Брекен и Ребекка [Уильям Хорвуд] (fb2) читать онлайн

Уильям Хорвуд Брекен и Ребекка

Часть I. Брекен

Глава первая

Аффингтон! Услышав это слово, прозвучавшее столь неожиданно, Брекен воспрял духом. Крот из Аффингтона! В свое время Халвер всей душой надеялся дожить до такой вот встречи, и теперь по воле Камня пути Брекена и Босвелла пересеклись в этом крайне странном месте.

Впрочем, помимо радости Брекен ощутил легкое разочарование: внешность Босвелла отнюдь не соответствовала представлениям Брекена о легендарных кротах из Аффингтона. Перед ним стоял щуплый калека, который даже ходить нормально не мог, а ковылял, передвигаясь неровными бросками и сильно припадая на поврежденную лапу. Среди темно-серого ворса его шубки виднелись белые волоски. К тому же он был очень худ.

Говорил Босвелл торопливо и отрывисто, как будто речь его не поспевала за стремительным течением мысли. Вдобавок он то и дело прерывал Брекена, говоря «да-да», словно угадывая заранее, что тот хочет сказать, и зачастую ему и впрямь это удавалось.

Несмотря на свое тщедушие, он был не робкого десятка. Но порой на лице его возникало испуганное выражение, как, например, во время стычки с тем, другим кротом. Впоследствии Брекен понял, что это своего рода маска, уловка, к которой он прибегал, стремясь показаться предельно жалким, чтобы ни у одного крота не возникло желания отколотить его всерьез. «Возможно, благодаря этому ему и удалось остаться в живых», — подумал Брекен, знавший о кротах-калеках лишь одно: обычно они погибали, не дотянув до первой в их жизни осени, если не могли отстоять собственную территорию.

Пожалуй, больше всего поражало у Босвелла выражение его глаз, маленьких и блестящих, как крылышки жука-короеда. Взгляд его, направленный на Брекена, отличался такой прямотой и проницательностью, что поначалу Брекену становилось как-то не по себе.

— Так, значит, ты из Данктона? — сказал Босвелл, прежде чем Брекен успел вымолвить хоть слово. — Я как раз искал кого-нибудь оттуда.

— Мне хотелось бы побольше узнать о…

— Да-да, — прервал его Босвелл, — но всему свое время. Сейчас болтать некогда. Если хочешь остаться жив, выброси пока все это из головы. Нам необходимо как можно скорее выбраться отсюда.

— Нам необходимо… — только и успел сказать Брекен, который отнюдь не был склонен вот так запросто вступать в союз с другими кротами, будь они даже из самого Аффингтона, как его вновь перебили.

— Совершенно верно. Нам. Можешь попытаться в одиночку, но у тебя ничего не получится.

Босвеллу довольно скоро удалось убедить Брекена, что все они — в том числе и третий крот, топтавшийся неподалеку с сердитым и в то же время испуганным видом, — попали в отчаянное положение.

Место, куда свалился Брекен, представляло собой часть узкой отводной канавы с высокими неприступными стенками, выложенными каким-то неестественно гладким камнем. Внутри канавы стоял нехороший запах. По одну сторону от нее простирались болота, а по другую вздымался вал, гребень которого находился за пределами видимости. Что творится наверху, было недоступно зрению, но звуки и запахи указывали на присутствие каких-то существ, производивших ужасный, похожий на раскаты грома шум, таких огромных, что под ними содрогалась земля; существа эти вдобавок источали ядовитую вонь, от которой в ноздрях все немело.

— Ревущие совы, — сказал Босвелл.

Брекен недоуменно переспросил:

— Совы?

— Я видел их собственными глазами. Две ночи тому назад я спустился с этой насыпи. Там наверху находится плоская дорога, шириной не меньше, чем система кротовых норм, а ревущие совы проносятся прямо над ней. Погоди, наступит ночь, и ты поймешь, о чем я говорю.

К этому времени третий крот, которого Брекен прогнал прочь, тихонько вернулся и теперь стоял чуть поодаль, слушая их. Ему явно хотелось принять участие в разговоре, и, когда Босвелл принялся описывать сов, он закивал головой.

— У них настолько пронзительный взгляд, что ночью его можно заметить даже отсюда. Он похож на огонь, — сказал он и подошел еще ближе.

— На огонь? — переспросил Брекен, впервые в жизни услышавший это слово.

— На лучи яркого солнца, — пояснил крот, — только в отличие от них он убивает на своем пути все живое.

Мало того, затем они рассказали Брекену о том, что канаву, в которую они угодили, постоянно осаждают черные вороны и пустельги, которые слетаются к ней, чтобы покормиться мясом свалившихся в нее зверьков, как мертвых, так и живых. Всего за несколько часов до появления Брекена они расправились с кротом, а после того не раз возвращались и заводили ссоры над трупом зайца, лежавшим в канаве неподалеку от того места, где сейчас стояли они сами.

— Скрыться некуда, выкопать нору нет возможности, и от одной только вони, которую распространяют вокруг ревущие совы, можно умереть! — воскликнул Босвелл.

— И еды тут нет, поэтому… — Третий крот умолк посреди фразы, не желая напоминать Брекену об обстоятельствах, при которых они впервые встретились.

— Как тебя зовут? — спросил Брекен, решив наконец проявить инициативу.

— Я — Маллион из Луговой системы. Она расположена близ Данктонского Холма.

— Мне это отлично известно, — раздраженно бросил Брекен.

— А ему нет, — возразил Маллион, указав на Босвелла.

Они провели еще некоторое время за разговорами — Брекен так устал, что не мог заниматься ничем другим, — стараясь держаться поближе к стенке канавы и прячась над какими-то неизвестно откуда взявшимися ветками. Выяснилось, что Маллион пробрался через топь неделю назад, пока она была скована льдом, в поисках крота, покинувшего луга. Друга, как он сказал. А Босвелл пересек дорогу, по которой проносились ревущие совы, испытав на себе гипнотическое воздействие их взгляда, а позднее, убегая однажды ночью от ворон, поскользнулся и скатился вниз по откосу. Брекену хотелось узнать о нем побольше, откуда он пришел и почему, но момент был явно неподходящий. Из-за недостатка пищи силы кротов оказались подорваны, а Маллиону удалось продержаться целую неделю лишь благодаря крепкому здоровью.

Брекен заметил, что его появление вселило в них некоторую надежду, но не мог понять почему.

— Мы уже все испробовали, — объяснил Босвелл.

— Ты сказал, что одному кроту не выбраться, но, возможно, мы сумеем сделать это вместе. Почему ты так думаешь? — спросил Брекен.

— Видишь ли, у меня большой опыт, ведь таким, как я, в одиночку не выжить. — Он взглянул на свою искалеченную лапу и пожал плечами. — Почти всем кротам невдомек, что два крота лучше, чем один.

— А три крота лучше, чем два, — сказал Маллион.

— Вот именно, — подтвердил Босвелл.

Они посмотрели на Брекена, ожидая от него ответа, и Брекен впервые в жизни понял, что теперь ему придется повести за собой других кротов. Они правы, времени терять нельзя. С каждым часом силы его будут неуклонно убывать, как уже случилось с Маллионом. Лучше взяться за дело сразу.

В это мгновение, словно напоминание о подстерегавших их опасностях, на фоне постоянного шума, который производили ревущие совы, послышалось карканье вороны. Она маячила прежде будто тень в небе и вдруг кинулась вниз, к тому месту, где прятались кроты. Ворона пролетела над канавой, выискивая взглядом что-нибудь съедобное, расставив свои страшные когти. Заслышав ее хриплое карканье, кроты прижались к стене. Затем она вновь взмыла в небо.

— Ну ладно, — сказал Брекен, — попробуем выбраться отсюда. Должен же быть хоть какой-то выход. Мне надо хорошенько осмотреть все вокруг. Оставайтесь здесь и не деритесь. Я скоро вернусь, и мы что-нибудь предпримем.

Он начал продвигаться вдоль стены. Маллион с надеждой смотрел ему вслед, Босвелл же всем своим видом излучал полнейшую уверенность в благополучном исходе дела.

❦

Канава, протянувшаяся в длину примерно на двести кротовьих ярдов, имела гладкие стены, по которым невозможно вскарабкаться наверх, и мокрое скользкое дно, кое-где покрытое песком, занесенным туда некогда потоками воды. Обеими концами канава упиралась в другие, более глубокие, бравшие начало где-то среди болот и уходившие под насыпь. Выбраться куда-либо по этим отводным канавам было невозможно из-за стремительного течения заполнявшей их воды. К счастью, канава, где очутились кроты, пролегала немного выше. Пять дренажных труб, таких же, как та, в которую он свалился, были подведены к ней со стороны болота. Выпускные отверстия располагались на высоте десяти-двенадцати кротовьих футов над дном канавы, спускавшимся под уклон от наивысшей точки посередине к двум боковым отводным канавам. Из этих пяти труб постоянно сочилась вода.

В стене, расположенной со стороны откоса, тоже имелись две трубы. Их выпускные отверстия находились невысоко, и оттуда на Брекена пахнуло ядовитой вонью и смрадом. Заметив на стене под ними черные потеки, он понял, что внутри полно грязи и всякой мерзости.

Ощущение полной незащищенности пугало Брекена: невыносимо сознавать, что невозможно выкопать нору. Брекен все раздумывал над тем, как бы выбраться, но тут за спиной у него послышался крик. К нему подбежал Маллион.

— Вода поднимается, — сказал он. — Она затекает сюда из поперечной канавы и скоро доберется до нас.

Он не преувеличивал. Из-за таяния снегов и льда на болоте уровень воды в боковых канавах повысился, и с каждой минутой она подступала к ним с обеих сторон все ближе и ближе.

— Ну, поскольку летать мы не можем, — проворчал Брекен, — придется попробовать что-нибудь иное.

Осмотрев еще раз другой конец канавы, Брекен заметил, что, с тех пор как он там побывал, воды прибавилось. Мертвый заяц, лежавший прежде в нелепой позе у самой стенки, распространяя вокруг запах смерти, теперь слегка покачивался на небольших волнах. Дно канавы становилось все более мокрым и скользким: приток воды из труб, подведенных со стороны болота, постоянно увеличивался.

— Может, поднимемся по трубам, проложенным сквозь насыпь? — спросил в конце концов Брекен, обращаясь к Маллиону и Босвеллу.

— Я же предлагал, — ответил Босвелл, — но Маллион уверяет, что это невозможно.

— Наклон чересчур крут, там скользко, а вдобавок еще этот невыносимый смрад, — сказал Маллион. — Туда даже не подступиться.

Вода подбиралась все ближе, им пришлось отступить к середине канавы. Стены ее, которые, казалось, становились с каждой минутой все неприступней и выше, угрожающе нависли над ними.

— А что, если выбраться вплавь? — предложил Маллион.

— Я не умею плавать, — сказал Брекен.

— Ты мигом научишься, — ответил Босвелл. — Даже у меня это получается. Вот только течение в боковых канавах слишком бурное.

Над дальним концом канавы появилась большая серо-белая чайка. Разразившись пронзительными криками, она спикировала к трупу зайца, уже наполовину скрывшемуся в воде. Чайка попыталась схватить и унести зайца, но ей это не удалось, и она вновь взмыла в пасмурное небо и растворилась в нем. Внезапно среди песка показался черный жук, который торопливо полз к середине канавы, словно понимая, что вода прибывает. Маллион поймал его и принялся нервно жевать. Все трое продолжали ломать голову над тем, как выбраться из канавы.

Брекен снова подошел к трубам, проложенным сквозь насыпь, заглянул внутрь, а затем попробовал забраться вверх по одной из них. Его задние лапы скрылись из виду, но через несколько секунд он кубарем скатился вниз и рухнул на дно канавы.

— Ну, теперь ты согласен со мной? — спросил Маллион. В его голосе прозвучало отчаяние.

— Нет, — ответил Брекен. — Если хорошенько постараться, зацепиться можно. Я нащупал выступ внутри трубы, она не совсем гладкая в отличие от той, в которую я свалился. — Он предпринял еще одну попытку, причем Маллион слегка подталкивал его снизу. На этот раз Брекен полностью скрылся в трубе и исчез из виду.

— Что он там делает? — спросил Маллион, с тревогой глядя на поднимающуюся все выше и выше воду.

— Ищет выход, надо полагать, — невозмутимо ответил Босвелл и, сжалившись над Маллионом, добавил: — Знаешь, не так уж все и страшно. В крайнем случае придется плыть, хотя шансов на успех маловато. Но в ближайшие пять минут мы никак не утонем.

Из трубы донесся крик, и измазанный в грязи Брекен на мгновение завис на краю, заскреб задними лапами по гладкой стенке в поисках опоры, а затем шлепнулся на дно канавы.

— В принципе это возможно, — сказал он, тяжело дыша. — Похоже, эта труба никуда нас не выведет, во всяком случае, сквозняка в ней нет. Но по крайней мере мы не утонем. Не исключено, что нам попадется по дороге что-нибудь съедобное, хотя и не представляю, какое живое существо способно выносить вонь, распространяемую ревущими совами.

Они уже стояли по брюхо в воде. Казалось, стремительное течение вот-вот собьет их с ног. Брекен торопливо обрисовал свой план. Труба состояла из секций, каждая из которых, увы, превосходила по длине тело крота. Однако в местах соединений имелись щели, в которые все же можно просунуть когти и удержаться.

— Сложней всего, — сказал Брекен, — добраться от одной щели до другой — на этом я и споткнулся в первый раз.

— Мы возьмем его с собой? — внезапно спросил Маллион, глянув на Босвелла.

— Да, — холодно бросил Брекен с категоричностью, исключавшей возможность дебатов.

Согласно его плану Маллион должен был залезть в трубу первым, поскольку он крупней остальных, и уцепиться за выступ, до которого удалось добраться Брекену. За ним последует Босвелл, он взберется вверх по Маллиону, чтобы затем опереться на выступ. Подобная идея вызвала раздражение у Маллиона и позабавила Босвелла, которого в отличие от остальных явно не пугала стоящая перед ними задача. Потом Маллион вскарабкается на следующий уступ, а Брекен присоединится к Босвеллу, который сможет тогда перелезть по нему к Маллиону.

— Такова идея. Попробуем ее осуществить, — торопливо проговорил Брекен, видя, что вода скоро накроет Босвелла с головой. — И учтите: одно неверное движение, и все мы свалимся вниз.

Покрытая грязью и слизью труба оказалась гораздо более скользкой, чем ожидал Маллион. Ему удалось забраться внутрь лишь после нескольких попыток, да и то только с помощью Брекена. Вода продолжала подниматься, и Босвелл изо всех сил цеплялся за Брекена.

— Ну, давай! — крикнул Брекен и еще раз подтолкнул Маллиона, чтобы тот смог подтянуться, нащупать в кромешной тьме первый выступ и уцепиться за него. Ему это удалось, но задние его лапы соскользнули, и на какое-то время Маллион повис, держась за выступ одной лапой и тяжело дыша. Затем он просунул в щель вторую лапу и закрепился на выступе. Щель между секциями трубы была довольно широкой, что позволило ему занять достаточно надежное положение, отыскав опору для задних лап, и немного передохнуть, равномерно распределив вес тела. По дну трубы тонкой струйкой текла грязная вода, попадавшая ему на рыльце. В трубе стояла такая вонь, что голова у него слегка кружилась, а к горлу подступала тошнота. Но Маллион упорно держался: ему не хотелось, чтобы крот из Данктона решил, будто луговые кроты слабаки. Достаточно и того, что он проявил некоторую нерешительность раньше. Маллион почувствовал, как Босвелл осторожно подергал его за заднюю лапу, а затем принялся карабкаться по нему вверх, прерывисто и тяжело дыша.

— Мы успели вовремя, — сказал Босвелл, закрепившись на первом уступе. — Течение стало до того сильным, что Брекен чуть ли не зашвырнул меня в трубу.

Снизу донесся шум — это начал подниматься Брекен, — затем послышался его голос: «Двигай дальше, Маллион, освободи для меня место».

И Маллион пополз дальше, дюйм за дюймом вверх, сознавая, что в любой момент может сделать неудачное движение и рухнуть вниз. Затем Босвелл одолел второй отрезок пути и даже успел заметить вслух:

— Неприятно было бы жить в таком месте!

В трубе было влажно, холодно и темно. Снизу до них донесся голос Брекена, приговаривавшего:

— Значит, так, если я поставлю эту лапу сюда, а эту туда, мне удастся зацепиться понадежней, и тогда…

Такая привычка появилась у него в те долгие месяцы, которые он провел в одиночестве, живя в Древней Системе, и в трудную минуту он всякий раз вспоминал о ней.

Чем дальше они продвигались, тем круче становился подъем. Они беспокоились все сильней, понимая, чем грозит падение с такой высоты: оглушенный ударом крот скорей всего захлебнется в водах, бурлящих возле основания трубы.

В некоторых местах щели между секциями были шире прочих, что позволяло им время от времени отдохнуть, ведь подъем на отрезках, где им приходилось висеть, цепляясь за поверхность лишь одними когтями, отнимал очень много сил.

Когда они добрались до пятнадцатой секции трубы, Маллион внезапно соскользнул вниз и упал на Босвелла, который не успел даже пискнуть и свалился на Брекена. На мгновенье Брекену показалось, что он не выдержит. Он отчаянно цеплялся за стены вонючего склизкого туннеля, понимая, что от этого зависит его жизнь. Но вот Маллиону удалось снова кое-как закрепиться. Босвелл заскреб задними лапами по морде Брекена и тоже занял устойчивое положение.

— Ну, спасибо, — язвительно бросил Брекен.

— Извини, — виновато отозвался Маллион. Впрочем, он на редкость успешно справлялся до сих пор со своей задачей, если учесть, как долго ему пришлось голодать.

Дальше подъем стал менее крутым, и всем им удалось отдохнуть. Однако по трубе текла очень холодная вода, и Босвелла начала бить непроизвольная дрожь.

— Так-так! — сказал Брекен, пытаясь поддержать боевой дух в команде. — Интересно, куда мы в конце концов попадем.

Откуда-то издалека сквозь темноту до них доносился рев и плеск воды. Судя по всему, канаву, в которой они недавно находились, затопило, как и прочие. На фоне отдаленного гула потока время от времени где-то поближе слышался глухой звук падающих капель, отдававшийся в трубе звонким эхом.

— Навряд ли этот туннель куда-нибудь нас выведет, но попытаться не мешает, — сказал Брекен.

Они достаточно легко одолели еще несколько отрезков трубы, но Брекен из осторожности старался держаться подальше, наблюдая за их продвижением: он понимал, как сильно они истощены. Вскоре послышался отчаянный крик Маллиона:

— Дальше мне не пройти, там почти вертикальный подъем.

И действительно труба уходила резко вверх и зацепиться в ней было не за что.

— Нам придется прокопать отсюда ход, только и всего, — сказал Босвелл, ощупывая здоровой лапой землю, смешанную с песком, в щели между секциями трубы, у которой они остановились.

Но копать пришлось одному Брекену, и у него ушло на это очень много времени, не только потому, что в крайне плотной почве местами попадались камни, которые приходилось огибать, но и потому, что он очень устал. Пожалуй, ему еще ни разу не довелось толком отдохнуть за четыре дня, прошедшие с тех пор, как он покинул Древнюю Систему в Данктоне. Но он старался вообще не думать об этом, понимая, что едва ли сможет когда-нибудь вернуться в Данктон, даже если захочет.

Брекен провел в трудах два часа, и вот наконец ему удалось добраться до поверхности земли. Он с опаской выглянул наружу. Босвелл предупредил его о том, что склоны насыпи довольно круты, да и о ревущих совах забывать не следовало.

Наступила ночь, и первое, что Брекен увидел — и тут же подался назад в туннель, — был горящий взгляд ревущей совы, пронзивший тьму и упавший на него. До Брекена донесся грохот, который сопутствовал ее полету. Шум нарастал, становясь все более и более оглушительным, а распространяемая совами вонь оказалась куда более едкой, чем смрад в трубе. У Брекена заслезились глаза. А снизу доносилось клокотание бурлящей воды.

Он вернулся обратно по туннелю к Босвеллу и Маллиону.

— Ну, теперь мы можем выбраться наружу, но там очень опасно. Давайте решим заранее, как станем действовать, — сказал он.

— Единственное, что можно сделать, — это двигаться как можно быстрее — сказал Босвелл. — Судя по тому, что я видел, нам придется пересечь дорогу ревущих сов, а затем двинуться по ее краю на запад. Опасность будет угрожать нам со всех сторон, помимо ревущих сов в любой момент на нас могут наброситься вороны или другие хищники.

— Посреди ночи и в таком-то месте? — усомнился Маллион.

— Опасность постоянно витает в воздухе, — ответил Босвелл. — Если нам повезет, мы сможем спуститься с насыпи тем путем, по которому я пришел сюда, а там, где мы окажемся, будет предостаточно еды. Но только ни в коем случае не смотрите прямо в глаза ревущей сове, иначе она тут же загипнотизирует вас взглядом.

Подъем по прокопанному Брекеном туннелю прошел благополучно: он был узким, и они могли передвигаться, упираясь лапами в стенки. Но стоило им выбраться на мокрую насыпь, как начался сущий кошмар. Проносившиеся мимо совы производили умопомрачительный шум, а облака жуткой вони, которую они оставляли за собой, были насыщены ядами. У кротов кружилась голова, когда они с большим трудом кое-как карабкались вверх по склону, то и дело рискуя соскользнуть в канаву. В какой-то момент Брекен, привыкший к свежему воздуху, которым славились окрестности Данктонского Холма, начал терять сознание, и, если бы Босвелл с риском для собственной жизни не поддержал его, упершись лапой ему в спину, Брекен наверняка свалился бы в бурливший внизу поток.

Вот так, медленно, постоянно подвергаясь опасности, они взбирались по склону насыпи, со страхом думая о том, что откроется их взглядам на вершине. Реальность превзошла самые мрачные предчувствия Брекена и Маллиона. Грохот, вонь, горящие глаза сов! Кроты замерли, припав к земле, стараясь не смотреть на дорогу, чтобы совы не смогли загипнотизировать их взглядом, но что толку-то: по мокрой, покрытой грязью траве, росшей на верху насыпи, то и дело пробегали пятна света, излучаемого глазами сов, а земля содрогалась всякий раз, когда они пролетали мимо.

— Что бы вы ни делали, что бы ни случилось, не смотрите в глаза ревущим совам, — еще раз предупредил их Босвелл. — Иначе вы застынете на месте, и они раздавят вас своими мощными когтями.

Совы то и дело пролетали мимо; скользившие над ближней полосой дороги двигались в одном направлении, а мчавшиеся над дальней — летели им навстречу. Затем наступило затишье, и кроты попытались было осмотреться, но мглистая тьма скрывала все вокруг. Из-за непрестанной тряски и от ядовитых испарений чутье их притупилось, и на него нельзя было положиться. Брекен почувствовал, как его охватила полнейшая апатия. У него начисто пропало желание двигаться. Ему захотелось свернуться клубочком и заснуть. Ему хотелось… но тут Босвелл растолкал его.

— Ну же, не стой на месте. Им дано многое, они способны повергнуть тебя в оцепенение и в сон, даже не прикасаясь к тебе. Очнись!

Вот так, совершенно неожиданно, роль командира перешла к Босвеллу, сумевшему совладать со смятением, охватившим кротов в этом ужасном месте.

— Слушайте! — решительно объявил Босвелл. — Сначала мы добежим до полосы, разделяющей дорогу надвое…

— А вдруг они заметят нас? — сказал Маллион, искоса поглядывая на вновь заскользившие по земле отблески совиных взглядов.

— Этого не должно случиться, такого допускать нельзя. Я начну пересекать дорогу первым, а вы следуйте за мной, но только не смотрите в их сторону, даже если вам покажется, что они совсем близко.

Босвелл подождал, пока не наступило очередное затишье, и ринулся к широкой твердой полосе дороги, от которой пахло смертью. Отсветы совиного взгляда озарили небо вдалеке, скользнули по оставшимся позади болотам, упали на дорогу, и на нее легли три кротовьих тени.

— Бежим! — крикнул Босвелл и заковылял поперек дороги, стараясь двигаться как можно быстрей.

Как далеко еще бежать, как велика опасность…

— Скорей!

Перед ними раскинулась черная поверхность дороги, жесткая и гладкая, а ревущая сова неуклонно приближалась. От ее рева сотрясался воздух, яркий свет ее страшных глаз упал на фигурки кротов.

Они мчались изо всех сил, а сова все приближалась, скользя в стремительном полете и становясь все огромней, а край полосы посреди дороги, который они могли теперь разглядеть, как будто отступал все дальше и дальше. Казалось, на каждый шаг уходило бесконечно долгое время, и с каждой секундой сова оказывалась все ближе к ним, все ярче горели ее глаза, все чудовищней становилась громада ее тела. Брекен и Маллион уже почти достигли заветного края полосы, а Босвелл слегка приотстал.

— Скорей! — послышался голос Брекена, пытавшегося перекричать ревущую сову, подгоняя Босвелла на пути к спасительному островку посередине дороги.

И Босвелл уже почти добрался до него, лапы его уже касались чахлых ростков, каким-то чудом пробившихся там сквозь почву, но тут ревущая сова нависла над ним на мгновенье и тут же промчалась мимоза Босвелла отшвырнуло на несколько кротовьих футов в сторону мощным ветром, поднятым ее крыльями.

Наступила тишина. Брекен и Маллион замерли в ужасе, а Босвелл как ни в чем не бывало поднялся, отряхнулся и подбежал к ним.

— Бегун из меня никудышный, — сказал он.

Брекен изумленно покачал головой: этот Босвелл не так прост, как кажется, — едва избежал гибели, а уже шутит.

Центральная полоса на дороге при всей ее относительной безопасности могла бы свести с ума любого — совы то и дело пролетали мимо в обоих направлениях, и окружавший кротов мир превращался в преисподнюю.

И снова Босвелл кинулся вперед, в темноту, когда вокруг ненадолго затих шум, зовя остальных за собой. Брекен и Маллион последовали за ним.

Ни один из них так до конца и не понял, что же случилось затем. Где-то посреди пути Маллион по оплошности повернул голову, встретился взглядом с приближавшейся совой и остолбенел от ужаса, а затем развернулся и встал к ней лицом. Брекен с Босвеллом бежали не оглядываясь и увидели, что происходит, лишь когда пересекли дорогу. Маллион стоял неподвижно, глядя в глаза летящей к нему сове и покорно ожидая смерти. Брекен только ахнул, но Босвелл тут же кинулся на подмогу. Он снова выбежал на дорогу, доковылял до Маллиона и встал между ним и ревущей совой. Он что-то прокричал — Брекен не расслышал его слов, — затем ударил Маллиона, и тот замотал головой, словно пробуждаясь ото сна, а затем повернулся и бросился бежать к краю дороги.

После этого произошли такие страшные события, что они навсегда запечатлелись в памяти Брекена.

Освещенный лучами, струившимися из глаз совы, Босвелл приготовился последовать за Маллионом, но тут в небе возникла призрачная белесоватая тень неясыти. Расставив когти, она метнулась вниз, прямо к Босвеллу, и яркий свет упал на ее взъерошенные перья. Ревущая сова мчалась к ним со страшным грохотом. Неясыть на мгновение зависла над Босвеллом, раскинув в воздухе испещренные полосами тени и света крылья, а затем спикировала вниз. Громкий писк, трепет крыльев — и она вновь взмыла над дорогой, держа в когтях безвольно поникшего Босвелла. Но в это время по дальней полосе дороги пронеслась очередная ревущая сова, и поднятым ее крыльями ветром неясыть отшвырнуло обратно к земле, и она оказалась прямо на пути той ревущей совы, которой удалось парализовать взглядом Маллиона. Громкий шум, глухой удар, писк, в стороны разлетелись перья, и сова умчалась прочь, унося с собой и неясыть, и Босвелла. Тишина. Пустота. Брекен посмотрел на дорогу, на Маллиона — тот ответил ему полным отчаяния взглядом — и снова уставился на дорогу.

— Они пожирают даже себе подобных, — прошептал Маллион.

— Но… — пробормотал потрясенный случившимся Брекен.

Мимо пролетела еще одна ревущая сова. И снова тишина. Босвелл исчез.

Они спрятались среди травы, росшей на краю дороги.

— Надо убираться отсюда, — произнес наконец Маллион. — В какую сторону, он говорил, надо идти?

— На запад, — ответил раздавшийся у них за спиной голос. Это был Босвелл, весь измазанный в крови! — Или вы решили оставить меня тут?

Брекен кинулся к нему, боясь, что ослабевший от ран Босвелл вот-вот рухнет.

— Это кровь неясыти, а не моя, — сказал Босвелл. — Она погибла, когда ревущая сова набросилась на нее, а я уцелел. Сова пролетела и надо мной, но по милости Камня мне удалось избежать ее когтей. Ну что, идем? — Он говорил вполне спокойно, правда, голос у него все же чуть дрожал.

Они пошли следом за Босвеллом, используя траву как прикрытие. Шок, вызванный недавними событиями, был слишком велик, и теперь близость проносящихся мимо ревущих сов уже не казалась им такой пугающей. Когда желтый свет заливал край дороги, они прятались, а затем снова пускались в путь. Вскоре настала глубокая ночь, и совы стали появляться гораздо реже.

И вот наконец траву сменила полоса гравия, затем кроты долго шли вдоль какой-то стены, а когда стена кончилась, они с радостью обнаружили склон насыпи, причем гораздо менее крутой и мокрый, чем противоположный. Кроты спускались вниз, с наслаждением погружаясь в темноту. Завывание ревущих сов все отдалялось, и Брекен впервые в жизни по-настоящему оценил покой и тишину Данктонского Леса.

Босвелл не дал им остановиться сразу и повел их за собой по краю поля, чтобы поскорей уйти подальше от дороги с ревущими совами. Через некоторое время они оказались среди привычных шорохов, запахов, источаемых землей, и тишины, которую лишь изредка нарушали отголоски оставшегося далеко позади шума. Устало загребая лапами, они выкопали себе по норке-времянке, проглотили по паре червячков, а затем улеглись. Закрыв глаза, каждый из них мгновенно погрузился в сон, убаюканный ощущением желанной безопасности.

Глава вторая

Несколько недель кроты пробыли возле поля, к которому вывел их Босвелл. Все они сильно устали, им требовался отдых и нормальное питание, чтобы восстановить подорванные силы; вдобавок февраль еще только-только начался, а вместе с ним и самая тяжелая часть зимы. Оттепель миновала, опять выпал снег, его сменил дождь со снегом, и чередой друг за другом потянулись унылые холодные дни. Ночи казались бесконечно долгими, а хмурые пасмурные дни — слишком короткими.

Маллион, как всякий луговой крот, привык к открытым пространствам, а потому не стал покидать поля. За время, пока стояла оттепель, ему удалось создать несложную и в то же время обширную систему, достаточно глубокую, чтобы служить надежным убежищем от морозов. Когда опять похолодало, его туннели заполнились червяками и личинками жуков. Выпавший вскоре снег надежно прикрыл временное жилище Маллиона.

