Анна [Никколо Амманити] (fb2) читать онлайн

Анна

Никколо Амманити

Ему было три, может быть, четыре года. Он сидел в кресле из дерматина, положив подбородок на зелёную футболку. Джинсы были спущены поверх кроссовок. В руке мальчик сжимал деревянный поезд, держа его между ног.

В другом конце комнаты на кровати лежала женщина лет тридцати или сорока. Её рука, покрытая красными пятнами и тёмными струпьями, была подключена к давно пустой капельнице. Вирус превратил женщину в задыхающийся скелет, покрытый сухой, гнойничковой кожей, но не смог отнять у неё былую красоту, о которой напоминали форма скул и носа..

Мальчик поднял голову, посмотрел на женщину, ухватился за подлокотник, вылез из кресла и с игрушечным поездом в руке подошёл к кровати.

Женщина этого не заметила. Глаза, превратившиеся в две тёмные лужи, смотрели в потолок.

Малыш потеребил пуговицы грязной наволочки. Светлые волосы падали ему на лоб и в свете солнца, просачивающегося из-за белых штор, казались нейлоновыми нитями.

Внезапно женщина приподнялась на локтях и выгнула спину, будто ей вырывали душу из тела, сжала простыни кулаками и упала в приступе кашля. Она пыталась вдохнуть, широко раскинув руки и ноги. Потом её лицо расслабилось, она широко раскрыла губы и замерла с открытыми глазами.

Мальчик осторожно взял её за руку и потянул за указательный палец. Еле слышным голосом он шептал:

– Мама? Мама?

Малыш положил игрушечный поезд ей на грудь и проехал им по неровной простыне. Он коснулся окровавленного пластыря, которым была заклеена игла капельницы, а потом вышел из палаты.

В коридоре было полутемно. Где-то гудела медицинская установка.

Малыш прошёл мимо трупа толстяка, растянувшегося у носилок на колёсиках – лоб касался пола, нога согнута в неестественном положении. Края его голубого халата с завязками сзади разошлись и виднелась посиневшая спина.

Мальчик продолжал идти вперёд, но с трудом – ноги будто не слушались. На других носилках у плаката с рекомендациями по профилактике рака молочной железы и видом на Льеж с собором Святого Павла лежал труп пожилой женщины.

Малыш шёл в слабом свете потрескивающих под потолком жёлтых неоновых ламп. Юноша в ночной рубашке и резиновых тапочках умер в дверях палаты, вытянув вперёд руку с поднятой вверх ладонью с сжатыми пальцами, будто отталкивался от чего-то.

В глубине коридора тьма боролась с бликами солнца, пробивавшимися через входные двери в больницу.

Мальчик остановился. Слева располагались лестницы, лифты и приёмная. За стальной стойкой виднелись опрокинутые компьютерные экраны и оконное стекло, разбившееся на тысячи осколков.

Он бросил игрушечный поезд и побежал к выходу. Прищурившись и вытянув руки, он толкнул большие двери и вышел на свет.

Крыльцо, ступеньки, с козырька крыльца свисают красные и белые пластиковые ленты, в их просветах виднелись чёрные силуэты полицейских машин, машин скорой помощи, пожарных машин..

Кто-то крикнул:

– Ребёнок! Тут ребёнок...

Мальчик закрыл лицо руками.

Кто-то неуклюже подбежал к нему и заслонил солнце.

Малыш едва успел заметить, что это мужчина в толстом жёлтом пластиковом комбинезоне.

Затем его подхватили и унесли.

Прошло четыре года...

Часть первая. Шелковичная ферма

1.

Анна бежала по шоссе, натягивая лямки рюкзака, который болтался у неё на спине. Она то и дело оглядывалась.

Собаки никуда не делись. Они бежали за ней гуськом – шесть, семь… Ещё парочка, не такие сильные, как другие, отстали ещё на улице, но крепкий пёс, бежавший впереди, приближался.

Два часа назад она заметила их посреди сгоревшего поля. Они появлялись и исчезали среди тёмных скал и почерневших стволов оливковых деревьев, но тогда она не обратила на них внимания.

Ей уже приходилось убегать от диких собак. Они какое-то время гнались за ней, а потом уставали и разбегались.

Когда они исчезли из виду, она остановилась и перевела дух. Допив оставшуюся воду, она снова перешла на шаг.

Ей нравилось считать на ходу: сколько нужно шагов, чтобы пройти километр, синие и красные машины, путепроводы.

Но тут собаки появились снова.

Эти отчаянные создания будто дрейфовали в море пепла. Ей такие часто встречались – с плешинками в шерсти, все в клещах, свисающих с ушей, с торчащими рёбрами. Они жестоко бились за остатки какого-нибудь кролика. Равнина сгорела в летних пожарах, и пищи почти не осталось.

Анна пробежала мимо машин с разбитыми стёклами. Остовы, покрывшиеся золой, заросли сорняками и пшеницей.

Сирокко пригнал пламя к морю, оставив позади пустыню. Асфальтированнаая полоса шоссе А29, соединяющая Палермо с Мазара-дель-Валло, разрезала надвое мёртвое пространство, из которого поднимались почерневшие стволы пальм и несколько столбов дыма. Слева, за тем, что когда-то называлось городком Кастелламмаре-дель-Гольфо, серое море смешивалась с небом. Справа ряд невысоких тёмных холмов плыл по равнине, как далекие острова.

Проезжую часть перегородил грузовик, который перевернулся и разнёс разделительную перегородку. Раковины, биде, туалеты и осколки белой керамики из прицепа разлетелись на десятки метров. Девочка пробежала мимо.

У неё болела правая лодыжка – в Алькамо она выбила ей дверь продуктового магазина.

* * *

В принципе, до встречи с собаками всё шло хорошо.

Анна вышла в путь ещё затемно. Каждый раз приходилось уходить всё дальше, чтобы найти еду. Раньше это было легко – достаточно дойти до Кастелламмаре, и найдёшь всё, что хочешь, но после пожаров стало сложнее. Она три часа шла под солнцем, поднимающимся в размытом безоблачном небе. Лето давно закончилось, но жара не унималась. Ветер, задув огонь, исчез, как будто эта часть творения его больше не интересовала.

В садовом питомнике рядом с кратером, оставшимся от взорвавшейся бензоколонки, она нашла под пыльным брезентом коробку с едой.

В рюкзак она положила шесть банок фасоли Cirio, четыре банки консервированных помидоров Graziella, бутылку настойки Amaro Lucano, большой тюбик сгущённого молока Nestlé, пачку раскрошившихся, но ещё съедобных сухарей, которые можно размочить в воде, чтобы получить некое подобие пюре. В коробке была ещё полукилограммовая вакуумная упаковка бекона. Анна не смогла устоять – бекон съела сразу, молча, присев на корточки над мешками с компостом, сложенными на пол, покрытый мышиным помётом. Бекон был твёрдый, как кожа, и такой солёный, что обожгло рот.

* * *

Черный пёс приближался.

Анна ускорилась, сердце колотилось в такт шагам. Она долго не выдержит. Надо остановиться и встретиться с ними лицом к лицу. Жаль, у неё нет ножа. Она всегда носила с собой нож, но в то утро забыла его захватить и вышла с пустым рюкзаком и бутылкой воды.

Солнце стояло в четырёх дюймах над горизонтом. Оранжевый шар уже зацепился за фиолетовую кромку. Ещё немного – и равнина его поглотит. С другой стороны выглядывал тонкий месяц.

Она развернулась.

Пёс никуда не делся. Остальных собак уже не было видно, а этот оказался упорным. На последнем километре он не нагонял. Анна бежала со всех сил, а он, казалось, даже чуть замедлился.

Может быть, пёс для нападения дожидается темноты? Но это казалось ей маловероятным, ведь собаки не наделены разумом. И в любом случае она не выдержит до темноты. Пульсирующая боль в лодыжке пронизывала икру.

Анна пробежала мимо зелёного дорожного знака – до Кастелламмаре ещё пять километров. Девочка бежала, не глядя по сторонам и сосредоточившись на пунктирной линии посреди проезжей части. Она не слышала ни ветра, ни пения птиц, ни стрёкота сверчков и цикад, а лишь собственное дыхание и топот ног по асфальту.

Пробегая мимо ещё одной машины, ей так и хотелось залезть внутрь и отдохнуть, но разум категорически протестовал. Можно попытаться бросить псу сухарей или перелезть через сетчатый забор по краю дороги, пока пёс будет их нюхать и, возможно, есть. Только как перелезть: уж слишком мелкая ячея, ногу в неё не просунуть, рукой не ухватиться? И дыр, в которые можно было бы пролезть, тоже не видно

А что у нас с другой стороны дороги? Такой же забор, а между ним и проезжей частью ядовитые олеандры, уцелевшие после огня. Видимо, пламя не достало их через асфальт – они стояли в розовых цветах, а ветви клонились к земле. Сладковатый запах смешивался с запахом гари. Если перепрыгнуть эту изгородь, то, возможно, собака побоится соваться в ядовитые кусты.

Но забор слишком высок.

Но ты же кенгуру.

В школе учительница физкультуры Пини называла её кенгуру, потому что она прыгала выше, чем все мальчики. Анне это прозвище не нравилось – у кенгуру большие уши. Лучше бы её назвали леопардом, который тоже высоко прыгает и намного грациознее.

Она сняла рюкзак и перебросила его через кусты. Разбежавшись, она оттолкнулась одной ногой от бетонного бордюра, и перепрыгнула их.

Подняв рюкзак, она сосчитала до десяти, переводя дыхание. Потом Анна радостно махнула кулаком и улыбнулась, что с ней бывало нечасто. У неё была красивая улыбка, полная белых зубов, которые она редко показывала.

Пространство между кустами и забором казалось узкой полоской, идущей параллельно шоссе. Хромая, Анна пошла дальше в поисках какой-нибудь дыры, через которую можно пролезть и закрыть за собой – тогда она спасена. Перелезать с больной лодыжкой через забор – об этом можно было сразу забыть. Она положила рюкзак и обернулась.

Пёс выскочил из олеандров и побежал прямо на неё. Он был не чёрный, а белый, с шерстью, покрытой пеплом, и рваным ухом. Она в жизни не видела такой большой собаки.

Если так и дальше стоять, он меня съест.

Девочка вцепилась в сетку забора, но руки парализовало от страха, и она сползла на землю.

Зверь пробежал последние несколько метров шоссе и одним прыжком перемахнул через водосточную трубу. Тёмный силуэт заслонил сумеречный свет, набросившись на девочку всеми сорока ужасно зловонными килограммами.

Анна приподняла руку и ударила локтем между рёбер собаки – та вздрогнула и плюхнулась рядом с ней. Анна встала на ноги.

Зверь лежал на траве. Почти человеческое изумление читалось в его угольно-чёрных зрачках.

Девочка подхватила с земли рюкзак и с криком врезала псу ногой: раз, два, три – по голове, по шее, снова по голове. Собака ошеломлённо вскрикнула и попыталась встать. Стараясь ударить посильнее, Анна развернулась, как метатель молота перед броском, описала идеальный круг, но ремень порвался, и она, потеряв равновесие, опёрлась о больную ногу. Ноющая лодыжка не выдержала её веса. Девочка упала.

Двое, оказавшись на земле рядом, уставились друг на друга, затем собака, рыча, дернулась и набросилась на неё с широко раскрытыми челюстями.

Анна здоровой ногой засадила собаке в грудину, отбросив спиной к ограждению.

Зверь приземлился на бок, тяжело дыша и высунув длинный волнистый язык. Глаза сузились до тёмных щелей.

Пока собака пыталась встать, Анна искала, чем её прикончить: камень, палка, – но вокруг ничего не было, только сгоревший мусор, полиэтиленовые пакеты, смятые консервные банки.

* * *

– Чего тебе от меня надо? Оставь меня в покое! – крикнула она. – Что я тебе сделала?

Зверь смотрел на неё ненавидящими глазами, скалясь желтоватыми клыками. Слюна пузырилась между коренных зубов. От низкого, угрожающего рычания у Анны дрожало в груди.

Девочка отошла, шатаясь из стороны в сторону. Она смутно осознавала, где оказалось: олеандры, тёмное небо, почерневший скелет коттеджа без крыши исчезали и появлялись с каждым шагом. Она остановилась и оглянулась.

Собака шла за ней.

Анна увидела синий универсал со смятым передом и похромала к нему. Водительская дверь была распахнута настежь, а стекло двери багажника выбито. Из последних сил она проскользнула внутрь и дёрнула дверь, но ту заклинило. Она попробовала дёрнуть обеими руками. Дверца скрипнула на ржавых петлях и закрылась, но отскочила от ржавого замка. Анна попробовала снова, но опять без толку. Наконец она закрыла дверь, привязав дверную ручку ремнём безопасности к рулю. Анна упёрлась головой в руль и с закрытыми глазами продолжала вдыхать и выдыхать воздух, насыщенный птичьим помётом. От пепла и пыли на стеклах в салоне было темно.

На пассажирском сиденье сидел скелет, покрытый белым птичьим помётом. Остатки пиджака от Moncler слились с обивкой кресла, и из дыр в ткани торчали птичий пух и жёлтые рёбра. Череп свисал на грудь, удерживаемый лишь засохшими сухожилиями. На ногах остались замшевые сапоги на высоком каблуке.

Анна перебралась на заднее сиденье, перелезла через него, растянулась в багажнике и подползла к разбитой задней двери. У неё едва хватило смелости выглянуть наружу – собака, казалось, ушла.

Она присела рядом с двумя пустыми чемоданами, скрестила руки на груди, засунув ладони в потные подмышки. После усиленного выброса адреналина её клонило в сон. Ей хватило бы пяти минут сна. Она схватила чемоданы и попыталась заткнуть ими окно. Один был слишком мал, второй она умудрилась затолкать ногами.

Она облизала губы. Взгляд остановился на грязной тетрадной странице. Сверху было написано печатными буквами:

ПОМОГИТЕ РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО!

Меня зовут Джованна Импрота, я умираю. В Палермо у меня двое детей: Этторе и Франческа, – они живут на верхнем этаже улицы Ре Федерико 36. Им всего четыре и пять лет. Они умрут с голоду, если их не спасти. В ящике комода в прихожей лежат 500 евро.

Наверное, это писала та, что сидит спереди.

Анна отбросила листок, прижалась затылком к окну и закрыла глаза.

* * *

Она внезапно проснулась посреди тьмы и тишины и не сразу вспомнила, где она. На мгновение у неё мелькнула мысль выйти наружу, но она передумала. Луны не было. Она будет слепой и беззащитной.

У неё было правило: всегда находи убежище до того, как опустится солнце. Пару раз темнота заставала её врасплох, и приходилось прятаться в первом попавшемся дому.

Лучше переждать темноту в багажнике или перебраться на заднее сиденье. Она расстегнула шорты, но пока снимала их, от внезапного шума, похожего на треск ветки, у неё перехватило дыхание. Шум принюхивающихся собак.

Он зажала рот и упала голым задом на коврик, стараясь не дышать, не дрожать, даже не шевелить языком.

Собаки царапали когтями по кузову, отчего машина вздрагивала.

Мочевой пузырь расслабился, и влажное тепло скользнуло между бёдер, смочив коврик под задницей. В мгновение чистого наслаждения она раскрыла губы.

И стала молиться – отчаянная просьба о помощи, ни к кому конкретно не обращённая.

Собаки дрались между собой. Они бродили вокруг машины, стуча когтями по асфальту.

Она представила себе, что их тысячи. Машину окружил собачий ковёр, который простирался до моря и гор и окутал планету мехом.

Он зажала руками уши.

Думай о мороженом.

Сладкие и холодные, как градины, на любой вкус. Можно выбрать из разноцветных лотков тот, который тебе больше нравится, и тебе положат его в вафельный рожок. Она вспомнила, как однажды была в кафе-мороженом "Русалки" на частном пляже и прильнула к витрине холодильника:

– Хочу шоколадное и лимонное.

Мама скривилась:

– Фу, гадость…

– Почему?

– Эти вкусы не сочетаются.

– Всё равно хочу.

– Тогда сама и ешь.

И вот, с рожком в руке, она пошла на пляж и села у кромки воды. Чайки шли одна за другой на палочках, которые у них были вместо лап.

До пожара сладости ещё можно было найти: "Марсы", батончики мюсли, "Баунти" и шоколадки. Они были засохшими, заплесневевшими или погрызенные мышами, но иногда, если повезет, ещё можно было найти неиспорченные. А вот мороженое – нет. Всё холодное пропало вместе со Взрослыми.

Она убрала руки с ушей.

Собак больше не было слышно.

* * *

Наступил момент рассвета, когда ночь и день равны по силе, и всё кажется больше, чем на самом деле. Молочно-белая полоска легла поперёк горизонта, а ветер шелестел среди почерневших от огня пшеничных пятен.

Анна вышла из машины и потянулась. Лодыжка болела, но после отдыха меньше.

Шоссе было похоже на струю лакричного ликёра. Вокруг машины асфальт был усеян отпечатками лап. В 50 метрах над прерывистой полосой что-то виднелось.

Сначала ей показалось, что это её рюкзак, потом – автомобильная покрышка, потом – куча тряпья. Но тут куча поднялась и превратилась в пса.

* * *

ПЁС С ТРЕМЯ КЛИЧКАМИ

Пёс родился на свалке на окраине Трапани, под остовом "Альфа-Ромео". Его мать, мареммо-абруццкая овчарка по кличке Лиза, пару месяцев кормила его молоком вместе с пятью братьями и сестрами. В упорной борьбе за соски самый тщедушный не выжил. Остальных, едва отняв от груди, продали за несколько евро, и только он, самый прожорливый и резвый, имел честь остаться.

Даниэле Оддо, хозяин свалки, умел считать деньги. И поскольку 13 октября был день рождения жены, он подумал: почему бы не подарить ей маленького щеночка с красивым красным бантом на шее?

Его жена Розита, ждавшая новую сушилку для белья Ariston, была не в восторге от этого комка белого меха. Это был неистовый демон, который гадил и мочился на ковры и грыз ножки шкафа в гостиной.

Женщина, не слишком напрягая мозги, подобрала ему кличку: Салями.

Но в доме жили и те, кому новый квартирант пришёлся ещё больше не по душе – старая такса по кличке Полковник, с жёсткой шерстью, злая и кусачая, у которой естественной средой обитания была кровать, на которую она поднималась по специальной лестнице, и сумка Vuitton, из которой она рычала на любой организм с четырьмя лапами.

Среди черт характера Полковника милосердие не ночевало. Он рявкал на щенка, едва тот выходил из угла, который ему определили.

Г-жа Розита то и дело запирала Салями на балконе кухни, но тот шумел, скулил и царапал дверь, и соседи начали жаловаться. Нить его судьбы, как домашней собаки, оборвалась в тот день, когда ему удалось проникнуть внутрь вслед за хозяйкой. Он скользнул по вощёному паркету, запутался в проводе лампы, и та упала на коллекцию керамических панд, выставленную на барной стойке.

Салями вернулся на свалку, и, несмотря на молочные зубы и желание играть, его посадили на цепь. Лиза, мать, которая обитала по ту сторону свалки, через два ряда автомобильного хлама, лаяла на каждую машину, въезжающую через ворота.

Диета щенка поменялась с оленины из консервных банок на китайскую кухню: спринг-роллы, курицу с побегами бамбука и кисло-сладкую свинину – остатки из "Китайского сада", зловонной тошниловки напротив.

На свалке работал Кристиан, сын г-на Оддо. Возможно, "работал" – не слишком подходящее слово. Он просиживал за компьютером в контейнере, превращённом в офис, и не отрывался от видео-порнухи. Это был худощавый, нервный юноша с волосатой головой и острым подбородком, подчёркнутым козлиной бородкой. У него была ещё одна работа – он барыжил просроченными противозачаточными таблетками у ближайших школ. Однако его мечтой было стать рэпером. Ему нравилось, как они одеваются и жестикулируют, их женщины и собаки-убийцы. Но читать рэп тяжело, если с детства картавишь.

Наблюдая за Салями из-под солнцезащитных очков размером с телевизионные экраны, он понял, что в этой собаке, которая растёт быстрой и крепкой, заложен нехилый потенциал.

Однажды вечером, сидя в машине перед торговым центром, он признался Самуэлю, своему лучшему другу, что сделает из Салями "адскую машину смерти".

– Конечно, с такой кличкой, Салями... – Сэмюэл, учившийся на стилиста, не находил её подходящей для машины смерти.

– А как его тогда назвать?

– Почём я знаю... Боб, – произнёс друг.

– Боб? Что за кликуха? Лучше Мэнсон.

– Как Мэрилин Мэнсон^[2]?

– Чарльз Мэнсон^[3], идиот! Величайший убийца всех времен.

Кристиан надеялся, что какой-нибудь грабитель или цыган ночью забредёт на свалку в поисках поживы, и наткнётся на Мэнсона.

– Представляешь, какой-нибудь негритос попытается сбежать, будет перелезать через сеть с вываливающимися из него кишками, а Мэнсон тем временем схватит его за задницу? – хмыкнул он, хлопнув Сэмюэля по плечу.

Чтобы щенок стал ещё злее, Кристиан побродил в интернете по сайтам про боевых собак. Он достал электрошокер, одну из тех штуковин, которые стреляют в тебя высоковольтными электрическими разрядами, пока ты не лишаешься чувств, – и с ним и палкой, покрытой резиной, начал превращать собаку в машину смерти. Не удовлетворившись этим, зимой он обливал щенка ледяной водой, чтобы тот стойче переносил погодные условия.

Не прошло и года, как Мэнсон стал настолько агрессивен, что приходилось бросать ему пищу издалека и наполнять миску водой с помощью специального насоса. Отличная работа, так как ночью нельзя было даже спустить его с цепи, не рискуя остаться без руки.

Как и у тысяч других собак, судьба Мэнсона заключалась в том, чтобы провести свою жизнь на цепи.

С приходом вируса всё изменилось.

Эпидемия выкосила семью Оддо за несколько месяцев, и собака осталась одна и на привязи. Пёс боролся за жизнь, вылизывал дождевую воду, которая скапливалась в металлических углублениях автомобилей, и сухие остатки еды с земли. Время от времени кто-то проезжал по дороге, но никто не останавливался, чтобы накормить его, и он в отчаянии выл, поднимая морду к небу. Мать какое-то время отвечала на его призывы, потом замолчала, и даже у Мэнсона, измученного голодом, не осталось сил, чтобы лаять. Ноздри улавливали зловоние из общих могил Трапани.

В какой-то момент инстинкт подсказал, что хозяева больше ничего ему не принесут и он здесь так и умрёт.

Цепь, которая сидела у него на шее, длиной около 10 метров, заканчивалась колом, воткнутым в землю. Он начал тянуть, упираясь задними лапами и шаря передними. Ошейник уже свободнее сидел на исхудавшей шее, и в конце концов ему удалось из него вырваться.

Он весь ослабел, покрылся язвами, блохами, и с трудом держался на ногах. Он прошёл мимо останков матери, ненадолго принюхался к ней и шатаясь вышел из главных ворот.

Он ничего не знал о мире и очень удивился, что одни люди стали пищей, а другие, поменьше, были ещё живы, но едва завидев его, опрометью убегали.

Вскоре он восстановил былую форму. Питаясь отбросами, он входил в дома и подчищал всё, что находил, не гнушаясь даже ловить ворон, пирующих на трупах. Бродя по улицам, он встретил стаю бродячих собак и прибился к ней.

Когда он первым набросился на тушу овцы, остальные зарычали, показывая клыки. Он на своей шкуре ощутил, что в стае существует иерархия, а ему надлежит держаться подальше от самок в период течки и ждать своей очереди, чтобы поесть.

Однажды в заброшенном поле за складом шин перед ним выскочил заяц.

Заяц – непростой зверь. Он быстро бегает и совершает внезапные прыжки, которые сбивают с толку. У него только один недостаток – он быстро устаёт. С другой стороны, тело Мэнсона представляло собой массу выносливых мышц. После изнурительного бега он схватил этого зайца, дёрнул, сломал ему позвоночник и стал пожирать.

Перед ним появилась сутулая гончая, чуть выше него по рангу, с обвислыми ушами и большим носом, похожим на гриб. Мэнсон пошевелился, низко опустив хвост, но в тот момент, когда гончая начала есть, он прыгнул на неё и одним укусом оторвал ей ухо. Противник, удивлённый и испуганный, повернулся, брызнул кровью, и вонзил зубы в толстую шкуру овчарки. Мэнсон отпрыгнул назад, бросился вперёд, вцепился противнику в горло и одним махом вытащил трахею и пищевод, оставив его барахтаться в луже крови.

Бои среди собак, как и волков, редко заканчиваются смертью. Они служат больше для определения иерархии в стае, однако Мэнсон был борцом, который плевал на правила и не останавливался, пока противник не падёт бездыханным. Кристиан Оддо как в воду глядел. Пёс был прирождённой машиной смерти, и после перенесённых страданий и пыток он стал нечувствительным к ранам и безжалостным к побеждённым.

Кровь возбуждала его, придавала сил, приносила уважение ведомых и благосклонность текущих сук. Этот мир ему нравился: ни цепей, ни жестоких людей. Покажи клыки – и тебя все уважают. Через несколько недель, даже не сразившись с вожаком, который припал к земле, широко расставив лапы, он стал альфа-самцом – тем, кто ест первым и покрывает самок.

Три года спустя, когда взрыв метанового месторождения застал стаю врасплох, пока та кружила вокруг лошади на стоянке торгового центра "Подсолнух", он ещё не потерял своего ранга. Что лошадь делала на той стоянке, было загадкой, которая никого не интересовала. Животное, худое и в язвах, застряло копытом в тележке для покупок и неподвижно стояло в облаке мух, рядом с кассовыми аппаратами. Гнедая голова болталась у неё между ног. Лошадь находилась в том состоянии смирения, которое иногда одолевает травоядных перед смертью, колгда им остаётся только ждать. Собаки окружали её неторопливо, почти вяло, с осознанием того, что рано или поздно у них появится свежее мясо.

Мэнсон, чтобы подчеркнуть свой статус, первым подошёл к кляче, которая, почувствовав, как его клыки вонзаются в бедро, едва не лягнулась. Но зарево пожара, подпитываемого ветром, окутало сцену одеялом едкого, раскалённого дыма. Охваченные пламенем, напуганные взрывами бензонасосов, собаки укрылись на складе электроники. Они прятались там ещё нескольких дней, чуть не задохнулись под сводом огня, а когда всё сгорело и они вышли, мир явил собой царство пепла без пищи и воды.

* * *

Анна откинула волосы.

Овчарка проползла вперёд и остановилась, прижав уши и не сводя глаз с добычи.

Девочка посмотрела на сетку забора. Слишком высоко. Ей не хотелось возвращаться в машину – там и умереть можно.

Она развела руками:

– Иди сюда! Чего ждешь?

Зверь, казалось, колебался.

– Давай, давай! – она подпрыгнула на месте. – Давай покончим с этим.

Собака плюхнулась на асфальт. Ворон каркнул в небе.

– Ну что? Боишься?

Животное щёлкнуло хвостом.

Девушка подбежала к машине так быстро, что ударилась бедром о бок. Простонав, она проскользнула в дверь и закрыла её за собой.

Машина с грохотом вздрогнула.

Анна схватила ремень безопасности, обмотала им ручку и привязала к рулю. Сквозь непрозрачное стекло она видела, как тёмный силуэт бросается на окно.

Она нырнула внутрь машины и свернулась калачиком в багажнике, но мгновенно чемодан, которым она заткнула окно, вылетел внутрь, а за ним – пёс. Она оттолкнула его, закрываясь чемоданом и судорожно подыскивая оружие защиты. Рука нащупала зонтик. Она схватила его обеими руками, держа перед собой, как пику.

С оглушительным рыком пёс заскочил в кабину.

Анна ткнула ему тростью зонта в шею – струйка крови ударила ей лицо.

Пёс хмыкнул, но не отступил. Он двинулся вдоль сиденья, упираясь грязной спиной в крышу машины.

– Я сильнее! – девочка ударила его в рёбра.

Она попыталась вытащить зонт, но ручка осталась у неё в руке.

Зверь с тростью между рёбер набросился на неё. Зубы щёлкали в нескольких дюймах от носа Анны, которую обдавало горячим, гнилым дыханием. Защищаясь локтями, она отбрасывала пса назад и отступила на переднее сиденье, оказавшись между костями мёртвой женщины.

Собака не двигалась. С испачканной кровью и пеплом шерстью, исходящий кровавой слюной, пёс посмотрел ей в глаза, склонил голову, словно хотел лучше понять её, едва покачнулся и рухнул.

* * *

Анна стала напевать песню, которую сама же и сочинила:

– А вот и Нелло, у него розовые кроссовки и с верблюжьи усы.

Нелло был другом её отца, водил белый фургон и время от времени приезжал из Палермо с книгами для мамы. Анна видела его несколько раз, и хорошо помнила, насколько он был симпатичный. Она часто вспоминала его усы.

Солнце поднялось среди белых облаков, окаймляющих небо. Было не жарко, лучи приятно согревали озябшую за ночь кожу.

Рюкзак пришлось нести на одном плече, поскольку другую лямку порвали собаки. Однако разорвать его им не удалось. Бутылка настойки тоже не пострадала.

Перед уходом она решила последний раз посмотреть на зверя. Держась на безопасном расстоянии, Анна глянула через распахнутую дверцу. Кусок грязной шкуры поднимался и опускался с хриплым сипом. Она подумала, стоит ли прикончить пса, но не рискнула приближаться. Пусть лучше сам сдохнет.

Она прошла по дорожке, которая шла рядом с A29, а затем свернула к морю, пройдя через торговый район. От дискаунтера, в котором они когда-то закупались, остались только железные столбы и балки крыши. Мебельный магазин, где они купили диван и двухъярусную кровать в рассрочку, уничтожило пламенем. Пепел плотным слоем покрывал белую каменную лестницу. Красивых ваз, украшенных головами мавров уже не было. Остались остовы диванов и пианино.

Анна прошла через автостоянку дилера "Форд" с аккуратными рядами сгоревших машин и срезала дорогу через поле. От виноградников остались только опоры рядов, окурки оливковых деревьев и каменные стены. Комбайн рядом с развалинами хозяйского дома напоминал насекомое с полным ртом зубов. Плуг, как муравьед, вонзил остроконечную морду в землю. То и дело между чёрными комьями торчали стебли инжира, а на обугленных стволах деревьев виднелись светло-зелёные почки.

* * *

Низкое современное здание начальной школы "Де Роберто" плыло по чёрному морю среди волн жары, от которых, казалось, плавился горизонт. Баскетбольная площадка за зданием заросла травой. Огнём расплавило мусорные корзины. Сквозь пустые окна виднелись скамейки, стулья, покрытый землёй линолеум. На стене её 3-его "С" класса ещё висел рисунок жирафа и льва за авторством Даниэлы Сперно. Учительская кафедра стояла на возвышении рядом с доской. Однажды она открыла ящик и нашла там классный журнал и зеркало, с помощью которого учительница Ригони проверяла волосы на подбородке и помаду. Обычно Анна входила и недолго садилась за свою парту, но в этот раз она прошла прямо.

* * *

Вдалеке показались остатки жилого поселка Торре-Норманна. Две дороги, длинные, как взлётно-посадочные полосы, в окружении вилл, образовали крест посреди равнины за Кастелламмаре.

Тут располагался также спортивный клуб с двумя теннисными кортами и бассейном, ресторан и небольшой супермаркет. Тут жила большая часть её одноклассников.

Теперь, после грабежей и пожаров, от изящных домиков в средиземноморском стиле остались только бетонные столбы, кучи черепицы, извёстки и ржавые калитки. У непострадавших от огня домов были расколоты двери, выбиты окна и стены все в надписях. Улицы покрылись осколками стёкол. Асфальтовое покрытие площади Венти расплавилось и застыло, образуя горбы и пузыри, но качели, горка и большая вывеска ресторана "Вкус Афродиты" с фиолетовым омаром уцелели.

Девочка быстро пересекла деревню. Здесь ей не нравилось. Мама говорила, что тут живут богатые придурки, которые загрязняют землю своими отходами. Она даже написала на них в газету. Теперь придурков больше не было, но их призраки следили за ней из окон и шептали:

– Вот, смотрите! Её мать обзывала нас богатыми придурками.

Миновав дома, он зашла на узкую улочку, которая следовала вдоль русла сухого ручья, извиваясь у подножия круглых, бесплодных холмов, утыканных, как подушечка для булавок булавками, виноградниками. На краю проезжей части компактно росли камыши, вздымающие перьями к голубому небу.

Через 100 метров девочка погрузилась в прохладную тень дубового леса. Анна считала этот лес волшебным, огонь не смог одолеть его – подобрался к самому краю леса, попробовал его на вкус и отступил. Среди густых стволов солнце заливало золотыми пятнами плющ и шиповник, окутывающие полуразрушенный забор. За воротами тропинка тонула в кустах самшита, которые никто больше не обрезал.

На бетонном столбе висела вывеска с едва различимой надписью: "Шелковичная ферма".

2.

Анна Салеми родилась в Палермо 12 марта 2007 года в семье Марии-Грации Дзанкетта и Франко Салеми.

Они познакомились летом 2005 года. Ему был 21 год, он работал водителем в "Elite Car" – частном таксопарке отца. Ей было 23 года, она изучала классическую литературу в Университете Палермо.

Они приметили друг друга ещё на пароме до Эолийских островов и во время переправы искали друг друга взглядом в толпе туристов на палубе. Сойдя на берег в Липари, каждый пошёл со своей экскурсионной группой.

На следующий день они оказались на пляже Паписки.

Друзья Марии-Грации курили травку, читали книги и болтали о политике.

Друзья Франко, все мужчины, играли в мяч и бадминтон у моря и показывали мышцы, накачанные в тренажёрных залах зимой.

Франко действовал довольно неуклюже. Он делал вид, что по ошибке забрасывает мяч всё ближе и ближе к той красивой девушке, которая загорала обнажённой.

Мария-Грация наконец сказала ему:

– Да убери ты свой мяч. Хочешь со мной познакомиться – иди сюда и представься.

Он пригласил её на пиццу. Она, под градусом, затолкала его в туалет пиццерии, где они занялись любовью.

– Знаю-знаю, мы очень разные. Но противоположности притягиваются, – призналась Мария-Грация подруге, поражённой тем, что ей приглянулся такой быдлан.

Вернувшись в Палермо, они продолжали встречаться, и на следующий год девушка забеременела.

Франко жил с родителями. Мария-Грация делила комнату в студенческой общаге, а по вечерам подрабатывала в баре на площади Сант-Олива.

Семья Дзанкетта была из Бассано-дель-Граппа в Северной Италии, отец руководил небольшой компанией по производству оборудования Hi-Fi, мать преподавала в начальной школе. Дочери понравились жара, море, Сицилия и её жители. Окончив среднюю школу, она решил переехать на остров вопреки воле родителей.

Мария-Грация даже не рассматривала аборт. Она объяснила Франко, что он сам может выбрать: признать ребенка, или же она станет матерью-одиночкой – она согласится в любом случае.

Франко, как ответственный мужчина, попросил её руки.

Шесть месяцев спустя в городке Кастелламмаре, родном для семьи Салеми, состоялась свадьба. Супруги Дзанкетта считали, что их дочь заслуживает лучшего, чем какой-то таксист, и не явились.

Медового месяца не было. Пара переехала в центр Палермо, в квартиру на третьем этаже старого здания рядом с театром "Политеама".

Вскоре у Салеми-старшего открылись проблемы с сердцем. Он отошёл от дел, оставив управление таксопарком сыну.

Два месяца спустя в надувном бассейне с тёплой водой появилась Анна – маленькая девочка, темноволосая, как папа, но лицом похожая на маму.

– Я родила Анну, потому что хотела пройти через боль. Ведь сейчас женщины могут спокойно рожать и у себя дома, – говорила Мария-Грация тем, кто спрашивал её о таком странном выборе.

Семья Салеми не переваривала невестку. Её называли "чокнутой". Она рожает, как обезьяна, курит травку – как её ещё называть?

В течение следующих двух лет Мария-Грация, помимо ухода за маленькой дочкой, окончила университет и стала преподавать итальянский язык и латынь в средней школе. Франко тем временем обновил таксопарк, прикупив ещё автомобилей и наняв водителей.

Пара виделась нечасто. Вечером Франко возвращался домой смертельно уставший, с пакетами из гриля, и падал на кровать. Днём Мария-Грация преподавала, а вечером в своем кабинете, заставленном книгами, укладывала дочку спать и принималась читать трактаты по психологии, экологии и эмансипации женщин. Она даже написала несколько сказок, которые надеялась опубликовать.

Иногда супруги ссорились, но в целом оба уважали интересы друг друга, не понимая их.

И постепенно те самые различия, которые толкали их в объятия друг друга, превратились в трещину, которая с каждым днем всё больше их разделяла. Не говоря ни слова, они позволяли ей расширяться, зная, что ни один не сможет её преодолеть.

Когда умерла старая бабушка Франко, ему достался по наследству загородный дом в пригороде Кастелламмаре. Он хотел продать его, но Мария-Грация устала жить в городе среди смога и шума. Анне лучше расти на природе. Франко, однако, не смог переехать – его работа была в Палермо.

– В чём проблема? Будешь приезжать на выходные, а я обещаю, что научусь готовить не хуже твоей мамы, – сказала она ему.

Взяв в банке кредит, они установили в загородный дом двойные стеклопакеты, новую систему отопления и обновили крышу. Мария-Грация посадила большой огород из органических культур, потому что дочка, по её мнению, должна питаться без химии, и устроилась преподавателем в среднюю школу в Кастелламмаре.

Год проездив из города в деревню и обратно Франко потерял голову из-за владелицы табачной лавки перед гаражом "Elite Car". Однажды вечером, осмелев от вина, он во всём признался жене.

Мария-Грация крепко обняла его:

– Я рада за тебя. Главное, чтобы ты остался хорошим отцом и на выходные приезжал к дочери, как всегда.

С этого момента отношения между ними цвели и пахли, как кабачки в огороде. Она дала ему почитать "Бегущую с волками", а он свозил её на авиашоу в Марсель.

После ещё одного, по пьяни, порыва страсти Мария-Грация снова забеременела. Родился мальчик. Его назвали Астор, в честь великого аргентинского музыканта танго^[4]. Франко продолжал ездить туда-сюда из Палермо и жить с табачницей.

Кто знает, может быть, со временем они снова бы сошлись с Марией-Грацией. Но из Бельгии пришёл вирус и выкосил всю семью вместе с миллионами других.

Когда умерли Франко и Мария-Грация, Анне было 9 лет, Астору – 4.

* * *

Крышу фермерского дома усеяли сухие листья и ветки. За крыльцом, поддерживаемым белыми колоннами, открывалась входная дверь. Наверху два окна с закрытыми ставнями выходили на небольшую террасу. В центре фасада, в нише, выкрашенной известью, стояла статуэтка Мадонны среди куста каперсов. Розовая штукатурка отслаивалась, и то немногое, что осталось от водосточного жёлоба, касалось стен, окрашивая их в зелёный цвет. Одна сторона дома всего за 4 года заросла диким виноградом, и большая шелковица с узловатым стволом протянула листья над крышей, как будто хотела защитить её.

Анна открыла ворота, закрыла их за спиной и прошла по подъездной дорожке к пустырю. Огород слева зарос крапивой. Справа среди сорняков у остова чёрного “Мерседеса” торчала длинная деревянная скамья. Рядом стояли ржавые бочки, в которые Анна собирала дождевую воду. Возле машины сидел на корточках голый и грязный мальчик. Граблями он бил по твёрдой земле. На голове у него был велосипедный шлем, из которого торчали пряди чёрных волос.

Увидев брата, девочка почувствовала, как тяжесть, давившая в груди, исчезла.

– Астор!

Мальчик обернулся, улыбнулся, показав ряд грязных зубов, и снова принялся копать.

Анна села рядом с ним, совсем уставшая.

Он уставился на её натертые колени и поцарапанные ноги.

– На тебя напал дымовой монстр?

– Да.

– И какой он был?

– Злой.

– Ты избила его?

– Да.

Астор развёл руками:

– Он был большой?

– Как гора.

Мальчик указал на ямку:

– Это капкан. Ловлю носорогов и мышей.

– Круто. Есть хочешь?

Младший брат размял спину. Он был худой, с длинными ногами и раздутым животом. Соски на плоской груди напоминали чечевицу, а на заострённом лице обитали огромные голубые глаза, которые осматривали окружающий мир так же резво, как пчелы на цветке.

– Не особо.

Он схватил себя за пенис и потянул его, как резинку.

– Прекрати, – одёрнула его сестра.

– Почему?

– Сам знаешь.

Астор был одержим своим членом. Однажды он обмотал его скотчем, снимать который было сущим мучением.

Анна расстегнула рюкзак:

– Почему ты не хочешь есть?

– А ты нашла какую-нибудь вкусняшку?

Анна кивнула, положила ему руку на плечи, и они двинулись к дому.

* * *

Красивая гостиная Марии-Грации Дзанкетта с бочкообразным сводом, обставленная крафтовой мебелью и персидскими коврами, тонула в мусоре. Окна были закрыты картонными коробками, и в полумраке виднелись горы бутылок, банок, книг, игрушек, принтер, газеты, велосипеды, мобильные телефоны, пакеты, одежда, радиоприёмники, куски дерева, плюшевые игрушки и матрасы.

На кухне свет просачивался сквозь окна и прочерчивал яркие полосы в тучах мух, пирующих среди остатков рыбных и мясных консервов. По жирной плитке пола бегали тараканы и муравьи. На мраморном столе стояли десятки бутылок с водой, Кока-Колой и Фантой.

Анна долго пила:

– Умираю от жажды.

Астор сунулся в рюкзак:

– Батарейки есть?

– Нет.

Батарейки ценились высоко. Их трудно было найти, к тому времени почти все уже разрядились. У девочки был тайный запас для фонарика, но если Астор до него доберётся, то всё разрядит, слушая свою музыку.

Анна достала банку с фасолью:

– Хочешь?

Мальчик помотал головой.

Девочка подозрительно приподняла бровь:

– Что ты ел?

– Ничего. Меня трясёт.

Она положила руку ему на лоб.

– У тебя жар, – сказала она. Это вряд ли Красная Лихорадка, он ещё слишком маленький, но она всё равно заволновалась. – Надень что-нибудь.

– Не хочу.

– Оденься, – она достала из рюкзака большой белый тюбик. – Иначе останешься без подарка.

– Какого подарка?

– Оденься.

Ребенок стал подпрыгивать, пытаясь поймать тюбик.

– Пошли! – Анна вышла из дома, села на скамью и ножом открыла банку фасоли.

Через две минуты Астор появился в грязной куртке, доходившей ему до колен.

– Где подарок?

Она отдала ему:

– Тебе должно понравиться.

Мальчик с любопытством посмотрел на тюбик, отвинтил крышку и зачмокал.

Анна вырвала у него тюбик из рук и толкнула на землю.

– Что я тебе тысячу раз говорила?

Мальчик попытался встать, но сестра поставила ногу ему на грудь:

– Что я тебе говорила?

– Что сначала надо читать и нюхать, а потом уже пробовать на вкус.

– Ну и?

Астор схватил её за ногу и попытался высвободиться.

– Сама сказала, что мне понравится. Значит оно хорошее.

– Неважно. Всегда нужно сначала читать, – она вернула ему тюбик. – Читай.

Мальчик фыркнул и прищурился.

– Не... Не... Нест... – он запнулся и показал на последнюю букву. – Это что?

– Это знак ударения.

– А зачем он нужен?

– Просто так.

– Нестле. Сгу... сгущёное... мо... мол... моло... молоко.

Астор молча посасывал, держась одной рукой за ухо.

* * *

Анна весь день дремала на скамейке во дворе. Царапины, полученные в схватке с псом, начали давать о себе знать. На бедре, которым она ударилась о машину, образовался синяк, а костяшки рук опухли.

Астор спал рядом, под одеялом. Она коснулась его лба – горячий.

Девочка вошла в дом, взяла фонарик, поднялась по лестнице и прошла по коридору к закрытой двери. Он сняла туфли, зажгла фонарь, достала из кармана шорт ключ и повернула им в замке.

Луч света осветил цветной клетчатый ковёр и запылённый стол с ноутбуком посередине. Стены были оклеены детскими обоями: домики, животные, цветочки, горы, реки и огромное красное солнце. Свет фонаря упал на тёмную деревянную тумбочку, стопку книг, радио-часы, абажур и двуспальнуюкровать с латунным изголовьем. На красно-синем покрывале лежал скелет со скрещенными руками. Все 206 костей, образующих его, от фаланг ног до черепа, были украшены тонкими геометрическими узорами, выполненными чёрным маркером. На лбу и скулах красовались кольца и серьги, глазницы были закрыты воробьиными гнёздами с яйцами в крапинку. Шейные позвонки и рёбра были обмотаны нитями жемчуга и золотыми цепочками, аметистовыми ожерельями с самоцветами. В ногах, свернувшись калачиком, лежал скелет кошки.

Анна села за стол, поставила фонарик на пианино и открыла потёртую тетрадь. На твёрдой коричневой обложке было написано: "ВАЖНО".

Одними губами она прочитала слова с первой страницы, выведенные круглым и уверенным почерком.

Детки мои, я так вас люблю. Скоро вашей мамы не будет на свете, и вам придётся жить самостоятельно. Вы хорошие и умные. Уверена, у вас получится.

Оставляю вам эту тетрадь, чтобы вы могли выжить и избежать опасностей. Бережно храните её, и всякий раз, когда возникнут сомнения, открывайте и читайте. Анна, ты должна научить читать и Астора, чтобы он тоже мог читать эту тетрадь. Вы сами поймёте, что некоторые из советов уже бесполезны в том мире, в котором вы живёте. Всё будет по-другому, но я пока с трудом себе это представляю. Вы сами будете исправлять правила и учиться на ошибках. Обязательно всегда включайте голову.

Мама умирает из-за вируса, который распространился по всему миру.

Я записала всё, что знаю о вирусе, и расскажу вам всё честно, без вранья. Потому что вы его не заслужили.

ВИРУС

1) Вирус есть у всех: мужчин и женщин, маленьких и взрослых. У детей он тоже есть, но он спит и не проявляется.

2) Вирус пробудится только тогда, когда вы станете большими. Анна ты станешь взрослой, когда из твоей киски пойдёт тёмная кровь. Астор ты станешь взрослым, когда твой писюн будет твёрдым, и из него пойдёт сперма – белая жидкость.

3) Вирус не позволяет иметь детей.

4) Через некоторое время после взросления у вас на коже начнут появляться красные пятна: иногда сразу, иногда нет. Когда вирус попадает в организм, появляется кашель, трудно дышать, болят все мышцы и образуются струпья в ноздрях и на руках. Потом наступает смерть.

5) Это очень важно, и я хочу, чтобы вы не забывали: где-то в мире есть взрослые, которые выжили и готовят лекарство. Они скоро придут и вылечат вас. Не забывайте об этом.

Мама всегда будет любить вас, даже если её нет рядом. Где бы она ни была, она будет любить вас. Как и папа. Вы тоже должны любить друг друга, помогать друг другу и никогда не расставаться. Не забывайте, что вы брат и сестра.

Всё это Анна помнила уже наизусть, но всегда перечитывала.

Она открыл ещё одну страницу в середине тетради.

ЖАР

Температура человеческого тела обычно составляет 36,5. Если она больше – у вас жар. Если она от 37 до 38, это не страшно. Если она выше, нужно принимать лекарства. Чтобы измерить температуру, возьмите термометр. Он лежит во втором ящике на кухне. Он стеклянный, так что осторожно, не уроните его, чтобы не сломать. (Есть ещё пластмассовый, но он на батарейке, и не знаю, долго ли ещё будет работать). Нужно положить его в подмышку и подождать 5 минут. Если у вас нет часов, медленно сосчитайте до 500 и посмотрите, где остановилась серебристая полоска. Если она показывает больше 38, нужно принять лекарства, которые называются антибиотики. Принимать их нужно не менее недели по 2 раза в день. Антибиотиков много: аугментин, мондекс, азиклав, цефепим. Я положила их вместе с другими лекарствами в зелёный шкаф. Когда они закончатся, поищите их в аптеках или в домах. Если не найдете эти, читайте листки на коробочках с лекарствами, там написано активное вещество: если это слово, которое заканчивается на "-ин": амоксициллин, цефазолин, и тому подобное – то это и есть антибиотик. И надо много пить.

Анна заправила волосы за уши и закрыла тетрадь.

Стеклянный термометр уже давно сломался. Пластмассовый больше не работал. Антибиотики, которые мама оставила в шкафу, съели мыши. Аптека "Минерва" в Кастелламмаре сгорела, как и вся страна.

Но можно обойтись и без термометра. Астор весь горит, у него температура явно больше 38, однако идти за лекарствами уже поздно, придётся ждать до завтра.

Она положила тетрадь на место, вышла из комнаты и заперла дверь.

* * *

Снаружи солнце скрылось за лесом, и воздух будто застыл.

– Астор, поднимайся наверх.

Ребенок последовал за ней, склонив голову, прищурив глаза и свесив руки.

