Промелькнувший метеор. Книга 1 [Сабит Муканович Муканов] (pdf) читать онлайн
- Промелькнувший метеор. Книга 1 (а.с. Промелькнувший метеор -1) 11.28 Мб, 425с. скачать: (pdf) - (pdf+fbd) читать: (полностью) - (постранично) - Сабит Муканович Муканов
Книга в формате pdf! Изображения и текст могут не отображаться!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
ш
ПРОМШШІШХ&
МЕТЕОР
*ОМАН
Книга первая
Перевод с назахоноі
АЛЕКСЕЯ БРАГИНА
ИЗДАТЕЛЬСТВО „ШАЗУШЫ"
Алма-Ата — 1980
Р-2
М-90
М 90
Муканов Сабит.
Промелькнувший метеор: Роман. Кн. І./Пер. с
каз. А. Брагина.^ Алма-Ата: «Жазушы», 1980.
с. 416.
Роман-эпопея Сабита Муканова «Промелькнувший метеор» повест¬
вует о жизни и деятельности выдающегося ученого, путешественника
и просветителя-демократа Чокана Валиханова.
Первая книга посвящена детским и юношеским годам Чокана.
Во второй книге, где показано формирование идейных взглядов н
убеждений Ч. Валиханова, повествуется о том, как, окончив учебу в
Омском кадетском корпусе, начинающий исследователь готовится к вы¬
полнению главного дела своей короткой, но яркой жизни — экспеди¬
циям в малоизученные районы Азин. Писатель уделяет большое вни¬
мание дружбе Ч. Валиханова с Ф. Достоевским и Г. Потаниным, с
людьми из степных аулов.
Выпуск двухтомника приурочен к 80-летию известного советского
Р2
М 99
70700-68
402(05)80
4702230200
@ Перевод на русский язык. «Жазушы», 1980.
ЧАСТЬ
ПЕРВАЯ
НА ХОЛМАХ КУСМУРУНА
Черный обруч
Начало событий, о которых я расскажу в этой книге, от¬
носится к первой половине прошлого века. Можно сказать
даже точнее — завязка романа относится к лету 1847 года, но
читателю вместе со мной предстоят путешествия и в значи¬
тельно более отдаленные времена.
Что же касается места действия, то оно на первых порах
ограничено холмами на южном берегу озера Кусмурун, а за¬
тем захватывает обширные пространства и казахских степей,
и Сибири, и столицу Российской империи, и караванные тро¬
пы Кашгарии, и древние города Западного Китая.
Однако озеро Кусмурун в первых главах романа будет
встречаться настолько, часто, что я считаю своим долгом яодг
ровнее поведать о нем.
Удивительное озеро! По-разному о нем говорит народная
молва. Одним можнр верить, другие, следуя привычкам пред¬
ков* наделенных живым и наивным воображением, могут коечто и преувеличить. Но вы сами хорошо разберетесь, где
правда, а где вымысел. «И конь не обскачет вокруг озера
Кусмурун»,— с восхищением скажет седой старожил. Его со¬
беседник согласится с этим и добавит, что длина берегов Кусмуруна, как подсчитали землемеры, составляет шестьдесят
верст. Землемеры же — это известно всем — ошибаются редко.
Никто, конечно, не будет спорить, что с запада в озеро вли¬
вается речка Обаган, а на восток из озера струится Тобол.
Поблизости вы не встретите больших гор и дремучих ле¬
сов. Привольно и широко раскинулась степь. Неподалеку от
озера, особенно от южных его берегов, она. словно вздрогну-.
5
ла, взволновалась и застыла невысокими покатыми холмами,
переходящими у самой воды в небольшую живописную гряду.
Самая высокая южная оконечность гряды постепенно сужа¬
ется, выделяясь острым выступом на просторной низине, из¬
давна прозванной Хан-Жаткан — урочищем, где жил хан.
Всмотритесь вместе со мной в очертания этого острого вы¬
ступа. Порою он похож на железную наковальню кузницы, а
в солнечное жаркое время, когда в полуденные часы возника¬
ют вдали зыбкие марева, он напоминает клюв гигантской
птицы. И где-то угадываются ее распластанные крылья. Мо¬
жет быть, она еще в полете. Но клюв виден отчетливо: Пти¬
чий клюв — Кусмурун. Так по имени этого выступа получило
свое название и озеро.
Но не только конец гряды вызывает в нашем представле¬
нии образ птицы.
Знатоки и ревнители этого края говорят:
— Взгляните на озеро с самого высокого холма. Взгляните
весной, в год большого разлива. Озеро покажется вам огром¬
ным темно-серым гусем. Гусь растопырил ноги, расправил
крылья, распустил хвост, вытянул к западу шею. Взгляните
на озеро с того же холма осенью, когда на отмелях и у бере¬
гов выступает белая чистая соль,— и уже не гусь будет перед
вами, а лебедь. Взгляните на озеро засушливым летом, когда
рядом с белыми солончаками чернеет стылая грязь,— и вы
снова увидите гуся, на этот раз уже пестрого.
Серый гусь, лебедь, пестрый гусь. Я сам наблюдал в раз¬
ные времена года эти чудесные превращения.
В северной части Кусмурунских холмов из их подножий
вытекают три родника, прозванные соответственно своему рас¬
положению Головным, Срединным и Замыкающим. Вода род¬
ников — пресная, прозрачная. По берегам их глубоких русел
растут кривые низкие березки. Все три родника впадают в
озеро.
Откуда же взяла свое название низина Хан-Жаткан?
Знатоки этого края говорят:
— В тридцатых годах прошлого века печально известный
Кенесары Касымов поссорился с Сибирским губернаторством
и вновь начал заигрывать с представителями Оренбурга.
Именно поэтому он покинул Кокчетау и обосновался вместе
со своими последователями в низине Кусмуруна. В это время
в крае вспыхнула религиозная война, газават, под водитель¬
ством Марала Курбан-улы, бывшего тогда духовным главой
казахских мусульман. Кенесары, не сумев сговориться с орен¬
бургскими властями, примкнул к газавату. Религиозное дви6
женне принимало опасный для царской России размах, и
вызванные из Сибири и Оренбурга полки крепко сжали пов¬
станцев с двух сторон. Кенесары бежал в степи Тургая, на бе¬
рега Иргиза. Но за низиной у берегов Кусмуруна так и оста¬
лось навсегда название Хан-Жаткан.
Царские генералы по-прежнему относились к Кенесары и
с недоверием и с опаской. Осенью 1834 года правительство
построило на кусмурунских высотах боевые укрепления, и эта
крепость стала центром вновь открытого округа — дувана.
Округу было присвоено название Аманкарагайского, и стар¬
шим его султаном стал Чингиз ВаЛиханов.
Между тем, Кенесары со своими приближенными отступил
на юг, к Туркестану. В это же время царское правительство
разграничило земли оренбургских и сибирских казахов. За¬
падная часть реки Обаган перешла в ведение Оренбургского
отдела, восточная — к Сибири. Аманкарагай оказался на
оренбургской территории. И тогда Чингиз перевел свою став¬
ку ближе к Оренбургским верховьям в лес .Кунтимес, не про¬
пускающий солнца. Округ его с той поры получил новое на¬
звание Кусмурунского.
Чингиз Валиханов зимовал обычно в Кунтимесе. Летом
он оставлял у холмов Кусмуруна, у трех родников, орошавших
небольшие посевы, необходимых работников, сторожей, не¬
мощных стариков. Здесь пасся и набирал силу истощенный
больной скот. Сам же Чингиз, возглавлявший Белый аул, по¬
всюду называемый Ордой, откочевывал со своими отарами
и табунами за сотни верст в сердцевину казахской степи к
горам Улытау, к озерам Калмаколь и Салкынколь и еще
дальше — к берегам Кенгира.
В Орде или Белом ауле было столько юрт, что когда их
устанавливали, обширное степное пространство приобретало
сразу обжитой вид. Издали белые богатые кошмы на моло¬
дой траве казались лебединой стаей, опустившейся на волны
зеленого моря.
В самой почетной юрте, многозначительно прозванной
Ставкой хана Аблая, жили сам Чингиз и его байбише — жена
Зейнеп с несколькими детьми, отмеченными особой родитель¬
ской любовью. В правом ряду юрт жили его остальные дети
и слуги Слева возвышалась никогда не пустовавшая гостевая
юрта. К детскому ряду примыкала юрта старшего брата Чин¬
гиза— Шепе, неподалеку от гостевой располагалась ас-уй,
столовая,— ее войлок был темнее остальных.
На почтительном расстоянии от Орды находился аул Караши — хозяйственный Черный аул. Весь скот Чингиза сосре
7
дотачивался там. Связь между Ордой и Караши поддержи*
валась на конях и верблюдах, ходить пешком было утомитель*
но и долго. В Караши забивали скот, доили кобылиц и до¬
ставляли в Белый аул на верблюдах кумыс и мясо.
Редкий гость отваживался на коне въехать в Белый аул.
Обычно он следовал строгому правилу — спешиваться у даль¬
ней коновязи, оказывая тем самым уважение Чингизу.
Поздней весною 1847 года Чингиз нарушил пути своих
ежегодных откочевок. Его Белый аул остановился между хол¬
мами Кусмуруна у Головного родника, а Караши разместил
свои юрты у Замыкающего родника. Юрты против обыкнове¬
ния не были накрыты белыми кошмами. Их серый цвет словно
оповещал, что Чингиз в это лето не намерен двигаться
дальше.
Но сигнал Чингиза не произвел на этот раз должного впе¬
чатления. Едва ли не впервые нарушен был уклад жизни
окрестных аулов. До сих пор время откочевок всегда сверя¬
лось с движением Ставки хана Аблая. Никто не позволял се¬
бе складывать своих юрт прежде, чем их начнут складывать
в Орде. А ежели и случалось небогатому, безвестному кочев¬
нику опередить Белый аул, то он не только уступал дорогу
хану, но резал стригуна или кобылу, и лишь по крайней бед¬
ности— барана, чтобы обильным угощением в честь Чингиза
принести ему свои извинения. Когда же наконец растянув¬
шееся по степям кочевье достигало сочных трав и прохлады
дальнего джайляу, никому и в голову не приходило возвести
купольный обруч юрты — шанырак раньше, чем это произой¬
дет в Белом ауле. Вслед за Ставкой все сородичи и земляки
устраивались на житье. И сразу же после установки юрт в
Черный аул Чингиза Караши начинали стягиваться дары —
связанные веревкой бараны, лошади, верблюды. Каждый дар
имел свое предназначение — либо это ваша личная доля, либо
доля умерших предков. К щедрому даянию скотом прибавля¬
лись и бурдюки кумыса. Одновременно с подарками сыпались
и приглашения — отзавтракать, пообедать, пожаловать на ве¬
черний той.
Этот заведенный раз и навсегда порядок внезапно был из¬
менен весною 1847 года. В аулах отлично поняли, что Орда
будет летовать на холмах Кусмуруна и Чингиз не сдвинется
с места. Однако, невзирая на это, аулы сложили свои юрты
и двинулись в дальний путь на джайляу. Молчаливо двину¬
лись мимо Орды, мимо Ставки хана Аблая. Белый аул казал¬
ся одиноким. И, словно его тень, темнел на склонах Кусмуру¬
на у Замыкающего родника аул Караши,
8
Многие так и нс поняли, почему Чингиз, никогда не оста¬
вавшийся на лето у Кусмуруна, в этот раз измелил своему
обыкновению. Другие догадывались, но молчали.
Скажем вначале о тех, кто удивлялся и не доходил до су¬
ти. Этим непонятливым решение Чингиза казалось просто
неразумным. Дело в том, что наступивший год принес жесто¬
кие ненастья. Зимой выпало мало снега, и к весне остался
лишь его тонкий просвечивающий слой. Весною, как и минув¬
шей осенью, дожди не шли. Летб выдалось знойным и ветре¬
ным, в степи подымались клубы сухого колючего песка. Дули
обжигающие суховеи, выматывая людей, ослабляя животных.
Рано пожухли травы, вместе с засухой наступила бескорми¬
ца. Обмелел Обаган, в другие годы бурный и полноводный.
Обмелел настолько, что рыбам не хватало воды, и они густо
скапливались в протоках: окрестные жители черпали их вед¬
рами. Спала вода и в самом озере. Обнажилось его солонча¬
ковое дно. Вязкое месиво источало гнилостный запах. Даже
расположенные неподалеку большие пресные озера Койбагар,
Жане-багар и Тимтуир — про них в народе говорили, что они
никогда не высыхают —в этот недобрый год словно спрятали
от жаждущих обычный блеск своей глади. Казалось, солон¬
чаки пошли в наступленье на здешнюю степь. Кочевники,
раньше обычного снимаясь с насиженных мест, спешили на
дальние джайляу. Поговаривали, правда, что нынче и там
очень скудно с пастбищами, но надеялись, что найдется вдали
от родных зимовок немного баялыча и изеня, полыни и чия,
зарослей таволги и караганника, еркека и заячьей кости. Ау¬
лы уходили к дальним пастбищам, а Чингиз оставался. Впро¬
чем, хозяйственная сметка ему не изменила: с помощью Ахме¬
та Жантурина, главы округа оренбургских казахов на Тобо¬
ле, он переправил свои табуны и отары к берегам Яика, со¬
хранив в Кусмуруне лишь дойных кобылиц и баранов, пред¬
назначенных на убой.
Почему же все-таки весной 1847 года Чингиз не покинул
Кусмуруна? Самые дальновидные и близкие к нему люди не
без оснований предполагали, что неожиданное решение султа¬
на было связано со сложным положением в Кусмурунском
округе. Ему приходилось считаться и с запутанными родо¬
выми отношениями и, главным образом, с предстоящей реви¬
зией, которую по приказу генерал-губернатора Западной Си¬
бири князя Горчакова должен был провести генерал-майор
Федор Алексеевич Шрамм.
Но к этим событиям мы еще вернемся, а сейчас я позволю
себе сделать несколько исторических отступлений, чтобы чи-
тателям все было ясно в дальнейшем. И прежде всего мне
хочется кратко поведать, как зарождалась Орда.
Иные историки склонны связывать ее происхождение с Ор¬
дой жестокого завоевателя Чингизхана. Придворные его ле¬
тописцы распространяли подобострастные сказки, будто бы
не от человека произошел он, а от тепла солнечных лучей.
Дескать, именно поэтому и дано ему было второе имя — Сол¬
нечный луч.
Солнечный луч,— утверждали они,— умирая, поделил свои
владения на три части: Золотую Орду на Волге он подарил
старшему сыну Джучи, Голубую Орду с центром в Самар¬
канде— среднему сыну Чаготаю, Белую Орду в Пекине —
Толеу.
Чингиз Вали-улы, Чингиз Валиев или Валиханов, отец ге¬
роя нашего романа, родословную свою начинал от Джучи.
Власть Джучи в год его смерти простиралась и на Крым, и
на Астрахань, и на Казань. Чингиз был прямым потомком
Жаныбека, а Жаныбек считался потомком Джучи. Хан XVII
века Есим, прославленный своим мужеством и богатырским
ростом, знаменитый Аблай, хан Среднего казахского жуза в
XVIII веке, хан Вали, сменивший Аблая, вошли главными ве¬
хами в родословную Чингиза.
Предметом особой гордости Чингиза Валиханова был Чер¬
ный шанырак, Черный обруч, опоясывавший его юрту.
Со времен Чингизхана,—утверждали сказители, знатоки
устной истории,—множество раз менялись и остов юрты, и
кошмы. Но Черный шанырак передавался из поколения в по¬
коление и сохранял свой первозданный вид. Вырезанный ста¬
ринными мастерами из дубовой колоды, этот обруч из года в
год, из века в век впитывал в себя и конский жир, которым
заботливо смазывали гладкую его поверхность, и копоть дым¬
ного очага юрты. Сохраняя свои первоначальные очертания, он
стал иссиня-черным, приобрел твердость и блеск железа. По¬
этому за ним закрепилось название Черного шанырака, зву¬
чавшее в степи знаком могущества и власти.
Теперь нам предстоит кратко поведать, каким путем очу¬
тился необыкновенный этот обруч в руках последнего Чин¬
гиза. Мы не будем углубляться в дальние века и начнем наше
повествование с Аблая.
Отец Аблая Абильфаиз — некоторые люди знали его и под
именем Вали — в начале XVIII века был главою Бухарского
ханства. Предприняв успешный поход на Бухару, шах Ирана
Надир завоевал ханство, убил Абильфаиза и истребил весь
его род. В живых остался только сын Абильфаиза Аблай, по10
лучивший при рождении имя Абильмансура. Обреченного на
смерть восьмилетнего мальчугана спас верный раб Абильфаиза. Он спрятал его в тандыре — глиняной печи для изго¬
товления лепешек. Тандыр находился в гуще фруктового са¬
да, и воины иранского шаха не нашли маленького наслед¬
ника.
Вокруг Бухары, как утверждают летописцы, была воздвиг¬
нута каменная крепость. Денно и' нощно в ее сорока воротах
стояла стража. Крепость была такой высокой, что люди не
могли взбираться на ее валы, и такой обширной, что и на коне
ее с трудом объезжали. Она была такой неприступной, что
ее валы и мотыге не поддавались, и топор отскакивал от
камня, и лом не пробивал толстых стен. На случай осады или
вторжения врага под стенами были прорыты глубокие под¬
земные выходы, надежно скрытые от постороннего глаза. Как
хорошо ни охранялись ворота, знающие расположение тайни¬
ков Бухары всегда могли ими воспользоваться.
Так и сделал верный раб, встретивший Абильмансура. Он
улучил час, когда враги устали от ярости и притихли. Вместе
с мальчиком он проскользнул в один из хорошо замаскиро¬
ванных тайников. Беглецы благополучно выбрались в откры¬
тую степь.
«Куда же держать путь дальше?»—подумал раб и вспом¬
нил, что в городе Туркестане есть ханская ставка Абильмамбета, человека известного в казахской степи и к тому же по
матери родственника Абильфаиза.
Верный раб привел Абильмансура в Туркестан. Но жесто¬
кий хан вместо ласки и привета заклеймил рабским клеймом
пятку своего родича и заставил его пасти баранов.
Мальчик подрастал и все чаще задумывался над своей
судьбой, понял, какую участь готовил ему дядя, какое оскор¬
бление нанес он ему. И тогда сказал Абильмансур своему вер¬
ному рабу:
— Пойдем-ка отсюда куда глаза глядят. Лучше пасти чу¬
жие стада, чем у своих унижаться.
Так и сделали. Долго странствовали знатный подросток
и его верный раб по степи, пока судьба не столкнула их меж¬
ду Чимкентом и Ташкентом с известным бием Толеу из рода
Уйсунь. Здесь на склонах горы Казгурт стали они пасти бай¬
ских верблюдов.
— Кто ты, как зовут тебя?—спросили однажды у Абиль¬
мансура.
— Сабалак, сын этого раба,— ответил он и больше ничего
не добавил.
Шло время, и подросток Сабалак, верблюжий пастух, пре¬
вратился в стройного и красивого джигита.
Байбише, старшая жена бия Толеу, относилась с материн¬
ской нежностью к джигиту-пастуху и сама заквашивала для
него отдельно в небольшой миске айран, который он выпивал
после утренней пастьбы.
Как-то раз байбише, отличавшаяся проницательностью,
принялась испытывать своего мужа:
— Этот Сабалак совсем не тот, за кого он себя выдает. Ты
сам это чувствуешь. Когда он заходит в юрту и приветствует
тебя, ты сразу вздрагиваешь всем телом.
Толеу возражал. Мол, ничего подобного не происходит.
Однако байбише стояла на своем:
— Давай я прикреплю к твоей коленке шило. Сабалак по¬
здоровается с тобой. Если ты вздрогнешь,— шило отлетит в
сторону. Если нет, оно останется на месте.
Так и сделали. Байбише оказалась права. Стоило войти
Сабалаку, как шило отлетело в сторону. Тогда и сам бий То¬
леу убедился, что боится джигита. Значит, этот юноша может
принести ущерб его имени. Бий погрузился в раздумье, как
бы избавиться от Сабалака. Посоветовался с женой. И бай¬
бише сказала:
— Когда он придет после утренней пастьбы, я его угощу
не свежим айраном, как всегда, а кислым, перебродившим.
Он оскорбится и сам покинет нас.
Что же сделал Сабалак? Он размешал желтую пенку на
поверхности н залпом выпил кислое молоко.
Толеу не сумел понять своего пастуха, а байбише ска¬
зала:
Джигит дал понять, что так же легко разметет народ,
над которым ты властвуешь, как единым духом выпил этот
айран. Теперь Сабалак уже не вернется к нам.
Байбише и на этот раз оказалась права. Джигит-пастух
вместе со своим, как думали, отцом навсегда покинул Казгурт.
Тут это устное предание надо подкрепить исторической
справкой, Известно, что казахи, кочевавшие в низовьях реки
Сырдарьи и у гор Каратау, в 1723 году жестоко пострадали
от нападения войск калмыцкого ханства, известного под име¬
нем Джунгарского. Джунгарское ханство начиналось от се¬
верных предгорий Тянь-Шаня. Хорошо вооруженные калмыки,
используя свое численное преимущество и тактику внезапных
набегов, разрушали селения, сгоняли казахов с родных мест.
12
Аулы бежали на север, в степи Сарыарки и дальше, в Си
бирь...
... Как слышал Абильмансур, принявший имя Сабалака,
власть Туркестанского хана Абильмамбета сильно поколеба¬
лась, и казахи севера и центральных степей с ней не счита¬
лись. Там правили свои родовые вожаки — горластый Казыбек, Жаныбек из рода Шакшак, Кабанбай — представитель
каракереев, Богембай из рода Канжигалы.
В эти-то края и отправился из Казгурта Абильмансур вме¬
сте со своим рабом, которого выдавал за отца. Странники
остановились на ночлег у подножья горы Хан. Здесь-то и со¬
вершил Абильмансур жестокое преступление: он убил раба,
спасшего его в детстве.
— Почему он пошел на этот тяжкий шаг?
И сказители отвечали:
— В те времена раба узнавали по отрезанному уху. Отре¬
зали еще в Бухаре ухо и у спасителя Абильмансура. Джиги¬
ту, наследнику хана, теперь претило быть сыном раба. Это
могло помешать его замыслам.
Так уже в юности проявился честолюбивый и жестокий ха¬
рактер Абильмансура, будущего знаменитого Аблая.
... Он прошел Сарыарку, отдыхал на берегах Есиля и на¬
шел себе пристанище в Кзылжаре.
-Тамошнему баю Даулеткельды из рода Карааул Абиль¬
мансур по-прежнему представился Сабалаком. Но, чтобы вы¬
глядеть отважнее и таинственней, он выдал себя за джигита,
убившего в своем краю ханского сына.
Даулеткельды охотно взял Абильмансура к себе в табун¬
щики.
Но джигит не долго пас байский табун. Джунгарские кал¬
мыки появились и на Есиле, разорили много мирных аулов,
увели награбленный скот и пленников.
Бии здешнего края собрали совет и решили, объединив
разбитые джунгарами силы, догнать врагов и отомстить им.
Неподалеку от озера Балхаш казахи настигли калмыков. На¬
чался жаркий бой. Среди казахских воинов особенно отличил¬
ся один джигит. Он яростно носился по полю битвы с воин¬
ственным кличем «Аблай!», меткими и беспощадными были
его удары. Многие воины стремились не отстать от храброго
всадника. Враг дрогнул. Казахи выиграли сражение, освобо¬
дили своих соплеменников, вернули захваченный скот.
Когда остыл жар битвы, воины стали припоминать под¬
робности и с удивлением спрашивали друг друга — кто же
это выкрикивал имя Аблая. Оказалось, что это был табунщик
13
бая Даулеткельды Сабалак. Тут не без помощи самого джи¬
гита открылась вся правда. Хан Аблай, прослывший крово¬
жадным в народе, был предком Абильмансура, и юноша в пы¬
лу боя произносил имя деда как победный клич.
В знак благодарности вчерашнему табунщику Сабалаку
на берегу широкого озера к северу от Кокчетау были оказа¬
ны почести по старинным обычаям. Его обмыли в молоке бе¬
лой кобылицы, зарезали для него белого жеребца, усадили
на белую кошму и провозгласили ханом. Род Атыгай и род
Кара аул отдали ему в жены шесть девушек и поставили шесть
белых юрт. Щедрость казахов Кокчетау не имела границ. Кро¬
ме этих юрт они подарили молодому хану шестьдесят верблю¬
дов, шестьсот лошадей, шесть тысяч овец. Озеро, на берегах
которого происходили торжества, получило название Хан-озе¬
ра, а сам Абильмансур с той поры стал именоваться ханом
Аблаем.
Сказители передают, что спустя много десятилетий Арыстанбай-акын сложил для внука Аблая Кенесары такую песню:
Твой сосед я, коль близким меня ты не сочтешь.
■Если дальним сочтешь, то врага обретешь.
Род мой Карааул, также род Атыгай,
Наш подарок — шесть жен —принял дед твой Аблай.
Аблай и в народных преданьях и в исторических докумен¬
тах выглядит человеком недюжинного ума. Начав свой путь
к власти ханом Кокчетавских казахов, он мало-помалу подчи¬
няет себе род за родом и становится во главе Большого и
Среднего жузов, составивших три четверти всего казахского
населения. Властолюбивый Аблай то давал клятву на вер¬
ность России, то отрекался от этой клятвы, то искал поддерж¬
ку у русского царя, то у китайского богдыхана. Но так или
иначе он многое сделал для укрепления жузов, хотя и оставил
в народе горькую память.
В расцвете своего ханства Аблай предпринял поездку в от¬
чие края, чтобы навестить могилы предков. В сопровождении
многочисленных нукеров он держал путь сперва в Туркестан,
а потом в Самарканд и Бухару. В знак уважения ему были
преподнесены богатые дары, привез он с юга в свою ханскую
ставку в Кокчетау и несколько молодых жен.
•Среди драгоценностей, доставшихся ему от предков, ска¬
зители на первом месте называли Черный шанырак, хранив¬
шийся до сих пор в Бухаре. Черный шанырак отныне скреплял
остов Большой белой юрты, став лучшим украшением и сим¬
волом власти Орды.
14
Аблай умер в 1781 году. Если верить преданьям, у него
было тридцать сыновей и сорок дочерей от пятнадцати жен.
Жена Сайман, дочь каракалпакского бека Сагындыка, сына
Шуакпая, родила ему четверых сыновей — Есима, Адиля* Чин¬
гиза и Вали.
После смерти Аблая на ханскую власть притязали Вали и
Касым, сын жены-калмычки. Касым не пользовался уваже¬
нием народа. С отроческих лет он был строптив и жесток.
Всем забавам он предпочитал барымту — набег на аул с уво¬
дом скота. Вали, напротив, слыл спокойным, даже тихим. Его
любили и поддерживали. Его объявили ханом, и Вали стал
наследником Черного шанырака. Но, приняв символ власти
предков, он утратил значительную долю владений Аблая. Ка¬
захи разбрелись по степи. Часть из них откочевала к грани¬
цам Кокандского ханства, часть — к Приуралью, тяготея к
Оренбургскому генерал-губернаторству, к России. Словом, под
началом Вали осталась только десятая доля населения, на
которое распространялась ранее власть отца. Тем не менее
омский губернатор признавал его ханом и поддерживал с ним
связь.
В числе четырех жен Вали младшей и самой любимой бы¬
ла Айганым. Она стала женою хана, когда ему перевалило
далеко за пятьдесят. Следуя устным преданьям, я подробнее
расскажу об этой женитьбе хана на Айганым.
Вали, принявший с Черным шаныраком власть, по-преж¬
нему жил в ставке отца, в урочище Кзылагач, неподалеку от
Синих гор, Кокчетау. Подрастали дети, волосы хана тронула
седина. Однажды пришлось ему поехать в аулы на берегах
Есиля — разобраться и уладить некоторые тяжбы. В этом
есильском краю жил и паломник в Мекку — хаджи Малим,
выдавший некогда одну из своих дочерей замуж за Аблая.
В доме сына Малима, хаджи Саргалдака, и остановился
Вали.
Саргалдак долгие годы учился в Черной Бухаре, двена¬
дцать наук изучил он от начала до их вершин. В своем краю
у него была слава ученого мужа, не имеющего себе равных.
Темные кочевники видели в нем святого, который мог и пред¬
сказать судьбу, и таинственной речью согнать шайтанов —
чертей с неба, и скручивать в три погибели злых духов на зем¬
ле. Кем только не был Саргалдак в глазах своих земляков: и
духовным лицом — имамом, и единственным лекарем на
есильских берегах. Получая обильную мзду и как исцелитель
больных и как мусульманский наставник, Саргалдак богател
15
из года в год и ко времени приезда Вали уже был знамени¬
тым баем в есильских аулах.
Вали-хан, закончив свои дела по тяжбам, гостил у Саргалдака. Хаджи воспринял многие обычаи Бухары и стремил¬
ся быть верным во всем мусульманской религии, не отступать
от ислама. Хотя он, как было принято в казахском быту, и
не принуждал своих жен, невесток и взрослых дочерей скры¬
вать свои лица под паранджой, но, однако, не показывал их
чужим мужчинам и выделял женщинам отдельное жилье, от¬
куда им был закрыт путь в гостевую юрту. Не сделал Саргалдак исключения и для Вали и его спутников.
В многочисленной свите Вали были и нукеры-конники, и
охотники, и певцы-домбристы, и шутники-острословы. Словом,
джигиты, владевшие самыми разными искусствами. Преиму¬
щественно молодые люди, охочие до всяческих забав. Один
из джигитов загорелся желанием подсмотреть, что за прелест¬
ниц скрывает Саргалдак в строгом уединении. Изловчился,
нашел укромный наблюдательный пост и сразу же приметил
юную красавицу, поразившую его взгляд. До чего ж она была
необыкновенной! Высокая, с тонким станом, со светлой ко¬
жей цвета яичного белка. Как сияли ее большие черные глаза
в оправе чудесных ресниц, как оттеняли высокий лоб густые
черные брови! Изящный, прямой носик был чуть-чуть при¬
поднят. Но, должно быть, всего прекраснее были волосы, за¬
плетенные в десятки кос. Когда девушка выпрямлялась, ко¬
сы, закрывая шею и грудь, сливались в одну волнистую шаль,
сверкающую живыми черными переливами.
Джигит, восхищенный пленительной красавицей, просто¬
душно рассказал о ней Вали. Хан слушал внимательно, с лю¬
бопытством и даже скрытым волненьем. Потом поручил джи¬
гиту все разузнать,— и кто она такая, и как ее зовут, и сколь¬
ко ей лет. Расторопный нукер правдами и неправдами вы¬
яснил, что девушка эта с лунным именем Айганым—дочь
Саргалдака от второй жены — узбечки, что ей всего шестнад¬
цать лет, но она образованна по-мусульмански и знает не¬
сколько восточных языков.
Но и джигита и прежде всего самого Вали потрясла одна
почти сказочная подробность. Всеведущий человек открыл эту
тайну джигиту.
Вот что он рассказал:
— Наши ходжи считают себя потомками Мухаммеда-Пайгамбара. И теперь это неожиданно подтвердилось. На смуглом
теле Мухаммеда-пророка между лопатками, говорят, был ве¬
щий знак — круглое родимое пятно. Временами оно появля-
лось и на теле его потомков. Много поколений сменялось на
земле, и наконец вещий знак выступил снова. Им-то и отме¬
чена дочь ходжи Саргалдака Айганым. Это черное родимое
пятно на светлой коже посередине груди между двумя выпук¬
лостями повторяет размером своим и формой знак Пайгамбара. Но в отличие от крупной родинки пророка, единственной
на его теле, родимое пятно Айганым, словно желая украсить
девушку, повсюду оставило свои следы-крапинки. Одна кра¬
пинка, как бисерное зерно, чернела под левым глазом, другая,
такая же крохотная, приютилась над правым уголком рта;
крапинки,— шептал всеведущий человек,— рассыпались и по
животу брызгами от родимого пятна. Родители гордились, счи¬
тая родинки признаком святости дочери. Но как ни стремились
они уберечь семейную тайну, народ навострил свои пятьдесят
ушей. Каждому был известен секрет Айганым. И стали ее на¬
зывать в степи лебедью с пестрой грудью.
Вали еще ни разу не повидал Айганым, он только жадно
вслушивался в рассказы о ней. Темная страсть просыпалась в
пожилом хане. И джигит только разжигал ее новыми и новы¬
ми подробностями. Узнал он, что Айганым в это знойное лето
часто уходила украдкой из аула к прохладному и глубокому
озеру Карасу и купалась там, защищенная от людских глаз
густыми камышовыми зарослями.
— Проберись к озеру, подкарауль девушку. Убедись, прав¬
ду ли о ней говорят,— наказал хан своему нукеру.
И спустя краткий срок нукер, задыхаясь от волнения, до¬
ложил, что Айганым поистине белая лебедь с пестрой грудью
и что обнаженная она несказанно хороша.
Эти слова совсем взволновали хана. Он принял решение
немедленно послать верного человека к Саргалдаку с предло¬
жением отдать младшую дочь ему в жены.
В те времена каждый богач, кто не стоял за ценой и мог
выплатить щедрый калым скотом, мог жениться на любой при¬
глянувшейся ему девушке. Это понимал Саргалдак. К тому же
Вали приходился ему довольно близким родичем — племянни¬
ком. Не мог не считаться он и с тем, что Вали был ханом, вла¬
дел Черным шаныраком. И посланец принес Вали согласие
Саргалдака.
Но как же Айганым? В ее согласии не было нужды. Тогда
желание или нежелание девушки идти замуж не принималось
в расчет. По шариату, своду мусульманских религиозных, бы¬
товых и гражданских законов, основанных на Коране, согла¬
шение между женихом и невестой свидетельствовалось уже
при совершении брака. И молчание невесты считалось знаком
17
согласия. Девушки молчали. Они просто не смели поднять го¬
лос и почти никогда не произносили краткого слова «Нет!»
Страх подавлял их волю. Они сознавали неизбежность судьбы
и держали язык за зубами. Сказать «не согласна»—все равно
отдадут замуж, только еще горше будет ее участь.
Но как поступила Айганым?
Через своих близких она обратилась к седому жениху с
просьбой не селить ее вблизи Кокчетау, в соседстве с тремя
ханскими женами и их многочисленными детьми. Пусть Вали
избавит ее от обид и оскорблений, на которые не будут ску¬
питься ревнивые соперницы.
— Если Вали желает меня видеть своей женой,— заклю¬
чила Айганым,— то пусть переведут ханскую ставку ближе к
Есилю.
Влюбленный хан принял все условия прекрасной юной не¬
весты. После свадебного тоя он, оставив на прежнем месте
своих старших жен, переселился к подножью горы Срымбет,
неподалеку от Есиля, как просила Айганым. Эти события
произошли к 1805 году, когда Вали исполнилось шестьдесят
лет.
Айганым была не только красивой и образованной, но и
умной женщиной. Войдя в дом ханской ставки, она настолько
подчинила себе Вали, что уже с той поры, как утверждают
современники, поводья власти оказались в ее руках.
В 1819 году Вали умер. Его сыновья от старших жен не
хотели и не могли наследовать Черный шанырак. Сыновья
Вали от Айганым — Абен, Мамке, ПІепе, Чингиз, Кангожа и
Альжан (кроме них было две дочери — Алима и Сабира) —
еще не помышляли о ханстве по своему малолетству. Да и сам
порядок ханского управления начал расшатываться и утрачи¬
вать свое значение.
Поводья власти как были в руках Айганым, так и остались
в них после смерти мужа, но уже ослаблялись самим вре¬
менем.
Об Айганым поговаривали и дурное. Злые языки намекали,
что неспроста завела она у себя круг джигитов. И вместе с тем
никто не мог упрекнуть ее в том, что она не почитала памяти
мужа. Год после его смерти она не снимала траурных одежд.
Год после его смерти изо дня в день — утром, в полдень и ве¬
чером — она собирала девушек и молодых женщин. Далеко по
степи разносились горестные голоса, и среди них выделялся
сильный, словно рыдающий, голос Айганым. Хор исполнял
жоктау — обрядовую прощальную песню ушедшему. И люди
плакали, присоединяясь к хору. Когда же исполнился год со
18
дня смерти Вали, Айганым пригласила всех казахов, подчинен¬
ных ей, на поминальный той. Тысяча овец и сто лошадей были
прирезаны на угощенье. О щедрых поминках слух прошел по
всей бескрайней степи.
И этим торжественным тоем и налаживанием дружеских
связей с русскими чиновниками Айганым стремилась укрепить
свое положение.
В истории казахов, как и остальных народов Востока, не
упоминается о том, чтобы женщина владела ханством. Можно
встретить женщин-биев, женщин-ханов нет. Но дело в том,
что ханство Вали после его смерти изрядно поубавилось чи¬
сленно и прежнего влияния, прежней силы уже не имело. Рус¬
ские царские власти считались с вдовой, но большинство
казахов, видевших в Вали своего хана, не признавало Айга¬
ным. От соотечественников и доставалось ей больше всего. Как
говорится, «он человек свой, он и нарушит твой покой». Слу¬
чилось так, что именно родственник Айганым по мужу Кенесары Касымов, союзник Кокандского хана, враг России, под¬
нял на нее меч. Русские войска спасли жизнь Айганым. Разо¬
зленный Кенесары отомстил как только мог: он угнал весь ее
табун, не оставив ни одного копыта. Борьба за Черный шанырак продолжалась, однако мелкие властолюбцы не имели
прочной опоры. Пытался завладеть ханской ставкой Сартай,
сын старшего брата Вали, еще одного Чингиза, чье имя в этом
роду повторялось так же часто, как и имя Аблая. Попытка
эта ни к чему не привела, кроме разжигания мелких страсти¬
шек, а для самого Сартая кончилась весьма печально — цар¬
ские власти сослали его в Сибирь. Следующим претендентом
оказался Абайдильда, сын старшей жены Вали. Он был до¬
вольно настойчив в своих притязаниях, но и ему пришлось
отнюдь не добровольно отправиться в тот край, где ездят на
собаках... Роды, входившие в Средний жуз, видя тщетность
попыток убрать Айганым, сами разбежались на верблюдах кто
куда мог. Но вражда и склоки продолжались. Раздолье было
барымтачам — они то и дело угоняли скот друг у друга. То¬
больские и омские власти наблюдали за тем, что происходит в
степи, но до поры до времени воздерживались от вмешатель¬
ства во внутренние распри казахов.
Смерть Вали, вдовство Айганым и борьба за ханскую
власть совпали с •назначением генерал-губернатором Сибири
тайного советника Михаила Михайловича Сперанского, знаме¬
нитого реформиста при дворе Александра Первого.
Наблюдательный и умный Сперанский после первого же
своего путешествия в степь и ознакомления с материалами
19
губернаторства пришел к выводу, что в системе управления
сибирскими киргизами, как называли тогда казахов, многое
необходимо изменить. Ханство, извещал тайный советник Пе¬
тербург, настолько обветшало, что не стоит залатывать его
дыры. Лучше с ханством покончить совсем, разделить Орду
на дуаны — округа во главе с ага-султанами, старшими сул¬
танами — влиятельными ордынцами, а власть над всеми ок¬
ругами сосредоточить в руках самого генерал-губернатора
Сибири. В Петербурге согласились с предложениями Сперан¬
ского, их одобрил и сам император. Так был разработан «Устав
о сибирских киргизах», вступивший в действие в 1822 году.
Территория Среднего жуза с упраздненной ханской властью
отныне разделялась на округа — Кусмурунский, Кокчетавский,
Акмолинский, Баянаульский, Каркаралинский, Кокпектинский.
Округа, в свою очередь, состояли из волостей с кши-султанами,
младшими султанами, во главе. При губернаторе утверждалась
должность советника из образованных и уважаемых казахов.
Во время работы над Уставом Михаил Михайлович Спе¬
ранский продолжал свое ознакомление со степью, обдумывая
не только детали реформы, но и заранее подыскивая кандида¬
туры на должности ага-султанов. В этих поездках Сперанско¬
го сопровождал бойкий и грамотный переводчик, сын омского
пастуха Кошена — Турлыбек. Может быть, по его просьбе
генерал-губернатор и навестил аул Айганым у подножья горы
Срымбет.
Лебеди с пестрой грудью в ту пору было не многим больше
тридцати. Но даже сдержанный, не склонный к бурным прояв¬
лениям чувств тайный советник был восхищен умом и красо¬
той молодой ханской вдовы. После первой же беседы с ней
Михаил Михайлович сразу решил, что Айганым вполне спра¬
вится с обязанностями ага-султана Кокчетавского округа.
Айганым женским своим чутьем поняла, что пришлась по
душе Сперанскому. И, высказывая ему одно из своих често¬
любивых желаний, она втайне рассчитывала на помощь все¬
могущего губернатора.
— Мои сородичи, ваше превосходительство, не знают, как
строить зимовки. Бывает, и в трескучие морозы они отсижива¬
ются в войлочных юртах. Я хочу подать им пример.
Сперанский не оставил без внимания намек вдовы. Вско¬
рости в ее аул приехал инженер и разработал проект строи¬
тельства бывшей Ханской ставки. Проект учитывал и местные
условия и местные материалы. В ущелье между двумя склона¬
ми Срымбетских гор инженер предложил построить добротный
20
просторный дом на десять с лишним комнат. Дом сосновый —
лес рядом. Бревна для тепла инженер посоветовал проложить
верблюжьей шерстью, а стены обтянуть кошмой из шерсти бе¬
лых ягнят. По обе стороны большого дома проект предусматри¬
вал строительство двух домов поменьше — отау, сараи, скла¬
ды, скотные дворы. На площадке поблизости от Большого до¬
ма надлежало возвести мечеть и медресе, самые высокие зда¬
ния зимовки.
Сперанскому проект понравился. Говорят, его смотрел сам
император Александр Первый, и по высочайшему волеизъявле¬
нию строительство для Айганым было отнесено за счет казны.
В течение одного года Кокчетавская воинская часть выст¬
роила городок в Срымбете.
Примерно в это время в Омске собрались все ага-султаны
Среднего жуза: из Кокчетава — Айганым, из Акмолы — Коныркулжа, сын Кудайменде, из Каркаралы — Куспек, сын
Тауке, из Баянаула — Кангожа, сын Тате, из Кокпекты —
Аблай, сын Абиля. Омскому начальству предстояло определить
на этом совещании кандидатуру советника из среды местных
сибирских киргизов. Сперанский, прибывший на этот сбор из
своей резиденции — Тобольска, со свойственной ему осторож¬
ностью назвал Айганым. Ага-султаны закряхтели, лица их на¬
лились кровью, словно им было нанесено оскорбление. Как они
ни осторожничали, словечко «баба» все-таки сорвалось с языка
одного из них и тут же было подхвачено остальными. Айганым
и бровью не повела. Тогда Сперанский предложил кандидатуру
своего переводчика Турлыбека, сына Кошена. Он был единст¬
венным из присутствующих казахов, не считая Айганым, знав¬
шим русский язык. Он нравился Сперанскому своей сообрази¬
тельностью. Но ага-султаны, белая кость, ханские потомки, не
хотели поддерживать и Турлыбека. Мол, сын пастуха, шаруа,
что он может смыслить в тонких делах управления. Однако на
сей раз с мнением ага-султанов не посчитались. Да и сам Спе¬
ранский был энергичен, а ему перечить не смели.
Только уже после совещания султаны приговаривали в
скверном расположении духа:
— Пропадем, пропадем, не зная русского языка.
Они сознавали, что самим приниматься за русский было
уже поздно. И пришли к единодушному заключению, что дети
не должны повторять ошибки отцов.
Много думала в эти дни о своих детях и Айганым. Думала
и оценивала каждого. Не только как мать, но глазами отца,
который один, по казахскому присловью, сыновьям своим це¬
нитель.
21
Кто они, ее дети? Самый старший— Аблай. Он рожден на
следующий год после замужества. Аблай — грозное и громкое
имя. Женщины ханской ставки, чтившие память своего знаме¬
нитого деда, даже не осмеливались так называть мальчика. Он
был для них только Абеном.
Казахи говорят:
Отец ли отец — не отцу это знать. Кто детям отец — знает в точности мать.
У Айганым не было и тени сомнения, что ее Абен — сын
Вали. Но аульные сплетники со дня его появления на свет те¬
шили себя разными непристойными догадками. Они прекрати¬
лись разве только со смертью отца. Подростку шел тогда три¬
надцатый год. Неожиданно все увидели, что он напоминает
Вали и крупным телом, и вялостью движений и робким харак¬
тером. На первом поминальном тое один из аксакалов-етарейшин предложил благословить Абена. Может быть, и он
будет ханом. Это не очень решительное предложение сразу же
отвергли другие уверенные голоса. Мол, что ты на рост смо¬
тришь, ты загляни в его мысли. Он еще ребенок, к тому же
несмелый. Разве он сможет стать во главе наших родов?
Второй сын Айганым — Абильмамбет — родился в 1810 го¬
ду. Его обычно называли Мамке. Мальчиком и подростком он
ничем себя не проявлял, а юношей присоединился к отрядам
Кенесары и погиб в одной из схваток.
Третий сын — мы с ним еще не раз будем встречаться на
страницах нашего повествования — получил имя Шегена. От¬
того ли, что он былнедоноском и пролежал сорок дней в ли¬
сьем треухе — тымаке, подвешенном к решетке юрты, то ли от
самой природы, но и роста и тела он не набрал. Таких крохот¬
ных людей казахи считают изворотливыми и коварными. Ка¬
чества эти с избытком проявились и в Шегене. Сызмальства
он был забиякой и пустословом. Злости было в нем хоть отбав¬
ляй. Его даже прозвали Шытырлак Шепе, лопающийся от
злости Шепе. Со временем слово Шитырлак отпало Когда
произносилось: «Это опять проделки Шепе»,— все понимали, о
ком идет речь. У него были рыжеватые волосы, прозрачные, с
голубизной, глаза, вздернутые ноздри. Те же аульные сплетни¬
ки говорили, что Шепе точно изо рта рыжего Сартая выпал,—
так на него похож...
Четвертый сын Айганым — Чингиз родился за четыре года'
до смерти отца. С малых лет он подавал надежду стать настоя¬
щим джигитом.
Вы только всмотритесь в него, говорили о мальчике. И по22
ступки его разумны, и, дескать, играет он не как все, и даже
походка у него особенная, и речь приятная. Ему предстоит в
будущем владеть Черным шаныраком.
Сама Айганым выделяла Чингиза из среды своих детей.
«Лишь бы ты рос здоровым, мой жеребеночек,— шептала она
над его постелью.— Вырастешь, хозяином орды станешь. Тогда
и я умереть смогу спокойно...»
Уже в год своего появления на свет Чингиз был отмечен
особым вниманием. В доме Вали тогда гостил старший брат
Айганым Пырали-ишан. Их отца, благочестивого Саргалдака,
к тому времени не было в живых. В окрестных аулах уважение
вместе с ореолом святости перешло теперь к Пырали. Правда,
он не был так образован в мусульманском духе, как отец, но —
утверждают — дар предсказателя полностью перешел к нему
по наследству. Он, верили в аулах, знал такие заклинания, что
мог прогонять шайтана с неба и сворачивать в рог недобрых
духов на земле. Его благословения приносили удачу, его про¬
клятий боялись как божьей кары.
В доме Вали, в Орде, Пырали окружали почетом и лаской.
Когда Айганым родила сына, Вали попросил ишана дать маль¬
чику имя.
Пырали внимательно посмотрел на младенца-племянника,
воздал хвалу родителям и всем именитым людям, которые
были в доме. Собрался с мыслями, заговорил медленно и зна¬
чительно:
— Сон я видел недавно. Саргалдак, мой священный отец,
приходил ко мне. Сказал, скоро родится мальчик и повелел
дать ему имя Чингиза. Я спросил священного отца, в чем зна¬
чение этого его повелевания. И Саргалдак ответил: «Началь¬
ный хан — Чингиз и последний хан — Чингиз. Вся сила пер¬
вого Чингиза сосредоточится в нем, в моем внуке».
Как могли не верить словам Пырали и родители и все, кто
был здесь в этот час? Как мог рассказ о вещем сне прорица¬
теля не обойти степные аулы? Малыш, нареченный теперь не
только дядей, но и людской молвой последним Чингизом, при¬
выкал и к ласкам родителей и к почтительности посторонних.
Тяжело заболел Вали. Когда потеряна была надежда на
выздоровление, его спросили:
— Что вы нам завещаете, хан-ага?
Вали тихо произнес, с трудом подбирая слова:
— Живые не внемлют голосу мертвецов. О чем говорить
мне вам сейчас? Живите по заветам бога. Хозяин Черного шанырака, которым владел когда-то наш дальний предок Солнеч23
ный луч, вот он: Чингиз, Чигажан! К нему он перейдет по на¬
следству!
...Умер Вали, и Черный шанырак пока больше не ставился
для ордынской белой юрты. Айганым, принявшая ханскую
власть, не решилась воздвигать его над своей головой, считая
священное наследство предка достоянием мужской руки. Но
она ухаживала за Черным шаныраком, держала его под зам¬
ком и зимой и летом, а каждой весной выставляла на солнце,
сушила, чистила, смазывала жиром вновь. Вырастет Чингиз,
думала она, повзрослеет, женится, власть перейдет к нему, и
для новой богатой юрты она установит этот знак всемогуще¬
ства и родовитости.
Чингиз беспечно играл, не подозревая, что ему прочат ве¬
ликое будущее. Равнодушно он отнесся и к известию о том, что
в степи ждут высокого гостя из Петербора — Петербурга, лицо
царской фамилии.
Сам Сперанский сообщил это Айганым.
Опытный царедворец, не оставивший мысли о дальнейшей
карьере, прерванной внезапной высылкой и даже весьма по¬
четным, но малым, по его масштабам, сибирским генерал-гу¬
бернаторством, решил не без тайных расчетов обставить как
можно пышнее встречу знатной персоны.
Он написал письма ага-султанам всех округов и приказал
им изготовить самые дорогие белоснежные юрты, чтобы высо¬
кий гость был приятно удивлен при одном их виде. Юрты
предполагалось расставить на живописном берегу Иртыша.
Там было задумано провести и той с байгой, национальной
борьбою и другими народными играми.
Не в характере Айганым было уступать другим ага-султа¬
нам. Ей хотелось всех превзойти и юртой и ее убранством. Она
собрала лучших мастеров своего округа и долго советовалась
с ними. Задумала так: свалять кошмы из шерсти белых ягнят;
добавить мел в кошмы, чтобы придать им ослепительную бе¬
лизну; для решеток и шанырака подобрать разноцветные крас¬
ки; края кошм орнаментировать узорами из красного сукна; и
снаружи юрты и внутри развесить специально вытканные для
торжества ковровые ленты; стены и пол убрать дорогими ков¬
рами и циновками.
Мастера принялись за работу. О нарядных коврах, о празд¬
ничной посуде и других ласкающих глаз редкостных вещах
Айганым не надо было заботиться: такого заветного добра в
Орде в доме Вали было вдоволь. Богатство это накапливалось
годами, десятилетиями, веками. Пышные меха, бесценные ков¬
ры востока, золотые и серебряные блюда и чаши,— чего толь24
ко не было в сокровищах потомков Аблая. Даже ухаживать
за этими драгоценностями, беречь их было не под силу одному
человеку. Не для одной праздничной юрты, для нескольких
юрт с избытком хватило бы этого убранстваі
Юрту для знатной персоны приготовили в срок. Те, кому ее
удалось посмотреть, восхищались:
— Ничего подобного и видеть не видели. Да и слышать
не слышали, чтобы где-нибудь была такая юрта.
Ага-султаны втайне друг от друга готовились к празднику.
Чтобы удивить не только высокого гостя, но и своих соседей.
Впрочем, тайны плохо сохранялись в степи. Султаны во все
концы рассылали соглядатаев. Если бы можно было собрать
всех соглядатаев вместе, они бы единодушно сказали:
— Лучше, чем юрта Айганым, пожалуй, нет нигде.
На берегу Иртыша рядом с лесом юрты выглядели еще
красивее, чем в степи. Одна наряднее другой. Ослепительно
белые птицы на зеленой глади. И каждая по-своему привле¬
кательна.
Однако по внешнему виду юрта Айганым оказалась на
втором месте. По мнению знатоков, первенство неожиданно
взяла юрта, сооруженная богатейшим баем Кзылжара, купцом
первой гильдии Маймаком, сыном Пышкантая. Так городской
торговец перещеголял степных султанов.
Две белых юрты были прочно соединены вместе. Одна слу¬
жила как бы передней, другая — гостевой. В этой двойной юр¬
те все было удивительно: простор — гостевая была восьми¬
створчатой; окно и зеркало, вставленные в решетчатый остов;
купол, венчающий шанырак; полумесяц, возвышающийся над
куполом. Со стороны юрту Маймака можно было принять за
мечеть.
Любой, глядя на нее, восхищался:
— Да-а-а!! Вот где роскошь! Без купеческого мешка денег
такой юрты не построишь.
Корабль с важной персоной на борту должен был пристать
к Иртышскому берегу неподалеку от праздничного аула. Здесь
построили удобные сходни. И сходни, и путь к белому городку,
и дорожки к каждой юрте решили устлать коврами.
Юрта Маймака манила к себе.
Но к юрте Айганым манил ковер, разостланный перед вхо¬
дом. Все внутреннее убранство юрты и в особенности этот ко¬
вер были привлекательнее нарядной войлочной мечети Май¬
мака.
Знатоки и ревнители старины рассказывали о ковре Айгапым почти легенду.
25
Аблай-хан достиг расцвета своего могущества, когда, по
словам придворных акынов, и звезды предвещали ему удачу, и
камни в горах катились, послушные одному его знаку, и птица
счастья сама летела к нему навстречу. В эту пору хан отпра¬
вил в Бухару сведущих в ремеслах людей. Он поручил им ру¬
ками туркменских мастериц выткать ковер самых ярких и
пестрых красок, ковер из чистой шерсти и шелка такой длины
и ширины, чтобы им можно было свободно застлать пол самой
просторной мечети.
Долго ли, быстро ли ткали ковер,— об этом ничего не изве¬
стно. Готовый, он восхитил всех. Он так переливался много¬
цветьем павлиньих перьев, что глаза уставали любоваться нм.
Одного такого ковра было достаточно для полной поклажи
верблюда. И пятеро джигитов с трудом поднимали его.
У султанши был и вкус и возможность выбора дорогих ве¬
щей, которым не было числа у Аблая и у мужа ее — Вали.
Много ценных даров пожаловано было и русскими царями,
и китайскими императорами, калмыцкими и кокандскими ха¬
нами, бухарскими эмирами, именитыми беками и своими бая¬
ми. Рассказывают, в 1759 году Аблай, свидетельствуя свое же¬
лание находиться под властью России, отправил в Петербург
своего родственника — посла Жолбарса. Царица Елизавета
Петровна одарила посланца собольей шубой с парчевым вер¬
хом. Когда хан Аблай поехал на свою родину в Бухару, эмир
преподнес ему дар властителя Индии — яхонт с кулак разме¬
ром, стоимостью в сто лошадей. Китайский богдыхан отправил
ему на золотом подносе шестьдесят больших фарфоровых чаш.
Калмыцкий хан Галден-Церен в дар Аблаю отдал свою млад¬
шую сестру Хохоче, а в приданое ей расщедрился на столько
драгоценностей, что под их грузом сгибался верблюд. Сибир¬
ский Ишим-хан одарил Аблая шестигранным алмазом. В нем
играли лучи как вспышки молний. Сквозь этот крупный камень
родниковой чистоты просвечивало солнце. Кроме Орды, не бы¬
ло аула в степи, где бы хранились такие сокровища.
Словом, Айганым смогла сказочно украсить юрту внутри
н коврами, и мехами, и старинной посудой, и самоцветами.
Но лучшим украшением юрты была сама ее хозяйка. Воз¬
раст ее к этому времени подошел к тридцати, и она была ма¬
терью восьмерых детей. Восточная ее красота притягивала
своей зрелостью. Айганым пополнела, однако не настолько,
чтобы расплыться. Она сохранила статность. Статность кобы¬
лицы, рожденной от породистого аргамака.
Еще красивее и стройней выглядела Айганым в нарядах,
подготовленных к встрече высокого гостя.
2В
Легкая корона с вставленными в золото дорогими каменья¬
ми в центре, с крупным зеленым яхонтом, спускающимся на
лоб. Из-под короны редкими белыми нитями шелка ниспадало
нежное покрывало. Красноватый камзол из тонкой парчи —
казахи ее называют уштоп,— орнаментированной золотым узо¬
ром, плотно надевался поверх платья с двойным подолом. По¬
долом настолько низким, что вышитые сапожки на высоких
каблучках можно было разглядеть лишь, когда Айганым нахо¬
дилась в движении. Айганым шла. Мелькали сапожки. На кон¬
цах двух густых черных кос тихо звенели шолпы. Кольца и
браслеты сверкали на пальцах и запястьях.
Сам Сперанский распорядился, чтобы Айганым в новом на¬
ряде появилась только в день приезда лица царской фамилии.
Но недаром говорят, что у народа пятьдесят ушей. Казахи
всех шести сибирских округов узнали, как преобразилась в
Омске Айганым. Судили вкривь и вкось, строили самые не¬
правдоподобные догадки.
Одни утверждали:
— Сперанский и Айганым давно спелись. Вдова недолго
тосковала. Вот губернатор и хочет ее показать разодетой.
Другие, напротив, передавали:
— Есть у некоторых народов обычай — высокому гостю
предлагать в постель красивую женщину. Как бы наша Айга¬
ным не стала таким подарком.
В этих словах, в общем далеких от правды, были и ее зерна.
Сдержанному суховатому Сперанскому нравилась Айганым.
В ней он впервые видел женщину востока — броскую, яркую,
экзотическую. И вдобавок наделенную хитрым и гибким умом.
■Но если он впервые увидел такую женщину в Иртышской
степи, то и высокий гость до сих пор не встречал ничего по¬
добного. Пусть обратит внимание, пусть удивится. Может быть,
и в юрту к ней зайдет. И отблагодарит генерал-губернатора за
столь диковинное знакомство. Бог даст, все будет хорошо.
Долгожданный день приближался. Все высокие военные и
административные чины Омска во главе со Сперанским встре,чали лицо царской фамилии, следовавшее по казачьей линии.
Айганым среди них не было, хотя первоначально подумывали
б том, чтобы взять ее в свиту. Сперанский решил — интересней
и неожиданней будет ее появление у белой юрты. Не было
среди встречавших и султанов остальных казахских округов.
Им предписано было ожидать знатную персону на берегу Ир¬
тыша в своем праздничном ауле. Церемониал разработали
'-самый подробный. Старшим, ага^султанам, вменили в обязан¬
ность находиться в час прибытия судна у самого причала.
27
Трое — по одну сторону сходней, трое — по другую. Требова¬
лось стоять, низко склонив головы и скрестив руки на груди.
Пожелает высокий гость заговорить,— отвечайте, приподняв
голову. Не пожелает, самим — ни-ни! Что касается младших,
кши-султанов, то им был поручен уход за гостями. Остальным
казахам до начала праздничных состязаний и игр запрещалось
даже показываться у юрт.
Как бывает почти всегда, получилось несколько иначе.
...Корабль в положенный срок причалил к мосткам. Агасултаны заволновались, заметались, но все же успели выстт
роиться там, где им было указано. Но тут оглушительно заиг¬
рал военный оркестр, по мостку начали спускаться офицеры из
свиты, и каждого можно было принять за лицо царской фами¬
лии. Одни здоровались, оглядывали султанов, на ходу загова¬
ривали с ними, другие проходили важно и молча. Медные
трубы взвыли столь грозно, что ага-султаны прозевали высо¬
кого гостя.
Уже на пути к юртам Сперанский успел шепнуть в суматохе
султанам:
— Во всех юртах побывать не сможет. Зайдет в одну-две,
которые ему приглянутся. Идите за мной, не отставайте. Мо¬
жет, потребуются объяснения, завяжется разговор.
Взгляд знатной персоны остановился на юрте Маймака.
Пружинистыми, натренированными шагами он, сопровождае¬
мый офицерами, быстро вошел под войлочный купол с полуме¬
сяцем, считанные мгновенья пробыл там и так же пружинисто
и быстро вышел обратно. За ним семенил польщенный вни¬
манием, багровый от радости кзылжарский купец первой гиль¬
дии, но лицо царской фамилии решило следовать дальше. Од¬
нако пришлось слегка сдержать свой стремительный шаг.
У юрты полукругом стояли ага-султаны со Сперанским в цент¬
ре. Разговор вот-вот мог состояться, если бы взгляд высокого
гостя не встретился со взглядом Айганым.
Султанша вспыхнула, зарделась. Она, и как наследница
Черного шанырака, и как представительница своих аулов, и
просто по-женски,— была несколько оскорблена тем, что высо¬
кий гость, сходя с корабля на землю, и на всех них и на нее
не обратил никакого внимания. Ее самолюбие было уязвлено.
Теперь она не хотела позволить члену царской фамилии по¬
вторить пренебрежительный поступок. И встретившись с его
взглядом, она сделала то, что делают все красивые женщины
на свете. Легко откинула нежное покрывало, прямо посмотрела
на гостя своими большими черными глазами, улыбнулась так,
что это можно было принять и за смущенье, улыбнулась на
одну какую-то секунду, и тут же опустила ресницы и снова
почтительно склонила голову.
Знатный гость, необыкновенно слабый по женской части,
все это сразу же приметил и немедленно оценил и бросающие¬
ся в глаза и возможные достоинства красивой кайсачки, пред¬
ставительницы полудикого в его понимании племени. «Они же
едят сырое мясо и жен содержат вместе. Неужели и она? Ест
кровавую баранину и живет с другими женами своего кочевого
повелителя?— мелькнуло в его воображении.— Не может быть!
Это — Восток, это украшение гарема».
Не угадывая ход мыслей высокого гостя, но безошибочно
чувствуя, что он думает именно о ней, Айганым распрямилась
и в изящном полупоклоне сделала лицу царской фамилии знак,
приглашающий в юрту.
Вот это приглашение, очевидно, и не понравилось высокому
гостю. Он, он один имеет право приглашать, имеет право вы¬
бирать. Не доставало еще, чтоб его выбирали.
Пренебрежительная надменность снова вернулась к нему.
Надменность, столь отчетливо воплощенная в его манере кар¬
тинно задирать назад голову, в его бесстрастных, никогда не
мигающих глазах, в его пружинистой быстрой походке.
Еще раз окинув взором белый войлочный городок, зеле¬
неющий невдалеке лес, он, не взглянув на ага-султанов, сказал
Сперанскому одну краткую фразу на непонятном языке и за¬
шагал по мосткам так, что всей свите — и офицерам, и чинов¬
никам, и хозяевам юрт — пришлось суетливо поторопиться
за ним.
Айганым огорчилась. Не столько за пренебрежение важной
персоны к себе и своим соплеменникам, сколько за сына. Она
привезла Чингиза в Омск с тайным желанием показать маль¬
чика высокому гостю. Может, погладит его по голове, даст на¬
путствие на службу царю, благословит, обратит внимание.
Времена ханства удаляются в прошлое, понимала она. И если
Чингизу не суждено быть ханом, пусть он будет по крайней
мере чиновником или офицером.
На беду Айганым Чингиз в дни, когда устанавливали юрты,
заболел. С утра до вечера он носился по берегу Иртыша, забе¬
гал в березовый лес, нашел неглубокий глинистый овраг со зве¬
риными норами, очень приглянувшийся ему. В овраге этом и в
лесу водилось много комаров. Они искусали мальчика и, дол¬
жно быть, явились причиной болезни. Чингиз метался в жару,
вызвали омского лекаря, и он успокоил мать, уже впадавшую
в отчаяние. После сильной дозы лекарств сын пропотел, впал
в дремоту и начал поправляться.
29
В дань приезда важной персоны осунувшийся и побледнев¬
ший мальчик испытывал только небольшую слабость. И если
бы не строгий наказ матери оставаться в юрте и не снимать
праздничной одежды, он снова убежал бы на Иртыш и не пре¬
минул завернуть в лес и к оврагу.
Из юрты он слышал, как взревели медные трубы оркестра,
слышал взволнованные голоса и потом внезапно наступившую
тишину. К нему пришла мать, утешала его, хотя он и не был
ничем огорчен, кроме запрета выходить на берег Иртыша.
— Ничего, сынок. Сперанский сказал, что он еще вернет¬
ся,— пригорюнясь, повторяла мать.
—• Кто он?—спрашивал Чингиз.
—• Он, близкий самому белому царю человек... Опять не¬
удача для нашего ханского рода! Но мы с тобой еще дождем¬
ся счастья.
Чингиз равнодушно зевнул, он не совсем отчетливо пони¬
мал, о чем идет речь, а мать снова перебирала в памяти все
подробности приезда и столь неожиданно быстрого отъезда
знатного гостя.
Сперанский предупредил, однако, султанов, чтобы они со¬
храняли в юртах все как было. Высокий гость побывает в Се¬
мипалатинске и еще вернется в Омск. Не зря же готовились
к празднику!
Айганым тешила себя новой надеждой.
Но опять получилось не так. Лицо царской фамилии из¬
брало обратный путь в Петербург через Барнаул, Томск и
Тюмень.
Сперанский несколько возместил ущерб, нанесенный само¬
любию султанов шести округов. Он приехал со своими при¬
ближенными, обошел все юрты, поговорил с каждым ага, за¬
держался в гостях у Айганым.
Праздник в честь генерал-губернатора продолжался не¬
сколько дней и удался на славу.
На тое Айганым сидела рядом с Михаилом Михайловичем.
Она спросила его, как ей быть дальше с Чингизом. Сможет
ли он в будущем стать ага-султаном?
Сперанский объяснил, что если сейчас опора русской вла¬
сти в уважаемых людях из ханских родов, то со временем это
может несколько измениться.
— Нам нужны помощники из хороших туземных семей,—
доверительно говорил генерал-губернатор,— но прежде всего
знающие русский язык. Наша задача подготовить хотя бы не¬
большое число образованных подданных Российской держа¬
вы, преданных царю. Еще не все ваши султаны понимают это.
Мой совет — начинайте полезное дело. Пусть ваш сын учится
в Омске.
— А где? А кто мне поможет?—воскликнула Айганым, по¬
нимая, что сейчас решается судьба Чингиза.
— Помогу я,— твердо и тихо отвечал Сперанский.— В Ом¬
ске открылось войсковое училище. Есть там и отделение для
мусульман. Сын ваш будет одним из первых офицеров-кайсаков, и кто предугадает, может, он станет большим человеком.
Айганым не знала, как благодарить Сперанского. Впервые
за много дней радостно стало у нее на душе. Лучшего приду¬
мать для Чингиза, кажется, было нельзя.
Заарканенный Чингиз
Будь на то воля Чингиза, он не остался бы в городе. Маль¬
чик слишком привык к степному раздолью, к благодатным
ущельям Срымбета. Омск сразу отпугнул его теснотою и
пылью улиц, домами, стоявшими вплотную друг к другу, вы¬
сокомерностью людей, замкнутых, недружелюбных, таких
чужих ему. Ни табунов, ни быстрого аргамака. Он видел ло¬
шадей, впряженных в повозки. Они казались клячами по
сравнению с аульными. Разве что коровы, возвращавшиеся к
вечеру с пастбищ, мычали так же, как дома. Но их было так
мало. Изредка попадались свиньи. Чингиз никогда не встре¬
чал их прежде. Однако детским своим сознанием он вспоми¬
нал язвительные рассказы домашних, воспринимал свиней как
поганых животных. Даже глядеть на них было противно до
тошноты...
— Не буду здесь жить, не буду!—закричал Чингиз в день
прощания с матерью.
— Будешь!— со всей решительностью отвечала мать.
А когда убедилась, что слезами сына не успокоишь, отве¬
сила ему, уже садясь в тарантас, звонкую пощечину. Чингиз
Заревел. Айганым даже не посмотрела в его сторону, и лоша¬
ди тронулись.
Конечно, в глубине души она жалела своего любимца. Но,
ох, как ей не нравилось, что мальчуган, почти джигит, на¬
дежда Срымбета, оказался капризным и плаксивым.
Впрочем, скоро все обошлось. Чингиз, зачисленный в эс¬
кадрон азиатского отделения Сибирского войскового учили¬
ща, проявил способности к ученью. Не имея раньше никакого
представления о русской грамоте, он в первые же годы стал
бойко читать, писать и говорить по-русски, попал в число луч¬
ших учеников. Продолжай он после училища свое военное
81
образование и дальше, кто знает, как сложилась бы его офи¬
церская судьба. Но на пути Чингиза были барьеры, построен¬
ные еще до его определения на учебу. И возвела эти преграды
сама его мать Айганым.
Еще в год большого праздника на берегу Иртыша, когда
в Омске съехались все знатные вожаки Среднего жуза в честь
приезда в Сибирь именитого петербургского гостя, Айганым
познакомилась в своей нарядной юрте с ага-султаном Баянаульского округа Чорманом, сыном Кушика. Айганым и Чорман понравились друг другу. Сближенье их, к удивлению мно¬
гих, было завершено неожиданным сватовством: малолетнего
сына Айганым Чингиза объявили женихом, а малолетнюю
дочь Чормана Зейнеп — его невестой.
Мы еще вернемся к подробностям этого сватовства, но
прежде должны представить читателям Чормана.
Его отец Куш и к, принадлежавший к роду Каржас, хотя и
не славился богатством среди скотоводов Баянаула, но слыл
человеком спокойным и хозяйственным. На любознательного,
смышленого Чормана больше всего влиял близкий к отцу бий
Шона, известный всей степи своим умением решать самые
запутанные аульные тяжбы. На одном таком разбирательст¬
ве присутствовал и тринадцатилетний Чорман. Он выступил
неожиданно для всех с остроумной и убедительной речью, по¬
ложившей конец всем спорам. После этого случая в степи его
стали с уважением называть мальчиком Чорманом, мальчиком-бнем.
Забегая вперед, следует сказать, что во время восстания
Кенесары Касымова Чорман перешел на сторону русских
войск и сражался с братьями — баями Тайжаном и Сейтеном, своими родственниками по Деду. Братья-баи потерпели
поражение. Они, очевидно, погибли, а их имущество пошло в
военную добычу. Табунный косяк Тайжана и Сейтена в три
тысячи лошадей в это время находился на пастбищах урочи¬
ща Кызак между Омском и Тюменью. Табуны оказались без
владельцев. Исчезли взятые в плен и наследники братьев-баев. Чорман смекнул, что может стать хозяином косяка и тут
же объявил лошадей скотом рода Каржас. Табуны, пригнан¬
ные в Баянаульскую степь, сразу сделали Чормана одним из
крупных здешних баев. К тому же за помощь русским войскам
царские власти отблагодарили Чормана воинским чином
есаула.
Чормана уже не называли мальчиком-бием.
— Бай, бий, апицер!—подобострастно говорили о нем
аульные главари. И добавляли вполголоса:
32
— Хитрый наш Чорман, оборотистый, с ним не потягаешься.
Эти качества не мешали, а скорее помогали Чорману поль¬
зоваться уважением своих братьев земляков. Он был обходи¬
телен и знал, кого надо поддержать и чьей поддержкой поль¬
зоваться. Даже внешность его располагала к себе. Он был
высок, осанист, с черной заостренной бородкой внушительного
вида и густыми пышными усами. В год знакомства Чормана
с Айганым ему было всего двадцать семь лет, и приятно было
смотреть на его свежее, гладкое — без единой морщинки —
лицо.
И Айганым в свои тридцать пять лет еще не утратила зре¬
лой женской красоты.
Знакомство это не прошло мимо аульных сплетников, окру¬
жавших кривотолками каждую их новую встречу. То тут, то
там ронялись едкие фразы:
— Не подобало бы так..;
— Нашла себе мужа ханская вдова.
— А он-то каков. Нет, что ли, баб моложе?..
Слухи ползли один другого ехидней. И вдруг удивительная
весть: Чорман и Айганым стали сватами. Как же так? Если
это правда, значит, правда и то, о чем поговаривали раньше.
Сплетники ошибались. Но ложные в сути самой слухи име¬
ли под собой какую-то почву. Чорман, пришедший в изумле¬
ние от осанки, красы и ума Айганым, стал искать с ней
встреч. Айганым, не раз ловившая жадные мужские взгляды,
сразу поняла, почему ее стал часто навещать баянаульский
султан.
Поняла она и то, что ей не следует отвечать жаркими чув¬
ствами на взгляды Чормана. У Айганым хватало силы вла¬
деть собой. С ранней юности она привыкла утаивать сны. По¬
чти девочкой выданная замуж не просто за старого челове¬
ка, а за властительного хана, она научилась дорожить своим
влиянием в Орде и даже гордилась званием ханской жены и
дочери хаджи. Несмотря на то, что время от времени вокруг
ее имени возникали всяческие слухи, она предпочитала не
давать для них лишнего повода. В глубине души Айганым, ко¬
нечно, прекрасно сознавала, что она далеко не невинный ан¬
гел, а простая смертная, такая же, как все. Но ей очень не
хотелось давать это кому-либо почувствовать: будь это слы¬
вущий знаменитым мирза, будь это обыкновенный скотовод —
шаруа. Дай им только волю, они с удовольствием будут рас¬
пускать новые небылицы, похваляясь своей близостью к вдове
и преувеличивая свои победы. А если она и в самом деле со2 С. Мук
33
грешит? Уж тут ничего не поделаешь. Ведь поступил так ее
деверь, рыжеволосый Сартай, которого она пустила к себе за
порог, будучи убежденной, что лишнего слова он не скажет.
Но и Сартай не оправдал доверия ханши. Тогда Айганым же¬
стоко отомстила ему, посодействовав — понятно, совсем по
другому поводу — высылке Сартая туда, где на собаках
ездят.
Но людского злословия ничем не остановить.
— Призадумайтесь,— шептали сплетники,— почему окру¬
жила она себя молчунами-джигитами? Да еще из бедняков...
По всем этим причинам Айганым настороженно отнеслась
и к Чорману, делая вид, что не замечает его пылких взгля¬
дов. Это сильно удивляло султана, уверенного в своей нетруд¬
ной и скорой победе над вдовой, как обычно бывало с ним в
любом другом ауле. Однако, как говорится, запретный плод
сладок. Самолюбие Чормана было уязвлено, и он решил до¬
биться своего во что бы то ни стало. Приезды его участились.
Как же относилась к .нему Айганым?
Он привлекал ее как бай и султан, выбившийся своей во¬
лей из простых людей. Еще до знакомства е Чорманом она
была наслышана об его уме. Однако время шло, взгляды
баянаульца становились все откровеннее и жарче. Айганым не
только поняла его увлеченность, но и сама в душе любовалась
красивым и статным джигитом, к тому же таким молодым.
По-прежнему не допуская вольностей, она тем не менее однаж¬
ды поддержала Чормана в его предприимчивом балагурстве.
— Тебе хочется, чтобы мы были ближе друг к другу.
Я согласна. Для этого дорога есть.
Чорман еще не понимал, куда она клонит.
— Обменяемся, Чорман, девушками.
— Ладно,— неуверенно отвечал Чорман,— во как это сде¬
лать?
— Сказать по правде, бог отобрал моих дочерей, а у тебя
есть... Не так ли?
— У меня есть дочка, только маленькая еще.
— Маленькая подрастет. Казахи детей с колыбели сго¬
варивают.
Вот только сейчас Чорман уразумел смысл разговора. До
этого ему казалось, что Айганым шутит. Поэтому теперь от¬
ветил серьезно, раздумчиво:
— Не торопи меня, ханша, с ответом. Я прежде должен
посоветоваться с родственниками.
Айганым согласилась.
Затеянное Айганым сватовство имело на ее взгляд еерьез34
ные основания. С той поры, как она пришла в ханскую став¬
ку, ей постоянно приходилось наблюдать: родовитые бан, ки¬
чащиеся своей древней кровью, своими знаменитыми пред¬
ками, те самые ханы, которых иначе называют торе, сватаются
друг к другу, обмениваются женихами и невестами. Пусть
они родственники, лишь бы не сосали молоко одной матери,
лишь бы не имели одного отца. И часто получалось, что в
пределах одного и того же аула близкие сородичи, имевшие
общих дедов, становились сватами. В родственных отноше¬
ниях появлялась путаница. В глазах Айганым все это выгля¬
дело малопристойным. Еще недавно старые казахские обы¬
чаи строго запрещали подобные браки между родственника¬
ми вплоть до седьмого колена. Аульная аристократия все ча¬
ще нарушала эти обычаи.
Многие торе, понимая вред таких браков, женили своих
сыновей на незнатных невестах. Но дочерей своих решитель¬
но отказывались выдавать замуж за простых джигитов.
Айганым знала из рассказов и личных наблюдений, что
дети, рожденные простыми казашками, наделены добрым здо¬
ровьем, крепкой костью. Они и внешне выглядят обычно при¬
ятно. А дети торе? Особенно торе, находящихся в близком
родстве? Они растут низенькими и хилыми, легко подверже¬
ны болезням, отличаются капризным характером и неради¬
востью. И очень редкие из них бывают красивыми.
Один старый акын поучал:
Запомни: жену из торе ты возьмешь,—
С ней горькое горе себе наживешь.
Жена из торе льнет к мужчинам другим.
Мужчины друг другу отныне враги.
Мужчины-торе затевают вражду,—
Не жить и двум родственным юртам в ладу.
И гривы тогда у коней не растут,
; И жир на горбе не накопит верблюд.
Так будет вражда продолжаться, пока
Один из врагов не погубит врага.
И еще есть одно краткое народное изречение:
Кто за торе пошел,— тому не повезло:
Он на'себе самом несет его седло.
Да, Айганым была свидетельницей постоянных междо¬
усобных распрей потомков Аблая. Дети разных жен вечно
ссорились друг с другом, и ничем нельзя было погасить эту
вражду. Дух озлобленности и подозрительности властвовал
едва ли. не во всех семьях знатных родов. Айганым была хо35
рошо известна вражда детей Бокея, сына Барак-хана из Каркаралинского округа, Тауке, Есима и Султангазы. Вражда
переходила и к внукам. И внуки уставали от нескончаемых
нападок, но ничего не могли сделать, чтобы прекратить их
навсегда.
Как хотела Айганым, впитав эти горькие впечатления, пе-.
реженить всех своих сыновей на простых девушках, сломать
замкнутое кольцо знатного рода. Оттого-то она не отталкива¬
ла Чормана и завела с ним речь о сватовстве. И хотя Чорман
не ответил ей сразу прямым согласием и сослался на необхо¬
димость посоветоваться с родственниками, Айганым догада¬
лась, что отказа не будет.
Что касается Чормана, не без гордости считавшего себя
первым ханом из черной кости, то он давно искал случая по¬
родниться с потомками знатной белой кости. Правда, он боль¬
ше думал о том, чтобы удачно женить своих сыновей. Айга¬
ным внесла поправку в его мечты.
— Что ж, пусть будет так,— рассуждал Чорман,— сегод¬
ня отдам дочь, а завтра найду и сыну невесту. Все так и пой¬
дет своим чередом.
Сведущие люди рассказывают, что первый той, посвящен¬
ный сговору Айганым и Чормана, был проведен в Омске, на
берегу Иртыша. На праздник были приглашены не только
султаны и знатные люди аулов, но и многие городские чи¬
новники, связанные по службе со степными округами. В юрте
были приготовлены угощения на любой вкус. Ничто не могло
бросить тень на устроителей пира. А сколько лошадей было
раздарено в честь смотрин Чингиза и его невесты — не со¬
считать!
Довольная тоем и оказанным ей почетом Айганым пригла¬
сила Чормана посетить будущей осенью Срымбет.
Чорман был намного богаче Айганым. И поэтому ханская
вдова задолго до приезда Чормана пригласила знатных баев
и биев родов Атыгай и Карааул посоветоваться с ними о
предстоящем празднике и будущем брачном союзе.
— Чорман,— говорила Айганым,— не посрамит свое доб¬
рое имя. И род Каржас и род Суюндик помогут ему. Он при¬
ведет столько скота, что наши котлы позолотятся. Под его
дарами прогнутся верблюжьи спины.
Айганым замолчала, пристально вглядываясь в приличе¬
ствующие разговору важные лица султанов и старейшин.
— Что вы скажете мне? Сват мой, но Орда — ваша. Чем
вы встретите Чормана?
Вожаки родов не были многословными.
— Как ты задумала, так и решим,— был их краткий ответ.
— Тогда слушайте меня,— Айганым приосанилась, голос
ее стал звучным и властным,— скот на убой будет вашим, все
подарки — мои. Сколько бы гостей ни приехало,— хоть тыся¬
ча,— я каждому найду место и каждого одарю.
... Чорман готовился к тою в Срымбете не по старым обы¬
чаям. Он давно заглядывался на городские порядки в Омске,
и купеческий новый размах не давал ему покоя. Переимчи¬
вый и любящий, чтобы о нем ходила восхищенная молва, он
не пожалел денег на выезд. В повозки тройками и в таранта¬
сы парами были впряжены кони масть в масть — в белых
чулках: их ноги были обтянуты шелком. Уздечкам и сбруям
цены не было. Повозки сопровождали джигиты. Должно быть,
сто всадников. Срымбетовцы были восхищены. А тот, кто ни¬
когда не бывал в городе, так и застыл с разинутым ртом.
Гостям был оказан самый радушный прием. Они разме¬
стились и в большом доме и в соседних, меньших по разме¬
ру. Многие степняки впервые видели такие удобные город¬
ские строения. Пока только в Срымбете можно было встре¬
тить у казахов столь разумно и просторно спланированные
дома.
Со времен Аблая в роду принято было девушке, выходя¬
щей замуж, дарить в приданое только новые вещи. Что каса¬
ется невесток, то приданое дарилось не им, а Ханской став¬
ке. Так добро накапливалось годами. В те времена, когда
ставка размещалась в войлочной юрте, все подарки и другое
ценное имущество прятались в пещерах горы Срымбет. Пе¬
щеры так и назывались складами. При откочевке на джайляу у складов оставляли охрану. Когда по просьбе Айганым
строился деревянный городок, сделали и саран. Надобность
в пёщерах отпала. Айганым жила в своем городке и зимой
и летом. Откочевки на джайляу больше ее не прельщали, в
Срымбете она чувствовала себя спокойнее в любое время го¬
да. Приметой оседлого быта стало проветривание имущест¬
ва — весною и осенью. Ковры, меха, одеяла выбивались на
открытом воздухе. Останавливались восхищенные аулчане,
рассматривали вещи, глаз отвести не могли от них.
Вот так же и спутники Чормана не могли отвести глаз от
украшений, расстеленных и развешанных в гостевых комна¬
тах дома Айганым.
Не скрыл своего удивления и сам Чорман:
— Наши казахи любят бахвалиться своим скотом, но да¬
же тысячный табун аргамаков не стоит и половины этих дра¬
гоценностей.
37
После нескольких дней обильного угощения гости стали
собираться в обратный путь. Айганым напомнила Чорману,
что надо договориться о калыме — выкупе за невесту.
Чорман попробовал пошутить:
— Пусть будет по-твоему. Но калым должен быть достоин
такого сватовства. Баранов надо гнать тысячами, коней —
сотнями, верблюдов — десятками.
Разговор шел в большой гостиной. Айганым и бровью не
повела. Но старейшины атыгайцев и карааульцев нахмури¬
лись. Шутки они не приняли. Один из аксакалов неодобри¬
тельно взглянул на самоуверенного, покрасневшего от мяса
и кумыса Чормана, сказал с достоинством тихо и внятно:
— Все, что просишь,— получишь...
Чорман, годившийся в сыновья аксакалу, снисходительно
улыбнулся.
— Я же только в шутку. И уж если говорить правду, в
этот день, когда мы соединяем две молодые жизни, у меня и
желания нет обременять сваху и ее родичей большими рас¬
ходами.
Айганым вспыхнула. Это задевало ее самолюбие. «Далеко
пойдет»,— подумала она, но промолчала. И снова тихо и внят¬
но произнес аксакал:
— Ты — человек известный, ты — Чорман. Но и мы не
последние люди. Возвращаться с пустыми руками,— значит,
оскорбить нас. Сам видишь,— драгоценностей в доме хвата¬
ет. А рядом в степи есть скакуны-иноходцы. Выбирай отбор¬
ных, чтобы было чем гордиться. И тебе и нам...
— Так и будет!—воскликнул Чорман.— Я не уеду от вае
с пуетыми руками. Но позвольте мне самому назначить ка¬
лым. У меня есть кое-что на примете.
— Бери, что хочешь!— зашумели атыгайцы и карааульцы.— Испытывай нашу щедрость.
И Айганым согласно опустила голову.
Наступили минуты напряженного ожидания. Что же ска¬
жет Чорман?
Он медлил, медлил и наконец бросил два кратких слова:
— Серую Пику!..
Шумно вздохнули и гости и хозяева: одни — с недоуме¬
нием, другие — облегченно.
Но тут надо читателю все объяснить подробно.
У Вали, мужа Айганым, был брат Чингиз, а у Чингиза
сыновья—Сартай, Торгай в Тани. С рыжим строптивым Сартаем, сосланным на север, читатель уже встречался. Торгай
и особенно Тани были незлобивыми, тихими людьми. Тани
даже имел прозвище «Кроткий торе». Он никогда и в глаза
и за глаза ие упрекал Айганым в причастности к бедам брата
Сартая. Он продолжал с ней дружить и при случае на людях
поговаривал, что в общем-то Сартай излучил но заслугам.
Больше всего на свете Тани любил охоту. И не просто охоту,
а с беркутом или ястребом. В юрте — отау Тани, поставлен¬
ной на противоположном склоне Срымбетской горы, Чорман
и приметил после обильного угощения удивительного ястре¬
ба, спокойно сидевшего на деревянной подставке. И пронзи¬
тельными глазами, и опереньем, а размерами птица эта была
не вполне обычной. Чорману рассказывали, что ястреб этот
чуть ли не сродни сказочному бидайыку, умелому истребите¬
лю гусей и уток, что обученная ловчая птица не имеет себе
равных во всей степи и что неспроста ей дано прозвище Серая
Пика. Еще тогда, в гостях у Тани, уж очень хотелось страст¬
ному охотнику Чорману заполучить необыкновенного ястреба,
но высказать это сразу он счел неудобным. И теперь, когда
он собрался с духом и в самый удобный момент произнес:
Серую Пику!—Таин смутился. Ему жаль было расставаться
со своим любимцем. Он даже пробормотал — бери, что хо¬
чешь, только не птицу. Но его слова потерялись в одобритель¬
ных возгласах старейшин. Идти против них Тани не посмел.
Так довольный Чорман стал владельцем Серой Пики.
На прощанье он пригласил к себе в гости Айганым. Она
пообещала приехать весной, но ей не удалоеь сдержать своего
слова.
8 жизни Айганым наступали перемены: пошатнулось ее об¬
щественное положение, начались семейные неприятности,
ухудшилось здоровье.
Вдова Вали-хана не сумела противостоять росту влияния
кокчетавских баев и прежде всего Зильгаре, сыну Каратоки,
представляющему ветвь Андагул, рода Атыгай, Зильгаре и
его внуку Шопану принадлежали самые обширные угодья по
течению Есиля, сотни десятин плодородной земли и прекрас¬
ных пастбищ. Об их многочисленных отарах и табунах до сих
пор рассказывают были и небылицы.
Вспыльчивый и честолюбивы* Знльгара, отец четырнадца¬
ти сыновей, искал себе опору не только в приумножении бо¬
гатства, но и в укреплении своего положения в округе. Он
искал случая расчистить себе дорогу к должности старшего
султана, и этот случай скоро представился.
В эти годы отец Кенесары Касым очень часто совершал
набеги и на богатые байские аулы и на русские поселения. Не
раз у него происходили стычки и с царскими войсками. Касым
39
враждовал с Зильгарой и с Шопаном. Изрядно пограбил
он их есильские аулы. Зильгара в отместку решил помочь
русскому войску сокрушить Касыма и его сына Кенесары. Хо¬
рошо зная степь, он повел отряды по следам мятежников. Они
были изгнаны из пределов Сарыарки. Царская власть в зная
своей благодарности присвоила Зильгаре чин хорунжего и
возвела его в дворянское достоинство.
Когда хитроумным замыслом Сперанского стали вводить¬
ся дуаны и была учреждена должность старших султанов, что¬
бы свести на нет ханскую власть, Зильгара в силу сложных
обстоятельств не смог занять новый заманчивый пост. Не смог
он в то время и выступить против Айганым.
Но теперь Сперанский был далеко, омский губернатор
Вельяминов не поддерживал вдову Вали, жалоб на Айганым
было не меньше, чем на других ага-султанов. Изменилось, как
и предполагалось, отношение русских властей ко всем выход¬
цам из именитых ханских родов; потомки ханов быстро утра¬
чивали свое влияние и среди казахского населения.
Айганым стала едва ли не первым ага-султаном, которую
решили сместить. И сместили.
На ее месте очутился Зильгара.
Оскорбленная, лишенная прежнего уважения, она не мог¬
ла тогда поехать в гости к Чорману. Ей казалось, она навсег¬
да опозорена.
В доме у горы Срымбет стало тихо и печально. Айганым
замкнулась. Ей никого не хотелось видеть. Только Чингиз,
ее любимый сын, мог бы принести ей утешение. Но он учился
в Омске, был далеко от аула.
Чингиз поначалу рос медленнее других детей. Многие
сверстники обгоняли его, и он в детстве выглядел маленьким
не по годам.
Когда на третье лето после долгой разлуки Чингиз по вы¬
зову матери приехал наконец домой, Айганым поразилась,
она не сразу узнала сына. Перед ней был вытянувшийся, да¬
же слишком высокий подросток. Он, пожалуй,выглядел бы
неуклюже длинным, если бы не военная форма, придававшая
ему вполне взрослый вид, скрадывавшая некоторую углова¬
тость. Он поздоровел, окреп, стал розовощеким.
А как -хорошо он говорил, какие слова появились в его
языке. Видно, много знаний он приобрел. Познакомившись
с мусульманскими науками еще дома, он теперь так углубил¬
ся в них, что мог свободно толковать содержание Корана. На
азиатском отделении войскового училища преподавание ве¬
лось на татарском и чагатайском языках, изучался и араб40
скйй. Одновременно шло обучение русскому письму и чтению.
Военное дело и общеобразовательные предметы преподава¬
лись, понятно, тоже по-русски.
Но если мать не сразу узнала сына, то Чингиз был просто
потрясен видом матери. Он привык к ней, стройной и высо¬
кой, привык к се ясным черным глазам, к теплым рукам с
гладкой приятной кожей. За годы разлуки она располнела,
расплылась, обрюзгла. В свои почти сорок лет она вдруг сра¬
зу стала неопрятной жирной старухой. В ней изменилось
'все — от вздувшихся, потерявших гибкость пальцев до помут¬
невших, тускло проглядывающих сквозь набрякшие веки глаз.
Прежними оставались только сжатые тонкие губы. Но, увы!
Стоило Айганым приоткрыть рот, как вместо недавних жем¬
чугов, словно нанизанных на нитку, теперь желтели редкие
разрушающиеся зубы.
Чингнз все милое аульное детство любовался матерью и
гордился тем, что он ее сын. Он испугался в эту встречу, рас¬
строился. И своим уже не детским умом сообразил, что не
только жирная и обильная пища и совсем не заботы по кокчетавскому округу, а несчастья и обиды, внезапно обрушив¬
шиеся на нее, сделали свое недоброе дело.
Айганым тяжело дышала и постоянно жаловалась на серд¬
це. Случались с ней и обмороки.
Порою, во время сердечного приступа, она думала с то¬
ской и страхом: «А вдруг умру. Умру, так и не повидав сы¬
на». И сейчас, когда он приехал, полный здоровья и силы, Ай¬
ганым, испытывая прилив материнской радости, впервые
вздохнула с облегчением. Тоска уходила, как дымок костра
в синее небо, и болезнь почти не давала знать о себе.
Она теперь не сомневалась в светлом будущем своего
мальчика. С новой силой женщиной завладела мечта: «Уви¬
деть бы, как женится мой Чингиз, а там и смерть не страшна*.
Эту мечту можно было бы осуществить и теперь. Как го¬
ворится, человек в тринадцать лет хозяин очага. А Чингизу
уже четырнадцать. В такие голы сплошь да рядом в аулах
справляют свадьбы. Да вот беда — невеста еще маленькая.
Только десятый год пошел дочке Чормана. По законам ша¬
риата девочку можно выдавать замуж и в таком возрасте.
Но казахи не соблюдают этого мусульманского обычая. Они
ждут, когда девочке исполнится тринадцать. Пришлось ждать
и Айганым. Четыре года было еще впереди.
Успокоившись после приезда сына, Айганым было набра¬
лась терпения, но не прошло и двух лет, как посланец из Ба¬
рнаула привез от Чормана дурную весть:
41
— Сын твой плохо ведет себя в Омске. Спутался с доч¬
кой Саттара, у которого живет на квартире. Собирается взять
ее в жены.
Жестокие эти слова вонзились в сердце Айганым. Туман
застлал глаза.
Когда она пришла в себя, попросила гонца повторить, что
он ей сказал. Может быть, послышалось?
Но нет. Слова были горькой правдой.
— Разве я загнал бы так коня?— говорил баянаульский
посланец.— Разве Чорман-ага отправил бы меня, не проверив
известия? Он так и передал: «Пусть Айганым, пока не позд¬
но, отведет эту напасть. Либо назначит мне место встречи».
Сомнений не оставалось: новая беда обрушилась на дом
Айганым.
Надо немедленно принимать решение и срочно собираться
в поездку, вопреки распорядку жизни, установленному в пос¬
ледние годы в Срымбете. Пришлось преодолеть болезнь, не
посчитаться с душевным состоянием.
Для Айганым приготовили тройку, впряженную в удобную
повозку. С ней вместе в коробе, как всегда, были прислужи¬
вающая ей Куникей и кучер Балтамбер, сын Туткыша. Вдову
сопровождал парный тарантас с несколькими джигитами.
Спутникам своим сказала, что едет в Омск. Но, усажи¬
ваясь в повозку, перерешила. Надо, подумала она, заехать
сначала к свату Чорману. Уж если он к ней посылал гонца,
значит, ему известны все подробности жизни Чингиза. Да и
хороший совет может дать Чорман. Может быть, тогда ей
будет легче разговаривать с сыном.
Чорман жил на берегах Темного озера Нияза. Путь туда
из Срымбета проходил через кокчетавские горы.
И при жизни Вали и в первые годы своего вдовства Айгапым повсюду в своих краях пользовалась радушным госте¬
приимством. В любом ауле для нее часто устанавливали от¬
дельную юрту и оказывали всяческие почести.
В эту поездку все было иначе.
Вестей о себе она давно не подавала, а в аулах хорошо
знали, что Айганым лишена ханской власти. Иные откровен¬
но отказывали ей в гостеприимстве, ссылались, что времени
нет, другие придумывали еще какие-нибудь пустяковые при¬
чины, только бы уклониться от обязанности приготовить уго¬
щенье, только не показать ненароком своего уважения к вдо¬
ве Вали-хана и еще недавней султанше. Ну, а если и пред¬
лагался ночлег, то жеребят никто не резал. Мол, довольствуй¬
ся, Айганым, тощим ягненком, а то слишком жирно будет!
42
Такая пренебрежительность ранила и без того уязвленное
самолюбие Айганым. Она начинала побаиваться и встречи с
Чорманом. Но тут ее опасения были совершенно напрасными.
На берегу Темного озера Нияза Айганым ждали как почет¬
ную гостью, как будущую родственницу. Чорман даже распо¬
рядился выслать дозорных на быстрых иноходцах, расставить
их цепочкой по пути Айганым, чтобы, заметив ее приближенье
всадники передавали весть один другому и аул вовремя под¬
готовился х приему.
Темное озеро Нияза только называлось темным. На самом
деле вода в нем была чиста и прозрачна. Это о таком озере
говорят:
Пусть табуны войдут в него напиться,
В нем и тогда вода не замутится.
И еще говорят:
Его вода прозрачнее слезы.
Она как мед,— попробуй на язык.
На том берегу озера, где шелковая трава не была трону¬
та копытами, Чорман велел поставить белые юрты и как мож¬
но лучше украсить их внутри,— он хорошо помнил убранство
комнат дома в горах Срымбета. Неподалеку на свежем ве¬
терке выпасались дойные кобылицы. И тут же резвились же¬
ребята, не подозревавшие, что их участь решена.
Чорман распорядился не только об обильном угощении.
Старейшинам богатых аулов родов Каржас и Суюндик он пе¬
редал:
— Пусть у Айганым нет власти султана, но Черный шанырак Чингиза в ее руках. Народ любит болтать всякое. Кто
не охоч до сплетен? Но я-то знаю — вдова сберегла свою
честь. Она не только мой гость, но гость всех каржасов и
суюндиков. Она — моя сватья, и она для всех нас — банбише. Уважайте ее, как я. Приезд Айганым не должен застать
вас врасплох.
Чорман заботился о хорошей встрече Айганым совсем не
потому, что очень дорожил будущим зятем-торе. Баянаульский султан тонко разбирался в жизни и отлично знал, что
цена на торе упала, и они далеко не в прежней чести. Но он
был человеком слова и стыдился нарушить свое обещание.
Кроме того, Чорман отдавал себе отчет в том, как рожда¬
ются степные сплетни. Два тоя было во время сватовства —
в Омске и в горах Кокчетау. Наслышанный про эти той народ
в случае разрыва брачного союза будет позорить Чоомана и
43
его дочь. Дескать, отказался от своей невесты этот щеголь,
болтающийся в городе. Такого позора пуще всего остерегался
Чорман. Для того ли он достиг удачи и богатства, чтобы над
ним посмеивались в степи?
Вот это, казалось бы, не столь уж важное, обстоятельство
больше всего и беспокоило Чормана. И чем дальше, тем силь¬
нее. Он подумывал и о том, чтобы навестить в Омске раз¬
гулявшегося жениха и попробовать вернуть его на путь бла¬
гонравия. Но тут же отбрасывал эту мысль, представив, как
Чингиз не пожелает его слушать. Чорман уже несколько раз
встречался в Омске со своим будущим зятем. Ссужал его
деньгами, даже предлагал взять все расходы по учению. Ле¬
том присылал ему барана, зимой — стригунка, как законно
причитающуюся долю. До поры до времени Чингиз охотно
принимал подарки и вдруг стал начисто отказываться. Чор¬
ман понаблюдал, поразведал и пришел к убеждению, что все¬
му виною — дочь Саттара. Чорман понял—ему ничего не
добиться; исправить дело может только одна Айганым; сынок
уважал мать и побаивался ее.
... Чорман встречал Айганым на подступах к аулу. Не толь¬
ко нукеры — представители родов Каржас и Суюндик сопро¬
вождали его. Чуть ли не впервые участвовала в подобных
торжествах и тринадцатилетняя дочка бая Зейнеп. Чорман
вначале хотел ее оставить дома, но в последнюю минуту раз¬
думал и взял с собой.
Когда появилась на свет Зейнеп, бабушка, мать Чормана
Мамык, взяла к себе свою первую внучку. Мамык души в ней
не чаяла и так нежно привязалась к ней, что у нее в груди
даже молоко появилось, и она выкармливала им Зейнеп. Де¬
вочка едва начала лепетать, как Мамык научила ее говорить:
— Я не Чормана ребенок, а Кушика...
Впрочем, Зейнеп походила не на Чормана и не на деда
своего Кушика. Лицом она была вылитая мать — Топан, ру¬
мянощекая аульная красавица.
Чорман и Топан поженились рано.
Чорман, как мы уже рассказывали, в тринадцать лет в
1810 году выиграл родовую тяжбу, блеснув необычайным для
его возраста красноречием. Через год он уже стал мужем То¬
пан, а еще спустя несколько лет сражался с сарбазами Касы¬
ма, присоединившись к войскам русского царя.
Зейнеп была третьим ребенком в семье, первым родился
Муса, за ним — Иса. Избалованная, капризная, она долго
считала своего отца старшим братом, а свою маму Топан.—
снохой. Она рано научилась ругать их бранными словами и
44
при этом отчаянно шепелявила то ли от природного дефекта,
то ли от привычки ломаться.
Зейнеп до поры до времени воспитывалась как мальчиш¬
ка. Верховая езда с детских лет стала ее любимым заня¬
тием. Проводить время среди табунщиков, носиться по степи
на легком и быстром скакуне, а при случае и состязаться в
скачках было для нее высшим удовольствием. Она нисколько
не считала зазорным делом пасти лошадей, и даже находила
в этом для.себя радость, как и в байге.
Отказа ей не было ни в чем, росла она на приволье, при¬
выкла к кумысу, каймаку и свежему мясу, носилась по степям
в седле и без седла. К тому же давала знать и кровь пред¬
ков — крупных, рослых, здоровых. По всему этому рано стала
она высокой и сильной девушкой. Кому неизвестен был ее
возраст *— легко ошибались, смело давая ей пятнадцать, а то
и все шестнадцать лет, когда ей не было и полных тринадцати.
Зейнеп уже слышала, что отец и Айганым договорились
между собой, что у нее есть жених Чингиз знатного ханского
рода и что учится он в русском войсковом училище в Омске.
Слышала она от досужих сплетников, а их в ауле всегда было
предостаточно, что жених нарушает слово, данное матери, и
ведет себя не вполне достойно. Слухи эти она воспринима¬
ла, как не касающиеся ее, словно речь шла о другой, не зна¬
комой ей девочке.
Но когда к берегам Темного озера Нияза неожиданно до¬
шла весть, что сюда едет Айганым, будущая ее свекровь, Зей¬
неп впервые пришла в смятение, почувствовав, что прежде не
волновавшие ее намеки и слухи близки к правде. Девочке ка¬
залось, будто она беспомощный козленок киик, настигнутый
волком. Бабушка Мамык, так нежно оберегавшая свою внуч¬
ку от всяческих житейских невзгод, верная ее защита, скон¬
чалась в прошлом году. Зейнеп не сблизилась с родителями
после смерти бабушки, даже не переселилась в их дом и про¬
должала спать на постели Мамык, с ней рядом оставалась
только служанка — бабушка Бутикей. В эти дни и вниматель¬
ная Бутикей не могла ее утешить. Уткнувшись в подушку и
заливаясь слезами, Зейнеп с острой болью и тоской вспоми¬
нала ласковую Мамык, заменявшую ей мать. Рассеялось на¬
всегда наивное представление о том, что она мальчик. Пере¬
стали прельщать ее забавы в табуне. Она думала только об
одном; что же теперь ей делать, как найти выход из этого ту¬
пика.
Может быть, подумала она, ее выручит старший брат Му¬
са? Юноше исполнилось пятнадцать лет. Он был уже почти
4$
взрослым джигитом и любил своевольную сестренку. В свое
время отец хотел определить его в Омск, в училище, где те¬
перь учился Чингиз, но бабушка решительно воспротивилась
этому, считая, что мальчика нельзя отдалять от дома. И ког¬
да отец под влиянием Мамык передумал и предложил отдать
его учиться в Баянаул, учиться и по-мусульмански и по-рус¬
ски, бабушка уже не возражала и только с тревогой спраши¬
вала, не будет ли ему трудно и там.
В Баянауле Муса чувствовал себя хорошо. Горная прохла¬
да, сухие и чистые степные ветры закалили его. Он очень ско¬
ро стал красивым юношей богатырского телосложения.
В детстве Муса и Зейнеп были неразлучны, хотя брату
часто доставалось от капризной любимицы бабушки. Зейнеп
была задирой, драчуньей. Она, бывало, не только выбранит
Мусу, но и палкой его перетянет. А если Муса отнимет палку
и прочно схватит ее за руки, то начинает визжать н плевать¬
ся. Но брат терпеливо сносил эти выходки. Когда же он уехал
в Баянаул, Зейнеп начала тосковать. Словом, как жеребята:
сблизятся — кусаются, разбегутся — ржут, зовут друг друга.