Брекен обследовал края поля и нашел за изгородью место, находившееся дальше всего от дороги, где росли кусты и небольшие деревца. Там он и соорудил довольно сложную систему, чем-то напоминавшую Данктонскую, со множеством соединявшихся друг с другом туннелей, с потайными выходами, скрытыми среди высокой травы или опавших листьев.

Босвелл же, отклонив предложение Брекена помочь ему, принялся упорно трудиться над созданием собственного дома, использовав для начала заброшенную кроличью нору. Брекена удивило, что проложенные Босвеллом туннели оказались такими просторными. Лишь через несколько дней он понял, почему система Босвелла показалась ему знакомой, ведь она изрядно походила на отдельные части Древней Системы.

Впрочем, никаких напоминаний для того, чтобы давнишний интерес к Аффингтону вспыхнул в Брекене с новой силой, не требовалось. Он с трудом дождался дня, когда Босвелл слегка оправился после тяжелых испытаний, и буквально засыпал его вопросами. А у Босвелла ничуть не меньший интерес вызывал Данктон. Но задавать вопросы — одно дело, а отвечать на них — совсем другое. Надо отметить, что Брекен отнюдь не был склонен вдаваться в детали. Поэтому он лишь вкратце описал географические особенности системы, обрисовал ее характер и объяснил, откуда он родом, но уклонился от ответа на вопросы о Древней Системе и ни разу не упомянул о Ребекке.

Столь скудные сведения, конечно же, не удовлетворили Босвелла, который после стольких лет ожидания наконец встретил крота, имевшего вполне ясное представление о Данктоне, и лишь какое-то болезненное нежелание Брекена рассказывать обо всем в подробностях слегка охладило его пыл. Он догадался о его причинах и, проявив редкостный такт и деликатность, — чего, кстати, Брекен вовсе не заметил — со временем оставил попытки получить информацию, которая, как подсказывало ему чутье, была необходима, чтобы продолжить поход в Данктон.

Собственно говоря, Босвелл сам никогда не ожидал, что сможет проявить подобную мягкость и сдержанность по отношению к Брекену, ведь он прекрасно сознавал, что основным его недостатком является отсутствие терпения. Босвеллу не раз случалось навлекать на себя неприятности, вызывая раздражение у других кротов, встретившихся ему после того, как он покинул Аффингтон, и все из-за привычки чересчур откровенно выражать свои мысли и забегать вперед в разговоре, прерывая собеседника.

Причиной тому был его острый, живой ум. Босвелл испытывал истинную муку, сидя и слушая долгие рассуждения кого-нибудь из кротов, которые должны были привести к тому, что было ясно уже с момента, когда он только-только раскрыл рот.

Но во время бесед с Брекеном Босвелл не испытывал подобных мучений, и не потому, что Брекен мыслил стройно, логично и никогда не отклонялся от темы (это случалось с ним довольно часто), а потому, что, в силу особых свойств, присущих Брекену, в душе Босвелла пробуждались доселе неведомые ему чувства. Брекен, сам того не ведая, распахнул перед Босвеллом окно в мир, полный радостей и страданий, о существовании которого тот прежде и не подозревал.

Книги, которые он прочел, письмена, которые он выучился чертить и толковать, две собственные работы, над которыми он трудился, — все это казалось ему абсолютно несущественным по сравнению с непривычным упоительным ощущением, охватывавшим его при разговорах с Брекеном, когда он словно оказывался на пороге неизведанного.

Босвелл заметил, что Брекен не догадывается о воздействии, которое он оказывает на собеседника, и, возможно, воспринимает как нечто само собой разумеющееся восторги и горести, полноту которых ему порой удавалось так блестяще передать. Он не отдавал себе отчета в том, как сверкали его глаза, будто стремясь различить сквозь полумрак, царивший в норе, где они сидели, кротов, о которых он упоминал, и места, которые он описывал с такой неохотой, — все, что он покинул совсем недавно.

Так, например, однажды Брекен заговорил о кроте по имени Халвер, и голос его дрогнул, словно он так и не сумел смириться с тем, что Халвер давно умер и вроде бы даже не своей смертью. Но когда Босвелл попросил рассказать о нем побольше, Брекен уклонился, буркнув:

— Да был такой старый крот, мой знакомый, который слишком много болтал! — Но взгляд его яснее всяких слов поведал о том, как много значил для него Халвер.

В конце концов Брекен упомянул и о некоей Ребекке, сказав при этом следующее:

— Мы повстречались с ней во время ливня возле Камня на вершине холма. Она пребывала в такой же растерянности, как и я, только у нее это выражалось иначе. Она тронула меня. — Брекен опустил голову и последние слова произнес почти шепотом.

Босвеллу на мгновение почудилось, будто он бредет с Брекеном по тихим заброшенным лесам, которые могут исчезнуть при малейшем движении воздуха. Впрочем, так оно и случилось. Стоило ему спросить о Ребекке, как Брекен рассмеялся и заявил, что она «просто одна из данктонских самок и, надо заметить, прехорошенькая».

Больше всего Босвеллу хотелось разузнать что-нибудь о Древней Системе, но и тут произошло примерно то же самое. Брекен старательно обходил эту тему стороной, но когда ему все же случалось ненароком упомянуть о ней, Босвеллу удавалось уловить ощущение страха, чередовавшееся с ощущением покоя, — все это походило на стихию, столь же непостоянную, как весенний денек.

Познакомившись с Брекеном, Босвелл, умевший быстро находить нужные слова, привыкший за время жизни в Аффингтоне к словесным баталиям ученых кротов, впервые понял, что главное — не слова, которые выбирает собеседник, и даже не их значение, а поток скрытых за ними чувств, способных полностью изменить смысл сообщения. Чем больше Босвелл разговаривал с Брекеном, тем сильней убеждался в том, что сам Камень свел их друг с другом и куда бы ни отправился этот странный крот, он последует за ним. Босвеллу показалось, что в глубине души Брекена скрыта тайна, о чем он сам и не подозревает, и ее раскрытие сулит боль и радость, которые им обоим суждено испытать.

Вот так на смену нетерпению, поначалу терзавшему Босвелла, столкнувшегося с нежеланием Брекена рассказывать о Данктоне, пришло бесхитростное смирение и способность молчать не раздражаясь, и тогда Босвелл научился по-настоящему слушать собеседника, и не только Брекена, но и других кротов.

Постепенно в Босвелле произошла еще одна перемена. За время, минувшее с тех пор, как он покинул в прошлом сентябре Аффингтон и отправился в Данктон, то есть за несколько кротовьих лет, у него почти полностью пропало желание рассказывать кому-либо о Священных Норах. Но когда Брекен с живой заинтересованностью начал задавать вопросы, Босвелл обнаружил, что ему приятно отвечать на них. От былой неохоты не осталось и следа.

— Как они выглядят? — допытывался Брекен. — А кроты-летописцы до сих пор в них живут?

— Священные Норы расположены в верхней части мелового холма высотой несколько тысяч футов с крутым северным и отлогим южным склонами. Туннели там высокие и просторные, подобных им я больше нигде не видел. И в них царит глубочайший покой.

— Но что же такое Священные Норы?

— Это норы, расположенные в центре Аффингтонской системы, и лишь кроты, принесшие обет послушания, имеют право в них жить. На любые распри наложен запрет. Некоторые из тамошних кротов перестали разговаривать и проводят время в безмолвном созерцании. А остальные стараются говорить, лишь когда это необходимо и только правду.

— Они и есть Белые Кроты? — спросил Брекен, у которого вызывало восхищение все, о чем рассказывал Босвелл.

— О нет, среди них нет Белых Кротов. Впрочем, когда-то они обитали там, и первым из них был Линден, младший сын Бэллагана и Вервейн…

— Да, это предание известно и в нашей системе, но у меня о нем довольно туманное представление, потому что оно связано с Долгой Ночью, а мне… ну в общем… мне не случалось оказаться Долгой Ночью в местах, где рассказывают подобные истории.

Босвелл подолгу рассказывал Брекену об Аффингтоне, о хранящемся там знании, открывая при этом нечто новое для себя, поскольку теперь в его отношении к Аффингтону впервые появилась объективность. Он понял, как сильно тоскует по Священным Норам, по библиотекам и по некоторым из кротов, например по Скиту, к которому успел сильно привязаться. В то же время он осознал, как плохо представлял себе раньше мир за пределами Аффингтона, и подумал, что многие из кротов-летописцев, несмотря на всю свою ученость, поклоняются Камню скорей по незнанию, а вовсе не в силу глубокой мудрости. Возможно, Аффингтон переживает период упадка, как и многие из систем, которые он повидал за время странствий.

— А почему ты ушел оттуда? — спросил его Брекен, и Босвелл постарался как можно ярче описать возникшее у него стремление отправиться в путь, но не стал упоминать о том, что какая-то неодолимая сила заставила его пуститься на поиски не чего-нибудь, а именно Данктона.

Он даже повторил строки из текста, обнаруженного им в глубинах библиотек и послужившего косвенной причиной тому, что он отказался от данных им обетов и отправился в Данктон.

Семь Заветных Камней и Книг седьмерица.

Шесть явилось — Седьмая должна появиться.

Первый Камень — Земля для живых,

Камень второй — Страданья кротовьи,

Третий — Бранный, явленный кровью,

Камень Мрака — Четвертый, в смерти берет он начало,

Пятый — Камень-Целитель, касаньем рожденный,

Свет чистой любви — Камень Шестой.

Мы же взыскуем

Седьмого, последнего Камня,

Что замкнет их кольцо,

И Седьмой

Утраченной некогда Книги

Благословений.

Не успел Босвелл перейти ко второй части, как Брекен прервал его.

— Что все это значит? — спросил он.

— Ну, это же очевидно, тут говорится…

— Нет, я не понял, что такое Заветный Камень.

Босвеллу и в голову не пришло, что кто-то может не знать таких простых вещей.

— Всего Заветных Камней шесть — точнее, семь, как явствует из текста, — но известные нам хранятся где-то среди Священных Нор, куда могут проникнуть лишь сам Святой Крот и посвященные. Согласно легенде, в этих камнях заключена квинтэссенция семи Священных Книг, каждой Книге соответствует определенный Камень. Разумеется, сам я ни разу их не видел, но в Аффингтоне говорят, что эти Камни излучают свет, как луна или солнце, но свет каждого имеет свой цвет, поскольку они сопряжены с различными Книгами. Они…

— А какого они размера? — прервал его Брекен. Он задал этот вопрос чуть ли не шепотом, испытывая удивительное ощущение: ему показалось, будто над ним пронесся ураган или могучий водяной поток, заставив его приникнуть к земле.

— Вот этого я не знаю, ведь посвященные ничего нам о них не рассказывают, и нам запрещено обращаться к ним с вопросами на эту тему. Но, видишь ли, летописцам порой хочется поболтать, как и всем прочим.

— А каково их предназначение?

— Весьма разумный вопрос, его задает каждый крот, впервые оказавшись в Аффингтоне. Наиболее полный ответ содержится в Книге Света, вот только я не смогу точно его процитировать. В принципе объяснение сводится вот к чему: с каждой Книгой сопряжен определенный Камень, и так устроено затем, чтобы всякий, кто возьмется читать Книгу, помнил: истина заключена не в начертанных в ней словах, а в сердце того, кто их писал, и в сердце читающего, подобно тому, как свет заключен внутри Камня, а не разлит по его поверхности.

Брекен молчал. Он вспомнил о камне, который они с Ребеккой нашли в Древней Системе, ощутив прилив восторга, смешанного со страхом. Может, это был Заветный Камень? Седьмой Заветный Камень? Внезапно ему захотелось прикоснуться к Ребекке, совсем как тогда, захотелось ощутить тепло ее объятий. Он обратился про себя к Камню и попросил оградить ее от всяческих бед и вдруг почувствовал жжение и боль в лапе, которой однажды прикоснулся к Камню. Он посмотрел на нее, но ничего не увидел.

— Наверное, я не слишком удачновсе объяснил, — сказал Босвелл, решив, что молчание Брекена объясняется тем, что он ничего не понял.

— Нет, — сказал Брекен. — Просто я думал… я хотел бы знать, что это за «Седьмой Камень», который упоминается последним в тех стихах.

— Это Седьмой Заветный Камень, у него нет названия. А вот как называется последняя, Седьмая Книга — о, многие кроты из Аффингтона хотели бы найти ответ на этот вопрос. Но никто этого не знает, оно нигде не указано. — Босвелл задумался и приумолк, а затем сказал: — Разумеется, существует масса предположений, и многие считают, что это Книга Любви, но, по-моему, это маловероятно. Во-первых, всякому, кто читал Книгу Света, известно, что она посвящена любви, об этом свидетельствует содержание Священной Книги, да и к тому же любовь не из тех понятий, которые можно запросто определить, не так ли? Я хочу сказать, это слово неоднозначно в отличие от таких, как «земля» или «сражение», ты понимаешь, что я имею в виду? Нет, могу поручиться — это не Книга Любви. Согласно другому предположению, бытующему в Аффингтоне, это просто Книга Камня, и оно кажется мне разумным во многих отношениях.

Брекен принялся тереть лапу, в которой все еще ощущалось жжение. Ему захотелось начертить на полу норы рисунок, который он видел на Камне, но интуиция подсказала ему, что события той незабываемой ночи следует хранить в тайне. По непонятным ему причинам им с Ребеккой довелось узреть чудо, и, заговорив об этом чуде, он нарушил бы волю Камня.

Он посмотрел на Босвелла, и — подобно тому, как Босвелл несколько раньше, — осознал, что судьба его неким образом связана с судьбой этого странного крота Босвелла, которого он призван охранять и оберегать. Теперь ему стало ясно, почему Камень спас от неминуемой гибели этого калеку, и он почувствовал, что отныне именно ему, Брекену, придется заботиться о том, чтобы с Босвеллом не случилось ничего дурного.

❦

Февраль миновал, наступил март, долгие недели тягостного морозного мрака остались позади. Задули холодные непостоянные ветры, пошли дожди, а порой в небе стало ненадолго появляться бледное солнце. Маллион начал проявлять признаки нетерпения.

С тех пор как они добрались до поля, он в основном держался сам по себе, не из враждебности, а потому что в зимние месяцы луговые кроты, обитающие там, где нет ни деревьев, ни подлеска, стараются забиться поглубже под землю. Но как только погода улучшилась, он принялся прокладывать ходы поближе к поверхности земли.

Иногда он заходил поболтать к Брекену и Босвеллу, в первую очередь чтобы побольше разузнать о Данктонском Лесе, вблизи которого он провел две Долгие Ночи. Односложные ответы Брекена заставили Маллиона окончательно утвердиться во мнении о данктонских кротах как о молчаливых, скрытных существах, отнюдь не склонных делиться своими знаниями с другими. Однажды он взялся излагать свою теорию Босвеллу:

— Я абсолютно уверен в этом, Босвелл. Данктонские кроты — существа опасные, им нельзя доверять, старейшины вечно твердили нам об этом. Они проводят у себя в лесу какие-то загадочные ритуалы и занимаются колдовством. Они способны одним лишь взглядом превратить крота в засохшую корягу. Я бы ни за что и близко не подошел к их лесу. — Тут он испугался, как бы Босвелл не передал его слова Брекену, который, несмотря на свои юные годы, одолел его в схватке, и добавил: — Конечно, против Брекена я ничего не имею — вспомни, как он помог нам выбраться из канавы. Я всегда восхищался кротами, у которых, как говаривал мой отец, «есть голова на плечах». Ты меня понимаешь? — Босвелл кивнул и улыбнулся. Маллион зевнул и улегся поудобней. — Неплохо бы обсудить, куда мы теперь отправимся. Задерживаться здесь смысла нет, это ясно. Я хочу сказать, тут ведь нет ничего интересного, верно? Может, где-нибудь по соседству и найдется пара кротов, но следов я пока что не замечал. А кроме того, мне хотелось бы добраться до одного места…

Босвелл терпеливо слушал его — этому он научился, разговаривая с Брекеном. За прошедшие недели Маллион успел отъесться и уже не проявлял такой агрессивности, как в канаве, и Босвелл отлично с ним ладил. Подобно большинству луговых кротов, он был довольно крупным, но несколько неуклюжим. Забираясь в нору, Маллион вечно ударялся о стенки, а сооружая кротовины, проявлял излишнее рвение, и кучки получались неаккуратными. Наряду с этим он отличался рассудительностью, и поэтому причина, по которой он покинул родную систему, показалась Босвеллу несколько забавной.

Как выяснилось, по лугам пронесся слух, будто в расположенной неподалеку Нунхэмской системе поселился пришедший туда с севера крот-воин, который обучал других кротов искусству борьбы. Имени его никто не знал, но говорили, что он не задержится в Нунхэме надолго. Несколько луговых кротов отправились туда в надежде поступить к нему в обучение, а Маллион, который поначалу не собирался присоединяться к ним, передумал и пустился в дорогу в одиночку.

— А потом я свалился в канаву и решил было, что мне пришел конец. Но теперь уже совсем скоро наступит весна, и, мне кажется, нам было бы неплохо попробовать добраться до Нунхэмской системы.

— То есть ты хочешь, чтобы мы отправились с тобой, потому что втроем путешествовать безопасней, чем в одиночку, — сказал Босвелл.

— В общем, да, — ответил Маллион, — если только у тебя нет идей получше.

Идеи у Босвелла были, однако он понимал, что Брекен к возвращению в Данктон еще не готов. Вдобавок история, поведанная Маллионом, заинтересовала его, и, после того как Маллион изложил ему свой план, он объяснил Брекену причину такого интереса: в архивах Аффингтона нередко встречались упоминания о странствующих воинах. Более того, один из них написал Книгу Сражений после того, как принес обеты и дал клятву никогда больше не вступать ни с кем в бой.

— Мне кажется странным, что после этого он написал книгу о баталиях, — заявил Брекен.

— В ней говорится не о том, как вести бой, а о том, как избежать необходимости вступать в сражения, — последовал загадочный ответ Босвелла.

— Маллион, а где находится это место?

Маллион замялся, и тогда выяснилось, что дороги до Нунхэма он не знает. Один из старейшин посоветовал ему «прислушиваться к зову Камня», но Маллион не понял, что это значит.

— Значит, в Нунхэмской системе есть Камень? — спросил Брекен, но Маллион не знал и этого.

Камень, везде и повсюду Камень. Брекен вспомнил о силе притяжения Камня, о невидимой линии, протянувшейся между Данктоном и Аффингтоном. Брекену не надо было объяснять, что имел в виду старейшина.

— И ты даже не знаешь, в какой стороне он находится? — продолжал допытываться Брекен.

— Однажды на Луга пришел крот, которому довелось побывать в Нунхэме. По его словам, он расположен па севере.

— Если там есть Камень, возможно, мне удастся его учуять, — сказал Брекен и тут же изумился смелости собственного заявления.

Босвелл с Маллионом остались в норе, а он поднялся па поверхность, вышел в поле и остановился среди травы рядом с кустиком засохшего чертополоха, довольно плохо представляя себе, что делать дальше. Утро выдалось холодное, но трава в поле, в отличие от чертополоха, уже начала понемногу оживать, а из зарослей кустов, росших рядом с деревьями, под которыми находилась сооруженная Брекеном система, доносилась звонкая песня черного дрозда, и его радостные заливчатые трели были слышны по всему полю.

Едва Брекен подумал о Камне, о Данктонском Камне, как машинально повернул голову в ту сторону, где тот находился. Брекен постоянно ощущал его притяжение, просто раньше не обращал на это внимания. Но он не стал поворачиваться лицом к Камню, боясь, как бы его не захлестнула волна горечи и отчаяния.

Брекен развернулся к нему спиной и сосредоточился, пытаясь отыскать другие точки притяжения. Он тут же с легкостью определил, где находится Аффингтон. Зов его, далекий и глуховатый, не ослабевал ни на одно мгновение. Брекен застыл в молчании и принялся мысленно прощупывать каждую из сторон горизонта. Поначалу ему немного мешало уже ставшее привычным притяжение Данктонского и Аффингтонского Камней, но затем ему удалось сосредоточиться и направить силы своего ума и тела на поиски чего-то нового.

Нунхэм. Как бы исхитриться и найти его? Если там есть Камень, он непременно должен это почувствовать!

Внезапно Брекена охватила сильная усталость, и он вернулся в нору.

Несколько дней подряд к Брекену было не подступиться: он бродил в одиночку по округе, пребывая в непонятном раздражении. Маллион только лишний раз убедился в правильности своего предубеждения против Данктонских кротов.

Но Босвелл понял, что пытается проделать Брекен, к тому же он знал, что лишь немногие кроты способны учуять Камень и что порой даже им это удается не сразу. Он давно заметил, что когда речь заходила об Аффингтоне, Брекен машинально смотрел в ту сторону, где он находился, а упоминая о Данктоне, бросал через плечо взгляд туда, где, по-видимому, остались покинутые им места, хотя никогда не поворачивался к ним.

— Оставь его в покое, Маллион, — сказал Босвелл, видя, как луговой крот терзается от нетерпения. — Брекен помог нам выбраться из канавы, и, возможно, ему удастся отыскать дорогу в Нунхэм.

— Он такой скрытный, даже не сказал, хочется ему туда идти или нет, — пожаловался Маллион, — а я уже видеть этого поля не могу.

По прошествии четырех или пяти дней Брекен разбудил Босвелла посреди ночи и они вместе выбрались из норы на поверхность.

— По-моему, Нунхэм находится вон там, — выпалил Брекен, указывая лапой на северо-запад. — Я проснулся некоторое время назад и вдруг это почувствовал. Он там, я знаю. И там есть Камень, не такой мощный, как в Данктоне, но я его чувствую. — Впервые за несколько дней он выглядел счастливым, и Босвеллу передались его радость и волнение. — Мы отправимся туда, — сказал Брекен. — Я укажу вам путь. — Он постоял, всматриваясь в темноту, а затем повернулся к Аффингтону. — С того дня, когда я впервые оказался рядом с Камнем, я постоянно чувствовал притяжение Аффингтона, — сказал он.

Затем Брекен бросил через плечо взгляд на восток, туда, где находился Данктон, и с явным облегчением повернулся к Нунхэму. Босвеллу показалось, что он вот вот ощутит силу притяжения Камней, как и Брекен. Повинуясь внезапному порыву, он прикоснулся к плечу Брекена здоровой лапой.

— Мы отправимся туда все вместе, — сказал Босвелл…

— Я ни за что не оставил бы тебя здесь одного, — серьезным тоном проговорил Брекен, неправильно истолковав его слова, и тут же добавил, желая скрыть глубину своих чувств: — Ведь ты еще не успел рассказать мне об Аффингтоне все, что тебе известно.

Босвелл понял, чем продиктованы слова Брекена, и на душе у него вдруг стало тепло от сознания, что у него появился надежный друг и защитник. Позади остался долгий трудный путь, проделанный им из Аффингтона, но, возвращаясь в нору следом за Брекеном, Босвелл понял, что теперь он ближе к цели.

Глава третья

Ребекке удалось убежать из Данктона вместе с Комфри и Виолетой лишь благодаря Меккинсу, который, как никто другой, знал Болотный Край, что позволило им ускользнуть от боевиков, заметивших их чуть ли не сразу после того, как Брекен скрылся в глубине болот.

Но и на этом беды их не закончились: пробираясь к месту, где жила Роза, они наткнулись на луговых кротов, которые чуть было их не прикончили. Не миновать бы им гибели, если бы не настойчивые мольбы Ребекки, просившей разрешить им хотя бы повидаться с Розой (луговые кроты относились к ней с глубоким уважением). Впрочем, отвага, с которой Меккинс встал на их защиту, тоже сыграла свою роль.

— Нечего размахивать тут лапами, дайте нам поговорить с Целительницей Розой! И без дерзостей, приятель, пока я всерьез не рассердился.

Даже самым здоровенным луговым кротам вовсе не хотелось связываться с разъяренным Меккинсом — данктонские кроты давно зарекомендовали себя как храбрые и искушенные бойцы.

Когда в конце концов один из луговых кротов привел Розу, Меккинс первым делом сказал:

— Слушай, Роза, объясни этим пустоголовым луговым кротам, что мы не собираемся вчетвером завоевывать Луговую систему. Делать нам нечего! И к тому же, — добавил он, окинув окрестности пренебрежительным взглядом, — я, конечно, прошу прощения, но это место не из тех, где мне хотелось бы поселиться!

Роза приветливо улыбнулась, хоть сразу поняла, что они бегут от преследования, а не просто пришли в гости. Она давно уже предчувствовала, что такое может случиться.

— Все в порядке, — сказала она луговым кротам. — Это Меккинс из Данктонской системы, остальные мне тоже знакомы. Меккинс — старейшина и исключительно благородный крот, хоть бывает порой грубоват.

— Да… я… извините, — смутился Меккинс. — Только зачем они набросились на Ребекку и на кротышей? Это Роза, — добавил он, обращаясь к Комфри и Виолете, — поздоровайтесь с ней.

— Здравствуй! — воскликнула Виолета и тут же подбежала к Розе.

А Комфри лишь взглянул на нее и попытался спрятаться за Ребекку.

— Здравствуйте, мои дорогие, — сказала Роза. — Ну, а теперь расскажите мне, что случилось.

Выслушав Меккинса, Роза решила, что Ребекку и кротышей нужно разместить в норе по соседству с ее собственной, и настояла на этом, хотя луговые кроты принялись ворчать, что это, мол, не дело и они не потерпят всяких там данктонских фокусов на своей территории. В конце концов они заявили, что им надо сходить и посоветоваться со старейшинами, а пока что кое-кто из них останется сторожить нору.

Меккинсу это не понравилось: ему хотелось как можно скорей вернуться в Болотный Край, но он не решался оставить Ребекку, не убедившись в том, что она вне опасности. Он сказал луговым кротам, что сам отправится вместе с ними к старейшинам.

— Нет уж, приятель, — ответил самый дюжий из луговых кротов. — Не выйдет. Мы не позволим тебе шпионить за нами и заниматься колдовством — ты не у себя дома! Оставайся здесь и сиди тихо, пока мы не решим, что с вами делать. И учти: ваше счастье, что Роза вас знает, а иначе… — Он взмахнул когтистой лапой, давая понять, что именно могло с ними случиться.

Два дня кряду Меккинс провел в ожидании, негодуя и сетуя на судьбу, а затем его наконец вызвали на встречу со старейшиной, которая должна была состояться где-то в глубинах Луговой системы. За это время Роза успела убедить его в том, что Ребекке надо пожить именно у нее, да и Комфри с Виолетой тоже, пока они не станут самостоятельней.

— А ждать этого долго не придется, дорогой мой, смотри, как они уже тут освоились, — сказала она.

И вправду. Виолета успела поладить даже с луговыми кротами, а Комфри, быстро привыкший к Розе, теперь все время задавал ей самые разнообразные вопросы.

❦

Место, куда повели Меккинса четверо самых сильных кротов, каких ему когда-либо доводилось встречать к западу от Данктона (они называли себя членами кротовой гвардии), находилось среди лугов, а путь к нему пролегал по длинным туннелям. Меккинс заметил, что ответвления, ведущие к норам, встречаются довольно редко — похоже, луговые кроты живут менее кучно, чем данктонские. Впрочем, от его взгляда не укрылось и то, что здешняя почва не так богата червями.

В конце концов они добрались до внушительных размеров системы. Меккинсу доводилось слышать о ней, но он никогда прежде ее не видел. Это была настоящая крепость, внутри которой на различных уровнях находились норы, связанные друг с другом туннелями. В центре располагалась большая круглая нора, превосходившая по ширине, если не по высоте, нору старейшин в Бэрроу-Вэйле. Ее сухие стены были тщательно отделаны, а пол покрывал замечательный настил из травы и сухого чертополоха, используемый обычно для гнезд.

В нее-то и препроводили Меккинса, обращаясь с ним не слишком учтиво. У дальней стены Меккинс разглядел большого темно-серого крота, который сидел вытянув перед собой когтистые лапы и сонно опустив на ник голову. Глаза его были полуприкрыты, но голос, послышавшийся после долгого молчания, прозвучал громко и решительно:

— Имя?

— Мое имя Меккинс, и я…

— Система?

— Что за дурацкий вопрос! — воскликнул Меккинс, не на шутку разозлившись. — Я из Данктона, откуда же еще?

Кроты-гвардейцы, услышав такой грубый ответ, кинулись было к нему, но большой крот приподнял лапу, приказывая им остановиться.

— Отвечай на мои вопросы, — сказал он. — Цель визита?

— В каком смысле «цель»? — спросил Меккинс.

— Что вам тут понадобилось?

— Кроты, которых я привел с собой, Ребекка и двое ее кротышей, оказались в опасности. На них напали. Я знал, что Роза им поможет, и поэтому отвел их к ней.

— И с какой стати мы должны предоставлять им убежище?

Меккинс раскрыл было рот, но растерялся, не зная, как все объяснить кроту, который не знаком с Ребеккой.

— Так что же?

— Потому что Роза доверяет ей, иных причин я, пожалуй, не вижу.

Совершенно неожиданно крот широко улыбнулся, и от его улыбки повеяло таким теплом, что Меккинс даже перестал злиться.

— Крайне веская причина, ничего не скажешь, весьма убедительная. Прекрасно. — Поднявшись с земли, крот подошел к Меккинсу, рядом с которым стояли гвардейцы, легким кивком головы отпустил охрану, и они остались одни.

— Меня зовут Броум, — сказал он, — и, поверь, я рад тебя видеть. Роза предупреждала, что события в будущем могут принять неприятный оборот. Она называла твое имя и говорила, что тебе можно доверять, но я не думал, что мы с тобой встретимся так скоро. Прошу прощения за поведение моих гвардейцев, но ты должен их извинить: на протяжении многих поколений наши системы враждуют и для исчезновения этой вражды должны быть веские причины. Впрочем, если ты веришь Розе так же, как верю ей я, тебе тоже должно казаться, что наступают времена, когда глупые распри становятся неуместными. Поскольку ты пришел к нам, а не наоборот, полагаю, я вправе попросить, чтобы ты сначала рассказал нам о Данктоне. Я всегда прислушиваюсь к предсказаниям Розы, но мне вверено управление системой, и я не могу действовать, исходя из одних лишь неясных догадок и предчувствий. Расскажи мне, что у вас творится.

Он держался приветливо, но с большим авторитетом и говорил с Меккинсом как с равным. Броум понравился Меккинсу, который гордился своим умением быстро определять, что представляет собой тот или иной крот. К тому же наступили неспокойные времена, и чем больше у тебя друзей, тем лучше. Поэтому он не таясь объяснил Броуму, что жизнь в его системе изменилась к худшему за время правления Мандрейка, который, как выяснилось, успел причинить луговым кротам немало горя, столкнувшись с ними на пути в Данктон. Меккинс упомянул и о том, что Рун готовится захватить власть, и о последствиях, которыми чревата ситуация для его родного Болотного Края.

Затем Меккинс рассказал Броуму о Ребекке, признав, что не может привести доводов, которые заставили бы луговых кротов предоставить ей убежище, кроме одного: как ему кажется, у Ребекки особый путь в жизни и судьба ее связана не только с парой кротышей. И Роза разделяет его мнение.

