Не лови золотого коня! (СИ) [Наталья Алферова] (fb2) читать онлайн

Не лови золотого коня!

Глава первая. Ульянка

Ночь звёздная выдалась, тихая. Легко потрескивал костёр, фыркали пасущиеся неподалёку кони, сопели прикорнувшие на дедовом тулупчике Васька с Филькой, соседские ребятишки. Егор подкинул веток в огонь и, не удержавшись, вздохнул. Угораздило же порезать ногу в самый сенокос. Да ещё и батька плетью приголубил за ротозейство. Горяч он, их батька — сестрёнок малолетних ещё жалел, а Егору с маменькой частенько прилетало, знай, уворачивайся.

Вот и получилось, что днём Егор кашеварил, а вечером отправлялся с ребятишками в ночное вместо Филькиного деда, прозванного Зуда из-за редкостного занудства. И деду, и парнишкам, Егорова немощь была в радость. Первый мог спать дома на печи у бабки под боком, а вторые — отдыхать от бесконечных поучений.

Неожиданно повеяло прохладой, нервно заржал вожак, столпились вокруг него кобылицы с жеребятами. Казалось, миг, и сорвётся табун с места, разрывая путы, летя по лугу навстречу ветру.

— Орлик, тихо, — сказал Егор вожаку.

Васька с Филькой сели, и тоже уставились на табун, протирая заспанные глаза. Лошади успокоились, как по приказу.

— Как будто чужак пришёл, — протянул Васька.

Повернувшись к костру, Егор вздрогнул: по ту сторону стояла Ульяна, Васькина старшая сестра.

— Улька, чего от тётки ушла? — строго, копируя взрослых, спросил Васька. — Опять за Стёпкой бегать будешь? Смотри, отлупит батька розгами, как обещал.

К тётке, в соседнюю деревню, Ульяну отправили родители от греха. Влюбилась девка без памяти в сына старосты Степана, не устояла перед писаной красотой парня. А тот изгалялся: то к себе призовёт, то прочь отправит. И до Ульяны многим девкам красавец головы морочил, не раз и не два старосте откупаться пришлось.

— У огня погреюсь и пойду, — сказала Ульяна тихо, словно ветер в листве прошелестел.

Она присела на стоящий по ту сторону костра пенёк и протянула к костру руки.

Защемило у Егора сердце от жалости, такая Ульяна бледная, исхудавшая, взгляд печальный, словно мороком затянут. Помнил ведь, как в детстве вместе по заборам лазили, да у деда Зуды яблоки воровали. Задорная раньше была Ульяна, хохотушка, куда что делось?

— Ульянка, — сказал он, — бросай Стёпку, пошли за меня замуж. Ты не смотри, что на рожу неказист, с лица воду не пить. Буду жалеть тебя, любить, руку ни в жисть на тебя не подыму.

Васька с Филькой захихикали, подумали, шутит старший дружок. Ульяна посмотрела на Егора черными, как омуты глазами, словно в душу заглянула, и ответила:

— Славный ты, Егорша. Жаль, раньше тебя не разглядела. Пойду, нужно до первых петухов успеть.

— Постой, проведу до дома, — сказал Егор, вскакивая и морщась от резкой боли. Про ногу-то забыл.

— Сиди уж, провожатый, — сказала Ульяна, махнув рукой. Ласково сказала, а без улыбки. Она встала, поправила платок на голове, перекинула за спину косу и пошла прочь. Сделав два шага, повернулась и добавила глухо: — За доброту твою, Егорша, послушай совет: не лови золотого коня. Бывайте, не поминайте лихом.

После чего Ульяна поклонилась в пояс и, уже не оборачиваясь, пошла по лугу в сторону перелеска. На Егора напало странное оцепенение, отпустившее, только когда тонкая девичья фигурка скрылась за деревьями.

— Васька, Филька, бегите следом! — воскликнул он. — Видите, не в себе Ульянка. Догоните, до дома доведите, маменьке её с рук на руки сдайте.

Ребятишки сорвались с места, но вскоре вернулись.

— Нигде нет, — доложил Филька, когда отдышался, затем вытаращил глаза и дрожащим пальцем показал на пень, на котором сидела Ульяна.

Весь покрытый инеем, пень медленно оттаивал, по дереву струились ручейки похожие на слёзы. Васька заревел, а Филька размашисто перекрестился.

— Беда случилась, поеду до дома, народ на поиски поднимать, — сказал Егор. — Седлайте Ворона. Справитесь без меня?

— Орлик быстрее, — сказал Васька, вытирая слёзы рукавом рубахи.

— Без вожака табун не буду оставлять, — твёрдо сказал Егор, и так беспокоился, управятся ли ребятишки. «Деда Зуду растолкаю, сюда отправлю», — подумал он. Сам Егор собирался искать Ульяну вместе с остальными. Со стороны села раздались крики первых петухов.

Всполошил Егор село. Многие на поиски отправились. Вдоль берега реки прошли до самой излучины. Кто с факелом, кто с лампами. Староста керосиновую лампу не пожалел. Сыну при всех пообещал шкуру спустить. Сильно обозлился, хоть и морочил отпрыск девок, ни одна пока руки на себя наложить не пыталась.

— Ой, гляньте, на отмели что-то белеет! — воскликнул кто-то из парнишек через полчаса от начала поисков.

Ребятня за взрослыми увязалась. Для них всё приключением казалось, но и малых пронял надрывный вопль Ульянкиной матери:

— Ульянушка, доченька! Что ж ты натворила!

Кинулась мать к реке, еле от берега два мужика оттащили. Отец Ульяны, Иван-кузнец, как был, в одежде в воду нырнул. Староста Степану такую затрещину отвесил, тот на ногах не удержался.

В молчании стояли односельчане, пока отец девушки плыл к тому берегу. Хоть и светили ему, а не разобрать было, что он там, на отмели возится. Возвращался Иван, держа над водой руку со светлой тряпицей. Ещё до конца не выйдя, крикнул:

— Не Ульянка, нет. Полотно белёное кто-то из баб в стирку упустил.

Несчастная мать на землю села и встать не может, ноги отнялись. Иван рядом опустился, обнял, а та приникла к нему, всхлипывая, даже рубахи мокрой не заметила. На всех словно холодом мертвенным дохнуло от реки.

— Так, может, Ульянка-то обратно к тётке отправилась? — предположил дед Зуда. — Вон Егорша сказал, Васька ей грозил батькиными розгами.

Деда на берег со всеми бабка отправила, заявив, что пострелята и одни с лошадками управятся, а ей из первых рук новости знать надо.

— Какие уж тут розги… — сказал Иван и замялся, но все словно услышали несказанное: «Живой бы найти».

Он в дедово предположение не особо поверил, а вот мать ободрилась, воскликнув:

— Да, да, точно к сестрице моей побежала! Та всегда племяшек защищает. Своих-то деток Бог не дал.

— Давайте, я съезжу в Семёновку, — предложил Егор, он так на Вороне и искал.

— С рассветом отправишься, не хватало ещё, чтоб ты шею свернул, — распорядился урядник, который только вместе с сотским в пролётке подъехал, и тут же руководить принялся. Хотя по службе ему бы в первых рядах быть. Но сельский полицейский отличался леностью, особенно в делах поисковых. Руководствуясь изречением: Бог даст, найдётся.

— И то, правда, — согласился староста. — Дорога на Семёновку вся в колдобинах. Не сам свалишься, так коня угробишь. Езжай домой, Егорша.

— Разойтись! — скомандовал урядник. Сотский что-то зашептал ему на ухо. Урядник недовольно поморщился и сказал Ульянкиной матери: — Тебя, мамаша, в пролётке до дома доставим. Пусть твой мужик тебе фельдшера позовёт.

— Спасибо, ваше благородие, непременно позову, — поклонился Иван после того, как на руках донёс жену до пролётки и усадил напротив полицейского начальника.

— Трогай! — сказал урядник сотскому, занявшему место на облучке.

Сельчане расходились по домам под крик вторых петухов, до третьих и рассвета совсем немного оставалось. Егор отправился спать в сарай, но не смог глаз сомкнуть. Еле утра дождался. Запряг Ворона и потихоньку, чтоб не разбудить домашних, повёл под уздцы к выходу. Дворовый пёс Серый, помесь собаки с волком, глухо зарычал, повернув голову в сторону соседей.

В соседский дом входил незнакомый стражник. Рядом с воротами стоял его конь. Егор замер, терзавшие его нехорошие предчувствия усилились. От соседей раздался женский крик, полный боли и горя.

— Утопла всё же, Ульянка, — произнёс Егор, перекрестился и прошептал: — Упокой, Господи, её грешную душу.

Вновь собрались вместе сельчане, во двор вошли, кому места не достало, встали за невысоким забором и у распахнутых настежь ворот. Пришедший с ночного Васька прошмыгнул в дом под ногами стоящих. Филька и дед Зуда остались у двора.

Подъехавший на пролётке урядник церемониться не стал, расталкивая толпу, двинулся к крыльцу. Приехавший из Семёновки стражник принялся быстро и негромко ему что-то докладывать.

— Когда-когда, говоришь, девица утопилась? — спросил громко урядник.

— Вчера, за час до полудня! — доложил стражник, тоже громко.

Урядник нашёл глазами в толпе Егора и сказал:

— Что же ты, шельма, врёшь, что сию девицу этой ночью видел?

— Клянусь! Вот те крест! — воскликнул Егор, перекрестившись, и добавил: — Со мной и Филька с Васькой были.

По толпе прошёл гул, не замечен был Егор во вранье. Да и ребятишки тоже знали, когда соврать можно, а когда и не следует.

— Ой, так это ведь мавка была, — охнула одна из баб.

— Самая страшная из русалок, — подхватила вторая.

Третья добавила:

— Утопленниц, перед тем, как в услуженье забрать, водяной отпускает со светом белым проститься!

— Свезло вам, пострелята, что мавка душеньки из вас не высосала, не выморозила, — произнёс дед Зуда, приглаживая торчащий вихор внука.

Филька, до того стоящий с открытым ртом, вдруг ойкнул и, показывая пальцем на Егора, выдал:

— А Егорша-то мавку замуж позвал! Бросай, говорит, Ульянка, Стёпку, за меня иди.

Толпа дружно охнула, люди непроизвольно попятились от Егора. Настала очередь его матери голосить. С криком:

— Сыночек, родненький! — она подбежала к Егору, крепко обняв.

— Всем разойтись! Нечего тут суеверия разводить! — рявкнул урядник, до того сам внимательно слушавший разговоры. — Дело ясное. Самоубийство.

Он, позвав стража, направился прочь со двора. Сотский немного задержался, обратившись к людям:

— Кто помочь желает, оставайтесь. Остальные идите. У людей двойное горе. Дочь утопла, да и не похоронишь, как следует. Могилка будет за кладбищем, отпевать нельзя. Эх, девица, что ж сотворила с собой, глупая.

Сотский снял фуражку, перекрестился и бегом поспешил к пролётке.

Глава вторая. Ворожея

После того, как пролётка отъехала, староста принялся распределять, кому нужно остаться на помощь семье кузнеца. Бабы же окружили Егора с его матерью и принялись наперебой давать советы, как от нежданной напасти избавиться.

— Задобрить водяного надо, — утверждали одни.

— Нет, нельзя Егорше к реке и близко подходить, — твердили другие. — Вдруг мавка жениха забрать надумает.

— Оберег сделайте, — подсказывали третьи. — На воротах, дверях, ставнях кресты восковой свечкой нарисуйте.

Мать Егора после этих советов совсем с лица спала. Растолкав остальных, вперёд выступила бабка деда Зуды. Она выпрямилась, опираясь на батожок, приняла благостный вид и изрекла:

— В церковь идите. Батюшка отмолит.

— Эх, жаль отец Макарий помер, — со вздохом протянула её сноха. — Он точно бы помог. А нынешний хоть и после семинарии, чужак он здесь.

Многие закивали, а бабка ткнула сноху кулаком в бок:

— Что мелешь? Упаси Бог, кто услышит, — и выразительно покосилась на идущего в их сторону старосту.

— Ну, что, бабоньки, почесали языками, и будет. Трава сама себя не скосит, не высушит, в стога не ляжет, — сказал староста и добавил: — Ивану денег на гроб и могильщиков я сам выделю. Привезут Ульяну, к обеду схоронят. Что стоите? Рысью на стан. Егорша, церковь хорошо, но ты и к Ворожее загляни. Тебя и твою матушку до полудня отпускаю.

После этих слов староста зашагал в сторону своего дома с видом мрачным и решительным.

— Ох, не поздоровится Степановой спине, — протянула одна из молодок.

— И поделом, — раздалось сразу несколько голосов.

Толпа разошлась, часть по домам, часть на стан на дальних лугах. Егор с матерью вошли в дом. Вся семья уже сидела за столом, лишь их ждали. Отец грозно глянул на мать, а та и не заметила, ловко ухватом достала из печи чугунок с кашей, поставив на стол. Дед как глава поблагодарил Господа за хлеб насущный и первым взял деревянную ложку. Ели, молча, даже сестрёнки Егоровы не шалили. Не хотели получать ложкой по лбу не от отца, так от деда.

После завтрака, маменька метнулась к сундукам, доставая праздничную одежду и обувку для себя с сыном.

— В церковь пойдём, Егоршу отмаливать, староста отпустил.

Дед с бабкой, да и отец смолчали, лишь из под насупленных бровей наблюдали, как суетится по избе мать, как складывает в корзину свежий хлеб и яйца.

— Куды? — не удержалась бабка.

— К Ворожее заглянем, — ответила мать, даже не взглянув в сторону свекрови. А когда она вынула из-за оклада тряпицу, с завёрнутыми в неё деньгами, не удержался отец.

Он встал и преградил дорогу жене.

— А ну, на место верни!

Для острастки кулаком замахнулся.

— Жалеешь? Для сына родимого? А что я церкви пожертвую? На что свечи накуплю? — неожиданно взъярилась всегда спокойная маменька, наступая на мужа.

Тот, ни разу до того не встречавший отпора, отошёл в сторону, пропуская жену к корзинке. Сестрёнки Егора на печку забрались, они всегда так делали, когда батька злился, а тут ещё и маменька осерчала.

— Поучить надо, сынок, жену, — подал голос дед. Бабка ему принялась поддакивать:

— Ишь чего вздумала, мужику перечить!

Маменька обернулась, глазами сверкнула и произнесла:

— Пока Егоршу не отмолю, если кто на пути встанет: прокляну!

— Ведьминское отродье, — прошипела бабка, но на неё никто внимания не обратил. Снох своих бабка не жаловала.

Егор с трудом обул на замотанную ногу башмак. Маменька, скрывшаяся за занавеской, отделявшей родительскую кровать, оделась быстро. Она вышла, поправляя на плечах расписанный цветами полушалок. Взяла Егора за руку и повела к двери.

— Вот только вернись! — зло бросил ей в спину отец.

Маменька и бровью не повела. Егор, хромая, еле успевал за ней, идя по улице в сторону церкви.

— Прости, матушка, — сказал Егор. — Мне самому бы, без тебя всюду сходить. Батька бы так не ярился.

— Сам ты уже мавку замуж позвал, — резко ответила мать. Посмотрев на сына, она сбавила ход и спросила: — А когда твой батька не ярился? Вот то-то. Ладно, чай не прибьёт.

Егору их село показалось непривычно пустым. На улицах никого не было, у колодца тоже. Лишь лаяли кое-где собаки, да кудахтали роющиеся в пыли куры. Егору стало не по себе, хотя понимал, что одни сельчане на сенокосе, другие на подёнщине у барина наделы отрабатывают, как его дядя с женой. Ребятня тоже при деле: гусей с гусятами на лугах пасут, с младенцами нянчатся, да мало ли в эту пору работы?

Церковь, каменная, новая, стояла на холме, издалека слепя глаза белизной стен и позолотой куполов. За ней возвышалась деревянная колоколенка. У подъёма на холм Егор с матерью остановились, отдыхая. Из церкви вышел Иван-кузнец. Казалось, за ночь он постарел на десяток лет. Поравнявшись с соседями, он сказал:

— Ходил вот, просил дозволения подхоронить Ульянку в могилу к моей матушке. Деньги, что на приданое копили, предлагал. Да где там. Эх, Егорша, что ж дочь выбрала не тебя, а Степана...

Кузнец, сгорбившись, побрёл к дому сельского плотника. Ему ещё предстояло ехать за телом дочери в Семёновку. Маменька перекрестила его вслед и посмотрела нетерпеливо на сына. Егор подумал, будь он маленьким, маменька бы побежала с ним на руках в церковь. Кивнул, и они принялись взбираться на холм.

Вскоре они выходили из церкви почти с тем же видом, что и Иван-кузнец. Новый священник даже слушать толком не стал, попеняв на темноту местных прихожан и склонность к суевериям. Правда, после щедрого пожертвования батюшка пообещал помолиться о здравии раба Божьего Егория. Мать накупила свечей, поставила к иконам, помолилась Богородице. Егор тоже свечи поставил за здравие, а одну втихаря за упокой Ульянки. Хоть оно и не положено, но Господь добрый, поймёт. Не может же один грех всю жизнь праведную перечеркнуть.

Несколько свечей маменька завернула в тряпицу и в карман юбки сунула. «Кресты рисовать», — сообразил Егор.

Спустившись с холма, они направились к окраине села. Там, в лесу стояла изба Ворожеи. Мало уже кто в селе помнил настоящее имя молочной сестры их бывшего барина. Лет за двадцать до того, как все стали свободными, отец барина умер, завещав вольную кормилице сына и её дочери. Но они не захотели далеко уходить и поселились в охотничьей избе.

Поговаривали, что Ворожея не только молочная сестра старому барину, но и единокровная. Отец барина частенько с дворовыми девками грешил. Супружница его, знай, успевала тех в дальние деревни замуж отдавать, а кого и вовсе продавала.

Всё это рассказывала Егору маменька, пока они шли сначала по улице, а затем и по лесной тропинке. У Егора нещадно болела втиснутая в башмак нога. Не выдержав, он остановился, снял обувь, связал шнурки и перекинул через плечо. Маменька лишь вздохнула тяжко.

— Никак, сглазил тебя кто, сынок. То ногу сбередил, то вот мавку встретил, — сказала она.

— Вот сейчас у Ворожеи и спросим, — ответил Егор, тоже вздыхая, только от облегчения. Идти босым оказалось куда проще.

Тропу к охотничьему домику хорошо проторили: ходили кому сглаз снять, кому на жениха поворожить, кому немощь какую залечить, а кому и прошение составить, письмецо написать. Ворожея грамоту разумела. Злые языки нарекали её ведьмой, не прижилось. Порчу Ворожея не наводила, трав, чтоб плод вытравить, гулящим девицам не давала. Опять же в церковь часто ходила, да и с отцом Макарием, старым священником дружна была.

Правда с новым батюшкой она в пух и прах разругалась после первой же его проповеди. Батюшка её анафеме предал, а Ворожея поклялась, что ноги её в церкви не будет, пока он в этом приходе. Сказала, что лучше в город в храм ездить будет. Никто в селе толком не понял сути спора, что-то о богословских учениях.

Поначалу народ Ворожею осудил, правда, за глаза. Мало ли когда понадобится, ведь, к примеру, у деток малых испуг лечить, она одна и умела. Но пообщавшись с новым батюшкой, все стали поговаривать: «Да, это не отец Макарий. Царство ему Небесное».

Изба Ворожеи оказалась добротной, большой, по обе стороны имелись сараи. Перед одним сушились на раскинутом полотне травы. Дверь была приоткрытой, словно хозяйка кого-то ждала.

Маменька шагнула на крыльцо первой. Егор поспешил за ней, вошли они в избу одновременно.

— Доброго утра, тётушка Ворожея, — произнесла маменька, крестясь на висящие в красном углу иконы.

Хозяйка, немолодая, высокая, с крупными чертами лица, сидела у стола и тасовала колоду карт. Устремив пронзительный взгляд тёмных глаз на Егора, она резко спросила:

— Согласие было?

— Что? — не понимая, переспросил он, невольно попятившись и упираясь спиной в косяк.

— Мавка дала согласие идти за тебя? — уточнила Ворожея.

— Н-нет, — ответил Егор, растерявшийся от пристального внимания. Взгляд Ворожеи притягивал, не давая возможности отвлечься или оглядеться. Егор продолжил, слова словно сами, без его воли, произносились: — Сказала, жалеет, что раньше не разглядела, чтоб лихом не поминали. Простилась с поклоном. А мне за доброту совет дала: не ловить золотого коня.

Маменька, услышав подробности, охнула, приложив руку ко рту. А после того, как Ворожея перевела взгляд на неё, поспешила сказать, показав корзину:

— Вот, тётушка, гостинец тебе.

— На лавку поставь. Сами тоже садитесь, — сказала Ворожея и вновь опустила глаза на карты, ловко перемешивая колоду.

Егор потихоньку огляделся. Зажиточно жила Ворожея, кровать деревянная под пологом, шторы бархатные, шкаф резной, посуда в нём почти как у барина в усадьбе. Оклады у икон позолоченные. На столе самовар с росписью, голова сахара, булки маковые. Видать, не врали люди, сестра Ворожея их бывшему барину. С подношений благодарных такого не наживёшь. Да и на лицо очень они с барином похожи. Маменька тоже украдкой осматривалась. Когда Ворожея вновь подняла голову, Егор с маменькой невольно выпрямили спины и замерли под пронзительным взглядом.

Глава третья. Что было, что будет

Ворожея встала со стула с резной гнутой спинкой и выложила на стол бубнового короля. Затем протянула карты Егору, коротко приказав:

— Тасуй.

Сама же подошла к иконам, прикрутила фитиль у лампадки, прошептала что-то типа: «Прости, Господи, меня грешную» и задёрнула красный угол специальной занавеской.

— Тётушка Ворожея, — позвала маменька, — посмотри, не сглазил ли кто Егоршу.

Егор старательно тасовал колоду. Карты, новенькие, атласные, гладкие, словно гладили пальцы. Он таких и не видел ни разу, хотя девки в селе гадали частенько, да и мужики никогда не отказывались в дурака перекинуться. Но разве сравнишь их потрёпанные старенькие колоды с этой.

— Сдвинь от себя левой рукой, — распорядилась Ворожея, забрала колоду и ответила маменьке: — Расклад посмотрю на Егоршу, на сглаз и порчу проверю, ногу подлечу. На гаданье, так и быть, оставайся. А дальше пойдёшь на завалинку у дома, там подождёшь. Бабам в тягости, не должно обряд видеть. Ежели только их самих не пользуют.

Егор с матерью переглянулись, затем дружно уставились на Ворожею.

— То-то я думаю, почему малинки захотелось. Да так, что спасу нет, — протянула маменька.

— Ты и сама бы на днях догадалась, — сказала ей Ворожея и добавила: — Парня носишь.

— Ой, спасибо, тётушка, за добрую весть, — сказала маменька, счастливо улыбнувшись.

Бабка Егорова постоянно её шпыняла, мол, нам работники в семью нужны, а ты одного лишь парнишку принесла, остальные девки.

— Слышала, мужик у тебя гневлив, да на расправу скор, — сказала Ворожея. — Так вот, передай, ежели руку на тебя поднимет, пока ты в тягости, я его силы мужской лишу.

От ставшего зловещим голоса Ворожеи даже Егору не по себе стало, маменька и вовсе ойкнула и поспешила спросить:

— А вдруг случайно не сдержится?

— Поверь, лучше ему удержаться, — усмехнулась Ворожея и, в сердцах, добавила: — Замучилась я деток от младенческой падучей отливать. Чтоб не было такого, их ещё в утробе беречь надобно. Понятно?

— П-понятно, — слегка запнувшись, ответила маменька, кивая.

Хозяйка избы приступила к гаданию, она разделила колоду на четыре части и разложила рядом с бубновым королём, над ним и прямо на него, приговаривая:

— Что было, что есть, что будет, чем сердце успокоится. — Затем принялась вытаскивать нижние карты и выкладывать изображением вверх. Егору с маменькой со скамьи всё было хорошо видно. Ворожея сопровождала свои действия объяснениями: — Что было: десятка пик. Болезнь. Что есть: девятка пик. Слёзы, потеря друга. Тут всё ясно. Что будет: трефовая шестёрка. Ждёт тебя, Егорша, дорога дальняя, нежданная. Чем сердце успокоится: опять шестёрка, только буби. Тоже дорога, только радостная. Что бы ни было, закончится хорошо.

— Слава тебе, Господи, — прошептала маменька и перекрестилась.

— Иди на завалинку, — велела ей Ворожея. Взяла со стола небольшой туесок и протянула: — Держи малину, пока ждёшь, чтоб всю съела. Как закончим, позову, всё, как есть, обскажу.

Маменька, взяла туесок, поклонилась и быстро вышла. Егор подумал, что, несмотря на строгость, Ворожея добрая, но всё равно продолжал испытывать что-то вроде робости.

Ворожея, между тем, готовилась к обряду: поставила в центр избы стул с витой спинкой, достала из под лавки небольшую деревянную бадью, плеснув туда воды из ведра. Вынула из корзинки пару яиц, а из шкафа гранёный стакан с водой, на дне которого лежал серебряный крестик, пустой стакан, широкую миску, свечи в подсвечниках и кусок воска в маленьком ковше. С каждым вынутым предметом Егору становилось всё тревожнее. Когда же Ворожея достала какую-то мазь, сапожный нож и тугой моток узкого полотна, еле подавил желание сбежать. Уж очень сильно напомнило последнее поход к фельдшеру.

— Что делать, тётушка Ворожея? — спросил он, не выдержав молчания.

— Садись на стул. Ногу больную в бадью, повязка пусть отмокнет. Сиди ровно, пока говорить не велю, молчи, — скомандовала Ворожея.

Егор послушно присел, опустил устало гудевшую ногу в бадью с водой и замер, не сводя с Ворожеи настороженного взгляда. Первым делом она долго катала по его голове яйцо, что-то беззвучно шепча. Затем разбила яйцо в пустой стакан, поставила Егору на голову и вновь зашептала. На этот раз справилась быстрей и принялась разглядывать содержимое стакана. Белок стал светло-серым, а желток потемнел. Ворожея хмыкнула, затем встала перед Егором, приказав.

— Смотри мне в глаза, взгляда не отводи, расскажи о встрече с мавкой.

Егор посмотрел в карие, почти чёрные глаза и почувствовал, как его затягивает в них, словно выворачивая душу, возвращает в ту ночь. Слова лились сами, а он видел, как наяву то, о чем говорил.

Теперь только ясно осознал то, что по первости не заметил. Неживой вид Ульянки, необычный голос, прохладу, что от неё через костёр веяла. Пень, покрывшийся инеем, слова о том, что успеть ей надо до первых петухов, прощание. Пророчество о золотом коне. А ещё вспомнилось, как шла Ульяна к перелеску, а трава под её ногами не приминалась.

Закончив рассказ, он воскликнул:

— Получается, я Ваську с Филькой мавку догонять отправил? На верную смерть послал?

От ужаса от того, что могло произойти, Егора пробрал холодный пот.

Ворожея подтащила табуретку и сказала:

— Ногу сюда. — Она ловко разрезала повязку от колена до пальцев и скинула в бадью, легко отошедшую от раны ткань. Разглядывала ногу, качала головой. — Вот шов не снят, вот ещё один, уж гнить начал. Митрич опять что ли с похмелья был?

— Кажись да, руки у него дрожали, — ответил Егор. Митрич, сельский фельдшер выпить был не дурак. — Маменька просила батю Митричу чекушку в трактире купить, не послушал.

— Зря, — коротко ответила Ворожея и добавила: — молодец, что про чекушку напомнил.

Она метнулась к шкафу и вынула непочатую бутылку водки и чарку. Сначала налила чарку, одним махом выпила, зажевала калачом. После чего плеснула водки себе на руки, Егору на ногу, — он еле удержался, чтоб не подпрыгнуть от боли, — и на нож. Зажгла свечу и принялась прокаливать над огнём лезвие.

— Тётушка Ворожея, резать будете? — опасливо спросил Егор. Трусом парень не был, но лечиться страсть как не любил.

— Нитки вытащу, да гною выход дам, — сказала Ворожея и, произнеся: — Ну, с Богом, — двинулась к Егору, держа наготове острый нож.

«Хорошо, что маменька не видит», — подумал Егор, отвернувшись. Резкая боль заставила сжать зубы, но прошла так же быстро, как и возникла. Егор осмелился посмотреть, что там с ногой. Нитки Ворожея вытащила, надрез сделала и, поливая ногу водой из стакана с серебряным крестом, приговаривала:

— Водица святая, водица живая, забери кровь дурную, смой боль да гнилость, яви Божью милость: от беды спасенье, от хвори исцеленье. Аминь.

— Как будто легче стало, — произнёс Егор, наблюдая, как ловкие руки накладывают на рану мазь и наматывают повязку.

— Знамо дело, легче, — сказала Ворожея и первый раз за всё время улыбнулась. Протянула баночку с мазью. — Держи. Через день мажь. Ну, ещё на свече погадаем, и можно твою маменьку звать.

Ворожея выпрямилась, сполоснула руки и лицо, на котором выступили бисеринки пота под рукомойником, висевшим у двери.

Они подошли к столу, Ворожея сунула Егору ковшик с воском и заставила держать над свечой, чтобы растопить. Сама налила воды в широкую миску.

— Готово, — сказал Егор.

— Вот сюда в центр лей, да не сразу, а потихоньку, — велела Ворожея.

Егор медленно принялся лить в воду расплавленный воск, а когда закончил, они с ворожеей в один голос произнесли:

— Конь!

Застыв, воск собрался в фигурку тонконогого золотистого коня. Ворожея отправила Егора за матерью. Выйдя на крыльцо, он замер, с улыбкой смотря на придремавшую маменьку. Она улыбалась во сне, а рядышком на завалинке стоял пустой туесок из под малины. Видимо, почувствовав взгляд, она встрепенулась, открыла глаза и спросила:

— Всё уже?

Егор, молча, кивнул. Когда они вошли в избу, хозяйка успела убрать бадью, поставить на место стул, спрятать всё ненужное, отдёрнуть занавеску у икон. Мать с сыном вновь уселись рядышком на лавке.

— Сглаза и порчи на Егоре нет, — без предисловий произнесла Ворожея, глядя на маменьку. — Но вот печать незримая от мавки имеется. Отливать не буду. Егорше печать не повредит, скорее, охранит от нечисти. В гаданье на свечах конь вылился. Хороший знак. Нежданные перемены в жизни, тут и дорога к месту, что на картах выпала. Может, удача. Ну, тут, как сын твой сам себя проявит, не помешают в труде усердие, воля, смелость, но и осторожность. Про совет мавки не могу точно сказать. Или впрямь настоящий конь, или предостережение, чтоб от блеска золота тебя, Егор, жадность не обуяла. Чтоб не брал ношу больше, чем унести сможешь. А теперь пойдёмте к кладбищу, проводим Ульяну, я вас короткой тропой проведу.

Ворожея накинула тёмный полушалок, сунула в карман кафтана флакон из тёмного стекла. Дала Егору старые калоши, чтоб с башмаками не мучился, а маменьке чёрный платок, вместо цветастого голову покрыть. Когда вышли, дверь на замок запирать не стала, просто плотно прикрыла. Егор с маменькой переглянулись, видать не зря ходили по селу слухи, что избушка Ворожеи заговорена от кражи. Проверить, так ли это, желающих пока не нашлось.

Глава четвёртая. Прощальные слёзы

От избы Ворожеи до дальнего участка, где издавна самоубийц хоронили, дошли быстро. Тропа, туда ведущая, не заросла, ходили по ней, видать, не раз. Не сказать, чтобы часто люди на тяжкий грех решались, руки на себя накладывая, но за годы прилично могил скопилось. Прозвали в народе участок Неупокоенным кладбищем. От обычного кладбища его овраг да рощица берёзовая отделяли.

— Жених мой тут схоронен, — неожиданно сказала Ворожея. — Не дал старый барин согласия на венчание. Больше того, велел милого моего в солдаты отправить. Ну а жених на вожжах в сарае вздёрнулся. И ведь в те года как раз срок службы с двадцати лет до двенадцати снизили. Давно бы уж отслужил мой Ванечка, а я б дождалась, даже деток успели б народить.

Ворожея промокнула глаза краешком полушалка.

— Ох, тётушка, — только и сказала маменька со вздохом.

— Не сбылось, не долюбилось, чего и жалеть, — ответила Ворожея. — Разговорилась я не к месту, да уж больно Егорша на Ванечку моего похож. Вон, смотрите, телега с гробом, ко времени мы добрались.

И впрямь с другой стороны Неупокоенного кладбища, куда вела просёлочная дорога, подходила траурная процессия. Иван-кузнец вёл под уздцы лошадь, впряжённую в телегу. На телеге около закрытого гроба, обнимая его обеими руками, сидела Ульянкина мать. Следом шли сельчане, не так много, старики, да те, кого староста от сенокоса освободил. Сам староста тоже шёл, головы не поднимая. Из детей был лишь Васятка. На похороны самоубийц брали только тех ребятишек, что усопшему роднёй близкой доводились.

Двигались провожающие медленно, Егор успел могилки разглядеть. Простые холмики, без крестов, как и положено, но ухоженные. На всех лежали небольшие каменные плиты с высеченными надписями, а около некоторых и скамейки стояли.

— Тётушка Ворожея, а разве здесь надгробья разрешается ставить? — спросил Егор.

— Кресты нельзя, а на плиты с именами, да годами жизни запрета нет, — ответила Ворожея и вновь разговорилась: — По моей просьбе барин их согласился ставить. Говорит, вину свою перед нами с Ваней искупает. Побоялся за нас перед папенькой вступиться. Да я-то зла не держу. Куда волчонку до матёрого волка, барин мне одногодок, совсем юный тогда был. Я тут присматриваю за порядком, да чтоб заложные покойники не появились.

— Это те, что из могил встают, мор, засуху наводят? — спросил Егор, вспомнив страшные истории, которые ребятишки любят в ночном друг дружке рассказывать.

Ворожея, молча, кивнула и сказала:

— Пока жива, не допущу того. Да и в посмертии стражем душ неупокоенных тут встану. Грехи свои за гаданья, заговоры, лечение искупать.

— Ох, что ж ты такое говоришь, тётушка, — сказала маменька, прикладывая руку ко рту.

— Виденье было, — коротко ответила Ворожея, останавливаясь.

Они дошли до свежевырытой могилы. Рядом стоял, опираясь на лопату могильщик. Вскоре и телега подъехала. Лошадь выпрягли, пастись на лужок пустили. Все встали вокруг телеги, Егор с маменькой и Ворожеей тоже подошли.

— Гвозди забивать? — спросил могильщик.

— Крышку открыть надобно, — строго произнесла одна из старух.

Кто-то вздохнул, знали люди, как утопленники обычно выглядят. Могильщик послушно снял крышку и поставил в изголовье.

Вздох уже общий раздался. Ульянка лежала в свадебном платье, с распущенными, покрытыми кружевной накидкой и венком волосами, словно спала. На бледных щеках блестели прозрачные капельки. На глазах у изумлённых людей из под закрытых век усопшей к вискам потекли слёзы.

Народ попятился, а Ульянкина мать кинулась к гробу с криком:

— Она живая, плачет, пусти!

Последнее она крикнула к успевшему обхватить её мужу. Рядом оказалась Ворожея. Она сунула под нос несчастной женщины резко пахнущий флакон и сказала:

— Тише, милая, тише. Не слёзы это. Тело на леднике лежало, оттаивает на жаре. Не вернёшь Ульяну, а вот душу её отмолить можно попробовать.

— В церкви ж нельзя, — произнесла немного пришедшая в себя Ульянкина мама.

— После научу, как и без церкви, — пообещала Ворожея.

Лишь это обещание, да возможность хоть душу Ульянкину спасти, помогли её матери продержаться до конца похорон. Тихим получилось прощание. Не положены были тем, кто руки на себя наложил, ни причитания, ни песни похоронные. Да и слёзы тоже, но кто от них удержится? Староста не удержался. Прошептал у гроба:

— Прости, Ульянушка, сына моего непутёвого. Да меня за то, что должно не воспитал, — отошёл и вытер глаза рукавом рубахи.

— Вот и привёл бы сына, пусть бы посмотрел, — сказала одна из старушек.

— Поучил я его кнутом, отлёживается, — глухо ответил староста.

Васятка к гробу близко подходить отказался, как старушки ни настаивали.

— Не трожьте, — распорядилась Ворожея. — Парнишке и встречи с мавкой хватило. Иван, ты на днях приводи сынка, отолью испуг.

Егор простился с подругой детства, молча. Понял он её матушку, и впрямь, как живая лежала Ульянка, аж оторопь брала. Совсем такая как раньше, до пагубной любви к Степке. У Егора не возникло того страха, что у Васятки. Только горе, жалость, боль от потери и обещанные Ворожеей слёзы.

Стук молотка о гвозди, забиваемые в крышку гроба, показался слишком громким после тишины. Благо, справился могильщик быстро.

Вместе с другими мужиками Егор опустил гроб на полотнах в могилу. Как положено, кинул горсть земли. Вместе со всеми постоял у невысокого холма. Немного успокоило, что и здесь появится плита, не останется безымянным последнее Ульянкино пристанище.

Егор помог старосте впрячь коня. Семья Ульяны отправилась домой на телеге. Остальные пошли в село пешком. Маменька тепло попрощалась с Ворожеей, пообещав занести платок и калоши на днях. Егор, с удивлением обнаруживший, что нога почти не болит, ещё раз поблагодарил Ворожею и тоже попрощался.

— И вам до свиданьица, — произнесла она. — А я тут, у Ванечки посижу. Жаль, что поминать его лишь раз в году после Пасхи можно.

Ворожея направилась к дальнему холмику, около которого стояла скамья и рос куст черёмухи, а Егор с маменькой отправились догонять остальных.

Люди шли, не спеша. Одна из соседок, сноха деда Зуды, передала маменьке новости из Семёновки, что её свёкор у Ивана-кузнеца выведал.

— Ульянкина тётка, как узнала, что племяшка утопла, без чувств упала. В себя привели, а у неё рука с ногой не двигаются, и говорить толком не может. В город увезли, в больницу. Доктора говорят: не жилица, — рассказала соседка.

— Плохо это, — покачала головой маменька.

— Да уж чего хорошего, — согласилась соседка. — Ежели до сорока дней помрёт, не дай Бог, жди в их семье ещё одного покойника. Тело Ульянушки в покойницкую, что при околотке, на ледник стражники поместили. А о том, чтоб родню известить лишь к ночи вспомнили. По темноте решили не ехать. Но туда и впрямь дорога разбитая. Иван, когда гроб сюда вёз, канатом обвязывал. Ну, всё обсказала, побегу, а то свекровка съест, что так долго. Сама-то усопших боится, а знать всё надо. Да, Егорша, тебе и Васятке с Филькой в ночное сегодня не идти. Свёкор сам управится.

Соседка ускорила шаг, да и Егор с маменькой заторопились, им ещё предстояло на стан добираться. Дома переоделись, маменька дала деду пересчитать оставшиеся деньги, затем сама убрала за оклад с иконами. Бабушка Егорова похлёбку сварила, за что маменьку сто раз упрекнула, когда обедать садились.

— Так я б всё равно на дальних лугах была, — напомнила ей маменька. — Лучше б спросили, как с Егоршей получилось.

— Как? Как? — запрыгали вокруг сестрёнки.

— Всё в порядке будет с братцем вашим, — ответила им маменька.

Про новость, о которой сказала Ворожея, и о которой сама догадывалась, говорить не стала, приберегая для мужа.

На стан они добрались, когда стряпуха доваривала в общем котле кулеш. Егор тут же принялся раздувать угли на самоваре, а маменька помогла расставлять миски. К приходу косцов как раз управились. В положенные после обеда полчаса отдыха, маменька подошла к отцу Егора отвела в сторонку и принялась что-то быстро рассказывать.

Егор, даже не слыша, знал, о чём речь. Когда отец посветлел лицом и гордо расправил плечи, Егор подумал: «Точно, узнал, что маменька парнишкой в тягости. Вот об заклад готов побиться, что о наказе Ворожеи маменька словом не обмолвилась. Ничего, я сам скажу, как случай представится».

Случай представился быстрее, чем он думал. Поздно вечером, когда вернулись домой, бабка, увидев, как сын непривычно ласков со снохой, не удержалась.

— Сынок, — протянула она, добавив в голос елея, — ты, случаем, не забыл, что бабу свою поучить хотел?

Отец растерялся, а Егор, пока он чего не надумал, сказал:

— Тётушка Ворожея вам, батюшка, передать велела, что ежели маменьку бить будете, пока она в тягости и дитё грудью кормит, то она вас мужской силы лишит.

Про кормление Егор уже от себя добавил, а маменька поправлять не стала. Глянула лишь благодарно.

— Не бойся сынок, эта ведьма Ворожея и не то наговорит, — проворчала бабка.

Её, как обычно, не слушали, давно привыкли в семье к постоянному ворчанию. Отец Егора посмотрел на деда и спросил:

— Неужто и впрямь может?

Старик хмыкнул, почесал затылок и ответил:

— Помнится, лет этак пятнадцать назад Ворожея так грозилась Афоньке Кривому. Ну, тот жену не просто учил, смертным боем бил, ни одного дитёнка выносить не могла.

— И что? — спросил отец.

— Было ли, никто достоверно не знает, а вот как Афонька в ногах у Ворожеи валялся, многие видели. И женку с той поры он пальцем не трогает, — ответил дед.

— Спать пора, утомилась я сегодня, — произнесла маменька и скрылась за занавеской.

Егор улёгся на свою лавку, девчонки давно спали на печке. Бабка поворчала и тоже угомонилась, отправившись в их с дедом закуток. Дед же с отцом, затушив лампу, вышли посидеть на крыльцо, потянуло дымком. Редко отец курил, а тут достал самокрутку. Не укладывалось в голове как это, бабу свою и не учить.

Егор же, засыпая, думал, что без всяких наказов на жену свою будущую ни разу руку не поднимет.

Глава пятая. Девятый день

С лёгкой руки Ворожеи, да от мази ею данной, нога у Егора быстро зажила. К концу сенокоса он уже не кашеварил, а с мужиками вместе косил. В радость ему работа стала, как застоявшемуся в конюшне скакуну.

— Ты, Егорша, жилы-то, с непривычки, не рви, — сказал ему отец в первый день, как Егор в ряд с остальными встал. — Не разогнёшься опосля.

Отец, как маменьку учить кулаками перестал, так и к сыну подобрел. Хотя и раньше, сызмалу, Егор половину тумаков получал за то, что смел за маменьку вступаться.