Но шалости эти уже отошли в прошлое, Муса с хорошими
отметками кончил школу в Баянауле и уже мечтал продол¬
жить учение в Омске, чтобы стать военным.
Весть о скором приезде Айганым и волнения Зейнеп были
понятны юноше. Он и прежде знал о помолвке сестры, но серь¬
езно к этому не относился. Свадьба представлялась далеким
будущим, чем-то вроде игры. Но теперь игра становилась
действительностью. В ауле Зейнеп вслух называли невестой,
обсуждали, как будет к ней относиться Айганым. Только вот
о Чингизе Муса почти ничего не знал.
Муса, окончательно уразумев, что и его сестренка стала не¬
вестой и разделит обычную судьбу своих сверстниц, пробовал
помешать этому, пытаясь расстроить сговор. Зейнеп в его гла¬
зах была еще ребенком, у нее на губах, как говорится, и мо¬
локо не обсохло. Рано ей было испытывать унижения в чужом
доме. Но мать Топан — а к кому еще мог обратиться Муса
за помощью,— грубоватая и строгая мать Топан оказалась
неумолимой. Всех своих детей она гоняла одним и тем же
прутиком и считала, что они должны слушаться одного дви¬
жения ее бровей. Да и дети беспрекословно подчинялись ей,
кроме Зейнеп, озорного «мальчишки» бабушки Мамык. Топан,
когда Зейнеп жила в доме бабушки, не вмешивалась в ее вос¬
питание, ничем не попрекала свою дочь, смирялась с ее «маль¬
чишеством». Так продолжалось некоторое время и после смер¬
ти Мамык. Но и Зейнеп становилась старше, прекратила свои
4в
выходки и оставалась верной только одной своей привычке —
носить мальчишескую одежду.
Однако просьбы Мусы не привели ни к чему. Топан была
неумолима. На слова сына о.на не обратила никакого внима¬
ния, а к дочери послала близких женщин, чтобы они воздей¬
ствовали на нее.
— Скажите этой баловнице, что пора взяться за ум. Что
может подумать свекровь? Пусть оденется как положено. Вон
какая здоровая. И груди появились. А в узких брюках бедра
так и выпирают. Довольно ей щеголять в мужской одежде.
И нечего волосы трепать. Пусть их расчешет и заплетет в две
косы.
Зейнеп и на этот раз взбрыкнула и выставила женщин с
такой неистовой бранью, что те только руками развели. Они
вернулись ни с чем к Топан. Мать разгневалась еще пуще, но
нового шага не предприняла:
— Пусть ее блажит. Никуда ей от своей судьбы не уйти.
Все равно стреножим.
Избавившись от настойчивых тетушек, Зейнеп не избави¬
лась от страха перед неизвестным будущим. Она злилась, вол¬
новалась и наконец заболела. Но даже мечась в жару на ба¬
бушкиной постели, Зейнеп никому не сказала о причинах сво¬
ей болезни. Никому, кроме Мусы. Брат еще раз попытался
поговорить с матерью, но снова натолкнулся на грубость.
— Не мели чепухи!— истошно кричала Топан.— Что пред¬
назначено богом, то и будет! Хочешь, чтоб люди нас осмеяли?
Как же это девчонка вдруг не пойдет замуж? Поболеет и
выздоровеет. А ты переживаешь. Уж если хочешь отрезать
ухо сплетникам, так лучше — на! Режь мое. Не будешь? Тог¬
да перестань мне морочить голову!
Так ничто не могло остановить надвигающихся событий.
Встреча с Айганым произошла. Правда, не совсем так, как
задумал Чорман.
Он выехал с утра со своими нукерами из аула, и в пол¬
день уже приветствовал Айганым. Отдав должные почести, он
проводил ее в белую юрту на берегу Темного озера. Чорман
предполагал отпраздновать приезд сватьи как положено, без
лишней суеты и спешки. Вместе они должны были навестить
аулы старейшин родов, вволю попировать и спокойно распро¬
щаться. Но вышло иначе. Недолго погостив в белой юрте, Ай¬
ганым, улучив удобную минуту, сказала только одному Чорману:
— Я слышала злые намеки. Но не друзья, а враги подхва¬
тили их и разнесли сплетню. Я знаю своего ребенка. Мой Чин47
гиз, мой Чигажан не сделает того, что о нем болтают. Кто
не увлекается в молодости? Не правда ли, Чорман? Ну, по¬
шалил мальчик, кровь-то играет. Только он никогда не был
легким, как перекати-поле. Если даже что и случилось с ним,
я его обуздаю. Я — мать, не позволю посторонним вмеши¬
ваться в судьбу сына. А у самого силенок не хватит! Пусть
только попробует стать поперек. Но знаешь, Чорман, вскочил
прыщик, нельзя ему давать зреть. Надо нам вместе поехать
в Омск.
Чорман согласился с Айганым. И трех дней вдова не по¬
гостила на берегу Темного озера. С ней отправился не толь¬
ко баянаульский султан в сопровождении непременных джи¬
гитов, не только сын его Муса, но и главная виновница всех
волнений Зейнеп.
Как ни оберегали Зейнеп от дурных известий об ее же¬
нихе, как ни утаивал их сам Чорман, хорошо знавший, что
происходит в Омске, тринадцатилетняя невеста постепенно на¬
чинала все понимать.
Чорман, непреклонный в своем решении породниться с то¬
ре, вначале даже от жены своей скрывал слухи о Чингизе.
Скрывал до самого приезда Айганым.
Но, увы, старания Чормана были напрасными. Топан сама
успела выведать все, и однажды с издевкой ошарашила сво¬
его мужа знанием таких подробностей, какие ему самому ни¬
кто не рассказывал:
— Ах ты, мальчик-судья, бала-бий, кого это ты решил пе¬
рехитрить!..
И пошла, и пошла, и пошла. Ветер ли ей принес эти но¬
вости, или сам шайтан нашептал, но Топан говорила правду.
И Чорману нельзя было увильнуть от прямого ответа. Он
ей все объяснил и раскрыл свои замыслы до конца. Топан
согласилась со всеми его доводами, согласилась и с ггм, что
Зейнеп надо везти в Омск и заключить там брачный союз,
независимо от того, хочет или не хочет сейчас Чингиз стать
ее мужем.
— Вези ее, вези!— поддакивала Топан.— Не одна Зейнеп
становится в тринадцать лет хозяйкой очага. Бывает, и по¬
моложе девушки заводят семью.
— Значит, готовь дочь в дорогу,— велел довольный исхо¬
дом разговора Чорман.
Но Топан не очень-то была уверена, что строптивая Зей¬
неп сразу подчинится ей. Вдруг она опять примется за ста¬
рое, опять начнет капризничать, боязливо вздыхала мать. И не
пошла сама, а послала к ней женщин, как и в прошлый раз.
48
Снохи шли с опаской, начали издалека, осторожно и длин¬
но. Но не успели они высказать и малой части своих дово¬
дов, как Зейнеп прервала их кратким и безоговорочным со¬
гласием.
— Конечно, поеду.
Зейнеп всегда была склонна к неожиданным поступкам.
Несколько дней назад она и слышать не хотела о поездке
в Омск, а теперь согласилась сразу, не дослушав уговоров
тетушек.
Взбалмошная девчонка, что и говорить! Но дело было не
только в ее вздорном характере. Она находилась в том воз¬
расте, когда все меняется — и тело, и мысли, когда все неяс¬
ное в какое-то мгновение становится ясным.
Давно ли она не придавала никакого значения своей по¬
молвке с Чингизом. Детство в ней брало верх над отрочест¬
вом. И когда кто-нибудь посмелее заговаривал с ней об ее
будущем или делал только намеки, весь запас бранных слов,
приобретенных Зейнеп у табунщиков, обрушивался на смель¬
чака.
Но быстро подошло время девических мечтаний. Она уже
представляла себе первую встречу с Чингизом, которого все
называли ее женихом. Сегодня становилось не похожим на
вчера: совсем по-иному начинала она бояться этого свида¬
ния. Может быть, слишком желая встречи, она и отвергла пер¬
вое предложение ехать в Омск. Ведь тогда конец ее мальчи¬
шеским забавам. И мало ли что произойдет тогда.
У Зейнеп обострилось и чувство самолюбия. Узнав теперь,
что ее жених колеблется, что он какую-то другую нашел в
городе, она едва не сгорела от стыда. Да, она могла ссорить¬
ся даже с отцом. Но в ее глазах среди всех взрослых люд^й
в той степи, которую Зейнеп могла себе представить, не было
человека умнее и уважаемей отца, Чормана. А кто она, Зей¬
неп? Она прежде всего дочь Чормана.
Так дочь Чормана не подвела своего отца.
Обрадованные согласием Зейнеп, родители, особенно мать,
теперь озабочены были другим, как бы получше, побогаче на¬
рядить свою любимицу.
Она ведь еще продолжала щеголять в странной полумаль¬
чишеской одежде. Шапочка была отделана не выдрой, а бе¬
лым — в завитках — мехом. И верх шапочки, словно у раз¬
гульного джигита, зеленел ярким бархатом. И камзол обтя¬
гивал талию, камзол, сшитый не из шелка, как полагалось
для девушки, а из домотканой шерсти ягненка. Мальчишеские
брюки сшиты были из той же шерсти и отделаны мехом у
49
щиколоток. Темную, как у юношей, рубаху она заправляла в
брюки. Наступали холода, и Зейнеп облачалась в белый мер¬
лушковый полушубок. А в самую лютую стужу она любила
шубу, про которую в аулах чуть ли не сказки рассказывали.
Верх шубы этой сшивали из шкурок черных жеребят. Не трех
там или четырех, а из целых пяти шкурок, потому что Зейнеп
непременно хотелось, чтоб и на ребрах рукавов, и на груди, и
на спине развевались конские гривы. И еще ей надо было,
чтобы шкурки были черными-черными, как вороньи крылья.
Отец, потакая капризам своей единственной дочки, и без того
черные шкурки сам возил в Омск к красильщику меха, чтобы
засверкали они небывало густым черным отливом. Но и это¬
го мало. Шуба была подбита дорогим мехом хорька. Не толь¬
ко в Баянаульской степи, во всей Сарыарке, во веем Приир¬
тышье такая шуба была, как утверждают, единственной. К шу¬
бе Зейнеп подходили сапожки, выстланные войлоком, сапожки
с высокими голенищами. Летом они сменялись легкой алой
обувью жонкайма — хожу, как на пружинах.
Первый раз в жизни женское платье с подолом до коленок
Зейнеп заставили надеть вскоре после смерти бабушки.
Зейнеп упрямилась, мать сперва ее мягко уговаривала. Но
когда уговоры ни к чему не привели, Топан перешла на свой
обычный в таких случаях грубый окрик:
— До каких пор, говорю, ты будешь выставлять напоказ
свои бедра. Была бы еще худенькой, на штаны твои никто не
косил бы глаз. А то вон какая жирная. Спрятать* говорю, по¬
ра задницу — ты ее, как овца курдюк, развесила. Где твой
стыд, спрашиваю? Сам бог не позволяет, чтобы приметы жен¬
ские на виду у всех торчали...
Мать кричала н кричала, а Зейнеп понурилась, но не сда¬
валась.
— Скажите,— исходила яростью Топан,— разве бывало,
что.бы жеребенок сам хотел, чтобы его стреножили. Жеребят
насильно арканят. Плюньте на ее причуды. Я вам велю. Раз¬
деньте насильно и одевайте в женское. Боитесь, что уколет...
Так в первый раз заставила мать свою Зейнеп одеться,
как все девушки в ауле.
Но перед этой поездкой все было куда спокойнее и тише.
Волновалась только одна мать, роясь в сундуке в поисках
подходящего наряда. Чего только не было там — бусы и шолпы; платья и камзолы, прибереженные для дочки. Среди мно¬
гочисленного добра была одежда, пошитая разноплеменными
бродячими портными из кокандского и китайского шелка, из
дорогих русских тканей.
50
Когда мать наконец подобрала приличествующую этой
поездке одежду и Зейнеп оделась без всяких понуканий, все
ахнули, словно увидели ее впервые. Так расцвела, такой при¬
влекательной выглядела она в новом своем наряде.
Зейнеп была стройной, милой, пленительной. Словно это
ее прославляли степные акыны:
Среди всех красивых отличить легко
БелЙё лицо твое — Кровь и молоко.
Не о ней ли сложили песик»:
Плавная, как лебедь, степью проплыла,
Серебряным горлом ты меня звалаі
Не о ней ли пропели и эту:
Черные глаза твои блещут и горят,
Стан твой очень тонкий, гибкий, как тростник.
И зубов жемчужных ослепляет ряд,
И прохладны губы, как степной родник.
И еще одна песня:
Величавой походкой уходишь ты в путь...
Будто белая юрта, упругая грудь...
Если собрать разные изречения акынов о девичьих пре¬
лестях— это и будет Зейнеп, это и будет красавица а казах¬
ском народном понимании. Ко всему этому она отличалась
высоким ростом и приятной округлой полнотой.
Высокая ростом, умом ясна —
На чье же счастье она рождена?
В ответ на это люди, знающие Зейнеп, с восхищением го¬
ворили:
— Она рождена только для того торе, что учится в Ом¬
ске. Ай, какая красивая! Ай, какая стройная! Одна беда —
капризы ее язык изломали.
Еще в ту пору, когда щеголяла она в своем мальчише¬
ском наряде, жители аула вслух мечтали о том, как расцве¬
тет Зейнеп, сменив не в меру яркую одежду молодого джи¬
гита на обычное девичье платье. Теперь они дождались ис¬
полнении своей мечты и наперебой делились друг с другом
новостью и передавали се в ближние и дальние аулы. И так
как вести в степи распространяются быстро, а любопытным
в степи нет числа, то к юрте Чормана потянулись и конные
5!
и пешие взглянуть на Зейнеп в новом наряде. Но суеверная
Топан всячески прятала дочку от посторонних, побаиваясь
дурного глаза, особенно накануне такой важной поездки.
Самые настойчивые, не попав в юрту, грозили проделать
дырки в кошме, и разозленная Топан сказала своим джи¬
гитам:
— Еще юрту повалят. Берите камчи, гоните их в степь.
Обиженные таким нелюбезным приемом, аулчане расходи¬
лись и разъезжались, ворча и угрожая:
— Нарядили дочь, будто бы не знаем, зачем...
— Сбыть с рук решили, не иначе...
— Выйдет — хорошо, а не выйдет — себя вините!..
И намекали издалека, что им уже известно, как ведет се¬
бя легкомысленный омский жених.
...Шум так же быстро утих, как и вспыхнул. Наступил день
отъезда.
С тех пор как Чорман пришел к власти в Баянауле, он
приобрел вкус к почету, привычку пышно обставлять свои
путешествия в степь. За день вперед он высылал по своему
пути верховых, чтобы они подготавливали заранее места обе¬
да и ночлега, ставили юрты, обеспечивали свежим кумысом
и мясом. В аулах по пути следования суета, заботы, как бы
не ударить лицом в грязь, не прогневить султана. Всех всад¬
ников надо было напоить и накормить, всех гостей Чормана.
А к нему и в Омске приходили многие. И на квартиру, где он
останавливался, доставляли сабы кумыса, стригунов и кобылиц-трехлеток на мясо. Вестовые султана извещали в аулах,
что потребуется столько-то и столько-то мяса и даже денеж¬
ные суммы определяли для предстоящего тоя. Ослушаться тут
было нельзя. Не выплатишь долга или утаишь его часть, тебе
же хуже будет. Султану не трудно и в тюрьму упрятать, и в
ссылку послать.
...Во время прежних своих поездок в Омск Чорман не любил
спешить. За два-три дня можно было бы приехать в город, но
он растягивал путь на несколько недель, наслаждаясь пир¬
шествами и долгими разговорами у дастархана.
На этот раз он изменил своему обычаю и, сославшись на
болезнь Айганым, собрался быстро и останавливался только
на необходимый недолгий отдых.
По дороге решили, что Чорман в Омске остановится у
своего старшего родственника — бая Кудера, а Айганым в до¬
ме имама Габдиррахима, которого называли ахоном шести
округов. Айганым и прежде гостила у Габдиррахима. Ханше
было удобно жить в его доме еще и потому, что это он, Габ52
диррахим, помог ей устроить Чингиза в дом татарина Сейфсаттара Се.йфулмаликова, одного из первых городских бога¬
чей. Дом его, рассказывал тогда Габдиррахим, просторный,
сосновый, сыну будет хорошо жить и подкормят мальчика, и
за одеждой его присмотрят. Помнила Айганым и радушный
прием, оказанный Сейфсаттаром еще до того, как сын посе¬
лился у него. Все четыре жены Сейфсаттара оказались жен¬
щинами разных национальностей — татарка, узбечка, казаш¬
ка и уйгурка. Каждая жена жила отдельно, у каждой всего
вдоволь, в том числе и ребятишек, весело сновавших по дво¬
ру, а в обширном доме бесшумно нарушавших границы вла¬
дений своих матерей.
На Айганым Сейфсаттар произвел очень хорошее впечат¬
ление. Рослый и чуточку сутуловатый, смуглый, густобровый,
с черными смолистыми усами, приподнятыми концами квер¬
ху, и такой же черной пучкообразной бородкой, какую обыч¬
но носят башкиры. В его глубоко посаженных глазах свети¬
лась усмешка. Глаза поигрывали лукаво и даже чуточку иг¬
риво, хотя при этом его монгольское, несколько суровое лицо
продолжало оставаться неподвижным. Он был и обходитель¬
ным и замкнутым. И жадным и щедрым. Про него, татарина,
говорили, что он башкир, превратившийся в казаха.
Айганым увидела в нем своего человека и даже прозвище
ему дала — Черный естек. Естек — под этим именем среди ка¬
захов были известны башкиры.
А он в свою очередь почтительно звал ее байбише, но про¬
износил это слово, заменяя «ш» на «ч».
И они не обижались друг на друга.
Однажды Сейфсаттар сказал Айганым, что, если она в
чемшибудь нуждается, он готов ей всегда прийти на помощь,
а рассчитаться всегда успеет.
Айганым вначале вежливо отказалась, но некоторое время
спустя, приехав в Омск, испытала нужду в деньгах и одол¬
жила у Черного естека довольно большую сумму. Когда же
настал срок возвращаться в аул, то растерянно спросила у
него, как ей быть теперь с долгом.
Сейфсаттар или, как сокращенно называла Айганым, Саттар — успокоил ее. Дескать, нет ничего страшного:
— Нужно еще — берите. Впереди у нас много времени.
Отношения у них складывались как нельзя лучше. И вот
теперь их дружбе, кажется, подходил конец. Предстоял непри¬
ятный разговор. Не могла смириться Айганым с вестью, что
ее сын не только путается с дочкой Черного естека, но чуть
53
ли не решил взять ее в жены. Как бы ни был богат Саттар,
разве можно было поставить его рядом с Чорманом.
Одна мысль владела Айганым — отвести беду, близко не
допускать сына к этой девке.
Габдиррахнм познакомил ее с Черным естеком, он обязан
и помочь ей теперь. Айганым думала, что, остановившись у
него, она выяснит все подробности. Пригрозит ему в случае
его отказа тушить пожар, в котором он хоть и не прямо, но
виноват. Она имеет право ему пригрозить. Кто он, Габдиррахим? Еще недавно бедный имам Омска. А ныне с помощью
Айганым и Чормаиа стал ахоном шести округов. К нему сте¬
каются и деньги верующих и подношения натурой. Он стал
богатеть и научился сам выбивать свою долю но каждому
удобному случаю. Живший несколько лет назад в медресе
Омской мечети, он уже успел построить себе восьмикомнат¬
ный особняк с подворьем, где разместились многочисленные
хозяйственные службы. Небольшого роста, еще на памяти Ай¬
ганым худой и хилый, он разжирел и приобрел осанистость.
И перед намазом в ближайшую мечеть и на уроки в медресе
он ездил в собственной повозке. Откуда, спрашивается, все
это взялось? Откуда хлынуло к нему богатство? Из степи, из
казахских округов. А среди окружных султанов самым влия¬
тельным и сильным был теперь Чорман. С ним жили в согла¬
сии и все остальные султаны. Вот на это обстоятельство боль¬
ше всего и рассчитывала Айганым. У Габдиррахима есть
возможности ей помочь, есть сила уважаемого имама. А не
захочет—Чорман подействует на него. Пусть попробует Габдиррахим ему перечить, не посмеет, нет. Не пожелает рас¬
статься со званием ахона шести округов.
Чтобы нашим читателям все стало ясным, придется под¬
робнее рассказать о Сейфсаттаре. И не только о нем.
В первой половине XIX века в Средней Азии столкнулись
колонизаторские интересы Англии и России. К тому времени,
о котором у нас идет речь, Англия цепко зажала в своих ти¬
сках Индию и с жадностью высасывала из нее кровь. Англи¬
чане тянулись к Тибету, в Кашгарию, они начинали прони¬
кать и в Кокандское ханство. Они зарились на рынки и сырье
сопредельных с Россией народов. Не дремала и Россия. Ее
беспокоили действия и планы Лондона, ей надо было знать,
что происходит рядом. Поэтому Россия искала людей, спо¬
собных вести разведывательную работу в странах Средне¬
азиатского Востока. Одним из таких умелых разведчиков и
был Мафди Рафаилов, азербайджанец по национальности,
долгое время живший в Петербурге. Не раз он бывал в Тур54
ции, Иране и Индии, выполняя особые поручения. Он ловко
сочетал деятельность разведчика с торговыми делами, в ко¬
торых. настолько преуспевал, что получил звание купца пер¬
вой гильдии. А за свою негласную политическую работу был
произведен царским правительством в надворные советники.
Выезжая по своим дальним маршрутам, Рафаилов запа¬
сался и хорошей экипировкой и достаточным количеством де¬
нег. Умел он выбирать надежных спутников. Одним из них
был крещеный татарин Мамзур, прозванный христианами
Харитоном, а мусульманами — Хасаном. Этот татарин, бывав¬
ший и в Казани и в Омске, свел Рафаилова с Сейфсаттаром
Сейфулмаликовым.
Сейфсаттар приглянулся Рафаилову. Служил он приказ¬
чиком у богатого русского купца Ганшина, а в год знакомст¬
ва с Мафди был уже самостоятельным торговцем, сколотив¬
шим небольшое состояние. Ему уже приходилось бывать в
Кашгарии и доходить до Тибета. Он знал дороги, знал язы¬
ки, неплохо говорил даже по-китайски. Рафаилов взял Сейфулмаликова в свой торговый караван в качестве проводни¬
ка. Так они и стали служить вместе — Мафди, Хасан и Сейф¬
саттар.
Караван Рафаилова двинулся путем, хорошо известным
Сейфсаттару. От города Чугучака через горы Тянь-Шаня курс
был взят на Кашгарию. Песками Такла-Макан путники оги¬
бали один за другим уйгурские города. Сейфсаттар решил
провести караван северной окраиной Такла-Макан, свернуть
к городу Кумулу, иначе называющемуся Хами, и дальше, че¬
рез Алтынтау, пробиваться в Тибет. Южные города он наме¬
ревался посетить на обратном пути. План этот не удался. Уже
в городе Кучар (казахи его называли Кошером) стало из¬
вестно о смерти китайского императора, богдыхана. В стране
был объявлен траур. Иноземным торговцам в течение шести
месяцев запрещался въезд в города, а те, которые там уже
оказались, на этот же срок лишались права выезда за город¬
ские пределы. В такое заточение и попал караван Рафаило¬
ва. Но предприимчивые торговцы извлекли пользу даже из
этой вынужденной стоянки. До сих пор торговцы встречали
на своем пути большие киргизские аилы, кочевавшие по ту и
по эту сторону Тянынаньских гор. Киргизы, занимавшиеся
преимущественно животноводством, очень нуждались в това¬
рах, особенно в одежде. Товары находились от них далеко, и
они рады были караванщикам. Тут Рафаилову и его спутни¬
кам предоставились необыкновенные возможности. Рассказы¬
вают, торговцы получали яловую овцу за ткань на одну ру55
баху и две овцы за пару сапог. Скот, приобретенный таким
образом, они выгодно сбыли в Кучаре, где, как и в других
уйгурских городах, был всегда велик спрос на мясо. Овцы
шли в обмен главным образом на дорогие меха — шкурки
куниц, соболей, белок, выдр. Выгодно здесь можно было
приобретать и драгоценную яшму самых разных оттенков.
Через полгода караван двинулся из Кучара дальше, в та¬
инственный Тибет. Там, в Тибете, древней родине драгоценных
руд, было много золота и серебра. Настоящей цены благо¬
родным металлам местные жители тогда не знали. Богатст¬
во, как, вероятно, не без преувеличения рассказывают совре¬
менники, было рассыпано по земле. Приложи немного усилий
и собирай. Правда это или вымысел, но можно с полным ос¬
нованием утверждать, что каравану Рафаилова повезло. Ка¬
ких только слитков серебра и золота не было там приобре¬
тено. И жамбы — подарки
родителям и родственникам
невесты, и слитки тай-туяк размером в копыто годовалого
жеребенка, и слитки кой-туяк — копыто овцы, и даже слитки
атан-туяк величиной со ступню верблюда.
Долгими были торговые странствия в те времена. Кара¬
ван Рафаилова в поисках богатой прибыли лет семь-восемь
находился в Тибете и Кашгарии. Рафаилов хотел побывать
и в Кашмире. Вероятно, не только купеческие интересы, но и
замыслы разведчика влекли его туда. Однако караванщики
так истосковались по родной земле, по родным домам, что и
слушать не захотели уговоров своего хозяина Рафаилова.
Пришлось возвращаться, и снова путь лежал песками пустыни
Такла-Макан.
Где-то между Яркендом и Кашгаром Рафаилов неожидан¬
но заболел. Внезапно появилась опухоль и стала расти не
по дням, а по часам. Поговаривали, что во время ночлега,
когда он спал, его укусила либо ядовитая змея, либо пауккаракурт или тарантул. А может быть, все произошло совер¬
шенно иначе, как утверждали осведомленные люди. Хасан и
Сейфсаттар сговорились между собой и решили завладеть
богатством Рафаилова. Им известна была страсть Мафди к
опиуму, и они подмешали туда змеиный яд. От этого яда он
и' умер.
Случилось это в год восстания уйгур под предводительст¬
вом ходжи Жангира против китайского владычества, про¬
должавшегося полтора столетия. Уйгуры снова взяли управ¬
ление страной в свои руки.
Караванщики привезли труп Рафаилова в город Кашгар
и с разрешения местных властей похорбнйли его рядом с мо66
_
гилой святого Аппак ходжи, Белого ходжи. Похоронили Ра¬
фаилова с почестями и даже воздвигли ему мазар.
Хасан и Сейфсаттар испросили у Жангира дозволения
возвращаться через перевал Музарт. Преодолев перевал, ста¬
ли спускаться западными предгорьями Тянь-Шаня к границе.
Тут на караван напали кочевые киргизы и взяли в добычу
много скота и иного добра.
О подробностях ограбления рассказывали по-разному. Но
скорее всего правы были те, которые утверждали, что. Хасан
и Сейфсаттар ловко воспользовались нападением кочевников
и припрятали принадлежащие Рафаилову золото, серебро и
другие драгоценности, свалив пропажу на грабителей.
Погонщики каравана разбежались кто куда, спасаясь от
преследователей в горных ущельях. Но Хасан и Сейфсаттар
держались друг друга и вместе продолжали путь. На границе
Сейфсаттар оказался уже один с несколькими осликами, на¬
груженными рухлядью.
В таможне он рассказывал уже по-своему подробности ог¬
рабления:
— В страхе у каждого над головой свой аллах. Всяк себя
стремится спасти. Я бежал куда глаза глядят. Кто погиб, кто
остался жив,— не знаю.
Сейфсаттар, утверждают знающие люди, лукавил. Он про¬
сто убил, своего спутника Хасана, сбросил его в пропасть с
какой-нибудь скалы. А похищенные вместе с ним драгоценно¬
сти уберег под седлами и в старых мешках, забитых рух¬
лядью. Но ему поверили, и он благополучно привез в Омск
рафаиловскую прибыль.
Сейфсаттар сделал так, чтобы его богатство, не бросалось
в глаза людям. Он занимался небольшой торговлей, воздер¬
живался поначалу от значительных трат, вел скромный об¬
раз жизни. Возвратившиеся караванщики передавали из, уст
в уста, что тут дело нечисто, что Сейфсаттар совершил пре¬
ступление. Омские власти взяли его на подозрение, в тече¬
ние нескольких лет следили 8а ним, однажды даже учинили
допрос. Но прямых улик не было. Сейфсаттар держался спо¬
койно, и тайна так и осталась нераскрытой.
Сейфсаттар богател. Однако мало ли кто богатеет! А то,
что он пускал в оборот и награбленные капиталы, доказать
никто не мог. Так он беспрепятственно стал купцом первой
гильдии и уже самостоятельно стал отправлять хорошо сна¬
ряженные караваны в страны Средней Азии и Китай.
Чингиза он охотно взял в свой дом. Наслаждаясь богат¬
ством, Сейфсаттар стремился его приумножить. Этой цели
67
могли бы содействовать почет и уважение со стороны влия¬
тельных казахов. Сын ага-султана, правителя целого округа,
знатный чингизид с ханской кровью в жилах в глазах Сейфсаттара становился надежным звеном, связывающим его, бо¬
гатого татарского купца, со степью. Со временем и Чингиз
станет одним из сильных правителей, думал Сейфсаттар. К то¬
му же, он намеревается учиться по-русски. Человек, знающий
русский язык, не пропадет. Почему бы такого человека не
приручить, почему бы не сделать так, чтобы он пустился в
полет из его, сейфсаттаровского гнезда.
И еще одна мысль не давала покоя хитрому преуспеваю¬
щему купцу. Ведь в его гнезде и приманка для такого степ¬
ного орленка готова. Четыре жены родили ему не только деся¬
ток сыновей, но и пять или шесть дочек. Среди них была и
ровесница Чингиза, смелая, с огоньком Диль-Афруз, дочка
третьей жены, узбечки Гульхан. Бог не обделил девочку кра¬
сотой и способностями. Училась она так же, как Чингиз, в
русской школе. Так в глубоко посаженных глазах Сейфсаттара загорался огонек надежды: будут вместе расти, привык¬
нут друг к другу, а там, глядишь, Чингиз уже не сможет
обойтись без нее.
Надежды Сейфсаттара были не напрасными. Как только
Чингиз появился в его доме, он сразу приметил Диль-Афруз.
В первые дни и месяцы это была почти детская привязан¬
ность. Чингиз скучал по родной степи, ему не так уж весело
жилось в чужом городе. Но наступали сроки, и Чингиз на¬
чинал по-другому посматривать на привлекательную всегда
оживленную Диль. Прошло еще время. Год, а может быть, два
илн три. Если день был занят муштрой, и второй день тоже, и
быстрая Диль ни разу не попадалась на глаза, Чингизу ста¬
новилось не по себе.
Так в тринадцать лет Чингиз влюбился. И Диль-Афруз не
была к нему равнодушна.
Эта любовь не пришлась по душе узбечке Гульхан. Она
пыталась было помешать дочке и Чингизу. Но Сейфсаттар
властно прикрикнул на нее:
— МолчиІ Не мешай им, дура! Нравится им быть вместе —
пусть будуті Пусть дружат с этих лет, значит, аллахпредна¬
значил им жить вместе.
Гульхан не сдавалась.
— И аллах не предназначил и тебе неизвестно — будут ли
они жить вместе.
На непроницаемом лице Сейфсаттара мелькнуло подобие
улыбки.
— А почему бы ему и не жениться. Разве не корм голодно¬
му торе мое состояние?
Гульхан знала о том, что мальчик уже помолвлен с доче¬
рью Чормана из рода Каржас.
— Что же станется с той, из Баянаула?
Сейфсаттар хохотнул:
— Что и с тобой сталось. Ты одна из четырех моих баб, и
она такой будет.
Гульхан только рукой махнула.
...Чингиз знал о том, что где-то в далеком ауле у него рас¬
тет невеста. Влюбленный в Диль-Афруз, он, воспитанный в
обычаях того времени, думал про себя так же, как Сейфсаттар.
Он возьмет в жены свою милую Диль, если согласится мать.
И тогда у него будет только одна жена. Но если мать будет
настаивать на своем и смирится Диль-Афруз, он возьмет
дочку Чормана второй женой.
Чингиз даже набрался мужества поговорить об этом с де¬
вушкой.
Но она вспыхнула, оттолкнула от себя Чингиза, а потом
стала мучить его слезами:
— Как только ты мог сказать такое? Как только ты осме¬
лился?
И, помолчав, добавила сквозь слезы:
— Если ты говорил серьезно, а не шутил надо мною,—
злая это шутка, Чингиз,—то я перестану существовать не
только для тебя, но и для мира.
Может быть, эти слова Диль-Афруз покажутся читателю
высокопарными. Но дело в том, что именно так она думала и
говорила. В сложной полигамной семье вырастала девушка,
воспитанная на русских и французских книгах, воображавшая
себя романтической героиней, способная пойти на любую
жертву ради любви.
Чингиз вначале не придал значения ее словам.
Юноша и девушка продолжали встречаться и зашли далеко
в своих отношениях.
Однажды Диль сообщила Чингизу, что она беременна. Он
и прежде говорил: «Нет силы, способной разлучить нас». Это
было уже убеждением тогда. И в этом своем убеждении он
окончательно укрепился теперь.
И вдруг эта весть. Весть, летящая стрелой в сердце: едет
мать!
И новая весть: завернула по пути в аул Чормана.
И еще более горькая весть: мать и Чорман едут вместе, не¬
веста с ними.
39
Чингиз вспомнил обещание матери приехать в Омск и
устроить той в честь окончания ученья. Время исполнить обе¬
щание приблизилось. Но мать почему-то не поехала прямо
через Кзылжар. Значит, этот крюк в три раза больше обычно¬
го пути сделан ради дочери Чормана. Значит, мать узнала о
его отношениях с Диль-Афруз. Значит, они попытаются при¬
нести ей и мне несчастье. Пусть приезжают! Пусть пытаются!
Я буду стоять на своем. В крайнем случае останусь в Омске.
Мне же предлагают здесь службу. Что они тогда со мной сде¬
лают?
Так, рассуждая сам с собой, Чингиз предчувствовал неми¬
нуемую схватку. По возможности мягко, чтобы не напугать
свою Диль, он рассказал ей об этом.
Впрочем, омским казахам и даже всем мусульманам было
уже известно во всех подробностях и о поездке, предпринятой
Айганым и Чорманом, и о событиях, происходящих в доме
купца первой гильдии Сейфсаттара. Слухи эти коснулись и
ушей Диль-Афруз еще до того, как с ней начал разговор Чин¬
гиз. Одинокой птицей, застигнутой в ровной степи бураном,
чувствовала она себя. Куда бежать, где спрятаться, что де¬
лать? Она представляла неукротимый нрав Айганым, властную
степную силу Чормана. Ей было хорошо известно, что Чингиз
не только уважает мать, но и побаивается ее. И без того не¬
приятный приезд Айганым и Чормана совсем омрачится появ¬
лением в Омске Зейнеп, любимой дочки султана и келин хан¬
ской вдовы.
Все это пришло на память Диль-Афруз в минуты разговора
с Чингизом и с новой силой взволновало ее смятенную душу.
Диль не выдержала, ахнула и упала в обморок. Но даже
когда она пришла в себя, Чингизу не легко было ее успокоить.
Ей было худо еще и потому, что в доме все знали о случив¬
шемся, а отец в это время находился по своим торговым делам
в Семипалатинске. Ведь только гибкая камча Сейфсаттара
могла навести порядок, прекращала споры четырех жен. Они
и в обычное время постоянно ссорились, жили как кошки с
собаками, желая друг другу зла. Они не здоровались между
собой. Но если можно было сделать хотя бы одной из них ка¬
кую-нибудь пакость, три остальных дружно объединялись. Так
случилось и на этот раз. Все три жены злорадствовали, нагло
подсмеивались и над Диль-Афруз и над ее матерью. Гульхан
беспомощно суетилась и причитала у постели дочки.
Диль-Афруз пролежала несколько дней, в рот ничего не
брала, кроме воды. А когда она наконец встала, в Омск при¬
ехали виновники ее несчастья.
60
На берегу Иртыша стояло несколько юрт аула рода Кар¬
акас, и сородичи со всей щедростью были готовы оказать госте¬
приимство своему султану Чорману. Здесь Чорман и остался.
Айганым, направлявшаяся в дом Габдиррахима, сказала ему
на прощанье:
— Слушай, Чорман, сына я все равно заставлю повиновать¬
ся, захочет он поступать по-моему или не захочет. Но ты
сам не передумал? Дай мне еще раз согласие на брак наших
детей.
И Чорман опять подтвердил, что слова своего он не
меняет:
— Все в нашей воле. Они уже вошли в возраст. Шариат
разрешает жениться и раньше.
На том и расстались.
Едва голова коня, впряженного в повозку Айганым, косну¬
лась ворот подворья Габдиррахима, как сам грузный хозяин
выбежал навстречу. Хитрый имам, он был готов к ее приезду
и хорошо знал все его обстоятельства. Однако сделал вид, что
ничего не подозревает и просто обрадован неожиданному по¬
явлению почетной гостьи.
— О-о, байбише, добро пожаловать. Как мы давно не виде¬
лись!— лебезил он скороговоркой. Несмотря на свою полно¬
ту — он обрюзг и ожирел за эти годы, бородка и усы с одино¬
кими прежде сединами тоже стали теперь черно-белыми —
ловко подскочил к повозке, легко приподнял крупную
отяжелевшую Айганым и поставил ее на землю:
— О-о, байбише, прошу в дом...
Довел ее до порога, пропустил вперед в открытую дверь и,
осторожно поддерживая ее локоть, проводил в просторную
гостевую. В комнате этой обычно останавливались богатые
баи, мирзы, именитые бии, властительные представители
дуанов и всяческие ученые и влиятельные мусульманские свя¬
щеннослужители. Весь дом Габдиррахима был убран в восточ¬
ном стиле и, в особенности, комната для гостей: ее стены,
сплошь увешанные коврами, сияли яркими пламенеющими
узорами. На устланном ворсистыми коврами полу лежали и
шелковые одеяла с подушками.
Габдиррахим предложил чай, кумыс. Надо утолить жажду
с дороги, а потом можно приступать и к беседе.
Между тем, гостевая комната наполнялась людьми — джи¬
гитами Айганым и приближенными имама. Чаепитие обещало
быть длительным. Это как раз и не устраивало Айганым.
— Хазрет,— почтительно обратилась она к имаму,— нам
бы надо было поговорить наедине.
61
т- Не лучше лн сперва чай, байбише? Устали в пути,—
Габдиррахим попробовал оттянуть разговор.
— Чай после, хазрет. Нам надо остаться вдвоем.
Не дожидаясь, пока их попросят выйти, люди один за дру¬
гим покидали комнату. Кто-то еще мешкал, до кого-то еще не
дошел смысл слов Айганым, но она уже указала имаму место
рядом с собой. И тот, изображая всем своим лидом полное
недоумение, послушно приподнялся и с трудом, под тяжестью
собственного груза, перевалился поближе к Айганым.
Когда они наконец остались вдвоем, Айганым спокойно
спросила, все ли здоровы в семье Сейфсаттара, и также спо¬
койно, не выдавая своего волнения, попросила имама расска¬
зать, что он знает об отношениях Чингиза с дочерью купца.
Габдиррахим начал отнекиваться, удивляться, утверждать,
будто впервые слышит такое. А если там и случилось чтонибудь, то он, имам, не подозревал ничего и яе может к этому
быть причастным. Айганым поняла: на ее обходительность и
хитрость Габдттррахим отвечает тем же. Вежливостью тут ни¬
чего не добьешься. И вдова пошла напрямик:
—' Это ты познакомил меня с бродячим башкирцем, это ты
определил моего мальчика в его дом. Это в твоей голове и в
голове Сейфсаттара еще тогда возникли черные мысли. Слу¬
шай, хазрет, пожар разгорелся. Ты его сам и потушишь. Иначе
станешь моим первым врагом. И тогда пеняй на себя.
Ох, как опасно было иметь дело с ханской вдовой. Габдир¬
рахим старался и так и этак. Спорил, снова уверял Айганым
в своей полной непричастности. Но она так умела наступать,
что имам понял всю бесполезность дальнейшего сопротивле¬
ния. Больше всего подействовала угроза Айганым лишить его
ахонства шести округов. Тут было произнесено имя Чормана:
уж если у женщины не хватит сил, то у баянаульского султана
их достаточно. Под конец Айганым совсем напугала имама:
— Смотри, хазрет. И дом твой велю поджечь. Ты и охнуть
не успеешь, как вспыхнет пламя, и все твое богатство пойдет
на ветер!
Переждала и тихо сказала:
— Давай твою руку, хазрет! Будем действовать вместе!
Перетрусивший толстяк так растерялся, что не смог сразу
ответить. Он даже не представлял себе, как можно исправить
наложение. И, помолчав, невнятно пролепетал:
— Что же надо делать, байбише? Скажи...
— Дела наши не так уж плохи,— отвечала Айганым,— сы¬
на я призову сюда, чтобы вернуть его, беспутного, на дорогу.
Понадобится запереть — запрем. Приглашу я сюда и дочь
Чормана. А ты, хазрет, благословишь этот брак.
Имам только головой кивал в знак согласия.
Айганым поделилась своим замыслом с Чорманом.
Так Зейнеп из аула на берегу Иртыша перешла в большой
городской дом и жила полупленницей в одной из его комнат.
Она нисколько не сопротивлялась, потому что не только свык¬
лась со своим будущим замужеством, но и сама хотела те¬
перь стать женой Чингиза.
В самом дальнем углу своего подворья имам выстроил для
младшей жены — токал.— флигель — небольшой четырехком¬
натный дом из сосновых бревен. Назывался он почему-то юр¬
той молодых — отау. Туда-то и переселилась из гостевой
комнаты большого дома Айганым, чтобы там говорить с Чин¬
гизом, там заключить брачный союз, там жить до отъезда из
Омска.
Известие о том, что мать ожидает его в отау Габдиррахима,
Чингиз скрыл от Диль-Афруз. Еще заболеет снова, с тревогой
думал он, а клятвы все равно не нарушу.
У Айганым не было сомнений в том, что сын придет. Но не
было и спокойствия на душе. Она терзалась в догадках, как
поведет он себя теперь, как лучше обуздать его своеволие, как
заставить забыть эту девку. Айганым строила одно предполо¬
жение за другим, выбирала мысленно пути к сердцу сына и
никак не могла выбрать самого верного, самого надежного.
В эти минуты нелегких раздумий в дверях появился ее маль¬
чик, ее Чингиз. Он, казалось, сиял. Он вытянулся, вырос, вы¬
глядел особенно стройным и подтянутым в ладной, словно
созданной для него Военной форме. Но, странное дело, все ее
раздумья мгновенно улетучились, не испытывала она уже
едва вспыхнувшее чувство радости встречи. Зато досада н
злость неудержимо росли в ней.
А Чингиз? Он вдруг ощутил себя мальчиком, он потянулся
к матери, как в аульном детстве, он бросился к ней, чтобы об¬
нять ее, приласкаться, выкрикнув одно-едивствеиное слово:
— Мама, апа!..
Но Айганым резко оттолкнула Чингиза:
— Апа? Вот тебе апа!
Она с размаха ударила его по лицу.
Что было сильнее — боль или внезапное унижение,— он не
смог разобраться и потом. Он помнил: горела щека, ломило
скулу, будто по ней стукнули камнем; темные круги дрожали
в глазах. И от удара и от горькой обиды он повалился на ди¬
ван. Кто знает, сколько бы пролежал он в таком оцепенении,
уткнувшись лицом в жесткий ворс ковра, если бы не визгли¬
вый окрик матери:
— Подыми голову, посмотри мне в глаза!..
Чингиз послушался и дрогнул от страха. Мать склонилась
над ним с кинжалом в руке. Он видел тонкий холодный блеск
отточенного лезвия. Да мама ли это? Так, должно быть, при¬
ходит посланница самой смерти. Неужели она так разгневана?
Неужели она сможет вонзить в него кинжал. Значит, он был
прав, когда боялся ее. Чингиз отпрянул в сторону от матери.
И снова представил себя беспомощным ребенком, которого
вот-вот жестоко накажут.
— Мама, апа!— только и сумел жалобно простонать он на
высокой, почти детской ноте.
Конечно, Айганым выхватила кинжал не для того, чтобы
расправиться с сыном. Она хотела его припугнуть. Но кто мо¬
жет ручаться, чем бы окончился приступ безотчетной ярости,
если бы не этот детский, почти беспомощный зов. Он-то и про¬
будил уснувшее в эти минуты материнское чувство. Айганым
увидела перед собой маленького Чингиза, зрачок своих глаз.
И разом пропала злость и необузданность ханши, бабья теплая
слабость хлынула к вискам, проступила каплями пота на "лбу
и ладонях, кинжал выпал из рук, и сама она безвольно растя¬
нулась на том же диване и запричитала:
— Ойбай, ойбай, лицемерный аллах! Ты взял у меня му¬
жа, ойбай! Отнял мою женскую радость! Ты лишил меня
удачи, ойбай! Ты отобрал у меня скот. Где мое богатство,'ой¬
бай? Хитрый аллах! Теперь ты хочешь отнять и мое последнее
счастье, счастье матери. Что я тебе сделала плохого, лицемер¬
ный аллах? Ойбай, почему ты так жесток ко мне?..
Она голосила, растирая по лицу слезы, и Чингиз проникал¬
ся жалостью к матери, забыв, что щека горела от пощечины.
Он обнял мать, прижался к ее рыхлым вздрагивающим пле¬
чам:
— Не надо так, апа, не надо! Ведь ничего еще не случи¬
лось, а ты горюешь...
— Ничего не случилось, ойбай? Горя, значит, нет?—Ай¬
ганым запричитала еще громче. Она высвободилась от объя¬
тий сына, сложила ладони и молитвенно подняла их,— Вот
этими руками я благословляла тебя от чистого сердца матери.
А ты наплевал на благословение, ты нарушил наш обет.
— Какую я давал клятву? Когда я нарушил, где?— неволь¬
но вскрикнул Чингиз. Ведь он и в самом деле ничего не обещал
матери.
— Спрашиваешь, когда и где?— В голосе Айганым снова
зазвучала угроза. Она перестала плакать, подняла кинжал.—
Отвечай, пока душа в теле. Правду говори, слышишь. Ты в
самом деле решил взять в жены дочку этого естека?
Чингиз растерянно воззрился на мать. Язык слабо повино¬
вался ему.
— Апа. я думаю...— запинаясь, начал он, но Айганым его
резко оборвала:
— А ты не думай. Отвечай прямо: ты берешь эту девчонку
в бабы, хочешь сделать ее своей женой?
— Апа-ау, выслушай меня, прошу...
— И слушать не хочу, как ты виляешь. Не будет она твоей
бабой, пока я жива. Не то что спать, а и ходить с ней рядом
не позволю. Ослушаешься, кинжал вот этот всажу в тебя, если
хватит сил моим рукам. А не хватит, в себя его воткну!
— Апа моя. апа,— заторопился Чингиз,— дослушай меня,
два-три слова тебе скажу.
Айганым устало вздохнула:
— Ну, ладно, давай свои два-три слова.
Чингиз быЛо решил придать разговору шутливый оттенок,
даже попробовал улыбнуться, чтобы хоть немного поднять
настроение матери. Но быстро понял — ничего из этого не по¬
лучится, волнения и страха он не преодолеет, говорить бодрым
голосом не сможет. И все же он попытался быть чуточку
тверже:
— Скажи мне, апа, разве мы не из того рода, где в обычае
мужчин иметь несколько жен?
— Ну, и дальше,— обдала его холодком Айганым, не отве¬
чая на вопрос.
— Значит, и мне можно так, апа?
Айганым подумала, спокойно сказала:
— Можно и тебе. Но сперва с благословения аллаха отве¬
дай курдючного сала и печенки на свадебном тое и возьми в
жены дочь нашего свата Чормана. Поживешь с ней, при¬
выкнешь к ее ласкам за несколько лет, а потом твоя воля —
хоть сто баб бери.
‘ А если, апа, поступить по-другому?
— По-другому, говоришь? Как?
— А так: с дочери естека начать. Ты бы хоть раз взгля¬
нула на нее.
— Зачем мне смотреть. Я, что ли, ее себе в бабы выбираю.
— Нет, ты познакомься сначала. Какая у нее душа, апа,
какая она удивительная...
— Чем только она тебя удивила?
— И красой, и стройностью, и нежностью.
Чингиз опять говорил плаксиво и умиленно. Этим-то и
воспользовалась Айганым, чтобы прикрикнуть на сына:
— Ты что, вокруг пальца хочешь меня обвести? И что ты
за вздор несешь? Не Еыйдет, говорю. Не выйдет, и все тут.
Только через мой труп возьмешь ты эту девку.
Чингиз окончательно потерял равновесие. Где уж ему было
обдумывать свои ответы. Высоким срывающимся голосом он
выкрикнул:
— Ребенок у нас будет, апа!
— Помет на голову такому ребенку.— Злость волчицы
мерцала в глазах Айганым.— Сколько таких детей гниет в
степных оврагах. И тех, что родились живыми, и тех, что ски¬
нули блудливые девки до срока. Живым ли появится на свет,
неживым — все равно ваш ребенок для оврага рожден!
— Нет, апа, нет!.. У нас будет не так.
— Не так?— И Айганым размахнулась, чтобы залепить
новую пощечину. Но сын ловко уклонился, рука матери по¬
висла в воздухе, и новый взрыв ярости затряс ее.
— Не будет она твоей женой, не будет!— Разгневанная Лйганым глухо и сильно стукнула три раза по ковровому полу.—
Запомни, не будет!
— Я сказал, апа, женюсь. По-моему выйдет!
— Выйдет, говоришь? Нет, нет и нет!—Лицо Айганым ста¬
ло еще злей и краснее, чем в то мгновение, когда она ударила
сына. И опять лезвие кинжала сверкнуло в ее руке.
На этот раз она направила кинжал себе в подреберье.
— Пусть тогда я сама умру!..
Все последовало дальше непостижимо быстро. Чингиз ус¬
пел повиснуть на руке матери, отвести от ее тела кинжал, уже
коснувшийся камзола. Но, повиснув на одной ее руке, он по¬
нял, что справиться с матерью не так-то легко. Преодолевая
сопротивление сына, рука Айганым упрямо тянулась пырнуть
клинком жирное тело, пырнуть себя там, где учащенно и тя¬
жело билось ее больное усталое сердце.
Чингиз, как мог, уговаривал мать. Но ничто не помогало:
ни сыновьи уговоры, ни сыновьи крепкие руки. Айганым мета¬
лась, как тигрица, попавшая в капкан, и хрипло приговари¬
вала:
— Пусти, пусти! Тебе говорю, пусти!
Она так цепко сжимала кинжал, что Чингиз не выдержал
и дрогнул. Он заплакал:
— Апа, апажан, сделаю все, что ты захочешь...
— Правда, сын?— И голос и рука матери стали мягче.
— Правда, апажан! Правда, мама-голубушка!
66
— Поклянись тогда прахом своего дедаі
— Клянусь прахом моего дедаі
-— Нет, не так! Ты имя его назови!
— Дедом моим Аблаем клянусь!
— Нет, не так! Ты полностью все скажи.
— Прахом деда моего Аблая клянусь!
. Айганым отложила кинжал, сунула руку за пазуху и вы¬
тащила оттуда какой-то предмет величиной со спичечную ко¬
робку. По темной коже Чингиз сразу понял, что это такое.
Мать не однажды рассказывала, как ее святой дед привез из
Мекки крохотный рукописный Коран, Калам-шарифт. Его по¬
дарил деду имам, священнослужитель на могиле пророка в
Медине. А дед подарил Коран внучке своей Айганым. Она
считала священную эту книгу тумаром—талисманом и по¬
стоянно носила при себе во внутреннем нагрудном кар¬
мане.
— Раскрой книгу, целуй Калам-шарифт!— приказала мать.
Воспитанный з религиозном духе, Чингиз помедлил. Произ¬
нести клятву с Кораном в руках означало отрезать все пути
назад.
— Держи!— повторила Айганым не терпящим возражения
тоном.— Снова поклянись и поцелуй.
Как ему ни было трудно, Чингиз повиновался и через силу
поцеловал Коран.
Айганым нельзя было узнать, так она повеселела.
— Кончено!—с облегчением сказала она.— Да буду я
жертвой дальних предков твоих, и моего деда святого, и самого
пророка, повелителя двух миров. Хватит ли у тебя силенок
перешагнуть через их прах.
И как заклинание произнесла слова молитвы:
— Пайгамбар алла аллахи галайхи уас-салем.
Чингиз молчал. Мать оказалась сильнее его. Он был пол¬
ностью побежден.
Но сомнения в удаче еще не оставляли Айганым. Предста¬
вился случай — значит, надо решить все до конца. Приоткрыв
дверь, сладеньким тихим голоском она спросила:
— Здесь кто-нибудь есть?
Айганым сама наказала своей служанке Куникей стоять
наготове у входа, как только Чингиз появится в отау. Куникей
не-только выполнила наказ ханши, но, прильнув ухом к двери,слышала все от начала до конца, что происходило в комнате.
Она переживала встречу своей госпожи с сыном, переживала,
эатаив дыхание, не смея выдать себя, не то что переступить
порог.
67
И теперь, услышав спокойный голос ханши, она впорхнула
в комнату легко, словно жаворонок, который освободился от
непреодолимой силы змеиных глаз, заставляющих птичку це¬
пенеть над землей.
— Ау, благословенная. Я здесь.
— Позови имама, Куникей. И невесту вели привести. Пусть
и свидетели придут,— распорядилась Айганым. И уже вдогон¬
ку бросила:—Да смотри, чтобы посторонние люди не набе¬
жали.
Потом смерила острым взглядом поникшего Чингиза:
— Не горюй, сынок. Сейчас придет твоя нареченная, по¬
сланная тебе духами двух предков. Дед ее славен, как твой
дед. И она тебя достойна. Свеженькая, как первое молоко. Лю¬
бой джигит почитал бы за честь назвать ее своей любимой.
А ты еще артачишься.
Чингиз молчал.
Айганым прислушалась: вокруг было тихо.
Еще раз пристально посмотрев на сына, она вышла в со¬
седнюю комнату. •
Айганым была убеждена, что первыми откликнутся свиде¬
тели. Они не станут мешкать. С ними она договорилась. Что
касается Зейнеп, то такой уверенности у Айганым не было.
Невеста очень юная, с капризами, на людях показываться не
привыкла. Вдруг начнет колебаться, тянуть, а придет в отау —
засмущается.
Напрасно опасалась Айганым. Решение, принятое Зейнеп
еще в ауле, было на удивление твердым. Девочка выросла са¬
молюбивой и не переносила оскорблений. Она и в дороге ду¬
мала об обиде, нанесенной ей дочерью какого-то торговца-естека. В Омске эта обида стала еще горше. И девушка попроси¬
ла одного из джигитов отца, которому доверяла всей душой,
показать ей Чингиза. Какой он, мой торе? Джигит пообещал
исполнить просьбу.
— Только смотри, сделай так, чтобы я увидела его, а он
меня нет,— предупредила она напоследок.
— Будет по-твоему,— согласился джигит.
Вскоре выяснилось, что повидать Чингиза со стороны про¬
ще простого. Чингиз в своем войсковом училище, может быть,
и отставал немного от других в изучении общих военных наук,
но в кавалерийском деле не имел соперников. С малых» лет
он ездил на стригунке, потом гарцевал на жеребце-трехлетке,
а когда повзрослел, то мог скакать не только на любом коне,
но объезживал и не знавших седла табунных норовистых неу¬
ков. В училище он сразу пристрастился к армейским скакунам,
68
приобрел вкус к казачьей джигитовке, к играм на ипподроме
и вызывал восхищение военных и штатских омичей искусством
верховой езды.
Пожалуй, всему немногочисленному в те годы населению
Омска был известен этот статный молодой ордынец в форме
казачьего урядника с шашкой на левом боку. Известен был
как отличный наездник. Им любовались не только в дни состя¬
заний на ипподроме, но и тогда, когда он проезжал пыльной
улицей, красуясь в седле, сдерживая бег своего породистого
скакуна.
Джигиту нетрудно было установить в городке улицы, где
имел обыкновение показываться Чингиз. Юноша знал, что им
любуются, и следил за своей осанкой, за шагом коня
Вот и вышло так, что невеста впервые увидела Чингиза во
всем его великолепии. Она разглядела и его быстрые пронзи¬
тельные глаза, и брови вразлет, и туго перетягивающий плечо
ремень, и небрежное поигрывание послушным конек.
Зейнеп подумала: и мечтать нельзя о лучшем муже. Ни за
что не отступлюсь от него! И тут же задала себе самой тре¬
вожный вопрос: а вдруг он от меня откажется. Говорят, доч¬
ка естека умеет завлечь, в городских нарядах щеголяет. Нет,
не бывать этому! А если...
И Зейнеп привязала к позолоченному поясу, которым стя¬
гивала безрукавный камзол, небольшой ножичек. Вдруг при¬
годится, мелькнула недобрая мысль.
...В этот памятный день, когда Чингиз пошел в отау на сви¬
дание с матерью, Зейнеп предупредила Куникей:
— Хорошая весть будет—иди к моему окну с поднятыми
руками. Плохая весть, я и так догадаюсь.
Зейнеп в ожидании стояла у окна и не сводила глаз с фли¬
геля, в котором скрылся Чингиз. Она слышала стук собствен¬
ного сердца, и ей ежеминутно казалось, что приоткрывается
входная дверь. Сколько прошло времени? Час. два? Зейнеп от
нетерпенья зажмурила глаза, а когда их открыла — двор пе¬
ресекала Куникей. Она бежала с поднятыми руками. Зейнеп
выскочила ей навстречу, не переводя дыхания от волнения.
— Спеши к нему, голубка, спеши!— радостно торопила ее
служанка.— Аллах помог нам. В той, левой, комнате твой же¬
них с матерью. Иди к нему скорее.
И Куникей помчалась дальше звать имама и свидетелей.
Зейнеп, не чуя под собой ног. пронеслась по двору и влете¬
ла на порог показанной ей комнаты. Несколько мгновений в
нерешительности задержалась: ее будущей свекрови здесь не
было; непонятно, куда она могла скрыться, ведь Куникей ска69
зала, что ее ждет и Айганым; Чингиз сидел один иа диване,
обтянутом коричневым бархатом; сидел, задумчиво опустив
голову.
«Будь, что будет»,— подумала Зейнеп и бросилась к
нему.
Мило шепелявя — мой торе, мой торе!—оиа, еще никогда
никого по-женски не ласкавшая, жарко и доверчиво приль¬
нула к Чингизу. Она крепко и неловко обхватила его обеими
руками и целовала его в щеки. А он, пригорюнившийся, не от¬
вечал ей.
От волнения Зейнеп шепелявила сильнее обычного.
— Мой торе, я буду тебе хорошей подругой. Бот предназ¬
начил нам быть вместе. Смирись.
Тут послышались шаги, голоса, и в комнату когтя одно¬
временно вошли со двора имам со свидетелями, а из второй
внутренней двери Айганым. Зейнеп встала с дивана не раньше,
чем ее все увидели, и в несколько притворном смущении —она
не была робкой от природы — отошла в угол, стараясь «и на
кого не смотреть.
Айганым, конечно, видела все. Она следила за каждым ша¬
гом Зейнеп, подслушивала каждое ее слово. -Обратила она
внимание и на то, как равнодушно вел сабя Чингиз. Но не да¬
вая понять, что ей все известно, сладко и торжественно про¬
изнесла.:
— Как приятно смотреть на вас, дети. Вы навсегда обрели
друг друга. Хазрет, пора!—шепнула она Габдиррахиму.— Вы
же сами утверждаете: разлучать молодых — грех, соединять —
благо. Сотворите же благо для детей, читайте ежеп-кабыл.
Имам начал читать ежеп-кабыл, молитву мусульман при
заключении брака. И свидетели сделали свое дело. И -молодые
испили свадебной священной воды.
Чингиз покорно исполнял все, что требовали от «его, не
смея нарушить клятвы и воли матери. А Зейнеп сияла, не в
силах скрыть своей радости. Она напоминала верблюжонка,
которому только поводья не давали как следует расшалиться.
Флигель — отау был отдан молодым. Не велено было ни¬
кого туда впускать, кроме единственной служанки.
Чингизу пришлось смириться со своей участью. Но Зейнеп
не давала ему горевать. Она не выпускала своего торе из лас¬
ковых и сильных рук. Еще вчера проводившая время в невин¬
ных забавах, не желавшая расставаться с мальчишескими
своими нарядами, озорная гроза табунщиков, она неузнаваемо
изменилась за несколько дней. И откуда только в «ей, юной
степной шалунье, так рано проснулась пылкая опытная жен70
щниа? С каждым днем становилась она неистовей и горячей в
своей: любви.
— Привыкают друг к другу,— сказала осведомленная во
всем Айганым Чорману.
— Это хорошо, но не было у нас свадебного тоя,— пожалел
Чорман и тут же предложил сватье ехать вместе с молодыми
к нему в Баянаул и там отпраздновать как следует. Айганым
не возражала. Стала уже готовиться к отъезду, как вдруг
разнеслась недобрая весть: утонула Диль-Афруз. Она не про¬
стила: Чингизу измены к бросилась с высокого берега в глу¬
бокую Обь.
Вначале сомневались — так ли это. Но все оказалось
правдой.
Айганым и Чорман неодинаково отнеслись к гибели дочки
Сейфсаттара.
Айганым испугалась. Ее прежде всего страшило, что Чин¬
гиз после смерти Диль-Афруз затоскует, будет ходить сам не
свой. Боялась она и Сейфсаттара, только что вернувшегося
домой из Семипалатинска. Рассказывали, убитый горем естек
во всем обвиняет Чингиза, грозит карой, решил обратиться в
суд. Мол, скот отдам, чтобы его засудили, а нет—головой рас¬
считаюсь. Купец был опасным врагом, властью денег он мог
испортить жизнь Чингизу и даже уничтожить его. Айганым
в поисках выхода задумала бежать с молодыми в родной аул,
ночью незаметно исчезнуть из Омекз. А там пусть ищут концы,
степь защитит.
Совсем иначе рассуждал Чорман:
— Чего нам бояться, ее никто не убивал. Ее никто не тол¬
кал в воду, сама утонула. А почему утопилась, никто толком
не знает. Скажут, путалась с моим зятем. Да разве это при¬
чина? Кто отказывается от кумыса, кто не тешится с девуш¬
ками? Если все девушки и юноши из-за любовных неудач бу¬
дут в реки бросаться', в живых на свете никого не останется.
Ничего мы не потеряли и не надо нам бояться Сейфсаттара.
Говорят, он сел на коня. Ну и что? Куда он пойдет, туда и мы
пойдем. Как он докажет, что мой зять виновник ее гибели? Он
думает, закон помажет ему. А я думаю, закон поможет нам.
Волноваться не- стоит. Не могу же я отменить той из-за того,
чтр чья-то дочь утопилась. Сказал, отпразднуем свадьбу, зна¬
чит,; отпразднуем.
Но как же отнесся к этой смерти сам Чингиз?
Служанка-татарка в тот же день шепнула ему об этом так,
чтобы не услышала Зейнеп.
.Он не сразу поверил и даже был немного напуган, но осо-
бенно переживать не стал. В его неокрепшую семнадцатилет¬
нюю душу прочно вошло представление о ханской крови, о
достоинстве богатых и родовитых ханов, всегда имевших по
нескольку жен. Его отец имел семь жен, дед — двадцать три.
И хотя Диль-Афруз была первой любовью Чингиза, он считал
ее своей первой женой. Это ведь он говорил Диль: «Ты для
меня все». Это ведь он обещал ей верность, и Диль верила обе¬
щаниям. Но жаркие ночи во флигеле-отау имама Габдиррахима сделали свое дело. Обещание оказалось нарушенным, к
Диль-Афруз Чингиза уже почти не тянуло. Он жалел девушку,
но жалость эта была неглубокой.
Да и Зейнеп помогала рассеять и боль и память о прежнем.
Она не оставалась в неведении. Болтливая служанка втай¬
не от Чингиза в срок известила и ее. Но если Чингиз огорчил¬
ся, то Зейнеп открыто обрадовалась и облегченно вздохнула:
— Уф!.. Избавилась я от этой беды. Скажи, а Чингиз уже
знает?
Служанка развела руками:
— Думаю, что нет... Кто ему мог сказать?
Но по нахмуренному лицу Чингиза Зейнеп догадалась, что
ему все известно. Она не докучала ему никакими вопросами,
не сделала ни одного намека; только ласки ее стали нежнее и
горячей.
Так все и обошлось бы, и свадебный той в Баянауле от¬
праздновали бы на славу, если бы не нагрянула новая тяж¬
кая беда.
Неожиданно заболел Чорман. Началось с пустяка. Однаж¬
ды утром он почувствовал зуд над уголком рта. Зуд не прохо¬
дил, потом появился прыщ размером с кончик пальца. Прыщ
начал расти. Звали лекаря-баксы. Не помог. Разыскали рус¬
ского врача, и тот не сумел ничего сделать. Все лицо заплыло
в опухоли. Прошла какая-нибудь неделя, и Чормана не стало.
«Бог послал ему смерть»,— говорили доброжелатели. «Это в
наказание за гибель дочери Сейфсаттара»,— злорадствовали
враги.
Видные посланцы родов Каржас и Суюндик, съехавшиеся
в Омск, единодушно решили везти труп Чормана на его роди¬
ну, в Баянаул. С похоронами надо было торопиться: наступала
летняя жара, а Чорман при жизни отличался дородностью и
полнотой.
Казалось бы, путь Чингиза и Зейнеп вместе с Айганым ле¬
жал в Баянаул на похороны и поминальный той. Но тут
произошли события, изменившие естественный ход вещей.
Чингиз, рассчитывавший остаться на военной службе в
72
Омске, получил совсем другое назначение. Именно в это время
его старший родственник Кенесары поднял свое многочислен¬
ное войско, уже оттесненное от Кокчетау в Тургайские степи,
на новое восстание. В этот раз на религиозную борьбу — газа¬
ват его благословил имам Марал. Кенесары перенес свою
ставку на берега озера Кусмурун. Царские власти решили
сразу потушить разгоревшийся степной пожар, направив на
подавление мятежного султана два карательных отряда: один
из них формировался в Оренбурге, другой — в Омске. Омский
отряд возглавлял лихой офицер Шамрай. Ему необходим был
помощник из образованных казахов, знающий и военное дело
и русский язык. Советник Турлыбек Кошенов для этой цели
предложил на утверждение западносибирского генерал-губер¬
натора Вельяминова кандидатуру Чингиза. У Турлыбека было,
по крайней мере, два основания сделать все, чтобы Чингиз
отправился в дальний поход. Он видел в нем опасного сопер¬
ника — молодой офицер мог занять его место. Видимо, на
судьбу Чингиза повлиял и Сейфсаттар. Он во что бы то ни
стало хотел отомстить ханскому отпрыску за смерть своей до¬
чери. Поговаривали, что он щедро одарил золотом и толмачасоветника Турлыбека и самого генерал-губернатора.
Выбора у Чингиза не было. Назначение его не радовало —
как-никак приходилось подымать меч на своих же сородичей,—
но особенно и не огорчало. Предстояло решить самый трудный
вопрос, как быть с молодой женой, где останется Зейнеп. Айганым, будь это в ее воле, увезла бы невестку к себе в Срымбет. Однако весь род Каржас, и в особенности сын Чормана
Муса, даже мысль об этом приняли как оскорбление.
Не по своим шестнадцати годам рослый и решительный
Муса сказал:
— Если бы Чингиз остался в Омске или поехал бы в свой
аул, другое дело. Но ведь он будет в походе. И еще неизвестно,
когда вернется. А у нас горе, у нас на руках покойник. Я не
могу отправить к родственникам мужа сестренку, на которую
сразу свалилось несчастье. Она такая юная... Как она перене¬
сет свое одиночество? Нет, этого я не могу позволить. Сестра
поживет с нами. Возвратится Чингиз и возьмет свою подругу.
С Чингизом наедине Муса говорил прямо и сурово:
— Власти тебе приказали — ты едешь в поход. А я свою
сестренку в трауре везу домой. Я тебе желаю благополучия.
Ты думаешь, я не знаю о твоих похождениях в Омске. Что ж,
в молодости все горячатся, и я тебя не могу укорять. Но те¬
перь вы заключили брак. Бог вас соединил и родители. Перед
богом и перед народом некуда отступать. Знай, сестра не свер73
нет с пути, будет тебя терпеливо ждать, сколько надо. Ну, а
если ты свернешь в сторону — помни: добром это не кончится.
Как потребуется, так и сделаю. Ни перед чем не остановлюсь.
Самым грустным и тяжелым было прощание с Зейнеп.
Черные, как смоль, большие, чуть выпуклые глаза ее затума¬
нились. На длинных изогнутых ресницах дрожали капельки
слез. Дрожали и не скатывались. Она склонила голову, скре¬
стила руки и тихо шепелявила, проглатывая «р».
— Мой торе, твоя воля быть моим или не быть моим. Но я
до самой смерти твоя. А если тебя для меня не станет, не будет
и меня для мира.
Чингиза позвали, минуты прощанья кончались. Зейнеп так
и застыла в горести, не вышла за порог. И Чингиз думал о ее
последних словах, возвращаясь к ним не раз в долгие дни по¬
хода. Что это значит —«не будет и меня для мира?» Неужели
она может умереть? Умереть, как Диль-Афруз? Какие испы¬
тания посылает мне судьба! Почему мне встречаются девушки,
готовые наложить на себя руки?
...Два года походной жизни подходили к концу. В отряде
Шамрая Чингиз возмужал, приобретая не только военную
сноровку, но и основательно раздумывая над своим будущим.
Много было в походе тяжких дней, победа давалась нелегко.
Только через два года войско Кенесары после кровопролит¬
ного боя было отброшено к берегам Сырдарьи, сражаться
дальше с мятежным султаном и одолеть его предстояло ураль¬
ским казачьим частям.
Карательный отряд Шамрая возвратился в Омск. Их
встретили хорошо: Шамрай был произведен в полковники,
Чингиз — в подполковники.
В степи было еще тревожно. Опасность новых вспышек
восстания, особенно в окрестностях Кусмуруна, заставляла
власти принять предупредительные меры. Возник проект со¬
здания нового Кусмурунского казахского округа со строи¬
тельством военного укрепления на берегу озера. Туда прочили
начальником полковника Шамрая, а Чингиза предложили на¬
значить ага-султаном.
До утверждения проекта и Шамраю и Чингизу предоста¬
вили отпуск для отдыха.
Чингиз подумал и решил сначала ехать не к Зейнеп, нахо¬
дящейся не так далеко от Омска, а к Айганым, в глубицную
степь, в Срымбет.
Чувствами он рвался к Зейнеп, но к матери — разумом и
сыновьим сердцем.
Он рано лишился отца, почти не знал его ласк и забот.
74
Его растила, воспитывала мать. Перед пей он считал себя
в неоплатном долгу.
Вся жизнь матери была перед ним как на ладони. Он знал
о ней столько хорошего, но теперь начинал понимать и плохое.
Чингиз догадывался, почему егр мать, едва перешагнув
сорок лет, так быстро начала стариться. В этом возрасте жен¬
щины, и степные и городские, выглядят еще хорошо, если, ко¬
нечно, их не подтачивает болезнь. Чингиз вспоминал мать
Диль-Афруз Гульхан. Ровесница его матери, Гульхан выгля¬
дела прекрасно. Статная и свежая, она могла привлекать как
женщина. Она была в расцвете сил. Еще морщинки не поя¬
вились на гладком и румяном ее лице. Но разве Айганым
жилось хуже? Разве у Айганым было больше изнуряющих
забот? Или омский воздух целебнее степного и городская
пища лучше аульной? Нет, Айганым жилось легче, богаче,
привольнее! Уважение и почет тоже не укорачивают жизнь.
Их-то и не доставало Гульхан и хватало в избытке Айганым.
Почему же все-таки так случилось?
Однажды степной акын сказал:
Полунамек сильней прямых обид.
Он как больного колика страшит.
Чингиз пришел к убеждению, что здоровье матери, ее дух
и волю сокрушили бесчисленные полунамеки.
Без мужа баба,— есть такие голки,—
Беспомощна, как нитка без иголки.
Должно быть, оттого, что Айганым рано овдовела, да еще
потому, что сама едва ли была до конца безгрешна, кого
только ни припутывали к ней — русских и казахов, и знатных
и незнатных, и молодых и старых. Самый малый слух охотно
подхватывали сплетники и сочиняли целые истории. Аульные
бездельники всем на потеху добавляли в эти истории новые
подробности. Находились и умелые шутники-рассказчики, ко¬
торым ничего не стоило передавать сочиненную сказку в ли¬
цах, на разные голоса, с такими жестами и мимикой, что слу¬
шатели смеялись до слез.
Узнавала об этом и сама Айганым. Непристойные россказ¬
ни доходили и до ее детей. И до Чингиза, жившего далеко от
матери в Омске.
Тогда он не придавал сплетням большого значения, а те¬
перь не сомневался в том, что вместе с настоящими бедами
эти постоянные насмешки преждевременно состарили его
мать.
75
Она болела еще тогда; еще тогда ее, грузную, потучнев¬
шую, мучали одышка и сердцебиение. Но то, что она совсем
слегла, одолеваемая тяжелой болезнью, Чингиз узнал только
в дни своего возвращения в Омск из похода на Кенесары.
Нашлись аулчане-очевидны, сомневавшиеся в том, что она
долго протянет. И Чингиз поспешил в Срымбет, чтобы застать
ее живой, чтобы получить материнское благословение.
Айганым почти не вставала с постели. За эти два года она
так изменилась, что Чингизу стало не по себе. Приезд сына
пробудил на некоторое время ее угасавшие силы. Хотелось
поговорить о его дальнейшей судьбе, рассказать ему, что про¬
исходит вокруг.
И в Срымбсте я во всем Кокчетавском округе произошло
много событий. Со слов матери и от близких людей Чингиз
скоро разобрался во всем.
Честолюбивый Зильгара, сменивший в свое время Айга¬
ным на посту ага-султаиа, не смог удержать власть в своих
руках. Его сын Алибек, заносчивый бездельник и барымтач —
любитель угонять чужой скот, не оставлял в покое жителей
окрестных аулов. Никакого сладу с ним не было, и возмущен¬
ные скотоводы отправляли бесконечные жалобы не только в
Омск, но и ■ далекий Петербург. И власти, убедившись в
справедливости жалоб, решили: если Зильгара не может ути¬
хомирить своего родного сына, то какой же он ага-султан.
На эту должность был назначен тихий Тани, внук Аблая от
сына Чингиза, Тот самый Тани, у которого Чорман выпросил
в дар любимую ловчую птицу, ястреба Серую Пику. Народ
поддержал Тани, ханского потомка, человека благоразумного
и спокойного. Подала за него свой голос, лишенный прежней
властной силы, и больная Айганым
Новый ага-султан сразу прослыл правителем благодуш¬
ным Но его доброты хватало далеко не на всех. До сих пор
он был одним из почетных приближенных Айганым, до сих
пор она его считала преданным ей родственником мужа. Но
увы, оказалось, что Тани просто ждал случая, чтобы выпу¬
стить свои спрятанные когти Он затаил глубокую обиду на
Айганым еше с того года, когда она упекла в ссылку его млад¬
шего брата Сартая. В свое время он чуть ли не одобрял ее
поступок — дескать, Сартзй сам виноват, но на самом деле
обозлился ѵ. в течение долги* лет держал камень за пазу¬
хой, чтобы ударить теперь свою сноху.
Тани, взяв узду власти в свои руки, начал мстить Айга¬
ным. Первым его решительным шагом было убийство Балтамбера.
76
Еще отец Балтамбера Тунгатар.из ветви Караман рода
Уак, почти всю жизнь был табунщиком Вали. Он походил на
великана и обладал могучей силой. Сам Балтамбер превзо¬
шел и отца. Рост — верблюжий; посмотреть на него сзади —
лопатки и затылок, как у быка-трехлетки; засучит рукава —
мускулы на руках дыбятся волнами на озере в бурю; но до¬
тронься до мускула — почувствуешь крепость и твердость кам¬
ня. У него, широкого и нескладного, все было необыкновенных
размеров. Голова, как надутый бурдюк; уши, как ладони;
нос, как ступка для проса; мясистые красные губы; курчавая
черная борода, с младости не знавшая бритвы, и только глаз¬
ки были слоновьими — узкими и небольшими. Балтамбер
был наделен сказочной силой. Он мог схватить за челку не¬
объезженного горячего коня и свалить его наземь, он хватал
несущегося аргамака за хвост и останавливал его. Если бы
он не был табунщиком, стал бы батыром. Степные батыры и
так ие осмеливались вступать с ним в поединок. В быту Бал¬
тамбер был очень неопрятен; мыться не любил, грязь въеда¬
лась в поры его кожи; от него всегда пахло потом; он круп¬
ными горстями засовывал в рот жевательный табак — насыбай, и уголки его губ были всегда испачканы коричневой
слюною. Но здоровьем он . отличался удивительным. Даже в
сильные морозы накидывал чуть ли не на голое тело старень¬
кий чекпен изверблюжьей шерсти, натягивал на босые ноги
подлатанные сапоги, брал видавший виды кожаный малахай
и-работал без рукавиц, не чувствуя холода. А летом ему было
достаточнр широких штанов: он обходился без рубахи и не
боялся солнца. Ел он за двоих, а то и за троих. Ему не со¬
ставляло труда справиться с чашей сала и выпить ведро ку¬
мыса. Но обжорство не было в его натуре. Поест так один
раз в день и больше не прикасается к пище. Характер у него
был покладистый. Балтамбер избегал ругани и споров,- не
стремился советоваться по любому поводу, а молча делал свое
дело. Легко прощал маленькие обиды. Но если по-настояще¬
му сердился, то не кричал, не дрался, а просто сжимал обид¬
чику руку, сжимал там, где есть мускулы, и это было больнее
сильного удара. И если уж кто-нибудь задирал его, то на рас¬
стоянии, побаиваясь подходить близко.
Балтамбер начал пасти табун вместе со своим отцом. По¬
том ему поручили дойку кобылиц в ауле Вали. Балтамбер
привязывал к канату двадцать-тридцать кобылиц и успевал
их выдаивать, пока другие не справлялись и с пятеркой.
В скорости с ним никто не мог тягаться. Прежде кумыс при¬
возили на верблюдах, теперь Балтамбер сам притаскивал пе77
реполненные тяжелые сабы. Ночью он выпасал свой кумыс¬
ный табун. Бывало, у других табунщиков лошадей поедали
волки, а у Балтамбера за все время не пропал даже стригу¬
нок. Весь дом Вали, в особенности Айганым, уважали такого
редкостного работника.
Но что за дело было до этого аульным сплетникам. У них
есть свой шариат, без благословения аллаха. Айганым не зря,
мол, уважает Балтамбера. Значит, они близки друг к другу.
Так поговаривали еще при жизни Вали, а после его смерти
утверждали, как непреложное:
— Балтамбер? Разве он дояр Айганым? Нет, это ее муж.
Сплетня распространялась, росла, бросала тень на честь
рода Аблая. Кто хотел, тот и чесал язык: а вы не знаете, хан¬
ша у нас какая! Особенно надоедали родственникам. Те; в
свою очередь, завидуя ли такому работнику или просто стре¬
мясь уколоть Айганым, раздражали ее сначала полунамека¬
ми, а потом брякали и напрямик. Однажды байбише в гневе
запретила, говорить об этом:
— Не мелите больше чепухи!
И вместо того, чтобы отдалиться от Балтамбера, прибли¬
зила его к себе. В свое недолгое ага-султанство она брала
его возчиком, зная, что он всегда охранит ее в пути. И позд¬
нее, расставшись с должностью ага-султана, она выезжала
в гости в его сопровождении. Потом Айганым приглашать
стали реже, но она не изменила, своей привычке ездить в степь,
в предгорья, к лесным озерам. И по-прежнему парой лошадей
правил все тот же Балтамбер.
Аульных сплетников это окончательно вывело из себя. Они
придумывали слухи один другого грязнее:
— Устанет Айганым в пути, захочет передохнуть, тогда
они останавливаются, и Балтамбер гладит ей спину.
■ — Это что?! Он ее и в озере сам купает.
— Купает? Вы лучше скажите, что пх связывает.
— Айганым считает — ездить с батраком хорошо: и он
ничего не скажет, и другие не подумают.
— Нашла себе байбише табунщика. Молодого, огромного,
богатырской силы.
Передавали из уст в уста, придумывали новые подроб¬
ности.
А в последние годы сочинили обидное:
— Состарилась ханша, не гладит он ей больше спину.
Но вопреки сплетникам Балтамбер по-прежнему оставал¬
ся близким человеком Айганым.
Сплетни поползли снова; как только Тани принял ПОСТ
78
ага-султана. Не без его усилий они достигли таких размеров,
что оскорбляли достоинство всех потомков Аблая. И самого
Тани в их числе. Вот тут и начал ага-султан со своими до¬
веренными людьми хладнокровно и обдуманно готовить
убийство Балтамбера. Искали самый верный способ и никак
не могли найти. Убивать в открытой схватке — еще неизвестно
чья возьмет. Нескольким пешим на него пойти — он их рас¬
швыряет кулаками, конных подослать — посбивает с коней
своим увесистым соилом. Нет, действовать надо по-другому.
И выход был найден.
На юго запад от Срымбета, неподалеку от Иманских гор,
с недавнего времени возникла станица из татар, приписан¬
ных к казачьему сословию. Тани завел дружбу со станичным
атаманом Салахом, человеком жестоким и корыстным. Он-то
и посоветовал султану прикончить Балтамбера из пистолета.
Это, сказал он, самое легкое дело.
— Из пистолета?— переспросил Тани. Он знал ружья,
знал пушки, знал стрелы, но пистолета и в глаза не видал.—
А какой он?
- Вот какой!—и Садах вытащил из кармана небольшой
пистолтик.
— Маленький какой. И может убить человека?— недовер¬
чиво покосился Тани.
— Наповал убьет. Слова произнести ваш Балтамбер не
успеет.
Садах показал, как надо обращаться с пистолетом и от¬
дал его Тани. Но кто же стал исполнителем этого мрачного
поручения? Выбор султана пал на Шепе, старшего брата
Чингиза, тщедушного коварного человечка. Он, давно начи¬
ненный
аульными сплетнями, ненавидел Балтамбера. Не
имевший и понятия о чести, он делал вид, что оскорблена его
честь. Он давно грозился то проткнуть табунщику брюхо но¬
жом, то срубить ему голову топором. Погоди, останавливал
его Тани, случай удобный выбрать надо. И сделать без шу¬
ма, чтобы никто не знал.
Как хищно обрадовался Шепе, когда Тани вручил ему
пистолет. Наконец-то! Договорились так- ночью Шепе найдет
Балтамбера в степи, там, где он пасет кобылиц. Найдет будто
бы случайно и спросит словно в шутку. «Убить тебя, Бал¬
тамбер?» Балтамбер так же в шутку ответит: «Убивай! Толь¬
ко как это ты сделаешь?» И Шепе попросит табунщика отойти
и пошире распахнуть на груди свой старый чекпен верблю¬
жьей шерсти. Ничего худого не подозревая, Балтамбер так и
сделает. И тогда... Тогда надо стрелять!
79
Поначалу все шло так, как задумали. Простодушный Балтамбер стал в ярком свете луны против Шепе и даже выпя¬
тил свою могучую волосатую грудь.
— Ну, теперь убивай.
Шепе, не показывая пистолета, запрятанного в рукаве,
тщательно прицелился и спустил курок.
Пуля навылет пробила грудь. Выстрел был негромким, от¬
рывистым. Балтамбер ничего не понял. Он почувствовал боль,
прижал руку к сердцу, но даже не пошатнулся. Шепе выстре¬
лил второй раз в голову. Балтамбер упал, не успев вскрик¬
нуть.
Тут подбежали люди, подосланные Тани — они скрывались
неподалеку,— схватили труп, отвезли его к озеру Кылы у
подножья Срымбета и так глубоко закопали в глухом овраге,
что никому не удалось обнаружить внезапно исчезнувшего
Балтамбера.
Напрасно Айганым просила сородичей мужа найти табун¬
щика. Напрасно она отправляла людей в его родной аул. На¬
прасно ее успокаивал Тани. Мол, испугался дурной молвы и
упреков. Поэтому и скрылся в родных краях. Где же его там
искать.
После исчезновения Балтамбера Айганым совсем переста¬
ла выходить из дома, не вставала с постели. Никто не может
достоверно сказать, что здесь было истинной причиной: обыч¬
ное ли участие в человеческой судьбе или, действительно, она
относилась к нему не так, как к другим. Так или иначе, но
ей стало совсем худо.
...Чингиз плакал, глядя иа мать. Ему горько было смот¬
реть на слипшиеся от пота волосы, на тусклые глаза, на бес¬
форменное расползшееся тело, которым она перестала вла¬
деть. Она говорила с трудом и, задыхаясь, жадно ловила
ртом воздух.
Чингиз плакал.
Но его приезд просветлил сознание матери, оживил ее ум,
помог собрать последние силы. Она не проливала слез. От¬
давая себе отчет в том, что доживает последние дни, Айганым
нашла мужество говорить с любимым сыном о будущем. От¬
рывисто и тем не менее ясно высказала она ему заветную
мечту. Как ей хотелось дождаться того часа, когда избранная
ею самой невестка Зейнеп переступит порог Орды и займет
свое место келин в доме.
Чингиз'молчал. Он боялся ответить невпопад, боялся уско¬
рить приход смерти, уже незримо подстерегающей мать.
Чингиз не мог сказать всего, что он передумал за эти го80
ды. Он помнил, как в дни его любви к Диль-Афруз злился
на мать, как был подавлен ее волей, как утратил надежды
на счастье. И хотя потом он смирился со своей участью, и
Зейнеп стала ему близкой и дорогой, чувство досады и недо¬
верия к матери так и не исчезло за эти два походных года.
Много передумал он и о Зейнеп. С нежностью, с горечью, с
тревогой.
Нет вины Зейнеп передо мной, говорил он сам себе. Ее
судьба — замужество, ей нужен был мужчина. И если им стал
я, она не властна была выбрать другого. Она ему говорила —
люблю! И она не лгала. У него нет повода упрекать ее в
болтливости. Она не баба, прошедшая через замужество Ка¬
кой у нее жизненный опыт? Девушка, почти девочка. Только
что раскрывшийся алый цветок. И ему, а не кому-нибудь, да¬
ла она вкусите первую медовую сладость. Девушка, почти
девочка И шепелявила она по-детски. Но своей стройностью
и привлекательностью не уступала степным красавицам.
И душою чиста С того часа, как остался с ней наедине, во
флигеле-отау, и до последней минуты прощанья ему довелось
испытывать ненасытное наслаждение ее красотой, ее пылко¬
стью. Все время, и в походе и теперь, звучали ее слова при
расставании:
— Мой торе... Я до самой смерти твоя.
После возвращения в Омск и здесь, в Срымбете, он узна¬
вал подробности ее жизни, в Баянауле, узнавал о тамошних
переменах. Зейнеп приехала домой беременной и благополуч¬
но родила ему дочь. Но девочка через несколько месяцев
умерла. Зейнеп в глазах аулчан стала не невестой, а женой
Чингиза. Брата жены, Мусу, несмотря на его молодость, ут¬
вердили ага-султаном. • Слава об его уме, честности, красно¬
речии и находчивости росла в степи. В короткий срок он за¬
воевал такое же уважение, которого долгой службой добился
его отец Чорман.
До Чингиза дошла еще одна новость. Она имела к нему
прямое отношение. Муса отметил годовые поминки по отцу
и, сняв траур, исподволь начал готовиться к отправке сестры
в аул мужа. Теперь приготовления были уже закончены.
Степью летала весть, всех приводившая в изумление. Ойбай,
какой богатый, ойбай, какой щедрый! Две белоснежных юр¬
ты со всяческим добром, двадцать пять верблюдов, впряжен¬
ных в подводы, чуть ли не сотня дойных кобылиц, гурты овец
на убой. Узнала об этом и больная Айганым. Все до тон¬
костей узнала. И обрадовалась. Но еще больше обрадовалась
81
она намерению Чингиза самому поехать за женой. Тем бо¬
лее, что тут не обошлось без подсказки матери.
Айганым собрала у своей постели родственников и друзей,
чтобы посоветоваться о поездке Чингиза в Баянаул. Он, по¬
сланец ханского рода, не должен уступать им в щедрости.
— Пусть его руки будут полными даров,— наставляли ста¬
рейшины.— Пусть сопровождают его уважаемые посланцы
ближних родов — Кереи и Уакв, Атыгай и Карааул, Канжи
галы и Курлеут. Чтобы не искать ночлега, захватите с собой
шатры. Их дадут вам охотно казаки из крепости. И косяк
дойных кобылиц не забудьте. Пусть будет подготовлено вымя
у каждой кобылицы. Ничего нельзя упустить Запаситесь ко¬
лотушками и недоуздками, ведрами для дойки и бурдюками,
чтобы хранить кумыс. На мясо гоните следом молодых, еще
не жеребившихся кобыл Пригласят вас в аул по пути — за¬
езжайте, не пригласят — не вздумайте останавливаться ря¬
дом. Заехал ты, Чингиз, в аул — будь щедрым! Мирза в ауле
должен остаться доволен и подарками и речами. С тобою дол¬
жны быть острословы: им первыми начинать беседу за
дастарханом. Певцов надо взять с собою, домбристов, батыров-балуанов. И смотри, Чингиз, чтобы опытные люги при
сматривали за табуном.
Словом, от малого до большого все было предусмотрено.
Потомок хана, офицер, будущий султан отправляется, как
подобает, в свадебное путешествие.
Чингиз понимал, какое значение придавалось в степи всем
этим внешним знакам достоинства и богатства. Но его беспо¬
коила больная мать. Хватит ли у нее сил дождаться его н
Зейнеп. Он спросил об этом напрямик сородичей, осторожно
посоветовался с матерью.
Седой сородич сказал— Айганым сама пожелала, ^тобы ты ехал. Мать сказа¬
ла — собирайся! Значит, надо собираться в путг
Придет
смерть, как мы ее убережем. Не придет — и врачи ничего не
сделают. Умрет Айганым — похороним ее по обычаям пред¬
ков. Справим поминки как положено. Прочтешь ты молитву
за упокой ее души. Познала она радость жизни, видела и по¬
чет и благоденствие. Ее будущее — тот, иной мир А все, что
останется от нее здесь, будет светом для вас, детей ее. Но
подожди горевать. Ты еще, может, успеешь обернуться и за¬
станешь ее живой. Привезешь келин — двойная радость для
Айганым будет.
Мать одобрила Чингиза на прощанье:
— Не задерживайся, не надо! Только смерть и удача зна82
ют — увидимся мы или нет. Встретимся мы — поблагодарим
бога за добро. Не встретимся — будь счастлив. Знай, я счаст¬
лива сейчас. Ты меня не огорчаешь теперь, как раньше. Ты
послушался меня. Благословляю тебя, как в детстве, белым
МОЛОКОМ своим.
Вскоре караван Чингиза тронулся в дорогу.
Айганьш снова стала предаваться молениям. В последние
годы она ревностно соблюдала все религиозные обычаи. Жиз¬
нелюбивая и деятельная прежде, она превратилась в настоя¬
щую святошу, столь редкостную в казахском ауле. Если бо¬
лезнь не укладывала ее в постель и если она не обедала иля
не ужинала, то часами не сходила с жайнамаза — коврика
Для верующего во время чтения молитв.
Айганым собиралась даже совершить паломничество в
Мекку, чтобы заслужить звание хаджи. Она вышла в путь вме¬
сте с остальными паломниками, но очень скоро поняла, что
ей не дойти,— мешали одышка и сердцебиение. Пришлось
вернуться домой. Она строго придерживалась поста, не счи¬
таясь с болезнью. Но после учащения припадков и поститься
было опасно, как сказали сведущие люди.
Оставалось одно — молитвы.
— Что вы читаете?— спрашивали ее.
— Нафиль. Не знаете, что такое нафиль,— я объясню. Де¬
вочка обязана читать намаз с девяти лет, мальчик—с три¬
надцати. Молитвы, не прочтенные в жизни, ложатся грехом
на виновного. Виновный обязан отмолить этот грех. Вот это и
называется нафиль. Так я стремлюсь заполнять молитвами
конец жизни.
Болезнь не давала возможности Айганым соблюдать по
всей форме обычай. Она не могла молиться стоя, приходи¬
лось сидеть. Полнота не позволяла ей выполнять обряд саждачи — касаться лбом пола. Она ограничивалась только не¬
большим наклоном головы.г
Ей так хотелось, чтобы в доме был постоянно священно¬
служитель, которому бы она доверяла до конца. Младший
двоюродный брат Айганым Пырали служил прежде в Орде, в
ауле Вали имамом. Но, раздосадованный в первые годы вдов¬
ства сестры оскорбительными слухами, он заявил, что больше
здесь жить не может, и поспешил в родные края. Его замешАл мулла — татарин Гали'аскар, получивший, если'верить
ему. Образование в Дарра ал Фунум, религиозной школе в
Каргалы, неподалеку от Оренбурга. Ставший имамом в ме¬
чети, построенной рядом с домом в ущелье горы Срымбет, он
нр’йнушал уважения, и можнб было сомневаться в его дейст-
вительной учености. Тяжелая болезнь чаще заставляла Айганым думать о смерти. И если мулле Галиаскару до сих пор
как-то прощалось его невежество, то теперь Айганым сочла
ниже своего достоинства позволить этому безвестному тата¬
рину отпевать себя после смерти. Поэтому она и послала
гонца к брату своему Пырали. Пырали не откликнулся сразу.
«Сколько лет меня не искала, а теперь, видишь, зовет»,—
подумал он. Гонец прибыл и во второй раз. Имам не посмел
отказать сестре и приехал в Срымбет. С грустью он увидел,
что состояние сестры тяжкое, пожалуй, безнадежное. Он ре^
шил быть около нее, пока в болезни не наступит перелом к
лучшему, либо уж до смертного конца. Пырали хотел пови¬
дать и Чингиза вместе с его молодой женой. Имам мечтал
отпраздновать с Айганым их возвращение. Но этой мечте не
суждено было сбыться.
...Весть о том, что молодые едут, как водится в степи, на
несколько дней опередила их приезд. В Срьшбете заволног
вались. Особенно обрадовалась Айганым. К ней■возвратился
дар речи, утраченный накануне. -Она беседовала с каждым,
кто подходил к ее изголовью, и давала всяческие советы, как
лучше встретить Зейнеп.
— Бог смилостивился!— говорили родные,— Что будет
дальше, знает только аллах Только бы Айганым увидела
своими глазами той невестки и сына.
— Многого мне не надо,— шептала с улыбкой Айганым,—
сношеньку свою Зейнеп я полюбила всей душой. Поцеловать
бы ее в белый лобик.
Айганым оживилась. Оживилась в последний раз, освети¬
лась надеждой, как это нередко бывает перед близким смерт¬
ным часом.
Спокойно лежала она на постели, как вдруг послышался
шум, перестук копыт, смешанный' с возгласами радости и
удивления. Уже можно было различить слова:
— Приехали, приехали!
В комнату Айганым заглядывали те, кто попроворнее, и
шутливо требовали суюнши — подарок за хорошую весть.
Айганым широко раскрыла глаза, хотела что-то сказать, но
не смогла. Снова сомкнула веки, тяжело и хрипло вздохнула
и стихла.
Это был последний вздох Айганым.
84
Вражда с Есенеем
Приказ об образовании нового Кусмурунского округа и
о назначении Чингиза его ага-султаном дошел до Срымбета
в ту пору, когда молодая Зейнеп уже обосновалась в доме
своего мужа.
‘
Казалось бы, чего проще —взять сразу Зейнеп в султан¬
скую ставку. Но у Зейнеп, строго почитавшей аульные обы¬
чаи, были свои представления о долге снохи, и она не могла
их нарушить. Пусть первые встречи со свекровью были сов¬
сем краткими, они успели полюбить друг друга.
И теперь, когда земля на могиле Айганым еще была све¬
жей, Зейнеп с горечью вспоминала ее слова, сказанные едва
ли не перед самой кончиной:
— Молю аллаха, чтобы он взял меня. Услышит он мою
мольбу,— тогда поплачь надо мною от души, жеребено¬
чек мой.
Зейнеп восстанавливала в памяти песенный плач по умер¬
шему — жоктау. Впервые ей довелось повторить вслед за
акыном сложенную им долгую поминальную песню в дни по¬
хорон отца. Юная, почти девочка, она пропела ее тогда до
конца слово в слово. Подавленная горем, она ие забыла ии
одной строки. Ей не надо было придумывать что-то новое.
Песня-жоктау сохраняла свой смысл: печаль оставалась пе¬
чалью. Женщины ханского рода вместе с молодой женой сул¬
тана следовали казахскому обычаю. И утром, и в обед, и ве¬
чером они подхватывали песню Зейнеп. Ритмичный, хватаю¬
щий за душу хоровой плач троекратно звучал в ауле каждый
день.
Только запев сложила сама Зейнеп:
Кошмы бабушка мне побелила,
Разукрасилачюрту мою.
Плачу я у твоей могилы,
Песнь печали — жоктау пою.
И дальше шла поминальная песня, спетая акыном тогда
еще, на похоронах отца.
Самоотверженность Зейнеп и ее верность памяти свекро¬
ви не прошли незамеченными. Многие женщины восхища¬
лись ею.
—• Лучше и не может быть невестки, чем наша Зейнеп.
Как, бывало, хвалила ее ханша. Поговаривали, будто она же¬
нила Чингиза против его воли. А смотрите, как нынче оправ¬
дались ее надежды.
85
Но кроме траура возникла я другая причина, не позволив¬
шая Зейнеп переехать сразу в Кусмурун.
Она стала плохо себя чувствовать. Поест немного, начи¬
нает тошнить. Иной раз она так ослабевала, что ей нелегко
было встать с постели. Опытные женщины разгадали, в чем
дело: Зейнеп тяжко переносила первое время беременности.
Нашлись всеведущие старушки, посоветовавшие ей съесть
мозг беркута. И не прирученного беркута, а вольного, дико¬
го. Зейнеп тут же решила, что лучшего лекарства и быть не
может. Прихоть эта до конца овладела молодой женщиной.
Где только достать птицу?
Случился рядом некто Быкан, сын Вали-хана и его байбише. Приехавший в аул на похороны Айганым, он дожидался
здесь сорокового дня, срока большого поминального тоя.
Дрогнуло сердце старого охотника на ловчих птиц, когда он
узнал про желание Зейнеп. Жил Быкан в Кзылагаче, непо¬
далеку от гор Кокчетау. Он обычно ловил беркутов на вер¬
шине неприступной скалы Ок-Жетпес — Стрела не долетит.
Немногие смельчаки добирались до острого, вонзающегося в
небо, каменистого пика. Бывало, и смельчаки срывались с его
опасной крутизны. Но Быкан поднимался на Ок-Жетпес ие
раз и не два, и суеверные люди шептали друг другу: должно
быть, дух предков помогает ему.
Этих беркутов, так и прозванных охотниками Ок-Жетпес,
он ловил лишь тогда, когда начинала стареть или терять зор¬
кость его прежняя прирученная птица.
В других местах беркутов Быкан не добывал. И силой, и
остротой взгляда, и хваткой они не могли сравниться с орла¬
ми Ок-Жетпес. Только пойманный там беркут мог закогтить
не то что лису, но и волка, настигнув его с расстояния, куда
едва доходит окрик человека.
Сказители утверждали, что птицы эти появились в горах
Кокчетау с тех времен, когда в 'Кзылагаче на белой кошме
был поднят хан Аблай. Они уверяли, что беркуты заповедной
скалы даются в руки только избранным охотникам и, как
правило, только тем, в чьих жилах течет древняя кровь Аблая. Рассказывали еще, что на вершине Ок-Жетпес обитает
только самка беркута, высиживающая птенцов, а где в это
время находится беркут-самец — никому неизвестно. Один
старый человек высказал однажды догадку, что беркут-стец
летает над горами Урала, поэтому, дескать, и детеныши при¬
обретают черно-белое оперенье, похожее на черные уральские
вершины, покрытые белым снегом. Чего только не говорили
про этих беркутов. Была и такая легенда: покинут беркуты
Кокчетау, утес ОктЖетпес, если в аблаевском роду не будет
сыновей, способных их приручать. И ханские сторонники на¬
чинали серьезно побаиваться: хиреет род, уменьшается число
преданных ему людей. Не рухнет ли Черный шанырак, не уле¬
тят ли навсегда черно-белые птицы?
Быкан был хранителем беркутиных гнезд, как чабан —
овечьих отар. Он умел узнавать, когда самка отложила яйцо.
Это случалось не каждый год. Если самка откладывала два
Яйца, то одно непременно раскалывала клювом. Ничто не
укрывалось от глаз Быкана. Самка беспокойно носится над
вершиной,— значит, в гнезде яйцо или уже вылупившийся
птенец. Если самка подолгу пропадает летом — значит, не
ждет в этом году потомства.
Быкан отличался завидной наблюдательностью и уменьем
ловить беркутов. А больше, пожалуй, он ничего и не умел
делать. Житейские заботы мало трогали его. Ко всему он был
равнодушным, но принимал близко к сердцу и горести и уда¬
чи своих сородичей, живших от него на достаточном отдале¬
нии. Умирает кто-нибудь — он тут как тут. Рождается ребе¬
нок — Быкан не замедлит появиться. Правда, и в случае та¬
ких событий внешне он сохранял свою постоянную невозму¬
тимость.
Что касается всяких поверий и примет, то к ним он всегда
прислушивался и знал великое множество.
Стоило ему прослышать, что молодая келин пожелала по¬
лакомиться мозгами дикого беркута, как Быкан обрадовался
этой вести и по-своему ее истолковал. Ему были известны и
раньше причуды беременных женщин. Рассказывали: одна ни
с того ни с сего потребовала волчьего мяса. Значит, на свет
появится злой и жадный человек. Другую потянуло попробо¬
вать змеиного варева. Да, Да! Бывало и такое. И уж тут
ничего хорошего не жди,—, малый вырастет изворотливым и
лукавым. А уж если появилось желание отведать мозг бер¬
кута, не соколом ли суждено стать сыну? Смелой, осмотри¬
тельной птицей, любящей высоту.
. — Не зря появилось такое желание у нашей келин Зейнеп,— рассуждал про себя Быкан,— И подумать только, тя¬
нет ее не к прирученному, а к вольному беркуту. Как знать,
дердкет быть, и сын ее станет зорким джигитом, с крепкой
хваткой. И снова начнет процветать ханская ставка.
О том, что келин произведет на свет дочь, старый Быкан
це позволял себе и думать.
Охотник припомнил, что прошло уже-около трех лет с того
дня* когда он извлек из гнезда на вершине Ок-Жетпес своего
87
последнего беркута. Побывал в горах этим летом, приметил,
что самка беркута опять кружится над скалой и приносит
в свое гнездо и зайцев, и горных индеек, и даже малых яг¬
нят. Нет сомнения, птенец подрастает. Есть возможность ис¬
полнить желание беременной Зейнеп. Быкан твердо решил:
во что бы то ни стало он привезет келин самку беркута или,
в крайнем случае, птенца. Надо исполнить прихоть Зейнеп,
накормить ее мозгом орла.
С такой целью он и уехал, рассчитав, что вернется к со¬
роковому дню, к поминальному тою. Замысла он никому не
выдал: и дома и в ауле Чингиза сказал, что проведает род¬
ственников. Быкан всегда умалчивал, что собирался взобрать¬
ся на вершину Ок-Жетпес. Так поступил он и теперь.
Его не пугали крутой подъем, острые каменные выступы.