Броум отнесся к его словам с большим интересом, ему самому было о чем рассказать Меккинсу, первому из кротов, занимавших значительное положение в Данктонской системе, с которым ему довелось встретиться. Но сначала нужно было узнать еще кое-что.

— Скажи мне, Меккинс, — негромко проговорил он, — что тебе известно о Камне?

Броум заметил, что Меккинс отнесся к этому вопросу иначе, чем к предыдущим. Поведение его стало более непринужденным, словно ему удалось ненадолго отвлечься от мыслей об ответственности, лежащей на плечах главы хотя бы части системы, такой, как Болотный Край.

— Ты имеешь в виду Камень вообще? — спросил Меккинс. — Или именно Данктонский?

— А что, между Камнями есть различия? — ответил Броум вопросом на вопрос.

Меккинс замялся. Ему никогда не приходилось беседовать с кем-либо о Камне, даже после того, как он отправился к нему ради Ребекки и Камень откликнулся на его молитвы. С тех пор он преисполнился глубокого благоговения перед Камнем и ни с кем не заводил о нем разговоров, боясь, что его неправильно поймут. Наконец он сказал:

— Данктонский Камень обладает огромной силой. Возможно, он и поныне является подлинным центром системы, ведь поначалу, когда кроты обитали лишь на вершине холма, так и было. Однако стараниями Мандрейка и Руна, о которых я тебе уже рассказывал, мы утратили прежнюю связь с Камнем. — Меккинс помолчал немного и добавил: — Если тебя интересует мое мнение, мне кажется, важнее Камня в Данктоне ничего нет.

Броум кивнул. Судя по его виду, ответ Меккинса пришелся ему по душе, но он ничего не сказал вслух. Теперь настал его черед делиться мыслями, которые он очень долго хранил от всех в тайне. Преодолев последние колебания, Броум решил, что может довериться Меккинсу:

— Тебе придется учесть следующее: в нашей системе бытует представление, согласно которому данктонские кроты — злые колдуны, к их лесу опасно приближаться, а Камень на вершине холма, о котором все мы изрядно наслышаны, — дурной Камень. — Услышав это, Меккинс явно изумился. — Ну, так уж у нас сложилось. Впрочем, многие из здешних кротов верят в Камень как таковой, полагая, что ему следует поклоняться. Как и в любой другой системе, у нас есть свои ритуалы. Но система наша велика, и кроты в ней живут разные. В последние годы ситуация осложнилась из-за бесконечных смут и раздоров — нечто подобное происходит и у вас. Из разговоров с Розой я с удивлением узнал, что она несколько раз наведывалась к вашему Камню. «В нем вовсе нет ничего дурного», — сказала она мне. Однажды ночью я и сам решил сходить к Камню. Хотя эта затея казалась мне довольно рискованной, я ничего не мог поделать: словно неведомая сила погнала меня туда.

— Да! С Камнем именно так и бывает, — подтвердил Меккинс.

— Разумеется, я не нашел в нем ничего дурного, напротив… Мне вряд ли удастся описать впечатление, которое он произвел на меня.

— Ничего страшного, — с понимающей улыбкой сказал Меккинс, — я знаю, что ты имеешь в виду.

— Возможно, этим бы все и ограничилось, если бы не события, происшедшие в прошлом сентябре. Один из наших кротов погиб в Данктоне в бою за самку. Его брат Стоункроп является (точнее говоря, являлся, ведь теперь он уже не с нами), достойнейшим среди самых доблестных бойцов в нашей системе. Так вот, Стоункроп вознамерился отправиться с отрядом бойцов в Данктон и отомстить за гибель брата. Мне едва удалось их отговорить — если честно, меня испугала мысль о возможных последствиях. Но при этом я подумал: может быть, все же стоит совершить попытку вторгнуться в Данктон?

Меккинс вздрогнул от неожиданности, но Броум со смехом сказал:

— Не беспокойся. Выслушай сначала до конца. Поразмыслив, я заключил, что, кроме Камня, нам в Данктоне ничего не нужно, вернее, даже не Камня, а доступа к Камню. У наших кротов появилась бы своего рода точка опоры, и тогда, возможно, наконец затихли бы бессмысленные распри, мешающие нам жить. И ведь, по сути дела, Луга занимают половину Данктонского Холма, не так ли? А если рассматривать наши две системы как единое целое, получается, что Камень как раз в самом его центре?

Меккинса охватила неподдельная тревога. Он успел понять, к чему ведут все эти речи.

Броум продолжал говорить:

— Я упомянул об этом вот почему: если тебе понадобится мое содействие для того, чтобы отстоять в борьбе против Руна Болотный Край (а мне кажется, оно тебе не помешает), я в свою очередь попрошу тебя оказать помощь мне. Пойми, территория нам не нужна, нужен лишь доступ к Камню.

— Это ты сейчас так думаешь, — скептически заметил Меккинс.

— Кто знает, что будет завтра, — ответил Броум. — Но пока это могло бы положить конец убийствам и распрям между жителями двух наших систем, а также внутренним раздорам.

— Ну и чем, по-твоему, я могу тебе помочь? — спросил Меккинс.

— Понятия не имею, — ответил Броум. — Но после разговора с Розой мне стало казаться, будто ей известно, что тебе предстоит сыграть в будущем более значительную роль, чем ты предполагаешь.

Меккинс и Броум застыли, глядя друг на друга. Оба думали о грядущих великих событиях, которым суждено вскоре изменить все, к чему они привыкли. По прошествии некоторого времени Меккинс сказал с улыбкой:

— Знаешь, Броум, ты удивительный крот. У нас в Данктоне очень не хватает таких, как ты.

Броум рассмеялся и легонько хлопнул его по плечу, скрепив таким образом узы возникшей между ними симпатии.

— Кстати, — сказал он, — если твоя Ребекка и есть та самка, на которую пал выбор Кеана, о чем ты, как я заметил, и словом не обмолвился, посоветуй ей держать это в секрете. Видишь ли, убийство Кеана вызвало негодование среди луговых кротов. Кроме того, многие любили Стоункропа и теперь скучают по нему. Если выяснится, что она хотя бы косвенно связана со смертью Кеана и с тем, что Стоункроп покинул систему, ей не миновать неприятностей.

Меккинс уклончиво улыбнулся и поднялся, намереваясь уйти.

— Так это она? — спросил Броум.

— Да, — ответил Меккинс, который терпеть не мог вранья.

— Видимо, таких, как она, немного на свете, — сказал Броум.

— Это верно, — ответил Меккинс, и на этом их разговор закончился.

Меккинс ненадолго наведался к Розе, передал Ребекке совет Броума и поспешил обратно в Данктонский Лес в надежде выяснить, что там происходит.

❦

Ребекке нигде не доводилось видеть такого очаровательного беспорядка, как в норе у Розы. Кротыши не уставали бродить по ней, рассматривая разные предметы, изумляясь и радуясь. Стены туннелей не отличались тщательностью отделки, но создавали атмосферу уюта. Кое-где из стен выступали округлые края камней — Розе они нравились.

У самого входа лежали в кучке засушенные листья и цветки ясменника. По словам Розы, их запах, похожий на аромат кумарина, как ничто другое, напоминает вернувшемуся домой кроту о том, что мыслить здраво куда проще у себя в норе, чем за ее пределами. Рядом виднелись горки буковых орешков и ягод черной бузины, засохшие, сморщившиеся и ставшие очень крепкими.

Кое-где в полу попадались кусочки кремня. Самый большой и плоский Роза использовала для измельчения трав, а рядом с ним валялись обрывки листьев шандры, от которых исходил аромат, слегка отдававший тимьяном. Стоило кроту оказаться в этом уголке норы и закрыть глаза, как на него накатывала благоуханная волна и ему начинало казаться, будто он стоит среди открытого поля.

— Да, да, моя радость, вот поэтому мне не удается растолочь их до конца. Всякий раз, как я берусь за это дело, дивный запах заставляет меня позабыть обо всем! — сказала Роза, объясняя, почему повсюду разбросаны стебли и листки шандры, которые она и не думает никуда убирать.

Возле дальней стены, напротив входа, Роза соорудила себе неповторимое гнездо — подстилка состояла из листьев голубого плюща, перемешанных с лепестками цветов шиповника и дикой лаванды. Однажды Роза разрешила Виолете провести там ночь. Наутро Виолета пожаловалась, сказав, что ей было жестко и неудобно спать. И неудивительно, ведь часть собранных Розой и сложенных поблизости ягод шиповника «каким-то непонятным образом» закатились под гнездо, а Роза этого даже не заметила.

Возле одной из стен лежал сухой панцирь жука-кардинала, который Роза ни за что не хотела выбрасывать. «Ведь он заполз сюда однажды летним днем и мирно провел тут вечерок, наблюдая за тем, как я хлопочу — не припомню, чем именно я занималась, — а потом вдруг взял и умер!» Виолете жук не слишком нравился, но Комфри не мог налюбоваться его цветом — точь-в-точь как темно-красная охра — и тусклым блеском неподвижным крылышек.

В центре норы находился причудливый продолговатый камень с розоватыми и голубоватыми вкраплениями, украшенный разными сухими листьями и травами, зелень которых слегка поблекла под слоем пыли. Казалось, он постоянно меняет форму в зависимости от времени дня и угла зрения. «О нет, меняется не камень, — объяснила однажды Ребекке Роза, — меняешься ты сама».

Обитавшая в этой благоуханной норе Роза всю жизнь лечила данктонских и луговых кротов, не делая между ними никаких различий. Ее долгая жизнь приближалась к концу, и вот теперь, на исходе холодного января, Ребекка пришла к ней, спасаясь от преследования. Даже за время, истекшее с момента их последней встречи, происшедшей перед Самой Долгой Ночью, Роза заметно ослабла и постарела. Из-за болей в плечах и задних лапах она старалась теперь двигаться поменьше и поэтому ложилась так, чтобы наблюдать за сновавшими по норе кротышами и Ребеккой, не поворачивая головы. Розе всегда хотелось видеть глаза тех, с кем она разговаривает, а ее собственные глаза по-прежнему светились теплом и покоем, несмотря на донимавшую ее боль.

Но теперь Роза все больше и больше времени проводила во сне, то погружаясь в дремоту, то выбираясь из ее глубин, подобно тому, как нежный пух одуванчика то взмывает в воздух, то опускается на землю в такт с дыханием теплого сентябрьского ветерка. День проходил за днем, и Роза улыбалась все чаще, а говорила все реже, и ощущение покоя, исходившее от нее, передавалось даже непоседливой Виолете: рядом с Розой она всегда становилась спокойней и мягче.

Комфри довольно быстро справился с робостью, которую ему поначалу внушала Роза, и вместе с Виолетой просиживал подле нее часами, слушая предания и легенды. Виолете нравились полные драматизма повествования о доблестных героях, преследующих злодеев, скрывающихся среди запутанных туннелей, а Комфри предпочитал истории о цветах и деревьях, удивительные свойства которых вызывали у него благоговейный трепет.

Каждый из рассказов Роза начинала словами:

— Пусть эта история, хранимая моим сердцем, дойдет и до ваших сердец, дабы и вы смогли соприкоснуться с заключенной в ней благословенной мудростью, открывшейся некогда мне…

И тогда Комфри устраивался поудобней, а в глазах Виолеты появлялся нетерпеливый блеск, и оба погружались в волшебный мир легенды.

Ребекка и не подозревала, что Роза никогда прежде не допускала никого к себе в нору, но среди луговых кротов пронесся слух: «Должно быть, в этой Ребекке из Данктона есть нечто особенное, раз Целительница Роза пустила ее к себе в нору. Такого еще не бывало!»

Они рассудили правильно, Роза действительно заметила в Ребекке нечто особенное — любовь к жизни, которую она считала драгоценным даром, и поэтому лучше, чем кто-либо другой, даже Меккинс, поняла, каким страшным, едва ли не смертельным ударом для ее души оказалась гибель потомства, виновником которой стал Мандрейк.

Даже видя, с какой трогательной заботой Ребекка относится к Комфри, как она сумела принять и понять Виолету, Роза чувствовала, что перед ней не та Ребекка, что раньше. Порой, лаская Комфри, она погружалась в тихую грусть, а в ее смехе, звучавшем прежде с такой беспечной заразительностью, ощущалась печаль.

Поэтому Роза и взяла к себе Ребекку с кротышами, надеясь, что сможет помочь ей вернуть радость жизни, если на то будет воля Камня. Роза не стала тратить ни сил, ни времени на утешения. Впервые встретившись с Ребеккой, она сразу поняла, что той суждено стать целительницей, но ведь способность исцелять других дается лишь тем, кто изведал не только лучезарные выси, но и глубины мрака. Ей казалось, что Ребекке предстоит пережить еще много горя, куда больше, чем выпало на долю ей самой, и она обращалась к Камню с безмолвными молитвами, в которых просила укрепить в Ребекке веру, чтобы та не сбилась с пути, когда ее, Розы, уже не будет рядом.

Предчувствуя близость кончины, Роза устроила так, чтобы кротыши давали им с Ребеккой возможность побыть вдвоем. Она попросила членов кротовой гвардии, державшихся наиболее дружелюбно, взять Комфри с Виолетой под свою опеку и проследить за тем, чтобы малыши не скучали.

Они проводили время вместе то в тишине, то за разговорами о свойствах трав, об искусстве исцеления недугов. Роза старалась передать Ребекке веру в незыблемость Камня, и все это время в душе молодой кротихи продолжали затягиваться раны — это началось еще в ту Долгую Ночь, когда под покровом безмолвия Камня свершилось ее воссоединение с Брекеном.

Роза учила Ребекку, повинуясь интуиции, не прибегая к логике, ибо в мыслях ее царил такой же очаровательный беспорядок, как и у нее в норе. Она с безошибочной точностью знала, когда лучше рассказать стишок или поговорку, когда нужно помолчать и подумать, а когда — пошутить и посмеяться, и Ребекка сумела многое постигнуть, сама того не замечая. Вот так однажды Роза рассказала ей старинный стих о травах, благодаря которым в норе появляется приятный устойчивый аромат, и минуло немало кротовьих лет, прежде чем Ребекка осознала, что этот стих навсегда запал ей в память.

Базилик и майоран,

Таволгу, шалфей, тимьян

В эти солнечные дни

Собери и сохрани.

Фенхель, пижма, резеда

И калган смолистый.

Не исчезнет никогда

Аромат душистый.

Чего только они не обсуждали. Но Роза не старалась научить Ребекку всему, что знала сама, она стремилась лишь к тому, чтобы посеять в сознании Ребекки зерна познаний, который когда-нибудь впоследствии дадут всходы. Она всегда терпеливо дожидалась, пока Ребекка сама ее не спросит.

— Роза?

— Да, моя радость?

— Откуда ты знаешь, как помочь кроту, который, как тебе кажется, нуждается в помощи?

— Знать это невозможно, дорогая моя. Ты можешь только догадываться, ничего не зная наверняка… Нет… видишь ли, они будут говорить с тобой. И тебе необходимо научиться понимать, о чем они толкуют, ведь все дело в том, что они и сами плохо себе это представляют! Понимаешь, Ребекка, целителям приходится трудней всего из-за того, что кроты не могут объяснить, что именно с ними стряслось. Имей в виду: если бы они это знали — знали по-настоящему, — они тут же поправились бы сами. — Роза умолкла, чтобы Ребекка успела постичь смысл ее слов, а затем добавила: — Лучше всего для начала прикоснуться к кроту лапой — легонько, так же, как ты прикасаешься к Комфри, когда хочешь утешить его. Это прикосновение поможет тебе понять куда больше, чем любые слова.

Порой Роза погружалась в молчание надолго, и Ребекке казалось, что она уснула, но та неожиданно начинала говорить снова:

— Можно заметить, что с кротом не все ладно, по тому, как он двигается. Болезни и недомогания всегда влияют на состояние тела, даже если их корни скрываются в сознании. Проще всего вылечить крота, пострадавшего в борьбе за самку: ткнешь лапой туда, сюда, скажешь ему что-то ободряющее — глянь, а хвори уже будто и вовсе не бывало. Ах, как мне нравилось, когда мне в лапы попадались эти забияки из Вестсайда! — Они дружно рассмеялись, и Роза пояснила: — Видишь ли, они часто дерутся, и им волей-неволей приходится замечать, что происходит с их телом, а потому лучше понимают, что именно с ними стряслось, и выздоравливают быстрей других. На самом деле драки — дело не такое уж плохое, как утверждают некоторые. Драчуны умеют ценить то, что им дано. Излишний страх и недостаток движения пагубны для тела. В этом и заключается источник бед твоего Брекена!

Одна неделя сменяла другую, и, когда настал конец студеного февраля, Роза сказала Ребекке, что теперь ей нужно будет каждый день выделять время для того, чтобы спокойно посидеть, «не думая ни о чем вообще».

— Разве это возможно?

— А ты попробуй, моя радость. Ты еще не знаешь, что в каждой норе есть подходящее место для того, чтобы посидеть, ничего не делая, и у меня такое место находится рядом с камнем, где так чудесно пахнет шандрой. Можешь попробовать прямо сейчас. Пойди туда, закрой глаза и ни о чем не думай. А я пока немного тут приберусь. Не обращай на меня внимания.

Роза потихоньку занялась уборкой, а Ребекка села у камня и затихла, но уже через минуту воскликнула:

— Ни о чем не думать невозможно! Стоит мне отделаться от одной мысли, как в голову приходит новая!

— Да, это непросто, я знаю, — сказала Роза, не проявляя ни малейшего сочувствия. — Но имей в виду: разговоры тебе вовсе не помогут.

На первый раз Ребекка продержалась всего десять минут, а потом сдалась и сказала, что лучше пойдет и посмотрит, чем там занимаются кротыши. Но Роза не отступалась, и по прошествии некоторого времени, где-то к середине марта, Ребекка обнаружила, что с нетерпением ждет того момента, когда сможет посидеть ни о чем не думая.

Когда Ребекка наконец научилась этому, Роза, следуя по пути, указанному ей много лет назад ее наставницей, предложила Ребекке попробовать теперь подумать о чем-нибудь одном. Сначала она должна была сосредоточиться на мысли о кустике чертополоха, росшего на лугу над Розиной норой, который вскоре снова пробудится к жизни. Потом они стали выбирать другие понятия и предметы: деревья, совы, камни, Камень, темнота, когти, тепло.

Однажды Ребекка сидела, сидела и заплакала, и Роза обрадовалась тому, что молодой кротихе наконец удалось дать выход своему горю. Впоследствии, описывая свои чувства, Ребекка сказала:

— Мне вспомнилось, как я бежала, взбираясь на холм, в тот день, когда Кеан ушел, чтобы сразиться с Руном, — я рассказывала тебе об этом, — лил дождь, а я все бежала и бежала, сама не зная куда, я все металась из стороны в сторону, а потом вдруг почему-то оказалась рядом с Камнем…

— Почему-то?

Ребекка знала: если Роза спрашивает, очень важно найти ответ. Так почему же она оказалась на вершине холма? Она задумалась и вдруг ясно увидела: высокие буковые деревья с серыми стволами, вокруг струится дождь, а она все мчится, мчится… да, да, конечно, ведь деревья раскачивались, размахивая ветвями и словно указывая ей дорогу, подгоняя ее туда, навстречу свету, к вершине холма, где возвышался Камень, как будто они знали, где ей нужно оказаться, и пытались сообщить ей об этом…

— Значит, в этом все дело? — спросила она, обращаясь к самой себе и к Розе.

— Ответ известен лишь тебе, моя дорогая. Но деревья и растения постоянно подсказывают мне вещи, о которых я сама ни за что бы не догадалась. Порой мне кажется, что именно они приводят меня к тем кротам, которым требуется помощь, — иначе я не сумела бы так быстро найти к ним дорогу. Если ты мне не веришь, наведайся как-нибудь в Данктонский Лес после сильной бури, и ты увидишь исхлестанные ветром деревья и валяющиеся повсюду на земле сломанные ветви и почувствуешь, как горюют о них деревья, одновременно радуясь тому, что буря миновала, — эти ощущения прямо-таки витают в воздухе.

Вот так постепенно Роза делилась с Ребеккой накопленной за время жизни мудростью, зная, что в один прекрасный день она станет целительницей и продолжит ее дело.

К середине марта кротыши обрели изрядную самостоятельность, особенно Виолета, которая быстро подрастала и уже завела дружбу кое с кем из ровесников. Она стала подолгу где-то пропадать, хотя почти всегда ночевала в норе у Ребекки.

Комфри по-прежнему предпочитал проводить время неподалеку от Ребекки, но спал теперь отдельно, соорудив свою собственную нору. Он проявлял все больший интерес к цветам и травам, чему способствовало общение с Розой, и без конца спрашивал, когда же он сможет увидеть их своими глазами.

— Тебе придется потерпеть еще недельку-другую, дорогой мой, — сказала Роза, хотя, возможно, подснежники и борец уже кое-где расцвели. Но уже скоро в рост пойдут пролески и чистотел, а в апреле зазеленеет собачья мята, дубровка и разные папоротники… ах, как это будет замечательно! — Роза вдруг погрустнела, словно зная, что ей не суждено этого увидеть.

— Ну конечно, Роза, — сказала Ребекка. — Уже совсем скоро станет тепло. Ты и глазом моргнуть не успеешь, а в Данктоне и среди лугов уже начнут скулить и пищать маленькие кротята…

Ребекка умолкла. Что она могла сказать, если и сама знала, что жить Розе осталось совсем недолго.

В их отношениях произошли перемены. Роза будто поняла, что больше ничему не сможет научить Ребекку, свою любимую Ребекку, и теперь ей остается положиться на милость Камня и надеяться, что Ребекка сама отыщет свой путь. Час за часом проводили они в тишине, и их молчание было красноречивей любых слов. Розе удалось показать Ребекке, что она всецело полагается на нее, и тем самым пробудить в ней прежнее доверие к жизни. Именно тогда Ребекка с ужасом сообразила, что скоро ей придется заменить Розу и стать целительницей. Но ведь она еще так мало знает! А Роза все чаще надолго погружалась в сон, терзавшие ее боли усиливались, речи порой казались бессвязными, а ощущение исходившего от нее покоя набирало мощь, распространяясь по всей норе, и тогда царившая в ней тишина казалась глубже, витавшие в воздухе ароматы словно прилетали откуда-то издалека, а таившиеся по углам тени становились насыщенней и четче. Теперь Ребекка почти не отходила от Розы.

Похоже, луговые кроты поняли, что жизненный путь Розы близится к концу: они старались говорить тише, одергивали кротышей, если те начинали возиться в расположенных поблизости туннелях, и приносили еду Ребекке, чтобы избавить ее от лишних хлопот.

Порой Роза принималась говорить. Кое-что Ребекке удалось понять сразу, другие слова врезались в память, и спустя много лет вместе с накопленной мудростью пришла способность проникнуть в их смысл, а кое-что навсегда осталось для нее загадкой.

Роза теперь почти не двигалась, дыхание ее сделалось частым и неглубоким.

…Какое блаженство, что Ребекка где-то рядом, в полумраке, она тихонько ходит по норе и помогает унять боль, а порой смеется, разговаривая с Виолетой — вот несносная проказница. А еще был Кеан и Брекен в Древней Системе. «Любовь моя, хороший мой», — говорила я ему тогда. Там, в темных туннелях, я потратила так много сил, я поделилась ими с Брекеном, чтобы ему открылся дар любви. Сколько кротов повстречалось мне за все это время, сколько было страха, сколько лишнего и ненужного… Ребекка уже все знает бедное дитя она не понимает и говорить бессмысленно милое дитя и Брекен которого она полюбит…

— Ребекка! Ребекка! — прошептала она, лежа в норе среди благоуханных ароматов.

— Да, радость моя, — откликнулась Ребекка.

…Как мягок ее мех как она ласкова радость моя мои слова ее любовь во мне Ребекка Ребекка она дрожит и эта дрожь где же твой Брекен я видела его где…

— Что ты говоришь, Роза?

…где Брекен ты не знаешь… Где… Брекен?

— Я говорила тебе, Роза, его здесь нет, но я знаю, с ним все в порядке. Я чувствую это так же ясно, как то, что пытались передатьмне буковые деревья, как знала раньше, когда…

— Я поднялась к нему на холм, а ты помогла мне, помогла…

— Да, Роза, спи, Роза, спи, ненаглядная моя Роза.

…потом я осталась стоять у Камня глядя в ночную темноту огромные деревья буки раскачивались из стороны в сторону и корни… Я знала, вы с Брекеном рядом, ты и Брекен, Ребекка, ты и Брекен, вы будете рядом с нами…

— Да, Роза.

…Ты наконец заплакала и я поняла все придет как ты пришла тогда на вершину холма горячие слезы польются из твоих глаз и я наконец почувствую как они влажны… Ну что ты, что ты, родная моя, не надо, Ребекка.

Старческий голос прервался, и в тишине было слышно только, как плачет Ребекка, зарывшись носом в мех Розы, такой уютный и душистый.

❦

— Куда подевалась Роза? — спросила Виолета у гвардейца, и тот замялся, не зная, что ответить.

— Ее взял к себе К-камень, — сказал Комфри, досадуя на себя: он всякий раз заикался, когда дело доходило до самого важного слова.

— Откуда ты знаешь? — спросила Виолета.

— Знаю, и в-все, — ответил Комфри.

Он и вправду это знал, ведь однажды Роза сказала ему, что все растения берут начало от Камня, и в этом они ничем не отличаются от кротов, а он спросил: «Что с ними происходит зимой, когда они увядают и засыхают?» Роза ответила: «Камень снова берет их к себе, а это значит, что они повсюду». Видимо, так все и происходит, и теперь Розу взял к себе Камень, но втолковать это Виолете невозможно, потому что словами этого не передать.

Но можно пойти к Ребекке, потому что она знает, и он наверняка отыщет ее у входа в нору на солнышке, она ушла туда недавно и, наверное, еще сидит там. Он побежит к ней, и вот он уже мчится, мчится, и плачет на ходу, и ничего не может с собой поделать. «Ах, где же теперь Роза», — всхлипывая спрашивал он.

Ребекка сумеет найти ответ.

Глава четвёртая

Брекен, Босвелл и Маллион добрались до Нунхэмской системы лишь в середине апреля. За время пути Маллион не раз грозился бросить их, потому что, как он заявлял:

— Брекен ведет нас неизвестно куда, а все эти разговоры про Камень — просто чепуха.

Брекен не пытался разубедить его. Он чувствовал притяжение Камня, но не был настолько уверен, чтобы спорить с Маллионом. Босвелл верил в то, что они идут правильно, больше других, и они не расстались лишь благодаря его умению сглаживать острые углы. Порой он отвечал на угрозы Маллиона: «Ну хорошо, ладно, уходи», зная, что луговому кроту на самом деле вовсе не хочется продолжать путешествие в одиночку.

Им пришлось столкнуться со множеством трудностей и опасностей: путь их пролегал по сырым низинам, и продвигались они медленно; поскольку наступило время брачного сезона, они не решались углубляться в туннели встречавшихся им по дороге систем. Спустя какое-то время Брекен заметил, что притяжение Камня становится сильнее. Наконец однажды им встретился крот, который на вопрос, не знает ли он, где находится Нунхэм, ответил удивленным взглядом и сказал:

— Ну, ясное дело, знаю. Вот же он, Нунхэм. Или вы про что другое спрашивали?

Тогда Брекен спросил, где расположен Камень и не отличаются ли нунхэмские кроты враждебностью.

— Насчет этого не стоит беспокоиться. Знаете, Нунхэм теперь уже совсем не тот, что прежде. За минувшие годы река сильно разлилась, проходы затопило, и от системы теперь мало что осталось. Живет в ней лишь несколько стариков вроде меня, которым на рожон лезть неохота… Ну а Камень находится в той стороне. — Он взмахнул лапой, указывая на запад, куда и вел туннель, в котором они повстречались, а сам отправился в противоположном направлении.

— Эй! — крикнул вслед ему Маллион. — Подожди минутку! — Он подбежал к кроту, и Босвелл и Брекеном услышали, как он спросил: — Ты случайно не знаешь, нет ли тут воина, явившегося сюда с севера?

— Знаешь, ты не первый, кто задал мне подобный вопрос! Ну что тебе ответить? Может, да, а может, и нет. Многие искали его тут, и почти все уходили ни с чем. Некоторые утверждают, что нашли его, но не говорят, когда и где.

— А где, по-твоему, его надо искать? — спросил Маллион.

— Где-нибудь за Камнем, если уж у нас что-то и происходит, то обычно там, — ответил крот. — Не так давно тут побывали похожие на тебя кроты. Такие же здоровенные. Так они нашли его и вроде не нашли.

— То есть как это? — спросил Маллион.

— Ну, их было четверо, троих я повстречал потом еще раз, прямо у Камня. Они сказали, что везде его обыскались и решили, что его тут нет. Но четвертого с ними уже не было, он остался и возвращаться не захотел.

— Куда возвращаться? — взволнованно спросил Маллион.

— Спроси у червяков, откуда мне знать. Я слишком стар, чтобы носиться с места на место вроде вас.

На этом разговор их закончился, и Маллион подошел к Брекену с Босвеллом.

— Вы слышали? Похоже, те луговые кроты, о которых я говорил, побывали тут прежде нас. Интересно, кто из них остался.

Они без труда отыскали Нунхэмский Камень — казалось, все туннели ведут к нему. Он оказался массивным, но менее высоким, чем Камень в Данктоне, и напоминал по форме луковицу. Он стоял на краю поросшего высокими травами обрыва над неглубокой речкой, извивавшейся среди зеленых полей. Среди трав возле Камня виднелись голубые цветочки вероники, несколько распустившихся раньше срока одуванчиков, и темные листки дубровки. Увидев Камень, Брекен испытал некоторое разочарование: он ожидал, что тот окажется куда внушительней.

— Все Камни разные, — объяснил ему Босвелл, — и у каждого есть чему поучиться. Постарайся провести какое-то время возле Камня в молчании, не пытаясь внимательно его осмотреть, — тогда тебе будет легче постигнуть его характер.

Брекен послушался: он верил всему, что Босвелл говорил о Камне. К тому же день клонился к вечеру, и в такое время вполне можно выбраться на поверхность земли и спокойно посидеть, не подвергаясь опасности. Где-то в кустиках за Камнем возились, оглашая окрестности веселым щебетом, вьюрки, дрозды и зяблики. Прислушиваясь к их звонких голосам, Брекен попытался уловить ощущение, исходящее от Нунхэмского Камня. Атмосфера этого места показалась ему мирной и светлой.

Но Маллион не мог и не желал сидеть на месте. Ему не терпелось отправиться на поиски крота-воина, а заодно проверить, вправду ли луговые кроты побывали в Нунхэме.

Лишь когда на землю начал спускаться вечер и возникла опасность появления хищников, Брекен с Босвеллом вернулись в туннели, расположенные за Камнем, и отправились дальше без Маллиона, который куда-то исчез.

Здешние туннели походили на проходы в Луговой системе, соседствовавшей с Данктонским Лесом, длинные, прямые, с небольшим количеством ответвлений; ведущих к норам, но они производили совсем иное впечатление. В более темной жирной почве иногда виднелись песок и гравий, занесенные туда в незапамятные времена рекой, разливавшейся по всей долине. На пути встречались оползни и осыпи, и туннели выглядели заброшенными. Кое-где на полу в проходах громоздились кучки мусора, и в ответвлениях на подступах к норам никто давно не наводил порядок.