Сенокос закончился, а там и до страды рукой подать. Всего неделя осталась. В хозяйствах старались побольше домашней работы переделать, но в воскресенье, как всегда, отдыхали. Сходили с утра в церковь на воскресную службу, парни с девками гулянья к вечеру наметили.

Егор после церкви собрался на могилку к Ульянке сходить, так совпало, что в воскресенье это девять дней с её смерти. Маменька, заметив, что он с главной улицы не туда сворачивает, успела ухватить его за рукав косоворотки.

— Не на Неупокоенное ли кладбище собрался, сынок? — спросила она.

— Туда, — ответил Егор и поспешил добавить: — Помнишь, тётушка Ворожея сказывала, что стережёт грешные души. Нечего там опасаться.

— Нельзя поминать, — напомнила маменька.

— Так я и не буду, отнесу цветочков полевых, Ульянка любила из них венки плести. Не бойся, маменька. Вон батька стоит, тебя ждёт. Хмурится, — сказал Егорша.

— Ладно уж, иди, — разрешила маменька, развернулась и, не спеша, пошла-поплыла к ожидавшему её мужу.

Как перестала ждать кулака мужниного, так распрямила плечи, расцвела, с пяток годков скинула. Егор даже залюбовался. Статная у него маменька красивая. Пожалел, что лицом в неё не уродился. Сельские девицы на него и так не часто заглядывались, а последнее время и вовсе стали шарахаться, как от чумного. Случайно услышал, что прозвали его «мавкиным женихом».

Утешало немного, что и красавчик Степан тоже у девок в немилость попал. Появился он на людях через три дня, как староста его кнутом поучил. Подружка сердечная тут же отставку ему дала, а больше и не нашлось той, что не убоялась бы на пути озлобленной русалки встать. Не помогли Степану ни речи медовые, ни красота писаная, ни стать богатырская. Как сплетничали на селе, хотел парень напоследок погулять, ведь староста прилюдно поклялся оженить оболтуса на Покров.

Обо всём этом Егор думал, пока шёл к дороге, ведущей на Неупокоенное кладбище. Ещё об одном пожалел, что не пойдёт на гулянья. Не веселиться хотел, нет, найти повод Степану рожу набить. Без повода неловко перед старостой было, тот ведь вину сыновью, как мог, заглаживал.

По пути Егор завернул на луг, собрал цветы, и решил венок сплести для подружки детской. Получился венок неказистым, во все стороны цветки да ветки торчали, но крепким.

До Неупокоенного кладбища оставалось рукой подать, Егор вновь задумался. Вспоминал их с Ульянкой детские проказы. Не заметил, как дошёл. Огляделся и вздрогнул, увидев около нужного холма могильного чёрнуюфигуру. Но тут же от сердца отлегло, узнал соседку, мать Ульянкину. Она сидела на установленной недавно скамейке. На холмике имелась каменная плита с именем и годами жизни, как Ворожея и обещала.

— Егорша, здравствуй, — ответила на приветствие Ульянкина мать. — Благодарю, что не забываешь мою несчастную доченьку. Садись. Поминать нельзя, так просто посидим.

— Вот, Ульянка любила плести, — неловко укладывая венок на плиту, сказал Егор. Он снял с головы картуз, засунув за поясок, и тоже присел на скамейку.

— Хорошо, что венок принёс, — неожиданно сказала соседка. — Старики говорили, раньше, если умирала невеста, помолвленная, но ещё не венчанная, жених в могилу кидал венок свадебный, чтоб следом не утянула. А в день Ульянушкиных похорон, я о том обычае и не вспомнила. Надо было и тебе кинуть. Но и так ладно будет.

— Слышал я, у Васятки прошёл испуг, — произнёс Егор.

— Его, да и Фильку для компании, водили к Ворожее. Отлила. Даже в ночное с дедом Зудой ходили. Но сегодня не пущу от греха подальше. Девятый день, да и душенька пока неупокоенная. Но я отмолю.

Соседка разговорилась. Оказывается, Ворожея подсказала, как можно самоубийцу без церкви отмолить. Нужно в доме выделить молельную комнату, там молиться и свечи ставить.

— А сестрица как ваша? — спросил Егор.

— Иван к ней в город ездил, я-то пока толком ходить не могу. Плоха, не узнаёт никого, — ответила соседка и тяжко вздохнула.

Егор по растерянному виду Ульянкиной матери понял её сомнения: хочется, и чтобы страждущая быстрее отмучилась, и чтобы дольше сорока дней от смерти племянницы протянула.

На дороге показалась телега, лошадью правил Иван-кузнец. Он поручкался с Егором и, взяв под руку жену, осторожно повёл к телеге.

— Поехали с нами, — предложил он Егору. — Нога-то твоя недавно зажила, не стоит сильно натруждать.

Егор согласился, понимая, что сосед хочет так поблагодарить его за память о дочери.

Вечером во время ужина в дом Егора зашёл дед Зуда.

— Хлеб да соль, хозяева, — произнёс он смиренно и, сняв картуз, перекрестился на красный угол.

— Ем, да свой, а ты рядом постой, — выпалила бабка, прежде чем кто рот успел открыть, гостя за стол пригласить.

Деда Зуду Егорова бабушка ещё больше снох не любила. Он по молодости много ей крови попортил шуточками да насмешками. Дед грозно на бабку глянул и сказал:

— Садись, соседушка, с нами, не побрезгуй.

— Благодарствуй, — вновь смиренно ответил дед Зуда, присаживаясь за край стола.

Маменька Егора быстро метнулась за миской и ложкой, наложила из чугунка разваристой картошечки с курочкой, это своя семья из одной посуды ела, гостю отдельная положена. Она и пучок лука зеленого, и солонку ближе пододвинула.

Всем было понятно, неспроста дед Зуда явился, и за стол сел, и на бабкины слова не ответил. Точно, что-то нужно. Но семья продолжила чинно ужинать, за едой расспрашивать не пристало.

Поев картошечки, попив компот, дед Зуда вначале поблагодарил, а потом уже к делу приступил.

— По твою я душу, Егорша. Прошу со мной в ночное сходить. Пострелята только-только после встречи с мавкой оклемались. Не гоже их на девятый день тревожить. Полнолуние опять же.

Маменька, убиравшая со стола посуду, отставила чугунок и встала напротив деда Зуды, уставив руки в бока.

— Значит, пострелят не гоже трогать, а Егоршу можно? — грозно спросила она. — Мало нам было по церквям, да ворожеям ходить?

— Ох, и вкусно ты готовишь, хозяюшка, — подольстился дед Зуда.

Бабка, не выдержав похвалы ненавистной снохе, выпалила:

— Была б капустка и курочка, сготовит и дурочка.

На неё, как обычно, не обратили внимания. Егор сказал:

— Маменька, при вас же Ворожея сказала, что мне нечисти можно не бояться. Схожу я.

— Дело, дело говоришь, — закивал дед Зуда. — Слух пошёл, конокрады в соседних деревнях объявились. Барин мне старенькое ружьё охотничье отдал. Но оно ведь только для острастки, стреляет через два раза на третий. Ежели один буду, варнаки могут и не побояться.

Подозревал Егор, что дело не только в конокрадах, старик и сам боится ночевать один на лугу в девятый день от Ульянкиной смерти, но вслух другое сказал:

— Серого тогда возьму, он и сторожит хорошо, и не брешет, почём зря — волчья порода. Батька, маменька, отпустите.

— Иди уж, — согласился отец. В общем табуне и их лошади паслись: жеребец Ворон, две кобылы и жеребёнок.

Маменька вздохнула и принялась собирать Егору корзинку с провизией.

Отправились на выпас в сумерках. Когда к табуну подошли, Егор за ошейник Серого ухватил. Пёс зарычал на дневного пастуха, тот проживал в барском поместье, в селе не часто появлялся. Пастух бочком-бочком прошёл мимо пса и посеменил по тропе, ведущей в село. Когда он скрылся из глаз, Егор сказал Серому:

— Лошадок охраняй, чужих не пускай.

Пёс внимательно посмотрел на хозяина желтоватыми глазами и, вильнув хвостом, скрылся среди высокой травы.

— Ишь ты, словно понял, — восхитился дед Зуда, слегка побаивающийся цепного кобеля соседей. — Куда это он?

— Сторожить, — ответил Егор, разводя костёр и чиркая кресалом. Спички имелись, но их берегли, по пустякам не расходуя.

Вскоре огонь разгорелся. Дед Зуда, обретший слушателя, принялся пересказывать Егору последние сельские сплетни.

Наступила ночь, на небе стали видны яркие звёзды и полная луна, казавшаяся невероятно большой и близкой.

Со стороны села какое-то время слышны были переливы гармони и смех, но вскоре стихли. Гулянья закончились, разошлись парни с девицами по домам. Даже парочки влюблённые не остались.

Все опасались бродить в полнолуние — самое время для вурдалаков, ведьм и русалок.

Глава шестая. Полнолуние

Дед Зуда устроился на тулупчике напротив Егора. Новости закончились, а поговорить старику хотелось.

— Луна-то сегодня яркая, светло как. Ты чего на ней видишь?

Егор ответил:

— Бабушка говорит, это Каин Авеля на вилы поднял.

Дед хмыкнул презрительно.

— Придумает тоже. Слушай, как дело было. Случилось то во времена, когда люди старых богов почитали. Жила в селенье одном девица, красоты невиданной. Сам князь на неё заглядывался, когда с дружинниками мимо селенья на охоту ездил. Померла у этой девицы матушка, а батюшка недолго горевал. Привёл в дом новую жену, бабу видную, но жадную и злую. Возненавидела мачеха падчерицу: то ли на приданое глаз положила, то ли красоте позавидовала, извести надумала. Как-то мужик её уехал на ярмарку, а мачеха ближе к ночи отправила падчерицу за водой. Как раз полнолунье было. Боялась красавица, а пошла, батюшки-то нет, вступиться некому. Набрала она воду в вёдра, на коромысло повесила, к дому двинулась. Порадовалась, что беда минула, да рано. — Дед Зуда сделал многозначительную паузу и продолжил, зловеще понижая голос: — Откуда ни возьмись, появилась нечисти тьма тьмущая, закружила вокруг девицы в ведьминских плясках. Ни вперёд, ни назад ходу нет. Упыри зубы точат, русалки скалятся, оборотни воют.

— У-у-у-у, — раздался неподалёку леденящий душу вой.

Дед на месте подскочил, креститься начал. Егор поначалу пошутить хотел, но передумал. Ещё хватит старика кондратий.

— Дедуль, это ж Серый. Неужто не узнал? Сам же недавно жаловался, что наш кобель вам с бабкой спать не даёт, — сказал он.

— Растудыть твоё коромысло! — в сердцах воскликнул дед. — Вот ведь напужал волчий сын.

Он достал из кармана зипуна чекушку и приложился к горлышку. Сделал несколько глотков и занюхал рукавом. Подумал, вынул из корзинки луковицу и горбушку хлеба. Егор тоже решил повечеровать. Вытащил пирог, что маменька сунула, разломил и протянул половину деду.

— Угощайся, дедка, чем богаты, тем и рады.

— Благодарствуй, — обрадовался дед Зуда. — Славно твоя маменька готовит. Что моей бабке, что вашей, не при них будь сказано, далеко до неё. Сказывали, она у вас парнишкой в тягости. Так вот, чтоб ей легко разродиться, голубушке.

Пирог дед ел, приставляя руку к губам, чтоб ни крошечки в бороду не уронить. Видать и впрямь его дома сдобой не баловали.

— Что там дальше-то с девицей? — спросил Егор, когда доели и молоком из крынки запили. Ему и впрямь интересно стало, чем сказка закончится.

— Так вот. Огляделась она, бедняжечка, пусто вокруг, только нечисть всё ближе подвигается. Некого на помощь позвать. Возвела глаза к небу, готовясь смертушку принять, да луну и увидала. Взмолилась девица: Луна-матушка, помоги мне сиротинушке, возьми к себе на небушко, буду тебе служанкою верною. Тут с неба от луны луч опустился тропкою ровною, разогнал своим светом упырей да ведьм. Девица обрадовалась, да так с коромыслом по лучу к луне и пошла. Осталась она у луны в услужение, и стали звать её Дождевицею. В ясные ночи её на луне хорошо видать. Когда же ночью идёт дождичек — это девица-Дождевица из вёдер землицу поливает.

Закончив рассказ, дед Зуда сел, обхватил руками колени и уставился в небо. Егор и вовсе лёг рядом на спину, закинув руки под голову.

— На девицу с коромыслом и впрямь больше похоже, — сказал он.

Егор начал задрёмывать, но его разбудил Серый, пробежавший мимо. Пёс, посмотрел на хозяина, сверкнув зеленым огоньком в глазах, и потрусил в сторону кустов у перелеска. Его серая шерсть почти сливалась с окружающей темнотой.

Егор сел, провожая глазами Серого. В перелеске он заметил мелькнувшую фигуру в белом. Дед Зуда, тоже это заметивший, вновь начал креститься и прошептал:

— Господи, дай эту ночь пережить.

— Егорша… — донёс ветер еле слышный шёпот, перешедший в стон.

Что-то белое мелькнуло уже ближе. Егор встал, дед Зуда потянулся за заветной бутылочкой.

— Егорша, иди ко мне, — вновь зашелестел шёпот. И неожиданно сменился на визг, рычание и детский вопль: — Волки! Спасите!

Егор кинулся в сторону кустов. Дед Зуда, поначалу рванувший в противоположную сторону, опомнился и поковылял вслед за напарником. Пока он дошёл, Егор уже вытащил из кустов двух перепуганных парнишек, лет десяти, закутанных в куски белого холста. Серый стоял рядом и тихо, но довольно грозно рычал.

— Мы не со зла, попугать хотели, — сказал один из похожих друг на друга как две капли воды мальчишек. Он шмыгнул, утерев нос рукавом.

— Попугать? Вот я вам ухи-то надеру! — прикрикнул дед Зуда, присмотрелся и сказал: — Ага, Сидора-мельника двойнята. А ну-ка, пойдёмте, сдам вас батьке на руки. Егорша, присмотри тут за табуном, я в село.

— Дедка, не надо к батьке, — заныл второй близнец. — Мы больше так не будем.

— А вот нечего было у меня яблоки красть, — злорадно сказал дед Зуда и погнал озорников в сторону села.

Егор вернулся к костру и сказал Серому:

— Это, конечно, не конокрады, но ты молодец.

Он достал из корзинки кусочек сахара и скормил на ладони верному сторожу. Заслужил. К тому же рядом не было никого, кто бы начал причитать, что он добро на скотину переводит. Егор и лошадок втихаря подкармливал. Живность он любил.

Подумав, что с таким сторожем и поспать можно, Егор прилёг на дедов тулупчик. Он не стал прислушиваться к доносившемуся со стороны посёлка шуму. Дед придёт, всё расскажет.

Сон накрыл, как только голова коснулась земли. Яркий, словно не сон, а явь.

Слепит летнее солнце, освещая всадника на холме. Всадник сидит на мощном вороном коне. В поводу второго держит. Гнедой скакун, словно танцует на месте, переставляя тонкие ноги. Рыжие грива и хвост и лоснящаяся шкура отливают золотом под солнечными лучами.

Всадник не здешний. Круглое смуглое лицо с чёрной бородкой и усами, раскосые тёмные глаза, шлем на голове, наплечники кожаные на парчовом кафтане, ножны на поясе. Главный воин, среди бесчисленного воинства, огибающего холм с двух сторон, как река. Тревога охватывает Егора, он понимает — перед ним враги, нужно бежать, бить в колокола, поднимать народ честной на битву.

— Дон-дон-дон, — звенит колокол.

Егор резко открыл глаза и понял, звон колокола — уже не сон. Что-то случилось в селе. Он вскочил с места, напряжённо всматриваясь: не пожар ли. Отблески виднелись, но это лампы и факела. Зарева Егор не увидел.

— Неужто снова кто пропал или утоп? — прошептал Егор.

Он надвое разрывался: хотелось бежать в село, но и табун оставлять нельзя. Вдруг переполох устроили конокрады, готовясь под шумок увести лошадей. Егор остался. Он стоял у костра, поворачиваясь то к мирно пасущемуся табуну, то в сторону дома. Шум постепенно стихал. Отблесков от ламп становилось меньше.

«Если бы что дурное, не разошлись бы люди так быстро», — подумал Егор. Успокоиться успокоился, но на смену тревоге пришло любопытство. Нестерпимо захотелось узнать, а что это было?

Завидев деда Зуду, Егор не удержался и поспешил ему навстречу.

Дед ожиданий не обманул, сразу приступив к рассказу.

— Эти пострелята, мельниковы дети, невесть что придумали! — возмущённо начал он. — Вырядились привидением и давай народ пугать, в окна заглядывать. У дома старосты Степана звали, вот как тебя. Повыскакивали мужики из изб, да не сразу, ночь-то ведьминская. Пострелята уже к нам с тобой подались. За мужиками и бабы выползли. Кто-то из старух и скажи, что это Ульянка, упокой господи её душу грешную, на девятый день за жертвой явилась.

— Эх, подруженька, и после смерти тебе бедной покоя нет, — сказал Егор.

— Это что, — продолжил дед Зуда, взмахивая руками. — Собрались все идти на Неупокоенное кладбище. Могилку разрыть, да покойнице кол осиновый в сердце забить и водицей святой залить. В колокол ударили, народ собирая. Но я, Бог миловал, успел. Поведал сельчанам, что за покойнички здесь ходят. Чтой-то утомился я, прилягу, пожалуй. Ты, Егорша, ежели что, буди.

Дед лёг на тулупчик, плотнее закутался в зипун и вскоре засопел, похрапывая. Егор вновь присел у костра, вспоминая недавний сон и дивясь на него.

Неожиданно к нему вновь подошёл Серый и, слегка поскуливая, прижался к ноге. Егор погладил пса, успокаивая. Но тот замер, уставившись в одну точку. Проследив за его взглядом, Егор вздрогнул. За костром, напротив него стояла Ульянка. Как-то даже мысленно не поворачивался у Егора язык назвать её мавкой или утопленницей. Почти прозрачная, через неё виднелись и перелесок, и кусты, на голову с распущенными волосами был надет его венок. Ульянка приложила палец к губам, призывая не будить старика. Невольно Егор поднял руку, перекреститься. Ульянка отрицательно повертела головой, затем тихо-тихо сказала, не разжимая губ:

— Маменьке передай, пусть молится. Мне уже чуток до освобождения осталось. За Васяткой приглядите. Тётушка в эту ночь померла. Больше не приду. Прощай, Егорша.

Егор почувствовал, как глаза заволокло слезами, а когда сморгнул, за костром никого не было. Серый прилёг рядом и спокойно уснул.

— Хороши сторожа, — прошептал Егор, глядя на деда Зуду и Серого. — А за Васяткой мы присмотрим, Ульянушка. Спи спокойно, голубка.

Глава седьмая. Барчонок

Просидел Егор до рассвета, не смыкая глаз. Сон, словно ветром сдуло. И так, и этак думал, как же слова Ульянкины лучше передать, не выдавая, что она сама к нему являлась. Не хотелось, чтобы могилку подружкину тревожили. Ночью сам убедился, что при появлении призрака или души неупокоенной народ делает. Надумал, как только светать начало, аж вздохнул от облегчения. Тут как раз и дед заворочался.

— Доброго утречка, Егорша, — сказал дед Зуда, смачно зевая.

— Дедка, ты только не ругайся, но я ведь тоже придремал, — сказал Егор и добавил: — А во сне-то мне Ульянка привиделась. Сказала, что душеньку её отмолили, никому больше она являться не будет.

— Это славно, — закивал дед Зуда. Во сны вещие, особенно в полнолуние, на селе верили.

— Ещё сказала, что тётка её умерла в эту ночь, просила за Васяткой приглядеть, — продолжил Егор.

— Да растудыть твоё коромысло, — не удержался от любимого ругательства дед Зуда, но тут же спохватился, креститься начал: — Говорю, Царствие Небесное рабе божьей, ежели это так. Видать, быть у Ивана в семье третьему покойнику. А что за Васькой пригляд нужен, правильно. Батька его с маменькой, да дед сами остерегутся, а дитё есть дитё. О, вон смена наша идёт, пойдём-ка домой, Егорша.

Старик шустро вскочил, поднял с земли и отряхнул тулупчик и потрусил по тропке. Егор, прихватив за ошейник Серого, скалившего зубы на дневного пастуха, пошёл следом, но еле у перелеска деда Зуду догнал. Так тому не терпелось новости рассказать, сначала бабке, а потом и остальным.

Егор шёл, довольный своей задумкой, теперь за Васяткой не только он, да Ульянкины родные присмотрят, но и всё село. Ивана-кузнеца любили — добрый, работящий, никому худого слова не скажет.

К домам своим подоспели ночные пастухи, когда домашние их коров, после утренней дойки к стаду выгоняли.

«Смотри-ка, как удачно», — подивился Егор и тут же Ульянкиной маменьке и своей о якобы сне рассказал. Ульянкина мать, до того хотевшая Ваську отправить корову гнать к общему стаду, резко передумала. Отослала сына домой, отобрав хворостину.

— Тесто на пироги ставить надо, да Бог с ними, с пирогами, — пробормотала она про себя, и вытерла рукавом слёзы. Сразу поверила сну вещему, что сестрица её упокоилась.

Егор, успевший запустить во двор Серого, предложил:

— Давайте, я вашу Зорьку с нашими коровками отгоню, мне не трудно.

— Ох, Егорша, спасибо за доброту твою, — сказала соседка.

Егор даже вздрогнул, как голос у неё на Ульянкин похож.

Коров Егор мог и Фильке, тут же крутившемуся, доверить. Но больно уж у маменьки взгляд подозрительным стал, когда он всё рассказывал. Подумал Егор, забудет маменька, пока он ходит, делами займётся. Ан нет, не забыла.

Отогнав коров, Егор хотел в сарай юркнуть и поспать часок. Но маменька у ворот ждала. Прямо в лоб спрашивать не стала, сказала:

— Пойдём, сынок, завтракать. А после сходишь к Ворожее, занесёшь калоши, платок, да гостинцев, за то, что сразу не вернули.

На Егора со значением посмотрела, мол, хотел ты самостоятельным быть, вот и сходи, узнай, чем новая встреча с мавкой обернётся.

Не поверила маменька в сыновий рассказ про сон. После завтрака она быстро собрала корзину, куда всё и уложила.

— Егорша, ты быстрее возвращайся. Нужно крышу посмотреть, не прохудилась ли, — неожиданно сказал отец. — Мы с соседом собирались поначалу у нас проверить, а завтра у них. Но Ивану точно не до крыши будет. Придётся ему свояченицу на свои денежки хоронить.

— Кажись, у неё ещё две сестры есть, — протянул дед, почёсывая затылок.

Бабка руками всплеснула и сказала:

— Совсем ты, старый, запамятовал. Одна вдовая, у второй ребятни с десяток. Что с них взять-то? А ты, Егорша, шевелись. Крышу срочно смотреть надобно. В последний дождь вон тот угол сырой был.

— Дык, с окна это натекло, — возразил дед.

— А я говорю, крыша прохудилась! — не сдавалась бабка.

Под их переругивание Егор вышел из избы. До тропки, ведущей к дому Ворожеи, пошёл он по центральной дороге, мимо церкви. От окраины к поместью бывшего барина ехал отрытый экипаж, с запряженной в него парой гнедых коней. Под солнцем в гривах и хвостах коней проскакивали золотые искры, но до виденного во сне скакуна им было далеко. Таких, как тот скакун, в повозки не впрягают, а устраивают скачки. Чей конь первым приходит, большой куш имеет. Егору с дедом Зудой об этом как-то пастух из поместья рассказывал. Жалел он сильно, что барин арабского скакуна в счёт долга сыновьего карточного отдал. Егор того конька мальчишкой пару раз издали видел. Тогда вороной конь ему не понравился. Непонятно было, зачем что-то просто так иметь, без пользы.

Когда экипаж поравнялся, Егор снял картуз и поклонился, но барин, сидевший внутри, его не заметил. Задумался, видать о чём-то. «Не иначе, к тётушке Ворожее ездил, — подумал Егор и неожиданно решил спросить, не брат ли он ей единокровный по батюшке. — За спрос в лоб не бьют. А если и бьют, то он у меня крепкий». Последняя мысль почему-то развеселила, и подходил Егор к знакомой избе уже не такой встревоженный, да подавленный.

Дверь вновь оказалась приоткрытой. Егор поднялся на крыльцо и замер, охваченный непонятной робостью.

— Заходи уж, Егорша, нечего мне крылечко утаптывать, — раздался насмешливый голос Ворожеи.

Егор вошёл со словами:

— Доброго здравия, хозяюшка.

Он хотел перекреститься на красный угол, но иконы оказались задёрнуты занавеской. Ворожея, стоявшая у шкафа и выкладывающая туда содержимое большой корзины, улыбнулась. Егор заметил кирпичики чая и полотняные мешочки.

— И тебе не хворать, — отозвалась хозяйка и спросила: — Никак, опять с мавкой виделся?

Егор, молча, кивнул и из корзинки выложил пирог и яйца на стол, а вещи, завёрнутые в чистую тряпицу, на лавку.

— Ты уж извини, тётушка, что припозднились с отдачей.

Ворожея отдёрнула занавеску у икон, перекрестилась с уже слышанным Егором: «Прости, Господи, меня грешную". После чего пригласила гостя к столу. Егор, хоть и спешил, отказаться не посмел. Ворожея к ароматному чаю выставила блюдо с калачами и мисочку со свежим мёдом. После того, как почаёвничали, хозяйка сказала:

— Братец ко мне заглядывал, просил расклад на Павлушу, сынка своего, сделать. Мы ведь на родную кровь можем лишь карты раскидывать, остальные гаданья правды не покажут. Вижу, хотел ты узнать, родня ли граф Пётр Фомич Волков, ну, барин ваш бывший, мне по крови. Так и есть, хотя такой родни у него по всем деревням пораскидано. Признал он лишь меня, потому как росли вместе. За что поклон ему земной. Мы с Петром Фомичом тайны особой из того не делаем, но и на каждом углу не трубим.

— Тётушка Ворожея, я никому не скажу, вот те крест! — сказал Егор и перекрестился на открытые иконы.

Вновь улыбнулась Ворожея.

— Знаю, вот я и разговорилась, хоть душу отвести. И не бояться, что слова твои наизнанку вывернут. Павлуша на днях погостить пожалует, письмецо папеньке прислал, — сказала она.

— Барчонок приедет? — спросил Егор.

Ворожея тихонько рассмеялась.

— С той поры, как здесь был, барчонок до молодого барина дорос. Тебя он лет на пяток постарше будет.

Егору вспоминались редкие встречи с барчонком. Да и не встречи, так, издали глазел во время церковных служб на праздники, а как-то на сельской ярмарке. Тоненький белокурый мальчик в нарядной одежде, затем подросток-гимназист в форме. Егор тогда позавидовал на ремень с блестящей пряжкой, да фуражку с лаковым козырьком, вот и запомнил. Редким гостем барчонок в детстве в поместье был, а вырос и вовсе носа не казал. Барин и сам лишь последние лет шесть, как жена его померла, стал проживать тут постоянно.

— Получается, он этот, как его… университет, закончил? — спросил Егор, припоминая сельские сплетни о том, что до учёбы барчонок не больно охоч.

— Кажись, нет, — ответила Ворожея, пожав плечами, — Года три осталось. Он ведь часто ученье забрасывает, затем вновь, по папенькиному наущению продолжает. Павлуша постоянно в какие-то прожекты влезает, то акции скупает, а они прогорают, то ещё чего. Хвала Богу, к картам интерес потерял. Ну, так ему папенька пообещал содержанье урезать, коль играть не бросит. А сейчас у него новая забава: увлёкся древними курганами.

— Маровщиком стал? — спросил с удивлением Егор.

Мары, или курганы, могилы древние, часто раскапывали учёные, но ещё чаще лихие люди, чтоб золото, камни самоцветные найти. За дальними лугами позапрошлым летом учёные копались, но лишь черепки нашли. Егора и других сельских парней подряжали в помощь на недельку. По жребию отправляли, никто по доброй воле не хотел покой мертвых, пусть и древних, тревожить.

Главный в лагере учёных, забавный старичок-профессор, на маровщиков всем подряд жаловался, даже Егору. Сунул под нос глиняный осколок и сказал: «Вот смотри, скол-то свежий. Ладно бы, эти вандалы взяли кольца-серьги, да и всё. Нет, надо артефакты потоптать, раскурочить. А это ведь десятый век!» Егор почему запомнил, очень ему слово «вандал» приглянулось. Долго потом так называл тех, кто всё ломает. Солидно звучало: «Филька, вандал, отойди от забора!»

— Пишет, ради науки с другом раскапывать будут, — ответила Ворожея. — Да мне как-то не верится. Вот и на гадании выпали Павлуше валет пиковый, то есть хлопоты пустые, да три шестёрки. Бубновая, это он сейчас к папеньке едет, трефовая — дорога дальняя предстоит, а закончится непонятно: пиковой шестёркой. Разочарование, несбывшиеся желания. Сдаётся, прав ты, клад они искать отправятся. Опасная затея. Но я Петру Фомичу свои догадки не говорила, обсказала помягче. Ну, ежели по правде, затеи Павлушины частенько так и заканчиваются. Ой, Егорша, совсем тебя заболтала. Скажи матушке, беды от твоей встречи с мавкой не будет. А к соседям твоим я после похорон наведаюсь, попробую оберег на дом поставить.

— Тётушка Ворожея, я ж тебе ничего не рассказывал, — потрясённо произнёс Егор.

Ворожея вздохнула и сказала:

— Видение мне было. Ты у костра сидишь, собака к тебе жмётся, дрожит, а напротив — призрак Ульянкин, почти уж и не мавка. До словечка всё слышала. Беги, Егорша. Пока батька твой в конец не осерчал.

Егор попрощался, подхватил пустую корзинку и припустил бегом домой.

Глава восьмая. Третий покойник

Около дома Егор остановился, чтобы отдышаться. Из соседних ворот выглянула Ульянкина маменька, вид у неё был встревоженный.

— Егорша, ты откуда?

Егор, ещё тяжело дышавший, молча указал в сторону центральной улицы.

— К Ворожее ходил, — сказал он, переведя дыхание.

— Васятку не видал?

— Нет, он же, кажись, дома был.

— Ведь говорила никуда не выходить, пока я двор прибираю, — воскликнула соседка, всплеснув руками. — Он, видать, в окно вылез да через забор удрал. Что делать-то?

— Пойдём, поищем, — предложил Егор и спросил: — Может, он с Филькой?

— Да я только обнаружила. Просила свекра присмотреть, так тот сам, как дитя малое, бестолковый, — в сердцах сказала соседка и махнула рукой, направляясь к дому деда Зуды.

Дед Зуда вместе с бабкой перетряхивали зимние вещи во дворе.

— Соседушки, Васятку не видали? Может, ваш знает, где? — спросила мать беглеца.

— Филька! — позвал дед внука в открытую, завешенную от мух дерюжкой, дверь.

Дерюжка отодвинулась, показалось недовольное лицо дедовой снохи.

— Что кричите, батюшка, только малых уложила, — с укором сказала сноха.

— Васька пропал, позови нашего оболтуса, — велел дед.

Сноха охнула и скрылась за занавеской, появилась быстро и доложила:

— Нету. Вместе, видать, куда-то ушли. Ох, не приведи Господь, на речку! Запретили ж одним!

— Не кипеши! — одёрнул выскочившую на крыльцо сноху дед Зуда. Из дома донёсся детский плач. — Иди вон, дитё укачай.

Сноха метнулась в дом. Привлечённые шумом, на улицу вышли отец и маменька Егорши. Сестрёнки тут же крутились.

— Филька с Васькой рыбалят, а меня не взяли, — нажаловалась средняя Егорова сестра.

— Вечор червяков накопали, нас пугали, — наябедничала младшая.

Маменька с соседкой дружно охнули.

— Цыть, клуши! — гаркнул на них дед Зуда.

— Пойдём с Егоршей и дедом у берега поищем, — сказал Егоров отец, добавив: — только тихо, а то услышат пострелята, в камышах затаятся. А ты куда собралась?

Последний вопрос задал он соседке.

— Ивана бы послала, да он в город поехал, к сестрице, — ответила та.

— Мы и втроём управимся, — сказал отец.

Дед Зуда спросил:

— Гроб-то твой мужик для свояченицы заказал?

— Да типун тебе на язык! — вскинулась соседка. — Может, жива сестрица, а ты её хоронишь.

Все переглянулись понимающе. Хоть в сон соседка и поверила, да ещё цеплялась за хлипкую надежду, что не все сны вещие.

Маменька Егорова ухватила её под руку и повела к себе, приговаривая:

— Пойдём, взвару тебе ягодного налью, пирогом угощу, а мужики пока пострелят поищут.

Егор, его отец и дед Зуда разошлись по местам, где обычно рыба хорошо клевала. Егор и дед никого не обнаружили. Тут уж и дед Зуда всполошился, не меньше снохи.

— От ить, растудыть твоё коромысло. Омутов полно, вода холодная в этом году. Беда.

— Ты, дедка, беду не кликай, — сказал Егор, — лучше вспомни, Филька ничего не говорил?

Справа на берег из камышей вышел отец.

— У затона тоже нет, — сказал он.

Дед, задумавшийся после слов Егоровых, хлопнул себя по лбу.

— Вот ведь, башка дырявая. Надысь я верши ставил в заветном местечке, показалось, камыш шуршит. Думал, померещилось, ан нет. Выследил таки, вражонок. Пойду, гляну.

Дед шустро засеменил вдоль берега. Егор с отцом напрашиваться, вместе сходить, не стали. У каждого рыбака есть местечки свои тайные, ежели кому о них расскажешь, рыба ловиться не станет.

Егор ещё раз осмотрелся, подавил тревогу. Ещё не хватало бабам, да деду Зуде уподобляться. Вдалеке на мостках девки полоскали бельё.

— Сходить, у них спросить, что ли? — задумчиво протянул он.

— Обождём деда, сходишь. О, кажись голоса их.

И впрямь, с той стороны, куда отправился дед Зуда, раздавались голоса: сердитый дедов и виноватый Филькин. Ваську слыхать не было. Егор не выдержал и побежал навстречу. Миновав перелесок, увидел Фильку и его деда. Филька тащил в руках вершу, искусно сплетённую из лозы его отцом. Сын деда Зуды плетельщик был знатный, вот и сейчас на подёнщине плёл кресла и стол для барского сада. Дед Зуда шёл, чуть приотстав от внука. В руке дед держал ветку, которой нет-нет, да и шлёпал неслуха пониже спины.

— Где Васька? — спросил Егор.

Филька насупился, ответил дед:

— Молчит, варнак! — и вновь хлестнул внука веткой.

— Да-а, вам скажи, вы ж наш шалаш разорите, — сказал Филька. — Я сам-один хотел за Васькой сбегать, дед не пустил.

— Я вот те дам, один! — ответил дед Зуда, но на этот раз не стегнул, пригрозил

— Я с тобой пойду, — предложил Егор.

— Побожись, что никому наше укрытие не выдашь, — потребовал Филька.

— Вот те крест, — ответил Егор, перекрестившись.

С Егором дед внука отпустил, прежде отобрав вершу с рыбой. Шалаш Васька с Филькой устроили под ветвями ивы, издали не видно.

— Ну, наловилось? — спросил Васька, выбираясь из укрытия. — Ой, Егорша. Случилось что? С маменькой?

— А раньше ты о маменьке не мог подумать? — строго спросил Егор. — Плачет, места не находит. Мало ей Ульянки?

— Я не нарочно, — протянул Васька, шмыгая носом.

Егор для надёжности взял беглеца за руку и повёл. Никакое нытьё Васьки, что он уже большой, так ходить, на него не подействовали. Уж очень соседку жалел.

Встречать рыбаков и спасательную команду высыпали жильцы всех трёх изб. Дальние соседи из-за ограды выглядывали. Мальчишкам надавали тумаков и по домам развели.

— Ну, что, Егорша, айда на крышу. Если работы не много, и у Ивана проверим. Соседи, подмогнуть вам? — спросил Егоров отец.

Маменька Васькина ответила:

— Ежели не трудно, уж глянь. Нам-то, боюсь, не до крыши будет.

Дед Васькин промолчал, лишь искоса посмотрел на соседей. Но он в последнее время вообще странно себя вёл. Людей сторонился, молчал больше. По молодости, сказывали, бережлив был, а сейчас так и вовсе скуп. Ульянка при жизни Егору жаловалась, радуясь, что батьке дедова скупость не передалась.

На чердак и на крышу забирались по приставленной лестнице. Ход имелся и изнутри, и снаружи. Но из дома не особо удобным был. Отец, открыв дверку с торца крыши, полез чердак осматривать. Егора, как более лёгкого, наверх отправил.

— Ну, как? — крикнул он спустя время.

— Да можно около конька доску подстрогать, — сказал Егор. Он мельком глянул на дом соседей и тут же повернулся в изумлении. — Батька, Васькин дед тоже на крышу лезет.

Отец высунул голову, чтобы посмотреть.

— Куда ж понесло-то старого, — сказал он.

Отец с сыном смотрели, как дед соседей, с трудом взбирается по такой же, как у них лестнице, к входу на чердак. Они не стали окликать старика, упаси Бог, сорвётся. Но и без этого Бог не упас. На последней ступеньке деда повело назад, он попытался ухватиться за дверку, но та сорвалась с петель. Старик навзничь рухнул вниз. Даже крикнуть не успел. Раздался глухой стук.

Переглянувшись, Егор с отцом быстро спустились.

— Что случилось? — спросила выглянувшая из избы маменька.

— Дед Ульянкин расшибся, — крикнул ей на ходу Егор.

Когда подбежали к соседям, увидели лежавшего на спине старика. Под головой расплывалось красное пятно. Кровь тут же впитывалась в сухую землю.

Соседка, тоже выскочившая на стук, сидела около деда на коленях и тихонько звала:

— Батюшка, батюшка, очнитесь.

— Я за Митричем! — крикнул Егор, собравшийся бежать за фельдшером. Но отец остановил, опустив руку на плечо. Затем снял картуз и перекрестился. Он указал Егору на то, что тот поначалу не заметил: из груди старика торчал деревянный обломок. Дед напоролся на приготовленный для забора штакетник.

Фельдшера и урядника с сотским всё же вызвали, чтоб удостоверить несчастный случай. Узнав, что хозяина дома нет, сотский уговорил начальника взять тело в покойницкую. Сам же потихоньку сказал соседке:

— Дом освятить надобно. Не поленись, хозяюшка, вызови священника.

Несчастная лишь кивнула. Напуганный Васька жался к матери. Сноха деда Зуды забрала мальчишку к себе.

— Пущай у нас ночует, — сказала она.

Вновь последовал молчаливый кивок. Фельдшер дал Васькиной маменьке какую-то микстуру и уехал вместе с урядником. Похоронную повозку ждали около часа. Тело забрали. Егор засыпал потемневшую от крови землю песком. Тут и Иван-кузнец из города вернулся. Тётушка Ульянкина и впрямь умерла в эту ночь. Спокойно, без мучений, во сне. На соседку страшно было смотреть, лицо, словно почернело от горя.

Егорова маменька послала сына за Ворожеей. Он второй раз за день отправился по уже протоптанной дорожке.

Ворожея стояла на крыльце, собранная, с корзинкой в руках. Едва завидев Егора, встревоженно спросила:

— Кто третий покойник?

— Дед Ульянкин, — ответил Егор.

— Упокой, Господи, его душу, — произнесла Ворожея и добавила виновато: — Не успела я, Егорша, надо было сразу с тобой идти.

— Да кто ж думал, что старика на крышу понесёт, — сказал Егор. — Ты не вини себя, тётушка.

Он забрал у Ворожеи корзину, и они рядом зашагали по лесной тропинке.

Глава девятая. Сон и явь

Хоронить усопших собрались на следующий день. Тело Ульянкиной тётки привезли из города. Ивану-кузнецу пришлось знатно раскошелиться, в городе гробы были дороже, да и доставка покойницы в копеечку встала.

Ворожея весь дом и двор обошла, заговоры читая, пучки трав — обереги — в нужных местах повесила. От платы отказалась, сказала, иначе не сработает защита от беды. Подозревал Егор, слукавила немного Ворожея, видать, так и считала себя виноватой, что опоздала.

Дед Зуда и Егор прошлись по селу с туеском, собирая пожертвования. Обычно помогали родные да близкие, но тут случай особый получился. Кто сколько мог, подавал. Туесок полный набрался. Дед Зуда говорил Егору, когда возвращались:

— Полушки да копеечки в рублики складываются. Всё Ивану полегче будет. Знамо ли, сразу троих схоронить.

Иван помощи обрадовался, поклонился, а жена его всхлипнула, да в избу убежала.

— Скорбит-то как, — покачал головой дед Зуда.

Иван со вздохом поделился:

— Тут ещё и обида. Чужие люди пожалели, а от моих братьев и её сестёр никакого толка. Да Бог с ними, денежками, хоть бы готовить, да прибирать помогли. Спасибо соседкам, вечерком прийти обещались. Твоя, Егор, маменька, да твоя, сосед, сноха.

— Бог судья вашим родным, — сказал дед Зуда.

Хоть и любил он, не меньше своей бабки, косточки промыть, понял: сейчас не время.

Маменька Егора к соседям сразу после обеда засобиралась. Бабка, сообразив, что ужин на ней, недовольно сказала:

— Куды? Поначалу о семье позаботься.

Маменька повязала платок и спокойно ответила:

— Надрываться не буду, мне парнишку надобно здоровым доносить.

Она всерьёз отнеслась к словам Ворожеи, что деток ещё в утробе беречь нужно.

— Ишь, фанаберистая какая, — зашипела бабка.

Отец Егора, как ни странно, принял сторону жены. Видать, небитая баба ему больше битой нравилась.

— Ничего, матушка, справитесь. В помощь Аришку с Лушкой возьмите. Они хоть малы, да расторопны.

Егоровы сестрёнки аж затанцевали от похвалы батькиной, уверяя бабушку, что и сами управятся.

— Ладно, коли так, — фыркнула бабка, сдаваясь и добавила: — Соседям подсобить — дело богоугодное.

Двойные похороны честь по чести прошли: с отпеванием, причитаниями, песнями погребальными, поминальным обедом.

На похороны и сёстры усопшей подоспели, жили они в соседней деревне, что к селу Волково ближе Семёновки располагалась. Младшая всех деток с собой привела. Чумазые, в рваньё одетые и пронырливые, как цыганята, дети сновали у стола, пытаясь что-нибудь стащить. Вопреки обычаю, их вместе со стариками первой очередью за стол усадили, чтоб под ногами не путались. Проводить покойных много народу пришло.