С детства он свыкся с горными кручами. И в свои пожилые
годы сравнительно легко одолевал высоту. Иные запасались
канатами и с трудом карабкались по почти отвесному скло¬
ну, иные и не мечтали о подъеме. А он полз, плотно прижи¬
маясь к склону, поднимался по отполированным до блеска
камням, где, казалось бы, и змея не смогла удержаться. Не¬
постижимо тонким чутьем находил он малейшие выступы и
цепко ухватывался за них. Быкан не знал, что такое голово¬
кружение: ему было просто некогда оглядываться вниз, ему
было чуждо чувство страха. По-хозяйски запасался он перед
очередной ловлей всем необходимым, по возможности лег¬
ким, снаряжением — люлькой, сплетенной из чия, бараньей
шкурой, мотком шпагата. Завернув беркутенка и обвязав
люльку, он осторожно скатывал ее по склону, избегая скоп¬
лений камней. Беркутенок был хорошо защищен, а сам охот¬
ник при спуске пользовался волосяным арканом, закрепляя
его замысловатым узлом на стволе можжевельника, чудом
росшего на самой вершине. Где-то на середине спуска одному
ему ведомым приемом он высвобождал первый узел и завя¬
зывал второй на стволе одинокой сосны. И тогда благополуч¬
но возвращался к подножью утеса.
Подъем и спуск проходили не без осложнений. Быкану
приходилось испытывать немало неприятных минут. Но в об¬
щем, не зря его называли покоряющим вершины. Он старался
не замечать случайных ушибов, приноравливался к крутизне
и в равной мере надеялся на свои мускулы, ловкость и дух
предков. Архар мог бы позавидовать ему,— так скоро он очу¬
тился на вершине и в этот раз.
Птенец оказался в гнезде. Он был один, без матери. Уже
отросли его крылышки в темно-белых полосах. На клюве не
проступали розовые пятна, как у самки. Клюв оказался ров¬
ного желтоватого цвета, как обычно бывает у самца. Добрая
примета, подумал Быкан. Это беркут, не иначе, сына подарит
нашему роду Зейнеп.
Хороший знак прибавил ему сил и решимости.
Но не так-то просто было взять беркутенка. И клюв и ког¬
ти у него окрепли. Он уже вот-вот мог взмахнуть крыльями
и взлететь. Птенец отчаянно сопротивлялся, не даваясь в ру¬
ки охотнику. Он стремился поцарапать похитителя, норовил
его клюнуть, отталкивался от него, топорщил крыльями. Низ¬
кий злобный клекот вырывался из его горла. Улучив мгно¬
вение, Быкан накинул на него сеть и связал ноги. Но, видно,
связал не слишком крепко, потому что, едва он стал заво¬
рачивать беркутенка в баранью шкуру, как птенцу удалось
освободить одну ногу и вцепиться когтями в край чекпена.
Вцепиться так крепко, что пришлось одним резким движе¬
нием оторвать кусок полы. Поединок приближался к концу.
Быкан уже втискивал запеленатого беркутенка в чиевую
люльку, как вдруг резкий шум и орлиный клекот заставили
его вздрогнуть. Это подлетела к гнезду мать беркутенка. Она
напугала охотника, не успев нанести ему удара. Быкан ощу¬
тил только сильный толчок. Хищная птица разволновалась
сама, взвилась вверх, угрожающе распластала широкие кры¬
лья. Охотнику показалось — орлица в размахе не уступала
размерами шкуре стригунка. Почему же она его не поранила,
не схватила? И тут он понял, что был хорошо защищен рас¬
щелиной, зажатой с двух сторон камнями. Если бы не эти
камни, о которые мог расшибиться беркут, плохо пришлось
бы ему, Быкану.
Птица продолжала кружить, как бы нацеливаясь, чтобы
вновь ринуться на охотника. Но теперь его нельзя было за¬
стигнуть. врасплох. Быкан мягко, без толчков скатывая по
откосу плетенку с птенцом, наломал себе для защиты несколь¬
ко больших ветвей можжевельника и начал сам спускаться,
обезопасив себя арканом. Дважды пыталась налетать на него
орлица и улетала ни с чем. Вероятно, она поняла — человека
ей не победить. Она набрала высоту и скрылась за- набежав¬
шей пестрой тучкой. Когда Быкан вернулся в Срымбет со
спасительным беркутенком, Зейнеп радовалась как девочка,
которой привезли долгожданный подарок.
Радовался и Быкан, невозмутимый и вялый в обычное вре¬
мя. Ну какой охотник не любит прихвастнуть, набить цену
своей добыче!
■— Если бы сношенька наша не готовилась к рождению
сына,— приговаривал он,— никогда не убил бы такую птицу.
Вырастил бы этого беркута, приручил,— он бы не только лису
брал с лёта, не только волка, но и медведя с оленем.
Зейнеп с аппетитом съела мозг птенца, и дело сразу пош¬
ло на поправку.
Жена выздоровела, Чингиз мог собираться в дорогу.
В Кусмуруне уже с нетерпением ожидали ага-султана нового
округа. Из близких людей он решил взять с собою только
двоих: своего старшего брата Шепе и Абы, сына и внука туленгута в ханском роду.
Мы уже встречались на страницах нашего повествования
с Шепе, нареченным мусульманским благословением Шахимарданом. В народе его недолюбливали. За глаза его иначе
и не называли, как Шытырлак Шепе — лопающийся от зло¬
сти, либо Шыпылдак Шепе — злобою переполненный. Всем
был известен его вздорный характер, его склонность к низ¬
ким и подлым поступкам. Понятно, и Чингиз отнюдь не пре¬
увеличивал его достоинств. Слышал он и о причастности Ше¬
пе к убийству Балтамбера. Но Чингиз был убежден, что стар¬
ший брат будет зорко стоять на страже его интересов. Пом¬
нил он и одну пословицу с ядовитым житейским смыслом:
Когда презирается младший брат.
Старший — почетом и славой богат.
Чингиз это прнсловие приспособил в свою пользу. Мол,
если презирают старшего брата, значит — будут в округе ува¬
жать меня.
Полное мусульманское имя Абы — Абак было почти всеми
забыто. Слуга он и есть слуга, туленгут. Несмотря на то, что
ему с малых лет привелось служить Шепе и даже участво¬
вать в коварных его проделках, нрава он был незлобивого, в
меру хитер и весел. Особое пристрастие он питал к шуткам
и мог без конца подсмеиваться над своим собеседником, не
считаясь ни с возрастом его, ни с положением. Ровесник свое¬
го хозяина, он н над ним мог подшучивать. Чингиз раньше
не сталкивался с ним,— впервые Абы сопровождал его в по¬
ездке за невестой. В путешествии он был незаменимым чело¬
веком — и услужливым, и находчивым, и неунывающим. Поэ¬
тому и теперь Чингиз выбрал его в спутники. Уговаривать
Абы не надо было, он согласился сразу.
Многие не одобряли выбор Чингиза, нашептывали ему:
зачем ты берешь злющего задиру Шепе —покоя тебе не бу¬
дет. А этот Абы — собака, лающая на привязи. Их дурная сла90
ва по пятам пойдет за тобою. Если уж не хочешь «брать
хороших людей, поехал бы лучше один.
Но Чингиз был упрям и не посчитался с мнением добро¬
желателей. У него в уме зрели свои планы, свои расчеты.
Больше всего он надеялся на Шамрая — своего начальника в
долгих степных походах, человека, дружески расположенного
к нему. За время омских лет и военных экспедиции Чингиз
несколько отдалился от аульной жизни и пренебрегал многи¬
ми казахскими обычаями. Его успели наградить язвительным
прозвищем Окаменелой бабки.
Народ много терпел от Шамрая. В Срымбет доходили слу¬
хи, что едва сей бравый командир появился на берегах Кусмуруна, как стал закладывать стены новой крепости и сгонять
с родных кочевий аулы. Говорят, его спрашивали, куда
же мы’денемся? А он твердил свое — куда хотите, мне до это¬
го дела нет. И бичи пускал в дело, а против непокорных — и
дон-асар — одолевающие высоты. Так называли когда-то ка¬
захи пушки и пушечные ядра.' В степи пролилась кровь. Были
и раненые и убитые.
Когда подтвердилось известие, что ага-султаном в Кусмурунский округ назначен Чингиз, к нему приехали гонцы из
пострадавших аулов. Слухам о бесчинствах Шамрая нельзя
было не верить.
— Приезжай скорее, защити нас.
— Хорошо, приеду, посмотрю,— кратко, по своему обыкно¬
вению, отвечал Чингиз.
— Сгорим мы, пепел один останется,— взывали к нему, то¬
ропили его.
Но султан не очень-то обнадеживал;
— Что же делать... Погодите, приеду.
Ага-султан, осуждая в душе жестокость начальника кре¬
пости, боялся его и словом обидеть. В Шамрае он видел опо¬
ру, в Шамрае, с которым отныне ему предстояло разделять
власть, а не в своих бедных соотечественниках.
Потомок ханского рода, он понимал, что былое величие п
сила Аблая уже ие распространяются на него, что и мать Анганым только по привычке называли ханшей, но уже никто
серьезно не верил в степи в ее влияние, в ее способность ре¬
шать важные для аулов дела.
Это сознавала и Айганым в последние годы своей жизни.
Ханская ставка на ее глазах утрачивала свою притягатель¬
ность. Чтобы сын сохранил власть, ему необходимо было ос¬
таваться не только верным офицером царской службы, но
91
искать на посту ага-султана нового округа поддержку выдви¬
нувшихся теперь богатых и влиятельных казахских главарей.
Так и только так ее Чингиз смог бы, хотя не в полную ме¬
ру, считаться последним ханом и не дать окончательно рух¬
нуть знаменитому Черному шаныраку.
В этом, примерно, русле Айганым и говорила с Тани, при¬
нявшим в свое время от нее ага-султанство. Она не подозре¬
вала, что сам Тани давно уже не был ее единомышленником
и даже участвовал в козняк против нее.
Но Айганым в этом разговоре, звучавшем, как. завеща¬
ние, не совершила большой ошибки, потому что Тани и сам
готов был теперь идти на сближение с Чингизом. Несколько
завидуя ему, как потомку ханского рода, втайне кося глаза
на Черный шанырак — как-никак, а в течение долгих времен
он был символом никем не оспариваемого могущества,— Тани
видел в Чингизе и своего соратника. Не мог он отказать и Ай¬
ганым в уме и расчетливости.
Смолоду Тани был щеголеват и не отличался особой само¬
стоятельностью. В общем, он довольно легко поддавался уго¬
ворам.
Он издавна прозван был Айганым Укили — молодцом с
перьями филина, которыми на затылке украшал свой голов¬
ной убор.
— Знаешь ли ты, мой Укили, что шуба не бывает без во¬
ротника, а народ — без старших?
— Слыхивал такие слова, тетушка.
— А знаешь ли ты, мой Укили, какие роды кочуют в Кусмурунском округе?
— И это знаю. Больше всего там кереев и уаков.
— А границы нового округа известны тебе, мой Укили?
Тани хорошо знал и границы округа. Ему подробно рас¬
сказывал о них приезжавший недавно из Омска важный рус¬
ский чиновник. Округ начинался от Кзылжара, был ограни¬
чен течением реки Есиль, от поворота реки, известного под
именем Колденен, граница шла через степь до озера Кусмурун, а дальше тянулась по берегу Обагана, вплоть до слия¬
ния его с Тоболом. И, обходя по восточному краю казачьи
станицы, снова возвращалась к Петропавловску — Кзылжару.
Айганым внимательно выслушала рассказ Тани о землях
нового округа. Горько вздохнула, заговорила:
— Приходилось и мне ездить по этим степям. И когда был
жив наш Жаксы-ага (Добрым старшим, Жаксы-ага, называ¬
ла она своего мужа Вали-хана) и после его смерти. Все ты
знаешь, мой Укили. Известно тебе и казахское присловье о
родах: Аргын, как небо, Кипчак, как звезда, Керей, как ов¬
ца, Уак, как ягненок. Понял ты, куда я клоню?
— Кажется, понимаю, тетушка.
— Так вот, овец-кереев больше всего в Кусмурунском ок¬
руге. Ведут они свое происхождение от четырех предков —
Балта, Кошебе, Сибан и Тарашы
Тани начинал уставать от этого долгого вступления:
— Говори яснее, женеше. Туман у меня в голове.
Но Айганым не торопилась.
— Ты должен знать каждого, кто взглянет на эти ветви.
Тлемис и Иса управляют потомками Балта, Табая и Байда¬
лы. Находящиеся во главе Кошебе, Токсан и Турлыбек ведут
за собой тарашынцев.
— А Сибаном?— перебил тетушку Тани.
— Вот о Сибанах и главная речь. Там заправилы — Есеней и Есип. Понял?
Но эти имена не произвели должного впечатления на
Тани.
— Какой ты нетерпеливый и непонятливый. Я тебе гово¬
рю о самом важном. Среди главарей четырех ветвей кереев
самым богатым, сильным и влиятельным стал Есеней, сын
Естемеса; Перед ним заискивают все кереи, многочисленные,
как овцы. Понял? Ему поклоняются и уаки. Род Канжигалы
и род Курлеут тоже признают его силу. А Есеней — ярый враг
ханского поколения. Ты был еще мал, мой Укили, когда Касым-торе мстил кереям и уакам за то, что они подчинились
русским. Многих он порубил. И сколько скота угнал. Тогда
Есеней объединил кереев и уаков, пошел войной на Касыма,
настиг хана у озера Кактын кара суы, вступил с ним в сра¬
жение и победил. Войска Касыма-торе бежали к Актау и Ортау. И с той поры Есеней ненавидит ханский род. Человек
он упрямый, безжалостный, не остановится ни перед чем. Ха¬
рактером сильный, угрюмый. Говорят, он ни разу не смеялся
в жизни. Да что там смеялся. Даже не улыбался никогда.
— Никак не уразумею, почему ты, женеше, так много го¬
воришь мне об Есенее?—прервал тетушку Тани, которому по
его легкомыслию претили долгие разговоры.
— Ах ты, нетерпеливый Укили!—огорчилась Айганым.—
Неспроста я так подробно рассказываю об этом. Чингизу, мо¬
ему Чигажану, надо ехать в Кусмурун. А на кого он
должен опираться в округе? Только на Есенея. Как говорит¬
ся, поклоняться можно и слабому, опираться только на силь¬
ного. Как он иначе будет управлять?
Айганым опять горько вздохнула:
93
— .Слабая я стада. Не успею дождаться Чингиза. Передай
ему все, что я тебе сказала.
Тани обещал все подробно рассказать Чингизу. Он сдер¬
жал свое слово.
...Выезжая на место новой службы, Чингиз решил испол¬
нить материнский завет — побывать у Есенея, познакомиться
с ним. поближе. Аул Есенея находился на берегу реки Кундызды — Бобровой, вливающейся с востока в озеро Кусмурун. Чингизу не надо было сворачивать далеко в сторону от
своей дороги.
И пока Чингиз собирается в путь, мы поведем речь об
Есекее.
Как было уже сказано, Есеней принадлежал к ответвле¬
нию Сибана из рода Керея. Одни считали, что Сибан по кро¬
ви своей был настоящим узком и только по материнской ли¬
нии являлся родственником кереям. Была и другая версия
родословной. Маленький Сибан жил у дяди, происходящего
из уаков, и только джигитом пришел он в аул кереев. Но
больших расхождений в этих рассказах не было. Сибана еди¬
нодушно считали достойным человеком, положившим начало
многочисленной ветви кереев.
От Сибана произошли Еримсоры, Кортык, Кунгене и Шокматар. Сын Кортыка Кеінкарбай дал жизнь Токмамбету и
Севту. Сент стал отцом Естемеса.
Естемес был совсем ребенком, когда умер Сент. Имуще¬
ство отца растащили его хваткие дяди, а самого Естемеса
отдали на воспитанію родственнику по матери Ашимбаю-батыр-у ив рода Карааул. У богатого Адіимбая было множество
табунов, и Естемес с малых лет пас лошадей. Когда он вырос
в джигита, Ашимбай женил его. В 1789 году у Естемеса ро¬
дился сын, названный Есенеем.
Мальчиком Есеней, как и его отец, пас байских коней. Как
к отец, с детства он понимал униженность своего положения
табунщика.
Однажды, перегоняя табун на новое пастбище, Есеней уви¬
дел, что в сторону степей Сарыарки движется царское вой¬
ско—впереди вооруженные конники, позади — обозы. Войт
ско. остановилось передохнуть неподалеку от юрты Есенея.
Табунщик-подросток стал свидетелем, как ожеребилась одна
породистая кобыла. Жеребенок был слаб, русские не захотели
с ним возиться в пути, в начальник отдал его Есенею.
Однако подросток смекнул, что ему лучше скрыть, как он
получил жеребенка в подарок от русского офицера, и он ре¬
шил придумать случай,.похожий на сказку.
— Днем, когда отдыхали лошади,— рассказывал он,— а
стреножил коня, прикрепил его поводья к своему поясу, до¬
тянулся на земле. Думал о всяких своих невзгодах, об уни¬
жениях, что приходится терпеть от дяди. Всплакнул и неза¬
метно уснул. Во сне приходит ко мне аксакал, добрый такой
и внушительный. Эх ты, горемычный, говорит мне, перестань
терзать себя и вставай. -Садись на коня и скачи прямо на
запад. Доскачешь до оврага и в овраге найдешь молоденького
жеребенка темно-рыжей масти. Он сосет стебли курая. Слы¬
шишь, вставай! В жеребенке твоя удача. Я проснулся. Лоша¬
ди, пощипывая траву, удалились от меня. А конь мой, тот,
который привязан был к поясу, пофыркивал и в нетерпении
бил копытом землю. Я послушал аксакала и помчался к ов¬
рагу. Действительно, в овраге темно-рыжий жеребеночек жует
курай. Рядом — кобыла, жирная, как шужук, конская колба¬
са. Я спешился и к жеребенку. Он нисколько не боится. Обнял
его, поднял и привез к своему стану...
Есеней долго никому не показывал жеребенка, хозяину ни¬
чего не говорил. А когда жеребенок вырос в кобылу-трехлет¬
ку—случил ее с жеребцом. Кобылица принесла нового же¬
ребенка и тоже темно-рыжего. Тут-то и заприметил их Ашямбай,— они выделялись и статью своей и мастью. Откуда
они, спрашивает. Есеней рассказал свою сказку, и дядя пове¬
рил. Да и все вокруг узнали об этом. Шли годы, и множилось
потомство найденыша. В табуне уже стали появляться арга¬
маки Есенея, составившие скоро целый косяк. Про них ува¬
жительно говорили: «Это те, что курай сосали». Или попро¬
ще: «Есенеевские темно-рыжие, словно курай».
Число темно-рыжих перевалило за сотню. Есеней выпла¬
тил калым и женился. Косяк его разросся, и Ашимбай-батыр
разрешил своему племяннику перекочевать в родной «рай,
край Сибана.
Есеней стал богатеть на дедовских кочевьях. Уже до пяти
тысяч аргамаков насчитывал он в своих табунах. И все, *ак
один, стройные, одномастные. Говорят, в те времена конский
базар, куда гоняли сбывать коней сибирские казахи, нахо¬
дился в Самаре за большую тысячу верст. Чтобы добраться
до него, надо было перевалить Уральские горы. Но русские
купцы, приобретавшие степных коней, за аргамаков Есенея
платили втридорога. А Есеней продавал их сотнями. Может,
завистливые люди и преувеличивали,передавая из уст в уста,
что ежегодно на самарской ярмарке он получал выручку за
полтысячн лошадей.
Есеней пришел к расцвету своего богатства, когда в степи
появился Кенесары. Он грабил аулы, угонял скот. Напал он
и на табуны Есенея. Не одну сотню аргамаков из тех, что
сосали курай, прибавил он к своей добыче. Кереи и уаки дали
Кенесары отпор, вступили с ним в схватку и не только ото¬
брали награбленный скот, но взяли в бою и немало пленных.
Есеней не без дальнего расчета привел их в Пресногорьков¬
скую станицу в распоряжение штаба казачьего линейного
войска. Казахи так и называли Пресногорьковскую «Ыстып»,
как в их произношении звучало слово «штаб».
Царские власти в благодарность за такой поступок Есенея
дали ему чин хорунжего. С той поры он стал еще более из¬
вестен. Есенею нередко помогал упрочить положение недав¬
ний переводчик — толмач, а теперь советник шести казахских
округов в Омске Турлыбек Кошеное. Недаром он приходился
новоиспеченному хорунжему двоюродным братом по материн¬
ской линии.
Читателю уже доводилось встречаться на страницах книги
с первой женой Есенея Каникей, дочкой именитого Зильгары. Два ее сына, Аманжол и Мыки, умерли от оспы еще мла¬
денцами. С той поры она уже не беременела. Есенею страсть
как хотелось иметь детей. Мечтал он и о том, чтобы запо¬
лучить вторую жену помоложе. Но Каникей, как яростная
медведица, и шагу ему не давала ступить. Ее приводило в
гнев одно подозрение, что Есеней задумал ввести в дом млад¬
шую жену — токал. И каждый раз она грозила обратиться
за помощью к своим братьям, а их у нее было четырнадцать.
Так проходили дни, месяцы, даже годы.
Но наступило лето, когда один небогатый бай Артыкпай,
внук известного Нияза из кипчаков рода Курлеут, перегонял
скот с потравленных пастбищ родного Баянаула к далеким
предгорьям Урала, где, кате он слышал, в изобилии растет
перистый ковыль. Путь его проходил мимо аула Есенея, по¬
ставившего под осень свои юрты у слияния Обагана с Тобо¬
лом. Сделав остановку, Артыкпай позвал Есенея к себе в
гости.
Он послал к баю-хорунжему с приглашением свою един¬
ственную дочь Улпан. Девушке только что пошел шестнадца¬
тый год. Она росла, не ведая забот и тревог, привыкла про¬
казничать и браниться, словно озорной мальчишка. Порой и
одевалась по-мальчишески, не обращая внимания на безобид¬
ные уговоры отца, во всем ей до сих пор потакавшего. Ей ни¬
кого не удалось обмануть и в этом случае: выдавала стройная
девичья фигура, две длинные косы, высокий певучий голос.
Когда в сопровождении джигита Улпан появилась в юрте
і
і
і
►
,
і
I
|
1
Есенея, он после первого слова приветствия понял, кто стоит
перед ним. Есеней впился в девушку глазами и уже ничего
не мог с собой поделать. Так старый волк одним взглядом
пожирает белого ягненочка. Зацапать бы ее, зацапать! Но
Есеней владел собой и ни одним движением не обнаружил
. вспыхнувшего желания. Только глаз ему не удавалось отвеста. С виду оставаясь равнодушным, он немногословно поблагодарил за приглашение и велел передать отцу, что завтра
будет у него на обеде вместе с ближними и приближенными,
Артыкпай отлично знал, что для Есенея недостаточно за¬
резать молодую овечку или стригунка. Его надлежит угощать
яловой кобылой. И с утра он отправил в табун Улпан с джигитами, наказав им выбрать трехлетку пожирнее.
Улпан, проводившая много времени среди табунщиков, от¬
личная наездница, победительница в любой конной игре, где
участвуют девушки, сама облюбовала жертву — молодую,
лоснящуюся от жира кобылицу, сама ловко набросила на ее
шею петлю аркана и с помощью джигитов поволокла ее к
стоянке отца.
Есеней прибыл несколько раньше, чем ожидали, и уже от¬
дыхал на подушках.
Залаяли, завизжали собаки, раздались людские крики. Это
мимо черных юрт батраков Артыкпая волокли на убой норо¬
вистую кобылу.
— Ау, замолчите, собаки! В нашем ауле Есеней гостит.
Есеней, развалившийся на подушках, сразу узнал высокий
голос Улпан. Он мигом вывел его из дремоты. Он и смущал,
и дразнил, и даже вызывал досаду. «Чертова девчонка,—ду¬
мал он про себя.— Смотри, какая смелая! Подсмеивается надо
мной, что ли? На шею хочет сесть? А хороша... Жаркая, дол¬
жно быть. Имя мое назвала. Собак мною пугает. Погоди, я
еще покажу тебе».
Угощенье прошло как угощенье. Есеней вернулся домой
поздней ночью с разгоряченной кровью и неостывшим чувством
досады. А утром проснулся и понял: что ему угрозы Каникей,
что ему ее четырнадцать братьев! Эта проказница должна
быть его младшей женой.
Артыкпай уже собирался в дорогу, как вдруг явился по¬
сланец Есенея с неожиданным требованием — отдать в жены
единственную дочь.
Не обладавший избытком решительности и храбрости, Ар¬
тыкпай обмяк, оробел. Он приостановил дальнейшие сборы в
путь и отправил к Есенею самого красноречивого из своих
4 С. Мукаиоа
ч?7
людей, предварительно обдумав вместе с ним все главные
возражения. И вот что велено было сообщить Есенею:
— Зачем, Есеке, вы хотите показывать надо мной свою
власть? Почему забываете вы, что я не нищий туленгут, а
внук Нияза из курлеутов, Нияза, имевшего некогда сорок ты¬
сяч лошадей. Есеке должен помнить, что я к тому же по ма¬
тери племянник именитого Казыбека с голосом, подобный
грому. Пусть меня не так глубоко уважают в степи, но я то¬
же не лишен почета и тоже владею табунами. Будь бы у меня
несколько дочерей, я бы еще отдал одну, скрепя сердце, вам
в жены, Есеке. Но ведь Улпан для меня единственная, как
зрачок глаза у кривого. Пусть для людей она уже невеста,
для меня Улпан остается ребенком. Чем я провинился перед
вами, что вы хотите отобрать у меня несмышленое дитя?
Я встретил и проводил Есеке с почетом. Я не заслужил оскор¬
бления. Пусть Есеней возьмет свои слова обратно. Пусть не
идет на насилие, думая, что я вдалеке от своих братьев. Пусть
не разжигает вражды. Он сыт и так. Обойдется он без лако¬
мого куска.
Есенею был передан слово в слово ответ Артыкпая. Власт¬
ный упрямец разозлился. Он повторил свое требование и до¬
бавил:
— А если нет — угоню его табуны обратно.
И прежде оробевший Артыкпай теперь совсем растерялся.
А тут подоспели непрошеные советчики и окончательно сло¬
мили его волю:
— Он, Есеней, от своего не отступится. У тебя два выбо¬
ра, один из них ты должен сделать. Пусть это горько для
тебя, но отдать дочь надо. Волк воет — значит, есть хочет. Есе¬
ней приметил добычу и не успокоится, пока ее не возьмет.
Так говорил один, а другой советчик ему поддакивал.
— Ну, хорошо: допустим, ты погонишь табуны обратно
туда, где уже вытоптаны травы. Думаешь, этим дело кончит¬
ся? Ты разоришься, но Есеней найдет удобное время и все
равно отберет у тебя дочь.
Артыкпай чувствовал: его схватили за горло. Дальше со¬
противляться было бесполезно. На его беду нашлись люди,
сумевшие внушить и дочери, что отец ее попал в безвыходный
тупик.
Куда девалась строптивость Улпан? Еще вчера задорная
и смелая баловница, она подошла к отцу заплаканная, угрю¬
мая, готовая на все. С горестным сознанием, что она оказа¬
лась в капкане, с обреченностью, непостижимой для ее полу¬
детских дет, сказала она разумно и твердо:
— Каждая девушка может стать бабой, если ее продают
за калым. А кому продают —у нее не спрашивают. Нет, я
не вечный камень для родного очага. Не я отца кормлю, скот
его кормит. Пусть он и гонит скот, куда задумал, а меня
отдает Есенею.
И вышла. Повзрослевшая, печально-спокойная, знающая,
іИТО судьбы не миновать.
•*=)
Артыкпай согласился против своей воли, наперекор отцов¬
ским чувствам. Он оставил Улпан Есенею, а сам откочевал
дальше.
Дочь в час расставанья с отцом расплакалась, разрыда¬
лась. И рыданье перешло в песню:
Меня Есенею ты отдал,
Не смог отстоять до конца.
Растоптаны юные годы:
Муж старше седого отца.
Джигитом он хочет казаться.
Но месть ему тайно коплю...
На голову толстого старца
Шанырак его юрты свалю.
Настанет время, и Улпан выполнит свою угрозу.
Но свадебный той прошел мирно, и весть о женитьбе Есенея на Улпан облетела степь, дошла н до Срымбета. И, по¬
жалуй, лучше всех осведомлен был об этом событии Абы...
...Вот и теперь, когда Чингиз вместе со своими спутника¬
ми приближался к берегам Кусмуруна, шел обычный дорож¬
ный разговор о степных делах, о предстоящих аульных
встречах.
Ждали Чингиза во многих аулах, готовил ему встречу и
Есеней. Дозорные своевременно его извещали, где новый Кусмурунский султан останавливался на ночлег, а где только
обедал.
Есеней относился к Чингизу противоречиво. Чингиз был
врагом Кенесары, участвовал в походе русских войск против
хана, помогал согнать его с окрестных степей Кусмуруна и
отбросить на запад до самого Иргиза. Врагов Кенесары Есе¬
ней считал своими друзьями, а друзей мятежного хана —
своими врагами. Но с Чингизом дело обстояло несколько
сложнее. В поступках Чингиза, в его сражениях с Кенесары
Есеней видел обычное проявление духа соперничества внутри
ханского рода. Ханы, идущие друг на друга с воинственным
кличем «Архар!»—враги на короткий срок. А для него, Есенея, они ненадежные союзники, непрочные друзья. Кроме то¬
го, хорунжий недолюбливал Чингиза, Но все эти чувства
•9
отступали на задний план перед тем соображением, что Чин¬
гиз ныне стал султаном округа и, кто знает, мог сослужить
ему добрую службу в будущем. Обдумав и взвесив все до¬
воды, Есеней принял решение оказать Чингизу должный по¬
чет, встретить его, как высокого гостя.
В ауле началась суета подготовки.
Прежде всего стали подготавливать восьмикрылую белую
юрту, хранившуюся разобранной в будничное время. Пышную
эту юрту ставили только в дни больших праздников и для
знатных приезжих. Выбрали живописное место на берегу Кундызды, окаймленном тальником и кудрявыми березками.
Позаботились и о внутреннем убранстве юрты. Частый по¬
сетитель ярмарок и базаров, Есеней с толком умел приобре¬
тать и одеяла, и ковры, и самую что ни на есть богатую рас¬
писную посуду.
Владея тысячными табунами, чванливый и гордый, он
как-то повелел изготовить невиданных размеров сабу для ку¬
мыса из шкур шести крупных жеребцов. Такого кожаного бур¬
дюка ни у кого не было. Бурдюк получил название тай-жузген — «и стригунок может в нем плавать*. Дважды в год эта
саба до краев наполнялась кумысом. Весною, когда кобылиц
отбирали для дойки, в тай-жузген струились потоки пенисто¬
го напитка, известного под именем кумыс-мурындык, иначе
говоря, кумыс, бьющий в нос. Осенью, после окончания дой¬
ки, в сабу лился сырге-молдиретер. Или чистый кумыс, убе¬
реженный от жеребят. Дважды в год Есеней приглашал на
той соседние аулы. Весной главным угощением была хранив¬
шаяся с зимы туша жирной лошади, провяленная в теплые
дни. Осенью к кумысу, убереженному от жеребят, прирезалась
откормленная к этому сроку яловая кобыла.
Об этих пиршествах ходили легенды. Находились люди,
утверждавшие, что полный до краев тай-жузген утолял жажду
обитателей пятисот юрт аулов Кошебе и Сибан.
Необычный этот бурдюк был приготовлен и для тоя в честь
Чингиза.
— Пусть саба будет полной к приезду торе,— наказал
Есеней.
И слуги принялись ревностно выполнять повеление хо¬
зяина. Дело это было не таким уж сложным. Стоило подоить
день-два подряд кобылиц, стоящих у жеребят, привязанных
к жели—г веревке, натянутой на колья. Несколько труднее
было взбивать кумыс в такой огромной чаше. А ведь напиток
этот становится вкусным только в том случае, когда он хо¬
рошо взболтан. Одному только силачу Тоганас-балуану уда-
валось орудовать мешалкой, размеры которой соответствова¬
ли громадной сабе. Мешалка была тяжелой, с массивной ру¬
коятью, к которой было прикреплено серебряное кольцо. Если
Тоганас-балуана не оказывалось поблизости, на конце мешал¬
ки тугим узлом завязывался шпагат, а другой его конец при¬
креплялся к волосяному аркану, опоясывающему снаружи
’Юрау: Два джигита, сменяясь по очереди, ритмично раскачи¬
вали шпагат, и мешалка приходила в движение. Взбалтывая
кумыс, она глухо ухала, и жители аула сравнивали эти звуки
с тревожными криками буревестника над озером.
В канун приезда Чингиза мешалка ухала всю ночь напро¬
лет. Гудел тай-жузген, пенился кумыс, и его кисловатый пья¬
нящий дух кружил головы уставших джигитов.
И глухие удары мешалки, и аромат степного напитка до¬
ходили до юрты Есенея. Он тяжко ворочался, просыпался,
снова
и
снова
пытаясь
представить,
как
произойдет
встреча.
На той он собрал не только своих сибанов, но и достой¬
ных, с его точки зрения, представителей других родов —
уаков, канжигалы, курлеутов. Он задумал окружить торе за
почетной скатертью — дастарханом уважаемыми людьми, но
строго предупредил их:
— Помните, он не простой казах, чтобы останавливаться,
где угодно. Он вырос в городе вместе с русскими торе. К тому
же вам и самим известно, как честолюбивы эти ханские по¬
томки. На обеде и во время общей беседы мы будем все вме¬
сте. А когда он захочет отдохнуть, не докучайте ему. Пусть
он будет один со своими нукерами. Для вас я поставил от¬
дельную юрту.
Многие очевидцы этих заботливых приготовлений недоу¬
мевали:
— Что это с ним? Его не узнать. Он прежде на ханскую
породу смотрел, как конь на волка.
— Значит, у него свои расчеты. Он такой человек. Зря
ничего не делает.
Третьи, стремясь быть глубокомысленнее, говорили:
— Не торопитесь. Подождем, что день покажет. У каждо¬
го дела есть свое начало и свой конец.
Утром приехал Чингиз. Его почтительно встретили близкие
Есенея. Но сам Есеней не вышел из юрты. Этим он давал
знать Чингизу: я старше тебя годами. Ты сам должен прийти
ко мне и отдать мне приветствие. А тогда уж будем и пиро¬
вать и совещаться.
Чингиз понял это. И когда его провели в гостевую восьми101
крылую юрту, он сказал джигитам, что приведет себя в поря¬
док с дороги и направится к Есенею отдать ему свой салем.
— Да будет так!— ответил старший из джигитов.
С этого приветствия — салема и начались все беды.
Оставшись наедине с Шепе и Абы, Чингиз снова продол¬
жал свои расспросы об Улпан.
— Значит, говоришь, красавица?
•— Сам-то я не видел, но все говорят, что токал Есенея —
это чудо из чудес.
— Ну, и ты поможешь мне лучше увидеть это чудо?
—- Посмотрим, султан. Стараться буду, как всегда,— с
хитрецой обещал Абы, разжигая давно известное ему жено¬
любие Чингиза. В любой поездке он искал встреч с моло¬
денькими аульными прелестницами, и Абы неизменно прояв¬
лял удивительную изобретательность, устраивая такие сви¬
дания.
Абы подозревал и на этот раз, что желание Чингиза уви¬
деть Улпан сильнее желания приветствовать хозяина аула.
И еще неизвестно, почему он так настойчиво решил несколько
отклониться в сторону от прямой дороги к крепости.
Гостевую юрту Чингизу поставили на таком расстоянии
от юрты Есенея, что к ней проще было доехать на конях. Но
гости не спешили. Отпробовали отменно взболтанного кумы¬
са, ноели, немного отдохнули. И вместо того, чтобы погово¬
рить о делах, Чингиз опять спросил:
— А вдруг я не увижу Улпан? Что ты тогда предпри¬
мешь, Абы?
— Не переживай того, чего не стоит переживать. Я тебе
сказал, султан,— посмотрим. И посмотришь ее.
— Ты уверен в этом?
— Чингиз, ты гость в доме Есенея. Он — бай, он — батыр.
Он — аксакал своего края. И когда мы пойдем к нему с при¬
ветствием, неужели он спрячет от нас свою токал? Так почти
не бывает, султан!
Опасения Чингиза оказались напрасными. Абы говорил
правду.
Улпан всегда была рядом с Есенеем в его доме. Поджидала
она гостей вместе с мужем и на этот раз.
В ней нельзя было узйать прежней несдержанной, углова¬
той девчонки. Не прожив и года с Есенеем, она уже родила
ему дочь, округлилась, ласками вошла в доверие к старику,
приобрела над ним власть. Раньше ее баловал отец, теперь
баловал муж. Об Улпан и в девичестве отзывались: конному
не даст проехать, пешему — говорить. Так и теперь, вопреки
ІЮ
обычаям, она вмешивалась в речи старших, храбро высказы¬
вала любое свое суждение и стала такой острой на язык, что
многие побаивались при ней заходить в юрту мужа.
Изменился и сам Есеней. Он позабыл свои охотничьи за¬
бавы и, редко принимая приглашения, почти перестал бывать
в соседних аулах. А если уж отправлялся в гости, то непремен¬
но в сопровождении Улпан. Туда, куда ей было неприятно
идти, не делал шага и он. Немногословный и прежде, он теперь
охотно предоставлял возможность Улпан говорить от своего
имени.
В богатой юрте Есеиея Улпан одевалась еще наряднее, чем
в отцовском доме. И гостям она показывалась в дорогих обно¬
вах, и на люди выходила щедро разодетой. Тщеславный Есеней
всячески поощрял щегольство младшей жены. И вместе с ней
гордился ее головным убором — саукеле, так украшенным дра¬
гоценностями, что, по словам знатоков, он стоил косяка отбор¬
ных лошадей.
Прослышав, что к ним в аул едет Чингиз, Улпан выряди¬
лась в свое лучшее платье и решила блеснуть драгоценными
самоцветами. Камни переливались и в золотых кольцах, наде¬
тых на ее длинные пальцы, и на подвесках шолпы, вплетенных
в густые косы, выпущенные поверх камзола вопреки обычаю
замужних женщин, и в сережках, которых она не носила в
обыкновенные дни.
Есенею не очень понравилось такое прихорашивание имен¬
но в день приезда знатного гостя. Но он промолчал, втайне
надеясь, что Чингиз не посетит его жилья. Не зря же он отвел
ему гостевую юрту на отлете от аула на тихом берегу Кундызды. Там он и угощенье отведает, там и посовещается с ними,
оттуда тронется и дальше в путь. «Эти торе, эти ханские от¬
прыски,— думал Есеней,— редко снисходят до того, чтобы
навестить хоть и богатого, но простого казаха. Ну, а зайдет,
так пусть зайдет». Но, бросив в это мгновение взгляд на похо¬
рошевшую и такую нарядную Улпан, он униженно начал мо¬
лить аллаха, чтобы молодой султан миновал их юрту.
Однако бог не внял просьбам бая. Пришел джигит и сооб¬
щил, что Чингиз готовится отдать ему салем. Ну и пускай
приветствует, пускай попялит глаза, рассуждал он про себя.
Пускай убедится, что у меня красивая токал. А дальше что?
Ничего!
Он ошибся, Есеней.
Улпан, слышавшая о красоте Чингиза и его похождениях,
желала увидеть его не только из простого любопытства. И ко¬
гда джигит принес весть, столь огорчившую ее мужа, она
103
вздрогнула, разгорелась, разрумянилась. Но тут же постара¬
лась сдержать свое волнение, скрыть его от Есенея. Она сразу
сообразила, что ей следует сесть подальше от мужа, занимав¬
шего, как принято, почетное место на сложенной вчетверо мяг¬
кой жеребковой подстилке. Она займет пост у белого шелково¬
го занавеса по правую сторону от входа. И муж не сможет за
ней наблюдать, тем более, зрение его в последнее время прц-.
тупилось, и молодого хана ей удастся как следует разглядеть.
...Чингиз вошел в юрту в полдень, в обеденный час. Кошма,
прикрывающая сверху юрту, была откинута, и в широкое от¬
верстие проникали лучи полуденного солнца. В юрте было
светло, как в степи.
Чингиз сразу увидел Улпан, алевшую майским маком на
белом шелке занавеса. Может быть, он так и не отвел бы от
нее глаз, так и забыл бы, что он явился сюда отдать приветст¬
вие Есенею. Но Абы вовремя и громче, чем было положено,
приветствовал хозяина. Хитрый Абы мгновенно оценил обста¬
новку и отвлек внимание Чингиза от красавицы. И Чингиз,
сообразивший, что надо вести себя достойно и прилично, пода¬
вил растерянность, приложил правую руку к груди и молвил с
легким вежливым поклоном:
— АссалаумалейкумІ
Впрочем, Есеней оказался зорче, чем предполагала Улпан.
Чересчур пристальный взгляд Чингиза, брошенный на жену,
не прошел для него незамеченным. И поэтому он молча про¬
тянул руку Чингизу, не ответил на приветствие.
Почувствовал себя неловко и сам Чингиз. Беседа не лади¬
лась. Он поглядывал то на Есенея, то на Улпан. Молчал и Есе¬
ней, угрюмо опустив глаза, пока, наконец, не догадался при¬
казать джигитам нести угощение.
В таких случаях не подают обильную еду — обед готовится
для гостевой юрты, ограничиваются кумысом.
Отпробовали в молчании.
Чтобы как-то сгладить неловкость, первым заговорил Чин¬
гиз, уже пришедший в себя. Он коротко рассказал о цели
своего путешествия.
Есеней никак не высказал своего отношения, протянув без¬
личное:
— А-аа!
, Снова наполнили кесе, снова выпили. Разговор не клеился.
— Я спешу, Есеке, в Кусмурун. Завернул к вам, чтобы вас
поприветствовать. И с вашего разрешения пойду в гостевую
юрту.
104
Есеней равнодушно согласился и продолжал сидеть так же
хмуро, не поднимая глаз.
Обернувшись у выхода, Чингиз еще раз задержал долгий
взгляд на Улпан. Она разрумянилась еще жарче. Она была
такой чуждой этой скучной натянутой обстановке, этому груз¬
ному и уже старому угрюмому человеку. Ее живые глаза встре¬
тились с глазами Чингиза: «Свидимся ли мы еще? И если нет,
то прощай, прощай».
В эту самую секунду Есеней опять посмотрел на них. «Ишь
ты, переглядываются»,— с ревнивой злобой приметил он и тут
же решил отказаться от своего первого намерения поговорить
и попировать с Чингизом в гостевой юрте. Об этом своем ре¬
шении он сообщил не сейчас, а потом, сославшись на недомо¬
гание.
Но глаза двух молодых людей уже встретились. И ничего
поделать было нельзя.
Когда гости отдалились от юрты Есенея, Чингиз не выдер¬
жал:
— Абеке мой, ответь, пожалуйста, мы видели сейчас ангела
или человека?
— Я думаю, человека,—отвечал невозмутимый Абы, отли¬
чавшийся к тому же в этих делах вполне практической смет¬
кой.
— Но как мне дотянуться до этого ангела своими руками?
Абы, уверенный, что до любой женщины дотянуться не так
уж сложно, прямо не ответил на вопрос и начал набивать себе
цену, рисуя всяческие препятствия на пути к Улпан.
— Право, не знаю как. Трудно, должно быть. Есеней лег
на дороге как старый черный верблюд. Слышать я о нем слы¬
шал, но вижу в первый раз. Ну и глыба! Ну и чудище! Ну и
громадина! С какой стороны на него ни посмотришь — удив¬
ляешься да и только. Ты посмотри на его грудь. Ну чем не
торба, набитая дорожными припасами. Голова ни дать ни
взять — настоящий казан. А шея, как у быка! Но и нос и от¬
висшая нижняя губа — это у него от верблюда. И взгляд как
у разъяренного верблюжьего самца. А бородавку ты видел на
подбородке? А лицо? Все в рябинках...
Абы так разошелся, что его нельзя было остановить. И хо¬
тя Чингиз примерно так же представлял себе Есенея, ему сей¬
час не хотелось о нем думать. И как только может его терпеть
Улпан! Ее облик вытеснил из мыслей Чингиза все остальное.
Он должен с ней встретиться. Встретиться во что бы то ни ста¬
ло. И поэтому султан равнодушно Слушал своего туленгута.
Наконец ему надоела его болтовня.
•05
— Хватит, Абы, давай о другом!
— А о чем ты хочешь говорить?— спросил Абы, прекрасно
понимая, к чему клонит его хозяин.
ТИПня
— Как мне увидеть Улпан, как мне ее заполучить?
Абы сощурился, вздохнул:
— Нелегкое это дело. И знаешь, кто в этом виноват?
— Кто же, кто?
чч
— Ты сам виноват, мой торе.
Чингиз уставился на Абы с недоумением:
— Ив чем же я виноват?
— Ах, Чигажан! Только ты перешагнул порог юрты Есенея, так и воззрился на его токал. Будто никогда не видел баб.
Старый волк мигом приметил это. Вот он и надулся. Мулла
говорил — за одним человеком бредут сорок шайтанов. Ну, а
за этой токал все сто. Позабыл ты осторожность, торе. Все сибаны, от младенцев-ползунков до стариков следят за каждым
ее шагом. Не так-то легко провести старого волка.
— Я согласен с тобой. Ты прав. Абы.— В каждом слове
Чингиза звучали огорчение и мольба.— Но тебе и не такие
узлы приходилось распутывать. Помоги, Абеке!
Абы поартачился вначале, но потом обнадежил своего
султана:
— Не огорчайся! Что-нибудь придумаю. Испытаю судьбу.
Но если уж ничего не получится — смотри, не ругай!
— У тебя непременно получится,— повеселел Чингиз.
— Наступят сумерки — приступлю к делу Не вздумай
меня искать пока не вернусь.
Когда они находились уже довольно далеко от Есенея, Абы
оглянулся и увидел женщину, выходящую из юрты. В лицо ее
трудно было узнать — мешал платок, наброшенный на голову
и низко опущенный на лоб. Но Абы сразу догадался, что это
Улпан.
— Смотри, Чингиз,— тронул он его за плечо,— клянусь
головой, это она. И вышла проводить тебя глазами. Поверь
мне — а женщин я знаю,— ты ей крепко пришелся по сердцу.
Женщина, словно почувствовав, что говорят именно о ней,
круто свернула к оврагу, заросшему тальником. А хитрый Абы
подумал, что если она направилась туда днем, почему бы ей
и вечером не пойти этой же тропинкой. Подумал, но ничего не
сказал Чингизу.
Тем временем в гостевой юрте все было приготовлено к
празднику. Съехавшиеся аксакалы — старейшины, аульная
знать, бии-краснобаи, домбристы и певцы пили кумыс из без¬
донного тай-жузгена, а на берегу Кундызды уже дымились
106
котлы с мясом только'что забитой яловой кобылы. Говорили о
степных делах, поздравляли Чингиза с назначением в Кусмурун, осторожно выпытывали у ага-султана нового округа, кто
у него будет теперь в друзьях и что он думает о возвращении
аулов, согнанных с родных мест начальником крепости. Чин¬
гиз старался не посвящать приближенных Есенея в свои пла¬
ны, но отвечал вежливо, шутил, когда можно было отделаться
шуткой, и с достоинством принимал поздравления. Сосредото¬
читься и вести по-настоящему деловой разговор ему мешали
мысли об Улпан.
В сумерки, никому не сказав ни слова, Абы направил коня
к дому Есенея, но не напрямик, а так, чтобы заехать туда со
стороны оврага. Как и многие степняки, он обладал способно¬
стью быстро запоминать местность. В тальнике он привязал
коня и неторопливо побрел пешком вдоль оврага.
А мы теперь вернемся к Улпан, потерявшей покой с той
минуты, когда она увидела Чингиза.
Сразу после того, как Улпан вошла младшей женой в дом
Есенея, она добилась полного доверия мужа и так безупречно
вела себя, что все двести глаз и ушей Сибана не могли ули¬
чить ее в чем-нибудь предосудительном. Есеней убедился в вер¬
ности своей токал и постепенно стал выполнять все ее жела¬
ния. Ей не надо было повторять однажды высказанную прось¬
бу. Улпан приобрела власть в доме. За несколько месяцев она
сумела так прибрать к рукам Есенея, что отлучила его от стар¬
шей жены — байбише Канйкей. Юрту Каникей теперь ставили
в ауле ее младшего брата Еменалы — туда от аула Есенея
долго было и верхом скакать. Теперь многие люди, чьи дела, а
порою и судьба, зависели от Есенея, шли сначала на поклон к
Улпан, заискивали перед ней, старались вручить ей подарки.
За любой помощью шли прямо к Улпан. И она ни в чем не
отказывала. Лошадь попросят — давала лошадь. Подвода по¬
надобится — езжай, пожалуйста. Шерсть тебе нужна — поде¬
лится и шерстью, не говоря уже о мясе и молоке. Она не
очень-то берегла богатство, нажитое Есенеем, а он смотрел
сквозь пальцы на ее расточительность. Ласково отзывались о
ней в соседних аулах: Улпанжан, ладони, готовые помочь,
щедрая хозяйка. А когда она родила дочку, и дочка круглыми
глазенками и большим носом удивительно походила на отца, к
Улпан стали относиться еще уважительнее.
Должно быть, и дальше укреплялась бы молва о достойной
молодой жене, но на свою беду повстречалась она с Чингизом.
Улпан не раз приходилось слышать о султане Чингизе.
О его уме, храбрости, привлекательности. Хоть бы посмотреть
107
н.а него, втайне мечтала она. И вот он появился. Молодой, с
тонкими черными усиками. И как ему шла офицерская форма,
делавшая его еще стройнее. И эта сабл*»л*-золотым эфесом.
Но прежде всего она видела его глаза. Быстрый горячий
взгляд.
Улпан влюбилась сразу: вот мой джигит! Заговорить с ним
она не смогла. Побаивалась Есенея. Но на его горячий вэгляд
она успела ответить горячим взглядом. Глазами она стреми¬
лась ему сказать:«Наступит ли день, когда мы будем вместе?»
И когда Чингиз покинул юрту, она выскользнула за ним
вслед.
Но еще в юрте она уловила недовольство Есенея. Едва ли
не впервые в нем пробудилась ревность. Улпан поняла это.
Особенно после его деланно равнодушных слов:
— Да, этот сынок Вали-хана вырос в красивого джигита.—
Сказал и внимательно посмотрел исподлобья. Женская хит¬
рость пришла на помощь Улпан. Она сделала вид, что похвала
Чингизу прошла мимо ее ушей. Ее ответ звучал скорее как
возражение мужу:
— Говорили, эти торе необыкновенно опрятны. Кажется,
так оно и есть. Но нет у этого Чингиза подхода к человеку.
Важничает очень... А о красоте его... Да кому она нужна?
Ведь с лица не воду пить!
Есеней что-то пробурчал, так и не уразумев, что хотела ска¬
зать этим Улпан.
А думала Улпан совсем о другом. Встречусь ли я с тобой,
мой джигит? Где та тропинка, которая приведет тебя ко мне?
А может быть, ты на меня взглянул совсем случайно? Не
обманываюсь ли я? Но если ты посмотрел на меня взглядом
влюбленного, значит,— я еще раз увижу твои глаза.
Где же та тропинка, снова повторила она про себя.
И вспомнила тальниковый овраг. Его называли тоем — празд¬
ничным оврагом. Сколько в нем уединенных мест! Почему бы
ночью, когда все уже спят, не прийти туда моему джигиту?
Почему бы не встретиться там нашим тропинкам?
Под вечер, как всегда, она прошла к тому склону оврага,
где располагались на отдых верблюды. Еще в детстве, в ауле
отца, Улпан любила возиться с верблюжатами. Особенное удо¬
вольствие доставляло ей ставить их на колени. Она сохранила
и теперь эту свою привычку. В пору ее замужества у Есенея
было около двух с половиной сотен верблюдов. И Улпан лю¬
била помогать верблюжатникам.
И сегодня все происходило, как обычно.
Верблюды слушались молодую хозяйку. Порадовался по-
гонщик Туткыш, поблагодарил ее. Туткыш по праву слыл хо¬
рошим верблюжатником. Только его одного и слушался вер¬
блюд, носивший кличку Змеиной Головы. Он еще верблюжон¬
ком испытывал страх перед Туткышем и продолжал бояться
его, став яростным самцом.
Змеиноголовый начинал беситься в январе, и вплоть до ап¬
реля его обыкновенно держали на цепи, прикрепленной к же¬
лезному колу. В это время он бросался и на животных и на
людей. В летние месяцы он был значительно спокойнее и тех,
кто не подходил к стаду, не трогал. Незнакомому человеку
лучше было не приближаться: всякое могло случиться, лютый
нрав Змеиноголового просыпался в одно мгновение. Но чужие
люди здесь не бывали. Поэтому Туткыш, заставив Змеикоголового лечь, теперь его не привязывал.
Все в этот вечер происходило, как обычно. Но когда Тут¬
кыш дошел до Змеиноголового, Улпан, шедшая следом, велела
его привязать.
— Это зачем же, светик мой?
— Разве ты не знаешь, что в ауле гости. Кто-нибудь забре¬
дет в овраг, Змеиноголовый на него и накинется.
Туткыш послушно выполнил просьбу хозяйки.
Уже совсем стемнело. Верблюды легли на отдых.
Улпан шагнула к тальникам, нащупала тропинку, стала
спускаться к руслу оврага. И вдруг отчетливо услышала не¬
громкий оклик и вскрикнула в испуге. Если бы Туткыш был
не туговат на ухо, он поспешил бы на помощь.
— Не бойся, айналайын!— Рядом с нею вырос из темноты
тот самый человек, что навещал юрту мужа вместе с Чингизом.
Незаменимый для таких деликатных поручений. Абы был
вежлив, немногословен и практичен. Они быстро договорились
о встрече, назначили время — за полночь и место — непода¬
леку отсюда.
Улпан вернулась домой, с трудом скрывая волнение. Она
старалась быть особенно ласковой с Есенеем. Зная его при¬
вычки, приготовила любимый ужин: свежий творог—иримчик, разведенный каймаком — сливками, снятыми с кипяче¬
ного молока. Угождая мужу, она сама кормила его, подносила
к его губам чашу с густым шубатом — острым вспененным
верблюжьим кумысом.
Но как ни старалась в этот вечер Улпан, ей не удалось
успокоить Есенея, разогнать холодок и настороженность, воз¬
никшие в его душе. Он ел иримчик, потягивал кисловатый
шубат, дотрагивался До мягких белых рук жены, а сам решил
ночью не спускать с нее глаз. •
Они легли на свои постели, расположенные в разных кон¬
цах юрты. Такой порядок давно завел сам Есеней. Он сильно
Храпел"во сне, а иногда и бредил. Зная об этом^он однажды
сказал Улпан в порыве мало свойственной ему'не'жной преду¬
предительности: «Постели себе постель подальше от меня, так
тебе спокойнее будет».
Так было и сегодня. Есеней лег и сразу захрапел, но на
сей раз нарочно. Мол, притворюсь спящим и посмотрю, что бу¬
дет делать Улпан. Однако долго бороться с дремотой он не
смог и в конце концов заснул по-настоящему.
Долго ли он спал, и сам не ведал. Его разбудил ожесто¬
ченный лай волкодавов, которых он держал уже много'лет.
Собаки никогда не лаяли спроста — они чуяли либо волка,
либо чужого человека. Есеней вслушался. Вначале собаки
заливались рядом, потом лай стал глуше. Он раздавался со
стороны верблюжьей стоянки, со стороны оврага. Волки на
верблюдов не нападают. Не иначе как появился чужой. Мо¬
жет быть, вор? Но воры не посмеют позариться на его скот.
Тогда кто же это?..
Сон мгновенно пропал.
— Улпан!— позвал Есеней.
Жена не ответила. Он еще раз окликнул ее. Тишина. Даже
собаки перестали лаять. В темноте кое-как добрался до посте¬
ли Улпан. Постель оказалась пустой. Это было так необычно.
В первые мгновения Есеней подумал, что ее тоже разбудил
лай; что она встревожилась, как встревожился он, и, легкая на
подъем, побежала за волкодавами. Но почему же тогда она не
разбудила его? И кто он? Это самое главное.
Вчерашняя ревность и подозрительность вспыхнули в Есенее. Злоба, яростная злоба овладела им. Он вспомнил про
старое ружье с почерневшим стволом, с которым не разлу¬
чался в прежних походах. Ружье так и хранилось у его изго¬
ловья вместе с кожаным мешочком для пуль и пороха. В про¬
шлом он был метким стрелком, попадал дикой козе в глаз,
сбивал на лету утку.
Когда Есенея спрашивали, зачем он хранит свое ружье под
подушкой, он обыкновенно отвечал присловьем старого акына:
Не говори, что сгинул враг —
Он спрятался в овраг.
Не говори, что вор исчез —
Под шапку он залез.
...Разозленный Есеней в одном нижнем белье выскочил с
ружьем из юрты. Долго не раздумывая, он бежал вперевалку
к верблюжьему стану, к оврагу. Пронизывающий даже на бегу
ночной холод постепенно возвращал ему трезвую сообразитель¬
ность. Он сбавил скорость и стал рассуждать: допустим, мои
подозрения справедливы. И я его сейчас убью. Или убью мою
токал. А что тогда?
Он представил себя как важного влиятельного Есенея.
В душе он считал себя таким — вожаком округа, уважаемым
хорунжим. Ну, а если вожак из-за бабы, как она ни мила,
убьет человека? Чего доброго, его отдадут под суд. И все-таки
он их выследит. Выследит и... И вот тут Есеней никак не мог
найти правильного решения. Стрелять? А надо ли стрелять?
...В этот час неподалеку от спящих верблюдов Чингиз и
Улпан предались ласкам. Утомленные, они не переставали ра¬
доваться своей молодой жаркой близости. Их первую встречу
омрачили лаем волкодавы. Но, узнав Улпан, притихли и они,
рассевшись на краю оврага и навострив уши, словно оберегали
свою хозяйку. Спустя некоторое время они почуяли выбежав¬
шего из юрты Есенея и бросились ему навстречу, снова подняв
истошный лай.
Улпан встрепенулась. Невольно стал всматриваться в ноч¬
ную темноту н Чингиз. Улпан первая узнала Есенея и задро¬
жала всем телом.
— Ой!— вскрикнула она,— Мой бай идет сюда.
— Ну хотя бы и он.— Чингиз был не из пугливых.
— Джигит мой, господин мой,— с тревожной мольбой
шептала Улпан, дрожа от страха.— Ты его не знаешь. Он уже
испытал вкус крови. Он тебя так не отпустит. Беги в тальник,
торежан. Скорее беги.
Но Чингиз считал бегство постыдным. С ним была его не¬
разлучная сабля, и, в крайнем случае, он мог постоять за себя.
Ему казалось унизительным показать свою спину Есенею, ко¬
торый происходил из простых скотоводов. Он продолжал упря¬
миться и после уговоров Абы, вынырнувшего из кустарника в
опасную минуту.
Но к счастью Есеней ничего не увидел. Его окружили со¬
баки, взвизгивая и ласкаясь. Он постоял, постоял в раздумье,
ежась от холода, и повернул обратно.
— Ушел, значит,— презрительно прошептал Чингиз,— Я бы
показал старому волку, на что способен молодой лев.
Может быть, в душе он был и доволен, что столкновения
не произошло. А к откровенной радости Улпан примешивалось
чувство досады: надо же было появиться ее толстому баю,
когда он был меньше всего здесь нужен. Теперь уже не про¬
должишь встречи с милым. Да и когда еще ей суждено повто¬
риться?
III
— Прощай, джигит мой, я пойду...
Чингиз не находил слов для расставанья. Не мог он больше
и задерживать Улпан. Он силился представите!''что ожидает
бедную его возлюбленную после этого неосторожного пылкого
свидания. Печально он ей сказал:
— Надеюсь, что старый волк не посмеет тронуть тебя, Ул¬
пан. А если что-нибудь случится, найди способ дать мне
весточку. Я тогда посчитаюсь с ним, последние зубы его вы¬
летят.
— Не твоя это забота, мой джигит, не вздумай защищать
меня,— грустно отвечала Улпан.— Как жила, так и буду жить.
Волк не съест ягненка, благословленного судьбой. Как судьбой
положено, так и будет. Но не думай, мой джигит, что старик —
слабый враг. Зубы у него еще крепкие. И злость он умеет ко¬
пить и кусается больно. Смотри, чтобы он не повредил тебе.
Время было уходить каждому к себе в юрту.
— Помни мои слова, торе!—напутствовала Улпан Чинги¬
за.— Вокруг нашего аула старик расставил много капканов.
Капканы крепкие. Попадешь в такой, захлопнется так, что не
выберешься. Не вздумай повернуть коня к нам. Объезжай сто¬
роной наш аул.
— Посмотрим, милая. Прощай!
И они разошлись.
Поразмыслив перед сном, Чингиз понял, что вряд ли он
когда-нибудь вернется сюда. Он еще раз представил милые
черты Улпан, ее горячие ласки. Какая она пленительная! Но у
него было много и других встреч. И они забывались, как забу¬
дется, должно быть, и эта ночь.
Улпан не знала, что ее ждет в юрте мужа. Дрожа всем те¬
лом не столько от ночного холода, сколько от волнения, с тру¬
дом преодолевая страх, она тихонько вошла под войлочный
свод в могильную темень. Есеней мирно похрапывал. То ли он
действительно спал, то ли притворялся. На цыпочках Улпан
Добралась до своей постели и бесшумно шмыгнула под одеяло.
Есенею, понятно, было не до сна. Уверенный в том, что его
токал встретилась с этим ханским отпрыском, он обдумывал
разные способы мести Чингизу. Но жена пусть лучше ни о чем
не догадывается. Так будет вернее. Он слышал, как она воз¬
вратилась и легла в постель и продолжал всхрапывать как
можно натуральнее. А когда убедился, что она заснула, и сам
погрузился в короткий беспокойный сон.
Встал он по привычке спозаранку и отправился посмотреть,
как выгоняют на пастбище верблюдов. Встретился с ТуткыИ2
шем, прошелся по стойбищу н вдруг неожиданно увидел, что
Змеиноголовый привязан к столбу.
— Он же сейчас безопасен. Зачем ты его привязал?
— Токал так велела, бай. Говорила, гости у нас в ауле,
может им повредить...
Простодушный Туткыш и не подозревал, что окончательно
разоблачил Улпан.
Есеней безразлично протянул что-то невразумительное, а
сам подумал, до чего хитра его младшая жена.
А Чингиз утром с аппетитом поел мяса прирезанного в его
честь жирного стригунка и отправился со своими спутниками
в Кусмурун.
...Улпац была права. Есеней, не торопясь и не расходуя
свою злость по пустякам, готовился к борьбе с Чингизом, го¬
товился ему отомстить. Он и прежде испытывал неприязнь к
Чингизу, как выходцу из ханского рода. Теперь к давней не¬
приязни прибавилась неистребимая ревность.
Этой же осенью Есеней переехал в урочище Буркеу, пожа¬
лованное ему русскими властями в награду за участие в сра¬
жениях с Кенесары. Здесь рос смешанный лес — сосны, бе:
резняк, тополя. На полянах, защищенных от степных ветров,
было удобно поставить юрты, пасти скот. Доставляли неприят¬
ности осы и мухи — в Буркеу их развелось великое множество.
Обживать Буркеу казалось трудным еще и потому, что в его
окрестностях часто встречались крутые яры и сопки. Но до¬
стоинства урочища: свежий воздух, зелень, уединенность —
перевешивали его недостатки.
Здесь, в Буркеу, Есеней и приступил к своим действиям
против Чингиза.
Прежде всего он послал одного своего двоюродного брата
Байдалы, сына Отыншы, к Турлыбеку Кошенову, сов^нйку
при омском генерал-губернаторе. Байдалы был человеком со¬
образительным, знал русский язык, участвовал в сражениях
с Кенесары. Есеней поручил Байдалы подробно рассказать
Турлыбеку о делах в округе, о борьбе с Чингизом и разведать
обстановку.
Байдалы вернулся и передал слово в слово наказ Турлыбека Кошенова:
— Не надо торопиться, Есеней. Чингиз, как пламя, вспых¬
нувшее в степи. Помчишься на пламя — сам обожжешься. Ка¬
захи, ты знаешь, тушат степной пожар по частям. Так надо
поступать и тебе, Есеней. Копайте вокруг Чингиза рвы. В удоб¬
ный час в один из таких рвов его и столкните. От вас это дело
не уйдет. И еще надо помнить: на будущее лето в крепости
11»
Кусмурун созывается собрание представителей округа. Ему
придают большое значение и называют чрезвычайным. Будут
люди из Омска, ведающие делами сибирских казахов. Приеду,
возможно, и я. Тогда обо всем и посоветуемся.
Не знавшие русского языка казахи по-своему переиначили
слово «чрезвычайный:». Они назвали предстоящий сбор «ширпыши». Деятельно готовился к ширпыши и ага-султан Кусмурунекого округа Чингиз, чтобы достойно встретить и омских
начальников и аульных вожаков.
...В начале лета из Омска в Кусмурун двинулись многочи¬
сленные возки в сопровождении сотни верховых казаков. Еха¬
ли не торопясь долгой дорогой вдоль казачьих станиц. От
Пресновской, где жил капитан и перекрещенный поэтому Кпытаном, путь пролегал через казахские аулы. Несколько в сто¬
роне находился аул Есенея на берегу озера, получившего
название Бедного озера Есенея. Туда и завернули омичи.
Есеней, заранееизвещенный о приезде высоких гостей, ни¬
чего не пожалел для их приема. Юрты, гостеприимно белевшие
на луту, и внутри были убраны на славу. Бай-хорунжий выста¬
вил самую богатую посуду, а об угощении — нечего и говорить:
пейте кумыс из драгоценных чаш, ешьте и свежее нежное мясо
ягнят, и копченое, припасенное с весны. Ешьте вдоволь с рас¬
писных блюд, а потом отдыхайте на пуховых шелковых по¬
душках.
Генерал-губернатору Есеней преподнес в знак удачной до¬
роги по восточному роскошный дар — конское копыто из чи¬
стого золота.
Пока гости пировали, Есеней успел потолковать с Турлыбеком. Они были не только двоюродными братьями по мате¬
ринской линии, но и уважали друг друга как люди одного рода
Керен. Турлыбек, отдавая дань возрасту Есенея, почтительно
называл его «ага», а Есеней в свою очередь, обращался к не¬
му, как нежно обращаются к младшим «ини».
Все, что накопилось в душе, высказали они в беседе.
Турлыбек считал всех представителей ханского рода торе —
господами. И по-своему ненавидел этих «господ», наивно пред¬
ставляя остальных аульных вожаков, руководителей родов —
простыми людьми, людьми из народа. О бедных казахах, вла¬
чивших жалкое существование, о тех, кто работал на баев, он
попросту не думал. И поэтому со всей убежденностью обличал
ханскнх потомков, приносивших народу одни злодеяния.
— Ты знаешь, ага, что говорят степняки:
Кто сторону торе возьмет,—
Узнает скоро зло.
114
И на себе он понесет
Всю жизнь его седло.
Народ терпел лишения, потому что подчинялся ханским
потомкам. Многие тащили на себе ханские седла и надломи¬
лись. Сколько скота у людей погибло, сколько самих людей.
Как говорится, лучше ой-ой-ой, чем путь к аллаху. Пойми, ага,
сейчас русские власти с нами обходятся лучше, чем собствен¬
ные торе. Вот и будем идти своей дорогой. На ханских потом¬
ков упала цена. Воспользуемся этим и постепенно избавимся
от них. Таким, как ты, надо отдавать поводья власти. Видный
человек, а вышел из простого лица.
Все это льстило Есенею, и он почти во всем соглашался с
Турлыбеком, однако сказал:
— Больше, чем всех торе, мне хочется увидеть сброшен¬
ным в ров Чингиза.
— Не торопись, Есеке! То, что я тебе передавал с Байда¬
лы, говорю и теперь. Терпение нужно. От ханских потомков
мы избавимся постепенно. Эта пора уж близка. В Каркаралинском округе первыми ага-султанами были Куспек и
Жамантай, ханские потомки. А кто теперь на их месте? Кунанбай, сын Ускембая, простого человека из рода Тобыкты.
В Акмолинском округе ага-султаном был ханский потомок
Конырходжа, сын Кудайменде, а теперь наш казах Ибрай, сын
Жайыка. В Кокчетавском округе все время хозяйничали по¬
томки хана Аблая, а теперь там твой шурин Муса, сын Зильгары. Во всех шести сибирских округах остался только один
ага-султан из ханского рода — Чннгнз. Значит, и его скоро
сбросим.
— Скоро, говоришь, сбросим. Но когда это «скоро» насту¬
пит? И как?—нетерпеливо перебил Есеней своего младшего
брата.
— Подожди, ага. Всему свой срок. Пусть он пока резво
шагает. Сейчас еще рано накидывать на него петлю. Поводим
его на длинном аркане с такими свободными путами, что и
сам он не будет их замечать. Аркан надо постепенно укора¬
чивать, а путы суживать.
Есеней начинал уразумевать, в чем дело, а Турлыбек про¬
должал свои прозрачные иносказания:
— Тебе известно, ханские потомки падки на приманки.
Только надо их умело подкармливать. Дикий беркут сам по¬
падает в руки, если заглотнет кусочек мясца на аркане. Так и
ханский потомок, твой Чингиз. А уж когда он попался, ему
легче легкого надеть на голову кожаный колпачок и коготки
прикрепить к подставке.
115
Старший брат заулыбался, ясно представив себе заарка¬
ненного Чингиза:
— Добрые слова сказал ты, ини.
Есеней, если бы только можно было, ни за что не поехал
бы в Кусмурун на этот ширпыши, чтобы не видеть ухмыляю¬
щееся лицо ненавистного Чингиза, окруженного почетом. А мо¬
жет, и в самом деле не выезжать из аула. И он повторил свою
мысль вслух.
— Нет, ага, это будет большой ошибкой,—Турлыбек, уже
много лет работавший в Омске, разбирался лучше Есенея и в
служебных отношениях и в способах укреплять свое влияние,—
На расстоянии своему врагу не подставишь ногу. Чингиза надо
свалить прямым ударом. И выбрать время, чтобы нанести
удар. Если не поедешь в Кусмурун, многое потеряешь в глазах
других. Как ни скрывай, люди хорошо знают твое отношение к
Чингизу. И если тебя там не будет, подумают — струсил, опа¬
сается торе. Да и сам Чингиз догадается, что ты решил
отомстить. И лучше подготовится к борьбе. Одолеешь ли ты
его тогда?
Есеней внял совету Турлыбека. Он приехал на собрание
как ни в чем не бывало. Восседал степенно и важно, огромный,
внушительный. Как старейшина округа, сказал первое слово.
И омские представители, и Чингиз заметили его спокойное
поведение. Есеней встречался и с оренбургскими казахами и с
представителями оренбургской русской администрации.
На собрании ширпыши были окончательно установлены
границы земель оренбургских и сибирских казахов и составлен
акт с приложением карты. Грамотные скрепили его своими
подписями, неграмотные, а таких было большинство, постави¬
ли отпечатки пальцев. Оставил на бумаге оттиск своего пальца
и хорунжий Есеней.
Этот Кусмурунский съезд важен был и своими подспудны¬
ми переговорами, нешумными, а порою и просто уединенными
встречами в отдельных юртах.
Несколько раз к Турлыбеку заходили люди с жалобами
на Чингиза. Говорили, что несправедлив, притесняет. Советник
генерал-губернатора от прямого ответа уклонялся, неизменно
отсылая просителей к Есенею: вы с ним потолкуйте, прислу¬
шайтесь к его словам, он вам поможет.
Когда стали разъезжаться, Есеней пригласил Турлыбека к
себе в гости.
— Хорошо, я охотно поеду. Но надо и Чингиза позвать. От¬
кажется — его дело.
Чингиз действительно отказался, найдя удобный повод. Но
поблагодарил за приглашение. Он сообразил, что Есеней по¬
ступает, по чужой указке.
В гостях у Есенея Турлыбек сказал напрямик:
— Ну, Есеке, теперь засучивай рукава и начинай копать
ров для Чингиза. Ты меня понял?
— Не совсем...
гчо(іі- Каждую жалобу на султана пересылай в Омск. Поста¬
райся, чтоб этих жалоб было побольше. А об остальном уж я
сам позабочусь.
...Рука у Чингиза была твердая и жестокая. И хотя он свои
действия согласовывал с крепостным начальством, с Шамраем,
а чаще просто выполнял его приказы, население всю вину пе¬
релагало на одного султана.
Главным источником всех недовольств было лишение аулов
их исконных земель.
Земли южного побережья озера Кусмурун с незапамятных
времен принадлежали тагышской ветви аргынов. Ее составля¬
ли преимущественно бедняки. Они, можно сказать, были пер¬
выми казахскими шахтерами: копали под отвесными склонами
кусмурунских холмов легко воспламеняющийся уголь, грузили
его на свои немногочисленные арбы, возили его на джайляу н
в русские села. Уголь шел по дешевке, но все-таки можно бы¬
ло кое-как кормиться и одеваться. Занимались тагышинцы
и соляным промыслом. Соль можно было добывать и в за¬
сушливые годы и в годы половодья, когда она выступала бе¬
лой густой каймой после отлива.
С возведением крепости тагышинцы лишились права добы¬
вать и уголь и соль. Их просто согнали с насиженных мест.
Сопротивлявшихся заставили откочевать силой оружия. Никто
не встал на их защиту. Они обратились с просьбой к Чингизу,
чтобы он заступился за них, но ответ султана был кратким:
— Это приказ царя, я не могу его отменить.
Пробовали искать помощи у Турлыбека. Тот посоветовал
поехать к Есенею. Есеней подумал и сказал:
— Пишите бумагу в Омск. Там разберутся.
Легко сказать — пишите бумагу. А кто ее напишет?
И тут Есеней вспомнил, что в Пресногорьковской, в Ыстапе, жил старый русский человек Семен Бекетов. Он хороню
писал на своем родном языке и прекрасно знал казахский.
В аулах был известен под именем Ысымана. С Есенеем подру¬
жился во время совместных походов на Кенесары.
— Кто напишет? Ысыман напишет. Поезжайте к нему!
И тагышинцы поспешили к Бекетову, Он составил по всем
т
правилам жалобу, и она отправилась в Омск. За ней после¬
довала другая, третья.
Есеней и его сторонники выискивали и справедливые и не¬
справедливые поводы, чтобы подкопаться под Чингиза.
Впрочем, сам Чингиз давал предостаточно оснований возму¬
щаться его поведением.
В пойме реки Обаган, в северном ее течении, находился
аул Акташи, родственный тагышинцам. Жители аула вступи¬
лись за своих сородичей и тем накликали беду и на себя. Чин¬
гиз с помощью казачьих войск согнал с обжитого места и акташинцев. Пришлось аулу перекочевать в дальние степи
Тургая.
Бекетов помог написать и акташинцам пространную жа¬
лобу.
Играя на родовых распрях, Чингиз стал оказывать покро¬
вительство уакам и притеснять кереев, находившихся под влия¬
нием Есенея. Султан стягивал уаков на берега Обагана. Осо¬
бенно покровительствовал он двум уакским старейшинам Отею
и Даушу. Им он и передал богатую пойму, принадлежавшую
акташинцам. Передал не за «спасибо». Бай Отей, владевший
тысячами чубарых лошадей, отблагодарил Чингиза двумя
косяками отборных аргамаков. Стоит ли удивляться, что пос¬
ле такого дара Чингиз сделал Отея главным бием своей
Орды.
В Омске не замедлило появиться новое заявление.
Так о любом поступке Чингиза становилось известно в кан¬
целярии генерал-губернатора.
Чингиз вошел во вкус. Когда в ауле он заканчивал раз¬
бирательство какой-нибудь тяжбы, выигравший непременно
вручал ему либо кобылу с раскормленным крупом, либо вер¬
блюда с тяжелой поклажей.
Но если и Чингиз не брезговал взятками, то его вдвойне
превзошел старший братец Шепе. Низенький, крепко сбитый,
но уже начинающий жиреть человечек, поглаживая свои пу¬
шистые усы, вступал в любые споры, кричал, угрожал, вымогательствовал.
Он сопровождал
свои
угрозы
отборной
руганью и лез в драку, забывая, что силенок у него малова¬
то. Но перед ним отступали даже здоровяки, боявшиеся не
этого задиристого гусачка, а его младшего, власть имущего
брата.
Шепе бахвалился могуществом Чингиза и брал все и всю¬
ду, где только можно.
Но он, не довольствуясь поборами, пристрастился и к пря¬
мому воровству. Воры, преимущественно конокрады, рыскавШ
шие в Кусмурунском округе, стали своими людьми в доме
Шепе. Кожык из уаков, Баубек из карааульцев, Тайкот из
кереев тайно приводили к нему в условленные места угнанных
коней, и он их сбывал по сходным ценам.
Есенею стало известно и об этом. Он снова послал потер¬
певших к Бекетову, и тот, набивший руку на составлении жа.лихо строчил очередное заявление в Омск. Жалоб было
много, и за каждую он получал настолько приличную мзду,
что за эти годы приметно поправил свои дела и стал одним
из богатых русских людей в Пресногорьковской.
Заявления в Омск шли потоком, но Турлыбек Кошенов не
во всем оказался прав. А может быть, он вел и двойную игру.
Так или иначе, но жалобы оставались без ответа.
Тогда Бекетов — сам ли догадался или по совету Есенея —
стал посылать письма в Петербург, на имя самого даря.
Так в Омске скоплялись не только жалобы, адресованные
генерал-губернатору, но и жалобы, присланные на расследо¬
вание из Собственной его величества канцелярии.
Сделать вид, что этих жалоб нет, тихонько прикрыть их
было уже нельзя.
И тут наше повествование снова возвращается к лету 1847
года, к началу главных событий нашего романа.
В это время генерал-губернатор Западной Сибири отдает
приказ произвести ревизию в Кусмурунском округе по заяв¬
лениям местных жителей. Руководство ревизией возлагается
на генерал-майора Федора Алексеевича Штамма.
Чтобы представить себе ясней положение в степи, нужно
иметь в виду еще одно обстоятельство.
Когда подточилась и по существу уже рухнула ханская
власть, и на смену ей пришли округа и окружные начальники,
не пустившие глубоких корней в степи и еще только ощупью
вырабатывавшие новые методы управления, среди рассеянных
по широким просторам казахских родов участились случаи
барымты — грабительского увода скота, набегов на аулы.
Старшим и младшим султанам, утвержденным в округах цар¬
ской властью, было поручено решительно бороться с барымтой. В борьбе с барымтачами участвовали и русские войска.
Чингиз принадлежал к тем султанам, кто не без успеха
содействовал прекращению этих открытых грабежей. Барымту искореняли в течение нескольких лет и добились известных
результатов. Но не окончательных. Дело в том, что открытый
грабеж стал принимать формы темного воровства, а барымтачи не без основания приобрели кличку черных разбой¬
ников.
119
Среди этих разбойников были уаковец Кожык, сын Мана¬
та, и керей Медебай, сын Кишкильдика.
Бай Манат, владевший большими табунами, жил в пойме
реки Кундызды, неподалеку от Кусмуруна. У него, спокойно¬
го человека, не было никакого тяготения к спорам и грабе¬
жам. Но после смерти Аблая, в годы соперничества Вали и
Касыма, двух сыновей властительного хана, Манат склонил'-'
ся на сторону Касыма. Поэтому Чингиз, сын Вали-хана, считал
Маната своим врагом. Став ага-султаном Кусмурунского
округа, Чингиз враждебно отнесся и к Кожыку, сыну Мана¬
та. Он потребовал от него или откочевать куда угодно, или,
если ему уж так хочется сохранить свои владенья на Кун¬
дызды, привести ему, Чингизу, несколько сотен коней.
Однако Кожык, не в пример своему отцу, жадный люби¬
тель барымты и отчаянный задира, оскорбился предложением
Чингиза. Он и коней не дал султану и с места не тронулся.
Тогда упорный Чингиз прибегнул к испытанной помощи
Шамрая. Сотня казаков согнала Кожыка с берегов Бобровой
речки. Пришлось ему укрыться в Есильской стороне, где ро¬
дичи Наделили его землею в лесу Менизей.
Кожык обосновался в Менизее вместе со своим братом
Кокаем, слабым и здоровьем и характером. Переезд на новое
место гибельно сказался на судьбе хилого бая. Он вскоре
умер, и о его смерти прослышал Есеней, живший в эту пору
в своем уединенном далеком Буркеу.
Когда-то Есеней крупно повздорил с Кожыком. Вороватый
Кожык похитил у него беркута, не зря прозванного Зорким
Глазом за его способность выслеживать и настигать лис. Зная
хватку Кожыка, Есеней не отправил к нему гонца, а самолич¬
но приехал на его осеннюю стоянку. Кожык, по своему обык¬
новению, грелся в чем мать родила у очага своей юрты.
В жаркие летние дни он и по аулу мог бродить совсем
налегке, не ведая, что такое смущенье.
Есеней, не слезая с коня, остановился у юрты и зычным
голосом, не преминув выругать Кожыка и заикою и собакой,
возвестил о своем приезде. Как ни своенравен был Кожык, но
закона гостеприимства не нарушил, накинул на голые плечи
легкий чекпен из верблюжьей шерсти н по всем правилам
приветствовал Есенея, как старшего. Правда, Есеней не взял
его протянутой руки и решительно потребовал отдать бер¬
кута.
Почему ты его отнял? У тебя девять сыновей, а у меня
ин одного. Ты на них надеешься, а мне на кого надеяться? От¬
дай Зоркого Глаза.
120
Кожык опустил голову, сложил руки, смиренно прогово¬
рил, заикаясь:
— Ты по-обе-дил, Есе-еней! От-отпро-буй моего уго-ощения и заб-бирай своего бе-беркута.
Но в этот приезд в дни поминок по Кокаю Есеней был ми¬
ролюбив и даже не вспомнил истории с беркутом. Да и не
р.ади, поминок прибыл он к Кожыку, хотя и прочитал, как по¬
ложено, поминальную молитву. Совсем другая мысль владе¬
ла Есенеем. Он не сомневался в ловкости Кожыка. Бывалый
барымтач стал теперь одним из самых опытных тихих разбой¬
ников. Помогали ему в конокрадстве и девять отчаянных,
удавшихся в отца сыновей и все окрестные воры, льнувшие
к нему, как к признанному вожаку. За всеми ними так и ут¬
вердилась кличка сторожевых псов Кожыка. Потерпевшие
чаще всего побаивались вступать с ними в спор. Мол, самой
судьбой предназначено было лишить их скота. Ну, а те, что
посмелее, пробовали жаловаться старшим и младшим султа¬
нам, но проку из этого не выходило никакого. Своею властью
султаны в этом случае не пользовались, изредка ограничива¬
ясь пересылкой жалоб омским властям. А там и дело с
концом.
Убежденный, что Кожык затаил в душе злую обиду на
Чингиза, зная его силу и воровскую изворотливость, Есеней
принялся разжигать в нем чувство мести и честолюбие.
— Эх ты, Кожык-заика. Присмирел ты, я вижу. Где твоя
прежняя хватка?— играл Есеней на его слабых струнах.—
Почему ты не берешь кун, почему ты решил простить убий¬
ство своего родственника Балтамбера? Ты что, Чингиза бо¬
ишься? Много славных сынов было в твоем роду Уак. Люди
помнят Камбара-батыра на черном с белой звездочкой коне
Помнят й Ер-Кокше. Даже молодые знают Ер-Косая и СарыБаяна. Только ты забыл их славу и стал рыхлым и слабым,
как баба. У аки, вы перестали защищать свою честь. Потомки
Вали-хана убили вашего сильного родича и спрятали его те¬
ло. А у вас только и нашлись слезы, чтобы оплакать Балтам¬
бера. Сколько лет прошло с тех пор, спрашиваю я. Кто из
вас сел на коня, чтобы отомстить за смерть мужчины своего
рода. Притихли вы и теперь, когда на вас свалилось такое
несчастье. Что же ты молчишь? Отвечай!
Но растерянный Кожык молчал. Молчал от этого неожи¬
данного напора, от нахлынувшей вновь обиды. Заикавшийся
всегда, он сейчас разволновался так, что мог только тянуть,
задыхаясь от волнения:
— Э-э-э...
121
Тряслись губы и подбородок. Есеней,
удалось загнать Кожыка в тупик, атаковал его еще стремительвее:
і=)аьп
— Слова не можешь произнести, заика! Ты кого боишься?
Ханских потомков? Раже ты яе знаешь, что сейчас ханскому
роду и вся цена — пять копеек!
— И в-верно!— произнес с трудом первое осмыследас^е
слово Кожык. Он переполнялся кипящей злостью, и она вотвот готова била прорваться паружу. Злость и гнев угрюмо
вспыхнули в узких глазах, желваки так и перекатывались под
кожей.
— И верно!— передразнил его Есеней.— Так что же ты
сидишь сложа руки. Или ты со всей твоей силой и всеми
твоими уаками только против меня идти способен: то призо¬
вою коня уведешь, , то любимого беркута уворуешь. Где же
твой боевой дух для настоящих врагов? Может, у тебя не хва¬
тает, а может, и совсем не бывало.
Есеней наступал, а Кожык, охваченный бессильной яро¬
стью и стыдом, выглядел беспомощным и жалким. И вдруг
из узжнх раскосых глаз первого в округе конокрада и задиры
брызнули слезы.
Слезливость эта только усилила натиск Есеяея.
— Я считал до сих пор, что ты мужчина, батыр! А ты вон
какой слабый!—Он собрался с •чувствами и выкрикнул ста¬
ринное слово неудовольствия и презрения: —Эх, тайнри! Рас¬
пустил июни, как баба, а надо взять в руки оружие. Чтобы
я яе видел (больше твоих слез!
Пристыженный Кожык рукавом верблюжьего чекпена утер
слезы, а Есеней продолжал свое:
— Чингиз у тебя отобрал землю, заставил искать в степи
пристанище у родичей. Он виновен а убийстве достойного муж¬
чины твоего рода. Отомсти ему„. Иначе твое имя навсегда
забудут или будут вспоминать с усмешкой. Скажут: «А, это
тот Кожык»...
— Что же мне делать, посоветуй, Есеке!— Кожык, кажет¬
ся, был гогот на все, чтобы не слышать больше упреков.
— Тогда слушай, запоминай и действуй. Врукопашную его
уже не свалить. Надо издали, с расстояния, так ударить его
в живот, чтобы он потерял рассудок.
Кожык только переспрашивал и поддакивал, соглашаясь
с каждым словом Есенея.
— Орда Чингиза сейчас на границе оренбургских и сибир¬
ских казахов. Сибирских я настрою против него сам. А ты
бери соседей. Уводи табуны у оренбургских баев побогаче.
Ш
\
‘,
Пусть думают, что это делают сторонники Чингиза. Он ока¬
жется между двух огней. Он может и не выбраться, а уж
обожжется наверняка!
Есеней был настойчивее и находчивей Кожыка. Кожык по¬
нял: только так можно отомстить Чингизу, сильно поколебать
его положение. И после отъезда Есенея начал неутомимо дейіНгвбвать. Он и его подручные уводили косяки аулов аргынцев
и кипчаков, аулов родов Жасалбайлы, Жалвас, Шомекей, ко¬
чевавших на землях оренбургских казахов. Ворованный скот
сгоняли в глухие урочища, принадлежавшие опытным коно¬
крадам — барымтачам, а теперь тихим разбойникам Медебаю,
сыну Кишкильдика из кереев и карааульцу Ваубеку.
Чингиз ничего не мог поделать. У него был один выход —
обратиться к русским властям. А в оренбургских аулах росла
и крепла молва, что Чингиз мог бы справиться с Кожыком, но
боится народа, которым правит, а поэтому покровительствует
и ворам и конокрадам.
Слухи в степи ходили самые противоречивые.
Упорно поговаривали: из Оренбурга и Омска не то долж¬
ны выступить, не то уже выступили отряды. Они, мол, встре¬
тятся в Кусмуруне и вместе пойдут на Кожыка и его приспеш¬
ников.
Напуганный недоброй вестью, вновь растерявшийся Ко¬
жык отправил своего посланца Андамаса к Есенею за сове¬
том. Андамас тоже был батыр-конокрад, известный не только
своими темными делами, но красноречием н гибкостью.
Вести, привезенные Андам асом, для Есенея не были не¬
ожиданными. Правда, он не предполагал, что события могут
принять такой оборот. Он склонен был думать, что все раз¬
решится встречей биев двух враждующих сторон. Но теперь
положение обострялось, и Есеней не меньше Кожыка был на¬
пуган сообщением о возможном вмешательстве русских
войск.
Не полагаясь на одно свое влияние и собственный ум,
Есеней немедля собрал тех представителей округа, которых
безоговорочно считал мудрыми н доброжелательными. Среди
них едва л» не на первом месте находился бий рода Кошебе
Табай, женатый ва родной сестре Есенея Матак. Когда сове¬
щались роды Кошебе в Сибан, более уважаемого человека,
пожалуй, не было.
Табаю и дал первое слово Есеней, как только начался со¬
вет в связи с приездом Акдаиаса:
— В таком сложном положении ты один, Табеке, можешь
найти разумный выход.
Бий Табай начал с прямого вопроса:
— Скажи, Андамас, правду: ты головорез, которому нет
дела до того, что происходит вокруг? Или тебя''можно счи¬
тать еще и джигитом, способным понять, что ему скажут.
И потом поступать в согласии с другими?
— Как я могу сказать заранее?— пожал плечами Анда¬
мас.— Зачем я буду выхвалять себя? Вы говорите, решайте:'
А потом увидите сами, понял я вас или нет.
Бий Табай заговорил. Неторопливо и хитроумно. Он по¬
советовал Андамасу перед новым окружным собранием в Кусмуруне поехать к Чингизу и отдаться в руки властям. На этот
сбор, на второй ширпыши, с тех пор как Чингиз стал агасултаном, должны съехаться и сибирские и оренбургские ка¬
захи. Но прежде чем созвать их всех, Чингиз предпочтет
посоветоваться с влиятельными людьми только одного своего
округа. Вначале там будут посланцы кереев и уаков. От Кошебе — мы с Байдалы, от Балта — Тлемис с Исой, от Торыши — Токсан и Аю, от Сибана — Есеней и Есип, от низинных
уаков — Елембай и Ермен, от горных — Жарыгамыс и Шабанкул, от Курлеута — Джигит, от Канжигалы — Шанки. Ну,
еще несколько других. В ханской Орде под Черным шаныраком Чингиз будет восседать на почетном месте. А по правую
и левую сторону разместятся посланцы родов.
— Ты понимаешь, что речь пойдет о тебе!—круто повер¬
нулся Табай к Андамасу.— И обвинять тебя, должно быть,
будет сам Чингиз. Слушай, запоминай.
— Слушаю вас, Табеке,— не
кликнулся Андамас,
слишком
обрадованно от¬
— Зная тебя, он все равно спросит твое имя. Ты спокойно
ответишь. Он задаст тебе вопрос, не ты ли и есть конокрадбарымтач. Соглашайся и с этим. Он спросит, правда ли, что
ты воровал скот у оренбургских казахов. Не отрицай и этого.
Скажи: да, воровал. А сам воровал или тебя посылали? Уди¬
ви его ответом: сам воровал, никто не посылал. Чингиз разой¬
дется, начнет сердито допытываться, зачем воровал? И тут
тебе растеряться нельзя. Отвечай сдержанно и уверенно: опо¬
ра у меня есть, султан. На кого же ты опираешься, удивится
Чингиз. А ты, не повышая голоса, называй по порядку всех
биев, что будут находиться в его юрте. Дошло до тебя?
— Все ясно, Табеке, но...— замялся Андамас.
— Повтори то, что я сказал. Перечисли всех биев, что бу¬
дут сидеть и на правом и на левом крыле.
Андамас послушно назвал все имена, названные Табаем.
— Вижу, ум у тебя есть. Помни, на кого ты опираешься.
И об этом прямо скажешь Чингизу.
— Ойбой, Табеке,
ойбай,—потерял равновесие Андамас.—Да ведь Чингиз душу из меня вытянет, на растерзание
отдаст.
— А ты не волнуйся, дыши ровно.— Табай даже улыбнулсят-н- Надо делать так, как я тебе сказал. Об остальном не
раздумывай. В обиду тебя не дадим. Да и что тебе сделает
Чингиз? Разве что скажет: кереи и уаки могут быть тебе опо¬
рой в добрых делах, но как они посмеют оправдать твои не¬
честивые поступки? Тогда ты ответишь: добрые дела не тре¬
буют поддержки, а они меня и в беде выручат. Чингиз тогда
выйдет из себя: не мели чепухи, скажет. Не будут они тебя
защищать. А ты ему ответишь: как так не будут, если они
выходцы из кереев и уаков. Да я их... Тогда...
Бий Табай, пустив в ход свое красноречие, нарисовал, сам
того не желая, малоутешительную для Андамаса картину.
Посланец Кожыка совсем растерялся, пробовал возражать, но
изощренный в спорах Табай продолжал наседать и каждый
раз безжалостно его обрывал. Не так-то легко было тягаться
с бием.
— Понял я, Табеке,—горестно вздохнул Андамас.—Но...
Но...
Закончить ему не удалось.
— Никаких «но»!— обозлился бий,— Поступай, как тебе
сказано. А не хочешь — продолжай бродяжничать, и ищи
смерть на дороге.
Андамасу хотелось сказать, что он и здесь не встретил
никакой поддержки и что вряд ли получится прок из всей
этой затеи, но тут вмешался Есеней и посоветовал ему не пре¬
рекаться со старшими.
«Что я скажу теперь Кожыку?»— подумал про себя Анда¬
мас и замолчал, скис. Он бы и уехал, считая, что ничего не
добился. Однако напоследок Есеней подбодрил его, сказав с
глазу на глаз:
— Не падай духом. На всякий случай держи в памяти
совет Табая. Вреда от этого не будет. Но я не думаю, что
произойдет именно так. Откуда мы знаем, как поведет себя
Чингиз и хватит ли у него пороха задавать тебе такие во¬
просы. А пока садись в седло и передай Кожыку, что с ним
заодно многие сильные люди. Но смотри, не попадайся, в руки
Чингизу. Дождись сбора в Кусмуруне всех главарей кереев
и уаков. Тогда все и решится.
Андамас уехал. На душе у него было смутно. Ясно ему
было только одно; вражда в степи накалилась, и Есеней, на¬
капливая злость и силу, сплачивал своих сторонников, чтобы
ударить по Чингизу.
Строптивый Чокан
Читатель помнит, как складывались первые годы жизни
Чингиза и Зейнеп.
...Сперва Чингиз построил зимовку у берегов Священно¬
го озера в сосновом лесу Аман-Карагай, а осенью вернулся
с молодой женой в родной Срымбет в сопровождении своих
нукеров. Весь многочисленный скот, принадлежавший Айганьм, он оставил родным братьям и родственникам, а себе взял
только стригунка — иноходца. И то лишь потому, что так
распорядилась мать. Когда этот жеребенок яркой рыжевато¬
желтой масти появился на свет, Айганым сказала:
— Даст аллах жизнь и здоровье, мы еще увидим, как всеребенок станет взрослым аргамаком, и мой Чигажан оседла¬
ет его. Поставьте на бедро жеребенка тавро нашего предка
хана — лунный серп и дайте ему кличку Сагым-сары, Желтое
Марево.
Сагым-сары с той поры, как встал на ноги, не знал и мел¬
кой рыси и нетерпеливых скачков галопа, но ннкто не мог
угнаться за его ритмичной уверенной иноходью.
Чингиз взял себе иноходца, облюбованного матерью, и
ровным счетом ничего больше еще и по другой причине: ему
достаточно было скота, приведенного родственниками жены.
Старший брат Зейнеп Муса произнес, рассказывают, такие
слова: не допущу, чтобы моя единственная сестренка чувство¬
вала себя сиротою, пусть она гордо входит в дом мужа; вы¬
плачу сполна ее долю. И выделял ей из наследия Чормана
все, что положено в таких случаях: н двадцать пять верблю¬
дов, необходимых для кочевок, и около ста лошадей, чтобы
не просить у людей кумыс, и свежее мясо на зиму, н около
пятисот овец, чтобы не пустовали загоны.
Однако даже этот скот, полученный в дар от Мусы, Чин¬
гиз не целиком оставил себе. Добрую долю он передал своим
братьям. Он разрешил себе такую щедрость потому, что в
Кусмуруне за какие-нибудь три-четыре месяца у него и без
Мусы умножились табуны и отары. Одни пригоняли скот как
угощение — ерулик, другие как непременную дань султану —
сыбагу, третьи — в счет подводного сбора — колик, четвертые
как сауын— молоко, а пятые,, не раздумывая долго, просто
как взятку за будущие благодеяния хана, как по-прежнему его
называли.
Зейнеп в аул своего мужа привезла вместе со всяческой
утварью две белоснежных юрты-отау и одну серую — для хо¬
зяйственных дел. А сам Чингиз из добра, доставшегося от
предков, выбрал ©днн-едннственный Черный шанырак. Он и
его пытался оставить родичам, но аксакалы, собравшиеся на
проводы, уговорами и молитвою настояли на своем. Дескать,
аруах — дух предков жив в этом шаныраке, и он, Чингиз, дол¬
жен владеть им, как самый достойный продолжатель ханского
рода!
Весной Зейнеп родила сына. Случилось так, что у Чингиза
в это время гостил ипган К алкай, старший сын ишана Мара¬
ла, некогда поднявшего мусульманскую войну — газават про¬
тив белого царя. Чингиз дружил с родичами Марала, дружил
тайно и поддерживал их, как временами поддерживал и мя¬
тежных сыновей Касыма — Есенгелъды, Саржана, Кенесары и
Наурызбая, хотя перед лицом русского правительства пока¬
зывал себя их врагом. Еще до своего разгрома н бегства на
Сырдарью сам ншан Марал жил некоторое время в Аман-Карагайском лееу. Поэтому и озеро получило название Священ¬
ного.
Ныне шнан К алкай скрытно пробрался в родные края и
пользовался гостеприимством Чингиза. Он рассчитывал при¬
смотреться вокруг, выяснить, в каком состоянии находятся
бывшие владения его отца и нельзя ли их вернуть себе по
праву наследника. Он стремился, понятно, найти надежных
и уважаемых сторонников. И пользовался для этого каждым
удобным случаем. Когда к нему обратились потомки Валихана с просьбой дать имя новорожденному, он охотно со¬
гласился..
Ревностный поборник ислама, чуть ли не четверть века
проучившийся в Багдаде и прослушавший курс всех двена¬
дцати главных наук, он решил назвать сына Чингиза име¬
нем, вошедшим в историю священных войн — газавата. Он
вспомнил неустрашимого хазрета Гали, женатого на дочери
Мухаммеда-прорака Фатиме. Восемнадцать сыновей, говорит
предание, имел хазрет Гали, к все они были батырами как на
подбор. Но и среди них своим бесстрашием прославился Мухаммед-Канафия, сподвижник отца в его походах.
Так не без хитрой скрытной надежды ишан нарек маль¬
чика, рожденного Зейнеп, Мухаммедом-Канафией.
Зейнеп, которая несколько шепелявила, затруднялась пол¬
ностью произносить это длинное имя. Она стала называть
»27
своего сына просто Канашем, а среди окружающих чуть ли
не с первых месяцев жизни за ним утвердилось прозвище
Чокан.
В начале XIX века в Прикаспийских степях, на террито¬
рии так называемой Букеевской орды на почетную белую
ханскую кошму был поднят Жангир Букеев, и акын тех вре¬
мен Байток из рода Алаша так возвеличил новоиспеченно¬
го хана:
Когда ему первый исполнился год —
Речам его бойким дивился народ.
Когда же Жангиру исполнилось два —
Пером на бумаге он вывел слова.
Похожие были-небылицы рассказывали и о Чокане.
В ханском роду соблюдали обычай — держать ребенка в
бесике, пока он не научится говорить. Следовала этому обы¬
чаю и Зейнеп. Однажды она его покормила, и Канаш-Чокан
уснул в своей колыбели. Неожиданно приехали гости. Они
торопились по своим делам и поэтому отказались от свежего
мяса, довольствуясь вяленым. Обед приготовили быстро, и
гости сразу принялись за еду. Тут-то и проснулся Чокан. Он
высвободил ручонку, откинул край покрывала и отчетливо
сказал:
— Ау, гости, не оставьте меня голодным.
Гости удивленно переглянулись, уставились на бесик, а
младенец как ни в чем не бывало продолжал:
— Я правду говорю... Дайте мне хоть немного мяса.
Чокан многих перепугал. Кто-то даже воскликнул:
— Ой, аллах! Что это за наважденье!
Не растерялся только бий Елембай из рода Уак. Недаром
он слыл спокойным и смелым.
— Смотрите, как побледнели. Ребеночка устрашились? По¬
думали, он вас проглотит. Ну, если так, пусть меня съест.—
Бий поднялся с подушек и подошел к бесику.— Лучше-ка
я его развяжу.
Елембай распеленал ребенка и поднял на руки. Чокан был
кругленьким, плотно сбитым. Бий пощелкал его по тугому
животику:
— Вот это батыр! На какую беду кереев и уаков он родил¬
ся? Ох, уж ханские потомки. Привыкли собирать дань. Еще
от материнской груди не оторвался, а требует мяса. На те¬
бе! Ешь.
Елембай сунул ребенку в рот мягкий кусочек казы. Ма-
лыш пососал-пососал лакомую копченую конину, проглотил ее
и потребовал еще.
... И отец, и мать, и родственники баловали Чокана, обе¬
регали его от болезней, от дурного глаза.
Сам Чингиз в нем души не чаял. И потому что в нем прос¬
нулись отцовские чувства и по другой причине.
Бродившие в степи темные сплетни об Айганым рано или
поздно доходили и до Чингиза. Временами он начинал сомне¬
ваться в честности своей матери: кто же мой отец, кто? Ему
уже со всеми отвратительными подробностями сообщили о
Балтамбере. Нашелся наглый смельчак, осмелившийся ска¬
зать ему в лицо, что он, Чингиз, очень походит на этого дю¬
жего табунщика, приближенного Айганым.
К счастью Чингиза, его горькие сомнения рассеял Турсымбай-батыр из ветви Балта рода кереев. Турсымбай, когда он
приехал в Кусмурун, выглядел почтенным старцем, ему и на
самом деле перевалило за девяносто. Скорее всего, старики
говорили правду, что именно он поднимал знамя самого
Аблай-хана. Батыр для своих почтенных лет неплохо держал¬
ся в седле. Но за дастарханом во время беседы был забыв¬
чив, слезлив, не вовремя засыпал. Жил он скудно, питался
кое-как и давно поизносил свою одежду. Он посетил Чинги¬
за, чтобы дать напутствие внуку Аблая: Чокан в это время
уже стал на ножки и выбегал из юрты.
Чингиз встретил Турсымбая как положено. Уговорил его
сбросить изношенный халат, накинул ему на плечи новый,
угощал его самым вкусным, что только было в доме.
В гостевой юрте они вели неторопливую беседу. Чингиз,
услышав звонкий голосок сына, вышел, подхватил на руки
своего любимца и принес его старому Турсымбаю.
— Благослови его, батыр-ата. Это твой внучонок.
Турсымбай долго и удивленно всматривался в Чокана се¬
рыми выцветшими глазами. И вдруг по его маленькому корич¬
невому лицу потекли слезы.
— Аруах!— приговаривал он.— Аруах, дух предков с
нами!
Чингиз взволновался:
— Что вы расплакались, ата? Я ничего не понимаю.
Старый батыр не нашел сил сразу ответить.
— Ата, скажите, я умоляю вас.
И Турсымбай с трудом проговорил сквозь слезы:
— Я не могу не плакать, Чингиз. Твой сынок — вылитый
Аблай.