Их комната наверху была лишь немногим опрятнее остальной части дома. Тут не было остатков еды, только груды одежды, игрушек и бутылок всех форм и размеров. Паре комодов была заляпана расплавленным воском сотен свечей. Стена позади комодов вся почернела от копоти.

Анна укрыла брата одеялом и дала ему попить, но его стошнило.

Она вернулась вниз. В зелёном шкафу, насколько она помнила, не осталось ничего, кроме мышиных какашек. Она представила себе, как маленькие мыши, страдающие жаром, грызут таблетки и выздоравливают.

В гостиной она нашла коробку с каким-то кресином. Заканчивалось на "-ин", но она не была уверена, что это антибиотики. В листочке говорилось, что это пищевая добавка для мужчин и женщин любого возраста и что её рекомендуют при выпадении волос. У брата волосы не выпадали, но хуже ему не будет. Она также нашла свечи дафалган – написано, что подходят при жаре и головной боли.

Она заставила Астора проглотить кресин и достала дафалган:

– Это нужно вставить в попу.

Он недоверчиво посмотрел на неё:

– Я уже совал в попу фломастер, и мне не понравилось. Может, я её просто съем?

– Как хочешь, – Анна пожала плечами.

Мальчик, морщась, прожевал свечу, затем перевернулся под одеялом и задрожал.

Сестра зажгла свечку, легла рядом с братом и обняла его, пытаясь согреть.

– Хочешь, расскажу тебе сказку?

– Да…

– Какую?

– Хорошую.

Анна вспомнила сборник сказок, который ей подарила мама. Любимая сказка была о бедном Коле.

– Жил да был король, а “снаружи” не существовало, но ещё были Взрослые. В те времена на Сицилии жил парень по имени Кола, который умел плавать в море, как рыба.

Астор стиснул ей руку:

– Но море – это же вода?

– Да, она солёная, её нельзя пить. Кола плавал так хорошо, что мог опускаться на самое дно, где темно и ничего не видно. А на дне он собирал сокровища затонувших кораблей и поднимал их на берег. Он стал настолько знаменит, что король решил испытать его.

– Зачем?

– Затем, что с королями не спорят. В общем, король бросил в воду золотой кубок, и Кола тут же достал его. Затем король велел кораблю отплыть от берега, снял корону и бросил её в море. "Посмотрим, сможешь ли ты её достать", – сказал он Коле. Кола нырнул и долго не выплывал. Когда на корабле уже поднимали тост…

– Что такое тост? – пробормотал Астор с пальцем во рту.

– Это когда стукаются бутылками. Когда на корабле поднимали тост, Кола всплыл с короной. Однако король по-прежнему был недоволен. Он снял драгоценное кольцо, которое носил на пальце, и бросил его в такое глубокое место, что там верёвка у якорей не доставала до дна. "Сможешь его достать, Кола?" – с усмешкой спросил король. "Конечно, ваше величество", – сказал Кола. Он набрал полную грудь воздуху и нырнул. Все на корабле смотрели на тёмно-синее море. Они не догадывались, что корабль плывёт, как пробка, над такой глубокой ямой, что если бросить в неё камень, он коснётся дна только на следующий день. В этой вечной темноте жили существа, которых ни никто никогда не видел и не представлял: длинные прозрачные змеи; яркие камбалы, широкие, как тыквенные поля; осьминоги, такие большие, что щупальцами могут обхватить дом. Колу ждали два дня. Потом король зевнул и приказал матросам: "Возвращаемся во дворец. Он утонул". В этот момент из моря выплыл Кола. Он был весь бледен. В руке он сжимал королевское кольцо: "Ваше величество, я должен сказать вам кое-что важное. Я спустился вниз и увидел, что Сицилия держится на трёх столбах. Один, однако, весь потрескался и скоро рухнет..."

Анна посмотрела на брата, который тяжело дышал, посасывая палец.

– "…и Сицилия скоро упадёт в море". Король задумался: "Вот тебе мой приказ, дорогой Кола. Ныряй и держи наш остров". Кола посмотрел на солнце, на небо, на берег, которые он никогда больше не увидит, и сказал: "Будет исполнено, ваше величество". Он сделал такой глубокий вдох, что втянул воздух, облака и засохшие водоросли с пляжа, и нырнул в воду. С тех пор он уже не появлялся. Вот такая сказка.

Астор спал, пригнув голову.

Анна подумала о бедном Коле, который остался один на дне моря держать остров. Она представила себе, что спускается к нему, как водолаз, и говорит, что король уже давно умер, как и все придворные, а на Сицилии остались только дети.

Она поела фасоли, взяла бутылку настойки, найденную в питомнике, и поднесла её к пламени свечи. На этикетке была нарисована злая крестьянка, которая упиралась одной рукой в бок, а в другой держала корзину, полную трав.

Похожа на учительницу Ригони.

Она вставала в такую же позу, когда дети в классе начинали шуметь.

Анна попробовала настойку. Она была такая сладкая, что сжимались пальцы на ногах.

Пойди пойми этих Взрослых. Зачем они назвали настойку горькой, если она на самом деле сладкая?

Она продолжала пить, пока веки не отяжелели. За окном миллионы звёзд запачкали небо, как брызги белой краски. Пели цикады. Когда наступят холода, их уже не будет. Она никогда не видела цикад, но если они так громко поют, они, наверное, очень большие.

* * *

Она проснулась, обнимая брата. Оба так вспотели, что матрас намок. Она зажгла фонарик и подошла к Астору. Он уткнулся в подушку и скрежетал зубами.

Она подняла с пола бутылку с водой и пила, пока желудок не наполнился. Снаружи всё было неподвижно, тишину нарушали только крики ночных птиц и тяжёлое дыхание Астора.

Она встала и вышла на террасу, наслаждаясь прохладой. За ржавыми прутьями и чёрными силуэтами деревьев лежала выжженная, немая и необъятная равнина.

Птица пела своё "пи-и-и, пи-и-и" со смоковницы за сараем. Это всегда было невысокое деревце, но за последние два года оно выросло, и ветви уже почти касались земли.

Она вспомнила, что мама однажды повесила на дерево верёвку-качели, но папа сказал, что смоковница – дерево ненадёжное и легко ломается.

Анна уже была не совсем в этом уверена, что это слова отца. Наверное, о кажущейся прочности смоковницы она вычитала в какой-то книге или ей всё показалось. Часто воспоминания смешивались с записанными историями и снами, и даже те, в которых она была уверена, со временем становились похожими на акварельные краски в стакане воды.

Он вспомнила Палермо, их квартиру, из окон которой виднелся офис, полный людей у экранов. Она помнила всё до мельчайших деталей: гостиную с чёрно-белой плиткой, уложенной в шахматном порядке на полу, кухонный стол с отверстием, из которого торчала специальная скалка для раскатки теста, сушилку для одежды с ржавыми углами. Однако Анна уже не помнила лиц дедушки Вито и бабушки Мены. Воистину, все лица Взрослых таяли и стирались под действием времени. У стариков были седые волосы, у некоторых мужчин бороды, у женщин крашеные волосы, какие-то рисунки на коже. Взрослые пользовались духами. По вечерам они ходили по барам и пили вино из бокалов. Вокруг них сновали официанты. В ресторанах Палермо подавали баклажаны, запечённые с пармезаном и спагетти.

Мама ненавидела Палермо, потому что его жители отказывались сидеть на карантине. Анна помнила, что, когда Красная Лихорадка ещё не пришла в Кастелламмаре, мама перестала отправлять её в школу. Они забаррикадировались в доме с запасами еды на кухне и в гостиной.

Однажды вечером папа приехал на "Мерседесе". Машина свернула на подъездную дорожку, остановилась у скамьи и посигналила. Папа вышел скорее мёртв, чем жив, он не был похож на себя. Его лицо высосал вирус, глаза опухли, он весь покрылся пятнами. Папа подошёл к двери, но мама не впустила его.

– Уходи! Ты заразен! – кричала она ему.

– Я хочу увидеть детей, – он забарабанил в дверь обеими кулаками. – Хоть ненадолго. Дай мне взглянуть на них.

– Уходи. Ты хочешь нас убить?

– Мария-Грация, открой, пожалуйста...

– Ради всего святого, уходи. Если хочешь добра детям, уходи.

Мама рухнула на пол и заплакала. Папа сел обратно в "Мерседес", да так и остался там сидеть, высунув голову из окна и широко раскрыв рот.

Анна, забравшись на спинку дивана, смотрела на него в окно. Мама закрыла шторы, взяла её на руки и уложила в постель с Астором. Анна ждала, что мама ей что-то скажет, но все трое молчали.

На следующий день папа умер. Мама позвонила, и за ним пришли.

Анна могла попрощаться с ним, подойти к нему, но мама ещё не знала, что детей Красная не трогает.

Вскоре пришёл черёд и мамы.

От этого времени у Анны остались смутные воспоминания. Мама в полуголом виде весь день что-то пишет за столом в тетради под заглавием "ВАЖНО". Длинные светлые волосы, стекающие пучками, грязные и закрывают лицо. Исхудавшие лодыжки. Длинные икры. Пальцы ног прижимаются к полу. Через расстёгнутый халат виден впалый живот. Красные пятна на шее и ногах. Корки на руках и губах. Мама не перестаёт кашлять.

Прошло много времени, и всё же, когда Анна вспоминает об этом, её охватывает настолько сильная тоска, что кажется, будто она проваливается в дыру и больше не может из неё выбраться.

* * *

Днём на голубое небо вышло стадо белых облаков.

Жар у Астора немного прошёл, но ему по-прежнему было плохо. Большие, широко расставленные глаза занимали всё лицо, как у цыпленка. Когда Анна пыталась дать ему попить, он блевал жёлтой желчью.

Он напряженно смотрел на неё, ощупывая живот.

– Мне здесь больно.

– Слушай, я пойду за лекарствами. Чем раньше пойду, тем скорее вернусь.

– Я пойду с тобой.

– Тебе нельзя. Хочешь, чтобы тебя поймали дымовые монстры?

Мальчик помотал головой:

– Тогда ты тоже не ходи.

– Я принесу тебе подарок.

– Не хочу.

Анна покачала головой:

– Так нельзя.

Астор угрюмо перевернулся на другой бок.

– Может, отметим Рождество пораньше?

Мальчик резко обернулся, весь взволнованный:

– Рождество? А можно? Правда?

– Конечно.

– А подарок у тебя есть?

– Есть.

– Тогда я спрячусь?

– Прячься.

Астор накрылся одеялом. Анна открыла мамину комнату и из ящика стола достала cd-плеер, затем надела колпак Санта-Клауса и красные сапоги. Неохотно она взяла плюшевую игрушку дикобраза, которую спрятала за шкаф, куда Астор не доберётся – это был подарок бабушки Мены. Астор всегда хотел себе такого, но Анна никогда ему не давала. Она завернула его в газетный лист.

– Готово? Я выхожу! – заорал Астор.

Анна нажала кнопку воспроизведения – и на полную громкость заиграла песня.

Чтобы отпраздновать Рождество, она заводила песню "Гетто" в исполнении Джорджа Бенсона сама не зная почему – может быть, из-за заводного ритма, может быть, потому, что нашла компакт-диск рядом с рождественской ёлкой в автозакусочной.

Она тут же пустилась танцевать: двигать задницей вправо и влево, махать руками по бокам, качать головой вперёд и назад, как голубь, клюющий корм. Брат дрожал под одеялом. Она подошла к нему, вскочила на стул и стала отсчитывать пальцами:

– Раз... два... и три. Пошло "Гетто"! Теперь ты тоже.

Одеяло отлетело, и Астор принялся танцевать прямо на кровати. Он махал руками и время от времени прикладывал их к голове. Это был его рождественский танец.

Анна с облегчением вздохнула. Если он танцует, значит ему уже лучше. Может быть, он специально притворяется, чтобы она не уходила из дома? Но его продолжает тошнить…

– Подарок! Давай подарок!

Анна вынула свёрток и протянула брату:

– Счастливого Рождества.

Астор разорвал его и посмотрел на игрушку.

– Это мне? Правда?

– Да, теперь он твой.

Оба стали танцевать, а Джордж Бенсон рассказывал, что такое гетто.

* * *

Анна положила в рюкзак бутылку с водой, банку гороха, кухонный нож, ещё хорошие электрические батареи и двойной компакт-диск Массимо Раньери.

Готова.

Она попрощалась с Астором, который снова лёг в постель с новой плюшевой игрушкой, и ушла.

3.

Первые несколько раз, оставляя Астора дома одного, Анна не выходила за пределы фермы Маннино. Запасы мамы казались бесконечными, но через год осталось всего несколько банок кукурузы, от которых у Астора болел живот.

Ферма находилась на опушке леса и представляла собой длинное невысокое здание с красной черепичной крышей. Прямо напротив стояли конюшни с металлическими заборами. Сбоку располагался сеновал с тюками сена.

Супруги Маннино умерли от Красной Лихорадки, а дети, слишком маленькие, чтобы выжить в одиночестве, испустили дух в кроватях. Фермеры были люди предусмотрительные, и большая кладовая за кухней ломилась от консервированных баклажанов и артишоков в масле, других консерв, джемов и бутылок вина, кусков ветчины. Анна ходила туда за припасами, но однажды там ничего не оказалось. Кто-то пришёл туда раньше и взял всё, что мог унести, а остальное – разбросал по полу.

Ей пришлось расширить радиус поисков. В ближайших домиках, куда удавалось проникнуть, среди трупов, мух и мышей, она обыскивала кухонные шкафы. Сначала она ходила по квартирам, закрыв лицо руками, пела и смотрела на трупы сквозь пальцы, но вскоре привыкла к ним и воспринимала их как неподвижных наблюдателей. Все они были разными, каждый в своей позе и со своим выражением на лице, а потом, в зависимости от степени влажности, воздействия света, духоты, наличия насекомых и других трупных животных они превращались в филе трески или отвратительную кашу.

Чтобы Астор не ходил за ней и не попадал в беду, перед выходом она запирала его с плюшевыми игрушками и бутылкой воды в чулане под лестницей. Сначала мальчик плакал и обижался, стучал кулаками в дверь, но через некоторое время, поразмыслив, понял, что у такого плена есть и положительные стороны – каждый раз сестра открывала дверь с едой и подарками.

Астор рассказывал, что когда оставался там, в темноте, из пола выскакивали зверюшки, живущие под землей:

– Они похожи на ящериц, но у них светлые волосы, и они разговаривают со мной.

Анна была довольна его новыми знакомыми. Теперь она могла свободно уходить по своим делам, а брат не видел разрушений, трупов, не чувствовал того сладковатого запаха, который застревал в носу, даже если понюхать духи.

Однако со временем Астор снова начал устраивать истерики. Сначала ему перестало нравиться, что в чулане темно, но Анна, конечно, не могла оставить его наедине со зажжённой свечой. Потом он стал утверждать, что ящерицы больше не хотят его видеть и говорят ему всякие гадости.

Потом он стал задавать вопросы. Что там за лесом? Почему я не могу пойти с тобой "наружу"? Какие звери там живут?

Анна, чтобы уговорить брата оставаться взаперти, каждый вечер рассказывала ему страшилки о "снаружи". Он слушал их молча, пока дыхание не становилось ровным, а большой палец не выпадал изо рта.

"Снаружи", за волшебным лесом, лежала пустошь. Никто не избежал гнева бога Данона (Анна назвала его так в честь шоколадных пудингов, которые он с тоской вспоминал): ни люди, ни звери, ни дети. Им вдвоём посчастливилось жить в тёмном и густом лесу, потому что бог их не заметил. Тут укрылось несколько уцелевших животных. За деревьями лежат только пустошь и руины, населённые призраками. Еда и вещи проступают со дна канав. Иногда попадаются банки с тунцом, иногда батончики мюсли, иногда игрушки и одежда. “Снаружи” бродят дымовые монстры, служащие богу Данону, и великаны из чёрного газа, которые убивают всякого, кого встречают на своём пути. Иногда по вечерам в рассказах Анны дымовые монстры превращались в доисторических животных – таких, как в “Большой книге динозавров”. Они просто ждут, когда Астор шагнёт за ограду фермы, чтобы съесть его заживо.

– А разве я не могу от них убежать? Я очень быстро бегаю.

– Это невозможно, – категорично отвечала Анна. – И кроме того, даже если нет дымовых монстров, воздух отравлен и смертелен для тебя. Выходишь за сетку – и через несколько метров умираешь.

Астор недовольно прикусил губы:

– А ты тогда почему не умираешь, когда уходишь?

– Потому что когда ты был совсем маленький, мама дала мне лекарство, и монстры ничего не могут со мной сделать, – говорила Анна. Но иногда она отвечала: – Потому что я волшебница. Я такой родилась. Когда я умру, магия передастся и тебе, и ты сможешь выходить и сам искать себе пропитание.

– Не могу дождаться, когда ты умрёшь. Хочу увидеть дымовых монстров.

Анне пришлось объяснить брату, что такое смерть. Вокруг было полно трупов, но она не знала, как это сделать. Он ловила мышей и ящериц и убивала их у него на глазах.

– Видишь, теперь она мертва. Осталось только тело, внутри уже нет жизни. Ты можешь делать всё, что хочешь, но она больше не будет двигаться. Она умерла. Если я ударю тебя по голове, это случится и с тобой – ты уйдешь прямо в потусторонний мир.

– А где он – потусторонний мир?

Анна теряла терпение:

– Не знаю. За лесом. Там всегда темно и холодно, даже если земля огненная и ноги обжигает. И ты останешься там один. Там никого нет.

– Даже мамы?

– Даже мамы.

Однако Астор не сдавался:

– И сколько там сидеть, в этом потустороннем мире?

– Навсегда.

Эти долгие и мучительные онтологические дискуссии её утомляли. Иногда Астор верил ей, а иногда, словно догадываясь, что сестра говорит неправду, искал противоречий.

– А птицы, которые летают высоко в небе, как они живут? Я их вижу. Почему они не умирают? У них ведь нет никаких лекарств.

Анна сочиняла на ходу:

– Птицы могут летать над отравленным воздухом, но им нельзя останавливаться.

– Я тоже так могу: бегать и не останавливаться, прыгать с дерева на дерево.

– Нельзя, ты умрёшь.

– Хочу попробовать?

– Нельзя.

Анне пришла в голову мысль. Между лесом и полями, в ста метрах от границ шелковичной фермы, стояли конюшни Маннино. Коровы давно умерли от жажды, а их туши кишели червями. Если подойти поближе, то от трупного запаха начнёшь задыхаться.

Анна привела брата к забору.

– Послушай. Коли уж ты так хочешь, я выведу тебя в “снаружи”. Но помни: я волшебница и не чувствую запаха смерти, а тебе надо сохранять осторожность. Как только почуешь отвратительную вонь, до тошноты, это значит, что скоро умрешь. Тут же беги назад и не останавливайся, проходи через сетку – и ты в безопасности.

Мальчик уже колебался:

– Может, не надо?

Анна улыбнулась про себя и схватила его за запястье.

– А теперь иди и не задавай мне больше своих вопросов.

Астор заплакал, заупрямился и схватился за ветку. Анне пришлось тащить его.

– Давай!

– Нет, пожалуйста… я не хочу в горящую землю.

Она подняла его на руки и перебросила через забор, потом перелезла сама и толкнула между покрытыми плющом и иглицей брёвнами, держа за шею. Астор с опухшими от слёз глазами зажал руками рот. Но всё равно трупный запах попал ему в ноздри. Он в отчаянии посмотрел на неё, подавая ей знаки, что почуял запах.

– Давай! Беги домой!

Малыш по-кошачьи перемахнул через забор и вернулся на ферму.

С того дня Анне больше не нужно было запирать Астора в чулане.

* * *

Воздух был прохладным и располагающим к прогулке.

Анна вышла из леса, обогнула Торре-Норманна и свернула на просёлочную дорогу.

Вороны сидели на электрических проводах и кричали на неё, как одетые в траур монахини-бегинки.

Она ускорила шаг. До магазина близнецов Микелини оставалось ещё далеко.

* * *

Паоло и Марио Микелини были близнецами. Будучи на год старше Анны, они ходили в четвёртый класс, а она – в третий. Они были крупными, толстыми и совершенно одинаковыми на вид: с одинаковыми невыразительными глазами, одинаковыми волосами морковного цвета, с пятнистыми веснушками, будто их после рождения оставили рядом с кипящим рагу. В школе они слыли лодырями и никогда не делали домашку, но из-за внушительной комплекции их боялись все, даже учителя. Если вокруг играли в мяч, они его брали, не спрашивая, а за возврат приходилось платить.

Мать одевала их одинаково: синие комбинезоны, красные футболки и кроссовки. Их отец был владельцем магазина "Деспар" в Бузето-Палиццоло.

До появления вируса Анна видела их в школьном автобусе, но те её не замечали. Они сидели в глубине и молча играли в Nintendo. Они понимали друг друга с полувзгляда, смотрели на мир четырьмя глазами, касались его двадцатью пальцами, шагали по нему четырьмя ногами и писали на него двумя писюнами.

После эпидемии Анне довелось пройти мимо "Деспара". Входная дверь была полуоткрыта, а автоматы с жвачкой и конфетами так и стояли у двери рядом с аккуратно выстроенными тележками. Вокруг царили грязь и разрушение, а там всё было просто прекрасно. И через какое-то время дверь закрылась, будто и не было никакой Красной Лихорадки. Единственное, чего не хватало, так это света на вывеске.

Анна гадала: неужели отец близнецов вернулся из загробной жизни? Каждый раз её одолевало желание войти и узнать правду, но она боялась. Она вертелась поблизости, глядя на вход с наклейкой перечёркнутой собаки и надписью: «С собаками вход воспрещён».

Однажды, походив вокруг, она толкнула стеклянную дверь. Звякнул колокольчик. Внутри было так же, как когда они с мамой заглядывали сюда по дороге с пляжа: еда на полках, бутерброды по акции, витрина с радиоприёмниками и бритвами для постоянных покупателей. Только прилавок с сыром и мясными нарезками был пуст, а ящики с овощами отсутствовали.

Анна молча прошла через магазин, как во сне. Протяни она руку – и консервные банки, коробки с хлопьями и бутылки с бальзамическим уксусом наверняка исчезнут.

– Тебе что-то подсказать?

Близнецы стояли рядом друг с другом в комбинезонах и белых кроссовках. Один сжимал ружьё:

– Почему без тележки?

Анна помотала головой.

– У нас есть всё, даже пасхальные яйца с сюрпризом и "Нутелла", – объяснил тот, который держал ружьё.

"Нутелла" была редкостью. Она первой пропала после эпидемии.

Анна огляделась:

– И "Ферреро Роше"?

– Конечно.

– А как платить? Вам нужны деньги?

Но она знала, что денег в мире полно и они никому не нужны.

– У нас обмен. Чем ты можешь поменяться?

Она пошарила в карманах брюк:

– Есть швейцарский армейский нож.

Два увальня дружно помотали головами:

– Нам нужны батарейки, но они должны быть заряжены – мы проверим. Ещё нам нужны лекарства и компакт-диски Массимо Раньери.

Анна приподняла бровь:

– Какой-такой Массимо Раньери?

– Это известный певец. Он нравился отцу, – ответил близнец с ружьём. – За него мы дадим тебе 3 большие банки "Нутеллы" или 6 маленьких "Тоблеронов". Всё, что видишь здесь, можем обменять. Это же магазин, в конце концов.

Анна никогда не слышала, чтобы близнецы произносили столько слов подряд.

В последующие месяцы, куда бы она ни пошла, Анна искала компакт-диски Массимо Раньери. В итоге она нашла много дисков Васко Росси и Лучо Баттисти, но ничего Раньери. Затем, однажды, в автозакусочной, среди футляров для мобильных телефонов, дезодорантов и промокших книг ей попался тройной альбом, который назывался "Неаполь и мои песни".

За него она получит антибиотики.

* * *

Она пошла другим путём. До близнецов была и другая дорога, покороче, однако ноги будто сами вывели её на шоссе.

Машина с собакой никуда не делась.

Анна смотрела на распахнутую дверь, кусая палец. Ей хотелось увидеть пса ещё до того, как вороны оставят только кости.

Анна достала из рюкзака нож, подошла к машине и заглянула внутрь. Она разглядела кусок грязного меха, крикнула, но ничего не произошло. Анна пригнулась ещё сильнее. Сквозь пространство между передними креслами она увидела собаку – пёс лежал в той же позе, в которой она его оставила. Кровь под шеей засохла, а заднее сиденье всё было в крови. На собаке сидели большие тёмно-зелёные мухи. Из открытого рта язык свисал над тёмными, слюнявыми дёснами. Единственный видимый глаз, большой, как печенье, и чёрный, как машинное масло, был широко открыт и смотрел в пустоту. Пёс дышал так тихо, что было почти неслышно. Хвост лежал между задних лап и слегка вздрагивал.

Анна ткнула его в бок кончиком ножа. Пёс не шевельнулся, но на мгновение двинул зрачком.

Его душа теперь теплилась только в этой грязной шкуре. Так происходит со всеми умирающими: зверями или людьми – не имело значения.

За последние 4 года Анна видела, как многие дети покрывались пятнами и умирали: сваливались с тёмной лестницы, в машине, как эта собака, под деревом или в кровати. Они сражались, но в какой-то момент все без исключения понимали, что всё кончено, будто сама смерть шептала им на ухо. Одни ещё какое-то время жили с этой мыслью, другие понимали это лишь за мгновение до того, как испустить дух.

Рука Анны почти сама потянулась и погладила собачий лоб.

Пёс оставался неподвижен и равнодушен, но внезапно его хвост поднялся и снова опустился – будто пёс вильнул хвостом.

Анна покачала головой:

– Так ты, мерзавец, не сдох?

Среди мусора в дренажном канале рядом с дорожным ограждением она обнаружила спущенный футбольный мяч. Она разрезала его пополам и с одной половиной вернулась к машине. Анна достала бутылку из рюкзака и вылила из неё половину воды в самодельную миску. Она подтолкнула её к пасти пса, который сначала не соизволил обратить внимания, а затем едва приподнял морду и, почти неохотно, погрузил язык в воду.

Девочка ещё ближе подтолкнула ему миску.

– Пей! Давай, пей.

Пёс ещё несколько раз лизнул воду и отшатнулся.

Анна взяла банку с горохом, открыла и налила псу прямо в рот.

Больше ей нечем ему помочь.

* * *

Бузето-Палиццоло, – небольшой городок с современными домами, сгрудившимися под холмом, тоже выгорел от огня. Но пожары лишь вскользь коснулись "Деспара" близнецов Микелини: почернели стены здания, расплавились зелёные пластиковые жалюзи верхних этажей.

Анна постучала по задвижке:

– Открывайте, у меня есть кое-что на обмен.

Она немного подождала, но ответа не последовало.

– Есть кто-нибудь? Вы меня слышите? Я Анна Салеми из 3-его "С". У меня есть кое-что на обмен. Откройте.

Не дождавшись ответа, она обошла здание.

Задняя служебная дверь была заперта, а через окна, закрытые решетками, ничего не было видно. Она вернулась к главному входу, попыталась поднять заслонку, но та была заперта. С досады Анна стукнула её ногой. Она несколько месяцев искала этот идиотский компакт-диск. Неужели она пришла сюда напрасно? Где ей теперь брать антибиотики?

– Как хотите, я ухожу. У меня был диск с музыкой Массимо Раньери. Она очень красивая, и, вроде, у вас такого диска нет.

Он приблизила ухо к задвижке.

Внутри кто-то шевельнулся.

– Я знаю, что вы там.

– Уходи. Магазин закрыт, – ответил сонный голос.

– Даже Массимо Раньери не интересует?

Заслонка с грохотом поднялась. Из темноты магазина вынырнул силуэт одного из близнецов с ружьём в руке.

Анна не поняла, Марио это или Паоло, но ей хватило одного взгляда, чтобы заметить, что у него Красная Лихорадка. Губы покрылись корками и открытыми ранами, ноздри опухли и покраснели, глаза округлились. На шее красовалось красноватое пятно. Он протянет ещё неделю-другую, или пару месяцев, если достаточно вынослив.

Она достала из рюкзака компакт-диск:

– Ну, будешь брать?

Близнец прищурился:

– Дай посмотреть.

Он посмотрел на диск и рассмеялся:

– У нас такой есть. А потом Массимо Раньери мне надоел. Я запал на Доменико Модуньо.

Анна вытянула шею и заглянула внутрь магазина.

– Ты один?

Толстяк закашлялся и сплюнул желтоватую кашицу.

– Брат умер, – он поднял взгляд и посчитал одними губами. – Уже 5 дней назад.

Анна подождала всего пару секунд:

– Слушай, мне нужны лекарства.

– Я же говорил, обмен закрыт.

Близнец развернулся и поплёлся обратно в магазин. Анна последовала за ним.

Глаза немного привыкли к темноте. Всё валялось на полу: банки с медом и апельсиновым вареньем, собачьи крокеты, банки с рагу, тюбики с рыбной пастой. Жестяная канистра с маслом опрокинулось, осколки бутылок лежали в луже вина.

У неё сжалось сердце при виде, сколько добра пропало впустую. День назад она чуть не погибла из-за четырёх банок с фасолью.

– Что тут произошло?

– Я больше не навожу здесь порядок.

– Тогда может дашь мне лекарства? Это не мне, для брата. Если хочешь, у меня ещё есть заряженные батарейки.

Близнец прошёл за стойку, поставил ружьё к стене, сел в плетёное кресло, вытянув ноги и, свесив руки, снова зашёлся кашлем. От Красной Лихорадки он ещё не успел похудеть. Из спортивных штанов торчали две жирные ноги, испещрённые веснушками и светлыми волосами. Шарообразная голова сидела прямо на покатых плечах без шеи посередине.

– Нафиг мне твои батарейки. У меня и так всё есть, – близнец открыл ящик, полный пачек сигарет. – Хочешь?

– Спасибо.

– Какие больше любишь?

– Любые.

Он протянул ей пачку "Мальборо" вместе с зажигалкой.

– Сколько лет твоему брату?

Анна закурила:

– Семь, может, восемь.

– Тогда у него не Красная.

– Да, он съел какую-то тухлятину, и теперь у него жар и рвота. Мне нужны антибиотики.

Толстяк потёр шею:

– Хочешь на него посмотреть?

Анна поняла, что он говорит о брате.

– Давай. Но тебя-то как зовут?

– Марио. Брата звали Паоло.

Он привёл её в заднюю часть магазина, на склад с картонными коробками и ящиками, где был припаркован белый фургон с надписью «Деспар».

– Я положил его сюда.

Паоло лежал в большом открытом холодильнике – из тех, где когда-то хранились замороженные пиццы и мешки с креветками. Вокруг были груды консерв всех марок тунца в масле. Труп начал опухать, а глаза потонули в двух пурпурных опухолях. Руки казались перчатками, наполненными воздухом. Вонь стояла отвратительная.

Анна затянулась сигаретой:

– Готова поспорить, он любил тунца.

– А тебе сколько лет? – спросил её Марио.

– Я сбилась со счёту.

Он улыбнулся, показав маленькие желтые зубы.

– Помню тебя в школе, – сказал он и смерил взглядом. – У тебя есть пятна?

Анна помотала головой.

– Как думаешь, почему брат умер раньше? Совершенно не догоняю: мы же близнецы, родились вместе, значит должны были и умереть в один день.

– Красная приходит к каждому по-разному. Ты можешь заразиться и в 14 лет.

Он кивнул, прищурившись:

– Как думаешь, сколько я ещё протяну?

Анна погасила сигарету о подошву, подошла к нему, внимательно осмотрела шею, подняла футболку, отметив другие пятна на спине, и осмотрела руки.

– Не знаю... пару месяцев.

– Я тоже так думаю, – он прищурился. – Слышала, что говорят? Что какой-то Взрослый выжил.

Сколько раз она слышала эти россказни! Все, кого она встречала, говорили, что где-то есть выжившие Взрослые. Враки всё это! Вирус уничтожил всех и продолжал убивать тех, кто взрослел – вот как обстоят дела. И в сказки про вакцину после всех этих лет Анна уже не верила. Но она ничего не сказала, по-прежнему надеясь добыть лекарства.

– Я знаю, ты не веришь. Сначала я тоже не верил. Но это правда, – Марио приложил руку к сердцу.

– Откуда ты знаешь?

– Тому, кто мне это сказал, было не менее 16 лет. У него была борода и ни одного пятна. Он сказал, что его вылечила большая женщина. Не просто Взрослая, а большая. Её называют Крошка. Она ростом 3 метра, заразилась Красной, но выздоровела, – взгляд Марио, который до этого момента был таким же живым, как у пасущейся коровы, оживился. – Мне пришлось дать ему 5 бутылок вина, чтобы он рассказал, где она живёт.

– Ну и где же? – спросила Анна.

– Где-то в горах. В СПА-отеле, – сказал он. – Знаешь, где это?

Анна на мгновение задумалась:

– Конечно! Это совсем недалеко.

– Ты там была?

– Ну, не совсем там, но поблизости. В любом случае, мне достаточно свериться с картой.

– Эта Крошка исцеляет.

– И как он это делает? – Анна позволила себе скептически улыбнуться.

– Её нужно поцеловать, у неё во рту волшебная слюна.

– То есть её нужно поцеловать взасос? – девочка расхохоталась.

– Да.

– А если она не захочет? Если ты ей не нравишься?

– Захочет, захочет. Просто надо принести ей подарок, – он снова закашлялся и чуть не задохнулся. Затем еле слышно продолжил: – Больше всего она любит шоколадные батончики.

– Шоколад уже весь испортился. Он весь белый и безвкусный.

Марио улыбнулся, как продавец в мясной лавке, нахваливающий свою колбасу.

– Мы знаем, как его нужно хранить. Мы держим его в прохладном месте, в подвале. В пластиковых контейнерах. За пять шоколадок она тебя поцелует, а за шесть...

– Хочешь, я тебя туда провожу? – перебила Анна

– Куда?

– К Крошке. Я знаю дорогу.

Близнец мгновение молчал, почёсывая ногтем корочки на губах. Он указал на дверь склада.

– Давай вернёмся, – сказал он, и они вернулись в магазин. – А как же Паоло?

– Он мёртв. Оставь его здесь.

Марио схватил батончик с хлопьями, развернул и, не предлагая, проглотил в два счёта.

– Знаешь, я ничего не делал без брата. Нам нравилось оставаться в магазине – меняться с покупателями, собирать батарейки, лекарства... Но после пожаров никто больше не приходит. Только банды, пытающиеся нас грабануть.

– Туда недолго идти.

– Сколько?

– Пару дней.

– Не знаю... могу дать тебе шоколадок, чтобы она тебя тоже поцеловала.

– Да, но этого недостаточно, – девочка расхохоталась. – Если ты хочешь, чтобы я тебя туда отвела, дай мне лекарства для брата.

Марио открыл три ящика:

– Бери что хочешь.

Она быстро нашла две коробки с антибиотиками и положила их в рюкзак.

– И отдай мне всю еду, которую мы сможем унести. Я выберу. Ещё нужны заряженные батарейки.

– Хорошо.

– Поступим так: забежим ко мне домой, я дам лекарство брату, а следующим утром идём в путь.

Марио оживился:

– Идёт, а то я устал сидеть один. Как зовут твоего брата?

– Астор.

– Странное имя… – Марио протянул Анне руку. – Договорились.

План Анны был прост. В Торре-Норманна она сбежит со всей поклажей и – прощай Марио и его Крошка.

* * *

Они продвигались по проселочной дороге, которая пролегала мимо пригорода из четырёх домов, маленькой церкви и кольцевой развязки со стелой павшим в Первую мировую войну. Огонь поглотил сады Про-Локо, и стволы эвкалиптов стали похожи на чёрные карандаши, воткнутые в землю. От газетного киоска осталась только железная конструкция. Пожарная машина так и осталась стоять, пробив дверь парикмахерской.

Анна держалав одной руке пакет, полный консервов. Микелини в красной бейсболке с козырьком и надписью "Нутелла" и с ружьём через плечо, толкал тачку с коробками. Груз закрыли брезентом и закрепили резинками.

Они вспотели и отдыхали от жары, только когда солнце скрывалось за облаками.

Анна не понимала, нравится ли ей Марио или нет. Едва выйдя из магазина, он помрачнел и через пару километров пошёл медленнее. Это могло быть из-за Красной Лихорадки, но Анна подозревала, что он просто обленился. Если идти так медленно, они доберутся до дома только к сумеркам.

– Давай поменяемся: я покачу тачку?

Микелини помотал головой.

– А ружьё заряжено?

– Там четыре патрона.

Патроны было трудно найти, их расстреляли в первые месяцы эпидемии, во время грабежей и восстаний.

Они проскользнули в узкую улочку с каменными стенами по бокам.

Марио остановился, чтобы отдышаться.

– Без Паоло как-то странно, – он посмотрел на Анну. – У тебя волосы появились?

– Да.

– Покажи.

Анна расстегнула шорты и спустила их до колен.

Микелини, не отпуская тачку, наклонился посмотреть на полоску чёрных волос.

– А сиськи?

Анна задрала футболку. На груди возвышались два бугорка, увенчанные розовыми шишками сосков.

Они снова пошли прочь от городка. Анна с трудом сдерживалась, но приходилось медленно плестись следом. Чтобы отвлечься, она предложила ему поиграть.

Марио весь вспотел.

– Что ещё за игра?

– Загадай животное.

– Хорошо. Морж.

– Говорить нельзя. Нужно просто загадать. А я буду задавать тебе вопросы, пока не отгадаю. Ясно?

– Ясно.

– Итак, оно летает, ходит или плавает?

– И летает, и ходит, и плавает, – Микелини лукаво улыбнулся.

– Что же это за зверь такой?

– Утка.

– Не говори мне сразу.

– Сама спросила, что это за зверь.

– Я просто рассуждала. Ладно, загадай ещё кого-нибудь.

– Хорошо. Кролик.

– Понятно. Давай лучше идти молча.

Они прошли мимо рекламной таблички автомобилей с мужчиной в костюме и галстуке. Надпись гласила: «Выбери своё будущее сегодня».

* * *

Среди сгоревших оливковых деревьев стояло девять тонких фигур, похожие на призраков: впереди двое постарше (коренастый мальчик и сухая девочка, выкрашенные в белый цвет), а остальные в возрасте Астора, обнажённые и выкрашенные в синий цвет, со спутанными волосами на плечах. У некоторых были палки.

Анна и Микелини смотрели на них из-за забора.

– Что будем делать? – Марио почесал подбородок.

– Не ори, – прошептала ему Анна. – Если нас увидят – конец всему.

Чуть дальше, с другой стороны улицы стояло здание с подземным гаражом, над которым возвышалась вывеска «Автосервис Пьери».

Анна схватилась за ручки тачки, пригнулась и пошла вперёд, прячась за забором.

– Не высовывайся и иди за мной. Старайся не шуметь.

Но через несколько метров за её спиной грохнул выстрел.

Микелини стоял посреди улицы. Из ствола ружья выходило облачко белого дыма.

– Ты совсем спятил? – девочка широко раскрыла рот.

– Это их отпугнёт.

– Идиот…

Анна снова двинулась вперёд, но тачку заносило то вправо, то влево. Она бросила её и побежала к зданию, не оглядываясь. Спустившись по бетонному пандусу, Анна очутилась перед тремя опущенными рольставнями. Левая была поднята на двадцать сантиметров. Канализационный сток забило листьями и землёй, принесёнными дождями. Копая, как собака, девочка открыла брешь, сняла рюкзак и, затаив дыхание, чтобы стать тоньше, поползла внутрь. Ноги прошли, туловище и голова – нет. Она прижалась щекой к полу и оказалась внутри, поцарапав лицо с обеих сторон. Высунув руку, она достала рюкзак.

В автомастерской царила темнота. Она попыталась опустить ставню, но та не сдвинулась с места. Выставив перед собой руки, Анна прошла в дальнюю часть помещения, но ударилась коленом о машину, а голенью задела стеллаж с металлическими предметами, который с грохотом опрокинулся на землю. Стиснув зубы от боли, она на ощупь пошла вдоль стеллажей, коснулась грубой стены, нащупала дверь и открыла её. Дальше было ещё темнее. Она опустилась на четвереньки и одной рукой нащупала край ступеньки.

Снаружи раздались выстрелы.

Она села, обняв колени, и взмолилась, чтобы её не успели заметить.

* * *

От первого выстрела все обернулись.

Посреди улицы стоял какой-то толстяк с ружьём в руке, а кто-то ещё, весь согнувшись, бежал кзданию, толкая тачку.

Старшая девочка дунула в свисток, созывая синих детей. Они подняли с земли камни и с криками бросились вперёд.

Микелини, держа ружьё, как мафиози, выстрелил в них тремя оставшимися патронами. Последним он сбил одного, который рухнул в облако пепла.

– Есть…

Он отбросил ружьё и бросился к зданию, но от болезни и избыточных килограммов стал задыхаться. Он повернулся, чтобы посмотреть, где преследователи, и тут его ударили камнем по голове. Она вскрикнул, поднёс руку к виску и споткнулся. Сделав три неровных шага и размахивая руками, чтобы восстановить равновесие, он, как бульдозер, врезался в забор на краю дороги и упал ничком с широко раскрытыми руками. Марио даже не попытался встать. Ухватившись за траву, он уткнулся лицом в тёплую землю и подумал о брате.

* * *

В гараже слышались детские крики.

Спотыкаясь, Анна поднялась по лестнице и оказалась у закрытой двери. Она открыла её и очутилась в вестибюле. Свет пробивался сквозь матовые стёкла. С одной стороны стояли пыльные почтовые ящики, рядом висел пожелтевший листок с датой собрания жильцов, а с другой – знак, запрещающий оставлять без присмотра велосипеды и коляски.

Она попыталась открыть дверь, но та не поддавалась. Не зная, что ещё делать, Анна бросилась вверх по лестнице. На втором этаже квартиры были закрыты. То же самое на третьем. На последнем тоже всё было закрыто.

Они были в вестибюле.

Анна распахнула окно лестничной площадки. Внизу была бетонная рампа мастерской, метрах в пятидесяти дальше – лежало тело Микелини. Слева, в метре от неё, виднелась небольшая терраса.

Они были на лестнице.

Она взобралась обеими ногами на подоконник, оглянулась через плечо, покачнулась на ногах и спрыгнула. Она летела руками вперёд и ударилась грудью о перила, но успела ухватиться за перекладину. Поставив одну ногу на край балкона, она перелезла и заползла внутрь.

Глотая воздух, она захромала по балкону, который огибал всё здание. За углом стояли кондиционеры, котельная и приоткрытая балконная дверь. Он влезла в неё, закрыла ручку и села на землю, тяжело дыша и уставившись на посудомоечную машину и хромированную мусорную корзину.

Они были на лестничной площадке. Они стучали в дверь.

Анна встала, порылась в кухонных ящиках и нашла среди столовых приборов длинный зубчатый нож. Зажав его в руке, она спряталась в углу и приготовилась.

– Идите сюда – я вас убью. Убью вас всех.

Вместо этого она услышал, как они снова спустились по лестнице, и через некоторое время наступила тишина.

Анна прижалась к холодильнику, не выпуская ножа, пока адреналин не растворился в венах. Нужно убедиться, что они ушли. Она открыла балконную дверь и подтянулась на локтях к перилам.

Они шли гуськом по тенистой улице на закат. Девочка, выкрашенная в белый цвет, в бейсболке Микелини на голове, толкала тачку.

Анна вернулась в дом и опустилась на пол, обнимая рюкзак.

* * *

Она решила переночевать тут.

Оказалось, что входная дверь открывается изнутри.

Квартира была в хорошем состоянии. Кроме муравьев и тараканов, никого не было. Тут ей понравилось – квартира была в образцовом порядке. В кабинете, уставленном книгами, диплом в рамке удостоверял, что некто Габриэле Меццопане получил в Мессине степень в области общей медицины.

Доктор находился в гостиной, перед телевизором, в большом бежевом бархатном кресле со спинкой, откинутой вперёд. Он сидел на подушках, а туловище лежало на низком столике, упираясь лбом в стеклянную столешницу. Он хорошо сохранился. Кожа, ещё не отставшая от черепа, казалась мокрой бумагой, высохшей на солнце. Сухие жёлтые волосы, как пакля, обрамляли чешуйчатый череп. Золотые дужки очков покоились на смятых ушах. На нём был полосатый халат, пижама и пара войлочных тапочек. У подлокотника стояла трость, электрический провод от подлокотника заканчивался серым пультом управления с красными кнопками – труп сжимал его в сморщенной руке. На журнальном столике, рядом с головой, лежали затвердевший листок с цифрами и именами и телефон с большими кнопками.

Она прошла в туалет. Вихрь летучих мышей вырвался в окно, на полу, выложенном зелёной плиткой, остались кучи помёта, похожего на чёрные рисовые зёрна.

В кладовке с вениками она нашла походную газовую лампу. Прежде чем включить её, она проверила, что жалюзи опущены. В кухонных шкафах оставались чайные пакетики и пачки с макаронами, полные бабочек. В холодильнике, рядом с чёрной кашей, которая переливалась с полки на полку, стояла банка с соусом.

"Тушёнка Говеди", – гласила этикетка. Анна открыл банку. Зеленовато-чёрная плесень лежала толстым слоем, но она удалила её и поднесла банку к носу. Она не была уверена, что это ещё съедобно, но всё равно попробовала. Мясо было безвкусным, но немного утолило голод.

На полке, рядом с банками с кофе, она нашла бутылку граппы "Нонино". Она отнесла её в спальню, поставила лампу на тумбочку, сняла туфли и подложила пару подушек под спину. Два глотка граппы обожгли и осушили горло.

Она погладила аккуратно натянутые простыни на матрасе.

– Я как королева.

Когда в субботу вечером папа приезжал из Палермо, он всегда привозил сицилийский десерт под названием "кассата", картофельные крокеты и аранчини^[5] из кондитерской "Мастранджело". Это называлось "праздником живота". Анна ела руками с бумажного подноса, сидя за низким столиком. После этого отец укладывал её в постель и заправлял простыни.

– Сильнее, сильнее, тяни сильнее.

– Но ты так задохнёшься.

– Давай, ещё. Я не должна шевелиться.

Папа совал руки под матрас.

– Вот так?

Он целовал её.

– Теперь ты как королева. Спи, тебе говорю.

И выключал свет, оставив дверь приоткрытой.

Пламя лампы шипело, в белом свете виднелась серебристая рамка, стоящая на тумбочке. Она взяла её и рассмотрела.

На фотографии доктор Меццопане в элегантном галстуке в горошек пожимал руку даме в соломенной шляпе.

Она вернула фотографию на место и стала кружиться на месте с закрытыми глазами, стукаясь о стены и до боли перебирая ногами по ковру.

Она открыл встроенный шкаф. На створке было зеркало.

После алкоголя на губах застыла тупая улыбка. Она сняла футболку и порылась в шкафу. Тут было много женской одежды – наверное, она принадлежала той женщине в соломенной шляпе. Анна вытащила несколько вещей и бросила их на стул. Они ей не понравились, так как были старушачьими. Но там оказалось короткое фиолетовое платье с открытой спиной, единственное – оно висело на девочке, как мешок. Она примерила эластичную красную футболку и голубую юбку, доходившую до щиколоток. На нижней полке были расставлены туфли. Она надела пару чёрных атласных туфель на высоком каблуке и с блёстками на носке. Анна посмотрела на себя в зеркало и сделала пируэт. В тусклом свете лампы она едва себя разглядела, но видок оказался неплохим.

Как раз для вечеринки.

Она рухнула на кровать. Воспоминания всплывали в голове, как мыльные пузыри.

– Анна, какая же ты тщеславная.

Она маленькая стоит перед зеркалом, вытянув руки и широко расставив ноги. На ней розовое платье в цветочек, подаренное бабушкой. Бархатная повязка на голове аккуратно удерживает её короткие волосы. Мама сидит на кровати рядом с выглаженным бельём и весело качает головой. Она чует запахи раскалённого утюга, стоящего на доске, и сладковатого спрея.

Анна встала и, шатаясь с лампой в руке и полузакрытыми глазами, подошла к письменному столу. Среди книг на столе лежал большой зелёный том – словарь итальянского языка. Она была так пьяна, что не сразу разобрала написанные мелким шрифтом слова.

Это заняло целую вечность, но в конце концов она нашла то, что искала, и громко зачитала: "Тщеславный – так говорят о человеке, который, полагая, что обладает физическими и интеллектуальными способностями, выставляет их напоказ, чтобы получать похвалу и восхищение от других".

– Ну да, я тщеславна.

Она вернулась в комнату, разделась и, скользнув между простынями, повернула ручку лампы – пламя вспыхнуло и фыркнув погасло.

* * *

Бам. Бам. Бам.

Что это: ворота? Ставни дрожат на ветру?

Сердце Анны колотилось так оглушительно, что вздрагивали даже кровать и пол.

Бам. Бам. Бам.

Удары были ритмичными и механическими.

Синие дети. Они пытаются войти.

Она встала, поднялась с кровати и подошла к двери комнаты, которая вибрировала между косяками. После мгновенного колебания она схватила ручку и открыла щель.

Голубоватый отблеск окрашивал стену напротив и пол. Теперь грохот был настолько сильным, что трудно было даже соображать.