Дед Зуда не удержался и сказал:

— Хоть тётушку поминая, вдосталь накушаются, — и притворно вздохнул.

Мать ребятни оказалась недалёкого ума, она повернулась к деду, сидевшему справа от неё, и бесхитростно ответила:

— Мы ради поминальных обедов, на все похороны в деревне ходим, а тут сестрица родная упокоилась, — спохватившись, перекрестилась и добавила: — Упокой, Господи, её душеньку.

Ушлая родня, как только первую партию отвели, вторую рассаживать начали, быстренько удалилась. Ещё попросят миски носить, да посуду после мыть.

После поминок Егор остался у соседей. Посуду мыть — не мужицкое дело, а вот воду в бадьи натаскать не зазорно.

На ночь Егор отправился спать в сарай для сена, не выдержал бабкиного ворчания. К вечеру она что-то разошлась. То на маменьку бухтела, то на деда, то на сестрёнок. Вот он и сбежал, покуда до него очередь не дошла. Утомился так, что заснул, как только голова коснулась старенькой подушки. Вновь сон, словно явь, пришёл.

Большой шатёр. На шёлковых покрывалах и мягких подушках восседает Главный воин — тот самый, из первого сна. Он в богато расшитом халате, парчовой шапочке, отороченной мехом, сафьяновых сапогах с загнутыми носами. Егор вспоминает, что таких богатеев у иноверцев зовут ханами. Хан держит в руках пиалу, понемногу потягивая белый напиток. Рядом стоит, склонившись в полупоклоне, слуга с кувшином наготове.

Неожиданно полог шатра откидывается, внутрь входит коренастый воин с повязкой на одном глазу. Он встревоженно что-то говорит. Хан резко вскакивает и, бросив пиалу, выходит из шатра. Они идут по степи в сторону пасущихся лошадей. На земле лежит гнедой арабский жеребец. Он уже не кажется золотым под шкурой волной проходят судороги, морда покрыта пеной. Егор понимает — коня отравили. Понимает это и хан. Он вынимает из ножен кинжал и одним движением перерезает горло коню, прекращая страдания. Вытерев лезвие о полу халата, возвращает его в ножны. Склонившись к мёртвому коню, рукой закрывает глаза и что-то шепчет, как шепчут погибшему другу. Затем макает палец в тёмную пузырящуюся кровь любимца и рисует себе на лбу и щеках полосы. После чего выпрямляется и поворачивается.

Сбежавшиеся слуги и воины делают шаг назад, так страшен взгляд повелителя. Только одноглазый воин выдерживает этот взгляд, он коротко что-то приказывает остальным. К хану подтаскивают пастуха, ровесника Егора. Светловолосый, синеглазый отравитель дерзко смотрит в лицо хану. Его разбитые в кровь губы кривятся в усмешке. Даже, когда его швыряют на колени, он не опускает головы. Одноглазый резко что-то спрашивает. Пастух вместо ответа плюёт на землю. Хан, не глядя, протягивает вбок руку. Ему подают саблю с блестящим лезвием. Все понимают, что сейчас последует. Понимает и пастух. Но всё равно не опускает голову, которой вот-вот должен лишиться. Взмах сабли и… Егора словно выдувает из сна прохладным ветром.

Он открыл глаза и приподнялся на локте. В полумраке увидел наполовину открытую дверь в сарай, подумав: «Ветром распахнуло». С улицы сильно повеяло прохладой. Вставать не хотелось, но Егор, как назло, не взял ничего, чем можно было бы укрыться. Широко зевнув, Егор встал и подошёл к выходу из сарая. Серый глухо зарычал. Пёс стоял, замерев, как тогда, в ночном.

— Неужели вновь Ульянка пожаловала. Никак, случилось чего, — прошептал Егор и вышел из сарая.

Ульянки не было, но над забором прямо в воздухе висел её дед. Весь в белом, наполовину прозрачный. Егор непроизвольно попятился, чувствуя, как пробирает озноб.

Призрак старика протянул руки, словно умоляя, не уходить.

— Что ты хотел, дедка? — тихо спросил Егор, поборов страх.

Если призрак сразу не набросился, то уж и не будет.

Старик полетел вверх к соседской крыше, но его словно что-то не пускало. Егор вспомнил об оберегах и заговорах Ворожеи. Они точно действовали. Побившись несколько раз о невидимую стену, призрак подлетел к крыше Егоровой избы. Он просочился в дверь чердака и вылетел из-под деревянного петушка, прикреплённого на краю конька. Проделав так несколько раз, призрак показал на крышу своего дома.

— Ты не зря на крышу лазил, хотел взять что-то на чердаке? — спросил Егор.

Призрак несколько раз кивнул и показал под конёк.

— На чердаке, у дверки, под краем конька? — уточнил Егор.

Призрак вновь кивнул и умоляюще сложил ладони.

— Хочешь, чтобы я твоим сказал? Но это только утром.

Призрак очередной раз кивнул и принялся подниматься вверх, постепенно развеиваясь белым дымом.

— И при жизни молчуном был, и в посмертии таким остался, — пробормотал Егор.

Он погладил Серого и отправился досыпать. Думал, глаз не сомкнёт, но вновь уснул. На этот раз крепко без сновидений. Проснулся от позвякивания ручки о ведро. Маменька шла в соседний сарай доить корову.

Егор, рассудив, что и соседи поднялись, отправился к ним. Хозяйка тоже доила, а Иван-кузнец разбирал штакетник, на который упал его отец.

— Доброго утра, дядя Ваня, — сказал Егор, заходя. Цепной пёс соседей повилял ему хвостом.

— Случилось чего, Егорша? — спросил сосед.

— Ты только маменьке и своей хозяйке не сказывай, но я видел призрак батюшки твоего. Он показал, что не зря на чердак хотел попасть. Там под коньком что-то спрятано, — ответил Егор.

Иван, без лишних слов, поправил лестницу и поднялся к дверке, ведущей на чердак, которую успел починить. Он открыл её и скрылся внутри.Вскоре появился, держа в руках небольшой чугунок, закрытый тряпицею. Иван быстро спустился и убрал тряпицу.

— Ох, ты ж, Божечки! — воскликнул он.

Внутри чугунка лежали несколько золотых червонцев и серебряные монеты достоинством поменьше. На голоса вышла соседка, а в ворота забежал Васька, ночевавший у Фильки.

Иван-кузнец объяснил семье, что Егору вновь сон вещий привиделся.

— Перепрятать собирался свёкор-батюшка, — сказала Васяткина мать, прижимая к себе сына. — Соседи ведь и нам крышу хотели подлатать.

— Ну, что ты так сразу, сударушка, — ответил Иван. — Может, хотел немного подкинуть на похороны.

Жена его перечить не стала, лишь пожала плечами.

— Батя, это получается, дедово наследство? — спросил Васька. После утверждающего кивка отца, попросил: — А можно мне крючков для рыбалки купить настоящих? А то у мельниковых двойнят есть, они намедни хвастали.

— Коровку ещё одну купим, — таким же мечтательным голосом, что и сын, протянула соседка.

— Сначала надел свой у барина выкупим, — твёрдо сказал Иван. — Тут, кажись, и на крючки, и на коровку останется. Егорша, уж и не знаю, как тебя благодарить?

Егор махнул рукой и ответил:

— Вот Ворона нам за так подкуёшь, и, считай, в расчёте.

Иван кивнул, затем достал из чугунка один червонец и протянул Егору.

— Возьми на удачу.

— Столько не возьму. — Егор заглянул в чугунок и выудил непонятно как сюда попавший медный пятак. — Вот этого и достаточно. Дырку пробью, на шею как оберег повешу, вот и будет и вам, и мне удача.

— Егорша! — раздался голос отца.

— Совсем забыл, мы ж косы и серпы точить собирались, пойду я, — сказал Егор и, распрощавшись с соседями, кинулся к себе, пока батька не осерчал.

Глава десятая. В поместье

Егор с отцом быстро управились, наточили и серпы, и косы. Заодно лемеха плуга и ножи кухонные, раз уж за дело взялись. Отец, потрогав пальцем лезвие косы, удовлетворённо кивнул и сказал:

— Эх, Егорша, хорошо, наша очередь на барских полях убирать не скоро. Пока дождей нет, у себя управимся.

Егор кивнул и отправился в дом, ножи отнести. Уже на крыльце остановился, несколько раз гавкнул Серый. Лаял пёс редко, на чужих.

По улице ехал верховой. Егор узнал помощника управляющего из поместья. Около ворот всадник, не спешиваясь, спросил у Егорова отца:

— Здесь Егор Архипов проживает?

— Тут, сын это мой, — ответил отец.

— Велено явиться к барину через час после полудня, — бросил помощник управляющего, поворачивая коня обратно.

— Что стряслось? — спросил отец, но всадник уже отъезжал, не удостоив ответом. Управляющий сам-то нормально с мужиками разговаривал, а вот к помощникам его на драной козе было не подъехать. Будто они важные господа, а не барин.

— Батька, клянусь, я ничего не натворил! — воскликнул Егор в ответ на тяжёлый отцовский взгляд.

— С чего тогда тебя по фамилии величали? Может, есть какой грешок? — подозрительно спросил отец.

Маменька, что до того за дверью подслушивала, не выдержала, вышла и вмешалась:

— Коль набедокурил бы Егорша, стражник явился бы или сотский. Не возводи напраслину на кровиночку!

— Батька, маменька, сказывали, к барину барчонок приехать должен, — вспомнил Егор слова Ворожеи. — Ему, наверное, слуга или провожатый понадобился.

— Там такого добра целое поместье, — протянул с сомнением отец.

Егор тоже сомневался, но другой причины, чтобы его так серьёзно призывали, придумать не мог. Фамилиями в их селе не так давно все обзавелись. Кого величать стали по имени деда или отца, а кого по ремеслу. Так Егорова семья стала по деду Архипу Архиповыми. Семья Ивана-кузнеца — Кузнецовыми, а родным деда Зуды досталась фамилия Корзинкины.

В избу вошли вместе. Пока отец с Егором рассказывали деду с бабкой и крутившимся тут же сестрёнкам о предстоящем походе в поместье, маменька кинулась к сундуку. Она достала праздничную красную косоворотку, новые картуз и кушак, почти не ношенные портки. Хотела сыну ещё сапоги отцовские вынуть, да тут и отец, и сын воспротивились.

Отцу было жаль новых ненадёванных сапог, а Егору не хотелось летом ноги парить в тёплой обуви. Егор и на башмаки-то поморщился, в лапотках или босым, куда сподручнее. Но как нарядился, сам себе понравился.

Маменька и гребень свой лучший достала и зеркало с ручкою, чтоб сын хорошенько расчесал волнистые тёмно-русые волосы. У сестрёнок Егоровых аж глаза заблестели при виде этакого богатства.

— Будете послушными, на осенней ярмарке вам по зеркальцу куплю, да по ленточке в косы, — пообещал дочкам неожиданно расщедрившийся отец. А когда девчонки подбежали и прижались со словами: «Спасибо, родненький батюшка», и вовсе расчувствовался.

Бабка и то меньше обычного ворчала, а дед сказал, напутствуя:

— Ты, Егорша, веди себя достойно, не посрами наш род!

К поместью Егор подошёл чуть раньше назначенного. В центральные ворота стучать не стал, направился к калиточке в кованом чугунном заборе, через которую подёнщики заходили. Его уже ждали. Управляющий, который, как Егор вспомнил, прозывался дворецким, повёл его в обход большого двухэтажного дома с колоннами.

— Барин на террасе отдыхать изволят, — пояснил он Егору.

Обогнув здание, остановились перед широкой террасой. Барин и щегольски одетый молодой человек, в котором Егор опознал его сына, сидели в плетённых креслах около плетённого же столика.

Сын барина Павел курил толстую длинную цигарку, а отец держал одну ногу в тазике с водой.

— Прошка, — обратился барин к стоящему рядом слуге, — хватит уже, мазь доставай.

Слуга ловко подставил небольшую табуретку, накрыв тряпицей. Когда барин вынул из воды ногу и поместил на табурет, ловко её вытер. Егор заметил, что большой палец на ноге барина и косточка перед ним красные и распухшие. Слуга ловко намазал эти места густой зеленоватой мазью и замотал чистым полотняным бинтом.

— Папенька, вам бы в город, к докторам. Не дело лечить подагру у знахарей всяких.

— Был, — буркнул барин. — Никакого толку от них, талдычат в один голос: мяса не есть, вина-водки не пить. Что бы понимали! И знахари не всякие, а твоя родная тётка.

По слегка сморщившемуся лицу Павла Егор понял: Ворожею тот недолюбливал. «Никак, высказала ему тётушка в лицо правду матку об его прожектах, да лени к учёбе», — сообразил Егор.

Дворецкий пару раз кашлянул, обозначая своё присутствие, затем произнёс:

— Ваша светлость, вот Егор Архипов явился.

Егор снял картуз, слегка поклонился и сказал:

— Доброго здоровьица, Пётр Фомич, Павел Петрович.

— Подойди, — велел барин, а дворецкому и слуге кинул: — Пока свободны.

Слуга, уходя, умудрился захватить и тазик с водой и табурет. Барин всунул больную ногу в башмак без задника. Егору почему-то бросилась в глаза разница в одежде барина и его сына. Павел был облачён в светло-коричневый сюртук, такого же цвета жилетку и портки, называемые у бар брюками; лакированные туфли на ногах пускали солнечные блики, под воротом белоснежной тонкой рубахи имелся тёмно-коричневый галстук. Барин же, в старом бархатном халате, накинутом на домашнюю одежду, и в стоптанных башмаках без задников, на фоне сына выглядел бедным родственником. Хотя на деле, наоборот, благополучие отпрыска всецело зависело от отца.

Барин и его сын какое-то время разглядывали Егора, который чувствовал себя при этом не особо уютно.

— Это ты, что ли, мавку замуж позвал? — спросил, наконец, Павел насмешливо.

— Выходит, что я, — согласился Егор.

— Призраков и всякой нечисти боишься? — последовал следующий вопрос.

— Не особо, — ответил Егор, слегка покривив душой. Не боялся, но опасенье имел. Это до сего времени ему встречались призраки смирные, кто знает, может, и другие имеются.

— Говорят, на раскопе был? — продолжал расспросы Павел.

— Это, где могилы древние копали? Был. Нас в помощь учёным из села отправляли, — ответил Егор, начинавший догадываться, к чему эти вопросы.

— Папенька, этот годится, — обратился Павел к отцу. — Отдай мне его на время экспедиции.

Барин хмыкнул, затем ответил:

— Это я раньше тебе, Павлуша, мог любого мужика отдать, его согласия не спрашивая. А ныне не то. Сейчас нанимать надобно. — Он повернулся к Егору и обратился уже к нему: — Ну, что, Егорша, согласишься пойти к моему сыну в услуженье на пару месяцев? Провиант, снаряженье, прочее — за наш счёт. Положу-ка я тебе за всё про всё тридцать рубликов.

— Согласен, Ваша светлость, — согласился Егор, про себя надеясь, чтоб барин не передумал. Неожиданно ему пришла в голову интересная мысль. — А спросить можно?

— Спрашивай, — милостиво кивнул барин.

— Ваша светлость, Пётр Фомич, пусть эти денежки пойдут в счёт оплаты за надел, нам чуток поболе осталось отдать, — сказал Егор и замер, ожидая ответа.

— Смотри-ка, ещё и сметлив, — сказал барин, усмехнувшись. — Коль поклянёшься служить сыну моему верой и правдой, весь долг спишу. Прямо сейчас бумаги на владение отдам.

— Христом богом клянусь, Пётр Фомич! — радостно воскликнул Егор, размашисто перекрестившись.

Барин поднялся, кряхтя, с кресла, искусно сплетённого сыном деда Зуды, и спросил:

— Павлуша, пойдём с нами в кабинет, посмотришь, как бумаги оформлять правильно.

— Нет уж, папенька, не по душе мне с бумажками возиться, — ответил Павел и, обернувшись к Егору, сказал: — Выезжаем через два дня. В Благовестном нас компаньон будет ждать. Он к тому времени работников из маровщиков наймёт.

Правда, последнее Павел больше для отца говорил. Пётр Фомич, не спеша, пошёл в дом. Егор, до того теребивший картуз в руках, засунул его за кушак и двинулся следом.

Егор старался сильно по сторонам не глазеть. Не маленький любопытство проявлять. Их семья на подёнщине не в самом поместье трудилась, а на хозяйстве, потому в доме Егор ни разу не был. Его поразил простор комнат, большие окна, натёртый до блеска паркетный пол, хрустальные люстры. Егор даже представил, как вечером переливаются в прозрачных камушках огоньки свечей.

Вслед за барином Егор вошёл в его кабинет, расположенный недалеко от выхода на террасу. Кабинет тоже оказался просторным. Справа от входа висел большой портрет барыни. Егор такой её и не помнил. Видел в детстве на праздничных богослужениях. Барыня всегда стояла, словно в тени мужа и сына, не поднимая головы. Она уже тогда тяжело болела.

С портрета же на Егора смотрела молодая красивая, полная здоровья, светловолосая, как сын, женщина. Взгляд вот только показался Егору пристальным, испытывающим. Ему стало не по себе.

— Эх ты, печать-то у управляющего, — вспомнил барин и потряс колокольчиком. На звон никто не явился. — Когда надо, не дождёшься. Сядь вот сюда, к столу, Егорша. Сам схожу.

После этих слов барин, уже доставший какие-то бумаги, опустил их на стол и вышел из кабинета.

Егор послушно уселся на стул. Он оказался спиной к портрету, но ощущение чужого взгляда не отпускало. Откуда-то повеяло прохладой. Егор почувствовал озноб. Липкий страх заполз в сердце. Егору нестерпимо захотелось обернуться, но в последний момент он испугался. Неожиданно около уха прошелестел тихий женский голос:

— За Павлушей пригляди.

И Егора отпустило. Да, призрак, но это ведь мать о дите своём печётся. Вот только как обещать присмотреть за молодым барином, когда он и за пострелёнком Васькой не уследил.

Егор встал со стула и, собравшись с духом, повернулся к портрету.

— Что смогу, всё сделаю, матушка барыня, — пообещал он.

Егор готов был поклясться, что взгляд на портрете изменился. Барыня теперь смотрела на него ласково и с надеждой. Егор уже пообещал барину, что будет верой и правдой служить Павлу, но почему-то обещание, данное его матушке, показалось намного важней.

Глава одиннадцатая. Трефовая шестёрка

Барин вошёл в кабинет ещё до того, как Егор обратно сесть успел. Он быстрым взглядом окинул помещение и спросил:

— Мне показалось, или ты с кем-то говорил? Думал, Павлуша решил-таки с документами познакомиться.

— Нет, Пётр Фомич, один я. Не подумайте чего, я это барыне покойной, Царство ей небесное, пообещал за Павлом Петровичем присмотреть в этой… икспидиции.

— Экспедиции, — поправил барин, странно глянув на Егора. Затем перевёл взгляд на портрет жены. Черты лица его, словно расправились, принимая выражение умиротворённое и спокойное. — А насчёт присмотреть, мысль дельная. Скажи, ты грамоте обучен? Письмецо написать сумеешь?

— Читаю немного, написать печатными буквицами, пожалуй, и смогу. В церковно-приходскую школу, пока отец Макарий жив был, ходил, — ответил Егор.

— М-да, славный был у нас священник. Столько грамотных крестьян, почитай, ни в одном другом селе не найдётся, — протянул барин. — Я нонешнему батюшке намекнул про школу-то. Мол, богоугодное дело продолжить сам Бог велел. Так он сказал, не в его полномочиях. Надо, мол, в синод запрос подавать. Хоть самому школу начальную открывай. А ведь и открою! Ну, ладно, к делу перейдём. Просьба у меня к тебе будет: ежели что неладное случится, шли письмо. Я тебе и денежку дам на то. Название губернии, уезда, села знаешь?

— Знаю, — ответил Егор.

Барин открыл лежавшую на столе книгу, нашёл в списке Егорову семью.

— Так-с, значит долг за вами тридцать четыре рубля пятьдесят копеек. Ишь-ты, и впрямь чуток побольше. — Он достал специальную бумагу, заполнил, заковыристо расписался и поставил печать. — Держи, владейте. Ах, да, вот ещё с тобой договор. Подпиши.

Егор прочитал протянутый ему второй листок, где он обязался служить молодому барину два месяца, и, макнув перо в чернильницу, подписал печатными буквами свои имя и фамилию, старательно выводя «еръ» — твёрдый знак — в конце.

— Пётр Фомич, а куда хоть мы поедем? — спросил он, закончив.

— В Заволжские степи, в ту часть, где глушь, где селений почти нет,— ответил барин и добавил: — Ты там ухо востро держи. Совсем рядом киргизцы обитают. Поговаривают, они хоть и вошли в нашу империю, нет-нет, да и разбойничают. Могут захватить в плен и хивинцам в рабство продать. Не по душе мне Павлушина задумка, а начни отговаривать, ещё хуже, что назло сделает.

Егор невольно поёжился. Мало того, могилы древние раскапывать, так ещё и беречься, чтоб басурмане в плен не взяли. Может, пугает барин, чтоб осторожности не терял?

— А ежели мы раньше положенного сроку закончим? Денежки возвращать надо будет? — уточнил Егор.

— Да хоть бы раньше! Твои б слова да Богу в уши! — воскликнул барин. Видать и впрямь сильно о сыне беспокоился. — Не нужно будет ничего возвращать. Вот что я думаю, возьмёте нашу пролётку, нечего нанимать непонятно у кого. До Благовестного отправлю с вами кучера. Он тебя за дорогу подучит править. Справишься?

— Справлюсь, — ответил Егор, подумав, что пролётка — та же телега, только удобнее для седоков.

Барин вздохнул и добавил:

— Я бы и кучера с вами отправил, и ещё нанял бы надёжных мужичков. Да Павлуша упёрся, мол, Игнат, это компаньон его, лучше знает, кого брать. Каждый знает, на чужие-то денежки! Еле Павлушу на тебя уговорил. Так что, не подведи, Егорша.

— Не подведу, Пётр Фомич!

После этих слов, барин вручил Егору, помимо документа на надел, пару чистых листов бумаги, новенький карандаш и кредитный билет на пять рублей, прозываемый за свой цвет «синенькой» — на почтовые расходы. Егор старательно уложил все полученное за пазуху. Барин, усмехнувшись, позвонил в колокольчик и для надёжности ещё и крикнул:

— Прошка, пёсий сын!

Спустя небольшое время в кабинет вбежал заспанный слуга и произнёс, старательно подавляя зевок:

— Чего изволите-с, ваша светлость?

— Проводи Егора Архипова через центральный вход, и сразу обратно иди, да управляющего позови, — распорядился барин.

Попрощавшись, Егор вышел, украдкой бросив взгляд на портрет. Барыня смотрела оттуда так, словно рукой хотела помахать. «Привидится же такое», — подивился про себя Егор.

Он шёл по коридору вслед за полусонным слугой. Да и сам барский дом словно дремал, разморенный летней жарой. По пути никто не встретился, лишь издалека доносились голоса, звяканье посуды и долетали ароматы чего-то вкусного. Наверное, в столовой накрывали стол к обеду. Егор почувствовал, как рот наполняется слюной. Сглотнув, он покосился на слугу, не заметил ли. Но тот не обращая внимания на спутника, открыл резные двери, впустив в полумрак яркие солнечные лучи и полуденный зной.

Прошка повёл Егора к парадным воротам, рассудив, что раз выпустить велено через главный вход, то это ко всему относится.

— До свиданьица, — попрощался Егор и со слугой.

Слуга кивнул в ответ. Если бы Егор не слышал, как тот разговаривал с барином, решил бы, что Прошка немой.

Путь обратно показался Егору намного короче. Он почти бежал, предвкушая, как обрадуются родные. Однако сразу рассказать о новостях не удалось. Вся семья только уселась обедать. Дед кивнул на скамью у стола, после чего произнёс короткую молитву. Егор ел маменькины щи с аппетитом. Остальные нет-нет, да и посматривали с интересом в его сторону. Даже маменька от вопросов удержалась. Во-первых, детям надо пример показывать, за едой не болтая, а во-вторых, свёкор мог и ей ложкой по лбу зарядить. Со строгого старика бы сталось. Когда, наконец, щи с хлебом доели, квас выпили, дед распорядился:

— Ну, Егорша, выкладывай, почто барину ты запонадобился?

— Меня наняли барчонку в услужение на лето. Поеду с ним за Волгу в экспедицию, — сказал Егор, старательно выговорив недавно выученное слово.

Маменька ахнула и воскликнула:

— Не зря тебе Ворожея нагадала дорогу дальнюю, не зря трефовая шестёрка выпала!

Егору неожиданно вспомнился рассказ Ворожеи, что молодому барину три шестёрки выпало. Одна из них трефовая, так же, как и Егору, на вопрос: «что будет?» Выходит, дорога-то у них одна, да вот только закончится по-разному.

— Как не ко времени, — сказал отец, сокрушенно покачав головой.

— А вот и нет, батюшка, — произнёс Егор, доставая из-за пазухи документ. — За мою службу оплату барин согласился, как за надел наш засчитать. Так что, держите право на владение наделом. Мы больше ничего не должны!

Отец взял в руки бумагу, покрутил и вернул Егору со словами:

— Прочти-ка.

Он в церковную школу не ходил, хотя старый священник и взрослых грамоте обучал. Егор прочёл раз, а затем, по просьбе деда, и второй.

— Ну, дык, другое дело, — произнёс дед. — Пойду, курицу зарублю. Будет у нас праздничный ужин. Как говорится, всё, что есть в печи, всё на стол мечи!

— Тесто на пироги поставлю, соседей позвать надо, — засуетилась маменька.

Ей и радостно было, и за сына тревожно. Так далеко он и не ездил никогда. Раз в городе был со всей семьёй на ярмарке, да несколько раз в соседние деревни на гулянки вместе с другими парнями ходил.

— Надо, надо, — в кои-то веки согласилась со снохой бабка.

Праздновали вполсилы, столы накрыли щедро, а вот без гармониста и плясок обошлись. Так семью Ивана-кузнеца уважили, ведь у них траур ещё шёл. Позвали в гости и Ворожею, а та возьми, да и приди. Не с пустыми руками явилась. Всей детворе выдала по сахарному петушку на палочке, а хозяевам преподнесла кирпичик чая и горшочек мёда. Поначалу все смущались присутствия Ворожеи, но вскоре перестали. Держалась она приветливо, а за Егорово здоровье даже чарочку водки выпила. Вот только ушла пораньше, чуть темнеть начало. Егор проводить вызвался, а за ним вся ребятня увязалась: Филька с Васькой и сестрёнки. До самой избы довели, за что им Ворожея по пряничку вынесла. Егору на прощание заговор прочитала:

— Пусть путь твой стелется тропкою хоженой; пусть невзгоды да хвори минуют; пусть обойдёт стороной беда лютая; пусть дороженька будет прямою, не запутанной, не кривою; пусть, какой бы не шёл стороной, возвратиться ты смог в дом родной.

— Благодарствуй, тётушка Ворожея, — сказал Егор и неожиданно добавил: — Ты б собачку себе завела. Какой-никакой, а всё сторож.

— Наша Найда ощенилась, так ещё парочка щенят осталась, — сказал Филька. — Принести?

Он приготовился уже бежать домой за щенком, но Ворожея остановила, сказав:

— Сегодня поздно уже, а завтра приносите. Пожалуй, послушаю твоего совета, Егорша.

Две ночи у Егора прошли без сновидений. А вот накануне отъезда вновь сон-явь привиделся. Хоть и улёгся Егор в избе, да и луна в окна не заглядывала — тучками небо заволокло.

На этот раз он почему-то понял, что видит похороны коня. Даже во сне удивился, никогда о подобном не слыхивал. Видать, не простой тот жеребец был, не зря так под солнышком золотился.

Стоит без движения воинство басурманское. Во главе хан, в боевой одежде, при сабле в ножнах, при шлеме на голове. Перед ним выложенные срубом низким брёвна, обложенные хворостом. Вот воины расступаются и по образовавшейся дороге шесть рабов несут к срубу большие носилки с мёртвым жеребцом на них. Конь подкован золотыми подковами, седло на нём из тонкой кожи, упряжь драгоценными камнями украшена, на глазах шоры.

Рабы водружают носилки на сруб и отходят. Хан кивает одноглазому воину, тот поднимает вверх руку. По этому знаку шесть воинов одновременно перерезают рабам горло. Тела укладывают вдоль сруба, заваливают хворостом и поджигают сразу с нескольких сторон. Пламя занимается быстро. В небо взвивается столб чёрного дыма. Дым становится всё гуще, неожиданно в нём образуется силуэт коня, пронизанный золотыми лучами. Хан, не отрываясь, смотрит, как призрачный конь поднимается всё выше и развеивается высоко в небе.

Хан опускает глаза, осматривается вокруг и подзывает одноглазого помощника. Он явно что-то задумал. Егор понимает это по настороженным лицам воинов, вновь застывших. На этот раз в ожидании какого-то нового приказа. Егору жалко красавца коня, но куда жальче рабов и пастуха. Ему кажется, что он чует запах дыма и слышит потрескивание огня.

Егор повернулся на бок, приоткрывая глаза.

— Рано, поспи ещё чуток, — тихо говорит маменька. — А я пока пирожков тебе в дорогу свеженьких испеку.

Егор улыбается и поворачивается на другой бок. Вот откуда звуки и запахи, маменька печь затопила. Он снова засыпает, уже без сновидений. А утром ему предстоит нагаданная Ворожеей дальняя дорожка.

Глава двенадцатая. В путь-дорожку

Рано утром Егор, до отвала накормленный, на прощание не по разу обнятый и родными, и соседями, отправился в поместье. На плече висела котомка со сменной одеждой, а в руках он нёс корзинку с провизией, от которой пытался поначалу отбиться.

— Я ж с довольствием служить буду, — сказал он, когда маменька укладывала третий пирог.

— Вот забудут покормить в суматохе, и что? Голодать? Нет уж, хоть на первое время запас должен быть, — ответила маменька.

— На барина надейся, а сам не плошай, — поддержала бабка маменьку. В отношении Егора они обе как-то быстро спелись.

— Братка, а гостинчик нам привезёшь? — спросила младшая сестрёнка. Старшая закивала согласно.

— Ну, куда ж от вас денешься, привезу, — пообещал Егор.

Оберег, сделанный из пятака, что вместе с кладом нашёлся, Егор на шею повесил рядом с крестиком.

У ворот поместья встретил Егора Прошка.

— Баре завтракать изволят-с, ты пока на конюшню ступай, — свысока процедил слуга и рукой в нужную сторону указал.

Да Егор и сам бы не заблудился — рядом с конюшней стояла пролётка, запряжённая парой гнедых лошадей. Рядом возился кучер, крепкий коренастый мужик средних лет с окладистой чёрной бородой. В селе его знали, злые языки поговаривали, что течёт в кучере цыганская кровь: уж больно черняв, да с лошадьми лучше всех управляется.

— Доброго утречка, — поздоровался Егор. — А я Егор Архипов, меня барин к Павлу Петровичу приставил.

Кучер протянул ему руку и весело сказал:

— Ты Архипов, я Архип, почитай, тёзки. Называй дядькой Архипом. Пойдём-ка пока обскажу тебе всё.

Дядька Архип оказался словоохотливым и приветливым не чета заносчивым слугам из дома. Он быстро рассказал Егору о том, как правильно лошадей в пролётку запрягать, как выдвигать лесенку, чтоб седоки взобрались внутрь, как поднимать и опускать верх. Сообщил, что лошадок самых смирных да послушных выбрали. После чего повёл к задней стороне пролётки, где к спинке крепился ящик для багажа, уже заполненный. А вот под ним размещался ещё один ящичек. Там лежали клинышки, запасные ремешки для упряжи, молоток, гвозди и даже пара подков.

— Запасливый ты, дядька Архип, — уважительно сказал Егор и с улыбкой добавил: — Чую, было б куда, ты и колесо запасное взял бы.

Кучер принял загадочный вид и велел:

— А ты под пролётку загляни, Егорша. Да не на землю, на дно смотри.

Егор заглянул.

— Растудыть твоё коромысло, — вырвалось у него от удивления любимое ругательство деда Зуды. У пролётки оказалось двойное дно. В нижнем имелась круглая выемка, в которой и находилось запасное колесо, прикрученное проволокой.

— Это мы с кузнецом придумали, — пояснил кучер, довольный реакцией Егора, — как только узнали от барина, что отправитесь в глухомань безлюдную. Ты дома-то поел, а то пошли, попрошу кухарку тебя накормить.

— Спасибо за заботу, дядька Архип, меня разве б маменька голодным отпустила? Да и в дорогу пирогов напекла, — ответил Егор, кивая на корзинку, которую вместе с котомкой на землю положил.

— Поклажу свою можешь в ремонтный ящичек засунуть, места хватит, — посоветовал дядька Архип. — Ты, Егорша, у молодого барина не стесняйся спрашивать, ежели еды, к примеру, мало, или обувка прохудится. Так-то он не жадный, просто сам-то и не смекнёт. Не хозяин, не в батюшку пошёл. Вон, баре на крыльцо вышли, пора экипаж подавать.

Егор поместил вещи в нижний ящик, как назвал дядька Архип — «ремонтный», и взобрался на облучок вместе с кучером. Места и на двоих хватило. Когда подъехали к парадному входу в дом, Егор соскочил, чтобы выдвинуть лесенку. С первого разу получилось.

После чего поклонился барину и его сыну в приветствии.

Барин выглядел бодрым, а вот Павел двигался, словно во сне, как говорится, поднять — подняли, а разбудить забыли. Вяло попрощавшись с отцом, он взобрался в пролётку и сел, откинувшись на спинку. К пролётке подошла запыхавшаяся дородная кухарка с большой корзиной, судя по запаху, съестного. Она поставила корзину в ноги Павлу и сказала:

— Вот-с, домашненького с собой, Павел Петрович. В трактирах-то так не накормят.

После чего утёрла глаза фартуком. Егору показалось, если б не строгий взгляд барина, она бы и попричитала, барчонка в дальний путь провожая.

— Ну, с Богом, — произнёс барин и велел кучеру: — Трогай!

Павел уснул сразу, как только из поместья выехали, не привык, видать, раньше полудня вставать. Ему не мешали ни небольшая тряска, ни тихий разговор Егора с дядькой Архипом. Как на тракт выехали, кучер Егору поводья доверил. Насчёт того, что пролёткой управлять почти как телегой, Егор угадал. Ему так и вовсе легко показалось: лошадки покладистые, смирные, не то, что их норовистый жеребец Ворон.

Поскольку спешки особой не было, Егор лошадок сильно и не гнал. Тракт проходил через перелески, луга, мимо пшеничных полей, на которых уже трудились жницы — бабы и девки. Серпами жать — работа не мужицкая. Заслышав экипаж, многие распрямлялись. Приставляли ко лбу козырьком руку, чтобы рассмотреть получше. Какое-никакое, а развлечение. Егор несколько раз помахал им, удерживая поводья одной рукой.

— Невеста-то у тебя есть? — неожиданно спросил кучер.

Егор помялся немного, но ответил, как есть:

— От меня, дядька Архип, после встречи с мавкой, все девки в селе, как от чумного, шарахаются.

— Вот правду сказывают: волос долог, ум короток, — сказал кучер, покачивая головой. — Вернёшься, с дочкой своей познакомлю. Красива, но бойка и на язык остра. Мужья-то такого не терпят. Не хочу, чтоб доченька битой ходила. А ты парень смирный, жалостливый. Опять же, маменька твоя — душа добрая. Сладится у вас — хорошо. А нет, так нет. По рукам?

— По рукам! — ответил Егор, хлопая по протянутой ладони.

Подумал, вдруг и впрямь девица понравится. Бойких он любил, вот только они не на него смотрели, а на таких, как красавчик Степан, сын старосты.

Остаток пути дядька Архип рассказывал о своей семье, что проживала в Семёновке. Расхваливал свой просторный дом, не маленькое хозяйство. Видать, приглянулся ему Егор, всерьёз в зятья захотел.

Ехали до Благовестного часа два. Это село находилось в паре километров от губернского города, являясь практически его окраиной. Здесь располагались караван сарай, несколько трактиров и крупная ямская почтовая станция. Об этом Егору рассказал дядька Архип, который собирался после прибытия с этой станции и отправиться обратно.

— Может, кого из знакомых ямщиков встречу, а нет, так экипаж найму, барин денежку дал, — поделился он.

Судя по виду, кучер очень надеялся на знакомых, чтоб эту денежку сэкономить. Навстречу стали попадаться разные повозки, в основном телеги, но пронеслась мимо и лихая тройка, Егор еле успел в сторону свернуть. Кучер взял у него поводья, сказав, что Благовестное он лучше знает. Тут и Павел проснулся и спросил, зевнув:

— Подъезжаем?

— Так точно-с, Павел Петрович, — ответил дядька Архип и уточнил: — Вас к трактиру на Мясоедовской или Хлебосольной?

— На Кривой, — ответил Павел.

Дядька Архип слегка нахмурился. Егор понял, что названные кучером два трактира были побогаче или понадёжнее. Они свернули с центральной широкой улицы в боковой переулок, там пришлось лошадей придержать. К стоящим по правую руку домам и конюшням — караван сараю — шли, пересекая переулок, несколько верблюдов. Егор о такой скотинке слышал, но вблизи не видывал. Он чуть ли не с открытым ртом смотрел, как вышагивают верблюды, как качаются их горбы, как двигаются челюсти, что-то пережевывающие, как суетятся рядом погонщики-иноверцы, в цветных халатах, мягких сапогах и странных расшитых шапочках на головах.

— Цок! Цок! — закричал один из погонщиков, заметивший пролётку, верблюды пошли быстрее, освобождая путь.

Когда пролётка поехала дальше, дядька Архип сказал:

— Верблюд животинка выносливая, груза много можно навьючить. Вам бы, Павел Петрович, таких штуки три нанять, раз в степи идёте.

— Спрошу у Игната, — ответил Павел, — хозяйственная сторона экспедиции на нём.

Егор вспомнил, что это компаньон, про которого барин говорил. Решил, что стоит к этому дружку их барчонка приглядеться. Барин их, Пётр Фомич, не больно-то им доволен, а он напраслину на людей не возводит.

Попетляв ещё немного, пролётка выехала на улицу, не зря прозывавшеюся Кривой. Дома тут стояли неровно, одни вплотную к дороге, чуть не заходя на неё, другие поодаль. Выглядели они не шибко богато. Да и двухэтажный трактир, располагавшийся в конце улицы, видом не порадовал. Крепко построенный, деревянный, но вот краска на ставнях пооблупилась, сами ставни висели криво, вывеска «Трактиръ» поблекла, буквы, похоже, размыло дождями, и от них вниз шли цветные потёки. Но, надо отдать должное, конюшня, довольно просторная и сарай для экипажей при трактире имелись.

Егор вновь соскочил первым, готовя лесенку. После того, как Павел спустился на землю и направился к двери, Егор подхватил данную кухаркой корзину и вынул из багажного ящика хозяйский саквояж. Кто знает, насколько тут задержаться придётся.

Он лишь слегка от Павла приотстал, но, когда вошёл внутрь, тот уже спросил, в каком номере его компаньон остановился.

Трактирщик, стоящий за стойкой, высокий широкоплечий мужик с хитрыми глазами, ответил:

— На втором этаже-с, сударь. В пятом номере-с. Вас проводить?

Тут трактирщик отвесил подзатыльник вертевшемуся рядом парнишке, подтолкнув к гостям.

— Не стоит, своего слугу имею, — небрежно кинул Павел.

Высокомерный тон живо напомнил Егору Прошку из поместья и помощника управляющего. Вот от кого они спеси набрались. Барин-то совсем не таков.

Трактирщик на тон внимания не обратил, похоже, привык, лишь спросил:

— Слугу и работников, о которых Игнат Силыч говорили-с, в номер подешевле заселить, или на конюшню?

— Этим Игнат позже займётся, а теперь, любезный, я отдохнуть хочу. Вели в номер воды принести для умывания, - ответил Павел, направляясь к лестнице. Трактирный мальчишка опередил, с криком:

— Барин, я покажу, куда идти!

Егор же, увидев пристальный взгляд трактирщика, направленный в спину Павла, подумал, что ухо востро держать придётся совсем не в степи.

Глава тринадцатая. Компаньон

Ступеньки на лестнице и половицы на втором этаже скрипели нещадно, когда по ним шли. Егор про себя подивился, не похож ведь Павел на тех, кто денежки бережёт, почему тогда на трактире экономит? Хотя тут же вспомнил, что хозяйственными делами его компаньон заправляет.

— Вот, барин! — крикнул трактирный мальчишка, тыча пальцем в криво висящий номер на одной из дверей. Тут же в эту дверь постучав, снова завопил, на этот раз для обитателя комнаты: — Игнат Силыч, ваш приятель прибыли-с!

Дверь почти тут же распахнулась. Стоявший на пороге молодой человек воскликнул, обращаясь к мальчишке:

— Просил же сразу сообщить, как подъедет. — Затем повернулся к Павлу и расплылся в улыбке. — Павлуша! Проходи. Не чаял тебя так рано увидеть, ты ж раньше полудня не встаёшь.

Он обнял Павла за плечи и завёл в номер. Егор чуть замешкался в дверях, выдвигая вперёд большую корзину, чтоб протиснуться в неширокий проём. Потому-то и увидел, как их сопровождающий кривит рожицы, изображая жильцов. Перехватив взгляд Егора, мальчишка принял невинный вид и шмыгнул к лестнице.

Войдя в комнату, на удивление просторную, Егор осмотрелся. Две кровати, застеленные чистым накрахмаленным бельём, шкаф, стол и два стула, тоже вполне приличные. Видать лучший номер для господ, подойдёт для хозяина на небольшое время. Но вот Павел так не считал, он капризно протянул:

— Игнат, мог бы найти и получше этого клоповника.

Компаньон широко улыбнулся и ответил:

— Твои же денежки, Павлуша, экономлю. Нам ещё продукты закупать. Оборудование я уже приобрёл, к вечеру доставят. Да ещё работникам платить. Спасибо, хозяин трактира нужных людишек подсказал. Стоят не дёшево, но умельцы — не один курган раскопали. К тому же телега с лошадью у них своя. Осталось для нас экипаж нанять.

— Папенька пролётку дал и вон, слугу нанял, — сказал Павел, кивнув головой на Егора и только обратив внимание, что тот стоит у порога с саквояжем и корзиной в руках. — Ты, как там тебя, Егорша, вещи в шкаф, еду на стол.