Раз или два им попадались навстречу кроты, но те не проявляли враждебности и не выказывали любопытства — судя по всему, они не жили здесь, а находились на пути куда-то.

— Что-то тут не слышно писка кротят, — сказал Брекен Босвеллу. — Собственно, я не заметил здесь ни одной самки.

Босвелл предоставил Брекену самому выбирать дорогу: он полностью доверял его интуиции, помогавшей ему ориентироваться. Они продвигались вперед, переходя из туннеля в туннель, без труда одолевая отлогие подъемы. Время от времени они принимались звать Маллиона, хотя и знали, что всегда смогут отыскать его, вернувшись обратно к Камню.

Апрельские ночи, как обычно, не радовали теплом, и с наступлением темноты в туннелях становилось прохладно. Брекен с Босвеллом слегка подкрепились, а потом решили пройти еще немного вперед, отыскать укромное местечко и там заночевать.

Несколько позже Брекена охватило нетерпение: он почувствовал, что движется к определенной цели, но не мог понять, куда его влечет. Он стал двигаться быстрей, но время от времени останавливался и дожидался, пока Босвелл его не нагонит.

— Ты заметил, что здесь туннели выглядят аккуратней? — спросил Босвелл поджидавшего его в начале очередного подъема Брекена. — Кто-то потрудился убрать с пола мусор и укрепил осыпающиеся стены, — добавил он.

В это время впереди послышались чьи-то тяжелые шаги.

— Кто идет? — донесся до них из сумрачных глубин мощный низкий голос, в звучании которого нельзя было уловить ни дружелюбия, ни враждебности.

Брекен и Босвелл пошли вперед и вскоре оказались в просторном помещении, служившем центром пересечения нескольких проходов. У дальней стены они заметили большого крота. По сравнению с данктонскими кротами он казался более поджарым, но под светло-серым мехом перекатывались сильные, литые мышцы. Лишь оказавшись рядом с ним, можно было понять, какой он огромный: обычный крот тут же почувствовал бы себя карликом.

На фоне густого, отливавшего серебром меха сияли спокойные, уверенные глаза. Брекен отметил, что у этого крота необычайно мощные задние лапы. Казалось, он в любой момент готов вскочить и кинуться в атаку.

— Кто вы и откуда? — еще раз спросил он.

Брекен не успел сказать в ответ ни слова, а крот, державшийся до сих пор нейтрально, внезапно подался вперед и обнюхал Брекена, его передние лапы напряглись, когти уперлись в землю, глаза сузились, а хвост сердито заходил из стороны в сторону. Из горла вырвалось низкое глухое рычание, а затем он медленно выпрямился во весь рост.

Брекен замер на месте, пытаясь понять причину этой неожиданной враждебности. Не желая провоцировать крота, он отступил к выходу, закрывая собой Босвелла. В таких случаях лучше не вступать в переговоры, не позаботившись о пути к отступлению.

— Я спрашиваю, кто вы и откуда? — повторил крот, успевший разозлиться еще сильней.

— Я Брекен из…

— Данктонского Леса? — взревел крот. — Из Данктонского Леса, верно?

И начал наступать на Брекена. Казалось, с каждым шагом он становился все огромней. Брекен ничего не успел сказать, не успел даже приподнять лапу, чтобы защититься, а крот уже навис над ним, схватил его за плечо и потащил к центру помещения. Затем, оглянувшись, он принюхался к Босвеллу, но не стал его трогать и снова повернулся лицом к Брекену.

— Я узнал бы этот запах где угодно, — пророкотал он и, взмахнув лапой, нанес Брекену удар, не причинивший тяжелых увечий: он лишь рассек когтями кожу на плече и отшвырнул его на несколько шагов назад. Этот вспыльчивый крот отличался поразительной силой и быстротой движений, и, пока Брекен пытался сообразить, что же такое происходит, левая лапа крота взметнулась в воздух, опустилась, и острые когти впились Брекену в бок. Испуганный Брекен попятился назад, пошатываясь и тяжело дыша, и тут увидел, как отважный Босвелл, хромая, подобрался к кроту сзади и ударил его лапой. Тот отшвырнул его мощным пинком, угодив задней лапой прямо ему в морду. Босвелл отлетел к стене и бессильно поник возле входа в туннель, по которому они пришли.

Несмотря на шок, на боль в ранах, при виде лежащего без сознания Босвелла, который за всю свою жизнь ни разу никому не причинил вреда, Брекена захлестнула волна ярости, как и в тот день, когда он столкнулся с Маллионом в канаве у болота.

Он выставил когти, отступил на шаг, словно разбегаясь, и ринулся вперед, нацелившись на глаза противника. Однако он промахнулся. Огромный крот с легкостью уклонился, и Брекен пролетел мимо. Послышался злобный смех крота, который, впрочем, тут же оборвался.

— Ну, как тебе это нравится, крот из Данктона? — взревел он. — Как тебе это нравится?

Брекен снова кинулся в атаку, но на этот раз могучий крот лишь подался назад, вскинув голову, и Брекен не смог дотянуться до его морды. Он замахнулся, намереваясь обрушить когти на плечо крота, но тот отступил в сторону, и Брекен, которому так и не удалось нанести удар, пролетел мимо и упал, не удержав равновесия.

Тяжело дыша, испытывая неподдельный страх, он огляделся по сторонам, не понимая, куда девался его противник, а крот уже стоял позади него, приподняв когтистые лапы и насмехаясь над Брекеном, которому ни разу не удалось его задеть.

Затем он спросил:

— Ты хотел сделать вот так? — И нанес мощный удар в предплечье.

От боли Брекен издал глухой хриплый крик — так кричат кроты, понимая, что еще пара таких ударов сулит неминуемую гибель.

— Или вот так? — снова спросил крот, внезапно развернувшись и пнув Брекена задней лапой с такой силой, что тому на мгновенье показалось, будто на него обрушился потолок.

Он отлетел к стене и рухнул рядом с Босвеллом, который застонал и слегка пошевельнулся. Брекен попытался подняться, но не смог. Он чувствовал невероятную боль в лапах, которые словно налились свинцом. Огромный крот, расставив когти, надвигался на него, сверкая глазами. Подобный взгляд Брекен видел лишь однажды, когда столкнулся с Мандрейком в Гроте Темных Созвучий.

Брекен собрал все силы, но не смог приподнять даже голову: она безвольно свесилась набок, рот раскрылся, и он едва дышал от боли. Крот подходил все ближе, когти его постоянно двигались. Он что-то говорил, но у Брекена так болела голова, что он ничего не слышал и лишь по движениям губ догадался, что тот его в чем-то обвиняет. Затем слово «Данктон, Данктон» отозвалось эхом у него в ушах, и, увидев взметнувшиеся в воздух когти, он с ужасом понял, что им с Босвеллом суждено погибнуть. Слабо пошевельнув головой, он повернулся и взглянул на Босвелла, по-прежнему лежавшего у входа, который так и не смог оправиться от нанесенного ему удара. Брекен попытался заговорить, спросить: «Почему?», он вжался в стену, словно надеясь, что ему удастся укрыться от страшных когтей.

Но внезапно когти крота неподвижно замерли, он повернул голову в ту сторону, где лежал Босвелл, заметив что-то в проеме входа. Затем резко развернулся к проему, в котором показался сначала нос, а потом голова и плечи старого тщедушного крота, шкуру которого покрывала сеть глубоких морщин. Каждое из его движений казалось едва уловимым.

Брекен вновь обрел способность нормально слышать.

— Так, значит, вас трое! — взревел огромный крот.

Старый крот слегка улыбнулся, взглянул на поверженных Брекена и Босвелла, а в следующее мгновение уже оказался между ними и огромным кротом.

— Я прикончу вас всех! — прокричал большой крот и снова бросился в атаку.

Каким образом отпечатываются в памяти крота невероятные события, происшедшие у него на глазах? Они запоминаются, как сон.

Вот и Брекену показалось, будто он грезит, когда огромный крот устремился к ним, а старенький морщинистый крот скользнул вперед, сделал неуловимое движение лапой, и большой крот вдруг опрокинулся на спину и покатился кубарем к дальней стене. Старый крот вернулся на прежнее место и преспокойно остановился, а его противник вновь кинулся к нему, выставив вперед лапы.

В своем удивительном сне Брекен увидел, как старый крот, словно плывя по воздуху, уклонился от удара и быстрым движением задних лап отшвырнул большого крота к боковой стене, и тот рухнул на землю. Хотя все это казалось Брекену сном, сопровождавшие его звуки были громкими и выразительными. Он услышал, как тяжело, как хрипло дышит огромный крот, скребя лапами по земле, пытаясь подняться и в третий раз кинуться в атаку. Он едва успел выпрямиться, как старый крот, на рыльце которого все время играла улыбка, чей взгляд постоянно излучал ясность и спокойствие, неторопливо, словно зная, что время повинуется ему, шагнул вперед и легонько ударил большого крота левой лапой, и тот тут же рухнул на землю без сознания, как будто его пришибло здоровенной веткой дуба, сорванной ураганным ветром.

Казалось, сон все не кончается. Брекен, который никак не мог очнуться, услышал шаги еще одного крота, приближавшегося к ним откуда-то слева. Он повернул голову, чувствуя, как пульсирует боль в висках, и увидел Маллиона, который с разинутым ртом взирал на открывшуюся его глазам картину. Брекену показалось, будто он явственно читает мысли Маллиона.

Три крота бессильно распростерлись на земле у стен, словно их зашвырнуло туда бурей, а посередине с безмятежным видом застыл старенький крот, вытянув перед собой дряхлые лапы и уткнувшись в них носом. «Этого не может быть!» — подумал Маллион.

«О нет, очень даже может, — подумал Брекен, а затем: — Нет, нет, не надо!», потому что Маллион с сердитым видом направился к старому кроту. Но тот выпрямился, повернувшись к Маллиону, и Брекен понял, что еще никогда в жизни не встречался с существом, наделенным подобной силой. Старый крот и когтем не пошевельнул, а Маллион уже преисполнился почтением к нему и замер.

На этом сон закончился. Брекен увидел, как лежавший справа от него огромный крот задвигался, постанывая и тяжело дыша. По левому боку скользнула лапа Босвелла: крот из Аффингтона начал приходить в себя. Брекен слегка приподнялся, ощущая боль во всем теле, и устремил взгляд на старого крота.

— Будьте добры, назовите ваши имена, — учтиво проговорил тот, и по его голосу Брекен догадался, что перед ними доброе и мудрое создание.

— Маллион из Луговой системы, — незамедлительно откликнулся укрощенный Маллион.

— Брекен из Данктона, — сказал Брекен.

Старый крот повернулся, чтобы взглянуть на него, и приветливо кивнул головой, а затем посмотрел на большого крота, лежавшего у другой стены.

Тот приподнял голову, помотал ею и сказал:

— Мое имя Стоункроп, я тоже из Луговой системы.

Его слова повергли в изумление и Брекена, и Маллиона. «Стоункроп! — подумал Брекен. — Стоункроп, брат Кеана. Его знает Ребекка. Так вот почему…»

— Стоункроп! — радостно воскликнул Маллион, но не посмел подбежать к нему, не испросив разрешения у старого крота.

А старый крот с улыбкой повернулся к Босвеллу, который медленно поднялся и подошел к нему.

— Я — Босвелл из Аффингтона, — сказал он, склонившись в почтительном поклоне.

— Да пребудет с тобой милость Камня. Он несомненно помогал тебе, иначе ты не смог бы добраться до этих мест, покинув Священные Норы, — ответил старый крот. — И да ниспошлет Камень благословение каждому из вас. Я — Медлар из Северных Краев. Запомните: я запрещаю драться в этих туннелях, особенно кротам, которыми движет страх и недостаток знания. — Он говорил строго, как отец с напроказившими юнцами. Затем он обратился к Маллиону, смягчив тон: — Похоже, ты пришел сюда в надежде обучиться боевым искусствам, но знай: по натуре ты не боец, а друг. Всякий, кто заручится твоей дружбой, станет намного сильней, чем прежде. — Медлар повернулся к остальным, внимательно оглядел каждого и сказал: — Не знаю, какими судьбами вы оказались здесь и что привело сюда меня. Но за всю свою долгую жизнь я ни разу не встречал кротов, которым было бы столь необходимо узнать об искусстве боя, как вам, и мне кажется, что вы сумеете овладеть нужными знаниями. Перед каждым из нас стоит задача, и справиться с ней крот способен лишь по милости Камня. У любого может возникнуть желание стать бойцом, но не у всех есть для этого данные. Пожалуй, многие могли бы стать воинами, но лишь немногие способны пройти этот путь до конца. Я покажу вам, в чем заключается разница между бойцом и воином, и скорей всего каждый из вас откроет при этом что-то неожиданное для себя. Сейчас вы стоите посреди длинного туннеля, начало его осталось далеко позади, а конец еще почти не виден. Я — лишь один из тех, кто встретится вам на пути. К вам непременно станут обращаться и другие, а кое-кто попытается сбить вас с толку и увлечь на ложный путь. Такие кроты и являются вашими подлинными противниками. Научитесь распознавать их. Они изобретательны и постараются запутать вас. Не поддавайтесь на их уловки. Лишь голос сердца укажет вам, где правда, а где ложь. Прислушивайтесь к нему. Верьте ему. Пусть ваши души преисполнятся отваги и терпения, и да поселится в вашем сердце любовь к противникам.

Медлар еще раз внимательно оглядел каждого из них. Когда его добрые глаза, окруженные сетью старческих морщин задержались на Брекене, ему показалось, что этот взгляд способен проникнуть в потаенные глубины его души и этому удивительному кроту известна вся его подноготная. Брекена охватил восторг, к которому примешивался страх.

— А теперь, — сказал Медлар, — оставьте меня и отправляйтесь на покой. У каждого из вас за плечами остался долгий путь, а вскоре вам предстоит снова пуститься в дорогу. У нас мало времени. Поешьте, отоспитесь, а завтра начнем занятия.

Глава пятая

Забрезжил новый день, и с его приходом для Брекена впервые в жизни настал длительный период умиротворения. Дни и ночи неспешно сменяли друг друга, апрель кончился, наступил май, полный солнечного света, тепла и звонких птичьих песен, и так прошел целый кротовий год.

Мало-помалу, неукоснительно следуя вместе с остальными наставлениям Медлара, Брекен обрел способность сохранять хладнокровие перед лицом физической опасности. При взгляде на Медлара — в этом он был схож с Халвером — возникало ощущение, будто течение времени прекращается, когда он замирает на месте, и в этой обстановке лучезарного покоя Медлар делился своей мудростью с другими.

Знания, обретенные каждым из них, были разными, и они далеко не сразу осознали, что все это время Медлар чему-то их учил. Он заставлял их выполнять какие-то странные упражнения. Босвеллу, например, пришлось много дней подряд атаковать стену, двигаясь в замедленном ритме. Брекену Медлар велел усесться напротив Маллиона и угадать, о чем тот думает и питает ли он к нему симпатию. Помимо этого он заставлял их сидеть неподвижно, ничего не делая.

— В такие моменты удается взглянуть в лицо своему первейшему, а может, и единственному, противнику — самому себе, — говорил он.

Только поразительное проявление его уникальных бойцовских навыков в стычке со Стоункропом и его убежденность в правомерности своих действий не позволили троим его ученикам взбунтоваться и прекратить занятия, казавшиеся абсолютно бессмысленными.

Как сказал однажды вечером Стоункроп, успевший проникнуться уважением к Брекену:

— Я шел сюда затем, чтобы обучиться боевому искусству, а не для того, чтобы просиживать день за днем, пытаясь ни о чем не думать.

Впрочем, такого, чтобы всем троим сразу захотелось бросить занятия, не случалось, непременно находился хоть один, кому казалось, будто он вот-вот постигнет что-то очень важное, хоть и затруднился бы объяснить, что именно.

На самом деле Медлар сразу понял, что каждый из троих кротов, столь неожиданно оказавшихся в одном и том же месте, наделен способностями, не получившими развития у других. К примеру, ему не доводилось встречать кротов, обладавших такими физическими данными, как у Стоункропа, но беда его заключалась в отсутствии душевного равновесия, мысль о смерти брата часто повергала его в неконтролируемую злобу. Понимая, что он не сможет стать по-настоящему хорошим бойцом, пока не примирится с самим собой, Медлар заставлял его подолгу сидеть неподвижно, чтобы снедавшие его гнев и горе отступили и постепенно угасли.

Босвелл по сравнению со всеми кротами, когда-либо встречавшимися Медлару, отличался самым острым умом и самыми большими познаниями. Разговоры с ним Медлар находил для себя очень поучительными, Брекен всегда прислушивался к ним, а Маллиону и Стоункропу они казались смертельно скучными.

При этом Медлар понимал, насколько трудно Босвеллу поверить в возможности своего тела, когда речь идет о боях, где, казалось бы, все зависит от физических данных, — подобная неуверенность естественна для калеки. Но Медлар, который провел много лет, обучая других боевому искусству, твердо знал: кроты зачастую недооценивают свои способности лишь потому, что свыклись с мнением окружающих на свой счет и перестали доверять собственной интуиции.

Из всех троих Брекен вызвал у Медлара наибольший интерес. С первого взгляда Медлар понял, что перед ним крот, наделенный богатейшими данными, как физическими, так и умственными. Лишь со временем Медлар догадался о том, что у Брекена не было возможности осознать собственные силы, поскольку он долгие годы провел в изгнании, живя наедине с самим собой и постоянно подвергаясь опасности. Брекен походил на изголодавшегося крота, которому отсутствие обоняния не позволяет заметить, что вокруг него полным-полно еды. Задача Медлара состояла в том, чтобы раскрыть Брекену глаза на навыки, которыми он овладел, сам того не замечая, и в первую очередь на его способность подолгу существовать в одиночку, полагаясь лишь на самого себя.

Искусство Медлара заключалось не только в умении указать каждому из троих кротов на присущие ему качества, но и в том, чтобы заставить учеников утвердиться в сознании своих талантов, ведь без этого любые усилия оказались бы тщетными. Он часто говорил:

— Можно долго уверять крота в том, что он сильный, но он останется слабым, даже если поверит твоим словам. Но стоит ему однажды утвердиться в сознании своей мощи после того, как он испытает ее, и силы уже никогда не покинут его.

Поэтому он помог Стоункропу найти точку опоры, па которой зиждется душевное равновесие, благодаря ему Босвелл сумел оценить свои способности, а Брекен — независимость и стойкость собственной натуры.

На протяжении месяцев отношение Брекена — а также Босвелла, Маллиона и Стоункропа — к Медлару постоянно менялось. На смену изначальному трепету пришло раздражение, вызванное необходимостью проделывать бессмысленные на первый взгляд упражнения. Когда Брекен обнаружил, что может справляться со сложными задачами, он начал слепо доверять Медлару. Затем ему показалось, будто все это легко и просто, и он преисполнился самодовольства и наглости. Но время все шло, и в душе его возникло благоговение, когда он понял, что Медлар исподволь помогает ему проникнуть в суть явлений, о которых он прежде не мог и помыслить. Ярким примером тому явилось изречение Медлара о том, что великие воины испытывают любовь к противнику.

Истинность его слов открылась Брекену в тот день, когда он участвовал в учебной схватке со Стоункропом. К этому времени между ними уже возникли тесные дружеские отношения, и ни один из них не желал причинить другому зла. Брекен перестал бояться Стоункропа, обнаружив, что обладает большим проворством, хоть и уступает ему в размерах, и может обратить превосходство Стоункропа в силе себе на пользу, например, чтобы увеличить мощь собственного удара. После того как они провели ряд выпадов, Медлар вдруг крикнул:

— Хорошо! Теперь переходите к настоящему бою, не на жизнь, а на смерть.

Их вера в Медлара была так велика, что после краткого колебания оба подчинились, и борьба пошла всерьез. Движения их стали более плавными и мощными, и тогда Брекен с удивлением понял, что его действия, направленные против Стоункропа, переросли в нечто вроде ритуального танца, в котором участвуют они оба, а затем ему на мгновение показалось, будто он уже не он сам, а Стоункроп, и, когда тот сделал выпад, Брекену с легкостью удалось его парировать, как если бы он выполнял его сам.

— Стоп! — крикнул Медлар.

Схватка закончилась, и сердце каждого из бойцов, между которыми возникло чувство единения, или «любви», как называл его Медлар, сжалось от странного ощущения потери. В ходе этого боя ни один из них не пострадал.

Этот случай помог Брекену понять и то, что бой между кротами в сущности представляет собой духовное противостояние, а не физическое. Само понятие духа было ему внове, и он сумел его постигнуть, лишь оказавшись перед необходимостью проникнуть в духовную сущность окружавших его кротов. Так, например, Маллион по духу являлся существом дружелюбным и мягким, в нем отсутствовала склонность к агрессии. Когда Брекен ощутил это, он понял, почему Медлар сразу же решил, что Маллиону не дано стать бойцом.

— Впрочем, это его истинная сущность, — сказал Медлар, — а значит, он наделен силой духа, хоть он и не боец по своей природе. Если ты сумеешь заручиться его приверженностью, силы твои умножатся многократно.

Брекен обнаружил, что Стоункроп обладает мощным боевым духом, но ему недостает гибкости, а потому, как выразился Медлар, можно без труда найти его уязвимое место. Брекену удалось понять, что это значит, когда он представил себе Стоункропа как нечто вроде скопления туннелей и нор примерно такого, как в Бэрроу-Вэйле, пробираясь по которым нужно лишь сохранять хладнокровие и уверенность в себе, и тогда ты непременно найдешь дорогу. После этого Брекен перестал бояться Стоункропа, а Стоункроп проникся к Брекену еще большим уважением.

Вместе с осознанием глубинной природы боевых действий к Брекену пришло и понимание других моментов в учении Медлара. Например, Медлар утверждал, что просто ударить противника лапой невозможно, настоящий боец вкладывает в удар всю мощь своего тела, а значит, как настаивал Медлар, и духа.

— Если ты сумеешь понять это, Брекен, ты увидишь, сколь велика присущая тебе сила. Многим кротам кажется, будто для достижения успеха достаточно лишь увеличить физическую мощь удара, но старый крот вроде меня может лишь легонько притронуться к противнику, и эффект окажется куда более действенным, потому что я вкладываю в каждое движение всю силу духа, а они полагаются только на мускулы. — Словно чтобы наглядно проиллюстрировать свои слова, Медлар прикоснулся к плечу Брекена, и тот тут же покатился по земле.

Иногда Брекену внезапно открывалось нечто новое — его как будто озаряло солнечным лучом, вдруг хлынувшим в просвет меж деревьями, — и зачастую такое происходило, когда он наблюдал за тем, как Медлар занимается с другими. Однажды во время тренировочного боя с Босвеллом Медлар вдруг зевнул и прилег. Босвелл невольно последовал его примеру, думая, что Медлар решил отдохнуть. Но стоило лишь Босвеллу расслабиться, как Медлар со всей яростью обрушился на него. Застигнутый врасплох Босвелл не знал, как отбиться.

— Слабый духом всегда следует за сильным, во всем ему подражая, — объяснил Медлар. — Стоит тебе напрячься, и он тоже сделает усилие над собой, но если ты расслабишься, он сделает то же самое, как случилось сейчас с Босвеллом. В ходе боя нужно добиться духовного превосходства над противником, а потом расслабиться — он последует твоему примеру, и вот тогда ты сможешь окончательно с ним расправиться, ты видел, насколько бессилен оказался Босвелл. Учитесь распознавать состояние духа противника. Сделать это будет легче, если ты вынудишь его нанести удар первым. Не случайно в схватках между знаменитыми бойцами проигрывает тот, кто нападает первым. Это свидетельствует о слабости духа.

— Но тогда получается, что по-настоящему великим бойцам вообще нет нужды наносить удары, — с сомнением в голосе сказал Брекен.

— Совершенно верно, — ответил Медлар.

Однажды Медлар предложил Стоункропу убить его. Стоункроп решил, что это шутка или какая-то западня, и отчасти оказался прав, хотя западня эта оказалась совсем другого рода, чем он ожидал. Видя, что Стоункроп колеблется, Медлар рассердился (или притворился сердитым, с ним никогда нельзя было знать наверняка) и принялся яростно нападать на Стоункропа, который в свою очередь тоже разозлился. Посреди схватки Медлар вдруг перестал защищаться, повторил: «Убей меня, Стоункроп» — и преспокойно застыл в ожидании. Все затихли, и на мгновение, показавшееся вечностью, Стоункроп замер, занеся когтистые лапы над головой Медлара. Затем он опустил лапы, вздохнул и сказал:

— Ты хочешь умереть!

Медлар рассмеялся и ответил:

— Возможно, но попробуй вдуматься в то, что открылось тебе сейчас. Видишь ли, я уже не боюсь смерти, и того, кто сталкивается с подобным отношением в противнике, охватывает ужас. Крот, сумевший преодолеть страх перед смертью, обладает несокрушимой мощью, ведь его противник неминуемо оказывается лицом к лицу со своими собственными страхами. Понять это и ощутить крайне трудно. Когда ты поймешь, что между жизнью и смертью нет разницы, что ты уже мертв, ты почувствуешь, что стал живей, чем когда-либо прежде, и, может быть, сумеешь смириться с задачей, возложенной на тебя Камнем. Когда это произойдет, ты станешь воином.

Все это показалось Брекену недоступным для понимания, но, выполняя упражнения, предложенные ему Медларом, он сумел почувствовать истинность этих идей и проникнуть в их суть интуитивно, а не с помощью разума. Беседуя на эти темы с Босвеллом, он обнаружил, что Босвеллу куда легче понять что-нибудь, чем почувствовать, но они не смогли решить, что лучше, а что хуже.

Время шло, настал июнь, и травы на лугу над Нунхэмской системой становились все пышней и зеленей. На смену цветам, появившимся ранней весной, пришли новые: белый и красный клевер, мохнатая розовая смолка. У реки, куда порой в минуту отдыха забредали кроты, зацвели тысячелистник и дрема. Река плавно струила воды, а у берегов, где колыхались тени высоких камышей, рогоза и желтого касатика, то возникали, то исчезали небольшие завихрения. Иногда на поверхность в погоне за добычей выныривали голавли или плотвички, оставляя за собой разбегающиеся по воде круги.

Неожиданно для себя Брекен затосковал по Данктонскому Лесу: по шороху листвы, раскачивающейся где-то высоко над головой, по щебету птиц — дроздов, пищух и зябликов, — порхавших среди ветвей, чьи песни на рассвете звучали ясней и звонче, чем пение здешних птиц, обитавших среди открытой местности. Он заскучал по букам, по запаху туннелей, проложенных в лесной земле, и лиственному перегною, где куда больше насекомых и личинок, чем в зеленой траве.

Он затосковал по данктонскому говору, по Ру. Но сильней всего по какой-то необъяснимой причине он тосковал по Ребекке. Чем больше времени он проводил по настоянию Медлара в покое, стараясь ни о чем не думать, чем глубже ему удавалось проникнуть в глубины духа, как своего, так и окружавших его кротов, чем смелей становился его взгляд, обращенный к миру, благодаря успехам в обучении боевому искусству… тем сильней он тосковал по Ребекке.

Выпадали дни, когда мысли о ней не давали ему покоя, и тогда он начинал вспоминать. Он вспоминал, как бежал следом за Ребеккой через Грот Корней, расположенный под Камнем. Ему казалось, будто он вновь ощущал прикосновение ее лапы к своему плечу, а в его ушах снова звучал ее голос, мягкий, но более звонкий, чем пение любой из птиц: «Мой ненаглядный. Мой любимый». Да, это правда, она произнесла тогда эти слова. «Любовь моя, моя Ребекка». И камень, скрытый под Камнем, который мерцал во тьме, и они стояли там в лучах его света! Заветный Камень! Тогда он притронулся к нему, и линии рисунка навсегда запечатлелись у него на лапе, он может начертить его на земле и смотреть на него в восхищении, думая о ней. Она погладила его, и он тоже прикоснулся к ней, он помнит, это правда, любимая моя, Ребекка.

Ему не становилось легче ни от воспоминаний о Данктоне, ни от попыток рассказать о Ребекке. Однажды Брекену показалось совершенно необходимым поведать Стоункропу о Кеане. Он выложил ему все, ничего не скрывая, и вконец обессилел, когда дошел до конца этой ужасной истории, полной любви и боли. Затем он повторил то, что уже говорил раньше о Ребекке, и Стоункроп кивнул, ведь он сам ее видел. Стоункроп не смог ничего ему ответить, он лишь поник в печали, но по его взгляду можно было догадаться о нахлынувшем на него горе, смешанном с гневом и отвращением, которое вызывало у него воспоминание о запахе Мандрейка, оставшемся в норе у кромки леса, навсегда врезавшемся ему в память.

Нет, слова не помогали. Брекен попытался рассказать Босвеллу о камне, скрытом в центре Древней Системы, но стоило ему дойти до описания Грота Эха, как у него словно отнялся язык, и ему пришлось солгать:

— Нет, нет, пробраться дальше мне не удалось, это невозможно.

Оказалось, что легче сказать неправду, чем предать память о мерцающем камне, возле которого они с Ребеккой… что же они делали? Они там были — вот самое удачное слово, которое он сумел подобрать. Брекену захотелось покинуть Нунхэм.

Такое же желание возникло и у Стоункропа, и у Маллиона, а Босвелл положился во всем на Брекена, чьи речи порой казались путаными и сбивчивыми, но чьей интуиции он полностью доверял и всегда готов был следовать за ним, ведь действия Брекена словно были продиктованы самим Камнем. Медлар не стал возражать. Он понял раньше, чем любой из них, что миссия его завершена, всему остальному придется научиться самим. К тому же Медлару тоже предстояло многое познать, а значит, настала пора отправиться в путь.

На исходе первой недели июня Медлар сказал:

— Вы увидите, что научиться можно многому и что все премудрости заключены в вашем сердце. Пожалуй, я открою вам один секрет! — Медлар говорил весело, радуясь тому, что выполнил возложенную на него задачу. Июнь — самое подходящее время для путешествий, и ему не терпелось отправиться в Аффингтон, куда, он теперь понял, и влекла его судьба. — На самом деле учиться ничему не нужно, — продолжил Медлар. — Вы и так все знаете, каждый из вас. Все знания хранятся здесь! — И он указал себе на грудь, беззаботно посмеиваясь, как будто на самом деле все очень просто и беспокоиться о чем-либо бессмысленно. — Что касается боевого искусства — вы поймете, что овладели им до конца, когда увидите, что вам нет нужды вступать в бой. Это простой факт, а не какая-нибудь тайна. Искусному бойцу не приходится и когтем пошевельнуть, чтобы сразить противника. Он действует, лишь когда возникает необходимость преподать наглядный урок! — Медлар взглянул на Стоункропа и, вспомнив об их самой первой встрече, снова рассмеялся. — Мы живем в необычные времена, поэтому я отправляюсь в Аффингтон. Я доберусь до него, если на то будет воля Камня. Запомните: у каждого из вас достаточно сил, чтобы стать воином.