Ноги напряглись от страха. Она прошла в гостиную и чуть не ослепла от лучей света, которые освещали потолок и сверкали на стеклянных шкафах с кубками и медалями, на картинах и позолоченном барометре. Сквозь лязг раздавался голос.

Она прислонилась к стене, не в силах двигаться дальше. Ей казалось, что по всему телу ползают муравьи.

Голос доносился из телевизора:

– Кто-то смеется. Ещё кто-то плачет. Многие лежат на земле. Многие пытаются подняться на корабль, взбираясь по бортам, – говорил какой-то человек.

Анна стояла в центре комнаты. Огни люстры мерцали вместе с абажуром лампы, а красные нули часов мигали, как глаза хищника, скрывающегося во тьме. На экране повторялась чёрно-белая сцена: тысячи людей собрались на пристани порта. Позади поднимались столбы дыма, окутывающие краны и контейнеры.

Бам. Бам. Бам.

Перед телевизором кресло складывалось и раскладывалось, ревело и дрожало, как пасть механического монстра. Усохший труп доктора Меццопане толкался взад-вперёд на журнальном столике, склонившаяся в сторону голова скользила по стеклу, волоча челюсть и глядя на Анну выпученными белыми, как варёные яйца, глазами.

Она заорала и продолжала орать, широко раскрыв глаза, с хрипом всасывая тёплый, несвежий воздух дома.

Солнце просачивалось сквозь жалюзи, разбрасывая яркие пятна по стенам, ковру и кровати. Щебетали воробьи.

Она заметила, что вся вспотела. Ей показалось, что её вытащили из кучи тёплого и влажного песка. Медленно она расправила грудь и задышала свободнее.

Ей уже снилось, что электричество внезапно включается, это был ужасный кошмар, даже хуже, чем тот сон, когда Взрослые возвращаются и съедают её живьём.

Она встала с кровати. Во рту ещё чувствовался слабый привкус граппы. Под табуреткой, за стиральной машиной, он нашла две пластиковые канистры, наполненные водой, безвкусной, как дождь. Она надела шорты и белую футболку с надписью "Paris, je t'aime", взяла рюкзак и вышла.

Труп Микелини находился недалеко от дороги, его круглая голова лежала в крапиве, а руки – на земле. Поднятая до плеч футболка открывала бледную, покрытую пятнами спину. С него сняли обувь.

Чуть дальше, посреди поля, среди стерни лежал трупик голубого мальчика.

Она задумалась: стоит ли возвращаться в магазин, чтобы запастись продуктами? Нет, надо принести лекарства Астору, а в магазин она зайдёт в другой раз.

Она двинулась к дому.

Тянуло осенним ветром, погода скоро изменится. Анна была довольна, что достала антибиотики. А еды в магазине Микелини хватит, по крайней мере, на год. Как только начнутся дожди, у них будет и вода.

Хватит откладывать, надо научить Астора читать.

4.

Мария-Грация Дзанкетта заболела через 3 дня после Рождества и умерла в начале июня, продолжая твердить дочери, что та должна научить брата читать.

В последние недели жизни, измученная лихорадкой и обезвоживанием, она впала в оцепенение, которое чередовалось с бредом: она не хочет пропустить последний кресельный подъёмник на курорте, в море слишком много медуз, а цветы, растущие на кровати, жалят. Но иногда, особенно по утрам, к ней возвращалась ясность мысли, тогда она искала руку дочери и всё время бормотала одно и то же, что даже вирус не мог стереть из головы: Анна должна держаться молодцом, заботиться об Асторе, научить его читать и ни в коем случае не терять тетрадь под названием "ВАЖНО".

– Обещай! – требовала она, задыхаясь в поту.

– Обещаю, мама, – говорила девочка, сидящая рядом.

Мария-Грация мотала головой, закрыв налитые кровью глаза:

– Ещё раз!

– Обещаю, мама.

– Громче!

– Обещаю, мама!

– Поклянись!

– Клянусь!

Но женщине было мало.

– Ты не... ты...

Анна обнимала её, чувствуя кислый запах пота и болезни, совершенно непохожий на тот приятный запаху мыла, которым всегда пахла мама.

– Я всё сделаю, мама. Клянусь.

За последнюю неделю она совсем потеряла сознание, и дочь поняла, что мама долго не протянет.

Однажды днём, когда дети играли в комнате, Мария-Грация широко раскрыла рот, зажмурила глаза и растянулась, будто её придавило горой. Гримаса, скривившая ей лицо, исчезла, и снова проявились знакомые черты.

Анна встряхнула её, сжала руку и поднесла ухо к ноздрям. Мама не дышала. Девочка взяла со стола тетрадь "ВАЖНО" и стала осторожно листать. Там было много глав: вода, батареи, интимная гигиена, огонь, дружба. На последней странице было написано:

ЧТО ДЕЛАТЬ, КОГДА МАМА УМРЁТ

Когда я умру, то буду слишком тяжёлой, чтобы вы могли вынести меня из дому. Анна, открой окна, возьми всё, что тебе нужно, и запри дверь. Дальше ждите 100 дней. На листе рядом я нарисовала 100 палочек. Каждое утро зачёркивай одну палочку. Как только они закончатся, можешь снова открыть дверь. Но раньше дверь не открывай. Ни в коем случае. Если в доме будет слишком сильно вонять, возьми брата и переселяйтесь в сарай. Приходите в дом только затем, чтобы забрать что-то нужное. Когда пройдёт 100 дней, зайди в мою комнату. Не смотри мне в лицо. Обвяжи меня верёвкой и вытащи наружу. Сама увидишь, это будет легко, потому что я буду лёгкая. Оттащи меня подальше в лес, куда захочешь, и прикрой меня камнями. Потом как следует приберись в моей комнате. Матрас выбрось. Затем можете вернуться в дом.

Анна распахнула окна, взяла тетрадь, игрушки, сказки Оскара Уайльда и, как ей было велено, заперла дверь.

В последующие дни они с Астором проводили большую часть времени на открытом воздухе. С братом было много возни, но едва он засыпал, она бежала наверх, к двери, и заглядывала в замочную скважину. Видно было только стену напротив.

А если она ошиблась? Если мама не умерла?

Ей показалось, что та еле слышно умоляет:

– Анна, Анна... мне плохо... открой дверь. Я пить хочу. Пожалуйста...

Она доставала ключ, вертела его в руках, упиралась лбом в косяк.

– Мама! Я здесь. Если ты жива, крикни. Я здесь. Я приду. Не волнуйся, мне не будет противно. Я только зайду и посмотрю. Если ты мертва, я немедленно уйду. Обещаю.

Спустя некоторое время, когда они с Астором играли во дворе, три вороны сели на небольшую веранду, куда выходила спальня матери. Устроившись рядом, они закаркали, как довольные могильщики.

Анна подняла с земли камень и швырнула в них.

– Улетайте, мерзавцы.

Птицы вспорхнули и с напыщенным видом влетели в дом.

Девочка подбежала, взяла ключ и распахнула дверь. Её обдало сладковатым запахом, она закрыла рот рукой, но вонь прошла в горло. Вороны сидели над трупом и срывали клювами лоскуты кожи с ног. Она прогнала их, но птицы улетели не сразу и с весьма недовольным видом.

Она не могла удержаться и не посмотреть на маму.

Та была мертва – сомнений не было. Кожа пожелтела, как хозяйственное мыло, но там, где тело касалось матраса, она была тёмно-красной. Черты лица исчезли под липкой маской, с жёлтым пончиком вместо рта и носом, утопленным между веками. Шея, прочерченная зёлеными жилками, обволакивала подбородок.

Анна вышла из комнаты и, рыдая, поклялась, что никогда, никогда не откроет эту дверь до того, как пройдет 100 дней.

Как было написано в тетради, в доме стало невозможно дышать. Анна перебралась с младшим братом в сарай. Когда она приходила в дом за едой, приходилось прикрывать лицо тканью.

Дни текли медленно, лето никак не заканчивалось, и жестяная крыша сарая раскалялась докрасна. Они устраивались спать на крыльце или на заднем сиденье "Мерседеса". Каждое утро Анна открывала тетрадь, зачёркивала одну палочку и мельком заглядывала в окно спальни. Ветер раздувал белые занавески, как паруса.

Он знала, что внутри только труп, и всё же мечтала увидеть, как мама выходит на веранду и потягивается, опираясь локтями о перила.

– Доброе утро, дети, не спите?

– Нет, мама.

– Чем занимаетесь?

– Играем.

Иногда целыми неделями ей удавалось зачёркивать палочки в тетради, готовить еду, копать ямы для какашек, смотреть на звёзды через заднее стекло "Мерседеса", не вспоминая о ней.

– Мама, смотри... – и раскалённый клинок вонзался прямо в сердце.

На 99-ый день она решила переночевать в машине.

Днём осенний ветерок трепал верхушки деревьев. Дети завернулись в одеяло. Анна ждала момента, когда откроет дверь, похоронит маму – и всё станет лучше.

Сон пришёл внезапно, и девочка рухнула в обморок от напряжения рядом с младшим братом, но в какой-то момент открыла глаза. Ветер перестал дуть, и Луна была идеальным кругом в чёрном небе, не запачканным никакими пятнами. Из леса не доносилось даже крика сипух. Внезапно ей показалось, что она что-то слышит – слабый шум, ледяной треск или, может быть, вздох. Она поднялась на сиденье, вцепившись пальцами в поролоновое кресло. Ей показалось, что через окно она видит тень, спускающуюся по лестнице на крыльцо и проходящую мимо – лёгкую, как пёрышко. Тень прошла мимо и растворилась среди деревьев, будто лес уже ждал её.

Утром Анна зачеркнула последнюю палочку в тетради и сказала Астору:

– А теперь никуда не уходи и веди себя хорошо.

Она вошла в дом, взяла длинную специально приготовленную верёвку и поднялась по лестнице. Трупный запах пропал или уже стал частью дома и больше не чувствовался. Шаг за шагом она прошла по тёмному коридору, вздохнула и открыла дверь.

Пол был устлан листьями, но остальное не изменилось. На своих местах стояли стол с компьютером, книжный шкаф с книгами, тумбочки с лекарствами, радиобудильник, висел плакат с балериной. На кровати лежал высохший труп. Припухлость исчезла, кожа облепила кости, покрывшись черноватой плесенью. Голова высохла, черты лица заострились.

Анна не испытывала страха и даже отвращения. Это уже не мама. Увидев останки, девочка поняла, что жизнь – это набор ожиданий. Иногда они настолько краткие, что их даже не замечаешь, а иногда такие длинные, что кажутся бесконечными, но рано или поздно им тоже приходит конец.

Из-за болезни мама умерла, а её труп через 100 дней стал лёгким. Теперь её можно похоронить. И Астор, который устраивает истерики и сводит её с ума, тоже скоро вырастет – нужно лишь подождать.

Она привязала к лодыжке матери веревку и потянула. Труп, приставший к простыням, немного сопротивлялся, но потом свалился на пол. Она потащила его, не оборачиваясь, по коридору, вниз по лестнице, а оттуда через гостиную. Тело виляло вправо-влево, и в последний момент зацепилось о косяк входной двери, словно не желало покидать дом, но после очередного рывка уже скользило по двору. Девочка тянула труп сквозь пыль и лесные листья. За поросшими ежевикой руинами свинарника возвышался зелёный купол смоковницы. Под её листвой было спокойно и тихо. Тут мама будет счастлива: летом стоит тень, а зимой видно небо. Анна уже приготовила камни. Она положила труп у ствола дерева. На земле упавшие плоды инжира легли коричневым слоем, на котором пировали осы и муравьи.

Анна взяла камень и положила маме на грудь. Затем девочка остановилась. Даже если она укроет маму камнями, насекомые объедят её за несколько дней, а через пару недель останутся только кости.

Не лучше ли, если о маме позаботятся муравьи? Кости можно держать в доме, они не пахнут. Мама будет обитать в своей комнате, лежать на кровати рядом со своими вещами и детьми. Анна соберёт её кости по рисункам из энциклопедии.

Она достала из кладовки варенье и обмазала им труп, повторяя:

– Сюда, муравьи. Вот вам угощенье. Идите сюда... идите сюда... она вкусная. Почистите тут... как следует почистите...

Насекомые управились за месяц. На костях ещё оставались остатки иссохшего мяса, но Анна не обескуражилась, отнесла их в комнату и, скрестив ноги, вычистила кончиком отвертки. По окончании ей пришла в голову мысль нарисовать на костях чёрным маркером линии, круги и другие геометрические фигуры. Затем она разложила кости на кровати и воссоздала скелет.

Астор сделает с Анной то же самое, когда придет её время.

* * *

Анна впала в забытье. Ей казалось, что она идёт по дороге, которая течёт в обратном направлении. Сначала погоня, потом кошмары и, наконец, недосып доконали её, и теперь она, как вьючный зверь, наслаждалась свежим воздухом, тишиной и тёплыми лучами солнца, стоявшего в ясном небе. Поэтому она не сразу услышала звонок, а когда услышала, за спиной кто-то возмущённо кричал:

– Отойди! Отойди! Не видишь, что ли?

Она обернулась и увидела, что прямо на неё едет велосипед.

Она отскочила к стене за мгновение до того, как её чуть не сбил мальчик в ковбойской шляпе на оранжевом горном велосипеде.

Велосипедист проехал мимо, сжимая визжащие тормозные рычаги, но велосипед не останавливался. Мальчик затормозил ногами и едва не врезался в фонарный столб. Он бросил велосипед на дорогу.

– У меня тормоза не работают! – он покачал головой и отвернулся. – А ты что, глухая?

Анна не ответила.

Мальчик подошёл к ней:

– Я же тебя чуть не сбил.

Наверное, он был примерно того же возраста, что и Анна, но выше ростом на 10 сантиметров. В этой забавной шляпе он напоминал гриб. Мальчик был худощавым и стройным, с загорелым лицом и карими глазами.

Что происходит? За последний год равнина опустела, но за 2 дня она встречает сначала синих детей, а теперь его.

Анна отошла от стенки и пошла дальше своей дорогой.

Мальчик догнал её:

– Подожди минутку.

Анна продолжала шагать, чувствуя на себе его взгляд.

– Чего тебе надо? – фыркнула она, обернувшись.

– Слушай, не бойся меня.

Анна отметила, как на детском лице проступают взрослые черты, и подумала, что он может стать красивым мужчиной, если вырастет.

– Я не боюсь, я тороплюсь, – отмахнулась она.

Мальчик догнал её и встал перед ней:

– Слушай, если ты идёшь на вечеринку, то бесполезно, это всё чушь собачья.

– Какую вечеринку? – Анна уперлась руками в бока.

– В "Гранд-Отель Делле Терме". Туда приходят со всей Сицилии. Там хотят сжечь Крошку.

– Зачем?

– Чтобы съесть её пепел. Говорят, так можно излечиться от Красной.

Анна улыбнулась. Микелини говорил, что для исцеления нужно якобы поцеловать Крошку в губы.

– Я был там, эту Крошку никто и никогда не видел, – продолжал мальчишка. Он рыцарским жестом снял шляпу и представился. – Меня зовут Пьетро Серра. А тебя?

– Анна.

Красавчик.

Она ощутила на языке это странное слово, которое время от времени говорила мама, когда подходила к киоску, а хозяин смотрел на неё, как на шоколадку.

Чтобы отделаться от этого Пьетро, лучше пойти через поле.

– Ладно, я пойду.

Она прошла всего несколько метров, как за спиной снова раздался звонок и завизжали тормоза.

Мальчик остановился рядом с ней:

– Анна, пожалуйста, дай мне воды?

Из сумки, привязанной к багажнику велосипеда, торчало горлышко бутылки.

– У тебя и самого есть.

– Эта... – сочинял на ходу Пьетро, – не такая вкусная, как твоя.

Анна расхохоталась:

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – сказал он. Мальчик потянулся к её рюкзаку. – Дай только глотнуть...

– Не дам! – девочка шагнуда в сторону. – Я сказала нет!

– Если дашь мне воды, я тебя подброшу на велосипеде.

Этот самоуверенный мальчишка уже действовал ей на нервы. Он так на неё смотрел, что ей становилось неудобно.

– На велосипеде нельзя ездить вдвоём.

– Кто тебе сказал? Ты сядешь здесь, на раму.

Анна на мгновение задумалась, а потом ответила:

– Я не люблю велосипеды. К тому же нам с тобой не по пути.

– Ты что, боишься?

Анна раздражённо сжала кулаки:

– Я не боюсь, просто...

– ...ты торопишься, – закончил Пьетро.

Они посмотрели друг на друга, не найдя больше что добавить.

Девочка нарушила молчание.

– Всё, пока.

– Пока, Анна.

* * *

Анна в ковбойской шляпе на голове кричала, держась за руль велосипеда. Ветер обдувал ей лицо, а глаза слезились, как в детстве, когда она высовывалась из окна "Мерседеса".

Пьетро летел на полной скорости.

– Ну что? Классно же!

Они катили, плотно прижавшись друг к другу, по узкой дорожке, которая лежала поперёк поля, как линейка. По бокам проносились световые столбы и опунции.

– Ага, – сказала Анна, хотя рама настолько резала ей ягодицы, что девочка боялась свалиться.

Каждый раз, когда Пьетро касался её руками, она вздрагивала и хотела отодвинуться, но не делала этого.

На полной скорости Пьетро зашёл в поворот, Анна завизжала и закрыла глаза. Когда она открыла их, всё было уже позади.

– Полегче на поворотах, – сказала она. – Ускоряйся лучше на прямых.

– Ещё ускориться? – ахнул мальчишка с лоснящимся от пота лбом. – Куда тебя подбросить?

– К Торре-Норманна. Знаешь, где это?

– Да, но можно я немного приторможу? А то устал. Я думал, ты не любишь велосипеды.

– Мне нравится, когда ветер дует в лицо.

– Ты когда-нибудь каталась на мотоцикле? Вот где настоящий ветер. Откроешь рот – и щёки раздувает.

– Я ездила только на "Веспе" с Сальво – парнем, который подвозил нам продукты.

– У отца была мотоцикл "Лаверда Йота", – Пьетро посмотрел в сторону и покачал головой. – Оранжевый, как этот велосипед. Рано или поздно найду работающий мотоцикл и поеду на нём.

– Ещё бы... – Анна рассмеялась своим глубоким смехом.

Однако мальчик не сомневался в своём намерении:

– Стопудово.

Они проделали остаток пути молча. Руины Торре-Норманна приближались с каждым поворотом педалей. Они проехали мимо обломков автомобилей, разбросанных вдоль дороги, расплавленных мусорных баков, остатков бара с вывеской «Горячие аранчини на вынос».

У Анны сложилось впечатление, что Пьетро прижимается к ней, но в глубине души ей это даже нравилось. В конце концов она сидела неподвижно, парень тёрся ей грудью о спину.

Пьетро остановился рядом со названием городка.

– Приехали?

– Ага, – Анна спрыгнула с велосипеда и потёрла больную задницу. Она взяла рюкзак, привязанный к багажнику, и вернула мальчику шляпу. – Спасибо. Ну... пока.

Пьетро улыбнулся и поднял руку:

– Пока.

Они уже 20 раз прощались, но через 10 шагов он окликнул её:

– Анна!

Он хочет, чтобы я его поцеловала.

– Что? – она обернулась.

Пьетро вытащил из куртки смятую и замусоленную журнальную страницу, сложенную вчетверо.

– Ты такие когда-нибудь видела?

В центре листа, обведённая красным маркером, красовалась выцветшая фотография пары жёлтых замшевых кроссовок с тремя чёрными полосами: "Adidas Hamburg, 95 евро". Рядом помещались фотографии поменьше. Под фотографией читалась подпись:"Триумфальное возвращение старой спортивной модели".

Девочка подняла глаза:

– Ты про те, которые обведены красным?

– Ага. Ты их где-нибудь видела? Вспомни хорошенько.

– Не припоминаю, – она посмотрела на свои, все грязные.

– Точно?

Анна не понимала, куда он клонит. Наверное, он фанат кроссовок. Странно, что на нём стёртые ботинки.

– Они тебе нравятся? – спросила она

Пьетро на мгновение колебался, словно не доверяя ей, потом сказал:

– Давно уже их ищу.

Анна недоумённо посмотрела на него, потом пожелала:

– Ну, удачи.

Пьетро пнул камень:

– Слушай… а у тебя уже есть Красная?

– Нет. Ещё нет.

И она пошла прочь.

Пьетро проследил за ней взглядом.

– У меня тоже! – крикнул он.

* * *

– Вечно встречаются какие-то идиоты, – бормотала про себя Анна, быстро шагая по тропинке, ведущей к дому. – Зачем тратить время на поиски пары кроссовок... да ещё и таких уродских…

Она вспомнила про вечеринку. Кто знает, существует ли на самом деле эта Крошка. Ходили тысячи самых нелепых легенд о том, как излечиться от Красной Лихорадки. Многие дети были уверены, что некоторые Взрослые пережили эпидемию и живут за морем, в Калабрии. Они прячутся в подземных убежищах, и стоит лишь найти их – и тут же излечишься. Другие были убеждены, что нужно нырнуть под воду с курицей и оставаться под водой до тех пор, пока она не задохнётся: тогда вирус перейдёт с тебя на задохнувшуюся под водой курицу. А ещё некоторые считали, что нужно либо смешать пищу с песком, либо подняться на гору недалеко от Катании, из которой исходят облака. В общем, слухов ходило полно. Анна знала только, Взрослые уже давно превратились в груды костей. Она ни разу не встречала кого-либо старше 14 лет.

* * *

Анна пошла прямо на кухню, взяла со стола банку консервированных помидоров, вскрыла её ножом, двумя пальцами вытащила сочный помидор и сунула в рот, крича:

– Астор, я вернулась! Как ты тут?

Она съела старое печенье, которое пахло плесенью, затем высыпала маслянистые остатки консервированного тунца в банку с помидорами и выпила соус, начиная потеть. Снаружи было прохладно, а внутри старые каменные стены сохраняли тепло. Она осушила полбутылки воды.

– Я достала антибиотики! – она выудила из банки ещё один помидор и прошла в гостиную.

У лестницы стоял белый стул со сломанной ножкой.

– Ну и дела! Ты сломал мамин стул?

Она поднялась наверх с красным от соуса лицом, прошла по тёмному коридору и вошла в комнату.

– Эй! Ты слышал, что я вернулась?

Всё было на полу. Книга со сказками лежала в луже воды. Анна подняла её, покачав головой, и положила на тумбочку.

Каждый раз, когда она оставляла его в одиночестве, Астор безобразничал. Но в этот раз он явно перестарался. Казалось, он сделал это специально, чтобы досадить ей.

Она вышла на террасу, несколько раз окликнул его и вернулась внутрь. Если он вышел, значит ему стало лучше.

Ей по-прежнему хотелось есть. Может быть, открыть банку гороха? Она спустилась вниз и вспомнила мальчишку на велосипеде. Кто знает, куда он покатил? Возможно, остановился в Торре-Норманна.

Солнечный луч пробирался между картонными коробками, закрывавшими окно, и высвечивал яркую полоску на ступеньках, куче одеял и… красной бейсболке. Анна подняла её. На козырьке было написано "Нутелла". Она повертела ей в руках и поднесла к носу.

Вспомнился труп Микелини, лежащий на обочине дороги. Руки, сжимающие траву, широко расставленные ноги, затылок...

Перед ней возник образ синих, уходящих на дорогу, и высокая девочка в красной бейсболке на голове.

Сердце забилось в груди, всё вокруг схлопнулось и погрузилось в омут ужаса. Она снова спустилась, чувствуя, как кровь гудит в барабанных перепонках. Ей казалось, что никогда в жизни ещё не спускалась по лестнице. Она упиралась ногами в ступени, плывущие в пульсирующей темноте.

Анна вышла на крыльцо, одной рукой прикрываясь от солнца, которое росло и сжималось в центре мутного неба.

– Аст… Аст... Астор!

Она звала брата, но лёгкие опустели. Во рту вновь возник кислый привкус помидора. Она сдержала приступ рвоты и немного отдышалась.

– Астор... Астор… Астор…

Его не было ни в "Мерседесе", ни за мусорными баками.

Наверное, он в лесу.

Коричневый ястреб неподвижно висел в воздухе и указывал на что-то спрятанное в деревьях.

Она нырнула между растениями, натыкаясь на камни и сухие ветки. Кусты иглицы царапали ей ноги, но она едва замечала.

В зелени появилось фиолетовое пятно. Она подошла ближе. Это был кусок ткани, Анна оторвала его от шипов.

Мамино платье. Красивое.

Что оно тут делает? Анна знала, что у Астора есть ключ, а когда её нет, он входит в мамину комнату. Но почему он бросил платье посреди ежевики?

Она пошатнулась и прислонилась к дереву. Набрав в грудь воздуха, Анна зажмурилась и окликнула Астора громче, но ей ответили только птицы на деревьях.

Она дошла до границы фермы, прошла мимо большого дуба, на который брат любил лазить, вдоль сетки, но взгляд ни за что не цеплялся. Ей мерещились синие детей, бегающие, как бешеные собаки.

Она подошла к старому свинарнику, поросшему ежевикой. Астора не было ни тут, ни под смоковницей.

Она проверила мусорную кучу за домом, где брат иногда любил порыться, и упала на колени, задыхаясь.

– Успокойся... успокойся...

Этот идиот мог быть где угодно, заснуть в какой-нибудь звериной норе, взобраться на верхушку дерева, на крышу дома.

Может, он сбежал?

Нет, он никогда бы не вышел за ограду.

Она сидела на бревне, утирая лицо руками, разум путался в страшных мыслях. С подмышек стекал горячий пот.

Вокруг был лес, её волшебный лес, но он не давал ответов.

– Где ты? Выходи! – рявкнула она и снова закричала: – Астор! Астор! Ты где? Убью, если найду!

Она вернулась к дому. У неё тоже могла быть такая бейсболка. За эти годы она приносила домой всё, что могла найти. Как знать, может это её бейсболка "Нутелла", о которой она потом сама забыла.

Вот дура – к чему эта паника? Брат где-то спит. Она не проверила ни сарай, ни комнату мамы, выбежала на улицу, как сумасшедшая, не поискав как следует.

Анна вышла за самшитовую изгородь и выскочила на подъездную дорожку фермы, но заметила среди сорняков что-то белое и круглое. Она остановилась, вернулась, подобрала предмет и чуть не упала на землю.

Между пальцами она сжимала череп матери.

Измученная всякими мыслями, она подошла, как мешок с мясом и костями, к дому. Глаза отметили, что посуда, вместо того чтобы стоять на буфете, лежала на полу. Педальная машина Астора лежала на боку, мамина мандолина была разбита вдребезги. Она положила череп на коробку и поднялась по лестнице.

Дверь маминой спальни была приоткрыта, а металлический замок торчал среди острых деревянных осколков.

* * *

Анна проснулась в поту, которым ей склеило руки и ноги. Она плавала между сном и явью. Утреннее солнце согревало ей лоб и ранило глаза. Щека вся испачкалась в сухой рвоте, а рядом с носом лежала пустая бутылка джина. Она шевельнула распухшим языком, который едва помещался во рту. В висках кололо. Она не помнила, как оказалась на заднем сиденье "Мерседеса".

С тех пор, как она увидела, что дверь в мамину спальню разбита, остались выцветшие следы, осколки и комки боли. Всё превратилось в размытое пятно, в котором носились вспышки, освещавшие двух Анн: одна отчаянно билась, а другая молча наблюдала за первой. Нить, скреплявшая образы той ночи, оборвалась, и бусины памяти плыли в море чёрной, липкой массы.

Осквернённая мамина комната. Повсюду разбросаны кости. Драгоценности украдены. Ящики шкафов распахнуты настежь. Книжный шкаф перевернут. Плюшевому жирафу Астора откусили голову, во рту ещё стоит синтетический привкус набивки. Она ударила кулаком по зеркалу в ванной, поранив костяшки пальцев, и замотала окровавленную руку в штору. Широко раскрытые губы засасывали тонкую ткань. Бутылка джина. Плач без слёз и рыдания – грубые, как наждачная бумага. Землистый запах мха. Листья вздрагивают в такт её дыханию. Фиолетовое платье мамы.

Остальное было страданием, которое переполняло её, как вода уже полный сосуд.

Он села в кресло и прислонилась лбом к стеклу, уставившись на раненую руку.

У неё было ощущение, что в ту ночь кто-то живой, скрывавшийся в темноте, наблюдал за ней из лесу.

Пёс с шоссе.

Должно быть, он ей приснился, но память была живее всех остальных. Пёс был рядом с ней – сидел и вилял толстым хвостом по земле. Он говорил с ней:

– Анна, помнишь детский стишок? "Дети, хлопайте в ладоши, подойдите-ка к окну: бука сдохла и в гроб легла! Больше не надо бояться, начинается другая жизнь. Мальчики и девочки, буки больше нет!"

Он смотрел ей в глаза своими тёмными зрачками.

– Выключить тебе свет?

Это папа натягивал ей простыни.

– Оставить дверь приоткрытой?

Часть вторая. Гранд-отель "Термы Элизы"

5.

Анна Салеми решила найти этих синих детей. Если найдёт их, то найдёт и брата. Мысль о том, что он мёртв, даже не приходила ей в голову.

Она ушла с шелковичной фермы 30 октября 2020 года и больше не возвращалась. В рюкзаке у неё лежал фонарик, зажигалка, тетрадь "ВАЖНО", завернутая в зелёную толстовку, кухонный нож и правое бедро матери.

Деревья дрожали от щебета воробьёв, в кустах шуршали лисы, безудержно каркали вороны. За лесом виднелся ковёр из плотных сероватых облаков, который давил, как перевёрнутое бурное море. Струи горячего воздуха с берега гнали её вперёд, взъерошивая волосы. Внизу равнины над горами собиралась гроза, сверкая песчаными молниями. Раздавался гром, мощный, как канонада, и дождь грозно проливался на жаждущие поля, которые молча поглощали влагу, отдавая взамен дыхание выжженной земли.

Ещё не добравшись до Торре-Норманна, Анна промокла до нитки, ноги хлюпали в кроссовках, волосы прилипли ко лбу, полоска ткани свисала вокруг раненой руки.

Много месяцев она ждала дождя, и вот он пришёл – нежеланный и ненужный, совсем не в кассу. Но, возможно, он удержит синих. Они могли укрыться в Торре-Норманна.

Городок погрузился в облако воды, которая переливалась из забитых желобов и затопляла улицы. Площадь Венти исчезла под бурлящим от грозы озером.

Ливень перевёл дыхание и обрушился градом.

Анна укрылась на крыльце ресторана "Вкус Афродиты". Рифлёная крыша веранды вздрагивала под залпами крупных, как вишни, ледяных шариков. Она достала из рюкзака тетрадь – толстовка спасла её, промокли только углы обложки.

Дверь ресторана была взломана. Внутри, в большом круглом зале, столы и стулья были сложены в углу, будто их смело бульдозером. На стене висела доска с надписью от руки: «Дежурное блюдо – кусок тунца по-мессински, 18 евро». Латунная лампа свисала с потолка, вся помятая, будто её колотили палками.

Распугивая мышей, Анна направилась на кухню. На стенах осталось несколько кафельных плиток, остальные лежали по полу грудами белых осколков. Большой холодильник был перевёрнут, двери распахнуты.

Анна опустилась на колени, открыла ящик, положила туда бедренную кость и тетрадь, а затем закрыла дверцу и вернулась на улицу.

Град закончился, сменившись изморосью.

Она теряет время. Тут никого нет. Возможно, они направились к шоссе или в Кастелламмаре. Она пнула белый пластиковый стул.

Спокойно.

Она схватила рюкзак за лямки и двинулась к выходу из городка. Через несколько шагов она остановилась.

У ворот коттеджа стоял оранжевый велосипед.

* * *

Выход был перекрыт изнутри. Однако чуть правее виднелась открытая балконная дверь в гостиную. Здесь тоже всё было разрушено. Сломанная мебель, надписи на стенах, пепел костра, где сжигали стулья.

Анна поднялась по лестнице, покрытой обломками, и вошла в первую комнату. Над зеркальным шкафом парочка сов покосилась на неё четырьмя золотыми шариками глаз и улетела. На двуспальном матрасе, покрытом грязным одеялом, спал Пьетро. Из кучи лохмотьев торчали пряди растрёпанных волос, кусок лба и бровь.

Анна толкнула его в задницу ногой.

– Просыпайся!

Мальчик широко раскрыл рот и издал сдавленный хрип. Он пытался подняться, но, запутавшись в одеяле, как в смирительной рубашке, только ползал на матрасе.

– Что?.. Что?.. Ты кто? – он схватил нож, стоявший рядом с сумкой, и направил его на Анну.

– Ты видел синих детей?

Пьетро прищурился и узнал Анну.

– Ты с ума сошла… – он выронил нож и приложил руку к груди. – Я чуть копыта не откинул от испуга.

– Ты видел синих детей?

Пьетро подошёл к стене и откинулся на спинку кресла, потирая глаза:

– Синие дети...

Анне проглотила комок в горле и пробормотала:

– Они увели брата.

Пьетро уставился на стоявшую перед ним девчонку, с которой ручьём лилась вода.

– Когда?

– Скорее всего, вчера утром, – сказала она и посмотрела в окно. – Вряд ли он ушли далеко. Ты их встречал?

– Нет. Но я их знаю, – ответил тот, зевнув.

У Анны появилась надежда:

– Кто они?

– Они живут в отеле. Старшие забирают их в сельскую местность и превращают в рабов.

– Зачем?

Пьетро передёрнул плечами. На нём были потрёпанные жёлто-зелёные трусы и майка в облипочку.

– Они там устраивают Праздник Огня. Их там много.

Анна закрыла глаза и снова открыла их. Ей показалось, что вокруг комната рассыпалась и вновь собралась: матрас, мебель, мальчик в исподнем. Она глубоко вздохнула и выдохнула. Астор жив. Она сглотнула.

– Как пройти к отелю?

– Дай подумать, – сказал Пьетро и потёр щеку. – Я по утрам с трудом соображаю.

Анна подождала три секунды.

– Как пройти к отелю?

Пьетро склонил голову и поморщил нос:

– Пройди под шоссе и на кольцевой развязке продолжай идти в горы. В какой-то момент увидишь большой знак с надписью «Гранд-отель Термы Элизы». Продолжай идти прямо, и дойдёшь. Путь неблизкий.

Анна сделала шаг и резко обняла его.

Пьетро стоял неподвижно и, нахмурившись, поднял с земли банку с вареньем, обмакнул в неё указательный палец и сунул в рот.

– Но будь осторожна. Там не самое приятное место.

– Мне нужно вернуть брата, – пожала плечами Анна.

– Зачем? – Пьетро сделал глоток из полупустой бутылочки с водой.

– Что за вопрос? Он мой брат.

Снаружи продолжал лить дождь, но сквозь одеяло облаков прорывались пятна голубого неба.

Пока она спускалась по лестнице, Пьетро окликнул её:

– Подожди, надень это. Оно сухое.

Он бросил ей кардиган.

Она схватила его на лету и сказала:

– Спасибо.

* * *

Иногда Анна оглядывалась, надеясь увидеть, что сзади появится мальчишка на велосипеде. Ей бы хотелось, чтобы кто-то был рядом, чтобы поделиться с ним тем беспокойством, которое росло у неё с каждым шагом.

Дождь очистил горы от тумана, окутавшего их летом. Теперь они были ближе и с чёткими очертаниями: зелёные пятна деревьев, участки, вырванные из земли карьерами, и овраги из белого камня, которые раскалывают горы, как спелые помидоры.

Где-то там был Астор.

* * *

Анна шла ровно, балансируя руками. Мысли медленно вырывались из запутанного мотка и терялись на улице. Она больше не цеплялась за бесполезные упражнения, такие как суммирование номеров номерных знаков машин или угадывание количества шагов, необходимых, чтобы дойти отсюда туда.

Подземный переход под шоссе затопило. Она перешла его, намочив кроссовки, добралась до кольцевой развязки и пошла по дороге, ведущей в горы.

В этом районе пожары были особенно сильными, так как тут располагались промышленные предприятия и топливные склады. Всё, что не было каменным или металлическим, превратилось в пепел. Остовы машин казались сгоревшими тараканами и занимали стоянку, на которую выходило невысокое здание. На крыше остался скелет большой рекламной вывески.

– Пи... цце... риум, – прочитала девочка. – Пиццериум.

Она теряла сознание от голода, а на левой пятке выскочил волдырь.

За длинным пролётом виднелись остатки фабрики. От производственных корпусов осталось чуть больше, чем ничего, но огромные белые баки непострадали. Всё вокруг было испещрено сетью ржавых, покрытых мхом трубопроводов. Из стыков труб стекала вода, затопившая асфальтовую площадку, которая превратилась в болото с плавающими в нём большими кусками пенополистирола.

Она нашла дыру в изгороди и двинулась вперёд, пробираясь сквозь болотные растения. Красные стрекозы и длинноногие комары роились вокруг неё, а лягушки прыгали между ног.

Она растянулась на капоте какого-то "Фиат 500", сняла рюкзак и кроссовки.

Пальцы ног были резиновыми и белыми, словно побывали в отбеливателе. Ногтем большого пальца она проколола нарыв, затем сняла с руки повязку. Порез между костяшками пальцев был глубоким, но больше не кровоточил. Она потёрла икры и растянулась на лобовом стекле под тёплым солнцем.

Лягушки, одна за другой, снова заквакали.

Какое замечательное место, должно быть, был этот "Пиццериум". Платишь – и тебе дают кусочек горячей пиццы, завернутый в белую бумагу. С пиццы капает расплавленная моцарелла, вся красная от помидоров, обжигающих язык. А если тебе не нравится "Маргарита", то можешь заказать пиццу с грибами, картофелем, кабачками и анчоусами.

Забывшись в мире пицц, она не сразу заметила, что лягушки что-то замолчали. Она широко открыла глаза и увидела впереди, в нескольких метрах, собаку с шоссе.

Пёс стоял неподвижно, лапами в воде, вытянув шею. Там, где Анна ранила его, шерсть скаталась шариками из чёрных струпьев, из которых сочилась густая красноватая жидкость, остальная часть шкуры была белой и опухшей. Казалось, пёс даже вырос.

Девочка затаила дыхание, овчарка тяжело дышала, свесив перед чёрным носом язык.

Анна положила руку на рюкзак. Внутри был нож. Она не могла оторвать взгляда от этих чёрных, как вулканические камни, глаз, которые не отрывались от неё.

Как он здесь оказался, да ещё и живой?

Пёс склонил голову и дважды лизнул воду, не отрываясь от неё взглядом.

Анна вздохнула в ожидании неизвестно чего – наверное, что он просто исчезнет, – потом встала на капот и, ударив кулаком в воздух, прорычала:

– Чего тебе надо? Оставь меня в покое! Или я тебе мало всыпала?

Пёс лег в грязь, перевернулся, выгнув спину и вытянув лапу, как бы прощаясь с ней, затем поднял одно бедро, демонстрируя розоватый, испачканный чёрным живот, и довольно взвизгнул.

Анна была озадачена.

Этот дьявол загнал её в машину и чуть не съел заживо, а теперь напоминает тех собачек, которых дамы водили на поводке и которые, если их поласкать, превращались в тряпку для мытья посуды.

Она соскочила с машины.

– Уходи отсюда! Брысь!

Пёс вскочил на ноги и, поджав хвост, скрылся в камышах.

* * *

Как он её нашёл? И почему он убежал вместо того, чтобы напасть на неё?

Об этом размышляла Анна, поднимаясь по склону между обгоревшими лоскутами земли. Время от времени она оборачивалась, уверенная, что пёс стоит сзади, но его не было.

С трудом её мысли переключились на другое. Она так и не увидела ни одно признака отеля. Может быть, она заблудилась? Рюкзак оттягивал плечи, словно набитый камнями.

– Ещё тысячу шагов, и если я не найду отель, то вернусь, – сказала она себе.

Сделав пару поворотов, на обочине дороги, как по заказу, она наткнулась на большой указатель. Под копотью читалось: "Гранд-отель Термы Элизы. Эксклюзивный отдых и гольф-клуб».

Он сжала кулаки.

– Значит не соврал! Спасибо тебе, Пьетро!

Рюкзак снова стал лёгким, а шаг скорым.

Дальше проезжая часть сужалась. Вокруг уже не было домов, а среди чёрных пятен пробивалась зелень. Эвкалипты стояли в листве, олеандры разрастались под тяжестью цветов, а опунция образовывала колючие изгороди. Мимо прошла корова, не удостоив Анну даже взглядом. Ветер нёс уже запахи не гари, а травы.

На холме ряды виноградников уже стояли с увядшим виноградом, на которым роились пчёлы. Она побежала полакомиться виноградом – он был такой сладкий, что по спине пробегали мурашки. Анна положила две грозди в рюкзак и пошла дальше.

Она чувствовала себя лучше, впервые за день ей удалось не думать о брате. Она наслаждалась природой и солнцем, окрасившим серебром шевелящиеся ветром кроны сосен.

В конце подъёма перед ней открылось плато холмов, покрытых жёлтой пшеницей и дроковыми кустами, на которых неизвестный великан расставил, как вертушки, десятки ветрогенераторов.

Ей уже доводилось видеть их с равнины – крошечными, до которых невозможно дотянуться. Она не предполагала, что они такие большие.

С них, возможно, виден и отель.

Первый ветряк казался не так далеко, оставалось только перейти поле, которое спускалось в узкую долину и поднималось вверх по гребню. Анна в нерешительности постояла на обочине дороги, затем сунула большие пальцы под лямки рюкзака и пошла дальше.

Через несколько шагов она погрузилась по грудь в колосья, которые царапали ей руки и ноги. Вокруг прыгали сверчки. Фазан с неуклюжим криком поднялся с золотого ковра и снова пропал. Ей потребовалось больше времени и сил, чем она предполагала, но в конце концов Анна добралась до квадратного фундамента, который, как бетонный остров, плыл посреди желтизны.

Снизу башня была такой высокой, что не разглядеть вершины. Алюминиевая лестница вела к маленькой двери, которую кто-то уже снял с петель и повесил криво. Изнутри доносилось зловоние.

Анна вытащила фонарик и осветила узкую винтовую лестницу, которая, как штопор, опоясывала конструкцию изнутри. Над первой ступенькой муравьи доедали останки лисы.

Она переступила через падаль и стала подниматься по лестнице, освещая ступени, которые образовывали казавшуюся бесконечной спираль. Через некоторое время Анна вся вспотела и запыхалась. Она села и упёрлась головой в стену. Металл, согретый солнцем, был тёплым.

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой уставшей, неуверенной и обеспокоенной. Весь съеденный виноград бродил в желудке.

Анна погасила фонарь, и её окутала успокоительная темнота.

Анна уже давно научилась её не бояться.

* * *

Правило было простым. Два фильма в неделю: по субботам выбирал Анна, по воскресеньям мама, а остальное время телевизор был накрыт цветной тряпкой, им почти стыдно было иметь его в доме. Но когда вирус из Бельгии накрыл, как радиоактивное облако, Голландию, Францию и остальной мир, он не сходил с заголовков новостей.

После смерти мамы Анна проводила перед телевизором весь день. В тетради "ВАЖНО" не было ни слова о телевизоре, и девочка воспринимала это как разрешение. Вот только каналы один за другим отключались, оставляя вместо себя синие экраны. Дольше всех сопротивлялся "RAI Uno", на котором транслировались только надписи. Они говорили, что запрещено выходить из дома, что действует военное положение и что в случае серьёзной чрезвычайной ситуации необходимо позвонить по бесплатному номеру гражданской обороны. Ей оставалось только пересматривать dvd-диски, которые хранились в библиотеке.

Когда гидроэлектростанция Гвадалами, последняя работающая на острове, остановилась, навсегда оставив без энергии шелковичную ферму и всю Северную Сицилию, Анна лежала на диване и смотрела "Офицер и джентльмен" – единственный красивый фильм в коллекции матери. Астор спал рядом, как куколка.

Это был момент, который ей больше всего нравился, когда солдат в шляпе и белоснежной форме шёл на фабрику, чтобы забрать подругу под аплодисменты рабочих. Но тут телевизор погас, и синие цифры плеера тоже. Анна стояла и смотрела на чёрный экран без особого беспокойства. В последние недели часто случались перебои в подаче электроэнергии.

В тот раз электричество так и не включили. Время света, как она назвала его позже, закончилось в тот самый момент, когда Ричард Гир нёс Дебру Вингер на руках.

День подошёл к концу, солнце село, но цветочный абажур рядом с диваном не светился таким успокаивающим жёлтым светом. Фруктовый сок внутри холодильника нагрелся. Анна с висевшим на шее Астором зажгла фонарик и поискала в тетради "ВАЖНО" решение проблемы. В тетради было написано:

ЭЛЕКТРИЧЕСТВО

Электричество скоро отключат, и не будут работать ни свет, ни телевизор, ни компьютер, ни музыка, ни телефон, ни холодильник. Но не бойтесь. Вы скоро привыкнете. Люди долго жили без электричества, обходясь огнём. Вы будете жить днём и спать, как только стемнеет, как животные в лесу. На рассвете вы будете встречать солнце вместе с птицами. Это будет хорошо. Если будет нечего делать, читайте книги. Пойте песни. Ночью запирайтесь в доме и никогда и ни за что не выходите наружу. Пользуйтесь свечами. Батарейки – только для экстренных случаев. Но если удастся, попробуйте привыкнуть к темноте.

Вот и всё.

Без электричества время тянулось долго. Часы запутывались в дни, которые тянулись с бешеной медлительностью. Все звуки исчезли: мерный звон деревенских церковных колоколов, звонки телефона, рёв самолетов, фырканье мусоровоза. Тишина, когда Астор спал, была настолько гнетущей, что почти оглушала.

Анна научилась прислушиваться к ветру, трепещущему в окнах и шуршащему листьями, бормотанию в животе, голосам птиц. В этой липкой тишине даже черви, копающиеся в балках потолка, составляли ей компанию.

Анна всегда была болтливой девочкой. Теперь её рот наполнился словами, с которыми она не знала, что делать. Когда она открывала коробочки с банками чечевицы внутри, она говорила сама с собой:

– Вот. Всё готово. Хороший обед.

Даже когда Астор начинал капризничать, что раньше дико её раздражало, теперь она чувствовала себя не такой одинокой.

Она научилась общаться с Темнотой.

Анна выросла, зная, что свет в доме отгоняет Темноту от окон. Пока мама не погасит свет, она не уснет, и тогда Темнота может раскрыть свои чёрные объятия.

В те дни Анна находила Темноту на кухне, когда ночью тайком спускалась за печеньем, но красные цифры часов духовки и зелёный индикатор кофеварки действовали на неё успокаивающе. Когда вечером они выходили за пиццей, Темноту разрывали фары автомашин, а добивали экраны мобильных телефонов. То же самое происходило, когда выносили торт со свечами на день рождения, но это было весело. Темнота пряталась в сарае, и там было страшно. В этой Темноте, пахнущей бензином и краской, кусторез, старый пылесос, сломанный стул, вешалка становились монстрами, готовыми вас растерзать. Только крысы в этой Темноте чувствовали себя как дома.

Но сейчас Темнота душила, давила и вместе с тишиной сбивала с толку. Вязкая и тянучая, она проникала в каждый уголок, в каждый промежуток, в рот, в нос, в поры кожи. Иногда она наступала так быстро, что даже не успеваешь подготовиться, или же приходила медленно, смешивалась со светом, обагряла солнце и обрекала его на исчезновение на дне равнины. Свечи не помогали. Трескучего шарика света, который они испускали, не было достаточно, чтобы победить Темноту. Наоборот, Темнота становилось ещё более зловещей и угрожающей.

Анна со временем научилась не бояться и ныряла в неё, уверенная, что снова выплывет. Она лежала под плотным одеялом у брата, а когда вставала по малой нужде, то писала в таз рядом с матрасом, и тогда сон овладевал ей и переносил обратно в день.

Тучи или дождь, холод или жара – Темнота рано или поздно проигрывала ежедневную борьбу со светом.

* * *

Словно её облили ведром ледяной воды, Анна очнулась ото сна, широко раскинула руки, ударилась локтем о стену и вскочила. Фонарь соскользнул с колен, она поймала его подошвой кроссовка и зажгла, рисуя яркие овалы на внутренней поверхности ветряка.

Сколько она проспала?

Анна погладила раненую руку, ожидая, когда сердце притихнет. Она решила сделать ещё сто шагов. Если не доберётся до вершины, то больше не будет пытаться.

На 46-ом свет высветил распахнутую дверь и крошечную комнатку, полную кнопок. Кто-то, должно быть, провёл тут всю ночь – на полу были разбросаны пустые бутылки из-под вина и одеяло. С одной стороны вертикальная лестница вела к люку, закрытому каким-то металлическим колесом. Оно сначала не поддавалось, но, напрягая обе руки, Анна сумела его отворить. Она толкнула дверцу, помогая себе головой.

Солнечный свет ослепил её. Она подождала, пока зрачки привыкнут, и на четвереньках выползла наружу. Ветер дул, взъерошивая волосы, свистел в ушах и проходил сквозь губы. Взволнованная и испуганная, она вцепилась в поручень, окружавший крышу турбины, и посмотрела.