Игнат пристально глянул на Егора, слегка прищурив карие глаза, но сразу потерял интерес, принявшись рассказывать приятелю, как ездил к чиновникам за подорожной. Егор и сам понимал, что вид имел безобидный и простецкий. Бабушка частенько ему выговаривала: «Да что ж ты простодырый такой!»

Егор и впрямь не умел хитрить и обманывать, зато в людях разбирался.

Вот и сейчас увидел, что хозяйский компаньон свою выгоду имеет. Пусть и относится к Павлу действительно по-дружески. Пока выкладывал вещи Павла на полки в шкафу, а еду, выданную кухаркой, на стол, Егор незаметно компаньона рассмотрел. Невысок, подвижен, лицо острое, лисье, волос рыжеватый, усы закручены лихо, глаза умные, одет куда проще друга. Видать, не богат. Вот и выгода — за счёт компаньона дела проворачивать, да прожекты разные затевать.

— Так что, Павлуша, завтра с утра можно выдвигаться, — произнёс Игнат и добавил: — Да не морщись, не рано, а как встанем. На сегодня дай мне слугу своего с пролёткой, я тут, в лавке неподалёку насчёт провианта договорился.

— Ох, чуть не забыл, — спохватился Павел и вынул из кармана кошель, отдавая компаньону. — Вот ещё у папеньки денег выпросил. Скуповат он стал в последнее время. Стареет. А Егоршу бери хоть сейчас.

— После обеда съездим. А вот сейчас, дружочек, — сказал Игнат, поворачиваясь к Егору. — Сгоняй-ка в лавочку на Береговой, купи полдюжины шампанского.

Покровительственный тон, которым это сказано было, Егору ещё больше пренебрежительного хозяйского не понравился. Но виду он не подал. Взял пустую корзинку, рассудив, что в ней бутылки нести будет сподручней, чем в ящике.

— Что стоишь? Ступай, — сказал Павел, глаза которого заблестели после упоминания о выпивке.

— Так ведь, Павел Петрович, забесплатно ничего в лавках не дадут, — ответил Егор.

— Ах, да, Игнат, выдай денежку. Да не скупись, когда ещё праздновать доведётся. Сам знаешь, в экспедициях пить нельзя, иначе удачу спугнёшь, — произнёс Павел.

— Эх, гулять, так гулять! Вдову Клико купи, да поторгуйся хорошенько, в такой дыре покупателей на такой товар раз-два и обчёлся, — наставлял Игнат, отсчитывая нужную сумму из только полученного от Павла кошелька.

Он протянул Егору шесть «синеньких» и объяснил, как пройти к нужной лавке.

Егор вышел из комнаты, невольно усмехнулся: смотри-ка, совсем как его заработок за два месяца, и направился к лестнице. Навстречу ему попался тот же мальчишка, несущий в номер ведро горячей воды и таз для умывания.

Лавку Егор нашёл быстро, объяснять Игнат умел, а вот поторговаться не получилось. Вернее, даже со скидкой ему еле хватило на шесть бутылок, да и то, потому как тара своя. Лавочник ловко устроил шампанское в корзине и подмигнул Егору.

— Эх, паря! Прижимист твой барин, тебе вон даже на шкалик не осталось.

— Уж, какой есть, не жалуюсь, — ответил Егор, улыбаясь. Тут он увидел на полу лавки рубль. Наклонился, поднял и опустил на прилавок: — Держи, потерял кто-то.

Лавочник рубль взял, подкинул, поймал и сказал:

— Ты, паря, ежели барин надоест, ко мне приходи. За прилавок не поставлю, торговаться ты не умеешь, а вот помощником завсегда возьму.

Поблагодарив лавочника за товар и предложение, Егор отправился обратно. Дорогу он с детства с первого раза запоминал. Игнат первым делом про сдачу спросил, пока Егор бутылки на стол выставлял. Узнав, что ничего не осталось, вновь пристально глянул на Егора, но тут же отвернулся, махнув рукой.

— До вечера свободен, — сказал Павел, ловко откупоривая бутылку и наполняя бокалы пенным напитком.

Егор шампанского никогда не пробовал, а вот парни в селе говорили, что ни уму, ни сердцу, баловство одно. Хмель слишком скоро выветривается. Ну, такого дорогого и они вряд ли пивали.

Внизу около стойки Егор увидел дядьку Архипа.

— О нас на обед не позаботились, но уж щами да чайком я тебя угощу, — заявил тот, доставая из кармана несколько пятаков.

Трактирщик зачем-то оправдался, с опаской глядя на похожего на цыгана кучера, похоже, сглазу боялся.

— Так только насчёт ужина работникам Игнат Силыч говорили-с, — сказал он.

— Спасибочки, дядька Архип, сейчас за пирогами маменькиными сбегаю, и будет у нас почти что праздничный обед, — сказал Егор и выбежал из трактира.

В сарае он взял свою корзинку и, осмотрев пролётку, решил, что в ней переночует. Там и сиденье сдвигалось, видать, для таких случаев. Не понравился ему трактирщик, да и маровщики им найденные придут. Глаз да глаз за добром хозяйским нужен.

Когда вернулся в трактир, дядька Архип уже взял две миски щей, пучок зелёного лука, солонку и две чашки с чаем. Егор достал пирог и, разломив, протянул половину кучеру. Они с аппетитом поели, после чего дядька Архип сказал, что договорился с ямщиками, будет ему место на облучке. Егор вызвался проводить кучера до станции.

Только вернулся, как вниз спустился Игнат и велел запрягать пролётку, за припасами ехать. Закупались в какой-то лавчонке, не в той, в которой Егор шампанское покупал. Игнат торговался ловко, записывая в тетрадке стоимость закупленных продуктов. Егор случайно заглянул, когда таскал мешки с крупами, а цифры-то в тетрадке больше, чем реально потраченные. Вряд ли Игнат думал, что простой слуга грамоте да счёту обучен, иначе не оставлял бы на виду записи. Подумав, Егор решил хозяину о том не рассказывать. Чувствовал, поверит Павел больше другу своему, чем ему.

Пока туда-сюда, тут и вечер. Ещё до того, как смеркаться начало, приехали на телеге маровщики. Трактирщик их самолично встречать вышел. Егор у сарая стоявший, чуть не сплюнул от досады, уж больно вид у работников разбойничий был. Бороды лохматые, волосы отросшие, взгляды хмурые, исподлобья, рубахи и порты заношенные, но хоть кресты на шее имелись. Оказались они братьями, прозывали их Данила и Осип.

Хотелось бы сказать себе: не моя печаль, да не сказалось. Помнил Егор обещание, покойной матушке Павла, да и барину данное. Решил он для начала с маровщиками задружиться. За ужином пирогами маменькиными поделился. Новые знакомцы обрадовались, глядеть на Егора куда приветливей стали. Ужин-то оплачен был не щедро: пустая каша, хлеб, да чай. Ну, ещё полуштоф водки. Правда, Егор подозревал, что это трактирщик дружков своих потчует.

— Ночевать на конюшне будете, — сказал трактирщик. — Завтра с утра выезжаете.

— На телеге мы ляжем, — сказал один из братьев, кажется Осип, Егор их ещё плохо различал.

— А я в пролётке, — сказал Егор.

— Ну, так-то оно помягче, чем на лавках, — ответил трактирщик.

Пить Егор не стал, его и не неволили. Братья маровщики оказались молчунами, ни с Егором, ни с трактирщиком не разговаривали. Так ничего о них толком узнать не удалось. Но мнение, что это лихие люди у Егора осталось. Укладываясь в пролётке, он, на всякий случай, положил рядом с собой молоток из ремонтного ящичка. Какая-никакая, а всё защита. Да перед тем, как лечь, сарай закрыл, чурочкой подперев. Телега во дворе снаружи стояла.

Спал Егор беспокойно, часто просыпаясь и прислушиваясь к дружному храпу, раздающемуся снаружи. Может, поэтому сны были тревожные, гнетущие. Слышался свист кнута, стоны угоняемых басурманами рабов. Скрипели гружённые награбленным повозки, ржали кони, шуршала сухая трава. Двигалось по степи несметное воинство.

Перед самым рассветом вновь пришёл сон-явь, но увидел Егор в нём не хана завоевателя.

Бредут по степи связанные по трое пленники. Среди них седой как лунь старик, которого поддерживают два отрока. Откуда-то приходит знание: это колокольных дел мастер, а рядом его юные подручные. Старик спотыкается и падает на колени. Подручные пытаются его поднять. Надсмотрщик замахивается кнутом и замирает от грозного резкого окрика. Одноглазый воин, помощник хана подъезжает верхом на сером в яблоках жеребце. По его приказу старика-мастера и его подручных сажаютна одну из повозок. Егор понимает — эти трое зачем-то нужны хану. Но зачем? Шорох у двери отгоняет сон.

Егор открыл глаза и сел. Сквозь щели в досках сарая пробивался неяркий свет. Дверь приоткрылась.

— Утро, — сообщил заглянувший в сарай Данила. Егор понял, чем отличаются братья: у Данилы в ухе висела серьга.

Егор кивнул и сладко потянулся. Он, в отличие от маровщиков не торопился запрягать лошадей. Егор уже усвоил одну истину: утро слуг и утро господ начинаются в совсем разное время.

Глава четырнадцатая. Холера

Выехали из Благовестного за час до полудня. Сначала впереди ехали маровщики на груженной телеге, а уж как выбрались на прямую дорогу, Егор телегу обогнал — нечего господам пыль глотать. Как они добираться до места будут, ему Игнат рассказал: на обед остановиться в придорожном трактире, затем доехать до Растегаевки, небольшого села соседней губернии, там переночевать, и уже оттуда отправиться к курганам в степи.

Поначалу вдоль дороги много деревень да посёлков было, поля пшеницы и ржи со жницами и косарями, но чем дальше продвигались, тем безлюднее становились места. Леса и перелески сменились степью, деревья оставались лишь у речек и ручьев, да у придорожных трактиров.

Навстречу по дороге попались телеги, обозы и даже караван из десяти верблюдов. Егор немного пожалел, что Павел не послушал совета дядьки Архипа, не нанял таких животинок. Егору верблюды понравились то ли из-за необычности, то ли из-за силы и выносливости. Он чуть ослабил вожжи, заставляя лошадей ехать медленнее, чтобы лучше рассмотреть проходящий мимо караван.

День выдался не жарким, Егору легко ехать было, чего не скажешь о пассажирах пролётки. Павел с Игнатом лишка накануне выпили, а после шампанского ещё и коньячок уговорили, бутылку которого вместе с едой передала барчонку заботливая кухарка.

Павел каждый час просил остановиться, ноги размять, как он говорил. На самом же деле его нещадно укачивало. У первого же трактира Егор попросил позволить остановиться и выдать копейки две, на вопрос Игната: «Зачем?» ответил:

— Лекарство прикуплю.

Вернулся он с крынкой огуречного рассола. О подобном лечении Егор знал не понаслышке. Как-то отроком вместе с друзьями стащили бочонок бражки и напились. Ох и плохо ему тогда было. Маменька огуречным и капустным рассолами его отпаивала. Конечно, после того, как батька вожжами поучил. Хорошо поучил, к хмельным напиткам по сю пору не тянуло.

После рассола господам и впрямь стало легче. Павел даже смог доехать до нужного трактира без остановок. Игнат, видать, компаньона, пожалел, потому трактир выбрал побольше да побогаче.

На цокот копыт и звуки подъезжающего экипажа из двери выглянул парнишка. Почти тут же на крыльцо вышли румяный трактирщик, в теле, подвижный и улыбчивый, и сухонький старичок, оказавшийся его отцом.

Узнав, что постояльцы часа на два-три остановятся, чтобы отобедать и отдохнуть, трактирщик расплылся в улыбке и повёл Павла с Игнатом внутрь дома, кивнув головой отцу. Старичок открыл ворота, ведущие на задний двор, запуская телегу и пролётку. Пока распрягали коней, старик решил поговорить. Данилу с Осипом он раньше видел, так как спросил:

— Опять, что ли, мары раскапывать?

— Наняли, — коротко ответил Осип.

— А, господа учёные или студенты в эту… икспе… — старик запнулся.

— Экспедицию, — подсказал Егор, довольный тем, что научился выговаривать заковыристое слово с первого разу.

— Во-во, — подхватил словоохотливый старик и переключился на Егора. — Воду для лошадок в колодце набери. Откуда будешь.

— Из Волково, — ответил Егор. — Егорша я Архипов, а как тебя кликать, дедушка?

— А, слыхал, богатое село, да и барин у вас, говорят, справедливый, — закивал старик. — Меня зови дед Савелий.

Они ещё немного поговорили о погоде, о нынешнем урожае, о новых деньгах, что в обиход вошли.

За разговорами Егор расседлал и завёл в стойло лошадей. Подхватив своё ведро, отправился к колодцу. Ведро, стоявшее на срубе и привязанное к цепи, оказалось новеньким жестяным. Егор кинул его внутрь, наблюдая за разматывающейся цепью. По всплеску понял, колодец глубокий. Он принялся крутить ворот, под сетования деда, что старое ведро постояльцы спёрли, пришлось на новое тратиться.

Перед тем, как переливать воду, Егор попил сам.

— Вкусна у вас водица, дед Савелий, — сказал он.

— Так скважина. По за тот месяц учёные проезжали, так один сказывал, что пока водица в колодец просочится, очищается, — ответил довольный похвалой дед и суетливо добавил: — Вы в дороге из реки сырой воды не пейте, да руки мойте кажный раз перед трапезой.

— А что так? — спросил Егор.

Он перелил воду в своё ведро и взял в руку. Объяснение старика слушал уже по пути в конюшню.

— Пару дён тому назад обедал у нас дохтур из самой столицы. Кажись, в Растегаевку ехал или в Чёрный Яр, не припомню. Так вот он насчёт воды из реки предостерёг. В нашей и в соседней губернии вновь холера появилась. Пока мало болящих, но эта зараза, коль заведётся, быстрей степного пожара разбегается. Почти пять лет без этой напасти жили и на-ка, — сокрушался дед Савелий.

Старик дождался, пока Егор и маровщики напоят лошадей, после чего пригласил в трактир, спросив:

— За вас хозяева платить будут, аль сами?

— Хозяева, — на этот раз ответил Данила и усмехнулся себе в бороду. Маровщики, как и Егор, уже оценили скупость Игната.

Как только зашли, увидели рукомойник с ведром под ним и куском дегтярного мыла на скамье рядом.

— Не обессудьте, но к столу никого без мытья рук не пускаем, — сказал трактирщик и добавил: — Холера пошла, а у нас она в прошлый раз почитай половину семьи выкосила.

Трактирщик на миг помрачнел, перекрестился, затем вновь нацепил на лицо приветливую улыбку. Сообщил, что господа отобедали, наверх в номера отдыхать поднялись. Игнат на этот раз насчёт еды распорядиться не забыл, да и обед заказал пощедрее: ушицу, картошечку со шкварками. А дед Савелий, присевший за компанию, на кухне для гостей выпросил жареных грибов, да по кусочку мяса. Петров пост закончился, а до Успенского было ещё далеко.

Во время еды старик молчал, но видно было, не терпится ему что-то спросить. Не удержался, когда чай пить стали.

— Вы в какую сторону направляетесь? — спросил он. Узнав, что к курганам, что в нескольких верстах от Растегаевки, закивал. — А это вы, значица, к мамаевым курганам.

— Почему к мамаевым, дедушка? — спросил Егор.

— Старики сказывают, спит под одним из курганов хан басурманский Мамай, и стережёт покой его золотой конь, — произнёс старик, понижая голос.

— Байки, так и золотой? — произнёс Осип. Глаза же его брата заблестели об одном упоминании о золоте.

Егор же замер, вспомнив Ульянкин наказ — не ловить золотого коня. Не о том ли коне речь шла?

— Как есть весь из золота, в полный рост вылитый. Раньше стольный град проклятой Орды охранял, а как хан помер, ему в защиту закопали, — ответил дед Савелий, и вновь понизив голос, произнёс: — Когда я несмышлёнышем был, жил в Растегаевке горбун один. Тоже мары в юности, когда ещё калекой не был, копал. Так вот он сказывал, наткнулись они с дружками на ханскую могилу, мару, по-нашему. Только копать принялись, как выскочил из под земли золотой конь и давай их топтать копытами. А весу-то в нём, не одна сотня пудов будет. Столь золота на него потрачено. Дружков конь раздавил, а горбун выжил, остался калекой век доживать. После всего золотой конь обратно в землю ушёл, а курган стал нетронутым, словно ничего не было. Вот так-то.

— Папенька, опять про своего золотого коня байки травите? — спросил трактирщик.

— А вот и не байки! — обиженно воскликнул старик. — Горбун, как только о коне золотом нам, ребятне, поведал, так и дня после не прожил. Ночью помер, а на лбу у него люди видели отпечаток подковы.

Осип хмыкнул, а Данила потихоньку перекрестился. Егор, если бы раньше дедов рассказ услышал, не поверил бы. А теперь засомневался. Вон, в мавку и призраков тоже не все верят, а ему встретиться довелось.

Павел с Игнатом проспали часа два. В Растегаевку выехали ближе к вечеру, попрощавшись с трактирщиком и его словоохотливым отцом. Ехали на этот раз чуть больше часа. Перед съездом к селу, церковь которого уже виднелась, блестя куполами, обнаружился полицейский пост: немолодой урядник и стражник верхом на конях.

Урядник попросил подорожную, изучив и вернув Игнату, спросил:

— Куда путь держите, господа?

— В Растегаевку на ночлег, а затем к курганам в степи, — пояснил Игнат. — У нас экспедиция научная, мы студенты Горного института.

— С ночлегом-с не получится, господа, — сказал урядник. — Холера, карантин. К тому же волнения среди людишек. Несколько смутьянов сказали, что карболка с мылом, которой дома больных заливают, это кровь дьявольская. Тёмный народ. Почитай, лет пятнадцать холерных бунтов не было, и вот опять. Доктор с фельдшером в барском поместье укрылись, а мы ждём жандармов в помощь. Вам стоит поскорее уехать.

— Это что же, в степи ночевать? Да ещё в объезд ехать? — капризно протянул Павел.

— Павел Петрович, может, в трактир вернёмся, а с утра пораньше в степь и отправимся, — предложил Егор.

— Дело ваш кучер говорит, — поддержал урядник.

— Ваше благородие, кажись, едут, — сказал стражник.

Полицейские, дождавшись, пока путники развернутся обратно, поскакали навстречу конному отряду жандармов.

Трактирщик и его отец, завидев бывших постояльцев, удивления скрывать не стали. Сразу принялись расспрашивать, что случилось. Новости их заметно встревожили, ведь в Растегаевке у них имелась родня. Дед порывался съездить, трактирщик не пустил, сказав, что если карантин, да, тем более, волнения, и пытаться не стоит.

— На всё воля Божия, — заявил он и перекрестился. — Вы, папенька, ворота откройте, пусть наши гости повозки загонят, лошадок на конюшню поставят.

— Плохая примета, возвращаться, Егорша, — шепнул на ухо Егору дед Савелий на конюшне. — У нас там, у входа зеркало старое висит, посмотрись перед тем, как утром отъезжать будете. Не забудь. Это, чтоб неудача не пристала.

На ночлег Егора и маровщиков расположили в каморке на первом этаже. Егору казалось, что после рассказов деда Савелия ему вновь приснится сон-явь, но нет. Закрыв глаза, открыл он их только рано утром. На дворе голосил петух, с кухни доносились голоса и звяканье посудой. Егор даже почувствовал разочарование. Ему хотелось досмотреть увиденную им во сне историю. Он понял, зачем хану понадобился колокольных дел мастер. Тот, кто умеет делать колокола, и коня из золота отольёт.

Глава пятнадцатая. Степь да степь кругом

Выехали рано утром. Игнат растолкал друга, на этот раз не позволив спать до обеда. Собирались довольно суматошно из-за Павла же. Он двигался вяло, но капризничал меньше обычного, понимая: подготовка закончена, началась сама экспедиция. К слову, им самим затеянная, и радостно подхваченная приятелем.

Егор собирал хозяйский саквояж быстро, ему нужно было ещё закинуть его в багажный ящик и подогнать к крыльцу пролётку. В этой спешке он совсем забыл о наказе деда Савелия и в зеркало перед уходом не посмотрелся.

Вспомнил об этом он, когда уже выезжал со двора на дорогу. Но не возвращаться же ещё раз. До съезда к Растегаевке ехали тем же путём, что и вчера. Повеяло запахом дыма, становившимся сильнее по мере продвижения вперёд.

«Не степь ли горит?» — подумал Егор, но вскоре причина запаха стала видна. Дым, уже не густой, поднимался над селом, купола церкви которого уже показались.

Навстречу пролётке и телеге двигался, не спеша, конный отряд жандармов. Конники двигались медленно, так как между ними брели закованные в кандалы люди — те, кто накануне поднял холерный бунт.

— Посторонись! — крикнул передний конник.

Егор и маровщики свернули к обочине и встали там, пережидая, пока проведут заключённых.

Возглавлял бредущую цепочку, скованных друг с другом бунтовщиков, босой старец в рубище. Всклокоченные седые волосы, болезненная худоба, не скрываемая длинной до щиколоток полотняной рубахой, вериги на шее, пронизывающий полубезумный взгляд.

Не доходя до пролётки, старец направил указательный палец на Игната и крикнул:

— Вижу! Смерть вижу на челе твоём!

Игнат побледнел и непроизвольно отодвинулся от края сиденья.

— Молчать! — скомандовал старцу один из жандармов.

Старец, между тем, перевёл взгляд на Егора. В его тёмных глазах полыхнула ненависть.

— Изыди, нечистый! — завопил он, быстро крестясь.

Жандарм выхватил нагайку и хлестнул по плечам старца. Тот не вскрикнул, не сгорбился, а залился смехом настолько безумным, что у Егора как мороз по коже прошёл. И не только у него, как только мимо проехал последний конвоир, Игнат немного истерически приказал:

— Трогай!

Егор поспешил выполнить приказ, но сумасшедший смех провожал их ещё долго, заставляя гнать быстрее лошадей. И ведь умом Егор понимал, что безумный старец, закованный в кандалы, ничего им сделать не сможет, но суеверный страх гнал прочь.

Игната настолько выбил из его обычной невозмутимости выпад старца, что он проследил место, где нужно было сворачивать на степную дорожку, хотя на карту и смотрел. Опомнился только через пару вёрст. Егору пришлось разворачиваться. Дорогу, наполовину заросшую травой, он даже не сразу заметил.

Пыли тут пролётка поднимала намного меньше. В нос ударил запах нагретой земли и трав, во все стороны запрыгали кузнечики. Степь казалась нескончаемой, простираясь до горизонта и уходя в голубое небо. В высоте парил орёл, высматривая добычу. Егору вспомнилась песня, что любил напевать дед на гулянках: «Степь да степь кругом, путь далёк лежит», Теперь он лучше понимал эту песню. В глухой степи и летом заплутать не трудно, что уж говорить о зиме, когда вокруг лишь снег и негде укрыться от холодного ветра и метели.

Когда выехали на пригорок, Игнат велел остановиться. Они с Павлом вышли из пролётки. Маровщики тоже остановились и подошли, встав рядом. Егор стоял около недовольно фыркавших лошадей. Окрестности с возвышения хорошо просматривались. Оказалось, что степь упирается не в небо, а в реку, вдоль берега которой росли деревья. Примерно на половине расстояния от реки до пригорка Егор заметил не очень высокие холмы, сообразив, что это и есть курганы, к которым они добирались. Эти были повыше того, у их села, где старый учёный жаловался Егору на маровщиков. «Наверное, и побогаче будут. Здесь явно ещё никто не копал», — подумал Егор. Он посмотрел на Осипа с Данилой. Братья подобрались, словно сделали стойку, как охотничья собака на дичь.

Игнат ещё раз внимательно изучил карту и сказал:

— Лагерь разобьём рядом с курганами. — Повернувшись к другу добавил: — Смотри-ка, Павлуша, правда в учебнике написана. Вот они — мамаевы курганы. Странно только, почему никто до сей поры их не тронул.

Егор не стал передавать рассказ деда Савелия, пояснявший, почему местные сюда ни ногой. Решил позже спросить о золотом коне. Закралось у него подозрение, что этот клад барчонок и ищет. Павел и Игнат забрались в пролётку. Егор поднял ступеньки, запрыгнул на облучок и направил лошадей к курганам.

Следующие два часа обустраивали стоянку. Егор устанавливал шатёр господам, готовил место для костра, окапывая вокруг землю. Дождичка давненько не было, сушь, искра запросто на траву перекинется, вот и решил поберечься. Пока Игнат с Павлом и маровщики готовили оборудование, да решали, какой курган копать, Егор сбегал к реке. Пологий сход к воде имелся неподалёку.

Егор набрал воды, налил в котёл и поставил на огонь, помнил наказ деда Савелия. Пока вода кипятилась, сводил своих лошадок и кобылку братьев на водопой, после чего отпустил пастись.

Когда вернулся, маровщики и Игнат осматривали средний курган, что-то измеряли при помощи колышков и верёвки, спорили, откуда начинать. Павел сидел около костра на захваченной из шатра циновке. Егор решил, что вот сейчас-то и можно его поспрашивать. Он принялся готовить кулеш, одновременно разговаривая с Павлом. Рассказал о байке деда Савелия и спросил, слышал ли Павел о золотом коне, или это выдумки.

— Не выдумки, — ответил Павел. Находился он в настроении хорошем, потому до беседы со слугой снизошёл. Он рассказывал, всё больше увлекаясь вниманием благодарного слушателя: — Историки пишут о золотом коне, отлитом по приказу хана Батыя в память о любимом скакуне. Даже о двух конях. На их изготовление ушло всё золото из собранной за год дани. Мастеров для их изготовления согнали из завоёванных стран. Много и из Руси было, тогда колокола и прочее отливать из металлов уже умели. Коней из золота в полный рост сделали, глаза из рубинов вставили и установили перед воротами Сарай-Бату, столицы Золотой Орды. После смерти хана Батыя, власть перешла его брату хану Берке. Он перенёс столицу, назвав Сарай-Берке, вот только коней у ворот так же поставил. Спустя сто с лишним лет, когда русское войско разгромило уже другого хана — Мамая, на Орду стали делать набеги заволжские казаки. Как-то они захватили и разграбили Сарай-Берке, а когда уходили, забрали с собой одного коня.

— Это ж тяжесть какая! — воскликнул Егор, забыв о булькающем в котелке вареве. — Дед Савелий сказывал, несколько сот пудов.

— Тяжёлый, — согласился Павел, кивая. — Потому обоз казачий двигался медленно. Ордынцы в погоню кинулись. Но когда казаков нагнали, ни коня, ни обоза с богатствами при них не было. В землю зарыть не успели бы, времени мало прошло. Учёные утверждают, что в озере утопили, там по пути несколько озёр было. Сами же казаки ничего сказать не смогли, до последнего бились с врагами, все в той битве полегли. Больше об этом коне нигде сведений нет.

— А второй? Был же ещё второй конь, — спросил Егор, перемешав кулеш и снимая котелок с огня.

— Когда умер хан Мамай, его похоронили вместе с золотым конём, насыпав сверху, как у них полагалось, курган. Учёные утверждают, что он в одном из тех курганов, что за Растегаевкой. Даже в учебнике так написано, — продолжил Павел и добавил мечтательно: — Вот как откопаем мы коня золотого, на весь мир прославимся!

Игнат, подошедший к костру, возразил:

— Лучше уж обычные украшения, Павлуша. С таким кладом, как золотой конь мороки много будет. Такую поклажу не скроешь, придётся в музей отдавать, казна-то за находку выплатит, только неизвестно сколько, да когда.

— Дело говорите, барин, — сказал Осип. — Для такого клада целая артель надобна.

Все уселись вокруг костра, а Егор ловко разложил кулеш по мискам, вручив всем вместе с деревянными ложками. Хлеб резать не стали, руками поломали.

— Вкусно готовишь, паря, — сказал Данила Егору.

— Зря что ли на стане месяц кашеварил, — ответил Егор, улыбаясь.

После обеда даже Павел отдыхать не стал, вместе с остальными приступив к раскопкам. Егор на подсобных работах был: подай, принеси, вот тут покопай.

К вечеру отрыли несколько черепков глиняных, с глазурью и росписью. Эта находка всех обрадовала, показывая, что курган не пустой. Игнат сказал:

— На сегодня хватит. Верхний слой убрали, теперь нужна будет особая осторожность.

Завершив работу, все отправились к реке отмываться. Ужинали отварной картошкой и кровяными колбасками. Павел с Игнатом отправились спать в шатёр. Братья улеглись на телеге, Егор уже привычно разложил сиденье в пролётке. Перед тем, как лечь, он стреножил лошадей, чтоб ночью далеко не ушли.

Уснул Егор быстро и крепко, а перед рассветом пришёл сон-явь.

Хан стоит перед воротами, ведущими в город с красивыми, богатыми домами, украшенными золотом и каменьями так, что слепят под солнцем глаза. Перед воротами на подставках мраморных стоят два прекрасных золотых коня. Так искусно сделаны, того, гляди, оживут. Побегут по степи, опережая ветер. Сверкают под солнцем красные рубины-глаза. Светятся от удовольствия своей работой глаза старого мастера и его подручных. Никто другой не смог бы сделать коней лучше.

Хан кидает старому мастеру полный кошель золотых монет и милостиво кивает, указывая на ведущую от прекрасного города дорогу. Старик ловит кошель, кланяется хану и спешит прочь, опираясь на руки подручных. Когда мастера скрываются из вида, хан подзывает одноглазого воина и, молча, проводит рукой по горлу. Одноглазый отдаёт приказ и несколько воинов, пускаются вслед мастеру и подмастерьям, на ходу доставая из ножен кинжалы. Хан довольно улыбается, ибо только у него такие кони. И никто не сможет раскрыть секрет их создания.

Егор, понимая, что ничего не может сделать, что он всего лишь видит сон, пытается кинуться за старым мастером, спасти от неминуемой гибели.

Егор действительно рванулся бежать, потому что проснулся от того, что больно ударился о бок пролётки коленом. Открыв глаза, он долго лежал, успокаивая птахой бьющееся сердце. Над бескрайней степью всходило солнце, развеивая сумрак и ночные сны.

Глава шестнадцатая. Находка

К раскопкам приступили рано. Сначала маровщики и Игнат, который справедливо считал, что за братьями нужен пригляд. Егор даже усмехнулся, вспомнив присказку деда Зуды: «Видели, глазонки, что брали, тепереча ешьте, хоть повылазьте».

Пока Егор завтрак сготовил, копатели ещё пару черепков добыли, да гребень старинный.

Павел, только вставший, даже проснулся, когда Игнат протянул ему находку, почистив полой кафтана. На работы он плохонький надевал, Павлу так же советовал одеться, Егор слышал этот разговор, но у барчонка такой одежды не водилось. Егор уж порывался свою запасную предложить, но представив, как Павел сморщит нос, передумал.

— Это же слоновая кость! — воскликнул Павел.

— Баба схоронена, — сказал Осип. Они с братом тоже подошли к костру на завтрак.

— Богатая мара должна быть, — заметил Данила и трижды сплюнул через левое плечо, чтоб не сглазить.

— Точно ханша здесь покоится или любимая наложница, — протянул Павел, щуря глаза.

Он присел по-турецки на циновку. Судя по мечтательному виду, Павел представлял себя тем самым ханом, окружённым прекрасными девами.

Егор разложил по мискам рассыпчатую гречневую кашу. Господам добавил по куску копчёного мяса, себе и маровщикам сдобрил салом. Над затухающим костром висел ещё один котелок с заваренным чаем.

Егор пожалел, что Игнат запретил брать самовар, посчитав громоздким. «А вот наняли бы верблюда, пили бы чай, как положено», — подумал он, посмотрев на Игната.

Тот, заметив обращенный на него взгляд, сказал:

— Егорша, как поедим, подтащи к раскопу два ящика, в один соломы постели. В тот, где солома, сложим черепки и всё хрупкое. В другой — остальное. Для самого ценного возьми в шатре саквояжик, в котором твой барин галстуки да исподнее держит. — Повернувшись к другу, добавил: — Не морщись, Павлуша, полежат твои подштанники вместе с другой одеждой.

— Будет сделано, сударь, — ответил Егор, разливая по кружкам чай.

Он заметил, как переглянулись между собой братья после слов о ценностях. Подумал, тут не только Игнату, ему тоже нужно во все глаза смотреть. С Павла толку-то мало.

Павел с Игнатом и маровщики копали до вечера, прерываясь лишь на еду и короткий отдых. На этот раз работали они лопатами с короткими черенками и совками, находки обметали специальными метёлками. Нашли ещё черепки, которые Егор бережно уложил в ящик, перестилая соломой. Он подивился красивому узору, на некоторых кусках хорошо сохранившемуся.

Игнат всё найденное записал в уже знакомую Егору тетрадку. «Неужели и здесь шельмовать будет? — подумалось Егору. — А ведь может. Павел-то компаньону, как себе, верит. Ну, да Бог с ним. Вреда не причинит, а за барское добро я не ответчик». Но на всякий случай Егор решил запомнить, что и сколько нашли в кургане.

Отрыли ещё медные, позеленевшие от времени, кувшин и поднос, это пошло в другой ящик. В саквояж отправились гребень из слоновой кости и небольшое зеркало в почерневшей серебряной оправе. Зеркало нашлось уже после ужина. Для проверки Игнат даже протёр оправу тряпицей, смоченной в специально захваченной им жидкости.

— Серебро, — сказал он, довольно глядя на заблестевший участок, затем добавил: — Всё на сегодня. Мы почти приблизились к самому захоронению. Нужно будет действовать ещё осторожней.

Отмывались в реке. Егор почистил одежду Павлу и за одним Игнату. Стирать не стал, решив, что ещё разок можно надеть, к тому же за ночь вещи могли и не высохнуть.

Саквояж Егор занёс в шатёр под внимательными взглядами братьев. Опасался, а ну как впадут во грех? Черепки им без надобности, а вот серебро — другое дело.

Лошадок, с которых он утром снял путы, Егор сгонял на водопой и вновь стреножил. Если кобыла маровщиков перенесла это спокойно, то лошадки хозяина недовольно фыркали и отбрыкивались — понравилось на вольном выпасе.

Егор управился, когда солнце уже зашло, степь окутали сумрак и тишина. Лишь изредка стрекотали сверчки и кузнечики, тут же замолкая, да резко вскрикивала ночная птица. Он долго лежал на спине, глядя, как появляются звезды, и становится ярче убывающая луна. Егор улыбнулся, вспомнив сказку деда Зуды. Как там, в селе, родные? Тоже, небось, спать легли. Вертятся на печи сестрёнки, похрапывает дед, ворочается, в попытках уснуть, бабушка. Глаза Егора начали слипаться, сам не заметил, как уснул. И снова перед рассветом пришёл необычный сон.

Звучит дивная музыка. Большой зал во дворце, колонны мраморные, потолок — куполом, стены дорогой парчой обшиты, пол коврами устелен. На куче пуховых подушек лежит хан в шёлковом халате, чалме на голове. Егор не видит лица хана из-за слуг, обмахивающих того диковинными перьями, собранными наподобие метёлки и привязанными к длинным палкам. Рядом круглый стол с подносом полным фруктов и кувшином, не медным, из серебра. По бокам большие вазы с узором, как на черепках, в кургане найденных.

Но это всё Егор мельком замечает, взгляд притягивает танцовщица в центре. Тонкая, гибкая. Одета в широкие лёгкие штаны, собранные у щиколоток золотыми браслетами. Пояс с монетками. На шее и двух чёрных, как смоль, косах такие же монетки, на тесьму золотую нанизаны. Короткая без рукавов рубаха, вся расшита каменьями да жемчугом. Смуглые руки, змеями извивающиеся, браслетами да колечками унизаны. Лицо до половины закрыто прозрачной тканью, хорошо видны лишь тонкие, словно нарисованные брови и чёрные блестящие глаза.

С двух сторон от танцовщицы плетёные из лозы кувшины с узкими горлышками, из них приподнимаются змеи, изгибаясь так же, как девушка. Музыка становится всё медленнее. Гибкий стан и руки девушки двигаются плавно, тягуче, завораживающе. Змеи засыпают, скрываясь в кувшинах. Слуги подхватывают кувшины, закрывают крышками и уносят. Танцовщица замирает. Хан несколько раз хлопает в ладоши и взмахом руки отпускает её.

Выходя из покоев хана, наложница сталкивается в дверях со слугой, ведущим на поводке диковинного зверя, похожего на большую кошку, с песочного цвета шерстью, в чёрных пятнах и гладким длинным хвостом. Танцовщица останавливается, приседает и обнимает руками шею зверя, который жмурится и мурлычет. Но она тут же отпускает любимца, ведь его ждёт хан, легко поднимается и выскальзывает в длинный коридор. Там её ожидает толстый слуга. Он отводит наложницу в другие покои. Тоже большой зал, в углу на подушках восседает ханша. Властная крупная, укутанная в шелка и парчу с головы до ног, с высокой причудливой шапкой на волосах. Рядом служанка наливает вино из кувшина в золотые кубки. Танцовщица опускается на колени перед ханшей, склоняя голову. Ханша быстро подливает в один кубок что-то из маленькой бутылочки, вынутой из рукава. Ласково улыбаясь, она протягивает этот кубок танцовщице.

— Не пей, там яд! — хочет крикнуть Егор, но горло перехватывает.

Егор рванулся вперёд и проснулся, чуть не упав с пролётки. Второй раз он попытался изменить то, что уже давно произошло. Егор откуда-то знал, что видит то, что действительно было. Знал и то, что в кургане лежит кто-то из его сна: или любимая наложница хана, либо отравившая её и поплатившаяся за это ханша.

Егор сел и огляделся. Несмотря на раннее утро, Игнат уже выбрался из шатра и стоял, потягиваясь. Братья маровщики готовили оборудование. Егор, когда отправился за продуктами, увидел что-то похожее на вилы, сито, множество метёлок и деревянных и жестяных совков.

К завтраку проснулся и Павел. На этот раз выглядел он бодрым, глаза блестели в предвкушении. Хоть золотой конь и не предвиделся, курган мог преподнести сюрприз.

Егор, убрав посуду, тоже отправился на помощь к остальным. Он отгребал землю, принимал и раскладывал находки. Почти целая большая ваза с отбитым краем заставила его вздрогнуть. В своём сне он видел такую же. Он не поленился, сбегал за тряпицею, чтобы вазу завернуть.

К его возвращению откопали золотой кубок и плетёный кувшин, сплюснутый и поломанный. Игнат, вертевший в руках кубок, слегка вогнутый с одного бока, велел Егору кувшин выкинуть.

— Зачем? Я им черепки переложу, чтоб не разбились, — возразил Егор.

Он раздвинул бока кувшина, заглядывая внутрь, там оказалось пусто. Егор улыбнулся над собой, ведь если бы зарыли со змеёй, та б точно смогла выбраться.

— Хозяин, кажись, ошейник, — сказал Данила, протягивая кожаный ремень с железными шипами. — С рабами вместе схоронили?

Павел осмотрел ошейник и выдал:

— Да он даже на собаку мал будет.

После чего кинул ошейник во второй ящик. Егор вспомнил зверя из сна, думая, что там ещё поводок был. Сгнил, наверное, со временем. Следующую находку сделал Игнат. Он поднял вверх продолговатый череп с клыками.

— Господи, твоя Воля! — воскликнул Данила, крестясь. — Никак, нечисть.

— Что за глупые суеверия, — оборвал Игнат. — Это от какого-то животного. Вместе с хозяйкой погребли. Скорее всего, из кошачьих: тигр, пума крупней, может, леопард? Ханы часто зверинцы заводили.

— А какой он будет, леопард? — спросил Егор и продолжил: — Цвета песка, с чёрными пятнами и хвост длинный?

— Откуда знаешь? — удивлённо спросил Павел.

— В книге про зверей видел, нам отец Макарий, Царствие ему Небесное, показывал, — ответил Егор, лишь чуток привирая.

Старый священник действительно показывал такую книжицу в церковной школе. Вот только оттуда Егор запомнил лишь слона и крокодила.

— А вот и хозяйка мары, — сказал Осип, показывая человеческий череп.

Дальше копатели достали целый ворох костей, вперемешку звериные и человечьи. Из последних выбирали золотые и серебряные украшения: кольца, браслеты, монисто и монеты, висящие на тесьме. Саквояж заметно пополнился.

Егор сбегал ещё за одним ящиком. Он тщательно собрал в него найденные кости.

— Это ещё зачем? — спросил Павел.

— Так, когда закончите, захороню. То, что потревожили, грех. Но ещё большим грехом будет так оставить.

— А говорил, не суеверный, — хмыкнул Павел, но тут же отвлёкся на найденную другом небольшую шкатулку.

Игнат тщетно пытался её открыть. Удалось лишь с помощью поданного Осипом ножа. Крышка щёлкнула и откинулась. Под солнцем заблестели драгоценные камни.

— Не поскупился хан для любимой наложницы, — вырвалось у Егора.

— Скорее, тут одна из жён, — возразил Павел, не отрывая глаз от найденного сокровища.

Егор не стал спорить, не объяснять же, что во сне увидел. Павел тогда его и вовсе засмеёт. «Эх, девица, — подумал Егор, глядя на ящик со скелетами. — И при жизни натерпелась, и в посмертии покоя нет, совсем как Ульянке. Пусть ты веры басурманской, не оставлю твои косточки под дождями гнить».

Подняв глаза, он успел заметить, как переглядываются Осип с Данилой. Ох, как не понравились Егору эти взгляды. Он решил, что эту ночь лучше спать совсем не ложиться.

Глава семнадцатая. Конь золотой

Шкатулка с камнями драгоценными копателей вдохновила, да вот всех по-разному. Павел готов был, хоть сей момент, работы свернуть и домой отправиться. Игнат, наоборот, в раж вошёл. После того, как каменья пересчитал, обратно в шкатулку сложил и в саквояж отправил, с новой силой за раскопки принялся. Маровщиков заставил землю просеивать через то сито, что Егор видел. В результате добыли маленький кинжал без ножен, с рукояткой из слоновой кости, украшенной резьбой, пару серебряных колечек да несколько монеток пробитых, от мониста отвалились или от пояса.

Братья принялись чаще переглядываться. Егору же стало тревожно, он, как и Павел, с радостью бы убрался с этого места. Причём тревога связана была не только с маровщиками и их подозрительным переглядом. Сердце словно сжимало в предчувствии чего-то опасного, неминуемого.