Они распрощались ночью возле Нунхэмского Камня. Медлар сказал напутственное слово, обращаясь к каждому по очереди, в том числе и к Маллиону, которого особенно полюбил, а затем прочел молитву, обращенную к Камню. Босвелл тоже прочел молитву и благословил Медлара на дальний путь. А когда Медлар ушел, он еще раз повторил эти слова, чтобы их сила послужила защитой старому Медлару, сумевшему пробудить столь многое в их душах.

В июньском небе сияла луна, приближалось полнолуние.

— Мы отправимся в путь все вместе, — сказал Брекен с убежденностью, перед которой склонились все остальные, даже Стоункроп. — Мы пойдем прямиком к Данктонскому Камню. Вы только посмотрите на луну! Вы знаете, что это означает? Вот-вот настанет Середина Лета! А я поклялся, что приду в этот день к Камню и произнесу слова Летнего ритуала.

— Нам придется поспешить, чтобы успеть вовремя, — сказал Стоункроп.

— Успеем! — ответил Брекен.

Остальные кроты двинулись в путь, а он ненадолго задержался, чтобы побыть в одиночестве у Нунхэмского Камня. Он повернулся лицом к Данктону, чье притяжение постоянно ощущал, зная, что оно будет становиться все сильней по мере приближения полнолуния и дня Летнего Солнцестояния. Он еще раз посмотрел на луну, а затем обратил взгляд в ту сторону, где находился Данктонский Лес, и ему вспомнился иной свет, белый, мерцающий. Брекен прошептал: «Ребекка, Ребекка», и в ночной тишине послышался его смех.

Глава шестая

Крайне редко случалось так, чтобы с приходом весны настроение кротов ухудшалось, но именно так и произошло, когда Рун закрепился у власти в Данктонском Лесу. Под его тяжким гнетом в пределах системы и вправду начали вершиться темные дела, о которых всегда со страхом подозревали луговые кроты: она стала местом, окутанным туманом злых чар, творимых теми, чье сознание блуждает во мраке, чья улыбка, подобно шуму крыльев выискивающей добычу совы, сулит недоброе.

Изначально Руну удалось прийти к власти, опираясь на поддержку боевиков, приверженностью которых он сумел заручиться при Мандрейке. Теперь они с готовностью выполняли каждое его поручение, он мог призвать их в любой момент и приказать им что угодно.

Но он прекрасно понимал, что те же самые боевики, благодаря которым он добился власти, могут — по крайней мере гипотетически — свергнуть его. Поэтому, став правителем Данктонской системы, Рун постарался, с одной стороны, снискать признательность боевиков, предоставляя им всяческие привилегии при выборе территории и самок во время брачного сезона, а с другой стороны, принял меры к тому, чтобы внушить им страх, подвергая жестоким наказаниям тех, кто нарушил какое-то из правил, которые он то вводил, то отменял. Рун помнил, как все кроты боялись Мандрейка, потому что тот мог внезапно накинуться и убить или покалечить любого у всех на глазах.

Но методы Руна оказались более изощренными и, пожалуй, более эффективными. Выбрав наугад одного из боевиков, он предъявлял ему обвинение в том, что раньше вовсе не считалось преступлением и уже на следующий день могло снова рассматриваться как вполне правомерное действие. Например, кто-то из боевиков погорячился и убил соперника в борьбе за самку — вообще-то, во время правления Руна такие поступки не вызывали осуждения: чем больше убийств, тем лучше! И вдруг, как гром среди ясного неба, обвинение: мол, он напал на друга и соплеменника, стремясь подорвать устои и мощь Данктона. Дальнейшую его судьбу Рун предоставлял решать боевикам, которые вечно терлись вокруг него, всячески стараясь снискать благосклонность, и на которых он вполне мог положиться. А те приходили в восторг при мысли, что жертвой оказался кто-то другой, и всячески изощрялись, стараясь выбрать наиболее мучительное наказание. Искалечить его и бросить в лесу, чтобы его прикончили совы? Разбить ему голову — и пусть себе медленно умирает на глазах у всех жителей Бэрроу-Вэйла? Вне зависимости от принятого ими решения Рун всякий раз с удовольствием наблюдал за ходом казни, а когда он наконец удалялся прочь, все видели, что его когти измазаны в крови, и слышали его мерзкий хохот, заглушавший смех остальных палачей.

Наряду с этим он приучил боевиков шпионить друг за другом и за другими кротами и доносить ему обо всех их проступках. Тех, кого удавалось уличить в какой-либо провинности, ожидало зверское наказание, и этот период в истории Данктона стал одним из самых прискорбных. Жестокости и садистской изощренности боевиков не было предела, и список имен тех, кто подвергся пыткам изуверов, был ослеплен, чудовищноизувечен или съеден своими же сородичами, бесконечно долог.

К началу марта Рун уже полностью подчинил себе всех боевиков и всю систему за исключением Болотного Края. Он решил до поры до времени не соваться туда, опасаясь, как бы разразившаяся среди его жителей эпидемия, слухи о которой упорно распространял Меккинс, стремившийся любыми способами воспрепятствовать вторжению Руна в Болотный Край, не перекинулась на основную часть системы. Но если кому-то из болотных кротов случалось ненароком заблудиться и угодить в лапы боевиков, Рун позволял им вдоволь поизмываться над бедолагой, прежде чем наконец добить его.

С наступлением марта и началом брачного сезона разгул насилия слегка приутих. По всей системе разгуливали шайки задиристых дюжих вестсайдцев, из числа которых в основном и вышли в свое время боевики. Заслышав их шаги, самки замирали в страхе, а самцы из Истсайда и Бэрроу-Вэйла поспешно прятались, не желая вступать в борьбу, исход которой предрешен заранее.

Однако боевикам не всегда удавалось добиться своего. Одной из кротих, живших неподалеку от Болотного Края (ее звали Окслип — Примула), которой вовсе не понравился заявившийся на ее территорию боевик, удалось в силу врожденного хитроумия убить его, а также в пылу праведного негодования ранить другого боевика, бродившего неподалеку.

Когда раненый боевик доложил Руну о происшедшем, тот заявил, что подобное малодушие — позор для всех боевиков, и приказал убить его, а затем послал за самкой. Но боевики вернулись ни с чем, поскольку Окслип убежала на север, в Болотный Край, и Меккинс, оценивший по достоинству отвагу самки, сумевшей отбиться и ускользнуть от боевиков, принял ее как свою.

Но подобно тому, как в сырые сентябрьские дни невесть откуда повсюду появляются пауки, во времена правления коварных негодяев вроде Руна силы зла активизируются. Странные, зловещие создания, уродливые внутренне и внешне, которые таились доселе в глубинах мрака, начали выползать из щелей и собираться среди теней, сосредоточившихся вокруг Руна. Так однажды в Бэрроу-Вэйл явилась старая самка из Истсайда. От изможденного, сморщенного тела кротихи исходило столь мощное ощущение угрозы, что встретившийся ей боевик сразу поджал хвост и поскорее отвел ее к Руну.

О происхождении кротихи имелись хоть какие-то неясные сведения — по ее словам, она родилась в области, примыкавшей к Истсайду, — но ее имени не знал никто. Боевики прозвали ее Найтшейд — Ночная Мгла — и она осталась при Руне, он даже разрешил этой уродливой твари поселиться в собственной системе. Рун заметил, что ее присутствие дает пищу страхам и суевериям, и воспользовался этим. Вскоре поползли слухи о том, что ей известны тайны зловещих ритуалов, некогда бытовавших в Данктоне, проведению которых положили конец кроты из Древней Системы, тайны, которые передавались по наследству из поколения в поколение кротами, дожидавшимися наступления подходящего момента. Так или иначе, ни один из боевиков не осмеливался потревожить ее в предрассветные часы, когда она выбиралась на поверхность земли и бродила по округе, что-то бормоча, ругаясь и творя заклинания, от которых в воздухе распространялось зловоние.

Проявления зла были многообразны. Раньше с приходом весны в Данктоне повсюду появлялось множество цветов, но в этом году они начинали увядать, едва успев расцвести: белые лепестки диких анемонов покрывались темными пятнами и безвольно поникали, болтаясь на чахлых стебельках, и даже пролески с их стрельчатыми листочками, чье цветение всегда проходило пышно и буйно, еле-еле пробились сквозь слой слежавшейся прошлогодней листвы, чтобы затем загнить на корню. Солнце, обычно радовавшее всех в конце марта теплом и ярким светом, оставалось бледным и пряталось за облаками, а его лучи заливали все вокруг холодным светом, никого не грея и не радуя.

Листва на деревьях не спешила распускаться, и в середине апреля лишь на боярышнике и конском каштане начали проклевываться почки — едва заметные зеленые крапинки среди черных стволов и голых ветвей. Казалось, зима не хочет уходить из леса.

Обитатели системы старались по возможности отсиживаться где-нибудь в пределах своей территории, а если кто-то из задиристых боевиков претендовал на их участок, они тут же уступали его без боя. Некоторые из кротов, стремясь войти в доверие или свести давнишние счеты, доносили боевикам на своих ни в чем не повинных соседей. А другие, дрожа от страха, затаились в норах и выбирались оттуда лишь в поисках пищи. Неделя проходила за неделей, а обстановка становилась все более гнетущей.

Страх и подавленность сказались на жизни всей системы: в тот год забеременело куда меньше самок, чем обычно, вдобавок у многих произошли выкидыши, и они остались без потомства. Такие самки с особой остротой ощущали собственную уязвимость, и к тому же Рун явственно дал понять, что недоволен ими. К самкам, которые все же принесли потомство, он относился благосклонно — не потому, что появление кротят всегда радость, а потому, что в будущем, на которое распространялись черные замыслы Руна, эти малыши смогут пополнить ряды боевиков.

Наступил апрель, и Рун постепенно перестал с тревогой думать о возвращении Мандрейка. В последний раз его видели в Гроте Темных Созвучий, когда он обрушил гору камней, чтобы преградить путь преследовавшим его боевикам, и с тех пор вестей о нем не поступало. Рун разместил несколько боевиков вокруг Древней Системы — на территории, где некогда обитал Халвер, на территории Брекена, простиравшейся между лугами и прогалиной, где стоял Камень, а также в других местах, где начинались туннели. Но никто ни разу не видел Мандрейка, ничего о нем не слышал, и Рун начал склоняться к мысли, что все закончилось само собой и Мандрейк сошел с ума и умер где-то посреди заброшенных туннелей или же навеки покинул систему, отправившись на поиски другой, которую надеялся подчинить себе так же, как подчинил когда-то Данктон. Но где бы он теперь ни находился, боевики ни за что не пустят его обратно.

Как бы там ни было, когда пошла вторая неделя мая и воздух стал постепенно, словно с неохотой, согреваться, Руном овладела идея, которую он уже давно вынашивал: совершить нападение на Луговую систему.

Рун уже давно подозревал, что луговые кроты вопреки представлениям обитателей Данктона не так уж сильны. На протяжении последних лет число столкновений между жителями двух систем уменьшилось, и Рун счел примечательным тот факт, что луговые кроты оставили без последствий нападение на Кеана. Он предполагал, хоть и ошибочно, что раненому Кеану удалось вернуться в Луговую систему, и на основании этого предположения заключил, что боевая мощь луговых кротов не так уж велика, ведь иначе они пошли бы в атаку на Данктон или по крайней мере попытались отомстить. Но даже во время брачного сезона, когда луговые кроты обычно совершали вылазки, ничего подобного не произошло.

Рун решил, что пришло время совершить пробное нападение на обитателей лугов. Задавшись этой целью, в конце мая он созвал боевиков в Вестсайд.

❦

Жители Луговой системы восприняли кончину Розы как тяжелую утрату, ведь они сильно ее любили. Особенно опечалился Броум, который бесконечно дорожил ее доверием и ее мудрыми советами: они помогли ему прийти к власти мирным путем, поступая во всем по справедливости.

Когда ему сообщили о том, что Роза скончалась, он тут же отправился на ее территорию, ведь согласно традициям луговых кротов нору, где жила целительница, и примыкающие к ней ходы должны замуровать те, кто был ей особенно близок. Он обнаружил в самой норе лишь тело Розы, а затем гвардеец отвел его к выходу из основного туннеля на поверхность, возле которого стояла Ребекка, глядя поверх колышущихся трав на темневший вдалеке любимый ею лес. Рядом с ней примостился один из кротышей.

Броум не знал, как ему лучше обратиться к Ребекке, ведь на протяжении последних месяцев она жила в тесной близости в Розой, а такого не удостаивался никто другой, поэтому он проговорил довольно-таки сухо:

— У нас принято замуровывать норы.

Ребекка повернулась и посмотрела на него устало, грустно и в то же время умиротворенно. Броум, привыкший к тому, что другие кроты относились к нему с некоторым подобострастием, с облегчением заметил, что Ребекка не склонна перед ним заискивать. Он увидел, что она испытывает лишь печаль по поводу кончины Розы, которую любила всей душой.

— А у нас в системе принято предоставлять тела покойных на волю сов, — ответила она и мягко улыбнулась в знак сочувствия его горю.

Броум слегка опешил под ее открытым взглядом. Он повернулся к Комфри и спросил:

— А как его зовут?

Ребекка промолчала, давая понять, что Комфри уже не маленький и может сам ему ответить.

— Меня зовут К-комфри, — сказал кротыш, — и я из Д-д-данктонского Леса. — Броум улыбнулся и кивнул, тогда Комфри заговорил снова: — Мой отец — тот самый Брекен, который скрылся среди болот. Н-но он еще вернется.

Меккинс успел поведать Броуму печальную историю о судьбе Брекена, поэтому он снова улыбнулся и рассеянно кивнул, полагая, что все это выдумала Ребекка, чтобы утешить кротыша, ведь доселе ни один из кротов не возвращался оттуда назад. И тут он с изумлением заметил на лице Ребекки сердитое выражение, как будто она прочла его мысли и молча возмутилась, настаивая на том, что все сказанное ею Комфри — чистая правда.

Это удивило Броума и привело его в благоговейный трепет. Еще никому не удавалось свободно читать его мысли. Взглянув на Ребекку повнимательнее, он вдруг увидел, что она очень красива и ее темно-серебристая шубка лучится светом, как ясное небо после дождя.

Множество мыслей пронеслось у него в голове, но он молчал, глядя в ясные глаза Ребекки, а когда этот вихрь наконец улегся, Броум заговорил о том, что лежало у него на сердце:

— Как мы поступим, Ребекка?

Она сделала шаг вперед, притронулась к нему, и ему сразу же стало легче. Потом она повела его за собой по Розиным туннелям, и они, по-прежнему не говоря ни слова, принялись вместе замуровывать проходы, отступая перед растущей стеной, время от времени отряхиваясь от осыпавшейся на них земли. Они поступили так, как было принято в «Луговой системе.

— Ты останешься здесь? — спросил Броум, и это прозвучало как просьба. Он знал, что присутствие Ребекки окажется огромным благом для луговых кротов, для которых кончина Розы была невосполнимой утратой.

Она кивнула и тут же растерялась, понимая, что Роза возложила на нее миссию целительницы и задача эта невероятно трудна, а может, и невыполнима. Она еще столького не знает, о стольком не успела спросить. Ну что ж, она станет целительницей и какое-то время поживет здесь, ведь ей некуда податься, во всяком случае возвращаться в Данктон пока еще не время. На этот раз Броум прочел ее мысли: он подошел поближе, остановился, примяв передними лапами насыпанную ими землю, и сказал:

— Поверь, все будет хорошо. Ты очень нужна многим из здешних жителей. — Он слегка замялся, а потом все же добавил: — Могут возникнуть проблемы, если они узнают, что вы с Кеаном…

Ребекка бросила на него проницательный взгляд, и он умолк, не договорив до конца. Он еще не встречал кротов, которые обладали бы такой же силой, как Ребекка.

— Целитель не может жить во лжи, — мягко возразила она. — Мы с Кеаном были вместе, а потом два крота из Данктона, Рун с Мандрейком, убили его.

— Что ж, — ответил Броум, — я позабочусь о том, чтобы все здешние обитатели узнали, кто ты и почему живешь у нас. А преодолеть их подозрительность и недоверие сможешь только ты сама.

— Если бы Стоункроп был здесь, я поговорила бы с ним и он бы все понял, — сказала она.

Броум сокрушенно покачал головой.

— Стоункроп ушел… Он рвался отомстить за гибель Кеана, но мне удалось убедить его, что это может дорого нам обойтись.

— Ребекка улыбнулась: конечно, все это так похоже на Стоункропа.

— Он узнал, что в системе, вроде бы расположенной недалеко отсюда, появился знаменитый воин, и отправился к нему вместе с другими кротами. Они уже вернулись обратно, а Стоункропа с ними не было.

Ребекка поникла головой. Стоункроп погиб или пропал без вести? Скольких уже нет здесь? Кеан, Брекен, Халвер, Стоункроп, Мандрейк. Почему так много? Ей вдруг показалось, что все ее бросили, но она тут же поняла, что неправа: «Нельзя думать только о себе!» Вслух она сказала:

— Брекен был рядом с Кеаном, когда тот умер, — словно пытаясь немного утешить Броума, а вместе с ним и других луговых кротов, оплакивавших Кеана.

— А кто такой этот Брекен? Все жители Данктона, которых я встречал, упоминали о нем: и ты, и Меккинс, и даже Комфри. У тебя были кротята от него?

Ребекка покачала головой:

— Он жил в Древней Системе неподалеку от Камня… и знал тамошние туннели как никто другой. Это особенный крот.

— Но если он скрылся в глубине болот, мы его больше не увидим, оттуда никто еще не возвращался, — сказал Броум.

— А он вернется, — ответила Ребекка, и на этом разговор закончился.

Ребекка выкопала себе нору неподалеку от той, где жила Роза, но до чего пустой и голой казалась она ей по сравнению с уютным жилищем Розы, в котором вечно царил беспорядок! Как сильно ей недоставало аромата множества различных трав!

Хотя нора Виолеты находилась рядом, виделись они редко, потому что Виолета почти все время где-то пропадала: она прижилась в Луговой системе, и даже в речи ее появились интонации, свойственные луговым кротам. А Комфри держался поблизости от Ребекки. Он уже повзрослел и обзавелся собственной норой, проделав множество длинных извилистых ходов — ничего подобного Ребекка прежде нигде не видывала. Он не очень-то радовался, когда Ребекка заходила к нему, но ей удалось заметить, что Комфри, подобно Розе, отличается чистоплотностью и склонностью к беспорядку.

У него сохранился живой интерес к травам, который и толкнул его совершить первую дальнюю вылазку и на время покинуть окрестности норы и Ребекку. Однажды она сказала при нем, что соскучилась по запахам трав и ждет не дождется времени, когда сможет наведаться в Данктон и насобирать там растений. На следующий день Комфри пропал. Он вернулся через два дня, потоптался у входа в нору и положил на землю охапку молодых светло-зеленых стебельков.

— Это р-ромашка, — как ни в чем не бывало сообщил он. — Цветов еще нет, но когда они появятся, я тебе принесу. Но стебельки тоже пахнут.

В тот же день произошло еще одно событие, и тогда Ребекке показалось, что сгустившиеся у нее над головой тучи начали рассеиваться. Она услышала, что кто-то робко скребется у входа в нору, и, выглянув наружу, увидела, что там стоит, переминаясь с лапы на лапу, молоденькая смущенная кротиха. Когда Ребекка вышла к ней, кротиха посмотрела на нее, явно не зная, что сказать. Вид у нее был несчастный.

— Что случилось, моя хорошая? — ласково спросила Ребекка.

Кротиха продолжала стоять на месте, нервно поскребывая когтями по земле, и наконец выдавила из себя:

— Виолета сказала, что ты мне поможешь.

Ребекка подошла к ней почти вплотную и спросила:

— Вы дружите с Виолетой?

Самка молча кивнула.

— Что тебя беспокоит? — участливо продолжала расспрашивать Ребекка.

Кротиха постояла, раскачиваясь из стороны в сторону, устремив умоляющий, отчаянный взгляд на Ребекку, а потом воскликнула:

— Я не знаю! — И расплакалась.

Прикоснувшись к ней лапой, Ребекка почувствовала, что мех у нее холодный и влажный, а голова чересчур горячая. Ребекка принялась ласково ее гладить, осторожно притрагиваясь к ней, и постепенно самка успокоилась и пришла в себя. И тогда Ребекка стала шепотом говорить ей на ушко слова, от которых делается легче, говорить и говорить о травах, которые сейчас так бы ей пригодились, но их нет, лишь тихий голос от сердца к сердцу, и какие слова ты при этом выбираешь, не имеет значения. И вот наконец кротиха встрепенулась, просияла и, поблагодарив, отправилась по туннелю к выходу, и тут Ребекка почувствовала, как сильно она устала.

Несколько дней спустя к ней пришел крот и сказал:

— Ты помогла моей знакомой, а со мной вроде бы все в порядке, я сам не знаю, зачем пришел, и, пожалуй, прямо сейчас пойду обратно, у меня болит вот тут, точнее, не совсем тут, мне следовало заняться этим много лет назад, не знаю, почему я этого не сделал…

Вот так Ребекка начала исполнять обязанности целительницы, обходясь пока одними лишь словами.

❦

Холодное любопытство побудило Руна совершить нападение на кротов Луговой системы в середине июня. Как и любому из воинственно настроенных кротов Данктона, ему хотелось узнать, что представляют собой Луговая система и живущие там кроты. Подобное любопытство, а также вовремя брошенные словно невзначай фразы, вроде «из-за луговых кротов часто гибнут наши самки и кротыши» или «эти трусливые кроты позорят честь Данктонского Леса», подтолкнули боевиков к тому, чтобы пересечь кромку леса, выйти в луга и подыскать туннели для предстоящего вторжения.

Рун прекрасно понимал, насколько опасно вести за собой отряд кротов, у которых нет боевого опыта. Он решил выяснить, как поведут себя боевики в ходе атаки, чтобы сделать выводы на будущее, когда ему захочется перейти к настоящей войне.

Он поступил мудро. Нападение на Луговую систему закончилось бы весьма плачевно, если бы не перевес боевиков в численности и не полная неподготовленность луговых кротов к столь неожиданному, хоть и плохо отработанному вторжению. Рун рассчитывал окружить и прикончить нескольких из луговых кротов, но боевикам это удалось не сразу, они долго бегали с криками туда-сюда, сталкиваясь друг с другом, по ошибке ранили кое-кого из своих и вообще вели себя суматошно и бестолково. Они убили четверых, ранили семерых и напугали еще дюжину обитателей Луговой системы.

Броум провел стремительную и высокоэффективную контратаку, в результате которой боевики оказались почти полностью отрезаны от пути к лесу, и их отступление носило такой же беспорядочный характер, как и наступление. Впрочем, умные командиры знают, что любое поражение можно выдать за триумфальную победу, и Рун поступил именно таким образом. Да, трое из боевиков погибли, но стоило им вернуться в Вестсайд и убедиться в том, что луговые кроты их не преследуют, как они тут же кинулись праздновать «победу», живописуя подвиги погибших соратников и радуясь так, будто им за два часа удалось покорить всю «Луговую систему.

Рун извлек массу уроков из этой вылазки и понял, что первым делом ему следует найти себе заместителя, который мог бы присматривать за боевиками во время его отсутствия. Он назначил на эту должность надежного вестсайдца Буррхеда, зная, что тот глубоко предан ему и недостаточно умен, чтобы попытаться его свергнуть.

Еще он понял, что ему придется быстро обучить боевиков действовать сообща, чем сразу же и занялся, понимая, что луговые кроты вскоре нанесут ответный удар.

Это нападение привело ко множеству разнообразных последствий, отразившихся на жизни обитателей Лугов, Болотного Края и Данктонского Леса. Одним из самых значительных оказалось решение Броума нанести ответный удар по Данктону. Подлые методы боевиков Руна привели луговых кротов в ярость, отчего Броум и отважился на этот шаг, хотя знал, что ответное вторжение чревато опасностью. В ходе короткой стычки с данктонскими кротами он заметил, что боевики превосходят по силе луговых кротов, хоть и уступают им в размерах. Эти кроты из Данктона, чей мех отличался темной окраской, от которых исходил гнилостный запах лесов, действовали со злобной беспощадностью, применяя любые коварные уловки.

Поэтому он отказался от идеи вторжения в Данктонский Лес и решил заманить боевиков на свою территорию. С этой целью однажды вечером луговые кроты совершили обманную атаку и быстро отступили к кромке леса, где Броум рассчитывал разгромить их, применив более искусную тактику. Однако он просчитался.

Действуя быстро и эффективно, Рун успел вымуштровать своих боевиков, и они с такой стремительностью кинулись вслед за отступающими луговыми кротами, что прикончили их прежде, чем успели попасть в засаду. К тому же Рун учел возможность ловушки и запретил боевикам переходить в прямое наступление, а вместо этого велел им продвигаться вперед кружными путями по туннелям, чтобы обойти основные силы Броума с флангов и окружить их в пределах их собственной системы. При этом он расставил караульных вдоль кромки леса, а маленьких быстроногих кротов назначил связными, чтобы поддерживать сообщение между боевыми отрядами.

В конце концов Рун повел боевиков в атаку на бойцов Броума. Сражение было яростным и кровавым, боевики появились там, где никто не ожидал их увидеть, и двинулись вперед с такой решимостью, что луговые кроты опешили.

Броуму удалось спасти положение, хотя его приказ ни у кого не вызвал восторга. Он подал сигнал к отступлению и, пользуясь своим авторитетом среди луговых кротов, убедил их как можно быстрее отойти назад. Маневр оказался успешным: пока боевики тщетно обшаривали одну нору за другой, продвигаясь по туннелям, среди которых отдавались эхом лишь их собственные шаги да стоны оставшихся на поле боя раненых луговых кротов, их боевой пыл слегка приугас.

Еще раньше Броум велел двоим кротам из числа тех, кому он больше всего доверял, отправиться на северо-восток в Болотный Край, а по пути заглянуть к Ребекке и с ее помощью заручиться поддержкой Меккинса. Броум понимал, что временное отступление может впоследствии привести к победе, основные бои еще впереди, и чем больше у него будет союзников, тем лучше.

Сообразив, что на этот раз Броум его обманул, Рун заставил боевиков вернуться в Вестсайд, невзирая на их возражения.

— Разве прежде я хоть раз ошибся? — сказал он сухим тоном, обращаясь к самым непокладистым. — Положитесь на меня, победа будет за нами.

На протяжении двух дней среди опустевших туннелей Луговой системы царила напряженная тишина. Если раньше воздух в проходах отличался чистотой и свежестью, то теперь по ним начал расползаться смрад трупов, разлагавшихся с изрядной быстротой при теплой июньской погоде. В дневное время по лесу разносился птичий щебет, в небе над лугами реяли жаворонки, а молодые зеленые листочки на деревьях в Данктоне блестели в лучах солнечного света, трепеща при каждом дуновении теплого июньского ветерка.

Но подземные обитатели обеих систем жили в страхе и напряжении, ожидая последующего удара со стороны противника.

Броум вывел своих бойцов на прежние позиции. Поначалу исчезновение данктонских кротов вызвало у него недоумение, но потом он понял, почему они удалились: очевидно, Рун догадался, что понесшие большие потери луговые кроты не решатся вторгнуться в пределы леса.

Пока происходило перераспределение боевых сил, к Броуму неожиданно явилась Ребекка. Она отказалась отправиться вместе с луговыми кротами в Болотный Край или хотя бы указать им дорогу, желая сначала разобраться в происходящем. К тому же ей казалось, что ее место там, где она может помочь другим. Почуяв в туннелях гнилостный запах, она посоветовала Броуму первым делом вытащить трупы на поверхность земли и предоставить дальнейшее совам, ведь иначе система станет непригодной для обитания.

Этот простой совет привел к возникновению одного из многочисленных мифов о Ребекке. Когда туннели очистили от трупов, на луга слетелись не стаи сов, а множество всклокоченных ворон, которые принялись клевать мертвечину, затевая меж собой драки и громко каркая, и высланные в дозор кроты из Данктона, наблюдавшие издалека за тем, что творится на лугах, пришли в полнейшее смятение.

Мысль о том, что луговые кроты «заручились поддержкой ворон», как выразился один из дозорных, и впрямь внушала страх. Но поскольку для луговых кротов нашествие ворон более или менее совпало по времени с появлением таинственной целительницы из Данктона, добрая слава о которой успела распространиться чуть ли не повсюду, они решили, что Ребекка обладает властью над воронами и может призывать их к себе.

— Если Меккинс прикроет нас с севера, — объяснил Ребекке Броум, — возможно, нам удастся удержать позиции. Отступать больше нельзя, но одним нам с данктонскими боевиками не справиться.

Ребекка пребывала в нерешительности. Она ненавидела насилие, хоть и признавала, что порой без него не обойтись.

— А кто стоит во главе данктонских кротов? — спросила она.

Этого Броум не знал.

— Несомненно одно, он блестящий командир. Некоторые из наших бойцов говорили, что среди прочих выделялся очень большой и темный по окраске крот, с хитрым взглядом, а вокруг него словно витало облако чудовищного зла, какое и в страшном сне не приснится.

— Рун! — прошептала Ребекка. Да, если так, она непременно выполнит просьбу Броума и постарается привести на помощь Меккинса. — Хорошо, — сказала она. — Я отправлюсь в Болотный Край — будем надеяться, что Меккинс жив-здоров. Я охотно сделаю это. Мне кажется, там происходят перемены. Да и здесь тоже. Сейчас все меняется, Броум, и, как ни старайся, сделать ничего невозможно, но попытаться необходимо. — Ее слова вызвали у него недоумение, и она добавила, рассмеявшись: — Не обращай внимания, я и сама толком не понимаю, о чем говорю.

Глядя ей вслед, Броум подумал, что по манере говорить Ребекка очень похожа на Розу. Как будто и ее взгляд способен проникнуть в таинственный мир, скрытый от других, который невозможно описать словами. Но сейчас она уходит прочь одна и кажется такой бесконечно хрупкой… И тогда он понял, как сильно она нуждается в защите.

❦

Спустя два дня с наступлением темноты вновь начались бои. Небольшая стычка у кромки леса, куда луговые кроты отправились в разведку, послужила прологом ко всеобщей битве, развернувшейся среди туннелей Луговой системы.

Под руководством Броума луговые кроты доблестно отстаивали свои позиции, не дрогнув перед жестоким натиском данктонских боевиков, но в ходе кровопролитного сражения обстановка не раз менялась. По распоряжению Броума луговые кроты заранее блокировали часть боковых туннелей, что предотвратило массовое наступление данктонцев и позволило луговым кротам раздробить силы противника. Но вскоре боевики вновь совершили обходной маневр, после чего в различных туннелях вспыхнули разрозненные жаркие бои. Затем луговые кроты постепенно начали отступать, оттягивая силы к расположенным позади более просторным туннелям, понимая, что если боевикам удастся закрепиться там, то поражение неизбежно. И хотя луговые кроты отличались редкостной отвагой, им недоставало воли к победе, которую Рун сумел внушить своим боевикам.