За холмами обугленные остатки городков пятнами лежали на равнине, которая тянулась, как чёрная доска, к побережью. Шоссе прорезало её, как след серого карандаша. Море походило на лист фольги, на котором лежит тёмный, круглый островок, похожий на шоколадную конфету, и ещё один маленький вдалеке. В глубине души ей казалось, что она видит более тусклую полосу, может быть, просто оптический эффект или иллюзию.

Континент.

Возможно, за проливом мир такой же, как и раньше, Взрослые растят детей и ездят на машинах, магазины открыты, и никто не умирает в возрасте 14 лет. Возможно, о Сицилии с её сиротами забыли. Из стольких легенд и абсурдных предположений, которые она слышала, эта казалась единственной правдоподобной, в которую можно было поверить и которую стоило проверить.

Она приподняла подбородок и закрыла глаза, пытаясь проглотить занозу, которая стояла в горле. Ветер сдувал с неё слезы. Она сжала поручень и прошептала:

– Клянусь, если найду Астора, то переплыву через море и узнаю, живы ли ещё Взрослые.

И ударила лбом о стальную плиту, на которой лежала.

Она повернулась и посмотрела вглубь острова. Холмы испарялись один в другом, переходя от синего к голубому и индиго. Дорога шла по складкам земли, пока не доходила до большого отдельно стоящего сооружения с жёлтой вышкой.

Отель.

* * *

Анна сбежала с ветрогенератора в темноту, крича и шлёпая руками по стенам. Когда она добралась до дна, у неё закружилась голова. Она перешла пшеничное поле под качающимся небом, вернулась на асфальт, достала толстовку и пошла дальше.

После короткого спуска дорога продолжалась ровно, растягиваясь, как тесьма.

Пейзаж внезапно изменился, будто его нарисовал другой художник, и жёлтый цвет пшеницы смешался с серым цветом камней. Проезжая часть была покрыта тонким слоем песка. Вокруг росли только кусты, агавы и несколько зачищенных участков сухой травы. Тощие ослы паслись на крутом хребте, а в небе, неподвижные ястребы с распростёртыми крыльями выискивали добычу. В умирающем свете дня каменистые холмы казались панцирями мёртвых черепах.

Охваченная предчувствием, Анна обернулась.

Пёс стоял там. Он следовал за ней, держась на расстоянии.

Некоторое время они шли вперёд, потом девочка в раздражении взяла камень и бросила в него.

– Уходи!

Пёс увернулся от камня изящным рывком и уставилась на неё, казалось, желая сообщить что-то важное.

Она побежала к нему, топая ногами и размахивая руками.

– Оставь меня в покое!

Пёс развернулся и неторопливо убежал, словно под грузом собственной задницы – исчез в кустах.

Девочка пошла дальше, но через мгновение пёс опять очутился позади.

– Слушай, если хочешь, иди за мной. Только мне больше нечего тебе дать.

И Анна ускорила шаг, уже не оборачиваясь.

* * *

На пыльном дворе из неясного света сумерек перед Анной выплыл остов синего автобуса. В нём больше не было стёкол, он был весь покрыт надписями и граффити. Сиденья в салоне были выпотрошены, а на полу лежал толстый слой мусора.

Анна поднялась на крышу и села, скрестив ноги на металлическом листе.

Пёс некоторое время наблюдал за ней, склонив голову, а потом спрятался под автобус.

Виноград в рюкзаке смялся, но Анна всё равно съела его, глядя на небо, которое окрашивало оранжевые пряди заката в жемчужно-серый цвет. Темнело, пока не пришла звёздная ночь.

С приходом темноты ветер утих.

Голод не унимался, и она чувствовала себя немного беззащитной. Она сунула рюкзак под голову, перевернулась на бок и просунула руки между бёдер.

Она попыталась представить, что сделает в гостинице.

Перестань.

Она начала раскачиваться, и страхи быстро сменились усталостью.

* * *

Солнце поднялось между двумя отрогами скалы и сверкнуло лучами между обнажённых высот и жалких сосновых зарослей, заливая светом склон долины.

Анна плелась по центру проезжей части, изо всех сил стараясь не смыкать глаз. Спать на крыше автобуса было неудобно и холодно, снились одни кошмары. Пёс неотступно шёл позади неё, опустив голову.

Внезапно он залаял.

Девочка подняла голову.

Вдали поднялось облако пыли, которое двинулось прямо на неё.

Автомобиль.

Лай собаки отскакивал от камней, усиливаясь в грохоте, от которого Анна ничего не слышала.

– Тихо! Тихо! Тихо!

Пёс с вставшей дыбом шерстью на холке поморщился, косо взглянул на неё и помчался, подняв хвост, прямо в сторону облачка пыли.

Теперь в центре облачка мелькнуло нечто более плотное – какая-то тёмная масса, похожая на планету, окутанную пылью.

Анна ушла с проезжей части и спряталась среди измученных агав, которые росли среди камней.

Приблизившись, тёмная масса вытянулась, превратившись в два тонких, отчетливых силуэта, идущих рядом.

Лошади.

Земля задрожала. Сквозь растительность Анна увидела восемь тусклых копыт, стучащих по асфальту, и четыре колеса, везущие повозку с жёлтыми деревянными бортами и надписью «Гранит Ассунтины». На козлах сидели мальчик и две девочки. Маленький и худой мальчик держал верёвки, которые служили поводьями. За его спиной в повозке лежала гора желтоватых костей. Собака с лаем побежала к повозке. Поравнявшись с колёсами, она подбежала к лошадям, которые, будучи в узде, стали ржать и пинаться. Пёс, совсем не пугаясь, метался между копытами, будто хотел разорвать лошадей на части, стереть их с лица земли. Те пытались скакать, но повозку мотало вправо и влево. Она покачивалась, оставляя за собой след из костей.

Кучер в трусах и футболке закричал, пытаясь удержать лошадей. В раздражении он бросил поводья, схватил палку, которую держал у ног, и, как рыцарь средневекового турнира, потянулся вперёд, весь напрягшись, а девочки держали его за футболку. Ему удалось ударить собаку по спине, но та, вместо того чтобы успокоиться, ещё сильнее прыгнула и, брызжа слюной, набросилась на круп одной из лошадей. Ударом по ребру пса отбросило в воздух, как соломенную куклу. Он ударился о повозку и через мгновение исчез под колёсами.

Трое детей ликовали.

"Они ещё не знают, с кем связались," – подумала про себя Анна, возвращаясь на дорогу.

Пёс появился позади, стряхнул с себя пыль и снова бросился на врагов, уворачиваясь от ног, которые летали вокруг. Он накинулся на круп правого коня, который резко развернулся и опрокинулся, упав на спину другого. Оба рухнули на землю, смешавшись в клубок лап, хвостов и верёвок. Повозка на мгновение застыла на двух колесах и тоже с грохотом опрокинулась. Кости и дети взлетели в воздух, словно их подбросил капризный великан. Лошади, высвободившись из узды, галопом умчались между холмами, преследуемые собакой.

* * *

Повозка перевернулась на середине дороги. Трое детей, лежащих в пыли, не двигались.

Анна обхватила руками голову.

Этот пёс просто сумасшедший.

Сколь яростно пёс преследовал её на шоссе, с тем же пылом он набрасывался на лошадей. Она видела, как он трусцой вернулся обратно к ней, с улыбкой от уха до уха, сел напротив и стал подметать дорогу хвостом.

Анна сделала вид, что не знакома с псом, и подошла к мальчику-кучеру, лежавшему лицом в асфальт. На нем висели клочья футболки, одна нога была босая. С ободранными локтями и коленями он лежал и стонал.

Анна присела рядом с ним, но мальчик оттолкнул её, скалясь чёрными зубами.

– Оставь меня в покое!

Он напоминал толстую крысу, какие водились в Кастелламмаре. Его лицо состояло из нескольких треугольников: скулы, уши торчком и заострённый подбородок. У него были все следы Красной Лихорадки: корочки на губах и ноздрях, пятна в подмышках, синяки на руках.

Она достала из рюкзака бутылку и протянула ему.

– Это просто царапины. Вот, промой раны.

Но тот залепил ей пощёчину.

Анна погладила себя по щеке, не говоря ни слова, сжала кулаки и отошла.

Мальчик поднял с земли берцовую кость.

– Стой! – он погнался за ней и преградил ей дорогу грудью. – Куда это ты собралась? Посмотри, что ты наделала! – фыркнул он, указывая на повозку с костями.

У него были чёрные блестящие глаза, а из ноздри торчал сталактит из жёлтых соплей.

– Я? – Анна оттолкнула его. – А я тут при чём?

Мальчик-крыса кашлянул, сплюнул жёлтый комок и подошёл к ней. Из рта у него пахло гнилью.

– Твой пёс разбил мне повозку. Этот зверь чуть вообще нас не угробил!

В ярости он попытался ударить её костью.

Анна набросилась на него и крепко сжала за шею:

– Ты меня достал! Брось эту кость! Брось её немедленно!

Мальчишка заартачился. Он пыхтел и плевался, но не сдавался.

– Я сломаю тебе шею! – прорычала она и наступила ему на ногу. Тот взвизгнул и запрыгал на одной ноге.

– Я тут ни при чём, – заявила Анна.

Между тем две девочки поднялись и уставились на неё. Одна была тощей и высокой, другая – низкой и пухлой. Тощая была одета в длинное платье в цветочек без рукавов, из которого торчали палки слишком больших рук. У пухлой были короткие, точёные ноги, на которых сидел огромный зад, едва умещающийся в фиолетовой мини-юбке. Из футболки в сине-зелёную полоску выглядывало три кома жира и пара больших грудей. Вместе девочки были похожи на двух мультяшных кукол.

– А вы на что уставились? – спросила Анна.

Те не ответили, а зашептались между собой.

Мальчик-крыса указал на пса, который, лёжа в пыли, нежился на солнце.

– Если он не твой, убей его.

– Ты про него? – рассмеялась Анна. – Сам убей. Я уже пыталась. Он чуть не съел меня тогда на шоссе. А не веришь – твои проблемы.

Пёс шумно зевнул, выгнул спину и потянулся лапами.

– Это она велела псу напасть на лошадей, – сказала тощая девочка мальчику. – У отца тоже была собака, её звали Ганнибал. И она ненавидела овец.

Пухлая подняла глаза к небу:

– Фьямметта, пожалуйста, хватит про Ганнибала.

– Вся работа за день – псу под хвост, – горестно сетовал мальчик-крыса. – И что теперь нам делать? Как мне говорить Медведю, что мы остались без костей и лошадей?

– Он будет в ярости. У него тот ещё характер... – добавила Фьямметта.

– Про ожерелья можно забыть, – помотала головой пухлая. – Мы облажались.

Она обняла подругу.

Тощая разразился плачем, напоминающим блеяние:

– Он говорил, что возьмёт нас с собой...

Мальчик-крыса пожала плечами:

– Мне он всё равно даст ожерелье, а вам – нет. Вас никто не выносит.

– С какой стати он тебе его даст? – не унималась Фьямметта.

Пухляшка помотала головой:

– Знаешь с какой стати? Потому что у него уже есть ожерелье. Он просто не сказал нам.

– Это правда, Катио?

– Да, правда, – мальчишка предательски ухмыльнулся. – Анжелика мне дала.

– Да чтоб тебя… – пухляшка бросилась на мальчика, схватила за волосы.

– Оставь меня, сволочь! – заорал Катио, пиная её в голени, но пухляшка не поддавалась.

– Фьямметта, помоги.

– Я тут, Кьяра…

Тощая сделал три шага на своих ходулях и, как летучая мышь, тоже вцепилась мальчику в волосы, устроив странный хоровод, крича и толкаясь.

Анна стояла и с открытым ртом смотрела на всё это действо.

– Простите… – от голоса за спиной борьба прервалась.

Посреди улицы появился другой мальчишка с огромным арбузом, висящим на шее между лопатками.

– Вы не могли бы мне подсказать…

На нём было длинное бежевое пальто, которое волочилось сзади, как мантия. Под пальто он был голым, а на ногах была пара кожаных ботинок на шнуровке, которые когда-то, вероятно, считались очень стильными.

– Я правильно иду в отель?

Череп мальчика, казалось, побывал под прессом, и все черты лица сплющило. Глаза сидели неровно, один ниже другого, полузакрытые скулами, а над высоким бугристым лбом росли пучки белобрысых волос, которые, казалось, чем-то приклеили.

Троица перестала бороться и недоверчиво посмотрела на него. Арбуз должен был весить не менее 20 килограммов. Кьяра первой пришла в себя:

– Куда ты несёшь арбуз?

Парень несколько секунд молчал, будто бы подбирая лучший ответ, затем положил плод на землю:

– Это подарок Крошке. Говорят, если принести ей подарок, она тебя вылечит, – он достал из кармана пальто тряпку и принялся натирать полосатую кожуру. – Мне уже немного жить осталось.

– А что у тебя с лицом? – спросила Фьямметта.

– С ним уже ничего не сделаешь, – он пожал плечами. – Едва я родился, отец стукнул меня головой о шкаф.

Катио подошёл к мальчику:

– А дыня? Где ты её нашел?

– Это не дыня, это арбуз. Во всем мире нет таких больших и сладких, – он гордо хлопнул себя по груди. – Сам вырастил. Удобрял его навозом.

Фьямметта вытянула шею, осматривая плод:

– Он просто огромный...

– Вы тоже туда идёте? Можем пойти вместе.

Мальчик-крыса провел кончиками пальцев по арбузу, словно желая убедиться, что он не пластиковый.

– Дай попробовать.

– Не могу, это для Крошки.

– Ну, дай кусочек.

– Нет! – юный бахчевод обнял своё сокровище. – Я несу его в отель.

Катио похлопала его по плечу слишком сильно и недружелюбно.

– Думаешь, чтобы вылечиться, достаточно одного арбуза? Ты с ума сошёл, – он вдруг стал серьёзным. – Но если дашь мне попробовать, я поговорю с Медведём...

Анне показалось, что она видит мысли, бегущие в голове несчастного в пальто – прямые, одна за другой, как вагоны медленного и грохочущего поезда. Некоторые заканчивались вопросительным знаком, другие – просто точкой. Он не умел их скрывать и в итоге спросил:

– А кто такой Медведь?

Катио оскалился в улыбке:

– Так ты ничего не знаешь? Розарио Барлетта по кличке Медведь – это главный в отеле. Он мой друг, устраивает вечеринку и командует синими детьми. Если отдашь нам арбуз, я поговорю с ним, он поделится с тобой пеплом Крошки, ты съешь его и вылечишься, – он поцеловал указательные пальцы. – Обещаю.

Мальчик в пальто присел на арбуз, будто наседка на яйцо.

– Ну, будешь делиться? – спросил Катио.

Бедняга посмотрел на Анну и Фьямметту, умоляя глазами подыграть ему.

– А вдруг он гнилой? – настаивал мальчик-крыса. – Представь себе: Розарио его разрезает, и оказывается, что он гнилой. Он тебя за такое с крыши сбросит.

– Он не гнилой… – хрипло ответил мальчишка. – Ладно, бери, – капитулировал он с гримасой боли.

Катио поднял кулак, будто забил гол.

– Оставь его в покое, – сказала Анна неожиданно для самой себя. – Пусть сам несёт свой арбуз, если так хочет.

Мальчик-крыса бросил на неё злобный взгляд, а потом очень любезно обратился к другому мальчику.

– Прости, она права, – сказал он и указал на дорогу. – Иди.

И с радостным криком пнул пяткой арбуз – тот раскололся, раскидав по асфальту красную мякоть и чёрные семена.

Мальчик в пальто жалобно вскрикнул и растянулась на сочных остатках своего единственного сокровища. Кьяра и Фьямметта тоже бросились на арбуз, как две бесноватые, собирая куски и пихая их в рот.

– Сукин сын…

Анна набросилась на Катио, который самодовольно наблюдал, как девочки хлюпают арбузом, и от души прописала ему в ухо.

Тот закачался, глаза вышли из орбит, как у древесной лягушки. Он разинул рот в немом крике, потёр ушибленное ухо и с плачем рухнул на колени.

Его подруги, слишком увлеченные едой, не соизволили на него взглянуть. Анна пнула в задницу Кьяру и ногой толкнула её вперед. Пухляшка растянулась на асфальте. Тощая, с лицом, вымазанным красной мякотью, отшатнулась назад, как кулик, и поспешно удалилась.

– Давай, пошли. Не бери в голову, – Анна взяла мальчика в пальто за запястье.

Тот, однако, не двигался, а только всхлипывал, качая неровным черепом.

– Ну, как хочешь.

Она повернулась к лежащей в пыли собаке, попробовала присвистнуть, но получился какой-то хриплый шум.

Пёс поднял голову, бросил на неё безучастный взгляд и опять улёгся.

– Ну и пошёл ты тоже куда подальше!

6.

Силуэт "Гранд-Отеля Термы Элизы" был виден уже за пару километров, он растянулся на горизонте, как круизный лайнер, застрявший на холме. Столбы дыма поднимались с крыши.

Анна прошла под аркой из чёрных камней, которая венчала дорогу. Мокрые от дождя бедренные кости, свисающие с верёвок, звенели, как китайские колокольчики. На столбе висели большие золотые буквы: "ОТ МЫ ЭЛИ". Остальные упали. По обе стороны улицы кто-то посадил вековые оливковые деревья, уже полумертвые. Вихри пыли плясали среди тёмных скал и опунций. Ветер доносил запах серы и горящей пластмассы.

Она села, в сжатое горло едва входил воздух. Тревога нарастала медленно. Каждый метр по пути к отелю давался ей со всё большим трудом, и теперь, когда отель стоял прямо перед ней, она уже не была уверена, что справится.

А если его убили?

В сотне метрах от неё среди кустарников двигались дети. Казалось, они что-то собирают с земли.

Она сошла с дороги и прошла между тёмными валунами, которые, как часовые, окружали гостиницу, спряталась между двух таких валунов и упёрлась подбородком в колени. Лоб горел, её трясло от озноба. Она сидела и смотрела на пустынное пространство, которое в свете заката окрашивалось в красный цвет.

Возможно, ей стоит подождать следующего дня.

Мама появилась из-за кустов. На ней были джинсы с заниженной талией на чёрном ремне, кожаные сандалии и белая футболка из плотного хлопка. Она села напротив Анны и скрестила ноги. Сигаретный фильтр в губах, бумажка с табаком в руках.

Что с тобой?

У меня жар.

Мать вынула изо рта фильтр и положила на бумажку. Кончик языка скользнул по клею. Быстрым движением больших и указательных пальцев она скатала сигарету и закурила.

А брат? Ты бросишь его там?

Нет, я приду завтра. А сейчас я немного посплю.

Бумага шипела, окутывая лицо Марии-Грации дымом. Среди белокурых прядей появились блестящие, впалые глаза последних дней.

Я знала, что тебе нельзя доверять...

Вот мама снова в своей комнате, лежит на мятых простынях в луже пота.

Ты такая же безвольная, как и твой отец.

Анна сжала кулаки и вытерла запястьем навернувшиеся на глаза слёзы.

Из ежевики появился пёс. Он смотрел на неё задумчивыми глазами и высунул язык изо рта.

Анна протянула руку.

– Ты вернулся?

Пёс сделал два шага, согнул шею, обнюхала кончики её пальцев потрескавшимся носом и пару раз нежно лизнул.

– Мы с тобой друзья, – сказала девочка псу, проглотив комок в горле.

Тот опустился рядом с хозяйкой, протянул голову между лап и уснул.

Анна сидела неподвижно. Грязная, вонючая собачья шерсть касалась бёдер. Потом, с опаской, она стала ласкать пса. При прикосновении пальцев мышцы животного задрожали. Задняя лапа вздрогнула от удовольствия.

– Как тебя зовут?

Тот выгнул спину и разинул рот.

– Ты такой пушистый, – она улыбнулась. – Я тебя так и назову – Пушок.

Так, после Салями и Мэнсона пёс получил кличку Пушок.

* * *

Анна включила фонарик, в луче света замельтешили комары. Глаза собаки светились электрической синевой.

– Сиди здесь и не хулигань, – она погладила его по лбу. – Я скоро вернусь.

Зверь внимательно посмотрел на неё, но не пошевелился.

Отель был окутан облаками дыма, которые окрашивались красноватыми отблесками костров. Вдали раздавался ритмичный металлический грохот. Анна шла с кучкой других детей, идущих в ту же сторону. Тёмные фигуры смеялись и болтали между собой. До неё доносились непонятные слова, хрипы и кашель.

По мере движения толпа разрасталась. Многие отдыхали, сидя на каменных стенах или лежали на земле на импровизированных лежаках.

Она быстро пробиралась сквозь толпу, пока поток не превратился в беспорядочную очередь, продвигающуюся волнами. Вспышки далёких костров окрашивали покрытые пятнами лица и беззубые рты. Это была процессия калек, горбунов, язвенников. Почти у всех были сумки, пакеты с вещами, или гружёные тележки.

Двое стояли в сторонке и курили.

– У меня три коробки с мясом. А ты что принесла? – сказал один.

– Вот это... – ответил женский голос.

Пламя зажигалки мелькнуло в темноте и отразилось на стекле бутылки с красной этикеткой.

– Что это?

– Вино.

– Этого мало, они тебя не впустят.

– А почему?

Другой расхохотался:

– Потому что я сам его выпью.

Они начали ссориться, но беззлобно, по-дружески.

Чтобы войти, нужно что-то отдать.

Что у неё в рюкзаке? Пустая бутылка. Зажигалка. Нож. Единственное, что было по-настоящему ценным, это фонарик, но она не хотела его отдавать. Это был отличный и мощный фонарь, который никогда не ломался. Батарейки тоже ещё не сели.

В очереди, которая продолжалась под стенами отеля, то и дело вспыхивали ссоры, которые заканчивались криками и драками.

В первый раз после эпидемии Анна оказалась в окружении множества детей. Все они давили на неё, касались и толкали, и она стала задыхаться. Ей хотелось бежать, но она стиснула зубы и заставила себя идти дальше в очереди.

Через полчаса она оказалась у ворот.

На куче бочек плавились сотни свечей, и трое детей за решёткой пропускали входящих. На груди у всех троих висели ожерелья из человеческих пальцев.

– Что у тебя есть для Крошки? – спросил её смуглый парень, волосы которого представляли собой зелёное месиво.

Анна передала ему фонарь.

Мальчик проверил, работает ли он, и передал тому, кто стоял рядом.

– Пропускай…

Второй, маленький блондин, бросил фонарь в коробку к другим подношениям, посмотрел Анне на грудь и пропустил, пока остальная часть очереди жалась к решетке.

Она прошла по крытому, тёмному и ветреному проходу в сады. Стены были испещрены рисунками и надписями. По бокам каменного пола лежали черепки, пластмасски, мятые консервные банки.

Она вышла на цоколь, который возвышался над амфитеатром. Ступени из грубого бетона спускались к резервуару, наполненному мусором и дождевой водой, позади которого, за шестью коринфскими колоннами, ещё виднелся забор двора. Пять горящих шин испускали высокие языки пламени, окутывающие амфитеатр едким чёрным дымом. Всё было разбито, ветхо. Ряд заросших сорняками каналов, из которых торчали, как оранжевые змеи, гофрированные электрические провода, проходил полукругом и спускался к бассейну.

Дети стекались отовсюду. Те, что стояли на лестницах, казалось, спали, многие бродили по пандусам. Над насыпью какие-то оборвыши медленно и монотонно били по бочкам.

Наверху маячила гостиница, увенчанная в центре стеклянным куполом. Одно крыло представляло собой каркас из бетонных опор, а в другом работы зашли дальше – кое-где даже висели оконные рамы и жалюзи.

Анна неуверенно пошла по лестнице, но не смогла. Она остановилась на ступеньке, покрытой пустыми консервными банками из-под тунца, фасоли и нута. Она подобрала пару, нашла свободный уголок и двумя пальцами поскребла днища. С голодухи даже нут, который она на дух не выносила, показался ей вкусным.

Невдалеке, на возвышении, молодая девочка в чёрном капюшоне и костяном ожерелье сжимала в руках корзину с пластиковыми бутылками, которые все у неё расхватывали. А у кого получалось, приходилось защищать свою бутылку от других.

Через некоторое время все, кто пил, начинал шататься, свесив голову на грудь, и размахивать руками под звуки барабанов. Один, с закрытыми глазами, не заметил, что ступенька кончилась, на мгновение застыл, вытянув ногу в пустоту, и упал вниз под всеобщий смех.

Анна огляделась.

Напряжение, ощущавшееся за воротами, казалось, пропало. Среди дыма появлялись разбитые фигуры, которые шевелились, как на вечеринке или концерте, но не было никого в возрасте Астора.

Рядом с ней показалась женская спина с лопатками, похожими на куриные крылышки, и тощие ноги.

– Слушай, – Анна коснулась плеча девочки. – Не знаешь, где они держат детей?

Ответа не последовало.

Она дёрнула девочку за руку, и та упала на неё. Щёки у неё были впалые, словно паразит высосал её изнутри, глаза стеклянные, а рот застыл в немом крике.

Порыв ветра пронёсся по амфитеатру. В мерцающем свете костров извивалось множество тел.

Анна резко вскочила, потёрла руки, пытаясь отогнать, словно рой мух, смерть, прилипшую к коже, и споткнулась о лодыжку какого-то мальчика. Кислый запах мочи наполнил ей ноздри. Бедняга дрожал от озноба. Лицо, шея и грудь были покрыты язвами. Он судорожно сжимал руки в кулаках, будто с кем-то боролся.

Это зал ожидания.

Так его называли. Ходили слухи, что в Палермо один был на стадионе, а другой в Монделло. Туда приходили больные и полумёртвые, чтобы умереть вместе.

– У меня... у меня нет Красной, – пробормотала она.

Она сделала пару шагов и попала в облако газа, который заполнил ей легкие.

Кашля, Анна побежала вверх по лестнице. Под скелетом саженца, на котором висели тряпки и пакеты, она увидела бетономешалку. Она спряталась за ней и прижалась сбоку, положив голову на рюкзак.

Если не смотреть и не слушать, то Темнота была такой же, как на шелковичной ферме.

Через несколько секунд веки отяжелели, и Анна завалилась спать.

* * *

День ослепил её.

Анна закрыла лицо руками и глянула сквозь пальцы на молочное небо. Солнце, чуть выше горизонта, напоминало пятно соуса на белой скатерти.

На свету амфитеатр казался меньше. Остатки шин испускали чёрные прямые нити из куч пепла. Насыпь с барабанами опустела. На трибунах почти не осталось больных.

Она поднялась на локтях, зевая.

Свет заслонило знакомое лицо.

– Что ты здесь делаешь? – Пьетро сидел, скрестив ноги. – Я пришёл за тобой, – он поднял с земли бутылку, на дне которой ещё оставалось на два пальца чёрной жидкости, и поднес к носу. – Ты это пила?

– Нет, а что это? – Анна передёрнула плечами.

– Это раздают по вечерам. Внутри всего понемногу: алкоголь, таблетки, снотворное... Они это называют "Слёзы Крошки". Я как-то выпил полбутылки, а потом чуть голову не разбил о витраж. Смотри… – он показал ей тёмный мясистый шрам за левым ухом. – Причём сам потом ничего не помнил. Мне рассказали.

Девочка поправила футболку:

– А где же мертвецы?

– Их забирают с рассветом и скидывают в яму.

Анна посмотрела на него. Он выглядел усталым, с помятым лицом и растрёпанными волосами, но большие глаза были всё так же прекрасны.

– А разве ты не кроссовки собирался искать?

Он взял пустую консервную банку из-под тунца и повертел в руках:

– Без меня ты никогда не найдешь своего брата.

Анна провела пальцами по волосам и склонила голову набок.

Он пришёл мне помочь.

Пьетро вытер указательным пальцем остатки рыбы и облизал.

– Он уже в карьере. Но если тебя поймают, то посадят в цистерну. Туда ходят только стражники, которые с ожерельем. Я знаю дорогу. Могу проводить, если хочешь.

Анна на мгновение замолчала:

– Откуда ты всё это знаешь?

Он пожал плечами:

– У меня тоже было ожерелье. А потом случилась одна проблема, и с тех пор мне лучше особо здесь не отсвечивать.

Он швырнул банку в сторону бассейна, но промазал. Она попала в голову другому мальчику, лежащему на пару ступенек ниже.

Тот вздрогнул и ткнул в него пальцем:

– Вот скотина... – и тут же закашлялся.

Пьетро поднял руку:

– Звиняй.

Анна аплодировала:

– Оно и видно, что ты не хочешь отсвечивать, – она завязала шнурки кроссовок. – Пошли.

* * *

Они обошли бассейн, проходя между детьми, которые спали вместе, как хомяки в соломе. Некоторые завернулись в целлофановую пленку.

Они поднялись по бетонной лестнице и добрались до площадки, где стражники грели на костре серебристую жестянку. Они молча смотрели на еду, зевая, словно готовили её глазами.

– Не смотри на них, – прошептал ей Пьетро. – Чтобы идти дальше, у тебя должно быть ожерелье.

Они прошли сквозь дроковые заросли, а когда вышли, открылась потонувшая в молочном тумане равнина, из которой торчали выцветшие вершины холмов. Они продолжили путь по узкой тропинке, которая через сотню метров оканчивалась забором из прибитых досок. Рядом должен был располагаться туалет, потому что туда стекали моча и экскременты.

Они съехали попой по земле за хребет, покрытый широколиственными растениями и колючими плодами, и очутились на поросшем пшеницей склоне. Пьетро пробирался сквозь колосья и время от времени оборачивался на Анну.

Они уселись за коробки с известняком на краю грунтового двора, на котором рядом со сборными лачугами стояли брошенный грузовик и бульдозер.

– Там дорога, ведущая в каменоломню.

Анна высунулась посмотреть.

– Надо бежать быстро, а то из гостиницы нас увидят, – продолжал Пьетро. – Если нас отведут к Анжелике, мне конец.

– Кто такая Анжелика?

Пьетро закусил губу:

– Она здесь главная вместе с Медведем.

Анна вспомнила про Медведя, Катио и ту повозку.

– И где она?

– Сейчас она спит.

Девочка склонила голову и посмотрела на него снизу вверх.

Пьетро слегка качнул тазом:

– Она втрескалась в меня, не давала проходу. Она меня хотела.

Анна разразилась громовым смехом.

Он заткнул ей рот рукой и зашипел:

– Заткнись! Нас услышат...

Анна вытерла слёзы запястьем.

Как мама называла папу, когда тот хвастал, что может спрыгнуть в море со скалы?

– Ты прямо как отец – понторез.

– Это правда, клянусь, – Пьетро поцеловал пальцы. – Поэтому я и сбежал. Она чокнутая. Она говорила, что если я пойду с ней, она отведёт меня к Крошке, но это было лишь отмазкой. И, пожалуйста, давай поговорим об этом позже, – попросил он, как Взрослые. – А теперь послушай: надо без остановок добежать до бульдозера и спрятаться.

– А какая она, Анжелика? Симпатичная?

– Нет. Она тощая, как ведьма.

– И что? А какие тебе нравятся? Вот такие... – Анна нарисовала в воздухе.

Пьетро сжал руки, будто в молитве:

– Пожалуйста...

Девочка пыталась говорить серьёзно, но глазами продолжала смеяться:

– А если нас поймают, Анжелика уже с тебя не слезет?

– Нас не поймают.

– Почему?

Пьетро посмотрел ей прямо в глаза:

– Потому что мы с тобой невидимки.

– Ты точно понторез.

* * *

Возможно, они не были невидимками, но когда они перебежали через площадку, никто их действительно не заметил.

Анна спряталась за гусеницей бульдозера, а через секунду скользнула к Пьетро, который сделал ей знак подождать. Он едва переводил дыхание.

– Они перекрыли дорогу.

Посреди грунтовой дороги, которая после нескольких поворотов исчезала в долине внизу, стояла проволочная сетка. Там, где её поддерживали контрфорсы, она была ещё в хорошем состоянии, остальные участки погребло под оползнями.

– Нужно идти через лес, – сказал мальчик.

У Анны возникли сомнения. А если он её разыгрывает? Как можно верить какому-то понторезу, который заявляет, что его хочет некая Анжелика, и ездит в поисках пары кроссовок?

Но других друзей у меня нет.

* * *

Деревья цеплялись друг за друга, словно боялись упасть в долину. Плющ обнимал дубы, свисал гроздьями и превращал землю, усыпанную выбоинами и камнями, взелёную, коварную мешанину. Солнце взошло, а вместе с ним появились и комары, кусающие лодыжки и руки.

Анна обеспокоенно следила, как Пьетро перебирается через хребет.

– Ты уверен, что мы правильно идём?

– Нет, – признался Пьетро.

– Если ты ошибся, то нам придётся обратно взби... – она не закончила фразу, потому что споткнулась о корень и опрокинулась навзничь. Анна попыталась схватиться за плющ, но её унесло вниз. Проехав на попе, она налетела на бугор и взлетела в воздух. Ветви и листья хлестали лицо и руки.

Лес выплюнул её наружу.

Несколько раз перевернувшись в воздухе, она приземлилась на крутой осыпи. Анна пытался тормозить руками и ногами, но спускалась всё быстрее и быстрее, увлекая за собой волну камешков, пока за ней не сполз весь склон. Зёленая крапинка, которая сначала казалась кустом, стала увеличиваться в размерах, не переставая приближаться. Анна запуталась, как рыба в сети, в ветвях дикой смоковницы, уцепившейся за край оврага, спускающегося прямо к основанию каменоломни. Сердце не замечало, что она спасена, и продолжало качать кровь в виски. Она согнула побелевшие пальцы и провела языком по зубам, забитым пылью.

Вскоре с диким криком рядом к ней приземлился Пьетро, обдав её песком.

Они растянулись под сводом листьев и посмотрели друг на друга, удивляясь, что ещё живы. Оба измазались побелкой – и разразились смехом.

Анна шмыгнула носом:

– Можно спросить? Только не обижайся, ладно... – она откашлялась. – Сдались тебе эти кроссовки?

Пьетро потёр веки, глубоко вздохнул и откинулся на спину, подложив руку под голову.

– Зачем мне тебе рассказывать? Ты всё равно не поверишь.

– Попробуй.

Он кашлянул.

– У меня был друг по имени Пьерпаоло Савериони. Он был старше меня на 2 года. Он заразился Красной, весь покрылся пятнами, едва дышал и больше не вставал с постели. Ему уже недолго оставалось жить. Однажды утром он дал мне газетную страницу, ту, которую я показал тебе, со словами, что эти кроссовки волшебные, что они могут спасти его, и попросил меня пойти и найти их. Он был в этом уверен. Что мне было ему говорить? Он был моим другом, я жил у него, он делился со мной едой. Я пошёл в торговый центр и нашёл их. "Adidas Hamburg". Там были десятки коробок, – он прогнал жужжащую муху. – Я подумал, что это чушь собачья, и взял пару 42-ого размера. Он их надел, точнее, я на него их надел, потому что он не мог этого сделать, и я пошел спать, – он ненадолго замолчал. – На следующий день он исчез. На кровати осталась только страница с кроссовками. Я искал его везде. Не мог же он уйти сам – он исхудал, как скелет, и больше не двигался. Я подумал, что он выпрыгнул из окна.

– И куда же он ушёл? – девочка почесала щеку.

– В другой мир. Во вселенную, где всё как раньше, где никогда не было Красной, и все живут нормально. Не знаю, как работают эти кроссовки, но Пьерпаоло объяснил мне, что когда их надеваешь, то оказываешься на дороге, ведущей в этот другой мир, – он пожал плечами. – Я побежал в торговый центр, но их там больше не было. Все пропали.

Он повернулся к Анне.

Она уставилась на него:

– А если ты их найдешь, а они больше не действуют?

Пьетро опустил глаза:

– Неужели ты считаешь, что нам уже не спастись? Что нам так и суждено здесь умереть?

– Я ни во что не верю, – взгляд Анны остановился на коричневом пауке, трепещущем в центре дрожащей на ветру паутины. – Мне надо найти брата. Я обещала маме, что не брошу его.

– А потом? Что от этого изменится? Через некоторое время ты умрёшь, а он останется один.

– Но сначала я отвезу его на континент.

– В Калабрию? – Пьетро потёр кончик носа.

– Может, Взрослые спаслись и изобрели вакцину?

– Видишь, ты тоже во что-то веришь.

Анна закрыла глаза.

Пьетро нащупал её пальцы своими. Она сжала его руку.

* * *

Они лежали неподвижно, держась за руки, напряжённые, как две палки колбасы. Прошло бы неизвестно сколько времени, если бы не раздался странный звон.

– Слышишь? – Анна повела головой.

– Что? – Пьетро, казалось, не хотел двигаться.

– Этот шум. Слышишь? – девочка пробралась сквозь ветки и проделала окно в завесе из листьев. В голубом небе плыли густые белые облака. Внизу, подвешенная на стальном тросе к крану, качалась кукла, похожая на человеческий скелет. Анна с трудом могла прикинуть её размеры, но эта штука казалась выше, чем здание банка на площади Маттеотти.

Она была составлена из деревянных досок, соединённых верёвками. Грудь напоминала корпус лодки с отверстием в центре днища. За исключением половины левой ноги и правой руки, ещё не законченной, кукла была полностью покрыта костями. На плечах висели плечевые кости, на бёдрах – бедренные, на ключицах – ключицы. Но самым удивительным был череп, состоящий из черепов, сложенных спиралью. Позвоночник представлял собой мозаику позвонков. Незакреплённые кости стукались друг с другом на ветру.

Пьетро огляделся:

– Доделали в итоге.

– Как красиво! – восхитилась Анна.

– Это нужно для праздника Крошки.

Внизу, вокруг крана, лежали груды костей. Дальше, рядом с длинным сараем из листового металла, стояла автоцистерна, горы шин и стопки дров.

* * *

Анна и Пьетро на четвереньках проползли по песчаному краю пропасти и спустились в карьер. Кукла смотрела на них своими чёрными глазницами, сделанными из тракторных колёс.

Ветер пробегал сквозь кучи песка, пыхтел по двору, поднимая вихри пыли и хлопая дверью сарая. Автоцистерна была в хорошем состоянии, виднелись следы шин, которые она оставила после себя.

Груды костей поменьше делились в зависимости от вида: голени, рёбра, плечи и так далее. Более крупные ещё не разобрали.

Анна разочарованно упёрлась руками в бока:

– Тут никого нет, вернёмся наверх.

– Подожди… – Пьетро опустился на землю.

– Что это? – перебила его Анна.

В глубине долины в ясном небе клубилась пыль.

* * *

Водитель автоцистерны, должно быть, был верующим. Приборная панель была обклеена фотографиями отца Пия и папы Ионна Павла II. По всей длине цистерны красовалась золотистая надпись печатными буквами: "МЕРА ЛЮБВИ – ЭТО ЛЮБОВЬ БЕЗ МЕРЫ".

Пьетро и Анна, присев на водительское кресло, наблюдали через окно за облаком пыли, которое, увеличившись, превратилось в три телеги, запряжённые парами лошадей, похожими на ту, на которой ездил Катио. Но в этих телегах вместо костей ехали дети. Караван остановился под куклой, и все с криком выскочили.

Анна вспомнила, как жёлтый школьный автобус довозил её до ворот начальной школы и вместе с кучей измождённых товарищей она бежала на школьный двор. Разница была в том, что эти дети были голые и худые, как ящерицы.

Глаза девочки метались от одного ребёнка к другому в поисках Астора, но дети все казались одинаковыми. Она думала, что детей держат связанными, как рабов в Древнем Египте, но они были свободны и, казалось, даже довольны. Шестеро старших следовали за ними, как учителя, изо всех сил удерживая в строю. Они ловили одного, а другой убегал. В конце концов их подвели к ряду бочек.

Пьетро ударил себя кулаком по лбу и указал на высокую, полуголую, выкрашенную в белый цвет девочку:

– Вон Анжелика.

Рядом с ней толстый парень с покатыми плечами и бесформенными бёдрами вынимал из бидона горсти синего порошка и бросал в детей, которые исчезали в облаке кобальтового цвета.

– А это Медведь, Розарио.

Анна сжала его за руку:

– Я их уже их видела, они убили Микелини.

Как только операция по окраске была закончена, растрёпанная девочка принесла картонную коробку и раздала всем по бутылочке кока-колы.

После перекуса Анжелика дунула в свисток, и синие разделились на группы. Кто-то брал голенные кости и засовывал их в пакет, висящий на боку, кто-то рылся в кучах. Всё происходило быстро и, видимо, уже не первый раз. Те, у кого пакеты наполнялись, цеплялись за крючья, свисающие с крана, и их поднимали в воздух другие, кто держал верёвки. Как обезьяны, они карабкались по скелету и, раскачиваясь, метались из стороны в сторону, прибивая кости железными гвоздями. Большие снизу руководили ими криком.

Анна прильнула к проёму:

– Вон он! Это он!

– Который?

– Вон тот, – она указала пальцем на мальчика, стоящего на груде костей. – Я пойду за ним.

– Подожди... подожди... – Пьетро попробовал остановить её, но она выскочила из автоцистерны и побежала.

* * *

Астор стоял к ней спиной. В руках он держал тазовую кость, словно руль. Анна метнулась между локтями и позвонками, которые лежали у неё под ногами, протянула руку и ухитрилась схватить его за лодыжку. Малыш взвизгнул и покосился на неё.

Девочка приподнялась и увидела под синей краской голубые глаза мамы, нос папы, кривые зубы Астора. Брови у него были сбриты. Она улыбнулась ему:

– Астор.

Он растерянно смотрел на неё, словно не узнавал, потом сглотнул комок и пробормотал:

– Анна... Анна... – и заплакал.

– Пошли, – Анна протянула ему руку.

Но он только помотал головой с искривлённым от рыданий лицом.

– Астор, пошли.

Брат вытер рукой сопли, стекавшие с губ, но не пошевелился.

– Пошли, – повторила Анна.

Но малыш сделал три шага назад, как креветка, и сел на кучу костей:

– Нет. Не хочу…

– Давай, пошли, – она попыталась улыбнуться.

Пока она добиралась сюда, то всё продумала, за исключением того, что брат не захочет идти с ней. От удивления она смогла только делано улыбнуться:

– Вернёмся к ящерицам.

Астор опустил глаза:

– Ты плохая. Ты сказала мне, что все умерли. Нет никаких монстров, нет этого "снаружи".

Он снова заплакал.

У Анны зазвенело в ушах. Карьер, кости, кукла вращались вокруг неё, как накренившаяся карусель. В горле встал ком. Задыхаясь, он сказала:

– Я делала это ради тебя, чтобы ты не видел ничего плохого. Пойдём, пожалуйста.

Мальчик в синем гриме, размазавшемся от слёз и соплей, глотнул воздуха и вздохнул:

– Не хочу. Здесь такие же дети, как и я.

Анна прыгнула к нему.

– Хватит! – она схватила его за руку. – Я твоя сестра, понял? Здесь решаю я, – и потащила его в пыль. – Ты должен слушаться, придурок!

Ветер донес до неё пронзительный свист. Краем глаза она увидела, как к ней скачут синие.

Астор рывком высвободился и на четвереньках поднялся на груду костей.

* * *

Синие тянули её за волосы и футболку, липли к ногам. Анна свалилась на землю, продолжая наносить удары руками и ногами, но едва отбивалась от одного, в неё вцеплялся другой. С невероятным усилием ей удалось подняться на колени и встать. На ней висела куча детей. Она сделала пару шагов, пытаясь стряхнуть их, но те не сдавались – она со стоном упала в пыль, как задыхающийся Христос.

Они прижимали её к земле за запястья и лодыжки. Её слепило стоящее в зените солнце.

Улыбчивый силуэт, побледнев, спросил её охрипшим голосом:

– Что ты хочешь от Мандолины? Оставь его в покое.

– Какая мандолина? О чём ты? – Анна прищурилась и различила тень Анжелики.

Та была вся выкрашена в белый и такая худющая, будто едва встала из гроба. Ожерелье из костей, на котором в качестве медальона висел птичий череп, свисало между маленьких грудей. На ней была открытая фиолетовая жилетка, а на босых ногах пара скользких камуфляжных брюк. Золотые металлические солнцезащитные очки покоились на орлином носу, пересекаемом чёрной полосой, которая продолжалась на высоких скулах. Волосы, заплетённые в два больших хвоста, падали на плечи. Она подошла к Астору, который, присев на кости, смотрел вдаль, посасывая палец, и погладила его по голове, как собаку:

– Я говорю о нём.

Анна попыталась приподняться, но её мгновенно остановило множество маленьких рук:

– Он не Мандолина. Его зовут Астор. Он мой брат.

– Сколько тебе лет?

Анна обернулась и увидела Медведя. Кубическая голова покоилась на короткой шее. Лицо, выкрашенное в белый цвет, было плоским, как ладонь, а на лбу просвечивало несколько пятен. Бородка, испачканная голубой пылью, соединялась с отросшими усами и шла к шапке вьющихся волос. На нём была потёртая футболка с надписью "Еду в Мексику". Пара бермуд в зелёно-чёрную клеточку спускалась к икрам размером с батон.

Анна плюнула ему под ноги.

Анжелика присела рядом с сигаретой во рту, посмотрела на неё, затянулась, дунула ей в лицо табачным дымом и сунула руку в шорты.

Анна вскрикнула, пытаясь освободиться от хватки синих:

– Оставь меня в покое, сука.

Анжелика схватила её за волосы на лобке и дернула. Между пальцев осталась прядь, которую она внимательно осмотрела:

– Тебе 13 лет, может быть, 14.

Анна зарычала:

– Вы краситесь в белое, чтобы скрыть Красную.

В ответ она получила пощёчину. Анна зажмурилась и заставила себя не плакать.

– Отпустите её, – приказал Розарио, но дети не шевельнулись, смотрели на него, не понимая. – Я сказал, отпустите её.

Он ногой оттолкнул одного, и все отпустили Анну.

– Говоришь, это твой брат? – Медведь почесал бороду.

– Да, – Анна встала на ноги.

– Здесь не нет ни родных, ни двоюродных братьев, ни друзей – он обвёл детей рукой. – Они принадлежат Крошке. А его зовут Мандолина.

– Не называй его Мандолиной, – Анна вдохнула носом. – Его зовут Астор.

– Ты! Как тебя зовут? – спросил Медведь у Астора.

Тот пробормотал что-то невнятное.

– Не слышу, – Медведь прикоснулся к уху. – Как тебя зовут?

Астор посмотрел на сестру, поколебался и ответил:

– Мандолина.

* * *

За последние 4 года жизни Анна много страдала. На её долю выпали грандиозные огненные бедствия, такие как взрыв метанового месторождения, от которых до сих пор ныло сердце. После смерти родителей она погрузилась в такое безграничное и тупое одиночество, что несколько месяцев чувствовала себя идиоткой, но ни разу, ни на секунду мысль о том, чтобы покончить с этим, не коснулась её, потому что она понимала, что жизнь сильнее всего. Жизнь нам не принадлежит, она нам лишь даёт силы. Её жизнь была именно такой – как таракан, который хромает на двух лапах, после того как на него наступили; как змея, которая уползает под ударами мотыги и тащит за собой выпавшие кишки. Анна неосознанно догадывалась, что все существа на этой планете: от улиток до ласточек, включая людей, – должны жить. Это наша задача, это записано в нашей плоти. Надо идти вперёд, не оглядываясь назад, потому что энергия, которая пронизывает нас – мы не можем её контролировать. И даже отчаянные, ослабленные, слепые, мы продолжаем питаться, спать, плыть наперекор водовороту, который тянет нас вниз. И всё же тут, в каменоломне, эта уверенность пошатнулась. Эта "Мандолина", произнесённая тихим голосом, открыла ей новые, более яркие горизонты боли. Анне показалось, что сердце высохло в груди, как цветок в печи, а кровь в венах превратилась в пыль.

* * *

Медведь удовлетворённо улыбнулся. Анжелика с перекошенным лицом усмехнулась. Дети, как выдрессированные обезьяны заржали, подражая хозяевам.

Анна склонила голову и ушла.

* * *

АСТОР ПРОТИВ ДЫМОВЫХ МОНСТРОВ

За 3 дня до этого Астор был королём шелковичной фермы – с небольшой температурой и язвами на нёбе, но достаточно сильный, чтобы играть. К вечеру температура спала, и на рассвете он проснулся в потных простынях.

Из окна дул прохладный ветерок, который приятно ощущался на шее и плечах после такой жары.

Он прищурился, зевнул и потопал на террасу. Солнце стояло над лесом, вытягивая последний глоток свежего воздуха, прежде чем всё погрузится в жару, а над верхушками деревьев небо было ясным, почти белым, но чуть выше темнело, удерживая остатки ночи.

В течение бесконечного жаркого лета Астор понял, что это его любимое время, и ему нравилось наслаждаться им тишине и покое. Это было также любимое время птиц, которые устраивали конкурсы пения. В них участвовали воробьи, дятлы, малиновки, скворцы и оборванные вороны. Ночные птицы: сипухи и совы – предпочитали дремать в гнёздах или как Пеппе 1 и Пеппе 2 – пара сов, на стропилах чердака.