Б С. Мук
129
Чингиз поверил батыру. Батыра всегда считали правди¬
вым. С той поры он часто повторял про себя: «Если мой сын
похож, на Аблая, значит и я — потомок хана». И вдвойне по¬
любил своего МухаммедагКанафию, лаская и балуя его с го¬
рячей отцовской гордостью.
Мальчик рос памятливым^ внимательным, зорким. Он лю¬
бил вертеться среди взрослых. На празднествах ему особенно
нравились песни. Он весь превращался в слух и когда скази¬
тель вел свой неторопливый, рассказ.
Постоянного учителя, у Чокана не было. То мать ему по¬
казывала начертания арабского, письма, то бродячий мулла,
норовивший как можно дольше задержаться в. богатом и го¬
степриимном ауле.
Чаще других акынов в Орде бывал Жаманкул из курлеутской ветви рода Кыпчак. Он слагал звучные и мудрые стихи,
но не чурался и хвалебных слов в честь Чингиза. И самолю¬
бию султана льстило, когда известный акын под домбру лад¬
но и горячо прославлял его дела, его ум и храбрость. Кроме
того Жаманкул знал множество народных песен, сказаний, и
сказок. Знал их так, как пастух — травы, как охотник — лов¬
чих птиц, как ребенок — материнскую колыбельную. Жаман¬
кул помнил наизусть многие жыры — эпические поэмы. А это
высоко ценил Чингиз, перенявший от Айганым любовь к на¬
родному творчеству. Чингиз не только слушал, но и записы¬
вал, и своими записями снабжал русских друзей.
Старый акын с благодарной нежностью относился и к сы¬
ну султана. До чего смышленый, до чего внимательный маль¬
чик! Значит, говорили правду, что он едва ли не в пять лет
научился мусульманской грамоте. Жаманкул однажды в этом
убедился сам, с удивлением и восхищением.
Однажды по просьбе Чингиза акын напевал жыр «Едиге».
Чокан замер у ног отца.
Оа не все понимал в ритмичном рассказе акына. Особен¬
но, когда, речь шла о давних временах, когда переплетались
имена сказочных героев и живших на самом деле, жестоких
и властных: Чингизхан, Тимур, Токтамыш, сам Едиге... Войны
и войны... Выжженные города и селенья. Все это было и
страшно и далеко. Но плавное повествование сменялось пес¬
ней, и песне вторила домбра Жаманкула. И мальчик весь
превращался в слух, впитывая чудные и близкие его сердцу
слова.
— Я молодой сокол, выросший в горном гнезде, я возвра¬
щался в родные горы; я кулан, выросший без цепей.» Я па¬
сусь и отдыхаю; я горше полыни...
13Ѳ
— Мой бег быстрее бега молодого верблюда, в ноздри ко¬
торого не пройдет конский волос... Я бешен, как молодой
верблюд, и меня не остановить перетянутой веревкой.
— Выше сосны я вырос, высокая осина; ударит ли ураган
в мою вершину, не содрогнусь... Я раздвоенная дубовая ветвь,
которая хотя и гнется, но никогда не сломится...
— Не волнуйся, тлупое озеро! Если раз только мы напоим
в тебе табуны наши, то ты сделаешься грязным болотом.
— Не кричи ты, чнбис-птица, уйми свой голос, бедная пти¬
ца, сложи свои крылья, опусти вольно шею! У меня ведь нет
табунов, пасущихся на берегу, нет сына, который бы мог взять
из гнезда твои яйца в свои поли.
... Обычно песни Жаманкула записывал Чингиз. Но в этот
раз песни записал сын. Он восхищался песней и злился, что
не поспевал за певучей и стремительной речью акына. Но сра¬
зу после записи восстановил пропущенные места и прочел
записанное отцу и акыну слово в слово.
Старый Жаманкул прослезился, обнял Чокана.
А отец смотрел на сына с гордостью и нежностью. Но по
строгим своим правилам даже не похвалил.
И вдруг Чокан сказал:
— Скучно в юрте. Пойду в степь. Может, сокола увижу,
а может, встречу кулана.
И убежал.
Чокан вырастал капризным и строптивым. Больше, чем
мать и отец, повинен был в этом Шепе. Словам старого ба¬
тыра, что мальчик похож на Лблая, он радовался не меньше
Чингиза. Фанатичный до предела, слепо убежденный в том,
что ханский род их произошел от самого «Солнечного луча»,
он считал и отца, и братьев, и самого себя, конечно, белой
костью; всех остальных казахов он презирал, как только бе¬
лая кость может презирать черную. Шепе в свое время тоже
одолевали сомнения: ему, как и Чингизу, пришлось выслу¬
шать много грязного о своей матери. Но если Чокан—выли¬
тый Аблай, значит, и Чингиз его чистый потомок. А если
Чингиз — потомок, значит, и Шепе принадлежит всей кровью
ханскому роду. Чокан стал в его глазах живым подтвержде¬
нием их знатности. И поэтому ШеПе сердечно привязался к
племяннику
В представлении Шепе все было просто и ясно: сильному
предписано судьбой пожирать слабого. Ты сильный — сокру¬
шай всех на своем пути. Шепе придерживался пословицы:
Ш
1
Шесть дней бурой могучим быть милей,
Чем холощеным шесть десятков дней.
Ты сильный: только успевай заглатывать живьем других!
Шепе не был начитан, ничего не смыслил в истории своего
народа, не знал как следует и его теперешней жизни. Он не
думал ни о прошлом, ни о будущем. Главное состояло в том,
что Чингиз стал ага-султаном. В руках у султана сила — его
поддерживает власть белого царя. Никому не дано сложить
Чингиза, значит, и он, Шепе, в безопасности. И Шепе творил
преступные дела, рставляя в неведении своего брата, образо¬
ванного и честного человека.
По своему жестокому и наивному представлению Шепе
считал, что каждый, кто принадлежит к ханскому роду, кто
является торе, непременно должен быть насильником и даже
мучителем, что ему положено брать поборы с населения, при¬
нимать за самую маленькую услугу самые большие дары. Он
и ребенку стремился.внушать подобные мысли.
Один акын, приближенный к ханской юрте, сложил такие
стихи:
В земле богатства щедрые сокрыты,
Хранят коралл и жемчуг глуби вод.
По молодости сколько ни греши ты,
Мужчина ты, и устрашишь народ
Словом, помни о том, что ты мужчина, и не просто мужчи¬
на, а ханского рода. Значит, все твои грехи простятся, а ты
будешь нагонять страх и сполна получать положенное тебе по
праву сильного и знатного.
Хотя Шепе и превозносил силу, хотя он и любил расска¬
зывать о властных ханах и могучих батырах, но сам был
начисто лишен и храбрости, й мужества, и какого бы то ни
было величия. Плюгавенький, невзрачный, он возбуждал одни
насмешки, За глаза над ним потешались, но вслух никто не
подсмеивался, зная его мстительный характер. Разрешала
это себе одна Шонайна. Женщины-казашки часто дают проз¬
вища своим мужьям. При этом соблюдается закон контраста.
Смуглого называют белоснежным, шумного—тихим, робко¬
го — батыром, неумелого и ленивого — мастером. Шонайна
величала своего муженька Горой или Вершиной. Сначала он
злился, а потом привык. Привыкли к прозвищу и в Орде.
Шепе во всех своих поступках был маленьким человеком.
1
Бура — верблюд-самец,
ние мужества.
132
ь
народном
фольклоре — воплоще¬
Ему нравилось науськивать, подзуживать. Был он приветлив
и по-своему сообразителен. Он даже любил по-своему Чокана. Ограниченный умом, недобрый по сути своей, он и не по¬
дозревал, что портит мальчугана.
Примечая в нем черты строптивости и капризного упрям¬
ства, он не только всячески потакал ему, но, как говорится,
подливал масла в огонь. Это он научилплемянника на вопрос
«Чей ты сын?» отвечать: «Я сын Абея». Так ему было легче
произносить имя Аблая. А со временем он уже вполне отчет¬
ливо называл отцом своего могущественного деда. Шепе на¬
стойчиво внушал памятливому и впечатлительному Чокану,
что Аблай не простой человек, что предок его рожден от са¬
мого луча солнца, и, значит, он, Чокан, уже по происхожде¬
нию своему стоит намного выше простых казахов.
Шепе подсказывал Чокану, что ему следует высокомерно
относиться к простолюдинам, к черной кости. И не только
пренебрегать ими, но и доставлять им как можно больше не¬
приятностей. Даже постыдной ругани — и той научил ребенка
Шепе. Научил не добродушным шалостям, не забавным про¬
казам, а уменью оскорблять, причинять зло. Плюнь ему в
лицо — он тебе ничего не посмеет сделать, тяни за бороду,
растреножь коня, на котором приехал незнатный гость, спрячь
камчу, шапку, пояс, седло, да так спрячь, чтоб потом их и
не отыскали. Вот так Чокан и привык забавляться. К Чингизу
приходили жаловаться на сына, он пытался его утихомирить,
но тут стеной вставал Шепе.
По наущению дяди Чокан, бывало, вместо того, чтобы под¬
чиниться отцу и признать свою вину, передразнивал его и вдо¬
бавок произносил бранные слова.
Недобрый Шепе плохо влиял на Чокана. Но и он не в си¬
лах был поколебать в мальчугане его бескорыстную, беско¬
нечно далекую от почтительного страха любовь к отцу. Да, он
грубил, был способен и на другие своевольные поступки. Но
разве мог сравниться похожий на злого карлика Шепе со
статным отцом, умевшим так хорошо разговаривать с приез¬
жими русскими на их языке. Отцом, знавшим сказки бабушки
Айганым. Отцом, носившим такой красивый мундир, который
и во сне не снился дяде Шепе. Отцом, прощавшим ему то, что
другие никогда бы не простили. И какая у него ласковая
улыбка светилась в глазах, в уголках губ, даже в усах, всегда
аккуратно подстриженных.
И случалось так, что на обычный вопрос Шепе «Чей ты
сын?», Чокан, помедлив с полминутьі, неожиданно отвечал:
— Чингиза!
133
— А я тебя учил чему?— спрашивал дядя.
— А. вот чему!—И Чокан* сделав гримасу, срывался с ме¬
ста и убегал в, степь.
Как он любил игры в степи! Как ©н. любил забегать дале¬
ко-далеко, где уж никто ему не мог мешать, никто его не оста¬
навливал.
Свои отчаянные проделки Чокай совершал не один. Маль¬
чишки немногочисленных юрт соседнего аула Карашы входи¬
ли в отряд Чокана. Он, полновластный командир, себе в по¬
мощники избрал своего ровесника Жайнака. Они родились в
один год, в. один месяц, в один день, в один и тот же час
рассветного времени. Чокан рос медленно, хотя и выглядел
крепышом. Худенький Жайнак вытягивался, как стебелек, был
намного выше Чокана. Они играли вместе с того времени, как
стали ходить. Щепе негодовал. Он считал предосудитель¬
ной дружбу сына торе и сына слуги — туленгута. Но не в его
силах было разлучить их. Как ни старался Шепе, они схо¬
дились снова. Нудно вколачивая Чокану слова о черной и бе¬
лой кости Шеие преуспел только в одном: Чокан частенько
поругивал своего сверстника, а порою и поколачивал. Жай¬
нак отличался завидной выдержкой и незлобивостью. Может
быть, где-то ему, было и не совсем приятно чувствовать, как в
Чокане вдруг просыпался дерзкий ѵоре. И еще грустнее было
сознавать, что он всего-навсего тулеягут, Но мальчишки оста¬
ются мальчишками, к тому же и Чокана и Жайнака природа
наделила и добротой и отходчивостью.
Маленький торе вообще лучше чувствовал себя в ауле Ка¬
рашы. Он не очень жаловал своих братьев и сестер. Может
быть, потому, что был любимчиком и матери и отца. Сестрен¬
ку Ракию он частенько обижал и поколачивал, она, естест¬
венно, сторонилась его. Но к сводной сестре Жайнака Айжан
он относился с удивительной нежностью. Когда она была сов¬
сем маленькой, он даже в люльке ее качал и носил на своих
еще неокрепших руках. Она подросла, он стал с ней играть.
Даже подарки приносил — ленточки, бусы, перья.
Однажды Чокан привел ее в Орду. Хитрый нашел пред¬
лог. Будто бы она хочет поиграть с сестренкой. Зейнеп взгля¬
нула на Айжан и с ревнивым огорчением заметила, что де¬
вочка из аула Карашы и румянее, и красивей, и живее ее
дочки. А спустя несколько дней она от кого-то услышала, что
Чокана и Айжан называют Козы-Корпеш и Баян-елу, влюб¬
ленными с детства друг в друга,. Вот тогда султанша и за¬
претила Айжан бывать в ауле. Но это нисколько не помешало
Чокану встречаться с ней, Карашы был для него как дом
184
родной. Он по-прежнему играл с Айжан, по-прежнему таскал
для нее из дома и лакомства и безделушки.
Но лучшим товарищем для игр в степи был для него
Жайнак.
Их дружба особенно крепла в летние месяцы во время от¬
кочевок на джайляу. Расстояния между аулами так сближа¬
лись, что не только сами малыши, но и придирчивые роди¬
тельские глаза не могли отличить детей торе от детей простых
казахов. Детвора резвилась вовсю, и уж если начиналась
потасовка, никто не считался с тем, где белая кость, а где
черная. Кто сильнее, тот и одолевал! Из мальчишек в отряде
Чокана побеждал обычно Жайнак. Кто с ним мог сравниться
и волей, н силой, и ловкостью, и находчивостью? Ѳн выигры¬
вал всегда. Даже в том случае, когда его настигали, Жайнак
вывертывался, и попробуй, догони его! Ну, а в схватке один
на один неизменно валил соперника на землю. Жайнаку дали
прозвище Рыжего Верблюда. За его рост, за силу. Нрава он
был самого кроткого. Никогда не задирался и слушался Чо¬
кана, безоговорочно признавая его первенство и по уму и по
знатности.
... Мы теперь возвращаемся к лету 1847 года, когда начи¬
наются главные события нашего романа. Именно Чокану и
Жайнаку выпало на долю вовлечь Чингиза в сложную и мало¬
приятную для него историю.
Чокан вырастал озорником, но озорником с умом, со сво¬
им, пускай еще детским, но достаточно определенным взгля¬
дом на жизнь. Он внимательно присматривался ко всему,
примечал, что происходит вокруг него, вокруг дома, вокруг
аула, и всему давал свою, порою наивную, но чаще верную
оценку. Многое наблюдая, многое слыша из чужих уст, Чокан
постепенно составил себе представление о людях Кусмурунского округа, и знатных и незнатных. Мало-помалу он стал
разбираться в том, кто поддерживает его отца и кто высту¬
пает против. Людей, питавших злобу к отцу, он просто нена¬
видел. Продолжая слыть баловнем ханской семьи, 'Чокан из¬
влекал из этого свою выгоду и зло подшучивал над теми
гостями, которые — он это отлично знал — были неугодны
отцу. Он мстил им, а они, не понимая, в чем дело, почти бла¬
годушно отмахивались: «Мол, смотри, как резвится сын то¬
ре! Дитя, что с него возьмешь!» Гости не трогали Чокана еще
и потому, что побаивались гнева Чингиза.
Впрочем, однажды Чокану пришлось уразуметь, что не
все остается безнаказанным, и он стал более осмотрительным.
А случилось так. В аул приехал небезызвестный Кожык, че135
ся, но еще и на голову ему полез. Раздосадованный Кожык,
не смущаясь других гостей и хозяев, довольно больно шлеп¬
нул Чокана, сказав при этом: «Будь хоть божий сын, сгинь с
глаз моих!» В ярости он мог напугать не только мальчика:
желваки так и ходили по лицу, глаза выпирали из орбит. Чокан отпрянул, а Кожык снова рванулся к нему. Проказнику
показалось, что на него налетает беркут. Он выбежал из юр¬
ты. Обиженного Кожыка едва удержали и успокоили. С тех
пор Чокан не нападал на незнакомых людей.
В то время, о котором идет речь, мальчик не мог заме¬
чать, что врагов у отца становится все больше и больше и к
самым сильным из них принадлежит Есеней. К лету 1847 го¬
да страсти накалились, .хотя в степи с виду было спокойно.
Рядом с ханским аулом оставался только аул Карашы.
И можно было наблюдать, как вдали караванной цепочкой тя¬
нулись на джайляу другие аулы округа.
Правда, в поле зрения Чокана попадал еще один аул, вер¬
нее два, располагавшиеся бок о бок. Их юрты стояли к северу
от озера в пойме реки Обаган. Главою кочевья был уже из¬
вестный нам Отей-бай и одновременно бий, происходивший
от ветвей Отей п Дауш рода Ѵак. Правой рукой его стал
сравнительно молодой бий Тулеген, человек живой и наход¬
чивый, служивший ему верой и правдой.
Весною аул Отея позднее других снялся с места, но летом
неожиданно вернулся снова, когда остальные аулы еще про¬
должали кочевать на джайляу.
Мальчик догадывался: тут что-то не так. Но всех подроб¬
ностей, естественно, он знать просто не мог.
Необычные кочевые маршруты аула Отея определяла тоже
вражда, разгоравшаяся в степи все жарче и жарче.
Роды Керей и Уак под водительством хорунжего Есенея
вели ожесточенную борьбу с ханской ставкой, с Чингизом. Им
были не по душе преимущества, полученные им от русского
правительства. И больше, чем войско в русской крепости, их
раздражали посягательства Чингиза на землю, на пастбища,
на сложившиеся веками родовые обычаи.
Отей и Тулеген вначале не хотели ссориться с Чингизом.
— Мы остаемся на месте,— говорили они посланцам
Есенея.
Но их не оставили в покое.
— Либо вы с Чингизом, либо вы с нами. Если вы поддер¬
живаете Чингиза, значит, вы наши враги. Что мы говорим
136
Чингизу, то достанется и вам. Присоединяйтесь к нам, тогда
будем бороться вместе.
Гонец говорил веско. За каждым его словом стояла сила.
Отей и Тулеген, искушенные в спорах, заколебались.
— Медлить нельзя!— настаивал гонец,— Чингиз будет по¬
вержен. Вы же сами видите: он не выезжает на джайляу, он
думает, его спасут русские солдаты в крепости. Но и они ему
уже не помогут. Кочуйте на джайляу с нами. Иначе вам при¬
дется на своей спине испытать крепость ударов наших соилов
и плетей.
Это был уже приказ. И ему нехотя подчинились. Отей и
Тулеген присоединились к аулам, суетливо уходящим на
джайляу.
Но кочевка не принесла удачи. И на джайляу земля ока¬
залась бесплодной, сухой и горячей, как такыры пустыни. По¬
лынь с типчаком зазеленели после того, как в степи прошли
скудные талые воды. Зазеленели и сразу засохли. Дожди не
выпадали, немилосердно жгло солнце. Земля источала пыль
и становилась похожей на камень. Аулы разбредались в поис¬
ках пастбищ.
В ту пору душного солнцепека — ни травинки на земле,
ни капли с неба — в грустное кочевье Отея дошла весть, что
в поймах Тобола и Обагана прошли дожди и уже совсем ис¬
сохшие луга вновь покрылись травой. Аулы тронулись в сто¬
рону ожившей поймы двуречья. Отей и Тулеген сделали оста¬
новку у Замыкающего родника Кусмуруна, раскинули поход¬
ные юрты, дали отдых уставшему и сильно истощенному
скоту.
Чингиз, понятно, знал, что Отей и Тулеген примкнули к
его врагам. Их возвращение разозлило султана. Он послал
своего приближенного и велел передать слово в слово:
— Съезжайте немедленно с моей земли и останавливай¬
тесь там, где вам угодно.
Измученные тяжелым кочевьем бии отказались повино¬
ваться и гневно ответили:
— Земля не принадлежит человеку, бог ею владеет. Этот
край — общий для всех казахов. Где наш скот, там и наша
степь. Пока не передох скот, будем стоять здесь.
С тем и возвратился гонец к Чингизу. Шепе, исходя зло¬
бой, подзадоривал брата. Дескать, давай обратимся к сол¬
датам в крепости и сгоним с лугов этих уаков.
Но Чингиз был достаточно сдержан и рассудителен. Он
и прежде не очень слушал Шепе, мало разбиравшегося в ны¬
нешних сложных отношениях. Чингиз уже не раз убеждался,
137
что советы брата не приводят ни к чему хорошему. Теперь они
были вдвойне опасны.
Чингиз осведомлен был и о том, что помимо воли казахи,
входящие в Кусмурунский округ, собирают совет — ширпыши, и люди, которые прибывают на совет, плетут козни против
ханской ставки. Отей и Тулеген тоже будут участвовать в
этом ширпыши, а они пользуются уважением в родах Керей
и Уак.
Но едва ли не главной причиной сдержанности Чингиза
был недавний приезд к нему в аул Александра Николаевича
Драгомирова. Этот влиятельный омский офицер, служивший
ныне в штабе Отдельного Сибирского корпуса, проезжал
казачьей укрепленной линией от Омска до Оренбурга по рас¬
поряжению военного министра и заехал в Кусмурун к Чинги¬
зу Валиханову, своему ровеснику и однокашнику, которого
знал еще по войсковому училищу.
Чингиз верил Драгомирову, а Драгомиров сообщил ему в
общем неутешительные вести.
В Омске и в Оренбурге рассчитывали к началу Кусмурунского собрания направить воинские отряды, чтобы оказать
давление на казахов. Но военный министр князь Чернышев
рассудил иначе. Политика смягчалась, становилась более гиб¬
кой. Местным властям запретили применять оружие в степи.
«Народам, подчинявшимся нам в недавнем прошлом,—гово¬
рил князь во время своего пребывания в Омске,— надо дать
покой и вмешиваться в их споры только тогда, когда под
угрозу ставятся интересы Российского государства. Внутрен¬
ние тяжбы пусть решают сами казахи».
Из слов Драгомирова Чингиз понял и другое. Царское
правительство дорожит своими людьми в степи. Поэтому Чер¬
нышев отменил отправку ревизоров в Кусмурун по жалобам,
поступившим в Омск на старшего султана округа. Это было
скорее плохим признаком, чем хорошим. По существу, Чинги¬
за отдавали на суд самих жалобщиков.
Александр Николаевич пытался, правда, его успокоить:
— Положение твое, друг мой, аховое. Но выход есть, и па¬
дать духом не стоит. Ты бы мог и на суде легко свернуть себе
шею. Должен сказать откровенно: ведь многие жалобы под¬
твердились. А русский военный суд — жестокий суд. Я и кня¬
зю говорил: «Пожалуй, лучше будет для Валиханова держать
ответ перед биями». Он согласился со мной. Жалобы эти
будут по-прежнему в Омске, а разбирательство бии проведут
на основе устных показаний. Тебе, Чингиз, заранее следует
расположить к себе биев, пойти с ними на мировую. Они су138
меют успокоить потерпевших. И выгородят тебя. Что же до
омских бумаг, то их в конце концов и уничтожить не трудно.
Значит, главное для тебя — заручиться поддержкой биев. Не
сумеешь — пеняй на себя. Тогда твое дело — труба! Туг тебе
никто не поможет, кроме бога. Но и он, как ты знаешь, не
всех берет под свою защиту.
Драгомиров укатил дальше, в Оренбург. Чингиз, прово¬
жая однокашника, просил его обязательно заехать на обрат¬
ном пути. Драгомиров пообещал, но не очень определенно.
Итак, нечего и думать, что помощь придет из Омска. Оста¬
валось одно — следовать доброму совету. Выискивая способы
умиротворить разгневанных биев, Чингиз прежде всего осво¬
бодил из каменного сарая крепости посаженного им самим
Андамаса.
Освободил и даже растрогал его своей речью, Обещал не
ссориться больше, просил забыть прошлые обиды:
— Правду сказать, зол я был на тебя. Может, ты заслу¬
живал и более строгого наказания, но я пощадил тебя. И те¬
перь предлагаю мир. Знай, своих обидчиков я решил оставить
в покое. Заботиться буду о кусмурунских аулах. У многих
не достает скота. Своею властью постараюсь восполнить его.
Найду способ, можешь не сомневаться. Так н передай Кожыку и Есенею и всем остальным.
Андамас принял слова Чингиза как чистую правду. Он
знал — султан не дает пустых обещаний. И, не откладывая на
завтра, Андамас уже гонцом Чингиза выехал верхом в окрест¬
ные аулы.
Слова о мире и спокойствии дошли уже до многих ауль¬
ных вожаков, их толковали и так и сяк, многие начинали
склоняться к мысли о необходимости пойти на уступки. Мо¬
жет быть, так и произошло бы, но тут случилась новая беда.
И не по воле недругов. Новую беду на дом Чингиза накликал
его сын.
Мальчуган вот уже много дней наблюдал, что происходит
в ауле Отея и Тулегена. Там не любят отца, там раскинули
юрты вопреки его воле. Хорошо, я им отомщу! В ясных глазах
Чокана искрились недобрые огоньки. Я уж придумаю чтонибудь такое!
Он перенес игры поближе к Замыкающему роднику. По¬
логая ровная вершина песчаного холмика была так удобна
для игры в асыки — бараньи косточки, которыми с утра до
вечера забавляются чуть ли не все мальчишки в степи. Рядом
тянулся овражек, густо заросший низкими кривыми березка¬
ми. Листва была свежей, блестящей. Деревца питал проте-
кающий по дну оврага родник. За родником серели юрты
ненавистного аула. На лугу паслись освобожденные от при¬
вязи ягнята. Ягнят манил овражек, прохладная тень, чистая
вода. Они зашли в березнячок и оказались совсем под боком
Чокана.
Чокан пристально следил за ними. Ягнята как ягнята.
И вдруг нехорошо засосало под ложечкой. Нет, не просто
ягнята, а ягнята Отея. Прирезать их здесь в овраге, и дело
с концом! Шепе однажды рассказывал: какой-то озорной маль¬
чишка проникся злобой к соседу, выбрал в отаре его овец
барана-кошкара, схватил, разрезал живому голень и вытащил
асык! Может быть, и мне так сделать, подумал Чокан, и уже
не мог расстаться с этой навязчивой мстительной мыслью.
Посвящать всех мальчишек в свою затею ему не хотелось.
Он сказал, что проголодался и уходит домой Да советует и
им поесть. Ребятня разбежалась. С ним остался'один верный
Жайнак. Но и ему Чокан ничего не сказал. «Ползи за
мною»,— и все...
И друзья ползком стали пробираться ложбинкой вверх
по течению Замыкающего родника. Им мешали камни, "ме¬
шали побеги березок и еще каких-то кустарников. Жайнак
недоумевал, но не отставал от своего вожака.
Наконец они вплотную приблизились к ягнятам и затаи¬
лись, как зверюшки.
Овечки, радостно поблеивая, щипали хрусткую молодую
листву. В небольшой отаре Чокан высмотрел довольно круп¬
ного горбоносого самца с уже приметным курдюком. Мягкая
шерсть отливала на солнце темным блеском
— Лови его!— и Чокан показал Жайнаку горбоносого яг¬
ненка.
Жайнак удивился:
— Зачем он тебе понадобился?
— Какое тебе дело, зачем? Я сказал — лови!
Жайнак, ничего не понимая, посмотрел в глаза Чокану.
Как они хищно сузились, какими пронзительными и злыми
были в это мгновение!
Взрослые люди, наблюдавшие в такие минуты Чокана,
думали о жестокости ханского рода, о его мстительных ба¬
тырах, о неукротимом Аблае, о Касыме, о воинственных, не
щадящих чужих жизней Кенесары и Наурызбае, о старшем
брате Чингиза. Заносчивые и вспыльчивые, рни готовы бы¬
ли по любому поводу затевать драку, а вступая в драку,
хватались за ножи. Эти торе не расставались с оружием:
или острый нож за поясом, или кинжал. А если уж ты про140
бился к власти, то непременно сабля. Впрочем, и Чингиз не
изменял этому обычаю: занимаясь своими служебными де¬
лами или отправляясь в поездку верхом, он носил на ремен¬
ной портупее клинок с позолоченным эфесом в серебряных
ножнах.
Шепе пристрастил к оружию и маленького торе. Он за¬
казал одному мастеру небольшой складник для Чокана,
с двумя лезвиями в позолоченном футляре. До поры до вре¬
мени мальчуган не пускал свой складник в дело, а толь¬
ко поигрывал им, только любовался. Да еще, разозленный
в час какой-нибудь ссоры, грозился: «Вот я тебя зарежу!
А вот...»— и прятал лезвие в футляр.
Нз этот раз он выхватил ножик неспроста. Сталь про¬
сияла на солнце, и Жайнак понял — Чокан не шутит.
— Я же тебе сказал: лови!
... Жайнак подкрался быстро и скрытно; ягненок с удо¬
вольствием грыз горьковатую березовую кору. Жайнак
крепко схватил его за заднюю ногу. Ягненок отчаянно рва¬
нулся вперед.
Чокан взвизгнул:
— Вали его, вали, Рыжий Верблюд!
Вот Тут-то мальчугану пригодились его ловкость и сила.
Горбоносый ягненок уже лежал на левом боку.
— Надави ногой, не пускай. Вырвется еще.
Чокан очутился рядом. Со страхом и недоумением по¬
глядывал Жайнак то на ягненка, то на друга.
Глаза у Чокана стали совсем нехорошими. Ягненок, чуя
несчастье, сопротивлялся как мог.
«Что ты собрался делать?»— хотел спросить Жайнак
и не Спросил.
Чокан занес ножик над задней ногой ягненка и вонзил
его в голень. Ягненок задрыгался еще сильнее.
— Канаш,
Канаш!—тихо
вскрикнул Жайнак,—Зачем
же это?
— А тебе какое дело?— безжалостно начал Чокан и
осекся. И не повел дальше нож. Он сам с непонятным чув¬
ством боли и страха видел, как темнеет от крови шерсть
и вздрагивают ноги ягненка. Действительно — зачем? Ему
почудилось — рядом стоит Шепе с перекошенным от злобы
лицом и нажимает на его руку. Мол, не бойся, помни, чей
ты сын. Чокан выдернул ножик. Он был, кажется, готов
заплакать вместе с Жайнаком, цепко обхватившим ягненка.
И в это самое время прозвучал глухой рассерженный
голос.
141
— Что вы тут только делаете?
Это был пастух Отея Журка, одинокий старик, схоро¬
нивший и жену и детей. В истрепанном чапане, в стоптан¬
ных ичкгах он горестно опирался на толстую палку и смот¬
рел на мальчишек укоризненно и строго.
— Что вы только наделали... Где ваше сердце? Разве
можно так шутить над живым?
... Мальчишки отпустили ягненка. С жалобным блеянием
он поскакал прочь, заметно прихрамывая.
Старик продолжал стыдить ребят, негромко, беззлобно,
но твердо, чувствуя свою правоту.
Чокан, минуту назад готовый расплакаться, вдруг оскор¬
бился. В ауле отца так разговаривать с ним никто не осме¬
ливался. И тут он уже не мог себя сдержать. Бранные жес¬
токие слова сорвались с его языка. Он размахивал ножи¬
ком, запачканным кровью.
— Хочешь, чтобы я тебя пырнул?
— Уж лучше меня, чем ягненка,— спокойно отвечал
старик.
Спокойствие это окончательно
взбесило Чокана. Но
Рыжий Верблюд крепко взял его в свои длинные руки. Чо¬
кан испугался, стих, обмяк. Жайнак повел его из березня¬
ка, приговаривая: — Что с тобой случилось, Канаш?
— Керей, не уйдешь, значит?— Чокан выругался и хотел
броситься на Гришу. Но он уже был за дверью комнаты, и
Чокан не стал его догонять.
Гриша бежал не потому, что был трусливым, Он просто
не хотел шума и драки. Из-за чепухи может кончиться Друж¬
ба. Он не погнушался еще раз поговорить с Варварой.
— Ты иди, миленький, не беспокойся!— низким своим го¬
лосом пропела она.— Я уж его никуда не пущу. Я уж при¬
смотрю за' ним. Завтра придешь, он шелковым будет.
Потанина одолевали невеселые предчувствия, ему было
жаль Чокана, но он никак не мог уронить себя в глазах куп¬
чихи, показывать ей свою слабость и, круто развернувшись,
заторопился в корпус, отбивая шаг, как на строевом учении.
Варвара время от времени заглядывала в Окно к Чокану,
а в сумерки Тихо подошла к его двери и прислушалась. На
этот раз он спал без всякого притворства. Пускай себе спит!
И Варвара принялась за свои обычные дела: распоряжалась
по хозяйству, постукивала на счетах. Она забыла и о Чокане и о Чингизе, как вдруг кто-то из батраков сказал ей, что
ее спрашивает подполковник-кадах, уехавший утром. И подъе¬
хал он не на лошадях, а пришел пешком и дожидается у
ворот. Варвара удивилась. Что за морока? Уехал, возвра¬
тился. Уж не случилось ли чего дорогой? Маялась с сыном,
теперь с отцом, Если бы не наказ Малтабара, пропади они
все пропадом.
А между тем, Чингиз никуда и не уезжал из города. Хо¬
тя он был разгневан последней выходкой Чокана, но не мог
его оставить на произвол судьбы. Он остановился на окраине
города в доме одного неприметного татарина и решил не по-
кидать Омска, пока окончательно не определится сын. Мо¬
жет, его присутствие дурно влияет на мальчика, и без него,
почувствовав себя самостоятельным, Чокан будет вести себя
лучше. Если уж случится так, что сын окончательно заупря¬
мится, пусть пеняет на себя! Увезу его домой! Узнать о Чокане он сумеет, недаром был султаном.
... Варвара вышла за ворота и ахнула. Она едва узнала
Чингиза в чужом поношенном малахае и чекпене из вер¬
блюжьей шерсти.
— Это вы, Чингиз Валиевич? К чему такое переодевание?
Вас все равно узнал мой батрак.
— Так лучше. Потом узнаете. Вы мне скажите, как там
мой сын?
Голос Чингиза был приглушенным, грустным.
— Спит ваш сын. На той же постели, где и спал.
— Я пройду к нему, посмотрю.
— Только смотрите, не разбудите, а то опять начнется.
— Нет, я буду осторожен. Только я пройду один, хорошо?
А света мне не надо. Я все увижу, все пойму и так.
Чингиз неслышно вошел в комнату. Сел на пороге, испы¬
тывая слабость в ногах. У него всегда было так. Гнев сменял¬
ся нежностью, уверенность в своей силе — жалким чувством
бессилия. Даже любовь к сыну проявлялась у него в разное
время по-разному. Сейчас преобладала тревога. Только бы
он не проснулся. Но Чокан спал крепко. Крадучись подошел
к сыну, чуть коснулся виска Чокана, втянул по привычке степ¬
няка его запах. И расчувствовался окончательно. Слезы
покатились из его глаз. Одна капля упала на лоб Чокану.
Тяжелая холодная капля. Чокан заворочался, пробормотал
сквозь сон:
— Апа! Мама!
Повернувшись на другой бок, задышал ровно и спокойно.
Чингиз так боялся разбудить сына, что не посмел больше
быть рядом. Крадучись, еще осторожнее, покинул комнату.
Его так шатало, что он хватался за стены.
Варвару напугал его вид. Ей показалось, султан всхлипы¬
вает. Вероятно, это так и было. Странный человек, подумала
она, то бьет сына, то плачет. Понять ничего нельзя. Для по¬
рядка она спросила:
— Что случилось, Чингиз Валиевич?
Она и не ожидала ответа. Снисходительно и бесстыдно
усмехаясь, Варвара глядела ему вслед. Он удалялся расслаб¬
ленной неверной походкой, и неизвестно еще было, придет он
сюда или не придет.
Для Варвары Коробейниковой многое оставалось непонят¬
ным и в характере киргизского султана и в поведении его
сына. Смышленый мальчик, скоро юношей будет, своенравен,
упрям, а может плакать и капризничать как дитя. Как он
чувствует себя там, в темной комнате?
И Варвара, жалея его бабьей жалостью, жалея его такого
стройненького, смугленького, с переменчивыми глазами — то
озорными, насмешливыми, то печальными, растерянными, без¬
мужняя, бездетная Варвара пошла на азиатскую половину и
решительно распахнула дверь, за которой спал в своем бес¬
покойном сне Чокан.
Варвара сбросила с себя платье, легла с ним рядом под
одно тонкое покрывало. Обняла мальчика, прижалась к не¬
му. Он вообразил, что это отец и, отвечая лаской на ласку,
еще теснее приник к Варваре, пробормотал что-то невнятное
и глубже погрузился в безмятежный сон. Она поворочалась,
поворочалась и тоже задремала. Беспокойно, смутно, тяжело.
Чокана первого разбудил солнечный луч. Должно быть,
долго я спал, подумал он и хотел свободно и широко потя¬
нуться. Но тут же почувствовал, что зажат в чьих-то руках.
Отец снова приехал? Нет, не отец. Это не его дыханье, не его
запах. Чокану стало муторно, когда он увидел толстое жир¬
ное плечо Варвары. Значит, это она пришла к нему ночью,
стиснула его. Он попробовал осторожно выскользнуть, одеться
и сбежать. Но в это мгновенье Варвара проснулась:
— Полежи еще, мальчик! Куда ты?
Чокан пришел в ярость. Полураздетая толстая женщина,
ее потные руки и полусонные глаза вызвали у него приступ
отвращения:
— Да пусти же ты, корова!
— Ах ты окаянный степной дикарь!— разозлилась Варва¬
ра.— Погоди же ты, миленький!..
И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в дверях
не появился Гриша Потанин.
Гриша молниеносно принял сторону своего друга.
Варвара, нисколько не смущаясь ребят, бросая то на од¬
ного, то на другого раздраженные взгляды, оделась и поспе¬
шила ретироваться, дабы избежать громкого скандала. Мало
что могут наговорить на купчиху, у которой нет надежного
заступника.
Мальчики остались одни. Затравленный, смятенный Чо¬
кан едва пришел в себя и кинулся навстречу Грише:
— Керей!.. Кургерей! Братишка!
13 С. Муканов
385
Чокан плакал взахлеб. Он не сразу даже с помощью дру¬
га смог унять свои слезы.
— Уйду из этого дома, Керей...
Перестав наконец плакать, он ничего не стал рассказы¬
вать Григорию, а Григорий ни о чем не расспрашивал его.
Как бы подхватывая слова Чокана, поддакивая другу, он по¬
вторил:
— Уйдем из этого дома, Чокан! Уйдем в кадетский кор¬
пус! Ты же его видел?
Но Чокан промолчал. Он все еще продолжал колебаться.
Для него ли эти спальни, эти залы?
Кроме того, Чокан помнил, и Григорий знал об этом, что
учиться он будет в корпусе, а жить на постоялом дворе Ко¬
робейниковой, что отец через Варвару будет снабжать его
деньгами. Так мальчику легче привыкать к городу, меньше
строгостей, больше раздолья! Что же касается корпусного на¬
чальства, то оно охотно шло на этот своекоштный вариант.
— Уйдем, Чокан, к нам! Слышишь?
Чокан услышал. В короткие мгновенья раздумья ему ста¬
ло ясно, что в этот дом он и шагу больше не ступит. Никто
его не может заставить здесь жить. Он начал лихорадочно
собирать в торбу белье и другие пожитки, оставленные для
него отцом. Верхнюю одежду и саквояж Чингиз взял с собой.
Чокану выдадут обмундирование. Зачем ему лишнее?
— Так где же твои вещи?— спросил Григорий.
— А вот,— и Чокан потуже затянул узел на своей торбе.
«Небогато!»— подумал про себя Гриша, а вслух сказал:
— Давай ее сюда.
Они пошли, взявшись за руки, сдружившиеся, казалось,
давным-давно, готовые постоять друг за друга.
Гриша, как сумел, объяснил Чокану, что корпус разделен
на две части — роту и эскадрон. В роту определяются дети
офицеров и гражданских чиновников из дворян, в эскадроне
находятся дети казаков. В роте — свои офицеры, в эскадро¬
не — свои. Преподаватели для всех общие, но ротные кадеты
учатся в своих классах и живут в своих дортуарах, а эскад¬
ронные — в своих.
— Дортуар? А что такое дортуар?
— Ну, спальня иначе. Комнаты, где мы спим, готовимся
к занятиям.
— А столовая?
— Столовая для всех одна.
Гриша слышал, что кадетам из роты после выпуска легче
380
служить, чем воспитанникам эскадрона, детям казачьих офи¬
церов. Им и чины даются быстрее. Он спросил:
— Может, ты как ханский потомок будешь жить вместе с
дворянами?
Чокан задумался. Его воспитывали в пренебрежении к про¬
столюдинам, и порою он сам гордился своими далекими пред¬
ками. Чингизид. Белая кость. Уже теперь, в Омске, отец
однажды наставлял его: помни, ты не простои казах, ты дол¬
жен учиться лучше всех и держаться с достоинством. И еще
отец просил не повторять его ошибки. Когда он учился, то
сторонился русских ребят и поэтому плохо усвоил русскую
речь. Не поступай так, Канаш. Будь все время среди русских,
тогда и ученье пойдет хорошо. Чокан обеТдал отцу беспре¬
кословно выполнять эти его наставления. Но надо ли было
сейчас говорить обо всем этом Керею?
Когда они пришли в корпус, оказалось, что директор ге¬
нерал-майор Шрамм отсутствует и есть только Евгений Ива¬
нович Старков, преподаватель истории и географии. Он за¬
мещал сейчас эскадронного командира Кучковского, отлич¬
ного учителя математики, но скверного по характеру. Си¬
бирский
казак,
окончивший
в
свое
время
войсковое
училище, Старков был куда добрее и уже знал о Чокане со
слов Гриши.
Ребята остановились перед его кабинетом.
— Так где же ты будешь? В роте, в эскадроне, среди дво¬
рян? Может быть, со мной вместе в эскадроне?
Что ему ответить?
В ушах звучали слова отца: сПомни, ты не простой ка¬
зах». Но рядом был Гриша, Керей, Куркерей... Разве плохо
быть с ними вместе в эскадроне.
— Хорошо бы, Керей, в эскадрон!
С тем и вошли в кабинет Старкова.
— Значит, это и есть Чокан, сын султана Чингиза Вали¬
ханова?
Евгений Иванович с любопытством всматривался в буду¬
щего кадета. Какой смуглый и шустрый. Будь его кожа еще
темнее, он походил бы на любимого арапа Петра Первого.
Верно, и у того вначале, пока не обвык, был такой же пронзи¬
тельный взгляд, как у детеныша пантеры в клетке. Какие
большие блестящие глаза. Чуть раскосые, умные, живые. Но
почему он так хмурит брови? Почему такой нелюдимый с ви¬
ду, настороженный?
Гриша после года учения умел бойко разговаривать ь
командирами и учителями. Ему было тем проще представить
387
Чокана, потому что он уже говорил о нем. Он не жалел слов,
превознося на все лады своего нового друга.
— Значит, хочет быстрее научиться русскому языку? Мо¬
лодец, настоящий джигит.
Чокан смутился, понимая, что его хвалят.
— Пойдешь в приготовительный класс. Понял?
Гриша ответил за него:
— Да, да... Он все понимает, ваше благородие.
— Отведи, Потанин, сына султана в дортуар эскадрона.
В дортуаре, в спальне, все было таким, как видел Чокан
в первый день посещения корпуса. Те же аккуратные одина¬
ковые кровати, тумбочки. Только одно огорчило его: воспи¬
танники приготовительного класса выглядели уж очень ма¬
ленькими. Многие из них были по плечо Чокану, не отличав¬
шемуся высоким ростом. Дети, совсем дети, восьмилетние,
девятилетние. А ему было уже двенадцать. Я тут годовалый
верблюжонок среди новорожденных,— представил себя Чокан
со стороны, не удержался и прыснул:
— Ты чему смеешься?—даже обиделся Григорий.
— Не буду я здесь жить, стыдно! Мелкота кругом.
— Тогда пойдем в наш дортуар. Свободные кровати есть,
кадетов мало, а там посмотрим, как быть.
Все устраивалось проще и легче, чем думали Чокан и его
друг. И даже Чингиз, все еще продолжавший волноваться за
сына. Он решил больше не показываться сыну на глаза. Он
боялся — Канаша позовет степь. Боялся, потому что хорошо
помнил, как однажды его самого сманили туленгуты и он без
разрешения начальства войскового училища сбежал домой и
был насильно водворен обратно. Тогда его матери — ханше
Айганым — пришлось писать письмо в Кокчетавский окруж¬
ной приказ, чтобы ее сына не увольняли, пока он не выучится
по-настоящему.
Вот и скрывался он на окраине Омска и втайне от сына
вызнавал, как он себя чувствует, как идут его дела. Он уже
отдал деньги — все двести рублей, одолженных у Малтабара — то ли в качестве платы за год ученья, то ли как взятку:
он и сам толком не разбирался в этом, но был убежден —
хрустящие бумажки всегда помогают.
Снова навестил он и дом Коробейниковой. Но не в при¬
мер прошлым посещениям Варвара и говорить с ним не по¬
желала.
— Ты скажи, где мой сын?— настаивал Чингиз.
— Не сторож я вашему сыну, с утра его нет. А где он бро¬
дяжит — одному богу известно.
388
Едва Чингиз заикнулся снова, как Варвара грубо отре¬
зала:
— Ну, что вы ко мне пристали?
Чингиз отправился в корпус. Через караульного вызвал
Гришу Потанина, взял с него слово, что тот ничего не скажет
Чокану. Гриша успокоил отца: дела идут как нельзя лучше.
О том, что произошло у Варвары, он умолчал.
На следующий день Чингиза известили, что приказ о за¬
числении сына подписан. Отцовский долг был исполнен. Боль¬
ше в Омске дел не оставалось. Уповая на одну судьбу, Чингиз
выехал в степь.
С Чоканом он так и не попрощался.
Шесть стремительных лет
Осенью 1847 года и кадеты и учителя часто говорили меж¬
ду собой о маленьком киргиз-кайсацком султане. Его успехи
были ошеломительны. Кто-то произнес слово — феномен! И в
самом деле, успехи Чокана оказались феноменальными.
В первые дни он с трудом произносил несколько русских слов.
Ему легче было в тетрадке нарисовать поражавший его город¬
ской пейзаж, чем сказать — «Я живу в городе Омске». А ри¬
совал он замечательно, верно схватывая детали. Он даже от¬
вечал рисунками на вопросы.
— Расскажи, Чокан, какая юрта у твоего отца.
И Чокан набрасывал очертания юрты в Орде, на холмах
Кусмуруна, и рядом, чтобы яснее представить ее размеры,
изображал всадника.
Но так продолжалось недолго. До начала зимних каникул
он настолько свободно овладел русским языком, что смог
учиться не хуже своих остальных товарищей. А к концу учеб¬
ного года среди сорока кадетов своего класса он попал в трой¬
ку лучших.
С той же стремительностью он изменил многим прежним
аульным привычкам. Как бы удивилась Зейнеп, узнав, что
ее Канаш по утрам больше не валяется в постели. Правда,
умение рано и быстро вставать далось ему нелегко. Бывало,
все в спальне уже на ногах, а он еще нежится, еще дремлет.
Пробовали его однажды будить, как принято в корпусе —
стащили одеяло. Чокан разозлился и швырнул в обидчика са¬
погом. Потом его стали подымать осторожнее, а через месяц
он уже сам вскакивал по сигналу подъема, умывался и зав¬
тракал вместе со всеми. Он так неожиданно быстро и прочно
389
расстался с прежней сонливостью, что и засыпал позднее всех
После одиннадцати часов вечера урядник, обходя спальни,
частенько обнаруживал горящую свечу на тумбочке Чокана.
Он читал. Совершенно безжалостный к другим, урядник бла¬
говолил к Чокану и делал вид, что не замечает этого нару¬
шения. Ишь, какой старательный! Читает все, читает.
На глазах совершалось чудо. Аульный мальчик, знавший
сказки и песни, арабскую азбуку и начатки Корана, оказался
таким восприимчивым, что без особенного труда усваивал са¬
мые неожиданные для него предметы. Он увлекался геогра¬
фией, историей древних азиатских и африканских государств.
Занимался арифметикой, хотя она давалась ему нелегко и
он ее попросту невзлюбил. Грамматику русского языка Чокан
изучал настойчиво, помня совет отца. И потому, что он хо¬
рошо успевал в грамматике, ему прощали неряшливость в
чистописании, каллиграфии. Буквы у него и в тетради и на
доске получались некрасивыми. Уроки татарского языка Чо¬
кан не посещал, заявив, что он и так его знает. А вот священ¬
ную историю, несмотря на необязательность для мусульман
занятий христианской религией, он не пропускал и даже хо¬
дил на молебны — не затем, чтобы показать свою верность
христианскому богу, а так, интереса ради. В первый год уче¬
ния он был совершенно равнодушен к занятиям гимнастикой,
плаванием, фехтованием. Может быть, считал в душе, что это
ему не нужно, а может быть, и ленился. Верховая езда —
другое дело! Но ей обучали позднее, и Чокан с завистью смот¬
рел, как выезжали на аргамаках старшие кадеты. Он бы им
показал!
Заниматься приходилось так много, что не хватало време¬
ни даже потосковать по родной степи, по Орде, по Жайнаку.
А в степи, в отцовском ауле, происходили перемены.
Чингиз не задержался долго в Кусмуруне и со всей семьей
переехал в Срымбет.
В конце зимы из Омска, из Областного правления сибир¬
ских киргизов, пришла бумага, подписанная полковником
Карлом Казимировичем Гутковским. В ней сообщалось, что
Кусмурунский округ с его территорией и населением присое¬
диняется к Кокчетавскому округу, а султаном — правителем
этого большого объединенного округа назначается Чингиз.
Чингиза полковник Гутковский вызывал в Омск. Тот хо¬
тел отправиться сразу, но наступила неожиданно ранняя вес¬
на. Бурно таял обильный снег — в распутицу ни на арбе, ни
на коне далеко не уедешь.
Весна была ранней, но долгой. Пока подсохли дороги и
390
Чингиз собрался в путь, в Срымбет пришла другая радост¬
ная весть. Путник, завернувший в аул из Омска, потребовал
сугонши, награду за добрую новость: Чокан закончил класс,
больше всего пятерок. И чувствует себя хорошо.
В сопровождении джигитов и с непременным Абы Чингиз
выехал в город своей юности, в город сына.
В это время кадеты готовились к отъезду в летний лагерь.
Чингиз не был уверен, что сын знает о его приезде. Ему
не хотелось первому идти к Чокану. И по праву старшинст¬
ва, и оттого, что он еще не был уверен до конца в его разум¬
ности. Вдруг снова начнет капризничать и, только что став
на правильный путь, надумает сбежать в аул. Поэтому он и
послал Абы проведать Чокана и занести ему домашние ла¬
комства.
Абы не терялся и в городе, готовый выполнить любое по¬
ручение. Однако отыскать Чокана в корпусе оказалось не
многим легче, чем в зарослях волчьего оврага. Спальня была
пустой, в столовой кончали обедать. Должно быть, он там, во
дворе, играет в мяч, сказал ему по-татарски один кадет.
Действительно, во дворе играли кадеты. Все в одинаковой
одежде, все одинакового роста. Бегают, суетятся, кричат.
Наконец Абы увидел Чокана. Он загорел, окреп, вытянул¬
ся. На лбу блестели капельки пота. Весь увлеченный игрой,
на секунду остановившись на месте, он обратил внимание на
Абы только после второго или третьего оклика. Абы вклады¬
вал в приветствие всю душу, а Чокан ответил ему, как одно¬
класснику, которого видит ежедневно. Ответил и опять побе¬
жал за мячом. Игра увлекала его больше, чем появление слу¬
ги, с которым было связано все аульное детство.
— Канаш, Канаш!—отчаянно взывал Абы.— Я хочу тебе
сказать...
— После скажешь!—оборвал Чокан и, словно приготов¬
ляясь к прыжку, следил за схваткой.
— Что значит «после», Канаш? Твой отец приехал. Ханием...
Но именно в это мгновение мяч попал в руки Чокана. С но¬
вой силой захваченный игрою, он позабыл даже ответить.
Абы всего ожидал, только не этого Он постоял, постоял,
даже пытался еще что-то сказать, а потом разобиделся, огор¬
чился и отправился в дом, где они остановились.
Чокан вдогонку ему не бросил и слова, даже не спросил,
куда прийти к отцу.
Что могло с ним произойти? Неужели обижается до сих
пор,1 что его силком привезли в город? Сердится на меня. А за
391
что? Я не провинился перед ним. Или опять заговорила в нем
жестокая ханская кровь?
Так размышлял Абы, обдумывая, как бы не поссорить от¬
ца с сыном. Пусть лучше на меня гневается Чингиз!
И объяснил, что не сумел поговорить, что занят был
Канаш.
А наутро обмолвился, будто бы невзначай:
— Может, хан-ием, вы сами навестите сына?
Чингиз вспыхнул:
— Почитает меня за отца, сам придет. Не склоню же я
перед ним голову. Ты, надеюсь, сказал, куда идти. А то еще к
Варваре побежит.
Абы смутился. Главного-то он и не сказал Чокану. И сно¬
ва отправился в корпус. Но кадеты уже уехали в лагеря.
Так в это лето Чингиз, не повидав сына, вернулся в Кокчетавский округ с дипломом султана.
А между тем после игры Чокай искал Абы, искал, где
только мог, но тут подошло время сбора в лагеря, и он под¬
чинился раз и навсегда заведенному механизму эскадрона.
Никакой вины перед отцом у него не было.
К началу второго учебного года Чокан в корпусе был уже
совсем своим человеком. По-русски он говорил настолько
свободно, что в этом не отличался от остальных сверстни¬
ков — русских ребят. Он стал первым казахом, учившимся
на равных правах со всеми. Первым казахом в кадетском
корпусе и предшествующем корпусу войсковом училище. За
три с лишним десятилетия здесь обучались и братья Алгазины, и братья Байгуловы, и Асанов. Но они только носили
казахскиефамилии, а по существу и деды их и отцы, приняв¬
шие христианскую веру, давно превратились в обычных ли¬
нейных казаков. Исключение составляло азиатское отделение
училища. Однако и там казахов были считанные единицы, и
среди них — отец Чокана.
О редкостных способностях Чокана говорили и препода¬
ватели и кадеты. Он был на виду у всех. Он особенно увле¬
кался историей — и греческой, и римской, уроки географии —
ее преподавал Евгений Иванович Старков — он встречал, осо¬
бенно после математики, как праздники. Память и, ве¬
роятно, особое лингвистическое чутье помогали ему усваивать
языки с завидной легкостью. Не говоря уже о русском, он
отлично успевал и в немецком языке, а к концу второго года
без словаря читал французские тексты.
392
О Чокане поговаривали не только в дортуарах и классах
эскадрона — он привлекал и ротных офицеров, дворян, свя¬
занных со сливками Омского общества. Через них слух о нем
проникал и за пределы корпуса. Но сам Чокан не придавал
этому никакого значения. Один его мир не имел границ — мир
истории, давних событий, воскресавших на страницах учеб¬
ников Кайданова и Смарагдова. Другой мир — малый, во
близкий: эскадрон, класс, этот несносный вожак класса,
клянчивший конфеты у тех, кто возвращался из воскресного
отпуска, а потом, с хитростью, достойной Малтабара, меняв¬
ший сласти на перочинные ножи и карандашики. Чокан объя¬
вил против него поход. Высмеивал его, передразнивал, ри¬
совал его с толстым животом и подписывал рисунок
так: «Купец кадетского корпуса второй гильдии». «Эх,— ду¬
мал Чокан,— мне бы сюда моего Жайнака, мы бы у него все
его товары отобрали, и конфеты, и ножички, и тетрадки». Но
нашлись и здесь помощники. «Торговый дом» был разгром¬
лен, а признанным вожаком класса стал Чокан.
Ближе всех к кадетам из корпусного начальства был ин¬
спектор классов Иван Васильевич Ждан-Пушкин. Блестящий
молодой артиллерийский капитан, служивший на Кавказе, он
был и строг, и образован, и, как выяснилось позднее, обладал
многими привлекательными качествами — душевной внима¬
тельностью, честностью, благородством.
Но раньше этого Чокан и его товарищи испытали на себе
его строгость.
Однажды дежурный офицер обходил классы. Как раз в
это время Чокан передразнивал бывшего вожака. Офицер
подозрительно посмотрел на раскрасневшихся от смеха ре¬
бят, спросил, что у них тут происходит и, не получив ответа,
вышел. Чокан прикрыл плотно дверь, стукнул по двери ку¬
лаком и свистнул вслед офицеру.
Офицер вернулся:
— Кто это тут безобразничает?
Молчание. Он повторил свой вопрос. Показал пальцем на
одного:
— А вы что скажете?
— Не знаю.
— А вы?
— Я и не слышал.
У эскадронных кадетов не принято было выдавать това¬
рищей.
Дежурный офицер разгневался и покинул класс. Скоро
он вернулся вместе с Ждан-Пушкиным.
Но и Ждан-Пушкин ничего не добился. Положение обязы¬
вало. Капитан задумался и отчеканил:
..— Лишаетесь воскресных отпусков, пока класс не выдаст
шалуна.
Даже бывший вожак не осмелился предать Чокана.
Почти полгода продолжалась война между Ждан-Пушкиным и классом. Одно воскресенье за другим проходило в кор¬
пусе. Чокан говорил товарищам:
— Мой аул далеко, мне терять нечего. Пойду и скажу:
это я.
Но одноклассники не соглашались.
Наказание продолжалось, а у самого инспектора классов
росло уважение к ребятам. Он умел денить дух товарищест¬
ва. Втайне Ждан-Пушкин догадывался: Чокан мог и не свист¬
нуть, но зачинщиком всей этой не столь уж выходящей из
ряда вон истории был, вероятно, он. Ведь вожак класса! Но
виду, инспектор не подавал. Понятно, ему в конце концов,
пришлось уступить. Не длиться же наказанию бесконечно.
Чокан все это время злился на Ждан-Пушкина. Посчитал
его жестоким. Дал ему прозвище Шиддат — грозный, имя, из¬
вестное в истории ислама. Доброхоты сообщили Ивану Ва¬
сильевичу об этом.
— Шиддат, говорите? А что это значит?
На этот вопрос Ждан-Пушкину не ответили. Только поляк
Гонсевский, преподаватель истории, учившийся в Вильно, а
затем закончивший Казанский университет, объяснил ему
смысл прозвища. Конечно, это наш юный султан постарал¬
ся. Ждан-Пушкин только усмехнулся.
Вскоре произошло еще одно столкновение.
Инспектор классов преподавал математику. Случалось, он
замещал и учителя истории, читал н курс артиллерии.
... В классе Чокана шла самостоятельная подготовка к эк¬
замену по математике.
Кадеты собрались вокруг большой черной доски. Один из
них мелом производил вычисление и вслух объяснял что к
чему. Все слушали внимательно. Все, кроме Чокана. Он сидел
в глубине класса и рассеянно посматривал в потолок. За этим
занятием и застал его Ждан-Пушкин.
— Валиханов, а вы почему не готовитесь?
Чокан встал, посмотрел в лицо Шиддату:
— Если бы я стоял у доски и слушал, это было бы про¬
стым притворством. Я целый год не понимаю математики.
Неужели за час мне ее объяснит наш кадет. Он же плохой
преподаватель,
... .
394
— Идите за мной, В а „тих а но в.
И они вместе вышли из класса.
Кадеты заволновались. Хотя розги и караер, особенно роз¬
ги, были в корпусе наказанием редким, даже исключитель¬
ным, многие решили, что за этот дерзкий ответ самому ин¬
спектору Чокан жестоко поплатится.
Невесело было и на душе Чокана.
В коридоре, пока они дошли до инспекторской комнаты,
Ждан-Пушкин не произнес ни слова.
— Вот, Валиханов, вы будете находиться здесь до окон¬
чания занятий. Я вас запираю. А потом пойдете в дорі'уар.
Так скучная, говорите, вещь математика? Ну, чтобы вы не
скучали, читайте пока.
Ждан-Пушкин достал из небольшого шкафа две книги.
И, уже подходя к двери, обернулся:
— Вы можете еще раз убедиться, какой я грозный.
Иван Васильевич сказал серьезно, без тени улыбки, но Чо¬
кан сообразил, что он ему говорит о прозвище. И говорит
беззлобно, как бы прощая ему.
... Короткий звук ключа в замке, и он остался один в ин¬
спекторской, куда кадетов вызывали только для серьезных,
не обещающих ничего хорошего разговоров.
Чокан огляделся. На стене портрет Николая I в золоченой
раме, стол, крытый сукном, высокое кожаное кресло, несколь¬
ко стульев. Книжный шкаф, чуть побольше, чем у них в эс¬
кадроне.
Что же это, однако, за книги?
Журнал «Современник». А другая?— «Петербургский сбор¬
ник». Никогда еще такие книги в руки Чокану не попадали.
Кадетам рекомендовали читать Карамзина, Лажечникова,
Кукольника, барона Брамбеуса. Это что-то не то! Правда,
имя Пушкина и многие его стихи неведомыми путями прони¬
кали и в корпус. Но этим исчерпывалось представление на¬
детое о русской литературе.
Чокан открыл «Петербургский сборник» н сразу стал чи¬
тать «Бедных людей» Ф. Достоевского.
Оторваться он не мог. Он представлял себе Петербург го¬
родом дворцов и памятников, городом военных, министров,
важных чиновников. А перед ним — страница за страницей —
раскрывалась совершенно другая жизнь. Он видел не только
богатые лавки и пышные кареты, но и темные дома и грязные
комнаты, и вдыхал тот душный спертый воздух, в котором
«чижики так и мрут».
Есть свой Черный аул и в столице, подумал Чокан.
Его потрясла грустная любовь Макара Девушкина и Ва¬
реньки Доброселовой.
В двери щелкнул замок.
— Увлеклись, Валиханов. Вы три часа просидели здесь.
Согласитесь, я вас очень жестоко наказал. А книги можете
взять к себе в дортуар. Предупреждаю, аккуратно возвратите
через неделю.
Чокан вспыхнул. Он даже не поблагодарил инспектора
классов. Но взгляд его был такой, что Ждан-Пушкину не на¬
до было ничего объяснять.
По сияющим глазам Чокдна одноклассники поняли, что
взбучки он не получил. Многие, впрочем, так ничего и не уз¬
нали. Только своему неизменному другу Грише Потанину и
новому близкому приятелю Федору Усову — и кровати их
стояли рядом в спальне и за партой они сидели вместе — он
рассказал все как было.
«Бедные люди» прочитаны были в срок не только Чоканом.
Сын казачьего офицера Федор Усов жил в станице на
берегу Иртыша между Павлодаром и Семипалатинском. Он
был года на два моложе Чокана, но выше его ростом. Худой,
горбоносый, с длинной шеей, он напоминал какую-то птицу,
скорее всего, журавля. Но кадеты прозвали его страусом, а
Чокан — на казахский лад — коки каз.
Коки каз знал казахский язык, говорил на нем чисто, без
всякого акцента. И все-таки Чокан поставил условие:
— Хочешь со мной дружить, говори только по-русски.
В виде исключения они практиковались по-французски,
и по-немецки, особенно по-немецки, примерно одинаково зная
его. Даже пытались спорить на нем. Но в английском языке,
которого не знал и Чокан, у Федора во всем корпусе не было
соперников. Дело в том, что его отец, образованный офицер,
долгое время находился в Лондоне, в русском посольстве, где
служил в качестве помощника военного атташе. Федя родился
уже в России, но в семье его учили с малых лет английскому
языку.
И тем не менее, именно Федор, полушутя, полусерьезно на¬
зывал Чокана патрицием, белой костью, а себя — плебеем,
сыном казака, дослужившегося до высокого офицерского чи¬
на. Чокану это, пожалуй, несколько льстило.
У Федора было много знакомых в городе. Он первый уз¬
навал новости. Он был одним из первых, кто сделал имя Чо¬
кана известным среди омичей.
От Федора кадеты узнали и о событиях в Европе,, связан396
ных с революцией 1848 года. Подробности о них дошли в Си¬
бирь с большим опозданием.
Кадеты не очень ясно представляли себе смысл событий.
Усов неожиданно объявил себя республиканцем и радо¬
вался тому, что трещат троны.
— И кто же займет место царей?— спросил один из наив¬
ных кадетов.
— Вот такие плебеи, как я.— И Усов похлопал ладонью
по своей груди.
Ребята развеселились.
— Что же тогда делать таким патрициям, как Валиханов?
— Кроме России, такие патриции всюду уже проиграли!—
подлил масла в огонь Усов.
— Нам хватит и русского царя, остальных —к черту!—
Чокан произнес эти слова не без почтительного уважения к
императору.
Юноша, почти подросток, он продолжал себя чувствовать
потомком хана и приверженцем монархии. Спорил с Усовым,
петушился, но порою и сам сомневался.
Особенно будоражили ум уроки Гонсевского по всеобщей
истории. У поляка Гонсевского были свои революционные при¬
вязанности. Где-то в глубине души он считал себя яко¬
бинцем. Даже рассказывая об эпохе Возрождения, он отме¬
чал прежде всего ее демократические стороны, увлекательно
набрасывал портреты выдающихся деятелей средневековья.
Чокану полюбился Леонардо да Винчи. Вот бы таким быть —
и ученым-мыслителем, и художником, и изобретателем.
Чем ближе были уроки новой истории, тем чаще Гонсевский отвлекался и с увлечением говорил о событиях, проис¬
ходящих в Европе. Не без риска для себя он рассказывал
кадетам об итальянском революционере Гарибальди и вожа¬
ке венгерских повстанцев — поэте Петефи.
Курс всеобщей истории заканчивался XVIII веком, вплот¬
ную подходя к великой французской революции. Но, странное
дело, Чокана надолго привлекла фигура Наполеона Бо¬
напарта. Может быть, потому, что в небогатой библиотеке
эскадрона оказалась его подробная биография. Чокану нра¬
вилась решительность Наполеона, с волнением он читал стра¬
ницы, посвященные Египетскому походу.
... Споры между Чоканом и Федором разгорелись снова
после знакомства с курсом русской истории. Русская история
излагалась тогда как история царей. Начиналась она Рюри¬
ком и завершалась династией Романовых.
397
Усов всячески издевался над Романовыми:
— А ты знаешь, Чокан, что их дальним предком был Ко¬
была. Представь себе, Кобыла. Бие, как говорят у вас в ау¬
лах. Им, Романовым, положил начало выходец из Литвы, ка¬
жется, пруссак. Звали его Глаида Кѳмбила. Вот его и пере¬
крестили в Кобылу. Дело это было еще в XIII веке. Принял
этот Комбила христианскую веру, обрусел и потомки его ста¬
ли настоящими русскими. Царь Михаил Федорович был
истинным Романовым. А уж после Екатерины Первой пошли
немцы.
Но, издеваясь над Романовыми, Федор Усов гордился тем,
что казаки были их опорой.
Теряя нить разговора, он возбужденно кричал:
— Кто подчинил Кавказ России? Казаки! Кто покорил
Астраханское и Казанское ханство? Казаки! А нашу Сибирь?
Казаки. Кто продвигается на юг и в Среднюю Азию? Ка¬
заки.
Чокан соглашался:
— Но что из этого? Скажи, Федя?
— А то я тебе скажу, что мы были опорой Романовых, но
никогда не были их рабами. Понял?
И Усов называл имена Степана Разина и Емельяна Пу¬
гачева. О Пугачеве Чокан имел некоторое представление. Он
знал, что потомки хана Абулхаира защищали интересы ца¬
ря, но большинство казахского народа сочувствовало Пуга¬
чеву и многие примкнули к его войску. Эти рассказы, слы¬
шанные в степи, получали подтверждение в книгах.
Сумятица властвовала э умах кадетов.
Не был от нее избавлен и Чокан.
Их воспитывали верными царю и отечеству, но и книги и
некоторые преподаватели внушали юношам совсем другие
мысли.
Допускал вольности на уроках истории Гонсевский. Уж
на что, казалось, был строг Ждан-Пушкиц, но и тот набрался
на Кавказе вольнолюбивого духа от офицеров, причастных к
декабристам, и познакомил Чокана с демократическими жур¬
налами тех лет.
Но особенно много для развития кадетов, для Чокана сде¬
лал преподаватель русской словесности Николай Федорович
Костылецкий. Он любил читать на уроках Пушкина, Гоголя,
Лермонтова. Читал хорошо, наслаждался сам. Крамольных
отрывков, правда, он не читал. Но строил свои занятия на
основе взглядов Белинского, не называя, однако, его имени;
398
На Чокала ©в посматривал внимательно. Как-то во время
і перемены взял его под руку и заговор-ил по-татарски, при¬
ближая некоторые слова к казахскому языку.
Спросил, знает ли он сказку о Козы-Корпеше.
Чокан быстро заговорил и о других поэмах и сказках.
— Вы ко мне домой заходите, Валиханов. Почитаем, араб¬
ские стихи.
Костылецкий был сибирским казаком. Поэтому и при¬
шлось ему из Казанского университета, который он закончил
по восточному факультету, ехать не переводчиком русского
посла в Константинополь, а служить на казачью линию. Он
мечтал стать ориенталистом, стремился на Восток, но и рус¬
скую литературу и знал и любил.
Он был достаточно сдержан со своими воспитанниками, но
случайно оброненное им слово, невзначай сказанная фраза в
беседе с Чоканом дома делали свое дело.
«Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, пере¬
писанные от руки стихи Пушкина, знаменитое письмо Белин¬
ского к Гоголю — все находило горячий отзвук в кадетских
сердцах. Как-то в дортуаре оказались стихи Лермонтова «На
смерть поэта». Чокан прочел их вслух. С того часа он не мог
без восторга говорить о Лермонтове.
Но чтение имело и другое последствие. Среди кадетов на¬
шелся доносчик, и Ждан-Пушкину пришлось пригласить Ва¬
лиханова в инспекторскую и сделать ему отеческое вну¬
шение:
— Вы так можете себе испортить будущее. На вас возла¬
гаются большие надежды.
А что Чокан знал об этом будущем?
Он увлекался многим. Дальние страны манили его. Сопре¬
дельные страны Востока. Он не забывал рассказов отца Гри¬
ши Потанина о путешествиях в Ташкент и Коканд. Он читал,
не отрываясь, книгу «Йутешествие Палласа» и «Дневные за¬
писи» Рычкова. С колыбели знакомая степь освещалась
новым светом.
Чокан часто бывал у Иртыша. Задние ворота корпусного
двора выходили прямо на берег. Там, за рекой, стлался про¬
стор, дымки на горизонте, едва различимые юрты подкочсвавшего ближе к городу аула. А дальше? Опять степь. А за
ней? На восток и юг? Неведомые страны, таинственная Сред¬
няя Азия.
Он стоял вместе с товарищами по эскадрону. Жадно
всматривался в заречную равнину. Сделал шаг вперед и вне-
чатал сапог в сырую после недавнего дождя землю. И вдруг
хлопнул себя по ноге и посмотрел на кадетов мечтательно и
насмешливо:
— Вот моя нога. Глядите! Один бог знает, где она очутит¬
ся через несколько лет.
Кадеты расхохотались:
— У тебя, Валиханов, нога действительно драгоценная.
Только смотри, чтобы она далеко не завела.
В нем проснулся сын Чингиза. Черные глаза, как тлею¬
щие угольки:
— Далеко заведет, не беспокойся. Дальше твоей станицы,
где ты будешь хорунжим...
Спорить дальше не хотелось. Чокан затронул больное ме¬
сто. Не многим воспитанникам эскадрона удавалось вырва¬
ться за пределы линейной службы. А он султан, белая кость.
Струился Иртыш. Широкий, быстрый, непрозрачный.
Сколько раз бродил Чокан по его высокому берегу, сколько
раз думал о своей судьбе. И не только о своей судьбе.
Весною 1850 года, еще до начала ледохода, на берегу Ир¬
тыша у него произошла горькая встреча, надолго, если не
навсегда, вошедшая в память.
Зимою в городе стало известно, что из Тобольска, из пе¬
ресыльного острога в каторжный каземат Омской крепости
доставлены государственные
преступники, пропагандисты
возмутительных идей и заговорщики писатель Федор Достоев¬
ский и поэт Сергей Дуров. Петрашевцы, участники тайного
общества, приговоренные к смертной казни, повешению, за¬
мененному монаршей милостью ссылкой в каторжные работы.
Первым об этом, естественно, узнал генерал-губернатор,
он сообщил о прибытии «злоумышленников» своим близким
людям, в том числе директору корпуса генерал-майору Пав¬
ловскому, пришли кое-какие письма от жен декабристов из
Тобольска. И нет ничего мудреного в том, что об этом про¬
слышали и Федор Усов, бывавший во многих приметных ом¬
ских домах, а вслед за ним и Чокан Валиханов и некоторые
видные чиновники, интересующиеся степью.
Достоевский... Тот самый автор «Бедных людей». Над
страницами этой доброй повести он всплакнул в инспектор¬
ской комнате Ждан-Пушкина. Достоевский, приоткрывший
ему глаза на другой Петербург.
Значит, он в крепости, под строгой охраной часовых. В кре¬
пости, видной издалека в степи. Закованный в кандалы, как
лютый разбойник. Светлые книги и каторжная тюрьма. Одно
с другим никак не связывалось. Это было для ЧоканЯ^так же
400
несовместимо, как приятный вкус острожного хлеба, который
некоторое время привозили к ним в столовую, когда сломали
старую пекарню и строили новую.
... В теплый и влажный день над Иртышом стоял легкий
туман. Лед на реке кое-где потемнел, но трещин нигде не бы¬
ло видно. Снег частью стаял, частью лежал, сырой и ноздре¬
ватый.
Кадеты шли вдоль берега, радуясь наступавшей весне, ра¬
дуясь тому, что из-за болезни преподавателя занятия кончи¬
лись раньше, чем всегда.
Навстречу попалась женщина-калашница. Ее знавали и в
корпусе.
— Что? Калачи остались?
Кадеты не прочь были закусить перед обедом — щи да
каша.
— И, миленькие, не осталось вам ничего,— весело затара¬
торила калашница.— Пустая моя торба. Арестантики всю ра¬
зобрали. Кому за денежки, а кому и так отдала.
— Арестантики?— переспросил
Усов.— Какие
арестан¬
тики?
— Да варнаки наши из крепости. Каторжные. Убивцы.
— Где ты, говоришь, они?
— Там, на берегу, где две барки казенные в лед вмерзли.
Урок им дан — барки ломать, как будто в городе дров нет.
Посмотреть хотите? Да вас конвойные не подпустят. Это меня
уж давно знают.
Калашница ушла.
— Пойдемте?
— Конечно, пойдемте. Может, он там.
— Ты думаешь —Достоевский?—шепнул Чокану Усов.
Кадеты заторопились.іПройдя с полверсты, они увидели на
берегу солдат, окруживших работавших у барки каторж¬
ников.
Чокан взглянул на тот берег. Степь мутно и широко рас¬
стилалась до горизонта. И сырой белый снег и уже обнару¬
жившаяся земля сливались в одни неуютные цвета беско¬
нечной равнины.
— Но я-то свободен,— говорил он сам с собой.— Это моя
степь. Где-то там и наш аул. А они? А он?
И солдаты и арестанты были уже совсем близко.
Солдаты переминались с ноги на ногу, скучали, а возле
барки похаживал унтер-офицер с палочкой и покрикивал.
401
Потом неекольк© арестантов отошли от барки, присели яа
бревно. Один достал кисет с табаком, его примеру последо¬
вали и другие.
С краю, ближе к кадетам, отдыхал молодой каторжник.
Он снял Мягкую, надвинутую на лоб бескозырку. Его голова
была наполовину обрита, но все равно зоркие глаза Чокана
разглядели высокий лоб с залысиной.
Усов подтолкнул его:
— Ближе подойдем. Это он, Достоевский.
Они подошли к конвоирам и ясно услышали надтреснутый
голос унтер-офицера:
— Эй, вы, что расселись? Продолжайте.
Чокан видел одно лицо: бледное, землистое, е выступив¬
шими веснушками. Глубокие серо-синие глаза. Русые волосы.
Спокойное лицо, не выражающее ни тоски, ни грусти. Толь¬
ко многое скрывалось в этих запавших светлых глазах.
Скорбь? Ум? Обреченность?
— Эй, вы, что расселись?..
Первым поднялся с бревна он, пошел к барке. За ним ле¬
ниво потянулись остальные. И закипела работа. Как ловко
взмахивал топором он (вслед за Усовым Чокан уже был
убежден в том, что это был Достоевский). Он сначала рас¬
пахнул арестантский тулупчик, а потом и вовсе сбросил -его.
Туман рассеялся, стало теплее. Когда он становился спиной к
кадетам, на спине тускло блестел туз. Преступник.
— Господа кадеты, что вы тут глазеете? Нельзя. Идите
своей дорогой, господа!
Унтер-офицер постукивал палочкой о сапоги и, обернув¬
шись к конвоиру, неожиданно ударил его:
— А ты что, раззява! Разве не знаешь государеву службу?
Кадеты неохотно отошли, стали в сторонке. Отправился к
барже и унтер-офицер. Тогда конвоир с внезапным озлобле¬
нием бросил Чокану, именно Чокану*
— Сказано уйти, так уходите!
Чокан едва не ответил дерзостью, но Усов вовремя взял
его под руку:
— Пойдем подальше. С ними все равно не сговоришься.
Минутное раздражение Чокана перешло в грусть, грусть —
в раздумье. Отчетливо вспомнилось: «Чижики так и мрут».
Ему было отчаянно жаль Достоевского, он понимал всю меру
унижения, доставшуюся ему. Но что он мог сделать, как он
мог помочь писателю, он, обыкновенный кадет?
Федор н Чокан молчали. Им было и так все понятно. Их
настроение передалось и другим кадетам. Медленно брели
обратно, к корпусу. И еще раз остановились, чтобы увидеть,
как арестованные возвращались в острог. Оли шли быстро,
подгоняемые конвоирами. Глухо позвякивали кандалы, скры¬
тые под одеждой.
Нет, никогда этого не забудет Чокай!
Позднее он думал: конечно, ему живется куда как легко.
Но были времена, когда и ему привелось испытать полную
меру унижения.
Пусть он считался белой костью, сыном султана, внуком
одного из самых влиятельных ханов, однако он был в пред¬
ставлении корпусного начальства инородцем, «буратана», как
говорили казахи. Как инородца его уже в третьем классе не
допускали к военным играм, когда кадеты состязались в
умении владеть холодным оружием.
Неожиданно его отстранили и от занятий по военной то¬
пографии. Он настолько оскорбился, что хотел бросить кадет¬
ский корпус, и наверняка сделал бы так, если бы друзья вовре¬
мя не отговорили его от этого, в сущности, легкомысленного
шага.
Но дальше — больше, В следующем классе увеличилось
число военных дисциплин — тактика, артиллерия, фортифика¬
ция, опасные для инородцев науки. И опять они оказались
запретными для Чокана. По счастью, их преподавал полковник
Карл Казимирович Гутковский, в то время помощник военного
губернатора области сибирских киргизов.
Чокан бывал дома у Гутковского. С дочкой Карла Кази¬
мировича, с гимназисткой Катей, совсем девочкой по сравне¬
нию с ним — она была года на четыре моложе, занимался
французским языком. Жена Гутковского Екатерина Яковлевна
добродушно подшучивала: «Воркуют, как жених и невеста, бу¬
дет наша дочь женой султана». Карл Казимирович, которому
очень нравился Чокан, отвечал также полушутя: «Не султана,
а образованнейшего офицера с большой будущностью».
Чокан в этом доме чувствовал себя тепло и однажды откро¬
венно пожаловался Гутковскому:
— Карл Казимирович, вот вы говорите, я буду офицером.
А какой же я офицер без военных знаний? Я уже раз хотел
сбежать из корпуса. Может быть, я был прав?
— Нет, молодой человек, оставьте эти мысли. Конечно, я
не в силах изменить правил. На них высочайшая подпись. Но
я вам достану все необходимые книги. Читайте внимательно.
Что будет непонятно — я объясню. Но закончить корпус просто
необходимо.
'Гутковский переубедил Чокана и вручил ему учебники:
403
курс артиллерии Маркевича и Веселова, фортификации Телякова и Госмара, учебник тактики генерала Шитова, кавале¬
рии— Граббе. И еще несколько книг по военному искусству,
в том числе и труды известного военного теоретика Карла
Клаузевица — «Итальянский поход Наполеона Бонапарта 1795
года», «1799 год», и «1812 год», тол^е о Наполеоне. Эти книги
не были переведены на русский язык и имелись в Омске
только у Гутковского. Клаузевица, критически относившегося
к деятельности Кутузова, будущим офицерам обычно не ре¬
комендовали. Тем с большим интересом знакомился Чокан с
работами немецкого генерала, поклонника Гегеля и знатока
военной истории.
...Последний учебный 1852—1853 год Валиханов в корпусе
занимался преимущественно историей русской культуры, но¬
вой историей, языками и законоведением, а военных лекций
не посещал, читая дома книги из библиотеки Гутковского.
Карл Казимирович пробовал поговорить с директором кор¬
пуса генерал-лейтенантом Павловским — не сделать ли исклю¬
чение для этого молодого, способнейшего султана. Павловский
и сам хорошо относился к Чокану, но от такого смелого шага
воздержался.
И Чокан читал. И учебники, и Клаузевица, и книги о по¬
ходах и путешествиях. Его одинаково волновали и страницы,
посвященные победоносным маршам Александра Македонско¬
го через горы Гиндукуша и в долину Сырдарьи, и кругосветное
плавание капитана Джеймса Кука. Он изучал историю коло¬
ниальных войск англичан, французов, испанцев. Его манили
по-прежнему загадочные страны Азии.
Его тянуло к людям образованным. И получилось само
собой, что перед юным кадетом открылись двери лучших до¬
мов Омска.
От дома Гутковского путь вел к дому его родственников
Капустиных, связанных в свою очередь родством с известным
тобольским домом Менделеева, известным лучшей библиотекой
в Сибири. Прекрасная библиотека была у Капустиных и здесь.
Рассказывали, что книги в Омск везли они на пяти подводах.
Капустин-младший, Сергей Яковлевич, недавно кончил Казан¬
ский университет, не чуждался идей утопического социализма
и любил вести несколько свободолюбивые разговоры. Капустин-старший сквозь пальцы смотрел на возвышенные забавы
брата и добросовестно исполнял приятные обязанности самого
щедрого омского хлебосола, которые успешно разделяла с ним
и его молодая жена. Она преподавала в женской гимназии
французский язык и литературу и, отличаясь романтическим
404
складом характера, охотно принимала на себя роль хозяйки
просвещеннейшего в сибирском городе салона.
В доме Капустиных, в Мокром, в Фортштадте, принимались
и ссыльные, бывал там и сам генерал-губернатор Густав Христианович Гасфорт.
Он и приметил там смуглого юношу, в сторонке увлеченно
читавшего какую-то географическую книгу. Это легко можно
было видеть по карте, на которой то и дело оставлял одному
ему ведомые знаки Чокан.
— Это Валиханов, сын старшего султана, ваше превосхо¬
дительство,— услужливо шепнули ему.
— Слышал, а как же, слышал,- прогудел Гасфорт,—вы
потом представьте его мне.
— Умнейший юноша из инородцев, ваше превосходитель¬
ство, образован, страсть к путешествиям имеет.
— Буду думать, куда наиполезнейшим образом направить
его способности. Нам нужны преданные люди из киргиз-кайсаков. Буду думать.
Й Густав Христианович, заложив руки за спину, торжест¬
венно зашагал к своей супруге, с ней он советовался во всех
случаях жизни и таскал за собой во время каждой поездки в
степь.
Довольно добрый старик, Гасфорт имел слабость напускать
на себя важность, придавал значение всяческим внешним эф¬
фектам и был склонен к прожектированию. Это именно он
создал проект новой религии для киргизов, так и оставшийся
неосуществленным как и многие другие его начинания.
Густав Христианович гордился своим, пусть отдаленным,
родством с теми немецкими герцогами, которые находились в
родственных связях с царской фамилией. Впрочем, это обстоя¬
тельство, вероятно, имело отношение к быстрому продвижению
по службе и Христиана фердинандовича и его сына, нашего
омского Гасфорта.
Христиан Гасфорт командовал в Крыму корпусом и одно¬
временно с успехом для себя занимался коневодством. Восточ¬
нее Севастополя
он открыл конный завод, поставлявший
лошадей армейской кавалерии. Возле завода у сопки находи¬
лась довольно богатая усадьба генерала. Здесь рос Густав, от¬
сюда он уехал в военное училище, а потом в Берлинскую
военную академию. Александр Первый отправил сына, закон¬
чившего курс военных наук, под начало отца. Густав Христиа¬
нович молодым офицером принимал участие в кампании
1812 года.
405
В Сибирь он приехал уже стариком в звании генерала от
инфантерии.
Честолюбивый, словоохотливый, он рассказывал своим
подчиненным и были и небылицы. Мог прихвастнуть знаком¬
ством с Пушкиным и Дантесом. Мог рассказать, что сам пре¬
дупреждал поэта: не стреляйтесь е Дантесом, он — отличный
стрелок.
Густава Хрнстнановича покоробило, что здание генералгубернаторства в Омске, как и дом, предназначенный ему,
имели непрезентабельный вид. Бревенчатые избы, сказал он
брезгливо. Он давно мечтал возвести дворец Гасфорта, такой
же роскошный и величавый, как дворцы князей Воронцова,
Юсупова, Шереметьева в Крыму, Петербурге и под Москвой.
Но даже доходы от конного завода, доставшегося ему по на¬
следству, были слишком малы для состязания с богатейшими
людьми России.
Теперь, пребывая в должности генерал-губернатора Запад¬
ной Сибири, командира Отдельного Сибирского корпуса, Гу¬
став Христианович решил потрясти воображение скромных
омичей и построить такой губернаторский дом, которого не
видел еще ни один российский город. Для него он избрал
ровную площадь против кадетского корпуса, представлявше¬
гося ему зданием генерального штаба. А сам губернаторский
дом — так по крайней мере хотелось Гасфорту— должен на¬
поминать Зимний дворец. Он приказал заменить деревянный
моет через Омь железным, очевидно, видя перед глазами не
скромную сибирскую речку, а державную Неву.
Словом, Гасфорта захватили преобразовательские идеи и
он подал прошение на высочайшее имя с просьбой разрешить
ему строительство. Гасфорту помог граф Блудов, близкий ко
двору Николая Первого.
Проект честолюбивого старика н^чал осуществляться в тот
год, когда Чокан кончал корпус.
К этому времени Гаефорт задумал ввести некоторые изме¬
нения и в служебную структуру губернаторства.. В частности,
он решил обзавестись тремя адъютантами: одним— по общим
административным делам, вторым — по руководству местными
строительными работами и третьим — по управлению сибир¬
скими киргизами.
На должность третьего адъютанта как нельзя лучше под¬
ходил, по его мнению, Чокан Валиханов. Он; все чаще и чаще
присматривался к этому молодому человеку, благосклонно за¬
говаривал с ним самим, выспрашивал мнение о нем и в еомъе
Гутшвских и в других омских домах, где ему приходилось
бывать.
Смуглый Чокан с выразительными необычными чертами
восточного лица в роли адъютанта привлекал Гасфорта еще
и потому, что тешил его стариковское тщеславие. Был же у
Петра Первого любимец арап Ибрагим Ганнибал! Почему бы
Густаву Христиановичу не заполучить себе этого экзотического
киргиз-кайсака, по уверениям многих, похожего на петровско¬
го любимца. Эффектно и небесполезно. Он умен, сообразите¬
лен, начитан. Он поможет ему решать самые сложные вопросы
в отношениях со степью, со своими соотечественниками и,
кроме того, он, говорят, отлично знает историю и географию
сопредельных восточных стран.
...Весною 1853 года в кадетском корпусе предстоял выпуск.
В числе других заканчивал корпус и Чокан Валиханов.
Генерал Гасфорт церемонию выпуска решил обставить с
небывалой доселе торжественностью и впервые провести в
Омске на площади перед генерал-губернаторством военный
парад.
Эта мысль не давала покоя Густаву Христиановичу. Ему
казалось: так будет поднят его престиж, о котором он забо¬
тился по любому поводу сверх всяких мер. Когда один свя¬
щенник робко заметил, что по смыслу церковного наказа
трезвонят приветствие только царю или царским особам, ста¬
рик распетушился, нахмурился, грозно предупредил: «Здесь я
царь! Чтобы в следующий приезд, приказываю, трезвонить, во
все колокола!»
Но устроить парад оказалось делом еще более сложным.
Офицеры казачьей линии были преимущественно есаулами
и сотникамщ капитанов и майоров встречалось среди них не
много. Выросли они в станицах, знали один-единственный го¬
род Омск и слыхом не слыхали, как проводятся парады. Прав¬
да, в Отдельном СибирсксАя корпусе были офицеры, прибывшие
из Петербурга и Москвы, но их было совсем немного.
Словом, программа парада составлялась с трудом, и про¬
шло немало времени, пока ее утвердил Гасфорт.
В параде должны были участвовать городской гарнизон в
количестве тысячи пик, кадеты старших классов и казачья
молодежь, несшая караульную службу на линии. Командовать
парадом надлежало Гутковскому, принимать парад — самому
Гасфорту. Всем участникам парада вменялось в обязанность
быть при орденах и медалях и в приличествующей случаю
форме.
Вот тут и выяснилось печальное обстоятельство, что за
407
исключением высших чинов и некоторых состоятельных офице¬
ров, армейские командиры, не говоря уже о солдатах, носили
поношенную одежду старой, вышедшей из употребления фор¬
мы. Что касается казаков, то они были одеты на свой простой
станичный лад, кроме незначительного числа богатеев. У деся¬
ти человек на каждую казачью сотню не было сабель или ру¬
жей. Пушки —и те не были в полной исправности. Требова¬
лась основательная чистка от ржавчины, чтобы выкатить их
без чувства стыда на праздничную площадь.
Только кадеты были в порядке. И Шрамм и Павловский
кое-что сделали для их обеспечения. Да и Гасфорт, инспекти¬
руя корпус, убедился, что нынешняя кадетская форма остав¬
ляет желать много лучшего, и выхлопотал из Петербурга до¬
полнительные комплекты нового обмундирования.
Срок парада приближался с каждым днем. Времени для
подготовки войск не хватало. Гасфорт приказал интендантам
обеспечить строевиков лучшим, что у них есть на складах.
Хлопотали, как могли, и в казачьих станицах.
Лихорадочная эта озабоченность не укрылась от населе¬
ния. Возникали всякие разговоры, толки, кривотолки.
— Царь едет в Сибирь, его и готовятся встретить.
— И не собирается царь сюда. Война, говорят, начи¬
нается...
В охотниках строить свои предложения не было недо¬
статка.
Шептали:
— Кенесары объединился с войсками Коканда и Хивы.
Идет на нас.
— Китай затеял что-то недоброе.
А какой-то недоучка мулла, путая века и события, тайно
говорил таким же как он неграмотным старикам:
— Кучум-хан не погиб. Он собирает татар, чтобы восста¬
новить в Сибири свое ханство.
Калмыков-джунгар и тех приплели досужие языки.
И когда действительно сведущие чиновники и офицеры пы¬
тались правдиво объяснить, в чем дело,— им не очень-то ве¬
рили.
Слухи продолжали расти. Даже посевов вокруг Омска той
весною было меньше обычного, даже многие баи окрестных
аулов решили на всякий случай перегнать скот на самые даль¬
ние джайляу.
Никак не могли взять в толк неграмотные люди, что парад
и в самом деле состоится в честь выпуска кадетов:
408
— Прежде такого не бывало, почему же теперь такой пе¬
реполох?
А Гасфорт тем временем заслушивал подчиненных о ходе
подготовки, которая шла на удивление усердно.
Он по-стариковски суетился и хвастал, хвастал.
В сущности не для выпускников, для себя устраивал он
этот парад. Ох, как не терпелось появиться на площади во
всем своем блеске, при всех своих регалиях. Он вспоминал
санкт-петербургские парады после победы над Наполеоном,
лицо его приобретало трогательно торжественное выражение,
и он врал, нисколько не заботясь о том, что кто-нибудь из
видавших виды офицеров может заподозрить его в хвастов¬
стве;
— Тогда, знаете, только один Барклай де Толли имел ор¬
денов и медалей больше, чем у меня.
Если бы Гасфорт пожелал припомнить подлинные проис¬
шествия, он мог бы потешить своих слушателей не одним за¬
бавным рассказиком. Но эти тайники памяти ему, естественно,
не хотелось тревожить, как и не мог он приглушить в себе
страсть к показному блеску.
Однажды он отправлялся на высочайшую аудиенцию.
Изрядно располневший к тому времени, он извлек свой боевой
мундир, придававший ему, как он думал, молодцеватость и
статность. Не без труда он затянул его на все пуговицы, гото¬
вые отлететь при любом неосторожном, резком движении. Он
нацепил все ордена и медали, а их у него и впрямь было не¬
мало, и явился смешным и напыщенным перед очами царя.
Рассказывают, Николай едва не расхохотался, довольно бес¬
церемонно ткнул палец в живот Гасфорта и наградил его от¬
нюдь не лестным прозвищем. Но Густав Христианович принял
это как монаршью ласку и с прежней бережливостью хранил
этот свой боевой мундир. В нем, уже изъеденном молью и под¬
штопанном соответствующего цвета нитками, и только в нем
решил он показаться своему воинству и населению Омска, ко¬
торое — по его замыслу — соберется у площади. Пусть другие
генералы и офицеры будут в новехоньких — с иголочки — мун¬
дирах. Ему, Гасфорту, дано право представить себя боевым,
бравым генералом.
Но как ни суетился Гасфорт, как ни выбивались из сил его
подчиненные, лицезреть парад к девяти часам утра явилось
на площадь только несколько десятков городских зевак.
Войска и кадеты были уже построены, но площадь оставалась
довольно пустынной. Раздосадованный генерал пришел в
409
ярость, выбранил устроителей и заявил, что парад начнется,
когда на площади будет достаточно населения.
Парад пришлось задержать на три часа.
Народ собрали. Правда, не в том количестве, как предста¬
влял себе генерал-губернатор.
Наконец-то состоялся выезд Гасфорта в сопровождении
офицеров из ворот кадетского корпуса. Тучный и напыщенный,
он довольно ловко держался в седле на белом аргамаке. Гу¬
став Христианович не мог скрыть своего удовольствия, когда
оркестр заиграл «Боже, царя храни!». Вместе с генерал-майо¬
рами Павловским и только что прибывшим в Омск фон Фридрихсом он объехал войска, принял рапорт Гутковского, не без
труда спешился и поднялся на сооруженный к празднованию
деревянный помост.
Он говорил о России, о верности Сибири царю и отечеству,
о значении кадетского корпуса, об инородцах. Говорил сбивчи¬
во, тихо и слегка заикался. Его жирное лицо от напряжения
побагровело. Бравый генерал почесывал свою курчавую, в два
расходящихся клина бородку. Гасфорта не столько слушали —
разобрать его речь было почти невозможно — сколько смотре¬
ли на него. Кое-где раздавались беззлобные смешки. Но он
не замечал их, как не отдавал себе отчет и в полной своей
беспомощности как оратора.
Закончив, он приосанился, снова затеребил бородку и по¬
глядывал направо и налево с таким видом, будто спрашивал:
Ну как?! Теперь, надеюсь, вы поняли величие своего генералгубернатора.
Говорили еще. И так же тускло, так же тихо, кроме, разве,
генерала Павловского, гулким басом поздравившего своих
воспитанников с окончанием корпуса.
И тут на помост поднялся Чокан Валиханов, корнет, султан
Мухаммед-Ханафия Валиханов, как объявили полное его имя,
почти незнакомое омским кругам. Его называли просто Чоканом, в редких случаях Чоканом Чингизовичем. Он уже был
известен, как молодой человек из инородцев, прекрасно вла¬
деющий словом. И те, кто бывал в домах Гутковского, Капу¬
стина, Гонсевского, кто видел Чокана на приемах и у Гасфор¬
та, уже привыкли к его отменным манерам, остроумию, шут¬
кам, умению разговаривать с женщинами. Одна дама сказала
с восхищением:
— Смотришь на него и думаешь — он получил воспитание
не у нас в Омске, а в Петербурге, И даже не в Петербурге,
нет, в самом Париже.
410
Те, кто знал Чокана, и те, кто видел его впервые, смотрели
на выпускника с одинаковым интересом.
Он был зерном пшеницы в ячмене, ловчим легким лашыном, редкой по уму и хватке птицей среди обыкновенных ястре¬
бов. Он привлекал девушек и дам, хотя сам держался с ними
по молодости достаточно скромно и застенчиво.
— Послушаем, что скажет наш Чокай.
А те, кто видел его впервые, спрашивали друг у друга:
— Чокан? Шокан? А кто он? Калмык, бурят, киргиз?
Смотри, на какую высоту поднялся.
— Султан, потомок хана, белая кость!— шептал наслышан¬
ный о Чокане купец своему соседу.
Чокана преобразила новая форма. Да и сам он стал шире
в плечах, стройнее и выше. Его так хорошо обтягивал голубо¬
ватый китель с погонами корнета. Так ладно сидела на нем
фуражка с позолоченной кокардой. И лицом он был своеоб¬
разно красив: открытый чистый лоб, брови, густые у перено¬
сицы, разлетались к вискам тонкими дугами. Смело сверкали
чуть раскосые глаза. Над верхней губой уже пробивались
усики, но острого и чистого подбородка еще не касалась
бритва.
Недаром он внимательно слушал и читал рассказы об ора¬
торах древности. Недаром читал Цицерона. Недаром узнавал
от Гонсевского о пламенном Марате, ораторе великой фран¬
цузской революции. Гонсевский загорался во время занятий.
Подражая Марату, он говорил так, что ему самому хотелось
подражать. И восприимчивый Чокан перенял от Гонсевского
некоторые его приемы. Начинать спокойно, уверенно, не спе¬
ша, а потом овладевать слушателями.
— Уважаемые дамы и господа! Ваше превосходительст¬
во!— Он посмотрел на собравшихся, произнес внятно и е до¬
стоинством:—Мы сегодня закончили первый Сибирский импе¬
ратора Александра I кадетский корпус. Среди нашего выпуска
я единственный представитель отинородцев.
Не каждому пришлись по душе такие слова.
— Ишь, куда повел сразу,— пробормотал купчик е окла¬
дистой русой бородой.
— Я вырос, воспитывался и получил знания в русском
учебном заведении,— продолжал Чокан, а бородач говорил
про себя так, чтобы его слышали и другие: «С этого бы
начал».
— Моя большая
дная степь.
родина — Россия,
малая
родина —ро¬
411
— Сколько волка ни корми, все в лес смотрит,— злился
купчик.
— России и своему народу, своей родине,— повысил голос
Чокан,— я посвящаю отныне весь свой ум, все свои знания,
свое сыновнее сердце. Им я буду служить.
— Захотелось родину иметь киргизу, ишь ты!— прозвучали
грубые и насмешливые слова. Кто-то даже захлопал обидчику
в ладоши.
Но Чокан не слышал их. Он был во власти еще не знако¬
мого волнения Он остановился, чтобы перевести дыхание, на¬
браться сил и продолжить:
— Окинем взглядом прошлое. В разные эпохи в мире
возникали крупные государства. На востоке были Ассирия и
Вавилон, процветал Египет, сильным государством была Мон¬
голия, подымалась Турция. А вспомните древнюю Грецию и
Римскую империю. Ныне одной из могущественных империй
является Россия.
Здесь Валиханову уже аплодировала вся площадь.
— Самое прочное будущее, господа, за ней, за Россией.
Чтобы мои слова звучали убедительнее, сопоставлю Россию
для примера с Англией. Да, Англия — громадная колониаль¬
ная держава. И в богатстве и в науках она превзошла сейчас
Россию. И все-таки, я считаю будущее России намного лучше
будущего Англии. Почему?— спросите вы меня. Я отвечу сло¬
вами современного русского педагога Константина Дмитриеви¬
ча Ушинского. Он рассказывает об одном отце, завещавшем
своим сыновьям жить в единстве. Взял отец прутья. Достает
один за другим, сгибает и ломает. Потом взял все прутья
вместе,— попробуйте согнуть, попробуйте сломать.
Чокан поднял правую руку, обратил ее ладонью к слуша¬
телям, распрямил пальцы:
— Невелика сила у каждого пальца. А соберите всех их
вместе.
И Чокан сжал руку в кулак:
— Кулак сильнее ладони. Правильно я говорю?
Чокана поддержали.
— Я это говорю к тому, что сила нашей России в единстве
ее территории, в том, что малые народы стали под ее руку,
объединились с ней. И, значит, ее не одолеет никакая внешняя
сила. У Англии нет такого единства территории. Ее владенья
разбросаны по свету, разделены морями и океанами. Придет
время, и она распадется. Распадется подобно почке коровы,
как говорят мои соплеменники. Но Россия никогда не потеряет
своего единства.
412
— Сегодня Россия и Англия состязаются между собой.
Англия владеет землями в Америке и Азии, в Африке и в
Австралии. В настоящее время через Индию она нацелила
свои стрелы и на Среднюю Азию.
(Тут зашептались и офицеры, стоящие неподалеку от Чокана. Смотрите, мол, какую он навел политику.)
— Но мы должны положить конец ее притязаниям.— Чокан покраснел, это было самое горячее место в его речи.—
Народы Средней Азии и мой родной казахский народ, киргизкайсаки, как нас неправильно называют, должны подняться
к вершинам культуры. Нам всем необходима поддержка ци¬
вилизованного государства. Для Средней Азии есть одно такое
государство — ее сосед, Россия. Две трети моей родной сте¬
пи — под рукой России. Оставшаяся треть тоже присоединится
к ней. А затем Россия ступит и на широкие просторы Средней
Азии. И на этом пути от чистого сердца я буду служить и
России, и казахской степи, и Средней Азии.
Чокан под аплодисменты спускался с помоста.
Разгоряченный, в каплях пота, он спустился резкими по¬
рывистыми шагами, не глядя под ноги, находясь во власти
высокого волнения.
Он, может, оступился бы и упал, если бы в это мгновение
его не поддержал дядя, старший брат по матери — нагаши
Муса, сын Чормана. Сильный высокий мужчина, он распахнул
Чокану свои объятия, прижал к груди, поднял его на руки,
как мальчика. Муса плакал от радости и гордости, что так
возмужал Чокан, которого он знал совсем маленьким.
Речь Валиханова для многих его знакомых прозвучала
неожиданно. Его способности оценили давно, но такая кон¬
центрация смелых политических мыслей ошеломила и тех, кто
был с ним рядом в последние годы.
Некоторым омским правителям не очень понравились сло¬
ва Чокана, сопоставляющие его степную страну и страны
Средней Азии со странами Европы. Надо ли подыматься азиа¬
там к вершине культуры, думали они. И можно ли сразу всем
сердцем служить и России и кочевникам?
— Смотрите-ка, как заговорил ваш киргиз, ваш будущий
адъютант, Густав Христианович,— не без насмешки заметил
один видный офицер.
Но Гасфорт с немецкой самоуверенностью оборонялся:
— Власть-то у меня, а не у него. Не он будет командовать
мной, а я им. И не ему, а нам определять наш путь.
...Народ уходил с площади по домам. У всех на устах была
речь Валиханова. К ней относились по-разному, но о способ413
ностях Чокана никто не спорил. В нем соединилось все: и сме¬
лость, и ум, и знания. И как он молод. Ему лет восемнадцатьдевятнадцать.. Не более.
— Да, с большим будущим молодой человек.
— Только бы вырасти ему дали. А то заткнут рот, свяжут
ноги. Дескать, зачем далеко шагать инородцу?
Конец первой книги.
СОДЕРЖАНИЕ
Часть первая. НА ХОЛМАХ КУСМУРУНА
Черный обруч.
Заарканенный Чингиз.
Вражда с Есенеем.
Строптивый Чокан.
Часть вторая. В ПУТИ
Прощание с Карашы
Рыбаки.
Ямщицкой дорогой.
Часть третья. В ОМСКЕ
На пороге кадетского корпуса . .
