь ты
ушел от смерти,— и сильным коротким взмахом он швырнул
нож так, что тот по рукоять вонзился в землю у ног Чокана.—
Дарю свой нож тебе. Когда будешь смотреть на него, вспо¬
мнишь и Наркыз.
У Ескары на глазах показались слезы и, чтобы не выдать
свою слабость перед ханским потомком, он тут же скрылся в
ивовых зарослях.
— Найди меня, если тебе будет трудно!— крикнул ему
вдогонку Чокан.— Я постараюсь быть твоей опорой.
— Там будет видно,— глухо донеслось из чащи.
И снова Айжан
Чокан и жшели аулов воспринимали кюи Дайрабая и
одинаково и по-разному.
Общим было их мнение, что эти рассказы-песни музыкант
сложил не о несчастье одной семьи, одной девушки, а о боль¬
шом горе всей степи, всего угнетенного народа, бесправного
в течение долгих веков.
Поэтому не только у Чокана, а у всех слушателей на гла¬
за навертывались слезы.
Однако народная молва продолжала утверждать, что род
Кожыка был полностью уничтожен волей Чингиза, а Чокан
помогал ему в этом. И слезы его должны были призывать
к мести, а не к жалости. Правда, некоторые проницательные
аулчане говорили, что девушка нравилась Чокану, что между
ними произошло что-то такое. Но и они не могли найти ответа
на вопрос, почему же он так убивается. Они не верили в боль¬
шие чувства ханских потомков. Белая кость падкая на жен343
щин, дети — в пояснице, женщины — в дороге. Любую, как в
табуне, выбирай! Так судачили в аулах. А если кто-нибудь
начинал говорить о любви, на него шумели: мол, брось пу¬
стую болтовню, не выдавай сказку за быль.
И все-таки оставалось загадкой, зачем сюда приезжал мо¬
лодой торе? Не стал бы он зря забираться в сторону от своей
Орды и от Бурабая. Высказывались и так и этак:
— Решил притушить пожар, когорый сам же разжег...
— Ищет корни преступления...
— Сочувствует горю семьи Кожыка...
А у самого Чокана просто болела душа. Он не мог прийти
в себя после кюя Дайрабая и после встречи с Ескарой. Он и
не мог отдыхать в гостевой юрте и не хотелось сразу продол¬
жать свое путешествие. Он был не в силах сказать себе, любил
ли он Наркыз, но она оставила глубокий и болезненный рубец
на сердце.
Может быть, отвлечься охотой?
Козыбай был человеком легким на подъем и предусмотри¬
тельным. Стоило Чокану намекнуть, как все оказалось у юр¬
ты. И джигиты, и лошади, еще вчера отбитые от табуна, и —
главное!—ловчие птицы. Они не переводились у Козыбая: зи¬
мой — беркуты, летом — ястребы. Хорошо прирученный, вы¬
ученный и испытанный в деле гладкопестрый ястреб был
наготове.
Словом, на сборы времени затратили немного.
Среди сопровождавших джигитов, конечно, был и Жайнак.
Терявший прежде голову на охоте, скакавший без оглядки
за добычей, за взмывшей в небо ловчей птицей, Чокан на этот
раз был вялым и рассеянным.
Так они доехали до болотной низины, где обычно подкарм¬
ливались утки.
Нетерпеливый Козыбай стеганул камчой коня, оторвался
вперед и забил в бубны. Утки, свистя крыльями, разом под¬
нялись. Козыбай сорвал колпачок с головы гладкопестрого
и подкинул птицу по направлению к стае.
— Кровавая голова, повернись в мою сторону,— бормотал
он, мчась за ястребом.
— Повернись в другую сторону,— сказал без улыбки Чо¬
кан, словно жалея жертву.
Нет, охота сегодня его не увлекала. И Жайнак, готовый
броситься вслед за Козыбаем, угадав настроение Чокана,
придержал свою уже нетерпеливо храпевшую лошадь.
А гладкопестрый тем временем стрелой достиг стаи, впил¬
ся в утку, перевернулся вместе с ней и стал падать камнем.
344
— Взял!— неистово вскрикнул Жайнак.— Поскачем, Ка¬
нат?
— Ты скачи, а я доеду и шагом,— махнул рукой Чокан.
Жайнак сожалеючи взглянул на Чокана и в несколько
мгновений домчал до Козыбая, склонившегося с седла над
ястребом.
Гладкопестрый рвал клювом грудь умирающей птицы.
— Чего стоишь?— зло спросил Жайнак.— На это и смот¬
реть грешно. Утка ведь еще живая.
— А ты, думаешь, было не грешно пустить на нее ястре¬
ба?— захохотал Козыбай, не торопясь оставить седло.
— Ах, какой ты человек!— Жайнак спешился, вытащил из
кармана складной ножик.— Лучше ее сразу зарезать.
В это время подъехал Чокан.
Козыбай спрыгнул на землю, отобрал утку у ястреба:
— Ты спрячь свой ножик, Жайнак. Пусть зарежет торе.
Чокан посмотрел на ястреба, дольше задержал глаза на
утке, потом взглянул на Козыбая. Спешился и спросил:
Кажется, еще живет.
— Живет...
— Ну-ка!— и Чокан нагнулся к утке. Птица то открыва¬
ла, то закрывала безучастные, подернутые пленкой глаза.
— Смотри, Козыбай, она уже совсем не двигается...
— Да... Крепко сжал ее когтями мой гладкопестрый...
Не отпустить ли ее на волю, подумал про себя Чокан.
И тут же сообразил, что поздно, что птица уже никогда не
подымется.
Это было ясно всем. Жайнак полоснул острым своим но¬
жиком по птичьему горлу. Утка, напрасно пытаясь взмахнуть
крыльями, затрепетала, задрожала и стихла. Несколько ка¬
пель крови просочилось из ножевой раны.
— Возьмите, торе. Эта добыча в вашу честь.— Козыбай
подал Чокану убитую птицу.
Чокан не шелохнулся, не протянул руки, проявляя полное
безразличие к трофею.
— Дайте мне, я ее привяжу к седлу,— выручил Козыбая
из неловкого положения Жайнак.
Козыбай нашел поступок Чокана высокомерным, да и
Жайнак совсем не мог понять друга своего детства.
А Чокан, глядя на умирающую птицу, думал о Наркыз и
Айжан. До того, как воспринять кюй Дайрабая во всей его
глубине, он был убежден, что совесть его чиста перед родным
народом. Но струны кобыза внятно и властно сказали, что в
печальной истории с Наркыз он следовал за своим отцом, ни345
чего не противопоставил насилию и грязи, сам запачкался в
этой грязи. Кюй понесет в глубь веков потомкам ’трагйческий
рассказ о Наркыз и ее семье, потомки осудят жестокость Чин¬
гиза и с горькой прямотой спросят, а где же был тогда его
образованный сын. Нет, он ничего плохого не сделал Наркыз,
даже помог вызволить ее из тюрьмы. Пусть однажды непода¬
леку от Атбасара на качелях алты-бакан у него и у нее жарко
вспыхнуло чувство, похожее и непохожее на любовь.
'
Они не давали друг другу никаких обещаний. Настоящая
любовь не проходит — она обязательно имеет продолжение.
Смерть Наркыз потрясла Чокана еще и потому, что он не до
конца понимал смысл самоубийства молодой женщины. Здесь
Чокан не чувствовал за собой никакой вины. Он рассуждал
так: разве каждый, кто видел несправедливость и зло, должен
умирать? Разве не смиряются многие, не живут по пословице:
лучше один день жизни, чем тысяча дней в раю.
Но так или иначе степь повторяет за Дайрабаем — «Уто¬
нула наша дорогая...»
... Глядя на схваченную ястребом птицу, восстанавливая
в памяти музыкальный рассказ кобызиста, Чокан больше, чем
о Наркыз, думал об Айжан. Не он ли сам ястребом погнался
за ней? Не он ли искалечил невинную ее душу? Он тянулся к
ней, следил за ее судьбой, но мысль о женитьбе В последнее
время, пожалуй, тяготила его. И дело не только в том, что ро¬
дители и родные восстали против этого странного, ненужного,
на их взгляд, брака. Чокана никто бы не одобрил — ни ауль¬
ные сородичи, ни его русские друзья.
И все же он был глубоко виновен перед ней. Он совершил
непоправимую ошибку, клял себя за это, давал слово ни в
коем случае ее не повторить.
Такие мысли владели Чоканом. Они сгущались, словно
тучи в небе Приишимья, собирающиеся обыкновенно к рас¬
свету.
А нам, читатель, время вернуться к Айжан, с которой мы,
как и Чокан, расстались уже давно.
Не вмешайся Чокан в ее судьбу, она жила бы лучше од¬
них и хуже других. Жила бы себе и жила. Но после голово¬
кружительной ночи в Сырымбете она почувствовала, что свя¬
зана навсегда нерасторжимыми узами с Чоканом. Она все
готова была ему простить. Она не обиделась на него даже
тогда, когда он не заехал к ней, возвращаясь с Атбасарской
ярмарки.
Мусульманское образование наложило на взгляды Айжан
прочный отпечаток. Первым был создан мужчина, Адам. Из
346
его ребра бог сотворил женщину, Еву. Их общими врагами
Иблис сделал Галайфу аль-лагна, своих дьявольских послан
цев. Над семью небесами в раю ни Адам, ни Ева не имели
права пробовать плоды райской яблони. Но Иблис искушал их,
прежде всего — любопытную Еву. Она вкусила запретное ябло¬
ко, соблазнила и Адама. Добрый ангел Жебраил не успел
вовремя остановить его, половина яблока так и осталась в
горле. Бог выгнал из рая Адама и Еву, разгневанный их не¬
повиновением.
Вычитав эту историю в Коране и наслушавшись рассказов
своего бухарского наставника, Айжан простодушно злилась
на Еву, обвиняя ее и только ее во всех несчастьях. С этой точки
зрения она и считала, что женщина всегда приносит зло муж¬
чине, что бог до сих пор наказывает женщин за поступок Евы
и что именно поэтому женщины — и богатые, и бедные — на¬
ходятся в бесправном положении.
Священные книги, обычаи шариата ни во что не ставят
женщину. И все-таки божья кара зашла слишком далеко. Так
думала наивная Айжан, вступая в противоречие сама с собой.
Мужу, например, разрешается иметь несколько жен, а
женщина лишена такого права. Шариат примерно одинаково
наказывает женщину и мужчину за супружескую измену.
Многоженцу и не надо посматривать в сторону, а как быть
женщине, которую забывает единственный муж?
Грех — одинаков. Но женщине за свой грех приходится
испытывать куда больше горя, чем мужчине. А уж если грех
один, то и наказание должно быть равным.
У женщин на земле право несравненно ограниченнее, чем
у мужчин, а на том свете, в раю, она и вовсе его лишена.
Мужчина может ласкать прекрасных гурий, а у женщины там
нет даже единственного мужа. Это уж совсем несправедливо.
Рай — раем, но и в обычной аульной жизни женщина так
бесправна, что ее можно покупать и продавать за калым. Ста¬
рики и калеки берут себе в жены девушек, даже девочек.
И уж никто не считается с тем, что у девушки может быть
свой любимый.
За скот продаются и дочери баев и дочери бедняков. В бо¬
гатой семье муж так же может бить и ругать свою жену, как
и в бедной. Без разрешения мужа жене и шагу нельзя сту¬
пить. А умирает муж — жена достается одному из братьев
или родственников по закону аменгерства.
Подавленные такой несправедливостью женщины мечтают
о равноправии. Другое имя равноправию — об этом можно
узнать и в книгах, и в преданиях — любовь!
347
Айжан верила книгам и преданиям.
С упоением читала она о любви в книгах, сочиненных в
странах Арабского Востока и в Иране. Лейли и Меджнун, Сайфиль-Малика и Бадугул-Жамал, Жусуп и Злиха стали для
нее живыми людьми, а не выдуманными героями. Для нее
реально существовали и влюбленные из казахского эпоса: Козы-Корпеш и Баян-Слу, Кыз-Жибек и Тулеген, Алтай и Слушаш, Наурызбай и Каншаим.
Какая прекрасная любовь была у них!
Должно быть и у нее, Айжан, такая же прекрасная любовь
к Чокану. Но ведь это значит, что и она, как все влюбленные,
не достигнет своей цели.
И она терпеливо ждала, пугаясь от одной мысли, что все
ее мечты могут пойти прахом.
...С той поры, как Айжан переехала в дом Жайнака, она
делилась своими тайнами с его женой Жупар, ставшей для нее
душевной подругой.
— Знаешь, милая,— поведала она ей однажды.— Я не ска¬
жу, что влюбилась в Чокана с колыбели, подобно Лейли. Но
с той весны, что я помню себя, Чокан уже был мне дорог. Нет
мне без него жизни. Понимаешь, нет...
Сколько ни говорили подруги о соединении с Чоканом, они
неизбежно приходили к мысли, что счастливого конца у этой
любви не будет, что бесполезно мечтать о нем.
Если бы он сказал, только сказал: «Ты моя жена»,— я бы
молилась за него.
А что, если и этого не будет?
Как-то вечером — Жайнака не было дома — Айжан как
обычно разговаривала с Жупар. Настроение у нее было по¬
давленное, грустное. Неожиданно она сказала, что если Чокан
совершенно откажется от нее, то она найдет способ уйти из
этого мира.
— Что ты только говоришь, Айжан? Ведь ты лучше меня
знаешь, какой страшный грех — самоубийство.
— Да, знаю,— твердо ответила Айжан,— но уж лучше го¬
реть на вечном огне в аду, чем мучиться от безответной любви
на этом свете.
Жупар и диву давалась, и жалела Айжан. Ничего не знав¬
шая о любви и смотревшая очень просто на отношения между
мужчинами и женщинами, Жупар не знала, что и ответить,
когда Айжан спросила ее:
— Как ты думаешь, тронул бы меня Чокан в Сырымбете*
если бы я не улыбнулась ему, как девчонка?.
348
И уже не сказала вслух, а только размышляла про себя,
что она привязана к Чокану таким узлом, который развязать
нельзя.
Теперь-то она хорошо понимала — единственной женой
Чокана ей не быть. Но почему бы ей не стать хотя бы одной
из жен, пусть даже незаконной. Ведь у пророка Мухаммеда,
а в него она верила безгранично, было четыре законных жены
и еще шесть. А у Аблая, дальнего деда Чокана, их было трид¬
цать, из них шесть казашек, каракалпачки, узбечки, татарки
и жены, исповедовавшие другие религии,— русские, напри¬
мер, и калмычки. Валихан, ближний дед Чокана, имел семь
жен. Вот только Чингиз ограничился одной Зейнеп, она его
крепко держала и держит в руках. Но, говорят, когда он вы¬
езжает из дома, то быстро находит для себя молоденьких
женщин.
Если так поступали деды, почему же Чокану не пойти по
их следам?
Когда до Айжан дошел слух, что Чокан может жениться
на какой-то Екатерине, дочери не то генерала, не то полковни¬
ка, она не расстроилась, не расплакалась. Ну и что же? Бог
даст, и мне останется место в сердце Чокана, подумала она.
Вот к Наркыз она его приревновала, считая девушку-батыра, по крайней мере, любовницей. Но ушла из жизни Нар¬
кыз — исчезла и ревность...
Айжан жилось невесело, одиноко, но все свободное время
она посвящала мечтам о любви. Начитавшись книг, она дели¬
ла любовь на духовную и телесную, на небесную и земную. Ей
казалось, что она любит Чокана и свято и по-земному. Иной
раз она готова была в том случае, если любимый отвернется
ог нее, сдержать свои желания и находиться возле строгой
его матери Зейнеп, чтобы хоть говорить о нем, чтобы хоть в
мыслях принадлежать ему.
Только бы ее не отдали в жены какому-нибудь ненавист¬
ному человеку, вроде Малтабара. Хорошо, что хоть он отстал.
Но к ней уже сватались не раз. Посылали своих людей то к
Чингизу, то к Жакыпу, то к Зейнеп. Предлагали большой ка¬
лым. Но Зейнеп, верная слову, данному Чокану, пока ее обе¬
регала от назойливых сватов.
Наконец-то стало известно, что в Орду приезжает Чокан.
Когда Жайнак собирался в Омск, Жупар выдала мужу все
секреты своей золовки, его сестры. С тревогой рассказала она
ему, что Айжан порой даже думает о самоубийстве.
Но теперь Айжан хотела только одного — как можно скорее
увидеть Чокана.
349
Его все ждали с нетерпением. Ждала только поправившая¬
ся после болезни Зейнеп. Втайне она надеялась, что Чокан на
этот раз уже навсегда откажется от мысли сделать своей же¬
ной Айжан. Ждал Чингиз, возвратившийся в Орду. Он знал о
маршруте сына, но никак не предполагал, что он побывает в
ауле Нашана. Чингиз думал, что Чокан навестит места, где
когда-то жила бабушка его Айганым. Отец даже отправил
встречать сына Абы и Жакыпа к урочищу Кызылшин, к преж¬
ним зимовкам Кожы. Но посланцы султана там с ним разми¬
нулись
Встретиться с Чоканом им удалось несколько
позднее...
...А пока Чокан и Жайнак продолжали свой путь.
Чем меньше переходов оставалось от Орды, тем чаще Чо¬
кан расспрашивал Жайнака о доме, о матери, об Айжан.
Жайнак ничего не утаивал, он пересказал Чокану даже то,
что сестренка безнадежно любит Чокана и однажды ей в го¬
лову приходила мысль о самоубийстве.
— Боже мой!— только и воскликнул Чокан и снова его
стали угнетать мучительные мысли о своих ошибках. Как же
вывести Айжан из тупика? Но чтобы решить это, прежде всего
надо посоветоваться с ней самой, попробовать ее уговорить
отказаться от него, у которого сложная своя судьба, едва ли
соединимая с ее судьбой. Но что делать, если она. не успокоит¬
ся? А он сам? Сможет ли он перечеркнуть прошлое, забыть
Айжан?
И снова глаза Чокану застилал туман, мешавший ему за¬
глянуть в будущее.
...Вскоре Аба и Жакып встретили его, как положено, и все
вместе двинулись по направлению к летовкам Орды, располо¬
женным не вблизи степного Кулайгыра, как предполагалось
раньше, а на берегу озера Байсары, у подножья лесистых
Иманских гор. Чингиз знал, что эти края понравятся сыну.
А юрту Чокану он поставил подальше от Орды на расстоянии
дневного перехода кочевья с ягнятами у озера Арыкбалык.
Чингиз распорядился так под предлогом, что здесь будет спо¬
койнее и тише, но на самом деле ему хотелось поселить сына
вдали от Айжан.
Он и теперь побаивался повторения прошлой истории.
Чингизу непременно хотелось породниться со знатными людь¬
ми. В Петербурге в гостиницу к нему забегала Катенька Гугковская, она ему очень понравилась. Слышавший и прежде
всяческие толки о ней и Чокане, он теперь вообразил, что доч¬
ка полковника и к тому же помощника генерал-губернатора
будет его снохой. Он даже смирился с тем, что она русская —
так велико было его честолюбие. И хотя в Омске сын не под¬
твердил своего намерения жениться на ней, отделался какойто шуткой, Чингиз нисколько не разуверился в своем предпо¬
ложении и заранее сметал любые препятствия на пути к этому
браку.
Таким препятствием все-таки могла быть Айжан. И хотя
Чокан не заехал к ней после Атбасарской ярмарки, и хотя
Зейнеп утверждала, что сын уже забыл про нее, подозритель¬
ный и знающий толк в любовных делах Чингиз верил в казах¬
скую поговорку — даже ангел сворачивает со своей дороги,
если увидит золото.
Айжан старалась не показываться на глаза Чингизу, но уж
не так велика была Орда, чтобы удавалось в ней скрываться
целые месяцы. Чингиз смотрел на Айжан и греховно вздыхал:
девушка вошла в тело, стала еще привлекательней, красивее,
чем прежде. Если б, как болтали, Чокан не сблизился с ней,
если б не жена с ее длинным языком, он, несмотря на свои
приближающиеся полвека, сам бы набросил на нее аркан.
Его отцу было пятьдесят девять, когда он женился на шест¬
надцатилетней Айганым. Созрела Айжан, созрела, что и го¬
ворить.
Чингиз хотел было от соблазна переселить Айжан куданибудь подальше, но Зейнеп не согласилась на это. Ведь она
дала слово Чокану помогать девушке. В большую любовь
Зейнеп не верила. Она не представляла себе, что это за чув¬
ство. Женщина и рождена для того, считала она, чтобы до¬
ставлять удовольствие мужчинам. Хоть она и не позволила
мужу взять в дом еще одну жену, но на проделки Чингиза на
стороне смотрела сквозь пальцы. Так же она относилась и к
своим детям. Дочерей оберегала только, чтобы не опозори¬
лись. А на сыновей рукой махнула: пускай что хотят, то и де¬
лают. На то они и мужчины. Что касается Чокана и Айжан,
то вначале ее нисколько не волновало их сближение. Позднее
она приметила, что девушка предана сыну всей душой. Потом
и сам Канаш столько наговорил ей, даже голова пошла кру¬
гом. Она почти согласилась с сыном. Айжан и на самом деле
достойна стать его женой. Она похожа на ангела. Но вот бе¬
да: у ангела черная кость. И откуда это пошло—«белая
кость», «черная кость». А ведь пошло же... Нет, не может Чо¬
кан жениться на ней. Просто он не хотел позорить девушку,
опекал ее.
За долгое время разлуки Чокана и Айжан Зейнеп оконча¬
тельно убедилась в том, что до свадьбы дело не дойдет.
351
А встречаться — пускай себе встречаются, пускай потешатся,
думала Зейнеп. Она сперва даже спорила с Чингизом — зачем
Чокану ставить юрту далеко от Орды. Но, знавшая о его
упрямстве, сама упрямиться не стала. Она не сомневалась —
захотят молодые встретиться, найдут и время и место...
...А Чокан со своими уже многочисленными провожатыми
из Орды и аула Нашана доехал до джайляу Алаколь Салпык.
Здесь нам придется несколько задержаться, дорогой читатель,
потому что Чокан никак не мог миновать расположенного на
этом джайляу аула.
Аул трудно было объехать — он находился на самой доро¬
ге, ведущей к Орде Чингиза. Но дело было не только в этом.
Во главе аула находился умный и отчаянный Алибек, один
из четырнадцати сыновей Андагулова Зильгары, известного
бека рода Атыгаев. Зильгара был сверстником деда Вали, а
его отец, батыр Каратока, воевал под пестрым знаменем Аблая. Однако Зильгара не поладил с сыном Аблая Касымом, и
когда тот поссорился с русскими и под их натиском стал от¬
ступать к Туркестану,— Зильгара был в числе его преследова¬
телей. Царские власти пожаловали Зильгару чином хорунже¬
го, дворянским званием и, кроме того, отдали ему и двоюрод¬
ному его брату Шопану земли, принадлежавшие роду
Уанаса.
Казалось бы, дела предков Алибека, их заслуги перед
Россией должны были сблизить его и Чингиза. Но так не
произошло — старшему султану надоело разбирать тяжбы,
связанные с буйным характером Алибека, и он добился для
него ссылки в Сибирь. А его неграмотный брат Турлыбек
приезжал к Чокану в Омск, и Чокан от имени Турлыбека на¬
писал заявление на имя царя с просьбой освободить невинно
осужденного. До царя, правда, заявление не дошло, но так или
иначе Алибека возвратили домой.
И теперь, когда всадники приближались к аулу Алибека,
Жакып стал отговаривать Чокана:
— Не надо сюда заезжать.... Мало ли что может случить¬
ся? Алибек не угомонится, пока не отомстит ханским потомкам.
Лучше по бездорожью крюк сделаем.
— Не бойся, Жакып. За отца мы с тобой не отвечаем, а
я, если хочешь знать, помог Алибеку.
Чокан оказался прав. Действительно, обозленный Чинги¬
зом Алибек знал, что письмо об его освобождении написал
Чокан, как хорошо был осведомлен и о ссорах отца и сына.
Он от души желал Чокану счастья и хотел поближе познако¬
миться с таким самостоятельным джигитом. Когда же узун352
кулак подробно сообщил о том, что Чокан гостил в ауле На¬
тана и едет теперь в сторону Имантау, он решил его встре¬
тить как подобает.
Поставили юрту, привязали кобылиц. Правда, сам Алибек
счел неудобным в своем почтенном возрасте суетиться и выез¬
жать навстречу торе. Поэтому все заботы он поручил братьям
по отцу, рожденным от токал — Акбузау и Ережепу, почти ро¬
весникам Чокана.
Чокан сперва хотел остановиться ненадолго, ссылался на
недостаток времени, но расторопные братья уговорили гостей
задержаться, и тут же на их глазах поймали и прирезали
жирного черноухого жеребенка. Мясо его под вечер положили
в казан, и теперь отказ от ночлега выглядел бы оскорблением
хозяев.
В эту ночь Чокан спал плохо. Он нет-нет, да побаивался
Алибека. Вспоминался сохранившийся в степи рассказ, как
андагульский бий Курамсы, узнав, как назвали только что
появившегося на свет сына Зильгары, мрачно пошутил: «Не
Алибек родился, а Алек». Алек, то есть одно горе, одно бес¬
покойство. Невеселое острословие бия оправдалось. Повзрос¬
лев, Алибек стал проявлять свой отчаянный характер. Отби¬
рал, как говорится, лошадь у всадника, палку у пешехода.
Связался в низовьях Ишима с Кожыком, в верховьях — с
Баубеком. Частенько угонял скот. Зильгара после каждой барымты уговаривал сына: «Брось, к добру это не приведет»,
а сам нанизывал куски мяса от каждой прирезанной ворован¬
ной скотины на волосяной аркан. Когда нанизывать дальше
было уже некуда, Зильгара сказал более настойчиво и твердо:
«Ты, сынок, закончил свою веревку, теперь берись за ум». Но
Алибек и тут его не послушал. Вот когда-то его и заарканили.
Такие историйки одна за другой лезли в голову Чокану. И хо¬
тя ему, в общем, тревожиться было нечего, он не сомкнул глаз
до рассвета.
Перед утренним угощением Акбузау и Ережеп начали
вновь просить его погостить подольше, но он не поддался на
уговоры и сказал Жакыпу и Жайнаку, что выезжают сразу
же после обеда.
Уже доваривалось мясо, как послышались голоса:
— Кабан-ага едет... Вот-вот появится в юрте...
Все, кто был в юрте, поспешили к выходу. Последовали
за ними и спутники Чокана.
Чокан задержал только Акбузау и Ережепа. Вопроситель¬
но посмотрел на них.
12 С. Муканов
353
— Это Кабан-ага. Мы между собой иначе его не называ-.
ем,— сказал Акбузау и вместе с братом покинул юрту,
|
Чокан остался один под широким белым войлоком. Под*
нялся с подушек, стал прохаживаться взад-вперед. Не вышел
навстречу Алибеку, как тот не выехал навстречу ему. Дала
себя знать снова гордость торе, чувство белой кости.
В те времена казахи редко приветствовали друг друга поарабски, по-мусульмански — «Ассалаумагалейкум!» Женщи¬
ны не очень-то старались показываться мужчинам, а если и
встречали, то садились, склонив голову и обхватив руками ле¬
вое колено. Молодые мужчины молча здоровались со старши¬
ми, прижав ладони к груди.
...Чокан услышал топот коней, неожиданно возникший и
также неожиданно смолкнувший, услышал, как спешился
всадник, видимо, остановился на какие-то мгновения, грузны¬
ми шагами направился к юрте и снова остановился. Про¬
хрипел:
— Гость-то наш жив-здоров? Здоров, говорите. А встречей
доволен?
— Что бог послал, тем и встретили,— ответил, кажется,
Ережеп.
— Он что, в юрте? Значит, отдыхает. Ханские потомки, если
даже не знают на что жить, держат голову высоко...
Снизил голос до хрипловатого шепота:
— Не встречает меня... Ну что ж... Я и сам зайду к нему
поздороваться.
Слушать все это Чохану было не очень приятно, но выхо¬
дить из юрты, почтительно сложив на груди руки, ему не за¬
хотелось. Да было и поздно. Едва он успел прилечь на по¬
душки, как в юрту к нему уже входили Кабан-ага и его
братья.
Он оказался совсем не таким грузным и толстым, как подумалссь, но, несмотря на свою подтянутость, сразу напомнил
кабана, встреченного Чоканом в Прибайкалье. До чего же бы¬
вают меткие прозвища!.. Они тогда охотились в высоких и
густых камышах у Баргузинки. Вдруг лошадь Чокана отпря¬
нула и сбросила седока. Не успел Чокан подняться, как уви¬
дел, что на него прет, злобно хрюкая, кабан, размером с не¬
большого бычка. Ведь вздохнуть не даст, распорет, с молние¬
носным страхом подумал Чокан, но в те же мгновения
Грянули один за другим два выстрела, и кабан с хрипеньем
свалился на бок... Вот кого напомнил Чокану Алибек с его
пронзительными глазами и тяжелой походкой. Даже чувство
он испытал, похожее чем-то на страх, испытанный в камышо¬
вых зарослях.
— Лежи!— с прежней грубоватой хрипотцой, доносившей¬
ся сквозь войлок, а теперь наполнившей всю юрту, сказал
Алибек.— Лежи!— произнес он еще раз помягче.— Казахи
привыкли к гордости ханских потомков. У меня есть для тебя
несколько своих слов. Я их выскажу и уеду.
Чокан всем своим видом показал готовность слушать.
— Хорош ты, если смотреть со стороны,— так начал Али¬
бек.— Я хотел увидеть тебя, человека, известного всей степи.
— Рахмет, Кабан-ага!— назвал Чокан Алибека так, как
называли того в здешнем ауле.
Но Алибеку послышалось совсем другое. Он даже поду¬
мал, что Чокан посмеивается над ним.
— Меня зовут не Ахмет, а Алибек, мой торе.
— Знаю, Алеке!— не смог сдержать улыбки Чокан, дога¬
давшись об ошибке Кабан-ага.
— А если знаешь, не перебивай! Дни ханского рода уже
прошли, а высокомерие ваше продолжается. Гордости у вас
слишком много.
— Разве, Алеке, я проявил у вас в юрте гордость?
— Перебиваешь меня. Вот она, твоя гордость.
— К слову пришлось, Алеке. Только потому.
— Только потому,— подхватил с опытностью спорщика Али¬
бек,— что ж, иначе ты не будешь ханским потомком. Слушай
меня дальше и помолчи пока. Твой отец, твои родственники,
ты сам, словом, ханские потомки, погубили всю семью Кожыка. Еще вчера его род был в расцвете. А сейчас?.. Текебай,
старший сын Кожыка, был моим зятем. Моя овдовевшая дочь
вместе с внуками теперь живет у меня. Остальным пришлось
так же плохо. Должно быть, ты захотел смыть ханский грех,
согласился стать опорой для Наркыз, освободил ее из тюрьмы.
Пусть бог тебе воздаст за это. Но одним добрым поступком
грехов не смыть. Когда-нибудь и ты получишь по заслугам.
Но я тебе хотел сказать не об этом.
— Ага,— робко произнес Акбузау, показывая на почетное
место в юрте.— Колени устанут.
— Не устанут мои колени, не беспокойся,— строго взгля¬
нул на брата Алибек. И продолжал обращаться только к Чокану.— В общем, я доволен, что повидал тебя. Нет, ты мягче,
добрее отца. Глаза твои так не горят, как у Чингиза. Он ведь
смотрит, словно сжигает тебя. Слышал, ты не забываешь о
заботах народа. От этого и у меня на душе становится теплее.
Так вот, слушай меня внимательно. Рассказывают, твоему
355
дальнему деду Аблаю как-то приснился странный сон: он уви¬
дел тигра, волка и лису. Попросил Аблай-хан сведущего чело¬
века растолковать ему сон И сведущий человек сказал: тигр —
это твое время, хан, волк — время гвсих сыновей, лиса —
время твоих внуков и правнуков. У тигра — власіь, тигр — во¬
жак. После твоей смерти дети твои будут разрывать народ
ка-к волки, в клочья все будет разлетаться После волчьих драк
наступит время лисьей хитрости. Вещий сон увидел Аблай, и
получилось так, как сказал сведущий человек. После Аблая
пришли разорители народа, Такие, как твой отец и я. Теперь
появляются и лисы. Но ты не будь лисой, прошу тебя.
— А кем же мне стать, Кабан-ага?— не без робости спро¬
сил Чокан, удивленный здравым умом бывшего барымтача.
— Будь человеком. Не совсем понимаешь? Будь просто
человеком. Никогда не разоряй народ и не обманывай его.
Надеюсь, понял.
— Понял, Алеке.
— Вот все, что я хотел тебе сказать. А теперь—поехал.
— Разве вы не останетесь на угощенье?
— Это мое угощенье. Я тебя угощаю. Порадуешь меня,
если останешься довольным.
Алибек круто повернулся и вышел из юрты. За ним после¬
довал Акбузау. Чокан не успел поблагодарить Алибека за
мудрую его речь и, выведенный из равновесия, так и остался ле¬
жать на подушках. Ему бы надо было выбежать, догнать Али¬
бека, сказать ему на прощанье настоящие слова... Неужели бе¬
лая кость вновь дала знать о себе? Пожалуй, не так Чокан
думал о том, что плохое неожиданно может оказаться хоро¬
шим, что в душе человека часто хранится много неизведан¬
ного.
... Как ни уговаривали его зильгаринцы снова заночевать,
погостить еще несколько дней, Чокан не согласился — его тя¬
нуло домой, тянуло к Айжан.
... Степь становилась холмистой, чаще и чаще появлялись
скалы. Кажется, Жайнак сказал ему. что совсем недалеко
отсюда находится обрыв, с которого бросилась в воду Наркыз.
Чокан вздрогнул, но тут же взял себя в руки и ответил, что
никуда больше они сворачивать не будут
В Имантау они приехали перед закатом. Сославшись на
усталость после долгой дороги, Чокан не стал любоваться ни
близкой горной грядой, ни прозрачным озером, а пошел сразу
в большую белую юрту, приготовленную для него. Он пригла¬
сил к тебе только Жайнака. Ехавшие вместе с ним и ветре356
чавшие разместились в нескольких небольших юртах, стояв¬
ших немного поодаль.
В этот вечер он ел только молочную пищу и не притраги¬
вался к мясу. Он рано улегся на ту же самую железную кро¬
вать, застланную теми же самыми тюфяками и одеялами, что
и в прошлый его приезд. Лег и сразу задремал. Жайнаку тре¬
бовались собеседники, да и хотелось поесть поплотнее. Поэто¬
му он направился в малые юрты. Поужинал всласть, вернул¬
ся, на цыпочках прокрался к своей подушке и сразу же за¬
храпел.
Могучий его храп разбудил Чокана. Чокан не переносил
храпа, соскочил с постели, толкнул в бок Жайнака.
— А, Канаш... Наверное, я тебе спать не даю. Лучше уж
оставайся здесь один, а я пойду в ту крайнюю юрту.
...Чокан представил себе, что Айжан совсем недалеко. Он
мысленно кружился вокруг нее. Будь он независим, имей пол¬
ную власть хотя бы над собой, он бы встал со своей польской
кровати и пошел бы той дорогой, куда хочет, и эта дорога
принесла бы ему покой. Но наслоившиеся веками, а может
быть, и тысячелетиями обычаи и традиции преграждают ему
путь. Как он ни пытался их разрушить, вырваться из их плена,
пока почти ничего не получается. До каких пор он будет свя¬
зан, когда же он вырвется из этих пут?
В юрте было тихо, он погружался в темную глубину и
опять задремал, не разлучаясь с Айжан в непрочном беспокой¬
ном сне.
А что же Айжан?
Она в этот вечер, в эту ночь волновалась не меньше Чока¬
на. С тех пор, как она услышала, что он уже находится у
подножья Имантау, с ней стало происходить что-то странное.
Ее задумчивые глаза то открывались, го закрывались. И по
ее воле и против ее воли. Откроет — Чокана нет. Закроет —
он перед ней. Такой, какого она видела в последний раз —
. похудевший, стремительный, ласковый. И такой, какой вошел
в бедную юрту отца,— смущенный, скованный. И такой, каким
. он был там, на камнях Сырымбета. Она ощущает его тепло,
его любовь. Ей не хочется открывать глаза Но тут же сты¬
дится и открывает. Рядом Зейнеп, внимательно наблюдающая
за ней:
— Что это, милая, с тобой? Что ты хлопаешь глазами?
Айжан отвернулась от Зейнеп.
Начавшая стареть, располневшая Зейнеп понаблюдала, по¬
наблюдала за девушкой и ушла в свои мысли. Завтра она
357
встретится с любимым Канат-жаном. Долго она его не виде¬
ла. Устал, наверное. Отдыхает сейчас.
Даже в этот день она не изменила своей новой привычке:
в сумерки ложиться в постель. Растянется на пуховике и сра¬
зу засыпает. Так случилось и сегодня.
Айжан прилегла тоже, но уснуть не смогла. В темную без¬
лунную ночь ей не надо было закрывать глаза, чтобы разгля¬
деть черты любимого. Ей казалось — он вот, рядом с ней. Она
протянула к нему руки, обняла его, но вдруг почувствовала
под ладонями свои же горячие плечи.
Она устала от этих воображаемых объятий. Ей так был не¬
обходим настоящий Чокан. Он был и близко и далеко от нее.
И Айжан решилась.
У юрты были двухстворчатые двери. Деревянная, решетча¬
тая и дверь из кошмы, переплетенная прутьями чия. Деревян¬
ная дверь довольно резко поскрипывала. Но если побрызгать
ее скобы водой — открывалась бесшумно. Крадучись, Айжан
так и сделала. Очутившись на улице в одной белой рубашке,
босая, она задрожала то ли от ночной прохлады, то ли от
страха.
Что же дальше?
Прислушавшись в тишине, всмотревшись вокруг, она обна¬
ружила привязанную пастухами к коновязи лошадь для за¬
втрашней поездки. Вороная ее масть сливалась с густой ноч¬
ной темью. Вспугнутая белым силуэтом девушки, лошадь за¬
дрожала.
— А ты, оказывается, смирная. Вот на тебе я и поеду.
И вернусь до того, пока меня начнут искать,— разговаривала
про себя Айжан, поглаживая лошадь.— Нет седла и уздечки.
Ну, что ж. Обойдусь. Вот аркан. Отвяжу тебя и поеду...
Вспрыгнула на лошадь. Ощутила ее худую жесткую хреб¬
тину. Выехала медленной рысцой, чтобы не разбудить в ауле
собак, а уж потом, взяв направление на Имантау, бросила
коня в галоп.
Никто не слышал, как выехала Айжан и как она приехала,
остановив коня в сторонке, неподалеку от юрты Чокана.
Вместе с Зейнеп она побывала здесь накануне — посмотреть,
все ли приготовлено так как надо.
Тихо вошла она в юрту, мысленно повторяя арабское изре¬
ченье «Тагат уа гидадат». Смирение и поклонение, смирись и
поклоняйся. Еще недавно она мечтала только увидеть, хотя
бы издали, лицо Чокана. Теперь он был ей нужен весь. Он был
тут, в трех-четырех шагах от нее. Она уже слышала его мер¬
ное дыхание.
358
Если сейчас она не прервет его сна, когда это еще может
случиться.
Она подошла к кровати, склонилась над головой Чокана и,
касаясь губами его уха, горячо прошептала:
— Канаш...
Чокан очнулся от дремоты, удивленно вскрикнул. Услышал
снова:
— Канаш, это я, Айжан.
— Месяц ты мой!— Чокан поднял голову. Они потянулись
навстречу друг другу так, что разъединить их в эту ночь не
могла бы никакая сила.
Пленница Ислама
Никем точно не установлено, когда Ислам стал проникать
в казахские степи. Можно только предположить, что это был
первый век нынешнего тысячелетия. Но, заглянув в юрты, му¬
сульманская религия не могла кочевать вместе с казахами,
которые долго не задерживались на своих стоянках.
Царское правительство, подчиняя себе степь, взяло под
свою опеку Ислам, не прижившийся в степи, и с горячим рве¬
нием принялось насаждать его почти заново среди кочев¬
ников.
Так начала опутывать аулы мусульманская религиозность,
приносящая народу, по глубокому убеждению Чокана, только
вред. Он побаивался ее влияния на невежественных своих зем¬
ляков. Еще тогда, у горы Сырымбет, он с огорчением почув¬
ствовал, как брал Ислам в свой плен совсем юную Айжан,
как много путаницы в представлениях о святости, о том, что
можно и чего нельзя в ее непоследовательных девичьих
мыслях. .
С той не такой уж далекой поры Айжан еще глубже погру¬
зилась в религию. От ее бухарской подруги Кокеш осталась
одна единственная книга «Мишхат шари», составленная из
нравоучительных рассказов-хадисов, приписываемых пророку
Мухаммеду. Одно из этих очень строгих поучений запрещало
женщине сближаться с мужчиной без совершения свадебного
обряда. Нарушит это правило женщина — значит, суждено ей
гореть в адском огне ни много ни мало — сорок тысяч лет.
Сблизившись тогда с Чоканом, Айжан считала, что совер¬
шила тяжкий грех и мысленно искала на страницах того же
«Мишхата» путей избавления от адских мук. Искала и нашла.
Если женщина по всем мусульманским законам станет женой
того мужчины, с которым сблизилась, она освободится и от
359
грядущих страданий в аду. Как она мечтала, как стремилась
вступить в брак с Чоканом! Пусть потом ей придется дожи¬
вать жизнь одинокой, отвергнутой.
Отчасти и поэтому у подножья Имантау она без особого
раздумья взяла на душу новый грех.
Для Чокана религиозных запретов не существовало. Зна¬
комясь с философией еще в кадетском корпусе, он отверг для
себя идеалистический спиритуализм и отдавал предпочтение
французским философам-материалистам, тем более, что лучше
других европейских языков он знал французский. С увлече¬
нием читал Чокан в подлиннике занятнейшую книгу Жана
Мелье «Завещание». Скромный сельский священник из Шам¬
пани не публиковал ее при жизни. Книга оказалась обраще¬
нием к прихожанам и рассматривала с позиций непримиримо¬
го атеиста-материалиста едва ли не все стороны жизни и
общества. В ней были подвергнуты уничтожающей критике ре¬
лигиозные догматы церкви. Жан Мелье требовал уничтожения
и семейного неравенства. Мужчины и женщины должны быть
свободны в своих сближениях. Не следует препятствовать и
бракам, и разводам. Понятия бракосочетания и легкогопове¬
дения, по мнению Жана Мелье, в своем теперешнем значении
заключают ложь и не нужны людям. Мужчин и женщин свя¬
зывает вера друг в друга и дружба. И не вечно, а до первого
сомнения.
Чокан принял мысли Мелье. Потом он изучил и труды не¬
мецкого философа Людвига Фейербаха, посвященные истории
религии и сущности христианства.
Так Чокан совсем охладел к религии, особенно к ее толко¬
ванию семейных обязанностей, любви. Что касается Ислама,
религии мусульман, то ее он считал самой консервативной, са¬
мой отсталой.
Вернемся, однако, в юрту у гор Имана^ вернемся в ночь,
уже приближающуюся к рассвету.
Прижавшись к Чокану, чувствуя на своих плечах тепло
его рук, Айжан неожиданно расплакалась. Он стал ее успо¬
каивать, расспрашивать.
— Что это ты, Айым, что?..
Стремясь приглушить слезы, она продолжала вздраі игнть.
И сказала только после настойчивых расспросов:
— Как я отвечу перед богом за этот грех?
Он пробовал ей доказать, что нет никакого греха, чю в
жизни все куда проще, чем она себе представляет, но его не¬
верие наталкивалось на ее веру, его свобода от предрассуд¬
ков и власти старых обычаев — на ее вечный страх перед ними.
360
— Канат, ты женишься на мне или нет?— без всякой на¬
дежды тихо спросила она.
Он внезапно понял, что ответить ей отрицательно значило
бы убить не только надежду, но и Айжан. И, не задумываясь
о последствиях своих слов, ответил легко и даже, как показа¬
лось ей, с улыбкой:
— Ты этого хочешь? Хорошо. Мы освятим наш брак. Толь¬
ко как: открыто или тайно?
Каким тяжким оказался этот вопрос для Айжан. Она зна¬
ла, что кроме муллы должны быть еще два, по крайней мере,
свидетеля. А если брак освещается тайно, то кто поручится,
что эіи два свидетеля не разнесут по аулам «тайну». И тог¬
да пойдут, непременно пойдут самые грязные разговоры.
Чем дальше думала Айжан, тем горше становилось у нее
на душе. Словно на ее горячие чувства вылили ведро холод¬
ной воды, стремясь погасить любовь. Она выскользнула из
рук Чокана и спыгнула с кровати.
— Ты куда, мой месяц, куда?
— Вернусь, Канаш, к себе в дом.
— А разве эта юрта не наш дом теперь?
— Нет, Канаш, это твой дом. И он никогда не будет моим;
— Почему же, Айым?
Она не ответила. Чокан попытался придержать Айжан. Но
ее покорное еще час назад, нежное и слабое тело оказалось
таким сильным, что справиться он не смог. Айжан вырвалась
и выбежала из юрты. Чокан подался за ней, но понял, что
ему не догнать. Он стоял, успокаивая свое тяжелое дыхание.
Всадница в рассветном сумраке удалялась в сторону аула
отца.
Он услышал чьи-то осторожные шаги. Оглянулся: рядом
с ним уже находился Жайнак.
Ах, этот друг детства! И верный товарищ и чересчур лю¬
бопытный слуга! Жайнак своими чуткими, как у зайца, ушами
успел многое услышать, а зоркими по-ястребиному глазами и
подсмотреть. Он видел, что к Чокану приезжала сестра. Он и
прежде о многом догадывался, зная об их встречах в Сырымбете, был посвящен своей женой и в грустные гайны Айжан.
Конечно, он хотел их настоящего сближения, женитьбы, но не
подавал и вида сестренке. Смертельно обидится, чего доброго.
Он от Чокана скрыл и на этот раз свою осведомленность в
его любовных делах, и поэтому безучастно спросил:
— Долго ли ты будешь здесь стоять, Канаш? Прохладить¬
ся решил, что ли? Шел бы ты в юрту. Еще простынешь. Ви¬
дишь, дождь собирается.
Не выдавая своей растерянности и озабоченности, Чокан
ответил как можно равнодушнее:
— Освежусь немного и пойду в юрту. Не докучай, пожа-;
луйста.
Жайнак не стал докучать, но и не покинул Чокана, при¬
стально смотревшего в сторону холма, за которым исчезла
Айжан.
Рассвет был ветреным, холодным. Изрядно продрогший
Чокан бросил взгляд на Жайнака и стал уговаривать его
идти в юрту, но упрямец в свою очередь увещевал Чокана.
Они препирались до той поры, пока Чокан в порыве откро¬
венности не поведал обо всем, происшедшем в эту ночь.
— Жаль слов, сказанных непослушному, жаль глаз, рож¬
денных не для слез,— ответил Жайнак поговоркой.— Думал
я, моя сестренка умница, а она, оказывается, совсем глу¬
пенькая. Тебе не нравится, что я так говорю, Канаш? Ты
хмуришься... А я ведь прав... Не гонись за гем, чего не дого¬
нишь... Не понимает этого Айжан. Ты — звезда в небе, она —
воробышек на земле.
- Ну. уж и сказал. Погоди ты со своими поговорками,—
рассердился Чокан. Чтобы урезонить Жайнака, он напомнил
ему об аллахе, которому молятся и убегающий и догоня¬
ющий.
И, возложив утро на попечение того же аллаха, предло¬
жил Жайнаку вместе идти в юрту:
— Отдохнем, а там все решится...
Но и перед коротким предутренним сном Жайнак нашел
время и мысленно и вслух порассуждать о любви. Вспомнил
историю Жусупа и Злихи, вспомнил, как девушка попросила
у возлюбленного его камчу, дохнула на рукоятку и отдала
назад. Жусуп не удержал камчи — такой она была горя¬
чей — и выронил ее, а на ладони появились волдыри от ожо¬
га. После этого он поверил до конца в ее любовь, и все за¬
кончилось к их общему счастью.
Это редкое исключение в лирическом эпосе. Повести о
влюбленных обычно завершаются печально. Габдували, на¬
пример, так и не соединился со своей Лейли, сошел с ума и
стал Меджнуном.
Жайнак запел:
Любви и горя чашу испил Габдували,
С Лейли соединенный и от Лейли вдали.
На море и в пустыне страдания познал
Наш Будугул, скитаясь вокруг своей Жамал.
И я по их примеру сложить письмо готов,
362
Не оставляет копоть огонь открытых слов.
Послушны будьте, перья, в бессонной тишине.
Пусть я увижу пери, как наш Амре во сне.
У Злихи слезы льются, Жусуп в огне любви.
В любой стране найдутся влюбленные свои.
Вспомнил еще, что на тауху-аль мафуз — на божьей дос¬
ке написано, что радость на этом свете от дьявола, а чистые
радости только на том. И душу должно посвящать одному
аллаху. Но люди, невзирая на строгие запреты, тянутся к
земному счастью. Где тут правда и где тут неправда, Жайнак решить не мог. Не знал он, и чем кончится любовная
история сестры и Чокана. Но он всей душой сочувство¬
вал им.
... Айжан вовсю хлестала коня арканом, стремясь скорее
добраться домой. Навстречу ползла низкая туча. Вот гря¬
нет гром, хлынет ливень, думала она, значит, это бог посы¬
лает мне черную кару.
Вот и Орда. Она привязала лошадь на прежнее место и
тихонько проскользнула в юрту, надеясь, что Зейнеп еще не
проснулась.
— Это ты, Айжан? Тебе что, не спится?
— Заболела я что-то, Ай-апа.
Голос Айжан звучал против обыкновения жалостно и то¬
ненько.
В юрте некоторое время было совсем тихо, потом Зейнеп
услышала всхлипывания.
— Да ты, никак, плачешь, Айжан? Что с тобой?
— Скрутило меня, живот болит.
— Возьми, заверни в тряпку горячей золы и приложи.
Посмотришь, станет легче.
— Потерплю, Ай-апа. Может, и успокоюсь...
Зейнеп снова задремала. А когда проснулась, Айжан про¬
должала плакать. Лоб ее был таким горячим, что Зейнеп по¬
верила в ее болезнь и не знала, как помочь бедняжке.
Исступленными своими мыслями Айжан действительно до¬
вела себя до состояния физической боли. Она бы лежала и
лежала, если бы до юрты Зейнеп не донеслось покашливание
Чингиза. Значит, он уже проснулся, встал и было пора гото¬
вить завтрак для него и байбише.
Айжан с трудом поднялась, набросила на плечи чапан и
сказала хозяйке, что уходит к Жупар помочь ей, как это всег¬
да было принято, на кухне.
Зейнеп смотрела ей вслед непонимающими глазами. Дол¬
жно быть, тут дело нечисто, подумала она.
363
Жупар немало удивилась со сна — вид золовки встрево¬
жил, так она не походила на себя. Обнимая ее, она спросила:
— Что с тобой, неженка Айжан?
Она только и ответила:
— Ты уж одна сегодня приготовь завтрак, а я, а я...— и не
докончила.
Жупар поняла, что сейчас расспрашивать Айжан нет ника¬
кого смысла, уложила ее на свою постель, укрыла и поспеши¬
ла разогревать кушанье для Зейнеп и Чингиза. Все она успе¬
ла сделать вовремя и уже стала искать кого-нибудь из джиги¬
тов, чтобы отнести завтрак в юрту хозяевам. Но тут появился
Жайнак, а это входило в его обязанность. От внимания Жу¬
пар не ускользнуло, что муж ее на этот раз выглядел хму¬
рым, озабоченным, и не было на его открытом лице обычной
широкой улыбки...
После завтрака Жайнак рассказал жене о том, что Айжан
побывала в гостевой юрте Чокана и о своем разговоре с мо¬
лодым султаном.
— Узнай-ка,—закончил Жайнак,— что задумала сестрен¬
ка, чего она хочет. До сих пор я считал ее умной. А сейчас
она может наделать глупостей... Мне она не доверится.
Жупар дождалась, пока Айжан немного пришла в себя.
Ее и просить не надо было, она сама откровенно призналась
во всем.
— Знаешь, Жупар, я давно была убеждена, что он откры¬
то на мне не женится.
— Зачем же ты тогда морочила себе голову!*
— Не могу, не в силах победить свое сердце. Но теперь
я решила перестать с ним встречаться, пока он не станет мо¬
им мужем. Как предписывает наш мусульманский закон.
— Да разве Чокан пойдет на это?
— Еще не знаю. Но ради того, чтобы знать, готова с ним
встретиться еще раз Попрошу Жайнака. Он мне поможет,
придумает что-нибудь.
— А если Чокан и на это не пойдет?
Айжан посмотрела на Жупар печально и строго:
— Тогда мне остается... Тогда мне
остается
только
умереть.
— Что ты, что ты! Я и слышать не хочу таких слов. Пого¬
ди, что-нибудь придумаем
Вскоре Жупар переговорила с мужем. И Жайнак в тот же
час примчался к Чокану.
Слова Жайнака не явились для Чокана неожиданностью.
После встречи в юрте у Имантау он уже не сомневался, что
364
Айжан способна на любой отчаянный и даже безумный посту¬
пок. В ней есть общая с Наркыз черта. Чокан не мог допу¬
стить и мысли о гибели девушки. Поэтому он й попросил Жайнака устроить ему снидание с сестрой.
Каких только заповедных уголков не было вокруг, где мо¬
жно скрыться от постороннего взгляда, но почему-то решено
было встретиться в бедной юрте Жайнака.
— Может, плохо вам будет, Канаш?—застеснялся было
Жайнак, но Чокан тут же привел на память песню:
Так мало надо для счастья двух,
Когда влюблены они.
Для них и камни мягки, как пух,
И ночи светлы, как дни...
— Слыхал, Жайнак?
— Не только слыхал, но и сам пел!
— Тогда и не мели вздора...
...А ночь, в которую состоялось это свидание, была и
впрямь светлой, как день. На взгорья, на озеро, на юрты ли¬
лось молоко наступившего полнолуния. Но Чокану и Айжан
можно было никого не опасаться. Брат Жакыи, пристально
наблюдавший за ними, встречу у Имантау прозевал. А, узнав
о болезни Айжан, решил, что ничего такого произойти не мо¬
жет, и махнул рукой.
Чокан выехал вместе с Жайнаком.
В другое время он беспечно любовался бы светлой этой
красотой. Но сегодня сердито взглянул на располневшую
круглую луну и мысленно пожелал ей скрыться. И — удиви¬
тельное дело! Тут же приметил, что на пебе появились редкие
облака. Жайнак, словно угадав мысли Чокана, вполголоса
запел:
В Баяне полный час наступил,
Аул в тишине уснул.
Сам бог для влюбленных тучей прикрыл
Светящую ярко луну.
Ночь заметно потускнела. На луну, как в песне, набежала
темная туча. Не верящий в бога, не верящий в приметы Чо¬
кан, однако, посчитал это каким-то предзнаменованием.
Айжан знала, что она встретится с любимым, не от Жай¬
нака, а от снохи. По казахским обычаям брат и сестра не
секретничают друг с другом — это считается стыдным. Дру¬
гое дело жена брата — ей можно поверять свои тайны.
365
В юрте она была одна. Болезнь исчезла так же внезапно,
как наступила. Теперь Айжан тревожилась только о том, что¬
бы чужие глаза и даже глаза родичей не заметили Чокана.
Ему-то в лицо и брат родной ничего не скажет, но ежели кто
узнает,— непременно пойдет новая сплетня.
— Вот беда!— рассуждала она про себя.— Недаром в Ко¬
ране сказано, что женщина — западня черта. Как бы я не
стала такой западней для моего Каната.
Подумала так и испугалась собственных мыслей. В это
время скрипнула дверь. Кто-то входил в юрту.
— Айым!—негромко произнес Чокан.
Ей хотелось крикнуть в ответ — Канат!—но она сдержа¬
ла себя, прикрыв ладонями рот. Прикрыла на какое-то мгно¬
вение, потому что спустя секунды ее ладони уже скользили
по горячей шее Чокана.
...Скоро ветер унес дальше к горам тучку, спрятавшую лу¬
ну, и голубоватый свет проник через открытый тундик в юрту,
осветив ее бедное убранство, задержавшись на счастливом
лице Айжан.
Не разнимая рук, они присели на одеяло, чтобы лучше ви¬
деть друг друга. Помолчали. Чокан попытался снова склонить
Айжан к подушке, но, почувствовав легкое сопротивление,
понял, что наступило время разговора, ради которого он сей¬
час находился в юрте.
— Месяц мой, я готов выполнить любую твою просьбу.
— Правда?— и Айжан тихо, но решительно произнесла.—
Больше я так не могу, Канаш. Ты должен стать моим мужем,
я — твоей женой. По-настоящему, по-мусульмански.
И стала подробно объяснять, что это значит. В ее быстрой
монотонной скороговорке были слова о мулле, о свидетелях,
изречения из Корана. Не сразу можно было догадаться, чего
она так настойчиво добивается. Но Чокан знал об этом от
Жайнака. И, кроме того, на память ему пришло выражение,
что и в девяти десятках слов можно найти узел величиной с
тобык, коленную чашечку овцы.
К мусульманским обрядам Чокан относился отрицательно,
но не захотел об этом говорить прямо, чтобы не ошеломлять
Айжан. Начал издалека. Пробовал объяснить ей значение
слова «человечность», просил называть его поласковее — не
просто Канашем, а Канашжаном и уж ни в коем случае на
вы или ага...
— Значит, веришь, мой месяц, в человечность, в мою че¬
ловечность?
— Верю, Канашжан!..
366
■— А если веришь, так знай, свою человеческую совесть я
считаю выше любой религии. Веришь?
И снова Айжан тихо повторила:
— Верю, Канашжан!..
— Зачем же тогда свидетели?
— Какие свидетели?— переспросила Айжан, словно забыв,
что только что настаивала на двух свидетелях.
— Ты же сама говорила о них,— и продолжил, не дав
ей опомниться.— Не считай меня высокомерным, Айым, но я
свою совесть не променяю не только на двух, на тысячу сви¬
детелей. Веришь?
И снова почти беззвучно:
— Верю!..
— Так зачем же нам тогда всякие свадебные обряды?
Тут Айжан почувствовала, что проиграла. А Чокан про¬
должал наступление:
— Отбросим в сторону дешевые свидетельства. Назови
меня настоящим мужем, а ты для меня отныне — законная
жена. Согласна?
Айжан закрыла руками лицо.
— Да ты, никак плачешь... Почему?
— В этом мире еще мы можем так успокоиться,— всхли¬
пывала она,— но что же нам делать на том свете?
— Слушай. Айным. Бог, неверное, должен понимать сокро¬
венные людские тайны не хуже нас с тобой. Главное, чтобы
наши отношения были честными, чтобы измена не омрачала
их. Остановимся на этом? Вот и наш договор. Я сдержу свое
слово, а ты?..
— Придется остановиться,— горько вздохнула Айжан.—
Что же иначе делать?
— Спасибо тебе, Айым!— Чокан привлек ее к себе, согрел
своим дыханием.— Еще тебе скажу. Кто не увлекается де¬
вушками? А на тебя в Орде многие заглядываются. Чтобы
этого не было, чтобы мои родственники не возомнили о себе,
я скажу отцу, что мы обвенчались.
— Зачем?— испугалась Айжан.
— Затем, чтобы всякие черти не подходили к тебе.
— Не делай этого, Канашжан, не делай!— она прижалась
к нему, обвивая руками его шею.— Прошу тебя. Так только
хуже будет!
Тут Айжан вполне разумно и с точки зрения Чокана
объяснила:
— Ты возвратишься на то самое место, откуда сбежал. Да,
сбежал. Ты пытался сохранить уважение к себе, а теперь его
ЗГ>7
расплескаешь. Подымутся враги. Они не только тебе повре¬
дят, но и мне.
— А как же мне тебя защитить, Айым?
— Ты прав в одном: ключ к этому у хана, у твоего отца.
Но ключ к отцу находится у твоей матери. У Ай-апа. С ней
и нужно тебе говорить. Но не с отцом.
— Пожалуй, ты права,— раздумчиво отвечал Чокан.
...Небо начинало бледнеть, гасла луна, и первые жаворон¬
ки уже возвестили своим щебетаньем о наступающем утре.
Возле юрты послышалось легкое покашливание. Это, дога¬
дался Чокан, Жайнак или Жупар давали знать, что пора мо¬
лодому султану возвращаться к себе, если он только хочет
оставаться незамеченным.
— Месяц мой, мы, возможно, долго теперь не встретимся.
Я перед дальней дорогой.
— Слышала об этом, Канашжан. Я готова к разлуке. Те¬
перь мы встречаться здесь не будем. Может, больше и совсем
не увидимся.
— Постараемся, чтобы так не случилось.
— Конечно, постараемся. Но почему ты начал этот
разговор?
— Говорят, у человека много желаний. Ты знаешь Коран.
Как он это толкует?
— Желания,
потребности...— задумалась
Айжан.— Ша¬
риат учит: если идти на поводу у желаний, им нет границ.
— А что же надо делать, чтобы не идти у них на поводу?
— Есть только одна преграда, Канашжан. Довольство¬
ваться тем, что есть. Я тебе расскажу о пророке Дауде. Рас¬
сказывают, у него было девяносто девять жуфут. Ты не знаешь
слова жуфут? Ну, жена или любовница. Дело не в этом, а в
том, что Дауд решил взять еще одну. В это время перед ним
появился ангел Жебраил в человеческом облике и попросил
у него овцу. Зачем тебе овца, спросил Дауд. У меня, отвеча¬
ет тот, девяносто девять овец, хочу довести до сотни. Дауд
стал его ругать. Мол, жадный ты человек, мало тебе девяносто
девяти. Тогда Жебраил и напомнил Дауду о его женах. На¬
помнил и исчез. Дауд понял, что это был ангел, как понял и
то, что должен радоваться тому, что имеет, и не желать боль¬
шего.
Чокану было не совсем ясно, почему Айжан вспомнила
именно эту легенду. Тем более, что он, Чокан, нисколько не
походил на Дауда. Спросил об этом ее.
— Я-то ведь самого малого хотела, Канашжан. По-му¬
сульмански обвенчаться с тобой. Но мы договорились иначе.
368
Теперь вот думаю, права я или нет. Вспомнила сейчас—-у
аллаха тысяча и одно имя. И одно из имен — об этом сказа¬
но в хадисе Мутуатр — договор. Представь, договор между
людьми. Значит, мы скрепили свои отношения божьим именем
И у меня на душе стало легче.
Тут они укрепили свои божий договор долгими земными
поцелуями.
... Чокан поспешил к горам Имана. По дороге к своей юрте
он думал о том, как неожиданно стала Айжан ревностной му¬
сульманкой. Ему приходилось слышать о религиозных русских
девушках, отрекавшихся от всего земного и проводивших
жизнь в монастырях. Он знал, что по христианской религии
существовали святые женщины. Но разве бывали святые жен¬
щины в истории Ислама? Бедная Айжан! Вот что сделала с
ней власть обычаев и власть религии. Ему вовсе не хотелось,
чтобы она стала первой мусульманской святой.
В это самое время Айжан смотрела, запрокинув голову, в
одну точку купола серой юрты и думала о том, что встреча с
Чоканом ни к чему не привела. Она верила его слову, она хо¬
тела найти опору в сознании необходимости довольствоваться
тем, что она имеет. Но что же будет дальше? И вот об этом-то
она решительно не хотела думать.
...Если бы они не попрощались, если бы Айжан звала Чокана к себе, он, вероятно, надолго бы задержался в Орде, в
окрестностях Имантау. Благо, времени еще было достаточно.
Мог бы он поискать здесь певцов и музыкантов, мог бы и по¬
охотиться. Однако наслаждаться песнями и знать, что рядом
Айжан, казалось ему тяжким искушением. Поэтому в остав¬
шиеся краткие дни он ограничился общением с родными, с
родителями — он нашел с ними общий язык в этот свой приезд
и втайне удивлялся, что пока они так ничего и не узнали о
его воровской любви.
За те годы, что он отсутствовал, в Орде произошли многие
изменения.
Время прежде всего коснулось отца. Он стал заметно сда¬
вать, стариться. В ту далекую осень, когда он привез Чокана
в Омск, в его волосах и бородке с трудом можно было уви«
деть седину. Теперь его волосы стали бурыми. Чокану пока¬
залось, что он поседел еще больше даже после недавних
омских встреч. Когда-то полное гладкое его лицо избороздили
глубокие морщины. Лицо стало серым, землистым и потеряло
прежнее выражение угрюмой властности.
Рано он начал стареть, рано. Его ровесник из туленгутов
Такырбас и сейчас выглядел мододцом — гладкий, румяный,
13 С, Муканоа
369
чернобровый. Ах, ты мой черный ишак, вслух подшучивал над
ним Чингиз, завидуя про себя его свежести и не подозревая,
что этот ровесник-курдас за глаза частенько называет его се¬
рым козлом.
Чингиз рано постарел прежде всего потому, что на его
глазах приходил конец ханскому времени, что уже давно не
принималось, как незыблемое, каждое его слово. Он просто¬
душно продолжал считать себя аристократом, верил в необы¬
чайное происхождение своих предков. Он — белая кость,
остальные казахи — черная кость. Он мог прежде ходить, вы¬
пячивая грудь. А теперь, после окончательной отмены ханства
и образования округов-дуанов, его сравняли с остальными. Бе¬
лая кость чингизидов стала постепенно чернеть и разру¬
шаться.
Среди шести старших султанов сибирских дуанов только
он один ханского рода. Остальные черной кости и чаще не из
именитых. Умерший в прошлом году Турлыбек, сын Кошена,
дослужился до советника при генерал-губернаторе, возвысил¬
ся даже над старшими султанами, а сам происходил из семьи,
пасшей коров у жителей Омска. Едва ли не самым уважае¬
мым из всех шести старших султанов стал Альжан Тлеубердин из Кокпектинского дуана. А кто такой Альжан? Внук
слепого Мамбета, имевшего всего-навсего одну лошадь. Сын
Тлеуберды, пастуха в русских селах. Повезло Альжану пото¬
му, что отец отдал его учиться в русскую школу, а потом ему
посчастливилось попасть на глаза князю Горчакову. Альжан
сообразил, как надо жить. Начал приумножать свой скот,
особенно с той поры, как стал султаном, занялся торговлей,
а теперь и вовсе разбогател. А султан Ибрай Ждйыков из
Акмолинского дуана? Башкир, о котором нам уже доводилось
рассказывать. В чем он силен, так это в русской грамоте. Но
если говорить о русской грамоте, тут Чингиз тоже никому не
уступит. Белому царю он служит верой и правдой. Если бы
омские власти уважали его ханское происхождение, то при¬
подняли бы его над остальными султанами, а они, как видно,
не стремятся к этому.
Чингиз верил в существование счастья. Счастье казахи
называют иногда лбом. Так и говорят — лишился лба. И Чин¬
гиз давно понял — лоб потомков солнечного дня давно отвер¬
нулся от солнца.
Читая многие старинные книги, а в их числе и «Родослов¬
ную тюрок» Абдулгази Бахадур-хана, Чингиз представил себе,
как приходило постепенно в упадок великое, словно океан,
государство, созданное Чингиз-ханом. Уже во времена Аблая
370
ханство превратилось в небольшое озерцо, а теперь от него
осталось только маленькое болото. И он, Чингиз, увяз в этом
болоте вместе с другими ханскими потомками.
Кто теперь после разделения на округа-дуаны, находится
под его властью? Кереи и уаки сами по себе, их возглавляет
Таштит, сын Табая. Чингиз не был в ладах с Таштитом, и Ке¬
реи с Уаками только на бумаге подчинялись Кокчетавскому
дуану. В действительности пять их волостей и кочевали-то в
других местах. Одна ветвь Кереев — Аксары и Коксары —
расположилась на востоке Прииртышья. Советник генералгубернатора Турлыбек, сын Кошена, влиял на всех Кереев и
Уаков куда сильнее Чингиза. Казалось, со смертью Турлыбека уйдет и его влияние, но оно неожиданно для Чингиза пе¬
решло к сыну Турлыбека Ногербеку, который нашел общий
язык с Таштитом и еще дальше оттеснил Чингиза.
Род Атыгаев и Караулов тоже гнал сам по себе своих вер¬
блюдов. Когда-то они породнились с Аблаем, приведя к нему
в Орду шесть девушек. Но прошли долгие годы, они стали
отдаляться, а потом и открыто враждовать.
Ханской опарой долго являлись туленгуты. Еще совсем
недавно, при Айганым, они честно и безропотно служили Ор¬
де, считая себя чуть ли не ее рабами. Теперь таких осталось
мало. Многие туленгуты поставили свои юрты, обзавелись
своим скотом, начали богатеть и вышли из повиновения. Что
нам, дескать, ханские потомки, у нас свои седла и стремена!
Где уж тут говорить о море ханского счастья? Болотце
одно осталось, а кое-где просто засохший такыр.
Чингиз цеплялся за любую возможность поправить свои
дела, дела Орды и сыновей. Сватал Чокану красивых деву¬
шек из именитых и богатых семей, но Чокан отказывался от
женитьбы, даже не взглянув на них. Отец не возражал и про¬
тив того, чтобы сын связал свою судьбу с Катериной Гутковской. Чингизу она нравилась и красотой своей и приветли¬
востью к нему, отцу Чокана, а родство с ней укрепит их по¬
ложение в Омске.
— У твоего предка Аблая тоже была жена из русских
красавиц,— напирал Чингиз на сына, но Чокан и в этом слу¬
чае оставался глухонемым.
Теперь, после возвращения из Омска, Чингиз с раздраже¬
нием узнал, что сын поехал не прямо в Орду, а через Кзылжар и вдоль Ишима, оплакивая гибель дочки Кожыка. Это
известие его так оскорбило, привело в такую бешеную злость,
что ом поседел еще больше.
«Долго ли еще он будет так болтаться?»—думал Чингиз
371
про себя. И опять вспомнил Айжан. Сколько размолвок было
у него с байбише из-за этой девчонки! Когда не так давно
Ракию выдавали замуж, ей в приданое выделили и семь си¬
рот. Чингиз непременно хотел отдать в их числе и Айжан. Но
Зейнеп решительно воспротивилась и нашла сотню оговорок.
«Пусть мне отрежут нос, если она не станет главной бедой в
нашем доме!»— в злобе воскликнул он тогда. Айжан продол¬
жала жить возле Зейнеп и помогала ей вместе со снохой. Бай¬
бише даже нравилось, что ей прислуживают молодые краси¬
вые женщины. После Атбасарской ярмарки, когда Чокан не
заехал домой, родители решили, что у него с Айжан все покон¬
чено. В Орду приезжали свататься к служанке, и Чингиз с лег¬
ким сердцем отдал бы ее замуж, но всякий раз Зейнеп нахо¬
дила причину оставить ее при себе. Мол, тело мое стало очень
тяжелым, и за дастарханом трудно обходиться без помощ¬
ницы.
— Сколько же она будет жить у нас?—спрашивал Чин¬
гиз.
— Столько, сколько ей суждено,— отвечала жена, и Чин¬
гиз знал, что жену не переспоришь.
Зейнеп по-своему привязалась к Айжан. Она стремилась
и оградить ее от сына в меру своей гордости, и заботилась
о ней, как о близкой сыну, в меру своей душевности.
Она присматривалась к Айжан. Как она себя поведет,
узнав сладость брачной постели? К удивлению Зейнеп, моло¬
дая женщина не позволяла себе никакого легкомыслия. Мо¬
жет быть, тут сказывалась ее религиозность. Зейнеп несколько
раз заставала ее плачущей над мусульманской книгой. Удив¬
лялась, сочувствовала, но понять ничего не могла.
...И вот приехал Чокан.
Если родители что-нибудь и узнали о его нынешних встре¬
чах с Айжан,— вряд ли они смогли до конца остаться в не¬
ведении,— то не говорили больше об этом со своим повзрос¬
левшим сыном. У Чингиза не прошла злость и по поводу доче¬
ри Кожыка, но внешне он ничем не выдал себя, хотя Чокан
и обратил внимание на некоторую его холодноватость и на
вымученность его улыбок.
Зейнеп относилась к Чокану теплее отца, ее материнские
чувства нисколько не изменились. Однако и она делала вид,
что ничего не знает об их продолжающейся любви.
Однажды, прильнув к Зейнеп, совсем как в детстве и со¬
гревшись материнской, нежной, как в мальчишеские годы,
лаской, Чокан сам заговорил об Айжан, Сказал, что она
т
близка ему как жена и что он уже назвал ее своей женою,
спросил, как на это посмотрят теперь родители.
Слова Чокана не прозвучали неожиданностью.
— Откуда мне знать, родной,— отвечала Зейнеп.— Дела
наши, как знаешь сам, не идут в гору. Уважение к отцу с
каждым годом падает. Его тоже не надо обижать. Трудно
ему. Вот поедем на той в Бурабай. Я ведь тоже решила там
побывать. Здоровье чуть лучше стало. Возьму с собой и Айжан. Пройдет праздник, там посоветуемся еще раз.
Чокан больше не возобновлял таких бесед.
Тем не менее, отношения Чокана с отцом и матерью в
этот приезд оставались ровными, спокойными, а иногда и ду¬
шевными.
Чокану особенно понравилось, что отец стал собирать кни¬
ги. Некоторые ему случайно достались из библиотеки бухар¬
ца Науана, другие он купил во время своих поездок. Были
здесь книги религиозные и исторические. О религиозных тру¬
дах между отцом и сыном разговор не возникал, а вот об
исторических они обменивались мнениями. О том же Абдулгази Бахадур-хане, о Мухамбете Хайдар-доглате, авторе «Тарих-и-Рашиди», о трудах Бабура и Улугбека, о дневниках —
намэ. Еще больше пришлось по душе Чокану, что отец в
последние годы, подражая известным ученым-историкам, сам
стал записывать казахские предания и образцы устной на¬
родной поэзии. Он реже выезжал из дома, чаще углублялся
в свои занятия, стал религиознее, чем прежде, и аккуратно
совершал намазы.
Русская культура коснулась Чингиза и Орды даже внешне
Некоторые перемены в быту бросались в глаза. Порою
Чокану казалось, что так бы жили небогатые дзоряне, если
их поместить в юрты. По-русски застилались постели, русская
посуда подавалась на стол. Мужчины и одеваться стали ина¬
че. Правда, одежда только приближалась к русской и шили
ее преимущественно татары-портные. В Орде это выглядело
более или менее скромно. А вот некий торе Самеке носил
европейского покроя пиджак и брюки из китайской чесучи,
но украшал свой колпак перьями филина, а помочи — кисточ¬
ками. Сапоги стали шить в Орде, да и в других аулах, с узки¬
ми голенищами и разные — для правой ноги и левой. Входи¬
ли в моду и татарские тюбетейки.
Уж очень легкомысленно выглядел брат Чокана Жакып.
Одевался он, как торе Самеке—крикливо и ярко. Добро бы
только одевался, но он и вел себя неподобающим образом —
не давал покоя ни девушкам, ни молодым женщинам. Даже
373
жалобы поступали — насильничает молодой султан. Чокан
пробовал его урезонить, но он как отрезал:
— Ты сам исправься, а уж потом меня учи!
Больше говорить с братом Чокан не пытался.
Его, как всегда, занимала аульная жизнь. Присматриваясь
к ней, он находил много изменений.
Оживленней стали станичные базары. Казахи чаще при¬
возили туда шерсть, кожу, скот. И, обзаведясь деньгами, по¬
купали одежду и обувь. Материалы фабричного производства
мало-помалу вытесняли из обихода и сыромятную кожу, и
домотканные полотна.
Прежде казахи не могли объясняться с русским врачом
или фельдшером. Теперь в ауле всегда можно было найти
сравнительно толкового переводчика.
«Школы, школы нужны. Пора бы обучать всех детей гра¬
моте»,— мечтал Чокан.
Но вместо просвещенных учителей в аулы устремились
ходжи и муллы. Они проводили обряды обрезания, участво¬
вали в свадьбах и похоронах, не без пользы для себя соби¬
рали религиозную подать и, походя, охаивали всякие новшест¬
ва, связанные с принятием русского подданства. Такие извест¬
ные ходжи, как Шортанбай, Майлы, Мадели не лишены были
некоторых поэтических способностей и приобрели популяр¬
ность в народе.
Муллы чаще всего приезжали из татарской или башкир¬
ской стороны. Встречались среди них и сбежавшие от воин¬
ской службы или от наказания. Чокан хорошо помнил одного
из таких — старого Галиакбара, соглядатая и доносчика. Чи¬
тать по-арабски он кое-как еще мог, а вот связно написать
хоть несколько слов ему было уже трудно. Но и такие муллы,
увы, учили детей.
Чокан уже давно удивлялся тому, что русские власти,
тесно связанные с христианской церковью, всячески поддер¬
живали ислам и опекали мулл. Он был убежден, что такая
политика препятствует развитию народа. Он и раньше хотел
выступить против ислама, а теперь окончательно утвердился
в этом своем намерении.
Но если ислам угнетал казахов преимущественно духовно,
то налоги подрывали основы самой жизни, ввергали народ в
бедность. Ведь кроме законных налогов местные власти соби¬
рали средства и для так называемых «мелких расходов». Тут
уж не было никакой меры. Сколько заблагорассудится,—
столько и тянут. «Черный убыток»,— так назвали в народе
эти сборы, достигшие особенного размаха в последние два374
три года. Средств собирали уйму, но только десятая пасть
шла по назначению, а девять десятых — самый хороший мо¬
лодняк, самые жирные кобылицы — шли прожорливым влас¬
тям и урядникам. Уже в Имантау один бедняк заявил Чокану, что у него в счет «черного убытка» отобрали последнюю
трехлетку.
«Черный убыток»—«Кара шыгын». Но его еще чаще назы¬
вали «Кара шыбын»—«Черная муха». Меткое название! Чо¬
кай представил себе, как черные мухи налетают на раны уг¬
нетенных людей, и раны начинают гноиться и доставлять не¬
выносимую боль.
Кто может избавить народ от этого бедствия? И тут Чокан вспомнил о заявлении Таттимбета на имя царя. Может
быть, уже пришел ответ, а если не пришел, Чокан сам напи¬
шет письмо царю. Он наметил заняться этим как следует в
Омске, но готовить почву решил уже в Бурабае.
Между тем подступали сроки отъезда. Родители, если они
еще не раздумали, собираются ехать на праздник позднее.
Ведь Чингиз должен был привезти предназначавшуюся для
генерал-губернатора белую гостевую юрту и вместе с Мусой
Чормановым, который к тому времени подъедет из Баян-Аула,
встречать почетных гостей.
Чокан надумал взять с собой трех спутников: Жайнака,
к которому после многих лет разлуки привык снова, известно¬
го кобызиста Кангожу и родного своего братишку Макежана,
иначе Макы. Макы, названный при рождении Абу Мухамме¬
дом, был совсем маленьким, когда Чокан поступал в
корпус. Мальчиком лет пяти он тяжело заболел тифом и его,
посчитав умершим, вынесли на холод. Он пришел в себя, но
остался глухонемым. Несчастный мальчик оказался талантли¬
вым— лепил из глины, высекал из камня, вырезал из дерева
фигурки людей и зверей. Привязался к старшему брату, не
отходил от него в Орде, даже бегал к нему ночевать в госте¬
вую юрту. Чокан слышал, что в России есть школы для глу¬
хонемых и предложил родителям похлопотать об устройстве
Макы в одну из таких школ. Отец поддержал Чокана, мать —
ни в какую. Она вообще не хотела отпускать его от себя, и с
трудом согласилась на поездку, но не дальше Бурабая.
...В час прощанья мать как всегда всплакнула и наказы¬
вала беречь Макы. И отец был немногословен по своему обык¬
новению. Поглядел на Чокана, подумал, что таким сыном
можно гордиться, а на празднике и похвастаться. Только бы
не морочил нам голову с Айжан.
Для Чокана и Макы Жайнак подвел иноходцев, украшен375
ных серебряной сбруей. Глухонемой мальчуган первым вско¬
чил в седло.
Под возгласы — счастливого пути!—всадники выехали из
Имантау.
К вершине Кокшетау
Дорога Чокана к Бурабаю шла в обход недавно построен¬
ной Щучинской станицы прямо на город Кокчетав, где нахо¬
дился и старший султан округа и уездное правление, где жил
и помощник Чингиза атаман Тимофей Сергеевич Аргунов.
В Кокчетаве у Чокана были дела, связанные с проведением
праздника, но сам городок, существовавший немногим более
четверти века, не представлял для него большого интереса.
Чокана манили Синие горы, Кокшетау, край его предков, край
неповторимой красоты, запечатленный в сказаниях и песнях.
Этот край был владеньем Аблая, дальнего деда Чокана, как
говорили в Орде.
Еще не показались на горизонте очертания Кокшетау, а
Чокан мыслями был уже там. Он вспомнил, как, перебирая
бумаги в Омском архиве, наткнулся на толстую тетрадь, ис¬
писанную красивым разборчивым почерком. Тетрадь оказа¬
лась дневником неизвестного офицера и носила название
«Ханство Аблая». Царские власти, судя по всему, негласно
отправили этого офицера и для мирных переговоров, и в раз¬
ведывательных целях, что подтверждала приложенная к днев¬
нику топографическая карта. Но Чокана увлекла не эта сто¬
рона записей. Ему понравилась достоверность изложения и
художественная выразительность,
говорившие
о тяготении
автора дневника к литературному творчеству. Дневник, види¬
мо, и велся для того, чтобы позднее его можно было перера¬
ботать в книгу. Но Чокан не нашел подобного издания, как
ни искал его в библиотеках, как ни расспрашивал о нем све¬
дущих людей.
Аблай оказал русскому посланцу должное гостеприимство
и дал возможность подробно познакомиться с Бурабаем и его
окрестностями.
«Мне довелось повидать,— писал офицер,— много краси¬
вейших мест России и Западной Европы, но такого прекрасно¬
го и удобного для столицы места я не видел».
Автор дневника образно представлял себе, как архитектор
всевышнего вооружился гигантским циркулем и, описав круг
радиусом в сто верст, поставил на западе три горы с высоки¬
ми вершинами и узкими перевалами. Рядом с ними он распо376
дожил глубокие'пресноводные озера. Их берега' и склоны гор,
покрыты густыми лесами.
«Эти природные крепости,— писал путешественник,— Аблай хорошо использовал для защиты от врагов. Тогда не¬
приятель обычно нападал только летом, и все летние месяцы
ханская орда находилась в лесу на поляне возле скалы ОкЖетпес — Стрела не долетит. На вершине пика днем и ночью
дежурил наблюдатель, чтобы нападение не застало ставку
врасплох. Казахи так и называли поляну — поляной Аблая.
Но не только летом,— продолжал свой рассказ автор днев¬
ника,— во все времена года Аблай находил в этих горах
удобные и надежные стоянки. Весной он жил на западном бе¬
регу Большого Чебачьего озера, омывавшего с востока скло¬
ны Кокше и Чебак. Западный берег вдавался в озеро полу¬
островом длиной примерно в четыре версты, а в поперечнике
версты полторы. Волны накатывали на берег в течение долго¬
го времени песок, ил, камни, и они зарастали березняком, осин¬
ником, тальником, ивами, колючками. К полуострову, назван¬
ному казахами Коккаска
Белый с отметиной, можно было
добраться только на лодке, потому что глубина озера превы¬
шает пятьсот аршин.
Осенью хан Аблай занимает под свою ставку другой
полуостров — Котыр, у подножья горы Торайгыр. Полуост¬
ров этот примерно такой же, как Коккаска. Только прибреж¬
ные леса здесь значительно гуще — они защищают не только
от набегов, но и от осенних ветров. Кроме того, к осени озеро
несколько обмелевает, и на его поверхности выступают
острова.
Свою зимовку Аблай расположил с подветренной сто¬
роны озера Большое Чебачье в Красном лесу, Кзыл-агач.
Я сам ночевал зимним морозным временем в юрте, поставлен¬
ной рядом с ханской. И вот что удивительно: когда юрту
хорошо протопят, в ней так тепло, как в каменном или дере¬
вянном доме. На всю жизнь мне запомнились эти зимние но¬
чи в юрте».
Особенно понравилось Чокану описание горы Кокше, сде¬
ланное офицером:
«Впервые мы увидели контуры Кокше с высокого обрыва
у степного озера Азат. Я воскликнул тогда: какое чудо! Я не
переставал удивляться голубизне горы, соперничающей яс¬
ностью своего цвета с цветом летнего неба. Только краски бы¬
ли несколько гуще. Ближе к нам плыл мираж. Мне каза¬
лось — морские волны приподняли горы, и гора чуть колеб-.
лется на волнах, словно корабль. Мне и прежде приходилось
377
видеть горы в других краях, в других странах. Издали они
везде представляются голубыми. Но такой голубизны, как
здесь, я прежде не встречал... Восхищенные столь дивной
картиной, мы стремились быстрее достигнуть горы. Но как
мы ни мучали лошадей, гора к нам не приближалась. Только
к вечеру в лучах заходящего солнца она вспыхнула всеми
цветами радуги и несколько минут выглядела пестрой, как
павлиний хвост. И по-прежнему была далеко от нас. Мы по¬
няли, что сможем добраться до нее только на следующий
день, и заночевали в степи...»
...Чокан мысленно закрыл тетрадь офицера, так и остав¬
шегося неизвестным.
Бурабай... Народное предание объединило одним этим
названием и горы, и лучшее озеро в этом горном краю, и весь
этот горный край.
Бура... Грозный верблюд-самец с белой головой и телом,
поросшим черной шерстью.
Когда пришел конец ханству Аблая — верблюд окаменел.
Его очертания угадываются и сейчас в одной скалистой горе.
А немного восточней есть еще одна белоголовая вершина.
Предание рассказывает, что на ней во времена Аблая зажи¬
гался костер, предупреждавший об опасности или зовущий
в поход...
Пока на горизонте еще ничего не было видно. Потом из-за
холма вынырнули пасущиеся у одинокой юрты кони. Отды¬
хающие в юрте мужчины увидели всадников и сразу выехали
навстречу. Жайнак первый признал в одном из них Тимофея
Аргунова, кокчетавского атамана. Не было никаких сомнений,
что и юрту эту он поставил для отдыха Чокана и его
спутников.
Может быть, правда, а может быть, и нет, но в народе го¬
ворили, что предки Аргунова происходили из рода Аргынов.
Что-то казахское было и теперь в чертах его лица. Отец Ти¬
мофея Се;мен был станичным атаманом, когда Кокчетавская
станица еще не стала городом. Задиристый и спесивый, он
не пользовался уважением в аулах, его просто побаивались.
Сын пошел в отца, отличался хозяйственной предприимчи¬
востью и первым в здешних местах посадил табак. Его и про¬
звали Темекши — табаководом,
благо прозвище оказалось
созвучным имени. Впрочем, кликали его по-разному — даже
Лисий ус — за рыжие, свисающие к подбородку усы.
Лисий ус и скот выпасал по-казахски — на джайляу, и ку¬
мысных кобылиц держал, и угощал по всем аульным прави¬
лам, вдвойне требуя того же и от аульчан. Вмешивался в
аульные ссоры и, подражая биям, выносил краткие, катего¬
ричные и лишь порою верные решения. Все было бы ничего,
если бы не чрезмерное властолюбие и пагубная страсть к
взяткам. Эти черты определяли и его отношение к Чингизу,
с которым он был связан по службе. Считаясь помощником
старшего султана, скорее он руководил им, чем наоборот.
Он и к Чокану отнесся бы иначе. Офицерский чин Чокана
невысок, но сидит он, как думал про себя Лисий ус, на поро¬
ге генерал-губернатора и, значит, его надо всячески убла¬
жать. Поэтому атаман не только выехал навстречу адъютан¬
ту, но привез и целую сабу кумыса и тушу жеребенка для
мяса. Он уговаривал Чокана отдохнуть здесь, на степном
приволье, но Чокан, отведав кумыса, поторопил Аргунова в
город.
У озера Букпа на горизонте неожиданно засинели, заголу¬
бели горы. Чокан попридержал разгоряченную лошадь.При¬
остановился и ехавший с ним стремя в стремя Лисий ус.
— Неужели Кокше?— спросил Чокан и сразу вспомнил и
дневник офицера и народные предания.
— Кокше, Кокше,— охотно поддакнул Аргунов и, сладко
жмурясь, почтительно добавил,— родное твое место, край
твоих предков.
Чокан и внимания не обратил, что атаман подлизывается
к нему. Он весь был поглощен зрелищем далеких гор, густой
их голубизной. И даже жалел, что на пути к нему лежит
город.
Аргунову все-таки удалось завезти его в свой дом, постав¬
ленный в самом центре и выделявшийся среди казачьих строе¬
ний необычным видом. Семен Аргунов побывал во время Оте¬
чественной войны с русской армией за границей и решил
строиться по западному образцу. Коттедж, одним словом. Но
«коттедж» звучало слишком чуждо для русских ушей, точно
также, как и мезонин, сооруженный вторым этажом над
обыкновенным, из сосновых бревен домом. Вся станица, как
позднее и город, называли его не коттеджом, а кутежем, что
вполне соответствовало истине. И отец и сын Аргуновы были
порядочными пьяницами. Пили они на первом этаже, а отды¬
хали от пьянства, чтобы им не мешали домашние, на втором.
Второй этаж назывался уже по-казахски — не мезонином, а
мазалы — спокойствием, если перевести.
В этот почетный «мазалы» и поместил Лисий ус Чокана и
его спутников.
Атаману очень хотелось как следует подпоить Чокана.
Слыхивал он, что в Омске адъютант прикладывался к рюмке.
379
Но и благоразумие Чокана, не желавшего сближаться с ди¬
коватым этим Аргуновым, и настойчивый совет отца не под¬
даваться на казачьи уговоры сделали напрасными настойчивые
попытки хлебосольного атамана. Ссылаясь на болезнь, Чокан
не взял в рот ни капли.
Он занимался скучной и не такой уж необходимой, по его
мнению, работой — обеспечить порядок на празднике и про¬
ведение самого праздника. Приходилось тормошить уездное
начальство, растолковывать самые простые вещи Аргунову
и пятисотнику.
А мысли Чокана были так, на горе Кокше. Она виднелась
из окна мезонина, манила к себе, когда он шел по улице го¬
родка, то удалялась, то приближалась, меняла краски в те¬
чение дня, затягивалась тучами, озарялась вспышками мол¬
ний и разгоняла тучи. В знойное чистое утро возникала ми¬
ражом и плыла на крутобоких волнах тем кораблем, о кото¬
ром писал неизвестный офицер в своем дневнике.
На третий день Чокай закончил свои нудные дела и как
раз в это время в городке появились гонцы, пригласившие его
в гостевую юрту, поставленную в одном из живописных угол¬
ков у подножий Кокшетау.
У заветных гор
Казахи, живущие в окрестностях Бурабая, не были едины,
не принадлежали к какому-нибудь одному роду. Они делились
на три группы, еще в недавние времена обособленные друг
от друга. Первая, немногочисленная группа,— несколько до¬
мов ханских потомков — торе. Вторая группа — обыкновен¬
ные казахи. Третья группа — толем гуты, среди которых были
и казахи, и люди других национальностей, которых и объеди¬
нила и перемолола в прошлом их общая судьба — ханский
плен.
Поведем речь о торе. Говорили, что у Аблая было трид¬
цать сыновей. Если это и верно, то верно и то, что при жизни
своей хан разослал их в разные концы, в том числе и в Стар¬
ший жуз — Улы-жуз, чтобы они захватили там родовую
власть. В самом Бурабае остались двое сыновей хана — Ка¬
сым и Вали. Когда они стали бороться между собой, здешние
казахи поддержали Вали, как сторонника России, и объявили
его ханом, а Касыма сочли разбойником и властолюбцем,
Касым восстал против русских, был изгнан и бежал со своими
сыновьями в Кокандское ханство, но не поладил с ханом и
лишился головы. Его сыновья Кенесары и Наурызбай про«
880
должали жестокую борьбу за власть, воевали с русскими,
были отброшены к горам Алатау, совершали набеги на сосед¬
нюю Киргизию и там были разгромлены. На этом и окончи¬
лось потомство Касыма.
Два сына Уали-хана от старшей жены — Абайдильда и Аппас — не походили друг на друга. Смирный Аппас занимался
только своим хозяйством и не вмешивался в борьбу за власть.
Что касается Абайдильды, то у него появились ханские когот¬
ки и он начал враждовать с вдовой Вали, с его* токал Айганым, пользовавшейся русской поддержкой. Враждуя с Айганым, он враждовал и с русскими, взялся за оружие и угодил
в Сибирь. Его дети расселились в разных концах Кокчетавского дуана, а здесь в горах остался жить только один сын
Булат. Он до сих пор не мог простить Чингизу, как сыну и
наследнику Айганым, горькой участи своего отца, умершего
вскоре после возвращения из ссылки. Булат был в душе и
врагом Чокана, потому что завидовал ему. Он не любил Чокана, относился к нему с пренебрежением еще и потому, что
гак на него повлиял старший брат Султангазы. Судьба Сулгангазы сложилась совсем необычно. Абайдильда отдал его
в заложники-аманаты Омскому губернатору того времени
князю Горчакову. Из-за измены Абайдильды князь Горчаков
мог бы казнить Султангазы. Но и гуманные соображения и
соображения совсем иного рода толкнули князя на мысль
дать сыну изменника хорошее русское воспитание. Так он за¬
кончил корпус и остался служить в Петербурге. Много лет
спустя он приезжал на родину отца. Родственники были
приятно удивлены его видом, а Булат считал, что Чокан и в
подметки ему не годится.
Сильно постаревший торе Аппас не разделял настроений
Булата. Султангазы далеко, Чокан рядом с нами. Да мало ли
кто враждовал друг с другом в ханском роду? Он знал, как
достойно вел себя в Атбасаре молодой султан и теперь беспо¬
коился о хорошей его встрече, как никак, а приезжает он к
своим истокам, где даже камни напоминают о его деде, доб¬
ром ли, злом, но знаменитом. О планах Чокана и о самом
празднике Аппас толком ничего не знал. Одно ему было до¬
подлинно известно, что «черный налог» увеличивается с каж¬
дым годом. А почему так происходит, никто не ведал.
С кем же посоветоваться, рассуждал Аппас и вдруг вспом¬
нил о сверстнике своих молодых лет, почти столетнем батыре
Ангале, сыне того самого Бабаназара, который был не то пле¬
мянником святого Таумена из Туркестана, не то сам видел
пророческие сны. Бабаназар предсказывал будущее не только
14 С. Муканов
381
темным доверчивым людям, но и такому хитрецу, как сам
Аблай. Бабаназар принадлежал к атыгайцам, участвовавшим
в провозглашении Аблая ханом и, может быть, поэтому Аблай
благоволил к нему.
Рассказывают, Ангал родился, когда его отцу было уже
восемьдесят лет. Рассказывают еще, что юношей он успел
послужить в войсках Аблая, и хан разрешил ему поднять дым
в своих владеньях у подножья Акшокы. Здесь жил и теперь
Ангал, почти не покидающий на старости лет своей юрты. Он
давно обеднел, и друживший с ним чуть ли не с детства Апиас, зарезав стригунка, не забывал ему посылать долю деда.
Ангал не удивился, когда к нему приехал Аппас. Ангал
давно перестал удивляться чему бы то ни было. О празднике
он уже знал, а вот то, что Чокан находится неподалеку,— бы¬
ло для него новостью, которую он тоже принял как должное.
— Вдвоем с тобой, Аппас, мы ничего не сумеем сделать.
А таких дорогих гостей надо встретить достойно. Значит, все
аулы должны взять подготовку на свои плечи.
— Я так и думал, Ангал. Только как собрать народ?
Объехать всех — много времени надо. Может, зажечь костер
на вершине Акшокы?
— Огонь давно не загорался на горе. Не испугается ли
народ? Не подумает ли о плохом?
— Нет, Ангал. Военных походов в нашей степи давно уже
нет. А в народе хорошо знают, что костер на вершине может
означать не только беду, но и добрую весть.
— Давай посоветуемся с Чингизом,— Ангал никак не хо¬
тел вносить беспокойство в жизнь аулов,— в конце концов он
старший султан Кокшетау, а не мы с тобой. Поговорим с ним
и с Чоканом. Прежде всего пригласи Чокана и поставь ему
юрту на Коккаска. Пусть едут твой сын Бералы и мой пле¬
мянник Жантабар. Согласен?
Аппас почувствовал, что он не зря заехал к старому
батыру.
Так Бералы и Жантабар появились в доме Аргунова. Чо¬
кан обрадовался приглашению, но его тревожил «черный на¬
лог». Лихие сборщики не преминут воспользоваться и его
приездом, чтобы обогатиться за счет аулов овцами и кобыли¬
цами. Ведь в Имантау нагнали столько скота, что можно бы¬
ло провести не один, а три праздника. Когда Чокан сказал об
этом отцу, тот поморщился и твердо пообещал отдать лишний
скот его хозяевам. Все же Чокан задал вопрос и Бералы — не
слишком ли они усердствуют с «черным налогом». Но Бералы
недовольно помотал головой и по существу ничего не ответил.
382
Они выехали из Кокчетава прямо к Коккаска, к западному
берегу Большого Чебачьего. Бералы, выполняя просьбу отца,
сделал только один небольшой крюк — к солоноватому Хан¬
скому озеру. Там сохранилось до сих пор множество ямок,
темневших издали, как окопы. Оказывается, именно здесь
провозглашался ханом Аблай, и над этими очагами варилось
мясо для угощения тысяч гостей.
Была уже ночь, когда они добрались до гостевой юрты.
Светила луна, но озеро, скрытое деревьями, только угадыва¬
лось. Чокан устал от долгой верховой езды и по своей при¬
вычке, удовольствовавшись творогом со сметаной, сразу зава¬
лился спать.
Проснулся рано и тихонько, чтобы не разбудить осталь¬
ных, покинул юрту. Цепляясь за ветви, раздвигая кустарник,
вышел к озеру. Утренний ветер гнал к берегу волны и, разби¬
ваясь о валуны, они вскипали белой пеной. Но вода была
чистой. Держась за корягу, он нагнулся и попробовал ее ру¬
кой: вода оказалась неожиданно теплой. Чокан быстро раз¬
делся и погрузился в упругие и тяжелые волны... Выбраться
из озера было труднее, чем войти в него. Ноги так и скользи¬
ли по камням. Туго бы ему пришлось, если бы не спаситель¬
ный тальник. Потом он отдыхал на гладком плоском валуне,
уже прогретом солнечными лучами. Словно в полудреме он
слышал какие-то голоса, конский топот. Дальний шум не за¬
тихал, одиночные голоса приближались. Из чащобы показал¬
ся Бералы:
— А мы-то думали, где он? Уже решили всадников посы¬
лать. Но потом догадались, где ты. Я захватил нарядный ка¬
захский халат. Перед своими надо выглядеть своим. Народ
собрался, хочет тебя видеть, торе. Я и лошадей привел. До
поляны идти довольно далеко. Тут и Жайнак.
...Пробирались на конях узкой лесной тропкой, один за
другим. Приблизились к поляне, заполненной людьми.
— Дальше ехать верхом
неудобно, невежливо,— сказал
Чокан и спрыгнул с седла.— Не они нам, а мы им должны
оказать почет. Их — большинство.
Бералы пришлась по душе скромность Чокана. Так они и
пошли вдвоем, а Жайнак вел лошадей на поводу. Старый
Аппас отделился от толпы и в сопровождении нескольких ак¬
сакалов направился игл навстречу. Обнялись как положено.
Грубый стариковский голос Аппаса сорвался от волнения.
Осторожно, чтобы не обидеть старика, Чокан освободился
из его цепких рук и, склонив голову, вплотную подошел к
собравшимся.
383
— Ассалаумагалейкум, люди!— и приложил правую ла¬
донь к груди.
Старым и молодым, бывшим слугам толенгутам и просто
казахам обедневших родов Чокан понравился и своей неза¬
носчивостью и душевностью кратких приветственных слов.
Они еще немного знали о нем, но и то, что знали, уже рожда¬
ло добрые чувства. В степи не забыли, как он ударил камчой
в Атбасаре Серого Бугая, пытавшегося отобрать телку у бед¬
ного казаха. Дошла весть, что он стремится отменить «чер¬
ный налог». С уважением говорили и о любви Чокана к на¬
родным песням. И уж совсем не последнюю роль играла его
образованность. В большие люди вышел, а такой молодой!
Офицер, в Омске служит. У самого жанарала. А наш, совсем
наш. И тень, которая падала в глазах народа на ханских попотомков, словно не касалась теперь Чокана. Добрые улыбки
так и вспыхивали на лицах. Слышались восклицания:
— Пусть будет счастливым твой путь, Чокан-жан!
— Долго живи, наш дорогой!..
Взволнованный Чокан подошел к Бералы.
— Скажи мне, Бер-ага, я родной или чужой народу?
— Какой же ты чужой?—удивился Бералы.— Разве ты
не потомок Абая, разве ты не в краю своих дедов?
Чокан покачал головой.
— Не в этом дело, Бер-ага. Не в этом. Я не хочу быть
здесь только гостем. Я не хочу, чтобы во мне видели только
торе. А за встречу — спасибо!
И Чокан еще раз поклонился народу.
Многие слышали этот разговор и одобрили молодого
султана.
...После этой встречи Чокану еще больше захотелось до
приезда высокопоставленных омских гостей побывать в запо¬
ведных уголках Бурабая.
— Поезжай, Канаш, посмотри,— поддержал его Бералы.—
Только многое тебя огорчит.
И рассказал ему, что русские казаки завладели почти все¬
ми окрестными пастбищами. Есть аулы, у которых хорошей
земли не осталось и с потник величиной. Казаки не разре¬
шают пасти скот на угодьях, веками принадлежавших каза¬
хам. Но пасти-то надо! И наши казахи пасут, а русские каза¬
ки захватывают скот и не возвращают его, пока не получат
возмещения за потраву. Достается и баям, и беднякам. Од¬
нажды шортандинские казаки отбили у байского табуна пять¬
десят коней, да так и не возвратили. А в лесах появились рус¬
ские сторожа-лесники, не позволяющие казахам нарезать да384
же прутья для загородок. Срубишь дерево — давай овцу.
Штрафуют, избивают...
— Словом,— заканчивал
Бералы,—казаха провожатого
ты не найдешь. Одному ехать опасно — медведи здесь водят¬
ся и рыси. Попроси русских казаков, они с тобой считаются,
да и тропинки в лесах знают теперь не хуже нас.
Договориться через Аргунова с атаманом Шортандинской
станицы Карабашевым, происходившем, должно быть, из кре¬
щенных казахов, было совсем нетрудно. Карабашев вился
вьюном перед Валихановым, всячески желая ему угодить. Он
отобрал из своей сотни нескольких казаков, ориентировав¬
шихся в лесных предгорьях, как в собственном доме, и вы¬
звался сам сопровождать Чока на. Не отстал от своего султана
и Жайнак. Только Макы оставили на попечение гостеприим¬
ных хозяев — он увлеченно собирал разноцветные камни при¬
чудливой формы и любовался впервые увиденными горами.
А путешествие оказалось не из легких. Порою приходи¬
лось идти пешком по крутым тропам, порою переправляться
через озера верхом и на лодках.
Не раз вспоминал Чокан дневник неизвестного офицера,
побывавшего здесь во времена Аблая. Автор дневника видел
и понимал красоту. Но какими бы словами он ни описывал
Кокшетау — это были только слова, только рисунок природы,
а теперь Чокан видел живую природу и находил в ней новые
теплые краски, не попавшие на страницы той омской архив¬
ной тетради.
Изумительная расцветка причудливых скал, озер, хвойно¬
го и березового леса словно говорила о несметных скрытых
богатствах этого горного сокровища среди казахских степей.
И это подтверждали рассказы старожилов, в которых вол¬
шебные легенды сочетались с вполне реальными фактами.
Чокан услышал здесь сказку о Золотом озере. Когда все¬
вышний раздавал горы, самая большая гора упала на Золо¬
тое озеро. Она его накрыла целиком, но золотые брызги во¬
время паденья разлетелись по сторонам и просочились в пески.
Это сказка. Но вот, говорят, что Дюйсенбий, сын Жантая
из рода Караулов — бедняк, владевший единственной ло¬
шадью, заметил, как русские казаки намывают золото неда¬
леко от Бурабая и сам стал его искать. Вскоре он уже хвас¬
тался перед баем Махамбетом, сыном Айдоса:
— У меня в одном кармане твой табун в тысячу голов.
Может быть, молва и преувеличивала, но золото действи¬
тельно искали и находили. Но теперь его близко на поверх385
ности уже не было. Чокан видел один участок, изрытый яма¬
ми и напоминавший издали пчелиный улей.
Рассказывали еще и о горе с пещерой, где змей было как
муравьев в муравейнике. Люди подумали, что змеи стерегут
озеро, прикрытое горой, и перестали там тревожить землю
лопатами. Один татарин по имени Фахруддин даже сочинил
поэму «Шах-маран» о горном царе змей и поэму эту многие в
Бурабае знали наизусть. Привелось в эти дни услышать ее и
Чокану.
Но не только под землей хранились сокровища. Сама зем¬
ля, верхний ее слой был удивительно богат. Чернозем!—это
название казахи услышали от русских переселенцев. Аршин¬
ные пласты чернозема. Казахи помнили, что их предки выра¬
щивали ячмень и просо, но потом забросили свой древний про¬
мысел и занимались только скотоводством. А теперь, работая
в найме у русских, вспахивая свою же землю и собирая хо¬
зяйский урожай, они снова приобрели вкус к хлебу и отдава¬
ли за мешок зерна несколько овец, а то корову или лошадь.
Мало-помалу многие казахи стали приобщаться к хлебо¬
пашеству. Не все получалось гладко. Чокан узнал, как Шагырай, сын Манки из рода Аксары Кереев, распахал неболь¬
шой участок земли с подветренной стороны горы Бурабай и
вырастил первый скромный урожай. Волостной правитель
Жанбота, сын Карпыка, попросил у него мешок зерна, а Шагырай поскупился. На второй год Жанбота пустил скот на
поле Шагырая и уничтожил всходы. Шагырай с той поры пе¬
рестал сеять хлеб.
Озера Бурабая, а их, если посчитать все, большие и ма¬
лые, не менее восьмидесяти, изобилуют рыбой. Чокан сам ви¬
дел, как ее черпают ведрами. Но и рыбным промыслом здесь
занимались преимущественно русские поселенцы. Как груст¬
но, что исконные жители кокчетавской земли не научились
пользоваться и этим богатством, хотя кто из них не знает
вкуса жареной или копченой рыбы.
Спору нет, основа хозяйства казахов — скотоводство. Из
века в век. Но, научившись разводить скот, казахи не научи¬
лись побеждать бескормицу, джут. Еще в мальчишеские свои
годы Чокан не раз слышал, как владевшие тысячами голов
скота баи враз оставались с одним арканом-куруком в руках
Если что и выручало казахов, так это просторы родной
земли, возможность в зимнее время откочевывать на дальние
берега Сыра и Чу, отправляться на летние джайляу в СарыАрку и Сибирь. Но после возникновения городов Актюбинска,
Тургая, Атбасара, Кокчетава, Акмолинска, Каркаралииска и
386
многочисленных казачьих станиц широкие пути кочевий су¬
жались, а порой и просто оказывались закрытыми. Давай хо¬
роший выкуп — пропустим. Но и выкуп не всегда помогал.
Так и скотоводству грозил упадок, и Чокан думал о том,
что хорошо бы поставить в известность Петербург о бедствен¬
ном положении кочевников и скованных богатствах края.
Представляя нового царя реформатором и преувеличивая его
отзывчивость, Чокан наивно мечтал рассказать ему об этом.
Тревожные мысли о бедности и богатстве не давали Чокану покоя здесь, в Кокшетау, у горы Бурабай, у прекрасных озер
на земле, таящей несметные клады.
В эти дни странствий с Никанором Карабашевым им овла¬
дела почти детская мечта — увидеть с одной из вершин весь
Бурабай, все горы и степь Кокчетавского дуана. Чокан и на¬
зывал свою мечту словами из мальчишеской игры в асыки,
в баранью косточку. Есть у асыка, у альчика, четыре сторо¬
ны — буги, ишик, алчи и тайке — четыре направления полета.
Он и хотел, чтобы они выпали ему разом.
— Подымемся на Окжетпес?!
Человек пожилой и осмотрительный, Карабашев сказал,
что крутой подъем одолеет далеко не всякая лошадь. Од¬
нажды он чуть не погиб из-за того, что конь поскользнулся
на камнях.
Но, предостерегая Чокана, Никанор одновременно его и
подзадорил. Дескать, с вершины все видно, как на ладони.
Город Кокчетав, а до него больше шестидесяти верст, как под
ногами. Каждое озерцо можно рассмотреть, каждую скалу.
Всю степь и далекие взгорья.
Азарт захватил Чокана. Так, бывало, в детстве он стремил¬
ся выиграть у Жайнака — асык не должен подвести!
Крутизна Окжетпеса, падающая шапка ее вершины мани¬
ли его. В сосновом лесу, окружившем гору, не видно вершины.
Вершиной можно любоваться только издали. Неизвестный
офицер сравнивал Окжетпес с пирамидами Египта, со знаме¬
нитой пирамидой Хеопса. Только пирамиды сложены по за¬
мыслу человека и руками человека, а здесь искусным строи¬
телем была только природа.
Автор дневника отдавал себе отчет в том, что Окжетпес
бесконечно больше пирамиды Хеопса. Его сравнение связыва¬
лось прежде всего с фантастическими и вместе с тем четкими
формами горы.
Он же сравнивал некоторые скалы Бурабая с полураз¬
рушенными памятниками и дворцами. Даже мало склонный
к поэзии Карабашев, когда они остановились у одного гро-
мадного вогнутого камня с гладко отполированным дном,
призадумался:
— А это, знаете, Чертов каток.
И тут же рассказал легенду о дворце какого-то владетель¬
ного царя, забывшего о своем народе и отдававшегося все вре¬
мя веселью и женщинам. Царь прогневил бога, и бог наказал
царя, потряс землю и разрушил дворец. Черти облюбовали
уцелевшее от дворца основание и стали собираться здесь по
ночам.
Чокан посмотрел на камень:
— Наверное, аршин сто в длину будет. Представляю себе,
как грохотала эта громада, когда катилась с горы. Здорово
поработало над ней время. Действительно, тут что ни камень,
то сказка...
Провел ладонью по виску, помолчал:
— А на вершину все-таки подымемся.
...Карабашев готовил коней и седла. Поручил кузнецу пе¬
рековать, достал ремни.
В это время из Кокчетава неожиданно примчался гонец с
двумя пакетами для Чокана. Оба пакета были из генерал-гу¬
бернаторства. В одном, подписанном Карлом Казимировичем
Гутковским,, сообщалось, что праздник по случаю коронации
Александра Второго в Бурабае отменяется. Копии этого изве¬
щения посланы султанам всех округов. Во втором пакете бы¬
ло предписание возвращаться в Омск и одновременно уведом¬
лялось, что поездка Валиханова в Среднюю Азию утвержде¬
на именным повелением императора.
Оба сообщения порадовали Чокана. С него снималась
большая обуза. И, главное, не будет обременительных для
народа расходов. Обойдется Гасфорт без дополнительного
фимиама. А он вернется в Омск и сосредоточится на подго¬
товке к дальней дороге.
Теперь надо будет позаботиться, чтобы скот был возвра¬
щен хозяевам. И тогда можно подняться на вершину гор.
Времени это займет немного.
Чокан только догадывался, что послужило отменой празд¬
ника. Уж не письмо ли, написанное Таттимбетом? Во всяком
случае, делами Омска наверняка заинтересовались в Пе¬
тербурге.
Муса, Чингиз, Чокан
Чокан еще гостил у родителей в Имантау, когда до Мусы
Чорманова в Баянаул дошли известия, что той в честь царя,
так пышно задуманный Гасфортом, вероятно, не состоится.
388
В Омске назревал переполох, ходили слухи, что появились
негласные ревизоры из Петербурга. Брат композитора Таттимбета Куттымбет рассказал Мусе о письме, написанном во
время столичных торжеств, письме о взятках и незаконных
поборах. Переполох связывали с письмом, а само письмо Кут¬
тымбет связывал с Чоканом, который, если и не писал его сам,
то, по крайней мере, научил Таттимбета, как это сделать. И хо¬
тя про письмо, а тем более про Чокана говорилось шепотом,
с клятвенными заверениями, что никто, кроме Мусы, об этом
не знает, Муса разволновался. Он-то хорошо знал, как хра¬
нятся в степи так называемые секреты. Как брат Зейнеп, как
соратник Чингиза, как старший султан и офицер русской ар¬
мии, Муса Чорманов никак не смог оставаться в стороне от
неприятностей, касающихся его любимого племянника Чокана.
Муса и так уже собирался ехать в Бурабай, но теперь он
решил опередить события и срочно собрался в Омск. Он бы¬
вал там чаще других султанов и потому, что находился бли¬
же многих к городу, и потому, что частые встречи с деятеля¬
ми губернаторства упрочивали его положение в округе. С ним
считались, советовались. Дельный султан, образованный че¬
ловек, свободно владеющий русским языком, он где мог от¬
стаивал степные интересы. А где нужно было самому добить¬
ся выгоды, умел и подмаслить, и подзолотить чиновников — от
самых небольших до генерала, далеко не равнодушного к под¬
ношениям. Находчивый, умный, привлекательный внешне, он
был своим человеком в омских кругах. Его не только пригла¬
шал к себе Гасфорт, но несколько раз оставлял и ночевать.
На этот раз Муса особенно внимательно прислушивался к
разговорам и довольно скоро установил, что в Омске действи¬
тельно очень обеспокоены каким-то заявлением на имя царя,
что той в Бурабае вот-вот отменят, но Чокан пока остается
вне подозрений. Иначе бы Гасфорт не говорил о нем так вос¬
торженно. Его приводила в умиление окончательная санкция
императора на трудную и важную для России поездку Вали¬
ханова в Среднюю Азию. Ведь генерал-губернатор приписы¬
вал мысль о поездке и выбор кандидатуры себе и только себе.
И сейчас он был убежден, что если Чокан успешно выполнит
это поручение, то и он сам получит награду, и его адъютант
продвинется по служебной лестнице. Гасфорт приглушенно
пробасил после некоторой паузы:
— Я давно думаю о переменах в правлении сибирских ка¬
захов. А что, если там будет Валиханов?
Муса, понятно, был доволен этой встречей, но его не по¬
кидала мысль о том, что стоит Гасфорту узнать о причастно389
сти Чокана к нынешнему переполоху, как он обозлится на
своего адъютанта и начнет ему мстить. А сила, увы, не на
стороне Чокана.
Чтобы обезопасить племянника, он принял два решения.
Во-первых, если будет необходимо, он пожертвует Гасфорту
несколько заветных слитков золота, хранящегося на дне сун¬
дучка. Недаром говорят: «При виде золота и черт свернет с
дороги». Во-вторых, следует срочно встретиться с Чоканом и
Чингизом. Пожалуй, вначале с Чингизом, а уж потом с пле¬
мянником. Чокан вспыльчив, прямолинеен — хорошего разго¬
вора сразу может не получиться.
Будет праздник или не будет, но он приедет в Бурабай.
И Муса срочно выслал к Чингизу гонцов — верных своих
друзей: младшего султана Секербая, сына Малкельды, свое¬
го спутника в Петербурге и Москве, Кусаина, сына Боштая,
певца и джигита Жарылгапа, сына Сатылгана.
Посланцы Мусы и знать ничего не знали о его волнениях.
Они ехали, чтобы уточнить место и время встречи. А поводом
для нее было скрепление недавнего сватовства. Чингиз и Му¬
са задумали обновить старое родство: у Мусы подрастал сын
Садвакас, у Чингиза—его дочь, ровесница Садвакаса. Им,
правда, было всего по четыре года, но кто мешает объявить
их женихом и невестой?
Когда друзья Мусы прибыли в Имантау, Чингиз уже знал
об отмене праздника и тревожился, почему так получилось.
Но разве он мог отказаться от встречи с Мусой, которого лю¬
бил и как родственника, и как друга? Честолюбивый Чингиз
считал, что достоинства Мусы не уступают, а в некоторых слу¬
чаях и превосходят его собственные. Он тут же сообщил, что
в Бурабае для него будет поставлена юрта у озера Ак между
озерами Кумис и Жайнак, возле которых Чингиз приглядел
место для своей юрты и юрты Зейнеп. Гонцы помчались к
Мусе.
Вскоре двинулась в путь и Орда.
Состарившийся Абу правил лошадьми, сидя на облучке
коляски Чингиза. Располневшая Зейнеп с трудом втиснулась
в другую коляску. В третьей повозке ехали Айжан и Жупар.
Следом верблюды везли сложенные юрты.
Извещенный о встрече, почти одновременно с ними поки¬
нул Омск Муса Чорманов.
Чокан и не подозревал, что ради него родичи съезжаются
в Бурабай, хотя он не исключал возможности повидаться в
ближайшее время с отцом и дядей Мусой. Узун-кулак успел
его известить о прибытии баянаульцев в Орду. Он связывал их
390
приезд с отменой праздника и смутно догадывался, что отец
и дядя не могут оставаться равнодушными к омским делам:
в них замешаны не только бесстыдные губернские чиновники,
но и султаны, бравшие и дававшие взятки, виновные в неза¬
конных поборах. Отец и Муса — дорогие Чокану люди, но как
они любят новые шинели и новые чины! Что ж, он скажет им
в лицо горькую правду, обрежет гривы их лошадей. Не мол¬
чать же ему, не лгать, если они начнут допытываться — что,
как и почему. Он сейчас в дружбе с отцом, но бывал с ним и
в ссоре. Не хотелось бы ссориться еще раз, но что поделаешь.
С дядей Мусой сложнее. У них не было ни одной размолвки,
всегда дядя ему помогал. Чокан не хотел оказаться в стане
дядиных врагов. Но если дядя почувствует, что Чокан душой
на стороне тех, кто против него, он пойдет и против своего
племянника.
Однако, зачем загадывать наперед?
Состоится эта встреча или не состоится, но Карабашев
уже приготовил коней и отобрал четырех казаков, хорошо
знающих горные тропы Окжетпеса. К ним присоединился и
Жайнак,— не хотел он отставать от своего Канаша.
Лошади, привычные к крутым подъемам и спускам, вели
себя совершенно спокойно. Они не пугались и когда тропка
шла вдоль отвесного среза, и когда внезапно ныряла вниз
между скал. А Чокан оказывался то на крупе коня, то — при
спуске — съезжал на самую его шею.
Так они добрались до седловины Окжетпеса.
Небольшие скалы громоздились — одна на другую — до
самой вершины. Дальше ехать верхом было нельзя. Жайнак
оставил свою лошадь на гладком выступе у одинокой сосны,
чудом, как и другие ее сестры, выросшей на камнях. Казаки
предупреждали его, что подъем опасен, но ловкий джигит и
слушать их не стал. Он вскарабкался проворнее кошки, нахо¬
дя опору там, где казалось ее не было совсем и скоро уже
улыбался Чокану с самой вершины. И спустился так же лов¬
ко, как поднялся.
Между Окжетпесом и Кокше высятся примкнувшие один
к одному три скальных пика — Ушкыз, Три девушки. Сохрани¬
лось предание, что Окжетпес был когда-то батыром, защи¬
щавшим своих трех сестер. Враги окружили их, приблизились
вплотную. Казалось, гибель была неминуема. Но тут батыр и
его сестры окаменели, чтобы не попасть в плен.
Чокан и его спутники проехали мимо Ушкыз и стали по¬
дыматься на Кокше. Расстояния в горах обманчивы, Думаешь,
т
вот она — вершина, а едешь-едешь и нет конца пути. Даже
лошади устали...
И вдруг перед глазами Чокана открылась степь с ее хол¬
мами, пригорками и горами. Многие горы были ему хорошо
знакомы с детства, с юности и с недавних лет.
...Здравствуй, мой Сырымбет, ты совсем, как верблюжонок.
Я сразу угадал тебя, хоть ты и далек. Л вот, и Жаман-Жалгызтау. И ты, Кошкарбай, как жирный одногорбый нар. Узнаю
вас, и две верблюдицы — Еки Жалынды. Никак не могу по¬
нять, какого цвета Зеренды — зеленого или голубого? А как
похож Акап на коня, отделившегося от табуна! Горы в степи
кажутся живыми. Но прав и тот офицер, который сравнил их
с разбросанными юртами богатого аула. Степь с ее взгорья¬
ми — вот мой прекрасный аул. Я горжусь, что здесь родился,
здесь вырос.
Благодарными глазами он смотрел на знакомые дали, а
потом перевел взгляд на Бурабай, в центре которого находил¬
ся сейчас. Конечно, это были самые большие горы, аул аулов.
Здесь прилег на мягкую зелень верблюд, здесь отдыхал и спя¬
щий батыр. Над глазами батыра сосны лохматились, как бро¬
ви. Чокан видел его крупный нос, его могучую грудь, защи¬
щенную панцирем гладких скал.
Чокан смотрел и не мог насмотреться. Но всему — свой
срок.
— Давайте поедем на Чертов каток,— сказал он каза¬
кам,— солнце уже на закат пошло.
Тропа к Чертову катку обрывалась у оврага. Тихо журча¬
ла небольшая речушка или, скорее, полноводный ручей. Ло¬
шадь Чокана остановилась. Он чуть подхлестнул ее камчой,
чтобы перемахнуть через овраг, но лошадь попятилась назад.
Чокан прикинул расстояние между берегами оврага, решил,
что лошадь пугается зря и несколько раз ударил ее сильнее.
Она взвилась от боли, прыгнула, но попала ногами в грязь и
неуклюже заскользила к Чертову катку.
Жайнак в ту же секунду слетел с коня, бросился в овраг и
еле успел схватить за хвост падающую лошадь. Однако у не¬
го едва хватало сил. Под копытами лошади сыпались камни,
она на глазах теряла опору, повалилась на левый бок и про¬
должала медленно скользить вниз, к обрыву, увлекая за собой
и Чокана. Чокан вскрикивал от боли: что-то случилось с но¬
гой. Жайцак все еще пытался удержать лошадь, но его силы
были на исходе.
Казаки бросили Чокану веревку с петлей:
— Держитесь!
392
— Взялся!— крикнул он слабеющим голосом:
— Держитесь!
— Попытаюсь...
В это время Жайнак отпустил хвост лошади. Она пронзи¬
тельно заржала в предчувствии гибели и, увлекаемая собст¬
венной тяжестью, сначала скатилась к краю обрыва, а потом
глухо упала на камни.
Когда Чокана подняли со дна оврага, выяснилось, что
стоять на левой ноге он не может. Пока было неясно — сло¬
мал он ее или только растянул мышцы. Боль он испытывал
невыносимую. Требовалась срочная помощь.
Не так далеко от Чертова катка, в урочище Кокмойнак,
где казаки проводили военные игры, находился фельдшер¬
ский пункт. Туда и решили доставить Чокана. Проехать в
урочище верхом напрямик было невозможно. Да Чокан и не
мог сидеть в седле.
— Я понесу его,— предложил Жайнак.
С помощью казаков он взвалил Чокана на спину. Осто¬
рожно придерживая больную ногу, немного сгорбившись,
Жайнак легко и быстро зашагал в сторону Кокмойнака. Чо¬
кан обхватил его шею и только изредка постанывал.
Друзья рядом
Русские казаки скорее в насмешку, чем в уважение назы¬
вали этот небольшой запущенный дом госпиталью, а казахи —
косбайталом, потому что волки зарезали здесь когда-то двух
привязанных кобылиц. Что касается фельдшера, то он был
известен в округе только как лекер. Не лекарь, а именно лекер — так себе, кое-что, полузнахарь. Привить оспу он еще
мог, а лечить не умел. К нему редко обращались за помощью,
и он занимался тем, чем занимались все,— держал коз, овец,
свиней, разводил домашнюю птицу.
Помещение, предназначенное для больных, было заброше¬
но, и неряшливая сестра милосердия наскоро его убрала, что¬
бы положить страдающего Чокана.
Лекер-лекарь, хоть и не имел больших медицинских по¬
знаний, да и в практике не преуспевал, должен был осмотреть
больного. Приговор его оказался суровым: он обнаружил не¬
сколько переломов и настаивал на срочной отправке Валиха¬
нова в Омск.
Казаки засуетились, послали нарочного в Кокчетав. Надо
было известить Аргунова, раздобыть коляску. Тем временем
Жайнак посовеювался с жителями здешних аулов, и они веко393
ре доставили в Косбайтал знаменитого костоправа Сырбая
из рода Аксары Кереев, который не в пример лекеру умел на¬
родными средствами лечить и ушибы, и вывихи, и переломы.
Чокан не очень-то верил знахарям и баксы, но нога про
должала мучительно болеть и распухала с каждым часом.
— Сырбай так Сырбай,— согласился он,— пускай заходит.
Ему было уже все равно. Но — удивительное дело!— мол¬
чаливый аульный костоправ прощупывал ногу так, будто ее
поглаживал, не только не причиняя дополнительной боли, но
даже успокаивая прежнюю.
— По-моему, никакого перелома нет. Растяжение жил и
мышц.
Чокан впервые после падения в овраг улыбнулся.
— Масла тебе в уста,— обратился Жайнак к Сырбаю,—
а чем лечить будем?
— Конского жира надо, казы. Хорошо бы свежего.
— А еще?
— Лучше всего найти медведя. Жирного медведя. Снять
с него шкуру. А уж потом — мое дело. Но где его сразу
взять?..
— Медведя?— переспросил Карабашев.— Найдем и мед¬
ведя.
Вместе с казаками и Жайнаком Карабашев уехал в горы,
а на рассвете они уже вернулись с убитым здоровенным мед¬
ведем. Сразу же его освежевали. Под шкурой выступал слой
жира почти в два пальца.
Сырбай вырезал из шкуры всю подбрюшную ее часть и
завернул в этот кусок больную ногу Чокана. Боль стала ути¬
хать и Чокан уснул впервые за эти сутки.
Он пробудился только после полудня. Боль в ноге настоль¬
ко утихла, что в спокойном положении он ее не чувствовал,
но стоило пошевелить ногой, как боль возобновлялась. Спа¬
ла и температура. Вчера тело горело и учащенно билось серд¬
це, а сегодня оно вошло в свой обычный ритм. Только белье
было таким влажным, будто Чокана обливали водой.
Костоправ Сырбай так и сиял. Куда делась его вчерашняя
угрюмостьт обрывистые фразы! Не без хвастовства он откро¬
венно и шумно радовался, даже балагурил:
— Я же говорил, что нет перелома. Как сказал, так и
вышло. Никакие Омски-Момски теперь не нужны. Не буду
Сырбаем, если не поставлю Чокана на ноги своими руками и
не посажу в седло. Вот тогда он и уедет, куда захочет.
— Э-э-э, нет!— протянул Аргунов, уже примчавшийся из
Кокчетава.— Это уж как прикажет генерал. Я еще вчера по-
слал курьера в Омск. Ответ от Его превосходительства придет
скоро. А пока — лечи!
И Аргунов победоносно взглянул на Сырбая, потом на Карабашева:
— Что это во дворе так много народа? Делать им, что ли,
нечего?
— Интересуются, господин есаул. Чокан Чингизович —
кокчетавский. Ихнего отца знают, их самих. Интересуются.
Все в Бура-бае знают.
...В это время у озера Кумис повстречались Чингиз и Му¬
са. Можно было подумать, что они точно рассчитали свой путь,
хотя это получилось, в общем-то, случайно. Повстречались и
загрустили; тому и другому уже было известно о несчастье «
Чоканом. Поспешили в Кокмойнак всем караваном.
Если Чингиз и Муса держались более или менее спокойно,
трезво предполагая, что узун-кулак всегда преувеличивает, то
Зейнеп никак не могла прийти в себя. Какой-то бурабайский
болтун, попавшийся на пути, изобразил несчастье Чокана та¬
кими красками, что у нее зашлось сердце. Слуги с трудом
привели свою хозяйку в чувство. Теперь она ни о чем не же¬
лала разговаривать, односложно отвечала на вопросы и твер¬
дила только об одном — скорее к Канашу.
Не будем описывать встречу в Кокмойнаке. Приезд роди¬
телей, особенно слезы Зейнеп, не успокаивали, а волновали
Чокана, мешая его окончательному выздоровлению.
Расскажем в заключение об отъезде, о проводах.
Гасфорт в своем ответе приказывал немедленно доста¬
вить Чокана в Омский военный госпиталь. Он повторил при¬
каз и в личном письме к Чокану, выражая ему свое искрен¬
нее сочувствие.
Кто же поедет в Омск с Чоканом?
Желающих было слишком много, но надо было считаться
и с больным.
Без Жайнака, спасшего его в овраге, он и не представлял
пути. Милый Жайнак, не слуга, а верный друг, проявивший
лучшие свои качества в эти трудные дни. Красивый лицом и
душой, мужественный и твердый в час опасности, ловкий и
даже хитрый, когда надо. Певец и сказитель — какой же он
толенгут. Нельзя держать Жайнака в унижении. Природа
щедро наградила его всем, кроме свободы, которой он до¬
стоин. Чокан решил не отпускать Жайнака от себя и в Омске,
после выздоровления подумать о его судьбе.
Чокан увозил с собой и Айжан, нежную самоотверженную
Айжан. Она отбросила в сторону всякую стыдливость и услов395
ность, она сказала — я его законная жена. И ухаживала за
ним в Кокмойнаке так, как никто бы лучше не смог сделать.
Она так неожиданно властно распоряжалась у постели боль¬
ного, что ей никто не перечил. А Чокан улыбался ей одними
глазами; его лицо было еще бледным, малейшее движение но¬
гой возвращало боль. Но Чокан боролся с болью, продолжая
улыбаться Айжан, и на душе его было спокойно, хотя ничего
так и не решилось в этом заброшенном домике-госпитале.
Зейнеп тоже уезжала с Чоканом. Это было ее право мате¬
ри. Ее старались переубедить, говорили о трудности пути и о
трудности городской жизни, особенно в эти дни, когда сын
будет продолжать лечение. Но она стояла на своем: «Поеду и
все. Не отстану живой от Канашжана». Не связывать же ее!
Собрался в Омск и костоправ Сырбай. Упрямец, он знал
себе цену и к тому же так привязался к Чокану, что следил
в оба и за матерью, и за Айжан, не отходившими от постели
больного.
— Как я сказал, так и будет!— добродушно ворчал он.—
Не успокоюсь, пока своими руками не посажу Чокана в седло.
Тут никто не возражал, потому что и жители Бурабая до¬
веряли своему лекарю, называли его народным глазом в пути
и в городе. Мол, вернется из Омска и все нам расскажет.
Как ни странно, но Чингиз оставался в Орде. С Чоканом
уезжал Муса, ему можно было возвращаться в Баянаул и че¬
рез Омск. Он задержится там до полного выздоровления пле¬
мянника. Стоит ли появляться перед начальством двум стар¬
шим султанам сразу в смутные эти дни? Вот когда все прояс¬
нится и, быть может, гроза обойдет их, тогда отец и проложит
следы своего коня к сыну. Так решил Чингиз, считая, что и
на этот раз он проявил ловкость и предусмотрительность.
...Сколько народа столпилось на казачьем плацу перед до¬
миком? Откуда только узнали они про отъезд? Когда на поро¬
ге появился Жайнак с Чоканом на руках, люди заволнова¬
лись, зашумели, иные заплакали. Чокан особенно растрогал¬
ся и заулыбался, когда увидел Аппаса и Ангала. Смешные
добрые старики! Их глаза покраснели от слез. Но плакать
было ни к чему. Они и сами видели — Чокан выздоравливал.
— Жолды-аяк! Благополучной ноги, счастливого пути,
полной чаши!
Отъезжающие двинулись по направлению к Омской доро¬
ге. И долго еще им вслед звучали пожелания добра и здо¬
ровья, новой встречи с Чоканом.
Конец второй книги
ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
18 апреля 1973 года в издательстве «Жазушы» мне вручили
только что поступивший из типографии сигнальный экземпляр пер¬
вого тома романа Сабита Муканова «Промелькнувший метеор»,
переведенного мной на русский язык.
— Значит, будем продолжать?— спросили меня в издательства,
и в самом этом вопросе прозвучало утверждение.
— Будем,— ответил я и предложил встретиться втроем, потому
что без консультации автора я не представлял себе дальнейшей ра¬
боты над переводом и, наконец, надо было выслушать его пожела¬
ния, договориться о сроках.
Решили ждать выздоровления Саке. Я говорил с ним всего не¬
сколько дней назад по телефону. Он тогда был еще дома и жало¬
вался не столько на болезнь, сколько на врачей, требующих, чтобы
он лег в больницу. А в марте и первой половине апреля мы вместе
жили в санатории «Алатау». Гуляли по утрам, радуясь горному ве¬
сеннему солнцу, неожиданным снегопадам, сменявшимся снова
ясным небом, перезвону капели и ручьев. Вечерами Сабит обычно
звал к себе на чай, и комната его становилась своего рода литера¬
турным клубом. Чаще всего общим вниманием завладевал сам
хозяин. Рассуждал, вспоминал, даже напевал, перебирая струны ин¬
крустированной, заветной своей домбры. Необыкновенный рассказ¬
чик, наделенныйюмором и умением воспроизводить детали и дав¬
них времен, и наших дней, он одинаково свободно посвящал нас и
в древнюю историю Сибири, и в нынешнюю жизнь родного аула, я
в цейлонские встречи, и в биографии писателей-современников. Но
не меньше, чем о прошлом, говорил Сабит и о будущем — о своих
планах.
...Я возвратился домой с книгой, испытывая то праздничное
чувство подведенной черты, осязаемого итога, что так энакомо при
выходе в свет произведения,— будь оно оригинальное, переводное
или даже просто отредактированное тобой.
Но рассматривая рисунки на обложке и форзаце, перелистывая
897
страницы с привычной боязнью обнаружить опечатку, я еще не знал
в эти минуты, что сегодня, 18 апреля, подведена еще одна — страш¬
ная — черта, что нет больше в живых Сабита Муканова.
Все неожиданно стало последним. Последняя совместная весна
в горах, последний краткий разговор и даже строка на внутренней
странице обложки — «авторизованный перевод»— и та стала по¬
следней.
Стоит ли говорить, что утрата Сабита, с которым я был связан
дружбой не одно десятилетие, не позволила мне сразу же присту¬
пить к работе над переводом второй книги романа.
Спустя некоторое время стали возникать сомнения уже этиче¬
ского и делового порядка. При жизни Сабита многое было доста¬
точно просто. Я ему говорил, что такое-то описание надобно опу¬
стить, что оно не дойдет до русского читателя. А вот это место
нуждается в коррективах. Сабит порой соглашался, порой
не
со¬
глашался со мной, объяснял мотивы того или иного поступка ге¬
роя, его поведения, и, в конце концов, рождался вариант, приемле¬
мый и для автора, и для переводчика. Когда в таких случаях возни¬
кали некоторые отступления от казахского текста, то переводчик
был защищен, как броней, письменной авторской визой.
Теперь же я оставался один на один с подстрочником... И если
бы не «добро» издателей, родных и друзей Сабита, если бы не созна¬
ние долга перед ушедшим из жизни писателем, вряд ли бы я решил¬
ся продолжить работу над «Промелькнувшим метеором».
Переводчик далеко не всегда может брать на себя обязанности
критика и литературоведа. Не ставлю и я перед собой задачи дать
в этих заметках оценку и разбор «Промелькнувшего метеора».
Цель моя значительно скромнее — рассказать то, что я знаю о
частично исполненном, но в целом не завершенном замысле Сабита
Муканова, и о некоторых аспектах моей личной работы перевод¬
чика.
*
*
*
Собирать материалы о Чокане Валихапове писатель начал еще
перед войной, а в годы войны написал о нем пьесу, переведенную
на русский язык Виктором Шкловским и названную «Нить Ариад¬
ны» Спустя десять лет появился новый вариант пьесы. На этот раз
ее перевел Борис Лавренев. «Чокана Валиханова» ставили многие
театры республики.
Как в пьесе, так и в большой исследовательской работе, посвя¬
щенной Чокану и отмеченной его же имени премией Академии наук
Казахской ССР, можно увидеть основу будущего романа.
«Продолжать ли мне дальше мою «Школу жизни»?—размыш¬
лял Сабит Муканович, завершая третью книгу своей автобиографи398
ческой эпопеи.— Пока меня влекут иные темы, иные произведения.
Я приступил к работе над романом о Чокане Валиханове. Образ
этого передового ученого и просветителя волнует меня прежде все¬
го потому, что не кто иной, как Чокан, сознательно и последова
тельно содействовал своей культурной деятельностью укреплению
дружбы казахского и русского народов, дружбы, возникшей еще в
восемнадцатом веке».
Высокая идейная сторона замысла, давний и глубокий интерес
к неповторимой и удивительно своеобразной личности Валиханова
удачно сочетались у Сабита со счастливым
«географическим»
обстоятельством: с юности он торил тропки к чокановским местам,
встречался с его родичами, бывал в Сырымбете и Омске. В два¬
дцать один год, став председателем ревкома Кокчетавской волости,
он был широко известен по прозвищу Кара-борик, Черная шапка.
Кара-борик появлялся по первой тревоге в степных и предгорных
аулах. Именно тогда он проделал много маршрутов, совершенных
впоследствии героем его исторического романа. Именно тогда юный
и суровый ревкомовец пленился красотой Синих гор и совсем не
по служебной надобности облазил их крутые склоны.
Многочисленные странствия в годы молодости, разумеется, не
были задуманы Мукаковым. Так слагалась его биография. Зато в
годы творческой зрелости, когда живой интерес к Валиханову стал
профессиональным интересом художника, Сабит тщательно плани¬
ровал свои ближние и дальние поездки.
Так было, например, летом 1956 года, когда С. Муканов вместе
с В. Кетлинской и В. Собко путешествовал по Китаю. Поездка в
Синьцзян не предусматривалась маршрутом, но С. Муканов добил¬
ся его изменения и побывал там, где под именем Алимбая проходил
Чокан с кокандским торговым караваном. Сабит Муканович въез¬
жал в город через те же древние ворота, что и кокандские караван¬
щики, бродил тем же базаром, где изучал цены на маргеланский
шелк и английские сукна молодой бритоголовый купец — ученый и
разведчик.
Так была задумана и осуществлена творческая командировка
в Восточную Сибирь, в Бурятскую автономную республику, в При¬
байкалье, в родные места Доржи Банзарова, выдающегося бурят¬
ского ученого, современника Чокана.
Так ездил Сабит Муканович в Омск и в Сырымбет. Так наве¬
дывался он и в Талды-Курганскую область, в тот ее уголок, где
в прошлом находился аул султана Тезека: там жил Валиханов
последние месяцы своей жизни, там он и похоронен.
Можно сказать, что Сабит сам повторил большинство путей
Чокана. Он настойчиво шел по его следам в архивах и библиотеках.
Я видел редкие издания, внимательнейшим образом прочитанные им
399
с карандашом в руках. Историю Омского кадетского корпуса, кни¬
ги Потанина, вышедшие на рубеже нашего века, Записки Русского
географического общества. Он штудировал многотомную историю
Сибири, истории братских союзных республик, и книжные поля хра¬
нят мукановские пометки, сделанные, как правило, изящными араб¬
скими начертаниями.
К решению нелегкой своей задачи писатель подходил как ис¬
следователь, как историк. И совершенно не случайно работа над
романом по времени совпала с работой по истории и этнографии
казахов. Думается, Сабит как бы вживался в Валихапова-этнографа
и продолжал его дело.
Муканова-ученого
читатель
почувствует по многочисленным
историческим отступлениям, разбросанным на страницах «Про¬
мелькнувшего метеора».
Но книги и архивные документы — лишь один источник романа.
Существует и другой — не менее щедрый. Это народная память.
Устные рассказы, сложенные еще при жизни Чокана, передавались
из поколения в поколение, дополнялись и новыми фактами и не¬
устанной работой воображения аульных импровизаторов. Скольких
стариков расспрашивал писатель в:Приишимье и Прииртышье! Опи¬
сания и жестоких родовых распрей, и сказочно богатых тоев, обра¬
зы легендарных барымтачей, в которых скорее можно увидеть степ¬
ных рыцарей, а не воров, навеяны, очевидно, фольклорным источ¬
ником, а не печатными материалами. Следует иметь в виду, что и
для самого Муканова фольклор — родная стихия. Ученый одной
своей ипостасью, Сабит другой являл пример народного импрови¬
затора, превосходнейшего рассказчика. Он никогда не повторялся
в своих рассказах, ибо рассказывая — творил. И слышанное им в
аулах нередко попадало на страницы романа в преображенном соб¬
ственным импровизаторским даром качестве.
Я это хорошо почувствовал однажды, когда жил неподалеку
от дачи Сабита Муканова в предгорьях Алатау и переводил первую
книгу «Промелькнувшего метеора»,., Беседы с автором, как всегда,
помогали мне входить в атмосферу романа, острее воспринимать
отдельные детали пейзажа, быта, истории. Однажды в гости к пи¬
сателю приехал Молдагали Желкибаев, седой аульный интеллигент,
лет восьмидесяти, не менее. Жил он в ауле Сырымбете, на родине
Чокана, где сын Молдагали работал совхозным зоотехником.
Молдагали и Сабит сидели друг против друга, пили кумыс и
беседовали часами. В разговоре то и дело мелькали имена: Чокан,
отец Чокана — Чингиз, мать Чингиза — Айганым. Собеседники спо¬
рили, спорили спокойно о том, что было столетие и полтора столе¬
тия назад, как о вчерашнем, о близком.
От истории переходили к охоте. Молдагали рассказал, как сов-
400
сем недавно, чуть ли не в эту же зиму, по снегу ходил на волков
и убил одного зверя. Здесь все было вполне реальным. Про себя
я усомнился в одном — позволил ли возраст не пышущему здоро¬
вьем старику охотиться на волков в зимнем лесу. Но это было не
столь уж важно, главное оказалось впереди. Молдагали, по его
словам, держал волкодава из породы ханских собак, в чьей родо¬
словной числился знаменитый Серый Лысый, догнавший кулана —
дикого осла и распоровший ему живот. И конь у Молдагали, как
он утверждал, был особенный,— потомок вороной крылатой ко¬
былицы.
Молдагали
поглаживал полы
своего зеленого
старомодного
пиджака и хитро поглядывал на меня: мол, хочешь — верь, а хо¬
чешь — не верь, твое дело. Улыбался и Сабит, понимающе встре¬
чаясь глазами с Молдагали. Они оба находились в родной стихии,
в родном краю. И приглашали меня к себе.
Так Муканов-ученый соседствует в романе с Мукановым — на¬
родным рассказчиком, знатоком фольклора и отчасти его творцом.
Я убежден, что многие черты невымышленных героев «Промельк¬
нувшего метеора» взяты из бытующих в степи полупреданий, полурассказов и дополнены воображением писателя.
И еще о некоторых особенностях романа.
И «Ботагоз» и «Светлая ‘любовь»— книги,
построенные
на
остром, неожиданно развивающемся сюжете. В какой-то мере это
можно отнести и к «Промелькнувшему метеору». Подслушивание,
сложные интриги, даже покушение на убийство занимают в нем до¬
вольно много места. Может быть, писателем руководили сообра¬
жения сделать книгу занимательнее, интереснее? Может быть, он
считал нобходимым держать читателя в напряжении? А может
быть, и здесь романист следовал традициям устного рассказа, не¬
пременно
встречи?
предполагающего
внезапные
повороты,
удивительные
Другая особенность, которую мне хотелось бы подчеркнуть,—
это путевой характер романа. Действие происходит преимущест¬
венно в дороге. Чокан всегда куда-нибудь едет. Из аула в Омск, из
Омска в аул. Едет на ярмарку в Атбасар или на той в Бурабай.
Едут султаны в Санкт-Петербург и Москву. И дороги, особенно в
пределах казахской степи, описываются предельно подробно. С ука¬
занием развилок и наиболее удобных вариантов в распутицу или
в летнюю жару. Дело прежде всего в том, что писатель сам про¬
ехал этими дорогами, сам знал их досконально. Однако в одном
случае, когда речь идет о самом большом пути Чокана,— о пути
из Омска в Иркутск, обычное обстоятельное описание оказалось
замененным беглой скороговоркой. Но дальше дорога вдоль Бай¬
кала снова живописуется со всеми подробностями. Я догадался, по401
чему так произошло. Сабит Муканович до Иркутска летел само¬
летом, и потому дороги этой не знал. Полагаться же на описание
ямщицкого тракта, сделанного, скажем, в «Дорожной книге рус¬
ских путешественников» было не в правилах писателя.
Пристрастие Сабита Муканова к дорогам и тропам, его постоян¬
ное стремление отправить героев в путь, на мой взгляд, совершенно
закономерно. Испытанный в литературе прием — показывать ши¬
рокую панораму жизни через путешествия героев — совпал в дан¬
ном случае с особенностью самой жизни казахов, еще продолжав¬
ших в прошлом веке свои кочевые странствия, подчиненные време¬
нам года.
В этой связи обращаю внимание читателей еще на одну деталь.
