До мозга костей (ЛП) [Бринн Уивер] (fb2) читать онлайн

Просим Вас, дорогие читатели, НЕ использовать русифицированные обложки книг в таких социальных сетях, как: Тик Ток, Инстаграм, Твиттер, Фейсбук. Спасибо!

Книга: До мозга костей

Автор: Триша Вульф и Бринн Уивер

Перевод: AmorNovels — t.me/lorenhalefucksbetter

Приятного чтения!

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ О СОДЕРЖАНИИ

Пожалуйста, имейте в виду, что «До Мозга Костей» — темный роман с потенциально тревожными сценами и темами, которые могут быть триггерными для некоторых читателей.

Потенциальные триггеры:

Подробное описание физического насилия, пыток и убийств

Разлагающиеся и расчлененные тела

Нецензурная лексика

Смерть больного или раненого дикого животного

Смерть родителей, потеря близких членов семьи

Безнадзорность родителей и физическое насилие

Хроническое заболевание любимого человека

Оставленное без лечения посттравматическое расстройство, включающее в себя флэшбеки

Медицинские процедуры и телесные травмы / больничные условия

Одна сексуальная сцена между главной героиней и другим мужчиной ДО того, как главные герои начинают взаимодействовать друг с другом (без измен)

Откровенный, подробный сексуальный контент. Сексуальная активность происходит по обоюдному согласию, хотя также и представлены некоторые сцены с обоюдным несогласием. Это включает в себя некоторые фетиши и поведение, которые некоторые читатели могут счесть провоцирующими, включая игру с дыханием, игру с температурой, игру с ударами, сомнофилию и грубый секс.

PLAYLIST

Глава 1 — Небесный Огонь

Paper Love — Allie X

I’m not a woman, I’m a god — Halsey

Do You? — TroyBoi

Глава 2 — Слежка

Dreamers — K.Flay

Better Off — Elijah Woods x Jamie Fine

Глава 3 — Какие Три Слова

Living Hell — Bella Poarch

Devil I Know — Allie X

Глава 4 — Осевой скелет

Paranoid — Lauv

Stonecold — machineheart

Invisible — Lovelife

Глава 5 — Щёлк, щёлк

This Town — ELIA EX

Anything You Want — HYDDE & MOONZz

Глава 6 — Компактное вещество

Afterlife — XYLØ

Not So Bad In LA — Allie X

Глава 7 — Пленник

Rattle the Cage — ELIA EX

Honey and Milk — Andrew Belle

Evergreen — A Silent Film

Глава 8 — Окрась Всё Красным

I Don’t Even Care About You — MISSIO

Angel — Massive Attack

Глава 9 — Разрушенная

America — XYLØ

Drowning — DWNTWN

Глава 10 — Холодный Поцелуй

Gimme — Banks

Save Yourself (feat. Gloria Kim) — Vanic

Глава 11 — Уинтерс

NFWMB — Hozier

Dark — Luke Sital-Singh

True Love Is Violent — Allie X

Глава 12 — Двадцать Пятый Этаж

Throw a Fit — Tinashe

Shimmy (feat. Blackillac) — MISSIO

Genghis Khan — Miike Snow

Глава 13 — Удар по колесику

Riverside — Agnes Obel

Hurt Nobody — Andrew Belle

Ana — Say Lou Lou

Глава 14 — Хрящ

If I Hated You — Fletcher

Second Nature — Stalking Gia

Глава 15 — Голубое

Turn the Corner — Neil Pollard & Louise Dowd

Girl Of My Dreams — FLETCHER

Glow — RHODES

Глава 16 — Elskede

Down Low — Alex Winston

Back In My Body — Maggie Rogers

Hard for a Man — Say Lou Lou

Глава 17 — Бездействие

Hypnotic — Zella Day

Okay — Chase Atlantic

2 On (feat. ScHoolboy Q) — Tinashe

Глава 18 — Бездна

Losing Our Control — The Naked And Famous

Look to the Dawn — Yoe Mase

Heaven Sent — Mr. Little Jeans

Глава 19 — Сияющая

Arcade (feat. FLETCHER) — Duncan Laurence

Oh Woman Oh Man — London Grammar

Losing Hand — A Silent Film

Глава 20 — Стрелы

Anastasia — A Silent Film

The Enemy — Andrew Belle

Half a Man — Dean Lewis

Глава 21 — Сосуды

All We Didn’t Say — Louise Dowd & Toni Halliday

Love Me Wrong — Allie X & Troye Sivan

Gemini Feed — BANKS

Глава 22 — Падение

My Heart Has Teeth (feat. Skylar Grey) — deadmau5

I Wanna Fight and You Know It — MISSIO

The Inversion — Joywave

Глава 23 — До мозга костей

Fuel to Fire — Agnes Obel

Bottom of the Deep Blue Sea — MISSIO

Глава 24 — Клятва

Where Snowbirds Have Flown — A Silent Film

Quietly Yours — Birdy

Эпилог — Оттепель

Down — Andrew Belle

Breathless — Caroline Polachek

When You Were Mine (feat. Tegan & Sara) — Night Terrors of 1927

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Всем, кто мечтал о ком-то, кто сжег бы мир ради них, кто любил злодея, кто болел за темные души в сказках…

Мы надеемся, что Джек и Кири зажгут ваши прекрасные черные сердца.

«У каждой сказки была кровавая подоплека. У каждой были зубы и когти.»

— Элис Хоффман

«Я бы умер ради неё. Я бы убил ради нее. И то и другое — блаженство!»

— Гомес, Семейка Аддамс

1. НЕБЕСНЫЙ ОГОНЬ

Кири

К моменту, когда мы будем стоять у врат ада, Джек Соренсен будет умолять меня предать его Дьяволу. Я проложу наш путь в ад его кровью. Его мечтами. Его стремлениями. Его неудачами, каждая из которых будет сотворена моей рукой. Я оставлю за нами след его разрушения, который будет сиять вечно. И я наслажусь каждой гребаной секундой его мучительного пути…

Как только закончится моя речь на вручении Благотворительной Премии Аллистера Брентвуда.

Я осматриваю толпу. Отсутствие доктора Соренсена оставит в моей памяти тонкий шрам об этом дне, вырезанным с точностью скальпеля, как он и задумывал. Тем не менее, моя улыбка не меркнет. Я с энтузиазмом аплодирую другим победителям. Когда Джой Лин приносит шампанское, мы чокаемся бокалами и говорим тосты друг за друга. Я такая же игривая, как и пузырьки, скользящие по фужеру. Но когда они попадают в её горло, они сразу же лопаются в пылу моей ярости.

— Джек за кулисами? Я не видела его весь вечер. Он вообще здесь? — спрашивает Джой, её глаза пробегают по комнате с черными галстуками и натянутыми улыбками, прежде чем её тяжелый взгляд останавливается на мне. Я приглаживаю рукой каштановые волны, каскадом спадающие на плечо, и в замешательстве пожимаю плечами.

— Ничего страшного, если его здесь нет. Уверена, доктор Кэннон сможет выступить вместо него, — отвечаю я, позволяя себе скрипнуть зубами только тогда, когда Джой с гримасой отводит взгляд.

Конечно, блять, его здесь нет.

И как и следовало ожидать, когда ведущий начинает вручение награды за благотворительность в сфере образовании, он объявляет доктора Кэннона для вступительной речи, а не доктора Соренсена.

Нет, не доктора Соренсена.

Джек Соренсен, чьи исследования не финансировались бы без моих усилий по сбору более двух миллионов долларов для его полевой школы¹. Чьи ученики получили стипендии из созданного мной фонда. Чьи похвалы были положены в фундамент, который я построила. Без меня Джек Соренсен был бы просто ещё одним блестящим ученым, чья работа сияла бы как далекая звезда на небе, красивая, но не впечатляющая, постоянно борющаяся за освобождение от чёрного покрова посредственности. Благодаря мне Джек Соренсен сияет, как полная луна.

Я — солнце, чей свет отражается на его холодной, отдалённной маске.

И я — небесный огонь, который уничтожит его.

— …и с тех пор, как три года назад доктор Рос присоединилась к преподавательскому составу Университета Уэст Пейн, она посвятила своё свободное время развитию Местной Исследовательской Школы Колледжа судебной медицины имени У. М. Басса, что позволило университету приобрести почти пятьдесят акров земли для полевых исследований с нашей недавно открытой специализированной лабораторией, — говорит доктор Кэннон, в то время как на экране появляются изображения студентов, работающих в лаборатории, отвлекая моё внимание от кружащихся мыслей об убийстве с помощью спичек и бензина. — Она сыграла решающую роль в программе донорства тел, важную роль в создании академической конференции мирового уровня, которая ежегодно привлекает лучших специалистов в области судебной медицины в Университет Уэст Пейн, и основала стипендиальную программу, которая ежегодно поддерживает обучение трех достойных аспирантов, — доктор Кэннон находит меня под прожекторами, освещающими сцену, и улыбается с искренней теплотой. — Для меня большая честь вручить доктору Росу награду Брентвуда за благотворительность в образовании.

Публика аплодирует, и я поднимаюсь со своего места рядом с Джой. Моя улыбка расширяется, слова поздравлений направляют меня прямо к сцене. Поднимаясь по ступенькам, я приподнимаю юбку платья в пол и направляюсь к подиуму, чтобы пожать руку доктору Кэннону. Его потная, горячая ладонь сжимает мою, а я беру награду из стекла за основание из красного дерева, пока фотограф снимает нас. Когда доктор Кэннон наконец отпускает мою руку и отступает назад, я смотрю в другой конец зала.

Моё внимание привлекает высокая фигура в тени недалеко от дверей. Он прислонился к стене с напитком в руке, совершенно спокойный в отсутствие света.

Джек, мать его, Соренсен.

Я отвожу взгляд и улыбаюсь аудитории.

— Большое спасибо, доктор Кэннон, за прекрасные слова. А Фонду Брентвуда я очень признательна за возможность не только принять эту награду, но и беззастенчиво прорекламировать уникальную программу криминалистики нашего университета. Я вижу вас, миссис Спенсер. Не думайте, что я не подойду к Вашему столику до конца этого вечера, — шучу я, и толпа смеется, когда престарелая женщина машет рукой, на её пальцах сверкают куча бриллиантов. — Но, если говорить серьезно, я должна выразить свою благодарность таким щедрым спонсорам, как миссис Спенсер. С момента моего прихода в Университет Уэст Пейн у меня было видение того, чем мы можем стать: одним из лучших исследовательских центров криминалистики в стране. Ваша поддержка позволила нам достичь и сохранить этот статус. Наши студенты — лучшие представители нового поколения судмедэкспертов и криминалистов, и они учатся и оттачивают свои навыки в академической среде мирового класса. Наши преподаватели занимают ведущие позиции в области криминалистических исследований, способствуя значительным достижениям в области криминалистической археологии, энтомологии и ботаники. Эти достижения были бы невозможны без наших спонсоров и их поддержки. Я смиренно принимаю эту награду и хотела бы поблагодарить своих коллег, которые играют важную роль в нашем постоянном успехе.

Я продолжаю перечислять все имена, которые я запомнила. Хью Кэннон. Джой Лин. Амаль, Кристина, Люк. Мадлен Готье, хотя она так же полезна, как соски на камнях. Брэд Томпсон несмотря на то, что он часто тупит, а иногда ведет себя, как придурок. Майк Митчнер, главный сторож лабораторий, даже он удостоился упоминания.

Единственное имя, которое я не произношу, это Джек Соренсен.

Он должен был быть в начале моего списка. Имя, которое привлекает так много внимания к нашей академической программе. Главный преподаватель кафедры судебной антропологии, чьи исследования в области разложения человеческого тела вывели нас на первый план.

Я не упоминаю его.

Нахожу Джека в тени, представляя себе каждую деталь его лица, его холодные серые глаза, скрытые темнотой. Я обвожу взглядом его фигуру с очаровательной улыбкой.

— Теперь, когда я назвала буквально всех, кроме моей собаки и внучатого троюродного племянника, я просто хотела ещё раз сказать спасибо, — говорю я, в то время как аудитория смеется. Мои глаза остаются прикованы к призраку у двери, когда я поднимаю награду, затем перевожу взгляд на столик в середине первого ряда, — семье Брентвуд, которая продолжает наследие щедрости и заботы Аллистера о других, устраивая такие прекрасные мероприятия. Для меня это большая честь. Спасибо.

Публика аплодирует. Мерцают вспышки фотоаппатаров. Я улыбаюсь. Машу рукой. А после спускаюсь по ступенькам под новые слова поздравлений и направляюсь к своему столику.

Джой передает мне бокал с шампанским, но придерживает ножку.

— Ты кое-кого забыла, — говорит она.

Я вырываю охлажденный бокал из её пальцев.

— Не уверена, что понимаю, о чём ты, Джой. Твоё здоровье, — я чокаюсь своим бокалом и отворачиваюсь.

— Поздравляю, Кири, — говорит доктор Кэннон, садясь справа от меня и беря мою награду, чтобы рассмотреть надпись, выгравированную на стекле. — Еще одна награда в дополнение к твоей впечатляющей коллекции. Ты будешь использовать её как подставку для книг или пресс-папье?

— Ни то, ни другое. Я буду полировать её ежедневно и, возможно, даже поставлю в самом центре стола.

…Где она, наверняка, будет раздражать Джека каждый раз, когда ему придется проходить мимо моего кабинета.

— Надеюсь, моё вступление было достойным. Я приношу извинения за Джека, должно быть, что-то произошло, раз он не смог прийти.

— Вступление было прекрасным, Хью. Спасибо, — говорю я, похлопывая его по обветренной руке и натягивая слащавую улыбку. — На самом деле, мне кажется, я видела, как доктор Соренсен прибыл, пока я была на сцене. Как Вы думаете, у него найдется время поговорить с миссис Спенсер? У неё скоро будет ежегодное пожертвование, а Вы знаете, как она любит с ним разговаривать.

Ониксовый взгляд доктора Кэннона начинает осматривать комнату, выслеживая свою жертву, пока я не делаю жест в сторону дверей, где всё ещё витает присутствие Джека, злобный призрак, преследующий тени.

— Ах да, — говорит он, отодвигая стул и вставая, кубики льда звенят о стакан, плескаясь в виски. — Отличная идея, доктор Рос. Приятного вечера.

Я слежу за сгорбленными плечами доктора Кэннона, пока он пробирается через столы и гостей, но на самом деле мой взгляд прикован к фигуре Джека. Мы оба знаем, что теперь, когда его заметили, ему не скрыться от нашего босса, и общеизвестно, что он ненавидит выманивать деньги из старухи сладкими разговорами.

На моих губах расцветает ехидная улыбка. Я знаю, что он её видит. Чувствую холодный поцелуй его взгляда на своей коже.

— Привет, Кири. Отличная речь. Поздравляю, — говорит голос, заменяя пустоту, образовавшуюся после ухода Хью. Рука Брэда опускается на мое голое плечо, когда он занимает место справа от меня. — Кстати, мне очень нравится твоё платье. Держу пари, Дональд Уитмор был готов бросать на сцену мешки с деньгами.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза, когда Брэд подмигивает.

— Спасибо, Брэдли. Хорошо проводишь вечер?

Я наклоняю голову в сторону бокала с пивом, из которого он делает длинный глоток, прежде чем замечаю выражение его глаз, пока он наблюдает за движением в другом конце комнаты. В его взгляде сквозит что-то между подозрением, или беспокойством. Возможно, легкий страх.

Я слежу за его взглядом и вижу, что он направлен прямо на Джека Соренсена.

Джек движется за доктором Кэнноном по извилистой дорожке через столы к миссис Спенсер. Он не просто идет, он крадётся, как пантера, охотящаяся в длинной траве, его движения грациозные, но мощные, целенаправленные. Он смертельно красив, с его короткими темными волосами, сильной челюстью и плавной грацией под строгим черным костюмом. Я возвращаю своё внимание к своему собеседнику, прежде чем он успевает посмотреть в нашу сторону, и, несмотря ни на что, мне всё ещё почти больно отводить взгляд.

— Да, — наконец говорит Брэд с нервной улыбкой. Звучит совсем не убедительно. Когда мой интерес к его реакции становится очевидным, он старается чуть сильнее. — Да, а как насчет тебя? Развлекаешься?

Мой взгляд скользит к Джеку, который стоит спиной, так как он и доктор Кэннон остановились у стола миссис Спенсер.

— Ты знаешь меня, Брэд, — отвечаю я, смакуя каждый момент напряжения, ползущего по плечам Джека. — Если я не веселюсь, я создаю веселье, — я допиваю остатки напитка и поднимаюсь.

Я погружаюсь в атмосферу вечера, волны разговоров и бокалов шампанского струятся по моим венам. Это немного промывает гноящуюся рану, оставляя после себя необработанные края. Но что-то всё ещё остается. Маленький шип. Колючка, которая всё глубже проникает под кожу, напоминая о себе каждый раз, когда к ней прикоснутся, каждый раз, когда я вижу Брэда.

В его глазах до сих пор присутствует то же выражение беспокойства, что и раньше. Его пальцы судорожно сжимают бокал. Он изо всех сил старается говорить с легкостью, в то время как обычно его просто невозможно заткнуть. Брэд любит подобные мероприятия. Его легкая улыбка и суровый профессорский вид компенсируют его академическую посредственность и его иногда двусмысленные комментарии. Он часто ищет, с кем бы потрахаться, и когда мне скучно, я иногда соглашаюсь. Но сегодня с ним что-то… не так.

— Всё в порядке, Брэд? — я спрашиваю, говоря достаточно тихо, чтобы только он мог меня услышать.

Его глаза отрываются от места, к которому они были прикованы в другом конце комнаты, но я успеваю проследить за траекторией его внезапного интереса. Я знаю, что он только что смотрел на стол миссис Спенсер, где Джек всё ещё сидит, повернувшись к нам спиной.

— Ага, — отвечает Брэд. Он делает паузу на вдохе, словно хочет сказать что-то ещё, но вместо этого поднимает свой бокал к губам и делает длинный глоток.

— Ты уверен, что тебя ничего не беспокоит?

— Я… — он прерывается, допивая остатки пива, в то время как его взгляд снова устремляется к столу миссис Спенсер. Затем он смотрит на свои часы.

Он собирается сбежать.

Это как кровь на тропе. Как олень, несущийся по лесу от страшного серого волка. Там что-то происходит. И я должна знать что.

— Думаю, с меня хватит этого торжества. Хочешь уйти отсюда? — спрашиваю я, опуская руку на колено Брэда под столом. Его глаза расширяются, и впервые за сегодняшний вечер мне кажется, что его внимание по-настоящему приковано ко мне, и он слегка кивает. — Я пойду первой и закажу Uber. Дай мне десять минут, встретимся на улице.

Я дарю Брэду яркую улыбку и встаю, прощаясь и направляясь к выходу. Когда я бросаю взгляд в сторону столика миссис Спенсер, Джека уже нет.

На улице ранняя ноябрьская ночь, прохладная и ясная, моё дыхание превращается в пар под светом фонаря, пока я жду на обочине, накинув на плечи тонкий жакет. Брэд, к счастью, не задерживается и присоединяется ко мне через десять минут, открывая для меня дверь машины и направляясь к другой стороне. Через двадцать минут мы подъезжаем к дому Брэда, бунгало тысяча девятьсот двадцатых годов в нескольких кварталах от моего дома.

Я не теряю времени даром и устремляюсь получить то, что мне нужно.

— Что тебя беспокоит, Брэдли? — спрашиваю я, отрываясь от поцелуя, чтобы мягко толкнуть его на кровать, расстегивая молнию на брюках и стягивая их с трусами на бедра. Я обхватываю его эрекцию, и он стонет, в то время как я провожу по его члену рукой. — Ты сегодня какой-то рассеянный.

Брэд выдыхает через зубы, в то время как я провожу ногтями по его яйцам.

— Прости, — говорит он, его слова переходят в стон, а я наклоняюсь, чтобы облизать головку члена, втягивая её в рот. Я провожу языком по нему, мои глаза не отрываются от его лица, пока он откидывает голову назад. — Господи, Кири.

Я беру в рот ещё больше, по мере того как напряжение вечера отпускает его мышцы. Он расслабляется, получая удовольствие от моих прикосновений, и я щедро осыпаю его облизываниями, поглаживаниями и ласками. Дыхание Брэда становится неровным, его пульс бьется под кончиками моих пальцев, когда я кладу их на внутреннюю поверхность его бедер. Он, кажется, наконец, сосредотачивается на мне, я выпускаю его изо рта, поглаживая влажный член и нащупывая презерватив в тумбочке.

— Тебе лучше, малыш? — спрашиваю я, когда презерватив уже надет, и опускаюсь на его член, двигая бедрами для трения на клиторе, пока Брэд стонет. — Скажи мне, что тебя беспокоит. Позволь мне избавить тебя от этой ноши.

Я провожу ногтями по груди Брэда и подбираю ритм, увеличивая удовольствие, царапая потребность, которая никогда не будет полностью удовлетворена. Ладони Брэда находят мою грудь, мозолистые пальцы блуждают по моему телу.

— Поля Басса, — сквозь стиснутые зубы говорит Брэд, когда я вознаграждаю его более глубокими толчками, раздвигая ноги шире. — Мейсон нашел несоответствия.

Мое сердце переключается на другую передачу, и я борюсь за то, чтобы не нарушить ритм.

— Мейсон? Студент магистратуры?

Я слышу, как Брэд кивает в темноте.

— Несколько месяцев назад там нашли первое тело. Записи о донорстве не совпадали с телом в том месте. Мейсон не смог найти подъязычную кость, хотя всё остальное было на месте.

С моих губ срывается легкий смех. Я наклоняюсь, чтобы поцеловать Брэда в шею.

— Ты ведь знаешь, что это ничего не доказывает, Брэдли, — шепчу я ему на ухо. — Один из других аспирантов мог что-то перепутать в документации, или Мадлен могла неправильно ввести данные, когда регистрировала местоположение. Ты знаешь, какой она может быть.

Руки Брэда блуждают по моей спине.

— Я так и сказал.

Что-то задерживается в его словах, витает в воздухе между нами. Я приподнимаюсь и вглядываюсь в тени на его лице.

— Но?

— Несколько дней назад Мейсон зафиксировал феномен розовых зубов² на другом мужском теле. Но он знал этого человека. Мейсон никому не говорил на случай, если мы помешаем ему в работе с этим телом. Это последний анализ, который нужен ему для диссертации. Это был друг его дяди. Он умер во время операции.

Хирургическое вмешательство определенно не привело бы к асфиксии, которая вызывает орозовение зубов. А я знаю одного такого человека, который наслаждается старым добрым удушением. О, какой же Вы шалун, доктор Соренсен.

— Подъязычная кость?

— На месте.

Я задумчиво мурлычу, в голове прокручивается тысяча сценариев. Знакомая потребность бурлит у меня в животе, и я сильнее насаживаюсь на член, наслаждаясь каждым толчком. Я произношу хвалебные слова и стону имя Брэда, пока не кончаю, а он двигает бедрами подо мной, в поисках собственного освобождения. Все заканчивается слишком быстро, чтобы я успела почувствавать что-то большее, чем угасающий вихрь эндорфинов, и мой пульс уже замедляется до почти нормального ритма к тому времени, когда я слезаю с Брэда, чтобы прилечь у него под боком.

— Джек подписал оба пожертвования, — шепчет Брэд, вырисовывая задумчивые узоры на моей руке. — Он поместил оба тела в поле. Нам нужно изучить детали, посмотреть, нет ли каких-то ошибок в учетной документации о пожертвованиях. Может быть, отнести последние останки к судмедэксперту и сверить личность с записями стоматолога.

— Согласна, — отвечаю я, кивая ему в грудь. — Нам нужно быть осторожными. Если Джек что-то задумал, нам важно не спугнуть его или поставить Мейсона в трудное положение, — я отстраняюсь от Брэда, прежде чем он успевает крепко обхватить меня руками, а затем отхожу от кровати. — Мне просто нужно в туалет, хочешь чего-нибудь, раз я встала?

— Нет, спасибо, детка.

Я поворачиваюсь, прежде чем скрыться в тени, ухожу в темноту, направляясь в ванную, а затем на кухню. Я достаточно хорошо знакома с домом Брэда, чтобы приготовить нам пару напитков, взяв виски со льдом с собой в спальню. Мы не говорим больше о расхождениях в документации, и я стараюсь переключиться на другие темы, пока мы потягиваем наши напитки. Но мои мысли возвращаются к кампусу. К территории Исследовательских Полей Басса. К Джеку Соренсену.

Я смотрю в потолок, пока Брэд засыпает. Легкое снотворное, которое я добавила в его виски, делает его дыхание медленным и ровным. Когда он начинает храпеть, я поднимаюсь, бесшумно роюсь в его шкафу, чтобы найти пару спортивных штанов, толстовку и тапочки. Я смотрю на него в последний раз, прежде чем пройти по коридору и переодеться в прачечной. Затем выхожу через заднюю дверь и скрываюсь в ночи, направляясь к своему дому, моя улыбка скрыта тенью.

Иногда Вселенная дает вам именно то, что нужно. И я не из тех девушек, кто просто берет то, что она предлагает.

Я из тех, кто использует это в своих целях.

2. СЛЕЖКА

Джек

Приглушенные звуки мероприятия растворяются на живописном фоне здания Брентвуда в густой пелене свежего осеннего воздуха. Я глубоко вдыхаю, чтобы очиститься от затхлого ощущения тесно прижатых друг к другу тел, и подхожу к краю ступенек, как раз вовремя, чтобы увидеть, как белая Corolla отъезжает от бордюра.

Раздражение собирается под моими ребрами в тугой спазм. Достаточно сильное чувство, чтобы заставить даже мои кости чесаться.

Мне не нравится терять контроль.

У меня была одна цель на сегодняшний вечер, и она не включала преследование доктора Рос.

На самом деле, ей удалось расстроить более чем несколько моих планов на этот вечер.

Вспомнив, я достаю телефон из кармана пиджака, чтобы посмотреть на время. Сейчас я должен сидеть в баре Black Rock Distillery, который предпочитают студенты колледжа. Колби Кэмерон там, так же, как и каждый четверг. У него есть свой распорядок для учебных занятий.

Я никогда не пропускаю учебные занятия.

Сжимая телефон в перчатке, я двигаюсь к парковке, разрываясь между тем, чтобы придерживаться своего плана и следовать за своими коллегами.

Осторожность должна быть на первом месте.

Особенно когда одна из коллег — общительная и откровенная доктор Рос.

У неё серьезные проблемы с тем, чтобы держать свой рот на замке.

Эта женщина похожа на бешеный клубок энергии, она никогда не успокаивается достаточно надолго, чтобы я мог загнать её в угол.

Когда я впервые столкнулся с этим странным, раздражающим существом, у меня возникло непреодолимое желание задушить её и похоронить эту постоянную болтовню в её изящном горле. Затем засунуть в морозилку, чтобы наконец лицезреть её в спокойном состоянии.

Признаюсь, мне достаточно любопытно, как бы выглядели её оживлённые черты лица в неподвижном состоянии, её густые ресницы, двумя полумесяцами лежащие над высокими скулами. Её пухлые ягодные губы, лишенные цвета.

Одна из причин, по которой я подавил это желание, заключается в том, что я живу по правилу: «Не гадь там, где ешь».

Как бы грубо ни звучало это клише, это неоспоримое правило, которое надежно скрывало меня всю мою жизнь.

Другая причина заключается в том, что, подобно отчётливому аромату её духов, который объявляет о её присутствии ещё до того, как она войдет в комнату, обаятельная личность доктора Кири Рос привлекает к себе всё внимание.

Когда человек обитает в тени, он должен быть благодарен за солнечный свет, который её порождает. Независимо от того, насколько раздраженными становятся его глаза, когда он смотрит на этот яркий, надоедливый свет.

Под натиском мучительных мыслей я теряю время, пока добираюсь до своего Бимера³ и сажусь за руль. Я снимаю черные перчатки и завожу двигатель. Кондиционер обдувает моё лицо холодным воздухом. Я не меняю температуру.

Оживленные дороги, ведущие прочь от центра города, сужаются до пригородных улочек, в то время как я на расстоянии следую за белой машиной. Моя челюсть сжимается, когда я понимаю, куда направляются двое моих коллег.

К дому доктора Брэдли Томпсона.

Прежде чем машина впереди успевает затормозить, я сворачиваю на обочину и паркуюсь за стеной из ухоженных кустарников. Глушу двигатель и смотрю, как они выходят из машины и направляются по дорожке к парадной двери скромного дома Брэда.

Все надежды на то, что они просто ехали в одну сторону рухнули, и я откидываюсь на сиденье, устраиваюсь поудобнее и жду. Интимные отношения между доктором Томпсоном и доктором Рос не сулят ничего хорошего. У людей есть раздражающая привычка делиться секретами, когда речь идет о сексе.

Нежеланный образ Кири проносится перед моими глазами, и я тянусь к своей кожаной сумке, лежащей на полу, и достаю из неё блокнот на спирали. Открываю его на последнем наброске.

Мои пальцы благоговейно обводят контрастную игру света и тени вдоль анатомической формы ноги. Я использую твердый графитовый карандаш, чтобы запечатлеть структуру мышц, затем более мягкий карандаш, чтобы очертить кости. Эта техника более деликатна, так как там, где свет не может проникнуть в тело, будут более темные тона.

Так можно увидеть то, что скрывается под плотью, венами и сухожилиями.

Я представляю себе, что линия гребня бедренной кости гладкая и тонкая, без вмятин, учитывая его юный возраст. Изображать плоть, отделенную от кости, всё равно, что разрывать оберточную бумагу, желая узнать, что скрывается внутри. Одно из моих любимых занятий — сравнивать точность моей визуализации с реальными костями.

Но поскольку время вскрывать Колби ещё не пришло, я закрываю блокнот и смотрю на свои Rolex, проверяя сколько времени Брэд и Кири провели внутри. Сначала мне нужно разобраться с любопытной коллегой.

Навязчивая мысль о том, как скользит потная, разгоряченная кожа, заполняет мою голову. Я почти чувствую запах секса, доносящийся из дома Брэда, ноздри раздуваются от отвращения при мысли о них вместе.

После двух часов, проведенных у дома, доктор Рос так и не появилась. Спёртый, влажный и удушливый воздух в машине обволакивает мою кожу, как влажное полотенце. Я убираю липкие ладони с руля и открываю дверь, приветствуя поток свежего воздуха.

Свет в доме давно погас. Полагаю, Брэд не очень вынослив и они уже спят. По неосторожности входная дверь была не заперта. Я надеваю перчатки и вхожу внутрь, быстро осматривая помещение.

При первом обыске дома Брэда я убедился, что здесь нет ни камер, ни сигнализации. Учитывая его параноидальные мысли, я решил, что он, хотя бы, заведет собаку. Его спальня находится справа от узкого коридора. Я крадусь по деревянному полу к двери и толкаю её, приоткрывая.

Брэд спит на левой стороне кровати, ближайшей к двери. Доктора Рос в комнате нет. Мои волосы встают дыбом, и я быстро оглядываю затемненное помещение. Благодаря лунному свету, проникающему через жалюзи, мне удаётся осматреть углы, и я прислушиваюсь к любым звукам из ванной комнаты.

Тишина в доме успокаивает мои нервы, и я вхожу в комнату и бросаю взгляд на Брэда.

Единственная белая простыня смята вокруг его живота. Голубая обертка брошена на прикроватную тумбочку вместе с двумя стаканами алкоголя.

Всё ещё чувствуется аромат её духов — горьковатые ноты цветка дягиля и сладкой ванили. Симфония запахов витает в застоявшемся воздухе, вызывая жжение в моей груди.

Сжав кулаки, я наблюдаю за тем, как вздымается и опадает бледная грудь Брэда, и сдерживаю порыв задушить его подушкой.

Касаемо Брэда, в моем отделе он бесполезен. Не будет большой потери, если он просто умрёт во сне. Но, к счастью для него, в его костной структуре нет ничего интересного. Время, потраченное на него, продиктовано лишь необходимостью, поэтому мне лучше поторопиться.

Я снова смотрю на обертку от презерватива, и в основании моего позвоночника образуется тугой узел. Если бы мне не нужно было имя, которое может предоставить только он, я с радостью нарушил бы собственное правило и насрал прямо на своей территории, а потом вымазал в этом лицо Брэда.

Образы оставляют неприятное послевкусие во рту, и я решаю уйти. Мой первоначальный план состоял в том, чтобы заставить Брэда напиться на мероприятии, при необходимости накачать его наркотиками, чтобы получить информацию. Затем он должен был навсегда покинуть Уэст Пейн, что избавило бы меня от проблем.

У меня ещё есть время.

Проходя по дому, я обращаю внимание на заднюю дверь, понимая, что доктор Рос, должно быть, ушла именно этим путем. Любопытство направляет мои ноги мимо прачечной, где я вижу одежду, валяющуюся на полу. Рукой в перчатке я поднимаю вещи и узнаю платье, в котором Кири была на сегодняшнем мероприятии.

Её запах окутывает меня, и моя ладонь сжимает мерцающую ткань.

Я никогда не притворялся, что в состоянии постичь человеческую природу, но всё, что касается доктора Роc, приводит меня в бешенство и сбивает с толку. Я даже несколько раз представлял, как привязываю её к столу и препарирую.

Перед выходом из дома я кладу платье на прежнее место.

Дорога до университета занимает чуть больше двадцати минут. Я использую свою карточку-ключ, чтобы попасть в исследовательские лаборатории, где я буду зарегистрирован с отметкой времени. Сначала я сажусь за свое рабочее место и открываю рабочий файл с последним сохраненным черновиком, обеспечивая себе алиби, если вдруг кто-то решит проверить, чем я здесь занимался в столь поздний час. Я убедился, что доктор Кэннон дважды услышал меня сегодня вечером, когда я заявил, что мой исследовательский проект по поиску мест захоронений должен быть завершен к этой неделе, и повторил, как мне не терпится покинуть торжественное мероприятие.

Оттолкнувшись от стола и направляясь к кабинету Брэда, я отбрасываю все мысли о докторе Рос, исчезающей в ночи без платья, и сосредотачиваюсь на том, чтобы порыться в записях Брэда.

Его навыки организации журналов регистрации тел чертовски полезны. Он не может вспомнить, что нужно вернуть мой протонный магнитометр, но может поручить своему младшему аспиранту перепроверить записи о донорстве на предмет точности.

Вследствие чего было обнаружено, что подъязычная кость недавнего донора отсутствовала в теле.

Такое очевидное упущение должно было быть ошибкой.

Я осторожен. У меня есть система. Запись была помечена, а затем удалена. На этом всё должно было закончиться. Но я увидел нечто в глазах Брэда, когда он впервые упомянул мне об этом — смятение, за которым последовала искра страха.

Потому что доктор Джек Соренсен не совершает ошибок.

Я запомнил этот взгляд. Это то выражение, которого я обычно жажду. Именно оно воспламеняет мою ледяную кровь и учащает сердцебиение, когда я смотрю в глаза своих жертв, в то время как на они делают свой последний вздох.

Поэтому в ту долю секунды, когда оно промелькнуло на лице Брэда, я увидел его страх.

Он знал.

И он боялся меня.

А это значит, что это лишь вопрос времени, когда он найдет остальные кусочки, чтобы сложить пазл, почему я был так предан своим исследованиям по разложению тел в течение последних шести лет в университете.

По моему замыслу, я не остаюсь на одном месте дольше нескольких лет. Однако, когда Уэст Пейн объединил почти пятьдесят акров для университетской программы фермы тел⁴, сделав её третьей по величине в стране, стало трудно найти более подходящее место.

Не найдя в дневниках Брэда ничего, имеющего отношение к этой записи, я смотрю на запертый ящик справа от себя. Прежде чем поддаться искушению взломать замок, я отступаю от стола и выключаю компьютер.

Время ещё есть.

Я не позволю кому-то столь непримечательному человеку, как Брэд, сломить меня.

Полумесяц висит в черном небе, указывая мне путь к ферме тел. Прогулка по пятнадцати акрам лесистой местности помогает проветрить голову. Я прохожу по участкам фермы, где в различных условиях оставили разлагаться тела.

За последние шесть лет работы здесь, я ни разу не совершил ошибки.

Никто никогда не ставил под сомнение то, что я делал.

Режим и дисциплина были моими ключевыми факторами для того, чтобы работать незаметно. Я вспоминаю тот день, когда моя рутина была впервые прервана, и последовавший за этим заливистый, звонкий смех.

Было бы глупо обвинять доктора Рос в этом… беспорядке. Не похоже, что она специально задалась целью уничтожить меня. Однако факт остается фактом: пока она не появилась в моем университете, я никогда не допускал ошибок.

До моих ушей доносится характерный звук металла, шаркающего по земле, и я останавливаюсь.

Я напрягаю слух, в то время как тихий стон эхом отдается от редко растущих сосен. Двигаясь в направлении шума, я вскоре замечаю глубокие следы на грязной земле. Они тянутся вдоль длинного участка дорожки, ведущей к набережной ручья.

Мои шаги замедляются, и я останавливаюсь перед поляной, когда вижу источник шума.

Доктор Кири Рос копает на берегу реки, издавая стон каждый раз, когда вдавливает лопату ногой до упора, а затем зачерпывает ил. Она делает паузу, чтобы вдохнуть, и я рефлекторно перестаю дышать.

Когда она возобновляет свои действия, я медленно выдыхаю и осматриваю местность, мой взгляд падает на большой походный рюкзак.

Я должен уйти. Прямо сейчас. Но моему инстинкту развернуться и уйти мешает чрезвычайное любопытство, охватившее меня при виде того, как она копает землю. Ее темные волосы собраны в беспорядочный пучок, бриллиантовые серьги сверкают в лунном свете, макияж всё ещё на месте — и всё же она вся в грязи.

Так вот почему она оставила своё платье у Брэда? Чтобы улизнуть и…

Что, черт возьми, она вообще делает?

Её тяжелое дыхание превращает воздух вокруг неё в серебристый туман, и моя грудь сжимается от этого манящего зрелища. Боже, я почти улыбаюсь, ощущение настолько чуждое, что в глубине души зарождается тревога. Воспользоваться этой возможностью было бы несложно. Импульсивно, да, но чертовски заманчиво.

Лопата может оказаться у меня в руках в считанные секунды. В следующие пять минут доктор Рос может быть похоронена в той самой яме, которую она роет.

Но вместо этого, с мучительным сожалением я решаю удовлетворить своё любопытство.

Я опускаю руку в карман и сжимаю лежащий там предмет, прежде чем вытащить его и открыть серебряную крышку. Я чиркаю кремневым колесиком зажигалки, и тонкая полоска пламени начинает танцевать во мраке ночи.

Услышав этот звук, Кири перестает копать землю.

3. КАКИЕ ТРИ СЛОВА

Кири

— Похоже, сегодня я умудрился опоздать на ещё одну вечеринку.

Я прекращаю копать и улыбаюсь в темноту.

— Хотя я и уверена, что хронические опоздания — один из Ваших многочисленных недостатков, доктор Соренсен, на самом деле Вы пришли точно по расписанию.

Я смотрю на него через плечо, его мощная фигура освещена лунным светом и небольшим огоньком, пока он стоит на возвышении крутого берега ручья позади меня. Щелчок гасит пламя, когда он закрывает крышку зажигалки и убирает её в карман.

— На самом деле, — говорю я, возвращаясь к работе, вода заливает результаты моих усилий, — Вы всё это время были здесь.

Интрига сгущает тишину между нами.

Я жду, что Джек спросит меня, что я имею в виду, но он этого не делает. За моей спиной раздается едва различимый шелест листвы, давая мне понять, что он приближается к тому месту, где я нахожусь.

— Раскол. Трезветь. Бароны, Джек, — произношу я, не оборачиваясь.

Движение позади меня прекращается.

Тишина.

— Что?

— Раскол. Трезветь. Бароны.

Опять тишина.

Я выпрямляюсь и поднимаю лопату, указывая вниз по течению, комки грязи падают в темную воду.

— Освобождаю. Исчезнувший. Тост, — я двигаюсь и указываю на поля за дальним берегом, на высокую траву, поглощенную ночью. — И мое любимое: Пропавшая. Зачисленная. Коала. Какие три слова, Джек.

Я оглядываюсь через плечо. Он гораздо ближе, чем я ожидала, уже на узкой пойме реки примерно в метре от меня, его плечи напряжены в тусклом свете. Он смотрит на черный походный рюкзак, лежащий за мной, прежде чем встретить мой взгляд с расчетливой угрозой. Смущение и любопытство — единственное, что останавливает его от того, чтобы подойти ближе.

— Это головоломка? — спрашивает он.

Я улыбаюсь ему в ответ. Я ожидала, что он одарит меня высокомерной, насмешливой ухмылкой испросит, не сошла ли я с ума, но он этого не сделал. Он подыгрывает мне, пытаясь разобраться.

— Это всё единое целое, Джек, — я втыкаю лопату в ил и опираюсь на ручку, мои ботинки хлюпают, вода струйками стекает по ним. — Уверена, ты никогда не слышал о «Какие три слова?».

Джек не отвечает. Так не пойдет.

Испустив тяжелый вздох, я закатываю глаза.

— Ну же, не выводи меня.

— Не слышал, — отвечает Джек, глубоким и строгим голосом.

Я награждаю его лучезарной улыбкой, которая нисколько не приглушает освещенную луной злобу, сверкающую в его глазах.

— Это система геокодирования. Каждому трехметровому участку земного шара присваивается свой уникальный код из трех слов. Этот участок, — говорю я, махнув рукой в сторону своих ног, — Раскол. Трезветь. Бароны.

Джек наклоняет голову. Его глаза сужаются.

Сняв перчатку, я достаю из кармана свой телефон, ввожу пароль, чтобы разблокировать главный экран и открыть приложение. После нажимаю на точку текущего местоположения и поворачиваюсь лицом к нему.

— Видишь? Вот здесь. Раскол. Трезветь. Бароны. Освобождаю. Исчезнувший. Тост — это местонахождение тела, от которого ты избавился в марте. Пропавшая. Зачисленная. Коала — место на Третьем Поле, где похоронен человек, которого Мейсон думает, что знает. Есть и другие, все они сохранены прямо здесь, благодаря аккуратности Мейсона в вводе данных, — говорю я, постукивая свободной рукой по виску, выключая экран и убирая телефон в карман.

Пространство между нами потрескивает, словно статическое электричество. Воздух холодный и безветренный. В свете звезд из моих приоткрытых губ вырывается серебристый туман, но я не вижу выдохов Джека. Может быть, он задержал дыхание, а может быть, он порождение тьмы и холода. И то, и другое может быть правдой.

Мы смотрим друг другу в глаза, пока я не решаю улыбнуться и не натянуть перчатку, показывая пальцем в его сторону.

— И прежде, чем ты подползёшь ближе, ты должен знать, что если со мной что-нибудь случится, что угодно, ты будешь первым, за кем они придут. Каждое место. Каждое тело. Каждая фотография. Каждая мельчайшая улика, которую я собрала. Всё это попадет прямо в ФБР. Моё благополучие действительно в твоих интересах.

Я почти слышу, как напрягаются мышцы Джека, как скрипят его сухожилия. Как его кости сковывает. Уверена, он готов наплевать на осторожность и напасть. Но он этого не делает. Он стоит в лунном свете, его глаза не отрываются от моих, словно наши взгляды слились воедино.

— Кто в сумке, Кири? — спрашивает Джек, в его голосе звучит угроза, скрытая бархатом.

Сопротивляюсь желанию хлопнуть в ладоши и завизжать, вместо этого втыкаю лопату в ил. Я раскопала достаточно глубокий и широкий участок, чтобы перейти к следующему шагу, поэтому я выбираюсь из грязи и направляюсь к рюкзаку.

— Знаешь, Джек, мы, наверное, за весь месяц столько не взаимодействовали, сколько сейчас, и должна сказать тебе, что в кои-то веки я отлично провожу время, — говорю я, открывая первый зажим на верхней части сумки излишне медлительно, не сводя глаз с доктора Соренсена. Несмотря на то, что я одновременно возбудила его любопытство и пригрозила ему самыми страшными последствиями, я не доверяю этому ублюдку. Ни на секунду.

— Кто в сумке? — повторяет он. Возможно, под этими словами сквозит отчаяние.

— Ты волнуешься, что я забрала кого-то, кто был важен для тебя? — я дуюсь, пока мои пальцы замирают на второй застежке.

— Кири…

— У тебя совсем нет чувства юмора, Джек, — сетую я, драматично покачивая головой. Я снимаю зажим и развязываю шнурки, закрывающие верхнюю часть сумки, убирая слои полиэтилена. Прядь волос скользит по моим перчаткам, пальцы сжимают её, а затем я тяну, извлекая отрезанную голову. Безжизненное лицо и полуприкрытые, остекленевшие глаза мелькают между нами. — Мейсон Дюмонт.

Хочу отдать Джеку должное, он достаточно хорошо делает вид, что не удивлен. Но он удивлен. И он также зол. Я слышу это по тому, как скрипят его кожаные перчатки, когда он сжимает руки в кулаки.

— Ты убила Мейсона Дюмонта, — медленно произносит он, это не вопрос, а утверждение.

— Нет. Ты убил Мейсона Дюмонта, — я возвращаюсь к воде и опускаю голову Мейсона в ил, эти студенистые голубые глаза смотрят прямо на звезды. Я поднимаю одну ногу, чтобы надавить на его лицо и вдавить голову глубоко в могилу. — Твои сапоги мне немного большие. Мне пришлось надеть, наверное, шесть пар носков, но они всё равно великоваты.

Джек опускает глаза на свои сапоги, прежде чем окинуть меня диким взглядом. Я улыбаюсь и откидываю края куртки, которую я украла из его лаборатории два года назад, чтобы упереть кулаки в бедра, обнажая утяжеленный жилет и пояс.

— Ты должно быть весишь где-то… восемьдесят шесть килограммов? Просто предположение, — говорю я, возвращаясь к рюкзаку и доставая из него расчлененные руки Мейсона, клочья его разорванной рубашки развиваются, когда я слегка помахиваю Джеку обеими руками, чтобы отнести их к ручью и бросить в ил. — Не волнуйся, я позаботилась о том, чтобы оставить здесь хорошие следы в стиле «Важного Серийного Убийцы», чтобы прилежные детективы Вествью знали, что это был ты, если ты вдруг решишь сделать какую-нибудь глупость. Я настолько важный, что не могу даже сказать грёбанное спасибо человеку, который дал мне всё, что я только мог пожелать, например, деньги на исследования, оборудование и эту большую ферму для трупов. Нет, нет, нет. А теперь берегитесь, лесные твари, важный серийный убийца идет за вами.

— Господи Иисусе, блять, Кири, — шипит он. — Это всё из-за того, что я не поцеловал твою задницу в знак благодарности?

Я не отвечаю, возвращаясь к сумке и хватая отрезанное бедро, с плеском бросая его в воду. Когда вытаскиваю из сумки другое, я задумчиво хмурю брови и смотрю в тёмный и пустой рюкзак.

— Похоже, ты забыл несколько важных деталей, Джек, — говорю я, поднимаясь. Впервые с момента мероприятия мой взгляд так же смертоносен, как и его.

Наступает долгое молчание, пока я отношу последний отрезанный кусок плоти в могилу, кровь капает на влажную траву. Когда опускаю его в воду, я иду по конечностям, погружая их в ил, зная, что оспечаток сапога Джека оставит следы на мертвой плоти.

— Пижаж⁵, Джек. Я всегда хотела попробовать это в Ле-Пастра. Потоптать виноград в Провансе в августе? Пожалуйста, сообщи где можно, блять, туда записаться. Мне нужен отпуск после моих попыток обеспечить твою неблагодарную задницу в течение последних трех лет.

— Так вот в чём дело. Раз я не упал к твоим ногам, как все остальные, ты решила меня подставить, — Джек делает паузу, словно ожидая, мой ответ. Когда я не отвечаю, он мрачно и беззлобно усмехается. — Die Rache einer Frau kennt keine Grenzen⁶. Я не думал, что ты настолько незаурядная личность, доктор Рос.

— Тогда, наверное, я разрушаю все Ваши ожидания, не так ли, доктор Соренсен? — отвечаю я с лучезарной улыбкой.

Когда конечности Мейсона наконец погружены в ил, я беру лопату и начинаю разбирать кучу грязи, которую отложила, чтобы закопать их. Джек наблюдает за мной, вычисляет, взвешивает, возможно, бьется своим большим мозгом о каждую стену в лабиринте, которую я создаю между нами. Но он не двигается. Не подходит ближе. Даже когда я слегка наклоняюсь в неудобных болотных сапогах, и мне приходится выпрямиться, с удивленным писком погружая лопату в останки тела. Когда я оборачиваюсь, он стоит там же, где и ранее, и мне известно, что моя уверенность в его послушании нервирует его так же сильно, как и все остальное, что он успел увидеть и услышать сегодня.

Заканчивая, я использую лопату как трость, чтобы вылезти из густой, тяжелой грязи, и бросаю её рядом с рюкзаком.

— Чего ты хочешь? — спрашивает Джек.

Я могла бы закрыть глаза и нежиться в сладкой потребности, которая разливается у меня в груди, представляя тысячи вариантов ответа. Тембр его голоса обволакивает меня. Плавность каждого его слова имеет острую и скрытую грань, по которой я хочу провести пальцем, чтобы узнать, действительно ли это заставит меня истекать кровью.

Мы стоим и смотрим друг на друга, за моей спиной журчит ручей. Вдалеке ухает сова. В безветренной ночи всё звуки хорошо слышны.

Я приближаюсь к Джеку, не сводя с него глаз, хотя и чувствую, как он напрягся. Останавливаюсь, когда подхожу достаточно близко, чтобы дотронуться до него, и позволяю своим рукам скользнуть в карманы куртки в знак доверия. В тусклом свете я вижу, как он поднимает темную бровь, задавая беззвучный вопрос. Чего ты хочешь? — безмолвно вопрошает он.

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне о нашей первой встрече, — говорю я.

Джек слегка хмурит брови, ритм моргания нарушается. Он смотрит в сторону темной воды и обратно, его полные губы сложены в прямую линию. Если бы было больше света, я бы смогла разглядеть изменения в этих серых глазах, которые, как хамелеоны, улавливают цвета окружающей среды.

Он снова отводит взгляд, морщины на его лице снова разглаживаются, но становится отстраненным.

— Духи Angélique Noire. Это первое, что я помню.

— Я и не знала, что ты любитель парфюмерии, — говорю я с улыбкой.

Джек смотрит на меня, а затем возвращает свой взгляд к ручью.

— Я повернулся, а ты стояла у двери в старую лабораторию с доктором Кэнноном. На тебе было темно-фиолетовое платье. Твои волосы были собраны. Комната наполнилась твоим ароматом.

Моя улыбка исчезает, в то время как глаза Джека находят мои и не отпускают. Киваю, чтобы он продолжал, и он делает шаг ближе. Я позволяю ему.

— Ты вошла в комнату с протянутой рукой. Доктор Кэннон представил тебя как доктора Рос, но я уже знал, кто ты, — говорит Джек. Моё сердце начинает более учащенно биться у меня в груди. В ней зашевелилась давно забытая надежда, и я вопросительно склоняю голову набок. — Он прислал сообщение с твоей фотографией тем утром. Но она не могла передать твою красоту, не тогда, когда ты стояла передо мной с улыбкой, которая могла поглотить каждый грех.

Моё сердце стучит так, будто его пришили к маятнику. Я хочу отступить от Джека, но не делаю этого.

— Я спросил, произносится ли твое имя как Кир-и-е, как молитва Кирие элейсон⁷. Я не думал, что твоя улыбка может стать ярче, но когда я это сказал, это произошло. «Просто Кири», — ответила ты. «Мои родители хотели назвать меня в честь Христа⁸, но это имя никогда мне не подходило». Полагаю, теперь в этом гораздо больше смысла.

Я стараюсь не кивать, но у меня это плохо получается. Что-то застревает у меня в горле. Я помню тот момент нашей встречи так ясно, словно смотрю на него через хрустальный шар. На какой-то миг мне показалось, что все совпало, что наш первый разговор был именно тем, на что я рассчитывала. Сходство. Связь с кем-то, похожим на меня. По тому, как Джек рассказывает эту историю, кажется, что эта связь была реальной, что она существовала и для него.

Но это ложь.

Сейчас Джек просто пытается преодолеть пропасть между нами в надежде, что я сжалюсь над ним. Всё, что происходило после того разговора, который он только что описал, похоронило эту возможность.

И он это знает. Вот почему Джек сейчас молчит.

Его глаза сверкают в лунном свете, изучая моё лицо, и опускаются к моим губам. Они задерживаются там, а затем опускаются на мою шею на мгновение, которое кажется слишком расчетливым, чтобы быть интимным, слишком холодным, чтобы быть чем-то иным, кроме жестокости. И именно таким жестоким он и был, начиная с того переломного момента. Подвергая сомнению мой опыт, мои заслуги, мою состоятельность на каждом шагу. Неважно, насколько усердно я работала или насколько мои усилия приносили ему пользу, он всегда был рядом с этими стальными серыми глазами, чтобы найти ошибку и затем уничтожить меня.

— Ты очень красиво рассказываешь эту историю, — говорю я, мой голос едва громче шепота. Я делаю шаг ближе, и его взгляд возвращается к моему. Его лицо — идеальный баланс серебристого света и глубоких теней, такое мучительно красивое сочетание. Но он — зверь. Под ангельской личиной скрывается дьявол.

И он всё ещё не может смириться с тем, что он здесь не единственный хищник на вершине этой цепи.

— Проблема заключается в том, Джек… что ты ошибаешься, — говорю я, делая акцент на последнее слово.

Я бью электрошокером в грудь Джека. Он издает придушенный, скрежещущий стон и падает в грязь. Его тело бьется в конвульсиях, пока другой рукой я снимаю колпачок со шприца. Когда я выключаю устройство, я протыкаю иглой его яремную вену и ввожу дозу мидазолама и наслаждаюсь восхитительным звуком его протестующего стона.

Я возвращаю Джека в исходное положение и наблюдаю за тем, как его дыхание становится глубже. Его глаза не отрываются от моих, даже когда ясный взор затуманивается под действием успокоительного.

Я ждала этого момента, этого взгляда между нами, когда Джек поймет, что всё это время он недооценивал меня. Хотела этого с тех пор, как он отругал меня за тот печально известный инцидент с криоморозильником в лаборатории, когда он обвинил меня в том, что я уничтожила образцы его тканей из-за своей некомпетентности. Тогда я впервые по-настоящему смирилась с тем, что мне, возможно, придется усыпить моего маленького зверька.

Кто теперь некомпетентен, ублюдок?

Как раз перед тем, как он теряет сознание, я наклоняюсь ближе и нежно целую его в щеку. А потом я прижимаюсь губами к его уху, даря ему подарок, о котором он, возможно, не вспомнит, когда проснется.

— Ты ошибаешься, Джек, — повторяю я шепотом, который сопроводит его в мир грез. — Это была не первая наша встреча.

Когда я отстраняюсь, он уже без сознания.

Я поднимаюсь и стою над своим спящим заклятым врагом, а затем оставляю его в темноте…

…там, где ему самое место.

4. ОСЕВОЙ СКЕЛЕТ

Джек

Хрустящий, тонкий слой свежего снега собирается на моем теле. Дыхание становится поверхностным, а легкие больше не чувствуют холодного воздуха. Руки и ноги онемели, кожа замерзла, а способность нервных окончаний к функционированию теперь притуплена, не в силах посылать болевые сигналы в мозг.

Я лежу здесь в морозной ночи, а на лес вместе с хлопьями снега ложится бескрайняя тишина.

Усталость оседает глубоко в моих костях вместе с промерзшей землей, затягивая меня в небытие. Так и тянет отпустить всё и просто продолжить проваливаться в бездну. Я никогда не чувствовал себя так спокойно, как сейчас, укутанный в ледяное одеяло, укрытый от мира страданий.

Звук снега, хрустящего под тяжелыми шагами, раскалывает тишину, и я перестаю дышать.

Шаги звучат всё ближе, пока я не чувствую, как снег прижимается к моей щеке.

— Где ты, маленький засранец.

Хриплый голос произносит каждое слово. Я не чувствую ничего, кроме холода, но воспоминание о его мерзком дыхании обдает моё лицо.

Я слышу отчетливый звон его Zippo. Затем чирканье.

Рефлекторно я пытаюсь сжать онемевшие пальцы вокруг твердого предмета, погребенного под снегом.

— Когда я найду тебя…

Это последние приглушенные слова, которые достигают моих ушей, прежде чем время искажается вокруг меня.

Неясные образы мелькают стоп-кадрами, пока я выбираюсь на поверхность. Ярко-красная полоса разрывает девственно белый полог. Пустые глаза впитывают ночь, когда вдруг сверкает сталь… прежде чем образы начинают исчезать в глубинах моего разума.

Когда сознание возвращается ко мне, я понимаю, что меня накачали, в ту же секунду когда мои глаза открываются.

Я чувствую, как успокоительное движется по кровотоку, а в голове царит путаница. В висках пульсирует, в то время как мое зрение приспосабливается, чтобы разглядеть залитые лунным светом ветви деревьев над головой. Я подношу руку к шее, нащупывая нежный участок кожи, куда Кири вонзила иглу.

Сильная боль в груди привлекает моё внимание.

Она, блять, ударила меня электрошокером.

Но если бы она хотела моей смерти, я был бы уже похоронен на берегу реки.

Я переворачиваюсь и поднимаюсь на ноги, моё зрение проясняется, чтобы рассмотреть серо-белое окружение.

— Проклятье!

У меня всё ещё есть телефон, и я достаю его, чтобы проверить время. Я был в отключке около двух часов. Диазепам, или, возможно, мидазолам. Быстродействующее успокоительное, которое также быстро выводится из организма.

«Это была не первая наша встреча.»

Ожесточенный тон её голоса — это издёвка над моей пульсирующей от боли головой.

Я оглядываюсь вокруг в поисках расчлененного тела, которое Кири доставала из сумки и бросала в воду. Ручей течет медленно, берег пуст.

Эта женщина не хочет моей смерти, но ей что-то нужно.

Прямо передо мной лопата воткнута в илистую землю.

Прямо сейчас, очевидно, что она хочет, чтобы я копал.

Аромат кофе Кона⁹ разносится по отделу, в то время как я стою над столом из нержавеющей стали в лаборатории. Впервые испытываю искушение налить чашку, остро нуждаясь в стимуляции, которую не может обеспечить даже моё новое исследование.

Передо мной — очищенные останки недавнего донора. Три больших монитора расположены вдоль задней стены, мой стол находится прямо под ними. На одном мониторе проецируются данные разложения, которые я собрал для исследовательского гранта во время полевой поездки, на которую был потрачен весь прошлый год.

Изучение всего этого резко застопорилось, потому что события прошлой ночи не прекращают прокручиваться в моей голове.

Проводя оставшиеся часы раннего утра за выкапыванием и сбором отрезанных частей тела аспиранта, я вспоминал каждое взаимодействие, которое у меня было с доктором Рос за последние три года. Несомненно, именно этого она и добивалась.

К тому времени, когда я переместил Мейсона Дюмонта в новое место захоронения, я понял, что Кири вовсе не хотела, чтобы меня застали с изуродованным телом, независимо от улик, которые она подбросила на место преступления.

Она оставила в ручье только половину тела.

Другую половину она забрала с собой.

Её угроза была ясна: если я пойду за ней, если попытаюсь заставить её замолчать навсегда, у неё есть запасной вариант, чтобы разоблачить меня. Немного мелодраматично — если не сказать уместно — после того, как я видел её в действии.

Осторожность всегда была моим первым правилом.

Кири будет жить. Пока что.

Хотя бы по той простой причине, что она возбудила моё любопытство целым рядом вещей, которые она раскрыла.

И доктор Кири Рос бросила заманчивый вызов.

Когда утреннее солнце проникает сквозь жалюзи лаборатории, я вновь фокусирую своё внимание на частичных останках, состоящие из черепа, позвонков и грудины. В осевом скелете восемьдесят костей. Но одна кость меня особенно привлекает, именно ей я посвятил большую часть своей научной карьеры.

Рукой в перчатке я выбираю подъязычную кость. Расположенная под нижней челюстью, подковообразная кость уникальна, поскольку это единственная кость скелета, которая не соединяется ни с какой другой. Подвешенная, она держится на месте при помощи связок и мышц.

Я чувствую некое родство с этой свободно плавающей, одиночной костью, у неё тоже нет никакой структуры или поддержки, необходимой для существования.

При идентификации останков антропологи и судебно-медицинские эксперты в первую очередь изучают череп и лобковые кости, чтобы определить возраст, расу и пол. Однако если эти кости отсутствуют или нарушены, подъязычная кость может раскрыть всё вышеперечисленное и даже больше. Нужно только уметь разбираться в её тончайших нюансах.

Мои исследования в области сращения подъязычной кости и плотности костной ткани для судебно-медицинских целей произведут революцию в процессе идентификации останков.

От меня не ускользает мрачная ирония моих внеклассных увлечений и профессиональных интересов.

Доктор Кэннон проходит мимо двери лаборатории, затем отступает назад, чтобы заглянуть внутрь.

— Доброе утро, Джек, — он смотрит на часы, темно-коричневая кожа вокруг его глаз морщится в замешательстве. — Ты рано. Я подумал, что после вчерашнего торжества все будут спать.

Моя улыбка крайне натянула.

— Я пришел пораньше для пожертвования.

Я и не уходил.

К счастью, я держу несколько пар сменной одежды в своем кабинете, и, хотя не рекомендую этого делать, душевые в кампусе удобны, когда нужно смыть с себя зловоние пота и смерти.

— Это хорошо, — говорит он, кивает и снова оглядывается по сторонам, словно пытаясь завязать разговор. — Ещё раз спасибо за вежливость по отношению к миссис Спенсер. Я знаю, что ты не особо любишь заниматься очаровыванием спонсоров, но она является одним из наших самых больших…

— Не проблема, — говорю я, возвращая своё внимание к очищенным костям на столе. Я поднимаю стоматологический штангенциркуль, намекая на окончание разговора. Хью Кэннону не нужно намекать дважды.

— Тогда ладно. Отличного дня, Джек.

Я бросаю взгляд вверх, пока он направляется в коридор, и опускаю инструмент. Я уже измерил зубы и прочитал данные, отображаемые на мониторе. Не хочу отвлекаться, когда придет доктор Рос, поэтому откладываю подъязычную кость на потом.

Тот факт, что истерика Кири стоит мне ценного времени на исследования, доказывает то, о чем я думал с самого первого дня: она не заслуживает своей должности.

Очевидно, она достаточно наблюдательна и умна, чтобы вычислить мою деятельность. Проследив за ней прошлой ночью, я был уверен, что она просто соблазнила Брэда, чтобы узнать его теории обо мне.

Но образ того, как она держит отрубленную руку, разбивает эту теорию в пух и прах.

Она убийца.

Хладнокровная хищница.

Она заметила меня раньше, чем я узнал про неё, и именно это заставляет меня крепче сжать рукоять прибора. Я отбрасываю инструмент в сторону, затем опираюсь ладонями о стол. Прохлада стали проникает сквозь латекс и гасит маленький огонек пламени.

Я полагался на своё предвзятое мнение, и это стало роковой ошибкой.

Всегда подтверждайте свои выводы.

Что могло случиться с такой девушкой, как Кири, чтобы превратить её в убийцу? Серийные убийцы-женщины — редкость, ещё большая, чем убийцы, работающие вдвоём.

Она не проявляла явных признаков психопатии, так что, скорее всего, она не родилась такой. Какой-то инцидент в её жизни должно быть спровоцировал эту трансформацию.

Раскрытие этой ключевой информации о ней станет недостающей частью головоломки, которую мне нужно использовать против неё, чтобы убрать из своей жизни.

Обычно, когда убийцы охотятся на одной территории, один из них решает уйти, боясь быть обнаруженным. Два лучших хищника не могут занимать одну территорию для охоты.

Будучи биологом дикой природы, Кири понимает это лучше, чем кто-либо другой.

Наша собственная биологическая структура отвергает стадное мышление. Если кто-то отказывается уступить территорию, остается только один вариант — истребление.

Выживание любым способом.

Я не знаю точно, когда она обнаружила меня, но с тех пор она решила остаться.

Это её единственная роковая ошибка.

Она думает, что умнее меня, и может манипулировать мной так же, как манипулирует всеми вокруг. Она понятия не имеет, с кем столкнулась.

Она дала мне подсказку, когда сказала, что мы уже встречались.

Чего бы ни хотела от меня Кири, всё начинается с этого, с выяснения того момента во времени.

Следующие полчаса я наблюдаю, как горстка студентов просачивается на кафедру. При виде Кири во мне поднимается волна предвкушения, и я мысленно подавляю это раздражающее чувство. Рефлекторно я нащупываю карман в поисках предмета, который всегда был там, но снова обнаруживаю его отсутствие.

Сжав челюсть, я без всякой надобности начинаю измерять обесцвеченные резцы, пока периферийный зрением отслеживаю её движения. На ней черная юбка-карандаш и блузка цвета шампанского. Рыже-каштановые волосы уложены в стильную прическу, макияж на месте, она выглядит хорошо отдохнувшей, словно не провела ночь, хороня тело.

В её руках награда — та, которую я должен был вручить ей вчера вечером. Она лучезарно улыбается и принимает поздравления от нескольких коллег, прежде чем поставить награду на полку, подвешенную вдоль стены её кабинета.

Когда она наконец замечает букет цветов на своем столе, её взгляд сразу же устремляется в кабинет Брэда в другом конце коридора.

Нет. Они не от слабохарактерного любовника.

Она любуется редкими гималайскими голубыми маками, пока ищет открытку, затем её сияющая улыбка сходит на нет, когда она видит ленту, обвязанную вокруг стеблей.

Её взгляд встречается с моим.

Невозможно описать всплеск адреналина, который молнией проносится по моим венам. Я стараюсь держать свою личную жизнь отдельно от работы, по крайней мере, когда нахожусь в стенах лаборатории. Это приводит к череде однообразных дней, пока я не смогу достичь кайфа снова, но не буду отрицать, то ощущение, что я испытываю сейчас, чертовски схоже с ним.

Её прищуренные глаза фокусируются на меня, и я сдерживаюсь, чтобы не растянуть губы в довольной улыбке.

Наблюдаю за тем, как она деликатно распутывает ленту, сматывает её в тугой клубок и засовывает в карман юбки.

Я снимаю одноразовые перчатки и бросаю их в корзину для опасных отходов, направляясь к её кабинету, затем останавливаюсь в дверном проеме и прислоняюсь к раме.

— Хорошо спал, Джек? — спрашивает Кири, вызывая боль на ударенном электрошоком участке груди.

— Как будто меня ударили электрошокером и накачали мидазоламом, — говорю я, отвечая на её колкое замечание.

Она хлопает своими густыми ресницами.

— Кажется, я впервые в жизни оказался в твоём офисе.

Я рассматриваю похвальные грамоты на книжной стеллаже, фотографии в рамках. Не знаю, семейные ли они или с друзьями, но они выглядят постановочными. Как будто она отредактировала фотографии, которые прилагались к рамкам, прифотошопив на них себя.

Она смело улыбается, её полные розовые губы привлекают моё внимание.

— Технически, Джек, ты не в моем офисе.