Спустя некоторое время местом средоточия борьбы стал грот, находившийся в точке пересечения двух проходных туннелей. Луговые кроты отстаивали подступы к туннелям, которые вели к центру их системы. Боевикам Руна удалось занять часть грота, находившуюся ближе к лесу, и боковые проходы, тянувшиеся к северу и к югу. Нанося когтистыми лапами мощные удары, боевики теснили луговых кротов, чьи ссадины и раны отчетливо проступали даже в полумраке на более светлом, чем у данктонцев, меху. Броум держался стойко, продолжая руководить своими бойцами.

Повсюду раздавалось злобное рычание, борьба шла не на жизнь, а на смерть. Один за другим падали на землю поверженные защитники Луговой системы, а боевики неуклонно продвигались вперед, и со временем у всех участников битвы возникло впечатление, что наступил критический момент сражения. Броум занял место в первых рядах на правом фланге, сражаясь изо всех сил и тем самым подавая пример мужества и непоколебимости луговым кротам. Легко раненный Рун сновал из стороны в сторону, скрываясь за спинами боевиков, подбадривая или предостерегая их, и громким голосом отдавал приказы.

— Убейте их вожака… хватайте вожака! — прокричал он, перекрывая шум и указывая поверх мелькающих в воздухе когтей туда, где находился Броум.

Окруженный самыми преданными из бойцов, Броум стоял, как скала. Он попытался перейти в наступление, но боевики твердо закрепились на занятых позициях и теперь дюйм за дюймом оттесняли его назад. Сражавшийся слева от него луговой крот упал и перевернулся на бок, изо рта у него хлынула кровь, и тут же один из боевиков вспрыгнул на умирающего и попытался дотянуться до Броума. Справа было не лучше: боевики, толкая друг друга, силились добраться до Броума, не обращая внимания на валяющегося у них под ногами окровавленного соратника. Острые когти так и мелькали в воздухе, и, если бы между противниками вдруг возникли кусты чертополоха, их в одно мгновение разнесли бы в клочья.

— Не отступать! — крикнул Броум своим бойцам, хотя втайне опасался, что его приказ окажется невыполнимым. — Сомкнуть ряды! — взревел он и внезапно устремился вперед в попытке доказать луговым кротам, что надо лишь немного поднапрячься и противник отступит под их напором.

Боевики и впрямь дрогнули, хоть и едва ощутимо, так, что заметил это лишь сам Броум, но он тут же снова кинулся вперед, и вдохновленные его примером луговые кроты устремились за ним.

Боевики опешили и подались назад, растерянно озираясь по сторонам, потому что в это время в северном туннеле послышался какой-то шум. Крики, вопли, шарканье лап, рев прибывающих к месту боя кротов смутили даже Руна, обернувшегося, чтобы выяснить, почему поднялся такой гам, но тут его оттеснили назад его же боевики, устремившиеся прочь из грота, куда с воинственными криками и гиканьем ворвался отряд болотных кротов.

Во главе отряда был Меккинс, осыпавший неистовыми ругательствами как своих бойцов, так и боевиков Руна. Его передние лапы ходили ходуном в воздухе, словно ветви терновника под ураганным ветром.

— Бей мерзавцев! — закричал он. — Ну-ка, такие-сякие, задайте им жару, намните им бока!

Он ринулся вперед, и Броум с трудом поверил собственным глазам, когда увидел, кого привел на подмогу Меккинс: кроты и кротихи, крупные и маленькие, поджарые, проворные, которые дрались кто во что горазд, но делали это с таким пылом, что по сравнению с ними все прочие кроты казались вялыми и сонными.

Боевики отступили с той же внезапностью, какой отличались их атаки. Повинуясь холодным резким командам Руна, покрикивавшего: «Соблюдать порядок!» и «Не спешить!», и продолжая упорно сражаться, они наконец удалились, оттянувшись в сторону леса по туннелям, усеянным телами мертвых и раненых данктонцев.

На мгновение в гроте воцарилась тишина, оставшиеся в живых луговые и болотные кроты замерли, глядя друг на друга. Затем послышались возгласы радости и облегчения, Броум и Меккинс обменялись поздравлениями, а вокруг все звучали взволнованные голоса и смех, заглушившие стоны умирающих, а затем каждый из кротов, которым довелось взглянуть в лицо смерти, ощутил глубочайшую усталость, которая приходит с осознанием того, что бой закончился.

Но так ли это? Победные возгласы наконец затихли, и кроты, позаботившись о раненых, заснули почти все до единого, но Меккинса мучила тревога, возникшая в его душе еще в тот момент, когда Рун вдруг так внезапно увел своих боевиков из грота. Этому Руну нельзя доверять. За каждым из его поступков вечно что-нибудь да кроется. И если поначалу радость победы притупила сомнения, то по прошествии нескольких часов они вспыхнули с новой силой. Тревога не покидала его. Что-то тут не так. Но что именно?

— Думаешь, они вернутся сюда? — спросил Броум, который учел такую возможность и расставил часовых по туннелям, ведущим к лесу.

— Не знаю, — мрачно ответил Меккинс. — А вдруг они… только не это! — Он содрогнулся от ужаса, огляделся по сторонам, проверяя, нет ли неподалеку кого-нибудь из болотных кротов, а затем принялся созывать своих бойцов. Когда послышались его встревоженные крики, радостные разговоры в туннелях стихли.

Да, разумеется. Имея дело с Руном, всегда нужно ждать подвоха. О да, Меккинс прав, Руну доверять нельзя. Он отступил не из боязни потерпеть поражение, он просто мгновенно понял, какая ему представилась возможность при появлении такого множества болотных кротов в Луговой системе, и решил перебросить боевиков, пусть даже и усталых, в Болотный Край. Ведь там остались лишь родившиеся весной кротыши да немолодые самки — это было очевидно, — и он немедленно использовал блестящий шанс полностью уничтожить молодое поколение болотных кротов, что намного облегчит в дальнейшем задачу устранения их из системы… А что до истории Меккинса про эпидемию — будь она правдивой, болотные кроты не явились бы сюда в таком количестве.

И вот Меккинс вместе с тремя из самых сильных своих бойцов, опередив остальных, устремился к Болотному Краю: бегом по туннелю, на поверхность земли, позабыв о совах, по лугам и дальше, по травянистым склонам. Подстегиваемый жутким страхом, он несся сквозь ночную мглу, изо всех сил перебирая лапами, чувствуя, как леденеет от ужаса его сердце. Как же он сразу не догадался!

Вперед и вниз, в темные подземные ходы, где так тепло, но от этого не становится легче, и снова вперед, туда, где перед ними раскинулся Болотный Край, объятый странной тишиной. Вот они уже добежали до кромки леса и остановились, вслушиваясь в тишину в надежде обнаружить где-нибудь кротыша, которому вздумалось побродить, кротиху, которой не спится, — хоть какие-нибудь признаки жизни. Но нет, нигде и никого.

Затем, используя потайные ходы, они бесшумно подобрались к туннелям самой Болотной системы, и все самые страшные опасения Меккинса подтвердились: из проходов, в которых еще совсем недавно резвились, играя, малыши и судачили самки, до них донеслись грубые, резкие голоса боевиков.

Атаковать вчетвером бессмысленно, лучше толком выяснить, что тут происходит. И снова они отправились вперед по потайным ходам, боясь, что глазам их вот-вот откроется самое страшное — окровавленные тела убитых кротят. Кое-где они замечали боевиков, но трупов пока нет… и вот они уже в центре системы: скрываясь среди теней, они рыскают по родным туннелям, чувствуя себя изгнанниками, страшась обнаружить то, что превратит их в изгнанников навечно. Неужели боевики успели расправиться со всеми?

И лишь обшарив множество туннелей, Меккинс и трое его спутников начали догадываться, что они так и не найдут в норах и проходах Болотного Края ни живых самок и кротышей, ни их тел.

— Они все ушли! — сказал Меккинс. — Все до единого!

Его догадка подтвердилась, когда они подслушали разговор между боевиками, один из которых заявил:

— Проклятье, мы только попусту теряем время. Этот самый Меккинс явно увел за собой в Луговую систему всех, даже кротышей! Ну и хитер же он, верно?

Но Меккинс знал, что ничего подобного он не делал. Он замер в темноте в полнейшем недоумении. Не могли же они все куда-то скрыться!

— И тем не менее они куда-то ушли! — сказал один из его спутников.

Они снова выбрались на поверхность и осторожно, опасаясь, как бы их не заметили боевики, стали пробираться к самому болоту, заглядывая по дороге в каждую из нор, встречавшихся им на пути, но нигде не обнаружили ни малейших признаков жизни.

Они не стали больше спускаться в туннели и остановились, глядя на землю, залитую холодным светом почти полной луны. Со стороны болот доносились крики бекасов и кроншнепов, ставшие до того привычными, что болотные кроты давно не обращали на них внимания. В вышине, поблескивая в лунном свете, мягко шелестели листья дубов и ясеней. По-прежнему пребывая в недоумении, Меккинс огляделся по сторонам, а потом медленно поднял голову и воззрился на луну.

— Она почти полная, — проговорил он. — Почти полная. Вы знаете, что это значит? — Кроты молчали, и он сам ответил на собственный вопрос: — Завтра наступит Самая Короткая Ночь, вот что! — Повернувшись спиной к болотам, он устремил взгляд на юг, где на далеком холме, скрытом в ночной тени деревьев, возвышался, ожидая их, Камень. — Вы ведь знаете, где проводят кротыши Самую Короткую Ночь? Кажется, я догадался, куда отправились наши малыши. Они не только скрылись, они спаслись от гибели! — Он негромко рассмеялся от радости и, изумленно покачав головой, добавил: — И, пожалуй, я знаю, кто их туда увел!

Глава седьмая

Собрав отряд из самцов и наиболее сильных самок, Меккинс повел их за собой в Луговую систему на выручку Броуму. Они ушли в надежде нанести сокрушительный удар Руну. А спустя два часа Ребекка почувствовала, что в Данктонском Лесу творится что-то неладное.

Она решила остаться с кротышами, но лишь потом поняла почему. Случилось что-то нехорошее. Ею овладел такой же страх, как накануне той ночи, когда Рун с Мандрейком убили ее кротят. Поднявшись на поверхность земли, на которой еще только-только начали появляться отблески просачивавшегося сквозь листву света луны, она замерла, устремив взгляд в сторону Бэрроу-Вэйла. Мрачные тени, острые когти, неясная угроза — вот образы, которые пронеслись при этом в ее мозгу. Она снова спустилась под землю. Из каждой норы слышались самые что ни на есть мирные звуки: одни кротята сосали мать, другие по прошествии трех недель июня уже успели набраться сил и теперь возились, задирая друг друга.

Матери отдыхали, оставаясь поблизости от малышей, а немолодые бездетные кротихи судачили между собой о том, как будет славно, когда Меккинс хорошенько всыплет Руну, чтобы тому было неповадно измываться над другими.

Здесь царило спокойствие, то там, то тут раздавался чей-то негромкий смех. Но встревоженной Ребекке не сиделось на месте, и она побрела по туннелю, сама не зная куда. Попадавшиеся ей на пути жители Болотного Края встречали ее улыбкой. Меккинс рассказал им, кто она такая, и они знали, что Ребекка — целительница, какой была в свое время Роза.

— Расскажи нам что-нибудь, Ребекка? — попросил ее кротыш, которого подтолкнули к ней его братья и сестры, не осмелившиеся обратиться к ней сами.

Она погладила его, покачала головой и отправилась дальше, взволнованно поводя из стороны в сторону хвостом. Что-то неладно. Она вновь поднялась на поверхность и вновь ощутила, что из ночной тьмы к занятым игрой малышам и беззащитным самкам подкрадывается опасность.

Ребеккой овладел страх, зрачки ее расширились, ей почему-то казалось, что лишь она одна может защитить обитателей Болотного Края… но от чего? Луна медленно поднималась все выше и выше, свет ее лучей постепенно набирал силу, а небо стало совсем черным. Обломившийся где-то сучок неспешно заскользил вниз по свежим листкам на дереве, цепляясь по пути за ветки, затем упал на землю, и вновь воцарилась тишина.

Нет, ей не померещилось, на них действительно надвигается опасность. Внезапно она осознала со всей беспощадной ясностью, что должна увести их отсюда в такое место, где никто не сможет причинить им вреда. Благополучие этих кротышей зависит от нее, как зависела когда-то судьба ее собственных, и на этот раз она не допустит ошибки.

Она с такой остротой ощущала угрозу, и слова ее прозвучали так убедительно, что никто не стал с ней спорить. Кротихи молча выслушали Ребекку, и ее тревога за малышей вскоре передалась им.

Настойчивый шепот, отзвуки торопливых шагов в туннелях, негромкие голоса, и вот сонные кротыши уже пробудились и готовы идти, куда велят старшие; пробная вылазка в дальние туннели, а затем все вместе на восток, в места, куда по доброй воле никто не ходит, где жила раньше та самая Келью. Малыши изо всех сил перебирали лапами, стараясь не отставать, их матери как могли сдерживали тревогу, понимая, что нельзя впадать в панику, и вот так они шли все дальше и дальше по темным туннелям, направляясь в места, где витают странные запахи, а почва сильно насыщена влагой.

Ребекка вела их за собой прочь от нависшей над ними пока непонятной беды. Они остановились, чтобы передохнуть, на восточной окраине Болотной системы, а затем устремились дальше, и в ночной тишине вновь послышались негромкие шорохи, сопровождавшие их продвижение вперед.

Она уводила их все дальше и дальше, следя за тем, чтобы никто не отбился от остальных, и кротыши, видя, как серьезны и сосредоточенны взрослые, старались не хныкать и не жаловаться на усталость.

Они добрались до территории, принадлежавшей Келью, но и она показалась Ребекке небезопасной. Куда же их отвести? Куда отправиться? После некоторых колебаний и раздумий она вспомнила о пути, который однажды проделала в Самую Долгую Ночь вместе с Меккинсом. Там, на далеком холме, их ждет Камень. Он ждал их всегда. А в небе почти полная луна, и завтра наступит Самая Короткая Ночь, время, когда Камень дарует благословение детенышам. Они смогут проделать этот путь за день, осторожно пробираясь по лесу. Она постарается держаться поближе к восточным окраинам, поднимется на поверхность и, уповая на Камень, выведет их к нему. Камень защитит их в Самую Короткую Ночь. Вперед, к Камню.

❦

На заре уставшие до предела Меккинс и его спутники вернулись в Луговую систему к Броуму.

— Они ушли, — без долгих предисловий сообщил Меккинс. — Я думаю, Ребекка увела кротышей на восточные окраины Болотного Края. Вероятно, она попытается добраться до Камня. Мы должны им помочь… —

Он так устал, что еле держался на ногах, глаза у него слипались.

— Попробуй немного поспать, — сказал ему Броум, — а потом мы решим, что предпринять. Мы поможем him так же, как вы помогли нам, и, если понадобится, любой из луговых кротов отдаст жизнь ради спасения наших кротышей.

Меккинс проснулся от тревоги. Уже давно наступило утро, в туннелях Луговой системы стало светлей, а в проникавшем в них с поверхности земли теплом воздухе витало нежное благоухание лета. Но стоило ему открыть глаза, как по туннелям пронесся странный гул. Ему никогда прежде не доводилось слышать подобных звуков, он подскочил как ужаленный и вылетел в проходной туннель. Очевидно, повстречавший его луговой крот догадался о том, что его напугало, и бросил на ходу одно-единственное слово:

— Коровы.

Доносившийся откуда-то сверху шум то затихал, то вновь набирал силу, и Меккинсу вспомнилось, как свет солнца ненадолго тускнеет, когда его закрывает летнее облачко, чтобы вскоре засиять с прежней яркостью.

— Коровы! — проворчал он и, отыскав ведущий на поверхность ход, выбрался наружу, чтобы посмотреть на них с близкого расстояния.

Еще находясь под землей, он почуял исходивший от коров характерный запах, а затем увидел, как над ним на фоне синего неба колышутся их черно-белые бока, услышал, как они с хрустом щиплют травку и громко пережевывают ее, а к этим звукампримешивается шарканье и глухое постукивание копыт, образуя тот самый гул, который разносился по туннелям. Во всем этом ощущалась легкая печаль, и ни малейшей угрозы. «Коровы, будь они неладны!»

Лес находился далеко, и Меккинсу не удалось разглядеть, что в нем творится, но солнце уже стояло довольно-таки высоко, и лучи его струились на западную кромку леса, тянувшуюся вдоль края лугов, словно волнистая кайма, а еще выше — светящаяся бледно-голубая дымка, из которой, лениво помахивая крыльями, выпархивали на яркий свет и устремлялись в луга птицы, в основном лесные голуби и сороки. У выхода из туннеля, возле которого стоял Меккинс, на земле лежала затейливая тень, отбрасываемая молодыми кустиками чертополоха, на которых еще не успели затвердеть колючки.

Он поведет их к Камню, ведь сегодня Летнее Солнцестояние. Дождавшись наступления сумерек, они начнут пробираться к лесу, где растут высокие буковые деревья, скрываясь в тени под шуршащей листвой, а когда свет ненадолго угаснет, выйдут к Камню. Он пребывал в волнении и тревоге, но его вера в Камень была велика как никогда прежде.

Броум подошел к Меккинсу, повел головой, принюхиваясь к воздуху, и сказал:

— Луговые кроты всегда радуются таким дням, как сегодняшний, когда малыши могут вдоволь порезвиться, а взрослым уже спозаранку удается найти еду и все остальное время можно просто поболтаться и побездельничать!

— В этом мы от вас не отличаемся, — ответил Меккинс. — Что луговые кроты, что лесные — разницы, в сущности, нет никакой.

Он поделился с Броумом своими планами, тот кивнул, зная, что уговорить луговых кротов отправиться прямо сейчас вместе с Меккинсом в Данктонский Лес будет нелегко. Однако Броум решил, что не отступится, даже если ему всю дорогу придется подгонять их пинками. И вдобавок разве не к этому они стремились? Вот он, желанный доступ к Камню. Увидев его, они все поймут, так же как в свое время понял он сам.

❦

Когда теплый день едва заметно начал клониться к вечеру, предвещая наступление Самой Короткой Ночи, Ребекка потихоньку обошла всех самок и кротышей, гнавших в заброшенном туннеле, который она подыскала им в качестве временного укрытия.

Кротихи дремали, то и дело встревоженно поглядывая на приткнувшихся к ним детишек. Некоторые из кротышей улеглись спать отдельно, вытянув нос вперед и раскинув лапы, ведь они уже подросли и стали взрослыми, хоть и молодыми кротами. Проходя мимо них, Ребекка заметила, что они смотрят на нее с молчаливой озабоченностью, словно проверяя, уверена ли она в том, что ведет их куда надо, и может ли она ручаться за их безопасность. Она почувствовала, что, несмотря на все их напускное спокойствие, в любой момент может вспыхнуть паника, а тогда все они погибнут. Поэтому она старалась держаться как ни в чем не бывало, двигаясь с намеренной неспешностью. Хотя каждая секунда тянулась для нее больше часа, порой она останавливалась, чтобы перемолвиться с кем-нибудь несколькими словами или заставить кого-то из кротят перебраться в глубь туннеля, подальше от основного хода.

Ей не хотелось покидать этот туннель. Ну выберутся они к Камню, а дальше что? Ей представилось, будто она ведет их к краю пропасти, не зная иного пути, чтобы спасти их, но ведь крыльев-то у них нет.

А боевики все рыскали по округе. Немного раньше она столкнулась с одним из них — он явно спешил в Бэрроу-Вэйл. Самки и кротыши замерли, припав к земле, а боевик спросил Ребекку, как она тут оказалась. Она солгала, сказав, что живет в Истсайде.

— Ладно, возвращайся к себе, — скомандовал он, — правила тебе известны. Скажи спасибо, что мне некогда, а не то ты бы у меня сейчас получила!

Заслышав его громкий резкий голос, кротыши из Болотного Края задрожали, а их матери умоляюще посмотрели на них, боясь, как бы они себя не выдали.

Когда сгустились сумерки, Ребекка вывела их на склон. Массивные серые стволы буков уходили вверх, вздымаясь в небо, последние лучи солнца постепенно угасали, освещая листву на верхушках деревьев, и розовые и зеленые пятна таяли, сливаясь в шуршащую серую массу, которая вскоре станет черной. Ближе к поверхности земли большие ветви, отходившие от основного ствола, замерли неподвижно, клонясь к земле, и с наступлением темноты листья на них приобретали все более светло-зеленый цвет, в то время как листья на верхних ветвях делались все темней и темней.

Порой кто-нибудь из кротышей нет-нет да и останавливался, когда усталость или изумление, смешанное с восхищением, брали верх, и, задрав голову, принимался всматриваться в толщу листвы и ветвей, ведь подобное зрелище казалось поразительным тем, кто привык к чахлой растительности пропитанного влагой Болотного Края. Внезапно откуда-то с нижних склонов из ночной тьмы донесся глуховатый крик неясыти, и кроты застыли на месте. Вскоре с вершины холма, где находился Камень, эхом донесся ответный крик.

— Тсс, — мягко прошептала Ребекка. — Тсс. — Услышав этот знакомый звук, она, как ни странно, почувствовала прилив уверенности. Совиный крик был неотъемлемой частью жизни леса, и ей давно уже не доводилось его слышать. — Ничего страшного, вы ведь не пугаетесь, когда с болот доносятся странные крики птиц, и сейчас нам тоже не грозит опасность, — сказала она, подбадривая остальных, хоть и знала, что здесь все обстоит несколько иначе. Если вдруг появится сова — что ж, чему быть, того не миновать! Но она чувствовала, что Камень уже не очень далеко, и верила, что он защитит их.

Ребекка велела кротихам и кротятам притаиться среди корней буковых деревьев, а сама бегом кинулась вперед, в темноту, чтобы проверить, нет ли у Камня кого-то из кротов. Когда она добралась до прогалины, луна уже начала всходить, заливая окрестности Камня неясным белесоватым светом. Поначалу ей не удалось разглядеть Камень, хотя он стоял на прежнем месте, вздымаюсь в темное небо, и листья росшего почти рядом с ним бука шелестели в ночной мгле.

Вот и наступила Самая Короткая Ночь, и за время, прошедшее с прошлого Летнего Солнцестояния, когда погиб Халвер, успел завершиться полный цикл сезонов. Мандрейк. Рун. Брекен. Келью. Их образы, сцепленные друг с другом, чередой пронеслись перед ней — сколько кротовьих лет уже прошло! Конечно, она уже совсем взрослая, и многие из матерей кротышей, которых она привела сюда, гораздо моложе нее.

Ребекке почудилось, будто все вокруг замерло в ожидании, предвкушая начало замечательных событий, точно так же замирали когда-то обитатели Бэрроу-Вэйла, дожидаясь, когда кто-нибудь из стариков начнет рассказывать пришедшую из глубины времен историю.

Она вернулась к своим подопечным, подвела их к самой прогалине и спрятала со стороны, наиболее удаленной от склона, которая казалась ей менее опасной. Возможность отдохнуть порадовала их, но они проголодались, и Ребекка разрешила им пошарить в темноте и чем-нибудь подкрепиться, но только по очереди, быстро и тихо. Уговаривать не пришлось: на них уже действовала особая атмосфера, царившая на прогалине. Многие из кротышей не стали никуда ходить, они застыли в ожидании, глядя из своего укрытия на Камень.

Ночной воздух становился все прохладнее, а полная луна поднималась все выше над деревьями, и ее свет струился на поляну, отчего все на ней казалось ярким по сравнению с тенистым лесом, погружавшимся в почти непроглядный мрак. Никто из них не знал, чего все дожидаются, и Ребекка, устремив взор к Камню, который при лунном свете казался серым и шероховатым, помолилась о том, чтобы он даровал защиту кротышам. У нее создалось впечатление, будто она несет ответственность за сохранение жизни всего выводка, она видела в них лишь детенышей, и главным для нее было сберечь заключенную в них жизненную силу.

По лесу и по лугам у его кромки пронесся ветер, покачивая ветви на верхушках деревьев. Все стихло, потом последовал еще один порыв, и снова тишина. Но вот опять над склонами задул ветер и унесся в темноту за лесом, устремившись к тихим долинам Истсайда. Кротеныш завозился в траве, но на него тут же шикнули. Другой кротеныш подобрался поближе к матери и уткнулся носом в теплый мех, глаза у него слипались от дремоты.

Наступила Самая Короткая Ночь, и лес начал понемногу оживать, тишину сменяли всплески шелеста и шорохов. Ветер? Кроты? Хищники? Наступило время, когда Камень дарует благословение малышам.

❦

Если кто-то среди кротов и знал лучше других, что означает наступление Самой Короткой Ночи, то это был Брекен, свидетель страшной гибели Халвера на этом самом месте двенадцать кротовьих лет назад. Тогда он произнес слова священного заклинания, и этот момент стал в его жизни вехой, отметившей вступление в зрелость. Теперь он находился на пути к Камню и продвигался с легким шорохом среди высоких трав и прошлогодней листвы, покрывавшей землю в Данктонском Лесу.

— Осталось совсем немного, Босвелл, — прошептал он. — Скоро ты увидишь Камень. — Следом за ними по лесу пробирались Маллион и Стоункроп, сожалея о том, что они не смогут сразу податься в родные места в Луговой системе, но твердо вознамерившись дойти вместе с Брекеном до самого подножия Камня, тем более что им очень хотелось посмотреть на него. — На подходе к Камню спешить не будем: неизвестно, на кого мы там натолкнемся. Если Мандрейк покинул Данктон и власть перешла к Руну, не исключено, что он отправился на прогалину. Рун ненавидит Камень и связанные с ним ритуалы. Он постарается сделать так, чтобы никто не смог произнести слова благословения.

Они двигались до того бесшумно, что Ребекка догадалась об их присутствии, лишь заметив, как тень крота, выскользнувшая из тьмы на дальней стороне опушки, замерла, глядя на Камень, и ее очертания приобрели четкость. Затем на прогалину вышел второй крот, по меньше первого, и даже при лунном свете Ребекка заметила, что он хромает, вскидывая вверх голову на каждом шагу. Затем появились еще два крота, и один из них, более крупный, вначале тревожно огляделся вокруг, а затем тоже остановился, устремив взгляд на Камень.

— Ну и ну! Ты и впрямь привел нас к нему, Брекен! — сказал большой крот.

Когда Ребекка услышала имя Брекена, ей вдруг показалось, что время обратилось вспять. Она не дыша смотрела на четверых кротов, пытаясь различить фигуру Брекена среди едва видневшихся во мгле очертаний.

Затем маленький крот подошел почти вплотную к Камню. Послышался его ровный звонкий голос, исполненный благоговейного изумления:

— Вот я и добрался до Данктонской системы, — сказал он. — Я столько долгих лет провел в пути и остался в живых лишь по милости Камня.

Ребекка пристально наблюдала за ним, а сердце ее учащенно билось в приливе надежды на встречу с Брекеном. Приподняв лапу, маленький крот прикоснулся к Камню и негромко проговорил:

— Знаете, на свете нет ничего, кроме Камня. В конечном счете все сущее — это Камень.

В этот момент он развернулся в ту сторону, где среди лесных теней пряталась Ребекка, и она впервые смогла разглядеть его. Мех при свете луны казался серым, глаза лучились мягким светом, и Ребекка подумала, что никто никогда не сказал о Камне лучше, чем он. Трое других кротов, стоявших на прогалине, застыли в неподвижности, и Ребекке не удавалось различить, куда они смотрят — на маленького крота или на возвышающийся перед ними Камень.

— До чего же приятно снова очутиться здесь! — сказал один из них и вышел на ярко освещенное место. — Я и не думал, что обрадуюсь так сильно!

И тут Ребекка поняла, что это и вправду Брекен, ее Брекен, он цел и невредим, он вернулся в столь дорогой им обоим лес. Следуя наитию, она пришла к Камню и встретила его, а ведь если бы она хорошенько подумала, то непременно бы догадалась, что он окажется здесь в Самую Короткую Ночь.

Тараща глаза, из темноты на нее смотрели кротыши, пытаясь угадать, что она собирается делать и кто эти кроты, друзья или враги, от которых придется спасаться бегством. Повернувшись к ним, Ребекка улыбнулась и погладила кротеныша, стоявшего поблизости от нее, а когда они успокоились, устремилась вперед на залитую лунным светом прогалину, словно пытаясь догнать скользившую по земле собственную тень.

Брекену да и всем остальным показалось, что внезапно возникшая из тьмы рядом с Камнем Ребекка является частью таинства, в котором все вокруг — и лунный свет, и очертания деревьев, и лес, и Камень, и ее присутствие, и темнота, из которой она вышла, — сливается в единое целое.

— Ребекка, — сказал он, не найдя иных слов.

— Любовь моя, — откликнулась она, повторив то, что шептало ей сердце.

— Ребекка? — повторил он и двинулся навстречу ей, не видя и не слыша ничего вокруг.

— Да, — ответила Ребекка, и они осторожно притронулись друг к другу.

Брекену все это до сих пор казалось сном, но Ребекка твердо знала, что перед ней ее любимый и прикосновение к нему драгоценно, как сама жизнь. Они стояли, гладя друг друга, и она заулыбалась, а он хранил серьезность. Ребекка заметила, каким большим и сильным он стал, совсем непохожим на беглеца, повстречавшегося ей однажды.

— Любовь моя, — заговорили они оба разом. — Где же ты был? Где ты была?

Потом все услышали, как она сказала: «Босвелл? Из Аффингтона? Из Аффингтона!» и «Стоункроп, дорогой мой!», а затем обратилась к Маллиону, а тот застеснялся, и она легонько шлепнула его лапой, давая понять, что смущаться не надо. Потом она снова подошла к Брекену, который стоял, глядя на Камень. Ребекка притронулась к Камню так же, как это сделал Босвелл, и поняла, что нет в мире любви, кроме той, что дарована Камнем. И тут же подумала, что никто и ничто не в силах омрачить столь сильную любовь.

Никто? Внезапно по лесу со стороны лугов пронесся треск, шорохи и шум, послышались шаги бегущих кротов, и все на мгновенье встревоженно замерли, словно вновь очутившись в одиночестве, с тем чтобы тут же развернуться лицом навстречу опасности, а могучий Стоункроп вышел вперед, прикрыв собой остальных. Недруги были уже на подходе, шум шагов раздавался все ближе и ближе, но Стоункропу уже удалось овладеть собой и сбросить напряжение, как учил его Медлар. Босвелл проделал то же самое и стоял, всматриваясь в темноту и прислушиваясь к шорохам, а Брекен вздохнул, сделал шаг вперед и застыл рядом со Стоункропом. Эти трое прекрасно усвоили учение Медлара. Оставшийся позади них Маллион все еще пребывал в нерешительности, а Ребекка молча подошла к краю опушки, где прятались кротыши. Она стояла на свету и не могла их разглядеть, но ее улыбка ясно говорила о том, что пугаться нечего и следует спокойно оставаться на месте.

Первые из кротов вскоре выскочили из леса и появились на прогалине. Лишь затем они остановились, чтобы взглянуть на Камень и на Брекена и его спутников. И те и другие замерли в молчании, присматриваясь друг к другу.