Появляется новый персонаж, и тут же сообщается: это Естемес,
сын Сайта, внук Кошкарбая, правнук Кортыка, принадлежит к от¬
ветвлению Сибана из рода Керея. Порою такие перечисления могут
показаться утомительными. Что греха таить, в переводе они значи¬
тельно сокращены. А между тем они сообщают определенный исто¬
рический колорит повествованию, потому что в те времена родовая
принадлежность находилась — скажем по современному — в первых
пунктах устной степной анкеты.
*
Возвращаюсь к технологии
*
моей
переводческой
работы
при
жизни Сабита Муканова и без него.
Сабит сам объяснял мне неясные места, дополнял рассказом,—
иногда не менее интересным, чем сама рукопись, давал мне^ книги,
которыми пользовался сам. Переведенную главу я обычно прочиты¬
вал ему вслух, он тут же делал мне замечания, и по ходу вносились
исправления.
Порою возникали споры.
Не скрою, мне показалась неоправданной в романе преждевре¬
менная смерть Айганым, матери Чингиза, бабушки Чокана. По воле
писателя это случилось лет на двадцать раньше действительной
смерти. Умная, образованная ханшй была незаурядной женщиной
своего времени и оказала большое влияние на мальчика Чокана.
Я откровенно сказал об этом Сабиту Мукановичу.
— Есть мать Чокана — Зейнеп,— ответил он мне.— Она его вос¬
питывала, она с ним спорила и в детстве, и в юности. Она смягчала
суровый характер Чингиза. Двум женщинам, играющим одинако¬
вую роль в судьбе героя, в одном романе делать нечего.
Настаивать дальше мне было неловко.
Зато большой эпизод, связанный с прибытием Ф. М. Достоев¬
ского в Омскую каторжную тюрьму, был опущен в первой книге с
полного согласия Сабита.
402
Еще при жизни писателя, только знакомясь со второй книгой,
я несколько сомневался в необходимости показывать личную друж¬
бу Чока на Валиханова и Доржи Банзарова хотя бы потому, что з
литературе отсутствуют какие бы то ни было сведения об их зна¬
комстве. Можно даже утверждать обратное, как можно и утверж¬
дать, что Чокан никогда не бывал в Восточной Сибири, на берегах
Байкала, в Кяхте.
Но и в этом случае Сабит Мукаиович отстоял свое право на
вымысел, свое право сдружить, сблизить жизни двух выдающихся
ученых и просветителей, связанных одной исторической судьбой, в
равной мере любящих свои народы.
Уже вплотную работая над переводом, я убедился, что мои
опасения были неосновательными. Между прочим, эти главы рома¬
на, опубликованные в журнале «Байкал» на родине Доржи Банза¬
рова, тепло были встречены бурятской общественностью.
Я стремился бережно относиться к оригиналу при переводе вто¬
рой книги «Промелькнувшего метеора». На свой страх и риск я внес
лишь некоторые коррективы в линию Чокан — Достоевский, дейст¬
вуя главным образом путем сокращения текста. Дело в том, что
сибирский период жизни Достоевского настолько подробно освещен
в литературе, что некоторые сцены — скажем, переезд писателя из
Омска в Семипалатинск по Иртышу — мало-мальски осведомленному
читателю могли показаться неправдоподобными. Но я уже ничего
не мог сделать с тем, что Александру Егоровичу Врангелю, мо¬
лодому семипалатинскому стряпчему и близкому приятелю Достоев¬
ского, в романе приписана преувеличенная роль инициатора коман¬
дировки Чокана Валиханова в Среднюю Азию. Сюжетные звенья
здесь были накрепко пригнаны С. Мукановым одно к одному.
В остальном я старался переводить так, как переводил при
жизни Сабита Мукановича. Искал фольклорную интонацию там,
где мне слышался неторопливый степной рассказчик. Переписывал
страницы в публицистическом ключе, если это были отступления,
связанные с изложением исторических событий или раздумьями пи¬
сателя о времени, о народе.
Естественно, на рабочем моем столе все время находились со¬
чинения Чокана Валиханова, по которым я время от времени све¬
рял язык главного героя.
Нет нужды подробно говорить и о том, что без знакомства с
основными работами Доржи Банзарова и его научной биографией
нельзя было работать над частью романа, озаглавленной «Уроки
Сибири».
Словом, все шло и так, как в работе над первой книгой, и не
совсем так...
403
*
*
*
Марат Муканов, сын писателя, рассказывает в своих воспоми¬
наниях («Простор», № 7, 1975 г.):
«...Я спросил отца о его дальнейших планах относительно ро¬
мана о,Чокане Валиханове.
— Мой материал уже не входит в рамки трилогии,— ответил
он.— По крайней мере я должен написать еще две книги. Сейчас
мне хочется на время отойти от этой темы. Я хочу, чтобы моя па¬
мять с течением времени отсеяла второстепенный материал и оста¬
вила наиболее важный.
— И долг© ли продолжится эта пауза?— спросил я.
— По крайней мере год,— ответил он».
Разговор этот состоялся в начале декабря 1970 года. Пауза за¬
тянулась. «Промелькнувший метеор» так и остался незавершенным.
Мы расстаемся с молодым Чоканом на пороге его главных путе¬
шествий, на пороге его основных научных работ, задолго до призна¬
ния его выдающимся востоковедом; перед самыми увлекательными
и сложными событиями его общественной и просветительской дея¬
тельности.
Трудно, да в сущности и невозможно представить себе, как бы
развилось течение романа.
Включил бы в третий том писатель интереснейшую по своим этно¬
графическим результатам Иссык-Кульскую поездку Чокана? Расска¬
зал бы о его дружеских отношениях с известнейшим географом
П. П. Семеновым-Тянь-Шанским? Вряд ли он мог обойги эти вехи
жизни своего героя, как вряд ли он мог миновать и официальный
визит Валиханова в Кульджу.
Что касается путешествия в Кашгарию, то тут всякие сомнения
отпадают: Сабит Муканович готовил и своего героя и нас, читате¬
лей, к этому подвигу. Не зря и сам писатель, как мы уже упомина¬
ли, побывал в Кашгаре.
Описание путешествия, сделанное Чоканом Валихановым, само
уже читается как роман, соединяя в себе научную точность, безуп¬
речную наблюдательность и умение сжато, одной-двумя деталями
передавать драматичность обстановки.
«Приближаясь к городу, мы перешли реку Тюмень по деревянно¬
му мосту. Город окружен высокой глиняной стеной. Издали видне¬
лись одни только стены, а по углам их легкие башни китайской ар¬
хитектуры. Здания и сады закрыты, не видны. Дорога около вор'>
уставлена в виде аллей жердями, на которых повешаны клетки с
головами преступников, казненных после восстания 1857 года.
1 октября 1858 года караван вступил в Кашгар, сопровождаемый
кашгарскими и кокандскими чиновиниками. В воротах нас останови404
ли. Чиновники поехали к хаким-беку и, наконец, возвратились с из¬
вестием, что можно войти...»
Или:
«В Кашгаре и вообще в шести городах существует обычай, по
которому все иностранцы во время пребывания в них вступают в
брак. Жители Малой Бухарин, хотя последователи учения имама
Ханифи, по которому временные браки не допускаются, но тем не
менее обычай этот господствует в полной силе. Брак совершается по
форме, и от жениха требуется только одевать жену. Чтобы не выхо¬
дить из общего порядка и по настоянию наших знакомых, мы долж¬
ны были также подчиниться этому обычаю».
Не из этих ли нескольких сдержанных строк родилась пьеса Са¬
бита Муканова «Девушка из Кашгара»?
И еще одна выписка из сочинений Валиханова;
«Что касается до моих действий,
то я во время пребывания
в
Кашгаре старался всеми мерами собрать возможно точные сведения
о крае, особенно о политическом состоянии Малой Бухарии, для че¬
го заводил знакомство с лицами всех наций, сословий и партий, и
сведения, полученные от одного, сверял с показаниями другого. Сверх
того я имел случай приобрести несколько исторических книг, отно¬
сящихся к периоду владычества ходжей и пользовался дружбой не¬
которых ученых ахунов. Из этих источников заимствованы мною фак¬
ты, касающиеся влияния ходжей до времен джунгарского влады¬
чества и после — до падения страны под иго Китая».
Скромно, почти протокольно, как о чем-то очень будничном и
просто, рассказывает Чокан о своем подвиге, требовавшем макси¬
мального напряжения нравственных сил, собранности, такта, ума и
знаний. Ведь в караване он был Алимбаем, родственником караванбаши Букаша, кокандским подданным, сыном маргеланского выход¬
ца Он прежде всего должен был помогать своему богатому родичу
в торговых делах, в сбыте товаров, что и делал весьма исправно.
Всесторонне изучая незнакомую страну, собирая многочисленные
коллекции и рукописи, он ежедневно, ежечасно подвергался риску
быть разоблаченным и разделить участь второго после Марко Поло
европейца, побывавшего здесь, Адольфа Шлагинтвейта, годом рань¬
ше обезглавленного в Кашгаре ходжой Валиханом-тюре.
Молодой Алимбай был уже накануне разоблачения,— в купече¬
ской среде начали распространяться слухи, что при караване нахо¬
дится русский агент. Если бы не своевременный отъезд из Кашгара,
кто знает, чем бы кончилась биография Чокана Валиханова.
7 марта 1859 года караван выступил домой, а 12 апреля Чокан
уже приехал в укрепление Верное.
Несмотря на огромную физическую
405
усталость
и расшатанное
здоровье, он с необыкновенной энергией принимается в Омске за об¬
работку добытых материалов.
Осенью этого же года он уже в столице России. Начинается но¬
вый, петербургский, этап жизни Чокана. Если путешествие в Кашгарию было подвигом, то полуторагодичное его пребывание в Пите¬
ре явилось временем научного и государственного признания заслуг
отважного путешественника, временем интенсивнейшей работы над
своими сочинениями и дальнейшим образованием и, наконец, време¬
нем укрепления связей с русскими демократическими кругами.
Нельзя не удивляться насыщенности петербургского периода
жизни Чокана Валиханова и его диапазону. Он сам читает доклады
и лекции — отчеты о некоторых из них печатались в «Русском инва¬
лиде». Одновременно он слушает лекции на историко-филологиче¬
ском факультете столичного университета и продолжает совершенст¬
вовать свои знания иностранных языков.
Он встречается с министрами и с теми литераторами, которые
считали своими учителями Чернышевского и Добролюбова. Изучает
материалы Азиатского департамента и с огромным интересом вчи¬
тывается в страницы пропагаторов социализма. Ему дает письмен¬
ную лестную характеристику министр иностранных дел князь Алек¬
сей Горчаков («фортуны блеск холодный не изменил души твоей
свободной»—писал о князе его лицейский товарищ Пушкин). Чуть
ли не одновременно о деятельности Валиханова с большим одобре¬
нием отзывается в Лондоне и «Колокол» А. И. Герцена.
Имя Чокана Валиханова становится известным востоковедам
Западной Европы.
Петербургский этап жизни Чокана Валиханова, бесспорно, очень
занимал Сабита Мукановича, и ему, этому периоду, была бы отведе¬
на в романе не одна глава.
Мне вспоминается такой случай. Я однажды готовил большую
телевизионную передачу о Сабите Муканове. В передачу было вклю¬
чено и интервью с писателем, которое решили записать без предва¬
рительной подготовки в условиях, максимально приближенных к сво¬
бодному разговору. И в этом интервью Сабит совершенно неожи¬
данно для меня рассказал о том, что он располагает неопровержи¬
мыми данными о пребывании Чокана в Париже и обязательно пове¬
дает об этом в своем романе.
Позднее я несколько раз просил Сабита Мукановича подтвердить
это как-то подробнее. Но он только хитровато улыбался: «Мол, по¬
дожди, в свое время узнаешь. Не надо быть очень любопытным».
Это «свое время» так и не наступило.
Нельзя сомневаться и в том, что в романе нашел бы широкое от¬
ражение тот степной этап жизни Чокана, когда он решил стать
«просвещенным султаном» и выдвинул свою кандидатуру для бал406
дотирования. Он так писал об этом «любезному другу Федору Ми¬
хайловичу Достоевскому»:
«...Я думал более всего о том, чтобы примером своим показать
землякам, как может быть для них полезен образованный султанправитель. Они увидели бы, что человек истинно образованный —
не то, что русский ѵ чиновник, по действиям которого они составили
свое мнение о русском воспитании. С этой целью я согласился быть
выбранным в старшие султаны Атбасарского округа, но выбор не
обошелся без разных чиновничьих штук. Господа эти, как областные,
так и приказные, поголовно восстали против этого» (Чокан Валиханов. Собрание сочинений, том 4, стр. 63).
Этот эпизод в 3-й или 4-й книге хорошо бы перекликался со стра¬
ницами, посвященными ярмарке в Атбасаре во второй книге романа,
ибо прочно связан был бы уже со знакомым читателю действующи¬
ми лицами...
...Меньше всего у меня было намерений последовательно излагать
в этих заметках биографию Чокана. Заинтересованный читатель без
труда сможет познакомиться с ней п© отличным работам А. Маргулана, С. Маркова, по той же книге С. Муканова «Лучезарные звез¬
ды», еще не переведенной на русский язык.
Я лишь кратко останавливаюсь на тех значительных страницах
жизни Ч. Валиханова, которые, на мой взгляд, могли бы войти в не¬
написанную трилогию.
И в этой связи задержусь еще на двух моментах.
В 1864 году началась военная экспедиция против Кокандского
ханства. Войска двигались со стороны Сыр-Дарьи и от укрепления
Верного. Чокан был убежденным сторонником необходимости при¬
соединения к России южных районов Казахстана и едва ли не с той
же убежденностью отрицательно относился к насильственным, за¬
воевательным методам присоединения. Тем не менее, Черняев прив¬
лек его в свою экспедицию. Дальше я привожу свидетельство Григо¬
рия Потанина:
«Чокан, однако, не участвовал в штурме Ташкента, он разошелся
с Черняевым и вернулся с дороги. Подступив к городу Пишпек, пер¬
вому укрепленному месту на границе... ханства, Черняев собирался
взять его силой, пообещал солдатам позволить им грабить город в
течение одного дня. Чокан, воспитанный гуманной литературой 60-х
годов, вращавшийся в кругу петербургских литераторов, поэтов и
популярных ученых, водивший знакомство с Достоевским, ботани¬
ком Бекетовым и пр., узнав об этом решении генерала, бросился к
нему, чтобы уговорить его отказаться от своего намерения. Генерал
не согласился, произошел крупный разговор; Чокан разочаровался
в Черняеве, оставил отряд и вернулся в Верный».
Есть в этом отрывке неточности, есть и неполнота формулировок,
407
Речь должна была идти не о Пишпеке, а скорее об Аулие-Ата, ны¬
нешнем городе Джамбуле. Да и Черняев был еще полковником, а
не генералом. И дело не только в воздействии гуманной литературы
60-х годов, а прежде всего в любви к своему народу. Однако здесь
заложено зерно острой ситуации, которой, конечно же, воспользо¬
вался бы художник, чтобы показать в романе крупным планом на
достоверном историческом фоне благородную и противоречивую на¬
туру Чокана. Конфликт между штабс-ротмистром Валихановым и
полковником Черняевым под аккомпанимент батарейных орудий и
мортир разрастался до масштабов социального конфликта.
И в заключение — о нескольких месяцах в ауле султана Тезека,
о смерти Чокана в апреле 1865 года.
Существует версия — ее придерживались многие современники,
в том числе Г. Н. Потанин и Н. М. Ядринцев, что после острой раз¬
молвки с Черняевым Чокан Валиханов сделал неожиданный шаг
назад, возвратился в родную степь, в юрту, в шалаш, подобно пуш¬
кинскому Алеко, отрешился от приобретенных цивилизованных при¬
вычек, женился на простой казахской девушке и умер, сломленный
чахоткой, насладившись перед смертью первозданной аульною
тишиною.
Действительно, больше полугода Чокан провел в ауле Тезека,
вблизи хорошо известного ему по путешествию в Кашгарию АлтынЭмельского перевала. Да, он женился на сестре Тезека. Да, здесь в
ауле он и умер.
Но таким ли тихим был этот аул, находящийся недалеко от госу¬
дарственной границы? Именно в 1864—1865 гг. уйгуры и дунгане
Илийского края подняли восстание против феодального и националь¬
ного гнета. Именно в аул Тезека приезжали то посланцы китайской
администрации, то лазутчики восставших. И те, и другие в равной
мере ждали помощи от России. Надо было детально разобраться в
этой сложной обстановке.
В ауле Тезека сходились многие нити.
Да и самого Тезека никак нельзя представить патриархальным
племенным вождем.
Полковник русской службы, старший султан Большого Жуза,
племени албанов, Тезек Нуралин был не только коллекционером
старинного оружия, метким стрелком и певцом-импровизатором. Не
только приятным собеседником и гостеприимным родственником Чо¬
кана. Он был видным в Семиречье политиком.
И уж так ли случайно в его ауле находился в это тревожное вре¬
мя Чокан?
Перечитывая письма Чокана генералу Герасиму Андреевичу Колпаковскому (осень и зима 1864—65 гг.), написанные в ауле Тезека,
убеждаешься в их совершенно деловом политическом характере.
4Ѳ8
Письма содержат сводки военных действий между маньчжурами и
восставшими, записки о положении кочевников-киргизов (и собствен¬
но киргизов, и казахов) в результате восстания, критические заме¬
чания о местных администраторах в Семиречье.
Чокан не раз переводит для генерала Колпаковского письма, адре¬
сованные Российскому правительству, правителей илийских про¬
винций.
Вот тебе и отрешенье от государственных забот, вот тебе и уеди¬
нение в патриархальной тишине!
Две выписки из писем:
«Пользы от ага-манапа мы положительно не имеем и, поддержи¬
вая его значение, вредим самим себе, отталкиваем от себя народ...
Кроме того, Сарымбек постоянной ложью от имени русского прави¬
тельства возбуждает недоверие в народе к нам... Сверх того, ни один
абсолютный восточный монарх не делает таких насилий, как он.
У него содержится одна женщина, под именем подводной бабы... он
ею угощает приезжих казаков и других лиц, и она взята так же, как
берут в подводы верблюдов и лошадей...»
В этих строках и оскорбленное национальное достоинство и энер¬
гичное желание вмешаться в систему управления, положить конец
произволу.
Не новоявленному степному отшельнику принадлежат эти слова,
равно как и такая изящная приписка к письму от 19 января:
«Ваше превосходительство оказали бы большую милость, если бы
привезли мне несколько ящиков сигар гаванских от Терехова и один,
так называемый, пробный ящик»
Мы просто не знаем многих обстоятельств этого уединения, но
зато хорошо известно из опубликованных архивных документов, ка¬
кая гроза собиралась над Чоканом,
11 февраля 1865 года туркестанский генерал губернатор докла¬
дывал военному министру:
«...Я неоднократно получал неодобрительные от местных властен
отзывы о штабс-ротмистре Валиханове, распространявшем между
киргизами Семиреченской области вредные для спокойствия края
слухи».
Далее, в этом же донесении сообщалось, что Валиханов и его шу¬
рин, полковник Тезек, вместе сеют «возмутительные слухи». Генералгубернатор приказал арестовать их и произвести следствие.
Как можно заключить по обтекаемым канцелярским фразам до¬
кументов, генерал Колпаковский, губернатор Семиреченской облас¬
ти, не выполнил этого приказа, но, однако, признал необходимым
удалить Валиханова из Семиречья.
7 апреля 1865 года за три дня до смерти Чокана начальник Глав409
кого штаба генерал-адъютант граф Гейден в докладе военному ми¬
нистру Милютину писал:
«...Генерал-лейтенант Хрущев полагал бы более соответственным
перевести штабс-ротмистра Валиханова на службу в какой-либо ка¬
валерийский полк внутри империи, где по условиям окружающей его
среды пребывание его не может повлечь за собой никаких вредных
последствий».
И резолюция министра: «Перевести в один из кавалерийских пол¬
ков по выбору самого штабс-ротмистра Валиханова».
Телеграмма из столицы в Омск пошла 9 апреля, а читал ее ко¬
мандующий войсками Западно-Сибирского округа генерал-лейте¬
нант Хрущев в день смерти Чокана.
Когда выстраиваешь в один ряд эти факты, хочется представить
себе, что же в конце концов происходило в ауле Тезека.
Когда сопоставляешь даты «Валихановского дела» и его смерти,
невольно спрашиваешь себя: а не повлияло ли это следствие на бо¬
лезнь Чокана, не ускорило ли следствие его конец?
Те, кому в 1865 году было пятнадцать и двадцать лет, могли до¬
жить до тридцатых и даже сороковых годов нашего века. И уж, во
всяком случае, передали своим сыновьям многие устные рассказы о
пребывании Чокана у Алтын-Эмельского перевала.
Я был в 1950 году на его могиле, смотрел скромный памятник,
сооруженный еще генералом Колпаковским в 1881 году «во внима¬
ние ученых заслуг Валиханова...» Он не идет ни в какое сравнение с
установленным в наше время гордым обелиском и барельефом вели¬
кого сына казахской степи. Но и к той скромной мраморной плите
жители окрестных аулов приносили цветы.
Мне удалось за время краткого пребывания в урочище Кучен-Тоган услышать одну трогательную и наивную легенду о памятнике
Чокану.
Но ведь Сабит-ага бывал в этих краях не один раз. Кто-кто, а он
умел разговаривать со стариками и, надо полагать, узнал от них
много важного, что вошло бы в заключительную главу задуманной
тетралогии.
Долг творческих наследников Сабита Муканова — если не разга¬
дать его намерения, то уж терпеливо идти по намеченным им
следам.
АЛЕКСЕИ БРАГИН
СОД ЕРЖА Н И Е
Часть первая. Путешествие за счастьем
Чокан становится адъютантом
Бабай-Олень
.
Айжан
...
.
Тайное сватовство
.
Препятствие.
Жаман Жалгыз.
В Сырым бете.
У подножия горы Ахан
....
Мать и братья.
Отец.
Наркыз.
И этот день настанет!
.
Часть вторая. Сибирские уроки
Эти пустые головы.
Катерина
.
Близкие друг другу сердца
По Иртышу.
Православный купец Тургун
Семипалатинские встречи
....
С генерал-губернатором у карты
Неотомщенная обида.
Связанные одной судьбой
Где же главный узел?
....
Часть третья. Перед дальней дорогой
Горести и надежды.
Гасфорт гарцует, празднует, фантазирует
Отец и сын мечтают о разном
Чингиз рад, Чингиз обижен
.
В Петербурге и Москве.
Завершение царского тоя.
Тайное письмо Таттимбета
.
.
.
.
Узун-кулак
.
Власть печального кюя.
И снова Айжан.
Пленница ислама.
К вершине Кокшетау.
У заветных гор.
Муса, Чингиз, Чокан.
Друзья рядом.
Послесловие переводчика
.
6
12
17
29
47
54
66
97
НО
120
№
147
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
160
165
174
190
199
208
219
231
243
259
»
.
.
.
.
.
.
.
.
.
,
.
.
.
.
.
.
269
279
287
298
393
310
315
319
325
343
359
376
380
388
393
397
САБИТ МУКАНОВ
ПРОМЕЛЬКНУВШИЙ МЕТЕОР
роман
на русском языке
книга 2
Редакторы И. Акимбеков, Л. Космухамедова. Художник К. Зильпикаров.
Худож. редактор А. Сергеев. Техн. педактор М. Злобин.
Корректоры Г. Сыздыкова и Ш. Мукажанова.
ИБ 1824
Подписано к печати с матриц 10.01.80. Формат 84уЮ8Ѵз2. Бум. тип. ЛГ? 1
Литературная гарнитура. Высокая печать. Печ. л. 12.875. Уел. печ. л. 21,6.
Уч.-изд. л. 24,3. Тираж 100000 экз. Заказ № 129. Цена 1 р. 70 к.
Издательство «Жазушы» Государственного комитета Казахской ССР по делам
издательств, полиграфии и книжной торговли, г. Алма-Ата, 480091,
пр. Коммунистический, 105.
Фабрика книги производственного объединения полиграфических предприятий
«Кітап» Государственного комитета Казахской ССР по делам издательств,
полиграфии и книжной торговли, 480046, г. Алма-Ата, пр. Гагарина, 93.
МЕТЕОР
А.
V
ши
ІШЮ
ПГІИШШ1ШП
МЕТИ?
РОМАН
Книга вторая
Перевод с назахсиого
А Л Е НС ЕЯ БРАГИНА
ИЗДАТЕЛЬСТВО „ШАЗУШЫ"
Алма-Ата — 1980
Р2
М 90
Муканов Сабит.
М90
Промелькнувший метеор. Роман. Кн. 2. Пер. с каз.
А. Брагина.
Алма-Ата, «Жазушы». 1980. 412 с.
70303—10
М 402(05)—80
Доп. 80
4702230200
© «Жазушы», перевод на русский язык, 1976 г.
«С местными султанами и богачами из
черной кости я... не лажу, потому что они
дурно обращаются со своими бывшими ра¬
бами, которые теперь хотя и освобождены,
но живут у них, не зная, как уйти. Я тре¬
бовал не раз, чтобы они платили им жало¬
ванье и чтобы обращались как с людьми, в
противном случае грозил законом. Зато
с пролетариатом степным я в большой
дружбе,..»
ЧОКАН ВАЛ И ХА НОВ
Из письма к А. Н. Майкову. 6 декабря 1862 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПУТЕШЕСТВИЕ ЗА
СЧАСТЬЕМ
Чокан становится адъютантом
Генерал-губернатор Западной Сибири Густав Христианович Гасфорт решил сделать Чокана своим адъютантом. И не
только потому, что он блестяще закончил кадетский корпус.
У тщеславного генерала для этого было несколько причин.
— Сей азиатский юноша,— рассуждал Гасфорт,— еще каде¬
том сблизился со светскими кругами Омска. Его знания и соо¬
бразительность ценили офицеры и чиновники, его остроумие
и необычайная привлекательность создали ему репутацию
дамского любимца. Не успели Гасфорты приехать в Омск, как
он уже был представлен Елизавете Николаевне. И она посто¬
янно твердила мужу: «Какой чудесный молодой человек! Ну,
право же, ты его должен взять в свои адъютанты». Уж в чемчем, а в светских обычаях она разбиралась. И если ей выпала
судьба быть первою дамой Омска, то как экзотично будет вы¬
глядеть изящный степной принц с ней рядом на балу, как бу¬
дут завидовать ей офицерские жены! Именно этих слов супру¬
гу своему она не сказала, но по вкрадчивой интонации голоса,
по нетерпеливому движению бровей Густаву Христиановичу
все стало ясно. Да он, впрочем, и не помышлял спорить с ка¬
призной Лизхен. «Добро, добро, так и будет».
Гасфорт отлично понимал, что в киргизской степи, уже на¬
ходившейся под властью России, еще в полной мере сохраня¬
лись свои законы и обычаи, идущие чаще всего вразрез с им¬
перскими законами. Оставлять же покоренный народ в преж¬
нем состоянии было никак нельзя. Кто же должен приобщить
5
его к российским законам, кто будет связующим звеном между
губернатором и степью? Конечно, в первую очередь султаны и
родовые судьи — бии, но с некоторыми из них он уже успел
познакомиться и убедился: хитрецы, ох, хитрецы! Не так про¬
сто найти среди них опору, тем более надежного помощника.
И когда на глаза Густаву Христиановичу попался Чокан
и он перемолвился с весьма занятным будущим корнетом, и в
особенности когда услышал его бойкую, может быть, даже
слишком бойкую речь на выпуске в кадетском корпусе, то по¬
думал: «Взяться хорошенько за его воспитание — помощник
будет, лучшего и желать нельзя!»
Гасфорт был уже стар, но спесивая кровь остзейского ба¬
рона еще подогревалась сладостными мечтами о карьере. Он
участвовал еще в Отечественной войне 1812 года и вернулся
из Парижа подполковником, с несколькими орденами. Коман¬
довал полком в Крыму, воевал с горцами на Кавказе и с тур¬
ками на Балканах. Командовал дивизией, дослужился до ге¬
нерала от инфантерии. Окончил Институт путей сообщения, но
представлялся себе бравым кавалеристом и потому увлекался
коннозаводским делом. Но пуще коней любил власть.
Балтийские служаки были в чести у двора. В ту пору Рос¬
сийская империя, уже утвердившая свое владычество на си¬
бирских северных просторах Киргиз-Кайсацкой орды, вына¬
шивала дальнейшие планы покорения Средней Азии, к кото¬
рой с юга, с Индии протягивала свои щупальцы и Британская
корона. Нужно было готовиться к этому наступлению, и преж¬
де всего изучить среднеазиатские страны, их реки и горы, их
селения и города, выведать потенциальные богатства, прощу¬
пать силу народов, населяющих таинственные эти земли, уз¬
нать их обычаи и культуру. Кандидатура Гасфорта представ¬
лялась приемлемой еще и по тому, что Гасфорт отлично знал,
как оказались прибалты под властью России и к тому же
поднаторел в колониальных делах во время службы в Крыму
и на Кавказе.
Назначению Гасфорта в Омск немало помог граф Дмитрий
Николаевич Блудов, добрый знакомый еще по кампании 1812
года. Действительный тайный советник, тот был в пятидеся¬
тых годах главнокомандующим II отделения собственной Его
величества канцелярии и членом Государственного совета.
Когда назначение состоялось, граф Дмитрий Николаевич
сказал:
— Считайте себя наместником, действуйте смело, не всег¬
да и не во. всем оглядывайтесь на Санкт-Петербург. Работать
тгридетея тщвтеет&но, средствами ""будете* * обеспечены. Изучай6
те все материалы, что сможете найти о Средней Азии, привле¬
кайте к делу образованных туземцев.
А ведь Чокан и был таким образованным туземцем. К чему
прочитывать все ему, Гасфорту, если Чокан Валиханов, как
он в этом убедился, прекрасно знаком с литературой, начиная
с византийских источников, со свидетельств арабских геогра¬
фов и историков, и кончая произведениями европейских путе¬
шественников как средневековья, так и XIX века.
Что же касается средств, то Густав Христианович прежде
всего решил возвести на них приличествующую его положению
резиденцию. Два существующих сруба — жилье и контора гене¬
рал-губернатора — производили поистине жалкое впечатление.
Время и непогоды сделали свое дело. Бревна почернели, стены
начали загнивать, железные крыши — и те заржавели.
Можно было бы построить просто приличное здание. Но
не таков был Гасфорт. Лавры князя Воронцова не давали ему
покоя. У того и орденов, что палат, и палат, что орденов. Ах,
какой роскошный дворец построил себе князь в Крыму, на бе¬
регу Черного моря! А у него, у Гасфорта, и ордена по пальцам
пересчитать можно, и ни одного,— понимаете,— ни одного
дворца. И тут-то барон решил переплюнуть князя. Строить,
так строить. Пусть у него в Омске будет свой Зимний дворец.
Ну, не совсем Зимний, архитектора Расстрелли под боком не
было, да и строительных материалов таких не раздобыть, но
уменьшенную копию Зимнего все же можно построить и в да¬
лекой Сибири. Как шутил Чокан, если считать царский дво¬
рец верблюдом, то пусть гасфортовский будет хоть верблю¬
жонком.
Гасфорт послал в Петербург сведущего в архитектуре чи¬
новника, раздобыл чертежи, составил смету и послал графу
Дмитрию Николаевичу слезную просьбу поддержать его пе¬
ред министрами и двором. Разрешение и некоторая помощь
вскоре были получены.
Омский Зимний дворец должен был подняться к востоку
от кадетского корпуса на поляне, окруженной лесом. Сам ка¬
детский корпус по замыслу местных зодчих должен был напо¬
минать здание Генерального штаба в Петербурге, а площадь,
образованная этими зданиями,— Дворцовую. Ее уже заранее
именовали именно так. Протекающий невдалеке Иртыш ничем
не уступал Неве. Вот только Адмиралтейства не хватало. Как
ни придумывал Гасфорт повода, чтобы и в Омске воздвигнуть
подобное здание,— долго у него ничего не получалось. Но Гус¬
тав Христианович все-таки нашел выход для будущего: разо¬
вьется на Иртыше судоходство, расширится пристань, повис7
нут мосты над подои и такое тогда здание со шпилем построим,
что и от Адмиралтейства его никто не отличит.
Фасад дворца, естественно, украсят колонны, белые строгие
колонны. Они будут выглядеть внушительно и празднично на
зеленом фоне стены леса.
Словом, настоящий Омский Зимний!
Двухэтажный, с высокими лепными потолками, просторны¬
ми залами, с большими окнами. Нижний этаж — канцелярия
губернаторства, верхний — жилые покои.
Не в полную меру, но все же замысел был выполнен.
Осенью 1853 года, той самой осенью, когда Чокан заканчивал
кадетский корпус, дворец был построен. Зимний — не Зимний,
однако, площадь с той поры именовалась Дворцовой.
Дело было теперь за дворцовой свитой.
Генерал-губернатору полагалось иметь четырех адъютан¬
тов: военного, гражданского, по хозяйственным делам и делам,
связанным с киргизским населением. Этим-то четвертым и дол¬
жен был стать Чокан.
Между прочим, и здесь у Гасфорта было равнение на вели¬
ких. Был же у Петра Великого любимый арап, Ибрагим Ган¬
нибал. Цари как-то забыли это, не превратили в традицию.
Вот князь Воронцов-Дашков, будучи наместником Кавказа, так
тот держал двух адъютантов — одного грузина, другого азер¬
байджанца. Разве они могут сравниться по знаниям с Чоканом? А если Чокана к тому же воспитать по-светски,— он и
царскому Ибрагиму ни в чем не уступит. Смуглый, изящный,
стройный, с узким разрезом глаз, да это же просто прелесть:
настоящий Восток! Еще не один генерал позавидует мне!
Но Гасфорт, понятно, думал не только об одних внешних
эффектах, хотя именно внешние эффекты не давали покоя его
тщеславному старческому воображению. Генерал не хотел от¬
ставать от Воронцова и в либеральных преобразованиях, стре¬
мился узнать поближе сибирских инородцев, упорядочить уп¬
равление степью, втянуть аулы в торговлю. Вынашивал он и
мысли о соперничестве с Муравьевым-Амурским — генерал-гу¬
бернатором Восточной Сибири. Во всем этом Чокан мог бы
стать ему надежным помощником.
Когда молодой султан окончил кадетский корпус и пока
шла переписка с Департаментом военных поселений о его
производстве в офицеры и назначении на службу в Сибирское
линейное казачье войско, Гасфорт уже прикомандировал его
к себе.
Чокан примерно представлял, что от него будет требовать¬
ся. Он чувствовал пристальное генеральское внимание еще на
8
последнем курсе, в корпусе. Неожиданно о нем чрезмерно
стал заботиться корпусной лекарь, грек Илиади. Чокан, пере¬
груженный занятиями, стал пропускать гимнастику и даже
редко катался на коньках по гладкому иртышскому льду.
— Что же это вы, сударь, на воздухе почти не бываете?
И любимые коньки свои забыли, и лыжи,— журил его вкрад¬
чивый и несколько сентиментальный лекарь.— Вы же, сул¬
тан,— надежда его превосходительства. Смотрите, как вы
осунулись. И прежнего румянца я не вижу. Снимите, пожа¬
луйста, мундирчик. Послушаем ваши легкие... Нет, как будто
бы ничего. Дыхание чистое. Но заниматься сегодня я вам за¬
прещаю. Мы вместе пойдем на Иртыш. После теплых крым¬
ских берегов, после нежнейшего воздуха Таврии я учусь ды¬
шать гиперборейскими морозами. А сие надлежит делать
в движении.
Чокан покорялся его воркованию, уходил с ним на иртыш¬
ский лед, и втайне посмеивался, глядя, как шарообразная фи?
гура лекаря, укутавшего шею шарфом и низко нахлобучивше¬
го меховую шапку, выделывает на коньках весьма замыслова¬
тые и не весьма грациозные па.
Впрочем, ему быстро наскучивало наблюдение за своим
спутником и покровителем. Чокана захватывала скорость, лег¬
кий звон металла, тревожное поскрипывание льда, разбойни¬
чий посвист морозного воздуха. Он чувствовал себя словно на
коне в прохладный и ветреный день. Ему даже казалось вре¬
менами, что коньки еще азартнее верховой езды. Но это толь¬
ко временами. На коньках лишь вспоминался иноходец, вспо¬
миналось седло, но когда наступала весна и он впервые выез¬
жал на коне-аргамаке и неудержимо мчался вперед, сливаясь
с конем, со степью,— это ни с чем не было сравнимо...
А лекарь Илиади во время очередного врачебного визита
к генерал-губернатору докладывал:
— Вашему будущему адъютанту после окончания корпуса
непременно надо отдохнуть в степи, на кумысе. Я недавно
прослушивал его легкие. Явных признаков чахотки нет, но эта
болезнь коварная, прячется до поры, до времени.
— В степь, говоришь, надо отправить? Подумаю, поду¬
маю,— то ли соглашался, то ли нет Гасфорт.
По окончании Чоканом корпуса, получив уведомления о
том, что он произведен в корнеты и зачислен по кавалерии,
Гасфорт объявил ему свое решение.
— Отдыхайте, дорогой корнет, набирайтесь сил. Не возра¬
жаю и против выездов на охоту. Но прошу вас готовиться к
поездке в Атбасар. Имейте в виду: Атбасарская ярмарка
9
должна превзойти Кяхтинскую. И масштабами торговли, и бла¬
гоустройством. Изучите материалы — вы это умеете. Обдумай¬
те на досуге, а потом доложите мне.
Чокаы мог бы отнестись к генеральскому поручению фор¬
мально,— казалось, оно находилось в стороне от его основных
обязанностей и было, в общем-то, не таким уж сложным. Но
стоило ему ознакомиться с делами, хранящимися в канцелярии,
как он почувствовал потребность дальнейших поисков. И ско¬
ро перед ним возникла довольно стройная картина.
Царское правительство, утвердив в начале XIX века свою
власть на севере казахских степей, заложило военные поселе¬
ния — казачьи станицы, со временем преобразованные в горо¬
да: Иргиз, Тургай, Атбасар, Акмолинск, Кокчетав, Каркаралинск, Аягуз. Атбасар стал городом позже других. Располо¬
женная между Омском и Актюбинском, эта станица ничем
примечательным не выделялась. Короткая остановка в пути
для проезжих, особенно для военных — вот и все ее назначе¬
ние. С годами, однако, оказалось, что станица удобно распо¬
ложена для летних базаров. Вместе с другим скотом здесь на¬
чалась торговля лошадьми. Отсюда и пошло название — спер¬
ва Ат-базар, лошадиный рынок, а йотом просто Атбасар. Так
закрепили за ней с 1854 года это название.
Гасфорт не зря заговорил с Чоканом именно об Атбасаре.
Ямышевская ярмарка, расположенная между Павлодаром,
тогда Кереку (от названия Коряковского форпоста), и Семипа¬
латинском — Семеем, была слишком удалена от среднеазиат¬
ских торговых дорог и не могла выдержать конкуренции с
Кяхтой, где шел оживленный торг с Китаем и Тибетом — Кях¬
тинская ярмарка по одним данным в середине XIX столетия
давала годовой доход в семь миллионов восемьсот тысяч руб¬
лей, что превышало вдвое доход крупнейшей ярмарки России
в Нижнем Новгороде.
Кяхта была предметом особой гордости Муравьева-Амур¬
ского и постоянной зависти Гасфорта.
Облюбовав Атбасар как возможного конкурента Кяхты,
Гасфорт немедленно использовал свои петербургские связи и
добился разрешения на ежегодную ярмарку. В русских и ино¬
странных газетах появились рекламные объявления Торговой
палаты. В Омске был образован ярмарочный комитет под пред¬
седательством самого генерал-губернатора, а его заместителем
назначили чиновника по особым поручениям полковника Ман¬
деля. К участию в комитете привлечен был и председатель Об¬
ластного правления сибирских казахов и товарищ военного гу¬
бернатора К^рл Казимирович Гутковский, которого Чокан хо-
рошо знал и уважал, как превосходного преподавателя
геодезии, географии и даже военной истории. Ну, а открытие
ярмарки, как обязанность наиболее почетную, естественно,
взял на себя сам Гасфорт. «Приманим торговые караваны из
Ташкента, Самарканда, Бухары, а потом начнем и проникно¬
вение на юг»,— не без оснований рассуждал он.
Но прежде было необходимо — как можно скорее,— решить
аульные споры, найти их скрытые пружины, навести порядок
в округах — дуанах; для этого и было запланировано в дни
Атбасарской ярмарки провести совещание султанов и биев
всех шести дуанов.
Гасфорт много раз встречался со старшинами и с младши¬
ми султанами, но в результате этих встреч он получал такую
ііищу для размышлений, что переварить ее было трудно. Боі1,
его ведает в чем тут была причина. То ли переводчики по неразумению своему искажали смысл ответов, то ли сами отве¬
ты были невразумительными. Скорее всего, султаны только и
заботились о том, чтобы удержаться на месте к сохранить свои
головы и от козней соседей и от губернаторского гнева.
Помощь нового адъютанта могла Оказаться неоценимой в
налаживании взаимоотношений со старшинами и младшими
султанами. Молодой воспитанник корпуса обладает, как был
убежден Гасфорт, безграничным знанием своего народа. Ге¬
нерал был поражен однажды той бойкостью и самоуверен¬
ностью, с которой этот кадет, еще мальчишка, в сущности, со¬
ветовал ему,— губернатору,— читать сочинения Рычкова, Лев¬
шина, Палласа... Имена так и сыпались из его уст и не в
простом перечислении, а с комментариями, свидетельствующи¬
ми, что он-то сам все это основательно проштудировал.
«Книги, конечно, книгами,— подумал Гасфорт,— но этот
азиатский юнец знает степь не только по книгам».
И уже в первые не слишком занятые днй адъютантской
службы Чокана генерал еще раз пригласил еіго к себе*.
— Вы будете у меня переводчиком на совещании султанов,.
Не просто переводчиком, а советником моим. Вам надлежн*
глубоко ознакомиться с историей дуанов, разобраться в сути
султанских споров.
Это было поручением не из легких. Но противиться приказу
генерал-губернатора нельзя было никак.
Чокан посетовал на свою судьбу единственно хорошо зна¬
комому султану, своему родному дяде по матушке Мусе Чорманову. Тот посоветовал:
— Делай, милый, все, что приказал генерал. А я позабо¬
чусь о твоем отдыхе. Поставлю тебе торты в лесу т*а берегу
II
Иртыша. Пригоню кобылиц, чтобы хватило кумыса и тебе и
твоим гостям. Будут у тебя и джигиты — сопровождать в пу¬
ти. Найду и певцов с домбристами,— ты ведь любишь слу¬
шать кюи.1
После такого обещания можно было засесть и в архив, по¬
грузиться в бумаги, хранящиеся в пыльных папках с надписью
«Дело №...»
Бабай-олень
В архиве губернатора должный порядок отсутствовал. Да
и откуда ему было взяться, если заведовал архивом старик
Максим Миронович Баргузин, личность примечательная, но
отнюдь не созданная для канцелярских дел. Подолгу сидеть
на месте и возиться с бумагами он просто не мог — он любил
рассказать забавные истории, любил бывать на людях, любил
странствовать. И тем не менее именно ему было поручено хра¬
нение архивных бумаг. Правда, он слыл грамотеем, хотя, как
говорится, не открывал дверей школы, и умел с завидной бы¬
стротой переписывать бумаги, да и то только в том случае,
когда бывал в настроении.
Максим Миронович был эвенком по отцу и бурятом по ма¬
тери. Его отец еще в екатерининские времена приписался к ка¬
зачеству и всю свою жизнь провел в армии. Служил в армии
и сам Максим.
Вероятно, из благодарности к прошлым заслугам и опреде¬
лили его к старости в архив. Смуглый, скуластый, курносый, он
так щурил свои и без того маленькие глаза, что разбегались
морщинки по широкому лицу, а брови словно приближались
к усам — таким же реденьким, как и бородка. Роста он был
невысокого, но широк в плечах. Руки у него были ухватистые,
мускулистые. Рассказывали, он умел бороться так, что одоле¬
вал многих, куда более рослых и сильных с виду соперников.
Еще недавно этот тихий архивариус лазал по деревьям, как
рысь, в ходьбе был неутомим и теперь.
Отказавшись в старости от борьбы и кулачных боев, он
продолжал купаться в Иртыше до первых морозов. А как
только выпадал снег,— становился на лыжи и отправлялся по
одному ему известным маршрутам,— к степным курганам или
в урманы, в тайгу. Где он ночевал, с кем водил дружбу во
время своих путешествий, никто толком не знал. Замечали
только, что возвращался он в город посвежевшим, бодрым.
1 К ю й — музыкальное
произведение
12
народных композиторов.
Может, он ухолил пошаманить, догадывался Чокан. И эта
догадка имела под собой почву.
Дело в том, что у народов Передней и Центральной Азии,
как говорили тогда, в том числе у монголов и бурятов, а в из¬
вестной мере и у казахов, было широко распространено ша¬
манство,— поклонение природе, огню, духам предков. Буддизм
и мусульманская религия, проникнув в средние века в степи
и тайгу, оказались не в силах вытеснить до конца шаманство.
Царская Россия, распространяя свою власть в Сибири, на
Дальнем Востоке и приближаясь к Средней Азии, вела за со¬
бой христианских миссионеров. Православие часто насажива¬
лось насильственным путем, антигуманными методами. Ис¬
полняя обряд крещения, бывало, и в январские дни загоняли
людей в прорубь, в реку, как стадо, а в результате новообра¬
щенные христиане обмораживались, заболевали. Подымалось
чувство протеста и снова давало знать о себе шаманство. Так
черная вера, как называли шаманство, продолжала существо¬
вать наряду с мусульманской религией, буддизмом и право¬
славием.
Шаманам верили.
Максим Миронович Баргузин действительно показывался
в селениях вблизи Омска в шаманском одеянии и творил вся¬
ческие «чудеса», пляской-закдинаниями изгоняя болезни.
После службы в армии он так привык к этой своей роли,
что зимой постоянно носил одежду, сходную с той, что носили
северные шаманы. У него была оленья шапка, широкая шуба
мехом наружу, но с кожаным воротником и краями, украшен¬
ными тунгусским орнаментом. Его наряд завершали высочен¬
ные оленьи сапоги с подвешанными к ним копытами. Эти-то
копыта больше всего и забавляли омичей, особенно казахов.
Из-за них Максим Миронович и получил прозвание «БабайОленя», «Оленя-Отца».
Не только дети, даже относительно взрослые кадеты радо¬
вались каждой встрече с необычным стариком. Тем более, он
умел рассказывать занимательнейшие истории, в которых сме¬
шивал быль и небылицу.
Чокан не однажды слушал его и каждый раз удивлялся.
И вот теперь, очутившись в тесной архивной канцелярии и
увидев Бабай-Оленя, увидев впервые при исполнении служеб¬
ных обязанностей, молодой корнет даже несколько растерял¬
ся — до того это было непривычно, и не знал, как же ему при¬
ступить к делу.
Бабай сам пошел ему навстречу.
— Как мы будем говорить, по-казахски или по-русски?—
13
спросил он, нещадно коверкая казахские слова, но давая по¬
нять, что с Чоканом он может беседовать и на родном его
языке.
— Воля ваша, аксакал, как вам удобнее.
Тут Бабай-Олень признался, что казахский он знает плохо.
Уже через несколько минут Чокан понял — старик может
заговорить любого казаха. Разговор он вел по всем правилам
аульного любопытства.
— Ты к какому рОДу относишься?—начал он экзаменовать
Чокана.
— Ни к какому,— отвечал Чокан,— я потомок хана.
— А-а-а,— протянул Бабай,— назови его имя.
— Аблай!..
— О-о-о,— не без почтительности пропел старик,— а кото¬
рого из его сыновей?
— Уали...
— Ну, а твой отец кто же?
— Чингиз.
Бабай промычал что-то нечленораздельное, сдвинул тонкие
брови, сощурил узкие глаза, отчего лицо его приобрело хмурое
выражение.
— Что ж, все правильно!
— Что именно, аксакал?
— Все, что ты сказал... Когда я еще был мальчиком, вместе
с отцом ездил в Кзылагаш, бывал в орде твоего деда. Как ты
похож на него! Такой же темнолицый, с открытым взглядом,
такой же стройный! А знаешь ли ты, что твой дед Уали был
сыном каракалпачки. Уали пошел в материнскую родню. Ну,
а ты....
Бабай-Олень еще раз пристально посмотрел на Чокана,
как бы изучая его.
— Ну, а ты — вылитый Аблай. Вот и нос, ей богу, такой же,
и голова суживается к вискам. И глаза внимательные, как у
прадеда, и брови густые. Только ты сухощавей и цвет лица у
тебя сероватый. У Аблая кровь так и приливала к коже.
— Должно быть, я переучился,— пошутил Чокан, удивляясь
про себя памяти старика.
— Вот отца твоего я не видел,— продолжал между тем
Бабай,— ты не обижайся на меня, но ходит слух, что он не¬
справедливый человек. А теперь расскажи о своих родственни¬
ках по матери.
— Вы слышали о Чормане из рода Каржас? В окрестно¬
стях Баянаула.
— Не Кучука ли сын?
14
Чокан рассмеялся.
— Чему ты смеешься?
— Вы расспрашиваете меня, а сами лучше меня все знае¬
те. Поэтому и смеюсь.
— Как же не знать? «Старым я стал, подросли мои дети,
чего только я не видел на свете». Это словно про меня сложил
один акын. Кажется, нет такого уголка в широких твоих сте¬
пях, где бы я не побывал. Встречался и с Кучуком, сыном Мирзабая. Рано умер Кучук, и рано повзрослел его Чорман. Три¬
надцати лет стал бием. Будешь походить на него, добрую сла¬
ву приобретешь. А если пойдешь в отца..,,
Бабай только рукой махнул.
— Что же вы, аксакал, своей мысли не закончили?
— Ты меня понял, а когда поездишь по аулам — все уз¬
наешь. Значит, тебе, сынок, нужны архивные документы. Мо¬
жет быть, ты хочешь найти какое-нибудь дело, о котором тебе
уже известно?
— Нет, отец, я хочу, чтоб вы сами мне помогли. В суть
султанских споров мне надо проникнуть.
— Задал ты мне, сынок, задачу. Со времен Уали идут в
Омск жалобы на султанов, ищут справедливости у тех, у кого
ее нет. У русских властей. А бумаги обычно возвращаются к
султанам. Потом омский чиновник едет к Султану проверять
жалобу. Едет проверять, а получит взятку— и дело с концом.
Сожгут бумажку, будто ее и не было. Ты подожди горячиться.
Приступишь к службе, ко всяким там проверкам, сам научишь¬
ся сжигать бумаги. Особенно, если другие, те, что хрустят, ока¬
жутся в твоем кармане.
— Никогда!— Чокан даже вздрогнул от негодования.
— Не злись, милый, не злись. Лучше вспомни поговорку:
«Девушки все хороши, откуда только плохие жены берутся».
Чиновник, который берет взятки, тоже был симпатичным юно¬
шей, но порядок всюду одинаков. Думаешь, у нас в Омске
иначе... Пошлют бумагу с жалобой на чиновника в Петер¬
бург — министру или царю,— она возвращается сюда на про¬
верку. И ее — скорее в огонь, в огонь...
— Так, значит, все бумаги сжигаются?..
— Не все, мой милый, не все. Есть и такие, что пылятся,
что мыши и крысы грызут. Ты думаешь, этой твари мало у
нас? Однажды собака в сарай архива забрела — так, хочешь
верь, хочешь нет, ее крысы загрызли.
— Япырай!— воскликнул Чокан.— Какие страсти!
— Не советую тебе, сынок, в старых делах копаться. Кры¬
сы не нападут, так пыли наглотаешься. Займись* лучше каки15
мн-нибудь сегодняшними делами, важными для степи. Ты
«наешь, что такое барымта?
— Знаю, конечно.
— А все-таки?
— Поссорились два аула, и один у другого угнал скот. Ча¬
ще всего табун лошадей.
— Ты прав, сынок. А что такое сыдырымта?
— А вот этого я не знаю.
— Это, когда взятый при барымте скот не возвращается
обратно. То есть, угон скота превращается в обыкновенную
кражу. Теперь, в степи чаще всего бывает именно так. Раньше
конокрады в одиночку охотились, а сейчас больше шайками.
А урядники, да и султаны,— что там скрывать, — не борются
с ними, помогают им укрываться. Ну и понятно, в долю входят.
— Значит, кому-то совсем плохо приходится...
— Тихим, беззащитным правды не добиться. От жалоб ма¬
ло толку. Даже если найдут конокрадов,— только пообещают
наказать. А бандиты посмеиваются... Вот Кожык, например,
сын Макаша из рода Уак. Его воровская слава по всей степи
гуляет.
Кожык? И Чокан тотчас вспомнил этого бритоголового тол¬
стяка— то ли сгорбленного, то ли притворяющегося сгорблен¬
ным, с темным лицом, испорченным оспой. Избалованный Чо¬
кан попробовал однажды пошутить с ним, но не тут-то было.
— Не путайся под ногами и отойди от меня, будь ты хоть
сыном господа бога,— проворчал, заикаясь, Кожык, и огрел
мальчугана по щеке широкой, как ступня верблюда, ладонью.
Не столько боль, сколько обида обожгла Чокана. Как ни
забавен был Кожык, больше он к нему не подходил. Он даже
убегал, стоило знаменитому конокраду появиться в доме отца.
И случилось так, что теперь, много лет спустя, Чокану, уже
закончившему кадетский корпус, предстояло по предложению
Бабая познакомиться с преступлениями своего обидчика.
Кожык мог похвастаться не только своей ловкостью, но и
происхождением. Род Уак был известен в степи. А батыр Караман, один из героев эпических поэм «Кобланды» и «ЕрСаин», был прямым предком Кожыка.
Потомки Карамана, ставшие обособленным родом, жили
в урочище Карасу. Зимовки Макаша, отца Кожыка, находились
вблизи озер Кундызды, Койбатар и Жасылбатар. Здесь Ма¬
нат, считавшийся тихим баем, выпасал тысячные табуны ло¬
шадей.
Однажды Макаш не подчинился хану Касыму, сыну Аблая. Касым в отместку угнал весь его скот. Тихий бай стал ти16
хнм нищим. Кожык, взрослея, копил в своей душе — капля
за каплей — желание отомстить своенравному хану. И ему, и
сыну его Кенесары. Кожык был в числе тех, кто помогал цар¬
ским войскам прогнать повстанцев на кокандские земли, а
позднее участвовал в их изгнании из степей Сары-Арки.
Кожык не сидел без дела. Военные схватки научили его
многому. В годы правления Айганым он уже знал и барымту,
и сыдырымту, привлек к себе джигитов, составивших внуши¬
тельную свиту конокрада. Среди потерпевших от него ущерб
были и строптивые баи. Но им, снаряжавшим вооруженный
поиск, пощады не было. Кожык вновь угонял их табуны и ста¬
да, а случалось, и убивал хозяев.
Тем временем подросли и сыновья Кожыка, девять сыно¬
вей, девять отважных батыров-конокрадов. Десятым батыром
была дочь по имени Наркыз, делившая с братьями тяжесть и
опасность тайных набегов. Когда отец ходил на барымту со
всеми детьми, казалось, никто не сможет противостоять им ни
силой, ни хитростью.
Кожык по своей природе не мог подчиняться властям, как
не мог вообразить, что есть человек сильнее его. На удар, от¬
куда бы он ни исходил, он отвечал ударом. Его вадирали, он
задирался втройне. Своенравный и находчивый, он к тому же
хорошо понимал, где можно устрашить, а где и подкупить.
С делами, заведенными на этого вора-батыра, конечно, не¬
законченными, хотя, к счастью, и несожженными, с делами, на
которых уже наслоилась архивная пыль, и познакомил БабайОлень Чокана.
Откуда только не было просьб обуздать неистового конокра¬
да! От казахов всех трех жузов, от русских и татар, от башкир-башкуртов. Слезных просьб пострадавших.
Чокан сделал нужные выписки и вернул дело Кожыка в
архив.
Айжан
Пока Чокан готовился к исполнению обязанностей адъютан¬
та, хорошо знающего степные дела и обычаи, верховые ив
Омска уже разносили султанам и наиболее уважаемым биям
известие о предстоящем сборе в Атбасаре. Одновременно шла
работа по устройству территории ярмарки. Строительство вре¬
менных, облегченного типа, торговых лавок, складских поме¬
щений и палаток губернаторство поручило атаману второго
отдела казачьих войск в Имадаау. Поставить вокруг ярмарки
около тысячи юрт должны были старшие султаны трех окру17
гов-дуанов: Кокчетавского, Акмолинского и Баянаульского.
Эти вести взбудоражили и Чингиза. И прежде всего пото¬
му, что они тугими узлами связывались с мыслями о сыне.
Чингиз был на редкость упрям и даже гордился своим
упрямством, считая его признаком твердого и мужественного
характера. Торе — крепче камня — с наслаждением повторял
он угрюмую поговорку. Торе — белая кость, чингизид, началь¬
ник. Он не прощает обид, не меняет своих решений. Чингиз
убедил себя, что сын жестоко оскорбил его, капризничая при
поступлении в корпус и не выйдя потом к нему на свидание.
И не навещал сына, втайне тоскуя о нем. А когда Чокан закон¬
чил кадетский корпус и когда стало известно, что сам генералгубернатор берет его к себе адъютантом, Чингиз не знал, куда
деться от нахлынувших на него и тревожных, и честолюбивых
дум. Сгибаясь под их тяжестью, он, кажется, переставал быть
камнем.
Чингиз ведь давно молил аллаха, чтобы сын зацепился ко¬
пытами своего коня за какой-нибудь большой чин. Аллах внял
его молитвам. Чокан стал атухтаном—адъютантом. Пускай
некоторые темные казахи считают, что это не ахти какая вы¬
сокая должность. Пускай они и не очень довольны атухтаном.
Кто-кто, а Чингиз понимает и русский язык и смысл назначе¬
ния Чокана. Даже полковники, даже генералы — да, да,
генералы!— не гнушаются идти в адъютанты к великим
князьям. Гасфорт — первый человек в степи. И если Чокан
стал его помощником — значит, копыта зацепились надежно,
значит, начало завоевано, значит, пути вперед открыты.
А тут стремительно приближались и другие события. Они
раскалывали голову, как молния раскалывает дуб. Нынешнюю
ярмарку в Атбасаре откроет сам генерал-губернатор, с ним
рядом будет Чокан. С открытием ярмарки совпадет совещание
старших султанов и биев всех шести дуанов. И его тоже откро¬
ет и проведет сам генерал-губернатор, а переводчиком при нем
опять-таки будет Чокан. Может ли мечтать отец о большем
почете?
Да, это так. Но отец с сыном в размолвке. Что, если Чокан
тоже крепче камня? Что, если Чокан не заедет по пути в Атбасар в отчий дом? Прямая дорога из Омска на ярмарку лежит
через Бурабай и горы Акана, земли Чингиза остаются в сто¬
роне.
«Чокан,— думал отец,— неужели ты упрям и своеволен,
как твои предки? Неужели ты такой, каким я и сам был не¬
давно? Неужели ты не свернешь на день-два со своего пути —
повидать родные края, повидать меня, наконецъ.
18
Он думал и о том, что с присоединением КусмУРУна в Кокчетавском дуане у него стало больше врагов, чем друзей. И ес¬
ли бы Чокан накануне ярмарки и совещания заехал домой, то
друзья бы воспрянули духом, а недруги опустили головы и
упрочилось положение самого Чингиза. Сколько жалоб на не¬
го писали до сих пор, портили ему настроение! Боже мой, стоит
Чокану проехать мимо, как понурятся друзья, а недруги ожи¬
вятся и будут жалить еще больнее и безнаказанней.
Так размышлял Чингиз. Казалось бы, чего проще — срочно
поехать самому в Омск, но так унизиться он не мог. Остава¬
лось одно: послать к Чокану верных людей. На том он и поре¬
шил. Свой выбор он остановил на Жарылгамысе, сыне Токпая
из рода Уак, и на Чобеке, сыне Байсары из рода Караул. Вер¬
ные Чингизу, они были сообразительны, неторопливы, хорошо
знали обстановку и умели вести разговор на самые щекотли¬
вые темы.
Их и призвал к себе Чингиз. Как он и думал, те с радостью
согласились выполнить его поручение. Они выехали без про¬
медления в сопровождении непременного Абы.
*
*
*
У Чокана тоже накопились обиды на отца, но он подобаю¬
щим образом встретил его посланцев и не стал спорить с ними.
Естественно, не сказал он им того, что в последние годы уче¬
ния в корпусе душа у него лежала больше к нагашы1 Мусе,—
не только родственнику, но и просвещенному человеку,— чем
к отцу. Теперь настало время выбирать. Сердце повернулось
к отцу, сыновние чувства взяли верх, как и неожиданно для
него самого обострилось сознание своей принадлежности к бе¬
лой кости. Дядя Муса не был степным аристократом, не был
ханским потомком. И поддакивая дяде, Чокан не забывал это¬
го, как, впрочем, помнил об этом и Муса.
Ханская гордость еще не перебродила в Чокане, хотя в ду¬
ше его гнездились и другие, более высокие начала.
Но пока он без улыбки, а скорее с горечью обнищавшего
потомка вспоминал слова отца:
— Как волк не показывает свою худобу, ощетинившись
шерстью,— так и мы защищаемся былой славой Аблая. Вели¬
кой крыши Орды больше нет — она упала. Твой долг и моя
мечта — поднять ее. Мы должны знать язык белого царя и его
подданных. Они становятся нашей опорой. Вот поэтому я и ве¬
зу тебя учиться. Ты неглупый мальчик, но озорной. Шалости
1 Нага ш ы — родственник по матери; здесь — дядя.
19
кончатся, ум возрастет. Ученье и глупого может сделать ум¬
ным, а умный...
И глаза Чингиза в эти мгновенья так загорались, что их
блеск передавался Чокану.
— Помни, сынок, ты должен поднять славу дедов. Дух пред¬
ков прилег, как старый верблюд. Словно ему уже непосильна
былая ноша. Но в тебе оживет дух Аблая. Ты будешь с ним
вровень, ты возглавишь народ.
Отцовские слова так глубоко запали в душу мальчика, что
им ничего не стоило вспыхнуть с новой силой во время встречи
с Жарылгамысом и Чобеком.
И значительно яснее, чем прежде, Чокан представлял себе
трудности положения отца. Он знал, как переживал Чингиз
ликвидацию Кусмурунского дуана, с которым ушла в прошлое
и его известность. Знал, что отец после его назначения стар¬
шим султаном Кокшетау снова приободрился, почувствовал
почву под ногами и возвращение доброго имени. Но слава —
плохо прирученная птица. Кажется, она подпрыгивает, чтобы
снова взлететь и исчезнуть. Случится так — беда неминуема.
Орда Чингиза, иначе говоря, Аблаевская Орда, только-только
возрожденная, не в состоянии выдержать напора вихрей эпо¬
хи. Многолетние испытания расшатали ее и нужны долгие уси¬
лия, чтобы привести орду в порядок. Это можно сделать толь¬
ко в том случае, если отец сохранит должность старшего сул¬
тана. Но тогда следует поддержать его авторитет и заехать к
нему домой. И обязательно уговорить Гасфорта и Майделя
погостить в отцовском доме. Значит, и вся многочисленная сви¬
та— двадцать пять экипажей и сто кавалеристов — тоже
должны будут заехать к Чингизу.
Легко ли принять столько гостей! Будь это аульные гости —
дело ограничилось бы мясом и кумысом. Пусть у отца малова¬
то и мяса и кумыса, однако, среди шести кокчетавских родов не
так уж трудно найти такой байский аул, который охотно при¬
мет гостей Чингиза за свой счет.
— Гасфорт, Майдель и вся их свита — не казахские гости.
Они — европейцы. Им нужны хорошие вина и водка. Если на¬
питки и найдете, то найдутся ли деньги, чтобы закупить?— Чо¬
кан внимательно посмотрел на посланцев отца.— Что же вы
молчите, аксакалы?
Жарылгамыс, как старший, ответил:
— Степь — наша страна. А в какой стране нет своей Золо¬
той люльки?
— Но деньги не падают с неба и не растут на земле. Я хоть
и давно не бывал в аулах, но знаю, как там живут. Сейчас кое20
кто уже потихоньку накапливает деньги, однако расставаться
с ними вряд ли пожелает. Что думает по этому поводу отец?
— Молодой мырза, об этом тебе не надо беспокоиться,—
отвечал Жарылгамыс.— Было бы твое обещание приехать с
омскими гостями к ага-султану. А о дальнейшем ты не пе¬
чалься. Будет сделано все, чтобы омские гости уехали доволь¬
ными.
И Чокан дал слово приехать.
Чингиз еще до отправки посланцев в Омск подумал обо
всем. Поэтому Абы повез Жарылгамыса и Чобека не домой,
и даже не в аулы в поисках денег, а в Петропавловск. И по
очень определенному адресу — к богачу Малтабару, хорошо
известному читателю по первой книге.
Чингиз не раз останавливался у Малтабара, он был у него
и вместе с Чоканом по пути в Омск. Купец не раз выручал
обедневшего ханского потомка, пока не убедился в пустоте его
карманов и в ненасытности, а главное — в том, что этот внук
Аблая и денег не отдаст и в торговых делах ничем ему не по¬
может. Поэтому он и отказал однажды Чингизу в простом го¬
степриимстве, велев своим слугам сказать, что купец в отъезде.
С той уже далекой поры пришел конец их непрочной друж¬
бе. Когда Малтабару случалось бывать неподалеку от горы
Сырымбета, на северном склоне которой располагалась Орда,
он спокойно проезжал мимо. Чингизу неизменно сообщали, что,
дескать кзылжарский купец не соизволил завернуть к ханско¬
му дому, но султана это уже не трогало. Не волноваться же
по этому поводу, если есть тревоги и посерьезнее. «Сейчас
дни мои пасмурные, но наступят когда-нибудь и светлые»,—
думал султан.
Но посылая своих гонцов в Омск к Чокану, Чингиз заранее
сообразил, что в случае утвердительного ответа сына раздо¬
быть деньги можно будет только у Малтабара. Однако этого
хитрого купца раскошелить было далеко не просто. Не захо¬
чет — и все. Кажется, его нельзя соблазнить никакими блага¬
ми. Никакими! И все-таки Чингиз вспомнил одну его слабинку.
Недаром Малтабар повторял:
— Разбогатеет казах — и нужна ему, что ни год, молодая
жена.
При одном виде молоденьких женщин Малтабар просто
преображался. Как шакал, почуявший запах крови.
Тут-то Чингиз и вспомнил об Айжан. Вспомнил не о той
обездоленной девчушке, подруге детских лет Чокана из Черно¬
го аула и сверстнице его дочери Ракии, с которой они и ели и
спали вместе в летней юрте Зейнеп за широкой занавеской —
21
шымылдыком. Нет, Чингиз вспомнил нынешнюю Айжан, строй¬
ную, тонкую в талии, с густыми каштановыми косами, спадаю¬
щими чуть ли не до щиколоток. Уже давно сменившую мальчи¬
шескую одежду на скромное девичье платье. И хотя Ракия
наряжалась куда как пышнее—и в шелк, и в бархат, и сверка¬
ла бусами, золотыми серьгами с подвесками, дорогими брасле¬
тами, кольцами, но застенчивая и неброско одетая Айжан притя¬
гивала всех своей красотой, родниковой прозрачностью черных
глаз, окаймленных стреловидными ресницами, женственностью
манер, даже гибкими и длинными пальцами. Она была выли¬
тая Кунсулу. И не только обличьем своим, но и характером.
Как и мать — спокойная и учтивая, как и мать — работящая
и умелая. Искусство мастерицы словно перешло к дочери по
наследству. Айжан рано научилась рукодельничать— и кроить,
н шить, и вышивать. Вышивала такие изящные и необычай¬
ные узоры, которыми в свое время удивляла лишь Кунсулу.
Как проигрывала рядом с ней разодетая толстушка Ра¬
кия — круглоголовая, узкоглазая, с жесткими, словно жонская
грива, спутанными волосами, неряшливая, нескладная, да к
тому же и капризная! Что там вдеть нитку в иголку и пришить
себе пуговицу? Она не могла даже чай заварить, даже платье
переодеть без помощи Айжан. Если так пойдет и дальше, ка¬
кой же она будет женой и матерью, с горечью думали домаш¬
ние. Без верной помощницы, без Айжан, она может стать одной
из тех, кто отстает от своего кочевья.
Только единственному нехитрому делу научилась Ракия —
распекать сверстницу, «глумиться над ней. Айжан некуда было
уйти, негде спрятаться. И когда она давала выход одинокому
Своему горю и заливалась слезами, забившись куда-нибудь в
уголок, Ракия немедля ее находила и начинала укорять:
— Разве у тебя умер муж или сгорело твое счастье?..
Еще недавно к ней тепло относилась Зейнеп, Ай-апа, как
ее называла Айжан. Но когда подросла Ракия, мать старалась
ие замечать и недостатков дочери и достоинств Айжан...
И чуткая Айжан поняла — ей нечего теперь искать утеше¬
ния у Ай-апа. Она еще острее почувствовала с той поры свою
сиротскую долю. Ей было неизвестно, как живет ее брат Жай*
вак, на помощь которого она так надеялась. Жайнак был гдето близ Токырауна, куда его отправил брат Чингиза, Амре,
чуть ли не как раба, как приданое сосватанной дочери. Ай¬
жан не знала, жив ли ее отец, сосланный туда,где ездят на
бобаках, на «север Сибири, в глухие таежные края.
Больше у Айжан близких це было. Приходилось терпеть,
іфиходилось мириться о-жестокой судьбой.
Едва ли? не единственной душевной отрадой стали для нее
книги и песни.
Необходим, отдельный рассказ, чтобы понять, как это слу¬
чилось*
Айжан шел десятый год, когда в Орде появился Науан, сын
Толаса из рода Шангурша Караул, близкий родич Айганым.
Он проучился восемнадцать лет в Бухаре у известного в те
времена духовного наставника Шарипа и завершил все две¬
надцать циклов-фанов. Науан приехал не один — он тайно увез
в казахскую степь красавицу Гульшахру, дочку главного муддариеа Кокандскогѳ медресе Габдуллы Габдуха, который,, по¬
лучив образование в Бейруте, в одном из центров ислама на
Ближнем Востоке, был удостоен высокого звания хатым-кардана и являлся одним из видных представителей нового тече¬
ния ислама — мутакаллимина.
В том самом медресе, куда приехал учиться Науан, Габдулла впервые в истории ислама ввел непривычное для того вре¬
мени новшество — обучение девочек. Вместе с мальчиками он
учил дочерей эмира, визирей и1 имамов, в том числе и свою
родную Гульшахру.. Бедняга, он и не подозревал, чем обернет^
ся для него этот решительный, и можно сказать, смелый шаг.
Теперь Науан в скромной, а по сравнению с бухарскими,
просто невзрачной ханской мечети сменил давно состарившего¬
ся муллу татарина Галиакбара. Этот воспитанник аульной
Каргалинской медресе под Оренбургом был ограниченным и
фанатичным, да к тому же и разленившимся на склоне лет.
Он и в мечети-то появлялся разве что по пятницам. Письму на
его' уроках могли научиться только самые способные, а для
остальных дальше намазов дело не шло. Девочек он и близко
не подпускал, да и вообще всех женщин считал совратитель¬
ницами и слугами шайтана.
От Галиакбара нелегко было избавиться даже тогда, когда
в Орду прибыл Науан со своей полоненной женой. Но Чингиз
проявил достаточную твердость и передал мечеть с медресе
Науану. Однако совсем изгнать Галиакбара он не решился и
сохранил* за ним обязанности чтеца азанов — призывов к мо¬
литве, и сборщика религиозных податей. Строптивый старень¬
кий мулла молча согласился, не выдав своей глубокой обиды
и втайне решив отомстить этому бухарскому выскочке.
Науан, следуя своему обманутому им же учителю Габдулле,
сразу принялся за реформы. Он открыл двери медресе девоч¬
кам и поручил заниматься с ними своей жене Гульшахре. Ко¬
кет-так ласково называл он ее — отлично знала поэзию, и
арабскую, и персидскую, и другие, преимущественно любовные.
23
поэмы Востока. Она и с мужем часто изъяснялась стихами,
словно он был Рустемом или Фархадом.
Уверенный в образованности и душевной чуткости своей
Кокеш, Науан просчитался в другом. В двери медресе охотно
хлынули мальчики и ... ни одной девочки. Только Чингиз и Зейнеп без колебаний отдали Ракию молодому мулле и его подру¬
ге. Они побаивались, что и жениха не найдется для их несклад¬
ной дочери, и надеялись, что, может быть, хоть знаниями
возьмет, образованностью. Пусть девочка, как говорится, рож¬
дается для других земель и ей не дано получать призы на бай¬
ге, но все же как меж кипами шелка и бязь сходит за добрый
материал, так и слава отца отсвечивает на дочке. Конечно,
плохо, что Ракию еще не сосватали, но, бог даст, все станет на
свое место, и учение только поможет.
— Вы, султан, первый отец в своем краю, сделавший та¬
кой смелый шаг,— не без подобострастия льстил Чингизу Науан,
и Чингиз проникался сознанием своей правоты и дальновид¬
ности. Его поддерживала Зейнеп. Родители без особого труда
справились с новым капризом дочери, которая не пожелала
быть единственной ученицей у Кокеш. Ей, как и в играх, нуж¬
на была сверстница. Что ж, в таком случае, пусть идет в мед¬
ресе и Айжан.
Разочарование пришло не сразу, но пришло.
Ракия не преуспела в науках.
Едва ли на неделю хватало ей тоненькой книжицы «Иманшарт» с арабской азбукой «алип-би». Страницы книжицы ста¬
новились грязными, с оборванными краями — их и читать уже
было нельзя. Достать же новую азбуку было нелегко. И тогда
Кокеш или Науан, искусные каллиграфы, переписывали алфа¬
вит на чистый листок бумаги и закрепляли листок на деревян¬
ных планках. Повторяли они эту процедуру не раз и не два,
терпеливо объясняя своей ученице начертание и произношение
букв.
Недели, месяцы, год —не принесли заметных успехов.
Ну, а наша Айжан?
Она берегла в чистоте заветную книжицу, не порвала ни
одной страницы. Уже спустя месяц она заучила не только
салип-би», но и все слова, помещенные в «Иман-шарте». В те*
чение года Айжан уже была хорошо знакома с сокращенным
вариантом корана, а на второй год стала читать и тюркские
книги.
Способности девочки воодушевляли Кокеш. Она попробо*
вала позаниматься с Айжан грамматикой и синтаксисом араб¬
ского языка, начала преподавать ей и персидский. Сарф —
24
грамматика арабского языка, был снабжен в те времена ком¬
ментариями, написанными по-персидски. Поэтому изучение
этих двух языков проходило, можно сказать, параллельно.
К удивлению Кокеш и самой Айжан на третьем году обу¬
чения ученица довольно свободно разговаривала с учительни¬
цей и по-арабски, и по-персидски.
Но грамматика и религиозные книги все же были скучно¬
ватыми. Кокеш решила ввести свою юную воспитанницу в ми¬
лый ее сердцу мир арабской и иранской поэзии. Каково же
было удивление учительницы, когда она увидела в Айжан род¬
ственную душу. С увлечением вчитывалась девочка в бейтыстихи и киссы-поэмы и, постигая их смысл, и радовалась, и
плакала.
Кокеш любила пение. На своей далекой родине она заво¬
раживала подружек своим голосом и получила от них прозви¬
ще «бухарского соловья». Она завораживала не только подру¬
жек. И Науан заслушивался ее песнями. Однажды он присо¬
единил к ней свой голос и, вероятно, с той поры начались их
тайные встречи в бухарских садах. Будущий имам научил доЧЬ
своего учителя казахским песням, а Гульшахра Науана — уз«
бекским. Там, в Бухаре, их молодые голоса звучали еще робко,
приглушенно, а здесь, на просторах казахских степей, они об¬
рели звонкую высокую силу. И если случалось им быть в пути,
песня сокращала расстояние. А в пути они бывали довольно
часто...
Сказать надо правду—Гульшахра скучала по садам Бу¬
хары, ее мечетям и величественным дворцам, ее многолюдным
лавкам и шумному базару. Ханский аул с его немногочислен¬
ными домами был заброшенным местом по сравнению с одним
из лучших городов Востока.
— Грустишь, Кокеш?—спрашивал ее Науан, заглядывая
в глаза, полные слез.
И в спокойные чистые осенние дни они седлали лошадей и
уезжали в ущелье горы Сырымбет, в лес, едва начинающий
желтеть, к озеру, где можно было любоваться и двугорбой вер¬
шиной и зеленоватой зеркальной гладью плеса.
Весною Орда выезжала на джайляу в предгорья Великих
гор — Улутау, к берегам горных речушек, названия которых
не сразу и запомнишь.
Летом молодым супругам иногда удавалось побывать в за¬
поведных местах Кокчетавского округа — в горах, поросших
хвойным бором, с прозрачными чашами озер. Издали маня¬
щие своей голубизной, вблизи они привлекали своей прохладой,
зернистым песчаным дном, ясно проступающим на глубине.
25
Аиртау, Сандыцтау, Зеренды, горы Акана и, наконец, Бурабай,
самый прекрасный горно-озерный остров в степи!.. Кокеш с
благодарностью думала о Науане, познакомившем ее с этой
удивительной красотой.
Эти путешествия не могли обойтись без песен.
И можно легко представить себе радость впечатлительной
узбечки, узнавшей, что ее милая ученица обладает и голосом,
и слухом, а, главное, вкусом к пению. Обнаружилось это совер¬
шенно неожиданно на религиозных уроках. По традиции коран
читается нараспев. Прислушиваясь к Айжан, повторявшей
вслед за ней какую-то суру корана, Кокеш почувствовала скры¬
тое серебро в голосе девушки. Конечно, Айжан стеснялась петь
в медресе. Сами стены, уж не говоря о соседнем классе, сковы¬
вали ее. Кокеш предложила Айжан пойти в окрестности Сы¬
рым бета.
— Повтори-ка, айналайн, то, что ты читала сегодня в мед¬
ресе. Повтори, а я отойду.
Учительница отошла в гущу деревьев, а голос Айжан зву¬
чал все звонче и звонче, и эхо подхватывало его, разнося по
дальним и близким полянам.
— Оказывается, ты скрытница,— обняла Кокеш девушку.
И словно в первый раз увидела ее красоту, ее непохожесть на
многих привлекательных казашек, которых встречала в степ¬
ных аулах между Бухарой и Кокчетавом.
-— Если бы я была мужчиной, то выбрала бы в жены толь¬
ко тебя,— сказала она Айжан и повторила эти же слова
мужу. Науан улыбнулся. Он-то считал самой прелестной жен¬
щиной на свете свою бухарскую звездочку.
Кокеш, радуясь способностям Айжан, горевала вместе с
ней. Девушке не выпала светлая судьба.
— Что же нам с тобой делать?— вздыхала молодая учи¬
тельница.— Я знаю ваши обычаи, они не очень отличаются от
наших. Калым — бич бедных. Как это поется в песне?..
Аллах мольбе моей не внял,
Старик на скот меня сменял.
Калым — проклятье! Гибну я.
Дана скотина мне в мужья.
Неужто бедная Айжан станет женой одного из богатых ста¬
риков?
Однажды Кокеш прослышала от словоохотливых аульных
женщин, что еще не все потеряно для Айжан. И подробно пе¬
ресказала Науану.
— Знаешь, у султана —так они называли, как и все, Чин¬
гиза— сын заканчивает кадетский корпус в Омске. Красивый
26
и умный юноша. Его зовут Чоканом. Поговаривают, они ещё
в детстве хорошо относились друг к другу. Может быть, она
станет его женой?
— Это ненужные слова, Кокеш. Ты должна понимать. Он —
сын хана, белая кость. А она — дочь служанки.
— Науан, Науан! Он помнит ее и полюбит по-настоящему*
как только увидит вновь.
— Полюбить-то, может быть, и полюбит, но жениться не
сможет,— отвечал рассудительный
Науан.— Родители все
равно не дадут согласия.
Кокеш тихо засмеялась и спрятала голову на груди Науана,
— Родители, говоришь? А мои родители разве соглашались?
И живется нам с тобой хорошо.
— Нас, Кокеш, спасли казахские просторы, степь. А им где
спрятаться?
— Но сын султана, поговаривают, у русских свой человек*
Может быть, русские его и выручат.
Правоверный Науан даже вздрогнул от одной этой мысли.
— Русские, говоришь, гяуры? Ой, это плохо, Кокеш..
— Пусть плохо, но что же делать?
— Астапралла! Нет, нельзя ему идти на сговор с неверны¬
ми. И чего только мы с тобой спорим...
Науан и Кокеш еще не раз разговаривали об Айжан, при¬
глашали ее в свой дом, облегчали ее участь как могли.
Но их самих ожидало горькое испытание.
Старый мулла Галиакбар не простил обиды. Он повадил¬
ся чаще, чем прежде, ездить на юг от Сырымбета — в Имантау, где у подножья горы расположилось не совсем обычное
татарское село. Дело в том, что его жители приписались в ка¬
зачество. Урядник Салах Яманкин, принявший русское имя
Сергей, был прочно связан с полицией, а Галиакбар, в свою
очередь, держал его в курсе событий, происходящих в Сырымбете.
Науан, прибывший из Бухары, да еще устанавливающий но¬
вые порядки в мечети и медресе, показался полиции занятной
штучкой, особенно с той поры, как стали известны его выска¬
зывания о христианах и русских. Галиакбару приказали глаз
не спускать с него, ходить за ним по пятам, как говорится, со
свечкой. Старой лисе только и нужно было это. Старался он,
не жалея сил и чернил. Бумаги шли одна за другой.
Из доносов муллы становилось ясно, что Науан выступает
против христианства, что Бухарский эмир ему куда дороже
-.русского царя, что, распространяя Ислам, он расхваливает
27
турецких султанов и сбивает с правильного пути мирных жи¬
телей аулов.
Чем дальше, тем глубже п старательней копал Галиакбар
рвы на дороге своего молодого соперника.
Неожиданно в Сырымбет нагрянул урядник Яманкин в со¬
провождении казаков и предъявил Науану приказ Министерст¬
ва внутренних дел о его поселении в Кокчетав под надзор по¬
лиции. Ни сам Науан с Кокеш, ни жители аула не знали, в чем
дело. Только Чингизу вскоре доверительно сообщили, что его
мулла, оказывается, шел против царя. Чингиз и не пытался
выяснять подробности: он и так был достаточно напуган.
Больше всех переживала Айжан. Ей ничего не было понят¬
но, кроме одного: теперь она осталась одна-одинешенька. Все
вокруг помрачнело, словно днем скрылось солнце, а ночью по¬
гасла луна. Тучи, тучи и никакого просвета. Она и раньше не
представляла, как сложится ее жизнь. А тут и думать о буду¬
щем не захотелось. Что хорошего могло оно ей сулить?
Айжан тихо горевала в одиночестве, а в это самое время
со сверстницей ее Ракией стало происходить нечто нарушаю¬
щее аульную благопристойность.
Ракия была легкомысленной и в детстве, когда носила маль¬
чишеский костюм. Но то были обычные детские шалости. Те¬
перь же, уже в девичьем наряде, ее поведение выглядело
слишком озорным и грубоватым. Добро бы только это. Шутки
ее с мальчишками и даже молодыми джигитами день ото дня
принимали все более бесстыдный характер. Удержу она ни в
чем не знала. И теперь это становилось опасным — заиграла
молодая кровь.
Озабоченная Зейнеп подумала, посоветовалась с Чингизом.
Решение пришло само собой — они нашли надежный замок
для своей дочери.
Это был дом брата Чингиза — батыра Мамке. Один из че¬
тырнадцати сыновей хана Уали, Мамке жил обособленно от
своих братьев, сражался с царскими войсками в дружине Кенесары и молодым погиб от пули. В двадцать один год оста¬
лась вдовой его жена Буби. Родственники оплакивали раннюю
смерть батыра, в котором им хотелось видеть будущего Аблая.
Год продолжался траур. Некоторые торе — степные аристокра¬
ты— хотели жениться на статной и привлекательной вдове,—
тем более, что это позволялось обычаем аменгерства. Но Буби
твердо сказала, что она никогда никого не допустит на священ¬
ную постель батыра.
Землячка Айганым, дочь ученого муллы, Буби сдержала
свое обещание и больше не выходила замуж. С детства знав28
шая все религиозные правила, она завела в доме угрюмый
мусульманский порядок, редко и по выбору ездила в гости и сво¬
бодное время проводила в чтении книг о святых и героях. Ро¬
дичи ее уважали. Старшие называли святой снохой, млад¬
шие — святой тетей. Мужчин, кроме пожилых родственников,
она и на порог к себе не пускала. Да и с немногими женщина¬
ми находила она общий язык. К числу самых близких людей
принадлежала Зейнеп.
Вот в какой дом, полный тишины и строгого скучного по¬
коя, попала Ракия. А с ней вместе и Айжан.
Айжан отдали туда не только, чтобы помогать дочери. Как
ни печальна была девушка, аульные джигиты уже начали за¬
глядываться на нее. С недобрыми умыслами посматривал на
нее и Жакип, брат Чокана. Не случилось бы греха — уж лучше
и ее под замок.
Впрочем, Айжан не тяготил порядок, заведенный в доме
святой тетей. Она уж давно привыкла безропотно подчиняться.
Но Ракия, как и в Сырымбете, попробовала своевольничать.
— Так, миленькая, ничего не добьешься!
И святая тетя и раз, и два, и три своей далеко не слабой
рукой огрела племянницу, приговаривая:
— И медведя палка научила намазу!
Ракия поняла, что жаловаться некому, и сразу стала по¬
слушной.
— Скучаешь, говоришь? Вот тебе иголка, а вот нитка,..
Айжан, как всегда, помогала Ракие. Грустила втихомолку,
не зная, не ведая, что в это самое время Чингиз уже решил
ее судьбу.
Тайное сватовство
Сохранил ли в своей памяти Чокан трогательную худень¬
кую девочку в ситцевом заношенном платьице, похожую на
затравленного беззащитного зверька? Сохранил ли он в памя¬
ти сиротку Айжан, сестру Жайнака, друга детских забав, с ко¬
торым вместе играли в асыки — бараньи косточки, бродили
в окрестностях Сырымбета, лазали в пещеры и даже нашли
однажды волчью нору?
Конечно, сохранил! Особенно отчетливо он помнил день
расставания с Ордой, когда поручил Айжан заботам матери.
Первые годы в кадетском корпусе поглощали все мысли и
чувства Чокана, но разве можно забыть родной дом? И когда
к нему в Омск приезжали посланцы матери с подарками, он
расспрашивал об ауле, о всех своих близких. Однажды верзи29
л а Абы не без умысла рассказал Чокану, что подрастающая
Айжан становится необыкновенно хорошенькой и что характером своим она сама скромность и очарование.
Чокан ничего не ответил, но в его представлении какой-то
новый блик, какая-то теплая и нежная краска легли на облик
Айжан.
Это время совпало с его увлечением любовной поэзией Вос¬
тока. Арабист Костылецкий открыл молодому кадету мир, со¬
вершенно отличный от европейской поэзии, но нашедший в его
душе неожиданный, быть может, но вполне объяснимый отклик.
Чокану не казалось странным, что юноши в восточных поэ¬
мах влюбляются в девушек не наяву, а во сне, что в поисках
своих возлюбленных они преодолевают бесчисленные прегра¬
ды, что, бывает, увлекаются они не земными красавицами, а
пери, волшебными феями, или, как это случилось с Габдували,
любят свою нареченную, когда она еще не родилась. И поги¬
бают от любви. А порой, не добившись своего счастья, обре¬
кают себя на любовь недоступную, безответную, духовную, по¬
хожую больше на любовь фанатиков к непостижимому бо¬
жеству.
Конечно, чувства Чокана к Айжан меньше всего были фа¬
натичными, и все-таки в них присутствовал ореол восточной
поэтичности, навеянный чтением поэм.
Увлечение было еще подспудным и смутным, его и любовыо-то назвать нельзя было. Никогда не приходили ему в
гатову и мысли о женитьбе на Айжан,
О женитьбе он вообще не думал — ни на последнем курсе
корпуса, ни после его окончания. Он рассчитывал послужить
у Гасфорта от силы лет пять, а потом поехать в Петербург и
поступить в университет или другое высшее учебное заведе¬
ние. Он мечтал о путешествиях — по Азии и Африке. Его ма¬
нили неведомые земли, увлекали примеры знаменитых земле¬
проходцев: венецианца Марко Поло, фламандца Рубруквиста,
китайца Юань Цзянь, араба Эль Идриси, француза Абель
Ремюза, русского Иакинфа Бичурина.
Он хотел путешествовать и писать. А ведь женатому чело¬
веку не легко оторваться от дома.
Но молодость есть молодость, и если не любовь, то пред¬
чувствие любви будоражило Чокана.
И когда у него в Омской квартире появились Жарылгамыс
и Чобек, он нет-нет, да и возвращался мыслями к Айжан.
— Ну, а как там поживает сиротка, которая осталась у
моей Ай-а па?
— Как будто бы хорошо,— ответил Жарылгамыс.
Чокан не довольствовался таким кратким ответом и слова
спросил через некоторое время:
— Девушка наша Айжан, как она выглядит?
— Хорошо выглядит, стройная, красивенькая, чистенькая.
Но и этим Чокан не ограничился. К удивлению аульных по¬
сланцев, он знал о жизни в Орде куда подробнее, чем они
предполагали. Не прошло и дня после первого разговора об
Айжан, как он снова поинтересовался.
— Говорят, в нашей мечети новый мулла, образованный
человек. И у него в медресе учится Айжан. Очень хорошо
учится. Вы слыхали?
И тут Жарылгамыс выложил все начистоту, хотя и Чингиз
и Зейнеп предупреждали, что ничего лишнего болтать не надо.
Пришлось рассказать и о том, что бухарский мулла не понра¬
вился властям и что его выдворили из Сырым бета. Не скрыли
от Чокана и переезда Ракии с Айжан в дом Буби.
Только об одном умолчали гонцы — о Малтабаре. Нару¬
шить этот наказ султана они не посмели.
Впрочем, никаких вопросов, касающихся Айжан, Чокая
больше не задавал. Но мыслями возвращаясь в аул, он силил¬
ся представить перемены, происшедшие с худенькой больше¬
глазой девочкой, которую ему было бесконечно жалко в тот
далекий и грустный день отъезда в Омск.
Если бы он знал или хотя бы догадывался, какую участь
готовит отец его подруге детства!
Чингиз, естественно, по самому складу своего практическо¬
го ума не мог и подозревать, что может нанести нравственный
ущерб сыну, замышляя выдать Айжаи замуж за Малтабара.
Он не хотел, чтобы об этом знал Чокан просто по той причине,
что стыдился своего безденежья.
О женитьбе же сына он подумывал давно, еще в бытность
свою старшим султаном в Кусмуруне. Уже тогда он сосватал
за него только что родившуюся дочь султана оренбургских ка¬
захов Ахмета Жантурина. Правда, Жантурия как будто бы ос¬
вободил его от прежних обязательств. И теперь Чингиз уже
вел переговоры с Ерденом, сыном Сандыбая, главой пяти баганалинских волостей, человеком влиятельным и богатым, из¬
вестным и своими кокандскими связями. Ерден выбился в
знать из черной кости и непрочь был породниться с аблаевским ханским родом. Он даже поторапливал Чингиза и уже
начинал договариваться о сроках свадебного тоя. Но Чингиз
медлил. Несмотря на свою верность старым обычаям и отсут¬
ствие душевной тонкости, он понимал, что все решить за сына,
офицер а "русской - а рм ии, он уже не может. К тому же до него
31
доходили слухи о дружбе Чокана с Катей, дочерью Гутковского, окончившей Омскую женскую гимназию год или два то¬
му назад и уехавшей в Петербург в Институт благородных
девиц.
При одной мысли о том, что Чокан может стать родствен¬
ником Гутковского сердце Чингиза сжималось от тщеславия и
восторга. Что там Ахмет, что там Ерден! Не видел он, что ли,
таких казахов? А вот с большим офицером состоять в родст¬
ве — это что-нибудь да значит!
На всякий случай и о Кате пытались разузнать гонцы по
просьбе султана, но едва только заикнулись, как Чокан рас¬
смеялся и ответил так, что продолжать разговор не имело
смысла. Не верили в такую возможность и знакомые гонцам
омские казахи.
Что касается Чокана, то Катя ему действительно нрави¬
лась, но он не хотел пускать отцовских посланцев в свой лич¬
ный мир.
Однако нам пора возвратиться к выехавшим из Омска в
Петропавловск Жарылгамысу и Чобеку.
По старой степной привычке они не торопили иноходцев и
обстоятельно обсуждали друг с другом все услышанное и вы¬
веданное. Ехали они рядом, отправив вперед сопровождающих,
в том числе и Абы. Зачем в таком разговоре лишние ушы?
Жарылгамыс и Чобек были ровесниками-курдасами, а зна¬
чит могли и пошутить, и поспорить, а то и побороться порой.
Правда, невысокий и рано начавший толстеть Чобек в силе и
ловкости уступал ладному и крупному Жарылгамысу, но зато
был куда как бойчее его в спорах.
Чобеку нравилось затевать шуточный спор при людях, а
Жарылгамысу — наедине. Расчет и у того и у другого был са¬
мый нехитрый. Чобек знал, что если будет побеждать, то на
людях Жарылгамыс не посмеет расправиться с ним кулаками.
Жарылгамыс же почти всегда проигрывал в словесном спо¬
ре, непрочь был в качестве последнего довода пустить в ход и
кулаки.
Несмотря на все это, они были очень дружны и весело от¬
кликались на взаимные прозвища:
— Тебе еще не надоело ехать, Черный Медведь?— спраши¬
вал Жарылгамыса Чобек, а тот отвечал сквозь смех:— С Ры¬
жим Скорпионом под боком не соскучишься.
Так они и ехали, перебрасываясь шутками, затевая шум¬
ную перебранку, и даже начали бороться, пытаясь стащить
друг друга с седла. Жарылгамысу удалось свалить Чобека на
дорогу:
32
— Ну, вот... Теперь иди пешком!
Чобек притворно закричал, призывая джигитов на помощь,
те остановились, дождались гонцов и опять поехали, на этот
раз все вместе. Жарылгамыс сказал джигитам:
— Нет, ребята, скачите вперед...
— Вперед-то вперед, но и назад иногда поглядывайте, а то
этот медведь опять навалится на меня,— боязливо отозвался
Чобек.
— Что, боишься? Тогда мчись за ними, глотай пыль.
— Да уж ладно, Жарылгамыс. Будь, что будет... Тебя ведь
не исправишь...
— То-то!—пробасил Жарылгамыс.— Значит, признаешь,
что сила на моей стороне! А я отослал джигитов вперед пото¬
му, что хочу серьезно поговорить с тобой.
— Ты — и вдруг серьезно?— Не удержался было от на¬
смешки Чобек, но тут же уловил напряженный задумчивый
взгляд Жарылгамыса.— Давай, давай, говори!..
— Ты знаешь, зачем мы едем в Кзылжар к Малтабару?
— Еще бы не знать. И об этом ты решил со мной говорить?
— Только об этом, и ни о чем другом. Так слушай: как
только зайдет речь о молоденькой девушке — Малтабар клю¬
нет на наше предложение. Так?
— Так. Особенно, если мы распишем красоту Айжан.
— Распишем. Поэтому султан и послал нас. А потом и сам
убедится, когда увидит.
— И это так. Уж он такой, Малтабар. Пока ее не увидит,—
не успокоится.
— А когда увидит,— опять не найдет себе места — будет
торопиться со свадьбой.
— Со свадьбой, говоришь.
— Да, со свадьбой. А вдруг этой свадьбы, ради которой
мы и едем, не будет?
— Как это не будет, кто может помешать?
— Чокан!— коротко выдохнул Жарылгамыс и уставился
в глаза Чобеку, словно ожидая, какое это произвело на него
впечатление.
Чобек до того растерялся, что не нашел ничего лучшего,
как спросить:
— Чокан? Какой Чокан?
— Какой же еще, наш Чокан, чингизовский.
— Ничего не понимаю, Жарылгамыс. Почему же Чокан мо¬
жет помешать этой свадьбе? Почему он будет против?
— А ты сам не догадываешься? Неужели ты не слышал
вопросов Чокана? Неужели не заметил, что о других девуш2 С. Муканов
33
ках он ничего не спрашивал? Понимаешь, ни-че-го! А вокруг
нее — и так, и этак. Наизнанку меня вывернул сын султана.
И Жарылгамыс напомнил Чобеку все вопросы, которыми
терзал его Чокан.
— Чем же это можно объяснить?
- Не знаю, не знаю, Чобек. Ты ближе к ханскому роду,
дом твой почти рядом с Ордой стоит. Ты лучше знаешь их сек¬
реты. Вот и предполагай...
— Предполагай, говоришь... Я тебе скажу так: люди хан¬
ского рода то тверже кремня, а то очень жалостливые. У них
пестрый нрав, неровный. Что, если наш молодой хан тоже ре¬
шил стать милосердным?..
— Милосердным? Э-э, нет!— перебил Чобека Жарылга¬
мыс.— Тут не в милосердии дело.
— А в чем же тогда?
— Мне показалось, Чокан увлечен этой девушкой. Он ее
для себя хочет сберечь. А ты говоришь — милосердный.
Чобек тихо засмеялся.
— Чему ты смеешься, рыжий?
— А тому смеюсь, что он ее и не видел девкой.
— Мало ли что не видел. Мне вот тоже ни разу не приве¬
лось ее встретить. Что она — действительно, красавица?
— Красавица, клянусь, красавица! Пери. Чингиз не зря
именно ее предлагает Малтабару.
— Чингиз знает, чем прельстить купца. Но Чокан может
помешать ему дотянуться до девушки.
— Я, признаться, думал вначале, что ты шутишь,— тянул
Чобек слово за словом,— но даже если это так, разве Чокан
женится на ней? Увлекаться женщинами — в ханской крови.
До свадьбы дело не дойдет. Там и Малтабару вдоволь оста¬
нется.
— Не знаю, ничего не знаю,— покачал головой Жарылга¬
мыс.— Боюсь я чего-то. Но в Кзылжаре об этом — ни слова!
Разговор оборвался. Кони шли до сих пор легкой ино¬
ходью, но тут Жарылгамыс, а вслед за ним и Чобек взмахну¬
ли камчами и галопом догнали своих джигитов.
Кзылжар был уже хорошо виден.
...Малтабар не был предупрежден о приезде гонцов Чинги¬
за. Да они ему и не сказали, что их послал султан. Так им
было проще вести беседу.
Купец хорошо знал Жарылгамыса с Чобеком и оказал им
должное гостеприимство.
Как и положено за дастарханом, говорили обо всем, что не
имеет отношения к делу: о ценах в городе и в степи, об омских
34
начальниках и, наконец, о ярмарке. Здесь Малтабар несколько
оживился.
— А почему ваши кони давно не оставляли следов своих
копыт в орде Чингиза?— спросил Чобек.
— Как-то все не удается,— схитрил Малтабар, догадываясь
теперь, с чем к нему припожаловали ордынцы.— Я султана попрежнему уважаю.
Чобек ловко перевел разговор на женщин, и глаза у куп¬
чика сразу замаслились.
Самое время, решил Чобек, ввернуть словцо об Айжан. И
стал ее нахваливать, насколько позволяло ему красноречие.
Малтабар воздерживался от лишних расспросов, но и без
того было ясно, что Чобек попал в цель.
Малтабар вспомнил своих трех жен, начавших жиреть от
безделья, ленивых, тусклых, стареющих, по его мнению. А тут,
кажется, сам бог посылает ему, грешному, молоденькую кра¬
сотку. В самом деле, почему бы не посмотреть на эту Айжан?
Как бы угадывая его желание и наперед зная, что на Атбасарскую ярмарку Малтабар поедет непременно, Чобек ска¬
зал напрямик:
— Вот вы по пути и загляните к султану.
У Малтабара больше не оставалось сомнений: ордынцы
приехали в Кзылжар затем, чтобы пригласить его к Чингизу.
Беседа пошла в открытую. Гости больше не стали скрывать,
что они посланцы Чингиза, а сам Малтабар тут же с вооду¬
шевлением дал слово обязательно побывать в Орде и посетить
уважаемого султана. Впрочем, про себя он подумал: «Я-то
вряд ли нужен Чингизу, но мои деньги... Он и раньше был
охотником до них. Сейчас у него расходы. Важные гости из
Омска приедут. Сын. Он попытается заманить меня. Ну, что ж.
Посмотрю девушку. Понравится она мне — раскошелюсь. На
ярмарке-то я все равно наторгую если не в сто, то в десять
раз больше».
И велел передать свой салем султану.
*
*
*
Возвращение Жарылгамыса и Чобека в Сырымбет с хо¬
рошими вестями обрадовало и разволновало Чингиза. Приедет
Чокан, милый его Канашжан. Офицер, правая рука генералгубернатора. И сам генерал будет у него гостем, со всей сви¬
той. Если выручит Малтабар, а он теперь непременно должен
выручить, можно и той устроить по всем правилам — и казах¬
ским, и русским. Чего еще желать, о чем еще молить бога?!
Главное, кажется, решено.
35
Теперь самое время подумать и о том, чтобы навести поря¬
док в своем округе-дуане.
Чингиз не так давно стал старшим султаном Кокчетавского дуана, который объединился с Кусмурунским. На землях
нового объединенного округа кочевали восемь родов: Атыгай,
Караул, Керей, Уак, Канжигалы, Курлеут, Баганалы и Алысай. Эти роды закрепились на прежних своих территориях и
тяготели к прежним административным центрам. Чтобы избе¬
жать родовой вражды и столкновений, Чингиз с разрешения
Омска подобрал себе двух уважаемых немолодых биев, так и
назначенных помощниками старшего султана в этих центрах:
Таштита, сына Табая, по Кусмуруну, и Абильгапара, сына ба¬
тыра Мандая, по Кокчетаву. Чингиз добился выплаты из еже¬
месячного жалованья. Впрочем, помощники жили в своих
аулах, как и старший султан, и встречались друг с другом раздва в год.
Для упрочения своего положения Чингизу не всегда было
необходимо объединение. Ему был не чужд и жестокий, лукавый
девиз: разделяй и властвуй. Чингиз натравливал род на род
и родовых вожаков друг на друга, попеременно привлекал в
в свой стан враждующие стороны и этим самым обеспечивал
себе поддержку.
Однако такая испытанная тактика оправдывала себя да¬
леко не во всем.
В эти годы казахи, принявшие русское подданство, естест¬
венно, стали отдаляться от многих степных законов и обычаев.
Русское же законодательство еще не вошло в аульную жизнь.
В результате родовая вражда усиливалась, противоречия
углублялись и на этой зыбкой почве повсеместно возникали барымта и сыдырымта, о которых мы уже упоминали.
Конокрады, от которых стонали многие аулы, объединялись
в шайки, действовали сообща и не очень-то считались и с биями, и с младшими и старшими султанами, и с царскими чинов¬
никами.
Султаны писали письма в Омск, а Омск нажимал на султа¬
нов. Грозили военной силой, посылали солдат... Но грабежи не
сокращались, а, наоборот, увеличивались. Покончить с грабе¬
жами, с барымтой мешало и широко распространившееся взя¬
точничество. Взятками подкармливали всех — и султанов, и
чиновников.
Подумывали уже о том, чтобы направить в степь крупные
воинские части. В Омске даже сочинили соответствующую бу¬
магу в Петербург. Но царские власти рассудили по-иному.
Смысл ответного приказа был таков: посылка в степь подраз36
делений Русской армии положительных результатов не даст.
Войско только растревожит народ, и эти меры могут привести
к самым нежелательным последствиям. Например, к восста¬
ниям. Значит, нужно действовать осмотрительно, осторожно,
постепенно.
Но как «постепенно» и «осторожно» уничтожать банди¬
тов?
Еще был жив и по-прежнему совершал набеги отчаянный
конокрад Кожык, сын Макаша. Всем была известна неудав¬
шаяся попытка расправиться с ним.
А произошло это так. Петропавловский уездный начальник
Мамонтов получил распоряжение арестовать Кожыка и до¬
ставить в Омск.
Мамонтов разузнал, где находится Кожык, и отправился к
нему с солдатами. Кожык встретил его как почетного гостя,
безропотно согласился сдаться омским властям, но попросил
предварительно откушать у него в доме перед дальней доро¬
гой по казахскому обычаю.
Зарезал, как водится, барана, сварил мясо, а потом подсы¬
пал в бульон белены. Опьяневшие солдаты были разоружены.
Всласть поиздевавшись над Мамонтовым, Кожык отпустил на
волю всю команду, оставив себе их винтовки. После этого он
предусмотрительно переменил место кочевки, а омские власти
махнули на него рукой.
Если уж и Мамонтов не справился с лихим барымтачом,
что же мог сделать в своем Кокчетавском дуане Чингиз?
Все продолжалось своим чередом, разве что конокрады дей¬
ствовали еще смелее и безнаказанней. Султан собирался
поехать в Омск — держать совет с чиновниками губернаторства,
но теперь необходимость такой поездки отпала. С удовольст¬
вием он снова и снова перечитывал письмо о совещании пред¬
ставителей всех шести дуанов и старательно готовил его
участников. Избави бог, чтобы не сболтнули лишнего, да и не
смолчали перед генералом там, где это будет ему, султану, на
пользу.
«Как удачно,— думал Чингиз,— что переводчиком при
Гасфорте будет мой Канашжан. Он не подведет, он доложит
все как надо. Но ведь есть и другие толмачи, а их надо опа¬
саться. Если все как следует предусмотреть, я не только прио¬
брету прежнее достоинство, но и возвышусь над остальными
султанами».
— О, аллах!—Чингиз закатывал к небу глаза.— Сбереги
от дурного глаза возвращающееся ко мне счастье.
...Весна входила в свою щедрую зеленую силу. Вдыхая ее
37
теплый ветер, радуясь предстоящим встречам, Чингиз облюбо¬
вал место, где можно будет поставить юрты для гостей. В по¬
следние годы он не откочевывал далеко от своей зимовки, зато
отлично знал ее окрестности. И вот теперь он остановил свой
выбор на озере Саумалколь, находящемся примерно в двадца¬
ти верстах к югу от горы Сырымбет. На западном берегу это¬
го глубокого озера с чистым песчаным дном рос густой берез¬
няк. Его называли красным березняком, потому что в солнеч¬
ные дни стволы деревьев приобретали алый оттенок. Вода в
озере отдавала солью, но и домашний скот и дикие козы при¬
ходили сюда на водопой. А жители Орды и других соседних
аулов предпочитали родники. Их много было вокруг — и они
питали озеро.
Если смотреть на озеро с высоты, то оно своими очертания¬
ми напоминало рог быка — утолщенный у основания и тонкий,
заостренный в конце. Русские поселенцы, появившиеся здесь
позднее, окрестили Саумалколь Кривым озером, а свою де¬
ревню — Кривоозерной.
Вид с берегов Саумалколя открывался чудесный. На севе¬
ре, невдалеке от соснового бора, поднималась двугорбая вер¬
шина Сырымбета, на юге манила голубоватая, подернутая
маревом в солнечный день, седловина Аиртау.
В эту весну преимущество Саумалколя заключалось еще
и в том, что и Гасфорту с Чоканом, и Малтабару, который
должен был приехать раньше их, не надо было делать боль¬
шого крюка по пути в Атбасар.
Семьи из черного аула перегнали скот на лесные поляны
к востоку от озера и сами расположились там же — вблизи, но
не на виду становья султана. Для своей юрты, для юрт госте¬
вых и своих ближайших родственников Чингиз не пожалел
белой кошмы. Главную гостевую юрту установили несколько
в стороне, чтобы важные гости могли отдыхать в тиши. Даль¬
ше, чем обычно, перенесли и юрту Буби, вдовы батыра Мамке.
Но это уже совсем по другой причине.
Почему юрта, где жили теперь Ракия и Айжан, находилась
в уединенном отдалении, знали только Чингиз, Зейнеп и сама
хозяйка юрты — Буби. Зейнеп была посвящена в планы Чин¬
гиза еще до отправки Жарылгамыса и Чобека в Омск и Пе¬
тропавловск. Она не сразу одобрила замыслы мужа: хмури¬
лась, вздыхала, в сомнении покачивала головой.
Они даже чуть не поссорились по этому поводу.
— Грешно, говоришь? Что грешно?!—сердился Чингиз.—
Грешно было бы, если бы отдали ее за человека, у которого
всего не хватает. Как говорится, во рту — мясо, а под седлом —
38
лошади. А у Малтабара всего вдоволь, у него богатство океа¬
ном плещется. Чего она ни захочет — все будет, как только
переступит порог его дома. В кружевах и шелках ходить бу¬
дет. А ты говоришь — грешно!
— Я о другом хотела сказать. Беда в том, что он — старик,
а она — почти девочка.
— Старик, старик... Не те слова, байбише. Разве мало у
нас пожилых людей, вводивших в дом молодых жен? Наша
вера разрешает иметь токал. Старик... Да этот старик Малтабар еще не одну девушку состарит. Ты скажи мне, что луч¬
ше,— пойти замуж за пожилого да богатого или за молодого,
но нищего. Молоденький ведь не только одеть, но и прокор¬
мить как следует не сможет.
С Чингизом спорить было бесполезно. Зейнеп ни слова не
сказала ему в ответ. Да, уж так ли и неправ султан? В самом
деле, может, девочке неплохо будет в доме торговца? В сте¬
пи редко женятся по любви. Айжан — сирота. Легко ли ей
найти мужа?
И мысленно согласившись с Чингизом, Зейнеп решила по¬
мочь ему в этом тайном до поры до времени сватовстве.
Надо было договориться с Буби. В первое время вдовства
Буби Зейнеп побаивалась, что Чингиз начнет навещать ее юр¬
ту, пользуясь правом аменгерства. Ведь он мог, следуя обычаю,
взять и под свою крышу жену умершего брата. К тому же та
была молодой и привлекательной. К счастью Зейнеп, этого не
случилось, и женщины подружились, даже завели свои секре¬
ты. Буби нежно называла Зейнеп «молодою снохой — келиншек», во всем шла ей навстречу. Не стала она ей перечить и
на этот раз:
— Только прошу тебя, келиншек, когда этот жених появит¬
ся здесь, вы меня предупредите — я уйду из юрты. Пусть уж он
меня не видит, не хочу я нарушать своего порядка. А посмо¬
треть на девочку — почему бы и не посмотреть?
...Как договорились, так оно и получилось. Малтабар прие¬
хал значительно раньше других, гостевая юрта еще пустовала.
И его одного устроил в ней Абы, которому Чингиз поручил
ухаживать за богатым женихом.
У себя в Петропавловске Малтабар спал чутко, любой по¬
сторонний звук будил его. В дороге сон становился еще тре¬
вожнее и он часто выходил к лошадям, смотрел — цела ли
поклажа, бодрствует ли кто-нибудь из слуг. А здесь, в юрте,
установленной на полянке возле неумолчно шелестящих берез,
он и вовсе не мог сомкнуть глаз. На ум приходили слова та¬
тарской песенки:
39
О тебе я думаю днем,
Но приходишь ты только во сне.
Ты меня опалила огнем,
Закружила голову мне.
Песенка ему запомнилась с далекой молодости, а теперь
выходило так, что он уже несколько обрюзгший, со складка¬
ми жира на животе, с первой сединой в коротко подстрижен¬
ной в день отъезда бородке приехал свататься к девушке, ко¬
торая так понравилась ему по описаниям’
Ночь была долгой, мучительной. Малтабар едва дождался
рассвета. Принялся вышагивать взад-вперед по окутанной бе¬
лесым утренним туманом поляне. Светало медленно, и прошло,
должно быть, не менее получаса, пока отчетливо стала видна
запрятанная в березах юрта Буби. Вчера ему Абы показывал
на нее... Мол, там и живет твоя невеста.
— Ты слыхал, Малтабар, про Мамке-батыра?
И хотя Малтабар ровным счетом ничего про него не слы¬
шал, он ответил утвердительно и только поддакивал, когда
Абы рассказывал ему и о гибели Мамке в бою, и о его вдове,
давшей обет не выходить замуж, и о том, как эта вдова охра¬
няет покой своей юрты, а заодно следит и за двумя девушка¬
ми, мучая их и себя бесконечными намазами и не отпуская от
себя ни на шаг.
— Это, Малтабар, святая баба. Но ты не бойся. Она знает
о твоем приезде и покинет с утра юрту, чтобы ты мог разгля¬
деть Айжан.
Тут Абы причмокнул:
— Девочка, как ангел. Чистая, молоденькая. У нее на гу¬
бах еще запах материнской груди, а на спине — следы люльки.
Малтабару хотелось тогда же войти в юрту, но уж если
Чингиз решил, что это надо сделать утром, то он не будет ме¬
нять его порядок.
И вот долгожданное утро наступило. Купец крутился возле
лошадей, переминался с ноги на ногу, но Абы, который должен
был выйти из леска и дать знак, что Буби ушла, все не появ¬
лялся. Между тем солнце уже скользнуло по стволам берез,
и в это же самое время Абы заметил, как Буби — будь она не¬
ладна — в темной накидке неторопливо вышла из юрты. Он
выбежал к коню, быстро расстреножил его, вскочил в седло
н гордо, словно победитель, проехал невдалеке от Малтабара,
едва кивнув ему головой.
Кустарником, растущим по краю оврага, Малтабар напра¬
вился к юрте. Гибкие ветви хлестали его по лицу, но он тяже¬
ло ступал напрямик, не выпуская из виду светлевшую сквозь
40
зелень кошму. Без тропки, преодолевая небольшую крутизну,
он довольно скоро вышел к юрте, поставленной у самого края
оврага.
Вышел к юрте и немного оробел. Даже постоял в нереши¬
тельности несколько мгновений. Вспомнил, усмехнувшись, по¬
словицу:
Если мужчина во власти стыда —
Не знать ему женщины никогда!
Еще раз усмехнулся и толкнул двустворчатую дверцу.
В юрте было сравнительно светло, потому что Буби, нару¬
шив распорядок, с утра открыла тундик, обычно задернутый
кошмой до полудня. Так было сделано по просьбе Зейнеп.
Малтабар пригляделся. Значительную часть юрты занима¬
ла широкая кровать, украшенная цветными стеклами. Это и
была святая постель батыра, на которую после смерти хозяи¬
на никто и никогда не ложился.
Ничего не подозревавшие Ракия и Айжан убирали свои
постели, расположенные в середине юрты. Это место им опре¬
делила Буби. Спать у стены не всегда безопасно. Джигиты лю¬
бят по ночам прутиками тревожить сонных девушек или на¬
шептывать им всякие глупости.
«Которая же из них моя невеста?»— подумал Малтабар.
Ни Айжан, Ни Ракия, занятые своими хлопотами, не заме¬
тили, как он вошел. Может быть, они подумали, что это те¬
тушка Буби.
Малтабар насторожилсяи неожиданно громко кашлянул.
Девушки обернулись и задрожали от страха. Что за человек
был перед ними, как он оказался в юрте? Невысокий, круг¬
ленький, с расплывшимся лицом и седеющей бородкой. В та¬
тарской тюбетейке и русском пиджаке, стягивающем его ог¬
ромный живот.
А маленькие глазки так и буравили, так и буравили де¬
вушек.
Что за наваждение!
Первой пришла в себя легкомысленная Ракия. Ахнула и
сразу же юркнула за шымылдык — занавеску, отделявшую их
постели от Буби.
Айжан замерла, кровь прилила к ее лицу. В смущении и
страхе она не знала, куда деваться. А Малтабар впился взгля¬
дом в ее ладную фигурку. Догадавшись, что это и есть хвале¬
ная красавица, попытался улыбнуться.
— Вот это девушка!—воскликнул он.— Ты что, меня
боишься?
41
И хлопнул в ладоши, довольный собой и своей невестой,
знать ничего не знавшей о сватовстве.
Айжан пришла в себя и, как испуганный зверек, скрылась
вместе с подругой.
Издалека послышались ровные неторопливые шаги. Зна¬
чит, святая тетушка возвращается в юрту. Малтабар вспомнил
наказ Абы: «Постарайся с Буби не встречаться». Надо было
уходить восвояси. И он торопливо вышел, едва не столкнув¬
шись с женщиной на пороге: та заслонилась от Малтабара
дверью и сделала вид, что не заметила его.
Он уходил увереннее, чем пришел. Раздвигал кустарник,
чтобы не хлестал по лицу. Не спешил, не волновался. Спустил¬
ся к гостевой юрте и сразу догадался, что там люди. Лошади
спешившихся всадников отдыхали на привязи, раздавались не¬
громкие голоса.
Как ни в чем не бывало, он появился в юрте, поздоровался.
Чингиза среди ордынцев не было. Кое у кого на лицах блуж¬
дали плохо скрытые усмешки. Но Жарылгамыс и Чобек, знав¬
шие о всех обстоятельствах лучше других, степенно прихлебы¬
вали кумыс. Они даже не подали вида, что именно Чингиз их
Отправил сюда, как уже испытанных своих посланцев, снова
договариваться с Малтабаром. Они спокойно ожидали ухода
остальных, чтобы поговорить с Малтабаром наедине.
Чингиз воздержался пока от встречи. И не только потому,
что переговоры, не делающие чести его ханскому званию, его
положению старшего султана, он предпочитал вести через
других. Случилось так, что его замысел отдать Айжан Малтабару вышел из узкого круга посвященных в него лиц. Уж как
он предупреждал, чтобы держали язык за зубами, да, как го¬
ворится, слово, вышедшее из-за тридцати зубов, становится
достоянием тридцати родов. Ох, уж этот узун-кулак! Какой
шайтан разносит его? Чингиз ни разу еще не встречался с Мал¬
табаром, а в степи уже стали громко поговаривать, что задерж¬
ка только за свадебным тоем. Кто в этом виноват? Из домаш¬
них о сватовстве знала только Зейнеп, из близких людей —
Абы, Жарылгамыс и Чобек. Но те клялись, что будут
молчать.
Теперь Чингиз поручил Жарылгамысу и Чобеку все даль¬
нейшие переговоры. Дайте этому купчику понять, сказал сул¬
тан, что меньше, чем за полтора кулака, иными словами, пол¬
торы тысячи рублей ассигнациями, он не согласен. Примерно
это была цена ста кобылиц. Ну, а для тоя и тысячи хватило бы
за глаза. Ведь на мясо и кумыс тратиться не надо. Верные Чин¬
гизу баи пригонят и овец и кумысных кобылиц.
42
...Когда посланцы султана остались с Малтабаром наедине,
разговор пошел откровенный. Жарылгамыс и Чобек наслаж¬
дались собственным красноречием, снова расхваливая девуш¬
ку и округлыми гладенькими выражениями выторговывая
названную Чингизом сумму.
Малтабар слушал их, слушал, а потом прервал кратким
ответом:
— Хватит, мне и так все ясно. Айжан я повидал, она при¬
шлась мне по душе. И зачем я буду разрывать один кулак на
части. Отдаю оба.
— Значит, две тысячи!— удивился Жарылгамыс щедрости
Малтабар а все еще не веря ему.
— Да, две тысячи!— улыбнулся Малтабар.— Но только
после возвращения с ярмарки. Заеду сюда из Атбасара и вру¬
чу деньги. Вам или самому султану, как хотите. И запомните:
не надо мне никакого приданого. Но девушку я увезу с собой.
— Ты хочешь сразу захватить с собой невесту по пути из
Атбасара в Петропавловск?—уточнил Жарылгамыс, хотя пре¬
красно понимал, в чем дело.
— Правильно. Чтобы одна рука была дающей, а другая —
берущей. Когда уплачен калым, невеста идет в дом жениха.
Иначе и не бывает. Верно я говорю?
Посланцам ничего не оставалось, как согласиться.
Чингиз и обрадовался и огорчился. Спору нет, две тысячи
лучше, чем полторы. Однако тысяча нужна именно сейчас.
А Малтабар уезжает, вручив одни обещания. Как же все-таки
быть?
В эти же дни Гасфорт неожиданно уведомил Чингиза, что
путь его следования в Атбасар несколько меняется,— с пред¬
ставителями Кокчетавского дуана он встретится у подножья
горы Акан. Значит, в Саумалколе тоя не будет и надо Орде
перекочевать к месту, назначенному губернатором. Приходи¬
лось подчиняться. Чингиз собрал своих людей из ближних ау¬
лов, посоветовался с ними и наметил сроки переезда.
Жарылгамыс еще оставался в гостях у султана.
— Перед откочевкой в Акан,— посоветовал он Чингизу,—
ты не бери с собой невесту Малтабар а. Оставь ее в Сырымбете, в зимовке, и поручи охранять.
— Охранять?— удивился Чингиз.— Зачем?
— Доверься мне, мой султан. Я не буду открывать сейчас
секрет. Потом ты все узнаешь. Я тебе сам объясню. А сейчас
не надо меня неволить.
«Вот упрямый черт»,— подумал про себя Чингиз, почувст43
вставший, что за словами Жарылгамыса скрывается что-то
дельное.
И ответил ему:
— Пусть будет по-твоему.
Что касается Жарылгамыса, то он опасался Чокана. Он
слишком хорошо помнил, как сын султана расспрашивал его
об Айжан. Так настойчиво задавать вопросы мог только чело¬
век, увлеченный девушкой. Значит, надо было сделать так,
чтобы Чокан не встретился с ней. Иначе свадьба расстроится,
и ему, Жарылгамысу, ничего не перепадет.
Теперь Чокану некогда будет заезжать в Сырымбет, он не
должен покидать Гасфорта, а с отцом ему придется повидать¬
ся только в горах Акана.
Снова начались сборы.
Чингиз со своими домочадцами, пастухами, табунщиками
откочевывал в Акан. Айжан возвратили в Орду, к зимовщикам.
И в общей суматохе прошло почти незамеченным одно
очень важное для судьбы девушки событие.
В Сырымбет возвратился ее отец Акпан.
Сосланный за убийство в край, где ездят на собаках, в да¬
лекую Сибирскую каторгу, он отбывал наказание на золотых
приисках, принадлежавших царской фамилии. Получил там
чахотку, стал непригоден к труду, и его досрочно освободили.
Постаревший, больной, кое-как одетый, он отправился в род¬
ные степи. Сколько он шел? Может быть, год, а может быть,
два. Иногда его кормили,— в сибирских деревнях не обижали
страдальцев, иногда подавали милостыню, иногда он и сам
зарабатывал себе на хлеб.
В Сырымбете, в Черном ауле Караты его долго не могли
признать — так он сгорбился, сник, высох. Когда-то блестя¬
щие калмыковатые глаза потухли, и щеки были в цвет редкой
серой бороденки. Он и расплакаться не смог: только закрыл
лицо руками, дрожа худыми плечами. Легко ли было ему
узнать, что давно нет на свете жены Кунтай, что приемный
сын Жайнак далеко от родных мест, что нет у него ни крова,
ни очага. И только Айсулу, маленькая Айжан, жива! Какая
она теперь?..
Встреча была горькой для обоих. Айжан никак не могла
понять, что этот больной и старый человек ее отец. Она пыта¬
лась вызвать в себе добрые чувства, но только жалость к не¬
му и к самой себе сжимала ее сердце. Она еще немного пом¬
нила мать, смутно ощущая давнее материнское тепло. И совер¬
шенно не помнила отца. Акпан с тоской всматривался в
дочь — чужая девушка была перед ним.
44
— Айсулу, Айсулу!— повторял он ее настоящее имя, а она
и не слышала, чтобы ее так когда-нибудь называли.
— Айсулу,— тихо твердил он, словно вызывая духов
прошлого.
И вдруг увидел ее черные волосы в легких завитках.
— Совсем как у мамы Кунтай...
Кунтай. Имя вынырнуло откуда-то из глубины памяти и
так знакомо, так нежно отозвалось в душе Айжан.
— Айсулу,— снова произнес он и добавил,— моя Айсулу,
Айжан.
Прозвучавшие почти вместе имена Кунтай и Айжан больше
не оставляли сомнений в душе девушки. Она начинала убеж¬
даться, что перед ней был ее отец. Она еще не знала, как бу¬
дет помогать ему, как будет лечить его, она еще ничего не ре¬
шила. Но в эти мгновения Айжан поняла, что судьба свела ее
с самым близким на земле человеком.
Едва ли не в это самое время Абы говорил отъезжающим
из Саумалколя в горы Акана людям:
— Мы отправили девушку в Сырымбет к отцу. Она будет
за ним ухаживать.
Люди недоверчиво качали головами:
— Так ли это? Просто ее незаметно увезли, чтобы отдать
в чужие руки.
...Чингиз со своими ордынцами и примкнувшими к Орде со¬
седними аулами уже располагался у подножия Аканских гор
в ожидании сына и Гасфорта.
Чингиз не сразу решился оставить Акпана в Сырымбете.
А вдруг он бежал с каторги, тогда неприятностей не оберешься.
Не посмотрят и на то, что больной. Но когда Салах Яманкин,
урядник из Имантау, показал бумагу о досрочном освобожде¬
нии Акпана по болезни, султан успокоился и даже приказал
помочь старику. Выделил ему коз, проса, зерна.
Кто знает, что бы с ним случилось, если бы в это самое вре¬
мя Абы на своей верблюдице не привез из Саумалколя Айжан.
Болезнь развивалась, бедняге день ото дня становилось все
хуже, люди боялись заходить к нему в дурно пахнущую зем¬
лянку. Ставили ему на порог пищу и уходили, не задерживаясь.
Зейнеп, отправляя Айжан, советовала девушке поселиться
отдельно от отца, иначе болезнь может перейти и к ней. Об
этом она предупредила и Абы. Поэтому тот определил Айжан
в землянку Токпакбая. Но как только Абы уехал, девушка по¬
бежала к отцу. Да иначе и быть не могло. И соседи, понятно,
ничего не сказали ей.
Айжан привела в порядок землянку, навела чистоту. Раз45
добыв черного, сваренного в ауле мыла, она приготовило го¬
рячую воду, раздела отца и тщательно его выкупала в тазу.
Она свободно, нисколько не стыдясь, справилась с его боль¬
шим ширококостным телом. Потом такое мытье Айжан ввела
в привычку. Перестелила постель, принесла душистого сена.
Из двух своих платьев сшила отцу рубашку и штаны. Укрыва¬
ла его подаренным ей Зейнеп жилетом, подбитым верблюжьей
шерстью. Попросила одного из сторожей побрить отцу бороду
и усы, сама его подстригла.
Теперь Акпан и питаться стал несравненно лучше. Какими
вкусными казались ему и густое молоко, и сыр — иримшик, и
просяная похлебка, и особенно мясо молодого козленка! Каки¬
ми умелыми и быстрыми были руки его дочурки!
— Благодарю аллаха за то, что он дал мне Айжан. Даже
если он сегодня возьмет мою душу. Пусть он ей дарует жизнь,
которую не смог прожить я.
Изменения к лучшему видели все. Акпан чаще и чаще по¬
дымался с постели, осторожно похаживал, охотнее раз¬
говаривал.
— Родное дитя — это родное дитя. То, что было не под си¬
лу нам, сделала Айжан,— умилялись соседи, забывая, что про¬
стая брезгливость мешала им перешагнуть порог землянки
Акпана.
Особенно удивлялись и восхищались соседи тем, что она
купает отца.
— Смотрите, и стыд отбросила, и неловкость. Обращается
с ним, как с ребенком. А кто у него есть, кроме нее?
— Честное молоко впитала в себя. Пусть аллах даст
счастья Айжан и ее потомкам!
Но добрые эти слова девушка принимала отчужденно.
Среди хороших людей вокруг нашелся и плохой. А может
быть, просто болтливый. Взял, будь он проклят, и сообщил Акпану, что Айжан собираются продать Малтабару. Надо же
было причинить такую боль человеку, только что начавшему
выздоравливать!
Дочери он не сказал ни слова, но в ее отсутствие достал из
своего мешка булатный топор, с которым не расставался дол¬
гими таежными и степными дорогами, попробовал лезвие и
стал его исподволь натачивать.
...В Омске пока больших перемен не было. Генерал-губер¬
натор стремился выехать пораньше, чтобы не спеша познако¬
миться с лежавшими на пути аулами и поспеть в срок на яр¬
марку в Атбасар. Он еще раз проверил, вооружаясь красным
карандашом, маршрут по карте. Из Омска к озеру Бурабай,
46
к горам Кокшетау, дальше—Кокчетав, а из Кокчетава — к
главной цели своей поездки.
— Значит, вы хотите побывать в родном ауле?— спросил
он своего адъютанта.— Я не возражаю, только, чтобы это бы¬
ло по пути следования.
И прочертил красную линию па карте. Линия эта касалась
только Акакских гор. Сырым бет оказывался далеко в стороне.
Чекан вздохнул, не смея возразить генералу, но тут поду¬
мал, что все еще десять раз переменится, он увидит и отчую
землю и всех тех близких, с кем так давно не встречался.
В губернаторской канцелярии дотошно подсчитывали,
сколько нужно будет повозок и лошадей для сорока пяти офи¬
церов и чиновников. Заботились и о том, чтобы лошади были
одномастные и подобраны по росту, по три в каждую упряж¬
ку. С конным отрядом в сто сабель было куда проще — воин¬
ская дисциплина! Приказали — и казаки собрались при всей
справе. А вот лошадей, привыкших к телегам, к повозкам, в ау¬
лах было раз-два и обчелся. «Приучайте лошадей к упряж¬
ке»,— отдал запоздалое распоряжение в дуаны полковник
Майдель. Хлопотали все — атаманы казачьих станиц, интен¬
данты, султаны. Советник при генерал-губернаторе Турлубек
Кошенов, обычно безмятежно отдыхавший в своем родовом
ауле на речке Калгуты, сбился с йог, подготавливая султанов
не столько к самому совещанию, сколько к достойной встрече
омского начальства. Чтобы юрты всегда были на пути, и не
простые юрты, а белые, праздничные. И чтобы угощали на
славу. Решили даже выделить всадников-дозорных, на кото¬
рых возложили обязанность оповещать — мол, к вечеру будут,
режьте бараноз, готовьте то-то и то-то.
Гасфорт думал, что на совещании представителей всех
шести округов-дуанов султаны на многое откроют ему глаза,
удастся положить конец кое-каким спорам и подготовиться
к будущим реформам, до которых он был большой охотник.
Словом, колесо завертелось. Казалось, ничто не может
остановить его разбег.
Препятствие
Гасфорт назначил срок выезда на утро. И погода выдава¬
лась отменная, и всю подготовку завершили в срок.
Вечером генерал подписывал бумаги в Петербург, беседо¬
вал с теми, кто остается в Омске. Он был в отличном настрое¬
нии, рисовал себе самые радужные перспективы. Перекрестил
на ночь жену и попросил ее ни о чем не тревожиться. Сам лег
47
поздно, и не в спальне, а в комнате для гостей, чтобы не беспо¬
коить жену, посмотрел умиленным взором на писанные маслом
портреты государя и государыни, погасил лампу и стал отхо¬
дить ко сну, покряхтывая и переворачиваясь с боку на бок.
На этот раз он быстрее, чем всегда, погрузился в сон. Нео¬
жиданно ему стало казаться, что дворец наполнился змеями,
шипящими со всех сторон, готовыми вот-вот его ужалить. Про¬
снулся он в поту и почувствовал режущие боли в животе. Бо¬
ли усиливались с каждым мгновением. Густав Христиановпч
разохался, вскрикнул и тут же взял себя в руки. Вскрикнул
он так громко, что спавшая в другой, домашней половине ре¬
зиденции Елизавета Николаевна пробудилась и стала напря¬
женно вслушиваться. Сперва она ничего худого не подумала,
но оханье и стоны продолжались. Она зажгла свечу и напра¬
вилась в гостевую спальню. Муж катался по постели и
отчаянно стонал.
— Что с тобой, Густав?
Густав Христианович ничего не ответил, только сжал мяг¬
кую и нежную руку жены, сжал с такой силой, с какой уто¬
пающий цепляется за брошенный конец. Она сама вскрикнула
от боли и страха. Муж отпустил руку и продолжал метаться.
— Что с тобой, Густав? Почему ты не отвечаешь?
— Плохо мне, Лизхен. Умираю.— Тяжело выдохнул он.
Тут Елизавета Николаевна окончательно убедилась, что
муж разохался не спросонок, а тяжело заболел.
Она призвала во весь голос на помощь.
Дежурившие ночью солдаты находились на нижнем этаже
у входа в генерал-губернаторство. Сегодня должен был нести
службу денщик Гасфорта Алмазов.
Гасфорт побаивался покушений, а кроме того, любил по¬
рядок. И хотя он давал строгие распоряжения об охране свое¬
го дома, и хотя адъютанты следили за исполнением нарядов,
солдаты были уверены, что случиться ничего не может. Когда
хозяева тушили свет и начинали похрапывать, их примеру сле¬
довали и служивые. Благо, в прихожей были диваны.
В эту ночь Алмазов не был исключением. Он прикрутил
фитиль керосиновой лампы и сразу же заснул. Крик Елизаве¬
ты Николаевны разбудил его. Лампа, черт ее подери, потухла
совсем — значит, он перестарался с фитилем. Послышались
шаги — это был солдат, находившийся в караульной будке па
улице.
— Что случилось, Алмазов?— спросил солдат.
— Не знаю. Ты тоже слышал крик?
48
На втором этаже вновь раздался пронзительный женский
голос.
Зажгли лампу. На всякий случай при оружии стали поды¬
маться наверх. Зашли прямо в. гостевую спальню на колеблю¬
щийся свет свечи.
Елизавета Николаевна, увидев солдат, закричала:
— Врача, немедленно врача! Конечно, Илиади.
Алмазов побежал на конюшню, разбудил кучера, и кони
помчали экипаж, подготовленный для далекой поездки по сте¬
пи, на квартиру главного лекаря.
Илиади накануне здорово перебрал в гостях. Любитель вы¬
пить, он аккуратно исполнял свои медицинские обязанности
днем, но вечерами предавался только общению с Бахусом,—
благо, в приглашениях недостатка не было. Домой он возвра¬
щался неукоснительно, разве что — правда это бывало ред¬
ко— упадет там, где его сразит последняя рюмка.
Вот и нынче он возвратился домой уже под утро. И с недо¬
умением обнаружил у своего крыльца губернаторского ден¬
щика. Хмель сняло, как рукой.
...Камни в почке и, может, в мочевом пузыре. Так предпо¬
ложил Илиади, а он был мастером ставить диагнозы.
— Но, увы,— сказал он с грустью,— таких лекарств, чтобы
растворить камни, в Омске нет. Их только в столицу привозят
из-за границы.
Он бы попытался сделать операцию, но у него здесь нет
умелых помощников. Ехать в Петербург — далеко, да и опас¬
но при таком состоянии больного. Единственный выход — от¬
править б'ыьного со всеми предосторожностями в Екатерин¬
бург — там есть хороший врач. Если менять по-курьерски ло¬
шадей,— в день-два можно доехать.
На том и согласились.
Утром Гасфорту стало лучше, боли смягчились, но сла¬
бость он чувствовал невероятную.
Не могло быть и речи о его поездке в Атбасар, как, впро¬
чем, не могло быть и речи об отмене ярмарки и совещания. Но
торжественное открытие ярмарки Гасфорт не доверил никому.
Он не собирался делиться своей славой с другими. Так и на
этот раз. Карлу Казимировичу Гутковскому он приказал на¬
блюдать за спокойствием в Атбасаре, но не больше. И, скрепи
сердце, определил своего адъютанта Валиханова ему в помощ¬
ники. Второй отдел казачьих войск в Имантау по-прежнему
оставался в их распоряжении.
Что ж, для Чокана в сущности ничего не менялось. Интел¬
лигентный, образованный Гутковский относился к нему пре49
восходно. Договориться с ним было значительно проще. Карл
Казимирович так и сказал:
— Используйте время, как вам будет удобнее. Понимаю,
вам надо заехать в родной аул, отдохните там. А встретимся
в Атбасаре.
...Прошло уже несколько месяцев, как он закончил корпус.
Гасфорт пока не очень загружал его. Чокан просмотрел, как
обещал генералу, многие архивные материалы, предоставлен¬
ные ему Олень-Бабаем, осваивался со своими обязанностями,
а последние недели проводил на берегу Иртыша.
Дядя Муса поставил ему юрту на лесной поляне и снабдил
припасами. Денщик его Тухфатулла, из аульных татар, гото¬
вил ему и русские и казахские блюда. Чокан рыбачил, ездил
верхом, перечитывал любимые книги.
Неожиданно для самого себя он поправился как ягненок на
весенней траве, округлился, окреп мускулами. Прекратился и
кашель.
Чокан искренне радовался, что в родном ауле его увидят
здоровым и сильным, не будут причитать и говорить о его
худобе.
Но и эти светлые дни были омрачены.
Теперь он уже знал, что Орда откочевала к подножьям Акана. Самый прямой путь туда лежал через Бурабай, Кокчетав
и Зеренду. Но ему непременно надо было побывать в Сырымбете, и, прежде всего, в Сырымбете. Значит, приходилось выби¬
рать другую дорогу.
Главная причина такого выбора заключалась в Айжан.
В Омск в эти дни прибыл направленный Чингизом в свиту
Гасфорта, богатый и предприимчивый Таштит, сын Табая.
Как и многие в Кокчетавском дуане, Таштит и поддержи¬
вал и недолюбливал Чингиза. И непрочь при удобном случае
отомстить султану. А тут такой случай как раз и представился.
По дороге в Омск Таштит переночевал у Жарылгамыса,
своего родственника по отцу.. От Жарылгамыса, доверявшего
ему все свои тайны, он-то и узнал о переговорах с Малтабаром, о переселении Айжан в Сырымбет, о том, что Чокан, все¬
го вероятней, заинтересован в судьбе девушки, подружки свое¬
го детства.
«Вот я и отомщу Чингизу,— сообразил Таштит. — В хит¬
рости я не уступлю никому. Легче легкого мне по приезде в
Омск поссорить отца с сыном».
И, навестив Чокана, он, притворяясь верным другом Чинги¬
за, стал расхваливать его, как самого уважаемого в народе че¬
ловека:
50
— Чингиз держит власть, его почитают в аулах, он ми¬
лосерден к старикам и немощным. Он и в своем Сырымбете
делает добрые дела. Думает о завтрашнем дне неимущих. Как
его не хвалить! Приютил у себя одну бедную сиротку, помог
ей вырасти, а теперь отдает надежному человеку, богатому.
У него она сразу опустит руки в теплую воду.
— Кому же это?— вздрогнул Чокан, сразу же выдав себя.
Таштит заметил, как он переменился в лице. Мысленно ух¬
мыльнувшись, продолжал так же спокойно и в том же слаща¬
вом тоне:
— Малтабару! Петропавловскому купцу, человеку щедро¬
му и доброму. Он даже отца твоего обещал выручить.
И назвал сумму денег, обещанную Малтабаром после Атбасарской ярмарки.
Чокан не верил своим ушам. Собравшись с духом и ста¬
раясь казаться как можно более спокойным, он попросил Таштита еще раз пересказать все самым подробным образом.
И в заключение спросил:1
— А девушка сейчас где?
—- В Сырымбете. Султан не взял ее с собой в Акан.
На этом и расстались.
А когда стало известно о болезни Гасфорта, Таштит поти¬
хоньку уехал из Омска. «Сопровождать генерала — дело по¬
четное, ехать же вместе с желторотым птенцом Чингиза мне ни
к чему. Опять будет выпытывать, а добавлять больше нечего.
Все главное я сказал».
...Да и Чокану не нужны были лишние спутники. Ведь и
дядя Муса тоже изменил свое намерение ехать в большой
свите, решив побывать на ярмарке позднее. Не оскорбил ни¬
сколько Чокана и отказ дяди ехать в Сырымбет под каким-то
малоубедительным предлогом. Пусть здесь проявилось често¬
любие Мусы Чорманова, не пожелавшего быть сопровождаю¬
щим лицом при молоденьком офицере. К тому же дяде Мусе
не нравилось, что Чингиз, кичась своей ханской кровью, зади¬
рает нос и перед ним, таким же офицером царской службы.
Но и этот отказ был только на руку Чокану. Тем более, дя¬
дя Муса ничего не знал об Айжан. Чокан вполне довольство¬
вался компанией своего денщика, прекрасно владевшего и
русским, и казахским языками, и при необходимости умело
скрывавшего последнее, важное в дороге, обстоятельство.
Значит, в дорогу. Скорее в дорогу. Из Омска — в Петропав¬
ловск, а оттуда — в Сырымбет.
51
Дядя Муса посоветовал Чокану воспользоваться в поездке
его подарком в честь окончания корпуса: казахской националь¬
ной одеждой. Тут были и черная меховая шапка с богатым зе¬
леным верхом и чекмень из верблюжьего пуха, отороченный
по краям мехом выдры, а камзол из белой китайской чесучи,
и серебряный пояс, и замшевые широкие брюки, и туфли-кебисы с узором.
Чокану не пришелся по вкусу этот совет. Дяде он вслух ни¬
чего не сказал, а про себя подумал: «Ну, что я буду красо¬
ваться перед людьми, как разноцветный попугай. Не буду я хо¬
дить и в парадном офицерском мундире, хотя его прихвачу с
собой. Надо быть в аулах поскромнее — тогда и верить бу¬
дут больше, и помощь окажут. Не надобно, чтобы меня
боялись».
Так он и двинулся в путь в сопровождении своего денщика
Тухфатуллы или, как чаще он его называл, Токбета. Офицер —
не офицер, чиновник — нх чиновник. В походном кителе, в брю¬
ках, служивших ему службу еще в корпусе, в обыкновенных
сапогах.
Ехал он малолюдной степью, Иртышско-Ишимской низмен¬
ностью, как окрестили ее русские географы, Жолдыозек, как
называли ее казахи.
На всем двухсотверстовом пути — только три казачьих ста¬
ницы и несколько пикетов. Казахские аулы, населявшие эти
места, уже откочевывали в сторону Баяна, к речкам Оленты
и Шидерты на джайляу. Брошенные зимовья не встречали
путников даже собачьим лаем.
Через день они были уже в Петропавловске. Нам уже при¬
ходилось упоминать, что казахи этот город, заложенный в
1745 году, именовали Кзылжаром, потому что издалека в сте¬
пи видны были красноватые овраги, размытые Есилем-Ишимом.
Рассказывали, что городу, построенному преимущественно
на взгорье, предшествовало возникновение станицы в низине.
Когда Чокан с отцом ехал из Кусмуруна в Омск, домов на гор¬
ке было очень немного.
Ямщицкий двор был расположен на окраине городка. Ям¬
щик прочитал подорожную и обещал на утро их отправить.
Чокан спросил верховую лошадь.
Только теперь, объезжая город верхом, увидел, как разрос¬
ся он за это десятилетие. Мусульманское кладбище тогда на¬
ходилось на отшибе в березовом перелеске, а теперь его со
всех сторон окружили дома.
Чокан возвращался на ямщицкий двор, объехав чуть ли не
весь городок, пока никак не сравнимый с Омском. И вдруг, по52
винуясь неясно вспыхнувшему чувству, остановил коня. Дом,
как дом. Только чуть наряднее соседних. А, вот и лавка, к
счастью, уже закрытая. А то бы, наверное, он вошел в нее и мог
столкнуться лицом к лицу с Малтабаром. Проклятый купец, он
и в детстве ему не нравился. Грубый, масляный, угодливый.
С каким наслаждением сейчас, сию минуту, он поджег бы его
дом. И тут же горько усмехнулся. Сам бы себя и наказал. По¬
дожди, Малтабар, я еще сочтусь с тобой. И ничего ты не сде¬
лаешь с Айжан. Ни-че-го!
Хлестнув коня, он поскакал прочь от гиблого этого места.
И очень скоро уже отдыхал в доме ямщика.
На рассвете они снова были в пути.
Надеждинская — Данежин, Новониколаевка — Кегерин и
вот уже пикет Мусин верстах в ста от Петропавловска.
Здесь, на поросшем лесом высоком берегу Ишима сравни¬
тельно недавно находилась зимовка Мусы, сына Зильгары. Чин¬
гиз враждовал с его родом, и когда стал султаном Кокчетавского дуана, нашел какую-то причину, чтобы переселить и
Мусу и всех четырнадцать егш братьев на землю Алаколь-Салпына. Тогда-то и был здесь построен пикет, который стали на¬
зывать Мусин.
Чокан слышал об этОхМ кое-что в детстве, но только теперь
начинал понимать, как часто самоуправствовал отец.
У пикета Мусина ямщицкая дорога раздваивалась — по од
ной до Сырымбета около ста верст, другая была раза в полто¬
ра длиннее. Но ямщики предпочитали именно долгую дорогу,
потому что на ней, часах в трех езды от Мусина, был пикет
Жаман Жалгызтау.
Чокан решил поступить так, как обычно поступали ямщики.
Дорога пошла на юг. Перелески-колки внезапно кончились,
и во всю ширь открылся степной простор.