Немного отпустило Егора, когда обед готовил. Продукты взял самые лучшие, да побольше, вдруг действительно придётся с места срываться. Всё не пропадут. Расстарался на славу, даже Игнат на похвалу расщедрился:

— Ну, Егорша, отменный ты кашевар. Уж и не лезет, а ещё ложку съесть охота. Накормил, как на убой.

— Не зря папенька мне тебя взять присоветовал, — подключился к похвале и Павел. Воспоминания об отце, видать, и заставили продолжить: — Игнат, давай сворачиваться. Если через часок выедем, до ужина к трактиру поспеем.

Павел, а вместе с ним Егор, замерли в ожидании ответа. Хоть экспедиция и проводилась на деньги барчонка, главным считался именно компаньон.

Игнат подумал, затем ответил:

— Нет, Павлуша, не отпускает меня это место. Сегодня до ужина покопаем, да завтра до обеда. А там и домой можно. Моя б воля, я б ещё вон тот курган проверил.

Игнат показал рукой в сторону самого низкого из всех, расположенного справа от раскопа.

— Так мы можем следующим летом снова сюда приехать, — предложил Павел, оживившийся от этой мысли.

Егор, заметивший, что барчонок быстро загорается и так же быстро остывает, понадеялся, было, что за год тот, чем другим увлечётся. Однако предложение Павла подхватил Игнат.

— Ты прав. Людей больше наймём, лагерь разобьём, всё вокруг перероем!

«Да уж, — подумал Егор, — этот точно не забудет. Странный он сегодня. Неужто, сокровища в голову так торкнули?»

Игнат тут же подтвердил мысли Егора, обратившись к маровщикам:

— Ну, что, братцы, готовы на будущий год с нами в экспедицию отправиться? За эту, когда окончательный расчёт производить будем, выделим вам премию в десять рубликов.

— Чего же не отправиться, можно и отправиться, — протянул Осип, глянув на Данилу.

Данила, тряхнул головой так, что закачалась в ухе серьга, и сказал:

— Про червончик, барин, не забудь при расчёте.

— Моё слово — камень, — уверил Игнат и распорядился: — Час отдыхаем и за работу.

Судя по виду, он готов был и без отдыха обойтись, да друга пожалел. Раскапывали и просевали землю тщательно. Нашли ещё три золотых браслета, серебряный кувшин и несколько бронзовых мисок. Игнат с торжеством показывал найденное Павлу.

— Ладно, сдаюсь, ты прав! — воскликнул Павел, поднимая руки, но тут же добавил: — Но завтра после обеда уезжаем.

— Как скажешь, Павлуша, как скажешь, — рассеянно протянул Игнат, затем повернулся к Осипу. — Вот эту кучу просейте, вроде как, блеснуло что-то.

Спустя несколько минут, Игнат выхватил из сита тоненькую цепочку, заявив, что вот теперь можно и поужинать.

После ужина Павел ушёл в шатёр, а Игнат отправился к реке, чтобы искупаться и поплавать. Егор смотрел, как он удаляется с полотенцем через плечо, весело насвистывая. Даже не заметил, как подошёл Данила.

— Слышь, Егорша, — сказал маровщик, — у тебя, случаем, запасные постромки не завалялись? Завтра ехать, а наши перетёрлись, того и гляди, порвутся. А телега-то гружёная обратно пойдёт.

За всё время это была самая длинная речь, что Данила говорил.

— Есть, наш кучер мужик запасливый, перед отъездом выдал, — ответил Егор. — Айда, дам, у меня в ремонтном ящике.

Вместе с Данилой Егор зашёл за пролётку. Он открыл ящичек и склонился над ним, доставая запасные постромки из прочной кожи. Не успел разогнуться, как на его голову обрушился сильный удар, лишая сознания, погружая в темноту.

Очнувшись, Егор сел и ощупал голову. На затылке обнаружил большую болезненную шишку. Со стороны шатра слышалась какая-то возня. Егор с трудом встал на четвереньки, постоял, унимая тошноту. Взгляд упал на распахнутый ящик. Он захватил молоток и так же, на четвереньках добрался до угла пролётки. Выглянув, похолодел от ужаса. На земле около шатра лежал Павел. Под головой расплывалось кровавое пятно. Но барчонок был жив, грудь его часто вздымалась. Данила склонялся над Павлом, держа в руке топорик, которым Егор мясо рубил.

Егор выпрямился, встав на колени, тщательно прицелился и запустил молоток в голову Даниле. Как ни странно, попал. Маровщик кулем рухнул рядом с Павлом. Схватив оброненные постромки, Егор поднялся, держась за колесо пролётки. Пошатываясь, он, как мог быстро, дошёл до Данилы. Краем глаза увидел, как около невысокого кургана Игнат дерётся с Осипом за саквояж с сокровищами. Егор порывался кинуться на помощь, но решил сначала связать Данилу. Если тот жив остался. Молоток дядька Архип выдал новенький, тяжёлый.

Егор присел рядом с Данилой, заметив, что тот дышит, вздохнул с облегчением. Слава Богу, голова у маровщика оказалась крепкой, грех на душу Егор не взял. Он ловко связал руки и ноги злоумышленнику. Осмотрел голову Павла. Сняв с шеи барчонка батистовый платок, положил под рану. Поднялся и даже сделал несколько шагов в сторону кургана, на подножии которого шла драка. Курган оказался тем, на который показывал Игнат.

Игнат, несмотря на невысокий рост, маровщику не уступал. Дрался жестоко, со знанием дела. Ему удалось отобрать саквояж у Осипа. А тот неожиданно выхватил из-за пояса нож и вонзил Игнату в шею. Кровь хлынула из раны, щедро поливая курган. Игнат упал, но даже смертельная рана не заставила его выпустить сокровища. Осип принялся разжимать сведённые судорогой пальцы Игната.

Егор перешёл на бег, но землю сильно тряхнуло. Он не удержался на ногах. Сел, морщась от боли, сильно его Данила зашиб, да и тряхнуло знатно.

Посмотрев на курган, справа от раскопа, Егор замер, потрясённый. На холме, в самом центре, стоял золотой конь. Он сверкал под лучами заходящего солнца, глаза горели алым рубиновым огнём.

Осип громко охнул и конь ожил. Одним прыжком он добрался до тела Игната и лежавшего на земле Осипа и принялся бить копытами, наваливаясь всей тяжестью. Раздался треск ломаемых костей. Кровь впитывалась в золото, придавая коню красноватый оттенок.

Закончив топтать превращенные в месиво тела, конь, грациозно перебирая ногами, двинулся в сторону Егора и Павла с Данилой. Егор, вспомнив рассказ деда Савелия в трактире, понял, волшебный конь не успокоится, пока всех не раздавит. Он вскочил и кинулся наперерез. Егор не о себе думал, об обещании Павла сберечь. И так не усмотрел, хоть попытаться жизнь спасти.

Конь остановился, ноздри его заходили, как у живого. Похоже, заметив мавкину печать, он попытался обогнуть Егора. Тот, пользуясь заминкой, крепко ухватился за уздечку. Сам не понял, как в седле оказался. Не хотел он ловить золотого коня, но раз вышло так, направил в степь, уводя подальше от Павла.

Конь проскакал в аршине от Павла, не задев копытом ни его, ни Данилу. Он послушно помчался на простор. Оставаясь золотым, он ощущался Егором настоящим. Сам скакун, поводья, седло, стремена, вот только живого тепла и запаха не было.

Скакал конь плавно, словно летел над землёй. А степь затаилась: стихли кузнечики, не пели птицы, даже ветер не шумел в траве. Егор направлял коня к горизонту, туда, где уже почти полностью зашло солнце. На небо вышла луна, ещё бледная, еле заметная. Отрывки мыслей мелькали в ушибленной голове Егора, никак не собираясь в какое-нибудь решение. И он гнал вперёд волшебного скакуна.

Внезапно впереди прямо в воздухе появилось что-то странное, похожее на проём широкой двери. Там, за волшебной дверью, высоко стояло солнце, а вдали виднелся прекрасный золотой город, стоящий на холме. Глаза слепило от блеска, но Егор заметил двух золотых коней, стоящих у ворот на высоких мраморных постаментах.

Егор изо-всех сил натянул поводья, пытаясь остановить коня. На этот раз конь не послушал и прыгнул прямо в волшебную дверь.

Глава восемнадцатая. Матрёна

Золотой конь, запрыгнув в проём волшебной двери, приземлился посреди полянки в перелеске около небольшого болота. Тут он решил послушаться ездока и встал, как вкопанный. Егор не удержался и свалился на землю, выпустив из рук поводья.

Почуявший свободу конь поскакал прочь, да не просто поскакал, а становился бледнее, прозрачнее, пока совсем не растворился в воздухе.

Егор, придерживая руками многострадальную голову, которой вновь умудрился приложиться о землю, сел.

— Вот скотина золотая, растудыть твоё коромысло! — в сердцах выругался он вслух. Оглядевшись, пробормотал: — Это куда ж меня занесло?

Со стороны болотца, скрытого от глаз камышом, раздался тоненький голосок:

— Эй, есть кто живой? Спасите!

Егор вскочил и захромал на голос. Ногу он тоже ушиб. Подойдя ближе, заметил, как пытается выбраться из тёмной затянутой ряской воды худенький парнишка. В рубахе и портах, из грубого полотна, в жилетке меховой, натянутой до бровей шапке. Через шею лапти перекинуты, между собой завязками связаны.

И что странно, у самого берега парнишка завяз, всего по колено, за камыш цепляется, а выбраться не может. Присмотрелся Егор. Батюшки светы! А из трясины за спиной парнишки две кикиморы высовываются, ноги ему водорослями обвивают.

— Руки давай! — крикнул Егор, подходя ближе, и крикнул на кикимор: — А ну, быстро дитёнка отпустите!

Кикиморы, с зелёными волосами, желтоватыми лицами, вытаращили на Егора зелёные же глаза. Видать, заметили мавкину печать, потому как быстренько размотали водоросли и под кочки болотные нырнули. Мавка ведь среди водной нечисти, вторая по старшинству после водяного.

Но Егорша о том не думал, схватил парнишку за обе руки и выдернул из болота, как репку из грядки. С парнишки слетела шапка, и на спину упала толстая чёрная коса.

— Так ты девица, — удивлённо протянул Егор.

Девица посмотрела на Егора синими глазами и спросила:

— Кто там, в болоте?

Губы её подрагивали от страха, сама она назад обернуться боялась.

— Так кикиморы, — просто ответил Егор. — У нас-то их старухами страшнымиописывают, а тут девки, да лицом приятные, только зелёные.

Со стороны болота раздался плеск, похожий на смех.

— Ой! — вскрикнула девица, прижимаясь к Егору и утыкаясь лицом в его рубаху.

— Не бойся, они в тину спрятались. Я Егорша, а тебя как зовут-величают?

Девица отодвинулась, подняла шапку, встряхнула, обернулась на болото.

— Давай-ка отойдём, от греха, — сказала она. После того, как вышли на полянку, представилась: — Матрёна я, с Пришиба.

После чего присела около берёзки, опираясь спиной о ствол. Видать, ноги после пережитого плохо держали. Егор опустился на траву напротив.

— Что же тебя, Матрёна, через болото понесло? — спросил Егор.

— Да тут гать надёжная проложена, в обход-то куда дольше. И говорили ведь бабки, что в Зябком болоте нечисть завелась, да я не поверила. Бабки, сам знаешь, много что наболтать могут, — ответила Матрёна. — А ты сам-то куда направляешься?

Егор почесал затылок и ответил:

— Да, пойду коня золотого искать. Сбежал он, подлюка.

Матрёна, напрягшаяся на первых словах, вздохнула облегчённо и протянула:

— Так ты о живом коньке-то… — Затем пристально глянула на Егора и велела: — А ну, побожись, что не засланец ордынский, не шпиён ханский.

— Вот те крест! — сказал Егор, перекрестился, достал из под рубахи крестик и поцеловал его. В уме забрезжила догадка, что конь золотой его закинул в стародавние времена. Чтоб подтвердить это, спросил: — О каком хане речь ведёшь? О Батые?

Матрёна рассмеялась, махнув рукой.

— Вспомнила бабка, как в девках ходила! Бату хан уж почитай второй век в земле гниёт, чтоб ему в аду тошно было, ироду. Шуткуешь, небось?

Егор кивнул, не объяснять же, откуда он такой взялся. Не поверит Матрёнка, а то и вовсе, как от нечистого шарахаться станет. А ему в этом времени знакомцы не помешают. Ему ещё придумать надобно, как отсюда выбираться. Сильно Егор не испугался, помнил гадание и шестёрку бубновую. Раз Ворожея ему предсказала возвращение домой, значит, так тому и быть.

— Матрёна, а ты ведь не сказала, куда так торопишься, — сказал он.

— К дядьке своему. Он у меня атаман казачий. Микита по прозванью Дружина, — ответила Матрёна. Она достала откуда-то из-за пазухи онучи, намотала на ноги и принялась обувать лапти, одновременно рассказывая: — Они в поход на Сарай-Берке отправились, а меня не взяли! А ведь у меня свой счёт к ордынцам. Басурмане проклятые всю семью загубили: маменьку, батюшку, братишек малых, всю деревню пожгли. Я цела осталась, потому, как в Пришибе у дядьки гостила. Пойдём со мной, тебе дядька за моё спасение любого конька подарит.

Она вскочила, потопала ногами в лапотках, натянула шапку, пряча под неё косу.

— Попить бы, — сказал Егор.

— Да тут рядом родник. А дядька со товарищи в соседнем леске лагерем стоят. Ждут, пока ордынцы в поход отправятся, чтоб град их стольный захватить, — сказала Матрёна. — Идёшь со мной?

— Иду, — ответил Егор, припоминая рассказ Павла.

Они с Матрёной выбрались из перелеска, прошли немного через степь и зашли в лесок около озера. Там действительно имелся родник. Егор пригоршней зачерпнул воду и с удовольствием попил.

Матрёна, хихикнув, достала из-за камня деревянный ковшик в виде утицы и попила из него.

— Сразу видать, не здешний ты, — произнесла она, вытирая губы рукавом. — Издалека пришёл?

— Издалека, — согласился Егор. — Село моё Волково.

— Не слыхала, — Матрёна покачала головой. — Скажу тебе по секрету, Егорша, казаки великое дело затеяли. Как услышали, что разгромили наши воины войско Мамаево на поле Куликовом, решили выкрасть коня золотого, чтоб не смогла возродиться проклятая орда.

— А конь-то здесь в каку дуду? — не сдержал удивления Егор. — И почему одного?

— Так оба-два не утащить. Под одного-то волокуши особые сделали. Не слыхал ты, значится, про коня волшебного. Я думала по, всей Руси то ведают. Видать, совсем твоё село глухое. Ну, слушай, топать нам порядком, успею обсказать, — ответила Матрёна. Она повела Егора по едва заметной тропе, рассказывая: — Вот помянул ты Бату хана проклятого. Захватил он в свою пору земель без счёту, данью великой обложил, осиротил малых детушек, народ честной — кого не убил, того в полон угнал. И не нашлось воина, чтоб одолеть того хана. А всё потому, что возил он с собой коня волшебного, на котором ихний бог войны ездил. Прознали про то люди русские, надумали коня изничтожить, к хану-то было вовсе не подобраться. Сторожили его воины свирепые, с саблями вострыми, кинжалами, ядом смазанными. Коня тоже берегли, только вот рабов не опасались. Воспользовался тем парнишка пастух и отравил коня волшебного, да сложил за то буйну голову.

Матрёнин рассказ, словно ручеёк лился. Замолчала она, чтоб отдохнуть. Егор посмотрел на небо, понял по солнцу: утро ещё, пару часов до полудня осталось. Это ему после сумерек вечерних показалось, что в день попал.

— А дальше-то что, Матрёнушка? — спросил он. Хоть и знал из рассказа Павла, как коней отливали, но Матрёне-то лучше знать, как всё на самом деле было.

— Так вот, — продолжила она. — Горевал Бату хан, лютовал, половину слуг выпорол, рабов многих и вовсе жизни лишил. Но оказался хан умным да хитрым. Велел согнать к себе мастеров дел колокольных, да заставил из всего золота, что в дань собрал, вылить двух золотых коней, чтоб один в один на волшебного коня походили. Поставил их Бату хан перед стольным градом Золотой Орды для охраны. Но и это не всё. Призвал он колдунов местных, те обряд провели, жертв немеряно своим богам принесли. И вселился дух коня волшебного в золотых. И пока стоят проклятые кони, не сгинет басурманская орда, а коль разобьют её, вновь восстанет, как птица феникс из пепла. Вот скрадём одного коня, считай, сила басурманская наполовину ослабнет. А там, дай Бог, и до второго доберёмся, ежели нужда на то будет.

— Вот ты раззадорилась, аника-воин, — подшутил над Матрёной Егор и сказал: — Кажись, коростель кричал. Не должен бы в эту пору.

Они остановились, прислушиваясь. Неподалёку вновь раздался крик птицы, скрипучий, негромкий. Матрёна радостно улыбнулась и сказала:

— Дозорные нас увидали, зоркие они у дядьки. Ох, он и браниться будет. Горяч, но отходчив.

— Пришли уже? — спросил Егор, оглядываясь по сторонам. Нигде и признака не было, что рядом лагерь. Да и дозорного Егор не увидел.

— Нет, это только первые, ещё будут перед стоянкой. Пока доберёмся, дядька уж всё знать будет. Вот смотри: столь криков, сколь человек идёт, ежели свои, дозорные коростелём затрещат, а чужаки — вороном каркнут, — объяснила Матрёна.

Дальше шли в тишине. Матрёнка, судя по меняющемуся лицу, представляла предстоящий разговор с дядькой. Егор решил, что и ему стоит подумать, как представиться и объяснить, почему здесь оказался. Да так придумать, чтоб на правду похоже было. Не любил Егор ни врать, ни лукавить. «У, аспид», — помянул он про себя бранным словом золотого коня, из-за которого здесь очутился.

Когда они с Матрёной миновали степь и вошли в лес, из-за дерева выступил высокий казак, с чёрной бородой и нахмуренными бровями. Одет он был в кафтан длинный, портки широкие, в сапоги заправленные, шапку с собольим отворотом. На поясе висела сабля в ножнах.

Матрёна ойкнула и спряталась за спину Егора. «Похоже, дядя сам племяшку встречать вышел», — догадался тот.

Глава девятнадцатая. Казаки

Вид у атамана казачьего был такой, словно ухватит Матрёну за шиворот, как кутёнка, и сам лично домой, в этот самый их Пришиб, оттащит. Егор решил на себя внимание отвлечь.

— Здрав будь, атаман, — произнёс он и почтительно поклонился.

— Кто таков будешь? — вместо приветствия строго спросил атаман.

— Егор внук Архипов, из села Волково, — представился Егор. Слово «внук» добавил потому, как вовремя вспомнил: в старину фамилии не в ходу были. И в его времени не так давно появились. Не все ещё привыкли.

— И что забыл в этих краях, Егор внук Архипов? Дело пытаешь аль от дела лытаешь? — продолжил допрос Матрёнин дядька.

— Хотел в работники наняться, заплутал маленько. Да к тому же конь скинул и сбежал, — ответил Егор то, что наскоро придумал.

— У кого кони есть, в работники не идут, — подозрительно сказал атаман и спросил: — Коль нужда такая, что коня не продал?

— Очень уж он мне дорог, — сказал Егор чистую правду. Ведь без коня золотого ему, Егору хода домой нет. Да и золото во все времена ценно.

Матрёна высунулась из-за Егора и затараторила, как сорока:

— Дядька Микита, я к тебе через Зябкое болото шла, оступилось, чуть не увязла. Егорша меня спас от беды неминучей. В трясину-то меня кикиморы тянули: зелёные, лохматые, страшные, глаза завидущие, руки загребущие. Еле Егорша меня у той нечисти отбил! Дядька, не бранися, лучше Егорше коня выдели за моё спасение.

Атаман неожиданно задумался и протянул:

— Болото, значит, Зябкое… Нечисть…

Матрёна осмелела, вышла из-за спины Егора, встала рядом с ним и спросила:

— Как с конём-то? А меня домой не отправишь?

— А? — рассеянно спросил её дядька, погруженный в свои думы. — Коня выделю, тебя не отправлю. Ступайте-ка в лагерь, мне думу думать надобно. Чудинко, проведи.

Откуда-то из-за деревьев неслышно выступил казак, к которому атаман обратился. Высокий светловолосый, брови да ресницы тоже белёсые, глаза светло-голубые, тоже почти белые. Егору вспомнилась бабушкина сказка о чуди белоглазой, что предпочла в землю уйти, а веры христианской не принять. Так может, и не сказка то была?

Казак по прозванью Чудинко повёл их по ведомой ему лишь тропке. Егор, как ни приглядывался, не заметил ни тропы на земле, ни веток обломанных, примятых.

— А ведь знал я, Матрёнка, что ты явишься. Зря об заклад не побился, пополнил бы свой кошель, — сказал Чудинко, подмигнув Матрёне.

Егора словно по сердцу царапнуло. Он, значит, девицу спас, а тут ухарь какой появился, подмигивает.

— На меня? Об заклад? — возмутилась Матрёна. — Вот не будь ты мне, Чудинко, братом названным, точно оплеухой бы угостила.

Чудинко тихонько рассмеялся, показывая ослепительно белые зубы. Егор тоже от улыбки не удержался. Хороши брат с сестрицей — одна чернявая, другой белявый.

О том, что к лагерю подходят, поняли по звукам голосов, ржанию лошадей, лязгу оружия. Вскоре вышли на большую поляну. Два казака посредине бились на саблях в тренировочном бою. Кто-то точил оружие, кто-то осматривал сбрую или седло, а кто-то чистил скребком своего коня. Готовились к битве воины. Егора как холодом обдало от осознания: для всех них будет это последняя битва. Никто не уцелеет. Ни строгий Микита Дружина, ни Чудинко, ни казаки, что окружили Матрёну и посмеиваются над рассказом, как он, Егор, её от кикимор отбивал. «Хоть Матрёнку бы уберечь», — подумал Егор.

Племянницу атамана казаки любили. Егора по плечу похлопали, спасибо не раз сказали, что их «егозу» спас. В кикимор мало кто поверил, но спорить с общей любимицей не стали.

Неожиданно шум-гам стих. В центр круга вышел атаман в сопровождении коренастого парнишки, смуглого с широкими татарскими скулами. Он и одет был по-другому, в длинный полосатый халат поверх штанов с рубахою и небольшую круглую шапку, расшитую затейливым узором.

— Други! — произнёс атаман, поднимая руку, ладонью вперёд. Затем повернулся к спутнику: — Сказывай, Межага.

Спутник атамана выступил вперёд и сказал:

— Ордынцы выступили в поход, один из князьков, нойон, по-ихнему, бунт поднял.

— Не слыхал, надолго ли? — спросил атаман.

— К воинам не совался, я-то там вроде как караванщик. А вот на базаре сказывали: к закату войска вернутся, — ответил Межага и попросил: — Атаман, дозволь переодеться, сил нет уже, одёжу басурманскую носить.

— Иди, Межага, — отдохни, — отпустил атаман своего лазутчика. Сам же к отряду обратился: — Мало у нас времени. Но должны управиться. Через час выступаем.

— Нас с Егоршей тоже берёшь? — спросила Матрёна.

Атаман окинул её и Егора внимательным взглядом.

— Не воины вы, — сказал, наконец.

Егора почему-то это утверждение задело.

— Делу воинскому я и впрямь не обучен, — сказал он. — Но коль придётся защищать землю родную, с косой или цепом пойду на ворога, а то и просто с кулаками.

Казаки зашумели одобрительно, а Матрёна оглядела всех гордо. Вот, мол, какой молодец меня спас. И нечисти не забоялся, и на ворога с голыми руками идти готов.

Атаман тоже улыбнулся в усы, отпустил отряд собираться и продолжил уже для племянницы с Егором:

— К вам дело будет особое. Как коня с подставы снимем, на волокушу привяжем, да для виду телегу добычей нагрузим, вы сразу, нас не дожидаясь, в путь трогайтесь. Отгоните телегу с волокушей к Зябкому болоту, да в нём и утопите.

— А вы как же, дядька Микита? — тревожно спросила Матрёна.

— Егоза ты и есть егоза, никогда толком не дослушаешь, — произнёс атаман, но не строго, с улыбкой, затем вновь посерьёзнел. — После того, как конь золотой в трясину уйдёт, езжайте в Пришиб. Там, Матрёнка, скажешь, что хотела ко мне бежать, да в болоте увязла, еле спаслась. Не дошла, скажи, до дядьки, назад, мол, воротилась. Да про нечисть поболе страху нагони. Чтоб никто на болото не совался хотя бы несколько дён. Не зря ведь старики сказывали: что Зябкое болото взяло, того вовек не вернуть. Про то, где конь золотой, никому не словечка. Мы же, как при обычных налётах, добычи наберём, шуму наведём, пусть думают, что коня золотого захватили, потому, как просто на глаза попался.

— Всё сделаем, атаман, — пообещал Егор. Имелась у него своя задумка по поводу болота.

— Тебе, Егорша ещё задание, — продолжил атаман. — Проследи, чтоб Матрёнка не к нам кинулась, а в Пришиб доехала. Хоть связывай.

— Ну, дядька Микита, что я, малая, что ли? — возмутилась Матрёна и беспокойно спросила: — А вдруг погоня будет.

— Обязательно будет, — спокойно согласился атаман. — Мы отбиваться будем, пока сил хватит.

После этих слов Егор посмотрел в глаза атамана, такие же синие, как у Матрёны. Он понял, знает атаман, как и каждый казак в этом отряде, что идут они на верную смерть. Как и то понял, что не дрогнут, не отступят, не испугаются. Егор поклонился в пояс атаману, тот в ответ, голову склонил. Матрёну дядя обнял и трижды поцеловал.

— Ты, как навек прощаешься, — сказала Матрёнка, хлюпнув носом.

— У Сарая-Берке не до того будет, — ответил атаман. — Я с передовыми в город войду, а вы с обозом останетесь. Чудинко, выдай Егорше с Матрёной по коню, да по кинжалу. Без какого-никакого оружия не можно.

Егору досталась кобылка, на вид смирная, серая в яблоках. Старовата, ну, да дарёному коню в зубы не заглядывают. Матрёне тоже кобылу Чудинко выделил, только гнедую.

— Что это ты нам с Егоршей самых захудалых кляч суёшь? — спросила Матрёнка, поправляя сползшую на лоб шапку.

— Так вы их у ворот оставите, сами в телегу, парой запряжённую пересядете. Если и пропадут, не жаль, — отговорился Чудинко и протянул пояса с ножнами.

Егор вынул из ножен кинжал, потрогал пальцем. Острый.

— Ну, хоть тут не пожадился, — фыркнула Матрёна и неожиданно обняла названного брата. — Береги себя, Чудинушка, да за дядькой приглядывай. Сам знаешь, горяч наш атаман в бою.

— Не боись, Матрёнка, — ответил Чудинко, — зря, что ли, меня атаманской десницей прозвали. Спину всегда прикрою.

Он помог Егору и Матрёне оседлать лошадей.

К ним подъехал на вороном коньке Межага, успевший облачиться в казачью одежду. Сидела она на нём ладно, шапка на ухо лихо сдвинута. Егор даже подивился, как преобразился атаманов лазутчик. Только был неприметным караванщиком, а теперь удалой казак.

— Передовые выдвигаются, — сообщил он и добавил для Егора с Матрёной: — Вам с обозом ехать велено.

Чудинко вскочил на собственного жеребца и вместе с Межагой поскакал к дороге, где выстроилась часть войска. Обоз состоял из пяти телег, к одной из которых были прицеплены волокуши: площадка из досок на гладких деревянных полозьях. Правили телегами казаки постарше. Матрёна, хоть и сердилась немного, что к обозу приставили, за отрядом не поскакала, а ехала рядом с телегами.

Вскоре показался город, окружённый стеной, с распахнутыми воротами и двумя золотыми скакунами на мраморных постаментах перед ними. Когда подъехали, Сарай-Берке был уже взят. Передовой отряд орудовал в городе, откуда раздавались крики и шум, тянуло дымом. Из ворот по несколько человек выбегали освобождённые казаками рабы и бежали по дороге прочь от басурманской столицы.

Несколько казаков отбивали с постамента золотого коня, того, что находился справа. Егор подъехал к левому. Он почувствовал — именно этот конь или дух, живущий в нём, закинул его, Егора, в прошлое. Но конь не оживал, не шевелился, не пытался никого раздавить. На мысленный и обычный зов не откликнулся. «Значит, не время», — решил Егор и поспешил на помощь казакам, сумевшим отделить второго коня от постамента. Вместе с казаками, возчиками и несколькими рабами, не меньше десятка, решившими помочь — тоже, видать, о силе волшебных коней слыхали — они сняли золотого скакуна, поместили на волокуши, примотав верёвками.

Рабы поспешили прочь, казаки, вскочив на коней, направили их в город. Туда же погнали телеги четыре возчика. Пятый уступил место Матрёне и Егору, принимая поводья их кобыл. Из города выехал Межага с двумя мешками. Не спускаясь с коня, он высыпал содержимое мешков: украшения и меха, в телегу и велел трогать. После чего галопом, с разбойничьим свистом, умчался в город.

Егор натянул поводья и, глянув на блестевшего от солнца, оставшегося в одиночестве, коня, мысленно ругнулся, снова обозвав аспидом. Пара мощных, не чета их прежним кобылкам, жеребцов, легко тащила телегу и привязанные к ней волокуши. Матрёна постоянно оглядывалась на захваченный казаками город. Она даже встала на колени, повернувшись к жеребцам спиной. Но после того как чуть не слетела на одной из колдобин, села нормально, рядом с Егором.

Егор хорошо запомнил, где нужно с основной дороги съехать. Пока добрались до съезда, обогнали несколько группок рабов. Им махали вслед. Седой, как лунь, старик с обрывком верёвки на шее, плюнул на золотого коня и прошептал проклятье. После чего перекрестил Матрёну и Егора, пожелав им лёгкого пути.

Глава двадцатая. Зябкое болото

Ехали Матрёна с Егором, как могли, быстро. Понимали, после захвата города, ордынцы могли гонца послать за ушедшим воинством. И отряд басурманский, скорее всего, назад поспешит. Бунт среди своих-то в любое время задавить можно.

Остановили лошадей неподалёку от родничка. Попили по очереди из ковша деревянного студёной водицы. У Егора в животе булькнуло, давно маковой росинки во рту не было.

— Потерпишь чуток или потрапезничаем? Там, в телеге, для нас не только сёдла припасли, но и сумку с едой, — спросила Матрёна.

— Потерплю, — ответил Егор, помогая Матрёне забраться на телегу. — Сначала наказ исполним.

По дороге к болоту Матрёна рассказывала о жизни в Пришибе, казачьем селе, о сельчанах, случаи забавные. Егор поведал о чудачествах деда Зуды, да проказах Васятки с Филькой. Старались оба вспомнить о весёлом, чтобы от дум тревожных отвлечься. Легко им было вдвоём, словно век друг дружку знали. Дорога за беседой показалась быстрой.

Проехав полянку, на которой его конь золотой поутру скинул, Егор остановил лошадей перед самой гатью. Дорогу через Зябкое болото проложили шириной в несколько досок — телега пройти могла.

— Что встал, Егорша? — спросила Матрёна и продолжила: — Давай до середины доедем, затем коней выпряжем, доски подрубим под волокушами, они в трясину и уйдут.

Егор улыбнулся и ответил:

— Есть у меня одна задумка, Матрёнушка. Коль выгорит — хорошо, а нет, так по-твоему сделаем.

Он выпряг из телеги жеребцов, оседлал, перекинул через одно седло перемётную суму с едой.

Матрёна спросила:

— Что мне делать, Егорша?

— Взбирайся в седло и отъезжай на край поляны. Там меня жди. Коней крепче держи, — ответил Егор.

Он посмотрел пристально на болото. Как и думал, под несколькими кочками виднелись любопытные жёлто-зелёные физиономии.

Дождавшись, пока Матрёна отъедет, Егор повернулся в сторону болота, отвесил поклон и произнёс:

— Девицы водные, кикиморы болотные, вы мне удружили, Матрёну отпустили, душеньку живую не загубили. Примите за то подарочек знатный, богатый: коня из чистого золота, да ещё безделушки всякие. Вот только уж больно конь тяжёл. Окажите милость, утащите сами к себе в тину-трясину. А я отойду, чтоб не мешать, не смущать.

Сказав так, Егор отошёл, пятясь, к Матрёне, и вскочил на второго жеребца. С края поляны они, не отрываясь, смотрели на гать и болото рядом. Верхом хорошо видно вокруг было. Ждали долго. Егору уже казаться стало, что не вышло, как нервно зафыркали, замотали головами кони, пошла волнами вода, покрытая ряской. Из под кочек стали появляться кикиморы. Чёртова дюжина набралась. Они окружили телегу и волокуши. Одна кикимора, видать, старшая, крикнула выпью, пронзительно, заунывно. Егор с Матрёной еле на месте лошадей удержали. Из воды выскочили два коня диковинных, сами изо мха, грива и хвост из водорослей.

Кикиморы впрягли болотных коней в телегу и направили прямиком на гать. Сами рядом поплыли и волокуши на руках понесли, досок не касаясь. Пройдя аршинов тридцать-сорок, кикиморы остановились и отпустили волокуши. Раздался громкий треск. От тяжести доски гати сломались, и волокуши пошли ко дну, утаскивая за собой телегу. Чудные кони и кикиморы запрыгнули сверху. Миг и на поверхности остались только расходящиеся по тёмной воде круги. Часть гати как корова языком слизала.

У Егора озноб прошёл по спине от понимания, что их ожидало, решись они сами через гать ехать. Все бы в трясину ушли вслед за конём золотым, вместе с телегой, волокушами и жеребцами. Матрёна тоже это поняла. Она сказала:

— Снова ты меня спасаешь, Егорша. Век мне за то не расплатиться.

— Ну, что ты, Матрёнушка, — смущённо отмахнулся Егор, — поехали отсель, да поскорее. А то у меня от голода живот к спине прирастёт.

Они развернули коней и поскакали по дальней дороге, что в обход Зябкого болота шла. Вскоре показался колодезный сруб, с крышей над ним, скамеечкой рядом, да столбом-коновязью с восточной стороны.

— Для путников приют, — пояснила Матрёна. Она спрыгнула с коня, Егор и помочь не успел, взяла суму перемётную, принялась доставать оттуда снедь. Тряпицу, в которую хлеб был завёрнут, на скамейку между ними положила. Вынула ещё свёрток, как развернула, запах пошёл аппетитный. Положили им казаки жареную на костре утку. Фляжку достала из кожи сделанную. Да пару больших красных яблок.

Егор, достававший воду из колодца, чтоб коней попоить, даже слюну сглотнул. Но, не суетясь, вылил воду в выдолбленную из дерева лохань. Поставил ведро обратно на сруб и только после этого подошёл к скамейке. Они с Матрёной произнесли коротенькую молитву и, уже не в силах терпеть, набросились на еду. С голодухи-то и чёрствый хлеб, и жёсткая, без соли, утка дивными яствами показались. Запили всё кваском из фляги. Утолив голод, сидели и грызли сочные яблоки. Матрёна задумчиво и с тоской посмотрела в ту сторону, откуда они приехали.

— Нельзя нам к отряду, Матрёна, — сказал Егор. — Прав атаман, мы с тобой в серьёзном бою — обуза.

— Умом понимаю, а вот здесь болит, — ответила Матрёна и прижала руку к груди. — Чует сердце недоброе.

Промолчал Егор, не сказал, что правду сердце чует, и утешать не смог. Не стал душою кривить.

Снова в путь пустились. Коней не гнали, как сказала Матрёна, басурмане в казацкую вотчину не совались. Отряды казачьи в силу вошли, а врагов воинство князя Донского знатно потрепало, проредило.

Когда до Пришиба несколько вёрст оставалось, ещё привал сделали. Заехали на полянку с удобными пеньками на краю, спешились, коней привязали к дереву вместо коновязи. Солнце уже заметно клонилось к горизонту.

— Ты, Егорша, у нас остановишься, — сказала Матрёна. — Жёнка дядьки Микиты добрая, в избе не тесно, старшие их дочери к мужьям ушли, остались лишь два парнишки, совсем малые. А там найдёшь к кому наняться, ежели надумаешь, в казаки подашься. Эх, забыли, надо было конька твоего у болота поискать!

Егор вздохнул и признался:

— На самом деле, не простой тот конь, а волшебный. Я ведь, Матрёнка из других времён сюда попал. Хочешь, верь, хочешь, не верь.

И рассказал Егор, как нанялся к хозяину на раскопки курганов древних, как нашли они могилу любимой ханской наложницы, как маровщики их ограбить решились, как убили хозяйского компаньона.

— Страсти-то какие, — произнесла Матрёна. Поверила она сразу Егору. Да как не верить тому, кому жизнью обязан.

— Нет, Матрёнушка, самые страсти после начались. Как пролилась кровушка на курган, что рядом с раскопанным стоял, выскочил из него конь золотой и ну топтать копытами и компаньона хозяйского, и убийцу его, — сказал Егор.

— Вот злыдень золотой, и через года не угомонился! — воскликнула Матрёна.

— Направился конь золотой и хозяина моего топтать, а я матушке и батюшке Павла слово дал, сына их беречь, — продолжил речь Егор. — Кинулся я наперерез, поймал коня, сам не знаю, как верхом очутился. Направил в степь широкую, подальше от хозяина. И вот издали конь из золота, а на нём, как на живом едешь. Скачем на закат, а перед нами в воздухе проём дверной открылся. А за ним солнце высоко стоит, блестит под лучами золотой город. Скакнул этот аспид в проём, на полянке очутился и меня сбросил. Дальше ты знаешь.

— Никак, тебя сам Боженька нам в помощь направил, а мне — особенно! — воскликнула Матрёна и добавила: — А как же тебе домой-то добраться? Ой, а вдруг мы этого коня и утопили!

— Дух во втором коне, что у ворот остался, — пояснил Егор. — Чувствую, там, аспид, зову, не отзывается, кличу, не откликается.

— Так тебе, как шум утихнет, придётся снова в Сарай-Берке идти? — спросила Матрёна.

Егор встал с пенька, подмигнул и ответил:

— Можно попробовать, как в сказке про сивку-бурку, позвать. — Он закрыл глаза, вытянул вперёд руки и произнёс нараспев: — Конь золотой, встань передо мной, как лист перед травой.

Матрёна вскрикнула, Егор открыл глаза. Посреди полянки прямо из воздуха появлялся золотой конь, словно ткали его из лучей солнечных невидимые пряхи. Как полностью появился, встал конь, замерев. Лишь глазами рубиновыми смотрел на Егора и не собирался никуда пропадать.

— Чудо-то какое сотворилось, — прошептала Матрёна, вставая со своего пенька и крестясь.

Живые жеребцы тоже замерли, прижимаясь друг к другу, но с места не двигаясь, привязь не срывая.

— Знать, пора мне, — сказал Егор и неожиданно подошёл к Матрёне, взял её руки в свои и заговорил горячо: — Сударушка, поехали со мной. Мне такая, как ты, жена и надобна! Поехали, не пожалеешь! Любить и беречь до самой своей смертушки буду.

Матрёна нехотя отняла руки и ответила:

— Жених у меня есть в Чресполье, я слово ему дала.

— Неужто так любишь? — спросил Егор, не теряя надежды.

— Слово дала, а в роду Микиты Дружины никто свои обещанья не нарушает. У дядьки любимая поговорка: не давши слово, крепись, а давши, держись, — ответила Матрёна и добавила жалостно: — Кто же знал, кто ведал, что я тебя встречу.

Егор снял с себя медный пятак, что на удачу на верёвочке носил, и на Матрёну надел, со словами:

— Это оберег тебе, Матрёнушка, чтоб счастлива была, чтоб детки легко родились, чтоб муж любил, да руку на тебя не подымал.

— А вот пусть только попробует, подымет, — заявила Матрёна, потрясая в воздухе кулаком. — Зря, что ли, меня дядька с Чудинкой бою рукопашному обучали.

Притянул к себе Егор Матрёну, обнял и поцеловал крепко. С трудом оторвался от податливых губ, посмотрел в глаза потемневшие, синие и попросил:

— И мне слово дай, сударушка, что как попрощаемся, поедешь не к дядьке, а прямо в свой Пришиб, там, всё, как атаману обещала, скажешь.

— Всё, как надо, сделаю, слово даю, — пообещала Матрёна.

Егор разомкнул объятия, подбежал к золотому коню, вскочил на него и помчался, не оглядываясь, в степь, в сторону заходящего солнца.

Глава двадцать первая. Голова садовая

Волшебная дверь появилась в воздухе неожиданно, как и в первый раз. Егор уже не удивился высоко стоявшему солнцу и видневшимся вместо золотого города курганам. Вот только степь была такой же бескрайней, упирающейся в горизонт.

Золотой конь проскочил в проём, но не остановился, а продолжил бег, похожий на полёт. Он нёсся к кургану, из которого появился. Егор издали увидел лежащие у его подножия тела, всмотрелся в лагерь и почувствовал, как ухает куда-то вниз сердце. Ни Павла, ни Данилы не было. Шатёр, пролётка на месте, пасущиеся неподалёку лошади тоже и ни одной живой души вокруг.

Не мчись конь так быстро, Егор бы его пришпорил, но они и так неслись, очертя голову. Около лагеря Егор натянул поводья. На этот раз конь не встал, как вкопанный, лишь замедлил бег. Егор соскочил с него, не удержался на ногах, упал на колени. Он тут же вскочил на ноги, осматриваясь, вдруг просто не заметил барчонка. Краем глаза увидел, как исчезает в кургане золотой конь, но Егору не до него было.

— Павел Петрович! — крикнул он.

Из шатра показался Павел, выбиравшийся оттуда на четвереньках. Егор кинулся к нему, на ходу крестясь от облегчения.

— Что кричишь так, Егорша? — слабым голосом произнёс Павел, садясь рядом с шатром прямо на землю. Одет он был в ту же одежду, что и накануне вечером, на голове имелась повязка из шейного платка, только уже другого, не того, что Егор к ране приложил.

Присев рядом на корточки, Егор спросил:

— Как вы?

— Пока лежу, ничего, а как встану, вокруг всё кружится, и мутить начинает, — пожаловался Павел.

— А Данила где? Вроде крепко я его связал, неужто освободился? — спросил Егор.

Оглядевшись, он заметил на земле обрывки ременных постромков, тех, какими он маровщика связывал.

— Отпустил я его, — ответил Павел. — Данила раскаялся, сказал, в монастырь пойдёт, грехи замаливать. Он голову мне забинтовал, в шатре лечь помог.