Шесть стремительных лет ....
5
31
85
126
I р, 80 *„
ПРОМШШІШХ&
МЕТЕОР
*ОМАН
Книга первая
Перевод с назахоноі
АЛЕКСЕЯ БРАГИНА
ИЗДАТЕЛЬСТВО „ШАЗУШЫ"
Алма-Ата — 1980
Р-2
М-90
М 90
Муканов Сабит.
Промелькнувший метеор: Роман. Кн. І./Пер. с
каз. А. Брагина.^ Алма-Ата: «Жазушы», 1980.
с. 416.
Роман-эпопея Сабита Муканова «Промелькнувший метеор» повест¬
вует о жизни и деятельности выдающегося ученого, путешественника
и просветителя-демократа Чокана Валиханова.
Первая книга посвящена детским и юношеским годам Чокана.
Во второй книге, где показано формирование идейных взглядов н
убеждений Ч. Валиханова, повествуется о том, как, окончив учебу в
Омском кадетском корпусе, начинающий исследователь готовится к вы¬
полнению главного дела своей короткой, но яркой жизни — экспеди¬
циям в малоизученные районы Азин. Писатель уделяет большое вни¬
мание дружбе Ч. Валиханова с Ф. Достоевским и Г. Потаниным, с
людьми из степных аулов.
Выпуск двухтомника приурочен к 80-летию известного советского
Р2
М 99
70700-68
402(05)80
4702230200
@ Перевод на русский язык. «Жазушы», 1980.
ЧАСТЬ
ПЕРВАЯ
НА ХОЛМАХ КУСМУРУНА
Черный обруч
Начало событий, о которых я расскажу в этой книге, от¬
носится к первой половине прошлого века. Можно сказать
даже точнее — завязка романа относится к лету 1847 года, но
читателю вместе со мной предстоят путешествия и в значи¬
тельно более отдаленные времена.
Что же касается места действия, то оно на первых порах
ограничено холмами на южном берегу озера Кусмурун, а за¬
тем захватывает обширные пространства и казахских степей,
и Сибири, и столицу Российской империи, и караванные тро¬
пы Кашгарии, и древние города Западного Китая.
Однако озеро Кусмурун в первых главах романа будет
встречаться настолько, часто, что я считаю своим долгом яодг
ровнее поведать о нем.
Удивительное озеро! По-разному о нем говорит народная
молва. Одним можнр верить, другие, следуя привычкам пред¬
ков* наделенных живым и наивным воображением, могут коечто и преувеличить. Но вы сами хорошо разберетесь, где
правда, а где вымысел. «И конь не обскачет вокруг озера
Кусмурун»,— с восхищением скажет седой старожил. Его со¬
беседник согласится с этим и добавит, что длина берегов Кусмуруна, как подсчитали землемеры, составляет шестьдесят
верст. Землемеры же — это известно всем — ошибаются редко.
Никто, конечно, не будет спорить, что с запада в озеро вли¬
вается речка Обаган, а на восток из озера струится Тобол.
Поблизости вы не встретите больших гор и дремучих ле¬
сов. Привольно и широко раскинулась степь. Неподалеку от
озера, особенно от южных его берегов, она. словно вздрогну-.
5
ла, взволновалась и застыла невысокими покатыми холмами,
переходящими у самой воды в небольшую живописную гряду.
Самая высокая южная оконечность гряды постепенно сужа¬
ется, выделяясь острым выступом на просторной низине, из¬
давна прозванной Хан-Жаткан — урочищем, где жил хан.
Всмотритесь вместе со мной в очертания этого острого вы¬
ступа. Порою он похож на железную наковальню кузницы, а
в солнечное жаркое время, когда в полуденные часы возника¬
ют вдали зыбкие марева, он напоминает клюв гигантской
птицы. И где-то угадываются ее распластанные крылья. Мо¬
жет быть, она еще в полете. Но клюв виден отчетливо: Пти¬
чий клюв — Кусмурун. Так по имени этого выступа получило
свое название и озеро.
Но не только конец гряды вызывает в нашем представле¬
нии образ птицы.
Знатоки и ревнители этого края говорят:
— Взгляните на озеро с самого высокого холма. Взгляните
весной, в год большого разлива. Озеро покажется вам огром¬
ным темно-серым гусем. Гусь растопырил ноги, расправил
крылья, распустил хвост, вытянул к западу шею. Взгляните
на озеро с того же холма осенью, когда на отмелях и у бере¬
гов выступает белая чистая соль,— и уже не гусь будет перед
вами, а лебедь. Взгляните на озеро засушливым летом, когда
рядом с белыми солончаками чернеет стылая грязь,— и вы
снова увидите гуся, на этот раз уже пестрого.
Серый гусь, лебедь, пестрый гусь. Я сам наблюдал в раз¬
ные времена года эти чудесные превращения.
В северной части Кусмурунских холмов из их подножий
вытекают три родника, прозванные соответственно своему рас¬
положению Головным, Срединным и Замыкающим. Вода род¬
ников — пресная, прозрачная. По берегам их глубоких русел
растут кривые низкие березки. Все три родника впадают в
озеро.
Откуда же взяла свое название низина Хан-Жаткан?
Знатоки этого края говорят:
— В тридцатых годах прошлого века печально известный
Кенесары Касымов поссорился с Сибирским губернаторством
и вновь начал заигрывать с представителями Оренбурга.
Именно поэтому он покинул Кокчетау и обосновался вместе
со своими последователями в низине Кусмуруна. В это время
в крае вспыхнула религиозная война, газават, под водитель¬
ством Марала Курбан-улы, бывшего тогда духовным главой
казахских мусульман. Кенесары, не сумев сговориться с орен¬
бургскими властями, примкнул к газавату. Религиозное дви6
женне принимало опасный для царской России размах, и
вызванные из Сибири и Оренбурга полки крепко сжали пов¬
станцев с двух сторон. Кенесары бежал в степи Тургая, на бе¬
рега Иргиза. Но за низиной у берегов Кусмуруна так и оста¬
лось навсегда название Хан-Жаткан.
Царские генералы по-прежнему относились к Кенесары и
с недоверием и с опаской. Осенью 1834 года правительство
построило на кусмурунских высотах боевые укрепления, и эта
крепость стала центром вновь открытого округа — дувана.
Округу было присвоено название Аманкарагайского, и стар¬
шим его султаном стал Чингиз ВаЛиханов.
Между тем, Кенесары со своими приближенными отступил
на юг, к Туркестану. В это же время царское правительство
разграничило земли оренбургских и сибирских казахов. За¬
падная часть реки Обаган перешла в ведение Оренбургского
отдела, восточная — к Сибири. Аманкарагай оказался на
оренбургской территории. И тогда Чингиз перевел свою став¬
ку ближе к Оренбургским верховьям в лес .Кунтимес, не про¬
пускающий солнца. Округ его с той поры получил новое на¬
звание Кусмурунского.
Чингиз Валиханов зимовал обычно в Кунтимесе. Летом
он оставлял у холмов Кусмуруна, у трех родников, орошавших
небольшие посевы, необходимых работников, сторожей, не¬
мощных стариков. Здесь пасся и набирал силу истощенный
больной скот. Сам же Чингиз, возглавлявший Белый аул, по¬
всюду называемый Ордой, откочевывал со своими отарами
и табунами за сотни верст в сердцевину казахской степи к
горам Улытау, к озерам Калмаколь и Салкынколь и еще
дальше — к берегам Кенгира.
В Орде или Белом ауле было столько юрт, что когда их
устанавливали, обширное степное пространство приобретало
сразу обжитой вид. Издали белые богатые кошмы на моло¬
дой траве казались лебединой стаей, опустившейся на волны
зеленого моря.
В самой почетной юрте, многозначительно прозванной
Ставкой хана Аблая, жили сам Чингиз и его байбише — жена
Зейнеп с несколькими детьми, отмеченными особой родитель¬
ской любовью. В правом ряду юрт жили его остальные дети
и слуги Слева возвышалась никогда не пустовавшая гостевая
юрта. К детскому ряду примыкала юрта старшего брата Чин¬
гиза— Шепе, неподалеку от гостевой располагалась ас-уй,
столовая,— ее войлок был темнее остальных.
На почтительном расстоянии от Орды находился аул Караши — хозяйственный Черный аул. Весь скот Чингиза сосре
7
дотачивался там. Связь между Ордой и Караши поддержи*
валась на конях и верблюдах, ходить пешком было утомитель*
но и долго. В Караши забивали скот, доили кобылиц и до¬
ставляли в Белый аул на верблюдах кумыс и мясо.
Редкий гость отваживался на коне въехать в Белый аул.
Обычно он следовал строгому правилу — спешиваться у даль¬
ней коновязи, оказывая тем самым уважение Чингизу.
Поздней весною 1847 года Чингиз нарушил пути своих
ежегодных откочевок. Его Белый аул остановился между хол¬
мами Кусмуруна у Головного родника, а Караши разместил
свои юрты у Замыкающего родника. Юрты против обыкнове¬
ния не были накрыты белыми кошмами. Их серый цвет словно
оповещал, что Чингиз в это лето не намерен двигаться
дальше.
Но сигнал Чингиза не произвел на этот раз должного впе¬
чатления. Едва ли не впервые нарушен был уклад жизни
окрестных аулов. До сих пор время откочевок всегда сверя¬
лось с движением Ставки хана Аблая. Никто не позволял се¬
бе складывать своих юрт прежде, чем их начнут складывать
в Орде. А ежели и случалось небогатому, безвестному кочев¬
нику опередить Белый аул, то он не только уступал дорогу
хану, но резал стригуна или кобылу, и лишь по крайней бед¬
ности— барана, чтобы обильным угощением в честь Чингиза
принести ему свои извинения. Когда же наконец растянув¬
шееся по степям кочевье достигало сочных трав и прохлады
дальнего джайляу, никому и в голову не приходило возвести
купольный обруч юрты — шанырак раньше, чем это произой¬
дет в Белом ауле. Вслед за Ставкой все сородичи и земляки
устраивались на житье. И сразу же после установки юрт в
Черный аул Чингиза Караши начинали стягиваться дары —
связанные веревкой бараны, лошади, верблюды. Каждый дар
имел свое предназначение — либо это ваша личная доля, либо
доля умерших предков. К щедрому даянию скотом прибавля¬
лись и бурдюки кумыса. Одновременно с подарками сыпались
и приглашения — отзавтракать, пообедать, пожаловать на ве¬
черний той.
Этот заведенный раз и навсегда порядок внезапно был из¬
менен весною 1847 года. В аулах отлично поняли, что Орда
будет летовать на холмах Кусмуруна и Чингиз не сдвинется
с места. Однако, невзирая на это, аулы сложили свои юрты
и двинулись в дальний путь на джайляу. Молчаливо двину¬
лись мимо Орды, мимо Ставки хана Аблая. Белый аул казал¬
ся одиноким. И, словно его тень, темнел на склонах Кусмуру¬
на у Замыкающего родника аул Караши,
8
Многие так и нс поняли, почему Чингиз, никогда не оста¬
вавшийся на лето у Кусмуруна, в этот раз измелил своему
обыкновению. Другие догадывались, но молчали.
Скажем вначале о тех, кто удивлялся и не доходил до су¬
ти. Этим непонятливым решение Чингиза казалось просто
неразумным. Дело в том, что наступивший год принес жесто¬
кие ненастья. Зимой выпало мало снега, и к весне остался
лишь его тонкий просвечивающий слой. Весною, как и минув¬
шей осенью, дожди не шли. Летб выдалось знойным и ветре¬
ным, в степи подымались клубы сухого колючего песка. Дули
обжигающие суховеи, выматывая людей, ослабляя животных.
Рано пожухли травы, вместе с засухой наступила бескорми¬
ца. Обмелел Обаган, в другие годы бурный и полноводный.
Обмелел настолько, что рыбам не хватало воды, и они густо
скапливались в протоках: окрестные жители черпали их вед¬
рами. Спала вода и в самом озере. Обнажилось его солонча¬
ковое дно. Вязкое месиво источало гнилостный запах. Даже
расположенные неподалеку большие пресные озера Койбагар,
Жане-багар и Тимтуир — про них в народе говорили, что они
никогда не высыхают —в этот недобрый год словно спрятали
от жаждущих обычный блеск своей глади. Казалось, солон¬
чаки пошли в наступленье на здешнюю степь. Кочевники,
раньше обычного снимаясь с насиженных мест, спешили на
дальние джайляу. Поговаривали, правда, что нынче и там
очень скудно с пастбищами, но надеялись, что найдется вдали
от родных зимовок немного баялыча и изеня, полыни и чия,
зарослей таволги и караганника, еркека и заячьей кости. Ау¬
лы уходили к дальним пастбищам, а Чингиз оставался. Впро¬
чем, хозяйственная сметка ему не изменила: с помощью Ахме¬
та Жантурина, главы округа оренбургских казахов на Тобо¬
ле, он переправил свои табуны и отары к берегам Яика, со¬
хранив в Кусмуруне лишь дойных кобылиц и баранов, пред¬
назначенных на убой.
Почему же все-таки весной 1847 года Чингиз не покинул
Кусмуруна? Самые дальновидные и близкие к нему люди не
без оснований предполагали, что неожиданное решение султа¬
на было связано со сложным положением в Кусмурунском
округе. Ему приходилось считаться и с запутанными родо¬
выми отношениями и, главным образом, с предстоящей реви¬
зией, которую по приказу генерал-губернатора Западной Си¬
бири князя Горчакова должен был провести генерал-майор
Федор Алексеевич Шрамм.
Но к этим событиям мы еще вернемся, а сейчас я позволю
себе сделать несколько исторических отступлений, чтобы чи-
тателям все было ясно в дальнейшем. И прежде всего мне
хочется кратко поведать, как зарождалась Орда.
Иные историки склонны связывать ее происхождение с Ор¬
дой жестокого завоевателя Чингизхана. Придворные его ле¬
тописцы распространяли подобострастные сказки, будто бы
не от человека произошел он, а от тепла солнечных лучей.
Дескать, именно поэтому и дано ему было второе имя — Сол¬
нечный луч.
Солнечный луч,— утверждали они,— умирая, поделил свои
владения на три части: Золотую Орду на Волге он подарил
старшему сыну Джучи, Голубую Орду с центром в Самар¬
канде— среднему сыну Чаготаю, Белую Орду в Пекине —
Толеу.
Чингиз Вали-улы, Чингиз Валиев или Валиханов, отец ге¬
роя нашего романа, родословную свою начинал от Джучи.
Власть Джучи в год его смерти простиралась и на Крым, и
на Астрахань, и на Казань. Чингиз был прямым потомком
Жаныбека, а Жаныбек считался потомком Джучи. Хан XVII
века Есим, прославленный своим мужеством и богатырским
ростом, знаменитый Аблай, хан Среднего казахского жуза в
XVIII веке, хан Вали, сменивший Аблая, вошли главными ве¬
хами в родословную Чингиза.
Предметом особой гордости Чингиза Валиханова был Чер¬
ный шанырак, Черный обруч, опоясывавший его юрту.
Со времен Чингизхана,—утверждали сказители, знатоки
устной истории,—множество раз менялись и остов юрты, и
кошмы. Но Черный шанырак передавался из поколения в по¬
коление и сохранял свой первозданный вид. Вырезанный ста¬
ринными мастерами из дубовой колоды, этот обруч из года в
год, из века в век впитывал в себя и конский жир, которым
заботливо смазывали гладкую его поверхность, и копоть дым¬
ного очага юрты. Сохраняя свои первоначальные очертания, он
стал иссиня-черным, приобрел твердость и блеск железа. По¬
этому за ним закрепилось название Черного шанырака, зву¬
чавшее в степи знаком могущества и власти.
Теперь нам предстоит кратко поведать, каким путем очу¬
тился необыкновенный этот обруч в руках последнего Чин¬
гиза. Мы не будем углубляться в дальние века и начнем наше
повествование с Аблая.
Отец Аблая Абильфаиз — некоторые люди знали его и под
именем Вали — в начале XVIII века был главою Бухарского
ханства. Предприняв успешный поход на Бухару, шах Ирана
Надир завоевал ханство, убил Абильфаиза и истребил весь
его род. В живых остался только сын Абильфаиза Аблай, по10
лучивший при рождении имя Абильмансура. Обреченного на
смерть восьмилетнего мальчугана спас верный раб Абильфаиза. Он спрятал его в тандыре — глиняной печи для изго¬
товления лепешек. Тандыр находился в гуще фруктового са¬
да, и воины иранского шаха не нашли маленького наслед¬
ника.
Вокруг Бухары, как утверждают летописцы, была воздвиг¬
нута каменная крепость. Денно и' нощно в ее сорока воротах
стояла стража. Крепость была такой высокой, что люди не
могли взбираться на ее валы, и такой обширной, что и на коне
ее с трудом объезжали. Она была такой неприступной, что
ее валы и мотыге не поддавались, и топор отскакивал от
камня, и лом не пробивал толстых стен. На случай осады или
вторжения врага под стенами были прорыты глубокие под¬
земные выходы, надежно скрытые от постороннего глаза. Как
хорошо ни охранялись ворота, знающие расположение тайни¬
ков Бухары всегда могли ими воспользоваться.
Так и сделал верный раб, встретивший Абильмансура. Он
улучил час, когда враги устали от ярости и притихли. Вместе
с мальчиком он проскользнул в один из хорошо замаскиро¬
ванных тайников. Беглецы благополучно выбрались в откры¬
тую степь.
«Куда же держать путь дальше?»—подумал раб и вспом¬
нил, что в городе Туркестане есть ханская ставка Абильмамбета, человека известного в казахской степи и к тому же по
матери родственника Абильфаиза.
Верный раб привел Абильмансура в Туркестан. Но жесто¬
кий хан вместо ласки и привета заклеймил рабским клеймом
пятку своего родича и заставил его пасти баранов.
Мальчик подрастал и все чаще задумывался над своей
судьбой, понял, какую участь готовил ему дядя, какое оскор¬
бление нанес он ему. И тогда сказал Абильмансур своему вер¬
ному рабу:
— Пойдем-ка отсюда куда глаза глядят. Лучше пасти чу¬
жие стада, чем у своих унижаться.
Так и сделали. Долго странствовали знатный подросток
и его верный раб по степи, пока судьба не столкнула их меж¬
ду Чимкентом и Ташкентом с известным бием Толеу из рода
Уйсунь. Здесь на склонах горы Казгурт стали они пасти бай¬
ских верблюдов.
— Кто ты, как зовут тебя?—спросили однажды у Абиль¬
мансура.
— Сабалак, сын этого раба,— ответил он и больше ничего
не добавил.
Шло время, и подросток Сабалак, верблюжий пастух, пре¬
вратился в стройного и красивого джигита.
Байбише, старшая жена бия Толеу, относилась с материн¬
ской нежностью к джигиту-пастуху и сама заквашивала для
него отдельно в небольшой миске айран, который он выпивал
после утренней пастьбы.
Как-то раз байбише, отличавшаяся проницательностью,
принялась испытывать своего мужа:
— Этот Сабалак совсем не тот, за кого он себя выдает. Ты
сам это чувствуешь. Когда он заходит в юрту и приветствует
тебя, ты сразу вздрагиваешь всем телом.
Толеу возражал. Мол, ничего подобного не происходит.
Однако байбише стояла на своем:
— Давай я прикреплю к твоей коленке шило. Сабалак по¬
здоровается с тобой. Если ты вздрогнешь,— шило отлетит в
сторону. Если нет, оно останется на месте.
Так и сделали. Байбише оказалась права. Стоило войти
Сабалаку, как шило отлетело в сторону. Тогда и сам бий То¬
леу убедился, что боится джигита. Значит, этот юноша может
принести ущерб его имени. Бий погрузился в раздумье, как
бы избавиться от Сабалака. Посоветовался с женой. И бай¬
бише сказала:
— Когда он придет после утренней пастьбы, я его угощу
не свежим айраном, как всегда, а кислым, перебродившим.
Он оскорбится и сам покинет нас.
Что же сделал Сабалак? Он размешал желтую пенку на
поверхности н залпом выпил кислое молоко.
Толеу не сумел понять своего пастуха, а байбише ска¬
зала:
Джигит дал понять, что так же легко разметет народ,
над которым ты властвуешь, как единым духом выпил этот
айран. Теперь Сабалак уже не вернется к нам.
Байбише и на этот раз оказалась права. Джигит-пастух
вместе со своим, как думали, отцом навсегда покинул Казгурт.
Тут это устное предание надо подкрепить исторической
справкой, Известно, что казахи, кочевавшие в низовьях реки
Сырдарьи и у гор Каратау, в 1723 году жестоко пострадали
от нападения войск калмыцкого ханства, известного под име¬
нем Джунгарского. Джунгарское ханство начиналось от се¬
верных предгорий Тянь-Шаня. Хорошо вооруженные калмыки,
используя свое численное преимущество и тактику внезапных
набегов, разрушали селения, сгоняли казахов с родных мест.
12
Аулы бежали на север, в степи Сарыарки и дальше, в Си
бирь...
... Как слышал Абильмансур, принявший имя Сабалака,
власть Туркестанского хана Абильмамбета сильно поколеба¬
лась, и казахи севера и центральных степей с ней не счита¬
лись. Там правили свои родовые вожаки — горластый Казыбек, Жаныбек из рода Шакшак, Кабанбай — представитель
каракереев, Богембай из рода Канжигалы.
В эти-то края и отправился из Казгурта Абильмансур вме¬
сте со своим рабом, которого выдавал за отца. Странники
остановились на ночлег у подножья горы Хан. Здесь-то и со¬
вершил Абильмансур жестокое преступление: он убил раба,
спасшего его в детстве.
— Почему он пошел на этот тяжкий шаг?
И сказители отвечали:
— В те времена раба узнавали по отрезанному уху. Отре¬
зали еще в Бухаре ухо и у спасителя Абильмансура. Джиги¬
ту, наследнику хана, теперь претило быть сыном раба. Это
могло помешать его замыслам.
Так уже в юности проявился честолюбивый и жестокий ха¬
рактер Абильмансура, будущего знаменитого Аблая.
... Он прошел Сарыарку, отдыхал на берегах Есиля и на¬
шел себе пристанище в Кзылжаре.
-Тамошнему баю Даулеткельды из рода Карааул Абиль¬
мансур по-прежнему представился Сабалаком. Но, чтобы вы¬
глядеть отважнее и таинственней, он выдал себя за джигита,
убившего в своем краю ханского сына.
Даулеткельды охотно взял Абильмансура к себе в табун¬
щики.
Но джигит не долго пас байский табун. Джунгарские кал¬
мыки появились и на Есиле, разорили много мирных аулов,
увели награбленный скот и пленников.
Бии здешнего края собрали совет и решили, объединив
разбитые джунгарами силы, догнать врагов и отомстить им.
Неподалеку от озера Балхаш казахи настигли калмыков. На¬
чался жаркий бой. Среди казахских воинов особенно отличил¬
ся один джигит. Он яростно носился по полю битвы с воин¬
ственным кличем «Аблай!», меткими и беспощадными были
его удары. Многие воины стремились не отстать от храброго
всадника. Враг дрогнул. Казахи выиграли сражение, освобо¬
дили своих соплеменников, вернули захваченный скот.
Когда остыл жар битвы, воины стали припоминать под¬
робности и с удивлением спрашивали друг друга — кто же
это выкрикивал имя Аблая. Оказалось, что это был табунщик
13
бая Даулеткельды Сабалак. Тут не без помощи самого джи¬
гита открылась вся правда. Хан Аблай, прослывший крово¬
жадным в народе, был предком Абильмансура, и юноша в пы¬
лу боя произносил имя деда как победный клич.
В знак благодарности вчерашнему табунщику Сабалаку
на берегу широкого озера к северу от Кокчетау были оказа¬
ны почести по старинным обычаям. Его обмыли в молоке бе¬
лой кобылицы, зарезали для него белого жеребца, усадили
на белую кошму и провозгласили ханом. Род Атыгай и род
Кара аул отдали ему в жены шесть девушек и поставили шесть
белых юрт. Щедрость казахов Кокчетау не имела границ. Кро¬
ме этих юрт они подарили молодому хану шестьдесят верблю¬
дов, шестьсот лошадей, шесть тысяч овец. Озеро, на берегах
которого происходили торжества, получило название Хан-озе¬
ра, а сам Абильмансур с той поры стал именоваться ханом
Аблаем.
Сказители передают, что спустя много десятилетий Арыстанбай-акын сложил для внука Аблая Кенесары такую песню:
Твой сосед я, коль близким меня ты не сочтешь.
■Если дальним сочтешь, то врага обретешь.
Род мой Карааул, также род Атыгай,
Наш подарок — шесть жен —принял дед твой Аблай.
Аблай и в народных преданьях и в исторических докумен¬
тах выглядит человеком недюжинного ума. Начав свой путь
к власти ханом Кокчетавских казахов, он мало-помалу подчи¬
няет себе род за родом и становится во главе Большого и
Среднего жузов, составивших три четверти всего казахского
населения. Властолюбивый Аблай то давал клятву на вер¬
ность России, то отрекался от этой клятвы, то искал поддерж¬
ку у русского царя, то у китайского богдыхана. Но так или
иначе он многое сделал для укрепления жузов, хотя и оставил
в народе горькую память.
В расцвете своего ханства Аблай предпринял поездку в от¬
чие края, чтобы навестить могилы предков. В сопровождении
многочисленных нукеров он держал путь сперва в Туркестан,
а потом в Самарканд и Бухару. В знак уважения ему были
преподнесены богатые дары, привез он с юга в свою ханскую
ставку в Кокчетау и несколько молодых жен.
•Среди драгоценностей, доставшихся ему от предков, ска¬
зители на первом месте называли Черный шанырак, хранив¬
шийся до сих пор в Бухаре. Черный шанырак отныне скреплял
остов Большой белой юрты, став лучшим украшением и сим¬
волом власти Орды.
14
Аблай умер в 1781 году. Если верить преданьям, у него
было тридцать сыновей и сорок дочерей от пятнадцати жен.
Жена Сайман, дочь каракалпакского бека Сагындыка, сына
Шуакпая, родила ему четверых сыновей — Есима, Адиля* Чин¬
гиза и Вали.
После смерти Аблая на ханскую власть притязали Вали и
Касым, сын жены-калмычки. Касым не пользовался уваже¬
нием народа. С отроческих лет он был строптив и жесток.
Всем забавам он предпочитал барымту — набег на аул с уво¬
дом скота. Вали, напротив, слыл спокойным, даже тихим. Его
любили и поддерживали. Его объявили ханом, и Вали стал
наследником Черного шанырака. Но, приняв символ власти
предков, он утратил значительную долю владений Аблая. Ка¬
захи разбрелись по степи. Часть из них откочевала к грани¬
цам Кокандского ханства, часть — к Приуралью, тяготея к
Оренбургскому генерал-губернаторству, к России. Словом, под
началом Вали осталась только десятая доля населения, на
которое распространялась ранее власть отца. Тем не менее
омский губернатор признавал его ханом и поддерживал с ним
связь.
В числе четырех жен Вали младшей и самой любимой бы¬
ла Айганым. Она стала женою хана, когда ему перевалило
далеко за пятьдесят. Следуя устным преданьям, я подробнее
расскажу об этой женитьбе хана на Айганым.
Вали, принявший с Черным шаныраком власть, по-преж¬
нему жил в ставке отца, в урочище Кзылагач, неподалеку от
Синих гор, Кокчетау. Подрастали дети, волосы хана тронула
седина. Однажды пришлось ему поехать в аулы на берегах
Есиля — разобраться и уладить некоторые тяжбы. В этом
есильском краю жил и паломник в Мекку — хаджи Малим,
выдавший некогда одну из своих дочерей замуж за Аблая.
В доме сына Малима, хаджи Саргалдака, и остановился
Вали.
Саргалдак долгие годы учился в Черной Бухаре, двена¬
дцать наук изучил он от начала до их вершин. В своем краю
у него была слава ученого мужа, не имеющего себе равных.
Темные кочевники видели в нем святого, который мог и пред¬
сказать судьбу, и таинственной речью согнать шайтанов —
чертей с неба, и скручивать в три погибели злых духов на зем¬
ле. Кем только не был Саргалдак в глазах своих земляков: и
духовным лицом — имамом, и единственным лекарем на
есильских берегах. Получая обильную мзду и как исцелитель
больных и как мусульманский наставник, Саргалдак богател
15
из года в год и ко времени приезда Вали уже был знамени¬
тым баем в есильских аулах.
Вали-хан, закончив свои дела по тяжбам, гостил у Саргалдака. Хаджи воспринял многие обычаи Бухары и стремил¬
ся быть верным во всем мусульманской религии, не отступать
от ислама. Хотя он, как было принято в казахском быту, и
не принуждал своих жен, невесток и взрослых дочерей скры¬
вать свои лица под паранджой, но, однако, не показывал их
чужим мужчинам и выделял женщинам отдельное жилье, от¬
куда им был закрыт путь в гостевую юрту. Не сделал Саргалдак исключения и для Вали и его спутников.
В многочисленной свите Вали были и нукеры-конники, и
охотники, и певцы-домбристы, и шутники-острословы. Словом,
джигиты, владевшие самыми разными искусствами. Преиму¬
щественно молодые люди, охочие до всяческих забав. Один
из джигитов загорелся желанием подсмотреть, что за прелест¬
ниц скрывает Саргалдак в строгом уединении. Изловчился,
нашел укромный наблюдательный пост и сразу же приметил
юную красавицу, поразившую его взгляд. До чего ж она была
необыкновенной! Высокая, с тонким станом, со светлой ко¬
жей цвета яичного белка. Как сияли ее большие черные глаза
в оправе чудесных ресниц, как оттеняли высокий лоб густые
черные брови! Изящный, прямой носик был чуть-чуть при¬
поднят. Но, должно быть, всего прекраснее были волосы, за¬
плетенные в десятки кос. Когда девушка выпрямлялась, ко¬
сы, закрывая шею и грудь, сливались в одну волнистую шаль,
сверкающую живыми черными переливами.
Джигит, восхищенный пленительной красавицей, просто¬
душно рассказал о ней Вали. Хан слушал внимательно, с лю¬
бопытством и даже скрытым волненьем. Потом поручил джи¬
гиту все разузнать,— и кто она такая, и как ее зовут, и сколь¬
ко ей лет. Расторопный нукер правдами и неправдами вы¬
яснил, что девушка эта с лунным именем Айганым—дочь
Саргалдака от второй жены — узбечки, что ей всего шестнад¬
цать лет, но она образованна по-мусульмански и знает не¬
сколько восточных языков.
Но и джигита и прежде всего самого Вали потрясла одна
почти сказочная подробность. Всеведущий человек открыл эту
тайну джигиту.
Вот что он рассказал:
— Наши ходжи считают себя потомками Мухаммеда-Пайгамбара. И теперь это неожиданно подтвердилось. На смуглом
теле Мухаммеда-пророка между лопатками, говорят, был ве¬
щий знак — круглое родимое пятно. Временами оно появля-
лось и на теле его потомков. Много поколений сменялось на
земле, и наконец вещий знак выступил снова. Им-то и отме¬
чена дочь ходжи Саргалдака Айганым. Это черное родимое
пятно на светлой коже посередине груди между двумя выпук¬
лостями повторяет размером своим и формой знак Пайгамбара. Но в отличие от крупной родинки пророка, единственной
на его теле, родимое пятно Айганым, словно желая украсить
девушку, повсюду оставило свои следы-крапинки. Одна кра¬
пинка, как бисерное зерно, чернела под левым глазом, другая,
такая же крохотная, приютилась над правым уголком рта;
крапинки,— шептал всеведущий человек,— рассыпались и по
животу брызгами от родимого пятна. Родители гордились, счи¬
тая родинки признаком святости дочери. Но как ни стремились
они уберечь семейную тайну, народ навострил свои пятьдесят
ушей. Каждому был известен секрет Айганым. И стали ее на¬
зывать в степи лебедью с пестрой грудью.
Вали еще ни разу не повидал Айганым, он только жадно
вслушивался в рассказы о ней. Темная страсть просыпалась в
пожилом хане. И джигит только разжигал ее новыми и новы¬
ми подробностями. Узнал он, что Айганым в это знойное лето
часто уходила украдкой из аула к прохладному и глубокому
озеру Карасу и купалась там, защищенная от людских глаз
густыми камышовыми зарослями.
— Проберись к озеру, подкарауль девушку. Убедись, прав¬
ду ли о ней говорят,— наказал хан своему нукеру.
И спустя краткий срок нукер, задыхаясь от волнения, до¬
ложил, что Айганым поистине белая лебедь с пестрой грудью
и что обнаженная она несказанно хороша.
Эти слова совсем взволновали хана. Он принял решение
немедленно послать верного человека к Саргалдаку с предло¬
жением отдать младшую дочь ему в жены.
В те времена каждый богач, кто не стоял за ценой и мог
выплатить щедрый калым скотом, мог жениться на любой при¬
глянувшейся ему девушке. Это понимал Саргалдак. К тому же
Вали приходился ему довольно близким родичем — племянни¬
ком. Не мог не считаться он и с тем, что Вали был ханом, вла¬
дел Черным шаныраком. И посланец принес Вали согласие
Саргалдака.
Но как же Айганым? В ее согласии не было нужды. Тогда
желание или нежелание девушки идти замуж не принималось
в расчет. По шариату, своду мусульманских религиозных, бы¬
товых и гражданских законов, основанных на Коране, согла¬
шение между женихом и невестой свидетельствовалось уже
при совершении брака. И молчание невесты считалось знаком
17
согласия. Девушки молчали. Они просто не смели поднять го¬
лос и почти никогда не произносили краткого слова «Нет!»
Страх подавлял их волю. Они сознавали неизбежность судьбы
и держали язык за зубами. Сказать «не согласна»—все равно
отдадут замуж, только еще горше будет ее участь.
Но как поступила Айганым?
Через своих близких она обратилась к седому жениху с
просьбой не селить ее вблизи Кокчетау, в соседстве с тремя
ханскими женами и их многочисленными детьми. Пусть Вали
избавит ее от обид и оскорблений, на которые не будут ску¬
питься ревнивые соперницы.
— Если Вали желает меня видеть своей женой,— заклю¬
чила Айганым,— то пусть переведут ханскую ставку ближе к
Есилю.
Влюбленный хан принял все условия прекрасной юной не¬
весты. После свадебного тоя он, оставив на прежнем месте
своих старших жен, переселился к подножью горы Срымбет,
неподалеку от Есиля, как просила Айганым. Эти события
произошли к 1805 году, когда Вали исполнилось шестьдесят
лет.
Айганым была не только красивой и образованной, но и
умной женщиной. Войдя в дом ханской ставки, она настолько
подчинила себе Вали, что уже с той поры, как утверждают
современники, поводья власти оказались в ее руках.
В 1819 году Вали умер. Его сыновья от старших жен не
хотели и не могли наследовать Черный шанырак. Сыновья
Вали от Айганым — Абен, Мамке, ПІепе, Чингиз, Кангожа и
Альжан (кроме них было две дочери — Алима и Сабира) —
еще не помышляли о ханстве по своему малолетству. Да и сам
порядок ханского управления начал расшатываться и утрачи¬
вать свое значение.
Поводья власти как были в руках Айганым, так и остались
в них после смерти мужа, но уже ослаблялись самим вре¬
менем.
Об Айганым поговаривали и дурное. Злые языки намекали,
что неспроста завела она у себя круг джигитов. И вместе с тем
никто не мог упрекнуть ее в том, что она не почитала памяти
мужа. Год после его смерти она не снимала траурных одежд.
Год после его смерти изо дня в день — утром, в полдень и ве¬
чером — она собирала девушек и молодых женщин. Далеко по
степи разносились горестные голоса, и среди них выделялся
сильный, словно рыдающий, голос Айганым. Хор исполнял
жоктау — обрядовую прощальную песню ушедшему. И люди
плакали, присоединяясь к хору. Когда же исполнился год со
18
дня смерти Вали, Айганым пригласила всех казахов, подчинен¬
ных ей, на поминальный той. Тысяча овец и сто лошадей были
прирезаны на угощенье. О щедрых поминках слух прошел по
всей бескрайней степи.
И этим торжественным тоем и налаживанием дружеских
связей с русскими чиновниками Айганым стремилась укрепить
свое положение.
В истории казахов, как и остальных народов Востока, не
упоминается о том, чтобы женщина владела ханством. Можно
встретить женщин-биев, женщин-ханов нет. Но дело в том,
что ханство Вали после его смерти изрядно поубавилось чи¬
сленно и прежнего влияния, прежней силы уже не имело. Рус¬
ские царские власти считались с вдовой, но большинство
казахов, видевших в Вали своего хана, не признавало Айга¬
ным. От соотечественников и доставалось ей больше всего. Как
говорится, «он человек свой, он и нарушит твой покой». Слу¬
чилось так, что именно родственник Айганым по мужу Кенесары Касымов, союзник Кокандского хана, враг России, под¬
нял на нее меч. Русские войска спасли жизнь Айганым. Разо¬
зленный Кенесары отомстил как только мог: он угнал весь ее
табун, не оставив ни одного копыта. Борьба за Черный шанырак продолжалась, однако мелкие властолюбцы не имели
прочной опоры. Пытался завладеть ханской ставкой Сартай,
сын старшего брата Вали, еще одного Чингиза, чье имя в этом
роду повторялось так же часто, как и имя Аблая. Попытка
эта ни к чему не привела, кроме разжигания мелких страсти¬
шек, а для самого Сартая кончилась весьма печально — цар¬
ские власти сослали его в Сибирь. Следующим претендентом
оказался Абайдильда, сын старшей жены Вали. Он был до¬
вольно настойчив в своих притязаниях, но и ему пришлось
отнюдь не добровольно отправиться в тот край, где ездят на
собаках... Роды, входившие в Средний жуз, видя тщетность
попыток убрать Айганым, сами разбежались на верблюдах кто
куда мог. Но вражда и склоки продолжались. Раздолье было
барымтачам — они то и дело угоняли скот друг у друга. То¬
больские и омские власти наблюдали за тем, что происходит в
степи, но до поры до времени воздерживались от вмешатель¬
ства во внутренние распри казахов.
Смерть Вали, вдовство Айганым и борьба за ханскую
власть совпали с •назначением генерал-губернатором Сибири
тайного советника Михаила Михайловича Сперанского, знаме¬
нитого реформиста при дворе Александра Первого.
Наблюдательный и умный Сперанский после первого же
своего путешествия в степь и ознакомления с материалами
19
губернаторства пришел к выводу, что в системе управления
сибирскими киргизами, как называли тогда казахов, многое
необходимо изменить. Ханство, извещал тайный советник Пе¬
тербург, настолько обветшало, что не стоит залатывать его
дыры. Лучше с ханством покончить совсем, разделить Орду
на дуаны — округа во главе с ага-султанами, старшими сул¬
танами — влиятельными ордынцами, а власть над всеми ок¬
ругами сосредоточить в руках самого генерал-губернатора
Сибири. В Петербурге согласились с предложениями Сперан¬
ского, их одобрил и сам император. Так был разработан «Устав
о сибирских киргизах», вступивший в действие в 1822 году.
Территория Среднего жуза с упраздненной ханской властью
отныне разделялась на округа — Кусмурунский, Кокчетавский,
Акмолинский, Баянаульский, Каркаралинский, Кокпектинский.
Округа, в свою очередь, состояли из волостей с кши-султанами,
младшими султанами, во главе. При губернаторе утверждалась
должность советника из образованных и уважаемых казахов.
Во время работы над Уставом Михаил Михайлович Спе¬
ранский продолжал свое ознакомление со степью, обдумывая
не только детали реформы, но и заранее подыскивая кандида¬
туры на должности ага-султанов. В этих поездках Сперанско¬
го сопровождал бойкий и грамотный переводчик, сын омского
пастуха Кошена — Турлыбек. Может быть, по его просьбе
генерал-губернатор и навестил аул Айганым у подножья горы
Срымбет.
Лебеди с пестрой грудью в ту пору было не многим больше
тридцати. Но даже сдержанный, не склонный к бурным прояв¬
лениям чувств тайный советник был восхищен умом и красо¬
той молодой ханской вдовы. После первой же беседы с ней
Михаил Михайлович сразу решил, что Айганым вполне спра¬
вится с обязанностями ага-султана Кокчетавского округа.
Айганым женским своим чутьем поняла, что пришлась по
душе Сперанскому. И, высказывая ему одно из своих често¬
любивых желаний, она втайне рассчитывала на помощь все¬
могущего губернатора.
— Мои сородичи, ваше превосходительство, не знают, как
строить зимовки. Бывает, и в трескучие морозы они отсижива¬
ются в войлочных юртах. Я хочу подать им пример.
Сперанский не оставил без внимания намек вдовы. Вско¬
рости в ее аул приехал инженер и разработал проект строи¬
тельства бывшей Ханской ставки. Проект учитывал и местные
условия и местные материалы. В ущелье между двумя склона¬
ми Срымбетских гор инженер предложил построить добротный
20
просторный дом на десять с лишним комнат. Дом сосновый —
лес рядом. Бревна для тепла инженер посоветовал проложить
верблюжьей шерстью, а стены обтянуть кошмой из шерсти бе¬
лых ягнят. По обе стороны большого дома проект предусматри¬
вал строительство двух домов поменьше — отау, сараи, скла¬
ды, скотные дворы. На площадке поблизости от Большого до¬
ма надлежало возвести мечеть и медресе, самые высокие зда¬
ния зимовки.
Сперанскому проект понравился. Говорят, его смотрел сам
император Александр Первый, и по высочайшему волеизъявле¬
нию строительство для Айганым было отнесено за счет казны.
В течение одного года Кокчетавская воинская часть выст¬
роила городок в Срымбете.
Примерно в это время в Омске собрались все ага-султаны
Среднего жуза: из Кокчетава — Айганым, из Акмолы — Коныркулжа, сын Кудайменде, из Каркаралы — Куспек, сын
Тауке, из Баянаула — Кангожа, сын Тате, из Кокпекты —
Аблай, сын Абиля. Омскому начальству предстояло определить
на этом совещании кандидатуру советника из среды местных
сибирских киргизов. Сперанский, прибывший на этот сбор из
своей резиденции — Тобольска, со свойственной ему осторож¬
ностью назвал Айганым. Ага-султаны закряхтели, лица их на¬
лились кровью, словно им было нанесено оскорбление. Как они
ни осторожничали, словечко «баба» все-таки сорвалось с языка
одного из них и тут же было подхвачено остальными. Айганым
и бровью не повела. Тогда Сперанский предложил кандидатуру
своего переводчика Турлыбека, сына Кошена. Он был единст¬
венным из присутствующих казахов, не считая Айганым, знав¬
шим русский язык. Он нравился Сперанскому своей сообрази¬
тельностью. Но ага-султаны, белая кость, ханские потомки, не
хотели поддерживать и Турлыбека. Мол, сын пастуха, шаруа,
что он может смыслить в тонких делах управления. Однако на
сей раз с мнением ага-султанов не посчитались. Да и сам Спе¬
ранский был энергичен, а ему перечить не смели.
Только уже после совещания султаны приговаривали в
скверном расположении духа:
— Пропадем, пропадем, не зная русского языка.
Они сознавали, что самим приниматься за русский было
уже поздно. И пришли к единодушному заключению, что дети
не должны повторять ошибки отцов.
Много думала в эти дни о своих детях и Айганым. Думала
и оценивала каждого. Не только как мать, но глазами отца,
который один, по казахскому присловью, сыновьям своим це¬
нитель.
21
Кто они, ее дети? Самый старший— Аблай. Он рожден на
следующий год после замужества. Аблай — грозное и громкое
имя. Женщины ханской ставки, чтившие память своего знаме¬
нитого деда, даже не осмеливались так называть мальчика. Он
был для них только Абеном.
Казахи говорят:
Отец ли отец — не отцу это знать. Кто детям отец — знает в точности мать.
У Айганым не было и тени сомнения, что ее Абен — сын
Вали. Но аульные сплетники со дня его появления на свет те¬
шили себя разными непристойными догадками. Они прекрати¬
лись разве только со смертью отца. Подростку шел тогда три¬
надцатый год. Неожиданно все увидели, что он напоминает
Вали и крупным телом, и вялостью движений и робким харак¬
тером. На первом поминальном тое один из аксакалов-етарейшин предложил благословить Абена. Может быть, и он
будет ханом. Это не очень решительное предложение сразу же
отвергли другие уверенные голоса. Мол, что ты на рост смо¬
тришь, ты загляни в его мысли. Он еще ребенок, к тому же
несмелый. Разве он сможет стать во главе наших родов?
Второй сын Айганым — Абильмамбет — родился в 1810 го¬
ду. Его обычно называли Мамке. Мальчиком и подростком он
ничем себя не проявлял, а юношей присоединился к отрядам
Кенесары и погиб в одной из схваток.
Третий сын — мы с ним еще не раз будем встречаться на
страницах нашего повествования — получил имя Шегена. От¬
того ли, что он былнедоноском и пролежал сорок дней в ли¬
сьем треухе — тымаке, подвешенном к решетке юрты, то ли от
самой природы, но и роста и тела он не набрал. Таких крохот¬
ных людей казахи считают изворотливыми и коварными. Ка¬
чества эти с избытком проявились и в Шегене. Сызмальства
он был забиякой и пустословом. Злости было в нем хоть отбав¬
ляй. Его даже прозвали Шытырлак Шепе, лопающийся от
злости Шепе. Со временем слово Шитырлак отпало Когда
произносилось: «Это опять проделки Шепе»,— все понимали, о
ком идет речь. У него были рыжеватые волосы, прозрачные, с
голубизной, глаза, вздернутые ноздри. Те же аульные сплетни¬
ки говорили, что Шепе точно изо рта рыжего Сартая выпал,—
так на него похож...
Четвертый сын Айганым — Чингиз родился за четыре года'
до смерти отца. С малых лет он подавал надежду стать настоя¬
щим джигитом.
Вы только всмотритесь в него, говорили о мальчике. И по22
ступки его разумны, и, дескать, играет он не как все, и даже
походка у него особенная, и речь приятная. Ему предстоит в
будущем владеть Черным шаныраком.
Сама Айганым выделяла Чингиза из среды своих детей.
«Лишь бы ты рос здоровым, мой жеребеночек,— шептала она
над его постелью.— Вырастешь, хозяином орды станешь. Тогда
и я умереть смогу спокойно...»
Уже в год своего появления на свет Чингиз был отмечен
особым вниманием. В доме Вали тогда гостил старший брат
Айганым Пырали-ишан. Их отца, благочестивого Саргалдака,
к тому времени не было в живых. В окрестных аулах уважение
вместе с ореолом святости перешло теперь к Пырали. Правда,
он не был так образован в мусульманском духе, как отец, но —
утверждают — дар предсказателя полностью перешел к нему
по наследству. Он, верили в аулах, знал такие заклинания, что
мог прогонять шайтана с неба и сворачивать в рог недобрых
духов на земле. Его благословения приносили удачу, его про¬
клятий боялись как божьей кары.
В доме Вали, в Орде, Пырали окружали почетом и лаской.
Когда Айганым родила сына, Вали попросил ишана дать маль¬
чику имя.
Пырали внимательно посмотрел на младенца-племянника,
воздал хвалу родителям и всем именитым людям, которые
были в доме. Собрался с мыслями, заговорил медленно и зна¬
чительно:
— Сон я видел недавно. Саргалдак, мой священный отец,
приходил ко мне. Сказал, скоро родится мальчик и повелел
дать ему имя Чингиза. Я спросил священного отца, в чем зна¬
чение этого его повелевания. И Саргалдак ответил: «Началь¬
ный хан — Чингиз и последний хан — Чингиз. Вся сила пер¬
вого Чингиза сосредоточится в нем, в моем внуке».
Как могли не верить словам Пырали и родители и все, кто
был здесь в этот час? Как мог рассказ о вещем сне прорица¬
теля не обойти степные аулы? Малыш, нареченный теперь не
только дядей, но и людской молвой последним Чингизом, при¬
выкал и к ласкам родителей и к почтительности посторонних.
Тяжело заболел Вали. Когда потеряна была надежда на
выздоровление, его спросили:
— Что вы нам завещаете, хан-ага?
Вали тихо произнес, с трудом подбирая слова:
— Живые не внемлют голосу мертвецов. О чем говорить
мне вам сейчас? Живите по заветам бога. Хозяин Черного шанырака, которым владел когда-то наш дальний предок Солнеч23
ный луч, вот он: Чингиз, Чигажан! К нему он перейдет по на¬
следству!
...Умер Вали, и Черный шанырак пока больше не ставился
для ордынской белой юрты. Айганым, принявшая ханскую
власть, не решилась воздвигать его над своей головой, считая
священное наследство предка достоянием мужской руки. Но
она ухаживала за Черным шаныраком, держала его под зам¬
ком и зимой и летом, а каждой весной выставляла на солнце,
сушила, чистила, смазывала жиром вновь. Вырастет Чингиз,
думала она, повзрослеет, женится, власть перейдет к нему, и
для новой богатой юрты она установит этот знак всемогуще¬
ства и родовитости.
Чингиз беспечно играл, не подозревая, что ему прочат ве¬
ликое будущее. Равнодушно он отнесся и к известию о том, что
в степи ждут высокого гостя из Петербора — Петербурга, лицо
царской фамилии.
Сам Сперанский сообщил это Айганым.
Опытный царедворец, не оставивший мысли о дальнейшей
карьере, прерванной внезапной высылкой и даже весьма по¬
четным, но малым, по его масштабам, сибирским генерал-гу¬
бернаторством, решил не без тайных расчетов обставить как
можно пышнее встречу знатной персоны.
Он написал письма ага-султанам всех округов и приказал
им изготовить самые дорогие белоснежные юрты, чтобы высо¬
кий гость был приятно удивлен при одном их виде. Юрты
предполагалось расставить на живописном берегу Иртыша.
Там было задумано провести и той с байгой, национальной
борьбою и другими народными играми.
Не в характере Айганым было уступать другим ага-султа¬
нам. Ей хотелось всех превзойти и юртой и ее убранством. Она
собрала лучших мастеров своего округа и долго советовалась
с ними. Задумала так: свалять кошмы из шерсти белых ягнят;
добавить мел в кошмы, чтобы придать им ослепительную бе¬
лизну; для решеток и шанырака подобрать разноцветные крас¬
ки; края кошм орнаментировать узорами из красного сукна; и
снаружи юрты и внутри развесить специально вытканные для
торжества ковровые ленты; стены и пол убрать дорогими ков¬
рами и циновками.
Мастера принялись за работу. О нарядных коврах, о празд¬
ничной посуде и других ласкающих глаз редкостных вещах
Айганым не надо было заботиться: такого заветного добра в
Орде в доме Вали было вдоволь. Богатство это накапливалось
годами, десятилетиями, веками. Пышные меха, бесценные ков¬
ры востока, золотые и серебряные блюда и чаши,— чего толь24
ко не было в сокровищах потомков Аблая. Даже ухаживать
за этими драгоценностями, беречь их было не под силу одному
человеку. Не для одной праздничной юрты, для нескольких
юрт с избытком хватило бы этого убранстваі
Юрту для знатной персоны приготовили в срок. Те, кому ее
удалось посмотреть, восхищались:
— Ничего подобного и видеть не видели. Да и слышать
не слышали, чтобы где-нибудь была такая юрта.
Ага-султаны втайне друг от друга готовились к празднику.
Чтобы удивить не только высокого гостя, но и своих соседей.
Впрочем, тайны плохо сохранялись в степи. Султаны во все
концы рассылали соглядатаев. Если бы можно было собрать
всех соглядатаев вместе, они бы единодушно сказали:
— Лучше, чем юрта Айганым, пожалуй, нет нигде.
На берегу Иртыша рядом с лесом юрты выглядели еще
красивее, чем в степи. Одна наряднее другой. Ослепительно
белые птицы на зеленой глади. И каждая по-своему привле¬
кательна.
Однако по внешнему виду юрта Айганым оказалась на
втором месте. По мнению знатоков, первенство неожиданно
взяла юрта, сооруженная богатейшим баем Кзылжара, купцом
первой гильдии Маймаком, сыном Пышкантая. Так городской
торговец перещеголял степных султанов.
Две белых юрты были прочно соединены вместе. Одна слу¬
жила как бы передней, другая — гостевой. В этой двойной юр¬
те все было удивительно: простор — гостевая была восьми¬
створчатой; окно и зеркало, вставленные в решетчатый остов;
купол, венчающий шанырак; полумесяц, возвышающийся над
куполом. Со стороны юрту Маймака можно было принять за
мечеть.
Любой, глядя на нее, восхищался:
— Да-а-а!! Вот где роскошь! Без купеческого мешка денег
такой юрты не построишь.
Корабль с важной персоной на борту должен был пристать
к Иртышскому берегу неподалеку от праздничного аула. Здесь
построили удобные сходни. И сходни, и путь к белому городку,
и дорожки к каждой юрте решили устлать коврами.
Юрта Маймака манила к себе.
Но к юрте Айганым манил ковер, разостланный перед вхо¬
дом. Все внутреннее убранство юрты и в особенности этот ко¬
вер были привлекательнее нарядной войлочной мечети Май¬
мака.
Знатоки и ревнители старины рассказывали о ковре Айгапым почти легенду.
25
Аблай-хан достиг расцвета своего могущества, когда, по
словам придворных акынов, и звезды предвещали ему удачу, и
камни в горах катились, послушные одному его знаку, и птица
счастья сама летела к нему навстречу. В эту пору хан отпра¬
вил в Бухару сведущих в ремеслах людей. Он поручил им ру¬
ками туркменских мастериц выткать ковер самых ярких и
пестрых красок, ковер из чистой шерсти и шелка такой длины
и ширины, чтобы им можно было свободно застлать пол самой
просторной мечети.
Долго ли, быстро ли ткали ковер,— об этом ничего не изве¬
стно. Готовый, он восхитил всех. Он так переливался много¬
цветьем павлиньих перьев, что глаза уставали любоваться нм.
Одного такого ковра было достаточно для полной поклажи
верблюда. И пятеро джигитов с трудом поднимали его.
У султанши был и вкус и возможность выбора дорогих ве¬
щей, которым не было числа у Аблая и у мужа ее — Вали.
Много ценных даров пожаловано было и русскими царями,
и китайскими императорами, калмыцкими и кокандскими ха¬
нами, бухарскими эмирами, именитыми беками и своими бая¬
ми. Рассказывают, в 1759 году Аблай, свидетельствуя свое же¬
лание находиться под властью России, отправил в Петербург
своего родственника — посла Жолбарса. Царица Елизавета
Петровна одарила посланца собольей шубой с парчевым вер¬
хом. Когда хан Аблай поехал на свою родину в Бухару, эмир
преподнес ему дар властителя Индии — яхонт с кулак разме¬
ром, стоимостью в сто лошадей. Китайский богдыхан отправил
ему на золотом подносе шестьдесят больших фарфоровых чаш.
Калмыцкий хан Галден-Церен в дар Аблаю отдал свою млад¬
шую сестру Хохоче, а в приданое ей расщедрился на столько
драгоценностей, что под их грузом сгибался верблюд. Сибир¬
ский Ишим-хан одарил Аблая шестигранным алмазом. В нем
играли лучи как вспышки молний. Сквозь этот крупный камень
родниковой чистоты просвечивало солнце. Кроме Орды, не бы¬
ло аула в степи, где бы хранились такие сокровища.
Словом, Айганым смогла сказочно украсить юрту внутри
н коврами, и мехами, и старинной посудой, и самоцветами.
Но лучшим украшением юрты была сама ее хозяйка. Воз¬
раст ее к этому времени подошел к тридцати, и она была ма¬
терью восьмерых детей. Восточная ее красота притягивала
своей зрелостью. Айганым пополнела, однако не настолько,
чтобы расплыться. Она сохранила статность. Статность кобы¬
лицы, рожденной от породистого аргамака.
Еще красивее и стройней выглядела Айганым в нарядах,
подготовленных к встрече высокого гостя.
2В
Легкая корона с вставленными в золото дорогими каменья¬
ми в центре, с крупным зеленым яхонтом, спускающимся на
лоб. Из-под короны редкими белыми нитями шелка ниспадало
нежное покрывало. Красноватый камзол из тонкой парчи —
казахи ее называют уштоп,— орнаментированной золотым узо¬
ром, плотно надевался поверх платья с двойным подолом. По¬
долом настолько низким, что вышитые сапожки на высоких
каблучках можно было разглядеть лишь, когда Айганым нахо¬
дилась в движении. Айганым шла. Мелькали сапожки. На кон¬
цах двух густых черных кос тихо звенели шолпы. Кольца и
браслеты сверкали на пальцах и запястьях.
Сам Сперанский распорядился, чтобы Айганым в новом на¬
ряде появилась только в день приезда лица царской фамилии.
Но недаром говорят, что у народа пятьдесят ушей. Казахи
всех шести сибирских округов узнали, как преобразилась в
Омске Айганым. Судили вкривь и вкось, строили самые не¬
правдоподобные догадки.
Одни утверждали:
— Сперанский и Айганым давно спелись. Вдова недолго
тосковала. Вот губернатор и хочет ее показать разодетой.
Другие, напротив, передавали:
— Есть у некоторых народов обычай — высокому гостю
предлагать в постель красивую женщину. Как бы наша Айга¬
ным не стала таким подарком.
В этих словах, в общем далеких от правды, были и ее зерна.
Сдержанному суховатому Сперанскому нравилась Айганым.
В ней он впервые видел женщину востока — броскую, яркую,
экзотическую. И вдобавок наделенную хитрым и гибким умом.
■Но если он впервые увидел такую женщину в Иртышской
степи, то и высокий гость до сих пор не встречал ничего по¬
добного. Пусть обратит внимание, пусть удивится. Может быть,
и в юрту к ней зайдет. И отблагодарит генерал-губернатора за
столь диковинное знакомство. Бог даст, все будет хорошо.
Долгожданный день приближался. Все высокие военные и
административные чины Омска во главе со Сперанским встре,чали лицо царской фамилии, следовавшее по казачьей линии.
Айганым среди них не было, хотя первоначально подумывали
б том, чтобы взять ее в свиту. Сперанский решил — интересней
и неожиданней будет ее появление у белой юрты. Не было
среди встречавших и султанов остальных казахских округов.
Им предписано было ожидать знатную персону на берегу Ир¬
тыша в своем праздничном ауле. Церемониал разработали
'-самый подробный. Старшим, ага^султанам, вменили в обязан¬
ность находиться в час прибытия судна у самого причала.
27
Трое — по одну сторону сходней, трое — по другую. Требова¬
лось стоять, низко склонив головы и скрестив руки на груди.
Пожелает высокий гость заговорить,— отвечайте, приподняв
голову. Не пожелает, самим — ни-ни! Что касается младших,
кши-султанов, то им был поручен уход за гостями. Остальным
казахам до начала праздничных состязаний и игр запрещалось
даже показываться у юрт.
Как бывает почти всегда, получилось несколько иначе.
...Корабль в положенный срок причалил к мосткам. Агасултаны заволновались, заметались, но все же успели выстт
роиться там, где им было указано. Но тут оглушительно заиг¬
рал военный оркестр, по мостку начали спускаться офицеры из
свиты, и каждого можно было принять за лицо царской фами¬
лии. Одни здоровались, оглядывали султанов, на ходу загова¬
ривали с ними, другие проходили важно и молча. Медные
трубы взвыли столь грозно, что ага-султаны прозевали высо¬
кого гостя.
Уже на пути к юртам Сперанский успел шепнуть в суматохе
султанам:
— Во всех юртах побывать не сможет. Зайдет в одну-две,
которые ему приглянутся. Идите за мной, не отставайте. Мо¬
жет, потребуются объяснения, завяжется разговор.
Взгляд знатной персоны остановился на юрте Маймака.
Пружинистыми, натренированными шагами он, сопровождае¬
мый офицерами, быстро вошел под войлочный купол с полуме¬
сяцем, считанные мгновенья пробыл там и так же пружинисто
и быстро вышел обратно. За ним семенил польщенный вни¬
манием, багровый от радости кзылжарский купец первой гиль¬
дии, но лицо царской фамилии решило следовать дальше. Од¬
нако пришлось слегка сдержать свой стремительный шаг.
У юрты полукругом стояли ага-султаны со Сперанским в цент¬
ре. Разговор вот-вот мог состояться, если бы взгляд высокого
гостя не встретился со взглядом Айганым.
Султанша вспыхнула, зарделась. Она, и как наследница
Черного шанырака, и как представительница своих аулов, и
просто по-женски,— была несколько оскорблена тем, что высо¬
кий гость, сходя с корабля на землю, и на всех них и на нее
не обратил никакого внимания. Ее самолюбие было уязвлено.
Теперь она не хотела позволить члену царской фамилии по¬
вторить пренебрежительный поступок. И встретившись с его
взглядом, она сделала то, что делают все красивые женщины
на свете. Легко откинула нежное покрывало, прямо посмотрела
на гостя своими большими черными глазами, улыбнулась так,
что это можно было принять и за смущенье, улыбнулась на
одну какую-то секунду, и тут же опустила ресницы и снова
почтительно склонила голову.
Знатный гость, необыкновенно слабый по женской части,
все это сразу же приметил и немедленно оценил и бросающие¬
ся в глаза и возможные достоинства красивой кайсачки, пред¬
ставительницы полудикого в его понимании племени. «Они же
едят сырое мясо и жен содержат вместе. Неужели и она? Ест
кровавую баранину и живет с другими женами своего кочевого
повелителя?— мелькнуло в его воображении.— Не может быть!
Это — Восток, это украшение гарема».
Не угадывая ход мыслей высокого гостя, но безошибочно
чувствуя, что он думает именно о ней, Айганым распрямилась
и в изящном полупоклоне сделала лицу царской фамилии знак,
приглашающий в юрту.
Вот это приглашение, очевидно, и не понравилось высокому
гостю. Он, он один имеет право приглашать, имеет право вы¬
бирать. Не доставало еще, чтоб его выбирали.
Пренебрежительная надменность снова вернулась к нему.
Надменность, столь отчетливо воплощенная в его манере кар¬
тинно задирать назад голову, в его бесстрастных, никогда не
мигающих глазах, в его пружинистой быстрой походке.
Еще раз окинув взором белый войлочный городок, зеле¬
неющий невдалеке лес, он, не взглянув на ага-султанов, сказал
Сперанскому одну краткую фразу на непонятном языке и за¬
шагал по мосткам так, что всей свите — и офицерам, и чинов¬
никам, и хозяевам юрт — пришлось суетливо поторопиться
за ним.
Айганым огорчилась. Не столько за пренебрежение важной
персоны к себе и своим соплеменникам, сколько за сына. Она
привезла Чингиза в Омск с тайным желанием показать маль¬
чика высокому гостю. Может, погладит его по голове, даст на¬
путствие на службу царю, благословит, обратит внимание.
Времена ханства удаляются в прошлое, понимала она. И если
Чингизу не суждено быть ханом, пусть он будет по крайней
мере чиновником или офицером.
На беду Айганым Чингиз в дни, когда устанавливали юрты,
заболел. С утра до вечера он носился по берегу Иртыша, забе¬
гал в березовый лес, нашел неглубокий глинистый овраг со зве¬
риными норами, очень приглянувшийся ему. В овраге этом и в
лесу водилось много комаров. Они искусали мальчика и, дол¬
жно быть, явились причиной болезни. Чингиз метался в жару,
вызвали омского лекаря, и он успокоил мать, уже впадавшую
в отчаяние. После сильной дозы лекарств сын пропотел, впал
в дремоту и начал поправляться.
29
В дань приезда важной персоны осунувшийся и побледнев¬
ший мальчик испытывал только небольшую слабость. И если
бы не строгий наказ матери оставаться в юрте и не снимать
праздничной одежды, он снова убежал бы на Иртыш и не пре¬
минул завернуть в лес и к оврагу.
Из юрты он слышал, как взревели медные трубы оркестра,
слышал взволнованные голоса и потом внезапно наступившую
тишину. К нему пришла мать, утешала его, хотя он и не был
ничем огорчен, кроме запрета выходить на берег Иртыша.
— Ничего, сынок. Сперанский сказал, что он еще вернет¬
ся,— пригорюнясь, повторяла мать.
—• Кто он?—спрашивал Чингиз.
—• Он, близкий самому белому царю человек... Опять не¬
удача для нашего ханского рода! Но мы с тобой еще дождем¬
ся счастья.
Чингиз равнодушно зевнул, он не совсем отчетливо пони¬
мал, о чем идет речь, а мать снова перебирала в памяти все
подробности приезда и столь неожиданно быстрого отъезда
знатного гостя.
Сперанский предупредил, однако, султанов, чтобы они со¬
храняли в юртах все как было. Высокий гость побывает в Се¬
мипалатинске и еще вернется в Омск. Не зря же готовились
к празднику!
Айганым тешила себя новой надеждой.
Но опять получилось не так. Лицо царской фамилии из¬
брало обратный путь в Петербург через Барнаул, Томск и
Тюмень.
Сперанский несколько возместил ущерб, нанесенный само¬
любию султанов шести округов. Он приехал со своими при¬
ближенными, обошел все юрты, поговорил с каждым ага, за¬
держался в гостях у Айганым.
Праздник в честь генерал-губернатора продолжался не¬
сколько дней и удался на славу.
На тое Айганым сидела рядом с Михаилом Михайловичем.
Она спросила его, как ей быть дальше с Чингизом. Сможет
ли он в будущем стать ага-султаном?
Сперанский объяснил, что если сейчас опора русской вла¬
сти в уважаемых людях из ханских родов, то со временем это
может несколько измениться.
— Нам нужны помощники из хороших туземных семей,—
доверительно говорил генерал-губернатор,— но прежде всего
знающие русский язык. Наша задача подготовить хотя бы не¬
большое число образованных подданных Российской держа¬
вы, преданных царю. Еще не все ваши султаны понимают это.
Мой совет — начинайте полезное дело. Пусть ваш сын учится
в Омске.
— А где? А кто мне поможет?—воскликнула Айганым, по¬
нимая, что сейчас решается судьба Чингиза.
— Помогу я,— твердо и тихо отвечал Сперанский.— В Ом¬
ске открылось войсковое училище. Есть там и отделение для
мусульман. Сын ваш будет одним из первых офицеров-кайсаков, и кто предугадает, может, он станет большим человеком.
Айганым не знала, как благодарить Сперанского. Впервые
за много дней радостно стало у нее на душе. Лучшего приду¬
мать для Чингиза, кажется, было нельзя.
Заарканенный Чингиз
Будь на то воля Чингиза, он не остался бы в городе. Маль¬
чик слишком привык к степному раздолью, к благодатным
ущельям Срымбета. Омск сразу отпугнул его теснотою и
пылью улиц, домами, стоявшими вплотную друг к другу, вы¬
сокомерностью людей, замкнутых, недружелюбных, таких
чужих ему. Ни табунов, ни быстрого аргамака. Он видел ло¬
шадей, впряженных в повозки. Они казались клячами по
сравнению с аульными. Разве что коровы, возвращавшиеся к
вечеру с пастбищ, мычали так же, как дома. Но их было так
мало. Изредка попадались свиньи. Чингиз никогда не встре¬
чал их прежде. Однако детским своим сознанием он вспоми¬
нал язвительные рассказы домашних, воспринимал свиней как
поганых животных. Даже глядеть на них было противно до
тошноты...
— Не буду здесь жить, не буду!—закричал Чингиз в день
прощания с матерью.
— Будешь!— со всей решительностью отвечала мать.
А когда убедилась, что слезами сына не успокоишь, отве¬
сила ему, уже садясь в тарантас, звонкую пощечину. Чингиз
Заревел. Айганым даже не посмотрела в его сторону, и лоша¬
ди тронулись.
Конечно, в глубине души она жалела своего любимца. Но,
ох, как ей не нравилось, что мальчуган, почти джигит, на¬
дежда Срымбета, оказался капризным и плаксивым.
Впрочем, скоро все обошлось. Чингиз, зачисленный в эс¬
кадрон азиатского отделения Сибирского войскового учили¬
ща, проявил способности к ученью. Не имея раньше никакого
представления о русской грамоте, он в первые же годы стал
бойко читать, писать и говорить по-русски, попал в число луч¬
ших учеников. Продолжай он после училища свое военное
81
образование и дальше, кто знает, как сложилась бы его офи¬
церская судьба. Но на пути Чингиза были барьеры, построен¬
ные еще до его определения на учебу. И возвела эти преграды
сама его мать Айганым.
Еще в год большого праздника на берегу Иртыша, когда
в Омске съехались все знатные вожаки Среднего жуза в честь
приезда в Сибирь именитого петербургского гостя, Айганым
познакомилась в своей нарядной юрте с ага-султаном Баянаульского округа Чорманом, сыном Кушика. Айганым и Чорман понравились друг другу. Сближенье их, к удивлению мно¬
гих, было завершено неожиданным сватовством: малолетнего
сына Айганым Чингиза объявили женихом, а малолетнюю
дочь Чормана Зейнеп — его невестой.
Мы еще вернемся к подробностям этого сватовства, но
прежде должны представить читателям Чормана.
Его отец Куш и к, принадлежавший к роду Каржас, хотя и
не славился богатством среди скотоводов Баянаула, но слыл
человеком спокойным и хозяйственным. На любознательного,
смышленого Чормана больше всего влиял близкий к отцу бий
Шона, известный всей степи своим умением решать самые
запутанные аульные тяжбы. На одном таком разбирательст¬
ве присутствовал и тринадцатилетний Чорман. Он выступил
неожиданно для всех с остроумной и убедительной речью, по¬
ложившей конец всем спорам. После этого случая в степи его
стали с уважением называть мальчиком Чорманом, мальчиком-бнем.
Забегая вперед, следует сказать, что во время восстания
Кенесары Касымова Чорман перешел на сторону русских
войск и сражался с братьями — баями Тайжаном и Сейтеном, своими родственниками по Деду. Братья-баи потерпели
поражение. Они, очевидно, погибли, а их имущество пошло в
военную добычу. Табунный косяк Тайжана и Сейтена в три
тысячи лошадей в это время находился на пастбищах урочи¬
ща Кызак между Омском и Тюменью. Табуны оказались без
владельцев. Исчезли взятые в плен и наследники братьев-баев. Чорман смекнул, что может стать хозяином косяка и тут
же объявил лошадей скотом рода Каржас. Табуны, пригнан¬
ные в Баянаульскую степь, сразу сделали Чормана одним из
крупных здешних баев. К тому же за помощь русским войскам
царские власти отблагодарили Чормана воинским чином
есаула.
Чормана уже не называли мальчиком-бием.
— Бай, бий, апицер!—подобострастно говорили о нем
аульные главари. И добавляли вполголоса:
32
— Хитрый наш Чорман, оборотистый, с ним не потягаешься.
Эти качества не мешали, а скорее помогали Чорману поль¬
зоваться уважением своих братьев земляков. Он был обходи¬
телен и знал, кого надо поддержать и чьей поддержкой поль¬
зоваться. Даже внешность его располагала к себе. Он был
высок, осанист, с черной заостренной бородкой внушительного
вида и густыми пышными усами. В год знакомства Чормана
с Айганым ему было всего двадцать семь лет, и приятно было
смотреть на его свежее, гладкое — без единой морщинки —
лицо.
И Айганым в свои тридцать пять лет еще не утратила зре¬
лой женской красоты.
Знакомство это не прошло мимо аульных сплетников, окру¬
жавших кривотолками каждую их новую встречу. То тут, то
там ронялись едкие фразы:
— Не подобало бы так..;
— Нашла себе мужа ханская вдова.
— А он-то каков. Нет, что ли, баб моложе?..
Слухи ползли один другого ехидней. И вдруг удивительная
весть: Чорман и Айганым стали сватами. Как же так? Если
это правда, значит, правда и то, о чем поговаривали раньше.
Сплетники ошибались. Но ложные в сути самой слухи име¬
ли под собой какую-то почву. Чорман, пришедший в изумле¬
ние от осанки, красы и ума Айганым, стал искать с ней
встреч. Айганым, не раз ловившая жадные мужские взгляды,
сразу поняла, почему ее стал часто навещать баянаульский
султан.
Поняла она и то, что ей не следует отвечать жаркими чув¬
ствами на взгляды Чормана. У Айганым хватало силы вла¬
деть собой. С ранней юности она привыкла утаивать сны. По¬
чти девочкой выданная замуж не просто за старого челове¬
ка, а за властительного хана, она научилась дорожить своим
влиянием в Орде и даже гордилась званием ханской жены и
дочери хаджи. Несмотря на то, что время от времени вокруг
ее имени возникали всяческие слухи, она предпочитала не
давать для них лишнего повода. В глубине души Айганым, ко¬
нечно, прекрасно сознавала, что она далеко не невинный ан¬
гел, а простая смертная, такая же, как все. Но ей очень не
хотелось давать это кому-либо почувствовать: будь это слы¬
вущий знаменитым мирза, будь это обыкновенный скотовод —
шаруа. Дай им только волю, они с удовольствием будут рас¬
пускать новые небылицы, похваляясь своей близостью к вдове
и преувеличивая свои победы. А если она и в самом деле со2 С. Мук
33
грешит? Уж тут ничего не поделаешь. Ведь поступил так ее
деверь, рыжеволосый Сартай, которого она пустила к себе за
порог, будучи убежденной, что лишнего слова он не скажет.
Но и Сартай не оправдал доверия ханши. Тогда Айганым же¬
стоко отомстила ему, посодействовав — понятно, совсем по
другому поводу — высылке Сартая туда, где на собаках
ездят.
Но людского злословия ничем не остановить.
— Призадумайтесь,— шептали сплетники,— почему окру¬
жила она себя молчунами-джигитами? Да еще из бедняков...
По всем этим причинам Айганым настороженно отнеслась
и к Чорману, делая вид, что не замечает его пылких взгля¬
дов. Это сильно удивляло султана, уверенного в своей нетруд¬
ной и скорой победе над вдовой, как обычно бывало с ним в
любом другом ауле. Однако, как говорится, запретный плод
сладок. Самолюбие Чормана было уязвлено, и он решил до¬
биться своего во что бы то ни стало. Приезды его участились.
Как же относилась к .нему Айганым?
Он привлекал ее как бай и султан, выбившийся своей во¬
лей из простых людей. Еще до знакомства е Чорманом она
была наслышана об его уме. Однако время шло, взгляды
баянаульца становились все откровеннее и жарче. Айганым не
только поняла его увлеченность, но и сама в душе любовалась
красивым и статным джигитом, к тому же таким молодым.
По-прежнему не допуская вольностей, она тем не менее однаж¬
ды поддержала Чормана в его предприимчивом балагурстве.
— Тебе хочется, чтобы мы были ближе друг к другу.
Я согласна. Для этого дорога есть.
Чорман еще не понимал, куда она клонит.
— Обменяемся, Чорман, девушками.
— Ладно,— неуверенно отвечал Чорман,— во как это сде¬
лать?
— Сказать по правде, бог отобрал моих дочерей, а у тебя
есть... Не так ли?
— У меня есть дочка, только маленькая еще.
— Маленькая подрастет. Казахи детей с колыбели сго¬
варивают.
Вот только сейчас Чорман уразумел смысл разговора. До
этого ему казалось, что Айганым шутит. Поэтому теперь от¬
ветил серьезно, раздумчиво:
— Не торопи меня, ханша, с ответом. Я прежде должен
посоветоваться с родственниками.
Айганым согласилась.
Затеянное Айганым сватовство имело на ее взгляд еерьез34
ные основания. С той поры, как она пришла в ханскую став¬
ку, ей постоянно приходилось наблюдать: родовитые бан, ки¬
чащиеся своей древней кровью, своими знаменитыми пред¬
ками, те самые ханы, которых иначе называют торе, сватаются
друг к другу, обмениваются женихами и невестами. Пусть
они родственники, лишь бы не сосали молоко одной матери,
лишь бы не имели одного отца. И часто получалось, что в
пределах одного и того же аула близкие сородичи, имевшие
общих дедов, становились сватами. В родственных отноше¬
ниях появлялась путаница. В глазах Айганым все это выгля¬
дело малопристойным. Еще недавно старые казахские обы¬
чаи строго запрещали подобные браки между родственника¬
ми вплоть до седьмого колена. Аульная аристократия все ча¬
ще нарушала эти обычаи.
Многие торе, понимая вред таких браков, женили своих
сыновей на незнатных невестах. Но дочерей своих решитель¬
но отказывались выдавать замуж за простых джигитов.
Айганым знала из рассказов и личных наблюдений, что
дети, рожденные простыми казашками, наделены добрым здо¬
ровьем, крепкой костью. Они и внешне выглядят обычно при¬
ятно. А дети торе? Особенно торе, находящихся в близком
родстве? Они растут низенькими и хилыми, легко подверже¬
ны болезням, отличаются капризным характером и неради¬
востью. И очень редкие из них бывают красивыми.
Один старый акын поучал:
Запомни: жену из торе ты возьмешь,—
С ней горькое горе себе наживешь.
Жена из торе льнет к мужчинам другим.
Мужчины друг другу отныне враги.
Мужчины-торе затевают вражду,—
Не жить и двум родственным юртам в ладу.
И гривы тогда у коней не растут,
; И жир на горбе не накопит верблюд.
Так будет вражда продолжаться, пока
Один из врагов не погубит врага.
И еще есть одно краткое народное изречение:
Кто за торе пошел,— тому не повезло:
Он на'себе самом несет его седло.
Да, Айганым была свидетельницей постоянных междо¬
усобных распрей потомков Аблая. Дети разных жен вечно
ссорились друг с другом, и ничем нельзя было погасить эту
вражду. Дух озлобленности и подозрительности властвовал
едва ли. не во всех семьях знатных родов. Айганым была хо35
рошо известна вражда детей Бокея, сына Барак-хана из Каркаралинского округа, Тауке, Есима и Султангазы. Вражда
переходила и к внукам. И внуки уставали от нескончаемых
нападок, но ничего не могли сделать, чтобы прекратить их
навсегда.
Как хотела Айганым, впитав эти горькие впечатления, пе-.
реженить всех своих сыновей на простых девушках, сломать
замкнутое кольцо знатного рода. Оттого-то она не отталкива¬
ла Чормана и завела с ним речь о сватовстве. И хотя Чорман
не ответил ей сразу прямым согласием и сослался на необхо¬
димость посоветоваться с родственниками, Айганым догада¬
лась, что отказа не будет.
Что касается Чормана, не без гордости считавшего себя
первым ханом из черной кости, то он давно искал случая по¬
родниться с потомками знатной белой кости. Правда, он боль¬
ше думал о том, чтобы удачно женить своих сыновей. Айга¬
ным внесла поправку в его мечты.
— Что ж, пусть будет так,— рассуждал Чорман,— сегод¬
ня отдам дочь, а завтра найду и сыну невесту. Все так и пой¬
дет своим чередом.
Сведущие люди рассказывают, что первый той, посвящен¬
ный сговору Айганым и Чормана, был проведен в Омске, на
берегу Иртыша. На праздник были приглашены не только
султаны и знатные люди аулов, но и многие городские чи¬
новники, связанные по службе со степными округами. В юрте
были приготовлены угощения на любой вкус. Ничто не могло
бросить тень на устроителей пира. А сколько лошадей было
раздарено в честь смотрин Чингиза и его невесты — не со¬
считать!
Довольная тоем и оказанным ей почетом Айганым пригла¬
сила Чормана посетить будущей осенью Срымбет.
Чорман был намного богаче Айганым. И поэтому ханская
вдова задолго до приезда Чормана пригласила знатных баев
и биев родов Атыгай и Карааул посоветоваться с ними о
предстоящем празднике и будущем брачном союзе.
— Чорман,— говорила Айганым,— не посрамит свое доб¬
рое имя. И род Каржас и род Суюндик помогут ему. Он при¬
ведет столько скота, что наши котлы позолотятся. Под его
дарами прогнутся верблюжьи спины.
Айганым замолчала, пристально вглядываясь в приличе¬
ствующие разговору важные лица султанов и старейшин.
— Что вы скажете мне? Сват мой, но Орда — ваша. Чем
вы встретите Чормана?
Вожаки родов не были многословными.
— Как ты задумала, так и решим,— был их краткий ответ.
— Тогда слушайте меня,— Айганым приосанилась, голос
ее стал звучным и властным,— скот на убой будет вашим, все
подарки — мои. Сколько бы гостей ни приехало,— хоть тыся¬
ча,— я каждому найду место и каждого одарю.
... Чорман готовился к тою в Срымбете не по старым обы¬
чаям. Он давно заглядывался на городские порядки в Омске,
и купеческий новый размах не давал ему покоя. Переимчи¬
вый и любящий, чтобы о нем ходила восхищенная молва, он
не пожалел денег на выезд. В повозки тройками и в таранта¬
сы парами были впряжены кони масть в масть — в белых
чулках: их ноги были обтянуты шелком. Уздечкам и сбруям
цены не было. Повозки сопровождали джигиты. Должно быть,
сто всадников. Срымбетовцы были восхищены. А тот, кто ни¬
когда не бывал в городе, так и застыл с разинутым ртом.
Гостям был оказан самый радушный прием. Они разме¬
стились и в большом доме и в соседних, меньших по разме¬
ру. Многие степняки впервые видели такие удобные город¬
ские строения. Пока только в Срымбете можно было встре¬
тить у казахов столь разумно и просторно спланированные
дома.
Со времен Аблая в роду принято было девушке, выходя¬
щей замуж, дарить в приданое только новые вещи. Что каса¬
ется невесток, то приданое дарилось не им, а Ханской став¬
ке. Так добро накапливалось годами. В те времена, когда
ставка размещалась в войлочной юрте, все подарки и другое
ценное имущество прятались в пещерах горы Срымбет. Пе¬
щеры так и назывались складами. При откочевке на джайляу у складов оставляли охрану. Когда по просьбе Айганым
строился деревянный городок, сделали и саран. Надобность
в пёщерах отпала. Айганым жила в своем городке и зимой
и летом. Откочевки на джайляу больше ее не прельщали, в
Срымбете она чувствовала себя спокойнее в любое время го¬
да. Приметой оседлого быта стало проветривание имущест¬
ва — весною и осенью. Ковры, меха, одеяла выбивались на
открытом воздухе. Останавливались восхищенные аулчане,
рассматривали вещи, глаз отвести не могли от них.
Вот так же и спутники Чормана не могли отвести глаз от
украшений, расстеленных и развешанных в гостевых комна¬
тах дома Айганым.
Не скрыл своего удивления и сам Чорман:
— Наши казахи любят бахвалиться своим скотом, но да¬
же тысячный табун аргамаков не стоит и половины этих дра¬
гоценностей.
37
После нескольких дней обильного угощения гости стали
собираться в обратный путь. Айганым напомнила Чорману,
что надо договориться о калыме — выкупе за невесту.
Чорман попробовал пошутить:
— Пусть будет по-твоему. Но калым должен быть достоин
такого сватовства. Баранов надо гнать тысячами, коней —
сотнями, верблюдов — десятками.
Разговор шел в большой гостиной. Айганым и бровью не
повела. Но старейшины атыгайцев и карааульцев нахмури¬
лись. Шутки они не приняли. Один из аксакалов неодобри¬
тельно взглянул на самоуверенного, покрасневшего от мяса
и кумыса Чормана, сказал с достоинством тихо и внятно:
— Все, что просишь,— получишь...
Чорман, годившийся в сыновья аксакалу, снисходительно
улыбнулся.
— Я же только в шутку. И уж если говорить правду, в
этот день, когда мы соединяем две молодые жизни, у меня и
желания нет обременять сваху и ее родичей большими рас¬
ходами.
Айганым вспыхнула. Это задевало ее самолюбие. «Далеко
пойдет»,— подумала она, но промолчала. И снова тихо и внят¬
но произнес аксакал:
— Ты — человек известный, ты — Чорман. Но и мы не
последние люди. Возвращаться с пустыми руками,— значит,
оскорбить нас. Сам видишь,— драгоценностей в доме хвата¬
ет. А рядом в степи есть скакуны-иноходцы. Выбирай отбор¬
ных, чтобы было чем гордиться. И тебе и нам...
— Так и будет!—воскликнул Чорман.— Я не уеду от вае
с пуетыми руками. Но позвольте мне самому назначить ка¬
лым. У меня есть кое-что на примете.
— Бери, что хочешь!— зашумели атыгайцы и карааульцы.— Испытывай нашу щедрость.
И Айганым согласно опустила голову.
Наступили минуты напряженного ожидания. Что же ска¬
жет Чорман?
Он медлил, медлил и наконец бросил два кратких слова:
— Серую Пику!..
Шумно вздохнули и гости и хозяева: одни — с недоуме¬
нием, другие — облегченно.
Но тут надо читателю все объяснить подробно.
У Вали, мужа Айганым, был брат Чингиз, а у Чингиза
сыновья—Сартай, Торгай в Тани. С рыжим строптивым Сартаем, сосланным на север, читатель уже встречался. Торгай
и особенно Тани были незлобивыми, тихими людьми. Тани
даже имел прозвище «Кроткий торе». Он никогда и в глаза
и за глаза ие упрекал Айганым в причастности к бедам брата
Сартая. Он продолжал с ней дружить и при случае на людях
поговаривал, что в общем-то Сартай излучил но заслугам.
Больше всего на свете Тани любил охоту. И не просто охоту,
а с беркутом или ястребом. В юрте — отау Тани, поставлен¬
ной на противоположном склоне Срымбетской горы, Чорман
и приметил после обильного угощения удивительного ястре¬
ба, спокойно сидевшего на деревянной подставке. И пронзи¬
тельными глазами, и опереньем, а размерами птица эта была
не вполне обычной. Чорману рассказывали, что ястреб этот
чуть ли не сродни сказочному бидайыку, умелому истребите¬
лю гусей и уток, что обученная ловчая птица не имеет себе
равных во всей степи и что неспроста ей дано прозвище Серая
Пика. Еще тогда, в гостях у Тани, уж очень хотелось страст¬
ному охотнику Чорману заполучить необыкновенного ястреба,
но высказать это сразу он счел неудобным. И теперь, когда
он собрался с духом и в самый удобный момент произнес:
Серую Пику!—Таин смутился. Ему жаль было расставаться
со своим любимцем. Он даже пробормотал — бери, что хо¬
чешь, только не птицу. Но его слова потерялись в одобритель¬
ных возгласах старейшин. Идти против них Тани не посмел.
Так довольный Чорман стал владельцем Серой Пики.
На прощанье он пригласил к себе в гости Айганым. Она
пообещала приехать весной, но ей не удалоеь сдержать своего
слова.
8 жизни Айганым наступали перемены: пошатнулось ее об¬
щественное положение, начались семейные неприятности,
ухудшилось здоровье.
Вдова Вали-хана не сумела противостоять росту влияния
кокчетавских баев и прежде всего Зильгаре, сыну Каратоки,
представляющему ветвь Андагул, рода Атыгай, Зильгаре и
его внуку Шопану принадлежали самые обширные угодья по
течению Есиля, сотни десятин плодородной земли и прекрас¬
ных пастбищ. Об их многочисленных отарах и табунах до сих
пор рассказывают были и небылицы.
Вспыльчивый и честолюбивы* Знльгара, отец четырнадца¬
ти сыновей, искал себе опору не только в приумножении бо¬
гатства, но и в укреплении своего положения в округе. Он
искал случая расчистить себе дорогу к должности старшего
султана, и этот случай скоро представился.
В эти годы отец Кенесары Касым очень часто совершал
набеги и на богатые байские аулы и на русские поселения. Не
раз у него происходили стычки и с царскими войсками. Касым
39
враждовал с Зильгарой и с Шопаном. Изрядно пограбил
он их есильские аулы. Зильгара в отместку решил помочь
русскому войску сокрушить Касыма и его сына Кенесары. Хо¬
рошо зная степь, он повел отряды по следам мятежников. Они
были изгнаны из пределов Сарыарки. Царская власть в зная
своей благодарности присвоила Зильгаре чин хорунжего и
возвела его в дворянское достоинство.
Когда хитроумным замыслом Сперанского стали вводить¬
ся дуаны и была учреждена должность старших султанов, что¬
бы свести на нет ханскую власть, Зильгара в силу сложных
обстоятельств не смог занять новый заманчивый пост. Не смог
он в то время и выступить против Айганым.
Но теперь Сперанский был далеко, омский губернатор
Вельяминов не поддерживал вдову Вали, жалоб на Айганым
было не меньше, чем на других ага-султанов. Изменилось, как
и предполагалось, отношение русских властей ко всем выход¬
цам из именитых ханских родов; потомки ханов быстро утра¬
чивали свое влияние и среди казахского населения.
Айганым стала едва ли не первым ага-султаном, которую
решили сместить. И сместили.
На ее месте очутился Зильгара.
Оскорбленная, лишенная прежнего уважения, она не мог¬
ла тогда поехать в гости к Чорману. Ей казалось, она навсег¬
да опозорена.
В доме у горы Срымбет стало тихо и печально. Айганым
замкнулась. Ей никого не хотелось видеть. Только Чингиз,
ее любимый сын, мог бы принести ей утешение. Но он учился
в Омске, был далеко от аула.
Чингиз поначалу рос медленнее других детей. Многие
сверстники обгоняли его, и он в детстве выглядел маленьким
не по годам.
Когда на третье лето после долгой разлуки Чингиз по вы¬
зову матери приехал наконец домой, Айганым поразилась,
она не сразу узнала сына. Перед ней был вытянувшийся, да¬
же слишком высокий подросток. Он, пожалуй,выглядел бы
неуклюже длинным, если бы не военная форма, придававшая
ему вполне взрослый вид, скрадывавшая некоторую углова¬
тость. Он поздоровел, окреп, стал розовощеким.
А как -хорошо он говорил, какие слова появились в его
языке. Видно, много знаний он приобрел. Познакомившись
с мусульманскими науками еще дома, он теперь так углубил¬
ся в них, что мог свободно толковать содержание Корана. На
азиатском отделении войскового училища преподавание ве¬
лось на татарском и чагатайском языках, изучался и араб40
скйй. Одновременно шло обучение русскому письму и чтению.
Военное дело и общеобразовательные предметы преподава¬
лись, понятно, тоже по-русски.
Но если мать не сразу узнала сына, то Чингиз был просто
потрясен видом матери. Он привык к ней, стройной и высо¬
кой, привык к се ясным черным глазам, к теплым рукам с
гладкой приятной кожей. За годы разлуки она располнела,
расплылась, обрюзгла. В свои почти сорок лет она вдруг сра¬
зу стала неопрятной жирной старухой. В ней изменилось
'все — от вздувшихся, потерявших гибкость пальцев до помут¬
невших, тускло проглядывающих сквозь набрякшие веки глаз.
Прежними оставались только сжатые тонкие губы. Но, увы!
Стоило Айганым приоткрыть рот, как вместо недавних жем¬
чугов, словно нанизанных на нитку, теперь желтели редкие
разрушающиеся зубы.
Чингнз все милое аульное детство любовался матерью и
гордился тем, что он ее сын. Он испугался в эту встречу, рас¬
строился. И своим уже не детским умом сообразил, что не
только жирная и обильная пища и совсем не заботы по кокчетавскому округу, а несчастья и обиды, внезапно обрушив¬
шиеся на нее, сделали свое недоброе дело.
Айганым тяжело дышала и постоянно жаловалась на серд¬
це. Случались с ней и обмороки.
Порою, во время сердечного приступа, она думала с то¬
ской и страхом: «А вдруг умру. Умру, так и не повидав сы¬
на». И сейчас, когда он приехал, полный здоровья и силы, Ай¬
ганым, испытывая прилив материнской радости, впервые
вздохнула с облегчением. Тоска уходила, как дымок костра
в синее небо, и болезнь почти не давала знать о себе.
Она теперь не сомневалась в светлом будущем своего
мальчика. С новой силой женщиной завладела мечта: «Уви¬
деть бы, как женится мой Чингиз, а там и смерть не страшна*.
Эту мечту можно было бы осуществить и теперь. Как го¬
ворится, человек в тринадцать лет хозяин очага. А Чингизу
уже четырнадцать. В такие голы сплошь да рядом в аулах
справляют свадьбы. Да вот беда — невеста еще маленькая.
Только десятый год пошел дочке Чормана. По законам ша¬
риата девочку можно выдавать замуж и в таком возрасте.
Но казахи не соблюдают этого мусульманского обычая. Они
ждут, когда девочке исполнится тринадцать. Пришлось ждать
и Айганым. Четыре года было еще впереди.
Успокоившись после приезда сына, Айганым было набра¬
лась терпения, но не прошло и двух лет, как посланец из Ба¬
рнаула привез от Чормана дурную весть:
41
— Сын твой плохо ведет себя в Омске. Спутался с доч¬
кой Саттара, у которого живет на квартире. Собирается взять
ее в жены.
Жестокие эти слова вонзились в сердце Айганым. Туман
застлал глаза.
Когда она пришла в себя, попросила гонца повторить, что
он ей сказал. Может быть, послышалось?
Но нет. Слова были горькой правдой.
— Разве я загнал бы так коня?— говорил баянаульский
посланец.— Разве Чорман-ага отправил бы меня, не проверив
известия? Он так и передал: «Пусть Айганым, пока не позд¬
но, отведет эту напасть. Либо назначит мне место встречи».
Сомнений не оставалось: новая беда обрушилась на дом
Айганым.
Надо немедленно принимать решение и срочно собираться
в поездку, вопреки распорядку жизни, установленному в пос¬
ледние годы в Срымбете. Пришлось преодолеть болезнь, не
посчитаться с душевным состоянием.
Для Айганым приготовили тройку, впряженную в удобную
повозку. С ней вместе в коробе, как всегда, были прислужи¬
вающая ей Куникей и кучер Балтамбер, сын Туткыша. Вдову
сопровождал парный тарантас с несколькими джигитами.
Спутникам своим сказала, что едет в Омск. Но, усажи¬
ваясь в повозку, перерешила. Надо, подумала она, заехать
сначала к свату Чорману. Уж если он к ней посылал гонца,
значит, ему известны все подробности жизни Чингиза. Да и
хороший совет может дать Чорман. Может быть, тогда ей
будет легче разговаривать с сыном.
Чорман жил на берегах Темного озера Нияза. Путь туда
из Срымбета проходил через кокчетавские горы.
И при жизни Вали и в первые годы своего вдовства Айгапым повсюду в своих краях пользовалась радушным госте¬
приимством. В любом ауле для нее часто устанавливали от¬
дельную юрту и оказывали всяческие почести.
В эту поездку все было иначе.
Вестей о себе она давно не подавала, а в аулах хорошо
знали, что Айганым лишена ханской власти. Иные откровен¬
но отказывали ей в гостеприимстве, ссылались, что времени
нет, другие придумывали еще какие-нибудь пустяковые при¬
чины, только бы уклониться от обязанности приготовить уго¬
щенье, только не показать ненароком своего уважения к вдо¬
ве Вали-хана и еще недавней султанше. Ну, а если и пред¬
лагался ночлег, то жеребят никто не резал. Мол, довольствуй¬
ся, Айганым, тощим ягненком, а то слишком жирно будет!
42
Такая пренебрежительность ранила и без того уязвленное
самолюбие Айганым. Она начинала побаиваться и встречи с
Чорманом. Но тут ее опасения были совершенно напрасными.
На берегу Темного озера Нияза Айганым ждали как почет¬
ную гостью, как будущую родственницу. Чорман даже распо¬
рядился выслать дозорных на быстрых иноходцах, расставить
их цепочкой по пути Айганым, чтобы, заметив ее приближенье
всадники передавали весть один другому и аул вовремя под¬
готовился х приему.
Темное озеро Нияза только называлось темным. На самом
деле вода в нем была чиста и прозрачна. Это о таком озере
говорят:
Пусть табуны войдут в него напиться,
В нем и тогда вода не замутится.
И еще говорят:
Его вода прозрачнее слезы.
Она как мед,— попробуй на язык.
На том берегу озера, где шелковая трава не была трону¬
та копытами, Чорман велел поставить белые юрты и как мож¬
но лучше украсить их внутри,— он хорошо помнил убранство
комнат дома в горах Срымбета. Неподалеку на свежем ве¬
терке выпасались дойные кобылицы. И тут же резвились же¬
ребята, не подозревавшие, что их участь решена.
Чорман распорядился не только об обильном угощении.
Старейшинам богатых аулов родов Каржас и Суюндик он пе¬
редал:
— Пусть у Айганым нет власти султана, но Черный шанырак Чингиза в ее руках. Народ любит болтать всякое. Кто
не охоч до сплетен? Но я-то знаю — вдова сберегла свою
честь. Она не только мой гость, но гость всех каржасов и
суюндиков. Она — моя сватья, и она для всех нас — банбише. Уважайте ее, как я. Приезд Айганым не должен застать
вас врасплох.
Чорман заботился о хорошей встрече Айганым совсем не
потому, что очень дорожил будущим зятем-торе. Баянаульский султан тонко разбирался в жизни и отлично знал, что
цена на торе упала, и они далеко не в прежней чести. Но он
был человеком слова и стыдился нарушить свое обещание.
Кроме того, Чорман отдавал себе отчет в том, как рожда¬
ются степные сплетни. Два тоя было во время сватовства —
в Омске и в горах Кокчетау. Наслышанный про эти той народ
в случае разрыва брачного союза будет позорить Чоомана и
43
его дочь. Дескать, отказался от своей невесты этот щеголь,
болтающийся в городе. Такого позора пуще всего остерегался
Чорман. Для того ли он достиг удачи и богатства, чтобы над
ним посмеивались в степи?
Вот это, казалось бы, не столь уж важное, обстоятельство
больше всего и беспокоило Чормана. И чем дальше, тем силь¬
нее. Он подумывал и о том, чтобы навестить в Омске раз¬
гулявшегося жениха и попробовать вернуть его на путь бла¬
гонравия. Но тут же отбрасывал эту мысль, представив, как
Чингиз не пожелает его слушать. Чорман уже несколько раз
встречался в Омске со своим будущим зятем. Ссужал его
деньгами, даже предлагал взять все расходы по учению. Ле¬
том присылал ему барана, зимой — стригунка, как законно
причитающуюся долю. До поры до времени Чингиз охотно
принимал подарки и вдруг стал начисто отказываться. Чор¬
ман понаблюдал, поразведал и пришел к убеждению, что все¬
му виною — дочь Саттара. Чорман понял—ему ничего не
добиться; исправить дело может только одна Айганым; сынок
уважал мать и побаивался ее.
... Чорман встречал Айганым на подступах к аулу. Не толь¬
ко нукеры — представители родов Каржас и Суюндик сопро¬
вождали его. Чуть ли не впервые участвовала в подобных
торжествах и тринадцатилетняя дочка бая Зейнеп. Чорман
вначале хотел ее оставить дома, но в последнюю минуту раз¬
думал и взял с собой.
Когда появилась на свет Зейнеп, бабушка, мать Чормана
Мамык, взяла к себе свою первую внучку. Мамык души в ней
не чаяла и так нежно привязалась к ней, что у нее в груди
даже молоко появилось, и она выкармливала им Зейнеп. Де¬
вочка едва начала лепетать, как Мамык научила ее говорить:
— Я не Чормана ребенок, а Кушика...
Впрочем, Зейнеп походила не на Чормана и не на деда
своего Кушика. Лицом она была вылитая мать — Топан, ру¬
мянощекая аульная красавица.
Чорман и Топан поженились рано.
Чорман, как мы уже рассказывали, в тринадцать лет в
1810 году выиграл родовую тяжбу, блеснув необычайным для
его возраста красноречием. Через год он уже стал мужем То¬
пан, а еще спустя несколько лет сражался с сарбазами Касы¬
ма, присоединившись к войскам русского царя.
Зейнеп была третьим ребенком в семье, первым родился
Муса, за ним — Иса. Избалованная, капризная, она долго
считала своего отца старшим братом, а свою маму Топан.—
снохой. Она рано научилась ругать их бранными словами и
44
при этом отчаянно шепелявила то ли от природного дефекта,
то ли от привычки ломаться.
Зейнеп до поры до времени воспитывалась как мальчиш¬
ка. Верховая езда с детских лет стала ее любимым заня¬
тием. Проводить время среди табунщиков, носиться по степи
на легком и быстром скакуне, а при случае и состязаться в
скачках было для нее высшим удовольствием. Она нисколько
не считала зазорным делом пасти лошадей, и даже находила
в этом для.себя радость, как и в байге.
Отказа ей не было ни в чем, росла она на приволье, при¬
выкла к кумысу, каймаку и свежему мясу, носилась по степям
в седле и без седла. К тому же давала знать и кровь пред¬
ков — крупных, рослых, здоровых. По всему этому рано стала
она высокой и сильной девушкой. Кому неизвестен был ее
возраст *— легко ошибались, смело давая ей пятнадцать, а то
и все шестнадцать лет, когда ей не было и полных тринадцати.
Зейнеп уже слышала, что отец и Айганым договорились
между собой, что у нее есть жених Чингиз знатного ханского
рода и что учится он в русском войсковом училище в Омске.
Слышала она от досужих сплетников, а их в ауле всегда было
предостаточно, что жених нарушает слово, данное матери, и
ведет себя не вполне достойно. Слухи эти она воспринима¬
ла, как не касающиеся ее, словно речь шла о другой, не зна¬
комой ей девочке.
Но когда к берегам Темного озера Нияза неожиданно до¬
шла весть, что сюда едет Айганым, будущая ее свекровь, Зей¬
неп впервые пришла в смятение, почувствовав, что прежде не
волновавшие ее намеки и слухи близки к правде. Девочке ка¬
залось, будто она беспомощный козленок киик, настигнутый
волком. Бабушка Мамык, так нежно оберегавшая свою внуч¬
ку от всяческих житейских невзгод, верная ее защита, скон¬
чалась в прошлом году. Зейнеп не сблизилась с родителями
после смерти бабушки, даже не переселилась в их дом и про¬
должала спать на постели Мамык, с ней рядом оставалась
только служанка — бабушка Бутикей. В эти дни и вниматель¬
ная Бутикей не могла ее утешить. Уткнувшись в подушку и
заливаясь слезами, Зейнеп с острой болью и тоской вспоми¬
нала ласковую Мамык, заменявшую ей мать. Рассеялось на¬
всегда наивное представление о том, что она мальчик. Пере¬
стали прельщать ее забавы в табуне. Она думала только об
одном; что же теперь ей делать, как найти выход из этого ту¬
пика.
Может быть, подумала она, ее выручит старший брат Му¬
са? Юноше исполнилось пятнадцать лет. Он был уже почти
4$
взрослым джигитом и любил своевольную сестренку. В свое
время отец хотел определить его в Омск, в училище, где те¬
перь учился Чингиз, но бабушка решительно воспротивилась
этому, считая, что мальчика нельзя отдалять от дома. И ког¬
да отец под влиянием Мамык передумал и предложил отдать
его учиться в Баянаул, учиться и по-мусульмански и по-рус¬
ски, бабушка уже не возражала и только с тревогой спраши¬
вала, не будет ли ему трудно и там.
В Баянауле Муса чувствовал себя хорошо. Горная прохла¬
да, сухие и чистые степные ветры закалили его. Он очень ско¬
ро стал красивым юношей богатырского телосложения.
В детстве Муса и Зейнеп были неразлучны, хотя брату
часто доставалось от капризной любимицы бабушки. Зейнеп
была задирой, драчуньей. Она, бывало, не только выбранит
Мусу, но и палкой его перетянет. А если Муса отнимет палку
и прочно схватит ее за руки, то начинает визжать н плевать¬
ся. Но брат терпеливо сносил эти выходки. Когда же он уехал
в Баянаул, Зейнеп начала тосковать. Словом, как жеребята:
сблизятся — кусаются, разбегутся — ржут, зовут друг друга.
Но шалости эти уже отошли в прошлое, Муса с хорошими
отметками кончил школу в Баянауле и уже мечтал продол¬
жить учение в Омске, чтобы стать военным.