Проехали сравнительно немного, как на горизонте показа¬
лись невысокие горы: двугорбая вершина Сырымбета и одино¬
кая вершина Жалгызтау. Солнце начинало припекать. За¬
струилось голубоватыми туманными волнами марево, прини¬
мающее порой причудливые формы. То казалось, что плывут
корабли, а потом вдруг возникали очертания сказочного горо¬
да. Исчезают корабли и город, появляется гора Сырымбет.
Марево словно приподнимало горы. Видел ли их прежде
Чокан? Ему казалось, что нет. И почему Сырымбет стал таким
высоким и близким? Ведь вот он — рукой подать. Чокан ска¬
зал об этом ямщику, но тот рассмеялся.
— Это марево его поднимает. А ехать прямо — дороги нет.
Лес там растет. Непроходимый лес.
53
Чокан подумал, что торопиться не следует.
Они ехали по направлению к Жаман Жалгызтау. Сырымбет снова удалялся от них.
Жаман Жалгыз
Жалгызтау — Одинокая гора. Так ее назвали потому, что
она возвышается вдалеке от Кокшетау. Она словно затеряна в
степи. У подножья Жалгызтау есть небольшое озеро. Люди не
пьют его горьковато-соленую воду, считают плохой — жаман.
Плохое озеро, Жаман Жалгыз. Но скот пьет ее, как мы кумыс.
И набирает силу на целебном водопое. А люди предпочитают
родники — их множество вокруг горы, с водой чистой, прозрач¬
ной, вкусной, словно мед.
Жалгызтау похожа на юрту. Каменные склоны горы за¬
росли березами, осинами, сосной. Издали густой лес кажется
зеленой курчавой папахой.
У склонов Жалгызтау жили когда-то старейшины рода Ка¬
раул — Колдей и Копіей. Между горой и горьким озером на¬
ходилась зимовка, которую иноі^а называли калмыцким ау¬
лом. Говорят, Дербисалы был наполовину калмыком. Один из
его трех сыновей, Сандыбай, человек бедный и работящий, ед¬
ва ли не первым в роду взял в руки кузнечные меха. Ремесло
кузнеца так полюбилось Сандыбаю, что он не расставался с
ним круглый год и не выезжал на джайляу. Вечно он был пе¬
репачкан сажей, и старшая сноха дала ему прозвище Карамурун — Черноносый. А вслед за снохой его стали называть так
іі родственники, и все жители окрестных аулов.
Сын Сандыбая Ибрай впоследствии стал известным акы¬
ном и музыкантом, автором песни «Гакку»... Кто теперь в Ка¬
захстане не знает ее мелодии и слов? Ибрай продолжал жить
в зимовке отца. В народной памяти сохранились и стихи Ибрая, где он воздает должное отцу и отрекается от его про¬
фессии.
Сандыбай Карамурун — он мой отец.
Был прославлен как искуснейший кузнец.
Я отца, как благородный сын, люблю,
Только молодость я не отдам углю.
Свою кузницу, побаиваясь лесного пожара, Карамурун рас¬
положил в сторонке от зимовки, у самого родника. С ним вмес¬
те жили два татарина, пожилой и молодой,— они несли на
пикете ямщицкую службу, держали четырех лошадей и та¬
рантас.
54
В этот день у Карамуруна гостил его брат Абле, приехав¬
ший из далекого джайляу.
Ямщик из пикета Мусин привез Чокана прямо к зимовке
кузнеца. Солнце только-только закатилось, и было по-летнему
совсем светло.
Чокай спрыгнул с повозки, подошел к дому и по-мусульман¬
ски поприветствовал хозяев.
— Садись к чаю, джигит,— пригласил его Карамурун.
Чокан отказался. Стал расспрашивать, как сразу же уехать
в Сырымбет.
Братья, уже начинавшие догадываться, что это сын Чинги¬
за, объяснили ему, что ямщики еще с утра увезли одного пут¬
ника в Саумалколь и вернутся, наверное, только завтра, а вер¬
хом, на этих двух лошадях, что пасутся на поляне, далеко не
уедешь.
Карамурун еще раз пригласил Чокана к дастархану:
— Мы захода солнца ждали. Ведь сейчас — ураза. Отпро¬
буй нашей пищи.
Чокан сложил руки и вежливо поклонился. И сказал уже
по-русски, обращаясь к Токбету.
— Пройдемся немного, пока еще светло.
Они зашагали к лесу.
—
рун и
—
он?
—
*—
—
Одно название, казах,— недовольно пробурчал Караму¬
пожал плечами,— а может, я зря его ругаю.
Пожалуй, зря,— откликнулся Абле.— Ты догадался, кто
Не совсем.
Так ведь он сын Чингиза!
Чокан, говоришь?
— Именно Чокан. Ты, Карамурун, сидишь в своей кузнице
и ничего не знаешь. Я-то видел его еще мальчишкой. И глаза
его прежними остались, и брови. Я и не предполагал, что он
вырастет таким стройным. Ишь, как вытянулся!
— Да-а,— протянул кузнец.— Но Чокан, сын Чингиза, до¬
стоин большего уважения. Это не его путь. Почему же, скажи,
так просто, так незаметно он возвращается в родные края? Да
еще на ямщицких лошадях? Как будто для него нельзя было
отобрать из табуна лучших аргамаков?
— Знаю, почему!— Абле в задумчивости прикусил палец
и произнес после некоторой паузы еще решительнее.— Все знаю
теперь! Значит, это правда.
И стукнул кулаком по своим коленям.
— Ты словно сам с собой разговариваешь.
55
Объясни мне
толком,— спрашивал брата Карамурун, впрочем тоже уже о
многом догадавшийся.
— Ты разве ничего не слышал? Разве в твоей кузнице не
бывают люди?
— Думаешь, Чокан едет к дочери Акпана? Так, Абле?
— Уверен в этом! Другой причины не надо искать. Его
путь все нам сказал.
— Значит, девушка в Сырымбете. Откуда он мог узнать об
этом в Омске?
— Я знаю, он и подавно должен знать. Ушей вдвое больше,
чем языков, но уши слушают, а языки — работают.
— Чокан у нас на зимовке! Вот это да! Умный, говорят,
джигит. А мы его встретили, как простого путника.
Карамурун от огорчения забыл и про чай.
Взволнованная беседа братьев продолжалась бы и дальше,
но тут возвратились Чокан и Токбет.
— Жалко, что татары не вернулись из Саумалколя... Мусинского ямщика я просил нас довезти, не соглашается. Зна¬
чит, надо покориться судьбе,— сказал Чокан.
— Не огорчайтесь, мырза, побудете у нас.
И братья стали хлопотать об ужине и ночлеге, вполголоса,
чтобы не слышал Чокан, рассуждая о том, как это лучше все¬
го сделать. В зимовке Карамуруна пахло необработанными
шкурами, вились надоедливые мухи. Братья решили постелить
дастархан около родника, у кузницы. Там свежая трава, не ис¬
топтанная скотом, а древесный уголек приятно пахнет.
— Мырза,— подошел Абле к Чокану,— на чистом воздухе
под березами покушаем. Согласны.
— Рахмет, агай, спасибо!— ответил Чокан, мысленно ра¬
дуясь тому, что можно не заходить в неопрятную землянку.
Он прошел к роднику и прилег прямо на траву, не дожи¬
даясь, пока найдут кошму. Да разве мягкий типчак с упруги¬
ми спутанными стеблями не лучше всякого одеяла? Трава у
Иртышских берегов тоже хороша, только она чаще бывает
влажной, а здесь сухо, тепло.
Потянуло легким дымком. Он оглянулся и увидел, что Ка¬
рамурун разжег костерик с той стороны, откуда временами
дул небольшой ветер. Чтобы отгонять комаров, сообразил Чо¬
кан, и проникся благодарностью к симпатичному кузнецу.
Еще продолжались белесые сумерки, а с юго-востока рас¬
сеянным сияньем оповестила о себе восходящая луна. Когда
она медленно всплыла, полная и яркая, касаясь своим краем
горизонта, то ее можно было сравнить с колесом сказочной ог¬
ненной арбы.
56
Подымаясь выше и выше она становилась из темно-алой с
густо-синей кромкой сначала золотистой, а потом совсем свет¬
лой и заливала белым молочным светом небо, степь, лес, горы.
В такой час рождалась аульная песня.
Пели:
Ночь на день похожа, мягкий лунный свет
У джигита много верных есть примет.
Пели:
Ночь на день похожа, свет луна струит,
В темных косах милой серебро звенит.
Пели:
Заблудилась тучка между гор в степи,
Пусть заснут в ауле. Милый, потерпи!
Может быть, в песне, сохранившейся в памяти, были имен¬
но эти слова, а, может быть, и другие, но — все равно!— он
чувствовал, как песня переполняет его душу.
В ярком свете луны бледнели звезды, но и они, казалось,
посылали свои лучи на землю. Все можно было разглядеть
вокруг, от ближнего кустика до степных просторов.
Степь, степь!.. Вольная равнина с едва приметными впади¬
нами яров. А к северу — лес. Склоны Жалгызтау. На запад —
тоже степной простор.
Под вечер Жалгызтау не выглядела высокой, но теперь, в
лунном свете, гора как бы выросла, вытянулась, и ее вершина
сливалась с черным небом.
То ли так бывает всегда, то ли это случилось, как по вол¬
шебству, сегодня, но вдруг в неурочный этот час лес ожил.
Где-то заворчал сыч, с утеса в ответ ему заклекотал беркут.
Смолкли они — взлетела и оборвалась соловьиная трель. За¬
стрекотали сороки — должно быть, почуяли запах свежего
мяса. Ожил лес,— зашумело и озеро. Жалобно вздохнул, за¬
плакал аупильдек — болотная птица. Растревожились, как на
восходе, утки и чирки. Чокану даже послышался трубный го¬
лос лебедя.
Его пленила ночь — и своим звездным небом, и молочным
светом луны, и степной беспредельностью, и угрюмым величи¬
ем горы. Много у нас поэтов, думал Чокан, но если бы родил¬
ся такой, кто смог бы в одном стихотворении показать эту
слитную и гармоничную красоту!
И чудаковатый старый кузнец естественно и просто вписы¬
вался в милый сердцу заповедный уголок родной природы. Как
он был непохож на хитрых и важных баев, у которых даже
57
свойственное казахам гостеприимство имело подчас расчетли¬
вую основу.
...Карамурун между тем продолжал хлопотать об ужине.
Жил кузнец бедновато, чая у него не было, как не было и ни¬
каких других напитков, кроме козьего молока. Чаем они назы¬
вали заварку шалфея, которую пили с твердым сыром-куртом
и сладким сыром помягче, иримшиком.
— Спроси у молодого мырзы,— шепнул Карамурун брату,—
будет ли он пить шалфей, как мы пьем. И о курте с иримшиком
спроси.
С трудом преодолевая стыд, Абле все это передал Чокану.
— Вот и прекрасно,— ободрил Чокан старшего брата куз¬
неца,— курт и иримшик я люблю с детства. И, признаться, со¬
скучился по ним. А вот чая из шалфея не пробовал. Только
слышал о нем. Отчего же не попить?
...Так много и с таким аппетитом он давно не ел. Сонли¬
вость как рукой сняло. Вслушиваясь в лесные и озерные шумы,
он продолжал любоваться поднявшейся луною. Ветер усилил¬
ся, а с ним и степные запахи. Дым костра становился гуще и
начинал надоедать. Он попросил потушить костер. Пожалуй,
я устал, подумал он про себя. Капризничаю, досаждаю кузне¬
цу. Чем он виноват, что надежной крыши и чистой постели, на
которой так хорошо было бы понежиться, у него нет. Брр! Хо¬
лодновато. Кажется, рассвет приближается. Выпадет роса, и
тогда нельзя будет валяться на траве. Что же придумать? Мо¬
жет быть, спуститься к озеру, побродить вокруг него? Или
пройтись по склону горы? Разбужу Токбета. Нет, не надо. Он
богатырски похрапывает в землянке.
-— Что, мырза, не пройдете ли в дом?
Около него стоял кузнец. Не ложится спать, беспокоится,
бедняга.
Когда Чокан сказал Карамуруну о своем намерении посмо¬
треть озеро, подняться на гору, тот замешкался с ответом:
— Все это правильно, у нас есть, чем полюбоваться... Но
идти пешком — далековато. Птиц слышно, как будто озеро ря¬
дом. А до него шагать и шагать. По горной тропинке тоже не
каждый сможет идти.
— Вы же, агай, говорили, что всходили не один раз на
вершину Жалгыза.
— Что о нас говорить? Мы здесь родились, нам каждый ка¬
мень знаком. Я ведь не только кузнец, но и охотник. Все по¬
вадки зверей знаю, словно сам стал зверем...
Чокан подумал, что кузнец совсем не похож на зверя. Ско¬
рее он напоминал батыра крепким подобранным телом с ли58
тыми твердыми мышцами, гибко перекатывающимися при
каждом движении. Выше среднего роста, хорошо сложенный,
он производил впечатление очень сильного человека, да так
оно и было на самом деле. Чокан еще с вечера присмотрелся
к его лицу: угольная и железная пыль въелась в кожу, впитав¬
шую в себя и солнце и ветер. Потому он и выглядел смуглее
других. Кузнец был бы, пожалуй, страшноват, если бы не про¬
ницательные глаза,— добрые и спокойные.
Хорошо бы посмотреть его на охоте, когда он выходит на
зверя со своим самодельным ружьем. Чокан успел узнать, что
кузнец сам с великим искусством просверливает стволы. Его
ружье — мултук, был с фитилем и маленькими сошками из
рогов антилопы. Кузнец с гордостью мастера сказал, что он
получал заказы от лучших стрелков-мергенов. Мой мултук —
для метких охотников. Впрочем, слова Карамуруна, что он по¬
падает в любую цель, Чокан посчитал бахвальством. Да и
ружье, если признаться, ему не так уж понравилось. Но и с этим
ружьем он представил охотника, ловко и бесшумно карабкаю¬
щегося по скалам, чтобы подкрасться к могучему архару, лег¬
кому кара-куйрюку, чуткому оленю. Чокан видел в землянке
и рога архара, и оленьи шкуры. Вот бы поохотиться вместе с
кузнецом! А, может быть, удастся уговорить?
— Агай, не пошли бы вы вместе со мной, в горы?
— А куда вы хотите, мырза?
— К озеру, например, или туда, к вершине.
— Ну что ж, с удовольствием, мырза.
— И поохотимся?
— А почему бы и не поохотиться?
— И на архара можно?
— Можно и на архара. Только они живут у самой вершины.
— Я и на вершину готов.
Кузнец испытующе посмотрел на Чокана, помолчал.
— На вершину, мырза, не так легко взойти. Привычка
нужна лазать по скалам. Вы говорите, отдыхать будем? Так
это нам и дня не хватит. Садитесь со своим джигитом на ло¬
шадей. Вы их видели — ямщицкие, выносливые, и горные троп¬
ки знают. Только вот седло у меня одно.
— А вы, агай? Ведь у вас только две лошади...
— А я пешочком, пешочком. И от лошадей не отстану. Я же
вам говорил, что я как зверь... Ну, что ж, давайте собираться.
Заглянули в землянку. Кузнец зажег светильник. Рядом с
ружьем, неуклюжим и довольно тяжелым, Чокан приметил
большую черную домбру. У нее был длинный гриф с железными
заплатками на трещинах и дека крупнее обычной. Чокан не
59
умел играть на доморе, но дотронулся до ее струи — они
откликнулись дробно и звонко. Спросил:
— Это вы, агай, на ней играете?
Карамурун кивнул головой.
— И поете?
— Помаленьку пою, мырза.
— Как бы я хотел вас послушать!
— Разве сейчас время, мырза? Но .я исполню вашу прось¬
бу, не сомневайтесь.
Чокан попросил Карамуруна взять домбру с собой в гор'' .
И хотя это был дополнительный груз, кузнец согласился.
Привели лошадей и принесли единственное седло. Чокану
не пришлось по вкусу седло.
— Я лучше без него поеду, агай.
— Смотрите, мырза, без седла будет трудно. Лошади, са¬
ми видите, поджарые, спины острые. Да и тропы крутые.
— Ладно,— махнул рукой Чокан,— обойдется. Так куда
мы трогаемся?
— Вы, кажется, хотели архаров, козлов посмотреть. Зна¬
чит, надо пробираться к скалам. И не со стороны ветра, а с
подветренной. Чтоб не спугнуть. На дороге высокий утес. Его
обойти придется.
— Я пойду вперед, а вы поезжайте потихоньку за мной.
Кузнец вышагивал легко, ему не мешал груз — и мешочек,
в котором хранились кремень, огниво, запасной фитиль, и ме¬
шочек с тяжелыми пулями, отлитыми из улутауского свинца,
и само тяжелое ружье, про которое Карамурун сказал: мой
мултук и палка при ходьбе, и пища, если захотел есть. Туго пе¬
репоясанный, отягощенный охотничьими припасами, он дейст¬
вительно опирался наружье, как на посох, когда на пути
встречался ров или камень.
Токбет одной рукой придерживал поводья, второй крепко
охватил домбру, которую ему поручил Чокан.
Лошади послушно шли за кузнецом, прокладывавшим
маршрут не по прямой, а зигзагами. Подъем становился круче
и труднее. Лес, не знавший с далеких времен ни топора, ни ог¬
ня, встречал их тугими зарослями, возникшими после бурь, ов¬
рагами, валунами.
В чащобе этой Карамурун чувствовал себя, как рыба в во¬
де, но беспокоился за гостей и поминутно оглядывался. Уве¬
ренно поднимались в гору и лошади.
Хуже всех приходилось Токбету. Он боялся выронить домб¬
ру и ему трудно было отстранять сучья, то и дело хлеставшие
по лицу. Он тихо поругивался.
60
Не раз вспоминал Чокан предупреждение кузнеца. Проеха¬
ли немного, а отсутствие седла больно давало о себе знать. Ну
н острая спина у этой лошади!
Продвигались молча, чтобы не вспугнуть зверя. Только по¬
сле очень трудного перехода Карамурун задерживался и ти¬
хонько спрашивал:
— Ну как? Не устали? Ничего не случилось?
— Все хорошо,— отвечал Чокан. Не жаловался и Токбет.
— Вы сами, агай, как?
— Я здесь дома. Говорил же я вам, мырза, что сам, как
зверь.
И в самом деле, он ни разу не оступился, не споткнулся,
шел ровно, легко, как по накатанной дороге.
А всадники начинали сдавать, хотя и стыдились в этом
признаться. Луна уже скатилась на запад, отчетливо осветив
скальные выступы, возникшие перед путниками.
— Здесь и отдохнем,— предложил Карамурун.— Посмо¬
трите: взошла Шолпан. Значит, скоро рассвет. Удачно мы за¬
брались сюда. Ветер дует так, что звери нас не учуют. А теперь
наберемся сил перед новым подъемом.
— Согласен. Я и сам хотел это предложить.— Чокан не
без труда спешился и сразу прилег на живот. Напророчил
кузнец.
Примеру Чокана последовал и Токбет. Ему тоже пришлось
не сладко. Но друг другу они ничего не сказали, как не сказа¬
ли и Карамуруну, который, конечно же, догадывался, к чему
привело путешествие без седла.
— Не обижайтесь на меня, но давайте оставим здесь ло¬
шадей. Дальше такие камни, что легче идти пешком.
— Привязать надо лошадей или стреножить?—спросил
Чокан.
— А зачем? Они будут здесь дожидаться нас.
— И не спустятся к зимовке?
— Что вы, мырза! И шагу домой не сделают. Вот этот ко¬
выль-коде видите?— И Карамурун зажал в руке пучок травы,
выросший на каменистой почве.— Знаете, что это за трава?
Чокан дотронулся до травы и не очень уверенно ответил:
— Да, коде. Вы же сами ее так назвали.
— Назвать я назвал, но не полностью. Есть разный ко¬
выль. Например, есть каменный ковыль, а есть старик-ковыль,
шал-коде. Взгляни, разве не похож этот пучок на спутанную
бороду старца?
Чокан присмотрелся. В свете луны, Шолпан и начинающе61
гося рассвета трава действительно напомнила стариковскую
бородку.
— Думаете, я зря об этом повел речь,— продолжал Карамурун.— Человек отличает одну траву от другой, а животные
еще лучше. И дикие, и домашние. И архары, и лошади. Ко¬
нечно, лошади редко сюда заходят. Но уж если они попробуют
один раз горной травы, то запомнят ее вкус. Наши-то, должно
быть, ее знают. Вот увидишь, мой мырза, вернемся мы сюда к
подножью скал, а они будут пастись, как привязанные.
— Здорово!— покачал головой Чокан, все еще не веря Карамуруну.— Апырай!
— Убедишься сам! А нам уже пора. Погодите, я коней раз¬
нуздаю.
Вскоре раздался аппетитный хруст. Чокан присмотрелся.
Карамурун оказался прав — кони действительно с жадностью
ели шал-коде.
— Пошли, джигиты?
Чокан и Токбет поднялись. Но на лихих джигитов они, увы,
походили мало. Ноги не то, чтобы совсем не подчинялись им,
но легким и твердым их шаг никак нельзя было назвать.
...Вот и пик Катнас—Передающий вести. Может быть, ко¬
гда-то в дни джунгарских войн здесь разжигали костер, чтобы
предупредить аулы о приближающемся враге. На гладкой бо¬
ковой грани пика художник далеких времен начертал броски¬
ми стремительными линиями изображение кулана в беге. Нын¬
че куланы, дикие предки лошади и осла, почти перевелись в
степях. Вокруг темнели щели и небольшие пещеры, которые
Карамурун не раз использовал, как охотничий скрадок.
— Только бы ветер не переменился,— с надеждой прогово¬
рил он, приглашая джигитов отдохнуть на камнях Катнаса.
Луна еще светила, но заметно побледнела в занимающемся
рассвете. Пестрая тучка набежала на гору, обволокла путни¬
ков едва ощутимой изморосью и также быстро рассеялась.
— Только бы ветер не переменился,— еще раз повторил
Карамурун,— а то звери учуют наш запах и близко не по¬
дойдут.
Тянулись минуты ожиданья. Чокан вспомнил о домбре, ко¬
торую самоотверженно донес до Катнаса Токбет. Может быть,
Карамурун сыграет и споет.
— Тише, тише,— зашептал Карамурун.— Звери очень чут¬
кие. Погодите, если будем с добычей,— тогда и песня не поме¬
шает. Вот зальем тороку кровью.
— У вас и торока есть с собой,— спросил Чокан, хотя по¬
нимал, что Карамурун говорит в образном смысле.
62
— Да нет... Просто это присловье охотников.
Чокану, не привыкшему терпеливо выжидать зверя, захоте¬
лось немного побродить, осмотреться. Он сказал об этом Карамуруну.
— Как нравится, так и делайте. Но ходите без шума, осто¬
рожно.
Чокан поднялся на сравнительно гладкий выступ скалы и
взглянул вниз — у него закружилась голова. Как высоко они
забрались, каким крутым был обрыв! Восточный край куполо¬
видной вершины Жалгыза был как бы. отвесно срезан ножом.
Западная сторона выглядела пологой. Густо поросшая лесом,
она широко и медленно вливалась в долину.
Зверей Карамурун ожидал несколько ниже Катнаса возле
скал, примыкающих к лесу.
— Если будет удача, то вожак появится вон там,— и он
указал на скалу, напоминающую стог.— Он выйдет из ущелья,
где они отдыхают.
Шолпан поднялась выше, но ярче не стала. Слегка заалел
край неба.
— Теперь они не задержатся, давайте спрячемся. А вете¬
рок на нас дует, на нас...
И Карамурун приготовился к встрече. Он видел только ска¬
лу, на которой мог с минуты на минуту оказаться сторож-во¬
жак. Он поставил сошки своего фитильного мултука на камни,
опустился на одно колено и, крепко чувствуя плечом приклад,
направил мушку чуть выше каменного стота.
— Не рано ли, агай?
— Тише, тише, мой мырза,— проворчал Карамурун,— знерь
не скажет: «Вот он — я. Стреляй в меня». Надо его опере¬
дить!..
Карамурун словно застыл. Чокан не слышал и его дыхания.
Страсть охотника передалась и им. Секунды казались минута¬
ми, минуты — часами. Терпение было на исходе. Почему так
медленно светает? Но на самом деле было уже светло.
И тут, выходя навстречу вот-вот готовому засиять первыми
лучами солнцу, на скале бесшумно возник настороженный
зверь. Чокан сразу догадался — архар. И разглядел крупные,
круто завитые рога.
Архар прошелся по каменному стогу, приподняв кверху уз¬
кую морду, как бы внюхиваясь. И замер. Стройный, с подтяну¬
тым как у скаковой лошади, животом. Был он, должно быть,
с теленка-двухлетку. Бурой, темной масти сверху и светлой, се¬
роватой с живота.
63
Он исправно нес свою сторожевую службу, защищая всех
тех, кто слабее его. И во время лежки и во время пастьбы он
чутко охраняет спокойствие стада. Вдруг архар приготовился
к прыжку.
Но тут ухнул в тишине выстрел. И архар уже падал со ска¬
лы. Падал в камни, белея своим животом. И камни его засло¬
нили. Скорее всего, он был сражен насмерть. Стадо как сду¬
нуло.
— Попал!—только и произнес Карамурун.
Поднялся и побежал к архару. Вскоре он скрылся за кам¬
нями, а минуты две спустя уже шагал обратно с огромной ту¬
шей за плечами.
— Оказывается, пуля попала в сердце. Я по струйке крови
вижу.
Карамурун вытащил нож и с удивительной ловкостью стал
разделывать архара. Разделывал и что-то бормотал про себя.
Потом поднял тушу, как бы приглашая спускаться домой.
— А песня?— спросил Чокан.
Кузнец рассмеялся:
— Звери еще подумают, что это кулан кричит в горах.
— Не мы боимся зверей, а звери боятся нас,— пошутил
Чокан,— но раз вы обещали, агай...
Больше его упрашивать не надо было.
Пальцы Карамуруна мгновенно преобразились. Они были
короткие, толстые. Кожа на них и на ладонях продубилась,
затвердела. Еще бы! Руки кузнеца привыкли к молоту и огню,
к жаркой и грубой работе. А сейчас они неожиданно приобре¬
ли мягкость и гибкость. Они бежали по струнам с непринуж¬
денной быстротой иноходца.
— Что же вы не поддерживаете игру песней?—сказал
Чокан.
Песня возникла не сразу. Карамурун медлил и медлил, по¬
том начал совсем тихо. Голос постепенно набирал силу, как
будто взбирался в гору и, наконец, окреп и могучей птицей
поднялся ввысь.
Красота и сила соединились в нем.
Кузнец из глухой зимовки удивительно сочетал умелые ру¬
ки мастера, которому были подвластны и дерево и металл, с
талантом артиста, музыканта. Он знал названия и запахи
трав, любил песню, любил свой простор и свой народ.
Не у него ли надо учиться понимать людей и природу,—
думал Чокан.
...Охотники вернулись к лошадям чистым и солнечным
утром. Серые недавно скалы и вершина окрасились в светлые
64
желтые тона, как будто их окунули в жидкое золото. Все Во¬
круг искрилось, все сверкало.
Лошади продолжали пастись, жадно похрустывая горной
травой шал-коде.
— Я готов дотащить тебя до зимовки, мой мырза,— пред¬
ложил Карамурун, словно не ведающий усталости,— верхом
тебе нельзя. Измучаешься.
Чокан решительно не согласился. «Что значит эта малень¬
кая боль по сравнению с моими большими страданиями,— рас¬
суждал он.— Надо воспитывать в себе мужество».
Мыслями он опять возвратился в кадетский корпус, в го¬
ды ученья. Николай Федорович Костылецкий, преподаватель
русской словесности и замечательный ориенталист, знаток во¬
сточной поэзии, был не только его учителем, но и старшим дру¬
гом. Он рассказывал ему о древних арабских поэтах. Со слов
Николая Федоровича он запомнил четверостишие из рубайата
Абу-Гале аль-Магарри:
Меня пронзает светлый луч,
Любовь рождает светлый луч.
Луч исчезает. Что со мной?
Я был в огне, я стал золой.
Спускаясь крутой тропинкой, еле преодолевая валуны, пу¬
таясь в чащобе, Чокан повторял арабские строки. Может быть,
и меня пронзает такой луч? Может быть, и я в огне, а могу
стать золою?
Странно, что Николай Федорович, сибирский казак, позна¬
комил его и с родным эпосом «Козы Корпеш и Баян-сулу». Ми¬
лый чудак Костылецкий! А почему он так любит казахские
песни?
Ты со мной всегда наяву,
А засну — придешь и во сне...
Хорошо бы сейчас отдохнуть, поспать... И пусть мне во сне
приснится Айжан... Наверное, я влюблен в нее с детских лет.
Как в арабской поэзии, как в нашем эпосе.
Весело нам было играть в Кусмуруне с Жайнаком. Как
часто мы забегали тогда в дом Акпана, в этот бедный, но
скромный и чистый дом, где, как маленький жемчуг в колечке,
сияла малышка Айжан. Я же наказывал матери, уезжая в
Омск, беречь девочку, заботиться о ней, как о моей сестре. Зна¬
чит, не сберегла? И вокруг нее уже плетет свои паучьи сети
этот Малтабар.
Я повзрослел. Мне уже скоро двадцать. Но и Айжан стала
красивой девушкой.
3 С. Муканов
65
А засну — придешь и во сне!..
Вот уж никогда не думал, что таким тяжелым будет путь
на охоту. Но я нисколько не жалею об этом. Разве Суворов не
говорил о том, что солдат должен побеждать трудности. Зато
я повидал Жаман Жалгызтау, архара на рассвете, подружил¬
ся с Карамуруном. Охотник, музыкант, кузнец. По возрасту
он мне в отцы годится, а я висну на его спине. Стыдно, больше
так не будет...
...На зимовку они спустились только к полудню. Ямщики
вернулись. И тарантас, и лошади были в порядке. Напоследок
Карамурун снова принялся уговаривать:
— Ты ведь устал, мой мырза. Отдохни денек. Подожди,
пока придешь в себя. Еще раз схожу на охоту, еще раз по¬
играю тебе на домбре.
Но Чокана уговорить было уже нельзя. Он рвался в отчий
дом, в Сырымбет. Его неодолимо влекла к себе Айжан.
В Сырымбете
Две дороги шли в Сырымбет из Жалгызтау. Первая, изви¬
листая лесная тропинка, всего верст в тридцать. Вторая, хо¬
рошо накатанная дорога, вдвое длиннее тропы, огибала лес с
севера; на тарантасе проехать можно было только по ней.
Чокан, понятно, отказался от верховой езды и сел в та¬
рантас.
Пока он приближается к Сырымбету, нам необходимо рас¬
сказать о брате Карамуруна Абле, с которым мы только бегло
познакомили читателя. Кто же он? И зачем он покидал джайляу, чтобы побывать на зимовке?
Абле с детства не отличался здоровьем, роста был невысо¬
кого, казался худеньким, даже хрупким, непригодным к чер¬
ной работе. Но так как он схватывал все на лету и быстро
запоминал, то отец поднатужился и отдал его на ученье хазрету Кожахмету, построившему на берегу Есиля свою мечеть и
медресе. Закончив эту медресе, Абле продолжал ученье в мед¬
ресе Мухамеджана в Петропавловске и вышел оттуда хатымкарданом, образованным муллой.
В эту пору Чингиз стал старшим султаном Кокчетавского
дуана. Секретарем дуана еще со времен Айганым был Мухамедкали, сын Мынбая из враждебного Чингизу рода Балта
Корей. Султан считал его шпионом и вскоре избавился от него.
Так Абле оказался на месте секретаря. Он не стремился к
власти, поэтому не искал себе сторонников и хотел только од¬
ного: стать верным человеком султана — не больше.
66
Чингиз рассказал ему обо всем, что связано было в эти ме¬
сяцы с Айжан. Тем более, в аулах уже шли самые разные раз¬
говоры. Он же и послал Абле проверить, действительно ли
Чокан поехал в Сырымбет. Но Абле в Сырымбет ехать не стои¬
ло — повода побывать там у него не было. Его бы сразу в чемнибудь заподозрили. А вот в Жалгызтау прошлой весной умер
его любимый сын, и Абле почти каждый месяц приезжал в род¬
ное зимовье — побывать на кладбище и почитать на могиле
молитву.
Абле очень скромно держался с Чоканом, не надоедал ему
лишними расспросами и даже не вмешивался в его беседы с
братом. Он только внимательно прислушивался к разговорам
в надежде выведать что-нибудь интересное для Чингиза.
Что касается Чокана, то он равнодушно отнесся к Абле,
особенно после того, как узнал о его звании муллы. Говорить
на религиозные темы ему не хотелось. Брат муллы, кузнец и
охотник, куда больше привлекал Чокана.
Перед отъездом на охоту Абле попросил Карамуруна уз¬
нать— зачем едет Чокан в Сырымбет. Чингиз высказывал опа¬
сение, что сын может помешать выдать Айжан замуж за Малтабара. Кто знает, вдруг молодой хан проговорится, сболтнет
что-нибудь существенное.
Чокан ответил Карамуруну кратко:
— На могилу бабушки.— И не стал продолжать.
Когда Чокан уехал в Сырымбет, Абле, недовольный скуд¬
ностью сведений, пробурчал:
— Выдумал он все это. Он и молитвы-то прочитать не
умеет. Ислам не любит. Это уж мне известно точно.
— Тогда зачем же он едет туда, если родители откочевали
к горам Акана, и в ауле мало кто остался?
— А едет он, я уже говорил тебе об этом, встретиться с
дочкой Акпана.
— Да разве она ему пара?
— Ханские потомки падки на лакомое. Он что-то слышал,
должно быть, о ее красоте, а теперь не успокоится, не посмо¬
трев, не попробовав. Ишь, как торопится!
— Апырай!—удивился Карамурун.— Кажется, я тоже чтото слышал об этой девушке, но видеть не приходилось. Она и
в самом деле такая, как говорят?
— Грешно говорить, что она дочка пери. Пери — на небе,
в раю. А вот на земле таких красавиц мало. Красивей дочки
Акпана я не видел. А ведь я побывал во многих городах и
аулах.
— Да!— задумался Карамурун.— Если он ее увидит, непре67
менно увлечется. Джигит горячий! И возраст такой. Играет
кровь.
— Почему ж не увидит? Непременно увидит. Он для этого
и едет в Сырымбет. Ты уверен, что дочь Акпана там?
— Недавно люди проезжали, говорили.
— К чему же это может привести?
— Джигит он горячий,— повторил свои же слова Карамурун. И с огорчением добавил:— Если надо хозяину, слуга не
обидится. Сколько красивых девушек черной кости станови¬
лись добычей торе! Поиграют, полакомятся, а потом переда¬
дут кому-нибудь из простых.
Речь брата не очень понравилась Абле. Она звучала оскор¬
бительно для султана, а мулла был его почтительным секре¬
тарем.
И, оседлав коня, Абле помчался сообщить Чингизу в общемто довольно скудные новости.
...Чокан тем временем подъезжал к Сырымбету.
Как, надеюсь, помнит читатель первой книги, хан Уали
сделал ставкой Сырымбет по просьбе своей токал, младшей
жены Айганым.
Переезд туда нелегко достался хану. Да и жил он в новой
своей ставке очень недолго. Все хлопоты по устройству Сырымбета взяла на себя его вдова, деятельная ханша Айганым.
Несмотря на решение Сибирского комитета, предписания
генерал-губернатора Западной Сибири и даже Указ императо¬
ра о выделении пяти тысяч рублей на строительство дома и
мечети, дело тянулось долгие годы: то задерживались ассигно¬
вания, то сокращалось число военнорабочих из Кокчетавского
приказа, то сама работа производилась из рук вон плохо,—
рассыпались печки, окна оказывались без ставней, то инже¬
нерный офицер поставил мечеть фасадом не в ту сторону,—
и ее пришлось сломать до основания.
Мешали самые разные обстоятельства, в том числе и не¬
предвиденные. Из прилегающего леса в орду повадились за¬
бредать медведи. Нападали на скот и — даже на людей. Мед¬
ведей было так много, что пришлось устраивать не одну воо¬
руженную облаву.
В последние десятилетия Орда приобрела вид аккуратного
оседлого поселка. Казахи Черного аула стали заниматься хле¬
бопашеством — сеяли овес, просо, садили лук. Начали строить
и мельницу.
Многое изменилось вокруг. Порубки несколько отодвинули
лес. Заболотилось кое-где озеро, но по-прежнему в нем в изо¬
билии водилась рыба, а в камышах птица и кабаны.
68
На прибрежных вырубках у самого устья речушки Кылшакты возвели несколько землянок, в которых теперь жили
преимущественно сторожа. Они проводили здесь и лето, когда
Чингиз со своим семейством и слугами выезжал на джайляу.
В это лето Сырымбет обезлюдел.
Рядом с мечетью в небольшом деревянном домике коротал
дни мулла Галиакбар, совсем состарившийся и обрюзгший.
Слышал он плохо, намаз мог читать только сидя, и передви¬
гался с трудом, опираясь на палку.
Многие землянки пустовали. Только три семейства остава¬
лись здесь: Орманбая, объездчика лесных угодий, Токпакбая,
главного сторожа, который постоянно постукивал в колотуш¬
ку, пугая и зверье, и случайных охотников до чужого добра,
а в третьей землянке жил совсем больной Акпан со своей
дочерью.
И овцы и коровы Орды летом выпасались на джайляу.
Только коз не перегоняли в Саумалколь и горы Акана. Козы
были в полном распоряжении сторожей. На лесных полянах
козы чувствовали себя спокойнее, чем на джайляу,— они не
боялись ни оводов, ни комаров. Козьего молока было вдо¬
воль — из него варили курт и иримшик, сбивали масло. Из двух
козлят, принесенных козой, Чингиз разрешал одного забивать.
Значит, и мясом сторожа были обеспечены. Женщины пряли
пряжу из козьего пуха и шерсти, шили шубы из шкур забитых
и павших животных.
Для поездок в лес и пастьбы коз Чингиз оставлял сторо¬
жам ослов, закупленных им как-то у торговцев-узбеков, проез¬
жавших с караваном из Средней Азии. А вот лошадь в Сы*
рымбете была одна единственная — у объездчика Орманбая.
...Чокану прежде всего бросились в глаза землянки с остро¬
конечными верхушками. Потом он увидел козье стадо непода¬
леку от берега озера. Рядом человек, очевидно, пастух. Значит,
это пастушеские землянки.
— Подъезжай ближе к стаду,— велел он кучеру.
Оказывается, это была девушка, бедно одетая, с деревян¬
ным ведерком в руке.
Девушка исподлобья взглянула на приезжих, и когда та¬
рантас поравнялся с нею, неожиданно вздрогнула и метнулась
в сторону землянки. Так в минуту опасности убегает малень¬
кая антилопа.
Почему она так задрожала, почему испугалась? Да, уж не
Айжан ли это? Как блеснули ее глаза! Большие, черные. Гла¬
за Кунсулу, ее матери. И такие же, как у матери, густые тем¬
ные косы. Айжан или не Айжан? Сколько ей может быть лет?
69
Пятнадцать? Или все семнадцать? Худощавое, заостренное к
подбородку лицо. И вспыхнувший румянец. И блестящие чер¬
ные глаза. Нет, такие глаза могли принадлежать только ей.
— Айжан!— воскликнул Чокан.
Девушка услышала, но не остановилась. Быстро добежала
до землянки и юркнула в открытую дверь.
«Айжан непременно поздоровалась бы со мной. Она не
должна меня бояться. А, может быть, она просто не узнала
меня. Я ведь тоже изменился. Что ж, пройду в землянку».
Подъехали к открытой двери. Чокан подал голос. Никто не
вышел, никто не ответил.
— Пойди, посмотри, что там происходит,— попросил Чо¬
кан Токбета.
Токбет спрыгнул с тарантаса, побыл в землянке с минуту и
вернулся.
— Там, ваше благородие, больной лежит. Худой такой, а
глаза тебя как насквозь пронзают. Охает, губы облизывает, но
молчит. А девушка, которая с козами была, повернулась к сте¬
не и лица не показала.
У Чокана сомнения отпали. Конечно, это были Акпан и Ай¬
жан. Айжан! А ведь, если он узнал ее,— значит, и она не могла
ошибиться.
Так оно и было. Из тысячи лиц она бы отличила мальчика
из ханской орды. Но ей и в голову не приходило, что он может
здесь очутиться. Это он! Чуть припухшие веки, брови вразлет,
глаза, которые она всегда помнила. Но зачем он приехал в
опустевший Сырымбет?
Испуганная, недоумевающая Айжан вбежала в землянку.
— Что с тобой, мой месяц, Айым?— приподнял голову Ак¬
пан, но в это время раздался шум подъехавшей повозки, и Ай¬
жан замерла у стены. Когда заходил Токбет, она была убеж¬
дена, что это Чокан.
Может быть, поэтому и не шелохнулась.
Она думала сейчас только о нем. Вспомнила, как тепло от¬
зывалась о Чокане Кокеш, с трудом вспомнила уже далекое
свое детство и доброго мальчика, друга ее брата. Вспомнила,
как едва ли не накануне своего печального отъезда Кокеш го¬
ворила: «Какой хороший джигит! Если бы он стал твоим му¬
жем!» Айжан было стыдно тогда, она покраснела и ничего не
ответила. Но потом часто думала об этих словах и с горечью
понимала, что до Чокана ей так же далеко, как до солнца на
небе... И вот уж совсем недавно Ракия ей сказала, что Чокан
в Омске расспрашивал о ней. Ракие нравилось устраивать
70
свиданья джигитов и девушек, и она в самом деле была готова
свести брата своего с Айжан.
Значит, помнит? А вдруг он ради меня и приехал?
Токбет вышел из землянки.
И скоро вновь раздались шаги. Девушка повернула голову
и, узнав Чокана, в тот же миг услышала его голос:
— Айжан!
Повинуясь безотчетно нахлынувшим чувствам, давая раз¬
рядку своим горестям, она бросилась к нему навстречу, обняла
его, припала к груди, не сдерживая слез.
— Канаш-ага!
Обхватив ее одной рукой, другой он гладил ее черные воло¬
сы— успокойся, милая, успокойся!—И чувствовал теплое те¬
ло, вздрагивавшее от рыданий.
Привлекая Айжан к себе ближе и ближе, Чокан вдруг по¬
нял, как он ждал этой встречи.
Ничего не подозревавший Токбет прошел вслед за Чоканом, смутился и тут же покинул землянку.
Не сразу пришел в себя и Акпан. Вначале он подумал, что
это Малтабар приехал за Айжан и тут же нащупал под по¬
стелью свой заветный булатный топор. Но когда дочь вскрик¬
нула: «Канаш-ага!»—он мгновенно вспомнил, что Канашем
называли родители Чокана, к которому испытывал добрые
чувства хотя бы за то, что он позаботился о судьбе Айжан.
Помнил он и о дружбе Чокана с Жайнаком.
Если что-нибудь и произошло, то только к лучшему, решил
Акпан. Ему захотелось поговорить с молодым торе, высказать
давно накопившиеся слова горечи и благодарности.
— Айым, месяц мой, надо же и мне поздороваться с Кана¬
шем,— вполголоса попросил он дочку,— отпусти джигита.
Только тогда до Айжан дошла суть происходящего. Быстро
разжав руки и зарумянившись, она бросила нежный взгляд на
Чокана, шмыгнула за постель отца в глубь землянки. Что-то
зверушечье, испуганное проступало в ее движениях, в самом
выражении лица, словно она вновь боялась человека, к которо¬
му только что бросилась на грудь.
«Неужто я повел себя как-нибудь не так?»— спрашивал сам
себя Чокан. Казалось, он опять теряет ее... Как ему не хоте¬
лось ее отпускать!
Теперь он напряженно всматривался в человека, сидевшего
почти у его ног на своей постели. Широченная светлая рубаха
не могла скрыть его худобы. Морщинистое серое лицо, глубо¬
ко запавшие слезя.щиеся глаза — все изобличало в нем тяже¬
лобольного.
71
И вдруг Чокан заметил, что одна его рука лежит на руко¬
ятке тускло поблескивающего топора, выглядывающего из-под
охапок сена, служившего матрацем его постели.
Акпан перехватил взгляд Чокана.
— Не бойся, Канат. Разве ты меня не узнал? Сильно я
изменился. Стариком стал, в могилу пора. Да ты не бойся.—
И он задвинул поглубже топор в сено.— Это я — Акпан.
Помнишь?
Еще бы он не помнил Акпана. Но невозможно было в этом
чахоточном согбенном аксакале обнаружить черты того красавца-мужчины, равного которому не находилось в ауле. Что
только делают с человеком время, каторга, болезнь?
— В народе, мой Канаш, про таких, как я, говорят: «Ху¬
деет лошадь — на ней примечают шкуру, чахнет батыр — ви¬
дят его скелет». Плохо мне, сынок. Не знаю, смогу ли тебе от¬
платить за все доброе, что ты сделал для Айжан. Бог тебе
вернет...
Акпан не договорил. Лицо его исказилось, он всхлипнул, но
глаза оставались сухими — не было слез.
К землянке собирались люди. Ну, как не посмотреть, кто
же , это приехал к Акпану в тарантасе? Однако, побаиваясь
вооруженного Токбета, в дверь не заходили. Прислушивались
к разговору, заглядывали в единственное оконце. Перешеп¬
тывались.
— Молодой хан здесь, торе...
— Какой торе?
— Чокан.
— Приснилось тебе, что ли, как он может появиться в Сырымбете?
— Присмотрись получше — Чокан, сын нашего Чингиза.
Закончил ученье в Омбы и приехал.
— А причина какая, что он очутился у нас. Причина?
— Есть и причина,— важно сказал объездчик Орманбай.
У него была лошадь, он считался хозяином леса и старшим в
поселке. Мулла Галиакбар в счет не шел, последние месяцы он
совсем сдал и сторонился людей.
— Есть и причина,— повторил Орманбай и подмигнул мно¬
гозначительно, давая понять, что знает больше других.
Люди зашумели, выражая недовольство. Как же так, знает,
а не говорит.
— Ты нам все расскажи, как оно есть!
Ответить Орманбай не успел. Чокан, услышав возбужден¬
ные голоса, вышел из землянки.
В согласии с обычаем Сырымбета, люди, замолкнув, кла72
нялись молодому ханскому сыну. И каждый, как подобало в
таких случаях, прижимал руки ладонями к животу.
Кланялись старые и молодые, взрослые и малые.
Многие из ханского рода так свыклись с этими знаками
уважения, что молча проходили мимо, не удостаивая чернь
своим вниманием.
Иначе поступил Чокан. Подавив свою взволнованность,
свою душевную боль, он сказал как только мог бодро:
— Всем вам мой большой салем!
Сложил руки на груди и, видя вокруг заулыбавшиеся лица,
добавил:
— Спасибо за то, что так встретили меня! Большое спа¬
сибо!
И тут же сообразил — надо еще что-то сказать собравшим¬
ся. Они же будут задавать вопросы.
— Я приехал в зимовье, которого еще не видел. Должен
прочитать молитву на могиле бабушки моей, Айганым.
Помолчал немного.
— Кто со мной вместе пойдет?
Когда торе задает такой вопрос, простые люди приходят
в смущение. Им кажется неловким выкрикнуть: «Я!». Люди
потупили головы, и в наступившей тишине отчетливо прозву¬
чал молодой голос:
— Я, Канаш!
Чокан, кажется, узнал парня. Он был ровесником Жайнака,
Рыжего верблюда. И бывало, присоединялся к их играм. Не¬
уверенно спросил:
— Сакан, сын Токпакбая?
И, заметив, как радостно заулыбался джигит, шагнул к не¬
му навстречу.
— Ну, давай же поздороваемся, Сака!
Они здоровались на людях, как друзья, как ровесники-курдасы.
И Орманбай, и Токпакбай со своими многочисленными до¬
мочадцами, и старики, и дети, словом, все наблюдали эту сце¬
ну удивленными и умиленными глазами. Много ли надо бедной
черной кости, чтобы с благодарностью подивиться самому
скромному проявлению добрых человеческих чувств!
Зашептались:
— А говорили — жестокий, даже отца не почитает...
— А говорили — крещеным стал.
—• Слышали, молитву собрался прочитать.
И только чей-то недоверчивый голос:
— Что-то не так, что-то не так...
73
Чокан и Сака осматривали друг друга.
— Ах ты, коротышка,— пошучивал Чокан, опустив руки
на плечи ровеснику,— в ширину, оказывается, раздался, а в
длину мало подрос.
— Зато ты вон каким журавлем вымахал,— в тон ему от¬
вечал Сакпан.
— Значит, прочтем молитву и поедем.
— Куда, дорогой Канаш?
— Как куда, в откочевку Орды. Ты же знаешь дорогу?
...Сходили на кладбище, к мазару Айганым, к ее надгробью,
где было написано по-арабски, что здесь покоится вдова хана
Средней киргиз-кайсацкой орды Уали, Айганым, урожденная
Саргалдыкова. Имела девять сыновей, из которых двое умерли
в детстве, а двое в 20-ти летах.
Прочитал молитву Сака. Прочитал бойко — недаром он
учился у Галиакбара.
Чокан думал про себя: «Плохой я мусульманин, плохой
внук». Вполголоса произнес запомнившиеся ему с детства сло¬
ва. Может быть, они и не соответствовали лесной тишине не¬
большого кладбища и предназначались не для того печально¬
го повода.
Но долг он все-таки отдал.
И кто бы теперь не поверил, что он приезжал в Сырымбет
почтить память бабушки Айганым...
...Вернувшись с кладбища и даже не побывав в ханском
доме, Чокан велел Токбету и своему курдасу садиться в та¬
рантас.
— Знаешь, где сейчас ханская Орда?— спросили ямщика.
Немногословный ямщик, уже догадавшийся, что молодой
хан либо офицер, либо чиновник, ответил, что знает, и сразу
тронулся в путь.
Жители Сырымбета остались в недоумении.
Вышла Айжан на порог, присела, обхватив колени, склони¬
ла голову, провожая взглядом тарантас, и заплакала. Внезап¬
но приехал. Внезапно уезжает. Неужели навсегда?
Чокан удалялся. Понимая, почему плачет дочь, Акпан по¬
пытался ее утешить:
— Айым, не проливай слезы. Зря Канаш не заезжал бы к
нам. И если уж заехал, то вернется. Говорят же, что орлы всег¬
да прилетают назад.
Путники уже поднимались к перевалу на горе Сырымбет.
Подъем был довольно пологим, но лошади шли натужно — они
плохо отдохнули после быстрой езды.
74
— Не пройтись ли пешком, Канаш?— Сака спрыгнул на
каменистую дорогу.— И коням будет легче, и мы посмотрим
гору.
— Я что-то приболел,— отвечал Чокан, плотнее усаживаясь
в тарантас.— Понимаешь, приболел. Послушай, давай вер¬
немся.
— Твоя воля, Канаш, мы будем только рады.
Ямщик даже не стал переспрашивать. Лошади бойко пе¬
решли на рысь, спускаясь к селению.
Сака не столько удивился такой крутой перемене, сколько
догадался,— может быть, по молодости своей,— о ее причине.
Самой простой. Чокан не мог так сразу расстаться с Айжан,
ему хотелось еще раз повидать ее. Разве и он, Сака, не своими
глазами сидел, как тарантас подъехал прямо к землянке Акпана, как стремительно вошел туда Чокан. Загадкой для Саки
скорее оставался их внезапный отъезд из Сырымбета, чем нео¬
жиданно быстрое возвращение.
Но и сам Чокан, пожалуй, не смог бы объяснить всего.
Он действовал, повинуясь чувству, а не разуму. Он был не¬
терпелив потому, что был слишком молод. И еще он спешил
потому, что ему не хватало времени сочетать свои личные дела
с теми обязанностями, которые накладывала на него и долж¬
ность, и эта поездка, связанная в дальнейшем со многими слу¬
жебными делами.
Он отправился на этот раз не к землянке Акпана, а в боль¬
шой, барского вида дом, срубленный из добротного леса, мно¬
гооконный, под зеленой железной крышей, с флигелями и при¬
мыкавшей к нему мечетью. Бревенчатые стены были завешаны
кошмами, еще недавно белыми, а теперь посеревшими под
снегом и солнцем, дождями и ветрами, дующими здесь и
осенью, и весной.
— Говорят, что стены и внутри обшиты кошмами.
— Почему, говорят?— удивился Чокан.— Разве ты сам не
видел?
— Как я мог видеть, если таких, как я, сюда не пускают, да¬
же головы просунуть не дают.
— Значит, это правда?— вздохнул Чокан, сознавая, что
он тоже принадлежит к степной аристократии.
Понукая своего осла, к усадьбе подъехал Токпакбай. Хотя
ключ от усадьбы хранился у него в кармане, оказалось, что
и он редко заходит в дом, забыл, сколько в нем комнат и, одна¬
ко, отвечает за сохранность всего имущества, находившегося
здесь.
— Направо по коридору живет Зейнеп-апа с детьми, ря¬
дом — султан Чингиз. Налево — гостиная и комната, где жил
Жакуп... Жакуп...
На атом имени Токпакбай запнулся. Знает или не знает
Чокан о событиях, произошедших совсем недавно. Может, и го¬
ворить ему об этом не следует.
Дело в том, что после переезда Орды из Кусмуруна в Сырымбет и прежде своенравный и жестокий Шепе стал еще ча¬
ще проявлять свой дурной характер. Забирал ягненка или ко*У за малое деревцо, срубленное в лесу. Бил почем зря. Хле¬
стал розгами и виновных и невиновных. Придирался к каждо¬
му. Аульные жители на него обозлились, подстерегли в лесу
и повесили.
Вдова Шепе, наглая и бесноватая бабенка Шонайна, после
сорокадневных поминок стала требовать себе в мужья челове¬
ка только ханского рода и к тому же молодого. Требовать так
настойчиво и с такими угрозами, что перед ней отступили. Пе¬
рекричать ее, смирить было невозможно. Выбирай сама, кого
хочешь.
И она набросила свой курук1 на Жакупа, на семнадцати¬
летнего Жакупа, даже не младшего брата, как велит обычай
аменгерства, а на племянника покойного мужа.
Жакуп сопротивлялся как мог, но его приструнили. И Чин¬
гиз махнул рукой. Ладно, мол.
Жакупа утешали. Ничего, мол. Покажется тебе через не¬
сколько лет староватой,— возьмешь молодую в дом, токал.
Джигита женили силой...
...Поэтому и запнулся Токпакбай. Чокан приметил его за¬
мешательство: не хочет говорить — и не надо. Если что-нибудь
важное — сам узнаю.
Побродив по опустевшим комнатам, посмотрев на цветные
сундуки,— ключи от них Зейнеп брала с собой, не доверяя ни¬
кому,— Чокан довольно быстро вышел во двор, и Токпакбай
позвал его посмотреть сарай, где были сложены преимущест¬
венно мягкие вещи. Погремел ключами, открыл двери.
— Хочешь, Канашжан, взглянуть на ковер, сотканный бу¬
харскими мастерами для ордынской мечети? Там изречения из
Корана. Когда в Омск приезжал сын царя, бабушка-ханша
принимала его в роскошной юрте на берегу Иртыша. В юрге
и был постлан этот ковер. Вот, смотри...
Токпакбай с трудом извлек из-под груды кошм и других
ковров тяжелую, закатанную валом ткань. Она поскрипывала,
1 Курук — петля для ловли неприрученных коней.
76
словно кожа. Отвернул край. Сверкнули разноцветные шелко¬
вые узоры.
— Да, цены ему нет,— сказал Чокан.— Положи его на
место.
— Видел бы ты, как чистят ковры весной. Выбьют пыль,
протрут мокрым тряпьем, а потом сушат на солнце. Все так и
сияет.
Чокан слушал невнимательно. Перебил рассказ Токпакбая.
— Я буду ночевать здесь, в доме родителя. Постелите мне
ту деревянную кровать в комнате матери.
— Хорошо, милый. Сейчас найду что-нибудь помягче.
Отобрав одеяла и подушки, Токпакбай занес их в дом и
приготовил постель.
Зашел разговор об обеде.
— Не беспокойтесь,— сказал Чокан,— у меня есть продук¬
ты с собой.
— Ах, сынок, сынок! Забыл ты наш обычай. Пусть Орда
откочевала, но неужели мы не найдем тебе угощения? Из лю¬
бого дома не уходят не покушав, а ты в своем доме. Мы бед¬
ные люди, но не лапу же сосем. Ты достоин почета и уважения...
Вмешался Сака.
— Брось, отец, красивые слова. Скажи просто, чем будешь
угощать.
— Наш молодой торе, конечно, заслуживает жеребенка. Но,
если жеребенка нет,— можно и овцу. Но, вот беда, овцы-то на
джайляу...
Сака снова сделал знак отцу,— мол, погоди,— и напрямик
обратился к Чокану:
— Ты еще не изменил своей привычке,— любишь, как рань¬
ше, мясо козленка?
— Люблю, как прежде,— ответил Чокан и вспомнил кузне¬
ца из Жалгызтау.
— А творог со сметаной?
— Тоже люблю.
— Не беспокойтесь,— вмешался Токпакбай,— слова — сло¬
вами, а дело — делом. Жирная коза уже зарезана и мясо ва¬
рится в котле. Ужинать будем в большом доме.
— Хорошо, отец, ты поезжай в аул и привози сюда пищу.
Только посуду пусть вымоет Айжан. Наши бабы неряшливы,
а у Айжан такие руки, что все блестеть будет,— сказал Сака.
Токпакбай взгромоздился на осла и уехал. Курдасы присе¬
ли на камень, нагретый солнцем.
Об Айжан Сака упомянул больше для Чокана. Сака не ре¬
шался спросить его напрямик о девушке. Ровесник ровесником,
77
но все-таки ханский сын и офицер, Однако рассчитывал, чго
после упоминания имени Айжан разговор возникнет сам собой.
И продолжал нахваливать ее красоту, трудолюбие, образо¬
ванность.
— Образованная, значит,— откликнулся Чокан.— А муллу
Науана ты знал? Говорят, у него и жена была ученой.
— И это так. Ни одного слова неправды здесь нет. Твоя
сестра Ракия училась у нее. Вместе с Айжан.
— Учились-то вместе. Но вот Айжан оказалась способной,
а Ракия тупой.
Подтвердить такое Сака не решился. Вдруг Чокан обидится за сестру. И отделался ничего не значащими словами:
— Да всякое болтают.
— Скажи мне, Сака, еще вот о чем. У молодого муллы, го¬
ворят, много книг было. Неужели Айжан их все прочитала?
— Все или не все,— хитро взглянул на Чокана Сака,— но
прочитала много. Когда имантауский урядник угнал Науана
с женой в Кокчетав, книги остались в медресе. А потом мулла
Галиакбар перенес их в мечеть. Но своими старыми зубами
ему не одолеть этих книг. А других охотников до чтения в Сырымбете нет. Вот я и помогаю Айжан. Заберусь в мечеть, что¬
бы меня не приметил, не услышал Галиакбар, выберу книгу
потолще и приношу девушке. Бедная, она, словно пчела к ме¬
ду, липнет к книге. Читая, и смеется, и плачет. Я подсмотрел
однажды. Спрашиваю, что ты там нашла интересного? Молчит.
Только улыбается,— мол, принеси еще. Приношу. Только по¬
просил, чтобы не теряла и никому не показывала. Вдруг Науан
за книгами приедет.
«Какие, однако, молодцы!»— подумал Чокан. И так рас¬
смеялся, что Сака обиделся:
— Ну, зачем ты так? Я же тебе не вру. И знаю, ты не
уедешь из Сырымбета, не повидав ее. Сам убедишься, я прав.
Они доверяли друг другу и одновременно испытывали это
доверие. Мало ли что могло измениться с детских лет? Но Чо¬
кан с каждой минутой становился искренней. Он еще не хотел
говорить о всех своих чувствах, в которых не разобрался до
конца, но зачем было ему скрывать цель своего приезда?
— Нельзя отдавать Айжан Малтабару. Понимаешь, нель¬
зя. Это значит, что девушка погибнет.
— Не будем бояться Малтабара, Канаш. Он уже не так
страшен.
И рассказал о том, что Чокану еще не было известно:
— Говорят, отец твой не взял у Малтабара ни одной бу¬
мажки, не влез, слава Аллаху, в долги. Ведь ты едешь один.
78
Генерала в Орде не будет, значит, и расходов меньше. Приедет
купец за Айжан, а султан скажет ему: иди своей дорогой.
Что Малтабар сделает? Только пальцы себе искусает.
Чокан облегченно вздохнул. И одновременно удивился: от¬
куда только люди знают все подробности?
Но Сака и не думал на этом заканчивать разговор. Просто¬
душный и хитрый аульный джигит целил дальше.
— Ну, хорошо,— ухмыльнулся он,— представь, Айжан сво¬
бодна. Что же дальше?
Не дождавшись от Чокана ответа — молчание длилось до¬
вольно долго,— Сака продолжил:
— Разве бывает так, Канаш, чтобы девушка навечно оста¬
валась у своего очага. Тем более красивая девушка... Значит,
все равно она должна выйти замуж.
— Правильно. Но зачем об этом говорить?
— Ответь мне тогда, за кого же она выйдет?
Чокан нервно пожал плечами:
— Право, не знаю. Выйдет, наверное, за того, кому суждена.
— Ты имя, имя назови. Не можешь? А я назову: Калым —
вот ему имя. Кто даст больше, тот ее и уведет. Смелый батыр,
уважаемый человек не возьмет Айжан себе в жены. Она —
дочь бедного Акпана. Они до нее не снизойдут. Как°й-нибудь
старик сделает ее своей токал или тот бай, у которого жена не
рожает. Вот как может случиться. Поверь мне, Канаш. Горь¬
кая судьба ее ожидает...
Сака не мог, не хотел сообщать Чокану, что в Сырымбете
уже стали поговаривать о том, что Жакуп косит глаза на
Айжан и не прочь взять ее в дом второй женой, что он успел
побывать у Буби в ее отсутствие и приставал к девушке. Даже
крик её слышали. Пока у него ничего не вышло, но торе скоро
не успокаиваются. Да, и кроме Жакупа, в ханском роде най¬
дутся жадные волчата. Обрадуются, когда узнают, что Чингиз
раздумал отдавать ее Малтабару.
Обо всем об этом Сака умолчал.
Зато, когда Чокан задал ему вопрос, кто, по его мнению,
может стать достойным мужем девушки, ответил, как ударил
соилом по голове:
— А если бы я?..
Как переменился Чокан! Глаза вспыхнули недобрым огнем.
Он закусил дрожащие губы, и жесткие складки обозначились
вдоль их уголков. Похоже, им овладела ярость. Хоть беги, Са¬
ка! Но вспышка осталась только вспышкой, Чокан сумел ее
подавить.
79
— Садись, Сака, что ты вскочил?
И они снова присели рядышком на камень-валун возле
дома.
— Надеюсь, ты больше не будешь так говорить, Сака?
— Поклясться могу, нет!
Чокан, к которому вернулось спокойствие, все же не мог
понять неожиданного ответа своего ровесника. Он не допускал
мысли, что Айжан нравится и ему. И теперь пытался дойти до
сути.
— Я просто хотел тебя испытать, Канаш. Хотел узнать,
правду ли говорят о тебе у нас в степи. Но боялся спросить
напрямик. И если ты скажешь, что это ложь, я тебе поверю.
И Сака пересказал все, известное ему.
— Что ж, скажу откровенно: многое в этом справедливо,
многое — нет.— Чокан снял фуражку, положил ее на колени.—
С малых лет я привязался к этой девочке, часто думал о ней.
Когда узнал, что с ней плохо, решил защитить. Это все прав¬
да. А неправда — слухи о моей женитьбе.
— Значит, ты не женишься на ней?
— Даже не знаю, как тебе ответить. Мне очень нелегко
жениться. Я долго учился, много читал, еще больше думал.
У меня свой взгляд на жизнь.
— Не понимаю тебя,— растерялся Сака,— попроще бы
объяснил.
— Нельзя жениться, Сака, хорошо не узнав друг друга.
Я должен испытатьдевушку, девушка — меня. Но и этого ма¬
ло. Еще любовь нужна, настоящая любовь. Вот тогда и же¬
ниться можно.
— Ой-бо-ой!—протянул Сака.— Ты же мне сказки расска¬
зываешь. Разве так бывает у наших казахов? Я о таком и не
слышал.
— Придет время, увидишь. Многие русские — я говорю не
об урядниках, не о майырах,— стремятся жить по-новому.
И живут, представь себе.
—- Значит, ты хочешь, чтобы и у казахов было так? Хочешь
их к новым обычаям приучить? Чтобы узнали, полюбили, а по¬
том женились?
— Что же в этом плохого?
Сака покачал головой:
— Не знаю, не знаю. У бая, например, табун в тысячу ло¬
шадей. Ну, сотню ему объездят, приучат к седлу. Но все равно
остальные ведь останутся необъезженными, никогда не узнают
уздечки. Так и наши казахи. Не обучишь ты их...
80
— Да, конечно...— неожиданно вяло заметил Чокан. Он
почувствовал, что разговор не получается. Ударил ладонями по
коленям.— Давай бросим пустые слова. Скрывать от тебя не
буду: мне надо сегодня встретиться с Айжан.
— Так бы прямо и сказал.— Сака обрадовался, это было
просто и доступно для понимания.— А то развел огонь, без
котла, без мяса... Говори, пожалуйста, что от меня требуется,
какая нужна помощь?
— Мне возвращаться в землянку неудобно. Согласен со
мной?
Сака не то, чтобы согласился, но и спорить не стал.
— Я пока здесь буду, а ты съездишь к ней.
— Значит, привести ее в ханский дом?
— Этого делать не надо. Я считаю, джигит должен идти к
девушке, а не девушка к джигиту.
— Опять не пойму тебя. Ведь ты к ней не идешь, а меня
посылаешь. Приказывай, Канаш.
— Мы переезжали через речушку. Забыл ее название.
— Кылшакты. Зачем она тебе понадобилась? Река как ре¬
ка, мелкая.
— К этой вот речушке ты и попроси ее прийти. Или прово¬
ди. Когда стемнеет, я буду ее там дожидаться.
— Ну, хорошо. Только попозже, пусть в ауле все уснут.
Айжан не выйдет из землянки на людях. Я даже не уверен,
выйдет ли она вообще. Может, твоего зова послушается?
— Поезжай, поезжай, Сака. Садись на одну из саумалкольских лошадей и скачи в аул. Смотри, какие крепкие, упитан¬
ные! Чертов огонь унести могут, не только тебя.
На этих саумалкольских лошадях, очень кстати случивших¬
ся здесь, Чокан должен был уехать утром к родителям — с ям¬
щиком все уже было обговорено.
Лошади отдыхали неподалеку, Сака зашагал к ним и спу¬
стя минуту его и след простыл.
Чокан размеренно прохаживался в ожидании. Дом, флиге¬
ли, мечеть. Заброшенные в предгорье, в лес, они не походили
на аульную зимовку, как, впрочем, не было у них и прямого
сходства с усадьбой русского помещика средней руки, усадь¬
бой, которую он мог представить себе только по книгам.
И все-таки это было больше усадьбой, чем зимовкой.
Но почему же тогда в этой усадьбе во всем неприкосновении сохранились обычаи и отношения давних времен? Почему
здесь не было всходов просвещения? Разве что среди книг, ос¬
тавшихся Галиакбару в наследство от молодого муллы? Одна81
ко и среди книг преобладали исламские, а он, Чокан, относил¬
ся к ним весьма критически.
Действительно ли так много прочитала Айжан, как расска¬
зал Сака? Милая девушка. Очень милая. И глубоко несчаст¬
ная. Жаль ее, жаль. Но почему я забыл о жалости, когда она
прильнула ко мне? У нее повадки звереныша. А каким взгля¬
дом она меня провожала! Грустным, грустным и с огоньком
надежды. Будь что будет. Мы ведь так молоды...
Вернулся Сака.
— Все сделал. Передал ей все, что ты мне сказал. Пообе¬
щал, как накормим тебя,— приехать за ней и увезти. Тихо,
чтобы никто в ауле не заметил.
- Ну, а она... Она говорила что-нибудь?
— Нет, только головой кивнула в знак согласия.
— Ни одного слова не сказала?
— Ни одного... Айжан почти всегда молчит. Только однаж¬
ды при мне она разговорилась. Ручейком зазвенела.
...На закате Токпакбай и Сака потчевали его вареным мя¬
сом, сурпой-бульоном, творогом. Все было приготовлено не¬
обыкновенно вкусно. И мясо было нежным и жирным, и белый
творог с густой сметаной необыкновенно свежими. И посуда
блестела, и на скатерти — ни пятнышка... Когда гость похва¬
лил пищу, Токпакбай как бы ненароком заметил, что ему помо¬
гала Айжан. Сака подмигнул отцу. Мол, смотри, как охотно
ест.
— Спасибо вам всем,— поблагодарил Чокан.— Если мож¬
но, я и завтракать буду у вас.
— Ой, Канаш-жан, тут и на завтрак и на обед хватит, а
благодарить нас не за что, ты у себя дома,— утомленный хло¬
потами Токпакбай объявил, что уходит отдыхать.— Я буду ря¬
дом с вами, а встану раньше вас.
Поднялся и Чокан:
— Нам, кажется, пора. Видишь, солнце село.
— Куда это вы?— спросил на выходе Токпакбай.
— Этого, отец, мы тебе уж не скажем, прости!
— Ваше дело молодое, пусть будет так!
Но, понятно, старик о многом догадывался.
...Речка Кылшакты впадала в озеро на полпути из орды
в аул. Чокан категорически отказался ехать верхом — послед¬
ствия вчерашней поездки с кузнецом давали знать о себе. Да
тут было и недалеко: каких-нибудь полторы-две версты.
В сумерки они отправились. Незаметно за ними увязался
и Токбет, хотя Чокан был убежден, что он улегся на кухне и
уже беспробудно спит. Токбет считал себя хорошим солдатом,
82
который ни при каких обстоятельствах не должен отлучаться
от своего начальника. Кроме того, один важный офицер строгонастрого приказал ему тайно сопровождать корнета во всех
его маршрутах, чтобы потом рассказать о них в Омске.
Токбет нехотя вышел за ними, прихватив на всякий случай
ружье.
Мало ли что бывает, рассуждал ревностный служака. Шеп¬
тались о чем-то, этот Сака мотался в аул.
...Через Кылшакты был проложен бревенчатый мостик, ле¬
сок здесь кончался, начиналась открытая степь.
Сака остановился:
— Вон и землянки нашего аула видны. Я постараюсь бы¬
стро. А ты здесь отдохни.
...Негромко шумела речушка, белели стволы берез, дыша¬
лось легко. Все было бы хорошо, но надоедали комары, нале¬
тавшие с каждым легким порывом ветерка. Разом искусали
лицо, проникали под китель. Чокан сломал березовую ветку
отмахиваться от комариной напасти. То ли ветка подействова¬
ла, то ли их отнесло дальше, то ли, охваченный своими мысля¬
ми, Чокан просто перестал замечать укусы.
А думал он только об Айжан. О редкой ее красоте, какой
ему не приводилось видеть в аулах и городах. Он гордился тем,
что девушка красива по-казахски. Но не только казах поймет
ее красоту.
Всегда ли, однако, внешняя красота соответствует душев¬
ной? Несмотря на свою молодость, он уже встречал женщин,
сверкающих, как жемчуг, но жестоких характером, лицемер¬
ных в делах. Скажи мне, Айжан, светла ли душа твоя? Тебя
хвалят, милая, но хвала не всегда бывает оправданной.
Сака поможет нашей встрече. А вдруг в последнюю минуту
ты не согласишься прийти? А вдруг, избави бог, твоему отцу
стало хуже? Конечно, ты не должна тогда отойти от него.
Я верю, ты придешь, Айжан. Поймем ли мы друг друга?
Я всю свою сознательную жизнь прожил в городе, ты — ауль¬
ная девушка. Понимаешь, Айжан, я люблю степь, люблю
аул. Только привычки у меня стали уже другими. Я говорю
книжным языком, мне трудно есть без вилки и ножа, меня раз¬
дражает постель без чистого белья. Нет, это мелочи. Я душою
остаюсь казахом, мне близки наши песни, я чувствую себя до¬
ма в ауле. Я люблю странствовать, как всякий кочевник.
Я хотел защитить тебя, Айжан, от старых феодальных оков,
от проклятого этого Малтабара. А теперь защищаю себя ог
нахлынувших чувств. Мне и в голову не приходила мысль о
83
женитьбе. Сака был первым, кто задал мне этот вопрос. Но я
уже не смог определенно на него ответить.
До сегодняшнего дня думал: ну, что ж... Если она в самом
деле хорошенькая, почему бы не поухаживать? Поволочиться,
как говорят наши офицеры.
Я встретился с тобой у землянки Акпана. Мы обнялись как
друзья детства. Ты искала во мне защитника. И в это же мгно¬
вение я почувствовал твое сильное женское тело. Мне захоте¬
лось быть еще ближе. Смогу ли я преодолеть свое желание? Ра¬
зум говорит мне — надо его приглушить.
Скоро ты придешь, Айжан. Сака нас покинет, мы будем
вдвоем. Я хочу, чтобы ты была совсем моей и хочу сберечь те¬
бя. В твоих глазах я аристократ и к тому же образованный
человек. Поэтому ты доверчиво идешь ко мне... Айжан, поймем
ли мы друг друга, найдем ли мы с тобой общий язык — язык
любви?
Какая невыносимая судьба у казахской девушки!
Чокан вспомнил небольшой рассказ петрашевца Николая
Григорьева, нигде еще не печатавшийся и распространенный
среди омских кадетов в рукописи. Он назывался просто «Рас¬
сказ солдата», и в его сюжете, в судьбе его героев было много
общего с печальными судьбами Акпана и Айжан.
Повествование в нем велось от имени участника Отечест¬
венной войны 1812 года солдата Михайлова. Нищим стариком
тот забрел в Петербурге в казарму и рассказывал служивым:
«Я сын крепостного. Плохо жили крестьяне под властью
нашего помещика, жестокого, несправедливого и развратного.
Бил он виновных и невиновных батогами, ругался, преследовал
молодых женщин и девушек. А я рос сильным и здоровым пар¬
нем, богатырем, можно сказать. Однажды пришел я с поля и
увидел своих стариков-родителей в слезах. Спрашиваю, что
случилось. Они отвечают, опозорил барин Машеньку, любимую
мою сестренку. Пошел я к помещику и ударил его. Раз ударил
и два. Но тут меня связали, высекли и скоро забрали в солда¬
ты. Началась война с Бонапартом. Я воевал хорошо, получил
много наград. А когда вернулся домой — родителей в живых
уже не было, а сестренка находилась при смерти. Вот после
этого, братцы, я и запил. Ничего у меня за душой нет — ни ко¬
ла, ни двора...»
Дальше странник-солдат призывал свергнуть власть царя
и помещиков, хвалил французов, прогнавших своего короля.
Говорил «бог-то бог, да и сам не будь плох». Пугачева при¬
помнил. Будь моя воля, говорил, я бы заставил помещиков
танцевать под балалайку, послал бы их к кузькиной матери.
84
Чего бояться — смерть одна. Нельзя давать разнесчастных
крестьян в обиду богачам.
В свое время рассказ Григорьева не произвел большого впе¬
чатления на Чокана, уже начинавшего понимать достоинства
настоящей художественной литературы. Чокан знал и о собы¬
тиях Великой французской революции 1789 года, был наслы¬
шан о событиях в Европе 1848 года, хорошо знал о восстании
декабристов, о заговоре петрашевцев. Но, в общем-то, револю¬
ционные идеи еще мало захватывали его. Кадетов воспитывали
в монархическом духе.
Но теперь, восстанавливая детали этого очень простенького
рассказа, Чокан подумал, что он не так уж плох, а главное —
недалек от истины. Вот и Айжан могли опозорить. И Акпан
бродяжничал, как старый солдат. И пока ничего неизвестно о
судьбе Жайнака.
Айжан... Раскроет ли она перед ним душу? Должно быть,
остались минуты до ее прихода.
Конечно, не очень трудно защитить девушку от Малтабара.
Но отец? Он неуступчив, заносчив, своеволен. За кого пожелает
ее отдать, за того и выдаст. Не за Малтабара, так за другого.
Сможет ли он, Чокан, противопоставить себя отцу и довести
борьбу за Айжан до конца?
Чокан шагал от мостика до берез и обратно, не замечая,
что вновь налетели комары. Он перестал обмахиваться веточ¬
кой, поглощенный своими размышлениями.
...Оставим на время Чокана и вернемся к Айжан, с которой
расстались на пороге землянки, когда она печальными глаза¬
ми провожала удаляющийся в сторону Орды тарантас.
Когда тарантас скрылся, Айжан вошла в землянку, подсела
к отцу и расплакалась.
«Что с ней?— спрашивал себя Акпан.— Почему она так
убивается? Соскучилась? Так он ей не родня, и уж много лет
она его не видела. Вспомнила, каким он был добрым в детстве,
как заступался за нее?»
Акпан и в мыслях не допускал, что Чокан может увлечься
Айжан. А дочка? Молодость, молодость! Наверное, увидела
джигита, залюбовалась им и тут же решила, что он для нее
недосягаем... Тогда она права: он — на небе, она — на земле.
Куда уж нам до белой кости тянуться?
— Месяц мой, Айым, не плачь. Успокойся, доченька,— рас¬
чувствовался он. Айжан заплакала еще сильнее.
Нет, все это неспроста. В чем же все-таки причина? Найти
ее Акпан не мог. Много лет она была без него одна-одине85
шенька. Акпан почувствовал, что и у него выступили слезы.
Себя он уже не жалел, жалел дочку.
Так бы они и горевали весь день, если бы к ним в землянку
не зашел Токпакбай.
В полусумраке он не увидел Айжан, свернувшуюся клубоч¬
ком за постелью Акпана. Спросил, где она.
— Дома,— откликнулся Акпан.— Задремала, наверное.
Айжан напряженно прислушивалась. С доброй ли вестью
появился у них сторож Орды? Нет, слава богу, ничего плохого
не случилось.
Токпакбай, оказывается, был озабочен приготовлением обе¬
да для молодого мырзы. Чокан остановился в Сырымбете, в
большом доме Орды.
— Зарезали мы черно-пеструю козочку. Жена наша не при¬
выкла к чистоте. Да что там говорить — неряха она. Стыдно
мне за ее посуду, ее полотенца. Ханские потомки — приверед¬
ливые. А я хочу, чтобы молодой мырза был доволен. Жена на¬
ша и приготовить как следует не может. И белый творог у нее
не творог, и мяса приправить не умеет. Простую эту пищу лю¬
бит молодой мырза. Сам попросил. Вот я и пришел за помощью
твоей Айжан. К чему не прикоснутся ее руки — все будет вкус¬
ным и чистым.
— Да вот, есть ли у нее силы сейчас,— нерешительно про¬
говорил Акпан.— Айым, месяц мой, ау! Ты слышишь нас?
— Пойду!— кратко откликнулась Айжан, подымаясь с по¬
стели.
— Ведь Тока к тебе пришел, Айым. Ты слышала наш раз*
говор?— Акпан так обращался к дочери, потому что не понял
столь односложного ее ответа: «Пойду!».
— Пойду и помогу,— повторила Айжан.— Я все поняла,
что надо сделать.
Девушка обрадовалась этой просьбе, как радуются хоро¬
шей вести. Одна мысль, что она будет готовить для Канаш-жана, высушила ее слезы.
Откуда только взялись сила и ловкость? Посуда так и ле¬
тала в ее руках. Заглядывала в котел. Пробовала мясо но¬
жом,— не переварилось ли? Нашла остро пахнущий горный
лук, мелко нарезала его. Отжимала свежий творог. Вспомнила
о мешочке сухих узбекских фруктов — подарок Зейнеп. При¬
несла кишмиш и урюк, помыла родниковой водой. Канаш все
это будет есть. Скажут ли ему, что это она готовила? А сама
всматривалась в сторону Орды. Вдруг оттуда появится Чокан?
Но приехал не Чокан, а Сака.
И Токпакбай и Сака не уставали хвалить Айжан. Все по86
думается у нее как надо: пища пахнет приятно, приготовлена
чистенько.
Улучив минуту, когда они остались наедине, Сака шепнул,
что приедет за ней поздно вечером, ее хочет повидать Чокан.
Лишь бы в ауле все спали. Спросил, согласна ли.
Айжан только головой кивнула. Побоялась выдать словами
свое волнение.
...Аул засыпал медленно. Гасли последние костры. Утихали
козы и собаки. Всходила красная, в туманном зареве, луна.
Девушка, не шелохнувшись, сидела у своей землянки.
Послышались быстрые шаги. Сака пришел, как обещал. Ти¬
хо осведомился:
— Отец заметил? Или он спит?
— Не знаю,— ответила Айжан так, словно ей это было без¬
различно.
Акпан не спал и с вечера наблюдал за дочкой. Когда она
покинула землянку, он догадался, что она решила куда-то
уйти. Он все слышал: и как она вздыхала в ожидании, и шаги
Саки, и даже короткий их разговор. А когда они стали удалять¬
ся,, он с трудом поднялся, дошел до дверей и увидел, что дочь
и Сака направились в сторону Орды. Конечно, к Чокану. Сом¬
нений у него не было. Еще утром уверенный в том, что Айжан
умеет держаться с достоинством и хранить свою честь, он сей¬
час с удивлением и горечью подумал, что это не так. Как она
разволновалась в час его приезда! Прямо затрепетала вся. Но
это еще куда ни шло. А теперь? Не возьмет же он ее в жены!
Это так же невозможно, как положить руку на луну. Думать об
этом — только зря травить душу. Почему же она засуетилась,
зачем пошла? Чтобы стать посмешищем аула? Разве она
похожа на легкомысленную девчонку? А я промолчал, не запре¬
тил идти. Почему? Ягненочек мой безгрешный, неужели ты ста¬
нешь ханской добычей? Не заступился за тебя твой отец. Луч¬
ше бы мне умереть.
Акпан тяжело заплакал, злясь на свою беспомощность, на
больную старость. Вернулся на постель и, почувствовав неве¬
роятную усталость, тревожно и чутко задремал.
...Чокан услышал приближение Айжан и Саки по хрусту
прибрежного камыша. Было темно — луна скрылась за набе¬
жавшим облаком. Он даже не был до конца уверен, что это
они, и на всякий случай нащупал пистолет в правом кармане
брюк. Может, зверь какой, может недобрый человек. Глушь.
— Ну, вот и мы!
Айжан низко склонила голову. То ли смутилась, то ли по¬
клонилась мырзе.
87
С городскими девушками Чокан мог разговаривать легко.
Но как вести себя с Айжан? Слова, которые он повторял в
ожидании, исчезли. Всегда находчивый, он тут растерялся. Вы¬
ручил Сака:
— Ой, как много здесь комаров! Пойдемте к Орде. Дальше
от озера — их будет меньше. Спастись можно только там. За
мной идите.
— Агай,— почтительно назвала Чокана Айжан,— я буду
идти за вами.
Так полагалось по аульным обычаям.
— Нет, пойдем рядом,— возразил Чокан. Айжан поравня¬
лась с ним, он попытался взять ее под руку. Она тут же отстра¬
нилась. Она никогда не видела, чтобы джигит и девушка позво¬
ляли себе такое.
— Не бойся, так принято ходить в городе.
— Но я ведь аульное дитя; ага...
Чокан понял так, что Айжан сказала о себе, как о ребенке.
— Да нет, ты уже взрослая.
- А я и не говорю, что маленькая,— серьезно и даже с лег¬
ким задором произнесла Айжан, он даже ушам своим не пове¬
рил.
Тропинка перед горой раздваивалась. Правая вела в се*
ленье, левая — к перевалу между двумя вершинами Сырымбета.
Сака с аульным легкомыслием уже начал подумывать о том,
что лучше всего пройти к большому ханскому дому, где Чокану
уже приготовлена комната, и оставить их там на волю Аллаха.
Что произойдет дальше, это его не касается. Он исполнил свой
долг ровесника. Да и кто он, Сака? Сын сторожа, а Канаш —
сын султана.
И Сака повернул направо. Но Чокан показал на тропинку,
убегавшую вверх — к мелколесью, к скалам.
— Мы с Айжан выбираем эту. Не правда ли?
Девушка покорно ответила:
— Ваша воля, ага.
— Ой-бой,— запричитал Сака,— зачем уходить от прохлад¬
ной комнаты в ночной лес? Там не только комары и оводы,
там еще, рассказывают, бродят медведи.
— Хоть тигры и львы,— рассмеялся Чокан и почувствовал,
что Айжан молчаливо поддерживает его.
Их не переубедишь, смекнул Сака:
— Может быть, и я присоединюсь к вам?
— Нет, Сака, не присоединишься!
Куда уж тут возражать? Сака, наблюдая за Чока ном, всё
88
больше приходил к выводу, что в нем сохранились прежние
детские черты — упрямство и своеволие. Возражать ему, спо¬
рить с ним значило — неминуемо поссориться.
Чокан позвал Айжан, и они медленно стали подыматься
тропой, проложенной к перевалу.
Сака застыл на развилке, недоумевая, почему бы Чокану
не отправиться с девушкой в Орду, в дом, куда никто не вой¬
дет, где нет ни тигров тебе, ни комаров. Так нет же, его в гору
потянуло, а почему — он, наверное, и сам не знает. Поди раз¬
берись в его поступках! И Айжан хороша. Всех дичилась, не
подпускала к себе джигитов, а тут мырза поманил пальчиком,
она и смирилась. А если в горах с ним что-нибудь случится, с
кого спросят? С тебя, Сака... Нет, я его, пожалуй, не оставлю.
...Время от времени Чокан посматривал на Айжан, силясь
уловить выражение ее лица. Лишь на мгновенье, освещенные
луной, тревожно и тепло блеснули ее глаза. На кого она похо¬
дила? На птицу, да, на птицу. В памяти всплыл случай из
детства. Сколько тогда ему было? Пять лет или четыре. Кто-то
подарил ему только что вылупившегося лебеденка. Чокан вы¬
кармливал его творожными крошками. Птенец вырастал на
глазах. Белоперый, быстрый, веселого нрава. Неизвестно, кому
больше нравилось гоняться друг за другом — Чокану или ле¬
беденку. Правда, птенец любил кусаться остреньким своим
клювом. То собаку клюнет, то козу. Но Чокана никогда не оби¬
жал. Бывало, дремлет, нахохлившись, возле домика, потом
встрепенется, и если мальчика нет рядом, начинает кричать и
не успокоится, пока Чокан не придет. Ходил за ним, как собач¬
ка. А отстанет, потеряет — опять начинает звать. Так пронзи¬
тельно зовет, так звонко, что Чокан услышит, где бы он ни был.
Однажды ночью, когда в ауле все спали, птенца выкрала лиса.
Многие проснулись, проснулся и мальчик от его жалобного
крика. Но спасти лебеденка не удалось. Долго не мог его за¬
быть Чокан и порой ему казалось, что он слышит далекий ле¬
бединый голос. Он вздрагивал, начинало щемить сердце, слов¬
но что-то очень дорогое ушло от него вместе с шаловливой пре¬
данной птицей.
Айжан покорно поднималась за ним. Ты моя лебедь, Ай¬
жан! Почему ты молчишь? Кто же я — друг твой или враг?
Что тебя подстерегает, Айжан?
Нет, Айжан шла без боязни. Она верила в Чокана, в его
человечность. До поры до времени он был для нее тем добрым
мальчиком из Кусмуруна, который не только приносил подар¬
ки в ее юрту, но и заступался за нее в год ее несчастья, в день
своего отъезда. Он так и оставался в ее глазах единственным
в мире настоящим человеком... Снова к ней, уже взрослой,
пришло горе. И снова в дни горя Аллах ей послал Чокана. Как
она боялась после встречи в землянке, что больше его не уви¬
дит! К счастью, он сам позвал ее. Она откликнулась без коле¬
баний, без слов. Решила все ему рассказать, доверчиво открыть
душу. Но возле речушки Кылшакты язык перестал ей повино¬
ваться. Она продолжала верить, что еще заговорит. Заговорит
наедине с Чоканом свободно, правдиво, смело. Сейчас его тро¬
па — это и моя тропа, он повернет — и я за ним.
Где-то ее мысли совпадали с мыслями Чокана. Знавший
ее с детства, он и в Омске, и здесь, в Сырымбете, наслышался
о ее страсти к чтению — пусть мусульманских, но книг, книг.
Он стремился поговорить с ней как можно откровенней, пове¬
рить ей свои чувства. После встречи в землянке желание это
стало еще сильней.
Куда же мы идем? Двугорбая вершина становилась ближе
и отчетливей в ровном молочном свете луны. Один горб был
как бы сломан, притуплен, а левый — высокий — вонзался ь
небо прямым острием. Кто там бывал, видел, что так только ка¬
жется снизу: вершина заканчивается плоским кругом, напоми¬
нающим основание юрты, а по краям круга, словно ее остов,
возвышаются ребристые каменные плиты.
Тропа становилась круче. По обе ее стороны Чокан не на¬
ходил удобного пристанища. И он, и Айжан не замечали кру¬
тизны подъема. Ему дышалось свободно, как никогда, шаг его
был упругим и легким, словно ступал он по ровной степной
дороге. В него вливалась бодрость, какую он давно не испыты¬
вал.
Незаметно для самих себя они вышли на перевал.
Чокан повернул к вершине.
— Куда же теперь, ага?— Айжаи перевела дыхание и оста¬
новилась.
— Видишь горбатую скалу? Там и отдохнем. И, пожа¬
луйста, милая, не называй меня ага.
— А что, если здесь присядем?
— Устала? Айым ты моя.— Чокан вплотную приблизился
к ней, почувствовал, как тяжело она дышит и взял ее за руку.
Его обожгла нежная ладонь девушки. Она и не пыталась осво¬
бодиться.
Рука Чокана придавала сил Айжан.
Теперь они шли уже без тропы. На мшистых шероховатых
камнях выступила предутренняя роса. Айжан поскользнулась.
Она упала бы, но ее вовремя поддержал Чокан. Он притянул
90
се к себе, обхватил одной рукой спину, другой взял под колени
и поднял. Почувствовал и тяжесть тела, и легкость ноши.
Айжан робко сопротивлялась. Только и сказала:
— Может быть, не надо.
И, умолкнув, даже обняла его за шею, спрятав пальцы в
мягкие густые волосы.
— Вот и наша скала.— Чокан бережно усадил девушку на
плоский выступ, сел рядом, пододвинулся вглубь. Они каса¬
лись плечами друг друга. Айжан подчинялась каждому его
движению. Стыд уступал место нежности.
«Сейчас я все расскажу Канашжану»,— решила про себя
Айжан.
«Все свои мысли сейчас передам Айжан»,— думалось ему.
Они не произнесли ни слова. Их языки оказались скован¬
ными. Рука к руке, губы к губам, тело к телу. Другой язык,
язык жизни, язык самой природы сблизил и сплавил их... Они
даже не сознавали, что происходит. Потеряли счет времени, не
отпуская друг друга. Может быть, их так застало бы и
солнце.
Если бы не выстрел. Выстрел, раздавшийся совсем невда¬
леке. И повторенный эхом в лесной тишине, в неподвижном
воздухе. Еще продолжало раскатываться эхо, как что-то тем¬
ное, грузное, большое скатилось к их ногам.
Испуганные, ничего не понимающие, они поднялись и осмот¬
релись вокруг.
Послышались быстрые шаги, разговор. Голоса показались
знакомыми. Так и есть. На скалу вбежали два человека — Сака
и Токбет.
— Так это же медведь!— воскликнул Чокан.
— Конечно, медведь,— подтвердил Токбет.
— А стрелял кто?
— Я и стрелял.
— Да как ты здесь оказался?
— Ваше благородие, я обязан всегда следовать за вами.
Все это было так неожиданно, так нелепо, что Чокан не на¬
шел слов для ответа:
— А ты, Сака, как здесь очутился?
— Да разве я мог оставить вас одних? Совесть не позво¬
ляла.
— А совесть тебе позволяла тайком красться за нами?
— Ах, курдас! Я же говорил, что здесь бродят медведи.
А ты — тигры и львы. Посмеялся надо мной. Я первый и заме¬
тил зверя. Хорошо, что у Токбета ружье. Мне бы голыми ру¬
ками не справиться. И камнем его не подшибешь.
91
Чокан пропустил мимо ушей слова Саки и обратился к Токбету:
— Ты — настоящий джигит.
— Давайте посмотрим.— Токбет был горд похвалой и пер¬
вый подошел к зверю.— Может, еще живой.
— Да где там! Шутка сказать, летел по камням.
Меткая пуля действительно сразила зверя наповал. Грудь
была прошита насквозь.
— Глядите-ка, медведица...
— Ну и здоровая! Как телка.
— По-моему, неподалеку должны быть и медвежата. Да¬
вайте поищем,— предложил Сака.
—- Не стоит, в новую беду попадем,— возразил Чокан,—
ведь у медвежат есть и отец.
Стали препираться, не обращая внимания на Айжан, гото¬
вую провалиться от стыда. Что касается Чокана, то он участи¬
ем в споре маскировал свое смущение.
Сака настаивал на своем. Его поддержал Токбет, гордый
своим трофеем.
— В случае чего защита найдется,— и он погладил приклад
ружья, дескать, не подведет.
Самым веским доводом оказался рассказ Саки об огром¬
ном дубе с широченным, в два-три обхвата, стволом и могучей
кроной. Дуб, как утверждал Сака, рос совсем неподалеку от¬
сюда, на склоне горы. Там и примечали медвежью семью.
— Откуда здесь дубы? Я что-то не встречал их на кокчетавской земле,— пожал плечами Чокан. Ему явно не хотелось
разыскивать медвежат.
— Дуб здесь посажен одним русским человеком еще во вре¬
мя ханства твоего деда. Говорят, он перенес деревцо с берегов
Есиля. Я сам видел этот дуб. В его большом дупле живут пче¬
лы, а медведи-то любят лакомиться медом.
Последнее слово было за Чоканом.
— Что ж, пошли, посмотрим.
Дуб и в самом деле рос поблизости. И выглядел он действи¬
тельно таким, как рассказывал Сака. Но почему вокруг него
были навалены высохшие деревья — одни сломанные, другие —
выкорчеванные? Осинки, березнячок, даже сосна.
Разъяснил Сака:
— Ствол гладкий, прямой, а дупло высокое. Вот медведи
и поставили себе лестницу. Звери сильные и сообразительные.
Корчевать деревья могут. Яловую овцу,— сам видел,— задерет
и тащит к себе в логово.
Ахали, удивлялись, искали глазами медвежат.
02
— Вот они где спрятались!— впервые подала голос Айжан,
робко выглянув из-за спины Чокана.
Медвежата притаились под сучьями деревьев. Маленькие,
как щенки, испуганные, притихшие. Но когда их стали ловить,
принялись визжать. Токбет и Сака завернули их в чапан, они
снова затихли.
Сака напоследок заглянул в дупло — есть ли там мед? Коекак поднялся, но тут же спрыгнул обратно. Его прогнали
растревоженные пчелы. От пчел досталось и другим. Пора бы¬
ло уходить.
Чокан прикрыл девушку полой шинели и почувствовал, как
она дрожит. Может быть, от утреннего холодка? Неприметным
движением он привлек ее ближе к себе. Нет, не от холодка —
тело было горячим.
Что же произошло со мной, что мне делать? Мысли, одна
другой печальнее, сжимали ее сердце, кружили голову. Она
была смята, опустошена. Какой стыд, какой срам! Чокан ей
казался единственной опорой, дальней теплой звездой, недося¬
гаемой и прекрасной. А поступил как самый обыкновенный
мужчина. Слепое желание пересилило человечность. Она по¬
корно шла за ним, доверяла ему. А он? Взял меня, растоптал
мои чувства, а теперь разговаривает как ни в чем не бывало.
Сака догадывается. Разве можно скрыть такое? Тучи набегают
на небо, закроют, должно быть, солнце. Опоры нет, я неживая.
Уедет Чокан, повешусь на первом же дереве. Пригодится мне
мой поясок.
Нет, Чокан не был слеп. Он догадывался о мыслях Айжан,
чувствовал, как дрожало ее пылающее тело. Она почти ниче¬
го не замечала вокруг. Обронила слова только о медвежатах —
пожалела их. Чокан казнился, был недоволен собой. Как
быстро он попал в плен своего желания. Но ведь и Айжан сле¬
по пошла ему навстречу. Чокан знал: он не имеет права отбро¬
сить ее в сторону, как растерзанного ягненка, и идти своей до¬
рогой. Кем бы он стал тогда в своих собственных глазах? Зна¬
чит, есть только один выход, чтобы не оставить Айжан
несчастной. Сломать все препятствия и сделать девушку своей
подругой на всю жизнь. Да... Легко подумать, да трудно осу¬
ществить! Трудно? Это не то слово! Ведь препятствия — непро¬
ходимые горы, необозримые моря. Влюбленные преодолевают
их лишь в сказках и поэмах. И то не всегда! А тут жизнь — со
своими обычаями, своим властным течением, своей суровой, а
подчас и страшной обыденностью. Но бороться надо, отступать
ему нельзя. Что ж все-таки предпринять?
93
Прежде всего следует посоветоваться с Айжан. Но загово¬
рит ли она? Или ее язык будет скован еще крепче, чем рань¬
ше? Хорошо! Тогда он сам посвятит ее в свои планы. Скоро
они расстанутся. И сразу после прощания, сегодня же, срочно
он поедет на летовку к отцу и уговорит родителей согласиться
на его брак с Айжан. Ну, а если Чингиз и Зейнеп не пойдут на
это? Тогда останется одно — пренебречь обычаями, надеяться
только на собственную силу. Может быть, помогут русские за¬
коны? Не обратиться ли к ним за помощью? Надо смело от¬
бросить все эти понятия — хан, белая и черная кость, рабы...
Есть человек, есть человечность. Им он и должен быть. Чело¬
веком!..
Так они снова оказались у моста через Кылшакты.
Удивительно переменчива погода в этих краях. Ночью, в
тихом прозрачном воздухе сияют звезды, светит луна, а к рас¬
свету откуда-то наползают тучи, поднимается ветер. Утром
хлынет ливень, который может перейти в белый затяжной
дождь.
Сегодня на рассвете тучи тоже заволокли край неба, гря¬
нул неблизкий гром, сверкнули молнии, косые полосы ливня
обозначились на западной стороне. Со взгорья отчетливо было
видно, как удалялась гроза, как редели тучи.
Здесь, у речки Кылшакты, их снова ожидало чистое и без¬
ветренное утро. Солнце, развернув исполинский веер своих лу¬
чей, окрасило яркими и теплыми тонами небо, степь, лесистые
склоны Сырымбета.
Токбет и Сака решили за Чокана, что они все вместе вер¬
нутся в Орду, в ханский дом, а девушка пойдет в свой аул.
Мол, здесь он встретился с Айжан, здесь и попрощается.
— Нет, вы идите, а я провожу девушку к отцу.
— Мы...— попробовал возразить Сака и сразу осекся. Так
сердито вспыхнули глаза Чокана.
— Хотите, оставайтесь здесь на мосту с медведицей и мед¬
вежатами, хотите возвращайтесь с ними в Орду, а мы пошли...
И шагнул в сторону аула, не отпуская от себя Айжан.
В душе она даже сопротивлялась этому — хотелось побыть
одной. Но и возразить не посмела.
На пути к землянке она с болью подумала об отце. Хорошо,
если он ничего не слышал, ничего не заметил. А вдруг его сон
был притворным, и он обо всем догадался? Но тогда почему он
меня не остановил? Единственная дочь уходит, а отец молчит...
Все мы молчим, молчит сейчас и Чокан. Но отец, отец! Должно
быть, он сидит сейчас на пороге землянки. Он привык с той
поры, как несколько окреп, греться на солнце с утра до полу94
дня. Привык, что Айжан всегда дома. Как я только взгляну
ему в глаза? Стыдно, стыдно!..
Стыд, горчайший отцовский стыд испытывал и Акпан. Он
действительно сидел на пороге, всматриваясь туда, в сторону
Сырымбета. Прежде ему и в голову не приходило, что между
его дочерью и Чоканом может что-нибудь произойти. Но стои¬
ло Чокану появиться в их землянке, как дочь словно подме¬
нили. Слишком резво и быстро откликнулась Айжан на прось¬
бу Токпакбая помочь приготовить Чокану еду. Крикнула —
иду!—и словно полетела... А потом прокрался этот Сака. Чтото шепнул— и готова. Почему он промолчал? Почему он не
крикнул ей вслед: вернись немедленно...
А ведь он догадался, куда повели его дочь. Конечно,
к
Чокану. Торе, белая кость, как вы любите молоденьких деву¬
шек! Вам ничего не стоит их обесчестить. Неужели и Чокан
верен обычаям ханского рода? Но ты, Айжан, скромная, без¬
грешная... Ты веришь в бога, читаешь мусульманские книги.
На тебе и пятнышка нет. Я ангелом тебя считал, а ты заарка¬
ненным верблюжонком потянулась к молодому султану. Боже
мой!..
Пролился краткий теплый дождь, но Акпан не ушел в зем¬
лянку. Солнце высушило его одежду и не высушило слез. Ка¬
шель вновь сотрясал его тело как недавно. Он опустил голову,
сжав ладонями виски. И вдруг услышал приближающиеся
шаги.
Айжан шла рядом с Чоканом. Шла, безотчетно прильнув к
нему, не подымая глаз.
Значит, догадка Акпана была верной, но он ничем не выдал
себя и сделал вид, что дремлет.
Они остановились у самого порога.
— Отец?!— негромко воскликнула дочь.
Акпан вздрогнул, словно его разбудили. Строго посмотрел
на Чокана недобрыми усталыми глазами:
— Это что же? Твоя насмешка над нами, Канаш?— И, уви¬
дев его открытое печальное лицо, неожиданно закончил.— Или
твоя мука?
— Моя мука,— быстро ответил Чокан.— Но почему вы мне
задали такой вопрос?
— Канаш, Канаш! Слишком много людей из ханского рода
насмехались над нами. И насмехаются.
— Я, агай, не только из ханского рода, я еще рода челове¬
ческого.
Пусть это звучало неожиданно и запальчиво, пусть Акпан
сразу не мог понять сердцем смысл этих слов и поверить им до
95
конца... Но одно было ясно: Чокан пришел в их землянку с доб¬
ром и незачем было вспоминать о топоре, наточенном на Малтабара. А ведь ночью Акпан не раз прикасался к его лезвию...
— Айым, ты что так стоишь? Ведь в нашем доме гость.
Впервые в это утро Айжан улыбнулась:
— Значит, отец, угостим его тем, что у нас есть...
И хотя Чокан не принял приглашения, потому что торопил¬
ся с отъездом, отец остался доволен и улыбкой дочери, и пове¬
дением молодого султана, мысль которого о роде человеческом
с каждой минутой становилась ему понятнее.
Порадовался улыбке девушки и Чокан:
— Ты оставайся с отцом, Айым, тебе надо за ним ухажи¬
вать, а мне пора уезжать.
— Я провожу до моста. Ладно?
Не пропустивший мимо ушей ни одного слова, Акпан откро¬
венно высказал свою симпатию к Чокану:
— Проводи, доченька, обязательно проводи!
Айжан нельзя было узнать. Еще недавно грустная, замкну¬
тая, молчаливая, она улыбалась, глаза ее лучились, она без
умолку говорила, даже прочитала на память стихи Хафиза,
причем те стихи, те жемчужные строфы, которых Чокан рань¬
ше не знал. Как бы удивился Костылецкий, встретив Айжан?!
— Значит, тебе нравится восточная поэзия?
Айжан зарделась:
— Ее невозможно не любить.
— Гете однажды сказал, что он считал бы себя великим,
если бы смог писать как самый слабый из семи лучших поэтов
Ирана.
Значение этих слов понравилось Айжан, но, увы, о Гете она
ничего не слышала.
Впрочем, Катя Гутковская — молниеносно подумал Чо¬
кан— если и слышала о Гете, то уж во всяком случае его не
читала... Катя неравнодушна к нему, да и он однажды почув¬
ствовал себя влюбленным. Они даже целовались. Но не одна ж*
ды он чувствовал, как свысока и пренебрежительно смотрит
она на казахов. А, значит, и на него, Чокана.
Айжан будет моей женой!
Вслух он этого не произнес, но спросил:
— Правда, Айжан?
И она ответила ему, уловив скрытый смысл:
— Правда, Канаш! Как ты хочешь, так и будет.
Как он гордился ею в эти мгновения, какой надуманной, ка¬
кой лживой прозвучала бы сейчас слышанная в Омске фраза
о застывших девушках Востока.
96
Мысли его текли одна за другой: Айжан должна стать моей
женой. Я решил посвятить себя служению народу. И моей же¬
ной может быть только женщина, уважающая мой народ.
Им не удалось выговориться до конца. Слишком быстро
промелькнул этот знакомый путь до речки Кылшакты, до мос¬
та, где им предстояло разлучиться.
— Айым, здесь мы расстанемся. Возвращайся в аул и до¬
верься мне.
Солнце поднималось к зениту, тихо звенела вода в речке,
молчал лес.
— Айым, месяц мой, почему ты ничего не говоришь?
Он приблизил свое лицо к ее лицу.
Айжан опустила голову, сжалась. Чокан, теплая моя звез¬
да. Сегодня — рядом, сегодня — совсем со мной. А завтра —
опять далеко. Вернется ли он? Счастье не длится вечно. Может
быть, досталось на мою долю только однодневное счастье? Спа¬
сибо и за это! Но может наступить день, когда она будет твер¬
до знать, что Чокан больше не приедет. Стоит ли жить тогда
дальше?
И Айжан расплакалась.
Чокан прижал ее к своей груди, успокаивая.
— Видишь это солнце? Пусть наше солнце будет свидете¬
лем того, что я тверд в своем слове.
Они поцеловались на прощанье.
...И когда Айжан была уже далеко, а Чокан подходил к Ор¬
де, ему неожиданно подумалось, что этот их поцелуй был неж¬
ным поцелуем равных людей, а не хозяина и рабыни, что они
оба и сильны и беззащитны перед судьбой.
У подножия горы Акан
Никто, пожалуй, не переживал сильнее Чингиза известия о
болезни Гасфорта и об его отъезде в Екатеринбург. Даже
открытие Атбасарской ярмарки уже не так занимало султана.
Рушились его честолюбивые замыслы.
С гордостью заглядывал он в недалекое будущее, зная, как
возвысит его в глазах других приезд самого генерал-губерна¬
тора Западной Сибири, наместника белого царя. Он мысленно
видел его многочисленную свиту — офицеров и чиновников,
видел у себя в ауле множество экипажей, казачью конницу,
солдат. Он видел, как мчались к нему запыленные гонцы. И
видел рядом с генералом своего сына Чокана, властно отдаю¬
щего распоряжения. У него, у Чингиза, мало друзей и много
4 С. Муканов
97
врагов. Но как бы притихли враги, склонившись до земли! Как
бы подняли головы, обрадовались друзья!
Выходит, он готовился попусту.
Выходит, никаких надежд на укрепление его положения, на
торжество его имени больше нет.
Ну, приедет в родной дом Чокан. Слава богу, сын как-ни¬
как. А не приедет в этот раз, бог с ним. Ничего не случится.
Дождемся другого срока.
Правда, Чингиз, как нам уже случалось упоминать, хотел
поскорее женить Чокана, чтобы упрочить свои связи с богатыми
и уважаемыми людьми. Его увлекала мысль породниться с
Ерденом, сыном Сандыбая, султаном пяти волостей баганалинцев. В роду Баганалы-Найман знатнее и богаче Ердена не бы¬
ло никого. Да и по всей степи Сары-Арка среди аргынов и най¬
маков он слыл одним из самых влиятельных казахов. Баганалинцы кочевали на широких просторах вокруг гор Улутау. Гра¬
ницы их владений на юге соприкасались с Кокандским ханст¬
вом. Ерден умел хитрить, заигрывал с кокандцамн и одновре¬
менно клялся в верности русским властям. Когда ему было
выгодно, он совершал набеги на аулы Кокандского ханства, а
стоило кокандцам набрать силу, как он выступал на их сторо¬
не против русского казачества. С ним считались, его побаива¬
лись и там и тут. Побаивался Ердена и Чингиз, сражавшийся
в свое время против Кенесары. Теперь Ерден входил в доверие
к омским властям и становился одним из самых опасных сопер¬
ников Чингиза.
Четыре жены Ердена народили ему много сыновей и ни од¬
ной дочери. Когда, наконец, у младшей жены-токал появилась
дочка, ее нарекли непривычным и самым что ни есть плохим
именем Акманка — Белая гундосая. У казахов бытовало по¬
верье, что непривлекательно названный ребенок будет долго
жить, его обойдут болезни. Акманка — позже ее стали звать
и того хуже, просто Манка,— росла здоровенькой и капризной
девочкой. Уже подростком она начала стыдиться своего имени,
а, повзрослев, решила совсем избавиться от него. Так дочь Ер¬
дена приобрела новое имя — Мырзакыз, Девушка-госпожа. Но
и это имя продержалось недолго. Скоро она стала просто
Мангаз.
Ерден любил и баловал свою единственную дочь. Ему нра¬
вилось, что она выросла в него, светловолосой, в отличие от
остальных детей.
Она воспитывалась в аульных традициях — как мальчишка,
и родители потворствовали всем ее капризам. Мангаз стреми¬
лась всюду быть первой и походить одновременно и на щего98
ля-сала и на батыра. Она одевалась броско и богато, ездила
на лучших аргамаках, требовала для них необыкновенные
седла и сбрую. Любила, чтобы ее окружали джигиты и девуш¬
ки, Подражавшие ей. Даже охотой она увлекалась — и с бер¬
кутами, и с гончими. Дружила с певцами, музыкантами и борцами-балуанами. Она терпеть не могла, когда ее называли де¬
вушкой. И не стеснялась отвешивать тумаки тем, кто нарушал
это правило.
И вот до ушей девушки-джигита дошли слухи, что ее со¬
бираются просратать за Чокана. Как бы Мангаз ни рядилась
в мужские одежды, как бы она ни своевольничала и ни дра¬
лась, суть ее, понятно, оставалась женской. Она много думала
о замужестве, понимала, что отец ее выбился в знатные баи, в
султаны из простых людей, черной кости. Родовитый ханский
потомок не помешал бы ни ему, ни ей. В степи много говорили
о Чингизе и его сыне. И Мангаз уже не терпелось повидать
своего нареченного, своего торе-офицера.
Правда, аульные женщины нашептывали ей:
— Не ты одна сосватана Чокану, у него немало и других
невест.
Мангаз не боялась соперничества, для нее, выросшей в ауле
Ердена, в многоженстве не было ничего неожиданного. Она
бесшабашно отвечала шептуньям:
— Ну и что ж. Мне это не страшно. Только пусть я буду
первой, с меня хватит, а после, хоть табун жен приведет!
Не успели стихнуть разговоры о сватовстве, как по аулам
разнеслась новая весть. Гасфортприезжает открывать Атбасарскую ярмарку, а с ним Чокая.
«Может, и меня молодой торе увидит»,— хорохорилась
Мангаз и заранее отбирала наряды поприглядистей.
«Может, и мне Чокан принесет пригоршни счастья»,— меч¬
тал Ерден и уже готовился поставить неподалеку от Атбасара
целый аул белых юрт.
Но тут узун-кулак сообщил о болезни Гасфорта.
Ерден принял это известие значительно спокойней Чингиза.
Он был богаче и не мечтал а погонах русского офицера. Зна¬
чит* не надо заботиться о белом ауле. Поставит одинокую бе¬
лую юрту между озерами Керегетас и Жабай, там и встретит
Чокан мою Мангаз, там они и решат свою судьбу. Аллах ми¬
лостив!
...В тот вечер, о котором мы ведем рассказ, Чингиз, верный
давней своей привычке, еще де захода солнца проехал верхом
к табунам полюбоваться своими саврасыми с белыми отмети¬
нами. Кони после водопоя лениво пощипывали сочную при99
брежную траву. Сытые, нагулявшие жир, спокойные. Чингизу
было приятно медленно, с достоинством осматривать табун,
перебрасываться неторопливыми замечаниями со стариком-табунщиком, чувствовать спадающий летний зной, предвестье
вечерней прохлады.
Тут он увидел всадника. Мелкая рысь загнанного коня ему
не понравилась. Да и куда это он так торопится? Сначала
султан разглядел взмыленную лошадь, а уж потом узнал Абле
и поехал ему навстречу с тревожным чувством.
Поздоровались.
— Ты что так рано вернулся? Ведь собирался поставить
ограду на могилу сына и побывать в Сырымбете.
— И ограду не поставил, и в Сырымбете не побывал. К те¬
бе торопился, мырза. Новости есть.
— Не томи душу, выкладывай...
Абле рассказал обо всем, что видел в доме своего брата
Карамуруна: о встрече с Чоканом, о том, как Чокан осторожно
и настойчиво расспрашивал об Айжан и как потом уехал в Сырымбет. Абле сообщил и о Токбете, и о, скромной одежде Чокана-мырзы.
Каждое слово наблюдательного муллы ранило Чингиза.
Оправдывались его худшие предположения. Значит, все прав¬
да. Значит, его сын любит дочь Акпана. Иначе, что ему сейчас
делать в Сырымбете? И этим, только этим можно объяснить
отказ Чокана с почестями приехать в Орду, сюда, к горе Акан.
Видя, что Чингиз сереет от злости, Абле понял — на милость
ему сейчас нечего рассчитывать. За такие недобрые вести хан
может не только не поблагодарить, но и камчой стегнуть.
Камчой, правда, Чингиз не стегнул; он молча повернул коня
и поехал на летовку.
Он не сказал никому ни слова и дома, но все заметили, что
он посеревший и злой. К еде не притронулся, лег в постель и
сразу же провалился в темный угрюмый сон. Он пробудился
глубокой ночью и увидел свет в юрте. Зейнеп зажгла кероси¬
новую лампу, подвешенную к столбу, а сама сидела на кошме,
ожидая, когда поднимется Чингиз.
— Ты проснулся? Что у тебя случилось?— она еще с вече¬
ра была встревожена видом мужа.
Чингиз пересказал ей все услышанное от Абле, с нужными
и ненужными подробностями.
Э, мой мырза, стоит ли горевать!— Слова мужа не про¬
извели на нее сильного впечатления, она явно ожидала худше¬
го.— Я не вижу здесь ничего страшного.
100
— Ничего страшного?— и Чингиз стал рисовать ей карти¬
ну встречи Чокана и Айжан.
— Только-то всего?—усмехнулась Зейнеп.— А ты и Алла¬
ха призвал на помощь. Зачем ты вслушиваешься в то, что
происходит между детьми?
— Детьми?— Чингиз все еще не понимал Зейнеп.
— Да, да, детьми! Ты сейчас заставляешь меня произнести
слова, от которых отказывается мой язык.
— Дети, слова, язык,— продолжал с недоумением ворчать
Чингиз.— Скажи, наконец, о чем речь?
— Глухонемым ты, что ли, стал? Вспомни, пропускал ли
ты красивую девушку, когда был молодым? А-а-а, не хочешь
вспоминать? Так вот, сын в тебя пошел... Ты тоже бывало, толь¬
ко пронюхаешь,— мол, есть такая краснощекая,— и сразу ле¬
тишь туда! Значит, и Чокан что-то услышал и скорее хочет
ухватить ее за подол.
— Бесстыдные слова говоришь, байбише.
— Ты их сам начал говорить, мой мырза. Зачем начал под¬
сматривать за сыном? Молодые дела — и все!
— Нет, байбише, молодые дела меня не беспокоят. Резви¬
тесь, я мешать не буду. Меня другое волнует.
— Малтабар твой? Нашел о ком горевать! Жанарал не
приедет, обойдемся без денег Малтабара.
Чингиз пожевал губами:
— Деньги не помешали бы, байбише. Скажи, когда они ме¬
шают?.. Но я о другом. Малтабару понравилась девушка, дочь
Акпана. А что, если она окажется не девушкой? И тогда...
— Ребенком ты становишься, Чингиз,— перебила мужа
Зейнеп.— У тебя еще не заболел рот от своего языка? Что
только тебя ни волнует,— девушка, не девушка...
Чингиз еле сдержал гнев. Он такими злыми глазами по¬
смотрел на жену, что случись такое в молодости, в следующий
миг пустил бы в ход кулаки. Но с годами он остепенился, а
Зейнеп в споре нередко одерживала верх и слова выбирала
такие, что Чингиз выходил из себя. Однако сегодня он глубоко
чувствовал свою правоту, которую никак не мог еще доказать.
Почему Зейнеп не может понять его тревог? Он извлек из па¬
мяти самое тяжелое, самое обидное для жены в последние го¬
ды слово, безошибочно ставившее ее на место: мундар, муче¬
ница. И с некоторой неловкостью — не он ли сам был виноват
в трудной жизни Зейнеп — Чингиз процедил сквозь зубы:
— Слушай, мундар! Пустое мы оба говорим. Если уж на
то пошло, пусть пропадет пропадом этот Малтабар! Что он
мне — брат или сородич?! Пусть и деньги его сгинут. Слава
101
Аллаху, что я не загрязнил об них свои руки. С кем не жевал
в жизни ивняка и не глотал щетину — расстаться легко. Не
потому я волнуюсь, байбише. Не с Малтабаром нам будет
трудно, а с нашим сыном. Да, да, с нашим сыном, с Канашем.
Что нам делать, скажи, если он захочет жениться на дочери
Акпана?
— Боже мой, астапралла!— воскликнула Зейнеп и схвати¬
лась за воротник, подпирая согнутыми пальцами жирный под¬
бородок.— Астапралла!..
Зейнеп покачивала головой и ее лицо то уходило в темень,
то покрывалось странными бликами, скользящими отсветами
керосиновой лампы, прикрепленной к столбу юрты.
— Нет, мой мырза, ты и сейчас сказал ненужные слова.
Как только у тебя повернулся язык. Канашжан... и вдруг же¬
нится на рабыне.
— Да будут навек эти слова ложью, байбише...— Чингиз
начал уже успокаиваться, главное было высказано. Однако и
сомнения не рассеялись.
— А вдруг это случится?
— Не будет этого, невозможно,— Зейнеп снова покачала
головой.— Разве что в корпусе, в Омске его испортили. Нет,
не может Канашжан пойти на такое...
— Аминь! Да сбудутся наши желания!— Чингиз поднял
раскрытые ладони и провел ими по лицу.
Некоторое время они посидели молча, миролюбиво. Чингиз
был доволен уже тем, что жена пока во всем поддержала его.
Продолжать разговор дальше ему не хотелось, он устал от
своих волнений, устал от спора.
Однако Зейнеп, которую мучило любопытство, все-таки
спросила:
— Но от кого ты это все услышал?
— Крышкой рот не закроешь,— уклонился Чингиз от пря¬
мого ответа. Он знал вспыльчивость байбише и побаивался,
что она необдуманно обрушится на доносчиков.
— Нет, ты все-таки скажи имя.
— Успокойся, Зейнеп, может, это старания наших недругов.
Недолго осталось ждать, скоро все прояснится.
— Узнаем, все равно узнаем, откуда пущено слово. До кор¬
ня докопаемся и корень подрубим,— Зейнеп говорила хмуро,
сердито, влясь и на доносчиков, и на мужа, так и не открыв¬
шего ей источник недоброй молвы.— Дай бог, чтобы все ока¬
залось ложью.
Время для них тянулось медленно. В действительности, до
приезда Чокана оставалось два дня, не больше.
...Чокан торопился. После прощания с Айжан на мосту че¬
рез Кылшакты он без задержки в Сырымбете выехал в Имантау. Там быстро договорился с командиром второго отдела,
крещеным татарином есаулом Беклемишевым, о выделении
отряда казаков в двадцать пять сабель для участия в открытии
Атбасарской ярмарки. Одновременно решили, что конники вы¬
едут несколько позднее и минуют летовку Орды. Чокану не хо¬
телось появляться у родных окруженным свитой, предназна¬
ченной для ярмарочных торжеств. Впрочем, он не без удо¬
вольствия надел новехонький офицерский мундир, сверкающий
пуговицами и погонами, и был, как говорится, при полном
параде. Аул-то свой, а края незнакомые. Значит, надо пока¬
зать и одежду, и оружие.
Будь бы так, как намечалось заранее, Гасфорта с Чоканом
встречали бы самым пышным образом. Уже у Бурабая их под¬
жидала бы первая группа всадников — джигитов и девушек
на отборных скакунах, охотников с беркутами, поэтов и пев¬
цов. Пели бы песни, сопровождая экипажи, били бы по пути
в озерах гусей и уток, состязались бы в байге.
• Будь бы так, как предполагал Чингиз позднее, избери Чо¬
кан путь Гасфорта, все равно его у Бурабая встретили бы до¬
зорные, а в тридцати-сорока верстах от Акана, в Зеренде,
устроили бы торжества. Скромнее, чем для генерал-губернато¬
ра, но все-таки торжества.
Но все получилось совершенно иначе. Сын выбрал другую
дорогу — через Сырымбет, не оповестил отца и, видимо, стре¬
мился избежать лишнего шума. Не хочет почестей — не надо.
Но сын есть сын. И Чингиз позаботился об его отдыхе и, по
крайней мере, приличной встрече.
На берегу озера Акан, недалеко от летовки Орды, но не
рядом, Чокану поставили белую юрту. И еще две белые юрты
приказал здесь же поставить Чингиз. Одну для Зейнеп, дру¬
гую — для гостей,— ведь найдется немало желающих привет¬
ствовать султана-офицера.
Чингиз еще не знал, как сложатся у него после долгой раз¬
луки отношения с сыном. Во всяком случае, Чокан должен сам
прийти поздороваться с отцом, а там будет видно. Чингиз на¬
деялся на лучший исход. Но если сын, вопреки обычаям, во¬
преки здравому смыслу возгордится и нарушит сыновний
долг,— что ж, встреча тогда и вовсе может не состояться. Не
ему же идти на поклон.
Убежденный в своей иравоте и будучи человеком гордым,
Чингиз, решив не выеэжать заранее к сыну, обеспечил ему
вполне почетную встречу. На пути к малому белому аулу Чо103
кана готовились чествовать всадники во главе со старшим
братом Чингиза Аппасом. Гонец, которому надлежало опо¬
вестить аксакала и его джигитов, находился на пикете, откуда
вовремя можно было домчаться до горы Акан. Аппас после
первого свидания с Чоканом обязан был сопровождать его до
юрты Зейнеп: сперва пусть поздоровается с матерью. Что ка¬
сается гостей, пожелавших бы видеть Чокана, то для них на
почтительном расстоянии от малого аула вбили в землю коно¬
вязи и даже поставили сторожевую юрту. Известных людей
караульный мог пропускать сам, а о тех, кого в лицо не знает,
следовало сообщать Аппасу. На конях в белый аул въезжать
строго-настрого запретили: спешивайтесь, привязывайте коней
и идите по дорожке, узенькой, словно заячья тропка.
Аппас после недавней смерти Абайдильды оставался стар¬
шим среди сыновей хана Уали, а у Уали, как известно, было
четырнадцать сыновей от семи жен. Смерть Абайдильды сбли¬
зила братьев Аппаса и Чингиза. Абайдильда был врагом цар¬
ской власти, и во время своего возвышения ханша Айганым
приложила немало усилий, чтобы отправить мятежного пасын¬
ка в сибирскую ссылку. Абайдильда вернулся, когда ханши
уже не было в живых. Вернулся худым и бледным, истощен¬
ным болезнью. Чингиз не посчитался с тем, что Абайдильда
находился в ссоре с его матерью. Он радушно принял брата.
Помог ему, а когда Абайдильда умер, справил по нем поминки,
неслыханные в Кокчетавском дуане. С той поры Аппас проник¬
ся уважением к Чингизу и стал надежным советчиком султана.
Чингиз тоже не оставался в долгу и воздавал ему почести как
самому достойному аксакалу рода Аблая.
Вот и теперь, перед приездом Чокана, Чингиз послал за
Аппасом гонца в его аул на берегу озера Шарыктас за Бурабаем. Уже наслышанный о поведении сына в Жаман Жалгызтау и Сырымбете, Чингиз возлагал большие надежды на стар¬
шего брата, не такого вспыльчивого, как он сам, но упорного
и красноречивого. Может быть, он уломает сына, сумеет нас
сблизить.
Крупный, грузный, с глазами узкими и пронзительными,
как почти у всех в роду Аблая, Аппас взялся за дело с подо¬
бающей серьезностью и размахом, чтобы достойно встретить
племянника.
Он выехал к нему с большой сабой кумыса и только что
сваренной бараниной. Встретились у источника, приветствова¬
ли друг друга по обычаю, спешились — отведать пищи и, ра¬
зумеется, для предварительного разговора.
Спутников у Аппаса было немного, но как только испили
104
кумыса и попробовали еще теплое мясо, он попросил всех, в
том числе и Жакыпа, брата Чокана, оставить их наедине. И на¬
прямик посоветовал Чокану, избегая нравоучений и каких бы
то ни было намеков, прежде всего выполнить сыновний долг и
поздороваться с отцом в его юрте.
— А почему же отца здесь нет?— спросил Чокан.— Неуже¬
ли он забыл: если издалека приезжает даже шестилетний ре¬
бенок, то и шестидесятилетний старик выходит ему навстречу.
— Чингиз гордится отцовством,— пробормотал Аппас, ко*
торому изменила его обычная уверенность.— И потом спина
у него болит. Вставать иногда не может. Кокчетавский дохтур
сказал: радыкулыт. Вот с этим самым радыкулытом он и ле¬
жит в постели. Ну и что ж. Он — отец, ты его сын. Не пришел
отец к сыну, сын придет к отцу.
Но Чокан не внял этому совету. Он догадался: не спина
у отца болит — душа. Вести из Жаман Жалгызтау и Сырымбета наверняка проникли в юрту Чингиза и уязвили его хан¬
скую гордость. Огонь обиды разгорается, словно костер на вет¬
ру. Встретятся они — обожгутся оба. Чокан понимал, что отец,
наделенный житейским опытом, решил, вероятно, что сыну
лучше сперва встретиться с матерью. Мать ему ближе отца, с
ней они и договорятся скорее. И еще: зная характер отца, Чо¬
кан надеялся, что он, расшумевшийся, как верблюд, быстро
преобразится перед матерью в верблюжонка на привязи...
Однако Аппас еще раз попытался уговорить Чокана отдать
поклон отцу.
В это мгновение рядом оказался Жакып.
— Не проси его, Улкен-ага,— обращаясь так к старшему
дяде, подчеркивая с уважением его возраст, он, однако, был
упрям и решителен.— Что ты, Улкен-ага, торгуешься? Приветы
не покупаются. Хочет — зайдет, не хочет — пусть будет так.
Братья пристально и с неприязнью посмотрели друг на дру¬
га. Почти одногодки, они и в детстве редко играли вместе, ча¬
ще ругались, а порой дело доходило и до драк.
Тон Жакыпа очень не понравился Чокану.
Впрочем, Жакып и в начале встречи не счел нужным скры¬
вать более чем равнодушного отношения к младшему брату.
Другие сородичи искренне радовались его приезду, гордились
своим офицером, расспрашивали об омских новостях и здо¬
ровье, а Жакып отчужденно стоял в сторонке. Что ж, Чокан
был тоже достаточно самолюбив и не подошел к нему.
Все это, понятно, было замечено и встречавшими.
Как услышаны были и первые недобрые слова, сказанные
Жакыпом Чокану.
105
Жакып был красивым джигитом, аульным щеголем и охот¬
ником до красивых женщин. Стоило ему увидеть привлекатель¬
ную девушку или молодуху, не очень охраняемую мужем, как
он набрасывал на нее свой аркан. Не избежала его внимания
и Айжан, но тут у нашего женолюба ничего не вышло.
Прослышав о Чокане и Айжан, Жакып еще больше озло¬
бился на младшего брата.
— Пусть делает, как хочет!— еще раз повторил Жакып.
Аппас не стал возражать, и всадники выехали к аулу.
В полдень Чокан уже был в приготовленной для него белой
юрте и, не задерживаясь там, отправился к матери.
Его опередил скорый на подъем, непременный участник
всех семейных событий, верный, постаревший слуга Аба.
— Суюнши, Ая-апа, твой Канаш приехал. Сейчас будет!
Зейнеп, полулежавшая на кошме, вскрикнула, попыталась
встать, опираясь на руки, и тут же, не совладев с тяжелым
своим телом, резко опустилась снова. Абе показалось, что она
упала, теряя сознание. Но это было не так. Просто у нее за¬
кружилась голова от волнения.
А тут в юрту вошел и Чокан. Он забыл снять саблю, звяк¬
нувшую, когда он, забыв, что уже взрослый, потянулся к ма¬
тери так, как тянутся в детстве.
У Зейнеп от безмерной радости и от стремительности, с ко¬
торой она бросилась навстречу сыну, так забилось, застучало
сердце, так перехватило дыхание, что с трудом можно было
разобрать слова:
— Канаш!.. Канашжан мой!.. Кровинка моя!.. Душа моя!..
И хотя она ослабла, постарела, руки ее не утратили силы,
крепкие материнские руки, до боли сжимавшие Чокана. Он
ощущал на своем лице ее слезы, ему нелегко было дышать, но
чем сильнее его обнимала мать, тем еще крепче льнул он к ней,
растворяясь в ее тепле и повторяя вполголоса:
— Что ты так расстраиваешься, мама... Не надо плакать,
не надо...
Вероятно, Зейнеп дала бы и дальше волю своим чувствам,
довела бы себя до полного изнеможения, если бы не отрезвляю¬
щие тягучие слова Аппаса.
— Хватит, сноха!.. И себя изматываешь, и ребенка, устав¬
шего с дороги.
Ребенок... Это прозвучало и трогательно, и с легкой на¬
смешкой. Ни от кого другого Зейнеп не потерпела бы даже на¬
мека на издевку, как и не подумала бы послушаться. Но стар¬
шему из четырнадцати сыновей Уали, ага Аппасу она прощала
все и вела себя с ним самой смиренной снохой.
т
Она разжала руки; вытерла рукавом слезы и только про¬
должала всхлипывать, вздрагивая всем телом.
Аппас спокойно и по-прежнему тягуче поздравил ее с при¬
ездом Чокана, а потом сказал:
— Мы пойдем, келин. Мать и сын много лет не видели друг
друга, соскучились, понятно.— И многозначительно добавил:—
Вам есть о чем поговорить. Только успокойтесь прежде.
Ага так же размеренно, как вошел, вышел из юрты.
«Поговорите, но успокойтесь прежде...» Зейнеп и вчера слы¬
шала от него эти слова, смысл которых прямо означал необхо¬
димость вмешательства матери в историю с Айжан. Зейнеп не
знала, сумеет ли отговорить Чокана, но тем не менее она клят¬
венно обещала Аппасу, а в его лице всем потомкам Уали, сде¬
лать все, что только возможно.
Теперь она оставалась наедине с сыном. Житейский опыт
ей подсказывал, что разговор лучше начать, когда улягутся
волнения первой встречи, когда наступит спокойствие, к кото¬
рому так настойчиво призывал ага, и, с другой стороны, хоте¬
лось сейчас же, когда ее переполняли материнские чувства,
решить все разом, одним стремительным порывом.
Чокан уловил настроение матери и тут же сообразил, что
следует немного повременить. Есть смысл в народной послови¬
це: «Пока поднимется топор — и дерево успеет увернуться».
— А что, если я немного отдохну, мама?
— Вот тебе твоя постель, жеребенок мой, усни с дороги.
Чокан подошел к «больской» кровати, как называла мать
польскую, сверкавшую металлом кровать, с трудом добытую
в Кокчетаве специально к его приезду. Приметив, что мать не
собирается уходить, спросил:
— Ты, мама, разве не будешь отдыхать?
— Думай о себе, Канашжан. Устраивайся поудобнее. За¬
хочу прилечь — найду себе место,— кротко ответила Зейнеп.
Чокан сбросил мундир, облачился в широкую рубаху, сши¬
тую ему в Омске для дорожного отдыха, прилег. Мать укрыла
его одеялом и подложила под голову большую пуховую по¬
душку.
— Засыпай, Канашжан, а я подремлю у твоей кровати.
— Лучше я, мама, посплю возле тебя.
— Зачем же, жеребенок мой? Бокам будет больно на земле.
— Я соскучился по твоему теплу, мама.
— Тогда иди, солнышко. Только погоди немного, я застелю
ковер одеялом.
Чокан скатился с «больской» кровати и почувствовал, что
Щ
двойная подстилка — ворсистый ковер и толстое стеганое одея¬
ло мягче и удобнее непривычного в юрте матраца.
Места хватило и для матери и для сына. Зейнеп подложила
левую руку под шею Чокана. Ей трудно было обнять его — на¬
столько она располнела. Вот только лицо не округлилось, со¬
хранив и прежний овальный очерк, и прежнюю,— так по край¬
ней мере казалось Чокану,— красоту. Но сын в глазах матери
неузнаваемо переменился. Наблюдая за ним в детстве, Зейнеп
не без опаски думала, что он будет низкорослым. Нет, слава
аллаху, вымахал выше среднего. Глаза стали большущими и
лоб широким. Однако почему так потемнело лицо? А вот уже
и усы начинают пушиться. Черные, как у отца.
Воспринимая как никогда остро близость матери, Чокай
вспомнил стихотворную строфу арабского поэта, прочитанную
ему Айжан:
Почему же дочки растут,
Сладость ласки отцовской забыв?
Почему растут сыновья,
Материнский мед не испив?
Он грустно вздохнул. Да и как было не вздохнуть? Кажет¬
ся, совсем незадолго до отъезда в Омск его отлучили от мате¬
ринской груди. Смутно, словно в полузабытьи, но он помнил
еще то время, когда не мог уснуть, не испив сладкого и тепло¬
го молока. Он ведь и просыпался с этим извечным чувством и
тоненьким птичьим голоском звал мать, чтобы припасть к ней
и утолить свою жажду.
Так, по-разному раздумывая друг о друге, мать и сын меж¬
ду тем вели безвинную обманную игру. Положив головы па
одну большую пуховую подушку, они делали вид, что уже
уснули. Мать — затем, чтобы сын поскорее задремал после до¬
роги. Сын — чтобы отдохнула мать, должно быть, не одну бес¬
сонную ночь проведшая перед его приездом.
Но выдержки им обоим хватило ненадолго.
Думы Чокана о матери сменились думами об Айжан. Он
решил выполнить обещание, которое дал девушке на прощанье.
Сейчас, сравнивая ее с кокчетавскими красавицами, встречен¬
ными на пути из Сырымбета, он еще тверже укрепился в своем
решении. И не без некоего тайного умысла он как можно бе¬
режнее вытянул руку матери из под своей шеи.
Зейнеп открыла глаза, словно только что проснулась
— Ты что, Канаш?
— Да вот подумал, не затекла ли твоя рука.
— Ой-бой, жеребеночек ты мой. Ну, если и отлежала, что
108
тут такого? И не то готова стерпеть. Ты не был мне в тягость,
когда носила тебя девять месяцев, когда ты мне едва-едва не
обломал позвонки. Теперь мне тебя обнимать легче легкого.
Смотрю на тебя, смотрю и не могу наглядеться, Канат. Нагника голову, я тебя еще раз поцелую.
Целуя сына, гладя его жестковатые волосы, Зейнеп вдруг
снова расплакалась.
— Что с тобой, мама. Не надо так...
— Луч ты мой, потому я плачу,— всхлипывала она,— что
люди говорят, ты вырос, возмужал, стал важным человеком, а
для меня ты такой же, каким был перед отъездом из аула. Ма¬
ленький, беззащитный.
Чокана так растрогали слова матери, что он едва не просле¬
зился сам. Мысли о матери овладели им с новой силой. Он
вспомнил слышанную им еще в детстве от акына Жаманкула
поэму «Кер-улы». Кер-улы еще не появился на свет, как умер¬
ла его мать. Он родился уже в могиле, нашел грудь мертвой
матери и принялся сосать ее грудь, пока не появилось молоко.
Через три дня он поднялся на ноги и вышел из могилы. Вскоре
он поймал жеребенка. Сказочно растущий Кер-улы становился
батыром, его жеребенок — тулпаром. Ночами он возвращается
к матери и продолжает сосать ее грудь. Молоко не иссякает и
у мертвой. Но через сорок дней у входа в могилу батыр встре¬
чает дракона. Дракон не подпускает мальчика к матери, а по¬
бедить чудовище юный батыр еще не в силах. Кер-улы напрас¬
но умоляет дракона позволить ему в последний раз напиться
материнского молока. Что делать? Мальчик-батыр отправляет¬
ся в странствия...
Давно Чока^ слышал сказку о Кер-улы, но едва ли не, в
этот день встречи с Зейнеп понял ее великий смысл, как гимна
материнству.
...Ни сын, ни мать долго не нарушали тишины белой госте¬
вой юрты. Один аллах ведает, сколько бы они так отдыхали,
сколько бы раздумывали, если бы не шорох, возвративший их
в обыденный мир.
Зейнеп заглянула в щелку: кто-то уже приподнял кошму
снаружи и теперь открывал деревянную дверь. Присмотрев¬
шись, она узнала Такырбаса.
В ханские времена население Орды делилось на торе —
господ ханского рода и толенгутов, слуг из пришлых людей,
призванных обслуживать торе.
Ханские времена прошли, но разделенность эта сохрани¬
лась, как сохранились многие другие обычаи и привычки.
Чингиза продолжали звать ханом, а его помощника Такыр109
баса — толенгутом. Жена Такырбаса, деловитая и чистоплот¬
ная Асыл, была в услужении у Зейнеп.
Самого же Такырбаса приставили слугой к Чокану на дни
его гостевания.
Мать и братья
— Входи смелее, мой Такыр,— ободрил Чокан смущенного
Такырбаса, знакомого ему еще с детских лет.— Как тебе жи¬
вется? Ты меня когда-то не давал в обиду и возвращал мне
асыки, отобранные мальчишками. Я называл тебя, как назвал
и сейчас, просто Такыром. Тебе брили голову, а усов и боро¬
ды тогда не было и в помине. А теперь, гляди, вот ты какой
стал.
И Чокан, обнимая сверстника детства, похлопывал его по
спине. Зейнеп даже покоробило такое дружелюбие — толенгутов в Орде держали на почтительном расстоянии.
— Ну, что ты так прилип к нему, Канаш? Он тебе брат
родной, что ли?
— Это же Такыр, мама, Такырбас. Друзьями в детстве
были.— Мало ли что было в детстве? Ты теперь взрослый...
— А разве, мама, взрослым не нужны друзья?
Зейнеп, чувствуя, что может проиграть в споре с сыном на
глазах толенгута, прикрикнула:
— Хватит... Ты, Такыр, зачем сюда явился?
— Улкен-ага меня послал. Куырдак уже готов.
Такырбас отвечал спокойно, словно не замечая раздраже¬
ния ханши. Как почти все толенгуты Орды, он научился скры¬
вать свои чувства, но в эти минуты ему было труднее, чем
обычно, преодолеть свое смущение: Чокан встретил его по-дру¬
жески, а ведь он следил за Чоканом, перебегая от его белой
юрты к Апиа су и обратно.
— Заснули,— сообщал он.
— Проснулся, разговаривают, всего не расслышал.
Вот тут Аппас приказал ему послушать еще, а если его
обнаружат, войти в юрту и сообщить, что кушать готово.
— Значит, куырдак можно приносить?— обратилась Зей¬
неп скорее к Чокану, чем к Такыру.
— Пожалуй, мама, не стоит. Не хочется что-то.
— От свежего мяса отказываешься?
— Я, знаешь, стал отвыкать в корпусе от мясной пкрщ. Нас
чаще травой кормили.
— Травой?— удивленно переспросила Зейнеп.
ПО
— Съедобной, конечно, травой,— ответил Чокан, не вда¬
ваясь в подробности об овощах, о которых мать имела самое
смутное представление.— А в пути, начиная с Жалгызтау, я
просто объедался мясом. Желудок уже не в силах его пере¬
варивать .
— Но откуда здесь найти съедобную траву, сынок?
— А ее и не надо искать, мама. Ты мне дай белого молока,
красного творога и курта. Еще лучше — приготовь белый тво¬
рог с топленым молоком.
— Это совсем нетрудно, сынок.— И, уже обращаясь к Та¬
кыру, невозмутимо застывшему у порога, добавила:
— Скажешь Асыл, пускай приготовит. Только скорее...
— Не надо; мама, торопить. До вечера еще далеко, а рань¬
ше сумерок я не захочу есть.
— А вдруг захочешь?
— Нет, мама, я и сейчас чувствую сытость от кумыса.
— Слышал, Такыр? Так вот, сперва придешь, чтобы за¬
жечь нам лампу, а потом принесешь еду.
Такырбас вышел, Чокан и Зейнеп возвратились к своим ду¬
мам. И мать, и сын с нетерпением ожидали разговора об Айжан, но не пытались ускорить его начала. Цели их были прямо
противоположны. Чокан стремился добиться согласия матери
на женитьбу, Зейнеп — отговорить его от этого шага. Нежная
искренность первых минут встречи уступала место взаимной
настороженности и даже недоверию. До еды ли тут было?
— Мама,— первым начал Чокан и запнулся.
— Я слушаю, солнышко.
— Почему так говорится в народе, мама?
Согнулся дуб высокий — сломался, значит, ствол.
Джигит поклялся дважды — он смерть свою обрел.
— Не знаю, Канашжан,— неуверенно
смутно догадываясь, куда клонит сын.
— А такую поговорку слышала?
отвечала
Зейнеп,
Во имя жизни не жаль и богатства.
Чтоб совесть сберечь — можно с жизнью расстаться.
— Что ты меня забрасываешь пословицами, Канаш?
В голосе Зейнеп уже звучала тревога. «Какой он, однако,
непреклонный»,— думала она про себя.
— Почему, спрашиваешь, поговорки вспоминаю? Да пото¬
му, что самый большой ум — у народа, народ и придумывает
поговорки. Народ всегда прав. Вот послушай, мама:
Ребенок на лошади начал скакать,
Сжимает колени испуганно мать..
111
— Мать сжимает колени, мать волнуется, а не отец. Дети
ближе к матери, чем к отцу. Так ведь?..
Зейнеп чуть не сказала, что так, но вовремя одумалась, по¬
тому что ей надо было сближать отца с сыном, а не отдалять
их друг от друга. И она промолвила:
— Дети каждому дороги по-своему — и отцу, и матери...
— Не будем пока об этом спорить,— Чокан взглянул на
мать, и ей почудилось, что на нее посмотрел вспыхнувшими в
раздражении глазами Чингиз.— Говорят, одного мудрого че¬
ловека спросили: почему наши казахи иногда употребляют
слова «джигит-мигит»? Кто такой джигит, всем известно, а мигит? И мудрый человек ответил: джигит — это тот, кто тверд
в сврих обещаниях, кто смело идет к намеченной цели, кто му¬
жественен в своих поступках и за честь отдает жизнь, а мигит— ни то, ни се, существует как-то, прозябает — и ладно.
Так кем же мне быть, мама?
Зейнеп, ожидая подвоха, хотела бы уйти от ответа, но сын
повторил:
— Родной сын ждет прямого ответа, мама. Так кем же всетаки мне быть?
— Джигитом быть, сын, джигитом,— сказала она, понимая,
что иного и сказать не имеет права.
— Значит, я должен выполнить свое обещание?
— Я ж не знаю, какое обещание и кому ты его давал?
Чокан решил не давать ответа сразу. Он опять приластился
к матери, обнял ее, произнес капризно и нежно:
— Ма-а-ма-а!
- Ау, жеребенок мой, ау,— поддалась сыновней ласке
Зейнеп и, как делала это прежде, жадно втянула ноздрями за¬
пах сына, уже отдающий чем-то чужим, приятным, но чужим.
И надо было гонким нюхом матери отделить от него все насло¬
ения омских лет, чтобы почувствовать свое, бесконечно род¬
ное, детское.
— Мама,— сказал Чокан еще ласковее и даже опустился
перед ней на колени.— Хоть я и родился в ауле, но воспитание
получил у русских. Не правда ли?
Зейнеп кивнула головой.
— А знаешь ли ты, мама, что у русских джигиты и девуш¬
ки обычно женятся, выбирая друг друга сами?
— Так то у русских...
— Не только у русских, но и у других народов,
— Неужели, Канаш, ты хочешь, чтобы и у нас, казахов, бы¬
ло так?
112
И когда Чокан ответил утвердительно, Зейнеп даже пере¬
менилась в лице:
— Но, ведь это, сынок, никак невозможно!
— Невозможно, говоришь? Но почему?
— Обычай этот вошел в нашу кровь с давних времен. На¬
зови мне человека, который сможет его нарушить?
Чокан выпрямился, зарделся,— как он был похож в это
мгновение и на маленького Канаша, победившего своих сверст¬
ников, и на Чингиза, принявшего важное решение. Он произнес
единственное слово, но как его произнес:
- Я!
Мать оторопела, развела руками.
— Да, я! Чокан, сын Чингиза, Валиханов.
— Я не совсем понимаю тебя, сынок. Объяснись!
Тогда Чокан, как и в начале разговора, стал задавать ма¬
тери вопросы, в которых, в сущности, заключался уже и ответ,
а Зейнеп оставалось только соглашаться с сыном.
— Ведь это правда, что слова «раб» и «слуга» произносят¬
ся у родовитых казахов пренебрежительно? Правда, спору нет.