У Егора возникло желание выругаться грубо, матерно, как мужики в трактирах, но он пробормотал лишь себе под нос:

— Вот Павел Петрович, вот голова садовая.

По спине пробежал озноб от понимания, какой опасности барчонок подвергался из-за собственной глупости. Досада Егора взяла: он тут головой рискует ради Павлова спасения, а тот сам душегубу в лапы лезет.

— Что сказал-то, Егорша? Я и слышу, будто уши заложены, — безжизненным голосом произнёс Павел.

Егор даже вздохнул: что вот с таким делать?

— Да, говорю, сейчас запрягу пролётку, поедем в губернию. Там и больничка, и полицейский околоток. В Растегаевку оно, конечно, ближе, но там холера. Павел Петрович, завтрак готовить или до трактира придорожного дотерпите?

— Дотерплю, есть не хочется, и без того мутит, — ответил Павел и попросил: — Попить бы.

Егор метнулся к кострищу, накануне перед ужином он целый котелок воды накипятил. Помнил наказ деда Савелия, сырой воды не пить. Набрав кружку, поспешил обратно. После того, как напоил Павла, вытащил из шатра тюфяк и помог улечься.

— Полежите, пока я всё соберу, — сказал он. — Самое ценное сразу захватим, за остальным я позже вернусь.

Сказав так, Егор вспомнил о маленьком саквояже с украшениями да камнями самоцветными. Найти его не чаял, но, на всякий случай, решил к кургану сходить. Подойдя к телам, замер, пораженный. Не было вчерашнего кровавого месива. Два обычных покойника: Игнат, с ножом в шее и Осип, со следом от копыта на лбу.

«Скажу полицейским, что после того, как Осип Игната порешил, на коне бежать пытался, а тот его копытом и приложил», — решил Егор. О коне золотом и своём путешествии во времена стародавние Егор никому говорить не собирался. Здраво рассудил: в лучшем случае обсмеют, в худшем запрут в больничку для скорбных умом.

Саквояжа он, само собой, не нашёл. Тут Егор заметил, что и кобылки маровщиков тоже нет. В степи паслись лишь две хозяйские лошадки.

Он посмотрел на раскоп, пробормотал:

— Черепки и кувшины после заберу, — добавил, обращаясь к ящику с костями ханской наложницы: — Ты уж прости, девица, схороню твои косточки, как вернусь. Сейчас о живых думать надобно.

Егор направился к лошадям, снял путы и повёл к пролётке. После того, как запряг, проверил дорожные ящики. Его пожитки Данила не тронул, сверху лежал картуз, под козырёк которого Егор спрятал деньги на почтовые расходы и карандашик с бумагою. Это всё тоже на месте оказалось.

Подойдя к Павлу, Егор сказал о пропаже найденных сокровищ.

— Егорша, ты кошель Игнатов в шатре глянь, — попросил Павел. — Я Даниле сказал, чтоб он сам оттуда за работу причитающееся взял.

У Егора дыхание перехватило от возмущения, но он снова промолчал. Что взять с абсолютно не хозяйственного Павла, тем более, по голове стукнутого. А бабушка ещё его, Егора, простодырым называла.

Кошель, как ни странно, оказался на месте, в сумке Игната. Вот только нашёлся там лишь сиротливо лежащий бумажный рублик да горсть медяков. Егор покачал головой и быстро собрал вещи Павла в большой саквояж.

— Скрал Данила деньги, чуток лишь оставил, вот, — протянул он кошель Павлу, когда вышел из шатра.

Тот сморщился и велел:

— У себя держи, — затем вздохнул протяжно и добавил: — Да Бог с ними, деньгами да камушками, Игната-то уже не вернуть. Как я маменьке его скажу? Один ведь он у неё.

Егор посмотрел на враз повзрослевшего Павла. Видать, и впрямь тот привязан к другу был. Пришло и его время из барчонка вырасти в барина. Жаль, что вот этак, с потерями да увечьями.

Поместив хозяйские вещи в багажный ящик, Егор усадил Павла в пролётку, обложив взятыми из шатра подушками, и сунул в руки пустой котелок. На случай, если невмоготу мутить начнёт. Рядом на сиденье положил пару полотенчиков и флягу с водой.

— Егорша, скажи, ты коня золотого не видал? — неожиданно спросил Павел. — А сам где был ночью?

Егор отрицательно помотал головой и ответил:

— Меня ведь Данила тоже по голове приложил, я, когда очухался, его связал, после пошёл за пролётку взять ещё ремней, да там и упал в беспамятстве. Очнулся утром, сразу вас искать кинулся. Никаких коней, кроме своих, не видывал.

— Значит, померещилось, — протянул Павел.

— После того, как голову ушибёшь, ещё не такие чудеса увидеть можно, — быстро поддакнул Егор. Надеялся, что Павел забудет о золотом коне, не станет на будущий год на раскопки кургана рваться.

Он и сам бы подумал, что всё, им в стародавних временах пережитое, привиделось, да висел на поясе в ножнах кинжал, выданный Чудинкой перед походом на Сарай-Берке.

Старался Егор ехать плавно, без рывков, но дорога, она дорога и есть. Пока до придорожного трактира добрались, раз пять останавливаться пришлось. Павел выходил из пролётки, его мучительно рвало. Егору вспомнился путь из Благовестного, только тогда Павел от похмелья мучился.

Надеялся Егор, что перед съездом на Растегаевку вновь пост полицейский будет, но дорога оказалась пустой. Егор ещё раз пожалел, что в селе карантин, лечение Павла и общение с полицией откладываются до губернии, и проехал дальше.

В трактире Егор наскоро рассказал трактирщику и деду Савелию о том, как на них напали и ограбили маровщики.

— То-то мне сразу рожи их разбойничьими показались, — сказал дед Савелий.

Павлу помогли подняться в номер, где не так давно он ночевал вместе с Игнатом. Егор помог переодеться в чистое, умыться и оставил с помощником трактирщика, принесшим лёгкий бульон и какой-то особенный, на травках лечебных настоянный, чай. Решили дальше через часок тронуться.

Егор договорился с трактирщиком, что, когда вернётся, тот выделит лошадь, в телегу впрячь, и отправит с Егором на раскоп своего работника. Трактирщик согласился взять на передержку находки из кургана, инструменты и прочее. Сговорились, что оставшиеся годными продукты он выкупит за полцены. Плату за постой да еду трактирщик сразу брать не стал.

— Сам говоришь, ограбили хозяина, после рассчитаетесь, что я, не человек что ли? Ты спрашивал, как письмецо барину отправить. Так пиши, я Серёньку верхом отправлю в Благовестное на ямскую станцию. Так всяко быстрее будет, а вы напрямки в город езжайте, — сказал трактирщик.

Егор снял картуз, достал сложенную бумагу и карандаш и принялся писать. Получилось коряво, но вполне понятно. Написал Егор, что Павла ограбили и слегка ушибли, и они едут в губернию в больницу. Сложив листок, старательно вывел адрес, после чего достал пять рублей, выданные барином на почтовые расходы.

— Вот, готово, — сказал он.

Трактирщик подозвал одного из своих работников. Деньги разменял, вручил работнику три рубля и письмо с наказом:

— Рубль дашь за доставку, два за срочность, езжай!

После того, как работник вышел, трактирщик два рубля отдал Егору.

— А что же за постой сразу не вычел? — спросил Егор.

— Сказано опосля, значит — опосля. Слово моё твёрдое, — ответил трактирщик и добавил: — Вам в городе денежки понадобятся.

Егор зевнул, потянулся и сказал:

— Хотел прикорнуть немного, да провозился с письмом, вот и ехать пора. Спасибо вам, добрые люди, — сказал он трактирщику и деду Савелию. Надолго не прощаюсь, устрою Павла Петровича в больничку, да с полицейскими обратно вернусь.

Вскоре Егор и немного отдохнувший и уже не такой бледный Павел ехали в сторону губернского города.

Глава двадцать вторая. Губернский город

Павлу и впрямь полегчало. А может, дорога лучше была. Но, как бы то ни было, остановить пролётку он не просил. Егор всё равно старался быстро не ехать, чтоб седока не растрясти. Трактирщик подсказал ему объездную дорогу, да рассказал, как до больницы добраться. Она как раз ближе к тому краю находилась, откуда им заехать предстояло.

Степь, по которой ехали, заметно поменялась. Всё чаще встречались участки земли без травы, песочные невысокие холмы. Повеяло речной прохладой и запахом соли. Егор вспомнил, что в этих местах располагались солёные озёра. Прошлым летом их, сельские, артелью ходили соль добывать. Егор с ними собирался, батька не пустил, сказал, дома, мол, ты нужнее. И то, ходили те, у кого семьи большие, работников много или совсем уж безлошадные. Заработали хорошо, да половина артели за зиму все деньги в кабаке спустили на выпивку. В это лето артельщики не подсуетились вовремя, купец, что озёрами владел, успел других работников нанять.

Озёр Егор не увидел, мешали холмы, зато с другой стороны показалась река, в этом месте широкая. Плывущий по ней корабль, с трубой, из которой шёл дым, большим колесом сбоку, издали казался размером с лодку.

— Пароход, — сказал Павел, заметивший, как Егор смотрит в сторону реки и проследивший за его взглядом.

Егор чуть по лбу себе не хлопнул. Слыхал он о пароходах, вот только вблизи не видел. В селе, кто путешествовал, часто рассказывали о разных диковинках, к примеру, о железной дороге, где по рельсам повозки на паровом ходу едут.

На подъездах к городу стало попадаться навстречу больше повозок, проехала мимо пара обозов, и прошёл караван с так понравившимися Егору верблюдами.

Когда в сам город въехали, Егор даже разочарование испытал — домишки ничуть не лучше, чем в их селе. Но после вспомнил, это же околица. И впрямь стоило проехать чуть дальше, как стали встречаться дома каменные, о двух, а то и трёх этажах. Послышался колокольный звон. Через мощёную площадь стоял большой собор с блестящими сусальным золотом куполами.

Егор вспомнил наставления трактирщика, свернуть налево перед площадью, и направил лошадей в широкий переулок. Больницу, расположенную слева от дороги тоже сразу опознал. Её дед Савелий хорошо описал: «Казённая больничка-то, заборишко покосившийся, домишки облупившиеся, но дохтура, врать не буду, на всю губернию лучшие».

Егор остановил пролётку около покосившихся низких ворот, и крикнул сторожу:

— Доктора зови, я больного привёз!

Сторож ворота распахивать не стал, кивнул и скрылся в двухэтажном каменном доме, местами и впрямь облупившимся. Появился он вместе с дюжим мужиком в полотняной рубахе навыпуск, запачканной кровью.

— Доктор заняты-с, вот фельдшер, — сказал сторож, открывая ворота.

В этот момент мимо пролётки проехал обоз с рыбой. Сильный запах заставил Павла склониться над котелком в приступе рвоты.

— Э, стоять! — рявкнул фельдшер басом. — Вам не сюда, а в холерный барак, он чуть дальше.

Егор, спрыгнувший с облучка и взявший лошадей под уздцы, чтобы ввести на больничный двор.

— Это ещё зачем? — спросил он, ни капли не испугавшись грозного окрика.

— Что, не видишь, у хозяина твоего холера, — заявил фельдшер.

— Сам ты холера! — воскликнул Егор, наступая на попятившегося от неожиданности фельдшера, которому он до уха доходил. — А ну, доктора зови!

На шум из здания больницы вышел мужчина в сюртуке, рубахе с манишкой, брюках и в надетом поверх одежды чёрном фартуке.

— Я доктор, чего шумим-с? — поинтересовался он.

— Да вот, холерного к нам пытаются запихнуть, — пожаловался фельдшер.

— Не болтай, чего не знаешь, — огрызнулся на него Егор и, поклонившись врачу, произнёс: — Мы, сударь, из экспедиции, курганы в степи раскапывали. А маровщики на нас напали, обокрали, нас с хозяином по голове отоварили, а компаньона и вовсе до смерти зарезали.

Врач быстро подошёл к пролётке, окинул цепким взглядом бледного Павла, повязку на голове и попросил:

— Посмотрите-ка на меня, голубчик. Сколько пальцев показываю? Правильно, два. Имя, фамилию помним-с?

— Павел Петров Волков, — слабым голосом ответил Павел, которому при виде больницы стало явно хуже.

— Ну, пойдёмте-с, Павел Петрович, — предложил врач и повернулся к фельдшеру со сторожем: — Семён, помоги. Митрич, сгоняй за околоточным надзирателем да исправником. Тут дела судебные. В каком, говорите, уезде раскопки вели?

— За Растегаевкой, верстах в семи, — ответил вместо Павла Егор.

— Это Букеевский, значит, Митрич, гони в пятый околоток, вот, держи на извозчика.

Врач порылся в кармане сюртука и протянул сторожу мелочь.

Фельдшер, которого звали Семён, помог Павлу выйти из пролётки и повёл к входу в больницу. Егор, кое о чём при виде мелочи вспомнивший, сказал:

— Доктор, можно хозяину отдельную комнатку? У меня два рублика осталось. А там батюшка Павла Петровича прибудет, я ему письмецо отправил.

— Шустрыйты малый, — ответил с усмешкой врач. — Платные палаты на двух больных имеются, сегодня как раз койка освободилась. Пойдём, денежки внесёшь в больничную кассу. Да осмотрю и тебя, сам говоришь, что тоже досталось.

— У меня башка-то покрепче будет, — ответил Егор. — Сейчас, только пролётку во двор загоню, да хозяйский саквояж прихвачу.

Врач кивнул и сказал:

— Как зайдёшь, второй кабинет направо.

После чего ушёл в здание. Егор завёл во двор лошадей, по-хозяйски закрыл ворота, не оставлять же распахнутыми, прихватил саквояж Павла и поспешил вслед за доктором. Больница встретила тишиной, чистотой и странной смесью запахов: кислой капусты — видать, кухня при больничке имелась, — спирта и ещё чего-то непонятного.

Егор остановился, оглядывая длинный, ведущий в две стороны коридор, несколько грубо сколоченных скамей у стен, множество дверей. Некоторые, из-за летней духоты были приоткрыты. Из одной такой двери выплыл призрак монахини. Призрак приложил палец к губам и поплыл к ближайшей к Егору скамье, указал под неё и растворился в воздухе. Егор понял, что стоял не двигаясь. Его озарила догадка: призрак мог означать только одно.

— Доктор! — крикнул он, и, когда из кабинета наполовину высунулся врач, добавил: — Вон там кто-то умер.

Врач быстрым шагом прошёл в указанную палату, но почти тут же вышел обратно.

— Матушка Пистимея, — сказал он кому-то за спиной Егора.

Егор обернулся и почувствовал, как замирает сердце, а спина покрывается холодным потом. Рядом с фельдшером Семёном стояла вполне живая монахиня. Только приглядевшись, он понял, что не её призрак видел, да и не монахиня это вовсе. Голова женщины была покрыта похожим платком, вот только вместо рясы имелось простое тёмное платье, повязанное белым фартуком с красным крестом на груди.

— Отмучилась, — со вздохом произнёс фельдшер и перекрестился. — Не жилица сразу была.

Врач нахмурился и произнёс:

— В Медицинском вестнике описаны случаи излечения. Поздно обратилась матушка.

— Верила, что всё в руках Божьих, — сказала женщина с красным крестом.

— Как там, в пословице? На бога надейся, а сам не плошай, — ответил врач и добавил: — Сестра Анна, позовите санитаров, пусть отнесут тело в покойницкую. Да отправьте с нарочным весточку игуменье.

Он вместе с фельдшером скрылся за дверью кабинета. Егор подошёл к указанной призраком скамье, заглянул под неё и достал деревянные чётки.

—— Сестра Анна, — позвал он удалявшуюся по коридору женщину. — Смотрите, что я под скамьёй нашёл.

Сестра Анна приняла чётки и сказала:

— Нашлись. Наверное, матушка Пистимея обронила, когда её на осмотр водили. Вот она и беспокоилась последний день, а я понять не могла, что сказать хочет. При жизни с ними не расставалась, попрошу игуменью, чтобы в гроб усопшей чётки положили. Спасибо тебе.

Сказав так, сестра Анна поспешила в конец коридора, Егор зашёл в кабинет доктора. Павел сидел на стуле в центре, весь бледный. Фельдшер заканчивал накладывать повязку, врач мыл руки под висевшим на стене рукомойником.

— Нуте-с, голубчик, пойдём, осмотрю тебя.

Поставив саквояж на пол у двери, Егор с опаской уселся на подвинутый ему стул. Ловкими сильными пальцами доктор принялся ощупывать его голову.

— Меня надолго сюда? — спросил Павел.

— На несколько деньков, — ответил врач. — Понаблюдаем. Ну, что сказать, оба вы везучие. Чуть сильнее удар, сотрясением бы не обошлось. У тебя, парнишка и вовсе лёгкое сотрясение головного мозга. Как звать-то?

— Егор Архипов, — ответил Егор.

— В какую палату больного вести? — спросил фельдшер.

— В первую, — ответил врач. — У Егора Архипова целых два рубля имеется. Если с дополнительным питанием, то на три дня хватит. Семён, покажи, где касса. Егор, побудь с хозяином, дождись полицейских. Если не просто кража, а с убийством, они быстро приезжают.

Вот тут-то доктор ошибся. Полиция прибыла через два с половиной часа. Егор успел и в кассе отдать деньги длинноносому пареньку в заляпанном чернилами сюртуке, проверить и напоить лошадей. Договориться со сторожем, чтобы ставить в больничном дворе пролётку, пока Павел в больнице, тут тремя пятаками обошлось. Хотел сбегать в соседний трактир, пообедать, но его остановила сестра Анна и отвела на больничную кухню. Щи казённые оказались пустоваты, но зато задарма.

Глава двадцать третья. Полицейские и потерпевшие

Оставшееся до приезда полиции время Егор подремал в кресле, стоявшем около койки хозяина. Павел тоже уснул под говорок соседа по палате — отставного вояки с загипсованной ногой. Егор раньше повязок таких и не видывал, у них фельдшер, когда ноги-руки кто ломал, к лубкам деревянным приматывал.

Но вояку вялость собеседников, как и их сон, не смутили. Он рассказывал о военных кампаниях, в которых участвовал, словно наговориться не мог. Похоже, предыдущий сосед его болтовню не чествовал. А зря, спалось под неё хорошо.

Егор даже вздрогнул, когда дверь открылась.

— Проходите, пожалуйста, — раздался голос врача и его же: — Семён, принеси стулья для господ полицейских.

В палату вместе с доктором вошли два полицейских, судя по форме, чины не маленькие, уж всяко важнее их сельского урядника. Егор встал и поклонился. Проснувшийся Павел лишь слабо кивнул на приветствие.

Старший из полицейских — исправник — немолодой, плотный, с пышными усами и намечающейся лысиной, махнул рукой Егору, чтоб усаживался обратно. Сам он и его спутник присели на принесённые фельдшером стулья.

— Хотелось бы поговорить-с с потерпевшими наедине, — произнёс исправник, многозначительно глянув на отставного вояку, навострившего уши.

К огорчению последнего, доктор взял костыли, стоявшие у окна, и протянул вояке, со словами:

— Пойдём-те, Михайла Иванович, партийку в шахматы сыграем-с. Думаю, можно будет и по рюмочке пропустить.

Услышав последнюю фразу, вояка приободрился, взял костыли и довольно шустро поковылял к двери.

Дождавшись, пока доктор, фельдшер и вояка из палаты выйдут, полицейские приступили к опросу. Говорил, в основном, Егор, Павел лишь изредка вставлял слово еле слышным голосом. Поскольку был он бледен, полицейские сочли это за последствие травмы, и лишь Егор смутно подозревал, что Павлу просто не хочется и неприятно говорить на эту тему.

Опрашивали их не долго, спросив лишь основное. Подробнее остановились на внешности сбежавшего с сокровищами Данилы. На слова Егора, что маровщиков посоветовал хозяин трактира с Кривой улицы села Благовестного, сделали пометку и переглянулись. Видать, и раньше слыхали о таком.

— Остальное на месте посмотрим, — сказал исправник околоточному надзирателю, делающему пометки в блокноте. — Сейчас похоронная команда подъедет и можно трогаться. Ты, Егор, кажется, место лагеря покажешь.

— Конечно, ваше благородие, мне ведь и вещи оставшиеся забрать надобно, — ответил Егор вставая.

— Побыстрей возвращайся, — сказал ему Павел, с капризными нотками в голосе. — Вдруг мне чего захочется.

— Сей момент, как освобожусь, — пообещал Егор.

Он вышел за полицейскими в коридор, где они почти столкнулись с молодым мужчиной в форме, отличающейся от полицейской. «Чиновник какой-то», — решил Егор.

Исправник чиновника явно знал, потому как протянул слегка насмешливо:

— Интересно, с каких это пор следователи одновременно с нами дела расследуют? Обычно мы все улики соберём, свидетелей опросим и вам, судейским преподносим на блюдечке с голубой каёмочкой.

Чиновник, оказавшийся следователем, неприязненно ответил:

— По распоряжению его превосходительства мне предписано сразу ехать с вами на место происшествия, в целях экономии.

— Ну, с полицмейстером не поспоришь, — сказал исправник и спросил: — А в чём экономия-то?

— В этом году ведомство новых экипажей не закупило, дополнительных лошадей и фуражу тоже, значит, нужно имеющиеся беречь, — ответил следователь и добавил: — Придётся тесниться в вашей таратайке.

— Простите, ваше благородие, — обратился к следователю Егор, — зачем тесниться? Вы можете со мной в пролётке доехать.

— Кто таков? — спросил следователь, пристально осмотрев Егора. Тому живо вспомнился Микита Дружина задававший почти тот же вопрос. Вот только следователю до казачьего атамана было далеко: росточком ниже, в плечах уже, бородёнка жидкая, как у дьячка. Разве что, глаза такие же умные.

— Егор Архипов, — доложил Егор, невольно вытягиваясь в струнку. — Мы с хозяином эти, как их, потерпевшие.

— Хорошо, с тобой поеду, — решил следователь, снисходительно кивнув. — А сейчас пошли к твоему хозяину. Сам вас опрошу. Врач разрешил, только быстро. Просил больного не напрягать.

— Мы на улице подождём, — сказал исправник, которому явно не хотелось всё выслушивать по второму разу.

Павел, заметив вернувшегося Егора, удивлённо вскинул брови. Узнав же, что ещё раз придётся на вопросы отвечать, недовольно сморщился.

Вновь, в основном, говорил Егор. Следователь быстро черкал что-то в своей записной книжице. Времени на опрос он затратил даже меньше, чем полицейские. А вот Павел в конце разговорился.

— Одного не могу понять, когда лежал, показалось, что несётся на меня конь золотой, а Егор на него вскакивает и от меня уводит, — сказал он.

— Павел Петрович, — произнёс Егор, тут же придумавший, что сказать надо, — то не конь был, а взбесившаяся кобыла маровщиков. Она, после того, как Осипа зашибла, прямо на вас поскакала. Я сумел на неё вскочить и усмирить. Спрыгнул и пошёл за путами к пролётке, да видать, растрясло, без чувств и упал. Кобыла-то гнедая, вот вам и почудился под лучами заходящего солнца конь золотой. Сразу не сказал, побоялся хвастуном прослыть.

— Выходит, ты хозяина своего дважды спас, — сказал следователь. — Первый раз от убийцы с топориком, второй от взбесившейся лошади.

— Выходит, что так, — ответил Егор и смущённо добавил: — Я же Петру Фомичу присмотреть за сыном его обещал.

Тут, лёгок на помине, в палату ввалился Петр Фомич Волков, собственной персоной. Вид он имел растрёпанный, хоть и надел новый костюм. Галстук съехал набок, жилет был застёгнут неправильно.

— Павлуша, сынок! — воскликнул он и подбежал к Павлу, легко отодвинув стул вместе со следователем.

Бухнувшись рядом с койкой на колени, Петр Фомич взял руку сына и приложил к своей щеке.

— Папенька? Как вы здесь? — потрясённо спросил Павел и попытался приподняться.

— Лежи, лежи, — сказал отец, удерживая Павла. — Я, как Егорово письмецо получил, на тройку и сюда. Чуть коней не загнал.

— Пётр Фомич! — воскликнул Егор, помогая бывшему барину подняться и усаживая его. — Вот, креслице удобное, что ж вы на полу-то?

— Вот видите, ничего страшного с вашим сыном не случилось, — сказал незаметно вошедший следом за Петром Фомичом доктор.

Вид он тоже имел помятый. Видать, переживающий отец, слегка его тряхнул за грудки.

— Как же так, Павлуша? — спросил Пётр Фомич, так и не выпустивший руки сына из своей.

— Сейчас больной немного отдохнёт, после всё расскажет. Смотрю, опросы его утомили, — произнёс врач, укоризненно посмотрев на следователя.

Но того взглядом было не пронять. Он спокойно поднялся со стула и сказал:

— Мы закончили. Егор Архипов, следуй за мной.

— На каком основании вы забираете Егора? — спросил Пётр Фомич. — Какие к нему претензии?

Стальные нотки в его голосе даже следователя заставили подобраться.

— Никаких-с, — ответил следователь. — Потерпевший Егор Архипов будет сопровождать нас на место преступления, к курганам.

Пётр Фомич кивнул и вновь повернулся к сыну.

— Павлуша, ты отдохни, полежи, а я тут, рядышком, — ласково произнёс он.

Следователь и вслед за ним Егор вышли из палаты. Пока шли по коридору, следователь спросил:

— Это отец потерпевшего? Он из купцов или иного сословия?

— Наш барин бывший, граф Пётр Фомич Волков, — ответил Егор.

Следователь удивлённо посмотрел на Егора и произнёс:

— Пока до места едем, ты мне ещё разок всё расскажешь, с момента, как маровщиков наняли. Думаю, данное преступление должно быть расследовано тщательно и быстро. Так сказать, по горячим следам.

Егор покивал согласно, про себя думая: «Ну как же иначе. Одно дело, когда потерпевший и убиенный простые студенты, другое, когда папенька одного из них — граф. Вот титул какие чудеса творит».

Когда вышли на улицу, увидели стоящие полицейскую коляску и телегу похоронной команды, на которой располагался короб для покойных. И в ту, и в другую было запряжено по одной лошади. Рядом стояли два стражника. При виде следователя, один стражник уселся на телегу, второй на облучок коляски, в которой уже сидели полицейские.

Егор высматривал тройку Петра Фомича, но не увидел. Видать, тот кучера отправил на постоялый двор. Оценив вид казённых лошадок, Егор сильно гнать не стал. К тому же так разговаривать с седоком было легче. Их небольшой обоз тронулся от больницы и направился к выезду из города.

Следователь, почувствовавший интерес к делу, принялся расспрашивать Егора куда более подробно. Егор, что можно было, рассказал. Умолчал лишь о коне золотом, да следователь сам вспомнил.

— Странно, что твоему хозяину конь золотой привиделся, — сказал он.

— Ничего странного, ваше благородие, — ответил Егор, не оборачиваясь. — Павел-то Петрович мечтал найти в кургане захоронение хана Мамая. В умных книгах пишут, да и в преданиях сказывают, что вместе с ним похоронен золотой конь. Стережёт конь ханскую могилу, как стерёг когда-то Золотую орду.

— А ты не дурак, много чего знаешь, — удивлённо произнёс следователь.

Егор обернулся, улыбнулся следователю, и вновь повернувшись к дороге, ответил:

— Да как не знать, когда этим конём все уши прожужжали. Вот только раньше Павел Петрович ни в какие призраки не верил, а тут по голове сильно приложили, вот и принял кобылку гнедую за коня золотого. Не верите же вы, что конь из чистого золота по степи скакать станет?

— Нет-с, суевериям не подвержен, — ответил следователь, а Егор потихоньку вздохнул от облегчения.

До придорожного трактира добрались они намного быстрее, чем в прошлый раз. Пусть ехал Егор и не шибко быстро, но зато не останавливался и кочки не объезжал. В трактире сделали небольшую передышку: лошадей попоили, отдохнуть дали. Полицейские и следователь отобедали в трактире. Правда, перед тем, как сели за стол, тщательно помыли руки с дегтярным мылом. Трактирщик исключений ни для кого не делал. Так ведь и холера тоже, без различия чинов и званий всех косила.

Долго рассиживаться не дал следователь, заявив, что дело особой важности и следует поспешить. Исправник и околоточный надзиратель переглянулись в недоумении и уставились на следователя подозрительно. На их лицах, словно крупными буквами, было написано: «Ведь знает что-то, шельма судейская, а от нас утаивает». Даже Егору стало понятно, что судейские и полиция не особо между собой ладят.

Так что спустя всего полчаса три повозки двинулись по дороге к курганам. К ним присоединился ехавший верхом работник трактирщика, тот самый Серёнька, что письмо ездил отправлять на ямскую станцию.

На вопрос следователя, зачем им попутчик, Егор ответил:

— Так там вещей полно, в пролётке не увезёшь. Ящики с черепками, вазами, да всякой медной посудой. Телега-то есть, а на кобыле маровщик скрылся, после того, как Павла Петровича обокрал.

— Уж очень беспечен и доверчив твой хозяин. Надо же, преступника отпустил. Тот, видите ли, раскаялся, — сказал следователь.

Егор вспомнил, что сам почувствовал, когда о Даниле узнал и улыбнулся. Но следователю ничего отвечать не стал.

Глава двадцать четвёртая. И снова курганы

К курганам тоже быстрее добрались, ведь на этот раз Егор лишних вёрст не наматывал, вовремя на нужную дорожку свернул. Следователь затих и никаких вопросов больше не задавал. Егор даже подумал, что седок его нынешний уснул, обернулся — ан нет, сидел тот, уставившись в степь задумчивым взглядом.

В лагере и вокруг курганов всё было так, как оставил Егор. Видать, ни единая живая душа сюда не совалась. Он остановил пролётку на месте её стоянки. Хотел лестницу для следователя выдвинуть, да тот, не дождавшись, на землю соскочил. Спрыгнул неожиданно легко, даже лихо, кого-то неуловимо Егору напомнив. Так и не поняв кого, Егор направился вслед за ним к подножию кургана, где лежали покойные. С тел вспорхнули несколько больших чёрных воронов. Птицы успели сильно покойных потрепать: выклевали глаза, разорвали ноздри и губы. Но отпечаток копыта на лбу Осипа не тронули, словно специально оставили.

— Вот кобылья отметина, — указал Егор, отмахиваясь рукой от жужжащих мух и слепней.

— Вижу, — ответил следователь и слегка поморщился от запаха тлена, ещё не сильного, но уже уловимого.

— На запах мертвечины все падальщики слетаются, — сказал Егор и указал на небо, где парила большая птица. Но в лучах солнца было не разобрать, какая именно. — Лето, жара самая, всё быстро портится.

— Смотрю, не боишься покойников, — сказал следователь Егору, между делом внимательно осматривая тела. — Это ты правильно, опасаться живых надобно-с.

После того, как следователь узнал о спасении Егором хозяина, стал куда лучше к нему относиться.

Пока они беседовали, подъехали и все остальные. Полицейские со стражниками подошли к кургану. Серёнька же принялся запрягать свою лошадь в телегу маровщиков. Работник трактирщика даже в сторону, где покойники лежали, старался не смотреть. Исправник достал утиральник, вытер с лица пот и сунул обратно в карман.

— Ох, жара-то какая сегодня. К вечеру дело, а не спадает, — произнёс он и, глянув на тело Осипа, добавил: — Угу, вон, значится, и отпечаток копыта. Правду ты, малой сказал.

Он похлопал Егора по плечу.

— А как же иначе, ваше благородие, — ответил Егор и спросил: — После того, как вещицы маровщиков да наши находки осмотрите, можно будет телегу в трактир отправить на временное хранение?

— Можно, — разрешил исправник, — тут дело ясное, долго не задержимся. Ребята, забирайте трупы, везите на ледник.

Последнее он уже сказал похоронной команде.

Стражники подогнали телегу с коробом, натянули холщовые рукавицы и принялись грузить покойных.

Егор это краем глаза видел. Он вёл полицейских и следователя ко второму кургану, который Павел с компаньоном раскапывали.

— Вот тут черепки от ваз да горшков всяких. Одна-то почти целенькая, — сказал Егор, разворачивая тряпицу и вытаскивая вазу с отбитым горлышком. — Гляньте, краса какая! — Бережно уложив находку обратно, Егор принялся рассказывать дальше, невольно подражая старичку профессору, которому довелось помогать пару лет назад. — А вот подносы да кувшины медные, это от времени медь позеленела, ежели потереть, как следует, видны станут узоры. А вот это ошейник с шипами для леопарда. Ханы во дворцах много диковинного зверья держали.

— С чего взял, что леопарда? — удивлённо спросил следователь, с интересом рассматривающий находки.

— Так Павел Петрович сказал. Да вон, сами посмотрите — череп почти кошачий, только большой. В том ящике кости любимой ханской наложницы вместе с костями её питомца перемешаны. Коль речь зашла, дозвольте, господа хорошие, эти кости земле предать, — попросил Егор.

— Мастак ты придумывать, малый, — подал голос до того молчавший околоточный надзиратель. — Смотри-ка, наложница ханская, да ещё любимая.

Он издал короткий смешок. Егор на его замечание резонно ответил:

— Так ведь, ваше благородие, над простой девицей курган не насыплют, золото-серебро да каменья самоцветные в могилку с ней не положат.

— Жаль, точного описания того, что пропало, нет, — протянул следователь. Полицейские согласно кивнули.

— Как это нету-то? — удивился Егор. — Игнат Силыч, компаньон хозяйский, всё в книжицу записывал. Она в шатре должна быть.

Егор бегом кинулся к шатру и вскоре вернулся с тетрадкой в руках.

Следователь открыл первую страницу и прочёл:

— Картофеля полпуда, по четыре копейки за фунт, масла подсолнечного бутыль по одиннадцать с половиной копеек за фунт…

— Вы дальше листайте, ваше благородие, это мы продуктами закупались в начале экспедиции, — пояснил Егор, заглядывая через плечо следователя, принявшегося перелистывать страницы. — Вот тут, — и прочёл по слогам: — Че-реп-ки два де-сят-ка.

— Ты и грамоте обучен? — удивился следователь.

Околоточный надзиратель задумчиво протянул:

— Дороговато, однако, вы закупились. Ежели торговаться, цену, пусть не в два раза, но заметно скинуть можно.

Егор пожал плечами, мол, моё дело маленькое. Он не собирался говорить о приписках, что Игнат делал. Тому земной суд не страшен, кто пред небесным предстал.

Следователь прочитал список драгоценных находок вслух.

— Да тут целое состояние, — закончил он и, протянув тетрадь исправнику, распорядился: — Пусть писец ваш размножит, да по скупщикам списки разнесите.

— Да уж сообразим как-нибудь, — ответил исправник с вернувшейся язвительностью. — Ну, мы поехали.

— Езжайте, я ещё здесь побуду, — ответил следователь. Вместе с Егором он смотрел, как отъезжает полицейский экипаж и телега похоронной команды.

Затем следователь принялся бродить по лагерю, осматривая следы. Егор подозвал Серёньку, осмелевшего после того, как покойников увезли. Вместе они загрузили телегу. Егор туда и шатёр пристроил и инструменты копателей, себе лишь лопату оставил. Из ящиков с находками Егор достал медный кувшин и ошейник, переложив в ящик с костями. Туда же добавил несколько яблок и горбушку хлеба.

На вопрос Серёньки, зачем, пояснил:

— Так косточки же зарывать буду, а по-ихнему, по-басурмански, положено было еду, посуду да украшения вместе с покойным хоронить.

— А я слыхал, — сказал Серёнька, почёсывая затылок, — иноверцы своих хоронят, пока солнце не село. Ты поторопись, вечереет уже. Ну, поехал я, в трактире встретимся.

После этого напутствия Серёнька сел в телегу и уехал.

Егор обратно в курган останки ханской наложницы закапывать не стал, вдруг ещё найдутся охотники за древними сокровищами, вновь покой потревожат. Вырыл он могилку неподалёку. Закопав ящик с костями, холмик делать не стал, наоборот, постарался землю разравнять.

Возвращаясь к пролётке, Егор остановился около разглядывающего на земле лошадиные следы следователя. Тот посмотрел на Егора и сказал:

— Странно, видно, что одна лошадь проскакала, а по глубине, словно табун след в след промчался. Ладно, пора и нам собираться. Егорша, попить будет?

— Сейчас, — кивнул Егор и сбегал к пролётке и принёс фляжку. — Я сюда водицу кипячёную слил. Сырую воду нельзя пить. Холера.

— Благодарствуй, — ответил следователь и припал к фляге. Попив, вернул фляжку и утёр пот со лба, сдвинув фуражку на затылок.

— Солнце садится, сейчас попрохладнее будет, — сказал Егор. — Я вещи все собрал, трогать?

— Трогай, — согласно кивнул следователь и вошёл в пролётку по вынутой Егором лесенке.

Они поехали, оставляя курганы позади. Неожиданно сзади раздался топот и пролётку обогнал золотой конь. Он поскакал по степи аршинах в пяти от пролётки. Лучи заходящего солнца отражались от золотых боков.

— Растудыть твоё коромысло, — потихоньку выругался Егор.

— Т-ты т-тоже эт-то видишь? — спросил следователь, заикаясь.

Был у Егора соблазн прикинуться, что он ничего не видит, да понял, не зря аспид золотой появился, что-то от него, Егора ему понадобилось.

— Вижу, — буркнул Егор и натянул поводья, останавливая лошадей, — Тпру.

Лошади встали, золотой конь тоже остановился, как вкопанный. Вот сейчас его запросто можно было принять за скульптуру, отлитую из золота.

— Что происходит? — спросил следователь, не отводя глаз от коня.

— Из пролётки ни шагу, — скомандовал Егор, спрыгивая с облучка.

Он подошёл к золотому коню, встал перед ним и, глядя в рубиновые глаза спросил:

— Чего надобно-то?

Конь склонил морду и ткнулся ей в висящий на поясе кинжал, тот, что Чудинко выдал перед походом на Сарай-Берке.

— Значит, то, что из времён стародавних взято, туда и вернуться должно, — догадался Егор. Он снял пояс с ножнами и, с сожалением, протянул коню. — Забирай.

Тот опустил морду, и пояс с ножнами и кинжалом втянулись в него, словно растворяясь в золоте. Следователь вскрикнул от неожиданности. Конь повернул голову в его сторону. В рубиновых глазах начал разгораться яростный огонь, из ноздрей пошёл дым. Егор взял голову коня обеими руками и повернул к себе, затем строго сказал:

— Даже не вздумай! Это государев человек, здесь по служебным надобностям. Он мары не разоряет, а ловит душегубов да жульё всякое. А ты ступай, солнце-то почти закатилось.

Золотой конь слегка толкнул мордой Егора в плечо, видать, попрощался и поскакал в сторону заходящего солнца. Хоть Егор и предполагал, что появится волшебная дверь, но всё равно вздрогнул, когда она появилась. На той стороне высоко светило солнце, играя лучами на золотых домах Сарая-Берке и статуе золотого коня, одиноко стоящей перед его воротами. Конь запрыгнул в проём и дверь пропала. Только степь, горизонт и заходящее солнце.

Егор вернулся к пролётке. Следователь сидел неподвижно, лишь шевелились губы в тихой молитве:

— Господи, Боже, помилуй мя… — переведя взгляд от степи к Егору, он спросил: — Так кто ты таков, Егор Архипов?

Глава двадцать пятая. Следователь

Следователь ждал ответа, глядя на Егора пристально, растерянно и с небольшой опаской. Вид он имел ошарашенный и потерянный. Похоже, его неверие во всякие россказни и бабкины сказки разбилось об увиденное собственными глазами.

Егор подошёл к пролётке, встал напротив следователя и сказал:

— Человек я, ваше благородие. Вот. — В доказательство вынул из под рубахи крестик на крученом шнурке, затем добавил: — Так уж вышло, что наградила меня мавка печатью своей. Теперь меня никакая нечисть не тронет.

— А этот?.. — начал вопрос следователь и запнулся, переведя взгляд к горизонту. Кадык его нервно дёрнулся.

Егор тоже посмотрел в ту сторону. Солнце почти зашло. Он сразу понял, о чём, вернее, о ком, вопрос, потому ответил:

— Конь-то? Да тоже нечистый дух. Его в золотой статуй колдуны басурманские призвали. Давно, ещё во времена ордынского нашествия.

Следователь, который слегка опомнился и принялся мыслить здраво, пробормотал:

— Вот почему маровщик с одного удара убит, а след такой глубокий, — затем, решительно тряхнув головой, сказал: — Но в протоколе я отмечу, что виной обычная лошадь. Ты, Егор, тоже своих прежних показаний держись. Сам понимаешь.

— А то, — ответил Егор. — Ежели я о золотом коне расскажу, а вы в документах подтвердите, нас быстренько в Жёлтый дом запихают. Будем на соседних койках привязанными лежать. Вот одного понять не могу, чего это аспид золотой на вас, ваше благородие, так взъярился? Вы курганы-то не разоряете.

Следователь передёрнул плечами и сказал:

— Выходит, Егор, ты не только хозяина своего, но и меня спас. Когда конь золотой на меня посмотрел, я смерть свою в его глазах увидел.

— Вам, ваше благородие, в этих местах лучше с полгодика не показываться, кто знает, когда дух угомонится, — ответил Егор. — Видать, подняла его кровушка на землю пролитая, когда Осип Игната зарезал. Не знай, сколько будет теперь этот аспид с наших времён прыгать в стародавние и обратно.

— Егор, даже не знаю, как отблагодарить-то тебя. А иди ко мне в слуги, а, когда подучишься малость, и в помощники. Оклад хороший положу, — предложил следователь. — Что скажешь?

Егор широко улыбнулся и ответил:

— За приглашение лестное спасибо. Но, уж простите, ваше благородие, нам, крестьянам, волюшку вот только дали, ещё не надышался ею.

— А к Павлу в слуги пошёл, — немного ревниво произнёс следователь.

— Так на время экспедиции всего, да с выгодой. За службу мою долг за надел наш барин бывший закрыл. Кто же от удачи такой отказывается? — ответил Егор.

Следователь немного подумал и сказал:

— Жаль, весьма жаль. Ну, да дело твоё. Помни, если какая надобность появится по делам судебным, всегда на мою помощь рассчитывать можешь. Спроси в окружном суде Межагина Василия Степановича, меня, то есть. А почему ты удивился, слышал, что ли, фамилию мою?