Я принимаю вызов и смело шагаю внутрь, чувствуя, как искры пульсируют в воздухе маленькой комнаты, пока каждый из нас пытается доминировать в пространстве.

— Твоя мама? — спрашиваю я, кивая в сторону зернистой фотографии, стоящей на полке в центре.

По её лицу пробегает легкая тень беспокойства, она слегка поджимает губы, а затем придаёт своему лицу спокойное выражение.

— Ты здесь не для светской беседы, — говорит она. — Ты ненавидишь их. И вообще, любые разговоры.

Я позволяю своему рту изогнуться в кривой ухмылке. Ей нравится хвастаться тем, как хорошо она меня знает, как хорошо изучила. Я мог бы прямо подойти и спросить её, какой была наша самая первая встреча, но я не сомневаюсь, что это только ещё больше разозлило бы её. Она терпеливо работала бок о бок со мной в течение трех лет, теперь она не даст мне ответ так легко.

— Тебе понравился твой подарок? — спрашиваю я, опуская взгляд на бледно-голубые цветы.

— Я в восторге. Они прекрасны.

— Это редкий вид, — говорю я, придвигаясь на пару сантиметров ближе к её столу. — Я выращиваю их сам, наряду с несколькими другими уникальными подвидами.

— Впечатляет, — говорит она. Затем наклоняет голову, пристально изучая лепестки цветков. Цвета варьируются от ярко до нежно-голубого. Хочу добавить, что они дались мне нелегко, поскольку пришлось разводить маки в течение трех лет, чтобы получить желаемый цвет.

Когда её пристальный взгляд поднимается, чтобы встретиться с моим, я вижу оттенки в её радужках, этот диапазон от темно-синего около центра, переходящий в самые бледные оттенки серо-голубого около темного кольца.

Кири отодвигает букет в сторону.

— Тебе понравился мой подарок?

Она переносит вес на одно бедро и похлопывает себя по карману, намекая на полоску материала, которую я оторвал от туловища после того, как откопал его.

Технически, я откопал половину тела.

Я скольжу рукой по своему кашемировому галстуку, обретая самообладание после вспышки гнева, которую вызвала её насмешка. Опираюсь ладонью о край стола, опустив лицо, чтобы оказаться на уровне её глаз.

— Ваш подарок показался мне неполным, доктор Рос. Где остальное? — требую я.

От этого её улыбка становится лучезарной и сияющей.

— А тебе всё хочется знать.

Образ моих рук на её горле четко предстает перед глазами, и мне приходится оттолкнуться от стола, чтобы быть как можно дальше от неё. Я закрываю стеклянную дверь, отгородившись от посторонних глаз, запирая нас внутри.

— Это не игра, Кири, — говорю я, мой тон понижается до убийственных децибел, когда я встречаюсь с ней лицом к лицу. — Ты ведешь себя как ребенок, закатываешь истерику, потому что я не помню нашу первую встречу?

Она фальшиво дуется.

— Ооо. Держу пари, ты не относишься так пренебрежительно к другим своим подружкам на одну ночь.

Я медленно киваю, потому что знаю, что не мог трахнуть эту женщину, а потом начать игнорировать. Я так не поступаю.

Подходя ближе, я засовываю руки в карманы, чтобы не было соблазна придушить её.

— Ты не брошенная любовница, Кири, но ты небрежна, — говорю я, заслужив её насмешливый взгляд. Из нашего прошлого общения я знаю, что ей не нравятся мои выговоры. — Ты позволяешь эмоциям руководить твоими действиями. Ты действовала импульсивно, как чертов дилетант, когда убила аспиранта. Прямо здесь, в университете, где работаешь.

Как только слова вырываются наружу, я уже не могу взять их обратно. Они поджигают воздух между нами, словно падающая звезда, и у нас нет никакой возможности остановиться, бездна всё равно поглотит нас.

— Будут последствия, — говорю я, сохраняя низкий голос.

Поскольку торжество состоялось вчера, как и предполагал Кэннон, несколько человек могут не прийти сегодня. Неявка одного студента не вызовет особого внимания. Но через два дня начнутся вопросы. Звонки. Друзья будут спрашивать, где он. Родственники будут звонить в университет.

— Ты забавный парень, Джек, — она обходит стол и прислоняется бедром к краю, скрещивая руки. — Никто не знает, насколько ты смешон. Кроме меня. Потому что, либо у тебя действительно плохой юмор, либо ты гребанный лицемер, — она окидывает взглядом лабораторию и моё рабочее место в другом конце коридора, прежде чем направить на меня язвительный взгляд. — Пропавшая. Зачисленная. Коала.

Геокодированное местоположение одной из моих жертв, похороненной глубоко в месте разложения. Это то, о чем она болтала вчера вечером, о местонахождении тел, от которых я избавился на ферме тел.

Я молчу, позволяя напряжению между нами нарастать.

Как и предполагалось, она начинает говорить первой, она не может выдержать даже минутного молчания.

— Как думаешь, я это сделала? — спрашивает она.

Я нахмуриваю брови.

— Мне нужно нарисовать картину, как ты машешь мне отрубленной рукой?

Она пренебрежительно пожимает плечами.

— Я просто хочу сказать, что улики указывают не на это. На самом деле, между нами, я полагаю, только у меня есть алиби на прошлую ночь.

Она наклоняет голову, оглядывая меня, и кокетливо помахивает пальцами Брэду.

Моя челюсть сжимается.

— Так что… — тянет она. — Последствия и правда будут. Для тебя, Джек.

Её губы растягиваются в самодовольную улыбку.

Она наслаждается этим.

Какой бы ни была конечная цель этой женщины, она определенно хочет заставить меня страдать.

Я могу прекратить это сейчас. Было бы достаточно просто проследить за ней вечером. Подождать, пока она уснет. Зажать ей рот рукой и подчинить себе. Мне не понадобится успокоительное. Или электрошокер. Я мог бы связать доктора Рос в моей личной холодильной камере менее чем за двадцать четыре часа, где я мог бы вытянуть из неё ответы пытками, а затем избавиться от надоедливой проблемы.

Жизнь вернулась бы в нормальное русло.

Я даже мог бы свалить это на Брэда. Убить двух зайцев одним выстрелом.

Но чем дольше я смотрю на доктора Кири Рос, пойманный понимающим блеском её бледно-голубых глазаз, тем любопытнее мне становится.

Хотя истинное любопытство и убило глупую кошку, оно также является фундаментальным элементом исследовательских центров и мировых открытий.

Я всегда выбираю осторожность. Если она настолько агрессивна, чтобы убить одного назойливого аспиранта, она может быть достаточно агрессивно преданной своему делу, чтобы сохранить свои секреты. Или она просто сумасшедшая — у сумасшедших есть склонность всё усложнять.

Правда в том, что мне нужно больше информации. Мне нужно время, чтобы покопаться в её прошлом и найти ответы. Я никогда не выполняю план, пока не выверю все детали и не расставлю всё по местам. До этого момента, мы играли по её правилам. Я нахожусь в её власти.

Пришло время перевернуть игровую доску.

А если всё остальное не сработает, всегда есть план Б.

Её отполированные кости будут хорошо смотреться на моей каминной полке с трофеями.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я прямо.

Она соблазнительно облизывает губы.

— Честно говоря, не думаю, что ты ещё заслужил от меня ответ на этот вопрос, Джек. Почему бы тебе не попробовать начать пресмыкаться передо мной?

Ухмылка проскальзывает на моем лице. Я делаю один шаг вперед, чтобы приблизиться к ней.

— Как насчет встречного предложения.

Она вскидывает бровь.

— Слушаю.

— Могу сказать тебе, чего я хочу, — говорю я, позволяя своему взгляду целенаправленно пробежаться по её телу. Если не ошибаюсь, её реакция доказывает, что я воздействую на неё, впадинка вдоль стройной линии ее горла, мелкая дрожь, которая пробирает ее тело. — Я хочу, чтобы ты убралась к чёртовой матери из моего отдела. Из моего университета. Из моего города. С моей территории.

Она быстро приходит в себя, весь кокетливый фасад растворяется под её суровым выражением лица.

— Этого не случится. Я много работала, чтобы стать…

— Тебя наняли в качестве одолжения, — прервал я её. — Я видел направление от твоего профессора к доктору Кэннону. Признаю, что ты очень, очень усердно взбиралась по социальной лестнице, но ты добилась этого не собственным трудом, учитывая требуемый опыт на этом уровне деятельности.

Имея меньше опыта работы, чем все остальные претенденты вместе взятые, я до сих пор не понимаю, как Хью взял на работу такого зеленого биолога дикой природы. Знаю только, что с тех пор, как доктор Кири Рос переступила порог моего университета, всё поменялось.

Если бы взглядом можно было сдирать кожу, моя уже лежала бы кучей ошметков у меня под ногами. Удовлетворение бурлит в моих венах.

— Я и понятия не имела, насколько Вы женоненавистник, доктор Соренсен.

— Называй это как хочешь, но мои заслуги идут дальше рекомендательных писем, — я пожимаю плечами, давая понять, что именно поэтому я никогда не хвалил её, чего она так явно и отчаянно ждала от меня. — Возможно, если бы Вы сначала наработали необходимый опыт, у нас были бы совершенно другие профессиональные отношения, доктор Рос. Вместо этого Вы вторглись на мою территорию с недостаточными навыками и бросили вызов.

Её глаза сузились.

— Мы больше не говорим о карьерном пути, не так ли?

— Я очень серьезно отношусь к оскорблениям в адрес и того, и другого.

Правда в том, что, как бы мелочно это ни звучало, я был здесь первым. Если уж она хочет быть примитивной в этом вопросе, то я пометил свою территорию задолго до того, как её симпатичная задница появилась в Уэст Пейне.

Я встречал только одного другого хищника, претендующего на мою территорию. Десять лет назад это соперничество закончилось тем, что он умер, его тело сгорело, кости и всё остальное, и я покинул свои охотничьи угодья.

И всё же я — хищник, который вышел победителем.

Кири прикусывает краешек губы.

— Ты даже не представляешь, насколько ты полон дерьма, — произносит она суровым тоном.

— Как будто чужое мнение имеет смысл, — говорю я, и прежде чем она успевает возразить: — Здесь может остаться только один из нас, Кири.

Мое обращение к ней по имени удивляет её, и она язвительно смеется.

— Двое зайдут. Выйдет один¹⁰, — её бровь снова взлетает вверх в безмолвном вызове. — Не очень политкорректно. Возможно, нам стоит обновить правила Купола Грома¹¹ до более гендерно нейтральной формулировки.

Я провожу языком по гладкой поверхности своих зубов, затем бросаю взгляд на Брэда через стеклянную стену, когда мрачная мысль давит на мою решимость. У меня был другой план устранения дилеммы с Брэдом, но, возможно, он всё ещё мог бы послужить какой-то цели.

Кто-то должен страдать. С таким же успехом это может быть и он.

К тому же, мне крайне не нравится этот ублюдок.

— Доктор Брэдли Томпсон — проблема для нас, — говорю я.

— Разве? — Кири качает головой, обходя стол. Она берет папку из плотной бумаги и листает страницы, изображая заинтересованность. — На самом деле я не считаю Брэда проблемой, Джек. Может быть, тебе стоит попробовать отсосать ему? Ему это нравится. Возможно, он даже откажется от конкуренции с тобой за исследовательскую поездку в Мадрид.

— Ты и правда настолько наивна, что не понимаешь, что натворила.

Это привлекает её внимание. Она откладывает папку.

— Когда Брэд узнает, что студент, обнаруживший несоответствие, пропал…

— Он укажет пальцем на тебя, — отвечает она.

— А потом я включу это для полиции, — я достаю из кармана пиджака свой телефон. Держу его между нами и нажимаю кнопку Play на экране.

«Так вот в чём дело. Раз я не упал к твоим ногам, как все остальные, ты решила меня подставить.»

Затем ее голос заполняет кабинет: «Тогда, наверное, я разрушаю все Ваши ожидания, не так ли, доктор Соренсен?»

Я нажимаю Stop на записи.

— У меня ещё довольно много твоего очень информативного монолога. Ты очень любишь поговорить, Кири, — я одариваю её самодовольной улыбкой. — Если про меня узнают… Ну, остальное ты знаешь.

— Боже. Как предсказуемо, — говорит она.

— И все же эффективно.

Я убираю телефон в карман, и её улыбка растягивается, как будто у нее есть ещё один секрет, который только и ждет, чтобы соскользнуть с её губ.

— Хорошо, Джек, — наконец признает она. — Миссия «Ферма тел под Куполом Грома» началась, — она широко разводит руки. — Кто наш объект?

Мой взгляд скользит к кабинету в другом конце коридора, где у доктора Брэда Томпсон хреново получается наблюдать за нами с выражением страдания на бледном лице.

— Брэд должен исчезнуть, — говорю я.

— Это слишком просто.

Как бы мне ни хотелось изрезать его на куски и оставить его внутренности и органы на растерзание птицам, убивать Брэда прямо сейчас неразумно.

— Брэд должен уйти, — уточняю я. — По собственной воле. Он должен быть либо настолько напуган, либо настолько раздражен… — я недовольно смотрю на неё, подразумевая, что это её компетенция, — …своим положением здесь, что он добровольно уйдёт, забыв о несоответствиях.

Кири соглашается не сразу, и я почти уважаю это. Она на мгновение задумывается, прежде чем сказать: — И я полагаю, тот, кто заставит Брэда уйти — победит. Проигравший отправится на позорную прогулку прямо с территории кампуса.

— Или проигравшая… Но да, в этом заключается вся идея. Потом я сотру запись с телефона, и ты скажешь мне, где находится вторая половина тела.

Её губы искривляются в лукавой улыбке, когда она протягивает руку.

— Отлично. Договорились, Джек. Пусть победит сильнейший человек.

Между нами пробегает секундное колебание, пока япялюсь на её руку, впитывая тонкую структуру её пястей и тонких фаланг. Мой взгляд скользит вверх по лучевой кости, и когда я беру её ладонь в свою, моё дыхание рефлекторно замирает, в то время как я провожу пальцами по тонким косточкам её запястья.

После я пожимаю её руку в знак согласия, и когда она собирается отстраниться, притягиваю её к себе.

— У тебя есть то, что принадлежит мне, — шепчу я рядом с её ухом.

Её дыхание становится поверхностным, выдавая легкую дрожь тела, прежде чем она говорит: — Понятия не имею, о чем ты.

После ещё одного тяжелого мгновения я отпускаю её руку и отступаю назад. Не свожу с неё взгляда, пока не оказываюсь у двери, а затем поворачиваюсь к ней спиной.

Затем слышу характерный щелчок зажигалки. Замерев в дверях, я оглядываюсь и вижу, как Кири щелкает по кремневому колесику. Крошечное пламя оживает, отражение пляшет в её глазах.

Кири закрывает крышку, чтобы погасить пламя. Затем она достает голубой цветок из букета, отламывает длинный стебель и, подмигнув, кладет цветок за ухо.

— Игра началась, Джек.

5. ЩЁЛК, ЩЁЛК

Кири

Щёлк, щёлк. Щёлк, щёлк.¹²

Я зажимаю зубами нижнюю губу и пытаюсь подавить ухмылку, которая так и норовит появиться на моем лице. Мне не удается сдержать её. Я перечитываю сообщение Хью в третий раз за это утро, приятное волнение и нервы пробегают по моим венам, пока я вожусь с зажигалкой в руке.

Кому: FORENSICFACULTYMAILBOX@WESTPAINE.COM

От: Хью Кэннон [HCANNON@WESTPAINE.COM]

Тема: СРОЧНО: Собрание Отдела

ВСЕМ,

В БЛИЖАЙШЕЕ ВРЕМЯ Я ОТПРАВЛЮ УВЕДОМЛЕНИЕ О ПРОВЕДЕНИИ ОБЯЗАТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ ОТДЕЛА В ДЕСЯТЬ УТРА, ПОЖАЛУЙСТА, ОТМЕНИТЕ ВСЕ ВСТРЕЧИ ИЛИ ЗАНЯТИЯ, КОТОРЫЕ У ВАС ЕСТЬ В ЭТО ВРЕМЯ. ВСЕ ПОЛЕВЫЕ ЗАНЯТИЯ, ДОНОРСТВО ТЕЛ ИЛИ ПЛАНЫ ВОССТАНОВЛЕНИЯ ОТМЕНЯЮТСЯ ДО ДАЛЬНЕЙШЕГО УВЕДОМЛЕНИЯ.

С наилучшими пожеланиями,

Хью

Я открываю и закрываю крышку из нержавеющей стали с метрономической точностью, пока напоминание календаря не уведомляет о встрече через пятнадцать минут.

Щёлк, щёлк. Щёлк, щёлк.

Моя ухмылка приобретает зловещий оттенок.

Я поднимаю трубку рабочего телефона и набираю внутренний номер Мадлен. Она отвечает на втором гудке.

— Bonjour, ma belle¹³, — говорит она, и я закатываю глаза. Она такая же француженка, как черствый багет с заправки Qwik Fill на второй авеню. Мадлен родилась в гребаном Милуоки, черт возьми. Но я снова натягиваю улыбку на лице. Они могут чувствовать твою жизнерадостность через телефон, сказала однажды моя мама, когда я пошла с ней на «День приведения ребенка на работу», послушно записывая её крупицы мудрости, пока я наблюдала, как она справляется со своей ежедневной рутиной в качестве лучшего агента по недвижимости Эшгроува. Улыбки продаются, малышка!

— Привет, Мадлен, — говорю я. — Ты придешь на собрание?

— Конечно, — отвечает она, в её голосе слышится нотка таинственности. — Есть идеи, о чем оно будет?

У меня есть реалистичная теория.

— Нет. Вообще никаких. Эй, можешь оказать услугу, если у тебя найдеться минутка?

— Конечно, в чём дело?

— Можешь заскочить в офис Джека и взять у Хью экземпляр «Статистики и вероятности в судебной антропологии»? Я проходила мимо Хью в коридоре, и он спросил, есть ли она у меня, но последний раз я видела, что она была в кабинете Джека, — говорю я, намеренно упуская ту часть, где я взяла учебник с полки Джека, пока он был в классе. — Раз уж ты в конце коридора…

— Конечно, без проблем, — вмешивается Мадлен. Таинственность исчезла из её голоса, сменившись яркими и лирическими нотками предвкушения. — Я пойду прямо сейчас. Увидимся на собрании.

Она едва успевает попрощаться и торопливо отключает звонок.

Щёлк, щёлк.

Я поднимаюсь со стула и долго тянусь к потолку, разминая мышцы спины, которые все ещё напряжены из-за моей недавней тайной деятельности. С глубоким, очищающим вздохом я достаю книгу из ящика стола, кладу зажигалку в карман, а затем направляюсь в конференц-зал дальше по коридору.

Окна длинной комнаты выходят на Исследовательские Поля Басса, пасмурный полуденный свет отражается от отполированного овального стола. Вокруг него аккуратно расставлены кожаные вращающиеся стулья, которые всё ещё пахнут новизной, стеклянная доска в конце комнаты чистая и сверкающая. Я прихожу первой из преподавателей и направляюсь к боковому столику, где только что были расставлены кофейники со свежим кофе и чаем и поднос с пирожными, наливаю чашку черного кофе, пытаюсь заставить себя не подсчитывать, сколько моих кровно заработанных средств уходит на легкомысленные расходы Хью на подобные собрания и совещания.

— Кэннон всегда заказывает клубничные дениши¹⁴, — говорит Брэд, останавливаясь рядом со мной и касаясь пальцами моего бедра на пути к подносу с выпечкой, разворачивая пластиковую обёртку, чтобы достать липкий дениш.

Одна тысяча сто пятьдесят два доллара и тридцать четыре цента в год, — провозглашает мой внутренний голос.

Господи.

— Да, — говорю я, сжимая зажигалку в кармане. — Может быть, для разнообразия, он мог бы попробовать не заказывать еду у О'Тула. Уже надоело, — ворчу я. Брэд только посмеивается с полным ртом слоеного теста.

— А как же клубничные дениши, — умоляет он, откусывая ещё один кусочек, почти съедая всё целиком.

Я закатываю глаза, но ничего не говорю в ответ, поворачиваясь с кофе в руке, когда шум голосов привлекает мое внимание к двери. Следующим входит Хью, за ним Джой, а через мгновение Мадлен с благодарной улыбкой бросается в мою сторону. Доктор Соренсен идет за ней по пятам, его раздражение бурлит под гладким фасадом его серо-голубых глаз, отглаженной черной рубашки и идеально сшитых брюк. Его взгляд задерживается на мне, а затем переходит на книгу в моей руке. Когда наши глаза снова встречаются, его сужаются.

— Доктор Кэннон, я нашла ваш учебник, — говорю я со своей самой очаровательной улыбкой, подходя к нашему повидавшему виды начальнику с протянутой книгой. — Доктор Соренсен, должно быть, оставил его в комнате для персонала. Я нашла его на микроволновке.

Доктор Кэннон благодарит меня, ворча при этом о своем смертельном враге: Микроволновке. Он клянется, что этот безобидный прибор взорвался два месяца назад, когда он разогревал суп в чашке, — подвиг, который до сих пор никто не смог повторить. Но всему департаменту известно, что, он положил в микроволновку металлическую ложку.

Я одариваю Джека приторно-сладкой улыбкой. Его ледяной взгляд становится смертоносным.

Я решила, что гораздо веселее иметь его в качестве заклятого врага, нежели в качестве друга, который отказывается проявлять более теплое отношение ко мне.

Я отодвигаюсь от стола ровно настолько, чтобы другие преподаватели, входящие в комнату, могли выстроиться в очередь за напитками и выпечкой, нервная энергия нарастает в разговорах, которые заполняют пространство. Перекидываясь парой слов с коллегами, стоящими в очереди, я потягиваю свой кофе, пока Джек подбирается всё ближе. Температура в комнате, кажется, резко падает по мере того, как он приближается, и всё же моя кожа становится горячее. Жар ползет от моей груди вверх по шее, нащупывает пульс, огибает челюсть и проникает в кожу щек. Впервые, глаза Джека покидают мои, только для того, чтобы переключить своё внимание на движение моего горла, когда я сглатываю.

— Доктор Соренсен, — говорю я, когда он останавливается передо мной. Как обычно, думаю, что он не собирается отвечать.

Я вынимаю руку из кармана.

Щёлк, щёлк.

Глаза Джека сужаются до тонких щелок. Его челюсть сжимается. Между нами витает аромат ветивера¹⁵.

— Доброе утро, доктор Рос.

Щёлк, щёлк.

— Тебе нужно съесть пирожное, — шепчу я, наклоняясь чуть ближе, и этот земляной, лесной аромат ветивера наполняет мои ноздри. — Ты такой хороший мальчик. Какой смысл в кликер-дрессировке¹⁶ без награды?

Щелкнув в последний раз, я убираю зажигалку обратно в карман, моя слащавая улыбка преследует Джека, пока он останавливается рядом с моим плечом. Его глаза изучают моё лицо, прокладывая дорожку по румянцу, всё ещё согревающему мои щеки, опускаясь к губам, прежде чем остановиться на изгибе моего горла.

— Еда меня не особо мотивирует, — говорит он, его голос настолько тих среди болтовни наших коллег, что слышать его могу только я.

Я насмешливо фыркаю.

— Это твоя слабая попытка соблазнения, Джек?

Он наклоняется ближе, его рука в миллиметрах от моего плеча.

— Если бы я хотел соблазнить тебя, ты бы уже стояла на коленях в холодильной камере, обхватив своим маленьким предательским ртом мой член, и умоляла бы меня о большем, — шепчет он.

На мгновение всё в комнате исчезает.

Всё, кроме Джека.

Все, что остается, — это его холодный пристальный взгляд, прикованный к моей шее, мой пульс отвечает приливом крови к яремной вене, барабаня, как азбука Морзе. Жестокая улыбка приподнимает уголок губ Джека, когда он равнодушно пожимает плечами.

— Возможно, твоё горло просто лучше приспособлено для других плотских утех.

Джек отдаляется от меня и робко подходит к столу, чтобы налить себе кофе.

Уголек тлеет у меня в груди, словно он прожигает дерево насквозь. Мне следовало бы захотеть взять свой напиток и вылить ему на брюки. Но я этого не делаю. В моей голове разыгрывается совершенно другой сценарий, в котором мы находимся в холодильной камере, где мои колени немеют от инея на полу, где мои соски болезненно напрягаются под лифчиком. Тот, где я получаю удовольствие от Джека Соренсена, независимо от того, как сильно он сжимает мои волосы или как жестко трахает меня в рот. Тот, где он покланяется мне, хотя это я стою перед ним на коленях.

Я делаю долгий глоток обжигающего кофе, чтобы убрать эти образы из головы.

Он мудак. Он мудак, он мудак, он мудак, он мудак. Тебе нравятся мудаки¹⁷, но не такие. Так что продемонстрируй свой арсенал и поставь этого ублюдка на место.

— Брэд, — окликаю я поверх болтовни коллег. Присутствие Джека за столиком позади меня такое же пронзительное и холодное, как аура ледника. Брэд поднимает взгляд со своего любимого места за столом для совещаний, второй дениш застывает у его открытого рта. — Слышала, тебя можно поздравить.

Брови Брэда вопросительно приподнимаются. Мне не нужно оборачиваться, чтобы почувствовать ледяной поцелуй пристального взгляда Джека на своей коже.

— Твое предложение о совместной полевой исследовательской поездке по изучению влияния пополнения грунтовых вод на распределение скелетных останков для гранта ICFS…? Оно было принято, разве ты не знал?

Конечно, он не знал. Я знаю, потому что моя подруга доктор Харгрейв входит в комитет по рецензированию, и она сказала мне об этом вчера. Возможно, я также убедила её не принимать гораздо более удачное предложение Джека о глубине захоронения и скорости разложения.

Слова поздравлений разносятся по комнате, и Брэд выглядит искренне обрадованным новостями. На мгновение он ловит мой взгляд, и я улыбаюсь, но только Джек, кажется, замечает коварный блеск в моих глазах, когда он останавливается рядом со мной.

— Могу предположить, в этом году я не поеду в Мадрид, — шепчет он.

Когда я возвращаю ему свою улыбку, она чертовски ослепительна.

— Полагаю, что нет. Соси мои сладкие половые губы, Джек.

Я ухожу и занимаю своё место за столом как раз в тот момент, когда Хью говорит всему отделу садиться. Джек садится напротив меня, выражение его лица нечитаемо. Если он и встревожен предстоящим, то ничем не выдает этого.

— Спасибо всем, что собрались так быстро, — говорит Хью, занимая место во главе стола. Вечные мешки под его глазами кажутся чуть больше, а тени — чуть глубже. Его брови хмурятся, когда он обводит взглядом стол. — Сегодня утром нам предстоит обсудить серьезный вопрос. Один из учеников, Мейсон, был объявлен пропавшим без вести.

Ропот и вздохи поднимаются вокруг стола, среди них и мой собственный, а громче всех звучит голос Брэда. Я ловлю его взгляд и подражаю его выражению. Широкие глаза. Открытый рот. Оттенок страха. Я поддаюсь вперед и кладу руку на сердце. Я не осмеливаюсь посмотреть на Джека, чье присутствие нависает над столом с гравитационным притяжением маленькой планеты.

— Когда Мейсона видели в последний раз? — спрашивает Брэд.

— В четверг днём, — отвечает Хью. — Он работал на полставки в Louie’s и не пришел на обеденный перерыв в выходные. Когда он не явился на смену вчера вечером, и никто не смог с ним связаться, его объявили в розыск. Сейчас будет опубликовано публичное объявление, — тяжелый вздох вырывается с уст Хью. Он наклоняется вперед, переплетая пальцы, его взгляд окидывает комнату, в которой раздаются шепот и беспокойство. — Поиск начнется здесь, на Полях Басса, среди других возможных мест, где Мейсон часто бывает. До дальнейшего уведомления никаких полевых исследований проводится не будет. Я поговорил с департаментом полиции, и поисковые группы прибудут в любой момент. А также предложил использовать лекционный зал Б в качестве места для их оперативной базы.

— Что мы должны сказать студентам? — спрашивает Джой, её глаза стекленеют под неумолимым светом.

— Если у них есть какая-либо информация о местонахождении Мейсона, хоть что-нибудь, они должны немедленно сообщить в полицию. Два консультанта также скоро прибудут сюда для оказания психологической помощи студентам и персоналу.

Вопросы и ропот проносятся по комнате, обсуждение переходит к тому, как лучше всего позаботиться о других учениках, когда становится ясно, что Хью не может или не хочет давать дальнейших комментариев по поводу природы исчезновения Мейсона. Тяжесть взгляда Джека манит меня, как колдовство, призывая встретиться с ним глазами, но я не подчиняюсь. Чем больше я избегаю его, тем тяжелее ощущаю его присутствие, и я наслаждаюсь каждым восхитительным моментом его напряжения. Но я не единственная, кто ощущает его полярную ауру по другую сторону стола. Брэд бросает пристальные взгляды в сторону Джека, пока какая-то вызванная сахаром неистовая энергия не заставляет его вскочить со стула, и он не начинает расхаживать вдоль окон. Я думаю, он уже собирается высказать всё свои подозрения по поводу несоответствий в программе донорства тел и потенциального участия Джека, как вдруг раздается стук в дверь.

— Войдите, — зовет Хью, в его голосе уже слышится усталость от напряжения, вызванного этой встречей.

Дверь открывается.

Моё прошлое сталкивается с моим настоящим, когда в комнату входит Эрик Хейс.

И я, наконец, встречаю взгляд Джека.

6. КОМПАКТНОЕ ВЕЩЕСТВО

Джек

Температура в конференц-зале понижается на несколько градусов, когда входит мужчина в дешевом костюме и с кобурой, широко раскрытый взгляд Кири встречается с моим.

Я никогда раньше не видел, чтобы она целенаправленно избегала другого человека. Она всегда делает так, чтобы её заметили первой, привлекая людей своей лучезарной улыбкой, направленной на человека, чтобы обезоружить и заманить, прежде чем человек понимает, что он попал в её сети.

Любопытство гложет меня, и я обращаю всё своё внимание на человека, держащего значок ФБР.

— Я специальный агент Эрик Хейс из отдела по борьбе с насильственными преступлениями, — говорит он. Положив значок обратно в карман своего плохо сидящего пиджака, он окидывает комнату проницательным взглядом. — Я благодарен вашему руководителю за то, что он нашел время для решения данного вопроса.

Брэд перестал вышагивать туда-сюда и теперь направил тревожный взгляд на агента.

— Насильственное преступление? Есть ли какие-то новости о Мейсоне?

Хью отвечает на внезапный всплеск эмоций.

— Нет, извините, доктор Томпсон. Пока ничего.

— Не пугайтесь, ребята, — быстро подхватывает Хейс. — Мой филиал был уведомлен о другом деле, которое может быть тесно связано с вашим. Я здесь просто для того, чтобы задать несколько вопросов.

Несмотря на его попытку преуменьшить причастность ФБР, это никого здесь не убедило. Присутствующие заламывают свои руки, которые лежат на столе. Быстро моргают. Нервные подергивания и частая смена поз добавляют ещё больше неловкости к и без того напряженной тишине. Складывается такое ощущение, словно у каждого человека здесь есть какая-то зловещая тайна, которую они тщательно пытаются скрыть. Полиция и правительственные чиновники имеют способность заставлять даже святых сомневаться в их собственной морали.

Я украдкой бросаю взгляд на Кири, сидящую прямо напротив меня за столом. Теперь её взгляд устремлен на светлый стол, а вуаль её темно-каштановых волос закрывает половину лица. Мои брови вопросительно приподнимаются, но она всё равно избегает меня.

Естественно, я чувствую себя не в своей тарелке в присутствии представителей правоохранительных органов. Но не я тот, у кого где-то похоронена половина изуродованного тела. Что заставляет меня вопрошаться, не найдены ли уже останки.

Иначе, зачем ФБР объявляться сейчас?

Я изо всех сил пытаюсь поймать взгляд Кири и замечаю, что я не единственный, кто борется за её внимание. Агент проходит позади нее, останавливается, чтобы на мгновение опустить взгляд, прежде чем достать блокнот из кармана пиджака. Очень старомодный приём. Это почти заставляет меня ухмыльнуться.

После того, как Хью дает краткий комментарий о наших правах в области управления персоналом и просит о коллективном согласии отвечать на вопросы агентства, агент Хейс обращается к Брэду.

— Доктор Томпсон, не так ли?

Защитная реакция Брэда заметно усиливается, а плечи напрягаются.

— Всё верно.

— Как долго Мейсон Дюмонт стажировался в вашем отделе, доктор Томпсон? — спрашивает агент.

— Девять месяцев, вроде, — говорит Брэд, затем качает головой. — Мне, конечно, нужно проверить записи, но думаю, что-то около того. Он был очень дотошным аналитиком. Мейсон работал в основном с программой Полей Басса. Пять дней — это большой срок для резкой пропажи, верно?

Брэд бросает настороженный взгляд в мою сторону, затем моргает и отводит глаза. Его мысли с таким же успехом можно было бы написать на проекционном экране, настолько он очевиден. Волнение просачивается в моё хладнокровие, и я снова ищу взглядом Кири. Всё, что нужно Брэду, — это малейший толчок со стороны этого агента, и он обвинит меня в исчезновении Мейсона. Он и так уже выдает слишком много информации.

Правило правоохранительных органов 101: никогда не отвечайте на незаданный вопрос.

Сделав заметку, агент Хейс говорит: — Мы ещё не сделали никаких выводов, доктор Томпсон. Сообщал ли вам мистер Дюмонт о каких-либо странных находках или несоответствиях в отчетах на ферме тел?

Моё сердце учащенно бьется о грудную клетку. Я воздерживаюсь от того, чтобы посмотреть на агента, не выдавая никакой заметной реакции, но кровь внутри у меня закипает.

Наконец, Кири смотрит мне в глаза, и мы оба, кажется, сразу приходим к одному и тому же выводу.

Мало того, что Мейсон донес до Брэда о несоответствии тел, он поделился своими опасениями с внешним источником.

С гребаным ФБР.

Мейсон — единственный, кто мог их вовлечь. Никто, кроме Брэда, который пугается собственной тени, не знал о жертве с отсутствующей подъязычной костью, похороненной на исследовательских полях.

Нет никакого другого способа, которым ФБР могло узнать об открытии Мейсона. Он должен был сам связаться с ними.

Брэд изо всех сил старается сформулировать связный ответ агенту Хейсу, объясняя, как недосмотр с пожертвованным телом или записями мог быть неправильно задокументирован стажерами, и при этом бросает нервные взгляды в мою сторону. Я решаю, что Брэд определенно не тот, кто сообщил об этом. Он боится меня гораздо больше, чем ФБР.

Я оцениваю поведение Кири, задаваясь вопросом, знала ли она о действиях Мейсона.

Нет. Это было бы безрассудной глупостью. Даже для ее импульсивной натуры это слишком легкомысленно.

Убийство Мейсона после того, как он сознательно связался с федералами, наверняка приведет властей к нашему порогу. Это то, чего никто из нас не хотел бы.

— Спасибо Вам за Ваш более чем полезный вклад, доктор Томпсон, — говорит агент Хейс. — Возможно, мне придется связаться с Вами снова, если мне понадобится дополнительная информация о отчетах с фермы тел.

Мой взгляд устремляется на Хью, слово ордер обжигает мне горло, как раскаленное железо, но я сдерживаюсь.

Агент Хейс наводит на меня свой прицел. Он невысокий. Метр семьдесят девять, где-то. Ему примерно за пятьдесят, и у него свисает живот, который появился из-за постоянного сидения за столом, а не из-за работы в поле. Его редеющие волосы коротко подстрижены, что намекает на некоторое военное прошлое. Он хочет, чтобы другие видели в нем главного, имеющего ответы, властного, но он слишком старается казаться устрашающим, в то время как морщинки, обрамляющие его рот, показывают, сколько дерьма он ежедневно получает от своего начальства.

Агент сверяется со своим блокнотом, прежде чем обратиться ко мне.

— Доктор Соренсен, — его глаза встречаются с моими, — у вас очень впечатляющая карьера.

— Спасибо.

Уголок его рта подрагивает.

— Вы помните, когда в последний раз мистера Дюмонта видели в вашем отделе?

Я поднимаю брови и откидываюсь на спинку стула, прерывисто выдыхая и притворяясь, что размышляю.

— Нет.

Агент ждет, что я скажу больше. Когда я не продолжаю, он кивает и подается вперед.

— Согласно журналам, предоставленным доктором Кэнноном, мистер Дюмонт работал над… — он снова сверяется со своими записями. — Пожертвованием в Вашем отделе.

— Да, верно, — говорю я.

— Но Вы не припоминаете, чтобы разговаривали с ним или видели его…

— Доктор Соренсен не очень-то любит общаться или обращать внимания на работу других в отделе.

Раздается коллективный смешок, что немного разряжает обстановку. Кири внезапно заговорила, чтобы прийти мне на помощь. Я смотрю на неё через стол, и она слабо улыбается мне.

— Доктор Рос, — говорит агент и переходит через всю комнату, чтобы смотреть прямо на нее. — Вы доктор Кири Рос, верно?

Она облизывает губы и хмуро смотрит на агента.

— Да, это мои инициалы. Чем я могу Вам помочь, агент Хейс?

Способность Кири скрывать свои истинные эмоции за маской и вписываться в любую обстановку, признаться честно, впечатляет. Стоило заметить это качество раньше. Так много крошечных деталей всплывает на поверхность, пока я изучаю её, а затем осознаю, как ей удавалось замаскировывать себя даже от меня.

Это было нетрудно, моё эго сделало большую часть работы за неё.

Хейс смотрит на неё со странной смесью опасения и озабоченности, как отец, сильно разочарованный в своем ребенке, но всё ещё желающий помочь ему. Это может быть побочным эффектом его женоненавистничества, мужчины в его положении с таким авторитетом часто перегибают палку с этим. Или у него могла бы быть собственная дочь, что объяснило бы вспышку фамильярности, которую я замечаю в прищуренном взгляде агента, когда он задает ей свой следующий вопрос.

— Как давно Вы работаете в университете, доктор Рос?

Она сцепила руки на столе.

— Три удивительных года.

Агент не делает никаких записей.

— Вы сделали здесь много замечательных вещей за это время, как я понимаю. Расширение исследовательской программы Полей Басса, к примеру. Это вроде как Ваше детище, не так ли?

Она колеблется всего мгновение, затем на её лице появляется отработанная улыбка.

— На днях я получила награду, но не смогла бы сделать ничего из этого без неустанной и преданной помощи моих коллег.

Хейс кивает.

— Сегодня не будет никаких похвал, доктор Рос. Только факты.

Его насмешливое замечание проникает под её защитную броню, и она улыбается шире.

— Конечно.

— И за три года работы здесь Вы заметили какие-либо несоответствия, о которых говорил доктор Томпсон?

Наклонив голову, Кири отвечает: — О, конечно, — её голос остается ровным, приятным, но с тонким намеком на беспокойство о пропавшем члене нашей команды. — Я имею в виду, чтобы никого не подставлять, в нашей программе учатся лучшие аспиранты в стране, но всё же они ещё учатся. Допоздна засиживаются за тестами. Человеку свойственно совершать ошибки.

Его улыбка вымученная, но он делает пометку.

— Вы знали о каких-либо разногласиях между Мейсоном Дюмонтом и кем-либо еще в программе?

Она моргает, качает головой.

— Не думаю, нет.

— А как насчет бара, который часто посещают студенты… — он перевернул страницу в своем блокноте. — Black Rock Distillery. Вы когда-нибудь слышали, чтобы Мейсон говорил о том, что собирается поехать туда?

— Мне жаль, но нет, — просто отвечает она.

С этого момента между ними начинается игра в пинг-понг. Не добившись от Кири ничего полезного, агент идет дальше, перемещаясь по комнате и собирая дополнительную информацию о пропавшем мистере Дюмонте. Мейсона любили. Он был не самым лучшим в своём классе, но достаточно выдающимся, чтобы его хвалили преподаватели. О нём неизвестно ничего плохого, кроме того, что никто из его профессоров, друзей или семьи ничего о нем не слышал уже почти пять дней.

Я наблюдаю, как студенты с покрасневшими глазами проходят мимо конференц-зала, с любопытством заглядывая внутрь, их беспокойство за друга или сокурсника заметно по расстроенным лицам. Сотрудники в этой комнате озабочены сроками и тем, как это дело может задержать или сорвать их работу. Они делают вид, что им не всё равно, но на самом деле все мы чрезвычайно эгоистичны по натуре. Вы не сможете взобраться на вершину карьерной лестницы, заботясь об одиноком аспиранте.

Вот почему охота в студенческих городках Три-Сити так хороша.

И почему я не замечал участившихся объявлений о пропаже студентов мужского пола и мужчин. Я виновен в том же самом раздутом эго моих коллег, которое не позволило мне распознать ещё одного охотника в моём окружение.

Это тщеславие дорого мне обойдется.

Когда встреча подходит к концу, Хью разрешает агенту раздать команде его визитки. Кири первой выскальзывает из комнаты.

Я обхожу агента Хейса, оправдывая свою пренебрежительную репутацию, и следую за Кири по коридору стеклянных офисов. Когда она сворачивает в коридор, я встаю рядом с ней и сжимаю её бицепс, направляя её в холодильную камеру.

— Джек, какого хрена?

Я закрываю дверь, запирая нас внутри стальными модульными шкафчиками, выстроенными вдоль стен. Здесь есть ряды для биологических реактивов и химикатов, которые, вместе также как и тела, должны храниться при температуре минус тридцать девять градусов по Фаренгейту.

Мгновенное снижение температуры охлаждает мою разгорячённую кровь. Это влияет и на Кири: я замечаю, как она потирает предплечья, её глаза горят, несмотря на прохладу. Мой взгляд переходит на её затвердевшие соски, выступающие на фоне тонкой белой блузки.

— Ты что-то хотел, Джек? — её требовательный тон вторгается в мои беспорядочные мысли. — Скажем, сообщить мне дату твоего увольнения и поздравить с победой? Или ты здесь для того, чтобы выполнить свою угрозу и поставить меня на колени, — одна идеальная бровь приподнимается. — Честно говоря, я не подозревала, что ты любишь крутить шашни на рабочем месте.

И вот так, всё моё холодное самообладание ускользает от меня. Нетерпение бурлит в моих венах, и я прижимаю её спиной к стальным шкафчикам, загоняя в клетку, как дикого зверя.

— Возможно, это единственный способ заставить тебя замолчать, — говорю я и представляю, как засовываю своё член с пирсингами ей в горло, чтобы добиться желаемого эффекта.

Она напряженно сглатывает.

— Тогда зачем…?

— ФБР появилось здесь не из-за одного пропавшего студента, — говорю я, понизив голос до шепота. — Они здесь из-за того, что есть закономерность в пропаже мужчин.

Агент Хейс не назвал ни одного имени, но в этом и не было необходимости. Он говорил о баре колледжа, подразумевая, что Мейсон — возможная жертва, связанная с чередой исчезновений, которые могут быть напрямую связаны с программой фермы тел.

Её широко раскрытые глаза немного смягчаются, обезоруживая меня.

— Один агент, — говорит она. — Не всё ФБР или оперативная группа. Вряд ли это повод для тайных встреч в холодильнике для трупов, — прежде чем я успеваю ответить, она добавляет: — Этот агент ничего не говорил о закономерности. У тебя паранойя.

— А ты беспечна, — я прикусываю нижнюю губу, руки сжимаются в кулаки, сдерживая желание навести порядок в собственном хаосе.

Я делаю целенаправленный шаг назад, отступая на достаточное расстояние, чтобы защититься от жара её тела. У Кири есть врожденная способность видеть положительные стороны, но даже ей следовало бы больше беспокоиться о том, что федерал будет вынюхивать здесь что-то.

Мой взгляд сужается, когда я говорю: — Ты думаешь, что отправив Брэда в Мадрид по моему гранту, ты станешь победительницей и решишь нашу проблему. До поездки ещё три недели. Нам нужно, чтобы Брэд уехал немедленно.

Её тело дрожит от холода, зубы слегка стучат, когда она вдыхает. Против моей воли, мой член дергается при виде этого зрелища. Титановые шарики раздражающе трутся о трусы, и мне чертовски трудно удержаться, чтобы не потянуться вниз и поправить его.

— Ты прав, — говорит она, удивляя меня. — Брэд не умеет сохранять спокойствие, как некоторые, — она смотрит на меня изумлёнными глазами. — Это огромное неудобство…

— То, что ты убила студента на нашем факультете и привела федералов к нашим дверям? Ага, огромное неудобство, — я придвигаюсь ещё на пару сантиметров ближе к ней. — Ты знала, что твоя жертва связалась с федералами? — требую я.

Я изучаю её напряженные черты лица, она красива, даже когда возмущена.

— Ты действительно такого чертовски плохого обо мне мнения?

Мои ноздри раздуваются, запах её духов дразнит мое обоняние.

— Это не ответ.

Она усмехается.

— Нет, Джек. Я не знала, что Мейсон уже связался с федералами до того, как я ввела ему cуксаметоний и разрубила его тело. В следующий раз я постараюсь быть особенно педантичной, когда буду убивать кого-то, чтобы прикрыть твою задницу. Доволен?

Отвратительные картинки, которые она рисует, позволяют мне представить в графических, возбуждающих деталях, как она усмиряла и убивала свою жертву. Я усиленно моргаю, чтобы прогнать мысленные образы, пока разбираю её признание, скрытое за сарказмом.

Кири узнала, что Мейсон планировал обойти Брэда и передать ФБР информацию, которая могла бы выдать меня… или, возможно, её. Не могу быть уверен, чью задницу она на самом деле прикрывает, учитывая, что она совсем непротив моих страданий.

Я отвожу взгляд, пока она заправляет за ухо выбившуюся прядь волос.

— Что касается Брэда, у меня был план на его счет, — говорю я. — Я должен был с ним разобраться.

— Черт возьми, ты работаешь со скоростью улитки, — огрызается она. — К тому времени, когда ты бы «разобрался с ним», — она делает воздушные кавычки, быстро обхватывая руками своё дрожащее тело, — Мейсон бы уже указал Брэду ещё на три несоответствия. У него был файл с материалом, Джек. Я стерла жесткий диск на его ноутбуке. Он собирался передать Брэду эту информацию после торжества, — она поднимает аккуратную бровь. — Так что, всегда пожалуйста.

Я тяжело выдыхаю через нос, затем провожу рукой по волосам. Мне следовало уехать из Уэст Пейна три года назад. Причины, по которым я этого не сделал, меркнут по сравнению с той кучей дерьма, которая предстаёт сейчас перед нами.

— Я сказала, всегда пожалуйста, — подчеркивает она.

— Не притворяйся, что хоть какая-то часть вечера четверга была для меня, — говорю я, нежелательное воспоминание о том, как она входила в парадную дверь Брэда, закрадывается в мои мысли. — Ты преследовала свои собственные эгоистичные цели.

Пока мой взгляд следит за Кири, прижавшейся к шкафчикам, я борюсь с искушающим голосом, шепчущим, что мои причины остаться — это лишь оправдания. В конце концов, все мы эгоистичные существа. Какая-то разрушительная часть меня жаждала быть рядом с этой женщиной, несмотря на здравый смысл. Тогда я и понял, что она — свет для моей тьмы, её кинетическая энергия оживляет мой безжизненный тело.

Это соперничество между нами началось задолго до сегодняшнего дня.

Бросать вызов доктору Рос стало почти таким же удовольствием, как и чувство, когда мои жертвы испускают свой последний вздох.

Мой взгляд останавливается на бледном оттенке её дрожащих губ, кровь отхлынула от них. Ни одна частичка меня не хочет согревать её. Меня охватывает внезапное и опасное желание разоврать ей хлипкую блузку, чтобы увидеть мурашки, покрывающие её кожу.

Я должен уехать.

Сегодня вечером.

Мудрый выбор — собрать свои вещи и убраться из города. Я уже давно определился со своим следующим пунктом назначения. Всё, что мне нужно сделать, это уйти и не оглядываться.

— Так что, по-твоему, мы должны делать?

Вопрос слетает с моих губ, шокируя нас обоих.

— Я разберусь с Брэдом, — говорит она, ее голос дрожит. — Без улик или доказательств каких-либо несоответствий. Я прекрасно могу успокоить его, не прибегая к крайним мерам.

Прямо сейчас, я заканчиваю за нее.

Брэд может быть и податливый, но это до поры до времени, и его время вышло в тот момент, когда он вторгся на мою территорию.

Я молча соглашаюсь, решительно кивнув.

— А тело?

Она делает вдох, её губы дрожат, она прижимает ладони к стали и толкает себя вперед. Я не отступаю.

— Не вижу причин, почему мы должны отменить все наши развлечения… — она смело зажимает мой галстук между пальцами. — Кроме того, у тебя всё ещё есть эта противная запись со мной. Ты готов удалить её, Джек? Готов отказаться от своих рычагов давления про меня? — она накручивает галстук на ладонь, горячее трение её руки ласкает мою грудь. — Девушке нужно как-то заботиться о себе в этом мире.

Огонь пробегает по моему телу, разжигая мои действия, прежде чем я осознаю, что сделал шаг. Я хватаю Кири за горло, моя ладонь прижимается к её трахее, пальцы сдавливают её шею, затем смотрю вниз, на её милое лицо, и упиваюсь промелькнувшим страхом, который она успевает быстро скрыть.

— Ты не девушка, — говорю я, мой тон убийственен. — Ты — раздражающее неудобство, которое напрашивается на хорошую порку.

Её зрачки расширяются.

— И разве тебе не ненавистно то, что тебя это сильно возбуждает.

Мой член дергается в ответ, искушение раздавить её трахею — яростная потребность, обвившаяся вокруг моей сходящей на нет сдержанности. Я давлю на её горло, в то время как она глотает, и чувствую, как её подъязычная кость соблазнительно прижимается к моей ладони.

Наши лица теперь в сантиметрах друг от друга.

— Назови мне хоть одну чертову причину, почему я не должен задушить тебя и положить твоё безвольное тело в один из этих шкафчиков.

Тяжело дыша, она убирает руку с моей груди и опускает пальцы в карман юбки. Поместив серебряный предмет в поле моего зрения, она чиркает зажигалкой.

Моя хватка слабеет, и она говорит: — Потому что ты понятия не имеешь, что ещё у меня есть на тебя, Джек. А теперь будь хорошим мальчиком и убери руку.

Ладонь всё ещё сжимает её горло, какая-то темная потребность отказывается её отпускать.

Освобождая её горло по одному пальцу за раз, я медленно отстраняюсь. Это как раздвинуть два противоположных полюса магнита.

Она трогает свою шею, изящные пальчики осматривают её на предмет повреждений.

— Я знаю, как душить, не нанося вреда, — говорю я. — Если захочу причинить тебе боль, то сделаю это.

— Хорошо, Джек. Новая цель, — подняв подбородок, она расправляет плечи. — Я предлагаю поднять ставки в нашем соперничестве. Брэд скоро уедет, и я согласна, что мы можем объявить ничью. Но этот специальный агент? Ему и правда стоит исчезнуть.

— И как ты предлагаешь кому-то из нас этого добиться, лепесток?

Её брови приподнимаются на слове «лепесток».

— Честно говоря, ты совсем не умеешь веселиться, Джек, — она подходит ближе. — Используй своё воображение, — затем она проходит мимо меня.

— Куда ты идешь?

— Как бы мне ни нравилось замерзать до смерти с тобой в холодильной камере, думаю, нам лучше убираться отсюда. По отдельности. Знаешь, чтобы не вызвать подозрений, — она улыбается и хлопает своими густыми ресницами. — Если только ты не хочешь, чтобы наши коллеги подумали, что у нас роман.

На моё суровое молчание она тяжело выдыхает и говорит: — Для виду я собираюсь присоединиться к поисковой группе.

Я киваю.

— Хорошая идея.

— Я вне себе от счастья от твоего одобрения.

Когда она направляется к двери, я обхватываю пальцами её запястье.

— Избавься от ленты с цветов, — говорю я ей. — Избавься от тела.

Она смотрит на меня.

— Останься здесь ещё на несколько минут, прежде чем выйти, — говорит она, отвечая собственным приказом. — Твоё холодное сердце выдержит.

Мимолетный образ погребения под слоем холодной белой пыли застилает моё зрение, на мгновение, останавливая меня, и Кири вырывается из моей хватки. Воспоминание исчезает так же быстро, как и Кири выскальзывает за дверь.

Я остаюсь в холодильной камере с большим количеством вопросов, чем когда вошёл, и с твердым членом. Вспышка гнева подрывает мою решимость вести себя прилично. Желание выслеживать и охотиться на свою жертву пульсирует в моих венах, но с федералом, шныряющим по городу, сегодня вечером удовлетворения не будет.

Придётся расслабляться другим способом.

7. ПЛЕННИК

Кири

— Ты должен быть счастлив, — говорю я, подтаскивая стул к защитному стеклу, ножки с пронзительным скрипом скрежещут о бетонный пол. Я опускаюсь на медицинскую сталь, упираясь локтями в колени. — Джек собирался убить тебя в ближайшие несколько дней. Он, вероятно, разрезал бы тебя на части, может быть, даже забрал бы несколько твоих костей. Если бы ты соответствовал всем его извращенным критериям, он мог бы даже сделать это, пока ты всё ещё был бы жив.

Мои глаза театрально расширяются. Я даже добавляю жутковатое «ууу», шевеля пальцами в перчатках в сторону моего пленника.

Человек по ту сторону стекла заикается, рыдает и всхлипывает.

Я вздыхаю и опираюсь подбородком на сложенные пальцы, глядя на своего хнычущего пленника с нежной улыбкой. Он красив, но не горяч, атлетичен, но не силен. Как низкосортный теннисист. Может быть, любитель гольфа. Его большие карие глаза блестят от слез, и у меня возникает внезапное желание лизнуть его щеку, почувствовать вкус страха на его коже.

— Но что мне в тебе нравится, так это то, что ты подходишь и под мои критерии, — говорю я. — Не то чтобы это имело значение, если бы галочки стояли не во всех пунктах в моем списке уродов. Сейчас, всё это не так важно.

— Отпусти меня, пожалуйста. Пожалуйста. Обещаю, я никому ничего не расскажу, — мой пленник прижимает руки к стеклу, выражение его лица — восхитительная смесь горя и ужаса. — Я не пойду в полицию, а уеду в другое место, куда захочешь. Уеду из города. Исчезну.

Я дуюсь и хмурю брови.

— Поверь мне. Здесь ты в большей безопасности, — невысказанное «пока» звучит в моей расширяющейся ухмылке, в то время как я откидываюсь на стуле и изучаю человека за стеклом. — Колби Кэмерон. Гроза всех кисок, исключительный член студенческого братства. Кэндимэн¹⁸, ведь так тебя называют твои друзья-неудачники?

— Нет, я не…

— Заткнись, блять, — рычу я, вскакивая со стула, чтобы ударить по стеклу обеими ладонями. — Я знаю о тебе всё. Знаю всё о таких, как ты. Я изучала вас в течение десяти лет.

Усмиряясвой угрожающий, дикий взгляд, закрываю глаза и успокаивающим движением перекидываю темные волосы через плечо. Я аккуратно перебираю густые пряди, выдыхая через рот. Когда я открываю глаза, моя сладкая улыбка снова на месте.

Улыбки продаются, малышка!

— Твои друзья знали, как тебе удавалось затащить в постель так много девушек? Дело было не просто в твоём американском обаянии, не так ли? И не в твоем милом личике. А в том, что ты подсыпал им кое-что в напитки. Сладкую щепотку успокоительного от Кэндимэна, — я провожу пальцем, покрытым латексом, по стеклу и отворачиваюсь. — Думаю, твои друзья знали, что ты делал. Иначе зачем бы они дали тебе такое дурацкое прозвище.

Я отхожу от стеклянной клетки, направляясь мимо каталки из нержавеющей стали в центре комнаты, мимо фотографий и заметок, приклеенных к бетонным стенам, мимо стола с инструментами, охлаждёнными воздухом из вентиляционного отверстия в потолке. Останавливаюсь у морозильной камеры и провожу пальцами по его белой поверхности, которая гудит под ними.

— Как я и говорила, — шепчу я секретам в этом холодном ящике. — Я знаю таких, как ты. Я пережила таких, как ты.

Порыв ледяного воздуха ласкает мои руки, когда я открываю крышку морозильной камеры. Мурашки пробегают по коже, и я думаю о Джеке. Когда-то давно, в решающий момент, его присутствие принесло благословенный поцелуй холода моей коже, бальзам от боли, которая горела в моей груди, как пламя. Я думала, что если смогу найти его, если смогу быть рядом с ним, то так будет и всегда. Верила, что Джек — единственный, кто сможет заглушить эти страдания. Если бы я могла создать условия, в которых мы оба могли бы процветать, тогда, может быть, я не была бы больше так одинока. Но это была лишь наивная мечта. В реальности, мало-помалу, он делал только хуже. Он распалил мою ярость до состояния адского пламени, которое кипит под хрупкой оболочкой, его раскалённый жар слишком близок к поверхности, чтобы я могла его удержать.

Поэтому теперь мне остается только одно.

Заставить. Джека. Страдать.

Я тянусь в морозилку и достаю голень Мейсона, затем какое-то время стою спиной к Колби, рассматривая кристаллические хлопья, прилипшие к волоскам на серой, обескровленной плоти. Мне почти жаль Мейсона. Не то чтобы он отвечал всем моим критериям, но я сделала то, что должна была, чтобы взять Джека под контроль. Тем не менее, Мейсон тоже не был святым, судя по его порно интересам к несовершеннолетним девочкам, которые я обнаружила, когда копалась в его ноутбуке, стирая улики.

Я вздохнула, погладив замерзшую кожу на икре Мейсона.

— Ты когда-нибудь слышал о Молчаливом Убийце, Мистер Кэндимэн?

Колби на мгновение замолчал, собирая пазл воедино.

— Я… я н-никогда никого не убивал.

— Я это знаю, — рычу я, поворачиваясь к нему лицом с отрубленной ногой в моей руке в перчатке. Вздох Колби переходит в рыдание. Он отворачивается, и его рвет, желчь брызжет на нижний край стекла.

— Господи боже. Туалет всего в нескольких шагах, Колби. Я не собираюсь убирать за тобой.

Я наблюдаю за ним с отвращением, скривив губы. Мне уже привычно всё это: мужчины блюют. Мочатся. Даже обсираются. Думаю, что смогла бы получить «нечестивое трио» от Колби Кэндимэна.

— Всё-таки рискну предположить, — говорю я, помахивая ногой, а затем с грохотом опускаю её на каталку. — Думаю, ты слышал о Молчаливом Убийце. Но, держу пари, ты никогда не слышал, что был один человек, который выжил после его череды убийств. В кои-то веки это не попало в прессу. Хотя думаю, ты мог бы догадаться, кто был этим единственным выжившим.

Я бросаю лишь короткий взгляд на Колби, пока иду к столу с инструментами и выбираю скальпель и пинцет, чтобы использовать их на отрезанной ноге. Сосредотачиваюсь на ногте первой фаланги, захватываю его пинцетом, работая острым краем скальпеля по мембране, которая приклеивает промороженный кератин к плоти, пока он не начинает отсоединяться.

— Он не так уж сильно отличался от тебя, — говорю я, отрезая ноготь от кожи и кладя его на край каталки, а затем перехожу к следующей фаланге, чтобы отрезать ещё один ноготь. — Я была молода. Мне было семнадцать лет и никак не знала, что есть серийный убийца, охотящийся на таких девушек, как я. Такие люди, как Молчаливый Убийца, были кошмарами, которые не касались таких жизней, как моя. Он был просто темным фантомом. Пока он не стал реальностью. Пока он не накачал меня, пока не вошел в мой дом. Пока он не вонзил свой клинок между моих костей, в то время как мои родители умирали прямо у меня на глазах.

— Пожалуйста, пожалуйста, — ноет Колби, когда он наконец перестает выплескивать содержимое своего желудка на неподходящие поверхности. — Я просто хочу домой, умоляю тебя.

— Сколько девушек говорили тебе то же самое? Сколько девушек умоляли тебя отвезти их домой? — спрашиваю я, роняя второй ноготь на стол, а затем бросая быстрый взгляд на Колби через плечо, прежде чем вернуться к своей работе. — Ты хищник. Тебе так долго сходило это с рук, что ты даже не беспокоился о том, что тебя могут поймать. Ты думал, что неприкасаем. Но знаешь что? Ты не на вершине пищевой цепочки. Ты — то, что мы называем в биологии третичным потребителем. Как змея. Или койот, — я сглатываю внезапное жжение в горле, когда вытаскиваю третий ноготь. — Есть волки, Мистер Кэндимэн. И им не терпится сожрать тебя.

— Я н-не могу… Я не… Я не плохой парень…

— Знаешь, все боятся волка. Но знаешь ли ты, чего боится волк в царстве дикой природы? — спрашиваю я, вытаскивая ещё один ноготь и бросая его на стол. — Рыси, — Колби всхлипывает позади меня и тихо рыдает. — Удивительно, не правда ли? Большинство людей никогда бы не догадались. Они выглядят такими милыми, с плюшевым мехом, лапками-снегоступами и этими очаровательными маленькими черными кисточками на ушах. Ну просто милашки, — я выковыриваю четвертый ноготь из замерзшего пальца со слабой, злобной ухмылкой. — Но рысь может пробраться в волчье логово. Убить их детенышей. Их беременных самок. Даже взрослых самцов, когда они останутся одни. Рысь перевернет волка на спину, вскроет ему брюхо или шею, а потом оставит умирать. Одинокая рысь никогда не бросит вызов волчьей стае. Нет… она будет выжидать. И когда ты меньше всего будешь ожидать, — говорю я, освобождая последний ноготь и складывая его к другим, — тогда они нападут. И убьют.

Я беру ногу за лодыжку и возвращаю её в морозильник, а затем собираю ногти в маленький зип-пакет, который кладу во внутренний карман куртки, а перчатки выбрасываю в мусорное ведро рядом со столом с инструментами. Мой взгляд останавливается на стене с фотографиями и заметками, и я тяну фотографию вниз, сцена настолько знакома, что смотреть на неё не нужно, детали выжжены в моей памяти. Я кладу её в карман рядом с пакетом с сувенирами и с ухмылкой поворачиваюсь лицом к своему пленнику. Когда я подхожу к стеклу, Колби отступает назад, восхитительные слезы смачивают его густые ресницы и скользят по коже.

— Джек — это волк, который охотится на тебя. Но угадай, кто я? — я прижимаю руки к стеклу и пожимаю плечами в сопровождении моей коварной улыбки. — Если у волка не было шансов против рыси, что толку от твоей мольбы?

Мы долго смотрим друг на друга, прежде чем я поворачиваюсь и направляюсь к укрепленной стальной двери.

— Убери свою рвоту, мистер Кэмерон. Полотенца в резиновом контейнере под твоей кроватью. У меня дела.

Я покидаю каморку под мелодию мольбы и протестов Колби, первая дверь захлопывается за мной с грохотом, который эхом разносится по бетонной лестнице. Подходя ко второй двери, я беру свою винтовку с того места, где она прислонена к стене, и набираю код на клавиатуре, чтобы открыть замок, входя в потайной подвал моего охотничьего домика.

Мой пес Корнетто поднимает голову со своего места, где он лежит, охраняя порог хижины, когда я вхожу на первый этаж, и присоединяется ко мне, чтобы сесть рядом на потертый диван, где я кладу Savage 110¹⁹ на бедра. Я достаю фотографию из кармана, где спрятаны ногти. Её сделала я с помощью объектива дальней дистанции, на ней Джек за год до моего приезда в Университет Уэст Пейн. Он изображен в профиль, его руки засунуты глубоко в карманы, а пронизывающий ветер приподнимает короткие темные волосы со лба. Джек смотрит на единственный акр земли, который университету удалось выделить для его исследований с помощью нищенского гранта. Это было до моего появления. До того, как я добилась выделения дополнительных сорока восьми акров земли для полевых исследований. До того, как я добилась финансирования для строительства новых лабораторий и учебных помещений. Это было в те дни, когда каждый шаг, который я делала, приближаясь к своей цели, всё ещё казался мне замечательным испытанием, тактическим ходом на шахматной доске.

Мне вспоминаются слова моего отца. «Ты должна запомнить одну пословицу, Орешек», — говорил он мне каждый сезон, независимо от того, какую добычу мы выслеживали. «Охота — это не спорт. В спорте обе стороны должны знать, что они в игре.»

Это не охота, больше нет. Даже если Джек наконец поймет, что он в игре, это не спорт.

Это расплата.

Я провожу пальцем по лицу Джека, боль вспыхивает под тонкой, потрескавшейся коркой ярости, которая накопилась за годы, прошедшие с того момента, как был сделан этот снимок. Меня никогда особо не беспокоило, что когда мы впервые официально встретились, он не вспомнил меня. Конечно, разочарование присутствовало, но это не было настолько сильным ударом, чтобы ранить моё сердце. С тех пор всё изменилось. Каждый его удар был преднамеренным. Каждый ядовитый укус всё сильнее разгорался в моих венах.

И дело не только в том, что я не заслужила этого яда.

Дело в том, что он значил для меня, несмотря на каждый удар.

Джек был человеком, на которого я равнялась. Тем, кто мог обескровить своих врагов и при этом вести успешную жизнь в обществе, скрывая свои темные секреты от посторонних глаз. Я хотела быть похожей на него. Контролирующей. Невосприимчивой к жестокости времени. Могущественной. И я хотела дать Джеку то, что он дал мне: условия для процветания при отсутствии света.

Поэтому я с головой окунулась в учебу. Получила каждую степень за минимальное время, я училась бесконечно, пока не стала лучшей в своем классе. Записывалась в каждую полевую школу, использовала каждую возможность. Свои охотничьи навыки я направила на тех, кто этого заслуживал, очищая Эшгроув, а затем и Вествью от остатков цивилизации по одной бездарной душе за раз.

И когда я наконец добралась до Уэст Пейна, чтобы создать безопасное убежище для нас обоих, Джек отвергал меня на каждом шагу.

Мне необходимо найти способ заставить его страдать. Только так я смогу наконец освободиться. Может быть, тогда я восстановлю оазис, который создала в Уэст Пейне, и сама приму его солнце и тени.

Я достаю из кармана трофейную зажигалку Джека и открываю крышку, чиркая по кремневому колесику, чтобы оживить пламя. Кажется неправильным подносить край фотографии к огню, но я всё равно делаю это. Я позволяю пламени сжигать бумагу, пока оно не обожжет кончики моих пальцев, и только тогда я отпускаю её, бросая горящую фотографию на истертые доски у моих ног. Мой ботинок втирает огонь и пепел в пол, а затем я выхожу из хижины, чтобы доставить Корнетто в целости и сохранности домой, прежде чем ехать на Исследовательские Поля Басса.

Припарковавшись, я пишу доктору Кэннону, чтобы сообщить ему о своем прибытии, и он сразу же отвечает, хотя я знаю, что он не зайдет проверить меня. Поисковая группа уже почти закончила прочесывать территорию, когда они сообщили доктору Кэннону о животном, странно ведущем себя на фермах, прилегающих к исследовательским площадкам. Конечно, поиски ни к чему не привели, и большинство людей, похоже, уехали. На парковке стоит несколько машин, но никого не видно, пока я беру винтовку и рюкзак с заднего сиденья своего Land Rover. Я не вхожу в здание, не смотрю на окна лабораторий. Просто иду в сторону полей с опущенной головой, ища следы моей добычи.