Без купли и продажи не бывает ни рабов, ни слуг? И это
правда!
— Но почему, Канаш, ты так настойчиво твердишь об
этом?
— А потому, мама, что мы, казахи, рождаемся от рабов!
Это горячее утверждение сына поставило Зейнеп в тупик.
Тут она и вовсе ничего не могла понять.
— Слушай дальше, мама! У нас, казахов, нет девушки, ко¬
торая не продавалась бы за калым. Одна из них — ты сама.
— Я? Да что ты такое говоришь! Значит, по-твоему, я ра
быня?
— Да, мама, и ты рабыня.
Чокан от волнения зашагал по тесному кругу юрты. Взадвперед, взад-вперед.
— Ты шутишь, сынок. Разве бывают такие рабыни?
— По достатку, по известности ты не рабыня, мама. Ты —
жена старшего султана, происходящего вдобавок из ханского
рода. Ты — дочь знатного бия Чормана. Но при этом и за тебя
платили калым.
Зейнеп теряла опору. Сын был вроде и прав, но было оскор¬
бительно мириться с такой правотой.
Чокан почувствовал это и даже постарался как-то смяг¬
чить свои слова:
— Конечно, мама, у очень немногих казашек глаза, навер¬
ное, сияли так, как у тебя, когда ты впервые встретила нашего
113
отца. Но разве мало ты знала девушек, которых продавали
уже не раз женатым больным старикам?
— Это божья воля,— только и смогла возразить Зейнеп.
— Не божья воля, а воля калыма, мама. И эту волю надо
сломить, подрубить ее топором.
— Да разве, синок, найдется такой человек?
И снова Чокан с гордостью произнес единственное слово:
- Я!
Ей было опять и непонятно, и страшновато.
— Какой ты глупенький у меня, сынок,— сказала она как
можно нежнее.
Но Чокан как бы отверг милую, покровительственную ласку
и с той же настойчивостью повторил:
— Да, я!.. Я первый среди казахов женюсь без калыма,
женюсь на любимой и покажу пример другим.
Разговор достиг того накала, которого больше всего боя¬
лась Зейнеп. От жаркого, но несколько отвлеченного спора он
с этого момента уже переходил к житейским делам и непосред¬
ственно касался судьбы Чокана, судьбы Валихановых.
— Так кто же она, это девушка? Назови ее, сынок.
Чокан, радуясь, что мать сама задала ему этот вопрос, посыновьи склонился перед ней:
— Вот мы и подошли к главному, мама. Помнишь, в народе
говорят, что мать — это корабль...
— Скорее, пожалуйста! Обойдись без поговорок.
— Поговорки помогают. Вот я сказал, что подрублю калым
под корень...
— А я тебе говорю, непосильно это для твоих слабых
плеч,— перебила сына Зейнеп.— Калым — древний обычай. Из
поколения в поколенье переходит. В тело народа впитался.
— Что ж, это правда, мама. Я не спорю.— Чокан вздох¬
нул.— Потому и вспомнил про корабль. Чтобы переплыть море
с такими глубинами,— надежный корабль нужен. И этот ко¬
рабль сейчас рядом со мной.
Зейнеп не привыкла к подобной манере разговора. Разве
что давным-давно, в отцовском ауле, слушала она такие не
всегда ей понятные неторопливые и образные, перегруженные
стихами-пословицами, речи биев. Ограничившись восклица¬
ниями, она промолчала.
— Наши казахи,— продолжал между тем Чокан,— мудро
сравнивают мать с кораблем.
Надежен с матерью бурный путь...
Утонет, но сыну не даст утонуть...
114
— Мама, милая, ты сама сказала, что старые обычаи впи¬
тались в тело народа, в нашу степь. Их еще никто не пытался
трогать. Они затянули море, которым мы плывем. Мама, ма¬
мочка моя! С тобой я, как на корабле. Он может меня спасти.
Сбросишь меня,— я задохнусь, мама... Пропаду...
Чокан опять превращайся в беззащитного ребенка, голос
его стал тоньше, вот-вот он мог расплакаться.
— Пропаду, понимаешь, пропаду!.. Пожалей меня, мама.
И Зейнеп смягчилась. Уже давно ставшая для окружающих
властной ханшой, только что пытавшаяся спорить со взрослым
сыном, она, слушая сейчас его жалобы, его ребяческие жалобы,
принимала на себя всю боль Канаша. Она уже готова была во
всем пойти навстречу сыну, лишь бы не сжималось так сердце.
— Ну, скажи мне, мальчик мой, просто, что ты хочешь от
меня. Я все сделаю!..
— Я так и думал, что ты согласишься, мама. Ты мне ближе
отца. У него тоже болит душа за меня, но по-своему, не так,
как у матери. Он всегда помнит, что он потомок хана, старший
султан. Он сочтет позором, если его сын, белая кость, женится
не на байской дочери, а на бедной девушке.
— Вот и я так говорю,— Зейнеп сейчас поддерживала не
сына, а Чингиза. И Чокан не сразу понял это.
— Ия так говорю,— повторила мать, словно отказываясь
от только что данного ею согласия помочь сыну.— Вспомни
только, с какими людьми хотел породнить тебя отец. Разве
старший султан Ахмет-хан Жанторе не слал к нам в Орду гон¬
цов: «Дети подросли, пора принимать сноху». Разве при пере¬
езде из Кунтемиса в Сырымбет не отдали мы пастбища в счет
калыма Осибу, сыну Узденбая, самого богатого после Есеналы
в роде Сибанов? А какая у него, говорят, красавица-дочь! Раз¬
ве не сватался отец с Ерденом, сыном Сандыбая, кочующим
неподалеку от нас? Не Ерден ли держит в своих руках роды
баганалинцев, чьи кочевья вокруг гор Улутау и Кшитау? Ведь
дочь Ердена пошла красотой в его мать и будет светлой байбише, старшей женой.
— Слыхивал я о них, и не только о них,— Чокан улыбнулся
грустно и хитро. Он знал, что мать может назвать еще много
имен.— Так, значит, отец их всех прочит мне в жены?
— Ну и что!— рассмеялась Зейнеп.— У твоего дальнего
деда, что воевал под пестрым знаменем1, было двадцать пять
жен, а у ближнего деда У ал и — семь.
— А у моего отца?— не без лукавства спросил Чокан, И
1
Речь идет об Аблай-хане — Примечание переводчика.
115
мать и сын рассмеялись.— Ты одна у отца, одна. Куда мне его
обгонять?
— Твое дело, сынок. Но свой аркан набрасывай только на
тех, кого я назвала или о ком подумала.
— Мой аркан, мама, уже наброшен,— снова накалил раз¬
говор Чокан, но на этот раз уже без отступления.
— Не томи, говори,— зная, что недоброго не избежать,
воскликнула Зейнеп.
— Айжан, мама!
После напряженного молчания, после уверенных и даже
дерзких слов Чокана робко прозвучал упавший голос Зейнеп:
— Боже мой!.. А я-то подумала, когда слух дошел до меня,
что это просто шалости... Мало ли чего не бывает в молодости!
— Нет, не шалости, а правда, мамочка. Что она красивая,
ты это знаешь. А какой ум у нее, как она много читала! Хоро¬
шая она! Великие слова я произношу без стыда: Айжан — моя
жена.
— Постой, Канаш, но кто вас благословил?— совсем расте¬
рялась Зейнеп.
— Наша общая совесть, мама. Я же тебе говорил сегодня:
...Чтоб совесть сберечь — можно с жизнью расстаться. Зна¬
чит, я должен жениться или...
— Не надо, Канашжан, обойдемся без последнего слова.
— Не бойся, мама. Не произнесу. Мне еще рано умирать.
Да и зачем умирать, если можно просто сдержать свое слово.
Мне не нужна дешевая смерть. Почему я говорю, дешевая? Да
потому, что мне очень легко жениться на любимой девушке. А
начнут душить наши обычаи, степные законы, обращусь к рус¬
ским друзьям. У них тоже есть закон. Он сильнее нашего. И
охранит меня. С ним и отец мой Чингиз, и тысяча Чингизов не
справятся.
— Что же ты тогда так волнуешься?
— Потому что уважаю и тебя, и отца. Особенно тебя. Если
бы вы меня благословили!
Зейнеп печально посмотрела на сына.
— Что обо мне говорить? Я ведь у очага сижу. Хочешь, Ка¬
нашжан, поговорку? У меня они тоже есть в запасе.
Смелость у баб — на вороний шажок,
Мужество баб — вскипятить котелок.
— Я ничего не -значу, сынок,— продолжала Зейнеп,— вся
тяжесть упадет на твоего отца. Тебе-то что, взял свою девушку
и укатил в Омск или еще куда-нибудь подальше. А отец оста¬
нется в ауле со всеми своими друзьями и недругами. Будет
116
по-твоему,— вот и получится: многие друзья отшатнутся, а вра¬
гов прибавится.
,
— Знаю это, мама, но ведь и сам могу быть ему опорой.
Ты спрашиваешь, как? Да я еще в Омске предвидел, что так
может получиться. И посоветовался с одним очень важным
господином. Он-то мне и сказал: «Не бойся ты и пусть твой
отец не боится. Пока я живу, никто вас не укусит».
— Ой-бой, солнышко ты мое. Омбы — далеко, аулы — ря¬
дом. Нам кокчетавский урядник ближе твоего генерала.
— Но твой урядник, мама, перед омским начальством бе¬
гает куропаткой. Ему только моргнут, а он из кожи лезет, ста¬
рается. Отец это знает. И я хочу, чтобы он согласился со мной.
Его надо уговорить. И только один человек сумеет это сделать.
И в ответ на полный недоумения взгляд матери Чокан с
прежней решительностью сказал:
— Ты!
Зейнеп недоумевала еще больше.
— Да, мама, ты — и никто больше. Отец только на людях
хорохорится: «Я Чингиз, Чингиз!» А дома ханом часто бываешь
ты. Помню, он тебя побаивался. Что он с тех пор храбрее, что
ли, стал? Нет, говоришь, не стал. Я тоже так думаю. И не зря
в народе говорится: муж — голова, а жена — шея Куда шея
повернет, туда голова и глядит. Ты, мама, сильная шея. Я пом¬
ню, как ты его поворачивала. Еще до моего отъезда в Омск.
Поговори сама с отцом. Согласится отец с нами или нет, я вы¬
полню свое обещание Айжан. Я передаю тебе свой груз, тяже¬
лый груз, потому что тебя отец будет слушать, а меня нет.
И еще потому, что боюсь надерзить. Не хочу ему говорить
в лицо обидные слова, не хочу с ним ссориться. Выкажет он
отцовские чувства — всегда его буду защищать, сам приду,
если нужно, к нему на помощь.
Зейнеп в ответ на эту долгую речь сына ничего не сказала.
Она промолчала и потому? что соглашалась исполнить просьбу
Чокана, и потому, что не была уверена в отзывчивости Чингиза.
— Что же ты, мама, ничего не говоришь?
Зейнеп помедлила еще некоторое время.
— Куда же я денусь сынок, попробую. Вот только согла¬
сится ли он?
— Мамочка моя!..— Чокан снова обнял Зейнеп, но в это
самое время в юрте появился Такырбас и сообщил, что кушанье
приготовлено так, как просили.
— Приноси скорее,— сказала Зейнеп.
Такырбас исчез. В эти минуты Зейнеп уже обдумывала свой
будущий разговор с Чингизом.
117
— Трудную ты задал задачу, сынок. Только давай не бу¬
дем сразу лезть в огонь. Отец места сейчас не находит себе.
Пусть поостынет немного. А тогда и поговорю с ним. Надобно
с умом и с осторожностью действовать. Да и без хитрости не
обойдешься.
Опять немного помолчала.
— Вот что, сынок. Отправляйся-ка в свой Атбасар. А я
осторожно попытаюсь склонить отца в твою сторону. Чем все
кончится — сообщу с гонцом.
Обнадеженный Чокан, по-детски пачкая себе губы,— обыч¬
но в Омске он ел с аристократической аккуратностью,— пола¬
комился творогом с кипячеными сливками, освежился кумы¬
сом и решил напоследок проехаться верхом вокруг озера. Обя¬
зательно на послушном иноходце и только вдвоем с Такырбасом. Его вознамерился сопровождать и Токбет, потерявший
было своего офицера, но Чокан велел ему остаться.
К юрте скоро привели оседланных коней.
— А я пока помолюсь за тебя, сынок,— вздохнула Зейнеп.—
Один намаз уже пропустила.
Едва исчез в отдалении перестук копыт, как зашла Асыл;
ее долг был постоянно находиться возле ханши. Только стали
готовиться к молитве, расстелили коврик из шкуры жеребен¬
ка, наполнили кувшин водой, как неожиданно в юрту припожа¬
ловал новый гость. Он вошел так внезапно и так стремительно,
что Зейнеп перепугалась, но тут же с облегчением вздохнула,
узнав в нем Жакыпа.
Впрочем, он сразу повел себя настолько резко, что Зейнеп
почувствовала что-то недоброе. Он грубовато выпроводил Асыл
и не просто выпроводил, аотвел подальше от юрты,— мол,
пусть она не будет слишком любопытничать.
— Не вздумай возвращаться, пока я не переговорю с ма¬
мой.
С первых же слов Жакыпа Зейнеп догадалась, что он под¬
слушивал ее разговор с Чоканом. Да, это было действительно
так. Спрятавшись у обрыва в тальнике, примыкавшем к юрте,
он не пропустил ни одного слова из беседы матери с младшим
братом. Уши Жакыпа были чуткими, как у зайца. Он слышал
каждый шорох, каждую фразу, произнесенную шепотом. Ре¬
шетка юрты, кереге, нисколько не мешала ему.
Грубоватый Жакып достаточно тонко понимал особые от¬
ношения между отцом и матерью, знал, почему мать, а не отец
разговаривает с Чоканом. Для взрослых детей не было тайной,
что в свое время, когда отец увлекся в Омске дочерью богатого
татарина-купца и собрался со всей решительностью юноши
118
жениться на ней, вмешалась именно бабушка Айганым. А в
Орде считали, что Зейнеп нисколько не уступает ей твердостью
характера.
«Как же так случилось»?— думал Жакып.
Как же так случилось, что мама, всегда поддерживавшая
отца, мама, ни в чем не умевшая до сих пор уступать детям,
покорно пошла на поводу у Чокана, смирилась с его капризом,
даже не попробовав защитить честь Орды?
Что же будет?
Слава потомков Уали-хана и так подверглась испытаниям
и сильно пошатнулась, с горечью рассуждал Жакып. Теперь
станет еще хуже. Теперь враждующие с нами почувствуют
свою силу, а друзья станут врагами. Чего стоит один Ерден!
Он держит в своих руках многочисленные баганалинские аулы,
и если Чокан не женится на его дочери, Ерден посчитает это
оскорблением, и тогда все население юга Кокчетавского дуана
отвернется от Чингиза. Ерденов в степи немало. И если на их
сторону станет Малтабар со своим сундуком денег, то что смо¬
жет противопоставить им горсточка ханского рода, к тому же
не собранная в кулак, а разбросанная по всему степному
простору?
Усевшись рядом с матерью на мягкой подстилке, Жакып
откровенно поделился с ней всеми своими мыслями. Зейнеп
считала его с детства хитрым и грубоватым, обделяла его ма¬
теринской любовью, чуть что, хлестала по щекам, и тем самым
воспитывала в нем трусость и скрытность. Сын еще больше от¬
далялся от нее, и она сторонилась сына, убежденная, что ни¬
чего путного из него не получится. Однажды вместе с братом
Мусой в Орду приехал один из самых умных биев ее деви¬
чьего рода Каржас-Сулейменов — Секербай, сын Акпана. По¬
казав на Жакыпа, он неожиданно сказал Чингизу:
— Зять, оказывается, этого своего сына ты держишь в
черном теле. Из таких моЛодых баламутов вырастают сильные
люди. Так старики говаривали. Помяни мое слово, властвовать
будет он.
Зейнеп вспомнила эти слова, слушая сейчас Жакыпа.
— Оказывается, мой дурачок уже начинает умнеть!
И пожалела, что так быстро согласилась во всем с Чоканом. В самом деле, надо оградить Орду от нависшей над ней
беды. Пока Зейнеп с Жакыпом раздумывали, как это лучше
сделать, отвергая одну возможность за другой, в юрте неслыш¬
но возник Такырбас. Мать и сын воскликнули чуть ли не одно¬
временно:
119
— Зачем ты пришел?
— Султан послал,— ответил слуга.— Он призвал к себе
Мукана, сына Жолтабара. Но до отъезда, говорит, нужно
встретиться с Жакыпом.
Мукан, сын Жолтабара, считался старшим джигитом свое¬
го аула. У него рано появилась борода отца и в свои тридцать
он уже стал хозяином прочного дома. Он успел получить в
Петропавловске небольшое образование — и русское и мусуль¬
манское. Мукан выделялся своей порядочностью среди млад¬
ших Атыгаев, поэтому Чингиз частенько доверял ему важные
поручения, опирался на него. Но куда же на этот раз решил
послать его Чингиз, не знали ни Зейнеп, ни Жакып. Впрочем,
они догадывались, что-то тут неспроста. И когда Жакып уже
покидал юрту, Зейнеп на всякий случай предупредила его, что¬
бы он у отца вел себя сдержанно, не говорил ему лишнего, не
бросал тень на мать:
— Он и так готов шарахнуться в сторону, как напуганная
лошадь. Не надо его тревожить, пока сами ничего не решили.
Вот узнаем, зачем он вызвал Мукана, пройдем по его следу, а
уж потом посоветуемся. Еще раз прошу, сын, не навлекай гне¬
ва отца, подожди ему говорить о нашем разговоре.
У юрты Чингиза Жакып увидел всадника.
Это и был Мукан. Он уже отъезжал одиноким гонцом, ко¬
торому могли помешать лишние свидетели.
Жакыпа терзало любопытство, но не зря же пообещал он
матери не беспокоить отца лишними расспросами.
Отец
Пускай Жакыпу еще неизвестно, зачем Чингиз пригласил
Мукана и куда он его послал, но мы готовы рассказать об этом
во всех подробностях.
Вы уже знаете, что Чингиз глубоко обиделся на Чокана,
который в час своего приезда не отправился в юрту отца с
приветствием. Знаете вы и о том, как оскорбился Чингиз же¬
ланием сына связать свою судьбу с Айжан. Уже одного этого
с избытком хватило бы для того, чтобы помрачнеть и надолго
выйти из равновесия. Так нет же! На голову султана свалилось
еще одно горькое известие. Его сообщил Жарылгамыс. Три из¬
вестных барымтача, три вора — Кожык, сын Макаша, Медебай, сын Ертысбая, и Баубек, сын Мекмырзы, сговорившиеся
вначале не ехать на Атбасарскую ярмарку, внезапно изменили
свое решение. Сперва напуганные слухами о войсках, они,
узнав о болезни большого жанарала и о том, что Чокан приез120
жает с небольшим отрядом, задумали теперь если не убить, то,
по крайней мере, жестоко проучить этого выскочку из Орды,
этого ханского потомка, напялившего на себя русский
офицерский мундир. Одному аллаху ведомо, кто им сообщил,
что Чокан нашел дело Кожыка и приготовился бороться с воль¬
ными степными конокрадами, на которых так трудно было
найти управу.
Когда Чингиза предупредили об этой опасности, он не на
шутку испугался. В нем теперь заговорила не оскорбленная
честь, не уязвленное самолюбие, а самое обычное, скрытое от
посторонних взоров, отцовское чувство.
Пощади моего сына, Аллах!
Ему, степному султану, пришлось видеть однажды, как же¬
ребцы защищают табун от волчьей стаи. Верблюд не подпу¬
скает зверя и человека к верблюдице с верблюжонком. Даже,
казалось бы, беззащитные мирные бараны,— и те приходят в
ярость, когда на ягнят нападают хищники. Чингиз, правда, не
видел, но слышал рассказ о том, как баран своими рогами про¬
ломил голову волку. Уж на что миролюбивые коровы, но и они
заключают телят в кольцо в случае опасности.
Как же людям не оберегать своих детей?
Как же отвести от сына эту угрозу?
И Чингиз вспомнил.
Не так далеко от гор Акана живет бий Саккулак, правнук
знаменитого канжигалинского батыра Богембая. Род Канжигалы — оба его крыла: Кыргызбаи, населявшие склоны Ерементау, и Тенгизбаи, зимующие в урочище Отынагаш,— вме¬
сте собираются на джайляу, прикочевывая к берегам озер Калмакколь и Салкынколь. Они приветствуют живущих и молит¬
вами чтут память тех, кто ушел. Особенно гордятся они славой
батыра Богембая. Он жил во времена Аблая и своими годами
был старше хана. Один из углов белой кошмы, на которой сарыаркинские казахи подняли Аблая и провозгласили его ха¬
ном, держал Богембай. Поэтому Аблай-хан до конца своих
дней почитал батыра-канжигалинца и заботился о нем, и это
уважение передавалось в Орде из поколения в поколение. Сак¬
кулак, сын Туранали, правнук Богембая-ата, был старше Чин¬
гиза на целый мушель1. Орда жила бы с канжигалинцами в
дружбу и согласии, если бы однажды Чингиз, уже старший
султан в Кусмуруне, обидевшись на друга и сородича Саккулака острослова Асубая, не отобрал у ретивого оратора его
зимовье. К счастью, костер вражды не разгорелся. И когда их
1 Мушель — цикл в двенадцать лет по старинному казахско
му летоисчислению.
121
аулы неожиданно встретились у речки Кулайгыр, Чингиз, как
приехавший раньше, зарезал кобылицу в честь соседа, соблю¬
дая обычай ерулика. Так они отпраздновали конец давней
ссоры и возрождение прежней дружбы.
Теперь Чингиз надеялся на Саккулака, как на свою верную
опору.
Гонец Мукан мчался к берегам Калмакколя, не останавли¬
ваясь на пути. И ранним утром, еще перед дойкой кобылиц,
спешился в ауле Саккулака.
Немедля он передал ему просьбу Чингиза.
Саккулак сразу ответил согласием. Но как бы огорчился
Чингиз, узнав, что он сделал это не ради него, а ради сына.
Пускай на речке Кулайгыр произошло примирение, но Сакку¬
лак продолжал недолюбливать султана — и за его властолю¬
бие, и за то, что он не брезговал взятками и поэтому далеко не
всегда был справедлив. Не по душе была Саккулаку и жесто¬
кость Чингиза по отношению к Чокану.
А себя Саккулак считал честным бием и стремился следо¬
вать поговорке:
Без родичей бий рассудит по чести,
Рассудит без чести с родней своей вместе.
Поговорка-поговоркой, но к родичам своим Саккулак все
же прислушивался и вряд ли принял бы близко к сердцу прось¬
бу Чингиза, если бы не Чокан.
Он даже не знал в лицо молодого султана, но, понятно, и
до него дошли вести, что он учится у русских в Омске.
В конце концов и это обстоятельство мало взволновало бы
влиятельного бия, не случись давно невиданных по своему раз¬
маху поминок по Емену из рода Курсары-Керей. На ас — по¬
минальный той — прибыли посланцы со всех концов казахской
степи. Приехал из Баянаула и Муса, сын Чормана. Уважаемый
Муса не пожалел самых высоких слов для Чокана, надежды
степи, ее звезды. Вспоминал речь Чокана на выпуске в Омском
кадетском корпусе, ту речь, в которой Чокан говорил о буду¬
щем казахского народа, о необходимости единения казахов.
Так, еще ни разу не встретив Чокана, Саккулак потянулся
к нему всем сердцем. Нет, он не даст в обиду человека, кото¬
рый может стать гордостью всей степи казахов, он не позволит
погасить восходящую звезду.
И по мере того, как в уме Саккулака зрели мысли о самых
надежных мерах охраны молодого султана, одновременно в
нем росло раздражение против Чингиза. Обычно сдержанный,
он даже выругался при гонце:
182
— Бот пестроногий пес! Значит, тревожиться начал. А еще
вчера мечтал о мясе своего же волчонка. Значит, узнал страх
отца... Ну, вот что, Мукан. Возвращайся по своему следу и
скажи султану: я скоро приеду в Орду. Пока же пусть поста¬
рается не отпускать сына в Атбасар. Придумаем что-нибудь.
А ты должен...
— Простите, что прерываю вашу речь,— почтительно ска¬
зал Мукан,— похоже, Чокану уже надо ехать в Атбасар. Ка¬
жется, сам жанарал приказал ему проводить ярмарку. Ему и
возвращаться нельзя без этого.
— Ты должен сделать все, чтобы Чингиз немедля сам до¬
говорился с сыном,— продолжал Саккулак.— Не удастся тебе,
сам их сведу, посажу друг против друга. Помирю. И тогда мне
легче будет отвести удар от Чокана.
Еще до отъезда Мукана Саккулак уже начал сплачивать
своих сторонников. Спору нет, степные воры сильны, но, однако
и трусливы. Подняться на них всем народом, сразу хвосты по¬
дожмут. Число, как говорится, пугает, в глубине утонуть
можно.
Прежде всего Саккулак привлек на свою сторону сыновей
Мендеке — самых уважаемых в тенгизбаевской ветви канжигалинцев. Семь братьев — семь батыров: Шаупкель, Шанкн,
Мендыбай, Бабырак, Аркай, Шокай и Бельгибай. Они умели
сбрасывать противников с седел, смелые, с кровью хмельной,
словно кумыс, сильные своим единством. Самого волевого из
них — Шаупкеля и самого красноречивого — Шанки Саккулак
пригласил к себе:
— Нельзя позволить ворам позорить Орду Аблая. Вы же
знаете, что мой предок Боген подымал белую кошму хана. Ся¬
ду на коня и призову дух деда. Сыновья Кыргызбая со мной,
а с кем будете вы, потомки Тенгизбая?
— С кем Боген, с тем и наш предок, Сакага,— прямо и
уважительно ответил Шанки.— Ты его назвал,— значит, и мы
седлаем коней следовать за тобой.
«Мои канжигалинцы не подвели»,— подумал Саккулак. По¬
том он заручился согласием всех восьми ветвей рода Караул,
а он составляет большинство Кокчетавского дуана. Оставался
еще Атыгай — двенадцать родственников Даута, но и они не¬
долго колебались.
Саккулак мог бы выехать к Чингизу вместе с Муканом, но
он послал его вперед, чтобы смягчить султана, подготовить его
к встрече. Была еще другая, пожалуй, более веская причина.
Вслух о ней он не говорил. И дед, и отец Саккулака, и сам он
никогда не приезжали в Орду с пустыми руками. На крайний
123
случай.— с жеребенком. Но для серьезного дела пригоняли не¬
объезженную кобылицу или даже небольшой табунок. На этот
раз ограничиться одной лошадью по разумению Саккулака ни¬
как нельзя было. А так как достойный бий был не только
справедлив, но и не лишен житейской сметки, то он направил¬
ся к тихому баю Карасаю, владевшему тысячью и еще несколь¬
кими сотнями лошадей. Тихий бай был польщен просьбой
Саккулака дать в свиту его сыновей — Жинжигита, Байжигита
и Майжигита. Карасай расщедрился и выделил Чингизу та¬
бунок из необъезженных трехлеток и четырехлеток.
Так Саккулак, спустя два-три дня после Мукана, появился
у Аканских гор в сопровождении пятнадцати всадников-канжигалинцев и с хорошим подарком, который ему вдобавок ничего
не стоил.
Но, увы, Чокана ему застать не удалось.
Как сказали в Орде, Гутковский уже выехал из Омска на
ярмарку в Атбасар и через имантауского урядника вызвал
туда Чокана.
Все это было не совсем так.
Чокан мог бы еще повременить с отъездом, но его так одо¬
левали многочисленные жалобщики и просители, что он просто
был не в силах всех их выслушать.
Пусть и Аппас, и Токбет, и Такырбас вместе с другими толенгутами всячески старались оберегать покой Чокана — у них
ничего не получалось. Из многих ближних и дальних аулов
приезжали и приходили люди, уже изверившиеся в султане и
стремящиеся найти защиту у его сына. Только со стороны гор
им был прегражден путь, только в открытой степи их можно
было приметить и остановить, но сколько скрытых тропинок в
оврагах, поросших тальником, сколько невидимых глазу лесных
дорожек приводило к Орде?
Это стало известно еще тогда, когда Чокан вместе с Такырбасом объезжал озеро. Они вернулись перед рассветом, вы¬
пили кумыса, и Чокан улегся на приготовленную ему польскую
кровать, укрывшись с головой плотным шелковым одеялом.
Казалось, он был отгорожен от всех звуков мира и ничего не
должно было мешать его молодому глубокому сну. Крепко за¬
снула и мать, решившая сторожить покой своего Канаша. Про¬
снувшись, Чокан захотел побродить в примыкавшем к Орде
лесу, насладиться одиночеством, но стоило ему сделать не¬
сколько десятков шагов, как он оказался окруженным людьми,
наперебой стремившимися рассказать ему о своих обидах. Нет,
он не отвернулся от них, но понял, что так ничего не получит
ся. Установить какую-нибудь очередность было ему не под
124
силу. Не помог и Токбет, внезапно появившийся с ружьем,
обеспокоенный за своего офицера. Токбет только напугал жа¬
лобщиков, и они разбежались.
А в другой раз в том же лесу, прогуливаясь опять с Токбетом, Чокан встретил молодого черноусого джигита, высокого
и красивого, вполне прилично одетого. Токбет схватился было
за ружье, но Чокан властно остановил его.
— Ты кто такой?— спросил он джигита, но тот в ответ за¬
лился слезами.
— Скажи, в чем дело и, пожалуйста, успокойся.
Джигит продолжал плакать.
Чокан даже выругался:
— Да перестань же ты, наконец.
И тогда чувствительный красавец запел:
Я попал в большую беду,
Шел с надеждой к Чингизу в Орду.
Но собака-Жакып напал
И уездному передал...
Не дошел до уездного плач,
Не помог мне ни в чем и толмач...
Далее джигит пел почему-то о том, что не надо раскрывать
своих тайн перед женщинами, и если бы Чокан не остановил
его, то продолжал бы и дальше так же печально и не совсем
понятно.
История и впрямь оказалась достаточно запутанной.
Араб — так звали джигита — был табунщиком Исы, сына
Шормана, дяди Чокана по матери.
Когда Иса поехал сватать у богатого бая Бердалы невесту
для своего сына Зынды, его сопровождал Араб. Там, на бере¬
гу Иртыша, статному табунщику приглянулась молодая жена
одного из сыновей Бердалы, и Араб тоже сразу пришелся ей
по сердцу. Они сговорились и на другую дке ночь сбежали.
К себе в аул Арабу возвращаться было опасно.
Тут он вспомнил, что Зейнеп, уже будучи женой Чингиза,
навещала Баянаульские края. Был праздник-той. На байге
Араб завоевал первый приз, и Зейнеп приглашала джигита к
себе в Орду. Вот теперь он вспомнил ее приглашение. Добрая
женщина, она могла бы дать приют молодым беглецам. Но не
успел Араб повидаться с ней, как Жакып, которому понрави¬
лась похищенная женщина, состряпал донос: мол, так-то и такто, у нас скрывается известный вор из Баянаула. А у Араба
бывали грехи, случалось, и он, как лихой джигит, участвовал
в барымте^-угоне лошадей вместе с конокрадами шорманов125
ских аулов. Араба посадили. Жакып пообещал беглянке же¬
ниться на ней и уговорил ее стать свидетельницей против Ара¬
ба. Она легко согласилась. До настоящей женитьбы дело,
правда, не дошло, но, однако, она стала хозяйничать в его
доме. Что касается Араба, то он сбежал по дороге в Петропав¬
ловскую тюрьму. Где-то он услышал о приезде Чокана и,
убежденный в его уме и справедливости, подкараулил его в
лесу.
Чокану джигит показался не очень серьезным человеком.
Конечно, Чокан сумел бы заставить Жакыпа вернуть молодуху
табунщику, но зачем?
— Слушай, Араб, неужели тебе нужна жена, которая так
легко отреклась сначала от своего мужа, потом от тебя? Она
же выходит замуж за кого попало. Возвращайся домой, джи¬
гит! Я напишу письмо мырзе Мусе, он меня послушает и тебя
не даст в обиду. Будешь жить как раньше.
Табунщик жалко и растерянно улыбнулся. Он понял, что
молодой султан подсказывает ему самый лучший выход.
Жалобщики были и такие необычные, и самые обычные.
Баи жаловались на конокрадов, конокрады на баев, чабаны и
табунщики — на тех и других, а все вместе и на волостных, и
на урядника, и на уездное начальство. Многие жалобы можно
было рассмотреть только в Омске, да и то далеко не все. Чо¬
кан знал: его силы ограничены, их зря преувеличивают земля¬
ки. Но как ему хотелось помочь своим родным степнякам! И в
такой же мере он боялся прослыть человеком, легко дающим
обещания и не выполняющим их.
Поэтому, когда представилась возможность покинуть акаиские предгорья вместе с конным взводом, посланным в Атбасар, он немедленно воспользовался ею.
И дело было вовсе не в желании сбежать от просителей и,
тем более, не потому, что у него сложились натянутые отно¬
шения с отцом,— как подумал про себя Саккулак, впрочем, не
очень огорчившийся его отсутствием.
Сейчас не доехал до него — значит, доеду позднее. Пусть
определит сам, кто у него друг, а кто недруг. Пусть сам ба¬
рахтается в своем жизненном море — Тенизе.
Осетр по теченью плывет во мглу.
Пока не упрется носом в скалу.
Встретит скалы и Чокан. Будет бунтовать и пениться кумыс
в его переполненной сабе, пока он ее не осушит. Ведь только
смерть, как пел акын Орынбай, охлаждает пыл человека.
Чокан уехал, а Зейнеп и Чингиз продолжали свои споры о
нем и ни о чем не могли договориться. И появление Саккулака
пришлось как нельзя более кстати.
Чингиз привык считаться с канжигалннским бнем, и Зей¬
неп видела в нем своего человека. Одна из жен Саккулака —
Коянкоз, принадлежала к богатой ветви Боштаев из рода
Суюндуков — Каржасов, родичей Шорманов. Зейнеп знала бия
давно, привыкла к нему и, ласково шутя, прозвала его Каска
Кайнага, намекая на узкую седую прядь, спускавшуюся по
виску к бороде... Не оставался в долгу и Кайнага, наделивший
степенную женщину игривым прозвищем Красная телка. Так
они подсмеивались друг над другом, давая волю и языку и
рукам, не обижаясь на шутки, а Чингиз только снисходитель¬
но улыбался. Ишь, разыгрались, словно совсем молодые!
Вдоволь посмеявшись вместе с джигитами, спутниками
Саккулака, Зейнеп отправила их в гостевую юрту. И когда они
остались втроем, первая заговорила о сыне, заговорила серьез¬
но и спокойно, ни о чем не умалчивая. Словно нехотя растяги¬
вая слова, пожаловался на сына Чингиз, озабоченный и его и
своей собственной судьбой. Спокойно выслушав жену и мужа,
неторопливо и издалека, как подобает биям, вступил в беседу
Саккулак.
Начал он с благодарности Чингизу за добрую память, при¬
глашение и доверие. Привел пословицу:
Друг правды не скроет, пусть правда горька.
А сладкая ложь — это стрелы врага.
?
— Ты же веришь мне, как другу. Ты же младше меня, Чин¬
гиз. Так вот слушай. И ты, Зейнеп, слушай. Мы часто дуемся,
задираем носы, хвастаемся — мол, мы такие и такие, вспоми¬
наем достоинства своих предков. А что мы сами знаем, кроме
казахских обычаев? Темные люди мы. Но ведь ты, Чингиз,
и мусульманское учение хорошо знаешь, и в русском училище
был, и по свету много ездил. Ты — человек с открытыми глаза¬
ми, понимаешь, как течет время. И вдруг ты стал ему напере¬
кор. Почему ты заставляешь Чокана жить по-старому? Женись
на той, женись на этой. Да, Чокан рожден от тебя, телом
своим, кровью своей обязан тебе и Зейнеп. Но душа-то у него
уже другая, и жизнь другая. Подумай сам, он будет подчи¬
няться русским обычаям или нашим, уже устаревшим? Почему
я говорю устаревшим? А вот почему: мы и кочуем уже не так,
как кочевали наши предки и не проводим жизнь в походах, как
прежде. Предки наши женились на пленницах и строго соблю¬
дали іакон аменгерства — брали в
жены вдов погибших
127
братьев. Теперь все решает калым, люди кое-где стали оседать.
Легко жениться тому, кто имеет скот, а безлошадный обни¬
мает свои колени. Богатых мало, бедных — много. Вот и по¬
пробуй жить по прежним обычаям. Разве они не устарели?
— Твоя правда, Кайнага,— кивнула Зейнеп.
— А посмотрите, как у русских,— продолжал свое Саккулак.— Говорят, у них нет калыма, говорят, женятся, на ком
захотят...
— Вот и наш Канашжан толкует об этом,— робко произ¬
несла Зейнеп.
— Да, я слышал, что молодой султан хочет по-своему по¬
ступить...
— Ты отгадал, Кайнага.
— Я-то отгадал и спокоен, а вот ты, Чингиз, думаешь, что
этим посрамлена твоя белая кость. Сын женится на дочери
простого человека. Ты лучше вспомни и тогда не будешь огор¬
чаться. Среди всех жен твоего деда Аблая — половина были
рабынями, взятыми в плен в походах. Сам знаешь, твой отец
Уали положил ногу на свою служанку, собиравшую кизяк, и
родились твои братья Шеген и Шепе. Да и мой отец — Бапан — родился от плененной калмычки.
— Ай, что ты перебираешь старое, Сака?— недовольно про¬
бурчал Чингиз.— Приступай сразу к главному.
Но разговорчивого бия уже нельзя было остановить.
— Нет, ты и пророка нашего вспомни, Мухаммеда. Ты ведь
читал священные книги. У него из четырех жен — две были
рабыни. А свою последнюю жену — Гайшу он взял, когда ей
было девять лет.
Зейнеп прыснула.
— Стыдно смеяться, Красная телка!
— Да будет благословенно его имя, но что он с такой ма¬
ленькой делал?
— Шариат разрешает выдавать замуж любую девочку —
лишь бы она устояла, когда ее ударят по голове.
— Шариат, шариат... Ты лучше свои истории заканчивай,—
снова пробурчал Чингиз.
— Хочешь, чтобы закончил, так слушай,— Саккулаку
очень не нравилось, когда его перебивали.— Не вмешивайся
в женитьбу твоего Чокана. Не твое это дело! Понимаешь?
— Говоришь, не мое дело? А чье же?
Саккулак пристально поглядел на раздраженного собесед¬
ника, повторил несколько раз — «дело, дело» и уже потом
сказал, чуть повысив голос:
— Да, и твое, и мое, и всего нашего народа. Ты подумай
128
рот о чем. От старых законов, от старых обычаев мы уходим,
а к русским законам никак не можем дойти. А ведь мы должны
их усвоить, иначе нам жизни нет. Но как дойти — и ты не зна¬
ешь, и я. Аульные мудрецы у нас есть, однако и они не знают.
Вот о Чокане этого не скажешь, Он многое постиг в жизни
русских. Нам досталось присловье от старших:
Не говори: «Вот простой асык»,
Когда в него влит свинец.
И если юный умом велик,
Не говори, что юнец.
— Пусть мой язык об острый камень зацепится, но ведь
идет же молва в степи: у твоего джигита высокие стремления
и ум. Не будем ему мешать. Не будем хватать его за стремя,
если он смело шагает вперед.
Вперед молодой устремляется круто,
А старшие ставят идущему путы.
— Давай, Чингиз, избавим Чокана от пут. Женится, не
женится — его дело, его воля. А то, что он вырастает в батыра
и может; стать во главе народа,— это уже и наша забота. Даіайте будем ему помогать, беречь его. В этом, Чингиз, ты
прав. И я сделаю все, что могу.
— Кайнага, Кайнага, верные слова говоришь,— Зейнеп
даже расплакалась от умиления.
Но тут доложили, что мясо уже сварилось. И коль скоро
надо было садиться за дастархан, пришлось прервать умные
речи и перейти к легкой беседе, не мешающей оценить запах
и вкус жирного жеребенка.
На следующий день Саккулак и Чингиз терпеливо беседо¬
вали с приглашенными из разных родов уважаемыми людьми,
советовались с ними, убеждали принять меры против воров¬
ского воронья, уже готового слететься на Атбасарскую ярмар¬
ку. Всем было известно, что Кожык замыслил напасть на
Чокана, все знали, что у Кожыка немало сторонников.
Решил так: направить к ворам почтенных посланцев.
К самому Кожыку послать признанного всеми уаками храброго
Самырата, сына батыра Ермека; к другому известному вору —
Медебаю — виднейшего представителя кереев Жаназара, сына
бия Жангырши; к Ваубеку, соратнику первых двух, от атыгайцев поехал Саркес, сын бия Сандыбека, чье имя знали и в
Прииртышье, и в Приишимье.
5 С. Муканов
129
Каждому вору € подобающей значительностью было сказа¬
но, что если он и всі они попытаются хоть пальцем тронуть
Чокана, то четыре рода Атыгай, Караул, Керей и Уак вместе
с присоединившимися канжигалинцами и курлеутами пойдут
на них. Готовы ли вы к схватке? Никто из воров не ожидал
такого поворота событий. Воры испугались, смирились, даже
клятву дали, что ничего не предпримут.
Говорят, если умело сложить и поджечь, то загорится и
снег.
В тот же день Зейнеп и Саккулак взяли в такой оборот
Чингиза, так нажали на него, что он покрутился, покрутился
и, не найдя тропок из тупика, сдался:
— Хорошо, пусть будет по-вашему. Я бы мог не пойти на
поводу у сына, мог бы смириться с тем, что долго не увижу
его. Ну, а вас, а тебя, Зейнеп, я обязан слушаться... Ты богом
данная мне жена. Я уже на середине пути, на перевале. С это¬
го перевала — путь под гору. Значит, я должен опираться на
вас, у тебя искать защиту, Саккулак. Я же обратился к тебе,
когда мне стало трудно. И если уж ты с моей байбише объеди¬
нился, как же я с вами не соглашусь.
Однако на ярмарку Чингиз все-таки не поехал. Отговорил¬
ся болями в пояснице. Своим сказал откровеннее:
— Меня именем нашего предка не зря назвали. Буду им
дорожить. Не падать же мне на колени перед сыном. Вот при¬
едет — и поговорим. А ярмарка и без меня обойдется.
Самым многолюдным местом в степи в эти летние дни стал
Атбасар.
Со всех концов тянулись сюда подводы, повозки, арбы,
верблюжьи караваны.
Со всех концов гнали сюда табуны и отары.
В России впервые узнали о такой ярмарке и приливали
ей большое значение. Даже из Нижнего Новгорода, из Макаржи, как называли его казахи по имени известной Макарьевской
ярмарки, прибыли сюда купцы со своим товаром. Из Сибири,
из дальней Кяхты добрались в степь оборотистые торговцы.
Из Коканда и Андижана явились уже давно проторившие
путь к аулам ловкие продавцы шелка, каракуля, сухих фрук¬
тов. Представлены были на ярмарке и Ургенч, и Хива. Ярмар¬
ка приманила казахов всех жузов — здесь можно было встре¬
тить приехавших с юга из Копала и Алматы, с запада — из
Иргиза и Тургая, словом, отовсюду, откуда можно было до¬
ехать.
Губернаторство Западной Сибири, представляя возможные
масштабы ярмарки, заранее послало межевиков и строителей,
130
определить для нее место поудобней и покрасивей. Нойма двух
небольших рек — Жабая и Керегетаса, двух притоков Иши¬
ма,— оказалась наиболее привлекательной. Почти стоверстное
по радиусу пространство заросло густой, как спутанная шерсть,
травой. В ней прятались и пресные озера и бесчисленные род¬
ники с холодной целебной водой.
Неподалеку от одного такого озера у самого слияния Жа¬
бая и Керегетаса разбила свои палатки казачья сотня. Чокай
непрочь был поохотиться на гусей и уток, гнездящихся в озер¬
ных камышах, побродить в поисках дудаков с ловчими птица¬
ми — ястребом или соколом, но Мукан предупредил еще в Ор¬
де, что Кожык затаил на него злобу, и Чокан редко отлучался
из казачьего лагеря. Кто знает, может, приглашавшие на
охоту были связаны с ловким вором. В степи всякое бывает.
И Чокан отказывался, ссылаясь на свою занятость ярмароч¬
ными делами.
Чокан знал, что стсц призвал на помощь канжигалинца
Саккулака, но состоялись ли эти переговоры и чем они окон¬
чились, ему не было известно.
Правда, его сыновнее сердце дрогнуло. Значит, отец думает
о нем, беспокоится.
Но когда Мукан спросил его — неужели и теперь не пой¬
дешь в юрту отца?— Чокан ничего не ответил. Про себя он
подумал, что не откажется от женитьбы на Айжан. Он был в
неведении, сумела ли мать склонить отца на его сторону,
В неведении он и уехал, готовый простить отцу все за одно
его доброе согласие. В неведении и беспокойстве отдыхал он
в офицерской палатке, если не нужно было выезжать по ярма¬
рочным делам.
Зато как обрадовался он приезду Мукана! Уже по его гла¬
зам он увидел, что тот прискакал с добрыми вестями. Отец
оказался душевней, чем он до сих пор считал.
А когда Мукан сообщил ему все подробности, Чокану за¬
хотелось вернуться в Орду.
И он с нетерпением стал подсчитывать дни, оставшиеся до
закрытия ярмарки.
Наркыз
Но ярмарка только начиналась. Начиналась стремительно
и азартно, с каждым днем набирая размах. Покупаем, прода¬
ем, наживаемся... Безгранично росли прибыли торговцев. Не
было числа скоту, в особенности — овцам и лошадям, пригнан¬
ным из аулов. Шерсть и кожа, с трудом находившие прежде
131
сбыт, стали тоже приносить немалые доходы. Весело позвяки¬
вали и шуршалді деньги даже у тех, у кого они раньше не во¬
дились. Скот и сырье ценились дешево, но хозяева легко рас¬
ставались с ним. Лишь бы деньги, деньги, деньги! Лишь бы
приодеться да приобуться, лишь бы запастить чаем да саха¬
ром. Степь истосковалась по товарам и поглощала почти все,
что ей теперь предлагали.
На ярмарке не ограничивались одной торговлей. Многих
съехавшихся в Атбасар и прежде всего жителей аулов привле¬
кали игры, зрелища, празднества.
Однажды на такое празднество попал и Чокан. Он и
прежде знал исполнителей народных песен, акынов-импровизаторов, композиторой-кюйши. Здесь же оказались на его
удивленье и артисты подстать цирковым —- он их увидел впер¬
вые, и музыканты, играющие на инструментах, каких ему не
приходилось встречать ни в детстве, ни в юности. «Эх, если бы
отшлифовать эти врожденные таланты, если бы дать джиги¬
там образование и культуру!»— мечтательно подумал он.
А как их восторженно слушали, как влюбленно всматрива¬
лись в каждый жест своих по духу, по крови участников кон¬
церта неискушенные аульные зрители.
В последние годы не так уж часто случались в степи боль¬
шие той, где было просторно и байге, и песне. Барымта и вза¬
имная вражда не способствовали праздникам.
Но зато любой базар, как обычно называли ярмарку, был
добрым поводом для встреч с народными исполнителями и
импровизаторами. И атбасарская ярмарка не только не была
исключением, но привлекла как никогда большое число артис¬
тов из народа.
Да, слово «базар» стало чаще и чаще звучать в песнях и
присловьях.
Многие импровизации так и начинались:
«Я привез с базара...»
А дальше это могли быть и чашка, и чайник, и блюдце, и
серебряная сбруя, и соболья шапка, и даже сапоги.
Должно быть, в эти времена родилась и пословица: «Дом
с детьми — базар, дом без детей — мазар».
Ярмарка в Атбасаре была шумной, но спокойной. Необыч¬
но спокойной, потому что она пока проходила без происшест¬
вий, случавшихся обычно даже на небольших базарах.
Порядку в некоторой степени помогло присутствие одного
мало симпатичного человека. Дело в том, что первый колышек
132
на месте будущего Атбасара при строительстве укрепленной
линии от Актюбинска к Омску вбил сотник Бугаев. Родом тер¬
ский казак, он еще на Кавказе научился усмирять непокорных,
а здесь, в степи, ожесточил свой и без того крутой нрав. Жад¬
ность его была непомерной. Какие бы «угощенья» он ни при¬
нимал от подвластных ему аулов, желудок у него всегда оста¬
вался голодным.
Атбасар он закладывал, в Атбасаре и осел, дослужился до
чина есаула. Он наводил страх одним своим внешним видом,
вспышками дикой ярости, камчой, которую пускал в ход по
делу и, чаще Есего, не по делу. Представьте себе высокого и
грузного широкогрудого человека с белесыми, цвета просто¬
кваши, глазами. Рыжие, с густой проседью усы как бы слива¬
лись с бакенбардами, а выбритый подбородок и курносый нос
придавали лицу и плутоватое, и звероподобное выражение.
Казахи, используя в качестве прозвища фамилию есаула,
называли его и Серым бугаем, и Бодливым бугаем и даже
придумали молитву:
«Сохрани нас, аллах, от рогов Серого бугая»
Во время ярмарок в казахской степи практиковалась не то
что официальная, но прочно вошедшая в быт подать: линей¬
ные казаки, жители станиц брали с казахов, пригонявших
скот, налог за потраву пастбищ. К открытию ярмарки они в
полной форме и с оружием объезжали прибывших из аулов
скотоводов, собирали деньги, а если денег не было, не брезго¬
вали баранами или шерстью и кожей. А потом краской поме¬
чали пригнанный скот.
Серый бугай в силу своей исключительной любви к теляти¬
не брал подать только телками.
До большой нынешней ярмарки, когда в Атбасаре сущест¬
вовали только обычные базары, крупным рогатым скотом тор¬
говали преимущественно русские казаки, а показывать им
свой норов Бугаев, понятно, не решался.
Постепенно и в степи стали узнавать, что на коров и быков
поднимаются цены, что русские всему предпочитают говяди¬
ну, которую казахи почти не употребляли, и телятину, считав¬
шуюся в ауле дряблым мясом. Тогда в аулах возник интерес
к разведению крупного рогатого скота и кочевники-скотоводы
начали пригонять его на базар гуртами. И это было на руку
есаулу — он обеспечивал себя телятиной на целый год.
Вскоре после открытия ярмарки Бугаев встретил бедного
казаха, продававшего свою корову с теленком. Теленок был
таким кругленьким и жирным, не по возрасту крупным, что
133
Бугай даже языком прищелкнул. Подъезжая к казаху, он за¬
говорил, мешая и коверкая русские и казахские слова:
— Эй, кыргыз, поди сюда.
— А зачем я тебе?— не чуъствуя за собой никакой вины,
казах не сдвинулся с места.
— Давай сюда этот теленок, бузау.
— Почему я должен его давать?
— Бельмейды, не понимаешь? Вяжи! Вот тебе веревка.
— Почему я буду вязать?
— Болды, хватит. А то муклаш получишь!— И Бугаев по¬
казал камчу, зажатую в кулак.
Казах был из дальнего аула, не знал Бугаева и просто¬
душно решил, что майыр с ним шутит. А бедному скотоводу
шутить было некогда, он торопился продать корову и отвер¬
нулся в ожидании более серьезного покупателя.
— Слезай с лошади и отбери теленка,— приказал есаул
сопровождавшему его казаку.
Зазевавшийся аулчанин и не заметил сразу, как теленка
оттащили от материнского вымени и поволокли на веревке.
Сам есаул подхлестывал его камчой, а теленок упирался и
жалобно мычал. Сообразив в чем дело, казах схватился за
веревку, конец которой был уже в руке у Бугаева, и потянул
теленка к себе. Он не уступал в силе есаулу. Считанные мгно¬
вения они, конный и пеший, словно состязались друг с другом,
пока есаул не понял, что так аулчанина ему не перебороть.
Взыграла знакомая ярость, и Бутаев с размаху ударил камчой
по бритой голове строптивого казаха. Тот выпустил веревку.
На скулы впалых щек струйками потекла кровь.
Быть может, Бугаев не успокоился бы на этом и еще раз
хлестнул бы ни в чем не повинного скотовода, если бы вдруг
не почувствовал обжигающую боль в затылке. Такую боль, что
едва не слетел с седла. Он схватился за голову и увидел, что
вся его ладонь в крови. Офицерская фуражка валялась в пы¬
ли. Оглянулся. Кто это? И встретился лицом к лицу с Чоканом
Валихановым, которому был представлен накануне, встретил¬
ся с недобрым горячим блеском сузившихся в гневе глаз.
Остальное было делом нескольких секунд. Пусть Валиха¬
нова, как адъютанта генерал-губернатора и его представителя
на ярмарке, наделили более широкими правами, но он был и
чином ниже, и моложе Бугаева, да вдобавок еще киргизом.
Тоже мне начальник!.. Как он посмел ударить меня, оскорбить!
Есаул, переполненный злобой, и сам того не сознавая, выхва¬
тил саблю из ножен и уже замахнулся на Чокана. Кто знает,
чем бы все это кончилось, но Токбет успел схватить его за ру134
ку и так сильно вывернуть, что есаул разжал кулак и выронил
саблю.
Холодея от страха, он только теперь вспомнил, как това¬
рищ генерал-губернатора полковник Гутковский подчеркнул
свое уважение к Валиханову на открытии ярмарки, как дове¬
рил ему держать речь, которую этот киргиз произнес сначала
по-русски, а потом на родном языке, вызывая удивление своих
земляков, почему-то решивших, что в Омске он совсем отвык
от нее, как Гутковский поручил ему в присутствии многих
офицеров и купцов руководить ходом ярмарки и обеспечить
на ней порядок.
И понадобился же мне этот несчастный телок, невесело
подумал Бугаев. Что-то теперь будет?
А на следующее утро случилось вот что: не Чокай, а кто-то
другой сообщил Гутковскому о происшедшем, и милейший
Карл Казимирович, человек интеллигентный и в сущности
мягкий, собрал офицеров, чиновников и некоторых влиятель¬
ных казахов и при всех сорвал с Бугаева погоны и отобрал
у него оружие.
— Судить, наверное, его будут,— поговаривали казахи.
— Пришел конец Серому бугаю.
— Хоть и недобрая, но была у человека слава. А теперь
разлилась по земле, как айран из разбитого горшка.
Если Бугаев разом утратил пусть зыбкое, продиктованное
страхом, но все же какое-то уважение, то Чокан его приобрел
прочно. Ему и Гутковскому были благодарны все те* кто еще
вчера был убежден, что нет управы на Серого бугая.
На стоянках кочевников и на самой ярмарке только и раз¬
говоров было о храбром заступничестве молодого султана, о
его решительности и человечности.
В спокойной этой тишине почти не были слышны голоса
противников Чокана. Да и как было шуметь — тут и воору¬
женные казаки, и видные люди четырех родов, сплоченных
Саккулаком.
Но всех унять было невозможно. В стане врагов Чокана
оказался Малтабар. Купчик пыжился, злился, вынюхивал вся¬
ческие сплетки. Айжан взволновала его застоявшуюся кровь.
Он ревновал Чокана и не мог простить Чингизу многих не со¬
всем понятных поступков. Почему он отправил Айжан к боль¬
ному отцу в Сырымбет? Почему Чингиз, падкий на деньги,
отложил свадьбу? Прежде он сомневался, что торе Чокан
решится снизойти до толенгута. Теперь он не сомневался: по
узун-кулаку доходили все подробности поведения Чокана, что
он делал по пути из Омска, где останавливался. Сломить Ча135
кана деньгами, главной силой Малтабара? Но, кажется, день¬
ги в этом случае были бесполезны.
Малтабар немного воспрянул духом, когда узнал, что хоть
Зейнеп и на стороне Айжан и Чокана, но Чингиз против. В на¬
дежде довести дело до конца он отправил в Орду гонца с при¬
ветом султану, с обещанием привезти деньги сразу же после
закрытия ярмарки, с просьбой быть твердым и сдержать свое
слово. Гонец вернулся и объяснил, что Чингиз размягчился,
ослаб и скорее всего теперь он заодно с Чоканом. Должно
быть, уже смирился с его будущей женитьбой.
Задремавшие было ревность и злость снова дали знать о
себе. Человек жестокий и завистливый, Малтабар не остано¬
вился бы и перед тем, чтобы совсем убрать с дороги Чокана
и даже с ворами пытался договориться, но воры, отступившие
перед Саккулаком, не годились теперь в помощники.
Кому он только ни сулил денег, где он только ни пытался
найти людей, способных если не убить Чокана, то, по крайней
мере, сделать из него посмешище для всей степи! Дальше раз¬
говоров, дальше бессмысленного торга о будущем вознаграж¬
дении дело не шло.
Малтабар, представив по рассказам прямую натуру Чока¬
на, его вспыльчивость, его непримиримость и умение бить
противника, старался избегать те многолюдные ярмарочные
места, где мог бы появиться Чокан, а если их пути и скрещи¬
вались— нырял в толпу и незаметно скрывался.
Считавший, что деньги могут все сделать, чуть ли не впер¬
вые в жизни он стал сомневаться в их силе. Он был по-своему
впечатлителен и даже обиделся на деньги, как можно оби¬
жаться на живое существо. Он был по-своему тщеславен и не
жалел денег ради Айжан. Что ж, если она не войдет в его дом,
он зверем ляжет на их пути.
Малтабару стали ненавистны восторженные разговоры о
Чока не. Слава молодого султана поднималась на ярмарке, как
дерево на илистой почве. А вот топора, чтобы под корень под¬
рубить это дерево, не находилось.
И вдруг было (названо имя Наркыз. Да, Наркыз — единст¬
венной дочери вора Кожыка, спутницы своих девяти старших
братьев в разбойных набегах. Она вырастала избалованной
и своевольной, подростком ее нельзя было отличить от маль¬
чика. Она рано научилась драться и скакать так, что про нее
говорили — Наркыз играет на ушах коня. Она отличалась сме¬
лостью и находчивостью в спорах, но могла быть мягкой и
обходительной, и тогда ее ласково называли Наршы. Невысо¬
кая, ладная, с иссиня черными волосами и в их цвет лучисты136
ми глазами, Наркыз мало походила на своих аульных ровес¬
ниц. Твердость и женственность удивительно сочетались в ней.
Имя Наркыз было названо в те же дни, когда ЧЬкана
пригласил в гости богатый Саркес из рода Козган. Саркес
послал в Атбасар своего сына Жаманкоза, сверстника Чокала.
Посланец соблазнял омского гостя не столько пиршеством —
до жирной баранины Чокан был, как известно, небольшой
охотник,— сколько песнями,играми, конными состязаниями.
Правда, в числе приглашенных оказались и несколько вра¬
гов Валиханова, в том числе Макзум, сын Ваубека, Кульгара,
сын Медебая, Токабай, сын Кошыка, Ташат, сын Тилениса.
Саркес, встревоженный этим обстоятельством, спросил сына:
— А не подведут ли они? Управимся ли с ними?
— Не бойся, отец. Они знают, что четыре сильных рода
дали слово Саккулаку охранять Чокана. А начнут задираться
или попробуют затеять драку,— их быстро образумят шесть¬
десят аулов Козгана-Коксала.
Свои юрты Саркес поставил вблизи Есиля на берегу боль¬
шого озера Карасу, образованного когда-то весенним разли¬
вом реки. Озеро заросло пышной и сочной кугой — казалось,
масло капает из ее стеблей и медовыми корнями лакомилась
аульная ребятня. Песчаные берега озера так спрессовались
и затвердели, что даже копыта коней не оставляли на них сле¬
да, а за кугой, за песком густо зеленело пойменное мягкое
разнотравье.
Уж на что хороша степь вокруг Атбасара, а здесь еще
лучше!
Чекан пожалел, что на той не попал Гутковский. Вот бы
отдохнул, вот бы пополнил свои этнографические знания!
Приехал он в Карасу в сопровождении Токбета. Пригласил
он с собой и нескольких родственников — Сердалу, своего
двоюродного брата, Садвокаса, племянника Мусы ЧормаНова,
и еще красноречивого Мырзабека, сына бая Сасыка.
И Чокан и его денщик были одеты в обычные казахские
чапаны без намека на военную форму: даже фуражки и сапо¬
ги оставили в Атбасаре. Так была выполнена просьба Жаман¬
коза не надевать узкого офицерского мундира и не брать с
собой вооруженных солдат, иначе молодежь напугается и ни¬
какой радости в играх не будет.
Игры и песни начались сразу же после приезда Чокана и
его спутников. Старики вместе с пожилым Саркееом покинули
гостевую юрту, тепло поприветствовав султана, сына Чингиза*
Пусть уж молодежь повеселится сама, не будем ей мешать!
А приглашенные все прибывали и прибывали, дети имени137
тых баев, знать. Бедняков, толенгутов сюда и близко не под¬
пускали.
Скоро в гостевой юрте стало так тесно, что нечего было и
думать в ней оставаться. А день выдался солнечным, теплым.
— Давайте перейдем к озеру,— предложил Жаманкоз.
И джигиты и девушки весело поддержали и уже хотели
выносить на берег ковры и кошмы. Чокан засмеялся:
— Неужели трава у Карасу хуже пуховых одеял? Нам все
приготовило лето. Оставим кошмы в юрте.
Так и сделали, удобно расположились на побережье.
Песни звенели ручьями, шутки рассыпались легкими брыз¬
гами. Праздник был в разгаре. Очередной певец завладел вни¬
манием гостей и никто не заметил, как из сухого летом оврага,
заросшего кугой, показались трое верховых.
Вместе с приглашенным на той Кульгарой, сыном Медебая,
приехали уже без всякого приглашения дети вора Кожыка—
Кангожа и его дочь Наркыз, невеста Кульгары.
Они выглядели так, словно пожаловали не на праздник, а
приготовились к бою. В шлемах и с дубинками, с луками и
колчанами, полными стрел.
Когда они приблизились к берегу, молодежь заволновалась.
Чѳкан поначалу равнодушно отнесся к их приезду, но после
того, как ему назвали имена всадников, почувствовал себя
несколько не в своей тарелке и встал вместе со всеми.
— Так кто же здесь сын Чингиза?— Наркыз чуть припод¬
нялась на стременах, и в голосе ее прозвучала не то скрытая
насмешка, не то легкая угроза. Ее пронзительные черные глаза
уже остановились на Чокане.
Он пожал плечами, выдвинулся вперед и, не подавая виду,
что знает девушку, ответил:
— Я... А что ты дальше скажешь?..
— Скажу, что рада увидеть тебя.— Чокан ей, кажется,
понравился.— А тебе, должно быть, известен человек по имени
Кожык, сын Макаша. Так я его дочь и зовут меня Наркыз.
Чокан не выказал никакого удивления. Мол, Наркыз, так
Наркыз.
— Говорят, у Чингиза хороший сын, что он приобрел все
знания мира. Та^ на хорошего надо посмотреть своими глаза¬
ми. Вот мы и приехали. Ты нас за это не осудишь?
— А за что я вас буду осуждать?
— Мы решили поспорить с тобой, Чокан... Мы — это девять
сыновей Кожыка, а если прибавить и рожденных от них, то
будет всего семнадцать. Так что, у нас есть, кому с тобой
№
поспорить. Но они, кроме Кангожи, не приехали, а вот я здесь...
Понимаешь, почему?
Чокан снова пожал плечами.
— Я-то думала, что ты догадливее. Мы испугались, Чокан,
что всех нас за носы похватают и сошлют.
— Почему же тогда приехала ты, а не они.
— А мы прослышали, что ты русским стал, а русские, го¬
ворят, падки на женщин.
Кругом засмеялись, улыбнулся и Чокан.
Тут на правах хозяина заговорил Жаманкоз:
— Ау, бикеш, ау, красавица!' До сих пор мы тебя в лицо не
знали. Только наслышаны о тебе. Теперь убедились — шутить
ты умеешь. И Чокан тоже. Начали вы хорошо, но будет еще
лучше, если ты присоединишься к нам. Сходи с коня. Продол¬
жим здесь ваш веселый спор.
— А мне и в седле удобно.
— Не упрямься, Наркыз. Будете есть с Чоканѳм с одного
блюда. Тут есть твоя сыбага, твоя доля.
— Свою долю я уже съела,— Наркыз в упор глядела на
Чокана, а рукой показывала на Жамаикоза.— У его деда Садыбека мой отец Кожык среди бела дня увел восемьсот лоша¬
дей из восьми тысяч. Не правда ли, Жаманкоз?
— Что было, то было!..
— Значит, и моя доля там была. Мне, наверное, хватит?
И лихо посмотрела на Чокана. Он ответил в тон, восхищен¬
ный ее удалью:
— Не только хватит, но, пожалуй, и многовато!..
Захваченная собственным красноречием, девушка продол¬
жала, картинно покачиваясь в седле:
— Чокан, Чокан... Ердена из баганалинцев ты знаешь. Го¬
ворят еще, он может стать твоим тестем. Так вот, Ерден справ¬
лял поминки по своему отцу Сандыбаю. Какие поминки были!
Но отца моего с джигитами Ерден встретил не так, как надо.
Тогда отец у всех на виду срезал жеребят с привязей и угнал
кобылиц Ердена. Ерден хотел послать погоню и сам помчаться
вслед, но его остановила байбише Сары. Брось, говорит. Ко¬
жык вооружен. Идти на него — все равно, что с одной камчой
охотиться на кабана. Не тебе надо ехать, а мне. Села на ино¬
ходца, с которого можно схватывать птицу на лету, обогнала
отца и встретила его на кургане. Отец подъехал к ней, начал
приветствовать, но она привета не приняла. Кожык, Кожык, от
зверя ты родился или от человека, спрашивает. Вместо ответа
отец сказал, ты победила, байбише, вернулся с ней вместе в
аул Ердена, повинился и возвратил угнанных кобылиц. Ерден
139
щедро одарил отца и посулил ему девушку с приданым. Знаете
ли вы об этом?
— Знаем, знаем,— ответили джигиты.
— Но зачем ты мне об этом рассказываешь?— уже без
всякой шутки сказал Чокан.
— Злишь ты народ, вот зачем. Почему ты отказываешься
брать в жены дочь Ердена? Рыжеватая, толстая. Она бы тебе
каждый год рожала детей, стала бы уважаемой байбише. А ты
собрался жениться на какой-то толенгутке. Так это или не так,
скажи?
Чокан промолчал. Только сжал губы и брови сошлись на
переносице.
— Скажу о своем деле. О главном. Иначе зачем бы мне
сюда приезжать. И я слышала, и другие — ты против моего
отца. Вором его называешь. Козни строишь. Да разве он вор?
Он —барымтач. И научил его барымте твой близкий родин
Кенерары. Барымта — не воровство, барымта — это месть! Ты
думаешь отца народ не поддерживает? Ты думаешь, у нас нет
верных людей? Ты думаешь, я, девушка, не могу ответить
кровью за кровь?
Резким движением Наркыз сняла с плеч лук и вытащила
из колчана стрелу.
— Спаси нас аллах, не выстрелит ли она в него?— забеспо¬
коилась молодежь, окружая кольцом встревоженного Чокана.
Заволновался и Токбет, готовый защитить своего офицера.
Наркыз, насмешливо улыбаясь, вытащила левую ногу из
стремени, натянула тетиву и внезапно прицелилась в собаку,
кружившую неподалеку от котла.
Тонко просвистев, стрела вонзилась в грудь собаки. Та
взвизгнула, несколько раз нелепо подпрыгнула и упала замерт¬
во. Только лапы еще слабо шевелились.
— Ой-бой, ой-бой,— запричитал подбежавший пастух,—
ой-бой!— Зло посмотрел в сторону Наркыз и даже слов не
нашел, чтобы выругать ее.
— Успокойся и занимайся своими делами,— бросил ему
Чокан. Прежней минутной тревоги на его лице как не бывало.
Весело и восхищенно он смотрел на Наркыз. Мол, ай, да де¬
вушка, ай, да меткость!
Хозяин собаки продолжал скулить:
— Ой-бой, ей же цены не было. Мне такую собаку на ло¬
шадь меняли.
— Успокойся, прошу. Если даже на верблюда, я заплачу!—
сказал Чокан, не сводя глаз с Наркыз.
— А ну-ка, подойди сюда или поплачь еще,— крикнула
140
Наркыз, вытаскивая вторую стрелу из колчана.— Тебе хочется
отправиться в ад вслед за твоей собакой?
Обиженный поспешил скрыться.
Испугался,— рассмеялась Наркыз.— Вот какие мои
стрелы.
— Жарайсын, молодец!— похвалил девушку Чокан.
— Может, тебе показать, Чокан, какой у меня клинок?
— Что ж, покажи,— подзадорил он девушку.
— У тебя шелковый шарф на шее?— спросила Наркыз.—
Шелковый, говоришь? Давай тогда его.
Чокан, ни слова не говоря, снял свой шарф и протянул его
девушке.
— Не мне, брату моему.
Так шарф оказался в руках Кангожи. Быстрыми привыч¬
ными движениями он достал из кармана шакшу — роговую,
отделанную серебром табакерку для жевательного табака —
насыбая, и прочным узлол завязал на нем конец шарфа.
А Наркыз в это же самое время выхватила из ножен кривую
саблю.
— Бросай, да повыше!
Скомканный шарф взлетел вверх, развернулся и тут же
стал падать. Наркыз взмахнула клинком.
Когда шарф упал на землю, все увидели, что сабля девушки
рассекла его пополам.
В шумных возгласах удивления и восхищения отчетливо
звучал и голос Чокана.
— Вот так рубит моя сабля!—с гордостью сказала Наркыз
и, обращаясь уже к брату, буднично добавила.— Ну, поехали!
И повернула коня к оврагу.
— Постой, Наркыз,— задержал ее Жаманкоз.— Будут же
вечерние игры, будет алтыбакан. Неужели не придешь?
— А ты, Чокан, сядешь со мной на качели?
Она, кажется, и не сомневалась в согласии Чокана, потому
что едва дослушав его, пришпорила коня.
Девушка и ее спутники мгновенно скрылись в зарослях того
оврага, откуда они и появились.
Стали гадать — возвратится или нет.
— Возвратится,— вполголоса сказал Чокан.
Может быть, это мне приснилось, думал он про себя. Или
все это правда? Неужели среди аульных девушек может вы¬
расти такая отважная!
Вечером на берегу Карасу стало еще многолюдней, веселей,
праздничней.
141
Алтыбакан, степные качели — взлет аульных игр, едва ли
не любимое развлечение молодежи.
Чокан почти не умел играть на домбре и, зная многие ка¬
захские песни, никогда их не пел, стеснялся своего плохого,
как он думал, голоса. Однако зря о нем говорили, что он, вы¬
росший в городе, «прямокопытный», иначе — неловкий, не¬
уклюжий. Нет, и в верховой езде, и в национальных играх он
не уступал своим степным сверстникам. Джигит, настоящий
джигит!
Праздник разгорался, и в его шуме, в его песенных всплес¬
ках, в его возбужденном ритме почти все позабыли о Наркыз.
Но только не Чокан. Он сперва поверил в ее согласие приехать
на игры, а теперь уже начал подумывать, что она пошутила.
Он нет-нет, да и всматривался в темень, в сторону оврага, и
тогда перед ним возникали странные очертания, похожие то на
фигуру девушки, то почему-то на гибкого черного леопарда, о
котором он когда-то или читал, или слышал.
Снова какой-то отдаленный шум. Нет, он не мог ошибаться.
Со стороны оврага послышался конский топот, лошадиное
фырканье. Следом из темноты, прорезанной пляшущими бли¬
ками костра, вынырнули двое верховых. Все повернулись к
ним. Наступившую тишину нарушал только перестук копыт.
Наркыз или нет?
Они подъехали вплотную к алтыбакану. Чокан обрадовал¬
ся голосу первого всадника, спешившегося и передавшего по¬
водья другому:
— Держи коня.
Это был женский голос, голос Наркыз.
Девушка на этот раз приехала с одним Кульгарой.
— Что вы не играете, почему молчите?— она вошла в при¬
тихший круг молодежи, уверенная, решительная и вместе с тем
настороженная.— А где Чокан?
Он откликнулся, я девушка сразу же очутилась рядом.
— Видишь, я сдержала слово. А ты его сдержишь? Сядем
на качели?
— Конечно, сядем!.,
Наркыз взяла его за руку и повела к трем арканам алтыбакана.
Схватилась за веревки и легко вспрыгнула.
Каиелд была высоко над землей.
— Ну, как, мырза? Хочешь, я помогу тебе сесть рядом.
Чокан ответил:
— Если девушка одолела высоту,— значит, высота и мне
доступна.
142
И в мгновение одно оказался рядом с Наркыз. Девушка и
джигит, такие же молодые, как они, уселись напротив. Бее
четверо уперлись ногами в среднюю веревку, н сразу же чьито сильные руки стали раскачивать качели — вверх-вниз,
вверх-вниз. Качели то устремлялись к небу, то падали, словно
касаясь земли.
Наркыз левой рукой держалась за веревку, а правой обня¬
ла Чокана. Вздрагивая с каждым взлетом, она все ближе и
ближе прижималась к нему, крепче и крепче обхватывала его
рукой, и он уже чувствовал живой огонь ее горячего, сильного
тела.
Чокан только в детстве качался на алтыбакане. Но качели
в Карасу не вернули ему ощущения тех уже далеких лет. Он
испытывал заново, словно впервые, стремительную удаль этой
старинной и всегда молодой игры. Ему казалось — они вот-вот
достигнут звезд, вот-вот погрузятся в сверкающие волны Кусжола. Птичьей дороги, Млечного пути. Качели опускались — и
Чокан представлял, что он и Наркыз преодолевают слои всех
семи небес, о которых ему рассказывали великие поэты
Востока.
Если бы только перестала кружиться голова! Были секун¬
ды, когда Чокан боялся, что потеряет сознание. К счастью,
этого не случилось. Ни словом, ни движеньем он не показал
своего страха окружающим, тем более — Наркыз. И уж совсем
недостойным считал пожаловаться на боль от врезавшегося с
кинжальной остротой в кожу волосяного аркана. Ведь и она
чувствует то же самое, но молчит.
Между тем алтыбакан взлетал уже медленнее. Джигиты
вначале тешили себя озорной мыслью, что закачают Чокана
до одури, что «прямокопытный» не выдержит аульной игры,
но убедившись, что он не уступает другим джигитам, уже не
пытались его пугать.
Алтыбакан взлетал и опускался медленнее, спокойней, и
Чокан мог внимательно всматриваться в майскую ночь. Боль
от аркана притупилась, да он и позабыл о ней, а близость Нар¬
кыз, жар, исходящий от нее, помогали еще острее чувствовать
звезды, засиявшие еще ярче с той поры, как месяц ушел за
горизонт.
Чокан припомнил Вальпургиеву ночь, описанную Гете в
«Фаусте». Нет, игра нечистых сил никак не походила на то,
что происходило в степи, в молодежном стане. Вот майская
ночь на Днепре, воспетая Гоголем, еще как-то перекликалась
с ночью на Карасу. Но в Приишимье были свои краски, свои
запахи, своя неповторимость. Пусть здесь не было леса, не бы143
ло широкой реки, не было гор, но где ты еще найдешь такой
простор, такое приволье!
Приятно читать о природе, приятно представлять по книге
красоту звездной ночи, но что может сравниться с постижением
этой красоты наяву!
Он любовался звездами и одинокими огнями в степи, он
вдыхал прохладный и чистый воздух и тут же ощущал тре¬
вожное и теплое дыхание Наркыз.
Он всматривался в ночь и вслушивался в ночь. Какие толь¬
ко звуки могло уловить чуткое ухо! И далекую песню, и мы¬
чанье коров, разлученных атбасарской ярмаркой с привычным
аульным пастбищем. И беспокойные посвисты птиц и в таль¬
нике, и в приозерной куге. И неожиданное стрекотанье куз¬
нечика.
Разрозненные эти звуки объединялись в один оркестр, слит¬
ный, необычный и прекрасный.
Как описать все это! Вот если бы и среди казахов появи¬
лись свои Гете и Гоголь,— они бы уж дашли краски для
описания праздничной степной ночи...
...Еще до приезда Наркыз молодежь вдоволь накаталась
на качелях. Поэтому новых желающих взлетать на алтыбакане больше не нашлось. Джигиты и девушки любят разнообра¬
зие. Кто-то предложил сыграть в «Дружбу», довольно редкую
игру, встречающуюся у родов Алтай и Карпык среди аргынов.
Она обычно завершает праздник. Наивная и милая игра! Из¬
бранный хан приглашает своих визирей и разбившихся на
пары молодых людей и приказывает им удалиться в разные
стороны степи.
Наркыз заторопилась, предложила участвовать и Чокану,
который вначале отнекивался, стеснялся.. Но проникнувшись
общей непринужденной атмосферой, вскоре и он подчинился
ханскому приказу. Визири отправили их в заросли чия.
Вот они совсем одни... Первой заговорила Наркыз.
— Говорят, что твоя мать Зейнеп оказалась сильнее отца
и не разрешила взять вторую жену. Правда ли это?
— Пожалуй, правда...— В степи ничего скрыть нельзя.
— Тогда почему же,— а такая молва идет,— твой отец в
разных концах насватал тебе много невест?..
Чокану не очень приятно было это слушать.
— Что ж, назови их. Может быть, и я впервые об этом
узнаю.
— Имена невест я что-то не могу назвать, а вот их отцов
хорошо запомнила. Старший султан Тобола Ахмет, сын Жан144
торе, Обаганский бай Осип, сын Узденбая из сибанов, и баганалиец Ерден, сын Сандыбая. Так я говорю или нет?
— Где ты только слышала об этом, Наркыз?
— Все говорят, все слышат, а я разве глухая? И еще тебе
скажу. В степи уже узнали, что ты собираешься жениться на
племяннице генерала из Омска. На русской. Кто же из них
будет твоей женой?
— Болтовня, слухи. Любят у нас в аулах выдумывать,
— Значит, выдумали и про служанку Орды?
Чокан скорее почувствовал, чем увидел настойчивый взгляд
Наркыз. С нетерпением ждала она ответа. А он взял и про¬
молчал.
— Значит, не зря говорят про служанку, что она красивая.
Что ты из-за нее с отцом споришь. Что не хочет он, чтобы
рабыня стала женой ханского потомка и русского офицера.
Может быть, и это болтовня? Но с отцом ты напрасно ввязал¬
ся в спор. Он посильнее тебя. Он одолеет. Рано или поздно
одолеет!
Чокан начинал раздражаться. В сущности, ничего нового
Наркыз ему не сказала. Но этих слов он от нее не ждал.
— Кто победит, ты сама услышишь. Непонятно мне, куда
ты речи свои клонишь?
— А что ж тут непонятного? Ясно говорю. Вот русскую твою
девушку я не знаю. А наших всех видела. В теле, широкоза¬
дые. На что они способны? Рожать? Но нет среди них равной
тебе. Дуб к дубу растет, куга к куге. Слабые они духом...
— Где же мне сильную найти? Да и нужна ли мне силь¬
ная?
— Чокан, Чокан, не знаешь ты еще казашек, мало в народе
жил. Не искал...
Он засмеялся и неожиданно вновь почувствовал жаркую
близость крепкого горячего тела.
— А если бы я сказал, что нашел. Тебя нашел...
И вновь приглушенно засмеялся.
Наркыз дышала тяжело, прерывисто:
— Я могла бы стать для тебя бабой, что надо... Но не
будет этого никогда. Ты спросишь, почему? Связана я. Как
скотина на веревочке. Связана так, что голову мне не высво¬
бодить.
— Загадками ты говоришь, Наркыз. Не понял я тебя.
— А что же тут понимать? Ты видел смуглого разиню?— он
и днем со мной был и сейчас сюда приехал. Это Кульгара, мой
жених, муж мой, если хочешь. Калым за меня сполна уплачен.
Кульгара, сын батыра Медебая. Ты же и моего отца, и Меде145
бая задумал в Сибирь сослать. Думаешь, я не знаю? Я же тебе
говорила.
Чокан задумался или сделал вид, что не может сразу отве¬
тить. Ему не хотелось говорить с Наркыз о занятиях в Омском
архиве, о знакомстве с делом ее отца и даже о своем отноше¬
нии к барымте. Ему многое нравилось в девушке — ее стреми¬
тельность, резкость, живой ум и просто женское обаяние, плохо
сочетавшееся с грубостью. Но не всему он находил оправдание,
не все в ней понимал.
— Разве я могу, Чокан, бороться с тем, что предначертано
богом?
Не отличавшийся религиозностью Чокан не всегда щадил
в других их религиозные чувства:
— А что может случиться, если ты нарушишь законы алла¬
ха, если ты попробуешь жить по русским законам?
— Нет, Чокан, это невозможно. Хоть ты и ученый человек,
но в жизни ты пока сыромятная кожа, которую еще не мяли
как следует. Молодость твоя хлещет через край, тебе все ка¬
жется легким. Погоди, погоди, и на твоем пути могут встре¬
титься камни.
«Какая умница!»— подумал про себя Чокан,— а вслух ска¬
зал:
— Ты лучше ответь мне, как в твою маленькую головку
вмещаются такие широкие мысли?
— Не говори, Чокан, обо мне, не надо,—она сделала пау¬
зу, и Чокан хорошо представил себе печальный блеск ее
глаз,— не говори обо мне. Вот хожу я гордая по правую руку
отца. А надолго ли меня хватит? Поговорку знаешь — приз не
берет кобылица в байге? Переступлю порог чужого дома —
моей землей и моей горой станет круг, где очаг и казан, в ко¬
тором варится мясо. Словом, как у всех казахских девушек.
Мне тогда не стрелять из лука, не гарцевать по степи.
— Умница моя!— воскликнул Чокан уже вслух и обнял
Наркыз;— Можно мне тебя поцеловать? Русских девушек це¬
луют с их согласия.
— А я казашка... Мы ведь не любим лизаться.
А сама льнула к нему, льнула.
— Казахские девушки, говоришь, не целуются. Нет, Нар¬
кыз, целуются.
Отклонилась в сторону, сдавленно засмеялась:
— Другие, может быть, и целуются, но не я...
Слова кончились. Говорить об этом было уже нельзя. Пора
возвращаться к молодежи.
Несколько шагов они прошли молча.
146
Прежде всего, она беспокоится за судьбу отца, подумал
Чокан. А все остальное так... Случай...
Праздник завершался. Они уже приближались к гостям,
окружившим Жаманкоза.
— Слушай, Наркыз,— заторопился Чокан,— ты можешь
мне дать одно обещание?
— Смотря какое,— настороженно ответила девушка.
— Запрети отцу и братьям воровать. Плохо это может
кончиться.
— Не знаю, вот уж не знаю.— В голосе ее звучала неуве¬
ренность.
— И ты говоришь так нерешительно — ведь ты сильная...
Характер у тебя мужской.
— Ну, хорошо, постараюсь. А что тогда?..
— Тогда я дал бы тебе слово, что их больше никто не
посмеет тронуть.
— И так ты это сделаешь, Чокан?
— Я бы в Омске сжег все жалобы, все бумаги... И следов
не останется.
— Сможешь?
— Если говорю, значит, смогу!
— Сможешь, правда?— в голосе ее звучала неприкрытая
радость. Она остановилась, положила руки на плечи Чокана
и вдруг обняла и полуоткрытыми жаркими губами припала
к его губам. Припала так, что у него закружилась голова, как
на алтыбакане... И тут он почувствовал теплые капли на своей
щеке. Наркыз плакала.
И этот день настанет!
В последний день атбасарской ярмарки Чокан перебирал
в памяти все, что он увидел, всех, кого он повстречал. Нет, не
зря он поехал в степь. Народная мудрость оказалась справед¬
ливой, как всегда: удача сопутствует идущему.
В день прощанья с Атбасаром удача еще раз улыбнулась
ему.
Ярмарка прошла и оживленно и мирно, и ее решили завер¬
шить праздничным тоем. Чокана особенно обрадовало, что в
числе других игр и состязаний атбасарцы вместе с другими
приехавшими сюда джигитами подготовились к состязаниям
по национальному конному спорту и борьбе.
В состязаниях соблюдался обычай, привезенный в степь
русскими казаками: на полюбившуюся лошадь или борца де147
лалась ставка деньгами или скотом. Ставка вносилась в залог:
часть залога шла на призы победителям, часть на выигрыш
зрителей.
Скачки должны были начинаться от места впадения Терсаккана в Ишим, верстах в сорока от Атбасара.
Борьбу же задумали провести на зеленой поляне в между¬
речье Жабая и Керегетаса, совсем недалеко от казачьего ла¬
геря, где жил в палатке Чокан.
Чокану пришлось смотреть соревнования борцов-балуанов
не потому, что он предпочитал именно этот вид национального
спорта, а потому, что ему выпало на долю наблюдать за по¬
рядком именно здесь. Степные зрители очень эмоциональны,
легко возбуждаются и могут, если что не так, и потасовку за¬
теять. Это знал и Гутковский, поручивший Чокану столь де¬
ликатную миссию.
Но в общем такое поручение не слишком стесняло Чокана,
и он с нетерпением ожидал начала борьбы.
Сама природа создала и великолепную площадку для со¬
ревнований и в высшей степени удобные для зрителей каме¬
нистые лестницы-террасы на берегах двух речушек.
Увлекавшийся в корпусе древней историей, он с удоволь¬
ствием сравнил и поляну-площадку и открытый зрительный
зал с амфитеатром древнего Рима. Наш степной Колизей, да
и только, пошутил он про себя. Ну, может быть, архитектура
куда как проще, но зато масштабы, масштабы!
Началось...
Бороться выходили не только казахи, но и татары, узбеки
и даже одна русская пара, в совершенстве изучившая приемы
казахской борьбы.
Все было в меру интересно и в меру спокойно.
Но вот на ковровую траву вышли двое в масках. Чокан,
как, впрочем, и большинство зрителей, был несказанно удив¬
лен. Почему в масках? Среди казахов, да и других восточных
народов, так было не принято.
Ростом и фигурами борцы походили друг на друга. Только
один был грузнее, тяжеловесней и в грузности этой проступа¬
ло что-то бычье, а другой выглядел поджарым, как натрениро¬
ванная для скачек лошадь. Оба крепко стояли на мускулистых,
темных от загара и смуглого цвета кожи ногах. В том, что
они казахи, никто не сомневался. Им сразу дали прозвища,
а, может, эти прозвища существовали и раньше: Балуан-верблюд — тот, что потолще, и Мухортый верблюжонок. Стало
известно, что Верблюд борется от Кокчетавского дуана, а
Верблюжонок — от казахов Каркаралы.
148
Стало известно и другое: за Верблюжонком стоит извест¬
ный каркаралинец Казангап, сын Мошека. Казангап уже гор¬
дился своим сыном Таттимбетом, слагавшим под домбру заме¬
чательные $сюи. А Верблюда привез из Кокчетау Аккошкар, сын
Кишкентая, человек уважаемый не только в своем округе.
И все-таки кто же они? Почему не названы их настоящие
имена? Что их заставило масками скрывать свои лица?
— Да будет с вами счастье, балуаны!
Долго они присматривались друг к другу, разминались,
хорохорились. Первым схватку начал Верблюжонок, схватив¬
шийся за кожаный пояс верблюда. Но тот улучил мгновение
и обеими руками сжал поясницу соперника. Так и застыли они,
застыли в каменном напряжении, изготовившись к самой глав¬
ной схватке.
И вместе с ними напряглись зрители: что же будет?
Чокан был на стороне Верблюжонка. Как бы он, словно
молоденькая березка, не сломался под тяжестью скалы..
Решающая схватка еще не начиналась. Соперники усили¬
вали нажим, но по-прежнему казались застывшими.
Первыми не выдержали зрители. Зашумели, призывая к
нападению, заулюлюкали, подбадривая. Каждый—своего лю¬
бимца. Чокан сохранял невозмутимый вид, хотя всей душой
был на стороне Верблюжонка.
Вдруг, когда зрители уже устали ждать, Верблюжонок
выгнулся, крикнул — хауп!— и непостижимым образом ухи¬
трился поднять Верблюда и понести его на спине. Верблюд не
поддавался, дрыгал ногами, но не мог достать до земли. Еще
более неожиданно худощавый несколько раз крутанул грузно¬
го великана и грохнул его об землю. Верблюд больше не под¬
нимался. Может быть, он потерял сознание. А Верблюжонок
покачивался молодой березкой на ветру. Все свои силы он
истратил на схватку, даже больше, чем имел.
Тут выдержка изменила Чокану, он бросился к сбросивше¬
му маску победителю, чтобы поздравить, обнять, и увидел, что
это Жайнак, милый друг детства Жайнак.
— Канаш мой!
Они прослезились. Почти десять лет не видели они друг
друга.
Скоро Чокан уже знал всю скорбную историю сверстника
по далеким забавам, по путешествиям в окрестную степь, в
страшные волчьи пещеры.
Жайнак, брат Айжан...
Он попал в слуги дочери Чингиза, когда ее выдали замуж.
Юношей лет шестнадцати он стал увлекаться борьбой казах149
ша-курес и вскоре приобрел известность. Старший султан Каркаралинского дуана Кусбек выпросил его у бая, выпросил,
чтобы похваляться им и получать за него призы. Так и жил
Жайнак на положении полураба, лишенный возможности вы¬
ступать под собственным именем. Чему же удивляться? И в
России в эти годы не было отменено крепостное право.
— Значит, тебе хочется жить самостоятельно, Жайнак?
— Ой, Канаш, как хочется! Скажи Кусбеку, пусть он меня
отпустит.
— Пойдем со мной. Сам я ничего не могу сделать, но чтонибудь придумаем.
И они поднялись к близкому кургану, с которого Гуткоеский
и еще несколько офицеров наблюдали за ходом состязаний.
Чокан коротенько рассказал полковнику историю Жайнака:
— Сами понимаете, Карл Казимирович, мне, сыну соседне¬
го султана, как-то неудобно говорить обо всем этом с Кусбеком. Мое вмешательство может быть истолковано превратно.
— Не беспокойтесь, Чокан Чингизович, я сам попрошу
Кусбека, думаю, он мне не откажет.
Так и случилось. Каркаралинский султан выполнил прось¬
бу Гутковского и даже призовые деньги, которые обычно при¬
сваивал себе, на этот раз передал Жайнаку.
В Атбасаре Карл Казимирович распрощался с Чоканом и
поехал прямо в Омск. В который раз Чокан убеждался в
доброте и порядочности этого умного и очень скромного чело¬
века, стремившегося оставаться в тени, не блиставшего одеж¬
дой, не пользовавшегося выгодами своего высокого положения.
А каким он был чудесным преподавателем в корпусе!
Гутковский проявил такт и душевную тонкость, ни словом
не обмолвившись с Чоканом по поводу письма, полученного
им, что, дескать, Валиханов влюбился в Айжан и даже соби¬
рается сделать ее своей женой, несмотря на запрет отца и не¬
довольство знатных людей степи. Чокан узнал, что Карл Кази¬
мирович получил такое письмо. И тем более оценил чуткость
Гутковского, потому что с Катей, его дочерью, у него завязы¬
вался роман, и отец Кати смотрел на этот роман вполне бла¬
госклонно.
— Да, Жайнак, запомни эту фамилию: Гутковский. Быстро
он уладил твои дела!— говорил Чокан Жайнаку по пути к
озеру Кулайгыр, куда с гор Акана за это время успела пере¬
кочевать Орда.
Чокан находился под впечатлением встречи с Жайнаком,
едва ли не самой удивительной за всю поездку. И как хорошо,
150
что эта встреча обернулась радостным концом. Теперь надо
было бы подумать об устройстве дел Жайнака, хотя в личной
судьбе самого Чокана ничего еще не решалось. Чингиз, как
передавала мать через Мукана, уже согласился на женитьбу,
но согласился вынужденно, под давлением Саккулака. Прак¬
тически сейчас ничего не получится. А вот с Жайнаком можно
решить проще. Любимой девушки у него нет, он смотрит на
женитьбу так, как любой аульный джигит. Ему не терпелось
начать самостоятельную жизнь, вести свое маленькое хозяйст¬
во. Помочь в этом Жайнаку — значит, можно пока поселить у
него и Айжан: она будет у него под надежной защитой.
Ни Чокан, ни Жайнак не заметили, как доехали до Орды.
Прежней торжественной встречи не устраивали, да в ней
по обычаям уже и не было необходимости.
Отца Чокан нашел посеревшим, скрытным, затаившим в ду¬
ше недовольство. Однако он не сказал ни единого слова, ко¬
торое могло бы обидеть сына. Сдержанным был и сам Чокан.
Он держался в рамках сыновней почтительности, но не пытался
растопить холодок, возникший между ними, да и не обращал
на этот холодок никакого внимания.
В эти дни Чокан занимался главным образом устройством
Жайнака. Прежде всего нужно было найти ему жену. Повы¬
вела в, порасспросив, друзья узнали, что в доме Макана, сына
Жолтабара, подросла красивая сестренка. Чокан сам начал
сватовство, сам поговорил с ее братом. Мукан, зная трудолю¬
бие и честность Жайнака и видя, что ему покровительствует
молодой султан, согласился без лишних слов,
И произнес такую речь:
Когда достоин девушки джигит*
И без калыма свадьба прозвенит.
— Я, правда, о замужестве сестры не помышлял. Пускай,
. думал, подрастет, поумнеет. Но теперь сам бог послал хоро¬
шего зятя. Мне он полюбился, полюбится и сестре. В народе
говорят и так:
Случалось невест без калыма отдать,
Но зять без подарка — какой же он зять?
Стыдно будет дочь Жолтабара и сестру Макана посадить на
лошадь и отправить в дом мужа. Скажут, что это случилось
с Муканом? Но слишком торопиться не надо. Мне он понравил¬
ся, пусть и молодые познакомятся друг с другом. Иншалла,
бог даст, все будет хорошо. Тогда я отпраздную большой той
и отправлю сестру к Жайнаку с юртой и положенным скотом.
151
На том и порешили. Жайнак дал обещание сразу после
женитьбы перевезти к себе и Айжан с отцом. С Чингизом и
Зейнеп договорились поставить юрту молодых возле Орды.
Чингиз, согласившись на это, думал прежде всего о Чокане.
Ну, что ж. Кто не влюбляется в красивых девушек. Влюбится,
утолит свою жажду и разлюбит. Бог даст, и с Чоканом такое
случится. Это к лучшему, что он занялся Жайнаком. И остав¬
ляет Айжан здесь. Может, на его пути встретится девушка
подостойней.
Да и сам Чокан давал повод Чингизу так думать. Он не¬
сколько странно вел себя в последние дни. Как бы он ни то¬
ропился в Омск, дав слово Гутковскому приехать сразу же
вслед за ним, он мог бы найти время навестить Айжан. Но
именно этого он и не сделал, не желая расстраивать девушку,
а, может быть, и себя. А ведь этот поступок совпадал с мечта¬
ми Чингиза.
Из Орды в Омск Чокан возвращался на перекладных. До¬
рога была знакомой, от новых впечатлений он как бы отгора¬
живался, на ямщицких становьях долгих разговоров не заво¬
дил, вел себя замкнуто, предпочитая осмысливать уже увиден¬
ное и прочувствованное. Было все — и трудное, и горькое, и
светлое, и темное. Но если подводить итог путешествию — он
был благодарен судьбе за него.
Только так, и не иначе.
Айжан... Какое счастье, что она встретилась на его пути!
.Ягненок, отставший от стада и заблудившийся в безлюдной
степи. Ягненок, к которому уже подбирались хищники, вот-вот
готовые его растерзать. А теперь она под его опекой, теперь
никто не посмеет к ней подступиться. Даже самый сильный
хищник. Но почему он к ней не поехал? Ведь она уже узна¬
ла— сомнений не может быть,—что он снова навещал Орду.
Почему он все-таки не поехал? На этот вопрос Чокан не смог
ответить даже самому себе.
Он переносился мыслями к Жайнаку. Он никогда не забы¬
вал про него. Смутные и печальные слухи о судьбе друга дет¬
ства доходили и до Омска. Мечта помочь ему, освободить его
никогда не оставляла Чокана. Но какой неожиданной была эта
встреча на Атбасарской ярмарке. Как повезло и Чокану н
Жайнаку, что так случилось. Друг вернулся в родные края, у
него будет своя семья, своя юрта. И, самое главное, он пе¬
рестал быть подневольным человеком, на его лицо уже не бу¬
дут надевать маску перед борцовскими состязаниями.
Наконец, Чокан убедился в правоте народной мудрости,
сравнивающей мать с кораблем. И снова повторил про себя:
152
Надежен с матерью бурный путь...
Утонет, но сыну не даст утонуть.
Он любил мать и раньше, но теперь как никогда чувствовал
к ней и доверие и преданность.
Кажется, он подобрел и к отцу. Отец не раз бывал к сыну
несправедлив и жесток. Много слабостей у отца. Но зачем Чокан будет его осуждать? Отец надел офицерскую шинель, по¬
лучает чины, дорожит султанством, гордится своими предками.
Вся его жизнь в одном русле. Он боится потерять положение.
Ради своих погон, ради дуана он многим может пожертво¬
вать — счастьем сына, спокойствием жены. Но и у отца не так
много сил, жалким иногда он бывает. Даже домашних своих
не в состоянии одолеть, особенно, если за домашними стоят
аулы, народ.
Да, аулы, народ!
Чокан ближе узнал народ только в этом своем сапаре, в
этом путешествии. Прежде, в корпусе, он представлял себе, что
казахи после распада ханства и присоединения к России по¬
теряли сплоченность и единство, утратили вкус к плодотворной
жизни, погрязли в распрях и ссорах, дошли до мелких междо¬
усобиц и даже стычек со стрельбой.
Теперь он видел, что дело обстоит далеко не так.
У народа есть и сплоченность и взаимовыручка. Не будь такой
сплоченности — Малтабары и их деньги стали бы всевластны¬
ми, они бы уничтожили даже его, Чокана.
И еще Чокан почувствовал, что народ продолжает создавать
свое духовное богатство, унаследованное от далеких предкоз.
Он изучал древнюю культуру Европы, России, Востока, изучал
фольклор и увлекался им. Яснее, чем прежде, в Омске, увидел
много общих черт в плодах казахской культуры и других на¬
родов. Разве мы, как и другие народы, не имеем права внести
свою долю в мировую сокровищницу, думал Чокан.
В корпусе он увлекся древней культурой Греции и Рима,
преклонялся перед речами знаменитого консула и оратора
Тулия Цицерона. Но ему прежде как-то и в голову не прихо¬
дило, как умеют ценить красноречие в родной степи. Теперь
своими ушами он услышал на ярмарке и Асаубая из Канжигалы, и Мырзабека из Караула. Вдохновенные ораторы! Вот
про таких в народе говорят:
Начинал он скачку с низин —
Достигал он горных вершин;
Если утром начал скакать —
Мог до вечера не отдыхать..*
153
Как они умеют спорить, пересыпать спор шутками, схва¬
тываться друг с другом, словно гончая с волком и, что не ме¬
нее удивительно, мирно расходятся, так и не одолев словами
друг друга.
Чокан отдавал должное казахским биям. Их красноречию,
основанному на умении логически мыслить.
Конечно, что и говорить, продолжал раздумывать Чокан,
многие бии зависят от своих богатых и знатных сородичей —
баев и султанов, но все-таки их значение основано на автори¬
тете, приобретенном так же, как в Европе его приобретают
поэты, ученые и адвокаты.
Многие бии хорошо знакомы с казахскими законами, уста¬
новленными еще при хане Касыме, пытавшемся объединить
все киргизские ханства, и с законами, принятыми при хане
Есиме, и в особенности с Жеты-Жоргы — «Семью законами»
хана Тауке. Жеты-Жоргы казались Чокану и своей суровостью
и отдельными формулировками в защиту собственности схожи¬
ми с известными законами Двенадцати таблиц Древнего Рима.
Впервые широко и осмысленно соприкоснулся .он и с на¬
родным творчеством — ив музыке, и в поэзии. Соприкоснулся
и убедился в беспредельных его возможностях.
Особенно запомнил он трех музыкантов.
Принадлежащий к Уакам Дайрбай, сын Кокыра, пленил
его искусством играть на кобызе. Старый кобыз достался ему
от отца, сохранившего инструмент, переходивший из поколения
в поколение. Поверхность кобыза, сделанного из корня дуба,
каменно затвердела от времени, стала черной и маслянистой.
Но- голос кобыза не состарился, не потерял звучности, не по¬
терял мягкости и выразительности. Он воссоздавал одну за
другой картины давних событий, заставляя радоваться и горе¬
вать, мучиться и смеяться, бросая то в жар, то в холод. Кюи
Даирбая были живой историей казахского народа. Он начинал
с плача Коркыта, который не смог убежать от своей смерти,
потом переходил к драматическим происшествиям, связанным
с Аксак-куланом и ханом Джучи еще во времена Чингис-хана
и завершал свою игру рассказом о прадеде Чокана Аблае. Так
проходили столетия в этом музыкальном путешествии, победы
сменялись поражениями, трагедийный взлет перемежался ко¬
мической развязкой.
Худощавому горбящемуся Дайрбаю было уже за семьдесят.
Но и в бороде, выросшей длинным кустиком, и в реденьких
свисающих усах не проступала седина. Когда он опускался па
колени и начинал водить смычком по волреяным струнам ко¬
быза, его толстые, казалось, неуклюжие пальцы приобретали
154
удивительную легкость и трепетали, подобно жаворонкам в
небе.
Таким же талантливым оказался и батыр Суюндук из рода
Сибанов, игравший на свирели. Что такое казахская свирель?
Самый обыкновенный степной курай, очищенный от боковых
веток и со срезанным корнем, вдевается в кишку горной козы.
Затем просверливаются четыре отверстия и инструмент готов.
Прост инструмент, прост с виду и музыкант — полный, невысо¬
кий, безусый человек. Но стоит очутиться свирели в уголке его
сжатого рта, стоит ему в одно какое-то мгновение собрать вее
свои силы, как происходит чудо...
Чокан запомнил его кюи о животных, созданные только для
свирели: «Бозайгыр» («Белый жеребец»)—поэму о том, как
враги угнали табун, а сбежавшего жеребенка окружили пятъ
волков и он со ржанием отбивался от них; кюй о пестром быке,
отбившемся от стада и встретившем тигра в камышах. Малень¬
кая трилогия Суюндука завершалась плачем серой верблюди¬
цы по потерянному верблюжонку.
Встретил Чокан и мастера-домбриста. Лучшим игроком на
домбре, инструменте, вошедшем в народный быт позднее ко¬
быза и свирели, оказался рыжий Токае, сын Сайд алы, человек
молодой, но уже успевший побывать в ссылке за какие-то не
очень большие грехи. Именно в ссылке Токае и сложил кюй
«Сары жайляу», трогавший слушателей любовью к родным
местам, волновавший тоской по их утрате. Прослезился и Чо¬
кан — напев своей грустной силой, своим огнем расплавлял
сердце. Брали за душу, пленяли своей музыкальностью и два
других кюя Токаса —«Косбасар» и «Терис Какпай». При этом
обе струны домбры — нижняя и верхняя, всего две струны под
пальцами мастера так оживали, воспроизводили такое 'богат¬
ство звуков, такие тонкие нюансы, что, казалось, соперничали
с самым совершенным европейским инструментом—фор¬
тепьяно.
Слушая игру степных музыкантов, слушая песни, Чокан
пытался их классифицировать с точки зрения тех основ музы¬
кальной грамоты, которые усвоил на уроках в корпусе. Вот
это бас, а это баритон или тенор, мысленно говорил он, оцени¬
вая голос того или иного певца. Настоящее лирическое сопра¬
но, обращался он про себя к трогательной черноглазой пе¬
вунье.
И опять продолжал раздумывать над встречей с Наркыз.
На кото была похожа удивительная эта девушка? Ну, ко¬
нечно, на Кармен, догадался он, верный своей привычке мыс¬
лить литературными ассоциациями. Проспера Мерные он чн156
тал, пусть не без труда, но в подлиннике. И сейчас повторял
врезавшиеся в память детали... Ее кожа, правда, безукоризнен¬
но гладкая, цветом близко напоминала медь... То была стран¬
ная и дикая красота... Цыганский глаз — волчий глаз, говорит
испанская поговорка. Она шла, поводя бедрами, как молодая
кобылица кордовского завода... Только наша Наркыз росла не
в закрытом дворе Кордовы, а на широком — без конца и
края — степном просторе. Только женишок Кульгара жалко
выглядит рядом с ней. Вряд ли сможет он умереть, защищая ее,
как защищал Кармен Данкайре. И тем более убить, как убил
Кармен ее возлюбленный, который и могилу ей выкопал. Но
какой конец ожидает Наркыз?Такие смелые женщины не уми¬
рают своей смертью. Горькая судьба выпала, должно быть, и
на ее долю.
Читатель узнает о судьбе Наркыз в дальнейших главах, а
мы пока продолжим вместе с Чоканом его размышления об
искусстве казахов.
Богата музыкальная культура казахского народа, а его
устный фольклор еще богаче.
В героическом казахском эпосе можно найти поэмы, подоб¬
ные «Слово о полку Игореве». Вот, например, «Ер-Таргын».
А как своеобразны лиро-эпические творенья: «Козы-Корпеш и
Баян-слу» невольно сравниваешь с «Ромео и Джульеттой», на¬
циональные особенности сочетаются в ней с общечеловеческим
гуманизмом. И еще одно сопоставление: в древнем европей¬
ском эпосе преобладают мифологические образы, в казахском
больше элементов реализма, и в этом смысле он приближает¬
ся к письменной литературе Европейского средневековья.
Чокан обращал внимание и на то, что отдельные поэмы ге¬
роического эпоса, словно главы, в соответствии с последова¬
тельностью событий продолжают и дополняют друг друга, при¬
обретают цикличность. Вслед за Камбаром, батыром рода
Уаков, появляется Ер Кокше, за ним Ер Косай, за Ер Косаем
действует батыр последующего поколения — Сары Баян.
Чокана радовало и удивляло уменье сказителей создавать
образы коней. Кони, как и люди, не напоминают один другого.
Каждый тулпар примечателен по-своему. Где найдешь такое
разнообразие в европейском эпосе? И почему так произошло?
Ответ приходил сам собой. Сказитель-импровизатор из наро¬
да, ведущего оседлую жизнь, не может так глубоко войти в жи¬
вотный мир, не может с такой силой опоэтизировать коня, пе¬
редать разнообразность его бега, его привычки^ как это было
доступно акыну-кочевнику. Недаром у нас конь нередко назы¬
вается первым другом батыра.
156
Он не без чувства гордости размышлял о том, что и в
театрализованном фольклоре гармонично встречаются и на¬
циональные черты, и черты, присущие другим древним народам,
Айтыс акынов, соревнование поэтов... Даже игра «Хорош ли
хан?» При желании в них можно было обнаружить некоторое
сходство и с древнегреческим праздником в честь бога вино¬
града и веселья Диониса и с древнеримскими представления¬
ми — сатурналиями. А казахские «молчанка» и «мыршым»?
Искусных участников этих забавных игр многое объединяет
с русскими скоморохами и со старофранцузскими мимами. Ха¬
рактерно, что этот вид народного искусства возникал чаще
всего на ярмарках.
Артистический талант — в природе казахов. Чокан вспом¬
нил атыгайца Шаупкела, исполнявшего эпос «Алпамыс» и баганалийца Жанака, мастерски рассказывавшего «Козы Корпеш
и Баян-слу». И Шаупкел и Жанак говорят за каждого героя
ему присущим голосом, сопровождая речевое исполнение же¬
стами и мимикой.
А баксы-шаманы? С ними его знакомил в Омске Олень-Бабай. В душу Чокана закрадывалось сомнение: может быть,
они просто шарлатаны? Теперь он увидел баксы на ярмарке.
Их было несколько человек. И некоторых Чокан тут же про
себя развенчал.
Но вот, например, баксы Сибан-Туяк. Чего он только не
выделывал?! Прикладывал язык к раскаленному до красноты
топору. Раздевался и садился на этот же топор. Мог мгновен¬
но исчезнуть и появиться снова. Ловкий фокусник? Вероятно.
Но уже за гранью фокуса проявлялось его виртуозное уменье
воспроизводить на кобызе крики всех животных. Сибан-Туяк
делал это так натурально, что после его игры собаки лаяли,
ржали лошади, мычали коровы. Это Чокан слышал своими
ушами. Но еще говорили, что он может подражать хищным
зверям, и они приходят на его зов. Даже змеи выползают из
своих нор.
Гипноз... А что, если это тоже искусство? Искусство, кото¬
рому суждено большое будущее.
Много впечатлений увозил Чокан из Атбасара. И утверж¬
дался в мнении о великом и разнообразном богатстве искус¬
ства своего народа, которое складывалось веками и которому
нельзя не удивляться.
Одновременно он сожалел, что никто по-настоящему не со¬
бирал и не изучал этого богатства. Не все же передается из уст
в уста, от поколения к поколению. Что-то теряется в пути, и те¬
ряется безвозвратно. А что-то, как драгоценный камень, спря157
тайный от глаз людских на дне моря, когда-нибудь дождется
своего часа.
Чокан испытывал чувство горечи еще и потому, что почти
все увиденное и услышанное им принадлежало прошлому, бы¬
ло пусть необыкновенно ценным, но наследием, а не творением
нынешних дней.
Европа, Россия брали из своих древних культур самое яр¬
кое и необходимое и двигались вперед. Просвещение, наука,
искусство, литература у них развивались и шли путем про¬
гресса.
А казахский народ?
На путь прогресса он еще не вступил.
И хотя здесь, в степях Приуралья и Приишимья, со време¬
ни присоединения к России прекратились вражеские набеги,
давно не случались джуты и не грозил голод, жизнь, может
быть, стала и лучше, но круто не изменилась. Да, по-прежнему
рядом с богатыми баями жили бедняки. Правда, совсем ли¬
шенных скота в аулах было очень и очень мало, нищие встре¬
чались редко. Постоянные кочевья, свежий степной воздух, сам
характер неизнуряющей работы скотовода хорошо сказывался
на внешнем виде казахов. Чокан увидел их в Атбасаре статны¬
ми и красивыми, как пелось в песне. Увидел и даже почувство¬
вал что-то похожее на гордость, но тут же ловил себя на горь¬
кой мысли об их невежестве. Они живут только сегодняшним
днем, короткой радостью, не зная, что будет завтра, не по¬
мышляя о будущем.
Красивый народ и темный народ, а самые темные из тем¬
ных— к счастью, совсем немногочисленные — это мусульманефанатики. Они-то и оскорбили Чокана, причинили ему непо¬
правимый ущерб.
Чокан любил и умел рисовать, знал основы музыкальной
грамоты. Эти навыки он приобрел в корпусе, в Омске.
На ярмарке он сделал много зарисовок интересных типа¬
жей, записывал песни и кюи. Бесценные эти материалы запол¬
нили два альбома — большой и потоньше. Чокан показывал
свои наброски Гутковскому. Карл Казимирович, знавший толк
в этом деле, восхищался и мастерством Чокана и уникально¬
стью самой натуры.
И вот эти-то альбомы оказались
уничтоженными.
украденными и, конечно,
Чокан был убежден, и справедливо убежден, что так могли
поступить только мрачные поборники ислама, запрещающего
рисовать человека. Но Чокан не знал, что по наущению одного
муллы и, понятно, за большие деньги, альбомы выкрал предан¬
ный ему Токбет. Уж на него-то и тень подозрения не падала.
Труд многих дней, свершенный при самом удачном стечении
обстоятельств, оказался напрасным.
Чокан понимал: самые настойчивые поиски ни к чему не
приведут.
Оскорбился и горевал. Не столько по поводу утраты, сколь¬
ко по поводу воинствующего невежества.
Но надежд на славное будущее своего народа он не терял.
Эта надежда — сам народ и его культура сегодня. Она, как
степь, как нетронутая степь с ее цветущими травами, с ее бе¬
резовыми рощами, с ее родниками. Копни почву — где ты най¬
дешь такую богатую и плодородную землю? Опусти в нее се¬
мена — бурными будут всходы.., И этот день настанет.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СИБИРСКИЕ УРОКИ
Эти пустые головы...
Когда Чокан вернулся в Омск, в Зимнем дворце Гасфорта
заканчивались пиршественные торжества, начатые здесь еще
дней десять назад.
Генерал на широкую ногу праздновал свое выздоровление.
На пути из Омска в Екатеринбург он с опаской думал: или тя¬
желая операция или смерть. Страхи Густава Христиановича,
к счастью для него, не подтвердились. Скальпель хирурга не
коснулся упитанного генеральского тела. Пьяница Илиади по¬
ставил точный диагноз — камни в почках — и уже в дороге
прикармливал своего сановитого пациента припрятанными
на случай немецкими таблетками, облегчавшими страдания
больного. А опытные екатеринбургские лекари всего в какуюнибудь неделю излечили омского генерала вошедшим в моду
марендером, растворяя его в воде и капая на сахар эту кра¬
сноватую жидкость. Сначала не без боли выходили камушки,
потом песок и все закончилось как нельзя лучше. Боли прошли,
генералу дали строгие рекомендации, и он отправился восвояси.
Радовался Густав Христианович так же шумно, как и стра¬
дал. Вот и закатил он пир по поводу своего чудесного выздо¬
ровления.
Впрочем, нашлись злопыхатели, утверждавшие, что затеяв
эти праздники, Густав Христианович причинил себе мораль¬
ную боль не меньше той физической, которую пришлось ему
испытать во время приступа болезни. Ему ведь запретили есть
жирную пищу, которую он обожал, запретили употреблять не
только водочку, предпочитаемую им всяким там рейнвейнам,
но и легкое виноградное вино.
Вот он и преодолевал ежедневный искус, угощая гостей, но
не прикасаясь ни к мясу, ни к напиткам.
Чокан застал Гасфорта изрядно осунувшимся не только по¬
сле болезни, но и после затяжного испытания гастрономически160
ми соблазнами своей чувствительной и одновременно твердой
натуры.
Генерал пригласил адъютанта к уже не столь пышно застав¬
ленному столу, отечески предложил выпить за свое собственное
здоровье, дал мудрые, как ему казалось, наставления.
После атбасарской поездки, ближе познакомившись с
жизнью родного края, Чокан впервые ясно представил себе,
как отстали казахи от русских и в хозяйстве, и в культуре. Ча¬
ще и чаще задумывался он над тем, как выйти из этого горь¬
кого положения.
Может быть, мне поможет найти разумное решение и бли¬
зость к генерал-губернатору Западной Сибири?
Обязанности адъютанта пока особенно не обременяли Чокана. Тем более адъютантов было четверо, и каждому Гасфорт
определил свой круг вопросов. Чокан ежедневно читал рапор¬
ты, поступающие в губернаторство, несложные дела решал сам,
о более трудных докладывал генералу. Кроме того, на его пле¬
чах лежала подготовка к поездкам, до которых Густав Христианович был весьма охоч.
Стараясь более или менее исправно нести службу и почти
ежедневно сталкиваясь с Гасфортом, Чокан внимательно при¬
сматривался к генералу. И чем больше он присматривался, тем
сильнее удивлялся. Генерал-губернатор Западной С.ибири, на¬
местник царя, совсем не так усердно занимался государствен¬
ными делами, как вначале думал Чокан. Вставал он поздно,
неторопливо приступал к туалету, потом отправлялся в ту ком¬
нату дворца, куда разрешалось входить очень немногим, и
тщательно проделывал гимнастические упражнения. Если по
неотложной надобности генерала за гимнастикой заставал один
из адъютантов, то происходило обычно следующее: Густав
Христианович, не сбиваясь с ритма, давал знак подождать, а
потом, прежде чем выслушать подчиненного, демонстрировал
ему свои мускулы —«Железные, почтеннейший, железные, ожи¬
рения я не допущу». Адъютант склонял голову в знак своего
восхищения.
После гимнастики обычно следовал легкий завтрак, а уж
потом начинался прием, выслушивание рапортов. Разговоры
с другими чиновниками, какой бы экстренный вопрос не пред¬
стояло решить, Гасфорт оставлял на послеобеденное время,
ибо перед обедом считалась обязательной верховая прогулка.
Генерал не без оснований называл себя старым кавалери¬
стом. Он действительно умел и любил ездить верхом. Легко
пускал коня и в рысь, и в галоп, и нисколько не уставал в сед¬
ле. Гасфорту нравилось, когда его сопровождал на'охоту Чо6 С. Муканов
т
кан, тоже хороший наездник. Обычно это была охота с русски¬
ми гончими — красивыми, умными собаками. С изящными
головками, они быстры на бегу и сильны своей хваткой. Легко
берут зайцев и лис. Один на один одолевают волка, а в стае
справляются и с медведем.
...Увлекаясь спортом, верховой ездой, охотой, будучи чело¬
веком гостеприимным и разговорчивым, Гасфорт даже тогда,
когда происходили чрезвычайные события, обычно оставался
абсолютно спокойным.
В соответствии с этой особенностью своего характера отно¬
сился он и к казахским проблемам. Дальше наивного прожек¬
терства он не шел, об аульной жизни не имел никакого реаль¬
ного представления и до назначения Чокана адъютантом ни
разу не побывал ни в одном из шести казахских округов-дуанов. У него были открыты уши для забавных слухов и сплетен,
но когда речь шла о чем-нибудь серьезном, он и слышать ни¬
чего не хотел.
Чокан подумал, подумал и решил не делиться с генералом
своими впечатлениями от поездки в Орду и Атбасар. Конечно,
какие-нибудь второстепенные детали сообщить можно, но к че¬
му Гасфорту мои мысли о казахском народе? У него и желания
нет размышлять об этом.
Бывало, сам Густав Христианович затевал разговор об
аульной жизни. Но при этом нес такую околесицу, что она ни
в какие ворота не лезла.
Однажды он перебил Чокана, зашедшего к нему с очеред¬
ным рапортом, неожиданным вопросом:
— А ведь правда, что у вас, киргиз-кайсаков, много ло¬
шадей?
Чокан ответил утвердительно и рассказал о баях, владею¬
щих многотысячными табунами. Добавил и о том, как гибнут
кони в суровые зимы, в гололед.
— Ну, а если построить конюшни и там держать лошадей?
Чокан рассмеялся.
— Я говорю совсем не о смешных вещах,— начал сердить¬
ся Гасфорт.
— Если не о смешных, то о невозможных, ваше превосхо¬
дительство.
— Почему же невозможных?
— Потому невозможных, ваше превосходительство, что не
построишь для тысячных табунов конюшен, не напасешься на
них сена.
— И конюшни построить можно, и сена запасти.
162
— То есть как, ваше превосходительство?^- подавляя тихий
смех, спрашивал Чокан.
— А очень просто,— молодецки гремел басом генерал.—
Сибирского леса хватит для конюшни не то что миллиону —
миллиарду лошадей.
— Верно, ваше превосходительство, лес у нас есть, но вот
как его доставить в степи?
— Построим дороги, выстелем на трудных участках лесом.
— А транспорт, где взять транспорт для перевозки леса?—
не унимался Чокан.
— Используем возможности,— без прежней решительности
и конкретности настаивал на своем генерал.
Услышав о возможностях, Чокан промолчал... Спор этот
мог увести бог знает куда.
Правда, Гасфорт, увлекаясь беспредметными своими фан¬
тазиями, высказывал порой и красивые, в будущем не лишен¬
ные смысла, мечты.
— Говорят, ваша степь — плодоносная степь. Черноземные
почвы созданы для выращивания хлеба. Что, если расширить
земледелие, заставить скотоводов заниматься хлеборобством?
— Это было бы хорошо, но тогда придется, ваше превосхо¬
дительство, переводить кочевников на оседлость,— заметил
Чокан.
— Что ж, если надо перевести, то переведем,— отрубил
Гасфорт.
— Легко сказать, ваше превосходительство. А сделать
трудно, очень трудно.
— Почему ж трудно?
— Да потому, ваше превосходительство, что нелегко... На¬
до менять психологию кочевника. Веками она складывалась.
— А если приказать?— сказал, как шпорой брякнул.
Чокан даже вздохнул. Но ответил недвусмысленно, прямо:
— Приказы отдаются, чтобы их выполнять, а этот приказ
не пройдет.
— Не пройдет, миленький? А что же тогда пройдет?
«Миленький» в лексиконе Гасфорта означало, что он уже
начинает злиться.
— Воспитание, ваше превосходительство, только вос¬
питание.
Густав Христианович уставился на своего адъютанта и не
пожелал вдаваться глубже в эту проблему. Да и к тому же он
крайне не любил, когда ему противоречили.
Недалекий, как все тщеславные и потому хвастливые люди,
Гасфорт часто не понимал шуток.
163
В Омске той же осенью 1854 года ждали приезда из Петер¬
бурга начальника военных учебных заведений, великого князя
Константина Константиновича. Естественно, наш генерал от
инфантерии был озабочен не только общей церемонией встре¬
чи, но и своим внешним видом. Имея множество наград за свою
долгую, более чем сорокалетнюю службу, он непременно хотел
нацепить все свои ордена и медали. А они, как назло, не поме¬
щались на мундире. Он поделился своим огорчением с Чоканом,
и тот ему посоветовал приколоть медали, которым не хватило
места, на брюки, выше ботфорт.
Увы, генерал принял всерьез совет своего адъютанта. Как
принимал всерьез и другие шутки.
— Тут, корнет, много говорят о Теккерее? Кто он такой?
Впервые слышу такую фамилию.
— Кажется, заключенный в Омском остроге.
— Прикажи, чтобы его как-нибудь привели ко мне.
Спустя несколько дней спросил:
— Ну, нашел этого Теккерея?
— Нашел... Это, оказывается, английский писатель. Вот
его портрет и книга «Ярмарка тщеславия».
Гасфорт повертел в руке книгу, похмыкал, похмыкал и ни
в чем не упрекнул Чокана. Он не стеснялся своего невежества
и редко обижался на адъютанта.
Поговаривали даже, что он балует Чокана и имеет на него
кое-какие виды. В этой молве была какая-то доля правды. Од¬
ной из самых близких Чокану семей в городе была семья Кар¬
ла Казимировича Гутковского. Дочку Гутковских, Катю, люби¬
мицу генерала, многие прочили замуж за Чокана.
Но Гасфорт вообще хорошо относился к Чокану, независи¬
мо от его будущей женитьбы.
Ему нравилась сообразительность корнета, его степной
аристократизм и, как он считал, экзотичность.
И хотя сам Гасфорт чаще всего не понимал шуток,— он и
представить себе не мог, что его, заслуженного генерала, мож¬
но высмеивать,— он от души смеялся, когда Чокан ловко ко¬
пировал смешные черты омских чиновников. Густаву Христиановичу временами казалось, что Чокан не только адъютант, но
и артист в его просвещенном доме. Ведь генерал считал себя
театралом и комедии предпочитал всем другим спектаклям.
Когда случалось бывать ему в Петербурге или Москве, он обя¬
зательно заглядывал в афиши, не пропускал пьес Гольдони,
Мольера или Гоголя, искренне хохотал и в положенных местах
выкрикивал своим баском—браво!
Что касается Чокана, то он, если и щадил порою Гасфорта,
164
то только в его присутствии. За глазами он высмеивал его, по¬
жалуй, больше других. Высмеивал у Гутковских, высмеивал и
при его жене. Высмеивал так же зло, как и других омских чи¬
новников, не сообразуясь с табелем о рангах. И вот что любо¬
пытно— даже ближайшие родственники генерала смеялись
вместе с остальными, никогда не рассказывая об этом Густаву
Христиановичу.
Но почему Чокан был таким пересмешником? Почему он пе¬
редразнивал сильных мира омского? Может быть, ему нравил¬
ся успех? Может быть, он искал случая поразвлечь омскую
публику? Нет! Много злости и гнева накапливалось у него в
сердце. Вот он и выплескивал наружу чувства, не дававшие ему
покоя. Он не дразнил, он издевался над невежеством, глу¬
постью, жадностью, пустотой. Он верил Гоголю и СалтыковуЩедрину. Где только в России не встретишь пустых голов!
Есть они и в Омске. Но кто оградит нас от них? Как много ни
думал Чокан над этим, ответа он не находил.
Катерина
Пожалуй, только двух высокопоставленных военных чинов¬
ников Омска Чокан никогда не причислял к пустоголовым —
полковника Майделя и уже знакомого нам Карла Казимиро¬
вича Гутковского.
Барон Павел Федорович Майдель, происходивший из
эстландских дворян, выходцев из Баварии, человек расчетли¬
вый, осторожный, далеко не прямой, и подкупал Чокана не¬
дюжинным своим умом, и отталкивал двуличностью, которую
не так-то легко было распознать. Прибывший в Омск вместе
с Гасфортом, он выполнял не только свои прямые обязанности
в Правлении сибирских киргизов, но не забывал и о деликат¬
ных петербургских поручениях — наблюдать за чиновниками
польского происхождения и другими официальными лицами,
призванными осуществлять политику Российской империи на
Востоке, в Средней Азии. Уж кто-кто, а Майдель превосходно
знал все качества Густава Христиановича Гасфорта — и его
преданность монарху, и генеральскую решительность, и пусто¬
порожнюю звонкость его головы. Вот полковник Гутковский,
товарищ военного губернатора, то есть заместитель Гасфорта,
тот был куда как глубже и интереснее своего начальника.
Майдель не до конца доверял Карлу Казимировичу, несмо¬
тря на очевидную преданность того престолу и отличный
послужной список. Не доверял, потому что недолюбливал поля165
ков, потому что завидовал ему, потому что, наконец, именно
так подсказывал ему собственный тонкий нюх.
Впрочем, Гутковский вряд ли был крамольным человеком.
Карл Казимирович, как наблюдал Чокан с малых кадетских
лет, всей душой оберегал честь своего армейского мундира и
вполне искренне мечтал о расширении границ Российской
империи. Образованный офицер, закончивший кадетский кор¬
пус и Николаевскую военную академию Генерального штаба,
он прошел выучку еще у князя Горчакова в бытность того ге¬
нерал-губернатором Западной Сибири. Гутковскому уже не
раз приходилось руководить сбором разведывательных данных
о сопредельных ханствах Средней Азии, в частности, о Коканде
и Кашгаре. Сравнительно недавно, года два назад, он встре¬
чался по поручению Петербурга с кокандским посланником
Курбановым и обсуждал с ним возможности активизации рус¬
ской политики в отношении этого обширного и богатого
ханства.
Гутковский был озабочен организацией разведки в Средней
Азии. Кто ее должен осуществлять? Русские путешественники
или торговцы? Их так называемые секретные донесения пач¬
ками лежат в омских сейфах военного губернаторства. Весо¬
мых фактов в них мало. Ложные слухи, пустые сплетни...
Серьезных данных там нет, а о сколько-нибудь полной карти¬
не и думать не приходится.
Чокан, на которого он обратил внимание еще в кадетском
корпусе, где преподавал географию и геодезию, нравился ему
и живым характером, восприимчивостью к знаниям, отвагой,
и тем, что легко вписывался в сферу его служебных интересов.
Из юноши будет толк, убеждался с каждым годом Карл Ка¬
зимирович и приближал Чокана к себе, к своему дому.
Совместное пребывание на ярмарке в Атбасаре сблизило
их еще больше. Гутковский увидел решительность Чокана, его
умение разговаривать и со знатными людьми аулов, и с
простым людом, увидел терпение и быстроту, с которой он де¬
лал свои зарисовки. Несомненно, он сможет выполнять более
широкие и важные задачи, решать их до конца.
Он любит свой народ, в нем кипит молодая энергия. Он
рвется к деятельности. Он свободолюбив. Пока еще он может
встать на дыбы, но потом задохнется, устанет, запутается в
русских колониальных сетях, как и другие свободолюбцы.
Дальнейшее, кажется, ясно.
Надо предотвратить такой поворот судьбы Чокана, поста¬
вить его ум и энергию на службу Российской империи.
Об этом Карл Казимирович не раз беседовал со своей же166
ной Екатериной Яковлевной, которая тепло относилась к стен¬
ному принцу. Одна-единственная дочь, названная именем ма¬
тери, была любимицей семьи. Когда дочь подросла, ее, чтобы
не путать двух Екатерин, стали величать Катериной, еще чаще,
понятно, Катей, Катюшей.
Катюша-Катерина часто бывала и у бездетных Гасфортов.
Густав прощал ей, как он говорил, сладкие выходки, баловал
ее. Елизавета Николаевна относилась к Кате довольно холод¬
но— никогда не рожавшая, она вообще была равнодушна к
детям. Но в угоду мужу делала вид, что души не чает в де¬
вочке и, в конце концов, привыкла к ней. Так Катюша-Кате¬
рина милым ягненком паслась на лугах обоих домов.
Чокан еще совсем молоденьким кадетом часто бывал у Гутковских и тогда же подружился с Катюшей, которая была все¬
го на два года моложе его. Первое время озорной Чокай даже
обижал девочку и, случалось, доводил до слез. Избалованная,
строптивая Катя, не прощавшая другим обид и поменьше, дол¬
го сердиться на Чокана не могла, и мир после очередной ссоры
восстанавливался чуть ли не на следующий день.
Они привязались друг к другу, как брат с сестрой. Скуча¬
ли, когда приходилось расставаться. Чокан, бывало, забегал
к Гуткозским в самое неурочное время, и старшие смотрели
на это сквозь пальцы: им нравилась эта необычная дружба.
Наведывалась в корпус и Катя — дожидалась окончания
классных занятий и на виду у всех уводила Чокана к себе
домой.
Она училась в женской гимназии, а до гимназии у нее бы¬
ла гувернантка-француженка. Хорошо зная французский язык
с самого детства, Катя охотно помогала Чокану, и успехами
своими в чтении французских классиков он был обязан прежде
всего своей отроческой подружке.
Но осенью пятидесятого года — Чокану оставалось учиться
в корпусе еще около трех лет,— друзьям пришлось расстать¬
ся. Карл Казимирович с женой уехал отдохнуть в Петербург.
Родители захватили с собой и дочку — и неожиданно ее уда¬
лось устроить в Институт благородных девиц с полным пан¬
сионом.
Чокан и Катя переписывались на первых порах, но письма
никак не могли заменить личных встреч.
Расстались они полудетьми, а теперь были уже самостоя¬
тельными людьми.
Вскоре, после возвращения Чокана с Атбасарской ярмарки,
произошла их новая встреча. Встретились совсем не так, как
197
они представляли себе, расставаясь. Не то, чтобы совсем чужи¬
ми, но, во всяком случае, новыми друг для друга людьми.
И прежде всего они изменились внешне.
Катерина не без удивления смотрела на загоревшего под
степным солнцем Чокана. Лицо его показалось девушке потем¬
невшим, даже сумрачным. И усы, узкие черные усы. Значит,
он стал совсем взрослым? Раздался в плечах, слегка пополнел.
Но в офицерском мундире выглядит стройнее прежнего. Поче¬
му он так спокойно разговаривает? Раньше он был весь в
движении, куда-то торопился. Откуда у него появилась вы¬
держка? Вот уж никак не могла предполагать. Неужели это
Чокан? И самоуверенный и быстро смущающийся? Смотри-ка,
ничем не выдал своего волнения. Или он не волнуется и в са¬
мом деле?
А Катерина-Катюша? Она тоже заметно изменилась в гла¬
зах Чокана Угловатая, порывистая гимназистка стала серьез¬
ной слушательницей столичного института. Нет, она не
бросится к нему на шею. Боже мой, ведь он ее однажды нес
на спине! Какая она была маленькая. Не узнать в этой рослой,
сохранившей, к удивлению Чокана, прежнюю тонкую талию,
полногрудой девушке смешливую беззаботную девчонку. Да,
она, кажется, красавица. Золотистые косы сбегают по плечам,
когда-то курносый носик выпрямился, стал изящным. Не было
у нее раньше и такого румянца, и таких густых темных бро¬
вей.
Первая встреча скорее отдалила, чем сблизила их.
Разговор был сдержанным, хотя и не лишенным лирики.
Катерина вспоминала недавно прочитанные книги, восхища¬
лась Петербургом, неожиданно для Чокана назвала Омск
провинцией, и уж вовсе неожиданно спросила:
— Вы кого-нибудь полюбили, Чокан?
Он не ответил, мгновенно сообразив, что если ей расска¬
зать об Айжан, вряд ли она поймет и, тем более, одобрит его
выбор.
Однако и эта встреча имела свое продолжение. Да иначе
и не могло быть. Они находились в одном кругу и тропки их
постоянно пересекались.
Карл Казимирович приметил, что его Катюша стала ску¬
чать. И вспомнил об одном прекрасном средстве поднять на¬
строение дочери. Она еще до отъезда в столицу научилась са¬
мостоятельно садиться на лошадь и совершать недалекие
прогулки. Приобретя вкус к верховой езде, она не только не
утратила его в Питере, а даже нашла время и возможность
заниматься в женской школе манежа.
168
Вот Гутковский и подбросил Гасфорту спутницу в его вы¬
ездах. Благо, лошадь для Кати выбрать было совсем не трудно,
В губернаторской конюшне большой выбор иноходцев и рыса¬
ков, чистопородных и степных коней.
Густав Христианович, как и прежде, не мог отказывать ей
в просьбах. Стоило Кате появиться в его кабинете, он откла¬
дывал дела и вызывал Чокана:
— Поедем, корнет. Мы же с тобой не имеем права возра¬
жать петербургской амазонке.
И, довольный своей остротой, шумно смеялся.
Иногда нездоровье мешало прогулкам Густава Христиановича — годы давали себя знать:
— Молодые люди, может быть, обойдутся сегодня без
меня?
Тогда Чокан с Катериной уезжали вдвоем.
Конечно, им нравилась быстрая езда, нравилось, что на них
в городе заглядываются прохожие, а в степи манят березовые
колки и так вольно и упруго ударяет в лицо свежий, пахнущий
травами ветер.
Им нравилось говорить друг с другом, позволять в словах
легкие вольности и насмешки.
Чокан, не забывая об Айжан, нет-нет, да и посматривал на
Катюшу не как на случайную спутницу. Нет-нет, да и появ¬
лялась— пусть робкая, неуверенная, но все-таки мысль—а
что, если Катя станет его женой? Мысль возникала и тут же
гасла: нет, такая жена вряд ли понравится моему народу, ко¬
торому я должен служить. Она и рождена и воспитана в да¬
лекой от народа аристократической среде.
Однажды при нем, при Чокане, она с таким пренебреже¬
нием отозвалась об инородцах, имея в виду прежде всего ка¬
захов, что он вспыхнул и очень резко ответил ей.
Всю обратную дорогу они молчали, сухо попрощались, но
через день встретились как ни в чем не бывало, и Катерина
даже как-то потеплела к Чокану. Пренебрежительных выска¬
зываний он больше не слышал от нее. Она стремилась дать
почувствовать ему, что смотрит на него как на равного и даже
намекала — этого Чокан не мог не понять — на свою нежность,
на свою возрождающуюся в новом качестве привязанность.
Они боролись со своими чувствами — и Чокан, и Катя.
Кто знает, чем бы окончилась эта, пока молчаливая борьба,
если бы в отношения между ними не вмешались сторонние
силы.
Все началось с Павла Федоровича Майделя. Он стал зави¬
довать Чокану, чей авторитет вырос после Атбасара, Чокану,
169
к которому благоволил губернатор, Чокану, оказавшемуся
своим человеком в семье Гутковского. Подумаешь, азиат, а еще
в зятья к полковнику метит. И хотя Майделю было совершен¬
но безразлично, на ком женится Валиханов, ему очень хоте¬
лось бросить на него тень, поссорить его с Гутковскими и Гасфортом.
Тухфатуллин — ох уж эти денщики!—подробно донес Май¬
делю об Айжан. И Павел Федорович подумал: сам бог мне
дает возможность посеять семена раздора.
Жила в Омске одна баронесса, вдова такого же эстландского служаки, как и Майдель. Завсегдатайша не таких уж
многочисленных омских салонов, дама разговорчивая и умею¬
щая слушать, баронесса Бляу была осведомительницей Ман¬
деля и охотно выполняла его нечистоплотные поручения.
На этот раз Павел Федорович попросил ее умело и обду¬
манно пустить сплетню о Чокане. Баронесса без колебаний
согласилась и, как опытная светская кляузница, безошибочно
нашла самую удобную мишень: Елизавету Николаевну, жену
Гасфорта, а уж заодно и Екатерину Яковлевну Гутковскую.
Как и обычно, она забежала к генеральше в тот час утрен¬
него кофе, когда генерал находился на службе.
Ахи, охи, взаимные расспросы о здоровье.
— Ну, какой, Елизавета Николаевна, обольстительный
адъютант у Густава Христиановича! Способный, говорят, мо¬
лодой человек.
И Елизавета Николаевна, и случившаяся здесь старшая
Гутковская кивнули головами:
— Да, да, отличный молодой человек!
— Степной принц!
Хвалили его дружно. Выбрав момент, баронесса елейным
голоском поднесла пилюлю:
— А верно ли, что Чокан Чингизович вернулся из Атбасара уже женатым?
Наступило неловкое молчание.
— Значит, вы слышали об этом?
— Слышала, но право же, боюсь повторить.
— Мы же свои люди, дорогая. Вы от нас секреты не таите.
После брошенной искорки баронессе отступать было уже
некуда.
— Представить себе не могу, но говорят, что Чокан Чин¬
гизович, русский офицер, образованнейший человек, султан,
и женился в родном ауле на дочери своего раба.
— Быть этого не может!— чуть ли не в один голос произ¬
несли генеральша и ее приятельница.
— И я, дорогие мои, не хочу верить. Не хочу! Но, увы, это
правда!
Дамы по-разному восприняли слова баронессы.
Елизавета Николаевна сделала вид, что это сообщение ее
расстроило. Она понимала, что такая весть может сильно огор¬
чить Катюшу, но до самой Катюши ей не было никакого дела.
А вот Гутковская пришла в настоящее смятение. У нее даже
голова закружилась. Это была внезапная и потому вдвойне
горькая обида за дочку. Хоть она и с некоторым сомнением
относилась к дальнейшему сближению Чокана и Кати и не
считала, что их свадьба решенное дело, все же ей было из¬
вестно — многие омичи думают иначе. Это произведет нехоро¬
шее впечатление. Как, наконец, к этому отнесется дочь? Сло¬
вом, для Гутковской это был настоящий удар.
Своих мыслей она не выдала.
Овладев собой, только и сказала с сердцем:
— Да пусть женится на ком хочет!
Однако внимательная баронесса догадалась, что жене пол¬
ковника это далеко не безразлично.
Сказать об этой новости Катюше мать так и не решилась,
побоявшись, что дочь воспримет эту весть тяжелее, чем она
сама. Оградить дочь от сплетен? Да разве это возможно в
Омске?
Так и случилось. Катюша узнала обо всем помимо матери.
И так же, как мать, никому не выдала своего горя. Сказалась
приболевшей, слегла в постель. Но в противоположность ма¬
тери твердо решила узнать обо всем у самого Чокана. В том,
что он скажет правду, она не сомневалась.
Случай подвернулся быстрее, чем она ожидала.
Острота неожиданного огорчения уже притупилась — не¬
домогание прошло, осталась только горечь. Чокан забежал
навестить больную, но застал ее в полном здравии.
— Какая сегодня духота, Чокан!.. Небывало жаркий для
Омска август,— Катя обмахивалась ладонями, как веером.—
Парков у нас нет, садов нет, одна пыль. Поехать бы в лес, да
лес далеко. А тут головная боль... Правда, сегодня мне уже
легче.
Держалась она приветливо, как обычно.
И Чокан по своему обыкновению в несколько шутливом тоне
принялся сравнивать Омск с Петербургом, сетовать на то, что
нет здесь ни памятников, ни скверов, ни каналов с прозрачной
водой, ни величественных соборов. А театры, а ночные фонари
на проспектах!..
Шутливую речь Чокана Катя приняла вполне серьезно:
171
— Ты прав. Тому, кто пожил в Петербурге, в Омске жить
уже не хочется. Понимаешь, не хочется.
— Не хочется, говоришь? Значит, ты так привыкла к сто¬
лице. Ну, а для меня Омска хватит с избытком.
— Ты просто не видел настоящих городов, Питера не видел.
Побывал бы там, не захотел бы здесь жить.
— Захотел бы, Катя, захотел! Привелись мне в Петербурге
жить, торопился бы сюда вернуться.
— А если бы женился?
— Если бы и женился,— повторил он в утвердительном то¬
не слова Кати.
* — Ну, а если бы жена не разрешила?
— Жена? Да я бы и не стал спрашивать у нее разрешения.
—• Значит, ты не будешь считаться с ее мнением.
— Я думаю, она будет считаться с моим.
Разговор с каждой минутой становился значительнее и
утрачивал обычный характер полушутливого спора.
— Катя!— голос Чокана прозвучал приглушенно и одновре¬
менно сильно.
— Я слушаю тебя, Чокан.
— Когда я в Омске, то знаю: здесь Иртыш, а за Иртышом — родная степь, кочевья моего родного народа. Омск мне
дорог, потому, что я получил воспитание в этом городе. И здесь
я связан со степью. Все, что я только способен сделать, я хочу
сделать для моих казахов. Понимаешь, есть лестница культу¬
ры. Так вот, мы стоим на нижней ступеньке. А у меня нескром¬
ная мечта — приподнять свой народ хоть на одну ступеньку —
но выше.
— Ну и что? Мне не совсем понятен ход твоих мыслей.
— Я говорю о простых вещах. Самых простых. Я должен
быть вместе с народом.
— Значит, и твоей жене придется жить такой жизнью, ко¬
торую ты себе избрал. Так?
— Безусловно!
...Черта была подведена. Углубляться дальше — означало
бы идти на разрыв. Так, по крайней мере, подумала Катерина.
И у нее не хватило решимости сделать этот последний шаг.
Ведь с детских лет в тугой узел завязалась их дружба. Вспо¬
миная те далекие, безгрешные дни. Катя прониклась жалостью
к себе самой и Чокану. И зачем только они повзрослели? По¬
чему нельзя вернуть прежнюю безоблачную легкость?
Было еще сказано несколько незначащих фраз, было впол¬
не обычное прощание. Но когда Чокан ушел, Катерина со всей
172
ясностью почувствовала, что мысли его не о ней. Слух, дошед¬
ший до нее, не был лживым.
Возобновились головные боли. Он оскорбил, он предал ме¬
ня, думала про себя Катя, и становилось еще невыносимее от¬
того, что все вокруг, как ей казалось, уже знают об измене Чокана. Омские кумушки опережали события и называли Вали¬
ханова ее женихом. Что они будут говорить теперь? Что скажут
друзья, близкие? Если следовать романам из светской жизни,
то она жертва несчастной любви и ей надо отправляться в мо¬
настырь.
Она искала выход и не находила его, не в силах избавить¬
ся от душевного смятения. Тогда Катя решила посоветоваться
с матерью.
— Ты слышала, мама, говорят, Чокан женился или женит¬
ся в ближайшее время.
Екатерине Яковлевне не надо было смотреть в глаза дочери,
расспрашивать ее о чувствах к Чокану. Она и так понимала ее
состояние, поэтому ответила как можно спокойнее:
— Говорят — это еще не значит, что женился или женится.
Лично я, Катюша, не верю в это. Понимаешь, не верю.— Ека¬
терина Яковлевна говорила не совсем то, что думала, но
изображала искренность, как только могла. Чокан опомнится.
Сделать женой свою служанку, почти рабыню — немыслимо.
Для такого блестящего офицера... Мужчины увлекаются, со¬
вершают ошибки. Это ты должна знать... Я слышала, что она
этакая степная красавица... Ну что ж... Встретился, понрави¬
лась она ему... Чокан же порох, вспыхивает мгновенно. Но
пройдет время, и он откажется от нее. Вот увидишь. А тебе
торопиться ни к чему. Ты еще молоденькая, у тебя все впереди.
Будь спокойной, возвращайся в свой Питер и заканчивай ин¬
ститут.
Может быть, слова матери были и не такими, какие хотела
услышать Катюша, но сам их тон, сама доброта подействовали
на нее.
Через несколько дней Катюша укатила в Петербург. Нака¬
нуне к Гутковским зашел Чокан, но это был визит вежливости.
Он не пытался возобновлять того разговора, не пытался вну¬
шать девушке какие-то несбыточные надежды, да и она боль¬
ше не вызывала его на откровенность. Он понимал ее
состояние, как понимала и она, что Чокан принадлежит к чис¬
лу людей, твердых в своих решениях.
Конечно, все это дошло и до Гасфорта. Постаралась преж¬
де всего Елизавета Николаевна, проявив необыкновенное рве¬
ние и многое преувеличив. Но Густав Христианович отнесся к
173
этому довольно равнодушно. За Катеньку он не волновался —
такой лебеденок найдет настоящего жениха. Он и прежде не
восхищался ее дружбой с Чоканом. Да, сообразителен, инте¬
ресен, мил в обществе: но инородец, азиат! Это даже хорошо —
пусть прекратятся всякие разговоры о женитьбе. Что же каса¬
ется самого корнета Валиханова, то почему он должен менять
к нему отношение? Как был адъютантом, так и останется. В го¬
сударственных делах найдут достойное применение и его
энергия, и его знания, и его ум. В этих качествах молодому
султану не откажешь.
Близкие друг другу сердца
Пуще огня боялся Гасфорт одного грозного, как бушующий
поток, горячего, как пламя, слова —«революция». Боялся с
юношеских лет. И чем взрослее он становился, тем больше не¬
навидел и революцию и революционеров. В его верноподдан¬
нической офицерской душе царь представлялся самим госпо¬
дом богом на земле, а революция грозила уничтожить и царя,
и царский строй.