Весть о скором приезде Айганым и волнения Зейнеп были
понятны юноше. Он и прежде знал о помолвке сестры, но серь¬
езно к этому не относился. Свадьба представлялась далеким
будущим, чем-то вроде игры. Но теперь игра становилась
действительностью. В ауле Зейнеп вслух называли невестой,
обсуждали, как будет к ней относиться Айганым. Только вот
о Чингизе Муса почти ничего не знал.
Муса, окончательно уразумев, что и его сестренка стала не¬
вестой и разделит обычную судьбу своих сверстниц, пробовал
помешать этому, пытаясь расстроить сговор. Зейнеп в его гла¬
зах была еще ребенком, у нее на губах, как говорится, и мо¬
локо не обсохло. Рано ей было испытывать унижения в чужом
доме. Но мать Топан — а к кому еще мог обратиться Муса
за помощью,— грубоватая и строгая мать Топан оказалась
неумолимой. Всех своих детей она гоняла одним и тем же
прутиком и считала, что они должны слушаться одного дви¬
жения ее бровей. Да и дети беспрекословно подчинялись ей,
кроме Зейнеп, озорного «мальчишки» бабушки Мамык. Топан,
когда Зейнеп жила в доме бабушки, не вмешивалась в ее вос¬
питание, ничем не попрекала свою дочь, смирялась с ее «маль¬
чишеством». Так продолжалось некоторое время и после смер¬
ти Мамык. Но и Зейнеп становилась старше, прекратила свои
4в
выходки и оставалась верной только одной своей привычке —
носить мальчишескую одежду.
Однако просьбы Мусы не привели ни к чему. Топан была
неумолима. На слова сына о.на не обратила никакого внима¬
ния, а к дочери послала близких женщин, чтобы они воздей¬
ствовали на нее.
— Скажите этой баловнице, что пора взяться за ум. Что
может подумать свекровь? Пусть оденется как положено. Вон
какая здоровая. И груди появились. А в узких брюках бедра
так и выпирают. Довольно ей щеголять в мужской одежде.
И нечего волосы трепать. Пусть их расчешет и заплетет в две
косы.
Зейнеп и на этот раз взбрыкнула и выставила женщин с
такой неистовой бранью, что те только руками развели. Они
вернулись ни с чем к Топан. Мать разгневалась еще пуще, но
нового шага не предприняла:
— Пусть ее блажит. Никуда ей от своей судьбы не уйти.
Все равно стреножим.
Избавившись от настойчивых тетушек, Зейнеп не избави¬
лась от страха перед неизвестным будущим. Она злилась, вол¬
новалась и наконец заболела. Но даже мечась в жару на ба¬
бушкиной постели, Зейнеп никому не сказала о причинах сво¬
ей болезни. Никому, кроме Мусы. Брат еще раз попытался
поговорить с матерью, но снова натолкнулся на грубость.
— Не мели чепухи!— истошно кричала Топан.— Что пред¬
назначено богом, то и будет! Хочешь, чтоб люди нас осмеяли?
Как же это девчонка вдруг не пойдет замуж? Поболеет и
выздоровеет. А ты переживаешь. Уж если хочешь отрезать
ухо сплетникам, так лучше — на! Режь мое. Не будешь? Тог¬
да перестань мне морочить голову!
Так ничто не могло остановить надвигающихся событий.
Встреча с Айганым произошла. Правда, не совсем так, как
задумал Чорман.
Он выехал с утра со своими нукерами из аула, и в пол¬
день уже приветствовал Айганым. Отдав должные почести, он
проводил ее в белую юрту на берегу Темного озера. Чорман
предполагал отпраздновать приезд сватьи как положено, без
лишней суеты и спешки. Вместе они должны были навестить
аулы старейшин родов, вволю попировать и спокойно распро¬
щаться. Но вышло иначе. Недолго погостив в белой юрте, Ай¬
ганым, улучив удобную минуту, сказала только одному Чорману:
— Я слышала злые намеки. Но не друзья, а враги подхва¬
тили их и разнесли сплетню. Я знаю своего ребенка. Мой Чин47
гиз, мой Чигажан не сделает того, что о нем болтают. Кто
не увлекается в молодости? Не правда ли, Чорман? Ну, по¬
шалил мальчик, кровь-то играет. Только он никогда не был
легким, как перекати-поле. Если даже что и случилось с ним,
я его обуздаю. Я — мать, не позволю посторонним вмеши¬
ваться в судьбу сына. А у самого силенок не хватит! Пусть
только попробует стать поперек. Но знаешь, Чорман, вскочил
прыщик, нельзя ему давать зреть. Надо нам вместе поехать
в Омск.
Чорман согласился с Айганым. И трех дней вдова не по¬
гостила на берегу Темного озера. С ней отправился не толь¬
ко баянаульский султан в сопровождении непременных джи¬
гитов, не только сын его Муса, но и главная виновница всех
волнений Зейнеп.
Как ни оберегали Зейнеп от дурных известий об ее же¬
нихе, как ни утаивал их сам Чорман, хорошо знавший, что
происходит в Омске, тринадцатилетняя невеста постепенно на¬
чинала все понимать.
Чорман, непреклонный в своем решении породниться с то¬
ре, вначале даже от жены своей скрывал слухи о Чингизе.
Скрывал до самого приезда Айганым.
Но, увы, старания Чормана были напрасными. Топан сама
успела выведать все, и однажды с издевкой ошарашила сво¬
его мужа знанием таких подробностей, какие ему самому ни¬
кто не рассказывал:
— Ах ты, мальчик-судья, бала-бий, кого это ты решил пе¬
рехитрить!..
И пошла, и пошла, и пошла. Ветер ли ей принес эти но¬
вости, или сам шайтан нашептал, но Топан говорила правду.
И Чорману нельзя было увильнуть от прямого ответа. Он
ей все объяснил и раскрыл свои замыслы до конца. Топан
согласилась со всеми его доводами, согласилась и с ггм, что
Зейнеп надо везти в Омск и заключить там брачный союз,
независимо от того, хочет или не хочет сейчас Чингиз стать
ее мужем.
— Вези ее, вези!— поддакивала Топан.— Не одна Зейнеп
становится в тринадцать лет хозяйкой очага. Бывает, и по¬
моложе девушки заводят семью.
— Значит, готовь дочь в дорогу,— велел довольный исхо¬
дом разговора Чорман.
Но Топан не очень-то была уверена, что строптивая Зей¬
неп сразу подчинится ей. Вдруг она опять примется за ста¬
рое, опять начнет капризничать, боязливо вздыхала мать. И не
пошла сама, а послала к ней женщин, как и в прошлый раз.
48
Снохи шли с опаской, начали издалека, осторожно и длин¬
но. Но не успели они высказать и малой части своих дово¬
дов, как Зейнеп прервала их кратким и безоговорочным со¬
гласием.
— Конечно, поеду.
Зейнеп всегда была склонна к неожиданным поступкам.
Несколько дней назад она и слышать не хотела о поездке
в Омск, а теперь согласилась сразу, не дослушав уговоров
тетушек.
Взбалмошная девчонка, что и говорить! Но дело было не
только в ее вздорном характере. Она находилась в том воз¬
расте, когда все меняется — и тело, и мысли, когда все неяс¬
ное в какое-то мгновение становится ясным.
Давно ли она не придавала никакого значения своей по¬
молвке с Чингизом. Детство в ней брало верх над отрочест¬
вом. И когда кто-нибудь посмелее заговаривал с ней об ее
будущем или делал только намеки, весь запас бранных слов,
приобретенных Зейнеп у табунщиков, обрушивался на смель¬
чака.
Но быстро подошло время девических мечтаний. Она уже
представляла себе первую встречу с Чингизом, которого все
называли ее женихом. Сегодня становилось не похожим на
вчера: совсем по-иному начинала она бояться этого свида¬
ния. Может быть, слишком желая встречи, она и отвергла пер¬
вое предложение ехать в Омск. Ведь тогда конец ее мальчи¬
шеским забавам. И мало ли что произойдет тогда.
У Зейнеп обострилось и чувство самолюбия. Узнав теперь,
что ее жених колеблется, что он какую-то другую нашел в
городе, она едва не сгорела от стыда. Да, она могла ссорить¬
ся даже с отцом. Но в ее глазах среди всех взрослых люд^й
в той степи, которую Зейнеп могла себе представить, не было
человека умнее и уважаемей отца, Чормана. А кто она, Зей¬
неп? Она прежде всего дочь Чормана.
Так дочь Чормана не подвела своего отца.
Обрадованные согласием Зейнеп, родители, особенно мать,
теперь озабочены были другим, как бы получше, побогаче на¬
рядить свою любимицу.
Она ведь еще продолжала щеголять в странной полумаль¬
чишеской одежде. Шапочка была отделана не выдрой, а бе¬
лым — в завитках — мехом. И верх шапочки, словно у раз¬
гульного джигита, зеленел ярким бархатом. И камзол обтя¬
гивал талию, камзол, сшитый не из шелка, как полагалось
для девушки, а из домотканой шерсти ягненка. Мальчишеские
брюки сшиты были из той же шерсти и отделаны мехом у
49
щиколоток. Темную, как у юношей, рубаху она заправляла в
брюки. Наступали холода, и Зейнеп облачалась в белый мер¬
лушковый полушубок. А в самую лютую стужу она любила
шубу, про которую в аулах чуть ли не сказки рассказывали.
Верх шубы этой сшивали из шкурок черных жеребят. Не трех
там или четырех, а из целых пяти шкурок, потому что Зейнеп
непременно хотелось, чтоб и на ребрах рукавов, и на груди, и
на спине развевались конские гривы. И еще ей надо было,
чтобы шкурки были черными-черными, как вороньи крылья.
Отец, потакая капризам своей единственной дочки, и без того
черные шкурки сам возил в Омск к красильщику меха, чтобы
засверкали они небывало густым черным отливом. Но и это¬
го мало. Шуба была подбита дорогим мехом хорька. Не толь¬
ко в Баянаульской степи, во всей Сарыарке, во веем Приир¬
тышье такая шуба была, как утверждают, единственной. К шу¬
бе Зейнеп подходили сапожки, выстланные войлоком, сапожки
с высокими голенищами. Летом они сменялись легкой алой
обувью жонкайма — хожу, как на пружинах.
Первый раз в жизни женское платье с подолом до коленок
Зейнеп заставили надеть вскоре после смерти бабушки.
Зейнеп упрямилась, мать сперва ее мягко уговаривала. Но
когда уговоры ни к чему не привели, Топан перешла на свой
обычный в таких случаях грубый окрик:
— До каких пор, говорю, ты будешь выставлять напоказ
свои бедра. Была бы еще худенькой, на штаны твои никто не
косил бы глаз. А то вон какая жирная. Спрятать* говорю, по¬
ра задницу — ты ее, как овца курдюк, развесила. Где твой
стыд, спрашиваю? Сам бог не позволяет, чтобы приметы жен¬
ские на виду у всех торчали...
Мать кричала н кричала, а Зейнеп понурилась, но не сда¬
валась.
— Скажите,— исходила яростью Топан,— разве бывало,
что.бы жеребенок сам хотел, чтобы его стреножили. Жеребят
насильно арканят. Плюньте на ее причуды. Я вам велю. Раз¬
деньте насильно и одевайте в женское. Боитесь, что уколет...
Так в первый раз заставила мать свою Зейнеп одеться,
как все девушки в ауле.
Но перед этой поездкой все было куда спокойнее и тише.
Волновалась только одна мать, роясь в сундуке в поисках
подходящего наряда. Чего только не было там — бусы и шолпы; платья и камзолы, прибереженные для дочки. Среди мно¬
гочисленного добра была одежда, пошитая разноплеменными
бродячими портными из кокандского и китайского шелка, из
дорогих русских тканей.
50
Когда мать наконец подобрала приличествующую этой
поездке одежду и Зейнеп оделась без всяких понуканий, все
ахнули, словно увидели ее впервые. Так расцвела, такой при¬
влекательной выглядела она в новом своем наряде.
Зейнеп была стройной, милой, пленительной. Словно это
ее прославляли степные акыны:
Среди всех красивых отличить легко
БелЙё лицо твое — Кровь и молоко.
Не о ней ли сложили песик»:
Плавная, как лебедь, степью проплыла,
Серебряным горлом ты меня звалаі
Не о ней ли пропели и эту:
Черные глаза твои блещут и горят,
Стан твой очень тонкий, гибкий, как тростник.
И зубов жемчужных ослепляет ряд,
И прохладны губы, как степной родник.
И еще одна песня:
Величавой походкой уходишь ты в путь...
Будто белая юрта, упругая грудь...
Если собрать разные изречения акынов о девичьих пре¬
лестях— это и будет Зейнеп, это и будет красавица а казах¬
ском народном понимании. Ко всему этому она отличалась
высоким ростом и приятной округлой полнотой.
Высокая ростом, умом ясна —
На чье же счастье она рождена?
В ответ на это люди, знающие Зейнеп, с восхищением го¬
ворили:
— Она рождена только для того торе, что учится в Ом¬
ске. Ай, какая красивая! Ай, какая стройная! Одна беда —
капризы ее язык изломали.
Еще в ту пору, когда щеголяла она в своем мальчише¬
ском наряде, жители аула вслух мечтали о том, как расцве¬
тет Зейнеп, сменив не в меру яркую одежду молодого джи¬
гита на обычное девичье платье. Теперь они дождались ис¬
полнении своей мечты и наперебой делились друг с другом
новостью и передавали се в ближние и дальние аулы. И так
как вести в степи распространяются быстро, а любопытным
в степи нет числа, то к юрте Чормана потянулись и конные
5!
и пешие взглянуть на Зейнеп в новом наряде. Но суеверная
Топан всячески прятала дочку от посторонних, побаиваясь
дурного глаза, особенно накануне такой важной поездки.
Самые настойчивые, не попав в юрту, грозили проделать
дырки в кошме, и разозленная Топан сказала своим джи¬
гитам:
— Еще юрту повалят. Берите камчи, гоните их в степь.
Обиженные таким нелюбезным приемом, аулчане расходи¬
лись и разъезжались, ворча и угрожая:
— Нарядили дочь, будто бы не знаем, зачем...
— Сбыть с рук решили, не иначе...
— Выйдет — хорошо, а не выйдет — себя вините!..
И намекали издалека, что им уже известно, как ведет се¬
бя легкомысленный омский жених.
...Шум так же быстро утих, как и вспыхнул. Наступил день
отъезда.
С тех пор как Чорман пришел к власти в Баянауле, он
приобрел вкус к почету, привычку пышно обставлять свои
путешествия в степь. За день вперед он высылал по своему
пути верховых, чтобы они подготавливали заранее места обе¬
да и ночлега, ставили юрты, обеспечивали свежим кумысом
и мясом. В аулах по пути следования суета, заботы, как бы
не ударить лицом в грязь, не прогневить султана. Всех всад¬
ников надо было напоить и накормить, всех гостей Чормана.
А к нему и в Омске приходили многие. И на квартиру, где он
останавливался, доставляли сабы кумыса, стригунов и кобылиц-трехлеток на мясо. Вестовые султана извещали в аулах,
что потребуется столько-то и столько-то мяса и даже денеж¬
ные суммы определяли для предстоящего тоя. Ослушаться тут
было нельзя. Не выплатишь долга или утаишь его часть, тебе
же хуже будет. Султану не трудно и в тюрьму упрятать, и в
ссылку послать.
...Во время прежних своих поездок в Омск Чорман не любил
спешить. За два-три дня можно было бы приехать в город, но
он растягивал путь на несколько недель, наслаждаясь пир¬
шествами и долгими разговорами у дастархана.
На этот раз он изменил своему обычаю и, сославшись на
болезнь Айганым, собрался быстро и останавливался только
на необходимый недолгий отдых.
По дороге решили, что Чорман в Омске остановится у
своего старшего родственника — бая Кудера, а Айганым в до¬
ме имама Габдиррахима, которого называли ахоном шести
округов. Айганым и прежде гостила у Габдиррахима. Ханше
было удобно жить в его доме еще и потому, что это он, Габ52
диррахим, помог ей устроить Чингиза в дом татарина Сейфсаттара Се.йфулмаликова, одного из первых городских бога¬
чей. Дом его, рассказывал тогда Габдиррахим, просторный,
сосновый, сыну будет хорошо жить и подкормят мальчика, и
за одеждой его присмотрят. Помнила Айганым и радушный
прием, оказанный Сейфсаттаром еще до того, как сын посе¬
лился у него. Все четыре жены Сейфсаттара оказались жен¬
щинами разных национальностей — татарка, узбечка, казаш¬
ка и уйгурка. Каждая жена жила отдельно, у каждой всего
вдоволь, в том числе и ребятишек, весело сновавших по дво¬
ру, а в обширном доме бесшумно нарушавших границы вла¬
дений своих матерей.
На Айганым Сейфсаттар произвел очень хорошее впечат¬
ление. Рослый и чуточку сутуловатый, смуглый, густобровый,
с черными смолистыми усами, приподнятыми концами квер¬
ху, и такой же черной пучкообразной бородкой, какую обыч¬
но носят башкиры. В его глубоко посаженных глазах свети¬
лась усмешка. Глаза поигрывали лукаво и даже чуточку иг¬
риво, хотя при этом его монгольское, несколько суровое лицо
продолжало оставаться неподвижным. Он был и обходитель¬
ным и замкнутым. И жадным и щедрым. Про него, татарина,
говорили, что он башкир, превратившийся в казаха.
Айганым увидела в нем своего человека и даже прозвище
ему дала — Черный естек. Естек — под этим именем среди ка¬
захов были известны башкиры.
А он в свою очередь почтительно звал ее байбише, но про¬
износил это слово, заменяя «ш» на «ч».
И они не обижались друг на друга.
Однажды Сейфсаттар сказал Айганым, что, если она в
чемшибудь нуждается, он готов ей всегда прийти на помощь,
а рассчитаться всегда успеет.
Айганым вначале вежливо отказалась, но некоторое время
спустя, приехав в Омск, испытала нужду в деньгах и одол¬
жила у Черного естека довольно большую сумму. Когда же
настал срок возвращаться в аул, то растерянно спросила у
него, как ей быть теперь с долгом.
Сейфсаттар или, как сокращенно называла Айганым, Саттар — успокоил ее. Дескать, нет ничего страшного:
— Нужно еще — берите. Впереди у нас много времени.
Отношения у них складывались как нельзя лучше. И вот
теперь их дружбе, кажется, подходил конец. Предстоял непри¬
ятный разговор. Не могла смириться Айганым с вестью, что
ее сын не только путается с дочкой Черного естека, но чуть
53
ли не решил взять ее в жены. Как бы ни был богат Саттар,
разве можно было поставить его рядом с Чорманом.
Одна мысль владела Айганым — отвести беду, близко не
допускать сына к этой девке.
Габдиррахнм познакомил ее с Черным естеком, он обязан
и помочь ей теперь. Айганым думала, что, остановившись у
него, она выяснит все подробности. Пригрозит ему в случае
его отказа тушить пожар, в котором он хоть и не прямо, но
виноват. Она имеет право ему пригрозить. Кто он, Габдиррахим? Еще недавно бедный имам Омска. А ныне с помощью
Айганым и Чормаиа стал ахоном шести округов. К нему сте¬
каются и деньги верующих и подношения натурой. Он стал
богатеть и научился сам выбивать свою долю но каждому
удобному случаю. Живший несколько лет назад в медресе
Омской мечети, он уже успел построить себе восьмикомнат¬
ный особняк с подворьем, где разместились многочисленные
хозяйственные службы. Небольшого роста, еще на памяти Ай¬
ганым худой и хилый, он разжирел и приобрел осанистость.
И перед намазом в ближайшую мечеть и на уроки в медресе
он ездил в собственной повозке. Откуда, спрашивается, все
это взялось? Откуда хлынуло к нему богатство? Из степи, из
казахских округов. А среди окружных султанов самым влия¬
тельным и сильным был теперь Чорман. С ним жили в согла¬
сии и все остальные султаны. Вот на это обстоятельство боль¬
ше всего и рассчитывала Айганым. У Габдиррахима есть
возможности ей помочь, есть сила уважаемого имама. А не
захочет—Чорман подействует на него. Пусть попробует Габдиррахим ему перечить, не посмеет, нет. Не пожелает рас¬
статься со званием ахона шести округов.
Чтобы нашим читателям все стало ясным, придется под¬
робнее рассказать о Сейфсаттаре. И не только о нем.
В первой половине XIX века в Средней Азии столкнулись
колонизаторские интересы Англии и России. К тому времени,
о котором у нас идет речь, Англия цепко зажала в своих ти¬
сках Индию и с жадностью высасывала из нее кровь. Англи¬
чане тянулись к Тибету, в Кашгарию, они начинали прони¬
кать и в Кокандское ханство. Они зарились на рынки и сырье
сопредельных с Россией народов. Не дремала и Россия. Ее
беспокоили действия и планы Лондона, ей надо было знать,
что происходит рядом. Поэтому Россия искала людей, спо¬
собных вести разведывательную работу в странах Средне¬
азиатского Востока. Одним из таких умелых разведчиков и
был Мафди Рафаилов, азербайджанец по национальности,
долгое время живший в Петербурге. Не раз он бывал в Тур54
ции, Иране и Индии, выполняя особые поручения. Он ловко
сочетал деятельность разведчика с торговыми делами, в ко¬
торых. настолько преуспевал, что получил звание купца пер¬
вой гильдии. А за свою негласную политическую работу был
произведен царским правительством в надворные советники.
Выезжая по своим дальним маршрутам, Рафаилов запа¬
сался и хорошей экипировкой и достаточным количеством де¬
нег. Умел он выбирать надежных спутников. Одним из них
был крещеный татарин Мамзур, прозванный христианами
Харитоном, а мусульманами — Хасаном. Этот татарин, бывав¬
ший и в Казани и в Омске, свел Рафаилова с Сейфсаттаром
Сейфулмаликовым.
Сейфсаттар приглянулся Рафаилову. Служил он приказ¬
чиком у богатого русского купца Ганшина, а в год знакомст¬
ва с Мафди был уже самостоятельным торговцем, сколотив¬
шим небольшое состояние. Ему уже приходилось бывать в
Кашгарии и доходить до Тибета. Он знал дороги, знал язы¬
ки, неплохо говорил даже по-китайски. Рафаилов взял Сейфулмаликова в свой торговый караван в качестве проводни¬
ка. Так они и стали служить вместе — Мафди, Хасан и Сейф¬
саттар.
Караван Рафаилова двинулся путем, хорошо известным
Сейфсаттару. От города Чугучака через горы Тянь-Шаня курс
был взят на Кашгарию. Песками Такла-Макан путники оги¬
бали один за другим уйгурские города. Сейфсаттар решил
провести караван северной окраиной Такла-Макан, свернуть
к городу Кумулу, иначе называющемуся Хами, и дальше, че¬
рез Алтынтау, пробиваться в Тибет. Южные города он наме¬
ревался посетить на обратном пути. План этот не удался. Уже
в городе Кучар (казахи его называли Кошером) стало из¬
вестно о смерти китайского императора, богдыхана. В стране
был объявлен траур. Иноземным торговцам в течение шести
месяцев запрещался въезд в города, а те, которые там уже
оказались, на этот же срок лишались права выезда за город¬
ские пределы. В такое заточение и попал караван Рафаило¬
ва. Но предприимчивые торговцы извлекли пользу даже из
этой вынужденной стоянки. До сих пор торговцы встречали
на своем пути большие киргизские аилы, кочевавшие по ту и
по эту сторону Тянынаньских гор. Киргизы, занимавшиеся
преимущественно животноводством, очень нуждались в това¬
рах, особенно в одежде. Товары находились от них далеко, и
они рады были караванщикам. Тут Рафаилову и его спутни¬
кам предоставились необыкновенные возможности. Рассказы¬
вают, торговцы получали яловую овцу за ткань на одну ру55
баху и две овцы за пару сапог. Скот, приобретенный таким
образом, они выгодно сбыли в Кучаре, где, как и в других
уйгурских городах, был всегда велик спрос на мясо. Овцы
шли в обмен главным образом на дорогие меха — шкурки
куниц, соболей, белок, выдр. Выгодно здесь можно было
приобретать и драгоценную яшму самых разных оттенков.
Через полгода караван двинулся из Кучара дальше, в та¬
инственный Тибет. Там, в Тибете, древней родине драгоценных
руд, было много золота и серебра. Настоящей цены благо¬
родным металлам местные жители тогда не знали. Богатст¬
во, как, вероятно, не без преувеличения рассказывают совре¬
менники, было рассыпано по земле. Приложи немного усилий
и собирай. Правда это или вымысел, но можно с полным ос¬
нованием утверждать, что каравану Рафаилова повезло. Ка¬
ких только слитков серебра и золота не было там приобре¬
тено. И жамбы — подарки
родителям и родственникам
невесты, и слитки тай-туяк размером в копыто годовалого
жеребенка, и слитки кой-туяк — копыто овцы, и даже слитки
атан-туяк величиной со ступню верблюда.
Долгими были торговые странствия в те времена. Кара¬
ван Рафаилова в поисках богатой прибыли лет семь-восемь
находился в Тибете и Кашгарии. Рафаилов хотел побывать
и в Кашмире. Вероятно, не только купеческие интересы, но и
замыслы разведчика влекли его туда. Однако караванщики
так истосковались по родной земле, по родным домам, что и
слушать не захотели уговоров своего хозяина Рафаилова.
Пришлось возвращаться, и снова путь лежал песками пустыни
Такла-Макан.
Где-то между Яркендом и Кашгаром Рафаилов неожидан¬
но заболел. Внезапно появилась опухоль и стала расти не
по дням, а по часам. Поговаривали, что во время ночлега,
когда он спал, его укусила либо ядовитая змея, либо пауккаракурт или тарантул. А может быть, все произошло совер¬
шенно иначе, как утверждали осведомленные люди. Хасан и
Сейфсаттар сговорились между собой и решили завладеть
богатством Рафаилова. Им известна была страсть Мафди к
опиуму, и они подмешали туда змеиный яд. От этого яда он
и' умер.
Случилось это в год восстания уйгур под предводительст¬
вом ходжи Жангира против китайского владычества, про¬
должавшегося полтора столетия. Уйгуры снова взяли управ¬
ление страной в свои руки.
Караванщики привезли труп Рафаилова в город Кашгар
и с разрешения местных властей похорбнйли его рядом с мо66
_
гилой святого Аппак ходжи, Белого ходжи. Похоронили Ра¬
фаилова с почестями и даже воздвигли ему мазар.
Хасан и Сейфсаттар испросили у Жангира дозволения
возвращаться через перевал Музарт. Преодолев перевал, ста¬
ли спускаться западными предгорьями Тянь-Шаня к границе.
Тут на караван напали кочевые киргизы и взяли в добычу
много скота и иного добра.
О подробностях ограбления рассказывали по-разному. Но
скорее всего правы были те, которые утверждали, что. Хасан
и Сейфсаттар ловко воспользовались нападением кочевников
и припрятали принадлежащие Рафаилову золото, серебро и
другие драгоценности, свалив пропажу на грабителей.
Погонщики каравана разбежались кто куда, спасаясь от
преследователей в горных ущельях. Но Хасан и Сейфсаттар
держались друг друга и вместе продолжали путь. На границе
Сейфсаттар оказался уже один с несколькими осликами, на¬
груженными рухлядью.
В таможне он рассказывал уже по-своему подробности ог¬
рабления:
— В страхе у каждого над головой свой аллах. Всяк себя
стремится спасти. Я бежал куда глаза глядят. Кто погиб, кто
остался жив,— не знаю.
Сейфсаттар, утверждают знающие люди, лукавил. Он про¬
сто убил, своего спутника Хасана, сбросил его в пропасть с
какой-нибудь скалы. А похищенные вместе с ним драгоценно¬
сти уберег под седлами и в старых мешках, забитых рух¬
лядью. Но ему поверили, и он благополучно привез в Омск
рафаиловскую прибыль.
Сейфсаттар сделал так, чтобы его богатство, не бросалось
в глаза людям. Он занимался небольшой торговлей, воздер¬
живался поначалу от значительных трат, вел скромный об¬
раз жизни. Возвратившиеся караванщики передавали из, уст
в уста, что тут дело нечисто, что Сейфсаттар совершил пре¬
ступление. Омские власти взяли его на подозрение, в тече¬
ние нескольких лет следили 8а ним, однажды даже учинили
допрос. Но прямых улик не было. Сейфсаттар держался спо¬
койно, и тайна так и осталась нераскрытой.
Сейфсаттар богател. Однако мало ли кто богатеет! А то,
что он пускал в оборот и награбленные капиталы, доказать
никто не мог. Так он беспрепятственно стал купцом первой
гильдии и уже самостоятельно стал отправлять хорошо сна¬
ряженные караваны в страны Средней Азии и Китай.
Чингиза он охотно взял в свой дом. Наслаждаясь богат¬
ством, Сейфсаттар стремился его приумножить. Этой цели
67
могли бы содействовать почет и уважение со стороны влия¬
тельных казахов. Сын ага-султана, правителя целого округа,
знатный чингизид с ханской кровью в жилах в глазах Сейфсаттара становился надежным звеном, связывающим его, бо¬
гатого татарского купца, со степью. Со временем и Чингиз
станет одним из сильных правителей, думал Сейфсаттар. К то¬
му же, он намеревается учиться по-русски. Человек, знающий
русский язык, не пропадет. Почему бы такого человека не
приручить, почему бы не сделать так, чтобы он пустился в
полет из его, сейфсаттаровского гнезда.
И еще одна мысль не давала покоя хитрому преуспеваю¬
щему купцу. Ведь в его гнезде и приманка для такого степ¬
ного орленка готова. Четыре жены родили ему не только деся¬
ток сыновей, но и пять или шесть дочек. Среди них была и
ровесница Чингиза, смелая, с огоньком Диль-Афруз, дочка
третьей жены, узбечки Гульхан. Бог не обделил девочку кра¬
сотой и способностями. Училась она так же, как Чингиз, в
русской школе. Так в глубоко посаженных глазах Сейфсаттара загорался огонек надежды: будут вместе расти, привык¬
нут друг к другу, а там, глядишь, Чингиз уже не сможет
обойтись без нее.
Надежды Сейфсаттара были не напрасными. Как только
Чингиз появился в его доме, он сразу приметил Диль-Афруз.
В первые дни и месяцы это была почти детская привязан¬
ность. Чингиз скучал по родной степи, ему не так уж весело
жилось в чужом городе. Но наступали сроки, и Чингиз на¬
чинал по-другому посматривать на привлекательную всегда
оживленную Диль. Прошло еще время. Год, а может быть, два
илн три. Если день был занят муштрой, и второй день тоже, и
быстрая Диль ни разу не попадалась на глаза, Чингизу ста¬
новилось не по себе.
Так в тринадцать лет Чингиз влюбился. И Диль-Афруз не
была к нему равнодушна.
Эта любовь не пришлась по душе узбечке Гульхан. Она
пыталась было помешать дочке и Чингизу. Но Сейфсаттар
властно прикрикнул на нее:
— МолчиІ Не мешай им, дура! Нравится им быть вместе —
пусть будуті Пусть дружат с этих лет, значит, аллахпредна¬
значил им жить вместе.
Гульхан не сдавалась.
— И аллах не предназначил и тебе неизвестно — будут ли
они жить вместе.
На непроницаемом лице Сейфсаттара мелькнуло подобие
улыбки.
— А почему бы ему и не жениться. Разве не корм голодно¬
му торе мое состояние?
Гульхан знала о том, что мальчик уже помолвлен с доче¬
рью Чормана из рода Каржас.
— Что же станется с той, из Баянаула?
Сейфсаттар хохотнул:
— Что и с тобой сталось. Ты одна из четырех моих баб, и
она такой будет.
Гульхан только рукой махнула.
...Чингиз знал о том, что где-то в далеком ауле у него рас¬
тет невеста. Влюбленный в Диль-Афруз, он, воспитанный в
обычаях того времени, думал про себя так же, как Сейфсаттар.
Он возьмет в жены свою милую Диль, если согласится мать.
И тогда у него будет только одна жена. Но если мать будет
настаивать на своем и смирится Диль-Афруз, он возьмет
дочку Чормана второй женой.
Чингиз даже набрался мужества поговорить об этом с де¬
вушкой.
Но она вспыхнула, оттолкнула от себя Чингиза, а потом
стала мучить его слезами:
— Как только ты мог сказать такое? Как только ты осме¬
лился?
И, помолчав, добавила сквозь слезы:
— Если ты говорил серьезно, а не шутил надо мною,—
злая это шутка, Чингиз,—то я перестану существовать не
только для тебя, но и для мира.
Может быть, эти слова Диль-Афруз покажутся читателю
высокопарными. Но дело в том, что именно так она думала и
говорила. В сложной полигамной семье вырастала девушка,
воспитанная на русских и французских книгах, воображавшая
себя романтической героиней, способная пойти на любую
жертву ради любви.
Чингиз вначале не придал значения ее словам.
Юноша и девушка продолжали встречаться и зашли далеко
в своих отношениях.
Однажды Диль сообщила Чингизу, что она беременна. Он
и прежде говорил: «Нет силы, способной разлучить нас». Это
было уже убеждением тогда. И в этом своем убеждении он
окончательно укрепился теперь.
И вдруг эта весть. Весть, летящая стрелой в сердце: едет
мать!
И новая весть: завернула по пути в аул Чормана.
И еще более горькая весть: мать и Чорман едут вместе, не¬
веста с ними.
39
Чингиз вспомнил обещание матери приехать в Омск и
устроить той в честь окончания ученья. Время исполнить обе¬
щание приблизилось. Но мать почему-то не поехала прямо
через Кзылжар. Значит, этот крюк в три раза больше обычно¬
го пути сделан ради дочери Чормана. Значит, мать узнала о
его отношениях с Диль-Афруз. Значит, они попытаются при¬
нести ей и мне несчастье. Пусть приезжают! Пусть пытаются!
Я буду стоять на своем. В крайнем случае останусь в Омске.
Мне же предлагают здесь службу. Что они тогда со мной сде¬
лают?
Так, рассуждая сам с собой, Чингиз предчувствовал неми¬
нуемую схватку. По возможности мягко, чтобы не напугать
свою Диль, он рассказал ей об этом.
Впрочем, омским казахам и даже всем мусульманам было
уже известно во всех подробностях и о поездке, предпринятой
Айганым и Чорманом, и о событиях, происходящих в доме
купца первой гильдии Сейфсаттара. Слухи эти коснулись и
ушей Диль-Афруз еще до того, как с ней начал разговор Чин¬
гиз. Одинокой птицей, застигнутой в ровной степи бураном,
чувствовала она себя. Куда бежать, где спрятаться, что де¬
лать? Она представляла неукротимый нрав Айганым, властную
степную силу Чормана. Ей было хорошо известно, что Чингиз
не только уважает мать, но и побаивается ее. И без того не¬
приятный приезд Айганым и Чормана совсем омрачится появ¬
лением в Омске Зейнеп, любимой дочки султана и келин хан¬
ской вдовы.
Все это пришло на память Диль-Афруз в минуты разговора
с Чингизом и с новой силой взволновало ее смятенную душу.
Диль не выдержала, ахнула и упала в обморок. Но даже
когда она пришла в себя, Чингизу не легко было ее успокоить.
Ей было худо еще и потому, что в доме все знали о случив¬
шемся, а отец в это время находился по своим торговым делам
в Семипалатинске. Ведь только гибкая камча Сейфсаттара
могла навести порядок, прекращала споры четырех жен. Они
и в обычное время постоянно ссорились, жили как кошки с
собаками, желая друг другу зла. Они не здоровались между
собой. Но если можно было сделать хотя бы одной из них ка¬
кую-нибудь пакость, три остальных дружно объединялись. Так
случилось и на этот раз. Все три жены злорадствовали, нагло
подсмеивались и над Диль-Афруз и над ее матерью. Гульхан
беспомощно суетилась и причитала у постели дочки.
Диль-Афруз пролежала несколько дней, в рот ничего не
брала, кроме воды. А когда она наконец встала, в Омск при¬
ехали виновники ее несчастья.
60
На берегу Иртыша стояло несколько юрт аула рода Кар¬
акас, и сородичи со всей щедростью были готовы оказать госте¬
приимство своему султану Чорману. Здесь Чорман и остался.
Айганым, направлявшаяся в дом Габдиррахима, сказала ему
на прощанье:
— Слушай, Чорман, сына я все равно заставлю повиновать¬
ся, захочет он поступать по-моему или не захочет. Но ты
сам не передумал? Дай мне еще раз согласие на брак наших
детей.
И Чорман опять подтвердил, что слова своего он не
меняет:
— Все в нашей воле. Они уже вошли в возраст. Шариат
разрешает жениться и раньше.
На том и расстались.
Едва голова коня, впряженного в повозку Айганым, косну¬
лась ворот подворья Габдиррахима, как сам грузный хозяин
выбежал навстречу. Хитрый имам, он был готов к ее приезду
и хорошо знал все его обстоятельства. Однако сделал вид, что
ничего не подозревает и просто обрадован неожиданному по¬
явлению почетной гостьи.
— О-о, байбише, добро пожаловать. Как мы давно не виде¬
лись!— лебезил он скороговоркой. Несмотря на свою полно¬
ту — он обрюзг и ожирел за эти годы, бородка и усы с одино¬
кими прежде сединами тоже стали теперь черно-белыми —
ловко подскочил к повозке, легко приподнял крупную
отяжелевшую Айганым и поставил ее на землю:
— О-о, байбише, прошу в дом...
Довел ее до порога, пропустил вперед в открытую дверь и,
осторожно поддерживая ее локоть, проводил в просторную
гостевую. В комнате этой обычно останавливались богатые
баи, мирзы, именитые бии, властительные представители
дуанов и всяческие ученые и влиятельные мусульманские свя¬
щеннослужители. Весь дом Габдиррахима был убран в восточ¬
ном стиле и, в особенности, комната для гостей: ее стены,
сплошь увешанные коврами, сияли яркими пламенеющими
узорами. На устланном ворсистыми коврами полу лежали и
шелковые одеяла с подушками.
Габдиррахим предложил чай, кумыс. Надо утолить жажду
с дороги, а потом можно приступать и к беседе.
Между тем, гостевая комната наполнялась людьми — джи¬
гитами Айганым и приближенными имама. Чаепитие обещало
быть длительным. Это как раз и не устраивало Айганым.
— Хазрет,— почтительно обратилась она к имаму,— нам
бы надо было поговорить наедине.
61
т- Не лучше лн сперва чай, байбише? Устали в пути,—
Габдиррахим попробовал оттянуть разговор.
— Чай после, хазрет. Нам надо остаться вдвоем.
Не дожидаясь, пока их попросят выйти, люди один за дру¬
гим покидали комнату. Кто-то еще мешкал, до кого-то еще не
дошел смысл слов Айганым, но она уже указала имаму место
рядом с собой. И тот, изображая всем своим лидом полное
недоумение, послушно приподнялся и с трудом, под тяжестью
собственного груза, перевалился поближе к Айганым.
Когда они наконец остались вдвоем, Айганым спокойно
спросила, все ли здоровы в семье Сейфсаттара, и также спо¬
койно, не выдавая своего волнения, попросила имама расска¬
зать, что он знает об отношениях Чингиза с дочерью купца.
Габдиррахим начал отнекиваться, удивляться, утверждать,
будто впервые слышит такое. А если там и случилось чтонибудь, то он, имам, не подозревал ничего и яе может к этому
быть причастным. Айганым поняла: на ее обходительность и
хитрость Габдттррахим отвечает тем же. Вежливостью тут ни¬
чего не добьешься. И вдова пошла напрямик:
—' Это ты познакомил меня с бродячим башкирцем, это ты
определил моего мальчика в его дом. Это в твоей голове и в
голове Сейфсаттара еще тогда возникли черные мысли. Слу¬
шай, хазрет, пожар разгорелся. Ты его сам и потушишь. Иначе
станешь моим первым врагом. И тогда пеняй на себя.
Ох, как опасно было иметь дело с ханской вдовой. Габдир¬
рахим старался и так и этак. Спорил, снова уверял Айганым
в своей полной непричастности. Но она так умела наступать,
что имам понял всю бесполезность дальнейшего сопротивле¬
ния. Больше всего подействовала угроза Айганым лишить его
ахонства шести округов. Тут было произнесено имя Чормана:
уж если у женщины не хватит сил, то у баянаульского султана
их достаточно. Под конец Айганым совсем напугала имама:
— Смотри, хазрет. И дом твой велю поджечь. Ты и охнуть
не успеешь, как вспыхнет пламя, и все твое богатство пойдет
на ветер!
Переждала и тихо сказала:
— Давай твою руку, хазрет! Будем действовать вместе!
Перетрусивший толстяк так растерялся, что не смог сразу
ответить. Он даже не представлял себе, как можно исправить
наложение. И, помолчав, невнятно пролепетал:
— Что же надо делать, байбише? Скажи...
— Дела наши не так уж плохи,— отвечала Айганым,— сы¬
на я призову сюда, чтобы вернуть его, беспутного, на дорогу.
Понадобится запереть — запрем. Приглашу я сюда и дочь
Чормана. А ты, хазрет, благословишь этот брак.
Имам только головой кивал в знак согласия.
Айганым поделилась своим замыслом с Чорманом.
Так Зейнеп из аула на берегу Иртыша перешла в большой
городской дом и жила полупленницей в одной из его комнат.
Она нисколько не сопротивлялась, потому что не только свык¬
лась со своим будущим замужеством, но и сама хотела те¬
перь стать женой Чингиза.
В самом дальнем углу своего подворья имам выстроил для
младшей жены — токал.— флигель — небольшой четырехком¬
натный дом из сосновых бревен. Назывался он почему-то юр¬
той молодых — отау. Туда-то и переселилась из гостевой
комнаты большого дома Айганым, чтобы там говорить с Чин¬
гизом, там заключить брачный союз, там жить до отъезда из
Омска.
Известие о том, что мать ожидает его в отау Габдиррахима,
Чингиз скрыл от Диль-Афруз. Еще заболеет снова, с тревогой
думал он, а клятвы все равно не нарушу.
У Айганым не было сомнений в том, что сын придет. Но не
было и спокойствия на душе. Она терзалась в догадках, как
поведет он себя теперь, как лучше обуздать его своеволие, как
заставить забыть эту девку. Айганым строила одно предполо¬
жение за другим, выбирала мысленно пути к сердцу сына и
никак не могла выбрать самого верного, самого надежного.
В эти минуты нелегких раздумий в дверях появился ее маль¬
чик, ее Чингиз. Он, казалось, сиял. Он вытянулся, вырос, вы¬
глядел особенно стройным и подтянутым в ладной, словно
созданной для него Военной форме. Но, странное дело, все ее
раздумья мгновенно улетучились, не испытывала она уже
едва вспыхнувшее чувство радости встречи. Зато досада н
злость неудержимо росли в ней.
А Чингиз? Он вдруг ощутил себя мальчиком, он потянулся
к матери, как в аульном детстве, он бросился к ней, чтобы об¬
нять ее, приласкаться, выкрикнув одно-едивствеиное слово:
— Мама, апа!..
Но Айганым резко оттолкнула Чингиза:
— Апа? Вот тебе апа!
Она с размаха ударила его по лицу.
Что было сильнее — боль или внезапное унижение,— он не
смог разобраться и потом. Он помнил: горела щека, ломило
скулу, будто по ней стукнули камнем; темные круги дрожали
в глазах. И от удара и от горькой обиды он повалился на ди¬
ван. Кто знает, сколько бы пролежал он в таком оцепенении,
уткнувшись лицом в жесткий ворс ковра, если бы не визгли¬
вый окрик матери:
— Подыми голову, посмотри мне в глаза!..
Чингиз послушался и дрогнул от страха. Мать склонилась
над ним с кинжалом в руке. Он видел тонкий холодный блеск
отточенного лезвия. Да мама ли это? Так, должно быть, при¬
ходит посланница самой смерти. Неужели она так разгневана?
Неужели она сможет вонзить в него кинжал. Значит, он был
прав, когда боялся ее. Чингиз отпрянул в сторону от матери.
И снова представил себя беспомощным ребенком, которого
вот-вот жестоко накажут.
— Мама, апа!— только и сумел жалобно простонать он на
высокой, почти детской ноте.
Конечно, Айганым выхватила кинжал не для того, чтобы
расправиться с сыном. Она хотела его припугнуть. Но кто мо¬
жет ручаться, чем бы окончился приступ безотчетной ярости,
если бы не этот детский, почти беспомощный зов. Он-то и про¬
будил уснувшее в эти минуты материнское чувство. Айганым
увидела перед собой маленького Чингиза, зрачок своих глаз.
И разом пропала злость и необузданность ханши, бабья теплая
слабость хлынула к вискам, проступила каплями пота на "лбу
и ладонях, кинжал выпал из рук, и сама она безвольно растя¬
нулась на том же диване и запричитала:
— Ойбай, ойбай, лицемерный аллах! Ты взял у меня му¬
жа, ойбай! Отнял мою женскую радость! Ты лишил меня
удачи, ойбай! Ты отобрал у меня скот. Где мое богатство,'ой¬
бай? Хитрый аллах! Теперь ты хочешь отнять и мое последнее
счастье, счастье матери. Что я тебе сделала плохого, лицемер¬
ный аллах? Ойбай, почему ты так жесток ко мне?..
Она голосила, растирая по лицу слезы, и Чингиз проникал¬
ся жалостью к матери, забыв, что щека горела от пощечины.
Он обнял мать, прижался к ее рыхлым вздрагивающим пле¬
чам:
— Не надо так, апа, не надо! Ведь ничего еще не случи¬
лось, а ты горюешь...
— Ничего не случилось, ойбай? Горя, значит, нет?—Ай¬
ганым запричитала еще громче. Она высвободилась от объя¬
тий сына, сложила ладони и молитвенно подняла их,— Вот
этими руками я благословляла тебя от чистого сердца матери.
А ты наплевал на благословение, ты нарушил наш обет.
— Какую я давал клятву? Когда я нарушил, где?— неволь¬
но вскрикнул Чингиз. Ведь он и в самом деле ничего не обещал
матери.
— Спрашиваешь, когда и где?— В голосе Айганым снова
зазвучала угроза. Она перестала плакать, подняла кинжал.—
Отвечай, пока душа в теле. Правду говори, слышишь. Ты в
самом деле решил взять в жены дочку этого естека?
Чингиз растерянно воззрился на мать. Язык слабо повино¬
вался ему.
— Апа. я думаю...— запинаясь, начал он, но Айганым его
резко оборвала:
— А ты не думай. Отвечай прямо: ты берешь эту девчонку
в бабы, хочешь сделать ее своей женой?
— Апа-ау, выслушай меня, прошу...
— И слушать не хочу, как ты виляешь. Не будет она твоей
бабой, пока я жива. Не то что спать, а и ходить с ней рядом
не позволю. Ослушаешься, кинжал вот этот всажу в тебя, если
хватит сил моим рукам. А не хватит, в себя его воткну!
— Апа моя. апа,— заторопился Чингиз,— дослушай меня,
два-три слова тебе скажу.
Айганым устало вздохнула:
— Ну, ладно, давай свои два-три слова.
Чингиз быЛо решил придать разговору шутливый оттенок,
даже попробовал улыбнуться, чтобы хоть немного поднять
настроение матери. Но быстро понял — ничего из этого не по¬
лучится, волнения и страха он не преодолеет, говорить бодрым
голосом не сможет. И все же он попытался быть чуточку
тверже:
— Скажи мне, апа, разве мы не из того рода, где в обычае
мужчин иметь несколько жен?
— Ну, и дальше,— обдала его холодком Айганым, не отве¬
чая на вопрос.
— Значит, и мне можно так, апа?
Айганым подумала, спокойно сказала:
— Можно и тебе. Но сперва с благословения аллаха отве¬
дай курдючного сала и печенки на свадебном тое и возьми в
жены дочь нашего свата Чормана. Поживешь с ней, при¬
выкнешь к ее ласкам за несколько лет, а потом твоя воля —
хоть сто баб бери.
‘ А если, апа, поступить по-другому?
— По-другому, говоришь? Как?
— А так: с дочери естека начать. Ты бы хоть раз взгля¬
нула на нее.
— Зачем мне смотреть. Я, что ли, ее себе в бабы выбираю.
— Нет, ты познакомься сначала. Какая у нее душа, апа,
какая она удивительная...
— Чем только она тебя удивила?
— И красой, и стройностью, и нежностью.
Чингиз опять говорил плаксиво и умиленно. Этим-то и
воспользовалась Айганым, чтобы прикрикнуть на сына:
— Ты что, вокруг пальца хочешь меня обвести? И что ты
за вздор несешь? Не Еыйдет, говорю. Не выйдет, и все тут.
Только через мой труп возьмешь ты эту девку.
Чингиз окончательно потерял равновесие. Где уж ему было
обдумывать свои ответы. Высоким срывающимся голосом он
выкрикнул:
— Ребенок у нас будет, апа!
— Помет на голову такому ребенку.— Злость волчицы
мерцала в глазах Айганым.— Сколько таких детей гниет в
степных оврагах. И тех, что родились живыми, и тех, что ски¬
нули блудливые девки до срока. Живым ли появится на свет,
неживым — все равно ваш ребенок для оврага рожден!
— Нет, апа, нет!.. У нас будет не так.
— Не так?— И Айганым размахнулась, чтобы залепить
новую пощечину. Но сын ловко уклонился, рука матери по¬
висла в воздухе, и новый взрыв ярости затряс ее.
— Не будет она твоей женой, не будет!— Разгневанная Лйганым глухо и сильно стукнула три раза по ковровому полу.—
Запомни, не будет!
— Я сказал, апа, женюсь. По-моему выйдет!
— Выйдет, говоришь? Нет, нет и нет!—Лицо Айганым ста¬
ло еще злей и краснее, чем в то мгновение, когда она ударила
сына. И опять лезвие кинжала сверкнуло в ее руке.
На этот раз она направила кинжал себе в подреберье.
— Пусть тогда я сама умру!..
Все последовало дальше непостижимо быстро. Чингиз ус¬
пел повиснуть на руке матери, отвести от ее тела кинжал, уже
коснувшийся камзола. Но, повиснув на одной ее руке, он по¬
нял, что справиться с матерью не так-то легко. Преодолевая
сопротивление сына, рука Айганым упрямо тянулась пырнуть
клинком жирное тело, пырнуть себя там, где учащенно и тя¬
жело билось ее больное усталое сердце.
Чингиз, как мог, уговаривал мать. Но ничто не помогало:
ни сыновьи уговоры, ни сыновьи крепкие руки. Айганым мета¬
лась, как тигрица, попавшая в капкан, и хрипло приговари¬
вала:
— Пусти, пусти! Тебе говорю, пусти!
Она так цепко сжимала кинжал, что Чингиз не выдержал
и дрогнул. Он заплакал:
— Апа, апажан, сделаю все, что ты захочешь...
— Правда, сын?— И голос и рука матери стали мягче.
— Правда, апажан! Правда, мама-голубушка!
66
— Поклянись тогда прахом своего дедаі
— Клянусь прахом моего дедаі
-— Нет, не так! Ты имя его назови!
— Дедом моим Аблаем клянусь!
— Нет, не так! Ты полностью все скажи.
— Прахом деда моего Аблая клянусь!
. Айганым отложила кинжал, сунула руку за пазуху и вы¬
тащила оттуда какой-то предмет величиной со спичечную ко¬
робку. По темной коже Чингиз сразу понял, что это такое.
Мать не однажды рассказывала, как ее святой дед привез из
Мекки крохотный рукописный Коран, Калам-шарифт. Его по¬
дарил деду имам, священнослужитель на могиле пророка в
Медине. А дед подарил Коран внучке своей Айганым. Она
считала священную эту книгу тумаром—талисманом и по¬
стоянно носила при себе во внутреннем нагрудном кар¬
мане.
— Раскрой книгу, целуй Калам-шарифт!— приказала мать.
Воспитанный з религиозном духе, Чингиз помедлил. Произ¬
нести клятву с Кораном в руках означало отрезать все пути
назад.
— Держи!— повторила Айганым не терпящим возражения
тоном.— Снова поклянись и поцелуй.
Как ему ни было трудно, Чингиз повиновался и через силу
поцеловал Коран.
Айганым нельзя было узнать, так она повеселела.
— Кончено!—с облегчением сказала она.— Да буду я
жертвой дальних предков твоих, и моего деда святого, и самого
пророка, повелителя двух миров. Хватит ли у тебя силенок
перешагнуть через их прах.
И как заклинание произнесла слова молитвы:
— Пайгамбар алла аллахи галайхи уас-салем.
Чингиз молчал. Мать оказалась сильнее его. Он был пол¬
ностью побежден.
Но сомнения в удаче еще не оставляли Айганым. Предста¬
вился случай — значит, надо решить все до конца. Приоткрыв
дверь, сладеньким тихим голоском она спросила:
— Здесь кто-нибудь есть?
Айганым сама наказала своей служанке Куникей стоять
наготове у входа, как только Чингиз появится в отау. Куникей
не-только выполнила наказ ханши, но, прильнув ухом к двери,слышала все от начала до конца, что происходило в комнате.
Она переживала встречу своей госпожи с сыном, переживала,
эатаив дыхание, не смея выдать себя, не то что переступить
порог.
67
И теперь, услышав спокойный голос ханши, она впорхнула
в комнату легко, словно жаворонок, который освободился от
непреодолимой силы змеиных глаз, заставляющих птичку це¬
пенеть над землей.
— Ау, благословенная. Я здесь.
— Позови имама, Куникей. И невесту вели привести. Пусть
и свидетели придут,— распорядилась Айганым. И уже вдогон¬
ку бросила:—Да смотри, чтобы посторонние люди не набе¬
жали.
Потом смерила острым взглядом поникшего Чингиза:
— Не горюй, сынок. Сейчас придет твоя нареченная, по¬
сланная тебе духами двух предков. Дед ее славен, как твой
дед. И она тебя достойна. Свеженькая, как первое молоко. Лю¬
бой джигит почитал бы за честь назвать ее своей любимой.
А ты еще артачишься.
Чингиз молчал.
Айганым прислушалась: вокруг было тихо.
Еще раз пристально посмотрев на сына, она вышла в со¬
седнюю комнату. •
Айганым была убеждена, что первыми откликнутся свиде¬
тели. Они не станут мешкать. С ними она договорилась. Что
касается Зейнеп, то такой уверенности у Айганым не было.
Невеста очень юная, с капризами, на людях показываться не
привыкла. Вдруг начнет колебаться, тянуть, а придет в отау —
засмущается.
Напрасно опасалась Айганым. Решение, принятое Зейнеп
еще в ауле, было на удивление твердым. Девочка выросла са¬
молюбивой и не переносила оскорблений. Она и в дороге ду¬
мала об обиде, нанесенной ей дочерью какого-то торговца-естека. В Омске эта обида стала еще горше. И девушка попроси¬
ла одного из джигитов отца, которому доверяла всей душой,
показать ей Чингиза. Какой он, мой торе? Джигит пообещал
исполнить просьбу.
— Только смотри, сделай так, чтобы я увидела его, а он
меня нет,— предупредила она напоследок.
— Будет по-твоему,— согласился джигит.
Вскоре выяснилось, что повидать Чингиза со стороны про¬
ще простого. Чингиз в своем войсковом училище, может быть,
и отставал немного от других в изучении общих военных наук,
но в кавалерийском деле не имел соперников. С малых» лет
он ездил на стригунке, потом гарцевал на жеребце-трехлетке,
а когда повзрослел, то мог скакать не только на любом коне,
но объезживал и не знавших седла табунных норовистых неу¬
ков. В училище он сразу пристрастился к армейским скакунам,
68
приобрел вкус к казачьей джигитовке, к играм на ипподроме
и вызывал восхищение военных и штатских омичей искусством
верховой езды.
Пожалуй, всему немногочисленному в те годы населению
Омска был известен этот статный молодой ордынец в форме
казачьего урядника с шашкой на левом боку. Известен был
как отличный наездник. Им любовались не только в дни состя¬
заний на ипподроме, но и тогда, когда он проезжал пыльной
улицей, красуясь в седле, сдерживая бег своего породистого
скакуна.
Джигиту нетрудно было установить в городке улицы, где
имел обыкновение показываться Чингиз. Юноша знал, что им
любуются, и следил за своей осанкой, за шагом коня
Вот и вышло так, что невеста впервые увидела Чингиза во
всем его великолепии. Она разглядела и его быстрые пронзи¬
тельные глаза, и брови вразлет, и туго перетягивающий плечо
ремень, и небрежное поигрывание послушным конек.
Зейнеп подумала: и мечтать нельзя о лучшем муже. Ни за
что не отступлюсь от него! И тут же задала себе самой тре¬
вожный вопрос: а вдруг он от меня откажется. Говорят, доч¬
ка естека умеет завлечь, в городских нарядах щеголяет. Нет,
не бывать этому! А если...
И Зейнеп привязала к позолоченному поясу, которым стя¬
гивала безрукавный камзол, небольшой ножичек. Вдруг при¬
годится, мелькнула недобрая мысль.
...В этот памятный день, когда Чингиз пошел в отау на сви¬
дание с матерью, Зейнеп предупредила Куникей:
— Хорошая весть будет—иди к моему окну с поднятыми
руками. Плохая весть, я и так догадаюсь.
Зейнеп в ожидании стояла у окна и не сводила глаз с фли¬
геля, в котором скрылся Чингиз. Она слышала стук собствен¬
ного сердца, и ей ежеминутно казалось, что приоткрывается
входная дверь. Сколько прошло времени? Час. два? Зейнеп от
нетерпенья зажмурила глаза, а когда их открыла — двор пе¬
ресекала Куникей. Она бежала с поднятыми руками. Зейнеп
выскочила ей навстречу, не переводя дыхания от волнения.
— Спеши к нему, голубка, спеши!— радостно торопила ее
служанка.— Аллах помог нам. В той, левой, комнате твой же¬
них с матерью. Иди к нему скорее.
И Куникей помчалась дальше звать имама и свидетелей.
Зейнеп, не чуя под собой ног. пронеслась по двору и влете¬
ла на порог показанной ей комнаты. Несколько мгновений в
нерешительности задержалась: ее будущей свекрови здесь не
было; непонятно, куда она могла скрыться, ведь Куникей ска69
зала, что ее ждет и Айганым; Чингиз сидел один иа диване,
обтянутом коричневым бархатом; сидел, задумчиво опустив
голову.
«Будь, что будет»,— подумала Зейнеп и бросилась к
нему.
Мило шепелявя — мой торе, мой торе!—оиа, еще никогда
никого по-женски не ласкавшая, жарко и доверчиво приль¬
нула к Чингизу. Она крепко и неловко обхватила его обеими
руками и целовала его в щеки. А он, пригорюнившийся, не от¬
вечал ей.
От волнения Зейнеп шепелявила сильнее обычного.
— Мой торе, я буду тебе хорошей подругой. Бот предназ¬
начил нам быть вместе. Смирись.
Тут послышались шаги, голоса, и в комнату когтя одно¬
временно вошли со двора имам со свидетелями, а из второй
внутренней двери Айганым. Зейнеп встала с дивана не раньше,
чем ее все увидели, и в несколько притворном смущении —она
не была робкой от природы — отошла в угол, стараясь «и на
кого не смотреть.
Айганым, конечно, видела все. Она следила за каждым ша¬
гом Зейнеп, подслушивала каждое ее слово. -Обратила она
внимание и на то, как равнодушно вел сабя Чингиз. Но не да¬
вая понять, что ей все известно, сладко и торжественно про¬
изнесла.:
— Как приятно смотреть на вас, дети. Вы навсегда обрели
друг друга. Хазрет, пора!—шепнула она Габдиррахиму.— Вы
же сами утверждаете: разлучать молодых — грех, соединять —
благо. Сотворите же благо для детей, читайте ежеп-кабыл.
Имам начал читать ежеп-кабыл, молитву мусульман при
заключении брака. И свидетели сделали свое дело. И -молодые
испили свадебной священной воды.
Чингиз покорно исполнял все, что требовали от «его, не
смея нарушить клятвы и воли матери. А Зейнеп сияла, не в
силах скрыть своей радости. Она напоминала верблюжонка,
которому только поводья не давали как следует расшалиться.
Флигель — отау был отдан молодым. Не велено было ни¬
кого туда впускать, кроме единственной служанки.
Чингизу пришлось смириться со своей участью. Но Зейнеп
не давала ему горевать. Она не выпускала своего торе из лас¬
ковых и сильных рук. Еще вчера проводившая время в невин¬
ных забавах, не желавшая расставаться с мальчишескими
своими нарядами, озорная гроза табунщиков, она неузнаваемо
изменилась за несколько дней. И откуда только в «ей, юной
степной шалунье, так рано проснулась пылкая опытная жен70
щниа? С каждым днем становилась она неистовей и горячей в
своей: любви.
— Привыкают друг к другу,— сказала осведомленная во
всем Айганым Чорману.
— Это хорошо, но не было у нас свадебного тоя,— пожалел
Чорман и тут же предложил сватье ехать вместе с молодыми
к нему в Баянаул и там отпраздновать как следует. Айганым
не возражала. Стала уже готовиться к отъезду, как вдруг
разнеслась недобрая весть: утонула Диль-Афруз. Она не про¬
стила: Чингизу измены к бросилась с высокого берега в глу¬
бокую Обь.
Вначале сомневались — так ли это. Но все оказалось
правдой.
Айганым и Чорман неодинаково отнеслись к гибели дочки
Сейфсаттара.
Айганым испугалась. Ее прежде всего страшило, что Чин¬
гиз после смерти Диль-Афруз затоскует, будет ходить сам не
свой. Боялась она и Сейфсаттара, только что вернувшегося
домой из Семипалатинска. Рассказывали, убитый горем естек
во всем обвиняет Чингиза, грозит карой, решил обратиться в
суд. Мол, скот отдам, чтобы его засудили, а нет—головой рас¬
считаюсь. Купец был опасным врагом, властью денег он мог
испортить жизнь Чингизу и даже уничтожить его. Айганым
в поисках выхода задумала бежать с молодыми в родной аул,
ночью незаметно исчезнуть из Омекз. А там пусть ищут концы,
степь защитит.
Совсем иначе рассуждал Чорман:
— Чего нам бояться, ее никто не убивал. Ее никто не тол¬
кал в воду, сама утонула. А почему утопилась, никто толком
не знает. Скажут, путалась с моим зятем. Да разве это при¬
чина? Кто отказывается от кумыса, кто не тешится с девуш¬
ками? Если все девушки и юноши из-за любовных неудач бу¬
дут в реки бросаться', в живых на свете никого не останется.
Ничего мы не потеряли и не надо нам бояться Сейфсаттара.
Говорят, он сел на коня. Ну и что? Куда он пойдет, туда и мы
пойдем. Как он докажет, что мой зять виновник ее гибели? Он
думает, закон помажет ему. А я думаю, закон поможет нам.
Волноваться не- стоит. Не могу же я отменить той из-за того,
чтр чья-то дочь утопилась. Сказал, отпразднуем свадьбу, зна¬
чит,; отпразднуем.
Но как же отнесся к этой смерти сам Чингиз?
Служанка-татарка в тот же день шепнула ему об этом так,
чтобы не услышала Зейнеп.
.Он не сразу поверил и даже был немного напуган, но осо-
бенно переживать не стал. В его неокрепшую семнадцатилет¬
нюю душу прочно вошло представление о ханской крови, о
достоинстве богатых и родовитых ханов, всегда имевших по
нескольку жен. Его отец имел семь жен, дед — двадцать три.
И хотя Диль-Афруз была первой любовью Чингиза, он считал
ее своей первой женой. Это ведь он говорил Диль: «Ты для
меня все». Это ведь он обещал ей верность, и Диль верила обе¬
щаниям. Но жаркие ночи во флигеле-отау имама Габдиррахима сделали свое дело. Обещание оказалось нарушенным, к
Диль-Афруз Чингиза уже почти не тянуло. Он жалел девушку,
но жалость эта была неглубокой.
Да и Зейнеп помогала рассеять и боль и память о прежнем.
Она не оставалась в неведении. Болтливая служанка втай¬
не от Чингиза в срок известила и ее. Но если Чингиз огорчил¬
ся, то Зейнеп открыто обрадовалась и облегченно вздохнула:
— Уф!.. Избавилась я от этой беды. Скажи, а Чингиз уже
знает?
Служанка развела руками:
— Думаю, что нет... Кто ему мог сказать?
Но по нахмуренному лицу Чингиза Зейнеп догадалась, что
ему все известно. Она не докучала ему никакими вопросами,
не сделала ни одного намека; только ласки ее стали нежнее и
горячей.
Так все и обошлось бы, и свадебный той в Баянауле от¬
праздновали бы на славу, если бы не нагрянула новая тяж¬
кая беда.
Неожиданно заболел Чорман. Началось с пустяка. Однаж¬
ды утром он почувствовал зуд над уголком рта. Зуд не прохо¬
дил, потом появился прыщ размером с кончик пальца. Прыщ
начал расти. Звали лекаря-баксы. Не помог. Разыскали рус¬
ского врача, и тот не сумел ничего сделать. Все лицо заплыло
в опухоли. Прошла какая-нибудь неделя, и Чормана не стало.
«Бог послал ему смерть»,— говорили доброжелатели. «Это в
наказание за гибель дочери Сейфсаттара»,— злорадствовали
враги.
Видные посланцы родов Каржас и Суюндик, съехавшиеся
в Омск, единодушно решили везти труп Чормана на его роди¬
ну, в Баянаул. С похоронами надо было торопиться: наступала
летняя жара, а Чорман при жизни отличался дородностью и
полнотой.
Казалось бы, путь Чингиза и Зейнеп вместе с Айганым ле¬
жал в Баянаул на похороны и поминальный той. Но тут
произошли события, изменившие естественный ход вещей.
Чингиз, рассчитывавший остаться на военной службе в
72
Омске, получил совсем другое назначение. Именно в это время
его старший родственник Кенесары поднял свое многочислен¬
ное войско, уже оттесненное от Кокчетау в Тургайские степи,
на новое восстание. В этот раз на религиозную борьбу — газа¬
ват его благословил имам Марал. Кенесары перенес свою
ставку на берега озера Кусмурун. Царские власти решили
сразу потушить разгоревшийся степной пожар, направив на
подавление мятежного султана два карательных отряда: один
из них формировался в Оренбурге, другой — в Омске. Омский
отряд возглавлял лихой офицер Шамрай. Ему необходим был
помощник из образованных казахов, знающий и военное дело
и русский язык. Советник Турлыбек Кошенов для этой цели
предложил на утверждение западносибирского генерал-губер¬
натора Вельяминова кандидатуру Чингиза. У Турлыбека было,
по крайней мере, два основания сделать все, чтобы Чингиз
отправился в дальний поход. Он видел в нем опасного сопер¬
ника — молодой офицер мог занять его место. Видимо, на
судьбу Чингиза повлиял и Сейфсаттар. Он во что бы то ни
стало хотел отомстить ханскому отпрыску за смерть своей до¬
чери. Поговаривали, что он щедро одарил золотом и толмачасоветника Турлыбека и самого генерал-губернатора.
Выбора у Чингиза не было. Назначение его не радовало —
как-никак приходилось подымать меч на своих же сородичей,—
но особенно и не огорчало. Предстояло решить самый трудный
вопрос, как быть с молодой женой, где останется Зейнеп. Айганым, будь это в ее воле, увезла бы невестку к себе в Срымбет. Однако весь род Каржас, и в особенности сын Чормана
Муса, даже мысль об этом приняли как оскорбление.
Не по своим шестнадцати годам рослый и решительный
Муса сказал:
— Если бы Чингиз остался в Омске или поехал бы в свой
аул, другое дело. Но ведь он будет в походе. И еще неизвестно,
когда вернется. А у нас горе, у нас на руках покойник. Я не
могу отправить к родственникам мужа сестренку, на которую
сразу свалилось несчастье. Она такая юная... Как она перене¬
сет свое одиночество? Нет, этого я не могу позволить. Сестра
поживет с нами. Возвратится Чингиз и возьмет свою подругу.
С Чингизом наедине Муса говорил прямо и сурово:
— Власти тебе приказали — ты едешь в поход. А я свою
сестренку в трауре везу домой. Я тебе желаю благополучия.
Ты думаешь, я не знаю о твоих похождениях в Омске. Что ж,
в молодости все горячатся, и я тебя не могу укорять. Но те¬
перь вы заключили брак. Бог вас соединил и родители. Перед
богом и перед народом некуда отступать. Знай, сестра не свер73
нет с пути, будет тебя терпеливо ждать, сколько надо. Ну, а
если ты свернешь в сторону — помни: добром это не кончится.
Как потребуется, так и сделаю. Ни перед чем не остановлюсь.
Самым грустным и тяжелым было прощание с Зейнеп.
Черные, как смоль, большие, чуть выпуклые глаза ее затума¬
нились. На длинных изогнутых ресницах дрожали капельки
слез. Дрожали и не скатывались. Она склонила голову, скре¬
стила руки и тихо шепелявила, проглатывая «р».
— Мой торе, твоя воля быть моим или не быть моим. Но я
до самой смерти твоя. А если тебя для меня не станет, не будет
и меня для мира.
Чингиза позвали, минуты прощанья кончались. Зейнеп так
и застыла в горести, не вышла за порог. И Чингиз думал о ее
последних словах, возвращаясь к ним не раз в долгие дни по¬
хода. Что это значит —«не будет и меня для мира?» Неужели
она может умереть? Умереть, как Диль-Афруз? Какие испы¬
тания посылает мне судьба! Почему мне встречаются девушки,
готовые наложить на себя руки?
...Два года походной жизни подходили к концу. В отряде
Шамрая Чингиз возмужал, приобретая не только военную
сноровку, но и основательно раздумывая над своим будущим.
Много было в походе тяжких дней, победа давалась нелегко.
Только через два года войско Кенесары после кровопролит¬
ного боя было отброшено к берегам Сырдарьи, сражаться
дальше с мятежным султаном и одолеть его предстояло ураль¬
ским казачьим частям.
Карательный отряд Шамрая возвратился в Омск. Их
встретили хорошо: Шамрай был произведен в полковники,
Чингиз — в подполковники.
В степи было еще тревожно. Опасность новых вспышек
восстания, особенно в окрестностях Кусмуруна, заставляла
власти принять предупредительные меры. Возник проект со¬
здания нового Кусмурунского казахского округа со строи¬
тельством военного укрепления на берегу озера. Туда прочили
начальником полковника Шамрая, а Чингиза предложили на¬
значить ага-султаном.
До утверждения проекта и Шамраю и Чингизу предоста¬
вили отпуск для отдыха.
Чингиз подумал и решил сначала ехать не к Зейнеп, нахо¬
дящейся не так далеко от Омска, а к Айганым, в глубицную
степь, в Срымбет.
Чувствами он рвался к Зейнеп, но к матери — разумом и
сыновьим сердцем.
Он рано лишился отца, почти не знал его ласк и забот.
74
Его растила, воспитывала мать. Перед пей он считал себя
в неоплатном долгу.
Вся жизнь матери была перед ним как на ладони. Он знал
о ней столько хорошего, но теперь начинал понимать и плохое.
Чингиз догадывался, почему егр мать, едва перешагнув
сорок лет, так быстро начала стариться. В этом возрасте жен¬
щины, и степные и городские, выглядят еще хорошо, если, ко¬
нечно, их не подтачивает болезнь. Чингиз вспоминал мать
Диль-Афруз Гульхан. Ровесница его матери, Гульхан выгля¬
дела прекрасно. Статная и свежая, она могла привлекать как
женщина. Она была в расцвете сил. Еще морщинки не поя¬
вились на гладком и румяном ее лице. Но разве Айганым
жилось хуже? Разве у Айганым было больше изнуряющих
забот? Или омский воздух целебнее степного и городская
пища лучше аульной? Нет, Айганым жилось легче, богаче,
привольнее! Уважение и почет тоже не укорачивают жизнь.
Их-то и не доставало Гульхан и хватало в избытке Айганым.
Почему же все-таки так случилось?
Однажды степной акын сказал:
Полунамек сильней прямых обид.
Он как больного колика страшит.
Чингиз пришел к убеждению, что здоровье матери, ее дух
и волю сокрушили бесчисленные полунамеки.
Без мужа баба,— есть такие голки,—
Беспомощна, как нитка без иголки.
Должно быть, оттого, что Айганым рано овдовела, да еще
потому, что сама едва ли была до конца безгрешна, кого
только ни припутывали к ней — русских и казахов, и знатных
и незнатных, и молодых и старых. Самый малый слух охотно
подхватывали сплетники и сочиняли целые истории. Аульные
бездельники всем на потеху добавляли в эти истории новые
подробности. Находились и умелые шутники-рассказчики, ко¬
торым ничего не стоило передавать сочиненную сказку в ли¬
цах, на разные голоса, с такими жестами и мимикой, что слу¬
шатели смеялись до слез.
Узнавала об этом и сама Айганым. Непристойные россказ¬
ни доходили и до ее детей. И до Чингиза, жившего далеко от
матери в Омске.
Тогда он не придавал сплетням большого значения, а те¬
перь не сомневался в том, что вместе с настоящими бедами
эти постоянные насмешки преждевременно состарили его
мать.
75
Она болела еще тогда; еще тогда ее, грузную, потучнев¬
шую, мучали одышка и сердцебиение. Но то, что она совсем
слегла, одолеваемая тяжелой болезнью, Чингиз узнал только
в дни своего возвращения в Омск из похода на Кенесары.
Нашлись аулчане-очевидны, сомневавшиеся в том, что она
долго протянет. И Чингиз поспешил в Срымбет, чтобы застать
ее живой, чтобы получить материнское благословение.
Айганым почти не вставала с постели. За эти два года она
так изменилась, что Чингизу стало не по себе. Приезд сына
пробудил на некоторое время ее угасавшие силы. Хотелось
поговорить о его дальнейшей судьбе, рассказать ему, что про¬
исходит вокруг.
И в Срымбсте я во всем Кокчетавском округе произошло
много событий. Со слов матери и от близких людей Чингиз
скоро разобрался во всем.
Честолюбивый Зильгара, сменивший в свое время Айга¬
ным на посту ага-султаиа, не смог удержать власть в своих
руках. Его сын Алибек, заносчивый бездельник и барымтач —
любитель угонять чужой скот, не оставлял в покое жителей
окрестных аулов. Никакого сладу с ним не было, и возмущен¬
ные скотоводы отправляли бесконечные жалобы не только в
Омск, но и ■ далекий Петербург. И власти, убедившись в
справедливости жалоб, решили: если Зильгара не может ути¬
хомирить своего родного сына, то какой же он ага-султан.
На эту должность был назначен тихий Тани, внук Аблая от
сына Чингиза, Тот самый Тани, у которого Чорман выпросил
в дар любимую ловчую птицу, ястреба Серую Пику. Народ
поддержал Тани, ханского потомка, человека благоразумного
и спокойного. Подала за него свой голос, лишенный прежней
властной силы, и больная Айганым
Новый ага-султан сразу прослыл правителем благодуш¬
ным Но его доброты хватало далеко не на всех. До сих пор
он был одним из почетных приближенных Айганым, до сих
пор она его считала преданным ей родственником мужа. Но
увы, оказалось, что Тани просто ждал случая, чтобы выпу¬
стить свои спрятанные когти Он затаил глубокую обиду на
Айганым еше с того года, когда она упекла в ссылку его млад¬
шего брата Сартая. В свое время он чуть ли не одобрял ее
поступок — дескать, Сартзй сам виноват, но на самом деле
обозлился ѵ. в течение долги* лет держал камень за пазу¬
хой, чтобы ударить теперь свою сноху.
Тани, взяв узду власти в свои руки, начал мстить Айга¬
ным. Первым его решительным шагом было убийство Балтамбера.
76
Еще отец Балтамбера Тунгатар.из ветви Караман рода
Уак, почти всю жизнь был табунщиком Вали. Он походил на
великана и обладал могучей силой. Сам Балтамбер превзо¬
шел и отца. Рост — верблюжий; посмотреть на него сзади —
лопатки и затылок, как у быка-трехлетки; засучит рукава —
мускулы на руках дыбятся волнами на озере в бурю; но до¬
тронься до мускула — почувствуешь крепость и твердость кам¬
ня. У него, широкого и нескладного, все было необыкновенных
размеров. Голова, как надутый бурдюк; уши, как ладони;
нос, как ступка для проса; мясистые красные губы; курчавая
черная борода, с младости не знавшая бритвы, и только глаз¬
ки были слоновьими — узкими и небольшими. Балтамбер
был наделен сказочной силой. Он мог схватить за челку не¬
объезженного горячего коня и свалить его наземь, он хватал
несущегося аргамака за хвост и останавливал его. Если бы
он не был табунщиком, стал бы батыром. Степные батыры и
так ие осмеливались вступать с ним в поединок. В быту Бал¬
тамбер был очень неопрятен; мыться не любил, грязь въеда¬
лась в поры его кожи; от него всегда пахло потом; он круп¬
ными горстями засовывал в рот жевательный табак — насыбай, и уголки его губ были всегда испачканы коричневой
слюною. Но здоровьем он . отличался удивительным. Даже в
сильные морозы накидывал чуть ли не на голое тело старень¬
кий чекпен изверблюжьей шерсти, натягивал на босые ноги
подлатанные сапоги, брал видавший виды кожаный малахай
и-работал без рукавиц, не чувствуя холода. А летом ему было
достаточнр широких штанов: он обходился без рубахи и не
боялся солнца. Ел он за двоих, а то и за троих. Ему не со¬
ставляло труда справиться с чашей сала и выпить ведро ку¬
мыса. Но обжорство не было в его натуре. Поест так один
раз в день и больше не прикасается к пище. Характер у него
был покладистый. Балтамбер избегал ругани и споров,- не
стремился советоваться по любому поводу, а молча делал свое
дело. Легко прощал маленькие обиды. Но если по-настояще¬
му сердился, то не кричал, не дрался, а просто сжимал обид¬
чику руку, сжимал там, где есть мускулы, и это было больнее
сильного удара. И если уж кто-нибудь задирал его, то на рас¬
стоянии, побаиваясь подходить близко.
Балтамбер начал пасти табун вместе со своим отцом. По¬
том ему поручили дойку кобылиц в ауле Вали. Балтамбер
привязывал к канату двадцать-тридцать кобылиц и успевал
их выдаивать, пока другие не справлялись и с пятеркой.
В скорости с ним никто не мог тягаться. Прежде кумыс при¬
возили на верблюдах, теперь Балтамбер сам притаскивал пе77
реполненные тяжелые сабы. Ночью он выпасал свой кумыс¬
ный табун. Бывало, у других табунщиков лошадей поедали
волки, а у Балтамбера за все время не пропал даже стригу¬
нок. Весь дом Вали, в особенности Айганым, уважали такого
редкостного работника.
Но что за дело было до этого аульным сплетникам. У них
есть свой шариат, без благословения аллаха. Айганым не зря,
мол, уважает Балтамбера. Значит, они близки друг к другу.
Так поговаривали еще при жизни Вали, а после его смерти
утверждали, как непреложное:
— Балтамбер? Разве он дояр Айганым? Нет, это ее муж.
Сплетня распространялась, росла, бросала тень на честь
рода Аблая. Кто хотел, тот и чесал язык: а вы не знаете, хан¬
ша у нас какая! Особенно надоедали родственникам. Те; в
свою очередь, завидуя ли такому работнику или просто стре¬
мясь уколоть Айганым, раздражали ее сначала полунамека¬
ми, а потом брякали и напрямик. Однажды байбише в гневе
запретила, говорить об этом:
— Не мелите больше чепухи!
И вместо того, чтобы отдалиться от Балтамбера, прибли¬
зила его к себе. В свое недолгое ага-султанство она брала
его возчиком, зная, что он всегда охранит ее в пути. И позд¬
нее, расставшись с должностью ага-султана, она выезжала
в гости в его сопровождении. Потом Айганым приглашать
стали реже, но она не изменила, своей привычке ездить в степь,
в предгорья, к лесным озерам. И по-прежнему парой лошадей
правил все тот же Балтамбер.
Аульных сплетников это окончательно вывело из себя. Они
придумывали слухи один другого грязнее:
— Устанет Айганым в пути, захочет передохнуть, тогда
они останавливаются, и Балтамбер гладит ей спину.
■ — Это что?! Он ее и в озере сам купает.
— Купает? Вы лучше скажите, что пх связывает.
— Айганым считает — ездить с батраком хорошо: и он
ничего не скажет, и другие не подумают.
— Нашла себе байбише табунщика. Молодого, огромного,
богатырской силы.
Передавали из уст в уста, придумывали новые подроб¬
ности.
А в последние годы сочинили обидное:
— Состарилась ханша, не гладит он ей больше спину.
Но вопреки сплетникам Балтамбер по-прежнему оставал¬
ся близким человеком Айганым.
Сплетни поползли снова; как только Тани принял ПОСТ
78
ага-султана. Не без его усилий они достигли таких размеров,
что оскорбляли достоинство всех потомков Аблая. И самого
Тани в их числе. Вот тут и начал ага-султан со своими до¬
веренными людьми хладнокровно и обдуманно готовить
убийство Балтамбера. Искали самый верный способ и никак
не могли найти. Убивать в открытой схватке — еще неизвестно
чья возьмет. Нескольким пешим на него пойти — он их рас¬
швыряет кулаками, конных подослать — посбивает с коней
своим увесистым соилом. Нет, действовать надо по-другому.
И выход был найден.
На юго запад от Срымбета, неподалеку от Иманских гор,
с недавнего времени возникла станица из татар, приписан¬
ных к казачьему сословию. Тани завел дружбу со станичным
атаманом Салахом, человеком жестоким и корыстным. Он-то
и посоветовал султану прикончить Балтамбера из пистолета.
Это, сказал он, самое легкое дело.
— Из пистолета?— переспросил Тани. Он знал ружья,
знал пушки, знал стрелы, но пистолета и в глаза не видал.—
А какой он?
- Вот какой!—и Садах вытащил из кармана небольшой
пистолтик.
— Маленький какой. И может убить человека?— недовер¬
чиво покосился Тани.
— Наповал убьет. Слова произнести ваш Балтамбер не
успеет.
Садах показал, как надо обращаться с пистолетом и от¬
дал его Тани. Но кто же стал исполнителем этого мрачного
поручения? Выбор султана пал на Шепе, старшего брата
Чингиза, тщедушного коварного человечка. Он, давно начи¬
ненный
аульными сплетнями, ненавидел Балтамбера. Не
имевший и понятия о чести, он делал вид, что оскорблена его
честь. Он давно грозился то проткнуть табунщику брюхо но¬
жом, то срубить ему голову топором. Погоди, останавливал
его Тани, случай удобный выбрать надо. И сделать без шу¬
ма, чтобы никто не знал.
Как хищно обрадовался Шепе, когда Тани вручил ему
пистолет. Наконец-то! Договорились так- ночью Шепе найдет
Балтамбера в степи, там, где он пасет кобылиц. Найдет будто
бы случайно и спросит словно в шутку. «Убить тебя, Бал¬
тамбер?» Балтамбер так же в шутку ответит: «Убивай! Толь¬
ко как это ты сделаешь?» И Шепе попросит табунщика отойти
и пошире распахнуть на груди свой старый чекпен верблю¬
жьей шерсти. Ничего худого не подозревая, Балтамбер так и
сделает. И тогда... Тогда надо стрелять!
79
Поначалу все шло так, как задумали. Простодушный Балтамбер стал в ярком свете луны против Шепе и даже выпя¬
тил свою могучую волосатую грудь.
— Ну, теперь убивай.
Шепе, не показывая пистолета, запрятанного в рукаве,
тщательно прицелился и спустил курок.
Пуля навылет пробила грудь. Выстрел был негромким, от¬
рывистым. Балтамбер ничего не понял. Он почувствовал боль,
прижал руку к сердцу, но даже не пошатнулся. Шепе выстре¬
лил второй раз в голову. Балтамбер упал, не успев вскрик¬
нуть.
Тут подбежали люди, подосланные Тани — они скрывались
неподалеку,— схватили труп, отвезли его к озеру Кылы у
подножья Срымбета и так глубоко закопали в глухом овраге,
что никому не удалось обнаружить внезапно исчезнувшего
Балтамбера.
Напрасно Айганым просила сородичей мужа найти табун¬
щика. Напрасно она отправляла людей в его родной аул. На¬
прасно ее успокаивал Тани. Мол, испугался дурной молвы и
упреков. Поэтому и скрылся в родных краях. Где же его там
искать.
После исчезновения Балтамбера Айганым совсем переста¬
ла выходить из дома, не вставала с постели. Никто не может
достоверно сказать, что здесь было истинной причиной: обыч¬
ное ли участие в человеческой судьбе или, действительно, она
относилась к нему не так, как к другим. Так или иначе, но
ей стало совсем худо.
...Чингиз плакал, глядя иа мать. Ему горько было смот¬
реть на слипшиеся от пота волосы, на тусклые глаза, на бес¬
форменное расползшееся тело, которым она перестала вла¬
деть. Она говорила с трудом и, задыхаясь, жадно ловила
ртом воздух.
Чингиз плакал.
Но его приезд просветлил сознание матери, оживил ее ум,
помог собрать последние силы. Она не проливала слез. От¬
давая себе отчет в том, что доживает последние дни, Айганым
нашла мужество говорить с любимым сыном о будущем. От¬
рывисто и тем не менее ясно высказала она ему заветную
мечту. Как ей хотелось дождаться того часа, когда избранная
ею самой невестка Зейнеп переступит порог Орды и займет
свое место келин в доме.
Чингиз'молчал. Он боялся ответить невпопад, боялся уско¬
рить приход смерти, уже незримо подстерегающей мать.
Чингиз не мог сказать всего, что он передумал за эти го80
ды. Он помнил, как в дни его любви к Диль-Афруз злился
на мать, как был подавлен ее волей, как утратил надежды
на счастье. И хотя потом он смирился со своей участью, и
Зейнеп стала ему близкой и дорогой, чувство досады и недо¬
верия к матери так и не исчезло за эти два походных года.
Много передумал он и о Зейнеп. С нежностью, с горечью, с
тревогой.
Нет вины Зейнеп передо мной, говорил он сам себе. Ее
судьба — замужество, ей нужен был мужчина. И если им стал
я, она не властна была выбрать другого. Она ему говорила —
люблю! И она не лгала. У него нет повода упрекать ее в
болтливости. Она не баба, прошедшая через замужество Ка¬
кой у нее жизненный опыт? Девушка, почти девочка. Только
что раскрывшийся алый цветок. И ему, а не кому-нибудь, да¬
ла она вкусите первую медовую сладость. Девушка, почти
девочка И шепелявила она по-детски. Но своей стройностью
и привлекательностью не уступала степным красавицам.
И душою чиста С того часа, как остался с ней наедине, во
флигеле-отау, и до последней минуты прощанья ему довелось
испытывать ненасытное наслаждение ее красотой, ее пылко¬
стью. Все время, и в походе и теперь, звучали ее слова при
расставании:
— Мой торе... Я до самой смерти твоя.
После возвращения в Омск и здесь, в Срымбете, он узна¬
вал подробности ее жизни, в Баянауле, узнавал о тамошних
переменах. Зейнеп приехала домой беременной и благополуч¬
но родила ему дочь. Но девочка через несколько месяцев
умерла. Зейнеп в глазах аулчан стала не невестой, а женой
Чингиза. Брата жены, Мусу, несмотря на его молодость, ут¬
вердили ага-султаном. • Слава об его уме, честности, красно¬
речии и находчивости росла в степи. В короткий срок он за¬
воевал такое же уважение, которого долгой службой добился
его отец Чорман.
До Чингиза дошла еще одна новость. Она имела к нему
прямое отношение. Муса отметил годовые поминки по отцу
и, сняв траур, исподволь начал готовиться к отправке сестры
в аул мужа. Теперь приготовления были уже закончены.
Степью летала весть, всех приводившая в изумление. Ойбай,
какой богатый, ойбай, какой щедрый! Две белоснежных юр¬
ты со всяческим добром, двадцать пять верблюдов, впряжен¬
ных в подводы, чуть ли не сотня дойных кобылиц, гурты овец
на убой. Узнала об этом и больная Айганым. Все до тон¬
костей узнала. И обрадовалась. Но еще больше обрадовалась
81
она намерению Чингиза самому поехать за женой. Тем бо¬
лее, что тут не обошлось без подсказки матери.
Айганым собрала у своей постели родственников и друзей,
чтобы посоветоваться о поездке Чингиза в Баянаул. Он, по¬
сланец ханского рода, не должен уступать им в щедрости.
— Пусть его руки будут полными даров,— наставляли ста¬
рейшины.— Пусть сопровождают его уважаемые посланцы
ближних родов — Кереи и Уакв, Атыгай и Карааул, Канжи
галы и Курлеут. Чтобы не искать ночлега, захватите с собой
шатры. Их дадут вам охотно казаки из крепости. И косяк
дойных кобылиц не забудьте. Пусть будет подготовлено вымя
у каждой кобылицы. Ничего нельзя упустить Запаситесь ко¬
лотушками и недоуздками, ведрами для дойки и бурдюками,
чтобы хранить кумыс. На мясо гоните следом молодых, еще
не жеребившихся кобыл Пригласят вас в аул по пути — за¬
езжайте, не пригласят — не вздумайте останавливаться ря¬
дом. Заехал ты, Чингиз, в аул — будь щедрым! Мирза в ауле
должен остаться доволен и подарками и речами. С тобою дол¬
жны быть острословы: им первыми начинать беседу за
дастарханом. Певцов надо взять с собою, домбристов, батыров-балуанов. И смотри, Чингиз, чтобы опытные люги при
сматривали за табуном.
Словом, от малого до большого все было предусмотрено.
Потомок хана, офицер, будущий султан отправляется, как
подобает, в свадебное путешествие.
Чингиз понимал, какое значение придавалось в степи всем
этим внешним знакам достоинства и богатства. Но его беспо¬
коила больная мать. Хватит ли у нее сил дождаться его н
Зейнеп. Он спросил об этом напрямик сородичей, осторожно
посоветовался с матерью.
Седой сородич сказал— Айганым сама пожелала, ^тобы ты ехал. Мать сказа¬
ла — собирайся! Значит, надо собираться в путг
Придет
смерть, как мы ее убережем. Не придет — и врачи ничего не
сделают. Умрет Айганым — похороним ее по обычаям пред¬
ков. Справим поминки как положено. Прочтешь ты молитву
за упокой ее души. Познала она радость жизни, видела и по¬
чет и благоденствие. Ее будущее — тот, иной мир А все, что
останется от нее здесь, будет светом для вас, детей ее. Но
подожди горевать. Ты еще, может, успеешь обернуться и за¬
станешь ее живой. Привезешь келин — двойная радость для
Айганым будет.
Мать одобрила Чингиза на прощанье:
— Не задерживайся, не надо! Только смерть и удача зна82
ют — увидимся мы или нет. Встретимся мы — поблагодарим
бога за добро. Не встретимся — будь счастлив. Знай, я счаст¬
лива сейчас. Ты меня не огорчаешь теперь, как раньше. Ты
послушался меня. Благословляю тебя, как в детстве, белым
МОЛОКОМ своим.
Вскоре караван Чингиза тронулся в дорогу.
Айганьш снова стала предаваться молениям. В последние
годы она ревностно соблюдала все религиозные обычаи. Жиз¬
нелюбивая и деятельная прежде, она превратилась в настоя¬
щую святошу, столь редкостную в казахском ауле. Если бо¬
лезнь не укладывала ее в постель и если она не обедала иля
не ужинала, то часами не сходила с жайнамаза — коврика
Для верующего во время чтения молитв.
Айганым собиралась даже совершить паломничество в
Мекку, чтобы заслужить звание хаджи. Она вышла в путь вме¬
сте с остальными паломниками, но очень скоро поняла, что
ей не дойти,— мешали одышка и сердцебиение. Пришлось
вернуться домой. Она строго придерживалась поста, не счи¬
таясь с болезнью. Но после учащения припадков и поститься
было опасно, как сказали сведущие люди.
Оставалось одно — молитвы.
— Что вы читаете?— спрашивали ее.
— Нафиль. Не знаете, что такое нафиль,— я объясню. Де¬
вочка обязана читать намаз с девяти лет, мальчик—с три¬
надцати. Молитвы, не прочтенные в жизни, ложатся грехом
на виновного. Виновный обязан отмолить этот грех. Вот это и
называется нафиль. Так я стремлюсь заполнять молитвами
конец жизни.
Болезнь не давала возможности Айганым соблюдать по
всей форме обычай. Она не могла молиться стоя, приходи¬
лось сидеть. Полнота не позволяла ей выполнять обряд саждачи — касаться лбом пола. Она ограничивалась только не¬
большим наклоном головы.г
Ей так хотелось, чтобы в доме был постоянно священно¬
служитель, которому бы она доверяла до конца. Младший
двоюродный брат Айганым Пырали служил прежде в Орде, в
ауле Вали имамом. Но, раздосадованный в первые годы вдов¬
ства сестры оскорбительными слухами, он заявил, что больше
здесь жить не может, и поспешил в родные края. Его замешАл мулла — татарин Гали'аскар, получивший, если'верить
ему. Образование в Дарра ал Фунум, религиозной школе в
Каргалы, неподалеку от Оренбурга. Ставший имамом в ме¬
чети, построенной рядом с домом в ущелье горы Срымбет, он
нр’йнушал уважения, и можнб было сомневаться в его дейст-
вительной учености. Тяжелая болезнь чаще заставляла Айганым думать о смерти. И если мулле Галиаскару до сих пор
как-то прощалось его невежество, то теперь Айганым сочла
ниже своего достоинства позволить этому безвестному тата¬
рину отпевать себя после смерти. Поэтому она и послала
гонца к брату своему Пырали. Пырали не откликнулся сразу.
«Сколько лет меня не искала, а теперь, видишь, зовет»,—
подумал он. Гонец прибыл и во второй раз. Имам не посмел
отказать сестре и приехал в Срымбет. С грустью он увидел,
что состояние сестры тяжкое, пожалуй, безнадежное. Он ре^
шил быть около нее, пока в болезни не наступит перелом к
лучшему, либо уж до смертного конца. Пырали хотел пови¬
дать и Чингиза вместе с его молодой женой. Имам мечтал
отпраздновать с Айганым их возвращение. Но этой мечте не
суждено было сбыться.
...Весть о том, что молодые едут, как водится в степи, на
несколько дней опередила их приезд. В Срьшбете заволног
вались. Особенно обрадовалась Айганым. К ней■возвратился
дар речи, утраченный накануне. -Она беседовала с каждым,
кто подходил к ее изголовью, и давала всяческие советы, как
лучше встретить Зейнеп.
— Бог смилостивился!— говорили родные,— Что будет
дальше, знает только аллах Только бы Айганым увидела
своими глазами той невестки и сына.
— Многого мне не надо,— шептала с улыбкой Айганым,—
сношеньку свою Зейнеп я полюбила всей душой. Поцеловать
бы ее в белый лобик.
Айганым оживилась. Оживилась в последний раз, освети¬
лась надеждой, как это нередко бывает перед близким смерт¬
ным часом.
Спокойно лежала она на постели, как вдруг послышался
шум, перестук копыт, смешанный' с возгласами радости и
удивления. Уже можно было различить слова:
— Приехали, приехали!
В комнату Айганым заглядывали те, кто попроворнее, и
шутливо требовали суюнши — подарок за хорошую весть.
Айганым широко раскрыла глаза, хотела что-то сказать, но
не смогла. Снова сомкнула веки, тяжело и хрипло вздохнула
и стихла.
Это был последний вздох Айганым.
84
Вражда с Есенеем
Приказ об образовании нового Кусмурунского округа и
о назначении Чингиза его ага-султаном дошел до Срымбета
в ту пору, когда молодая Зейнеп уже обосновалась в доме
своего мужа.
‘
Казалось бы, чего проще —взять сразу Зейнеп в султан¬
скую ставку. Но у Зейнеп, строго почитавшей аульные обы¬
чаи, были свои представления о долге снохи, и она не могла
их нарушить. Пусть первые встречи со свекровью были сов¬
сем краткими, они успели полюбить друг друга.
И теперь, когда земля на могиле Айганым еще была све¬
жей, Зейнеп с горечью вспоминала ее слова, сказанные едва
ли не перед самой кончиной:
— Молю аллаха, чтобы он взял меня. Услышит он мою
мольбу,— тогда поплачь надо мною от души, жеребено¬
чек мой.
Зейнеп восстанавливала в памяти песенный плач по умер¬
шему — жоктау. Впервые ей довелось повторить вслед за
акыном сложенную им долгую поминальную песню в дни по¬
хорон отца. Юная, почти девочка, она пропела ее тогда до
конца слово в слово. Подавленная горем, она ие забыла ии
одной строки. Ей не надо было придумывать что-то новое.
Песня-жоктау сохраняла свой смысл: печаль оставалась пе¬
чалью. Женщины ханского рода вместе с молодой женой сул¬
тана следовали казахскому обычаю. И утром, и в обед, и ве¬
чером они подхватывали песню Зейнеп. Ритмичный, хватаю¬
щий за душу хоровой плач троекратно звучал в ауле каждый
день.
Только запев сложила сама Зейнеп:
Кошмы бабушка мне побелила,
Разукрасилачюрту мою.
Плачу я у твоей могилы,
Песнь печали — жоктау пою.
И дальше шла поминальная песня, спетая акыном тогда
еще, на похоронах отца.
Самоотверженность Зейнеп и ее верность памяти свекро¬
ви не прошли незамеченными. Многие женщины восхища¬
лись ею.
—• Лучше и не может быть невестки, чем наша Зейнеп.
Как, бывало, хвалила ее ханша. Поговаривали, будто она же¬
нила Чингиза против его воли. А смотрите, как нынче оправ¬
дались ее надежды.
85
Но кроме траура возникла я другая причина, не позволив¬
шая Зейнеп переехать сразу в Кусмурун.
Она стала плохо себя чувствовать. Поест немного, начи¬
нает тошнить. Иной раз она так ослабевала, что ей нелегко
было встать с постели. Опытные женщины разгадали, в чем
дело: Зейнеп тяжко переносила первое время беременности.
Нашлись всеведущие старушки, посоветовавшие ей съесть
мозг беркута. И не прирученного беркута, а вольного, дико¬
го. Зейнеп тут же решила, что лучшего лекарства и быть не
может. Прихоть эта до конца овладела молодой женщиной.
Где только достать птицу?
Случился рядом некто Быкан, сын Вали-хана и его байбише. Приехавший в аул на похороны Айганым, он дожидался
здесь сорокового дня, срока большого поминального тоя.
Дрогнуло сердце старого охотника на ловчих птиц, когда он
узнал про желание Зейнеп. Жил Быкан в Кзылагаче, непо¬
далеку от гор Кокчетау. Он обычно ловил беркутов на вер¬
шине неприступной скалы Ок-Жетпес — Стрела не долетит.
Немногие смельчаки добирались до острого, вонзающегося в
небо, каменистого пика. Бывало, и смельчаки срывались с его
опасной крутизны. Но Быкан поднимался на Ок-Жетпес ие
раз и не два, и суеверные люди шептали друг другу: должно
быть, дух предков помогает ему.
Этих беркутов, так и прозванных охотниками Ок-Жетпес,
он ловил лишь тогда, когда начинала стареть или терять зор¬
кость его прежняя прирученная птица.
В других местах беркутов Быкан не добывал. И силой, и
остротой взгляда, и хваткой они не могли сравниться с орла¬
ми Ок-Жетпес. Только пойманный там беркут мог закогтить
не то что лису, но и волка, настигнув его с расстояния, куда
едва доходит окрик человека.
Сказители утверждали, что птицы эти появились в горах
Кокчетау с тех времен, когда в 'Кзылагаче на белой кошме
был поднят хан Аблай. Они уверяли, что беркуты заповедной
скалы даются в руки только избранным охотникам и, как
правило, только тем, в чьих жилах течет древняя кровь Аблая. Рассказывали еще, что на вершине Ок-Жетпес обитает
только самка беркута, высиживающая птенцов, а где в это
время находится беркут-самец — никому неизвестно. Один
старый человек высказал однажды догадку, что беркут-стец
летает над горами Урала, поэтому, дескать, и детеныши при¬
обретают черно-белое оперенье, похожее на черные уральские
вершины, покрытые белым снегом. Чего только не говорили
про этих беркутов. Была и такая легенда: покинут беркуты
Кокчетау, утес ОктЖетпес, если в аблаевском роду не будет
сыновей, способных их приручать. И ханские сторонники на¬
чинали серьезно побаиваться: хиреет род, уменьшается число
преданных ему людей. Не рухнет ли Черный шанырак, не уле¬
тят ли навсегда черно-белые птицы?
Быкан был хранителем беркутиных гнезд, как чабан —
овечьих отар. Он умел узнавать, когда самка отложила яйцо.
Это случалось не каждый год. Если самка откладывала два
Яйца, то одно непременно раскалывала клювом. Ничто не
укрывалось от глаз Быкана. Самка беспокойно носится над
вершиной,— значит, в гнезде яйцо или уже вылупившийся
птенец. Если самка подолгу пропадает летом — значит, не
ждет в этом году потомства.
Быкан отличался завидной наблюдательностью и уменьем
ловить беркутов. А больше, пожалуй, он ничего и не умел
делать. Житейские заботы мало трогали его. Ко всему он был
равнодушным, но принимал близко к сердцу и горести и уда¬
чи своих сородичей, живших от него на достаточном отдале¬
нии. Умирает кто-нибудь — он тут как тут. Рождается ребе¬
нок — Быкан не замедлит появиться. Правда, и в случае та¬
ких событий внешне он сохранял свою постоянную невозму¬
тимость.
Что касается всяких поверий и примет, то к ним он всегда
прислушивался и знал великое множество.
Стоило ему прослышать, что молодая келин пожелала по¬
лакомиться мозгами дикого беркута, как Быкан обрадовался
этой вести и по-своему ее истолковал. Ему были известны и
раньше причуды беременных женщин. Рассказывали: одна ни
с того ни с сего потребовала волчьего мяса. Значит, на свет
появится злой и жадный человек. Другую потянуло попробо¬
вать змеиного варева. Да, Да! Бывало и такое. И уж тут
ничего хорошего не жди,—, малый вырастет изворотливым и
лукавым. А уж если появилось желание отведать мозг бер¬
кута, не соколом ли суждено стать сыну? Смелой, осмотри¬
тельной птицей, любящей высоту.
. — Не зря появилось такое желание у нашей келин Зейнеп,— рассуждал про себя Быкан,— И подумать только, тя¬
нет ее не к прирученному, а к вольному беркуту. Как знать,
дердкет быть, и сын ее станет зорким джигитом, с крепкой
хваткой. И снова начнет процветать ханская ставка.
О том, что келин произведет на свет дочь, старый Быкан
це позволял себе и думать.
Охотник припомнил, что прошло уже-около трех лет с того
дня* когда он извлек из гнезда на вершине Ок-Жетпес своего
87
последнего беркута. Побывал в горах этим летом, приметил,
что самка беркута опять кружится над скалой и приносит
в свое гнездо и зайцев, и горных индеек, и даже малых яг¬
нят. Нет сомнения, птенец подрастает. Есть возможность ис¬
полнить желание беременной Зейнеп. Быкан твердо решил:
во что бы то ни стало он привезет келин самку беркута или,
в крайнем случае, птенца. Надо исполнить прихоть Зейнеп,
накормить ее мозгом орла.
С такой целью он и уехал, рассчитав, что вернется к со¬
роковому дню, к поминальному тою. Замысла он никому не
выдал: и дома и в ауле Чингиза сказал, что проведает род¬
ственников. Быкан всегда умалчивал, что собирался взобрать¬
ся на вершину Ок-Жетпес. Так поступил он и теперь.
Его не пугали крутой подъем, острые каменные выступы.