Астор облокотился о перила и пописал, целясь струёй прямо в консервную банку среди сорняков.

Мама указывала в тетради, что нужно справлять нужду в лесу, подальше от дома, а чтобы покакать, надо сначала выкопать лопатой ямку, а после засыпать её. Но сейчас сестры рядом не было, и некоторые вещи, например, мочиться с террасы, если их себе можно позволить, то рассказывать об этом потом необязательно. Какать – нет, он никогда не какал с террасы. Во-первых, потому что задница не проходила между прутьями, во-вторых, потому что так немного противно.

Он спустился вниз и нашел в коробочке еду, которую оставила ему Анна. Он проглотил банку чечевицы, довольно срыгнул, поднял с земли мобильник и поднёс к уху:

– Анна! Анна! Ты где? Когда вернешься?

– Сейчас убью монстра и вернусь, – ответил он сам себе гнусавым голосом, который должен был напоминать голос сестры. – Я нашла шоколаду, хочешь?

– Конечно. Чипсы тоже приноси.

Потом он позвонил мохнатым ящерицам:

– Привет! Я проснулся! Увидимся в лесу. Через некоторое время я приду.

Он отбросил телефон и вернулся наверх.

Астор зашёл в ванную, забрался на табурет и посмотрел на себя в зеркало.

Каждый раз он находил что-то интересное на носу, куда совал ручку зубной щетки, на розовых дёснах, которые становились белыми, если на них нажать, на ушах, которые, если их согнуть, мгновенно принимали прежнюю форму. Он хлопал себя по животу, как по барабану, брал писюн и оттягивал кожу на кончике. Показывалась, в зависимости от освещения, влажная головка розового головастика, слепой змеи или воробьиное яйцо.

В тот день его внимание привлекли собственные брови. Зачем они вообще нужны? Зачем ему эти две одинаковые рощицы, которых пустыня лба отделяет от большого леса волос?

Он открыл белый шкаф, взял между банок одноразовую бритву и побрился.

– Вот, так-то лучше, – сказал он.

Теперь на месте бровей у него было два светлых пятна, отчего он становился похожим на ящерицу.

В коробочке с аспирином он держал запасной ключ. Сестра не знает, что он нашёл запасной ключ к маминой комнате. Он повернул ключом в замке и распахнул дверь. Было темно. Он отодвинул занавеску, и на стене нарисовалась полоска света.

Секрет того, чтобы не быть обнаруженным, заключался в том, чтобы положить всё на место, стараясь не стереть пыль. Однако мамин скелет он никогда не трогал. Все драгоценности и украшения разложила Анна, он лишь помогал советом.

Он достал из книжного шкафа "Большую книгу о динозаврах", сел на землю, под свет и начал листать её. Он знал её наизусть, но каждый раз замечал новые детали: странный коготь, колючий хвост, цвет перьев.

Сестра рассказывала, что видела много динозавров во время своих путешествий в “снаружи”. Дымовые монстры лишь травили тебя вонью, а динозавры могли съесть живьём. Он тоже кого-то замечал, когда сидел на дереве на краю леса. Его любимцем был гетеродонтозавр – малыш чуть больше кошки, весь фиолетовый, с клювом и красивым заострённым хвостом. На рисунке он не казался злым.

Указательным пальцем он провёл по печатным строками и, напрягшись, прочитал вслух:

– У гетеродонтозавра было три вида зубов. Передними, маленькими, он срывал листья, задними, более плоскими, он пережёвывал пищу. А у самцов по бокам челюсти было два длинных зуба, – на углу страницы, в желтом квадрате, стоял вопрос: – А у тебя сколько разных видов зубов?

Он потрогал свои зубы и хмыкнул:

– У меня одни зубы нормальные, а другие болят.

Его взгляд упал на шкаф. Створка была приоткрыта. Внутри висела мамина одежда. Одно платье длиннее других был того же пурпурного цвета, что и гетеродонтозавр. Он подошёл и почесал шею. Если сестра узнает, что он был в комнате и трогал мамину одежду, она надаёт ему по шее. Нужно соблюдать осторожность.

Он забрался на стул и вдохнул запах из шкафа, похожий на зелёные конфеты, после жевания которых щиплет в носу. Это был запах мамы.

Он потянулся, снял платье с вешалки, соскочил со стула и сравнил его цвет с рисунком. Одинаковый.

Астор надел его и посмотрелся в зеркало. Сидит идеально, правда подол волочится сзади, а шейный вырез доходит до пупка. На нижней полке шкафа были аккуратно расставлены туфли.

Он достал пару красных, на высоком каблуке, с ремешком. Если надеть их на ноги, будет страшно неудобно, но этим длинным и острым каблуком можно убивать змей.

Он покрутился на месте, широко раскрыв руки, словно балансируя на гимнастическом бревне, затем натянул себе платье на голову, закрыв лицо.

– Р-р-р-р... р-р-р... – рычал он, подражая гетеродонтозавру. – Сейчас я вас всех съем...

Затем в полуслепую, стуча каблуками, он закрыл дверь, вернул ключ на место и спустился по лестнице. Он прошёл через гостиную и, спотыкаясь, вышел на веранду. Он выставил вперёд пальцы, как острые когти.

– Вот и я. Спасайся, кто...

Что это было?

Сквозь эластичную ткань, покрывавшую ему глаза, ему показалось, что он что-то видит – чёрный силуэт, который движется вдалеке.

– Анна! Ты вернулась… я сейчас же повешу платье на место, – он открыл лицо. – Я его не испортил...

Посреди подъездной дорожки в зарослях самшита стояли человеческие фигуры.

Астор закрыл глаза, снова открыл их, челюсть у него отвисла, а мышцы лица сжались в гримасе ужаса.

Двое детей, оба в белой краске, из которых один толкал тачку, и ещё синие дети шагали прямо к нему.

От страха он весь сжался. Сто тысяч миллиардов клеток, составлявших его организм, прижались друг к другу, как выводок птенцов. Желудок сжался, легкие сжались, как пакеты с хлебом в кулаке, сердце пропустило несколько ударов, а мочевой пузырь расслабился.

Астор опустил голову. Горячая струя стекла по ногам и намочила мамино платье.

Фигуры приблизились.

Он решил закрыть глаза и сосчитать до шести, так как дальше считать не умел.

Раз, два, три, четыре, пять и шесть.

Он снова открыл глаза.

Они стали ещё ближе. Маленькие были не совсем синие, они казались покрытыми краской и издавали странные звуки.

Призраки.

Призраки, которые по какой-то неизвестной ему причине сумели проникнуть в волшебный лес. Анна рассказывала, что они безобидны, сотканы из воздуха – пыль прошлых жизней. Кто ещё это мог быть? На свете есть только он, сестра и лесные звери. Значит, это призраки. Он решил проигнорировать их и вернуться в дом, но его будто парализовало. Он ничем не мог пошевелить, только сжал задницу. Дрожь пробежала по голове. Вставшие дыбом волосы тряслись, как усики.

Два больших призрака, мальчик и девочка, указывали на него.

Они заметили меня.

Ноги не шевелились, и Астор упал вперёд, напряжённый, как манекен, выскочил из красных туфлей и ударился лбом о бетон. Он лежал у лестницы, вытянув вперёд руки, как верующий лежит ниц перед своими божествами.

Грязные ноги с чёрными ногтями, в порванных ботинках, с поцарапанными лодыжками скользили мимо него, осыпая смехом, пинками и визгом. Парочка, входя в дом, прошлась по Астору, как по коврику. Никто не удостоил его ни взглядом, ни словом.

А если это я призрак?

Освещение сразу погасло, заглушённое стуком крови в барабанных перепонках. Он даже не пошевелился, когда услышал гул голосов в гостиной и понял, что призраки говорят так же, как он.

– Посмотри, сколько всего, – сказал один.

– Поднимусь наверх, – сказал другой.

Надо не мешать им, не беспокоить, вести себя хорошо. Тогда они как появились, так и исчезнут. Но чем больше он повторял про себя, что нужно не двигаться, тем больше ему хотелось на них посмотреть. В душе боролись страх и любопытство, и в конце концов страх капитулировал.

Астор поднялся на ноги и неуклюжими шагами, подобрав край платья руками, как девица XIX века, подошёл ко входу. Голова качалась вправо и влево, он был похож на марионетку с пружиной вместо шеи.

Синие дети ему очень нравились. Они напоминали мышей, которые ночью делают всё, что им заблагорассудится. Они разбрасывали вещи, забирались на книжные полки, прыгали по кучам мусора. Один втиснулся в его педальную машину, а другой толкал к стене. Один собирал вещи и клал их в жёлтый пакет, который держал под рукой.

Астор зачарованно наблюдал за разграблением, будто это был не его дом. Его взгляд выхватывал из общей картины рты, носы, глаза, руки, любопытство на лицах, писюны, разноцветные задницы, непонятные движения и слова. Прислонившись к дверному косяку, он рассеянно трогал свой писюн и молча следил за самым необыкновенным зрелищем в своей жизни.

В какой-то момент один из этих синих хорьков, вытащив из дома его мягкую игрушку в виде собаки, наподдал ему и свалил на землю. Астор так и остался лежать с дурацкой улыбкой.

Толстый мальчик, весь выкрашенный в белый цвет, с костяным ожерельем на груди, сидел в кресле и держал в руках мандолину Анны.

– Ты здесь живёшь?

Мальчик был совершенно безобразен. У него были толстые, как брёвна, ноги, распухший живот, и длинные волосы везде, даже на подбородке.

– Ты понимаешь, что я тебе говорю?

Астор молча смотрел на него.

– Тут ещё один, но он не умеет говорить, – проорал призрак в сторону лестницы.

– Иди и посмотри, что они сделали. Это так красиво, – ответил ему сверху другой голос.

Должно быть, они пробрались в комнату мамы. Конечно, скелет в украшениях – это красиво.

Тонкая, как волос, трещина пробежала по его уверенности, протянулась по сложному, но правильному пути мыслей, и в мгновение всё встало на свои места. Астор понял, что это не призраки. Они такие же живые, как он, сестра и лесные звери.

Они не прозрачные, как призраки, воняют, держат вещи в руках, пьют, разговаривают, разносят его игрушечную машинку. От осознания стало радостнее, и новое чувство согрело сердце. Существуют и другие живые дети! Они спаслись от дымовых монстров, динозавров, смертоносных газов. Жаль только, что тут нет Анны, чтобы показать их ей.

Он сглотнул и стал заикаться:

– В-в-в... – он вздохнул и закончил фразу: – Вы живы?

Толстый мальчишка разразился раскатистым смехом.

– Ну, да, пока живы. Но нам недолго осталось.

Он обратился наверх:

– Анжелика, я ошибся. Оказывается, он умеет говорить, – затем он подозвал Астора ближе. – Иди сюда.

И Астор, словно ему приказывал бог, повиновался.

Толстый мальчишка улыбнулся ему и похлопал себя по бедрам:

– Сюда.

Астор прищурился, его лицо исказилось от страха.

– Не бойся, – бог протянул руку.

Ребёнок рассмотрел её – она была коренастой, широкой, а ногти толстыми и жёлтыми. Средним пальцем он коснулся её, колеблясь, будто его могло ударить молнией.

– Видишь? Они из плоти и костей.

Астор посмотрел на футболку с надписью: «Еду в Мексику».

– Мексика... – пробормотал он.

Парень недоверчиво покачал головой:

– Ух… Ты и читать умеешь? Молодец! – он схватил Астора за бёдра и усадил себе на колени.

Малыш чуть не упал в обморок. Голова отяжелела, будто налилась свинцом, но мысли носились легко, как газы, и смешивались друг с другом. Он огляделся. Синие дрались из-за шарфа. Он рассматривал того, кто усадил его себе на колени, волосы на подбородке и белую пасту, покрывавшую ему щёки.

– Вы добрые? – спросил он.

Тот крепко сжал его, словно оценивая, сколько он весит.

– Кто научил тебя читать?

– Анна.

– Молодец твоя Анна. Впервые вижу малыша, который умеет читать. Меня зовут Розарио. Как тебя зовут?

– Астор.

– Ну и имечко, – он протянул ему мандолину. – Умеешь на ней играть?

Астор взял и ущипнул единственную уцелевшую струну.

– Знаешь, как это называется?

– Гитара.

– Нет, это не гитара, это мандолина, – тот смерил его взглядом. – Вот... буду звать тебя Мандолина, мне так больше нравится, – он опустил его на землю и закричал высоким мужским голосом: – Анжелика, нам пора, уже поздно!

Он сунул руку в карман и достал батончик "Марс", развернул его и откусил, оглядываясь по сторонам, словно в поисках, чего бы взять.

Анжелика спустилась вниз по лестнице вся в драгоценностях, как Мадонна Трапани. В руке у неё был череп Марии-Грации Дзанкетта.

Мадонна Трапани

Все дети, большие и маленькие, вышли из дома, нагруженные вещами.

Астор, как утёнок, поплёлся за ними. Он ни о чём не спрашивал, шёл среди других босиком и тащил за собой платье. Он забыл обо всем: об Анне, о доме, о том, кто он такой.

Синие побежали вперёд, но он остался рядом с Розарио, который толкал тачку, полную еды, попыхивая сигареткой. Анжелика остановилась, осмотрела череп и, пожав плечами, выбросила его в сорняки.

Астор отбежал и подобрал его:

– Это мама.

– Брось.

Синие вышли за ворота. Анжелика пропустила вперёд Розарио и посмотрела на Астора, который, стоя посреди дорожки с черепом в руках, напоминал баскетболиста, готового к штрафному броску.

– Шевелись, – приказала она.

Астор неподвижно смотрел на неё.

За воротами было “снаружи”, туда нельзя, он задохнётся.

– Шевелись, – повторила девочка.

Он помотал головой.

– Он не хочет идти, – обратилась Анжелика к Розарио.

Тот остановился, поставил тачку на место, в последний раз затянулся и выбросил окурок:

– Мандолина? Ну что, так и будешь стоять?

Астор не пошевелился.

Девочка вернулась, подняв глаза к небу, и схватила его за запястье.

Мальчик сделал два шага, затем протестующе застонал и упёрся ногами в землю.

Анжелика дёрнула его. Череп покатился по траве.

– Идиот! Пошли! – прорычала он, скалясь острыми зубами, торчащими из тёмных десен.

Она схватила его за шею, но Астор впился зубами ей в руку.

Девочка вскрикнула и другой рукой залепила ему пощёчину – он отлетел на землю.

– Сейчас я покажу тебе...

Астор не понимал. Ему же нельзя выходить за ворота. Неужели они хотят, чтобы он умер? Он почувствовал, как начинает плакать. Он поднял руки, чтобы защититься, но Анжелика лягнула его ногой в задницу.

Мальчик попытался встать, споткнулся, прополз несколько метров на четвереньках, затем снова встал. Работая ногами и руками, он перелез через куст шиповника и побежал прочь.

Лес приветствовал его.

Сзади послышались свист, крики и голос Розарио.

– Ловите его! Ловите его!

Астор метался среди колючих кустов, цеплявшихся за платье, спотыкался об упавшие ветки, прыгал по поросшим мхом камням, тонул ногами в грязи.

Они не могли его поймать. Он был в своём королевстве, тут он родился, эти 4 гектара земли он исследовал сантиметр за сантиметром, находя ямы, норы, деревья, на которые можно залезть. Они тоже могли быть особыми существами, но никто из них не знал леса лучше него. Если бы только не это проклятое платье, которое повсюду цепляется. Он сорвал его с себя, как змеиную кожу, и голым начал ещё проворнее скакать по чаще.

Солнце проглядывало сквозь зелёный свод, окрашивая подлесок лужами золотистого света, шары мошек гудели между стволами. Астор пробегал мимо них, ловя открытым ртом.

Он обернулся.

"Молодец. Ты от них убежал", – шептали ему мохнатые ящерицы, выглядывающие из-за веток.

Переведя дыхание и уняв бешено колотящееся в груди сердце, он сел на валун и вынул из пятки шип.

Убежав очертя голову, он оказался вдали от дома, на открытом участке леса рядом с дорогой. Пожар поглотил самые молодые деревья, остались только поджаренные стволы, колючки и проволочная сетка забора, вся расплавленная. Большой коричневый, узловатый дуб выдержал пожар и высунулся за границу, где огонь обжёг ему пальцы.

Когда вихрь мыслей успокоился, Астор осмотрел раны. Красные полосы исчертили ему бёдра, икры, нежную кожу живота. Они ещё не болели, но скоро он их почувствует.

Он был уверен, что оторвался от детей, но ошибался.

Он заметил их, потому что синий цвет хорошо виден на фоне коричневого и зелёного.

Там не было дыры, чтобы спрятаться.

Лезь на дерево.

Он бросился на бревно и ловким прыжком вцепился в первую ветку, потом запрыгнул на другую и ещё на следующую. Он остановился только тогда, когда понял, что его не схватят.

С земли синие указывали на него пальцем.

Пара из них забралась на дуб таким же способом, как и он.

Астор хотел подняться выше, но следующая развилка была слишком далеко. Движимый отчаянием, он обхватил ветку, которая вскоре стала слишком тонкой, чтобы держать его. Он присел, схватившись за сухие листья и скрежеща зубами.

Внизу подошли Анжелика и Розарио.

– Мандолина, что ты делаешь? Почему ты не хочешь пойти с нами? – спросил толстый мальчишка. – Мы отведём тебя к Крошке.

Два преследователя, ловкие как обезьяны, поползли к нему по ветке.

Астор попятился назад, дерево качалось между его ягодицами, затем, не оценив высоты, а также вреда, который он мог себе причинить, и что он угодит прямо в гущу врагов, он спрыгнул вниз. В воздухе он сделал полу-сальто и приземлился боком на траву, достаточно мягкую, чтобы не сломать спину.

В голове всё дрожало, будто вместо мозга ему поставили сердце, перед глазами носились разряды жёлтых огней. Во рту ощущался кислый вкус чечевицы. Ему удалось встать на ноги.

Мир вокруг шатался: солнце среди пожелтевших листьев дуба, лес, Розарио, Анжелика, синие дети, сгоревшие поля, остатки забора.

Он был в “снаружи”.

Он разинул рот в немом крике, поднес руки к шее и рухнул на колени.

Ядовитый воздух, невидимый газ, проникал ему в поры, в уши, в нос и в задницу. Он не мог дышать. Он умирал. Он задыхался, вдыхая яд. Вдалеке тяжёлыми шагами, от которых дрожит земля, к нему спешат дымовые монстры – большие, как горы, и плотные, как страх, душивший его. Топ. Топ. Топ. Они идут. Скоро, очень скоро, он умрёт. Он очутится среди муравьев, кузнечиков и ящериц, которых убил. Он встретится с мамой, где бы она ни была.

Перед ним стоял Розарио. Он говорил с ним, сложив руки на бедрах и качая головой. Почему он смеётся? Тут нет ничего смешного.

В ушах Астора жужжали миллионы пчёл, и всё же смысл слов достиг его разума.

– Мандолина, ты же случаем не умираешь?

Он открыл глаза и закивал головой.

– Ты уверен?

– Они идут... – Астор поднял руку к солнцу.

– Кто?

– Монстры ... – он упал на спину, вытянув руки и ноги, скрежеща зубами и издавая гортанные звуки.

– Что он вообще делает? – спросила Анжелика.

– Понятия не имею, – Розарио повернулся к детям, собравшимся вокруг Астора. – Поднимите его, а то уже поздно.

7.

– Стой! Подожди немного!

Анна шла со стиснутыми кулаками по склону, ведущему из каменоломни к отелю, а за ней бежал Пьетро.

– Ты куда? Стой.

Она ускорила шаг.

Пьетро не отставал.

– Подожди... – он схватил её за плечо. – Анна!

Девочка резко высвободилась и взобралась на оползень, закрывавший гребень склона. Она увязла ногами в земле, сделала пару шагов и опустилась на колени, тяжело дыша.

– Анна, может, выслушаешь меня?

– Чего ты хочешь?

– Там была Анжелика... я не мог высовываться, – Пьетро сглотнул. – Мы выкрадем его ночью. Я знаю, где они спят.

– Выкрадем? – девочка кисло улыбнулась. – Кого?

– Твоего брата. Дождёмся ночи и выкрадем. Ты и я. Обещаю.

Анна склонила голову набок, словно Пьетро говорил на иностранном языке.

– Ты – понторез. А ещё трус. О ком ты говоришь? О нас с тобой? Да кто ты вообще такой? И главное, какого хрена тебе от меня надо? – она говорила всё громче и срывалась на крик. – Разве я тебя знаю? Мы друзья? Братья? – она толкнула его, и Пьетро сел на землю. – Лучше оставь меня в покое. Я не такая добрая, как Анжелика. Иди ищи свои кроссовки, иди…

На четвереньках, спотыкаясь, она перебралась через обвал и пошла дальше.

Пьетро не последовал за ней.

– Я привёл тебя к брату! – закричал он. – Ты сама ушла... я пытался остановить тебя, но ты...

Анна заткнула уши.

Этот трус ничем ей не помог. А трусов она ненавидела больше всего на свете.

* * *

Она прошла по отелю и вышла на тропу, спускающуюся по скрытому туманом склону холма.

Нужно выкинуть из головы Астора, Пьетро и уйти. Она представила, как сердце покрывается грязью, как улей гигантских ос.

Теперь можешь делать всё, что хочешь. Ты свободна.

От ветерка она открыла глаза. На склоне, покрытом сгоревшим мусором, стояло один на другом три больших бетонных резервуара в окружении пальм. Резервуары были облицованы синим пластиком и большими охристыми камнями. Нижний, накрытый паровым колпаком, был наполнен водой, пахнущей гнилыми яйцами. Дымящаяся желтоватая струйка текла из бетонной трубы в бассейн, покрытый известняком. Головы появлялись и исчезали среди паров, как буи в туманной гавани.

Анна спустилась по лестнице, прошла мимо детей, спавших у костра. Она взяла бутылку, наполовину наполненную чёрной жидкостью, как те, которые раздавали в амфитеатре,

разделась догола, скомкала одежду, спрятала её за ряд бочек, села на край бассейна и с размаху плюхнулась в воду. Тепло разлилось по груди и обволокло ноющие мышцы – она чуть не вскрикнула от удовольствия. Внизу, в полуметре, торчало сиденье. Она села, высовывая голову над поверхностью, и свесила ноги, прижавшись затылком к стене. Вода плескалась у неё в ушах. Анна прильнула к бутылке. Пойло густой рекой полилось в желудок. Оно было сладким и одновременно горьким.

Она слышала тихий голос других купальщиков, воробьёв на деревьях, ветер в пальмах.

Астор повзрослел и ушёл. Она ему больше не нужна.

Тем лучше.

– Как они его прозвали? Мандолина? – весело прошептала она.

Чёрная жидкость подействовала. Анна плавала не сколько в воде, сколько внутри себя.

Несколько голов подобрались к ней, будто их прибило течением, и обступили.

Веки отяжелели. В этих опалесцирующих испарениях она не могла разглядеть лиц – все были похожи на тюленей.

В оцепеневшем мозгу прозвенел колокольчик опасности, но она его не слышала, устав вечно быть в напряжении.

У неё вырвали из рук бутылку. Хотелось возразить, но язык не ворочался. Хотелось выйти из воды, но это было бы слишком утомительно. Она закрыла глаза. Ошеломлённая и далекая от всего, она мечтала собрать свои грустные мысли, смотать их в клубки и забросить в какую-нибудь тёмную дыру.

Солнце высветило пятно в серных облаках. Тепло, поднимавшееся со дна бассейна, несло водоросли, медленно всплывающие пузыри и грязь. Ей казалось, что противоположный край отодвинулся, а сам бассейн превратился в огромную сковородку с дымящимся бульоном, в который повар набросал все ингредиенты для готовки.

Мама на Рождество готовила тортеллини с отварным мясом и картофелем. Вот она ставит супницу на стол в гостиной. "Такие готовят в Бассано". И выливает в тарелку много зеленых лягушек, которые плавают в бульоне, залитом маслом.

Анна покачивалась в собственном теле, падала внутрь, медленно плавала, как перо в колодце из плоти, и оказывалась в тёплой, уютной пещере. Когда она смотрел вверх, круглая тёмная дыра над ней оказывалась у неё во рту. Сквозь зубы она видела, как текут облака.

Стоявшие вокруг неё, терлись о неё, кто-то размазывал грязь по её лицу и говорил с ней искажённым голосом, который, казалось, раздавался из трубы. Она чувствовала, как они касаются пальцами её носа, щёк, губ. Они прорубали борозды у неё в коже, как плуг в мокрой земле.

– Пить хочу, – буркнула она, сплёвывая зловонную воду, наполнившую приоткрытый рот.

Пойло теперь казалось ей солёным. Туман менял цвет с серого на зелёный и с зелёного на розовый.

– Ты симпотная. У тебя уже была кровь? – спросил голос.

Она не могла говорить. Слова доходили до нёба, но не было сил, необходимых облечь их в звуки. Они скапливались во рту, как кислые серебряные украшения. Она чувствовала на языке острые края колец и серёжек. Она подняла руку – рука была прозрачная. Под кожей текли золотистые ручейки между пучками только что скошенного сена.

– Ты очень симпатичная, – повторил голос.

Анна расхохоталась.

Руки скользили по ногам и животу, сжимали груди и соски. Пальцы ощупывали ей рот, искали язык, оттягивали губы, другие опускались между бёдер. Она выгнула спину, извиваясь и, вытянув руки, вцепилась в шею одного, ткнулась лицом в его мокрые волосы, оцарапав ему спину. Ей дышали в уши, прижимались губами к её губам. С ней боролись, ей раздвинули ноги, схватили за ноги и за подмышки. Она закричала, когда кто-то укусил ей сосок, но чья-то рука заткнула ей рот. После невероятного усилия воли сознание вновь всплыло, и Анна принялась пинаться, размахивать руками, извиваться и глотать тёплое и вонючее пойло, которое хлынуло ей в горло. Кашлянув, она вцепилась в борт бассейна и потянулась к краю, но ей тисками сжали лодыжки и потянули обратно.

Анна вытянула руки и вцепилась пальцами в землю, двинула пяткой кому-то в нос и под всеобщее негодование высвободилась.

Задыхаясь и вся дрожа, она поднялась на ноги, прикрывая руками живот, не переставая кашлять и отплёвываться. Розовая кожа дымилась, словно кипела. Она сделала несколько неуверенных шагов в холоде, потирая грудь и стуча зубами. Она направилась к бочкам, где спрятала одежду, но её там уже не было.

Она прислонилась к стенке, раскрыла рот и блеванула горячим, кислым потоком, которым запачкала себе ноги. Ей сразу стало лучше, но голова продолжала кружиться, а дрожь не проходила. Он побежала вокруг бассейна, между другими телами, нашла потрёпанную красную кофту, которая доходила ей до колен, и закатала рукава. Она надела кроссовки и, пошатываясь, направилась к лестнице.

Холм наклонялся в сторону, и она, пытаясь выпрямить его, бросалась в другую. Повсюду были чёрные фигуры. Стены отеля прогибались и падали на неё, как бетонные шпалы. В ужасе она подняла руки, чтобы защититься, и отступила, столкнувшись с кем–то. Её оттолкнули и сказали:

– Пасхальные утки.

Скрючившись, словно её ударили ножом в живот, она направилась к сараю.

Дверь была заколочена. Она обошла здание, постучав кулаками по стенам из листового металла. Прижавшись лбом к карнизу, она разрыдалась, измученная, позволив себе соскользнуть на землю.

Здание стояло на бетонных блоках. Она пролезла под него. Здесь никто её не найдёт.

Действие пойла испарялось из тела с каждым медленным зелёным выдохом.

* * *

Праздник Огня отмечался 2 ноября 2020 года, в день мёртвых. Совпадение дат было определённо случайным.

На Сицилии говорили, что в ночь с 1 на 2 ноября умершие приходят из загробной жизни на поиски родственников и приносят детям подарки и сладости. Малыши просыпались и по подсказкам родителей, находили среди одеял, в шкафах и под подушками диванов "кроцци-мотту" – хрустящее печенье с начинкой из жареного миндаля, шоколадки и другие сладости.

Кроцци-мотту

Возможно, некоторые из сирот в "Гранд-Отеле Термы Элизы" ещё помнили охоту за угощениями, но счёт времени был утерян. Торжества, именины и дни рождения больше ничего не значили. Сейчас Красная Лихорадка отмеряла время пятнами, узелками и гнойниками. Если кто-то носил на запястье часы, это было больше из тщеславия. На бартерном рынке часы стоили столько же, сколько мобильный телефон, компьютер или Боинг-747 – меньше, чем пачка "Smarties".

* * *

Когда солнце появилось в углублении между двумя холмами перед отелем, было 7:10 утра, но немногие смогли насладиться зрелищем.

У многих этой ночью страданиязакончились. Многие спали под действием алкоголя, лекарств и "Слёз Крошки". Другие, ожидая неизбежного конца, смотрели в пустоту ледяными зрачками и со сжатыми губами, как мистики в муках видений, или ворочались, задыхаясь от кашля и мокроты, сгорая от лихорадки. Третьи бродили, завернувшись в одеяла, сгорбившись и поджав тонкие ноги, в поисках остатков какой-нибудь еды.

Солнечная точка растаяла, как масло на чёрной сковороде, объяла оранжевый купол, ушла с холмов, окрасив небо пурпурной пеной и простирая лучи к гостинице. В 8:10 солнце заглянуло под сарай.

Анна, зависнув между бодрствованием и сном, почувствовала его на шее сквозь сомкнутые веки. Голову будто сжимало тисками, живот болел, но действие пойла прошло. Она сжала пальцы и провела языком по зубам. Она не помнила, чем там всё закончилось и даже что произошло в бассейне, но по-прежнему ощущала на себе хищные руки мальчишек. От смущения она то и дело вздрагивала. Анна открыла глаза и сосредоточилась на покрытых паутиной половицах сарая в нескольких дюймах от носа над собой.

Отсюда надо уходить.

Она вылезла из-под хижины и прищурилась на солнце. Толпа увеличилась, и свободного места больше не было. Все сидели вокруг потухших костров и укрывались от холода полиэтиленовой пленкой, одеялами и картонными коробками. Узкая дорожка, ведущая к выходу, пересекалась потоком, переплетавшимся в двух направлениях.

Анна направилась к воротам мимо амфитеатра. Солнце сверкало на осколках бутылок, консервных банках и блестящих пластиковых упаковках. На трибунах скопились больные, которые хором хрипели, кашляли и стонали. Стражники уносили тех, кто не дожил до рассвета, и складывали их под колонны. У безжизненного трупа что-то пела длинноволосая девочка.

Анна пошла по крытому проходу к воротам, но продвигаться вперёд против течения было трудно. Её прижало к стене. Никто больше не сторожил входы.

Она задумалась, куда идти.

Шелковичная ферма подверглась осквернению, а ехать в Калабрию без Астора не имело смысла. Без Астора ничего не имело смысла. Она росла с братом, как дерево растёт за колючей проволокой, они слились воедино и теперь были единым целым.

Она смотрела на впалые лица, на потухшие глаза детей, которые толкались, чтобы войти.

Она была одна из них, одна из многих, сбитая с толку в этой толпе отчаявшихся – сардина в стае сардин, которую Красная Лихорадка сожрёт, как голодная акула, не слишком разбираясь.

Она позволила толпе вынести себя назад.

* * *

Между двумя заржавевшими землеройными машинами дети, все мальчишки, сидели в укромном уголке и разжигали огонь из кусков картона и дерева. Они передавали друг другу консервные банки и пачки печенья.

Анна, наблюдавшая за ними со слюной во рту, набралась смелости, подошла ближе и спросила:

– Поделитесь?

Те переглянулись.

Анна сложила руки в безмолвной молитве.

Кто знает, может быть, они разглядели её красоту под прядями грязных волос, и грязь, покрывавшую её лицо, или им просто стало её жаль, но они сделали ей знак сесть и передали банку.

Анна достала мокрый, слизкий маринованный огурец, который показался ей восхитительным. Он съела его в мгновение ока и пальцами поискала в нижней части банки остатки.

Увидев её такой голодной, какой-то бритый мальчик с женскими чертами порылся в сумке, которую держал между ног, и протянул ей другую банку.

Анна, даже не прочитав, что это было, отвинтила крышку и сунула кашицу в рот. Она была безвкусной. Не спрашивая разрешения, она подняла с земли бутылку "Спрайта" и прильнула к ней, а потом посмотрела на мальчишек. Все они были одеты в одинаковые узкие красные майки с номером на спине, а среди вещей был оранжевый мяч.

Оказалось, что они были выжившими из детской баскетбольной команды города Агридженто. После эпидемии они собрались в спортзале и прожили там вместе последние 4 года, делая вылазки за продуктами. Старшие уже умерли. Чтобы добраться до отеля, им потребовалось много времени, с ними много всего случилось. На них нападали собаки, а затем другие дети ночью ограбили их и избили просто так. Нападающего команды зарезали, а правого защитника укусила гадюкой, когда они шли через поле.

– Знаешь, когда начнётся вечеринка? – спросил у неё блондин, вытирая чёлку перед глазами.

– Я ничего не знаю, – Анна поставила банку с соусом песто рядом с углями. Она любила этот зелёный соус.

– Говорят, Крошка очень высокая. Выше двух метров ростом, – сказал другой мальчик, длинный и тощий, как палочник – должно быть, капитан команды.

Бритый был несогласен:

– Нет, говорят, она красивая. Её держат взаперти в номере 237 отеля.

У каждого была своя версия.

Анна хлебнула ещё "Спрайта":

– Как думаете, почему они её никому не показывают?

Остальные молча посмотрели на неё.

– Потому что нет никакой Крошки. Это всё враки. Все Взрослые умерли.

– Нет, она особенная, – запротестовал тощий. – Ей удалось выздороветь. У неё есть... как это называется…

– Иммунитет, – подсказал другой в шерстяной шапке, сдвинутой на лоб. – В её крови есть вещества, убивающие вирус.

Анна лукаво усмехнулась и повторила:

– Все Взрослые умерли, или вы не помните? – она указала пальцем на гостиницу. – Весь этот бардак лишь затем, чтобы те, у кого ожерелья, обирали тех, кто сюда приходит. Бьюсь об заклад, не будет никакой вечеринки, они вас разыгрывают.

Мальчишки замолчали, уставившись в пламя.

Один, стоявший в сторонке, с губами, полными гнойников и корочек, сказал тусклым голосом:

– Ты ошибаешься. Крошка существует, – и кашлянул, словно выплевывая легкие. – Её сожгут, мы съедим пепел – и вылечимся от Красной.

– Верьте, во что хотите, – она вынула из костра банку песто, сунул в неё указательный палец и лизнула.

Атмосфера изменилась. Теперь на неё смотрели не столь дружелюбно.

Анна провела языком по губам:

– Я всегда добавляла его в макароны.

Больной мальчик тяжело вздохнул:

– А ты что здесь делаешь?

До болезни он, должно быть, был толстым, но теперь кожа висела на костях, как платье на вешалке.

– Я приехала сюда за одним... Но его здесь не оказалось. Я скоро уйду.

– Тогда уходи прямо сейчас, – сказал ей капитан. – Мы уверены, что спасёмся, потому что мы самые сильные... – он переглянулся с остальными и поднёс руку к уху. – Кто мы?

– Клуб святого Иосифа! – закричали все, поднимая руки.

Анна встала и поискала свободное место у стенки.

В нескольких футах от неё мальчишки рылись в куче мусора и дрались за одеяло.

* * *

Остаток дня она провела в поисках еды и дрёме. Она попыталась войти в отель, но у неё не было ожерелья, и её прогнали.

Ходили слухи, что Праздник Огня будет уже этим вечером. Кто-то видел, как группы стражников строят баррикады у каменоломни, ходили рассказы о движущемся грузовике.

Даже Анна убеждалась, что что-то намечается. Детей было много, и нетерпенье грозило вылиться в бунт.

Она бесцельно бродила в толпе. Зажигалки, свечи, фонарики поблёскивали в черноте ночи, а простыни вздымались, как яркие паруса на растянувшихся телах. Костры извергали искры и пожирали автошины, дрова, пластик и всё, что горело. Барабаны быстро и ритмично застучали. Пару раз она сталкивалась с Пьетро. Он вертелся поблизости, но не приближался.

От усталости мысли текли медленно и теряли всякий смысл.

– Прости…

Кто-то тронул её за плечо.

Она обернулась и столкнулась с незнакомым мальчиком-обезьяной с овальной головой, будто сделанной из поролона, заостренным носом и двумя чёрными глазами. Плечи у него были покатые, как крыша. Он покрасил лицо в красный и белый цвета, а рот – в зелёный, будто собирался на матч Италии. Он был голый, если не считать трусиков, удерживаемых чёрной резинкой с надписью "Sexy boy" чуть выше ягодиц. Он ткнул в неё пальцем.

– Это мой свитер. Ты забрала его у бассейна.

– Ты об этом? – Анна сжала в руках потрёпанный свитер.

– Да. Верни мне его, пожалуйста, – он не выговаривал "р" и "п".

Девочка пожала плечами.

– Он достался мне от деда Паоло, – пояснил мальчик.

Пламя костров сияло на слишком совершенной улыбке, которая играла у него на губах.

Голос разума умолял Анну промолчать, но она проигнорировала его:

– Зубные протезы у тебя тоже от деда Паоло?

Здоровяк резко изменился в лице:

– Отдай. Иначе я…

– Что? – Анна заметила, что оцепенение, которое не покидало её весь день, исчезло. Адреналин воспламенял, и она снова почувствовала себя живой и стервозной.

– Ладно. Вот, держи.

С криком она набросилась на него, стукнув головой в пухлый живот. С таким же успехом можно было стукнуться головой о дверцу холодильника. Она отскочила от него и плюхнулась на землю в толпу зрителей, которые тут же направили на неё фонари, предвкушая представление.

Здоровяк, сложив руки на бедрах, нерешительно смотрел на неё:

– Это что было?

Анна встала, отряхнулась и снова бросилась на него, но широкая, как лопата для пиццы, рука залепила ей пощёчину.

Она перевернулась на одной ноге, как неуклюжая балерина, и упала, ударившись ключицей о край маленькой стены, стоящей на краю узкой улочки. По плечам пробежала дрожь.

Окружающие стали подбадривать здоровяка, который раскрыл руки и сжал кулаки.

– Так отдашь или нет?

Анна посмотрела на небо. Звёзды были мерцающими дырками, из которых просачивался свет огромного Солнца, скрытого под полотном ночи. На зубах чувствовался металлический привкус крови.

"Он убьёт тебя. Отдай ему свитер и забудь", – посоветовал голос разума.

Но окружающие науськивали её продолжать бороться, и она не могла их разочаровать. Этот толстяк – всего лишь человек, родственник другого, который забрал у неё брата.

Она сплюнула кровь.

– Я поняла, кто ты. Ты – брат-близнец Крошки.

Здоровяк не засмеялся. Он крепко схватил её за руку и икру и поднял в воздух, как тряпичную куклу. Анна сжала пальцы и точным ударом кулака врезала ему по носу – у того вспыхнули глаза, он выплюнул протезы и поднёс руки к лицу, уронив её.

Предательские зеваки стала подбадривать уже её. Двое подрались за протез, как за теннисный мяч, приземлившийся между трибунами Ролан Гаррос.

Анна встала, подпрыгнула и ударила ногой, стараясь попасть ему между ног. Но попала только по бёдрам изнутри.

Тот согнулся, морщась. Анна подняла руки, приветствуя толпу и забыла о единственном правиле, которое имеет значение в драке: никогда не упускать из виду противника.

Здоровяк набросился на неё, широко раскрыв руки, и ударил в бок так, что она со всего размаху упала в кучу мусора. Ударом ей выбило воздух из лёгких. Здоровяк перелез через стенку и ударил её гигантским кулаком в плечо.

Спина Анны выгнулась, голова приподнялась. Она издала оглушительный вопль и упала, оглушённая собственными хрипами. Лица, руки, пламя разбавлялись и сгущались в струях желтоватого света. Она видела своего противника, внушительного, как гора, сжимающего в руках палку, и толпу, покачивающуюся в замедленном темпе, как шары на морских волнах.

Из всех возможных смертей эта была самой глупой: от рук того, кто хотел вернуть себе свитер деда Паоло.

Анна закрыла голову руками и зажмурилась.

От взрыва холм вздрогнул.

Она снова открыла глаза.

На звёздном своде неба красноватая гортензия выпускала желтые нити, которые исчезали за стенами отеля. За ней последовала зелёный шар, из которого вылетали белые шипы и менее яркие, но более громкие вспышки, отдававшие эхом в долине.

Здоровяк, уставившись на фейерверк, выпустил палку и принялся хлопать короткими руками. Все смотрели вверх и удивлённо разинули рот.

Кто-то крикнул:

– Началось! Праздник Огня начался!

* * *

Подобно многоклеточному организму, масса, которая прохлаждалась вокруг отеля, растянулась человеческими ответвлениями на хребты холма, забила тропинки и узкие улочки, преодолела мусорные просторы, пересекла заросли, взобралась на кучи известняка и с криком ломанулась к каменоломне.

Сеть, преграждающую дорогу, смели. По грунтовой дороге хлынула река детей, ведомая фейерверками, устроенными на дне долины. Одни в темноте падали на камни и поскальзывались на осыпи, других раздавили.

Из амфитеатра двинулись к площадке также лихорадочные, гнойные и язвенные. Кто-то тащился на костылях, кто-то поддерживал товарища, а кто-то сдавался, и его уносило течением.

Анне, и так избитой, пришлось сражаться с сотнями рук, плеч, испуганных лиц, тел, прижимавшихся друг к другу. Волна давила на неё и толкала вперёд.

Она обернулась и увидела верблюда. Голова раскачивалась вправо и влево. На крупе сидело трое мальчишек с фонарями в руках. Бросая отчаянные вопли, животное сбивало любого, кто мешал ему бежать. Язык свисал у него изо рта, как огромная ушибленная улитка. Анна отшатнулась в сторону и бросилась на землю, пропуская его мимо. Когда она поднялась и снова побежала, то увидела вдалеке между двумя крыльями толпы облезлый зад четвероногого. Пара отчаянных вцепилась в хвост и рванулась вперёд, пытаясь удержаться на ногах.

* * *

Анна добралась до тропинки и очутилась в море голов, которые плыли по площадке, высыпая на песчаные холмы и осыпи. Площадка была разделена надвое длинной полосой мусора, которая горела, поднимая языки огня. С одной стороны теснились зрители, с другой под завесой густого дыма стояли кран со скелетом, груды костей и автоцистерна, в которой она пряталась с Пьетро накануне. Она попыталась протиснуться вперёд, но, преодолев несколько метров, сдалась. Профиль сарая возник в расселине, как островок из листового металла. В красноватых отблесках маленькие фигуры, похожие на муравьёв, карабкались по решёткам, поддерживающим строение.

Она обогнула толпу и пробралась между теми, кто пытался подняться. На пилонах образовалась человеческая колонна, и некоторые, не найдя, за что ухватиться, падали на стоявших внизу.

Цепляясь за ржавые поперечины, спины, руки, шагая по головам, Анна забралась на волнообразную крышу. Под тяжестью сотен детей лист прогибался. Она нашла местечко прямо на откосе и села.

Огненная преграда из шин и пластика с треском горела, искажая вид звёзд и Луны. Теперь воцарилась странная тишина, прерываемая лишь грохотом гремящего где-то в темноте двигателя.

– Что теперь? – спросила девочка, стоявшая рядом.

Одна рука у неё была перевязана грязными бинтами, а на другой руке не хватало двух пальцев.

– Не знаю, – ответила Анна.

Прошло некоторое время, и толпа снова зашумела.

Внезапно послышалась громкая музыка, и запел усиленный и искажённый женский голос: "Если хочешь уйти, я тебя пойму... да... ещё... чтобы снова поймать меня... чувственный на моём сердце... потому что я по-прежнему люблю тебя..."^[6]

Раздался рёв.

На крыше кто-то крикнул, что это поёт Крошка.

Один за другим зажглись три электрических прожектора, и дым превратился в переливающуюся шапку, в которой виднелись тысячи изумлённых лиц.

Публика вздохнула и ответила удивленным "ох-х-х".

– Что там? – трёхпалая девочка указала на что-то над огненной завесой. – Смотри.

Тёмный, необъятный силуэт сгущался в тумане. В долину дул ветер, и появился большой скелет, плавающий в воздухе и подвешенный за голову.

Он двигался медленно и неуклюже. Он поднимал одну руку и опускал другую, сгибал одну ногу и вытягивал другую, словно космонавт в открытом космосе. Команды маленьких синих чертенят, висевших на веревках, привязанных к запястьям, локтям, коленям и лодыжкам марионетки, поднимались в воздух и опускались, уравнивая вес конечностей.

Великан, казалось, собирался перелезть через огненную завесу. Покрывавшие его кости были похожи на блестящую шубу и трепетали на ветру.

Возбуждённая масса толкалась, подходила к пламени, но отходила из-за жара.

Затем кто-то запел: "Американцы услышат, что только вчера они ушли, и своими цветочными рубашками раскрасят наш путь и наши весенние дни... и твои прекрасные глаза..."^[7]

Перед этим шоу музыки и электрических огней все на крыше встали и обнялись, сверкая глазами.

"Только Взрослые могут устроить что-то подобное," – думала Анна, а соседка жала ей руку, повторяя:

– Не может быть... не может быть…

Луч прожектора опустился и скользнул над тысячами голов, окрашивая их светом и заставляя возбуждённо прыгать, а потом переместился, ослепив тех, кто сидел на крыше – они затопали ногами, превратив сарай в барабан.

Внутри здания заработал двигатель, завыла сирена.

Анна, ослеплённая, вцепилась в бортик. Внизу сотни детей стучали кулаками по стенам.

Двигатель прибавил оборотов, и двери распахнулись, растолкав их в стороны. Показалась зелёная морда грузовика.

Анна смотрела, как он вклинивается в толпу, подобно ледоколу, двигаясь в сторону скелета. Толпа расступилась, пропуская его, и тут же смыкалась сзади. Длинная грузовая платформа была опущена. На ней стояли десятки синих детей с палками и факелами, как на карнавальной повозке.

В центре, в клубах чёрного дыма, на подножке, между Розарио и Анжеликой, подбадривающими толпу, было приковано странное высокое, сухопарое существо. У него была настолько белая кожа, что, должно быть, оно никогда не видело солнца. Опущенные руки были длинными и прямыми. Ряд заострённых клиньев торчал из спины. Лысый, вытянутый череп был слишком велик для маленьких мясистых ушей. Густая борода, покрытая серыми прожилками, спускалась к животу, как фартук, и закрывала женские груди, торчащие на впалых рёбрах.

– Крошка! – закричали сидевшие на крыше, и наклонились вперёд, чтобы лучше её разглядеть.

Пятеро-шестеро, оттеснённые задними рядами, упали в толпу, которая их поглотила.

Анна изо всех сил пыталась сохранить равновесие, но не могла отвести взгляда от странного существа.

Лоб у него был низкий, округлый и без бровей. Тупая улыбка украшала беззубый рот, из которого по седой бороде капала слюна. Тёмные, как оникс, глаза испуганно озирались. Существо трясло головой, словно отгоняло рой ос.

Анна поняла, что видит умственно отсталого.

Ей вспомнился Игнацио, сын женщины, которая раз в неделю приходила на ферму на уборку. Бедняге, когда он родился, не хватало воздуха, и он на всю жизнь остался недоразвитым. Он катался по земле, исходил слюной, клал голову на плечо, и ел всё, что находил, в том числе кал.

Анна недоумевала: как это Красная Лихорадка обошла Крошку стороной? Может быть потому, что она наполовину мужчина и наполовину женщина? Не настоящая же она Взрослая!

Она никого не способна спасти. Даже себя.

Горькая улыбка скривила ей губы, когда все, обезумев, бросились к повозке, пытаясь дотронуться до уродца, но синие отталкивали их палками.

Её брат сидел в глубине грузовика. Как и другие, он сражался с ордами рук, пытавшихся опустить его на дно.

Анна окликнула его как могла громко, но голос потонул среди криков, сирены и треска огня.

Она посмотрела вниз. На секунду ей захотелось спрыгнуть, затем на четвереньках она направилась к решётке, по которой поднялась. В центре крыша провалилась, и внутри сарая суетилось множество тел.

Анна с большим трудом спустилась, борясь с остальными, хватаясь за волосы и футболки. На полпути она не выдержала и упала в толпу, которая подхватила её. Вместе с сотнями других детей она бросилась к грузовику.

Её подтолкнули сначала вперёд, а затем назад в пересекающиеся человеческие потоки, которые кричали во всю глотку.

Вдали грохотал грузовик, направляясь к скелету, а дети истерично цеплялись за борта и кабину. Грузовик заехал в огонь со всей своей свитой.

Анна не видела, что произошло дальше. Это было слишком далеко, но марионетка загорелась в считанные секунды до самой головы и превратился в факел, которым осветило каменоломню. Огненная рука оторвалась от туловища, и огонь перекинулся на автоцистерну.

Площадка представляла собой обезумевший муравейник. Все бегали в разные стороны. Анна неподвижно смотрела на ад, в который угодил брат.