Гасфорт избегал даже произносить страшное это слово. Оно
не укладывалось в его голове, но он не мог не думать о нем.
Его потрясли сильнее Отечественной войны события на Се¬
натской площади в декабре 1825 года. Он был одним из тех
верных престолу офицеров, кто непосредственно участвовал в
подавлении восстания.
Он нескрываемо радовался жестокой расправе, учиненной
Николаем над декабристами, и наивно думал — наконец-то на¬
ступит спокойствие. Но наступили дни революции 1830 года во
Франции, а потом грянул в Европе 1848 год. Гасфорт принимал
участие в подавлении демократических сил и немало гордился
этим обстоятельством, хотя именно его часть потерпела же¬
стокое поражение.
Не доставил радости генералу и следующий, 1849 год, отме¬
ченный в России разгромом петрашевцев. Густава Христиановича, убежденного крепостника, едва ли не больше всего беспо¬
коило стремление петрашевцев уничтожить в России крепост¬
ное право.
Когда генералу стало известно, что в омский острог по этапу
доставлены два участника кружка петрашевцев, он преиспол¬
нился особой озабоченности: мол, пусть эти государственные
преступники почувствуют всю силу справедливого возмездия.
Должно быть, плац-майору острога Василию Кривцову, Ваське
Восьмиглазому, как называли его заключенные, известна была
174
непримиримость генерал-губернатора. Со дня прибытия новых
арестантов из Тобольска в Омск он не давал им покоя, при¬
дираясь ко всему, к чему можно было придраться и к чему
нельзя.
Плац-майор, каналья, каких мало,— так о нем отзывались
сами арестанты,— сообщал о своих действиях одному из адъю¬
тантов Гасфорта, молодому офицеру, родом из Прибалтики, а
тот, в свою очередь, докладывал самому генералу.
Адъютант подзадоривал майора и, бог ведает, что бы еще
мог натворить этот Восьмиглазый, если бы адъютант неожи¬
данно не уехал.
Чокан в это время находился на ярмарке в Атбасаре.
Когда он вернулся в Омск, Гасфорт решил передать ему и
дела, связанные с надзором над острогом. Генерал считал, что
султан Валиханов, потомок самого Чингис-хана, невзирая на
свою интеллигентность, будет достаточно твердо исполнять
свои дополнительные обязанности, без всякого ненужного ли¬
беральничания.
Была и другая причина этого шага Гасфорта. Дело в том,
что он начинал теперь побаиваться и самого Омского острога.
Он ему казался пороховой бочкой, к которой петрашевцы вотвот поднесут зажженный фитиль. А подступиться к делам
заключенных, изучить их, чтобы все стало досконально ясным,
ему мешали и собственная лень, и трусость. Так он тянул и тя¬
нул время. Теперь же, зная прилежность и сообразительность
Чокана, он рассчитывал, что новый его адъютант и сам ознако¬
мится с преступниками и составом их преступления и ему обо
всем доложит.
Чокан без колебания принял поручение генерала. Оно
по-настоящему заинтересовало.
его
С понятием о революции Чокана познакомил еще в корпусе
преподаватель истории Гонсевский, человек образованный и пе¬
редовых взглядов. Он читал курс историиобщественных дви¬
жений и, кроме того, приглашал способных учеников к себе до¬
мой. Не только седая древность, но и XIX век были темами его
занятий и бесед. Он не проходил мимо Великой французской
революции 1789—94 годов, подробно рассказывал о ее наибо¬
лее значительных событиях и выдающихся деятелях. Чокан
имел представление и о революционных потрясениях первой
половины века в Европе, и о недавней революции 1848 года.
Знал он, конечно, и о восстании декабристов, знал, что это бы¬
ло восстание дворян, стремившихся свергнуть плохого царя
и посадить на его место хорошего. Он относился к ним с душев175
ной* симпатией, слышал о них много лестного, но не разделял
образа их действий.
О петрашевцах заговорили еще в корпусе. Сведения о них
были отрывочными, противоречивыми; Чокан понимал свою
неосведомленность и поэтому, когда представилась возмож¬
ность мысленно увидеть полную картину, дал согласие Гасфорту выполнять и эту миссию, какой бы деликатной и сложной
она ни была.
Свое знакомство он начал с истории Омского острога.
Омский каторжный острог находился на территории крепо¬
сти, являвшейся тогда центром города. Крепость, с которой на¬
чал свое существование Омск, была заложена в 1716 году в из¬
гибе Иртыша, там, где в него впадает речка Омь. Крепость
была обнесена земляным валом со рвом и четырьмя воротами,
при каждой из которых находились гауптвахта и военный ка¬
раул. Острог, стоявший на краю крепости, был обнесен высоким
бревенчатым забором с острыми кольями, сторожевыми выш¬
ками и тщательно охранявшимися железными воротами.
Крепость к тому времени уже потеряла свое военное значе¬
ние, никакие набеги городу не грозили, но тем не менее она
сохраняла воинственный характер: в ней размещались и гене¬
рал-губернаторство, и штаб Сибирского корпуса, и казармы
линейных батальонов. Что касается самого острога, то он был
предназначен для осужденных на ссыльно-каторжные рабо¬
ты — и солдат, и крестьян, и настоящих уголовных преступни¬
ков, и тех, кто страдал за свои революционные убеждения.
Большинство заключенных было русскими, но встречались сре¬
ди них и поляки, и кавказцы, и башкиры, и калмыки.
Чокан в списках заключенных обнаружил двух петрашев¬
цев — уже известного ему Федора Михайловича Достоевского
и Сергея Федоровича Дурова... Знакомого по стихам поэта
Плещеева в Омске не было: он отбывал наказание в Оренбур¬
ге, где служил рядовым в линейном батальоне.
Чокан прежде всего потянулся к Достоевскому.
Снова и снова перечитывал «Бедных людей». Вспоминал
краткую и незабываемую встречу с Федором Михайловичем
на берегу Иртыша.
Чокана давно уже волновали отношения «высших» и «низ¬
ших», богатых и бедняков. Он наблюдал их в степных аулах и
здесь, в Омске. Он не знал, как практически можно выйти из
этого положения, а задавая вопросы своим знакомым и близ¬
ким, убеждался, что и они не могут ответить.
Но если Достоевский так глубоко проник в жизнь городской
бедноты, если он пишет о ней с беспримерным душевным сочув176
ствием, он, вероятно, думал -и о том, как сделать ее, бедноту,
счастливее. Он может знать то, что неведомо другим. Но поче¬
му тогда он оказался здесь, в казарме каторжников? .
Он, Чокан, непременно должен встретиться с Федором Ми¬
хайловичем, поговорить с ним откровенно.
Еще несколько дней назад такая встреча казалась недося¬
гаемой мечтой, а теперь она приблизилась к нему вплотную, он
мог осязать ее, притронуться к ней руками.
Чокан побывал у коменданта острога и выразил желание
познакомиться с некоторыми заключенными, в том числе и До¬
стоевским. Комендант, естественно, не был в восторге от этой
просьбы, но и запретить посещение острога адъютанту генералгубернатора он не имел никаких оснований.
Это любопытство Валиханова, вряд ли вызванное служеб¬
ными обязанностями, не осталось вне поля зрения полиции,
вне настороженных ушей полковника Майделя, но и помешать
ему полиция не могла.
Пока идет подготовка ко встрече, пока хмурится Майдель,
обдумывая, как понадежней поставить капкан смышленному
этому инородцу в русском офицерском мундире, мы кратко
расскажем читателям о Федоре Михайловиче Достоевском в
остроге.
...Шел четвертый год его пребывания на каторге. Чем бли¬
же становился срок его освобождения, тем терпеливей и хлад¬
нокровней относился он к страданиям и лишениям. Он привык
к почерневшим бревенчатым срубам казармы, к затхлой и гряз¬
ной комнате, к своим нарам, расположенным у самого входа.
Привык к одеялу, сшитому из обносков, к жиденьким щам,
слегка заправленным крупой, и на удивление вкусному ост¬
рожному хлебу. Он знал всех своих соседей, хотя и держался
несколько особняком (и в силу замкнутости своего характера
и потому, что к дворянам настороженно присматривались ка¬
торжане из крестьян и солдат). Не стремился избегать физи¬
ческой работы, потому что работать все-таки легче, чем посреди
шума и ругани лежать или сидеть на нарах в бездействии дол¬
гими зимними сумерками. После работы арестантов сразу же
запирали и в узеньком зарешеченном окне всегда можно было
видеть стоявшего на страже конвойного.
Читать при тусклом свете сальных свечей было почти нель¬
зя, да и читать было, по существу, нечего. Зато как запомнился
Федору Михайловичу чудом заполученный им более или менее
свежий номер петербургского журнала.
Плац-майор Кривцов, глумившийся над ним в первый же
день прибытия по этапу в Омск, жестоко издевался над писа177
телем, грозил ему кордегардией и розгами... Достоевский дер¬
жался с угрюмым достоинством и огромной нравственной вы¬
держкой, снискав к себе, спустя годы, если не любовь, то, по
крайней мере, уважение со стороны каторжан.
Бодрствуя на нарах с полузакрытыми глазами, ощущая глу¬
бокую и постоянную физическую усталость, Федор Михайлович
вспоминал прожитые годы, чаще всего обращаясь к 22 декаб¬
ря 1849 года, завершившему восьмимесячное пребывание в оди¬
ночке Петропавловской крепости.
Их вывезли в закрытых каретах под охраной жандармов на
Семеновскую площадь, оцепленную построенным в каре
войском.
В ясное морозное утро четко раздавались слова команды,
обращенные сначала к войскам: «На кара-ул!», потом к за¬
ключенным — «Шапки долой!»
Долго продолжалось чтение приговора полевого суда.
«...приговорили всех к смертной казни расстрелянием, и
19-го сего декабря государь император собственноручно напи¬
сал: «Быть по сему».
Эшафоты и свежеврытые в землю столбы только после этих
слов, прочитанных монотонным негромким голосом, приобрели
свое истинное значение.
Он вспоминал теперь, в казарме, как вспоминал затем в те¬
чение всей своей жизни, минуты ожидания смерти, минуты,
казавшиеся годами.
Вспоминал, как подали белые балахоны с колпаками, и кре¬
постной священник тщетно призывал приговоренных к испове¬
ди, как первых трех осужденных подвели к серым столбам и
стали привязывать к ним веревками.
И еще одна команда — «Колпаки надвинуть на глаза!» и —
клад! Солдаты, стоявшие у эшафота, взяли ружья на изготов¬
ку и прицелились.
И как неожиданно ударили барабаны, и подъехал экипаж,
и офицер выскочил из экипажа, размахивая какой-то бумагой,
и солдаты, не выстрелив, вскинули вверх ружья.
Достоевский и теперь, спустя три с лишним года, переживал
свое тогдашнее состояние — прощание с жизнью, непонятный
барабанный бой и чтение бумаги, привезенной флигельадъютантом: смертная казнь отменялась императором, каждо¬
му было определено свое наказание — на каторгу, в арестанские роты, рядовыми на Кавказ и в Сибирь.
Потом ставили на колени, ломали шпаги над головой, сим¬
волически лишая дворянского звания.
Какое это имело значение тогда и теперь?
178
Важно, что он прощался с жизнью, в которой мог бы сде¬
лать так много доброго и хорошего. И эта жизнь была ему
возвращена.
Он не забудет никогда мороза в то петербургское утро, ощу¬
щения холода, уже переходящего в предсмертную дрожь.
Как не забудет выданные после помилования, тут же на Семе¬
новской площади, выданные как и всем арестантам — шапку,
грязный овчинный тулуп и такие же сапоги.
В них он и доедет по этапу метельной зимней Россией сна¬
чала до Тобольска, а потом и до Омска, но на пути в арестант¬
скую роту, в эту затхлую казарму он еще донашивал кое-какую
домашнюю одежду, в том числе и белье.
Угреватый, всегда подвыпивший или пьяный плац-майор в
первые же минуты их встречи приказал одеть все арестантское.
Ах, этот плац-майор Кривцов, Восьмиглазый!.. Это он кри¬
чал морячку-караульному, застав Достоевского больным, ле¬
жащим на нарах:
— Больной, говоришь! Вздор... Знаю, что ты потакаешь
ему... В кордегардию его, розог!..
Спасибо коменданту, приостановившему экзекуцию...
А еще спасибо далекой юности, пансионату Леонида Ива¬
новича Чермака, где ему привили вкус к гимнастике, к тяже¬
лым физическим упражнениям.
Иначе как бы он справился с ломом и лопатой на ежеднев¬
ных каторжных работах!
Лишенный возможности писать, иногда он чувствовал себя
безнадежно одиноким, но, всматриваясь в арестантов, находил
среди них людей по-настоящему добрых, умных и нравственно
стойких.
...В этот день он только что выписался из тюремного госпи¬
таля, где и отдохнул малость, и всласть попил крепкого чаю,
и пользовался той свободой, о которой в казарме нельзя было
и мечтать. Сегодня медицинское освобождение от «уроков» еще
действовало, и он не пошел с ротой на берег Иртыша. Впро¬
чем, он не стал бы прекословить, если бы ему приказали.
Дверь приоткрылась, и в сопровождении караульного в ка¬
зарме появился офицер.
«Опять начнет кричать,— тоскливо подумал Федор Михай¬
лович,— это они своей обязанностью считают».
Однако походка вошедшего явно не отличалась решитель¬
ностью. Он будто бы медлил, будто бы собирался с духом. Мог¬
ло быть и другое — просто не сразу привыкали глаза к тускло¬
му сумраку казармы.
Достоевский исподлобья взглянул на стройного, не очень
179
высокого офицера и сразу отметил про себя, что он молод.
И монгол. Или скорее киргиз. Если судить по скулам, чуть ко¬
со посаженным глазам и бровям вразлет — густым и широким
у переносицы и суженным к вискам.
«Зачем он пожаловал и ко мне ли?»—подумал Федор Ми¬
хайлович и не опустил глаз. На одно мгновение лицо офицера
показалось ему знакомым, но только на одно мгновение.
Это мгновение уловил и Валиханов. Нет, он превосходно
видел в сумраке. От волнения Чокан забыл фразу, придуман¬
ную полчаса назад, и теперь не знал, как обратиться к писате¬
лю. Он нисколько не походил на того Достоевского, которого
ему однажды довелось встретить на берегу Иртыша, как не по¬
ходил и на портрет, сделанный одним художником незадолго
до ареста. На литографии писатель выглядел совсем молодым,
большеглазым, задумчиво-грустным; галстук, повязанный ко¬
сынкой, и не очень приглаженные волосы говорили, казалось, о
некоторой аристократической небрежности. А на берегу Ирты¬
ша— это было всего каких-нибудь три года назад — он встре¬
тил человека с бледно-землистым лицом, на котором приметно
выступали веснушки. С тех пор он посерел, осунулся, оброс
редкой бородкой: не той пушистенькой, юношеской, что на ри¬
сунке, а неухоженной, мужицкой. Веснушек Чокан на этот раз
что-то не обнаружил, зато по всему лицу — и на щеках с до¬
вольно резко обозначенными скулами, и на высоком лбу — тем¬
нели красные пятна, как у больного лихорадкой. Он как бы по¬
терял свой возраст — можно было дать и сорок и больше, хо¬
тя Чокан отлично знал по документам, что писателю нет и пол¬
ных тридцати трех лет.
Так они довольно быстро пригляделись друг к другу: До¬
стоевский, испытывая постоянное на каторге чувство подозри¬
тельности, Чокан — преодолевая застенчивость. Слов, приго¬
товленных для встречи, он не вспомнил и ограничился кратким
официальным представлением:
3
— Корнет Чокан Чингизович Валиханов, адъютант Запад¬
но-Сибирского генерал-губернатора.
Однако слова эти он произнес мягко, даже робко, без вся¬
кой аффектации, как бы внушая собеседнику и тоном и негром¬
костью голоса, что и сам молод, и офицерское звание у него
самое что ни на есть младшее, и должности своей он не при¬
дает значения.
— Заключенный Достоевский Федор Михайлович.
Он сказал это, по своему обыкновению, отрывисто и не
очень внятно, привстав с нар и звякнув кандалами.
— А ведь я вас знаю, Федор Михайлович,— еще довери180
тельнее продолжил Валиханов, протянул ему руку и в то же
мгновение почувствовал пожатие его влажной, худой и сильной
руки.
— Простите, но, по-моему, я вас уже видел, где-то здесь,
в Омске.— Достоевский смотрел по-прежнему пристально, ис¬
подлобья.— Скажите, пожалуйста, где?
— Скорее всего на берегу. Вы тогда разгружали баржи.
— Припоминаю теперь... Вы были среди кадетов. И кто-то
из вас даже назвал мою фамилию.
— По отроческой своей наивности мы думали, что нам раз¬
решат с вами поговорить,— сказал Чокан и тут же остался не¬
доволен своими, как ему послышалось, книжными словами.
— Вы киргиз?— спросил Достоевский и, словно отвечая на
невысказанную мысль Чокана, добавил.— Вы очень чисто го¬
ворите по-русски.
— Киргиз. По крайней мере, так русские нас называют. Мы
кайсаки, казахи, Федор Михайлович.
— Кайсаки. Да, я знаю, киргиз-кайсацкая степь... Киргизкайсацкая орда. У нас еще говорят ордынец. Не правда ли?
— Я с вашего разрешения сяду, Федор Михайлович.
— Если не боитесь блох,— не очень весело ответил До¬
стоевский.
— В юртах их сколько угодно,— и Чокан сел рядом с узни¬
ком. И вкратце рассказал ему и о поручении Гасфопта, и о том,
что не имело никакого отношения к поручению генерала —
о своем, глубоко личном желании познакомиться с автором
«Бедных людей».
— Вы сейчас делаете какие-нибудь наброски, пишете?—
спросил напрямик Чокан, и Достоевскому этот вопрос не по¬
нравился.
— Нет, не пишу, никаких набросков не делаю,— сухо и отры¬
висто буркнул Федор Михайлович. Чокан ему понравился, но
это еще не было основанием для откровенности, тем более,
что он действительно ничего не писал в казарме и только в ост¬
рожном госпитале делал кое-какие записи в книжке, хранив¬
шейся у фельдшера. А говорить о своих замыслах, о своих ду¬
шевных переживаниях он считал совершенно излишним.
Не подозревая Чокана в лукавстве, в двойной игре, он не
мог ему и довериться с первой встречи: суд, этапы, казарма,
в особенности — казарма, сделали Федора Михайловича зам¬
кнутым, даже нелюдимым.
Это почувствовал Чокан и вовремя откланялся, получив со¬
гласие Достоевского на дальнейшие встречи.
В острог Чокан больше не заходил, да в этом и не было на¬
добности. Достоевского, как человека образованного, время от
времени посылали переписывать бумаги в инженерную канце¬
лярию, находившуюся рядом
с генерал-губернаторством.
Один из инженеров, добрейший и интеллигентный Константин
Иванович Иванов, женатый на дочери декабриста Анненкова,
помогал, как мог, Федору Михайловичу. Порой он привозил
его к себе домой под предлогом срочной работы — изготовле¬
ния чертежей, кстати сказать, в инженерном училище Достоев¬
ский недолюбливал это занятие и делал чертежи неохотно и
неряшливо, а теперь корпел над ними даже с некоторым удо¬
вольствием. Но корпел в самой канцелярии, а не дома у Ива¬
новых, где была атмосфера дружелюбия, непринужденности,
внимательности друг к другу.
Крамольных разговоров там вести было не принято, как не
принято было хвастать и верноподданическими чувствами, но
о Пушкине, Лермонтове, Белинском говорили с восхищением.
В небогатом этом доме и состоялась новая встреча Валиха¬
нова и Достоевского. Чокана пригласил Иванов, испытывая к
нему симпатию и заранее предвкушая удовольствие от его анек¬
дотов, изображающих чиновников Омска.
Чокан в присутствии Федора Михайловича старался не уда¬
рить лицом в грязь — рассказывал и об орденской ленте на
подкладке калош, и о Теккерее в остроге.
Потом разговор перешел на скончавшегося не так давно
Николая Васильевича Гоголя, и Чокан, не называя Достоев¬
ского, очень прозрачно намекнул, что есть писатели, которые
продолжают дело автора «Мертвых душ» и «Ревизора» и на¬
ходятся они совсем недалеко от нас.
Федор Михайлович ни словом, ни жестом не показал, что
Валиханов говорит именно о нем, но в душе он испытывал дру¬
жеские благодарные чувства к симпатичному корнету, образо¬
ванному степному принцу, почти юйоше, удивительно сочетав¬
шему в незаурядной и противоречивой натуре демократизм
с аристократическими, несколько забавными замашками.
И когда Чокан стал настойчиво приглашать Федора Михай¬
ловича к себе, он ответил согласием, добавив, однако, что не
всегда это от него зависит.
В ближайшее время тот же Иванов предоставил Достоевско¬
му возможность побывать у Валиханова, снимавшего неболь¬
шую квартиру в доме богатого торговца Мирона Коробейнико¬
ва, брата той самой Варвары, у которой Чокан останавливался
с отцом в первый год своего приезда. Мирон, разбогатев¬
ший на торговле кожей, построил вблизи крепости, почти в
182
центре Омска дом: первый этаж был кирпичным, второй —сло¬
жен из сосновых бревен. Коробейников не брал со своего жиль¬
ца платы, хорошо зная его отца и считая, что крепкие связи
Чокана со степью могут пригодиться в торговых делах.
Достоевский, присматриваясь к Чокану, все больше и боль¬
ше убеждался в том, что он не мальчик, не наивный юноша,
как думалось вначале, а зрелый молодой человек, оригиналь¬
ный и мыслящий. Он стал с ним разговаривать как с
равным. Изредка делился с Чоканом воспоминаниями о пере¬
житом, реже посвящал в некоторые свои замыслы.
Однажды он рассказал о своей острожной жизни, расска¬
зал о том, как пробовали арестанты приручить орла с переби¬
тым крылом и вывихнутой ногой, как орел не брал пищи из
рук, не ел при людях.
— Небольшой орел, из породы степных.... Кажется, у вас
его зовут карагутом.
Особенно драматично звучал конец этой истории. Орла сбро¬
сили с крепостного вала в степь, и он, махая больным крылом,
ни разу не оглянувшись, бежал по сухой клочковатой осенней
траве.
— А вот у нас в ауле, в Орде у отца приручали орлов. Толь¬
ко вылавливали их птенцами,— задумчиво молвил Чокан.—
Значит, Федор Михайлович, будете писать об остроге?
Едва ли не впервые он увидел на лице Достоевского улыб¬
ку, застенчивую, грустную улыбку:
— Погоди, Чокан... вот избавлюсь от казармы...
Конечно, он будет писать, непременно будет. Да и не
сможет он не писать, подумал Валиханов, мысленно выругав
себя за назойливость.
О революции и революционерах они почти не говорили. До¬
стоевский гневно высказывался против всякого насилия, тем
более связанного с пролитием крови. Он недолюбливал и со¬
циалистов. Направление мыслей Достоевского, его обществен¬
ные идеалы представлялись Чокану не очень ясными. Каким же
путем идти к цели? Тысячелетиями шла борьба между патри¬
циями и плебеями, но она так и не привела к свободе, к тор¬
жеству гуманизма. Если смотреть на движение истории, как
на борьбу, то не увидеть конца пути.
— Что же тогда делать?— спросил Чокан.
В ответ Достоевский заговорил о христианской религии.
Спорить с Федором Михайловичем Чокан не стал, но и не
поверил ему. Восемнадцать веков существует христианство, а
мир не только не просветлел, но стал еще более мрачным.
Сомнения эти нисколько не мешали Чокану сближаться с
183
Достоевским, глубоко ценить его дружеские отношения хотя
бы потому, что за всю свою сознательную жизнь он впервые
встретил такого глубокого гуманиста. Любящий Россию и гор¬
дившийся ею, он не делил людей по цвету кожи и разрезу глаз.
С любовью он относился к юношам и старикам. Достоевский
любил человека.
Чокан читал Николая Новикова, передового русского чело¬
века, стремившегося еще в прошлом, XVIII веке, просвещать
народ, подымать его нравственный уровень. Чокану нравилось,
что Новиков был против пренебрежительного отношения к
«инородцам». Чокан слышал, что и петрашевцы говорили о
равноправии наций.
Считая и себя гуманистом, Чокан тоже много думал о рав¬
ноправии. Когда-нибудь оно наступит во всем человеческом
обществе. Но ближней мечтой Чокана было стремление под¬
нять свой родной народ до уровня европейских народов, до
уровня русских.
Каким же путем достигнуть этого?
Ответы Достоевского были куда туманнее даже гуманисти¬
ческих идеалов Чокана. А ему-то представлялось, что Федор
Михайлович, такой талантливый, прошедший такую жизненную
школу, должен все знать.
Чокан часто рассматривал географическую карту мира.
Вот небольшие острова — Англия. За последние века она за¬
воевала и часть Америки, и огромные пространства в Азии. За¬
воевала Австралию, властвует в некоторых странах Африки.
Она держит народы в рабстве. И огромные колонии не могут
противостоять маленькой Англии с ее высокой культурой.
А Франция, а Испания? Но не будем говорить о них, посмот¬
рим на крошечную Португалию, прижавшуюся этакой утицей
к западу Европейского континента. Посмотрим на таких кар¬
ликов, как Бельгия, Голландия. Ведь они владычествуют в
больших отсталых странах, ведь они прочно оседлали их и
ударяют пятками по их легким.
Россия тоже становится великим колониальным государст¬
вом. Обширны завоеванные ею земли. В том числе и земля
казахов. Когда же мы достигнем равноправия? Каким путем?
Кто поведет вперед казахский народ?
Слушая горячие речи Чокана о своем народе, Достоевский
порой видел в нем Дон-Кихота нашего времени. Не утопия ли
сама мысль о том, что эту отсталую степь можно превратить
в культурную страну?
Но вот сам Чокан? Он же настоящий степняк, родился и
вырос в ауле, а ведь сколько знаний успел в себя вобрать! И в
184
истории сведущ, и в философии, и в этнографии, и в литерату¬
ре. Естествознание изучал. И дело не в том, что закончил кор¬
пус. Разве мало неучей выходит из корпуса? Памятлив, вос¬
приимчив, любит читать.
Кого он напоминает? Уж не Лермонтова ли или лермон¬
товского Печорина? Он и сдержан, и быстр, он бывает серьез¬
ным и легкомысленным, резким и изысканно вежливым, разго¬
ворчивым и молчаливым. Как Печорин, он может затеять ссо¬
ру и упрямо стоять на своем. Но в серьезном споре стремится
победить не ловкостью, а доказательствами.
Однако многие мысли его, как расплавленный металл в пе¬
чи. Бурлит и клокочет, но еще неизвестно, в какую форму
выльется сплав. Чокан, видимо, мечтает стать политиком.
Но политика, думал Достоевский, вряд ли может стать
его призванием. Чокан, в конце концов, может разочароваться
или, если шагнет за дозволенные пределы, погибнуть. Досто¬
евскому очень не хотелось, чтобы его молодой друг ступил на
опасный путь.
— Не знаю, Чокай, понравится ли тебе то, что я скажу,—
начал однажды разговор Федор Михайлович,— только сперва
я,задам тебе один вопрос: ты ведь первый казах с европейским
образованием?
— Вероятно, один из первых.
— Не думаешь ли ты, что надо решительно увеличить чис¬
ло таких людей в вашем народе?
— Верно, Федор Михайлович, но разве это так просто
сделать?
— По-моему, просто: посылать казахских детей в русские
школы.
— Нет, совсем не просто,— возразил Чокан,— вот уже
больше ста лет, как началось наше подчинение России. И за
этот век можно по пальцам пересчитать казахов, получивших
некоторое образование. И дело не только в этом. Все мои гра¬
мотные земляки становились чиновниками царской админи¬
страции. Среди них пока не нашлось ни одного, кто бы само¬
стоятельно подумал о положении родного народа, помог бы
его развитию.
— А ты сам?
— Голос одного гуся не слышен. Это казахский вариант
русской пословицы — один в поле не воин. Я одинок, Федор
Михайлович, очень одинок.
— Вот я и говорю, степи необходимы просвещенные люди.
— Федор Михайлович, Федор Михайлович,— сказал не без
горечи Чокан.— Я многих уговаривал послать своих детей в
185
русские школы в Омск и мне давали обещание. Не так давно.
Во время поездки в Атбасар. Но ни один не сдержал слова.
— Значит, города побаиваются... А если приблизить школы
к аулам. То есть, просто открыть там школы?
Чокан усмехнулся:
— Утопия!
— Не совсем понимаю...
— Несбыточная мечта пока. Кто же их будет открывать?
Не только в аулах, но и в русских селах некому. Казахи наши
неграмотны — это известно. Но из ста русских девяносто с лиш¬
ним тоже не умеют читать и писать. Во многих селах жителя
и понятия не имеют о школах. Не видели, можно сказать, и не
слышали.
Достоевский вздохнул:
— Да и в России есть еще такие места*
Разговор оборвался сам собой.
Думая над судьбой Чокана, Федор Михайлович высказал
еще одно пожелание. Не поехать ли Валиханову в Европу —
посмотреть, поучиться, прикоснуться к источникам передовой
мысли человечества. Он, Достоевский, сам мечтал побывать в
европейских городах, но суд и ссылка поставили крест на этой
мечте.
Чокан снова усмехнулся.
—- Не понимаю, что за причина для смеха?—даже немного
рассердился Достоевский.
— Кто же пошлет меня, маленького адъютанта, в такое пу¬
тешествие? Где я найду средства?
— Я слышал, Чокан, твой отец богатый человек.
— Что это за богатство? Наши баи — безденежные, а скот
дешев. Да если отец продаст всех своих овец и лошадей,— что
он, впрочем, никогда не сделает,— едва ли мне хватит денег и
на год жизни в Европе.
Так оборвался и этот разговор.
Другое дело — литературные беседы. Они могли бы про¬
должаться бесконечно, но Достоевский всегда помнил, что ему
надо в срок возвращаться в казарму. Он и так в последнее
время пользовался поблажками.
...В свободные часы Чокан стремился прочитать все, что
только можно было найти в Омске, написанное Достоевским и
о Достоевском. «Бедные люди» сменялись «Двойником» и «Бе¬
лыми ночами». В душе его звучали слова Белинского:
«Честь и слава молодому поэту, муза которого любит лю¬
дей нй чердаках и в подвалах и говорит о них обитателям раз¬
золоченных палат».
Чокан гордился' что «Бедные люди» в статье «Взгляд на
русскую литературу 1846 года» названы Белинским на первом
месте среди
«замечательных
явлений
беллетристической
прозы».
Не только Белинский восторгался «Бедными людьми». Кри¬
тики из другого, официального лагеря, где раздавались и враж¬
дебные голоса, отдавали должное талантливому писателю.
Докладывая Гасфорту о своей первой встрече с Достоев¬
ским в остроге, Валиханов в самых лучших тонах говорил о его
благонадежности и примерном поведении, одновременно не по¬
жалев красок для прославления автора «Бедных людей».
— Ведь вы читали, ваше превосходительство, Достоевского?
— Да, да, конечно,— соврал Густав Христианович,
— После Гоголя это первый писатель России. Вот послу¬
шайте, что о нем говорит Белинский.
О Белинском Гасфорт кое-что слышал и хорошее и плохое,
но как бы там ни было поверил ему больше, чем своему
адъютанту.
И уж совершенно неожиданно для Чокана приказал при¬
вести Достоевского к нему на прием.
Беседы между генерал-губернатором и заключенным не по¬
лучилось.
Густав Христианович бубнил что-то высокопарное о монар¬
шей милости, о просвещении, о своем высоком долге, а Досто¬
евский стоял, опустив глаза, односложно отвечая на генераль¬
ские вопросы, решительно избегая и просьб и жалоб.
Гасфорту он не понравился:
— Молчит, словно в рот воды набрал...
Но Чокан тут же отнес это за счет скромности Федора Ми¬
хайловича:
— Скромный, говоришь, а петрашевец. Но раскаялся ли он?
— Безусловно, раскаялся, ваше превосходительство. Он
сам мне об этом сказал.
Валиханов делал все доступное ему, чтобы как-то облегчить
участь Федора Михайловича и даже ускорить его освобожде¬
ние, хотя Гасфорту это было не под силу.
Адъютант довольно ловко играл на тщеславии генерала.
Зная о соперничестве Гасфорта с графом Муравьевым-Амур¬
ским, генерал-губернатором Восточной Сибири, он частенько
заводил речь о нем и хвалил порядки в Иркутске. При этом
Чокан обычно ссылался на письма, получаемые им от бурят¬
ского ученого Доржи Банзарова, частенько приписывая ему то,
что слышал от других. Так было достовернее, хотя Гасфорт и
о Банзарове не имел ясного представления.
187
С Банзаровым Чокан познакомился еще кадетом в 1850 го¬
ду, когда тот возвращался из Петербурга к себе на родину и
остановился в Омске у знакомого читателю нашей книги Бабай-Оленя. Банзаров учился в войсковой русско-монгольской
школе, а в год рождения Чокана поступил в Казанскую гим¬
назию на казенное содержание, успешно закончил ее в 1842 го¬
ду и сразу же был принят на филологическое отделение фило¬
софского факультета Казанского университета.
К 1850 году он уже стал известным ученым, написавшим
выдающуюся диссертацию «Черная вера или шаманство у мон¬
голов».
Чокану было всего пятнадцать лет, когда они познакоми¬
лись. Доржи Банзарович уже приближался к тридцати. Высо¬
кообразованный исследователь, чье имя хорошо знали ориен¬
талисты и в России и за рубежом, разговаривал с ним как рав¬
ный о разным, пророчил ему большую судьбу. С той поры они
изредка перебрасывались письмами. Чокан писал восторжен¬
ные и благодарные, Банзаров, работавший чиновником особых
поручений, грустные и краткие с пожеланиями заниматься
прежде всего наукой.
— Ваше превосходительство, а знаете, граф Николай Ни¬
колаевич с каждым днем становится популярнее.
— Тебе что, опять этот Банзаров пишет?— насторожился
Гасфорт.
— Да, получил на днях письмецо. Большой гуманизм проя¬
вил он на сей раз.
— Ты изложи поточнее и покороче, а выводы я сам сделаю.
— Вашему превосходительству, очевидно, известны братья
Бестужевы, осужденные по процессу декабристов.
Гасфорт кивнул головой и по тому, как он это сделал, Чо¬
кан сразу догадался, что фамилию эту генерал, может быть, и
слышал, но подробности начисто забыл.
Быть может, у него, служившего на Кавказе, еще сохрани¬
лось слабое воспоминание об Александре Бестужеве, видном
декабристе, сосланном в Якутск, а потом переведенного в дей¬
ствующую армию. Он и погиб в бою неподалеку от мыса Ад¬
лер; Но вряд ли ему что-нибудь было известно о его братьях,
декабристах Николае и Михаиле, отбывавших каторгу в Нер¬
чинске.
— Так вот, ваше превосходительство, Муравьев помог Бе¬
стужевым досрочно освободиться из Нерчинского острога, по¬
мог им устроиться в Чите. Я сам видел рисунок дома Николая
Бестужева — вполне приличный дом, даже с мезонином. Рису¬
нок самого Николая Александровича — он настоящий худож188
ник* и не без помощи Муравьева нашел применение своему та¬
ланту в Сибири. А Александр Бестужев — он подписывался
Марлинский — столько книг интересных написал о Кавказе.
■-.* — Марлинский?—переспросил Гасфорт,— вот так бы и ска¬
зал. Я, кажется, читал Марлинского. На всякий случай, найди
его сочинения о Кавказе. На досуге перечитаю.
■ — Я вам и Достоевского могу принести. Хотите?
— М-да, м-да,— промычал Густав Христианович, и на лице
его появилось выражение сосредоточенного государственного
раздумья.
На следующий день между двумя рапортами о делах,.в об¬
щем, мало примечательных, Чокан как бы случайно обронил:
— Почему бы вам, ваше превосходительство, не Сделать
одного доброго дела, которое очень высоко оценят в России:
что там будет граф Муравьев по сравнению с вами!
— Какое доброе дело, о чем ты говоришь?— насторожился
Гасфорт.
- — Спору нет, ваше превосходительство, Бестужевы талант¬
ливые братья,— спокойно продолжал Чокан,— но они рядом
с Достоевским лишь холмики у подножья высокой горы.
— И какую же мораль ты хочешь преподнести мне, корнет?
— Самую простую, ваше превосходительство. Облегчите
участь Достоевского, помогите ему скорее выйти из острога,
сделайте все, чтобы и солдатская его служба была полегче.
О вас будут говорить с благодарностью в просвещенном Петер¬
бурге, о вашем поступке узнают и в Европе.
:
Гасфорт поднялся с кресла, шумно вздохнул и, придав зна¬
чительную осанку своей фигуре, задумчиво произнес:
— Как знать, может быть, ты и прав!
Чокан счел совсем не лишним польстить генералу, напомнив
о его дворцовых связях.
— Вам будет это сделать проще, чем Муравьеву-Амурско¬
му. Вас хорошо знают в придворных кругах и посчитаются с
вашим мнением.
Густав Христианович протянул что-то очень самодовольное,
благозвучное и непонятное, а потом добавил четким голосом,
которым привык отдавать команды:
— Составь приличествующее письмо на имя управляющего
III отделением Собственной его императорского величества
канцелярии генерал-лейтенанту и кавалеру Дубельту. Надеюсь,
понял меня.
Письмо было составлено, подписано и отправлено в Петер¬
бург. На освобождение Достоевского из арестантской роты, из
острога, оно, вероятно, не повлияло, так как уже приближался
189
срок, утвержденный приговором, но так или иначе, оно сдела¬
ло свое дело, сказавшись на солдатской службе Федора Ми¬
хайловича, сыграло определенную роль в его производстве в
унтер-офицеры, сказалось на либеральном отношении к До¬
стоевскому его непосредственного начальства.
В Омске ему оставалось жить совсем недолго. Его перево¬
дили в Семипалатинский линейный батальон. Чокан пообещал
быстро найти удобный служебный повод побывать у Достоев¬
ского на его полувольном новоселье.
По Иртышу
Прошло немало месяцев, прежде чем Чокану представи¬
лась возможность поехать в Семипалатинск. Но время для
поездки выпало не совсем удачное.
...Снег уже стаял, зазеленела молодая трава, давно прошел
по Иртышу ледоход. Однако весенняя распутица затянулась.
На северном берегу реки, так называемой русской стороне, ло¬
шади вязли в непролазной грязи. Пикеты находились друг от
друга на большом расстоянии, и ехать этой единственной тог¬
да дорогой было мучительно долго.
Чокан нашел, как ему казалось, наилучший выход. В по¬
следние годы Гасфорт заботился об открытии навигации по
Иртышу. С его помощью, на купеческие деньги, положили на¬
чало судоходству к западу до Тобола, и к востоку до Зайсана
и по Зайсану до устья Черного Иртыша. Несколько небольших
суденышек, преимущественно баркасов, получили громкое наз¬
вание Омской флотилии. На баркасах перевозили грузы, ре¬
же — пассажиров.
В Семипалатинск вскоре отправлялся двенадцативесельный
баркас. Чокана заверили, что пути ему не больше двух недель,
а на лошадях бездорожьем не добраться и за месяц.
Чокану еще никогда не случалось совершать речные путе¬
шествия. Катанье на лодке возле Омска в счет идти не могло,
хотя он испытывал удовольствие и во время коротких этих
прогулок. Как, должно быть, заманчиво плыть и плыть, вды¬
хая свежий воздух, любуясь крутыми берегами, огибая зеле¬
ные острова.
Первый же день плаванья был чудесным днем. Еще вчера в
Омске разразилась черная буря, вздымая тучи невесть откуда
взявшейся пыли, а сегодня, в тихий солнечный день, мягкий
ветерок был даже приятен. Иртыш разлился, кое-где его прото¬
ки сливались с основным руслом. Вода затопила и южный по¬
логий берег, словно устремилась к родимой казахской степи.
190
Порой казалось — вокруг тебя не река, а море. Гладь выгля¬
дела спокойной, а быстрота сильного течения угадывалась
разве что по стремительно несущейся с верховьев какой-нибудь
коряге, да по ударам волны о борт баркаса.
Силу течения больше пассажиров чувствовали гребцы. Это
можно было наблюдать по сосредоточенности их лиц, по на¬
пряжению мускулов и ритмичным взмахам весел. Как слажен¬
но, с какой удалью работали они! Кто только подобрал такую
команду — рослых могучих ребят, чью молодость не скрывали
и черные бороды.
Похоже, все гребцы были русскими, за исключением одно¬
го человека, пожалуй, постарше остальных. Черты его лица на¬
поминали казахские или какого-нибудь жителя Севера. Чокан
долго не обращался к нему, но услышав, что его зовут Каранаром, спросил его о чем-то по-казахски. Тот не ответил. Еще
раз спросил. Молчание. Должно быть, глухонемой, подумал
Чокан, и махнул рукой.
...Он продолжал любоваться гребцами, их сноровкой и сітлой, их пребывающими в постоянном движении мышцами, мыш¬
цами твердыми даже на взгляд и стремительными, словно кам¬
ни, обрушивающиеся с гор. Гребцы работали без устали. При¬
станут к берегу, прикорнут на полчасика и снова борются с
течением разлившейся реки.
Гребли молча, не переговариваясь, но время от времени за¬
тягивали песню. Грустную, протяжную песню. Один запевал,
подхватывали все, даже Каранар. Нет, он вовсе не глухонемой,
сообразил Чокан. Почему же он мне все-таки не ответил?
Весенняя свежесть, ясная погода, ночи у костра. Лучшего
нельзя было и желать. Так бы в срок и дошли до Семипала¬
тинска на баркасе, если бы не одно досадное происшествие.
Омская флотилия только на словах была флотилией. Не¬
многие суда оказались приспособленными для перевозки зерна,
муки, овощей и других продовольственных грузов; некоторые
баркасы были сколочены на скорую руку, а другие отслужили
свое на Волге и Урале и нуждались в ремонте. А тут случилось
настоящее бедствие — такое количество мышей и в особенности
крыс развелось на Омской флотилии, что никакого спасения от
них не было.
Баркас, на котором плыл Чокан, правда, был подлатан, но
боцман, как об этом узнали позднее, предупреждал капитана
флотилии, что с выходом в путь надо повременить. Капитан и
не подумал отменить свой приказ, только выругался. Что
оставалось делать боцману? Откачать воду, наскоро привести в
порядок посудину и отдать швартовые.
191
Плыли себе и плыли, а когда днище начинало, как шутили,
слезиться—брались за черпаки. Возможно, так бы и дошли
до Семипалатинска, если бы не те же крысы. В поисках зате¬
рявшихся между досками зерен они добрались до дна и про¬
грызли дыру, из которой хлынула вода. Черпаки уже не помо¬
гали. Направили баркас на ближайшую отмель, усиленно за¬
работали веслами. Но баркас стал погружаться в воду. Гребцы
с трудом маневрировали между верхушек деревьев, затоплен¬
ных половодьем. Глубина повсюду была выше человеческого
роста. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что при¬
брежный тальник, растущий здесь, совсем скрылся под водой.
А баркас оседал все глубже и глубже. И тогда прозвучала
команда спасаться вплавь.
Чокан раздумывал — сумеет ли он доплыть до берега. Плавать-то он умел, но преодолевать большие расстояния на воде
ему не приходилось.
— Спасайтесь!—раздался чей-то сильный голос и, огля¬
нувшись, Чокан узнал Каранара.
...Плыли они рядом. Каранар, хороший пловец, время от
времени поддерживал плечом Чокана, когда тот начинал вы¬
биваться из сил.
До берега все добрались благополучно.
Команде удалось спасти и баркас.
Неподалеку, как узнал Чокан от Каранара, находилась
русская станица Коряковская, прозванная казахами Кереку.
Стали советоваться, как поступить дальше. Промокшие, ус¬
талые, растрепанные. Нечего было и думать, чтобы сразу всем
идти в село. Споры решил Каранар.
— Я сильный, на меня можно надеяться. Сбегаю в Кереку,
подготовлю ночлег и вернусь за вами. А вы пока посушите
одежду. До вечера еще есть время. Надо снять все верхнее.
Посмотрел на Чокана и чуть улыбнулся, снисходительно и
жалеючи:
— А сапоги надо помочь снять.
И стал стаскивать так энергично, что Чокан вскрикнул.
Затем Каранар разделся сам, отжал холщовые штаны и ру¬
баху, тут же натянул их на себя и быстро зашагал в сторону
вербной рощи. Через несколько минут он уже скрылся.
— О, господи, найдет ли он дорогу?— раздался чей-то неу¬
веренный голос.
— Он — и не найдет? Не знаешь ты Каранара,— решителыно ответил кто-то из гребцов.
— Настоящий батыр!—с восхищением отозвался Чокан.
— Батыр-то батыр, да как бы не испугались его вида. Здесь
192
народ осторожный, замкнутый, не каждого пустят ночевать.
Так я слышал.
Эти слова были сказаны столь сурово, что не у одного Чокана в душе поселилась тревога.
Тревога эта оказалась далеко не напрасной.
Как ни торопился Каранар, вечер застал его в дороге. Он
попытался войти в крайний домик станицы, но ворота оказа¬
лись на запоре. Собака подняла неистовый лай. Каранар крик¬
нул, потом постучал в ворота. Он видел слабый свет в одном
из окон, но после его стука и этот огонек потух. Должно быть,
хозяева ужинали при лучине, а когда услышали лай — на со¬
седей бы собаки так не лаяли,— догадались, что стучит чужоц.
Кто может быть чужим? Бродяга, беглый каторжанин, разбой¬
ник. Варнак, одним словом. Варнак, он такой — и ограбит, и
убьет. Поэтому у сибирских казаков принято закрывать воро¬
та после захода солнца, запирать двери и не откликаться на
незнакомый голос...
Каранар еще раз обошел дом, стучал в каждое окно, взы¬
вал — откройте, люди добрые!— но дом словно вымер. Про¬
должала заливаться собака, заблеяли овцы, замычала корова.
Не хотят открывать! А ведь есть же люди, наверняка.
Каранару стало холодновато — одежда-то не просохла. Он
выругался и направился к соседнему двору. Такая же история
произошла и там.
Он плелся от дома к дому и злился. Ну что за станица? Од¬
ни собаки. Никто не вышел ему навстречу. Никто!
Наконец, он очутился на площади в центре станицы. Рядом
с церквушкой темнели очертания длинного помещения, похо¬
жего на сарай. Подойдя к нему вплотную, Каранар учуял ло¬
шадей и сразу же догадался, что это пожарная конюшня, ка¬
кие обычно бывают в центре русских сел. Здесь стоит наготове
телега с бочкой, в телегу впряжены кони. Да вот и каланча —
как же он не разглядел ее сразу. Значит, здесь должен нахо¬
диться ночной сторож. Может, он дремлет на телеге?
Каранар вошел в конюшню, лошади забеспокоились, расфыркались — то ли в предчувствии кормежки, то ли в ожида¬
нии выезда. Проснулся и впрямь дремавший в телеге чуткий
и зоркий старик. Выглянул из-за короба и увидел незнакомого
человека. Не иначе варнак! И вспомнил не такой уж давний
случай в станице, когда ночью вырезали всю семью в одном
Зажиточном доме. Дело рук варнаков, думали тогда вКоряковке.
«Эге, да уж не из тех ли самых и ты?»—сказал про себя
старик, сползая с телеги и, крадучись, пробираясь к каланче.
7 С. Мука нов
193
Старик, не мешкая, поднялся к пожарному колоколу и рас¬
качал его. Звону этого колокола немедленно стал вторить и
церковный. Станичный поп и псаломщик еще не выходили из
церкви после вечерней службы.
Вся станица услышала набат. А так как однажды она уже
горела, то станичники, кто в чем был, немедленно бросились к
каланче.
Спустя несколько минут Каранар, не помышлявший о на¬
висшей над ним опасности, понял, что он в кольце.
А старик, уверенный теперь в надежной защите и одолев¬
ший страх, закричал с каланчи во всю силу своих легких:
— Ребята, казаки! Варнак объявился...
— Где, скажи... Где?
— Здесь, в конюшне...
— Смотрите, не выпустите!
— Ой, темно, братцы, ой, темно!
Злые выкрики встревожили Каранара.
— Не бармак я, не бармак!— почти взмолился он.
— А это мы сейчас посмотрим. У тебя солома есть, дед?
— Есть.
— Подожги ее! Вот и увидим, что это за птица.
Нашлись у деда и серники, вспыхнула сухая солома и все
увидели прижавшегося к стене сарая высокого бородатого че¬
ловека в одном белье.
— Варнак, настоящий варнак!
Многие даже попятились назад.
— А ну, стойте!
Жесткий голос станичного атамана узнали все. Человек не¬
добрый и решительный, он любил проявлять власть и, не¬
смотря на мирное время, поддерживал военный порядок.
— Держите его!
Но охотников немедленно выполнить приказ атамана сра¬
зу не нашлось.
— Сила, должно быть, в нем немалая. Еще изувечит.
Каранар и не собирался сопротивляться. Он хотел расска¬
зать и всем казакам и атаману о случившемся на Иртыше, од¬
нако, голос не повиновался ему, он стал заикаться от страха и,
воспользовавшись замешательством, атаман рявкнул:
— Кольями его, ребятушки, кольями!
Кольев у пожарного сарая было в избытке, люди порасхватали их и начали избивать Каранара.
Другой бы свалился с первых же ударов, но могучий гре¬
бец вначале даже не покачнулся, только голову накрепко об¬
хватил руками.
194
Казаки, подстрекаемые атаманом, разъярились вконец.
Здесь и сам бог, не то что обыкновенный человек, не выдержал
бы. А Каранар был самым обыкновенным смертным. Наступи¬
ло мгновение, когда глухо и коротко взвыв, он рухнул без
памяти.
Казаки продолжали бы бить и потерявшего сознание, не
появись в самый накал самосуда человек, с которым считался
и сам атаман. Это был его предшественник, самый уважаемый
казак станицы, ставший на старости лет не только ревност¬
ным христианином, но и помогавший станичному попу справ¬
лять службу в церкви.
— Что вы делаете, православные? Прекратите!
Каранар глухо застонал.
— Хорошо, что живой,— старик покачал головой.— Вы
больше его не трогайте. Неровен час — беда будет. Закон, он
строгий...
— Так он же варнак,— попробовал кто-то возразить.
— Варнак, не варнак — понаедут суды, хлопот не оберешь¬
ся. Да он, ввдать, из киргизов. Утром ужо разберемся.
На том и порешили, с тем и разошлись. Избитого Каранара
оттащили по распоряжению атамана в кладовку пожарной и,
как посоветовал старик, подстелили соломы, дали напиться
воды, поставили на скамье у изголовья крынку кислого моло¬
ка. Двери в кладовку, на всякий случай, закрыли на замок.
Один аллах знает, чем бы кончилась утром эта грустная ис¬
тория, если бы с рассветом в станицу не пришел Чокан и трое
гребцов.
Ими овладело беспокойство сразу же после тревожного пе¬
резвона колоколов. Эхо дальнего собачьего лая — еще куда ни
шло. Появился в станице чужой человек — вот псы и разбрехались. Но к чему, спрашивается, ночной набат. Зарева вроде,
нигде не видно... Да ведь и самому Каранару пора бы возвра¬
титься.
Как только начало еветать, Чокан двинулся в путь. К нему
присоединились три товарища Каранара.
Станица уже давно пробудилась. Там и сям у завалинок
и крылечек стояли казаки и обсуждали вчерашнее происшест¬
вие. Чокану нетрудно было узнать, что в Коряковке появился
варнак и сегодня ему дадут жару. Сомнений не было, за вар¬
нака приняли Каранара.
Пришлось искать атамана. Тот пришел в станичное правле¬
ние, взглянул свысока, по своему обыкновению, на Чокана и
гребцов, поморщился — все они имели далеко не лучший вид;
брякнул:.
195
— Откуда это вы припожаловали, кто вы такие?
К счастью, дорожный чемоданчик Чокана уцелел, а с ним
и все необходимые документы.
Атаман читал долго, вникая в смысл удостоверения адъю¬
танта генерал-губернатора, и когда, наконец, понял—лицо его
мгновенно преобразилось, приняв умиленное выражение. Заю¬
лил: мы, дескать, во всем вам поможем, посочувствовал беде.
— Вы здесь варнака нашли,— холодно сказал Чокан,— ду¬
маю, что он с нашего баркаса. И, само собой разумеется, ни¬
какой он не варнак.
Вместе с атаманом они отправились вызволять Каранара.
Попало бедняге здорово. Он еле двигался, весь в синяках,
глаза заплыли. Постарались господа станичники!
Узнав Чокана, он даже всхлипнул.
— Что же вы с человеком сделали!— тихо и зло произнес
Чокан.— Полечить его надо прежде всего. На ноги поставить!
Вы виноваты — постарайтесь теперь загладить свою вину.
— Все сделаем, не извольте беспокоиться,— только и пов¬
торял атаман, в душе ругая и себя и станичников, ругая и это¬
го корнета, черт его сюда принес вместе с этим варнаком.
В станице оказался не обремененный образованием лекарь.
Но опыт какой ни есть у него был. Да к тому же и домишко
рядом с его жильем оборудовали под госпиталь. Конечно, гос¬
питаль это был только по названию, однако здесь хранились
всяческие медикаменты и комната напоминала больничную
палату.
Туда и поместили Каранара.
— Худо будет, если опухоль опустится вниз,— изрек ле¬
карь,— а лечить с помощью господа бога попытаемся.
И принялся лечить травяными настоями, верблюжьим кис¬
лым молоком-шубатом, пенистым, острым и освежающим. При¬
кладывал к ушибам компрессы, пропитанные козьим жиром.
А уж относительно харча для больного, для Чокана и для всей
команды постарался станичный атаман.
На третий день Каранар уже стал на ноги. Трудно гадать,
что тут сказалось: лечение или могучее здоровье, заложенное
в его богатырском теле. Синяки кое-где еще темнели, однако
загадочной «опухоли», которая «грозила опуститься вниз», и
след простыл. Лекарь о ней больше не заикался.
Станичники помогли дотянуть до берега полузатонувший
баркас, но о том, чтобы продолжать теперь на нем путь в Се¬
мипалатинск, и речи не могло быть.
Чокан договорился о перекладных и зашел попрощаться к
Каранару. Выздоравливающий в одиночестве сидел на своей
196
койке. Как он обрадовался приходу гостя, как он его бла¬
годарил:
— Вы, мырза, я черная кость, простой человек. А вы меня
спасли, под свою руку меня взяли.
— Не надо так говорить, Кареке. А на Иртыше кто меня
спас? Это ты начал доброе дело, а я его только в меру сил про¬
должил, Кареке.
— Кареке,— задумчиво отозвался Каранар.— Так обычно
говорят, когда уважают. Разве может мырза уважать черную
кость? Разве так бывает?
— Всякое бывает на свете... Бывают, Кареке, плохие люди,
бывают хорошие. Я хочу тебя считать хорошим человеком.
— О себе промолчу, но ты хороший человек, мырза. Вот
ты хотел заговорить со мной на баркасе, а я не ответил. Ты, на¬
верное, подумал, что я глухонемой. А у меня была своя причи¬
на. Я ведь знал, что ты из Орды, что ты — сын Чингиза. И по¬
тому вначале я недобрыми глазами посмотрел на тебя. Теперь
я расскажу все, что таилось у меня на душе. Я тебя своим вра¬
гом считал, мырза. И вот почему...
Каранар неожиданно осекся:
— Я вот, разговорился, а не спросил: ты, мырза, готов ме¬
ня выслушать?
— Говори, Кареке, жду...
— Недалеко от этих мест джигит по имени Араб выкрал
из аула одну девушку, с ее, понятно/согласия. Житья ему здесь
не стало. Он и подался за защитой к твоему отцу, султану. До
султана дойти не успел. Там, не то твой старший брат, не то
другой близкий родственник, отобрал у него жену, а самого
Араба отдал русским властям и те отправили его в ссылку...
Туда, где ездят на собаках... Спрашиваешь, кем он мне при¬
ходится? Дядя, родной брат моей матери... В народе, слышал,
говорят так:
И у сучка защиту находит воробей,
Когда сучку он скажет — беднягу пожалей!
Но у твоего отца защиты не найдешь... Сказать тебе еще
одну правду? Нет мне всю жизнь от этой правды покоя...
— Говори, Кареке, если начал.
— Ведь твои родственники по матери Каржасы? Не так
ли? Я тебе о Мусе, сыне Чормана, скажу. Мой отец Карабек
пас у него лошадей. Отец был выше и куда сильнее меня. Он
верблюда мог поднять. Я о верблюде заговорил потому, что
с верблюда все это и началось. Однажды от чормановского та¬
буна отбился косяк коней. Отец отправился их искать и на197
ткнулся в степи на верблюдов. Разъяренный самец бросился на
отца. Под отцом был быстрый конь. Отец от верблюда, верблюд
за ним. Все ближе и ближе. Отец видит — на пути овраг. Он
спешился и хотел скрыться в овраге. Но не тут то было! Бла¬
годарение Аллаху, в овраге валялся старый твердый корень.
Отец размахнулся им, как палкой, и проломил верблюду голо¬
ву. Тот упал замертво. А принадлежал верблюд брату Мусы —
Исе. Вот отца и схватили и составили бумагу, что задержали
при краже пятидесяти лошадей. Бумага есть, Чормановы —
люди известные, кто поверит табунщику! И засудили отца, в
Сибирь отправили... Я младший из семи его сыновей. Спасибо
родичу из Семипалатинска — взял меня к себе, кормил, научил
речному делу...
— Ну, а с твоими братьями что сталось, Кареке?
— У них судьба тяжелее, чем у меня. Бродили по аулам,
побирались. Но вот один пошел работать к богатой русской
вдове и приглянулся ей. Вдова заставила брата принять пра¬
вославную веру, и они, представь, мырза, поженились. Потом
крестились и другие братья. Потом и мать... Ты на лошадях
едешь в Семипалатинск? Да, говоришь. Значит, тебе на дороге
встретится поселок Лебяжье. Кыик по-казахски. Там можешь
повидать и мою мать. Звали ее Баршагуль, после крещенья
стала она Варварой. Наши казахи смеются над ней, кличут ее
Аруей, Сумасшедшей. Я её сам давно не видел... Перемени¬
лась, говорят, мать. Богомольной стала, а с мусульманами и
не разговаривает. Такие, мырза, дела. Крещеных много не толь¬
ко в Лебяжьем, но и в других селеньях.
Чокан слушал и молча удивлялся. Он ведать не ведал до
сих пор, что и среди казахов есть христиане. От Доржи Банзарова он знал, как некоторые ретивые миссионеры насильно
крестили бурят и других жителей Восточной Сибири. Но что¬
бы крещение происходило в казахской степи и, видимо, до¬
бровольно — он слышал впервые.
— Спасибо тебе, рахмет за все, что мне рассказал. Выздо¬
равливай, счастья тебе желаю.
— Погоди прощаться, мырза. Разговор еще не закончен.
Пойми, я считал тебя своим врагом. В тебе я видел и родича
Чингиза и родича Чормана. Я поклялся убить кого-нибудь из
их рода. И когда ты сел в баркас, подумал: вот и настал срок,
когда моя клятва исполнится. Бог дал мне на земле то, что я
ждал с неба. Я сразу узнал тебя, но старался не смотреть в
глаза. Погоди, думал я. И мой отец, и мой дядя скоро будут
отомщены. Вдруг я увидел твой добрый взгляд. Вспомнил, как
говорят о тебе многие омские казахи. Если небо в тучах и един198
ственная звездочка выглядывает из-за них, разве есть зрячий,
который ее не увидит. Тобой, мырза, гордиться надо, а я хотел
поднять на тебя руку. Мне было просто расправиться с тобой,
но я хоть и темный человек, но понял — ты не виноват в нес¬
частьях моего гнезда. Честь народа остановила меня, мырза.
— Не надо, Кареке, продолжать дальше,— осторожно пе¬
ребил Каранара Чокан.
— Да ведь я и так все сказал!
— Тогда прощай, милый!
Чокан круто повернулся и вышел из избушки на курьих
ножках, как назвал он этот маленький коряковский госпиталь.
Пыльной улицей, обсаженной чахлыми молодыми деревцами,
он направлялся к тому подворью, где его ожидали запряжен¬
ные кони. Он не оборачивался назад, шел твердой походкой,
печатая шаги. Так бывало с ним обычно в часы волнений и
раздумий. Он умел скрывать и преодолевать свою растерян
ность. Так он, бывало, и в Омске, в трудных обстоятельствах,
требовавших, казалось, медленных размышлений, вскакивал
в седло и загонял иноходца до пены на боках. Собранность и
быстрота неожиданно сочетались с его душевными пережи¬
ваниями.
Он думал о Каранаре, о его смелости, о своей судьбе, под¬
вергающейся так часто тяжким испытаниям.
На сто коней рожден один скакун.
Дает тулпара — тысячный табун.
Сколько кипящей в глубоких недрах силы таит мой народ!
Православный купец Тургун
Оба берега Иртыша — и правый, и левый — были заселе¬
ны сравнительно тесно. Но левобережье, так называемая ка¬
захская сторона, в эту весну опустело раньше времени. Аулы
под угрозой большой воды откочевали в степь, и редко появ¬
лялся всадник вблизи словно вымерших зимовок. На правом
берегу, более высоком, прозванном русской стороной, никаких
изменений не произошло. Чокан, записывая названия казачьих
станиц и поселков со слов одного сведущего попутчика, обра¬
тил внимание, что каждое русское название в казахском оби¬
ходе звучит совершенно иначе. Подстепное — Зергер, Ле¬
бяжье — Кыик или Бос-Бос, Долон — Максым, Грачевка —
Аксак, Семиярка — Кпитан.
Эти станицы и поселки располагались неподалеку друг от
друга. «Неподалеку»— по размашистой мерке просторов При199
иртышья. Расстояния тут словно по чертежу вымерены: два¬
дцать пять верст! И не всегда легко одолеть эти двадцать
пять весенней распутицей...
А ехать надо бы быстрее... Чокану не терпелось попасть в
Семипалатинск, да еще побывать и в Лебяжьем, увидеть свои¬
ми глазами православных казахов, старую Арую, мать Каранара.
Торопился Чокан, торопил коней ямщик, но кони, как их не
подстегивай, не могут показать в распутицу своей прыти. Вот
уже вторые сутки на исходе, а Лебяжьего нет и нет, хотя до
него всего семьдесят пять верст: в сухую летнюю пору или по
доброй санной дороге утром выедешь из Коряковки, а к вече¬
ру прибудешь...
Лебяжье... Говорят, это одна из самых старых станиц, за¬
ложенных раньше Омска и Семипалатинска. Говорят даже,
что здесь проводилась одна из первых русских ярмарок, на ко¬
торой шел торг не только с казахскими аулами, но и с монголь¬
скими и иными восточными купцами. Много известных людей
вышло отсюда, семья друга Чокана по кадетскому корпусу
Григория Потанина тоже имела отношение к Лебяжьему... Ка¬
жется, именно Гриша расхваливал его Чокану.
Лебяжье... Кыик... Наконец-то они въехали на его улицу.
Чокан тут же подумал, как метко дают казахи названия. Кы¬
ик — это лоскут. Лебяжье расположилось под яром и в самом
деле растянувшиеся к реке его улицы напоминают пестрый,
неправильной формы лоскут.
Найти богатого крещеного казаха не составило труда. Пер¬
вый же прохожий указал на высокий под зеленой крышей дом,
возвышающийся среди других изб гусем в утиной стайке.
Они к нему и подъехали. Возле него стоял рослый плечи¬
стый казах в казачьей форме. У него были тонкие усики и ухо¬
женная черная бородка. Как его приветствовать, подумал Чо¬
кан, по-русски или по-казахски. Но хозяин дома опередил его.
— Сдается мне, ты сын султана Чингиза,— сказал он на
чистом казахском языке,— по нашим обычаям тебе первому
надо отдать свой салем, как приехавшему.
— Ассалям алейкум!—смутился Чокан и сделал движение,
чтобы сойти на землю.
— Сходить здесь не надо,— добавил чернобородый к свое¬
му ответному приветствию и пояснил,— здесь грязь, а у меня
двор выстелен досками. Заезжайте туда. А зовут меня Тургун,
сын Сабатая...
Откуда он меня знает, раздумывал Чокан, шагая по ладно
замощенному двору. Только потом ему стало известно, что Тур200
гун еще прошлой зимой повстречал его в Омске, и местные ка¬
захи подробно рассказали о молодом офицере из Орды. Теперь
Тургуну по узун-кулаку сообщили: сын Чингиза чуть не уто¬
нул в Иртыше и задержался в Кереку у русских казаков. Одно
казалось не совсем понятным и даже загадочным для Тургуна:
как это торе, адъютант генерал-губернатора, направился пря¬
мо к нему домой...
Острым своим зрением Тургун увидел приезжих, когда они
еще на яру спрашивали дорогу. По звону колокольчика на ду¬
ге он догадался, что это путники по казенной надобности и,
значит, остановятся в ямщицком доме. Когда же лошади по¬
вернули к его дому, чутье подсказало: да, это Чокан, без вся¬
кого сомнения Чокан!
Тургун больше обрадовался, чем встревожился. Шутка ска¬
зать, кто у него будет в гостях. И решил встретить, как поло¬
жено по старым обычаям.
Сохраняя некоторую степенность, он и так и этак стремил¬
ся угодить Чокану. Пусть он теперь православный, но в доме
придерживался казахского порядка. И свернутые одеяла укра¬
шают сундук, положенные одно на другое, и кошмы на полу,
и низенький столик для дастархана, чтобы обходиться без
стульев.
— Кобылицу мы резали недавно, свежее мясо еще есть,—
говорил он, для вида затачивая убойный нож,— но если у меня
в гостях ханский потомок, я должен пролить кров скота. Вы¬
беру сейчас овечку пожирнее и помоложе.
Вышел во двор и по жалобному блеянию, вдруг прекратив¬
шемуся, стало ясно, что Тургун уже выполнил свое обещание.
— Я уважаю, мой мырза, и тебя и твоих предков. Я видел
кошмы вашей Орды. Прошу тебя, войди в мое положение. Один
человек, понимающий язык здешних птиц, спел их песнь:
За моря мы улетаем жить зимой,
Но выращивать птенцов летим домой.
Когда моему бедному многодетному отцу стало очень трудно,
он согласился креститься. Я тоже считаюсь крещеным. Днем
мы ходим в русскую церковь, а вечером не забываем о нама¬
зе. Мы остались мусульманами, жертвуем мулле, но право¬
славным об этом не говорим.
И, как бы в подтверждение своих слов, Тургун сразу же за¬
молкал, когда в комнате появлялся прислуживающий ему
русский парень.
Угощение, понятно, было обильным. В казане варилось не
только мясо с белыми, как снег, прослойками сала, но и под201
паленная на огне овечья голова. Ну, а кроме этого, подали и
копченую конскую колбасу — казы и карта — кушанье из тол¬
стой кишки, и просто холодное кобылье мясо из филейной
части.
— Останешься еще на день, мой мырза, жеребенка заколю.
После чая, после калачей на сметане Тургун предложил
отдохнуть. Как хочет гость — можно и по-казахски на полу,
можно и на деревянной кровати. Чокан предпочел кровать и
уже с давно не испытываемым удовольствием погрузился в
мягкую перину под атласное одеяло.
— Если мой мырза не возражает, я прилягу рядом — на
ковер. Поговорим перед сном..,
— Я, Туреке, не видел всей вашей семьи. Только русского
паренька и заметил. Кто же с вами живет под этой крышей?
— Ах, мырза, у честных слов стыдливости нет,— ухмыль¬
нулся Тургун.— Вы прежде всего спрашиваете о жене. Так их
у меня две: одна — русская, другая — казашка.
— Русская старшая или младшая?—улыбнулся Чокан.
— Старшая, я же крещеный!..
Оба рассмеялись.
— Ну, а дети?
— Пять сыновей и двое дочерей..,
— Учатся?
— Только один... Почему только один? Да у нас такая шко¬
ла — то ли она есть, то ли ее нет. Слабая, одним словом. Есть
школы в Семипалатинске, Омске, Барнауле, но преимуществен¬
но для военных. А мы считаемся мещанами. Сыну же моему
помог один сибирский житель. Ученый, по фамилии Банзаров.
Слыхали?
— Так ты и Банзарова знаешь, Туреке?
— Когда он едет к своим бурятам или в Казань — останав¬
ливается в моем доме. Однажды он мне и сказал: сам ты негра¬
мотный и сын останется без образования, если ты его не от¬
дашь в школу. И увез в Казань моего старшего. Подготовил
его и помог поступить — да не в школу, а в гимназию. В этом
году кончает. После Казани пошлю его в Париж — пусть по¬
смотрит.
— В Париж?— удивился Чокан.
— Да, в Париж, а почему ты удивляешься, мырза? Я, вот,
бывал в этом городе.
Чокан и верил и не верил.
— В Париже, говоришь, бывал? Да каким чудом тебя ту¬
да занесло?
202
— Самым обыкновенным... Расскажу все по порядку. Этот
дом принадлежал моему тестю, Терентию Казанцеву.
— Туреке, ты же говорил, что тебя так по-русски зовут.
— Ну и что же, говорил. Отец мне дал имя моего тестя. Так
вот, и мой тесть и его отец разбогатели на добыче соли. Соля¬
ные озера Прииртышья — это целый клад для тех, кто умеет
их искать. Торговали солью на внутренних рынках, и за гра¬
ницу стали вывозить. Казанцев-старший стал одним из руково¬
дителей Российского акционерного общества по торговле
солью. Дом себе в Петербурге построил. Живет там, а в
Омске и в иртышских станциях бывает наездами.
— М-да,— протянул Чокан,— я кажется, слышал, что в
Омске действительно существует отделение этого общества.
Ну, а тебя, Туреке, какая судьба свела с Казанцевым?
— Сблизился с Казанцевым не я, а мой отец, сын бая. Дея¬
тельный человек, он с юношеских лет научился торговому делу,
частенько заезжал в Лебяжье. Казанцев приметил его и взял
к себе в приказчики. Давал ему все больше и больше самостоя¬
тельности. Само собой получилось, что отец женился на сестре
Казанцева и принял православие. Но отец и в ауле оставался
своим человеком, держал у родственников скот и множил его.
— А сам?— спросил Чокан.
— И сам я с аулом не расстался и тоже выращиваю скот,
но главное мое дело здесь, в Лебяжьем.
— А в Париж как попал?
— С тестем. Сопровождал его в торговых поездках. Даже
одну зиму прожил во Франции.
— И языку научился?
— Еще бы! Если с французами жил... Хлеб могу купить. Ну
и всякое такое.
Чокан заговорил с ним по-французски. Тургун понесся от¬
вечать ему так бойко, что подумалось — ну, прямо иноходец
на байге!
— Да-а-а... Теперь я верю, что и сын твой побывает в Па¬
риже. Ну, а все же как с ученьем других детей?
В темноте спальни Чокан почувствовал усмешку Тургуна:
— Им-то зачем учиться, мой мырза? Бог даст им способ¬
ности — и без ученья выйдут в люди. Откажет бог — и ученье
не поможет. Я в жизни насмотрелся и на тех и на этих. Само¬
му-то мне не пришлось учить в школе ни арабскую азбуку, ни
русскую. Подпишу свою фамилию — и ладно. Но со счета иг
сбиваюсь. И двойную бухгалтерию знаю. Дебит-кредит с за¬
крытыми глазами подобью.
Оборотистый малый, подумал Чокан. И ум у него свой, са203
мобытный. Наверное, нашей степи нужны и такие люди. Зна¬
ния в аулы они, понятно, не понесут. Но и в своем хозяйстве,
и народу будут полезны.
Вслух Чокан спросил об одном:
— Помогает ли в торговых делах православие?
— Сказать правду, мой мырза, христианин ли, мусульма¬
нин — это все равно. Религия тут ни при чем. Жить надо уметь,
благополучие устраивать. Скажи, мырза, чего добились казахи
своим мусульманством?
— Да, ничего хорошего не добились.— Чокан тут был со¬
гласен с Тургуном.— Не знают они толком, кто бог, кто его
пророк, их моленья-намазы — пустая трата времени.
— Правду говорит мырза. Но я вот о чем еще хочу сказать.
Не знают наши казахи, что завтра будет. Кочуют и кочуют
бедные, а жить становится все труднее и труднее. Что ни год,
то меньше пастбищ, да и водопоев. Если так пойдет и дальше,
можно опасаться, что негде будет пасти скот.
— Что ж, Туреке, это правда...
— А скажешь нашему казаху — живи оседло, как русские
живут, он и слушать не хочет. Они и в торговле ленивы. А еще
я тебе сообщу — есть казахи, которые боятся денег. Там, гово¬
рят, знак креста, и тебя могут незаметно перекрестить.
— Встречаются, говоришь, такие казахи... Я верю.
— Поговорим с тобой, мырза, о наших баях. Можно среди
них встретить таких, что тысячами ворочают, а обыкновенной
постели у них нет и, бывает, одеть нечего.
— Ну, таких баев и я встречал...
— Им надо выйти в люди!.. И народу нашему надо под¬
няться. Так я говорю, мырза, или не так?
— Верная мысль, Тургун-ага,— согласился Чокан, подчерк¬
нув свое согласие почтительным обращением.
Запомнив мысли собеседника, Чокан по опыту этнографа
решил сегодня не задавать слишком детальных вопросов. Тургун уже устал и мог напутать. Сейчас лучше расспросить его
о семейной жизни. И Чокан поинтересовался русской женой
крещеного казаха.
— Она образованная?
— Нет, мырза. Негде ей было в Лебяжьем получить обра¬
зование. Но я ее от души похвалю — умная она у меня, хозяй¬
ственная.
— Жена-казашка помоложе?
— Совсем молодая. Из бедной семьи. Я недавно женился.
Подумал — и в доме поможет, и за детьми присмотрит.
204
— Значит, из хозяйственных целей,— рассмеялся Чокан.—
А русская байбише не возражала?
— Почему бы она стала возражать?
— А потому, что не принято это в русских семьях. Русским
нельзя открыто заводить токал.
— Ой, мырза, в иртышских русских поселках и казахских
аулах многое теперь перепуталось. Лебяжинские русские так
хорошо говорят по-казахски, что кочевники, приехавшие изда¬
лека, принимают их за своих сородичей. Некоторые лебяжинцы выпасают скот по-аульному, забивают на зиму коней, варят
мясо в казанах и угощают бесбармаком по всем правилам. На
вечеринках и русская и казахская молодежь нередко собирает¬
ся вместе. Русские печени поют под домбру, казахские — под
гармонь.
— А казахи режут свиней?
— Сами, правда, не режут, но свинину покупают.
В Кокчетавских степях, в Приишимье — сравнивал про се¬
бя Чокан родные места и Лебяжье — старые обычаи соблю¬
даются куда строже. Интересно, как тут обстоят дела с калы¬
мом. И снова задал «этнографический» вопрос:
— Ну, а как у вас сватаются, как женятся?
— Ты, наверное, о калыме спрашиваешь, мой мырза? Есть
и у нас немало охотников получить калым за дочь. Поэтому
бедному трудна бывает жениться. Вот и принимают многие
христианство. Потом, глядишь, и на русских девушках же¬
нятся.
— А русские?
— Случается, и казашек в жены берут.
— Где же их находят?
— Чаще всего у жатаков, тех, кто не имеет своего скота и
пасет скот у баев. Приходит такой казах в русское село, нани¬
мается в работники и становится жатаком.
— А как оплату они получают?
— Да, какая там плата? Кормят их — и ладно. Часто в та¬
ком унижении держат, что дальше некуда.
Не во всех ответах Тургуна сводились концы с концами,
кое-что оставалось неясным. Чокан решил продолжить свои
расспросы о семейных отношениях в этом доме.
— Ведь у тебя есть мать-казашка, Туреке?
— Родная мать? Разве я не говорил, что моя мать — рус¬
ская женщина?
— Говорить-то говорил, но я от надежного человека слы¬
шал о матери-казашке. А мы, казахи, и вторую, жену отца на¬
зываем матерью. Я даже имя назову — Аруя„.
205
Тургун присвистнул от удивления:
— Ай, мырза, вы все знаете, а меня расспрашиваете. Да, к
отцу пришла одна женщина с детьми, он сперва взял ее помо¬
гать по хозяйству, а потом увидел, что она порядочная и женой
сделал... Но кто же это так подробно обо всем знает...
Чокану скрывать было нечего. Он повторил услышанное от
Каранара, заодно рассказал и о самом Каранаре.
— Так смогу я, Туреке, повидать Арую?
— Едва ли. Не любит она наших казахов, обиделась на них.
Дразнит их, ругает. И такой религиозной стала — прямо беда!
Никто в Лебяжьем больше ее не молится, чаще не ходит в
церковь.
— А в христианской религии она разбирается?
— Где же ей разбираться, она темная. Цо такой ревност¬
ной христианки я нигде не встречал. Сам, рожденный от рус¬
ской женщины, я с младенчества не расставался с крестиком
на шее. Но я и мусульманин, как вам говорил. А она о мусуль¬
манстве и слышать не хочет, уши зажимает.
Занятно, подумал Чокан, и повторил свою просьбу:
— Может быть, я ее все-таки смогу повидать? А?
— Что ж, мырза, попробую с ней поговорить. Но особенно
надеяться не надо. Я-то ей все объясню, поймет ли? Что вы ус¬
лышите — одну ругань....
...Утром Тургун побывал в доме отца, повидался с Аруей и
вернулся обескураженный.
— Я же говорил, мырза, ее ничем не возьмешь. Запричита¬
ла: «Никого из ваших казахов не хочу видеть, а придет — его
лицо собачьей шкурой накрою и выставлю».
Почему собачьей шкурой? Что это, проклятие такое? Нет,
не пойду к ней. Ничего интересного она мне не сообщит, а ру¬
гани я и без нее много слышал.
Так решил Чокан и стал торопиться с отъездом в Семипа¬
латинск.
Снаряжая своего гостя в путь, Тургун позаботился как мог...
— Что говорят в народе о верблюдах?— спросил он Чокана и тут же ответил:—А вот что говорят: верблюд груза на
пути не оставляет. И еще: это путь только для сильного вер¬
блюда, он грудью преграды сломит. В моем дворе такой вер¬
блюд есть. Я его выхолостил несколько лет назад, чтобы спо¬
койнее был. В жизни он еще ни разу не уставал, любую покла¬
жу везет, в беге быстрей коня, грязь одолевает легко, а по
сухой земле мчит, как ветер. Я его запрягу в удобную бричку,
зачем вам трястись на ямщицкой подводе. Но ведь можно еще
206
погостить у меня. На одну ночь останьтесь, на две, хотите — на
много дней и ночей.
— Нет, Туреке, спасибо за гостеприимство. Не будем ме¬
нять решений.
Приближались минуты отъезда. И бричка, действительно,
была удобной, и верблюд выглядел сильным, выносливым. Сму¬
тил Чокана возница. Уж больно жалким, маленьким, ростом с
десятилетнего ребенка, показался Чокану этот слюнявый, кри¬
воногий старичок, несуразный и сморщенный, с щелочками
вместо глаз, с одинокими седенькими тростниками на под¬
бородке.
— Он-то хоть дорогу знает?— усомнился Чокан.
— Мырза мой, наш Елбегей всю степь объездил. И там, где
побывал однажды, может ехать с закрытыми глазами. С дет¬
ства он возится с верблюдами, характер их знает, даже беше¬
ный верблюд его не тронет. Доедете благополучно.
...Однако в пути Чокан продолжал внимательно и недовер¬
чиво присматриваться к старичку. И вдруг вспомнил, что уже
встречал похожего. Везет же мне на таких забавных кучеров.
Ах, ты мой Канбак-шал, мое Перекати-поле! Мой легкий и
грустный старик...
А верблюд без напряжения рысил по сухой дороге, и когда
бричка чуть не застряла в грязи — вытащил ее одним рывком,
послушный короткому взмаху руки Елбегея.
Тургун не обманул. Ему, лебяжинскому торговцу, крещено¬
му капиталисту, можно верить. И уж никак нельзя отказать в
деловитости. Своего он не упустит и, вероятно, бывает жесто¬
ким. Они, Тургуны, еще появятся в казахской степи. И будут
враждовать с Каранарами и попробуют заставить их работать
на себя.
...Что-то бурчал Елбегей, неутомимо шагал верблюд разма¬
шистым своим шагом. Силой верблюд, вероятно, уступает
только слону, но слонов видеть Чокану не доводилось. Какой
он неприхотливый! Поест горькой травы, примет из рук Елбе¬
гея большую горсть соли, черной от пыли, и больше ему, ка¬
жется, ничего не нужно. Но почему же он взревел так жалоб¬
но, так отчаянно, что этот его крик можно было сравнить толь¬
ко с плачем?
И когда верблюд плакал, Чокан думал о том, что это бед¬
ное животное и его ближние и дальние предки видели мно¬
жество несчастий, реки людских слез. За долгую историю ка¬
захов и их предшественников в степи, за времена саков и гун¬
нов каких только тяжестей не перенесли на своих горбах
нары-верблюды, верные слуги кочевников! На трудных бар207
данных дорогах великих пустынь — Гоби, Сахары, нашей
Бетпак-далы — ветер, вздымая песчаные бури, открывает бе¬
лые верблюжьи кости.
В одной казахской песне пелось:
Черный нар не поднял свой груз.
Заболели его горбы.
На джайляу брошенном — грусть,
Горький след кочевой судьбы.
Чокан думал о таких непохожих друг на друга своих зна¬
комых, пытался как-то связать, обобщить свои впечатления,
но это ему не удавалось.
Путь почти в двести верст от Лебяжьего до Семипалатин¬
ска подходил к концу. И занял он меньше суток.
Семипалатинские встречи
Первое знакомство с городом принесло Чокану разочарова¬
ние. Он знал, что Семипалатинск стоит на перекрестке торго¬
вых путей: с севера на юг — из Сибири в Среднюю Азию, и с
запада на восток — в Монголию и Китай. Предприимчивые рус¬
ские купцы знали эти пути еще до того времени, когда русские
солдаты перешагнули Уральские горы.
Почти ровесник Омска, Семипалатинск представлялся Ва¬
лиханову хорошо отстроенным городом, не намного уступаю¬
щим резиденции генерал-губернатора Западной Сибири.
Где же город?—спрашивал себя Чокан, глядя на станич¬
ную улицу и неказистые ее домики. Ну, Кыик-Лебяжье, да и
только. Только в Лебяжьем деревья повеселее и нет таких сы¬
пучих песков. Порыв ветра — и сразу все вокруг потемнело. К
счастью, это был всего лишь мгновенный порыв. Опять стало
тихо. Песчаная буря — частое бедствие семипалатинцев — на
этот раз не поднялась. Но и этого порыва было достаточно,
чтобы песок проник под одежду, запорошил глаза и уши.
Кучер камчой указал на ворота. Мол, смотри, мырза. Кре¬
постные ворота действительно производили внушительное впе¬
чатление и не уступали омским. Но своего прежнего назначе¬
ния они уже давно, судя по всему, не выполняли. И стражи не
было, и вал, когда-то огораживавший крепость, снесли за не¬
надобностью, и ров засыпали песком, благо его здесь хватает.
Довольно уютно выглядела казачья слобода со зданиями
штаба, военного училища и больницы.
Воротами и слободой кончалось сходство с городом, с тем
же Омском.
208
Станица, да и только, окончательно утвердился во мнении
Чокан. Как-то здесь живет, как себя чувствует сейчас любез¬
ный друг Федор Михайлович?
Но только ли станица? Ведь есть здесь и татарская слобо¬
да с мечетью. В этом поселке живут и крупные и мелкие тор¬
говцы, здесь есть подворья купцов не только казанских, но из
Коканда, Бухары, Кашгара, Ташкента, есть и харчевни на вос¬
точный лад, пахнущие жареной бараниной и острыми пря¬
ностями.
Но только ли станица и татарский поселок? На левом береру Иртыша, как успел заметить Чокан, светлели казахские юр¬
ты, стояли зимовки—дома казахов побогаче, прочно осевших
здесь.
И все это вместе было городом, небольшим, но пестрым, за¬
нявшим широкую полосу Прииртышья, городом, который при¬
вык не удивляться новым лицам, как никто из встречных не
удивился и бричке с верблюдом в упряжке, потому что вер¬
блюжьи караваны были здесь такими же обыкновенными, как
пароконный короб русского поселенца, или проезд верховых
из казачьей сотни.
Чокан вначале заехал не в штаб, а в семипалатинскую та¬
можню. В одной половине большого деревянного дома находи¬
лась контора, в другой жил таможенный чиновник Исаев.
Только они остановились у ворот, как навстречу им вышла
молодая русская женщина, светловолосая, с прямым пробором
посредине, скромно и очень аккуратно одетая. Она взглянула
на Чокана пытливыми, чуть запавшими глазами.
— Заходите, пожалуйста, заходите,— с грустной приветли¬
востью сказала она, не скрывая живого любопытства.— Мы
вас еще вчера к вечеру ждали. Только вы уж извините Алек¬
сандра Ивановича. Устал он, болеет. Заснул.
Для Чокана навсегда осталось загадкой, правда, не столь
уж таинственной, когда успел его лебяжинский знакомый опо¬
вестить Исаевых об его приезде. Но в том, что его ожидали
в Семипалатинске, никаких сомнений не было.
Позже Чокану стало известно, что Исаев не только болен,
но и основательно выпивает. Узнал он и то, что гостеприимную
хозяйку зовут Марией Дмитриевной, что она родилась и жила
в Астрахани и там же кончила женскую гимназию, что в ее жи¬
лах есть и французская кровь...
За скромным, но мило сервированным, а потому и вкусным
обедом Чокан сразу оценил и такт, и образованность и, глав¬
ное,— своеобразность и притягательность Марии Дмитриевны.
— А ведь я немного знаю вас, Вали-хан,— улыбнулась
209
она,— только пока, пожалуйста, не спрашивайте — откуда. Это
не такая большая тайна, чтобы ее долго скрывать, но лишних
вопросов, признаться, я не люблю.
Вали-хан? Очень немногие называли его так в Омске. Но...
Включаясь в игру, он вполне светски ответил:
— Я еще могу не выполнить приказ генерала, но желание
дамы для меня — непреложный закон. Так, значит, ваш Семи¬
палатинск называют чертовой песочницей?..
— Песка у нас действительно вдоволь. И в тихую погоду
он вполне приятен. Особенно на берегу Иртыша. К песку я
привычна, а вот к реву верблюдов привыкнуть не могу. Мороз
по коже продирает. Я верблюдов и в Астрахани видела, но там
они, честное слово, не такие голосистые. А тут трубят, как пе¬
ред страшным судом. И ваш, на котором вы приехали, не
исключение. Он прямо-таки испугал меня.
Так они беседовали, непринужденно и не затрагивая ника¬
ких сложных тем.
В столовую два или три раза ззаходил мальчуган, взъеро¬
шенный, с большими глазами матери, и она неизменно напоми¬
нала ему, что он должен готовить уроки.
— Учится уже?— спросил Чокан.
— Да, готовится,— неопределенно и как бы нехотя отве¬
тила Мария Дмитриевна.
Александр Иванович не просыпался. Из соседней комнаты,
вероятно, спальни, порой доносилось его похрапыванье. Мария
Дмитриевна краснела, догадываясь, что и Чокан его хорошо
слышит.
...По лестнице застучали чьи-то тяжелые сапоги.
Мария Дмитриевна вышла в переднюю. Чокан различил
удивительно знакомый голос.
— Боюсь, Павлуша опять не приготовил задания. Ленится.
А у меня сюрприз для вас есть.
— Боже мой!— Догадался Чокан.— Да ведь это Федор
Михайлович.
И ринулся к нему.
Они крепко обнялись, а Мария Дмитриевна стояла в сторо¬
не, наблюдая за эффектом неожиданной встречи.
Чокан нашел Достоевского изменившимся в лучшую сторо¬
ну — исчезли и худоба и одутловатость. Он был тщательно и
коротко подстрижен и солдатская его гимнастерка выглядела
свежей и отутюженной.
— Мой Вали-хан, как загорел, посвежел... Вот теперь я ви¬
жу настоящего степняка, а не офицера губернаторства.
210
Достоевский говорил очень приветливо, но — удивительное
дело — эффекта встречи как бы не получилось.
И в Омске он не был особенно разговорчив, но здесь, в квар¬
тире Исаевых, Чокан почувствовал скованность и в речи его,
и в движениях.
В комнату снова влетел Павлуша.
— Здравствуйте, Федор Михайлович! Я приготовил урок,
только не весь.
— Сегодня занятия отменяются,— вмешалась Мария Дмит¬
риевна.
— Нет, почему же?— неловко пожал плечами Достоевский
и посмотрел на Марию Дмитриевну с укоризной и нежностью.
— А потому, что такие встречи бывают раз в жизни,— раз*
дельно произнесла она.— Разве вы не оценили, Федор Михай¬
лович, моего сюрприза?
— Раз в жизни, раз в жизни,— глухо повторил он вслед
за нею.
Разговор дальше что-тозне ладился.
А когда к столу подсел 'симпатичный, но какой-то запущен¬
ный, неприбранный и к тому же с явного похмелья Александр
Иванович, стали обмениваться и вовсе незначащими фразами.
— Может быть, водочки выпьем, господа? Под рыбку?
— Я водки не пью,— сказал Достоевский.— По-моему, и
Чокан Чингизович не пристрастен к ней. Не так ли?
Чокан послушно кивнул головой.
— Не будем, Александр Иванович, утруждать Марию
Дмитриевну. Вам, пожалуй, отдыхать надо, а мы с Вали-ханом
навестим мою обитель...
Достоевский поцеловал руку Марии Дмитриевны, его при¬
меру последовал и Чокан.
...Они прошли по пыльной улице к бревенчатой избе, стояв¬
шей во дворе, обнесенном высоким забором. Протиснулись в
калитку, сгибаясь в три погибели, и через минуту уже были в
полумраке просторной комнаты, добрую четверть которой за¬
нимала большая русская печь. Ситцевая перегородка отделяла
крохотную спальню.
Достоевский зажег свечу, и Чокан понял, откуда к табач¬
ному запаху примешивался запах прогорклого сала. Федор
Михайлович вышел из комнаты, не закрывая дверь, и Чокан
расслышал его просьбу, обращенную, видимо, к хозяйке,— по¬
ставить самовар.
— Жить можно, даже писать,— вошедший Федор Михай¬
лович посмотрел на Чокана серьезными, но бог весть почему
повеселевшими глазами,— вот только потолки низкие, с Петер211
бурга не люблю низких потолков. Чай будем пить, отличный
чай, байховый... Рассказывайте, Вали-хан.— Потом поправил¬
ся.— Рассказывай, мы же на брудершафт у Ивановых пили.
Здесь, конечно, по государственным, губернаторским делам?
— Я же адъютант губернатора, человек подневольный,
должен торговлей с Китаем интересоваться, щекотливые пору¬
чения выполнять. Это часто бывает любопытство. Да, вот п
теперь...
И Чокан воспроизвел в лицах и разговор с Гасфортом, и
ссору Гасфорта с Хрущевым, как она ему представлялась.
— Но самое увлекательное я вижу в поездках, во встречах.
Вот и нынче с любопытнейшими людьми пришлось мне встре¬
титься. С нашим ордынцем, принявшим православие и разбо¬
гатевшем на торговых операциях... Или с аульным богатырем —
он стал гребцом Омской флотилии. Видел во мне врага, а на¬
шел друга.
— Степь многого ждет от России. А я... Ну, вот и самовар
готов... А я многое жду от тебя, милый мой Вали-хан. Ты —
первый киргиз, образованный вполне по-европейски. Ты должен
открыть степь, восток — для России, а русское просвещение,
науку нести в степь.
— Федор Михайлович, а будешь ли ты писать о нашей
степи?
— Не знаю, скорее всего, нет. Мне чужд Восток, я не бы¬
вал в ваших аулах. Степь видел из острога, а сейчас, вполне
можно сказать, из казармы. Мне ведь днем без фельдфебеля
и шагу ступить нельзя, хотя он добрый малый. А мне надо пи¬
сать роман величиною с диккенсовы романы. Но об этом по¬
том... Лучше скажи, как тебе Мария Дмитриевна?
— Божий ангел в чертовой песочнице,— не задумываясь,
ответил Чокан. Одновременно он очень внимательно посмотрел
на Федора Михайловича и сразу определил, что ему нелегко
говорить на эту тему.
Снова перешли на воспоминания об общих омских знако¬
мых, немногочисленных, но хороших.
Однако Чокан не был бы Чоканом, если бы на следующее
утро не возобновил этого разговора. Начал с чего-то легко¬
мысленного и смешного о женщинах и вдруг спросил в упор:
— Федор Михайлович, друг мой, была ли у тебя любовь?
— Любовь? Нет, пожалуй, не была. А увлечения, понятно,
испытывал.
— Значит, ты не встречал женщину, которую был бы спосо¬
бен полюбить?
— Нет, в прошлом не встречал.
212
— А теперь, похоже, встретил,
— Ты о ком это говоришь?—вздрогнул Достоевский.
— О Марье Дмитриевне, конечно! По глазам твоим вижу,
Федор Михайлович.— Чокан с озорством и нежностью доба¬
вил.— И по ее глазам.
Он искренне радовался за Достоевского. Значит, он небу¬
дет одиноким в Семипалатинске. Но ведь есть Исаев — чело¬
век неплохой... К сожалению, пьяница. Кажется, его увольняют
со службы. Как они будут тогда жить? Если бы Мария Дми¬
триевна стала женой Федора Михайловича... Однако, спраши¬
вать его об этом он, Чокан, не имеет права.
Достоевскому было пора спешить в казарму, Чокану — за¬
ниматься делами.
Они еще встречались и у Исаевых, и дома у Федора Михай¬
ловича. Но эти встречи были короче первой — долгой и
откровенной.
Немного позднее Достоевский писал своему семипалатин¬
скому другу Врангелю: «Валиханов премилый и презамечательный человек, я его оченьт люблю и очень им интересуюсь».
В Семипалатинске Валиханову предстояло выполнить дели¬
катное поручение Гасфорта, связанное с недавним пребыва¬
нием в Омске петербургского высокопоставленного инспектора
из генерального штаба Хрущева.
Дело в том, что в руках Хрущева находились материалы
об «иноверцах» среди начальствующих омских персон. Далеко
не безгрешен был и сам Гасфорт. Не в смысле казнокрадства,
нет, но в умении окружать себя своими людьми. Немец-люте¬
ранин, он содействовал тому, что и комендантом крепости стал
тоже лютеранин, швед, генерал де Граве, как и начальником
штаба — швед Кройерус. Много было и поляков, в их числе без¬
упречно честный и прогрессивно мыслящий Гутковский.
Письма об иноземном засилии в Омске шли в Петербург
давно, там знали об этом и, в общем-то, смотрели сквозь паль¬
цы. Сыр-бор разгорелся из-за назначения еще двух не то фин¬
нов, не то шведов на очень хлебные по тем временам долж¬
ности. Некоего Амондта сделали командиром линейного ба¬
тальона, хотя он и понятия не имел о строевой пехотной
службе, а другого—Гартлинга — выписали из Улеаборга на
должность смотрителя омского госпиталя, как будто на месте
нельзя было отыскать подходящего офицера.
Хрущев стал говорить по этому поводу с Гасфортом, но
Густав Христианович возмутился, оскорбил инспектора, и са¬
молюбивый петербуржец покинул кабинет и в тот же день вы¬
ехал из Омска в Семипалатинск.
213
Однако самолюбие — самолюбием, а служба —* службой.
Хрущеву стало известно, что на границе с Джунгарией и
Восточным Туркестаном наряду с некоторым спадом россий¬
ско-китайской торговли замечены спекулятивные и контра¬
бандные операции компрадоров — китайских и иных туземных
купцов с английской мануфактурой. Так как опыт Кяхты куда
превосходил опыт Кульджи, возникла необходимость послать
в Иркутск своего наблюдателя — офицера. Выбор кандидату¬
ры и оплата прогонных входили только в компетенцию Гасфорта. Поэтому Хрущев и обратился к нему с официальным
письмом.
Густав Христианович остановил свой выбор на Чокане.
Вызвал его:
— Придется, корнет, поехать тебе в Семипалатинск. Вот
познакомься с письмом Хрущева и реляцией с границы. Пред¬
ставься ему. Знай, что твой отец-командир не он, а я. Соответ¬
ственно и держись. Тем не менее субординацию соблюдай. Не
получится разговор — пусть это будет на его совести, а не на
твоей. Ему самому надо было бы проехать в Иркутск и Кяхту,
да петербургская фанаберия не позволяет. Вероятно, тебе пред¬
стоит далекий путь.
Чокан мгновенно сообразил, что он повидается с Федором
Михайловичем, а потом и с Доржи Банзаровым, кратко отве¬
тил: «Слушаю, будет исполнено!»— и стал готовиться к
отъезду.
...И вот он уже несколько дней жил в Семипалатинске, ви¬
делся с Достоевским и не раз предпринимал пока безуспешные
попытки встретиться с Хрущевым.
Петербургский гость, увы, загулял. А уж если он начинал
пить, да вдобавок в женском обществе,— здесь упорно погова¬
ривали, что он схлестнулся с весьма легкомысленной и веселой
дамочкой,— то остановить его было нелегко. Впрочем, Семи¬
палатинское начальство только радовалось, что инспектор
почти не занимался делами. Пускай его, нам же меньше хлопот
будет. За глаза над ним посмеивались, а в глаза, естественно,
льстили, и в тайную квартиру к пьяному столу доставляли
дичь, белую и красную рыбу.
Валиханов знал, что рано или поздно его свидание с Хру¬
щевым состоится и поэтому выспрашивал у знающих людей
о положении здесь, в пограничных пунктах, в Сибири и на
Дальнем Востоке.
К числу таких знатоков относился и уже немного известный
читателям Александр Иванович Исаев. В дни своего просвет¬
ления он был интересным собеседником, отлично представлял
214
обстановку и в Кяхте и на границе с Джунгарией. Представлял
с точки зрения русского патриота, с точки зрения экономиче¬
ских интересов государства. Кстати, ему случалось бывать по
таможенным делам и в Кяхте, где проводятся две ежегодные
ярмарки, зимой и летом.
Это было время уже приходящего на убыль владычества
в Китае манчжурской династии Цин, при которой к Китаю бы¬
ли присоединены Восточный Туркестан и Джунгария. Продол*
жалось великое крестьянское восстание — так называемая
война тайпинов. Она отзывалась эхом и среди неханских на¬
родностей. Крестьяне-араты вновь подымали знамя батыра
Амурсаны, боровшегося е угнетателями в прошлом, XVIII ве¬
ке. Имя Амурсаны оживало, как оживает легенда. Беспокойно
вели себя и мусульмане, не желавшие мириться с господством
цинских властей.
Именно в эти тревожные годы в феодальный Китай энер¬
гично проникала Англия, провокационно затевавшая опиумные,
а по существу империалистические войны. Не дремала и Фран¬
ция, и уже появлялись в китайских городах миссионеры из Се¬
верной Америки, умело прикрывавшие религиозными целями
свои торговые заботы.
Что касается России, то она продолжала укреплять с Ки¬
таем мирные, обоюдовыгодные экономические отношения. Не¬
сколько лет назад, в 1851 году, в Кульдже был заключен рос¬
сийско-китайский торговый договор, во многом похожий на
тот, который действовал в Кяхте. Но в отличие от Кяхтинского
договора торговля на западной границе производилась только
на китайской территории.
В Россию из Синьцзяна шел чай, байховый и кирпичный,
хлопчатка и шелк, всяческая мелочь, в том числе соломенные
шляпы, а из России ввозились сукно, шерстяные ткани, кожа,
металлические изделия.
Теперь, в середине века, появление на западной границе
английского сукна было очень симптоматичным, как не могли
не тревожить Россию и события в Центральном Китае.
Директор Азиатского департамента Министерства иностран¬
ных дел Ковалевский как-то писал:
«Интересы наши в Китае слишком отличны от интересов
других европейских держав... Взятие европейцами Пекина, как
и взятие англичанами Герата, будут для нас одинаково чувст¬
вительны и не дозволяют нам, ни в коем случае, оставаться рав¬
нодушными зрителями... Первое парализует все наши начина¬
ния на берегах Великого Ькеана и Амура, второе ставит во
власть англичан рею Среднюю Азиюм.»
215
Что происходит у нас, на границе с Джунгарией? Что про¬
исходит там, к югу и востоку от Кяхты?
Следовало ясно представить масштабы аратского движения,
узнать экономику хозяйства, их быт, психологию. Ведь араты
есть и на территории России. Как они чувствуют себя под
эгидой генерал-губернатора Восточной Сибири графа Муравь¬
ева?
Словом, Валиханов понимал, что его поездка в Иркутск и
Кяхту может быть поучительной, если уж не с государственной
точки зрения, то хотя бы для расширения личного кругозора.
...Однако Хрущев все еще не давал о себе знать.
Ни из штаба, ни от уездного начальника не поступало ни¬
каких вестей. И когда Чокан уже окончательно потерял надеж¬
ду и решил уезжать обратно в Омск, его позвали к Хрущеву.
Инспектор был суров и почти трезв. Он привык изъяснять¬
ся с младшими офицерами, с нижними чинами только языком
приказа. Кроме того, он был шовинистически настроен и косо
смотрел на всех инородцев.
Прибытие офицерика с лицом явно монгольского типа уди¬
вило и раздосадовало его.
И когда Чокан отрапортовал, что является адъютантом ге¬
нерал-губернатора Западной Сибири, командира отдельного
корпуса генерал-лейтенанта Гасфорта, он долго не мог прийти
в себя. Бесцветное серое лицо его стало еще более тусклым.
Удивление и досада сменились похмельным бешенством:
— Ты откуда?
— Из Омска.
— Какая судьба тебя ко мне принесла?
— Явился по вашему вызову.
— Я? Вызывал тебя?— Хрущев нагло расхохотался.— Тебя,
азиата?
Чокан, усилием воли сдержав себя, очень спокойно ответил:
— Не меня именно, но офицера генерал-губернаторства.
— Так ты и есть этот офицер?—Хрущев продолжал
смеяться.
— Извините, ваше превосходительство,— ответил Чокан,
задетый за живое,— вы должны знать, что есть указ Петра Ве¬
ликого о защите офицерской чести. Прошу не забывать,— на
мне тоже офицерский мундир.
Хрущев не читал этого указа, но знал о его существовании.
Впрочем, указа не читал и Чокан, однако, еще в кадетском кор¬
пусе о нем подробно рассказывал преподаватель. Во время
войны со шведами правая рука Петра князь Меньшиков избил
одного известного офицера. Царь наказал своего любимца и
216
издал указ, решительно запрещающий подобные расправы и
требующий отдавать под суд всякого, кто оскорбит офицер¬
скую честь.
На Хрущева валихановские слова и его твердость подейст¬
вовали отрезвляюще. Он только про себя подумал: петровские
указы читает, черт возьми!
— Садитесь!— предложил он Чокану, уже не рискуя назы¬
вать его на ты, и показал на одно из кресел возле стола.
Чокан поблагодарил с отменной вежливостью и продолжал
стоять:
— Я тороплюсь, ваше превосходительство.
Хрущев посмотрел на него с полным недоумением.
— А зачем вы, собственно, приежали?
— Явившись к вам, я выполнил поручение генерала.
— Какое именно?
— Поручение явиться к вам, ваше превосходительство,—
тихо повторил Чокан.
— Я прошу доложить подробнее.
— Подробности мне неизвестны, они известны вам.
Чокан формально не переходил дозволенной черты. Но
Хрущев, почувствовав, что молодой корнет над ним издевает¬
ся, снова пришел в ярость, сжал кулаки, затрясся, вскочил с
места и вплотную подошел к Валиханову.
— Еще раз напоминаю вам об указе Петра, ваше превосхо¬
дительство!— только и сказал Чокан, сказал так тихо и с таким
достоинством, что Хрущев задрожал мелкой, противной, как
лихорадка, дрожью:
— Напоминаю, напоминаю! Я тебе напомню, я погоны с те¬
бя сорву, в рядовые разжалую.
— Не от вас сие зависит, ваше превосходительство.
Хрущев окончательно взбеленился и никаких слов больше
не нашел.
— Вон!— только и смог рявкнуть он.
Чокан по-военному повернулся и строевым шагом вышел
из кабинета. Он тут же сообразил, что никаких неприятностей
ждать ему не надо, потому что Гасфорт, в общем, не боится
Хрущева, а Хрущев, памятуя о своем не по чину игривом вре¬
мяпрепровождении в Семипалатинске, не станет писать доно¬
са ни на Гасфорта, ни на его адъютанта.
п ...Прощание с Федором Михайловичем было коротким и
печальным. Смотрели друг на друга с нежностью. Достоевский
только и сказал:
— Очень прошу тебя, Вали-хан, найдешь мне Коран в рус217
ском переводе и Гегеля, передай с надежным челойеком. И, по
возможности, быстрее!
— Постараюсь, обязательно постараюсь!
Про себя он подумал: Гегель — это понятно, но зачем Фе¬
дору Михайловичу коран?
Чокан возвращался в Омск так же, как и ехал сюда в Се¬
мипалатинск, по Иртышу. Но это был уже не многоместный
баркас, а небольшая парусная шхуна.
Шхуну недавно построили в затоне, на пристани. Построили
для начальника семипалатинского гарнизона Насонова, кото¬
рый и приказал солдату, опытному в речном деле, доставить
Валиханова в Омск.^
Парусную шхуну местные казахи называли желбезеком.
Слово желбезек означает жабры, рыбьи жабры. Сам парус в
казахском лексиконе до сих пор отсутствовал, потому что его
не было в быту. Парус над лодкой всегда трепещет на ветру,
он — в движении, он взаправду дышит, шевелится, словно
жабры. И Чокан — в который раз!— отдал должное народной
наблюдательности, народному словотворчеству.
И во время пути Иртышом, уже вошедшим в свои берега,
но широким и после половодья, Чокан попеременно наблюдал
то за парусом — желбезеком, гнувшимся под напором восточ¬
ного ветра, то за солдатом, сосредоточившим все свое внимание
на парусе и руле, то за дивными рощами берегов и порой
открывающимся безграничным степным простором.
Солдат оказался на редкость молчаливым, да и Чокану не
очень хотелось разговаривать.
Когда ему надоедало следить за парусом и даже за сколь¬
зящими берегами, он принимался мурлыкать под нос какуюнибудь песню, но тут же останавливался, вспомнив, что созда¬
тель не наградил его ни голосом, ни умением петь, и снова
погружался в свои смысли о семипалатинских встречах, о пред¬
стоящем разговоре с Гасфортом, о такой вероятной теперь
поездке в Восточную Сибирь.
Парусная шхуна легко и быстро шла по зеленой иртышской
воде.
Не прошло и пяти дней, как Чокан возвратился в Омск.
Он ничего не стал скрывать перед Гасфортом. Даже того,
что похорохорился перед Хрущевым. Но Гасфорт, помня занос¬
чивость инспектора и свою ссору с ним, только рукой махнул
й полностью успокоил Чокана, не забыв при этом намекнуть
на рвои дворцовые связи.
Генерал расспрашивал Чокана о торговых делах, о вестях
с границы, из Китая. Остался доволен осведомленностью сво218
его адъютанта. И только в одном он сомневался, желая зама-*
скировать сомнением взволнованйуід свой растерянность. Дело
в том, что Гасфорт не любил даже упоминания о крестьянских
восстаниях. Он имел о них представление и по венгерской ком¬
пании 1848 года, и по бунтам русских крепостных, сжигавших
помещичьи усадьбы. Он и сам однажды подавлял такое вос¬
стание в Малороссии, как тогда называли Украину. Он по¬
просту не представлял себе, что и в Азии, где так мало посевов
и много кочевников с их бесчисленным скотом, могут происхо¬
дить подобные явления. И не столько война тайпинов — китай¬
ских крестьян — беспокоила его, сколько слухи об аратах в
самом Китае. Если они взбунтуются там, то могут взбунтовать¬
ся и родственные им араты, находящиеся под рукой России.
И если это произойдет в Восточной Сибири, не отзовется ли это
пагубно и в его генерал-губернаторстве? Конечно, случись чтонибудь неприятное у Муравьева, он, Гасфорт, был бы только
доволен... Но ведь и себя надо оберечь от крайне нежелатель¬
ных явлений.
Прежде чем послать Чокана в Иркутск и Кяхту, Густав
Христианович написал официальное и вместе с тем доверитель¬
ное письмо в Петербург князю Долгорукову. Ответ пришел не
сразу и несколько неопределенный. Но там были нужные слова:
«...не возражаем».
И Валиханов снова быстро собрался в дальний путь.
Он многого ждал от знакомства с населением Прибайкалья,
стремился увидеться с Доржи Банзаровым, что было не просто
интересно, но одним из самых заветных его желаний.
Непосредственные служебные поручения не казались Чокану слишком сложными и обременительными. Среди них, по¬
жалуй, только одно было достаточно запутанным. Дело в том,
что Кяхтинский трактат был заключен в 1727 году, когда Си¬
бирь еще не разделялась на Западную и Восточную, и теперь
претензии по этому трактату Цинские власти предъявляли то
Иркутскому, то Омскому генерал-губернатору. Разобраться в
этом, вероятно, было не так уж просто, но и не в тягость ему.
Во всяком случае, предстоящие официальные занятия не
омрачали чувства Чокана перед новым путешествием.
С генерал-губернатором у карты
и Чокан ехал в Иркутск на перекладных, наиболее быстрый
и едва ли не единственный тогда способ передвижения по
степным и таежным просторам Сибири. Ямщицкие станции,
похожие одна на другую, расположенные, как правило, у воды
219
в уіотных заимках, порой щеголеватые и разбитые, порой
опустившиеся и угрюмые ямщики, сытые кони, хорошо накатан¬
ная дорога...
Путники тех лет не могли и предполагать, что со временем
здесь будет проложена великая железная дорога.
В этой самой дальней в его жизни поездке Чокан, уже
привыкший к странствиям, отдыхал душой и против своего
обыкновения редко вступал в разговоры с попутчиками
и встречными.
Доехал он без приключений, преодолев меньше чем за три
недели огромное, почти в две с половиной тысячи верст рас¬
стояние.
Об Иркутске он читал и слышал раньше, а перед самым
отъездом зашел в библиотеку корпуса и внес в свою записную
книжку кое-какие сведения и о городе, и о всем Восточно-Си¬
бирском губернаторстве.
Ему было известно, что Иркутская зимовка — так вначале
назывался будущий городок — была заложена русскими солда¬
тами у впадения речки Иркутки в Ангару еще в 1661 году.
Городок рос, стал городом, а с 1803 года, вот уже более полу¬
века, здесь находится резиденция генерал-губернатора. Так
Иркутск приобрел большое значение в жизни всей страны.
Здесь велись политические и торговые переговоры с китайца¬
ми и монголами.
Все дальше и дальше проникая на Восток, утвердившись
и на камчатской землице, Российская империя одновременно
превратила Сибирь в край ссылок и тюрем. Еще в петровские
времена сюда ссылались пленные шведы после русско-швед¬
ской войны. В Сибири отбывали наказание участники восста¬
ний в Польше и Литве. Потом пошли декабристы, петрашевцы
и другие государственные преступники. От Петербурга, от
Москвы через пересыльный пункт в Казани тянулся этот пе¬
чальный этапный путь с короткими остановками в городах, се¬
лах и почтовых станциях. Горький хлеб подаяний испробовали
все сосланные в Сибирь. Чаще всего этот путь заканчивался
Иркутском, а оттуда — в ближайшие и дальние остроги и се¬
ленья, заброшенные в тайге. Всю Сибирь называли просторной
тюрьмой России, восточную ее часть — тупиком, а сам Ир¬
кутск— железными воротами.
Въезжая в город, Чокан обратил внимание на многие чер¬
ты, роднящие его с Омском. И Омск расположен на холмах у
слияния двух рек, и Иркутск возник на двуречье и взбирается
на север по невысоким горным отрогам. Главная река Омска
Иртыш проходит стороной, окружая город с юго-запада, а в
220
самом городе протекает речушка Омка. Главная река Иркут¬
ска — Ангара — разделяет город надвое. Силой стремительно¬
го своего течения Ангара поспорит с Иртышом. Да и сам город
показался Чокану поболее Омска.
Лошадей ямщик остановил у дома Банзарова — его адрес
был у Чокана. Он решил сразу же повидаться с Доржи и, ко¬
нечно же, воспользоваться его гостеприимством, а уж потом
побродить по городу и заняться своими делами.
Дом был двухэтажный и как многие двухэтажные сибир¬
ские дома имел кирпичный первый и сложенный из сосновых
бревен второй этаж. Чокану понравились и нарядный фасад
и широкие окна,— значит, в доме светло. Но, увы, хозяина на
месте не оказалось — он отправился в какое-то длительное пу¬
тешествие.
Куда же теперь ехать? Чокану присоветовали обратиться
в «Белый дом», как по аналогии, что-ли, с Вашингтоном иркут¬
ские острословы прозвали городскую гостиницу. И надо же
было так окрестить обветшавший, покосившийся домишко с по¬
черневшими бревнами, который Чокан тут же мысленно срав¬
нил со скелетом захудалого верблюда. Нет, ему совершенно
не хотелось здесь жить. Сонный конторщик ему сказал, что
комнаты получше он сможет получить в Горбатом доме, если
только туда пустят: Чокана замечание это несколько рассерди¬
ло. Но что делать — пришлось отправиться в Горбатый дом.
Вопреки обидному прозвищу он выглядел вполне прилично,
хотя действительно будто горбился на самом берегу Ангары.
Дом, оказывается, принадлежал генерал-губернаторству. Чо¬
кан предъявил свои бумаги и его незамедлительно поместили
в один из лучших номеров.
Наутро он пошел к генерал-губернатору. На его счастье
граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский находился на
месте. Обычно он любил поманежить посланцев своего соседа
Гасфорта, но, узнав через адъютанта поводы, по которым при¬
ехал Валиханов, сразу же пригласил его к себе.
Умудренный опытом генерал, чей возраст уже приближал¬
ся к пятидесяти, и очень молодой гасфортовский адъютант,
понравились друг другу в первую же встречу. По казахской
пословице — бег лисы оценит беркут, а зоркость беркута —
лиса...
Умный молодой человек чем-то очень похож на Банзарова,—
думал после беседы Муравьев. Да... Банзаров номер два. Толь¬
ко наш якут слишком разговорчив и даже суетлив, а этот —
смотри какой выдержанный, даже степенный. Отвечает кратко,
умеет слушать. Умен, очень умен, должно быть. У Банзарова
221
чувствуется усталость и пугливая настороженность. А Валиханов полон сил и, как неоперившийся птенец, готов к любому
броску, к любой схватке. Пожалуй, он сильнее моего
адъютанта.
Чокан и прежде был наслышан об уме, энергии и реши¬
тельности Муравьева. Чокану импонировало и то, что он был
гуманен с заключенными, что, заселяя Амур, он смело открыл
ворота острогов. Сравнения по всем статьям были не в пользу
Гасфорта. Он внушал доверие даже своей наружностью. Брю¬
нет с темными, вороного отлива, волосами, с открытым лбом,
худощав, даже поджар, потому что деятелен. И приятная мане¬
ра говорить, без оттенка снисходительности, но с уверенностью
государственного мужа. Вот у кого можно поучиться, не то,
что у моего сиятельного Густава Христиановича.
Муравьев-Амурский с первых же минут беседы дал почув¬
ствовать Чокану, что он хорошо знаком с географией и этно¬
графией Сибири. Он вооружился указкой и, свободным жестом
открыв шелковую занавеску, пригласил Чокана поближе по¬
дойти к карте, занявшей всю широкую нишу в стене.
— Вот это и есть наша Сибирь.— Генерал обвел указкой
ее территорию.— Географы подсчитали: по своему пространст¬
ву Сибирь в три раза больше всей Западной Европы. Вам это
известно?
— Известно,— мягко сказал Чокан.
— А вот известно ли вам, что центр всей Азии находится
тоже в Сибири?
— Нет, Ваше превосходительство, этого я не знаю.
— Вот, смотрите.— Указка Муравьева скользнула по Сая¬
нам.— Здесь сливаются две речки — Улуг и Малый Хемдар.
Сливаются вместе, чтобы стать Енисеем*. Местных жителей
называют урянхайцами.
— И это я знаю,— не счел нужным скрыть Чокан.— Это
народ тюркского происхождения. Их предки имеют родство и
с нами, киргиз-кайсаками, как принято говорить.
— А сколько, вы думаете, людей проживает в Сибири? Не
знаете, значит. Всего около двух миллионов, а маленькая За¬
падная Европа вместила более четверти миллиарда.
Муравьев рассказывал увлеченно, со знанием самых неожи¬
данных подробностей; знал он, как русские землепроходцы и
мореплаватели, начиная с XVI века, продвигались на север и
восток, как стала русской камчатская земля, как уходил
1 На этом месте был построен город Белоцарск, впоследствии
Переименованный в Кызыл; ныне столица Тувинской автономной
Области. Прим, автора.
222
в плаванье отважный якутский казак Семен Дежнев, первым
достигший пролива между Азией и Америкой, как он вбил
первые колышки на мысе, названным впоследствии его именем.
Рассказывал о мужественном Витусе Беринге, командире кам¬
чатской экспедиции, о Беринге, оценившем открытие Дежнева
и погибшем на острове между двумя материками.
Муравьев с гордостью говорил о русских географических
открытиях еще и потому, что сам снаряжал экспедиции и не¬
даром к его фамилии было добавлено —«Амурский», и потому,
что он принимал непосредственное участие в изучении этой
реки, прежде всего ее устья.
Снова усаживаясь в кресло, Муравьев говорил о богатстве
недр Сибири, о ее золотых приисках, о которых Чокан, естест¬
венно, не мог не знать.
— И ведь это не легенда, что Петр Великий, мир его пра¬
ху, дал разрешение израсходовать тридцать шесть пудов золо¬
та для куполов собора в Тобольске. Но столько золотого запа¬
са, сколько хранится в банках Англии и Америки, мы пока не
имеем. Но будем иметь!
Тут Муравьев перешел к тому, что его особенно волновало:
— А ведь Америка тянется к Сибири, как и мечтает при¬
брать к своим рукам Аляску.
И с горечью заговорил о Крымской кампании, в которой
Россия проигрывала одно сражение за другим.
— Однако на севере мы стоим прочно,— он приподнялся
н опять подошел к карте. А вот здесь,— указка остановилась
сначала на горах Алтая и Тарбагатая, потом на Тянь-Шане,—
мы очень пассивны, даже медлительны. А ведь англичане,— я
это доподлинно знаю,— из Индии стремятся в Среднюю Азию.
Англичане действуют и хитро, и быстро. Вот вы торговыми де¬
лами интересуетесь,— я прикажу, чтобы вас детально ознако¬
мили с некоторыми английскими приемчиками. Вы думаете,
у них нет своих ушей и щупалец в Кяхте и у вас в Кульдже?
— Спасибо, ваше превосходительство, с благодарностью
ознакомлюсь. Простите меня, я хочу обратить ваше внимание
на Хивинское ханство. Оно ведь как бы на пороге России.
— Вот эту низменность,— генерал показал на восточное
побережье Каспия,— надо как можно скорее взять под руку
России, как и те горы, о которых я вам говорил. Вам понятно?
— Конечно, ваше превосходительство. Но нашему генералгубернаторству такой поход не под силу.
— Я не имею в виду Омска,— улыбнулся Муравьев, дога¬
давшись, что Валиханов принял его высказывание как укор
Гасфорту,— я думал сейчас шире — о всей Российской полити223
кс за Востоке. И прежде всего нужно присоединить к России
вот эти киргиз-кайсацкие территории. Они ведь сейчас под
властью Коканда?
— Вот эти земли, да,— подтвердил Чокан.— Мне очень
близки ваши мысли.
— Надеюсь, вы в этом деле будет играть свою значитель¬
ную, я бы сказал, особую роль.
— Я не зря ношу мундир русского офицера, Ваше прево¬
сходительство,— привстал Чокан.
— Верю, верю!— Муравьев ладонью своей дотронулся до
плеч Чокана.— Садитесь, прошу вас.
Чокан сел и тут же обратил внимание, что в кабинете Му¬
равьева, впрочем, как и в кабинете Гасфорта, висела еще одна
карта, карта национальностей Восточной Сибири с указанием
плотности населения. Вот где наглядно проступала разница
между Западной Европой и этой частью Азиатского материка.
Примерно такая же картина и в его краю. Как и когда запол¬
нятся людьми эти бескрайние просторы? Должно быть, и Му¬
равьев не даст ему ясного ответа, как не дали его и омские
администраторы. А ведь ему еще надобно узнать об аратах.
И Чокан решил разыграть удивление.
— Боже мой, боже мой! Как много у вас в Восточной Си¬
бири разных народностей!— и, растягивая слова, начал пере¬
числять,— юкагиры, тунгусы, якуты, монголы, буряты, дауры,
камчадалы.
— Вы всех не перечислите, корнет, утомитесь... Да, и я уже
утомился от них. Лучше скажите, как там поживает Густав
Христианович? Какими еще сувенирами пополнилась его кол¬
лекция?
— Есть у него эта страсть, есть,— лояльно ответил Чокан,
еще не предполагая, куда могут завести шутливые эти во¬
просы.
— Хранит, как и прежде, огрызок карандаша, которым он
подписал соглашение во время Венгерской кампании?—С той
же лукавостью допытывался Муравьев.
Чокан не выдержал и расхохотался. Дело в том, что когда
анархиста Бакунина, известного в Сибири под прозвищем «Сак¬
сонского короля», везли через Омск в далекую ссылку, его
пржелал увидеть Гасфорт. Во время аудиенции генерал
расхвастался перед революционером своим участием в Герма»штадском сражении, а Бакунин заметил, что именно там рус¬
ские войска были разбиты, а войска-то были под его командо¬
ванием. Но это нисколько не помешало Гасфорту и в дальней224
шем извлекать
из
жилетного
кармана
исторический
карандашик и с важностью упоминать о Германштадте.
Поэтому и расхохотался Чокан. Но он тут же сообразил,
что негоже смеяться над своим генералом и, согнав с лица
улыбку, заметил:
— И тем не менее Густав Христианович был отважным
командиром.
— Почему же тогда вы рассмеялись?
— Что поделаешь, ваше превосходительство, и у больших
людей бывают свои забавные недостатки.
Муравьеву пришлась по душе тактичность Валиханова.
Обладая бесспорным чувством юмора, он мог бы позлосло¬
вить,— благо Гасфорт давал для этого всяческие поводы...
Умен офицер, ничего не скажешь.
• Но даже с умным младшим офицером из инородцев граф
Муравьев, верный слуга царя и российский патриот, решитель¬
но не пожелал обсуждать положение инородцев и, тем более,
откровенно излагать принципы государственной политики в
этой области. Тем более, и с бурятами, и с другими.народно¬
стями Восточной Сибири далеко не все было просто и благо¬
получно.
Чокан именно так понял поседение генерал-губернатора и
воздержался от попыток возобновлять с ним разговоры на эти
обоюдоострые темы.
Теперь он окончательно убедился в том, что встреча с Доржи Банзаровым, которая представлялась ему самой важной
в поездке, окажется еще более плодотворной и в ознакомлении
с положением сибирских народностей.
Что касается русско-китайской торговли, то ничего ка¬
тастрофического тут не происходило. Прешло сто лет и еще
четверть века с той поры, как в Пекине графом Саввой Луки¬
чом Владиславичем-Рагузинским был подписан Кяхтинский
договор, определивший политические и торговые отношения
между двумя странами. Перенесение торга из Урги в Нерчинск
и Селенгинскую Кяхту шло на выгоду русским купцам, изба¬
вившимся от хлопот по перевозке товаров нелегкими степными
а горными дорогами Монголии,
Многие положения договора устарели, как пожелтела бума¬
га и выцвели чернила самого документе. А китайцы, равно как
и. русские, поднаторели во взаимных обманах. В секретной
инструкции Цинских властей, опубликованных в «Московских
ведомостях» в 1852 году, недвусмысленно было сказано, что
«секретов, относящихся до торговых дел своих внутри на
месте... русским отнюдь не открывать, ибо это то самое здо3 С. Мука ков
225
вредное открытие и послужило к возвышению цен на русские
товары, между тем, как свои доходили до самой низкой цены
и тем коммерции и государству нашему делался вред». А вслух
маньчжурские чиновники поднимали ажиотаж вокруг цен на
товары, цену пустяшной пуговицы доводили до цены верблюда
и строчили письма в Петербург, в Азиатский департамент Ми¬
нистерства иностранных дел, а из Министерства эти письма с
визой «проверить» пересылались в Омск или Иркутск.
Ознакомившись с перепиской, касавшейся спорных вопросов
в торговле, а равно и посредничества китайских компрадоров
между Кяхтой и английскими экспортерами, Чокан мог сказать
себе, что часть поручений уже выполнена.
Теперь оставалась желанная поездка в Кяхту, где-то там
находился сейчас и Доржи Банззроп.
Чокан скрыл 5Т Муравьева свое знакомство с Доржи и так
новел разговор, что граф сам назвал фамилию просвещенного
бурята.
— Это феномен, настоящий феномен,-^- отозвался о Доржи
Муравьев,— равного ему среди местных ученых нет. Талант¬
ливый человек, деловой... Вот только к водке пристрастился,
опускается.
Муравьев не сказал главного: Банзаров был обременен
чиновничьими обязанностями, а сам губернатор больше инте¬
ресовался Амуром, нежели этнографическими исследованиями.
Ему были, в общем-то, безразличны научные интересы Доржи,
а он именно в этом смысле порисовался перед Валихановым.
Чокан же сделал вид, что он удивлен рассказом Муравьева.
— Подумать только, из бурятов выходят такие люди!
И тут же сказал о своем желании побывать в Кяхте.
— Поезжайте, это очень поучительно,— согласился Му¬
равьев.— Кстати, познакомитесь с Банзаровым, он же вас и
познакомит с Кяхтой. Банзарову я напишу письмо, а в Иркут¬
ске вас обеспечат срочным транспортом.
...Путь из Иркутска в Кяхту шел южным берегом Байкала
до впадения в озеро Селенги, а дальше вдоль этой реки.
По левую руку синел озерный простор, порой закипавший
белыми гребнями волн. Направо раскинулась тайга, курчави¬
лись горы, светлели сквозь деревья гранитные сопки.
Но необыкновенные краски природы, как ни мечталось в
свое время Чокану повидать Байкал, мало его занимали сей¬
час. Он больше думал о Банзарове, вспоминал краткую встре¬
чу с ним в Омске, свое смущение восхищенного подростка пе¬
ред обаятельным ученым, который может стать опорой для
инородцев России, в особенности, Сибири.
226
Из произведений Банзарова он пока прочитал только его
диссертацию «Черная вера или шаманство у монголов», напе¬
чатанную в 1846 году в Ученых записках Казанского универ¬
ситета. С этой диссертацией его ознакомил в корпусе препо¬
даватель Николай Федорович Костылецкий, сравнивавший на¬
писанный на материалистической основе, полный глубокого
научного понимания и настоящих открытий труд молодого
ученого с известными работами немецкого философа Людвига
Фейербаха о сущности христианства.
Чокана «Черная вера» заинтересовала не столько философ¬
ской стороной, сколько описаниями шаманских ритуалов и по¬
нятий, следы которых он находил и в жизни казахов. Ему и
теперь хотелось поговорить об этом с Банзаровым. Но еще
больше стремился Чокан обменяться с выдающимся бурятом
мнением о судьбе нерусских народов в России, побеседовать
с ним о политических идеалах, чтобы укрепить свои знания и
позиции.
Мечты увлекали его вперед, а лошади не слишком торопко
тащили бричку вдоль русла Селенги у подножья Яблоневых
гор, отрогов Саянов. Потом тайга вновь густо обступила путни¬
ков и только возле Лебединого озера лес начал заметно ре¬
деть и, наконец, сменился равниной.
Говорят, есть птицы с такими могучими голосами, что ка¬
жется, крик их раскалывает землю, а подойдешь к ней,— она
всего с кулачок. Так и Кяхта, можно сказать, прославлен¬
ная на весь мир Кяхта вблизи разочаровала Чокана.
— Только-то и всего,— пожал он плечами. Впереди был по¬
селок, умещавшийся на ладони. Ну, а если обойтись без гипер¬
болы, Кяхту можно было сравнить с небольшой казачьей ста¬
ницей на Иртыше. Более или менее прямой выглядела только
одна центральная улица. Остальные расползались по оврагам
и ущельям. На дне одного из оврагов поблескивала струящаяся
вода. Ямщик сказал, что это и есть речка Кяхта. Речка? Про
себя Чокан подумал, что это не речка, а плакучий ручеек. На
площади единственный мало-мальски приличный, сложенный
из кирпича дом принадлежал русско-монгольской школе. Ря¬
дом расположились торговые лавки. Они, как объяснил Чокану
все тот же ямщик, сейчас на запоре и открываются только в
ярмарочные дни.
На той стороне городка торчала маковка церкви, кажется,
кирпичной.
— Это и есть Троицко-Савская церковь, самая большая
церковь по южную сторону Байкала. А вот эти длинные дома —
227
казармы. Солдатушки купцов охраняют. И наших, и китай¬
ских. А вот там уже Монголия.
Ямщик, как водится, остановил лошадей у постоялого дво¬
ра. Из открытых окон доносились громкие голоса спорящих,
восклицания, хохот.
— Что это за сборище?
И осведомленный о всех деталях кяхтинской жизни ямщик
объяснил, что там режутся в карты или играют в шашки. А ка¬
кая игра без выпивки. Пьют араку — хмельной напиток из
простокваши, и тарасун, хлебную самогонку. Собираются здесь
те, кто служит на границе. Преимущественно казаки, буряты
и русские. Напьются — тогда дело до драки доходит. Слышал
я, забивали и до смерти.
Тем временем шум в окнах усилился. Очевидно, шла пота¬
совка.
— Может, подождем, ваше благородие, заходить?
Чокан еще не успел ответить ямщику, как на улицу выва¬
лился казачий урядник с лицом, заросшим рыжей бородой. Он
был без фуражки и не очень твердо держался на ногах. Мур¬
лыча какую-то песенку, он вначале не обратил внимания на
Чокана, и только поравнявшись с ним, бросил взгляд сначала
на ямщицкую повозку, потом на него'И остолбенел.
— Чо-кан, Канаш!— крикнул он и бросился его обнимать.—
Ты что, не узнал меня? Да это же я, Гриша...
С превеликим удивлением Чокан узнал Григория Потанина.
— Гриша, керей мой золотой!
Даже слезы сверкнули на лицах друзей.
Они так бы и стояли, обнявшись, но вслед за Потаниным
из постоялого двора вышли еще несколько подвыпивших
казаков, которые окружили их и осыпали грубоватыми насмеш¬
ками, но, разглядев в Чокане офицера, отправились восвояси.
Разговор начался не сразу. Уж слишком неожиданной была
эта встреча. Они пристально рассматривали друг друга, про¬
должая и радоваться, и недоумевать. Чокан знал, что Потанина
отправили проходить казачью службу на восток, но не предпо¬
лагал, где именно он находится. А Потанин ни сном, ни духом
не ведал, что Валиханов может приехать сюда, в Кяхту, и гля¬
дел на него так, как глядят на свалившегося с неба.
Как-то они обменялись письмами, но Гриша писал тогда
совсем из другого места. Чокан, занятый поездками, вовремя
не ответил, и переписка оборвалась.
Через несколько минут Чокан уже знал, что эскадрон, в ко¬
тором служит' Потанин, расположился в казармах; что на гра¬
нице сейчас спокойно и ученья проводятся редко; Поэтому
228
казаки от безделья и захаживают в постоялый двор, а он, По¬
танин, Считает ненужным отделяться, хотя, хотя...
— Вот что, Канаш,— сказал он гортанно, как произносят
аульные казахи, подчеркнув, что он не забыл язык,— поедем ко
мне.
— В казарму?
— Да, нет... По дороге я тебе скажу свой секрет. Вообщето я живу вместе со всеми служивыми, но...
И ямщик повез их в сторону, указанную Потаниным.
— Как бы это тебе растолковать, Канаш,— застенчиво на¬
чал Потанин.— Понимаешь, казаки не имеют права жениться,
когда служат. А служить мне...— он безнадежно махнул ру¬
кой.— Но молодость, молодость. Она не дает покоя, обжигает
тебя. Я здесь нашел свою Баян.
— Баян?— переспросил Чокан.
— Да, Баян-слу.
— Значит, ты влюбился, Гриша? Значит, у тебя есть де¬
вушка?
— Представь себе. И нет между нами ни Карабая, ни Кодара, которые нам могли бы помешать. Нет и, думаю, не будет.
Вот мы и договорились пожениться, сколько бы лет не продли¬
лась служба. Зовут ее Лаврская, Александра Викторовна.
Младшая сестра одного здешнего ссыльного. Знает, понима¬
ешь, монгольский и китайский. Сейчас она учительницей в
Кяхтинской школе. Изучает жизнь монголов и бурятов. Меня
хочет приобщить к этим занятиям.
— Как это хорошо, когда Баян и Корпеш увлекаются
одним и тем же,— сказал Чокан, думая о своем.
Александра Викторовна была дома.
— Ты, кажется, навеселе,— мягко погрозила она Григорию,
но тут же осеклась, увидев Чокана.
— Друг мой по корпусу Чокан
Потанин гостя.
Валиханов,— представил
— Ой, как же,— засуетилась она.— Гриша очень много
о вас рассказывал. Очень рада, даже счастлива вас видеть.
Лаврская сразу понравилась Чокану. Да она и не могла не
понравиться. Хорошенькая, ладная, умная, должно быть, и
образованная, судя по рассказам Гриши. Чего еще надо же¬
лать?
— Ну, мужчины, займитесь воспоминаниями, а я похлопо¬
чу немного.
Александра Викторовна оставила друзей вдвоем.
— Ты что меня так разглядываешь, Канаш?
229
— Да вот, твою бороду изучаю. Помнится, у тебя не было
ни бороды, ни усов.
Чокан не сказал Григорию, что пышная эта растительность
отнюдь не красила его и так не очень привлекательное лицо.
Но Потанин без всякого смущения ответил:
— Казаки считают, раз перевалило тебе за двадцать — без
бороды ты не казак. Вся красота в бороде, милый мой. Вот я
и начал бриться, чтобы она скорее выросла.
— Понимаю,— сочувственно протянул Чокан.— Понимаю.
А сам подумал о том, что вот повезло же Грише, а ему не
очень везет. Красивая россиянка Александра Викторовна. Но
разве Айжан не красавица среди казашек? Их нельзя сравни¬
вать между собой, как нельзя сравнивать два разных, но посвоему прелестных цветка. И все-таки, он сразу почувствовал
одну существенную разницу. Лаврская уже поднялась на одну
из вершин культуры, а его Айжан бродит только у подножья
этой первой горы хребта. Чекану стало обидно за Айжан, обид¬
но за себя... Какие незабываемые часы провели они в окрест¬
ностях Сырымбета! Пусть так мало времени было отпущено
им, это время не выходит и не выйдет из памяти. Куда приве¬
дут радостные и горькие эти пути? Сколько бы он ни думал о
себе и Айжан, будущее не представлялось ему ясным.
Как и всегда, приближаясь к границам своих мечтаний, Чо¬
кан терялся. «Будь что будет»— произнес он по обыкновению
про себя и перешел к житейским кяхтинским делам.
Судя по некоторым обрывочным фразам Потанина, его со¬
бираются определить на ночлег в квартире Лаврской. Он и
спросил напрямик:
— Так мы здесь и останемся?
— Конечно, здесь!—улыбнулась вошедшая Александра
Викторовна.— Вы оба теперь мои дорогие гости.
— Значит, решено?— Чокан улыбчиво посмотрел на Пота¬
нина.
— Конечно, решено!—в тон приятелю ответил Григорий.
Чокан сказал, что ищет Доржи Банзарова и было бы непло¬
хо взять его в компанию.
— Доржи у нас свой человек, мы дружим с ним. Сейчас
пригласим его,— ответил Потанин,— он
живет
недалеко
отсюда.
Однако выяснилось, что Банзаров в отъезде и вернется в
лучшем случае завтра.
230
Неотомщенная обида
Здесь мы должны рассказать об одном событии, которое
едва не привело к тяжким последствиям. Случилось это собы¬
тие в доме Лаврской и связано было с приездом Чокана.
Однако начнем по порядку.
Потанин рос среди казахов и так хорошо знал их обычаи,
так пристрастился к ним, что не только не забыл их в Кяхте,
но даже следовал им куда чаще, чем в Омске. Он любил есть
мясо, приготовленное как в ауле и предпочитал говядине
мясо степных курдючных овец. Вокруг Кяхты у кочевников
монголов водились такие отары. Здешние овцы были крупнее
казахских. Сядешь на овцу — до земли ногами не достанешь.
А курдюки, курдюки!.. Овцы нагоняют жир, питаясь на
выпасах горьковатыми и сочными травами. Мясо у них столь
сытное, что будь ты хоть превеликим обжорой, и то много его
не съешь.
Вот таких овец и закупил Потанин подешевле для своего
эскадрона. Жирная овца стоила всего рубль серебром. Надобно
мяса — едут в отару и привозят барашка.
Так с одобрения Александры Викторовны поступил Пота¬
нин и в день приезда Чокана. По дороге он думал о чабане,
пасшем эскадронных овец. Его он встретил однажды возле
Селенги, жалкого, оборванного, заросшего, как медведь, одна¬
ко, могучего телом. Потанин сразупризнал в нем казаха и, ве¬
роятно, казаха-борца. Так оно и оказалось. Бедняга назвался
Кадыгулом, сказал, что отбывал ссылку, но промолчал о том,
почему он был сослан, а Потанин и не стал расспрашивать —
зачем бередить старые раны. Зато тут же предложил Кадыгулу
пасти их небольшую отару. Нечего и говорить, как тот охотно
согласился: чабанское дело — самое привычное!
Теперь Потанин задумал свести Кадыгула с Чоканом.
Пусть Чокан убедится, что и здесь его друг не забывает род¬
ных казахов, а заодно вместе обсудят, как помочь обездолен¬
ному вернуться домой, да, кстати, и узнают, какие-такие грехи
привели его в Сибирь.
Он быстро нашел отару и прежде всего решил обрадовать
чабана доброй вестью — попросить суюнши. Рассказал Кады¬
гулу о своем госте — Чокане, сыне Чингиза, и пригласил его
к себе в Кяхту. Эффект получился обратный. Кадыгул так из¬
менился в лице, будто к его босым ногам приложили горячие
угли. Он стал так подергиваться и тяжело дышать, словно его
Схватило удушье. Потом присел на корточки со страдальческим
видом.
231
— Что с тобой? Сердце у тебя, видать, болит?
— При-падок,— только и вымолвил Кадыгул.
Потанин помог ему прилечь поудобнее на траве, взял руку,
послушал пульс. В самом деле, сердце его билось учащенно.
Но никаких других признаков болезни он не нашел. Попросил
мальчика-бурята, помощника Кадыгула, неотлучно находиться
при нем. Справил свои хозяйственные дела, увидел, что чаба¬
ну лучше, и вновь стал уговаривать его поехать в Кяхту, встре¬
титься с Чоканом. Кадыгул отказывался, уверяя, что припадок
может повториться. Ничего не поделаешь, пришлось возвра¬
щаться одному.
Потанину и в голову не пришло, что чабан схитрил.
Да, он и не был Кадыгулом.
Бекара,— так звали чабана,—уже немного известен чита¬
телю по первым главам книги. Сын барымтача Кожыка, внук
Макаша, он, тем не менее, никогда не принимал участия в барымте и других набегах. Когда Чокан вернулся из Атбасара,
враги Кожыка, а в их числе прежде всего Чингиз, написали
прошение на имя генерал-губернатора: «Там, где живет этот
вор, мы жить не можем, и если вы хотите, чтобы мы остались
жить, избавьте нас от него». Кожык и в самом деле продолжал
набеги, беспокоил аулы. Несмотря на слово, данное Наркыз,
Чокан уже никак не мог поддерживать его. Солдаты схватили
Кожыка со всеми сыновьями. Не отпустили они и Бекару, са¬
мого тихого и трудолюбивого из них. И хотя весь аул засту¬
пался за Бекару, его не пощадили. Суд вынес приговор и всех
Макашевых угнали в ссылку. Где-то в пути пожилой Кожык
заболел и, не выдержав тягот, скончался. А сыновья дошли до
Итжеккена, края, где ездят зимой на собаках.
Там они спасались тем, что ловили рыбу. Однажды в бур¬
ную погоду их лодка перевернулась. Из всех молодых Мака¬
шевых спасся один Бекара, одолевший вплавь не одну версту.
Потом он сбежал из того сельца, где их поселили. Он шел нау¬
гад, знал одно — надо идти в сторону заката солнца, но не
имел точного представления, где его народ, где его степь. Бе¬
кара шел, вооруженный палкой из лиственницы, твердой, как
железо. Вначале боялся заходить в редкие зимовки, а для
пропитания бил зверя в тайге, искал съедобные коренья и яго¬
ды. Потом звери стали попадаться реже, а зимовки и селенья
чаше. Пришлось просить милостыню, чтобы не умереть с
голода.
Он шел и шел, куда глаза глядят, пока на берегу Селенги
не подобрал его Потанин. На всякий случай Бекара скрыл свое
настоящее имя, но мог ли он предполагать, что его спас друг
232
сына злейшего врага? Мог ли он даже во сне вообразить, что
Чокан, сын Чингиза, находится в нескольких верстах от его
отары? Не от страха у него забилось сердце, нет — от ненависти
и желания отомстить. Вот потому он и прикинулся больным.
А про себя подумал: ну, погоди, волчий щенок! Если уж ты
пришел в мою сторону, тебя мои руки достанут. Запачкавшись
в твоей крови, я буду отомщен. Пусть сам умру, но умру счаст¬
ливым. Я умею бить зверье своей палкой. Медведя убивал, а
сына Чингиза и подавно убью. Да и лук монгольский теперь
есть у меня...
Потанин вернулся в Кяхту поздним вечером. Объяснил, что
долго искал чабана.
И только когда после ужина легли спать, он подробно рас¬
сказал Чокану о Кадыгуле, его внезапном припадке и отказе
приехать сюда. Чокан почуял что-то неладное.
— Ты говоришь, он настоящий казах?
— Что, по-твоему, я не отличу казаха от бурята или тата¬
рина? Самый настоящий казах. Скорее всего кокчетавский.
— Беглый, ты в этом уверен?
— Не сомневаюсь...
— Да, ссыльных казахов много,— вслух произнес Чокан.—
Ссылали их прежде, ссылают и теперь. Но почему он испугался
именно меня, не пожелал видеть? Значит, его несчастье связа¬
но со мной или с моим отцом. Наверняка...— Чокан помол¬
чал.— Убежден, что это один из сыновей Кожыка. Только эта
семья во всем обязана своим несчастьем отцу и мне.
И Чокан рассказал историю Кожыка, сына Макаша.
— Не сомневаюсь, он беглый... И постарается мне отом¬
стить. Даже сегодняшняя ночь может быть небезопасной.
— Да... Задал ты мне задачу в первый же день нашей
встречи,— вздохнул Потанин.— Ну, ничего... Выставлю на ночь
охрану из нашего эскадрона.
А про себя подумал, что дисциплина у солдат неважная,
разбаловались они и вздремнуть им на посту ничего не стоит.
Поставлю их для спокойствия Чокана, но сам не засну. Будем
беседовать, ведь мы и в самом деле соскучились...
Ни Чокан, ни Григорий ничего не сказали обо всем этом
Александре Викторовне, Саше. Зачем волновать ее зря...
Ужин не совсем удался, хотя молодая хозяйка и постара¬
лась. Чокан наотрез отказался выпить, да и ел плохо. Глядя
на него, едерживал аппетит и Григорий. Саша попробовала их
уговаривать, но из этого ничего не вышло. Не хотят, ну и не
надо. Может быть, я сама сплоховала. А вслух сказала:
— Что же, давайте располагаться на отдых!..
233
Хозяева избы, в котором жила Лаврская, были людьми
одинокими. Кроме комнаты с отдельным входом у Саши, на
случай гостей в хозяйской половине пустовала еще одна ком¬
ната с широкой деревянной кроватью. Там и устроились Чокан
с Григорием.
Потанин, как и обещал, вызвал двух казаков.
— Но знаешь, Канаш, я думаю, все обойдется. Никакой
сын Кожыка сюда не придет, если это действительно он. Не
примечал я за ним решительности. Тихоня. Сила у него есть,
а смелости никакой.
Чокан вспомнил, что из всех сыновей Кожыка только один
был смирным и даже боязливым. Но и о нем Чокану говорил
сам Кожык уже после суда в Омске при неожиданной их
встрече:
— Вы, ханские потомки, ненавидите род Макаша. Ни о чем
не буду вас просить. Только Бекару прошу оставить. Вы уже
свершили черное дело. Наступит наш день — отомстим, не на¬
ступит — на то воля аллаха. Но помни — и на месте пожара
пучок травы остается. Пусть среди моих внучат нет мальчика.