Оказалось, что это Броум и Меккинс, которые явились к Камню из Луговой системы и привели с собой болотных и луговых кротов, но первой нарушила тишину одна из обитательниц Болотного Края, прятавшаяся среди теней за спиной у Ребекки.

— И где же тебя так долго носило, доблестный Меккинс? — насмешливо проговорила она и вышла на прогалину.

Меккинс улыбнулся, но ничего ей не ответил, а лишь сказал, повернувшись к Броуму:

— Вот видишь, дорогой Броум? Я говорил, что мы найдем их здесь, и не ошибся. А где Ребекка? Что такое? Вроде она никогда не отличалась застенчивостью!

Ребекка рассмеялась, выйдя вперед, и у всех сразу стало легче на душе. Увидев Брекена, Меккинс остолбенел от изумления, а Броум пришел в восторг, признав в его спутниках Стоункропа и Маллиона.

Радость встречи, чувство облегчения, шутки, смех — тревога отступила, но ненадолго. Меккинс, обратившись шепотом к Брекену, Стоункропу, Броуму и Ребекке, поведал о том, чего в глубине души так опасался Брекен.

— Сюда движется свора этих проклятых боевиков, и вы сами понимаете, кто у них вожак. Когда наступили сумерки, Броум послал кое-кого из своих бойцов в разведку к кромке леса в надежде что-нибудь выяснить и выяснил. Поскольку боевики на редкость болтливы, разведчики без труда узнали, что Рун намерен явиться сюда с боевиками и помешать кому бы то ни было совершить ритуал Середины Лета. — Меккинс обвел взглядом всех по очереди и с улыбкой продолжил: — Разумеется, я вовсе не собираюсь уходить отсюда, а поскольку по воле Камня свершилось чудо и среди нас оказался Брекен, явившийся сюда как нельзя более кстати, — ведь в Данктоне никто, кроме него, не знает слов молитвы, — я предлагаю остаться здесь, разделаться с Руном, когда он сунет сюда нос, и совершить Летний ритуал, чтобы кротыши из Болотного Края наконец узнали, что должно происходить в Самую Короткую Ночь.

И тут все повернулись к Брекену, который уже не в первый раз с удивлением обнаружил, что окружающие опять отводят ему главную роль. Видимо, из-за того, что он так долго прожил рядом с Древней Системой, они стали принимать его за хранителя Камня. Брекен полагал, что подобная миссия ему не по плечу, ведь он слишком мало знает о Камне: те скудные познания, которыми он обладает, были переданы ему Халвером, который знал неизмеримо больше.

Босвелл почувствовал, что он колеблется, и, чтобы подбодрить его, спросил:

— Как ты думаешь, Брекен, что нам следует предпринять?

Подняв голову, Брекен посмотрел на Камень, а затем ответил:

— Мы должны произнести слова молитвы. Халвер сделал это двенадцать кротовьих лет тому назад, а тогда ему помогали лишь Биндль да я, хотя я в то время был слишком молод и не смог защитить его. Точно так же болотные кротыши не смогут сейчас послужить нам опорой, но когда-нибудь они возмужают и настанет их черед решать, как надлежит поступить, и они сделают все необходимое. Надеюсь, Камень поможет им так же, как он помогал каждому из нас.

Брекен медленно обвел взглядом всех по очереди и наконец посмотрел на Ребекку. Он постоял некоторое время, не в силах отвести от нее глаз, а когда заговорил снова, голос его, звучавший все уверенней, набрал полную мощь, и все кроты собрались вокруг него и слушали не перебивая.

— Примерно через час, когда луна достигнет наивысшей точки, настанет время произнести слова молитвы, обращенной к Камню. Сила, исходящая от него, сообщается с другими камнями, воздвигнутыми Бэллаганом, первым из святых кротов, в каждой из избранных систем. Такая ночь, как сегодняшняя, предназначена не для сражений, а для творимой в покое молитвы. Но мы живем в странные, смутные времена. — Он повернулся и указал на Камень. — Посмотрите на наш замечательный Камень, — сказал он, чувствуя, как исходящая от Камня сила передается ему, и понимая, что слова, которые он произносит, исходят не от него самого, а откуда-то извне, как уже случилось однажды, когда он говорил с Кеаном о Ребекке. — Посмотрите внимательно на Данктонский Камень! Казалось бы, он должен стоять прямо, устремляясь в небо, подобно окружающим его деревьям. Но он наклонился, указывая на запад, туда, где находится Аффингтон. Система, неотъемлемой частью которой он является, переживает период упадка, и он наклонился, ощущая нехватку знания и надеясь, что из Аффингтона поступит подкрепление. Я твердо верю, что настанет день, когда наш Камень вновь сможет стоять прямо, гордясь обитателями Данктонской системы, усилиями которых он вновь вознесется ввысь и которых никто уже не собьет с пути истинного. Наш Камень выпрямится и будет стоять как во времена Бэллагана, и, когда это произойдет, каждому кроту станет понятно, что система вновь вернулась к полноценной жизни.

Самая Короткая Ночь не предназначена для кровопролитий, — продолжил Брекен, — но поверьте, до тех пор пока Камень не станет вновь подлинным центром нашей системы, каждому, кто понимает, что все сущее заключено в Камне и в то же время есть не что иное, как его проявление, придется отстаивать свои убеждения в борьбе. Мне не раз случалось в страхе спасаться от опасности бегством, но с этим покончено, и я готов взглянуть ей в лицо и вступить в сражение. Источник данной мне силы скрыт в глубинах безмолвия Камня, и каждый из вас может соприкоснуться с ним. В спасении бегством нет ничего постыдного, и если кто-то из вас захочет покинуть прогалину, пусть себе уходит с миром. Но сейчас наступил момент, когда каждому из кротов, верящих в Камень, будь то крот из Данктона, из Луговой системы или из самого Аффингтона, необходимо встать на защиту своей веры. Посмотрите на Камень и решите, как вам быть.

Брекен снова указал на Камень, и каждый из кротов, включая малышей, устремил взгляд на Камень, думая о словах Брекена. Какое-то время все они стояли неподвижно, храня молчание, а затем снова повернулись к Брекену. Посреди ночи внезапно пробудился ветер, а из окружавшего их леса сначала с одной стороны, а потом и с другой стали доноситься звуки, говорившие о приближении неприятеля. Боевики окружили прогалину, бежать было поздно.

— Пусть кротыши соберутся у подножия Камня, он защитит их, а остальным пора занять оборону, ибо Рун уже совсем скоро окажется здесь. Сегодня данктонцы и жители Луговой системы будут сражаться вместе, плечом к плечу.

Во тьме, лежавшей за пределами прогалины, то и дело слышались то шорох, то шепот — в глубинах мрака недруги подбирались все ближе, готовясь пустить в ход острые когти. И где-то притаился Рун, прислушиваясь к звукам, нарушавшим тишину, дожидаясь, когда боевики займут свои места на подступах к опушке. Рун улыбнулся. Им следовало напасть на него раньше, когда он вел боевиков, поднимаясь по склонам, опасаясь засады, но теперь уже поздно. Эти глупцы собрались у Камня, где их так легко учуять и разглядеть при лунном свете. И там же, возле Камня, сопливые кротыши из Болотного Края сидят и дожидаются, когда боевики их прикончат. Боевики с радостью разделаются с теми, кто ускользнул от их когтей, внезапно покинув Болотный Край. Боевики не любят оставаться в дураках.

Рядом с Руном среди теней, залегших между изогнутыми, крючковатыми отростками корней березы, сливавшимися с уродливыми очертаниями ее тела, примостилась Найтшейд. Взгляд ее был устремлен в ту сторону, где находился Камень, а когти все время шевелились, словно сплетая струи ночного воздуха в жуткие образы. Она бормотала заклятия, пытаясь наколдовать им победу.

— Когда луна достигнет наивысшей точки, Рун, я хочу оказаться возле Камня, да… ммм… хочу залить его кровью кротенышей, чтобы она проникла в каждую из трещин и впадин, а затем я прокляну всех жителей Болотного Края, которые на свою беду останутся в живых. Будет жаль, если к тому времени все они погибнут. Да… ммм…

Голос ее чем-то напоминал склизкое тело умирающего червя, но он глубоко западал в душу каждого, кто его слышал, уничтожая все мысли о любви, о свете, ярких красках и разъедая почву, на которой они еще могли бы возникнуть. Но Рун наслаждался, слушая ее; Найтшейд давно уже дожидалась наступления этой ночи, как дожидались и ее коварные и злобные предшественники, чьи грязные замыслы и привели к появлению на свет ее самой и ей подобных. Такие кроты долгое время жили на отшибе, а затем, почуяв мощь сгустившегося вокруг Руна мрака, начали стекаться в Бэрроу-Вэйл, подбираясь к самому сердцу системы.

Первая атака была стремительной и беспощадной. Пятеро боевиков выскочили из укрытия на прогалину, подбежали к группе болотных кротов, державших оборону, и несколькими быстрыми и точными ударами прикончили четверых. Не успели первые капли крови упасть на землю, как они уже скрылись, а когда защитники Камня устремились к теням следом за ними, боевики совершили вылазку с другой стороны, бросившись на этот раз туда, где плечом к плечу стояли Брекен и Стоункроп. Очевидно, боевики почуяли, насколько опасны эти двое, и обошли их стороной. Еще двоих из защитников Камня постигла смерть, а затем Брекен легким ударом свалил одного из боевиков на месте и сильно покалечил второго. Стоункроп тут же добил его.

Поначалу боевики вели борьбу, ограничиваясь отдельными стремительными атаками, следуя заранее разработанному Руном плану. Он оказался эффективным, поскольку в ходе каждого из коротких боев ряды защитников Камня редели, а потери их противников были не столь велики. К тому же они находились на пятачке, освещенном луной, а бойцы Руна до последнего момента оставались в темноте, что давало им преимущество.

Надо отдать Руну должное, ему удалось хорошо вымуштровать своих бойцов, которые придерживались этой тактики довольно долго, и, лишь ослабив осажденных защитников Камня, они повели наступление с двух различных направлений. На одном фланге оборону возглавили Стоункроп, Брекен, Ребекка и Броум, на другом подступы к Камню отстаивали кроты во главе с Меккинсом и Маллионом. Все они действовали по-разному.

Стоункроп сражался, сохраняя полнейшую невозмутимость, и разил врага без промаха. Удары, которые могли бы оказаться для других смертельными, не причиняли ему ни малейшего вреда, а каждый из его выпадов нес смерть его противнику. Брекен двигался быстрей, прибегал к хитростям, парировал удары, ранил врагов и добивал их при удобном случае. Меккинс, как обычно, громко ругался и, нанося удары направо и налево, ревел: «Получи, ублюдок!» или «Нет, братец, так дело не пойдет!», а промахнувшись, с досадой восклицал: «Проклятье!» Броум вел бой в той же манере, что и Стоункроп, но чуть менее успешно: сказывалось отсутствие полной сосредоточенности, которой научился достигать Стоункроп. Ребекка проявила себя во всем блеске, она дралась яростно, то разражаясь громким криком от злости, то обнажая зубы и порыкивая на больших кротов, стараясь вонзить когти поглубже и не испытывая страха ни перед кем. Находившийся чуть позади Броума и Брекена Босвелл тоже держался стойко, используя каждый шанс, чтобы нанести удар, но полезнее всего оказались предупреждения, которые он подавал более сильным бойцам, сражавшимся впереди него: в пылу боя они часто не успевали сами заметить надвигавшейся на них с другой стороны новой опасности.

Но многочисленные ссадины и порезы, полученные ими в ходе боя, вскоре дали о себе знать, и они уже не могли двигаться так быстро, как прежде. Многие из их соратников уже лежали на земле: одних убили, других тяжело ранили, а третьи пребывали в таком изнеможении, что не могли и лапой пошевельнуть, чтобы защититься. Окслип, самка, которая в свое время убежала в Болотный Край, погибла, сражаясь плечом к плечу с Меккинсом. Жестоко изувеченный Маллион рухнул на землю и умер.

А луна все сияла, заливая ярким холодным светом прогалину, на которой происходило страшное побоище. Достигнув наивысшей точки, она начала постепенно спускаться к горизонту, а битва все продолжалась, и слова традиционной молитвы так до сих пор и не прозвучали.

Окружавшие Камень кроты отступали, приближаясь к нему, а черные, полные сил боевики упорно теснили их, перебираясь через тела погибших и раненых.

Затем откуда-то из темноты появился Рун, а рядом с ним замаячила уродливая тень Найтшейд. Глаза ее поблескивали в радостном предвкушении. Она остановилась на краю прогалины, а Рун внезапно бросился вперед, в самое пекло битвы, чтобы повести за собой боевиков и нанести завершающий сокрушительный удар. Казалось, будто откуда-то все время появлялись все новые и новые боевики, а число тех, кто отражал их атаки, постоянно убывало. Они медленно отступали, все ближе и ближе подходя к Камню, и в какой-то момент Ребекка покинула первые ряды и велела матерям кротышей образовать вокруг них живое кольцо, чтобы создать еще один, последний, заслон на пути врага.

Кротята, видя, что натиск рвущихся к ним боевиков сдерживают лишь Брекен, Стоункроп, Броум, Меккинс и еще несколько кротов, захныкали от страха, и их жалобное верещание смешалось с общим гулом, висевшим над прогалиной, в котором сливались воедино радостные возгласы победителей и стоны умирающих.

Броум, на которого со всех сторон сыпались беспощадные удары, зашатался и упал, и с его гибелью решимость луговых кротов ослабела, они вновь подались назад. Почуяв их неуверенность, Рун с еще большей яростью обрушился на них, его покрытые кровью когти то поднимались, то резко опускались, поблескивая в лунном свете. А позади, за черной массой обуянных жаждой убийства боевиков, продвигавшихся следом за Руном, Брекен на мгновение заметил зловещую фигуру Найтшейд, но не узнал ее. Она прохаживалась по краю опушки, словно дожидаясь, когда наступит ее черед участвовать в кровопролитной резне.

Стоявшая за Брекеном Ребекка решительно выпрямилась, и глаза ее заполыхали гневом. За спиной у нее притулились кротята, а вздымавшийся ввысь Камень, наклоненный в сторону запада, навис над ними, словно кровля.

— За нами Камень! — крикнула она, и ее слова услышал каждый. — Не теряйте веры в Камень и в Брекена! — Крик ее донесся и до Руна, который лишь теперь толком разглядел ее и на мгновение остановился, не понимая, жива ли она или перед ним привидение. А потом он узнал ее по голосу и услышал, как она произнесла имя Брекена. Глаза его сузились, когда он подумал, что имеет дело с войском призраков: теперь он вспомнил, кто такой Брекен. Но обычное хладнокровие тут же вернулось к нему, и он устремился в самую гущу боя, пытаясь пробиться к тому, кто, вероятно, и был тем самым Брекеном, к сильному кроту, сражавшемуся бок о бок с могучим луговым кротом и Меккинсом. Да, это он. Необходимо убить его, а затем покончить с остальными.

Когти Руна оцарапали морду Брекена, боевики тоже усилили свой натиск.

Шум стоял страшный. Воинственные крики, предсмертные вопли. И вдруг раздался такой громогласный рык, подобного которому им еще не доводилось слышать.

Рун и боевики в пылу борьбы не обратили на него внимания, они думали лишь о том, чтобы прикончить Брекена и всех остальных. Но Брекен, Стоункроп и Меккинс, по усталым лапам которых струилась кровь, стояли лицом к окутанному мраком лесу и не могли не заметить, как на краю прогалины возникла гигантская тень, казавшаяся в десять раз выше Найтшейд, над которой она нависла.

Тень метнулась вперед, навстречу лунному свету, и глазам кротов открылось зрелище куда более страшное, чем армия боевиков, обуянных жаждой убийства.

То был Мандрейк, и вид его внушал ужас, еще более сильный, чем в тот весенний день множество кротовьих лет тому назад, когда он появился в лесу и вторгся в Данктон, сея вокруг смерть и горе.

— Это Мандрейк! — воскликнул Брекен, и голос его, прозвучавший неожиданно звонко и ясно, разнесся в ночи.

Рун и его боевики на мгновение остановились и оглянулись, желая узнать, что там происходит. Мандрейк стоял лицом к ним, его непроницаемый взгляд был полон мрака.

Найтшейд тоже обернулась, чтоб разглядеть его получше, но он отшвырнул ее прочь одним ударом правой лапы — из раны хлынула кровь, и жизнь покинула ее тело прежде, чем оно коснулось земли. Мандрейк вернулся.

Есть дни, отмеченные судьбой, и каждый из них тянется, пока не истечет положенное количество часов и не наступит та самая минута, на исходе которой любое из принятых решений определяет будущее. Почуяв такой момент, Рун попытался обернуть появление Мандрейка себе на пользу.

— Это Крот Камня! — прокричал он, указывая на Брекена. — Это Крот Камня. Помоги нам убить его, Мандрейк. — Он повернулся, чтобы вновь накинуться на Брекена. Со стороны Руна это был ловкий и смелый ход.

Мандрейк не вымолвил ни слова и лишь глухо зарычал, оглядывая всех по очереди. Но взгляд его, скользнув по Брекену, остановился на Ребекке, за спиной у которой теснились испуганные кротыши.

— Ребекка! — внезапно взревел он и двинулся вперед, словно черная, грозовая туча, гонимая ветром по залитому лунным светом небу. — Ребекка! — Его огромные лапы заходили ходуном, сметая боевиков, оказавшихся у него на пути. Ряды их редели, а Мандрейк неуклонно продвигался вперед, и наконец Рун, видя, что затея его не удалась и он остался без поддержки, метнулся в сторону, а Мандрейк все не останавливался, стремясь добраться не до Брекена, или Меккинса, или Стоункропа, а до стоявшей за ними Ребекки.

— Ребекка! — кричал он. — Ребекка!

Меккинс с Брекеном невольно подались назад, закрывая собой Ребекку и, вскинув когтистые лапы в воздух, приготовились защитить ее. Но Стоункроп, уловив резкий запах, источаемый Мандрейком, вздрогнул. Этот запах был ему знаком, он витал в норе, в которой провели вместе недолгое время Ребекка и его брат Кеан. Запах того, кому он поклялся отомстить. Упругие мышцы на его могучем теле, покрытом более светлым, чем у Мандрейка, мехом, напряглись, он выступил вперед и одним мощным ударом заставил Мандрейка остановиться.

Впервые за долгие, полные страшных событий годы, прошедшие с тех пор, как Мандрейк покинул мерзлые склоны Шибода, кто-то из кротов осмелился с такой твердостью преградить ему дорогу. Он выпрямился, с удивлением глядя на Стоункропа, словно не ожидал ничего подобного, словно сама природа окружающего его мира внезапно изменилась.

Стоункроп использовал все, чему научился у Медлара. Почуяв растерянность противника, Стоункроп не стал медлить и после первого же выпада на испещренной шрамами морде Мандрейка появилась новая кровоточащая ссадина.

Реакция Мандрейка оказалась неожиданной. Вместо того чтобы нанести ответный удар, он повернул голову, стараясь заглянуть за Стоункропа, видя в нем лишь досадное препятствие на пути, который прежде был свободен, пытаясь получше рассмотреть Ребекку, и принялся снова звать ее:

— Ребекка! Ребекка!

Он так ни разу и не ударил Стоункропа.

Стоявший позади Стоункропа Брекен повернулся к Ребекке, которая было рванулась навстречу Мандрейку, находившемуся так безнадежно далеко от нее, и закричала:

— О Мандрейк, Мандрейк!

Стоункроп заколебался, не зная, следует ли ему поддаться желанию отомстить убийце Кеана и прикончить его или же лучше прислушаться к едва слышному зову души, побуждавшему его… нет, он никак не мог уловить, к чему он его побуждает… но это связано с тоской, прозвучавшей в голосе Ребекки…

Он почувствовал возню у себя за спиной — Меккинс с Брекеном силой остановили рвавшуюся вперед Ребекку, и Брекен мрачно бросил:

— Убей его, Стоункроп. Убей его!

Затем раздался пронзительный вопль Ребекки:

— Нет!.. Нет!..

Вопль этот, перед которым дрогнуло все живое, разнесся по всей прогалине, по зарослям буков и по всему Данктонскому Лесу, и Стоункроп вновь двинулся вперед, наступая на Мандрейка.

— Он же убьет тебя, — попытался урезонить Ребекку Брекен.

— Он хочет спасти меня, — плакала она.

Мандрейк вновь взревел:

— Ребекка, я здесь, Ребекка!

Ребекке показалось, будто крик этот несется к ней с покрытых ледяной коркой склонов Шибода, над которыми бушуют студеные ветры и метет метель. Слыша его призывное «Ребекка, Ребекка!», она увидела в нем кротыша, безнадежно заблудившегося среди снегов в бурю, и в памяти ее всплыл жалобный писк ее собственных кротят, которых ей не удалось спасти. Она билась в отчаянии, царапая Брекена и видя, как Стоункроп начал осыпать Мандрейка страшными смертоносными ударами. Послышалось рычание, сменявшееся ревом, в воздухе мелькали обагренные кровью когти, но страшней всего ей было видеть массивную безликую спину Стоункропа, чьи мощные плечи ходили ходуном, когда он обрушивал на Мандрейка удар за ударом, убивая его прямо у нее на глазах. Мандрейк то ревел от чудовищной боли, то вскрикивал «Ребекка!», но его усталые движения в попытке защититься говорили о том, что воля к борьбе покинула его, а крики его походили на писк угодившего в метель кротеныша, который уже не в силах противиться холоду. Они становились все слабее, все жалобней, потом затихли, и Ребекка заметила, что удары Стоункропа теперь направлены вниз, к земле, где в луже собственной крови лежал, еле-еле поводя лапами, Мандрейк. Дыхание его становилось все более прерывистым, веки опускались, и наконец жизненные силы Мандрейка иссякли. Возвышавшийся над ним Стоункроп застыл неподвижно, плечи его поникли, и на него нахлынули те ощущения, которые испытывает любое живое существо, глядя на мертвое тело.

Затем он повернулся и устремил взгляд к Камню, возле которого стояли Брекен и Меккинс, удерживая Ребекку, и все они увидели, как исказилось от ужаса его лицо, ужаса перед тем, что внезапно открылось его глазам и пронизало его насквозь. Словно пытаясь оправдаться, он проговорил неестественно ровным тоном:

— Он убил Кеана. Он убил твоих кротышей. Он…

— Он любил меня, — вскричала Ребекка. — Он звал меня. А я не смогла… вы меня не пустили… не дали мне…

И тут она разразилась страшными, дикими рыданиями, оплакивая то, чего уже никакими силами не вернуть назад, а Брекену показалось, что она оплакивает не только Мандрейка, но и всех, кто погиб или лежал, умирая, на прогалине вокруг Камня, что Ребекка плачет по Броуму и Маллиону, по Окслип, и Буррхеду, по луговым кротам и по данктонским, по самцам и самкам — по всем до единого. И, что показалось ему страшней всего, она оплакивает и его самого.

Брекен потянулся к ней в стремлении утешить ее, но Ребекка отстранилась, и взгляд, который она бросила на него, словно исходил из далеких, пронизанных холодом глубин. Его лапа соскользнула с ее плеча, а она подошла к лежавшему на земле Мандрейку, на мгновенье замерла, затем склонилась, ласково погладила его по голове, а потом оглянулась, посмотрела на Брекена и Стоункропа с суровой жалостью и, пройдя по прогалине, скрылась в темноте.

Даже если бы в сердце Брекену вонзился острый коготь, он не причинил бы ему такой невыносимой боли, как взгляд, который бросила на него Ребекка, прежде чем повернуться и уйти. Брекену почудилось, будто каменная стена преградила ему доступ к самой жизни. Он подбежал к краю прогалины, зовя ее: «Ребекка! Ребекка!», но крик его прозвучал глухо, а заливавший опушку свет померк, и луна скрылась за верхушками деревьев.

И тут до него донесся мягкий голос стоявшего возле Камня Босвелла:

— Произнеси слова молитвы, Брекен. Пусть Камень дарует в Самую Короткую Ночь благословение кротышам.

Обернувшись, Брекен посмотрел на Камень, который словно стал темней. В угасающем свете тела погибших кротов, лежавшие вокруг него, казались лишь округлыми тенями. Он увидел начавших потихоньку приходить в себя кротят, которых им удалось спасти, и рядом с ними их матерей. Казалось, на Босвелла, стоявшего сбоку от Камня, с сочувствием глядя на Брекена, откуда-то льется более яркий свет, и Брекену почудилось, будто Босвелл является частью Камня, наполненной биением жизни.

Брекену хотелось плакать. Он потерял свою Ребекку. Он сознавал это с такой же непреложностью, как то, что вокруг него сгустилась ночь.

— Произнеси слова молитвы, Брекен, — прошептал, а может, прокричал Босвелл. — Рун бежал, Камень даровал спасение всем нам.

«Камень даровал спасение всем, кроме меня, — с горечью подумал Брекен. — И кроме Ребекки».

Он двинулся вперед и остановился к западу от Камня, с той стороны, в которую он был наклонен. Устремив взгляд к вершине, единственной его части, по-прежнему залитой ясным светом луны, он принялся произносить слова, которые выучил так давно. Вначале прозвучали первые из строк — а ведь он думал, что они не сохранились у него в памяти, — а затем, наконец, завершающая часть молитвы:

Росами омоем лапы их,

Ветрами западными шкуры вычистим,

Отборною… одарим… землею,

Солнечным светом… пожалуем…

В горле у него застрял комок, и голос его прервался, но тут зазвучал голос Босвелла, чьи силы передались и Брекену, чья вера породила в его душе слабый проблеск надежды. В нем слышались отзвуки древнейшего прошлого, времен, когда окружавшие их сейчас туннели еще не были прорыты, он звенел, стремясь навстречу будущему, биение которого Босвелл ощущал всем сердцем.

Молим семькрат благодать

Благодати:

Милости обличья,

Милости добродетели,

Милости страдания,

Милости мудрости,

Милости верных словес,

Доверия милости,

Милости благообразия.

Если Брекену и случилось запнуться, когда он произносил эти слова, никто этого не заметил, ибо наполненный звучной мощью голос Босвелла ни разу не прервался. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Брекен обошел всех кротышей, притрагиваясь к каждому по очереди, как порой поступала Ребекка.

Лапы омоем потоками света,

Души отверзем любви когтями —

Пусть же внемлют они безмолвному Камню.

«Значит, Босвеллу тоже известны слова молитвы, — мелькнуло в голове у Брекена. — И кто же такой этот Босвелл?»

— Опасность миновала, — заговорил Брекен, обращаясь к матерям кротышей из Болотного Края. — Вы можете вернуться по домам вместе с малышами.

Кроты начали расходиться: луговые кроты, которых повел за собой Стоункроп, скрылись в лесу и устремились на запад, жители Болотного Края тоже пустились в дальний путь. На прогалине еще оставались боевики, но Брекен понял, что они уже не представляют никакой угрозы, что это всего лишь кроты, которых попутала нелегкая, и они сами не знают, что делать дальше. Храня молчание, кроты собрались вокруг Брекена, Меккинса и Босвелла и застыли, ожидая, какое они примут решение. И тут Брекен заметил, что из теней на свет выходят и другие обитатели Данктона: истсайдцы, кротихи из Вестсайда, старые кроты склонов. Даже некоторые из жителей Болотного Края остались на опушке вместе с Брекеном. Затем они принялись шептать нараспев:

— Бэрроу-Вэйл, Бэрроу-Вэйл, Бэрроу-Вэйл…

Когда эти странные звуки, от которых веяло чем-то первобытным, донеслись до Брекена, он понял, что ему придется отвести их туда. Он повернулся спиной к Камню, понимая, что на его плечи ляжет теперь бремя власти, принадлежавшей сначала Мандрейку, а затем Руну и сгубившей их обоих.

Среди кротов, спускавшихся следом за Брекеном вниз по склону, радостно распевая «Бэрроу-Вэйл» и «Брекен, Брекен», лишь один хранил молчание, хотя искренне любил его. Этим кротом был Босвелл, который хромал в задних рядах, изо всех сил стараясь не отставать и ни на миг не упустить Брекена из виду.

Глава восьмая

Обитатели Данктонского леса вскоре свыклись с тем, что правление перешло к Брекену, и зажили обычной для лета жизнью. Поначалу кое-кто из боевиков, утверждавших, что Рун вполне может вернуться обратно, поскольку его не убили и ему удалось скрыться, пытался мутить воду и бунтовать, но Брекен быстро положил этому конец, вступив в схватку с двумя самыми непримиримыми из боевиков, и после короткого решительного боя один из них погиб, а другой был тяжело ранен.

К исходу первой недели июля все утихомирились,Брекен добился полнейшего авторитета, а от боевиков осталось лишь воспоминание, постепенно отступавшее в область теней, из которых они когда-то вышли. В основном Брекен занимался тем, что улаживал различные споры и ссоры, которые часто вспыхивают в любой системе летом, когда забот становится не так уж много и всех интересует лишь вопрос о том, какие территории достанутся кротышам нового поколения.

А лето становилось все жарче и жарче. Бывает так, что после двух-трех жарких дней на небе появляются большие дождевые тучи, которые закрывают собой солнце, напоминая всем, что каждый ясный день — подарок, которым следует дорожить, но В этом году жара нарастала хоть и медленно, но непрерывно, ни на день не давая передышки, так что яркая зелень растений постепенно померкла, а листья на ветвях, застывших неподвижно в знойном воздухе, печально поникли. Землю окутывало дымчатое марево, пробиваясь сквозь которое лучи солнца утрачивали живительную силу. В те редкие дни, когда выпадал дождь, капли его высыхали, едва успев долететь до земли, а с третьей недели июля дожди и вовсе прекратились.

Уже давно всем казалось естественным, что Брекен управляет системой. Он давал советы, оказывал помощь, когда это требовалось, посетил Луговую систему, где правление перешло к Стоункропу, и они окончательно договорились о том, что доступ к Камню отныне будет свободен для всех луговых кротов. Вскоре обитатели обеих систем почувствовали, что теперь им живется лучше и вольготней, а Брекен пришел к выводу — во многом оправданному, — что давно в Данктонском Лесу не было так приятно, как сейчас.

Однако не все обстояло благополучно. Наступил август, и в характере Брекена начали незаметно для него самого происходить изменения. С одной стороны, он обнаружил, что уже не может разговаривать с кротами, приходившими к нему, так же запросто и по-дружески, как раньше.

Многим из них он внушал глубокое уважение, они почитали его за существо высшего порядка и с невероятной серьезностью, вызывавшей у него раздражение, выслушивали все, что он говорил. Другие, в том числе и здоровенные вестсайдцы, явно боялись его, и, когда долгие попытки заставить их почувствовать себя непринужденно оказались безуспешными, он невольно стал испытывать к ним презрение и начал свыкаться с мыслью о том, что, пожалуй, действительно является существом особенным и все, что он говорит, вправду крайне интересно и важно.

Брекен обнаружил, что, когда возникает необходимость что-либо предпринять, куда проще строго приказать, чем вежливо просить. Суеты при этом куда меньше, и к тому же, как заявил он ворчливым тоном Босвеллу, пытаясь оправдать растущую в нем тягу к самовластию, данктонским кротам нравится, когда кто-то все за них решает и командует ими.