Мир взорвался.

Автоцистерна с грохотом превратилась в красный шар, который поднимался в ночи и раздувался, разбрызгивая метеоры, которые оставляли за собой яркие следы и в конечном итоге со свистом падали в толпу и на песчаные холмы, поджигали сосны на хребтах. Ударной волной, как раскаленной пощечиной, Анну оттолкнуло назад и обожгло лицо, шею, ресницы. Из лёгких выбило весь воздух.

Шар взорвался, выпустив толстый чёрный гриб, который опустился в долину. В жемчужном тумане возникали огненные вихри, а чёрные фигуры появлялись и исчезали, поглощенные дымом.

Анна встала и начала продвигаться вперёд. Она прищурилась, пытаясь очистить глаза от слёз, и кашляла, отравленная парами бензина. В неё на бегу врезалась маленькая девочка, и она снова упала на землю. Анна встала и пошла к огню – там её брат. Ей обжигало ноги. Она недоумевала: не горят ли у неё волосы?

– Анна! – кто-то сзади схватил её за плечо.

Она помотала головой и не обернулась.

– Анна!

В этот раз её схватили за руку.

Пьетро, чёрный от копоти, в разорванной футболке, сжимал в руках мальчика, положившего голову ему на плечо.

Анна подошла ближе и закрыла лицо руками.

Малыш едва поднял голову, посмотрел на неё и потянулся руками:

– Анна.

Часть третья. Пролив

8.

На песке было жарко, но если копнуть ногой, становилось холодно и мокро. Анна лежала на махровом полотенце, тёплое солнце согревало лоб и конечности. Прибой лениво ворошил гравий, кричали чайки.

Она чувствовала себя томно и вяло.

Анна повернула голову, приоткрыла глаза и увидела хвост и костлявую задницу Пушка, лежавшего рядом. Чёрные чешуйчатые подушечки лап вздрагивали, словно он бегал во сне. У кромки воды Астор бегал голышом, подпрыгивая и пиная волны. Руки торчали у него, как палки из двух зелёных надувных подлокотников. Кончиками пальцев он рисовал полосы на песке, а волны стирали их.

– Что ты делаешь? – крикнула Анна.

Малыш на мгновение взглянул на неё, схватил длинную корявую палку и побежал к ней, обсыпав песком.

– Осторожнее... – поморщилась Анна, вытирая лицо.

– Смотри, какая классная! – Астор взмахнул палкой в воздухе.

– Это просто палка.

– Это не палка, – Астор указал на темную щель в побелевшем дереве. – Это змея. Вот её голова? У неё даже рот есть.

– Есть хочешь?

– Немного.

– Пойдём?

– Ты же говорила, что мы искупаемся.

– Когда? Не помню.

– Вчера, – брат схватил её за указательный палец и потянул к морю.

– Правда? – Анна присела на корточки и потянулась.

Со дна моря поднимались облака, словно струи белого пара. В конце бухты, там, где Чефалу вонзил старый каменный нос в воду, стая чаек набрасывалась на косяк рыб.

– Пошли... – хмыкнул малыш.

– Ладно.

Астор радостно показал кривые зубы и бросился в песок, обвалявшись, как мясной рулет, а потом вскочил, подбежал к Пушку и схватил его за хвост.

– Пошли купаться!

– Оставь его в покое, – фыркнула Анна.

Но малыш не сдавался и с хрюканьем пытался потащить собаку к воде.

Этот пёс был святой. Он прибился к ним около отеля, и они с Астором сразу подружились. Брат садился на него, дёргал за уши, лазил в пасть, как укротитель львов. Он не давал ему уснуть. И всё же, играя с Астором, пёс проявлял осторожность, будто боялся его ранить. Он делал вид, что кусает его, но не сильно. Во время долгого путешествия к Чефалу, пёс никогда не терял Астора из виду. Если Астор отставал, пёс то и дело отбегал к ребёнку.

– Почему он не хочет купаться?

– Не любит, – Анна пожала плечами.

– Почему?

– Не знаю. А ты любишь персики в сиропе?

– Эту размазню в прозрачной жиже? – Астор поморщился. – Нет, они противные.

– А ему противно море. Так что не трогай его, иначе он разозлится, укусит тебя и будет больно.

Брат с сестрой взялись за руки и пошли к берегу. Рядом с перевёрнутыми лодками стояла небольшая пенопластовая доска для серфинга, испачканная смолой. Кончик отломился, будто кто-то его откусил.

Анна сняла джинсовые шорты и осталась в зелёном раздельном купальнике в белый горошек с мягким бюстгальтером, в котором казалась взрослой. Она достала из рюкзака маску для подводного плавания и мундштук, схватила доску и вошла в воду. Астор обогнал её и плюхнулся на живот, визжа от радости.

Несмотря на мягкую зиму, вода была ледяной. Девочка с дрожью шла, как по черепкам. Брат, не обращая внимания на температуру, пытался нырять, зажимая ноздри пальцами, но надувные подушки на локтях удерживали его на плаву.

Анна толкала доску для серфинга, пока вода не дошла ей до бедер, и растянулась на ней.

– Мотор, зажигание! – скомандовала она, надевая маску.

Астор вцепился в корму и зафырчал.

– Полный вперёд! Курс прямо! – девочка погрузилась головой в воду, кусая загубник.

Под ней лежали серые камушки и полосы песка, зачёсанные течением. Немой пейзаж, в котором было мало интересного, но который Анна никогда не уставала наблюдать. Когда она дышала в трубку, а вода плескалась у неё в ушах, она чувствовала себя спокойно.

– Блин, что происходит? – заорала он в трубку, выгнув спину, словно её огрели кнутом. Сквозь запотевшее стекло она увидела Астора, который молотил ногами, как ненормальный. – Прекращай! Я так вся намокну. Ты же двигатель.

– Хорошо, – серьёзно ответил брат.

Анна тщательно выговорила слова:

– Поэтому, моторчик, слушай меня внимательно: толкай спокойно и не брызгай, а то спущу тебе подлокотники и ты утонешь.

– Ладно.

Она продолжила смотреть в воду. Косяки серой кефали гонялись друг за другом, а красная кефаль ощупывала морское дно плавниками. Мысли в голове лениво появлялись, увеличивались и лопались, как пузыри. Было бы неплохо лишиться костей, чтобы плоть превратилась в прозрачное желе, а течение несло его, как медузу, медленно опуститься в пропасть и среди ярких существ, которые там обитают, найти того Колу – парня, держащего Сицилию на плечах.

Ближе к открытому морю, где морское дно, покрытое посидонией, стало синеть, вдруг показался большой бетонный куб, покрытый зелёно-коричневыми гроздьями мидий. Вокруг вилось множеством рыбок с разноцветными головами – маленькая планета, изобилующая жизнью в песчаной пустыне.

– Стоп машина!

Она такие кубы видела неоднократно, но не знала, зачем они нужны. Может быть, к ним привязывают лодки? Рядом она заметила два жёлтых камешка с чёрной полосой посередине. Она рассмотрела их со всех сторон и медленно различила маскировку. Цвет был такой же, как у песка, но немного другой. Вокруг этих двух камешков, которые были глазами, скрывалась гирлянда из мясистых щупалец.

– Осьминог! Тут осьминог! – взволнованно сказала она и почувствовала, как пальцы брата сжали ей лодыжку.

– Не может быть! И какой он? Большой? – Астор вздрогнул, словно ему сказали, что внизу лежит корзина с колбасой.

Он никогда не видел настоящего осьминога, но у него был плюшевый.

– Он прячется в песке.

Она передала ему маску. Он сразу захлюпал и наглотался воды. Анна испугалась, что ему станет плохо.

– Можешь мне его достать? – Астор хлопнул глазами, как хороший мальчик.

Анна вспомнила себя, когда перед витриной магазина игрушек на улице Гарибальди она попросила у мамы китайскую Барби с пандой и в красном платье.

– Я туда не донырну. Там слишком глубоко.

– Но ты же умеешь плавать.

– Просто плавать и нырять под воду – это не одно и то же. А потом, как я его возьму?

– Руками. Он не злой, не кусается.

Однажды отец поймал осьминога в заповеднике Дзингаро. Он вернулся на пляж, весь гордый тем существом, которое извивалось на кончиках гарпуна. Папа стукнул им по камням, как тряпкой для мытья – это чтобы размягчить осьминога, как он ей объяснил, но к тому времени, когда они сварили его, он превратился в жалкий мясистый цветок.

– Я хочу с ним поиграть, – сказал Астор.

– Попробую.

Анна скользнула в воду. Миллионы ледяных булавок защипали ей кожу. Она посмотрела вниз. Анна уже не была уверена, что это осьминог, и не знала, сколько метров до дна. Конечно, до него было как минимум три-четыре роста Анны одна над другой. А потом после спуска нужно же ещё подняться.

Она начала вдыхать и выдыхать, раздувая лёгкие. Будет чудо, если она нырнёт и подхватит горсть песка. Она сосчитала до трёх, закрыла рот и нырнула. После нескольких взмахов рук маску давлением прижало к лицу. Потом уши заложило. Она старалась этого не замечать, но барабанные перепонки будто кололо шилом. Она вынырнула и, тяжело дыша, ухватилась за доску.

– Достала? Покажи.

Иногда у Анны возникало ощущение, что её брательник туп, как пробка.

– А где ты его видишь? У меня что, в руках осьминог?

Астор задумался.

– Ну, ты могла засунуть его в купальник, чтобы сделать мне сюрприз.

– Мотор, вместо того чтобы думать, включись и верни нас на пляж.

– Может, попробуешь ещё раз?

– Я умираю от холода.

Разочарованный, мальчик заболтал ногами.

* * *

– Анна, а сколько щупалец у осьминога?

– Не знаю.

– Десять?

– Может быть.

– А почему десять, а не девять? А присосок у него сколько?

– Много.

– А зачем ему их так много?

– Они так сделаны.

Побывав у синих детей Астор изменился. Язык у него будто развязался, и он говорил, не переставая. Встреча с миром сделала его менее замкнутым и более надоедливым.

– А если он к тебе присосётся, то может присоской кожу оторвать?

– Не знаю.

Брат побежал рядом с ней и схватил за руку.

– Слушай, а у осьминогов есть писюн? А почему они живут в не воздухе, а в море?

Анна резко остановилась:

– Ой, всё! Я ничего не знаю об осьминогах.

Но по озорным глазам мальчика было видно, что у него ещё миллион вопросов.

Анна приложила указательный палец к губам:

– Больше не спрашивай меня ни о чем. Молчи, пока не вернёмся домой. Если остались вопросы, выбери парочку и завтра мне их задашь.

– Почему только парочку? – Астор недоумённо посмотрел на неё.

– Тсс...

* * *

И вот они все трое на набережной Чефалу: собака впереди, Анна посередине, Астор сзади с сотнями вопросов на уме.

Дорога, тротуары, железные скамейки – всё было покрыто песком, из них торчали лишь бетонные стены с немногочисленными ржавыми фонарями. На обочине дороги, ведущей внутрь города, располагались ресторанов. Сохранилось много вывесок: "Чайка", "Нино", "Логово пирата" – но за 4 года запустения фасады обветшали, а окна потрескались. Во многих местах не хватало витражей, а море занесло внутрь помещений пластиковую мебель, деревья и шезлонги. В одном ресторане оказалась перевернутая лодка.

– А завтра мы вернёмся к осьминогу?

– Молчи. Ты обещал.

Перед детьми тянулась бухта с пристанью, где начиналась деревня. Каменные дома, теснящиеся друг к другу, обращали к морю свои многочисленные арки, окна и балконы. За тёмными черепичными крышами возвышались две квадратные колокольни собора и крутые склоны Рокки – круглой горы, напоминавшей пасхальный кулич.

Они прошли через стоянку, переполненную машинами, испачканными солью и белым птичьим помётом. Оттуда они продолжили путь по глубокой аллее между зданиями, из которых торчали балконы, уличные фонари, электрические провода и верёвки, на которых когда-то развешивали бельё. Рольставни магазинов были опущены, а большая часть окон заколочена. Где-то ещё остались знаки, указывающие на собор, бары и отели.

Грабежи, разрушения и пожары бушевали повсюду на Сицилии, но не в Чефалу. В домах она находила скелеты, будто жители покинули это место до того, как их убила эпидемия. Теперь городок стал убежищем для крыс, уток и колоний чаек. Почти всех кошек распугал Пушок.

Анна остановилась перед книжным магазином "Компас". Она попыталась открыть входную дверь, но та была заперта. Форточка сбоку была распахнута настежь.

Она сцепила руки, и Астор, как белка, прошмыгнул внутрь. Через несколько мгновений входная дверь распахнулась на вымощенный камнем внутренний двор. Из горшков, стоявших у стен, рос зелёный лес. В углу располагался бар "Комета" с железными столиками у небольшой деревянной сцены. Плакат сообщал, что в четверг играет джазовое трио Мариано Филиппи.

Анна направилась к окну. Она взяла стул, разбила стекло, залезла на подоконник вслед за братом и зажгла фонарь.

В магазине был полно открыток, расписных тарелок, ваз в форме головы и керамических солнц с улыбающимся лицом. На столах были сложены разноцветные плитки и коробки, полные сувениров. Недостаток Чефалу заключался в том, что городок превратился в один большой контейнер с керамическим мусором.

Продолжая осматривать магазин, Анна отыскала в углу полки с книгами. Сборник рецептов сицилийской кухни, путеводители и небольшой том в пластиковой обложке.

– Вот, – она показала его Астору.

– Что это?

– Читай, – она указала на заголовок.

Астор почесал нос:

– Под… вод… ная… ры… бал… ка. Подводная рыбалка.

За прошедшие месяцы ей не удавалось заниматься с ним чтением. Приходилось начинать всё сначала.

– А что это значит? – спросил Астор. – Разве рыбы могут ещё и по воздуху летать?

– Книга рассказывает, как ловить рыб под водой.

– А осьминогов? – Астора заметно оживился.

– Давай посмотрим.

Они вернулись во двор, и Анна села за маленький столик.

Брат подошел к ней напыщенно:

– Что будете заказывать?

Наслушавшись рассказов о барах и ресторанах, Астор решил, что, когда вырастет, станет официантом, потому что официанты целый день носят еду.

Анна задумалась.

– А что у вас есть вкусного?

– Мясо с помидорами и миндальным молоком.

– Тогда заказываю миндальное молоко.

Мальчик забежал за угол и вернулся с воображаемыми стаканами.

– Вот.

– А-а-а-а… Вкусно! – Анна утолила воображаемую жажду.

В книге целых три страницы отводилось осьминогу, королю беспозвоночных. Оказалось, что у него восемь щупалец, и он очень умён, хорошо справляется с геометрическими задачками. А главное, он одиночка: находит норку и живёт там. Анна показала фотографии брату, который недоверчиво мотал головой. Никогда ещё он не видел такого странного существа.

– Он даже более странный, чем мохнатые ящерицы.

* * *

– Долго же вас не было! – Пьетро выскочил из гаража, выходящего на узкую улочку. Он был белым от пыли, как пекарь после замеса теста. – Вы не представляете, что я нашёл...

Астор не дал ему закончить, затараторил и, не договаривая слов, рассказал о приключениях, какие у них были на море. Затем он потянул его за руку, усадил на ступеньку и показал фотографии из книги.

Анна прислонилась к стене, скрестив руки. Пьетро поднял глаза и уставился на неё.

Она тут же опустила голову, смутившись. Она подождала несколько секунд, но когда подняла её, Пьетро по-прежнему смотрел на неё с такой ухмылкой... она даже не знала, как её описать. Потом она склонила голову набок и одними губами прошептала:

– Ты дурак?

9.

После отеля троица больше не расставалась.

Забрав тетрадь "ВАЖНО" и бедренную кость из ресторана "Вкус Афродиты", они решили переночевать в Торре-Норманна. За ночь поднялся ветер, от которого хлопали ставни домов и скрипели водосточные желоба. Даже рядом с Пьетро, завернувшимся в одеяло, и храпящим Пушком Анна не могла успокоиться. Лёжа с братом на разбитом диване, она никак не могла уснуть, метаясь между возбуждённым мечтами и мыслями. Она смотрела в тёмный потолок, и слышала зов леса и шелковичной фермы.

Анна, оставайся с нами. Ты королева костей.

Потом ей показалось, что она слышит мерные шаги матери наверху.

– Ты уходишь, Анна?

– Да, мама.

– Будь осторожна.

– Обещаю.

Сколько обещаний, данных матери на смертном одре, она выполнила? Может быть, даже ни одного. Однако брат по-прежнему с ней. Ей удалось его вызволить. И теперь ей надо сдержать своё обещание увезти его на континент.

Когда Пьетро и Астор проснулись, она стояла и смотрела на них.

– Надо поговорить, – сказала она им.

Двое, с опухшими от сна глазами, зевнули.

– О чём? – спросил Астор.

– Мы втроём отправляемся на континент.

– Сначала найдём те кроссовки, – сказал Пьетро, протирая глаза.

– Может сначала заглянем домой? – Астор поковырял в носу. – Заберу свои игрушки.

– Мы найдём тебе новые, – ответила Анна.

И вот пасмурным утром они в сопровождении Пушка отправились с рюкзаком за плечами на восток по шоссе.

* * *

Они шли скорым шагом, а если попадались туннели, то брались за руки и пели. Дети часто сходили с шоссе в поисках обувных магазинов и торговых центров, взламывали двери, били витрины, открывали сотни ящиков, но не находили и следа тех кроссовок, какие искал Пьетро. Анна всё больше приходила к выводу, что либо этих кроссовок вообще не существует, либо на Сицилию их так и не завезли. Однако Пьетро не унывал:

– Разве не понятно? Это лишь подтверждает, что они волшебные. Мы найдём их в Палермо, вот увидишь.

Анна прикусила язык. Ей хотелось как можно скорее добраться до Калабрии, и мысль терять время на поиски каких-то кроссовок ей совершенно не нравилась. Но они договорились, а договор – дороже денег.

Пока они шли по шоссе A29 пейзаж менялся.

Широким поворотом шоссе выходило к берегу. Справа на равнине возвышалась стена из внушительных скал с густой растительностью. На закате хребты загорелись оранжевым, а каменистые жилки окрасились в голубой. Хребты шли вдоль береговой линии, которая разрывалась маленькими и большими заливами. Между горами и морем тянулась полоска земли, покрытая крышами и террасами многоквартирных домов, которые торчали из кустов, как кусочки "Лего", брошенные на зелёный ковер. Городки сменялись один другим, и только по дорожным указателям они понимали, что прошли Терразини, Чинизи, Капачи, Сферракавалло.

Редкие одинокие путешественники, которые попадались им на дороге, сразу же уходили в сторону, едва замечали сопровождавшего их пса. Если же встречалась какая-то банда, дети сами отходили на расстояние, утягивая за шкирку ворчащего Пушка. Пёс следовал за ними по пятам, но иногда исчезал, а потом снова появлялся уже в темноте. Ночью он сторожил троицу, прижав уши и готовый залаять при малейшем шуме.

Им потребовалось две недели, чтобы добраться до Палермо.

Шоссе заходило прямо в город, заставленный колоннами грузовиков, танков и джипов с грязными стёклами. Они оказались у бывшего контрольно-пропускного пункта. Бетонные бордюры и заграждения из колючей проволоки перекрывали проход и продолжались по границе территории города. Повсюду на пробитых выстрелами плакатах читались требования остановиться для проверки здоровья: "Заражённая зона. Любому, кто попытается преодолеть заграждения, грозит от 30 лет заключения до смертной казни".

Длинный ряд бараков, в которых размещались санитарные части, был заполнен компьютерами, жёлтыми костюмами, скафандрами, сваленными в кучу и покрытыми мышиным помётом.

В городе было тихо. Ничто не избежало яростного опустошения: ни магазины, ни здания, ни квартиры. Все двери были выломаны. Кухни обчистили. Все створки стояли распахнутые настежь. Картины лежали на земле, стекла и тарелки – разбиты вдребезги. Некоторые кварталы, казалось, пережили какую-то бомбардировку. Куски стен держались, как осколки, среди куч щебня, который лежал на улицах, похоронив под собой автомобили. Они прошли мимо обугленных остовов двух сбитых вертолётов.

У моря пришлось перебираться через баррикады мебели и мусорных баков, на которых развевались потрепанные клочки чёрных флагов. Казалось, никто не спасся, а если и спасся, то их уже здесь не было. Собак и кошек тоже не было. Единственным живыми существами были какие-то зелёные насекомые, которые своими лапками лезли в лицо и волосы.

Пьетро шёл и держал за руку Астора, который, потеряв дар речи и покусывая пальцы, смотрел широко раскрытыми глазами на обгоревшие трупы. Анну не покидало ощущение, что они тут чужие. Будто город не мог отделаться от горестей своих обитателей, и единственное, что ему хотелось, – это забыться. Но природа изо всех сил пыталась погрести его под собой. Трава тускло росла среди трещин в асфальте, вьющиеся растения неуверенно ползли между кирпичами, саженцы были слабыми и жалкими, будто укоренились в земле, залитой ядами. Даже плющ, который рос повсюду, сплетая жалкие зелёные простыни на остатках мира Взрослых, здесь был похож на тощие плети с желтоватыми смятыми листьями.

Набережная превратилась в палаточный городок, который за четыре года покрылся толстым слоем пластика, ткани и картона – твёрдым и нерушимым. Тут больше не осталось ничего интересного ни для чаек, ни для крыс. На площадях лежали груды тел, а в братских могилах – трупы, засыпанные известью. Порт сгорел при пожаре, настолько прожорливом, что расплавились даже железные ворота, а доки превратились в почерневшие дворы. Остались стоять только краны и штабели ржавых контейнеров. Пара кораблей лежала на боку, как выбросившиеся на берег горбатые киты.

Когда они остановились перед огромным спортивным магазином, тёмным, как преддверие ада, Анна не удержалась:

– Здесь нет твоих кроссовок.

Пьетро помолчал минуту, потом сказал:

– Уходим.

Ночевали они в театре Политеама. В фойе стояли какие-то бочки, коробки из-под лекарств, капельницы и койки. Над кассами кто-то нарисовал череп с фиолетовыми глазами.

Театр Политеама в Палермо

Они раздвинули плотные бархатные шторы, и луч света скользнул по красным креслам, блеснул на позолоченных колоннах сцены, покрытых пылью люстрах и фресках выскакивающих из темноты безудержных лошадей. Стая голубей взлетела в темноту, со всего размаху ударилась о большой синий купол и попадала между рядов партера.

Астор, вцепившись в руку сестры, спросил:

– Что это за место?

Анна не знала точно, но ответила:

– Сюда приходили приличные люди. Мама тоже приходила сюда, в красивой юбке и туфлях на высоком каблуке, – она посветила фонариком на сцену, где по-прежнему стояли декорации. – А здесь другие танцевали и рассказывали истории.

Голодные, они переночевали в одной из лож

Анна проснулась первой. Пьетро и Астор растянулись на стульях, как молодые вампиры. Она оставила им записку с просьбой подождать её снаружи.

Солнце было где-то за плотно стоящими зданиями. На большой площади Кастельнуово вихри цветных пластиковых пакетов и бумаги носились между грузовиками и танками, выстроенными вокруг мраморного памятника. От статуи остались только ноги.

Она свернула на длинную прямую улицу с церквями, разграбленными магазинами, зданиями XIX века, из окон которых развевались ветошь и изношенные флаги. Внизу в утренней синеве выделялся чёрный профиль горы.

Она узнала остатки магазина мороженого "Incanto", куда её водил дедушка, и обувного магазина, где отец купил ей пару ботинок на меховой подкладке. Она свернула и, двигаясь немного наугад и немного по памяти, нашла улицу Оттавио Арагонского.

Там стоял дом, где жил папа, – серо-розовый, с террасами, выходящими на подземный гараж и современное сгоревшее здание. Она толкнула большуюдверь из тёмного дерева и вошла в вестибюль. Рождественская ёлка была опрокинута на дверь лифта среди красных осколков стекла. Она зажгла фонарик и пошла по лестнице.

На втором этаже застеклённая дверь была разбита, внутри виднелись перевернутые столы и ковёр, на котором лежали листы бумаги, клавиатуры и экраны. Раздатчик напитков разнесли дубинками и разграбили. На стене табличка с блондинкой гласила: "Обеспечь себе безмятежное будущее".

Анна стояла и смотрела на пандус, ведущий на третий этаж. Входная дверь в отцовскую квартиру была приоткрыта, а горшок с кактусом по-прежнему стоял у коврика. Она прищурилась и посмотрела на ступеньки. Словно во сне, она прошла по длинному коридору с зернистым полом и лепниной на стенах. Свет просачивался сквозь окна комнат, рисуя яркие полосы на стенах. Белый шкаф был открыт, вся одежда лежала на полу, вместе с туфлями, шляпами и перчатками. Она узнала чёрную куртку с поясом, которую отец надевал, когда ездил на рабочем "Мерседесе". Она остановилась на пороге своей комнаты. Её рисунки по-прежнему висели на стене. На одном был нарисован корабль с тремя стоящими фигурами и подписями: я, мама, папа. В море торчали головы деда и бабушки. Она улыбнулся картине. Почему она нарисовала их в воде? На красном журнальном столике от ИКЕА по-прежнему стоял её пенал с фломастерами, акварелью и инкрустированным известняком стаканом.

Каждый предмет в комнате пробуждал воспоминания. Их обрывки поднимались из забвения, как острые осколки, и складывались в призму образов. Она снова была той самой Анной – девочкой, которая приезжала сюда пару раз в месяц.

Оказавшись здесь сейчас, она поняла, что никогда не скучала по этой комнате, так как никогда не считала её своей. Здесь было много красивых вещей, но, казалось, их положили сюда только для украшения, как пластмассовые пальмовые ветки в черепаховых вазах. И с этими игрушками и куклами она не успела наиграться. Это были её вещи в Палермо, она не могла отвезти их в Кастелламмаре. Они появлялись не в результате истерик или в награду за хорошее поведение. Папа просто однажды закупился в торговом центре после того, как расстался с мамой.

Она выглянула из окна. Такой тишины никогда не было. До этого весь день шло движение, а летом, когда окна были открыты, мимо ходили люди, слышались обрывки их разговоров. Она пошла на кухню. Пустой холодильник был настежь распахнут, а в раковине лежала пыльная посуда. Кофе был разбросан по полу, а стена над раковиной вся покрылась пятнами зелёной плесени. В подвесном шкафу она нашла коробку с хлопьями в форме букв, которые ела с молоком. Она открыла коробку, и оттуда выползли бабочки. Она взяла горсть хлопьев и положила на столик. Разложив буквенные хлопья в ряд, она набрала "АТОР" (буквы "С" не было) и проглотила их одну за другой, молча пережевывая.

В папиной комнате, должно быть, было какое-то стойбище. Здесь всё было завалено тряпками и пустыми бутылками из-под алкоголя. Шторы и ковёр сгорели, а стена вокруг окна закоптилась. Она открыла ящик тумбочки рядом с кроватью: спрей от насморка, часы. Фотографии: маленькая Анна в машине с папой, мама держит Астора на руках, мама и папа с древним римлянином перед зданием Колизея.

Ещё здесь лежал открытый, смятый конверт.

Дорогой,

как дела? Здесь красиво, но очень холодно. Три дня шёл снег, а сегодня утром машину всю замело, однако стоит чудесное солнце. Я каталась на лыжах с Адрианой, которая постоянно расспрашивает о тебе. По-моему, она боится остаться старой девой – вечно вспоминает, что, по мнению родственников, именно мне было суждено остаться одной. Кататься на лыжах всегда приятно, особенно сегодня по свежему снегу, и мне очень жаль, что тут нет тебя. Я знаю, что ты сицилиец и тебе стыдно надевать подштанники, но обещай, что когда-нибудь приедешь, и я научу тебя ездить на снегоуборщике. Адриана говорит, что я уже говорю с сицилийским акцентом, а мне это даже нравится. Я больше терпеть не могу венецианский выговор. Вспоминаю тебя и жалею, что ты не согреваешь в постели мои озябшие ноги.

Я часто задавалась вопросом, почему люблю тебя, и поняла, что ты прилагаешь ужасные усилия, чтобы принять меня такой, какая я есть, привыкнуть ко мне. Мне жаль, что мы ссоримся. Ты непростой человек, и я хочу попробовать посмотреть на вещи твоими глазами. Поможешь мне в этом? Нам не нужно расставаться. Я научусь делать так, чтобы ты был счастлив. Ты заметил, что я пишу тебе ручкой по бумаге? Уверена, когда ты достанешь моё письмо из ящика, это будет приятнее, чем электронная почта.

С Анной всё хорошо. Маме очень нравится быть бабушкой, и она вовсю балует внучку. Я сказала ей, что если она этим летом не приедет в Палермо, чтобы познакомиться с тобой, то может забыть о внучке. Хитро я придумала, а?

Целую тебя везде,

Мария-Грация

Анна взяла письмо и фотографии, сунула их в рюкзак и вышла.

Тем же утром они ушли из Палермо.

Прибыв в Чефалу, они решили несколько дней отдохнуть.

10.

Анна вырвала книгу из рук брата:

– Хватит об этом осьминоге. Пошли посмотрим, что нашёл Пьетро.

Мальчик привел их в гараж со стенами, оштукатуренными известью, занятый в основном серым "БМВ", покрытым брезентом. Среди банок, коробок и инструментов стояла голубая "Веспа" с боковой коляской: белое седло, бахрома на ручках и сиденье коляски из искусственной плетеной соломы.

Пьетро сел на седло и сжал руль.

– Уверен, она заведётся. У неё даже колёса не сдулись. Мы все на ней поместимся.

Анна, которая ожидала увидеть как минимум месячный запас Нутеллы, не смогла скрыть разочарования и попыталась исправиться:

– Прелесть.

– Ты не понимаешь? – Пьетро показал ей мотор. – Теперь мы можем двигаться быстрее.

Она промолчала.

Мальчик склонил голову и закашлялся.

– Что? – спросил он.

– Ничего. И куда мы на ней поедем?

– Как куда? В Мессину.

– Да, но... – Разве нам здесь плохо? Это она произнесла про себя.

– Что “но”?

– Ничего, – она заметила, что в горле встал ком. – А как поступим с Пушком?

– А я и не подумал... – Пьетро хлопнул себя по лбу рукой. – Мы посадим его в коляску вместе с Астором!

– Он там не уместится, – Анна взяла отвёртку и фыркнула. – Пойду домой.

– Я побуду здесь. Мотороллер ещё нужно почистить.

Астор повис на руке сестры:

– Есть хочу.

– Пошли, – сказала она, и они вышли из гаража.

* * *

Анна была вне себя от злобы.

Вот сволочь...

Он больше не хочет оставаться в Чефалу. Он хочет уйти, потому что устал от неё.

Астор побежал рядом с ней:

– Не торопись. Чего ты злишься?

– Я не злюсь. А ты пошевеливайся.

Её пугала сама мысль, что Пьетро хочет её бросить. Она не представляла себя снова одной. Что с ней произошло? Ей никогда и никто не был нужен, а теперь она не может жить без этого мерзавца. Её настроение зависело от настроения мальчика. Он был доволен – она была довольна, он был молчалив – она ходила мрачная. Ему достаточно было назвать её Анечкой, чтобы она сошла с ума от радости. Едва поблизости оказывалось зеркало, она осматривала себя с ног до головы. Ей не нравился собственный нос, она ненавидела маленькую родинку у себя на скуле. Чтобы не показывать сломанный зуб, она смеялась, не поднимая губ, и часами примеряла одежду. Она настолько зациклилась на собственной внешности, что иногда, чтобы выпустить пар, ругалась с Пьетро, а потом всегда жалела. Или она пыталась убежать, но невидимая рука возвращала её обратно.

Ад, который ничего бы не изменил на свете. Жизнь разбивалась на минуты, и каждая минута, прожитая рядом с Пьетро, была подарком. Скука пропала. Этот мерзавец заставлял её смеяться, он показывал ей мир не таким серьёзными и страшным, как ей казалось. К тому же (ей приходилось это признать) он было просто симпатичен. За эти месяцы его нос, глаза, рот, подбородок обрели нужные пропорции. Теперь они были идеальными.

Но больше всего её сводило с ума непонимание, считает ли он её своей девушкой или нет. Ей хотелось прижать его к стене и спросить: «Мы пара?»

Только она боялась ответа.

* * *

Путешествуя по острову, четверо нашли квартиру на вершине старого здания с видом на пристань для яхт. Тускло освещённая лестница заканчивалась маленькой дверью, которая открывалась в гостиную с терракотовым полом. Три белых дивана образовывали полукруг вокруг хрустального журнального столика, а стеклянная дверь выходила на террасу, заполненную растениями. Многие высохли, но другие, такие как лимоны и саговники, росли и крепко стояли в горшках. В центре террасы стоял стол из кованого железа с майоликой, а по бокам – ряд шезлонгов. Слева виднелся ещё один городок, раскинувшийся над заливом. Под зданием, окаймлённым бетонным забором, располагался небольшой песчаный пляж, на котором уцелела пара лодок. Море было настолько прозрачным, что казалось, его вообще не было. Арка из гостиной вела в кухню с красной лакированной мебелью. В ящиках были разложены столовые приборы, а на полках стояли стаканы и тарелки. В шкафу в коридоре было сложено бельё.

Однако ничто не могло сравниться со спальней и кроватью под балдахином, задрапированной тонкими, как марля, занавесками. На полированном керамическом полу лежал ковёр с вышитым на нем тигром, выглядывающим из травы. На нём сворачивался клубочком Пушок. Если растянуться на матрасе, то увидишь сводчатый потолок, окрашенный в синий цвет с сотнями золотых звёздочек. Благодаря закрытым окнам в квартире было чисто, без пыли, насекомых и пятен плесени. Владельцы явно не жили здесь во время эпидемии. Внутри, если не считать отсутствия света, воды и газа, всё было идеально, и Анна старалась поддерживать его в этом состоянии. Но с тремя свиньями такое было невозможно.

Этого паршивца Пушка не приучили мочиться на улице, и едва ему приспичивало, он поднимал ногу и писал на диваны. Однажды он накакал прямо на журнальный столик. Астор, напротив, старался всё делать в туалете – "как Взрослые". Жаль, что в туалете не было воды, так что вскоре это место стало запретной зоной. Пьетро был чуть культурнее, по крайней мере, он справлял естественные надобности в другой квартире внизу и разувался перед сном.

* * *

Пьетро вернулся домой. Анна и Астор сидели на диванах.

– Чем занимаетесь? – весело спросил он.

Малыш вскочил на ноги.

– Тебя ждём, – сказал он, побежал в мобильный бар и достал клюквенный ликёр. – Надо выпить… Мы видели осьминога.

– Хорошая мысль! – Пьетро никогда не отказывался от выпивки.

Иногда он напивался до того, что не стоял на ногах. В такие дни Анна укрывала его одеялом, и он спал на диване.

Они пустили бутылку по кругу, и менее чем через 10 минут все трое были уже "готовы". Разговор шёл с трудом, через зевки, а ветер дул в стёкла.

Анна смотрела на Пьетро, который, раскинувшись на подушках, вытянул ноги на журнальном столике. На нём была ветровка, рубашка, длинные брюки и носки.

Он никогда не снимал одежды и не ходил на пляж. Ему всегда было чем заняться. Анна подозревала, что он пытается скрыть пятна, но предпочитала не думать об этом. После гостиницы о вирусе не упоминали. Оба, по безмолвному соглашению, делали вид, что Красной Лихорадки не существует. Со временем она превратилась в фоновый шум, как шум моря, доносящийся сквозь закрытые окна и слышимый, только если прислушаться. Но достаточно было ворону снова взмахнуть крыльями, как счастье улетучивалось.

Пьетро вдруг вскочил на ноги и хлопнул в ладоши:

– А почему мы не обедаем? Скоро будет темно, – он тряхнул Астора, который задремал.

Анна, помрачнев, протёрла глаза и пошла на кухню. Она достала столовые приборы и тарелки, разложила их на столе, взяла подсвечник, весь покрытый расплавленным воском, и поставила посередине стола.

Пьетро явился с тремя банками:

– Сегодня нута не будет.

Анна недоверчиво повертела банки в руках:

– Куриный суп? Где ты его нашёл?

Пьетро поднял руку, с хитрой улыбкой качнул головой и вынул тёмную бутылку с пробкой, покрытой золотой фольгой:

– Шампанское! Наилучшее. Такое пил папа, когда выигрывал гонки.

Астор набросился на суп, но Пьетро его остановил:

– Погоди. Сначала нужно ответить на вопрос.

Астор уткнулся лбом в стол:

– Но я есть хочу...

– Какой сегодня день?

– Что за вопрос? – Анна пожала плечами.

– 8 июля, – для Астора каждый день было 8 июля.

Пьетро помотал головой:

– Сегодня, пока вы отдыхали у моря, я прогулялся и набрёл на ювелирный магазин "Каммарата". В витрине стояли большие часы, а рядом – табличка с пояснением, что это "Солнечный квант" – солнечные часы исследователей. Цифры двигались и показывали дату.

Он посмотрел на Астора и Анну, будто пытался их загипнотизировать.

– Ну и? – Астор поёжился.

Пьетро достал из кармана часы с чёрным резиновым ремешком:

– Когда ты родилась, Анна?

Девочка, начавшая догадываться, пролепетала:

– 12 марта.

– С днём рождения, Анна! – Пьетро хлопнул в ладоши и принялся возиться с пробкой от шампанского.

Астор вскочил на стул:

– С днём рождения! С днём рождения! Сегодня у моей сестрёнки день рождения!

Пушок, услышав шум, завыл. Пробка от шампанского с треском вылетела, и струйка пены полилась на стол.

Анна, закрыв лицо руками, хотела поблагодарить, но в горле встал ком. Она что-то хмыкнула, затем опустила голову и сглотнула.

Пьетро протянул ей бутылку:

– Пей! Сегодня твой праздник.

Девочка хлюпнула носом и уставилась на него:

– Как ты узнал?

– Ты сама мне сказала. В Палермо.

– А ты запомнил?

– Конечно. Но сколько тебе стукнуло?

– Тринадцать, кажется. Или, может быть, четырнадцать, – Анна растерянно посмотрела на него. – Не помню...

– Ну и без разницы, – сказал Пьетро и сунул руку в карман. – Важно, что сегодня у тебя праздник, – он достал из кармана золотую цепочку с маленькой синей эмалированной морской звездой. – С днём рождения! – он надел цепочку ей на шею.

Анна прикрыла глаза, шатающимся шагом прошла по коридору и заперлась в ванной. Она прислонилась лбом к двери и заплакала.

– Анна! Анна! – звал Пьетро из-за двери. – Что случилось? Открывай.

– Открывай, чего ты опять расклеилась? – вторил ему Астор, глядя в замочную скважину. – Там ты умрёшь. Там мои какашки.

– Сейчас выйду. Начинайте есть без меня, – выдавила из себя Анна.

– Нет, мы дождёмся тебя, – сказал Пьетро.

– Долго там не сиди, – добавил Астор.

* * *

Анна пришла в себя и вернулась к столу, но глаза у неё по-прежнему были опухшие. Звезда висела на груди.

Она ела, шмыгая носом, а мальчики поглощали еду и подливали себе шампанского, звучно рыгая друг на друга.

Пьетро поднял бокал:

– Сегодня ты королева и можешь делать всё, что заблагорассудится. Мы оба – твои рабы.

– Мы всегда её рабы, – буркнул Астор.

– Так, не перебивай, – заткнул его Пьетро. – Таковы правила моей тёти Челесте на день рождения.

– И что нам делать? – спросил Астор.

У Анны не было мыслей. Она огляделась и перевела взгляд на Пушка, который вылизывал банку с нутом рядом со столом:

– Давайте играть в животных.

Астор прыгал по гостиной, как обезьяна. Пьетро изображал шмеля, который жежжал, как мопед.

Когда пришла её очередь, Анна растянулась на полу, замахала руками и ногами, а потом спряталась под журнальный столик.

– Кто это? – недоумевал брат.

– Паук? – гадал Пьетро.

Она помотала головой.

– Змея с руками? – спросил Астор.

– Пьяная овца? – перебирал Пьетро.

Анна продолжала махать руками и ногами, открывая и закрывая рот.

Астор расхохотался:

– Это жаба, которая съела пьяную овцу?

– Нет. Это змея с руками, которая съела жабу, которая съела пьяную овцу, – продолжал Пьетро.

Астор не выдержал, рухнул на диван, согнувшись от смеха.

– И который пытается изобразить Анну, – закончил Пьетро, садясь рядом с ними со слезами на глазах от смеха.

Анна обиженно упёрлась руками в бока:

– Это осьминог.

Астор продолжал смеяться, указывая на неё:

– Ага, осьминог. Пьяный осьминог.

Мальчики толкались и смеялись, как идиоты.

– Вот я и побывала королевой, – выпалила она.

Астор покатился по полу, хватаясь за живот от смеха.

Анна послала их подальше и ушла на кухню убираться, гремя посудой. Она слышала их разговор в другой комнате.

– Она опять разозлилась? – спросил Астор.

Пьетро не мог оставаться серьёзным:

– Не иначе.

– Почему?

– Девчонки все такие. Потом они отходят.

– Какие "такие"?

– Обидчивые.

– Что значит "обидчивые"?

– Значит они легко злятся, если над ними пошутить. Папа был плейбоем и говорил, что нет ничего хуже злой женщины.

– А кто такой плейбой?

– У него много женщин. И он говорил: чтобы их было много, им нужно делать подарки.

– Поэтому ты и подарил сестре цепочку?

– Конечно.

Анна бросила банку на пол и ворвалась в гостиную злая, как львица:

– Значит, ты сделал мне подарок, потому что хочешь, чтобы у тебя было много женщин?

Пьетро сглотнул, не в силах ответить. Астор, стоявший рядом с ним, закусил палец.

Анна указала на Пьетро подбородком:

– Ну? Отвечай!

– Нет… Я нет… Это папа был такой, а мне много не надо… Мне достаточно тебя… А цепочку я подарил тебе, потому сегодня твой день рождения.

Она искоса посмотрела на него, словно пытаясь понять, говорит ли он правду:

– Признайся, что тоже хочешь быть плейбоем.

– Нет! Клянусь! – Пьетро приложил руку к сердцу.

– Я тоже, – заверил Астор.

Анна указала на кухню:

– А коли я сегодня королева, встаньте на колени и попросите прощения, а потом помойте посуду.

* * *

Со вздохом свеча погасла, и густая, как детская микстура, тьма затопила комнату. Ни звёзд, ни клинка Луны, ни огонька вдалеке, только шум волн, разбивающихся о причал.

Анна поправила подушку и задом толкнула Астора, который спал на ней. Пьетро неподвижно лежал справа от неё на спине, а под кроватью храпел Пушок.

Она устала, но ей не спалось. Продолжая сжимать морскую звезду, Анна повернулась на бок. Латексный матрас обнял её за костлявое бедро. Она слышала, как Пьетро набирает в грудь воздуха, делает паузу и выдыхает.

– Спишь? – прошептала она ему на ухо.

– Нет.

– Не спится?

– Нет. А тебе?

– Нет.

Анна положила голову ему на плечо:

– О чём ты думаешь?

– О собаках. Они живут не более 14 лет, – несколько секунд он молчал. – Как и мы.

Анна толкнула Пьетро ногой:

– Ты прав…

– За 14 лет проходит вся их жизнь. Они рождаются, растут и умирают, – она услышала, как он шмыгнул носом. – В конце концов, дело не в том, сколько длится жизнь, а как ты её проживаешь. Если твоя жизнь яркая, то за короткую жизнь ты познаешь столько же, сколько и за длинную. Тебе так не кажется?

Рука Анны скользнула под одеяло и нащупала руку Пьетро. Она сжала её и большим пальцем погладила его пальцы.

* * *

Анна проснулась от яркого света. Пьетро и Астор спали один с головой под подушкой, другой под одеялом на краю матраса.

Она встала с кровати, размялась и потащилась в гостиную, а там взяла книгу о подводной рыбалке и, зевнув, вышла на террасу.

Ещё один безветренный день, когда солнце висит в голубом небе, испачканном кое-где несколькими белыми пятнами. Море было плоским и, если такое возможно, ещё более прозрачным, чем накануне. Подбежал Пушок, качая головой и вяло виляя хвостом, и прижался к ней.

Растянувшись на шезлонге, Анна полистала книгу. В одной главе объяснялась техника компенсации, которая служит для нейтрализации давления воды на уши. Если её применить,то не будешь чувствовать боли при погружении. Хитрость была проста: достаточно заткнуть нос и сильно подуть.

– Пойдём? – сказала она собаке, которая счастливо завиляла хвостом.

Она вышла на пляж в сопровождении пса, который за машиной столкнулся нос к носу с чёрной кошкой. Вопреки всем законам физики кошка запрыгнула на фасад дома и укрылась на небольшой террасе. Пёс, упершись лапами в стену, недовольно залаял.

Анна шла по набережной, напевая песню, которую слышала в машине, когда мама возила её в школу: "И приходи ко мне домой, когда захочешь, хоть ночью, спи здесь, уходи. Делай, что хочешь. Ты же знаешь, что я всегда буду у тебя, если хочешь, ночью^[8]", – она стала подпрыгивать. – На-на-на-а-а-а…

На сердце было легко, она была готова вытащить из моря и кита. Её охватило бурлящее счастье, всё казалось красивым: разбитые лодки, руины ресторанов, машины, покрытые песком, ряды неподвижных чаек на берегу. Она закрыла глаза и попыталась представить, каким мог быть Чефалу всего несколько лет назад. Туристы, выходящие из автобусов с фотоаппаратами, столы, накрытые клетчатыми скатертями, официанты с салфетками в руках разносят стейки и салаты на тарелках, оркестры, играющие на набережной рядом с неграми, раскладывающими свои сувениры на тротуарах. Водные велосипеды вдоль линии пляжа. Дети играют в волейбол на песке.

Она развела руками, словно хотела всё это обнять. Как тут хорошо! Чефалу теперь весь мой. Кто из этих туристов, официантов, детей мог бы сказать то же самое или даже просто представить себе подобное? Она повернулась лицом к городу. Террасу её дома заливало солнце, а окно комнаты, где спали Астор и Пьетро, блестело.

– Ну, искупаешься со мной? – спросила она Пушка, но пёс, едва поняв её, отошёл в глубь пляжа и сел, пристально за ней наблюдая.

Анна сняла футболку и шорты, надела маску на лоб и в купальнике растянулась на доске для серфинга. Она стала грести руками, направляясь к бетонному кубу. Она не сразу его нашла. Наконец он показался за стайкой пескарей. Осьминога больше не было, но она добралась туда и хотела попробовать технику, описанную в книге. С недовольной от холода гримасой она окунулась в ледяную воду. Раздув легкие, она нырнула. Едва почувствовав боль в ушах, она сжала пальцами ноздри и подула. Ей показалось, что воздух вышел из глаз, затем в барабанных перепонках что-то хлопнуло – и боль пропала. Она продолжала спускаться в синеву, а холод вымывал тепло из тела. Вокруг солнце испускало лучи света, которые с поверхности доходили до дна. Освободившись от силы тяжести, она летела. Медленными движениями, почти не замечая этого, он добрался до дна. Там температура была ещё ниже. Она глянула вверх и почувствовала какое-то головокружение. Поверхность моря представляла собой серебряное зеркало, в котором плавала доска для серфинга. Жаль, что Астора нет рядом, он бы гордился ею. Впервые маска прилипла к лицу, и уши снова стали слышать. Дыхание заканчивалось. Она снова подула в зажатые ноздри и быстро схватила на память небольшой камешек, покрытый водорослями. Анна свернулась калачиком и собиралась оттолкнуться ногами, когда увидела два жёлтых глаза осьминога, которые следили за ней из-под камня, лежавшего рядом с бетонным блоком. Она помедлила в нерешительности и подумала о брате, а потом протянула руку под камень. Животное, опередив её, скрылось в норе. Анна просунула туда руку по локоть, нащупала пальцами слизистую холодную плоть осьминога и попыталась вытащить его, но тот, казалось, приклеился к камню.

Ты попробовала. Вернись.

Когда она убирала руку, вокруг запястья обвилось щупальце, толстое, как канат. Она никогда бы не подумала, что мягкое существо без костей осмелится бросить вызов человеку. В книге говорилось, что осьминоги – существа умные, но всё же их ближайшие родственники – мидии и улитки. И там нигде не было написано, что они опасны. Эти мысли пронеслись в мозгу, как искры, и превратились в крик. Вихрь пузырьков скользнул по стеклу маски. Дыхание заканчивалось. В панике она схватила щупальце свободной рукой, пытаясь оторвать его, но осьминог тут же обхватил и вторую руку. Она выдохнула то немногое, что оставалось в лёгких – раздалось отчаянное бульканье. Давление в груди поднялось к горлу. Она задыхалась и начала барахтаться, вертеться и оказалась без маски в размытой вселенной, где всё появлялось и исчезало алыми вспышками, спиралями пузырей и грохотом её криков. Поток воды вошёл в горло и попал в бронхи, и организм, лишённый кислорода, начало сотрясать от дрожи. Но что-то упорное не давало ей прекратить попытки вырваться, неукротимая воля к жизни овладела конечностями и надоумила девочку упереться ногами о камень, а спиной о бетонный куб. Он потянула что есть силы, как никогда в жизни. Ленивое облачко песка поднялось со дна, окружая её, и приглушенный шум, поверх которого скрипели камни, указывал ей, что что-то шевелится, раскачивается. Большой камень, под которым прятался осьминог, перевернулся. Животное показалось наружу, но между камнями и руками выбрало всё же руки.