Последнее он спросил, потому что Егор действительно даже немного вздрогнул, уж очень похожей была фамилия следователя на прозванье атаманского лазутчика. Но тогда и ярость аспида золотого понятна — Межага-то с остальными казаками второго золотого коня выкрал, вполовину орду ослабив.

— Фамилию нет, а прозвание слыхал. Не было ли в вашем роду, ваше благородие, казаков? — вопросом на вопрос ответил Егор.

Настала очередь следователю удивляться.

— Откуда знаешь? Да, дед мой, Василь Межага, был атаманом казачьим. Дворянство ему сам государь пожаловал за ратные подвиги в боях против Бонапарта. Отец мой службой себя не утруждал, а я вот по судейскому делу. С отрочества мечтал преступления раскрывать, — сказал следователь и задумчиво добавил: — Деда моего знать ты не мог, молод больно, а папенька о происхождении из казаков умалчивал.

Егор вскочил на облучок, натянул поводья:

— Но, пошли, родимые, — обернулся и ответил: — Деда вашего, геройского, не встречал, а вот с другим прародителем столкнуться довелось. По дороге расскажу, а то уже смеркается.

Весь путь до придорожного трактира Егор рассказывал о своём невольном путешествии в стародавние времена, о знакомстве с казаками, отдельно об атаманском лазутчике по прозванью Межага. Изредка он оборачивался, отвечая на вопросы следователя Василия Степановича.

— Какой он из себя-то был, мой предок? — спросил Василий Степанович.

Егор подумал, сдвинул картуз, почесал макушку и понял, кого ему следователь напомнил, когда из пролётки лихо выскочил.

— На вас похож, ваше благородие, вернее, вы на него. Вот только Межага росточком пониже, да посмуглее будет, — ответил Егор и добавил: — А ещё он многоликий. Ежели в басурманском наряде, то от караванщика не отличишь, а в своей одёже — лихой казак. Ну, так на то он и лазутчик. По годам молод, совсем парнишка, а гляди-ка, деток успел народить. Как говаривает сосед мой, дед Зуда: наш пострел, везде поспел.

— Говоришь, полегли все в том бою с ордынцами? — раздался новый вопрос. — Да, Егор, можешь меня по имени отчеству величать, не по чину.

Тут Егор отвечал, не оборачиваясь, вглядываясь в еле заметную колею. Не хватало ещё в степи заплутать. Хоть и не зима, а хорошего мало.

— Сам я, Василь Степаныч, битву не видал. Нас с Матрёной, племянницей атаманской, отправили коня золотого прятать. А вот в книгах умных написано, мне Павел Петрович ещё до раскопок сказывал, никто из казаков заволжских не выжил, так и не узнали басурмане проклятые, где конь золотой. Жаль вот только, что имена смельчаков не сохранились. Вот ходят по земле Дружинины, Чудновы или Чудинкины, и не знают, от каких героев род ведут.

О том, куда они с Матрёной коня золотого спрятали, Егор говорить не стал. Хотя, скорее всего, Зябкое болото или пересохло вовсе, или по-другому называется. А Василий Степанович и не спрашивал, в свои думы погрузился. Про кикимор да коней болотных, тоже не сказал Егор. Решил, на сегодня хватит следователю потрясений.

Вскоре выехали они на основную дорогу, Егор слегка расслабился, тут уже не заплутаешь. Около съезда на Растегаевку, остановил их полицейский пост: уже знакомый Егору немолодой урядник и стражник. Те самые, что их экспедицию не пропустили из-за холеры.

Урядник Егора тоже узнал, кивнул, как старому знакомцу, а увидев седока — следователя в форме — полицейские отдали честь и во фрунт вытянулись.

— Вот мои документы, любезный, — протянул бумаги Василий Степанович.

К сельскому уряднику он отнёсся лучше, чем к губернскому исправнику и околоточному надзирателю. Урядник быстро просмотрел документы, вернул и доложил:

— Мы недавно приказ получили, помимо карантинных запретов, проезжих досматривать. Никто подозрительный не проезжал. Видать, вор в другую сторону подался.

Василий Степанович поблагодарил полицейских за службу и велел Егору трогаться. Те же на прощанье отдали честь и чуть ли рукой вслед не помахали. Остались они в твёрдом убеждении, что полицейские из губернии на судейских наговаривают. Вот ведь, следователь, высокий чин, а по-людски разговаривал, да ещё благодарность вынес.

Когда немного отъехали, Василий Степанович спросил:

— Егор, как думаешь, а этот маровщик Данила мог коня золотого видеть?

Егор задумался, неожиданно вспомнилось то, на что по горячке внимания не обратил. Когда он коня от Павла с Данилой отворачивал, на миг встретился взглядом с Данилой. Глаза того были раскрыты и наполнены ужасом. Ответил уверенно:

— Видел. Очухался он к тому моменту. Я ж в аршине от головы Павла проскакал, а от его и того меньше. А почему спросили-то, Василь Степаныч?

— Да мысль у меня шальная мелькнула. Вдруг, маровщик и впрямь в монастырь подался. Нужно будет дальние обители посетить. Прежде загляну в Чуркинскую пустынь. Оттуда, если кто постриг принял, властям не выдают. Кроме душегубов, конечно, — ответил следователь и добавил: — Заночуем в трактире, по темноте не поедем.

Егор и по темноте бы не побоялся, но следователя понимал, после встречи с золотым аспидом, на тень свою будешь оглядываться, а то и в монастырь уйдёшь, грехи отмаливать.

На пороге трактира их встречали трактирщик и его отец, заслышавшие топот копыт.

— Дедушка Савелий, мы у вас ночуем, — издали крикнул Егор.

— Сейчас, сейчас, — засуетился старик, спускаясь с крыльца и направляясь к воротам.

Высадив следователя у крыльца, Егор направил пролётку в распахнутые ворота. Когда они с дедом Савелием вошли в трактир, сразу, по заведённой уже традиции, направились к умывальнику. Кусок дегтярного мыла оказался уже порядком измылен. Трактирщик за чистотой строго следил.

Василий Степанович сидел за накрытым столом. Он позвал:

— Егор, идём, я нам с тобой ужин оплатил. Ночуешь тоже со мной в номере.

— Спасибо, сейчас, руки сполосну, — ответил Егор.

Дед Савелий, подошедший к рукомойнику первым, потихоньку ворчал:

— Мой, мой, так всю кожу смыть можно. Когда ж эта холера проклятущая закончится?

Егор улыбнулся, имелись у него подозрения, что даже после того, как холера отступит, рукомойник-то на месте останется, как и привычка к чистоте. Трактирщик вручил ему деньги за оставшиеся продукты:

— Долг я вычел, бери, — сказал он.

— Вот хорошо, отдам Павлу Петровичу. А за телегой с черепками приедем, когда хозяин до памяти придёт, — ответил Егор и направился за столик к следователю.

После того, как плотно поужинали, поднялись в номер и улеглись, следователь попросил:

— А расскажи-ка мне, Егорша, как ты мавкиной печатью обзавестись умудрился?

Егор и рассказал, начиная с момента, как Ульянка к их костру вышла.

— Вот так всё и случилось. Говорила мне Ульянка: не лови золотого коня, а я и не вспомнил об её наказе. Да как не ловить, если Павлу верная смертушка грозила? — закончил Егор и повернулся к соседней койке. Следователь спал крепко и безмятежно. Егор прошептал: — Хорошая тебе сказочка на ночь вышла, Василь Степаныч.

После чего отвернулся к стенке и тут же заснул. Сказались двое суток почти без отдыха. Сон-явь пришёл перед рассветом. Сидит он, Егор, в ханском шёлковом халате на мягких подушках из лебяжьего пуха. Рядом яства да вина заморские. У ног леопард лежит и мурлычет, как кот, только громко. Звучит дивная музыка, и танцует под неё ханская наложница. Для него, Егора, танцует. Блестят чёрные глаза, видна сквозь полупрозрачную вуаль манящая улыбка. Хороша! Да вот только недолго длится её танец. Непонятно откуда появляется Матрёнка и взашей выталкивает наложницу вместе с леопардом из Егорова сна.

Проснулся Егор с улыбкой. Пусть хоть так, во сне, но довелось ещё разок повидать свою отчаянную подружку.

Глава двадцать шестая. В больнице

Утром выехали рано. Василий Степанович окончательно в себя пришёл. По дороге он рассказывал Егору о местных монастырях. Похоже, за ночь и вовсе уверился, что маровщик туда отправился. Рассудил, уж если его самого, с образованием, выдержкой, опытом общения с душегубами, смертельная угроза от золотого коня так потрясла, что уж о простом мужике говорить.

— В Троицкий и Покровский монастыри этот Данила вряд ли сунется, слишком близко. Но я людей на всякий случай пошлю, проверить, — рассуждал он, найдя в Егоре благодарного слушателя. — А вот в Спаский-Никольский, более известный как Чуркинская Пустынь, я сам съезжу. С архимандритом местным лично знаком, довелось расследовать хищение святых мощей из их церкви. Поскольку быстро да успешно злоумышленников нашли, то и Владыка мне всё, как есть, насчёт нашего беглого маровщика расскажет.

— А ежели нет маровщика в монастыре-то? — спросил Егор, обернувшись.

— Дальше искать будем, — невозмутимо ответил Василий Степанович.

Доехали они быстро, лошади тоже за ночь хорошо отдохнули. Первым делом Егор завёз следователя, решившего себя перед службой в порядок привести, домой. Проживал тот на центральной улице в богатом особняке. Попрощались как старые знакомые. Следователь велел Егору передать хозяину, что перед поездкой в монастырь, он того навестит, да просил ещё раз подумать о переходе к нему на службу.

Больничный сторож пролётку узнал, открыл ворота, как увидел. Егор заехал во дворик и соскочил с облучка.

— Ты иди скорее, я за лошадками сам пригляжу, — сказал сторож.

— Случилось чего? — насторожился Егор. — С Павлом Петровичем плохо?

— Всё хорошо с твоим хозяином, ты, малый, иди, не задерживайся.

После такого напутствия Егор поспешил войти в больницу, где сразу повернул к палате, где лежал Павел. Навстречу попалась сестра Анна, ведущая под руку мужчину с перевязанной головой. Она при виде Егора заметно обрадовалась, кивнула на приветствие и спросила:

— Ты теперь Павлу Петровичу прислуживать будешь?

— Я, — подтвердил Егор.

— Ну, Слава Богу, — довольно странно отреагировала сестра Анна. Она даже перекрестилась свободной рукой.

— Что же тут творится? — пробормотал Егор. — Павел, вроде, не буйный.

Дверь в палату оказалась приоткрытой, оттуда доносились голоса: Егор узнал фельдшера Семёна, отставного вояку, третий был тоже смутно знаком.

— Все кашку едят, не жалуются, — бубнил фельдшер. — Вон Михайла Иваныч подтвердит.

Сосед Павла по палате подтвердил, правда, своеобразно:

— В походах и похуже едали-с.

Третий тип, чей голос и показался Егору смутно знакомым, заносчиво произнёс:

— Павел Петрович эту бурду кушать не будут-с. Ты, как тебя, Семён, вели человека в трактир послать за нормальным завтраком.

— Да я и кашу поем, — вмешался Павел, голос, хоть и тихий, звучал уже не так слабо.

Егор, опомнившись, что уже долго стоит под дверью, вошёл в палату. Около постели Павла стояли фельдшер и Прошка, личный слуга Петра Фомича.

— Егор вернулся, — радостно произнёс Павел и добавил, садясь в кровати: — Ну, рассказывай, что там да как? Нашли чего? А я пока кашу поем.

— Ну, что, Прошка, я теперь за хозяином присмотрю, — сказал Егор слуге бывшего барина.

— Кому Прошка, а кому и Прохор Карпыч, — надменно ответил тот.

— Это тебя в поместье слуги пусть по отчеству величают, а я вольный крестьянин. Да к тому же, пока Павлу Петровичу прислуживаю, тебе ровня, — не остался в долгу Егор.

Фельдшер довольно улыбнулся, а отставной вояка громко заржал. Он, наскучавшийся на больничной койке, следил за происходящим с огромным интересом.

Прошка, злой и покрасневший, выскочил из палаты прочь. Следом вышел фельдшер, на пороге он обернулся и сказал Егору:

— На кухню загляни, тебя повара покормят, я предупрежу.

— Рассказывай, — нетерпеливо попросил Павел, приступая к еде.

Егор порадовался его аппетиту, знать, на поправку идёт. Всего рассказывать он, разумеется, не стал. Рад был, что Павел коня золотого за горячечный бред считает. А вот про то, что следователь будет монастыри проверять, упомянул.

— Вот! — торжествующе произнёс Павел и поднял вверх указательный палец. — Даже бывалый следователь поверил, что человек может раскаяться. А то папенька меня всё в наивности попрекает.

Заслышав в последней фразе обиду, похожую на детскую, Егор сказал:

— Так не со зла же он. О вас, Павел Петрович, печётся, чтоб сына любимого никто не обманул.

Как и накануне, лёгок на помине, в палату вошёл Пётр Фомич. Егор и ему повторил рассказ о поездке к курганам со следователем.

— Так что, прав я, папенька, что Данилу отпустил, — сказал Павел.

— Не говори гоп, Павлуша, пока не перепрыгнешь, — ответил ему отец. Затем повернулся к Егору. — Ах, чуть не забыл. Ты зачем, Егорша, Прошку моего забижаешь?

— Нажаловаться успел, — с усмешкой произнёс Павел.

Пётр Фомич остановил открывшего, было, рот Егора и продолжил со смешком:

— Ну да ладно, Прошке не помешает спесь-то убавить. Ты, Егор, ступай, отдохни. Я у Павлуши часика два побуду.

Первым делом Егор отправился на больничный двор. Сторож, как обещал, всё сделал. Пролётку в дальний угол поставил, лошадей отвёл к коновязи, заполнив кормушку сеном. У распахнутых ворот стояла двуколка, запряжённая вороной кобылкой.

— Это наш доктор с Семёном поедут к тем больным, что на дому лечатся, — сказал сторож, кивая на двуколку. — Ты на кухне ещё не был? Можешь с чёрного хода зайти.

На кухне Егора встретили приветливо, тем более, здесь находилась и сестра Анна.

— Тоже позавтракать выбралась, — сказала она Егору и улыбнулась. — Дежурство беспокойное выдалось, только освободились.

Они вместе поели оказавшуюся вкусной и наваристой кашу, а за чаем разговорились. Анна оказалась из семьи разорившихся дворян, бездетная вдова, до недавнего времени проживала у старшей сестрицы. Имущество да домик её муж в карты проиграл, после чего и застрелился. Как только узнала о том, что набирают для больниц сестёр милосердия, сразу туда подалась.

— Тяжело, небось, сутками работать? — спросил Егор.

— Зато куском хлеба никто не попрекнёт, да мужем непутёвым. Крыша над головой пока есть. Мне ведь комнатку в доме для больничнойобслуги выделили, — ответила Анна.

— Ничего, вы молодая, замуж выйдете, деток народите. У меня вон маменька постарше будет, а парнишку ждёт, — сказал Егор, стараясь немного её утешить.

— За вдовами без гроша за душой очередь из женихов не стоит, — произнесла сестра Анна, — но спасибо на добром слове.

— А ведь дело парнишка говорит, — вмешалась дородная повариха. — Рано тебе, Аннушка, себя хоронить. Вот увидишь, воздастся тебе за доброту твою.

Повариха с одобрением посмотрела на Егора и выдала ему из своих запасов кусок пирога с капустой.

— Вкусно, словно маменька готовила, — сказал он довольной похвалой женщине.

Когда Егор вернулся, Павел и его отец о чём-то спорили. Павел, даже воскликнул, в сердцах:

— Жениться бы вам, папенька, чтобы не меня одного заботой давили!

— Нет, каков? Чуток оклемался, и я его заботой давлю! Слово моё твёрдое: на следующий год никаких курганов, полушки под это дело не дам! — заявил Пётр Фомич. Затем, слегка остыв, добавил: — Насчёт женитьбы я уж думать перестал. Девицу сам не хочу, а вдовушку подходящую, поди, найди. Егор, ты вещи Игната собрал?

— Всё собрал, Пётр Фомич, — ответил Егор.

— За телом его после обеда родители приедут, передам. Да на похороны денежку. Павлуша говорил, живут они бедно. Ты меня в нужный околоток отвезёшь, неудобно к покойницкой на тройке подъезжать, — распорядился Пётр Фомич.

— Папенька, я с вами, — сказал Павел.

— Лежи уж, болезный, — отмахнулся отец. — Тебе лучше им на глаза не показываться, припомнят ещё, кто Игната в эту экспедицию сманил.

— Ну, папенька, — возмущённо протянул Павел.

Они какое-то время пререкались. Сосед по палате изредка поглядывал на отца с сыном из-за читаемой газеты «Губернские ведомости». Егор присел на стул, оставленный с прихода полицейских.

В палату вошла сестра Анна с небольшим подносом в руках.

— Павел Петрович, вам порошок пора пить.

Она поставила поднос на тумбочку. Ловко высыпала лекарство из пакета в ложку, протянула Павлу и дала стакан воды — запить.

— А мне, сестричка, разве не положено? — спросил отставной вояка, откладывая газету и лихо подкручивая ус.

— Нет, Михайла Иванович, доктор сказал, что лекарств вам больше не нужно, на следующей неделе гипс снимут, — ответила сестра Анна и, захватив поднос с опустевшим стаканом и ложкой, вышла из палаты.

— Приятная дама, — сказал Пётр Фомич. — Хорошо, Павлуша, что она за тобой ухаживает.

Егор собрался с духом и сказал:

— Простите, Пётр Фомич, вы говорили подходящих невест не отыскать. А чем сестра Анна плоха? Дворянка из обедневших, вдова, молодая, на лицо приглядная, разве что без приданного.

Отставной вояка задумчиво протянул:

— Вдова, значит. — После чего обратился к Егору: — Егорша, не в службу, а в дружбу, помоги до умывалки дойти. Давно не брился, оброс, надо бы себя в порядок привести. А ты мне костыли подержишь, бритву подашь.

— Отчего не помочь, — согласился Егор, пряча улыбку.

Он взял футляр с лезвием и мешок с умывальными принадлежностями. Отставной вояка попрыгал на костылях с самым независимым видом. Каждый имеет право привести себя в должный вид. И симпатичная вдовушка тут вовсе ни при чём.

Глава двадцать седьмая. Монастырь

Следователь Василий Степанович Межагин появился в больнице через два дня, после того, как они с Егором вернулись от курганов. За эти два дня Павлу значительно полегчало, он стал проявлять больше интереса к окружающему. Вместе с Егором они наблюдали, как Пётр Фомич и сосед Павла по палате пытаются ухаживать за сестрой Анной. Первый открывал перед ней дверь, второй отпускал комплименты. Получалось у обоих слегка неловко и неуклюже. Но самым забавным для зрителей и вызывающим огорчение у незадачливых кавалеров было то, что Анна или не замечала ухаживаний, или не придавала им значения.

Когда дверь в палату стала приоткрываться, Пётр Фомич встал с кресла, а отставной вояка пригладил рукой шевелюру. Появление следователя их разочаровало, они-то ожидали сестру милосердия.

Василий Степанович в идеально сидящей новенькой форме, гладко выбритый, казался бы младше своих лет, если бы не умудрённый взгляд. Наверное, именно такой взгляд и бывает у тех, кто смерти своей в глаза посмотрел.

Он поздоровался с присутствующими, присел на предложенный Егором стул и многозначительно посмотрел на отставного вояку. Михайла Иванович взял костыли и бодро попрыгал к выходу из палаты, со словами:

— Пойду-с, прогуляюсь. Погодка нынче чудесная.

Пётр Фомич вновь опустился в кресло и с тоской посмотрел вслед отставному вояке, догадываясь, кого тот отправился искать. Сам же уйти он не мог, ведь следователь пришёл по делу его сына.

Сообщив, что беглый маровщик пока не найден, а драгоценности нигде не всплыли, следователь добавил:

— Ближние монастыри мои люди проверили. В Чуркинскую Пустынь я отправлюсь сразу, как начальство транспорт выделит. Будь моя воля, сегодня бы выехал, в трактире в Чернодолье переночевал и после заутренней в монастырь бы поспел. Сразу хочу предупредить, Павел Петрович, если беглый Данила в монастыре найдётся, всё украденное вернуть не получится. Придётся часть оставить в виде пожертвования.

Петр Фомич переглянулся с сыном и ответил вместо него:

— Мы тут с Павлушей посоветовались. Коли вор в обители, то мы им пожертвованное забирать не будем. Пусть будет нашим воздаянием за то, что Павлуша живым остался.

Василий Степанович хмыкнул и произнёс:

— За жизнь сына вам благодарить нужно Егора Архипова, Ваша светлость.

— Перед Егоршей я тоже в долгу не останусь, — заверил Пётр Фомич. — Скажите, ваше благородие, не знаю, как вас по батюшке величать.

— Василий Степанович, — подсказал следователь.

— Так вот, Василий Степанович, а что, если я пролётку вам прямо сегодня выделю? И экипаж с тройкой не пожалел бы, да отправил кучера за черепками, в кургане найденными.

— Буду премного благодарен, Пётр Фомич. Ваша пролётка куда лучше казённых таратаек. Тотчас могу отправиться, — ответил следователь.

— С вами поеду, — твёрдо сказал Пётр Фомич. — Даже если беглый вор не там, лично пожертвование монастырю сделаю. Службы закажу: за здравие Павлуши да за упокой Игната.

— Папенька, а я как же? Без вас, без Егорши, — растерянно протянул Павел.

— За тобой, Павлуша, Прошка присмотрит. А, как вернёмся, упрошу доктора тебя домой на долечивание отпустить. Сестрица моя, Ворожея, травами попользует. Хоть здесь доктор и неплох, ей веры больше, — ответил его отец и повернулся к Егору: — Ступай, Егорша, запрягай лошадок. Мы с Василием Степановичем чуток позже выйдем.

— В лучшем виде сделаю, Пётр Фомич! — отозвался Егор и поспешил в больничный дворик.

Предстоящая поездка его обрадовала, здесь, кроме ухода за Павлом, дел у него особых не было. К праздности Егор не привык, потому то сестре Анне помогал больных на перевязки водить, то для кухни продукты разгружал, то со сторожем дворик убирал. В больнице его уже за своего считали: кухарка куски повкуснее накладывала, сестра Анна и фельдшер позволили в комнатке отдыха на диване ночевать, доктор всегда здоровался приветливо и шутил.

Поэтому и сторож, как только Егор во дворе появился, тут же ему помогать вызвался.

— Куда собрался? — спросил он, а узнав про Чуркинскую Пустынь, протянул: — Святое место. Ты, не слыхал, небось, но прошлого Владыку, преподобного отца Евгения, в лик святых возвели.

— Да я мало где побывал, — признался Егор. — Про этот монастырь и не слыхивал.

Сторож, подавая упряжь, принялся рассказывать:

— Монастырь тот древний, а вот чуть не сгинул, монахи еле ноги волочили, и так денежек не водилось, а тут ещё засуха, голод. Оставалось беднягам лишь молиться. И что думаешь? Услышал Боженька их отчаянную молитву. Направили в Чуркинскую Пустынь архимандритом отца Евгения. Благодаря его радению из руин обитель поднялась. Церкви обиходили, трапезную новую поставили. Перед тем, как упокоиться, преподобный преемника выбрал, себе под стать. Слухи ходят, — сторож понизил голос, — святой отец и сам иногда является, хранит дело рук своих. Веришь?

— А что же не верить? В жизни всякое случается, — ответил Егор, уж кому-кому, а ему доподлинно известно было, что призраки и духи существуют, и добавил: — Вот и готово.

Тут и Пётр Фомич со следователем подоспели. Вскоре пролётка, миновав площадь и собор перед ней, направилась к выезду из губернского города. Другому, не тому, с которого Егор заезжал, из степи возвращаясь. В центре дома куда как посправней выглядели. Даже каменные встречались. Егор ехал по указанию Василия Степановича, сам-то мог бы и заплутать. Миновали купеческие лабазы, заводик, рынок центральный, оглушивший шумом-гамом и выкриками торговцев. Егор дорогу к рынку запомнил, решил перед отъездом подарков родным прикупить, тем более, что Пётр Фомич деньги, Егором за остаток провизии у трактирщика вырученные, брать не стал, сказал: себе, мол, оставь, сгодятся. Егор и оставил, не дурной же он отнекиваться.

Из города выехали на широкий тракт, движение здесь было оживлённое, множество повозок, телег и ещё больше экипажей, чаще с откинутым верхом из-за летней поры. Когда свернули с основного тракта, ведущего к мосту через Волгу, на дорогу, идущую вдоль реки, Егор даже вздохнул от облегчения. Не привык в такой толчее ездить: не доглядишь, сам в кого-нибудь врежешься, не успеешь свернуть — в тебя.

Пётр Фомич спросил, почему они свернули, на что следователь пояснил:

— В объезд быстрее, а через реку мы на пароме переправимся.

Егор на пароме тоже ни разу не плавал, он порадовался такой возможности. Представил, как будет рассказывать сестрёнкам да Фильке с Васяткой. Он принялся всё внимательно рассматривать, чтобы лучше запомнить.

При взгляде на Волгу дух захватывало от простора. Казалось, нет ей конца и края, да и берег другой почти не видать, так далеко. Пока ехали, видели пароход, баржу и несколько лодок.

Ближе к вечеру добрались до Чернодолья, остановились в трактире. За ужин, не слушая никаких возражений, заплатил Пётр Фомич. А вот за комнату для себя и Егора уже следователь с хозяином трактира рассчитался. Перед сном Егор сбегал на задний двор, посмотреть, как лошадок их устроили. Когда вернулся, краем уха услышал разговор бывшего барина со следователем. Они поднимались по широкой деревянной лестнице на второй этаж, ведя речь о нём, о Егоре.

— Да ты, Василь Степаныч, никак, Егоршу моего сманить задумал? — спросил Пётр Фомич.

— И сманил бы, да не сманивается, — ответил следователь. — Егор мне большую помощь оказал в расследовании. Смышлёный парнишка, да слову своему верный. Жаль, что жизнь крестьянская ему больше по нраву.

— И впрямь, жаль, — со вздохом произнёс Пётр Фомич. — Я бы его в поместье оставил или, ещё лучше, с Павлушей слугой отправил, когда сынок на учёбу поедет. Всё душе бы спокойней было. Так ведь не согласится.

«Знамо дело, не соглашусь, — подумал Егор. — С Павлом рядом быть, как по льду тонкому на реке прыгать». Решил он, что дальше подслушивать неудобно и, окликнув Петра Фомича, сообщил, что в стойла лошадей поставили надёжные, корма вдоволь выдали.

Утром выехали чуть свет. Несмотря на ранний час людей на пароме собралось много: монахи, богомольцы. Повозок две оказалось: их пролётка и телега, нагруженная мешками. Похоже, монастырская, так как возчиком там тоже монах был.

Плыли не долго, дольше заходили, да сходили. На пароме к Егору подошла старушка и предупредила, что в монастырь на своих повозках нельзя.

— Спасибо, что научила, бабушка, я хозяина и за воротами подожду, — ответил Егор почтительно.

Старушке такой смиренный ответ понравился, она даже перекрестила Егора на прощание. От пристани паромной до монастыря оказалось рукой подать. Егор, высадивший седоков, отъехал в сторону от ворот и калитки, остановившись там. Соскочив с облучка, он с удивлением уставился на распахнутые ворота, в которые въехала телега с мешками, на калитку, в которую вошли богомольцы и Пётр Фомич со следователем. Там, во дворе, строился бревенчатый дом, около одной из церквей виднелись строительные леса. Егор даже и предположить не мог, что монастырь окажется таким большим, разве что, чуток поменьше его села.

Наблюдать за жизнью обители со стороны оказалось очень интересно. Егор лишь по положению солнца определил, что времени с ухода его седоков прошло больше часа. Он так увлёкся, что даже вздрогнул, когда рядом остановился монах. Высокий старец в чёрных клобуке и рясе, — Егора в своё время отец Макарий научил, как церковная одежда называется, — босой, с посохом в руках со скрюченными от старости пальцами. На испещренном морщинами лице ярко выделялись серые ясные глаза.

Егор почувствовал, что не рядовой это монах, выглядел старец величественно, словно Владыка. Неожиданно даже для себя Егор поклонился и попросил:

— Благослови, Отче.

— Благословляю, сын мой, — тихо произнёс старец, перекрестил Егора, пошёл к калитке, но через пару шагов обернулся и добавил; — За упокой самоубивцев в церкви свечей не ставь более. На первый раз прощается тебе.

Он легко улыбнулся, погрозил Егору пальцем и скрылся за калиткой. Почти сразу оттуда вышли Пётр Фомич, следователь и провожавший их молоденький послушник.

Егор спросил послушника:

— Скажи, вот сейчас в калитку старец вошёл, высокий, с посохом, кто он таков?

— Нам навстречу никто не попался, Егор, — сказал Василий Степанович.

Пётр Фомич добавил:

— Видать, голову напекло, вот и мерещится всякое.

Послушник же отнёсся к словам Егора очень серьёзно, стал подробно расспрашивать, как старец выглядел, что говорил. Егор ответил.

— Тебе преподобный отец Евгений явился! — воскликнул послушник. — Говоришь, во двор наш зашёл? Так это хороший знак, благодать на монастырь падёт. Надо братии поскорее рассказать.

Наскоро попрощавшись, послушник поспешил обратно, ему явно не терпелось поделиться с остальными новостью.

— Благодать, значит… — протянул Пётр Фомич, когда уселся в пролётку.

Следователь усмехнулся и произнёс:

— Так понятно, что благодать. Сокровища, что Данила пожертвовал, в монастыре остались, да двести рубликов, что вы, Пётр Фомич, на ремонт церкви Николая Чудотворца выделили.

— Нашли, значит, Данилу? — спросил Егор, он уже собирался трогать, но любопытство перевесило.

— Нашли, - ответил Василий Степанович. — Только поздно, уже не арестуешь. Он постриг принял, сейчас в скиту, грехи свои отмаливает.

— Смотри-ка, а Павел-то Петрович прав оказался, — сказал Егор, качая головой, затем повернулся к лошадям: — Н-но, пошли, родимые.

Пролётка отправилась в обратный путь. В монастыре зазвонил колокол, созывая монахов и богомольцев к обедне.

Глава двадцать восьмая. Бубновая шестёрка

Возвратились из монастыря ближе к вечеру. Первым делом завезли домой Василия Степановича. Следователь сказал, что в свой отдел отчёт о беглом маровщике с утра повезёт, спешить-то уже незачем. Спросил он и когда Пётр Фомич домой с сыном отбывает.

— Послезавтра около полудня, — ответил Пётр Фомич и добавил, словно оправдываясь: — Можно и с утра пораньше, да Павлуша поспать любит.

Василий Степанович попрощался и пообещал заехать, проводить. Только непонятно было кого: отца с сыном или Егора. Скорее, всех разом. Около больницы Егор остановил лошадей, распрягать не стал, бывшего барина ещё в трактир, где тот номер снимал, надобно отвезти. Сторож вызвался за пролёткой посмотреть, ведь Пётр Фомич велел Егору за ним следовать, вместе о поездке рассказать.

Не успели они в палату зайти, как Павел воскликнул, отодвинув в сторону Прошку:

— Папенька! Пока ты по монастырям ездил, Михайла Иваныч сестре Анне предложение сделал, а она приняла!

Отставной вояка отложил газетку, которую читал и приосанился, с превосходством посматривая на соперника.

— Обскакал-таки, чертяка колченогий, — протянул Пётр Фомич беззлобно.

— Кто смел, тот и съел, — ответил вояка, встав с места, он уже при помощи одного костыля подскакал к Петру Фомичу и протянул ему руку: — Не держи зла, граф. Я Аннушку с первого дня заприметил. А как твой Егорша сказал, что вдова она, решил: судьба это. Я вдовец, она вдовая, чем не пара?

Пётр Фомич вздохнул и пожал протянутую руку.

— Как говорится: совет да любовь. Сам я виноват, долго сомневался, надо было, как ты: раз-раз и в дамках.

Павел разочарованно отвернулся, оттолкнув протягиваемую им Прошкой чашку с чаем, чудом не разлил. Он-то уже мечтал, что женится папенька, опеку над сыном единственным ослабит, а там, глядишь, ещё ребятишки народятся. Богатств-то папенькиных на всех хватит. Что-что, а жадным Павел не был.

— Данила в монастыре нашёлся, — сообщил Павлу Егор. — Он уже постриг принял и в скит отправился, грехи замаливать.

Настроение Павла тут же поднялось, он воскликнул:

— Вот, папенька, людям всегда верить надобно!

После такого заявления, Егор вспомнил о приписках Игната, Прошка поджал губы, Пётр Фомич вздохнул, а бывший соперник сочувственно похлопал его по плечу. Павел, ничего этого не заметил, он взял с тумбочки калач, принялся с удовольствием жевать, запивая чаем из отобранной у Прошки кружки.

— Хвала Господу, аппетит появился, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить — тихо сказал Пётр Фомич и трижды постучал по услужливо подставленному Михайлой Ивановичем деревянному костылю.

Затем он заторопился на выход, сославшись на усталость. Егор вышел следом за ним и Прошкой, пообещав Павлу и Михайле Ивановичу по возвращении рассказать о поездке подробно.

В трактире их уже ожидал дядька Архип, успевший отвезти телегу с черепками в поместье и вернуться. Первым делом он доложил хозяину, что всё доставлено в целости и сохранности. Пётр Фомич устало кивнул и, распорядившись подать ужин в номер, отправился к себе, в сопровождении Прошки.

— Давай-ка, Егорша, и мы с тобой повечеруем, — сказал дядька Архип, кивая на накрытый столик в углу, — а за ужином ты толком расскажешь обо всём. У хозяина неловко выспрашивать было.

— А чего ж не рассказать, расскажу, — пообещал Егор.

Они плотно поужинали — Пётр Фомич на еду для слуг не скупился — а за чаем Егор выложил, что можно было, об их с Павлом приключениях, о поездке в монастырь. И без упоминаний о золотом коне и путешествии в прошлое, занятный рассказ вышел.

Слушал не только кучер, но и посетители, и трактирщик со своими работниками. Последние поначалу украдкой прислушивались, а затем и вовсе к соседнему столику присели. Когда Егор замолчал, один из работников не выдержал:

— Вот ведь как бывает, супостат тот маровщик, а раскаялся.

Трактирщик спросил:

— Неужто и впрямь тебе преподобный старец Евгений явился? Как ты додумался благословления попросить?

— Сам не знаю, — признался Егор, — словно подтолкнул кто. Пойду я, спасибо за еду вкусную, да за компанию.

— Посидел бы ещё, — подала голос кухарка, стоящая у дверей на кухню и тоже слышавшая беседу. — Скоро пироги подойдут, пробу снимешь.

— И рад бы, да стемнело. Доброй ночи, честной народ.

Егор распрощался с дядькой Архипом и остальными. Он вышел, а в трактире ещё долго обсуждали события у курганов и в монастыре. Новостей в губернском городе хватало, да не все оказывались столь интересными.

Больничный сторож ворота не закрывал, Егора дожидался, а вот Павел и его сосед по палате уже крепко спали. Егор им о монастыре наутро рассказал. Только закончил, в палату вошёл Пётр Фомич вместе с доктором.

— Нуте-с, голубчик, как себя чувствуем? — спросил тот Павла весело.

Доктор находился в настроении приподнятом. Егор заметил оттопыренный карман его сюртука и догадался, что Пётр Фомич щедро отблагодарил доктора за труды.

— Голова немного кружится, когда резко встаю, — ответил Павел.

— Так вы резко не вставайте, голубчик. Вам ещё недельки две перетруждаться не следует. Завтра выписываю, — ответил доктор.

— А меня когда? — забеспокоился отставной вояка.

Доктор подошёл к его постели и велел показать ногу.

— Так-с, так-с, — протянул он, — вам, Михайла Иванович, придётся ещё два денька в гипсе попрыгать. Ну да, думаю, вам не в тягость будет здесь и подольше побыть. Эх, вот лечишь, лечишь больных, а они, вместо благодарности, лучших сестёр милосердия уводят, — добавил он и рассмеялся собственной шутке.

После того, как доктор вышел, Егор попросил:

— Пётр Фомич, пока вы здесь, дозвольте мне на базар сходить. Гостинцы домашним куплю.

— Ступай, можешь не торопиться, — кивнул тот и достал кошель. — Вот, держи десять рубликов — это тебе добавка к жалованию. Будет ещё для тебя подарочек, но это позже, как домой приедем.

Егор поклонился бывшему барину в пояс и вышел из палаты с не менее радостным видом, чем недавно доктор.

Шёл Егор просто на базар, а попал на ярмарку, съехались из разных губерний торговцы. Товару навезли: глаза разбегаются, одних шалей три ряда, тут и оренбургские пуховые, и павлопосадские набивные, и персидские шёлковые. Постоял Егор, полюбовался, да дальше прошёл к прилавкам попроще, где платки да ленты в волосы по цене не кусались.

Ежели бы маменьке одной подарок, он бы купил дорогой платок, не раздумывая, так ведь ему бабушку с сестрёнками обделять нельзя, да и Ворожее хотелось гостинец привезти. Вспомнилось Егору, как выпала ему при гадании шестёрка бубновая. Сказала тогда Ворожея, что домой дорога будет радостной. Правду сказала. Вон, гостинцы Егор выбирает — уже радость. Хорошо, что он заранее придумал, кому, что дарить будет, а то и дня бы не хватило.

С первыми покупками Егор цену сбить пытался осторожно, робко даже, а к концу во вкус вошёл, базар, на то и базар, чтоб на нём всласть поторговаться можно было. Возвращался Егор с полной сумой гостинцев, чувствуя себя так, словно день косой отмахал. Про себя думал: «Выходит, и торговать — дело нелёгкое, тут вон покупал лишь, весь упарился».

На ночь Егор остался в больнице, собирался в трактир, да фельдшер Семён уговорил остаться. Сказал:

— Ты, Егорша, парнишка и сам, видать, фартовый, и нам удачу принёс. Аннушка вон, замуж выходит, доктору приглашение пришло в столичную больницу, меня с собой берёт. Из больных после матушки Пистимеи никто не помер. К тому же дежурства, когда ты ночуешь, спокойные, а мне как раз сегодня заступать.

— Так и быть, останусь, — согласился Егор.

Семён похлопал его по плечу, Егора он уважать начал с того момента, как тот не побоялся против него пойти, добился, чтоб Павла доктор осмотрел.

Дежурство и впрямь выдалось тихим. Егор, уставший за день, крепко уснул на уже обжитом диванчике. Сон-явь перед утром пришёл, странный, на другие не похожий. Видит Егор город золотой не своими глазами, а глазами парящего в небе орла. С высоты всё как на ладони: вон лесок, где казаки лагерем стояли, вон дорога, по которой до стольного города Орды добирались. Вот сам Сарай-Берке. Только нет перед воротами золотых коней. Орёл делает пару взмахов и вновь парит уже над степью. Там хоронят хана, видать, того самого Мамая, потому как рядом с его смертным ложем ставят оставшегося золотого коня. Перед тем, как приступить к возведению кургана ордынцы падают на колени и утыкаются лбами в землю, молятся. Ещё пара взмахов крыльев и внизу Зябкое болото с торчащими у берега обломками гати, подальше колодец с коновязью, у которого они с Матрёной попрощались. «Давай, ещё немного, там Пришиб, может, хоть одним глазком Матрёнку увижу», — мысленно просит орла Егор. Птица послушно взмахивает крыльями и… Егора выкидывает из сна.

«Чуток не долетели», — подумал он, просыпаясь. За окном начинало светать. Егор повернулся на другой бок, но больше не уснул, лежал с закрытыми глазами, вспоминая встречу с Матрёной. Он ведь и когда платок для дочери кучера выбирал, о подружке своей нежданной думал, купил голубенький с синими цветочками, под цвет её глаз. Понимал, не ладно это, покупать подарок одной девице, а думать о другой. Но уж как вышло. А потом, может, и не сложится у них с дочерью дядьки Архипа. По словам отца, она красивая да бойкая, а на Егора такие девицы и не смотрят. Но кучер с Егора слово взял, что по приезду в первое же воскресение тот к ним в гости придёт.

К отъезду в родное Волково собрались за час до полудня. Провожать вышла вся больничная обслуга. Егору и вовсе каждый вручил небольшой подарочек. Сторож — крепкий кнут, сестра Анна с женихом — кошелёк из телячьей кожи с бумажным рубликом внутри.

— Это, чтобы денежка водилась, — сказала сестра Анна, обнимая Егора на прощание.

Больничная кухарка — свёрток с пирожками, фельдшер Семён — складной ножик. Не остался в стороне и доктор, вручил книгу, со словами:

— Слыхал я, ты грамоте обучен. Вот стихи о крестьянах Николая Некрасова, думаю, тебе понравится.

Егор от души всех благодарил, чувствуя себя немного неловко. Вроде, ничего особенного для людей не делал, а они вон как родного провожают.

Когда Пётр Фомич и Павел вместе с Прошкой уселись в экипаж, запряженный тройкой, появился следователь. Василий Степанович ехал верхом на коне рыжей масти. Подъехав, он спешился, попрощался с Павлом и Петром Фомичом, после чего направился к Егору, стоящему у пролётки, ведя в поводу коня.

— Ну что, Егор Архипов, принимай подарок, — сказал следователь, вручая повод онемевшему от удивления Егору. Затем добавил: — Это дончак, порода Степная казачья. Арабский скакун тебе без надобности, а вот такой конёк пригодится. Да, седло со всем прочим тоже тебе.

— Василь Степаныч, уж слишком дорог такой подарок, — растерянно произнёс Егор.

Следователь склонился к его уху и шепнул:

— Ко мне во сне Межага приходил. Сказал, мол, сделай Егору подарок не только от себя, но и от нас, Заволжских казаков. Вот выполняю, — после чего добавил уже громко: — Прощай, Егор Архипов, Даст Бог, свидимся.

Он пожал Егору руку и быстрым шагом отправился к казённой двуколке со стражником на облучке, которую раньше никто не заметил.

Михайла Иванович хлопнул оробевшего Егора по спине и сказал:

— Ты, Егорша, не смущайся, раз дарят, значит, заслужил. Давай помогу коня к пролётке привязать. Дончаки и под седло хороши, и в упряжь.

Вскоре из губернского города выехал маленький обоз: впереди экипаж, запряжённый тройкой лошадей, следом — пролётка, сзади к которой привязан был рыжий, золотой под солнцем, конь.

Глава двадцать девятая. Дом родной

К дому родному подъезжал Егор верхом на дончаке. По обе стороны от седла свисали полные гостинцами сумки. Вечерело. Около соседских ворот дед Зуда чинил скамейку. Обернувшись на стук копыт, он выронил из рук молоток и завопил:

— Растудыть твоё коромысло! Егорша вернулся!