Но говорю тебе — мой сын Бекара ни в одном моем набеге не
участвовал, до сих пор он был таким кротким, что и травинку
изо рта овцы не мог вырвать...
Чокан вспомнил Наркыз, пожалел Кожыка и согласился
ему помочь, прощая прошлые и нынешние угрозы. Но потом
случилось так, что своего обещания он не выполнил.
...По рассказу Потанина уж очень походил на Бекару этот
Кадыгул. Если он научился так хитрить и притворяться, зна¬
чит, и злобу он накопил. Говоря же — дайте срок, и волчонок
укусит по-волчьи.
Нет, не успокоился Чокан, хотя они на широкой хозяйской
кровати и говорили совсем о другом.
Собственно, это было продолжение разговора с Алексан¬
дрой Викторовной, когда Потанин ездил в отару. Чокан уди¬
вился ее жизненному опыту, зоркости наблюдений. Катя Гутковская, ее ровесница, была, пожалуй, образованней и начи¬
танней. Но что она знала об окружающей жизни? А Саша
меньше года в Кяхте и успела уже так много увидеть, так мно¬
го узнать, так изучить бурятский и монгольский быт.
Она рассказывала Чокану о сходстве монголов с бурятами,
об общности многих их обычаев и фольклора и о приметной
разнице в языке. Рассказывала, как в их религии переплетают¬
ся шаманство и ламаизм, тибетско-монгольское ответвление
буддизма. Рассказывала о шаманах, изгоняющих из больных
злых духов, И тогда Нокан привел ей в пример казахских бак234
сы, по сути своей и даже обличью тех же шаманов. Александра
Викторовна припомнила, как однажды помогла роженице и
помогла удачно. С тех пор окрестные буряты стали называть
ее русской, которая умеет шаманить, и наперебой приглашали,
словно профессиональную акушерку, принимать роды. Алек¬
сандра Викторовна пожаловалась, что далеко не всегда ей
удается помочь матерям, хотя бы потому, что их очень много,
а она почти всегда занята. Пожаловалась и на то, что в боль¬
шинстве аймаков никаких фельдшеров нет, а образованных
врачей и подавно. Вот бы ей самой получить медицинское об¬
разование. Может быть, тогда она проникла бы и в тайны ти¬
бетской медицины. Монастырские лекарства бывают и в самом
деле чудодейственными. Но никто, кроме посвященных, не
знает, какие травы и в какой пропорции идут на их приготовле¬
ние,— ламы строго следят за тем, чтобы никому не были раз¬
глашены эти секреты. А посвященных становится все меньше
и меньше? Еще она рассказывала Чокану, что монголы не всег¬
да погребают тела умерших,— иногда их выносят на войлоке
в степь и кладут прямо на землю головой в ту сторону, куда
укажет лама, и труп становится добычей хищников и полуди¬
ких собак. Страшным показался Чокану и другой монгольский
обычай: когда религиозный старик в шестьдесят-семьдесят лет
считает, что он закончил жизненный путь, он уединяется с со¬
гласия родственников в степи или в горах с небольшим запа¬
сом пищи и, понятно, его вскоре растерзывает зверье... От
мрачных этих рассказов она перешла к более легкомысленным
и, как это ни удивительно, связанным с ламами — служителя¬
ми культа и одновременно монахами. Каждая семья выделяет
в монастыри одного из сыновей. Поэтому лам среди монголов
великое множество. Молодые люди с удовольствием становят¬
ся ламами. И, объясняя почему, Александра Викторовна стыд¬
ливо опустила глаза. Дело в том, что молодые, скрепляя свой
брачный союз, идут в храм-доцан, и невеста остается там на
ночь не с женихом своим, а ламой, которому религия запре¬
щает жениться, но не запрещает проводить время с чужими
невестами. Александра Викторовна развеселила Чокана, а он
стал смущать ее намеренно наивными расспросами, и она да¬
же обиделась немного.
Так на шутливых тонах оборвался серьезный разговор и
Чокан продолжил его уже с Потаниным в эту тревожную ночь.
— Сибирские народы,— увлеченно утверждал Григорий,—
талантливые, умные, восприимчивые. Если монгол или бурят
получает образование, он может звездой просиять в ночи.
И пример тому — наш Доржи Банзаров. В истории Востока, в
Ш
наше время он —феномен. Может быть, даже гений. У него са¬
мые высокие и светлые мечты. Он стремится поднять родной
народ, упорно ищет пути для него.
— Но ведь не нашел. И, вероятно, не найдет,— невесело от¬
кликнулся Чокан.
— Что верно, то верно. Многие мыслящие люди ломали го¬
ловы над будущим и не добивались ничего.
— Однако ж, искания продолжаются. И прекращать их
нельзя. Сама жизнь — искания и надежды.
— Твоя правда, Чокан. Я тебе немного расскажу о Банзарове. Его здешняя жизнь у меня как на ладони. Единственный
в своем роде бурят. Но вначале несколько слов, не имеющих
прямого отношения к Банзарову. Вероятно, одним из самых
умных дипломатов среди русских колонизаторов прошлого ве¬
ка был граф Савва Владиславич Рагузинский. Соглашение
между Россией и Китаем, определившее границы двух госу¬
дарств, было подписано им в 1727 году и именовалось буринским.
— Верблюжьим, значит?—спросил Чокан.
— Нет, это слово производное не от буры-верблюда, а от
названия реки Бурей. На ее берегу расположился лагерь рус¬
ского посла. Словцо-то скорее всего тюркского происхождения.
Тюркские корни здесь часто встречаются. Есть, например, река
Аргунъ. А один из казахских родов называется Аргын. Связь
тут очевидна. Ведь гунны шли с востока через нынешние ка¬
захские степи. Но я отвлекся от графа Рагузинского. Так вот,
заключив договор, он подал мысль о создании хошунов —
военных отрядов из местного населения.
— Хошун — по-монгольски, косун — по-казахски. И одина¬
ковое значение, и звучание одинаковое,— заметил Чокан.
— Не спорю с тобой. Так вот, хошуны стали зерном буду¬
щих казачьих отрядов. Преимущественно бурятских.
— Значит, теперь у бурятского войска и чины как у рус¬
ских казаков?
— Именно так. Есть и десятники, пятидесятники, и сотни¬
ки. Есть даже, представь, наказной атаман. Теперь наказной
атаман—сын известного бурятского тайчи—Дымбала Галсанова. Он вместе с моим отцом окончил Омское казачье учили¬
ще и хорошо знает русский язык... Но о Дымбале потом. Я те¬
бе о Доржи сейчас расскажу...
Он родился в 1822 году на берегу Селенги в семье пятиде¬
сятника Банзара Боргонова. Доржи был самым способным из
пяти сыновей Банзара. Учился он сперва у ламы — монголь¬
скому языку, а потом отец отдал его в Троицко-Савскую вой236
сковую русско-монгольскую школу. Через четыре года Доржи
ее закончил с похвальной грамотой. Тогда его решили послать
в числе четырех бурятских мальчиков в Казанскую гимназию
на казенное содержание. Поехали они в сопровождении пре¬
мудрого ламы Галсана Никитуева, поступили, но уже на сле¬
дующий год один мальчуган сбежал, а двое не вынесли резкой
смены климата и, тяжко заболев, умерли.
— Жаль!—невольно вырвалось у Чокана, ему всегда хоте¬
лось лучшей участи для своих собратьев.
— Конечно, жаль. И тем удивительнее,— продолжал Пота¬
нин,— что Доржи за шесть лет исключительно успешно закон¬
чил курс гимназии и в том же, 1842 году поступил на филоло¬
гическое отделение философского факультета Казанского
университета. Ректором университета тогда был ставший из¬
вестным всему миру великий русский математик и прогрессив¬
ный мыслитель Николай Иванович Лобачевский.
— Говорят, он не только выдающийся ученый, но и очень
гуманный человек.
— Да, Чокан, это так...
— Продолжай, Григорий, продолжай...
— Доржи за четыре года закончил университет. Овладел
европейскими языками — французским, немецким, латинским.
Выучил санскрит — язык древней и средневековой Индии, фар¬
си и татарский. Лично Лобачевский после защиты диссерта¬
ции о «Черной вере» утвердил его в ученой степени кандидата
наук по разряду монголо-турецкой словесности.
Чокан не мог слушать равнодушно Потанина, то и дело
перебивал его вопросами и восторженными восклицаниями.
— Ты не хуже меня знаешь, Чокан, что в Казанском уни¬
верситете находились такие наши востоковеды, как Аристов,
Ковалевский, Котельников. Они
восхищались Банзаровым,
когда он был еще студентом. Специалистов по китайскому и
маньчжурскому языкам было очень мало и Доржи, изучивший
иероглифы, был не только слушателем, но и помощником пре¬
подавателей.
л
А после получения степени кандидата покровители Банзарова направили его в Петербург, в Академию наук. Но тут мо¬
лодой ученый' сразу столкнулся с препятствиями. Оказывается,
необходимо было правительственное решение, чтобы остаться
в Петербурге.
— Как инородцу?— спросил Чокан.
— Представь себе, не как инородцу, а как русскому'каза¬
ку. Казаку, не прошедшему двадцатипятилетней службы • в
войске; служить в другом месте воспрещается. Я это на своей
! 237
шкуре испытал. Больше года Банзаров терпеливо ждал в сто¬
лице решения. Написал после «Черной веры» еще несколько
научных работ, приводил в порядок книги и рукописи на во¬
сточных языках, хранившиеся в библиотеке и архивах Акаде¬
мии, собранные отцом Иакинфом Бичуриным, Шмидтом и дру¬
гими учеными. Скромного бурята уже называли львом ориен¬
талистики-востоковедения.
— Ив конце концов?
— Ив конце концов,— грустно продолжил Потанин,— се¬
нат решил не оставлять Банзарова в Петербурге и сам царь
согласился с этим.
— Вот, бестолочь,— не сдержался Чокан, очевидно, относя
к разряду бестолочи и царя.— И что же они решили дальше
с Банзаровым?
— Дали ему чин коллежского секретаря и назначили чи¬
новником особых поручений при главном управлении Восточ¬
ной Сибири, родного Забайкалья.
— Хитро придумали...
— То-то, мой друг. Действительно хитро придумали. Быть
чиновником особых поручений в родном краю,— значит, на¬
блюдать за своими соотечественниками, следить, чтобы они,
боже сохрани, не выступали за свою свободу, чтобы вольно¬
мыслие не распространялось среди коренных народов — бурят,
тунгусов и других. Словом, такой чиновник — шпион у себя на
родине. Представляешь, на какие изощренные муки его об¬
рекли. Человек он тонко чувствующий, высокообразованный...
Невольно закрадывается сомнение,— а не сознательно ли по¬
шли на это те, кто так бесцеремонно вмешивался в судьбу уче¬
ного бурята. Но и это еще не все.
— Да ты, Григорий, договаривай до конца.
— Прежде, чем послать в Иркутск, его направили поближе
в Казань на такую же должность.
— А для чего?
— Думаю, для предварительного обучения. В Казани и
вокруг нее живут татары, тоже инородцы, которые издавна по¬
думывают о своей независимости, и у них есть свои секреты.
Так вот, понятно — привыкай вызнавать секреты, чтобы
приехать в Забайкалье уже опытным в особых делах.
— И то правда,— сказал Чокан,— горькая правда.
Беседу прервал неожиданный собачий лай. Вовсю зали¬
валась Дуська — забавное черненькое коротконогое существо
с кисточками на ушах и обрубленным хвостом. Александра
Викторовна выпросила ее еще щенком у каких-то соседей.
Дуська поумнела, стала необыкновенно чуткой, но почти не
238
подросла и по-прежнему производила забавное впечатление
выпученными, как у куклы, глазами и всеми своими повадка¬
ми. Однако смешная Дуська была и верным сторожем. Из рук
незнакомых людей пищу не принимала, различала своих и чу¬
жих, недоброе угадывала издалека. Саше она была4 преданна
необыкновенно. Стоило Чокану сделать вид, что он уклады¬
вается в комнате Александры Викторовны, как Дуська начала
свирепо рычать, и Чокан тут же прекратил шутку. Под общий
смех Потанин сказал, что и с ним Дуська поступает совер¬
шенно невежливо.
Но сейчас она залаяла так неистово, что тут уж было не
до шуток. Потанин невольно потянулся к сабле, висящей над
кроватью, а Чокан вытащил из-под подушки свой пистолет.
В их комнату вошла встревоженная Саша, накинув пальто на
плечи. В комнате было темно, как и на улице. Молодой месяц
уже поднимался над горизонтом, и друзья давно погасили пя¬
тилинейную лампу. Дуська продолжала лаять.
— Зря она не будет. Значит, кто-то чужой,— сказала Са¬
ша.— А вы-то чего взбудоражились. Может, просто кто-то ми¬
мо прошел?
— Нет, это, наверняка, он,— обратился Потанин не к Саше,
которая ничего не знала об Бекаре, а к Чокану.
— Он? А кто это «он»?— спросила Александра Викторов¬
на, взволнованная тем, что от нее что-то скрывают.
— Позже скажу, Саша, сейчас не беспокойся.
— Говоришь «не беспокойся», а сам же напугал.
— Что, так и будем сидеть сложа руки?— вмешался Чо¬
кан.— Давай выйдем и посмотрим.
— Что мы там будем смотреть?— Еще больше заволнова¬
лась Саша.
Прихватив оружие, вышли на улицу. Сторожевые казаки,
как> и предполагал Потанин, сладко похрапывали. Сразу за
домом начинался глубокий овраг; заросший кустарником.
Дуська с лаем бросилась в заросли. Через несколько мгнове¬
ний, похоже, она настигла кого-то. Лай то совсем стихал, то
поднимался с новой силой. Казалось, кто-то обороняется от
собаки, но боится выдать себя. Ринуться вслед за Дуськой в
глубокую и мрачную темноту оврага ни Чокан, ни Потанин не
рискнули. Наконец лай собаки стих. Вскоре из оврага выбе¬
жала Дуська и, миролюбиво взвизгивая, покрутилась возле
своей хозяйки.
Вернулись в дом. Саша высказала предположение, что из
тайги в поселок забрался дикий кабан. Мужчины ей поддакну¬
ли, чтобы она больше не задавала никаких вопросов.
239
Друзья легли снова в своей комнате, а Саша — в своей.
Прежняя беседа уже не возобновилась. Чокан тихо
спросил:
— Неужели и вправду он?
— Бог его знает. Давеча я тебе не сказал, но в окне будто
бы видел человека. Но теперь можно спать спокойно.
Потанин не ошибся. Бекара действительно дважды подхо¬
дил к окну. И в первый раз, когда еще горела керосиновая
лампа.
Но расскажем обо всем подробнее.
. Бекара и в Кяхте предавался горьким мыслям о своей зло¬
счастной судьбе. Он знал — нет теперь у него ни братьев, ни
отца. Есть родные тропы кочевий, но нет родного аула. Оста¬
лась сестра Наркыз. Хоть бы ее увидеть, к ней вернуться. Она
уже была просватана за Кульгару, сына Медебая, но ведь
свадьбы не было. Тогда Медебай хотел породниться с Кожыком, захочет ли он сейчас. Мужчин нет, остались одни вдовы
да сироты... А тут еще эта встреча Наркыз с Чоканом вблизи
Атбасара В степи поговаривали, что она увлеклась им. Как на
это посмотрит Кульгара и сам Медебай. Бедная Наркыз! Чер¬
ная кость потянулась к белой кости. Забыла, что джигит из
ханского рода для нее недосягаем, как солнце в небе. Насмеш¬
ку падкого до женщин султана не могла разглядеть. Они
умеют кружить головы, эти торе. А теперь Наркыз — дочь
преступника. И Чингиз, отец Чокана, помог осудить отца и
братьев. Мог бы помочь Чокан, но не помог. Значит, не захо¬
тел, значит, согласился и с своим отцом, и с «майырами»...
Уже в Кяхте Бекара познакомился с одним татарином, то¬
же беглым и тоже из кокчетавской степи. Они быстро сблизи¬
лись, как сближаются женщины, родизшие детей в один и тот
же месяц. Они ничего не таили друг от друга, потому что оди¬
наково пострадали, испытали одни и те же муки, сосланных в
сибирскую даль. Только у татарина было одно преимущест¬
во,— он знал русский язык, а с русским языком и дорога до¬
мой короче. Так они сговорились идти вместе, стали понемно¬
гу готовиться, и Бекара обрел надежду встретить в родной
степи родную сестренку, облегчить ее участь.
В это самое время ог Потанина ему стало известно, что в
Кяхте появился Чокан. Что лучше, думал Бекара про себя,
отомстить ханскому отпрыску за все свои обиды, пролить его
кровь или тихо сбежать к Наркыз. Нет, лучше уж* не повидать
сестру, но отомстить.
Он дождался ночи, решив прежде всего убедиться, что сын
главного обидчика действительно здесь. На цоетоялом дворе
249
узнал — из офицеров тут никто не останавливался. К казарме
и подходить боялся. Вспомнил, в каком д*ме чаще всего бы¬
вает этот бородатый урядник. Пробрался туда и сразу приме¬
тил свет в одном окне. Крадучись, подошел вплотную и уви¬
дел обоих сидящих — Потанина и сына Чингиза. Пожалел, что
сразу не прихватил с собой оружия — и топор, и монгольский
лук он прятал на той стороне оврага вблизи землянки, где
жил кокчетавский татарин. По-звериному быстро метнулся ту¬
да. За луком. Хоть и топором он владел хорошо, но лук — луч¬
ше! У бурятов он перенял умение посылать стрелы в цель. Да¬
же пристрастился к луку. И теперь, схватив из тайника это
старинное оружие кочевников, да еще засунув за пояс топор,
побежал обратно. Ветви хлестали по лицу, но он и не чув¬
ствовал их.
Свет в окне уже не горел, но ставни были распахнуты, и в
темноте сн скорее угадал, чем увидел — сын Чингиза лежит
ближе бородатого казака.
В это самое время и залаяла проклятая собака. Бежать?
Нет, второго такого случая не будет. Он привстал на одно ко¬
лено, вытащил березовую стрелу, ощупал ее металлический
наконечник и начал целиться. Сильным рывком так оттянул
тетиву, что лук согнулся и скрипнул.
— Теперь пора!— но на какой-то краткий миг его опереди¬
ли. Раньше, чем он выпустил стрелу, его схватили чьи-то лов¬
кие руки, и стрела вместо окна ушла в небо.
Еще мгновение, и Ескара уже лежал на спине, а кокчетав¬
ский татарин, склонившись над ним, яростно шептал:
— Бежать, только бежать — схватят!..
И, схватив за ворот, поволок его, обессиленного и обезво¬
ленного, в овраг.
А тут уже выходили из дома люди и, зло взвизгивая, мча¬
лась вслед собака.
Татарин потом объяснил'Ескаре, что направлялся к зем¬
лянке и вдруг издалека увидел Ескару, выходящего с ору¬
жием. Сразу заподозрил неладное, поспешил за ним и — бла¬
годарение аллаху — отвел беду.
Что из того, что они спаслись? Ескару терзала досада —
его обида так и осталась неотомщенной.
...А нам лора снова вернуться к Чокану.
Потанин заснул сразу, убеждённый, что ничего не случи¬
лось, и теперь не случится Но Чокану не спалось. Он не сом¬
невался,— что это был Ескара. Перебирал в памяти все, свя¬
занное е Ескарой ,и его отцом, восстановил во всех деталях
241
разговор с Муканом, сыном Жолтабара, разговор дружеский
и откровенный.
— Пойми, Чокан, твой ханский род виноват в несчастьях
Кожыка,— и прошлых, и недавних. Кожык стал вором, потому
что твоя орда его обидела. Еще Кенесары, родич твой, обо¬
злился на Макаша, отца Кожыка, за то, что тот поддерживает
Есенея. В одну ночь от их больших табунов осталась в руке
одна уздечка. Вот они и стали барымтачами и ворами. Макаіи
начал, Кожык продолжил. И как продолжил!.. А теперь пого¬
ворим о сыновьях Кожыка. Кто-кто, а отец лучше всех знает,
как ценить сыновей. Люди считали всех его сыновей, кроме
Ескары, способными идти лихими дорогами отца. Но сам Ко¬
жык — хочешь верь, хочешь не верь,— всем сыновьям предпо¬
читал тихого и замкнутого Ескару. Он,— говорил Кожык,—
самый сообразительный. Легкомысленных повадок у него нет,
а мужество скрыто от чужих глаз. Он станет опорой нашего
рода, а если произойдет с нами несчастье — сумеет отомстить.
Сегодня он кроткий, а завтра —самый отважный.
Вот тогда и подумал Чокан, что не следует ему вмешивать¬
ся в темную эту историю. Не следует хотя бы потому, что он,
Чокан, сын своего отца.
Но судьбе было угодно, чтобы пути Чокана и Ескары пере¬
крестились вдали от родных мест. А вдруг он поступит по за¬
вету отца.-И Чокану стало немного страшновато. Он так и не
смог уснуть, вслушивался в шорсхи, приподымался, подходил
к окну, слегка завидуя ровному похрапыванию Потанина. Так
он дождался рассвета и восхода солнца. Снова вставал и сно¬
ва ложился, пока неосторожным движением не разбудил
Григория.
— Смотри-ка, уже утро, знатно я выспался,— потянулся
Потанин.— Ну, а ты как спал?
— Да, немного поспал,— отвечал Чокан, скрыв от друга
свою бессонницу, чтобы избежать лишних расспросов. Чокан
больше всего стыдился своего страха.
— Может быть, поспишь еще немного, а я с тобой за ком¬
панию. Какой-то ты серый сейчас, вид у тебя усталый. Не хо¬
чешь? Ну, будем подыматься.
...Тревога весь день не покидала Чокана.
Не прошла она и после того, как Потанин еще раз съездил
в отару и застал там только мальчика-бурята, сказавшего,
что Кадыгул больше не возвращался. Потанин не придал зна¬
чения отсутствию чабана, а Чокан истолковал это по-своему.
Рассеянно наблюдал Чокан и за игрой казаков в чехарду,
когда Потанин повез его показать свою сотню. Служивые
242
развлекались после строевых занятий. Прыгали, словно ма¬
лые ребята, а победители крутили самокрутки из крепкого та¬
бака, презентованного за выигрыш.
И обед прошел не так, как хотелось бы Григорию и Саше.
Чокан не разговаривал, мало и вяло ел отлично приготовлен¬
ную свежую баранину.
Только известие о возвращении Банзарова в Кяхту при¬
вело Чокана в хорошее настроение. Улетучились тревожные
мысли о Бекаре.
Верхом они поехали на свидание с Доржи.
Связанные одной судьбой
Банзаров не случайно отсутствовал в Кяхте. Уже наслы¬
шанный о приезде Валиханова в Иркутск, он готовился пови¬
даться с ним там. Еще во время встречи с Чоканом-подростком в Омске, он проникся верой в его ум, в его человеческие
качества и следил, насколько это было доступно в Восточной
Сибири, за его судьбой. Он считал, что Чокану нельзя огра¬
ничиваться образованием, лолучейным в кадетском корпусе,
а надо продолжать ученье дальше. Он ему так и сказал тог¬
да, а ведь получилось иначе. Как жалел Доржи, что Валиханов оставлен адъютантом генерал-губернатора. Да, но ведь
и он, Банзаров, после университета и успешных занятий нау¬
кой выполняет теперь грустные обязанности чиновника. Так
что и в этом их судьбы неожиданно оказались схожими. Тем
более, ему хотелось поговорить с Чоканом, с удивительным
Чоканом, как он его называл про себя.
Доржи уже совсем было собрался в Иркутск, как вдруг
стало известно, что Чокан выезжает в Кяхту. Но именно в
Кяхте ему не хотелось устраивать встречу. Не то это было
место. Даже для Банзарова играло роль то обстоятельство,
что Чокан был представителем ханского рода, потомком Чин¬
гиза. И прибыл он издалека — за многие тысячи верст. Но,
главное, он был мыслящим представителем своего народа,
и — значит!— гостем не только Доржи Банзарова, но и всего
бурятского народа. Он достоин всенародных почестей, он дол¬
жен увидеть настоящие бурятские аилы, лучшие пастбища,
заповедные уголки природы, познакомиться с обычаями и
культурой, побывать, наконец, на празднестве, устроенном в
его честь.
Он выбрал для этой встречи живописный уголок на берегу
Гусиного озера между Кяхтой и Верхнеудинском. Что поде¬
лаешь, пришлось обратиться за помощью к богатому буряту
243
Юмсуну Шодоеву, представителю знатного рода, еще в нача
ле прошлого века связавшего себя с Россией. Прапрадед Юм*
суна в 1711 году получил звание тайши, соответствующее зва¬
нию старшего султана в казахских степях, и возглавил всех
бурят, населявших подветренную сторону Байкала. Звание
тайши передалось Юмсуну по наследству* как получил он в
наследство и многочисленные стада. Любители преувеличи¬
вать утверждали, что в нагорьях он пасет сорок, а в низи¬
нах—десять тысяч голов скота. Но даже будь бы у него
и в десять раз меньше, все равно он оставался богатым, если
прибавить к этому бойкую торговлю рыбой и звериными шку¬
рами. Юмсун в свое время закончил русско-монгольскую шко¬
лу, а своему сыну дал возможность учиться в Петербургском
университете.
Юмсун дружески относился к Банзарову, встретил его хоро¬
шо и не отказал ему в просьбе, но отнесся к ней на первых
порах довольно сдержанно. Дело в том, что он хотел заручить¬
ся согласием Муравьева-Амурского, благоволившего к нему.
Без советов генерала тайши обходился редко, а кроме того
этот праздник был удобным повс&ом пригласить самого Му¬
равьева. Правда, Шодоеву до сих пор никак не удавалось
заполучить в гости генерала, избегавшего, в противополож¬
ность своему предшественнику Пестелю, пышных приемов у
местной бурятской знати. Но, быть может, теперь Муравьев
приедет хотя бы затем, чтобы Валиханов рассказал в Омске,
как уважают генерал-губернатора подвластные ему инород¬
цы. Тогда все сложится наилучшим образом и Юмсун прой¬
дет в дамки, скушав две шашки.
Муравьев-Амурский, к удовольствию Шодоева, сразу же
ответил на приглашение, пообещал,— правда, не очень твер¬
до,— приехать и одновременно поддержал просьбу Банзарова
принять Чокана с почетом.
Словом, Юмсун без промедления стал готовиться к боль¬
шому празднику по всем правилам бурятского гостеприимст¬
ва. Тщательно обдумал он, и какие подарки следует препод¬
нести гостям. Для графа он выбрал шубу из собольих мехов
с воротником из выдры. Валиханову нашел подарок чуть по¬
менее — серебряное седло, отделанное золотыми украшениями.
Всего этого Банзаров не знал и возвратился в Кяхту слег¬
ка раздосадованным, но от своих намерений не отступил. Он
уже было собрался навестить квартиру Лаврской, где по его
сведениям остановился Чокан, как вдруг увидел всадников,
приближающихся к дому.
С Омской встречи прошло не так уж-много лет, но как они
244
оба изменились! Поэтому и молчание после кратких взаимных
приветствий длилось чуточку дольше, чем следовало. Они
всматривались друг в друга. И если Доржи понравился вид
возмужавшего Чокана с его начинающими пушиться усами,
с острым и ясным взглядом, то сам Доржи производил груст¬
ное впечатление. Он сник, посерел, надломился. Лоб избороз¬
дили морщины, поредели волосы, черные когда-то глаза и
выцвели и помутнели, на белках появились голубоватые про¬
жилки. Он похудел и утратил свою прежнюю плотность. Мно¬
го, видно, пришлось ему пережить!
Доржи с первых же минут стал называть Чокана на ты,
как близкого человека, а Чокан обращался к Доржи, как по¬
чтительно обращаются к старшим — на вы.
— Что ж, Чокан, поедем! Ты готов?
Начальную букву его
имени он
произнес густо, с
присвистом.
— Куда, дорогой Доржи, хотите вы меня везти?
— Как куда? К моим бурятам, к народу.
И Банзаров подробно рассказал о задуманной им поездке
на берег Гусиного озера. Медіану пришлась по душе затея
Доржи, но вслух он вежлива ответил, что все это, конечно, за¬
манчиво, однако он всего-навсего адъютант, маленький воен¬
ный чиновник и удобно ли ему оказывать прием не по чину.
— Какой может быть разговор, Чокан!— воскликнул Бан¬
заров.— Ты не только гость из Западного губернаторства, ты
потомок Чингиза, которого чтит наша бурятская знать. Ты по
крови и монгол и казах, а с казахами буряты издавна связа¬
ны. Ты еще увидишь, сколько общего у наших народов. И если
не тебя угощать, так кого же?
Словом, договорились они быстро. Чокан, выполнив свои
служебные нетрудные дела, охотно покидал Кяхту. Григорий,
чтобы отлучиться от эскадрона, должен был спросить разре¬
шения у своего начальства^ і Поэтому он обещал подъехать
вместе с Сашей на несколько дней позднее к старому городку
у впадения Нижней Ангары в Байкал.
Тронулись на ямщицкой телеге, но дорога, как предупре¬
дил Банзаров, не везде была проезжей, и для последнего от¬
резка пути к Гусиному озеру взяли также оседланных коней.
Скрылся из виду пограничный поселок, впереди синела
тайга.
Пейзаж вначале как бы не трогал друзей.
—* Значит, ты твердо решил стать ориенталистом,— начал
Банзаров,—а если так, то тебе и Сибирь надо изучить. Ты
читал труды Палласа, Фишера, Миллера?
245
— То, что можно было достать в Омске,— полностью.
Особенно Паллас меня заинтересовал. Он исследовал и
жизнь казахов.
— Ну, и как ты смотришь на его исследования?
— Знаете, Доржи, некоторые его наблюдения мне кажут¬
ся поверхностными, а выводы опрометчивыми...
Банзаров пошлепал губами от удовольствия:
— Говоришь, некоторые... Я тебе скажу — многие! Хо¬
чешь, поведаю тебе один секрет?
— Я буду гордиться, если вы мне доверите свои секреты,
Доржи?
— Тебе, конечно, известно, что в русской общественной
мысли намечается сейчас два течения,— славянофильское и
западное. Так вот я, несмотря на то, что принадлежу к малой
нации, что я житель колониальной окраины империи,— на¬
стоящий славянофил. Отдаю должное русскому народу...
В Петербургской Академии наук, особенно среди наших вос¬
токоведов, много немцев. Мне пришлось с ними спорить, спо¬
рить с доказательствами в руках. Касательно народов
Сибири, например. И Фишеру, и Шмидту это не понравилось.
Практически они меня не пустили в свою среду.
— Очень даже понятно,— тоскливо отозвался Чокан,—
храм науки они считают личной собственностью. Священной
собственностью, к тому ж. В Омске или Иркутске еще можно
нашего брата в чиновниках держать при своих конторах. На
короткой цепочке, чтобы далеко не заходили.
— Ты ведь сюда приехал по официальному поручению.
И чтобы...
— Чтобы с вами, Доржи, встретиться, чтобы познакомить¬
ся с судьбой народов Восточной Сибири,— подхватил Чокан
слова Банзарова.
...Кони подымались в гору, простодушный ямщик-бурят
напевал что-то очень долгое и тиx^е, даже не пытаясь понять,
о чем с таким увлечением беседуют его седоки.
А они говорили об историках, о Завалишине и Щапове, ко¬
торым тоже приходится нелегко, о том, что плоды честного
труда каждого ученого рано или поздно увидят свет и прине¬
сут пользу.
— Вы, Доржи Банзарович, продолжаете писать?
— С горестью сознаюсь, материалов собрано много, но
почти не пишу. Хочу подражать финну Кастрену. Отличный
языковед и этнограф, академик. Человек уже не молодой, но
неутомимо путешествует по тем землям, где есть народности
и племена финского происхождения. А это чуть ли не все по-
т
бережье Ледовитого океана. И, заметь, пешочком ходит, пе¬
шочком. Русский север исходил. Приобье отлично знает. Вот
кто примера достоин! С тех пор, как я вернулся к своим бу¬
рятам и монголам, стараюсь тоже странствовать... Любить на¬
до свой народ, тогда и жизнь его узнаешь... Я вот и тебе со¬
ветую больше побродить по своей степи. Только, пожалуйста,
без офицерского мундира.
— Спасибо за совет, Доржи.
Болезненный, преждевременно стареющий Банзаров в по¬
лете мыслей, в своих замыслах, в отзывчивости своей сохранил
молодую энергию. А его знание истории и жизни родного на¬
рода представлялось Чокану неисчерпаемым родником.
— Мы с тобой дети кочевников,— продолжал между тем
Доржи под меланхоличный перестук колес.— У наших наро¬
дов не было письменности, китайцы и европейцы в этом смыс¬
ле оказались счастливее нас.
— А загадочные надписи на енисейских скалах?— робко
перебил Банзарова Чокан.
— Ты это к месту вспомнил. Они и меня волнуют. Но их
же еще не расшифровали, і
— Простите, что перебил...
— Да что там! Не лекцию же я читаю.
— Для меня ваш рассказ дороже лекции.
Доржи взял у ямщика кнут и продирижировал им, как
дирижирует порой указкой лектор на кафедре.
Чокан рассмеялся.
— Так вот, древнюю историю народов монгольского про¬
исхождения мы познаем, изучая устные сказания.
— И мы так же.
— Кое-что записали на бумагу китайцы, кое-что наши
ученые ламы.
— А у нас, вы знаете это лучше меня, Доржи, немного за¬
писали ходжи, пропагаторы ислама. Вместе с исламом — от
правды не уйдешь — появился и арабский алфавит.
— О религии, Чокан, мы еще поговорим... Известно ли те¬
бе, буряты считают, что они произошли от черно-синего быка,
а монголы от голубого волка борто-чино и прекрасной лани
гоа-марал?
— А у нас,— опять не удержался Чокан,— один из кип¬
чакских подродов называется Тор-айгыр — гнедой жеребец...
Не правда ли, Доржи, на белом свете многие народы верят,
^то они произошли от животных. Я уж не говорю о Ромуле и
Реме, вскормленных волчицей... Тотемизм — распространен¬
ная форма древней религии.
247
— Не спорю с тобой. Ты — к счастью — не академик
Шмидт. Слушай дальше. У тех, кто повел свое начало от чер¬
но-синего быка, выделился род булаганов. Должно быть, это
и есть буряты. А знаешь, кого у нас называют булаганом?
— Нет, конечно, а вот что такое булты по-казахски, ска¬
жу: это соболь.
— И булаган тоже соболь. Нет сомнения, что эти слова
одного корня. Видно, мы с тобой, Чокан, задолго до Чингис¬
хана породнились. Считать по нынешнему летоисчислению,
так еще до рождества Христова Западное Прибайкалье при¬
надлежало государству гуннов. А через несколько веков
этими же землями завладело большое уйгурское государство.
Гунны, уйгуры — это тюрко-язычные народы. Немудрено, что
в монгольских языках множество тюркских слов.
— А у бурят было свое государство?
— Пробовали создавать единые ханства, но они быстро
распадались.
— Отчасти также было и у нас.
— Знаешь ли ты, Чокан, что даже Чингиз не смог пол¬
ностью подчинить всех якутов?
— У казахов, как вы знаете, сложилось иначе.
— Русские начали продвижение в Сибирь в середине XVI
века, а в бурятские края пришли лет через семьдесят-восемь¬
десят. Вошли с севера. Наши буряты никакого сопротивления
не оказывали, присоединились добровольно. И вот что харак¬
терно — русские солдаты переиначили слово «бурят» на
«брат».
— Значительная часть казахов тоже встала добровольно
под руку России. Только на юго-востоке мои соплеменники
еще подчинены Кокандскому ханству. Ну, а дальше как скла¬
дывалась судьба бурят?
— Дальше начались притеснения —и экономические, и ду¬
ховные. Ты, Чокан, слышал слово «Ясаік»?
— Еще бы не слыхать! По-казахски, правда, произносит¬
ся «жасак». У нас это слово обозначает также военное соеди¬
нение. Вошло оно в обиход со времен Чингис-хана. Можно
предположить, что первоначально так именовались военные
потери. Словом, это не что иное, как контрибуция — побеж¬
денные платят победителям.
— Народы Восточной Сибири не по лингвистическим тол¬
кованиям, а на своей шкуре распознали смысл ясака.
— Да и Западной тоже.
— Мне привелось читать указ Петра Великого. Там ска¬
зано яснее ясного: «объясачить местное население». А прак248
тически это выглядело так: от каждого дыма, то есть дома,
семьи — соболь.
— Но не все же у вас охотники?
— Все не все, но добывали. Куда деваться? Благо, тайга
рядом, а в тайге соболей... Вот и получалось, я об этом из
документов знаю, что в XVIII веке едва ли не треть доходов
царской казны составляли сибирские соболи.
— Могу добавить, когда Ермак победил Кучум-хана, то
был пленен и увезен в Москву сын его Маметкул. Есим выку¬
пил брата за тысячу соболей — подарил их жене Ивана
Грозного.
— С той поры и продолжаются эти взятки-подарки. Тыся¬
ча соболей для чиновников многовато, иной и десятком не по¬
гнушается. Страдает от поборов больше всех черная кость,
ламы и нойоны лучше умеют выкручиваться. Взять тот же
ясак. Собирали его преимущественно люди из белой кости, а
платили люди из черной кости — кыштымы.
— Да и у нас в степи дело обстоит, примерно, так,— под¬
держал Чокан Банзарова.
— Однако никто из сборщиков ясака не мог превзойти в
жадности царских служак средней руки. Был в Забайкалье
такой атаман Пахомов, сущий разбойник. Называли его у нас
Бабага-ханом. Истощилось народное терпение, возмутились
буряты, решили убить атамана. Пахомов успел сбежать и в
руки повстанцев попался только его прихвостень из местных —
Шадриков. Не пощадили его, нет... Повсеместно разгорались
волнения. Екатерине Второй пришлось сюда направить и для
расследования, и для того, чтобы потушить возможный пожар,
секунд-майора Щербакова. Потом и генерал-губернатора, и
гражданского губернатора, и дажетайшу Дымбы Галсанова
отстранили от должностей. Их бы и осудили, если бы не за¬
ступничество царского министра князя Голицына. После этих
событий со сбором ясака стало несколько легче. В уплату на¬
лога стали принимать и скот, и деньги. Но по-прежнему туго
приходятся тем, у кого не было ни того, ни другого. Многие
закрепощали себя, шли в казенные рудники или в работники
к нойонам, уплатившим за них ясак.
— У нас таких картин в полном масштабе наблюдать, по¬
жалуй, нельзя, однако многое схоже. Свои Бабага-ханы, во
всяком случае, имеются. Князь Светлов, например, ничем не
лучше Пахомова. Недаром народ прозвал его Аспетеу — Без¬
рассудным.
...Столько же общего в судьбе бурятов и казахов обнару249
жили наши собеседники и в способах духовного угнетения на¬
родов.
С душевной болью рассказывал Банзаров, как православ¬
ные миссионеры, направляемые колониальными расчетами са¬
модержавия, умело воспользовались борьбой буддийского
ламаизма и древней черной веры — шаманства.
— Ты знаешь, Чокан, и в твоей ордынской аристократии
находятся охотники за чинами и у нас они есть тоже. Некото¬
рые из них добровольно приняли крещение. Нойоны Чиминдорджиевы крестились еще в 1693 году и стали Степановыми.
Ох, и натерпелись от новоявленных православных, в особен¬
ности — от братьев Андрюши и Митюши — мои буряты.
Крещеные перебежчики есть не только среди белой кости, но
и среди черной. Был такой Онохов, к примеру. Крестился, стал
сборщиком ясака и таким зловредным, что даже тайша Дамба
Дугар Иринчеев розгами избил его и заставил возвратиться
к многорукому Будде. Да и сам тайша за несколько лет до
этого крестился, но ламы так застращали, что он горько рас¬
каялся. Одни пугают небесными карами, другие угрожают
оружием, третьи — просто секут. Казалось бы, религия — де¬
ликатное дело, но выходит иначе. Я даже с нашим архиепи¬
скопом Нилом из-за этого рассорился. Человек, можно ска¬
зать, гуманный, сын ученого, а защищает насилие. Словом,
говорю, приобщайте словом! А он отвечает: «Что делать, если
люди по темноте своей словесным уговорам не поддаются».
— Таких нилов, Доржи Банзарович, можно встретить и на
Иртыше, и на Яике, и на Волге. А вы сами верите в бога?
— Нет, Чокан, я атеист.
— Ия тоже.
— Значит, дорогой мой потомок Чингиз-хана, мы с тобой
мыслим одинаково. Только человеческое общество не скоро
освободится от религии, от насильственного ее распростране¬
ния. В нем, кстати, проявляется и духовное угнетение.
— Умно, великолепно сказано!— воскликнул Чокан.— Этих
ясных вещей не понимают царские власти. Они стремятся
Сблизиться с колониальными народами, привлекая на помощь
религию. А правильно ли это? Ислам чаще мешает сближе¬
нию, чем помогает ему. Возьмите к примеру крымских татар,
не раз изменявших России. Зачем же тогда русским государ¬
ственным деятелям покровительствовать исламу? Зачем че¬
рез казанских проповедников мусульманство распространяется
в степи?
...В дороге порой необходимо и помолчать, чтобы подумать
о своем. Но приумолкнув на некоторое время, и Чокан, и Дор250
жи как бы продолжали про себя взволновавший их разговор*
И мысли их, словно огонь, вспыхнувший на степном ветру,
клонились в одном направлении. Они оба чувствовали себя
немножечко Дон-Кихотами, ибо цель их жизни казалась пре*
красной и благородной, но было трудно, даже невозможно
достигнуть этой цели, физически ощутить будущее. Руки, про¬
тянутые к нему, хватали воздух.
Банзарову не терпелось познакомить Чокана с жизнью бу¬
рят. И для этого берега Гусиного озера были едва ли не са¬
мым подходящим местом. Сюда, к холмистым берегам, коегде заросшим лесом и кустарником, к зеленой воде съезжа¬
лись и бедняки-кыштымы, и богачи-нойоны, и ламы, и
шаманы, и пестрый пришлый люд. Если выполнит Юмсун свое
обещание, то Чокан услышит песни, увидит игры, погрузится
в мир незнакомого ему доселе народа.
Юмсун и впрямь постарался как мог. Он готовил народ¬
ный праздник, как принято у бурят, как принято в казахской
степи. Говорят, у каждого казаха есть сорок сородичей. Так
и буряты, самый многочисленной народ Восточной Сибири,
живут тесно связанными между собой родами. Весть о празд¬
нике пошла из улуса в улус, из аила в аил.
Сколько юрт, больших и малых, раскинулось на берегу!
Чокан зорким взглядом сразу приметил Орду, как назвал он
про себя белую и крупную, словно очищенное от скорлупы
гусиное яйцо среди куриных яиц, юрту тайши. Рядом с ней
белели юрты поменьше — гостевые или сыновние. Серые юрты
кыштымов были поставлены на отлете. Словом, все было так,
как в его родной степи, где рядом с богатыми байскими юрта¬
ми из белой кошмы серели неприглядные юрты караши — бед¬
няков черного аула.
Дозорный встретил Доржи и Чокана за версту от аила и
привел к белокошменной юрте, что стояла рядом с главной.
Юрта очень походила на казахскую, но отличалась прямизной
подпорок и более плоской крышей, поддерживаемой столбами,
И внутри многое было как дома. Многое, но не все! Чокан с
интересом смотрел на скульптурные изображения буддийских
божков, развешанные на стенах, на шелковые ковры, расшитые
картинками, очевидно, из буддийской мифологии, на абажуры
с яркими цветными кисточками.
Хозяин юрты встретил их приветливо и немногословно.
Как тут же узнал Чокан, это был младший брат Юмсуна, Дамден, он же и его помощник по управлению улусом.
— Брату нездоровится, но он надеется завтра увидеть до¬
рогих гостей!
251
Угощение было обильным. Если так угощает младший
брат, что же ждет нас у старшего,— не без опаски подумал
Чокан. Сперва внесли бульон, сваренный из жирного мяса го¬
довалого жеребенка. Чокан слышал, что буряты не довари¬
вают мяса. Еще по дороге Банзаров рассказал ему и о другом
блюде — сырой печени, которая подается вместе с кусочками
жира и сварившейся крови.
— И как только можно есть недоваренное?— шепнул Чо¬
кан Банзарову.
— А ты не смущайся и ешь. Убедишься, что вкусно.
В это время подали голову жеребенка, точнее, лобную
часть его головы. Обычай весьма походил на казахский. Но
тут появился и желудок, начиненный кровью, показавшийся
Чокану малопривлекательным. Однако именно этой пищей
хозяин угостил его из своих рук. Асату — так называется показахски этот способ угощения. И отказаться от асату — зна¬
чит, обидеть хозяина. Дамден 'широко улыбался, большую,
чуть ли не с ковш, ложку он поднес ко рту Чокана. «Эх, была
не была!» Чокан проглотил и кровь, и кусочки сырой печени
Хорошо еще, что пищу обрызгивали чем-то похожим на ук¬
сус и, кроме того, выручал крепкий бульон-шуля, напоминав¬
ший казахскую сурну. Что касается недоваренного мяса, го
оно, в общем, пришлось по вкусу Чокану.
Поели и отяжелели, прилегли, но о сне не могло быть и
речи. Чокан ворочался с боку на бок и охотно принял предло¬
жение Дамдена проехаться вдоль берега озера.
Свежий и влажный ветер дул в лицо. Манила зеленая
кромка дальнего северного края. Здесь же берег был песча¬
ным, а сквозь прозрачную воду под лучами закатного солнца
светился крупнозернистый песок. Наступал час, когда на во¬
допой выходили птицы.
Все всадники, сопровождавшие Чокана, были охотниками.
Буряты, правда, теперь не охотились с ястребами и орлами,
хотя в прошлом ловчие птицы были и у них в чести. Но зато
каждый — прекрасный стрелок. Из ружья и, в особенности,
из лука.
Странное дело—гуси нисколько не боялись охотников.
Гоготали, подымали головы, словно с любопытством погляды¬
вая на всадников, и продолжали заниматься своим делом.
Стадо не поднялось и тогда, когда первая стрела вонзилась
в беспечную гусыню, неловко взмахнувшую крыльями и упазшую навзничь. Только встревоженный гогот разнесся по озе¬
ру. Тем временем охотники выпускали одну стрелу за другой,
безошибочно попадая в цель. Не отказался от соблазна и Чо232
кан. Ему подали лук, он с уважением ощупывал старое степное
оружие и несколько раз натянул тетиву.
Вскоре лучники с удовольствием приторачивали к седлам
убитых птиц. Попали или не попали в гусей стрелы Чокана,
но и он в этот вечер выглядел удачливым охотником.
Они проехали вдоль озера и даже выкупались в прозрач¬
ной и теплой воде залива. Рыбы в заливе было видимо-неви¬
димо, словно ее нарочно выпустили сюда, как в пруд.
— Вы ведь не ловите этой рыбы, а почему?— спросил
Чокан.
— Хватает рыб получше в других озерах. О байкаль¬
ском, например, омуле слышал?
Довольные и усталые возвратились в аил.
Валиханова и Банзарова проводили в гостевую юрту.
Приятно было растянуться на пушистой, отлично выделанной
медвежьей шкуре. Шкуру разостлали поверх толстой, пружи¬
нящей, как матрац, кошмы. А вместо одеял приготовили чапаны из верблюжьей шерсти.
Когда потушили лампу, прикрепленную на столбе, Чокан
увидел над головой — полог купола был приоткрыт — кусо¬
чек темного неба со слабо мерцающими звездами. Усиливал¬
ся ветер с Яблоневых гор. Отчетливо слышались ровные и
глуховатые всплески волн. До озера было рукой подать. Ноч¬
ное дыхание озера напоминало ему Кусмурун, детство. И, как
в детстве, его быстро убаюкал ритмичный шум прибоя.
Чокан и проснулся от знакомых с дальних аульных лет
звуков — ржанья, высвистов, перестука копыт. Банзарова ря¬
дом уже не было. Чокан вышел из юрты. Наступал час при¬
вязи жеребят и дойки кобылиц. Вольная эта суматоха, выкри¬
ки молодых всадников, сердитое ржанье двух неожиданно
подравшихся жеребцов возвращали Чокана в отчий аул, в
Орду. Там, бывало, он сам вскакивал на коня, носился вместе
с другими мальчишками и падал. И снова мчался верхом, не
чувствуя ушибов, не принимая потом жалости бабушки или
матери.
Как захотелось ему и сейчас помочь молодому коневодубуряту справиться со строптивой кобылицей, поскакать на не¬
оседланном коне навстречу подымающемуся солнцу. Но, увы!
Положение знатного гостя и офицерский мундир не позволя¬
ли Чокану быть самим собой.
- Неожиданно он увидел подъезжающего к нему Банзарова.
Доржи сделал то, о чем только что размечтался Чокан. Сел
на подвернувшуюся лошадь и вместе с пастухами, стал наво¬
дить порядок в табуне. С виду неловкий и тихий Банзаров, ка253
бинетный ученый и чиновник особых поручений, оказался от¬
личным наездником и обыкновенным аильным бурятом по
своим привычкам.
— Доброе утро, Чокан! Хорошо ли отдохнул?
— Доброе утро! Отдохнул прекрасно. Скажите, сколько
же табунов доится у Шодоева?
— Думаю, три-четыре табуна,— отвечал
Банзаров,— по¬
смотри, какие длинные привязи. На каждую можно привязать
до сотни жеребят.
— Значит, способ жебей?
— Жебей?— переспросил Банзаров.— А что это такое? Не
слыхал такого слова.
— Если перевести — учащенный шаг кобылицы. Практи¬
чески же доят сперва с одной стороны. Пока пройдут привязь
от начала и до конца, наступает срок новой дойки. Тогда ко¬
был доят уже с другой стороны привязи.
— Правильно, так доят и у нас. Есть и название этого
способа. Выпало оно у меня из памяти... Кажется, нас пригла¬
шает к завтраку тайша.
И действительно, Дамден повел их в юрту старшего бра¬
та — Юмсуна.
Двенадцатикрылая юрта Шодоева так поразила Чокана бо¬
гатым и необычным убранством, что он не сразу обратил вни¬
мание и на хозяев этого просторного — хоть на коне въез¬
жай — дома из белых кошм. Словно светились яркие крас¬
ки — и на дереве, и на шелке занавесок, и на дорогих коврах.
Не веревки, а ленты пестрыми кисточками свисали сверху и
по бокам...
Чокан не успел разглядеть сразу изображения буддийских
святынь — надо было знакомиться с Юмсуном.
Тайша выглядел значительно моложе, чем предполагал
Чокан и сколько ему было на самом деле. А ведь Юмсун Шодоев, как это вскоре выяснилось, учился в казачьем училище
вместе с отцом Чокана — Чингизом. Но полнота Юмсуна
скрывала морщины, а редкие усы и бородка без единого се¬
дого волоса могли бы принадлежать мужчине и лет тридцати.
Одет он был в национальный бурятский костюм с позумента¬
ми, но носил русские ордена и медали.
В юрте он был не один. Второго, бритоголового, обла¬
ченного в ярко-желтый халат не халат, плащ не плащ, пере¬
брошенный через левое плечо, обнял Банзаров. Он оказался
хамбо-ламой Гусиноозерского храма-доцана Галсаном Никитуевым, тем самым добрым человеком, который отвез маль¬
чика Доржи в Казанскую гимназию.
254
Словом, и хозяева и гости были так или иначе связаны
между собой узами давних отношений.
Юмсун обратил внимание, с каким любопытством рассмат¬
ривал Чокан религиозные реликвии.
— Дорогой мой гость, должно быть, мало знаком с буддиз¬
мом и мы попросим нашего ламу кое-что рассказать.
Галсан Никитуев прежде всего показал небольшую, отли¬
тую из чистого золота скульптуру Сакья Муни, главного буд¬
дийского божества. Сакья Муни сидел на корточках и смо¬
трел на вссток. Серебряные фигурки изображали других
богов.
Слова Някитуеза почти не доходили до ушей Чокана — он
восхищался тонкостью и красотой художественной работы та¬
лантливых мастеров. Религиозное назначение скульптур его
не волновало. Он и золотого Сакья Муни воспринимал преж¬
де всего как произведение искусства.
Даже завтрак, не такой обильный, как ужин у Дамдена,
но лучше приготовленный и более разнообразный, для Чока¬
на прошел как бы незамеченным.
Что касается самого Юмсуна, то он, несмотря па свое под¬
черкнутое равнодушие и уменье тактично вести беседу, про¬
игрывал рядом с Никитуевым и, кроме того, показался і.з в ме¬
ру самодовольным и хитроватым. Не очень внятно, избіх*я
прямо называть причины, он сказал о задержке праздника
на четыре-пять дней. Однако не так уж трудно было догадать¬
ся, что Юмсун с честолюбивым нетерпением ждет приезда
генерал-губернатора.
Отсрочка праздника не принесла, однако, никакого огор¬
чения Чокану. Скорее, наоборот. Он многое успеет повидать
в эти дни.
Продолжая знакомство с буддийскими религиозными цен¬
ностями, начатое в юрте тайши, он с Банзаровым побывал в
ближайшем храме-доцане и снова упоенно любовался народ¬
ным искусством. В торжественной тишине храма орнаменталь¬
ные узоры вдыхали жизнь в ковры и занавеси, будто пальцы
безвестных художников через десятилетия и века передавали
ему, Чокану, трепетное свое тепло.
Коллекция Юмсуна, которой он так гордился, тускнела
рядом с сокровищами доцана.
Еще более поучительным для Чокана оказалось знакомст¬
во с обыденной жизнью бурят. В каких только юртах он не
побывал — и богатых, й средненьких, и просто бедных. И убе¬
дился в том, что если бурят хорошо живет,— так нет этому
«хорошему» предела. А если уж плохо, то плохо до крайно255
сти, до нищеты! И как много общего было в этих байкаль¬
ских контрастах с контрастами в казахской степи. Куда мень¬
ше сходства наблюдал Чокан в области религии. И буддизм
и шаманство пустили среди бурят глубокие разветвленные
корни, не в пример мусульманству у казахов. Ну, а христиан
ство ни в Забайкалье, ни в степи не находило пристанища
и скиталось, можно сказать, бездомным.
А вот в народном творчестве, фольклоре — и музыкальном,
и сказочном, и эпическом — буряты не уступали казахам. Чо¬
кан успел получить представление и о любовных лирических
поэмах, и о песнях, и о героическом эпосе. Уже становился
легендой и песней отважный вожак народного восстания в
XVIII веке, храбрый батор Амурсана. Многие его черты, де¬
тали его детства иногда совпадали со штрихами биографии
Махамбета, о котором Чокан, тогда еще аульный мальчик,
слышал поэтический рассказ акына Жаманкула. Поразил Чокана своим монументальным размахом, своей великолепной
образностью эпос «Гэсэр». Долгими днями передают, главу
за главой, сказители эту необыкновенную бурят-монгольскую
«Илиаду», вершинное произведение народного поэтического
мастерства. В ней значительно и прекрасно все, даже описа¬
ние лошадей. Уж на что искусны казахские акыны, изобра¬
жающие Тайбурыла или другого сказочного коня, но создате¬
ли «Гэсэра» здесь превзошли их.
С благодарностью слушал Чокай бурятские песни, напо¬
минавшие ему и казахские, и татарские. Их обычно исполня¬
ли в сопровождении инструмента, сходного с волшебной
дудочкой-сыбызгой, вырезанной из озерного тростника. Ее
протяжные мягкие звуки вместе с песней бередили душу,
заставляли дрожать от восторга.
В отличие от казахов буряты еще с давних времен создава¬
ли свои танцы, на редкость самобытные, ни с чем не сравни¬
мые, проникнутые любовью к тайге и озерам, к лесным пере¬
лескам и степям. Танцы, увиденные Чоканом, были посвяще¬
ны преимущественно охоте и в стремительных движениях
передавали мужество, ловкость, зоркость, охотничий азарт.
Чокан настолько увлекся ознакомлением с бытом и куль¬
турой бурят, что его нисколько не обрадовал приезд главного
гостя. К тому же, и к разочарованию Юмсуна, им оказался не
Муравьев-Амурский, а всего-навсего его посланец, атаман
Байкальского казачьего войска Прохор Кафтыров. Потомок
Христофора Кафтырова, оставившего горькую недобрую па¬
мять в Восточной Сибири своей жестокостью, атаман не усту¬
пал своему деду бесшабашной грубостью, самодурством, го-
товностью пускать в ход нагайку или саблю. От него доста¬
валось и чиновникам, и своим казакам, а уж о бурятах и
эвенках нечего и говорить.
Напомним читателю, что первые войсковые казачьи отря¬
ды из бурят и эвенков возникли в Восточной Сибири в 1727
году по замыслу недюжинного дипломата графа Саввы Рагузпнекого. Эти отряды верой и правдой служили России на
границе с Маньчжурским Китаем. Спустя лет семьдесят из
среды сотников был назначен атаманом бурятский богач За¬
дул аев. Когда он состарился, атаманом стал его сын Гомбо
Цыренов. Незадолго перед приездом Чокана в Иркутск цар¬
ские власти передали бурятское войско под начало русским
офицерам. Кончилось не только бурятское атаманство, но и
сотниками стали русские казаки.
— Если бы они еще плохо несли службу,— с горечью го¬
ворил Банзаров Чокану,— это куда бы ни шло. А то ведь
служили честно. И вдруг им перестали доверять. Как гово¬
рится, головы срубили, а туловище оставили...
Появление Кафтырова на берегах Гусиного озера было,
очевидно, одним из звеньев политики недоверия и устраше¬
ния. Мало ли что может произойти на таком празднике?
II разве случайно привел атаман чуть ли не полусотню воору¬
женных казаков. Чокан очень удивился и другему сообщению
Банзарова. Лама Галсан Никитусв, сыгравший благородную
роль в годы отрочества Доржи и в какой-то мере его нынеш¬
ний добрый старинный приятель, был негласным и верным ос¬
ведомителем генерал-губернаторства. Могли быть шпионами
п ямщики, и джигиты, сопровождавшие Чокана и Доржи.
Всюду соглядатайство, с г ѵстью подумал Чокан и вспомнит,
что Держи бывает с ним откровенным только наедине.
Наедине состоялся у друзей разговор и о национальном
неравенстве в Восточной Сибири.
: — Царские власти балуют наших нойонов, опираются на
них, однако до конца им не доверяют. Надобно прижать —
прижмут так, что кости затрещат. И вообще относятся к ним
пренебрежительно. Князьками называют. А у вас как, Чокан?
— А у нас руководителей округов именуют султанами.
Официально именуют. Между тем султаны только в Турции,
пожалуй, и остались... Султан такого-то округа... Разве он
царствует, наш султан? Разве у него есть в руках власть?
Это ведь и звучит иронически... Я уж как-то предлагал в гу*
Оернаторстве: давайте, говорю, будем называть их сул¬
танчиками....
— Это уж откровенная издевка!
9 С. Муканов
257
— А султан, по-вашему, не издевка? Так и будет: у вас —
князьки, у нас — султанчики.
— Но есть еще одна сторона дела: такой наш князек, как
Шодоев, считает себя в своем улусе Буддой. Но перед русски¬
ми властями бегает куропаткой.
Доржи говорил серьезно, уводя Чокана от шуток к раз¬
думьям.
— Бегает куропаткой,— повторил Чокан,— и тянется перед
самым младшим российским чином. Капралу старается уго¬
дить. У нас даже поговорка есть: лучше ближний капрал, чем
далекий жанарал.
— Вот Кафтыров не генерал, чин у него невеликий. Но
увидишь, Чокан, как будет перед ним лебезить наш Юмсун.
Так оно и получилось. Еще вчера исполненный важности
Шодоев не ходил, а выступал, не говорил, а изрекал. Но се¬
годня он и рострм вроде поубавился, постоянно отвешивая
поклоны атаману, и выправку свою потерял, и так откровен¬
но заискивал перед Кафтыровым, что Чокану и Доржи тошно
было смотреть.
Атаман свысока поглядывал на бурят, только к Чокану он
относился уважительно. Чокан понимал, что это идет от гене¬
рала Муравьева. Кафтыров не только был свидетелем приема
в Иркутске, но еще получил инструкцию от генерал-губерна¬
тора о соблюдении этикета по отношению к омскому офицеру.
Чокан высказал Банзарову свою догадку, но, оказалось, что
Доржи и сам правильно оценил поведение атамана.
Тем временем подошло начало праздника, шумного, сует¬
ливого, веселого, как межаульные казахские той.
По своей всегдашней привычке Чокан из уймы пестрых
разнохарактерных впечатлений отобрал главные и мысленно
расположил их по порядку. Он стремился прежде всего отме¬
тить своеобразные черты состязаний у бурят, найти те виды,
которых нет у него на родине. В состязаниях, как в песнях и
танцах, находит выход душа народа.
На первое место Чокан поставил борьбу палванов. В бурят¬
ской борьбе все откровенно, побеждает сила и выносливость.
В ней отсутствуют сложные приемы, умение подножками и
бросками вводить в заблуждение друг друга, как это принято
у казахов. Здесь все просто, даже одежда — короткие штаны
и узкий ременной пояс. И выходят не отдельными парами, а
все вместе и как бы пританцовывают,— хлопая себя по бед¬
рам и коленям, приседают, молитвенно гладя землю, и только
после этого ритуала попарно вступают в схватку. Для побе¬
дителей, разделяемых, как и у казахов, на три класса — выс258
ший, средний и малый, выделяется девять наград, в их числе
шкуры соболя, куницы, домашний скот.
Второе место в этой своей условной классификации Чокан
отдал искусству укрощения коней. Мгновенно накинуть аркан,
вскочить на коня, никогда не знавшего всадника, подчинить
его своей воле и силе в те минуты, когда он мчит тебя по сте¬
пи... Подчинить, покорить, приручить!.. Какой ловкостью и
храбростью надо для этого обладать!..
Третьим в этом ряду Чокана оказалось искусство, хорошо
знакомое казахским конникам-джигитам,— на полном скаку
поднять с земли серебряный рубль. Бурятские джигиты услож¬
нили эту и без того требующую отменной ловкости игру. На
земле оставляют шапку и вкладывают в нее плеть. Всадник
на полном скаку должен схватить эту плеть и заменить ее
своей. Больше всего Чокана удивило, что каждый из двадца¬
ти участников состязаний блестяще выполнил задачу.
И, наконец, четвертое место в наблюдениях Чокана заняла
стрельба из лука. Он и до праздника любовался меткостью
охотников, отстреливавших гусей на берегу озера. Он видел,
и как бьют птицу в лет. Но на этот раз стрелки попадали в
крохотные мишени, находясь от цели шагов за сто. Не допу¬
скали промахов и когда проносились на всем скаку примерно
на этом же расстоянии от мишени. Изумительная меткость!
Праздник еще не окончился, а Чокан уже делился с Доржи своими впечатлениями. Они спустились с холмика, где си¬
дели на кошмах вместе с Юмсуном, Кафтыровым и их свитой.
Подошли к своей юрте, а потом направились к озеру.
— Лук и стрелы,— медленно растягивал слова Банзаров,—
кочевые народы знают с давних времен. Но прежде стрельба
из лука была военным искусством, а теперь это только игра,
традиция...
— Лук бессилен против пушек, против ружей... Знаете,
Доржи, какую пословицу придумали казахи? Даже батыру
довольно одной пули как баю — одного джута.
— Метко сказано! Как стрела в цель попала!
Доржи с Чоканом, все дальше и дальше удаляясь от госте¬
вой юрты, от праздничного шума, шли вдоль спокойного за¬
лива и рассуждали об общности судеб своих народов, о том,
как близко соприкоснулись их непростые личные судьбы.
Где же главный узел?
Оглядываясь назад, восстанавливая деталь за деталью
три коротких праздничных дня, Чокан пришел к выводу, что
в обычное время увидеть столько интересного ему не удалось
259
бы и за месяц. Ничто не ускользало от зорких его глаз. А если
он становился в тупик, не понимая смысла того или иного обы¬
чая, тут на помощь приходил Банзаров со своими подробны¬
ми и точными объяснениями. Это было продолжением сибир¬
ских уроков, которых Чокану не заменили бы лекции в любом,
самом уважаемом учебном заведении.
Много было поучительного, интересного, случались, понят¬
но, и забавные истории.
Еще перед окончанием праздника Юмсун Шодоев с важ¬
ным видом предупредил Банзарова, что приготовил подарок
для Чокана. Соболью шубу, предназначенную для генерала,
он решил преподнести Кафтырову, а Чокана задумал теперь
одарить породистым конем под позолоченным седлом. Чокан
поразмыслил и отказался от подарка, мотивируя это тем, что
до Омска в седле ему не доехать. Юмсун тогда предложил ему
пятьдесят соболей для шубы, но Чокан вспомнил разговоры
о взятках и не принял и этого дара.
Банзаров, одобряя в душе Чокана, попросил Шодоева
устроить охоту-засаду. Чокан опередил ответ Юмсуна:
— Охотиться в разгар лета, по-моему, нет смысла...
Стало понятно, что Чокан больше не хочет обременять
Юмсуна какими-бы то ни было просьбами.
Чокану уже не терпелось уехать вдвоем с Банзаровым. На
том и порешили. А маршрут выбрали самый заманчивый: до¬
браться до Селенгинского острога, а там нанять парусную
лодку и спуститься на ней к Байкалу.
Как задумали, так и сделали... Ветер надувал рыбацкий
парус, лодка шла по течению быстро, как скаковая лошадь.
Неожиданно перед ними раскрылся спокойный в этот день
Байкал. Решили и по озеру плыть на лодке, не удаляясь от
берегов.
— Не дай бог разразится шторм,—предупредил Чокана
на всякий случай Доржи,— тргда придется причалить к любо¬
му удобном уместу, даже если жилья вокруг не будет.
Но пока на море — как и старожилы, и песни называют
прекрасное это озеро,— под легким ветром искрилась мелкая
рябь. Отвесные слоистые берега, по которым ученые прочита¬
ют в будущем всю геологическую историю этих мест, отра¬
жались в воде вместе с лиственницами, кедрами и березами,
склоняющими к зеркальной глади свои могучие ветви.
Чокан опускал руку в воду, и ладонь становилась зелено¬
ватой. Вода была такой прозрачной, что на сравнительно боль¬
шой глубине отчетливо просматривались разноцветные донные
камни, Нокан бросил в озеро медную монету. Он считанные
260
секунды наблюдал, как она, вибрируя, устремилась в глубину,
но в какое-то мгновение потерял ее из виду — лодка шла
слишком быстро.
— Ну, как тебе нравится наше море?— спросил Доржи.—
Ты слышал раньше о нем?
— Слышать — слышал, читал немного. А ведь правильно
говорят, что это чудо.
— Хочешь, я тебе коротко расскажу о нем.
—■ Даже если не коротко, я весь внимание.
— Тогда слушай! В мире нет такого большого пресного
озера, как Байкал. Больше шестисот семидесяти верст в длину,
девяносто пять верст в ширину... Правда, по краям оно сужа¬
ется. Есть такие глубины, что голова кружится — до трех
верст доходит. Наш Байкал — озеро двадцати семи островов,
а самый большой из них — знаменитый Ольхон — семьсот с
лишним квадратных верст. Триста рек впадает в озеро, а вы¬
текает одна Ангара. Вокруг — высокие отроги Саянских гор.
Чокана, как всегда, удивляла память Банзарова, его уме¬
ние обращаться с цифрами. Чокан обычно округлял цифры, а
если стремился быть точным, то пользовался только запи¬
сями.
— Я тебя, должно быть, утомил,— спохватился Доржи,
уловив напряженное выражение лица Чокана,— хочешь, тогда
послушай сказку... Старый Байкал из трехсот своих дочерей
больше всего любил одну: избалованную, своенравную Анга¬
ру. Стала она взрослой девушкой, заскучала в родном доме,
принялась мечтать о женихе. Прослышав о прекрасном и му¬
жественном Енисее, она во что бы то ни стало решила пови¬
даться с ним. Строг был отец, суров. Догадался об ее желании
и скалами преградил ей путь к джигиту...
Доржи замолчал. Упругие прозрачные волны ласкали
лодку.
— Ну, а что же случилось дальше?— нетерпеливо восклик¬
нул Чокан. Он отнесся к сказке с детским простодушием и
пытливостью исследователя.
— Я говорил, что Ангара отличалась своенравием и даже
упорством. Незаметно для отца добралась она до скал, разру¬
шила их, пробила себе путь и вырвалась на волю к Енисею.
Понравилась богатырю смелая красавица и полюбил он ее.
— Ну, а как же остальные дочки?— засмеялся Чокан.—
Остальные триста так и не покинули отчего крова, они и преж¬
де покорялись воле отца, отдавали ему все свои богатства
и не помышляли о лучшей доле, а теперь, давно сосгарясь,
и не вспоминают о поступке своей смелой сестры ..
261
Много и других сказок рассказал Чокану Доржи за время
их долгого путешествия на лодке. Но легенда об Ангаре вошла
в душу Чокана не только своей поэтической прелестью, но и
самою сутью, Разве не отразилась в ней мечта бурятской жен¬
щины о лучшей доле, о стремлении выйти из семейных оков?
Да, старик Байкал, ты в самом деле суров и характер у
тебя не из легких. Тихий днем, ты приветствуешь и ласкаешь
гостей, а к вечеру, словно вспомнив свою непокорную дочь, на¬
чинаешь волноваться, и тогда косматые гребни, как белые
густые седины, появляются на волнах.
Дальше плыть в утлой лодке рассерженным озером было
рискованно. Друзья причалили к берегу.
Несколько раз им приходилось ночевать там, где их заста¬
вал шторм. В пути было интересно смотреть на причудливые
скалы, кустарник и отмели. Но ночлег там бывал далеко не
всегда приятным. Досаждали комары. Тучами вились они над
путниками, и от небезболезненных их укусов становилось не
по себе. Спастись можно было только в шалаше рыболоваэвенка, но там Чокан прямо-таки задыхался от дыма, который
нисколько не мешал хозяевам.
Штормы сменялись штилями, прохлада — жарой, позади
остались и тучи комаров. Наконец их лодка оказалась в устье
Баргузина, где Чокан смог познакомиться с жизнью и бытом
эвенков, чьи селения расположились на этой части побережья
Байкала.
Здесь был небольшой острог, созданный в начале прошло¬
го, XVIII века, и в здешней казачьей сотне тоже служили эвен¬
ки, народ, когда-то не без успеха воевавший даже с Чингизханом, но потерявший свою былую силу и теперь совсем не¬
многочисленный. Царские власти относились к ним пренебре¬
жительно, угнетали как могли, однако, и среди них имели
своих подручных.
К таким подручным мог принадлежать я близкий родст¬
венник известного эвенкийского тайши Хортицы-батыра мест¬
ный богач и есаул Юнгойн. С ним-то я решил свести Чокана
Банзаров. Жилище владельца трехтысячного стада оленей и
казачьего офицера нельзя было сравнивать с пышной юртой
Юмсуна. Сложенный из длинных жердей и облицованный бе¬
рестой, он скорее напоминал пастушеский шалаш-времянку.
Да и внутри не было ни ковров, ни шелковых занавесей. Толь¬
ко земляной пол устилали звериные шкуры. Но и здесь Чокан
увидел фигурки божков, вырезанные из крепких, как металл,
пород — лиственницы и пихты. Пусть это было не золото и
серебро, но резчики по дереву вложили столько души и вкуса
262
в эти скульптурные изображения и неповторимые узоры орна¬
мента, что от них нельзя было отвести глаз.
А хозяин был приветлив и мил, рассказывал об эвенках,
потчевал мясом только что прирезанного молодого оленя. Обед
начался, как и у бурят, сырой печенью с теплой кровью. По¬
том подали очищенного от костей, мелко нарезанного сырого
омуля, похожего на желтоватое желе. Чокан ел с трудом, толь¬
ко чтоб не обидеть Юнгойна, а к рыбе только притронулся,
хотя Банзаров, уплетавший омуля за обе щеки, утверждал,
что нет пищи целебнее этой.
Чокан не отказался и переночевать здесь, на этих шкурах.
Как я могу обидеть гостеприимного эвенка, думал он про се¬
бя? И щедро был вознагражден за свою выдержку.
С удовольствием посмотрел он на следующий день игры,
очень похожие на бурятские. Только здесь набрасывали аркан
не на коня, а на оленя.
Чем ближе знакомился Чокан с жизнью эвенков, тем боль¬
ше теплоты испытывал он к ним, понимая, что не по своей ви¬
не находятся они на такой низкой ступени культуры. Понра¬
вился ему и Юнгойн. Нет, он не был, как показалось сперва
Чокану, послушным подручным властей. Добрый и застенчи¬
вый, он имел открытую душу и, это было видно по всему, поль¬
зовался уважением сородичей.
Многое можно было посмотреть еще.
И Юнгойн, и Банзаров уговаривали Чокана погостить по¬
дольше, проникнуть в отдаленные уголки на востоке Байкала,
заглянуть и в поселения чукчей. Но, увы, времени на все не
хватало.
Он уже успел полюбить Байкал, схожий на географической
карте с парящей чайкой. Баргузин находился примерно между
ее крыльями. Теперь, возвращаясь в Иркутск, они решили
взять курс на мыс Святой нос.
На прощанье Юнгойн еще раз проявил свою щедрость. Он
подарил Чокану оленью доху, украшенную национальным ор¬
наментом, высокие сапоги-торбаса с подвешенными к голени¬
щам копытцами олененка и шапку-кухлянку с вшитыми в нее
припущенными оленьими рожками. Примерив этот экзотиче¬
ский наряд, Чокан подумал про себя: ну, теперь я ни дать ни
взять — омский мой приятель Бабай-Олень в молодости. Спа¬
сибо, Юнгойн! Спасибо, дорогой!
...И снова в путь. Байкальская волна сначала легко пока¬
чивала лодку, потом, с приближением к заливу, образованно¬
му ущельем, шторм усилился. Чокан и Доржи уже стали сом¬
неваться — достигнут ли они Святого носа, затянутого туча:•
6
ми. Но у самого мыса ветер неожиданно стих, словно ему
преградили путь горы. По спокойной воде они причалили к
Серегу.
Обессиленных, их приютили в одиноком рыбацком шала¬
ше. Не притронувшись к еде, выпили кисловатый и чуть хме¬
лящий напиток, приготовленный, кажется, из дикого проса, и,
даже не просушив одежды, легли прямо на толстые подстилки
из морских водорослей.
Чокан спал крепко. Сказались и усталость от качки, и
добрая порция домашней бражки.
— Вставай, Чокан, вставай! Уже полдень.— Чокан не без
удивления увидел склонившегося над ним Доржи.
Он вышел из шалаша, все еще не понимая как следует, что
произошло вчера. Зажмурился от слепящего солнца. Умиро¬
творенный Байкал светился прозрачно-зеленоватой, словно
застывшей гладью.
В эти минуты Чокан с болью подумал о контрасте между
щедрой на тепло и краски природой и жалкой бедностью мно¬
гих обездоленных народов, заброшенных на берега прекрасно¬
го озера.
И вскоре, благодарно улыбаясь немолодой хлопотливой
рыбачке, он ел, преодолев свою обычную брезгливость, не
обращая внимания на неопрятность жилища, на щербатую
ложку, рыбу, приправленную луком, который, должно быть,
рос неподалеку отсюда в Баргузинской долине.
А Банзаров, не упуская случая посвятить Чокана в исто¬
рию и географию Прибайкалья, рассказал ему забавную исто¬
рийку о том, как один ревностный православный миссионер
укрепил икону святого Серафима на вершине горы, причем
сделал это тайно, ночью, а потом лгал, что видел во сне бо¬
жьего праведника, и божий праведник, дескать, сам водворил
свое изображение над Байкалом. Простодушные эвенки с той
поры и стали называть мыс Святым носом.
Чокан недолго колебался, когда Доржи предложил ему на
той же лодке по пути в Иркутское зимовье на Ангаре добрать¬
ся до острова Ольхон.
— Видишь сам, погода установилась отличная.
Но Чокан уже привык к нраву Байкала. И в этот день
озеро на самом деле было спокойнее обычного, а слабый по¬
путный ветерок ускорял ход лодки.
...Никак не ожидал Чокан встретить на Ольхоне большой,
особенно по сравнению с Баргузином и Святым носом, посе264
лок с крепкими сосновыми срубами. Буряты, русские жили
здесь дружно, перенимая друг у друга обычаи, делясь рыба¬
чьим и охотничьим опытом. Берестяных шалашей и юрт здесь
не встречалось.
От Ольхона было совсем недалеко до Иркутского зимовья,
а там и до города — рукой подать.
Здесь, на зимовке, произошла самая неожиданная встре¬
ча. Неожиданная только для Чокана, потому что Доржи очень
рассчитывал на нее.
Только причалила лодка — к ним уже бежали Потанин и
Лаврская.
Восклицания, улыбки, смех, даже слезинки, набежавшие
на загоревшие щеки Чокана.
И хотя уже прошли сроки возвращения в город, все со¬
шлись в одном: денька два надо провести здесь, на берегу
Байкала, в уютной зимовке, окруженной тайгой.
Степняк, только два раза в жизни плававший по Иртышу,
Чокан так привык к лодке, к шуму воды за кормой, к вспле¬
скам волн, к заповедному озерному простору, что тут же пред¬
ложил друзьям прокатиться по Байкалу. К тому же в тайге
нет-нет да и одолевала мошкара, а подальше от берега ее не
было.
— Значит, в лодку, друзья! За мной!
И они поплыли, и тайга приветливо зеленела им вослед, и
старик Байкал, словно не желая мешать их беседам, едва по¬
качивал скользящую по его глади лодку. А ведь как он по¬
шумел нынче ночью! Сейчас же только временами налетал
легкий ветерок.
О чем только они не говорили! Спорили, как завзятые по¬
литики, об Англии и России, о том, что Англия всюду, куда
только возможно, протягивает свои расторопные руки, что
земли ее разбросаны чуть ли не по всему земному шару и что
кулак всегда крепче ладони с разжатыми пальцами. О том,
что западные страны, и прежде всего Англия, тянутся к Цент¬
ральной, Средней и Восточной Азии. А эти края соседствуют
с Россией, и Россия должна препятствовать проникновению
англичан к своим границам. Говорили о том, что слабым стра¬
нам, отсталым народам трудно жить без опоры. И все четверо
сходились на том, что этой опорой может быть только Россия.
Как же складываются и как должны бы складываться отно¬
шения между Россией и подчиненными ей народами? Как бы
помогли здесь дружба, понимание друг друга, теплые, родст¬
венные, можно сказать, отношения! А где они? Почему царское
265
правительство несправедливо относится к инородцам, унижа¬
ет их? Тому пример — малые народы Сибири.
А легко ли крепостным крестьянам в самой России? Знает
ли радость жизни простой трудовой люд? Есть ли мужествен¬
ные борцы за их права? Бесспорно, есть и были. Вспоминали
декабристов, петрашевцев, с уважением называли имена Бе¬
линского и только что заявившего о себе Чернышевского...
Но как жестоко расправилось с ними царское правитель¬
ство?!
Сибирь стала краем ссылки и каторги. А жизнь у ссыльного
или, тем более, каторжанина, .хуже рабской, хуже крепостной.
— Сколь мстительны бывают цари!— с иронической усмеш¬
кой сквозь зубы процедил Банзаров.— Когда в Угличе был
убит наследник престола маленький Дмитрий, у колокола,
сзывавшего народ, вырвали язык, а сам колокол «сослали» в
Сибирь! Трудно поверить, но это так. Колокол и сейчас, ка¬
жется, в Нерчинске.
— Да, это редкостный случай в истории цивилизованного
государства,— добавил Чокан.— Что касается ссыльных, то
как начался их поток, так до сих пор и не прекращается.
И в памяти всплыло изможденное лицо Достоевского. Как
он там в Семипалатинске, мой Федор Михайлович?
— Шлют к нам в Сибирь ссыльных, посылают казаков на
охрану границ, едут и добровольные поселенцы. Но по-прежне¬
му Сибирь малолюдна,— рассуждал Потанин.— Просторы
великие, богатства под стать просторам, а населения — меньше
двух с половиной миллионов.
— Ну, а дальше как?— спросил Чокан.
— Надо отделить Сибирь от России и провести границу по
Уральскому хребту.
— И давно это ты придумал? Зачем это нужно, собствен¬
но говоря?— Чокану явно не понравилась такая мысль.
Потанин заговорил о крепостничестве, которому концакрая не видно, о промышленной слабости России, о том, что
и Французская революция 1789 года и революция в Европе
1848 года не смогли в России пустить глубокие корни.
Банзаров, поддерживая Потанина, сетовал на то, что в Рос¬
сии не научились ценить людей передовой мысли не только в
гуманитарных науках, но и в технике.
— Вспомните изобретателя Ивана Петровича Кулибина.
Гениальный механик. Первым построил паровую машину.
А умер в безвестности, на хлеб денег не было. Его изобрете¬
нием лихо воспользовался француз Шаапт и стал знаме¬
нитым.
— Доржи, Доржи,— с горечью добавил Потанин,— а
сколько умных и смелых людей подымали свой голос против
рабства... Власти уничтожили их и делают все, чтобы о них
забыли.
— Мыслящая Россия не забудет,— вставил Чокан.—Ты,
все-таки, ответь на мой вопрос: почему Сибирь надо отделить
от Российского государства?
— Потому, что Сибирская Россия будет развиваться
быстрее крепостной. И не думайте, что эта мысль принадле¬
жит только мне. Есть такой историк Афанасий Прокопьевич
Щапов.
— Читал статьи Щапова. Очень.интересные статьи,— жи¬
во откликнулся Чокан.
— Я даже имел случай познакомиться с ним. Он не только
образованный ученый, знаток истории и этнографии Сибири,
но и заступник малых народностей. Фишеру и Миллеру не
чета,— Банзаров умел воздавать должное тем, кого он любил.
— Однако и такие люди, как Щапов, могут ошибаться,—
возражал Потанину Чокан.— Россия едина и нам, малым на¬
родам, отлучаться от России никак нельзя.
— А путь Америки?
Но тут и Чокан и Доржи наперебой заговорили и о рабст¬
ве в республиканской Америке, и о том, как тяжко живется
там индейцам. Согнанные со своих земель они находятся на
грани вымирания.
Споры о Сибири, о метрополиях и колониях продолжались
бы еще долго. Йо тут йодала голос молчавшая до сих пор
Александра Викторовна:
— Ау, друзья. Я не вмешивалась в ваши разговоры, и бы¬
ла терпеливой слушательницей. Вы, кажется, собрались се¬
годня разрешить все трудные вопросы. Кто только до вас не
ломал голову над ними, кто не скрещивал копий! И какие
мыслители! Думают об этом и ваши сверстники, будут думать
и те, кто придет после вас. Оставьте истории разрубить узлы.
События развиваются быстро. А на вашу долю выпало—
честно помогать народу. В полную меру сил. И не старайтесь
решить то, что пока неразрешимо.
— Правильно говорит наша Шура. Поддерживаю не из
вежливости, а потому, что сердцем согласен. Как ты думаешь,
Чокан?
— Точно так же, Доржи. Но в одном я буду спорить с По¬
таниным, с Щаповым, с кем угодно. Россия будет развиваться
не разделяясь, а, наоборот, объединяясь и расширяясь. Как бы
267
сейчас ни было плохо, но наши судьбы, судьбы наших народов
только с ней. Что вы скажете, Доржи, по этому поводу?
Доржи замялся. Снова заговорил о Сибири Потанин, но
его тут же перебил Чокан.
— Очень тебя прошу, Гриша, расстанься с этими идейка¬
ми. Они сами по себе глубоко неверные, да и тебе могут по¬
вредить. У российских полицейских чуткие уши. А тогда, поди,
доказывай.
— Теперь об этом вслух говорят, Чокан.
— До поры до времени.
Потанин помрачнел:
— Может быть, ты и прав. В царской России открыто вы¬
сказывать свое мнение нельзя.
— Друзья, друзья!— снова подала голос Александра Вик¬
торовна.— Вы на небо посмотрите, на небо.
Небо заволакивали черные тучи, готовые вот-вот закрыть
солнце. Тревожная тишина стояла вокруг. Ни малейшего ве¬
терка, ни ряби на озере. Так бывает только перед бурей.
— Ау, друзья!—повторила Лаврская.— Мы слишком да¬
леко заплыли от берега. Давайте возвращаться побыстрее.
Буря может разразиться каждую минуту.
Лодка взяла курс к берегу. Это была видавшая виды, по
не бог весть какая устойчивая лодка, которую мог бы легко
опрокинуть разгулявшийся часом позже шторм.
Ветер исподволь набирал силу,- и когда они причаливали,
вдоль береговой кромки уже закипала пенная белесая полоса.
Разговор дальше не вязался, главный узел іак и не нашли
и, тем более, не распутали.
Наступало время .расставания.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПЕРЕД ДАЛЬНЕЙ ДОРОГОЙ
Горести и надежды
После знакомства с Банзаровым Чокан уже другими гла¬
зами смотрел на самого себя. Возвратившись в Омск, отчи¬
тавшись в итогах поездки и, разумеется, не делясь при этом с
генералом главными своими впечатлениями, он погрузился в
адъютантские будни, читал рапорты со всех концов степи,
исправно докладывал их содержание, сочинял бумаги в Пе¬
тербург и ответы окружным султанам. Но когда кончались
служебные хлопоты, им нераздельно владели мысли о своей
судьбе. Он упрекал себя в самонадеянности, в том, что еще
так недавно преувеличивал свои знания о Сибири, о народах
Востока. Перечитав труды Доржи Банзарова, послушав его
самого, Чокан представлял теперь бурятского ученого горой,
а себя сопкой у ее подножия.
Каким осведомленным оказался Доржи в вопросах этно¬
графии и восточной политики, с какой глубиной вникал он и
в историю сибирских народов, в особенности — тюркского про¬
исхождения, монгольскую историю и историю бурят! Чокан счи¬
тал, что знает эпоху Чингиз-хана, но знания Банзарова перед
его собственными выглядели морем рядом с малым озером.
Он сам, Чокан, был потомком Чингиза, его отец носил гром¬
кое это имя и хвастал, без конца хвастал великим своим пред¬
ком. С тех пор, как Чокан помнил себя, он помнил и неизмен¬
ное это хвастовство. Порою и он сам начинал думать так, как
думал отец, и гордость именитым происхождением волновала
его юную кровь.
В кадетском корпусе после чтения русских книг чувства
его поостыли. Возникал иной облик Чингиза — облик крова¬
вого завоевателя с характером по-звериному жестоким. Прав¬
да, Гутковский на лекции по истории военного искусства на¬
звал его однажды великим полководцем, но никаких доказа¬
тельств в пользу этого определения не привел.
Однако и Доржи, бесконечно далекий от оправдания зло269
деяний Чингиза, отдавал должное его уму, проницательности
и воинскому дару.
Об этом можно прочесть, утверждал Банзаров, в «Золотой
тетради» — «Актан дебтер». Она знакомит и с предками Чингиз-хана, и прежде всего с ним самим, и с первыми его пре¬
емниками. «Золотая тетрадь» написана уйгурским алфавитом
на монгольском языке. В Европе ее перевода еще не было.
Чокан с пронзительной грустью вспомнил отдельные дета¬
ли того разговора.
Банзаров очень заинтересовал петербургских востоковедов
своими рассказами об «Актан дебтер». В один голос они упра¬
шивали его перевести уникальное произведение на русский
язык. И Доржи пообещал, но не выполнил своего обещания.
Чокан стал распрашивать, почему, но ответы Банзарова, не
лишенные логики, все-таки были невразумительными. Банза¬
ров ссылался на недостаток времени, на трудности самого
текста, в котором проза перемежается стихами и образная
речь носит отпечаток национального своеобразия. Что могло
быть увлекательнее и нужнее такой работы, подумал про себя
Чокан. А Банзаров продолжал жаловаться на большой объем
«Актан дебтер», вздыхая по поводу того, что перевод требует
и точности, и ясности, и яркости, и вдруг неожиданно для Чокана закончил упованием на бога.
— Вот если всевышний позволит...
— И когда же это может произойти?
— Думаю об этом, думаю, но все мы в его воле...
В этом разговоре, точнее в словах Банзарова, звучали и
некоторая усмешливость и серьезные нотки, горькая неуверен¬
ность в себе.
Теперь, когда их разделяли тысячи верст, Чокан силился
найти источники этой неуверенности.
Банзаров вошел в его сознание прежде всего большим уче¬
ным. Посвяти он себя целиком науке, востоковедению, он сде¬
лал бы немало открытий. Но власти связали его руки и
обрекли на немоту язык, назначив исследователя чиновником
особых поручений. Трудные житейские обстоятельства, необ¬
ходимость служить, да еще расслабленная воля помешали ему
решительно отказаться от ненавистной должности. Как бы ни
был он гуманен, ему приходилось быть заодно с царскими
властями, а не с родным народом. И как бесконечно тяжко
бывало ему тогда, когда буряты подымали свой голос против
слагающегося порядка. Случались и волнения, порой довольно
значительные. Они подавлялись с беспощадной жестокостью,
нередко с применением оружия. И всякий раз Доржи считал
270
и себя виновником народных бед, но продолжал выполнять
обязанности чиновника.
Урывками, от случая к случаю занимаясь наукой, лишен¬
ный близких друзей, с которыми можно было бы делиться
своими переживаниями, он стал заглушать горе водкой. По¬
долгу избегает спиртного, говорил Потанин, но если уж начи¬
нает пить, то запойно, много дней и до беспамятства.
Странствуя почти полмесяца с Банзаровым, Чокан насто¬
роженно присматривался к нему и удивлялся, что Доржи в
рот не берет вина. Но в канун расставания уже на своей
иркутской квартире он поставил на прекрасно сервированный
в честь гостя стол китайскую водку и опрокидывал чарку за
чаркой, произнося все более пылкие дружеские тосты. Он хме¬
лел на глазах, речь его с каждой чаркой становилась бессвязней. Под конец он расплакался, рассказывая про свои го¬
рести. Говорил, что долго не проживет, обнимал и целовал
Чокана, просил его доделать то, что не успел сделать он сам.
Утром проснулся угрюмым, неразговорчивым. Стал опохме¬
ляться так же жадно, как и пил накануне. Уговаривал и Чо¬
кана, но непьющему Чокану неведомы были муки похмелья.
Доржи снова плакал уже у ямщицкой брички, повторяя:
— Свидимся ли еще раз?
Но эти горькие штрихи не перевешивали обаяния трезвого
Доржи, и Чокан продолжал восхищаться его умом и образо¬
ванностью.
Он мысленно решил догнать Банзарова в его книжной на¬
читанности, собрал в Омске много доселе известных ему толь¬
ко понаслышке книг русских и иностранных путешественников
по Востоку — современных, средневековых и древних. При¬
лежно взялся за чтение, стал делать необходимые выписки.
Но не только в образованности он задумал состязаться с Бан¬
заровым. Доржи нигде не бывал, кроме Казани и Петербурга,
кроме родного Прибайкалья. Путешествовал он преимущест¬
венно по географической карте, а Чокан еще подростком
мечтал о дальних странствиях. Теперь, кажется, настало вре¬
мя осуществить юношеские мечты. Но откуда взять средства,
кто его может послать?
Вот так, в усиленных занятиях, в раздумьях о Доржи и о
себе, в обычной служебной сутолоке генерал-губернаторства
проводил Чокан первые месяцы 1855 года.
Во второй половине февраля военные и чиновные круги
Омска были взволнованы известием о смерти Николая Перво¬
го. Повсюду вывешивались траурные флаги. Опечаленный
Гасфорт ходил сам не свой. Переживали смерть императора
271
и многие офицеры. Многие, но далеко не все. К ним принад¬
лежал отчасти и Чокан.
По-настоящему потрясла его другая смерть. В те же дни
вместо ожидаемого от Банзарова письма он получил краткое
известие от своего иркутского знакомого Гомбоева:
«Банзаров умер».
Вспомнил последнее свидание. Горькие слова: свидимся
ли? Не свиделись! Еще раз перечитал строчки Гомбоева и не
заметил собственных слез. Не мог прийти в себя несколько
дней. Гасфорт при очередном рапорте обратил внимание, что
его адъютант расстроен.
— Не можешь опомниться после смерти государя?— со¬
чувственно, спросил генерал.
— Вы угадали, Ваше превосходительство,— тихо солгал
Чокан, не желая называть Гасфорту истинную причину
печали.
. Одновременно с петербургским сообщением о смерти Ни¬
колая в Омск пришло и другое: царем стал сын Николая, ны¬
не Александр Второй.
. О новом царе думали по-разному. Гасфорт волновался
главным образом потому, что не знал, как отнесется к нему
Александр. Может быть, и его, Гасфорта, время приходит к
концу. Меняется императорский двор, многие министры чувст¬
вуют себя непрочно.
В военных кругах, да и не только в военных, смерть Нико¬
лая связывали с поражениями в Крымской кампании. Долго
держался героический Севастополь перед превосходящими
объединенными силами французов, англичан, турок. Многие
тысячи воинов пали смертью храбрых. Среди них прославлен¬
ные флотоводцы Лазарев, Корнилов, Нахимов.
Умершего царя винили в поражениях. Даже в народе по¬
говаривали, что. император, прозванный Николаем Палкиным
за свою грубость, своеволие, жестокость и солдафонство, пря¬
молинейный и глухой к чужим мнениям, словно каменный
идол, руководил не умом, а кулаками.
И то, что ему на смену в разгар проигрываемой войны
пришел более выдержанный, спокойный, более гибкий и при¬
слушивающийся к другим,— разумеется, прежде всего к дво¬
рянским,— голосам Александр, вселяло некоторые надежды.
Первейшая из этих надежд — надежда на скорое оконча¬
ние войны. Если не на победу, то хотя бы на выправлещіе по¬
ложения, на то, чтобы выйти из тяжкой Крымской кампании
с честью.
Одним из главных источников военных неудач и пораже272
ний, как и многих других явдений, наносящих ущерб госу¬
дарственному достоинству, было экономическое и обществен¬
ное отставание России от стран Западной Европы. Чтобы пре¬
одолеть это отставание, следовало прежде всего избавиться
от крепостного права, главной беды в стране. По слухам, мо¬
лодой Александр, постепенно приобщаемый к государствен¬
ным делам в качестве наследника престола, с юности придер¬
живался такого же мнения. Сейчас ему тридцать семь лет,—
возраст настоящего мужчины. Как царь, он вовремя взял в
свои руки бразды правления и в его власти осуществить заду¬
манное прежде.
II главная надежда, личная надежда Чокава, связывалась
с улучшением положения колониальных народов. Чокан слы¬
шал о поездке Александра, тогда наследника престола, не
достигшего полных двадцати лет, по многим губерниям Рос¬
сии. Побывал он и в Западно-Сибирском губернаторстве,
центр которого находился тогда еще в Тобольске, знакомился,
пусть поверхностно, и с жизнью казахов. Побывал он и на
Кавказе. Значит, есть надежда, что одновременно с уничто¬
жением крепостного права он улучшит условия общественной,
культурной и хозяйственной, жизни многочисленных, как тогда
называли, инородцев, населяющих преимущественно окраины
Росси й с к с го гос уд а р с т в а.
Вскоре после известия о смерти Нико тая и о вступлении
на престол Александра из Министерства внутренних дед
пришло предупреждение о подготовке делегации дуанов-округоз Западной Сибири. Бумага составлена была в неопреде¬
ленных выражениях. Не указывался в ней и точный срок, и
даже сама суть торжеств — то ли печальных, похоронных, то
ли связанных с коронацией нового государя, отложенной им
самим до окончания войны. Гасфорт сразу же развил кипучую
деятельность и послал
гонцов *. с, приказом по дузнам,
чтобы все старшие султаны и некоторые младшие без промед¬
ления начинали готовиться т весьма почетной и государствен¬
но важной поездке.
Гасфорт решил, что его адъютант Чокан, если и не офи¬
циально, как уступающий им ц офицерском чине, то, по край¬
ней мере, негласно должен возглавить султанов, в частности,
затем, чтобы умело решить деликатные религиозные вопроси,
связанные с отношением мусульман к православным обрядам.
Он приказал и ему готовиться к этому вполне безопасному,
но достаточно далекому, путешествию. Сразу возражать
Чокан, конечно, не стал, но, увлеченный совсем иными плана¬
ми, по іцкжием) поіружейный в чтение книг ориенталистов273
востоковедов, он поспешно обдумывал благоразумный повод
для отказа от этой поездки.
Тем временем среди султанов только и было разгово¬
ров, что о предстоящих торжествах. Вспоминали о коронации
Николая Первого, о своих подарках, привезенных царю, и о
том, как их отдарили.
По-прежнему было неясно,— приглашают их на траурную
церемонию или на коронацию.
Наконец, министр внутренних дел сообщил, что торжество
коронации откладывается на неопределенные сроки, а теперь
посланцы со всех концов государства должны отдать долг
покойному императору.
Возглавил депутацию Западной Сибири сам Гасфорт.
В нее, кроме представителей русского населения и свиты ге¬
нерала, входили: старший султан Кохчетавского дуана под¬
полковник Чингиз Валиханов, его младший султан бий Чопек
Байсарин, волостной правитель Аккошкар Кишкентаев; стар¬
ший султан Баянаульского дуана сотник Муса Чорманов,
младший султан хорунжий Шекербай Малгельдин; старший
султан Акмолинского дуана подпоручик Ибрай Жайыкбаев
и младший султан Бегалы Коныркулжин; старший султан
Каркаралинского дуана Кусбек Т^аукин и младший султан
Таттибек Казангапов, известный домбрист и композитор.
И снова Гасфорт свой выбор среди адъютантов остановил
на Чокане. Быстро соображает, умен, образован, и, конечно
же, экзотичен. Выбор-то Гасфорт сделал, но и сомнения его
одолевали непрестанно, такой уж он был непоследовательный.
Густав Христианович рассуждал примерно так:
Чокан быстр и решителен, но не слишком ли? Он умен и
образован, но надо ли ему многое брать на себя? Он остро¬
слов, и притом язвительный острослов. Но если в Омске шу¬
точки сходили ему с рук, то в Петербурге они могут бросить
тень и на Валиханова, и на самого Гасфорта.
Однажды генерал пригласил Чркана проехаться с ним за
город и долго вразумлял своего адъютанта:
— Субординацию надо соблюдать, мой милый. Вести се¬
бя,— он запнулся,— как это говорится в русской пословице,
тише воды, ниже травы. Не суетиться, вопросов не задавать,
а самому отвечать скромно и кратко. Свои остроты забыть.
С учеными, со штафирками не встречаться. Столица тебе не
Омск. Уразумел, мой милый?..
Чокан почтительно поддакивал. Спорить с генералом,
когда он входил в раж, было бесполезно. Возражений, как
известно, Густав Христианович не терпел.
274
Но чем дальше распалялся Гасфорт, тем горше станови¬
лось Валиханову. Кажется, совсем недавно адъютантская
должность представлялась ему приятной. Кто из офицеров не
мечтал о ней. А теперь она оборачивалась другой стороной.
Кто такой адъютант? Лакей? Лакей на посылках. Что захочет
левая нога генерала, то он и обязан выполнять.
Нет, на этот раз он не поедет в столицу.
Совершенно неожиданно для Чокана обстоятельства стали
складываться в его пользу.
Примерно в это время в Омск приехал Семипалатинский
прокурор или, как тогда именовалась эта должность, стряп¬
чий уголовных дел барон Александр Егорович Врангель. Бу¬
дущий выдающийся дипломат и ученый-археолог, а сейчас
совсем молодой, чуть старше Чокана, юрист, он исполнял в
Омске едва ли не первое сложное поручение Азиатского
департамента Министерства иностранных дел. Поручение это
не имело никакого отношения к его прямым обязанностям, но
Врангеля в Петербурге знали как способного человека, к тому
же известной фамилии, и готовили его исподволь к новому
поприщу.
Поручение было и общим и очень конкретным.
Крымская война подходила к концу, но и за многие тыся¬
чи верст от этого театра военных действий Англия продол¬
жала активную политику проникновения в Среднюю Азию
через Индию. Царской России важно было этим попыткам
противопоставить свою силу, отодвинуть государственные гра¬
ницы на Юго-Восток. Взятие Алматы, вскоре переименован¬
ной в укрепление Верное, явилось уже одним из звеньев об¬
ширного плана воссоединения казахских земель и борьбы с
Кокандским ханством, а, следовательно, с англичанами.
Врангелю и надо было собрать материалы об английском
проникновении, свести воедино мнения омских губернских
деятелей о том, как его приостановить, помочь правительству
выработать конкретные меры, предваряющие подчинение Рос¬
сии Среднеазиатских ханств.
Врангель и в Семипалатинске пытался найти нужные ему
факты, но их было очень мало.
Там же, в пыльном и пестром городке на Иртыше, Алек¬
сандр Егорович сблизился с Федором Михайловичем Досто¬
евским. Он знал его раньше как писателя, восхищался им, и
теперь облегчал, как только мог, его жизнь в Семипалатинске.
И делал это не только из сочувствия к тяжкой участи изгнан¬
ника, а из личной потребности общаться с ним. Никогда не
одобрявший жестокость Николая, проявленную и к декабри275
стам и к петрашевцам, Врангель даже стеснялся перед Досто¬
евским своего чиновничьего мундира и советовался с ним, как
советуются со старшим.
Они проводили время на квартире Александра Егоровича,
куда более просторной, чем жилье Достоевского, уезжали ле¬
том на остров, как уезжают столичные жильцы из Петербур¬
га на дачу, купались, валялись
прибрежном песке, поверяя
друг другу многие сокровенные мысли.
Уже в лютые предвесенние бураны 1855 года узнали они
о смерти Николая и вступлении на престол. Александра Вто¬
рого.
Достоевский остро переживал неудачи в Крымской войне,
надеялся, как и Врангель, на нового царя, связывая с ним и
судьбы России и свою судьбу.
Однажды Александр Егорович заговорил с Федором Ми¬
хайловичем о русской политике на Востоке, в Средней Азин
и в том числе о поручении, недавно полученном им, о пред¬
стоящей поездке в Омск.
Достоевского поразило, как хорошо ориентируется в слож¬
ных этих делах Врангель, какими широкими познаниями он
обладает.
— Со мной советоваться бесполезно,— напрямик сказал
Федор Михайлович,— но я назову одно имя: Чокай Валиханов. С ним говорить поучительнее, чем с Гасфортом. Вот по¬
мяните мое слово.
Достоевский рассказывал о Чокане, как о шекспировском
герое, сравнивая его то с принцем датским Гамлетом, то с
мавром Отелло.
— А сейчас он как беркут в западне. Простор ему нужен,
простор для высокого полета!
Глаза Достоевского сияли. Куда девался его обычный
тусклый взгляд, его несколько угрюмая сдержанность. С та¬
ким восхищением в это время о^мог говорить только о Ма¬
рии Дмитриевне Исаевой, по которой так тосковал после пе¬
ревода ее мужа в Кузнецк.
Глаза Достоевского сияли еще и потому, что именно Ма¬
рия Дмитриевна прислала ему письмо, в котором не сочла
возможным жаловаться на бедствия свои, подчеркнув тем са*
мым силу натуры, но одновременно нашла верные искренние
слова о достоинствах Вали-хана, как чаще всего они называ¬
ли его между собой.
— Люблю Чокана!— Говорил Федор Михайлович.—Не¬
обыкновенная личность! Ни у кого я не встречал такой чело¬
вечности. И вот что удивительно; ведь совсем молодой офицер,
276
а умеет о своей степи думать в государственных масштабах.
Да только ли о своей степи...
И вот тут-то Врангеля осенила мысль, что Валиханов мо¬
жет и есть тот самый человек, которому следует поручить
исследование малодоступных и совсем недоступных для евро¬
пейцев среднеазиатских территорий.
Федор Михайлович подтвердил, что Валиханов и доверия
достоин и способен на подвйг. А сам вспомнил палисандро¬
вый ящик, который ему подарил Чокан. В ящичке том Досто¬
евский хранил самые дорогие ему бумаги, хранил записи для
будущих книг.
...Подготовленный этим разговором к встрече с Чоканом,
Врангель не очень огорчился, узнав, что Гасфорт выехал в
Аягуз и беседа с ним отдаляется на неопределенные сроки.
Неделей раньше, неделей позже — какая разница! Но зато он
получает возможность вдоволь наговориться с Валихановым.
Несколько огорчало другое обстоятельство. В Омске упор¬
но говорили, что Гасфорт решил взять Валиханова с собой в
Петербург. Не помешает ли эю и Врангелю, и самому Чокану?
Чокан понравился Врангелю с первой же встречи. И с пер¬
вой же встречи они совершенно откровенно говорили друг с
другом, потому что их объединял словно невидимо присутст¬
вующий на беседах общий их друг Достоевский.
От литературных новостей, от неизбежных, в особенности
со стороны Чокаиа, насмешливых высказываний в адрес
омских и семипалатинских деятелей они довольно скоро пере¬
шли к ног.росам мировой политики. Александр Егорович не
раз мысленно удивлялся зрелости и неожиданности суждений
Чокана, многие из которых приходились ему по душе.
— Не могу спорить с гем, что сегодняшний соперник Рос¬
сии — Англия. Это, конечно, так.— Ораторствовал Чокан.—
По почему мы забываем об опасности, исходящей от Герма¬
нии. Вы присмотритесь, что там происходит. Союзный сейм
и таможенный союз уже восстановлены. Пруссия настойчиво
играет роль объединителя. Я читал речи Отто Бисмарка. Он
еще покажет свои коготки. Вот увидите, Германия уже на
нашем веку станет одной из сильнейших держав Европы, на
равных будет бороться и с Англией, и с Францией. А пока они
уже забрасывают свои куруки петли и на берег Тихого океана
и в Среднюю Азию.
-— И вы уверены в этом. Чокай Чингизович?
— Безусловно, уверен! Обратите внимание, кто прежде
«сего изучал в наше время Сибирь. Среднюю и Центральную
Азию. Гумбольт, Падл ас, Фишер, Миллер.
277
— Да, но многие из них — деятели нашей Российской Ака¬
демии наук.
— Это не меняет сути. Вот и теперь Азию продолжает
исследовать Риттер. Вы знакомы с его трудами?
— Немного, поверхностно.
— А я перечитал, признаюсь. Даже размечтался однаж¬
ды,— вот бы перевести их с немецкого на русский язык. Пол¬
нее его и земли и воды Центральной и Средней Азии еще
никто не описал.
— Так, значит, по вашему Риттер писал с немецкой точки
зрения?
— Нет, Александр Егорович, этого я не говорю. В настоя¬
щих знаниях нет национальной окраски. Достижения науки
едины для всего человечества. Но развивают науку, естествен¬
но, высококультурные страны. Германия близка к вершинам
культуры. Устремления ее заходят очень далеко, и не только
в области знаний.
— Чокан Чингизович, я целиком согласен с вами!..
— Я вам приведу один новехонький пример. Германия
пробует свои силы в международной разведке. В Индии по¬
явился известный путешественниц Адольф Шлагинвейт. Уче¬
ный пруссак, заметьте! Может быть, действует по прямому
поручению Бисмарка. Сначала крутился вокруг Ост-Индий^
потом переметнулся на запад страны и проник в Центральную
Азию. Где-то в Кашгарии след его потерялся. Уж не распра¬
вился ли с ним Вали-хан? Уточнить это нелегко...
„.Беседы Врангеля и Чокана затянулись на несколько дней.
Гасфорта все еще не было в его генерал-губернаторской рези¬
денции, и, предоставленные самим себе, они то выезжали
верхом в недальний лесок, то плавали на лодке по Иртышу.
Говорил больше Чокан, Александр Егорович слушал. И за¬
давал вопросы, касающиеся преимущественно Средней Азии.
Уточнял отдельные детали, прояснял для себя общую картину
я одновременно убеждался, что Достоевский не зря хвалил
Валиханова. Да, Федор Михайлович нисколько не ошибался,
не преувеличивал, думал Врангель. Интереснейший человек
и патриот, настоящий патриот. Вот только иногда мешают
ему мелкие г точки зрения российской государственности и
Очень уж йастойчивые заботы о своем народе. Но это не такая
уж беда.
И Врангель пришел к твердому убеждению, что нет более
подходящего человека для разведывательного путешествия в
Среднюю и Центральную Азию, нежели Чокан В а лиханов.
Однажды Александр Егорович напрямик высказал это
278
свое мнение Чокану и в ответ получил неожиданно краткое
согласие, потому что Чокан едва ли не в первый день беседы
понял, куда клонит Врангель. Согласие с одной, столь же не¬
многословной оговоркой:
— Если отпустит мой генерал.
Гасфорт гарцует, празднует, фантазирует
Глубоко переживая смерть Николая Первого, Гасфорт
меньше всего заботился о спасении души покойного импера¬
тора. Ему, в конце концов, было безразлично — в рай ли, в
ад ли она попадет. Гасфорт не имел никаких особых основа¬
ний жалеть Николая, да и умер тот сравнительно в возрасте —
пятидесяти девяти лет. Умер, проиграв Крымскую кампанию
и потеряв уважение в своей стране и в мире. Густав Христианович находился в состоянии печали и даже психологического
расстройства совсем по другой причине: он беспокоился за
свою судьбу. Покойный царь его знал, может быть, даже лю¬
бил. Придется ли он ко двору его сына или теперь ему не
ждать монаршей милости? Хорошо, если Александр Второй
не обойдет его своим вниманием. А вдруг обойдет? Что будет
тогда с ним?
Так переживал Гасфорт; старчески поплакивая по ночам
и ничего не предпринимая. На счастье Густава Христиановича
в Омск в эту пору приехал из Петербурга генерал-майор
барон Сильвергельм, создатель военной карты Западной
Сибири. Он привез Гасфорту личное письмо председателя Си¬
бирского комитета князя Чернышева. Князь дружески преду¬
преждал генерал-губернатора, что новый царь имеет серьез¬
ные виды на Среднюю Азию. И он, Гасфорт, должен быть хо¬
рошо осведомлен в этих вопросах и иметь свои практические
соображения. Следует, писал далее князь, присмотреться к
Ал мате — укреплению Верному, ко всему Семиречью и по¬
думать вместе с другими о возможностях продвижения дальше
на Юг и Запад.
«Если Вы, дорогой мой Густав Христианович, сочтете не¬
обходимым последовать моему в высшей степени благожела¬
тельному совету,— заключал Чернышев коротенькое свое
письмо,— надо надеяться, что это должным образом оценит
государь-император».
Гасфорт захорохорился, засуетился и немедленно предпри¬
нял поездку в сторону Аягуза. Сборы, как всегда, были шум¬
ными и довольно бестолковыми. Тарантас, запряженный
восьмеркой
лошадей,
тройки,
многочисленные
верховые
279
должны были являть впечатляющую торжественную картину.
Старик Гасфорт любил и погарцевать верхом, считая себя в
душе непревзойденным кавалеристом, любил и небрежно раз¬
валиться в тарантасе рядом со своей Лизхен, непременно со¬
провождавшей его во всех государственных вояжах.
Пестрая эта кавалькада направлялась в Аягуз и, как было
задумано, дальше в Копал и Верный через Семипалатинск.
Гасфорт решил, что к городу* надо приблизиться не чинно и
медленно, а на полной скорости. Разгоряченных лошадей так
гнали, что их с риском для собственной жизни едва остано¬
вили услужливые чиновники у самого берега Иртыша. Иначе
бы тарантас с генерал-губернатором и его супругой опроки¬
нулся в реку.
Но,— тут надо отдать должное самообладанию Густава
Христиановича,— он как ни в чем не бывало вышел из эки¬
пажа и надменно кивнул встречающим.
В Семипалатинске все было, как подобает. Даже в коло¬
кола звонили.
В Аягузе встреча вышла куда более скромной, а по ре¬
зультатам своим и подавно нестоящей. Лазутчики донесли,
что со стороны Кокандского ханства замышляются нападения
и на Копал, и на Верный. Не желая подвергать опасности ни
себя, ни супругу, Гасфорт воспользовался известием о разли¬
ве озера Алакуль и приказал возвращаться.
В сущности, Гасфорт праздновал труса, но решил отме¬
тить успех своей экспедиции и послал в Омск гонцов, чтобы
готовили торжества в честь счастливого завершения вояжа.
Путь обратно избрали полегче, но он неожиданно оказал¬
ся труднее. Уж больно плохи были дороги вдоль восточных
склонов Чингизских гор, через перевал Чаган, Абралы, Каркаралы и Баян-аул. Губернаторский тарантас изрядно рас¬
трясли,— он мог вот-вот развалиться. Губернаторшу устроили
в другую повозку, а сам Густав Кристианович храбро сел в
седло. Но храбрости этой хватило ненадолго. После первого
верхового перехода генерал понял, что лихого кавалериста из
него больше не выйдет. Ему устроили мягкое сиденье на вер¬
блюде, но и тут ему пришлось нелегко.
Бедняга так устал, что вновь послал
отложить им же назначенные празднества.
гонца с приказом
Въехал Гасфорт в свою столицу без шума и тут же слег
на несколько дней под наблюдение госпитального врача.
Как только он появился вновь в своем кабинете, секундадъютант Алмазов доложил ему о Врангеле. Мол, приехал
280
чиновник такой-то, дело у него секретное, рассказать может
только вам.
Гасфорт и бровью не повел. Чиновник, видимо, был не
очень значительным лицом, и генерал не торопился его при¬
нять. Генералу Омск представлялся двором без ворот. Одни
въезжают, другие уезжают. Одни требуют, другие просят.
Поток движется бесконечно. Он привык к приезжим и тяго¬
тился ими. Даже к относительно деловым встречам относился
без особого восторга и находил любой повод, чтобы оттянуть
аудиенцию. Да и что может быть такого срочного. В России,
в общем, ничего не горит, а если и вспыхивают какие-то иск¬
ры, то царские власти быстро их гасят. Так и шагает себе
Россия и будет долго еще шагать. Чего же ему, Гасфорту, на¬
рушать свой заведенный порядок, чего же ему спокойно не
заниматься подготовкой очередного праздника, с помощью
которого он прославит себя и утвердит, как ему казалось,
свое положение.
— Потом, потом,— ответил он адъютанту,— скажи, что
обязательно приму, а пока пригласи на праздник.
Праздники, пусть не вполне уместные, целиком поглощали
Густава Христиановича, к тому же на этот раз отвлекали его
и от насущных забот, и от волнений по поводу перемен на
престоле.
Он вникал и в то, как должны быть одеты русские казаки
и селяне, и какие угощения им надлежит приготовить,— пель¬
мени, обязательные сибирские пельмени, блины, сдобные пи¬
роги... Что касается киргиз-кайсаков, то им вменялось в обя¬
занность поставить белые юрты, привезти красивых девушек
и джигитов, устроить байгу, состязания борцов-балуанов,
пригнать дойных кобылиц и овец, чтобы еды было вволю.
Генерал, конечно, велел обеспечить и охрану праздника, за¬
ранее определить места на берегу Иртыша, где будут расстав¬
лены солдаты.
Суетились чиновники и офицеры, мчались гонцы в Омск и
из Омска. Не остался в стороне и Чокан, отвечавший за под¬
готовку казахской части программы праздника. Со всех дуанов, охватывающих Омск полукругом,— Кокчетавского, Баянаульского, Акмолинского, Каркаралинского — прибывали удо¬
стоившиеся приглашения. Разрешили бы приехать всем, кто
пожелает, так Омского побережья не хватило бы. Но списки
были составлены заранее,— в них вошли полностью и те, кто
намечался для поездки в Петербург, и те богатые опытные
хитрецы, без которых не обходился ни один той.
Прибыл на праздник и Чингиз. Его привез Жайнак, кото281
рый. после Атбасарской ярмарки поселился в Орде и стал ку¬
чером султана. Больше двух лет не виделся с ним Чокан.
И если в отце он не обнаружил особых перемен, то Жайнака
и узнать сразу нельзя было,— пополнел, стал ухоженным, а
щегольские усики делали его привлекательным и даже
красивым.
Чокан в письме домой просил, чтобы приехала и мать.
Родители сразу распознали хитрость сына. Если приедет
мать,— значит, приедет и Айжан, снова прислуживавшая ей.
Но Чингиз по-прежнему опасался сближения сына со слу¬
жанкой. Благо, нашелся и повод,— Зейнеп располнела, у нее
пошаливало сердце, и поездка в Омск казалась ей слишком
утомительной. Она только взяла у мужа обещание, что он
обязательно возвратится в Орду с Канашем.
Спрашивать об Айжан у отца не имело никакого смысла,—
он все равно не сказал бы сыну правды.
А друг детства Жайнак, не глядя в глаза Чокану, как-то
странно говорил о том, что сестра и видеть не хочет молодого
султана, что она к нему охладела и не может простить того,
что он проехал мимо нее, возвращаясь из Атбасара.
Жайнак заученно произносил эти слова, и Чокан не знал —
верить ему или не верить, как не знал и того, что говорить
именно так приказал строго-настрого своему кучеру Чингиз.
У нас еще будет возможность подробнее рассказать о
встрече отца и сына, а пока нас ожидает праздник, затеянный
Гасфортом.
Все шло, как говорится, по предначертаниям генерала.
Опытные аульные хитрецы в суете и выдумке не отставали от
русских чиновников. Чокан был твердо убежден, что и нацио¬
нальные игры, и убранство юрт, и угощения будут такими,
как хотелось Гасфорту.
Чокан был убежден и в другом, главном для себя — Вран¬
гель сумеет ему выхлопотать поездку в Среднюю Азию. Что¬
бы поездка эта стала еще реальнее, Чокан решил, что следу¬
ет некоторым уваіжаемым казахам, которые скоро отправля¬
ются в Петербург, внушить свои мысли и соображения. Может
ведь и так случиться, что они повторят их министру, а то и
самому царю.
Но как ему душевно поговорить с этими султанами, если
между ними и им уже давно возникло отчуждение, если они
начинают подымать носы, втайне считая себя не хуже ханских
потомков и уж, конечно, побогаче их. Запросто подойти к ним
мешала Чокаку и его степная аристократическая гордость,
282
нет-нет, да и дававшая знать себя в его отношениях с аульны¬
ми баями.
Единственным человеком, близким Чокану, был его дядя
Муса, сын Чормана. Но когда он высказал ему свои мысли,
Муса пожал плечами:
— Не унижай, Чокан, своей большой головы. Это они
здесь, в Омске, лебезят перед властями и кудахчут. А в Пе¬
тербурге никто из них и рта не раскроет. Что ты будешь ста¬
раться зря?
— А вы, дядя Муса?
— А что я... Голос одинокого гуся в стае не слышен. За¬
чем я буду выделяться?
Чокан подумал, подумал и пришел к выводу, что дядя
прав. Какое дело до его устремлений всем этим султанам и
биям. Они и так безмерно рады, что их выделил Гасфорт. Им
кажется, что умершие отцы и деды благословляют их на этот
почетный путь. Они упоены предстоящим празднеством, и са¬
модовольство переполняет их, словно вспененная илистая
вода.
Итак, праздник начался. Настал срок, когда Гасфорт со
своей многочисленной свитой выехал к берегу Иртыша на
удивленье всем собравшимся.
Впереди восьмерка лошадей мчала заново отремонтиро¬
ванный губернаторский тарантас, в котором восседал Густав
Христианович со своей супругой. За ними следовала свита в
повозках, запряженных тремя и двумя конскими парами. По
обе стороны, вздымая придорожную пыль, скакали верховые.
И вновь раздался колокольный звон.
И не азан — приглашение к молитве — выкрикивали муэд¬
зины в мечетях, а громкогласные глашатаи, проинструктиро¬
ванные главным муллой, ринулись в толпу и славили жанарала.
Случившийся рядом с Гасфортом смельчак-священник, по¬
давляя насмешку, негромко сказал:
— Только царю воздаются такие почести.
Густав Христианович бросил на него уничтожающий
взгляд:
— А я кто? Неужели не царь Прииртышья?
Праздник шел своим чередом. В первый день звучали рус¬
ские песни, иртышские казаки состязались в джигитовке. На
второй день преобладала казахская речь, казахские игры.
Гасфорт чувствовал себя, словно гусь на озере. Он радушно
одаривал приветственными словами и своих омичей, и приез¬
жих. Врангелю, находившемуся в свите я представленному ге283
нерал-губернатору, тоже выпало счастье услышать его по¬
здравление с прибытием в сибирскую столицу.
Врангель, как и многие другие, не был в восторге от празд¬
ника. Он понимал, что Густав Христианович явно хватил
через край, оторвав от дел стольких людей. Это и превышение
власти, которой наделен наместник, это и отдаление от наро¬
да, а не сближение с ним. Вслух этих мыслей Врангель, ко¬
нечно, не высказывал, и, смешавшись с губернаторским окру¬
жением, делал вид, что одобряет происходящее, одновременно
подумывая, как лучше всего поставить об этом в извест¬
ность молодого царя.
После праздника состоялась и аудиенция.
Гасфорт еще до беседы удивил Врангеля несуразными
своими речениями и решениями. В ходе самой беседы Гасфорт, сам того не ведая, сумел подтвердить, что это впечат¬
ление не случайно.
Разглагольствуя о необходимости просвещать кочевников
и изменять формы и методы их хозяйствования, генерал-гу¬
бернатор ступил на свою любимую стезю — к прожектам раз¬
вития коневодства.
Он рассказывал о баях, владеющих огромными табунами
коней, табунами в десять, и даже в пятнадцать — двадцать
тысяч.
— Только еот беда; низкорослые это кони, легкие в весе.
Пусть они выносливы и терпеливы, пусть они пасутся и зи¬
мой, если нет гололедицы. Но какая от них польза государст¬
ву? Конину, кроме самих кочевников, никто не ест, это мясо
не для базаров. А кумыс?.. Говорят, чахоточным его полезно
пить. Говорят, вообще здоровью поправление. Но мне, напри¬
мер, кумыс не по вкусу. Пусть другие кобылье молоко пьют.
— И что же вы предлагаете?..-— осторожно остановил
Врангель словоохотливого генерала.
— Я предлагаю, я предлагаю,— Гасфорт искоса взглянул
на молодого чиновника тем взглядом, который считал орли¬
ным,— сократить ненужные стране табуны и начать выращи¬
вание скаковых лошадей. У меня есть кавказский опыт и у
батюшки
моего
чистокровных
аргамаков в конюшнях
держали.
— Значит, и в степях вы предлагаете построить конюшни?
— Именно в степях,— конюшни, конезаводы. Всех лоша¬
дей перевести на стойловое содержание...
...Тут Густава Христиановича остановить было уже нельзя.
Он не раз излагал суть своей реформы, излагал ее и Чокану.
Для него не существовало никаких препятствий; ему и лес в
284
тайге рубить и доставлять его,— хоть конным, хоть верблю¬
жьим транспортом на любые расстояния в далекую степь
представлялось вполне осуществимым делом. Он готов был
даже проложить на случай осенней слякоти дороги и вымо¬
стить их досками.
Все это было совершенно беспочвенной фантазией. Вран¬
гель про себя отметил только одну здравую мысль, высказан¬
ную генералом,— о переселении безземельных крестьян из
Европейской России в Сибирь. Но эта мысль была слишком
разумной, чтобы принадлежать Густаву Христиановичу.
Врангель пожелал успеха Гасфорту в осуществлении его
интересных идей. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и
все-таки генерал разглядел насмешку:
— Вы думаете, построить конезаводы и вымостить дороги
невозможно?
— Что вы, что вы!.. Если только вы сами возьметесь за
это, дело пойдет на лад.
Маленькая лесть немедленно достигла цели.
— Даю слово, я все возьму в свои руки!— Воскликнул
генерал и учтиво дал понять, что аудиенция окончена.
Врангель облегченно вздохнул, покидая кабинет генералгубернатора. Он устал от его многословия. Что же касается
основного своего вопроса, ради которого он и прибыл, то он
изложил его суть во время второй встречи.
На этот раз сперва говорил Врангель, а Гасфорт слушал.
Слушал упоенно, потому что с некоторых пор им владела
мечта прославить свою старость доблестным военным похо¬
дом. Трудностей он не видел. Он помнил только, как взял
граф Перовский Ак-Мечеть, город Кокандского ханства, как
сразу приобрел известность полковник Хоментовский, вонзив
свое копье в сердце предгорий Тянь-Шаня, неподалеку от бе¬
регов Или, и основав на месте селенья Алматы форпост
Верный.
Он слушал и уже не слушал. Вернее, слушал только са¬
мого себя, погружаясь в честолюбивые думы. Внезапно он
схватил указку и подскочил к карте. Ткнул указкой в укреп¬
ление Верное и, описав небольшую дугу, в город Ак-Мечеть,
Перовск.
— Наша святая обязанность — наступать. Вот здесь на¬
ступать!— фразы были короткими, обрывистыми, словно ко¬
манды.— Обезвредим врага. Захлопнем ему рот. Пойдем
вглубь.
— Прошу прощенья,— мягко, но настойчиво перебил ге¬
нерала Врангель,— поход этот легким не будет. Вспомните,
285
как лилась кровь под Ак-Мечетью. Да и Хоментовскому
экспедиция далась не так уж просто.
Гасфорт тут же вспомнил о потерях Перовского и совсем
непритворно вздохнул:
— Что правда, то правда!.. А вы как считаете? Какие ме¬
ры необходимо нам предпринять.
— Я никаких мер не могу посоветовать. Но есть сообра¬
жения Азиатского департамента, подкрепленные мнением Его
императорского величества,
Гасфорт отошел от карты, сел, лицо его приняло выраже¬
ние почтительности и восхищения.
— Активные действия нельзя начинать, не разобравшись
в том, какими силами располагают среднеазиатские ханства,
что происходит там теперь... Ташкент связан с Кокандом, Коканд с Бухарой, Бухара с Кашгаром...
— Значит, надо начинать разведку?
— Именно так. И направить туда умного человека.
— Откуда?
— Конечно, из Омска.
— Вот бы только нашелся такой человек у нас!—И за¬
пнулся, продолжая молча шлепать губами, втайне размышляя,
где же его взять, умного и хитрого? Генерал верил только в
силу, подчиненную ему, в собственную силу и ум, наконец, но
умных и ловких умом, годных для решения государственных
задач, что-то не примечал вокруг себя в Омске.
— У вас и найдется,— спокойно,
произнес Врангель.
отнюдь не загадочно,
— Фамилию назовите, миленький, фамилию!
«Миленький» в устах Гасфорта означало крайнюю степень
раздражения, но Врангельэтого не знал.
— Чокан Валиханов!
Глаза Гасфорта стали круглыми от изумления. Он не
только считал Чокана способным молодым человеком, но да¬
же любил его. Однако, ему и в голову не могло прийти, что
этот офицер-инородец может быть использован для такой от¬
ветственной миссии.
— Вы удивляетесь?— спросил Врангель.— А, по-моему,
другой более удачной кандидатуры в Омске не отыскать...
Бесспорно, умнейший человек здесь.
Гасфорт про себя подумал: значит, и умнее меня. Побагро¬
вел от обиды и, одновременно, от досады, что не сам назвал
этому молодому чиновнику фамилию адъютанта: выходит,
губернатор не разбирается в своих же людях.
286
А Врангель, как бы не замечая замешательства генерала,
продолжал:
— Вы не возражаете, если остановимся на Валиханове?
Отлично! Так и будет доложено государю.
— Государю, говорите?—переспросил Гасфорт, смиряя
свою гордость с благоразумием, и, входя в роль, загарцевал.—
Одобряю, одобряю! Мой воспитанник! Если он принесет поль¬
зу престолу и России, я могу только радоваться.
На том и договорились.
Гасфорту, возглавившему депутацию Западной Сибири в
Петербург, до поездки оставалось совсем немного времени.
Надо ли, чтобы его сопровождал и Чокан? Сам адъютант,
имея в виду необходимость тщательной подготовки к путе¬
шествию, не выразил желания ехать. Его поддержал и Вран¬
гель. А Густав Христианович вспомнил выходки Чокана, его
не всегда уместное острословие и даже обрадовался в душе:
так будет спокойнее.
Отец и сын мечтают о разном
Единственным человеком, горевавшим по поводу отказа
Чокана ехать в Петербург, был Чингиз.
Он больше, чем когда бы то ни было, понимал теперь пра¬
воту Драгомирова, давно утверждавшего, что времена ханов
канули в Лету, темную реку забвения. Трудно приходится и
ханским потомкам. На первых порах только им предоставля¬
ли султанство в дуанах-округах, но постепенно богатые баи
из черной кости все чаще и чаще становились правителями, а
чингизиды все реже и реже. В числе шести старших султанов
сейчас оставалось только два ханских потомка — он, Чингиз,
в Кокчетау, и Кусбек, сын Тауке, в Каркаралинске. Но и Кусбека, оказывается, уже снимали с должности после много¬
численных жалоб земляков. Ходили слухи, что каркаралинским
султаном станет Кунанбай, сын Ускенбая (отец поэта Абая —
прим, авт.) из рода Тобыкты, не имеющий никакого отноше¬
ния к ханской крови. Вот и гнется на ветру Чингиз пучком
травы, чудом сохранившейся в пустыне.
Султан чувствовал себя утлым суденышком в бурном мо¬
ре, и у него была только одна надежда, один спасительный
маяк — это Чокан. Пусть не однажды он его обижал,— и в
детстве, и в кадетскую пору, и уже совсем недавно. Но ведь
сын же!..
Своего ты ударь,— не сбежит твой джигит,
А чужой — и закованный в цепи,— сбежит!
287
Вспомнил Чингиз поговорку. И мысленно обратился к сы¬
ну: ты еще молод, Канаш, горяч. Перебесишься и вернешься
под мой кров, к моему сердцу.
Чингиз обрадовался, когда Чохап стол адъютантом. Он
знал, что адъютант не кучер, не слуга, что адъютантами у ца¬
ря Ходят генералы. С ними советуются, их уважают. Знал он.
что и Гасфорт балует Чокана. Прислушиваясь к каждому
известию из Омска, Чингиз возносил мольбы аллаху: поддер¬
жи моего сына, помоги ему продвинуться по службе.
Стоило дойти до Орды слуху, что делегацию дуанов на
траурную церемонию в Петербург возглавит чуть ли не Чокач,
как Чингиз пришел в восторг. Он проникся уверенностью, что
поедет вместе с образованным своим сыном, знающим язык
времени; кто как не сын поможет ему утвердить свое положе¬
ние, сведет его с высокими чиновниками, а, может быть,— по¬
думать только!— поможет обратиться к самому царю.
С такой надеждой и приехал в Омск Чингиз. Сын встре¬
тил его с открытой душой и теплотой. Для зтого существова¬
ло несколько причин.
..Прежде всего он жалел оща. Жалел, потому -иго
понимал,— уважение к нему убывает с каждым годом, а жа¬
лоб и заявлений на него с каждым годом становится все боль¬
ше. Чего доброго, начнут их разбирать,—тогда он может
оказаться в положении Кусбека. Сейчас он живет заѵ „слет
аулов, за счет народа. Л на что будет жить, если .лишится
звания старшего султана? Какие такие богатства есть у него,
чтобы не бедствовала семья. Иногда в руки Чокана попадали
письма, направленные против отца. С горьким чувством и ,на¬
рушенного, и исполненного долга он не давал им хода.
Некоторые действия отца нравились Чекану. Только он
один среди старших и младших султанов области применял
в аулах русские законы. Не так уж часто, но применял. А ведь
остальные вершили суд и расправу по старинке, по «кошменным книгам». Вот и росло недовольство Чингизом прежде
всего тех, кто привык самоуправствовать в степи.
Чингиз, пока единственный из .султанов, сделал первые,
пусть робкие, шаги для распространения знаний. За послед¬
ние четыре-пять лет из Кокчетавского дуана отправили около
десятка мальчиков в фельдшерские и ветеринарные училища
в разные города. Родители не пускали своих детей, боялись,
что их будут крестить. Так Чингиз нашзл выход — послал чуть
ли не насильно сирот, а их родственникам выплатил деньги.
Он верил, что дети вернѵ
а аулы знающими свое дело мо-
додыми людьми, послужат примером для других, и сами
аульчане по-иному посмотрят на знания.
Чингиз стал и первым подписчиком в степи на периоди¬
ческие издания. В Омске выходил раз в неделю офицерский
листок управления сибирских казахов, печатавшийся на двух
страничках: одна на русском языке, другая — на татарском.
Мало того, что он прочитывал его сам, так заставил подпи¬
саться на это единственное в те годы подобие газеты еще че¬
ловек двадцать влиятельных казахов. Довольный этим, Чокан
как бы поощрил отца к чтению и выписал ему на свои деньги
петербургскую газету «Русское слово».
У отца Чокан находил и такие привлекательные черты,
как любовь к устным поэтическим преданиям. С детства он
запомнил, как привечал отец акынов и сказителей. Чингиз не
только слушал, но и записывал, собирал фольклор. Время от
времени он посылал сыну свои записи.
Да и к чтению отец был далеко не всегда безразличен.
Прежде он ограничивался религиозными книгами святого Аллаяра, Ходжи Ахмета Яссави, Сулеймана Бакиргани, а теперь
обратился и к историческим трудам — к хронике Тимура,
«Батур-намэ» и другим. Отец был достаточно скрытным, но
Чокан догадался, что он решил испробовать свои силы в об¬
общении казахских исторических сказаний. Тогда он послал
ему в Сырымбет три тома «Истории Киргиз-Кайсацкой Орды»
Алексея Левшина. Чингиз привез в Омск эти книги. По репли¬
кам и даже по характерным пометкам на полях можно было
судить, каким внимательным и критическим читателем лев¬
шинского труда оказался отец.
Откуда же он приобрел столько знаний? Видно, за это
время он и кроме Левшина прочитал довольно много. Все
объяснилось просто. Книги в ауле отца остались после хазрета Науана, сына Таласа, сосланного властями по доносам
старого муллы Галиакбара. Науан и в самом деле открыто
выражал недовольство христианскими миссионерами, а в од¬
ном ауле заставил только что обращенных в православную
веру сжечь Евангелие. Вероятно, столь яростный поступок и
послужил против него самым серьезным обвинением.
— А жена его жива?—спросил отца Чокан.
— Говорили недавно, ее подобрали мертвую на улице в
Кокчетау. Горевала, бедствовала, голодала.
Чокан вспомнил, сколько хорошего о Гулынахре — ее ча¬
ще называли народным именем Кокеш — высказала ему Айжан там, в горах. И в эти минуты он никак не мог простить
себе, что на обратном пути из Атбасара в Омск он не заехал
10 С. Муканов
289
в Кокчетавекую станицу разузнать об участи Науана, разы*
скать Кокеш, помочь им. Он представил себе переживаніи!
Айжан, сердечно привязавшейся к этим милым и необычным
супругам, ревнителям мусульманства. Но заговорить с отцом
об Айжан он не мог и не хотел, зная его непримиримое отно*
шение к девушке.
Тем не менее эта преграда не помешала в Омске более
тесному сближению отца и сына.
Дело было в том, что Чокан только теперь разглядел доб¬
рые дела своего отца, отдал должное его культурным начина¬
ниям, первым искоркам знаний, сулящим в* будущем светлый
огонь. Больше, чем Чингиз, переменился сам Чокан. Быстрый
на решения и поступки порывистый юноша попал в житейские
переделки, познакомился с людьми, которые научили его умуразуму, и понял, что
достигнуть цели одним прыжком нельзя:
Торопливость чаще всего бывает помехой, а не помощницей.
Ведь и мечту легче осуществить, если ты вооружен спокойст¬
вием и рассудительностью. Конечно, горячему Чокану не
просто давались эти качества, но> он усилиями воли стремился
их приобрести.
Сыграли свою роль и встречи с Доржи Банзаровым. Когда
они обдумывали пути прогресса для своих народов, сама со¬
бой возникала необходимость выдержки и терпения. Нелегко
было и в мыслях поднять столь быстро их патриархальные
края до уровня культуры и сознания передовых государств.
Немало времени пройдет, прежде чем не только инород¬
цы, но и низы России, ее трудовой люд, самый многочислен¬
ный в нации, поймут необходимость перемен.
Русский народ боролся за свою независимость, за лучшее
будущее и силой оружия — незабываемы имена Степана Ра¬
зина и Емельяна Пугачева, и умом просветителей, таких, как
Николай Новиков и Александр Радищев. Боролся и борется,
но ясности и определенности в этой борьбе нет.
Ни Чокан, ни Доржи еще не представляли себе, как и
когда сами русские освободятся от гнета:
У Валиханова и Банзарова хватало воображения и пони¬
мания в этих условиях лишь на то, чтобы в какой-то мере
перенимать опыт русских просветителей Новикова и Радище¬
ва. Они сходились на том, что развитие общества следует
оставить во власти самой истории, а свои силы сосредоточить
на пробуждении народного сознания, используя прежде всего
школы и печать. Эти идеи, рожденные среди русских, с каж¬
дым годом охватывают все более широкий круг сторонников,
но всходы их пока небогаты; Россия отстает от европейских
•стран в развитии печатной© слова, а -ее-колониальные окраины
значительно 'отстают от центра. Значит, окраинные народы в
первую очередь должны догнать русский народ по экономи¬
ческому пи культурному уровню. Что 4удет дальше—покажет
сама жизнь.
После встречи с Банзаровым Чокан пробовал искать пути
для достижения этой цели, но не то что дороги, даже тропин¬
ки не разглядел. Как ее обнаружить, как ее проложить? Не¬
многие грамотные казахи образованы только по-мусульмански. Читают не іна родном языке, а на татарском или
арабском, вовсе непонятном ?их землякам. Русским языком
владеют, умеют читать и писать лишь некоторые султаны,
представители аульной знати.
Так и не смог придумать Чокан верных способов достиже¬
нии грамотности. Теперь, после смерти Николая Палкина п
восшествия на престол Александра Второго, склонного, как
думали многие, к просветительству, перед Чоканом замаячил
огонек надежды.
Может быть, дотянуться до нового царя, изложить ему коекакие свои мысли, думал Чокан. Только как это сделать? Роб¬
кая надежда ^возникла ж тут же рухнула м связи с возмож¬
ностью поехать на траурную церемонию. Нет, он отвлечется
от своих занятий, будет только лакеем у генерала. Да и сама
печальная обстановка исключает просьбы, исключает возмож¬
ность аудиенции. Правда, те, кто едет отдать долг покойному
царю, вероятно, будут участвовать и в торжествах по случаю
коронации. Вот на этих торжествах куда как уместнее просить
царя помочь далекой окраине. Особенно, если это сделать не
одному, а опираясь на всех султанов во главе с Чингизом.
Может быть, попытаться так сделать, может быть, пора посо¬
ветоваться с отцом? В лоб, говорить прямо, пожалуй, не стоит,
но постепенно готовиться к важному этому разговору уже
время.
Отец стал восприимчивее, мягче, пристрастился к чтению*
у них появились общие интересы.
Вместе с тем и Чингиз нашел сына повзрослевшим и более
благоразумным.
Но пока Чокан раздумывал, как приобщить отца к своим
идеям, отец первый решил использовать сына для осуществле¬
ния некоторых своих честолюбивых замыслов.
Однажды во время чая с обычными аульными лакомства¬
ми, приготовленными Зейнеп, Чингиз нежным сердечным обра¬
щением — Канашжан!— начал разговор на трудную, давно
не дававшую ему покоя тему. Начал, как всегда, издалека.
291
— Мать моя против моей воли отдала меня в русское учи¬
лище. Я ведь и не представлял себе, какие преимущества
дает русский язык. Я и теперь знаю его плохо, иногда не на¬
хожу очень нужных слов и огорчаюсь. Порой переделываю их
на наш лад, порой и вовсе забываю. А вот военные чины знаю
наизусть от прапорщика до фельдмаршала.
И в подтверждение стал их перечислять скороговоркой,
нигде не искажая.
Чокан рассмеялся.
— Чему смеешься?— вмиг вспыхнул отец.
— Это я так... Вы, отец, действительно их знаете.
— Ну, то-то. Ты думаешь, что я уж ничего не понимаю.
А теперь ты сам мне скажи, в чем смысл графства, например,
или дворянства?
— Дворянство, отец, опора царя, высшее наше сословие.
Ну, а графское достоинство присуждается дворянам, особен¬
но отличившимся в служении государству.
— Я так и предполагал, Канаш. А помнишь ли ты Ахмета
Жантурина?. Он живет в устье Тобола, где река вливается в
Уй. Ахмет, потомок Абулхаир-хана...
— Как же, отец, помню. Мы ведь бывали в его доме.
— Хорошо, Канаш, что не забыл. А я помню и другое. Ах¬
мет говорил, что от Абулхаира пошло четыре ветви — Нуралы, Ералы, Айшуак и Букей. И только потомки Букея приоб¬
рели дворянское звание. Орда Букея стала ханами нашего
времени — дворянами.
— Кажется, это так. На траурные торжества он верно
тоже едет? Вот вы там и увидитесь...
— А еще мне скажи, Чокан, значение слова «князь».
— Это совсем большое слово,— несколько туманно отве¬
тил Чокан. Он только теперь догадался, куда клонит отец и
по каким ступенькам он хочет подняться.
— Ты бы мог, Канаш, и подробнее сказать. Князь в Рос¬
сии— как у нас истинные ханские потомки. Ханами у нас
могли становиться только те, у кого в крови было ханство.
Вот Аксак Темир Гурегли (Хромой Тимур). Сколько он наро¬
дов покорил, какими только земными богатствами не владел,
а ведь ханом никогда не назывался, права не имел. Так и
остался эмиром.
— Вы от кого это слышали, отец?
— Не слышал, а читал. В «Зафарнаме» читал, в родослов¬
ной тюрков Абдулгази Бахадур-хана. Точно знаю. И князь не
может быть князем, если в его жилах не течет княжеская
кровь. Так я говорю, сын?
292
—- Так-то так, но почему вы об этом завели речь, отец?
— Мир моих надежд, сынок. Ты меня должен понять. Ба¬
роном или графом я быть не смогу. А до дворянина дотянуть¬
ся должен. Не следует ли нам с тобой попытаться?
— Чем вас так прельстило дворянское звание?
— Да как же им не прельститься, сынок, если мы все ни¬
же и ниже скатываемся. Наш предок Чингиз-хан, как говорят,
повелевал миром и солнцем. Его сын Джучи-хан основал
Золотую Орду, его власть распространялась не только на
казахов, но за Волгу и Яик. Наш более близкий предок Аз
Жанибек объединил руководителей всех трех ханских жузов,
и они распались только после смерти нашего вчерашнего пред¬
ка Аз Тауке. Мой дед Аблай, вечная ему слава, расправил
свои крылья дальше границ кочевий Среднего жуза, ему под¬
чинялись и киргизы в предгорьях Алатау и Жагалбайлы-Жаппасы в Малом жузе. После него твой дед Уали был ханом
только Атыгай-Караулов, Кереев и Уаков. Почти семисот¬
летнее наше ханство закончилось на покойной твоей бабушке
Айганым. Мне остались только жалкие остатки — чин султа¬
на... Когда в нашей Сибири упразднили ханство и образовали
округа-дуаны, все шесть султанов назначались из ханских по¬
томков. А теперь среди старших султанов только я один из
чингизовского гнезда. И у младших султанов дела обстоят
так же. Нынче султанами становятся люди черной кости. Хотя
бы уж из знатных семей, а то так — и отец ничем не славен,
ну, а мать даже настоящей женой по мусульманскому закону
не была.
— Может быть, отец, вы преувеличиваете?
— Где уж там преувеличиваю. Возьми старшего султана
Акмолинского дуана Ибрая, сына Жайыка. Если разобраться,
так он вовсе и не казах. Спрашиваешь, а кто же? Естек он.
Неужели ты не слышал, что казахи так называют башкир.
— Ну, а как он попал к нам?
— Эх, сынок, это целая история. Горы Акана ты знаешь,
а есть еще Зерендинские горы, с озером у подножья. Когда
подъезжаешь к Зеренде, по правую руку можно приметить
невысокий холм: это могила батыра Кошкарбая из аула Ногай-Караул. К этому Кошкарбаю и пришел в поисках защиты
сбежавший от солдатской службы жайыкский естек. Звали
его, кажется, Гимадааддином. Но его настоящее имя забыли.
Жайык да Жайык. Он немного знал Коран, религиозные об¬
ряды, и Кошкарбай назначил его у себя в ауле муллой, а мул¬
лу найти тогда было очень трудно. Вот Жайык и стал обучать
детей Кошкарбая.
293
— Так он и сам, наверное, был неграмотным.
— Конечно, малограмотным. Но ты слушай дальше. Кош¬
карбай не любил Кенесары и воевал с ним вместе с русскими.
После поражения Кенесары всем участникам сражений стая»
раздавать чины и награды. Генерал-губернатор Западной Си¬
бири князь Горчаков вспомнил и о Кошкарбае, послал его на
собрание в Караоткель. Кошкарбай испугался, что ему дадут
чин и одновременно заставят креститься,— боялся он, как ока¬
залось потом, зря! Вот Кошкарбай и послал вместо себя
Жайыка. Да еще дал ему письмо на имя князя и при дожил-к
письму перстень-печатку, полученную когда-то от Сперан¬
ского.
Чингиз сделал паузу, посмотрел на Чокана, как бы спра¬
шивая, интересен ли рассказ.