Участок в пятьдесят акров, на котором расположены Исследовательские Поля Басса, не является огромным пространством для прогулок, но он полон лесистых участков, ручьев и полей, окруженных смещением сельскохозяйственных угодий и редкого леса. Здесь много места для того, чтобы существа могли прятаться и бродить, рыть норы и выводить потомство. При изобилии легкой пищи для падальщиков многие из этих существ держатся поблизости, и их нетрудно найти, если знать, где искать. И мне не требуется больше двадцати минут, чтобы обнаружить то, что мне нужно.

Я кладу одеяло на хрустящую, покрытую инеем траву, всё ещё находясь в пределах видимости исследовательских лабораторий, расположенных у меня за спиной. Я ложусь на живот и настраиваю прицел, но не стреляю. Просто смотрю некоторое время, позволяя холоду и тишине поглотить меня, позволяя узлу сожаления затянуться вокруг горла, пока я слежу в прицел за одиноким зверем.

— Вас не должно здесь быть, доктор Рос.

Я хихикаю, но не поднимаю глаз.

— Ты думаешь, я бы стала рисковать без разрешения? Средь бела дня? С гребаной винтовкой? Вы, должно быть, всё ещё невысокого мнения обо мне, доктор Соренсен.

Когда он говорит, я слышу улыбку в голосе Джека. Слабую, но всё же улыбку.

— Я имел в виду, что вероятный убийца на свободе. Тебе не следует оставаться здесь одной. Для большей убедительности.

— Винтовка, Джек.

Джек останавливается рядом со мной, его изношенные ботинки видны периферийным зрением на краю непромокаемого одеяла. На долгие мгновения между нами воцаряется тишина, слышны лишь звуки птиц и шелест трав. Уверена, Джек взвешивает потенциальную возможность от удара ногой мне по голове против возможности получить пулю в яйца. Но, что удивительно, он не двигается, чтобы рискнуть.

— Тебя не было с поисковой группой, — говорит Джек вместо этого.

— Неа.

— Почему?

Я пожимаю плечами, не отрывая глаз от прицела.

— У меня были более важные дела.

Наступает момент тишины, когда я думаю, что он собирается отчитать меня за то, что я не явилась на поиски, но молчание затягивается, и Джек не делает резких замечаний.

— Ты не в камуфляжной форме, — замечает он вместо этого.

— Нет. Сегодня она мне не понадобится, — отвечаю я, мой голос низкий, ровный и тихий, как торжественная молитва в пустой церкви. — И, надеюсь, я отпугну того, кто будет достаточно в себе, чтобы заметить.

Я смотрю на Джека. Его глаза прикованы к горизонту, куда направлен мой прицел, взгляд блуждает по ландшафту в поисках моей добычи. Когда я следую за линией прицела, я вижу её вдалеке. Голова опущена. Рыжий мех. Неровный шаг.

— CBF-14, — говорю я, перекатившись влево на одеяле, затем отрываю ладони от винтовки и смотрю вверх, чтобы встретить вопросительный взгляд Джека. — Взгляни.

Джек не подходит ближе и не вынимает руки из карманов куртки. Он просто поворачивает голову и смотрит на меня оценивающим, сомневающимся взглядом.

— Хотите отдать мне своё оружие, доктор Рос?

— Стрелять мне в голову на территории кампуса вряд ли в твоем стиле. Если бы ты хотел убить меня, в чем я не сомневаюсь, ты бы предпочел что-то более уединенное и… интимное… чем это, — я закусываю нижнюю губу, в то время как взгляд Джека опускается на мою соблазнительную, понимающую ухмылку. Зловещий смешок зарождается в моем горле, когда его глаза сужаются, зрачки поглощают серебристые радужки, пока не остается только тонкая полоска цвета. Моя улыбка становится ещё более озорной. — Как ты думаешь, почему я зачесываю волосы наверх и надеваю эту рубашку сливового цвета с воротником-бантом в те дни, когда больше всего хочу тебя разозлить, а? — спрашиваю я, поворачивая голову, подставляя горло холодному осеннему воздуху, и провожу пальцами по коже.

— Я терпеть не могу эту рубашку.

— Я знаю. Это встроенная лигатура. Так близко к удушению, и в то же время так далеко. Такая дразнилка, — я заставляю смешок звучать более язвительно, чем есть на самом деле, когда перемещаюсь на пару сантиметров влево и снова предлагаю винтовку. — Ну же. Я не буду кусаться… в этот раз.

Между бровями Джека появляется складка. На мгновение я думаю, что он просто уйдет, оставив после себя несколько холодных и режущих слов. Но вместо этого он подходит ближе, его глаза не отрываются от моих, в то время как он встает на колени рядом со мной, холодный, металлический блеск его глаз проникает в мою душу, пока винтовка не оказывается в его руке. Моя улыбка исчезает, когда аромат ветивера поднимается над запахом примятой, прохладной травы и влажной земли. Джек ложится на живот рядом со мной, опираясь на локти, и выглядит с винтовкой в руках так же естественно, как с фужером шампанского в безупречном черном костюме на торжественном мероприятии.

— Куда мне смотреть? — спрашивает Джек, его внимание переключается на мои губы, прежде чем он прижимает винтовку к плечу и сосредотачивается на горизонте.

— На холме, справа от сосен, — отвечаю я, собирая обрывки своих разбегающихся мыслей. Волна сожаления — это всё, что остается, когда я следую взглядом за дулом ружья. — Койот.

Джек кивает, его правый глаз смотрит в прицел, левый зажмурен.

— Он у меня на прицеле.

— Она, а не он, — поправляю я, но мягко. — Что ты видишь?

— Койота.

Я закатываю глаза.

— Ты упрямый ублюдок. Что ты…

— Кажется, она дезориентирована, — я чуть ли не давлюсь собственной слюной от намека на веселье в голосе Джека. Оглядываюсь, чтобы успеть поймать исчезающую ухмылку, но он не отрывает взгляда от прицела. Улыбка переходит в нечто более серьезное, когда он наблюдает за животным вдали. — Она просто споткнулась. Она ранена… нет, она больна.

— Ты кажешься уверенным. Почему? — спрашиваю я, хотя уже знаю, что он прав.

— Язык её тела. Её голова и уши опущены. Кажется, что она… реагирует на что-то. Не на нас? Не на наш запах?

— Нет. Ветер на нашей стороне. Даже если он донесется до неё, сомневаюсь, что она побежит.

Джек переключает внимание с койота. Его пронзительный интеллект обрушивается на меня с тяжестью клинка. Я пытаюсь воздвигнуть стену между нами, но чувствую его пристальный взгляд каждой клеточкой своего тела. Джек не просто смотрит на меня, он проникает внутрь меня.

— В твоей семье были охотники? — спрашивает он, изучая мое лицо.

— Да. Мой отец. Он начал брать меня с собой, когда мне было десять лет, — уголек горит в моей груди, языки пламени обдают старые шрамы жаром. Джек смотрит на меня так, словно я буду вдаваться в подробности, словно простой вопрос или два заставят меня выложить все детали, которых он не заслужил. И всё же прошлое словно ползет по моему горлу, умоляя выпустить его наружу. — Папа брал меня на охоту, потому что я сама этого хотела. У меня не было дерьмового детства, если ты об этом, — говорю я, отводя взгляд, хотя всё ещё чувствую, что он наблюдает за мной. — Оно было идеальным.

Мой шепот словно повисает в воздухе, прежде чем ветер уносит его прочь. Койот вдалеке наклоняет голову, словно прислушиваясь, но я знаю, что она нас не слышит. Она трясет головой и оскаливает зубы на призрачного врага.

— Как её зовут? — спрашивает Джек.

Я хочу сказать CBF-14, но знаю, что он назовет это бредом.

— Солнечный Зайчик.

Я почти чувствую, как Джек собирает своё ограниченное самообладание, и на мгновение мне кажется, что он может бросить винтовку через поле.

— Солнечный… Зайчик…?

— Ага. Для краткости можно просто Зайчик. Или Зая. Но я знала, что ты ещё больше возненавидишь её полное имя.

— Не знаю, Зая звучит довольно ужасно.

Слабая улыбка мелькает на моих губах, когда я замечаю отвращение в выражении лица Джека, пока бросаю взгляд в его сторону. Глубокое удовлетворение доставляет то, как он сморщил нос, словно проглотил что-то горькое. Он передает винтовку обратно, и я нахожу Зайчика через прицел, успокаиваясь под тяжестью оружия, спусковой крючок холоден в осеннем воздухе.

Он так и не положил на него палец.

Я бросаю взгляд в сторону Джека и вижу, что он наблюдает за мной с большим интересом, чем я ожидала.

— Впервые я увидела её ярким летним днем. Она поймала молодого зайца, — говорю я, возвращая своё внимание к животному вдалеке, а затем пожимаю плечами. — Дело было не только в погоде или в добыче. Чем дольше я наблюдала, тем больше понимала, что в ней есть какая-то искра. Своеобразная метафора. Отсюда и Солнечный Зайчик.

— Я думал, что биологи дикой природы должны беспристрастно относиться к своим подопытным.

Я закатываю глаза и вздыхаю.

— Конечно, ты бы так подумал. Это нормально, когда прославленный доктор Джек Соренсен увлечен кучей холодных костей, но Боже упаси, если кто-то ещё будет испытывать хоть отдаленное рвение к своей работе, — ворчу я.

Тишина повисает на долгое время, пока Зайчик делает круг, и понимаю, что я больше ничего не узнаю в ней, ничего не осталось от души, лишь мех, плоть и костный мозг. Острая боль горит глубоко в груди. Я моргаю, не сводя взгляда с койота.

— Нет. Я изучала Зайчика три года. Она мне совсем не безразлична, Джек.

Мы замолчали, в то время как Зайчик посмотрела вниз на траву. Она пробегает несколько шагов, прежде чем, спотыкаясь, останавливается и качает головой, ее челюсть отвисает, а язык шевелится в открытом рту, когда она пытается сглотнуть. Джек наклоняет голову, наблюдая за происходящим. Поведение Зайчика очень странное, даже с такого расстояния и без оптического прицела.

— Бешенство? — спрашивает он.

Мой палец ласкает изгиб спускового крючка, а сердце, кажется, падает в пятки, его вес слишком тяжел для моих костей.

— Да. Мне сообщили об агрессивном койоте, который был убит на улице Митчелл несколько недель назад. Его проверили, и он оказался заражен бешенством. Я разложила на полях приманку с вакциной, но, похоже, опоздала. Может быть, я положила недостаточно. Мне следовало провести ещё один обход, но я позволила себе увлечься другими… вещами, — признаю я, сопротивляясь внезапному желанию взглянуть на Джека.

Тишина окружает нас, затягивает узлы в моем горле. Молчание никогда не беспокоит меня, когда я одна в поле наблюдаю за поведением диких животных. Но когда нахожусь с другими людьми, оно часто грызет меня, скребет мой разум, зудит в моих мыслях. Оно как сущность, как живая дыра, которая просит, чтобы её заполнили, прежде чем моё воображение утащит меня туда, куда мне не хочется идти.

— Никаких замечаний, Джек? — спрашиваю я, подпитывая пустоту, когда она начинает поглощать меня. Но, по правде говоря, я также удивлена, что он не воспользовался возможностью укорить меня за мою самопризнанную ошибку. — Я наблюдала за Зайчиком почти столько же времени, сколько я здесь, в Уэст Пейне. Из всех здешних жизней здесь — она моя самая любимая, и я только что сказала тебе, что ее страдания — моя вина. Тебе нечего добавить?

Молчание. Зайчик спотыкается вдалеке.

Я сглатываю, в то время как мой палец вздрагивает на спусковом крючке.

— Ну же, — шепчу я, преодолевая узел, сжимающий мои голосовые связки. — Ты же знаешь, что ничто не сделает тебя счастливее, чем ещё один вонзенный нож.

Молчание Джека кристаллизуется под кожей, обжигая плоть, как прикосновение льда. Мой взгляд останавливается на Зайчике, пока её язык болтается в открытой челюсти.

— Еб твою мать, Джек, давай же, поставь меня на место…

— Кири…

Мой выстрел останавливает его, сила звука эхом отражается в долине. Зайчик падает в траву и не шевелится.

— Пойдёт, — шепчу я.

Перекинув рюкзак через одно плечо, а винтовку через другое, я поднимаюсь и, не оглядываясь, устремляюсь прочь, чтобы забрать ещё одну душу.

Ту, которую я никогда не хотела отнимать.

8. ОКРАСЬ ВСЁ КРАСНЫМ

Джек

Три дня.

И за это время я находил кусочки Мейсона в своих обедах. Ногти в йогурте. Яйца в салате из тофу. Кишки в моей дорожной кружке с яичным супом.

Когда я подошел к Кири, чтобы спросить о её выходках, она ответила мне так: — Ты сказал избавиться от тела… Переваривание — это фантастическая форма утилизации, Джек.

С тех пор я решил, что настало время кремировать телесные доказательства, которые она подарила мне вместе с моей половиной Мейсона. Все улики будут сожжены, а пепел удобрит мои гималайские маки.

Все, кроме бедренной кости.

Её я сохраню в надежном месте. Когда речь идет о Кири и её переменчивом темпераменте, разумно иметь в запасе хотя бы одно доказательство.

Когда осенний ветерок разбрасывает оранжевые и красные листья по главной улице, я сажусь на скамейку и листаю свой альбом для зарисовок. За столько дней свою добычу я видел, только смотря на рисунки с Колби.

Который куда-то беследно пропал.

Я не удивлюсь, если в следующий раз он начнет появляться в моих салатах.

Перевернув чистый лист, я слегка провожу карандашом по бристольской странице — звук, с которым графит царапает поверхность, доставляет глубокое удовлетворение. Обычно я предпочитаю более грубую, тяжелую угольную бумагу. Мне нравится текстура, тонкие изломанные линии в каждом штрихе. Но для этого конкретного наброска требуется более мягкая поверхность, чтобы передать все нюансы черт лица.

Я поднимаю взгляд на объект, карандаш задерживается на странице, прежде чем я начинаю прорисовывать высокие скулы.

К тому времени, как я подобрал цвет радужки до почти идеального оттенка бледного, кристально-голубого, я вижу через окно бара, как объект моего рисунка выходит из-за стола. Она без труда смешивается с группой шумных студентов, когда они выходят из заведения, и старается спрятаться среди них, пока они идут по тротуару.

Я улыбаюсь про себя тому, насколько она умна. Прячется на виду у всех. Нелегко для красивой женщины, которая легко привлекает внимание. Интересно, является ли её чрезмерно экспрессивная индивидуальность частью её метода, убедить всех в том, какая она откровенная, общительная и восхитительная, чтобы, когда она выйдет на охоту, никто не вспомнил о тихой, послушной женщине, которая слилась с толпой.

«Это была не первая наша встреча.»

Мне трудно поверить, что я могу просто забыть такого запоминающегося человека, как Кири. И использование соперничества, чтобы выиграть время и разобраться во всем, привело лишь к тому, что агент Хейс задержался слишком надолго.

Правда в том, что чем больше я копаюсь в докторе Кири Рос, тем меньше открываю для себя нового. Для такой поразительной женщины её жизнь до Уэст Пейна кажется довольно непоразительной, если не сказать слишком клишированной. Я не могу найти ничего необычного или уникального в Кири Ли Рос. За исключением, разве что, её типажа.

Мне известно, какие жертвы привлекают её внимание.

Убрав свои принадлежности в сумку, я надеваю на голову кепку и перехожу улицу.

Я позаимствовал одежду из шкафа Брэда и взял со стола из его офиса кепку, которую он любит надевать после работы. Прежде чем войти в бар, я опускаю козырек на глаза и протискиваюсь в дверь. Сначала меня встречает оглушительная поп-музыка.

Нахожу столик в дальнем углу, где последние полчаса сидела Кири. С этой точки я сразу замечаю её цель, пьяного и агрессивно флиртующего с молодой женщиной двадцати с небольшим лет в другом конце тускло освещенного зала.

Она любит, чтобы её жертвы относились к ряду распутных мужчин.

Когда подходит официантка, я заказываю скотч и оплачиваю его кредитной картой Брэда. Проходит всего двадцать минут, прежде чем я застаю цель Кири за тем, что он подсыпает растолченную таблетку в пиво девушки.

Жажда охоты бурлит в моих жилах.

Когда цель выводит девушку, находящуюся под действием наркотиков, на прохладный ночной воздух, я держусь позади, убедившись, что камера, установленная на верхней полке бара, запечатлела бейсболку Брэда на пути к выходу.

План сложился сам собой. Брэд признался агенту Хейсу во время первой встречи, что Мейсон поделился с ним своими опасениями.

Потом Мейсон пропал.

Теперь я практически вручаю агенту Хейсу главного подозреваемого с уликами на серебряном блюдечке.

Хотя мне хотелось бы утверждать, что всё это ради Купола Грома, дикий жар, обжигающий мою кровь, говорит об обратном. Я слишком долго отказывал себе в этом, желание нарастает. И удовлетворение от убийства лишь отчасти заставляет моё сердце барабанить в груди.

Как и я, цель слишком нетерпелива, и его импульсивная натура заманивает жертву в переулок в нескольких кварталах от бара.

Я прячусь за углом и готовлю шприц. Когда я слышу характерный звук опускающейся молнии, я нападаю.

Обхватив его за плечи, я оттаскиваю его от одурманенной девушки и ввожу иглу в шею. Нажимаю на поршень, прежде чем он успевает начать сопротивляться. Когда он обвисает у меня на груди, я кладу его на асфальт, затем быстро проверяю жизненные показатели девушки и вывожу её из переулка.

С её телефона я отправляю сообщение SOS на её последние контакты, но в итоге оставляю её на произвол судьбы. Я итак играю в рискованную игру, охотясь с федералом поблизости. Я не могу рисковать чувством самосохранения, чтобы убедиться, что одна девушка в безопасности.

— Если меня схватят федералы, — говорю я, таща жертву Кири за лодыжку в конец переулка, — я могу с тем же успехом умереть в блеске славы.

Я хихикаю, испытывая редкую эйфорию. Или, может быть, она просто полностью свела меня с ума. Меня сбивает с толку девушка с маково-голубыми глазами и игривой улыбкой. Какая явная слабость.

Я закрываю багажник своей машины с приятным щелчком, запечатывая жертву внутри.

Методы удаления плоти могут быть различными. Такой известный среди моих коллег метод, как экскарнация, удаление мягких тканей и органов из скелета, не затрагивая и не повреждая кости, — это тонкий процесс, требующий времени и терпения.

И много отбеливателя.

Этим процессом я горжусь и получаю огромное удовольствие. Во время удаления плоти объект обычно мертв… но это необязательно.

Возможно, у меня нет времени, чтобы быть таким тщательным и деликатным, как это требуется для сохранения костей, но притутствует определенная благодарность за более архаичный метод.

Я смотрю на обнаженную жертву на стальном столе, пока провожу лезвием своего разделочного ножа по точильному камню. Он служит определенной цели. Однако это не значит, что я не могу получать удовольствие от своей работы.

Трубка подает почти пустое содержимое Бананового Пакета²⁰ ему в вену через капельницу. Минеральный и физиологический растворы помогут ему гораздо быстрее избавиться от наркоза.

Чтобы проверить остроту лезвия, я откладываю камень в сторону и прикладываю руку в перчатке к его голени, прямо под коленной чашечкой. Его кожа прохладная на ощупь — в моей личной холодильной камере дома температура на пять градусов ниже, чем в камере в университете.

Расположив лезвие под углом шестьдесят градусов, я вонзаюсь в его плоть, делая чистый разрез.

Кровь собирается вокруг пореза и стекает ярко-красными струйками на стальную поверхность. Мой пульс, который почти никогда не повышается, подскакивает, когда адреналин заливает мои надпочечники.

Чувствую, что момент упущен, когда он начинает приходить в себя. Задыхаясь, жертва Кири несколько раз моргает, приходя в сознание и пытаясь сфокусировать зрение. Он тут же пытается пошевелить рукой, медленно осознавая, что он пристегнут.

Затем его взгляд останавливается на мне.

— В твоём организме ещё достаточно много наркоза, — говорю я ему. Вытираю кровь с лезвия чистой салфеткой. — Ты оценишь это, через мгновеине.

Когда я протягиваю руку под плиту за гарротой²¹, он заикается, задавая обычные избитые вопросы: Кто вы? Где я? Что вы собираетесь со мной сделать? Затем следуют бесполезные крики, мольба и слезы, и, наконец, угрозы.

— Отлично, — говорю я, протягивая над ним проволоку. — Мне нравится закончивать на сильной ноте.

Пока он продолжает сыпать угрозами, я хватаюсь за деревянные ручки и опускаю гарроту, упираясь проволокой ниже выемки его кадыка на гортани.

Сопротивляясь, он качает головой взад-вперед, а я остаюсь на месте, чтобы насладиться моментом. Кайф, предвкушение. Самое близкое к блаженству — пробираться прямо сквозь слой тефлона, который укрывает меня от этих неуловимых ощущений.

Мой взгляд останавливается на вазе с цветами в другом конце стальной комнаты. Гималайские голубые маки застыли во времени, цвет лепестков сохранил точный красивый оттенок её глаз.

Я представляю её такой, какой она была на Полях Басса. Всего в нескольких сантиметрах от меня, её близость была горячим током на моей коже, когда она положила палец на спусковой крючок. Её цепкий взгляд охотника устремлен на больное животное.

Она любила этого койота.

Гребаного койота, неспособного ответить на её чувства взаимностью, который, скорее всего, разорвал бы её лицо, если она попыталась его погладить.

И она назвала её, блять, Солнечным Зайчиком.

С того момента, как она появилась в моем отделе, я пытался понять эту женщину. Знание того, что мы близки по духу, должно было объяснить, почему я зациклился на ней, потому что я почувствовал в ней убийцу.

Но что-то неуловимое всё ещё мешает мне накинуть петлю ей на шею.

Её признание прожигает мои мышцы. Боль в её глазах, когда она нажала на курок, вонзается мне в грудную клетку, это убийство было пропитано всеми эмоциями, которые её тело не могло сдержать.

Хныканье внизу вырывает меня из воспоминаний, и, пытаясь восстановить контроль, я обматываю лигатуру вокруг шеи её жертвы и туго затягиваю, заглушая крик. Беспорядочные хрипы и всхлипы, требующие воздуха, ласкают мою кожу.

Когда симфония звуков стихает, я немного ослабляю проволоку, давая ему достаточно воздуха, чтобы наш танец повторился.

Я натягиваю проволоку до тех пор, пока мои мышцы не начинают гореть. Пока мысленный образ улыбающегося лица Кири не превращается в образ страдания. Где её рот был приоткрыт, губы бледные и дрожащие. Где она смотрела на меня, когда я душил её в холодильной камере.

— Проклятье…

Я отпускаю проволоку, и жертва вдыхает. Его прерывистый кашель и отчаянные мольбы смешиваются со звуками Кири в моей голове.

— Убирайся к чертовой матери…

Я затягиваю проволоку, и его кожа рвётся под лигатурой. Его глаза выпучиваются. Капилляры лопаются, и шлейф красного цвета заполняет белое пространство.

Пока я смотрю в его глаза, ожидая свою любимую часть подобного момента, когда его тело перестанет бороться со смертью, её глаза вторгаются в мою тёмную душу.

И всё, что я вижу — это её.

Её чертовски твердые соски в холодильной камере… и представление того, какие звуки она бы издавала, если бы я прикусил один из них.

— Господи! — я опускаю ручки и отступаю от стола.

Яростно проводя рукой по волосам, я выкрикиваю очередное проклятие. Моя кровь ревет у меня в ушах. Я обхожу стол и хватаю нож.

Парень на столе паникует.

— Твою мать… Пожалуйста! О, блять, не делай этого…

Со стоном я подвожу лезвие под ограничитель и перерезаю ремень. Разрезаю остальные, прежде чем перевернуть стальной стол и опрокинуть его и жертву на пол.

Тяжело дыша, я смотрю, как он поднимается на ноги. Используя для опоры капельницу, он находит равновесие и смотрит сначала на меня, потом на дверь.

— Давай же, — бросаю ему вызов я.

Это не то, как я действую.

Чисто. Точно. Дотошно.

Но когда она вторглась на мою территорию, она испортила не только мою рутину.

Пока парень взвешивает свои варианты, он поднимает блестящий серебряный штатив, чтобы использовать его как оружие. Не сводя с него хищного взгляда, я вскидываю голову, чувствуя, как каждый напряженный мускул смыкается вокруг позвонков.

Кровь стекает по его голени, и во мне разгорается голод.

Он делает шаг к двери.

Как дикий зверь, почуявший кровь, я бросаюсь вперед. Он делает несколько шатких шагов, прежде чем споткнуться о трубку. Я позволяю ему выпрямиться и встать лицом ко мне. Он размахивает штативом, ударяя им меня в живот.

Боль достигает цели. Стиснув зубы, я выдавливаю: — Ещё раз.

Его уже трясет, адреналин и страх стекают с его гладкого тела, но он идет на меня, как человек, который хочет жить. Он снова и снова ударяет штативом по мне. Ударяет по ребрам, рукам, плечам. Я принимаю всё. Каждый удар, как наказание за свою неудачу. Боль оплетает моё тело, как тонкая сетка, чтобы скрыть онемение.

Но я всё ещё вижу её, чувствую её.

Хочу её.

Когда он целится мне в лицо, из моей груди вырывается рев, и я вцепляюсь в него. Я вырываю штатив из его рук и прижимаю его спиной к стене. Упираясь плечом ему в грудь, смотрю ему в лицо, пока ввожу лезвие в грудь.

Широко раскрыв глаза, он испускает беззвучный вопль, ужас его гибели застывает в крике, который никогда не найдет освобождения.

Я отдаюсь вожделению. Вонзаю нож ему в живот и вгоняю кончик лезвия под ребра. Ударяю его снова. Снова и снова погружаю лезвие глубоко, изувечивая его, пока не ощущаю медный привкус его крови, омывающей мое лицо.

Его взгляд давно утратил искру жизни. Дыхание распирает мои легкие, я убираю руку и позволяю ему упасть на пол. Он растягивается на прозрачном брезенте, а я отступаю назад и смотрю, как кровь собирается в лужу вокруг его беззжизвенного тела.

Всё, о чем я могу думать, это о своей руке вокруг горла Кири и о том, как мне хочется толкнуть её на этот окровавленный пол. Моя хватка на рукояти ножа ослабевает, и я опускаюсь на колени, в то время как он падает рядом со мной.

Мой долбанный член стал твердым и больно упирается в джинсы. Я тяну молнию вниз и высвобождаю его из трусов. Обхватив окровавленной рукой основание, я шиплю сквозь стиснутые зубы от эротического ощущения моей влажной, теплой ладони.

Я смотрю на нездоровую картину смерти и разрушения на полу моей холодильной камеры, но образы в моей голове переносят меня к ней — туда, где её ногти впиваются в мою руку, пока я давлю на её горло, её губы такие же бледно-голубые, как её глаза, её сиськи идеальны и умоляют меня трахнуть их.

— Ах… Блять.

Я потираю свой член, титановая штанга холодит мою ладонь, с каждым скольжением по длине.

Затем Кири ускользает, теряет сознание. Её пульс замедляется, дыхание становится более поверхностным, пока она не оказывается полностью покоренной и беспомощной подо мной. Я отпускаю её шею и двигаюсь вниз по её вялому телу, задирая юбку и опускаю трусики до щиколоток. Скользнув между её бедер, я с волнением приникаю ртом к её сладкой киске.

Мои движения ускоряются, когда я представляю, как облизываю её шелковистые губы, прикусываю зубами её клитор, слышу её хриплые стоны и чувствую, как она извивается, когда её тело умоляет о разрядке. Я вгрызаюсь в её нежную плоть и вхожу в неё сначала языком, затем пальцем, умирая от желания, чтобы её идеальная киска обхватила мой член.

Пульсация становится всё интенсивнее, пока я не хлопаю свободной рукой по бетону, поддерживая ладонью своё тело, в то время как мои бедра напрягаются. Её закрытые веки подергиваются, и я знаю, что когда я погружусь в неё, эти глаза откроются, а этот проникновенный взгляд будет направлен на меня…

— О… проклятье. Блять.

Оргазм захватывает меня, по позвоночнику пробегают электрические разряды, мой член пульсирует, и густая капля эякулята вытекает наружу.

Я дрочу сильнее, пока пламя охватывает мои кости. Меня трясет. Я задыхаюсь от приятных волн, которые прокатываются через меня.

Этого недостаточно.

Я хочу больше.

Поднявшись на ноги, я заправляю член в штаны и осматриваю беспорядок моей холодильной камеры. Кровь, сперма и хаос.

Полная, блять, катастрофа. Как и мой разум.

Прежде чем покинуть маленький домик на ранчо, я кладу кепку на столик у входа, затем сбрызгиваю порог бензином.

После закрываю дверь и выхожу на задний двор, позволяя содержимому канистры тянуться за мной. Затащить жертву Кири в подвал было проще простого. Как только Брэд ушел на вечер караоке, я понял, что у меня достаточно времени, чтобы подготовить декорации. Убедиться, что властипоявятся до того, как все улики будут уничтожены, — более сложная задача.

Но я играю до конца.

Одним методичным движением я выставляю коня на позицию в ожидании мата — смелый ход, позволяющий убрать с доски и Брэда, и агента Хейса.

Тогда я объявлю, что Уэст Пейн принадлежит мне.

Однако у королевы всё ещё есть очень сентиментальный трофей. Соскучившись по ощущению зажигалки в руке, я чиркаю спичкой и бросаю её в бензин.

Затем наблюдаю, как дом Брэда вспыхивает языками пламени.

Уходя с места происшествия, я отправляю сообщение Кири: ♟💀. Твой ход.

9. РАЗРУШЕННАЯ

Кири

— Мы в «Пьяной Утке». Пришли на караоке. Брэд как раз заканчивает «I Kissed A Girl», — говорит Джой. Должно быть, она находится прямо за дверями паба, потому что я слышу, как Брэд распевает текст песни, но его гулкий, фальшивый энтузиазм не заглушает голос Джой.

— Господи, это значит, что ему осталось всего несколько текил до Богемской Рапсодии, — отвечаю я.

— Именно. И тебе нравится его исполнение Богемской Рапсодии.

— Только потому, что я наслаждаюсь чужим позором.

— Не уверена, делает ли это тебя садисткой или мазохисткой.

— Наверное, и то, и другое, — говорю я, и Джой смеется на другом конце провода. — Но если серьезно, я пока не могу уйти.

— Да ладно, что там такого важного, что ты должна быть в лаборатории в восемь вечера в четверг?

— Какашки.

Повисает молчание.

— Какашки животных.

— Кири…

— Нет, правда, — говорю я со смехом. — Я только что закончила писать результаты анализа фекалий, на которые потратила всё утро, и если закончу сейчас, то смогу взять завтра отгул. У меня нет занятий.

— Дело жопа. Поняла?

Я фыркаю от смеха, а Джой гогочет, в то время как песня Брэда заканчивается на заднем плане под бурные аплодисменты.

— Ты там одна? — спрашивает Джой.

Я поднимаюсь с кресла и иду к стеллажу, где стоят мои фотографии и награды, сверкающие в тусклом свете лампы, которая горит на моем столе.

— Нет, Соренсен здесь, — я беру награду Брентвуда и смотрю в сторону его лаборатории. Он склонился над набором скелетных останков, повернувшись ко мне спиной. — Если меня найдут убитой, ты знаешь, где искать.

— О, я тебя умоляю. Лучше направь эту энергию драматической дивы на сцену под песни Селин Дион, — говорит Джой, пока я смеюсь. Ей и в голову не придет, что слова, которые я только что произнесла, могут быть вполне реальными.

— Слушай, я приду, если закончу достаточно быстро. Напиши мне, когда Брэдли приблизится к группе Queen.

— Будет сделано, солнышко.

Я улыбаюсь, завершаю звонок и, прокручивая текстовые сообщения от друзей и коллег, открываю сообщение от Джека, размышляя о том, чтобы отправить ответ со знаком вопроса на его смайлики с пешкой и черепом, которые он прислал незадолго до своего приезда, но решаю этого не делать. Внимание приковано к моему устройству, когда я перемещаюсь, чтобы поставить награду Брентвуда на место рядом с зернистой фотографией моей мамы.

Вот только я промахиваюсь мимо полки.

Моё сердце падает в пятки быстрее, чем тяжелая стеклянная статуэтка. Я пытаюсь поймать её, но она выскальзывает из пальцев, и всё, что я могу делать, это смотреть, как она ударяется о холодный кафельный пол и разбивается на тысячу сверкающих осколков.

Тьма приближающегося прошлого настигает меня мгновенно. Она заполоняет моё зрение, стирая настоящее и устремляя меня в прошлое.

Я кладу ладонь на стену. Моё сердце колотится. Кровь кипит. Пытаюсь отвернуться от битого стекла, лежащего у моих ног, чтобы удержать себя здесь, но я уже знаю, что это не сработает. И хуже всего то, что я не одна. Сейчас я окажусь в самом уязвимом положении, в то время как в тени комнаты напротив скрывается волк.

Последнее, что я вижу, пока моё зрение сужается до точки света, — это то, как Джек выпрямляется, поворачивает голову, его смертоносные серые глаза встречаются с моими.

Следующий голос, который я слышу, — это голос демона, который преследует меня.

Молчаливый Убийца.

— Шшш, шшш. Тише, малышка.

Острый кончик лезвия упирается мне в кожу, его острие направлено между ребер. Я лежу на кремовом ковре в гостиной дома моего детства. Тело дрожит, пока я закусываю губы до синяков и крови. Я знаю, что сейчас произойдет. Моё легкое уже рокочет в знак протеста при каждом вдохе, первое лезвие глубоко всажено в его губчатую полость. Оно трепещет с каждым наполненным кровью вдохом.

— Ты знаешь, что случится, если ты издашь хоть звук, — шепчет мужчина.

Он толкает мою голову в сторону, моя щека залита слезами и горит, когда он прижимает её к ковру. Я встречаюсь с безжизненными глазами моей матери. Её кровь все еще стекает с приоткрытых губ, у неё отрезан язык.

Мой желудок скручивается. Я подавляю рыдания, глотая желчь, страх и отчаяние. Когда закрываю глаза, образ никуда не девается. Безжизненные глаза мамы. Ужас глубоко въелся в её плоть, словно он прилип к её костям, как призрак, скрывающийся под застывшими чертами её лица.

Я открываю глаза, когда горячая ладонь мужчины скользит по мокрой от пота коже. Он сжимает мои щеки между кончиками пальцев до боли от придавливания их к зубам.

И поворачивает моё лицо на другую сторону.

Мой отец борется, лежа на животе рядом со мной, его руки привязаны к лодыжкам у него за спиной, кляп во рту мокрый от напряжения и страдания. В его глазах ярость. Паника. Он пытается пробраться ближе ко мне, но мужчина, который держит меня в своей хватке, отпихивает моего отца.

— Сейчас, сейчас, — говорит мужчина, отпустив моё лицо, чтобы достать из кармана пиджака древнюю видеокамеру. — Не издавай ни звука, иначе ты узнаешь, каким плохим будет его наказание.

Красная лампочка видеокамеры моргает, её бездушный стеклянный глаз равнодушен к моим страданиям, он фиксирует каждое выражение на моем избитом и опухшем лице. Моё дыхание учащается. Сердце бешено колотится. Я пытаюсь сосредоточиться на этих трех маленьких буквах под мигающим красным светом, вливая в них каждую каплю своего сознания. Rec. Rec. Rec.²²

Нож вонзается мне между ребер.

Я не издаю ни звука. Ни когда лезвие прорезает каждое волокно мышц и плоти. Ни когда оно пронзает моё легкое. И не тогда, когда этот человек медленно погружает сталь до самой рукояти. Я сглатываю отчаянное желание кричать и умолять, просить остановить боль. Я не подведу папу, как только что подвела маму.

Но мой папа, он не может прекратить бороться за меня.

На каждый мой крик, который я проглатываю, папа умоляет через кляп. Он бьется в своих путах. Его приглушенные слова — это песнь отчаянья. Пожалуйста, только не моя девочка. Снова и снова его мольбы повторяются, как вспышки, отражающие мигающий красный свет видеокамеры. И когда второе лезвие погружается в мою грудь, а мужчина откидывается на пятки, чтобы записать, как дрожит рукоятка ножа рядом со своим двойником, я смотрю на отца, его слезы намного хуже моих собственных.

Красный свет моргает.

Запах крови и дешевого спрея для тела заполняет горячий воздух между нами, когда мужчина наклоняется к моему уху. Я изо всех сил пытаюсь заглушить свои крики.

— Ты так хорошо справилась, малышка, — шепчет он, его дыхание и слова — липкая пленка, которая ложится на мои спутанные чувства. — Такая храбрая девочка, раз держится так тихо.

Щетина царапает мою челюсть, пока мужчина проводит губами по коже, чтобы прижать поцелуй к моей щеке.

Вес мужчины покидает моё тело. Я яростно трясу головой, единственным звуком который исходит из меня — это звук урчащего дыхания в моем поврежденном легком, пока я умоляю его не более чем отчаянным, умоляющим взглядом.

Он улыбается.

— Хотя папочка… не был таким уж хорошим мальчиком, — шепчет он, устраиваясь на спине моего отца. Мой отец изо всех сил пытается оттолкнуть его, и ему удается отстранить нашего обидчика всего на мгновение. Но это мгновение — не более чем миг, не дольше, чем биение сердца.

Мужчина выхватывает молоток из потрепанной кожаной петли на поясе.

Именно в этот момент я усваиваю важный урок: время очень жестоко.

Время замедлится, когда ему заблагорассудится, заставляя вас хранить в памяти каждую деталь чего-то, за что вы отдали бы всё, чтобы забыть, например, изношенность древесины на рукоятке молотка, или отчаянный крик вашего отца, или блеск слез в его глазах. Оно заставляет вас лицезреть отблески света в гостиной на полированном металле тупой головки молотка. Возможно, вы не сможете вспомнить, когда в последний раз говорили своим родителям, что любите их, но у вас будет время убедиться, что вы помните звук тошнотворного удара молотка по виску вашего отца или цвет крови, разбрызгиваемой по кремовому ковру.

Время замедляется, чтобы вы никогда не забыли, насколько вы бессильны.

А я совершенно бессильна. Не в силах сделать ничего, кроме как впитывать каждую деталь этого жестокого нападения, пока мой разум окончательно не отключится.

Образы и звуки расплываются и искажаются, пока волна холодного воздуха не обволакивает пот и кровь на моей коже. Когда моё зрение проясняется, я замечаю пустой взгляд в глазах моего умирающего отца. Слышится влажное, ритмичное бульканье, когда последние вздохи отца вырываются из его груди, его отрезанный язык валяется на ковре между нами. Но есть и другой звук, с другой стороны от меня — задыхающаяся мольба под угрожающим шепотом.

— Ты неряшлив. Любитель. Недостойный. И это моя территория.

Это стоит мне колоссальных усилий, но я поворачиваю голову в сторону звука.

Мой обидчик стоит на коленях между телом моей матери и моим. Он изо всех сил пытается оттянуть провод от своей шеи. За ним стоит другой мужчина, одетый в чёрное, кожаные перчатки плотно прилегают к его костяшкам, пока он тянет деревянные ручки гарроты назад к своей груди.

Он прекрасен. Невероятно красивый. Старше меня, но ещё молод, может быть, около двадцати лет. Тёмные волосы, высокие скулы, таинственная улыбка на полных губах, когда он наблюдает за тем, как его жертва сопротивляется в его хватке. Он свирепый ангел. Сосредоточенный и решительный. Спаситель, вершащий правосудие, на которое я не способна.

Он ещё крепче сжимает гарроту и снова шепчет человеку в своей хватке.

— Твои кости будут не более чем низкокачественным трофеем на моей стене, но я всё равно возьму их.

При этих словах мой обидчик начинает сопротивляться еще сильнее. Ангел движется вместе с ним, в каждом движении чувствуется грация. Всё его внимание сосредоточено на горле, зажатом в его безжалостной хватке. Кажется, он даже не замечает моего присутствия. Он как будто не слышит моего затрудненного дыхания или не чувствует тяжести моего пристального взгляда.

Не замечает крошечный клочок бумаги, выпавший из его кармана.

Не видит, как мои связанные руки ползут по окровавленному ковру, чтобы схватить упавший чек.

Не смотрит, как я читаю его, не видит, как я закрываю глаза, чтобы запомнить каждую деталь. Не знает, что я подтягиваю его к себе, чтобы положить в карман.

Ресторан-бар кампуса Арли. Университет Ревери Холл. Оплата наличными. Пеллегрино. Салат цезарь с курицей. Капучино.

Я закрываю глаза на мгновение, мысленно повторяя эти детали снова и снова, пока они не отпечатываются в моем мозгу.

Когда я открываю глаза, моего ангела уже нет. Моего нападавшего больше нет. Отрезанный язык моего отца, видеокамера, молоток — всё исчезло. Остались только ножи в моей груди и остывающие тела моих родителей на полу. Нас бросили, оставили мерзнуть на сквозняке из открытой двери или окна где-то в доме. Но этот поцелуй холодного воздуха подстегивает меня, ложится на мои раны, как шепот, который говорит мне действовать. Несмотря на боль, слабость, страх и отчаяние, он толкает меня на четвереньки, требуя, чтобы я ползла по битому стеклу в поисках телефона матери. Изо рта капает кровь, я хриплю от боли в поврежденном легком, а холодный сквозняк всё ещё цепляется за меня, умоляя не останавливаться.

— Кири.

Это слово достаточно знакомо, чтобы быть реальным, и достаточно незнакомо, чтобы вбить клин между прошлым и настоящим.

Я моргаю. Дыхание сбивается. Фантомная боль пронзает моё легкое. Вижу стекло на полу под руками. В один момент мои ладони лежат на ковре в доме моего детства, мягкий ворс — это ласка для боли от острых осколков. Но когда я снова моргаю, мои ладони лежат на блестящей серой плитке моего кабинета. Единственная связь между двумя мирами — звук моих страдальческих выдохов и мерцание разбитого стекла.

— Кири… Ты можешь отпустить это.

Чья-то рука обхватывает меня за плечо. Кожа под моей влажной рубашкой наслаждается прохладным прикосновением. Я вся мокрая от пота и дрожу, словно у меня лихорадка. Голова пульсирует ровным гулом, по мере того как прошлое отступает, а настоящее освобождается от удушающей хватки.

— Это всего лишь воспоминание, — говорит Джек, его голос тих, а другая рука обвивается вокруг моего запястья. Его пальцы лежат на моем пульсе. Когда я отрываю взгляд от стекла и поднимаю глаза, Джек смотрит сначала на свои часы, а следом на мои, его губы складываются в мрачную линию. — Это всё нереально.

Я хочу сказать ему, что он ошибается, что каждое воспоминание оставляет после себя что-то реальное. Реальные шрамы. Реальные последствия. Но сейчас у меня нет сил бороться с ним.

Я переключаю своё внимание на стекло на полу, на кровь, которая сочится из-под моей правой ладони, вдавленной в осколки. Когда закрываю глаза, Джек оставляет мне лишь несколько судорожных вдохов, прежде чем поднимает моё запястье и, схватив другой рукой за бицепс, помогает мне встать на ноги. Стекло хрустит под нашими ботинками, пока он ведет меня к столу, его прикосновение — надежный якорь, который не отпускает меня, даже когда он предлагает мне опуститься в кресло.

Когда я устраиваюсь, Джек опускается передо мной на колени, берет окровавленную руку и переворачивает её, чтобы осмотреть неровный, глубокий порез на мякоти большого пальца. Между его бровями образуется складка, которая исчезает, когда он тянется к коробке салфеток на моем столе.

— Здесь понадобятся швы, — говорит он, прижимая салфетки к ране. Мышцы на его челюсти подрагивают, когда я качаю головой. — И это не вопрос. Это констатация факта.

— Я не могу, — отвечаю я шепотом. Глаза Джека сужаются, в то время как я качаю головой во второй раз. — Это случится снова, если я поеду в больницу сейчас. Я не могу.

Джек смотрит в сторону двери моего кабинета, на его лице появляется задумчивый хмурый взгляд, прежде чем он поднимает промокшую салфетку, чтобы посмотреть на порез. Его недщовольство углубляется, как будто он только что подтвердил своё собственное утверждение о швах и недоволен результатом.

— Держи это и не двигайся, — говорит Джек.

Его хватка сжимается вокруг моей раненой руки, пока я не прижимаю салфетку сама. Он отступает, поднимаясь, каждое движение — хореография сдержанности, его оценивающий взгляд пронизывает мою кожу. Когда он выпрямляется во весь рост примерно в метре от меня, он поворачивается и выходит из комнаты.

Тишина, которая обрушивается на меня после моих воспоминаний, на этот раз не пугает, как это часто бывает. Я даже не слышу Джека, куда бы он ни ушел. Но осознание того, что он рядом, на удивление успокаивает. И если бы у меня сейчас было больше силы воли, я бы наказывала себя за такие чувства. Я знаю, что мне следовало бы улизнуть и найти другой способ разобраться с этим порезом самостоятельно, без непрошеной помощи Джека. Уверена, что в лаборатории Брэда есть расходные материалы, которые я могла бы использовать. Может быть, суперклей. Он вечно что-то ломает и пытается это исправить.

Но я не двигаюсь со стула.

Проходит несколько минут, прежде чем Джек входит в мой кабинет из тени коридора, и, хотя он только что был здесь, вид его, входящего с пузырьком йода в одной руке и медицинскими принадлежностями в другой, вызывает давно забытую боль в глубине моего сердца. Дело не только в темной щетине на идеальном изгибе его челюсти или полных губах, которые часто изгибаются в легчайшей ухмылке, как отработанная маска. И не в черном костюме, подогнанном под его атлетическую фигуру, не в верхних пуговицах его черной рубашки, расстегнутых, чтобы показать проблеск кожи, которую я хочу попробовать на вкус. Всё дело в знании того, кто он такой, на что он способен. Я знаю, что он сделал, потому что я это видела. Загадка заключается в том, почему он делает это? Почему он оставил меня в живых, когда мы встретились в первый раз? Просто потому, что думал, что я все равно буду страдать и умру? Почему он хочет помочь мне сейчас, неужели только из-за моих угроз?

Я наблюдаю за Джеком Соренсеном с семнадцати лет, и когда он замедляет шаг и опускается на колено, чтобы взять мою раненую руку, я чувствую, что знаю этого человека ничуть не лучше, чем в самом начале.

Мы не произносим ни слова, пока Джек собирает салфетки и подкладывает их под мою окровавленную руку. Он отодвигает мои пальцы от места, где они зажимают рану, а затем смазывает порез йодом. Джек поднимает взгляд, чтобы посмотреть на мою реакцию на жжение от неразбавленной коричневой жидкости, но я отказываю ему в малейшем намеке на боль. К моему удивлению, что-то в том, как напряжение спадает с его бровей, заставляет меня думать, что он испытывает облегчение.

— Ты уверена, что не хочешь поехать к врачу? — спрашивает Джек, возвращая своё внимание к моей ране, его глаза отливают темным серебром в тусклом свете.

— Уверена.

— А ты не боишься, что я зашью её своими инициалами?

Я делаю паузу.

— Теперь боюсь.

Джек смеется. Настоящим, неподдельным смехом. Таким, что его кожа озаряется вспышкой лучезарной улыбки, а в уголках глаз появляются морщинки. Я никогда раньше не была причиной его смеха, по крайней мере, искреннего.

Он не смотрит на меня, но мне бы этого хотелось. Я хочу уловить нюансы его выражения и изучить их, вплоть до каждой микроскопической детали.

Я хочу сделать несколько комментариев, которые, кажется, так и вертятся у меня на языке. Ты хотел бы помечать меня как свою, думаю я. Мне определенно не стоит этого хотеть, несмотря на вибрацию в груди, которая говорит об обратном. Я сглатываю, чтобы избавиться от этих ощщений, и Джек поднимает взгляд от того места, где он собирается начать накладывать швы, возможно, принимая мое напряжение как нервозность в ожидании боли.

— Я удивлена, что ты это делаешь, — шепчу я вместо того, чтобы выдать свои мрачные мысли, подавляя вздрагивание, когда изогнутая игла прокалывает мою кожу у необработанного края раны. — Ты мог бы просто оставить меня на произвол судьбы.

— Ты же сказала, что твоё благополучие в моих интересах, — отвечает Джек, не поднимая глаз. — Возможно, я также нахожу утешение в том факте, что востановление живых тканей на самом деле не является моей специальностью, и у меня нет никакого анестетика, поэтому я знаю, что будет больно.

— Думаю, в этом есть смысл.

Я вытираю тушь из-под глаз чистым краем салфетки, скомканной в свободной руке, в то время как Джек вводит иглу с другой стороны раны и туго натягивает нить. Его короткие темные волосы убраны со лба, но почему-то выглядят более растрепанными, чем обычно. Едва заметная складка залегает у него между бровями, пока он сосредотачивается на завязывании узлов первого стежка. Когда он поднимает взгляд с того места, где стоит передо мной на коленях, что-то темнеет в его взгляде. Он смотрит через стол и кивает в сторону моей бутылки с водой.

— Пей, — приказывает Джек, и хотя выражение моего лица немного мрачнеет, в этот момент я понимаю, как сильно хочу пить на самом деле, и делаю, как он говорит. Он ждет, пока я сделаю большой глоток, прежде чем проколоть мою кожу для второго стежка, его интерес переключается с иглы на мою реакцию. Когда в ответ он получает лишь вызывающее молчание, его лоб хмурится, и я не могу понять, испытывает ли он облегчение или раздражение.

— Где ты научился этому? Зашивание ран не входит в практические занятия для судебно-медицинских антропологов, — спрашиваю я, пока Джек протягивает нитку через необработанный край пореза и прокалывает другую сторону изогнутой иглой. Он мог бы быть грубым или неаккуратным. Но это не так. Он точен, быстр, но так, чтобы уменьшить боль, а не усугубить её.

— Нет, я не учился этому на лабораторных занятиях, — отвечает Джек, не отрывая взгляда от моей руки. — Скажем так, у меня не было такого детства, как у тебя. По пути я приобрел некоторые необходимые навыки.

О, мне известно всё о его детстве. Или, по крайней мере, известно достаточно, чтобы понять, как он стал тем убийцей, которым является сейчас. Я думаю об этом в тишине, пока он завязывает узлы шва, обматывает черную нить вокруг иглы и плотно закрывает рассеченную кожу. После берет чистую салфетку и нежными движениями вытирает кровь.

— Сны? — спрашивает Джек, когда молчание кажется слишком долгим даже для него. Его голос глубокий и тихий. Он похож на тени в сосновом лесу, где можно спрятаться под ветвями. Я наклоняю голову, наблюдая за ним, хотя уже знаю, что он не встретит мой взгляд. — Кошмары? — добавляет он, когда я не отвечаю.

Джек начинает накладывать третий шов на поврежденный участок моей раны. Боль подкатывает к моему горлу, пока я сглатываю удивление от его неожиданного интереса ко мне. Я пытаюсь удержать в памяти всё то, что он сделал за последние три года, чтобы заставить меня чувствовать себя неполноценной. Нежеланной. Но когда он держит мою липкую, испачканную руку в своей прохладной, надежной ладони и зашивает меня, мне трудно вспомнить все плохие моменты с ним. И я осознаю, что не хочу этого.

— Разбитое стекло, — говорю я, мой голос чуть громче шепота. Джек ничего не говорит, просто продолжает протягивать нить через крошечное отверстие, которое он проделал в моей коже. — Красные мигающие огни. Запах больницы. Молотки. Я их просто ненавижу. Ковер кремового цвета. Конкретно он, самый неудобный триггер. Хотя и может показаться, что это просто пустяк. Всё это такие обычные вещи, что ты мог бы подумать, что я должна была уже стать нечувствительной к ним, но для меня это самое худшее, что может быть…

Рука Джека замирает, и он встречает мой взгляд. Кажется, что весь мир может рухнуть, а мы всё ещё будем сплетены невидимой нитью, сотканной из общих секретов, из уязвимости, из страха. И я знаю, что Джек может взять мои секреты и выковать из них самый смертоносный клинок, чтобы разрубить меня пополам. Но по тому, как он слегка откинулся назад, как его взгляд скользит по моему лицу со складкой между бровями, я знаю, что он этого не сделает.

— Те жизни, которые ты забрала, они когда-нибудь беспокоили тебя? — наконец спрашивает он, его глаза останавливаются на моих.

— Ты имеешь в виду, таким образом? Когда прошлое проникает в настоящее? — Джек кивает, а я качаю головой. — Никогда. Наверное, потому что вся власть в моих руках. Контроль — мой. И то, что случилось со мной, может быть, я смогу уберечь кого-то от такого же. Я чувствую… Я чувствую многое по поводу тех жизней, которые забираю. Но никогда не сожаление. Ты?

— Нет, — говорит он, и проходит долгий момент, прежде чем он возвращает своё внимание к моей ране. — Я не могу чувствовать сожаление, Кири.

Мы больше ничего не говорим друг другу, в то время как Джек заканчивает накладывать швы, всего их двенадцать, смачивает порез ещё одной каплей йода, а затем перевязывает мою руку. Закончив, он отодвигается назад, его внимание переключается на мою рубашку. Я смотрю вниз и впервые замечаю пятно крови на шелке цвета шампанского прямо над тем местом, где скрыты мои шрамы.

— Похоже, её место в мусорке, — говорю я со вздохом, рассматривая брызги, длинные полосы крови и следы высыхающего пота. Когда я поднимаю глаза, Джек смотрит на окно моего кабинета, выходящее в сторону лабораторий. У него дергается челюсть, когда он хмурится, глядя на рабочее место Брэда. Мы оба знаем, что Брэд хранит там сменную одежду для тех дней, когда ездит на работу на велосипеде.

— Подожди здесь, — говорит Джек, и я смотрю, как он уходит.

Но в лаборатории Брэда свет не включается. Нигде свет не включается. Видны только тусклые аварийные знаки в коридоре, отбрасывающие темные тени за моей дверью. И через несколько тихих минут Джек появляется из их глубин, в одной руке пакет со льдом, а в другой — сложенная черная рубашка. Одна из его рубашек.

— Постарайся не разорвать её к клочья, ладно? Она мне нравится, — говорит Джек, кивая на рубашку, которую он кладет на мой стол. Он снова опускается передо мной на колени, проверяет повязку в последний раз, прежде чем приложить лед к моей руке.

— Я не буду её кромсать. Но не обещаю, что не похороню в ней кого-нибудь. Если ты хочешь оставить свою визитную карточку в переднем кармане, сейчас самое время.

Я слабо улыбаюсь Джеку, на что он отвечает мрачным взглядом, но ему не удается быстро скрыть ухмылку, в то время как он бросает взгляд в сторону двери. Когда его глаза, наконец, встречаются с моими, веселье на наших лицах исчезает, и мы просто смотрим друг на друга.

Джек тянется вперед. Его большой палец проводит по моей щеке, лаская её. Эти грифельно-серые глаза следят за движением его руки, пока она движется к моим губам, а затем отдаляется.

И время снова так жестоко, потому что прикосновение Джека исчезает прежде, чем я успеваю запечатлеть его в памяти, прежде, чем я успеваю убедиться, что оно вообще было реальным.

Я наблюдаю за тем, как Джек уходит. Но окликаю его, прежде чем он достигает двери.

— Джек.

Он останавливается, склоняя голову на звук моего голоса, но не оборачивается.

— Спасибо.

Он кивает один раз, но не двигается, как будто раздумывает, куда ему идти. Одна из его рук складывается в кулак и сжимается. Кажется, что он сжимает моё сердце. И я знаю, что есть одна вещь, которую я могу дать ему взамен, чем могу отплатить. Та, которую, уверена, он захочет.

— Купол Грома. Это ничего не меняет. Как только ты покинешь мой кабинет, он снова заработает.

Напряжение покидает кулак Джека. Я почти вижу, как оно сходит с его плеч, улетучиваясь, как газ.

Джек кивает ещё раз, а затем уходит.

Я даю ему достаточно времени, чтобы исчезнуть из здания, а затем убираю за собой стекло и кровь, прежде чем пойти домой.

Когда прихожу в кабинет в понедельник утром, на моем столе стоит замена сломанной награде Брентвуда.

Нет ни карточки, ни записки.

Но она сделана из латуни.

10. ХОЛОДНЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Джек

Если бы я знал, как хорошо будет в отделе без Брэда, я бы давно от него избавился.

В четверг утром сплетни витают в воздухе, мельница слухов всё ещё вращается от новостей об арестованном коллеге. Брэд может быть причастен не только к нескольким исчезновениям в окрестностях колледжа, но и к убийству. К его обвинениям может добавиться и поджог, поскольку следственные органы предполагают, что Брэд поджег свой дом, чтобы уничтожить улики в виде останков тел.

Он нанял дорогого адвоката и был освобожден под залог, учитывая его безупречную репутацию, но университет решил, что будет лучше, если он возьмет длительный отпуск, пока всё не уладится и он не будет оправдан.

Я засучиваю рукава и разбираюсь с грудой нудной бумажной работы, чувствуя себя более непринужденно после того, как удовлетворил свои желания. Не полностью… но недавнего убийства было достаточно, чтобы подавить мои более животные желания, которые недавно всплыли на поверхность.

Единственное, что нарушает мой внутренний покой в эту минуту, — это агент ФБР, всё ещё слоняющийся поблизости. Эрик Хейс должен быть сосредоточен на Брэде и куче улик, которые я оставил в его доме. И все же он здесь, бродит по коридорам, похоже, больше интересуясь Кири, чем Брэдом.

Как будто мои мысли призывают её, Кири проходит мимо двери моего кабинета. Она не останавливается, чтобы заглянуть внутрь и позлить меня, как обычно. Она также больше не оставляла мне подарков в обедах. Что вызывает несколько тревожных сигналов.

После той ночи, когда она сломала награду, а я зашивал ей рану, я изо всех сил старался сохранить тот же уровень презрения к женщине, которая вторглась на мою территорию и угрожает моему тщательно охраняемому миру. Но, будь то дымка свежего убийства или удовлетворение из-за Брэда, я вспоминаю мягкое ощущение её ладони в моей, то, как её напряженные, влажные голубые глаза смотрели на меня, с полным доверием, пока я прокалывал её плоть иглой.

Она ни разу не вздрогнула.

Я отталкиваюсь от стола, засучиваю рукава повыше, и иду за ней.

Преследую её, пока она не доходит до холодильной камеры, затем хватаю её за локоть и втаскиваю внутрь, закрывая за нами дверь.

В течение трех секунд она молчт, просто смотрит на меня, разинув рот. Затем говорит: — Твоя привязанность к холодильным камерам по-настоящему тревожит.

Я скрещиваю руки. В основном, чтобы не прикасаться к ней.

— Игры закончены. Здесь происходит что-то ещё, — говорю я. — Что-то серьезное, и это связано с тобой.

Одна её бровь приподнимается в недоумении.

— Я не просила тебя поджигать дом Брэда. Разве ты не думал, что это привлечет слишком много внимания?

Под её сарказмом скрывается страх. Она убирает за ухо выбившуюся прядь волос, затем оглядывает комнату.

— Хейс здесь не из-за Брэда, — я прищуриваю свои глаза, глядя на неё, и придвигаюсь на пару сантиметров ближе. — Он даже не работает с местными властями по этому делу. Он никогда и не был здесь по делу о пропаже Мэйсона.

Кири тяжело выдыхает.

— Тогда в чем дело, Джек? Ты можешь поторопиться и сказать мне, чтобы я могла убраться из этой дыры и согреться? — она потирает руки.

Я молчу, холод меня не беспокоит.

Она снова смахивает непокорную прядь волос и ругается про себя, когда швы на её руке зацепляются за волосы.

— Проклятье, — говорит она, поднимая ладонь.

— Дай мне посмотреть, — я тянусь к её руке, но она отдергивает её.

— Я в порядке.

Её раскрытые глаза говорят об обратном.

Что-то скрывается глубоко под её обычно непоколебимой маской.

Она напугана.

Я хватаю её за запястье и притягиваю к себе, затем медленно поднимаю её ладонь для того, чтобы рассмотреть швы.

— Почему ты не нанесла крем на рану?

Она пожимает плечами.

— Я сегодня торопилась.

Я киваю.

— Хм…

Я продолжаю держать её, не желая отпускать, прижимая пальцы к пульсу на её запястье, чувствуя, как её сердце бьется в два раза быстрее моего.

Её губы лукаво изгибаются, когда она смотрит на меня сквозь густые ресницы.

— Итак, Джек. Говоря о подставе твоего хорошего друга Брэда и обвинении его в убийстве, ты повеселился с Райаном? — она дразнит меня своей знойной ухмылкой. — Он был для меня вроде как особенным, знаешь ли. У меня были планы на него.

Слабый огонек вьется под моей кожей. Я знаю, что она делает, пытаясь избежать темы Хейса, тыкая в монстра, чтобы тот проснулся.

Мой член реагирует на приманку, пока она фантазирует о той ночи, когда я окрасил холодильную камеру в красный цвет кровью её жертвы.

— Как ты это сделал? — допытывается она, придвигаясь ближе, её пальцы обвиваются вокруг моих. Ощущение её колючих стежков на коже разрушает мой контроль. — Ты сначала накачал его. Привязал его к столу. Ты задушил его, прежде чем содрать кожу с его костей. Или ты…

Мои пальцы впиваются в тыльную сторону её руки в знак предупреждения.

— Остановись, Кири.

Её лицо морщится от боли, и это зрелище будоражит мою кровь.

— Я просто хочу визуализировать это, — говорит она, ахая, когда я крепче прижимаю её к себе. Ее губы дрожат от холода, а мой член пульсирует от этого зрелища. — Это меньшее, что ты можешь предложить мне после того, как украл мою игрушку.

Красная лужа крови застилает моё зрение, и всё, что я вижу, это её, там, покрытую липкой красной массой, её глаза открываются…

Моя челюсть сжимается.

— Ты играешь с огнем.

— Ой, очень сомневаюсь в этом. Джек Соренсен никогда бы не разгорячился, — её нога проскальзывает между моими, её бедро касается моего члена. У неё перехватывает дыхание от ощущения моей твердой эрекции. — Ты пиздец какой холодный…

Я заключаю её горло в жестокий захват и прижимаю её спиной к шкафчику. Резкий вздох вырывается из её губ, когда я целую её.

Секунда шока, её тело застывает, но потом, когда я впиваюсь в её губы с неистовой силой, она стонет и растворяется под безумным напором. Она целует меня в ответ со злобной, отчаянной потребностью, которая может посоперничать с моей собственной.

Моя рука крепче сжимает её горло, смакуя каждое движение её языка, то, как соблазнительно напрягается её горло под моей ладонью.

Отпускаю её руку, жадно хватаю блузку и высвобождаю подол из узкой юбки-карандаша. Рука проникает под рубашку, и я захватываю её рот, целуя ее сильнее и наслаждаясь следами крови, которые проступают на губах.

Поднимаюсь вверх по её грудной клетке, обводя пальцами сексуальный изгиб каждой косточки, её кожа мягкая и гладкая. Прижимаясь сильнее к её тазу, я практически насаживаю её на свой член, этот ублюдок так, блять, и хочет погрузиться в неё и узнать, как крепко её киска может обхватить меня.

Когда я двигаюсь выше и провожу большим пальцем по её соску, выпирающему сквозь тонкий материала лифчика, она стонет ещё сильнее, вибрация на моей ладони усиливает мою потребность услышать её крик.

Отстраняюсь, чтобы поцеловать её шею, зубы царапают кожу, прежде чем я вгрызаюсь в её нежную плоть. Но не её внезапный, сдержанный крик леденит мою кровь и останавливает руку. Ощущение грубой, шероховатой рубцовой ткани под моими пальцами заставляет мышцы моего позвоночника напрячься, а меня выпрямиться.

Я возвышаюсь над ней и смотрю в её прекрасное раскрасневшееся лицо.

— Кто сделал это с тобой? — требую я от неё ответа.

Грудь вздымается, она быстро моргает, затем качает головой, прислонившись к шкафчику.

— Это был… несчастный случай, — говорит она хриплым, отрывистым голосом. — Я была молода.

Я не верю ей.

— Несчастный случай, из-за которого у тебя случается паническая атака при виде разбитого стекла?

Её взгляд пронзает меня насквозь. Я изучил почти все травмы и причины смерти на планете, и, продолжая исследовать два шрама на её груди, я вижу явные свидетельства тяжелых травм, нанесенных очень острым предметом.

— Джек…?

Дрожь в её голосе вызывает вспышку воспоминаний, и внезапно доктор Кири Рос предстает передо мной в совершенно новом, ярком свете.

Я убираю руку с её шрамов и из-под блузки, затем, тяжело сглотнув, целую её лоб. Это совершенно не в моем стиле, и её взгляд расширяется от беспокойства.

— Нам нужно выбираться отсюда, — говорю я.

— Хорошо. Конечно.

Она кивает и заправляет блузку в юбку, затем поправляет волосы.

После, поворачивается в сторону двери, и я хватаю её за запястье.

— Возьми отгул на целый день, — говорю я ей.

— Это приказ, Джек?

Я киваю один раз.

— Держись подальше от Хейса.

На её лице промелькнуло какое-то нечитаемое выражение, прежде чем она заставляет себя лучезарно улыбнуться.

— Я уже большая девочка. Со мной всё будет в порядке.

Затем она убегает, а я остаюсь с бешено колотящимся сердцем и сладким вкусом её губ на моих. По прошествии достаточного времени я выхожу из холодильника для трупов и направляюсь в свой офис, откуда забираю свою сумку и пиджак от костюма.

Необходимость поставить последний кусочек головоломки на место — это непреодолимая сила, двигающая меня вперед. Я иду к кабинету Кири, не уверенный, что чувствую, оставляя её здесь с Хейсом, но если я прав… тогда я точно знаю, почему он здесь.

Кири не смотрит на меня, пока я стою у двери её кабинета, и я знаю, что она потрясена. Но не от поцелуя. А от секрета, который она слишком долго скрывала от меня.

Я еду прямо домой и захожу в свой офис. За фальш-панелью книжной полки находится биометрически запечатанная дверь, ведущая в мою личную холодильную камеру и кабинет — мою комнату трофеев. Прохожу мимо костей в стеклянных сосудах, не останавливаясь, пока не добираюсь до стеллажа, куда я засунул коробку с вещами десятилетней давности.

Я откапываю почти древнюю видеокамеру, затем достаю адаптер питания.

Моя нога подпрыгивает, пока я сижу на диване и нетерпеливо жду перемотки 8-миллиметровой ленты.

Когда на заполненном статикой экране появляется лицо девушки, я нажимаю на устройстве кнопку Pause.

И там, на зернистом экране, передо мной предстают бледно-голубые глаза, которыми я был одержим последние три года. Они широко раскрыты, и невозможно ошибиться в том, что в их глубине таится ужас.

Я нажимаю Play, и через маленькие динамики доносится душераздирающий крик Кири.

Кадры воспроизводят события той ночи, когда серийный убийца нанес смертельные ножевые ранение девочке-подростку во время семейной резни.