На вопль деда на улицу высыпали все обитатели трёх домов: Архиповы, Кузнецовы и Корзинкины. Дальние соседи во дворах остались. Любопытство праздное в селе порицалось, вот и приходилось людям через заборы да щель в воротах подглядывать. Интересно же.

Егор спешился и тут же попал в маменькины объятия.

— Сыночек, родненький! — заголосила маменька. — Мы уж тут, что и думать не знали, когда Пётр Фомич в губернию помчал. Хорошо, Архип-кучер, когда черепки проклятые завозил, сказал, что с тобой всё в порядке.

— Братик приехал! — в два голоса кричали сестрёнки, прыгая рядом с Егором вместе с младшими внуками деда Зуды. Филька с Васяткой смирно стояли, считая себя взрослыми, так радость проявлять, лишь глаза блестели радостью и интересом. Хотя не только у них.

— Коня, чай, барин бывший на время дал? — спросил осторожно отец.

— Нет, батюшка. Дончака мне следователь из судейских подарил за… — тут Егор слегка запнулся и продолжил: — За вспоможение в расследовании преступного деяния.

Все дружно ахнули и от новости, и от непонятных важных слов. Дед Зуда подошёл к самой морде коня.

— Эй, дарёному коню в зубы не смотрят! — прикрикнула на него Егорова бабушка.

— Так не мне подарили, а Егорше, — резонно ответил дед, заглянув подарку в зубы и еле успев увернуться от укуса. Затем восторженно провозгласил: — Молодой конёк да резвый. Хорошую ты, Егорша, видать, службу сослужил этому, как его, следователю. Как назвал жеребца-то?

— Сивка-Бурка, — ответил Егор, вспомнив, как вызывал золотого коня.

Он раздал ребятне по маленькому тульскому прянику в виде лошадок. Если Васятка и сестрёнки долго разглядывали лакомство и, не спеша, слизывали глазурь, то внуки деда Зуды быстро стали жевать. Пока их бабка не отобрала и не припрятала в сундук до праздничка. Скуповата была у деда Зуды бабка, прижимиста, но и она разулыбалась, когда Егор всем соседям выдал по большому тульскому прянику в форме самовара. Он таких много набрал: и соседям, и своим, и Ворожее, и дядьке Архипу — не идти же в гости с одним платочком для его дочери.

Егорова бабушка чуток поворчала, про простодырость внука, но уже по привычке. Ведь сама тут же пригласила соседей к ужину.

— Только разносолов не готовили, уж, чем богаты, тем и рады, — сказала она.

Васяткина мама и сноха деда Зуды тут же вызвались помогать, сказав, что и они к столу кое-чего добавят. Договорились собраться через часок.

— Как раз успеем до прихода коров и до вечерней дойки, — сказала маменька, счастливо поглядывая на сына.

Дома Егор и родным гостинцы выдал: отцу с дедом по картузу с лаковыми козырьками, маменьке с бабушкой по красивому платку, сестрёнкам кучу ленточек да бусиков. Нарочно брал одинаковые, чтоб ссор не было.

— А себе чего купил? — спросила младшая сестрёнка.

— Мне и коня хватит, — ответил ей Егор и добавил для всех: — Перед домом, я в поместье заехал, так Пётр Фомич за спасение сына мне дорогой подарок сделал. Вот бумаги на дом и надел.

Он достал из-под козырька картуза свёрнутые бумаги и протянул деду. Тот развернул и вернул обратно со словами:

— Прочти, что за дом-то.

Егор прочёл, поясняя, что если какой бобыль или вдовица бездетная помрут, дома их барину бывшему отходят, если родни нет.

— Вот мне дом Фоки-бобыля и подарили, — сказал он. — Ежели жениться надумаю, есть куда жену привести. Вон, дядька Архип в гости звал, с его дочкой знакомиться.

— Как жениться? Ты ж дитё ещё, — ахнула маменька.

— Небось, девка-то черна да смугла, чисто цыганка, ежели в батьку пошла, — поддержала бабушка. Обнявшись, обе запричитали.

— А ну, цыть! — рявкнул дед, стукнув кулаком по столу. — Растрещались, сороки! Архип-кучер зажиточно живёт, от людей уважение имеет, с таким и породнится не грех. Если девка Егорше приглянется, сватов зашлём, а к Покрову и свадебку справим.

— Тут ещё бабушка надвое сказала, — возразил Егор. — Вдруг я девице не по нраву придусь.

— Что это не по нраву? — встрепенулась маменька. — Ты нынче у нас жених видный: дом, надел, конь.

— Мы на свадьбу телушку да курочек подарим, — поддержал жену Егоров отец.

Даже бабушка согласно закивала, смирилась, что сын к жене прислушивается, а не учит кулаками в дело и без дела. А как не смириться? Угрозу Ворожеи, что лишит того силы мужской, если на беременную жену руку поднимет, она лучше сына помнила.

Вскоре подошли соседи. Общими усилиями стол от еды ломился. Но поужинали быстро, не терпелось всем рассказ Егоров послушать. Егор и рассказал, ту часть, что можно было. О том, что на самом деле произошло, мог он поведать лишь одной Ворожее. Её, к слову, тоже позвать хотели, да Егор вовремя вспомнил, что Пётр Фомич за ней послал, чтоб Павла лечить. «Заеду перед тем, как к дядьке Архипу в гости отправиться», — решил Егор.

И без тайных подробностей рассказ всех так увлёк, что забыли коров из стада встретить. Опомнились от недовольного мычания. Коровы дошли-то сами, да в ворота запертые уткнулись. Только тогда спохватились гости, расходиться стали.

После того, как маменька корову подоила, налила Егору целую кружку парного молока и вручила краюху хлеба.

— Да сытый я, маменька, — попробовал отказаться он.

— Отъедайся, сынок, вон как отощал, одна кожа да кости, — сказала маменька с таким вздохом, словно сына несколько лет дома не было.

Пришлось Егору послушаться. Думал, на сытый желудок плохо засыпать будет, но только добрался до любимой лавки, тут же уснул. На этот раз никаких снов Егор не видел. Встал он утром бодрым, но с чувством, что чего-то не хватает, так привык к необычным сновидениям.

В церкви на воскресную утреннюю службу собралось почти всё село. На Егора смотрели с уважением, шутка ли, барчонка от смерти спас, следователю помог. Даже девицы, что мавкиным женихом дразнили и как от чумного шарахались, стали приглядываться да глазки строить. И это они ещё о доме, Петром Фомичом Егору подаренном, не знали. Про этот подарок дед Егоров велел пока никому не сказывать, боялся, что сглазят удачу внука. В другое время Егор бы такому вниманию порадовался, а тут даже не заметил, мыслями был уже у Ворожеи да у дядьки Архипа.

Сразу, как со службы вернулись, Егор в гости отправился, верхом, прихватив сумку с подарками. Маменька до ворот проводила, вслед перекрестила, слезу утёрла. Вот и вырос её старшенький.

Подъехав к дому Ворожеи, Егор соскочил с коня. Откуда-то из под крыльца выкатился толстый щенок и принялся звонко лаять.

— Ишь, какой грозный! Доброе утро, тётушка, — сказал Егор вышедшей на крыльцо Ворожее.

— Славного ты сторожа мне присоветовал, Егорша, — ответила та и пригласила войти. — Пойдём, почаёвничаем, самовар уж поспел. Коня вон, к перилам привязать можешь. Тихо, Соколко, свои.

Щенок лаять перестал, опасливо косясь на жеребца.

Егор накинул повод на перила и вошёл в дом. На столе пыхтел расписной самовар, высились горой в плетёной корзинке пирожки, источал цветочный аромат мёд в крынке. Иконы не были завешены, перед ними горела лампадка. Егор снял картуз и перекрестился на красный угол, затем спросил:

— Как там Павел Петрович?

— Поправляется, вовремя ты его в больницу доставил. Что смотришь? Я хоть и знахарка, помощи докторов-фельдшеров не чураюсь, — сказала Ворожея и, кивнув на подоконник, заставленный бутылочками с настоями, продолжила: — Вон, травки для Павлуши заварила, к вечеру настоятся. Да ты присаживайся, сейчас чаю налью.

Ворожея налила свежезаваренный чай в тонкие фарфоровые чашки. Их и брать-то в руки страшно стало.

— Тётушка, может, мне в кружку нальёшь? Вдруг разобью, — произнёс Егор.

— Не разобьёшь, а коли и так, то на счастье, — успокоила Ворожея.

Егор спохватился и вытащил из заплечной сумы гостинцы.

— Прими подарочек, тётушка, не побрезгуй.

— Ох, спасибо! Охоча я до тульских пряничков. Всегда, как на ярмарку выбираюсь, покупаю, — воскликнула Ворожея. Она выложила пряник на стол, повязала подаренный платок концами назад и добавила: — Ну, рассказывай о приключениях своих.

И Егор всё, как на духу, выложил. И про сны странные, и про коня золотого, и про путешествие во времена стародавние, не забыл про кикимор и коней болотных. Упомянул про призрак монахини в больнице и про явление преподобного старца.

— Выходит, правду карты сказали, — задумчиво протянула Ворожея. — Что касаемо коня золотого, вот почему я понять-то не могла, когда воск вылился, живой он будет или нет. Не подумала, что дух может в золотую статую вселиться. Вот к чему мавкино предупреждение было, какого ты не послушал. Слава Богу, всё к лучшему получилось.

— Тётушка Ворожея, неужели я теперь призраков видеть буду? Сны вещие? — с тревогой спросил Егор, после того, как они по две чашки чая выпили.

— Вот что я думаю, Егорша, — сказала Ворожея после недолгого молчания, — покажутся тебе лишь те, у кого дела земные не закончены. А таких не много. Насчёт снов не скажу, о том не ведаю. Да, раз к слову пришлось, Ульянку маменька её отмолила. Она к тебе точно больше не явится. Что ещё сказать хочешь, да не решаешься?

Задав этот вопрос, Ворожея посмотрела на Егора проницательным взглядом.

— Хотел, чтоб ты мне карты раскинула на встречу предстоящую, да передумал. Будь, что будет! — признался Егор и пояснил: — Меня кучер Петра Фомича, дядька Архип в гости зазвал. С дочкой познакомить хочет.

— Смотри-ка, подросла егоза, — с улыбкой произнесла Ворожея. — Езжай, вдруг и впрямь — судьба твоя. А ежели сомнения охватят, меня знаешь, где найти.

Тепло распрощавшись с Ворожеей, Егор поехал в Семёновку.

Глава тридцатая. Василиса

В Семёновке Егору бывать доводилось. Потому он легко отыскал нужную улицу, их в деревне всего-то три и было. В конце улицы располагались дома богатые, добротные, окруженные заборами с тесовыми воротами.

Неподалёку от этих домов стоял колодец, там девица воду набирала. К Егору стояла она спиной, но что-то неуловимо знакомое было в стройной фигуре и чёрной косе до пояса. «Нет, этого не может быть», — пронеслось в голове у Егора.

Девица перестала крутить ворот, подхватила колодезное ведро и наклонилась к своему, повернувшись в пол-оборота. С шеи свесился очень хорошо знакомый Егору пятак.

Егор словно слетел с Сивки и кинулся к девице с криком:

— Матрёнка!!!

От неожиданности девица выпустила из рук ведро, то полетело в колодец, звеня разматывающейся цепью. Раздался глухой всплеск. Девица обернулась, и Егор стал, как вкопанный, не в силах слова вымолвить.

— Обознался ты, парень. Меня с рожденьица Василисой кличут.

Но Егор уже и без этих слов понял, что девица — не Матрёна. Тоже черноволоса, глаза синие, но сама повыше, да пофигуристей будет. Да и медальон всего лишь медный кругляш, который, может, и был когда монетой, но от времени все цифры и буквы стёрлись.

— Прости, Василиса, но уж больно ты со спины на знакомую мою похожа, — сказал Егор, опомнившись. — Давай, помогу. Я напортачил, мне и исправлять. Подержи.

Егор вручил девице, назвавшейся Василисой, повод от коня и принялся крутить ворот колодца. Он перелил воду в её вёдра, поддел на коромысло, что стояло, прислонённое к срубу, поднял на плечи.

— Ты смотри, ловко как! — воскликнула Василиса. — Первый раз вижу, чтоб парень так с коромыслом управлялся.

— Так я маменьке сызмальства помогаю, — ответил Егор. — Мне и в руках вёдра донести не в тягость, но ежели коромысло есть, к чему напрягаться? Говори, куда идти?

Василиса открыла рот, но ответить не успела. Из ближних ворот высунулся дядька Архип с криком:

— Васька, что так долго? За смертью только посылать… — он осёкся, заметив Егора и оживлённо продолжил: — А, Егорша, пришёл-таки в гости. Смотрю уж и с дочкой моей познакомился. Проходи!

Он распахнул ворота. На его крики во двор высыпали домочадцы: дородная баба, видать, жена кучера, худенькая смуглая старушка и два мальчишки-погодка, на вид ровесники Фильки с Васяткой. Егор, не спеша, чтоб не расплескать воду, пошёл к воротам. Следом двинулась Василиса, ведя в поводу его коня. Дядька Архип посторонился, пропуская их. Когда мимо проходила дочь, шикнул:

— Васька, не стыдно гостя нагружать?

За что получил толчок в бок от жены, Егор хорошо расслышал её шёпот:

— Васька да Васька, вот и выросла, как парнишка бойкая. Зови Василисой, а то неловко при госте.

Старушка указала, куда поставить вёдра. Мальчишки тут же попросились на коне поездить.

— У батьки такого нет в табуне, — простодушно признался младший.

— Я вас после сам покатаю, Сивка норовистый, только ко мне привык, — пообещал Егор.

— Проходи, Егорша, — пригласил дядька Архип после того, как представил семью.

В сенцах Егор увидел рукомойник с деревянной бадьёй под ним. Рядом на лавке лежало дегтярное мыло и кусок полотна вместо полотенца. Сразу становилось понятно, что побывал дядька Архип в придорожном трактире и наслушался рассказов о холере от трактирщика и деда Савелия. Сполоснув руки, Егор вошёл в гостеприимно распахнутую дверь. К приходу гостя был накрыт стол, даже скатерть с бахромой по краям имелась. У Егора похожую бабушка лишь по великим праздникам доставала. Он вручил общий подарок — большой тульский пряник в виде самовара — хозяйке, а Василисе протянул голубой с синими цветами платок. Она тут же обнову примерила. Платок чудесно подходил под цвет глаз. Егор даже залюбовался девицей, кольнуло сожаление, что уж такая красавица точно за него не пойдёт.

Взгляд его был замечен, за столом бабушка с маменькой Василисы гостя наперебой потчевали. Им ещё по нраву пришлось, что Егор Василисе воду помог принести, не постеснялся окружающих. Такой и в семье жене поможет и, дай Бог, руку на неё поднимать часто не будет. В то, что Василиса и вовсе без мужниного кулака обойдётся, её бабушка с маменькой не верили. Своенравна да бойка девица выросла. Решив, что такого жениха упускать — грех, они стали со значением поглядывать на главу семьи. На Василису тоже поглядывали, но с опаской, боялись, как бы раньше времени норов свой не проявила.

Но Василиса сидела на удивление тихо-смирно, искоса посматривая на Егора и о чём-то явно раздумывала. Отец накануне, когда про него рассказывал, будто невзначай, упомянул, что у Егора дом имеется, бывшим барином подаренный. Намекнул, мол, если сладится, дочке не под свекровку идти, а в свой дом хозяйкой. Василисе Егор понравился: не красив, но обходителен, не богатырь, но жилистый. А что смирен больно, так её бойкости на двоих хватит. Но что-то внутри не давало безропотно отцовское решение принять.

После того, как попили чай с тульским пряником, дядька Архип прямо спросил:

— Ну, что, Егорша, по нраву моя дочка? Возьмёшь в жёны?

Василиса полыхнула на отца синими глазами и воскликнула, опередив Егора:

— Что, батюшка, не терпится меня с рук сбагрить, как товар залежалый? Так я не перестарка, не порченная!

Дядька Архип вскочил с места, словно его кнутом стегнули, бабушка с матерью замерли, лишь мальчишки, не обращая внимания на взрослых, рассовывали за пазуху остатки пряника.

Егор никогда не видел обычно спокойного кучера в таком гневе. Слова дочери того, видать, сильно задели.

— Да, тороплюсь, пока ты с норовом своим в кутузку не загремела! Кто надысь Тимку побил? А третьего дня Ерёме кто фингал под глаз засветил?! — завопил дядька Архип, нависая над дочерью.

Тут и мальчишки притихли, сообразительно выскочив из-за стола и забравшись на печку. Бабушка с маменькой за голову схватились. Василиса поднялась и, уставив руки в бока, ответила:

— Я им говорила: не протягивай руки, протянешь ноги. Сами не послушали! За дело получили. Аещё сунутся, коромысло об спины обломаю!

Отец с дочерью уставились друг на друга, словно кто кого пересмотрит. В наступившей тишине Егор произнёс:

— На той неделе сватов зашлю. — Он поднялся с места и спросил у Василисы, которая, как и все остальные, повернулась к нему: — Пойдёшь за меня замуж, красавица?

— Пойду! — ответила Василиса под общий облегчённый вздох её семейства.

Дядька Архип, разом подобревший, воскликнул:

— Вот и славно! Глядишь, к Покрову и свадебку справим. Ты, Егорша, не думай, у нас невеста не бесприданница. Язык бы укоротить, цены бы не было девке! Вы, детки, идите, погуляйте, дело-то молодое.

— А нас покатать? — спросили братья, свесившись с печки.

Бабушка пригрозила им пальцем, но Егор ответил:

— Пойдёмте с нами, я слово держу.

Во дворе он посадил обоих мальчишек в седло, и вывел коня под уздцы на улицу. Василиса пошла рядом с ним. Когда проходили мимо колодца, стоявшие там молодки принялись перешептываться, одна, побойчее, спросила:

— Василиса, никак, родня к вам приехала?

— Это жених мой, — с гордостью ответила Василиса и добавила: — На той неделе сватов зашлёт.

Егор склонил голову, здороваясь с молодками, которые вновь принялись шушукаться. Егор и не сомневался, не успеют они с Василисой до околицы дойти, как вся Семёновка узнает о предстоящей свадьбе. Во всяком случае, в их Волково так бы и было, а здесь намного меньше дворов, чем на селе.

Прокатив довольных мальчишек, Егор отвёз их обратно и попрощался с дядькой Архипом и его домашними. Василиса вызвалась его до дороги проводить.

— У нас вечером гулянья будут, заехать за тобой? — спросил Егор.

— Меня подружки давно звали, да не хотелось. А вот сегодня с ними пойду. Обратно, так и быть, проводи, — согласилась Василиса и улыбнулась.

Егор чуть не споткнулся, любуясь ямочками на её щеках.

— Точно придёшь, не передумаешь? — спросил Егор, который до конца не мог поверить, что такая красавица его невеста.

— Мы, Дружинины, всегда слово держим, — гордо ответила Василиса.

На этот раз Егор споткнулся, слегка дёрнув за повод недовольно фыркнувшего Сивку.

— Как, говоришь, твоя фамилия? — переспросил он, подумав, что ослышался.

— Дружинины, — ответила Василиса и продолжила: — У нас все мужики носили прозванье Дружина, вроде как род наш от казаков идёт. Как стали по фамилиям величать, батюшка и записал нас Дружиниными.

Попрощались на дороге. Василиса позволила себя в щёку поцеловать, затем долго махала Егору вслед рукой.

Егор ехал домой и думал, что Матрёна тоже слово ему данное сдержала. Вернулась в Пришиб, замуж вышла, деток народила. Выходит, Василиса ей праправнучкой приходится. Дивился, как жизнь причудливо повернула.

Во дворе, не успел он с коня сойти, семья его вопросами закидала: как прошло, да что вышло. Узнав о том, что предстоит сватовство, принялись громко обсуждать, какую сваху пригласить, кого в сваты брать. Маменька с бабушкой больше не причитали, свыклись с мыслью о скорой женитьбе. К обсуждению присоединились соседи. Егор, отведя Сивку на конюшню, тоже там остался. Он главное сделал, теперь пусть сами разбираются.

До гуляний он всю работу по дому переделал, но всё равно немного задержался. На гулянья его всей семьёй собирали. Даже сестрёнки поучаствовали, выдав свои гребешки, чтоб причесался. Выходил он из дома под слышавшиеся издалека звуки гармошки.

Василиса с подружками раньше пришла. Семёновские встали отдельно, лузгая семечки и перешучиваясь с местными парнями. К Василисе, вразвалочку подошёл Степан, сын старосты. Он красивую девицу давно приметил, но она на гулянья раньше не ходила.

— Как тебя звать-величать, красна девица? — спросил он, красуясь.

— Прозванье моё тебе без надобности, — ответила Василиса слегка насмешливо. — Я к жениху пришла, Егору Архипову. Знаешь такого?

Степан поморщился.

— Я-то знаю, — ответил. — А вот тебе ведомо ли, что у нас его мавкиным женихом кличут? Не забоишься русалке дорожку перейти?

— Это пусть мавки да кикиморы боятся, — дерзко ответила Василиса. — Пусть только сунутся к Егору, я им все лохмы повыдеру!

Тут Василиса увидела Егора и пошла-поплыла ему навстречу кроткой лебёдушкой. Степан смотрел вслед и чувствовал непривычную для себя зависть к ничем не примечательному, по его мнению, парню. Он совершенно искренне не понимал, чем он, Степан, хуже. «Просто повезло такую невесту отхватить, — подумал Степан. — Отбить что ли?» Но тут же отбросил эту мысль. Вовремя вспомнил и отцовские плети, и обещание, если Степан что учудит, сосватать ему самую страшную перестарку. Сильно тогда отец из-за Ульяны осерчал. Степан неожиданно подумал, что вот Ульяна бы точно за него и в огонь, и в воду пошла, и в первый раз от души её пожалел.

Глава тридцать первая. У вас товар, у нас купец

Сватовство Егора к Василисе прошло шумно и весело. Сватами взяли Ивана-кузнеца и деда Зуду, свахой — его сноху. Бабушка Егора насчёт деда Зуды сильно сомневалась, приговаривая:

— Вот точно осрамит своими шуточками.

Но это она зря боялась. Дед честь по чести сватовство провёл, как положено: «У вас товар, у нас купец». Шуточки для застолья приберёг и то, после третьей чарочки начал, когда все уж готовы были повеселиться. После празднования в Семёновке, гурьбой отправились в Волково. То, что по пути жениха с невестой потеряли, и не заметил никто.

Егор с Василисой отстали, свернув на тропку к Ворожее. Та, как знала, ждала на крыльце. Щенок несколько раз тявкнул и замотал хвостом, признал Егора.

— Тётушка Ворожея! — воскликнул Егор. — Вот невеста моя — Василиса.

— Славная из вас парочка, — ответила Ворожея и в дом пригласила.

Когда вдоволь чайку попили с калачами — на сватовстве-то от волнения еда в рот не лезла — уходить собрались.

— Пойдём мы, пока родные не хватились, искать не отправились, — сказал Егор.

— Даже погадать не попросите? — спросила Ворожея, хитро улыбаясь.

— Так к чему гадать-то, когда счастье рядом? — спросил Егор.

Ворожея звонко молодо рассмеялась, а когда парочка уходила, трижды перекрестила вслед и прошептала:

— Да хранит вас Бог, детки.

Став женихом и невестой Егор с Василисой часто друг к дружке в гости ходили. Если бы между Семёновкой и Волково дороги не имелось, протоптали бы. А чтобы молодые раньше времени не согрешили, отправляли с ними ребятишек: то сестричек Егоровых, то братьев Василисиных, а то и всех разом, вместе с Филькой, Васяткой и младшими внуками деда Зуды. За петушков на палочке детвора оставляла парочку ненадолго наедине. Ох и сладки были быстрые поцелуи в те короткие минутки.

Дом, Егору подаренный, всем миром обустраивали: крышу перекрыли, забор новый поставили, чтобы после свадебки на Покров намеченной, молодые сразу сюда пошли.

— Домик добротный, хоть и небольшой, — говорил дядька Архип Егорову отцу. — Для двоих-троих пойдёт. А как семья разрастётся, новый поставим, двор-то просторный.

— Это да, — кивал Егоров отец, и, вспомнив об ожидавшемся прибавлении в семействе, добавил: — Вот думаю, мне и к своему дому пристройку делать надобно.

Дядька Архип, заслышав в голосе будущего свата неуверенные нотки, хлопнул по плечу и заверил:

— Надумаешь строиться, поможем! Мы ведь теперь родня, как-никак.

Дядька Архип предстоящей свадьбе чуть ли не больше молодых радовался: дочь-то словно подменили. Не дерзила, не спорила, в меру слушалась. При Егоре и вовсе вела себя как голубица кроткая, выдавал лишь озорной блеск в синих глазах. Но такой была она лишь с женихом да родными.

Девицы, что Егора мавкиным женихом дразнили, разглядели парня. Добрый, хозяйственный, смелый, самого барчонка спас, чем не жених. А то, что жених-то чужой, не всех останавливало. По первости. Но очень скоро девицы узнали, что куда безопасней встать на пути у русалки, чем у Василисы. После того, как Василиса двух-трёх потрепала хорошенько, в сторону Егора и глянуть стали бояться. Жаловаться никто не жаловался, понимали — сами напросились. Егор ничего не замечал, для него одна Василиса светом в окне была.

Как-то в один из дней, Василиса занята оказалась — платье свадебное вместе с соседками шила — Егор решил в своём доме поработать. Направился туда, да не дошёл, ноги, словно сами повернули на сельское кладбище. Решил навестить могилу Фоки-бобыля, чей дом ему перешёл. Больше полгода прошло после его похорон. Вспомнил Егор, что хоронили одинокого мужика за казённый счёт.

С трудом нашёл он заброшенный холмик с покосившимся крестом. Егор снял картуз, помолчал немного, разглядывая просевшую землю на могиле, затем произнёс:

— Раз уж, дядька Фока, я твой дом унаследовал, мне и за могилкой твоей ходить. Оградку закажу и всё такое.

Это обещание Егор в дальний ящик откладывать не стал, по пути к подаренному дому, завернул в сельскую кузницу. Иван-кузнец заказ на оградку принял, когда узнал, для кого, скидку сделал, да пообещал:

— Ты, Егорша, ежели металл ненужный принесёшь: лезвия там обломанные, ещё вполовину скину цену.

— А кольца с бочек рассохшихся подойдут? — спросил Егор, вспомнив о старых бочках в погребе своего дома. Как-то руки до них не дошли.

— Подойдут, — согласился сосед. — Денька через три заказ готов будет.

Хлопнув по рукам, они разошлись: Егор отправился за железными обручами, Иван-кузнец вернулся к подмастерьям. Из кузницы раздались звонкие удары молота по наковальне.

На улице села никого не было, на небо набежали тучки, принялся моросить грибной дождик. Егор успел до дома дойти, не намок. Он открыл крышку погреба, взял свечу в подсвечнике, зажёг и спустился по новой, уже им сделанной, деревянной лестнице. Когда ступил на земляной пол, захлопнулась крышка. Свеча затухла от дуновения воздуха, погрузив погреб во мрак.

— Растудыть твоё коромысло, — ругнулся Егор, оборачиваясь и пытаясь нащупать лестницу.

Краем глаза он успел заметить странное свечение в той стороне, где бочки стояли, и повернулся обратно. Над крайней справа бочкой висел в воздухе призрак бывшего хозяина дома. Он и излучал неяркий белый свет.

К призракам Егор немного привык, но неожиданно промелькнуло воспоминание, как он мальцом вместе с остальными ребятишками дразнил Фоку. «Фока-бобыль, потерял горбыль», — кричали мальчишки и со смехом убегали от безобидного, но странноватого мужика. Странноватым он стал после того, как его на лесопилке тем самым горбылём и завалило, чудом жив остался. После-то, как подрос, Егору стыдно стало за те проделки, но не додумался подойти, прощения попросить.

Хоть призрак злым и не выглядел, Егор с трудом подавил желание выскочить из погреба. Вспомнились слова Ворожеи, что являться будут те усопшие, что земные дела свои завершить не успели.

— Помочь тебе чем, дядька Фока? — спросил он, и хоть храбрился, голос слегка дрогнул.

— Под энтой бочкой копай, — прошелестел призрак, на Егора словно холодом могильным дохнуло. — На оградку, на крышу хватит, ещё на прожитьё останется. Может, когда меня добрым словом помянете.

В подсвечнике сама собой загорелась свеча, Егор её чуть из руки не выронил, а когда от огонька глаза отвёл, призрак уже пропал. Выбравшись из погреба, Егор первым делом отправился в сарай, где прихватил лопату и полено из поленницы. Вернувшись, он немного подумал и достал керосиновую лампу, кто знает, сколько копать придётся по времени. Да и в лампе огонь уж точно не задует. Помимо этого он надёжно подпёр крышку погреба поленом.

Под указанной призраком бочкой земля оказалась рыхлой, копалось легко. Лопата обо что-то звякнула, и вскоре Егор откопал чугунок, завязанный холщёвой тряпкой. По тяжести стало понятно, не только дед соседей клад в чугунке хранил. Вот только тот под конёк на крыше спрятал, а Фока в землю зарыл.

Уже в доме Егор поставил находку на лавку у окна и развязал тряпицу. Чугунок оказался набит медными и серебряными монетами. Егор сказал:

— Спасибо, дядька Фока. Будет тебе и оградка, и надгробье. В церкви сорокоуст за упокой закажу, да на год поминки по тебе справим.

Призрак не появился, но Егор знал, что слова его услышаны. Егор решил, пока они с Василисой в доме не живут, зарыть чугунок туда, где взял, оставив часть на обещанное Фоке.

Василисе он о находке рассказал, но о призраке умолчал, вдруг напугается невеста, в доме жить побоится. Подозревал, конечно, что таким его Василису не пронять, но рисковать не стал. Траты на оградку, надгробье и помин Василиса одобрила, сказав:

— Выходит, мы с тобой наследники, нам и за могилкой ходить, и поминать.

Почти слово в слово Егорову речь на кладбище повторила. Надумали Егор с Василисой до свадьбы о находке не говорить, родным-то они доверяли, а вдруг до чужих ушей дойдёт. Не следует людей в искушение вводить лёгкими деньгами.

За делами да заботами время быстро летело, оглянуться не успели, а до осени неделя всего осталась. Ночи стали прохладнее, дожди зарядили. В один из дождливых дней около ворот родительского дома Егора остановилась знакомая пролётка.

Подручный кучера, постучал, вошёл в ворота и тут же попятился от глухо зарычавшего пса.

— Серый, спокойно, — скомандовал псу Егор, возившийся во дворе.

— Егор Архипов, тебя Пётр Фомич просят-с зайти. Вот, пролётку-с прислали, — выпалил парнишка-подручный, опасливо косясь на большого серого, похожего на волка пса.

— Сейчас, только переоденусь, — ответил Егор.

— В пролётке подожду, — сказал парнишка-подручный и выскочил за ворота.

Пока Егор переодевался, домашние вслух гадали, зачем он бывшему барину запонадобился.

— Может, ещё чем наградит, — сказала бабушка.

— Ох, а ежели вновь порученье какое? — охнула маменька и присела, придерживая руками заметно округлившийся живот.

— Не трещите, сороки, — строго произнёс дед, — вот съездит Егорша, и всё узнаем.

В поместье кучер направил пролётку к центральному входу. Там Егора встретил Прошка и, что-то буркнув в ответ на приветствие, повёл гостя в хозяйский кабинет. До сих пор простить не мог то, как Егор ему отпор дал тогда, в больнице.

Пётр Фомич сидел за столом и писал что-то на листке, обмакивая перо в чернильницу. Егору он обрадовался, навстречу вышел, по плечу похлопал, как дела расспросил, на стул указал, садиться. «Видать, маменька-то права», — подумалось Егору.

Пётр Фомич присел обратно за стол и сказал:

— Ходить вокруг да около не буду, помощь твоя нужна, Егорша. Сослужи-ка ты мне ещё одну службу, не задаром, конечно. Павлуша уезжать собрался. Я уговаривал годик дома посидеть, но сын заскучал так, что даже на учёбу согласен. Ты уж его до Москвы довези, а там кузен мой встретит. Дальше, до столицы, он самолично Павла доставит. Думаю, в оба конца за две недельки управишься. За службу положу пятьдесят рубликов, плюс на дорожные расходы. Ты пока подумай, я посланье кузену допишу. Потом и скажешь, какое твоё решение будет.

Пётр Фомич склонился над листком бумаги, а Егор принялся раздумывать. Деньги, конечно, обещаны немалые, но ведь барчонок словно все неприятности собирает. С другой стороны Егор бывшего барина понимал, ведь в жизни-то Павел часто как дитя неразумное, доверчивое, такого одного отпускать и впрямь страшно. Он растерянно оглядел кабинет и невольно вздрогнул, наткнувшись глазами на портрет покойной графини. Рядом стояла призраком она сама и улыбалась, совершенно точно зная, каким будет решение Егора.

Эпилог

Плыл по Волге пароход, совсем как тот, что Егор впервые видел, когда от курганов в губернский город ехал: с идущим из трубы дымом, большим колесом на боку. Может и вовсе тот самый, в жизни каких чудес только не случается. Вот только на этот раз Егор не издали наблюдал, а стоял на палубе пассажиром.

Павла Петровича он в Москве с рук на руки его двоюродному дядьке передал. Дядька выглядел строгим в своём мундире, видать при чине большом, так что оставил ему барчонка Егор с чистой совестью — у такого не забалуешь, в приключения не ввяжешься.

Возвращаться решил той же дорогой, что и приехали: сначала на перекладных, затем по реке пароходом, а там до Благовестного на извозчике, а от ямской станции до родного Волково экипаж нанять.

Егор задумался и даже немного вздрогнул от звонкого смеха. Повернувшись, он увидел, как его жена кидает чайкам куски хлеба, а те жадно ловят на лету, хлопая крыльями, и сталкиваясь друг с другом. Вот так получилось, уезжал он из Волково вдвоём с Павлом, и возвращался тоже вдвоём, с женой молодой. Нет, не изменил он своей Василисе, ведь женой она и была.

Когда узнала Василиса, что Егору предстоит путь дальний, сразу решила: одного не отпустит. Но действовать решила хитростью, знала, что батька не позволит, а Егор с собой не возьмёт.

До Благовестного Павла с Егором должен был отвезти отец Василисы, потому она доподлинно знала, в каком трактире они остановятся. Накануне вечером, она попрощалась с Егором, поплакала даже, мало ли, а вдруг её план не удастся. Выезжали рано утром, и Егор всем домашним провожать до поместья не разрешил, сказав:

— Долгие проводы, лишние слёзы.

Василиса тоже с утра пораньше верхом выехала, окольной дорогой в Благовестное направилась, чтоб с батькой по пути не встретиться. Братьям велела родителям сказать, что она, мол, в Волково дом их с Егором прибирает вместе со свекровью будущей. А правду уже вечером открыть, тогда поздно будет погоню посылать, да передать батюшке, чтоб коня у трактирщика забрал. Обошлось ей это поручение недёшево, каждому малолетнему вымогателю пришлось по целому рублику выдать, на меньшее не соглашались.

Когда Егор входящую в трактир Василису увидел, борщом подавился. Павел его даже по спине похлопал. Невеста же присела рядом и сообщила, что тоже с ними едет.

— Тебе лучше домой вернуться, — строго сказал Егор.

Василиса носом шмыгнула, глаза краешком платка промокнула и произнесла жалобно:

— Позволь остаться, Егорушка, одной-то ехать боязно.

Не хватило у Егора окаянства сказать: «Что ж сюда-то не боязно добираться было?» Да тут Павел вмешался.

— Давай возьмём, Егорша, всё веселее в пути будет.

Подозревал Егор, что ему и с одним Павлом скучно бы не было, но лишь кивнул, молча, соглашаясь.

— Ой, спасибочки, Егорушка! Спасибочки, Павел Петрович! — воскликнула просиявшая Василиса.

— Вот только с подорожной морока может выйти, — протянул Павел, жуть как не любивший всякую бумажную волокиту. Но тут Егор лишь широко улыбнулся. Был у него в губернском городе знакомый, что помочь мог.

Трое путешественников вышли из наёмного экипажа около здания Окружного суда. Василий Степанович Межагин Егору обрадовался, а узнав, по какой причине понадобился, дал дельный совет.

— Вы, голубки, жених с невестой, — сказал он Егору с Василисой. — Почему бы вам сейчас не обвенчаться? Тогда и в подорожную Егорову жену без проблем я сам впишу. Свадебку и позже справить можно. А то неладно получается: незамужняя девица едет в сопровождении двух мужчин, и не один ей, ни брат, ни отец.

— А возьмутся нас вот эдак, с ходу венчать? — спросил Егор, которому предложение следователя понравилось.

— Возьмутся, — уверенно ответил Василий Степанович и, усмехнувшись, добавил: — Местный батюшка у меня в должниках ходит.

Следователь быстро скинул свои дела на подчинённых и повёл Егора, Василису и Павла в стоящую неподалёку от Окружного суда церковь. Он и Павел свидетелями выступили. С венчанием и впрямь проблем не возникло. Священник, видать, здорово должен следователю был, обряд в лучшем виде провёл.

Василий Степанович проводил молодожёнов и Павла до пристани. Перед тем, как уйти, он пожал руку Павлу, обнял Егора и поцеловал руку засмущавшейся Василисе. Затем сказал со вздохом:

— Вы для меня сегодня как воздуха свежего глоток. Ну, пойду на службу, ловить душегубов и казнокрадов.

Если для следователя появление путешественников стало отдушиной, то для Павла появление Василисы и их венчание с Егором стало своего рода приключением. Так что других приключений он искать не стал. Да и приглядывать за Павлом не в два, а в четыре глаза оказалось куда легче. Дорога тоже лёгкой показалась. А уж обратно и подавно.

Пароход причалил к берегу и Егор с Василисой сошли с него по широкому трапу. Они направились к стоянке извозчиков, но Василиса увидела красивый скверик с фонтаном и бродящими вокруг него голубями. Отсюда открывался великолепный вид на собор: величественный, с белоснежными стенами и золотыми маковками куполов.

— Егорушка, давай птичек покормим, — попросила Василиса и добавила: — У меня семечки остались.

Егор кивнул, торопиться им некуда, он, как, похоже, и Василиса, оттягивал приезд домой. Ведь там, как справедливо подозревали новобрачные, ждал их совсем не тёплый приём.

Присев на край скамейки, Егор с улыбкой наблюдал, как жена кормит важных голубей и прыгающих между ними воробьёв. Василиса почему-то казалась ему больше похожа не на голубок, а на шустрых воробьишек.

Со стороны дороги раздался тихий звон. Егор повернулся туда. Мимо сквера в сторону собора шли несколько монахов. На первом были надеты железные вериги, они-то и звенели. Когда монахи прошли мимо, Егор понял, что одного из них, идущего последним, знает.

— Данила! — позвал он, вставая со скамьи.

Монахи обернулись.

— Идите, братия, я нагоню, — произнёс бывший маровщик Данила. Дождавшись, пока Егор подойдёт, сказал ему: — Здравствуй, Егорша. Я теперь не Данила, отрёкся от имени мирского. Кличут меня ныне отцом Ионой.

После чего неожиданно поклон низкий Егору отвесил.

— Ты чего это? — растерялся Егор.

— Просил я у Господа, чтоб даровал встречу с тобой. Давно хотел в ноги поклониться за то, что уберёг ты меня от греха страшного. От смертоубийства, не дал загубить невинную душу. Да за то, что спас от смерти неминуемой от копыт коня, — ответил отец Иона. — Да прощения попросить за то, что ударил. За хозяина твоего грех, а за тебя — двойной. Ты же со мной и братом хлеб разделил. Простишь ли?

— А чего ж не простить? Прощаю, — сказал Егор. — Как говорится, кто старое помянет, тому и глаз вон. Давно уж всё зажило и у меня, и у Павла. Мы с женой на учёбу его проводили, домой едем.

— С женой, значит, — сказал отец Иона, улыбнувшись, но тут же, став серьёзным, спросил: — Ответь мне, Егорша, конь золотой и правду был, или померещился мне?

Егор посмотрел в глаза отцу Ионе и понял, для него ответ очень важен, потому сказал правду:

— Не померещился. Это дух, в золотой статуй вселившийся. Когда курган тревожат, появляется. Видать, впрямь охраняет покой хана басурманского. После обратно в курган и уходит.

Отец Иона вздохнул с облегчением. Нелегко, видать, далось бывшему маровщику решение в монастырь уйти, а слова Егора стали подтверждением правильности этого поступка.

— Говорят, у каждого клада есть своё время, быть найденным, — произнёс отец Иона и добавил: — Хоть бы коня этого проклятущего век никто не находил!

— Но ведь хорош, аспид золотой! Как хорош! — воскликнул Егор. Перед его глазами как наяву возникла бескрайняя степь и золотой конь, летящий по ней наперегонки с ветром.

Ни Егору, ни маровщику Даниле, ныне отцу Ионе, не дано было знать, что пожелание последнего сбудется.

Золотые кони хана Батыя — легендарный клад, мечта многих поколений искателей сокровищ, — не найдены до сих пор.

Конец

Оглавление

Глава первая. Ульянка

Глава вторая. Ворожея

Глава третья. Что было, что будет

Глава четвёртая. Прощальные слёзы

Глава пятая. Девятый день

Глава шестая. Полнолуние

Глава седьмая. Барчонок

Глава восьмая. Третий покойник

Глава девятая. Сон и явь

Глава десятая. В поместье

Глава одиннадцатая. Трефовая шестёрка

Глава двенадцатая. В путь-дорожку

Глава тринадцатая. Компаньон

Глава четырнадцатая. Холера

Глава пятнадцатая. Степь да степь кругом

Глава шестнадцатая. Находка

Глава семнадцатая. Конь золотой

Глава восемнадцатая. Матрёна

Глава девятнадцатая. Казаки

Глава двадцатая. Зябкое болото

Глава двадцать первая. Голова садовая

Глава двадцать вторая. Губернский город

Глава двадцать третья. Полицейские и потерпевшие

Глава двадцать четвёртая. И снова курганы

Глава двадцать пятая. Следователь

Глава двадцать шестая. В больнице

Глава двадцать седьмая. Монастырь

Глава двадцать восьмая. Бубновая шестёрка

Глава двадцать девятая. Дом родной

Глава тридцатая. Василиса

Глава тридцать первая. У вас товар, у нас купец

Эпилог