С детства он свыкся с горными кручами. И в свои пожилые
годы сравнительно легко одолевал высоту. Иные запасались
канатами и с трудом карабкались по почти отвесному скло¬
ну, иные и не мечтали о подъеме. А он полз, плотно прижи¬
маясь к склону, поднимался по отполированным до блеска
камням, где, казалось бы, и змея не смогла удержаться. Не¬
постижимо тонким чутьем находил он малейшие выступы и
цепко ухватывался за них. Быкан не знал, что такое голово¬
кружение: ему было просто некогда оглядываться вниз, ему
было чуждо чувство страха. По-хозяйски запасался он перед
очередной ловлей всем необходимым, по возможности лег¬
ким, снаряжением — люлькой, сплетенной из чия, бараньей
шкурой, мотком шпагата. Завернув беркутенка и обвязав
люльку, он осторожно скатывал ее по склону, избегая скоп¬
лений камней. Беркутенок был хорошо защищен, а сам охот¬
ник при спуске пользовался волосяным арканом, закрепляя
его замысловатым узлом на стволе можжевельника, чудом
росшего на самой вершине. Где-то на середине спуска одному
ему ведомым приемом он высвобождал первый узел и завя¬
зывал второй на стволе одинокой сосны. И тогда благополуч¬
но возвращался к подножью утеса.
Подъем и спуск проходили не без осложнений. Быкану
приходилось испытывать немало неприятных минут. Но в об¬
щем, не зря его называли покоряющим вершины. Он старался
не замечать случайных ушибов, приноравливался к крутизне
и в равной мере надеялся на свои мускулы, ловкость и дух
предков. Архар мог бы позавидовать ему,— так скоро он очу¬
тился на вершине и в этот раз.
Птенец оказался в гнезде. Он был один, без матери. Уже
отросли его крылышки в темно-белых полосах. На клюве не
проступали розовые пятна, как у самки. Клюв оказался ров¬
ного желтоватого цвета, как обычно бывает у самца. Добрая
примета, подумал Быкан. Это беркут, не иначе, сына подарит
нашему роду Зейнеп.
Хороший знак прибавил ему сил и решимости.
Но не так-то просто было взять беркутенка. И клюв и ког¬
ти у него окрепли. Он уже вот-вот мог взмахнуть крыльями
и взлететь. Птенец отчаянно сопротивлялся, не даваясь в ру¬
ки охотнику. Он стремился поцарапать похитителя, норовил
его клюнуть, отталкивался от него, топорщил крыльями. Низ¬
кий злобный клекот вырывался из его горла. Улучив мгно¬
вение, Быкан накинул на него сеть и связал ноги. Но, видно,
связал не слишком крепко, потому что, едва он стал заво¬
рачивать беркутенка в баранью шкуру, как птенцу удалось
освободить одну ногу и вцепиться когтями в край чекпена.
Вцепиться так крепко, что пришлось одним резким движе¬
нием оторвать кусок полы. Поединок приближался к концу.
Быкан уже втискивал запеленатого беркутенка в чиевую
люльку, как вдруг резкий шум и орлиный клекот заставили
его вздрогнуть. Это подлетела к гнезду мать беркутенка. Она
напугала охотника, не успев нанести ему удара. Быкан ощу¬
тил только сильный толчок. Хищная птица разволновалась
сама, взвилась вверх, угрожающе распластала широкие кры¬
лья. Охотнику показалось — орлица в размахе не уступала
размерами шкуре стригунка. Почему же она его не поранила,
не схватила? И тут он понял, что был хорошо защищен рас¬
щелиной, зажатой с двух сторон камнями. Если бы не эти
камни, о которые мог расшибиться беркут, плохо пришлось
бы ему, Быкану.
Птица продолжала кружить, как бы нацеливаясь, чтобы
вновь ринуться на охотника. Но теперь его нельзя было за¬
стигнуть. врасплох. Быкан мягко, без толчков скатывая по
откосу плетенку с птенцом, наломал себе для защиты несколь¬
ко больших ветвей можжевельника и начал сам спускаться,
обезопасив себя арканом. Дважды пыталась налетать на него
орлица и улетала ни с чем. Вероятно, она поняла — человека
ей не победить. Она набрала высоту и скрылась за- набежав¬
шей пестрой тучкой. Когда Быкан вернулся в Срымбет со
спасительным беркутенком, Зейнеп радовалась как девочка,
которой привезли долгожданный подарок.
Радовался и Быкан, невозмутимый и вялый в обычное вре¬
мя. Ну какой охотник не любит прихвастнуть, набить цену
своей добыче!
■— Если бы сношенька наша не готовилась к рождению
сына,— приговаривал он,— никогда не убил бы такую птицу.
Вырастил бы этого беркута, приручил,— он бы не только лису
брал с лёта, не только волка, но и медведя с оленем.
Зейнеп с аппетитом съела мозг птенца, и дело сразу пош¬
ло на поправку.
Жена выздоровела, Чингиз мог собираться в дорогу.
В Кусмуруне уже с нетерпением ожидали ага-султана нового
округа. Из близких людей он решил взять с собою только
двоих: своего старшего брата Шепе и Абы, сына и внука туленгута в ханском роду.
Мы уже встречались на страницах нашего повествования
с Шепе, нареченным мусульманским благословением Шахимарданом. В народе его недолюбливали. За глаза его иначе
и не называли, как Шытырлак Шепе — лопающийся от зло¬
сти, либо Шыпылдак Шепе — злобою переполненный. Всем
был известен его вздорный характер, его склонность к низ¬
ким и подлым поступкам. Понятно, и Чингиз отнюдь не пре¬
увеличивал его достоинств. Слышал он и о причастности Ше¬
пе к убийству Балтамбера. Но Чингиз был убежден, что стар¬
ший брат будет зорко стоять на страже его интересов. Пом¬
нил он и одну пословицу с ядовитым житейским смыслом:
Когда презирается младший брат.
Старший — почетом и славой богат.
Чингиз это прнсловие приспособил в свою пользу. Мол,
если презирают старшего брата, значит — будут в округе ува¬
жать меня.
Полное мусульманское имя Абы — Абак было почти всеми
забыто. Слуга он и есть слуга, туленгут. Несмотря на то, что
ему с малых лет привелось служить Шепе и даже участво¬
вать в коварных его проделках, нрава он был незлобивого, в
меру хитер и весел. Особое пристрастие он питал к шуткам
и мог без конца подсмеиваться над своим собеседником, не
считаясь ни с возрастом его, ни с положением. Ровесник свое¬
го хозяина, он н над ним мог подшучивать. Чингиз раньше
не сталкивался с ним,— впервые Абы сопровождал его в по¬
ездке за невестой. В путешествии он был незаменимым чело¬
веком — и услужливым, и находчивым, и неунывающим. Поэ¬
тому и теперь Чингиз выбрал его в спутники. Уговаривать
Абы не надо было, он согласился сразу.
Многие не одобряли выбор Чингиза, нашептывали ему:
зачем ты берешь злющего задиру Шепе —покоя тебе не бу¬
дет. А этот Абы — собака, лающая на привязи. Их дурная сла90
ва по пятам пойдет за тобою. Если уж не хочешь «брать
хороших людей, поехал бы лучше один.
Но Чингиз был упрям и не посчитался с мнением добро¬
желателей. У него в уме зрели свои планы, свои расчеты.
Больше всего он надеялся на Шамрая — своего начальника в
долгих степных походах, человека, дружески расположенного
к нему. За время омских лет и военных экспедиции Чингиз
несколько отдалился от аульной жизни и пренебрегал многи¬
ми казахскими обычаями. Его успели наградить язвительным
прозвищем Окаменелой бабки.
Народ много терпел от Шамрая. В Срымбет доходили слу¬
хи, что едва сей бравый командир появился на берегах Кусмуруна, как стал закладывать стены новой крепости и сгонять
с родных кочевий аулы. Говорят, его спрашивали, куда
же мы’денемся? А он твердил свое — куда хотите, мне до это¬
го дела нет. И бичи пускал в дело, а против непокорных — и
дон-асар — одолевающие высоты. Так называли когда-то ка¬
захи пушки и пушечные ядра.' В степи пролилась кровь. Были
и раненые и убитые.
Когда подтвердилось известие, что ага-султаном в Кусмурунский округ назначен Чингиз, к нему приехали гонцы из
пострадавших аулов. Слухам о бесчинствах Шамрая нельзя
было не верить.
— Приезжай скорее, защити нас.
— Хорошо, приеду, посмотрю,— кратко, по своему обыкно¬
вению, отвечал Чингиз.
— Сгорим мы, пепел один останется,— взывали к нему, то¬
ропили его.
Но султан не очень-то обнадеживал;
— Что же делать... Погодите, приеду.
Ага-султан, осуждая в душе жестокость начальника кре¬
пости, боялся его и словом обидеть. В Шамрае он видел опо¬
ру, в Шамрае, с которым отныне ему предстояло разделять
власть, а не в своих бедных соотечественниках.
Потомок ханского рода, он понимал, что былое величие п
сила Аблая уже ие распространяются на него, что и мать Анганым только по привычке называли ханшей, но уже никто
серьезно не верил в степи в ее влияние, в ее способность ре¬
шать важные для аулов дела.
Это сознавала и Айганым в последние годы своей жизни.
Ханская ставка на ее глазах утрачивала свою притягатель¬
ность. Чтобы сын сохранил власть, ему необходимо было ос¬
таваться не только верным офицером царской службы, но
91
искать на посту ага-султана нового округа поддержку выдви¬
нувшихся теперь богатых и влиятельных казахских главарей.
Так и только так ее Чингиз смог бы, хотя не в полную ме¬
ру, считаться последним ханом и не дать окончательно рух¬
нуть знаменитому Черному шаныраку.
В этом, примерно, русле Айганым и говорила с Тани, при¬
нявшим в свое время от нее ага-султанство. Она не подозре¬
вала, что сам Тани давно уже не был ее единомышленником
и даже участвовал в козняк против нее.
Но Айганым в этом разговоре, звучавшем, как. завеща¬
ние, не совершила большой ошибки, потому что Тани и сам
готов был теперь идти на сближение с Чингизом. Несколько
завидуя ему, как потомку ханского рода, втайне кося глаза
на Черный шанырак — как-никак, а в течение долгих времен
он был символом никем не оспариваемого могущества,— Тани
видел в Чингизе и своего соратника. Не мог он отказать и Ай¬
ганым в уме и расчетливости.
Смолоду Тани был щеголеват и не отличался особой само¬
стоятельностью. В общем, он довольно легко поддавался уго¬
ворам.
Он издавна прозван был Айганым Укили — молодцом с
перьями филина, которыми на затылке украшал свой голов¬
ной убор.
— Знаешь ли ты, мой Укили, что шуба не бывает без во¬
ротника, а народ — без старших?
— Слыхивал такие слова, тетушка.
— А знаешь ли ты, мой Укили, какие роды кочуют в Кусмурунском округе?
— И это знаю. Больше всего там кереев и уаков.
— А границы нового округа известны тебе, мой Укили?
Тани хорошо знал и границы округа. Ему подробно рас¬
сказывал о них приезжавший недавно из Омска важный рус¬
ский чиновник. Округ начинался от Кзылжара, был ограни¬
чен течением реки Есиль, от поворота реки, известного под
именем Колденен, граница шла через степь до озера Кусмурун, а дальше тянулась по берегу Обагана, вплоть до слия¬
ния его с Тоболом. И, обходя по восточному краю казачьи
станицы, снова возвращалась к Петропавловску — Кзылжару.
Айганым внимательно выслушала рассказ Тани о землях
нового округа. Горько вздохнула, заговорила:
— Приходилось и мне ездить по этим степям. И когда был
жив наш Жаксы-ага (Добрым старшим, Жаксы-ага, называ¬
ла она своего мужа Вали-хана) и после его смерти. Все ты
знаешь, мой Укили. Известно тебе и казахское присловье о
родах: Аргын, как небо, Кипчак, как звезда, Керей, как ов¬
ца, Уак, как ягненок. Понял ты, куда я клоню?
— Кажется, понимаю, тетушка.
— Так вот, овец-кереев больше всего в Кусмурунском ок¬
руге. Ведут они свое происхождение от четырех предков —
Балта, Кошебе, Сибан и Тарашы
Тани начинал уставать от этого долгого вступления:
— Говори яснее, женеше. Туман у меня в голове.
Но Айганым не торопилась.
— Ты должен знать каждого, кто взглянет на эти ветви.
Тлемис и Иса управляют потомками Балта, Табая и Байда¬
лы. Находящиеся во главе Кошебе, Токсан и Турлыбек ведут
за собой тарашынцев.
— А Сибаном?— перебил тетушку Тани.
— Вот о Сибанах и главная речь. Там заправилы — Есеней и Есип. Понял?
Но эти имена не произвели должного впечатления на
Тани.
— Какой ты нетерпеливый и непонятливый. Я тебе гово¬
рю о самом важном. Среди главарей четырех ветвей кереев
самым богатым, сильным и влиятельным стал Есеней, сын
Естемеса; Перед ним заискивают все кереи, многочисленные,
как овцы. Понял? Ему поклоняются и уаки. Род Канжигалы
и род Курлеут тоже признают его силу. А Есеней — ярый враг
ханского поколения. Ты был еще мал, мой Укили, когда Касым-торе мстил кереям и уакам за то, что они подчинились
русским. Многих он порубил. И сколько скота угнал. Тогда
Есеней объединил кереев и уаков, пошел войной на Касыма,
настиг хана у озера Кактын кара суы, вступил с ним в сра¬
жение и победил. Войска Касыма-торе бежали к Актау и Ортау. И с той поры Есеней ненавидит ханский род. Человек
он упрямый, безжалостный, не остановится ни перед чем. Ха¬
рактером сильный, угрюмый. Говорят, он ни разу не смеялся
в жизни. Да что там смеялся. Даже не улыбался никогда.
— Никак не уразумею, почему ты, женеше, так много го¬
воришь мне об Есенее?—прервал тетушку Тани, которому по
его легкомыслию претили долгие разговоры.
— Ах ты, нетерпеливый Укили!—огорчилась Айганым.—
Неспроста я так подробно рассказываю об этом. Чингизу, мо¬
ему Чигажану, надо ехать в Кусмурун. А на кого он
должен опираться в округе? Только на Есенея. Как говорит¬
ся, поклоняться можно и слабому, опираться только на силь¬
ного. Как он иначе будет управлять?
Айганым опять горько вздохнула:
93
— .Слабая я стада. Не успею дождаться Чингиза. Передай
ему все, что я тебе сказала.
Тани обещал все подробно рассказать Чингизу. Он сдер¬
жал свое слово.
...Выезжая на место новой службы, Чингиз решил испол¬
нить материнский завет — побывать у Есенея, познакомиться
с ним. поближе. Аул Есенея находился на берегу реки Кундызды — Бобровой, вливающейся с востока в озеро Кусмурун. Чингизу не надо было сворачивать далеко в сторону от
своей дороги.
И пока Чингиз собирается в путь, мы поведем речь об
Есекее.
Как было уже сказано, Есеней принадлежал к ответвле¬
нию Сибана из рода Керея. Одни считали, что Сибан по кро¬
ви своей был настоящим узком и только по материнской ли¬
нии являлся родственником кереям. Была и другая версия
родословной. Маленький Сибан жил у дяди, происходящего
из уаков, и только джигитом пришел он в аул кереев. Но
больших расхождений в этих рассказах не было. Сибана еди¬
нодушно считали достойным человеком, положившим начало
многочисленной ветви кереев.
От Сибана произошли Еримсоры, Кортык, Кунгене и Шокматар. Сын Кортыка Кеінкарбай дал жизнь Токмамбету и
Севту. Сент стал отцом Естемеса.
Естемес был совсем ребенком, когда умер Сент. Имуще¬
ство отца растащили его хваткие дяди, а самого Естемеса
отдали на воспитанію родственнику по матери Ашимбаю-батыр-у ив рода Карааул. У богатого Адіимбая было множество
табунов, и Естемес с малых лет пас лошадей. Когда он вырос
в джигита, Ашимбай женил его. В 1789 году у Естемеса ро¬
дился сын, названный Есенеем.
Мальчиком Есеней, как и его отец, пас байских коней. Как
к отец, с детства он понимал униженность своего положения
табунщика.
Однажды, перегоняя табун на новое пастбище, Есеней уви¬
дел, что в сторону степей Сарыарки движется царское вой¬
ско—впереди вооруженные конники, позади — обозы. Войт
ско. остановилось передохнуть неподалеку от юрты Есенея.
Табунщик-подросток стал свидетелем, как ожеребилась одна
породистая кобыла. Жеребенок был слаб, русские не захотели
с ним возиться в пути, в начальник отдал его Есенею.
Однако подросток смекнул, что ему лучше скрыть, как он
получил жеребенка в подарок от русского офицера, и он ре¬
шил придумать случай,.похожий на сказку.
— Днем, когда отдыхали лошади,— рассказывал он,— а
стреножил коня, прикрепил его поводья к своему поясу, до¬
тянулся на земле. Думал о всяких своих невзгодах, об уни¬
жениях, что приходится терпеть от дяди. Всплакнул и неза¬
метно уснул. Во сне приходит ко мне аксакал, добрый такой
и внушительный. Эх ты, горемычный, говорит мне, перестань
терзать себя и вставай. -Садись на коня и скачи прямо на
запад. Доскачешь до оврага и в овраге найдешь молоденького
жеребенка темно-рыжей масти. Он сосет стебли курая. Слы¬
шишь, вставай! В жеребенке твоя удача. Я проснулся. Лоша¬
ди, пощипывая траву, удалились от меня. А конь мой, тот,
который привязан был к поясу, пофыркивал и в нетерпении
бил копытом землю. Я послушал аксакала и помчался к ов¬
рагу. Действительно, в овраге темно-рыжий жеребеночек жует
курай. Рядом — кобыла, жирная, как шужук, конская колба¬
са. Я спешился и к жеребенку. Он нисколько не боится. Обнял
его, поднял и привез к своему стану...
Есеней долго никому не показывал жеребенка, хозяину ни¬
чего не говорил. А когда жеребенок вырос в кобылу-трехлет¬
ку—случил ее с жеребцом. Кобылица принесла нового же¬
ребенка и тоже темно-рыжего. Тут-то и заприметил их Ашямбай,— они выделялись и статью своей и мастью. Откуда
они, спрашивает. Есеней рассказал свою сказку, и дядя пове¬
рил. Да и все вокруг узнали об этом. Шли годы, и множилось
потомство найденыша. В табуне уже стали появляться арга¬
маки Есенея, составившие скоро целый косяк. Про них ува¬
жительно говорили: «Это те, что курай сосали». Или попро¬
ще: «Есенеевские темно-рыжие, словно курай».
Число темно-рыжих перевалило за сотню. Есеней выпла¬
тил калым и женился. Косяк его разросся, и Ашимбай-батыр
разрешил своему племяннику перекочевать в родной «рай,
край Сибана.
Есеней стал богатеть на дедовских кочевьях. Уже до пяти
тысяч аргамаков насчитывал он в своих табунах. И все, *ак
один, стройные, одномастные. Говорят, в те времена конский
базар, куда гоняли сбывать коней сибирские казахи, нахо¬
дился в Самаре за большую тысячу верст. Чтобы добраться
до него, надо было перевалить Уральские горы. Но русские
купцы, приобретавшие степных коней, за аргамаков Есенея
платили втридорога. А Есеней продавал их сотнями. Может,
завистливые люди и преувеличивали,передавая из уст в уста,
что ежегодно на самарской ярмарке он получал выручку за
полтысячн лошадей.
Есеней пришел к расцвету своего богатства, когда в степи
появился Кенесары. Он грабил аулы, угонял скот. Напал он
и на табуны Есенея. Не одну сотню аргамаков из тех, что
сосали курай, прибавил он к своей добыче. Кереи и уаки дали
Кенесары отпор, вступили с ним в схватку и не только ото¬
брали награбленный скот, но взяли в бою и немало пленных.
Есеней не без дальнего расчета привел их в Пресногорьков¬
скую станицу в распоряжение штаба казачьего линейного
войска. Казахи так и называли Пресногорьковскую «Ыстып»,
как в их произношении звучало слово «штаб».
Царские власти в благодарность за такой поступок Есенея
дали ему чин хорунжего. С той поры он стал еще более из¬
вестен. Есенею нередко помогал упрочить положение недав¬
ний переводчик — толмач, а теперь советник шести казахских
округов в Омске Турлыбек Кошеное. Недаром он приходился
новоиспеченному хорунжему двоюродным братом по материн¬
ской линии.
Читателю уже доводилось встречаться на страницах книги
с первой женой Есенея Каникей, дочкой именитого Зильгары. Два ее сына, Аманжол и Мыки, умерли от оспы еще мла¬
денцами. С той поры она уже не беременела. Есенею страсть
как хотелось иметь детей. Мечтал он и о том, чтобы запо¬
лучить вторую жену помоложе. Но Каникей, как яростная
медведица, и шагу ему не давала ступить. Ее приводило в
гнев одно подозрение, что Есеней задумал ввести в дом млад¬
шую жену — токал. И каждый раз она грозила обратиться
за помощью к своим братьям, а их у нее было четырнадцать.
Так проходили дни, месяцы, даже годы.
Но наступило лето, когда один небогатый бай Артыкпай,
внук известного Нияза из кипчаков рода Курлеут, перегонял
скот с потравленных пастбищ родного Баянаула к далеким
предгорьям Урала, где, кате он слышал, в изобилии растет
перистый ковыль. Путь его проходил мимо аула Есенея, по¬
ставившего под осень свои юрты у слияния Обагана с Тобо¬
лом. Сделав остановку, Артыкпай позвал Есенея к себе в
гости.
Он послал к баю-хорунжему с приглашением свою един¬
ственную дочь Улпан. Девушке только что пошел шестнадца¬
тый год. Она росла, не ведая забот и тревог, привыкла про¬
казничать и браниться, словно озорной мальчишка. Порой и
одевалась по-мальчишески, не обращая внимания на безобид¬
ные уговоры отца, во всем ей до сих пор потакавшего. Ей ни¬
кого не удалось обмануть и в этом случае: выдавала стройная
девичья фигура, две длинные косы, высокий певучий голос.
Когда в сопровождении джигита Улпан появилась в юрте
і
і
і
►
,
і
I
|
1
Есенея, он после первого слова приветствия понял, кто стоит
перед ним. Есеней впился в девушку глазами и уже ничего
не мог с собой поделать. Так старый волк одним взглядом
пожирает белого ягненочка. Зацапать бы ее, зацапать! Но
Есеней владел собой и ни одним движением не обнаружил
. вспыхнувшего желания. Только глаз ему не удавалось отвеста. С виду оставаясь равнодушным, он немногословно поблагодарил за приглашение и велел передать отцу, что завтра
будет у него на обеде вместе с ближними и приближенными,
Артыкпай отлично знал, что для Есенея недостаточно за¬
резать молодую овечку или стригунка. Его надлежит угощать
яловой кобылой. И с утра он отправил в табун Улпан с джигитами, наказав им выбрать трехлетку пожирнее.
Улпан, проводившая много времени среди табунщиков, от¬
личная наездница, победительница в любой конной игре, где
участвуют девушки, сама облюбовала жертву — молодую,
лоснящуюся от жира кобылицу, сама ловко набросила на ее
шею петлю аркана и с помощью джигитов поволокла ее к
стоянке отца.
Есеней прибыл несколько раньше, чем ожидали, и уже от¬
дыхал на подушках.
Залаяли, завизжали собаки, раздались людские крики. Это
мимо черных юрт батраков Артыкпая волокли на убой норо¬
вистую кобылу.
— Ау, замолчите, собаки! В нашем ауле Есеней гостит.
Есеней, развалившийся на подушках, сразу узнал высокий
голос Улпан. Он мигом вывел его из дремоты. Он и смущал,
и дразнил, и даже вызывал досаду. «Чертова девчонка,—ду¬
мал он про себя.— Смотри, какая смелая! Подсмеивается надо
мной, что ли? На шею хочет сесть? А хороша... Жаркая, дол¬
жно быть. Имя мое назвала. Собак мною пугает. Погоди, я
еще покажу тебе».
Угощенье прошло как угощенье. Есеней вернулся домой
поздней ночью с разгоряченной кровью и неостывшим чувством
досады. А утром проснулся и понял: что ему угрозы Каникей,
что ему ее четырнадцать братьев! Эта проказница должна
быть его младшей женой.
Артыкпай уже собирался в дорогу, как вдруг явился по¬
сланец Есенея с неожиданным требованием — отдать в жены
единственную дочь.
Не обладавший избытком решительности и храбрости, Ар¬
тыкпай обмяк, оробел. Он приостановил дальнейшие сборы в
путь и отправил к Есенею самого красноречивого из своих
4 С. Мукаиоа
ч?7
людей, предварительно обдумав вместе с ним все главные
возражения. И вот что велено было сообщить Есенею:
— Зачем, Есеке, вы хотите показывать надо мной свою
власть? Почему забываете вы, что я не нищий туленгут, а
внук Нияза из курлеутов, Нияза, имевшего некогда сорок ты¬
сяч лошадей. Есеке должен помнить, что я к тому же по ма¬
тери племянник именитого Казыбека с голосом, подобный
грому. Пусть меня не так глубоко уважают в степи, но я то¬
же не лишен почета и тоже владею табунами. Будь бы у меня
несколько дочерей, я бы еще отдал одну, скрепя сердце, вам
в жены, Есеке. Но ведь Улпан для меня единственная, как
зрачок глаза у кривого. Пусть для людей она уже невеста,
для меня Улпан остается ребенком. Чем я провинился перед
вами, что вы хотите отобрать у меня несмышленое дитя?
Я встретил и проводил Есеке с почетом. Я не заслужил оскор¬
бления. Пусть Есеней возьмет свои слова обратно. Пусть не
идет на насилие, думая, что я вдалеке от своих братьев. Пусть
не разжигает вражды. Он сыт и так. Обойдется он без лако¬
мого куска.
Есенею был передан слово в слово ответ Артыкпая. Власт¬
ный упрямец разозлился. Он повторил свое требование и до¬
бавил:
— А если нет — угоню его табуны обратно.
И прежде оробевший Артыкпай теперь совсем растерялся.
А тут подоспели непрошеные советчики и окончательно сло¬
мили его волю:
— Он, Есеней, от своего не отступится. У тебя два выбо¬
ра, один из них ты должен сделать. Пусть это горько для
тебя, но отдать дочь надо. Волк воет — значит, есть хочет. Есе¬
ней приметил добычу и не успокоится, пока ее не возьмет.
Так говорил один, а другой советчик ему поддакивал.
— Ну, хорошо: допустим, ты погонишь табуны обратно
туда, где уже вытоптаны травы. Думаешь, этим дело кончит¬
ся? Ты разоришься, но Есеней найдет удобное время и все
равно отберет у тебя дочь.
Артыкпай чувствовал: его схватили за горло. Дальше со¬
противляться было бесполезно. На его беду нашлись люди,
сумевшие внушить и дочери, что отец ее попал в безвыходный
тупик.
Куда девалась строптивость Улпан? Еще вчера задорная
и смелая баловница, она подошла к отцу заплаканная, угрю¬
мая, готовая на все. С горестным сознанием, что она оказа¬
лась в капкане, с обреченностью, непостижимой для ее полу¬
детских дет, сказала она разумно и твердо:
— Каждая девушка может стать бабой, если ее продают
за калым. А кому продают —у нее не спрашивают. Нет, я
не вечный камень для родного очага. Не я отца кормлю, скот
его кормит. Пусть он и гонит скот, куда задумал, а меня
отдает Есенею.
И вышла. Повзрослевшая, печально-спокойная, знающая,
іИТО судьбы не миновать.
•*=)
Артыкпай согласился против своей воли, наперекор отцов¬
ским чувствам. Он оставил Улпан Есенею, а сам откочевал
дальше.
Дочь в час расставанья с отцом расплакалась, разрыда¬
лась. И рыданье перешло в песню:
Меня Есенею ты отдал,
Не смог отстоять до конца.
Растоптаны юные годы:
Муж старше седого отца.
Джигитом он хочет казаться.
Но месть ему тайно коплю...
На голову толстого старца
Шанырак его юрты свалю.
Настанет время, и Улпан выполнит свою угрозу.
Но свадебный той прошел мирно, и весть о женитьбе Есенея на Улпан облетела степь, дошла н до Срымбета. И, по¬
жалуй, лучше всех осведомлен был об этом событии Абы...
...Вот и теперь, когда Чингиз вместе со своими спутника¬
ми приближался к берегам Кусмуруна, шел обычный дорож¬
ный разговор о степных делах, о предстоящих аульных
встречах.
Ждали Чингиза во многих аулах, готовил ему встречу и
Есеней. Дозорные своевременно его извещали, где новый Кусмурунский султан останавливался на ночлег, а где только
обедал.
Есеней относился к Чингизу противоречиво. Чингиз был
врагом Кенесары, участвовал в походе русских войск против
хана, помогал согнать его с окрестных степей Кусмуруна и
отбросить на запад до самого Иргиза. Врагов Кенесары Есе¬
ней считал своими друзьями, а друзей мятежного хана —
своими врагами. Но с Чингизом дело обстояло несколько
сложнее. В поступках Чингиза, в его сражениях с Кенесары
Есеней видел обычное проявление духа соперничества внутри
ханского рода. Ханы, идущие друг на друга с воинственным
кличем «Архар!»—враги на короткий срок. А для него, Есенея, они ненадежные союзники, непрочные друзья. Кроме то¬
го, хорунжий недолюбливал Чингиза, Но все эти чувства
•9
отступали на задний план перед тем соображением, что Чин¬
гиз ныне стал султаном округа и, кто знает, мог сослужить
ему добрую службу в будущем. Обдумав и взвесив все до¬
воды, Есеней принял решение оказать Чингизу должный по¬
чет, встретить его, как высокого гостя.
В ауле началась суета подготовки.
Прежде всего стали подготавливать восьмикрылую белую
юрту, хранившуюся разобранной в будничное время. Пышную
эту юрту ставили только в дни больших праздников и для
знатных приезжих. Выбрали живописное место на берегу Кундызды, окаймленном тальником и кудрявыми березками.
Позаботились и о внутреннем убранстве юрты. Частый по¬
сетитель ярмарок и базаров, Есеней с толком умел приобре¬
тать и одеяла, и ковры, и самую что ни на есть богатую рас¬
писную посуду.
Владея тысячными табунами, чванливый и гордый, он
как-то повелел изготовить невиданных размеров сабу для ку¬
мыса из шкур шести крупных жеребцов. Такого кожаного бур¬
дюка ни у кого не было. Бурдюк получил название тай-жузген — «и стригунок может в нем плавать*. Дважды в год эта
саба до краев наполнялась кумысом. Весною, когда кобылиц
отбирали для дойки, в тай-жузген струились потоки пенисто¬
го напитка, известного под именем кумыс-мурындык, иначе
говоря, кумыс, бьющий в нос. Осенью, после окончания дой¬
ки, в сабу лился сырге-молдиретер. Или чистый кумыс, убе¬
реженный от жеребят. Дважды в год Есеней приглашал на
той соседние аулы. Весной главным угощением была хранив¬
шаяся с зимы туша жирной лошади, провяленная в теплые
дни. Осенью к кумысу, убереженному от жеребят, прирезалась
откормленная к этому сроку яловая кобыла.
Об этих пиршествах ходили легенды. Находились люди,
утверждавшие, что полный до краев тай-жузген утолял жажду
обитателей пятисот юрт аулов Кошебе и Сибан.
Необычный этот бурдюк был приготовлен и для тоя в честь
Чингиза.
— Пусть саба будет полной к приезду торе,— наказал
Есеней.
И слуги принялись ревностно выполнять повеление хо¬
зяина. Дело это было не таким уж сложным. Стоило подоить
день-два подряд кобылиц, стоящих у жеребят, привязанных
к жели—г веревке, натянутой на колья. Несколько труднее
было взбивать кумыс в такой огромной чаше. А ведь напиток
этот становится вкусным только в том случае, когда он хо¬
рошо взболтан. Одному только силачу Тоганас-балуану уда-
валось орудовать мешалкой, размеры которой соответствова¬
ли громадной сабе. Мешалка была тяжелой, с массивной ру¬
коятью, к которой было прикреплено серебряное кольцо. Если
Тоганас-балуана не оказывалось поблизости, на конце мешал¬
ки тугим узлом завязывался шпагат, а другой его конец при¬
креплялся к волосяному аркану, опоясывающему снаружи
’Юрау: Два джигита, сменяясь по очереди, ритмично раскачи¬
вали шпагат, и мешалка приходила в движение. Взбалтывая
кумыс, она глухо ухала, и жители аула сравнивали эти звуки
с тревожными криками буревестника над озером.
В канун приезда Чингиза мешалка ухала всю ночь напро¬
лет. Гудел тай-жузген, пенился кумыс, и его кисловатый пья¬
нящий дух кружил головы уставших джигитов.
И глухие удары мешалки, и аромат степного напитка до¬
ходили до юрты Есенея. Он тяжко ворочался, просыпался,
снова
и
снова
пытаясь
представить,
как
произойдет
встреча.
На той он собрал не только своих сибанов, но и достой¬
ных, с его точки зрения, представителей других родов —
уаков, канжигалы, курлеутов. Он задумал окружить торе за
почетной скатертью — дастарханом уважаемыми людьми, но
строго предупредил их:
— Помните, он не простой казах, чтобы останавливаться,
где угодно. Он вырос в городе вместе с русскими торе. К тому
же вам и самим известно, как честолюбивы эти ханские по¬
томки. На обеде и во время общей беседы мы будем все вме¬
сте. А когда он захочет отдохнуть, не докучайте ему. Пусть
он будет один со своими нукерами. Для вас я поставил от¬
дельную юрту.
Многие очевидцы этих заботливых приготовлений недоу¬
мевали:
— Что это с ним? Его не узнать. Он прежде на ханскую
породу смотрел, как конь на волка.
— Значит, у него свои расчеты. Он такой человек. Зря
ничего не делает.
Третьи, стремясь быть глубокомысленнее, говорили:
— Не торопитесь. Подождем, что день покажет. У каждо¬
го дела есть свое начало и свой конец.
Утром приехал Чингиз. Его почтительно встретили близкие
Есенея. Но сам Есеней не вышел из юрты. Этим он давал
знать Чингизу: я старше тебя годами. Ты сам должен прийти
ко мне и отдать мне приветствие. А тогда уж будем и пиро¬
вать и совещаться.
Чингиз понял это. И когда его провели в гостевую восьми101
крылую юрту, он сказал джигитам, что приведет себя в поря¬
док с дороги и направится к Есенею отдать ему свой салем.
— Да будет так!— ответил старший из джигитов.
С этого приветствия — салема и начались все беды.
Оставшись наедине с Шепе и Абы, Чингиз снова продол¬
жал свои расспросы об Улпан.
— Значит, говоришь, красавица?
•— Сам-то я не видел, но все говорят, что токал Есенея —
это чудо из чудес.
— Ну, и ты поможешь мне лучше увидеть это чудо?
—- Посмотрим, султан. Стараться буду, как всегда,— с
хитрецой обещал Абы, разжигая давно известное ему жено¬
любие Чингиза. В любой поездке он искал встреч с моло¬
денькими аульными прелестницами, и Абы неизменно прояв¬
лял удивительную изобретательность, устраивая такие сви¬
дания.
Абы подозревал и на этот раз, что желание Чингиза уви¬
деть Улпан сильнее желания приветствовать хозяина аула.
И еще неизвестно, почему он так настойчиво решил несколько
отклониться в сторону от прямой дороги к крепости.
Гостевую юрту Чингизу поставили на таком расстоянии
от юрты Есенея, что к ней проще было доехать на конях. Но
гости не спешили. Отпробовали отменно взболтанного кумы¬
са, ноели, немного отдохнули. И вместо того, чтобы погово¬
рить о делах, Чингиз опять спросил:
— А вдруг я не увижу Улпан? Что ты тогда предпри¬
мешь, Абы?
— Не переживай того, чего не стоит переживать. Я тебе
сказал, султан,— посмотрим. И посмотришь ее.
— Ты уверен в этом?
— Чингиз, ты гость в доме Есенея. Он — бай, он — батыр.
Он — аксакал своего края. И когда мы пойдем к нему с при¬
ветствием, неужели он спрячет от нас свою токал? Так почти
не бывает, султан!
Опасения Чингиза оказались напрасными. Абы говорил
правду.
Улпан всегда была рядом с Есенеем в его доме. Поджидала
она гостей вместе с мужем и на этот раз.
В ней нельзя было узйать прежней несдержанной, углова¬
той девчонки. Не прожив и года с Есенеем, она уже родила
ему дочь, округлилась, ласками вошла в доверие к старику,
приобрела над ним власть. Раньше ее баловал отец, теперь
баловал муж. Об Улпан и в девичестве отзывались: конному
не даст проехать, пешему — говорить. Так и теперь, вопреки
ІЮ
обычаям, она вмешивалась в речи старших, храбро высказы¬
вала любое свое суждение и стала такой острой на язык, что
многие побаивались при ней заходить в юрту мужа.
Изменился и сам Есеней. Он позабыл свои охотничьи за¬
бавы и, редко принимая приглашения, почти перестал бывать
в соседних аулах. А если уж отправлялся в гости, то непремен¬
но в сопровождении Улпан. Туда, куда ей было неприятно
идти, не делал шага и он. Немногословный и прежде, он теперь
охотно предоставлял возможность Улпан говорить от своего
имени.
В богатой юрте Есеиея Улпан одевалась еще наряднее, чем
в отцовском доме. И гостям она показывалась в дорогих обно¬
вах, и на люди выходила щедро разодетой. Тщеславный Есеней
всячески поощрял щегольство младшей жены. И вместе с ней
гордился ее головным убором — саукеле, так украшенным дра¬
гоценностями, что, по словам знатоков, он стоил косяка отбор¬
ных лошадей.
Прослышав, что к ним в аул едет Чингиз, Улпан выряди¬
лась в свое лучшее платье и решила блеснуть драгоценными
самоцветами. Камни переливались и в золотых кольцах, наде¬
тых на ее длинные пальцы, и на подвесках шолпы, вплетенных
в густые косы, выпущенные поверх камзола вопреки обычаю
замужних женщин, и в сережках, которых она не носила в
обыкновенные дни.
Есенею не очень понравилось такое прихорашивание имен¬
но в день приезда знатного гостя. Но он промолчал, втайне
надеясь, что Чингиз не посетит его жилья. Не зря же он отвел
ему гостевую юрту на отлете от аула на тихом берегу Кундызды. Там он и угощенье отведает, там и посовещается с ними,
оттуда тронется и дальше в путь. «Эти торе, эти ханские от¬
прыски,— думал Есеней,— редко снисходят до того, чтобы
навестить хоть и богатого, но простого казаха. Ну, а зайдет,
так пусть зайдет». Но, бросив в это мгновение взгляд на похо¬
рошевшую и такую нарядную Улпан, он униженно начал мо¬
лить аллаха, чтобы молодой султан миновал их юрту.
Однако бог не внял просьбам бая. Пришел джигит и сооб¬
щил, что Чингиз готовится отдать ему салем. Ну и пускай
приветствует, пускай попялит глаза, рассуждал он про себя.
Пускай убедится, что у меня красивая токал. А дальше что?
Ничего!
Он ошибся, Есеней.
Улпан, слышавшая о красоте Чингиза и его похождениях,
желала увидеть его не только из простого любопытства. И ко¬
гда джигит принес весть, столь огорчившую ее мужа, она
103
вздрогнула, разгорелась, разрумянилась. Но тут же постара¬
лась сдержать свое волнение, скрыть его от Есенея. Она сразу
сообразила, что ей следует сесть подальше от мужа, занимав¬
шего, как принято, почетное место на сложенной вчетверо мяг¬
кой жеребковой подстилке. Она займет пост у белого шелково¬
го занавеса по правую сторону от входа. И муж не сможет за
ней наблюдать, тем более, зрение его в последнее время прц-.
тупилось, и молодого хана ей удастся как следует разглядеть.
...Чингиз вошел в юрту в полдень, в обеденный час. Кошма,
прикрывающая сверху юрту, была откинута, и в широкое от¬
верстие проникали лучи полуденного солнца. В юрте было
светло, как в степи.
Чингиз сразу увидел Улпан, алевшую майским маком на
белом шелке занавеса. Может быть, он так и не отвел бы от
нее глаз, так и забыл бы, что он явился сюда отдать приветст¬
вие Есенею. Но Абы вовремя и громче, чем было положено,
приветствовал хозяина. Хитрый Абы мгновенно оценил обста¬
новку и отвлек внимание Чингиза от красавицы. И Чингиз,
сообразивший, что надо вести себя достойно и прилично, пода¬
вил растерянность, приложил правую руку к груди и молвил с
легким вежливым поклоном:
— АссалаумалейкумІ
Впрочем, Есеней оказался зорче, чем предполагала Улпан.
Чересчур пристальный взгляд Чингиза, брошенный на жену,
не прошел для него незамеченным. И поэтому он молча про¬
тянул руку Чингизу, не ответил на приветствие.
Почувствовал себя неловко и сам Чингиз. Беседа не лади¬
лась. Он поглядывал то на Есенея, то на Улпан. Молчал и Есе¬
ней, угрюмо опустив глаза, пока, наконец, не догадался при¬
казать джигитам нести угощение.
В таких случаях не подают обильную еду — обед готовится
для гостевой юрты, ограничиваются кумысом.
Отпробовали в молчании.
Чтобы как-то сгладить неловкость, первым заговорил Чин¬
гиз, уже пришедший в себя. Он коротко рассказал о цели
своего путешествия.
Есеней никак не высказал своего отношения, протянув без¬
личное:
— А-аа!
, Снова наполнили кесе, снова выпили. Разговор не клеился.
— Я спешу, Есеке, в Кусмурун. Завернул к вам, чтобы вас
поприветствовать. И с вашего разрешения пойду в гостевую
юрту.
104
Есеней равнодушно согласился и продолжал сидеть так же
хмуро, не поднимая глаз.
Обернувшись у выхода, Чингиз еще раз задержал долгий
взгляд на Улпан. Она разрумянилась еще жарче. Она была
такой чуждой этой скучной натянутой обстановке, этому груз¬
ному и уже старому угрюмому человеку. Ее живые глаза встре¬
тились с глазами Чингиза: «Свидимся ли мы еще? И если нет,
то прощай, прощай».
В эту самую секунду Есеней опять посмотрел на них. «Ишь
ты, переглядываются»,— с ревнивой злобой приметил он и тут
же решил отказаться от своего первого намерения поговорить
и попировать с Чингизом в гостевой юрте. Об этом своем ре¬
шении он сообщил не сейчас, а потом, сославшись на недомо¬
гание.
Но глаза двух молодых людей уже встретились. И ничего
поделать было нельзя.
Когда гости отдалились от юрты Есенея, Чингиз не выдер¬
жал:
— Абеке мой, ответь, пожалуйста, мы видели сейчас ангела
или человека?
— Я думаю, человека,—отвечал невозмутимый Абы, отли¬
чавшийся к тому же в этих делах вполне практической смет¬
кой.
— Но как мне дотянуться до этого ангела своими руками?
Абы, уверенный, что до любой женщины дотянуться не так
уж сложно, прямо не ответил на вопрос и начал набивать себе
цену, рисуя всяческие препятствия на пути к Улпан.
— Право, не знаю как. Трудно, должно быть. Есеней лег
на дороге как старый черный верблюд. Слышать я о нем слы¬
шал, но вижу в первый раз. Ну и глыба! Ну и чудище! Ну и
громадина! С какой стороны на него ни посмотришь — удив¬
ляешься да и только. Ты посмотри на его грудь. Ну чем не
торба, набитая дорожными припасами. Голова ни дать ни
взять — настоящий казан. А шея, как у быка! Но и нос и от¬
висшая нижняя губа — это у него от верблюда. И взгляд как
у разъяренного верблюжьего самца. А бородавку ты видел на
подбородке? А лицо? Все в рябинках...
Абы так разошелся, что его нельзя было остановить. И хо¬
тя Чингиз примерно так же представлял себе Есенея, ему сей¬
час не хотелось о нем думать. И как только может его терпеть
Улпан! Ее облик вытеснил из мыслей Чингиза все остальное.
Он должен с ней встретиться. Встретиться во что бы то ни ста¬
ло. И поэтому султан равнодушно Слушал своего туленгута.
Наконец ему надоела его болтовня.
•05
— Хватит, Абы, давай о другом!
— А о чем ты хочешь говорить?— спросил Абы, прекрасно
понимая, к чему клонит его хозяин.
ТИПня
— Как мне увидеть Улпан, как мне ее заполучить?
Абы сощурился, вздохнул:
— Нелегкое это дело. И знаешь, кто в этом виноват?
— Кто же, кто?
чч
— Ты сам виноват, мой торе.
Чингиз уставился на Абы с недоумением:
— Ив чем же я виноват?
— Ах, Чигажан! Только ты перешагнул порог юрты Есенея, так и воззрился на его токал. Будто никогда не видел баб.
Старый волк мигом приметил это. Вот он и надулся. Мулла
говорил — за одним человеком бредут сорок шайтанов. Ну, а
за этой токал все сто. Позабыл ты осторожность, торе. Все сибаны, от младенцев-ползунков до стариков следят за каждым
ее шагом. Не так-то легко провести старого волка.
— Я согласен с тобой. Ты прав. Абы.— В каждом слове
Чингиза звучали огорчение и мольба.— Но тебе и не такие
узлы приходилось распутывать. Помоги, Абеке!
Абы поартачился вначале, но потом обнадежил своего
султана:
— Не огорчайся! Что-нибудь придумаю. Испытаю судьбу.
Но если уж ничего не получится — смотри, не ругай!
— У тебя непременно получится,— повеселел Чингиз.
— Наступят сумерки — приступлю к делу Не вздумай
меня искать пока не вернусь.
Когда они находились уже довольно далеко от Есенея, Абы
оглянулся и увидел женщину, выходящую из юрты. В лицо ее
трудно было узнать — мешал платок, наброшенный на голову
и низко опущенный на лоб. Но Абы сразу догадался, что это
Улпан.
— Смотри, Чингиз,— тронул он его за плечо,— клянусь
головой, это она. И вышла проводить тебя глазами. Поверь
мне — а женщин я знаю,— ты ей крепко пришелся по сердцу.
Женщина, словно почувствовав, что говорят именно о ней,
круто свернула к оврагу, заросшему тальником. А хитрый Абы
подумал, что если она направилась туда днем, почему бы ей
и вечером не пойти этой же тропинкой. Подумал, но ничего не
сказал Чингизу.
Тем временем в гостевой юрте все было приготовлено к
празднику. Съехавшиеся аксакалы — старейшины, аульная
знать, бии-краснобаи, домбристы и певцы пили кумыс из без¬
донного тай-жузгена, а на берегу Кундызды уже дымились
106
котлы с мясом только'что забитой яловой кобылы. Говорили о
степных делах, поздравляли Чингиза с назначением в Кусмурун, осторожно выпытывали у ага-султана нового округа, кто
у него будет теперь в друзьях и что он думает о возвращении
аулов, согнанных с родных мест начальником крепости. Чин¬
гиз старался не посвящать приближенных Есенея в свои пла¬
ны, но отвечал вежливо, шутил, когда можно было отделаться
шуткой, и с достоинством принимал поздравления. Сосредото¬
читься и вести по-настоящему деловой разговор ему мешали
мысли об Улпан.
В сумерки, никому не сказав ни слова, Абы направил коня
к дому Есенея, но не напрямик, а так, чтобы заехать туда со
стороны оврага. Как и многие степняки, он обладал способно¬
стью быстро запоминать местность. В тальнике он привязал
коня и неторопливо побрел пешком вдоль оврага.
А мы теперь вернемся к Улпан, потерявшей покой с той
минуты, когда она увидела Чингиза.
Сразу после того, как Улпан вошла младшей женой в дом
Есенея, она добилась полного доверия мужа и так безупречно
вела себя, что все двести глаз и ушей Сибана не могли ули¬
чить ее в чем-нибудь предосудительном. Есеней убедился в вер¬
ности своей токал и постепенно стал выполнять все ее жела¬
ния. Ей не надо было повторять однажды высказанную прось¬
бу. Улпан приобрела власть в доме. За несколько месяцев она
сумела так прибрать к рукам Есенея, что отлучила его от стар¬
шей жены — байбише Канйкей. Юрту Каникей теперь ставили
в ауле ее младшего брата Еменалы — туда от аула Есенея
долго было и верхом скакать. Теперь многие люди, чьи дела, а
порою и судьба, зависели от Есенея, шли сначала на поклон к
Улпан, заискивали перед ней, старались вручить ей подарки.
За любой помощью шли прямо к Улпан. И она ни в чем не
отказывала. Лошадь попросят — давала лошадь. Подвода по¬
надобится — езжай, пожалуйста. Шерсть тебе нужна — поде¬
лится и шерстью, не говоря уже о мясе и молоке. Она не
очень-то берегла богатство, нажитое Есенеем, а он смотрел
сквозь пальцы на ее расточительность. Ласково отзывались о
ней в соседних аулах: Улпанжан, ладони, готовые помочь,
щедрая хозяйка. А когда она родила дочку, и дочка круглыми
глазенками и большим носом удивительно походила на отца, к
Улпан стали относиться еще уважительнее.
Должно быть, и дальше укреплялась бы молва о достойной
молодой жене, но на свою беду повстречалась она с Чингизом.
Улпан не раз приходилось слышать о султане Чингизе.
О его уме, храбрости, привлекательности. Хоть бы посмотреть
107
н.а него, втайне мечтала она. И вот он появился. Молодой, с
тонкими черными усиками. И как ему шла офицерская форма,
делавшая его еще стройнее. И эта сабл*»л*-золотым эфесом.
Но прежде всего она видела его глаза. Быстрый горячий
взгляд.
Улпан влюбилась сразу: вот мой джигит! Заговорить с ним
она не смогла. Побаивалась Есенея. Но на его горячий вэгляд
она успела ответить горячим взглядом. Глазами она стреми¬
лась ему сказать:«Наступит ли день, когда мы будем вместе?»
И когда Чингиз покинул юрту, она выскользнула за ним
вслед.
Но еще в юрте она уловила недовольство Есенея. Едва ли
не впервые в нем пробудилась ревность. Улпан поняла это.
Особенно после его деланно равнодушных слов:
— Да, этот сынок Вали-хана вырос в красивого джигита.—
Сказал и внимательно посмотрел исподлобья. Женская хит¬
рость пришла на помощь Улпан. Она сделала вид, что похвала
Чингизу прошла мимо ее ушей. Ее ответ звучал скорее как
возражение мужу:
— Говорили, эти торе необыкновенно опрятны. Кажется,
так оно и есть. Но нет у этого Чингиза подхода к человеку.
Важничает очень... А о красоте его... Да кому она нужна?
Ведь с лица не воду пить!
Есеней что-то пробурчал, так и не уразумев, что хотела ска¬
зать этим Улпан.
А думала Улпан совсем о другом. Встречусь ли я с тобой,
мой джигит? Где та тропинка, которая приведет тебя ко мне?
А может быть, ты на меня взглянул совсем случайно? Не
обманываюсь ли я? Но если ты посмотрел на меня взглядом
влюбленного, значит,— я еще раз увижу твои глаза.
Где же та тропинка, снова повторила она про себя.
И вспомнила тальниковый овраг. Его называли тоем — празд¬
ничным оврагом. Сколько в нем уединенных мест! Почему бы
ночью, когда все уже спят, не прийти туда моему джигиту?
Почему бы не встретиться там нашим тропинкам?
Под вечер, как всегда, она прошла к тому склону оврага,
где располагались на отдых верблюды. Еще в детстве, в ауле
отца, Улпан любила возиться с верблюжатами. Особенное удо¬
вольствие доставляло ей ставить их на колени. Она сохранила
и теперь эту свою привычку. В пору ее замужества у Есенея
было около двух с половиной сотен верблюдов. И Улпан лю¬
била помогать верблюжатникам.
И сегодня все происходило, как обычно.
Верблюды слушались молодую хозяйку. Порадовался по-
гонщик Туткыш, поблагодарил ее. Туткыш по праву слыл хо¬
рошим верблюжатником. Только его одного и слушался вер¬
блюд, носивший кличку Змеиной Головы. Он еще верблюжон¬
ком испытывал страх перед Туткышем и продолжал бояться
его, став яростным самцом.
Змеиноголовый начинал беситься в январе, и вплоть до ап¬
реля его обыкновенно держали на цепи, прикрепленной к же¬
лезному колу. В это время он бросался и на животных и на
людей. В летние месяцы он был значительно спокойнее и тех,
кто не подходил к стаду, не трогал. Незнакомому человеку
лучше было не приближаться: всякое могло случиться, лютый
нрав Змеиноголового просыпался в одно мгновение. Но чужие
люди здесь не бывали. Поэтому Туткыш, заставив Змеикоголового лечь, теперь его не привязывал.
Все в этот вечер происходило, как обычно. Но когда Тут¬
кыш дошел до Змеиноголового, Улпан, шедшая следом, велела
его привязать.
— Это зачем же, светик мой?
— Разве ты не знаешь, что в ауле гости. Кто-нибудь забре¬
дет в овраг, Змеиноголовый на него и накинется.
Туткыш послушно выполнил просьбу хозяйки.
Уже совсем стемнело. Верблюды легли на отдых.
Улпан шагнула к тальникам, нащупала тропинку, стала
спускаться к руслу оврага. И вдруг отчетливо услышала не¬
громкий оклик и вскрикнула в испуге. Если бы Туткыш был
не туговат на ухо, он поспешил бы на помощь.
— Не бойся, айналайын!— Рядом с нею вырос из темноты
тот самый человек, что навещал юрту мужа вместе с Чингизом.
Незаменимый для таких деликатных поручений. Абы был
вежлив, немногословен и практичен. Они быстро договорились
о встрече, назначили время — за полночь и место — непода¬
леку отсюда.
Улпан вернулась домой, с трудом скрывая волнение. Она
старалась быть особенно ласковой с Есенеем. Зная его при¬
вычки, приготовила любимый ужин: свежий творог—иримчик, разведенный каймаком — сливками, снятыми с кипяче¬
ного молока. Угождая мужу, она сама кормила его, подносила
к его губам чашу с густым шубатом — острым вспененным
верблюжьим кумысом.
Но как ни старалась в этот вечер Улпан, ей не удалось
успокоить Есенея, разогнать холодок и настороженность, воз¬
никшие в его душе. Он ел иримчик, потягивал кисловатый
шубат, дотрагивался До мягких белых рук жены, а сам решил
ночью не спускать с нее глаз. •
Они легли на свои постели, расположенные в разных кон¬
цах юрты. Такой порядок давно завел сам Есеней. Он сильно
Храпел"во сне, а иногда и бредил. Зная об этом^он однажды
сказал Улпан в порыве мало свойственной ему'не'жной преду¬
предительности: «Постели себе постель подальше от меня, так
тебе спокойнее будет».
Так было и сегодня. Есеней лег и сразу захрапел, но на
сей раз нарочно. Мол, притворюсь спящим и посмотрю, что бу¬
дет делать Улпан. Однако долго бороться с дремотой он не
смог и в конце концов заснул по-настоящему.
Долго ли он спал, и сам не ведал. Его разбудил ожесто¬
ченный лай волкодавов, которых он держал уже много'лет.
Собаки никогда не лаяли спроста — они чуяли либо волка,
либо чужого человека. Есеней вслушался. Вначале собаки
заливались рядом, потом лай стал глуше. Он раздавался со
стороны верблюжьей стоянки, со стороны оврага. Волки на
верблюдов не нападают. Не иначе как появился чужой. Мо¬
жет быть, вор? Но воры не посмеют позариться на его скот.
Тогда кто же это?..
Сон мгновенно пропал.
— Улпан!— позвал Есеней.
Жена не ответила. Он еще раз окликнул ее. Тишина. Даже
собаки перестали лаять. В темноте кое-как добрался до посте¬
ли Улпан. Постель оказалась пустой. Это было так необычно.
В первые мгновения Есеней подумал, что ее тоже разбудил
лай; что она встревожилась, как встревожился он, и, легкая на
подъем, побежала за волкодавами. Но почему же тогда она не
разбудила его? И кто он? Это самое главное.
Вчерашняя ревность и подозрительность вспыхнули в Есенее. Злоба, яростная злоба овладела им. Он вспомнил про
старое ружье с почерневшим стволом, с которым не разлу¬
чался в прежних походах. Ружье так и хранилось у его изго¬
ловья вместе с кожаным мешочком для пуль и пороха. В про¬
шлом он был метким стрелком, попадал дикой козе в глаз,
сбивал на лету утку.
Когда Есенея спрашивали, зачем он хранит свое ружье под
подушкой, он обыкновенно отвечал присловьем старого акына:
Не говори, что сгинул враг —
Он спрятался в овраг.
Не говори, что вор исчез —
Под шапку он залез.
...Разозленный Есеней в одном нижнем белье выскочил с
ружьем из юрты. Долго не раздумывая, он бежал вперевалку
к верблюжьему стану, к оврагу. Пронизывающий даже на бегу
ночной холод постепенно возвращал ему трезвую сообразитель¬
ность. Он сбавил скорость и стал рассуждать: допустим, мои
подозрения справедливы. И я его сейчас убью. Или убью мою
токал. А что тогда?
Он представил себя как важного влиятельного Есенея.
В душе он считал себя таким — вожаком округа, уважаемым
хорунжим. Ну, а если вожак из-за бабы, как она ни мила,
убьет человека? Чего доброго, его отдадут под суд. И все-таки
он их выследит. Выследит и... И вот тут Есеней никак не мог
найти правильного решения. Стрелять? А надо ли стрелять?
...В этот час неподалеку от спящих верблюдов Чингиз и
Улпан предались ласкам. Утомленные, они не переставали ра¬
доваться своей молодой жаркой близости. Их первую встречу
омрачили лаем волкодавы. Но, узнав Улпан, притихли и они,
рассевшись на краю оврага и навострив уши, словно оберегали
свою хозяйку. Спустя некоторое время они почуяли выбежав¬
шего из юрты Есенея и бросились ему навстречу, снова подняв
истошный лай.
Улпан встрепенулась. Невольно стал всматриваться в ноч¬
ную темноту н Чингиз. Улпан первая узнала Есенея и задро¬
жала всем телом.
— Ой!— вскрикнула она,— Мой бай идет сюда.
— Ну хотя бы и он.— Чингиз был не из пугливых.
— Джигит мой, господин мой,— с тревожной мольбой
шептала Улпан, дрожа от страха.— Ты его не знаешь. Он уже
испытал вкус крови. Он тебя так не отпустит. Беги в тальник,
торежан. Скорее беги.
Но Чингиз считал бегство постыдным. С ним была его не¬
разлучная сабля, и, в крайнем случае, он мог постоять за себя.
Ему казалось унизительным показать свою спину Есенею, ко¬
торый происходил из простых скотоводов. Он продолжал упря¬
миться и после уговоров Абы, вынырнувшего из кустарника в
опасную минуту.
Но к счастью Есеней ничего не увидел. Его окружили со¬
баки, взвизгивая и ласкаясь. Он постоял, постоял в раздумье,
ежась от холода, и повернул обратно.
— Ушел, значит,— презрительно прошептал Чингиз,— Я бы
показал старому волку, на что способен молодой лев.
Может быть, в душе он был и доволен, что столкновения
не произошло. А к откровенной радости Улпан примешивалось
чувство досады: надо же было появиться ее толстому баю,
когда он был меньше всего здесь нужен. Теперь уже не про¬
должишь встречи с милым. Да и когда еще ей суждено повто¬
риться?
III
— Прощай, джигит мой, я пойду...
Чингиз не находил слов для расставанья. Не мог он больше
и задерживать Улпан. Он силился представите!''что ожидает
бедную его возлюбленную после этого неосторожного пылкого
свидания. Печально он ей сказал:
— Надеюсь, что старый волк не посмеет тронуть тебя, Ул¬
пан. А если что-нибудь случится, найди способ дать мне
весточку. Я тогда посчитаюсь с ним, последние зубы его вы¬
летят.
— Не твоя это забота, мой джигит, не вздумай защищать
меня,— грустно отвечала Улпан.— Как жила, так и буду жить.
Волк не съест ягненка, благословленного судьбой. Как судьбой
положено, так и будет. Но не думай, мой джигит, что старик —
слабый враг. Зубы у него еще крепкие. И злость он умеет ко¬
пить и кусается больно. Смотри, чтобы он не повредил тебе.
Время было уходить каждому к себе в юрту.
— Помни мои слова, торе!—напутствовала Улпан Чинги¬
за.— Вокруг нашего аула старик расставил много капканов.
Капканы крепкие. Попадешь в такой, захлопнется так, что не
выберешься. Не вздумай повернуть коня к нам. Объезжай сто¬
роной наш аул.
— Посмотрим, милая. Прощай!
И они разошлись.
Поразмыслив перед сном, Чингиз понял, что вряд ли он
когда-нибудь вернется сюда. Он еще раз представил милые
черты Улпан, ее горячие ласки. Какая она пленительная! Но у
него было много и других встреч. И они забывались, как забу¬
дется, должно быть, и эта ночь.
Улпан не знала, что ее ждет в юрте мужа. Дрожа всем те¬
лом не столько от ночного холода, сколько от волнения, с тру¬
дом преодолевая страх, она тихонько вошла под войлочный
свод в могильную темень. Есеней мирно похрапывал. То ли он
действительно спал, то ли притворялся. На цыпочках Улпан
Добралась до своей постели и бесшумно шмыгнула под одеяло.
Есенею, понятно, было не до сна. Уверенный в том, что его
токал встретилась с этим ханским отпрыском, он обдумывал
разные способы мести Чингизу. Но жена пусть лучше ни о чем
не догадывается. Так будет вернее. Он слышал, как она воз¬
вратилась и легла в постель и продолжал всхрапывать как
можно натуральнее. А когда убедился, что она заснула, и сам
погрузился в короткий беспокойный сон.
Встал он по привычке спозаранку и отправился посмотреть,
как выгоняют на пастбище верблюдов. Встретился с ТуткыИ2
шем, прошелся по стойбищу н вдруг неожиданно увидел, что
Змеиноголовый привязан к столбу.
— Он же сейчас безопасен. Зачем ты его привязал?
— Токал так велела, бай. Говорила, гости у нас в ауле,
может им повредить...
Простодушный Туткыш и не подозревал, что окончательно
разоблачил Улпан.
Есеней безразлично протянул что-то невразумительное, а
сам подумал, до чего хитра его младшая жена.
А Чингиз утром с аппетитом поел мяса прирезанного в его
честь жирного стригунка и отправился со своими спутниками
в Кусмурун.
...Улпац была права. Есеней, не торопясь и не расходуя
свою злость по пустякам, готовился к борьбе с Чингизом, го¬
товился ему отомстить. Он и прежде испытывал неприязнь к
Чингизу, как выходцу из ханского рода. Теперь к давней не¬
приязни прибавилась неистребимая ревность.
Этой же осенью Есеней переехал в урочище Буркеу, пожа¬
лованное ему русскими властями в награду за участие в сра¬
жениях с Кенесары. Здесь рос смешанный лес — сосны, бе:
резняк, тополя. На полянах, защищенных от степных ветров,
было удобно поставить юрты, пасти скот. Доставляли неприят¬
ности осы и мухи — в Буркеу их развелось великое множество.
Обживать Буркеу казалось трудным еще и потому, что в его
окрестностях часто встречались крутые яры и сопки. Но до¬
стоинства урочища: свежий воздух, зелень, уединенность —
перевешивали его недостатки.
Здесь, в Буркеу, Есеней и приступил к своим действиям
против Чингиза.
Прежде всего он послал одного своего двоюродного брата
Байдалы, сына Отыншы, к Турлыбеку Кошенову, сов^нйку
при омском генерал-губернаторе. Байдалы был человеком со¬
образительным, знал русский язык, участвовал в сражениях
с Кенесары. Есеней поручил Байдалы подробно рассказать
Турлыбеку о делах в округе, о борьбе с Чингизом и разведать
обстановку.
Байдалы вернулся и передал слово в слово наказ Турлыбека Кошенова:
— Не надо торопиться, Есеней. Чингиз, как пламя, вспых¬
нувшее в степи. Помчишься на пламя — сам обожжешься. Ка¬
захи, ты знаешь, тушат степной пожар по частям. Так надо
поступать и тебе, Есеней. Копайте вокруг Чингиза рвы. В удоб¬
ный час в один из таких рвов его и столкните. От вас это дело
не уйдет. И еще надо помнить: на будущее лето в крепости
11»
Кусмурун созывается собрание представителей округа. Ему
придают большое значение и называют чрезвычайным. Будут
люди из Омска, ведающие делами сибирских казахов. Приеду,
возможно, и я. Тогда обо всем и посоветуемся.
Не знавшие русского языка казахи по-своему переиначили
слово «чрезвычайный:». Они назвали предстоящий сбор «ширпыши». Деятельно готовился к ширпыши и ага-султан Кусмурунекого округа Чингиз, чтобы достойно встретить и омских
начальников и аульных вожаков.
...В начале лета из Омска в Кусмурун двинулись многочи¬
сленные возки в сопровождении сотни верховых казаков. Еха¬
ли не торопясь долгой дорогой вдоль казачьих станиц. От
Пресновской, где жил капитан и перекрещенный поэтому Кпытаном, путь пролегал через казахские аулы. Несколько в сто¬
роне находился аул Есенея на берегу озера, получившего
название Бедного озера Есенея. Туда и завернули омичи.
Есеней, заранееизвещенный о приезде высоких гостей, ни¬
чего не пожалел для их приема. Юрты, гостеприимно белевшие
на луту, и внутри были убраны на славу. Бай-хорунжий выста¬
вил самую богатую посуду, а об угощении — нечего и говорить:
пейте кумыс из драгоценных чаш, ешьте и свежее нежное мясо
ягнят, и копченое, припасенное с весны. Ешьте вдоволь с рас¬
писных блюд, а потом отдыхайте на пуховых шелковых по¬
душках.
Генерал-губернатору Есеней преподнес в знак удачной до¬
роги по восточному роскошный дар — конское копыто из чи¬
стого золота.
Пока гости пировали, Есеней успел потолковать с Турлыбеком. Они были не только двоюродными братьями по мате¬
ринской линии, но и уважали друг друга как люди одного рода
Керен. Турлыбек, отдавая дань возрасту Есенея, почтительно
называл его «ага», а Есеней в свою очередь, обращался к не¬
му, как нежно обращаются к младшим «ини».
Все, что накопилось в душе, высказали они в беседе.
Турлыбек считал всех представителей ханского рода торе —
господами. И по-своему ненавидел этих «господ», наивно пред¬
ставляя остальных аульных вожаков, руководителей родов —
простыми людьми, людьми из народа. О бедных казахах, вла¬
чивших жалкое существование, о тех, кто работал на баев, он
попросту не думал. И поэтому со всей убежденностью обличал
ханскнх потомков, приносивших народу одни злодеяния.
— Ты знаешь, ага, что говорят степняки:
Кто сторону торе возьмет,—
Узнает скоро зло.
114
И на себе он понесет
Всю жизнь его седло.
Народ терпел лишения, потому что подчинялся ханским
потомкам. Многие тащили на себе ханские седла и надломи¬
лись. Сколько скота у людей погибло, сколько самих людей.
Как говорится, лучше ой-ой-ой, чем путь к аллаху. Пойми, ага,
сейчас русские власти с нами обходятся лучше, чем собствен¬
ные торе. Вот и будем идти своей дорогой. На ханских потом¬
ков упала цена. Воспользуемся этим и постепенно избавимся
от них. Таким, как ты, надо отдавать поводья власти. Видный
человек, а вышел из простого лица.
Все это льстило Есенею, и он почти во всем соглашался с
Турлыбеком, однако сказал:
— Больше, чем всех торе, мне хочется увидеть сброшен¬
ным в ров Чингиза.
— Не торопись, Есеке! То, что я тебе передавал с Байда¬
лы, говорю и теперь. Терпение нужно. От ханских потомков
мы избавимся постепенно. Эта пора уж близка. В Каркаралинском округе первыми ага-султанами были Куспек и
Жамантай, ханские потомки. А кто теперь на их месте? Кунанбай, сын Ускембая, простого человека из рода Тобыкты.
В Акмолинском округе ага-султаном был ханский потомок
Конырходжа, сын Кудайменде, а теперь наш казах Ибрай, сын
Жайыка. В Кокчетавском округе все время хозяйничали по¬
томки хана Аблая, а теперь там твой шурин Муса, сын Зильгары. Во всех шести сибирских округах остался только один
ага-султан из ханского рода — Чннгнз. Значит, и его скоро
сбросим.
— Скоро, говоришь, сбросим. Но когда это «скоро» насту¬
пит? И как?—нетерпеливо перебил Есеней своего младшего
брата.
— Подожди, ага. Всему свой срок. Пусть он пока резво
шагает. Сейчас еще рано накидывать на него петлю. Поводим
его на длинном аркане с такими свободными путами, что и
сам он не будет их замечать. Аркан надо постепенно укора¬
чивать, а путы суживать.
Есеней начинал уразумевать, в чем дело, а Турлыбек про¬
должал свои прозрачные иносказания:
— Тебе известно, ханские потомки падки на приманки.
Только надо их умело подкармливать. Дикий беркут сам по¬
падает в руки, если заглотнет кусочек мясца на аркане. Так и
ханский потомок, твой Чингиз. А уж когда он попался, ему
легче легкого надеть на голову кожаный колпачок и коготки
прикрепить к подставке.
115
Старший брат заулыбался, ясно представив себе заарка¬
ненного Чингиза:
— Добрые слова сказал ты, ини.
Есеней, если бы только можно было, ни за что не поехал
бы в Кусмурун на этот ширпыши, чтобы не видеть ухмыляю¬
щееся лицо ненавистного Чингиза, окруженного почетом. А мо¬
жет, и в самом деле не выезжать из аула. И он повторил свою
мысль вслух.
— Нет, ага, это будет большой ошибкой,—Турлыбек, уже
много лет работавший в Омске, разбирался лучше Есенея и в
служебных отношениях и в способах укреплять свое влияние,—
На расстоянии своему врагу не подставишь ногу. Чингиза надо
свалить прямым ударом. И выбрать время, чтобы нанести
удар. Если не поедешь в Кусмурун, многое потеряешь в глазах
других. Как ни скрывай, люди хорошо знают твое отношение к
Чингизу. И если тебя там не будет, подумают — струсил, опа¬
сается торе. Да и сам Чингиз догадается, что ты решил
отомстить. И лучше подготовится к борьбе. Одолеешь ли ты
его тогда?
Есеней внял совету Турлыбека. Он приехал на собрание
как ни в чем не бывало. Восседал степенно и важно, огромный,
внушительный. Как старейшина округа, сказал первое слово.
И омские представители, и Чингиз заметили его спокойное
поведение. Есеней встречался и с оренбургскими казахами и с
представителями оренбургской русской администрации.
На собрании ширпыши были окончательно установлены
границы земель оренбургских и сибирских казахов и составлен
акт с приложением карты. Грамотные скрепили его своими
подписями, неграмотные, а таких было большинство, постави¬
ли отпечатки пальцев. Оставил на бумаге оттиск своего пальца
и хорунжий Есеней.
Этот Кусмурунский съезд важен был и своими подспудны¬
ми переговорами, нешумными, а порою и просто уединенными
встречами в отдельных юртах.
Несколько раз к Турлыбеку заходили люди с жалобами
на Чингиза. Говорили, что несправедлив, притесняет. Советник
генерал-губернатора от прямого ответа уклонялся, неизменно
отсылая просителей к Есенею: вы с ним потолкуйте, прислу¬
шайтесь к его словам, он вам поможет.
Когда стали разъезжаться, Есеней пригласил Турлыбека к
себе в гости.
— Хорошо, я охотно поеду. Но надо и Чингиза позвать. От¬
кажется — его дело.
Чингиз действительно отказался, найдя удобный повод. Но
поблагодарил за приглашение. Он сообразил, что Есеней по¬
ступает, по чужой указке.
В гостях у Есенея Турлыбек сказал напрямик:
— Ну, Есеке, теперь засучивай рукава и начинай копать
ров для Чингиза. Ты меня понял?
— Не совсем...
гчо(іі- Каждую жалобу на султана пересылай в Омск. Поста¬
райся, чтоб этих жалоб было побольше. А об остальном уж я
сам позабочусь.
...Рука у Чингиза была твердая и жестокая. И хотя он свои
действия согласовывал с крепостным начальством, с Шамраем,
а чаще просто выполнял его приказы, население всю вину пе¬
релагало на одного султана.
Главным источником всех недовольств было лишение аулов
их исконных земель.
Земли южного побережья озера Кусмурун с незапамятных
времен принадлежали тагышской ветви аргынов. Ее составля¬
ли преимущественно бедняки. Они, можно сказать, были пер¬
выми казахскими шахтерами: копали под отвесными склонами
кусмурунских холмов легко воспламеняющийся уголь, грузили
его на свои немногочисленные арбы, возили его на джайляу н
в русские села. Уголь шел по дешевке, но все-таки можно бы¬
ло кое-как кормиться и одеваться. Занимались тагышинцы
и соляным промыслом. Соль можно было добывать и в за¬
сушливые годы и в годы половодья, когда она выступала бе¬
лой густой каймой после отлива.
С возведением крепости тагышинцы лишились права добы¬
вать и уголь и соль. Их просто согнали с насиженных мест.
Сопротивлявшихся заставили откочевать силой оружия. Никто
не встал на их защиту. Они обратились с просьбой к Чингизу,
чтобы он заступился за них, но ответ султана был кратким:
— Это приказ царя, я не могу его отменить.
Пробовали искать помощи у Турлыбека. Тот посоветовал
поехать к Есенею. Есеней подумал и сказал:
— Пишите бумагу в Омск. Там разберутся.
Легко сказать — пишите бумагу. А кто ее напишет?
И тут Есеней вспомнил, что в Пресногорьковской, в Ыстапе, жил старый русский человек Семен Бекетов. Он хороню
писал на своем родном языке и прекрасно знал казахский.
В аулах был известен под именем Ысымана. С Есенеем подру¬
жился во время совместных походов на Кенесары.
— Кто напишет? Ысыман напишет. Поезжайте к нему!
И тагышинцы поспешили к Бекетову, Он составил по всем
т
правилам жалобу, и она отправилась в Омск. За ней после¬
довала другая, третья.
Есеней и его сторонники выискивали и справедливые и не¬
справедливые поводы, чтобы подкопаться под Чингиза.
Впрочем, сам Чингиз давал предостаточно оснований возму¬
щаться его поведением.
В пойме реки Обаган, в северном ее течении, находился
аул Акташи, родственный тагышинцам. Жители аула вступи¬
лись за своих сородичей и тем накликали беду и на себя. Чин¬
гиз с помощью казачьих войск согнал с обжитого места и акташинцев. Пришлось аулу перекочевать в дальние степи
Тургая.
Бекетов помог написать и акташинцам пространную жа¬
лобу.
Играя на родовых распрях, Чингиз стал оказывать покро¬
вительство уакам и притеснять кереев, находившихся под влия¬
нием Есенея. Султан стягивал уаков на берега Обагана. Осо¬
бенно покровительствовал он двум уакским старейшинам Отею
и Даушу. Им он и передал богатую пойму, принадлежавшую
акташинцам. Передал не за «спасибо». Бай Отей, владевший
тысячами чубарых лошадей, отблагодарил Чингиза двумя
косяками отборных аргамаков. Стоит ли удивляться, что пос¬
ле такого дара Чингиз сделал Отея главным бием своей
Орды.
В Омске не замедлило появиться новое заявление.
Так о любом поступке Чингиза становилось известно в кан¬
целярии генерал-губернатора.
Чингиз вошел во вкус. Когда в ауле он заканчивал раз¬
бирательство какой-нибудь тяжбы, выигравший непременно
вручал ему либо кобылу с раскормленным крупом, либо вер¬
блюда с тяжелой поклажей.
Но если и Чингиз не брезговал взятками, то его вдвойне
превзошел старший братец Шепе. Низенький, крепко сбитый,
но уже начинающий жиреть человечек, поглаживая свои пу¬
шистые усы, вступал в любые споры, кричал, угрожал, вымогательствовал.
Он сопровождал
свои
угрозы
отборной
руганью и лез в драку, забывая, что силенок у него малова¬
то. Но перед ним отступали даже здоровяки, боявшиеся не
этого задиристого гусачка, а его младшего, власть имущего
брата.
Шепе бахвалился могуществом Чингиза и брал все и всю¬
ду, где только можно.
Но он, не довольствуясь поборами, пристрастился и к пря¬
мому воровству. Воры, преимущественно конокрады, рыскавШ
шие в Кусмурунском округе, стали своими людьми в доме
Шепе. Кожык из уаков, Баубек из карааульцев, Тайкот из
кереев тайно приводили к нему в условленные места угнанных
коней, и он их сбывал по сходным ценам.
Есенею стало известно и об этом. Он снова послал потер¬
певших к Бекетову, и тот, набивший руку на составлении жа.лихо строчил очередное заявление в Омск. Жалоб было
много, и за каждую он получал настолько приличную мзду,
что за эти годы приметно поправил свои дела и стал одним
из богатых русских людей в Пресногорьковской.
Заявления в Омск шли потоком, но Турлыбек Кошенов не
во всем оказался прав. А может быть, он вел и двойную игру.
Так или иначе, но жалобы оставались без ответа.
Тогда Бекетов — сам ли догадался или по совету Есенея —
стал посылать письма в Петербург, на имя самого даря.
Так в Омске скоплялись не только жалобы, адресованные
генерал-губернатору, но и жалобы, присланные на расследо¬
вание из Собственной его величества канцелярии.
Сделать вид, что этих жалоб нет, тихонько прикрыть их
было уже нельзя.
И тут наше повествование снова возвращается к лету 1847
года, к началу главных событий нашего романа.
В это время генерал-губернатор Западной Сибири отдает
приказ произвести ревизию в Кусмурунском округе по заяв¬
лениям местных жителей. Руководство ревизией возлагается
на генерал-майора Федора Алексеевича Штамма.
Чтобы представить себе ясней положение в степи, нужно
иметь в виду еще одно обстоятельство.
Когда подточилась и по существу уже рухнула ханская
власть, и на смену ей пришли округа и окружные начальники,
не пустившие глубоких корней в степи и еще только ощупью
вырабатывавшие новые методы управления, среди рассеянных
по широким просторам казахских родов участились случаи
барымты — грабительского увода скота, набегов на аулы.
Старшим и младшим султанам, утвержденным в округах цар¬
ской властью, было поручено решительно бороться с барымтой. В борьбе с барымтачами участвовали и русские войска.
Чингиз принадлежал к тем султанам, кто не без успеха
содействовал прекращению этих открытых грабежей. Барымту искореняли в течение нескольких лет и добились известных
результатов. Но не окончательных. Дело в том, что открытый
грабеж стал принимать формы темного воровства, а барымтачи не без основания приобрели кличку черных разбой¬
ников.
119
Среди этих разбойников были уаковец Кожык, сын Мана¬
та, и керей Медебай, сын Кишкильдика.
Бай Манат, владевший большими табунами, жил в пойме
реки Кундызды, неподалеку от Кусмуруна. У него, спокойно¬
го человека, не было никакого тяготения к спорам и грабе¬
жам. Но после смерти Аблая, в годы соперничества Вали и
Касыма, двух сыновей властительного хана, Манат склонил'-'
ся на сторону Касыма. Поэтому Чингиз, сын Вали-хана, считал
Маната своим врагом. Став ага-султаном Кусмурунского
округа, Чингиз враждебно отнесся и к Кожыку, сыну Мана¬
та. Он потребовал от него или откочевать куда угодно, или,
если ему уж так хочется сохранить свои владенья на Кун¬
дызды, привести ему, Чингизу, несколько сотен коней.
Однако Кожык, не в пример своему отцу, жадный люби¬
тель барымты и отчаянный задира, оскорбился предложением
Чингиза. Он и коней не дал султану и с места не тронулся.
Тогда упорный Чингиз прибегнул к испытанной помощи
Шамрая. Сотня казаков согнала Кожыка с берегов Бобровой
речки. Пришлось ему укрыться в Есильской стороне, где ро¬
дичи Наделили его землею в лесу Менизей.
Кожык обосновался в Менизее вместе со своим братом
Кокаем, слабым и здоровьем и характером. Переезд на новое
место гибельно сказался на судьбе хилого бая. Он вскоре
умер, и о его смерти прослышал Есеней, живший в эту пору
в своем уединенном далеком Буркеу.
Когда-то Есеней крупно повздорил с Кожыком. Вороватый
Кожык похитил у него беркута, не зря прозванного Зорким
Глазом за его способность выслеживать и настигать лис. Зная
хватку Кожыка, Есеней не отправил к нему гонца, а самолич¬
но приехал на его осеннюю стоянку. Кожык, по своему обык¬
новению, грелся в чем мать родила у очага своей юрты.
В жаркие летние дни он и по аулу мог бродить совсем
налегке, не ведая, что такое смущенье.
Есеней, не слезая с коня, остановился у юрты и зычным
голосом, не преминув выругать Кожыка и заикою и собакой,
возвестил о своем приезде. Как ни своенравен был Кожык, но
закона гостеприимства не нарушил, накинул на голые плечи
легкий чекпен из верблюжьей шерсти н по всем правилам
приветствовал Есенея, как старшего. Правда, Есеней не взял
его протянутой руки и решительно потребовал отдать бер¬
кута.
Почему ты его отнял? У тебя девять сыновей, а у меня
ин одного. Ты на них надеешься, а мне на кого надеяться? От¬
дай Зоркого Глаза.
120
Кожык опустил голову, сложил руки, смиренно прогово¬
рил, заикаясь:
— Ты по-обе-дил, Есе-еней! От-отпро-буй моего уго-ощения и заб-бирай своего бе-беркута.
Но в этот приезд в дни поминок по Кокаю Есеней был ми¬
ролюбив и даже не вспомнил истории с беркутом. Да и не
р.ади, поминок прибыл он к Кожыку, хотя и прочитал, как по¬
ложено, поминальную молитву. Совсем другая мысль владе¬
ла Есенеем. Он не сомневался в ловкости Кожыка. Бывалый
барымтач стал теперь одним из самых опытных тихих разбой¬
ников. Помогали ему в конокрадстве и девять отчаянных,
удавшихся в отца сыновей и все окрестные воры, льнувшие
к нему, как к признанному вожаку. За всеми ними так и ут¬
вердилась кличка сторожевых псов Кожыка. Потерпевшие
чаще всего побаивались вступать с ними в спор. Мол, самой
судьбой предназначено было лишить их скота. Ну, а те, что
посмелее, пробовали жаловаться старшим и младшим султа¬
нам, но проку из этого не выходило никакого. Своею властью
султаны в этом случае не пользовались, изредка ограничива¬
ясь пересылкой жалоб омским властям. А там и дело с
концом.
Убежденный, что Кожык затаил в душе злую обиду на
Чингиза, зная его силу и воровскую изворотливость, Есеней
принялся разжигать в нем чувство мести и честолюбие.
— Эх ты, Кожык-заика. Присмирел ты, я вижу. Где твоя
прежняя хватка?— играл Есеней на его слабых струнах.—
Почему ты не берешь кун, почему ты решил простить убий¬
ство своего родственника Балтамбера? Ты что, Чингиза бо¬
ишься? Много славных сынов было в твоем роду Уак. Люди
помнят Камбара-батыра на черном с белой звездочкой коне
Помнят й Ер-Кокше. Даже молодые знают Ер-Косая и СарыБаяна. Только ты забыл их славу и стал рыхлым и слабым,
как баба. У аки, вы перестали защищать свою честь. Потомки
Вали-хана убили вашего сильного родича и спрятали его те¬
ло. А у вас только и нашлись слезы, чтобы оплакать Балтам¬
бера. Сколько лет прошло с тех пор, спрашиваю я. Кто из
вас сел на коня, чтобы отомстить за смерть мужчины своего
рода. Притихли вы и теперь, когда на вас свалилось такое
несчастье. Что же ты молчишь? Отвечай!
Но растерянный Кожык молчал. Молчал от этого неожи¬
данного напора, от нахлынувшей вновь обиды. Заикавшийся
всегда, он сейчас разволновался так, что мог только тянуть,
задыхаясь от волнения:
— Э-э-э...
121
Тряслись губы и подбородок. Есеней,
удалось загнать Кожыка в тупик, атаковал его еще стремительвее:
і=)аьп
— Слова не можешь произнести, заика! Ты кого боишься?
Ханских потомков? Раже ты яе знаешь, что сейчас ханскому
роду и вся цена — пять копеек!
— И в-верно!— произнес с трудом первое осмыследас^е
слово Кожык. Он переполнялся кипящей злостью, и она вотвот готова била прорваться паружу. Злость и гнев угрюмо
вспыхнули в узких глазах, желваки так и перекатывались под
кожей.
— И верно!— передразнил его Есеней.— Так что же ты
сидишь сложа руки. Или ты со всей твоей силой и всеми
твоими уаками только против меня идти способен: то призо¬
вою коня уведешь, , то любимого беркута уворуешь. Где же
твой боевой дух для настоящих врагов? Может, у тебя не хва¬
тает, а может, и совсем не бывало.
Есеней наступал, а Кожык, охваченный бессильной яро¬
стью и стыдом, выглядел беспомощным и жалким. И вдруг
из узжнх раскосых глаз первого в округе конокрада и задиры
брызнули слезы.
Слезливость эта только усилила натиск Есеяея.
— Я считал до сих пор, что ты мужчина, батыр! А ты вон
какой слабый!—Он собрался с •чувствами и выкрикнул ста¬
ринное слово неудовольствия и презрения: —Эх, тайнри! Рас¬
пустил июни, как баба, а надо взять в руки оружие. Чтобы
я яе видел (больше твоих слез!
Пристыженный Кожык рукавом верблюжьего чекпена утер
слезы, а Есеней продолжал свое:
— Чингиз у тебя отобрал землю, заставил искать в степи
пристанище у родичей. Он виновен а убийстве достойного муж¬
чины твоего рода. Отомсти ему„. Иначе твое имя навсегда
забудут или будут вспоминать с усмешкой. Скажут: «А, это
тот Кожык»...
— Что же мне делать, посоветуй, Есеке!— Кожык, кажет¬
ся, был гогот на все, чтобы не слышать больше упреков.
— Тогда слушай, запоминай и действуй. Врукопашную его
уже не свалить. Надо издали, с расстояния, так ударить его
в живот, чтобы он потерял рассудок.
Кожык только переспрашивал и поддакивал, соглашаясь
с каждым словом Есенея.
— Орда Чингиза сейчас на границе оренбургских и сибир¬
ских казахов. Сибирских я настрою против него сам. А ты
бери соседей. Уводи табуны у оренбургских баев побогаче.
Ш
\
‘,
Пусть думают, что это делают сторонники Чингиза. Он ока¬
жется между двух огней. Он может и не выбраться, а уж
обожжется наверняка!
Есеней был настойчивее и находчивей Кожыка. Кожык по¬
нял: только так можно отомстить Чингизу, сильно поколебать
его положение. И после отъезда Есенея начал неутомимо дейіНгвбвать. Он и его подручные уводили косяки аулов аргынцев
и кипчаков, аулов родов Жасалбайлы, Жалвас, Шомекей, ко¬
чевавших на землях оренбургских казахов. Ворованный скот
сгоняли в глухие урочища, принадлежавшие опытным коно¬
крадам — барымтачам, а теперь тихим разбойникам Медебаю,
сыну Кишкильдика из кереев и карааульцу Ваубеку.
Чингиз ничего не мог поделать. У него был один выход —
обратиться к русским властям. А в оренбургских аулах росла
и крепла молва, что Чингиз мог бы справиться с Кожыком, но
боится народа, которым правит, а поэтому покровительствует
и ворам и конокрадам.
Слухи в степи ходили самые противоречивые.
Упорно поговаривали: из Оренбурга и Омска не то долж¬
ны выступить, не то уже выступили отряды. Они, мол, встре¬
тятся в Кусмуруне и вместе пойдут на Кожыка и его приспеш¬
ников.
Напуганный недоброй вестью, вновь растерявшийся Ко¬
жык отправил своего посланца Андамаса к Есенею за сове¬
том. Андамас тоже был батыр-конокрад, известный не только
своими темными делами, но красноречием н гибкостью.
Вести, привезенные Андам асом, для Есенея не были не¬
ожиданными. Правда, он не предполагал, что события могут
принять такой оборот. Он склонен был думать, что все раз¬
решится встречей биев двух враждующих сторон. Но теперь
положение обострялось, и Есеней не меньше Кожыка был на¬
пуган сообщением о возможном вмешательстве русских
войск.
Не полагаясь на одно свое влияние и собственный ум,
Есеней немедля собрал тех представителей округа, которых
безоговорочно считал мудрыми н доброжелательными. Среди
них едва л» не на первом месте находился бий рода Кошебе
Табай, женатый ва родной сестре Есенея Матак. Когда сове¬
щались роды Кошебе в Сибан, более уважаемого человека,
пожалуй, не было.
Табаю и дал первое слово Есеней, как только начался со¬
вет в связи с приездом Акдаиаса:
— В таком сложном положении ты один, Табеке, можешь
найти разумный выход.
Бий Табай начал с прямого вопроса:
— Скажи, Андамас, правду: ты головорез, которому нет
дела до того, что происходит вокруг? Или тебя''можно счи¬
тать еще и джигитом, способным понять, что ему скажут.
И потом поступать в согласии с другими?
— Как я могу сказать заранее?— пожал плечами Анда¬
мас.— Зачем я буду выхвалять себя? Вы говорите, решайте:'
А потом увидите сами, понял я вас или нет.
Бий Табай заговорил. Неторопливо и хитроумно. Он по¬
советовал Андамасу перед новым окружным собранием в Кусмуруне поехать к Чингизу и отдаться в руки властям. На этот
сбор, на второй ширпыши, с тех пор как Чингиз стал агасултаном, должны съехаться и сибирские и оренбургские ка¬
захи. Но прежде чем созвать их всех, Чингиз предпочтет
посоветоваться с влиятельными людьми только одного своего
округа. Вначале там будут посланцы кереев и уаков. От Кошебе — мы с Байдалы, от Балта — Тлемис с Исой, от Торыши — Токсан и Аю, от Сибана — Есеней и Есип, от низинных
уаков — Елембай и Ермен, от горных — Жарыгамыс и Шабанкул, от Курлеута — Джигит, от Канжигалы — Шанки. Ну,
еще несколько других. В ханской Орде под Черным шаныраком Чингиз будет восседать на почетном месте. А по правую
и левую сторону разместятся посланцы родов.
— Ты понимаешь, что речь пойдет о тебе!—круто повер¬
нулся Табай к Андамасу.— И обвинять тебя, должно быть,
будет сам Чингиз. Слушай, запоминай.
— Слушаю вас, Табеке,— не
кликнулся Андамас,
слишком
обрадованно от¬
— Зная тебя, он все равно спросит твое имя. Ты спокойно
ответишь. Он задаст тебе вопрос, не ты ли и есть конокрадбарымтач. Соглашайся и с этим. Он спросит, правда ли, что
ты воровал скот у оренбургских казахов. Не отрицай и этого.
Скажи: да, воровал. А сам воровал или тебя посылали? Уди¬
ви его ответом: сам воровал, никто не посылал. Чингиз разой¬
дется, начнет сердито допытываться, зачем воровал? И тут
тебе растеряться нельзя. Отвечай сдержанно и уверенно: опо¬
ра у меня есть, султан. На кого же ты опираешься, удивится
Чингиз. А ты, не повышая голоса, называй по порядку всех
биев, что будут находиться в его юрте. Дошло до тебя?
— Все ясно, Табеке, но...— замялся Андамас.
— Повтори то, что я сказал. Перечисли всех биев, что бу¬
дут сидеть и на правом и на левом крыле.
Андамас послушно назвал все имена, названные Табаем.
— Вижу, ум у тебя есть. Помни, на кого ты опираешься.
И об этом прямо скажешь Чингизу.
— Ойбой, Табеке,
ойбай,—потерял равновесие Андамас.—Да ведь Чингиз душу из меня вытянет, на растерзание
отдаст.
— А ты не волнуйся, дыши ровно.— Табай даже улыбнулсят-н- Надо делать так, как я тебе сказал. Об остальном не
раздумывай. В обиду тебя не дадим. Да и что тебе сделает
Чингиз? Разве что скажет: кереи и уаки могут быть тебе опо¬
рой в добрых делах, но как они посмеют оправдать твои не¬
честивые поступки? Тогда ты ответишь: добрые дела не тре¬
буют поддержки, а они меня и в беде выручат. Чингиз тогда
выйдет из себя: не мели чепухи, скажет. Не будут они тебя
защищать. А ты ему ответишь: как так не будут, если они
выходцы из кереев и уаков. Да я их... Тогда...
Бий Табай, пустив в ход свое красноречие, нарисовал, сам
того не желая, малоутешительную для Андамаса картину.
Посланец Кожыка совсем растерялся, пробовал возражать, но
изощренный в спорах Табай продолжал наседать и каждый
раз безжалостно его обрывал. Не так-то легко было тягаться
с бием.
— Понял я, Табеке,—горестно вздохнул Андамас.—Но...
Но...
Закончить ему не удалось.
— Никаких «но»!— обозлился бий,— Поступай, как тебе
сказано. А не хочешь — продолжай бродяжничать, и ищи
смерть на дороге.
Андамасу хотелось сказать, что он и здесь не встретил
никакой поддержки и что вряд ли получится прок из всей
этой затеи, но тут вмешался Есеней и посоветовал ему не пре¬
рекаться со старшими.
«Что я скажу теперь Кожыку?»— подумал про себя Анда¬
мас и замолчал, скис. Он бы и уехал, считая, что ничего не
добился. Однако напоследок Есеней подбодрил его, сказав с
глазу на глаз:
— Не падай духом. На всякий случай держи в памяти
совет Табая. Вреда от этого не будет. Но я не думаю, что
произойдет именно так. Откуда мы знаем, как поведет себя
Чингиз и хватит ли у него пороха задавать тебе такие во¬
просы. А пока садись в седло и передай Кожыку, что с ним
заодно многие сильные люди. Но смотри, не попадайся, в руки
Чингизу. Дождись сбора в Кусмуруне всех главарей кереев
и уаков. Тогда все и решится.
Андамас уехал. На душе у него было смутно. Ясно ему
было только одно; вражда в степи накалилась, и Есеней, на¬
капливая злость и силу, сплачивал своих сторонников, чтобы
ударить по Чингизу.
Строптивый Чокан
Читатель помнит, как складывались первые годы жизни
Чингиза и Зейнеп.
...Сперва Чингиз построил зимовку у берегов Священно¬
го озера в сосновом лесу Аман-Карагай, а осенью вернулся
с молодой женой в родной Срымбет в сопровождении своих
нукеров. Весь многочисленный скот, принадлежавший Айганьм, он оставил родным братьям и родственникам, а себе взял
только стригунка — иноходца. И то лишь потому, что так
распорядилась мать. Когда этот жеребенок яркой рыжевато¬
желтой масти появился на свет, Айганым сказала:
— Даст аллах жизнь и здоровье, мы еще увидим, как всеребенок станет взрослым аргамаком, и мой Чигажан оседла¬
ет его. Поставьте на бедро жеребенка тавро нашего предка
хана — лунный серп и дайте ему кличку Сагым-сары, Желтое
Марево.
Сагым-сары с той поры, как встал на ноги, не знал и мел¬
кой рыси и нетерпеливых скачков галопа, но ннкто не мог
угнаться за его ритмичной уверенной иноходью.
Чингиз взял себе иноходца, облюбованного матерью, и
ровным счетом ничего больше еще и по другой причине: ему
достаточно было скота, приведенного родственниками жены.
Старший брат Зейнеп Муса произнес, рассказывают, такие
слова: не допущу, чтобы моя единственная сестренка чувство¬
вала себя сиротою, пусть она гордо входит в дом мужа; вы¬
плачу сполна ее долю. И выделял ей из наследия Чормана
все, что положено в таких случаях: н двадцать пять верблю¬
дов, необходимых для кочевок, и около ста лошадей, чтобы
не просить у людей кумыс, и свежее мясо на зиму, н около
пятисот овец, чтобы не пустовали загоны.
Однако даже этот скот, полученный в дар от Мусы, Чин¬
гиз не целиком оставил себе. Добрую долю он передал своим
братьям. Он разрешил себе такую щедрость потому, что в
Кусмуруне за какие-нибудь три-четыре месяца у него и без
Мусы умножились табуны и отары. Одни пригоняли скот как
угощение — ерулик, другие как непременную дань султану —
сыбагу, третьи — в счет подводного сбора — колик, четвертые
как сауын— молоко, а пятые,, не раздумывая долго, просто
как взятку за будущие благодеяния хана, как по-прежнему его
называли.
Зейнеп в аул своего мужа привезла вместе со всяческой
утварью две белоснежных юрты-отау и одну серую — для хо¬
зяйственных дел. А сам Чингиз из добра, доставшегося от
предков, выбрал ©днн-едннственный Черный шанырак. Он и
его пытался оставить родичам, но аксакалы, собравшиеся на
проводы, уговорами и молитвою настояли на своем. Дескать,
аруах — дух предков жив в этом шаныраке, и он, Чингиз, дол¬
жен владеть им, как самый достойный продолжатель ханского
рода!
Весной Зейнеп родила сына. Случилось так, что у Чингиза
в это время гостил ипган К алкай, старший сын ишана Мара¬
ла, некогда поднявшего мусульманскую войну — газават про¬
тив белого царя. Чингиз дружил с родичами Марала, дружил
тайно и поддерживал их, как временами поддерживал и мя¬
тежных сыновей Касыма — Есенгелъды, Саржана, Кенесары и
Наурызбая, хотя перед лицом русского правительства пока¬
зывал себя их врагом. Еще до своего разгрома н бегства на
Сырдарью сам ншан Марал жил некоторое время в Аман-Карагайском лееу. Поэтому и озеро получило название Священ¬
ного.
Ныне шнан К алкай скрытно пробрался в родные края и
пользовался гостеприимством Чингиза. Он рассчитывал при¬
смотреться вокруг, выяснить, в каком состоянии находятся
бывшие владения его отца и нельзя ли их вернуть себе по
праву наследника. Он стремился, понятно, найти надежных
и уважаемых сторонников. И пользовался для этого каждым
удобным случаем. Когда к нему обратились потомки Валихана с просьбой дать имя новорожденному, он охотно со¬
гласился..
Ревностный поборник ислама, чуть ли не четверть века
проучившийся в Багдаде и прослушавший курс всех двена¬
дцати главных наук, он решил назвать сына Чингиза име¬
нем, вошедшим в историю священных войн — газавата. Он
вспомнил неустрашимого хазрета Гали, женатого на дочери
Мухаммеда-прорака Фатиме. Восемнадцать сыновей, говорит
предание, имел хазрет Гали, к все они были батырами как на
подбор. Но и среди них своим бесстрашием прославился Мухаммед-Канафия, сподвижник отца в его походах.
Так не без хитрой скрытной надежды ишан нарек маль¬
чика, рожденного Зейнеп, Мухаммедом-Канафией.
Зейнеп, которая несколько шепелявила, затруднялась пол¬
ностью произносить это длинное имя. Она стала называть
»27
своего сына просто Канашем, а среди окружающих чуть ли
не с первых месяцев жизни за ним утвердилось прозвище
Чокан.
В начале XIX века в Прикаспийских степях, на террито¬
рии так называемой Букеевской орды на почетную белую
ханскую кошму был поднят Жангир Букеев, и акын тех вре¬
мен Байток из рода Алаша так возвеличил новоиспеченно¬
го хана:
Когда ему первый исполнился год —
Речам его бойким дивился народ.
Когда же Жангиру исполнилось два —
Пером на бумаге он вывел слова.
Похожие были-небылицы рассказывали и о Чокане.
В ханском роду соблюдали обычай — держать ребенка в
бесике, пока он не научится говорить. Следовала этому обы¬
чаю и Зейнеп. Однажды она его покормила, и Канаш-Чокан
уснул в своей колыбели. Неожиданно приехали гости. Они
торопились по своим делам и поэтому отказались от свежего
мяса, довольствуясь вяленым. Обед приготовили быстро, и
гости сразу принялись за еду. Тут-то и проснулся Чокан. Он
высвободил ручонку, откинул край покрывала и отчетливо
сказал:
— Ау, гости, не оставьте меня голодным.
Гости удивленно переглянулись, уставились на бесик, а
младенец как ни в чем не бывало продолжал:
— Я правду говорю... Дайте мне хоть немного мяса.
Чокан многих перепугал. Кто-то даже воскликнул:
— Ой, аллах! Что это за наважденье!
Не растерялся только бий Елембай из рода Уак. Недаром
он слыл спокойным и смелым.
— Смотрите, как побледнели. Ребеночка устрашились? По¬
думали, он вас проглотит. Ну, если так, пусть меня съест.—
Бий поднялся с подушек и подошел к бесику.— Лучше-ка
я его развяжу.
Елембай распеленал ребенка и поднял на руки. Чокан был
кругленьким, плотно сбитым. Бий пощелкал его по тугому
животику:
— Вот это батыр! На какую беду кереев и уаков он родил¬
ся? Ох, уж ханские потомки. Привыкли собирать дань. Еще
от материнской груди не оторвался, а требует мяса. На те¬
бе! Ешь.
Елембай сунул ребенку в рот мягкий кусочек казы. Ма-
лыш пососал-пососал лакомую копченую конину, проглотил ее
и потребовал еще.
... И отец, и мать, и родственники баловали Чокана, обе¬
регали его от болезней, от дурного глаза.
Сам Чингиз в нем души не чаял. И потому что в нем прос¬
нулись отцовские чувства и по другой причине.
Бродившие в степи темные сплетни об Айганым рано или
поздно доходили и до Чингиза. Временами он начинал сомне¬
ваться в честности своей матери: кто же мой отец, кто? Ему
уже со всеми отвратительными подробностями сообщили о
Балтамбере. Нашелся наглый смельчак, осмелившийся ска¬
зать ему в лицо, что он, Чингиз, очень походит на этого дю¬
жего табунщика, приближенного Айганым.
К счастью Чингиза, его горькие сомнения рассеял Турсымбай-батыр из ветви Балта рода кереев. Турсымбай, когда он
приехал в Кусмурун, выглядел почтенным старцем, ему и на
самом деле перевалило за девяносто. Скорее всего, старики
говорили правду, что именно он поднимал знамя самого
Аблай-хана. Батыр для своих почтенных лет неплохо держал¬
ся в седле. Но за дастарханом во время беседы был забыв¬
чив, слезлив, не вовремя засыпал. Жил он скудно, питался
кое-как и давно поизносил свою одежду. Он посетил Чинги¬
за, чтобы дать напутствие внуку Аблая: Чокан в это время
уже стал на ножки и выбегал из юрты.
Чингиз встретил Турсымбая как положено. Уговорил его
сбросить изношенный халат, накинул ему на плечи новый,
угощал его самым вкусным, что только было в доме.
В гостевой юрте они вели неторопливую беседу. Чингиз,
услышав звонкий голосок сына, вышел, подхватил на руки
своего любимца и принес его старому Турсымбаю.
— Благослови его, батыр-ата. Это твой внучонок.
Турсымбай долго и удивленно всматривался в Чокана се¬
рыми выцветшими глазами. И вдруг по его маленькому корич¬
невому лицу потекли слезы.
— Аруах!— приговаривал он.— Аруах, дух предков с
нами!
Чингиз взволновался:
— Что вы расплакались, ата? Я ничего не понимаю.
Старый батыр не нашел сил сразу ответить.
— Ата, скажите, я умоляю вас.
И Турсымбай с трудом проговорил сквозь слезы:
— Я не могу не плакать, Чингиз. Твой сынок — вылитый
Аблай.
Б С. Мук
129
Чингиз поверил батыру. Батыра всегда считали правди¬
вым. С той поры он часто повторял про себя: «Если мой сын
похож, на Аблая, значит и я — потомок хана». И вдвойне по¬
любил своего МухаммедагКанафию, лаская и балуя его с го¬
рячей отцовской гордостью.