И пока я смотрю на экран, я снова и снова вижу её смерть.

Потому что эта девочка была мертва. Я видел, как она умерла.

Я провожу рукой по лицу.

— Jeg forlod hende.²³

Отложив видеокамеру, я встаю и направляюсь к стеклянной витрине. Отпираю дверцу и выбираю хрупкую кость, выставленную посреди других моих трофеев.

Подъязычная кость Молчаливого Убийцы.

Я провожу пальцем по гладкой кости — кости, которая не нуждается в соединении с другими костями, чтобы существовать в скелетном каркасе. Ее внутренняя часть содержит пустую полость, к которой кровеносные сосуды проходят через каждый слой, доставляя питательные вещества и кислород.

Несмотря на то, что я изучал эту конкретную кость всю свою карьеру, у меня такое чувство, будто я вижу её впервые.

Нет, одинокая подъязычная кость не нуждается в какой-либо другой структуре для существования. И все же её выживание зависит от поддерживающего жизнь костного мозга.

В ту ночь десять лет назад, когда я решил уничтожить очередного убийцу на своей территории, я задушил его прямо рядом с его последней жертвой — девочкой с призрачными бледно-голубыми глазами, глазами, в которые я ни разу не заглядывал до того момента, пока она появилась в моем университете.

Все это время она не была мертва. Она вообще не умирала. Она была тем, что удерживало меня здесь.

Она — костный мозг.

Она — мой костный мозг.

Кири не родилась убийцей — она стала ею.

И я приложил к этому руку.

11. УИНТЕРС

Кири

К восьми часам мои глаза, кажется, готовы вылезти из орбит. Я провела утро на лекциях, днем проверяла эссе, а вечером просматривала записи с камер слежения двухмесячной давности, на которых большие и маленькие существа медленно разбирали один из трупов в лесистой части Исследовательских Полей Басса. Даже Солнечный Зайчик появляется, убегая с локтевой костью, чтобы спрятаться под кустом черноплодной рябины, зажав кость между передними лапами и работая челюстями по изогнутой вертлужной выемке. Я улыбаюсь, когда перематываю запись и смотрю снова. Многие другие животные взяли бы бедренную кость, чтобы обгладать её головку, или ребра, которые легко разгрысть. Но не Зайчик.

— Конечно, ты выбрала что-то неудобное, — говорю я в экран. — Держу пари, ты сделала это, чтобы быть милой.

Когда в груди начинает гореть от боли её потери, я закрываю ноутбук, потягиваюсь, прежде чем подняться и собрать всё вещи. Единственный человек, присутствующий здесь сегодня, — Джек, я замечаю его профиль, пока он изучает что-то на мониторах компьютеров в своей лаборатории. Его внимание настолько поглощено тем, что он анализирует, что я, вероятно, могла бы просто ускользнуть незамеченой. На самом деле, уверена, что он был бы счастлив, если бы я ушла, не сказав ни слова. Не похоже, чтобы он когда-либо раньше ценил какие-либо попытки простой вежливости. Что ему, вероятно, больше всего не понравилось бы, так это если бы я прервала его веселым «спокойной ночи».

Я закидываю сумку на плечо, натягиваю свою самую сладкую,ослепительную улыбку и марширую в лабораторию, чтобы передать то, что, несомненно, будет самым энергичным прощанием, которое когда-либо получал Джек Соренсен.

— Я ухожу, Джек. Желаю тебе фантастического…

— Доктор Рос, — вмешивается он, его голос теплый и почти… тревожный. Как будто в этих трех слогах звучит тихая нотка трепета. — Входите, пожалуйста.

Моя улыбка увядает. Я не двигаюсь ни на сантиметр.

Мне кажется, что я слышу тихий смешок поверх звука спокойной классической музыки, играющей из динамика на его столе, но не уверена, что мне это не кажется.

— Я не буду кусаться… в этот раз… — говорит Джек, и на его губах появляется едва заметный намек на улыбку, когда он повторяет мои слова. Я колеблюсь ещё мгновение, прежде чем перешагнуть через порог. Взгляд Джека падает на мои швы, пока он встает и засовывает руки в карманы. — Заживает нормально?

Я киваю, делая несколько шагов дальше в тускло освещенную лабораторию.

— У меня был неплохой врач. Он даже не вышил свои инициалы на моей руке.

— Звучит так, будто он профессионал. И до жути красив.

— Ему нравится так думать.

Тишина опускается между нами, как тяжелый занавес в прохладном воздухе. Может быть, Джеку так же странно, как и мне, что он разговаривает, может быть… он просто… флиртует?… как нормальный человек.

— Чайковский? — спрашиваю я, кивая в сторону динамика.

В глазах Джека может быть промелькнуло удивление, а может, и смущение. Это не совсем то, что обычно слушают нелепо красивые тридцатичетырехлетние мужчины, но опять же… это Джек.

— Помогает мне сосредоточится.

— Это здорово, — говорю я со слабой улыбкой, поднимая одно плечо и делая неуверенный шаг ближе. — Мне известно это произведение. Композиция, Pas D'action. Из «Спящей красавицы», — Джек наклоняет голову с немым вопросом. — К пяти годам стало ясно, что я никогда не стану балериной, несмотря на попытки моей матери. Но мы с удовольствием ходили смотреть балет вместе. «Спящая красавица» была нашим любимым спектаклем.

Между его бровями появляется складка, его взгляд отрывается от моего, опускаясь, прежде чем остановиться у моих ног.

Джек прочищает горло, проведя рукой по галстуку.

— У меня есть кое-что для тебя, — говорит он, отворачиваясь, чтобы заглушить музыку, и открыть ящик стола. Я сдерживаю вопросы, вертящиеся на языке, и просто смотрю, как он стоит передо мной с небольшой декоративной деревянной коробкой в руках. На мгновение он хмурится, как будто раздумывая, стоит ли передавать её мне, но также быстро выражение его лица проясняется, и он протягивает подарок.

Я ставлю свою сумку на стол для осмотра из нержавеющей стали и беру коробку, на мгновение, задерживая взгляд на Джеке, прежде чем открыть латунный замок. Когда я поднимаю крышку, открывается вид на подъязычную кость в гнезде из черного шелка, тщательно очищенную и законсервированную, перелом разделяет нежное левое крыло.

— Имя Тревор Уинтерс тебе о чем-нибудь говорит? — спрашивает Джек.

Я качаю головой, всплеск адреналина захлестывает моё сердце. В голове проносятся имена всех, кого я убила, но этого имени там нет.

Я как-то проебалась.

Удушение — не мой конек, так что перелом подъязычной кости не имеет смысла. Но, возможно, я совершила ошибку, и, конечно, Джек будет копать, пока не найдет это, и он ткнет меня носом в мои огрехи.

— Нет, — отвечаю я и уже почти захлопываю коробку и бросаю её ему обратно, когда поднимаю взгляд и действительно всматриваюсь в Джека. На его лице нет ни самодовольной, злорадной ухмылки, в глазах нет торжествующего блеска. Его выражения часто бывают такими едва заметными, и я потратила годы на наблюдение за ними, но такого я ещё никогда не видела. Похоже, он… обеспокоен. — Нет, — говорю я снова, на этот раз мягче. — Это имя мне ничего не говорит.

Джек кивает, словно он не удивлен, но едва заметное беспокойство всё ещё сохраняется в глазах, пока он смотрит мне в глаза.

— Уинтерс был странником. Он редко задерживался где-либо дольше, чем на год. Он высоко ценил свой интеллект, но никогда не останавливался ни на чем достаточно надолго, чтобы доказать это. У него было много подработок. Работал руками, чтобы свести концы с концами.

Я снова смотрю на кость, качаю головой, безуспешно пытаясь собрать воедино эти кусочки головоломки.

— Ты могла видеть его в своем районе, он мог прибивать черепицу на крыше. Красить гараж. Чинить забор. Ты могла и никогда не заметить его. Но он заметил тебя.

По спине пробегает холодок и спускается по позвоночнику. Мои губы приоткрываются, когда всё начинает вставать на свои места.

— Уинтерс любил посещать бар в центре города, который был популярен среди студентов, — говорит Джек. — The Scotsman. Я был там, ожидая, но не увидел его. Когда я решил остановиться на ночь, увидел, что мимо проезжает его грузовик. С ним был пассажир, но я не смог разглядеть кто. Было слишком темно. Но это была ты, не так ли?

Я киваю, хотя и не могу вспомнить эту часть ночи. Помню, как пробралась с друзьями в бар, расположенный вниз по дороге от The Scotsman, с поддельным удостоверением личности. Уинтерс, должно быть, был там и подсыпал что-то в мой напиток, потому что я ничего не помню ни о дороге домой, ни о том, как вошла в него.

Внезапные слёзы застилают мои глаза.

— Мой отец… он попросил человека починить забор сзади у переулка… Папа узнал бы его, когда он привел меня домой. Должно быть, он впустил Уинтерса.

— Вероятно, да.

Мне не удается сдержать тихий вскрик, в его преследующих нотах слышны все грани отчаяния.

Но это не просто отчаяние.

Это ярость предательства.

Я перекладываю коробку в левую руку, а правой обхватываю её, надавливая ногтями на швы, чтобы вызвать боль, и закрываю глаза. Мне вспоминается больница, место, которое ненавижу, испытывая отвращение даже к самым слабым воспоминаниям о стенах клиники, капельницах, боли от моих травм и сокрушительной, поглощающей потере в каждом мгновении бодрствовании. Но я возвращаюсь назад. Возвращаюсь к одному незначительному моменту, к одному маленькому замечанию.

К одному замечанию агента Хейса офицеру полиции, стоявшему у входа в мою палату.

— …Просто убедись, что ты знаешь, кого принимаешь, — сказал он офицеру, который говорил о новой крыше, которую он планировал установить. — Не доверяй любому парню с улицы, понимаешь, о чем я? Никаких бродяг — никогда не знаешь, кого ты можешь впустить в дом.

Полицейский не знал, что на самом деле имел в виду Хейс. Как и я, до этого момента.

Хейс знал. Он, блять, знал, какого человека они ищут. Готова поспорить, Тревор Уинтерс был на его гребаном радаре. И будь то некомпетентность, или лень, или обычная глупость, это стоило мне семьи. Моей жизни.

— Нет, Кири, — говорит Джек, вырывая меня из моих мыслей. Я моргаю и смотрю вниз, пока он разжимает мою дрожащую руку, где ногти вдавили полумесяцы в мою плоть. Его голос мягкий, когда он кладет мои пальцы обратно на боковую стенку коробки. — Ты вскроешь свою рану.

Стул материализуется у моих ног. Прохладные, уверенные пальцы обвиваются вокруг моего локтя, и вот я уже сижу, а кость внутри коробки вибрирует от дрожи в моих руках.

— Это он? Молчаливый Убийца? — спрашиваю я, чувствуя, как Джек опускается передо мной на колени сквозь водянистую дымку, но я не могу на него смотреть.

— Да.

Мои ресницы влажные, губы дрожат. Этот момент совсем не такой, как я ожидала. Он полон того облегчения, которое скрыто тревогой, потому что я не знаю, что должно произойти дальше. Он полон горя и потери, которые не хотят оставаться похороненными, независимо от того, что я насыплю поверх могилы, в которой пытаюсь их сохранить. И он полон самого темного оттенка ярости, той, которая бурлит, как расплавленное ядро, зажигательная смесь, умоляющая сжечь мир дотла.

— Я не мог определить его место жительства, — продолжает Джек. — Он постоянно переезжал из мотелей в пансионаты. Но я знал, что есть несколько районов, где он занимается какой-то работой, поэтому, когда я увидел, что он проезжает мимо, и понял, что не смогу его догнать, я отправился на поиски. В конце концов, я нашел его грузовик, припаркованный в переулке у задней части твоего дома.

Мы оба знаем, что произошло после этого.

И теперь Джек, наконец, понимает. Ночь, когда он выследил и убил Молчаливого Убийцу, стала поворотным моментом, когда наши жизни сплелись воедино, две половинки незаживающей раны, которая, возможно, никогда не зарастёт.

Мои пальцы проводят по изогнутой, тонкой кости. Часть меня хочет согнуть её, пока удовлетворенный треск не прорежет холод в воздухе. Но именно поэтому этот подарок так ценен для меня. Это ещё одна частичка силы, вырванная у того демона, который всё ещё цепляется за мои воспоминания, навеки запечатленные в моих самых темных тенях. Я могу разломать её пополам, если захочу. А может, будет достаточно просто знания, что его судьба с этого момента принадлежит только мне.

— Изабель Кларк. Это твоё настоящее имя, — говорит Джек, вырывая меня из мыслей, которые открыла эта крошечная косточка.

— Было. Изабель Кири Кларк. Но той девушки больше не существует.

Тяжесть взгляда Джека ощущается на моей коже, но я всё ещё смотрю на коробку в своих руках, даже когда Джек протягивает руку вперед и осторожно закрывает крышку.

— Почему ты мне не сказала? — спрашивает он, и я неожиданно смеюсь над его искренним вопросом.

— Сказать тебе? Как именно? — я поднимаю взгляд с коробки, когда Джек отвечает молчанием, и у него дергается мускул на челюсти, в то время как я с вызовом поднимаю бровь. Крупица ярости пробивается сквозь тонкую корку других эмоций, поднимаясь оттуда, где она никогда не тускнеет и не умирает. — Нет, правда, Джек… как бы я это сказала? О, привет, Мистер Важный Серийный Убийца, я преследовала тебя буквально несколько лет, а ты и не заметил, но ты спас меня от Молчаливого Убийцы, и, кстати, мне тоже нравится убивать людей, рада знакомству. У нас так много общего, хочешь потусоваться? Вот так бы всё прошло? Как ты думаешь, сколько секунд тебе понадобилось бы, чтобы убить меня, если бы я так сказала?

— Ноль, Кири. Я…

— Согласна. Ровно ноль секунд, потому что ты презирал меня с первого момента нашей встречи в твоей старой дерьмовой лаборатории.

— Это не…

— Ты послал Хью подробный акт, по которому он должен был уволить меня из отдела, и предложить несколько альтернативных кандидатов, которыми он сможет меня заменить. Ты использовал слово «более того» шесть раз в этом длинном письме, Джек. «Более того, Кири Рос не накопила достаточного опыта работы, чтобы занять должность такого уровня».

— Как ты…

— Или как насчет того случая, когда ты утверждал, что я неправильно откалибровала настройки криоморозильника, и ты потерял все образцы тканей? Ты спросил Хью, зачем он нанял человека, который не может работать с такой простой вещью, как морозильник, и попросил показать мои университетские выписки. За все три моих диплома.

— Я не…

— Конечно, это была даже не моя, блять, вина. Я никогда не виновата. Знаешь почему? Потому что я, блять, боготворила тебя и никогда бы не поставила под угрозу твою работу. Это буквально никого не шокировало, когда оказалось, что во всем виновата Мадлен. И даже после того, как она рассказала тебе, ты так и не извинился передо мной.

— Кири…

— Ты ненавидишь меня, Джек. И я уже достаточно раз была укушена тобой, чтобы больше не увлекаться, так что то, что ты, наконец, собрал всё воедино, ничего не меняет. Ты сейчас добр ко мне только потому, что думаешь, что сможешь загипнотизировать меня своим членом и выиграть под Куполом Грома, и тогда ты наконец-то избавишься от меня, как ты всегда хотел. Что ж, позволь мне сказать тебе кое-что, доктор Соренсен…

Прохладная ладонь Джека прижимается к моему рту прежде, чем я успеваю закончить предложение.

— Прекрати. Говорить, — перебивает он, и хотя я бросаю на него самый смертоносный взгляд, он попадает только на макушку его головы, склоненной над моими коленями, лоб почти упирается в мои колени, а свободная рука сжимает мое предплечье. Неожиданная близость — единственное, что шокирует меня настолько, чтобы не разжать рот. — Господи Боже, — шепчет Джек, выглядя так, будто он только что бежал наперегонки и потерпел поражение, его плечи ссутулились, а каждый вздох дается ему с заметным трудом. Он слегка покачивает головой. — Ты самый переменчивый человек, которого я когда-либо встречал. В один момент, ты в слезах, а в следующий — мчишься со скоростью двести миль в час в противоположном направлении без карты или чертовой подсказки. Даже не знаю, с чего начать.

Я выкрикиваю нечленораздельные оскорбления, которые теряются в ладони, прижатой к моему рту.

— Нет. Ни единого, блять, шанса, — говорит он, качая головой в знак протеста с большей уверенностью, чем мгновение назад. Он встречает мои глаза потемневшим, затравленным взглядом. — Во-первых, я не спасал тебя. Я бросил тебя, — я снова рычу и пытаюсь оторвать руку Джека от своих губ, чтобы сказать ему, что это не ему решать, но мне не удается вырваться. Его хватка на моем предплечье крепнет, когда он прижимает его к подлокотнику. — Ты едва дышала. У тебя в груди были два ножа. Твоё лицо было распухшим, кровавым месивом. Ты не очнулась, ты не смотрела на меня. Если бы ты хоть раз открыла глаза в тот первый раз, я бы узнал тебя, как только ты вошла в лабораторию.

Я закатываю глаза в своей лучшей манере «Ага, конечно, мы оба знаем, что ты убил бы меня, чтобы защитить себя, если бы застал меня за наблюдением», а затем перевожу взгляд на затемненный угол комнаты.

— Кроме того, ноль секунд, потому что я бы не убил тебя, если бы ты сказала мне, кто ты.

Я недоверчиво смеюсь в его ладонь.

— В-третьих, я действительно считал, что тебе нужно больше полевого опыта. Я не подозревал, что за всю свою студенческую карьеру ты каждое лето занималась именно этим, и этим мне собственно ответил Хью. И да, я знаю, что инцидент с криоморозильником был идиотским поступком. Одним из многих.

— Это всё ещё не извинение, — отвечаю я, не более чем приглушенным бормотанием и режущим взглядом.

— Я также не пытаюсь загипнотизировать тебя своим членом ради доказательств, которые есть у тебя на меня. Думаю, это очевидно, поскольку я даю тебе кость того, кого убил, — говорит он, указывая взглядом на коробку, лежащую у меня на коленях.

Я хмыкаю.

И тогда мы погружаемся в тишину, которая таится в тенях, скрывая секреты, которым нужен лишь небольшой намек на искру, чтобы вспыхнуть и сгореть дотла.

Я наблюдаю за Джеком, а он смотрит на меня в ответ, его ладонь всё ещё прижата к моим губам, а другая рука лежит на моем предплечье.

— Хейс здесь из-за тебя. Он знает тебя. Он агент, который работал над делом Молчаливого Убийцы. И он здесь, чтобы проверить старые зацепки.

Я сглатываю, выдерживая взгляд Джека, когда тот темнеет. Затем киваю.

Его взгляд скользит по моему лицу, и когда я дергаю его за запястье, он, наконец, отрывается от моего рта.

— Если бы он выполнил свою работу… — шепчу я, переводя взгляд на коробку в моих руках. Если бы Хейс сделал свою работу, была бы я другим человеком? Была бы у меня другая жизнь? Конечно. Если бы Хейс не облажался, у меня была бы семья. Я бы не была одинока. Не пыталась бы отпустить единственного человека, к которому привязала себя, того, кто может захотеть поцеловать меня в мимолетный момент слабости и убить при каждом втором ударе сердца.

— Я как раз собирался покинуть Уэст Пейн. Хотел придерживаться своих планов, а потом появилась ты, — говорит Джек, прежде чем я успеваю заговорить, его голос низкий и мрачный. — Я пробыл здесь дольше, чем следовало. Но я не мог уйти, пока ты не уйдешь первой.

— Это, блять, бессмысленно. Я видела твой контракт, ты можешь уйти, когда захочешь…

— Я пытался заставить тебя убраться отсюда. Естественно, ты не только самый переменчивый человек, которого я когда-либо встречал, но и самый упрямый. Всё, чего мне удалось добиться, это заставить себя страдать.

Насмешливое хихиканье срывается с моих губ.

— Это признание приносит мне немалую долю счастья.

— Но с меня хватит. Мне надоело отказывать себе в том, чего я хочу.

Сердце подскакивает почти к моему горлу, так что при сглатывании ощущается сердцебиение.

— Ты сдаёшься и покидаешь Уэст Пейн? — спрашиваю я, стараясь не позволить внезапно нахлынувшей обиде и разочарованию окрасить мои слова, хотя я чувствую, как они ползут по моим щекам, несмотря на все мои усилия сдержать их. Джек не отвечает на мой вопрос. Он лишь пристально смотрит на меня, когда я вздергиваю подбородок. — Ну… хорошо. Наконец-то мы хоть сходимся во мнениях.

Джек прижимается ближе, настолько, что я ощущаю тепло его груди у своих ног. Мне тяжело пересчитать все оттенки серого в его глазах, поскольку они прикованы к моим.

— Уверяю тебя, мы не сходимся во мнениях. Но это ненадолго.

На какое-то мгновение в моей груди чувствуется каждый удар сердца. Я могла бы наклониться немного вперед и вдохнуть его запах. Может быть, я так и сделаю.

А потом едва уловимое тепло Джека и его ледяной взгляд исчезают, температура в комнате резко падает, когда он направляется к мониторам, бросая на ходу мрачный взгляд через плечо.

— Отдохните немного, доктор Рос. Вам это понадобится.

Мне требуется мгновение, чтобы пошевелиться, но когда я это делаю, я встаю и ухожу, не говоря ни слова, и звуки Чайковского идут по пятам, в то время как я приближаюсь к выходу. Эта музыка цепляется за мои мысли, пока я еду домой, как призрак, который преследует в глубоких тенях моей спальни.

И отдых — это именно то, чего я не получаю.

Я ворочаюсь в простынях, спутывая ноги в их сжимающих тисках, пока не отбрасываю их прочь. Меня бросает в жар не только из-за моей кипящей ярости на Хейса, когда я представляю себе все виды смертей и пыток, которые могла бы совершить голыми руками. Не только месть не дает мне покоя. Ещё присутствует желание. Глубокая потребность, которая горит в моей груди, как пламя. Джек.

Каждое слово, сказанное Джеком за последние несколько дней, прокручивается в моей голове, разворачиваясь в безграничные варианты развития событий. Разговоры, которые я хотела бы разыграть до тысячи заключений. Но ещё хуже, чем его слова, его прикосновения. Его поцелуй обжигает меня до мозга костей. Он завладел моими губами, как человек, изголодавшийся по свету и надежде. Его прикосновение было благоговейным поклонением, шествием почитания моей плоти и костей. Он схватил меня за горло, но сразу же отпустил, прижимаясь своими губами к моей шее.

Если захочу причинить тебе боль, то сделаю это.

Но он этого не сделал.

В какой-то момент ночи я просовываю руку в шорты, обводя свой клитор, в надежде хоть немного облегчить эту потребность, которая заполняет низ моего живота и скручивает его в узлы. Но уже через несколько мгновений я сдаюсь. Я не хочу себя. Не хочу своего воображения. Я хочу его. И чем сильнее я пытаюсь убедить себя, что не должна этого делать, тем сильнее желаю его.

В конце концов, мне удается немного поспать. Но этого недостаточно, и я просыпаюсь перед рассветом, пока в спальне ещё темно от теней. Корнетто давно отказался от кровати из-за моего беспокойного сна и поднимается со своего редко используемого собачьего коврика, в то время как я, потерпев поражение, направляюсь на кухню. Просматриваю новости, социальные сети, сообщения и электронную почту — занимаюсь обычными занятиями субботнего утра, смакуя огромную кружку кофе. Вскоре после восхода солнца я выхожу на змееподобную тропинку, идущую вдоль реки, Корнетто бежит рядом со мной, и мы следуем за изгибами медленного серого течения. Мы пробегаем наш обычный круг, который занимает около полутора часов, и последние несколько кварталов до дома проходим пешком, чтобы остыть.

Когда, завернув за угол, я вижу серебристую Honda Accord Хейса, припаркованную вдоль бордюра, окаймляющего мою лужайку перед домом, моя первая мысль оказывается неожиданной.

Написать Джеку.

Я кладу в карман свои AirPods, когда Хейс открывает дверь со стороны водителя и выходит из машины, и мысли о Джеке теряются в какофонии лая Корнетто. Хейс бросает нервный взгляд на мою собаку, делая несколько осторожных шагов от машины. Можно было бы заставить Корнетто замолчать одним словом, но я не делаю этого, даже когда сокращаю пространство между собой и седым агентом, чтобы остановиться примерно в метре от него.

— Привет, Изабель, — говорит он со слабой улыбкой.

Мне стоит больших усилий не скрипнуть зубами.

— Кири.

— Верно. Конечно. Кири, — напряжение в нашем молчании усугубляется низким рычанием, вырывающимся из горла Корнетто. — Не возражаешь, если мы поболтаем несколько минут внутри?

— Конечно, — говорю я, кивая головой. — Проходите.

Я стараюсь держаться подальше от Хейса, в то время как Корнетто натягивает поводок, чтобы оставаться между мной и агентом, и чуть не теряет самообладание, когда понимает, что неизвестный человек входит в наши владения. Как только мы оказываемся внутри, я твердым голосом даю ему команду «нельзя», и Корнетто затихает, но не сводит глаз с Хейса, в то время как я веду нас вглубь дома, предлагая Хейсу сесть за обеденный стол, и начинаю варить кофе. Мой телефон насмехается надо мной на гранитной столешнице островка, пока я несу две кружки. Уверена, что ответ на эмодзи с пешкой и черепом Джека смайликами с закатывающими глазами и полицейским отправит его в истерику, но у меня такое чувство, что он будет у меня на пороге через несколько минут. Что-то в этом есть одновременно тревожное и опьяняющее.

— Милый хаски, — говорит Хейс, когда я приношу кофе в столовую. Корнетто сидит на расстоянии броска, его глаза следят за рукой Хейса, пока он тянется к кружке, которую я передаю.

— Элкхаунд, — поправляю я с натянутой улыбкой.

— Ах. Они хороши для охоты на крупную дичь, не так ли?

Его непренужденный тон слишком натянут. Он уже знал, что это элкхаунд. Сделав комментарий о крупной дичи он выдал то, что знает, что я всё ещё охочусь. Что у меня в доме есть оружие.

Он следил за мной.

— Да. И для охраны. Но Вы пришли не для того, чтобы говорить о собаках, — говорю я, откидываясь на спинку стула и подтаскивая кружку через стол, поднося её к губам, чтобы сделать громкий глоток только для того, чтобы немного позлить. — Чем я могу Вам помочь, мистер Хейс?

— Я хотел узнать твоё мнение о докторе Брэде Томпсоне.

— Что конкретно?

— Ну, во-первых, он заявил, что был с тобой в ту ночь, когда в последний раз видели Мейсона Дюмонта. Это правда?

Я сужаю глаза, тщательно следя за каждым мимическим выражением, указывающим на правдивость.

— Это правда, что я пошла к нему после церемонии вручения премии Брентвуда и уснула до полуночи. Брэд не спал, когда я проснулась в семь тридцать, одевался на работу и готовил штрудель в тостере на завтрак, — я морщу нос, а затем пожимаю плечами. — Что он делал между полуночью и половиной восьмого, а также после того, как я ушла к себе домой в восемь, понятия не имею. Я крепко сплю.

Хейс достает из пиджака дешевую ручку и потрепанный блокнот, перелистывает его на чистую страницу и сделает несколько записей.

— Он когда-нибудь высказывал тебе опасения по поводу программы донорства тел на Полях Басса?

— Да, — говорю я, уверенная, что он это уже знает.

— Тебя это беспокоило?

Из меня вырывается смешок, и я закатываю глаза.

— Нет. У него была группка аспирантов и Мадлен, которые работали над записями. Неудивительно, что всё, к чему она прикасалась, оказывалось испорченным. Вам никто не рассказывал об инциденте с криоморозильником?

Хейс только задумчиво произносит «хм», пока делает короткую заметку, и хотя я пытаюсь разобрать формулировку, мне не удается расшифровать его каракули.

— А что насчет доктора Соренсена?

Так вот настоящая причина, по которой он здесь. Учитывая всего три вопроса о Брэде, доктор Томпсон никоим образом не является предметом его интереса.

Несмотря на то, что я подозревала, что он доберется до Джека, мне все равно стоило больших усилий сохранять нейтральное выражение лица, а в голосе тщательно соблюдать грань скуки и услужливости.

— А что с ним?

— Похоже, ты не слишком высокого мнения о нём.

— Вы ошибаетесь. Я высокого мнения о нём. Просто он мне не нравится. Иногда.

— Почему?

Я тщательно подбираю слова, пытаясь увидеть мир глазами человека, который ищет признаки серийного убийцы.

— Он может быть высокомерным. Боюсь, это не такая уж редкая черта для мужчин в академических кругах.

— Ты знаешь что-нибудь о местонахождении доктора Соренсена в четверг вечером, когда был подожжен дом доктора Томпсона?

— Вообще-то, да. Он был в лаборатории со мной, — говорю я. Хейс бросает скептический взгляд в мою сторону, а затем возвращается к своим записям, и у меня возникает желание вырвать блокнот из его рук и засунуть его ему в глотку. Едва сдерживаюсь, чтобы не сжать руки в кулаки. — Я уронила свою награду Брентвуда и порезалась. Джек зашил её, — я поворачиваю ладонь к нему лицом, аккуратные стежки обрамляют неровную красную линию у основания большого пальца. — Я… не могла поехать в больницу. Это слишком… тяжело. Джек позаботился о моей ране, а потом заменил мою награду. Это было очень заботливо с его стороны, на самом деле. Уверена, если бы Вы попросили, он бы предоставил Вам доказательства.

Уголки губ Хейса опускаются вниз, пока он черкает по странице с большей концентрацией, чем раньше, как будто его предыдущие записи были просто для вида, а эти — настоящие. Мое сердце учащенно бьется, когда адреналин разливается по венам. Я подношу кружку к губам обеими руками, чтобы скрыть глубокие, медленные вдохи, которые делаю, борясь с его воздействием.

— В чем дело, мистер Хейс?

Хейс долго смотрит на меня, его глаза смягчаются отеческой нежностью. Может быть, это просто жалость. Может быть, даже раскаяние.

— Ты можешь называть меня Эриком.

Я киваю ему.

— Полагаю, что Молчаливый Убийца всё ещё активен, — говорит он. Я пытаюсь выглядеть встревоженной, затем сбитой с толку, потом обеспокоенной, мой рот открывается, в то время как я ставлю кружку на место с наигранной дрожью в руке. — Очень редко серийные убийцы прекращают охоту навсегда. Между убийствами может пройти некоторое время, иногда даже годы, но желание не исчезает навсегда. Вполне возможно, что Убийца изменил принцип своей работы после вашего противостояния. И я думаю, что он может быть где-то поблизости.

— И что… Вы думаете, он может узнать меня?

Хейс кладет руку на мою, и я прилагаю все усилия, чтобы превратить свою ярость от его прикосновения в маску страдания.

— Я думаю, он мог знать, что ты здесь с самого начала.

12. ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЭТАЖ

Кири

Прохладное прикосновение пробегает по каждому маленькому хребту моего позвоночника, словно человек, стоящий за ним, наслаждается качеством костей под моей кожей.

Мое тело напрягается. Открытая кожа покрывается мурашками. Электричество вращается внизу живота, моё сердце колотится от разряда, проходящего через его камеры. Музыка клуба, кажется, проскальзывает под завесу моего пульса. Я едва сдерживаю дрожь, когда эти пальцы скользят к низу моего платья с открытой спиной, прежде чем снова скользнуть вверх с легчайшей лаской.

Аромат ветивера окутывает меня холодными объятиями.

— Вам не идет быть блондинкой, доктор Рос, — шепчет голос рядом с моим ухом, шевеля пряди моего парика, чтобы пощекотать шею.

— Но говорят, что нам живётся веселее, а сегодня вечером я хочу провести время как можно лучше, — отвечаю я, моя лукавая улыбка расползается от напряжения, которое я чувствую в ладони, лежащей между моих лопаток. — Кроме того, меня зовут не доктор Рос.

Знакомая рука появляется из-за моего левого плеча, чтобы наполнить мой бокал вином из стоящей передо мной бутылки.

— Ну, это я уже знал.

— Меня зовут Бетани, — говорю я, жестом указывая на пустой стул напротив меня. — Не хочешь присесть?

— А это не помешает твоему… веселью?

— Разве это не то, чего ты хочешь?

— Возможно, — говорит Джек, обходя стол с высокой столешницей и опускаясь в кресло, смеряя меня пронзительным взглядом, пока он делает глоток виски. После двух бокалов вина и пролитой истории между нами, мне физически больно смотреть на Джека, со всей его холодной, мрачной красотой, черным костюмом и этими серебристыми глазами, которые заставляют меня открыться, чтобы выследить каждую скрытую слабость. Я делаю ещё один глоток Шираза, надеясь, что это утопит мои чувства в безжизненном безразличии, хотя я уже знаю, что это не произойдет. — Ты сказала, что твоё благополучие в моих интересах, и, если ты не слышала, похоже, на свободе серийный убийца.

Мой взгляд опускается в пустоту между нами, напоминание о его мотивах гасит статическое напряжение, задерживающееся в моих венах.

— Точно… это я, похоже, регулярно забываю.

— Изабель…

— Не смей, Джек, — шиплю я, свободной рукой хватаясь за край стола, наклоняясь вперед. Неожиданный прилив слез жжет мои глаза при звуке этого имени, сорвавшегося с губ Джека, и туго натягивает мои шрамы. — Никогда не произноси это имя. Я не Изабель. Я уже говорила тебе. Эта девушка мертва.

Джек выдерживает мой свирепый взгляд. Я моргаю и отвожу глаза. Ничто в нем не меняется, пока он наблюдает за моим бурлящим страданием.

Я допиваю остатки вина и с глухим стуком ставлю бокал на скатерть.

— Что ж, поздравляю, Джек. Ты пробыл в поле моего зрения всего тридцать секунд и уже испортил мне вечер. Новый рекорд, — огрызаюсь я, хватая со стола свой сверкающий клатч, и встаю.

Ладонь Джека крепко обхватывает моё запястье. Он осторожен, чтобы не задеть швы, наложенные на мою кожу поперек заживающей ране.

— Прости меня, — говорит он так, будто никогда не произносил эти два слова вместе и удивлен не меньше, чем я, что они могут сорваться с его губ. — Присядь.

Я не двигаюсь.

— Пожалуйста.

Я медленно опускаюсь на мягкое сиденье, рука Джека разжимается на моем запястье, только после того, как я сажусь. Мы рассматриваем друг на друга в напряженном молчании, пока шумная компания не проходит слишком близко к нашему столику, и судя по его холодному взгляду, их близость разрушает чары между нами.

— Откуда ты знаешь, что Хейс не последовал за тобой сюда? — спросил Джек, вернув своё пристальное внимание ко мне.

— Потому что Хейс не смог бы выбраться даже из бумажного пакета²⁴, если бы его туда поместили.

Джек фыркает от смеха и делает глоток своего напитка, а я наслаждаюсь его мимолетной ухмылкой.

— Несмотря на это, я последовал за тобой сюда незамеченным.

— Правда? — моя ухмылка становится шире, когда Джек бросает на меня злобный взгляд. Я наклоняюсь вперед и прочищаю горло, чтобы воспроизвести лучший сценический шепот. — Черный BMW XM — это не лучший способ маскировки, Джек. В игре, кто самый смертоносный, ты теряешь очки за высокомерие.

— Так же легко ты потеряешь очки за недооценку противника. Мне ли не знать, — говорит Джек, когда его взгляд покидает мой и обводит комнату. Его челюсть дергается, как будто он пытается скрыть улыбку, но она быстро исчезает. — Хейс… его не так легко обмануть.

— Я уже поняла это. Он заходил ко мне домой ранее.

Это привлекает безраздельное внимание Джека. Его взгляд возвращается к моему и горит расплавленной яростью.

— Когда? Зачем?

— В десять часов. Он ждал у моего дома, когда я вернулась с пробежки с Корнетто.

Глаза Джека сужаются.

— Моя собака, — Джек наклоняет голову, и я закатываю глаза. — Ты должен знать важные аспекты жизни своего противника, Джек. Крупное, покрытое мехом млекопитающее? Корнетто…? Господи. Очки потеряны за упущение значимых деталей.

Клянусь, я вижу намек на румянец на щеках Джека.

— Я знал, что у тебя есть собака.

— Ты знал, как его зовут?

— …Нет.

— Минус пять баллов.

Джек раздраженно вздыхает при виде моей ослепительной, хитрой улыбки.

— Хейс, доктор Рос. Что он хотел.

— Бетани. Минус ещё два балла за то, что не придерживаешься моего прикрытия, — отвечаю я, умудряясь подавить растущее раздражение Джека, погружаясь в информацию, которую он хочет услышать, прежде чем он успеет сделать следующий вдох. — Он хотел немного наверстать упущеное, вспомнить старую историю. Он сказал мне, что верит, что Убийца всё ещё в деле, но что он изменил свой подход. Он не верит, что Брэд виноват в том, что в его подвале лежит тело. Он считает, что пожар устроил кто-то другой. Он убежден, что к этому причастен Молчаливый Убийца.

Губы Джека вытягиваются в напряжённую мрачную линию.

— Не думаю, что он такой недалекий, каким кажется на первый взгляд. Он мне не нравится.

— Тебе никто не нравится.

— Это не…

— Ну, кроме себя. Ты нравишься себе. Сильно.

Я лучезарно улыбаюсь, когда серебро в глазах Джека бросает на меня угрожающий взгляд, хотя его гнев не задерживается надолго. Он слишком любопытен, чтобы позволить своему раздражению овладеть им.

— За кем ты охотишься сегодня вечером? — спрашивает он, наполняя мой бокал вином. Я поспешно отгоняю навязчивую мысль, которая так и просится сказать «за тобой».

— За тем, кто превосходит мои критерии, — отвечаю я, мой голос становится тоньше от рассеянности, пока я оглядываю тела на танцполе. — Его зовут Себастьян. Ему запретили посещать несколько местных стрип-клубов, он приставал к девушкам, когда был пьян и под кайфом. Три года назад на него было заведено дело о нападении, но оно было закрыто.

Мой взгляд устремляется к цели вдалеке, мужчина ниже Джека на несколько сантиметров, но широкоплечий, сильный. Себастьян может сойти за красавца, пока ты не присмотришься поближе. Ему всего двадцать четыре, но он выглядит старше из-за зачесанных назад светлых волос и ранних признаков неправильных решений.

— Скорее всего, у него не будет ничего ценного для тебя, — бормочу я, следя за продвижением Себастьяна сквозь кружево лазерных огней, покрывающих танцоров. Мне известно, что у Джека есть строгие критерии для костей, которые он выбирает для извлечения из своих жертв, и хотя я не знаю, какие они, сомневаюсь, что Себастьян отвечает взыскательному вкусу Джека. Я отвожу взгляд от своей жертвы. — Честно говоря, я удивлена, что ты последовал за мной.

Джек приподнимает одно плечо, изображая незаинтересованность, хотя его взгляд слишком пронзителен для обычного любопытства.

— У меня было предчувствие, что ты затеяла что-то необычное, когда отправилась в Parkside Place. У тебя есть квартира в этом здании?

— Была, но теперь, наверное, придется её продать, а мне она нравилась.

— Я уже знаю, где ты живешь.

— Конечно, но мне не нужно, чтобы ты находил все мои маленькие логова. Сегодня вечером мне придется отказаться от ещё одного, поскольку ты пойдешь со мной, — говорю я, переключая своё внимание на танцпол. Моя предполагаемая добыча скользит сквозь толпу к бару, пробираясь через рой тел в элегантном костюме и с высокомерием, подпитываемым кокаином. Поднявшись, я беру со стола клатч.

— Кто сказал, что я к тебе присоединюсь? — спрашивает Джек с вызовом в голосе, откинувшись на спинку с виски в руке, круглый шарик льда звенит о стеклянный бокал.

На этот раз я пожимаю плечами с притворной незаинтересованностью, и хотя чувствую горький укол разочарования, у меня достаточно практики, чтобы знать, что оно никак не отразится на моем лице. Когда дело касается Джека Соренсена, разочарование — это привычное дело.

— Как хочешь, — говорю я, просчитывая следующие ходы, чтобы заманить свою цель теперь, когда Джек выходит из игры. — Полагаю, сейчас самое время рассказать тебе, что Себастьян Модео — младший брат Анны Модео, убитой Молчаливым Убийцей двенадцать лет назад. Если Хейс считает, что Убийца всё ещё активен, возможно, нам стоит дать ему повод пойти по ложному следу, который ведет прочь из Вествью. Но не волнуйся, я расскажу тебе о своем веселом вечере во всех подробных деталях, — я чокаюсь с бокалом Джека, когда останавливаюсь рядом с ним, и допиваю остатки, прежде чем оставить его. — Твоё здоровье. Хорошей ночи, Джек.

— Бетани, — говорит он, коротко кивая. Джек не поднимает глаз, не меняет расслабленной позы. Но мне кажется, я успеваю заметить, как его пальцы сжимают бокал, прежде чем я отворачиваюсь.

Я проскальзываю в растущую толпу, направляясь к танцполу. Огонек разочарования понемногу гаснет, когда приближаюсь к своей цели, и одариваю Себастьяна застенчивой улыбкой, проходя мимо того места, где он стоит в короткой очереди к бару. Он отвечает на мою улыбку гораздо более развратной, проводя большим пальцем по нижней губе, пока следует за мной к танцующим. Удерживаю его взгляд через плечо на протяжении нескольких шагов, сияя улыбкой, словно приглашая следовать за собой. Я не смотрю, следует ли он за мной, но я знаю Себастьяна Модео, хотя он и не знает меня. Знаю все его дальнейшие действия раньше, чем он сам.

Пробираюсь в толпу ровно настолько, чтобы Себастьян мог легко найти меня, позволяя себе раствориться в музыке, тенях, телах и меняющемся освещении. Ритм проникает в мою грудь, обвиваясь вокруг вен. Мои мышцы расслабляются. Основание моего позвоночника расслабляется. Я двигаюсь вместе с окружающими меня людьми, и они принимают меня так, словно я часть их круга, даже несмотря на то, что я — смерть среди них. Когда ди-джей накладывает одну песню на другую и меняет интенсивность на драйвовый ритм, я поднимаю руку, как и все остальные, закрываю глаза, пока мои движения сливаются с ударным гулом.

Когда я открываю их, Джек стоит здесь, передо мной, с выражением на лице, которого я никогда не видела, какая-то ярость, переплетенная с глубокой, режущей потребностью, желанием, которое прокладывает путь в моей груди, пока не пробивается в мои рушащиеся стены.

Пытаюсь улыбнуться в знак триумфа, надеясь скрыть бурный вихрь эмоций, зародившийся в моем сердце. То, как его внимание переключается на мои губы, а его глаза, кажется, становятся ярче в тусклом свете, заставляет меня думать, что у меня это слабо получается.

— Ох, хорошо, — говорю я, у меня перехватывает дыхание, когда Джек делает шаг ближе и его рука обвивается вокруг моей талии, а прохладные кончики пальцев касаются обнаженной кожи моей спины. — Есть только одна вещь, которая нравится Себастьяну больше, чем блондинка в платье с открытой спиной.

— И что же это? — спрашивает Джек, в то время как его пальцы сильнее прижимаются к моей коже, подталкивая меня ближе. Его глаза прикованы к моим губам, их серебристые искорки теряются в окружающей нас темноте, хотя я всё ещё чувствую тяжесть его взгляда.

— Наблюдать. Он вуайерист. Я собиралась заманить его ложью, по типу того, у меня есть соседка по комнате, ищущая группового развлечения. Если ты надеешься, что это маленькое представление положит конец моим подпольным занятиям сегодня вечером, чтобы ты мог поймать его сам, — говорю я, бросая выразительный взгляд на другую руку Джека, скользящую по моему обнаженному плечу и поднимающуюся к шее, — ты ошибаешься.

Ладонь Джека останавливается на моем горле. Он улавливает каждый удар моего учащенного сердцебиения. Его большой палец скользит по моей шее, прослеживая линию, где подъязычная кость скрывается под моей горящей плотью. На мгновение мне кажется, что он может отступить, но он этого не делает.

Рука Джека на моей талии скользит по платью, пока не ложится прохладным плащом на мою обнаженную спину, притягивая меня ближе. Я кладу ладонь ему на грудь, мои пальцы впиваются в черную ткань. Мне следует оттолкнуть его. Следует сопротивляться этой притягательной силе. Но это всё равно, что пытаться мыслить по-своему, не подчиняясь гравитации, или стоять неподвижно под натиском цунами.

Ветивер. Мигающие огни. Гулкие удары, как будто я в камере гигантского сердца. Моё тело прижато к Джеку, каждая клеточка внутри меня пылает. Время замедляется. Я бессильна. И я нахожусь именно там, где хочу и, одновременно, где боюсь находиться.

— Lille mejer²⁵, —шепчет Джек мне на ухо. Мои глаза закрываются. Голова наклоняется набок, когда его губы касаются мочки уха. Два маленьких слова, и я даже не знаю, что они значат, но они как заклинание, эликсир, который околдовывает меня. — Я здесь не для того, чтобы претендовать на кого-то, кроме тебя.

Щека Джека касается моей, когда он отстраняется настолько, чтобы встретиться со мной взглядом. Вспышка света на мгновение озаряет его лицо, и его красота врезается в память.

А после, его губы прижимаются к моим.

Они теплые, живые. Наэлектризованные. Как будто только тончайшие нити сдерживания удерживают его от того, чтобы забрать каждую частичку меня, пока он не поглотит саму мою душу. Мои губы приоткрываются, и его язык проникает в мой рот, не исследуя, а заявляя свои права, как он и обещал, мой пульс учащается в ответ на тепло его руки. И я хочу, чтобы это никогда не кончалось. Хочу, чтобы время остановилось, чтобы я могла вечно ощущать прекрасную пытку этого потока. Гнев и желание. Страх и облегчение. Своего рода голод, который никогда не будет утолен, который будет гореть в моем сердце, как неугасимый уголек.

Я хочу этого. Хочу этого так сильно, что желание скручивается у меня в животе, как огненная змея.

Но я не могу себе этого позволить.

Потому что я не могу доверять Джеку. Я знаю это. Он делает это только для того, чтобы разрушить мои рушащиеся стены и найти способ освободиться от угроз, которые я повесила над его головой. И его ненасытное любопытство заставляет его выяснять, как я могла проскользнуть мимо его защиты. Должно быть, так оно и есть. Он хочет найти мои слабости и сокрушить меня ими.

И что может быть лучше для уничтожения человека, чем заполнить его сердце, а затем расколоть его пополам.

Я ослабляю хватку на рубашке Джека, пытаясь заставить себя держаться за воспоминания о боли. О каждом жестоком слове. О каждом разе, когда он говорил мне, что я не заслуживаю того, что заработала, когда он заставлял меня чувствовать себя недостойной или недооцененной. Мой разум сосредотачивается на образе Джека, стоящего в задней части зала на гала-вечере в качесте не более чем равнодушного зрителя, в то время как яма гнева и боли прожигала дыру в моих внутренностях. Я помню, как его имя сорвалось с моего языка, пока я держала в руках свою награду Брентвуда. Стараюсь забыть, что когда-то она была сделана из стекла.

Отпускаю рубашку Джека. Он убирает руку с моего горла, а его губы отрываются от моих.

— Привет… Себастьян, верно? — говорит Джек, отворачиваясь от меня с легкой ухмылкой, протягивая правую руку. Себастьян оказывается рядом с нами, сглаживая момент недоумения под маской. — Я Адам. Мы познакомились в Velvet Lounge. Помнишь? Такая эпическая ночь, но, кажется, я забыл половину.

Так просто.

Мне кажется, что я всё ещё наслаждаюсь его поцелуем, наблюдая за тем, как Джек заманивает жертву горстью крошек и фальшивой улыбкой.

Вот так легко он уничтожит тебя и оставит умирать.

Себастьян пожимает протянутую Джеком руку, его улыбка становится ещё более непринужденной, несмотря на то, что он всё ещё пытается вспомнить их первую встречу.

— Да, Адам, конечно. Ты знаешь…

— Это моя… подруга… Бетани, — говорит Джек, прерывая попытку Себастьяна собрать воедино кусочки, которые никогда не сложатся. В этом представлении есть примечание, которое говорит, что я — легкая добыча. Ту боль, которую я искала, не так уж трудно найти.

— Привет, — говорю я, прилагая больше усилий к своей фальшивой улыбке и протягивая руку. Я делаю шаг к Себастьяну, достаточно близко, чтобы Джек мог убрать руку с моей спины, но он этого не делает. — Я видела тебя в баре. Мы раньше не встречались?

Взгляд Себастьяна отрывается от моей груди и задерживается на губах.

— Не думаю. Я бы запомнил это лицо.

Я сияю улыбкой, словно его комплемент стал для меня откровением. И продолжаю улыбаться, на каждую идиотскую шутку и глупость, которую говорит Себастьян, пока мы прокладываем себе путь к его доверию. Это не занимает много времени. Несколько напитков, несколько песен. Когда Джек предлагает продолжить вечеринку в моей квартире, где будет больше женщин, бесплатной колы и полных бутылок, Себастьян даже не задумывается об отказе. Он залпом допивает свой напиток и ведет нас к двери.

Только когда мы входим в лифт в доме, я чувствую первую трещину в безупречной маске Джека.

Он берет меня за руку, как только я нажимаю кнопку двадцать пятого этажа, и, слегка потянув, подводит к себе, защищая от нетерпеливого взгляда Себастьяна. Я не улавливаю никакого напряжения в его словах, пока мы ведем светскую беседу о спиртном, но чувствую это в его пальцах, которые по-прежнему сжимают мои. Он не отпускает меня, когда открываются двери, пока я не высвобождаю руку, чтобы найти ключи в своем клатче.

Вхожу внутрь первой, в квартире пусто и тихо, как в могиле. Приглушенный свет и вид на город из окон освещают современное, открытое пространство.

— Чувствуйте себя, как дома, — говорю я, направляясь на кухню, кладу свои вещи на стойку и достаю из шкафа набор бокалов. — По стаканчику, мальчики?

— Пожалуйста. Виски со льдом, — отвечает Джек, его голос глубже, чем я привыкла. Ловлю его взгляд лишь на мгновение, прежде чем он направляется к беспроводной колонке на приставном столике, чтобы подключить телефон и запустить плейлист.

— Отличное место, но где же вечеринка? — спрашивает Себастьян, направляясь дальше в гостиную. Джек присоединяется к нему, выглядя совершенно расслабленно, когда снимает пиджак и садится на серый диван, раскинув руки по его спинке.

— Аманда написала, они уже в пути, — я непринужденно улыбаюсь ему, приношу напитки и ставлю их на журнальный столик. Плечи Себастьяна словно расслабляются от моей лжи и спиртного, которое я предлагаю, и он садится в кресло напротив Джека.

— Это не значит, что мы тем временем не можем начать развлекаться сами, — говорит Джек с тайной улыбкой Себастьяну, протягивая мне руку, приглашая присоединиться к нему на диване. — Что скажешь, милая?

Мне приходится проглотить момент дискомфорта, но не из-за того, что нужно устраивать шоу, а из-за столкновения между моими настоящими чувствами и этим сфабрикованным моментом. Но я скрываю это за милой улыбкой, когда вкладываю свою руку в руку Джека, и он сажает меня к себе на колени, усаживая верхом на свои бедра.

Руки Джека скользят вверх по моей спине, пока он изучает каждый сантиметр моего лица.

— Если ты чего-то не хочешь делать, скажи мне, — говорит он так, чтобы слышала только я. — Светофор. Поняла меня?

Я смотрю на него в ответ мгновение, прежде чем кивнуть, немного удивленная. Когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать его, энергия между нами вспыхивает другим видом горячего предвкушения. Мои руки ложатся на лицо Джека, и мой язык начинает ласкать его рот, проводя по нему длинными движениями, а когда отстраняюсь, то прикусываю нижнюю губу Джека. Он стонет, когда мои зубы царапают чувствительную плоть. После обхватывает руками мою задницу, притягивая меня ближе, пока я не чувствую его твердую длину между нами.

— Разве она не великолепна? — спрашивает Джек между поцелуями, пока я начинаю двигать бедрами на его члене. Он упирается в его брюки, и я прижимаюсь сильнее, не только для вида, но и чтобы облегчить пульсирующую боль в моем клиторе.

— Держу пари, на вкус она такая же сладкая, как и на вид. Может, тебе стоит проверить, — отвечает Себастьян, и когда Джек отстраняется от моей шеи, чтобы встретиться со мной взглядом, на меня словно смотрит хищный зверь.

Мы могли бы убить Себастьяна уже пять раз, но правда заключается в том, что я хочу большего, чем просто предвкушение убийства. Я могу продолжать пытаться игнорировать свои чувства, но я всё ещё хочу его. Хочу, чтобы Джек прикасался ко мне, целовал меня. Боготворил меня.

Пожирал меня.

Я поднимаю бровь в знак вызова.

В следующий миг Джек кладёт меня на спину, его ладони оставляют прохладное клеймо на моих бедрах, когда они проскальзывают под подол моего платья. Он натягивает его на мои бедра, и его рот оказывается на моей киске ещё до того, как он стягивает мои трусики, его недовольство тонкой тканью растет, пока он не достает из кармана складной нож и не срезает их одним плавным движением, к большому удовольствию Себастьяна. Когда они больше не стоят на его пути, Джек раздвигает мои губы и проводит языком по моему входу, и стонет прямо в меня, как будто изголодался по моему вкусу.

— Такая сладкая, — шепчет Джек, напротив моего клитора, прежде чем поклониться ему, облизывая. Одна из его рук скользит вверх по моему телу, чтобы стянуть платье, обнажая мою грудь прохладному воздуху. С моих губ срывается вздох, когда тейп²⁶ срывается с моего соска, его жжение сменяется пальцами Джека, когда он начинает дразнить его, превращая в твердый бугорок.

Я вся горю. Я в отчаянии. Едва сдерживаю звуки, нарастающие в моем горле, когда поднимаю бедра в поисках удовольствия от его языка, в то время как Джек посасывает мой клитор. Чем больше я пытаюсь удержаться от стонов, тем громче мой голос, и когда Джек вводит один палец в мою киску, а затем другой, загибая их крюком глубоко внутри меня, скользя по точке G, я прекращаю все попытки.

— Твои звуки принадлежат мне, — шипит Джек, и прежде чем я осознаю, что происходит, он запихивает мои влажные трусики в мой открытый рот. Я смотрю вниз на яростный приказ в глазах Джека и хнычу от эротического вкуса собственного возбуждения. Он проталкивает остатки ткани мимо моих губ и зажимает мне челюсть большим пальцем. — Только мне. А теперь кончи на мой гребаный язык и помалкивай.

Джек одаривает меня злобной ухмылкой.

А затем продолжает.

Он двигает пальцами и ласкает мой клитор, пока мои мышцы не начинают сокращаться, пульсируя вокруг него, втягивая его внутрь. Крошечные бомбы искр взрываются в моих глазах. Удовольствие обвивает мою спину и натягивает её, как лук. Сердце заглушает все звуки и мысли, и я даже не знаю, повинуюсь ли я его приказу. Мои веки всё ещё опущены, когда Джек убирает ткань из моего рта и целует меня, давая попробовать саму себя на языке.

Когда поцелуй замедляется, и Джек отстраняется, он продолжает нависать надо мной, положив одну руку рядом с моей головой, а другой, расстегивая пряжку ремня.

— Мне сделали вазэктомию, — говорит Джек, не сводя с меня глаз, как будто мы остались вдвоем в целом мире. Я слышу, как расстегивается каждый зубчик молнии, каждый из них будто отмеряет счет времени. — Я проверялся, и я чист. Но ты должна знать, что с презервативами… мне бывает тягостно. Тебя это устраивает?

— Да, — говорю я, и хотя мне хочется спросить, что он имеет в виду, я этого не делаю.

— Ты уверена? — спрашивает он. Я киваю, пока он не поднимает брови, и я подтверждаю это вслух. — Ощущения могут быть… необычными.

Мой взгляд, наконец-то, опускается между нами.

— Боже мой!

Смотрю на эрекцию Джека, на его основание, зажатое в руке, и моему мозгу, одержимому оргазмом, требуется мгновение, чтобы понять то, что вижу. По всей длине нижней части его члена проходят пары гвоздиков, на головке — пирсинг Принц Альберт, титан блестит в тусклом свете. Себастьян вторит моим мыслям звуками удивления и словами одобрения. Но для Джека его как будто нет.

— Ты уверена?

Жар разливается по моему телу, моя киска умоляет прежде, чем у меня появляется шанс.

— Определенно. Очень уверена. Даже через чур.

Уголки губ Джека приподнимаются, и его улыбка такая порочная, такая сексуальная, что я чуть не кончаю снова, прежде чем он успевает коснуться моего клитора титановым шариком на головке своего члена. Отчаянный стон желания срывается с моих губ, и глаза Джека предупреждающе сужаются.

— Что я только что сказал, lille mejer, — шепчет он.

— Не волнуйся, мой шипованный дружок, — отвечает Себастьян, его слова звучат невнятно, когда до меня доносится звук шуршащей ткани. Я слышу лязг расстёгивающейся пряжки на его ремне. — У меня есть способ заставить ее замолчать.

Я моргаю, глядя на Джека, моё лицо выражает тысячу мыслей, которые я не могу перевести в слова. Все они вращаются вокруг слова страх.

В один момент Джек рядом со мной, скользит пирсингом по моим чувствительным нервам, нежно дразня.

В следующее мгновение он исчезает, и над музыкой звучит звук болезненного и панического крика.

— Она заслужила немного веселья за твой счет, — в голосе Джека слышится угроза в адрес нашего гостя. Я вскакиваю на ноги как раз в тот момент, когда Себастьян падает на колени. — Но, если ты простишь за каламбур, я бы не советовал вставать на опасную дорожку, думая, что я когда-нибудь позволю тебе прикоснуться к ней.

Джек не сводит с меня глаз, пока делает ещё один разрез на горле Себастьяна своим ножом, разбрызгивая кровь по полу и его одежде.

Себастьян с убывающей силой прижимается к его груди, его булькающие мольбы переходят в прерывистые выдохи.

Джек бросает складной нож в тень и поворачивается, его брюки едва держатся на бедрах, а эрекция всё ещё твердая под одеждой. Он стягивает с себя пропитанную кровью рубашку и идет ко мне, смертоносный, всепоглощающий. Неизбежный. Когда Джек протягивает руку, она словно магнит, и я беру её, уверенными шагами следуя за ним, пока он ведет меня к растущей луже крови и тянет за собой на пол.

Джек обхватывает окровавленной рукой моё горло, опуская меня спиной в липкое тепло. Он стягивает с себя штаны и трусы и входит в меня одним движением под мой бесстыдный стон.

— Что я сказал тебе в клубе, Кири? — говорит Джек, его голос сладок и манящ, а в глазах горят серебристые искры ярости. Он выскальзывает из моей киски, сантиметр за сантиметром, каждый круглый титановый шарик заставляет покалывающий вихрь растущего отчаяния разгораться в моем животе. — Что я тебе сказал? — повторяет он, сжимая мою шею ещё крепче.

— Благополучие… В моих интересах… — это всё, что я могу выдавить из себя между судорожными вдохами, пытаясь не кончить так скоро от обманчиво мягкого скольжения его усеянного пирсингом члена.

— Нет. Попробуй ещё раз.

— Претендовать…

— Хорошая девочка. Правильно. Я сказал, что здесь не для того, чтобы претендовать на кого-то, кроме тебя. И это именно то… — жестокий толчок заставляет меня хныкать от удовольствия, — что я собираюсь сделать. И любой мужчина, который даже вообразит, что прикоснется к тебе, будет разрезан на кусочки… — ещё один толчок, надвигающийся оргазм не дает мне покоя, — а потом я буду трахать тебя в луже крови, пока их сердце будет отбивать последние удары.

Я стону, когда Джек хватает меня за бедро, закидывая мою ногу себе за спину, чтобы он мог глубже погрузить свой член, а титановый шарик на его головке начинает ласкать мою точку G при каждом толчке.

— Это никак мне не помешает… я найду больше добычи, — выкрикиваю я между нарастающими толчками.

— А я и не намеревался тебе мешать.

Моя спина скрипит от остывающей крови. Джек отпускает моё горло, чтобы стянуть с меня парик и шапочку и отбросить их на пол. После берет мои волосы в кулак и откидывает мою голову назад, открывая шею для своих укусов и поцелуев. И он трахает меня. Он трахает меня так, будто это всё, что он когда-либо хотел сделать. Как будто он берёт что-то запретное.

Как будто он жаждет меня.

— Если этот план сработает… — говорю я задыхающимся голосом, проводя рукой по крови, собравшейся на полу. Джек откидывается назад, изучая меня, глубокие толчки не прекращаются, выражение его лица — яростная потребность. Я ухмыляюсь, рисуя диагональный мазок над его сердцем, а затем ещё один, чтобы получился «X». — Тогда я выиграю под Куполом Грома.

Джек усмехается, замедляя скольжение своего члена, параллельно хватает меня за волосы и обхватывает рукой за спину. Он поднимает меня так, что я оказываюсь верхом на нем, а он опускается на колени в багровую лужу.

— На случай, если ты не заметила, это я его убил.

— И, как обычно, без меня это было бы невозможно, — Джек открывает рот, чтобы возразить, но я запечатываю его губы окровавленным пальцем. — О, и кстати, если другая женщина хотя бы вообразит, что прикасается к тебе, я отрежу её гребаные руки и скормлю их тебе. А потом я возьму её драгоценную подъязычную кость, раздавлю её, и буду наслаждаться каждой, блять, секундой, заставляя тебя смотреть, как я спускаю её в чертов унитаз. Понял, лепесток?

Я хлопаю ресницами с невинным видом и хватаюсь одной рукой за плечо Джека, насаживаясь на его толстую эрекцию, широко раздвигая бедра, чтобы глубже принимать его с каждым толчком. Я хочу, чтобы он, блять, уничтожил меня. Разорвал на части, разрушил, потому что я буду возвращаться, вечно неугасимый огонь, который сталкивается с его несокрушимой тьмой.

Джек крепче сжимает мои волосы, и его глаза темнеют, когда я кладу окровавленный палец на язык и смыкаю губы вокруг него. Он запрокидывает мою голову назад и прикусывает шею, достаточно сильно, чтобы оставить отметину. Его губы впитывают соленую смесь с моей кожи, прокладывая путь вниз по моему горлу, груди, пока не обхватывают сосок, сильно посасывая его, лаская языком, прежде чем отпустить его, царапнув зубами, отчего я ахаю.

— Дьявольски… и должным образом принято, — говорит он. — Но есть только один женский крик, который я хочу слышать, — Джек прикусывает мою грудь сбоку достаточно сильно, чтобы с моих губ сорвался писк, и он усмехается. — Lille mejer, ты можешь и лучше.

Джек снова опускает нас на окровавленный пол, но прикрывает мою голову рукой, воздух вырывается из моих легких от удара, его губы крадут моё дыхание. Я теряюсь в ощущении его кожи и мышц под моими пальцами, когда они впиваются в его спину, от боли и удовольствия от укусов, которые он успокаивает поцелуями, от порочных толчков, которые наполняют мою ноющую киску. Его характерный аромат ветивера наполняет мои чувства, когда я целую его шею и пробую на вкус его кожу. Когда моя киска сжимается вокруг его члена, Джек запускает руку в мои волосы, удерживая меня там, где он хочет, глядя мне в лицо.

— Такая чертовски красивая, — шепчет он и следит за каждым мгновением оргазма, проходящей через моё тело. Я разрываюсь на части, приподнимая спину от крови, кричу его имя, звучащее как экстаз, и как отчаянный крик. Клянусь, я чувствую каждое прикосновение металла в своей киске, каждую каплю жара, пока Джек с громким стоном изливается в меня. Каждый удар его сердца.

И мы долго лежим на окровавленной плитке, такие же безмолвные, как тело рядом с нами, три души, вознесенные на двадцать пятый этаж.

13. УДАР ПО КОЛЕСИКУ

Джек

Сложность утилизации тела, когда вы пытаетесь не избавляться от тела, заключается в выборе места.

Выбрав слишком очевидное место, вы будете выглядеть как дилетант. Выбрав слишком скрытое… и на поиски могут уйти годы.

А нам нужно, чтобы Себастьян Модео был найден и связан с Молчаливым Убийцей в течение нескольких дней, а не лет.

Я бросаю лопату на заднее сиденье своего «Бимера», упираясь рукой в багажник, думая о слове «нам». Я представляю, как Кири указала бы на это, приподняв одну из идеально выщипанных бровей, насмехаясь. А потом она бы дразнила меня, вонзая нож всё глубже и глубже.

Но она выглядела бы чертовски сексуально, мучая меня.

Редкая улыбка приподнимает уголок моего рта, и я захлопываю багажник, несмотря на самозакрывающийся механизм, просто чтобы заглушить маниакальный стук моего сердца. Оно не перестает разрывать стенки моей грудной клетки с тех пор, как я заявил права на Кири в луже крови Себастьяна.

Настоящее разочарование в этом сомнительном деле — это совершенно идеальные кости, которые я оставляю на растерзание стервятникам. Череп Себастьяна стал бы ценным экспонатом в моей витрине с трофеями, напоминанием о том, как я смотрел в ее прекрасные голубые глаза, когда перерезал ему горло.

Этот момент был почти таким же оргазмическим, как ощущение того, как тугая маленькая киска Кири сокращается вокруг моего члена, когда она теряет рассудок от удовольствия.

Почти.

Но, твою же мать, с тех пор я не переставал думать ни о том, ни о другом.

Ранний утренний воздух хрупок от чистого аромата холода. Я глубоко вдыхаю, обходя машину со стороны водителя, свежий слой снега хрустит под ботинками. Снежинки освещены бледным сиянием охотничьей луны²⁷.

Той самой луны, под которой я родился.

Из глубин памяти я слышу звук удара по колесику зажигалки. Чувствую, как онемение охватывает мое тело, пока я лежу в ловушке под мягким снегом. Затем блестящая струйка крови согревает мои руки, возвращая ощущения коже и остальным конечностям, пробуждая ненасытный голод, который никогда больше не будет утолен.

Мое первое убийство.

Оцепенение, к которому я уже привык. Поверхностный аффект обезболивает эмоции, психопатия притупляет эмпатию. Пока я лежал под снежным одеялом, холод казался мне домом больше, чем любые четыре стены и люди, живущие в них. Но убийство…

В тот момент, когда я почувствовал, как острая сталь рассекает плоть и сухожилия, мертвые зоны моей души ожили. Слышать прерывистые вдохи, смотреть в расширенные зрачки, когда ужас наполнял последние секунды жизни жертвы… Это прорвало все застывшие, оцепеневшие слои, окружавшие меня.

Впервые в жизни я почувствовал чистый, эйфорический экстаз.

В четырнадцать лет тефлон, покрывавший меня, треснул достаточно, чтобы ускорить сердцебиение. Адреналин ударил по моим надпочечникам. Этот прилив вызвал привыкание. И то, что я испытал, было самым приближенным ощущением к чувству, которое я мог себе представить.

И я знал, что никогда не остановлюсь.

В отличие от Кири, я не был создан. Я был рожден, чтобы отнимать жизни. Спроектирован, чтобы убивать без угрызений совести. Жажда охоты была закодирована в моей ДНК при зачатии. Я всю жизнь был одиноким волком, переходя от одного запасного плана к другому, и единственным моим спутником была неутолимая жажда убийства.