Анна начала подниматься, мельтеша ногами, с этим существом, которое расширялось и обвивалось вокруг шеи и плеч. Поверхность воды, казалось, отдалялась, а не приближалась. От нехватки воздуха разрывало на части. Она отталкивалась ногами, пока не всплыла с хрипом и глотнула воздуха, который насытил ей кровь кислородом. Он сплюнула воду, закашлялась. Удерживая вырывающегося осьминога, она огляделась.

Доску унесло течением. Пляж был далеко, а сжимание в пальцах слизистой головы моллюска отнимало силы.

Отпусти его.

Вместо этого она перевернулась на спину и поплыла, дыша ртом, отплёвываясь, поднимая брызги ногами, зажимая глаза и повторяя: раз, два, три. Раз, два, три.

Она поняла, что приплыла, когда коснулась лопатками дна. Задыхаясь и шатаясь, как спасшийся от кораблекрушения, она сделала несколько шагов и рухнула измученной грудью на берег. Зверь, оказавшись в воздухе, из последних сил пытался освободиться, но она его не отпускала, а зарыла в песке. Она легла на осьминога грудью с бьющимся сердцем и раздувающимися лёгкими, поражённая, что осталась жива.

– Я молодец, – повторяла она, стуча зубами от холода. – Я настоящая ныряльщица.

Ей не терпелось показать мальчикам свою добычу.

Пушок подошёл к ней своей ленивой походкой, посмотрел и начал облизывать ей лицо языком, широким, как обувная стелька.

Заметив, что осьминог больше не двигается, она поднял его за голову двумя пальцами. После смерти он превратился в жалкую, грязную тряпочку, напоминающую кончик кисти, смоченной в студенистой жидкости. Она достала из рюкзака пластиковый пакет и положила осьминога туда.

Верхняя часть купальника осталась в море, но, к счастью, звёздочка не пострадала и всё так же висела на шее. Живот и грудь были покрыты слизью и чернилами. Она сняла трусики и сделала три шага к берегу, затем остановилась. Со внутренней стороны правого бедра капала длинная полоска тёмной крови, которая стекала до икры.

Я поранилась?

Под водой в пылу борьбы, чтобы освободиться, она, должно быть, поцарапалась о камни, но не почувствовала боли.

Может быть, это кровь осьминога?

Она подняла голову. Над городскими крышами кружились стаи чаек. Она не видел их, её рассредоточенный взгляд не отрывался от каменных стен.

У осьминогов есть кровь?

Анна раздвинула ноги, опустившись по щиколотки в теплый песок, сложила пальцы правой руки, кроме указательного и среднего, в форме пистолета, засунула пальцы во влагалище и коснулась ими потаённого влажного чрева, не отрывая глаз от ясного неба.

И вытащила пальцы.

Они были в тёмной крови.

* * *

Анна шла испуганно глотая слюну, которой не было, по аллее Святого Варфоломея. С плеча свисал рюкзак, в руке она сжимала пакет с осьминогом. Из джинсовых шорт продолжала капать кровь.

Нужно найти трубки, которые мама хранила в шкафу в туалете, вместе с упаковками каких-то мелких подгузников, которые впору лишь куклам.

За годы исследований она находила их тысячами. В туалетах рядом с лекарствами или упаковками туалетной бумаги, в аптеках и супермаркетах, где для них даже была отдельная полка. Она использовала их как факелы, макая в спирт, иногда для очистки ран, иногда – как воображаемые сигары, выкидывая вату – в общем, всеми возможными способами, кроме прямого назначения.

Наверняка Пьетро и Астор уже проснулись и, вероятно, гадают, куда она подевалась.

Им нельзя видеть её такой.

Она свернула за первый угол. Пушок следовал за ней по пятам. Она направилась в аптеку "Муццолини", рядом с Собором. Стекло было пробито носом спортивного "Range Rover". Она перелезла через капот и забралась внутрь. Стены были облицованы красным деревом, а на полках стояли старые бело-голубые терракотовые горшки. На земле, среди перевёрнутых предметов с витрины, она нашла упаковки с тампонами. Она взяла "тампаксы", какими пользовалась мама. В инструкциях говорилось, что нужно расслабиться и не напрягаться, когда вставляешь тампон в первый раз.

Она присела на перед машины и сунула в себя тампон. Анна удивилась, насколько это легко и не больно. В каком-то бутике она обтёрлась и надела тёмные шорты и полосатую сорочку до колен. Она вернулась к дому с облегчением. Наличие в рюкзаке коробочки с тампонами придавало ей душевного спокойствия.

Она удивилась, что месячыне наступила внезапно, без боли. Мама, когда у неё были «дела», болела и принимала лекарства. Кто знает, может быть, из-за погружения что-то изменилось в теле, и в животе прорвался какой-то мешочек, как с чернилами у осьминога. И не странно ли, что месячные начались у неё как раз на следующий день после дня рождения?

В отеле она видела детей своего возраста, часто даже младше, уже покрытых пятнами Красной. Все удивлялись, что у неё сиськи и волосы на лобке, но ни одного пятна. Сначала она старалась не думать об этом, но постепенно стала воображать, что она другая, особенная. Понимая, что с таким же успехом можно броситься со скалы в надежде, что в полёте отрастёт пара крыльев, она всякий раз гнала от себя эти мысли. Но сами знаете: иллюзии цветут, как отравленные цветы у тех, кто не верит в будущее.

Размышляя об этом сейчас, с воткнутым тампоном, она чувствовала себя идиоткой. Он такая же, как и все остальные. Анна вспомнила, что мама написала в конце главы, посвящённой воде.

Когда хочется пить, не надейся, что пойдёт дождь. Рассуждай и ищи решение. Спроси себя: где можно найти питьевую воду? Бесполезно надеяться найти бутылку воды в пустыне. Надежды оставь отчаявшимся. Есть вопросы и ответы. Человек способен найти решение любой проблеме.

Погружённая в свои мысли, она оказалась на маленькой площади с видом на море. Анна уселась на скамейку и рассеянно принялась гладить Пушка.

Нужно подумать. Наличие месячных ничего не означало. До появления вируса они указывали на то, что организм готов к рождению детей, но только после эпидемии становились сигналом о том, что ты скоро умрёшь. Нельзя путать месячные с Красной Лихорадкой.

Значит, у тебя тоже нет иммунитета. Хватит так думать. Даже не начинай снова.

Несомненно было то, что между месячными и появлением пятен проходит время. Иногда мало, иногда много. В любом случае достаточно, чтобы попасть на континент.

Мессина была недалеко. Неделя ходьбы. И даже земля по другую сторону моря, судя по картам, не казалась слишком далеко. Никто не знал, что происходит за проливом. Сицилия была островом, на котором жили немногие выжившие, и максимум через 5-6 лет тут останутся только животные и растения. Возможно, остальная часть планеты победила вирус.

Чефалу – прекрасный городок, но тут можно умереть.

* * *

Она ещё раз проверила, не испачканы ли шорты, вздохнула и вошла в гараж.

Мальчики в полумраке разливали бензин по канистрам.

– Давай воронку, иначе всё прольём, – говорил Пьетро.

Астор встал и увидел сестру.

– Где ты была?

Не успела она ответить, как он побежал и принёс с верстака большую синюю воронку.

Анна помахала пакетом:

– Сюрприз! – ни один не обернулся. – Эй! Вы что, оглохли? У меня сюрприз.

Астор заглянул в пакет:

– Осьминог. Сама поймала? Молодец, – он вытащил его и тут же положил обратно. – Потом посмотрю. Мы запускаем мотороллер.

Анна прислонилась к коляске.

Пьетро сосредоточенно поджал губы, словно сосал из соломинки. Волосы падали прядями ему на лоб. Луч света щекотал ему шею. У затылка он был загорелый, но внизу, где его прикрывала футболка, кожа была молочного цвета.

– Как успехи? – спросила Анна, стараясь проявить интерес.

– Нужно почистить карбюратор и поменять свечи зажигания, – сказал он.

Пьетро поднял канистру и налил в бак немного бензина через воронку.

Анна немного помолчала:

– Осьминога можно приготовить с горохом. Или с консервированными помидорами, но они закончились. И надо развести костер на террасе.

– Хорошо. Займись этим, – сказал Пьетро, отложив воронку.

Анна выглянула из гаража. Она проснулась на рассвете, вышла тихо, чтобы не разбудить их, чуть не утонула, сражаясь с этим грёбаным осьминогом, и у неё начались месячные.

Мальчик повернулся к ней:

– Надо проверить тормоза.

Карие, пятнистые глаза придавали его лицу какую-то серьёзность и добавляли оттенок сомнений. Как будто он сам не очень-то верит в то, что говорит.

– Ты просто молодчина, – ответила она с саркастической ухмылкой.

Пьетро то ли не расслышал, то ли пропустил её слова мимо ушей.

– По-моему, свечи грязные, поэтому мотороллер не заводится... – он вдруг замолчал и уставился на неё, склонив голову.

Анна застыла и проверила шорты:

– Чего уставился?

– Ты в сорочке.

– Ну и что? Не нравится?

– Никогда не видел тебя в сорочке, – он начал рыться в шкафу с инструментами и вынул молоток.

Астор тем временем полировал кузов коляски тряпкой. Первый раз брат что-то чистит.

– Пойду домой, – сказала она, повернулась и сделала два шага, но, подойдя к входной решётке, остановилась. – Завтра уезжаем.

– Завтра? – Пьетро широко раскрыл глаза. – Я ещё не знаю, получится ли к завтрашнему дню запустить мотороллер.

– Это твои проблемы. Сможешь – хорошо. Не сможешь – пойдём пешком, как всегда.

– Понятно, ты сегодня не в духе.

– Не в духе? – девочка развела руками. – Вовсе нет. Просто завтра пора уезжать.

Пьетро бросил молоток на верстак:

– Ты чего тут раскомандовалась?

– Потому что так нужно, – Анна сжала кулаки. – А если тебя не устраивает...

Она не закончила фразу.

Астор топнул ногой.

– Но Анна... – он поймал её за руку. – Зачем?

– Потому что я так решила.

Она вырвала руку.

Астор нервно пнул мотороллер, который отозвался металлическим грохотом.

Анна взорвалась. С визгом она швырнула в брата пакетом с осьминогом и попала ему между лопаток. Мальчик упал на колени и заплакал.

Анна присвистнула Пушку и вышла из гаража.

* * *

Она вошла в дом, хлопнув дверью, вышла на террасу и разлеглась на шезлонге, скрестив руки и продолжая бормотать про себя, затем, фыркнув, сорвала с себя эту ужасную сорочку, сняла шорты, вынула пропитавшийся кровью тампон и бросила его через перила. Часто ли нужно менять эти штуки? Она вставила другой, чуть не плача от злости.

Ей хотелось задушить Пьетро. Она внимательно отмечала каждую перемену его настроения, а он ни на что не обращает внимания. Да и вообще он на неё почти не смотрит. На осьминога он даже не взглянул.

– Хватит. Хрен с ним, – сказала она Пушку, безмятежно спавшему рядом.

Анна вошла внутрь и рухнула на кровать, обняв подушку. Она прислушалась, как шумит море, а ветер колышет листья лимонов, ожидая сна, который не приходил.

* * *

Анна резко проснулась, позвала Пьетро и Астора, но никто не ответил. Пушок лежал на кровати, положив голову на подушку. Она оттолкнула его, сморщив нос:

– Блин, какой же ты вонючий.

Окна дрожали от северо-западного ветра. Фронт низких голубоватых облаков приближался к берегу, окутывая солнце.

– Почему они не идут? – спросила она у пса, но тот лишь почесал шею в ответ.

В гараже она тогда распсиховалась, а теперь чувствовала себя виноватой. Рука потянулась к морской звезде. Она сжала её в ладони, закрыла глаза и вспомнила прошлый вечер, когда они крепко спали вместе.

Поток томного тепла поднялся по спине и заглушил дыхание.

* * *

Когда солнце уже садилось, мальчики вернулись домой с банками консервированных помидоров, которые они с довольным видом бросили на диван.

– Этого хватит для приготовления осьминога? – Пьетро поднял пакет с слизистым шариком.

– Да, вполне! – Анна по-дурацки захлопала в ладоши, стремясь заслужить прощение. – Но сначала нужно его сварить. Давайте разведём огонь на террасе.

Глаза Пьетро сверкали, как у дикого зверя, но он не злился. Возможно, с ним она могла притвориться, что ничего не произошло, но кое перед кем другим придётся извиниться.

Астор весело играл с Пушком на террасе. Она подошла к нему из-за спины и прошептала:

– Ты обиделся?

Он обернулся. Что-то детское в голубых глазах потерялось, сменилось взрослой серьёзностью.

– Прости, – она застенчиво взяла его за руки.

Брат бросился в её объятия. Среди множества недостатков, которые она передала ему, не было злопамятства.

Как сука со щенком, она крепко обняла маленького мальчика и стала целовать его в шею и лоб, пока он не начал вырываться.

– Что? Не нравится, когда я тебя целую? Или тебя укусить?

Она схватила его и играючи укусила за руку. Астор широко улыбнулся. Она щекотала его большими пальцами по бокам, а он колотил её по спине и хихикал. Внезапная возня взволновала Пушка, который прижался к заднице Анны, покачивая тазом. Она шлёпнула его, и пёс, поджав хвост, скрылся за вазами с лимонным деревом.

Анна с Астором лежали на изразцовом полу и смотрели на звёзды. Они казались настолько близкими, что, если протянуть руку, можно взять их и положить в карман.

– Ну так, будем костёр разводить?

Голова Пьетро появилась на фоне неба. В руке он сжимал наполовину полную канистру с бензином. Они сложили стулья и шезлонги, полили их бензином и подожгли. Красные и голубоватые языки поднимались всё выше и выше, потрескивая и рассыпаясь искрами. Охваченные порывом, они вытащили мебель из гостиной и бросили её в огонь. Дымом закоптило окна чердака и заволокло всю квартиру. Вскоре от огня остались лишь угли.

– Давайте и матрас сожжём! – предложил Астор.

– Нет! Только не матрас! – хором ответили ему Анна и Пьетро.

Девочка открыла пакет с осьминогом, и оттуда завоняло. Она всегда считала, что стерпит неприятные запахи; Анна настолько привыкла к трупному смраду, что теперь уже не замечала его. Но этот запах был просто невыносим.

– Протух? – спросил Пьетро.

Анна пожала плечами и швырнула пакет с балкона. Чудовище с щупальцами, которое едва не убило её, улетело в ночь и плюхнулось на пляж рядом с использованным тампоном.

Они разогрели консервированные помидоры и горох в большой сковороде, по очереди помешивая их и соревнуясь, кто дольше усидит у огня. Когда похлёбка была готова, они разлили её по тарелкам и проглотили горячее, безвкусное, но питательное варево.

Ни Пьетро, ни Астор не вспоминали при ней о мотороллере, и Анна умирала от любопытства.

– Как дела с "Веспой"? – между прочим спросила она.

Пьетро провёл пальцем по краю сковороды, подбирая остатки:

– Неплохо, она на мгновение завелась, потом заглохла, и больше нам уже не удавалось её завести.

– Ну, попробуйте ещё завтра.

Мальчик застыл с указательным пальцем в соусе:

– Что? Ты же хотела уезжать? Ты там такое устроила...

– Один день ничего не изменит. И ты прав, на "Веспе" мы быстрее доберёмся до Мессины.

Астор похлопал себя указательным пальцем по виску, глядя на Пьетро. Он погладил Пушка, который широко зевнул.

– А как же он?

Все задумались.

– Снотворное! – вдруг сказала Анна. – Мама писала, что некоторые виды снотворного вырубают на целые сутки. Накормим его снотворным и подождём, пока он заснёт, а потом посадим в коляску. Когда он проснётся, мы уже будем в Мессине.

Пьетро это не убедило.

– Получится, вот увидишь, – успокоила его она. – Завтра пойду и поищу их в аптеке. А если не найду, пойдём пешком.

– Пешком... – с горечью повторил Астор.

Слишком усталые, чтобы спорить дальше, полные сомнений, они сидели и молчали, глядя в тлеющие угольки.

11.

Облака витали у самого края моря и безмятежно наблюдали за новым солнечным днём, который выдался теплее и безмятежнее, чем предыдущий. Этому радовались даже голуби, воркующие в сосновом лесу за ресторанами.

Анна сидела на пляже в новом синем лифчике-балконет с нежным белым бантиком в центре. Он был ей слишком велик, и грудь лежала в нём, как шарики мороженого в чашке. Вниз она надела шорты. С тампонами было удобно, но кровь, похоже, не собиралась останавливаться.

Большая чёрная муха не по сезону врезалась ей в лоб и упала на песок, продолжая жужжать. Анна достала из рюкзака тетрадь "ВАЖНО", положила её на бёдра и стала листать в поисках названия снотворного для Пушка.

Она первый раз открывала тетрадь с тех пор, как забрала её из Торре-Норманна. Во время путешествия она в неё не заглядывала, так как помнила всё уже наизусть, а в мире было много такого, чего мама не могла себе даже представить.

Она нашла страницу, на которой рассказывалось о снотворных. Вроде как они назывались: Миниас...

Остальные названия расплылись в пятне воды.

Вряд ли удастся найти их в аптеке. Снотворные исчезли одними из первых, но попытаться стоило. Она продолжала листать тетрадь и дошла до последних ещё пустых страниц. Анна смотрела в горизонт, а ветер взъерошивал ей волосы.

Может, и мне написать что-то подобное?

Это было похоже на откровение. До этого момента она никогда не осмеливалась представить себе такое. Это была тетрадь "ВАЖНО", которую мама вручила ей перед смертью.

И которую я передам Астору.

Она пересчитала пустые страницы. Их было 32. Мама же не будет возражать, если Анна что-то тут напишет? Она уставилась на облака, взяла карандаш и стала писать.

КУКУРУЗНЫЕ ШАРИКИ

Астор, не ешь эти жёлтые кукурузные шарики, от которых у тебя болит живот и весь день понос. Ты всегда об этом забываешь. Просто не ешь их. Всё остальное...

* * *

– Анна!

Девочка подняла голову и увидела, как по набережной бежит Пушок, а за ним – Астор.

– Анна! Анна!

Она положила тетрадь обратно в рюкзак и пошла ему навстречу, сначала шагом, потом бегом.

Астор остановился перед ней, согнувшись от усталости.

– Что случилось? – спросила его Анна.

– Пьетро... – малыш положил руку на грудь. – Ему удалось завести двигатель. "Веспа" ездит!

Где-то в старом городке грохотал мотор. Ей казалось, что ещё вчера она слышала, как мотоциклы мчатся на полной скорости по дороге мимо леса.

– Пошли, – сказал Астор, убегая.

Анна побежала за ним, а пёс – следом.

Пьетро выехал из-за домов на "Веспе". С прикреплённой коляской мотороллер казался большим и громоздким, чуть меньше машины.

Мальчик медленно продвигался вперёд, стараясь не заезжать на песок, покрывавший широкие участки проезжей части.

Он нагнал их у ресторана "Фонарь" и затормозил рядом с остатками рыбацкой лодки. Коляска вздрогнула, и двигатель с яростным хлопком отключился.

– Я пока не дружу с передачами, – Пьетро был весь в поту, с красным лицом, ав подмышках его рубашки виднелись два больших тёмных пятна.

– Невероятно... – пробормотала Анна, обходя коляску.

Мотороллер был красивого, светло-голубого цвета с хромированными зеркалами, сверкающими на солнце. На коляске была надпись: "Прокат".

Пьетро был в восторге:

– И свет работает, можно ехать даже ночью, – сказал он, слез с седла и толкнул стартёр. Мотор послушно забормотал. – Видишь?

– Фантастика! – Анна захлопала в ладоши.

Астор радостно запрыгал.

Пьетро подмигнул:

– Признайся, ты ведь не верила, что у меня всё получится?

– Очень даже верила. Только…

– Что?

– Странно. Вот и всё, – Анна провела рукой по кузову.

– Это "Vespa 125", четыре передачи. Для их переключения нужно поворачивать ручку.

Астор вскочил на седло и вцепился в руль, весь взволнованный:

– Покатай меня! Давай кататься!

– Да, но сначала нужно вытащить её из песка. Помогите мне.

Астор и Анна, опустив голову, толкали сзади, а Пьетро рулил из седла. Мотороллер то и дело глох.

До смерти устав, они едва добрались до въезда на дорогу, ведущую прямо к холмам. Как только заднее колесо коснулось асфальта, мотороллер поехал, разбрасываясь щебнем. Пёс с лаем побежал за ним, пытаясь укусить шину.

– Пушок! – крикнула Анна. – Назад!

Пьетро улыбнулся и ускорился, преследуемый собакой.

Анна смотрела, переводя дыхание:

– Этот пёс никогда не полезет в коляску.

Мотороллер шарахался из стороны в сторону, едва не задевая припаркованные по бокам машины. Затем каким-то образом Пьетро удалось справиться с управлением. Мальчик зарулил обратно к центру дороги, притормозил у развилки и исчез за поворотом.

Анна и Астор слушали, как рёв двигателя становится всё тише и тише, пока не наступила тишина.

– Совсем уехал? – спросил Астор.

– Не знаю, – Анна пожала плечами.

– А как же Пушок?

– Нет, этот точно вернётся.

Прошло несколько минут, и они снова услышали рычание двигателя, а через полминуты коляска снова появилась, набирая скорость по прямой.

Анна и Астор подняли руки, словно приветствуя победителя забега.

Пьетро ехал прямо посреди проезжей части, восторженно гудя, но вдруг что-то случилось. "Веспа" свернула влево, словно её сдул невидимый великан, и, не замедляя и не тормозя, врезалась в тротуар. Коляску оторвало и отбросило к каменной стене, примыкающей к дороге. Мотороллер и маленький мальчик взлетели в воздух и, кувыркаясь, исчезли под откосом под грохот снесённого металлического ограждения.

Всё заняло не более трёх секунд.

* * *

Анна и Астор, затаив дыхание, выглянули из-за стены.

Трёхметровый отвесный уступ переходил в плоский уступ, весь покрытый опунцией, каперсами и мусором.

Останки "Веспы" лежали на этом уступе, который нависал над пляжем.

– Где Пьетро? – спросил Астор.

– Должно быть, свалился ещё ниже.

Анна почувствовала, как кровь стекает по ногам, и едва не лишилась чувств. Она упала на колени – её вырвало нутом, съеденным на завтрак.

Астор высунулся вперёд:

– Кажется, я его вижу.

Анна вытерла рот рукой. Голова шла кругом, но она смогла произнести:

– Где он?

– Лежит под мотороллером.

Девочка попыталась встать, ноги не держали:

– Иди посмотри, но будь осторожен.

Астор спустился вниз, цепляясь за камни и кусты. Добравшись до уступа, он прокрался на четвереньках среди опунции к "Веспе".

– Он тут.

Девочка подняла голову и встала.

Небо было лазурным, облака – белыми, море – серым. пляж – жёлтым. Безмятежный, равнодушный фон, который никогда не менялся с тех пор, как они сюда прибыли. Анна была уверена, что за всем этим скрывается зло.

– Он жив?

– Не знаю.

Когда она перелезла через небольшую стену, борясь с тошнотой, то справа увидела Пушка. Он скулил и рвался вперёд, пытаясь набраться смелости для прыжка.

– Пожалуйста, – взмолилась она. – Будь добр, стой на месте.

Пёс послушно растянулся на земле.

Девочка пробралась между кактусов. Астор, сидевший рядом с "Веспой", прикусив палец, глядел на торчащую из-под мотороллера руку Пьетро, лежащую на почерневшей бутылке отбеливателя. Остальная часть тела скрывалась под мотороллером. Ветер утих, и тишину нарушал только собачий скулёж.

– Надо его вытащить, – сказала она брату, хотя был риск раздавить его мотороллером. – Ты понял? – она повернулась к Астору, который смотрел в пустоту. – Очнись, блин! Помоги мне! Возьми его за руку и тяни, а попробую поднять мотороллер.

Ребенок, как автомат схватил Пьетро обеими руками за запястья.

– И не отпускай. Не вздумай отпустить!

Анна ухватилась за корму "Веспы" и оттолкнулась ногами. Ей удалось приподнять её на десяток сантиметров, но потом пришлось снова опустить. Слишком тяжёлая. Она попробовала ещё раз, но безуспешно. Казалось, мотороллер обо что-то зацепился. Она села, упёрлась лбом в колени и прошептала:

– Не получается.

Почему она позволила ему починить “Веспу”? Это она сказала ему: "Ну, завтра ещё попробуешь". Достаточно было сказать: "Хватит, пойдём пешком". Всего несколько других слов – и теперь они бы уже были на пути к Мессине.

Она глянула на две жёлтые башни собора.

– Надо взяться и поднимать вдвоём: я сзади, а ты спереди.

С первой попытки им удалось немного сдвинуть "Веспу" с места. Показалось плечо и бок Пьетро в полосатой рубашке. Крови не было. Во второй раз Астор ухватился немного по-другому, и Анна с отчаянным криком дёрнула. Мотороллер приподнялся, но не перевернулся. Девочка толкала вперёд, упираясь вытянутыми руками.

– Астор, сюда. Быстрее.

Мальчик отпустил руль и сел рядом с ней.

– На счёт "три". Закрываем глаза и толкаем. О Пьетро не думаем. Просто толкаем, – она посмотрела ему в голубые глаза. – Представь, что ты самый сильный в мире, хорошо?

Астор кивнул.

– Раз… два… три!

Скутер перевернулся, унося с собой облако земли и опунции, и с металлическим грохотом упал с уступа на пляж.

Инстинктивно Анна обняла Астора и прижала к груди.

Пьетро лежал, раскинув руки. Голова, свесившаяся набок, потонула в лохмотьях и полиэтиленовых пакетах. Под коленями брюки были залиты кровью. Одна лодыжка расплющилась, превратившись в мешанину носков, костей и плоти. Из локтя торчала розоватая кость.

Анна опустилась на колени и поднесла ухо к его рту.

– Он жив.

Через три дня он умер.

* * *

В те дни Анна пыталась вытащить Пьетро на дорогу. Она раздобыла лестницу и веревки, но едва она пошевелила его, мальчик истошно завопил и задрожал, будто его терзали электрическим током. Анна испугалась и отпрянула.

Они срезали опунцию, разожгли костёр и осторожно переложили Пьетро на надувной матрас. Анна разрезала ему ножом брюки и футболку. Тёмный синяк начинался из-под пупка, покрывал весь живот и спускался на бок. На заднице и под мышками, как она и подозревала, были алые пятна вируса.

Мальчик лежал без сознания, горел лихорадкой. Когда ему давали пить, он выплёвывал воду, как яд.

Ночью он кричал.

В кромешной тьме вместе с Пушком Анна бродила по тёмным переулкам Чефалу в поисках лекарств. В ящиках аптек почти ничего не осталось: крема для кожи, дезодоранты и коробки, съеденные мышами. Она откопала бутылочку мелатонина, тахипирин и антибиотики, но ничего, чтобы облегчить страдания.

На следующий день Пьетро погрузился в задыхающийся сон, от которого с визгом просыпался, как будто об него разбивались волны боли. Он повторял, что ему холодно, даже огонь и одеяла не могли его согреть.

На следующее утро из серого, как камень, моря вышло бледное холодное солнце. Астор и Анна спали, свернувшись калачиком рядом с Пьетро, который потерял сознание. Кровь превратилась в чёрную густую, как смоль, смесь, которая приклеила его к матрасу. Пурпурное пятно на распухшем животе стало тёмным и тёплым.

В середине дня он начал бредить – разговаривал с каким-то Патрицио. Говорил, что тот должен перестать печатать, что шум клавиш сводит его с ума.

– Сейчас скажу ему, – успокаивала его Анна, поднимая голову. – Слышишь? Он перестал.

Гримаса ужаса застыла на лице Пьетро, который ледяными глазами смотрел в потухшее небо, словно над ним парило что-то страшное.

Анна снова сбегала в аптеку и, вскрыла там все ящики, нашла таблетки и ампулы для инъекций, но не шприцы. Она вылила ему жидкость между потрескавшихся губ и попыталась сунуть в рот горсть таблеток, но он сжимал зубы, будто ей назло. Она попробовала несколько раз, но безуспешно. Наконец она разбросала таблетки в стороны, стала пинать пустые консервные банки и опунцию и с криками выдирать кусты. Астор вцепился ей в ноги, умоляя остановиться.

На четвереньках они подобрали таблетки и сунули их ему в рот по одной, пока Пьетро не успокоился. Его лицо расслабилось, он погрузился в тяжёлый сон.

На третий день Анна проснулась от голоса Пьетро:

– Анна... Анна ...

Она вылезла из-под одеяла, опустилась рядом с ним на колени и взяла его за руку:

– Вот я, здесь.

Пьетро прищурился, словно ему в глаза бил яркий свет, приподнял затылок и уставился на неё слепым взглядом.

– Колесо… его заклинило… я пытался... – приступом кашля ему раздирало грудь. Он выплюнул комок тёмной крови и нащупал в темноте её пальцы. – Найди кроссовки…

Анна вытерла слёзы и погладила его вспотевший лоб:

– Конечно, найду.

– Ты должна их найти, поняла? Они спасут тебя.

– Поняла. А теперь отдохни.

Слова Анны, казалось, успокаивали его. Видимо, его губы искривились в улыбке, и несколько минут он молчал, затем заговорил с закрытыми глазами:

– Анна, возьми два полиэтиленовых пакета.

– Зачем?

– Два пакета. Без дыр.

* * *

ДВА ПАКЕТА

Вита – небольшая деревня в провинции Трапани. На улице Алерамо, посреди фруктового сада стоял современный дом, принадлежащий семье Ло Капо. На первом этаже жила Костанца, вдова Доменико Ло Капо, владельца преуспевающей строительной компании, умершего в 60 лет от сердечного приступа. На втором этаже обосновалась Лаура, их старшая дочь, мать Пьетро, разведённая с Мауро Серрой, механиком гоночной команды "Ducati". На третьем этаже располагалось две квартиры, в которых жили две другие дочери: Аннарита и Челесте.

Аннарита, младшая, изучала архитектуру. Челесте, которой было уже за 30, была холоста и владела гончарной мастерской в центре города. Люди говорили, что Челесте – ни рыба, ни мясо, а одно из тех существ, которым секс не интересен, независимо от пола. Про Аннариту ходили слухи, что она лесбиянка, а её учёба в университете – лишь предлог, чтобы ездить в Палермо к подруге, которая работает в городском совете. В общем, деревенские пересуды.

Дело в том, что после смерти Доменико в доме на улице Алерамо жили одни женщины, которые опекали Пьетро, как маленького короля.

Только одному мужчине было разрешено приходить в это своеобразное женское общежитие – Мауро, отцу мальчика. Вечно путешествующий по миру механик выкраивал выходные в месяц и две недели летом, чтобы приехать к сыну и бывшей жене, которая вместе с сёстрами кормила его капонатой почти без уксуса, омлетом и канноли с рикоттой из овечьего молока. В те дни звезда Пьетро уходила в закат, а звезда отца ярко сияла на небе.

Мауро Серра был высоким и рыжим, с голубыми глазами и густой бородой, обрамлявшей лицо. Он одевался во фланелевые рубашки, а на ногах носил остроконечные техасские сапоги. Сёстры утверждали, что он переплюнул Роберта Редфорда и, как и американский актёр, был заядлым плейбоем.

Когда по воскресеньям три сестры смотрели Гран-При, они пытались угадать, кого из девушек-зонтиков^[9] Мауро уже успел соблазнить.

– По одной каждую гонку, – фыркнула Лаура, подавая пармезан.

Лаура Ло Капо была красивой женщиной со смуглой кожей и с двумя угольно-чёрными глазами. После развода она набрала вес и не перестала закрашивать седину на корнях длинных волос. Она называла бывшего мужа плейбоем, но вместо того, чтобы ревновать, гордилась этим:

– Разве можно мешать льву охотиться? Нельзя же запирать его в клетке. Я так не могу. Это преступление против женского пола.

Поскольку она была единственной львицей, от которой у Мауро был ребенок, это льстило её самолюбию и вполне удовлетворяло: пока Мауро не забывает о Пьетро и привозит ей из путешествий магниты на холодильник, этого вполне достаточно. Младшие сёстры тоже не сопротивлялись обаянию зятя, и каждый раз, когда он приезжал домой, одевались понаряднее, красились и соревновались в искусстве обольщения. Мечта о жизни в гареме, деля механика между собой, оказывало стимулирующее действие на их либидо.

– Поскольку ему понравились каннеллони, которые я приготовила своими руками, то сегодня ночью плейбой будет спать со мной, – говорила младшая, теряя всякую скромность.

– Ему нечего делать с такой худышкой, как ты, – возражала Челесте. – А вот я... как ты там выражался, Мауро? – тигрица!

И она приподнимала руками свои большие сиськи.

– Не ссорьтесь, девочки! Если обнимемся, то все втроём поместимся в постели. Да, Мауро, я знаю, что ты будешь не против, – разгорячённо орала Лаура, ополаскивая посуду.

Возбуждённые, как старшеклассницы, женщины хихикали, чувствуя себя продвинутыми и современными.

Механик уже видел себя на пенсии, милостью Божьей, с тремя женщинами, которые служат ему и почитают, как вавилонского царя.

Маленький Пьетро тоже вырос, уважая этого статного и необыкновенного отца, который привозил ему футболки и побрякушки с брендом Ducati. Он часами сидел в сарае и смотрел, как тот чинит старый мотоцикл "Лаверда Йота".

В солнечные дни они вместе ездили на море, мальчик садился на бензобак.

Короче говоря, жизнь была просто прекрасна, но, как и в любом уважающем себя сюжете, случилось нечто такое, что нарушило гармонию в семье. На улице Алерамо появился Патрицио Петрони, новый бойфренд Аннариты. Он был из Рима, весил больше 100 кг, невысокий и широкий – его было легче перепрыгнуть, чем обойти. Копна чёрных кудрей висела чуть выше лба. Очки в толстой оправе на носу-картошке. Раздутый живот не помещался в шортах, свисающих с низких ягодиц, а икры, круглые, как у индейки, торчали прямо из пары чёрных высоких кед.

Аннарита неохотно рассказывала о том, как они познакомились, но по некоторым подробностям становилось понятно, что не последнюю роль тут сыграл Facebook^[10]. Патрицио на своём римском диалекте объяснил сестрам, что они с Аннаритой любили друг друга всегда, практически со времён Большого Взрыва, и наконец, в этой жизни, им удалось соединиться после тысяч жизней, проведённых в погоне друг за другом.

– Эти двое подходят друг другу не более, чем колокольный звон кусочку мыла, – уныло прокомментировала старая Костанца.

– Патрицио некоторое время поживёт у меня, ему надо дописать свой роман, – объяснила Аннарита сёстрам, которые слушали её с отвисшей челюстью.

Писатель разместился в квартире своей девушки и превратил гостиную в кабинет. К концу недели его уже ненавидела вся семья.

Пьетро он не понравился, потому что воровал его "киндер-сюрпризы". Бабушка жаловалась, что он "слишком много себе позволяет". Лаура ненавидела его, потому что считала неуклюжим и уродливым, как чума. А Челесте – потому что тот соблазнил сестру, которая, бедняжка, была немного легкомысленна.

Для Патрицио все недовольства семьи Ло Капо были, как укусы овода для буйвола. Он садился за стол и чавкал, а потом растягивался на диване, обнимая свою девушку, наблюдая по телевизору за соревнованиями по барбекю. В остальное время он писал роман. Стук клавиш слышался на лестнице день и ночь. Изредка он выходил из квартиры, чтобы купить себе картошки фри и шаурмы.

На заброшенном поле Челесте и Лаура провели тайную встречу, где разработали план, чтобы избавиться от "Мешка со вселенским дерьмом" (это прозвище Патрицио по достоинству заслужил), не слишком обидев сестру. Было установлено, что его должен убедить Мауро. По-хорошему или по-плохому.

Механик пригласил Патрицио на пиццу и мужской разговор, а когда вернулся, сёстры ждали его в ночных рубашках.

– Ну что?

– Он умял два патапиццы, кальцоне с творогом и сосисками и 4 кружки пива.

Лаура, вся убитая горем, опустилась в кресло.

– Что такое патапицца?

– Пицца с картофелем фри.

Челесте бродила по гостиной, посасывая сигарету:

– Но ты спросил его, когда он уйдёт?

– Ему надо роман дописать.

Лаура отрезала кусок пирога и протянула бывшему мужу:

– Ты хоть спросил, о чём он его пишет?

– Это история мира, населённом не людьми, а гигантскими хомяками.

Две женщины выжидательно смотрели на него.

Механик откусил пирога:

– Он едва закончил описывать доисторическую эпоху.

В течение следующих трёх месяцев ничего не изменилось, пока в новостях не сообщили, что в Льеже неизвестная болезнь косит население и что по какой-то неясной причине, связанной с отсутствием гормонов полового созревания, дети оказываются к ней невосприимчивы.

Мауро провёл месяц в Голландии, испытывая новый мотоцикл, а на обратном авиарейсе в Палермо почувствовал себя плохо, будто ему нос резали двумя ножами, а голову сжимали в стальных тисках. Сходив в туалет проблеваться, он заметил у себя на боку красное пятно.

Лаура встретила его в аэропорту. Он вышел к ней уставший и с блестящими глазами. В машине механик начал кашлять. Его уложили в постель, но, несмотря на лимонный сок и аспирин, температура всё повышалась. Его осмотрел доктор Панунцио, семейный врач. Он успокоил сестёр:

– Ничего серьёзного. Просто грипп. Ему нужно отдохнуть.

Новости из Северной Европы были неутешительными: вирус вырвался за границы Бельгии и безостановочно распространялся по всему континенту. Команда немецких учёных работала над созданием стабильной вакцины.

К счастью, в Италии было лишь несколько отдельный случаев.

Два дня спустя у Мауро случился респираторный коллапс, и Лаура отвезла его на машине скорой помощи в Палермо. Женщина вернулась с высокой температурой и насморком. Она рассказала, что в больнице царит хаос, а Мауро разместили в коридоре вместе с сотнями других больных с аналогичными симптомами.

Через неделю семья Ло Капо, за исключением Челесте, которая лежала у себя с кашлем, собралась перед телевизором и ждала сообщения от премьер-министра по всем каналам. Однако перед журналистами предстал министр здравоохранения, который извинился за отсутствие премьера и, кашляя, посоветовал населению оставаться дома и выходить только в случае крайней необходимости:

– Любого, кто страдает острым респираторным синдромом, сопровождающимся отёчными кожными пятнами, высокой температурой и симптомами пневмонии или других респираторных заболеваний, нужно немедленно изолировать, потому что он может быть заразен и представлять угрозу для тех, кто находится в непосредственной близости.

Лаура, обеспокоенная и с высокой температурой, уже несколько дней не имея новостей о бывшем муже, попросила Аннариту съездить в Палермо. Сестра застала на шоссе бесконечную вереницу автомобилей, нагруженных багажом и пытающихся покинуть остров. Ей сказали, что в столице военное положение, и нельзя ни заехать, ни выехать. Аэропорт также закрыт, а паромы в Калабрию остановлены.

Первой, кто умер в доме на улице Алерамо, была бабушка. Вирус прикончил ей меньше, чем за неделю. Аннарита была единственной из дочерей, которая смогла пойти на похороны. В церкви, кроме Патрицио и Пьетро, почти никого не было. Катафалк также не приехал, и Патрицио погрузил гроб в свой универсал. Городок опустел, большая часть магазинов закрылась. В Вита те, кто не лежал в постели, сидели перед телевизором или общались по телефону с дальними родственниками.

Патрицио целый день читал новости за компьютером. На планете болели все от Индии до Соединённых Штатов, даже Австралию не обошла эта участь. К тому времени стало ясно, что зараза вырвалась на свободу задолго до зарегистрированных случаев в Бельгии. По мнению многих, в том, как распространялся вирус, и в том, что он долго выжидал, пока не превратился в биологическую бомбу, была какая-то злая ирония. Из-за скорости, с которой он мутировал, синтез вакцины был невозможен. Даже исследователи, которые работали над этим, несмотря на строгие процедуры по борьбе с заражением, не выжили.

В Вите, где до эпидемии насчитывалось 2,5 тыс. жителей, чуть менее чем за месяц умерла половина. Кто-то умирал, с уверенностью ожидая вакцины, а кто-то, более скептически настроенный, забаррикадировался в доме, запечатав его скотчем, но сам не избежал болезни. Дети, единственные здоровые, бродили по городку в поисках еды и воды для родителей, бабушек и дедушек.

Телевидение приостановило выпуск новостей и транслировало только старые фильмы. Телефонные сети перестали работать одна за другой. Когда отключилось электричество, птица Апокалипсиса развернула над Витой свои холодные и тёмные крылья.

После госпожи Костанцы настала очередь Челесте. Труп сбросили в братскую могилу без погребальных почестей. Лаура и Аннарита лежали в постелях, истощённые лихорадкой и без сознания. Пьетро часами сидел рядом с матерью в знойной тишине, играя в солдатики. Однажды утром под каким-то предлогом Патрицио схватил его за руку, отвёл в свою маленькую комнату, запер дверь и сказал:

– Они скоро умрут. Мы им ничем не поможем, они обречены. Надо сидеть здесь и ждать.

Внутри комнаты были сложены коробки с едой и банки с пивом.

Но Пьетро заплакал, он хотел к маме. Тогда великан потерял самообладание, пнул шкаф, оторвал руки плюшевому мишке, опрокинул себе на голову ведро с Lego.

– Как ты не поймёшь? Ты что, не видишь? Старого мира больше нет. У тебя впереди вся жизнь. Наступило новое время.

Едва свет пробрался сквозь шторы, Патрицио сел за стол и застрочил на своей старой пишущей машинке "Оливетти".

– Это будет шедевр, – радовался он, то и дело подходя к мальчику и гладя по голове. – Это голая и сырая Хроника Апокалипсиса. Без сокращений и изъятий.

Но Пьетро не знал, что такое Апокалипсис.

– Это когда все умирают, потому что Бог сказал: "Хватит. Я дал вам игрушку, а вы её сломали. Я дал вам прекрасную планету, а вы превратили её в дерьмо".

Эпидемия, по мнению Патрицио, была самым удивительным, что могло случиться с родом человеческим. Он бегал по маленькой комнате, как орангутанг, и говорил, говорил, сам себе задавал вопросы и сам же отвечал, пока, опьяневший, не падал на стул, раскинув ноги.

Пьетро знал, что ключ от двери лежит у Патрицио в кармане брюк. Однажды ночью он встал с постели и попытался вытащить его. Но пальцы не лезли в карман, спрятанный под складками жира.

Людоед с хрюканьем очнулся.

– Тебе нужен ключ? – он протянул ему ключ. – Красивый, да? – он открыл рот и проглотил ключ, как мятный леденец. – Фокус-покус. Теперь его больше нет, – он скрестил руки и снова захрапел.

В другой раз Патрицио сам разбудил мальчика:

– Пьетро... Пьетро... – шептал он так, словно в комнате были скрытые микрофоны. – Ты это слышишь?

Пьетро, спавший в обнимку с пандой, уже несколько дней ничего не слышал – даже приглушённых стонов тёти Аннариты и мамы. Машин за окном тоже не было.

– Слышишь?

– Ветер?

– Почти, но это не ветер. Это шорох миллионов душ, покидающих планету – постоянный, неудержимый поток душ, которые преодолевают нашу атмосферу, пересекают Солнечную систему и встречаются друг с другом.

Пьетро заволновался:

– Ты в порядке? Ты не умираешь? Ты же не оставишь меня здесь одного?

– Тихо. Я другой. Смотри, – он выписал пируэт. – У меня нет пятен, и я никогда в жизни не чувствовал себя лучше. На меня снизошла благодать. Есть горстка избранных, которых Бог щадит и которым суждено восстановить род человеческий. Я бард, моя миссия – рассказать о конце и возрождении. И ты будешь моим помощником.

Еда стала заканчиваться, и Патрицио решил её нормировать. Двое, как только темнело, ложились среди плюшевых игрушек в кроватке Пьетро. Патрицио, затаив дыхание, рассказывал ему истории об армиях хомяков, сражающихся с древнеегипетскими богами, или насвистывал ему "Мы – чемпионы" группы Queen.

Однажды утром Пьетро проснулся, Патрицио сидел напротив и смотрел на него. Он сменил рубашку и побрился. Дверь спальни была распахнута настежь.

– С добрым утром, помощник. Как спалось? Сегодня мы возвращаемся в мир. Бард не может вечно сидеть взаперти.

Пьетро побежал к матери. В спальне её не было, в гостиной тоже. Он вышел на лестницу и нашел её там. Она вся вздулась и покрылась мухами. Пьетро прижался к стене и прикрыл глаза руками.

Патрицио взял его на руки.

– Видишь, что происходит с телом, когда его покидает душа? Оно начинает вонять и становится пищей для червей и мух. Не надо плакать. Это не твоя мать. Твоя мать теперь свободна и летит мимо Альфы Центавра.

– А папа? Где папа? – всхлипнул малыш.

– Он тоже улетел. Его атомы слились с атомами матери в мире совершенства.

Аннарита была ещё жива и лежала на двуспальной кровати. Вирус высушил её и превратил в хриплый скелет. Пьетро подошёл к ней и погладил по волосам. Женщина с глазами, покрытыми серой пеленой, открывала и закрывала рот, как рыба.

Патрицио поднес ухо к её губам.

– Она просит нас помочь ей, – он отвёл мальчика в гостиную и усадил на диван. – Больное тело держит душу Аннариты. Мы должны освободить её. Рано или поздно она справится с этим сама, но будет сильно страдать. Нам же не нужно, чтобы она страдала, верно?

Пьетро молчал, склонив голову, потом посмотрел на Патрицио:

– Ты хочешь убить её?

Патрицио сел рядом.

– Ты когда-нибудь смотрел передачи о диких животных, когда их возвращают в дикую природу? Иногда случается, что лесники открывают клетки, но звери не выходят, и лесникам приходится выталкивать их палками. Знаешь, почему звери не выходят? Потому что они боятся свободы. То же самое и с душой, – Патрицио пошевелил короткими пальцами, словно перед ним была клавиатура. – Душа, та таинственная сущность, та частица Бога, которая заставляет плоть тёти жить, боится покинуть тело. Но если ей помочь, тётя испытает бесконечную радость. Мы будем как лесники. Понятно? Мы освободим её.

Мальчик кивнул.

Патрицио огляделся. Солнце разрезало гостиную надвое, и в спёртом воздухе комнаты всё золотилось от пыли.

– Где у вас полиэтиленовые пакеты?

– На кухне, под раковиной.

– Принеси парочку. Без дыр.

Патрицио встал у изголовья кровати над осунувшимся черепом Аннариты, держа в руках продетые один в другой пакеты. Он смотрел на маленького помощника, который, стоя рядом с матрасом, сжимал руку тёти.

– Сейчас я надену их ей на голову. Она будет ёрзать. Ты ляжешь на неё и будешь держать изо всех сил и не отпускать.

Малыш кивнул со всей серьёзностью.

– Когда душа тётушки покинет бренные останки, пройдет сквозь тебя и несколько мгновений будет жить в твоём теле. Ты почувствуешь, как она заползает внутрь, это похоже на ласку. Так она будет прощаться с тобой. Ты готов?

Пьетро забрался на кровать, лёг на умирающую и обнял её.

– Готов.

Аннарита почти не сопротивлялась.

Патрицио, весь вспотевший, вздохнул:

– Ты почувствовал?

– Да.

– И каково это было?

Пьетро поднялся с кровати:

– Приятно.

Аннарита была первой. В течение следующих нескольких дней два освободителя душ позаботились об умирающих на улице Алерамо, а затем обо всех живых. Они выходили рано утром и возвращались в сумерки. Они шли по порядку нумерации домов. Часто приходилось взламывать двери, лазить по фасадам зданий. Больные запирались изнутри, опасаясь ограблений. Многие боролись на грани жизни и смерти. Некоторые взрослые, которые ещё стояли на ногах, приводили их к умирающим родственникам. "Феррари 458" нотариуса Ботты, на которой ездил Патрицио, нарушая тишину городка, часто преследовали банды сирот.

Приспособа в виде двойного пакета работала безотказно, но проблема заключалась в том, что иногда освобождаемые, как они их называли, ёрзали в конвульсиях и сбрасывали Пьетро. Пришлось им усовершенствовать методы обездвижения – они привязывали больных к кровати эластичными жгутами, а потом мальчик ложился сверху.

Однажды Патрицио решил расширить их деятельность на дома вблизи Виты. Они припарковали "Феррари" перед баром и вышли, вооружённые мешками и жгутами. Два ряда двухэтажных домов выходили на прямую улицу. Ряд построек прерывался огороженными садами, в которых росли пальмы и лимоны. Стая бродячих собак, едва увидев их, исчезла среди домов.