— Очень интересно!— вслух воскликнул Чекан.— Но я
хочу знать, что случилось дальше.
— Жайык, оказывается, немного знал и русский язык.
Вручил письмо князю, чем-то ему понравился, о чем-то с ним
поговорил...
— Разумеется, скрыв, что он бедный солдат из башкир.
— Ну, разумеется, скрыл... А Горчаков, конечно, поверил
и печати, и самому Жайыку. К тому же припомнил, что Кош¬
карбай сильный батыр, но совсем неграмотный. И назначил
младшим султаном в аулы Караул-Ногая не его, а Жайыка.
— Ибрай это его сын?— перебил Чокав отца.
— Именно его сын. Но я тебе еще не все рассказал. Ведь
Жайык женился на пленной калмычке, служанке Кошкарбая.
Ибрай и стал их первенцем... А теперь послушай сегодняшнее
продолжение этой истории. Ибрай вырос, дослужился до
старшего султана, начал задирать нос. Как-то с ним встре¬
тился акын Шаупкель из Караулов. Ибрай заносчиво посмо¬
трел на поэта и стал его поддразнивать: «Ну-ка, высмей меня
хорошенько, дам тогда и коня и чапав». Шаупкель во весь
голос и пропел:
Твой отец, Ибрай,— естек, твоя мать — калмычка,
Делать слуг из беглецов — байская привычка.
Ибрай так оскорбился, что стал раскачиваться от злѳсги
из стороны в сторону. Тут уж не до коня и чапана, подумал
перепуганный акын Шаупкель и, чтобы спасти себя, тут же
сочинил второе двустишие, как бы перечеркивающее первое:
Коль шести дуанам трудно, то один Ибрай берет
На свои большие плечи шестикратный груз забот.
294
— И Есе же, отец, высмеял он Ибрая крепче, чем
похвалил!
— В общем, Ибрай стал приметным в степи, пошел в гору.
Сказалась кровь отца. Получил он и мусульманское, и рус¬
ское образование, понравился омским властям, и лихо сумел
отобрать звание старшего султана у Коныр-Кульджи. А Коныр-торе белая кость. Попробуй теперь Ибрая выбить из
седла.
— Да, сидит крепко,— усмехнулся Чокан, словно одобряя
пройдоху*
— И другие ханы из черни ничуть не лучше,— хмуро про¬
должал Чингиз,— хочешь, чтобы я их тебе назвал? Так я тебе
назову деда.
— Чормана, что ли?
— Нет, не Чормана, а его отца Кучика. Только слушай
внимательно.
Чокан придвинул стул к отцу, отхлебнул уже остывшего
чая, задумчиво вертя в руке поджаристый баурсак.
— Самые многочисленные аулы между Акмолой и Омском
принадлежали в принадлежат роду Кульсары-Керей. Их ауль¬
ные баи Амен и Сейтен приходились Кучику дядями по ма¬
тери. Кучик рано остался без отца, и мать привезла его в свой
родной аул. Он болел с детства кошменной чесоткой — кийзкотыр. Его так и прозвали Котыр-Кучик. Дядя отправил юно¬
го племянника в табун пасти коней и подарил ему в насмешку
чесоточного стригунка. Дескать, каков всадник, таков и конь.
Кучик едва не расплакался, но мать его успокоила, наплела
ему сказку про доброго волшебника Кадыра, посулила счастье
от черного чесоточного стригунка. Аллах ведает, где тут быль,
а где вымысел, но правда такова, что Кучук в свой аул при¬
вел сотню добрых коней, потомков того двухлетки. И начал
богатеть. Правда, кличка за ним осталась... Вот как становят¬
ся знатными в наше время. А молва идет за ним следом:
Ты бая этого не тронь —
И сам чесоточный, и конь...
Чокану эта история что-то не понравилась:
— Да мало ли что за глаза говорят, отец. За спиной ху¬
ла — хоть кулак! Лишь бы в глаза не говорили...
— Вот то-то и оно, Канаш. В глаза и нам не скажут. Но
мы дожили до того, что сами прямо в глаза не можем смо¬
треть этим выскочкам из черни. Это мы, потомки великого
хана...
295
— Вы правы, ртец... Радости в этом мало!—Чокан разде¬
лял печаль отца и знал, что тут его не утешишь.
— Вот и осталась у меня одна надежда, одна опора во
времена нашего падения. Это ты, Канашжан...
На глазах отца появились слезы. Крупные настоящие сле¬
зы. Он вытащил из кармана платок и медленно начал их вы¬
тирать.
Чокану стало бесконечно жалко отца. Обруч ханского по¬
томка сжался, больно сдавливая тело и душу Чингиза. Смысл
долгого этого разговора стал ясен. Отец задумал облегчить
свое жалкое положение, по крайней мере, дворянским зва¬
нием. О княжеском достоинстве, понятно, нечего и мечтать.
Ну, хорошо! Выклянчит он дворянина. А дальше что? Чокану
приходилось встречать во время своего путешествия в Ир¬
кутск и Кяхту таких дворян из инородцев. Что же, они еще
могут петушиться перед своим народом, но сникают перед
царскими чиновниками. Посмотришь на их бедные головы и
видишь, что они так и маслятся подхалимством, так и подра¬
гивают от страха, так и клонятся к земле от униженности.
Чокан не высказал своих откровенных мыслей отцу, не
желая его обижать, не стал отрицать возможностей получить
дворянство, но сказал, что это не так легко сделать.
Чингиз ответил ему в том смысле, что вот, даст бог, поедем
в Петербург и там попробуем разобраться. А здесь он, отец,
рассчитывает на помощь сына. И тут же добавил:
— Ладно, сынок. Если все это так сложно, торопиться не
будем. Лишь бы тебя скорее повысили.
Слова Чингиза были далеко не искренними. Он больше
всего стремился подняться сам, а в знаниях и успехах Чокана
видел только лестницу для своего восхождения.
Их беседы продолжались еще не раз, и каждый стремился
добиться своей цели, каждый мечтал о своем. Впрочем, это
не мешало им тепло относиться и хорошо понимать друг
друга.
1
В это же время начались переговоры между Чоканом и
Вр ангелем.
Чингиз еще не знал, что Чокан отказался ехать на торже¬
ства в Петербург. Он даже вручил сыну пачку ассигнаций для
расходов в дороге и столице, зная, что казна не слишком
щедра на этот счет,— старшим султанам на поездку отпускает
по рублю в сутки, младшим.— по пятьдесят копеек, столько
же и адъютантам, а урядникам и того меньше. Чокан взял
эти деньги нехотя — ему не хотелось огорчать отца отказом,
как не хотелось и вводить его в расходы.
296
Но когда с поездкой была обретена Ясность и на ней уже
не настаивал сам Гасфорт, а перед Чоканом уже возникал
дальний маршрут в Среднюю’ Азию, было никак нельзя остав¬
лять в неведении отца. Они и так недавно помирились, а ведь
это могло дать новый повод для ссоры.
— Карл Казимирович, дорогой!—обратился Чокан к пол¬
ковнику Гутковского, товарищу военного губернатора и пред¬
седателю правления сибирских казаков.— Вы хорошо знаете
и меня, и отца. Не сочтите за труд, объясните ему, почему я
должен ехать в Среднюю Азию и почему в связи с этим мне
не следует участвовать в траурной церемонии в Петербурге,
Он вам поверит больше, чем мне. Буду откровенен: отец, чего
доброго, может подумать, что я не хочу помочь ему осу¬
ществить некоторые его желания. Вопрос, знаете ли, чести.
А я, напротив, уверен, что в той обстановке, которая, вероятно,
сложится в Петербурге, ничего не смогу ему сделать. Вы,
очевидно, догадываетесь, о чем идет речь.
— Догадываюсь...— и Гутковский чуть прищурил умные
близорукие глаза.— Догадываюсь, и представьте, не до конца
уверен, что и вы, Чокан, совершенно равнодушны к этому.
— Вы проницательны, Карл Казимирович...
— Почему проницателен? Просто уже не первый год знаю
вас, а с отцом вашим постараюсь поговорить так, как вы хо¬
тите.
Приглашенный к Гутковскому Чингиз сперва насторожил¬
ся, держал ухо востро, слушая, как полковник расписывает
ему ум и знания Чокана. Но он не смог скрыть довольной
улыбки, когда Карл Казимирович изобразил сына подымаю¬
щимся вверх по ступенькам карьеры.
— А ключик дальше,— доверительно тихо говорил Гутков¬
ский,— у самого государя, у Александра Второго. Понравится
ему сын — значит, праздник будет и у бтца.
После этих слов Чингиз почувствовал себя в кабинете пол¬
ковника, как беркут в силках. Чингиза на так интересовало,
куда поедет Чокан и что он будет делай в Туркестане, как
сам факт внимания к нему государственных людей. Он захме¬
лел от похвальных слов, раскис и стал пространно и чувстви¬
тельно благодарить Карла Казимировича ва высокую оценку
сына:
— Я всегда знал, что вы думаете только о добре для на¬
шей семьи. Рахмет вам, спасибо ва вашу откровенность, спа¬
сибо за то, что вы свою высокую голову Принижаете до моей.
То, что вы считаете хорошим,— хорошо и для меня. Пусть бу¬
дет все так, как вы говорите.
297
Но потом добавил уже по-деловому, заглядывая вперед:
— Я не обижаюсь, что он сейчас не едет в Петербург. Ну,
а .как с торжеством коронации нового царя?
— Пока еще говорить об этом рано, Чингиз Валиевич.
Что касается аудиенции у царя, то надобно, чтобы дело было,
уважительное дело. Человек или должен прежде понравиться,
или .завоевать уважение. Не так ли?
— Так, так, ‘Карл Казимирович. Молю бога, чтобы Чокан
совершил большое дело и о нем узнал сам белый царь...
Чингиз покинул Гутковского и польщенным, и несколько
огорченным: все-таки выходило не так, как он задумал'
Хдіустя несколько дней он в составе депутации Западной
Сибири выехал в Петербург. Возле Гасфорта суетился пол¬
ненький, розовощекий титулярный советник, чиновник област¬
ного правления Дабшинский, хорошо знавший и татарский, и
казахский языки.
«Вот бы и моему Канату также цришлось побегать»,— по¬
думал Чингиз, и .на душе у него неожиданно стало спокойнее.
Чингиз рад, Чингиз обижен
Поездка в Петербург на панихиду по умершему царю при¬
несла мало удовольствия Чингизу. Радовался он, пожалуй,
только тому, что в .составе /депутации не было Чокана. Заму¬
чился бы он там на побегушках. Не могло быть и речи, чтобы
в той столичной сутолоке младшему офицеру из .инородцев
можно было -показаться на глаза .не только государю, но даже
министру. Однако имя Чокана все-таки достигло ушей царя.
Стало известно о высочайшем согласии на его путешествие в
Среднюю Азию.
Гасфорт, будто бы он сам добился этого, говорил Чингизу,
по своему обыкновению увлекаясь в сцшя несбыточные
планы:
— Важно, чтобы твой сын был жив-здоров я хорошо вы¬
полнил задание. А потом —дело пойдет: с земли он подымет¬
ся на самое небо. И я для него испрошу должность,— Гасфорт
помедлил - и выпалил,— председателя правления сибирских ка¬
захов. Дальше уже не за горами генеральский чин. Да, да!
Цредставляешь: твой Чокан — и генерал. Значит, твоя фами¬
лия будет -прославлена.
Чингиз .кланялся, .благодарил:
— Вашими заботами, ваше превосходительство.
Несмотря на эту приятную весть, Чингиз в Петербурге чув298
ствовал себя ущемленным, как и большиство казахов; входив¬
ших в депутацию.
Ой так рассказывал Чокану:
— Шевелили нас на> постояломі дворе — так он1 называется.
Это, понимаешь, густо заселенный аул* большой, словно це¬
лый округ. Остальные' дома куда! ниже етю, всего' в два этажа
(Чингиз гордился; что запомнил это слово и старательно делал
ударение на первой букве «ѳ>»)*. Нижние этажи1 занимают лавг
к и», на* верхних этажа»—гости і Там мы и жили; Показалось
нам вначале — ничего, а» потхт понялщ что к чему. Мае, каза¬
хов, и других «простыхъ депутатов поместил № здесь, а кто пазнати ее да побогаче — тех определили! в гостиницы — празднич*
ные, красивые дома. Окские власти*—туда* депутатов- Кавказ
за — туда*, посланцев эмира бухарского — туда. ИФ всех
казахов в гостиницу попал только Мендыгерей Букейхенов- со
свитой. Он старше меня — и по возрасту, и по чину. Я и пошел
его поприветствовать. Оказывается, он в рай попал, а мы* во
двор. Да, да. Двор и есть двор. Правильно назвали. Ему в по¬
мощники дали одного из петербургских татар — ловкого;
знающего и русскую и мусульманскую грамоту, ѳи все инте¬
ресное в столице Мендыгерею показал. А наш Дабшинекий
уже дорогой пыжился и пьянствовал, в Петербурге же совсем
залился. Казахов он не любит—матерился, насмешничал* да¬
же руку подымал на некоторых султанов. Н/ам ведь капрал
страшнее генерала. Капрал рядом—попробуй на него пѳжаѵ
ловаться! Все же он* так разозлил нас, что мы хотели Гасфорту
доложить. Д*а где там»! Ехал генерал отдельно от нас, жил в
своей гостинице. Всего один раз нас собирал; и то куда-то т©роли лея. Редко мы видали его макушку.
Еще нам трудно было из-за одежды. Ты же знаешь, бога¬
тые казахи любят похвастать меховыми шубами. И лисьими,
и хорьковыми, даже соболиными и на бобровом; меху4 Такие
легкие шубы для торжественных случаев. От холода мы спа*саемся в шубах волчьих или медвежьих; Это ведь тебе изве¬
стно. Но в июльскую жару и в легкой шубе можно задохнуть¬
ся. Вот и прели наши султаны. Без тяжелого чекменя из вер¬
блюжьей шерсти они и показаться не смели. Я-то, правда,
взял простенький чекмень е черным шелковым верхом. Так на
меня косо посматривали. А над обувью моей просто смеялись,.
У всех черных сапоги до бедер с подкладкой из* кошмы, а у
меня мягкие ичиги с портянками. Прозванье им* дали, ичигам*
моим,— чингизовские короткие сапоги или* сапоги* на гвоздям
Думаешь, приятно было мне это слышать?
С деньгами и вовсе'было худо; Мет денег — нет и лошадей*
299
Вон Мендыгерей Букейханов со своим татарином в фаэтоне
разъезжал. Куда захочет — туда и катит. А мы, сибиряки, и
извозчиков простых не нанимали. Дорого! Пешком далеко не
уйдешь: Петербург — он большой. Уставали каждый день, ду¬
мали, скорее бы домой.
Чингиз задавал вопрос Чокану — почему сибирские казахи
оказались не в такой чести, как Мендыгерей. Отец и сын по¬
размышляли вместе и пришли к общему выводу. Дело в том,
что Букейхановы больше сделали для царской России, чем все
остальные. Мендыгерей, сын хана Джангира, потомок Абулхаира. Абулхаир первым со своим Малым джузом перешел
на русскую сторону. Когда русские крестьяне во главе с
Емельяном Пугачевым восстали против царицы Екатерины и
помещиков, то хан Нуралы, сын Абулхаира, участвовал в
подавлении восстания. У сибирских казахов такого человека
не было. В начале этого века ханство Малого джуза разде¬
лилось на две орды: к востоку от Яика правили родичи Нура¬
лы, а к западу, между Яиком и Волгой, букеевская Орда во
главе с сыном Абулхаира — Букеем. После смерти Букея ха¬
ном стал Джангир. Ну а теперь его место занял Мендыгерей.
Мендыгерей учился в Саратовском кадетском корпусе и за¬
кончил его. Он стал настоящим офицером, участвовал в
русско-турецкой войне и получил награды за храбрость. В рус¬
ской армии получил чин полковника, настоящего полковника,
а не пожалованного в полковники за султанство.
Один из сыновей Аблая — Касым, затем и его внуки —
Есенгельды и Саржан, Кенесары и Наурузбай — подняли вос¬
стание против России. Примерно в это же время в Букеевской
Орде восстали казахи, возглавляемые Исатаем Таймановым и
Махамбетом Утемисовым.
— Вспомни, отец, эти времена,— в раздумье говорил Чокан,— ни мой дед Уали-хан, ни ты, мой отец, ничего не могли
поделать с Кенесары вместе с русскими войсками. Его только
смогли отогнать к подножьям Алатау, и не такие уж много¬
численные киргизы расправились с ним, привезли его отсечен¬
ную голову в Омск. А хан Джангир, правда, не без помощи
царских войск, подавил в крови восстание Исатая и Махамбета. Вот он и возвысился перед царем. Поэтому и Мендыгерея уважают больше, чем вас.
Словом, депутаты сибирских казахов были обижены. Они
не считали себя виноватыми перед Петербургом, и в Петер¬
бурге узнали про все это. А так как в ближайшее время пред¬
стояла коронация нового царя Александра Второго, то реши¬
ли как-то поправить дело. Из Министерства внутренних дел и
300
сибирского комитета пришли указания: тщательно отобрать
достойных представителей из округов-дуанов и обспечить их
приличествующей празднику одеждой. Личное предупрежде¬
ние получил генерал-губернатор Гасфорт.
Гасфорт особенно не ломал головы над тем, кто должен
поехать на коронацию. Конечно, в основном, те же, кто нахо¬
дился в составе первой делегации. Другое дело — лучше их
подготовить. Но чтобы ублажить петербургские власти и не
брать на себя слишком большую ответственность, он решил
составить характеристики на каждого депутата и отправить
их министерству на утверждение.
Генерал поручил, как это бывало и в прошлом, написать
такую бумагу Чокану. Материалы в Омске имелись, некото¬
рые сведения пришлось собрать.
В первом варианте список выглядел так:
Чингиз Валиханов, подполковник. Советник областного
правления сибирских киргизов, старший султан Кокчетавского дуана. Потомок ханов Среднего жуза, сын Вали-хана и хан¬
ши Айганым, принявших русское подданство и сотрудничав¬
ших с русскими властями. Закончил казачью офицерскую шко¬
лу в Омске, в 1843 году участвовал в подавлении мятежа
Кенесары Касымова и за это был награжден золотой медалью
на александровской ленте. Порядочно говорит по-русски.
Муса Чорманоѳ, есаул, старший султан Баянаульского
дуана. Род Аргын, подрод Каржас. Сын бия Чормана Кучикова, с тринадцати лет участвовавшего в разбирательстве ро¬
довых тяжб. Сам стал младшим султаном с шестнадцати лет.
Получил чин хорунжего за участие в подавлении мятежа Ке¬
несары Касымова, выполнял важные военные поручения в
Восточной Сибири. Владеет русским языком.
Ибрай Жайыков, прапорщик, старший султан Акмолинско¬
го дуана (темную историю его происхождения Чокан по сове¬
ту дяди Мусы не изложил, она может дать повод для насме¬
шек русским властям). Принимал участие в походе против
Кенесары и за это произведен в офицеры. Владеет русским
языком.
Кангожа Татеноѳ, сотник, старший султан Кокпектинского
дуана. Потомок Джангира, брата хана Аблая. Внук Джангира, прадед Кангожи — Орыс — получил за свои заслуги перед
русскими властями чин капитана. Первый среди казахов Сред¬
него жуза он был награжден золотой медалью. Его сын Та¬
тем, дед Кангожи, тоже был капитаном и, как старший сул¬
тан, возглавил род Уаков в Прииртышье. Его сын Бапы, был
есаулом и ездил в числе знатных людей области на корона301
цгав Александра Иервоію. Сын Бапы Кангожа имеет военные
заслуга -перед властями. Понимает русский язык.
„.Составлять характеристики надо было кратко и так, что¬
бы они не вызывали сомнений в Петербурге.
Заминка вшила с депутатом от Каркдралинского дуана.
Последнее время здесь сменяли друг друга в качестве стар¬
ших султанов потомки хана Борака — Кусбек и Жамантай.
Пни соперничали между собой, ссорились., не желали ни в
«ем уступать и, наконец, стали писать доносы. Один на друго¬
го. Их лишили звания султанов. Тогда влиятельные казахи
выдвинули на их место Кунанбая, сына Ускенбая, из рода
Твбыкты. Сам Кунанбай сопротивлялся, но его уговорили
местные бин и в Омске его утвердили старшим султаном. Од¬
нако ехать в Петербург Кунанбай не захотел, он готовился к
паломничеству в Мекку, а предложил вместо себя Таттамбета, сына Казангапа. Тут в Омске вспомнили, что брат Таттимбета Куттымбет ездил на коронацию Николая Первого, имел
та поручика и медаль на андреевской ленте. Вспомнили, что
и сам Казянгап служил в царских войсках и имел кое-какие
заслуги. Казангап даже попал в известный айтыс акына Биржана {С поэтессой Сарой:
Почет Казангапу дается шутя,
В роду знамениты уже с колыбели.
Здесь все при чинах, при богатстве, при деле,
Жена вдесь—полковник, полковник—дитя.
Словом,, биография бия Таттимбета Кязангапѳва вполне
устраивала Омские власти. Его поездке содействовало еще
аднэ обстоятельство: ТаттиМбет справедливо считался неза¬
урядным композитором и домбристом. Одно было плохо — он
совсем не говорил по-русски.
Депутацию разрешили пополнить и младшими султанами.
Выіщр тут представили старшим, Чингиз и опросил внести в
список бия Атыпай-Караульской волости Чобека Байсарина,
а из Алеке^Байдалинской волости Аккошкара Кишкентаева.
Ибрай взял себе в спутники Бегалы Конуркульджина, султа¬
на и ближайшего своего помощника, а Муса — хорунжего Шекефбая Малгельдина, баянаульского заседателя, и своего
младшего братишку — двенадцатилетнего Аужана.
Список отправили в Петербург и сразу же начали зани¬
маться обмундированием депутатов, дотошно обсуждая чуть
ли *ье каждую деталь. Согласились на том, что это будет срав¬
нительно легкая одежда национального покроя и с националь¬
ным орнаментом вместо золотых позументов, которые в аулах
302
называли «дарами царя»-. Материал отпустили хороший, и* по¬
ручили мастерам-татарам пошить чекмени, шаровары и ичиги,
Не была повторена ошибка прошлой поездки и когда- речь
зашла о переводчике. Дабшинского, успевшего всем поднадо¬
есть своим пьянством и грубостью, не взяли, а привлекли в
качестве переводника муллу местной мечети тюменского та¬
тарина хальфе Халила, начитанного мусульманина, получив¬
шего в Томске и русское образование. Сравнительно молодой
человек лет тридцати пяти, он бывал во многих русских горо¬
дах, да и хорошо знал сибирских казахов.
И хотя Чингиз по-прежнему жалел, что Чекан остается; в
Омске, настроение у него несколько улучшилось* Судя по веему, поездка обещала быть с его точки зрения куда- более по¬
лезной и интересной. И он и другие султаны рассчитывали, чаю
на этот раз меньше будет обид и неприятностей.
В Петербурге и в Москве
Так оно и вышло. Даже погода выдалась хорошая. Тогда
от Омска до самого Петербурга их преследовал дождь, и егэи
подолгу задерживались на ямских станциях. А теперь и солн¬
це во всю светило, и смотрители, предупрежденные властями,
быстро меняли лошадей. Вдвое быстрее, всего за какунышбудь неделю депутаты одолели немалый этот путь. Все было
хорошо, только вот пришлось подтянуть животы, потому как
поесть вдоволь горячего свежего мяса и бульона-сурпы нашим
султанам на ямских стоянках никак не удавалось: молоко,
яйца, калачи — ими сыт не будешь. А всяких копченостей они,
по совету знающих людей, взяли самую малость.
Петербург встретил депутатов светом, теплом, уходящими
белыми ночами. Прежней хмурости как не бывало. И поме¬
стили их не на постоялом дворе, а в богатой гостинице. Кему
отдельные номера попали, а некоторые жили вдвоем и втро¬
ем — так даже веселее. Ели все вместе в большом зале, ели
пищу, заказанную по их желанию ловким Халилом. Правда,
с мясом опять случилась неприятность. Все они вместе оо
своим муллой-переводчиком брезговали прикасаться не толь¬
ко к свинине, но и к баранине, говядине, птице. Ведь скот
резался без молитвенного слова «бисмилла». Устроители тор¬
жеств прознали об этом и поручили столичным татарам заби¬
вать овец или там быков по всем мусульманским правилам в
присутствии гостей. И султанам очень понравилось такое
внимание. Теперь и с городом можно было каш следует пѳзна303
комиться. Благо, у гостиницы всегда стояли фаэтоны, приго¬
товленные для депутатов.
Что же увидели наши султаны в столице, которую толком
и рассмотреть не успели в прошлый приезд? Им запомнились
только размеры города. Прежде они считали Омск дворцом,
а свои зимовки овечьими кошарами. Рядом с ПетербургомПетербором сам Омск казался овечьей кошарой. Обычная
церковь в столице была несравнимо выше самой главной в Ом¬
ске. А уж о дворцах нечего и говорить. Орда генерал-губер¬
натора (ордой они по аульной привычке называли дворец)
рядом с Ордой белого царя — словно малая копешка возле ог¬
ромной скирды.
Едва ли не больше всего удивлялись они камням, пошед¬
шим на строительство. Камень, который русские называют
известняком, встречается в родных горах. Из него сооружали
надгробья на могилах известных казахов, но ветер и дождь
подтачивают его. На могилу Айганым привезли голубоватый
камень из Самарканда. На него смотрели как на чудо. Но пос¬
ле одной откочевки на джайляу, когда зимовка оставалась
без должного присмотра, камень исчез, похищенный каким-то
бессовестным человеком! Видели казахи и мрамор-мармар на
могилах знатных баев и на русских кладбищах в Омске или
в Кзылжаре-Петропавловске. Ну, понятно, и драгоценные кам¬
ни встречали в кольцах, в женских украшениях. Но такое ко¬
личество домов, сложенных из камней, сверкающих, как зер¬
кала, просто ошеломило их. А набережные реки Невы и кана¬
лов! А церкви, в особенности церкви!
И среди церквей — прекраснейший Исаакиевский собор.
Расторопный Халил все разузнал о Петербурге и о соборе
и рассказал, как умел, султанам.
— Сам город заложен царем Петром в 1703 году, больше
полутора столетий назад, а первая церковь Исаакия, деревян¬
ная, начала строиться через семь лет. Та деревянная церковь
скоро сгорела, как погибла и вторая, построенная при жизни
Петра. Третий собор задумала воздвигнуть Екатерина, потом
Павел,но нынешний Исаа-кий стали возводить в 1818 году.
Да, и теперь, в 1856 году, еще продолжаются отделочные ра¬
боты внутри собора. Петр Первый чтил святого Исаакия. И у
святого, и у Петра день рождения — 30 мая. А Исаак по-му¬
сульмански Исхак.
— Астапыралла!— воскликнул один из султанов, а за ним
и остальные.— Разве могут у нас быть одинаковые святые?
У нас и гяуров.
Мулла Халил с важностью стал объяснять, что и в Коране
304
и «Интиле»— в христианском Евангелии,— встречаются одни
и те же имена.
Султаны слушали внимательно, но именно этим словам
тюменского татарина до конца не поверили. Мало ли что мож¬
но говорить!
Вот Исаакиевский собор вызывал только одно восхищение.
Какие каменные столбы, какие колонны! Как их только везли
сюда?
— А вот как,— рассказывал Халил,— вырубали на месте,
в каменоломнях, далеко отсюда. Бревнами мостили дорогу,
чтобы не погрузнуть в болотах. Арканами волокли.
— И сколько же конных переходов?
— Должно быть, сто, не меньше,— храбро отвечал Халил,
толком не знавший, сколько времени ушло на их доставку.
И опять все удивлялись:
— Ой, хитро, ой, как хитро! Долго, значит, катились
камни.
Знал бы сам Халил, каких усилий стоило привезти в Пе¬
тербург итальянский и финляндский мрамор!
И еще удивлялись султаны золотой облицовке куполов.
— Настоящее золото? — спрашивали.
— Червонное!— отвечал Халил.
— А сколько ж пудов?
— Сто двадцать...— не моргнул и глазом мулла.
Удивление было столь велико, что и на восклицания сил
не хватило. Впрочем, если мулла и преувеличивал, то не так
уж намного, если на один только главный колокол собора ве¬
сом в 1800 пудов, отлитый из старых медных монет, дополни¬
тельно пошло двадцать фунтов золота и пять пудов серебра.
И не столь далек был от истины один из султанов, глубоко¬
мысленно заметивший, что церковь все золото глотает.
Рассказал мулла кое-что и об истории Петербурга, о том,
как его строили. В представлении казахов возникло множества
людей в черных чекменях — кулы, рабы, как по-своему назва¬
ли они крепостных крестьян. В жидкую грязь болота уходили
бревна, на бревна укладывались камни. Люди работали и
умирали, а на их место приходили новые. Страшно было поду¬
мать, сколько костей умерших строителей покоится сейчас под
площадями и улицами города.
Очень уж запомнились султанам скульптурные памятники
Петербурга. Вначале они даже пугались, встречая их. Им
объяснили, что памятники изображают царей, полководцев, ге¬
роев эпоса. Одни, очень набожные, приходили в ужас, вспо305
миная мусульманский запрет на изображение человека. Мол,
пусть это делают гяуры, а мы у себя такого не позволим. Дру¬
гие, менее религиозные, огорчались: как это нашим предкам
не поставлено ни одного памятника!
Однако на всех, и менее и более религиозных, самое боль¬
шое впечатление произвел памятник Петру Первому работы
французского скульптора Фальконе. Медный всадник, воспе¬
тый Пушкиным.
Им понравились и царь, и конь. Как настоящие, как жи¬
вые. Могучий царь, батыр! И конь — как ту л пар! И змея^ раз¬
давленная копытом,.,
*
— Все правильно!— сказал пожилой старший султан.—
Вот почему только медвежья шкура вместо седла?
— Аксакал говорит правду!— поддержали его осталь¬
ные.— Белому царю не подобает сидеть на шкуре. Разве в
казне нет денег для дорогого седла царю, для дорогой сбруи?
Но это был, по мнению султанов, единственный недоста¬
ток скульптуры.
...Так они ходили и ездили по Петербургу, смотрели вѳ все
глаза на его диковинки и хотели смотреть еще и еще, пока
не стало известно, что им вместе со всеми другими депутата¬
ми надлежит выезжать в Москву, потому что коронация про¬
ходит не в нынешней столице России, а в ее прежней, древгіей. Самым волнующим для наших казахов оказалось изве¬
стие, что они поедут туда не на лошадях, как обычно, а
поездом.
Поезд!
Они слышали что-то вроде сказки, что есть на свете От-арба, огненная телега. Она едет сама с помощью огненной силы.
К ней прицепляются другие телеги, уже без огня. И в них мож¬
но погрузить целый родовой аул со всем его имуществом.
Сльшіать-то они слышали, но видеть еще не приходилось.
Да, правду сказать, и смотреть не очень, хотелось. Усмиритъ
лошадь может каждый казах, но как справиться с таким ог¬
недышащим айдахаром, с таким драконом?
Однако отступать было некуда. Едут все — значит, надо
ехать и нашим депутатам, иначе они пропустят зрелище вели¬
кого тоя, ради которого и отправились в это путешествие.
Еще и пяти лет не прошло с того дня, как открылась же¬
лезная дорога между Петербургом и Москвой, первая в Рос¬
сии, если не считать пригородного пути от столицы до Царско¬
го села. Когда Николаю Первому показали проект дороги,
ему не понравилось, что она виляла между лесами и болота¬
ми. Царь долго смотрел на карту, взял линейку и по линейке
црввел црядеуио линию,, приказав именно так вести строитель¬
ство. Стоимость строительства удорожалась в два-три раза,
нѳ ослушаться цари никто не посмел.
Дорога называлась николаевской. Так назывался и вокзал,
где собрались депутации перед отъездом в Москву.
Вагон показался им вполне удобным. Больше пятистен¬
ного дома у сибирских казаков. И сидеть там было удобно.
Но все-таки наши депутаты побаивались: а вдруг закружится
голова? Что с ними будет, когда От-а-рба поедет? Ожидали
с тревогой и доже не заметили сразу, что уже находятся в пу¬
ти, В окнах мелькали уже «е привокзальные строения, а де¬
ревья... И казалось,—поезд стоит на месте, а навстречу ему
быстро и плавно, словно река, текут перелески и редкие до¬
мики. Тут они ощутили легкое покачивание и поскрипывание
вагона. Отрывались взглядами от окон, чтобы улыбнуться
друг другу. Страх прошел. Впрочем, путешествие было столь
необычным, что и ночью они не смыкали глаз.
В Москву приехали полные впечатлений и очень уставшие,
но даже усталость не помешала им с любопытством разгля¬
дывать город, о котором они слышали не меньше, чем о Пе¬
тербурге. Они знали, что Москва объединила русский народ,
живший когда-то разобщенными княжествами. Знали, что
Москва долго была столицей России и что Петербург можно
сравнить с юртой молодых — отау, отделившейся от большой
отцовской юрты, когда молодые повзрослели.
Улицы Москвы по сравнению с петербургскими показались
узкими, дома — приземистыми, низкими. В Петербурге было
больше нарядной сверкающей красоты, как в новом доме, где
только что отпраздновали свадьбу. Москва, на их взгляд, бы¬
ла тяжеловесней, основательней, старше, больше, наконец.
Долго они ехали узкими извилистыми улицами. Когда по¬
казался Кремль, Чингиз вспомнил пословицу: нет дороги, ко¬
торая не кончается.
О Кремле имел хоть какое-то представление одіш лишь
Чингиз. Быть может, еще Муса. Во всяком случае, в офицер¬
ской школе в Омске о нем рассказывали довольно много. Но
и Чингиз удивленно смотрел на высокие зубчатые стены с
башнями, увенчанными острыми и высокими каменными шат¬
рами, а за ними купола церкви.
Немного знал о Москве и мулла Халил. Он только и ска¬
зал, что было время, далекое время, когда войско Золотой
Орды во главе с Едиге дошло до Москвы, осаждало Кремль,
и осажденные, обороняясь, лили на головы наших предков,
штурмующих стены, кипящую воду.
307
И еще мулла запомнил, что в Москве есть и сейчас много
татарских названий. Дескать, река Яуза от татарского слова
«Жауыз» — «Злодей» так зовется. И Арбат тоже татарское
название: «арба»— телега и «ат»— лошадь. И Балчуг — берег
Москвы-реки — от слова «балшик» — грязь, так назвали.
И, говорят, действительно, этот низкий берег затопляла вода,
размывала вязкую глинистую почву.
Наших гостей поселили не в гостинице, а сняли для них дом
у купца на этом самом Балчуге. Просторный дом, хороший.
Но и денег купец взял немало. Все посчитал: и дрова, хотя
летом топить было ненадобно, и воду, что привозили бочками
из реки, и мытье полов, и стирку белья, и даже жир для лам¬
пы... Словом, вышло ни много, ни мало по десять рублей с
каждого человека на неделю. Купцу заплатили сполна из
дворцовых средств.
Что здесь понравилось сибирским казахам — так это воз¬
дух. По сравнению с петербургским здесь дышалось как на
джайляу.
Халил после того, как устроились, предложил идти смот¬
реть город. Но в первый день наши депутаты заленились —
хотелось отдохнуть с дороги. Говорили:
— Мы его уже видели. Город как город.
Хотя многие думали про себя: а надо бы посмотреть. Это
в Петербурге дома одинаково высокие и,
если не считать двор¬
цов, похожи друг на друга. Здесь же пестрота. Есть домаверблюды, есть и мелкие овечки.
...Тут подошел день коронации. Так как она должна была
проходить в Успенском соборе, в Кремле,— возник вопрос:
можно ли заходить мусульманам в православную церковь?
Чингиз в Омске, еще в свои молодые годы, бывал в церкви и
ему пришлись по душе христианские обряды — не такие без¬
звучные и однообразные, как моления мусульман.
Тем более, Чингизу хотелось присутствовать на самой ко¬
ронации. И это можно было бы сделать. Устроители празд¬
неств предоставили мусульманам право выбора: можете идти
в татарскую мечеть Москвы, где тоже отмечается торжество,
а хотите — вот вам приглашение посетить Успенский собор в
Кремле. Султаны после такого известия стали присматривать¬
ся друг к другу, изображая ревностных поклонников ислама.
Чингиз побоялся, что его могут осудить спутники, и поступил
так, как все — отправился в мечеть.
Самым ловким оказался мулла Халил. Под каким-то пред¬
логом он остался в купеческом доме, а как только все ушли
308
в мечеть, благочестивый переводчик заторопился в Успенский
собор.
Вот так и получилось, что из всей депутации только один
переводчик и увидел, как венчали на царство Александра Вто¬
рого.
Султаны простили Халилу мелкое его притворство уже за
то, что он подробно рассказал, как все происходило. Его по¬
разили и богатые украшения трона — всякий там бархат, зо¬
лотые орлы, корона, сверкающая бриллиантами, и скипетр, и
еще что-то, похожее на золотой меч с крестом. Такие подроб¬
ности мулла запомнил лучше, чем ход самого венчания. Гово¬
рил он и о том, как заиграли гимн, а когда его попросили
объяснить, что такое гимн — гимене, он сравнил его с хвалеб¬
ным кюем.
— Когда же появился царь, все склонили головы и скрес¬
тили руки,— продолжал мулла.— Я тоже склонил голову, но
глаза обратил в сторону трона. Хотел подойти поближе, по¬
ближе. Сделал несколько шагов вперед, чувствую — меня от¬
тесняют. Ну, думаю, хватит. Тут белобородый поп,— он пока¬
зался мне молодым,— начал венчанье. Смотрю, царь на ко¬
ленях перед ним стоит. Это мне не очень понравилось.
— А узнал-то царя?
— Узнал по портретам... Этот белобородый надел на царя
корону и дал ему в руки скипетр и этот золотой меч. А потом
я уже ничего не мог ни понять, ни увидеть.
— И так многое повидал. Еще жалуешься.
Султаны принялись в один голос так шумно упрекать сво¬
его хальфе Халила, что у него, и так оглушенного и музыкой,
и колокольным звоном, совсем заложило уши.
На обед в Грановитую палату наши гости не попали, а
шествие войск им удалось посмотреть.
Видели они в Омске казачью кавалерию и русскую пехоту
в парадном строю. Слышали, как играет омский военный ор¬
кестр. Но сравнивать омские торжества с московскими все
равно, что сравнивать мышь с верблюдом.
Выезжают всадники на белых конях. Всадники — генера¬
лы и среди них царь в генеральском мундире. Сколько белых
коней, сколько генералов!
А оркестры!.. Как они гремят. Так и гром не гремит в лю¬
тую летнюю грозу.
Смотрят степные полковники, подполковники, есаулы, на¬
ряженные в свои чекмени, обшитые орнаментом, как выступа¬
ют хорошо вымуштрованные войска, слушают громкие марши
и кажется им, задыхаются в волнах разбушевавшегося моря.
309
Если там преходят войска в Москве, то как же они пре¬
ходят в Петербурге, на Марсовом поле. Там участвуют не
только сухопутные части, но и морские!
Депутаты-казахи после парада в честь коронации говорили
друг другу:
— Безумцами были те наши деды и отцы, которые хотели
сопротивляться* народу, который имеет такие города, такое
войск© и такую музыку.
Завершение царского тоя
Вдоволь насмотревшись всяческих диковинок в; Петербур¬
ге и Москве, казахи теперь хотели взглянуть на* самого цари.
На протяжении всех торжеств мечта эта была почти недоев
гаемой и только под конец она стала казаться более доступ¬
ной, но близко к себе еще не подпускала.
Поговаривали, что царь начал принимать в своей резиден¬
ции по отдельности то представителей народов Кавказа, то
балтийцев, то Малой и Белой Руси, и, наверное, должна: была
дойти очередь и де сибирских казахов.
И вдруг пронеслось: примет! Примет одновременно деле¬
гации западносибирских и оренбургских казахов, не объединяя
им с представителями других народов.
Разделение казахов па два губернаторства произошло еще
в середине XVIII века. Джа генерал-губернатора: оренбург¬
ский— Неплюев и сибирский — Горчаков по указанию импе¬
ратрицы Екатерины Второй принялись определять границы
вечно споривших между собой казахов Среднего иі Малого
жузов. На совет съехались бии с обеих сторон. Губернаторы
и передали им право провести пограничную линию. Бии из
своей среды выбрали арбитром известного своей справедли¬
востью Жазы. Ои-то и предложил считать границей двух жу¬
зов реку Обагат?. По западному ее берегу начиналась область
оренбургских казахов, по восточному — сибирских.
Сибирское ханство прекратило свое существование в 1832
году, что же касается Оренбургской области, то она в самом
начале века разделилась на два ханства — Букеевекую орду
и Уральскую. Уральское ханство распалось в 18Ѳ9 году после
смерти Жанторе, сына Айшузка, а Букеевекая орда здравст¬
вовала до 1845 года, года смерти хана Джангира, сына Букея.
После этого и у Оренбургских казахов были созданы!, по при¬
меру сибирских, округа-дуаны во главе с правителями, стар¬
шими султанами.
На торжество коронации из Оренбургской области прибьг31Ѳ
л о две депутации — одну возглавил старший султан Менды-.
герей Букейханов, в нее входил и знаменитый музыкант, со¬
здатель многих кюев — Даулеткерей, сын хана Шига я, дрѵ*
гущ, уральскую группу привез правитель Ахмет Жантурин. а
ее составе находился Алтынсары Балгожин, отец будущего
просветителя И бра я Алтынсарина.
Сибирские казахи вспоминали, что тридцать лет назад во
время коронации Николая Первого царь, по словам Сартай
Чингизова, отдавал предпочтение оренбургским казахам, теп¬
лее их встречал. Так показалось самому Чингизу и а дни тра¬
урной церемонии. Но теперь этой разницы не чувствовалось и,
может быть, поэтому сибиряки и оренбуржцы проводили дни
и в дороге, и в Петербурге, и в Москве в дружбе и согласии.
Вместе обсуждали события, вместе удивлялись праздничному
великолению и вместе приходили к горькому выводу, что с
каждым годом казахов стискивают круче и жестче. Не о на¬
роде шла, понятно, речь, а о них самих — о знати, о султанах.
Влияние их падает, царские чиновники не очень-то считаются
с ними, вожжи в степи забирают в свои руки.
Вот бы рассказать об этих притеснениях самому царю на
приеме!
Ох, как у них разбегались глаза, как они растерялись, про¬
ходя из одних дверей в другие, минуя многочисленные кори¬
доры, и не было числа дверям и коридорам, а у каждых две¬
рей стояли на карауле гвардейцы в мундирах, которые можно
было принятъ за генеральские. Эти гвардейцы так неподвиж¬
но, так камснно умели застывать., что признаки жизни угады¬
вались, пожалуй, только по мигавшим ресницам.
Казахские депутаты еще до приема насмотрелись всласть
на генералов. У себя в Оренбурге и Омске (в Орынборе и Омбы) им казалось, что выше Игельстре-ма или Гясфорта никого
и быть не может, А здесь таких гасфортов полным полно.
Здесь такие паефорты жмутся в сторонке перед
у кого
побольше власти и орденов.
-Пробившиеся к султанским седлам казахи хвастались друг
перед другом званиями хорунжих, капитанов, майоров, реже
подполковников, совсем редко полковников., А здесь таких
офицеров, как овец в отаре. Да, что там майоры или полков¬
ники! Вот, например, среди кавказцев есть и генералы. Зна¬
чит,, не гордиться надо, а сетовать на свою судьбу.
Следуя из коридора в коридор, степные депутаты прито¬
мились, а когда их, наконец, пригласили в приемный зал, то
и вовсе растерялись, запомнив только предупреждение своих
генералов: мол, заходите скромно, с выражением преданности
31
и покорности, склонив головы и скрестив руки на груди. Все¬
могущий Аллах, помоги! Спины ломило, пот выступал на лос¬
нящихся лицах, а тут не передохнуть, не присесть. «Память
отшибло и душа выскочила», как говорил позднее Чингизу
Муса.
И все-таки каждый старался поднять глаза и запомнить.
Этот рыжеусый и, пожалуй, красивый человек на самом высо¬
ком кресле в центре и есть царь. Вот он приподнялся и кив¬
ком головы как бы поздоровался с ними. А им что? Отвечать
или нет? По обе стороны — министры, министры, министры.
При орденах и лентах! Куда там ленты, которыми их жало¬
вали в Орынборе или Омбы...
Министр государственного имущества
генерал-адъютант
Киселев зачитал Указ о награждении, а князь Чернышев, пред¬
ставитель сибирского комитета, раздавал награды.
Чингизу присвоили звание полковника, Мусе — полковни¬
ка, а его двенадцатилетний брат Аужан неожиданно сделался
хорунжим.
Тут же вручали и деньги — кому пятьсот, кому четыреста,
а кому и сто.
И вдруг Чингиз обомлел: Гасфорт давал ему знак — вы¬
ступить от всех казахов.
То, что он говорил об аллахе, благословляющем белого
царя,— это точно. Но сумел ли он сказать что-нибудь пут¬
ное, ни сам он, ни его спутники так никогда и не узнали.
А царь милостливо кивал головой, впрочем, не соизволив
вымолвить ни единого слова в течение всего приема.
Сибирские депутаты даже слегка разочаровались. По про¬
стоте душевной они думали, что у земного бога все не так, как
у людей, а он оказался обыкновенным человеком с круглой
головой и рыжеватыми усами.
Вечером им вновь повезло: они опять увидели царя. Кто-то
сказал, что в этом зале обычно проходят музыкальные вечера
для царской семьи и ее свиты. Устроители праздника решили
попотчевать высоких зрителей образчиками искусства окраин¬
ных народов. Узнав о Даулеткерее и Таттимбете, включили
их в программу дворцового концерта. Вот этому-то обстоя¬
тельству больше всего обрадовались казахи.
И Даулеткерей и Таттимбет славились в своих краях ис¬
полнением народных кюев и композиторским талантом. В ред¬
кие свободные вечера в Петербурге и в Москве наши депута¬
ты упрашивали музыкантов усладить их слух, усаживались в
кружок и начиналось соревнование, в котором обычно не было
победителя. Мастерство Даулеткерея и Таттимбета было оди312
наковой силы и им никогда не случалось переигрывать друг
друга. Каждый исполнял свои — удивительные и неповтори¬
мые— кюи. Кюи Таттимбета посвящались преимущественно
походам, битвам и народному горю. «Бозайгыр»— «Серый
жеребец», «Таргыл бука»— «Полосатый бык», «Ала Байрак»— «Пестрый байрак», «Кокей Коскен»—«Мечтания» рас¬
сказывали языком музыки о трудных военных временах и пе¬
чали разграбленных аулов. Кюи Даулеткерея «Мелодии Срыма», «Аргынгазы», «Кенес» воспевали восстания в Малом
жузе, а такие его кюи как «Девушка Акбала», «Желдирме»,
«Соловей» отражали картины обычной жизни кочевий.
Но какой бы сюжет ни избирали эти народные композито¬
ры, они достигали таких человеческих глубин, так волновали
сердца, что равнодушию среди слушателей не оставалось
места.
И вместе с восторгом загоралось желание, чтобы эту му¬
зыку услышали и в столице России, услышал бы и царь:
вдруг он поймет степные души.
...Зал этот походил на юрту своей округлостью, кресла сту¬
пенчато поднимались с передних рядов к задним. Справа от
широкой занавешенной сцены была ложа царя, слева — ми¬
нистров.
Яркий свет лился сверху, волшебно отражаясь в хрусталь¬
ных подвесках.
Казахи изумлялись и свету, и занавесу, который вот-вот
должен был распахнуться... Они боялись разочароваться, по¬
тому что несколько вечеров назад побывали на оперном спек¬
такле, в котором ничего не поняли и так были оглушены
оркестром и хором, что у них разболелись головы и после пер¬
вого же акта они вернулись к себе домой и зареклись поме¬
щать театры, кроме Таттимбета и Даулеткерея, исправно хо^
дивщих в оперу при каждом удобном случае. Султаны и те¬
перь бы не пошли, если бы не выступление их земляков.
Теперь они задыхались от нетерпения и гордости. Извеч¬
ные любители состязаний, они ждали, когда же зазвучат дом¬
бры Таттимбета и Даулеткерея.
Наконец-то открылся занавес. Свет оставался только на
сцене, освещая и императорскую ложу. Сжавшись в своих
креслах, наши депутаты глядели во все глаза. Зашептались:
«Вон государь сидит, вон он!» Но когда же зазвучат домбры?
Снова, как тогда, в театре, играл оркестр, пели хором, пе¬
ли по одному и вдвоем. Только все это было долго и непонят¬
но. Когда же зазвучат домбры?
Терпению уже приходил конец, хоть возвращайся домой.
313
Но тут со. сцены были произнесены имена Таттимбета и
леткерея.
Ох! Слава аллаху! Они замерли в ожидании. Больше
боялись — найдет ли отзвук в этом круглом зале тихий
домбры?
К богу, к пророку, ко всем мусульманским святым
щались они с молитвами.
Даувсего
голос
обра¬
И вот раздались звуки первого кюя. Даулеткерей играл
«Желдирме». Звуки были отчетливыми — чистыми и гулкими.
Казахи сидели в самом конце Зала, но казалось — домбра
звучит рядом. Аллах внял их мольбам. Желдирме — Вдохно¬
вение. Это — бег коня, нарастание скорости до предела, рож¬
дение песни... После кюя «Желдирме»— кюй «Ыскырма»—
«Свист». Свист степного раздольного ветра, пахнущего жусаном — полынью, свист, то еле слышный, затихающий, то
сулящий грозу и дождь. И вдруг наступила тишина. И все* за¬
хлопали в ладоши. Захлопали и казахи. И кто-то, самый зор¬
кий из них, углядел, что царь дотронулся ладонью до ладони.
Ох, слава аллаху!
Не уступил Даулеткерею и Таттимбет. Старался не смот¬
реть в зал, чтобы не смутиться. Вспомнил степь, ударил по
сухим струнам. Размечтался, вошел в силу. И кюй был о меч¬
те — мечте молодого джигита. Снова били в ладоши, снова
заглядывали в царскую ложу.
Словом., все прошло как нельзя более удачно.
После окончания концерта, сбившись в плотную кучку, де¬
путаты ожидали, когда же к ним присоединятся Даулеткерей
и Таттимбет. Пока они так и не возвратились со сцены к сво¬
им. Вдруг они появились откуда-то из бокового входа. Шли
неторопливо, как подобает победителям. Шли важно — и тутто старшие и младшие султаны увидели, что на парадных чек¬
менях музыкантов сверкают золотые медали. Откуда, как?
И музыканты степенно объяснили,, что их пригласили совсем
в другую — такую богатую комнату, где находился царь.
И царь сам им жал руки, говорил: коп рахмет! Спасибо!
И сам пожаловал медали.
г
Старшие и младшие султаны сперва обрадовались. Еще
бы! Ведь это их скакуны получили призы на петербургской
байге.
Обрадовались и тут же огорчились. Огорчились и начали
завидовать. Медали-то у домбристов, а не у них. Домбристы
возвь^ились, а не они.
Они, султаны, некоторые из них потомки ханов, исправно
314
несут царскую службу, а вот им не довелось подержаться за
государеву ручку, получить от него самого награду.
Они тузы, они главные люди в степи, а почет их слугам—
музыкантам.
Вот и попробуй тут не огорчиться, вот и попробуй тут по¬
давить зависть!
Тайное письмо Таттимбета
Нашим музыкантам не было никакого дела до радостей* и
огорчений своих петербургских спутников — султанов. Заш*
дуют? Бог с ними. Не они помогали их успеху, не в их шла»
что-нибудь теперь изменить. Они добились почета своим мае-'
терством, своей музыкой, поднявшей их на широких песешшх
крыльях.
Впрочем, Даулеткерей и Таттимбет на почет, оказанный
им, смотрели неодинаково. Даулеткерей принадлежал к белой
кости, Таттимбет — к черной.
Даулеткерей чуть больше гордился похвалой* но ему не
приходила мысль использовать ее на благо своих земляков.
Он был предан самому искусству и нисколько не считал дая
себя, потомка хана, зазорным встречаться с композиторам» »
домбристами из народа. С таким, например, неповторимым
певцом степи, как прославленный Курмангазы, сын Сагырбая,
Он не только встречался с ним, но и состязался и, бывало,
оказывался побежденным, и тогда не огорчался поражением,
потому что песня есть песня и поединок есть поединок.
Может быть, здесь сказалась традиция Букеевской орды,
где вопреки распространенному мнению, что аристократы да¬
леки от искусства, и сам Букей, ее основатель, и многие дру¬
гие ханские потомки сами умели складывать песни, сами со¬
чиняли музыкальные поэмы — кюи.
Однако Даулеткерекх, ханскому потомку, не пришло и в
голову задумать и сделать то, что сделал Таттимбет, которым^,
хотя отец его был влиятельным человеком, брат — поручиком,
чувствовал свою связь с народом и недолюбливал аристо¬
кратов.
Свой замысел Таттимбет держал в строгом секрете.
Когда уже было решено, что он будет участвовать в тое
Александра Второго, накануне отъезда в Петербург Таттим¬
бет по обычаю своих сородичей поехал к правнуку Каздаусты
Казбека — Алшимбаю за добрым напутствием. Алшимбай, к
тому времени ставший почтенным старцем, давно отошел от
разбирательств родовых тяжб, сторонился сборищ, не покидал
315
пределов родного аула и даже своей юрты. Но дом его попрежнему считался ордой биев этой стороны, и к нему мно¬
гие обращались за советом перед дальней дорогой, перед
любым большим начинанием. От прадеда Казбека, от деда Бекболата, от отца Тиленши Алшимбай перенял такие драгоцен¬
ные качества, как прямоту и справедливость. Взятки он нена¬
видел. Как говорится, и тала не кусал, и травинки не жевал.
Презирал и своих взяточников, и царских, тех, что заглаты¬
вают верблюдов с шерстью, а лошадей с поклажей. Жил по
правилу — родственников не слушать, совести не терять. Его
однажды хотели сделать старшим султаном, но он отговорил¬
ся незнанием русского языка и русских законов. И хотя он
уже давно уединенно доживал свои годы, у него по-прежнему
продолжали бывать люди, искавшие справедливого совета.
Старик особенно обрадовался приезду Таттимбета, когда
узнал, что певец поедет в Петербург к белому царю. Загово¬
рил о взятках и поборах — чего только не собирали в этом го¬
ду. То на выздоровление жанарала, то на коронацию. Овец
опять угоняли, лошадей, в особенности — стригунков. Из одно¬
го Каркаралинского дуана было отправлено более ста двухле¬
ток. Думали, их отправили прямо в столицу, а оказалось, что
свои же султаны поделили их между собой. Возмущенные ка¬
захи написали об этом в Омск, но никакого ответа не полу¬
чили. Кому же еще сказать? Царю? А как до него дойдет
письмо?
— Слышал я, Таттимбет,— сказал старик,— ты не боишь¬
ся раскрывать рта. Я знаю, ты, и только ты один говорил пе¬
ред нашими султанами о нуждах народа. У тебя хватит му¬
жества обратиться и к самому царю. Ты расскажешь ему, что
терпит народ от местных властей. А нельзя будет рассказать,
письмо ему передашь.
Так наказал Таттимбету, так благословил его Алшимбай.
И музыкант дал слово справедливому бию исполнить этот
наказ.
Праздничная суматоха подходила к концу, но подходящий
час так и не наступил. Не наступил он и когда Таттимбет
стоял перед царем, вручавшим ему медаль. То ли храбрости
не, хватило, то ли неудобным показалось: тебя награждают,
а ты с просьбой. Да и Даулеткерей стоит рядом.
Теперь он уже знал, что второго такого случая не будет.
Значит, надо передать письмо и вначале его написать. Тут ни¬
кого не попросишь. Выскочит слово из-за тридцати зубов —
станет достоянием тридцати родов. Здесь можно верить толь¬
ко самому себе. Перед отъездом в Петербург он виделся с Чо316
каном, которого считал народным заступником, и едва не упро¬
сил Чокана подготовить послание царю. Он отзывчивый, он
согласится сразу, да потом раздумал сам Таттимбет: зачем
подводить хорошего человека? Письмо может не понравиться,
руку Чокана сразу узнают. Чего доброго, еще накажут.
Оставался один выход: написать письмо самому. Таттим¬
бет пожалел, что он не знал русской грамоты, да и по-мусуль¬
мански получалось у него не всегда понятно. Ничего, разбе¬
рут. Найдется толкач у белого царя.
Улучив свободный час в гостинице, когда все остальные
депутаты разбрелись кто куда, Таттимбет дал мысленно обе¬
щание аллаху зарезать в честь этого события барана и при¬
ступил к сочинению письма.
Строка, спотыкаясь непослушным конем по бездорожью,
бежала справа налево. Казахские слова путались с татарски¬
ми, татарские с арабскими. Тяжела ты, ох, как тяжела, му¬
сульманская грамота! Как говорится, не продашь ты на ба¬
заре больше того, что привез на базар.
«Благочистивому уа уважаемому улуг падишаху Исканде¬
ру сыну Миклая сыну Раумана хиз рату послание...»
Вывел, задумался и пошел дальше, словно отесывая креп¬
кое дерево тупым топором.
Писал о жадности властей, о том, как они находят любую
причину отобрать у кочевника то овец, то коней, а то верблю¬
дов, прикрываясь то его падишахским именем, то именем его
генералов. Перечислил, как наказал ему Алшимбай, все по¬
боры перед коронацией.
Хотел написать еще о многом другом, но сил не хватило.
Написал, перечитал и мучительно стал думать: ставить
свою подпись или пусть будет письмо «круглым» — так назы¬
вали в степи анонимные жалобы.
Нет, «круглое письмо» отправлять нельзя — его могут не
прочитать. Ну, а если подписать,— не попадет ли он в ту яму,
что пытался выкопать для других? Пошлют майыра рассле¬
довать, вернется майыр богатым и скажет, что все здесь ложь.
А вдруг царский майыр окажется честным? Тогда все будет
хорошо.
Вспотев от волнения, он вспомнил Алшимбая, вспомнил
свое обещание зарезать барана и твердо вывел:
«Таттимухаммед, сын Казангапа, искать в ауле Нурбике
Чанчаровской волости, Каркаралинского дуана».
И еще хотел поставить печатку, которую вместе с кольцом
дал ему в дорогу Алшимбай.
Хотел, да раздумал. Ведь печатка была именная, бийская.
317
Щсяь у старика не будет неприятностей, а ® случае удачи я
скату: не меня благодарите, а нашего справедливого бия.
..Жше ѵв Омске, сразу после возвращения из Петербурга и
-Москвы, Таттимбет обо всем рассказал Чокану. Чокан по го¬
родскому обычаю обнял музыканта и поцеловал его, исколов¬
шись густой бородой:
— Я очень рад за вас, Татти-ага... Что поделаешь, если
письмо не дойдет до царя. Может быть, и так. Но будем ве¬
рить, что дойдет. Тогда ваши желания исполнятся. Александр
не такой алой, как его отец. Александр, думаю, хороший даръ.
Знания:, он был в разладе со своим отцом, как ты с Чіин-
шадмФ.
Чокан вместо прямого ответа на вопрос сказал:
— Я много доброго жду от него. Дай бог, чтобы он шел
пѳ верному пути.
— Аминь!—скрепил Таттимбет молитвенным восклица¬
нием, слова Чѳкана, но тут же обеспокоенно спросил:
—- Чем же все-таки закончится история с письмом?
*— Решились вы на этот шаг, наберитесь терпения.— Чо¬
кан, по-сыновьи ласково взглянул на музыканта.— Ы© в труд¬
ный день я вас не оставлю. Я не позволю вам одному подста¬
вить под удар свою усталую спину. Вместе подымем груз,
Татти-ага.
Прежде чем вернуться в свой аул, Таттимбет на пути из
Ѳиска заехал к Алшимбаю и рассказал, как выполнил его
некие.
Старый бий даже прослезился:
— Ты родился настоящим джигитом, Я думал, посылаю
на (байгу слабого стригуна, а ты оказался сильным аргама¬
ком. Пусть ярче разгорается твоя звезда, мой милый. Хорошо,
что твои кюи услышал Петербор. Пусть услышит Петербор и
твое слово в защиту народа.
С этой поры и Таттимбет и Алшимбай никому не раскры¬
вали своей тайны, только и думали о письме с тревогой и на¬
деждой, боясь даже представить себе, что этот, с таким тру¬
дом сочиненный листок может просто затеряться в одном из
тысяч столов петерборских канцелярий.
Письмо было событием в их жизни, они считали его своим
большим и смелым делом,, и Алшимбай ежедневно молился о
благополучном исходе, считая свою мечту мечтой всех окрест¬
ных казахов.
318
Узун-кулак 1’7'
'
Еще не повидав Таттимбета, Чокан уже знал, что казах¬
ские кюи понравились царю и он похвалил певцов. Узнал он,
как и все, благодаря у зун-кулаку.
Быстроту узун-кулака сравнивают и с птицей., и с ветром,
и с молнией. Сколько бы ни исследовали этот способ передачи
новостей, так бы и не докопались, кто его изобрел, кто зани¬
мался его усовершенствованием.
Узун-кулак можно изучать всесторонне.
Например, он имеет историческое значение, Да, да — ис¬
торическое. Все заслуживающие внимания события передава¬
лись и современниками и потомками именно с его помощью.
С точки зрения философской узун-кулак — длинное ухо —
соединил сообщения из множества коротких ушей отдельных
людей в одно пространное обобщенное известие, охватываю¬
щее чуть ли не весь степной простор.
В узун-кулаке есть и простой житейский смысл" откуда
черпали бы новости жители кочевых аулов, если не было у
них ни печати, ни телефона, ни телеграфа, ни школ с грамот¬
ными учителями?!
Спору нет, узун-кулак некоторые факты преувеличивал,
другие приуменьшал, иногда что-нибудь так подправлял, так
перекрашивал, что сам факт становился другим фактом. Но
подобные искажения происходили не столь уж часто.
Сам рожденный в народе, он оставил заметные следы в на¬
родном сознании.
Как из самого Петербурга узун-кулак доставил известие
о наших музыкантах, того Чокан так и не узнал.
Во всяком случае «Северная пчела» со статьей Владимира
Даля, посвященной концерту, пришла в Омск значительно
позднее. Выдающийся знаток русского языка, знаток казах¬
ского быта автор повестей на казахскую тему «Майна» и
«Бикей и Мауляна» восторженно отозвался о Даулеткерее и
Таттимбете, высоко оценил их талантливое мастерство, спра¬
ведливо удостоенное золотых медалей.
Чокан радовался этому, как радовался и врученным пев¬
цам из царских рук наградам. Он еще смотрел на Александра
Второго романтическим взглядом. Наслышанный, что в дет¬
стве царь воспитывался известным русским поэтом Василием
Андреевичем Жуковским, добрым и даже сентиментальным и
в стихах и в жизни, Чокан считал, как и многие другие, что у
Александра должна быть нежная душа и,видимо, поэтому он
решил уничтожить крепостное право.
ЗШ
Чокан далеко заходил в своих раздумьях и предположе¬
ниях. Царь не случайно слушал музыку колониальных наро¬
дов, рассуждал он, и если он оценил наши кюи, наши песни, не
оценит ли он справедливо и нас самих? Ведь это может при¬
вести к уравнению прав наций, входящих в состав России. Как
бы это было бы хорошо!
Чокай вообще любил музыку, в том числе и свою родную
казахскую. Вероятно, он не знал слов Абая: «Человек со сво¬
его рождения открывает для себя мир музыки». Но Чокану
был известен праздник Шильдахана, устраиваемый в честь
рождения ребенка. Ему рассказывали, как торжественно от¬
метили родители вместе с ханскими потомками и гостями из
обычных аулов его появление на свет. Радовались, что перве¬
нец Зейнеп оказался мальчиком. Зарезали кобылицу, пригла¬
сили домбристов. Игры и состязания продолжались несколь¬
ко дней. Но в эти дни вряд ли слышал и тем более воспри¬
нимал музыку Чокан. Говорят, ребенок начинает различать
звуки только после сорокового дня. И можно утверждать, что
первые звуки, дошедшие до младенческих ушей Чокана, были
колыбельными песнями Кунсулу.
Поэтому и юношей он называл ее не Кунсулу, а Кунтайапа, мама Кунтай. Как мягко и душевно пела она! Он и маль¬
чиком засыпал под баюкающие мелодии ее песен. Он маль¬
чиком привык, что в Орду часто заезжали музыканты. В дет¬
стве ему мечталось стать исполнителем кюев, домбристом,
певцом. Но природа отказала Чокану в этом таланте: он не
обладал сильным голосом, а пальцы его оказались неловкими
и неумелыми. Поговаривали, что в их роду не бывало ни на¬
стоящих композиторов, ни исполнителей. Это не совсем так,—
родной брат Чокана Кангожа в совершенстве овладел искус¬
ством игры на домбре и даже прославился как музыкант.
Так или иначе, Чокан считал, что музыка ему не подвла¬
стна, и, уезжая из Орды учиться, даже не помышлял зани¬
маться ею. Однако в кадетском корпусе он увлекался урока¬
ми музыки и получил некоторое музыкальное образование.
Как помнит читатель, на Атбасарской ярмарке он пытался за¬
писывать не только тексты исполнявшихся там песен, но и му¬
зыку к ним нотными знаками. Думал отдать их своему пре¬
подавателю для обработки, но, к сожалению, и нотные записи
были украдены вместе с рисунками.
Пробовал он восполнить как-то потерю в Омске, но сюда
приезжало мало хороших исполнителей, и из этой затеи тол¬
ком ничего не вышло.
И только послушав кюи Таттимбета перед его поездкой в
320
Петербург, Чокан понял, что перед ним вдохновенный мастер.
Все слышанное им раньше не шло ни в какое сравнение с его
музыкой, с его игрой.
Вот бы послушали нашего Таттимбета в столице, мечтал
Чокан. Теперь эта мечта исполнилась, даже превзойдя свои
пределы. Думалось — казахская песня поднялась высоко, вы¬
соко, и вместе с ее полетом неизмеримо выросло уважение
к ней...
Мечты были сладкими и, увы, обманчивыми.
С нетерпением Чокан ожидал возвращения депутации из
Петербурга. Он хотел услышать больше живых подробностей,
чем принесли узун-кулак и заметка в столичной газете. Депу¬
таты вернулись, Чокан их стал распрашивать о концерте, а
они только плечами пожимали:
— Да это все одна суета. Ничего значительного не про¬
изошло.
Огонек ревностной зависти, вспыхнувшей еще в Петербур¬
ге, в пути разгорелся сильнее. Никто из султанов не пожелал
умножать славу музыкантов.
Слушая равнодушные ответы, Чокан не стал обижаться.
На кого обижаться, зачем?.. Пускай себе степные тузы счита¬
ют музыку уделом праздных. Это ведь только такие степные
тузы могут с достоинством повторять, что из их рода не вы¬
шел ни один акын, это они придумали лживую пословицу:
Кто не ленив — тот сапоги сошьет,
А кто бесстыден — песенки поет.
Забыли они, что песня звучит и в честь рождения ребенка,
что без песни и праздник не праздник, что песня и раны из¬
лечивает и провожает человека в могилу.
Всю жизнь казах неразлучен с песней. В песне запечат¬
лены следы народной радости и народной печали. И тот же
узун-кулак передает эти песни не только современникам в
ширь пространства, но и потомкам в глубь времен.
Узун-кулак — это длинные и чуткие уши народа. А корот¬
кие уши? Короткие уши принадлежат тем, кто дальше мел¬
ких забот повседневной жизни ни видеть, ни слышать ничего
не хочет.
Вот что такое короткие уши. К ним можно было бы отне¬
сти и Чингиза. Что греха таить, временами и он бывал завист¬
лив к чужой славе и равнодушен к песням. К радости Чокана
так не случилось на этот раз. Нет, его отец не походил на
всех остальных султанов, входящих в депутацию. Сказались
перемены последних лет, а, может быть, и растревоженная^
11 С. Муканов
321
песнями память о молодости. Он умел неплохо играть и на
казахских и на русских инструментах — домбре, мандолине,
гармонике. Негромко, но приятно напевал под их сопровожде¬
ние. Мать его Айганым в порыве религиозных увлечений власт¬
но воспрепятствовала ненужной и даже вредной, по ее мне¬
нию, страсти сына. Что же, ему иногда приходилось бывать
послушным. Домбру и мандолину он забросил навсегда, но в
течение всей жизни остался отзывчивым слушателем музыки.
И теперь, во время долгого путешествия в Петербург и Моск¬
ву, он частенько с удовольствием слушал и своего Таттимбета
и букеевского Даулеткерея, порою подразнивая их и застав¬
ляя состязаться. Он справедливо относился к ним, не выделяя
Таттимбета, как своего, не отличая Даулеткерея, как челове¬
ка белой кости. Он их полюбил за музыку.
Не только Чокану, но и многим другим искренне и увле¬
ченно рассказывал Чингиз о концерте, рассказывал без по¬
верхностных «прекрасно» и «восхитительно», а о самих кюях,
о силе их звучания, о том, как свистел во дворце степной ве¬
тер, когда играл Даулеткерей, и как закрывал глаза Таттимбет, представляя мечту джигита.
Другие султаны словно сговорились молчать. Смолчали
они и о другом, что их призвали в Петербурге обучаться рус¬
ской грамоте и отдавать детей в русские школы. Правда, там
они согласно кивали головами и даже вслух обещали испол¬
нить эту просьбу. Но в Омске и своих аулах первыми отка¬
зались посылать своих сыновей учиться.
Кто вернулся из Петербурга в самом приятном располо¬
жении духа, так это Гасфорт. Он стал генерал-адьютантом,
что позволяло ему свободно заходить во дворец. Грудь его
украсил орден Владимира второй степени на голубой ленте.
К тому же его наградили тремя тысячами рублей золотом.
Верный своему характеру, он недолго раздумывал, чем от¬
метить эти вскружившие его седую голову почести. Конечно,
праздником, притом на широкую ногу! И, не дожидаясь лич¬
ного отъезда из Питера, послал гонца в Омск с приказом
начать подготовку к новым торжествам в степи по случаю
коронации.
Генерал, исполнявший обязанности губернатора во время
отсутствия Гасфорта был хорошим воякой, знал толк в похо¬
дах и строевых делах, но как и где проводить праздники —
понятия не имел. Он посоветовался с чиновниками, участво¬
вавшими в подобных затеях Густава Христиановича, и всю
подготовку к торжествам перепоручил Валиханову.
Не то, чтобы с огромной охотой,—Чокану не очень хоте-
№
лось отрываться от книг,— но все же он принялся за выра¬
ботку программы праздника. Прежде всего определил ме¬
сто—горы Бурабая, край озер, хвойного леса, гранитных
скал. Там начинал свое ханство его дальний предок Аблай, от¬
туда утверждал свою власть и пыталсяраспространить свои
владения его дед Валихан. В детстве сказочная краса заповедного этого уголка промелькнула перед ним, и теперь он
сможет вдоволь на нее насмотреться.
Генерал не стал возражать, а вскоре прибыл и Гасфорт,
утвердивший место и время праздника. Во все дуаны срочно
разослали приказы о новом тое у подножия Бурабайских гор.
Густав Христианович попутно, как о чем-то малозначп
тельном по сравнению с праздником, сообщил, что царь со
гласился с предложением Азиатского департамента отложить
на некоторый срок путешествие Валиханова в Среднюю Азию,
Кашгар. Пока Чокану предложили заняться изучением Семи¬
речья, которое только начинала осваивать Россия. Почти
одновременно ознакомиться с новой областью поручили в Пе¬
тербурге известному географу Петру Петровичу Семенову, и
Чокан уже планировал встречу с ним в Семипалатинске, что¬
бы присоединиться к одному из его маршрутов или, по край¬
ней мере, посоветоваться по поводу своей будущей большой
поездки.
Но все это еще было далеко впереди, а пока Чокан на¬
брасывал по карте линии своего собственного пути на гасфортовский праздник, стремясь побывать во всех шести дуанах
сибирских казахов. Пути получались кружные, но увлекатель¬
ные. К Бурабаю вела дуга через Баян-аул, Каркаралы, Кокпекты, а обратно он решил возвращаться через горы Чингиза,
Аягуз, Прибалхашье. После переправы через реку ЧурубайНуру добраться до Ишима и дальше берегом Кулайгыра дер¬
жать направление на отцовскую орду.
Осуществить такой план не представляло больших затруд¬
нений, но неожиданно Чокан оказался в плену новых тяже¬
лых обстоятельств. О них Чокану принес известие все тот же
узун-кулак. Наркыз, дочь Кожыка, бесстрашная и пленитель¬
ная Наркыз бросилась в реку, свела счеты с жизнью.
Весь многочисленный род уаков взволновался и глубоко
опечалился. Многие акыны откликнулись на смерть девушки
прощальными песнями-естирту. Прославленный
кобызист
Среднего жуза из рода уаков Дайрабай сложил хватающие
за душу кюи — «Рано ты ушла, сестра» и «Утонула наша до¬
рогая». Узун-кулак передавал, что их нельзя было спокойно
слушать и вслед за кюями люди могли произносить только
молитвы.
Чокан терзался. В его ушах звучали скорбные мелодии
песен. Ему казалось, что он виноват в ее смерти. Ведь он обе¬
щал Наркыз остановить своего отца, обещал заступиться за
Кожыка. Но он не смог сдержать своего слова, потому что
слышал, как стоял в аулах плач после набегов барымтача.
И все-таки... Чокан не мог успокоиться, не побывав на месте
событий, не услышав, как жила Наркыз все последнее время.
Значит, предстояло изменить маршрут поездки в Бурабай, со¬
ставленный им же и уже подписанный Гасфортом.
В те самые дни, когда Чокан зашел в тупик, раздумывая,
как же сказать обо всем этом генералу, к нему от отца при¬
мчался Жайнак, сообщил о болезни матери и передал прось¬
бу родителей срочно приехать в аул.
Мать действительно болела. Она располнела, часто зады¬
халась, жаловалась на боли в сердце. Недавно сердечный
приступ уложил ее в постель, и она боялась, что больше не
встанет. Но приступ прошел, боли прекратились. Когда же она
узнала, что сын выезжает в степь длинной круговой дорогой и
может не побывать дома, ее взяла в тиски жестокая обида. Как
только Канашжан не понимает, что я истосковалась по нему,
подумала она, и велела ему сообщить о своей тяжелой бо¬
лезни.
Жайнак, излагая просьбу матери, сказал всю правду, что¬
бы избавить Чокана от лишних волнений. А Чокан, в свою
очередь, сказал Гасфорту только о болезни Зейнеп, умолчав
о ее выздоровлении.
Гасфорт досрочно отпустил Чокана в Орду, предоставил
ему возможность распоряжаться своим временем, но преду¬
предил, что он не должен опаздывать в Бурабай и там, на ме¬
сте, обязан взять в руки подготовку к тою:
— А мать ты успокой, дай бог ей здоровья!
Чокан на следующий же день отправился в дорогу, взяв с
собой одного Жайнака.
Друг детства не узнавал Чокана. Куда девалась его мяг¬
кость и сговорчивость, он стал резким, себялюбивым, скрыт¬
ным. Жайнак недоумевал, почему они из Омска поехали не
напрямик к джайляу Кулайгыр, где сейчас расположилась
Орда, а через Петропавловск и вдоль Ишима. Чокан грубо
оборвал миролюбивый вопрос Жайнака:
— Не твое дело, рыси себе и рыси, да помалкивай.
А сам думал о том, чтобы скорее добраться до аул# Ко¬
жыка, до тех мест, где был его аул и разузнать, как же все
324
произошло. И только после этого встретиться с матерью и
отцом.
Так они, и ехали: впереди Чокан, а за ним на почтитель¬
ном расстоянии, словно решивший молчать всю дорогу, оби¬
женный, сгорбившийся в седле Жайнак.
Власть печального кюя
Весь долгий путь берегом Ишима Чокан оставался хму¬
рым, неразговорчивым. Его обычно открытое лицо было не¬
проницаемым. Даже оделся он скромно, по-дорожному, и не
каждый смог бы признать в нем офицера.
Если кто и догадывался о цели его поездки, так это Жай¬
нак. Ловкий, сообразительный, не теряющийся в любом поло¬
жении, умеющий, как говорится, проскользнуть через колечко,
он после первой неудачной попытки не приставал больше к
Чокану с расспросами и не стремился его развлекать.
Но и дорога через Кзылжар, избранная молодым султаном,
и давние разговоры, ходившие в народе после ярмарки в Атбасаре о том, что сын Чингиза встречался с дочкой Кожыка,
и совсем недавний узун-кулак о смерти Наркыз, и скорбный
кюй Дайрабая «Рано ты ушла, сестра», дошедший до Орды,
и прежде всего само настроение Чокана убеждали Жайнака:
их поездка, отклонение в сторону от отчего джайляу связана
только с Наркыз. Но почему так замкнут Чокан, так рас¬
строен? Почему он думает о погибшей Наркыз, а не о живой
Айжан? На эти вопросы Жайнак ответа не находил. Он знал,
что сверстника его детских игр в народе считали слишком
влюбчивым, но до сих пор он не придавал этому значения.
А в душе Чокана звучали отголоски прощального кюя. Он
его слышал только в отдельных отрывках, и лишь воображе¬
ние рисовало ему картины, одну печальнее другой. Мысленно
он разговаривал сам с собой, и даже не с собой, а с Наркыз.
Вспоминал все короткие и такие разные встречи с ней. Гордую
девушку, метко стрелявшую из лука. Девушку, вскружившую
ему голову на качелях алты-бакан. Убитую горем дочь Ко¬
жыка, схваченного солдатами и уже доставленного в Омск
вместе с сыновьями перед ссылкой в Сибирь. Вспомнил свое
прежнее обещание Наркыз заступиться за ее отца. Вспомнил,
как побывал в доме, где остановилась в городе Наркыз. Уже
и след ее простыл, а равнодушный хозяин не стал вдаваться
в подробности, убежденный, что встреча с Чоканом не сулит
ей ничего доброго. Вспомнил Чокан и ту ночь в Кяхте, когда
его подстерегал Ескара.
325
Была: у. Мокана еще одна встреча с Наркыз, такая горькая,
что он стремился изгнать ее из памяти...
Теперь, оставив Чекана в пути, расскажем, что же произо¬
шло с Наркыз.
...Когда отца и братьев захватили в ауле солдаты и свя¬
занными повезли в широкой армейской телеге в город, родные
и близкие побоялись их провожать. И только одна Наркыз
приехала с ними в Омск. Вначале она бежала за трусившими
рысцой лошадьми, не обращая никакого внимания на окрики
и угрозы командиров. Уже потом урядник пожалел девушку,
покоренный ее храбростью и настойчивостью, и разрешил ей
сесть в телегу.
Измученный отец ласково и твердо взглянул в глаза до¬
чери:
— Ты родилась девочкой, но я тебе дал имя Пара — одно¬
горбого верблюда, чтобы ты была мужественной, терпеливой.
Ты оправдала мои надежды. Будь и впредь такой. Умоляю
тебя, приказываю: не преклоняйся перед врагом, не топчи свою
гордость.
Слова отца Наркыз запомнила как знак, вырубленный на
камне. Она не обратилась к Чокану, хотя он и мог бы ей по¬
мочь. Чокан был сыном Чингиза, ханским потомком, и, зна¬
чит, ее врагом.
Наркыз порывалась уехать с отцом и братьями в ссылку,
в края, где ездят на собаках. Но их отправили по этапу, от¬
правили незаметно. Как она ни просила, ей даже не показали
направления, куда их повели. Что ж, пришлось возвратиться
домой со случайно подвернувшимися попутчиками.
В родной степи она не пошла куда глаза глядят, не пошла
и в свой аул. Путь ее лежал к полесью Чагалака, где жил сын
Медебая, Кульгара, за которого она была сосватана еще в
детстве. Преданный ей, тихий с виду, невежественный и дур¬
ной характером Кульгара не нравился девушке. Когда дома
все еще было в порядке, она твердо решила не выходить за
него замуж, но теперь ей показалось кощунством нарушить
отцовское благословение. Покойный Медебай до самой своей
смерти дружил с Кожыком, и Наркыз думала, что поступит
правильно, связав свою судьбу с Кульгарой. Не память Ме¬
дебая чтила она —благословение отца.
Вскоре она добралась до аула и тихонько вошла в дом
Кульгары. В полесье Чагалака, находившемся в стороне от
больших степных дорог, ничего не знали о несчастье, свалив¬
шемся на голову Кожыка и его сыновей. Не знал ничего, об
этом и Кульгара. Он давно хотел видеть Наркыз своей же-
вой, сопровождал ее в поездках то ли в качестве жениха, то
ли просто джигита. В последнее время он разуверился в сво¬
ей невесте, понял, что она не желает быть с ним.
" И вдруг перед ним Наркыз. Он был удивлен и обрадован.
— Слушай, Кульгара,— сказала она ему без предисло¬
вий,— если хочешь, чтобы я стала твоей женой, приезжай зав¬
тра ночью в наш аул и без шума увези меня. Выкради!..
А пышной свадьбы у нас не будет — обойдемся без нее.
Кульгаре оставалось только повиноваться. Так Наркыз по¬
роднилась с домом Медебая.
Родство это продолжалось, однако, недолго.
Тихий Кульгара, Белобровый, как называли его вокруг за
светлые брови, выделявшиеся на смуглом до черноты лице,
оказался на редкость вздорным человечишкой. Он не посмо¬
трел, что она сама, если разобраться, пришла к нему, начал
припоминать прежние свои обиды, ругаться, то и дело пускать
в ход кулаки.
Может быть, Наркыз и снесла бы это. Мало ли как в аулах
не издеваются мужья над своими женами. Удел казахской
женщины — молча терпеть. Но однажды гордость Наркыз бы¬
ла окончательно втоптана в грязь.
Случилось это во время осеннего переезда аула с джайляу
на зимовку. Зимой Кульгара жил отдельно от родичей, от
братьев в лесу по соседству с русским селом, а летом пасли
скот и переезжали вместе. Спор между родичами разгорелся
по пустякам, из-за шалостей детей. И во время спора Наркыз
услышала, как Кульгару укоряют младшим братом по отцу
от молодой жены Медебая. Дескать, этот мальчишка, которо¬
го называли забавным именем Мук вовсе и не брат ему. Кульгаре, а родной его сын. Дескать, Медебай глядеть не хотел
на него, никогда не признавал своим.
Вот ты какой, разгневалась Наркыз. И с неумолимой ре¬
шимостью потребовала от мужа ответа — так это или не так.
Припертый к стенке Кульгара возражать не стал. Он ответил
побоями и такими оскорбительными ругательствами, что даль¬
ше идти было некуда. Он не пощадил сосланного отца Нар¬
кыз и тоже облил его грязью. Этого Наркыз ни забыть, ни про¬
стить уже не смогла.
Наркыз задумала отомстить и отомстить жестоко.
Они в это время перебрались с джайляу в дом с печным
отоплением. По ночам было уже холодно. С вечера Наркыз
хорошо протопила печь кизяком, подбавила в кумыс для му¬
жа белены, и когда он заснул без памяти, закрыла дымоход
й ушла, накрепко захлопнув двери.
327
Кульгара так и не проснулся. Убедившись, что он мертв,
Наркыз покинула полесье Чагалака. Оставаться ей здесь или
даже уйти в соседний аул было нельзя. Родичи Кульгары, ко¬
нечно, посчитают ее единственной виновницей смерти брата и
тут же расправятся с ней.
Наркыз боялась не только наказания, даже смерти, сколь¬
ко жестоких надругательств. Пускай уж лучше русские
судят ее по закону. Закон справедливее и мягче казахских
обычаев. Так она пришла в соседнюю казачью станицу Пет¬
ровскую или Акжар, Белый овраг, по-казахски. Пришла в ста¬
ничное правление и все рассказала, не утаивая правды. Ее
выслушали и быстренько отправили в Омск. Суд рассудит,
пусть уж там разбираются. Так Наркыз поместили в крепость
до окончания следствия.
Здесь наступило время открыть страницу памяти, которая
больше всего страшила Чокана. Да и мы, признаться, до сих
пор умалчивали о ней в нашем повествовании.
После возвращения из Сибири Гасфорт вновь поручил Чокану ознакомиться с тюремными делами. Неожиданно он обна¬
ружил папку по делу Наркыз, дочери Кожыка, пришедшей с
повинной по поводу убийства своего мужа Кульгары, сына
Медебая.
Сам не свой, он тотчас поехал к начальнику тюрьмы и су¬
ховатым любезным тоном, подавив охватившее его волненье,
попросил устроить ему встречу с заключенной. Начальник
тюрьмы, не доискиваясь причин, рад был оказать адьютанту
генерал-губернатора эту пустячную, с его точки зрения, ус¬
лугу.
— Может быть, вас оставить вдвоем?
— Как вам будет угодно... Я лично не настаиваю.— Отве¬
чал Чокан безразличным тоном, содрогаясь от мысли, что на¬
чальник тюрьмы останется на их встрече. К счастью, этого не
случилось.
...Конвоиры ввели Наркыз и вышли. Чокан сперва просто
ее не узнал. Но сверкнули прежние, только глубоко запавшие
глаза и жалкое подобие улыбки на миг осветило ее лицо.
Сквозь рваное платье из мешковины темнело худое тело. Так,
должно быть, одевали раньше казахи женщин-преступниц, за¬
ворачивая их в черную кошму-кебенек и сажая задом наперед
на черного ишака или черную корову. И возили для посрам¬
ления из аула в аул.
Кто черный саван одел
Не возвратится вовек.
328
Вернуться с позором — удел
Того, кто одел кебенек.
Исхудавшая, измаявшаяся Наркыз... Как выступают ску¬
лы на лице, как обтянут кожей подбородок. Косточки видны,
а шея стала тоненькой, тоненькой. Чокан растерялся, жалость
переполнила его. Он только и смог сказать, показав на мяг¬
кое коричневое кресло:
— Садись, Наркыз!
Первым чувством, овладевшим женщиной при встрече, бы¬
ло удивление. И зачем ее привели именно к нему? Удивление
тут же сменилось раздражением и злостью. Перед ней сидел
враг отца, ее враг.
— Я уже устала сидеть, мой торе. Если тебе есть, что мне
сказать, я могу выслушать и стоя.
А что ей мог сказать Чокан? Все ясно и так. Вполголоса
он произнес первые пришедшие на ум слова:
— Просто захотел повидать тебя, Наркыз.
— Ну, гляди, гляди. Вот я вся перед тобой. И жизнь у ме¬
ня теперь такая, как я. Что тебе надо еще посмотреть или ус¬
лышать?
— Ничего мне не надо, Наркыз. Только я жизни, не смер¬
ти желаю тебе. Не могу и думать о твоей смертй. Понимаешь?
— Жизни, жизни... Да разве можно так жить?
— А если попытаться тебя освободить из тюрьмы?
— Освободить. А куда я пойду тогда?
— Потом подумаем... Жизнь подскажет...
— Вот ты твердишь, торе, «жизнь, жизнь...» А я тебе по¬
вторяю — нет у меня жизни... В скелет заживо превращаюсь,
могильную землю чую. Нет, ты меня лучше не освобождай.
Ни мне этого не надо, ни тебе. Понял?
— Не совсем. Объясни, Наркыз.
— Что тут объяснять? Я останусь в живых, ты умрешь.
Понял хоть теперь?
Чокану тяжело было слышать все это, но он насильно рас¬
смеялся.
— Почему ты смеешься, торе? Ничего смешного не на¬
хожу.
— Ведь ты, Наркыз, говоришь неправду. Нельзя тебе ве¬
рить.
— Я же ясно сказала: ты меня освободишь, а сам умрешь.
Ты что — в воде не тонешь, в огне не горишь, пуля тебя не бе¬
рет, сабля не режет?
— Неужели ты серьезно решила меня убить? — Чокан
329
опять насильно улыбнулся.— Спорить готов, что нет. И я най¬
ду' способ освободить тебя. Делай потом, что хочешь. А сей¬
час ты вернешься в свою камеру. И не удивляйся, если тебя
скоро выпустят.
Наркыз продолжала стоять, пошатываясь от усталости.
Много она передумала за эти минуты. Еще вчера опа, каза¬
лось бы, твердо знала, что вспыхнувшее тогда в Агбасаре чув¬
ство к Чокану давно погасло, что любовь сменилась непреодо¬
лимым желанием отомстить за отца и братьев, пролить хан¬
скую кровь. Когда она осталась с ним вдвоем в кабинете, она
уже мысленно видела, как расправляется с врагом. Но вот
прошло немного времени — и ей уже стало жаль молодого,
вспыльчивого, насмешливого торе с такими добрыми и пони¬
мающими глазами, которые пронизывают тебя, волнуют, излу¬
чают тепло.
— Пока прощай, Наркыз.— Чокан встал и шага на два
приблизился к ней.— Если тебя выпустят, а я уверен, что это
будет, ты обязательно найди меня. Прежде всего тебя надо
одеть, а уж потом поговорим...
...Расставшись с Чоканом, Наркыз еще продолжала думать
об убийстве, даже соображала, где найти нож, чтобы припря¬
тать его под полой. Но мысли эти уступали место другим.
Сердце женщины, пусть измученной, изголодавшейся, рвалось
к ханскому потомку с новой силой.
Чем же все это кончится, размышляла она в камере, не
глядя на других арестанток, не отвечая ни на какие их вопро¬
сы. Потянуться к нему? Но ведь Чокан был недостижим, как
недостижимы звезды на небе. На что она может надеяться?
Что можно придумать? Ничего! Нет, она не убьет Чокана. А за
что его убивать? И разве можно убивать свою собственную
мечту? Но и видеть его больше она не должна. Лучше уж са¬
мой умереть...
...Чокан сдержал свое слово. Ее действительно вскоре ос¬
вободили. Должно быть, он сумел доказать что обезумевшая
от горя Наркыз наговорила на себя. Свидетелей убийства не
нашлось, и дело закрыли: много еще темного в аулах.
Наркыз зашла в дом, где обычно останавливалась, раздо¬
была кое-какую поношенную мужскую одежонку, выбралась
на петропавловскую дорогу, и вскоре ее взяли к себе в арбу
какие-то казахи, направлявшиеся в соседние с аулом Кожыка края.
Попрощавшись со своими попутчиками, Наркыз ^добралась
до родных мест. Слухи о гибели отца и братьев подтверди¬
лись. Но Ескара, оказывается, скрывался здесь. Сородичи пря-
тали его от властей и помогли сестре встретиться с братом*.
Бекара нас табун лошадей у богатого бая Оте. Он очень об¬
радовался Наркыз, старался при вести ее в чувство, подкор¬
мить, одеть. Но сестра, узнав, как погибли в лодке отец и
братья, как скитался по тайге Бекара, горевала еще сильней.
Ей больше не хотелось жить.
Однажды в светлую ночь она поехала с Ескарой сторожить
лошадей. Ночные выпаса находились там, где речушка Акан
Борлык впадала в Есиль. На слиянии рек шумел водоворот,
а над ним подымалась каменная стена оврага, гладкая, словно
вырубленная руками человека. Гребень этой стены зарос гу¬
стой арчой. Глухой этот уголок называли Куз-кия. Говорили,
что там водится много змей.
Наркыз облюбовала Куз-кия для постоянных прогулок. Ее
не пугали ни густые заросли, ни рассказы о змеях.
— Что ты ходишь туда, милая?— с тревогой спросил од¬
нажды сестру Ескара.
— А вот пойдем со мной,— ответила Наркыз.
Они взобрались вместе на гребень Куз-кия.
— Смотри,— сказала сестра брату,— видишь, какой про¬
стор раскрылся. Вот там наши джайляу на берегах Кой б агар а
и Жасылбагара, когда-то там стояли юрты, и мы беззаботно
резвились. Не вернется наша прежняя жизнь.
Ескара тяжело вздохнул. Он тоже неузнаваемо изменился,
как и сестра. Считали его прежде в семье безропотным, по¬
ручали ему самую неблагодарную работу — то доить кобылиц,
то варить курт и взбалтывать кумыс, а то и кизяк собирать
для топлива. Терпенье в этой семье не почиталось высоким
качеством, не ценили в нем и добродушие, и молчаливость.
И только отец говорил:
— Погодите, дети, наш Есим — отец так называл сына, от¬
брасывая «кара»,— наш Есим всех вас обойдет. Знаете при¬
словье:
Мяч и асыки истомят вконец,
Закон удачи жизненной суров.
Кто ест курдюк и кто пасет овец,
Обгонит истощенных игроков.
Он будет хозяином родовой крыши, и скот у него будет.
Кое в чем отец, сам игрок в жизни, ошибся. Родовая кры¬
ша оказалась разрушенной, не стал Ескара хозяином. Но обы¬
чаи семьи Кожыка берег, обрел гордость, решительность, же¬
лание и готовность отомстить.
— Послушай, Наржан,— говорил он сестре,— наш род
331
уничтожили ханские потомки. Не так ли? Вспомни только...
Если бы Кенесары не разорил нашего деда Макаша, не угнал
его скот, отец бы не сел на коня барымты. Правду я говорю?
Наркыз согласно кивала головой. Она это знала и раньше,
знала не хуже, а, быть может, и лучше Ескары.
— Значит, правду говорю. Значит, ты понимаешь, сестра,
и то, что отец барымтой мстил ханским потомкам, мстил не¬
справедливо разбогатевшим. А его называли вором Кожыком.
Подросли дети в гнезде, оперились и уже не могли спокойно
сидеть дома. Рыскали по степи с отцом.
— И только ты, Ескара,— прервала брата Наркыз,— был
единственным среди нас, ждущим добра от бога.
— А как меня отблагодарил бог!—угрюмо сказал Ескара.
— Да хоть тем отблагодарил, что оставил тебя живым.
— Сестра, сестра... Что толку в такой жизни? Я только об
одном и думаю, об одном доверяю своей подушке, а теперь
доверю тебе. Понимаешь, о чем?
И тут Ескара подробно рассказал про свое бегство из тех
краев, где ездят на собаках и умирают от цынги, побоев, ле¬
дяного холода и жестоких бурь. Рассказал, как задержался в
одном городке, где потеплее, и занимался привычным де¬
лом — пас овец. Как встретил офицера, сына Чингиза, и за¬
думал его убить. Рассказал, и почему из этого ничего не
вышло.
До чего же совпадали наши желания, с болью отметила
про себя Наркыз. Что же тут удивительного: ведь чувство
мести проросло из одних зерен, на одной почве. Только у Нар¬
кыз побеги мести высохли, потеряли силу, а у Ескары шли в
рост с каждым днем. Сестра смотрела на него и убеждалась —
не может он успокоиться. Он весь изогнут и заострен, как саб¬
ля. Но она, пожалевшая и полюбившая Чокана, не должна
позволить брату его убить. А как это сделать? И снова ею
овладело чувство безнадежности: она должна умереть.
Пусть ее могилой станет водоворот под скалой Куз-кия.
Дна не видно — глубоко. Она здесь купалась. Прыгнуть с уте¬
са в воду — и конец. Только вот беда — выросла она на
берегу реки и плавает, как рыба. Может и так произойти, что
всплывет измученная и, сама того не желая, возвратит себе
жизнь. Значит, надо сделать так, чтобы наверняка утонуть.
В ясный и теплый вечер она поднялась на Куз-кия вместе
с братом. О том, что происходит у нее в душе, она не выдала
и намеком.
— Месяц-то сегодня светлый, как молоко, Присядем, брат,
посмотрим вокруг.
332
Наркыз пристроилась на самом краю скалы, свесив ноги
в обрыв. Ескара прилег чуть в сторонке. Вспоминали о пере¬
житом и вслух и молча. Любовались степью в свете непол¬
ной луны, находили знакомые с самого детства холмы и
овраги.
Думалось, почему же эта красота, освещенная то солнцем,
то месяцем, одаривает не всех своими радостями. Почему од¬
ним— весь дивный степной простор, другие не могут найти
места на земле? Почему одним — все беды на голову, дру¬
гим — беззаботное счастье?
Наркыз продолжала размышлять про себя, и вдруг услы¬
шала похрапывание Ескары. Заснул от горьких мыслей.
А если заснул, то его и гром не разбудит. В их нынешней жиз¬
ни повелось так: когда брат засыпает, сестра уходит от не¬
го подальше, чтобы он не мешал ей. Значит, и теперь, думала
Наркыз, он не станет ее искать, когда проснется. Кстати, она
сказала Ескаре в этот вечер, что собирается навестить своих
родственников по матери, живущих невдалеке.
Тем временем луна скатилась к юго-западу, ее красный
щербатый диск касался горизонта. Заметно потемнело. Брат
окончательно погрузился в сон. Ей стало жалко брата с его
одинокой трудной судьбой. Ей стало бесконечно жалко брата
еще и потому, что с ней ему стало горше, чем одному, а одно¬
му теперь будет совсем тяжко. Однако то, что ему предна¬
значено перенести — он перенесет и без сестры.
Но пора действовать. Перед рассветом Ескара может про¬
снуться. Спит он крепко, высыпается быстро.
С детства у нее была привычка перепоясываться ремнем.
Встретившись с Ескарой после возвращения из Омска, она
подобрала у него волосяной аркан и туго перехватила себе
талию. Тебе же больно, говорил брат. Но она только посмеи¬
валась и не расставалась с арканом ни днем, ни ночью. Так вот
когда он ей пригодится в последний раз!
Наркыз мгновенно сняла аркан. На один конец его крепко
привязала примеченный еще при луне увесистый камень. Сде¬
лала петлю и накинула аркан на шею. Движения ее были
спорыми, но не суетливыми. Легким толчком она сбросила ка¬
мень с обрыва и едва ли не в ту же секунду без вскрика,
бесшумно сорвалась в воду. Только сыч, сидевший в углуб¬
лении скалы, видел, как упала она. Едва слышный двойной
всплеск... Извивающееся тело Наркыз достигло речного дна и
успокоилось рядом с камнем.
...Ескара проснулся на рассвете, оглянулся вокруг. Ни се¬
стры, ни ее одежды не было. Ну что ж, простодушно решил он.
333
Наркыз действительно отправилась к родственникам.. Пускай
отдохнет. Еще он подумал, что и ему следует проведать их.
О гибели сестры он узнал несколькими днями позже. Об
этом узнали ближние и дальние аулы, узнал и Омск. Пришла
эта весть и к Чокану. А ведь прошло немногим больше месяца
после ее освобождения из тюрьмы.
Кажется, совсем недавно он пробовал ее найти, но она ис¬
чезла так же внезапно, как и появилась.
Встречу ли я Алпамыс?
Не встречу я Алпамыс.
Придешь ли на тайный той
Ты пировать со мной?—
повторял Чокан слова полузабытого сказания. Что она думает
сейчас обо мне, смелая эта девушка? Неужели она и теперь
видит во мне только сына моего отца?...
Но возвратимся к Чокану там, где мы его оставили,— на
пути из Омска в Кзылжар-Петропавловск и дальше в степь.
К югу от Ишима разбросано множество зимовок, обычно
пустующих в это время, потому что аулы откочевывают на
джайляу к горам и только семьи сторожей, да и то не везде,
остаются здесь охранять жилье.
Пока они продолжали ехать вдоль реки. Ишим после ве¬
сеннего половодья уже вошел в свое обычное русло. На за¬
ливных лугах, на их влажной и жирной почве выросла вы¬
сокая — по пояс человеку — густая и сочная трава Скосить бы
ее — тысячи скирд возвышались бы на пути, но косят траву
лишь редкие одиночки. А если кочевники временами и выпа¬
сают здесь скот, то ведь на это требуется не так уж много
пастбищ и, в общем, травы остаются в своем первозданном со¬
стоянии. Травы растут и растут, стебли их перепутываются
как в джунглях, начинают гнить после осенних дождей и тем
самым обогащают почву. Каждой новой весной трава растет
еще гуще, еще стремительнее, и столько ягод — земляники и
костяники — появляется здесь летомі Сладкий аромат ударя¬
ет в ноздри, кружит голову, берет тебя в плен. А когда к нему
еще примешивается кисловатый запах дикого лука,— все по¬
бережье Ишима источает духовитые волны, и человеку ка¬
жется, что он плывет в ароматном плотном море. Но не только
пойменные луга притягивают своими дарами, также щедры ле¬
са и перелески Приишимья: вдоволь в них и смородины и
других ягод.
Чокан и его единственный спутник Жайнак не запаслись
пищей ни в Омске, ни в Кзылжаре, хотя им предлагали и
334
копченое мясо и отличный курт, сухой сыр, не портящийся в
пути.
— И у волка, и у смелого джигита — пища на дороге,—
пошучивал Чокан,— соль у нас есть, котелок тоже, да и ружья
прихватили.
В Карасу, в Черной воде непролазных озер, оставшихся
после схлынувшего половодья и заросших камышом, в изоби¬
лии водились утки и гуси. Они не боялись людей. Меткий
стрелок Жайнак, разреши ему Чокай, брал бы их сотнями, но
ограничивался в пути двумя-тремя птицами.
А захочется рыбы — и она кишмя кишит в озерах.
Чокан удивлялся богатству приречного края. Наступит ли
время, думал он, когда человек воспользуется всеми этими
благами?
И на правом, и на левом берегах сиротливые зимовки до¬
жидались возвращения с джайляу своих хозяев. Разбросанные
как попало срубы и землянки неприветливо темнели закры¬
тыми окнами. Только в богатых зимовках у мечетей остава¬
лись сторожа. Они, соскучившиеся в одиночестве, чистосердеч¬
но радовались путникам. Некоторые сторожа сразу узнавали
Чокана, другим его имя становилось известным после первых
же расспросов. Он был для них самым дорогим гостем. Они
стлались перед сыном Чингиза постелью, готовы были лечь
подушкой под его голову.
— В ханском роду чаще бывают горделивые люди, а наш
Чокан мягкий, как хорошо обработанная кожа. Живи, милый,
долго! Ты не только отца уже в пятнадцать лет осчастливил,
но и для народа рожден,— говорил ему один из таких сторо¬
жей, говорил искренне, от души и, тем не менее, так и этак
стремился узнать о цели поездки молодого султана.
Но Чокан не проговаривался, и любопытство стариков
оставалось неутоленным.
Они продолжали путь, и ласточки, истосковавшиеся по лю¬
дям, сновали вокруг них, едва не задевая крыльями лиц.
Порой приходилось ночевать не в зимовках, а прямо в лесу,
у воды. В год хорошей травы, говорят, бывает много комаров.
Примета эта нынче оказалась верной. Но Жайнак не позволял
комарам кусать Чокана. Он собирал хворост, кизяки, сухой
камыш и обкуривал дымом ночлег, следил даже ночью за ды¬
мокуром. Чокан недоумевал, когда же Жайнак успевал высы¬
паться. Ведь он не дремал и в седле.
Когда-то в детстве любивший слушать рассказы старших,
Жайнак сам теперь любил развлекать других рассказами,
кюями, песнями, которых знал превеликое множество. Голос
335
Жайнака не отличался особой силой, но пел он приятно, с ду¬
шой, сопровождая песни довольно искусной игрой на домбре.
Жайнак мог говорить или петь и за дастарханом, и в сед¬
ле, и ощипывая убитую птицу. Всячески ублажая Чокана, он
шел на сближение с ним, и Чокан уже не уклонялся. Только
в одном он оставался совершенно неуступчивым — не допускал
разговоров о своих личных делах, особенно о женитьбе. И за¬
чем это тебе нужно,— сказал он однажды с раздражением, и
с той поры Жайнак ни прямо, ни намеками не касался запрет¬
ной темы.
Однако Чокан не мог ему запретить наблюдать и разду¬
мывать.
Ах, как любят развлекаться все эти аристократы — торе,
рассуждал про себя Жайнак. Уж на что поседел Чингиз, и
тот еще косится на красивых женщин. А молодые просто не
знают меры. Взять хотя бы Жакыпа. Он испортился чуть ли
не с пеленок, не пропускает ни одну девушку, красную лицом.
Одних подчиняет силой, других — карманом, третьих — хит¬
ростью. Чаще всего ему это удается.
Но вот Чокан совсем не такой. Он не джигитовал ни в
Омске, ни в Кзылжаре. Сколько девушек встретилось им в
доме Петропавловского купца Данияра! Привлекательных,
стройных, разодетых, светящихся и золотыми украшениями, и
собственной молодостью. Как они на него посматривали, как
они его приманивали, заручившись, должно быть, согласием
родителей! А он только хмурил брови и обдавал их холодком
отчуждения.
Теперь они ехали почти безлюдной дорогой, но у каждо¬
го из оставшихся на зимовках сторожей были дочери, среди
них попадались и хорошенькие, бросавшие на Чокана веселые
обещающие взгляды, а он продолжал себя вести строго и
серьезно.
— Почему же так?— задавался мысленно вопросом Жай¬
нак, считавший себя проницательным в сердечных делах.—
Наверное, любовь к одной единственной не позволяет ему
смотреть на других. Но кто же она?
Прежде Жайнак думал, что это — его сестренка Айжан. Но
если эта любовь и была, то теперь потускнела. Ходили какието слухи о дочери помощника жанарала. Верить им или нет?
О других увлечениях Чокана он что-то не слышал. Хотя...
Жайнак стал примечать, что на остановках в пути Чокан
чаще всего напевает мелодию кюя Дайрабая об утонувшей
девушке. Жайнак сам хорошо запомнил этот кюй и даже
как-то исполнял его Чокану. Тогда же он рассказал ему, при
336
каких обстоятельствах сложил его кобызист. Странно* что он,
Жайнак* сразу не обратил внимания на побледневшее лицо
Чокана. И вот только теперь, слушая, как Чокан с тоской на¬
певает одно и то же, Жайнак начал догадываться, что смерть
Наркыз имеет прямое отношение к их поездке. Припомнился
и отзвук давнего узун-кулака о близости Чокана и Наркыз,
хотя именно в тот год Жайнак не придал ему значения. Но
весть о том, что Чокан освободил Наркыз из тюрьмы, показа¬
лась ему же достоверной. С какой стати он принимал бы уча¬
стие в судьбе Наркыз, если бы она была ему безразлична?
Но теперь она в могиле* Зачем же ехать? Узнать подробности
ее смерти? Но это ничего не изменит. Ясного ответа на свои
вопросы Жайнак не находил. И напрасно, вызывая Чокана на
откровенность, он к месту и не к месту сам наигрывал ему кюи
Дайрабая, наигрывал как можно точнее и ярче.
Тем временем они приближались долиной Теренсая к хол¬
мам, известным под названием Карагайлы, где находился аул
батыра Нашана из рода Балта-Кереев, сверстника и спутника
хана Аблая в его боевых походах.
Русские казаки из станицы Дубровной еще при жизни На¬
шана согнали аул с обжитых предками земель.
Нашан искал себе зимовку подальше от русских казаков и
переселил свой аул в густой лес на берегу Ишима.
Вокруг находились зимовки других родов — Уаков, Атыгаев и Караулов. Они считали эти места своими и вступили в
борьбу с Нашаном. Шумели, спорили, даже угоняли скот.
Упорный аул на угон отвечал угоном, на камчу — камчой, на
палки — палками.
Распря дошла и до сына Нашана — Тегиса. Суд биев не
привел ни к чему, и обе стороны стали искать защиту у рус¬
ских законов. Тегис начал доказывать, что его зимовка распо¬
ложилась на исконных родовых землях, потому что на холме
Карагайлы находится могила бия Токсана из кереев.
Тут дело о спорной зимовке попало, наконец, в руки стар¬
шего кокчетавского султана Чингиза, который решил его в
пользу кереев и присудил земли вокруг зимовки Тегису. Чин¬
гиз был целиком на стороне сына батыра Нашана, соратника
своего могущественного деда Аблая.
Однако распри на этом не прекратились. Если уаки и атыгаи и не могли согнать немногочисленных кереев, то причи¬
нять им всяческий ущерб вплоть до пожара было в их силах.
Поэтому аул Нашана даже не выезжал на джайляу, оберегая
свои дома и свой скот. В пору поездки Чокана аул чуть съехал
в сторону к возвышенности, где было поменьше оводов и ко337
маров. Тут они пасли и свой скот. Сказать откровенно, у Тсгиса и трех его сыновей — Бабака, Козыбая и ЖантеЛи —
и овец-то было немного — только-только хватало на мясо, и
лошадей не больше ста, а верблюдов и того меньше. Да и то
половина всего скота принадлежала старшему и самому при¬
жимистому Жантели.
Тегис был уже совсем старым, но по-прежнему верховодил
сыновьями. Когда его достигла весть, что путь Чокана прохо¬
дит через их аул, он собрал домашних и сказал:
— Цыпленка из рода Аблая надо встретить с почетом.
Мой отец Нашан дружил с Аблаем и от его внука Чингиза мы
видели только хорошее.
О юрте споров не возникло. Новая юрта под новой кош¬
мой и вдобавок уютная внутри принадлежала в ауле недавно
женившемуся Козыбаю. Он, конечно, охотно отдаст ее Чокану, но хорошо попотчевать гостя из ханского рода, офицера
белого царя, у него не было возможности. Не об овечке шла
речь, а о том, чтобы прирезать жирного жеребенка-стригунка.
У Козыбая, как и у Бабака, были, как говорится, открытые
ладони, но худы больно жеребята — их привязывали при дойке
кобылиц. Жантели — другое дело. У него в табуне водились
необъезженные двухлетки, но старший брат не хотел вы¬
пускать их из рук. Он долго выкручивался и сдался только
под напором отца.
Тегис особенно радовался и тому, что приезд дорогого
гостя совпал с приездом и его племянника — кобызиста Дайрабая. Впрочем, Дайрабай оказался здесь не совсем случайно.
Он хотел повидать Чокана еще во время атбасарской ярмар¬
ки, но тогда разминулся с ним. Теперь он вдвойне желал
встречи, прослышав об игре казахских музыкантов в Петер¬
бурге, в царском дворце и о том, что Чокан собирает их Дай¬
рабай едва не уехал в Омск, но тут в степи заговорили о
празднике всех шести дуанов в Бурабае по случаю коронации
царя и награждения омского большого жанарала. Туда, к
подножью скалистых гор и устремился Дайрабай, чтобы по¬
слушать прославленных песнетворцев и исполнителей и по¬
состязаться с ними. Надеялся он, что и Чокан оценит его игру,
его кюи. А теперь, как говорят набожные люди, аллах посы¬
лает ему на землю то, что он вымаливал от неба. Как удачно
пересекся его путь с путем Чокана в ауле Нашана.
Дайрабай сомневался лишь в одном: понравятся ли Чокану кюи, сложенные на смерть Наркыз? Ведь ханские потомки
принесли одни страдания ее роду. Не подумает ли Чокан, слу¬
шая эти кюи, что я обвиняю и его. Может быть, лучше про-
мрлчать? Разве нет у меня в запасе, других песен, не таких
печальных, но таких же прекрасных?
И все же сделать окончательный выбор Дайрабай решил
после приезда Чокана.
Чокан появился в ауле Нашана, где его ждали с нетерпе¬
нием, растроганный не столько радушным приемом, сколько
встречей с Дайрабаем. И если музыкант сомневался, играть
ли кюй памяти погибшей Наркыз, то Чокан только и думал
о том, как бы потактичней попросить Дайрабая исполнить его.
Он даже не рискнул сам обратиться к музыканту, а поручил
это расторопному Жайнаку.
Так отпали всякие сомнения Дайрабая.
Под вечер, когда уже обозначалась в небе молодая луна,
он одним из первых зашел с неразлучным своим кобызом в
гостевую юрту. Чокан иначе себе представлял композитора —
не таким грузным и не таким моложавым — его не старила
даже черная окладистая борода.
Козьібай пускал в юрту далеко не всех пожелавших при¬
ветствовать Чокана. Несмотря на то, что большинство окрест¬
ных аулов откочевали на джайляу, людей понаехало довольно
много. Иные ухитрялись зайти к молодому торе и поприветст¬
вовать его, да так и оставались там. Другие располагались
вокруг юрты, понимая, что в ней они все равно не поместятся.
— Пусть наш Дайреке играет на кобызе одному торе, не
будем им мешать,— предложил один аксакал.
— Так не будет!—с достоинством ответил Дайрабай.—
Когда я исполняю кюй, он принадлежит уже не мне, а всем
вам Я буду играть народу. Тогда нашему Чокану-мырзе легче
будет оценить музыку.
Чокан поддержал Дайрабая и предложил провести вечер
на открытом воздухе.
—■ Воля ваша,— согласился Козыбай,— но не отнесет ли
ветер в сторону звуки?
ѵ
— Ветерок совсем слабый, но даже если он усилится, мой
кобыз будет только слышнее,—уверил Дайрабай,—а насчет
песен сказать ничего не могу.
— Ваш голос, Дайреке, и буря не заглушит,— пошутил
кто-то из приезжих.
И тогда все вышли из юрты и смешались с ожидавшими
встречи с Чоканом у леса, подходившего почти вплотную к
аулу.
Расположились прямо на земле, полукругом. Слушатели
оказывались как бы на возвышенности, а сам Дайрабай в их
центре, в низине.
339
Дайрабай присел на корточки, полусогнулся. Чокан по¬
смотрел на его замершую в напряжении фигуру. Музыканта
можно было сравнить с тигром, приготовившимся к прыжку.
И все, кто находился здесь в эти минуты, тоже притихли, за¬
стыли в ожидании.
Но вот пальцы встрепенулись, коснулись струн, и в лад
первому музыкальному аккорду пришло в движение все тело
кобызиста. Его голова, плечи, руки подчинялись ритму мело¬
дии. Еще несколько мгновений назад безжизненно расслаб¬
ленные длинные и толстые пальцы левой руки взлетали те¬
перь крыльями сокола. Они бежали незаметно для глаз по
волосяным струнам, еле касаясь их. Об этом можно было до¬
гадаться только по звукам. Рука вспархивала к шейке кобы¬
за, охватывала его, и в это самое мгновенье мизинец успевал ■
нажимать струну у самой деки.
Звуки многострунного кобыза непохожи ни на какие дру¬
гие звуки. Их так много и они такие разные, что кобыз зву¬
чит, словно целый оркестр, подчиненный рукам одного вдохно¬
венного мастера.
С чего начинал Дайрабай? С истории. С полного тревоги и
горя «Коркыта». Потом он играл кюй «Ак табан шубырынды,
алка коль сулама», снова открывая трагическую страницу на¬
родной беды. И только кюй «Ала байрак Аблай» уже оптими¬
стически рассказывал, как стали казахи собираться под пе¬
строе знамя хана,
стремившегося поднять достоинство
народа.
Это было вступление. А дальше Дайрабай приготовился
исполнять просьбы своих слушателей.
Тихо дышал лес. Молчал кобызист. Молчали аул чане и
гости.
Чокан, погруженный в мир далекого прошлого, в мир толь¬
ко что отзвучавшего кобыза, отвлекся от своих тревожных
дум, почти забылся.
Неожиданный резкий голос заставил его вздрогнуть и
возвратил в настоящее.
— Сыграйте, Дайреке, «Рано ты ушла, сестра».
Кто-то другой еще более настойчиво выкрикнул:
— «Утонула наша дорогая».
— Оба, оба!— зашумели собравшиеся.
— Хорошо, хорошо!— согласился Дайрабай, широким же¬
стом приглашая к тишине, к песне.
Кюй был посвящен горю семьи Кожыка, горю Наркыз. Но
звучал он эпическим рассказом о народе. Начало композиции
в мягких лирических тонах повествовало о переезде аула на
340
джайляу. Никто и не подозревал о надвигающемся несчастье.
Но вот в спокойную весеннюю мелодию врываются тревожные
ноты. Мирная жизнь нарушена. Набег. Схватка. В музыке на
фоне шумной борьбы ясно слышится смелый голос одинокой
девушки. Враги все ближе и ближе. Враги окружили ее, и она
погибает от удара копья.
...Прежде чем начать второй кюй, Дайрабай обратился к
слушателям:
— «Утонула наша дорогая»,— продолжение только что
сыгранной музыки. Кумык — я так про себя называю Кожыка — уже состарился. Девять его сыновей давно повзрослели,
стали батырами, отважными воинами. Братьям не уступала в
смелости их сестра Нарбота — такое имя дал я Наркыз.
Вместе с ними бывала она в походах, одевалась по-мужски,
подбирала свои волосы на затылок, владела копьем, как
воин.
Чокан с волнением слушал, не пропуская ни одного слова.
В рассказе Дайрабая все было правдой и все было овеяно тем
романтическим вымыслом, без которого трудно себе предста¬
вить народное творчество.
— Нарбота сражается вместе с братьями, с отцом,— не¬
громко продолжал Дайрабай.—Все мужчины погибают, но,
оставшись одна, она не сдалась врагам. А сражалась она так...
И вновь зазвучал кобыз.
Спокойных нот не было в этом кюе.
Нет, не песню —крик птицы, горькую песню жаворонка
слышал Чокан.
Снова раздались звуки битвы. Потом музыка стала закру¬
чиваться арканом и вдруг круто оборвалась звуком камня,
упавшего в реку, всплеском воды.
Слушатели тяжело вздохнули. Кобызист языком музыки
поведал о событии, жившем в их памяти во всех подробностях.
Дайрабай положил кобыз на траву у своих колен.
— У меня в песне Нарбота с лошадью прыгает с обрыва
в воду и тонет ...
А, может быть, и в самом деле было так? Разве в подроб¬
ностях суть?
Чокан сгорбился, воспринимая всем своим существом
скорбную музыку. Он даже не заметил, как во время второй
песни слезы выступили на глазах.
— Канаш, что с тобой?— шепотом спросил Жайнак, си¬
девший рядом.
Вместо ответа Чокан прикрыл лицо руками.
Многие увидели слезы Чокана. Одни злорадствовали: «Так
341
тебе и надо, ханекий потомок!». Другие удивлялись и радова¬
лись: «Значит, у нашего молодого торе добрая душа».
... В числе слушавших Дайрабая находился и Бекара, сев¬
ший поближе к лесу, подальше от Чокана. Он, еще недавно
считавший, что Наркыз уехала к родственникам, неутешно
горевал о погибшей сестре. В нем снова вспыхнула ненависть
к Чокану, которого он обвинял и в ее смерти.
Зоркий от природы Бекара и в темноте разглядел, как
расстроился Чокан. Он тут же подумал, что не зря говорили
в народе о Чокане и Наркыз. Прежде он не придавал значе¬
ния этим слухам, хотя однажды во сне сестра и называла имя
молодого султана.
«А ведь это все правда»,— связал воедино Бекара слы¬
шанное раньше и увиденное теперь. Но желание отомстить хан¬
скому потомку в нем до конца не погасло. Хотя где-то в глу¬
бинах его души одновременно начинали зреть и добрые чув¬
ства к Чокану.
Бекара еще накануне случайно увидел, что Чокан ходил
купаться к озеру Айдахар, заросшему со всех сторон густым
ивняком. Озеро прозвали именем сказочного чудовища, по¬
тому что в нем был опасный водоворот, на поверхности кото¬
рого булькали бьющие со дна сильные струи. «Эх, и затяну
я этого торе прямо к горлу Айдахара»,— зло подумал тогда
Бекара. На утро после кюя Дайрабая Бекара затаился в ив¬
няке, уверенный, что Чокан обязательно придет сюда на про¬
щанье. А вот как произойдет их встреча и чем она окончится,
Бекара и сам не знал.
Чокан действительно пришел. Пришел один, даже без
Жайнака. Разделся и уже приготовился прыгнуть в воду. Его
задержал шорох в ивняке. Он оглянулся. Прямо к нему шел
незнакомый страшноватый человек в бедной пастушеской
одежде.
і
— Не бойся, мой торе, но не вздумай убегать или прыгать
в воду. Я и бегаю быстрее тебя и плаваю, как рыба.
— Да скажи мне, кто ты такой?— спросил Чокан, преодо¬
левая страх.
— А ты о Кожыке слышал?
— О Кожыке?..— Чокан помедлил —Да, слышал... Знал
его.
— Перед тобой его сын.
Чокан так растерялся, что не нашел нужных елов для
ответа
— Ты не бойся, торе,— повторил Бекара, но сам вытащил
нож, слабо блеснувший на утреннем солнце,— Б ноже могла
быть твоя смерть, но я тебя не убью.
Ты не забыл Наркыз,
— Не пзабыл,— тихо вымолвил Чокан, и стыдясь своего
испуга, и еще не преодолев его.
— Не забыл, значит, мою сестренку. Я видел, как ты за¬
плакал, когда Дайрабай исполнял на кобызе свой кюй. Ведь
ты освободил Наркыз из тюрьмы. Я знаю. Слушай, торе, она
любила тебя. Поэтому я тебя не могу тронуть. Живи, торе!
Аллах не дал мне убить тебя в Сибири!
— В Сибири?— переспросил Чокан. И сразу вспомнил
тревожную ночь в Кяхте, Потанина, его Шуру, человека, про¬
мелькнувшего в окне.
— Это ведь я, торе, лишил тебя сна...
— О чем ты говоришь!?
— Правду говорю, торе, как правда и то, что и теперь ты
ушел от смерти,— и сильным коротким взмахом он швырнул
нож так, что тот по рукоять вонзился в землю у ног Чокана.—
Дарю свой нож тебе. Когда будешь смотреть на него, вспо¬
мнишь и Наркыз.
У Ескары на глазах показались слезы и, чтобы не выдать
свою слабость перед ханским потомком, он тут же скрылся в
ивовых зарослях.
— Найди меня, если тебе будет трудно!— крикнул ему
вдогонку Чокан.— Я постараюсь быть твоей опорой.
— Там будет видно,— глухо донеслось из чащи.
И снова Айжан
Чокан и жшели аулов воспринимали кюи Дайрабая и
одинаково и по-разному.
Общим было их мнение, что эти рассказы-песни музыкант
сложил не о несчастье одной семьи, одной девушки, а о боль¬
шом горе всей степи, всего угнетенного народа, бесправного
в течение долгих веков.
Поэтому не только у Чокана, а у всех слушателей на гла¬
за навертывались слезы.
Однако народная молва продолжала утверждать, что род
Кожыка был полностью уничтожен волей Чингиза, а Чокан
помогал ему в этом. И слезы его должны были призывать
к мести, а не к жалости. Правда, некоторые проницательные
аулчане говорили, что девушка нравилась Чокану, что между
ними произошло что-то такое. Но и они не могли найти ответа
на вопрос, почему же он так убивается. Они не верили в боль¬
шие чувства ханских потомков. Белая кость падкая на жен343
щин, дети — в пояснице, женщины — в дороге. Любую, как в
табуне, выбирай! Так судачили в аулах. А если кто-нибудь
начинал говорить о любви, на него шумели: мол, брось пу¬
стую болтовню, не выдавай сказку за быль.
И все-таки оставалось загадкой, зачем сюда приезжал мо¬
лодой торе? Не стал бы он зря забираться в сторону от своей
Орды и от Бурабая. Высказывались и так и этак:
— Решил притушить пожар, когорый сам же разжег...
— Ищет корни преступления...
— Сочувствует горю семьи Кожыка...
А у самого Чокана просто болела душа. Он не мог прийти
в себя после кюя Дайрабая и после встречи с Ескарой. Он и
не мог отдыхать в гостевой юрте и не хотелось сразу продол¬
жать свое путешествие. Он был не в силах сказать себе, любил
ли он Наркыз, но она оставила глубокий и болезненный рубец
на сердце.
Может быть, отвлечься охотой?
Козыбай был человеком легким на подъем и предусмотри¬
тельным. Стоило Чокану намекнуть, как все оказалось у юр¬
ты. И джигиты, и лошади, еще вчера отбитые от табуна, и —
главное!—ловчие птицы. Они не переводились у Козыбая: зи¬
мой — беркуты, летом — ястребы. Хорошо прирученный, вы¬
ученный и испытанный в деле гладкопестрый ястреб был
наготове.
Словом, на сборы времени затратили немного.
Среди сопровождавших джигитов, конечно, был и Жайнак.
Терявший прежде голову на охоте, скакавший без оглядки
за добычей, за взмывшей в небо ловчей птицей, Чокан на этот
раз был вялым и рассеянным.
Так они доехали до болотной низины, где обычно подкарм¬
ливались утки.
Нетерпеливый Козыбай стеганул камчой коня, оторвался
вперед и забил в бубны. Утки, свистя крыльями, разом под¬
нялись. Козыбай сорвал колпачок с головы гладкопестрого
и подкинул птицу по направлению к стае.
— Кровавая голова, повернись в мою сторону,— бормотал
он, мчась за ястребом.
— Повернись в другую сторону,— сказал без улыбки Чо¬
кан, словно жалея жертву.
Нет, охота сегодня его не увлекала. И Жайнак, готовый
броситься вслед за Козыбаем, угадав настроение Чокана,
придержал свою уже нетерпеливо храпевшую лошадь.
А гладкопестрый тем временем стрелой достиг стаи, впил¬
ся в утку, перевернулся вместе с ней и стал падать камнем.
344
— Взял!— неистово вскрикнул Жайнак.— Поскачем, Ка¬
нат?
— Ты скачи, а я доеду и шагом,— махнул рукой Чокан.
Жайнак сожалеючи взглянул на Чокана и в несколько
мгновений домчал до Козыбая, склонившегося с седла над
ястребом.
Гладкопестрый рвал клювом грудь умирающей птицы.
— Чего стоишь?— зло спросил Жайнак.— На это и смот¬
реть грешно. Утка ведь еще живая.
— А ты, думаешь, было не грешно пустить на нее ястре¬
ба?— захохотал Козыбай, не торопясь оставить седло.
— Ах, какой ты человек!— Жайнак спешился, вытащил из
кармана складной ножик.— Лучше ее сразу зарезать.
В это время подъехал Чокан.
Козыбай спрыгнул на землю, отобрал утку у ястреба:
— Ты спрячь свой ножик, Жайнак. Пусть зарежет торе.
Чокан посмотрел на ястреба, дольше задержал глаза на
утке, потом взглянул на Козыбая. Спешился и спросил:
Кажется, еще живет.
— Живет...
— Ну-ка!— и Чокан нагнулся к утке. Птица то открыва¬
ла, то закрывала безучастные, подернутые пленкой глаза.
— Смотри, Козыбай, она уже совсем не двигается...
— Да... Крепко сжал ее когтями мой гладкопестрый...
Не отпустить ли ее на волю, подумал про себя Чокан.
И тут же сообразил, что поздно, что птица уже никогда не
подымется.
Это было ясно всем. Жайнак полоснул острым своим но¬
жиком по птичьему горлу. Утка, напрасно пытаясь взмахнуть
крыльями, затрепетала, задрожала и стихла. Несколько ка¬
пель крови просочилось из ножевой раны.
— Возьмите, торе. Эта добыча в вашу честь.— Козыбай
подал Чокану убитую птицу.
Чокан не шелохнулся, не протянул руки, проявляя полное
безразличие к трофею.
— Дайте мне, я ее привяжу к седлу,— выручил Козыбая
из неловкого положения Жайнак.
Козыбай нашел поступок Чокана высокомерным, да и
Жайнак совсем не мог понять друга своего детства.
А Чокан, глядя на умирающую птицу, думал о Наркыз и
Айжан. До того, как воспринять кюй Дайрабая во всей его
глубине, он был убежден, что совесть его чиста перед родным
народом. Но струны кобыза внятно и властно сказали, что в
печальной истории с Наркыз он следовал за своим отцом, ни345
чего не противопоставил насилию и грязи, сам запачкался в
этой грязи. Кюй понесет в глубь веков потомкам ’трагйческий
рассказ о Наркыз и ее семье, потомки осудят жестокость Чин¬
гиза и с горькой прямотой спросят, а где же был тогда его
образованный сын. Нет, он ничего плохого не сделал Наркыз,
даже помог вызволить ее из тюрьмы. Пусть однажды непода¬
леку от Атбасара на качелях алты-бакан у него и у нее жарко
вспыхнуло чувство, похожее и непохожее на любовь.
'
Они не давали друг другу никаких обещаний. Настоящая
любовь не проходит — она обязательно имеет продолжение.
Смерть Наркыз потрясла Чокана еще и потому, что он не до
конца понимал смысл самоубийства молодой женщины. Здесь
Чокан не чувствовал за собой никакой вины. Он рассуждал
так: разве каждый, кто видел несправедливость и зло, должен
умирать? Разве не смиряются многие, не живут по пословице:
лучше один день жизни, чем тысяча дней в раю.
Но так или иначе степь повторяет за Дайрабаем — «Уто¬
нула наша дорогая...»
... Глядя на схваченную ястребом птицу, восстанавливая
в памяти музыкальный рассказ кобызиста, Чокан больше, чем
о Наркыз, думал об Айжан. Не он ли сам ястребом погнался
за ней? Не он ли искалечил невинную ее душу? Он тянулся к
ней, следил за ее судьбой, но мысль о женитьбе В последнее
время, пожалуй, тяготила его. И дело не только в том, что ро¬
дители и родные восстали против этого странного, ненужного,
на их взгляд, брака. Чокана никто бы не одобрил — ни ауль¬
ные сородичи, ни его русские друзья.
И все же он был глубоко виновен перед ней. Он совершил
непоправимую ошибку, клял себя за это, давал слово ни в
коем случае ее не повторить.
Такие мысли владели Чоканом. Они сгущались, словно
тучи в небе Приишимья, собирающиеся обыкновенно к рас¬
свету.
А нам, читатель, время вернуться к Айжан, с которой мы,
как и Чокан, расстались уже давно.
Не вмешайся Чокан в ее судьбу, она жила бы лучше од¬
них и хуже других. Жила бы себе и жила. Но после голово¬
кружительной ночи в Сырымбете она почувствовала, что свя¬
зана навсегда нерасторжимыми узами с Чоканом. Она все
готова была ему простить. Она не обиделась на него даже
тогда, когда он не заехал к ней, возвращаясь с Атбасарской
ярмарки.
Мусульманское образование наложило на взгляды Айжан
прочный отпечаток. Первым был создан мужчина, Адам. Из
346
его ребра бог сотворил женщину, Еву. Их общими врагами
Иблис сделал Галайфу аль-лагна, своих дьявольских послан
цев. Над семью небесами в раю ни Адам, ни Ева не имели
права пробовать плоды райской яблони. Но Иблис искушал их,
прежде всего — любопытную Еву. Она вкусила запретное ябло¬
ко, соблазнила и Адама. Добрый ангел Жебраил не успел
вовремя остановить его, половина яблока так и осталась в
горле. Бог выгнал из рая Адама и Еву, разгневанный их не¬
повиновением.
Вычитав эту историю в Коране и наслушавшись рассказов
своего бухарского наставника, Айжан простодушно злилась
на Еву, обвиняя ее и только ее во всех несчастьях. С этой точки
зрения она и считала, что женщина всегда приносит зло муж¬
чине, что бог до сих пор наказывает женщин за поступок Евы
и что именно поэтому женщины — и богатые, и бедные — на¬
ходятся в бесправном положении.
Священные книги, обычаи шариата ни во что не ставят
женщину. И все-таки божья кара зашла слишком далеко. Так
думала наивная Айжан, вступая в противоречие сама с собой.
Мужу, например, разрешается иметь несколько жен, а
женщина лишена такого права. Шариат примерно одинаково
наказывает женщину и мужчину за супружескую измену.
Многоженцу и не надо посматривать в сторону, а как быть
женщине, которую забывает единственный муж?
Грех — одинаков. Но женщине за свой грех приходится
испытывать куда больше горя, чем мужчине. А уж если грех
один, то и наказание должно быть равным.
У женщин на земле право несравненно ограниченнее, чем
у мужчин, а на том свете, в раю, она и вовсе его лишена.
Мужчина может ласкать прекрасных гурий, а у женщины там
нет даже единственного мужа. Это уж совсем несправедливо.
Рай — раем, но и в обычной аульной жизни женщина так
бесправна, что ее можно покупать и продавать за калым. Ста¬
рики и калеки берут себе в жены девушек, даже девочек.
И уж никто не считается с тем, что у девушки может быть
свой любимый.
За скот продаются и дочери баев и дочери бедняков. В бо¬
гатой семье муж так же может бить и ругать свою жену, как
и в бедной. Без разрешения мужа жене и шагу нельзя сту¬
пить. А умирает муж — жена достается одному из братьев
или родственников по закону аменгерства.
Подавленные такой несправедливостью женщины мечтают
о равноправии. Другое имя равноправию — об этом можно
узнать и в книгах, и в преданиях — любовь!
347
Айжан верила книгам и преданиям.
С упоением читала она о любви в книгах, сочиненных в
странах Арабского Востока и в Иране. Лейли и Меджнун, Сайфиль-Малика и Бадугул-Жамал, Жусуп и Злиха стали для
нее живыми людьми, а не выдуманными героями. Для нее
реально существовали и влюбленные из казахского эпоса: Козы-Корпеш и Баян-Слу, Кыз-Жибек и Тулеген, Алтай и Слушаш, Наурызбай и Каншаим.
Какая прекрасная любовь была у них!
Должно быть и у нее, Айжан, такая же прекрасная любовь
к Чокану. Но ведь это значит, что и она, как все влюбленные,
не достигнет своей цели.
И она терпеливо ждала, пугаясь от одной мысли, что все
ее мечты могут пойти прахом.
...С той поры, как Айжан переехала в дом Жайнака, она
делилась своими тайнами с его женой Жупар, ставшей для нее
душевной подругой.
— Знаешь, милая,— поведала она ей однажды.— Я не ска¬
жу, что влюбилась в Чокана с колыбели, подобно Лейли. Но
с той весны, что я помню себя, Чокан уже был мне дорог. Нет
мне без него жизни. Понимаешь, нет...
Сколько ни говорили подруги о соединении с Чоканом, они
неизбежно приходили к мысли, что счастливого конца у этой
любви не будет, что бесполезно мечтать о нем.
Если бы он сказал, только сказал: «Ты моя жена»,— я бы
молилась за него.
А что, если и этого не будет?
Как-то вечером — Жайнака не было дома — Айжан как
обычно разговаривала с Жупар. Настроение у нее было по¬
давленное, грустное. Неожиданно она сказала, что если Чокан
совершенно откажется от нее, то она найдет способ уйти из
этого мира.
— Что ты только говоришь, Айжан? Ведь ты лучше меня
знаешь, какой страшный грех — самоубийство.
— Да, знаю,— твердо ответила Айжан,— но уж лучше го¬
реть на вечном огне в аду, чем мучиться от безответной любви
на этом свете.
Жупар и диву давалась, и жалела Айжан. Ничего не знав¬
шая о любви и смотревшая очень просто на отношения между
мужчинами и женщинами, Жупар не знала, что и ответить,
когда Айжан спросила ее:
— Как ты думаешь, тронул бы меня Чокан в Сырымбете*
если бы я не улыбнулась ему, как девчонка?.
348
И уже не сказала вслух, а только размышляла про себя,
что она привязана к Чокану таким узлом, который развязать
нельзя.
Теперь-то она хорошо понимала — единственной женой
Чокана ей не быть. Но почему бы ей не стать хотя бы одной
из жен, пусть даже незаконной. Ведь у пророка Мухаммеда,
а в него она верила безгранично, было четыре законных жены
и еще шесть. А у Аблая, дальнего деда Чокана, их было трид¬
цать, из них шесть казашек, каракалпачки, узбечки, татарки
и жены, исповедовавшие другие религии,— русские, напри¬
мер, и калмычки. Валихан, ближний дед Чокана, имел семь
жен. Вот только Чингиз ограничился одной Зейнеп, она его
крепко держала и держит в руках. Но, говорят, когда он вы¬
езжает из дома, то быстро находит для себя молоденьких
женщин.
Если так поступали деды, почему же Чокану не пойти по
их следам?
Когда до Айжан дошел слух, что Чокан может жениться
на какой-то Екатерине, дочери не то генерала, не то полковни¬
ка, она не расстроилась, не расплакалась. Ну и что же? Бог
даст, и мне останется место в сердце Чокана, подумала она.
Вот к Наркыз она его приревновала, считая девушку-батыра, по крайней мере, любовницей. Но ушла из жизни Нар¬
кыз — исчезла и ревность...
Айжан жилось невесело, одиноко, но все свободное время
она посвящала мечтам о любви. Начитавшись книг, она дели¬
ла любовь на духовную и телесную, на небесную и земную. Ей
казалось, что она любит Чокана и свято и по-земному. Иной
раз она готова была в том случае, если любимый отвернется
ог нее, сдержать свои желания и находиться возле строгой
его матери Зейнеп, чтобы хоть говорить о нем, чтобы хоть в
мыслях принадлежать ему.
Только бы ее не отдали в жены какому-нибудь ненавист¬
ному человеку, вроде Малтабара. Хорошо, что хоть он отстал.
Но к ней уже сватались не раз. Посылали своих людей то к
Чингизу, то к Жакыпу, то к Зейнеп. Предлагали большой ка¬
лым. Но Зейнеп, верная слову, данному Чокану, пока ее обе¬
регала от назойливых сватов.
Наконец-то стало известно, что в Орду приезжает Чокан.
Когда Жайнак собирался в Омск, Жупар выдала мужу все
секреты своей золовки, его сестры. С тревогой рассказала она
ему, что Айжан порой даже думает о самоубийстве.
Но теперь Айжан хотела только одного — как можно скорее
увидеть Чокана.
349
Его все ждали с нетерпением. Ждала только поправившая¬
ся после болезни Зейнеп. Втайне она надеялась, что Чокан на
этот раз уже навсегда откажется от мысли сделать своей же¬
ной Айжан. Ждал Чингиз, возвратившийся в Орду. Он знал о
маршруте сына, но никак не предполагал, что он побывает в
ауле Нашана. Чингиз думал, что Чокан навестит места, где
когда-то жила бабушка его Айганым. Отец даже отправил
встречать сына Абы и Жакыпа к урочищу Кызылшин, к преж¬
ним зимовкам Кожы. Но посланцы султана там с ним разми¬
нулись
Встретиться с Чоканом им удалось несколько
позднее...
...А пока Чокан и Жайнак продолжали свой путь.
Чем меньше переходов оставалось от Орды, тем чаще Чо¬
кан расспрашивал Жайнака о доме, о матери, об Айжан.
Жайнак ничего не утаивал, он пересказал Чокану даже то,
что сестренка безнадежно любит Чокана и однажды ей в го¬
лову приходила мысль о самоубийстве.
— Боже мой!— только и воскликнул Чокан и снова его
стали угнетать мучительные мысли о своих ошибках. Как же
вывести Айжан из тупика? Но чтобы решить это, прежде всего
надо посоветоваться с ней самой, попробовать ее уговорить
отказаться от него, у которого сложная своя судьба, едва ли
соединимая с ее судьбой. Но что делать, если она. не успокоит¬
ся? А он сам? Сможет ли он перечеркнуть прошлое, забыть
Айжан?
И снова глаза Чокану застилал туман, мешавший ему за¬
глянуть в будущее.
...Вскоре Аба и Жакып встретили его, как положено, и все
вместе двинулись по направлению к летовкам Орды, располо¬
женным не вблизи степного Кулайгыра, как предполагалось
раньше, а на берегу озера Байсары, у подножья лесистых
Иманских гор. Чингиз знал, что эти края понравятся сыну.
А юрту Чокану он поставил подальше от Орды на расстоянии
дневного перехода кочевья с ягнятами у озера Арыкбалык.
Чингиз распорядился так под предлогом, что здесь будет спо¬
койнее и тише, но на самом деле ему хотелось поселить сына
вдали от Айжан.
Он и теперь побаивался повторения прошлой истории.
Чингизу непременно хотелось породниться со знатными людь¬
ми. В Петербурге в гостиницу к нему забегала Катенька Гугковская, она ему очень понравилась. Слышавший и прежде
всяческие толки о ней и Чокане, он теперь вообразил, что доч¬
ка полковника и к тому же помощника генерал-губернатора
будет его снохой. Он даже смирился с тем, что она русская —
так велико было его честолюбие. И хотя в Омске сын не под¬
твердил своего намерения жениться на ней, отделался какойто шуткой, Чингиз нисколько не разуверился в своем предпо¬
ложении и заранее сметал любые препятствия на пути к этому
браку.
Таким препятствием все-таки могла быть Айжан. И хотя
Чокан не заехал к ней после Атбасарской ярмарки, и хотя
Зейнеп утверждала, что сын уже забыл про нее, подозритель¬
ный и знающий толк в любовных делах Чингиз верил в казах¬
скую поговорку — даже ангел сворачивает со своей дороги,
если увидит золото.
Айжан старалась не показываться на глаза Чингизу, но уж
не так велика была Орда, чтобы удавалось в ней скрываться
целые месяцы. Чингиз смотрел на Айжан и греховно вздыхал:
девушка вошла в тело, стала еще привлекательней, красивее,
чем прежде. Если б, как болтали, Чокан не сблизился с ней,
если б не жена с ее длинным языком, он, несмотря на свои
приближающиеся полвека, сам бы набросил на нее аркан.
Его отцу было пятьдесят девять, когда он женился на шест¬
надцатилетней Айганым. Созрела Айжан, созрела, что и го¬
ворить.
Чингиз хотел было от соблазна переселить Айжан куданибудь подальше, но Зейнеп не согласилась на это. Ведь она
дала слово Чокану помогать девушке. В большую любовь
Зейнеп не верила. Она не представляла себе, что это за чув¬
ство. Женщина и рождена для того, считала она, чтобы до¬
ставлять удовольствие мужчинам. Хоть она и не позволила
мужу взять в дом еще одну жену, но на проделки Чингиза на
стороне смотрела сквозь пальцы. Так же она относилась и к
своим детям. Дочерей оберегала только, чтобы не опозори¬
лись. А на сыновей рукой махнула: пускай что хотят, то и де¬
лают. На то они и мужчины. Что касается Чокана и Айжан,
то вначале ее нисколько не волновало их сближение. Позднее
она приметила, что девушка предана сыну всей душой. Потом
и сам Канаш столько наговорил ей, даже голова пошла кру¬
гом. Она почти согласилась с сыном. Айжан и на самом деле
достойна стать его женой. Она похожа на ангела. Но вот бе¬
да: у ангела черная кость. И откуда это пошло—«белая
кость», «черная кость». А ведь пошло же... Нет, не может Чо¬
кан жениться на ней. Просто он не хотел позорить девушку,
опекал ее.
За долгое время разлуки Чокана и Айжан Зейнеп оконча¬
тельно убедилась в том, что до свадьбы дело не дойдет.
351
А встречаться — пускай себе встречаются, пускай потешатся,
думала Зейнеп. Она сперва даже спорила с Чингизом — зачем
Чокану ставить юрту далеко от Орды. Но, знавшая о его
упрямстве, сама упрямиться не стала. Она не сомневалась —
захотят молодые встретиться, найдут и время и место...
...А Чокан со своими уже многочисленными провожатыми
из Орды и аула Нашана доехал до джайляу Алаколь Салпык.
Здесь нам придется несколько задержаться, дорогой читатель,
потому что Чокан никак не мог миновать расположенного на
этом джайляу аула.
Аул трудно было объехать — он находился на самой доро¬
ге, ведущей к Орде Чингиза. Но дело было не только в этом.
Во главе аула находился умный и отчаянный Алибек, один
из четырнадцати сыновей Андагулова Зильгары, известного
бека рода Атыгаев. Зильгара был сверстником деда Вали, а
его отец, батыр Каратока, воевал под пестрым знаменем Аблая. Однако Зильгара не поладил с сыном Аблая Касымом, и
когда тот поссорился с русскими и под их натиском стал от¬
ступать к Туркестану,— Зильгара был в числе его преследова¬
телей. Царские власти пожаловали Зильгару чином хорунже¬
го, дворянским званием и, кроме того, отдали ему и двоюрод¬
ному его брату Шопану земли, принадлежавшие роду
Уанаса.
Казалось бы, дела предков Алибека, их заслуги перед
Россией должны были сблизить его и Чингиза. Но так не
произошло — старшему султану надоело разбирать тяжбы,
связанные с буйным характером Алибека, и он добился для
него ссылки в Сибирь. А его неграмотный брат Турлыбек
приезжал к Чокану в Омск, и Чокан от имени Турлыбека на¬
писал заявление на имя царя с просьбой освободить невинно
осужденного. До царя, правда, заявление не дошло, но так или
иначе Алибека возвратили домой.
И теперь, когда всадники приближались к аулу Алибека,
Жакып стал отговаривать Чокана:
— Не надо сюда заезжать.... Мало ли что может случить¬
ся? Алибек не угомонится, пока не отомстит ханским потомкам.
Лучше по бездорожью крюк сделаем.
— Не бойся, Жакып. За отца мы с тобой не отвечаем, а
я, если хочешь знать, помог Алибеку.
Чокан оказался прав. Действительно, обозленный Чинги¬
зом Алибек знал, что письмо об его освобождении написал
Чокан, как хорошо был осведомлен и о ссорах отца и сына.
Он от души желал Чокану счастья и хотел поближе познако¬
миться с таким самостоятельным джигитом. Когда же узун352
кулак подробно сообщил о том, что Чокан гостил в ауле На¬
тана и едет теперь в сторону Имантау, он решил его встре¬
тить как подобает.
Поставили юрту, привязали кобылиц. Правда, сам Алибек
счел неудобным в своем почтенном возрасте суетиться и выез¬
жать навстречу торе. Поэтому все заботы он поручил братьям
по отцу, рожденным от токал — Акбузау и Ережепу, почти ро¬
весникам Чокана.