Я сажусь за руль и завожу двигатель, оставляя нашу жертву и мысли о прошлом под неглубоким слоем снега на обочине шоссе, который растает с рассветом.

Все замороженное оттаивает под лучами солнца.

Мне никогда не приходилось представлять себе, каково это — разделить убийство с партнером.

Теперь, внезапно, мне трудно представить свою жизнь без неё рядом со мной.

Я признаю, что у Кири есть разумный план. Если агенту Хейсу нужен убийца, которого можно преследовать, то, дав ему ниточку из прошлого Убийцы, это разбудит его одержимость.

Как правило большинство убийц не меняют свои повадки, но иногда такое случается.

Я никогда не думал, что смогу изменить свои привычки.

И все же я здесь, рискую всем — свободой, жизнью, чтобы обеспечить безопасность девушки, и думаю о том, как кровь разгорается в жилах в предвкушении нашего следующего убийства.

Через час я подъезжаю к Медицинскому Институту Хоуп Спрингс. Поскольку я не могу находиться в двух местах одновременно, мне нужно позаботиться о создании алиби — причины для поездки через границу штата.

Медсестра Пэм приветствует меня у стойки регистрации, когда я регистрируюсь.

— У неё хороший день, Джек, — в её улыбке смесь надежды и жалости. — Рада, что ты приехал сегодня, хотя это немного неожиданно.

— Скоро мне предстоит длительная поездка, — говорю я в качестве объяснения отклонения от своего распорядка. Я не отступаю от задуманного. Даже самое незначительное отклонение от нормы привлекает внимание, поэтому я стараюсь никогда не совершать подобных ошибок.

С натренированной улыбкой я прикрепляю бейджик посетителя к пиджаку, а затем меня ведут в комнату, которую я посещаю дважды в год. Сегодня не один из этих запланированных дней.

Ставлю горшок с цветами — её любимыми, сиренью — на подоконник, рядом с другими, собранными за эти годы. Психически здоровый человек испытывал бы чувство вины за использование любимого человека в качестве алиби.

— Они прекрасны, — говорит медсестра Пэм. — Правда, Шарлин? — она одаривает меня лучезарной улыбкой. — Очень милые, Джек.

Я торжественно киваю.

— Я буду в Канаде на её день рождения. Подумал, что должен привезти их сейчас.

Когда я стою над женщиной в кровати с тонкой, как бумага, кожей и беру её за руку, я смотрю в стальные, пустые глаза, отражение моих собственных.

— Привет, мама.

Шарлин Соренсен ничего не говорит в ответ. Она не реагирует. Ее глаза рефлекторно моргают, ее рука вздрагивает в моей, но это не признак жизни. Ее взгляд не фиксируется на мне, она не знает, что я здесь, и что она вообще здесь.

В течение двух лет моя мать находилась в полностью вегетативном состоянии. Затем Шарлин немного восстановилась и перешла в минимально сознательное состояние, после чего ее прогресс остановился. Она находилась в этом неподвижном состоянии с моих шестнадцати лет.

С первой же секунды, когда она посмотрела в мои холодные, бесчувственные глаза, она поняла, что я не такой, как все. Другой.

Её муж тоже это знал. Хотя она принимала на себя основную тяжесть побоев за мою аномалию. Чем больше моё поведение беспокоило отца, тем сильнее он бил ее. Обвиняя ее в том, что его сын был «гребаным психом». В ту ночь, когда он нанес ей черепно-мозговую травму, которая ввела ее в вегетативное состояние на следующие два года, он испустил свой последний вздох.

От рук своего сына-психопата.

Но в ту ночь удары прекратились.

Мне жаль, что я не могу испытывать более глубокое раскаяние за то, что слишком поздно защитил её. Правда в том, что для матери, у которой был только один ребенок, которого она могла любить, которая видела сквозь маску, которую я ношу для остального мира, не знать, что ее сын вырос убийцей, было почти милосердно.

По крайней мере, ей не придется страдать от этой боли.

Я наклоняюсь и целую её прохладную щеку. После регулировки термостата в ее комнате я сажусь на стул напротив ее кровати, где она рассеянно смотрит в потолок.

Все врачи и медсестры утверждают, что разговор с человеком в таком состоянии полезен. Это не вернет их к жизни, но они говорят, что их подсознание слышит наши слова, наш голос, устанавливает связь с нашими эмоциями, что это помогает им выживать.

Я никогда долго не разговаривал со своей матерью в таком состоянии. Во-первых, в моем голосе нет никаких интонаций, чтобы передать какие-то чувства. А во-вторых, увлечение, которым я заполняю свои дни, — это не то, чем следует делиться.

Сегодня, однако, я потянулся к сумке, лежащей у моих ног, и достал свой альбом. Я перелистываю страницы, пока не дохожу до недавнего рисунка Кири.

— Это женщина, с которой я… встречаюсь, — говорю я, затрудняясь определить наши с Кири отношения.

Перехожу к следующему рисунку — к тому, который набросал, преследуя ее возле бара, пока она выслеживала жертву.

— Она блестящий биолог дикой природы, — говорю я. — Умная, хитрая, очаровательная, — я хихикаю. — Очень общительная. Очень… требовательная. Полная противоположность мне, вообще-то. Она — свет для моей темноты, — я провожу подушечкой пальца по затененному изгибу ее щеки. — И не думаю, что смогу теперь заниматься своим делом без неё.

Закрывая блокнот, я смотрю на женщину, которая вырастила меня, которая сделала всё возможное, несмотря на монстра, которого ей дали вместо сына. Я снова беру её руку, пытаясь согреть ее пальцы, но у меня мало тепла, которым я могу поделиться.

Что я смог ей дать, так это мертвого мужа с полисом страхования жизни, чтобы обеспечить ей самый лучший уход. Я позаботился об этом, инсценировав последствия той ночи как вторжение в дом, где воры украли нечто большее, чем материальные вещи.

Что касается меня, то я стал подопечным государства. В соответствии с завещанием меня поместили в школу-интернат, а нерадивая бабушка по материнской линии поставила свою подпись, так как у неё было больше законных прав. В шестнадцать лет я экстерном окончил школу и получил эмансипацию. Большое наследство обеспечило мое обучение в колледже.

С тех пор я сам по себе.

— Я должен скоро уехать отсюда, — говорю я ей, успокаивающе сжимая руку. — Я пробыл здесь слишком долго. Слишком много всего произошло, так что, возможно, я не смогу навещать тебя какое-то время, но я буду заботиться о тебе. Всегда, — я нежно целую ее в лоб, когда встаю. — Сначала мне нужно принять последнее решение.

В моей жизни никогда не было места сомнениям. Я делаю выбор, основываясь на выживании, а не на желании. К тому времени, когда я переступаю порог своего дома, я решаю, по крайней мере, одну вещь.

Первым делом в понедельник утром, глядя на кремовый берберский ковер, я звоню местному подрядчику. Когда парень на линии говорит, что замена ковра невозможна из-за напряженного графика и нехватки материалов, на линии воцаряется гробовое молчание.

После того, как я ударил Джека Соренсена-старшего по голове бутылкой из-под виски, потратив его выпивку впустую и обратив его ярость на меня, я ждал его в сугробе, а затем окрасил снег в красный цвет его кровью — той же, которая течет в моих венах.

Если кто и виноват в генах, породивших монстра, так это человек, в честь которого меня назвали.

Вот кем я являюсь.

— Я заплачу втрое больше, чем вы берете обычно, — говорю я парню. — Я хочу, чтобы это было сделано сегодня. Ключ под ковриком у входной двери, — диктую ему адрес, а затем: — Сегодня, или я звоню вашему конкуренту из списка и предлагаю ему сумму в четыре раза больше.

Наступает длительная пауза.

— Какого цвета ковер вы хотите положить, сэр?

— Любого, кроме белого или кремового.

Я завершаю звонок и открываю на телефоне приложение безопасности, чтобы убедиться, что мои секреты останутся в тайне. Моя трофейная комната надежно спрятана, но мне всё равно не нравится мысль о том, что незнакомые люди будут бродить по моему дому, пока меня нет.

Для уверенности я тянусь в карман, чтобы дотронуться до прохладной стали Zippo, но снова натыкаюсь на пустой карман. Я качаю головой с жесткой усмешкой.

— Моя злая lille mejer. Это нужно исправить.

Я убивал ради матери. Убивал ради выживания, по принуждению, для удовлетворения жажды и даже, иногда, ради забавы.

Но решающее различие в том, что я не просто убил ради Кири, я бы отдал свою жизнь ради нее. Проклятье, я бы даже позволил ей забрать её самой.

Как только запасной ключ оказывается под ковриком, я закрываю дверь. Затем отправляюсь на задание, чтобы забрать свой трофей.

14. ХРЯЩ

Джек

— Джек, у тебя есть минутка?

Доктор Кэннон стоит в дверях моего кабинета. Морщины вокруг темных глаз придают ему озабоченное выражение. Я киваю и встаю, застегивая пиджак, в то время как он входит. Он закрывает за собой дверь, оставляя нас наедине.

— Что-то случилось? — спрашиваю я, подсказывая ему.

Он проводит рукой по нижней половине лица.

— Не хочу тебя тревожить. Особенно учитывая все то, что произошло в последнее время. Это было… по меньшей мере, напряженно. Расследование, Мейсон и… — он опускает голову, — доктор Томпсон. Господи, — он ругается себе под нос. — До сих пор не понимаю, что случилось с Брэдом.

Я должен выразить некоторую долю сочувствия. В конце концов, я несу ответственность за Брэда. И в основном за всё остальное. Ну, Кири виновна в смерти Мейсона. Когда два убийцы охотятся на одной территории, соперничая друг с другом, ситуация неизбежно должна была выйти из-под контроля.

Главная причина, по которой пора уехать.

— Но именно поэтому мне нужно поговорить с тобой, — говорит Хью, его голос снижается до серьезного тембра.

Волосы встают дыбом. Мне уже не нравится, к чему все идет. Скрестив руки, я говорю: — Конечно.

— Я ищу замену доктору Рос, — Хью бросает взгляд через дверь в сторону кабинета Кири.

Я в замешательстве морщу лоб.

— Я не понимаю. Ты сказал, что она отлично работает.

— Так и есть, — говорит он, затем выдыхает. — Она лучший биолог дикой природы, который когда-либо был в этом университете.

Я ухмыляюсь.

— Тогда я в замешательстве. В чем проблема?

На его обветренных чертах лица появляется озадаченное выражение.

— Джек, ты тот, кто требовал отстранения доктора Рос с тех пор, как она начала работать. Я предлагаю тебе то, чего ты хочешь.

Смотрю на него с подозрением.

— Что тебе нужно от меня, Хью?

Он смотрит на меня с твердой решимостью.

— Мне нужно, чтобы ты стал председателем кампании Будущее Начинаний STEM²⁸ в Уэст Пейне.

— Нет, — говорю я властным голосом — Я не заинтересован в организации целой инициативной программы для твоих спонсоров.

— И твоих доноров тоже, — его рот сжимается. — Послушай, Джек. Ты все равно одной ногой на пороге с твоим переводом, — он продвигается дальше в мой кабинет. — Университет страдает из-за этого расследования. Пожертвования иссякают. Студенты и профессора насторожены, напуганы. Уэст Пейн нужно показать в хорошем свете, и общеуниверситетская инициатива по привлечению новых талантов со всего мира может это сделать.

Я выпрямляю спину, вытягиваясь во весь рост.

— Это ответственость, которую мне, возможно, придётся нести месяцы.

— Месяцы, в течение которых тебе не придется беспокоиться об очередном инциденте с криоморозильником, — говорит он.

Я прочищаю горло.

— Вообще-то, это была вина Мадлен.

Он расправляет плечи.

— Это моё лучшее предложение, Джек. Когда ты уйдешь, у меня в отделе будет полный бардак. Так что… — он поворачивается и берется рукой за ручку двери, прежде чем посмотреть мне прямо в глаза. — Сделай это, и я не буду продлевать контракт с доктором Рос. Ты можешь выбрать, кто займет её место.

Хью в отчаянии. Я был настолько сосредоточен на Кири и Хейсе, что не заметил, как это повлияло на университет. Год назад, да что там, неделю назад, все это меня бы не беспокоило. Это было бы просто еще одной причиной, чтобы исчезнуть. Чем быстрее, тем лучше.

От разговоров о моем предстоящем переводе у меня сводит челюсть, мысли несутся с бешеной скоростью. Последние несколько лет я несправедливо относился к Кири, и сомневаюсь, что сейчас можно что-то сделать, чтобы исправить это, но я готов попробовать.

— Когда заканчивается контракт доктора Рос? — спрашиваю я, меняя тему.

— Через три месяца.

Три месяца. Мне понадобилось три года, чтобы увидеть ее — по-настоящему увидеть её, тьму, скрытую в тенях, отбрасываемых её светом, боль, которую она превратила в оружие, боль, за которую я частично несу ответственность, — и всего за три коротких месяца я могу потерять её.

Этого не случится.

Я провожу рукой по галстуку.

— Значит, доктор Рос всё ещё нужна тебе для участия в Начинаниях STEM.

Он устало вздыхает.

— Да, это будет неприятный разговор. Мне не хочется просить об этом доктора Рос, зная, что вскоре я уволю её.

Я медленно киваю.

— Я поговорю с доктором Рос об её участии в программе.

Он откидывает голову назад, судя по расширившимся глазам, он удивлен.

— Спасибо, Джек. Буду признателен.

Как только Хью выходит из моего кабинета, я смотрю на Кири. Она разговаривает по видеосвязи. Вероятно, с донором, судя по ее лучезарной улыбке.

С хищной сосредоточенностью я наблюдаю, как она проводит ладонями по бедрам, разглаживая складки на узкой юбке-карандаш, а затем скрещивает ноги. Как она со смехом откидывает голову назад.

И вдруг я выхожу из своего кабинета и пересекаю коридор.

Вхожу без стука, заслужив обеспокоенный взгляд, когда ее бледно-голубые глаза находят мои.

— Несомненно, — говорит она собеседнику, не отрывая от меня взгляда. Она нажимает кнопку отключения звука на клавиатуре. — Что случилось?

Я ничего не говорю, иду в угол и переключаю настройку пленки на стеклянных стенах на непрозрачную. Туманно-белая перегородка мгновенно скрывает её кабинет, оставляя нас в уединенном коконе.

Женский голос звучит через динамики, привлекая её внимание, она смотрит на монитор и включает звук.

— О, простите, миссис Вэнден. Мне только что доставили почту. На чем мы остановились?

Незаметно я подхожу к столу Кири и снимаю пиджак. Накидываю его на спинку кожаного кресла, отталкивая ножки, чтобы убрать его с дороги. Затем я закатываю рукава рубашки.

Кири изо всех сил старается уделять всё своё внимание миссис Вэнден, но ее взгляд скользит по мне, прежде чем возвращается к женщине на экране. Мне сложно сдержать дьявольскую улыбку, которая кривит мои губы, когда я опускаюсь на колени перед ее столом и заползаю под него.

— Джек… — шипит она.

— Делай свою работу, Кири.

Я обхватываю рукой её лодыжку и ловко раздвигаю её ноги.

— Верно, — говорит она с ощутимой дрожью в голосе. — Мы так многого добились, пока я была в Уэст Пейн.

Нависая над её коленями, я просовываю пальцы под узкий подол ее юбки и приподнимаю ткань к изгибу её красивых бедер, моё дыхание обжигает ее кожу, в то время как я вдыхаю аромат её дорогого жасминового лосьона для тела.

Её колени остаются сомкнутыми, пока она отвечает на один из ненужных вопросов миссис Вэнден, и я прикусываю нежную кожу над коленом. Она вздрагивает, и я пользуюсь тем, что Кири занята.

Еще один легкий укус за её бедро сбоку, и я просовываю руку между её коленями. Она борется со мной в течение бесполезной секунды, пока эта борьба не привлекает внимание женщины на экране.

— Доктор Рос, всё в порядке?

— Конечно. Эти веб-звонки…

Я раздвигаю её бедра.

— …у них всегда проблемы со связью. Мне очень жаль, — Кири прочищает горло, скрывая мой стон одобрения, когда я протискиваюсь между её мягкими бедрами. — Как я уже говорила, наши поля Басса — третья по величине исследовательская ферма тел в стране.

Голод сжигает остатки сдержанности при виде её идеальной киски, прикрытой тонким материалом стрингов. Я, как одержимый, зарываюсь лицом между внутренней поверхностью ее бедер и прикусываю ткань зубами, затем лижу грубый шов, обводя контур ее сладкого клитора.

Я вознагражден ощущением её намокших трусиков, тепло возбуждает ненасытное желание, ее бедра прижимаются к моим вискам, что заставляет меня жадно ласкать её клитор через эти чертовы мокрые трусики, как голодный зверь.

Меня не волнуют первобытные звуки, рвущиеся наружу, поскольку я ставлю своей задачей услышать ее глубокие стоны. Кири перестает держать меня за голову, чтобы вонзить каблук своей туфли-лодочки мне в бедро.

Я стону в её мягкие губы, боль восхитительно дразнит. В ответ я обхватываю рукой её задницу. Другой рукой я цепляю эластичный край ее трусиков и, используя зубы, разрываю ткань.

— Джек… — её руки зарываются в мои волосы, пальцы сжимаются, а ногти царапают кожу головы.

— Джек? — спрашивает женщина. — О, доктор Соренсен. Я слышала слухи среди комитета, что он будет участвовать в Начинаниях STEM в Уэст Пейне. Это было бы очень здорово.

Из приоткрытого рта Кири вырывается звонкий смех.

— К сожалению, я могу почти заверить вас, что доктор Соренсен не будет возглавлять никаких инициативных програм.

— Что ж, это очень жаль. Его присутствие много значило бы для комитета.

Её блестящая киска раскрывается передо мной, и я втягиваю её клитор в рот.

Кири изо всех сил старается замаскировать свой стон.

— Мммм. Да, доктор Соренсен — очень одинокое существо. Блестящий, безусловно. Но не очень общительный.

— Какая же жалость, — отвечает женщина. — Он такой очаровательный, когда удается поймать его для беседы.

— Ммм, — произносит Кири, её грудь вздымается, когда она пытается выровнять дыхание.

Погружаясь в мокрую киску, я пробую её на вкус, трахая своим языком. Мой член упирается в зубцы молнии, и я никогда еще не хотел её так сильно.

Она испускает протяжный вздох, поглаживая пальцами мой затылок, пытаясь унять дрожь, пробегающую по её телу. Пытаясь замедлить мой жадный язык, она снова упирается каблуком в мою ногу.

Я отступаю лишь настолько, чтобы снять с неё каблуки и бросить их под стол. Затем сжимаю рукивокруг ее лодыжек и притягиваю её задницу ближе к себе на стуле.

Ее вскрик пугает миссис Вэнден, и я со смехом прижимаюсь к киске Кири, слизывая сладкие соки с жадным удовольствием.

— О мой… — она выгибает спину, поднимая одну руку в неловком потягивание, что заставляет меня улыбнуться ей. — Я имею в виду. Конечно, вы правы. Отличная идея, миссис Вэнден. Я обязательно передам ваше предложение доктору Кэннону, — она дергает меня за волосы. — Однако, я и правда прошу прощения, но мне придется обсудить это с вами позже. У меня, очевидно, проблемы со связью.

— О… Хорошо. Пожалуйста, передайте привет доктору Кэннону…

Кири завершает видеозвонок.

— Господи, Джек. Ты всё ещё пытаешься добиться моего увольнения?

Я резко останавливаюсь от её обвинения, чувствуя легкий укол неуверенности. Он проходит так же быстро, и я беру её задницу в обе руки и подтягиваю к краю стула.

— Двигай свою чертову сладкую задницу сюда и оседлай моё гребаное лицо, lille mejer, — я обхватываю её за талию и стаскивая со стула, опускаю вместе с собой на пол.

Заглушаю её визг рукой, затем перемещаю так, чтобы ее бедра расположились по обе стороны от моей головы.

— Потрись этой идеальной киской о мой язык.

Она опирается руками о край стола для опоры, пока я прижимаю ее к своему рту.

— Что это значит? — спрашивает она, задыхаясь.

Я улыбаюсь ей.

— Думаю, ты достаточно умна, чтобы понять, что я подразумеваю под этой фразой, доктор Рос…

— Джек… — она тянет меня за волосы.

Я издаю стон, мой взгляд задерживается на ней, когда она смотрит на меня сверху вниз.

— Маленький жнец, — говорю я, а затем толкаю её бедра вперед, погружая свой язык глубоко внутрь неё.

Ее бедра покачиваются в сексуальных волнообразных движениях, от которых моя кровь воспламеняется, и я покусываю её клитор, прежде чем провести языком, а затем втянуть его в рот, наслаждаясь ее хриплыми стонами, которые она не может сдержать.

Её бедра дрожат, когда я тянусь вверх и глажу ее грудь, нащупывая пик соска под шелковистой блузкой. Затем я хватаю другой рукой ее бедро и сильнее прижимаю к своему рту, запуская пальцы в узкий карман ее юбки, пока она содрогается от безмолвного, приближающегося оргазма.

Она скачет на мне сильнее, ее охватывает оргазм, она выкрикивает мое имя, и я позволяю ей впиться зубами в мою ладонь, в то время как она разрушается надо мной. Я просовываю язык глубоко внутрь, жадно исследуя пульсирующую, набухшую плоть ее влагалища, пока она двигает бедрами в экстазе.

Когда она опускается, ее грудь поднимается и опускается в соблазнительных вдохах, бедра дрожат, чтобы удержать её расслабленное тело, я хватаю её за талию и приподнимаюсь, прижимая спиной к своим бедрам.

Она вскрикивает, затем устраивается на моем торсе.

— Спасибо за предупреждение.

С мрачной ухмылкой я протягиваю руку, беру её туфли и надеваю их обратно на ноги.

— Могу я также получить свои трусики обратно? — спрашивает она, хватаясь за край стола, чтобы подтянуться и встать. Она опускает юбку до колен. — Или я должна ходить без них весь день, доктор Соренсен?

Я поднимаюсь на ноги и встаю над ней, обхватываю шею и наклоняю ее лицо к своему.

— Да. Я хочу, чтобы ты весь день не забывала о своей голой киске, думая о том, как я буду пробовать тебя на вкус и как я буду трахать тебя до потери сознания позже вечером.

Я целую её, долго и чувственно, уже изголодавшись по восхитительному вкусу ее рта, смешивающемуся со вкусом ее киски.

Когда я отстраняюсь, удерживаю ее взгляд и шепчу: — Я оставлю их себе.

Поднимаю её порванные трусики, прежде чем засунуть их обратно в карман.

— Очень по-преследовательски с твоей стороны, — язвит она.

Я вытираю рукой рот, чтобы скрыть улыбку, затем надеваю пиджак и направляюсь к двери.

— Сегодня вечером? — спрашивает она, и в её бодром тоном слышится нотка нерешительности.

Я останавливаюсь у двери.

— Ты знаешь, где я живу.

Она насмешливо качает головой.

— Конечно.

— Очень по-преследовательски с Вашей стороны, доктор Рос, — я подмигиваю. — Будь у меня в пять.

На её лице мелькает что-то неуверенное, прежде чем она маскирует это милой улыбкой и кивает. Я смотрю, как она проводит ладонями по юбке, чтобы разгладить ее, и ее рука останавливается на пустом кармане.

Я открываю и закрываю крышку зажигалки. Щелк. Щелк. Щелк. Щелк.

— И ещё, доктор Рос, Вы будете участвовать в программе Начинания STEM. В той, в которой я являюсь председателем. Вы — мой главный профессор.

Одна её бровь взметнулась вверх.

— Все это очень нехарактерно для великого доктора Джека Соренсена. Стоит ли мне беспокоиться?

Я закрываю свою Zippo и кладу зажигалку в карман. Поскольку о теле Себастьяна позаботились, агент Хейс скоро будет далеко от нее, и я окончательно решил, какое место эта безжалостная женщина займет в моей жизни, я действительно чувствую некоторое облегчение.

Облизывая губы, чтобы еще раз почувствовать ее вкус, я говорю: — Может быть, твоя раздражающая позитивность передается мне. Убедись, что придешь сегодня вечером готовая к проигрышу под Куполом. Акцент на слово придешь²⁹.

Затем я достаю телефон из кармана и открываю аудиофайл Кири. Повернув телефон так, чтобы она могла видеть экран, я удаляю файл.

Ее пристальный взгляд ловит мой, в бледно-голубых глазах застыл вопрос. В этот самый момент, когда Кири слишком ошеломлена, чтобы говорить, я решаю избавиться от бедренной кости Мейсона. Я знаю свою натуру, на что я способен, и не хочу, чтобы в моем распоряжении было что-то, что может причинить ей вред.

Я оставляю её стоять в центре комнаты, удовлетворенную и раскрасневшуюся, возможно, даже взволнованную, пока выхожу из кабинета.

Когда я возвращаюсь к себе, Хью проходит мимо меня в коридоре.

— Ты всё уладил с доктором Рос? — спрашивает он.

Я коротко киваю в подтверждение.

— Я позаботился о ней.

— Отличная работа, Джек.

Ухмылка искривляет мой рот.

Всё ещё ощущая соблазнительный вкус Кири на языке, я расстегиваю пиджак и сажусь за стол, чтобы включить экран ноутбука. Несколько дней назад я нанял частного детектива, чтобы навести справки об агенте Хейсе. Не зная, что она найдет, я не мог избавиться от навязчивой мысли, что что-то в этом федерале не так. Особенно когда дело касалось его интереса к Кири.

Письмо, появившееся в верхней части моего почтового ящика, подтверждает это подозрение, снова создавая напряжение. Создания, подобные нам, не могут долго греться в лучах света. Там, где мы обитаем, тьма всегда находит нас.

15. ГОЛУБОЕ

Кири

Я уже много раз стояла на этой улице. Наблюдала за ним из тени. Я медленно ехала по широкой, усаженной деревьями дороге. Я видела ее в любое время года, в любом цвете, при свете дня и в темноте ночи.

Но я никогда не осмеливалась подойти к входной двери дома Джека Соренсена.

Я неподвижно стою на тротуаре, прохладный осенний ветерок обдувает мои щеки и поднимает волосы с плеч. Может быть, Джек уже видит меня. Он может наблюдать за тем, как я пытаюсь убедить себя вызвать второй Uber и вернуться домой. Именно так я и должна поступить.

Но я уже знаю, что не сделаю этого.

Его магнетическая сила притягивает меня, как веревка в груди, приказывая меня шагать, пока я не окажусь у двери.

Мне кажется, я никогда не испытывала такого беспокойства перед простым куском дерева. Проходит целых тридцать секунд, прежде чем я, наконец, вытаскиваю руку из кармана и нажимаю на дверной звонок. Если Джек наблюдал за происходящим изнутри, у него хватает благородства дать мне минуту, прежде чем открыть дверь.

Я видела Джека Соренсена тысячу раз, в тысяче мест. Но здесь, у входа в его дом, я как будто вижу его впервые. Его темные волосы. Его пухлые губы. Вечно черную одежду, подобранную под его смертоносную фигуру. Мое дыхание замирает от интенсивности этого прорезающего взгляда, который очень внимательно изучает каждую деталь моего лица. Я не дышу до того момента, пока он не смотрит мне за спину в сторону дороги.

— Я не видела Хейса, — говорю я, когда Джек протягивает руку вперед, чтобы взять мою и провести в дом. От его прикосновения кровь в моих венах всколыхнулась, но я подавила её коварной улыбкой. — Но это не значит, что он не придет подглядывать в твои окна.

Черная дверь закрывается за мной и запирается.

— Если придет, я, блять, сдеру кожу с его лица и скормлю её ему, — говорит Джек.

— А они утверждают, что романтика мертва.

Джек смотрит на меня с ухмылкой, поворачивая второй замок.

— Даже не притворяйся, что это не делает твои трусики мокрыми, lille mejer.

— Для этого мне понадобились бы трусики, но один профессор, увлекающийся холодильными камерами и отлизыванием кисок в кабинетах, украл мои, — третий и последний замок задвигается под смех Джека, прежде чем он подходит ко мне сзади, чтобы помочь мне снять пальто. — Три замка? Не слишком ли, доктор Соренсен? Может быть, Вам стоит завести сторожевую собаку, чтобы держать Хейса подальше. Он и Корнетто не подружились, — говорю я, кивая в сторону двери. Дыхание его смеха согревает мою шею, когда Джек распутывает мой шарф, позволяя своим пальцам провести по моей коже, когда он снимает его.

— Если бы я и завел собаку, это бы только дало тебе повод придумать ей какую-то нелепую кличку.

— Я бы так и сделала. Так и вижу тебя с акитой по кличке Мороженка.

Тихое ворчание Джека обрывается, когда пальто соскальзывает с плеч, обнажая рубашку, которую он одолжил мне в тот день, когда зашил мою руку. Она была свежевыстиранной, но, возможно, я брызнула на воротник немного дополнительных духов Angélique Noire, когда надевала её. Рукава закатаны до локтя, верхние пуговицы расстегнуты, чтобы был виден мой черный кружевной бюстгальтер, а под ним — простые леггинсы.

— Что случилось? — спрашиваю я с притворной невинностью, медленно поворачиваясь лицом к Джеку, и его глаза темнеют, в то время как они пробегают по моему телу. Он вешает пальто рядом с дверью и облизывает губы, переводя взгляд на меня. — Ты сказал, что я не могу порвать её в клочья. У меня не было никого, кого можно было бы похоронить в ней, по крайней мере, пока. И поскольку у тебя мои трусики, я думаю, это справедливый обмен.

Он слегка раздувает ноздри, глубоко вдыхая. Я делаю шаг ближе, и он сглатывает. Еще один, и он отступает назад, на расстояние вытянутой руки.

— Вы убегаете от меня, доктор Соренсен?

С его губ срывается прерывистый стон.

— Нам нужно обсудить кое-что важное. Но если прикоснусь к тебе сейчас, не смогу заставить себя остановиться, — признается он, когда я пытаюсь приблизиться, и он делает еще один шаг назад. — Я не смогу сдержаться.

— Хорошо, что я не надела фиолетовую рубашку с бантиком на шее, — говорю я с ухмылкой. — Ты мог бы сделать со мной всевозможные ужасные вещи с её помощью.

— Кири…

— Я тут подумала, доктор Соренсен, а что бы Вы сделали с этой лентой? Может быть, связали бы мне руки и трахнули мой рот? Или что-то… более темное… возможно.

Джек резко поднимает руку и хватает меня за горло, его ладонь плотно прилегает к моей челюсти. Он притягивает меня ближе и смотрит мне в лицо.

— Вам обязательно всегда дерзить мне, доктор Рос?

Моя улыбка такая же яркая, как солнце в безоблачном небе.

— Да, — шепчу я под усиливающимся давлением руки Джека. — Всегда.

Его серебряные глаза — отполированная сталь клинка. Желание. Ярость. Я бы вечно балансировала на этом острие ножа, если бы могла.

Джек не ослабляет хватку, притягивая нас ближе друг к другу, прижимая меня к себе, пока моя грудь не оказывается вровень с его грудью. Его губы касаются моей щеки рядом с переносицей.

— Пощади меня, хотя бы ненадолго. Это важно, — говорит он и прижимается, целуя мою кожу, я закрываю глаза, когда его дыхание шевелит ресницы. — Пожалуйста, Кири.

Я киваю, и пальцы Джека один за другим отцепляются от моей шеи. Его другая рука находит мою и прижимается к моим швам, согревая рану, но при этом, не причиняя боли.

— Проходи, — говорит Джек, протягивая мою руку вперед и отпуская ее, чтобы я могла идти впереди него, его ладонь находит мою поясницу. — Чувствуй себя как дома.

Я, наверное, слышала эти слова сотни раз. Но это первый случай, когда я действительно почувствовала, что мое присутствие оживило бездействующее пространство.

Мы поднимаемся на три ступеньки от входа, проходим мимо лестницы на второй этаж, дом переходит в гостиную справа, в которую проникают лучи заходящего солнца через мансардные окна. К ней примыкает столовая в задней части дома, полированная черная поверхность длинного стола украшена простым букетом в керамической вазе. Я узнаю голубые цветы — те самые, которые Джек оставил в моем кабинете. Слева находится кухня с гладкими белыми шкафами и безупречными кварцевыми столешницами. Между кухней и столовой открытая дверь, которая, кажется, ведет на террасу, но вход слишком узкий, чтобы увидеть, что там находится. И по всему дому Джека витает аромат чего-то нового. Не краски, а пластика, возможно. Возможно, дело в мебели, большая часть которой выглядит неиспользованной. С его нетронутыми, безликими деталями в черно-серых тонах, дом мог бы принадлежать кому угодно или вообще никому. Здесь нет семейных фотографий. Нет никаких значимых произведений искусства. Музыка, звучащая из колонок, расставленных по всему дому, — единственное, что дает мне хоть какое-то представление о Джеке, хотя это и не похоже на его стиль. Я знаю, что это не может быть правдой, но это пространство как будто застыло в ожидании жизни. Меня.

— Ты пила Шираз в клубе той ночью, — говорит Джек, вырывая меня из моей мысленной оценки дома, его взгляд тяжелым грузом ложится на мои плечи. Когда я поворачиваюсь к нему лицом, он жестом приглашает сесть на диван в гостиной. — Хочешь снова то же самое?

— Конечно, было бы замечательно, спасибо.

Джек кивает, и я сажусь на диван серо-стального цвета, наблюдая за тем, как он уходит на кухню. Он открывает свежую бутылку и наливает бокал красного вина в черный металлический стакан без ножки, затем добавляет в свой стакан лед и виски, после чего приносит их оба вместе с пачкой бумаг, зажатых под мышкой. На журнальном столике передо мной разложены закуски — оливки Кастельветрано, хумус, сыры и чатни³⁰, нарезанные овощи, сухофрукты и мясное ассорти. Когда Джек садится рядом со мной, я не могу сдержать вопросительный взгляд широко раскрытых глаз, который бросаю между ним и маленьким пиршеством на столе.

— Ты не ужинала, — просто говорит он, передавая мне вино, а затем маленькую тарелку с соседней доски. Его взгляд переходит на мои швы, затем на грудь в районе шрамов, затем на меня в целом. По его лицу пробегает едва заметный хмурый взгляд.

Мое сердце скребется о кости.

— Спасибо, — говорю я, желая одержать маленькую победу в своей постоянной битве со временем.

Я сижу неподвижно с тарелкой в руках, просто чтобы насладиться выражением лица Джека. Оно озабоченное. Может быть, немного растеряное. Его вспыльчивый характер требует, чтобы всё в жизни подчинялось ему, и мне нравится отказывать ему в этом. Но есть что-то простодушное в его явном беспокойстве о моих пищевых потребностях, и я смягчаюсь, кладу тарелку на колени, чтобы протянуть руку и взять оливки и сыр с доски. Честно говоря, я не очень слежу за тем, что беру. Я наблюдаю за лицом Джека, за тем, как он следит за движением моей раненой руки, за тем, как он, кажется, анализирует то, что я решаю взять, а чего избегаю. На самом деле я даже не знаю и половины того, что беру, я просто продолжаю, пока не наберу достаточно еды, чтобы он выглядел довольным. Только после этого он наполняет свою тарелку, и ждет, пока я сделаю несколько глотков вина и съем немного еды, прежде чем положить бумаги себе на колени.

— Я сегодня кое-что нашел, — начинает Джек, передавая мне лист бумаги. В верхней части листа — зернистая фотография Хейса, хотя на снимке он выглядит немного моложе, чем сейчас. Больше волос. Меньше морщин. Второй подбородок поменьше. Более яркая искра в его глазах, что очевидно, несмотря на плохое разрешение. Под фотографией указаны его данные. Его полное имя. Дата рождения. Рост. Образование.

Годы службы в ФБР.

А ниже — его лицензия, подтверждающая право работать Частным Детективом.

У меня по рукам пробежал холодок. Я перевожу взгляд с бумаги на Джека, его губы сжаты.

— Что это, Джек? — спрашиваю я, хотя кусочки паззла уже встают на свои места. В ответ Джек протягивает мне следующий лист бумаги.

— Что-то в нем меня настораживало. Я не мог выбросить это из головы, — отвечает Джек, когда я начинаю читать следующую страницу. На верхнем левом краю страницы — логотип ФБР.

— Джек… ты… ты взломал записи ФБР?

Он слегка пожимает одним плечом. Пытается скрыть самодовольную ухмылку, жуя оливку, но ему это не удается, когда она загорается в его глазах.

— Ты это сделал. Ты взломал чертово ФБР. Как…

— Более важным вопросом, вероятно, является вот это, — говорит Джек, указывая на середину абзаца на листе, который, похоже, является кратким изложением внутреннего кадрового слушания. Он выделил одно предложение.

Решение комитета Управления Профессиональной Ответственности — прекращение деятельности Эрика Кристофера Хейса в качестве действующего агента Федерального Бюро Расследований.

Я бегло просматриваю детали, мой рот раскрывается, когда информация проникает в мои клетки, как ледяная жила, кристаллизующаяся в моей плоти.

— Его уволили пять гребаных лет назад?

Джек кивает, протягивая мне остальные бумаги.

— Это детали слушания. По сути, ему сделали выговор за то, что его одержимость делом Молчаливый Убийца негативно сказалась на его работе. Похоже, дело всё ещё продолжало расследоваться, но было отодвинуто на второй план, когда Убийца, казалось, залег на дно. Но Хейс не мог уняться. Другие его дела начали страдать. Были некоторые вспышки, и когда его обследовали, выяснилось, что он ведет себя агрессивно, сопротивляется начальству. В конце концов, его уволили. Похоже, что он взял перерыв на год, а затем снова появился, когда получил лицензию частного детектива. Он мошенник, Кири. Он изгой, и он сосредоточил своё внимание на тебе, ключе к делу, которое он так и не смог раскрыть.

Кончики моих пальцев холодеют, пока я перелистываю страницы, с трудом разбирая слова в расшифровках. Мои мысли устремляются в более темные места, чем страницы и чернила. Они погружаются в месть. В кровь и ярость. Потому что я знаю то, чего не знает Джек. Что Хейс сосредоточил своё внимание не только на мне. Я — это средство на пути к человеку, который станет его истинным призом.

К Доктору Джеку Соренсену.

Я сжимаю края страниц до побеления костяшек пальцев, мое сердце бешено колотится, пока я пытаюсь побороть желание выбежать из дома Джека и самой выследить Хейса.

— Тебе лучше остаться здесь, пока мы не придумаем, как от него избавиться, — говорит Джек, отвлекая меня от мыслей о справедливости и возмездии.

Я моргаю, словно это простое движение может вернуть меня из альтернативной вселенной, в которую я, кажется, попала.

— Что?

— Я не хочу, чтобы ты была рядом с Хейсом.

— Я… ты… какого хрена?

— Он нестабилен, Кири. Возможно, сошел с ума. Здесь ты в большей безопасности.

У меня есть время, чтобы изучить лицо Джека. На нем то же выражение беспокойства, что и в тот день в лаборатории, когда он дал мне подъязычную кость Убийцы, как будто что-то глубокое, чреватое опасностями и незнакомое вылезло на поверхность, и он не знает, что с этим делать.

Я отвожу от него взгляд и смотрю на еду на журнальном столике. Бокал вина в моей руке, который вовсе не стеклянный, а металлический. Я слушаю плейлист. Эта песня есть в одном из моих.

Это всё… для меня.

— Я… эм…

Я пытаюсь проглотить внезапный ком, который появляется в моем горле и требует всю мою боль. Возникает мысль, что и для Джека было бы безопаснее, если бы я осталась. Если Хейс считает Джека убийцей, а меня нет, возможно, мое присутствие здесь сможет защитить его. Этого может быть достаточно, чтобы заставить Хейса пересмотреть свою теорию, и, возможно, у нас будет достаточно времени, чтобы создать ложный след, по которому он сможет пойти.

Я снова смотрю на Джека, прежде чем мой взгляд перемещается в безопасную часть комнаты.

— У меня есть собака.

Джек смеется. По-настоящему смеется. Я оглядываюсь, чтобы вовремя заметить, как улыбка озаряет его лицо, как собираются морщинки в уголках его глаз, как складываются вместе его темные ресницы.

— Знаю, — говорит он. — Видимо, я теряю пять очков в произвольной системе баллов в битве Под Куполом каждый раз, когда забываю его имя. Которое, кстати, невозможно забыть, потому что оно ужасно.

С моих губ вырывается хриплый вздох, когда я переключаю внимание на бумаги, которые начали мяться в моих руках. Рука Джека обхватывает мое запястье, но я с трудом пытаюсь поднять взгляд, пока мое сердце отбивает ритм в его хватке.

Моё благополучие в твоих интересах, говорит мой голос, а на заднем плане журчит ручей. Когда я закрываю глаза, я вижу Джека там, стоящего в лунном свете, готового убить меня. Возможно, он бы так и сделал, если бы я не угрожала.

Никогда ещё я так не жалела о своих словах. Они могли бы уберечь меня, но из-за них невозможно отличить фантазию от реальности.

— Я серьезно, Кири, — говорит Джек, и я тяжело сглатываю, пытаясь собраться с мыслями. — Хейс опасен. Он лгал всё это время, о том что является федеральным агентом. Он несколько дней разгуливал по кампусу с фальшивым, блять, значком. Как ты думаешь, на что он готов пойти, чтобы получить то, что хочет?

Я делаю большой глоток вина. Потом ещё один. Мне понадобится что-то гораздо более крепкое, чем Шираз, чтобы пережить этот вечер.

Джек делает резкий вдох, чтобы наверняка начать следующий многопунктовый аргумент о том, почему это хорошая идея, когда у него в кармане звонит телефон. Он достает его и хмуро смотрит на экран.

— Извини. Я должен ответить, — говорит он, слегка сжав мое запястье, прежде чем отпустить и подняться. Бросив мимолетный взгляд, полный едва уловимого беспокойства, он отвечает на звонок формальным приветствием и направляется в темный коридор между гостиной и столовой.

— Господи Иисусе, — шепчу я, допивая остатки Шираза. Мои швы стягивают рану, запутываясь в волосах. Дискомфорт едва ощущается.

Я бросаю взгляд на свой пустой бокал и ставлю его на место.

— К черту вино.

Голос Джека тихо доносится из коридора, и я не могу разобрать, что он говорит, только интонацию его случайных высказываний, тон передает его обычный прагматичный, если не сказать пугающий, стиль общения. Я не задерживаюсь и направляюсь на кухню, чтобы взять чистый стакан, прежде чем порыться по другим шкафам, чтобы со второй попытки найти коллекцию спиртного. Там стоит наполовину полная бутылка двадцати пятилетнего виски Bowman. Дорого, неудивительно. Несколько бутылок красного, включая две таких же Rockford Flaxman Шираз, которое я пила в клубе. А за бутылкой водки спрятана черная, нераспечатанная бутылка текилы Adictivo Extra Anejo.

— О, слава Богу! — я поднимаюсь на цыпочки и достаю бутылку с полки. — Вы такой хороший хозяин, доктор Соренсен. Спасибо за это.

Я направляюсь к ряду выдвижных ящиков под микроволновкой, полагая, что в первом из них может оказаться острый нож, способный разрезать пластик, которым запечатана крышка бутылки. Но это не то, что находится внутри.

В правой части ящика лежат ручки и блокнот с чистой бумагой.

С левой стороны — несколько сложенных писем, которые получил Джек.

На самом верху — письмо от канадского правительства.

Я бросаю взгляд в сторону коридора, откуда голос Джека всё ещё слабо доносится до меня сквозь стук моего сердца.

Разворачиваю письмо, датированное семью днями назад.

УВАЖАЕМЫЙ ДЖЕК ВИКТОР СОРЕНСЕН,

ЭТО КАСАЕТСЯ ВАШЕГО ЗАЯВЛЕНИЯ НА ПОЛУЧЕНИЕ ПОСТОЯННОГО ВИДА НА ЖИТЕЛЬСТВО. ПО ВАШЕМУ ЗАЯВЛЕНИЮ БЫЛО ПРИНЯТО РЕШЕНИЕ. НАМ НЕОБХОДИМ ВАШ ПАСПОРТ ДЛЯ ЗАВЕРШЕНИЯ РАССМОТРЕНИЯ ВАШЕГО ЗАЯВЛЕНИЯ. ВАШ ПАСПОРТ ДОЛЖЕН БЫТЬ ПОЛУЧЕН СЛУЖБОЙ ГРАЖДАНСТВА И ИММИГРАЦИИ КАНАДЫ В ТЕЧЕНИЕ 30 ДНЕЙ С ДАТЫ ДАННОГО ПИСЬМА. НЕВЫПОЛНЕНИЕ ЭТОГО ТРЕБОВАНИЯ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ К ОТКАЗУ В РАССМОТРЕНИИ ВАШЕГО ЗАЯВЛЕНИЯ.

После этого я перестаю читать.

Внезапная трещина в моем сердце широко расходится, сжимая горло и застилая глаза.

У меня скручивает желудок. Мне становится жарко, тонкая пленка пота покрывает мою кожу. Почему вдруг стало так, блять, чертовски жарко? У меня возникает непреодолимое желание сорвать с себя рубашку, чтобы почувствовать прохладный воздух на коже. Моё сердце рвется на свободу из костяной клетки, и на мгновение мне кажется, что я могу погрузиться в воспоминания, поэтому хватаюсь за стойку, острый край кварца впивается в рану на моей ладони, пока боль не проникает внутрь и не удерживает меня в настоящем.

— Возьми себя в руки, — шиплю я, складывая письмо и закрывая ящик, пробуя следующий, где нахожу набор маленьких отверток. Дрожащей рукой я беру самую острую из них и протыкаю пластик, закрывающий колпачок, едва не порезав вторую ладонь в своем отчаянии. В тот момент, когда пробка снята, бутылка оказывается у моих губ, и я делаю самый большой глоток текилы в своей жизни.

Алкоголь прожигает мою грудь. Я моргаю, пока не убеждаюсь, что слезы высохли. Несколько глубоких, дрожащих вдохов становятся более ровными. Я повторяю про себя мантру: ты обещала заставить Джека страдать.

Да. Я и правда обещала это. Я хотела возмездия за все те многочисленные случаи, когда он был черствым и жестоким. И даже хуже…

Именно. Он сказал, что хочет уехать. На самом деле он сказал это буквально на днях. И скоро Уэст Пейн будет твоим. Он уйдет побежденным, а ты станешь победителем. Это та расплата, на которую ты надеялась. Разве не этого ты хотела?

Наверное…

Продолжаю говорить себе эти слова, оставляя неиспользованный металлический стакан на столешнице, делаю ещё один глоток из бутылки и ухожу. Моё сердце, кажется, рвется на свежий воздух. Оно жаждет очищения, вдали от этого запаха новизны, которая только и делает, что напоминает мне о том, что я нахожусь на временном месте, в выставочном зале. Я не обращаю внимания на то, куда иду, пока я направляюсь в сторону столовой, но сворачиваю налево. Но моё сердце, должно быть, знает, потому что оно ведет меня в зачарованное, волшебное царство.

В оранжерею.

Вдоль стеклянных стен тянутся ряды белых деревянных полок, каждая из которых заставлена горшками разных форм и размеров. На некоторых из них стоят растения без цветков. Над другими установлены небольшие лампы, которые стимулируют распускание бутонов. Изумрудные листья и яркие цветы ниспадают каскадом из корзин, свисающих со сводчатого потолка, а облака за наклонными окнами окрашены в оранжево-розовый цвет последними лучами заходящего солнца. Елочный узор красного кирпичного пола ведет к маленькому столику и плетеным креслам в дальнем конце террасы, где стоит незажженная дровяная печь.

И всё вокруг голубое.

Я не знаю всех цветов, но некоторые мне знакомы. Есть голубые георгины с коническими лепестками, концы которых переходят в оттенок индиго и фиолетовый. Голубые розы, которых я никогда раньше не видела, и я провожу пальцами по одной из них, наклоняясь, чтобы вдохнуть её сладкий запах. В воздухе витает аромат голубого жасмина и белых лилий Звездочета с прожилками лазурного цвета. И больше всего голубых цветов, которые Джек оставил в моем кабинете, сгруппированных по разным оттенкам. Некоторые светлые. Некоторые темные. Некоторые яркие. Некоторые бледные. Каждый цветок своего уникального цвета, их горшки пронумерованы аккуратно написанными этикетками.

Я подхожу к одной группе цветов, когда замечаю движение в глубине сада. Я вздрагиваю от неожиданности. И сразу же думаю, что это Хейс. Наклоняюсь ближе к стеклу и вижу мужчину, но это не агент-мошенник. На нем белая куртка с надписью на спине, которую я не могу разобрать, он поднимает что-то с земли рядом с открытой калиткой в заборе под пологом еловых ветвей. Это свернутый ковер, край срезанного ворса кремово-белого цвета. Он загружает его в открытый кузов фургона. Ковровая компания Stamp & Morningstar, гласит наклейка на дверях, когда он их закрывает.

— Кража алкоголя, доктор Рос?

Я вздрагиваю и едва не роняю бутылку, зажатую в руке, ругаясь про себя, когда другая ладонь ложится на моё разбитое сердце.

— Ты сказал «чувствуй себя как дома», — выдавливаю я, мой голос едва превышает неуверенный шепот.

Джек забирает бутылку из моей руки и читает этикетку.

— У меня такое чувство, что ты не хочешь остаться здесь, раз твоя немедленная реакция — найти в доме самый крепкий алкоголь и пить прямо из бутылки, — говорит он. Его ухмылка не доходит до глаз, когда его взгляд встречается с моим. — Возможно, мне придется ещё поработать, чтобы убедить тебя.

— Поработать… — повторяю я, теряя все слова, когда оглядываюсь на ворота. Они закрываются, и фургон уезжает. Я прислоняюсь ближе к стеклу. Должно быть, я вообразила это, этот проблеск того, что Джек Соренсен никогда бы не сделал, конечно… Но запах в остальной части дома реален. Запах новой мебели… или ковра…? Я почувствовала его всего мгновение назад…

Поворачиваюсь, едва не натыкаясь на лоток с голубыми цветами Джека. Он поддерживает меня за руку, побуждая отойти на шаг от стола.

— Осторожно, — говорит он. — Эти маки довольно редкие. Мне понадобилось несколько лет, чтобы довести их до совершенства.

Я еще раз бросаю взгляд в сторону ворот, прежде чем встретиться с глазами Джека. Тот ком, что был раньше, вернулся к горлу, решив сдавить мой голос в тисках боли.

— Ты… сменил сегодня ковер? С… кремового? — спрашиваю я, пытаясь контролировать выражение лица и придать голосу беспечность.

Джек ставит бутылку текилы на полку и прижимает ладони к краю стола, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть на ворота с тихим и задумчивым «хм».

— Если я скажу да, это приведет к большей краже алкоголя или меньшей?

Он бросает мне короткую, слабую улыбку через плечо.

Даже те, кто хорошо его знает, глядя на Джека, никогда не заметили бы множество слабых следов эмоций под его утонченным выражением лица. Беспокойство. Желание. Боль. Возможно, даже страх. Никто другой не смог бы выследить их в его беспросветных глубинах.

Никто, кроме меня.

Джек переводит взгляд с меня на цветы, потом обратно. В уголках его глаз мелькает движение, когда он прищуривается, всего лишь намек на движение, а затем оно исчезает, прежде чем он снова поворачивается к окну. Но для меня этого следа достаточно, чтобы следовать по нему.

Я стою в тени его мыслей, когда внутрь пробирается лучик света.

И это всё, что мне нужно, чтобы заглянуть внутрь.

16.

ELSKEDE

³¹

Кири

Время останавливается.

Всё начинается с дрожи в губах. В плечах. С вдоха, застрявшего в моих легких, просящего выпустить его на волю со свистом, что было бы заманчивым облегчением от боли, которая белым вихрем проносится под моими костями. Я пытаюсь задержать его в неуверенном выдохе, но Джек сразу же замечает это, его плечи напрягаются. Ему требуется мгновение, чтобы повернуться ко мне лицом, словно ему нужно собрать всю свою решимость, чтобы наблюдать, как я разрушаюсь на его глазах.

— Почему цветы все голубые, — шепчу я, слезы собираются на ресницах, одна падает, оставляя дорожку на моей коже.

Джек мог бы солгать мне сотней разных слов.

Возможно, он думает об этом, делая шаг ближе.

Он поднимает руку к моему лицу. Его глаза наблюдают за большим пальцем, который вытирает еще одну слезу, которая следует по пути, проложенному первой.

— Ты задаешь вопросы, на которые уже знаешь ответы, lille mejer, — говорит Джек.

Проходит целая вечность, прежде чем он поднимает пристальный взгляд от моей щеки к глазам. Он наклоняется, не убирая руку с моего лица, его дыхание согревает мои слезы. Самый мягкий поцелуй прижимается к моим ресницам, когда я закрываю глаза.

Я могла бы спросить его почему. Почему он потратил годы, пытаясь вывести цветок, который будет иметь цвет моих глаз, а все остальное время пытался подтолкнуть меня к тому, чтобы я покинула Уэст Пейн? Но если спрошу, будет ли у него вообще ответ? Что бы он не чувствовал, оно скрыто в коконе, и когда его самые сильные эмоции прорываются сквозь гробницу шелковистой ткани, я не знаю, понимает ли он то, что ощущает.

Моя рука обхватывает его запястье. Швы прижимаются к его пульсу. Свидетельство его заботы прямо здесь, на моей коже, в биении его сердца о рану, которую он помог залечить.

— Это никогда не было связано с благодарностью или признанием, или подтверждением того, что ты заслуживаешь быть в Уэст Пейне, или даже с тем, что я оставил тебя умирать в твоем доме, не так ли, — говорит Джек, отстраняясь на достаточное расстояние, чтобы посмотреть на мою реакцию. Когда я продолжаю молчать, его брови приподнимаются в молчаливом вопросе, и он обхватывает мое лицо ладонями.

Я сглатываю и качаю головой. И все равно он ждет, вглядываясь в меня, зарываясь под каждый слой, пока все они не будут сорваны. Когда я пытаюсь отвести взгляд, он слегка приподнимает мое лицо, безмолвно умоляя не отстраняться.

— Нет, — наконец шепчу я.

— Это связано с тем, что я заставляю тебя чувствовать себя одинокой. Нежеланной.

Одинокой.

Нежеланной.

Эти слова взрываются в воздухе, как маленькие бомбы.

У меня болит грудь. Ещё больше слез скатывается с ресниц, но Джек смахивает их большими пальцами.

— Прекрати, — говорю я, хотя не отпускаю его и не пытаюсь вырваться из его обьятий.

— Нет, — отвечает он. Простое нет. Он никогда не говорил со мной так мягко, и все же эти три буквы ранят так же глубоко, как его самые жестокие слова. Как острие скальпеля. Словно он заглядывает под разрез, чтобы вытащить то, что скрывается под моей плотью.

— Остановись. Пожалуйста, Джек.

— Нет. Я потратил столько времени впустую. И теперь мне кажется, что его недостаточно.

Я открываю рот, чтобы начать умолять. Потому что, если он соскребет этот слой, не останется ничего, что могло бы удержать его. Не останется тонкой завесы ярости, за которой можно было бы спрятаться.

Но Джек говорит прежде, чем я успеваю подобрать слова.

— Я не могу обещать, что не причиню тебе боль снова. Мы оба знаем, что жизнь устроена не так, — говорит Джек, его глаза прикованы к моим, хотя я сосредоточенно смотрю на его губы. Я чувствую его серебристый взгляд, который сверлит мой разум, как шуруп. — Но оглянись вокруг, lille mejer. Ты не нежеланна. Ты не одинока. Ты уникальна, — Джек наклоняет голову, пока его глаза не оказываются на одном уровне с моими, и у меня нет другого выбора, кроме как встретить их острую решимость. — Ты — яркий и ослепительный свет в темноте. И мне жаль, что я заставил тебя чувствовать себя чем-то меньшим, чем ты являешься.

Джек удерживает мой взгляд, ожидая, пока слова проникнут в рану, которую он нанес, прежде чем прижимается губами к моим, закрывая их. Поцелуй длится не дольше, чем прерывистый вдох, а затем он заключает меня в объятия.

И это все, что нужно, чтобы открыться.

Просто объятия. Просто мысли, переходящие в действия, которые могут показаться незначительными, но они являются ключами к запертым дверям. Он дает мне то, в чем, как он знает, я нуждаюсь. Латунь взамен разбитому стеклу. Швы на рану. Последние останки врага, ценный трофей. Извинения, хотя он, возможно, не способен чувствовать раскаяние. Но он старается.

А что есть любовь, если не это.

Может быть, Джек никогда её не почувствует. Может быть, он чувствует, но никогда этого не узнает.

Но я чувствую её. Я знаю её формы и цвета, её камуфляж. Я стала такой, какая есть, за одну ночь и последующие дни боли. Я не родилась и не выросла такой. Я любила, была любима и потеряла всё это.

Когда я смотрю за его плечо сквозь высыхающие ресницы, окруженная оттенками голубого и ароматом цветов и укрытая в его крепких объятиях, я знаю, что влюбляюсь в Джека Соренсена.

Несмотря на то, что он уезжает.

Несмотря на то, что он никогда не сможет полюбить меня так же.

Я не могу остановить себя. И даже если бы могла, не думаю, что хочу бороться с этим. Это то, что я изо всех сил пыталась подавить и победить, эту готовность дать волю своему гневу. И я потерпела неудачу. Возможно, я пожалею об этом, когда он исчезнет, куда бы он ни собрался уехать, но сейчас это всё, чего я когда-либо действительно хотела. Не чувствовать себя одинокой. Чтобы меня принимали такой, какая я есть, такой, какой я хочу быть. Той, кто приняла тьму, пытавшуюся завладеть ею, и сделала её своей. А не той, которую любят только за то, кем она могла бы стать. Пустой оболочкой человека.

Постепенно я расслабляюсь в объятиях Джека, прислоняясь головой к его шее и плечу. Небо над нами темнеет до глубокого цвета индиго, в то время как солнце опускается за горизонт. Сердце Джека отбивает ровный ритм на моей коже, заставляя меня дышать медленнее и размереннее. Он не выглядит беспокойным или стремящимся разорвать обьятия. Он просто проводит одной рукой по моим волосам в медленном, успокаивающем ритме, останавливаясь каждый раз, когда осенний ветер шевелит пряди волос, чтобы начать всё сначала.

Только когда таймер выключает лампы для растений и единственный свет, который проникает к нам, поступает через узкую дверь, Джек останавливает движение руки.

— Min elskede, bliv venligst³², — шепчет Джек, не разрывая объятий.

— Я не знаю… что это?

— Датский.

— Я не знаю датского.

— Я в курсе, — говорит он, его руки слегка сжимаются. Может, он думает, что я не замечу, но это не так. — Останься.

— У меня есть собака.

— Мы это уже выяснили.

— Он линяет.

— Я умею пользоваться пылесосом, доктор Рос.

— Он лает.

— Сторожевые собаки частенько это делают, так по крайней мере мне сказали. Мы можем вернуться и забрать его сейчас, и всё остальное, что тебе нужно.

— Он у Джой.

Джек пожимает плечом.

— Тогда мы заедем за ним завтра по дороге, чтобы забрать больше вещей из твоего дома.

— Мы?

— Именно это я и сказал.

— А ты не думаешь, что у Джой будут вопросы?

Джек снова пожимает плечами, не задумываясь.

— Джек… даже если она никому не скажет ни слова, люди всё равно заметят, особенно если я останусь на несколько дней. Мы даже не знаем, как долго Хейс может пробыть здесь. Люди начнут болтать.

— И ладно. Пусть говорят. Чем больше внимания будет приковано к тебе, тем меньше вероятность, что Хейс сделает необдуманный шаг, — говорит Джек, разжимая объятия, чтобы взять меня за плечи.

— Но…

— Останься. Мне все равно на то, что они думают, Кири. Нам нужно ограничить его доступ к тебе. Я сомневаюсь, что он стал бы что-то предпринимать в кампусе, но он мог бы попытаться сделать это у тебя дома. Он уже появлялся там. Он, блять, уже был внутри, — ярость в его словах обжигает как удар хлыста, его пальцы крепко сжимают мои плечи. Даже в тусклом свете глаза Джека, кажется, вспыхивают, прокладывая дорожку сквозь ночь. — Я больше не позволю ему приблизиться к тебе.

Долгое молчаливое мгновение никто из нас не двигается. Из меня словно достали мои внутренности.

Я потратил столько времени впустую, сказал Джек.

И теперь мне кажется, что его недостаточно.

Никогда не хватает времени на то, чем дорожишь, и всегда его слишком много на то, чего не хочешь. Как бы это ни было заманчиво в некотором смысле, мне страшно находиться во владениях Джека ночь за ночью, не имея собственного убежища. Но мне также ненавистна мысль о том, что время одержит ещё одну победу надо мной.

— Ты не показал мне весь дом, — говорю я, наблюдая, как напряжение с плеч Джекаспадает по мере того, как мои слова доходят до него. — А вдруг у тебя есть коллекция фарфоровых кукол? Я ненавижу их.

— К счастью, я убрал их на чердак до твоего прихода.

— Как жаль, потому что когда я сказала весь дом, то имела в виду весь дом.

Поднимаю бровь с вызовом, делая сильный акцент на последних словах. Если я собираюсь остаться здесь, хочу увидеть всё. Хочу снять слой Джека, как он сделал это со мной.

Мысли, тревоги и невысказанные страхи, кажется, утяжеляют воздух между нами толстыми, невидимыми нитями. Глаза Джека мечутся между моими, возможно, пытаясь определить мои эмоции. Через мгновение он кивает и отпускает руки с моих плеч, предлагая одну из них мне.

— Проведу тебе экскурсию. А потом ты останешься.

Я кладу свою ладонь в ладонь Джека, и он ведет меня мимо столовой, по коридору, где он ответил на звонок. Справа — ванная комната и прачечная, слева — кабинет и домашний спортзал с гантелями, тренажером-велосипедом и беговой дорожкой.

— Можешь пользоваться в любое время, — говорит Джек, пока я кручусь в центре комнаты.

— Я бегаю с Корнетто. Вдоль реки.

Джек приподнимает плечо, словно для него это не новая информация.

Я вздыхаю. Кажется, он наслаждается моим слегка хмурым взглядом.

— Ты присоединишься к нам, полагаю.

Молчание Джека — единственное подтверждение, которое мне нужно, и он выключает свет, прежде чем я успеваю насладиться веселым блеском в его глазах.

Затем Джек ведет меня обратно по коридору на кухню и оставляет там, пока сам идет в оранжерею, чтобы вернуть обратно бутылку текилы. Он наливает щедрую порцию в металлический бокал без ножки, который я оставила на столешнице, с укоризненным, предостерегающим взглядом, который заставляет меня ухмыльнуться. Когда его бокал снова наполнен, Джек ведет меня через весь дом к лестнице.

На втором этаже находится большая ванная комната с темно-серой плиткой и очень широкой душевой кабиной, еще одна ваза с голубыми цветами на стойке между двойными раковинами, на этот раз это лилии. Здесь две гостевые спальни, в которые Джек едва заглядывает и, вероятно, в которых никто никогда не оставался. А затем главная спальня с ванной комнатой. Комната оформлена просто и со вкусом, декор — без излишеств.

Я прохожу вперед к одному из окон, выходящих на задний двор и остроконечную крышу оранжереи.

Когда я поворачиваюсь к нему лицом, Джек стоит у входа, кровать возвышается между нами, как крепость. Он изучает меня, прислонившись к дверному косяку и делая глоток напитка. Другая его рука глубоко засунута в карман и что-то методично поворачивает. Его зажигалка. Я скучаю по её весу в моей ладони, по металлическому щелчку крышки.

— Какая комната моя? — спрашиваю я, кивая в сторону коридора.

— Эта.

— Тогда какая твоя?

— Тоже эта.

— Я могу остаться в одной из твоих гостевых комнат, — говорю я, заправляя прядь волос за ухо.

Глаза Джека темнеют.

— Нет. Не можешь.

— Я не хочу доставлять неудобства.

— Ты действительно собираешься лишить меня повода отшлепать твою задницу?

— Уверена, ты найдешь другой.

Мы обмениваемся фальшивыми улыбками, за которыми скрывается желание. Я стараюсь не смотреть на кровать, пряча свои эмоции за большим глотком текилы. И все же я не могу устоять перед порывом прикусить нижнюю губу в тишине, которая затягивается между нами.

— Куклы на чердаке, — говорит Джек. — Хочешь посмотреть?

— Пожалуй, откажусь. Покажи мне что-нибудь ещё. То, что ты никогда никому не показывал.

Веселье исчезает из глаз Джека.

Похоже, он знает, что я действительно не останусь, если он не отведет меня туда, куда я хочу. И если бы это была игра, я бы выиграла. Возможно, сегодня Джек разрушил мои стены, но именно он должен отказаться от того, что ему дорого. Он должен сделать выбор: рискнуть своими самыми темными секретами…

…или рискнуть мной.

Я слежу за каждым движением Джека, какими бы незначительными они ни были. Как он смотрит в свой виски, моргая на долю секунды дольше, чем обычно. Как дергается мускул его челюсти, когда он сжимает зубы. Движение его шеи, когда он сглатывает.

Джек делает ещё один глоток напитка, отпускает зажигалку, а затем протягивает руку.

— Пойдем. Я покажу тебе то, что ты хочешь увидеть.

Когда я обхожу кровать и кладу ладонь в его, он не отходит от двери, вместо этого притягивая меня ближе. Его пристальный взгляд скользит по моему лицу, словно кристаллы льда, и моя улыбка расцветает дерзким цветком под снегом.

— Однажды, lille mejer, я перестану недооценивать твою способность обращать что-либо в свою пользу.

Я приподнимаюсь на носочках, притягивая Джека ближе, чтобы я могла прошептать ему на ухо.

— Очень надеюсь, что нет, доктор Соренсен. Это бы очень помешало моему веселью.

Наши глаза встречаются, хотя мы так близко, что черты лица Джека расплываются. Провожу губами по его щетине, потом отстраняюсь. Не поцелуй, а соблазнение. Обещание. Может быть, награда. Я чуть крепче сжимаю пальцы на его руке, и, нахмурившись напоследок, Джек спускается первым по лестнице.

Мы возвращаемся в его кабинет, где он останавливается у одного из трех книжных шкафов, стоящих вдоль стен. Джек наклоняется и нажимает пальцем под самой нижней полкой, ожидая, пока тихий сигнал подтвердит его прикосновение. Книжный шкаф открывается и отодвигается от стены, проливая свет на узкий винный погреб с ромбовидными полками, заставленными бутылками.

— Ты собираешься добавлять мои биометрические данные? — спрашиваю я, пока Джек идет в конец комнаты и находит ещё один датчик, спрятанный под рамкой шкафа в дальней стене. Ещё один тихий цифровой сигнал, еще одна полка распахивается, открывая потайную дверь. — Мне кажется, я должна иметь доступ хотя бы к запасам вина.

— Зная тебя, ты найдешь способ войти без моего разрешения, — отвечает Джек, отпирая железную дверь.

— Не могу не отметить, что это не совсем ответ на мой вопрос, доктор Соренсен.