Мальчик рос памятливым^ внимательным, зорким. Он лю¬
бил вертеться среди взрослых. На празднествах ему особенно
нравились песни. Он весь превращался в слух и когда скази¬
тель вел свой неторопливый, рассказ.
Постоянного учителя, у Чокана не было. То мать ему по¬
казывала начертания арабского, письма, то бродячий мулла,
норовивший как можно дольше задержаться в. богатом и го¬
степриимном ауле.
Чаще других акынов в Орде бывал Жаманкул из курлеутской ветви рода Кыпчак. Он слагал звучные и мудрые стихи,
но не чурался и хвалебных слов в честь Чингиза. И самолю¬
бию султана льстило, когда известный акын под домбру лад¬
но и горячо прославлял его дела, его ум и храбрость. Кроме
того Жаманкул знал множество народных песен, сказаний, и
сказок. Знал их так, как пастух — травы, как охотник — лов¬
чих птиц, как ребенок — материнскую колыбельную. Жаман¬
кул помнил наизусть многие жыры — эпические поэмы. А это
высоко ценил Чингиз, перенявший от Айганым любовь к на¬
родному творчеству. Чингиз не только слушал, но и записы¬
вал, и своими записями снабжал русских друзей.
Старый акын с благодарной нежностью относился и к сы¬
ну султана. До чего смышленый, до чего внимательный маль¬
чик! Значит, говорили правду, что он едва ли не в пять лет
научился мусульманской грамоте. Жаманкул однажды в этом
убедился сам, с удивлением и восхищением.
Однажды по просьбе Чингиза акын напевал жыр «Едиге».
Чокан замер у ног отца.
Оа не все понимал в ритмичном рассказе акына. Особен¬
но, когда, речь шла о давних временах, когда переплетались
имена сказочных героев и живших на самом деле, жестоких
и властных: Чингизхан, Тимур, Токтамыш, сам Едиге... Войны
и войны... Выжженные города и селенья. Все это было и
страшно и далеко. Но плавное повествование сменялось пес¬
ней, и песне вторила домбра Жаманкула. И мальчик весь
превращался в слух, впитывая чудные и близкие его сердцу
слова.
— Я молодой сокол, выросший в горном гнезде, я возвра¬
щался в родные горы; я кулан, выросший без цепей.» Я па¬
сусь и отдыхаю; я горше полыни...
13Ѳ
— Мой бег быстрее бега молодого верблюда, в ноздри ко¬
торого не пройдет конский волос... Я бешен, как молодой
верблюд, и меня не остановить перетянутой веревкой.
— Выше сосны я вырос, высокая осина; ударит ли ураган
в мою вершину, не содрогнусь... Я раздвоенная дубовая ветвь,
которая хотя и гнется, но никогда не сломится...
— Не волнуйся, тлупое озеро! Если раз только мы напоим
в тебе табуны наши, то ты сделаешься грязным болотом.
— Не кричи ты, чнбис-птица, уйми свой голос, бедная пти¬
ца, сложи свои крылья, опусти вольно шею! У меня ведь нет
табунов, пасущихся на берегу, нет сына, который бы мог взять
из гнезда твои яйца в свои поли.
... Обычно песни Жаманкула записывал Чингиз. Но в этот
раз песни записал сын. Он восхищался песней и злился, что
не поспевал за певучей и стремительной речью акына. Но сра¬
зу после записи восстановил пропущенные места и прочел
записанное отцу и акыну слово в слово.
Старый Жаманкул прослезился, обнял Чокана.
А отец смотрел на сына с гордостью и нежностью. Но по
строгим своим правилам даже не похвалил.
И вдруг Чокан сказал:
— Скучно в юрте. Пойду в степь. Может, сокола увижу,
а может, встречу кулана.
И убежал.
Чокан вырастал капризным и строптивым. Больше, чем
мать и отец, повинен был в этом Шепе. Словам старого ба¬
тыра, что мальчик похож на Лблая, он радовался не меньше
Чингиза. Фанатичный до предела, слепо убежденный в том,
что ханский род их произошел от самого «Солнечного луча»,
он считал и отца, и братьев, и самого себя, конечно, белой
костью; всех остальных казахов он презирал, как только бе¬
лая кость может презирать черную. Шепе в свое время тоже
одолевали сомнения: ему, как и Чингизу, пришлось выслу¬
шать много грязного о своей матери. Но если Чокан—выли¬
тый Аблай, значит, и Чингиз его чистый потомок. А если
Чингиз — потомок, значит, и Шепе принадлежит всей кровью
ханскому роду. Чокан стал в его глазах живым подтвержде¬
нием их знатности. И поэтому ШеПе сердечно привязался к
племяннику
В представлении Шепе все было просто и ясно: сильному
предписано судьбой пожирать слабого. Ты сильный — сокру¬
шай всех на своем пути. Шепе придерживался пословицы:
Ш
1
Шесть дней бурой могучим быть милей,
Чем холощеным шесть десятков дней.
Ты сильный: только успевай заглатывать живьем других!
Шепе не был начитан, ничего не смыслил в истории своего
народа, не знал как следует и его теперешней жизни. Он не
думал ни о прошлом, ни о будущем. Главное состояло в том,
что Чингиз стал ага-султаном. В руках у султана сила — его
поддерживает власть белого царя. Никому не дано сложить
Чингиза, значит, и он, Шепе, в безопасности. И Шепе творил
преступные дела, рставляя в неведении своего брата, образо¬
ванного и честного человека.
По своему жестокому и наивному представлению Шепе
считал, что каждый, кто принадлежит к ханскому роду, кто
является торе, непременно должен быть насильником и даже
мучителем, что ему положено брать поборы с населения, при¬
нимать за самую маленькую услугу самые большие дары. Он
и ребенку стремился.внушать подобные мысли.
Один акын, приближенный к ханской юрте, сложил такие
стихи:
В земле богатства щедрые сокрыты,
Хранят коралл и жемчуг глуби вод.
По молодости сколько ни греши ты,
Мужчина ты, и устрашишь народ
Словом, помни о том, что ты мужчина, и не просто мужчи¬
на, а ханского рода. Значит, все твои грехи простятся, а ты
будешь нагонять страх и сполна получать положенное тебе по
праву сильного и знатного.
Хотя Шепе и превозносил силу, хотя он и любил расска¬
зывать о властных ханах и могучих батырах, но сам был
начисто лишен и храбрости, й мужества, и какого бы то ни
было величия. Плюгавенький, невзрачный, он возбуждал одни
насмешки, За глаза над ним потешались, но вслух никто не
подсмеивался, зная его мстительный характер. Разрешала
это себе одна Шонайна. Женщины-казашки часто дают проз¬
вища своим мужьям. При этом соблюдается закон контраста.
Смуглого называют белоснежным, шумного—тихим, робко¬
го — батыром, неумелого и ленивого — мастером. Шонайна
величала своего муженька Горой или Вершиной. Сначала он
злился, а потом привык. Привыкли к прозвищу и в Орде.
Шепе во всех своих поступках был маленьким человеком.
1
Бура — верблюд-самец,
ние мужества.
132
ь
народном
фольклоре — воплоще¬
Ему нравилось науськивать, подзуживать. Был он приветлив
и по-своему сообразителен. Он даже любил по-своему Чокана. Ограниченный умом, недобрый по сути своей, он и не по¬
дозревал, что портит мальчугана.
Примечая в нем черты строптивости и капризного упрям¬
ства, он не только всячески потакал ему, но, как говорится,
подливал масла в огонь. Это он научилплемянника на вопрос
«Чей ты сын?» отвечать: «Я сын Абея». Так ему было легче
произносить имя Аблая. А со временем он уже вполне отчет¬
ливо называл отцом своего могущественного деда. Шепе на¬
стойчиво внушал памятливому и впечатлительному Чокану,
что Аблай не простой человек, что предок его рожден от са¬
мого луча солнца, и, значит, он, Чокан, уже по происхожде¬
нию своему стоит намного выше простых казахов.
Шепе подсказывал Чокану, что ему следует высокомерно
относиться к простолюдинам, к черной кости. И не только
пренебрегать ими, но и доставлять им как можно больше не¬
приятностей. Даже постыдной ругани — и той научил ребенка
Шепе. Научил не добродушным шалостям, не забавным про¬
казам, а уменью оскорблять, причинять зло. Плюнь ему в
лицо — он тебе ничего не посмеет сделать, тяни за бороду,
растреножь коня, на котором приехал незнатный гость, спрячь
камчу, шапку, пояс, седло, да так спрячь, чтоб потом их и
не отыскали. Вот так Чокан и привык забавляться. К Чингизу
приходили жаловаться на сына, он пытался его утихомирить,
но тут стеной вставал Шепе.
По наущению дяди Чокан, бывало, вместо того, чтобы под¬
чиниться отцу и признать свою вину, передразнивал его и вдо¬
бавок произносил бранные слова.
Недобрый Шепе плохо влиял на Чокана. Но и он не в си¬
лах был поколебать в мальчугане его бескорыстную, беско¬
нечно далекую от почтительного страха любовь к отцу. Да, он
грубил, был способен и на другие своевольные поступки. Но
разве мог сравниться похожий на злого карлика Шепе со
статным отцом, умевшим так хорошо разговаривать с приез¬
жими русскими на их языке. Отцом, знавшим сказки бабушки
Айганым. Отцом, носившим такой красивый мундир, который
и во сне не снился дяде Шепе. Отцом, прощавшим ему то, что
другие никогда бы не простили. И какая у него ласковая
улыбка светилась в глазах, в уголках губ, даже в усах, всегда
аккуратно подстриженных.
И случалось так, что на обычный вопрос Шепе «Чей ты
сын?», Чокан, помедлив с полминутьі, неожиданно отвечал:
— Чингиза!
133
— А я тебя учил чему?— спрашивал дядя.
— А. вот чему!—И Чокан* сделав гримасу, срывался с ме¬
ста и убегал в, степь.
Как он любил игры в степи! Как ©н. любил забегать дале¬
ко-далеко, где уж никто ему не мог мешать, никто его не оста¬
навливал.
Свои отчаянные проделки Чокай совершал не один. Маль¬
чишки немногочисленных юрт соседнего аула Карашы входи¬
ли в отряд Чокана. Он, полновластный командир, себе в по¬
мощники избрал своего ровесника Жайнака. Они родились в
один год, в. один месяц, в один день, в один и тот же час
рассветного времени. Чокан рос медленно, хотя и выглядел
крепышом. Худенький Жайнак вытягивался, как стебелек, был
намного выше Чокана. Они играли вместе с того времени, как
стали ходить. Щепе негодовал. Он считал предосудитель¬
ной дружбу сына торе и сына слуги — туленгута. Но не в его
силах было разлучить их. Как ни старался Шепе, они схо¬
дились снова. Нудно вколачивая Чокану слова о черной и бе¬
лой кости Шеие преуспел только в одном: Чокан частенько
поругивал своего сверстника, а порою и поколачивал. Жай¬
нак отличался завидной выдержкой и незлобивостью. Может
быть, где-то ему, было и не совсем приятно чувствовать, как в
Чокане вдруг просыпался дерзкий ѵоре. И еще грустнее было
сознавать, что он всего-навсего тулеягут, Но мальчишки оста¬
ются мальчишками, к тому же и Чокана и Жайнака природа
наделила и добротой и отходчивостью.
Маленький торе вообще лучше чувствовал себя в ауле Ка¬
рашы. Он не очень жаловал своих братьев и сестер. Может
быть, потому, что был любимчиком и матери и отца. Сестрен¬
ку Ракию он частенько обижал и поколачивал, она, естест¬
венно, сторонилась его. Но к сводной сестре Жайнака Айжан
он относился с удивительной нежностью. Когда она была сов¬
сем маленькой, он даже в люльке ее качал и носил на своих
еще неокрепших руках. Она подросла, он стал с ней играть.
Даже подарки приносил — ленточки, бусы, перья.
Однажды Чокан привел ее в Орду. Хитрый нашел пред¬
лог. Будто бы она хочет поиграть с сестренкой. Зейнеп взгля¬
нула на Айжан и с ревнивым огорчением заметила, что де¬
вочка из аула Карашы и румянее, и красивей, и живее ее
дочки. А спустя несколько дней она от кого-то услышала, что
Чокана и Айжан называют Козы-Корпеш и Баян-елу, влюб¬
ленными с детства друг в друга,. Вот тогда султанша и за¬
претила Айжан бывать в ауле. Но это нисколько не помешало
Чокану встречаться с ней, Карашы был для него как дом
184
родной. Он по-прежнему играл с Айжан, по-прежнему таскал
для нее из дома и лакомства и безделушки.
Но лучшим товарищем для игр в степи был для него
Жайнак.
Их дружба особенно крепла в летние месяцы во время от¬
кочевок на джайляу. Расстояния между аулами так сближа¬
лись, что не только сами малыши, но и придирчивые роди¬
тельские глаза не могли отличить детей торе от детей простых
казахов. Детвора резвилась вовсю, и уж если начиналась
потасовка, никто не считался с тем, где белая кость, а где
черная. Кто сильнее, тот и одолевал! Из мальчишек в отряде
Чокана побеждал обычно Жайнак. Кто с ним мог сравниться
и волей, н силой, и ловкостью, и находчивостью? Ѳн выигры¬
вал всегда. Даже в том случае, когда его настигали, Жайнак
вывертывался, и попробуй, догони его! Ну, а в схватке один
на один неизменно валил соперника на землю. Жайнаку дали
прозвище Рыжего Верблюда. За его рост, за силу. Нрава он
был самого кроткого. Никогда не задирался и слушался Чо¬
кана, безоговорочно признавая его первенство и по уму и по
знатности.
... Мы теперь возвращаемся к лету 1847 года, когда начи¬
наются главные события нашего романа. Именно Чокану и
Жайнаку выпало на долю вовлечь Чингиза в сложную и мало¬
приятную для него историю.
Чокан вырастал озорником, но озорником с умом, со сво¬
им, пускай еще детским, но достаточно определенным взгля¬
дом на жизнь. Он внимательно присматривался ко всему,
примечал, что происходит вокруг него, вокруг дома, вокруг
аула, и всему давал свою, порою наивную, но чаще верную
оценку. Многое наблюдая, многое слыша из чужих уст, Чокан
постепенно составил себе представление о людях Кусмурунского округа, и знатных и незнатных. Мало-помалу он стал
разбираться в том, кто поддерживает его отца и кто высту¬
пает против. Людей, питавших злобу к отцу, он просто нена¬
видел. Продолжая слыть баловнем ханской семьи, 'Чокан из¬
влекал из этого свою выгоду и зло подшучивал над теми
гостями, которые — он это отлично знал — были неугодны
отцу. Он мстил им, а они, не понимая, в чем дело, почти бла¬
годушно отмахивались: «Мол, смотри, как резвится сын то¬
ре! Дитя, что с него возьмешь!» Гости не трогали Чокана еще
и потому, что побаивались гнева Чингиза.
Впрочем, однажды Чокану пришлось уразуметь, что не
все остается безнаказанным, и он стал более осмотрительным.
А случилось так. В аул приехал небезызвестный Кожык, че135
ся, но еще и на голову ему полез. Раздосадованный Кожык,
не смущаясь других гостей и хозяев, довольно больно шлеп¬
нул Чокана, сказав при этом: «Будь хоть божий сын, сгинь с
глаз моих!» В ярости он мог напугать не только мальчика:
желваки так и ходили по лицу, глаза выпирали из орбит. Чокан отпрянул, а Кожык снова рванулся к нему. Проказнику
показалось, что на него налетает беркут. Он выбежал из юр¬
ты. Обиженного Кожыка едва удержали и успокоили. С тех
пор Чокан не нападал на незнакомых людей.
В то время, о котором идет речь, мальчик не мог заме¬
чать, что врагов у отца становится все больше и больше и к
самым сильным из них принадлежит Есеней. К лету 1847 го¬
да страсти накалились, .хотя в степи с виду было спокойно.
Рядом с ханским аулом оставался только аул Карашы.
И можно было наблюдать, как вдали караванной цепочкой тя¬
нулись на джайляу другие аулы округа.
Правда, в поле зрения Чокана попадал еще один аул, вер¬
нее два, располагавшиеся бок о бок. Их юрты стояли к северу
от озера в пойме реки Обаган. Главою кочевья был уже из¬
вестный нам Отей-бай и одновременно бий, происходивший
от ветвей Отей п Дауш рода Ѵак. Правой рукой его стал
сравнительно молодой бий Тулеген, человек живой и наход¬
чивый, служивший ему верой и правдой.
Весною аул Отея позднее других снялся с места, но летом
неожиданно вернулся снова, когда остальные аулы еще про¬
должали кочевать на джайляу.
Мальчик догадывался: тут что-то не так. Но всех подроб¬
ностей, естественно, он знать просто не мог.
Необычные кочевые маршруты аула Отея определяла тоже
вражда, разгоравшаяся в степи все жарче и жарче.
Роды Керей и Уак под водительством хорунжего Есенея
вели ожесточенную борьбу с ханской ставкой, с Чингизом. Им
были не по душе преимущества, полученные им от русского
правительства. И больше, чем войско в русской крепости, их
раздражали посягательства Чингиза на землю, на пастбища,
на сложившиеся веками родовые обычаи.
Отей и Тулеген вначале не хотели ссориться с Чингизом.
— Мы остаемся на месте,— говорили они посланцам
Есенея.
Но их не оставили в покое.
— Либо вы с Чингизом, либо вы с нами. Если вы поддер¬
живаете Чингиза, значит, вы наши враги. Что мы говорим
136
Чингизу, то достанется и вам. Присоединяйтесь к нам, тогда
будем бороться вместе.
Гонец говорил веско. За каждым его словом стояла сила.
Отей и Тулеген, искушенные в спорах, заколебались.
— Медлить нельзя!— настаивал гонец,— Чингиз будет по¬
вержен. Вы же сами видите: он не выезжает на джайляу, он
думает, его спасут русские солдаты в крепости. Но и они ему
уже не помогут. Кочуйте на джайляу с нами. Иначе вам при¬
дется на своей спине испытать крепость ударов наших соилов
и плетей.
Это был уже приказ. И ему нехотя подчинились. Отей и
Тулеген присоединились к аулам, суетливо уходящим на
джайляу.
Но кочевка не принесла удачи. И на джайляу земля ока¬
залась бесплодной, сухой и горячей, как такыры пустыни. По¬
лынь с типчаком зазеленели после того, как в степи прошли
скудные талые воды. Зазеленели и сразу засохли. Дожди не
выпадали, немилосердно жгло солнце. Земля источала пыль
и становилась похожей на камень. Аулы разбредались в поис¬
ках пастбищ.
В ту пору душного солнцепека — ни травинки на земле,
ни капли с неба — в грустное кочевье Отея дошла весть, что
в поймах Тобола и Обагана прошли дожди и уже совсем ис¬
сохшие луга вновь покрылись травой. Аулы тронулись в сто¬
рону ожившей поймы двуречья. Отей и Тулеген сделали оста¬
новку у Замыкающего родника Кусмуруна, раскинули поход¬
ные юрты, дали отдых уставшему и сильно истощенному
скоту.
Чингиз, понятно, знал, что Отей и Тулеген примкнули к
его врагам. Их возвращение разозлило султана. Он послал
своего приближенного и велел передать слово в слово:
— Съезжайте немедленно с моей земли и останавливай¬
тесь там, где вам угодно.
Измученные тяжелым кочевьем бии отказались повино¬
ваться и гневно ответили:
— Земля не принадлежит человеку, бог ею владеет. Этот
край — общий для всех казахов. Где наш скот, там и наша
степь. Пока не передох скот, будем стоять здесь.
С тем и возвратился гонец к Чингизу. Шепе, исходя зло¬
бой, подзадоривал брата. Дескать, давай обратимся к сол¬
датам в крепости и сгоним с лугов этих уаков.
Но Чингиз был достаточно сдержан и рассудителен. Он
и прежде не очень слушал Шепе, мало разбиравшегося в ны¬
нешних сложных отношениях. Чингиз уже не раз убеждался,
137
что советы брата не приводят ни к чему хорошему. Теперь они
были вдвойне опасны.
Чингиз осведомлен был и о том, что помимо воли казахи,
входящие в Кусмурунский округ, собирают совет — ширпыши, и люди, которые прибывают на совет, плетут козни против
ханской ставки. Отей и Тулеген тоже будут участвовать в
этом ширпыши, а они пользуются уважением в родах Керей
и Уак.
Но едва ли не главной причиной сдержанности Чингиза
был недавний приезд к нему в аул Александра Николаевича
Драгомирова. Этот влиятельный омский офицер, служивший
ныне в штабе Отдельного Сибирского корпуса, проезжал
казачьей укрепленной линией от Омска до Оренбурга по рас¬
поряжению военного министра и заехал в Кусмурун к Чинги¬
зу Валиханову, своему ровеснику и однокашнику, которого
знал еще по войсковому училищу.
Чингиз верил Драгомирову, а Драгомиров сообщил ему в
общем неутешительные вести.
В Омске и в Оренбурге рассчитывали к началу Кусмурунского собрания направить воинские отряды, чтобы оказать
давление на казахов. Но военный министр князь Чернышев
рассудил иначе. Политика смягчалась, становилась более гиб¬
кой. Местным властям запретили применять оружие в степи.
«Народам, подчинявшимся нам в недавнем прошлом,—гово¬
рил князь во время своего пребывания в Омске,— надо дать
покой и вмешиваться в их споры только тогда, когда под
угрозу ставятся интересы Российского государства. Внутрен¬
ние тяжбы пусть решают сами казахи».
Из слов Драгомирова Чингиз понял и другое. Царское
правительство дорожит своими людьми в степи. Поэтому Чер¬
нышев отменил отправку ревизоров в Кусмурун по жалобам,
поступившим в Омск на старшего султана округа. Это было
скорее плохим признаком, чем хорошим. По существу, Чинги¬
за отдавали на суд самих жалобщиков.
Александр Николаевич пытался, правда, его успокоить:
— Положение твое, друг мой, аховое. Но выход есть, и па¬
дать духом не стоит. Ты бы мог и на суде легко свернуть себе
шею. Должен сказать откровенно: ведь многие жалобы под¬
твердились. А русский военный суд — жестокий суд. Я и кня¬
зю говорил: «Пожалуй, лучше будет для Валиханова держать
ответ перед биями». Он согласился со мной. Жалобы эти
будут по-прежнему в Омске, а разбирательство бии проведут
на основе устных показаний. Тебе, Чингиз, заранее следует
расположить к себе биев, пойти с ними на мировую. Они су138
меют успокоить потерпевших. И выгородят тебя. Что же до
омских бумаг, то их в конце концов и уничтожить не трудно.
Значит, главное для тебя — заручиться поддержкой биев. Не
сумеешь — пеняй на себя. Тогда твое дело — труба! Туг тебе
никто не поможет, кроме бога. Но и он, как ты знаешь, не
всех берет под свою защиту.
Драгомиров укатил дальше, в Оренбург. Чингиз, прово¬
жая однокашника, просил его обязательно заехать на обрат¬
ном пути. Драгомиров пообещал, но не очень определенно.
Итак, нечего и думать, что помощь придет из Омска. Оста¬
валось одно — следовать доброму совету. Выискивая способы
умиротворить разгневанных биев, Чингиз прежде всего осво¬
бодил из каменного сарая крепости посаженного им самим
Андамаса.
Освободил и даже растрогал его своей речью, Обещал не
ссориться больше, просил забыть прошлые обиды:
— Правду сказать, зол я был на тебя. Может, ты заслу¬
живал и более строгого наказания, но я пощадил тебя. И те¬
перь предлагаю мир. Знай, своих обидчиков я решил оставить
в покое. Заботиться буду о кусмурунских аулах. У многих
не достает скота. Своею властью постараюсь восполнить его.
Найду способ, можешь не сомневаться. Так н передай Кожыку и Есенею и всем остальным.
Андамас принял слова Чингиза как чистую правду. Он
знал — султан не дает пустых обещаний. И, не откладывая на
завтра, Андамас уже гонцом Чингиза выехал верхом в окрест¬
ные аулы.
Слова о мире и спокойствии дошли уже до многих ауль¬
ных вожаков, их толковали и так и сяк, многие начинали
склоняться к мысли о необходимости пойти на уступки. Мо¬
жет быть, так и произошло бы, но тут случилась новая беда.
И не по воле недругов. Новую беду на дом Чингиза накликал
его сын.
Мальчуган вот уже много дней наблюдал, что происходит
в ауле Отея и Тулегена. Там не любят отца, там раскинули
юрты вопреки его воле. Хорошо, я им отомщу! В ясных глазах
Чокана искрились недобрые огоньки. Я уж придумаю чтонибудь такое!
Он перенес игры поближе к Замыкающему роднику. По¬
логая ровная вершина песчаного холмика была так удобна
для игры в асыки — бараньи косточки, которыми с утра до
вечера забавляются чуть ли не все мальчишки в степи. Рядом
тянулся овражек, густо заросший низкими кривыми березка¬
ми. Листва была свежей, блестящей. Деревца питал проте-
кающий по дну оврага родник. За родником серели юрты
ненавистного аула. На лугу паслись освобожденные от при¬
вязи ягнята. Ягнят манил овражек, прохладная тень, чистая
вода. Они зашли в березнячок и оказались совсем под боком
Чокана.
Чокан пристально следил за ними. Ягнята как ягнята.
И вдруг нехорошо засосало под ложечкой. Нет, не просто
ягнята, а ягнята Отея. Прирезать их здесь в овраге, и дело
с концом! Шепе однажды рассказывал: какой-то озорной маль¬
чишка проникся злобой к соседу, выбрал в отаре его овец
барана-кошкара, схватил, разрезал живому голень и вытащил
асык! Может быть, и мне так сделать, подумал Чокан, и уже
не мог расстаться с этой навязчивой мстительной мыслью.
Посвящать всех мальчишек в свою затею ему не хотелось.
Он сказал, что проголодался и уходит домой Да советует и
им поесть. Ребятня разбежалась. С ним остался'один верный
Жайнак. Но и ему Чокан ничего не сказал. «Ползи за
мною»,— и все...
И друзья ползком стали пробираться ложбинкой вверх
по течению Замыкающего родника. Им мешали камни, "ме¬
шали побеги березок и еще каких-то кустарников. Жайнак
недоумевал, но не отставал от своего вожака.
Наконец они вплотную приблизились к ягнятам и затаи¬
лись, как зверюшки.
Овечки, радостно поблеивая, щипали хрусткую молодую
листву. В небольшой отаре Чокан высмотрел довольно круп¬
ного горбоносого самца с уже приметным курдюком. Мягкая
шерсть отливала на солнце темным блеском
— Лови его!— и Чокан показал Жайнаку горбоносого яг¬
ненка.
Жайнак удивился:
— Зачем он тебе понадобился?
— Какое тебе дело, зачем? Я сказал — лови!
Жайнак, ничего не понимая, посмотрел в глаза Чокану.
Как они хищно сузились, какими пронзительными и злыми
были в это мгновение!
Взрослые люди, наблюдавшие в такие минуты Чокана,
думали о жестокости ханского рода, о его мстительных ба¬
тырах, о неукротимом Аблае, о Касыме, о воинственных, не
щадящих чужих жизней Кенесары и Наурызбае, о старшем
брате Чингиза. Заносчивые и вспыльчивые, рни готовы бы¬
ли по любому поводу затевать драку, а вступая в драку,
хватались за ножи. Эти торе не расставались с оружием:
или острый нож за поясом, или кинжал. А если уж ты про140
бился к власти, то непременно сабля. Впрочем, и Чингиз не
изменял этому обычаю: занимаясь своими служебными де¬
лами или отправляясь в поездку верхом, он носил на ремен¬
ной портупее клинок с позолоченным эфесом в серебряных
ножнах.
Шепе пристрастил к оружию и маленького торе. Он за¬
казал одному мастеру небольшой складник для Чокана,
с двумя лезвиями в позолоченном футляре. До поры до вре¬
мени мальчуган не пускал свой складник в дело, а толь¬
ко поигрывал им, только любовался. Да еще, разозленный
в час какой-нибудь ссоры, грозился: «Вот я тебя зарежу!
А вот...»— и прятал лезвие в футляр.
Нз этот раз он выхватил ножик неспроста. Сталь про¬
сияла на солнце, и Жайнак понял — Чокан не шутит.
— Я же тебе сказал: лови!
... Жайнак подкрался быстро и скрытно; ягненок с удо¬
вольствием грыз горьковатую березовую кору. Жайнак
крепко схватил его за заднюю ногу. Ягненок отчаянно рва¬
нулся вперед.
Чокан взвизгнул:
— Вали его, вали, Рыжий Верблюд!
Вот Тут-то мальчугану пригодились его ловкость и сила.
Горбоносый ягненок уже лежал на левом боку.
— Надави ногой, не пускай. Вырвется еще.
Чокан очутился рядом. Со страхом и недоумением по¬
глядывал Жайнак то на ягненка, то на друга.
Глаза у Чокана стали совсем нехорошими. Ягненок, чуя
несчастье, сопротивлялся как мог.
«Что ты собрался делать?»— хотел спросить Жайнак
и не Спросил.
Чокан занес ножик над задней ногой ягненка и вонзил
его в голень. Ягненок задрыгался еще сильнее.
— Канаш,
Канаш!—тихо
вскрикнул Жайнак,—Зачем
же это?
— А тебе какое дело?— безжалостно начал Чокан и
осекся. И не повел дальше нож. Он сам с непонятным чув¬
ством боли и страха видел, как темнеет от крови шерсть
и вздрагивают ноги ягненка. Действительно — зачем? Ему
почудилось — рядом стоит Шепе с перекошенным от злобы
лицом и нажимает на его руку. Мол, не бойся, помни, чей
ты сын. Чокан выдернул ножик. Он был, кажется, готов
заплакать вместе с Жайнаком, цепко обхватившим ягненка.
И в это самое время прозвучал глухой рассерженный
голос.
141
— Что вы тут только делаете?
Это был пастух Отея Журка, одинокий старик, схоро¬
нивший и жену и детей. В истрепанном чапане, в стоптан¬
ных ичкгах он горестно опирался на толстую палку и смот¬
рел на мальчишек укоризненно и строго.
— Что вы только наделали... Где ваше сердце? Разве
можно так шутить над живым?
... Мальчишки отпустили ягненка. С жалобным блеянием
он поскакал прочь, заметно прихрамывая.
Старик продолжал стыдить ребят, негромко, беззлобно,
но твердо, чувствуя свою правоту.
Чокан, минуту назад готовый расплакаться, вдруг оскор¬
бился. В ауле отца так разговаривать с ним никто не осме¬
ливался. И тут он уже не мог себя сдержать. Бранные жес¬
токие слова сорвались с его языка. Он размахивал ножи¬
ком, запачканным кровью.
— Хочешь, чтобы я тебя пырнул?
— Уж лучше меня, чем ягненка,— спокойно отвечал
старик.
Спокойствие это окончательно
взбесило Чокана. Но
Рыжий Верблюд крепко взял его в свои длинные руки. Чо¬
кан испугался, стих, обмяк. Жайнак повел его из березня¬
ка, приговаривая: — Что с тобой случилось, Канаш?
— Керей, не уйдешь, значит?— Чокан выругался и хотел
броситься на Гришу. Но он уже был за дверью комнаты, и
Чокан не стал его догонять.
Гриша бежал не потому, что был трусливым, Он просто
не хотел шума и драки. Из-за чепухи может кончиться Друж¬
ба. Он не погнушался еще раз поговорить с Варварой.
— Ты иди, миленький, не беспокойся!— низким своим го¬
лосом пропела она.— Я уж его никуда не пущу. Я уж при¬
смотрю за' ним. Завтра придешь, он шелковым будет.
Потанина одолевали невеселые предчувствия, ему было
жаль Чокана, но он никак не мог уронить себя в глазах куп¬
чихи, показывать ей свою слабость и, круто развернувшись,
заторопился в корпус, отбивая шаг, как на строевом учении.
Варвара время от времени заглядывала в Окно к Чокану,
а в сумерки Тихо подошла к его двери и прислушалась. На
этот раз он спал без всякого притворства. Пускай себе спит!
И Варвара принялась за свои обычные дела: распоряжалась
по хозяйству, постукивала на счетах. Она забыла и о Чокане и о Чингизе, как вдруг кто-то из батраков сказал ей, что
ее спрашивает подполковник-кадах, уехавший утром. И подъе¬
хал он не на лошадях, а пришел пешком и дожидается у
ворот. Варвара удивилась. Что за морока? Уехал, возвра¬
тился. Уж не случилось ли чего дорогой? Маялась с сыном,
теперь с отцом, Если бы не наказ Малтабара, пропади они
все пропадом.
А между тем, Чингиз никуда и не уезжал из города. Хо¬
тя он был разгневан последней выходкой Чокана, но не мог
его оставить на произвол судьбы. Он остановился на окраине
города в доме одного неприметного татарина и решил не по-
кидать Омска, пока окончательно не определится сын. Мо¬
жет, его присутствие дурно влияет на мальчика, и без него,
почувствовав себя самостоятельным, Чокан будет вести себя
лучше. Если уж случится так, что сын окончательно заупря¬
мится, пусть пеняет на себя! Увезу его домой! Узнать о Чокане он сумеет, недаром был султаном.
... Варвара вышла за ворота и ахнула. Она едва узнала
Чингиза в чужом поношенном малахае и чекпене из вер¬
блюжьей шерсти.
— Это вы, Чингиз Валиевич? К чему такое переодевание?
Вас все равно узнал мой батрак.
— Так лучше. Потом узнаете. Вы мне скажите, как там
мой сын?
Голос Чингиза был приглушенным, грустным.
— Спит ваш сын. На той же постели, где и спал.
— Я пройду к нему, посмотрю.
— Только смотрите, не разбудите, а то опять начнется.
— Нет, я буду осторожен. Только я пройду один, хорошо?
А света мне не надо. Я все увижу, все пойму и так.
Чингиз неслышно вошел в комнату. Сел на пороге, испы¬
тывая слабость в ногах. У него всегда было так. Гнев сменял¬
ся нежностью, уверенность в своей силе — жалким чувством
бессилия. Даже любовь к сыну проявлялась у него в разное
время по-разному. Сейчас преобладала тревога. Только бы
он не проснулся. Но Чокан спал крепко. Крадучись подошел
к сыну, чуть коснулся виска Чокана, втянул по привычке степ¬
няка его запах. И расчувствовался окончательно. Слезы
покатились из его глаз. Одна капля упала на лоб Чокану.
Тяжелая холодная капля. Чокан заворочался, пробормотал
сквозь сон:
— Апа! Мама!
Повернувшись на другой бок, задышал ровно и спокойно.
Чингиз так боялся разбудить сына, что не посмел больше
быть рядом. Крадучись, еще осторожнее, покинул комнату.
Его так шатало, что он хватался за стены.
Варвару напугал его вид. Ей показалось, султан всхлипы¬
вает. Вероятно, это так и было. Странный человек, подумала
она, то бьет сына, то плачет. Понять ничего нельзя. Для по¬
рядка она спросила:
— Что случилось, Чингиз Валиевич?
Она и не ожидала ответа. Снисходительно и бесстыдно
усмехаясь, Варвара глядела ему вслед. Он удалялся расслаб¬
ленной неверной походкой, и неизвестно еще было, придет он
сюда или не придет.
Для Варвары Коробейниковой многое оставалось непонят¬
ным и в характере киргизского султана и в поведении его
сына. Смышленый мальчик, скоро юношей будет, своенравен,
упрям, а может плакать и капризничать как дитя. Как он
чувствует себя там, в темной комнате?
И Варвара, жалея его бабьей жалостью, жалея его такого
стройненького, смугленького, с переменчивыми глазами — то
озорными, насмешливыми, то печальными, растерянными, без¬
мужняя, бездетная Варвара пошла на азиатскую половину и
решительно распахнула дверь, за которой спал в своем бес¬
покойном сне Чокан.
Варвара сбросила с себя платье, легла с ним рядом под
одно тонкое покрывало. Обняла мальчика, прижалась к не¬
му. Он вообразил, что это отец и, отвечая лаской на ласку,
еще теснее приник к Варваре, пробормотал что-то невнятное
и глубже погрузился в безмятежный сон. Она поворочалась,
поворочалась и тоже задремала. Беспокойно, смутно, тяжело.
Чокана первого разбудил солнечный луч. Должно быть,
долго я спал, подумал он и хотел свободно и широко потя¬
нуться. Но тут же почувствовал, что зажат в чьих-то руках.
Отец снова приехал? Нет, не отец. Это не его дыханье, не его
запах. Чокану стало муторно, когда он увидел толстое жир¬
ное плечо Варвары. Значит, это она пришла к нему ночью,
стиснула его. Он попробовал осторожно выскользнуть, одеться
и сбежать. Но в это мгновенье Варвара проснулась:
— Полежи еще, мальчик! Куда ты?
Чокан пришел в ярость. Полураздетая толстая женщина,
ее потные руки и полусонные глаза вызвали у него приступ
отвращения:
— Да пусти же ты, корова!
— Ах ты окаянный степной дикарь!— разозлилась Варва¬
ра.— Погоди же ты, миленький!..
И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в дверях
не появился Гриша Потанин.
Гриша молниеносно принял сторону своего друга.
Варвара, нисколько не смущаясь ребят, бросая то на од¬
ного, то на другого раздраженные взгляды, оделась и поспе¬
шила ретироваться, дабы избежать громкого скандала. Мало
что могут наговорить на купчиху, у которой нет надежного
заступника.
Мальчики остались одни. Затравленный, смятенный Чо¬
кан едва пришел в себя и кинулся навстречу Грише:
— Керей!.. Кургерей! Братишка!
13 С. Муканов
385
Чокан плакал взахлеб. Он не сразу даже с помощью дру¬
га смог унять свои слезы.
— Уйду из этого дома, Керей...
Перестав наконец плакать, он ничего не стал рассказы¬
вать Григорию, а Григорий ни о чем не расспрашивал его.
Как бы подхватывая слова Чокана, поддакивая другу, он по¬
вторил:
— Уйдем из этого дома, Чокан! Уйдем в кадетский кор¬
пус! Ты же его видел?
Но Чокан промолчал. Он все еще продолжал колебаться.
Для него ли эти спальни, эти залы?
Кроме того, Чокан помнил, и Григорий знал об этом, что
учиться он будет в корпусе, а жить на постоялом дворе Ко¬
робейниковой, что отец через Варвару будет снабжать его
деньгами. Так мальчику легче привыкать к городу, меньше
строгостей, больше раздолья! Что же касается корпусного на¬
чальства, то оно охотно шло на этот своекоштный вариант.
— Уйдем, Чокан, к нам! Слышишь?
Чокан услышал. В короткие мгновенья раздумья ему ста¬
ло ясно, что в этот дом он и шагу больше не ступит. Никто
его не может заставить здесь жить. Он начал лихорадочно
собирать в торбу белье и другие пожитки, оставленные для
него отцом. Верхнюю одежду и саквояж Чингиз взял с собой.
Чокану выдадут обмундирование. Зачем ему лишнее?
— Так где же твои вещи?— спросил Григорий.
— А вот,— и Чокан потуже затянул узел на своей торбе.
«Небогато!»— подумал про себя Гриша, а вслух сказал:
— Давай ее сюда.
Они пошли, взявшись за руки, сдружившиеся, казалось,
давным-давно, готовые постоять друг за друга.
Гриша, как сумел, объяснил Чокану, что корпус разделен
на две части — роту и эскадрон. В роту определяются дети
офицеров и гражданских чиновников из дворян, в эскадроне
находятся дети казаков. В роте — свои офицеры, в эскадро¬
не — свои. Преподаватели для всех общие, но ротные кадеты
учатся в своих классах и живут в своих дортуарах, а эскад¬
ронные — в своих.
— Дортуар? А что такое дортуар?
— Ну, спальня иначе. Комнаты, где мы спим, готовимся
к занятиям.
— А столовая?
— Столовая для всех одна.
Гриша слышал, что кадетам из роты после выпуска легче
380
служить, чем воспитанникам эскадрона, детям казачьих офи¬
церов. Им и чины даются быстрее. Он спросил:
— Может, ты как ханский потомок будешь жить вместе с
дворянами?
Чокан задумался. Его воспитывали в пренебрежении к про¬
столюдинам, и порою он сам гордился своими далекими пред¬
ками. Чингизид. Белая кость. Уже теперь, в Омске, отец
однажды наставлял его: помни, ты не простои казах, ты дол¬
жен учиться лучше всех и держаться с достоинством. И еще
отец просил не повторять его ошибки. Когда он учился, то
сторонился русских ребят и поэтому плохо усвоил русскую
речь. Не поступай так, Канаш. Будь все время среди русских,
тогда и ученье пойдет хорошо. Чокан обеТдал отцу беспре¬
кословно выполнять эти его наставления. Но надо ли было
сейчас говорить обо всем этом Керею?
Когда они пришли в корпус, оказалось, что директор ге¬
нерал-майор Шрамм отсутствует и есть только Евгений Ива¬
нович Старков, преподаватель истории и географии. Он за¬
мещал сейчас эскадронного командира Кучковского, отлич¬
ного учителя математики, но скверного по характеру. Си¬
бирский
казак,
окончивший
в
свое
время
войсковое
училище, Старков был куда добрее и уже знал о Чокане со
слов Гриши.
Ребята остановились перед его кабинетом.
— Так где же ты будешь? В роте, в эскадроне, среди дво¬
рян? Может быть, со мной вместе в эскадроне?
Что ему ответить?
В ушах звучали слова отца: сПомни, ты не простой ка¬
зах». Но рядом был Гриша, Керей, Куркерей... Разве плохо
быть с ними вместе в эскадроне.
— Хорошо бы, Керей, в эскадрон!
С тем и вошли в кабинет Старкова.
— Значит, это и есть Чокан, сын султана Чингиза Вали¬
ханова?
Евгений Иванович с любопытством всматривался в буду¬
щего кадета. Какой смуглый и шустрый. Будь его кожа еще
темнее, он походил бы на любимого арапа Петра Первого.
Верно, и у того вначале, пока не обвык, был такой же пронзи¬
тельный взгляд, как у детеныша пантеры в клетке. Какие
большие блестящие глаза. Чуть раскосые, умные, живые. Но
почему он так хмурит брови? Почему такой нелюдимый с ви¬
ду, настороженный?
Гриша после года учения умел бойко разговаривать ь
командирами и учителями. Ему было тем проще представить
387
Чокана, потому что он уже говорил о нем. Он не жалел слов,
превознося на все лады своего нового друга.
— Значит, хочет быстрее научиться русскому языку? Мо¬
лодец, настоящий джигит.
Чокан смутился, понимая, что его хвалят.
— Пойдешь в приготовительный класс. Понял?
Гриша ответил за него:
— Да, да... Он все понимает, ваше благородие.
— Отведи, Потанин, сына султана в дортуар эскадрона.
В дортуаре, в спальне, все было таким, как видел Чокан
в первый день посещения корпуса. Те же аккуратные одина¬
ковые кровати, тумбочки. Только одно огорчило его: воспи¬
танники приготовительного класса выглядели уж очень ма¬
ленькими. Многие из них были по плечо Чокану, не отличав¬
шемуся высоким ростом. Дети, совсем дети, восьмилетние,
девятилетние. А ему было уже двенадцать. Я тут годовалый
верблюжонок среди новорожденных,— представил себя Чокан
со стороны, не удержался и прыснул:
— Ты чему смеешься?—даже обиделся Григорий.
— Не буду я здесь жить, стыдно! Мелкота кругом.
— Тогда пойдем в наш дортуар. Свободные кровати есть,
кадетов мало, а там посмотрим, как быть.
Все устраивалось проще и легче, чем думали Чокан и его
друг. И даже Чингиз, все еще продолжавший волноваться за
сына. Он решил больше не показываться сыну на глаза. Он
боялся — Канаша позовет степь. Боялся, потому что хорошо
помнил, как однажды его самого сманили туленгуты и он без
разрешения начальства войскового училища сбежал домой и
был насильно водворен обратно. Тогда его матери — ханше
Айганым — пришлось писать письмо в Кокчетавский окруж¬
ной приказ, чтобы ее сына не увольняли, пока он не выучится
по-настоящему.
Вот и скрывался он на окраине Омска и втайне от сына
вызнавал, как он себя чувствует, как идут его дела. Он уже
отдал деньги — все двести рублей, одолженных у Малтабара — то ли в качестве платы за год ученья, то ли как взятку:
он и сам толком не разбирался в этом, но был убежден —
хрустящие бумажки всегда помогают.
Снова навестил он и дом Коробейниковой. Но не в при¬
мер прошлым посещениям Варвара и говорить с ним не по¬
желала.
— Ты скажи, где мой сын?— настаивал Чингиз.
— Не сторож я вашему сыну, с утра его нет. А где он бро¬
дяжит — одному богу известно.
388
Едва Чингиз заикнулся снова, как Варвара грубо отре¬
зала:
— Ну, что вы ко мне пристали?
Чингиз отправился в корпус. Через караульного вызвал
Гришу Потанина, взял с него слово, что тот ничего не скажет
Чокану. Гриша успокоил отца: дела идут как нельзя лучше.
О том, что произошло у Варвары, он умолчал.
На следующий день Чингиза известили, что приказ о за¬
числении сына подписан. Отцовский долг был исполнен. Боль¬
ше в Омске дел не оставалось. Уповая на одну судьбу, Чингиз
выехал в степь.
С Чоканом он так и не попрощался.
Шесть стремительных лет
Осенью 1847 года и кадеты и учителя часто говорили меж¬
ду собой о маленьком киргиз-кайсацком султане. Его успехи
были ошеломительны. Кто-то произнес слово — феномен! И в
самом деле, успехи Чокана оказались феноменальными.
В первые дни он с трудом произносил несколько русских слов.
Ему легче было в тетрадке нарисовать поражавший его город¬
ской пейзаж, чем сказать — «Я живу в городе Омске». А ри¬
совал он замечательно, верно схватывая детали. Он даже от¬
вечал рисунками на вопросы.
— Расскажи, Чокан, какая юрта у твоего отца.
И Чокан набрасывал очертания юрты в Орде, на холмах
Кусмуруна, и рядом, чтобы яснее представить ее размеры,
изображал всадника.
Но так продолжалось недолго. До начала зимних каникул
он настолько свободно овладел русским языком, что смог
учиться не хуже своих остальных товарищей. А к концу учеб¬
ного года среди сорока кадетов своего класса он попал в трой¬
ку лучших.
С той же стремительностью он изменил многим прежним
аульным привычкам. Как бы удивилась Зейнеп, узнав, что
ее Канаш по утрам больше не валяется в постели. Правда,
умение рано и быстро вставать далось ему нелегко. Бывало,
все в спальне уже на ногах, а он еще нежится, еще дремлет.
Пробовали его однажды будить, как принято в корпусе —
стащили одеяло. Чокан разозлился и швырнул в обидчика са¬
погом. Потом его стали подымать осторожнее, а через месяц
он уже сам вскакивал по сигналу подъема, умывался и зав¬
тракал вместе со всеми. Он так неожиданно быстро и прочно
389
расстался с прежней сонливостью, что и засыпал позднее всех
После одиннадцати часов вечера урядник, обходя спальни,
частенько обнаруживал горящую свечу на тумбочке Чокана.
Он читал. Совершенно безжалостный к другим, урядник бла¬
говолил к Чокану и делал вид, что не замечает этого нару¬
шения. Ишь, какой старательный! Читает все, читает.
На глазах совершалось чудо. Аульный мальчик, знавший
сказки и песни, арабскую азбуку и начатки Корана, оказался
таким восприимчивым, что без особенного труда усваивал са¬
мые неожиданные для него предметы. Он увлекался геогра¬
фией, историей древних азиатских и африканских государств.
Занимался арифметикой, хотя она давалась ему нелегко и
он ее попросту невзлюбил. Грамматику русского языка Чокан
изучал настойчиво, помня совет отца. И потому, что он хо¬
рошо успевал в грамматике, ему прощали неряшливость в
чистописании, каллиграфии. Буквы у него и в тетради и на
доске получались некрасивыми. Уроки татарского языка Чо¬
кан не посещал, заявив, что он и так его знает. А вот священ¬
ную историю, несмотря на необязательность для мусульман
занятий христианской религией, он не пропускал и даже хо¬
дил на молебны — не затем, чтобы показать свою верность
христианскому богу, а так, интереса ради. В первый год уче¬
ния он был совершенно равнодушен к занятиям гимнастикой,
плаванием, фехтованием. Может быть, считал в душе, что это
ему не нужно, а может быть, и ленился. Верховая езда —
другое дело! Но ей обучали позднее, и Чокан с завистью смот¬
рел, как выезжали на аргамаках старшие кадеты. Он бы им
показал!
Заниматься приходилось так много, что не хватало време¬
ни даже потосковать по родной степи, по Орде, по Жайнаку.
А в степи, в отцовском ауле, происходили перемены.
Чингиз не задержался долго в Кусмуруне и со всей семьей
переехал в Срымбет.
В конце зимы из Омска, из Областного правления сибир¬
ских киргизов, пришла бумага, подписанная полковником
Карлом Казимировичем Гутковским. В ней сообщалось, что
Кусмурунский округ с его территорией и населением присое¬
диняется к Кокчетавскому округу, а султаном — правителем
этого большого объединенного округа назначается Чингиз.
Чингиза полковник Гутковский вызывал в Омск. Тот хо¬
тел отправиться сразу, но наступила неожиданно ранняя вес¬
на. Бурно таял обильный снег — в распутицу ни на арбе, ни
на коне далеко не уедешь.
Весна была ранней, но долгой. Пока подсохли дороги и
390
Чингиз собрался в путь, в Срымбет пришла другая радост¬
ная весть. Путник, завернувший в аул из Омска, потребовал
сугонши, награду за добрую новость: Чокан закончил класс,
больше всего пятерок. И чувствует себя хорошо.
В сопровождении джигитов и с непременным Абы Чингиз
выехал в город своей юности, в город сына.
В это время кадеты готовились к отъезду в летний лагерь.
Чингиз не был уверен, что сын знает о его приезде. Ему
не хотелось первому идти к Чокану. И по праву старшинст¬
ва, и оттого, что он еще не был уверен до конца в его разум¬
ности. Вдруг снова начнет капризничать и, только что став
на правильный путь, надумает сбежать в аул. Поэтому он и
послал Абы проведать Чокана и занести ему домашние ла¬
комства.
Абы не терялся и в городе, готовый выполнить любое по¬
ручение. Однако отыскать Чокана в корпусе оказалось не
многим легче, чем в зарослях волчьего оврага. Спальня была
пустой, в столовой кончали обедать. Должно быть, он там, во
дворе, играет в мяч, сказал ему по-татарски один кадет.
Действительно, во дворе играли кадеты. Все в одинаковой
одежде, все одинакового роста. Бегают, суетятся, кричат.
Наконец Абы увидел Чокана. Он загорел, окреп, вытянул¬
ся. На лбу блестели капельки пота. Весь увлеченный игрой,
на секунду остановившись на месте, он обратил внимание на
Абы только после второго или третьего оклика. Абы вклады¬
вал в приветствие всю душу, а Чокан ответил ему, как одно¬
класснику, которого видит ежедневно. Ответил и опять побе¬
жал за мячом. Игра увлекала его больше, чем появление слу¬
ги, с которым было связано все аульное детство.
— Канаш, Канаш!—отчаянно взывал Абы.— Я хочу тебе
сказать...
— После скажешь!—оборвал Чокан и, словно приготов¬
ляясь к прыжку, следил за схваткой.
— Что значит «после», Канаш? Твой отец приехал. Ханием...
Но именно в это мгновение мяч попал в руки Чокана. С но¬
вой силой захваченный игрою, он позабыл даже ответить.
Абы всего ожидал, только не этого Он постоял, постоял,
даже пытался еще что-то сказать, а потом разобиделся, огор¬
чился и отправился в дом, где они остановились.
Чокан вдогонку ему не бросил и слова, даже не спросил,
куда прийти к отцу.
Что могло с ним произойти? Неужели обижается до сих
пор,1 что его силком привезли в город? Сердится на меня. А за
391
что? Я не провинился перед ним. Или опять заговорила в нем
жестокая ханская кровь?
Так размышлял Абы, обдумывая, как бы не поссорить от¬
ца с сыном. Пусть лучше на меня гневается Чингиз!
И объяснил, что не сумел поговорить, что занят был
Канаш.
А наутро обмолвился, будто бы невзначай:
— Может, хан-ием, вы сами навестите сына?
Чингиз вспыхнул:
— Почитает меня за отца, сам придет. Не склоню же я
перед ним голову. Ты, надеюсь, сказал, куда идти. А то еще к
Варваре побежит.
Абы смутился. Главного-то он и не сказал Чокану. И сно¬
ва отправился в корпус. Но кадеты уже уехали в лагеря.
Так в это лето Чингиз, не повидав сына, вернулся в Кокчетавский округ с дипломом султана.
А между тем после игры Чокай искал Абы, искал, где
только мог, но тут подошло время сбора в лагеря, и он под¬
чинился раз и навсегда заведенному механизму эскадрона.
Никакой вины перед отцом у него не было.
К началу второго учебного года Чокан в корпусе был уже
совсем своим человеком. По-русски он говорил настолько
свободно, что в этом не отличался от остальных сверстни¬
ков — русских ребят. Он стал первым казахом, учившимся
на равных правах со всеми. Первым казахом в кадетском
корпусе и предшествующем корпусу войсковом училище. За
три с лишним десятилетия здесь обучались и братья Алгазины, и братья Байгуловы, и Асанов. Но они только носили
казахскиефамилии, а по существу и деды их и отцы, приняв¬
шие христианскую веру, давно превратились в обычных ли¬
нейных казаков. Исключение составляло азиатское отделение
училища. Однако и там казахов были считанные единицы, и
среди них — отец Чокана.
О редкостных способностях Чокана говорили и препода¬
ватели и кадеты. Он был на виду у всех. Он особенно увле¬
кался историей — и греческой, и римской, уроки географии —
ее преподавал Евгений Иванович Старков — он встречал, осо¬
бенно после математики, как праздники. Память и, ве¬
роятно, особое лингвистическое чутье помогали ему усваивать
языки с завидной легкостью. Не говоря уже о русском, он
отлично успевал и в немецком языке, а к концу второго года
без словаря читал французские тексты.
392
О Чокане поговаривали не только в дортуарах и классах
эскадрона — он привлекал и ротных офицеров, дворян, свя¬
занных со сливками Омского общества. Через них слух о нем
проникал и за пределы корпуса. Но сам Чокан не придавал
этому никакого значения. Один его мир не имел границ — мир
истории, давних событий, воскресавших на страницах учеб¬
ников Кайданова и Смарагдова. Другой мир — малый, во
близкий: эскадрон, класс, этот несносный вожак класса,
клянчивший конфеты у тех, кто возвращался из воскресного
отпуска, а потом, с хитростью, достойной Малтабара, меняв¬
ший сласти на перочинные ножи и карандашики. Чокан объя¬
вил против него поход. Высмеивал его, передразнивал, ри¬
совал его с толстым животом и подписывал рисунок
так: «Купец кадетского корпуса второй гильдии». «Эх,— ду¬
мал Чокан,— мне бы сюда моего Жайнака, мы бы у него все
его товары отобрали, и конфеты, и ножички, и тетрадки». Но
нашлись и здесь помощники. «Торговый дом» был разгром¬
лен, а признанным вожаком класса стал Чокан.
Ближе всех к кадетам из корпусного начальства был ин¬
спектор классов Иван Васильевич Ждан-Пушкин. Блестящий
молодой артиллерийский капитан, служивший на Кавказе, он
был и строг, и образован, и, как выяснилось позднее, обладал
многими привлекательными качествами — душевной внима¬
тельностью, честностью, благородством.
Но раньше этого Чокан и его товарищи испытали на себе
его строгость.
Однажды дежурный офицер обходил классы. Как раз в
это время Чокан передразнивал бывшего вожака. Офицер
подозрительно посмотрел на раскрасневшихся от смеха ре¬
бят, спросил, что у них тут происходит и, не получив ответа,
вышел. Чокан прикрыл плотно дверь, стукнул по двери ку¬
лаком и свистнул вслед офицеру.
Офицер вернулся:
— Кто это тут безобразничает?
Молчание. Он повторил свой вопрос. Показал пальцем на
одного:
— А вы что скажете?
— Не знаю.
— А вы?
— Я и не слышал.
У эскадронных кадетов не принято было выдавать това¬
рищей.
Дежурный офицер разгневался и покинул класс. Скоро
он вернулся вместе с Ждан-Пушкиным.
Но и Ждан-Пушкин ничего не добился. Положение обязы¬
вало. Капитан задумался и отчеканил:
..— Лишаетесь воскресных отпусков, пока класс не выдаст
шалуна.
Даже бывший вожак не осмелился предать Чокана.
Почти полгода продолжалась война между Ждан-Пушкиным и классом. Одно воскресенье за другим проходило в кор¬
пусе. Чокан говорил товарищам:
— Мой аул далеко, мне терять нечего. Пойду и скажу:
это я.
Но одноклассники не соглашались.
Наказание продолжалось, а у самого инспектора классов
росло уважение к ребятам. Он умел денить дух товарищест¬
ва. Втайне Ждан-Пушкин догадывался: Чокан мог и не свист¬
нуть, но зачинщиком всей этой не столь уж выходящей из
ряда вон истории был, вероятно, он. Ведь вожак класса! Но
виду, инспектор не подавал. Понятно, ему в конце концов,
пришлось уступить. Не длиться же наказанию бесконечно.
Чокан все это время злился на Ждан-Пушкина. Посчитал
его жестоким. Дал ему прозвище Шиддат — грозный, имя, из¬
вестное в истории ислама. Доброхоты сообщили Ивану Ва¬
сильевичу об этом.
— Шиддат, говорите? А что это значит?
На этот вопрос Ждан-Пушкину не ответили. Только поляк
Гонсевский, преподаватель истории, учившийся в Вильно, а
затем закончивший Казанский университет, объяснил ему
смысл прозвища. Конечно, это наш юный султан постарал¬
ся. Ждан-Пушкин только усмехнулся.
Вскоре произошло еще одно столкновение.
Инспектор классов преподавал математику. Случалось, он
замещал и учителя истории, читал н курс артиллерии.
... В классе Чокана шла самостоятельная подготовка к эк¬
замену по математике.
Кадеты собрались вокруг большой черной доски. Один из
них мелом производил вычисление и вслух объяснял что к
чему. Все слушали внимательно. Все, кроме Чокана. Он сидел
в глубине класса и рассеянно посматривал в потолок. За этим
занятием и застал его Ждан-Пушкин.
— Валиханов, а вы почему не готовитесь?
Чокан встал, посмотрел в лицо Шиддату:
— Если бы я стоял у доски и слушал, это было бы про¬
стым притворством. Я целый год не понимаю математики.
Неужели за час мне ее объяснит наш кадет. Он же плохой
преподаватель,
... .
394
— Идите за мной, В а „тих а но в.
И они вместе вышли из класса.
Кадеты заволновались. Хотя розги и караер, особенно роз¬
ги, были в корпусе наказанием редким, даже исключитель¬
ным, многие решили, что за этот дерзкий ответ самому ин¬
спектору Чокан жестоко поплатится.
Невесело было и на душе Чокана.
В коридоре, пока они дошли до инспекторской комнаты,
Ждан-Пушкин не произнес ни слова.
— Вот, Валиханов, вы будете находиться здесь до окон¬
чания занятий. Я вас запираю. А потом пойдете в дорі'уар.
Так скучная, говорите, вещь математика? Ну, чтобы вы не
скучали, читайте пока.
Ждан-Пушкин достал из небольшого шкафа две книги.
И, уже подходя к двери, обернулся:
— Вы можете еще раз убедиться, какой я грозный.
Иван Васильевич сказал серьезно, без тени улыбки, но Чо¬
кан сообразил, что он ему говорит о прозвище. И говорит
беззлобно, как бы прощая ему.
... Короткий звук ключа в замке, и он остался один в ин¬
спекторской, куда кадетов вызывали только для серьезных,
не обещающих ничего хорошего разговоров.
Чокан огляделся. На стене портрет Николая I в золоченой
раме, стол, крытый сукном, высокое кожаное кресло, несколь¬
ко стульев. Книжный шкаф, чуть побольше, чем у них в эс¬
кадроне.
Что же это, однако, за книги?
Журнал «Современник». А другая?— «Петербургский сбор¬
ник». Никогда еще такие книги в руки Чокану не попадали.
Кадетам рекомендовали читать Карамзина, Лажечникова,
Кукольника, барона Брамбеуса. Это что-то не то! Правда,
имя Пушкина и многие его стихи неведомыми путями прони¬
кали и в корпус. Но этим исчерпывалось представление на¬
детое о русской литературе.
Чокан открыл «Петербургский сборник» н сразу стал чи¬
тать «Бедных людей» Ф. Достоевского.
Оторваться он не мог. Он представлял себе Петербург го¬
родом дворцов и памятников, городом военных, министров,
важных чиновников. А перед ним — страница за страницей —
раскрывалась совершенно другая жизнь. Он видел не только
богатые лавки и пышные кареты, но и темные дома и грязные
комнаты, и вдыхал тот душный спертый воздух, в котором
«чижики так и мрут».
Есть свой Черный аул и в столице, подумал Чокан.
Его потрясла грустная любовь Макара Девушкина и Ва¬
реньки Доброселовой.
В двери щелкнул замок.
— Увлеклись, Валиханов. Вы три часа просидели здесь.
Согласитесь, я вас очень жестоко наказал. А книги можете
взять к себе в дортуар. Предупреждаю, аккуратно возвратите
через неделю.
Чокан вспыхнул. Он даже не поблагодарил инспектора
классов. Но взгляд его был такой, что Ждан-Пушкину не на¬
до было ничего объяснять.
По сияющим глазам Чокдна одноклассники поняли, что
взбучки он не получил. Многие, впрочем, так ничего и не уз¬
нали. Только своему неизменному другу Грише Потанину и
новому близкому приятелю Федору Усову — и кровати их
стояли рядом в спальне и за партой они сидели вместе — он
рассказал все как было.
«Бедные люди» прочитаны были в срок не только Чоканом.
Сын казачьего офицера Федор Усов жил в станице на
берегу Иртыша между Павлодаром и Семипалатинском. Он
был года на два моложе Чокана, но выше его ростом. Худой,
горбоносый, с длинной шеей, он напоминал какую-то птицу,
скорее всего, журавля. Но кадеты прозвали его страусом, а
Чокан — на казахский лад — коки каз.
Коки каз знал казахский язык, говорил на нем чисто, без
всякого акцента. И все-таки Чокан поставил условие:
— Хочешь со мной дружить, говори только по-русски.
В виде исключения они практиковались по-французски,
и по-немецки, особенно по-немецки, примерно одинаково зная
его. Даже пытались спорить на нем. Но в английском языке,
которого не знал и Чокан, у Федора во всем корпусе не было
соперников. Дело в том, что его отец, образованный офицер,
долгое время находился в Лондоне, в русском посольстве, где
служил в качестве помощника военного атташе. Федя родился
уже в России, но в семье его учили с малых лет английскому
языку.
И тем не менее, именно Федор, полушутя, полусерьезно на¬
зывал Чокана патрицием, белой костью, а себя — плебеем,
сыном казака, дослужившегося до высокого офицерского чи¬
на. Чокану это, пожалуй, несколько льстило.
У Федора было много знакомых в городе. Он первый уз¬
навал новости. Он был одним из первых, кто сделал имя Чо¬
кана известным среди омичей.
От Федора кадеты узнали и о событиях в Европе,, связан396
ных с революцией 1848 года. Подробности о них дошли в Си¬
бирь с большим опозданием.
Кадеты не очень ясно представляли себе смысл событий.
Усов неожиданно объявил себя республиканцем и радо¬
вался тому, что трещат троны.
— И кто же займет место царей?— спросил один из наив¬
ных кадетов.
— Вот такие плебеи, как я.— И Усов похлопал ладонью
по своей груди.
Ребята развеселились.
— Что же тогда делать таким патрициям, как Валиханов?
— Кроме России, такие патриции всюду уже проиграли!—
подлил масла в огонь Усов.
— Нам хватит и русского царя, остальных —к черту!—
Чокан произнес эти слова не без почтительного уважения к
императору.
Юноша, почти подросток, он продолжал себя чувствовать
потомком хана и приверженцем монархии. Спорил с Усовым,
петушился, но порою и сам сомневался.
Особенно будоражили ум уроки Гонсевского по всеобщей
истории. У поляка Гонсевского были свои революционные при¬
вязанности. Где-то в глубине души он считал себя яко¬
бинцем. Даже рассказывая об эпохе Возрождения, он отме¬
чал прежде всего ее демократические стороны, увлекательно
набрасывал портреты выдающихся деятелей средневековья.
Чокану полюбился Леонардо да Винчи. Вот бы таким быть —
и ученым-мыслителем, и художником, и изобретателем.
Чем ближе были уроки новой истории, тем чаще Гонсевский отвлекался и с увлечением говорил о событиях, проис¬
ходящих в Европе. Не без риска для себя он рассказывал
кадетам об итальянском революционере Гарибальди и вожа¬
ке венгерских повстанцев — поэте Петефи.
Курс всеобщей истории заканчивался XVIII веком, вплот¬
ную подходя к великой французской революции. Но, странное
дело, Чокана надолго привлекла фигура Наполеона Бо¬
напарта. Может быть, потому, что в небогатой библиотеке
эскадрона оказалась его подробная биография. Чокану нра¬
вилась решительность Наполеона, с волнением он читал стра¬
ницы, посвященные Египетскому походу.
... Споры между Чоканом и Федором разгорелись снова
после знакомства с курсом русской истории. Русская история
излагалась тогда как история царей. Начиналась она Рюри¬
ком и завершалась династией Романовых.
397
Усов всячески издевался над Романовыми:
— А ты знаешь, Чокан, что их дальним предком был Ко¬
была. Представь себе, Кобыла. Бие, как говорят у вас в ау¬
лах. Им, Романовым, положил начало выходец из Литвы, ка¬
жется, пруссак. Звали его Глаида Кѳмбила. Вот его и пере¬
крестили в Кобылу. Дело это было еще в XIII веке. Принял
этот Комбила христианскую веру, обрусел и потомки его ста¬
ли настоящими русскими. Царь Михаил Федорович был
истинным Романовым. А уж после Екатерины Первой пошли
немцы.
Но, издеваясь над Романовыми, Федор Усов гордился тем,
что казаки были их опорой.
Теряя нить разговора, он возбужденно кричал:
— Кто подчинил Кавказ России? Казаки! Кто покорил
Астраханское и Казанское ханство? Казаки! А нашу Сибирь?
Казаки. Кто продвигается на юг и в Среднюю Азию? Ка¬
заки.
Чокан соглашался:
— Но что из этого? Скажи, Федя?
— А то я тебе скажу, что мы были опорой Романовых, но
никогда не были их рабами. Понял?
И Усов называл имена Степана Разина и Емельяна Пу¬
гачева. О Пугачеве Чокан имел некоторое представление. Он
знал, что потомки хана Абулхаира защищали интересы ца¬
ря, но большинство казахского народа сочувствовало Пуга¬
чеву и многие примкнули к его войску. Эти рассказы, слы¬
шанные в степи, получали подтверждение в книгах.
Сумятица властвовала э умах кадетов.
Не был от нее избавлен и Чокан.
Их воспитывали верными царю и отечеству, но и книги и
некоторые преподаватели внушали юношам совсем другие
мысли.
Допускал вольности на уроках истории Гонсевский. Уж
на что, казалось, был строг Ждан-Пушкиц, но и тот набрался
на Кавказе вольнолюбивого духа от офицеров, причастных к
декабристам, и познакомил Чокана с демократическими жур¬
налами тех лет.
Но особенно много для развития кадетов, для Чокана сде¬
лал преподаватель русской словесности Николай Федорович
Костылецкий. Он любил читать на уроках Пушкина, Гоголя,
Лермонтова. Читал хорошо, наслаждался сам. Крамольных
отрывков, правда, он не читал. Но строил свои занятия на
основе взглядов Белинского, не называя, однако, его имени;
398
На Чокала ©в посматривал внимательно. Как-то во время
і перемены взял его под руку и заговор-ил по-татарски, при¬
ближая некоторые слова к казахскому языку.
Спросил, знает ли он сказку о Козы-Корпеше.
Чокан быстро заговорил и о других поэмах и сказках.
— Вы ко мне домой заходите, Валиханов. Почитаем, араб¬
ские стихи.
Костылецкий был сибирским казаком. Поэтому и при¬
шлось ему из Казанского университета, который он закончил
по восточному факультету, ехать не переводчиком русского
посла в Константинополь, а служить на казачью линию. Он
мечтал стать ориенталистом, стремился на Восток, но и рус¬
скую литературу и знал и любил.
Он был достаточно сдержан со своими воспитанниками, но
случайно оброненное им слово, невзначай сказанная фраза в
беседе с Чоканом дома делали свое дело.
«Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, пере¬
писанные от руки стихи Пушкина, знаменитое письмо Белин¬
ского к Гоголю — все находило горячий отзвук в кадетских
сердцах. Как-то в дортуаре оказались стихи Лермонтова «На
смерть поэта». Чокан прочел их вслух. С того часа он не мог
без восторга говорить о Лермонтове.
Но чтение имело и другое последствие. Среди кадетов на¬
шелся доносчик, и Ждан-Пушкину пришлось пригласить Ва¬
лиханова в инспекторскую и сделать ему отеческое вну¬
шение:
— Вы так можете себе испортить будущее. На вас возла¬
гаются большие надежды.
А что Чокан знал об этом будущем?
Он увлекался многим. Дальние страны манили его. Сопре¬
дельные страны Востока. Он не забывал рассказов отца Гри¬
ши Потанина о путешествиях в Ташкент и Коканд. Он читал,
не отрываясь, книгу «Йутешествие Палласа» и «Дневные за¬
писи» Рычкова. С колыбели знакомая степь освещалась
новым светом.
Чокан часто бывал у Иртыша. Задние ворота корпусного
двора выходили прямо на берег. Там, за рекой, стлался про¬
стор, дымки на горизонте, едва различимые юрты подкочсвавшего ближе к городу аула. А дальше? Опять степь. А за
ней? На восток и юг? Неведомые страны, таинственная Сред¬
няя Азия.
Он стоял вместе с товарищами по эскадрону. Жадно
всматривался в заречную равнину. Сделал шаг вперед и вне-
чатал сапог в сырую после недавнего дождя землю. И вдруг
хлопнул себя по ноге и посмотрел на кадетов мечтательно и
насмешливо:
— Вот моя нога. Глядите! Один бог знает, где она очутит¬
ся через несколько лет.
Кадеты расхохотались:
— У тебя, Валиханов, нога действительно драгоценная.
Только смотри, чтобы она далеко не завела.
В нем проснулся сын Чингиза. Черные глаза, как тлею¬
щие угольки:
— Далеко заведет, не беспокойся. Дальше твоей станицы,
где ты будешь хорунжим...
Спорить дальше не хотелось. Чокан затронул больное ме¬
сто. Не многим воспитанникам эскадрона удавалось вырва¬
ться за пределы линейной службы. А он султан, белая кость.
Струился Иртыш. Широкий, быстрый, непрозрачный.
Сколько раз бродил Чокан по его высокому берегу, сколько
раз думал о своей судьбе. И не только о своей судьбе.
Весною 1850 года, еще до начала ледохода, на берегу Ир¬
тыша у него произошла горькая встреча, надолго, если не
навсегда, вошедшая в память.
Зимою в городе стало известно, что из Тобольска, из пе¬
ресыльного острога в каторжный каземат Омской крепости
доставлены государственные
преступники, пропагандисты
возмутительных идей и заговорщики писатель Федор Достоев¬
ский и поэт Сергей Дуров. Петрашевцы, участники тайного
общества, приговоренные к смертной казни, повешению, за¬
мененному монаршей милостью ссылкой в каторжные работы.
Первым об этом, естественно, узнал генерал-губернатор,
он сообщил о прибытии «злоумышленников» своим близким
людям, в том числе директору корпуса генерал-майору Пав¬
ловскому, пришли кое-какие письма от жен декабристов из
Тобольска. И нет ничего мудреного в том, что об этом про¬
слышали и Федор Усов, бывавший во многих приметных ом¬
ских домах, а вслед за ним и Чокан Валиханов и некоторые
видные чиновники, интересующиеся степью.
Достоевский... Тот самый автор «Бедных людей». Над
страницами этой доброй повести он всплакнул в инспектор¬
ской комнате Ждан-Пушкина. Достоевский, приоткрывший
ему глаза на другой Петербург.
Значит, он в крепости, под строгой охраной часовых. В кре¬
пости, видной издалека в степи. Закованный в кандалы, как
лютый разбойник. Светлые книги и каторжная тюрьма. Одно
с другим никак не связывалось. Это было для ЧоканЯ^так же
400
несовместимо, как приятный вкус острожного хлеба, который
некоторое время привозили к ним в столовую, когда сломали
старую пекарню и строили новую.
... В теплый и влажный день над Иртышом стоял легкий
туман. Лед на реке кое-где потемнел, но трещин нигде не бы¬
ло видно. Снег частью стаял, частью лежал, сырой и ноздре¬
ватый.
Кадеты шли вдоль берега, радуясь наступавшей весне, ра¬
дуясь тому, что из-за болезни преподавателя занятия кончи¬
лись раньше, чем всегда.
Навстречу попалась женщина-калашница. Ее знавали и в
корпусе.
— Что? Калачи остались?
Кадеты не прочь были закусить перед обедом — щи да
каша.
— И, миленькие, не осталось вам ничего,— весело затара¬
торила калашница.— Пустая моя торба. Арестантики всю ра¬
зобрали. Кому за денежки, а кому и так отдала.
— Арестантики?— переспросил
Усов.— Какие
арестан¬
тики?
— Да варнаки наши из крепости. Каторжные. Убивцы.
— Где ты, говоришь, они?
— Там, на берегу, где две барки казенные в лед вмерзли.
Урок им дан — барки ломать, как будто в городе дров нет.
Посмотреть хотите? Да вас конвойные не подпустят. Это меня
уж давно знают.
Калашница ушла.
— Пойдемте?
— Конечно, пойдемте. Может, он там.
— Ты думаешь —Достоевский?—шепнул Чокану Усов.
Кадеты заторопились.іПройдя с полверсты, они увидели на
берегу солдат, окруживших работавших у барки каторж¬
ников.
Чокан взглянул на тот берег. Степь мутно и широко рас¬
стилалась до горизонта. И сырой белый снег и уже обнару¬
жившаяся земля сливались в одни неуютные цвета беско¬
нечной равнины.
— Но я-то свободен,— говорил он сам с собой.— Это моя
степь. Где-то там и наш аул. А они? А он?
И солдаты и арестанты были уже совсем близко.
Солдаты переминались с ноги на ногу, скучали, а возле
барки похаживал унтер-офицер с палочкой и покрикивал.
401
Потом неекольк© арестантов отошли от барки, присели яа
бревно. Один достал кисет с табаком, его примеру последо¬
вали и другие.
С краю, ближе к кадетам, отдыхал молодой каторжник.
Он снял Мягкую, надвинутую на лоб бескозырку. Его голова
была наполовину обрита, но все равно зоркие глаза Чокана
разглядели высокий лоб с залысиной.
Усов подтолкнул его:
— Ближе подойдем. Это он, Достоевский.
Они подошли к конвоирам и ясно услышали надтреснутый
голос унтер-офицера:
— Эй, вы, что расселись? Продолжайте.
Чокан видел одно лицо: бледное, землистое, е выступив¬
шими веснушками. Глубокие серо-синие глаза. Русые волосы.
Спокойное лицо, не выражающее ни тоски, ни грусти. Толь¬
ко многое скрывалось в этих запавших светлых глазах.
Скорбь? Ум? Обреченность?
— Эй, вы, что расселись?..
Первым поднялся с бревна он, пошел к барке. За ним ле¬
ниво потянулись остальные. И закипела работа. Как ловко
взмахивал топором он (вслед за Усовым Чокан уже был
убежден в том, что это был Достоевский). Он сначала рас¬
пахнул арестантский тулупчик, а потом и вовсе сбросил -его.
Туман рассеялся, стало теплее. Когда он становился спиной к
кадетам, на спине тускло блестел туз. Преступник.
— Господа кадеты, что вы тут глазеете? Нельзя. Идите
своей дорогой, господа!
Унтер-офицер постукивал палочкой о сапоги и, обернув¬
шись к конвоиру, неожиданно ударил его:
— А ты что, раззява! Разве не знаешь государеву службу?
Кадеты неохотно отошли, стали в сторонке. Отправился к
барже и унтер-офицер. Тогда конвоир с внезапным озлобле¬
нием бросил Чокану, именно Чокану*
— Сказано уйти, так уходите!
Чокан едва не ответил дерзостью, но Усов вовремя взял
его под руку:
— Пойдем подальше. С ними все равно не сговоришься.
Минутное раздражение Чокана перешло в грусть, грусть —
в раздумье. Отчетливо вспомнилось: «Чижики так и мрут».
Ему было отчаянно жаль Достоевского, он понимал всю меру
унижения, доставшуюся ему. Но что он мог сделать, как он
мог помочь писателю, он, обыкновенный кадет?
Федор н Чокан молчали. Им было и так все понятно. Их
настроение передалось и другим кадетам. Медленно брели
обратно, к корпусу. И еще раз остановились, чтобы увидеть,
как арестованные возвращались в острог. Оли шли быстро,
подгоняемые конвоирами. Глухо позвякивали кандалы, скры¬
тые под одеждой.
Нет, никогда этого не забудет Чокай!
Позднее он думал: конечно, ему живется куда как легко.
Но были времена, когда и ему привелось испытать полную
меру унижения.
Пусть он считался белой костью, сыном султана, внуком
одного из самых влиятельных ханов, однако он был в пред¬
ставлении корпусного начальства инородцем, «буратана», как
говорили казахи. Как инородца его уже в третьем классе не
допускали к военным играм, когда кадеты состязались в
умении владеть холодным оружием.
Неожиданно его отстранили и от занятий по военной то¬
пографии. Он настолько оскорбился, что хотел бросить кадет¬
ский корпус, и наверняка сделал бы так, если бы друзья вовре¬
мя не отговорили его от этого, в сущности, легкомысленного
шага.
Но дальше — больше, В следующем классе увеличилось
число военных дисциплин — тактика, артиллерия, фортифика¬
ция, опасные для инородцев науки. И опять они оказались
запретными для Чокана. По счастью, их преподавал полковник
Карл Казимирович Гутковский, в то время помощник военного
губернатора области сибирских киргизов.
Чокан бывал дома у Гутковского. С дочкой Карла Кази¬
мировича, с гимназисткой Катей, совсем девочкой по сравне¬
нию с ним — она была года на четыре моложе, занимался
французским языком. Жена Гутковского Екатерина Яковлевна
добродушно подшучивала: «Воркуют, как жених и невеста, бу¬
дет наша дочь женой султана». Карл Казимирович, которому
очень нравился Чокан, отвечал также полушутя: «Не султана,
а образованнейшего офицера с большой будущностью».
Чокан в этом доме чувствовал себя тепло и однажды откро¬
венно пожаловался Гутковскому:
— Карл Казимирович, вот вы говорите, я буду офицером.
А какой же я офицер без военных знаний? Я уже раз хотел
сбежать из корпуса. Может быть, я был прав?
— Нет, молодой человек, оставьте эти мысли. Конечно, я
не в силах изменить правил. На них высочайшая подпись. Но
я вам достану все необходимые книги. Читайте внимательно.
Что будет непонятно — я объясню. Но закончить корпус просто
необходимо.
'Гутковский переубедил Чокана и вручил ему учебники:
403
курс артиллерии Маркевича и Веселова, фортификации Телякова и Госмара, учебник тактики генерала Шитова, кавале¬
рии— Граббе. И еще несколько книг по военному искусству,
в том числе и труды известного военного теоретика Карла
Клаузевица — «Итальянский поход Наполеона Бонапарта 1795
года», «1799 год», и «1812 год», тол^е о Наполеоне. Эти книги
не были переведены на русский язык и имелись в Омске
только у Гутковского. Клаузевица, критически относившегося
к деятельности Кутузова, будущим офицерам обычно не ре¬
комендовали. Тем с большим интересом знакомился Чокан с
работами немецкого генерала, поклонника Гегеля и знатока
военной истории.
...Последний учебный 1852—1853 год Валиханов в корпусе
занимался преимущественно историей русской культуры, но¬
вой историей, языками и законоведением, а военных лекций
не посещал, читая дома книги из библиотеки Гутковского.
Карл Казимирович пробовал поговорить с директором кор¬
пуса генерал-лейтенантом Павловским — не сделать ли исклю¬
чение для этого молодого, способнейшего султана. Павловский
и сам хорошо относился к Чокану, но от такого смелого шага
воздержался.
И Чокан читал. И учебники, и Клаузевица, и книги о по¬
ходах и путешествиях. Его одинаково волновали и страницы,
посвященные победоносным маршам Александра Македонско¬
го через горы Гиндукуша и в долину Сырдарьи, и кругосветное
плавание капитана Джеймса Кука. Он изучал историю коло¬
ниальных войск англичан, французов, испанцев. Его манили
по-прежнему загадочные страны Азии.
Его тянуло к людям образованным. И получилось само
собой, что перед юным кадетом открылись двери лучших до¬
мов Омска.
От дома Гутковского путь вел к дому его родственников
Капустиных, связанных в свою очередь родством с известным
тобольским домом Менделеева, известным лучшей библиотекой
в Сибири. Прекрасная библиотека была у Капустиных и здесь.
Рассказывали, что книги в Омск везли они на пяти подводах.
Капустин-младший, Сергей Яковлевич, недавно кончил Казан¬
ский университет, не чуждался идей утопического социализма
и любил вести несколько свободолюбивые разговоры. Капустин-старший сквозь пальцы смотрел на возвышенные забавы
брата и добросовестно исполнял приятные обязанности самого
щедрого омского хлебосола, которые успешно разделяла с ним
и его молодая жена. Она преподавала в женской гимназии
французский язык и литературу и, отличаясь романтическим
404
складом характера, охотно принимала на себя роль хозяйки
просвещеннейшего в сибирском городе салона.
В доме Капустиных, в Мокром, в Фортштадте, принимались
и ссыльные, бывал там и сам генерал-губернатор Густав Христианович Гасфорт.
Он и приметил там смуглого юношу, в сторонке увлеченно
читавшего какую-то географическую книгу. Это легко можно
было видеть по карте, на которой то и дело оставлял одному
ему ведомые знаки Чокан.
— Это Валиханов, сын старшего султана, ваше превосхо¬
дительство,— услужливо шепнули ему.
— Слышал, а как же, слышал,- прогудел Гасфорт,—вы
потом представьте его мне.
— Умнейший юноша из инородцев, ваше превосходитель¬
ство, образован, страсть к путешествиям имеет.
— Буду думать, куда наиполезнейшим образом направить
его способности. Нам нужны преданные люди из киргиз-кайсаков. Буду думать.
Й Густав Христианович, заложив руки за спину, торжест¬
венно зашагал к своей супруге, с ней он советовался во всех
случаях жизни и таскал за собой во время каждой поездки в
степь.
Довольно добрый старик, Гасфорт имел слабость напускать
на себя важность, придавал значение всяческим внешним эф¬
фектам и был склонен к прожектированию. Это именно он
создал проект новой религии для киргизов, так и оставшийся
неосуществленным как и многие другие его начинания.
Густав Христианович гордился своим, пусть отдаленным,
родством с теми немецкими герцогами, которые находились в
родственных связях с царской фамилией. Впрочем, это обстоя¬
тельство, вероятно, имело отношение к быстрому продвижению
по службе и Христиана фердинандовича и его сына, нашего
омского Гасфорта.
Христиан Гасфорт командовал в Крыму корпусом и одно¬
временно с успехом для себя занимался коневодством. Восточ¬
нее Севастополя
он открыл конный завод, поставлявший
лошадей армейской кавалерии. Возле завода у сопки находи¬
лась довольно богатая усадьба генерала. Здесь рос Густав, от¬
сюда он уехал в военное училище, а потом в Берлинскую
военную академию. Александр Первый отправил сына, закон¬
чившего курс военных наук, под начало отца. Густав Христиа¬
нович молодым офицером принимал участие в кампании
1812 года.
405
В Сибирь он приехал уже стариком в звании генерала от
инфантерии.
Честолюбивый, словоохотливый, он рассказывал своим
подчиненным и были и небылицы. Мог прихвастнуть знаком¬
ством с Пушкиным и Дантесом. Мог рассказать, что сам пре¬
дупреждал поэта: не стреляйтесь е Дантесом, он — отличный
стрелок.
Густава Хрнстнановича покоробило, что здание генералгубернаторства в Омске, как и дом, предназначенный ему,
имели непрезентабельный вид. Бревенчатые избы, сказал он
брезгливо. Он давно мечтал возвести дворец Гасфорта, такой
же роскошный и величавый, как дворцы князей Воронцова,
Юсупова, Шереметьева в Крыму, Петербурге и под Москвой.
Но даже доходы от конного завода, доставшегося ему по на¬
следству, были слишком малы для состязания с богатейшими
людьми России.
Теперь, пребывая в должности генерал-губернатора Запад¬
ной Сибири, командира Отдельного Сибирского корпуса, Гу¬
став Христианович решил потрясти воображение скромных
омичей и построить такой губернаторский дом, которого не
видел еще ни один российский город. Для него он избрал
ровную площадь против кадетского корпуса, представлявше¬
гося ему зданием генерального штаба. А сам губернаторский
дом — так по крайней мере хотелось Гасфорту— должен на¬
поминать Зимний дворец. Он приказал заменить деревянный
моет через Омь железным, очевидно, видя перед глазами не
скромную сибирскую речку, а державную Неву.
Словом, Гасфорта захватили преобразовательские идеи и
он подал прошение на высочайшее имя с просьбой разрешить
ему строительство. Гасфорту помог граф Блудов, близкий ко
двору Николая Первого.
Проект честолюбивого старика н^чал осуществляться в тот
год, когда Чокан кончал корпус.
К этому времени Гаефорт задумал ввести некоторые изме¬
нения и в служебную структуру губернаторства.. В частности,
он решил обзавестись тремя адъютантами: одним— по общим
административным делам, вторым — по руководству местными
строительными работами и третьим — по управлению сибир¬
скими киргизами.
На должность третьего адъютанта как нельзя лучше под¬
ходил, по его мнению, Чокан Валиханов. Он; все чаще и чаще
присматривался к этому молодому человеку, благосклонно за¬
говаривал с ним самим, выспрашивал мнение о нем и в еомъе
Гутшвских и в других омских домах, где ему приходилось
бывать.
Смуглый Чокан с выразительными необычными чертами
восточного лица в роли адъютанта привлекал Гасфорта еще
и потому, что тешил его стариковское тщеславие. Был же у
Петра Первого любимец арап Ибрагим Ганнибал! Почему бы
Густаву Христиановичу не заполучить себе этого экзотического
киргиз-кайсака, по уверениям многих, похожего на петровско¬
го любимца. Эффектно и небесполезно. Он умен, сообразите¬
лен, начитан. Он поможет ему решать самые сложные вопросы
в отношениях со степью, со своими соотечественниками и,
кроме того, он, говорят, отлично знает историю и географию
сопредельных восточных стран.
...Весною 1853 года в кадетском корпусе предстоял выпуск.
В числе других заканчивал корпус и Чокан Валиханов.
Генерал Гасфорт церемонию выпуска решил обставить с
небывалой доселе торжественностью и впервые провести в
Омске на площади перед генерал-губернаторством военный
парад.
Эта мысль не давала покоя Густаву Христиановичу. Ему
казалось: так будет поднят его престиж, о котором он забо¬
тился по любому поводу сверх всяких мер. Когда один свя¬
щенник робко заметил, что по смыслу церковного наказа
трезвонят приветствие только царю или царским особам, ста¬
рик распетушился, нахмурился, грозно предупредил: «Здесь я
царь! Чтобы в следующий приезд, приказываю, трезвонить, во
все колокола!»
Но устроить парад оказалось делом еще более сложным.
Офицеры казачьей линии были преимущественно есаулами
и сотникамщ капитанов и майоров встречалось среди них не
много. Выросли они в станицах, знали один-единственный го¬
род Омск и слыхом не слыхали, как проводятся парады. Прав¬
да, в Отдельном СибирсксАя корпусе были офицеры, прибывшие
из Петербурга и Москвы, но их было совсем немного.
Словом, программа парада составлялась с трудом, и про¬
шло немало времени, пока ее утвердил Гасфорт.
В параде должны были участвовать городской гарнизон в
количестве тысячи пик, кадеты старших классов и казачья
молодежь, несшая караульную службу на линии. Командовать
парадом надлежало Гутковскому, принимать парад — самому
Гасфорту. Всем участникам парада вменялось в обязанность
быть при орденах и медалях и в приличествующей случаю
форме.
Вот тут и выяснилось печальное обстоятельство, что за
407
исключением высших чинов и некоторых состоятельных офице¬
ров, армейские командиры, не говоря уже о солдатах, носили
поношенную одежду старой, вышедшей из употребления фор¬
мы. Что касается казаков, то они были одеты на свой простой
станичный лад, кроме незначительного числа богатеев. У деся¬
ти человек на каждую казачью сотню не было сабель или ру¬
жей. Пушки —и те не были в полной исправности. Требова¬
лась основательная чистка от ржавчины, чтобы выкатить их
без чувства стыда на праздничную площадь.
Только кадеты были в порядке. И Шрамм и Павловский
кое-что сделали для их обеспечения. Да и Гасфорт, инспекти¬
руя корпус, убедился, что нынешняя кадетская форма остав¬
ляет желать много лучшего, и выхлопотал из Петербурга до¬
полнительные комплекты нового обмундирования.
Срок парада приближался с каждым днем. Времени для
подготовки войск не хватало. Гасфорт приказал интендантам
обеспечить строевиков лучшим, что у них есть на складах.
Хлопотали, как могли, и в казачьих станицах.
Лихорадочная эта озабоченность не укрылась от населе¬
ния. Возникали всякие разговоры, толки, кривотолки.
— Царь едет в Сибирь, его и готовятся встретить.
— И не собирается царь сюда. Война, говорят, начи¬
нается...
В охотниках строить свои предложения не было недо¬
статка.
Шептали:
— Кенесары объединился с войсками Коканда и Хивы.
Идет на нас.
— Китай затеял что-то недоброе.
А какой-то недоучка мулла, путая века и события, тайно
говорил таким же как он неграмотным старикам:
— Кучум-хан не погиб. Он собирает татар, чтобы восста¬
новить в Сибири свое ханство.
Калмыков-джунгар и тех приплели досужие языки.
И когда действительно сведущие чиновники и офицеры пы¬
тались правдиво объяснить, в чем дело,— им не очень-то ве¬
рили.
Слухи продолжали расти. Даже посевов вокруг Омска той
весною было меньше обычного, даже многие баи окрестных
аулов решили на всякий случай перегнать скот на самые даль¬
ние джайляу.
Никак не могли взять в толк неграмотные люди, что парад
и в самом деле состоится в честь выпуска кадетов:
408
— Прежде такого не бывало, почему же теперь такой пе¬
реполох?
А Гасфорт тем временем заслушивал подчиненных о ходе
подготовки, которая шла на удивление усердно.
Он по-стариковски суетился и хвастал, хвастал.
В сущности не для выпускников, для себя устраивал он
этот парад. Ох, как не терпелось появиться на площади во
всем своем блеске, при всех своих регалиях. Он вспоминал
санкт-петербургские парады после победы над Наполеоном,
лицо его приобретало трогательно торжественное выражение,
и он врал, нисколько не заботясь о том, что кто-нибудь из
видавших виды офицеров может заподозрить его в хвастов¬
стве;
— Тогда, знаете, только один Барклай де Толли имел ор¬
денов и медалей больше, чем у меня.
Если бы Гасфорт пожелал припомнить подлинные проис¬
шествия, он мог бы потешить своих слушателей не одним за¬
бавным рассказиком. Но эти тайники памяти ему, естественно,
не хотелось тревожить, как и не мог он приглушить в себе
страсть к показному блеску.
Однажды он отправлялся на высочайшую аудиенцию.
Изрядно располневший к тому времени, он извлек свой боевой
мундир, придававший ему, как он думал, молодцеватость и
статность. Не без труда он затянул его на все пуговицы, гото¬
вые отлететь при любом неосторожном, резком движении. Он
нацепил все ордена и медали, а их у него и впрямь было не¬
мало, и явился смешным и напыщенным перед очами царя.
Рассказывают, Николай едва не расхохотался, довольно бес¬
церемонно ткнул палец в живот Гасфорта и наградил его от¬
нюдь не лестным прозвищем. Но Густав Христианович принял
это как монаршью ласку и с прежней бережливостью хранил
этот свой боевой мундир. В нем, уже изъеденном молью и под¬
штопанном соответствующего цвета нитками, и только в нем
решил он показаться своему воинству и населению Омска, ко¬
торое — по его замыслу — соберется у площади. Пусть другие
генералы и офицеры будут в новехоньких — с иголочки — мун¬
дирах. Ему, Гасфорту, дано право представить себя боевым,
бравым генералом.
Но как ни суетился Гасфорт, как ни выбивались из сил его
подчиненные, лицезреть парад к девяти часам утра явилось
на площадь только несколько десятков городских зевак.
Войска и кадеты были уже построены, но площадь оставалась
довольно пустынной. Раздосадованный генерал пришел в
409
ярость, выбранил устроителей и заявил, что парад начнется,
когда на площади будет достаточно населения.
Парад пришлось задержать на три часа.
Народ собрали. Правда, не в том количестве, как предста¬
влял себе генерал-губернатор.
Наконец-то состоялся выезд Гасфорта в сопровождении
офицеров из ворот кадетского корпуса. Тучный и напыщенный,
он довольно ловко держался в седле на белом аргамаке. Гу¬
став Христианович не мог скрыть своего удовольствия, когда
оркестр заиграл «Боже, царя храни!». Вместе с генерал-майо¬
рами Павловским и только что прибывшим в Омск фон Фридрихсом он объехал войска, принял рапорт Гутковского, не без
труда спешился и поднялся на сооруженный к празднованию
деревянный помост.
Он говорил о России, о верности Сибири царю и отечеству,
о значении кадетского корпуса, об инородцах. Говорил сбивчи¬
во, тихо и слегка заикался. Его жирное лицо от напряжения
побагровело. Бравый генерал почесывал свою курчавую, в два
расходящихся клина бородку. Гасфорта не столько слушали —
разобрать его речь было почти невозможно — сколько смотре¬
ли на него. Кое-где раздавались беззлобные смешки. Но он
не замечал их, как не отдавал себе отчет и в полной своей
беспомощности как оратора.
Закончив, он приосанился, снова затеребил бородку и по¬
глядывал направо и налево с таким видом, будто спрашивал:
Ну как?! Теперь, надеюсь, вы поняли величие своего генералгубернатора.
Говорили еще. И так же тускло, так же тихо, кроме, разве,
генерала Павловского, гулким басом поздравившего своих
воспитанников с окончанием корпуса.
И тут на помост поднялся Чокан Валиханов, корнет, султан
Мухаммед-Ханафия Валиханов, как объявили полное его имя,
почти незнакомое омским кругам. Его называли просто Чоканом, в редких случаях Чоканом Чингизовичем. Он уже был
известен, как молодой человек из инородцев, прекрасно вла¬
деющий словом. И те, кто бывал в домах Гутковского, Капу¬
стина, Гонсевского, кто видел Чокана на приемах и у Гасфор¬
та, уже привыкли к его отменным манерам, остроумию, шут¬
кам, умению разговаривать с женщинами. Одна дама сказала
с восхищением:
— Смотришь на него и думаешь — он получил воспитание
не у нас в Омске, а в Петербурге, И даже не в Петербурге,
нет, в самом Париже.
410
Те, кто знал Чокана, и те, кто видел его впервые, смотрели
на выпускника с одинаковым интересом.
Он был зерном пшеницы в ячмене, ловчим легким лашыном, редкой по уму и хватке птицей среди обыкновенных ястре¬
бов. Он привлекал девушек и дам, хотя сам держался с ними
по молодости достаточно скромно и застенчиво.
— Послушаем, что скажет наш Чокай.
А те, кто видел его впервые, спрашивали друг у друга:
— Чокан? Шокан? А кто он? Калмык, бурят, киргиз?
Смотри, на какую высоту поднялся.
— Султан, потомок хана, белая кость!— шептал наслышан¬
ный о Чокане купец своему соседу.
Чокана преобразила новая форма. Да и сам он стал шире
в плечах, стройнее и выше. Его так хорошо обтягивал голубо¬
ватый китель с погонами корнета. Так ладно сидела на нем
фуражка с позолоченной кокардой. И лицом он был своеоб¬
разно красив: открытый чистый лоб, брови, густые у перено¬
сицы, разлетались к вискам тонкими дугами. Смело сверкали
чуть раскосые глаза. Над верхней губой уже пробивались
усики, но острого и чистого подбородка еще не касалась
бритва.
Недаром он внимательно слушал и читал рассказы об ора¬
торах древности. Недаром читал Цицерона. Недаром узнавал
от Гонсевского о пламенном Марате, ораторе великой фран¬
цузской революции. Гонсевский загорался во время занятий.
Подражая Марату, он говорил так, что ему самому хотелось
подражать. И восприимчивый Чокан перенял от Гонсевского
некоторые его приемы. Начинать спокойно, уверенно, не спе¬
ша, а потом овладевать слушателями.
— Уважаемые дамы и господа! Ваше превосходительст¬
во!— Он посмотрел на собравшихся, произнес внятно и е до¬
стоинством:—Мы сегодня закончили первый Сибирский импе¬
ратора Александра I кадетский корпус. Среди нашего выпуска
я единственный представитель отинородцев.
Не каждому пришлись по душе такие слова.
— Ишь, куда повел сразу,— пробормотал купчик е окла¬
дистой русой бородой.
— Я вырос, воспитывался и получил знания в русском
учебном заведении,— продолжал Чокан, а бородач говорил
про себя так, чтобы его слышали и другие: «С этого бы
начал».
— Моя большая
дная степь.
родина — Россия,
малая
родина —ро¬
411
— Сколько волка ни корми, все в лес смотрит,— злился
купчик.
— России и своему народу, своей родине,— повысил голос
Чокан,— я посвящаю отныне весь свой ум, все свои знания,
свое сыновнее сердце. Им я буду служить.
— Захотелось родину иметь киргизу, ишь ты!— прозвучали
грубые и насмешливые слова. Кто-то даже захлопал обидчику
в ладоши.
Но Чокан не слышал их. Он был во власти еще не знако¬
мого волнения Он остановился, чтобы перевести дыхание, на¬
браться сил и продолжить:
— Окинем взглядом прошлое. В разные эпохи в мире
возникали крупные государства. На востоке были Ассирия и
Вавилон, процветал Египет, сильным государством была Мон¬
голия, подымалась Турция. А вспомните древнюю Грецию и
Римскую империю. Ныне одной из могущественных империй
является Россия.
Здесь Валиханову уже аплодировала вся площадь.
— Самое прочное будущее, господа, за ней, за Россией.
Чтобы мои слова звучали убедительнее, сопоставлю Россию
для примера с Англией. Да, Англия — громадная колониаль¬
ная держава. И в богатстве и в науках она превзошла сейчас
Россию. И все-таки, я считаю будущее России намного лучше
будущего Англии. Почему?— спросите вы меня. Я отвечу сло¬
вами современного русского педагога Константина Дмитриеви¬
ча Ушинского. Он рассказывает об одном отце, завещавшем
своим сыновьям жить в единстве. Взял отец прутья. Достает
один за другим, сгибает и ломает. Потом взял все прутья
вместе,— попробуйте согнуть, попробуйте сломать.
Чокан поднял правую руку, обратил ее ладонью к слуша¬
телям, распрямил пальцы:
— Невелика сила у каждого пальца. А соберите всех их
вместе.
И Чокан сжал руку в кулак:
— Кулак сильнее ладони. Правильно я говорю?
Чокана поддержали.
— Я это говорю к тому, что сила нашей России в единстве
ее территории, в том, что малые народы стали под ее руку,
объединились с ней. И, значит, ее не одолеет никакая внешняя
сила. У Англии нет такого единства территории. Ее владенья
разбросаны по свету, разделены морями и океанами. Придет
время, и она распадется. Распадется подобно почке коровы,
как говорят мои соплеменники. Но Россия никогда не потеряет
своего единства.
412
— Сегодня Россия и Англия состязаются между собой.
Англия владеет землями в Америке и Азии, в Африке и в
Австралии. В настоящее время через Индию она нацелила
свои стрелы и на Среднюю Азию.
(Тут зашептались и офицеры, стоящие неподалеку от Чокана. Смотрите, мол, какую он навел политику.)
— Но мы должны положить конец ее притязаниям.— Чокан покраснел, это было самое горячее место в его речи.—
Народы Средней Азии и мой родной казахский народ, киргизкайсаки, как нас неправильно называют, должны подняться
к вершинам культуры. Нам всем необходима поддержка ци¬
вилизованного государства. Для Средней Азии есть одно такое
государство — ее сосед, Россия. Две трети моей родной сте¬
пи — под рукой России. Оставшаяся треть тоже присоединится
к ней. А затем Россия ступит и на широкие просторы Средней
Азии. И на этом пути от чистого сердца я буду служить и
России, и казахской степи, и Средней Азии.
Чокан под аплодисменты спускался с помоста.
Разгоряченный, в каплях пота, он спустился резкими по¬
рывистыми шагами, не глядя под ноги, находясь во власти
высокого волнения.
Он, может, оступился бы и упал, если бы в это мгновение
его не поддержал дядя, старший брат по матери — нагаши
Муса, сын Чормана. Сильный высокий мужчина, он распахнул
Чокану свои объятия, прижал к груди, поднял его на руки,
как мальчика. Муса плакал от радости и гордости, что так
возмужал Чокан, которого он знал совсем маленьким.
Речь Валиханова для многих его знакомых прозвучала
неожиданно. Его способности оценили давно, но такая кон¬
центрация смелых политических мыслей ошеломила и тех, кто
был с ним рядом в последние годы.
Некоторым омским правителям не очень понравились сло¬
ва Чокана, сопоставляющие его степную страну и страны
Средней Азии со странами Европы. Надо ли подыматься азиа¬
там к вершине культуры, думали они. И можно ли сразу всем
сердцем служить и России и кочевникам?
— Смотрите-ка, как заговорил ваш киргиз, ваш будущий
адъютант, Густав Христианович,— не без насмешки заметил
один видный офицер.
Но Гасфорт с немецкой самоуверенностью оборонялся:
— Власть-то у меня, а не у него. Не он будет командовать
мной, а я им. И не ему, а нам определять наш путь.
...Народ уходил с площади по домам. У всех на устах была
речь Валиханова. К ней относились по-разному, но о способ413
ностях Чокана никто не спорил. В нем соединилось все: и сме¬
лость, и ум, и знания. И как он молод. Ему лет восемнадцатьдевятнадцать.. Не более.
— Да, с большим будущим молодой человек.
— Только бы вырасти ему дали. А то заткнут рот, свяжут
ноги. Дескать, зачем далеко шагать инородцу?
Конец первой книги.
СОДЕРЖАНИЕ
Часть первая. НА ХОЛМАХ КУСМУРУНА
Черный обруч.
Заарканенный Чингиз.
Вражда с Есенеем.
Строптивый Чокан.
Часть вторая. В ПУТИ
Прощание с Карашы
Рыбаки.
Ямщицкой дорогой.
Часть третья. В ОМСКЕ
На пороге кадетского корпуса . .
Шесть стремительных лет ....
5
31
85
126
I р, 80 *„
Последние комментарии
4 часов 28 минут назад
9 часов 31 минут назад
17 часов 20 минут назад
19 часов 51 минут назад
19 часов 59 минут назад
2 дней 7 часов назад