– Этих падальщиков надо убивать. Они входят в дома и едят мёртвых, – Патрицио вернулся в "Феррари", взял дробовик и зарядил его. – Рано или поздно я научу тебя им пользоваться.

В квартирах вирус убил всех, там были только трупы. Патрицио растерянно развалился на диване:

– Скоро наша миссия будет выполнена.

– И что мы будем делать? – спросил его Пьетро, поигрывая остановившимися стрелками больших маятниковых часов.

– Поедем в Палермо, потом в Париж.

Патрицио повернулся и потянулся, чтобы взять с журнального столика коробку конфет. Футболка задралась, а брюки слезли с задницы, обнажив красное пятно. Хорошо, что Пьетро успел опереться о часы, иначе бы он упал. Он недоумевал: знает ли Патрицио, что у него пятна? Тот всегда говорил, что у него иммунитет, что он никогда не заболеет.

– Хочешь? – великан протянул ему коробочку, сам съев три конфеты.

Пьетро помотал головой.

– Что с тобой? Ты никогда не отказывался от сладкого.

С испачканными шоколадом зубами Патрицио развернул конфету с нугой.

Малыш закусил губу, сглотнул и, едва дыша, прошептал:

– У тебя пятна.

Патрицио, казалось, не слышал, а может, и не понимал.

– У тебя пятна, – повторил Пьетро, заикаясь.

Его глаза наполнились слезами.

Патрицио резко вскочил, схватил его за футболку и поднял в воздух, как тряпичную куклу.

– Повтори! – рот, слишком маленький для этого круглого лица, дрожал, а остроумные глазки прятались между тёмными кругами и взъерошенными бровями. – Ну-ка повтори! – он поднял кулак. Он впервые поднял руку на ребёнка. – Где?

– На спине, – Пьетро закрыл глаза.

Патрицио отпустил его и подошёл к большому туалетному столику в рамке из красного дерева, снял футболку, долго смотрел на себя, дыша носом, потом даже спустил штаны. Его белая и волосатая задница тоже покрылась красными пятнами.

Мальчик забился в угол гостиной. Патрицио долго смотрел на него, потом указал на дверь:

– Уходи.

– Куда?

– Давай, уходи.

Пьетро разрыдался и не пошевелился.

– Ты должен уйти. Сейчас же! – рявкнул здоровяк. Он взял со стола стеклянную лампу и разбил её о землю.

Пьетро скользнул спиной по стене и обнял колени руками.

– Я никуда не пойду, – сказал он.

Патрицио сел на диван, взял ружьё, сунул ствол в рот, поднес большой палец к спусковому крючку и посмотрел на мальчика.

Пьетро закрыл глаза коленями, а уши руками. Он попытался представить себе что-нибудь прекрасное: как отец катает его на мотоцикле. Иногда они останавливались рядом с плоской лагуной, похожей на доску, из которой появлялись соляные холмы. Вдали виднелись розовые птицы с изогнутыми шеями, клювами, похожими на банан, и тонкими ногами, похожими на бильярдные кии.

– Всё, вставай, – мощная, как клещи, рука подняла его на ноги.

– Куда мы едем?

– Я отвезу тебя домой.

Помощник последовал за учителем, который шёл на широких ногах с ружьём на плече.

В машине они не сказали друг другу ни слова. Патрицио ехал быстро, а Пьетро закрывал глаза на каждом повороте. Они подъехали к дому на улице Алерамо и рывком остановились.

Мужчина распахнул дверцу:

– Выходи.

– А ты?

– Выходи.

– Можно поехать с тобой?

– Я сказал, выходи.

"Феррари" взревела, распугав всех ворон.

Патрицио больше не возвращался.

Пьетро прибился к другим детям. Все они жили в школе. Их было около 30 мальчиков и девочек от 5 до 13 лет. Они играли в мяч на площадке, спали на больших матрасах в спортзале и рыскали по домам в поисках еды.

Однажды Пьетро и двое других решили отправиться в дискаунтер на шоссе, где, как оказалось, ещё осталась Кока-Кола. Это был бетонный ящик в центре пустынного асфальтового двора.

– Глянь туда, – один из детей ткнул пальцем.

"Феррари" врезался носом в ряд мусорных баков и стоял с распахнутой дверью.

– Идите, я вас догоню, – сказал Пьетро.

Патрицио сидел в машине на водительском сиденье, среди пустых пивных банок и отвратительной вони экскрементов. Его руки покрылись пятнами и синяками, а живот обвис, как спущенный воздушный шар. Двойной подбородок, который всегда был надутым, теперь висел жирным и желтоватым на опухшей шее. Глаза, тусклые, как два засахаренных каштана, смотрели на лобовое стекло с размазанной засохшей рвотой. Из широко раскрытого рта вырывались хрипы.

Мальчик удивился, что Патрицио ещё жив. Он тронул мужчину за плечо:

– Патрицио. Патрицио, ты меня слышишь? Это я, Пьетро.

Тот закрыл глаза, но на лишённой выражения маске ничего не изменилось:

– Как дела, помощник?

– Я в порядке… – Пьетро сглотнул слюну. – Ну... а ты?

Что-то похожее на улыбку прорезало тонкие губы, измученные порезами и корочками.

– У тебя есть два пакета?

12.

Анна и Астор 4 дня шли из Чефалу.

Перед уходом они вытащили труп Пьетро на дорогу веревками, погрузили его в тележку из супермаркета и покатили на пляж. Там они вырыли в песке яму, закопали труп и накрыли лодкой.

Время от времени Анна оборачивалась, ища его взглядом, но за ней шли только Астор, волоча ноги, и Пушок, обнюхивающий обочины дороги. Затем она взяла кулон и крепко сжала его, пока кончики звезды не порезали пальцы.

Пьетро взорвался у неё в груди, и тысячи острых осколков потекли по жилам, терзая плоть.

Теперь она понимала, что такое любовь, о которой так много говорилось в маминых книгах.

Что такое любовь, понимаешь, только когда у тебя её забирают.

Любовь – это утрата.

Без Пьетро мир снова стал опасным, а тишина, которая раньше составляла ей компанию, теперь оглушала и мучила. Он так глупо ушёл из жизни, после долгой агонии, в которой она не видела никакого смысла.

Как будто кто-то наблюдал за ней сверху и на ходу писал сценарий её жизни, придумывая всё более жестокие страдания. Он проверял её: когда она сдастся? Он забрал у неё отца, мать и оставил наедине с ребёнком. Он наслаждался её встречей с Пьетро, привязал её к нему, а потом отнял. Она шла по дороге, как хомяк в колесе. Мысль, что у неё есть возможность выбирать, идти ли направо или налево, была иллюзией.

Ей вспомнилось то, что много раз говорил ей Пьетро: "Этого мира не существует. Это кошмар, от которого мы не можем проснуться".

* * *

До Мессины оставалось около сотни километров. По её расчетам, это займёт ещё 3, максимум 4 дня. Шоссе всё так же катилось под ногами, и пейзаж вокруг менялся медленно и скучно, прерываемый лишь бесконечным рядом туннелей. Они ещё никого не встретили.

Она посмотрела на Астора, который с опущенной головой тащил палку. Разговаривать с ним стало трудно, слова были слишком тяжёлыми, чтобы их произносить.

– Ты в порядке?

Мальчик отсутствующе уставился на зелёный берег, выходящий к морю в утренней дымке.

– Отвечай, когда с тобой разговаривают.

Астор фыркнул, скрестил руки и побежал вперёд, топая ногами.

Он всё время хандрил. Если она злилась, то он убегал и прятался в какой-нибудь дыре.

Как будто это я виновата.

Она подошла к нему и положила руку ему на плечо:

– Есть хочешь?

Астор помотал головой.

– А я хочу.

Она села на край проезжей части и достала из рюкзака две банки с тунцом, одну с собачьим кормом и бутылк воды.

Пушок, сидевший рядом, завилял хвостом. Из уголков рта капала слюна. Анна опрокинула ему на асфальт куски мяса, которые пёс с дрожью умял. Она открыла тунца, слила масло и стала есть с ножа.

Астор продолжал колотить палкой по ограждению.

– Хватит.

Он дёргал волосы на затылке.

Анна заволновалась. Брат начал рвать на себе волосы и говорить сам с собой. Он долго что-то говорил на собственном языке, полном восклицаний и хихиканья. С Пьетро Астор стал болтливым и общительным, совсем забыв о мохнатых ящерицах. Но теперь, после истории с мотороллером, он вернулся в свой мир, состоящий из мелких вещей, камней, насекомых, мёртвых животных и палок.

– Пьетро заболел Красной, он бы всё равно умер, – сказала она и бросила пустую банку в водосточную канаву. – Надо двигаться дальше. Нас по-прежнему двое: ты и я.

Ребенок помотал головой:

– Нас трое, – сказал он и указал на собаку.

Анна протянула ему вторую банку:

– Ты точно не хочешь есть?

– Чуть-чуть, – сказал Астор.

Что будет делать брат, когда её не станет? Писать ему тетрадь было бесполезно, он никогда не откроет её, он даже дорожные указатели читать отказывался.

Анна даже не была уверена, сможет ли он сам добыть себе еду.

* * *

Днём пошёл дождь. Холодная вода неумолимо лила из одеяла серых облаков. С шоссе, извивавшегося по складкам берега, внизу виднелось большое пенящееся на чёрных скалах море того же цвета, что и небо. Промокшие до нитки, они сошли с развязки и остановились в небольшом городке, расположенном на холме под виадуком шоссе. Гигантский оползень смыл дома, забросал улицы хламом и выкорчевал деревья. Ручейки дождя вымыли русло среди обломков и побежали к пляжу, сливаясь в ручей, впадающий в море и окрашивающий его в землистый цвет.

Тут тоже не было ни души.

Они вошли в белый домик, окружённый агавами, который остался стоять. Стены были испачканы сажей, а в спальнях обои висели толстыми гнилыми полосами. Даже окна не уцелели и сквозили. На кухне они подожгли шкафы, положили одежду на просушку и сели у огня, чтобы согреться. Им больше нечего было есть, и они так устали, что сразу уснули, а угли краснели в темноте.

* * *

На рассвете они снова отправились в путь. Дождь прекратился, но тучи по-прежнему угрожающе висели в небе. Всего через 10 километров они обнаружили разрушенный виадук. Осталось только два пня. Внизу, между пилонами, текла набухшая от дождя речка. В мутной воде плавал опрокинувшийся грузовик.

Они спустились через густой колючий лес, растущий у подножия холма. Поток был слишком стремительным, чтобы пробираться вброд, им пришлось подняться по нему к излучине, где упал большой тополь, образовав мост. Анна пошла первой, балансируя на бревне. Астор и Пушок последовали за ней на четвереньках.

Дождь дождался, пока они вернутся на шоссе, и снова полил. Они укрылись в "Вольво", стоявшем на стоянке. Рядом по-прежнему стоял аварийный треугольник. Пушок растянулся на заднем сиденье, а Астор – на водительском сиденье. В кабине всё гремело от дождя, стучавшего по крыше и стекавшего по ветровому стеклу, как водопад. Анна порылась в багаже в поисках чего-то съедобного, но единственное, что имело какое-то отношение к еде, – это книга рецептов для скороварки. Она выбросила книгу на улицу. Когда ливень закончился, было слишком темно, чтобы двигаться дальше, и они заснули прямо там, свернувшись калачиком в креслах.

Ночью Анна проснулась. Ей захотелось в туалет. Она вышла и увидела вдали свет. Может быть, огонь. Он вернулась в машину – Астор тоже проснулся.

– Есть хочу, – сказал ребенок.

– Не думай об этом, завтра мы что-нибудь найдём. Спи.

– Почему бы нам не вернуться домой?

Анна сжала себя в объятиях:

– Надо перебраться на континент.

– Мне и дома было хорошо.

– И мне тоже. Но на континенте будет лучше.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю. А теперь спи.

* * *

Солнце пробивалось сквозь пепельные облака, но ветер холодил влажную одежду.

Анна начинала испытывать массу сомнений по поводу перехода через пролив. Она понятия не имела, насколько он велик. Как река? Как море? И как они его переплывут? На лодке?

Они подошли к развязке на Патти. Справа поднимались низкие бесплодные холмы, а слева, за полосой зелёной земли, уставленной крышами, виднелось море. Они миновали остатки обугленной будки платной дороги и колонну брошенных автомобилей в центре проезжей части и вышли на объездную дорогу, ведущую в город.

Через 100 метров Анна остановилась и обернулась.

Еле слышный гул, какой-то грохот, усиливался.

– Слышишь? – спросила она у Астора.

Малыш кивнул и оглядел ноги.

Асфальт дрожал, как при землетрясении. Стая ворон поднялась с кедра.

Пушок зарычал, втягивая в себя губы и прижимая уши.

Стадо коров выскочило из-за поворота, заполняя проезжую часть оживлённым течением, которое галопом приближалось к троице.

Анна потащила брата за ограждение.

Река шкур и рогов пробежала мимо между металлическими барьерами. Это длилось почти минуту, затем, погрузившись в облако пыли, появились десятки вооруженных палками детей, которые бежали за животными с криками и свистом.

Астор уставился на сестру с разинутым ртом и одним прыжком оказался на дороге, присоединившись к кричащему отряду, за которым бежал Пушок.

– Куда тебя понесло? – ругнулась Анна и побежала за ним.

Стадо пробежало по кольцевой дороге и остановилось на автостоянке, где его поджидала сотня других детей, которые визгом направили коров к торговому центру "Король Артур" – большому розовому зданию, похожему на замок, с зубцами и четырьмя цилиндрическими башнями по углам.

Коровы в ужасе скакали между двумя крыльями толпы, которая била их палками, и, не замедляясь, забежали через распахнутые дверей в тёмную галерею, ведущую в недра торгового центра. Звери под грохот копыт и мычание смели рекламные стенды Fastweb, Sky и супер-швабр. Те, что были по бокам, оказались внутри магазинов одежды. Они носились по пустым витринам, разбивали витражи снэк-бара "Цехин", топтали шаурму "Босфор", опрокидывая прилавки, грили и журнальные столики. Другие подскальзывались – и их затаптывали. Позади них тощие руки поднимали факелы, отбрасывающие блики на вывески "Big Burger", магазинов и "Вюрстерии". Стадо, обессиленное, израненное и испуганное, очутилось в дальнем конце галереи на огромном круглом возвышении. Балюстрада впереди отсутствовала, а справа и слева две пылающие баррикады закрывали все пути отхода.

Одна за другой, даже не притормозив, коровы бросались в пустоту, подобно мамонтам, подгоняемые первобытными людьми со скал. За исключением того, что пролетев около 15 метров они оказывались не среди морозных зарослей ледникового периода, а падали на столики ресторана "Траулер", и разбивались, как живые бомбы, о большой стеклянный резервуар, в котором когда-то размещалась пара голубых скал, и о лодку, которая служила витриной для свежей рыбы.

Анна добралась до конца галереи, наполовину надышавшаяся дымом и пылью. Задыхаясь, она выглянула с возвышения.

Под ней шевелилась гора коров с разбитыми спинами и головами. Многие погибли на месте, другие корчились на спутниках. Эта масса смердела дерьмом, кровью и бензином. Армия детей, одетых в грязные тряпки, улюлюкала с возвышений и эскалаторов. У некоторых на лицах были чёрные полосы. У всех мальчиков идевочек длинные волосы доходили до середины спины. Тут были калеки и слепые, покрытые шрамами. Они кричали, хлопали руками по груди, топали ногами, всё громче и громче, перекрывая истошные крики животных. В зале раздался оглушающий грохот, и некоторые из детей стали подниматься на гору мяса и добивать ещё живых животных под возгласы зрителей на трибунах.

Они все маленькие...

Сердце Анны забилось в груди.

Астор!

Из дыма, заполнившего галерею, непонятные фигуры появлялись и сливались друг с другом. Анна искала брата, пробираясь между телами, спотыкаясь о мраморные скамьи. Но в темноте все были одинаковы.

Она обошла лифтовые шахты и стала пробираться сквозь толпу к лестнице.

Астор стоял, склонившись и потирая рот.

Она взяла его за руку.

– Ты должен быть со мной, ты понял? Хватит убегать.

И крепко обняла его.

Астор дрожал от волнения:

– Ты видела? Ты видела, что они сделали? Они сбросили их вниз.

– Ты меня слы...

В галерее раздался лай Пушка. Пёс, прижавшись к витрине магазина со смартфонами, скалился, вздыбив шерсть на загривке. Дети тыкали в него острыми палками.

Анна подбежала к собаке.

– Он хороший! Не трогайте его!

Она сделал знак сохранять спокойствие. Какой-то наглый мальчик попытался ударить пса, но тот одним прыжком сбил его с ног и впился в руку.

Анна крепко схватила Пушка за шею и оттянула назад.

Окружающие, возбуждённые и испуганные, кричали, хрюкали и скрежетали зубами, как стая макак, угрожая им копьями, а раненый бедолага встал, держась за локоть.

– Астор! Астор, ты где? – крикнула Анна, удерживая пса.

Астор протолкался в круг и подбежал к ней.

– Усади его на землю.

Мальчик усадил Пушка на землю и обнял его.

– Погладь его. Иначе нас убьют, – Анна подняла руки. – Видите, он совсем не злой.

Дети расступились и пропустили тощую девочку-блондинку, которая уставилась на троих и вытянула вперёд руки, как проповедник. Остальные замолчали и попятились назад. Большую часть лица девочки закрывала пара солнцезащитных очков в зелёной оправе. На ней были потёртые ботильоны, из которых виднешись тощие ножки, клетчатая юбка и засаленная шуба.

Анна, расплывшись в улыбке, ласково погладила Пушка:

– Хороший пёс.

– Хороший? – недоверчиво переспросила девочка и указала на мальчика, которому собака чуть не оттяпала руку. – Плохой!

– Нет, нет, он хороший. Хороший пёс.

Блондинка подошла к Пушку. Вокруг неё охотники были готовы пронзить собаку копьями. Девочка без колебаний протянул руку к голове овчарки.

Анна закрыла глаза, уверенная, что пёс откусит её. Но вместо этого Пушок посмотрел на девочку большими блестящими глазами, вытянул шею и понюхал руку.

Девочка отступила на шаг, поднесла пальцы к носу и удивлённо оглянулась:

– И правда не злой, – сказала она остальным, которые смотрели на неё, затаив дыхание. – Он хороший.

Все разразились смехом. Только нахал, которого укусили, остался при своём мнении.

Анна поняла, что эти дети слишком малы, чтобы помнить, что собаки когда-то были домашними животными. Или, может быть, они забыли об этом.

Она чувствовала себя старой.

* * *

Охотники из Патти устроили импровизированное барбекю прямо на стоянке: кто-то вытаскивал туши, кто-то резал мясо, кто-то разжигал костры, бросая в огонь одежду, мебель, деревянные поддоны.

Слабый ветер гонял по асфальту полиэтиленовые пакеты, бумагу и листья, а солнце, оранжевый овал, исчезало за сухими холмами.

Столбики дыма привлекали других детей, прибывающих в торговый центр в одиночку или группами. С наступлением темноты двор кишел чёрными фигурами, сгрудившимися у костров в ожидании своей порции мяса.

Астор и Анна тоже стояли в очереди. Они два дня не ели, и от запаха жареного мяса падали в обморок. Пушок тоже терял терпение. На него надели веревку и крепко держали на поводке. Сначала он пытался освободиться, суча лапами и качая головой, потом привык.

Благодаря ему Анна и Астор стали знаменитостями вечера. Все, держась на расстоянии вытянутой руки, восхищались ими и гортанными звуками и гримасами комментировали размеры зверя, который столь послушно стоял рядом с хозяевами. Астор напыщенно и притворно рассеянно оглядывался. Анну разбирал смех. Первый раз она увидела, как брат играет на публику.

Когда наконец настала их очередь, они получили три огромных куска мяса, обугленные и жирные, но не прожаренные.

Они сидели на бетонном бордюре и молча ели.

– На что похоже? – спросила Анна у брата.

Астор с полным ртом пробормотал что-то невнятное и поднял глаза к небу.

Девочка нащупала морскую звезду под футболкой, вытащила её и повертела в пальцах. Когда вокруг плохо, она ещё могла обойтись без Пьетро, справляясь со всем сама, но теперь, когда можно было радоваться, смеяться, наслаждаться бифштексом, его отсутствие ощущалось всё более болезненно. Она вспомнила, как они выбросили протухшего осьминога с террасы, и чуть не засмеялась.

Астор толкнул её локтем:

– Я ещё хочу.

– Пойдём посмотрим... – она собиралась встать, но тут перед ней показалась блондинка в зелёных очках. В одной руке она сжимала факел, а другой протягивала им большой обугленный кусок мяса.

– Спасибо, – сказала Анна, но девочка кинула его Пушку, который на лету поймал кусок мяса зубами и стал рвать на части, помогая себе передними лапами.

– Хороший, – девочка указала на него.

– Хороший, – Анна не совсем поняла, имеет ли она в виду пса или мясо.

– Мой! – блондинка указала на собаку.

– Что? – Анна нахмурилась.

– Он мой.

– Нет, он мой, – Анна хлопнула себя по груди, поджав губы.

Девочка пристально смотрела на Пушка:

– Хорошая собака.

– Хорошая.

– Моя собака.

– Нет, – Анна указала на себя. – Моя собака.

Астор озабоченно прошептал на ухо сестре:

– Она хочет себе Пушка?

– Улыбайся.

Мальчик широко улыбнулся кривыми зубами:

– Наш пёс.

Блондинка сняла очки. Правый глаз остекленел и смотрел в другую сторону.

– Наш пес? – она отошла, почёсывая затылок и повторяя: – Наша собака? Моя собака?

Анна ласково дёрнула за поводок.

– Пошли отсюда, – сказал он Астору.

– Куда?

– Подальше, пока она не передумала.

– А как же мясо? – Астор огляделся.

– Забудь о мясе. Идём быстро… нет-нет, идём спокойно и тихо. Как ни в чём не бывало.

Они отошли недалеко, и, как только темнота окутала их, перешли на бег.

* * *

От Патти до Мессины они дошли за 2 дня, шагая от рассвета до заката. Первую ночь они провели в особняке рядом с шоссе. На первом этаже располагалось бюро по трудоустройству, но в квартире на втором этаже, порывшись в кухонных ящиках, они обнаружили заплесневелые бульонные кубики, которые развели в воде. Они сняли шторы с окон и закутались в них.

В последний день путешествия дул холодный ветер, небо было голубым, а воздух таким ясным, что всё казалось ближе.

Шоссе бежало по виадукам, которые прорезали усаженные деревьями холмы и врывались в тёмные туннели.

Ближе к городу непрерывный ряд автомобилей забивал все полосы движения. Все машины были с багажом. Порывшись в чемоданах одного внедорожника, они достали тёплые свитера, чистые футболки и ветровки.

Наконец, на вершине длинного подъёма перед ними открылся вид, которого они ждали месяцами. Пролив.

Анна и Астор стали прыгать и кружиться над собой, держась за руки.

– Добрались! – они забрались на крышу грузовика, чтобы лучше видеть.

Остров заканчивался полосой высоких домов, выходящих на большой порт и рукав синего моря, за которым возвышалась цепь тёмных гор. Континент. Два берега были так близки, что казалось, что между ними просто речка.

Анна представляла себе его безграничным, непреодолимым, и теперь, увидев его, подумала, что сможет пересечь его вплавь.

Остаток пути они пробежали, останавливаясь только для того, чтобы отдышаться. Они вышли на развязку и продолжили движение по пригородным дорогам, которые медленно заполнялись жилыми домами, магазинами, автозаправочными станциями и светофорами.

Мессина была сплошной пробкой машин, которые стояли даже в переулках, и всё же ближе к морю не ощущалось такого сильного чувства смерти и тоски, как в Палермо. Здесь город тоже сдавался под натиском природы. Повсюду, среди трещин асфальта, росла поросль и колючие кусты ежевики. Проспекты и тротуары покрылись землёй, а листья, трава и пшеница пускали корни. Вьющиеся растения взбирались по фасадам домов. Тут бродило много животных. Стада овец паслись рядом с памятниками, бородатые козлы прыгали по мусорным бакам, стаи птиц вылетали из окон, а табуны лошадей и жеребят бегали между машинами. Только гавань, огороженная рулонами колючей проволоки и окружённая армейскими машинами, напоминала о жестокости карантинных дней. Ветер нёс солоноватый запах моря, а волны пенились и шумели.

Было поздно, и они решили заняться переправой на следующий день. Дети поискали что-нибудь поесть в магазинах и супермаркетах, но ничего не нашли. Смертельно усталые, они пробрались в старое величественное здание с мраморным входом, будкой консьержа и лифтом в железной клетке. На верхнем этаже они обнаружили открытую дверь. На медной табличке звонка было написано: "Семья Джентили".

Чердак был заполнен картинами, рамами, мебелью из тёмного дерева и креслами в цветочек. Окна выходили на набережную. В спальне лежало два скелета, а в гостиной чёрные перепончатые гроздья летучих мышей свисали с балдахинов и хрустальных люстр. В кухонных шкафах уже ничего не было, но в буфете они нашли бутылки "Швеппса", арахис, фисташки и засохший бисквит, который разделили с собакой.

Анна и Астор растянулись на диванах гостиной перед экраном телевизора.

Астор тут же заснул. Анна клевала носом и непрерывно просыпалась, снова и снова выпрыгивая из клубка бесцветных и мучительных снов. Лежа на бархатных подушках, она дышала открытым ртом, слыша, как волны разбиваются о причал.

Она ничего не знала о Калабрии. Что там? Неужели каким-то Взрослым удалось выжить? А вдруг их не пустят на берег?

Уходите! Вас тут не нужно! Вы заражены.

Она с тоской вспоминала дом, лес, Торре-Норманна, возвращаясь мыслями к тем четырём годам, которые дети прожили в одиночестве, к якобы родным местам, к дорогам, по которым она ходила, и к усталости от тысяч решений, принятых в одиночку.

К лучшему или к худшему, со следующего дня всё будет по-другому.

Воздух в комнате был спёртый. Она открыла окно, вышла на террасу и подставила голову под ветер. Содрогаясь, она выглянула с перил в тёмную, беззвёздную ночь. Калабрия не светилась.

Не надо тешить себя излишними надеждами.

Потом она заметила, как вдалеке ярко светится и гаснет красный огонёк. Как будто кто-то слышал её мысли.

Сигнал.

Она стояла и смотрела на него, потирая руки. Кто мог посылать ей сигналы?

Только Взрослые.

Она вернулась внутрь и села на диван рядом с братом. Он спал лицом к спинке, бархатные полоски отпечатались на его щеке.

– Астор… Астор… – тихо позвала она его.

Мальчик продрал глаза:

– Что?

– Я люблю тебя, – Анна пожала плечами.

Малыш зевнул и провёл языком по губам.

– Ты спал? – спросила она.

– Да.

– Что тебе снилось?

Астор немного задумался:

– Бутерброды с колбасой.

Анна глубоко вздохнула:

– А ты меня любишь?

Малыш кивнул и почесал нос.

– Тогда подвинься.

Лёжа рядом с братом, она наконец уснула.

13.

День был подходящий.

Ветер утих, небо было ясным, море спокойным, а континент никуда не делся.

Они обошли всю гавань, но на причалах не было лодок. Снаружи, у устья причала, рядом с волнорезами, из воды торчали проржавевшие животы затонувших паромов, гребневые винты и дымовые трубы. Они стали домом для колоний чаек, которые обильно покрывали их помётом.

Дети вышли на набережную, разделённую эстакадой. Слева от них непрерывный ряд современных зданий выглядывал из-за сгоревших пальм, уличных фонарей и гальки, поглощённой морем. Но лодок не было и тут. Куда они делись? Неужели на них бежали с острова и их больше не осталось?

Континент, накануне столь близкий, становился недостижимым, а город, который за морем растянулся в переливающуюся полосу под горами, всего лишь миражом.

Анна уныло села на скамейку.

Пересекать пролив вплавь было безумной затеей. И она призналась себе, что, если даже они найдут канотье, она не умеет грести. Она бродила с Астором, который разговаривал сам с собой, и Пушком, который писал на уличные фонари, помечая свою территорию.

За бензоколонкой тянулся ряд невысоких построек: таверна "Матросская", ресторан "Морская цикада", бар "Сцилла". За стеклами, испачканными солью, виднелись запылённые столы, груды стульев и пустые аквариумы.

Астор протиснулся между двумя ресторанами, и Анна последовала за ним. За лачугами, на крошечном мысе, ржавел парк развлечений, спрятавшийся среди эвкалиптов: карусель с развешанными сиденьями, автоспуск, павильон с видеоиграми.

Они уже видели похожие, и каждый раз Астор забирался в маленькие машины, но не мог сдвинуть их с места. Он просил Анну рассказать ему, на что это было похоже, когда горели цветные огни, звучала музыка, шумели дети. Но сейчас он прошёл насквозь, не проронив ни слова.

Роща заканчивалась на пустынной стоянке, вокруг которой стояли обугленные мусорные баки. Длинный двор выходил на каменистый пляж, покрытый мусором и побелевшими от соли ветвями деревьев.

– Пойдём... здесь ничего нет, – хмыкнула Анна.

Астор выскочил за небольшую стену, огораживающую парковку, и исчез из виду.

– Астор! Я сейчас... – фыркнула она.

Но Астор крикнул:

– Анна! Анна! Иди сюда. Быстрее!

* * *

Она называлась "Tonino II", и это была не лодка, а водный катамаран: белый с красным, с рулем, пластиковыми сиденьями и между ними горкой с лестницей, заканчивающейся за кормой. Астор нашёл его под брезентом.

Это было прекрасно. Нужно не грести, а крутить педали. Анна умела крутить педали. И брат тоже мог ей помочь.

Наконец-то немного повезло.

Осталось только затолкать катамаран в воду, но это было несложно – достаточно положить под него ветки, и он покатится.

Она поцеловала Астора в лоб, но тот с досадой вытер и уставился на море.

– Сколько нам плыть?

– Долго.

* * *

Что ещё нужно для переправы?

Надувные подлокотники для Астора. Нет, лучше спасательные круги. А ещё лучше – спасательные жилеты. Вода. Пища. В море будет холодно, так что тёплая одежда. Сменная одежда. И жёлтые куртки для дождя. В общем, много чего.

В магазинах на набережной все целые витрины были закрыты, а разбитые – все пусты. В какой-то бане они нашли оранжевые спасательные круги и полотенца. Они разбили окно ресторана "Морская цикада" и, порывшись в кладовой, нашли три банки морского ежа и две бутылки Шардоне. Клеёнок не нашли, но из багажника машины достали пару чемоданов, набитых майками и штанами, а из грузовика – прозрачные пластиковые плащи.

Когда они закончили собираться, солнце стояло ещё высоко. Они уложили багаж на носу катамарана.

Перетащить его к морю оказалось сложнее, чем ожидалось. Он был тяжёлым, а ветки не катились по крупной гальке. Когда его нос коснулся воды, они смертельно устали.

На море стоял почти штиль, но ветер плевал в лицо брызгами холодной воды.

Они натянули свитеры и брюки, а поверх них – прозрачные плащи и стали похожи на две куклы, завёрнутые в целлофан.

Готовы?

Готовы.

Астор сидел в своём кресле и рычал, подражая звуку мотора.

– Попрощайся с Сицилией, – сказала ему Анна.

Мальчик помахал ручкой:

– Пока.

По крайней мере, у него не было ностальгии.

Пёс сидел у края пляжа и смотрел на них, подняв уши.

– Пушок, ко мне! Давай, иди сюда.

Пёс не пошевелился.

– Астор, приведи его.

Малыш, надув щёки, подбежал к собаке:

– Пошли, Пушок, – сказал он.

Но едва он подошёл к нему, пёс отбежал в сторону.

– Иди сюда, – повторил Астор.

Он попробовал ещё раз поймать его, но безуспешно.

– Стой! Стой на месте!

Сложив руки на бёдрах, он повернулся к сестре:

– Он не хочет идти.

Они всячески пытались поймать его, играли в догонялки, но пёс убегал, поджав хвост, готовый рвануть, как только к нему приближались.

– Что будем делать? – спросил Астор с опаской.

– Не знаю, – Анна пожала плечами.

Она подумала обо всём, кроме Пушка. Анна полагала, что он без проблем залезет в лодку. Разве её дно не похоже на крохотный клочок суши?

– У меня есть идея.

Она достала из рюкзака коробочку с морским ежом, открыла её и показала собаке:

– М-м-м... – протянула она и ткнула пальцем в оранжевую пасту. – Хочешь?

Запах был просто ужасный.

Пёс сделал несколько осторожных шагов к еде, и Анна, затаив дыхание, шагнула ему навстречу:

– Попробуй, это вкусно.

Она вылила мякоть на камень и отошла. Овчарка осторожно подошла, принюхиваясь к воздуху, высунула язык и принялась лизать.

Оба одновременно подскочили к псу, обхватили его, и Анна накинула ему верёвку на шею.

– Попался.

Они потащили его к катамарану, но пёс упирался, мотал головой, пока рывком не освободился от петли и не убежал на стоянку.

– Он никогда туда не полезет, – Анна бросила верёвку на землю и посмотрела на небо. – Хватит. Уже поздно. Оставим его здесь.

Астор прищурился, словно не понял:

– Мы не берём его с собой?

– Нет.

– Давай дадим ему снотворное.

– Времени нет, надо отправляться. Уже темнеет.

– Оставим его здесь?

– Да.

– Нет, – Астор упал на колени.

– Слушай, – Анна подошла к нему и погладила по голове. – Он никогда не сядет в лодку. Даже если мы его усадим, он сразу же бросится в воду. А если он бросится в воду, то утонет, – Анна заметила, что солнце скрылось за тучами. – Нам пора.

Астор сел между камней:

– Пожалуйста, не оставляй его.

Она присела рядом с ним.

– Пушок проводил нас сюда. Никто его не заставлял, он сам пошёл с нами. Сейчас он решил дальше не идти. Если он хочет остаться здесь, мы не сможем его заставить. Он волен сам решать, – она улыбнулась. – Он настоящий сицилиец, не пропадёт.

– Он не сицилиец, – Астор шмыгнул носом. – Он наш пёс.

– Пойдём, – Анна протянула ему руку.

– Не пойду! – брат опустил голову.

– Пожалуйста…

– Я останусь с Пушком! – Астор хлопнул ладонью по земле.

– Не говори глупостей, – она снова попыталась взять его за руку.

– Нет! – Астор вырывал руку.

Девочка молча посмотрела на него и, успокоившись, повторила:

– Пойдём.

– Нет! Нет! Нет! – Астор обернул прядь волос вокруг указательного пальца и потянул.

Анна прикусила губы и сжала кулаки.

Почему всё так сложно? Они нашли катамаран, спасательные круги, одежду, но эта идиотская собака боится воды, а теперь и брат закапризничал.

– Пошли! – пробормотала она с закрытыми глазами.

– Нет, – Астор опустил голову. – Не пойду. Не пойду. Не пойду.

На третьем "не пойду" Анна вышла из себя. Руки сами напряглись. Она сделала последнюю отчаянную попытку сдержаться и прошептала:

– Астор, делай, как я говорю. Пойдём к лодке. Так будет лучше.

Но в ответ она в очередной раз услышала "нет".

– Хватит! Хватит!

Анна схватил брата за волосы и потащила к байдарке. Тот кричал, пинался, корчился и пытался ухватиться за камни.

– А теперь садись на эту грёбаную лодку.

Она схватила его за низ брюк и усадила в кресло, случайно ударив лбом о поручень. Астор завыл с опухшими, налитыми красным глазами, перекошенным лицом и соплями из носа. Анна не слушала и не испытывала ни жалости, ни угрызений совести. Она никому не позволит себе мешать, тем более какой-то вшивой собаке.

Не оглядываясь, она толкнула катамаран, ободрав колени о булыжники, и заскочила сама. Оттолкнув на сиденье Астора, как мешок картошки, она села и стала крутить педали.

Лай Пушка слышался всё тише на ветру.

* * *

Анна нажимала на педали, Астор плакал. Катамаран медленно продвигался через лабиринт бакенов.

Через некоторое время она поняла, что если повернуть руль влево, лодка пойдет вправо и наоборот.

Она достала из рюкзака бутылку вина, открыла её и хлебнула.

Астор перестал плакать, но всё равно продолжал хлюпать носом.

Ничего, успокоится.

На континенте он забудет о Пушке. Всё можно забыть. Ничто не вечно: мама, шелковичная ферма, Пьетро… Остались только Анна и Астор.

А если не успокоится, то и фиг с ним.

Течение несло катамаран в открытое море. Анна не представляла себе, сколько времени им потребуется, чтобы добраться до другого берега. Она сделала ещё глоток вина и сосредоточилась на педалях.

– Анна! Анна! – брат крепко сжал её плечо и запрыгал. – Анна! Смотри!

Девочка вскочила и обернулась. В волнах появлялась и исчезала белая точка.

Сначала она была похожа буй, затем – на плывущую чайку, но затем Анна увидела голову Пушка.

– Не может быть… – прошептала он. – Как ему удалось? Мы же так далеко уплыли, – ей обожгло горло. – Какое я дерьмо…

Астор устроился рядом с ней и начал крутить педали:

– Давай, быстрее.

Анна дернула штурвал, и катамаран пошёл на разворот, оставляя за собой белый след. Сжав зубы, они крутили педали, вцепившись в подлокотники, стараясь не потерять собаку из виду. Пёс то появлялся, то исчезал.

– Где он?

– Не вижу...

– Вот он! Вот он! – Астор указал на вновь появившуюся собачью голову.

Они стали ещё сильнее крутить педали, хотя ноги уже одеревенели.

– Держись, держись! Пожалуйста, Пушок, держись! – умоляла Анна.

Но лодка против течения двигалась слишком медленно. Собака тонула прямо перед ними, хлопая лапами по воде.

– Пушок! Пушок! – кричали они.

Они были рядом. Им удалось на мгновение разглядеть морду собаки, которая наморщилась, глаза вылезли из орбит, затем море засосало его.

– Не останавливайся! – крикнула Анна брату. – Крути педали!

И бросилась на нос, вытянувшись туловищем и руками. Она увидела, как быстро к ней приближается белая масса, скользящая под водой, как призрак. Он вытянула руки и ухватилась за шкуру обеими руками, но течением собаку толкало под лодку. Анна поискала, обо что бы упереться, но не нашла, потеряла равновесие и упала в море. Она проплыла под катамараном, глотая воду, ударилась затылком о корпус, но не отпустила руки. Одной рукой она держала собаку, а другой ухватилась за лестницу. Чуть не утонув и растянувшись, как швартов между Пушком и лодкой, она держалась, пока не стало легче. Астор, пытаясь помочь ей, поскользнулся на мокром пластике и чуть не упал за борт тоже. Он встал и схватил сестру за запястье.

Они пытались поднять собаку на корму, она толкала снизу, а он дёргал за лапы сверху. Собака была будто свинцовая.

– Тащи, тащи его, – сказала Анна и забралась на борт, тяжело дыша вместе с братом.

Вдвоем, упираясь ногами в поручень, они сумели затащить Пушка на лодку.

Анна дико устала, дрожала от холода, почти не дышала. Её рвало морской водой и "Шардоне". Астор тяжело дышал.

Они трясли собаку, пытаясь оживить её, но голова с широко раскрытыми стеклянными глазами безжизненно подпрыгивала на стеклопластиковой поверхности. Язык свисал изо рта.

– Он умер? – пробормотал Астор.

Анна стала бить собаку по груди, крича:

– Нет, он не умер.

Пёс был похож на кошек, у него было семь жизней. Он пережил пытки сына хозяина свалки, пожар, смертельные схватки, голод и жажду, раны, инфекции, а теперь вот так умер.

Анна села и закрыла лицо руками:

– Это я виновата… Это я виновата…

Астор плакал, уткнувшись псу в шею. Море обдавало их брызгами и тащило к побережью Калабрии.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Пушок еле заметно постучал хвостом по палубе.

Он ещё не использовал седьмую жизнь.

* * *

– Я на нём женюсь, – Анна прижималась к Пушку, который плевался водой. – Можно жениться на собаке?

– Не знаю, – развёл руками Астор.

Девочка, дрожа, поцеловала морду овчарки и прошептала ему на ухо:

– Прости. Ты мой любимый. А я стерва.

– Я тоже хочу выйти за него замуж, – сказал Астор.

– Хорошо. Мы оба на нём женимся.

Анна, стуча зубами, сняла с себя мокрую одежду, насухо вытерла кожу полотенцем и переоделась.

Она налила в руки Астору немного вина для Пушка, но тому оно не понравилось. Вскоре, как будто с ним ничего не случилось, как будто он не воскрес, собака встала на ноги, пару раз отряхнулась и неуверенно на лапах расположилась на носу.

Анна и Астор снова заработали педалями, а солнце продолжало клониться к закату. Течение быстро толкало их к земле, волны разбивались о нос, обрызгивая их солёной водой, которая высыхала на лице, превращаясь в маску. Время от времени летучие рыбы выпрыгивали из воды и уносились прочь.

Они проплыли большой жёлтый буй с солнечными батареями и башенкой, на которой мигал красный огонёк.

Вот что я видела с террасы.

По мере приближения к побережью они различали пустынные пляжи, волнорезы, тихие, неживые дома.

Анна молчала, в груди было тяжело. Во время путешествия, изо дня в день, она болела надеждой и молча начинала верить, что в Калабрии всё по-другому.

* * *

Они оставили катамаран на пляже, полном маленьких лодок, наброшенных одна на другую, и направились в город.

Они прошли по оливковому полю, мимо ворот виллы с заросшим бассейном. Они обошли ряд недостроенных зданий, с незакрытой кирпичной кладкой и ржавыми стержнями, торчащими из столбов. Они пробрались через гнилое болото, испещрённое разноцветными полосами бензина.

Далеко и высоко, опираясь на огромные пилоны, опоясывая гору, бежало шоссе. Они добрались до площади, где располагались небольшой бар с упавшей вывеской, разграбленный магазин сотовой связи и большая серая бетонная церковь, с отколовшейся от фронтона мозаикой. Они поднялись по широкой улице, заполненной выгоревшими магазинами и барами. Опрокинутый грузовик лежал посреди проезжей части, уткнувшись в смятые остатки "Смарта".

– Где все Взрослые? – пожаловался Астор.

Анна не ответила.

Чёрно-белый кот материализовался из ниоткуда и перебежал дорогу. Пушок бросился за ним.

Кот метался из стороны в сторону, но собака держалась у него на хвосте, пытаясь поймать за задницу. Кот грациозно запрыгнул на крышу "Опеля", а оттуда к магазину, пролез под поднятой на полметра задвижкой. Пёс последовал за ним.

– Опять он за котом погнался, – Анна не верила своим глазам. – Разве он едва не утонул?

Изнутри донёсся сдавленный лай собаки.

– Пушок! Пушок! Выходи оттуда, – позвал его Астор.

– Пойди и приведи его.

– Сама иди, – Астор сел на тротуаре, массируя икры.

Анна подняла глаза к небу, достала из рюкзака фонарик, зажгла его и посветила под заслонку.

В прямоугольной комнате не было окон. На стенах висели доски для серфинга, фотографии певцов, футболки, сапоги и старые джинсы. В углу стояли красная телефонная будка и автомат для игры в пинбол. Полки, вырезанные из деревянных дощечек, были пусты, а на полу лежала разбросанная одежда. Она слышала лай Пушка, но не видела его. Она подошла к прилавку, украшенному рядами замков. Кассовый аппарат лежал на земле. Сзади узкая, крутая лестница спускалась на склад.

Анна посветила фонарём, спустилась по лестнице и вошла в кубическую комнату, с потолка шёл свет сквозь окно в крыше.

Собака рычала на кота, который, превратившись в пушистый комок, смотрел на пса сверху, взгромоздившись на стопку коробок. Внезапно пёс прыгнул, и коробки свалились вниз. Кот мелькнул по стене и исчез на лестнице.

На пол рядом с Анной упала и открылась голубая коробка. Внутри была пара кроссовок.

Девочка взяла одну из них и сжала рукой. Нос ощутил приятный запах новой резины и кожи. Язык отяжелел во рту, она пошевелила им, чувствуя горький привкус. Она осветила фонарём этикетку.

«Adidas Hamburg. Made in China. US 8½ UK 8 FR 42».

Три чёрные полосы, жёлтый замшевый верх, подошва орехового цвета.

Она села на пол, наклонилась вперёд и упёрлась головой в холодную плитку.

Она попыталась позвать Астора, но голос не слушался. Она выдохнула воздух, оставшийся в лёгких. Собака, вешалки с куртками, автомат для воды, красный огнетушитель, синие коробки – всё плыло перед глазами.

– Анна. Ты там?

* * *

Они открыли все коробки, посмотрели повсюду на складе и выше в магазине, но других не было.

Астор вертел в руках кроссовок, как будто не верил своим глазам. Затем он передал его сестре.

– Давай, надевай.

Анна молча смотрела на него, глаза блестели, губы сжались. Она медленно сняла ботинки, вытерла ноги, расстегнула шнурки, подтянула язычок и сунула ногу, после чего завязала двойной узел.

Брат передал ей второй.

Она поправила прядь за ухом.

– Всего одна пара.

* * *

Они вылезли из-под задвижки, у каждого на одной ноге был кроссовок "Адидас", а на второй – старый ботинок, и пошли прочь. Пушок трусил рядом.

Солнце спряталось за серыми зданиями, но небо внизу по-прежнему горело красным.

Бабочка поднялась с рожкового дерева и полетела против ветра. Порыв отнёс её к детям. Она коснулась волос Анны и отлетела к Астору, который протянул руку. На мгновение бабочка посидела на ладони ребёнка и неуверенно полетела дальше. Затем показалась ещё одна и ещё, пока вокруг не запорхали сотни крыльев, которые носились в воздухе, как жёлто-чёрная метель.

Они прошли мимо домов и свернули к шоссе, которое упиралось в склон холма, прорезанного террасами виноградников.

У будки сбора оплаты Астор остановился, вытянул ногу и посмотрел на кроссовок.

– А если только один не сработает?

– Неважно, – Анна протянула ему руку.

Примечания

1

Слова из песни Нэта Кинга Коула "Nature Boy" (И. Абез). Иден Абез (1908-1995) – американский автор песен и звукорежиссёр 40-60-х годов, чей образ жизни в Калифорнии оказал влияние на движение хиппи. Друзья звали его просто Абез. Абез сочинил песню "Nature Boy", и она в 1948 году стала хитом № 1 в течение восьми недель для Нэта "Кинга" Коула.

(обратно)

2

Мэрилин Мэнсон (настоящее имя — Брайан Хью Уорнер) — американский рок-певец, композитор, актёр, поэт-песенник, художник и бывший музыкальный журналист. Родился 5 января 1969 года в Кантоне, штат Огайо, США. Основатель и бессменный лидер рок-группы Marilyn Manson. Его сценический псевдоним сформирован из сложения имён двух американских знаковых фигур: актрисы Мэрилин Монро и преступника Чарльза Мэнсона.

(обратно)

3

Чарльз Миллз Мэнсон (12 ноября 1934 — 19 ноября 2017) — американский серийный убийца, преступник, создатель и руководитель общины «Семья». По официальной версии прокуратуры США, являлся деструктивной сектой, члены которой в 1969 году совершили ряд жестоких убийств, в том числе убили беременную актрису Шэрон Тейт. Был приговорён к смертной казни, впоследствии заменённой на пожизненное лишение свободы. Умер в тюрьме.

(обратно)

4

Астор Пьяццола.

(обратно)

5

Блюдо сицилийской кухни, представляет собой обжаренные или в некоторых случаях запечённые шарики из риса диаметром 8–10 см, обычно начинённые мясом, иногда вместе с моцареллой, томатным соусом и зелёным горошком. Перед готовкой, как правило, обваливаются в панировочных сухарях.

(обратно)

6

Строки из песни Мины "Ещё, ещё, ещё" – 1978 года.

(обратно)

7

Слова из песни Амедео Минги "1950" – 1983 года.

(обратно)

8

Строки из песни "Менуэт" Мии Мартини (Ф. Калифано/Д. Бальдан Бембо).

(обратно)

9

Девушки из паддока, также называемые девушками-зонтики, отвечают за то, чтобы держать зонты над гонщиками на стартовых линиях для обеспечения тени. Почему гонщики Формулы-1 носят зонты? Кроме того, что пилотов редко можно увидеть за пределами кабин своих команд в перерывах между гонками, при этом принимаются дополнительные меры предосторожности для ограничения пребывания на солнце перед стартом гонки, когда они выезжают из боксов, например, команды используют зонтики, чтобы защитить пилотов от солнца.

(обратно)

10

Социальная сеть, запрещённая на территории Российской Федерации.

(обратно)

Оглавление

Часть первая. Шелковичная ферма

  1.

  2.

  3.

  4.

Часть вторая. Гранд-отель "Термы Элизы"

  5.

  6.

  7.

Часть третья. Пролив

  8.

  9.

  10.

  11.

  12.

  13.

*** Примечания ***