Он лишь бросает мне короткую улыбку, после чего щелкает выключатель и жестом приглашает меня войти внутрь.

Трофейная комната Джека — первая комната в доме, где я могу получить истинное представление о нем. Даже оранжерея больше похожа на окно, которое позволяет мне лишь заглянуть в его мысли обо мне. Но комната трофеев — это всё равно, что открыть дверь в его душу.

Комната длинная и узкая, у одной стены стоит старый диван, его потертая обивка покрыта покрывалами и несочетаемыми подушками, которые каким-то образом всё ещё смотрятся гармонично вместе. Помимо цветов, здесь я впервые замечаю какой-либо цвет и узор, хотя тона по-прежнему темные. Напротив дивана и примыкающих к нему прикроватных тумбочек стоит стол и книжная полка, на которой хранятся тексты с аннотациями и ряд папок. В конце комнаты — небольшой стеллаж для хранения, а рядом с ним — запертая стальная дверь, от её неумолимой поверхности исходит холод.

И повсюду на стенах рисунки Джека.

Карандашом. Углем. Наброски плоти, содранной с костей, — стиль клинический, но вызывающий воспоминания. Некоторые из них — бедренные кости, каждая — уникальная проработка отдельных черт. Блеск гладкой поверхности коленной чашечки. Крошечные полосы на межлопаточной линии возле шейки кости. Другие — ключицы, или нижние челюсти, или малоберцовые кости. Но наиболее распространенными являются подъязычные кости. Красивые и нежные, изображенные под разными углами. Неглубокие впадины на её теле. Малые рога, соединяющие свободно подвешенную кость с шиловидно-подъязычной мышцей. А рядом с набросками — сами кости, хранящиеся в закрытых стеклянных витринах.

Я не тороплюсь, рассмастривая практически каждую из них, сравнивая сходства и различия между набросками и оригиналом. Иногда рисунки являются точным отображением. В других случаях кажется, что Джек рисовал с другой модели.

— Ты рисуешь их перед убийством, не так ли. Вот почему они не всегда похожи, — говорю я, наклоняясь ближе, чтобы рассмотреть одну кость и её нарисованную пару, которые заметно не совпадают.

— Да, — говорит Джек, останавливаясь рядом со мной. Он наклоняет свой бокал к витрине, лед внутри звякает о металл. — Я был удивлен, что они оказались настолько разными.

— Не больше, чем человек, у которого ты её забрал, я уверена, — говорю я с усмешкой, прежде чем отвернуться.

Я иду к стальной двери, с каждым шагом оценивая искусство и трофеи Джека. Замечаю один набросок, приклеенный к стене, который не похож на другие, и сразу же узнаю обстановку. Это моя квартира, где мы убили Себастьяна. На рисунке я сплю на диване, что и произошло после того, как мы провели уборку, а Джек отправился забирать машину со стоянки возле клуба, чтобы перевезти тело через границу штата. Однако на рисунке Джека на мне нет одежды, хотя я знаю, что перед сном переоделась в треники и майку и ждала, когда он вернется и заберет Себастьяна. Я помню, как проснулась и обнаружила, что Джек уже вернулся в мою гостиную и наблюдал за мной темным, нечитаемым взглядом, который, как я думала, был больше связан с холодным телом на полу между нами, чем со мной.

Возможно, я ошибалась.

Мне хочется озвучить свои вопросы о том, почему рисунок не совпадает с реальностью, но Джек уводит меня от наброска к моей истинной цели, моему желанному месту назначения.

К холодной стальной двери.

Мой пульс учащается в предвкушении. Я не хочу просто увидеть тщательно сохраненные последствия его преступлений. Я хочу увидеть место, где Джек теряет своё самообладание, хочу стоять в комнате, где ангел смерти вырывается из своих хрупких оков.

Стою рядом с запертой дверью и поворачиваюсь к Джеку лицом, мои брови приподнимаются, в то время как он долго смотрит на меня, прежде чем подойти и достать ключ из кармана. Он едва смотрит на защелку, пока отпирает её, не сводя глаз с меня. Глубоко и нерешительно вздохнув, он отпирает дверь и придерживает её, чтобы я могла шагнуть в поток холодного воздуха.

Пять бетонных ступенек спускаются в квадратную комнату, стены которой от пола до потолка обшиты белыми ПВХ-панелями. Она очень похожа на медицинский кабинет, с полками из нержавеющей стали, стеллажами и столами на колесиках. В одном углу комнаты стоит капельница. На одной полке стоит ряд пузырьков с лекарствами, рядом с ним — поднос со шприцами. На одном из передвижных столиков разложены скальпели, реберные ножницы и зубчатые щипцы. В воздухе витает слабый запах хлорки. В глаза бросается голубой цвет — ваза с маками, стоящая на столешнице возле глубокой раковины из нержавеющей стали.

А в центре комнаты — каталка с тонкой черной обивкой и фиксаторами, свисающими с откидных боковых поручней.

Я осушаю свою свой стакан с текилой одним глотком, прежде чем повернуться лицом к Джеку. Он неподвижно стоит на нижней ступеньке, одной рукой сжимая бокал слишком крепко для его беспечной позы, а другой — поворачивая зажигалку в кармане.

— Итак, — говорю я, моё дыхание вылетает облачком пара, когда я ставлю стакан на стойку и неторопливо подхожу ближе, проводя пальцем по матрасу каталки, пока медленно приближаюсь к нему. — Вот где происходит волшебство.

Недоверие проскальзывает в глазах Джека, когда я останавливаюсь достаточно близко, чтобы почувствовать тепло его тела сквозь одежду. Но холодный воздух всё равно проникает внутрь, и в тот момент, когда по моему телу пробегает легкая дрожь, его взгляд скользит по мне — по губам, горлу, груди, и вновь возвращается к губам. Он задерживается на них, словно его к ним приклеили, даже когда я забираю напиток из его рук.

— Почему у меня такое чувство, что мне стоит опасаться за свою жизнь? — спрашивает он.

Я продолжаю держать бокал Джека, а другую ладонь кладу на его грудь, чувствуя биение его сердца, прежде чем проследить за линией мышц, сужающейся к ключице. От моего внимания не ускользает, что его пульс быстрее обычного ритма, биение учащается, когда мое прикосновение поднимается вверх по его яремной вене и останавливается на затылке.

— Ты просил пощадить тебя, хотя бы ненадолго, — отвечаю я, притягивая его к себе, пока его губы не встречаются с моими. — Прошло уже достаточно времени.

Я прижимаюсь к губам Джека, поцелуй становится глубже с каждым вдохом, проходящим между нами. Мой язык требует попробовать виски, которое осталось на его губах. Легкий укус губ Джека разрушает его сдержанность, и он толкает меня обратно к центру комнаты. Одна его рука сжимает моё бедро с такой силой, что наверняка останутся синяки, а другая ныряет под подол рубашки, чтобы проследить линии ребер, большой палец поглаживает нижнюю часть моей груди, медленно проводя по кружеву. Он возвращается к моему набухшему соску, и стонет, разрывая поцелуй, чтобы прикусить холодную плоть моей шеи.

— Вы вложили идею в мою голову, доктор Соренсен. И как только она появилась, я уже не смогла от нее избавиться, — говорю я, мой голос хриплый от желания, в то время как губы и зубы Джека прокладывают путь по моей яремной вене.

— И что же это, lille mejer? — шепчет он между настойчивыми поцелуями.

Моя ладонь следует по всей длине его твердой эрекции, и я улыбаюсь его ответному стону. Когда я крепко обхватываю его член через брюки, его зубы сильнее вонзаются в кожу.

Звук металла наполняет холодный воздух обещанием, когда я расстегиваю пряжку на ремне Джека.

— Холодильная камера в кампусе. Помнишь, что ты сказал перед встречей о Мейсоне?

— Неужели ты думаешь, что я бы забыл?

Я качаю головой, и Джек сжимает мою челюсть, удерживая на месте, пока он пожирает меня голодным поцелуем. Моё желание совпадает с его, моя потребность в нём свирепа, сжимает моё влагалище дразнящей болью. Но я заставляю себя сдержаться. Я отстраняюсь, прижимая руку к бьющемуся сердцу Джека, и когда он смотрит на меня, нахмурив брови, словно спрашивая, не сделал ли он что-то не так, я одариваю его порочной улыбкой в ответ.

— Знаешь, — говорю я, держа руку на груди Джека, пока его дыхание ощущается под моей ладонью, — мне потребовалось слишком много времени, чтобы собрать все кусочки паззла воедино, — я поднимаю палец над металлическим стаканом, прося о минутной передышке, допивая остатки его виски. Джек смотрит на меня с тревогой, и я мучаю его чуть дольше, чем нужно, прежде чем объяснить, что я имею в виду. — Холод. Поцелуй, когда я дразнила тебя насчет того, что ты никогда бы не разгорячился. Пирсинг.

В глазах Джека смертельная жажда.

Я не отвожу взгляда, когда подношу холодный металл к губам и откидываю голову назад, пока кусочек льда не скользит по языку. Когда опускаю стакан, я демонстративно протягиваю кусочек льда сквозь сжатые губы, держа его между нами, как приз. Затем я ставлю стакан на стол в пределах досягаемости и берусь за пояс брюк и трусов Джека, притягивая его ближе.

— Ты собираешься быть нежным со мной, Джек? — спрашиваю я, широко раскрыв глаза, изображая невинность, когда прижимаюсь к его груди, с мучительной медлительностью опуская руку, всё ещё сжимающую его одежду, чтобы освободить его эрекцию. Джек хватает меня за локоть и поддерживает, пока я опускаю колени на безжалостный бетон.

— Ни единого шанса, лепесток.

Невинность моего выражения рассеивается, как маска тумана, сгорая, чтобы обнажить порочное существо, скрывающееся под ней.

— Спасибо, блять, за это, — говорю я, сжимая его эрекцию.

Я двигаю кусочком льда по одному из гвоздиков, расположенных ближе всего к основанию члена, а затем провожу языком по пирсингу Принца Альберта, наслаждаясь капелькой соленого предъэякулята, собравшегося на головке. Дыхание Джека становится прерывистым, пока лед движется по титану медленными кругами, от одного гвоздика к другому, охлаждая их до температуры, которая, как я надеюсь, граничит между удовольствием и болью. Он стягивает с себя рубашку, выражение его лица почти страдальческое, словно он горит и отчаянно нуждается в объятиях холодного воздуха. Но если он страдает, я здесь не для того, чтобы помощь. Я ласкаю головку члена нежными, дразнящими облизываниями, касаясь его пирсинга, прежде чем взять его между зубами с нежным потягиванием, которое заставляет Джека шипеть от желания.

— Господи… блять…

Джек откидывает голову назад, в то время как его руки запутываются в моих волосах, его глаза закрываются, когда он погружается в удовольствие от противоречивых ощущений, холодный лед борется с моими теплыми губами, пока я сжимаю их вокруг головки. Провожу кончиком языка по Принцу Альберту, и он стонет, его хватка на моих прядях усиливается. Мои движения замедляются, пока он не встречает мой взгляд, и я отстраняюсь, чтобы положить тающий лед на язык, держа его эрекцию за основание, и начинаю облизывать каждую ступеньку его лестницы Джейкоба³³. Когда Джек вздрагивает, а его глаза становятся лишь тонкой серебристой полоской вокруг расширенных зрачков, я раздавливаю кусочек льда и беру ещё один из стоящего на столе стакана.

— Когда-то я пообещала себе, что заставлю тебя страдать, — шепчу я, проводя льдом по одной стороне титановых гвоздиков, затем по другой. — Это было не то, о чем я думала вначале, но должна признать, доктор Соренсен, мне это нравится гораздо больше.

Я не тороплюсь с Джеком, катая лед по Принцу Альберту, посасывая другие гвоздики, проводя ногтями по его яйцам, прижимаясь к ним губами, втягивая их в рот. Иногда он шипит моё имя, как проклятие. В других случаях поток датского языка срывается с его губ при прерывистом дыхании. Din skide gudinde. Du dræber mig³⁴…

Когда он уже совсем измучен, я беру головку члена в рот и сосу, закрыв глаза, стону в его плоть.

Его сдержанность разбивается о жар моего рта.

— Открой глаза, — приказывает Джек, сжимая мои волосы в кулак, когда он придвигается ближе, проталкивая член глубже.

Я делаю, как мне велят. Но не тороплюсь встретить ожидающих меня глаз, скользя взглядом по каждому сантиметру напряженных мышц, возвышающихся надо мной. Затем наши глаза встречаются, словно их тянет друг к другу магнитом. Я не могу отвести взгляд.

— Я собираюсь задушить это красивое горло своим членом, а ты будешь смотреть, как я это делаю. Ты примешь всё, что я дам тебе. Ты проглотишь каждый пирсинг этой гребаной лестницы и каждую каплю спермы. И ты не будешь отводить от меня этих прекрасных голубых глаз. Ты поняла меня?

Я отвечаю только мрачной улыбкой, которая зажигает мои глаза, и провожу языком по его пирсингу.

— Хорошая девочка.

И с этим приглашением Джек Соренсен начинает трахать мой рот.

Он хватает меня за волосы, запрокидывает мою голову назад, открывает горло для своего вторжения. Пирсинг прокатывается по глубине моего языка и стенкам горла, и я давлюсь, слезы текут по моему лицу. Но я не отвожу глаз от Джека. Несмотря на зверскую боль в челюсти и непривычное ощущение металла, проникающего в рот, я все равно хочу большего. Я не могу насытиться им. Болью в коже моей головы. Пульсацией в моем клиторе. Жгучей потребностью в проникновении. Я хочу всего этого.

Каждый толчок проникает глубже, давая мне достаточно времени, чтобы привыкнуть к его длине и обхвату, прежде чем его член снова заполняет мое горло. Я глотаю и принимаю его всего, каждый пирсинг, пока моё лицо не оказывается почти вровень с его тазом, а запах секса и ветивера не наполняет мои ноздри. Я провожу руками по его прессу, и он вздрагивает от моего прикосновения, скользящему по слою пота, собравшемуся на его коже, мурашки поднимаются в холодном воздухе. А затем обхватываю его за талию и ввожу его ещё немного глубже, покачивая головой во время толчков, пока я удовлетворенно стону вокруг его члена.

— Кири… — шипит он сквозь стиснутые зубы. Одна из его рук крепко обхватывает моё горло, и он делает длинный, глубокий и сильный толчок. Я чувствую, как его мышцы напрягаются под кончиками пальцев, как его твердый член пульсирует на моем языке. А потом он выкрикивает моё имя, звук прорезает холодный воздух, его сперма — горячее вторжение, которое я проглатываю со стоном удовлетворения.

Я обсасываю каждый сантиметр его члена, медленно выпуская его изо рта с громким хлопком. Джек дрожит, его выдохи затуманивают воздух. Он поворачивается и хватается за край каталки, как будто его ноги могут подкоситься, а я поднимаюсь, вытирая рот и щеки рукавом его одолженной рубашки.

— Это ещё не всё, не так ли, Джек? — спрашиваю я, отворачиваясь к полкам.

Он не отвечает, но я чувствую, как его немой вопрос повисает в холоде.

Я смотрю на аккуратный ряд пузырьков с лекарствами.

Сукцинилхолин. Адреналин. Ловенокс³⁵.

Мидазолам.

С лукавой улыбкой я достаю с полки пузырек.

— Холод. Это не всё, что тебе нужно, — говорю я, беря шприц с подноса рядом с ампулами. Мои зубы сжимаются вокруг розового колпачка на игле, и я выплевываю его на столешницу из нержавеющей стали, чисто для театральности. Я погружаю заостренный кончик в пузырек с мидазоламом и переворачиваю его вверх дном, извлекая 2,5 мг прозрачной жидкости.

Когда я ставлю флакон обратно на поднос и поворачиваюсь лицом к Джеку, его взгляд прожигает меня насквозь. Возможно, он только что и кончил в моё горло, но вид иглы и всего, что она означает, заставляет его снова напрячься, поскольку адреналин, несомненно, заполняет глубины его сердца. Пройдет совсем немного времени, прежде чем он будет готов к следующему раунду.

— Ты хочешь спящую красавицу, — говорю я, останавливаясь у края каталки напротив Джека, пока он натягивает штаны и трусы. Движение его рук замедляется, когда он переводит взгляд со шприца на меня. — Сомнофилия³⁶.

— Кири…

— Это твой шанс овладеть мной, пока я буду молчать, — говорю я, нахально подмигивая и греховно улыбаясь. Держу иглу между пальцами, а другой рукой подцепляю пояс леггинсов и стягиваю их с задницы и бедер, чтобы снять. Джек проводит рукой по волосам, когда видит мои голые ноги под рубашкой, моя кожа покрывается мурашками на холодном воздухе. — Разве ты не хочешь, чтобы я хоть раз была тихой и послушной? Ты сможешь делать со мной всё, что захочешь. Попробовать меня на вкус. Трахнуть меня. Управлять мной. Доминировать надо мной. Запачкать меня своей спермой, пока мои глаза будут закрыты, а конечности безвольны. Может быть, я проснусь и увижу, что твой член уже проникает по самые яйца в мою набухшую киску, и я буду умолять тебя продолжать. Всё, что ты захочешь, я разрешаю тебе взять это. Разве ты не хочешь этого, Джек? Разве ты не хочешь меня?

— Кири, господи Иисусе…

— Прекрати бороться с собой. Ты сказал, что больше не будешь стоять на пути к тому, чего ты жаждешь. Я предлагаю, — говорю я, хватаясь свободной рукой за боковой поручень каталки и перебираясь на матрас, поверхность ПВХ холодит мою голую кожу, когда я сажусь лицом к нему. Подношу иглу к яремной вене. — Я тоже хочу этого, Джек. Я доверяю тебе.

Борьба в глазах Джека — это восхитительная мука, которую я пожираю, как голодный зверь.

— Это опасно, Кири. Ты выпила алкоголь.

Вздох срывается с моих губ, когда я раздраженно надуваюсь, отводя шприц от шеи, чтобы проверить дозировку. Я нажимаю на поршень, пока несколько капель не просачиваются через иглу, а затем снова прижимаю её к коже.

— Ну вот. Теперь доволен?

Между нами повисает тишина. Джека разрывает на части. Потребность. Фантазии. Страх. Мужчина, который так мало боится, который берет то, что хочет, без сожаления и угрызений совести. Но он боится, и принимать это будет намного приятнее, если он просто сдастся.

Я погружаю иглу в свою плоть ровно настолько, чтобы почувствовать легкую боль и каплю крови. Сдержанность Джека держится на волоске. Это пузырь, почти готовый лопнуть.

— Я даже не знаю, в правильном ли я месте. Ты действительно хочешь, чтобы я промахнулась? — спрашиваю я, и прежде чем вопрос успевает слететь с моих губ, он выхватывает шприц из моей руки и вонзает его в яремную вену, вводя препарат.

Моя торжествующая ухмылка слабеет под жарким взглядом Джека, и я проваливаюсь в беспробудный сон.

17. БЕЗДЕЙСТВИЕ

Джек

Горькие ноты дягиля³⁷ и сладкой ванили заполняют мою холодную комнату. Присутствие Кири в моих владениях так же всепоглощающе, как духи, которыми она пахнет, даже в бессознательном состоянии.

Как и сам цветок дягиля, который родом из арктического ландшафта, она создана для меня, её увядшие лепестки ждут, когда их оживят.

Я вынимаю иглу и беру её обмякшее тело на руки. Осторожно опускаю её на каталку и провожу тыльной стороной пальцев по её безмятежному лицу. Убираю красновато-коричневые пряди с её закрытых глаз, любуясь тем, как густые ресницы неподвижно лежат над высокими скулами.

Зажав в руке шприц, я наклоняюсь к её уху и шепчу: — Ты знаешь, как превратить меня в гребанного зверя, лепесток.

Я бросаю использованный шприц на поднос из нержавеющей стали и направляюсь к термостату. Температура снижается на несколько градусов. Не настолько холодно, чтобы она замерзла, но достаточно прохладно, чтобы я мог разглядеть, как её теплое дыхание образует пар в воздухе при флуоресцентном освещении. Искусственный свет придает её коже бледный оттенок, а её пухлые от природы розовые губы приобрели самый светлый оттенок голубого.

Такие же, как тогда, когда я впервые увидел её в морозильной камере, когда она испытывала мою сдержанность, играя на моих последних нервах, как на скрипке, пока я не был вынужден либо задушить её, либо трахнуть.

Мой член становится тверже от этой мысли. Ослабляя давление брюк, я расстегиваю молнию, мой хищный взгляд устремляется на спящую красавицу, беспомощно лежащую на моей территории.

Сколько раз я представлял её именно такой. С самого первого момента я услышал звенящую мелодию её смеха, и он проскользнул, как чертов вор, прямо под мои стены. Застигнутый врасплох, я не был готов к тому, что когда я повернусь, передо мной предстанет яркий луч солнца с сияющей улыбкой, который вторгнется в моё темное убежище.

Я посмотрел в её пленительные бледно-голубые глаза и в долю секунды понял — она станет моей погибелью.

И все темные, порочные мысли, которые я изо всех сил старался отогнать, пока пытался держаться подальше, — я чувствовал себя бессильным. Она была настолько чертовски красива. Её аромат был мучителен. Её смех разжигал огонь под моей холодной кожей, в то время как я тщетно пытался представить, как бы звучали её крики.

Она поглотила меня с первого дня.

С безжалостной яростью я жаждал наказать её за это.

Эта чертова рубашка с завязками на шее практически привела меня к переломному моменту, и я знал, что должен снять её, иначе сорвусь.

Я подпитывал голод, сначала рисуя её, запоминая каждую тень на её лице. Каждый соблазнительный, сексуальный изгиб её тела я запечатлевал в своей памяти каждым мазком угля.

Она единственная из моих объектов, с которой я никогда не снимал плоть. Я позволял себе только фантазировать о том, как бы выглядели её хрупкие кости, слишком опасаясь воплотить эти образы в реальности, боясь, что не смогу остановить себя.

Когда у меня не получилось выбросить из головы её голубые глаза, я вывел свои гималайские голубые маки, чтобы они точно соответствовали оттенку её поразительных радужек, и вся моя оранжерея стала святилищем её красоты.

В любой момент я мог прекратить свои мучения. Мог сдаться и разрезать её на части, чтобы мучительно содрать её кожу, пока не получил бы награду, которая, как я знал, скрывалась под ней, ту нежную подъязычную кость, которую я почувствовал, когда моя рука сдавила её красивое, утончённое горло. Настоящая звезда для моей витрины трофеев. Я мог бы превратить её в пепел, воспоминание легко стереть из памяти, а останки развеять по маковым грядкам.

Потребность отдаться неутомимому влечению и заставить её исчезнуть была мучительной, с ней я боролся каждый день, входя в двери университета. Потому что если бы я этого не сделал, если бы позволил этой одержимости овладеть мной, — это привело бы к нарушению моих собственных правил.

Она искушала меня бросить вызов собственной природе.

Она была угрозой.

И прямо сейчас провокационный вид её нежной кожи — слишком большое искушение, манящее меня потянуться к скальпелю на подносе.

Доведенный до дикого желания, я прорываюсь сквозь последние остатки своей слабой сдержанности, направляясь к её седированной, ангельской фигуре на каталке и просовывая острое, как бритва, лезвие инструмента под рубашку.

Звук рвущейся ткани скользит по моей коже с болезненным удовлетворением, в то время как я провожу скальпелем вверх по центру, разрезая одежду, которую я ей подарил, и её кружевной лифчик, чтобы полностью обнажить её тело передо мной. Затем позволяю рубашке соскользнуть с её грудей, любуясь её затвердевшими сосками, равномерным подъемом и опусканием груди.

Я не тороплюсь, позволяя своему взгляду изучить каждый сантиметр её обнаженного и уязвимого тела.

Я знаю, что Кири не родилась убийцей. У неё есть совесть, душа, сопереживание. Она хочет любить и быть любимой — и, несмотря на мои ограничения в этой области, я сделаю всё возможное, чтобы дать ей то, в чем она нуждается. Но это…

Это всё для меня.

Развратно. Девиантно. Грязно.

Нечестивый способ, которым я собираюсь взять её, заставил бы ангелов сокрушаться.

С порочным голодом я позволяю себе коснуться двух шрамов под её нижними ребрами. Мои пальцы проводят по скошенным краям, двигаясь к грубым углублениям там, где лезвие рассекло кожу.

Неистовый гнев поднимается из недр моей черной души, разъяренный тем, что другой мужчина посмел прикоснуться к ней, причинить ей боль, попытаться уничтожить её. Ярость пронзает мои внутренности, скальпель сжимается в моей дрожащей руке, в то время как я представляю себе безумный способ, которым я сначала бы пытал, а затем изуродовал его.

Резня, которую я устраивал в этой холодильной комнате, померкла бы в кровавом сравнении с тем, чему бы я подверг Уинтерса, если бы он стоял передо мной сейчас.

Я убил его слишком быстро.

И я довожу до предела эту дикую похоть. Зациклившись на спящей красавице, распростертой передо мной на каталке, я отбрасываю скальпель, засовываю руку в карман брюк и беру свой твердый член. Между стиснутыми зубами вырывается сдавленное шипение, когда я сжимаю основание, а затем провожу холодной ладонью по своему члену. Поглаживаю его по всей длине, мои бедра двигаются в такт каждому движению моей горящей эрекции, а я смотрю на её раздвинутые бедра, на розовый клитор, выглядывающий между её гладкими губами, и почти чувствую вкус Кири у себя на языке.

Свободной рукой я обхватываю одну из её лодыжек и раздвигаю ноги ещё шире. Двигаю её колени, пока они не касаются стальных перил по обе стороны от неё, широко открывая её для меня, представляя её как драгоценную куклу, ту, которую я могу поставить в любую развратную позу.

Сбросив брюки, я опускаюсь на её спящее тело и вдыхаю её запах, чтобы разбудить голод, прежде чем впиться в мягкую ткань нижней части её груди. Мои пальцы ищут её теплую киску, пока я уговариваю языком её упругий сосок возбудиться сильнее. Погружая два пальца внутрь, я стону от мягкости её плоти без всякого сопротивления. Её возбуждение покрывает мои пальцы, в то время как я погружаюсь глубже.

Она не двигается, пока мои пальцы двигаются внутри неё, становясь всё более диким по мере того, как она становится более мокрой. Потребность трахать её с беспощадной развратностью сковывает каждый мускул вдоль моего позвоночника. Мои зубы находят нежное место между её шеей и плечом, где я впитываю вкус её кожи, мой язык скользит по её ключице.

Я вынимаю пальцы из ее горячей маленькой киски и выгибаюсь над ее распростертым телом. Сильная дрожь пробирает мои мышцы, когда я провожу скользкой подушечкой пальца по ее бесцветным губам.

Болезненное желание наконец-то отступить и снять с нее все слои захватывает меня с яростной, неконтролируемой потребностью, и прежде чем успеваю обуздать желание, я протягиваю руку через стеллаж и беру мягкий уголь.

Опираясь свободной рукой на охлажденный поручень каталки, я приподнимаюсь и прикладываю уголь к нижней части ее таза. Начинаю с очертаний бедер, используя промежуток между лобком, чтобы точно определить поясничные позвонки.

У грудины я надавливаю и провожу мягким кончиком вверх по колонне, пока не дойду до толстой рукоятки грудины, где я смягчаю штрихи. Разветвляясь, очерчиваю каждое ребро вдоль грудной клетки. Затем обвожу ключицы, оставляя напоследок изгиб ее шеи, где я наклоняю ее голову назад и не спеша наношу штрихи вокруг нижней челюсти. Мое сердце бешено колотится, а член пульсирует, когда я очерчиваю контур ее подъязычной кости, вспоминая свои прикосновения.

Я приподнимаюсь и окидываю взглядом ее прекрасное тело, силуэт ее скелета — лишь смутный набросок на коже: не хватает четкости, нет точности, но глубина и размер достаточно точны, чтобы превратить меня в хищного зверя.

Прижимаю ладонь к ложбинке ее живота и погружаю головку члена в ее скользкий вход, завороженно наблюдая, как ее сладкая киска проглатывает каждый пирсинг. Я опускаюсь ровно настолько, чтобы насладиться восхитительным вкусом ее рта, глубоко вдыхая между ее приоткрытых губ, вдыхая ее в свои легкие.

Явное желание разорвать ее тугие стенки своим усеянным гвоздиками членом — это демон, терзающий мои внутренности, чувство удара металла о хрящи и вибрацию, рикошетом отдающуюся в моем члене, когда я скребусь по ее костям.

Эта извращенная любовь, взращенная в темноте, принадлежит только нам.

Вид ее обведенных костей — такая божественная пытка, что я едва сдерживаюсь, вонзаюсь в нее с животной яростью. Я провожу рукой по ее тазу, размазывая уголь, прежде чем обхватить руками ее бедра и вонзиться в нее с низменным, плотским желанием.

Я мог бы сломать ее. Моя кукла такая хрупкая, я мог бы разбить ее вдребезги. Из глубины моего горла вырывается рык.

— Так чертовски идеально, lille mejer. Я хочу трахнуть тебя так жестоко, что выверну наизнанку.

Не я контролирую ситуацию. Она владеет мной. Всеми фибрами моего существа, каждой клеткой, вплоть до мозга костей, она доминирует надо мной, а я просто порочный монстр, подчиняющийся ее командам.

Ее тело направляет мой дальнейший путь, и я охотно подчиняюсь, давая моему маленькому жнецу именно то, чего она жаждет. Я медленно выхожу из нее и собираю ее влагу, смазывая скользкими пальцами сжатое колечко ее попки.

Я провожу ладонью по своему члену, чтобы размазать ее возбуждение, затем проталкиваюсь в маленькую складчатую дырочку, проходя весь путь до основания своего члена, где чувствую, как ее тугой канал рефлекторно сжимается вокруг меня.

— Черт возьми, — я наваливаюсь на нее, моя рука погружается в ее волосы, где я переплетаю пальцы, прогибая ее тело под своим, когда прижимаю ее ближе. — Я собираюсь взять твою сладкую, идеальную задницу, и ты будешь чувствовать каждый болезненный толчок, пока не будешь вынуждена открыть свои прекрасные глаза.

Я трахаю ее жестко, с безжалостной потребностью, отдаваясь внутреннему дьяволу, который жаждет поглотить ее. С каждым неосторожным толчком ее попка сжимается вокруг моего члена, подводя меня прямо к гребаному оргазму.

При введенной дозировке период полувыведения седативного препарата составляет сорок пять минут, и я уже чувствую, как крепнут ее мышцы, слышу учащенное дыхание. Ее веки подергиваются, и вид ее пробуждения разрушает мой чертов рассудок.

— Я хочу, чтобы ты смотрела на меня, Кири, — шепчу я ей на ухо. Опускаясь бедрами между вершиной ей мягких разведенных ног, я впиваюсь в её задницу, неистовый, дикий. — Открой свои гребаные глаза, lille mejer.

Она резко выдыхает, и ее глаза распахиваются, кристально-голубой цвет захватывает бушующую мышцу у меня в груди. Рычание вырывается наружу, и, когда ее красивый рот открывается, чтобы выпустить стон, я прижимаю ее губы к своим, чтобы проглотить сладкий звук.

Ее попка так сильно сжимается вокруг моего члена, что кровь стынет в жилах. Я протягиваю руку между нами и провожу грубыми подушечками пальцев по ее клитору, наслаждаясь неконтролируемыми спазмами удовольствия в ее мышцах.

Она увлекает меня за собой прямо с обрыва, разбивая меня вдребезги, когда она напрягается подо мной, наши тела готовы к удару. Разрядка захватывает меня целиком, ее тугая дырочка доит мой член, пока я заполняю ее.

Грудь горит, я приподнимаюсь на локтях, чтобы не раздавить ее, ее разум и тело всё еще не пришли в себя после успокоительного.

— Господи, — выдыхаю я в её шею, затем нежно целую. — Ты вывернула меня наизнанку, лепесток.

Из неё вырывается тихий смешок, и я чувствую, как её пальцы проводят по моим мокрым от пота волосам.

— Учитывая, что ты всё ещё в моей заднице, я чувствую себя очень расслабленной.

Я смеюсь и приподнимаюсь, чтобы поцеловать её в губы. Она слаба после приема снотворного, и, вероятно, она будет в таком состоянии следующие несколько часов. Я быстро привожу нас в порядок и надеваю штаны, необходимость позаботиться о ней подстегивает мои действия.

Кири садится на каталке и оглядывает своё голое тело.

— Ты нарисовал на мне скелет, — говорит она, в её тоне нет ни капли шока. — Я даже ничуть не удивлена, Джек.

Я подхватываю её на руки, радуясь её тихому взвизгу.

— Просто радуйся, что я остановился на этом.

Я выношу её голой из холодильной камеры в основную часть дома. Когда мы доходим до прихожей и минуем комнату для гостей, Кири касается пальцами моей груди.

— Куда ты меня несешь?

— Просто доверься мне.

— Я доверяю, — говорит она, и я опускаю взгляд, чтобы встретиться с ее остекленевшими глазами.

Я сглатываю. Она действительно полностью доверяет мне.

— Тебе не нужно было это доказывать, — говорю я.

Она слегка пожимает плечами в моих объятиях.

— Теперь ты знаешь.

Мы заходим в ванную комнату моей спальни, и я опускаю ее на кафельный пол, убедившись, что она твердо стоит на ногах, прежде чем направиться к ванне в углу.

Повернув вентиль на чуть теплую температуру, я проверяю воду, текущую из крана, затем снова поднимаю ее и опускаю в воду. Она дрожит, стуча зубами, а я набираю воду в ладонь и выливаю на мурашки на ее спине.

То, что Кири находится в моих владениях, противоречит моей природе. Я ни с кем не делю эту жизнь. Я создан для секретности, для одиночества. Это не только для моего выживания, но и для защиты невинных от попадания в мою паутину.

Но в тот момент, когда она хватает неиспользованный флакон с пеной для ванны, чтобы добавить ее в воду, я понимаю, что никогда не отпущу ее.

Она запуталась в моей паутине, и теперь мне придется вырезать ее из себя, чтобы вытащить. Она засела так глубоко, срослась с моими костями.

Если этот день когда-нибудь наступит, эта потеря откликнется во мне до самой глубины души. У меня не будет желания выживать без нее.

Пока я выливаю ей на плечи воду, она обхватывает своими изящными пальчиками моё запястье.

— В чем дело, Джек? Ты более задумчив, чем обычно.

Слабая улыбка появляется на моих губах. Я наклоняюсь и целую её в висок.

— Я просто хочу убедиться, что с тобой всё будет в порядке.

— И…

Я делаю глубокий вдох.

— И я думаю о Хейсе и других вещах, — я закрываю кран. — Здесь всё усложняется. Не уверен, как долго ещё Вествью будет пригоден мне для жизни.

Она отворачивается, набирает в ладонь воду с пузырьками и наносит мыльную воду на угольные линии вдоль груди.

— Я доверяю тебе, — это всё, что она говорит.

Её слова остаются со мной, заполняя темное пространство моих мыслей, пока мы молча лежим в постели, ожидая, когда сон завладеет нами. После этого они ещё долго остаются со мной.

18. БЕЗДНА

Кири

Прошло чуть больше недели моего проживания у Джека, а я уже знаю, что никакого количества времени не будет достаточно.

Я наслаждаюсь каждым мгновением. Наши тарелки стоят рядом друг с другом за обеденным столом, ваза с голубыми цветами, всегда в центре. Джек ждет у двери моего кабинета, чтобы мы могли вместе пойти домой после работы. Мы бегаем бок о бок вдоль реки с Корнетто, по извилистой тропинке против течения, пока серая вода проносится мимо. Мы занимаемся любовью, когда хотим и где хотим. Иногда ночью, когда я просыпаюсь от шепота на ухо, Джек уже проскальзыает в меня, его прикосновения ласкаютгрудь, опускаются ниже, чтобы увлажнить мой клитор возбуждением, собравшимся у моего входа, как будто мое тело было готово раньше, чем мой разум. Это словно прекрасная пытка — сдерживать слова, которые я хочу сказать, любовь, которую я чувствую, только усиливающуюся по мере того, как эти моменты множатся вокруг нас, как лианы.

Мне хочется верить, что всё могло бы быть именно так.

Что я могу быть счастливой.

Но тревога также накрывает, как постоянная волна, всегда угрожая утопить меня.

Я знаю, что это решение — остаться у Джека — временное. Хотя Хейс по-прежнему ежедневно бродит по кампусу, со временем он сдастся, когда мы неизбежно найдем способ выманить его оттуда. И хотя Джек больше ничего не говорил о своих планах за пределами Уэст Пейна, я все равно знаю, что он намерен уехать. Канадские иммиграционные документы, которые лежали в кухонном ящике, исчезли на следующий день после того, как я решила остаться.

Мне нужно оставаться сосредоточенной. Практичной. Потому что я больше не вижу разницы между фантазией и реальностью.

Поэтому я стараюсь не увязать в рутине. Стараюсь менять свой распорядок дня. Просыпаться рано в один день. На следующий — поздно. Один день работать до вечера. На следующий день уходить рано. Больше времени проводить в поле, изучая животных, которые приходят и уходят. В середине недели мне удается ускользнуть на несколько часов, чтобы пополнить запасы сухого пайка для Колби, которые помогают ему оставаться сытым, хотя он немного похудел из-за стресса, вызванного пленом. Как обычно, он умоляет освободить его, но я ничего не чувствую к его мольбам. Я знаю, что он сделал и что продолжал бы делать, если бы я его отпустила. Такие, как он, не меняются. Некоторые болезни не поддаются лечению. Некоторых зверей нужно усыплять.

За исключением моей короткой вылазки в хижину, оберегающий взгляд Джека ощущается как призрачное, бдительное присутствие, хотя в кампусе я вижу его не чаще, чем раньше. В это трудно поверить, учитывая, как долго я наблюдала за ним, но, возможно, теперь я стала ещё более чувствительной к нему. Но его присутствие не удушающее. Оно, как ни странно, освобождает. Он никогда не пытается указывать мне, что делать или куда идти, он просто рядом, как дополнительный барьер между мной и Хейсом, хотя я редко сталкиваюсь с ним, переходя из одного класса или здания в другое.

И, возможно, в результате влияния Джека, Хейс обычно оставляет меня в покое.

…обычно.

Пока он стоит в задней части моей аудитории, спрятавшись в тени в верхней части лекционных мест возле выхода, я понимаю, что Хейс начинает терять терпение. Мне тоже знакомо чувство, когда одержимость овладевает человеком, когда корни прорастают слишком глубоко, чтобы их можно было выкопать.

И его одержимость не связана со мной. Я знаю, что Хейс испытывает ко мне симпатию. Он всё ещё видит во мне ту девушку, которой я когда-то была, ту, которая выжила после жестокого нападения серийного убийцы. Он всё ещё видит мою маску, и, возможно, ему никогда не удастся понять, что скрывается под ней. Но в конечном итоге все мы просто животные. Как долго эти добродетельные идеалы поимки убийцы смогут противостоять его одержимости, если я — ключ к его призу?

Я отвожу от него взгляд и сосредотачиваюсь на ноутбуке, пультом в руке, переключая слайды, отображаемые позади меня. На снимке — сильно разложившееся тело в открытом поле без единого дерева поблизости. Щелкаю ещё раз, чтобы приблизить снимок останков: плоть съедена, но кости всё ещё на месте и сочленены. Мой взгляд переходит на студентов второго курса, изучающих курс «Поведение падальщика и судебно-медицинская экспертиза».

— Какой вывод мог бы сделать следователь-криминалист по телу в таком состоянии, учитывая обстановку, изображенную на фотографии?

Несколько студентов поднимают руки. Я указываю на Мейзи, тихую, но умную, вдумчивую студентку, сидящую в третьем ряду.

— Все кости всё ещё на месте, несмотря на открытое местоположение. У птиц-падальщиков был бы свободный доступ к телу, как и у других позвоночных. Скелетные останки, вероятно, были бы расчленены и разбросаны на большей территории, если бы у животных был к ним доступ. Возможно, тело было перемещено туда после завершения колонизации насекомыми.

— Хорошо, Мейзи, — говорю я, и она улыбается от комплимента. — Потенциальные факторы, опровергающие эту теорию?

Она на мгновение задумывается.

— Одежда, хотя, кажется, нет никакой… Хм, погода?

— Как так?

— Погода влияет на поведение падальщиков, снижая вероятность того, что они будут взаимодействовать с телом в дни сильного дождя или плохих условий.

— Верно. Они любят мокнуть не больше, чем мы, отчасти из-за расхода калорий, необходимых для того, чтобы оставаться в тепле. А ещё потому, что это просто отстой, — говорю я, переходя к слайду с изображением Солнечного Зайчика, лежащей, свернувшись калачиком, под низко нависшими ветвями сосен, её мех промок от сильного ливня. Она выглядит крайне печально, и я улыбаюсь, когда класс смеется.

— Перед началом занятий на следующей неделе я хочу, чтобы вы прочитали статью Хаглунда «Этапы уборки мусора с помощью собак» из учебной программы и были готовы обсудить, что отсутствие скелетных останков может рассказать нам о месте разложения и возможном времени смерти, — говорю я, в то время как студенты начинают собирать вещи, чтобы поспешить на следующие занятия. — И мне почти неприятно напоминать вам, но выпускные экзамены всего через пару недель, ребята, так что начинайте готовиться уже сейчас. До этого времени я продлю часы работы своего кабинета с двух до четырех по вторникам и четвергам.

Студенты одаривают меня благодарными улыбками. Несколько человек задерживаются, чтобы задать уточняющие вопросы об экзамене, но я только даю им достаточно информации, чтобы направить их в нужное русло. Остальное зависит от них самих и их стремления к успеху.

Когда последние студенты выходят, в аудитории остаемся только я и бывший агент Эрик Хейс.

— Агент Хейс, — говорю я, проверяя его реакцию на это прозвище. Он не реагирует, что меня немного беспокоит. Он слишком легко лжет. — Нравится изучать падальщиков?

— Пожалуйста, зови меня Эрик, — говорит он, приземляясь на последнюю ступеньку. Его выражение лица светится гордостью. — Это было увлекательно, но мне ещё больше нравится видеть, как ты процветаешь.

Я одариваю его своей победной улыбкой, на этот раз милой и немного застенчивой.

Улыбки продаются, малышка!

— Чем я могу помочь Вам сегодня, Эрик?

Я надеваю пальто, убираю ноутбук в сумку и бросаю на него беглый взгляд, пока он делает несколько шагов к подиуму.

— Я хотел проведать тебя, узнать, как дела. Видел тебя поблизости, но у нас давно не было возможности поговорить, как следует. Как заживает рука?

— Уже всё хорошо, спасибо, — говорю я, глядя на красный порез, плоть под шрамом всё ещё чувствительная. Джек снял швы в начале недели, и я почти скучаю по ним, по тому, как они стягивали мою кожу и цеплялись за волосы. Между их удалением и тем, как Джек вновь обрел зажигалку, я чувствую себя какой-то обнаженной. Незащищенной.

— До меня дошла информация о сломанной награде, которую заменил доктор Соренсен. Это было… удивительно.

Я смотрю на Хейса, нахмурив брови, складываю свои бумаги в сумку для ноутбука и закрываю её на молнию. Мои пальцы остаются продетыми в маленькую ручку, чтобы обеспечить себе маскировку для контроля над моей закипающей яростью.

— Почему?

— Из того, что я слышал, между вами и доктором Соренсеном была вражда.

Я наклоняю голову, стараясь придать лицу задумчивое выражение.

— Я бы не сказала, что вражда…

…иногда мы только хотели убить и потенциально подставить друг друга в убийстве…

Хейс издает смех, что звучит слишком похоже на смех отца, который пытается выудить информацию о плохом парне своей дочери.

— Ну, теперь, кажется, ситуация разрешилась. Насколько я слышал, ты живешь у него дома… это правда?

— В кампусе слухи распространяются быстро, — отвечаю я, пожимая плечами.

— Тогда, возможно, ты сможешь просветить меня относительно местонахождения доктора Соренсена в позапрошлые выходные.

Моё сердце разгоняет кристаллы льда по венам. Мурашки бегут по рукам, ледяная тревога покалывает кожу.

— В чем дело, Эрик?

Хейс тяжело вдыхает, проталкивая воздух сквозь тонкие, сжатые губы. Он хочет сделать вид, будто всё, что он собирается сказать, — это печальная новость, но я вижу правду в его глазах. Он приятно взволнован.

— На прошлой неделе недалеко от границы штата было найдено тело. Официально это расследование убийства, — отвечает Хейс, делая шаг ближе. — У этого человека была связь с другой жертвой Молчаливого Убийцы. Но он из Лейкпорта, Кири. Это даже не в часе езды отсюда, в районе Три-Сити. Пугающе близко к тому месту, где живет единственная выжившая Убийцы, не находишь?

Я разражаюсь недоверчивым смехом, позволяя ему затихнуть, как будто я поражена.

— И в чём именно заключается Ваша теория?

— Где был доктор Соренсен в те выходные, ты не знаешь?

Наступает долгая пауза молчания. Мои плечи напряжены. Брови нахмурены. Я улавливаю мимолетный проблеск жалости в глазах Хейса.

— Вы думаете… Вы думаете, что Джек имеет к этому какое-то отношение? Гребаный Джек Соренсен, тот, кто посвятил всю свою знаменитую карьеру совершенствованию методов поимки преступников?

Моя игра не требует усилий. Она настолько убедительна, что даже я почти купилась.

И хотя Хейс, возможно, тоже поверит, это вызывает симпатию только ко мне, а не к Джеку. Он смотрит на меня так, будто я выжила из ума.

— Ты знаешь, где он был, Кири? — спрашивает Хейс мягким голосом, подходя ближе. Мне приходится впиться ногтями в красный порез на ладони вокруг ручки сумки для ноутбука, чтобы не задушить его ремешком.

— Вы знаете, где был Брэд Томпсон? — отвечаю я. — Раз уж Вы так интересуетесь моими коллегами, возможно, Вам стоит начать с того, кто был недавно арестован.

— У доктора Томпсона есть алиби на те выходные. Я хочу знать о местонахождении доктора Соренсена.

— Он был со мной, — отвечаю я, изо всех сил стараясь не наполнить свои слова ядом. — Мы оба были в лаборатории допоздна в пятницу. Вы зашли ко мне в субботу утром, а потом я снова воссоединилась с ним в субботу вечером, до самой ночи. Он уехал рано утром, чтобы навестить свою мать в воскресенье, и я связалась с ним по дороге домой.

— Итак… ты не была с ним все время в те выходные, верно? Были периоды, когда ты была одна?

— Вы действительно делаете это? Спрашиваете меня, является ли доктор Соренсен гребаным серийным убийцей, который убил мою семью?

Агент Хейс вздыхает, и, нужно отдать ему должное, он проделывает замечательную работу по сдерживанию своего разочарования.

— Изабель… — я бросаю на него убийственный взгляд, слишком поздно понимая, что его использование моего старого имени могло быть тактикой, чтобы напугать меня, а не безобидной оговоркой. — Кири, ты должна понять, что его интерес к тебе может быть нечто большим, чем ты думаешь. Он был в Эшгроуве, когда ты там жила. Я знаю, что он приехал в Уэст Пейн раньше тебя, но доктор Кэннон сказал, что доктор Соренсен планировал переехать в то время, когда ты приехала. Он не собирался продлевать свой контракт с университетом. А потом появилась ты, и на той же неделе он решил изменить свои планы и остаться.

— Очевидно, что у Вас был психологический портрет убийцы, которого Вы искали, — говорю я, используя каждую унцию самоконтроля, чтобы звучать искренне, а не саркастично. — Имеет ли Джек хоть какое-то отношение к этому портрету?

— Психологические портреты не высечены в камне, Кири. Они уточняются с учетом доказательств, которые появляются по мере развития дела.

— Я не могу не заметить, что Вы не ответили на мой вопрос, мистер Хейс. Поскольку мы, похоже, не выходим за рамки предположений, я предположу, что Джек на самом деле не подходит под портрет Молчаливого Убийцы. Вместо этого Вы считаете, что Джек может быть подозреваемым на основании того факта, что мы жили в одном городе и что он навещал хронически больного родственника в том же штате, что и жертва убийства.

Хейс наклоняется вперед, совсем немного, как будто умоляет меня увидеть что-то, чего я не замечаю.

— Ты можешь быть в серьезной опасности. Ты сказала в полицейском отчете, что Убийца был в маске, когда напал, — настаивает он, не зная, что я так легко солгала властям, чтобы защитить своего ангела мести. — Ты можешь быть уверена, что это не доктор Соренсен?

— Да, могу. Это не один и тот же человек.

— Ты пережила крайне травмирующее событие, которое негативно повлияло на твое психическое здоровье, и он мог использовать это в своих интересах. Возможно ли, что тобой манипулируют?

Я вся киплю. Пылаю. Я хочу вырвать трахею из его горла, но не могу устранить единственный рычаг, который у меня есть. Тот, в котором, по мнению Хейса, я могу быть только жертвой.

Хейс делает ещё один шаг в мою сторону. В его глазах появляется стальная решимость, которой раньше не было. Хищный взгляд.

Я делаю шаг назад.

— То, через что тебе пришлось пройти в Эшгроуве, было крайне тяжёлым, Кири. Должно быть, это оказало значительное и долговременное влияние на твое психологическое состояние.

— Вам ли не знать, не так ли. Вы же читали, какие обследования мне пришлось пройти, пока я не вышла из-под опеки государства.

— Конечно, читал. Это была моя работа.

Была.

Я прикусываю язык зубами, чтобы не выплеснуть свои мысли. Кровь струится по вкусовым рецепторам.

— Ты можешь рассказать мне, Кири.

— Мистер Хейс, это опасный прыжок в ложных заявлениях…

— Ты, должно быть, чувствуешь себя очень одинокой и растерянной, — говорит он, придвигаясь ближе. — Если ты просто скажешь мне правду, я смогу найти способ помочь тебе. Мы можем…

— Добрый день, агент Хейс, — раздается у двери голос с глубоким и ровным тембром.

Это чистая угроза, замаскированная под тонкой вуалью вежливости.

Мы с Хейсом оба смотрим в сторону задней части зала, где из тени появляется Джек, его руки засунуты глубоко в карманы, он медленно спускается по первым нескольким ступенькам прохода между ярусами сидений.

— Я очень надеюсь, что Вы не загоняете мою девушку в угол в лекционном зале, пока она здесь одна, — говорит он.

Джек одаривает меня обворожительной ухмылкой, и мое сердце выпрыгивает из груди.

Он прекрасен, как грех. Смертоносен, как меч.

И иногда появляется не вовремя.

По тому, как взгляд Джека скользит между мной и Хейсом, я могу сказать, что он уловил только часть разговора, ту часть, которая звучит так, будто Хейс пытается заставить меня признаться в убийстве. Он выглядит готовым выпотрошить Хейса и размазать его внутренности по всему лекционному залу.

Бывший агент прочищает горло и выпрямляется.

— Доктор Соренсен. Рад снова видеть тебя. Я бы никогда не сделал ничего такого, что заставило бы Кири почувствовать угрозу.

— И правда… — Джек продолжает смотреть на меня, как бы задавая вопрос, но это не для подтверждения слов Хейса.

Он как будто спрашивает у меня разрешения на убийство.

И в этот момент я знаю с абсолютной уверенностью, что он сделал бы это.

Он бы наслаждался этим. Он никогда бы не отвел от меня своих глаз, пока резал плоть и проливал кровь на пол. Он бы трахнул меня в липкой крови. Он не остановился бы, пока я не начала выкрикивать его имя.

Власть над одним из самых смертоносных хищников на планете покоится в моей покрытой шрамами ладони. И искушение опьяняет.

Я сильнее вдавливаю ногти в кожу и почти незаметно качаю Джеку головой.

Глаза Джека сужаются, когда они устремляются на Хейса и остаются там.

— Вы спросили у Кири, чувствует ли она то же самое? Или Вы просто решили, что ей будет комфортно находиться наедине с незнакомым мужчиной в звукоизолированной комнате?

Хейс бросает на меня взгляд, когда я убираю сумку с ноутбуком со стола и делаю еще один шаг назад.

— Если тебе нужно напоминание, доктор Соренсен, я агент правоохранительных органов. Я выполнял свою работу, расспрашивая ее о деталях, связанных с недавним расследованием убийства, — отвечает Хейс, полностью избегая вопроса о моем комфорте. Когда Джек спускается по последним ступенькам, он обходит подиум, чтобы остановиться рядом со мной, Хейс упирает руки в бока, отодвигая подол своего коричневого пиджака, целенаправленно демонстрируя пистолет в кобуре. — Она сказала мне, что была с тобой в позапрошлые выходные, это так?

— Да. Это так.

— Все выходные?

— Почти.

— За исключением того времени, когда ты пересек границу штата в воскресенье утром.

— Верно.

— По какой причине ты это сделал?

— Чтобы навестить маму в Медицинском Институте Хоуп Спрингс.

— И Кири не поехала с тобой?

— Нет, — глаза Джека на мгновение темнеют, но он знает, что лучше не лгать, даже если он ненавидит эту правду. — Я позвонил ей по дороге домой. На тот момент она только вернулась с пробежки со своей собакой.

На самом деле я только вернулась домой, взяв Корнетто, чтобы проведать Колби в хижине, но я не собираюсь его поправлять.

Наступает момент напряженной тишины, натянутой до того, что я отчаянно хочу заполнить пустоту голосами. Я не настолько глупа, чтобы давать такому человеку, как Хейс, больше ответов, чем он просил, но тишина все равно цепляется и вгрызается в мой мозг, как паразит.

— В следующий раз я постараюсь взять с собой Кири, если Вас это устроит, — говорит Джек своим холодным, уверенным тоном, как будто знает, что я не смогу долго выносить тишину. Я сопротивляюсь желанию застонать от того, как Хейс мог бы воспринять его слова.

Бывший агент делает шаг вперед, и я вкладываю свою ладонь в ладонь Джека, этим движением привлекая внимание Хейса.

— Если Вы нас извините, через десять минут у нас совещание по бюджету в исследовательском корпусе Басса, — говорю я, когда Джек забирает у меня из рук сумку, а его вторая рука сжимает мою. — Хорошего дня, мистер Хейс.

Хейс сдержанно кивает, но больше ничего не говорит, пока мы уходим.

Я не оглядываюсь, но знаю, что он смотрит.

Мы с Джеком молчим, пока выходим из здания, наши руки по-прежнему сцеплены, даже когда мы выходим на улицу, и порыв ледяного воздуха обдает нашу кожу. Все притворство могло быть унесено ветром. Но я держусь, по крайней мере, до тех пор, пока вновь не смогу обмотать вокруг себя свои формирующиеся планы, пучки и нити прядущихся мыслей, тонких и прочных, как паутинный шелк.

Я поднимаю глаза на Джека, пока мы идем, и смотрю достаточно долго, чтобы он встретил мой взгляд. Его глаза сужаются от моей лучезарной улыбки.

— Я твоя девушка?

Его взгляд становится ещё острее.

— Серьезно? Это то, что ты вынесла из разговора?

Я пожимаю плечами, и моя улыбка расцветает еще ярче.

— Это единственная неожиданность из всего этого, на самом деле. Я надеялась, что идея с Себастьяном сработает, но это было рисковое предположение, — я сосредотачиваюсь на дороге, прежде чем Джек сможет слишком глубоко вникнуть в детали моего выражения лица. — Не идеальный результат конечно, но и не последняя наша надежда.

— Не идеальный… Твоя способность видеть положительную сторону некоторых ситуаций… не утешает, — Джек отпускает мою руку, но только для того, чтобы обнять меня и притянуть к себе. — Он думает, что ты душевнобольная, — говорит он мне на ухо, понизив голос, когда мы проходим мимо группы незнакомых студентов.

Я фыркаю от смеха.

— Он не ошибается.

— Он явно беспокоится о нас обоих, если спрашивает о моей поездке.

— И ты проделал такую хорошую работу, изображая из себя воплощение невинности, сказав, что возьмешь меня с собой в следующий раз. Это совсем не звучало угрожающе.

— Мне нужно отвлечь его внимание от тебя, elskede.

Я поднимаю голову и встречаю взгляд Джека. Момент, когда я это делаю, подтверждает, что мне нужно действовать сейчас, пока у меня есть преимущество перед Хейсом. Потому что ярость — не единственный огонь, освещающий ртуть вокруг расширенных зрачков Джека.

Волнение. Смертельная жажда. Для нашего вида убийство — не просто желание, а потребность, и если она овладеет нами, то уже не отпустит.

Джек собирается охотиться на него. И мой инстинкт подсказывает мне, что Хейс будет готов, если он это сделает.

Челюсть Джека дергается, когда его взгляд пробегает по моему лицу. Ему удается усмирить свою хищную жажду, но недостаточно быстро.

— Нам нужно поскорее убрать Хейса из игры, пока он не наткнулся на что-нибудь стоящее. Чем дольше он остается здесь, тем больше риск.

Конечно, он прав. Хейс не так уж сильно отличается от нас. Неистовый. Непредсказуемый. Хейс не подчиняется никакому процессу, никакому хозяину, кроме своей одержимости.

Я одариваю Джека сияющей улыбкой, позволяя ей коснуться моих глаз, прежде чем обратить внимание на здание вдалеке.

— Не волнуйся, лепесток, — отвечаю я, похлопывая Джека по руке. — У меня есть план.

Наступает долгая пауза, пока мы продолжаем идти по извилистой тропинке.

— Не хочешь поделиться?

— Пока нет.

Джек ворчит что-то по-датски, но не отпускает меня, даже когда мы погружаемся в тишину, или когда мы проходим мимо трех студентов-криминалистов, которые приветствуют нас ухмылками, предвкушая сплетни. Только когда мы оказываемся в исследовательской лаборатории, между нами появляется хоть какое-то пространство, и впервые это расстояние приносит облегчение.

Глоток воздуха перед погружением в бездну.

19. СИЯЮЩАЯ

Кири

Мы с Джеком обмениваемся лишь несколькими взглядами, поскольку совещание по бюджету тянется почти два часа, и мы покидаем кампус, как только оно заканчивается. Мы едем прямо к Джеку домой, и хотя мне не хочется, я болтаю о всякой ерунде во время короткой поездки, сохраняя свою маленькую счастливую маску, несмотря на то, что мой мозг измотан до предела. К тому времени, как мы входим в дверь под звуки восторженного скуления Корнетто и жужжания моторчика нового робота-пылесоса, я чувствую, что готова выпить с горла остаток бутылки текилы, которую не допила прошлой ночью.

Но я не пью текилу. Мне нужно сохранить голову ясной, хотя я отчаянно пытаюсь заглушить это неумолимое, растущее беспокойство, которое расползается по моему нутру.

В конце дня я стою перед зеркалом в ванной, просто любуюсь своими глазами, их цвет так похож на цвет глаз моего отца, их форма так похожа на мамину. Все, что за скрыто ними, отличается от того, какой бы меня ожидали видеть родители. То, чего бы они хотели. Может быть, я должна чувствовать себя виноватой за это. В конце концов, я — их живое наследие. Но я не чувствую этого.

Все, что я чувствую, это потребность.

Потребность вонзить нож в горло Хейса. Потребность почувствовать, как его последний вздох испускается от моей руки.

Потребность защитить Джека.

Я сжимаю край квадратной раковины так, что побелели костяшки пальцев, когда он останавливается в дверях, как будто мои мысли призвали его.

— Думаешь о Хейсе? — спрашивает он, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на голой груди, спортивные штаны с низкой посадкой облегают его бедра. Я отрываю взгляд от восхитительной демонстрации мускулов, внезапная боль появляется в сердце в знак протеста, когда я переключаю внимание на свою бледную кожу, натянутую на изгибы костей.

— Может быть, немного.

— Ты волнуешься.

— Конечно. Наверное.

— Этот твой план, ты собираешься поделиться им со мной?

Я встречаю взгляд Джека через отражение в зеркале. Хотя я улыбаюсь, у меня осталось мало энергии, чтобы сиять очень ярко.

— После того, как я сначала улажу несколько вещей, да. Конечно.

— И сколько времени это займет?

Мои плечи поднимаются и опускаются в уклончивом пожатии.

— Максимум пару дней.

Я отпускаю раковину и поворачиваюсь лицом к Джеку. Это единственная ложь, которую я хотела бы не говорить. Сожаление распускается в моей груди, как цветок, тянущийся к далекому свету. Интересно, не забыла ли я, как его чувствовать? Оно необузданное и незнакомое.

Джек не двигается, не настаивает на большем. Если он и знает, что я лгу, то не говорит мне. Может быть, он просто думает, что Хейс выводит меня из себя, и это правда. Так и есть. Он просто поднимает брови, безмолвно вопрошая.

Что тебе нужно?

Я подхожу ближе, каждый шаг медленный и размеренный, и когда я оказываюсь в пределах досягаемости, Джек разжимает руки и выпрямляется. Мои пальцы скользят по его ребрам, когда я обнимаю его, очерчивая выступы мышц и костей на спине, его кожа мягкая и гладкая под моим легким прикосновением. Мои глаза закрываются, в то время как я прижимаюсь щекой к ровному биению сердца Джека и вздыхаю. У меня перехватывает дыхание, как будто к некоторым нежным моментам всё ещё нужно привыкнуть, но затем его руки обхватывают меня и крепко прижимают к себе.

Я долго наслаждаюсь ровным ритмом дыхания и сердцебиения, прежде чем делаю шаг назад в ванную, увлекая за собой Джека. Потом ещё один, и ещё, пока мы не останавливаемся на краю душа, и я отпускаю его.

Между нами не произносится ни слова, пока я стягиваю футболку через голову, бросаю ее на пол, а затем сбрасываю пижамные шорты. Выпрямившись, я захожу в душ и включаю его, не разрывая взгляд. Холодная вода окатывает мою кожу, вызывая дрожь, она покалывает кожу головы и стекает по плечам, превращая соски в болезненные бугорки, когда она каскадом стекает по моей коже. Но я не повышаю температуру. Вместо этого я протягиваю руку Джеку.

Он не берет её. Пока нет.

Прикосновение его взгляда начинается с кончиков пальцев ног и воды, которая стекает по лодыжкам. Оно движется против течения каждого ручейка, который словно змея спускается по моим голеням, проходя через старые вмятины, следам давно забытых несчастных случаев. Его взгляд прокладывает жаркую дорожку вверх по моим бедрам, задерживаясь на киске и узком участке волос, который блестит от холодной воды. Проходит долгое мгновение, и он поднимается по мурашкам на моем животе, моя кожа бледнеет, когда кровь приливает к моему сердцу, чтобы согреть жизненно важные органы. Взгляд Джека снова задерживается на двух моих шрамах и темнеет. С того момента, как мы впервые встретились, наша история была вшита в мою кожу, некоторые нити заканчиваются там, где переплетаются новые.

Джек сглатывает, прежде чем переместить свое внимание выше, сначала на одну грудь, затем на другую, наблюдая за тем, как они вздымаются и опадают с каждым вдохом. Он останавливается там, где мое сердце с учащенным биением скрывается во тьме. Его глаза следят за струйкой воды, которая течет между моими ключицами, проходит по шее, задерживается на моих губах, останавливается на щеке, где он иногда любит нежным поцелуем пощекотать мои ресницы. Когда он, наконец, встречается со мной взглядом, я чувствую себя обожаемой. Драгоценной и уникальной.

Сияющей.

Джек снимает штаны, отбрасывая их в сторону двери. Титан в верхней части его эрекции отливает оттенком темно-серого оружейного металла в мягком свете бра из дымчатого стекла. Он берет меня за руку, не отрывая взгляда до того момента, пока его губы не касаются моих.

Это медленное движение языков. Благоговейное прикосновение. Наслаждение общим дыханием и теплом под холодными струями воды. Духи и ветивер, зубная паста, последняя капля красного вина, которое Джек пил за ужином. Все это смывается.

Я теряюсь в каждом прикосновении губ Джека и ласке его рук на моей коже. Он целует меня так, будто таких моментов может быть миллион, и они лежат у наших ног, готовые быть сорванными из холодного потока, как нежные цветы.

Джек прерывает поцелуй и прижимается губами к моей челюсти, откидывая намокшие волосы с плеч, чтобы усыпать дорожкой поцелуев мою шею там, где ощущается мой пульс. Он прижимает меня к себе, обхватив одной рукой за поясницу, а другой проводит большим пальцем по набухшему соску. Мои пальцы обводят каждый сантимент плоти, который они могут поглотить, от мягкой кожи в ложбинке на его шее до широких бугров мышц, охватывающих его плечи, от изгибов позвоночника до упругого подъема задницы.

Джек вздрагивает, когда я обхватываю рукой его член, позволяя пальцам провести по гвоздикам, их круглым шарообразным концам и изогнутому пирсингу принца Альберта на головке.

Когда я вздрагиваю от холода, он отстраняется, чтобы встретиться с моими глазами.

— Ты собираешься быть милым со мной, Джек? — шепчу я.

Ладонь Джека ложится на мою щеку, и он заглядывает под каждый разорванный слой моей души.

— Jeg vil være alt for dig, elskede³⁸, — говорит он, а затем прижимается губами к моим.

Когда я закидываю одну ногу на его спину, Джек обхватывает моё бедро ладонью, его большой палец поглаживает мою кожу. Он прижимает меня к стене, и моя спина скользит по холодной плитке, когда он поднимает меня. Я закидываю вторую ногу ему за спину, одной рукой хватаюсь за его плечо, а другой направляю эрекцию к своему входу.

Наш поцелуй прерывается. Но наш пристальный взгляд нет.

— Min lysende stjerne³⁹, — говорит он, медленно опуская меня на член, не сводя с меня глаз. Я чувствую каждое скольжение металла, когда он входит в меня. Он наблюдает за мной, словно фиксируя нюансы моей растущей потребности своими серебристыми глазами. — Min elskede⁴⁰.

— Скажи мне что-нибудь, что я смогу понять.

Слабая улыбка приподнимает уголок губ Джека.

— Ты понимаешь.

— Всё равно скажи мне что-нибудь. Что-то настоящее.

— Ты моя.

Это и есть настоящее.

Ритм медленно нарастает, каждое скольжение члена — плавный толчок наслаждения. Я обвиваю руками его шею, прижимаюсь своим лбом к его. Смотрю ему в глаза. Теплое дыхание, разгоряченная кожа и ледяные капли сталкиваются между нами. И я бы ничего не меняла в этом моменте.

Я разрываю наши взгляды и обхватываю руками шею Джека, наслаждаясь теплом его груди на моей холодной коже. Он скользит руками дальше по моим ногам, пока не обхватывает мою задницу, задавая ритм каждому глубокому толчку. Я дрожу, когда металлические шарики и штанги, проходящие по всей длине эрекции Джека, скользят по моей плоти, возбуждая меня. Он сильнее прижимает мою спину к плитке и целует линию плеча. Когда он приподнимает меня немного выше и наклоняет бедра, чтобы глубже войти в меня, я стону его имя. После провожу пальцами по его влажным волосам. Мои стенки сжимают его член, пока он двигается во мне.

Наслаждение нарастает до предела. Но я чувствую, что он сдерживается. Когда я прикладываю руку к его прохладной щеке и привлекаю его внимание, я вижу это в его глазах, когда расширенные зрачки мелькают между моими.