Чокан сперва хотел остановиться ненадолго, ссылался на
недостаток времени, но расторопные братья уговорили гостей
задержаться, и тут же на их глазах поймали и прирезали
жирного черноухого жеребенка. Мясо его под вечер положили
в казан, и теперь отказ от ночлега выглядел бы оскорблением
хозяев.
В эту ночь Чокан спал плохо. Он нет-нет, да побаивался
Алибека. Вспоминался сохранившийся в степи рассказ, как
андагульский бий Курамсы, узнав, как назвали только что
появившегося на свет сына Зильгары, мрачно пошутил: «Не
Алибек родился, а Алек». Алек, то есть одно горе, одно бес¬
покойство. Невеселое острословие бия оправдалось. Повзрос¬
лев, Алибек стал проявлять свой отчаянный характер. Отби¬
рал, как говорится, лошадь у всадника, палку у пешехода.
Связался в низовьях Ишима с Кожыком, в верховьях — с
Баубеком. Частенько угонял скот. Зильгара после каждой барымты уговаривал сына: «Брось, к добру это не приведет»,
а сам нанизывал куски мяса от каждой прирезанной ворован¬
ной скотины на волосяной аркан. Когда нанизывать дальше
было уже некуда, Зильгара сказал более настойчиво и твердо:
«Ты, сынок, закончил свою веревку, теперь берись за ум». Но
Алибек и тут его не послушал. Вот когда-то его и заарканили.
Такие историйки одна за другой лезли в голову Чокану. И хо¬
тя ему, в общем, тревожиться было нечего, он не сомкнул глаз
до рассвета.
Перед утренним угощением Акбузау и Ережеп начали
вновь просить его погостить подольше, но он не поддался на
уговоры и сказал Жакыпу и Жайнаку, что выезжают сразу
же после обеда.
Уже доваривалось мясо, как послышались голоса:
— Кабан-ага едет... Вот-вот появится в юрте...
Все, кто был в юрте, поспешили к выходу. Последовали
за ними и спутники Чокана.
Чокан задержал только Акбузау и Ережепа. Вопроситель¬
но посмотрел на них.
12 С. Муканов
353
— Это Кабан-ага. Мы между собой иначе его не называ-.
ем,— сказал Акбузау и вместе с братом покинул юрту,
|
Чокан остался один под широким белым войлоком. Под*
нялся с подушек, стал прохаживаться взад-вперед. Не вышел
навстречу Алибеку, как тот не выехал навстречу ему. Дала
себя знать снова гордость торе, чувство белой кости.
В те времена казахи редко приветствовали друг друга поарабски, по-мусульмански — «Ассалаумагалейкум!» Женщи¬
ны не очень-то старались показываться мужчинам, а если и
встречали, то садились, склонив голову и обхватив руками ле¬
вое колено. Молодые мужчины молча здоровались со старши¬
ми, прижав ладони к груди.
...Чокан услышал топот коней, неожиданно возникший и
также неожиданно смолкнувший, услышал, как спешился
всадник, видимо, остановился на какие-то мгновения, грузны¬
ми шагами направился к юрте и снова остановился. Про¬
хрипел:
— Гость-то наш жив-здоров? Здоров, говорите. А встречей
доволен?
— Что бог послал, тем и встретили,— ответил, кажется,
Ережеп.
— Он что, в юрте? Значит, отдыхает. Ханские потомки, если
даже не знают на что жить, держат голову высоко...
Снизил голос до хрипловатого шепота:
— Не встречает меня... Ну что ж... Я и сам зайду к нему
поздороваться.
Слушать все это Чохану было не очень приятно, но выхо¬
дить из юрты, почтительно сложив на груди руки, ему не за¬
хотелось. Да было и поздно. Едва он успел прилечь на по¬
душки, как в юрту к нему уже входили Кабан-ага и его
братья.
Он оказался совсем не таким грузным и толстым, как подумалссь, но, несмотря на свою подтянутость, сразу напомнил
кабана, встреченного Чоканом в Прибайкалье. До чего же бы¬
вают меткие прозвища!.. Они тогда охотились в высоких и
густых камышах у Баргузинки. Вдруг лошадь Чокана отпря¬
нула и сбросила седока. Не успел Чокан подняться, как уви¬
дел, что на него прет, злобно хрюкая, кабан, размером с не¬
большого бычка. Ведь вздохнуть не даст, распорет, с молние¬
носным страхом подумал Чокан, но в те же мгновения
Грянули один за другим два выстрела, и кабан с хрипеньем
свалился на бок... Вот кого напомнил Чокану Алибек с его
пронзительными глазами и тяжелой походкой. Даже чувство
он испытал, похожее чем-то на страх, испытанный в камышо¬
вых зарослях.
— Лежи!— с прежней грубоватой хрипотцой, доносившей¬
ся сквозь войлок, а теперь наполнившей всю юрту, сказал
Алибек.— Лежи!— произнес он еще раз помягче.— Казахи
привыкли к гордости ханских потомков. У меня есть для тебя
несколько своих слов. Я их выскажу и уеду.
Чокан всем своим видом показал готовность слушать.
— Хорош ты, если смотреть со стороны,— так начал Али¬
бек.— Я хотел увидеть тебя, человека, известного всей степи.
— Рахмет, Кабан-ага!— назвал Чокан Алибека так, как
называли того в здешнем ауле.
Но Алибеку послышалось совсем другое. Он даже поду¬
мал, что Чокан посмеивается над ним.
— Меня зовут не Ахмет, а Алибек, мой торе.
— Знаю, Алеке!— не смог сдержать улыбки Чокан, дога¬
давшись об ошибке Кабан-ага.
— А если знаешь, не перебивай! Дни ханского рода уже
прошли, а высокомерие ваше продолжается. Гордости у вас
слишком много.
— Разве, Алеке, я проявил у вас в юрте гордость?
— Перебиваешь меня. Вот она, твоя гордость.
— К слову пришлось, Алеке. Только потому.
— Только потому,— подхватил с опытностью спорщика Али¬
бек,— что ж, иначе ты не будешь ханским потомком. Слушай
меня дальше и помолчи пока. Твой отец, твои родственники,
ты сам, словом, ханские потомки, погубили всю семью Кожыка. Еще вчера его род был в расцвете. А сейчас?.. Текебай,
старший сын Кожыка, был моим зятем. Моя овдовевшая дочь
вместе с внуками теперь живет у меня. Остальным пришлось
так же плохо. Должно быть, ты захотел смыть ханский грех,
согласился стать опорой для Наркыз, освободил ее из тюрьмы.
Пусть бог тебе воздаст за это. Но одним добрым поступком
грехов не смыть. Когда-нибудь и ты получишь по заслугам.
Но я тебе хотел сказать не об этом.
— Ага,— робко произнес Акбузау, показывая на почетное
место в юрте.— Колени устанут.
— Не устанут мои колени, не беспокойся,— строго взгля¬
нул на брата Алибек. И продолжал обращаться только к Чокану.— В общем, я доволен, что повидал тебя. Нет, ты мягче,
добрее отца. Глаза твои так не горят, как у Чингиза. Он ведь
смотрит, словно сжигает тебя. Слышал, ты не забываешь о
заботах народа. От этого и у меня на душе становится теплее.
Так вот, слушай меня внимательно. Рассказывают, твоему
355
дальнему деду Аблаю как-то приснился странный сон: он уви¬
дел тигра, волка и лису. Попросил Аблай-хан сведущего чело¬
века растолковать ему сон И сведущий человек сказал: тигр —
это твое время, хан, волк — время гвсих сыновей, лиса —
время твоих внуков и правнуков. У тигра — власіь, тигр — во¬
жак. После твоей смерти дети твои будут разрывать народ
ка-к волки, в клочья все будет разлетаться После волчьих драк
наступит время лисьей хитрости. Вещий сон увидел Аблай, и
получилось так, как сказал сведущий человек. После Аблая
пришли разорители народа, Такие, как твой отец и я. Теперь
появляются и лисы. Но ты не будь лисой, прошу тебя.
— А кем же мне стать, Кабан-ага?— не без робости спро¬
сил Чокан, удивленный здравым умом бывшего барымтача.
— Будь человеком. Не совсем понимаешь? Будь просто
человеком. Никогда не разоряй народ и не обманывай его.
Надеюсь, понял.
— Понял, Алеке.
— Вот все, что я хотел тебе сказать. А теперь—поехал.
— Разве вы не останетесь на угощенье?
— Это мое угощенье. Я тебя угощаю. Порадуешь меня,
если останешься довольным.
Алибек круто повернулся и вышел из юрты. За ним после¬
довал Акбузау. Чокан не успел поблагодарить Алибека за
мудрую его речь и, выведенный из равновесия, так и остался ле¬
жать на подушках. Ему бы надо было выбежать, догнать Али¬
бека, сказать ему на прощанье настоящие слова... Неужели бе¬
лая кость вновь дала знать о себе? Пожалуй, не так Чокан
думал о том, что плохое неожиданно может оказаться хоро¬
шим, что в душе человека часто хранится много неизведан¬
ного.
... Как ни уговаривали его зильгаринцы снова заночевать,
погостить еще несколько дней, Чокан не согласился — его тя¬
нуло домой, тянуло к Айжан.
... Степь становилась холмистой, чаще и чаще появлялись
скалы. Кажется, Жайнак сказал ему. что совсем недалеко
отсюда находится обрыв, с которого бросилась в воду Наркыз.
Чокан вздрогнул, но тут же взял себя в руки и ответил, что
никуда больше они сворачивать не будут
В Имантау они приехали перед закатом. Сославшись на
усталость после долгой дороги, Чокан не стал любоваться ни
близкой горной грядой, ни прозрачным озером, а пошел сразу
в большую белую юрту, приготовленную для него. Он пригла¬
сил к тебе только Жайнака. Ехавшие вместе с ним и ветре356
чавшие разместились в нескольких небольших юртах, стояв¬
ших немного поодаль.
В этот вечер он ел только молочную пищу и не притраги¬
вался к мясу. Он рано улегся на ту же самую железную кро¬
вать, застланную теми же самыми тюфяками и одеялами, что
и в прошлый его приезд. Лег и сразу задремал. Жайнаку тре¬
бовались собеседники, да и хотелось поесть поплотнее. Поэто¬
му он направился в малые юрты. Поужинал всласть, вернул¬
ся, на цыпочках прокрался к своей подушке и сразу же за¬
храпел.
Могучий его храп разбудил Чокана. Чокан не переносил
храпа, соскочил с постели, толкнул в бок Жайнака.
— А, Канаш... Наверное, я тебе спать не даю. Лучше уж
оставайся здесь один, а я пойду в ту крайнюю юрту.
...Чокан представил себе, что Айжан совсем недалеко. Он
мысленно кружился вокруг нее. Будь он независим, имей пол¬
ную власть хотя бы над собой, он бы встал со своей польской
кровати и пошел бы той дорогой, куда хочет, и эта дорога
принесла бы ему покой. Но наслоившиеся веками, а может
быть, и тысячелетиями обычаи и традиции преграждают ему
путь. Как он ни пытался их разрушить, вырваться из их плена,
пока почти ничего не получается. До каких пор он будет свя¬
зан, когда же он вырвется из этих пут?
В юрте было тихо, он погружался в темную глубину и
опять задремал, не разлучаясь с Айжан в непрочном беспокой¬
ном сне.
А что же Айжан?
Она в этот вечер, в эту ночь волновалась не меньше Чока¬
на. С тех пор, как она услышала, что он уже находится у
подножья Имантау, с ней стало происходить что-то странное.
Ее задумчивые глаза то открывались, го закрывались. И по
ее воле и против ее воли. Откроет — Чокана нет. Закроет —
он перед ней. Такой, какого она видела в последний раз —
. похудевший, стремительный, ласковый. И такой, какой вошел
в бедную юрту отца,— смущенный, скованный. И такой, каким
. он был там, на камнях Сырымбета. Она ощущает его тепло,
его любовь. Ей не хочется открывать глаза Но тут же сты¬
дится и открывает. Рядом Зейнеп, внимательно наблюдающая
за ней:
— Что это, милая, с тобой? Что ты хлопаешь глазами?
Айжан отвернулась от Зейнеп.
Начавшая стареть, располневшая Зейнеп понаблюдала, по¬
наблюдала за девушкой и ушла в свои мысли. Завтра она
357
встретится с любимым Канат-жаном. Долго она его не виде¬
ла. Устал, наверное. Отдыхает сейчас.
Даже в этот день она не изменила своей новой привычке:
в сумерки ложиться в постель. Растянется на пуховике и сра¬
зу засыпает. Так случилось и сегодня.
Айжан прилегла тоже, но уснуть не смогла. В темную без¬
лунную ночь ей не надо было закрывать глаза, чтобы разгля¬
деть черты любимого. Ей казалось — он вот, рядом с ней. Она
протянула к нему руки, обняла его, но вдруг почувствовала
под ладонями свои же горячие плечи.
Она устала от этих воображаемых объятий. Ей так был не¬
обходим настоящий Чокан. Он был и близко и далеко от нее.
И Айжан решилась.
У юрты были двухстворчатые двери. Деревянная, решетча¬
тая и дверь из кошмы, переплетенная прутьями чия. Деревян¬
ная дверь довольно резко поскрипывала. Но если побрызгать
ее скобы водой — открывалась бесшумно. Крадучись, Айжан
так и сделала. Очутившись на улице в одной белой рубашке,
босая, она задрожала то ли от ночной прохлады, то ли от
страха.
Что же дальше?
Прислушавшись в тишине, всмотревшись вокруг, она обна¬
ружила привязанную пастухами к коновязи лошадь для за¬
втрашней поездки. Вороная ее масть сливалась с густой ноч¬
ной темью. Вспугнутая белым силуэтом девушки, лошадь за¬
дрожала.
— А ты, оказывается, смирная. Вот на тебе я и поеду.
И вернусь до того, пока меня начнут искать,— разговаривала
про себя Айжан, поглаживая лошадь.— Нет седла и уздечки.
Ну, что ж. Обойдусь. Вот аркан. Отвяжу тебя и поеду...
Вспрыгнула на лошадь. Ощутила ее худую жесткую хреб¬
тину. Выехала медленной рысцой, чтобы не разбудить в ауле
собак, а уж потом, взяв направление на Имантау, бросила
коня в галоп.
Никто не слышал, как выехала Айжан и как она приехала,
остановив коня в сторонке, неподалеку от юрты Чокана.
Вместе с Зейнеп она побывала здесь накануне — посмотреть,
все ли приготовлено так как надо.
Тихо вошла она в юрту, мысленно повторяя арабское изре¬
ченье «Тагат уа гидадат». Смирение и поклонение, смирись и
поклоняйся. Еще недавно она мечтала только увидеть, хотя
бы издали, лицо Чокана. Теперь он был ей нужен весь. Он был
тут, в трех-четырех шагах от нее. Она уже слышала его мер¬
ное дыхание.
358
Если сейчас она не прервет его сна, когда это еще может
случиться.
Она подошла к кровати, склонилась над головой Чокана и,
касаясь губами его уха, горячо прошептала:
— Канаш...
Чокан очнулся от дремоты, удивленно вскрикнул. Услышал
снова:
— Канаш, это я, Айжан.
— Месяц ты мой!— Чокан поднял голову. Они потянулись
навстречу друг другу так, что разъединить их в эту ночь не
могла бы никакая сила.
Пленница Ислама
Никем точно не установлено, когда Ислам стал проникать
в казахские степи. Можно только предположить, что это был
первый век нынешнего тысячелетия. Но, заглянув в юрты, му¬
сульманская религия не могла кочевать вместе с казахами,
которые долго не задерживались на своих стоянках.
Царское правительство, подчиняя себе степь, взяло под
свою опеку Ислам, не прижившийся в степи, и с горячим рве¬
нием принялось насаждать его почти заново среди кочев¬
ников.
Так начала опутывать аулы мусульманская религиозность,
приносящая народу, по глубокому убеждению Чокана, только
вред. Он побаивался ее влияния на невежественных своих зем¬
ляков. Еще тогда, у горы Сырымбет, он с огорчением почув¬
ствовал, как брал Ислам в свой плен совсем юную Айжан,
как много путаницы в представлениях о святости, о том, что
можно и чего нельзя в ее непоследовательных девичьих
мыслях. .
С той не такой уж далекой поры Айжан еще глубже погру¬
зилась в религию. От ее бухарской подруги Кокеш осталась
одна единственная книга «Мишхат шари», составленная из
нравоучительных рассказов-хадисов, приписываемых пророку
Мухаммеду. Одно из этих очень строгих поучений запрещало
женщине сближаться с мужчиной без совершения свадебного
обряда. Нарушит это правило женщина — значит, суждено ей
гореть в адском огне ни много ни мало — сорок тысяч лет.
Сблизившись тогда с Чоканом, Айжан считала, что совер¬
шила тяжкий грех и мысленно искала на страницах того же
«Мишхата» путей избавления от адских мук. Искала и нашла.
Если женщина по всем мусульманским законам станет женой
того мужчины, с которым сблизилась, она освободится и от
359
грядущих страданий в аду. Как она мечтала, как стремилась
вступить в брак с Чоканом! Пусть потом ей придется дожи¬
вать жизнь одинокой, отвергнутой.
Отчасти и поэтому у подножья Имантау она без особого
раздумья взяла на душу новый грех.
Для Чокана религиозных запретов не существовало. Зна¬
комясь с философией еще в кадетском корпусе, он отверг для
себя идеалистический спиритуализм и отдавал предпочтение
французским философам-материалистам, тем более, что лучше
других европейских языков он знал французский. С увлече¬
нием читал Чокан в подлиннике занятнейшую книгу Жана
Мелье «Завещание». Скромный сельский священник из Шам¬
пани не публиковал ее при жизни. Книга оказалась обраще¬
нием к прихожанам и рассматривала с позиций непримиримо¬
го атеиста-материалиста едва ли не все стороны жизни и
общества. В ней были подвергнуты уничтожающей критике ре¬
лигиозные догматы церкви. Жан Мелье требовал уничтожения
и семейного неравенства. Мужчины и женщины должны быть
свободны в своих сближениях. Не следует препятствовать и
бракам, и разводам. Понятия бракосочетания и легкогопове¬
дения, по мнению Жана Мелье, в своем теперешнем значении
заключают ложь и не нужны людям. Мужчин и женщин свя¬
зывает вера друг в друга и дружба. И не вечно, а до первого
сомнения.
Чокан принял мысли Мелье. Потом он изучил и труды не¬
мецкого философа Людвига Фейербаха, посвященные истории
религии и сущности христианства.
Так Чокан совсем охладел к религии, особенно к ее толко¬
ванию семейных обязанностей, любви. Что касается Ислама,
религии мусульман, то ее он считал самой консервативной, са¬
мой отсталой.
Вернемся, однако, в юрту у гор Имана^ вернемся в ночь,
уже приближающуюся к рассвету.
Прижавшись к Чокану, чувствуя на своих плечах тепло
его рук, Айжан неожиданно расплакалась. Он стал ее успо¬
каивать, расспрашивать.
— Что это ты, Айым, что?..
Стремясь приглушить слезы, она продолжала вздраі игнть.
И сказала только после настойчивых расспросов:
— Как я отвечу перед богом за этот грех?
Он пробовал ей доказать, что нет никакого греха, чю в
жизни все куда проще, чем она себе представляет, но его не¬
верие наталкивалось на ее веру, его свобода от предрассуд¬
ков и власти старых обычаев — на ее вечный страх перед ними.
360
— Канат, ты женишься на мне или нет?— без всякой на¬
дежды тихо спросила она.
Он внезапно понял, что ответить ей отрицательно значило
бы убить не только надежду, но и Айжан. И, не задумываясь
о последствиях своих слов, ответил легко и даже, как показа¬
лось ей, с улыбкой:
— Ты этого хочешь? Хорошо. Мы освятим наш брак. Толь¬
ко как: открыто или тайно?
Каким тяжким оказался этот вопрос для Айжан. Она зна¬
ла, что кроме муллы должны быть еще два, по крайней мере,
свидетеля. А если брак освещается тайно, то кто поручится,
что эіи два свидетеля не разнесут по аулам «тайну». И тог¬
да пойдут, непременно пойдут самые грязные разговоры.
Чем дальше думала Айжан, тем горше становилось у нее
на душе. Словно на ее горячие чувства вылили ведро холод¬
ной воды, стремясь погасить любовь. Она выскользнула из
рук Чокана и спыгнула с кровати.
— Ты куда, мой месяц, куда?
— Вернусь, Канаш, к себе в дом.
— А разве эта юрта не наш дом теперь?
— Нет, Канаш, это твой дом. И он никогда не будет моим;
— Почему же, Айым?
Она не ответила. Чокан попытался придержать Айжан. Но
ее покорное еще час назад, нежное и слабое тело оказалось
таким сильным, что справиться он не смог. Айжан вырвалась
и выбежала из юрты. Чокан подался за ней, но понял, что
ему не догнать. Он стоял, успокаивая свое тяжелое дыхание.
Всадница в рассветном сумраке удалялась в сторону аула
отца.
Он услышал чьи-то осторожные шаги. Оглянулся: рядом
с ним уже находился Жайнак.
Ах, этот друг детства! И верный товарищ и чересчур лю¬
бопытный слуга! Жайнак своими чуткими, как у зайца, ушами
успел многое услышать, а зоркими по-ястребиному глазами и
подсмотреть. Он видел, что к Чокану приезжала сестра. Он и
прежде о многом догадывался, зная об их встречах в Сырымбете, был посвящен своей женой и в грустные гайны Айжан.
Конечно, он хотел их настоящего сближения, женитьбы, но не
подавал и вида сестренке. Смертельно обидится, чего доброго.
Он от Чокана скрыл и на этот раз свою осведомленность в
его любовных делах, и поэтому безучастно спросил:
— Долго ли ты будешь здесь стоять, Канаш? Прохладить¬
ся решил, что ли? Шел бы ты в юрту. Еще простынешь. Ви¬
дишь, дождь собирается.
Не выдавая своей растерянности и озабоченности, Чокан
ответил как можно равнодушнее:
— Освежусь немного и пойду в юрту. Не докучай, пожа-;
луйста.
Жайнак не стал докучать, но и не покинул Чокана, при¬
стально смотревшего в сторону холма, за которым исчезла
Айжан.
Рассвет был ветреным, холодным. Изрядно продрогший
Чокан бросил взгляд на Жайнака и стал уговаривать его
идти в юрту, но упрямец в свою очередь увещевал Чокана.
Они препирались до той поры, пока Чокан в порыве откро¬
венности не поведал обо всем, происшедшем в эту ночь.
— Жаль слов, сказанных непослушному, жаль глаз, рож¬
денных не для слез,— ответил Жайнак поговоркой.— Думал
я, моя сестренка умница, а она, оказывается, совсем глу¬
пенькая. Тебе не нравится, что я так говорю, Канаш? Ты
хмуришься... А я ведь прав... Не гонись за гем, чего не дого¬
нишь... Не понимает этого Айжан. Ты — звезда в небе, она —
воробышек на земле.
- Ну. уж и сказал. Погоди ты со своими поговорками,—
рассердился Чокан. Чтобы урезонить Жайнака, он напомнил
ему об аллахе, которому молятся и убегающий и догоня¬
ющий.
И, возложив утро на попечение того же аллаха, предло¬
жил Жайнаку вместе идти в юрту:
— Отдохнем, а там все решится...
Но и перед коротким предутренним сном Жайнак нашел
время и мысленно и вслух порассуждать о любви. Вспомнил
историю Жусупа и Злихи, вспомнил, как девушка попросила
у возлюбленного его камчу, дохнула на рукоятку и отдала
назад. Жусуп не удержал камчи — такой она была горя¬
чей — и выронил ее, а на ладони появились волдыри от ожо¬
га. После этого он поверил до конца в ее любовь, и все за¬
кончилось к их общему счастью.
Это редкое исключение в лирическом эпосе. Повести о
влюбленных обычно завершаются печально. Габдували, на¬
пример, так и не соединился со своей Лейли, сошел с ума и
стал Меджнуном.
Жайнак запел:
Любви и горя чашу испил Габдували,
С Лейли соединенный и от Лейли вдали.
На море и в пустыне страдания познал
Наш Будугул, скитаясь вокруг своей Жамал.
И я по их примеру сложить письмо готов,
362
Не оставляет копоть огонь открытых слов.
Послушны будьте, перья, в бессонной тишине.
Пусть я увижу пери, как наш Амре во сне.
У Злихи слезы льются, Жусуп в огне любви.
В любой стране найдутся влюбленные свои.
Вспомнил еще, что на тауху-аль мафуз — на божьей дос¬
ке написано, что радость на этом свете от дьявола, а чистые
радости только на том. И душу должно посвящать одному
аллаху. Но люди, невзирая на строгие запреты, тянутся к
земному счастью. Где тут правда и где тут неправда, Жайнак решить не мог. Не знал он, и чем кончится любовная
история сестры и Чокана. Но он всей душой сочувство¬
вал им.
... Айжан вовсю хлестала коня арканом, стремясь скорее
добраться домой. Навстречу ползла низкая туча. Вот гря¬
нет гром, хлынет ливень, думала она, значит, это бог посы¬
лает мне черную кару.
Вот и Орда. Она привязала лошадь на прежнее место и
тихонько проскользнула в юрту, надеясь, что Зейнеп еще не
проснулась.
— Это ты, Айжан? Тебе что, не спится?
— Заболела я что-то, Ай-апа.
Голос Айжан звучал против обыкновения жалостно и то¬
ненько.
В юрте некоторое время было совсем тихо, потом Зейнеп
услышала всхлипывания.
— Да ты, никак, плачешь, Айжан? Что с тобой?
— Скрутило меня, живот болит.
— Возьми, заверни в тряпку горячей золы и приложи.
Посмотришь, станет легче.
— Потерплю, Ай-апа. Может, и успокоюсь...
Зейнеп снова задремала. А когда проснулась, Айжан про¬
должала плакать. Лоб ее был таким горячим, что Зейнеп по¬
верила в ее болезнь и не знала, как помочь бедняжке.
Исступленными своими мыслями Айжан действительно до¬
вела себя до состояния физической боли. Она бы лежала и
лежала, если бы до юрты Зейнеп не донеслось покашливание
Чингиза. Значит, он уже проснулся, встал и было пора гото¬
вить завтрак для него и байбише.
Айжан с трудом поднялась, набросила на плечи чапан и
сказала хозяйке, что уходит к Жупар помочь ей, как это всег¬
да было принято, на кухне.
Зейнеп смотрела ей вслед непонимающими глазами. Дол¬
жно быть, тут дело нечисто, подумала она.
363
Жупар немало удивилась со сна — вид золовки встрево¬
жил, так она не походила на себя. Обнимая ее, она спросила:
— Что с тобой, неженка Айжан?
Она только и ответила:
— Ты уж одна сегодня приготовь завтрак, а я, а я...— и не
докончила.
Жупар поняла, что сейчас расспрашивать Айжан нет ника¬
кого смысла, уложила ее на свою постель, укрыла и поспеши¬
ла разогревать кушанье для Зейнеп и Чингиза. Все она успе¬
ла сделать вовремя и уже стала искать кого-нибудь из джиги¬
тов, чтобы отнести завтрак в юрту хозяевам. Но тут появился
Жайнак, а это входило в его обязанность. От внимания Жу¬
пар не ускользнуло, что муж ее на этот раз выглядел хму¬
рым, озабоченным, и не было на его открытом лице обычной
широкой улыбки...
После завтрака Жайнак рассказал жене о том, что Айжан
побывала в гостевой юрте Чокана и о своем разговоре с мо¬
лодым султаном.
— Узнай-ка,—закончил Жайнак,— что задумала сестрен¬
ка, чего она хочет. До сих пор я считал ее умной. А сейчас
она может наделать глупостей... Мне она не доверится.
Жупар дождалась, пока Айжан немного пришла в себя.
Ее и просить не надо было, она сама откровенно призналась
во всем.
— Знаешь, Жупар, я давно была убеждена, что он откры¬
то на мне не женится.
— Зачем же ты тогда морочила себе голову!*
— Не могу, не в силах победить свое сердце. Но теперь
я решила перестать с ним встречаться, пока он не станет мо¬
им мужем. Как предписывает наш мусульманский закон.
— Да разве Чокан пойдет на это?
— Еще не знаю. Но ради того, чтобы знать, готова с ним
встретиться еще раз Попрошу Жайнака. Он мне поможет,
придумает что-нибудь.
— А если Чокан и на это не пойдет?
Айжан посмотрела на Жупар печально и строго:
— Тогда мне остается... Тогда мне
остается
только
умереть.
— Что ты, что ты! Я и слышать не хочу таких слов. Пого¬
ди, что-нибудь придумаем
Вскоре Жупар переговорила с мужем. И Жайнак в тот же
час примчался к Чокану.
Слова Жайнака не явились для Чокана неожиданностью.
После встречи в юрте у Имантау он уже не сомневался, что
364
Айжан способна на любой отчаянный и даже безумный посту¬
пок. В ней есть общая с Наркыз черта. Чокан не мог допу¬
стить и мысли о гибели девушки. Поэтому он й попросил Жайнака устроить ему снидание с сестрой.
Каких только заповедных уголков не было вокруг, где мо¬
жно скрыться от постороннего взгляда, но почему-то решено
было встретиться в бедной юрте Жайнака.
— Может, плохо вам будет, Канаш?—застеснялся было
Жайнак, но Чокан тут же привел на память песню:
Так мало надо для счастья двух,
Когда влюблены они.
Для них и камни мягки, как пух,
И ночи светлы, как дни...
— Слыхал, Жайнак?
— Не только слыхал, но и сам пел!
— Тогда и не мели вздора...
...А ночь, в которую состоялось это свидание, была и
впрямь светлой, как день. На взгорья, на озеро, на юрты ли¬
лось молоко наступившего полнолуния. Но Чокану и Айжан
можно было никого не опасаться. Брат Жакыи, пристально
наблюдавший за ними, встречу у Имантау прозевал. А, узнав
о болезни Айжан, решил, что ничего такого произойти не мо¬
жет, и махнул рукой.
Чокан выехал вместе с Жайнаком.
В другое время он беспечно любовался бы светлой этой
красотой. Но сегодня сердито взглянул на располневшую
круглую луну и мысленно пожелал ей скрыться. И — удиви¬
тельное дело! Тут же приметил, что на пебе появились редкие
облака. Жайнак, словно угадав мысли Чокана, вполголоса
запел:
В Баяне полный час наступил,
Аул в тишине уснул.
Сам бог для влюбленных тучей прикрыл
Светящую ярко луну.
Ночь заметно потускнела. На луну, как в песне, набежала
темная туча. Не верящий в бога, не верящий в приметы Чо¬
кан, однако, посчитал это каким-то предзнаменованием.
Айжан знала, что она встретится с любимым, не от Жай¬
нака, а от снохи. По казахским обычаям брат и сестра не
секретничают друг с другом — это считается стыдным. Дру¬
гое дело жена брата — ей можно поверять свои тайны.
365
В юрте она была одна. Болезнь исчезла так же внезапно,
как наступила. Теперь Айжан тревожилась только о том, что¬
бы чужие глаза и даже глаза родичей не заметили Чокана.
Ему-то в лицо и брат родной ничего не скажет, но ежели кто
узнает,— непременно пойдет новая сплетня.
— Вот беда!— рассуждала она про себя.— Недаром в Ко¬
ране сказано, что женщина — западня черта. Как бы я не
стала такой западней для моего Каната.
Подумала так и испугалась собственных мыслей. В это
время скрипнула дверь. Кто-то входил в юрту.
— Айым!—негромко произнес Чокан.
Ей хотелось крикнуть в ответ — Канат!—но она сдержа¬
ла себя, прикрыв ладонями рот. Прикрыла на какое-то мгно¬
вение, потому что спустя секунды ее ладони уже скользили
по горячей шее Чокана.
...Скоро ветер унес дальше к горам тучку, спрятавшую лу¬
ну, и голубоватый свет проник через открытый тундик в юрту,
осветив ее бедное убранство, задержавшись на счастливом
лице Айжан.
Не разнимая рук, они присели на одеяло, чтобы лучше ви¬
деть друг друга. Помолчали. Чокан попытался снова склонить
Айжан к подушке, но, почувствовав легкое сопротивление,
понял, что наступило время разговора, ради которого он сей¬
час находился в юрте.
— Месяц мой, я готов выполнить любую твою просьбу.
— Правда?— и Айжан тихо, но решительно произнесла.—
Больше я так не могу, Канаш. Ты должен стать моим мужем,
я — твоей женой. По-настоящему, по-мусульмански.
И стала подробно объяснять, что это значит. В ее быстрой
монотонной скороговорке были слова о мулле, о свидетелях,
изречения из Корана. Не сразу можно было догадаться, чего
она так настойчиво добивается. Но Чокан знал об этом от
Жайнака. И, кроме того, на память ему пришло выражение,
что и в девяти десятках слов можно найти узел величиной с
тобык, коленную чашечку овцы.
К мусульманским обрядам Чокан относился отрицательно,
но не захотел об этом говорить прямо, чтобы не ошеломлять
Айжан. Начал издалека. Пробовал объяснить ей значение
слова «человечность», просил называть его поласковее — не
просто Канашем, а Канашжаном и уж ни в коем случае на
вы или ага...
— Значит, веришь, мой месяц, в человечность, в мою че¬
ловечность?
— Верю, Канашжан!..
366
■— А если веришь, так знай, свою человеческую совесть я
считаю выше любой религии. Веришь?
И снова Айжан тихо повторила:
— Верю, Канашжан!..
— Зачем же тогда свидетели?
— Какие свидетели?— переспросила Айжан, словно забыв,
что только что настаивала на двух свидетелях.
— Ты же сама говорила о них,— и продолжил, не дав
ей опомниться.— Не считай меня высокомерным, Айым, но я
свою совесть не променяю не только на двух, на тысячу сви¬
детелей. Веришь?
И снова почти беззвучно:
— Верю!..
— Так зачем же нам тогда всякие свадебные обряды?
Тут Айжан почувствовала, что проиграла. А Чокан про¬
должал наступление:
— Отбросим в сторону дешевые свидетельства. Назови
меня настоящим мужем, а ты для меня отныне — законная
жена. Согласна?
Айжан закрыла руками лицо.
— Да ты, никак плачешь... Почему?
— В этом мире еще мы можем так успокоиться,— всхли¬
пывала она,— но что же нам делать на том свете?
— Слушай. Айным. Бог, неверное, должен понимать сокро¬
венные людские тайны не хуже нас с тобой. Главное, чтобы
наши отношения были честными, чтобы измена не омрачала
их. Остановимся на этом? Вот и наш договор. Я сдержу свое
слово, а ты?..
— Придется остановиться,— горько вздохнула Айжан.—
Что же иначе делать?
— Спасибо тебе, Айым!— Чокан привлек ее к себе, согрел
своим дыханием.— Еще тебе скажу. Кто не увлекается де¬
вушками? А на тебя в Орде многие заглядываются. Чтобы
этого не было, чтобы мои родственники не возомнили о себе,
я скажу отцу, что мы обвенчались.
— Зачем?— испугалась Айжан.
— Затем, чтобы всякие черти не подходили к тебе.
— Не делай этого, Канашжан, не делай!— она прижалась
к нему, обвивая руками его шею.— Прошу тебя. Так только
хуже будет!
Тут Айжан вполне разумно и с точки зрения Чокана
объяснила:
— Ты возвратишься на то самое место, откуда сбежал. Да,
сбежал. Ты пытался сохранить уважение к себе, а теперь его
ЗГ>7
расплескаешь. Подымутся враги. Они не только тебе повре¬
дят, но и мне.
— А как же мне тебя защитить, Айым?
— Ты прав в одном: ключ к этому у хана, у твоего отца.
Но ключ к отцу находится у твоей матери. У Ай-апа. С ней
и нужно тебе говорить. Но не с отцом.
— Пожалуй, ты права,— раздумчиво отвечал Чокан.
...Небо начинало бледнеть, гасла луна, и первые жаворон¬
ки уже возвестили своим щебетаньем о наступающем утре.
Возле юрты послышалось легкое покашливание. Это, дога¬
дался Чокан, Жайнак или Жупар давали знать, что пора мо¬
лодому султану возвращаться к себе, если он только хочет
оставаться незамеченным.
— Месяц мой, мы, возможно, долго теперь не встретимся.
Я перед дальней дорогой.
— Слышала об этом, Канашжан. Я готова к разлуке. Те¬
перь мы встречаться здесь не будем. Может, больше и совсем
не увидимся.
— Постараемся, чтобы так не случилось.
— Конечно, постараемся. Но почему ты начал этот
разговор?
— Говорят, у человека много желаний. Ты знаешь Коран.
Как он это толкует?
— Желания,
потребности...— задумалась
Айжан.— Ша¬
риат учит: если идти на поводу у желаний, им нет границ.
— А что же надо делать, чтобы не идти у них на поводу?
— Есть только одна преграда, Канашжан. Довольство¬
ваться тем, что есть. Я тебе расскажу о пророке Дауде. Рас¬
сказывают, у него было девяносто девять жуфут. Ты не знаешь
слова жуфут? Ну, жена или любовница. Дело не в этом, а в
том, что Дауд решил взять еще одну. В это время перед ним
появился ангел Жебраил в человеческом облике и попросил
у него овцу. Зачем тебе овца, спросил Дауд. У меня, отвеча¬
ет тот, девяносто девять овец, хочу довести до сотни. Дауд
стал его ругать. Мол, жадный ты человек, мало тебе девяносто
девяти. Тогда Жебраил и напомнил Дауду о его женах. На¬
помнил и исчез. Дауд понял, что это был ангел, как понял и
то, что должен радоваться тому, что имеет, и не желать боль¬
шего.
Чокану было не совсем ясно, почему Айжан вспомнила
именно эту легенду. Тем более, что он, Чокан, нисколько не
походил на Дауда. Спросил об этом ее.
— Я-то ведь самого малого хотела, Канашжан. По-му¬
сульмански обвенчаться с тобой. Но мы договорились иначе.
368
Теперь вот думаю, права я или нет. Вспомнила сейчас—-у
аллаха тысяча и одно имя. И одно из имен — об этом сказа¬
но в хадисе Мутуатр — договор. Представь, договор между
людьми. Значит, мы скрепили свои отношения божьим именем
И у меня на душе стало легче.
Тут они укрепили свои божий договор долгими земными
поцелуями.
... Чокан поспешил к горам Имана. По дороге к своей юрте
он думал о том, как неожиданно стала Айжан ревностной му¬
сульманкой. Ему приходилось слышать о религиозных русских
девушках, отрекавшихся от всего земного и проводивших
жизнь в монастырях. Он знал, что по христианской религии
существовали святые женщины. Но разве бывали святые жен¬
щины в истории Ислама? Бедная Айжан! Вот что сделала с
ней власть обычаев и власть религии. Ему вовсе не хотелось,
чтобы она стала первой мусульманской святой.
В это самое время Айжан смотрела, запрокинув голову, в
одну точку купола серой юрты и думала о том, что встреча с
Чоканом ни к чему не привела. Она верила его слову, она хо¬
тела найти опору в сознании необходимости довольствоваться
тем, что она имеет. Но что же будет дальше? И вот об этом-то
она решительно не хотела думать.
...Если бы они не попрощались, если бы Айжан звала Чокана к себе, он, вероятно, надолго бы задержался в Орде, в
окрестностях Имантау. Благо, времени еще было достаточно.
Мог бы он поискать здесь певцов и музыкантов, мог бы и по¬
охотиться. Однако наслаждаться песнями и знать, что рядом
Айжан, казалось ему тяжким искушением. Поэтому в остав¬
шиеся краткие дни он ограничился общением с родными, с
родителями — он нашел с ними общий язык в этот свой приезд
и втайне удивлялся, что пока они так ничего и не узнали о
его воровской любви.
За те годы, что он отсутствовал, в Орде произошли многие
изменения.
Время прежде всего коснулось отца. Он стал заметно сда¬
вать, стариться. В ту далекую осень, когда он привез Чокана
в Омск, в его волосах и бородке с трудом можно было уви«
деть седину. Теперь его волосы стали бурыми. Чокану пока¬
залось, что он поседел еще больше даже после недавних
омских встреч. Когда-то полное гладкое его лицо избороздили
глубокие морщины. Лицо стало серым, землистым и потеряло
прежнее выражение угрюмой властности.
Рано он начал стареть, рано. Его ровесник из туленгутов
Такырбас и сейчас выглядел мододцом — гладкий, румяный,
13 С, Муканоа
369
чернобровый. Ах, ты мой черный ишак, вслух подшучивал над
ним Чингиз, завидуя про себя его свежести и не подозревая,
что этот ровесник-курдас за глаза частенько называет его се¬
рым козлом.
Чингиз рано постарел прежде всего потому, что на его
глазах приходил конец ханскому времени, что уже давно не
принималось, как незыблемое, каждое его слово. Он просто¬
душно продолжал считать себя аристократом, верил в необы¬
чайное происхождение своих предков. Он — белая кость,
остальные казахи — черная кость. Он мог прежде ходить, вы¬
пячивая грудь. А теперь, после окончательной отмены ханства
и образования округов-дуанов, его сравняли с остальными. Бе¬
лая кость чингизидов стала постепенно чернеть и разру¬
шаться.
Среди шести старших султанов сибирских дуанов только
он один ханского рода. Остальные черной кости и чаще не из
именитых. Умерший в прошлом году Турлыбек, сын Кошена,
дослужился до советника при генерал-губернаторе, возвысил¬
ся даже над старшими султанами, а сам происходил из семьи,
пасшей коров у жителей Омска. Едва ли не самым уважае¬
мым из всех шести старших султанов стал Альжан Тлеубердин из Кокпектинского дуана. А кто такой Альжан? Внук
слепого Мамбета, имевшего всего-навсего одну лошадь. Сын
Тлеуберды, пастуха в русских селах. Повезло Альжану пото¬
му, что отец отдал его учиться в русскую школу, а потом ему
посчастливилось попасть на глаза князю Горчакову. Альжан
сообразил, как надо жить. Начал приумножать свой скот,
особенно с той поры, как стал султаном, занялся торговлей,
а теперь и вовсе разбогател. А султан Ибрай Ждйыков из
Акмолинского дуана? Башкир, о котором нам уже доводилось
рассказывать. В чем он силен, так это в русской грамоте. Но
если говорить о русской грамоте, тут Чингиз тоже никому не
уступит. Белому царю он служит верой и правдой. Если бы
омские власти уважали его ханское происхождение, то при¬
подняли бы его над остальными султанами, а они, как видно,
не стремятся к этому.
Чингиз верил в существование счастья. Счастье казахи
называют иногда лбом. Так и говорят — лишился лба. И Чин¬
гиз давно понял — лоб потомков солнечного дня давно отвер¬
нулся от солнца.
Читая многие старинные книги, а в их числе и «Родослов¬
ную тюрок» Абдулгази Бахадур-хана, Чингиз представил себе,
как приходило постепенно в упадок великое, словно океан,
государство, созданное Чингиз-ханом. Уже во времена Аблая
370
ханство превратилось в небольшое озерцо, а теперь от него
осталось только маленькое болото. И он, Чингиз, увяз в этом
болоте вместе с другими ханскими потомками.
Кто теперь после разделения на округа-дуаны, находится
под его властью? Кереи и уаки сами по себе, их возглавляет
Таштит, сын Табая. Чингиз не был в ладах с Таштитом, и Ке¬
реи с Уаками только на бумаге подчинялись Кокчетавскому
дуану. В действительности пять их волостей и кочевали-то в
других местах. Одна ветвь Кереев — Аксары и Коксары —
расположилась на востоке Прииртышья. Советник генералгубернатора Турлыбек, сын Кошена, влиял на всех Кереев и
Уаков куда сильнее Чингиза. Казалось, со смертью Турлыбека уйдет и его влияние, но оно неожиданно для Чингиза пе¬
решло к сыну Турлыбека Ногербеку, который нашел общий
язык с Таштитом и еще дальше оттеснил Чингиза.
Род Атыгаев и Караулов тоже гнал сам по себе своих вер¬
блюдов. Когда-то они породнились с Аблаем, приведя к нему
в Орду шесть девушек. Но прошли долгие годы, они стали
отдаляться, а потом и открыто враждовать.
Ханской опарой долго являлись туленгуты. Еще совсем
недавно, при Айганым, они честно и безропотно служили Ор¬
де, считая себя чуть ли не ее рабами. Теперь таких осталось
мало. Многие туленгуты поставили свои юрты, обзавелись
своим скотом, начали богатеть и вышли из повиновения. Что
нам, дескать, ханские потомки, у нас свои седла и стремена!
Где уж тут говорить о море ханского счастья? Болотце
одно осталось, а кое-где просто засохший такыр.
Чингиз цеплялся за любую возможность поправить свои
дела, дела Орды и сыновей. Сватал Чокану красивых деву¬
шек из именитых и богатых семей, но Чокан отказывался от
женитьбы, даже не взглянув на них. Отец не возражал и про¬
тив того, чтобы сын связал свою судьбу с Катериной Гутковской. Чингизу она нравилась и красотой своей и приветли¬
востью к нему, отцу Чокана, а родство с ней укрепит их по¬
ложение в Омске.
— У твоего предка Аблая тоже была жена из русских
красавиц,— напирал Чингиз на сына, но Чокан и в этом слу¬
чае оставался глухонемым.
Теперь, после возвращения из Омска, Чингиз с раздраже¬
нием узнал, что сын поехал не прямо в Орду, а через Кзылжар и вдоль Ишима, оплакивая гибель дочки Кожыка. Это
известие его так оскорбило, привело в такую бешеную злость,
что ом поседел еще больше.
«Долго ли еще он будет так болтаться?»—думал Чингиз
371
про себя. И опять вспомнил Айжан. Сколько размолвок было
у него с байбише из-за этой девчонки! Когда не так давно
Ракию выдавали замуж, ей в приданое выделили и семь си¬
рот. Чингиз непременно хотел отдать в их числе и Айжан. Но
Зейнеп решительно воспротивилась и нашла сотню оговорок.
«Пусть мне отрежут нос, если она не станет главной бедой в
нашем доме!»— в злобе воскликнул он тогда. Айжан продол¬
жала жить возле Зейнеп и помогала ей вместе со снохой. Бай¬
бише даже нравилось, что ей прислуживают молодые краси¬
вые женщины. После Атбасарской ярмарки, когда Чокан не
заехал домой, родители решили, что у него с Айжан все покон¬
чено. В Орду приезжали свататься к служанке, и Чингиз с лег¬
ким сердцем отдал бы ее замуж, но всякий раз Зейнеп нахо¬
дила причину оставить ее при себе. Мол, тело мое стало очень
тяжелым, и за дастарханом трудно обходиться без помощ¬
ницы.
— Сколько же она будет жить у нас?—спрашивал Чин¬
гиз.
— Столько, сколько ей суждено,— отвечала жена, и Чин¬
гиз знал, что жену не переспоришь.
Зейнеп по-своему привязалась к Айжан. Она стремилась
и оградить ее от сына в меру своей гордости, и заботилась
о ней, как о близкой сыну, в меру своей душевности.
Она присматривалась к Айжан. Как она себя поведет,
узнав сладость брачной постели? К удивлению Зейнеп, моло¬
дая женщина не позволяла себе никакого легкомыслия. Мо¬
жет быть, тут сказывалась ее религиозность. Зейнеп несколько
раз заставала ее плачущей над мусульманской книгой. Удив¬
лялась, сочувствовала, но понять ничего не могла.
...И вот приехал Чокан.
Если родители что-нибудь и узнали о его нынешних встре¬
чах с Айжан,— вряд ли они смогли до конца остаться в не¬
ведении,— то не говорили больше об этом со своим повзрос¬
левшим сыном. У Чингиза не прошла злость и по поводу доче¬
ри Кожыка, но внешне он ничем не выдал себя, хотя Чокан
и обратил внимание на некоторую его холодноватость и на
вымученность его улыбок.
Зейнеп относилась к Чокану теплее отца, ее материнские
чувства нисколько не изменились. Однако и она делала вид,
что ничего не знает об их продолжающейся любви.
Однажды, прильнув к Зейнеп, совсем как в детстве и со¬
гревшись материнской, нежной, как в мальчишеские годы,
лаской, Чокан сам заговорил об Айжан, Сказал, что она
т
близка ему как жена и что он уже назвал ее своей женою,
спросил, как на это посмотрят теперь родители.
Слова Чокана не прозвучали неожиданностью.
— Откуда мне знать, родной,— отвечала Зейнеп.— Дела
наши, как знаешь сам, не идут в гору. Уважение к отцу с
каждым годом падает. Его тоже не надо обижать. Трудно
ему. Вот поедем на той в Бурабай. Я ведь тоже решила там
побывать. Здоровье чуть лучше стало. Возьму с собой и Айжан. Пройдет праздник, там посоветуемся еще раз.
Чокан больше не возобновлял таких бесед.
Тем не менее, отношения Чокана с отцом и матерью в
этот приезд оставались ровными, спокойными, а иногда и ду¬
шевными.
Чокану особенно понравилось, что отец стал собирать кни¬
ги. Некоторые ему случайно достались из библиотеки бухар¬
ца Науана, другие он купил во время своих поездок. Были
здесь книги религиозные и исторические. О религиозных тру¬
дах между отцом и сыном разговор не возникал, а вот об
исторических они обменивались мнениями. О том же Абдулгази Бахадур-хане, о Мухамбете Хайдар-доглате, авторе «Тарих-и-Рашиди», о трудах Бабура и Улугбека, о дневниках —
намэ. Еще больше пришлось по душе Чокану, что отец в
последние годы, подражая известным ученым-историкам, сам
стал записывать казахские предания и образцы устной на¬
родной поэзии. Он реже выезжал из дома, чаще углублялся
в свои занятия, стал религиознее, чем прежде, и аккуратно
совершал намазы.
Русская культура коснулась Чингиза и Орды даже внешне
Некоторые перемены в быту бросались в глаза. Порою
Чокану казалось, что так бы жили небогатые дзоряне, если
их поместить в юрты. По-русски застилались постели, русская
посуда подавалась на стол. Мужчины и одеваться стали ина¬
че. Правда, одежда только приближалась к русской и шили
ее преимущественно татары-портные. В Орде это выглядело
более или менее скромно. А вот некий торе Самеке носил
европейского покроя пиджак и брюки из китайской чесучи,
но украшал свой колпак перьями филина, а помочи — кисточ¬
ками. Сапоги стали шить в Орде, да и в других аулах, с узки¬
ми голенищами и разные — для правой ноги и левой. Входи¬
ли в моду и татарские тюбетейки.
Уж очень легкомысленно выглядел брат Чокана Жакып.
Одевался он, как торе Самеке—крикливо и ярко. Добро бы
только одевался, но он и вел себя неподобающим образом —
не давал покоя ни девушкам, ни молодым женщинам. Даже
373
жалобы поступали — насильничает молодой султан. Чокан
пробовал его урезонить, но он как отрезал:
— Ты сам исправься, а уж потом меня учи!
Больше говорить с братом Чокан не пытался.
Его, как всегда, занимала аульная жизнь. Присматриваясь
к ней, он находил много изменений.
Оживленней стали станичные базары. Казахи чаще при¬
возили туда шерсть, кожу, скот. И, обзаведясь деньгами, по¬
купали одежду и обувь. Материалы фабричного производства
мало-помалу вытесняли из обихода и сыромятную кожу, и
домотканные полотна.
Прежде казахи не могли объясняться с русским врачом
или фельдшером. Теперь в ауле всегда можно было найти
сравнительно толкового переводчика.
«Школы, школы нужны. Пора бы обучать всех детей гра¬
моте»,— мечтал Чокан.
Но вместо просвещенных учителей в аулы устремились
ходжи и муллы. Они проводили обряды обрезания, участво¬
вали в свадьбах и похоронах, не без пользы для себя соби¬
рали религиозную подать и, походя, охаивали всякие новшест¬
ва, связанные с принятием русского подданства. Такие извест¬
ные ходжи, как Шортанбай, Майлы, Мадели не лишены были
некоторых поэтических способностей и приобрели популяр¬
ность в народе.
Муллы чаще всего приезжали из татарской или башкир¬
ской стороны. Встречались среди них и сбежавшие от воин¬
ской службы или от наказания. Чокан хорошо помнил одного
из таких — старого Галиакбара, соглядатая и доносчика. Чи¬
тать по-арабски он кое-как еще мог, а вот связно написать
хоть несколько слов ему было уже трудно. Но и такие муллы,
увы, учили детей.
Чокан уже давно удивлялся тому, что русские власти,
тесно связанные с христианской церковью, всячески поддер¬
живали ислам и опекали мулл. Он был убежден, что такая
политика препятствует развитию народа. Он и раньше хотел
выступить против ислама, а теперь окончательно утвердился
в этом своем намерении.
Но если ислам угнетал казахов преимущественно духовно,
то налоги подрывали основы самой жизни, ввергали народ в
бедность. Ведь кроме законных налогов местные власти соби¬
рали средства и для так называемых «мелких расходов». Тут
уж не было никакой меры. Сколько заблагорассудится,—
столько и тянут. «Черный убыток»,— так назвали в народе
эти сборы, достигшие особенного размаха в последние два374
три года. Средств собирали уйму, но только десятая пасть
шла по назначению, а девять десятых — самый хороший мо¬
лодняк, самые жирные кобылицы — шли прожорливым влас¬
тям и урядникам. Уже в Имантау один бедняк заявил Чокану, что у него в счет «черного убытка» отобрали последнюю
трехлетку.
«Черный убыток»—«Кара шыгын». Но его еще чаще назы¬
вали «Кара шыбын»—«Черная муха». Меткое название! Чо¬
кай представил себе, как черные мухи налетают на раны уг¬
нетенных людей, и раны начинают гноиться и доставлять не¬
выносимую боль.
Кто может избавить народ от этого бедствия? И тут Чокан вспомнил о заявлении Таттимбета на имя царя. Может
быть, уже пришел ответ, а если не пришел, Чокан сам напи¬
шет письмо царю. Он наметил заняться этим как следует в
Омске, но готовить почву решил уже в Бурабае.
Между тем подступали сроки отъезда. Родители, если они
еще не раздумали, собираются ехать на праздник позднее.
Ведь Чингиз должен был привезти предназначавшуюся для
генерал-губернатора белую гостевую юрту и вместе с Мусой
Чормановым, который к тому времени подъедет из Баян-Аула,
встречать почетных гостей.
Чокан надумал взять с собой трех спутников: Жайнака,
к которому после многих лет разлуки привык снова, известно¬
го кобызиста Кангожу и родного своего братишку Макежана,
иначе Макы. Макы, названный при рождении Абу Мухамме¬
дом, был совсем маленьким, когда Чокан поступал в
корпус. Мальчиком лет пяти он тяжело заболел тифом и его,
посчитав умершим, вынесли на холод. Он пришел в себя, но
остался глухонемым. Несчастный мальчик оказался талантли¬
вым— лепил из глины, высекал из камня, вырезал из дерева
фигурки людей и зверей. Привязался к старшему брату, не
отходил от него в Орде, даже бегал к нему ночевать в госте¬
вую юрту. Чокан слышал, что в России есть школы для глу¬
хонемых и предложил родителям похлопотать об устройстве
Макы в одну из таких школ. Отец поддержал Чокана, мать —
ни в какую. Она вообще не хотела отпускать его от себя, и с
трудом согласилась на поездку, но не дальше Бурабая.
...В час прощанья мать как всегда всплакнула и наказы¬
вала беречь Макы. И отец был немногословен по своему обык¬
новению. Поглядел на Чокана, подумал, что таким сыном
можно гордиться, а на празднике и похвастаться. Только бы
не морочил нам голову с Айжан.
Для Чокана и Макы Жайнак подвел иноходцев, украшен375
ных серебряной сбруей. Глухонемой мальчуган первым вско¬
чил в седло.
Под возгласы — счастливого пути!—всадники выехали из
Имантау.
К вершине Кокшетау
Дорога Чокана к Бурабаю шла в обход недавно построен¬
ной Щучинской станицы прямо на город Кокчетав, где нахо¬
дился и старший султан округа и уездное правление, где жил
и помощник Чингиза атаман Тимофей Сергеевич Аргунов.
В Кокчетаве у Чокана были дела, связанные с проведением
праздника, но сам городок, существовавший немногим более
четверти века, не представлял для него большого интереса.
Чокана манили Синие горы, Кокшетау, край его предков, край
неповторимой красоты, запечатленный в сказаниях и песнях.
Этот край был владеньем Аблая, дальнего деда Чокана, как
говорили в Орде.
Еще не показались на горизонте очертания Кокшетау, а
Чокан мыслями был уже там. Он вспомнил, как, перебирая
бумаги в Омском архиве, наткнулся на толстую тетрадь, ис¬
писанную красивым разборчивым почерком. Тетрадь оказа¬
лась дневником неизвестного офицера и носила название
«Ханство Аблая». Царские власти, судя по всему, негласно
отправили этого офицера и для мирных переговоров, и в раз¬
ведывательных целях, что подтверждала приложенная к днев¬
нику топографическая карта. Но Чокана увлекла не эта сто¬
рона записей. Ему понравилась достоверность изложения и
художественная выразительность,
говорившие
о тяготении
автора дневника к литературному творчеству. Дневник, види¬
мо, и велся для того, чтобы позднее его можно было перера¬
ботать в книгу. Но Чокан не нашел подобного издания, как
ни искал его в библиотеках, как ни расспрашивал о нем све¬
дущих людей.
Аблай оказал русскому посланцу должное гостеприимство
и дал возможность подробно познакомиться с Бурабаем и его
окрестностями.
«Мне довелось повидать,— писал офицер,— много краси¬
вейших мест России и Западной Европы, но такого прекрасно¬
го и удобного для столицы места я не видел».
Автор дневника образно представлял себе, как архитектор
всевышнего вооружился гигантским циркулем и, описав круг
радиусом в сто верст, поставил на западе три горы с высоки¬
ми вершинами и узкими перевалами. Рядом с ними он распо376
дожил глубокие'пресноводные озера. Их берега' и склоны гор,
покрыты густыми лесами.
«Эти природные крепости,— писал путешественник,— Аблай хорошо использовал для защиты от врагов. Тогда не¬
приятель обычно нападал только летом, и все летние месяцы
ханская орда находилась в лесу на поляне возле скалы ОкЖетпес — Стрела не долетит. На вершине пика днем и ночью
дежурил наблюдатель, чтобы нападение не застало ставку
врасплох. Казахи так и называли поляну — поляной Аблая.
Но не только летом,— продолжал свой рассказ автор днев¬
ника,— во все времена года Аблай находил в этих горах
удобные и надежные стоянки. Весной он жил на западном бе¬
регу Большого Чебачьего озера, омывавшего с востока скло¬
ны Кокше и Чебак. Западный берег вдавался в озеро полу¬
островом длиной примерно в четыре версты, а в поперечнике
версты полторы. Волны накатывали на берег в течение долго¬
го времени песок, ил, камни, и они зарастали березняком, осин¬
ником, тальником, ивами, колючками. К полуострову, назван¬
ному казахами Коккаска
Белый с отметиной, можно было
добраться только на лодке, потому что глубина озера превы¬
шает пятьсот аршин.
Осенью хан Аблай занимает под свою ставку другой
полуостров — Котыр, у подножья горы Торайгыр. Полуост¬
ров этот примерно такой же, как Коккаска. Только прибреж¬
ные леса здесь значительно гуще — они защищают не только
от набегов, но и от осенних ветров. Кроме того, к осени озеро
несколько обмелевает, и на его поверхности выступают
острова.
Свою зимовку Аблай расположил с подветренной сто¬
роны озера Большое Чебачье в Красном лесу, Кзыл-агач.
Я сам ночевал зимним морозным временем в юрте, поставлен¬
ной рядом с ханской. И вот что удивительно: когда юрту
хорошо протопят, в ней так тепло, как в каменном или дере¬
вянном доме. На всю жизнь мне запомнились эти зимние но¬
чи в юрте».
Особенно понравилось Чокану описание горы Кокше, сде¬
ланное офицером:
«Впервые мы увидели контуры Кокше с высокого обрыва
у степного озера Азат. Я воскликнул тогда: какое чудо! Я не
переставал удивляться голубизне горы, соперничающей яс¬
ностью своего цвета с цветом летнего неба. Только краски бы¬
ли несколько гуще. Ближе к нам плыл мираж. Мне каза¬
лось — морские волны приподняли горы, и гора чуть колеб-.
лется на волнах, словно корабль. Мне и прежде приходилось
377
видеть горы в других краях, в других странах. Издали они
везде представляются голубыми. Но такой голубизны, как
здесь, я прежде не встречал... Восхищенные столь дивной
картиной, мы стремились быстрее достигнуть горы. Но как
мы ни мучали лошадей, гора к нам не приближалась. Только
к вечеру в лучах заходящего солнца она вспыхнула всеми
цветами радуги и несколько минут выглядела пестрой, как
павлиний хвост. И по-прежнему была далеко от нас. Мы по¬
няли, что сможем добраться до нее только на следующий
день, и заночевали в степи...»
...Чокан мысленно закрыл тетрадь офицера, так и остав¬
шегося неизвестным.
Бурабай... Народное предание объединило одним этим
названием и горы, и лучшее озеро в этом горном краю, и весь
этот горный край.
Бура... Грозный верблюд-самец с белой головой и телом,
поросшим черной шерстью.
Когда пришел конец ханству Аблая — верблюд окаменел.
Его очертания угадываются и сейчас в одной скалистой горе.
А немного восточней есть еще одна белоголовая вершина.
Предание рассказывает, что на ней во времена Аблая зажи¬
гался костер, предупреждавший об опасности или зовущий
в поход...
Пока на горизонте еще ничего не было видно. Потом из-за
холма вынырнули пасущиеся у одинокой юрты кони. Отды¬
хающие в юрте мужчины увидели всадников и сразу выехали
навстречу. Жайнак первый признал в одном из них Тимофея
Аргунова, кокчетавского атамана. Не было никаких сомнений,
что и юрту эту он поставил для отдыха Чокана и его
спутников.
Может быть, правда, а может быть, и нет, но в народе го¬
ворили, что предки Аргунова происходили из рода Аргынов.
Что-то казахское было и теперь в чертах его лица. Отец Ти¬
мофея Се;мен был станичным атаманом, когда Кокчетавская
станица еще не стала городом. Задиристый и спесивый, он
не пользовался уважением в аулах, его просто побаивались.
Сын пошел в отца, отличался хозяйственной предприимчи¬
востью и первым в здешних местах посадил табак. Его и про¬
звали Темекши — табаководом,
благо прозвище оказалось
созвучным имени. Впрочем, кликали его по-разному — даже
Лисий ус — за рыжие, свисающие к подбородку усы.
Лисий ус и скот выпасал по-казахски — на джайляу, и ку¬
мысных кобылиц держал, и угощал по всем аульным прави¬
лам, вдвойне требуя того же и от аульчан. Вмешивался в
аульные ссоры и, подражая биям, выносил краткие, катего¬
ричные и лишь порою верные решения. Все было бы ничего,
если бы не чрезмерное властолюбие и пагубная страсть к
взяткам. Эти черты определяли и его отношение к Чингизу,
с которым он был связан по службе. Считаясь помощником
старшего султана, скорее он руководил им, чем наоборот.
Он и к Чокану отнесся бы иначе. Офицерский чин Чокана
невысок, но сидит он, как думал про себя Лисий ус, на поро¬
ге генерал-губернатора и, значит, его надо всячески убла¬
жать. Поэтому атаман не только выехал навстречу адъютан¬
ту, но привез и целую сабу кумыса и тушу жеребенка для
мяса. Он уговаривал Чокана отдохнуть здесь, на степном
приволье, но Чокан, отведав кумыса, поторопил Аргунова в
город.
У озера Букпа на горизонте неожиданно засинели, заголу¬
бели горы. Чокан попридержал разгоряченную лошадь.При¬
остановился и ехавший с ним стремя в стремя Лисий ус.
— Неужели Кокше?— спросил Чокан и сразу вспомнил и
дневник офицера и народные предания.
— Кокше, Кокше,— охотно поддакнул Аргунов и, сладко
жмурясь, почтительно добавил,— родное твое место, край
твоих предков.
Чокан и внимания не обратил, что атаман подлизывается
к нему. Он весь был поглощен зрелищем далеких гор, густой
их голубизной. И даже жалел, что на пути к нему лежит
город.
Аргунову все-таки удалось завезти его в свой дом, постав¬
ленный в самом центре и выделявшийся среди казачьих строе¬
ний необычным видом. Семен Аргунов побывал во время Оте¬
чественной войны с русской армией за границей и решил
строиться по западному образцу. Коттедж, одним словом. Но
«коттедж» звучало слишком чуждо для русских ушей, точно
также, как и мезонин, сооруженный вторым этажом над
обыкновенным, из сосновых бревен домом. Вся станица, как
позднее и город, называли его не коттеджом, а кутежем, что
вполне соответствовало истине. И отец и сын Аргуновы были
порядочными пьяницами. Пили они на первом этаже, а отды¬
хали от пьянства, чтобы им не мешали домашние, на втором.
Второй этаж назывался уже по-казахски — не мезонином, а
мазалы — спокойствием, если перевести.
В этот почетный «мазалы» и поместил Лисий ус Чокана и
его спутников.
Атаману очень хотелось как следует подпоить Чокана.
Слыхивал он, что в Омске адъютант прикладывался к рюмке.
379
Но и благоразумие Чокана, не желавшего сближаться с ди¬
коватым этим Аргуновым, и настойчивый совет отца не под¬
даваться на казачьи уговоры сделали напрасными настойчивые
попытки хлебосольного атамана. Ссылаясь на болезнь, Чокан
не взял в рот ни капли.
Он занимался скучной и не такой уж необходимой, по его
мнению, работой — обеспечить порядок на празднике и про¬
ведение самого праздника. Приходилось тормошить уездное
начальство, растолковывать самые простые вещи Аргунову
и пятисотнику.
А мысли Чокана были так, на горе Кокше. Она виднелась
из окна мезонина, манила к себе, когда он шел по улице го¬
родка, то удалялась, то приближалась, меняла краски в те¬
чение дня, затягивалась тучами, озарялась вспышками мол¬
ний и разгоняла тучи. В знойное чистое утро возникала ми¬
ражом и плыла на крутобоких волнах тем кораблем, о кото¬
ром писал неизвестный офицер в своем дневнике.
На третий день Чокай закончил свои нудные дела и как
раз в это время в городке появились гонцы, пригласившие его
в гостевую юрту, поставленную в одном из живописных угол¬
ков у подножий Кокшетау.
У заветных гор
Казахи, живущие в окрестностях Бурабая, не были едины,
не принадлежали к какому-нибудь одному роду. Они делились
на три группы, еще в недавние времена обособленные друг
от друга. Первая, немногочисленная группа,— несколько до¬
мов ханских потомков — торе. Вторая группа — обыкновен¬
ные казахи. Третья группа — толем гуты, среди которых были
и казахи, и люди других национальностей, которых и объеди¬
нила и перемолола в прошлом их общая судьба — ханский
плен.
Поведем речь о торе. Говорили, что у Аблая было трид¬
цать сыновей. Если это и верно, то верно и то, что при жизни
своей хан разослал их в разные концы, в том числе и в Стар¬
ший жуз — Улы-жуз, чтобы они захватили там родовую
власть. В самом Бурабае остались двое сыновей хана — Ка¬
сым и Вали. Когда они стали бороться между собой, здешние
казахи поддержали Вали, как сторонника России, и объявили
его ханом, а Касыма сочли разбойником и властолюбцем,
Касым восстал против русских, был изгнан и бежал со своими
сыновьями в Кокандское ханство, но не поладил с ханом и
лишился головы. Его сыновья Кенесары и Наурызбай про«
880
должали жестокую борьбу за власть, воевали с русскими,
были отброшены к горам Алатау, совершали набеги на сосед¬
нюю Киргизию и там были разгромлены. На этом и окончи¬
лось потомство Касыма.
Два сына Уали-хана от старшей жены — Абайдильда и Аппас — не походили друг на друга. Смирный Аппас занимался
только своим хозяйством и не вмешивался в борьбу за власть.
Что касается Абайдильды, то у него появились ханские когот¬
ки и он начал враждовать с вдовой Вали, с его* токал Айганым, пользовавшейся русской поддержкой. Враждуя с Айганым, он враждовал и с русскими, взялся за оружие и угодил
в Сибирь. Его дети расселились в разных концах Кокчетавского дуана, а здесь в горах остался жить только один сын
Булат. Он до сих пор не мог простить Чингизу, как сыну и
наследнику Айганым, горькой участи своего отца, умершего
вскоре после возвращения из ссылки. Булат был в душе и
врагом Чокана, потому что завидовал ему. Он не любил Чокана, относился к нему с пренебрежением еще и потому, что
гак на него повлиял старший брат Султангазы. Судьба Сулгангазы сложилась совсем необычно. Абайдильда отдал его
в заложники-аманаты Омскому губернатору того времени
князю Горчакову. Из-за измены Абайдильды князь Горчаков
мог бы казнить Султангазы. Но и гуманные соображения и
соображения совсем иного рода толкнули князя на мысль
дать сыну изменника хорошее русское воспитание. Так он за¬
кончил корпус и остался служить в Петербурге. Много лет
спустя он приезжал на родину отца. Родственники были
приятно удивлены его видом, а Булат считал, что Чокан и в
подметки ему не годится.
Сильно постаревший торе Аппас не разделял настроений
Булата. Султангазы далеко, Чокан рядом с нами. Да мало ли
кто враждовал друг с другом в ханском роду? Он знал, как
достойно вел себя в Атбасаре молодой султан и теперь беспо¬
коился о хорошей его встрече, как никак, а приезжает он к
своим истокам, где даже камни напоминают о его деде, доб¬
ром ли, злом, но знаменитом. О планах Чокана и о самом
празднике Аппас толком ничего не знал. Одно ему было до¬
подлинно известно, что «черный налог» увеличивается с каж¬
дым годом. А почему так происходит, никто не ведал.
С кем же посоветоваться, рассуждал Аппас и вдруг вспом¬
нил о сверстнике своих молодых лет, почти столетнем батыре
Ангале, сыне того самого Бабаназара, который был не то пле¬
мянником святого Таумена из Туркестана, не то сам видел
пророческие сны. Бабаназар предсказывал будущее не только
14 С. Муканов
381
темным доверчивым людям, но и такому хитрецу, как сам
Аблай. Бабаназар принадлежал к атыгайцам, участвовавшим
в провозглашении Аблая ханом и, может быть, поэтому Аблай
благоволил к нему.
Рассказывают, Ангал родился, когда его отцу было уже
восемьдесят лет. Рассказывают еще, что юношей он успел
послужить в войсках Аблая, и хан разрешил ему поднять дым
в своих владеньях у подножья Акшокы. Здесь жил и теперь
Ангал, почти не покидающий на старости лет своей юрты. Он
давно обеднел, и друживший с ним чуть ли не с детства Апиас, зарезав стригунка, не забывал ему посылать долю деда.
Ангал не удивился, когда к нему приехал Аппас. Ангал
давно перестал удивляться чему бы то ни было. О празднике
он уже знал, а вот то, что Чокан находится неподалеку,— бы¬
ло для него новостью, которую он тоже принял как должное.
— Вдвоем с тобой, Аппас, мы ничего не сумеем сделать.
А таких дорогих гостей надо встретить достойно. Значит, все
аулы должны взять подготовку на свои плечи.
— Я так и думал, Ангал. Только как собрать народ?
Объехать всех — много времени надо. Может, зажечь костер
на вершине Акшокы?
— Огонь давно не загорался на горе. Не испугается ли
народ? Не подумает ли о плохом?
— Нет, Ангал. Военных походов в нашей степи давно уже
нет. А в народе хорошо знают, что костер на вершине может
означать не только беду, но и добрую весть.
— Давай посоветуемся с Чингизом,— Ангал никак не хо¬
тел вносить беспокойство в жизнь аулов,— в конце концов он
старший султан Кокшетау, а не мы с тобой. Поговорим с ним
и с Чоканом. Прежде всего пригласи Чокана и поставь ему
юрту на Коккаска. Пусть едут твой сын Бералы и мой пле¬
мянник Жантабар. Согласен?
Аппас почувствовал, что он не зря заехал к старому
батыру.
Так Бералы и Жантабар появились в доме Аргунова. Чо¬
кан обрадовался приглашению, но его тревожил «черный на¬
лог». Лихие сборщики не преминут воспользоваться и его
приездом, чтобы обогатиться за счет аулов овцами и кобыли¬
цами. Ведь в Имантау нагнали столько скота, что можно бы¬
ло провести не один, а три праздника. Когда Чокан сказал об
этом отцу, тот поморщился и твердо пообещал отдать лишний
скот его хозяевам. Все же Чокан задал вопрос и Бералы — не
слишком ли они усердствуют с «черным налогом». Но Бералы
недовольно помотал головой и по существу ничего не ответил.
382
Они выехали из Кокчетава прямо к Коккаска, к западному
берегу Большого Чебачьего. Бералы, выполняя просьбу отца,
сделал только один небольшой крюк — к солоноватому Хан¬
скому озеру. Там сохранилось до сих пор множество ямок,
темневших издали, как окопы. Оказывается, именно здесь
провозглашался ханом Аблай, и над этими очагами варилось
мясо для угощения тысяч гостей.
Была уже ночь, когда они добрались до гостевой юрты.
Светила луна, но озеро, скрытое деревьями, только угадыва¬
лось. Чокан устал от долгой верховой езды и по своей при¬
вычке, удовольствовавшись творогом со сметаной, сразу зава¬
лился спать.
Проснулся рано и тихонько, чтобы не разбудить осталь¬
ных, покинул юрту. Цепляясь за ветви, раздвигая кустарник,
вышел к озеру. Утренний ветер гнал к берегу волны и, разби¬
ваясь о валуны, они вскипали белой пеной. Но вода была
чистой. Держась за корягу, он нагнулся и попробовал ее ру¬
кой: вода оказалась неожиданно теплой. Чокан быстро раз¬
делся и погрузился в упругие и тяжелые волны... Выбраться
из озера было труднее, чем войти в него. Ноги так и скользи¬
ли по камням. Туго бы ему пришлось, если бы не спаситель¬
ный тальник. Потом он отдыхал на гладком плоском валуне,
уже прогретом солнечными лучами. Словно в полудреме он
слышал какие-то голоса, конский топот. Дальний шум не за¬
тихал, одиночные голоса приближались. Из чащобы показал¬
ся Бералы:
— А мы-то думали, где он? Уже решили всадников посы¬
лать. Но потом догадались, где ты. Я захватил нарядный ка¬
захский халат. Перед своими надо выглядеть своим. Народ
собрался, хочет тебя видеть, торе. Я и лошадей привел. До
поляны идти довольно далеко. Тут и Жайнак.
...Пробирались на конях узкой лесной тропкой, один за
другим. Приблизились к поляне, заполненной людьми.
— Дальше ехать верхом
неудобно, невежливо,— сказал
Чокан и спрыгнул с седла.— Не они нам, а мы им должны
оказать почет. Их — большинство.
Бералы пришлась по душе скромность Чокана. Так они и
пошли вдвоем, а Жайнак вел лошадей на поводу. Старый
Аппас отделился от толпы и в сопровождении нескольких ак¬
сакалов направился игл навстречу. Обнялись как положено.
Грубый стариковский голос Аппаса сорвался от волнения.
Осторожно, чтобы не обидеть старика, Чокан освободился
из его цепких рук и, склонив голову, вплотную подошел к
собравшимся.
383
— Ассалаумагалейкум, люди!— и приложил правую ла¬
донь к груди.
Старым и молодым, бывшим слугам толенгутам и просто
казахам обедневших родов Чокан понравился и своей неза¬
носчивостью и душевностью кратких приветственных слов.
Они еще немного знали о нем, но и то, что знали, уже рожда¬
ло добрые чувства. В степи не забыли, как он ударил камчой
в Атбасаре Серого Бугая, пытавшегося отобрать телку у бед¬
ного казаха. Дошла весть, что он стремится отменить «чер¬
ный налог». С уважением говорили и о любви Чокана к на¬
родным песням. И уж совсем не последнюю роль играла его
образованность. В большие люди вышел, а такой молодой!
Офицер, в Омске служит. У самого жанарала. А наш, совсем
наш. И тень, которая падала в глазах народа на ханских попотомков, словно не касалась теперь Чокана. Добрые улыбки
так и вспыхивали на лицах. Слышались восклицания:
— Пусть будет счастливым твой путь, Чокан-жан!
— Долго живи, наш дорогой!..
Взволнованный Чокан подошел к Бералы.
— Скажи мне, Бер-ага, я родной или чужой народу?
— Какой же ты чужой?—удивился Бералы.— Разве ты
не потомок Абая, разве ты не в краю своих дедов?
Чокан покачал головой.
— Не в этом дело, Бер-ага. Не в этом. Я не хочу быть
здесь только гостем. Я не хочу, чтобы во мне видели только
торе. А за встречу — спасибо!
И Чокан еще раз поклонился народу.
Многие слышали этот разговор и одобрили молодого
султана.
...После этой встречи Чокану еще больше захотелось до
приезда высокопоставленных омских гостей побывать в запо¬
ведных уголках Бурабая.
— Поезжай, Канаш, посмотри,— поддержал его Бералы.—
Только многое тебя огорчит.
И рассказал ему, что русские казаки завладели почти все¬
ми окрестными пастбищами. Есть аулы, у которых хорошей
земли не осталось и с потник величиной. Казаки не разре¬
шают пасти скот на угодьях, веками принадлежавших каза¬
хам. Но пасти-то надо! И наши казахи пасут, а русские каза¬
ки захватывают скот и не возвращают его, пока не получат
возмещения за потраву. Достается и баям, и беднякам. Од¬
нажды шортандинские казаки отбили у байского табуна пять¬
десят коней, да так и не возвратили. А в лесах появились рус¬
ские сторожа-лесники, не позволяющие казахам нарезать да384
же прутья для загородок. Срубишь дерево — давай овцу.
Штрафуют, избивают...
— Словом,— заканчивал
Бералы,—казаха провожатого
ты не найдешь. Одному ехать опасно — медведи здесь водят¬
ся и рыси. Попроси русских казаков, они с тобой считаются,
да и тропинки в лесах знают теперь не хуже нас.
Договориться через Аргунова с атаманом Шортандинской
станицы Карабашевым, происходившем, должно быть, из кре¬
щенных казахов, было совсем нетрудно. Карабашев вился
вьюном перед Валихановым, всячески желая ему угодить. Он
отобрал из своей сотни нескольких казаков, ориентировав¬
шихся в лесных предгорьях, как в собственном доме, и вы¬
звался сам сопровождать Чока на. Не отстал от своего султана
и Жайнак. Только Макы оставили на попечение гостеприим¬
ных хозяев — он увлеченно собирал разноцветные камни при¬
чудливой формы и любовался впервые увиденными горами.
А путешествие оказалось не из легких. Порою приходи¬
лось идти пешком по крутым тропам, порою переправляться
через озера верхом и на лодках.
Не раз вспоминал Чокан дневник неизвестного офицера,
побывавшего здесь во времена Аблая. Автор дневника видел
и понимал красоту. Но какими бы словами он ни описывал
Кокшетау — это были только слова, только рисунок природы,
а теперь Чокан видел живую природу и находил в ней новые
теплые краски, не попавшие на страницы той омской архив¬
ной тетради.
Изумительная расцветка причудливых скал, озер, хвойно¬
го и березового леса словно говорила о несметных скрытых
богатствах этого горного сокровища среди казахских степей.
И это подтверждали рассказы старожилов, в которых вол¬
шебные легенды сочетались с вполне реальными фактами.
Чокан услышал здесь сказку о Золотом озере. Когда все¬
вышний раздавал горы, самая большая гора упала на Золо¬
тое озеро. Она его накрыла целиком, но золотые брызги во¬
время паденья разлетелись по сторонам и просочились в пески.
Это сказка. Но вот, говорят, что Дюйсенбий, сын Жантая
из рода Караулов — бедняк, владевший единственной ло¬
шадью, заметил, как русские казаки намывают золото неда¬
леко от Бурабая и сам стал его искать. Вскоре он уже хвас¬
тался перед баем Махамбетом, сыном Айдоса:
— У меня в одном кармане твой табун в тысячу голов.
Может быть, молва и преувеличивала, но золото действи¬
тельно искали и находили. Но теперь его близко на поверх385
ности уже не было. Чокан видел один участок, изрытый яма¬
ми и напоминавший издали пчелиный улей.
Рассказывали еще и о горе с пещерой, где змей было как
муравьев в муравейнике. Люди подумали, что змеи стерегут
озеро, прикрытое горой, и перестали там тревожить землю
лопатами. Один татарин по имени Фахруддин даже сочинил
поэму «Шах-маран» о горном царе змей и поэму эту многие в
Бурабае знали наизусть. Привелось в эти дни услышать ее и
Чокану.
Но не только под землей хранились сокровища. Сама зем¬
ля, верхний ее слой был удивительно богат. Чернозем!—это
название казахи услышали от русских переселенцев. Аршин¬
ные пласты чернозема. Казахи помнили, что их предки выра¬
щивали ячмень и просо, но потом забросили свой древний про¬
мысел и занимались только скотоводством. А теперь, работая
в найме у русских, вспахивая свою же землю и собирая хо¬
зяйский урожай, они снова приобрели вкус к хлебу и отдава¬
ли за мешок зерна несколько овец, а то корову или лошадь.
Мало-помалу многие казахи стали приобщаться к хлебо¬
пашеству. Не все получалось гладко. Чокан узнал, как Шагырай, сын Манки из рода Аксары Кереев, распахал неболь¬
шой участок земли с подветренной стороны горы Бурабай и
вырастил первый скромный урожай. Волостной правитель
Жанбота, сын Карпыка, попросил у него мешок зерна, а Шагырай поскупился. На второй год Жанбота пустил скот на
поле Шагырая и уничтожил всходы. Шагырай с той поры пе¬
рестал сеять хлеб.
Озера Бурабая, а их, если посчитать все, большие и ма¬
лые, не менее восьмидесяти, изобилуют рыбой. Чокан сам ви¬
дел, как ее черпают ведрами. Но и рыбным промыслом здесь
занимались преимущественно русские поселенцы. Как груст¬
но, что исконные жители кокчетавской земли не научились
пользоваться и этим богатством, хотя кто из них не знает
вкуса жареной или копченой рыбы.
Спору нет, основа хозяйства казахов — скотоводство. Из
века в век. Но, научившись разводить скот, казахи не научи¬
лись побеждать бескормицу, джут. Еще в мальчишеские свои
годы Чокан не раз слышал, как владевшие тысячами голов
скота баи враз оставались с одним арканом-куруком в руках
Если что и выручало казахов, так это просторы родной
земли, возможность в зимнее время откочевывать на дальние
берега Сыра и Чу, отправляться на летние джайляу в СарыАрку и Сибирь. Но после возникновения городов Актюбинска,
Тургая, Атбасара, Кокчетава, Акмолинска, Каркаралииска и
386
многочисленных казачьих станиц широкие пути кочевий су¬
жались, а порой и просто оказывались закрытыми. Давай хо¬
роший выкуп — пропустим. Но и выкуп не всегда помогал.
Так и скотоводству грозил упадок, и Чокан думал о том,
что хорошо бы поставить в известность Петербург о бедствен¬
ном положении кочевников и скованных богатствах края.
Представляя нового царя реформатором и преувеличивая его
отзывчивость, Чокан наивно мечтал рассказать ему об этом.
Тревожные мысли о бедности и богатстве не давали Чокану покоя здесь, в Кокшетау, у горы Бурабай, у прекрасных озер
на земле, таящей несметные клады.
В эти дни странствий с Никанором Карабашевым им овла¬
дела почти детская мечта — увидеть с одной из вершин весь
Бурабай, все горы и степь Кокчетавского дуана. Чокан и на¬
зывал свою мечту словами из мальчишеской игры в асыки,
в баранью косточку. Есть у асыка, у альчика, четыре сторо¬
ны — буги, ишик, алчи и тайке — четыре направления полета.
Он и хотел, чтобы они выпали ему разом.
— Подымемся на Окжетпес?!
Человек пожилой и осмотрительный, Карабашев сказал,
что крутой подъем одолеет далеко не всякая лошадь. Од¬
нажды он чуть не погиб из-за того, что конь поскользнулся
на камнях.
Но, предостерегая Чокана, Никанор одновременно его и
подзадорил. Дескать, с вершины все видно, как на ладони.
Город Кокчетав, а до него больше шестидесяти верст, как под
ногами. Каждое озерцо можно рассмотреть, каждую скалу.
Всю степь и далекие взгорья.
Азарт захватил Чокана. Так, бывало, в детстве он стремил¬
ся выиграть у Жайнака — асык не должен подвести!
Крутизна Окжетпеса, падающая шапка ее вершины мани¬
ли его. В сосновом лесу, окружившем гору, не видно вершины.
Вершиной можно любоваться только издали. Неизвестный
офицер сравнивал Окжетпес с пирамидами Египта, со знаме¬
нитой пирамидой Хеопса. Только пирамиды сложены по за¬
мыслу человека и руками человека, а здесь искусным строи¬
телем была только природа.
Автор дневника отдавал себе отчет в том, что Окжетпес
бесконечно больше пирамиды Хеопса. Его сравнение связыва¬
лось прежде всего с фантастическими и вместе с тем четкими
формами горы.
Он же сравнивал некоторые скалы Бурабая с полураз¬
рушенными памятниками и дворцами. Даже мало склонный
к поэзии Карабашев, когда они остановились у одного гро-
мадного вогнутого камня с гладко отполированным дном,
призадумался:
— А это, знаете, Чертов каток.
И тут же рассказал легенду о дворце какого-то владетель¬
ного царя, забывшего о своем народе и отдававшегося все вре¬
мя веселью и женщинам. Царь прогневил бога, и бог наказал
царя, потряс землю и разрушил дворец. Черти облюбовали
уцелевшее от дворца основание и стали собираться здесь по
ночам.
Чокан посмотрел на камень:
— Наверное, аршин сто в длину будет. Представляю себе,
как грохотала эта громада, когда катилась с горы. Здорово
поработало над ней время. Действительно, тут что ни камень,
то сказка...
Провел ладонью по виску, помолчал:
— А на вершину все-таки подымемся.
...Карабашев готовил коней и седла. Поручил кузнецу пе¬
рековать, достал ремни.
В это время из Кокчетава неожиданно примчался гонец с
двумя пакетами для Чокана. Оба пакета были из генерал-гу¬
бернаторства. В одном, подписанном Карлом Казимировичем
Гутковским,, сообщалось, что праздник по случаю коронации
Александра Второго в Бурабае отменяется. Копии этого изве¬
щения посланы султанам всех округов. Во втором пакете бы¬
ло предписание возвращаться в Омск и одновременно уведом¬
лялось, что поездка Валиханова в Среднюю Азию утвержде¬
на именным повелением императора.
Оба сообщения порадовали Чокана. С него снималась
большая обуза. И, главное, не будет обременительных для
народа расходов. Обойдется Гасфорт без дополнительного
фимиама. А он вернется в Омск и сосредоточится на подго¬
товке к дальней дороге.
Теперь надо будет позаботиться, чтобы скот был возвра¬
щен хозяевам. И тогда можно подняться на вершину гор.
Времени это займет немного.
Чокан только догадывался, что послужило отменой празд¬
ника. Уж не письмо ли, написанное Таттимбетом? Во всяком
случае, делами Омска наверняка заинтересовались в Пе¬
тербурге.
Муса, Чингиз, Чокан
Чокан еще гостил у родителей в Имантау, когда до Мусы
Чорманова в Баянаул дошли известия, что той в честь царя,
так пышно задуманный Гасфортом, вероятно, не состоится.
388
В Омске назревал переполох, ходили слухи, что появились
негласные ревизоры из Петербурга. Брат композитора Таттимбета Куттымбет рассказал Мусе о письме, написанном во
время столичных торжеств, письме о взятках и незаконных
поборах. Переполох связывали с письмом, а само письмо Кут¬
тымбет связывал с Чоканом, который, если и не писал его сам,
то, по крайней мере, научил Таттимбета, как это сделать. И хо¬
тя про письмо, а тем более про Чокана говорилось шепотом,
с клятвенными заверениями, что никто, кроме Мусы, об этом
не знает, Муса разволновался. Он-то хорошо знал, как хра¬
нятся в степи так называемые секреты. Как брат Зейнеп, как
соратник Чингиза, как старший султан и офицер русской ар¬
мии, Муса Чорманов никак не смог оставаться в стороне от
неприятностей, касающихся его любимого племянника Чокана.
Муса и так уже собирался ехать в Бурабай, но теперь он
решил опередить события и срочно собрался в Омск. Он бы¬
вал там чаще других султанов и потому, что находился бли¬
же многих к городу, и потому, что частые встречи с деятеля¬
ми губернаторства упрочивали его положение в округе. С ним
считались, советовались. Дельный султан, образованный че¬
ловек, свободно владеющий русским языком, он где мог от¬
стаивал степные интересы. А где нужно было самому добить¬
ся выгоды, умел и подмаслить, и подзолотить чиновников — от
самых небольших до генерала, далеко не равнодушного к под¬
ношениям. Находчивый, умный, привлекательный внешне, он
был своим человеком в омских кругах. Его не только пригла¬
шал к себе Гасфорт, но несколько раз оставлял и ночевать.
На этот раз Муса особенно внимательно прислушивался к
разговорам и довольно скоро установил, что в Омске действи¬
тельно очень обеспокоены каким-то заявлением на имя царя,
что той в Бурабае вот-вот отменят, но Чокан пока остается
вне подозрений. Иначе бы Гасфорт не говорил о нем так вос¬
торженно. Его приводила в умиление окончательная санкция
императора на трудную и важную для России поездку Вали¬
ханова в Среднюю Азию. Ведь генерал-губернатор приписы¬
вал мысль о поездке и выбор кандидатуры себе и только себе.
И сейчас он был убежден, что если Чокан успешно выполнит
это поручение, то и он сам получит награду, и его адъютант
продвинется по служебной лестнице. Гасфорт приглушенно
пробасил после некоторой паузы:
— Я давно думаю о переменах в правлении сибирских ка¬
захов. А что, если там будет Валиханов?
Муса, понятно, был доволен этой встречей, но его не по¬
кидала мысль о том, что стоит Гасфорту узнать о причастно389
сти Чокана к нынешнему переполоху, как он обозлится на
своего адъютанта и начнет ему мстить. А сила, увы, не на
стороне Чокана.
Чтобы обезопасить племянника, он принял два решения.
Во-первых, если будет необходимо, он пожертвует Гасфорту
несколько заветных слитков золота, хранящегося на дне сун¬
дучка. Недаром говорят: «При виде золота и черт свернет с
дороги». Во-вторых, следует срочно встретиться с Чоканом и
Чингизом. Пожалуй, вначале с Чингизом, а уж потом с пле¬
мянником. Чокан вспыльчив, прямолинеен — хорошего разго¬
вора сразу может не получиться.
Будет праздник или не будет, но он приедет в Бурабай.
И Муса срочно выслал к Чингизу гонцов — верных своих
друзей: младшего султана Секербая, сына Малкельды, свое¬
го спутника в Петербурге и Москве, Кусаина, сына Боштая,
певца и джигита Жарылгапа, сына Сатылгана.
Посланцы Мусы и знать ничего не знали о его волнениях.
Они ехали, чтобы уточнить место и время встречи. А поводом
для нее было скрепление недавнего сватовства. Чингиз и Му¬
са задумали обновить старое родство: у Мусы подрастал сын
Садвакас, у Чингиза—его дочь, ровесница Садвакаса. Им,
правда, было всего по четыре года, но кто мешает объявить
их женихом и невестой?
Когда друзья Мусы прибыли в Имантау, Чингиз уже знал
об отмене праздника и тревожился, почему так получилось.
Но разве он мог отказаться от встречи с Мусой, которого лю¬
бил и как родственника, и как друга? Честолюбивый Чингиз
считал, что достоинства Мусы не уступают, а в некоторых слу¬
чаях и превосходят его собственные. Он тут же сообщил, что
в Бурабае для него будет поставлена юрта у озера Ак между
озерами Кумис и Жайнак, возле которых Чингиз приглядел
место для своей юрты и юрты Зейнеп. Гонцы помчались к
Мусе.
Вскоре двинулась в путь и Орда.
Состарившийся Абу правил лошадьми, сидя на облучке
коляски Чингиза. Располневшая Зейнеп с трудом втиснулась
в другую коляску. В третьей повозке ехали Айжан и Жупар.
Следом верблюды везли сложенные юрты.
Извещенный о встрече, почти одновременно с ними поки¬
нул Омск Муса Чорманов.
Чокан и не подозревал, что ради него родичи съезжаются
в Бурабай, хотя он не исключал возможности повидаться в
ближайшее время с отцом и дядей Мусой. Узун-кулак успел
его известить о прибытии баянаульцев в Орду. Он связывал их
390
приезд с отменой праздника и смутно догадывался, что отец
и дядя не могут оставаться равнодушными к омским делам:
в них замешаны не только бесстыдные губернские чиновники,
но и султаны, бравшие и дававшие взятки, виновные в неза¬
конных поборах. Отец и Муса — дорогие Чокану люди, но как
они любят новые шинели и новые чины! Что ж, он скажет им
в лицо горькую правду, обрежет гривы их лошадей. Не мол¬
чать же ему, не лгать, если они начнут допытываться — что,
как и почему. Он сейчас в дружбе с отцом, но бывал с ним и
в ссоре. Не хотелось бы ссориться еще раз, но что поделаешь.
С дядей Мусой сложнее. У них не было ни одной размолвки,
всегда дядя ему помогал. Чокан не хотел оказаться в стане
дядиных врагов. Но если дядя почувствует, что Чокан душой
на стороне тех, кто против него, он пойдет и против своего
племянника.
Однако, зачем загадывать наперед?
Состоится эта встреча или не состоится, но Карабашев
уже приготовил коней и отобрал четырех казаков, хорошо
знающих горные тропы Окжетпеса. К ним присоединился и
Жайнак,— не хотел он отставать от своего Канаша.
Лошади, привычные к крутым подъемам и спускам, вели
себя совершенно спокойно. Они не пугались и когда тропка
шла вдоль отвесного среза, и когда внезапно ныряла вниз
между скал. А Чокан оказывался то на крупе коня, то — при
спуске — съезжал на самую его шею.
Так они добрались до седловины Окжетпеса.
Небольшие скалы громоздились — одна на другую — до
самой вершины. Дальше ехать верхом было нельзя. Жайнак
оставил свою лошадь на гладком выступе у одинокой сосны,
чудом, как и другие ее сестры, выросшей на камнях. Казаки
предупреждали его, что подъем опасен, но ловкий джигит и
слушать их не стал. Он вскарабкался проворнее кошки, нахо¬
дя опору там, где казалось ее не было совсем и скоро уже
улыбался Чокану с самой вершины. И спустился так же лов¬
ко, как поднялся.
Между Окжетпесом и Кокше высятся примкнувшие один
к одному три скальных пика — Ушкыз, Три девушки. Сохрани¬
лось предание, что Окжетпес был когда-то батыром, защи¬
щавшим своих трех сестер. Враги окружили их, приблизились
вплотную. Казалось, гибель была неминуема. Но тут батыр и
его сестры окаменели, чтобы не попасть в плен.
Чокан и его спутники проехали мимо Ушкыз и стали по¬
дыматься на Кокше. Расстояния в горах обманчивы, Думаешь,
т
вот она — вершина, а едешь-едешь и нет конца пути. Даже
лошади устали...
И вдруг перед глазами Чокана открылась степь с ее хол¬
мами, пригорками и горами. Многие горы были ему хорошо
знакомы с детства, с юности и с недавних лет.
...Здравствуй, мой Сырымбет, ты совсем, как верблюжонок.
Я сразу угадал тебя, хоть ты и далек. Л вот, и Жаман-Жалгызтау. И ты, Кошкарбай, как жирный одногорбый нар. Узнаю
вас, и две верблюдицы — Еки Жалынды. Никак не могу по¬
нять, какого цвета Зеренды — зеленого или голубого? А как
похож Акап на коня, отделившегося от табуна! Горы в степи
кажутся живыми. Но прав и тот офицер, который сравнил их
с разбросанными юртами богатого аула. Степь с ее взгорья¬
ми — вот мой прекрасный аул. Я горжусь, что здесь родился,
здесь вырос.
Благодарными глазами он смотрел на знакомые дали, а
потом перевел взгляд на Бурабай, в центре которого находил¬
ся сейчас. Конечно, это были самые большие горы, аул аулов.
Здесь прилег на мягкую зелень верблюд, здесь отдыхал и спя¬
щий батыр. Над глазами батыра сосны лохматились, как бро¬
ви. Чокан видел его крупный нос, его могучую грудь, защи¬
щенную панцирем гладких скал.
Чокан смотрел и не мог насмотреться. Но всему — свой
срок.
— Давайте поедем на Чертов каток,— сказал он каза¬
кам,— солнце уже на закат пошло.
Тропа к Чертову катку обрывалась у оврага. Тихо журча¬
ла небольшая речушка или, скорее, полноводный ручей. Ло¬
шадь Чокана остановилась. Он чуть подхлестнул ее камчой,
чтобы перемахнуть через овраг, но лошадь попятилась назад.
Чокан прикинул расстояние между берегами оврага, решил,
что лошадь пугается зря и несколько раз ударил ее сильнее.
Она взвилась от боли, прыгнула, но попала ногами в грязь и
неуклюже заскользила к Чертову катку.
Жайнак в ту же секунду слетел с коня, бросился в овраг и
еле успел схватить за хвост падающую лошадь. Однако у не¬
го едва хватало сил. Под копытами лошади сыпались камни,
она на глазах теряла опору, повалилась на левый бок и про¬
должала медленно скользить вниз, к обрыву, увлекая за собой
и Чокана. Чокан вскрикивал от боли: что-то случилось с но¬
гой. Жайцак все еще пытался удержать лошадь, но его силы
были на исходе.
Казаки бросили Чокану веревку с петлей:
— Держитесь!
392
— Взялся!— крикнул он слабеющим голосом:
— Держитесь!
— Попытаюсь...
В это время Жайнак отпустил хвост лошади. Она пронзи¬
тельно заржала в предчувствии гибели и, увлекаемая собст¬
венной тяжестью, сначала скатилась к краю обрыва, а потом
глухо упала на камни.
Когда Чокана подняли со дна оврага, выяснилось, что
стоять на левой ноге он не может. Пока было неясно — сло¬
мал он ее или только растянул мышцы. Боль он испытывал
невыносимую. Требовалась срочная помощь.
Не так далеко от Чертова катка, в урочище Кокмойнак,
где казаки проводили военные игры, находился фельдшер¬
ский пункт. Туда и решили доставить Чокана. Проехать в
урочище верхом напрямик было невозможно. Да Чокан и не
мог сидеть в седле.
— Я понесу его,— предложил Жайнак.
С помощью казаков он взвалил Чокана на спину. Осто¬
рожно придерживая больную ногу, немного сгорбившись,
Жайнак легко и быстро зашагал в сторону Кокмойнака. Чо¬
кан обхватил его шею и только изредка постанывал.
Друзья рядом
Русские казаки скорее в насмешку, чем в уважение назы¬
вали этот небольшой запущенный дом госпиталью, а казахи —
косбайталом, потому что волки зарезали здесь когда-то двух
привязанных кобылиц. Что касается фельдшера, то он был
известен в округе только как лекер. Не лекарь, а именно лекер — так себе, кое-что, полузнахарь. Привить оспу он еще
мог, а лечить не умел. К нему редко обращались за помощью,
и он занимался тем, чем занимались все,— держал коз, овец,
свиней, разводил домашнюю птицу.
Помещение, предназначенное для больных, было заброше¬
но, и неряшливая сестра милосердия наскоро его убрала, что¬
бы положить страдающего Чокана.
Лекер-лекарь, хоть и не имел больших медицинских по¬
знаний, да и в практике не преуспевал, должен был осмотреть
больного. Приговор его оказался суровым: он обнаружил не¬
сколько переломов и настаивал на срочной отправке Валиха¬
нова в Омск.
Казаки засуетились, послали нарочного в Кокчетав. Надо
было известить Аргунова, раздобыть коляску. Тем временем
Жайнак посовеювался с жителями здешних аулов, и они веко393
ре доставили в Косбайтал знаменитого костоправа Сырбая
из рода Аксары Кереев, который не в пример лекеру умел на¬
родными средствами лечить и ушибы, и вывихи, и переломы.
Чокан не очень-то верил знахарям и баксы, но нога про
должала мучительно болеть и распухала с каждым часом.
— Сырбай так Сырбай,— согласился он,— пускай заходит.
Ему было уже все равно. Но — удивительное дело!— мол¬
чаливый аульный костоправ прощупывал ногу так, будто ее
поглаживал, не только не причиняя дополнительной боли, но
даже успокаивая прежнюю.
— По-моему, никакого перелома нет. Растяжение жил и
мышц.
Чокан впервые после падения в овраг улыбнулся.
— Масла тебе в уста,— обратился Жайнак к Сырбаю,—
а чем лечить будем?
— Конского жира надо, казы. Хорошо бы свежего.
— А еще?
— Лучше всего найти медведя. Жирного медведя. Снять
с него шкуру. А уж потом — мое дело. Но где его сразу
взять?..
— Медведя?— переспросил Карабашев.— Найдем и мед¬
ведя.
Вместе с казаками и Жайнаком Карабашев уехал в горы,
а на рассвете они уже вернулись с убитым здоровенным мед¬
ведем. Сразу же его освежевали. Под шкурой выступал слой
жира почти в два пальца.
Сырбай вырезал из шкуры всю подбрюшную ее часть и
завернул в этот кусок больную ногу Чокана. Боль стала ути¬
хать и Чокан уснул впервые за эти сутки.
Он пробудился только после полудня. Боль в ноге настоль¬
ко утихла, что в спокойном положении он ее не чувствовал,
но стоило пошевелить ногой, как боль возобновлялась. Спа¬
ла и температура. Вчера тело горело и учащенно билось серд¬
це, а сегодня оно вошло в свой обычный ритм. Только белье
было таким влажным, будто Чокана обливали водой.
Костоправ Сырбай так и сиял. Куда делась его вчерашняя
угрюмостьт обрывистые фразы! Не без хвастовства он откро¬
венно и шумно радовался, даже балагурил:
— Я же говорил, что нет перелома. Как сказал, так и
вышло. Никакие Омски-Момски теперь не нужны. Не буду
Сырбаем, если не поставлю Чокана на ноги своими руками и
не посажу в седло. Вот тогда он и уедет, куда захочет.
— Э-э-э, нет!— протянул Аргунов, уже примчавшийся из
Кокчетава.— Это уж как прикажет генерал. Я еще вчера по-
слал курьера в Омск. Ответ от Его превосходительства придет
скоро. А пока — лечи!
И Аргунов победоносно взглянул на Сырбая, потом на Карабашева:
— Что это во дворе так много народа? Делать им, что ли,
нечего?
— Интересуются, господин есаул. Чокан Чингизович —
кокчетавский. Ихнего отца знают, их самих. Интересуются.
Все в Бура-бае знают.
...В это время у озера Кумис повстречались Чингиз и Му¬
са. Можно было подумать, что они точно рассчитали свой путь,
хотя это получилось, в общем-то, случайно. Повстречались и
загрустили; тому и другому уже было известно о несчастье «
Чоканом. Поспешили в Кокмойнак всем караваном.
Если Чингиз и Муса держались более или менее спокойно,
трезво предполагая, что узун-кулак всегда преувеличивает, то
Зейнеп никак не могла прийти в себя. Какой-то бурабайский
болтун, попавшийся на пути, изобразил несчастье Чокана та¬
кими красками, что у нее зашлось сердце. Слуги с трудом
привели свою хозяйку в чувство. Теперь она ни о чем не же¬
лала разговаривать, односложно отвечала на вопросы и твер¬
дила только об одном — скорее к Канашу.
Не будем описывать встречу в Кокмойнаке. Приезд роди¬
телей, особенно слезы Зейнеп, не успокаивали, а волновали
Чокана, мешая его окончательному выздоровлению.
Расскажем в заключение об отъезде, о проводах.
Гасфорт в своем ответе приказывал немедленно доста¬
вить Чокана в Омский военный госпиталь. Он повторил при¬
каз и в личном письме к Чокану, выражая ему свое искрен¬
нее сочувствие.
Кто же поедет в Омск с Чоканом?
Желающих было слишком много, но надо было считаться
и с больным.
Без Жайнака, спасшего его в овраге, он и не представлял
пути. Милый Жайнак, не слуга, а верный друг, проявивший
лучшие свои качества в эти трудные дни. Красивый лицом и
душой, мужественный и твердый в час опасности, ловкий и
даже хитрый, когда надо. Певец и сказитель — какой же он
толенгут. Нельзя держать Жайнака в унижении. Природа
щедро наградила его всем, кроме свободы, которой он до¬
стоин. Чокан решил не отпускать Жайнака от себя и в Омске,
после выздоровления подумать о его судьбе.
Чокан увозил с собой и Айжан, нежную самоотверженную
Айжан. Она отбросила в сторону всякую стыдливость и услов395
ность, она сказала — я его законная жена. И ухаживала за
ним в Кокмойнаке так, как никто бы лучше не смог сделать.
Она так неожиданно властно распоряжалась у постели боль¬
ного, что ей никто не перечил. А Чокан улыбался ей одними
глазами; его лицо было еще бледным, малейшее движение но¬
гой возвращало боль. Но Чокан боролся с болью, продолжая
улыбаться Айжан, и на душе его было спокойно, хотя ничего
так и не решилось в этом заброшенном домике-госпитале.
Зейнеп тоже уезжала с Чоканом. Это было ее право мате¬
ри. Ее старались переубедить, говорили о трудности пути и о
трудности городской жизни, особенно в эти дни, когда сын
будет продолжать лечение. Но она стояла на своем: «Поеду и
все. Не отстану живой от Канашжана». Не связывать же ее!
Собрался в Омск и костоправ Сырбай. Упрямец, он знал
себе цену и к тому же так привязался к Чокану, что следил
в оба и за матерью, и за Айжан, не отходившими от постели
больного.
— Как я сказал, так и будет!— добродушно ворчал он.—
Не успокоюсь, пока своими руками не посажу Чокана в седло.
Тут никто не возражал, потому что и жители Бурабая до¬
веряли своему лекарю, называли его народным глазом в пути
и в городе. Мол, вернется из Омска и все нам расскажет.
Как ни странно, но Чингиз оставался в Орде. С Чоканом
уезжал Муса, ему можно было возвращаться в Баянаул и че¬
рез Омск. Он задержится там до полного выздоровления пле¬
мянника. Стоит ли появляться перед начальством двум стар¬
шим султанам сразу в смутные эти дни? Вот когда все прояс¬
нится и, быть может, гроза обойдет их, тогда отец и проложит
следы своего коня к сыну. Так решил Чингиз, считая, что и
на этот раз он проявил ловкость и предусмотрительность.
...Сколько народа столпилось на казачьем плацу перед до¬
миком? Откуда только узнали они про отъезд? Когда на поро¬
ге появился Жайнак с Чоканом на руках, люди заволнова¬
лись, зашумели, иные заплакали. Чокан особенно растрогал¬
ся и заулыбался, когда увидел Аппаса и Ангала. Смешные
добрые старики! Их глаза покраснели от слез. Но плакать
было ни к чему. Они и сами видели — Чокан выздоравливал.
— Жолды-аяк! Благополучной ноги, счастливого пути,
полной чаши!
Отъезжающие двинулись по направлению к Омской доро¬
ге. И долго еще им вслед звучали пожелания добра и здо¬
ровья, новой встречи с Чоканом.
Конец второй книги
ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
18 апреля 1973 года в издательстве «Жазушы» мне вручили
только что поступивший из типографии сигнальный экземпляр пер¬
вого тома романа Сабита Муканова «Промелькнувший метеор»,
переведенного мной на русский язык.
— Значит, будем продолжать?— спросили меня в издательства,
и в самом этом вопросе прозвучало утверждение.
— Будем,— ответил я и предложил встретиться втроем, потому
что без консультации автора я не представлял себе дальнейшей ра¬
боты над переводом и, наконец, надо было выслушать его пожела¬
ния, договориться о сроках.
Решили ждать выздоровления Саке. Я говорил с ним всего не¬
сколько дней назад по телефону. Он тогда был еще дома и жало¬
вался не столько на болезнь, сколько на врачей, требующих, чтобы
он лег в больницу. А в марте и первой половине апреля мы вместе
жили в санатории «Алатау». Гуляли по утрам, радуясь горному ве¬
сеннему солнцу, неожиданным снегопадам, сменявшимся снова
ясным небом, перезвону капели и ручьев. Вечерами Сабит обычно
звал к себе на чай, и комната его становилась своего рода литера¬
турным клубом. Чаще всего общим вниманием завладевал сам
хозяин. Рассуждал, вспоминал, даже напевал, перебирая струны ин¬
крустированной, заветной своей домбры. Необыкновенный рассказ¬
чик, наделенныйюмором и умением воспроизводить детали и дав¬
них времен, и наших дней, он одинаково свободно посвящал нас и
в древнюю историю Сибири, и в нынешнюю жизнь родного аула, я
в цейлонские встречи, и в биографии писателей-современников. Но
не меньше, чем о прошлом, говорил Сабит и о будущем — о своих
планах.
...Я возвратился домой с книгой, испытывая то праздничное
чувство подведенной черты, осязаемого итога, что так энакомо при
выходе в свет произведения,— будь оно оригинальное, переводное
или даже просто отредактированное тобой.
Но рассматривая рисунки на обложке и форзаце, перелистывая
897
страницы с привычной боязнью обнаружить опечатку, я еще не знал
в эти минуты, что сегодня, 18 апреля, подведена еще одна — страш¬
ная — черта, что нет больше в живых Сабита Муканова.
Все неожиданно стало последним. Последняя совместная весна
в горах, последний краткий разговор и даже строка на внутренней
странице обложки — «авторизованный перевод»— и та стала по¬
следней.
Стоит ли говорить, что утрата Сабита, с которым я был связан
дружбой не одно десятилетие, не позволила мне сразу же присту¬
пить к работе над переводом второй книги романа.
Спустя некоторое время стали возникать сомнения уже этиче¬
ского и делового порядка. При жизни Сабита многое было доста¬
точно просто. Я ему говорил, что такое-то описание надобно опу¬
стить, что оно не дойдет до русского читателя. А вот это место
нуждается в коррективах. Сабит порой соглашался, порой
не
со¬
глашался со мной, объяснял мотивы того или иного поступка ге¬
роя, его поведения, и, в конце концов, рождался вариант, приемле¬
мый и для автора, и для переводчика. Когда в таких случаях возни¬
кали некоторые отступления от казахского текста, то переводчик
был защищен, как броней, письменной авторской визой.
Теперь же я оставался один на один с подстрочником... И если
бы не «добро» издателей, родных и друзей Сабита, если бы не созна¬
ние долга перед ушедшим из жизни писателем, вряд ли бы я решил¬
ся продолжить работу над «Промелькнувшим метеором».
Переводчик далеко не всегда может брать на себя обязанности
критика и литературоведа. Не ставлю и я перед собой задачи дать
в этих заметках оценку и разбор «Промелькнувшего метеора».
Цель моя значительно скромнее — рассказать то, что я знаю о
частично исполненном, но в целом не завершенном замысле Сабита
Муканова, и о некоторых аспектах моей личной работы перевод¬
чика.
*
*
*
Собирать материалы о Чокане Валихапове писатель начал еще
перед войной, а в годы войны написал о нем пьесу, переведенную
на русский язык Виктором Шкловским и названную «Нить Ариад¬
ны» Спустя десять лет появился новый вариант пьесы. На этот раз
ее перевел Борис Лавренев. «Чокана Валиханова» ставили многие
театры республики.
Как в пьесе, так и в большой исследовательской работе, посвя¬
щенной Чокану и отмеченной его же имени премией Академии наук
Казахской ССР, можно увидеть основу будущего романа.
«Продолжать ли мне дальше мою «Школу жизни»?—размыш¬
лял Сабит Муканович, завершая третью книгу своей автобиографи398
ческой эпопеи.— Пока меня влекут иные темы, иные произведения.
Я приступил к работе над романом о Чокане Валиханове. Образ
этого передового ученого и просветителя волнует меня прежде все¬
го потому, что не кто иной, как Чокан, сознательно и последова
тельно содействовал своей культурной деятельностью укреплению
дружбы казахского и русского народов, дружбы, возникшей еще в
восемнадцатом веке».
Высокая идейная сторона замысла, давний и глубокий интерес
к неповторимой и удивительно своеобразной личности Валиханова
удачно сочетались у Сабита со счастливым
«географическим»
обстоятельством: с юности он торил тропки к чокановским местам,
встречался с его родичами, бывал в Сырымбете и Омске. В два¬
дцать один год, став председателем ревкома Кокчетавской волости,
он был широко известен по прозвищу Кара-борик, Черная шапка.
Кара-борик появлялся по первой тревоге в степных и предгорных
аулах. Именно тогда он проделал много маршрутов, совершенных
впоследствии героем его исторического романа. Именно тогда юный
и суровый ревкомовец пленился красотой Синих гор и совсем не
по служебной надобности облазил их крутые склоны.
Многочисленные странствия в годы молодости, разумеется, не
были задуманы Мукаковым. Так слагалась его биография. Зато в
годы творческой зрелости, когда живой интерес к Валиханову стал
профессиональным интересом художника, Сабит тщательно плани¬
ровал свои ближние и дальние поездки.
Так было, например, летом 1956 года, когда С. Муканов вместе
с В. Кетлинской и В. Собко путешествовал по Китаю. Поездка в
Синьцзян не предусматривалась маршрутом, но С. Муканов добил¬
ся его изменения и побывал там, где под именем Алимбая проходил
Чокан с кокандским торговым караваном. Сабит Муканович въез¬
жал в город через те же древние ворота, что и кокандские караван¬
щики, бродил тем же базаром, где изучал цены на маргеланский
шелк и английские сукна молодой бритоголовый купец — ученый и
разведчик.
Так была задумана и осуществлена творческая командировка
в Восточную Сибирь, в Бурятскую автономную республику, в При¬
байкалье, в родные места Доржи Банзарова, выдающегося бурят¬
ского ученого, современника Чокана.
Так ездил Сабит Муканович в Омск и в Сырымбет. Так наве¬
дывался он и в Талды-Курганскую область, в тот ее уголок, где
в прошлом находился аул султана Тезека: там жил Валиханов
последние месяцы своей жизни, там он и похоронен.
Можно сказать, что Сабит сам повторил большинство путей
Чокана. Он настойчиво шел по его следам в архивах и библиотеках.
Я видел редкие издания, внимательнейшим образом прочитанные им
399
с карандашом в руках. Историю Омского кадетского корпуса, кни¬
ги Потанина, вышедшие на рубеже нашего века, Записки Русского
географического общества. Он штудировал многотомную историю
Сибири, истории братских союзных республик, и книжные поля хра¬
нят мукановские пометки, сделанные, как правило, изящными араб¬
скими начертаниями.
К решению нелегкой своей задачи писатель подходил как ис¬
следователь, как историк. И совершенно не случайно работа над
романом по времени совпала с работой по истории и этнографии
казахов. Думается, Сабит как бы вживался в Валихапова-этнографа
и продолжал его дело.
Муканова-ученого
читатель
почувствует по многочисленным
историческим отступлениям, разбросанным на страницах «Про¬
мелькнувшего метеора».
Но книги и архивные документы — лишь один источник романа.
Существует и другой — не менее щедрый. Это народная память.
Устные рассказы, сложенные еще при жизни Чокана, передавались
из поколения в поколение, дополнялись и новыми фактами и не¬
устанной работой воображения аульных импровизаторов. Скольких
стариков расспрашивал писатель в:Приишимье и Прииртышье! Опи¬
сания и жестоких родовых распрей, и сказочно богатых тоев, обра¬
зы легендарных барымтачей, в которых скорее можно увидеть степ¬
ных рыцарей, а не воров, навеяны, очевидно, фольклорным источ¬
ником, а не печатными материалами. Следует иметь в виду, что и
для самого Муканова фольклор — родная стихия. Ученый одной
своей ипостасью, Сабит другой являл пример народного импрови¬
затора, превосходнейшего рассказчика. Он никогда не повторялся
в своих рассказах, ибо рассказывая — творил. И слышанное им в
аулах нередко попадало на страницы романа в преображенном соб¬
ственным импровизаторским даром качестве.
Я это хорошо почувствовал однажды, когда жил неподалеку
от дачи Сабита Муканова в предгорьях Алатау и переводил первую
книгу «Промелькнувшего метеора»,., Беседы с автором, как всегда,
помогали мне входить в атмосферу романа, острее воспринимать
отдельные детали пейзажа, быта, истории. Однажды в гости к пи¬
сателю приехал Молдагали Желкибаев, седой аульный интеллигент,
лет восьмидесяти, не менее. Жил он в ауле Сырымбете, на родине
Чокана, где сын Молдагали работал совхозным зоотехником.
Молдагали и Сабит сидели друг против друга, пили кумыс и
беседовали часами. В разговоре то и дело мелькали имена: Чокан,
отец Чокана — Чингиз, мать Чингиза — Айганым. Собеседники спо¬
рили, спорили спокойно о том, что было столетие и полтора столе¬
тия назад, как о вчерашнем, о близком.
От истории переходили к охоте. Молдагали рассказал, как сов-
400
сем недавно, чуть ли не в эту же зиму, по снегу ходил на волков
и убил одного зверя. Здесь все было вполне реальным. Про себя
я усомнился в одном — позволил ли возраст не пышущему здоро¬
вьем старику охотиться на волков в зимнем лесу. Но это было не
столь уж важно, главное оказалось впереди. Молдагали, по его
словам, держал волкодава из породы ханских собак, в чьей родо¬
словной числился знаменитый Серый Лысый, догнавший кулана —
дикого осла и распоровший ему живот. И конь у Молдагали, как
он утверждал, был особенный,— потомок вороной крылатой ко¬
былицы.
Молдагали
поглаживал полы
своего зеленого
старомодного
пиджака и хитро поглядывал на меня: мол, хочешь — верь, а хо¬
чешь — не верь, твое дело. Улыбался и Сабит, понимающе встре¬
чаясь глазами с Молдагали. Они оба находились в родной стихии,
в родном краю. И приглашали меня к себе.
Так Муканов-ученый соседствует в романе с Мукановым — на¬
родным рассказчиком, знатоком фольклора и отчасти его творцом.
Я убежден, что многие черты невымышленных героев «Промельк¬
нувшего метеора» взяты из бытующих в степи полупреданий, полурассказов и дополнены воображением писателя.
И еще о некоторых особенностях романа.
И «Ботагоз» и «Светлая ‘любовь»— книги,
построенные
на
остром, неожиданно развивающемся сюжете. В какой-то мере это
можно отнести и к «Промелькнувшему метеору». Подслушивание,
сложные интриги, даже покушение на убийство занимают в нем до¬
вольно много места. Может быть, писателем руководили сообра¬
жения сделать книгу занимательнее, интереснее? Может быть, он
считал нобходимым держать читателя в напряжении? А может
быть, и здесь романист следовал традициям устного рассказа, не¬
пременно
встречи?
предполагающего
внезапные
повороты,
удивительные
Другая особенность, которую мне хотелось бы подчеркнуть,—
это путевой характер романа. Действие происходит преимущест¬
венно в дороге. Чокан всегда куда-нибудь едет. Из аула в Омск, из
Омска в аул. Едет на ярмарку в Атбасар или на той в Бурабай.
Едут султаны в Санкт-Петербург и Москву. И дороги, особенно в
пределах казахской степи, описываются предельно подробно. С ука¬
занием развилок и наиболее удобных вариантов в распутицу или
в летнюю жару. Дело прежде всего в том, что писатель сам про¬
ехал этими дорогами, сам знал их досконально. Однако в одном
случае, когда речь идет о самом большом пути Чокана,— о пути
из Омска в Иркутск, обычное обстоятельное описание оказалось
замененным беглой скороговоркой. Но дальше дорога вдоль Бай¬
кала снова живописуется со всеми подробностями. Я догадался, по401
чему так произошло. Сабит Муканович до Иркутска летел само¬
летом, и потому дороги этой не знал. Полагаться же на описание
ямщицкого тракта, сделанного, скажем, в «Дорожной книге рус¬
ских путешественников» было не в правилах писателя.
Пристрастие Сабита Муканова к дорогам и тропам, его постоян¬
ное стремление отправить героев в путь, на мой взгляд, совершенно
закономерно. Испытанный в литературе прием — показывать ши¬
рокую панораму жизни через путешествия героев — совпал в дан¬
ном случае с особенностью самой жизни казахов, еще продолжав¬
ших в прошлом веке свои кочевые странствия, подчиненные време¬
нам года.
В этой связи обращаю внимание читателей еще на одну деталь.
Появляется новый персонаж, и тут же сообщается: это Естемес,
сын Сайта, внук Кошкарбая, правнук Кортыка, принадлежит к от¬
ветвлению Сибана из рода Керея. Порою такие перечисления могут
показаться утомительными. Что греха таить, в переводе они значи¬
тельно сокращены. А между тем они сообщают определенный исто¬
рический колорит повествованию, потому что в те времена родовая
принадлежность находилась — скажем по современному — в первых
пунктах устной степной анкеты.
*
Возвращаюсь к технологии
*
моей
переводческой
работы
при
жизни Сабита Муканова и без него.
Сабит сам объяснял мне неясные места, дополнял рассказом,—
иногда не менее интересным, чем сама рукопись, давал мне^ книги,
которыми пользовался сам. Переведенную главу я обычно прочиты¬
вал ему вслух, он тут же делал мне замечания, и по ходу вносились
исправления.
Порою возникали споры.
Не скрою, мне показалась неоправданной в романе преждевре¬
менная смерть Айганым, матери Чингиза, бабушки Чокана. По воле
писателя это случилось лет на двадцать раньше действительной
смерти. Умная, образованная ханшй была незаурядной женщиной
своего времени и оказала большое влияние на мальчика Чокана.
Я откровенно сказал об этом Сабиту Мукановичу.
— Есть мать Чокана — Зейнеп,— ответил он мне.— Она его вос¬
питывала, она с ним спорила и в детстве, и в юности. Она смягчала
суровый характер Чингиза. Двум женщинам, играющим одинако¬
вую роль в судьбе героя, в одном романе делать нечего.
Настаивать дальше мне было неловко.
Зато большой эпизод, связанный с прибытием Ф. М. Достоев¬
ского в Омскую каторжную тюрьму, был опущен в первой книге с
полного согласия Сабита.
402
Еще при жизни писателя, только знакомясь со второй книгой,
я несколько сомневался в необходимости показывать личную друж¬
бу Чока на Валиханова и Доржи Банзарова хотя бы потому, что з
литературе отсутствуют какие бы то ни было сведения об их зна¬
комстве. Можно даже утверждать обратное, как можно и утверж¬
дать, что Чокан никогда не бывал в Восточной Сибири, на берегах
Байкала, в Кяхте.
Но и в этом случае Сабит Мукаиович отстоял свое право на
вымысел, свое право сдружить, сблизить жизни двух выдающихся
ученых и просветителей, связанных одной исторической судьбой, в
равной мере любящих свои народы.
Уже вплотную работая над переводом, я убедился, что мои
опасения были неосновательными. Между прочим, эти главы рома¬
на, опубликованные в журнале «Байкал» на родине Доржи Банза¬
рова, тепло были встречены бурятской общественностью.
Я стремился бережно относиться к оригиналу при переводе вто¬
рой книги «Промелькнувшего метеора». На свой страх и риск я внес
лишь некоторые коррективы в линию Чокан — Достоевский, дейст¬
вуя главным образом путем сокращения текста. Дело в том, что
сибирский период жизни Достоевского настолько подробно освещен
в литературе, что некоторые сцены — скажем, переезд писателя из
Омска в Семипалатинск по Иртышу — мало-мальски осведомленному
читателю могли показаться неправдоподобными. Но я уже ничего
не мог сделать с тем, что Александру Егоровичу Врангелю, мо¬
лодому семипалатинскому стряпчему и близкому приятелю Достоев¬
ского, в романе приписана преувеличенная роль инициатора коман¬
дировки Чокана Валиханова в Среднюю Азию. Сюжетные звенья
здесь были накрепко пригнаны С. Мукановым одно к одному.
В остальном я старался переводить так, как переводил при
жизни Сабита Мукановича. Искал фольклорную интонацию там,
где мне слышался неторопливый степной рассказчик. Переписывал
страницы в публицистическом ключе, если это были отступления,
связанные с изложением исторических событий или раздумьями пи¬
сателя о времени, о народе.
Естественно, на рабочем моем столе все время находились со¬
чинения Чокана Валиханова, по которым я время от времени све¬
рял язык главного героя.
Нет нужды подробно говорить и о том, что без знакомства с
основными работами Доржи Банзарова и его научной биографией
нельзя было работать над частью романа, озаглавленной «Уроки
Сибири».
Словом, все шло и так, как в работе над первой книгой, и не
совсем так...
403
*
*
*
Марат Муканов, сын писателя, рассказывает в своих воспоми¬
наниях («Простор», № 7, 1975 г.):
«...Я спросил отца о его дальнейших планах относительно ро¬
мана о,Чокане Валиханове.
— Мой материал уже не входит в рамки трилогии,— ответил
он.— По крайней мере я должен написать еще две книги. Сейчас
мне хочется на время отойти от этой темы. Я хочу, чтобы моя па¬
мять с течением времени отсеяла второстепенный материал и оста¬
вила наиболее важный.
— И долг© ли продолжится эта пауза?— спросил я.
— По крайней мере год,— ответил он».
Разговор этот состоялся в начале декабря 1970 года. Пауза за¬
тянулась. «Промелькнувший метеор» так и остался незавершенным.
Мы расстаемся с молодым Чоканом на пороге его главных путе¬
шествий, на пороге его основных научных работ, задолго до призна¬
ния его выдающимся востоковедом; перед самыми увлекательными
и сложными событиями его общественной и просветительской дея¬
тельности.
Трудно, да в сущности и невозможно представить себе, как бы
развилось течение романа.
Включил бы в третий том писатель интереснейшую по своим этно¬
графическим результатам Иссык-Кульскую поездку Чокана? Расска¬
зал бы о его дружеских отношениях с известнейшим географом
П. П. Семеновым-Тянь-Шанским? Вряд ли он мог обойги эти вехи
жизни своего героя, как вряд ли он мог миновать и официальный
визит Валиханова в Кульджу.
Что касается путешествия в Кашгарию, то тут всякие сомнения
отпадают: Сабит Муканович готовил и своего героя и нас, читате¬
лей, к этому подвигу. Не зря и сам писатель, как мы уже упомина¬
ли, побывал в Кашгаре.
Описание путешествия, сделанное Чоканом Валихановым, само
уже читается как роман, соединяя в себе научную точность, безуп¬
речную наблюдательность и умение сжато, одной-двумя деталями
передавать драматичность обстановки.
«Приближаясь к городу, мы перешли реку Тюмень по деревянно¬
му мосту. Город окружен высокой глиняной стеной. Издали видне¬
лись одни только стены, а по углам их легкие башни китайской ар¬
хитектуры. Здания и сады закрыты, не видны. Дорога около вор'>
уставлена в виде аллей жердями, на которых повешаны клетки с
головами преступников, казненных после восстания 1857 года.
1 октября 1858 года караван вступил в Кашгар, сопровождаемый
кашгарскими и кокандскими чиновиниками. В воротах нас останови404
ли. Чиновники поехали к хаким-беку и, наконец, возвратились с из¬
вестием, что можно войти...»
Или:
«В Кашгаре и вообще в шести городах существует обычай, по
которому все иностранцы во время пребывания в них вступают в
брак. Жители Малой Бухарин, хотя последователи учения имама
Ханифи, по которому временные браки не допускаются, но тем не
менее обычай этот господствует в полной силе. Брак совершается по
форме, и от жениха требуется только одевать жену. Чтобы не выхо¬
дить из общего порядка и по настоянию наших знакомых, мы долж¬
ны были также подчиниться этому обычаю».
Не из этих ли нескольких сдержанных строк родилась пьеса Са¬
бита Муканова «Девушка из Кашгара»?
И еще одна выписка из сочинений Валиханова;
«Что касается до моих действий,
то я во время пребывания
в
Кашгаре старался всеми мерами собрать возможно точные сведения
о крае, особенно о политическом состоянии Малой Бухарии, для че¬
го заводил знакомство с лицами всех наций, сословий и партий, и
сведения, полученные от одного, сверял с показаниями другого. Сверх
того я имел случай приобрести несколько исторических книг, отно¬
сящихся к периоду владычества ходжей и пользовался дружбой не¬
которых ученых ахунов. Из этих источников заимствованы мною фак¬
ты, касающиеся влияния ходжей до времен джунгарского влады¬
чества и после — до падения страны под иго Китая».
Скромно, почти протокольно, как о чем-то очень будничном и
просто, рассказывает Чокан о своем подвиге, требовавшем макси¬
мального напряжения нравственных сил, собранности, такта, ума и
знаний. Ведь в караване он был Алимбаем, родственником караванбаши Букаша, кокандским подданным, сыном маргеланского выход¬
ца Он прежде всего должен был помогать своему богатому родичу
в торговых делах, в сбыте товаров, что и делал весьма исправно.
Всесторонне изучая незнакомую страну, собирая многочисленные
коллекции и рукописи, он ежедневно, ежечасно подвергался риску
быть разоблаченным и разделить участь второго после Марко Поло
европейца, побывавшего здесь, Адольфа Шлагинтвейта, годом рань¬
ше обезглавленного в Кашгаре ходжой Валиханом-тюре.
Молодой Алимбай был уже накануне разоблачения,— в купече¬
ской среде начали распространяться слухи, что при караване нахо¬
дится русский агент. Если бы не своевременный отъезд из Кашгара,
кто знает, чем бы кончилась биография Чокана Валиханова.
7 марта 1859 года караван выступил домой, а 12 апреля Чокан
уже приехал в укрепление Верное.
Несмотря на огромную физическую
405
усталость
и расшатанное
здоровье, он с необыкновенной энергией принимается в Омске за об¬
работку добытых материалов.
Осенью этого же года он уже в столице России. Начинается но¬
вый, петербургский, этап жизни Чокана. Если путешествие в Кашгарию было подвигом, то полуторагодичное его пребывание в Пите¬
ре явилось временем научного и государственного признания заслуг
отважного путешественника, временем интенсивнейшей работы над
своими сочинениями и дальнейшим образованием и, наконец, време¬
нем укрепления связей с русскими демократическими кругами.
Нельзя не удивляться насыщенности петербургского периода
жизни Чокана Валиханова и его диапазону. Он сам читает доклады
и лекции — отчеты о некоторых из них печатались в «Русском инва¬
лиде». Одновременно он слушает лекции на историко-филологиче¬
ском факультете столичного университета и продолжает совершенст¬
вовать свои знания иностранных языков.
Он встречается с министрами и с теми литераторами, которые
считали своими учителями Чернышевского и Добролюбова. Изучает
материалы Азиатского департамента и с огромным интересом вчи¬
тывается в страницы пропагаторов социализма. Ему дает письмен¬
ную лестную характеристику министр иностранных дел князь Алек¬
сей Горчаков («фортуны блеск холодный не изменил души твоей
свободной»—писал о князе его лицейский товарищ Пушкин). Чуть
ли не одновременно о деятельности Валиханова с большим одобре¬
нием отзывается в Лондоне и «Колокол» А. И. Герцена.
Имя Чокана Валиханова становится известным востоковедам
Западной Европы.
Петербургский этап жизни Чокана Валиханова, бесспорно, очень
занимал Сабита Мукановича, и ему, этому периоду, была бы отведе¬
на в романе не одна глава.
Мне вспоминается такой случай. Я однажды готовил большую
телевизионную передачу о Сабите Муканове. В передачу было вклю¬
чено и интервью с писателем, которое решили записать без предва¬
рительной подготовки в условиях, максимально приближенных к сво¬
бодному разговору. И в этом интервью Сабит совершенно неожи¬
данно для меня рассказал о том, что он располагает неопровержи¬
мыми данными о пребывании Чокана в Париже и обязательно пове¬
дает об этом в своем романе.
Позднее я несколько раз просил Сабита Мукановича подтвердить
это как-то подробнее. Но он только хитровато улыбался: «Мол, по¬
дожди, в свое время узнаешь. Не надо быть очень любопытным».
Это «свое время» так и не наступило.
Нельзя сомневаться и в том, что в романе нашел бы широкое от¬
ражение тот степной этап жизни Чокана, когда он решил стать
«просвещенным султаном» и выдвинул свою кандидатуру для бал406
дотирования. Он так писал об этом «любезному другу Федору Ми¬
хайловичу Достоевскому»:
«...Я думал более всего о том, чтобы примером своим показать
землякам, как может быть для них полезен образованный султанправитель. Они увидели бы, что человек истинно образованный —
не то, что русский ѵ чиновник, по действиям которого они составили
свое мнение о русском воспитании. С этой целью я согласился быть
выбранным в старшие султаны Атбасарского округа, но выбор не
обошелся без разных чиновничьих штук. Господа эти, как областные,
так и приказные, поголовно восстали против этого» (Чокан Валиханов. Собрание сочинений, том 4, стр. 63).
Этот эпизод в 3-й или 4-й книге хорошо бы перекликался со стра¬
ницами, посвященными ярмарке в Атбасаре во второй книге романа,
ибо прочно связан был бы уже со знакомым читателю действующи¬
ми лицами...
...Меньше всего у меня было намерений последовательно излагать
в этих заметках биографию Чокана. Заинтересованный читатель без
труда сможет познакомиться с ней п© отличным работам А. Маргулана, С. Маркова, по той же книге С. Муканова «Лучезарные звез¬
ды», еще не переведенной на русский язык.
Я лишь кратко останавливаюсь на тех значительных страницах
жизни Ч. Валиханова, которые, на мой взгляд, могли бы войти в не¬
написанную трилогию.
И в этой связи задержусь еще на двух моментах.
В 1864 году началась военная экспедиция против Кокандского
ханства. Войска двигались со стороны Сыр-Дарьи и от укрепления
Верного. Чокан был убежденным сторонником необходимости при¬
соединения к России южных районов Казахстана и едва ли не с той
же убежденностью отрицательно относился к насильственным, за¬
воевательным методам присоединения. Тем не менее, Черняев прив¬
лек его в свою экспедицию. Дальше я привожу свидетельство Григо¬
рия Потанина:
«Чокан, однако, не участвовал в штурме Ташкента, он разошелся
с Черняевым и вернулся с дороги. Подступив к городу Пишпек, пер¬
вому укрепленному месту на границе... ханства, Черняев собирался
взять его силой, пообещал солдатам позволить им грабить город в
течение одного дня. Чокан, воспитанный гуманной литературой 60-х
годов, вращавшийся в кругу петербургских литераторов, поэтов и
популярных ученых, водивший знакомство с Достоевским, ботани¬
ком Бекетовым и пр., узнав об этом решении генерала, бросился к
нему, чтобы уговорить его отказаться от своего намерения. Генерал
не согласился, произошел крупный разговор; Чокан разочаровался
в Черняеве, оставил отряд и вернулся в Верный».
Есть в этом отрывке неточности, есть и неполнота формулировок,
407
Речь должна была идти не о Пишпеке, а скорее об Аулие-Ата, ны¬
нешнем городе Джамбуле. Да и Черняев был еще полковником, а
не генералом. И дело не только в воздействии гуманной литературы
60-х годов, а прежде всего в любви к своему народу. Однако здесь
заложено зерно острой ситуации, которой, конечно же, воспользо¬
вался бы художник, чтобы показать в романе крупным планом на
достоверном историческом фоне благородную и противоречивую на¬
туру Чокана. Конфликт между штабс-ротмистром Валихановым и
полковником Черняевым под аккомпанимент батарейных орудий и
мортир разрастался до масштабов социального конфликта.
И в заключение — о нескольких месяцах в ауле султана Тезека,
о смерти Чокана в апреле 1865 года.
Существует версия — ее придерживались многие современники,
в том числе Г. Н. Потанин и Н. М. Ядринцев, что после острой раз¬
молвки с Черняевым Чокан Валиханов сделал неожиданный шаг
назад, возвратился в родную степь, в юрту, в шалаш, подобно пуш¬
кинскому Алеко, отрешился от приобретенных цивилизованных при¬
вычек, женился на простой казахской девушке и умер, сломленный
чахоткой, насладившись перед смертью первозданной аульною
тишиною.
Действительно, больше полугода Чокан провел в ауле Тезека,
вблизи хорошо известного ему по путешествию в Кашгарию АлтынЭмельского перевала. Да, он женился на сестре Тезека. Да, здесь в
ауле он и умер.
Но таким ли тихим был этот аул, находящийся недалеко от госу¬
дарственной границы? Именно в 1864—1865 гг. уйгуры и дунгане
Илийского края подняли восстание против феодального и националь¬
ного гнета. Именно в аул Тезека приезжали то посланцы китайской
администрации, то лазутчики восставших. И те, и другие в равной
мере ждали помощи от России. Надо было детально разобраться в
этой сложной обстановке.
В ауле Тезека сходились многие нити.
Да и самого Тезека никак нельзя представить патриархальным
племенным вождем.
Полковник русской службы, старший султан Большого Жуза,
племени албанов, Тезек Нуралин был не только коллекционером
старинного оружия, метким стрелком и певцом-импровизатором. Не
только приятным собеседником и гостеприимным родственником Чо¬
кана. Он был видным в Семиречье политиком.
И уж так ли случайно в его ауле находился в это тревожное вре¬
мя Чокан?
Перечитывая письма Чокана генералу Герасиму Андреевичу Колпаковскому (осень и зима 1864—65 гг.), написанные в ауле Тезека,
убеждаешься в их совершенно деловом политическом характере.
4Ѳ8
Письма содержат сводки военных действий между маньчжурами и
восставшими, записки о положении кочевников-киргизов (и собствен¬
но киргизов, и казахов) в результате восстания, критические заме¬
чания о местных администраторах в Семиречье.
Чокан не раз переводит для генерала Колпаковского письма, адре¬
сованные Российскому правительству, правителей илийских про¬
винций.
Вот тебе и отрешенье от государственных забот, вот тебе и уеди¬
нение в патриархальной тишине!
Две выписки из писем:
«Пользы от ага-манапа мы положительно не имеем и, поддержи¬
вая его значение, вредим самим себе, отталкиваем от себя народ...
Кроме того, Сарымбек постоянной ложью от имени русского прави¬
тельства возбуждает недоверие в народе к нам... Сверх того, ни один
абсолютный восточный монарх не делает таких насилий, как он.
У него содержится одна женщина, под именем подводной бабы... он
ею угощает приезжих казаков и других лиц, и она взята так же, как
берут в подводы верблюдов и лошадей...»
В этих строках и оскорбленное национальное достоинство и энер¬
гичное желание вмешаться в систему управления, положить конец
произволу.
Не новоявленному степному отшельнику принадлежат эти слова,
равно как и такая изящная приписка к письму от 19 января:
«Ваше превосходительство оказали бы большую милость, если бы
привезли мне несколько ящиков сигар гаванских от Терехова и один,
так называемый, пробный ящик»
Мы просто не знаем многих обстоятельств этого уединения, но
зато хорошо известно из опубликованных архивных документов, ка¬
кая гроза собиралась над Чоканом,
11 февраля 1865 года туркестанский генерал губернатор докла¬
дывал военному министру:
«...Я неоднократно получал неодобрительные от местных властен
отзывы о штабс-ротмистре Валиханове, распространявшем между
киргизами Семиреченской области вредные для спокойствия края
слухи».
Далее, в этом же донесении сообщалось, что Валиханов и его шу¬
рин, полковник Тезек, вместе сеют «возмутительные слухи». Генералгубернатор приказал арестовать их и произвести следствие.
Как можно заключить по обтекаемым канцелярским фразам до¬
кументов, генерал Колпаковский, губернатор Семиреченской облас¬
ти, не выполнил этого приказа, но, однако, признал необходимым
удалить Валиханова из Семиречья.
7 апреля 1865 года за три дня до смерти Чокана начальник Глав409
кого штаба генерал-адъютант граф Гейден в докладе военному ми¬
нистру Милютину писал:
«...Генерал-лейтенант Хрущев полагал бы более соответственным
перевести штабс-ротмистра Валиханова на службу в какой-либо ка¬
валерийский полк внутри империи, где по условиям окружающей его
среды пребывание его не может повлечь за собой никаких вредных
последствий».
И резолюция министра: «Перевести в один из кавалерийских пол¬
ков по выбору самого штабс-ротмистра Валиханова».
Телеграмма из столицы в Омск пошла 9 апреля, а читал ее ко¬
мандующий войсками Западно-Сибирского округа генерал-лейте¬
нант Хрущев в день смерти Чокана.
Когда выстраиваешь в один ряд эти факты, хочется представить
себе, что же в конце концов происходило в ауле Тезека.
Когда сопоставляешь даты «Валихановского дела» и его смерти,
невольно спрашиваешь себя: а не повлияло ли это следствие на бо¬
лезнь Чокана, не ускорило ли следствие его конец?
Те, кому в 1865 году было пятнадцать и двадцать лет, могли до¬
жить до тридцатых и даже сороковых годов нашего века. И уж, во
всяком случае, передали своим сыновьям многие устные рассказы о
пребывании Чокана у Алтын-Эмельского перевала.
Я был в 1950 году на его могиле, смотрел скромный памятник,
сооруженный еще генералом Колпаковским в 1881 году «во внима¬
ние ученых заслуг Валиханова...» Он не идет ни в какое сравнение с
установленным в наше время гордым обелиском и барельефом вели¬
кого сына казахской степи. Но и к той скромной мраморной плите
жители окрестных аулов приносили цветы.
Мне удалось за время краткого пребывания в урочище Кучен-Тоган услышать одну трогательную и наивную легенду о памятнике
Чокану.
Но ведь Сабит-ага бывал в этих краях не один раз. Кто-кто, а он
умел разговаривать со стариками и, надо полагать, узнал от них
много важного, что вошло бы в заключительную главу задуманной
тетралогии.
Долг творческих наследников Сабита Муканова — если не разга¬
дать его намерения, то уж терпеливо идти по намеченным им
следам.
АЛЕКСЕИ БРАГИН
СОД ЕРЖА Н И Е
Часть первая. Путешествие за счастьем
Чокан становится адъютантом
Бабай-Олень
.
Айжан
...
.
Тайное сватовство
.
Препятствие.
Жаман Жалгыз.
В Сырым бете.
У подножия горы Ахан
....
Мать и братья.
Отец.
Наркыз.
И этот день настанет!
.
Часть вторая. Сибирские уроки
Эти пустые головы.
Катерина
.
Близкие друг другу сердца
По Иртышу.
Православный купец Тургун
Семипалатинские встречи
....
С генерал-губернатором у карты
Неотомщенная обида.
Связанные одной судьбой
Где же главный узел?
....
Часть третья. Перед дальней дорогой
Горести и надежды.
Гасфорт гарцует, празднует, фантазирует
Отец и сын мечтают о разном
Чингиз рад, Чингиз обижен
.
В Петербурге и Москве.
Завершение царского тоя.
Тайное письмо Таттимбета
.
.
.
.
Узун-кулак
.
Власть печального кюя.
И снова Айжан.
Пленница ислама.
К вершине Кокшетау.
У заветных гор.
Муса, Чингиз, Чокан.
Друзья рядом.
Послесловие переводчика
.
6
12
17
29
47
54
66
97
НО
120
№
147
.
.
.
.
.
.
.
.
.
.
160
165
174
190
199
208
219
231
243
259
»
.
.
.
.
.
.
.
.
.
,
.
.
.
.
.
.
269
279
287
298
393
310
315
319
325
343
359
376
380
388
393
397
САБИТ МУКАНОВ
ПРОМЕЛЬКНУВШИЙ МЕТЕОР
роман
на русском языке
книга 2
Редакторы И. Акимбеков, Л. Космухамедова. Художник К. Зильпикаров.
Худож. редактор А. Сергеев. Техн. педактор М. Злобин.
Корректоры Г. Сыздыкова и Ш. Мукажанова.
ИБ 1824
Подписано к печати с матриц 10.01.80. Формат 84уЮ8Ѵз2. Бум. тип. ЛГ? 1
Литературная гарнитура. Высокая печать. Печ. л. 12.875. Уел. печ. л. 21,6.
Уч.-изд. л. 24,3. Тираж 100000 экз. Заказ № 129. Цена 1 р. 70 к.
Издательство «Жазушы» Государственного комитета Казахской ССР по делам
издательств, полиграфии и книжной торговли, г. Алма-Ата, 480091,
пр. Коммунистический, 105.
Фабрика книги производственного объединения полиграфических предприятий
«Кітап» Государственного комитета Казахской ССР по делам издательств,
полиграфии и книжной торговли, 480046, г. Алма-Ата, пр. Гагарина, 93.
Последние комментарии
3 часов 29 минут назад
8 часов 32 минут назад
16 часов 21 минут назад
18 часов 52 минут назад
19 часов 4 секунд назад
2 дней 6 часов назад