Я знаю, что многие его страхи такие же, как и мои. Но также мне известно множество его секретов. И я не думаю, что могу спросить, страхи или секреты мелькают в его глазах. Потому что я должна придерживаться плана, и если он подпустит меня слишком близко сейчас, я, возможно, не смогу заставить себя довести его до конца.

— Кончи со мной, — шепчу я ему в губы, прежде чем прижать свою дрожащую плоть к его. Джек стонет мне в рот, и моя спина скользит по плитке, когда он входит сильнее, пока воздух не вырывается из моих легких с каждым толчком.

Я больше не чувствую холодной воды. Только удовольствие, которое поглощает меня, пронизывает мои нервы, пожирая чувства, оставляя меня равнодушной ко всему, кроме разрядки, которая волнами накатывает на мою кожу. Я чувствую себя созданной из света, тонущей в нем, моя голова гудит от ударов сердца, искры вспыхивают перед глазами, когда я закрываю их. С моих губ срывается сдавленный крик, когда Джек отстраняется, чтобы впиться зубами в нежную плоть на стыке между моей шеей и плечом. Он входит в меня с рыком, когда кончает, его член пульсирует, в то время как он изливается в меня.

Мы остаемся в объятиях до тех пор, пока наше дыхание не начинает замедляться. Джек, кажется, так же не хочет отпускать меня, как и я его. Мой разум был бы рад остаться здесь навсегда, но мое тело слишком быстро реагирует на холод, и когда мои зубы начинают стучать, Джек с улыбкой опускает меня, прежде чем поставить на слабые ноги. Он увеличивает температуру воды, и первая горячая струя приятно покалывает кожу.

— В постель? — его единственный вопрос. Я киваю, и он целует мои ресницы, прежде чем выйти из душа, чтобы вытереться и почистить зубы, бросив короткую улыбку через плечо, прежде чем уйти в спальню.

Когда он уходит, я сажусь в душе, подтянув колени к груди, пока вода не обжигает мою плоть до красных пятен.

Когда я высушиваю волосы и забираюсь под одеяло, Джек уже почти спит, проснувшись только для того, чтобы обнять меня за талию.

Но я не сплю.

Я жду.

Дыхание Джека становится глубже. Подергивания во сне проходят. Если ему и снятся кошмары, они его не будят. Когда он погружается в сон, я поднимаюсь и встаю с кровати, приглашая Корнетто последовать за мной.

Мы спускаемся вниз в тишине и тени. Я не включаю свет, пока не оказываюсь в кабинете Джека, сначала иду к шкафу, чтобы достать сумку, которую спрятала за коробкой с научными журналами. Я переодеваюсь. Черная футболка. Старый камуфляжный свитер, который отец купил мне перед нашей последней совместной охотой. Мои любимые зеленые походные штаны. Даже мои походные ботинки зашнурованы, а куртка застегнута до подбородка. К тому времени, как я сажусь за стол Джека, всё готово к работе.

Кроме меня.

Я достаю ручку из стоящего на столе стакана и открываю один из ящиков, чтобы достать бумагу. Кожаный этюдник лежит на толстой стопке безупречных листов личной канцелярии Джека, и я кладу его на стол перед собой. Мои пальцы надолго задерживаются на обложке, пока я пытаюсь убедить себя, что это слишком личный предмет, чтобы открывать его, но, в конце концов, любопытство побеждает, и я перелистываю толстые, кремовые листы бумаги.

Некоторые наброски — изображения рук. Нежные, но сильные. Выразительные и элегантные. Другие — людские силуэты, их черты женственны, но расплывчаты. Они сидят, как будто глубоко задумавшись, или жестикулируют кому-то, вне страницы. Они смотрят в окно на тенистый пейзаж, нарисованный грубыми мазками угля.

Я переворачиваю ещё одну страницу, и у меня перехватывает дыхание.

Это женщина, подпирающая подбородок рукой, с задумчивым выражением лица, наблюдающая за чем-то вдалеке. Детали прорисованы с тщательной точностью графитовыми карандашами различной жесткости.

Но глаза у нее ярко-голубые.

На следующей странице ещё один рисунок её лица, только гораздо ближе. Тот же стиль, растушевка настолько тонкая, что карандашные штрихи едва заметны. Голубые глаза с темным центром, который бледнеет к глубокому кольцу вокруг радужки, пестрые оттенки, расходящиеся от зрачка. Цвет точный, как на фотографиях.

Я переворачиваю еще несколько страниц. Разные позы. Разные эмоции. Одна и та же женщина с голубыми глазами.

Я.

Захлопываю блокнот и вздыхаю, игнорируя ком, который, кажется, застрял у меня в горле. Всего три вдоха. Я больше не могу медлить.

Когда проходит третий вдох, я беру лист чистой бумаги из блокнота на столе и пишу свое письмо, складывая его перед тем, как положить в карман.

На втором листе я пишу всего три слова:

Замерзший. Припаивать. Отвлекает.

Я держу вторую записку в руке, прежде чем повернуться к Корнетто, который сидит рядом со мной, его рыже-карие глаза следят за моим выражением лица. Он тихонько поскуливает, и я глажу его серебристую шерстку, прижимаясь головой к его.

— На этот раз ты не можешь пойти, — шепчу я, и он снова скулит. Почему-то он всегда знает, когда я иду на охоту без него. — Ты должен присматривать за Джеком. Возвращайся в постель, Корндог.

Пискнув в последний раз, Корнетто поворачивается и трусцой направляется обратно наверх.

Я выключаю свет и долгое время просто сижу в успокаивающей темноте.

Когда я, наконец. готова уйти, я кладу вторую записку на кухонный стол. Затем покидаю дом Джека Соренсена и устремляюсь в звездную ночь.

20. СТРЕЛЫ

Кири

— Ты пришел, — говорю я, когда Джек приближается по узкой тропинке, хрупкие листья деревьев шуршат друг о друга, когда он убирает низко висящие ветки со своего пути. Невозможно сдержать улыбку, которой я одариваю его, когда он выходит на небольшую поляну и останавливается, чтобы взглянуть на бревенчатый домик позади меня.

— Ты напугала меня до чертиков, Кири, — говорит Джек, сверля меня взглядом. — Я чуть не пропустил записку.

— Но ты не пропустил, — говорю я, стараясь не позволить его беспокойству слишком глубоко укорениться в памяти. Моя улыбка становится ярче, и я широко развожу руки. — И вот мы здесь.

Взгляд Джека, наконец, немного смягчается, когда он смотрит в сторону хижины. Я поворачиваюсь, чтобы проследить за его взглядом, любуясь темными линиями дерева и обветренным крыльцом, оригинальными элементами, дополненными моими собственными модификациями солнечных батарей и скрытых камер. Когда я снова поворачиваюсь к нему лицом, Джек смотрит на меня, в его глазах такой блеск, как будто он видит меня впервые.

— Это ты построила? — спрашивает он, кивая в сторону хижины.

— Нет, — отвечаю я с легким смешком. — Нет, она принадлежала моему деду. Но с годами я кое-что изменила.

Джек кивает, когда его взгляд останавливается на одной из самых заметных камер, закрепленных под выступом крыши. Когда его внимание возвращается ко мне, он делает осторожный шаг вперед, а затем еще один. Может быть, он думает, что это какая-то ловушка. Может быть, в волнении, которое я едва сдерживаю, есть что-то слишком дикое, слишком подозрительное. Поэтому, когда Джек останавливается передо мной, его руки по-прежнему глубоко засунуты в карманы, я сама сокращаю расстояние между нами, приподнимаясь на цыпочки, чтобы положить руку на его затылок и притянуть для поцелуя. Свободной рукой я хватаюсь за край его расстегнутой куртки, металлические зубцы молнии впиваются в мою ладонь, когда я притягиваю его ближе. Мой язык пробегает по изгибу его губ, требуя проникновения, чтобы дать ему почувствовать вкус желания, которое пламенем охватывает мою грудь.

Он не может сопротивляться мне.

Я уже знаю, что он и не хочет, даже если так долго пытался настоять на своем. Руки Джека ложатся на мое лицо, согревая холодную кожу, он проводит кончиками пальцев по моим скулам, пока покалывание от его прикосновения не вызывает дрожь по всему телу. Нехотя я разрываю поцелуй. Во всем виноват энтузиазм из-за моего сюрприза, который тянет меня назад, и не много страх, если быть честной. Есть радость в том, чтобы следовать своим инстинктам, но осознание того, что я могу ошибаться, хотя и несет в себе свое собственное опьяняющее желание, которое уносит меня прочь, как прилив.

— Что мы здесь делаем? — спрашивает он, делая шаг в сторону хижины. Я крепче сжимаю его куртку, чтобы не дать ему подойти ближе.

— У меня есть для тебя небольшой подарок, — отвечаю я, неудержимо ухмыляясь, когда отворачиваюсь к экспедиционной сумке, лежащей на краю поляны. Настороженный взгляд, который он бросает на меня, доказывает, что он узнал этот рюкзак, но вместо отрубленной конечности какого-то аспиранта я достаю планшет, включаю его, чтобы выбрать уменьшенное изображение, которое я увеличиваю, прежде чем передать его Джеку. Его глаза задерживаются на мне, прежде чем он смотрит на экран, его губы приоткрываются, когда он видит живое изображение. — Тебе нравится?

— Колби Кэмерон, — шепчет Джек, его голос похож на благоговейную молитву. Я даю ему время, сохраняя молчание, пока он не будет готов поднять глаза от экрана. — Он у тебя здесь.

Я киваю, прежде чем вернуться к своим вещам, доставая из рюкзака ржавую металлическую цепь.

— Он в подвале. Но ты не можешь туда войти. Это испортит веселье.

Я подмигиваю, когда прохожу мимо с цепью, перекинутой через плечо. Но именно то, что болтается у меня заспиной, привлекает внимание Джека, и он следит за каждым движением металлического приспособления, пока я направляюсь к началу тропинки, с которой он только что вышел. Я опускаюсь на колено и кладу ловушку на узкую, дорожку, открываю челюсти и устанавливаю пружинные рычаги, прежде чем засыпать место опавшими листьями. Не идеально, но я знаю, что Колби будет в отчаянии, чтобы обращать внимание на что-либо на земле.

— Не блуждай. Вокруг дома еще больше таких, а эти ловушки древние и неумолимые, — предупреждаю я, возвращаясь к своему рюкзаку и лежащему под ним камуфляжному чехлу. Я бросаю экспедиционный рюкзак Джеку, и он ловит его, нахмурив брови, когда его взгляд встречается с моим. — Там есть гаррота. И несколько ножей. Надеюсь, что-нибудь тебе понравится. Я здесь просто как запасной план.

Ухмыляюсь и перевожу взгляд на футляр, который я расстегнула, раскрывая его, чтобы показать составной лук и двенадцать стрел. Я вытаскиваю первую стрелу и проверяю оперение, когда рядом со мной приземляется рюкзак.

— Ты сделаешь это, — говорит Джек. Когда я поднимаю взгляд, его металлические глаза скрыты капюшоном, тени горят безымянным огнем, воспламеняя мои вены, как фитиль.

— Но он был твоим, — отвечаю я, откидываясь на корточках, чтобы изучить его.

— Тогда мы квиты, поскольку я забрал одну из твоих жертв.

— Точно, — говорю я с легким смешком. — Райан Янг. Я с нетерпением ждала этого. А ты даже не рассказал мне никаких подробностей о том, как все произошло. Что вообще побудило тебя пойти за ним?

Плечи Джека напрягаются, как будто он готовится к неизвестному.

— Я был раздражен. Одна коллега пробиралась мне под кости. Мне нужно было выпустить пар.

Я задыхаюсь от смеха.

— Как неожиданно. Это так романтично, что ты находишь меня раздражающей, — язвительно замечаю я с широкой улыбкой, которая только расширяется, когда между бровей Джека появляется складка. Мое внимание возвращается к стрелам, когда я достаю еще одну из футляра.

— Нет, Кири. Меня раздражало, что я не могу избавиться от тебя, как бы ни старался, — Джек делает шаг ближе, отвлекая мена от работы. Он приближается медленно и методично, как охотник, надеющийся не спровоцировать непредсказуемое животное. Когда он оказывается в пределах досягаемости, он приседает, чтобы изучить меня, балансируя на носочках. — Меня раздражало, что я не мог выкинуть тебя из своих мыслей, и чем сильнее я старался, тем сложнее это становилось. Ты — единственный человек, которого я не смог остановить. Единственный человек, которого не смог одолеть, — Джек протягивает руку и заправляет выбившуюся прядь волос за ухо, прикладывая ладонь к моему лицу. — Я был расстроен, потому что не думал, что смогу заполучить тебя, единственное, чего я действительно хотел.

Я кладу свою руку на руку Джека и прижимаюсь щекой к его прохладной ладони. Хотела бы я набраться храбрости, чтобы сказать это вслух, рассказать ему, что я действительно чувствую. Что я люблю его. Интересно, слышал ли он когда-нибудь это раньше? Если да, то действительно ли тот человек говорил это всерьез? Или это был обман? Поймет ли Джек, что мои слова — правда? Отпугнет ли его это?

— У тебя есть я, Джек, — говорю я. И хотя я не могу дать ему больше, чем это, я могу показать. Я притягиваю его ближе, пока губы не оказываются на расстоянии всего лишь прикосновения. — Я твоя, всегда. А ты мой.

Дыхание Джека согревает мою кожу, медленный выдох. Энергия проходит между нами, как зыбкие волны. И именно Джек придвигается ближе, прижимается губами к моим, его рука запускается в мои волосы и захватывает шею, углубляя поцелуй, проводя языком по моему. Его свободная рука находит мою талию, чтобы удержать равновесие, пока он прижимается ближе, требуя больше моих прикосновений, больше моих мыслей, пока внешний мир не исчезнет. Стрелы выпадают из моей руки, и я хватаюсь за его куртку, целуя его в ответ с настойчивостью всех эмоций, которые я еще не могу озвучить, но которые он должен знать.

Я уже почти готова сорвать с него одежду, когда Джек замедляет поцелуй, прижимаясь лбом к моему, как будто разлука для него так же болезненна, как и для меня.

— Я хочу посмотреть на тебя, — шепчет он, не отрывая взгляда от моих губ. Мои глаза закрываются, когда он запечатлевает долгий поцелуй на моей щеке, касаясь ресниц. Джек освобождает мою руку от куртки и кладет в мою ладонь выпавшие стрелы. Его поцелуй покидает мою кожу, чтобы еще раз прижаться к моему лбу, а затем его прикосновение исчезает, и мое сердце бьется о кости до боли.

Джек молча наблюдает, как я готовлю свой лук, достаю еще несколько стрел и убираю их в колчан. Я отодвигаю рюкзак и чехол к стенке домика, чтобы их не было видно, а затем приглашаю его подойти, пока я достаю планшет. Мы приседаем к бревнам в углу домика, откуда через перила крыльца видно узкую тропинку. Я передаю планшет Джеку, пока я перемещаюсь по меню, чтобы найти дверные замки и элементы управления.

— Ты все это установила? — спрашивает Джек, когда я навожу курсор на команду открыть все двери, включая ту, что ведет в стеклянную клетку, где Колби сидит на кровати, обхватив голову руками.

— Конечно. Я же не могу пригласить кого-то, чтобы он сделал это за меня. Может возникнуть несколько вопросов, тебе не кажется? — Я нажимаю кнопку подтверждения, и мы смотрим на экран, как стеклянная дверь отпирается и распахивается, Колби вздрагивает и поднимается на ноги, рассматривая свою потенциальную свободу с оправданным подозрением.

— Это действительно впечатляет, Кири.

Я фыркаю от смеха, услышав восхищение в низком голосе Джека.

— Теперь ты знаешь, почему я так разозлилась, когда ты обвинил меня в инциденте с криоморозильником.

Мы затихаем, наблюдая, как Колби использует свой шанс сбежать. Он выходит из стеклянной клетки и кружит по комнате в поисках оружия, доставая большой нож из ряда на стене. Его темп ускоряется, когда он открывает дверь внизу лестницы и поднимается по ней по две ступеньки, останавливаясь, когда достигает второй двери, ведущей в подвал. Когда он находит выход на первый этаж, я накладываю стрелу на тетиву и бросаю взгляд и коварную улыбку на Джека, прежде чем подняться и выглянуть.

Колби старается, чтобы его шаги не были слышны на деревянном полу, но я все равно слышу каждое движение его босых ног, когда он пересекает гостиную, входная дверь уже достаточно приоткрыта, чтобы он мог проскользнуть. Я откидываюсь назад, скрываясь из виду, когда он замирает на мгновение, дойдя до крыльца.

Через мгновение он бежит, как загнанный олень.

Я натягиваю стрелу, наблюдая, как Колби мчится по доскам, дикий и надеющийся, даже не касаясь ступенек крыльца, когда он спрыгивает и приземляется на траву, направляясь к тропинке. Он набирает скорость на небольшой поляне. Бежит, спасая свою жизнь.

Нога Колби со всей силы ударяется о капкан, металлические челюсти щелкают о его кости под звук крика.

Крики, наполняющие поляну, полны боли и отчаяния, Колби пытается осознать, что только что произошло, и справиться со своей болью. Я наблюдаю через прицел, как он хватает челюсти и тянет, завывая, когда они не отпускают его ногу. Заостренные железные зубы глубоко в ноге, вероятно, поцарапав кость, и у меня по позвоночнику пробегает волнение, когда я представляю момент, когда смогу увидеть повреждения вблизи. Когда Колби, кажется, понимает, что его усилия бесполезны, он поднимается на здоровую ногу и, прихрамывая, делает шаг вперед, а его оружие забыто среди хрустящих опавших листьев.

Я разжимаю пальцы и выпускаю стрелу.

Колби падает на колени с отчаянным криком. Я поворачиваюсь к Джеку, прикрывая рот рукой, безуспешно пытаясь заглушить смех.

— Кажется, я выстрелила ему в зад, — шепчу я, пока Колби продолжает вопить на краю поляны. Мы заглядываем за угол хижины и видим, как он корчится в агонии. Его рука болтается за спиной, пока он пытается понять, что делать со стрелой, торчащей у него между ягодиц.

— Точно туда, — говорит Джек. Колби отвлекается от стрелы и переключает внимание на тропинку, вскрикивая при каждом движении в тщетных попытках вырваться. — Впечатляющий выстрел.

— Спасибо. Думаю, это даже лучше, чем в тот раз, когда я одним выстрелом попала Майку Коннорсу в член и яйца, — отвечаю я, передавая лук Джеку. — Думаю, я должна избавить его от страданий.

Колби не ушел далеко, даже не скрылся из виду с поляны, пока тащился по тропинке. Он не слышит моего приближения, не понимает, что я прямо за ним, пока я не хватаюсь за цепь капкана и не дергаю. Он кричит, когда я упираюсь своим весом в его вес, сжимая ржавые звенья через плечо, когда я поворачиваюсь к коттеджу и тащу его обратно на поляну. Джек выходит на крыльцо и наблюдает за нашим продвижением, его руки вынимаются из карманов и сжимаются в напряженные кулаки, а взгляд становится смертоносным, когда Колби удается ударить меня по ногам свободной ногой. Череда оскорблений и непристойностей, которые Колби выкрикивает в мой адрес, лишь затмевают ауру другого убийцы среди нас. Джек почти дрожит от ярости, когда подходит на несколько шагов ближе, но резко останавливается, когда я вскидываю руку и одариваю его безмятежной улыбкой.

— Ты действительно медленно учишься, не так ли, мистер Кэндимэн, — говорю я, бросая цепь и доставая охотничий нож, пристегнутый к поясу. Я поворачиваюсь к Колби, когда он пытается отпихнуть меня, подтягиваясь на бедре назад и завывая от боли, когда стрела вонзается в землю. Слезы прокладывают горячие дорожки по его коже. С его дрожащих губ срывается череда просьб, клятв и отчаянных молитв. — От меня не уйти.

Я делаю выпад вперед. Колби бьет именно так, как я знала.

Мой клинок встречается с его внутренней частью бедра. Я глубоко ввожу его, перерезая бедренную артерию. Когда я вынимаю нож, кровь хлещет мощными струями, пропитывая его тонкие брюки.

Не теряя времени, я опускаюсь на колени, Колби сжимает бедро, пытаясь остановить кровотечение.

— Ни одной женщине больше никогда не придется молить тебя о пощаде, — шепчу я, вонзая нож в гортань Колби, заглушая его крики. Его безуспешные попытки вдохнуть вибрируют в моей руке. Через мгновение, которое кажется слишком коротким, эти попытки затихают, и Колби обмякает на моем ноже.

Когда Колби замирает, я вытаскиваю нож из его горла в потоке крови, вытираю заточенную сталь о его рукав, а затем кладу его рядом с собой на землю, восстанавливая дыхание. Эйфория разливается по моим венам с каждым ударом сердца. Адреналин. Доминирование. В послесвечении чувствуется облегчение, словно заноза, вытащенная из плоти. Но в тот момент, когда руки Джека обхватывают меня, я понимаю, насколько лучше, когда он здесь. Я хочу большего, и только он может дать мне это.

— Lille mejer… — шепчет он, прижимаясь губами к моей шее. У меня перехватывает дыхание, когда его ладонь скользит по моей куртке, медленно перемещаясь на грудь, и мои соски заостряются, упираясь в слои одежды, которые внезапно кажутся слишком плотными. Рука Джека продолжает двигаться вниз, пока не нащупывает мою киску. Я наклоняюсь навстречу его прикосновениям, отчаянно нуждаясь в трении. Для большего. — Интересно… Если я просуну пальцы в твои трусики, найду ли я твою киску мокрой и отчаянно желающей наполниться?

Стон слетает с моих губ, когда Джек отстраняется, звук, который превращается в звук потребности, когда я слышу, как расстегивается пряжка его ремня и опускается молния.

— Почему бы тебе не проверить?

Джек проводит пальцем по моему бедру, расстегивает ремень и пуговицу моих походных брюк, а затем грубыми и нетерпеливыми рывками стягивает их вниз. Еще через мгновение пирсинг на головке его члена прижимается к моему входу, и он входит в меня одним грубым толчком.

— Как я и предполагал. Чертовски мокрая.

— Только потому, что ты смотрел, — шепчу я, когда он выходит и входит в меня до предела, его рука обхватывает мою талию, и он бросает меня вперед на руки. Мои пальцы впиваются во влажную землю, а Джек обхватывает плоть моих бедер и делает толчок, один удар за другим, каждый — долгое скольжение его члена, так что я чувствую каждую ступеньку лестницы гвоздиков, тянущихся по нижней стороне эрекции. Изогнутый стержень на головке члена воспламеняет каждый нерв, каждую глубокую потребность и темную фантазию. Пальцы Джека обхватывают мой клитор и дразнят, надавливая и отстраняясь до легкого прикосновения, вызывая стоны. Но именно его слова подталкивают меня к оргазму.

— Посмотри, что ты наделала, — говорит он, наклоняясь вперед, чтобы прижаться губами к моему уху, его мощное тело накрывает мое. Ритм его толчков не прерывается. — Медвежий капкан у него на ноге. Стрела в его заднице. Повсюду кровь. Что ты чувствуешь по поводу жизни, которую ты только что забрала?

— Удовлетворение… — прохрипела я сквозь восторг от каждого карающего толчка. — Я чувствую… удовлетворение.

— Что еще? Ты что-то скрываешь, Кири.

Рука Джека обхватывает мое горло, и я сглатываю. Мой пульс бьется о его ладонь. Впервые я осознаю, в какой опасности нахожусь. Все улики, которые у меня есть на Джека, находятся здесь, в этой хижине. В моем морозильнике лежит половина тела. Я только что убила человека. И теперь Джеку нужно только надавить, и я буду бессильна помешать ему, чтобы покончить со всем и уйти.

Это возбуждает.

Мое надвигающееся освобождение начинает зарождаться внутри, мои самые глубокие мышцы напрягаются, мои нервы загораются, как взорвавшиеся звезды.

— Я чувствую себя неукротимой… Бессмертной. Как человек, который заслуживает того, чтобы его боялись.

Джек одобрительно хмыкает мне в ухо. Его толчки замедляются до длинных, плавных скольжений члена. Он держит меня на грани оргазма, который готов прорваться через каждую клеточку моего тела.

— Я никогда не видел ничего прекраснее твоей улыбки, когда ты тащила Колби обратно с тропинки. И я никогда не хотел никого так отчаянно убить, как тогда, когда подумал, что он может ранить тебя, когда будет сопротивляться. Но ты права, lille mejer. Ты неукротима. В тебе есть и тепло солнца, и разрушение его всепоглощающего огня, — говорит он и отпускает мое горло, погружая член так глубоко в мою киску, как только может, пока я не буду уверена, где кончается он и начинаюсь я. Джек прижимается к моему клитору, и я стону его имя, как молитву. — И это мои прикосновения заставляют тебя дрожать. Мой рот на твоей киске, который заставляет тебя умолять. Мой член, зарытый в твоей пизде, заставит тебя стонать. Моя сперма, которая будет стекать по твоим ногам. Скажи мне, что я единственный, кого ты хочешь. Единственный, кто может устоять в твоем пламени, пока ты сжигаешь весь мир.

Слова Джека оседают в моей груди, как падающий снег. Я чувствую их хрустальное прикосновение, когда они охлаждают тьму моих самых глубоких страхов.

— Это всегда будешь только ты, Джек, — шепчу я. — Неважно, куда ты пойдешь и что будешь делать. Ты единственный, кто мне нужен.

Наступает мгновение тишины. Я слышу каждый шорох ветерка в свернувшихся листьях, которые цепляются за ветви, тянущиеся над нами. Я могу сосчитать каждый удар своего бьющегося сердца.

Когда этот момент проходит, ритм толчков Джека возобновляется. В нем чувствуется отчаяние, потребность, словно все то, что мы не можем сказать друг другу, подталкивает нас к краю пропасти. Его пальцы кружат по моему клитору, его прикосновения скользкие от моего возбуждения, его другая рука вцепилась в мое плечо для опоры, пока он жестко трахает меня.

— Ты уничтожаешь каждую унцию моего контроля, — ворчит Джек позади меня, ослабляя движения на клиторе, когда чувствует, как я сжимаюсь вокруг его эрекции. — Я хочу трахать тебя до тех пор, пока ты не будешь умолять меня прекратить заставлять тебя кончать.

Прерывистое дыхание обжигает мою грудь, когда он безжалостно толкается.

— Я… не думаю… что когда-нибудь смогла бы, — говорю я, отрывая одну руку от земли ровно настолько, чтобы схватить предплечье Джека в бессловесной мольбе о трении. Он потирает клитор размашистыми кругами, и я стону, снова обретая устойчивость, когда мир, кажется, кружится вокруг меня. Моя киска сжимается от каждого глубокого толчка, и я кончаю, освобождение омывает меня, когда я выкрикиваю имя Джека.

Джек замедляется лишь на мгновение, его прикосновения становятся легче, когда он проводит меня через каждую секунду экстаза. Когда я готова рухнуть бескостной грудой плоти на холодную землю, длинные, раскачивающие толчки возобновляются, нарастает ритм.

— Ты же не думаешь, что когда-нибудь стала бы умолять меня прекратить заставлять тебя кончать, хмм? — Джек шепчет мне прямо в ухо, его голос — темное и соблазнительное оружие. — Ты бросила вызов, доктор Рос? Это прозвучало почти как…

Боже мой.

Я пытаюсь составить хоть какой-то связный ответ, но слова не хотят складываться в предложения на моем языке, особенно когда грубая ладонь Джека скользит по моей ягодице в теплой ласке.

— Я задал Вам вопрос, доктор Рос. Но если Вы не собираетесь отвечать, — говорит он, когда его ладонь покидает мою кожу, — я с удовольствием разрумяню Вашу идеальную задницу, пока Вы не ответите.

Сильный шлепок ударяет по моей коже, и я наклоняюсь вперед с воплем, переходящим в тихий стон. Рука Джека сглаживает жжение на моей плоти, пока он скользит во мне.

— Все еще не отвечаешь?

Я прикусываю губу, ногти впиваются в землю, и я качаю головой.

Еще один шлепок по моей заднице, и я вскрикиваю, когда моя киска сжимается вокруг члена Джека. В глубине моей души нарастает боль. Еще. Я хочу еще. Больше и больше, пока я не смогу даже думать о том, чтобы умолять, пока не потеряю рассудок и единственное, что будет существовать — это я и Джек. Пока весь мир не исчезнет.

Джек откидывается назад, его ритм ровный, пока он одной рукой обхватывает мою талию.

— Я с таким нетерпением ждал возможности увидеть на твоей коже такой красивый оттенок красного.

Раздается еще больше шлепков, их жжение смягчается ласками Джека, боль неотличима от удовольствия от его глубоких толчков. Каким бы ни был вопрос, он давно забыт, пока он трахает меня, заполняя своей длиной. Моя киска набухла от ноющей потребности, моя плоть горит под его ладонью. Джек держит меня на грани, иногда прерываясь от ударов, чтобы нежно провести ладонью по моему клитору, а затем вернуться и еще раз шлепнуть меня по заднице.

В какой-то момент мои стоны складываются в одно слово: пожалуйста.

На мгновение движения Джека замедляются, когда он проводит ладонью по моей пылающей коже.

— Мне кажется, я никогда не слышал ничего столь же сладкого, как твоя мольба, лепесток. Скажи это еще раз.

Я даю Джеку именно то, что он хочет.

С моих губ срывается череда просьб. Я умоляю его довести меня до оргазма, который уничтожит меня. Я прошу, чтобы он взял каждую частичку меня. Чтобы он заполнил меня до тех пор, пока из меня не будет капать его сперма.

Дикий рык наполняет поляну, когда Джек наносит мне сокрушительные удары. Мои пальцы сжимают пучки травы. Звезды разбиваются вдребезги перед моим взором. Моя голова наполняется ударами сердца. Джек кончает мгновение спустя, его толстая и усыпанная гвоздиками длина проталкивается так глубоко, как только может, член пульсирует, проникая в меня.

Мир оглушен давлением, сердцебиением и прерывистым дыханием. И Джек остается там на долгое время, пока мы переводим дыхание, пока внезапный холод не заставляет меня вздрогнуть. Натянув трусы и штаны, Джек поднимает меня на ноги.

— Я немного не в себе, — говорю я, глядя на пятна грязи и травы на ладонях и под ногтями.

— Ты мне нравишься такой, — отвечает Джек, опускаясь передо мной на колени, чтобы надеть мои трусики. Он замирает, когда сперма стекает по моей внутренней стороне моих бедер. Его прикосновения вызывают благоговение, когда он скользит по блестящему возбуждению, размазывая его по моей коже. Он набирает немного на палец и вводит его обратно в мою киску. — Мне это очень нравится.

— Вы такой развратный, доктор Соренсен, — говорю я с ухмылкой.

— И тебе это нравится.

Мое сердце тяжело бьется, и я отвожу взгляд от Джека, пока он поправляет мои трусики на попке и бедрах, а затем брюки. Мои мысли прикованы к хижине, к ящику в подвале. Мой разум настолько поглощен страхом, который я загоняла в самые темные углы, что я не замечаю, как Джек наблюдает за мной, пока он не поднимается на ноги.

— Кири…? Что случилось?

— Ничего, — отвечаю я с легкой улыбкой. Джек не кажется убежденным моей первой попыткой, поэтому я стараюсь немного сильнее и улыбаюсь еще шире. — Ничего, правда. Я просто получила сообщение от доктора Кэннона перед твоим приходом. Я должна была встретиться с ним сегодня днем, но он перенес встречу на утро. Он сказал, что это срочно, — говорю я, глядя на часы, и моя слабая ухмылка рассеивается. — У меня не будет времени, чтобы переодеться. Если я не уйду в ближайшие несколько минут, я не уверена, что успею вовремя.

Джек хмурится.

— Он не может подождать? — когда я качаю головой и пожимаю плечами, Джек хмурится еще сильнее. — Напиши мне, как только доберешься до своего офиса. Мне не нравится мысль о том, что Хейс будет ошиваться поблизости без меня рядом. Я могу позаботиться об этом, — предлагает Джек, кивая в сторону тела. Злая ухмылка рассеивает беспокойство, которое всего мгновение назад омрачало его выражение лица. — Я бы хотел взять несколько сувениров.

— Вообще-то, это было бы здорово. Если ты не против, упакуй мой лук и положи его в подвал, когда ты это сделаешь, я приведу в действие ловушки.

Джек кивает, и я отворачиваюсь, прежде чем он сможет прочитать что-то еще в моих глазах. Мы работаем молча, Джек чистит мои стрелы и нож, а я расставляю ловушки по периметру поляны. Когда мы заканчиваем, мы стоим лицом друг к другу рядом с телом Колби, его безжизненные глаза устремлены в небо.

— В подвале есть оборудование, если понадобится, — говорю я, мое сердце так сильно колотится о грудину, что я уверена, оно впечатает мои страхи в кости. Между бровями Джека мелькает складка, его взгляд падает на румянец на моих щеках.

— Ты уверена…

— Там есть еще кое-что. В подвале. Для тебя, — говорю я. Джек наклоняет голову, его глаза сужаются. Я протягиваю планшет в его сторону, и он неуверенно берет его. Когда он поднимает глаза, моя выжидательная улыбка становится кривой и лукавой. — Это не ловушка, обещаю. Я не могу запереть тебя, если у тебя есть это.

Взгляд Джека снова падает на планшет, и прежде чем он успевает спросить, я сокращаю расстояние между нами, приподнимаясь на цыпочки, чтобы прижаться губами к его губам.

И в кои-то веки время замедляется в самый подходящий момент.

Я чувствую каждый вздох. Наслаждаюсь каждым миллиметром кожи, которая поглощает мое прикосновение, когда провожу одной рукой по шее Джека. Я вдыхаю аромат ветивера, теплый и успокаивающий. Вкус его губ, нежную ласку его языка. Прохладу его кончиков пальцев, когда они проводят по моей щеке и запутываются в волосах. То, как его рука ложится на мою спину, чтобы прижать меня к себе. Как будто меня лелеют. Как будто это мог бы быть мир, в котором он не отпускал бы меня.

Но он отпускает, и время снова вступает в свои права.

— Пока, Джек, — говорю я, позволяя своему прикосновению исчезнуть с самой лучезарной улыбкой, на которую только способна. Джек, должно быть, собирает кусочки воедино, потому что он не озвучивает свои вопросы. Он вообще ничего не говорит, на самом деле. Он просто долго смотрит в сторону хижины, а затем снова переводит взгляд на меня.

Я делаю глубокий вдох.

А потом ухожу.

Я стараюсь не оборачиваться, но когда я дохожу до начала тропинки, ничего не могу с собой поделать. Я останавливаюсь и, оглянувшись через плечо, вижу, что Джек наблюдает за мной с непроницаемым выражение лица. Он такой, каким я всегда хотела бы его представлять. Красивый и свирепый. Мой ангел мести, за спиной которого стоит моя хижина, все ее секреты в подвале, моя добыча лежит у его ног.

— Спасибо, Джек, — говорю я. В моей улыбке и глазах есть мягкость. Я чувствую это, так же как чувствую жжение слез, подступающих к горлу.

Бросив взгляд, достаточно долгий, чтобы запомнить навсегда, я оставляю Джека позади.

Затем скрываюсь из виду и бегу.

Почти полмили по извилистой, заросшей корнями тропинке обратно к небольшой поляне, где обе наши машины припаркованы недалеко от лесовозной дороги. Мой Land Rover едет по гравийной дороге так быстро, как только я осмеливаюсь, и через несколько минут я уже на шоссе, направляюсь обратно в Вествью.

Через двадцать минут я уже у дома Джека.

Корнетто следует за мной по пятам, пока я поднимаюсь по лестнице, стараясь сохранять спокойствие, несмотря на то, что мои внутренности сжимаются с каждой секундой. Захожу в свободную спальню, где есть стол, и настраиваю мой рабочий ноутбук, входя через университетский VPN. Затем открываю мой личный ноутбук и ставлю его рядом с рабочим, где, как я знаю, мое тело будет служить барьером для камеры, спрятанной в углу комнаты.

Я делаю минимум движений, пока взламываю систему безопасности Джека и записываю себя и другие комнаты дома. Затем я настраиваю несколько рабочих писем, которые будут отправлены в произвольное время в течение следующих нескольких часов, прежде чем я устанавливаю курсор мыши на джойстик. Когда все готово, я беру на себя управление камерой и ставлю видео себя на циклическое воспроизведение. Это не самое идеальное алиби, но оно должно сработать.

Я поворачиваюсь к Корнетто, чей хвост бьется об одеяло на кровати для гостей.

— Пожелай мне удачи, Корндог.

Напоследок погладив и поцеловав его в голову, я оставляю Корнетто охранять дом в одиночестве.

Я еду по боковым улицам к своему дому, зная, что на этом маршруте нет камер. Когда я приезжаю домой, я паркуюсь в гараже на заднем дворе, затем иду через двор к дверям внутреннего дворика. В доме тихо и спокойно, его интерьер одновременно приветлив и чужд мне. Там, где дом Джека кажется однотонным, мой дом пестрит цветами и узорами. Яркие картины и увеличенные фотографии дикой природы смешиваются с сувенирами, которые я приобрела во время летних полевых исследований. Но почему-то сейчас это похоже на музей. Даже несколько дней другой жизни сделали дни моего одиночества здесь воспоминанием.

— Лучше заново привыкнуть, — говорю я себе.

Я останавливаюсь перед фотографией в гостиной. Это одна из фотографий, сделанных в рамках программы «помечены и выпущены», над которой я работала, поддерживая исследования профессора о поведении рыси. Мы усыпили кошек и надели на них радиоошейники, чтобы составить карту их территорий и взаимодействий. На фотографии я улыбаюсь в камеру, моя рука лежит на плюшевой шерсти спящего самца. Ошейник был настроен на то, что через пять лет он порвется. Где-то, если он все еще жив, эта рысь сейчас свободна от нас, охотится, сражается и живет без нашего пристального присмотра.

Если я добьюсь успеха, то же самое будет и с Джеком. Он сможет отправиться туда, куда захочет, без угрозы со стороны Хейса или моей горы улик, мешающих ему осуществить задуманное. И на этот раз я не буду преследовать его по пятам.

Я проверяю часы, пока выполняю следующие шаги. Взять пистолет из оружейного сейфа. Написать Джеку. Послать сообщение Хейсу.

Я уже собираюсь свернуть в подвал, когда что-то ударяет меня в спину.

Я падаю на пол, оглушенная. Такое ощущение, что под кожей ползают осы и жалят мой мозг. Зубы стиснуты, тело дрожит. Боль прекращается так же внезапно, как и началась, но я слишком потрясена, чтобы двигаться.

А если бы и смогла, то уже слишком поздно.

Мокрая тряпка зажимает мне нос и рот. Я пытаюсь задержать дыхание и бороться, но это неизбежно. Один вдох сладкого аромата цитрусовых и ацетона, и у меня кружится голова.

— Все будет хорошо, Изабель, — говорит мужской голос, перекрывая мой слабый стон. — Просто поспи.

21. СОСУДЫ

Джек

В домике тихо. Окружающий лес шепчет приглушенными голосами. Слышно щебет лесных дроздов, опоздавших на миграцию. Шорох белок в густом подлеске. Я укладываю стрелы и блочный лук⁴¹ в чехол, оценивая оружейный вкус Кири.

Когда я смотрю на открывшуюся тропу, во мне пробуждается настойчивое желание последовать за ней, образ того, как она уходит, оставляет неизгладимое впечатление, и я бросаю раздраженный взгляд на мертвое тело у моих ног.

Первый раз у меня такое, когда избавление от тела становится неудобством.

Я кладу планшет на безжизненную грудь Колби и проверяю время на своем телефоне, устанавливая будильник, который оповестит меня через двадцать минут — время, необходимое Кири для того, чтобы добраться до университета на встречу.

Убирая телефон в карман, я оглядываю лесной пейзаж и понимаю, почему ей здесь нравится. Уединение, неприкосновенность частной жизни. Дикая природа, которую можно изучать. Сентиментальная привязанность к хижине, в которой жили её отец и семья.

Ей будет трудно отказаться от этого.

Обвязав веревку вокруг лодыжек Колби и закрепив узел, я кладу чехол с луком рядом с планшетом на его груди и перемещаю его к передней части хижины, где перетаскивание отрезанных частей тела будет менее хлопотно.

Как только я перенесу его всего в подвал, можно будет начать процесс удаления плоти. Признаюсь, прошло слишком много времени, и моя кровь стынет в жилах в предвкушении.

Я спускаюсь туда, чтобы найти ножовку, и обязательно беру планшет. Не то чтобы я не доверял своему прекрасному маленькому жнецу, но всегда нужно быть готовым к сюрпризу в подвале. Особенно, когда моя лисица, как известно, имеет тенденцию оставлять рандомные части тел в моей еде.

Когда я открываю дверь, мой взгляд падает на стеклянную перегородку, занимающую половину пространства.

Каким, блять, образом она смогла спустить сюда стеклянную клетку?

Изобретательность конструкции поражает, от её ужаса захватывает дух.

И я понимаю, что это комната для убийств Кири.

Морозильная камера в углу привлекает моё внимание, и я прохожу мимо многочисленных блестящих инструментов вдоль стены, направляясь к ней, а также к письму, написанному от руки, которое я замечаю на крышке устройства. Я беру письмо в руки, узнавая чернила своей ручки и бумагу.

Дорогой Джек,

Все, что здесь есть, — это всё, что у меня есть от тебя.

Я думала, что будет больно отдавать эти вещи. С того момента, когда мы впервые встретились в моём доме, я цеплялась за каждую частичку тебя, которую могла найти. Я знаю, ты не думаешь, что спас меня в тот день. Возможно, ты и прав, но не в том смысле, в котором ты думаешь. Ты дал мне шанс спастись. Осознавал ты это или нет, Джек, но ты стал мне опорой, благодаря которой я перестроила свою жизнь.

Может быть, именно поэтому мне не больно возвращать эти частички тебя обратно. Потому что теперь я могу постоять за себя сама. Когда я убираю эту опору, мне нравится жизнь, которую я построила. Возможно, это жизнь — не мечта каждого, но она моя, и я такая, какой хочу быть. И я хочу разделить свою жизнь с тобой. Настоящим тобой, а не тем человеком, которого, как я думала, я знала по тем кусочкам, которые ты оставил после себя, и моментам, которые мне удалось украсть.

Поэтому я говорю тебе всё это с легким сердцем. Я не настолько наивна, чтобы думать, что ты просто не возьмёшь их и не исчезнешь. Я знаю, что ты намерен покинуть Уэст Пейн, Джек. Я обещаю, что на этот раз не последую за тобой. Я могу только надеяться, что то, что мы разделили, было для тебя таким же реальным, как и для меня.

Я создала образ ангела возмездия, который ворвался в мою жизнь холодным ветром в мой самый темный час. Я хотела уничтожить человека, которого встретила после многих лет наблюдения из тени. И я люблю человека, которого узнала, пытаясь сжечь тебя дотла.

Я люблю тебя, Джек Соренсен. Ты единственный мужчина, которого я когдо-либо любила. Единственный, кого я когда-либо буду любить.

Навеки твоя,

Lille Mejer

Я складываю письмо медленно и обдуманно, выравнивая углы, чтобы они точно совпадали, а затем рассеянно провожу пальцем по сгибу. В желудке возникает жжение, когда взгляд скользит по предметам, которые она разложила рядом с морозильником.

Я открываю папку из плотной бумаги. Внутри — вырванные страницы из журнальных статей. Фотокопии изображений из журнальных публикаций, автором которых являюсь я. Среди них несколько пресс-релизов, а также мелкие сувениры, такие как квитанции, стикеры для заметок, даже ручка — я смутно узнаю её, когда беру знакомый гладкий на ощупь предмет.

Среди вещей — одна из моих учебных программ, которую я преподавал во время защиты докторской диссертации в университете Ревери Холл в Эшгроуве.

Но моё внимание привлекает одинокий клочок бумаги. Сохранившийся в первозданном виде и заламинированный, я беру в руки чек из ресторан-бара кампуса Арли. Университет Ревери Холл. Оплачено наличными. Пеллегрино. Салат цезарь с курицей. Капучино.

Датировано днем, когда я убил Уинтерса.

Я упираюсь ладонями в край морозильника и ругаюсь про себя.

Мой маленький преследователь.

Кири следила за мной годами, наблюдала, собирала сувениры. И все это без моего ведома.

Сгорая от любопытства, я поднимаю крышку морозильника и обнаруживаю половину тела. Несмотря на то, что она запечатана в пластиковую пленку, я знаю, что это вторая половина Мейсона Дюмонта. Как одно из тех дружеских сердец, разбитых надвое, наше сердце — это труп, и она отдает мне свою отрезанную половину.

Она только что пожертвовала своим преимуществом.

Беспокойство покалывает мою кожу. Я проверяю телефон, ожидая, что на экране появится сообщение от Кири. Мой большой палец нависает над экранной клавиатурой, готовый набрать текст…

Я замираю.

Кири попросила меня прийти к ней в хижину. Она хотела, чтобы я был здесь. Один. Где я смог бы прочитать её письмо в уединении. Она дает мне время всё обдумать и проанализировать, но более того, она дает мне время побыть одному, чтобы принять решение.

Она не хотела произносить эти слова вслух, она чувствовала, что есть шанс, что я отвергну её предложение, отвергну её.

В большинстве случаев я могу имитировать эмоции, необходимые для того, чтобы влиться в общество, даже очаровывать людей. Я отточил манипуляции, чтобы самому скрываться под маской.

Но с Кири ее нет. Она видит безжалостного убийцу, бесчувственного монстра. Твою мать, она наблюдала за мной годами. Она видит всего меня — так неужели она не видит, что она значит для меня?

Я разворачиваю письмо и перечитываю его ещё раз, пытаясь расшифровать весь смысл.

Я знаю, что ты намерен покинуть Уэст Пейн, Джек.

Ей сообщили о моем переводе. Она просит меня остаться? Прощается ли она со мной? Неужели она позволит нам так легко расстаться?

— Блять! — я ударяю сжатым кулаком по морозильнику, разочарование действует мне на нервы.

Имитация чувств проста. Нюансы человеческих эмоций и чувств ставят меня в тупик, а Кири — самый, блять, сложный нюанс из всех.

Проводя пальцами по своим растрепанным волосам, я решаю, что Кири хочет именно этого. Она хочет, чтобы я был здесь, размышлял о нас и нашем будущем, а единственные моменты, когда я могу ясно мыслить — это когда я расчленяю тело.

Она, блять, наверное, тоже это знает.

Я обыскиваю подвал, пока не нахожу виниловую накидку и перчатки, а затем провожу следующие пятнадцать минут, методично и четко расчленяя Колби в процессе подготовки. Когда раздается сигнал будильника на моем телефоне, маленький кусочек гнева проникает мне под кожу.

Срываю перчатку и хватаю телефон, чтобы отправить ей сообщение: Позвони мне.

Через полминуты, когда она не отвечает, я решаю, что дал Кири достаточно времени. Я дал ей четкое указание написать мне, когда она приедет в университет. Мне не нужно, чтобы она давала мне больше времени.

Я пойду прямо к ней.

Пока что я использую полиэтиленовые пакеты Кири, чтобы упаковать конечности и туловище Колби, а затем убираю эти куски в морозилку вместе с половиной Мейсона. После быстро навожу порядок, планируя вернуться и сделать более тщательную работу.

Даже с учетом пробок на дорогах мне требуется менее двадцати минут, чтобы добраться до парковки Уэст Пейна. Ещё плюс ровно две минуты, чтобы добраться до её пустого офиса.

Я стою в дверном проеме, впитывая каждую деталь, свидетельствующую о том, что Кири сегодня ни разу не была в этой комнате. Отчаянный огонь разгорается в моей груди, пока я иду к кабинету доктора Кэннон.

— Где она? — требую я.

Хью поднимает взгляд от экрана компьютера, между его бровями появляется глубокая морщина.

— Прости, Джек, но про кого ты спраш…

— Кири… — я стискиваю зубы. — Доктор Рос. Она сказала, что у неё сегодня важная встреча с Вами.

Встав, он застегивает пуговицы пиджака, озабоченность отражается на его задумчивом лице.

— Должна была быть. Однако доктор Рос сказала, что ей нужно перенести встречу, что она неважно себя чувствует. Сегодня она работает из дома над некоторыми делами, — он опускает взгляд на экран и щелкает мышью. — Я получил от неё электронное письмо всего несколько минут назад…

Его голос затихает, когда я вылетаю в коридор.

Её дом — это мой дом.

И я был бы оповещен, если бы она туда пошла.

Я достаю свой телефон и проверяю записи. Там есть одна, сделанная примерно двадцать пять минут назад. Доступ к системе был получен с помощью моего логина. Адреналин устремляется в камеры моего сердца, когда я нажимаю на камеры, чтобы просмотреть комнаты.

Мои ноги резко останавливаются, когда я вижу её, сидящую за столом в одной из комнат для гостей.

Всё в данной ситуации не так. Почему она в другой комнате? Почему она солгала о встрече? Мои вопросы заканчиваются, когда я замечаю, как ее рука нависает над мышкой на столе, а затем всё исчезает.

— Твою же мать…

Я швыряю телефон в стену, с удовлетворением наблюдая, как он разлетается на части и падает на пол. Прижимаю руки к прохладному шлакоблоку, глаза закрываются, пока я пытаюсь думать, не обращая внимания на бешеный стук своего сердца.

— Джек…?

Подняв голову, я оглядываюсь и вижу Джой, нервно прижимающую к груди сумочку. Тишина отделения обволакивает меня, и я поворачиваюсь, чтобы встретиться с широко раскрытыми и обеспокоенными глазами, устремленными в мою сторону. Доктор Кэннон стоит у двери своего кабинета и пристально смотрит на меня.

Я отталкиваюсь от стены и делаю шаг к Джой.

— Дай мне свой телефон.

Она моргает.

— Я не понимаю. Джек, это на тебя не похоже. Что случилось?

Терпение иссекает, я чувствую, как слой моей придуманной маски сползает, и Джой замечает этот переход. В ее блестящих темных глазах появляется страх.

— Твой телефон, Джой, — говорю я сквозь сжатые челюсти. — Это ради Кири.

Она роется в своей сумке и протягивает телефон, её напуганный взгляд не отрывается от моего лица.

— Оу… С ней всё в порядке?

— Я собираюсь, черт возьми, убедиться в этом, — я беру устройство и включаю экран. — Пароль?

Её рот приоткрывается.

— Э-э… Один-два-три-четыре-пять-шесть.

Я ввожу код для подтверждения, затем хмуро смотрю на неё.

— Скажи доктору Кэннону, что мои дневные занятия отменяются.

— Конечно, Джек…

Без дальнейших объяснений я оставляю Джой и других моих коллег смотреть мне вслед с обеспокоенным выражением лица. Выхожу через запасной выход, чтобы быстрее добраться до парковки, и, усевшись за руль машины, делаю вдох-выдох, а затем использую телефон Джой, чтобы позвонить Кири.

Звонок сразу же попадает на голосовую почту.

Сжимая его в железной хватке, я мысленно прокручиваю её письмо, ища любые подсказки, которые я упустил. Несмотря на то, что Кири иногда бывает эмоционально неустойчивой, не похоже, чтобы она прекратила отношения между нами.

Она не уйдет. Она не убежит от меня.

Устанавливает видео с камер на постоянный повтор в моей системе безопасности… Обеспечивает себе алиби с помощи Кэннона… Заставляет меня быть занятым избавлением от тела…

Она тянет время.

Я вставляю ключи в зажигание и завожу машину.

— Проклятье. Она идет за Хейсом в одиночку.

Какого хуяона делает это без меня.

Она ведет себя импульсивно, подвергая себя опасности. Может, Хейс и не самый главный злодей, которого стоит бояться, но он достаточно не в себе, и мы не можем недооценивать его. Я провожу рукой по лицу, не зная, хочу ли я задушить её или поцеловать, когда найду.

Паника поднимается из недр какой-то дремлющей части моей души и начинает терзать меня.

Я найду её.

Объехав дорогу к дому, я еду прямо к последнему известному местонахождению Хейса. Он поселился в дешевом мотеле с тех пор, как приехал в Вествью. По словам частного детектива, которого я нанял для расследования дела бывшего агента, Хейс остановился в номере № 212 гостиницы Homestead Inn.

Хонды Хейса на парковке нет. Подходя к номеру, я сначала осматриваю окно, отмечая опущенные жалюзи, внимательно прислушиваясь к любым признакам движения внутри.

Затем я отступаю назад и ударяю дверь ногой. Она скрипит, но не открывается. Ругаясь, я врезаюсь плечом в хлипкую дверь и вваливаюсь в комнату, когда рама трескается, а защелка поддается.

Выпрямившись, я оглядываюсь вокруг в поисках признаков борьбы. Но их нет, не так ли? Кири была бы подготовлена. Она заманила бы его под ложным предлогом. Она охотилась бы за ним, как за одной из своих жертв, а затем накачала бы его седативным, подчинив себе в отдаленном месте.

Куда бы она его отвела? Не в свою хижину с комнатой для убийств, она хотела, чтобы я был там и не мешался под ногами.

Я роюсь в ящиках прикроватной тумбочки, просматриваю скудное содержимое шкафа. Пистолета нет. Она заставила бы его оставить оружие.

Заметив ноутбук в изножье кровати, я открываю устройство и просматриваю файлы. Одержимость приобретает совершенно новый, тревожный смысл, когда я открываю файл за файлом с изображениями Кири за все эти годы. Вскоре, однако, его нездоровая зацикленность на ней переходит на меня, где он копается в моем прошлом, чтобы связать меня с убийствами Молчаливого Убийцы.

И в какой-то момент озарения я понимаю, что Кири думала, что защищает меня от Хейса. В случае неудачи она прощалась со мной. Последнее совместное убийство. Последний жаркий момент. Передавая свою коллекцию, собранную на меня… и вещественные доказательства Мейсона Дюмонта.

Она освобождала меня.

Я срываю будильник с тумбочки и разбиваю его о стену. Тяжело дыша, смотрю вниз на разрушенный прибор.

Очевидно, я способен проявлять только две эмоции. Легкомысленную страсть и настоящую ярость.

Собравшись с силами, я разворачиваю ноутбук и углубляюсь в архивы Хейса о Кири и обнаруживаю документы о покупке дома детства Кири.

Как, черт возьми, частный детектив упустил это?

Я захлопываю крышку ноутбука и, прежде чем у меня возникнет искушение разбить и его об стену, сдерживаю эту потребность в насилии и прячу его под мышку, забирая с собой, когда выбегаю из комнаты.

Необходимо установить игровое поле. Разместить фигуры по местам. Необходимо соблюдать правила.

Отъезжая от гостиницы Homestead Inn, я звоню в местное отделение полиции и сообщаю, что доктор Кири Рос пропала. Я не рассчитываю на действия властей, это контрмера.

Нам понадобится несколько таких мер.

Если Кири узнает, что Хейс владеет домом её семьи, она захочет вырвать его ещё бьющееся сердце. Когда я найду их, я, блять, позабочусь о том, чтобы она это сделала.

Поэтому туда я и еду. Без пистолета. Без какого-либо ножа. Какой-либо удавки или физического оружия.

Оно нам не понадобятся.

Мы и есть оружие.

22. ПАДЕНИЕ

Кири

У меня болит шея, мышцы и сухожилия слишком долго были растянуты под тяжестью моей наклоненной вперед головы. Тошнота скручивает мой желудок, и я стону.

Я открываю глаза, но тут же закрываю их, как только мой мозг, одурманенный наркотиками, осознает окружающую обстановку.

— Нет, — шепчу я. Желчь подступает к горлу, но мне удается сдержать ее. — Нет.

— Это всего лишь воспоминание, — сказал однажды Джек. — Это всё нереально.

Я делаю несколько глубоких вдохов и выпускаю их тонкой струйкой воздуха между сжатыми губами.

Он прав. Это всего лишь воспоминание.

Я снова открываю глаза.

— Это реально, — говорю я.

Мои глаза наполняются слезами, в то время как они мечутся по пустой гостиной дома моего детства.

Я напрягаю свои запястья и лодыжки, чтобы освободиться от стяжек, привязывающих меня к деревянному стулу в центре комнаты, но они как будто не слушаются, ослабленные хлороформом. Глубокие вдохи наполняют мою грудь, пока я пытаюсь вывести препарат из организма. Я хнычу, переводя взгляд на потолок, подальше от кремового ковра, который заменил тот, что когда-то впитал кровь и битое стекло. Он выглядит точно так же, каким я его помню.

Гудящая боль отдается в ушах, когда моё сердце начинает работать, преодолевая остаточное облако снотворного.

— Отпустите меня, блять, — кричу я в кажущийся пустым дом, грохоча стулом. Мой язык кажется слишком толстым во рту, и я нечетко выговариваю слова. Пластик царапает мои запястья, когда я направляю все свои оставшиеся силы на выкручивание рук в тщетной попытке освободиться.

— Прости меня за это, Изабель.

Хейс входит в комнату из кухни. Он выглядит так, словно ему и правда жаль. Но в то же время он выглядит решительным. Какой бы план он ни привел в действие, он намерен довести его до конца.

— Вы, блять, ударили меня электрошокером. И накачали меня наркотиками. Вашего сожаления даже близко недостаточно.

Дыхание вырывается из моей груди, пока Хейс медленно сокращает расстояние между нами, в его руке бутылка воды. Он специально открывает запечатанную крышку, чтобы показать мне, что к ней не прикасался. Мне противна мысль о том, что он подносит её к моим губам, как отец подносит к губам ребенка, но я отчаянно хочу пить. Я выпиваю половину бутылки, глядя на него всё это время.

— Знаю, что это кажется излишним, — говорит Хейс, вытирая капли с моего подбородка. — Но поверь мне, когда я говорю, что это для твоей собственной безопасности и безопасности многих других.

— Сейчас я совсем не чувствую себя в безопасности, мистер Хейс, — рычу я, натягивая путы до тех пор, пока моя кожа начинает пылать. — Вы должны отпустить меня.

Его взгляд скользит по моему лицу с покровительственным выражением сочувствия. Я почти могу прочитать его мысли по его серо-голубым глазам. Бедная девочка, она даже не знает, какой путь ей предстоит пройти.

Толстый палец Хейса проводит по моей щеке, и я вздрагиваю.

— Боюсь, я не могу этого сделать, Изабель. Это единственный способ выманить его из укрытия.

Чернота съедает границы моего зрения, и я закрываю глаза, пытаясь замедлить дыхание.

Сосредоточься. Оставайся прямо здесь.

Когда я открываю глаза, я приковываю их к Хейсу, единственному, кто может удержать меня от погружения в прошлое. Темнота рассеивается, но её присутствие ощущается, как угроза далекой бури.

— Вывести кого на чистую воду, мистер Хейс? Молчаливого Убийцу? Удачи Вам в этом.

— Джек не Молчаливый Убийца, — говорит Хейс, закручивая крышку на бутылке с водой и отворачиваясь.

— Да ладно, правда что-ли. Я говорила Вам об этом всё это время.

— Джек — это Призрак Три-Сити.

На мгновение наступает тишина, а затем комнату наполняет мой недоверчивый смех.

— Это безумие, мистер Хейс. Какой, на хрен, призрак Три-Сити? Господи Иисусе. Вы только что похитили женщину, чтобы поймать призрака?

Хейс ставит бутылку на пол и берет складной стул, прислоненный к стене, чтобы сесть напротив меня. Его внимание привлекает что-то на полу за моим левым плечом. Я поворачиваюсь, насколько могу, и провожаю его взглядом до широкого монитора и черного ящика на ковре, на экране которого отображаются записи с девяти различных камер, включая ту, под которой мы находимся.

Когда Хейс оглядывается на меня, он опирается предплечьями на колени и переплетает пальцы.

— Я понял, что мы ошиблись, когда просмотрел записи одного из баров в центре Эшгроува. The Scotsman. Мы отслеживали нескольких потенциальных подозреваемых, все они занимались строительным бизнесом. Один из них был разнорабочим, который часто посещал бары в центре города, и The Scotsman был его любимым.

Я сглатываю, дымка хлороформа рассеивается с каждым выбросом адреналина, проходящим через мое сердце.

— Итак, Вы хотите сказать, что знали, за кем охотились, и куда он пошел, но не поймали его. А потом он убил мою семью и чуть не убил меня. И, что самое удивительное, всё это не имеет никакого отношения к Джеку. Правильно?

— Изабель…

— Кири, ради всего святого…

— Ты же знаешь, что в ФБР всё не так просто, Кири. Есть процедуры, которым нужно следовать, и потенциальные альтернативные подозреваемые, которых нужно исключить. Профайлеры⁴² знали, что мы ищем бродягу, из тех, кто не задерживается в одном месте дольше нескольких дней. Кого-то c паранойей, стремящегося оставить минимальный след. Но я был уверен, что знаю, кто это. Тревор Уинтерс, — говорит Хейс, качая головой и отводя взгляд через гостиную туда, где когда-то на полу лежали тела моих родителей. Он словно теряется в воспоминаниях, его голос становится тише, когда он говорит: — Уинтерс был главным подозреваемым. Мы получили информацию, что человек, подходящий под его описание, остановился в мотеле Treasure. ФБР собиралось провести там обыск. Я убедил своего босса, что у меня есть альтернативный план — что нужно устроить ловушку в наиболее вероятном месте его охоты. Его видели в The Scotsman, куда студенты колледжа любили ходить за дешевыми напитками, и я попросил сотрудников устроить там банальный вечер с недорогим алкоголем, чтобы привлечь местных ребят. Но Уинтерс не пошел в The Scotsman в тот вечер, и команда все равно совершила налет на отель.

Когда Хейс снова обращает на меня внимание, в его глазах читается и раскаяние, и убежденность.

— Я был уверен, что облава спугнула его, — говорит он. — Казалось очевидным, что мы прогнали Молчаливого Убийцу из города, что он изменил свои планы, чтобы оставаться незамеченным. Я продолжал выискивать его следы, хоть что-нибудь, что могло бы подсказать мне, где он находится. Но только приехав сюда, я понял, что ускользало от меня все эти годы. Дьявол крылся в деталях. Доктор Соренсен.

Хейс достает из кармана пиджака несколько черно-белых фотографий. Это зернистое изображение человека в очереди в баре, снимок, сделанный с видеокамеры. Даже несмотря на плохое разрешение и отсутствие цвета, я сразу узнаю Джека.

— Седьмое сентября, тот же год, когда на вас напали, — говорит Хейс. Он показывает мне ещё один снимок. Потом ещё один. И ещё. Джек присутствует на каждом из них. — Тринадцатое сентября. Четырнадцатое сентября. Пятое октября.

Хейс вручает мне последнюю фотографию. На ней я вижу ещё одно знакомое лицо в профиль на переднем плане, а Джек сидит за несколькими столиками от него.

Тревор Уинтерс. Молчаливый Убийца.

Не реагируй. Он наблюдает. Ему нужно подтверждение того, что его теории верны.

Пот проступает на моих бровях и затылке. Я сгибаю и разжимаю пальцы ног в ботинках. Я впиваюсь ногтями в потертые деревянные подлокотники.

Вещи, которые можно потрогать, они реальны. Тот человек на фотографии мертв. Джек предоставил тебе доказательство. Его последние останки — сокровище в твоей хижине.

Холодные нотки в моем голосе удивляет даже меня, когда я говорю: — Переходите к сути дела, мистер Хейс.

— После того, как ты вышла из приемной семьи и сменила имя, я следил за тобой, просто чтобы убедиться, что с тобой всё в порядке. Но когда в районе колледжа Три-Сити стало происходить всё больше новых исчезновений мужчин, которые, казалось бы, практически не имели общей связи, их тела так и не были найдены, и всё это в широком радиусе вокруг тебя, я начал верить, что неуловимый Убийца всплыл на поверхность. Когда я услышал об исчезновении в университете, это было слишком близко. Я начал проверять всех, кто был как-либо связан с тобой. Представь моё удивление, когда я просмотрел все улики, собранные мной по Убийце, и нашел Джека Соренсена на видеозаписях из The Scotsman.

— Что именно это должно доказывать? Что Джек жил в том же городе, что и я, и у него была обычная жизнь? Я уже знала это. Это ничего не доказывает. Кроме того, Джек был в университете Уэст Пейна до меня.

Хейс откинулся в кресле, убирая фотографии во внутренний карман пиджака.

— Сначала я подумал, что, возможно, мы все это время искали ложный профиль Убийцы. В этом был смысл. Джек — гений. Он мог бы замести следы, действуя двумя разными способами в Эшгроуве — одним, чтобы заманить нас, возможно, даже скинуть вину на бродягу, а другим — для жертв, которых он действительно хотел забрать. Но настоящее объяснение гораздо проще, не так ли. Было два серийных убийцы.

— Я не понимаю, — говорю я.

— Джек убил Уинтерса, Молчаливого Убийцу. Как только угроза его территории была устранена, он пошел дальше. Возможно, сначала он даже не понял, что ты выжила. Но когда ты появилась в Уэст Пейне все эти годы спустя, это была возможность, от которой он не мог отказаться. И всё это время он убивал в районе Три-Сити, развлекая себя, пока не получил от тебя всё, что хотел.

— Это теория, для которой у Вас нет доказательств. А теперь Вы, блять, похитили меня и из всех гребаных мест, притащили сюда, — говорю я, окидывая диким взглядом свое окружение, прежде чем перевести взгляд на Хейса. — Что Вы собираетесь делать со мной, когда он не появится, а? Убьете меня в доме моего детства?

— Я знаю, что тебе сейчас тяжело, но Джек не сможет устоять перед параллелью. И на этот раз нет никаких препятствий. Нет никакой волокиты. Некому усомниться в доказательствах, которые лежат прямо перед нами. На этот раз мой план не провалится.

Мои брови напряжены и сведены, когда я опускаю голову и закрываю глаза. Я знаю те части моей истории с Джеком, которые Хейс изложил правильно. Но я также знаю и те, которые он понял неверно.

Джек не хочет оставаться. Для него я не часть параллели, перед которой он не может устоять. Я не приз.

Он сам это сказал: Я — неудобство.

Джек заботился обо мне настолько, насколько был способен, но только потому, что я его вынудила. И это, наверное, доставило ему дискомфорт, возможно даже было непонятно для него. Я заставила Джека выйти далеко за пределы его границ. Единственная причина, по которой он действительно остался, — это мои угрозы в ту ночь, когда я убила Мейсона. А теперь, отдав ему улики, которые я так долго хранила, я дала Джеку все основания уйти. Немедленно.

Можно только надеяться, что он уже воспользовался своим шансом.

Ничто из этого не меняет моих чувств. Я знаю, что люблю Джека Соренсена. Как бы мне ни было больно признавать это, я также знаю, что Джеку будет лучше, если он воспользуется шансом и сбежит.

И он достаточно умен, чтобы тоже понять это.

— Джек не придет, мистер Хейс, — говорю я, качая головой. Слеза скатывается по моей щеке. — Не придет. У него больше нет для этого причин.

— Он придет. Ты изучала поведение хищников, Кири. Ты лучше других знаешь, что люди по своей природе мало чем отличаются от зверей. Джек считает, что он находится на вершине пищевой цепи, и для такого человека, как он, ты — ценная добыча на его территории. Он придет, чтобы вытеснить меня со своих владений и забрать то, что, по его мнению, принадлежит ему, точно так же, как он сделал это с Молчаливым Убийцей.

— Нет.

— Он, вероятно, даже говорил тебе об этом, верно? Что ты принадлежишь ему? Ты его?

Я могу только качать головой, мои губы дрожат, когда я крепко сжимаю их.

Я здесь не для того, чтобы претендовать на кого-то, кроме тебя, lille mejer.

Мой подбородок опускается на грудь. Слезы капают прямо из моих открытых глаз, пока я моргаю, глядя на колени. Моё сердце обжигает мои кости своими бешеными ударами.

— Но он никогда не говорил тебе, что любит тебя, не так ли. Потому что он не может. Джек — мастер манипуляции, и он хочет держать тебя в своей власти.

— Прекратите, — шепчу я.

Несмотря на то, что я уже знаю, что он говорит правду, это всё равно ранит меня в грудь, как раскаленная стрела, когда слышу это со стороны, а не только в своем собственном сознании. Тому, кто едва знает меня, так легко увидеть, с чем я боролась последние недели. Доказательства настолько очевидны.

Рука Хейса ложится на мое плечо, словно горячее клеймо, которое пропитывает мою рубашку и кожу. Я пытаюсь стряхнуть его, но он не двигается.

— Отпустите меня.

— Ты — единственная выжившая жертва Убийцы. Ты хоть понимаешь, насколько ценным призом ты являешься для такого человека, как Джек? — Хейс наклоняется, пытаясь заставить меня встретиться с ним взглядом. Его горячее дыхание, пахнущее кофе и несвежими бутербродами, обдает моё лицо. Меня чуть не рвет на колени. — Но ты должна понять: для Джека ты не более чем трофей. Он очень опасен, Кири. Мы должны забрать тебя отсюда и отвезти в безопасное место. И мы вместе сможем остановить Джека, прежде чем он убьет кого-нибудь ещё.

Я поднимаю голову ровно настолько, чтобы устремить на Хейса свой яростный, дикий взгляд.

— Он. Блять. Не придет.

Я выкручиваю руки до крови, пластик врезается в запястья, кричу от ярости, надеясь, что кто-нибудь меня услышит. Кричу, пока облако тьмы не опускается с оглушительным хлопком.

— Тише, не кричи, малышка, — шепчет мне на ухо Убийца, его дешевый одеколон разносится по комнате, — или я отрежу язык твоей мамочке.

Я дергаюсь на стуле, чуть не опрокидывая его, пока Хейс не хватает его. Я смутно ощущаю его присутствие, как будто он находится за занавесом, на который проецируются мои худшие кошмары.

— Шшш, шшш. Тише, детка.

Я всё ещё корчусь, всё ещё кричу, фантомная боль стягивает края моих шрамов, когда посторонний звук прорывается сквозь образы и погружает комнату во внезапную тишину.

Бип.

Бип.

Бип.

— Он здесь, — говорит Хейс.

Что-то холодное прижимается к моему виску. Я моргаю, чтобы рассеять черную дымку, и смотрю на Хейса, который стоит слева от меня, направив дуло пистолета мне в голову. В другой руке он сжимает электрошокер. Моя грудь вздымается с каждым вдохом, когда я следую за целью электрошокера в направлении коридора, ведущего к комнатам нижнего уровня.

— Стой, где стоишь. У меня пистолет, направленный ей в голову, и я выстрелю, если придется, — говорит Хейс в темноту коридора. Нет ни звука, ни движения. Но я знаю, что Хейс должно быть видит Джека на мониторе.

Тишина.

Я поднимаю взгляд, но он не смотрит на меня. Хейс не снял пистолет с предохранителя.

— Брось своё оружие в комнату, — приказывает Хейс.

— Я безоружен. Отпустите доктора Рос, — отвечает Джек из темноты. — Она не сделала ничего плохого.

— Недостаточно убедительно.

— Чего Вы хотите, я дам Вам это.

Я качаю головой, дыхание перехватывает в горле.

— Нет…

— Тихо, — шипит Хейс, плотно прижимая дуло к моему виску. Он направляет свой голос в коридор, когда говорит: — Признание.

Наступает ещё одно мгновение тишины, а затем Джек появляется в конце коридора с поднятыми руками.

Джек смотрит между нами. Один взгляд и его достаточно, чтобы пронзить моё сердце, как шрапнель. Нахмуренные брови. Подергивание его челюсти, когда его зубы сжимаются вместе. Мучительный серебристый блеск в его глазах. Он в отчаянии.

— Отпустите её, и я покажу Вам.

— Нет, Джек…

— Всё в порядке, elskede, — говорит он, переводя взгляд в мою сторону с смиренной улыбкой, которая не успокаивает меня. Когда он смотрит на Хейса, в его глазах читается холодная, отточенная решимость. — У меня есть комната. В ней всё, что Вы хотите.

— Где?

— Отпустите её, и я скажу Вам.

Из груди Хейса вырывается смешок.

— Доктор Соренсен, проблема с твоим видом…

Хейс нажимает на курок электрошокера. Провода ударяют Джека в грудь, и он падает под звук потрескивающего электричества и мой отчаянный крик.

— … в том, что ты думаешь, что у тебя на руках все карты, даже когда ты с пустыми руками.

Хейс подходит к Джеку и отключает питание устройства. Он убирает пистолет в кобуру, чтобы достать из пиджака стяжки. Он начинает сначала с рук Джека, затем его лодыжек, прежде чем проверить наличие оружия, и убирает телефон в карман. Джек всё ещё приходит в себя, когда Хейс отсоединяет два провода от его груди и сажает его у стены, но его глаза притягиваются к моим, как железные осколки к магниту.

— Вы были правы, — говорю я, пока Хейс поправляет электрошокер и пристегивает его к поясу. — Вы были правы насчет Джека с самого начала.

Хейс смотрит через плечо на моё залитое слезами лицо, а затем фокусируется на проверке стяжек Джека.

Мой взгляд скользит к Джеку, когда Хейс отворачивается.

Я опускаю взгляд на колени, прежде чем Хейс поворачивается ко мне лицом, и позволяю своим трясущимся плечам опуститься, потерпев поражение.

— Как же я этого не заметила? Как могла не знать?

Слезы текут по моим бедрам. Размеренные, уверенные шаги приближаются, пока пара черных ботинок не останавливается в моем периферийном зрении. Тяжелая рука ложится на мое плечо, а затем в поле зрения появляется Хейс.

— Это не твоя вина, Кири.

Я качаю головой, закрывая глаза.

— Я пыталась стать кем-то новым, но я всё та же девушка, запертая в том же кошмаре. Я всё ещё Изабель, — когда я поднимаю глаза на Хейса, мой взгляд умоляющий. — Мне жаль. Я не понимала этого.

Улыбка Хейса печальна. Жалостлива. Он сжимает моё плечо, затем убирает руку и достает нож из-за пояса.

— Всё в порядке. Мы предоставим тебе необходимую помощь.

Я киваю и шмыгаю носом.

Хейс просовывает лезвие под кабельную стяжку на моей правой лодыжке и освобождает её.

— У папы была поговорка, — шепчу я, когда Хейс переходит к другой лодыжке и перерезает вторую пластиковую стяжку. Мои ноги остаются неподвижными. — Он говорил, что охота — это не спорт, потому что в спорте оба игрока должны знать, что они в игре.

Хейс меланхолично улыбается мне, а затем переключает свое внимание на мою левую руку. Путы на моих запястьях туго затянуты, кожа под ними ободрана и кровоточит. Я хнычу и хватаюсь за подлокотники, когда он приближает лезвие.

— Всё хорошо. Я постараюсь сделать всё быстро.

Хейс просовывает лезвие между твердым пластиком и моей окровавленной кожей, перерезая третью кабельную стяжку. Когда она перерезана, он начинает шаркать передо мной, чтобы разобраться с последней стяжкой.

— Мистер Хейс? — спрашиваю я слабым голосом.

Он делает паузу и вопросительно смотрит на меня.

И тогда я ударяюсь лбом о его нос со всей силы, на которую только способна.

Из ноздрей Хейса брызжет кровь. Он откидывается назад от моего удара, давая мне достаточно места, чтобы поднять ноги.

— Вы не знаете, что Вы в игре.

Я бью Хейса в грудь обеими ногами. Лезвие выпадает из его руки.

Стул всё ещё пристегнут к моей правой руке, когда я вскакиваю на ноги. Хватаюсь за спинку стула свободной рукой и орудую им как дубинкой, обрушивая его на окровавленное, залитое слезами лицо Хейса, который инстинктивно хватается за свой пистолет в кобуре.

Хейс ошеломлен ровно настолько, чтобы я успела оседлать его бедра и левой рукой вытащить Глок из кобуры, но вес оружия лишь ненадолго успокаивает мою ладонь.

Он наносит удар предплечьем по моей руке. От удара моя рука отклоняется в сторону, пистолет вылетает из моей хватки и ударяется о стену в паре метров от Джека. Я бью Хейса в ответ обломком стула, всё ещё прикрепленного к моей руке, а затем вскакиваю на ноги и бегу за пистолетом.

Обжигающий толчок бьет меня по спине, и я падаю на пол.

Мои нервы на пределе. Пронзительная боль проносится по моим мышцам. Я смутно улавливаю звук позади себя, и агония прекращается, но его эхо гудит под моей кожей, как роящиеся насекомые.

Я открываю глаза и смотрю на ворс ковра, прижатого к моему лицу, расстояние до комнаты расплывается в дымке боли. Позади меня какая-то суматоха. Я тянусь к спине и слабой рукой дергаю за один шнур, затем другой, освобождаясь от электрошокера, впившиеся в мою кожу.

Чернота затуманивает моё зрение, когда я переворачиваюсь.

— Ты неряшлив. Любитель. Недостойный.

Призрачный огонь горит в моей груди. Кровь попадает мне на язык с каждым выдохом. Багровые пятна и темные волосы моего отца прилипли к серебряной головке молотка, лежащего на полу. Мой обидчик борется с проволокой, впивающейся ему горло, а мой ангел мести улыбается рядом с его ухом.

— Это мои владения.

— Кири…

Голос Джека — это ниточка, ведущая в черные глубины памяти. Единственное, за что я могу ухватиться.

— Вставай, Кири. Беги…

Грубые звуки борьбы приветствуют меня, когда я выныриваю в настоящее.

Пламя в моей груди, кровь, проволока — всё исчезло. Молотка нет, только обломок отполированного дерева от перекладины стула лежит рядом с моей рукой. Что действительно остается, так это Джек, его лодыжки и запястья всё ещё связаны, он борется, чтобы удержать Хейса в зафиксированном положении, пистолет находится рядом с пальцами агента.

Джек задыхается, когда Хейс ударяет его локтем в шею. Хватка Джека на агенте ослабевает, и Хейс использует свой шанс, чтобы схватить лежащий на полу пистолет.

Я подхватываю отколовшийся кусок дерева и бросаюсь его в сторону Хейса. Но пистолет уже у него.

Щелк.

Джек бьет ногой по запястью Хейса, когда агент разворачивается с пистолетом, целясь ему в лицо. Время останавливается настолько, что в моем сознании возникает образ Хейса. Его стиснутые зубы. Его окровавленная кожа. Гнев в его глазах.

Бах.

Пистолет вылетает из руки Хейса, когда я бросаюсь на него, повалив нас обоих на пол.

А затем я вонзаю острие своего копья в его горло.

Я нависаю над его лицом, мои волосы ниспадают занавесом вокруг нас, пока я смотрю в его широко раскрытые глаза. Весь этот страх, эта боль. Смятение. Прозрение.

— Тише, мистер Хейс, — шепчу я, вжимаясь всем весом в дерево. Вибрации его булькающего дыхания проникают в мою ладонь, впитываясь в каждую складку. — Вы позволили Тревору Уинтерсу забрать мою семью. Вы не заберете и моего ангела тоже.

Боль пронзает моё тело, когда я поднимаюсь на нетвердые ноги. Ноги и руки Хейса медленно волочатся по ковру, последняя надежда всё ещё цепляется за нервы и мышцы, прежде чем угаснуть. Он смотрит на меня умоляющим взглядом. Возможно, он хочет спасения или милосердия.

Я не задумываюсь об этом, когда переношу весь свой вес на ногу, обрушивая её на конец пики.

Моё копье попадает в кость и проскальзывает между позвонками. Конечности Хейса дергаются, когда древесные щепки пронзают его спинной мозг, его глаза тускнеют и стекленеют. Он умирает под неумолимым давлением моего ботинка.

Когда я убеждаюсь, что последний вздох испущен, я убираю ногу и встаю настолько прямо, насколько позволяет моё избитое тело. Хриплые выдохи заполняют тишину, как всплески адреналина в тихой комнате. Джек сидит на полу, его предплечья покоятся на коленях, а дыхание резко вырывается из его груди. Его взгляд прикован к Хейсу, как будто он боится, что мертвец может снова напасть. Когда он, наконец, встречается со мной взглядом, Джек улыбается, а его улыбка такая слабая, но такая прекрасная в этот мимолетный момент облегчения.

Я пинаю в его сторону складной нож, который выпал из кармана Хейса. Он открывает его и начинает разрезать свои путы.

— Поздравляю, Джек, ты только что выиграл под куполом Грома, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал непринужденно и поддразнивающе, когда смотрю на него через плечо, сопротивляясь желанию прижать руку к животу.

— Это ты его убила, думаю, титул принадлежит тебе.

Может быть, хочу сказать я.

Но только на мгновение.

Я отворачиваюсь, делаю несколько шагов в гостиную. Дом моего детства. Теперь он похож на скорлупу. Я не пытаюсь представить его таким, каким он был когда-то, когда останавливаюсь посреди комнаты.

Кончики моих пальцев холодные и онемевшие. Я знаю, что это значит.

Напряженные вдохи превращаются в удушье. Я стараюсь дышать диафрагмой, чтобы плечи не двигались слишком сильно. Знаю, что Джек заметит. Но боль начинает разгораться в моей плоти, как огонь, требуя внимания.

Моя рука прижимается к дырке на рубашке. У меня не получается скрывать её достаточно долго.

Я начинаю отклоняться в сторону. Комната кружится. Края деформируются и расплываются.

— Кири…?

Нотка беспокойства и подозрительности в этом единственном слове ложится тяжелым грузом на моё сердце, утягивая его вниз, как якорь на дно беспросветного моря.

Я сглатываю боль, сдерживая слезы, которые жгут, умоляя дать им волю. Мой взгляд падает на руку, которую я прижимаю к ране.

Темная кровь просачивается сквозь пальцы.

— Я не была уверена, что это всё реально. Пока не увидела тебя. Мой ангел мести, пришедший спасти меня во второй раз, — говорю я, улыбаясь через плечо, пытаясь удержать каждый момент благодарности, которую я чувствую. Осознание того, что у нас было, приносит мне радость. Трагедия в том, что это будет означать для Джека.

Не на это я надеялась, когда поклялась заставить Джека страдать.

— Спасибо тебе, Джек. За то, что дал мне всё, что мог. Время просто не на нашей стороне, — говорю я, поворачиваясь к нему лицом, моя ладонь все еще прижата к животу. Я больше не чувствую своих пальцев. Глаза Джека опускаются к моей ладони и снова встречаются с моими. Я вижу панику и печаль. Ужас и скорбь.

Моё сердце разлетается на осколки. Оно колотится так, словно пытается пробить себе путь на свободу к нему.

— Нет, Кири…

— Я люблю тебя, и всегда буду любить.

Джек бросается вперед, но не успевает дотянуться до меня, прежде чем я падаю.

Последнее, что я чувствую, — это не боль. Не прикосновение кремового ковра к моему лицу. Это не отчаяние в моем сердце и не оглушительный прилив давления в голове.

Это прикосновение прохладной руки Джека к моей щеке.

А потом мир погружается во тьму, и больше я не чувствую ничего.

23. ДО МОЗГА КОСТЕЙ

Джек

Кровь покрывает мою руку. Тепло слабеющего тела Кири проникает между моих пальцев. Я давлю на её живот, пытаясь остановить стремительный поток крови.

Она потеряла слишком много крови.

Она потеряла сознание.

Но я всё ещё чувствую слабый пульс ее сердца.

— Кири… пожалуйста. Проклятье. Не делай этого со мной, — я обнимаю её за плечи и прижимаю к своей груди. — Не давай последнему слову быть за этим никчемным куском дерьма Хейсом. Ты не можешь. Это просто невозможно, чтобы последнее слово было не за тобой, лепесток.

Она не отвечает. Её пульс слабеет. И дикая ярость разрывает мою грудную клетку, мир расплывается по краям моего зрения.

Я убираю ладонь ровно настолько, чтобы снять рубашку и использовать её как жгут и перевязать рану, закрепив её вокруг живота. Отчаяние проникает в мои трясущиемя конечности, когда я достаю телефон из кармана пиджака Хейса.

Дрожащим пальцем я набираю 9-1-1. На спокойный вопрос оператора я отвечаю: — Доктор Кири Рос была тяжело ранена. Ей срочно нужна медицинская помощь, — я называю адрес, затем прерывисто вздыхаю и опускаюсь на колени рядом с Кири, чувствуя, что теряю её. — Пришлите их сюда прямо сейчас, черт возьми.

Я бросаю трубку в ответ на бесполезные вопросы диспетчера, которые ничем не помогут мне спасти её. Телефон выскальзывает из моей перемазанной кровью руки. Я позволяю ему упасть на кремовый ковер с тихим стуком. Быстро подбираю его, а затем прижимаю Кири ближе, убирая спутанные пряди темных волос с её глаз — этих идеальных голубых угольков, которые я отчаянно хочу увидеть горящими жизнью.

— Открой глаза, — шепчу я ей на ушко. — Ну же, lille mejer. Ты несешь смерть, маленький жнец. Ты — сила. Ты ворвалась в мой мир и потрясла меня до глубины души… и это не то, чем всё закончится между нами.

Её кровь пропитывает ковер, просачивается в тот самый ворс, который она ненавидит, и меня затягивает в кроличью нору времени. Где я бесстрастно, холодно и бессердечно наблюдал, как умирающая девушка пачкала кремовый ковер своей кровью, в то время как смерть пыталась забрать её.

Всё это время она молча боролась за жизнь.

— Мне нужно, чтобы ты сейчас боролась, Кири, elskede.

Это моя вина. Это я виноват. Рядом со мной был ещё один хищник, а я его не заметил. Если бы я увидел, если бы я распознал Хейса таким, каким он был все эти годы, если бы моё эго не было бы так зациклено на преследовании и устранении конкурентов на моей территории, я мог бы давным-давно устранить угрозу, исходящую от Хейса.

Или когда агент Эрик Хейс появился в том конференц-зале, и я заметил реакцию Кири на него… Я должен был последовать за ним из здания и намотать удавку вокруг его толстой гребаной шеи.

Я должен был защитить её.

Теперь эта возможность упущенна, и всё, что я могу делать, это прижимать руку к её ране, умоляя свою вторую половинку не забирать свой солнечный свет и не оставлять меня в холоде.

Когда её пульс слабеет, из бездны моей черной души вырывается свирепое рычание, и я поднимаюсь на ноги, держа её на руках. Я выношу Кири на улицу и кладу её на землю.

Затем я поворачиваюсь лицом к дому.

С яростью, пылающей в онемевших уголках моего сердца, я беру вещи из багажника и оставляю их в той же комнате, где лежит безжизненное тело Хейса.

Быстрый осмотр кухни доказывает, что у Хейса там было всё самое необходимое. Сахар, мука, растительное масло. Идеальные ингредиенты, чтобы испечь торт или сжечь дом дотла.

Я раскладываю ингредиенты вокруг мертвеца в центре комнаты, останавливаюсь, когда дохожу до пистолета, и опускаюсь на колени рядом с ним.

— У меня нет сомнений, что я встречу тебя в аду, Хейс, — говорю я. — Но если она умрет… я приду за тобой раньше.

Жаль только, что мы не можем убить его дважды.

Обмотав руку полотенцем, чтобы не остался порох, я поднимаю Глок. Направляю дуло ему под подбородок и нажимаю на спусковой крючок, посылая пулю в основание его черепа и вышибая макушку.

После кладу пистолет в его раскрытую ладонь, отбрасываю полотенце в сторону, затем вынимаю кусок дерева, которым Кири проткнула его яремную вену. Я встаю над ним и обливаю его тело маслом, затем достаю из кармана серебряную Zippo.

Последним чирканьем кремневого колесика я поджигаю фитиль и смотрю на жар оранжевого пламени.

Затем роняю зажигалку на его грудь.

Я ухожу, чувствуя жар за спиной, когда его тело загорается.

Выйдя на прохладный воздух, я подхожу к Кири и подхватываю её почти безжизненное тело на руки, моё сердце почти останавливается, пока я пытаюсь нащупать пульс. Я иду до входа в её старый двор, где вой сирен разрывает тишину. Вдалеке расцветают вспышки огней, когда в поле зрения появляется машина скорой помощи.

Когда парамедики открывают двери машины скорой помощи, один из них задает мне вопрос. Я не отвечаю, пока укладываю её на каталку, все моё внимание приковано к ней и к мужчине, который слушает биение её сердца.

— Сэр, в доме есть ещё кто-нибудь? — переспрашивает парамедик рядом со мной.

Я смотрю в его светлые глаза, мои тверды, как камень.

— Нет. Она — ваша единственная забота.

— Вы ранены, сэр? — он задает ещё один вопрос.

Снова встретившись с ним взглядом на мгновение, я обдумываю тот факт, что он может усомниться в том, не я ли напал на Кири, и говорю: — Я не уверен.

Этого достаточно, чтобы парамедик посадил меня внутрь машины скорой помощи, где меня усаживают спереди. Мои руки сжаты в кулаки, я смотрю, как они разрезают рубашку Кири и ту, что я обвязал вокруг неё. Они прикрепляют электроды к её груди и предплечьям, а нижнюю половину тела накрывают майларовым одеялом. Я смотрю, не моргая, как её слабые показатели появляются на экране кардиомонитора.

Вой полицейских сирен соперничает с ревом клаксона пожарной машины, в то время как пасмурный день за окном машины скорой помощи превращается в яркий водоворот красок и хаоса.

Дверь машины скорой помощи захлопывается при виде мигающих огней и пылающего ада внутри дома детства Кири.

Я провожу руками по лицу, чувство бессилия от того, что я не в состоянии спасти её, уничтожает мой контроль. Тянусь к её руке, но один из парамедиков останавливает моё движение, и единственное, что останавливает меня от того, чтобы лишить его жизни, — это моя потребность в том, чтобы он спас её.

Когда монитор начинает издавать медленные, но уверенные гудки, какая-то незнакомая эмоция охватывает меня целиком — что-то похожее на надежду. Все моё существо цепляется за это ощущение, пока парамедики надевают ей на лицо кислородную маску и подключают капельницу для введения изотонических жидкостей.

Один из медиков подходит ближе и накидывает одеяло на мои голые плечи, пока другой продолжает осматривать Кири, а затем пытается проверить меня на наличие травм. Я смотрю прямо ему в глаза.

— Не я, — говорю я парню, сдерживая смертельную дрожь в тоне. — Она. Сосредоточьтесь на ней.

Затаив дыхание, я наблюдаю, как парамедики работают с отчаянными, но организованными усилиями, чтобы стабилизировать состояние Кири, одновременно замедляя кровопотерю, накладывая кровоостанавливающую повязку и оказывая прямое давление. Один парамедик достает пакет с кровью из холодильника рядом со мной и помещает её в портативный подогреватель, пока другой мужчина готовит проводник для экстренного переливания. Они смогут возместить её кровопотерю, пытаюсь сказать я себе, наблюдая, как кровь течет по трубке и попадает в тело Кири. Она сможет выкарабкаться.

В одно мгновение надежда — это распускающийся голубой мак с обещанием о её открытых глазах… в следующее мгновение она гаснет.

На мониторе раздается резкий сигнал тревоги.

— Она умирает. Остановка сердца. Начинайте сердечно-легочную реанимацию, — говорит старший парамедик.

Весь мой мир рушится.

Я поднимаюсь на ноги и стою над её неподвижным телом, глядя вниз на бледное лицо, в то время как парамедики начинают компрессию грудной клетки и проводят искусственную вентиляцию с помощью мешка Амбу⁴³, когда легкие Кири судорожно сжимаются при её предсмертных вдохах.

Я перестаю дышать. Хочу вырвать свои легкие, чтобы заглушить боль.

Каждое мгновение сердечно-легочной реанимации обжигает, как год в аду. Она бесконечная. Мучительная. И кажется, что машина скорой помощи почти не движется.

— Расчетное время прибытия, — кричит один из парамедиков водителю сквозь вой сирены, мониторов и агрессивное гудение нашей скорой.

— Десять минут, — отвечает водитель. Я слышу, как он ударяет кулаком по рулю, ещё один звук клаксона. — Затор на мосту. Впереди только что произошла авария. Едет только одна полоса.

— Мы можем повернуть назад? Поехать по другому маршруту?

— Нет, — говорит водитель, его голос низкий. — Мы застряли.

Я ловлю напряженные, встревоженные взгляды парамедиков, пока они продолжают реанимацию, проверяя на мониторе любые признаки изменений. Слышу, как водитель говорит с диспетчером, прося полицию помочь расчистить нам путь. И пока я просто смотрю, беспомощный, чертовски бесполезный, я чувствую, как она ускользает от меня.

Звук ЭКГ меняется. Аппарат издает ровный и продолжительный сигнал.

Линия выравнивается на экране.

Парамедики обмениваются взглядами. Один смотрит на пакет с кровью, затем переводит взгляд на монитор. Я знаю, что он, должно быть, оценивает шансы Кири на выживание.

— Расчетное время прибытия, — снова кричит он водителю. Мы едвасдвинулись с места.

— Полиция уже в пути, чтобы провести нас, но никаких изменений.

Ровная линия мчится дальше, протяжный гул отсутствующего пульса Кири становится всё громче в моих ушах.

Ритмичность нажимания на мешок замедляется и останавливается. Компрессия грудной клетки прекращается, старший парамедик выдыхает и опускает голову — и ярость закипает у меня внутри.

Я не потеряю её.

Никто не осмеливается подойти ко мне, когда я наклоняюсь над Кири и прижимаюсь ближе, пока парамедик снимает маску с её лица. Я целую её холодные губы.

— Пришло время проснуться и вернуться ко мне, спящая красавица, — шепчу я.

Воздух застревает в моих легких. Боль нарастает, пока всё, чего я жажду, — лишь огонь её прикосновений.

Я складываю руки на её грудине и начинаю надавливать на грудную клетку.

— Сэр… Вы не можете этого делать. Сэр…

Должно быть, он видит что-то смертоносное в стальной решимости моего взгляда, потому что он отступает.

Я смотрю на неё, отчаянно желая увидеть яркую синеву её прекрасных глаз, её грудь изгибается под силой моего желания вернуть её к себе. Я почти не замечаю, как машина скорой помощи набирает скорость и пробирается по освобожденной от машин дороге, моё внимание сосредоточено только на бледном лице Кири.

Под моей ладонью раздается треск, ребро или грудина ломается под давлением. Какой-то страдальческий звук заполняет машину скорой помощи, и мне требуется мгновение, чтобы понять, что он только что сорвался с моих губ.

Я не останавливаюсь. Не могу.

Ещё один треск кости оставляет неизгладимое воспоминание под моей рукой.

Она такая хрупкая. Я ломаю её. Но я сделаю всё, что потребуется.

— Я разобью тебя на множество осколков, если именно это поможет тебе вернуться ко мне, — рычу я, преодолевая боль в горле. — Так что тебе лучше сражаться со мной, elskede.

Протяжный звуковой сигнал продолжается. Проходит цетая жизнь, полная мучительных пыток, прежде чем надежда не начинает медленно расцветать снова.

Из аппарата раздается сигнал тревоги.

— У нас тахикардия, — говорит старший парамедик, не в силах скрыть удивление в голосе. Он подходит к дефибриллятору, установленному на внутренней стене, и готовит электроды, а другой парамедик пытается надеть маску на лицо Кири, чтобы начать нагонять воздух в её легкие. — Нужен дефибриллятор.

Он отодвигает меня локтем и прижимает эдектроды к её груди. А затем: — Разряд.

Тело Кири дергается от шока. Все взгляды обращаются к монитору.

На экране появляется ровное биение её сердца.

И моё начинает биться словно в самый первый, мать его, раз.

Два парамедика берут бразды правления в свои руки, и спустя несколько мгновений, которые дляться, кажется, вечность, мы въезжаем в больницу и останавливаемся. Двери скорой распахиваются, и Кири катят ко входу отделения реанимации, а врачи и медсестры спешат за ней.

Когда я следую за ней в какофонию отделения неотложной помощи, я понимаю, что не только Кири вернулась к жизни всего несколько минут назад. Наблюдая за ровным биением её сердца на экране, я чувствую, как эхо каждого удара отдается в моих клетках.

24. КЛЯТВА

Джек

— В доме были найдены останки Эрика Хейса, — говорит офицер Чендлер. Он переворачивает страницу своего отчета. — По крайней мере, из того, что удалось обнаружить после пожара, судмедэксперт указал причину смерти как самоубийство. Я бы предпочел получить ваше экспертное заключение о причине смерти, — он поднимает глаза от стола, — но, учитывая обстоятельства, это было бы…

— Неэтично, — добавляю я.

Он одаривает меня сочувственной улыбкой.

— Я собирался сказать, что это может причинить Вам дискомформ, учитывая Ваши отношения с жертвой.

Я медленно киваю.

— Я ценю это.

— Конечно, — он закрывает отчет. — Мне жаль, что мне вообще пришлось притащить Вас сюда, Джек.

— Это не проблема, — заверяю я офицера. — Худшее позади.

Местное полицейское управление поддерживает тесные отношения с программой фермы тел. Я проводил экскурсии, обучал ряд сотрудников правоохранительных органов распознаванию признаков преступления на фоне разложения, идентификации пола, возраста и многим другим необходимым для департамента аспектам.

— Ваше сотрудничество в изложении событий поможет положить конец этому делу. О, и вот это, — он кивает в сторону ноутбука на столе, того самого, который я конфисковал из номера мотеля Хейса и из которого я загрузил цифровое содержимое на USB-накопитель. — Уверен, федералам не терпится провести тщательное расследование.

Устройство было упаковано в качестве вещественного доказательства и содержит множество компрометирующих улик, позволяющих связать Хейса с убийствами Райана Янга и Себастьяна Модео, а также указывает на план Хейса повесить эти убийства на доктора Брэда Томпсона. Есть предположения, что два пропавших студента, Мейсон Дюмонт и Колби Кэмерон, являются ещё двумя потенциальными жертвами. Однако никаких телесных доказательств на них пока не было обнаружено.

Как только я вернусь в хижину Кири, я избавлюсь от их останков должным образом, чтобы убедиться, что никаких улик никогда не будет найдено.

Есть также множество доказательств одержимости Хейса доктором Кири Рос, подчеркивающих его одержимость единственной выжившей жертвой Молчаливого Убийцы.

— Я никогда и подумать не мог, что один из наших может быть способен на что-то настолько отвратительное, — говорит офицер. — Черт возьми, он был из ФБР. Невероятно.

Я снова киваю, придавая своему лицу мрачное выражение.

Представленные доказательства рассказывают историю одержимого специального агента, который внезапно сорвался, когда его уволили из агентства, и стал настолько невменяемым, что начал подражать тому самому серийному убийце, за которым он навязчиво охотился, которого он сам окрестил Призраком Три-Сити.

Мой рассказ о событиях довольно прямолинеен. За несколько дней до похищения, Кири высказала мне о своём растущем беспокойстве о её безопасности из-за агента Хейса. Именно поэтому она жила у меня дома, и именно поэтому, когда никто из университетского отдела не смог связаться с ней по телефону, после того, как Кири перенесла рабочую встречу из-за плохого самочувствия, моё беспокойство побудило меня проведать её, там я и нашел ноутбук, что дало мне основания полагать, что Хейс был у меня дома.

Я позвонил в полицию, где мне сказали, что доктор Рос может быть объявлена в розыск только через двадцать четыре часа. Тогда я взял на себя смелость поискать файлы в компьютере Хейса, которые привели меня к тому, что он купил дом семьи Кири.

Приехав в дом, я обнаружил Кири раненую снаружи дома, где, как оказалось, она только что выбралась из пожара, прежде чем упасть в обморок. После этого я позвонил в 9-1-1.

Подозрительная обстановка в гостевой комнате моего дома была частью плана Хейса по похищению Кири, как подробно описано в полицейском отчете, после того как был выдан ордер на обыск моего дома. Власти предполагают, что это была попытка дать бывшему агенту достаточно времени, прежде чем Кири объявят в розыск.

Временные метки звонков занесены в журнал. Улики подтверждают мой рассказ о событиях. Поскольку Эрика Хейса уже нет в живых, он сначала попытался убить доктора Рос, затем поджег дом, а потом направил собственное огнестрельное оружие на себя, единственный человек, который может подтвердить или оспорить эти события, в настоящее время выздоравливает в отделении интенсивной терапии больницы.

Офицер Чендлер вздыхает.

— Я просто рад, что с доктором Рос всё в порядке. Как она себя чувствует после всего случившегося?

Я прочищаю горло, поправляю галстук.

— Всё было… сложно для неё. Она полностью восстановит здоровье, но психологический аспект, вероятно, займет некоторое время.

— Вполне логично. Учитывая то, что случилось с её семьей, я могу только представить, — он качает головой. — Столько лет назад стать жертвой одного убийцы только для того, чтобы потом столкнуться с другим. Она достаточно сильный человек, раз пережила не одно, а целых два нападения.

Я киваю и поднимаюсь на ноги, застегивая пиджак.

— Доктор Рос — исключительный человек. Я не сомневаюсь, что она выйдет из этого испытания ещё более сильной.

Офицер Чендлер встает и протягивает руку через стол.

— Ещё раз спасибо, что пришли, Джек.

Я принимаю его рукопожатие.

— Просто дайте мне знать, если я могу ещё чем-то помочь.

Я выхожу из здания полиции, делая одну остановку в Уэст Пейне, прежде чем отправиться в больницу.

За прошедшую неделю я потратил большую часть времени на проработку деталей, чтобы быть готовым к этому моменту прямо сейчас.

Когда я вхожу в палату интенсивной терапии, то нахожу Кири спящей. Зная, как тяжело она переносит больницы, я решаю не будить её, а сажусь на стул рядом с кроватью и жду. Я снимаю кожаную перчатку и протягиваю руку, чтобы взять её за запястье. Потираю его, чувствуя отметины на коже от стяжек, стараясь не обращать внимания на трубки в её руках и животе.

После операции по устранению повреждений, причиненных одной пулей, за Кири внимательно следили в отделении интенсивной терапии, а позже перевели в палату, где она проходила реабилитацию. У меня был небольшой конфликт с травматологом, который хотел оставить её на аппарате искусственной вентиляции легких. Я требовал, чтобы его убрали, настаивая на том, что Кири достаточно сильна, чтобы дышать самостоятельно, и на самом деле нуждалась в этой борьбе.

Лежать здесь, позволяя машине дышать за неё… Это не только могло привести к инфекции, дав её телу ещё одно препятствие, которое нужно будет преодолеть, но она бы зачахла в этом месте. Её хрупкое психическое состояние сработало бы наоборот и помешало бы ее выздоровлению. Она сильная — всегда была такой. Ей нужно бороться.

— Никаких цветов?

Её хрипловатый голос врывается в мои мысли, и я осторожно сжимаю её запястье. Улыбка появляется на моем лице, когда я смотрю в её бледно-голубые глаза, цвет которых становится всё более ярким с каждым часом, пока она выздоравливает.

— Я решил, что это было бы слишком банально, — говорю я.

Ее улыбка слабая.

— Ты правильно решил.

Я смотрю на приспособление для контролируемой пациентом анальгезии, которое распределяет обезболивающие препараты. Пульт управления лежит у неё на талии. Свободной рукой я тянусь к нему, чтобы нажать на кнопку.

— Сейчас я в порядке, — говорит Кири, останавливая меня. — От них меня слишком клонит в сон.

— Тебе нужен сон, — настаиваю я, так как вижу, что она пытается скрыть свою боль, а я не хочу, чтобы она страдала.

— Мне просто нужно выбраться отсюда, — говорит она, а затем меняет тему. — Итак… — она поворачивает голову, чтобы взглянуть на конверт, который я положил рядом с собой на поднос. — Что ты мне принес?

Я держу её руку еще мгновение, поглаживая большим пальцем по поцарапанной коже её запястья, прежде чем отпустить её, чтобы взять конверт.

— Ответ на письмо, которое ты оставила мне в своей хижине.

Она моргает, её мягкий взгляд удерживает мой суровый, пока я его открываю. Я вынимаю сложенный лист бумаги.

— Учитывая всё, что произошло, — я разворачиваю страницу, — учитывая, как ты рисковала и подвергла себя опасности…

— Джек…

— Мне не было дано шанса ответить, Кири. Так что позволь мне сказать, — мой тон становится таким же грубым, как и острая боль в горле. Я понижаю голос на децибел. — Ты отправилась за Хейсом без меня, даже не включила меня в свой план.

Она прерывисто выдыхает, и я пытаюсь почувствовать хоть какую-то долю вины, но это не входит в мой химический состав. Она должна знать, чего произошедшее могло стоить нам — могло мне стоить.

— Если у нас всё получится, то больше никогда мы не будем порознь, — говорю я непреклонно. — Теперь всегда будем только — мы. Вместе. Дуэт. Настоящее партнерство.

Она с трудом сглатывает.

— Я не… Что ты хочешь сказать?

Моя челюсть сжимается.

— Что касается твоего письма, где ты явно вынюхивала и обнаружила документы о моем предстоящем переводе в Канаду… — я встречаюсь с ней взглядом. — Да. Я планировал покинуть Уэст Пейн. Таков всегда был план. Такие люди, как я, как ты, не могут долго оставаться на одном месте, а я пробыл здесь слишком долго, Кири.

Она глубокомысленно кивает.

— Я знаю, Джек. Вот почему я написал то, что написала…

— Но пока я был в процессе поиска нового места работы, я также тщательно организовывал для тебя возможность карьерного роста на кафедре судебной антропологии Университета Альберта, — я смотрю прямо в её мерцающие глаза. — Куда перевожусь и я.

Я вкладываю письмо в её протянутую руку, и она берется за край, её взгляд опускается на первую строчку письма, где говорится о запланированном собеседовании с директором судебно-медицинского факультета Университета Альберта.

— Конечно, с моим характером у меня было слишком сильное искушение просто связать тебя и украсть. Я думал об этом, — признаюсь я, — много раз. Мне пришлось приложить все усилия, чтобы начать ускоренный процесс получения твоей канадской рабочей визы до назначенной даты, подготовив всё необходимое.

Её губы дрожат, когда она спрашивает: — Так что же тогда мешает тебе взять меня, Джек?

— Я только что пришел со встречи с доктором Кэнноном, — говорю я. — Где я показал ему это письмо. Он предложил увеличить тебе зарплату, чтобы ты осталась и продлила контракт в Уэст Пейн.

В смятении она сводит темные брови вместе.

— Я ничего не понимаю.

Я беру её за руку, сокращая расстояние между нами, когда придвигаюсь к ней ближе.

— Я не могу ругать тебя или даже сердиться — хотя, как только ты встанешь с этой больничной каталки, ты сразу же вернешься в мою постель, чтобы получить наказание, — при этой мысли темная дрожь сотрясает мою кровь. — Но я не могу так поступить с тобой, когда так же виноват в том, что думал и действовал в одиночку. Я так поступал всю свою жизнь. Поэтому я действительно понимаю, что ты сделала, что ты пыталась по-своему защитить меня. Но теперь всё это закончится.

В её глазах появляется страх, и я поддаюсь вперед.

— В конце концов, я не могу украсть тебя. Не могу заставить тебя поехать со мной. Потому что я не могу лишить тебя выбора, Кири. У тебя и так отняли слишком много вещей, и я не могу нести ответственность за то, что заберу ещё что-то.

— Все, что здесь есть, — это всё, что у меня есть от тебя, — я крепче сжимаю ее руку, перечитывая ей первую строчку ее письма. — Но я не могу пожертвовать тобой. Я отказываюсь это делать. Ты часть меня, припаянная к моим гребаным костям. Поэтому я хочу, чтобы ты последовала за мной. Следуй за мной вечно. Я хочу этого больше всего на свете, и клянусь, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы показать тебе всю глубину того, как много ты для меня значишь, Кири, — я подношу её прохладную руку к своим губам. — Но если ты счастлива здесь, в Уэст Пейне, то я останусь здесь с тобой. Мы найдем способ сделать так, чтобы всё получилось.

Слезы наполняют её глаза, и она с трудом делает вдох. Звуковой сигнал монитора усиливается вместе с учащением пульса. Свободной рукой она смахивает скатывающуюся слезу.

— Я слышала, что Университету Альберта не помешала бы программа по исследованию фермы тел, — её улыбка дрожит, но свет в её глазах сияет так ярко, что часть моего черного сердца трескается. — Возможно, это покажется неожиданностью, но не так давно я пыталась вычеркнуть тебя из своей жизни с максимально возможным количеством твоих страданий.

— Я потрясен. Правда.

Улыбка Кири становится немного ярче, немного увереннее.

— Но отчасти это было потому, что я хотела найти свой собственный путь, свою собственную тропинку. Так что да, я хочу поехать с тобой, Джек. Я хочу использовать новые возможности для себя так же сильно, как и для тебя, и для нас.

Я целую костяшки её пальцев. Затем одариваю мрачной улыбкой, полной голода и обещаний.

— Альберта даже не представляет, что её ждет, мой маленький жнец.

Такие существа, как мы, не созданы для того, чтобы долго греться на свету. Там, где мы таимся, тьма всегда находит нас. Такова истина. Но в случае с Кири есть исключения из правил. Она — моё исключение. Она — мой свет.

И я всегда буду защищать её свет от тьмы.

ЭПИЛОГ

Оттепель

— Три Года Спустя ~

— Куда ты идёшь?

— За шампанским, — просто говорит Джек, вставая и поправляя свой черный пиджак, проводя рукой по галстуку. Я оглядываюсь через плечо на бар, где небольшая очередь тянется к трем перегруженным барменам, а затем на свой телефон, наклоняя его, чтобы проверить время.

— Джек…

— Не волнуйся, lille mejer, — его дыхание согревает мой висок, когда он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку. — Я не опоздаю. Шампанского, Сидни?

— Конечно, спасибо.

Мы с Сидни поворачиваемся, чтобы посмотреть, как Джек удаляется в направлении бара, прежде чем я делаю большой глоток из своего недопитого бокала в тщетной попытке заглушить крошечную вспышку раздражения.

— Вы двое отвратительны, — говорит Сидни.

— Спасибо.

— Слишком горячие. Слишком умные. Слишком сильно влюблены. Это мерзко.

— Именно на такую реакцию мы и рассчитываем.

— А я всё ещё одинока и вынуждена мириться с вашим вопиющим пренебрежением моего статуса отношений почти ежедневно. Это пытка.

— Я фанат пыток, так что… ай да я, — я осматриваю комнату, теребя концы высокого хвоста, который спадает мне на плечо. — Что насчет парня, стоящего у колонн? Серебряный лис⁴⁴. Он горяч.

Сидни прослеживает за моим взглядом до мужчины с короткими седыми волосами и аккуратно подстриженной бородой. Он широко улыбается чему-то, что говорит его спутница, и смещает свой вес с уверенностью и легкостью.

— Да, он довольно горяч, — говорит Сидни, ее голос становится отстраненным, пока она наблюдает за ним. Звучит сигнал об окончании короткого антракта, и взгляд мужчины устремляется в нашу сторону. Я отвожу взгляд, но Сидни не так быстра, она машет ему рукой и одаривает его застенчивой улыбкой, которая, кажется, быстро исчезает, прежде чем она опускает взгляд на скатерть. — Черт, почему я такая неловкая.

— Ты не неловкая, ты очаровательная, — я отворачиваюсь и вытягиваю шею, пытаясь разглядеть высокую фигуру Джека среди толпы людей, возвращающихся из бара. Его нигде не видно. — Что неловко, так это то, что я публично убью своего гребаного мужа за его чертово исчезновение. Почему с ним постоянно такое происходит.

— Джека нет в баре?

Я приподнимаюсь на полпути к тому, чтобы встать, осматриваю взглядом толпу, чтобы увидеть, не втянул ли кто-то его в разговор, но нигде его не нахожу. В глубине моей груди разгорается расплавленное ядро гнева.

— Очевидно, нет.

Он не один из немногих посетителей, ожидающих свои напитки в баре. Он не занял случайное место за столиком с незнакомцами. Он не стоит у дверей, наблюдая из тени.

Джек ушел.

— Какого, блять, хрен…

— Спасибо Вам всем за то, что вернулись на свои места, — говорит со сцены вышедшая на пенсию ведущая новостей, окутывая аудиторию своим теплым, насыщенным голосом. — Молчаливый Аукцион закрыт, и победители будут объявлены в конце церемонии. Спасибо Вам всем за Ваши щедрые пожертвования.

По украшенному залу для приемов разносятся вежливые аплодисменты, но я слишком занята тем, что набираю на телефоне короткое сообщение Джеку, чтобы хлопать. В нем говорится:

ТАЩИ СВОЮ ЗАДНИЦУ ОБРАТНО СЮДА, ПОКА Я НЕ ОТДЕЛИЛА ТВОИ КОСТИ ОТ ПЛОТИ И НЕ СКОРМИЛА ИХ КОРНЕТТО.

Я со стуком откладываю телефон и натянуто улыбаюсь Сидни в ответ на ее вопросительный взгляд.

— А теперь, вручая ежегодную премию «Педагог года», мы отмечаем вклад одного преподавателя, который прилагает экстраординарные усилия, чтобы поднять настроение и воодушевить учеников, создавая среду для отличного обучения.

Я оглядываю комнату в последний раз и проверяю телефон в ожидании ответа. Естественно, Джека нигде не видно. Мои пальцы скручиваются на коленях до тех пор, пока они не хрустят в знак протеста, я пытаюсь придать своему лицу выражение, которое надеюсь, выглядит пристойно, а не убийственно.

Ведущая улыбается аудитории, и на экране за ее спиной появляются фотографии кампуса и меня со студентами.

— В дополнение к своим обязанностям преподавателя и исследователя, лауреат премии этого года неустанно работает над расширением кафедры судебной антропологии Университета Альберта, реализуя новую инициативу по полевым исследованиям на Центральной Ферме Тел в Паркленде, и в течение последних трех лет возглавляет программу наставничества для девушек «Северное сияние», чтобы вдохновить следующее поколение канадских женщин в науке. Сегодня награду доктору Кири Рос вручает её муж, доктор Джек Соренсен.

— Какого хрена, — шиплю я, Сидни хихикает рядом со мной, перекрывая звуки аплодисментов, а я смотрю на высокую фигуру, шагающую по полированной сцене со всей уверенностью волка, прогуливающегося по полю с овечками.

— Твоё лицо. Это было великолепно.

— Ты знала об этом?

Сидни усмехается, когда я бросаю быстрый взгляд в её сторону.

— Конечно, знала. Я поклялась хранить тайну.

— Но ты дерьмово хранишь секреты, — шепчу я, с сомнением глядя на неё.

— Нет, не когда на кону бутылка Moët, — отвечает она, чокаясь своим бокалом с моим. Я бросаю на неё недоверчивый взгляд, в то время как она пихает меня локтем и кивает в сторону сцены.

Когда я поднимаю взгляд, стальные глаза Джека прикованы к моим.

— Привет, лепесток, — говорит Джек, наклоняясь к микрофону. Его хитрая ухмылка уничтожает мою ярость, и я задыхаюсь от смеха, а аудитория хихикает. — Я получил твоё сообщение с вопросом, куда я пропал, но не думаю, что тебе стоит пока скармливать мои кости своей собаке. Может быть, сначала посмотрим, как пройдет награждение?

Я смеюсь вместе со зрителями, утыкаясь лбом в ладони, пока пунцовый румянец заливает мои щеки.

Когда я снова поднимаю глаза на сцену, Джек ждет, его пристальный взгляд сталкивается с моим, в то время как остальная часть зала словно растворяется в воздухе.

— Я должен сказать слова благодарности комитету по присуждению наград за то, что они позволили мне вручить это признание моей жене, но, по правде говоря, я не оставил им выбора, — Джек смотрит вниз на черно-золотую табличку в своих руках. Наступает долгая и задумчивая пауза, когда его слабая улыбка исчезает, прежде чем он возвращает свое внимание ко мне. — Чуть больше трех лет назад я должен был вручить Кири филантропическую награду Аллистера Брентвуда, но опоздал на церемонию. Хотя это и положило начало цепи событий, которые в конечном итоге связали нас вместе, я, тем не менее, не смог отметить достижения Кири в тот вечер, который так много для неё значил. Я благодарен за возможность сделать это правильно в этот раз.

Моё сердце болит так, как будто оно стало слишком большим для моей грудной клетки. Я не отрываю взгляда от Джека, пока он смотрит на аудиторию.

— Те, кто хорошо знакомы с Кири, знают, что судьба была жестока к ней. Но она выжила. Она нашла свой собственный путь к процветанию. Свои качества, заработанные тяжелым трудом, она переносит в каждый аспект своей работы. Как педагог, Кири служит примером лидерства, сопереживания и страсти. Но она также яростная, грозная и бесстрашная. И, имея честь знать её лучше, чем кто-либо другой, я могу с уверенностью сказать, что её самое главное качество, вплетенное во все, что она делает, — это стойкость.

— Мне посчастливилось работать с моей женой в течение шести лет. Первые три года были… не самыми яркими для меня. По крайней мере, когда дело касалось её. Но, как и подобает Кири, она заманила меня, несмотря на все мои старания оставаться невозмутимым. Даже когда она заявила, что отказалась от меня, она не сдалась. Она продолжила стойко стоять на ногах. И постепенно я начал видеть жизнь её глазами. Это было похоже на взгляд через замочную скважину. Чем больше я наблюдал, тем больше она открывала для меня тайный мир. Иногда там есть насилие и потери. Иногда — красота и радость. Иногда я вижу горе, иногда — восторг. Несмотря на всё это, Кири Рос словно стоит в эпицентре бури, стойкая и безупречная, как отполированный драгоценный камень. И разве не так поступают наши лучшие учителя. Они приоткрывают скрытые миры, иногда те, которые были прямо перед нашими невидящими глазами. Они разжигают наше любопытство. Они заставляют нас задаваться вопросом, что ещё ждет нас впереди, если только мы позволим себе оттаять.

Джек снова смотрит на меня, и я вижу в его глазах то, что принадлежит только мне. То, что он никогда не покажет никому другому.

— Я не знал, какой может быть жизнь, пока ты не озарила темноту своим светом. Ты неукротима, как солнце. Ты пробралась до мозга моих костей и стала неотъемлемой частью моего существования. И я люблю тебя, lille mejer.

Я встаю со своего места и пробираюсь через столики ещё до того, как Джек попросит меня выйти на сцену, путь к нему заволакивает водянистая пелена.

Но я всегда найду свой путь к Джеку.

Аплодисменты подобны дождю за вуалью. Сердце Джека ровно бьется у меня под ухом, когда я сжимаю его в объятиях, и это единственный звук, который я хочу слышать.

— Ты должна взять эту штуку, — шепчет Джек мне на ухо, тыча углом таблички в мою руку, а другой рукой крепко держит мою оголенную спину. Я киваю, но ему приходится отстраниться, прежде чем я отпускаю его. Тыльной стороной ладони я касаюсь влажных ресниц, в то время как Джек поворачивает меня за плечи к аудитории.

— Я… эм… не думаю, что смогу скормить его кости собаке, — говорю я дрожащим голосом, пока зрители смеются. — Это было прекрасно, Джек. Загладил вину за историю с Брентвудом. Я не очень сожалею о наказании, которое последовало после ситуации с Брентвудом, но, возможно, это история для другого раза.

Аудитория снова смеется, и я набираю обороты, используя детали, которые запомнила перед сегодняшним вечером. Я благодарю факультет за номинацию. Благодарю своих друзей и коллег, своих студентов. Возможно, мои родители остались в моем прошлом, но я тоже благодарю их за то, что они дали мне инструменты, чтобы проложить свой собственный путь.

И наконец, я смотрю на Джека.

— Доктор Соренсен не знает этого, но однажды я сидела на задней парте его класса. Это было задолго до того, как мы стали коллегами, ещё когда он был аспирантом. Он вел занятия по остеологии, — я опускаю взгляд на табличку в руках. По моему лицу пробегает тоскливая улыбка, когда я вспоминаю, с каким трепетом я могла сидеть и наблюдать из тени, просто слушать его голос, этого человека, который дал мне шанс идти вперед, даже если я ещё не была уверена, как собрать осколки. — Это было время потерь и неопределенности в моей жизни. Наблюдать за тем, как он направляет и увлекает группу студентов своими обширными знаниями и страстью к работе, вдохновило меня. Он упомянул что-то о следах укусов падальщиков на костях, и это зародило в моей голове вопросы о животных, которые их оставили, и их поведении, вопросы, которые в конечном итоге привели меня сюда. Но тот момент стал будто ударом молнии. Он дал надежду, что я тоже могу стать чем-то большим, несмотря на то, что я столько потеряла, — когда я поворачиваюсь к нему, взгляд Джека на мгновение, кажется, прикован к полу из-за нахмуренных бровей, но я жду, чтобы поймать его с улыбкой, когда он поднимает глаза. — Так что спасибо тебе, Джек. Ты показал мне, что солнце всё ещё может светить, даже в самые холодные дни.

Мгновение времени замирает во вспышке фотоаппарата. Я запомню его навсегда. Выражение лица Джека, его улыбка — отражение моей собственной. Зрители, свет, который окутывает нас теплом. Но не только то, что я вижу, запечатлевается в памяти. А также то, что я чувствую. Я любима не только за мой свет, но и за темноту, а не вопреки ей. Благодарна не только за этот момент, но и за то, что пережила все трудности, которые привели меня сюда. Почитаемая. Светящаяся.

Мгновение проходит, когда вспышка сменяется тенью, но это чувство всё ещё сохраняется, как блик от падающей звезды в ночи.

Делается ещё несколько снимков, прежде чем Джек протягивает мне руку. Я кладу свою ладонь в изгиб его локтя, его другая рука ложится поверх моей, прохладная и уверенная. Мы спускаемся со сцены, где он возвращается ко столу, оставляя меня общаться с донорами и благотворителями, пока объявляется следующая награда. И когда я возвращаюсь на своё место рядом с Джеком, мы обмениваемся лишь короткой улыбкой, прежде чем я присоединяюсь к его разговору с нашими коллегами, наши пальцы переплетаются под столом.

Мы остаемся здесь только для того, чтобы очаровать нескольких доноров и влиятельных местных жителей, а затем отправляемся домой, в бревенчатую хижину в стиле шале с видом на реку Север Саскачеван на отдаленном участке пересеченной местности. После целого рабочего дня и вечера общения мы оба без сил падаем в постель, и я быстро засыпаю под ровный стук сердца Джека под моим ухом.

А когда я просыпаюсь на следующее утро, то вижу пустую кровать и чувствую аромат кофе.

Я потягиваюсь, моя рука скользит по матрасу со стороны Джека. Простыни холодные.

Корнетто сопит в изножье кровати, его хвост мотается по одеялу, когда он трется мордой о покрывало и придвигается ко мне.

— Правильно, Корндог, — говорю я, похлопывая по подушке Джека, на которую Корнетто плюхается спиной, чтобы я помассировала живот. — Пусть его подушка будет вся в твоей шерсти.

Когда Корнетто удовлетворен нашим утренним ритуалом и спрыгивает с кровати, чтобы спуститься вниз, я переворачиваюсь, перенося вес на локоть, чтобы взять дымящийся кофе с прикроватной тумбочки.

Рядом с ним лежит маленькая коробка, обернутая золотистой бумагой, складки на которой аккуратные и четкие.

Никакой записки. Никакой карточки. Только бант знакомого голубого оттенка.

Я кладу коробку на кровать рядом с собой, улыбаясь аккуратному оформлению обертки, прежде чем разорвать бумагу.

Внутри лежит потертая зажигалка Zippo.

Я внимательно рассматриваю её, зная, что она не похожа на тот ценный трофей, которым пожертвовал Джек, когда поджег мой старый дом. Инициалы Ш.Б. выгравированы на выцветшем цветочном рисунке. Я хмурюсь, когда переворачиваю зажигалку в руке, чтобы полюбоваться ею рядом со шрамом на большом пальце, прежде чем открыть крышку.

Щёлк. Щёлк, щёлк.

Она успокаивает меня, и я улыбаюсь, ощущая её вес на своей ладони, когда сжимаю пальцами холодную сталь.

— Спасибо, Джек.

Мое сердце стучит, пока я одеваюсь и засовываю зажигалку в карман походных штанов, чтобы спуститься вниз с кофе. Там меня не ждет упакованный ланч, что, как правило, является для меня признаком того, что Джек ставит передо мной задачу найти его. Как только кофе выпит, я выхожу навстречу яркому мартовскому солнцу, лучи которого, отражаясь от залежавшегося снега, обещают весну.

Корнетто ведет меня по тропинке, вьющейся к скалистому хребту на участке, плетясь в нескольких метрах передо мной, уткнувшись носом к земле. Я сразу же нахожу след Джека на тающем снегу и покрытом инеем гравии, отпечатки его Blundstones⁴⁵ ещё достаточно свежие, чтобы разглядеть следы от подошвы. Когда мы приближаемся к хребту и проходим мимо сосен, Джек появляется в поле зрения, стоя на небольшой поляне у края скалистого выступа, засунув руки в карманы. Я улыбаюсь, когда в моих мыслях вспыхивает мимолетное воспоминание о его фотографии, которую я сделала в Уэст Пейне незадолго до моего поступления на факультет. Проходит мгновение, прежде чем я начинаю слишком много думать о том, чтобы сжечь ее, и я ценю тот вид, который у меня есть сейчас. Тот, где мой муж приветствует нашу собаку, прежде чем поднять свои серебристые глаза на меня с улыбкой.

— Сегодня найти тебя не составило особого труда. Это, наверное, рекорд. Что Вы задумали, доктор Соренсен? — спрашиваю я, хватаясь за его пальто и приподнимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать в губы.

Джек убирает выбившуюся прядь моих волос из-за ветра, заправляя её за ухо.

— Думаю, Вы достаточно умны, чтобы понять, что это сюрприз, доктор Рос.

Я смеюсь, а Джек берет меня за руку и ведет вверх по оставшемуся пути. Мы поднимаемся на вершину холма, где внизу простирается знакомая местность. Яркое утреннее солнце заливает нетронутый снег, сверкая на притоках талой воды по всей равнине, которая спускается к широкой реке. Я едва могу различить шум течения вдалеке, когда Джек останавливает нас перед большой завернутой коробкой на непромокаемом одеяле, бумага, лента и бант — всё в золоте.

Я смотрю на Джека, в его глазах вспыхивает темный голод, но потом он переводит взгляд и кивает на коробку.

— Открывай, — говорит он.

Корнетто становится рядом со мной, когда я опускаюсь коленями на одеяло и отрываю бумагу и ленту от черного футляра. Я отстегиваю две защелки и открываю его, чтобы увидеть красивый блочный лук, основание и конечности которого выкрашены в оттенки голубого, и стрелы в тон ему.

— Это потрясающе, Джек, — говорю я, проводя кончиками пальцев по изгибу основания. — Большое спасибо. По какому случаю?

Он пожимает плечами, пытаясь выглядеть беспечным, но я улавливаю знакомый блеск в его глазах, который он не может скрыть от меня.

— Однажды ты сказала мне, что я должен пресмыкаться перед тобой. Ты не сказала, когда мне следует остановиться.

Я смеюсь, а он улыбается.

— Да… никогда не останавливайся.

Моя ухмылка становится задумчивой, когда я провожу пальцами по деталям ручной росписи, пестрым полоскам голубого цвета, сияющим на солнце.

— Достань его, — говорит Джек. — Если что-то не подходит, мы можем это изменить.

Я бросаю ему короткую улыбку, а затем вынимаю лук из футляра, рассматривая детали, привыкая к весу. Джек наклоняется рядом со мной и изучает стрелу, затем передает её мне, и мы поднимаемся, стрела уже наложена на тетиву, когда я выпрямляюсь, чтобы посмотреть через прицел лука на горизонт.

— Думаю, он идеальный, Джек.

— Лучше быть уверенным.

Мой взгляд падает на Джека рядом со мной, который с дьявольской улыбкой набирает что-то на своем телефоне. Он бросает взгляд в мою сторону, прежде чем кивнуть головой в сторону. Мгновение спустя мужчина средних лет с мощным телосложением выходит на равнину из нашей скрытой комнаты для убийства, встроенной в скалу под нами, и поднимает руку к глазам, осматривая местность впереди. Паника прокатывается по свежему воздуху чередой тихих ругательств, когда он делает шаг вперед, его босые ноги погружаются в тающий снег.

— Шон Бейли. Бывший владелец твоей новой зажигалки. Поверь мне, когда я говорю, что он соответствует всем твоим критериям, лепесток.

— О, я доверяю тебе, любовь моя.

Я поднимаю лук, когда мужчина начинает бежать к реке.

— Может быть, тебе не стоит слишком мне доверять, — говорит Джек, его голос такой же насыщенный, как растопленный мед, когда он встает позади меня, стараясь не мешать мне держать оружие. Его прикосновение скользит по моему бедру, его прохладные кончики пальцев скользят под мою рубашку и ласкают кожу. Его дыхание согревает раковину моего уха, когда он шепчет: — Скажи мне, lille mejer, твои трусики сейчас мокрые?

— Есть только один способ узнать это.

Я усмехаюсь.

И затем пускаю стрелу в полет.

Конец

Notes

[

←1

]

Полевая школа — это краткосрочная академическая программа, состоящая из полевых исследований под руководством наставника, обычно проводимых летом и часто за рубежом, разработанная для обеспечения практической подготовки студентов по предметам, по которым они ранее изучали только теоретическую информацию в аудиториях.

[

←2

]

Феномен розовых зубов чаще всего встречается у трупов, причины смерти которых связаны с удушьем. Нехватка кислорода приводит к тому, что кровеносные сосуды в центральной полости зубов лопаются, наполняя их кровью и придавая им розовый цвет.

[

←3

]

Бимер — распространённое прозвище для автомобилей BMW.

[

←4

]

Ферма тел — это лаборатория исследования человеческого разложения, в которой исследуются вопросы, связанные с местами преступления на открытом воздухе и скоростью разложения человеческих останков в различных топографических и климатических условиях.

[

←5

]

Пижаж — это метод винификации, который заключается в продавливании шапки выжимки на поверхности в жидкую часть сусла в процессе брожения.

[

←6

]

Die Rache einer Frau kennt keine Grenzen — (нем.) женская месть не знает границ.

[

←7

]

Ки́рие эле́йсон — оставленное без перевода молитвенное призывание на греческом языке (Κύριε ε̉λέησον — «Господи, помилуй!»)

[

←8

]

Кири, в ориг. Kyrie — имя греческого происхождения, относится к слову «Господь».

[

←9

]

Разновидность арабики, произрастающая на склонах вулканов Хуалалаи и Мауна-Лоа на севере и юге региона Кона Большого Острова штата Гавайи.

[

←10

]

Цитата из фильма «Безумный Макс 3: Под куполом грома», который является фантастическим кинофильмом в жанре «постапокалипсис», третьей частью франшизы о Максе Рокатански.

[

←11

]

Название гладиаторской площадки, на которой участники сражаются насмерть в боевике 1985 года «Безумный Макс: под куполом грома». Фильм приобрел большое влияние в популярной культуре, и «Купол Грома» теперь используется вскользь для обозначения любой ситуации или соревнования, в котором проигравший испытывает большие трудности.

[

←12

]

Звук открывания и закрывания зажигалки Zippo

[

←13

]

Bonjour, ma belle — (фр.) Доброе утро, моя красавица

[

←14

]

Открытые булочки из слоёного теста с заварным кремом и ягодами. Они популярны во всём мире, но начало своё берут из датской кухни.

[

←15

]

Растение семейства Злаки, происходящее из Индии и культивируемое также в Китае, Японии, Бразилии, на Яве, Гаити и Реюньоне ради получаемого из его корней эфирного ветиверового масла.

[

←16

]

Метод дрессировки животных с положительным подкреплением, основанный на связующем стимуле в оперантном обусловливании. Термин «кликер» происходит от маленького металлического крикетного шумоглушителя, адаптированного из детской игрушки, которую дрессировщик использует для точного обозначения желаемого поведения.

[

←17

]

В оригинале используется слово dicks — члены

[

←18

]

сленг. Наркоторговец, наркодилер

[

←19

]

Магазинная винтовка со скользящим затвором.

[

←20

]

Пакет с жидкостями для внутривенного вливания, содержащими витамины и минералы.

[

←21

]

Орудие казни через удушение в Испании. Первоначально гаррота представляла собой петлю с палкой, при помощи которой палач умерщвлял жертву. С течением времени она трансформировалась в металлический обруч, приводившийся в движение винтом с рычагом сзади. Перед казнью осуждённый привязывался к стулу либо столбу; на голову ему надевался мешок. После исполнения приговора мешок снимали, чтобы зрители могли видеть лицо жертвы.

[

class="book">←22

]

Короткое от Record — Запись

[

←23

]

Jeg forlod hende — (дат.) Я оставил её.

[

←24

]

Way out of a paper bag — идиома означающая, что человек особенно недалекий, неразумный, некомпетентный или неспособный сделать что-то элементарное.

[

←25

]

Lille mejer — (дат.) Маленький Жнец

[

←26

]

Лента для лифтинга и фиксации груди

[

←27

]

Охотничьей Луной называют первое полнолуние после Урожайной Луны. В Северном полушарии оно происходит в октябре или ноябре, а к югу от экватора — в апреле-мае.

[

←28

]

STEM — естественные науки, технология, инженерия и математика.

[

←29

]

Используется слово come, которое имеет также значение «кончить».

[

←30

]

Традиционные индийские соусы, оттеняющие вкус основного блюда.

[

←31

]

(дат.) — Любимая, возлюбленная, любовь.

[

←32

]

(дат.) — Любовь моя, пожалуйста, останься.

[

←33

]

Несколько пирсингов по длине полового члена.

[

←34

]

Ты чертова богиня. Ты убиваешь меня…

[

←35

]

Эноксапарин натрия.

[

←36

]

Сексуальная девиация, которая выражается в навязчивом стремлении к совокуплению со спящим партнёром, находящимся в бессознательном состоянии или коме человеком.

[

←37

]

Устаревший синоним к растению Ду́дник лека́рственный — травянистое растение, произрастающее почти на всей территории Европы и в Западной Сибири. Широко применяется как пряно-ароматическое и лекарственное растение, выращивается и как декоративное.

[

←38

]

(дат.) — Я буду для тебя всем, любимая.

[

←39

]

(дат.) — Моя сияющая звезда.

[

←40

]

(дат.) — Моя любовь.

[

←41

]

Тип лука особой конструкции, в которой используется система блоков и тросов для сжатия плеч лука.

[

←42

]

Cудебный психолог, занимающийся составлением портрета преступника

[

←43

]

Механическое ручное устройство для выполнения временной искусственной вентиляции лёгких.

[

←44

]

Термин, используемый для привлекательных, сексапильных, седовласых мужчин в возрасте.

[

←45

]

Бренд австралийских ботинок.