Еще Брекен заметил, что жизнь становится намного легче, если переложить часть собственных обязанностей на других и поручить им рассмотрение тех жалоб и с поров, по которым он предпочитал не выносить суждения лично. В системе выделилась и стала постепенно расширяться группа кротов, куда в основном входили жители Бэрроу-Вэйла, а также некоторые обитатели Истсайда, которые всегда оказывались между Брекеном и прочими данктонцами.

В самом явлении не было ничего необычного или зловещего — подобное происходит в большинстве систем, — но у Брекена это, к сожалению, совпало с периодом возникновения подспудной внутренней неудовлетворенности, причин которой он не пытался доискаться, поскольку не замечал происходивших с ним перемен.

Ему стали свойственны раздражительность и резкость, порой он в спешке принимал необдуманные и неудачные решения. Например, Брекен вмешался в территориальные споры, возникшие между молодыми кротышами по поводу участков, прилегающих к склонам холма, что вызвало всеобщее недовольство. Зачастую он по несколько дней подряд отказывался разговаривать с кем-либо и отсиживался у себя в норе в Бэрроу-Вэйле или бродил по отдаленным туннелям, которыми почти никто не пользовался.

Единственным кротом, с которым он находился в постоянном тесном общении, был Босвелл, хотя и с ним Брекен вел себя довольно-таки бестактно и бесцеремонно.

В Бэрроу-Вэйле стали говорить, что Брекен уж больно высокомерен и заносчив, но никто не оспаривал его права руководить системой, памятуя о том, что именно он помог избавиться от Руна и приказал убить Мандрейка, не забывали также о его легендарном переходе через болота.

Вдобавок вскоре нашлись другие темы для обсуждения, в частности неубывающая жара, из-за которой, как сообщил кто-то из кротов (хотя никто не знал, кто именно), количество червей в земле на лугах стало оскудевать, а некоторые из обитателей Болотного Края говорили, что от болот исходит жуткая вонь, а такого еще не случалось на чьей-либо памяти, и все дружно сошлись во мнении, что при подобной засухе трудно не впасть в раздражение, если не сказать больше.

В отличие от остальных кротов, которых донимали различные заботы, Босвелла главным образом тревожили причины перемен, происходивших с Брекеном. Он явился свидетелем того страшного шока, который перенес Брекен, когда Ребекка покинула их в Самую Короткую Ночь. Насколько ему было известно, с тех пор эти двое больше ни разу не встречались. И конечно же, он заметил, что если прежде Брекен довольно часто вспоминал о Ребекке, особенно во время их возвращения из Нунхэма, то теперь он вовсе перестал упоминать о ней, хотя порой, разговаривая с веселыми, отличавшимися живостью самками или прогуливаясь по поверхности земли, когда налетевший откуда-то ветер раскачивал ветви деревьев, холодная самоуверенность соскальзывала с Брекена, и он принимался с грустным видом озираться вокруг, словно пытаясь отыскать то, что потерял.

Босвелл был слишком умен, чтобы понапрасну вызывать неудовольствие Брекена, но, если речь случайно заходила о целительстве или о ком-то из данктонских или луговых кротов, которых вылечила Ребекка, он пытался втянуть в беседу Брекена, полагая, что тому станет легче, если он выговорится. Но у него ничего толком не получалось. Упоминания о Ребекке внешне не задевали Брекена, он почти никак на них не реагировал, отделываясь всякий раз общими фразами вроде:

— То, что у нас в системе есть такая целительница, как Ребекка, — огромное благо для всех. Нам невероятно повезло, что кто-то смог заменить Розу.

При этом он говорил весьма сдержанно, тщательно выбирая слова, и Босвелл, догадываясь, что за этим скрывается неискренность, понимал, что не сумел ничего добиться.

Ребекка редко появлялась в Бэрроу-Вэйле, хотя, пожалуй, в этом не было ничего особенно примечательного, ведь в свое время Роза тоже нечасто туда заглядывала. Роза считала, что кротов, которым нездоровится, следует лечить там, где поменьше посторонних глаз, а никак не в Бэрроу-Вэйле, где их слишком много.

Ребекка по-прежнему жила в норе, которую она выкопала себе после смерти Розы, и в жизни ее мало что изменилось. Комфри, существо необычное и восприимчивое, все так же питал глубокий интерес к различным травам и растениям. Он остался по соседству с Ребеккой и старался почаще бывать с ней вместе, отчасти потому, что чувствовал себя не слишком уверенно, а также пытаясь уберечь Ребекку от безысходного отчаяния. Порой он отправлялся на поиски новых трав, но почему-то часто оказывался там же, где была Ребекка. Он будто чувствовал, какие травы ей необходимы, и мог появиться в каком-нибудь отдаленном уголке, неся ту самую траву, которая была нужна ей для лечения. Они относились друг к другу с большим теплом и доверием, и все кроты стали воспринимать его как помощника Ребекки, что позволило ему свободно путешествовать по обеим системам, и со временем он стал величайшим знатоком по части лекарственных трав, распространенных в их пределах.

Виолету поглотил круговорот жизни «Луговой системы, она совсем перестала заходить к Ребекке и, разумеется, не встречалась с Брекеном.

Ребекка ни разу не попыталась навестить Брекена, по никому не пришло в голову удивляться этому. Кроты привыкли считать, что у целителей всегда все в порядке, и если у Ребекки и не все было ладно, об этом не догадывался никто, кроме Комфри, который замечал гораздо больше, чем думала Ребекка.

Босвелл понял, что разрыв между Ребеккой и Брекеном повлиял на отношение Брекена к Камню, и это удручало его сильней всего. Брекен уже не испытывал прежнего благоговения перед Камнем и довольно часто отпускал замечания иронического или скептического характера:

— Все это иллюзия, которой тешат себя некоторые, но со временем они поймут что к чему.

А когда Босвелл решился предложить ему отправиться к Камню и помолиться о том, чтобы он ниспослал им дождь, Брекен ответил:

— Если он ниспошлет нам дождь, Босвелл, начнется потоп, твой Камень склонен к подобным шуткам, когда он откликается на молитвы.

Любые просьбы о том, чтобы наведаться к Камню или в Древнюю Систему, где Босвеллу очень хотелось побывать вместе с Брекеном, неизменно приводили Брекена в холодную ярость. Он строго-настрого запретил всем кротам пользоваться туннелями Древней Системы. А к Камню пусть себе ходят, если им больше нечего делать.

Поначалу все это ужасно огорчало Босвелла, не только потому, что он любил Брекена как никого другого, но и потому, что он стремился завершить миссию, с которой явился в Данктонский Лес: отыскать Седьмой Заветный Камень и Седьмую Книгу, которые согласно его убеждениям там находились. Он заводил разговоры с другими кротами, встречавшимися ему в туннелях системы, обращался к старикам, в чьей памяти сохранилось многое, пытаясь найти в историях, которые они ему рассказывали, какие-то наметки сведений, которые помогли бы ему продвинуться в поисках. Он даже рассказывал им об Аффингтоне, если они задавали о нем вопросы или если ему казалось, что это поможет освежить их воспоминания о родной им системе. Порой его подмывало отправиться в Древнюю Систему в одиночку, но его удерживала уверенность, что только Брекен способен вывести его к цели.

Но по прошествии некоторого времени случилось нечто странное: страстное желание Босвелла отыскать Седьмую Книгу начало ослабевать. Он словно понял, что нужно набраться терпения и ждать, пока все не сложится само собой. Босвелл стал склоняться к мысли, что Брекен по каким-то непостижимым причинам связан с Камнем куда более тесно, чем можно было предполагать, и исполнение воли Камня происходит при посредстве Брекена. Он очень радовался тому, что Брекен, несмотря на дурное расположение духа и раздиравшие его противоречия, ни разу не попытался прогнать его, и мысль о том, что в нужную минуту он сможет прийти на помощь другу, была ему приятна.

Поэтому первое важное свидетельство о существовании Седьмой Книги Босвелл обнаружил совершенно неожиданно для себя. Это случилось, когда он решил отправиться в Луговую систему к Ребекке и попробовать помирить их с Брекеном. Хотя, знай он тогда Ребекку получше, ему бы и в голову не пришло совершить подобную попытку.

С помощью Меккинса, проводившего его до самого входа в нору Ребекки, он благополучно добрался до места. Меккинс со свойственной ему проницательностью догадался о том, что задумал Босвелл, и, хотя житейская умудренность "заставляла его усомниться в успехе такого предприятия, он решил, что мешать странному кроту-летописцу не стоит.

Меккинс любил Ребекку и не хотел, чтобы их разрыв с Брекеном стал окончательным. Вдобавок он успел проникнуться уважением к Босвеллу, который обладал разнообразными глубокими познаниями, хоть и имел слабое представление об особенностях поведения самок, и уж тем более таких, как Ребекка.

Ребекка искренне обрадовалась, увидев Босвелла. Они ни разу не встречались за время, истекшее с Самой Короткой Ночи, но многие из обитателей обеих систем, захлебываясь от восхищения, рассказывали ей о необычном кроте из Аффингтона, «который задает странные вопросы, а иногда под настроение рассказывает поразительные истории».

При встрече с Ребеккой с Босвеллом произошло нечто совершенно для него неожиданное. Исполнившись благих намерений, он пришел к ней, чтобы ненавязчиво и спокойно поговорить о Брекене. Но стоило ему ее увидеть и ощутить проникновенное тепло ее улыбки, как все слова, которые он обдумал заранее, тут же вылетели у него из головы. Он застыл, с искренней радостью глядя на нее, а затем его ясный взгляд заскользил по сторонам, осматривая нору, в которой было так же много цветов и трав, как когда-то у Розы. Он ощутил, какое глубокое благоговение испытывает она перед жизнью, сохранению которой она решила себя посвятить, и ему открылось многое вопреки всем ожиданиям Меккинса. Он увидел перед собой отважную натуру, полную неподдельного тепла и любви, душу, в которой перенесенные потери оставили глубокий след, как и в душе Брекена. Но в отличие от него Ребекка не пыталась притвориться, делая вид, будто это не так.

Он сразу понял, насколько она ранима. Но кое-что ускользнуло от него, ведь при встрече с ним к Ребекке внезапно вернулось ощущение безграничной душевной свободы, которое она прежде воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Беззаботность, охватившая ее, как только он вошел в нору, с любопытством огляделся по сторонам, а затем посмотрел прямо ей в глаза, повергла ее в изумление, и от удовольствия ей захотелось громко рассмеяться. Более того, ей захотелось танцевать и петь! Но она лишь улыбнулась, впервые за долгое время почувствовав в себе склонность к блаженному легкомыслию.

— Что привело тебя в Данктонский Лес? — с живым интересом спросила она, не подозревая о том, что до нее еще никто не обращался к Босвеллу с этим вполне естественным вопросом, равно как и о том, что, услышав его, Босвелл подумал, что взялся не за свое дело, решив помирить Ребекку с Брекеном.

— Ну… — замялся он, не зная, с чего начать.

— Ты ведь не просто так сюда пришел, Босвелл! Вряд ли ты проделал столь дальний путь лишь затем, чтобы поздороваться и снова отправиться восвояси.

— Мне кажется, что Камень позвал меня к себе или толкнул пуститься в дорогу, — не пытаясь лукавить, ответил он, интуитивно чувствуя, что Ребекка правильно поймет его слова.

Он не ошибся. Ребекка кивнула и ответила:

— Да, конечно. Но почему?

— Это связано с тем, что аффингтонские летописцы называют Седьмой Книгой. Видишь ли, Ребекка, на свете есть Семь Священных Книг и…

Он принялся рассказывать ей обо всем, привел обнаруженные им когда-то таинственные строки, в которых говорилось об остальных шести Книгах, и довольно долго объяснял, почему так важно найти Седьмую Книгу.

— По-моему, Книга найдется, когда тому придет время, — сказала Ребекка, — и вполне может получиться так, что она сама тебя разыщет.

Босвелл понял, о чем она говорит, и признал ее правоту. Разве не твердил он сам себе, что порывистость и настойчивость в таких делах неуместна?

Слушая Босвелла, Ребекка почувствовала, как на душе у нее становится радостней. Она поняла, почему рядом с Босвеллом ей дышится так свободно. Другие кроты, с которыми ей доводилось встречаться, так или иначе обращались к ней за помощью, а Босвеллу, хоть он и был калекой, не требовалось лечение, которым она занималась. Он ничего не хотел от нее и поэтому смог со всей полнотой ощутить ее любовь к жизни, естественную, как свет солнца или дерево. Она блаженно вздохнула, прислушиваясь к его словам и упиваясь этой чудесной легкостью.

Но когда он стал рассказывать ей о Семи Заветных Камнях, каждый из которых был связан с определенной Книгой, и Ребекка поняла, что они не такие огромные, как Камень, возвышающийся на вершине Данктонского Холма, на смену блаженству пришло благоговейное ощущение того, что они с Босвеллом вот-вот соприкоснутся с чудом, перед которым отступает все на свете, Даже время.

Ее чувство передалось Босвеллу, он прервал свой рассказ и спросил:

— Ты можешь что-то рассказать мне об этом?

Впервые с тех пор, как он добрался до Данктонского Леса, ему показалось, что Камень готов ниспослать ему помощь.

И тогда Ребекка поведала ему обо всем, что им с Брекеном довелось увидеть и пережить в Самую Долгую Ночь. Она не воспринимала те события как нечто сверхъестественное, и рассказ об испытанных ими в ту ночь сомнениях, страхах и радостях прозвучал живо и ярко.

Босвелл выслушал ее, и в душе его возникло то же чувство благоговейного восторга, которое ощущала Ребекка. Когда она закончила свой рассказ, он сразу же спросил:

— Так, значит, Брекен прикоснулся к тому камню, который скорей всего и есть Заветный Камень, и его свет померк? Брекен притронулся к нему?

— А это имеет значение? — спросила она с некоторой тревогой, видя, как глубоко потрясен Босвелл.

— Не знаю, Ребекка. Может быть, и нет. Понятия не имею.

— Разве Брекен ничего тебе об этом не рассказывал? — спросила она.

Босвелл покачал головой.

— Ничего. Собственно, он вообще старается не упоминать о тебе. Я просил его показать мне Древнюю Систему, но он запретил ходить туда. Мне кажется… — Тут он осекся, подумав, что, пожалуй, не стоит говорить об этом Ребекке.

— Что? — спросила Ребекка.

Будучи целительницей, она привыкла к тому, что и роты часто замолкают, чего-то не договаривая. Как правило, оказывалось, что именно то, о чем они не решались рассказать сразу, и побудило их обратиться к ней за помощью. Возможно, Босвелл и являлся исключением, но привычки у него те же, что и у всех.

— Я хотел сказать, мне кажется, возникшая у него неприязнь к Древней Системе и даже к самому Камню связана с тем, что вы с ним… ну… — замялся Босвелл, пытаясь подобрать подходящие слова.

— Расстались? — подсказала Ребекка.

— Вот именно, — подтвердил Босвелл. — Да, именно так!

Ребекка тут же посерьезнела, и впервые с тех пор, как Босвелл появился у нее в норе, лицо ее омрачилось, и ощущение потери, которое уловил в ее душе Босвелл, вспыхнуло с новой силой.

Он еще раз убедился в том, насколько она ранима. И, как случалось с ним порой, с величайшей ясностью осознал все свое несовершенство, не позволявшее ему приободрить тех, кто так нуждался в утешении. Он всем сердцем жаждал развеять печаль Ребекки, но не знал, что ей сказать. Внезапно, сам того не ожидая, Босвелл выпалил:

— Он любит тебя.

Возможно, он и пришел к Ребекке, чтобы сказать ей именно это.

— А он знает об этом? — спросила Ребекка.

Босвелл растерянно покачал головой: он не мог ответить на этот вопрос. Он даже не мог понять, знает ли Ребекка о своей любви к Брекену. А впрочем, что могут значить любые слова, если в них нет связи с Камнем, в глубинах которого они зарождаются?

— Стоит мне подумать о нем или услышать его имя, как я тут же вспоминаю о Мандрейке, — спокойно проговорила Ребекка. — Я вспоминаю о том, как он пытался пробиться ко мне тогда, возле Камня, а Брекен удержал меня силой и не пустил к нему.

— Но ведь его убил Стоункроп, — сказал Босвелл.

— Дело не в этом, — прошептала Ребекка, в чьей памяти явственно всплыли события той ночи. — Пожалуй, лучше погибнуть в бою, чем стать добычей сов или жертвой болезни, особенно для Мандрейка. Возможно, так оно и лучше. Но, видишь ли, Брекен слышал крики Мандрейка. Он слышал, как Мандрейк звал меня, но испугался и не пустил меня к нему, и поэтому Мандрейк остался… там…

Голос Ребекки прервался. Она расплакалась, нимало не стесняясь Босвелла, рядом с которым ей дышалось так легко и свободно.

Но Брекен и Ребекка все же встретились. Однажды пути их случайно пересеклись в Болотном Крае, куда Брекен с Босвеллом отправились, чтобы поговорить с Меккинсом об обрушившейся на них в то лето засухе, причинявшей с каждым днем все больше и больше неприятностей.

Брекен с Босвеллом шли по туннелю. Где-то впереди послышался смех, голоса двух кротих, переговаривавшихся друг с другом, и вдруг перед ними появился не кто иной, как Ребекка. Брекен весь сжался, насупился и, казалось, даже рассердился. Ребекка улыбнулась. «Пожалуй, чересчур спокойно», — подумал Босвелл и отошел в сторону, чтобы оставить их наедине друг с другом.

— Ребекка! — с напускной бодростью воскликнул Брекен, слегка придя в себя. — Мне говорили о тебе много хорошего не только данктонцы, но и луговые кроты.

— Здравствуй, Брекен, — негромко проговорила Ребекка.

— Знаешь, мне очень часто приходится слышать от самых разных кротов…

И Брекен принялся болтать на разные темы, скрывая лишь то, что лежало у него на сердце, ту радость и растерянность, которые он испытал, вновь увидевшись с Ребеккой.

Ребекка слушала его не прерывая и лишь изредка говорила «да», или «ммм», или «неужели?» и всякий раз подавала эти короткие реплики все неохотней и становилась все грустней. Но наступил момент, когда на недолгое время вновь забрезжил свет. Брекен завел речь о засухе, а Ребекка вдруг насмешливым тоном сказала:

— Ты должен положить ей конец, Брекен, ведь ты правишь Данктоном.

Смех Брекена прозвучал, пожалуй, излишне громко, и он ответил:

— Я ведь не всесилен в отличие от Камня, Ребекка.

Затем Босвелл услышал, как она мягко сказала:

— Конечно, дорогой мой, конечно.

Брекен умолк, он не хуже Босвелла понял, что ее упрек продиктован любовью, и не сумел скрыть своей печали. Он отбросил всякое притворство и посмотрел прямо в глаза Ребекке, и она не отвела взгляда. Они на мгновение застыли. Ребекке запомнился этот его взгляд с того самого сентябрьского дня, когда они повстречались во время ливня и Брекен впервые назвал ей свое имя. Тогда он поспешил сбежать и теперь проделал то же самое, торопливо пробормотав пару слов на прощание. Ребекка продолжала стоять на месте, и лишь ласковое прикосновение Босвелла к ее плечу немного смягчило для нее горечь потери. Ребекка подумала, что так или иначе виной всему она сама, ведь, вероятно, она сделала не все, что было в ее силах. Подобное ощущение, от которого сжималось сердце, возникало у нее всякий раз, когда она вспоминала о Мандрейке. И тут на нее вновь нахлынули мысли об отце, которого она так сильно любила, и она опять принялась гадать, почему Брекен не услышал его криков.

Глава девятая

Наступила третья неделя августа, Стоункроп пришел из Луговой системы к. Брекену. Разговор между ними состоялся в норах старейшин в присутствии Босвелла и нескольких кротов из Данктона.

— Наша жизнь крайне осложнилась из-за засухи, Брекен, — сказал Стоункроп. — Видимо, в лесу положение лучше, и вы не заметили, что мы в лугах на грани гибели. Трава засохла и пожелтела, почва потрескалась и стала такой твердой, что кротыши, покинувшие материнские норы, не могут выкопать свои собственные, им приходится жить на поверхности земли в тех немногих местах, где еще осталась высокая трава. Многие стали добычей сов и пустельг. Те, что посильней, ведут борьбу за территории, принадлежащие взрослым кротам, в системе постоянно возникают драки, а дерутся теперь насмерть. Пищи стало мало, и кроты, обнаружившие место, где водятся черви, держат это в секрете от других и убивают тех, кому удается проникнуть в их тайну. Обитатели системы стали относиться друг к другу подозрительно и с недоверием.

— А что мы можем поделать? — холодно спросил Брекен. — У нас тоже плохо с едой, и, насколько мне известно, положение становится все хуже.

Он посмотрел на данктонцев, ожидая, что те подтвердит его слова. Они закивали, а Босвелл подумал про себя: недостаток пищи всегда служит причиной раздоров между соседствующими системами и внутри каждой из них. Ему доводилось слышать об этом, но он впервые столкнулся с этим вплотную.

Брекен бросил на Стоункропа взгляд, в котором не было и тени сочувствия. В его обязанности входит забота о жителях родной системы, и, если Стоункроп рассчитывает на то, что луговые кроты смогут перебраться в Данктон, где легче обеспечить себе пропитание — а судя по всему, он именно к этому и клонит, — придется ему воспрепятствовать и в случае необходимости применить силу.

— Мой предшественник Броум, который помог обитателям вашей системы избавиться от Руна — не говоря уже о Мандрейке, — полагал, что луговым кротам должен быть открыт свободный доступ к Камню, — сказал Стоункроп.

— Так он и открыт, — раздраженно бросил Брекен. Он не любил, когда ему напоминали о Броуме, Руне и Мандрейке, а слышать о них от Стоункропа было и вовсе неприятно. Все это, как и многое другое, миновало и навсегда осталось в прошлом.

— Кто-нибудь из кротов живет сейчас в Древней Системе? — неожиданно спросил Стоункроп.

Услышав этот вопрос, Брекен, сохраняя бесстрастное выражение, принялся раздумывать над тем, как бы получше ответить, отлично понимая, с какой целью он задан. Он не хотел, чтобы луговые кроты поселились в Древней Системе, подобная мысль показалась ему святотатством. Святотатство? Брекен подумал про себя, что это неожиданное для его лексикона слово. Да ладно, чего там, он просто не хочет, чтобы кто-либо из кротов жил в Древней Системе.

— Если ты полагаешь, что луговые кроты могли бы перебраться в Древнюю Систему, раз никто из данктонцев сейчас в ней не живет… — Он едва было не сказал, что Стоункропу лучше раз и навсегда забыть об этой мысли, но решил, что делать этого не стоит.

За время, которое он провел, управляя Данктоном, Брекен успел заметить, что порой куда удобнее дать уклончивый ответ, нежели прямой и решительный. Поэтому он слегка замялся, а затем неубедительно пробормотал:

— Тогда… тогда нам с данктонцами надо будет хорошенько обсудить этот вопрос. Уверяю тебя, Стоункроп, мы постараемся все уладить самым наилучшим образом.

Но Стоункропу показалась неприятной увертливость, появившаяся в манере Брекена, и он не поверил его словам. Странно, ведь раньше разговаривать с Брекеном было так легко. А сейчас он даже ни разу не улыбнулся. И куда подевалась его живость?

Они обменялись еще несколькими ничего не значащими словами, и Стоункроп ушел, не добившись от Брекена ничего, кроме обещания дать ответ в ближайшие дни или в крайнем случае через неделю. Но Стоункроп предупредил его, что вряд ли сможет в течение долгого времени удерживать луговых кротов от бунта, если ситуация коренным образом не изменится. А если этого не случится и Брекен откажется пойти им навстречу, ему придется решать, не дает ли луговым кротам права захватить Древнюю Систему силой тот факт, что в свое время они оказали Брекену значительную помощь…

Визит Стоункропа разительным образом подействовал на Брекена. Не успел тот скрыться, как он уже велел данктонцам покинуть нору старейшин и, повернувшись к Босвеллу, сказал:

— Так. Надо наведаться в Древнюю Систему и выяснить, как там обстоят дела с пропитанием. Когда я там жил, еды было маловато, но как знать, с тех пор все могло измениться. Только сначала надо проверить, как с червями в Данктоне. Я надеялся, что засуха вот-вот кончится, но пора взглянуть правде в глаза и признать, что она может затянуться еще на несколько недель, а то и месяцев. Мы кое-чем обязаны жителям Луговой системы. Надо найти какой-то выход, но сначала необходимо выяснить все факты.

Босвелл с трудом поверил своим ушам. Впервые с тех пор, как Брекен взял на себя обязанности руководителя системы, он заговорил о чем-то с живостью и горячностью. Глаза у него засияли, в нем явно проснулся боевой дух. Более того, Босвелл понял, что благодаря идее, возникшей у Стоункропа, ему наконец удастся посетить Древнюю Систему вместе с Брекеном.

Сначала они отправились в Вестсайд, затем к Меккинсу в Болотный Край. Они побеседовали с многими кротами и постепенно у них сложилось довольно-таки ясное представление о том, каким образом засуха сказалась на жизни системы. Потом они вернулись в туннели Бэрроу-Вэйла, и тамошние обитатели поначалу изумились, видя, что Брекен слушает их с неподдельным интересом, а затем принялись жаловаться на обрушившиеся на них несчастья. Последним они посетили Истсайд.

Судя по тому, что им довелось не только услышать, но и увидеть собственными глазами, общая картина была мрачной. Система находилась на грани распада, между ее обитателями все чаще и чаще вспыхивали драки из-за еды.

Росшие у кромки леса травы и кустики куманики высохли и пожелтели от недостатка влаги. Казалось, в воздухе столько пыли, что дышать невозможно; резкий свет слепил глаза, хотя землю окутывала белесая дымка, сквозь которую с трудом пробивались яркие лучи солнца. Листья на некоторых из деревьев, особенно на южной их стороне, сморщились, как будто осень наступила преждевременно. Влага, которая обычно на протяжении всего лета сохранялась под слоем опавшей листвы, испарилась, и личинкам, а также червям пришлось укрыться поглубже, и поэтому ставшие привычными для летнего времени вылазки за едой на поверхность земли оказывались тщетными. Вдобавок черви стали размножаться медленнее, из-за чего возник недостаток пропитания. Он ощущался пока не так остро, как в Луговой системе, но, чтобы выжить, каждому из кротов требовалась теперь большая территория, чем прежде, и им приходилось проводить в поисках пищи куда более долгое время. Все чаще и чаще вспыхивали драки из-за участков земли, ведь голодным кротам свойственны раздражительность и агрессивность. С другой стороны, количество сов в лесу увеличилось, а ведь летом и без того жизнь кротов всегда осложнялась с того момента, когда научившиеся летать и самостоятельно охотиться птенцы неясытей становились грозой всех кротышей, как лесных, так и луговых. Впрочем, обычно к концу августа опасный период заканчивался, кротыши взрослели и предпочитали оставаться в своих норах под землей, но в этом году из-за присутствия множества сов в лесу этот опасный период затянулся, усугубляя и без того мрачную атмосферу.

Босвелл с Брекеном выслушали многих кротов, твердивших о том, что происходит что-то очень нехорошее и им страшно, очень страшно. Видимо, Камень прогневался на них, и вскоре произойдет нечто еще более ужасное. И каждый из кротов упомянул о явлении, которое они уже заметили в Бэрроу-Вэйле: по всей системе в туннелях расплодились блохи.

Поэтому к тому времени, когда Брекен с Босвеллом добрались до склонов холма и двинулись к Древней Системе, на душе у них обоих было довольно тягостно. Брекен отметил, что в этом году здесь поселилось неслыханное множество молодых кротов. Им не удалось занять участки в пределах основной системы, поскольку каждый из ее обитателей расширял собственную территорию, и многие из них оказались вынуждены отступить к склонам, где почва всегда была скудна пищей, и влачить довольно-таки жалкое существование среди заброшенных туннелей, оставшихся там еще со времен давнишнего переселения кротов, обитавших некогда в Древней Системе. Эти молодые кроты отличались худобой и боязливостью, что казалось характерным для тяжелого периода, который переживала вся система. Многие из них, едва заметив приближение Брекена и Босвелла, кидались наутек и прятались.

— Вся система разваливается на части, — проворчал Брекен, видя, как разбегаются в страхе кротыши. Он начисто позабыл о том, что и сам когда-то точно так же робел при встрече с крепкими взрослыми самцами. Если бы Босвелл появился в этих краях один, все наверняка сложилось бы иначе, ведь он никому не внушал своим видом страха.

В норе, принадлежавшей некогда Халверу, так никто и не поселился, и они добрались до древних туннелей по проходу, проложенному в свое время Мандрейком сбоку от изображения совы. Босвелл признался Брекену в том, что Ребекка рассказала ему об их путешествии к центру Древней Системы, и в том, что они вместе обнаружили под Камнем, решив, что больше об этом умалчивать нельзя. Узнай Брекен об этом до разговора со Стоункропом, он бы наверняка разозлился, а теперь он даже обрадовался.

— Так, значит, она тебе рассказала? Да, все это правда, только сейчас эти события кажутся мне такими далекими, будто в них участвовал кто-то другой. К прошлому нет возврата, Босвелл.

Вообще говоря, их привела сюда необходимость выяснить, как обстоят дела с пропитанием в Древней Системе, но они довольно быстро убедились в том, что здесь с едой так же плохо, как и в других местах, и тогда Брекен повел Босвелла в долгую экскурсию по туннелям.

Они провели там три дня, в течение которых Босвеллу удалось узнать о Брекене больше, чем за все предыдущее время. Они побывали у обрыва — на месте, где Брекену впервые удалось проникнуть внутрь системы, — добрались по проходному туннелю до ее центра, побродили по разным ходам, заглядывая в норы, которых даже Брекен не видел прежде.

Брекен описывал события прошлого просто и точно, и порой казалось, что он говорит не о себе, а о ком-то другом, но ему удалось передать в рассказе ощущения страха и радости, которые он испытал, когда впервые принялся исследовать систему.

— По сути дела, смотреть тут особенно не на что: заброшенные ходы и норы, только и всего. Интерес представляет только центральная часть системы… и, пожалуй, я покажу ее тебе, прежде чем мы отправимся в обратный путь, — сказал Брекен, чуть-чуть лукавя: он заметил, в какой восторг приводило Босвелла все, что встречалось им на пути, а чувство радостного возбуждения всегда бывает заразительным.

Когда они наконец добрались до Грота Темных Созвучий, обоих охватил радостный трепет, и они помчались навстречу отголоскам эха, резвясь, как малыши. Босвелл заметил, что к Брекену вновь вернулось доброе расположение духа, словно ему стало легче, когда он покинул основную систему. Возможно, по натуре он был склонен к одиночеству и корень всех проблем заключался в том, что в Бэрроу-Вэйле он не мог ни минуты провести в покое.

Грот выглядел почти как прежде, только вход в туннель, который вел к самому сердцу системы, оказался засыпан после того, как там побывал Мандрейк, а среди земли и камешков валялись кости погибших в схватке боевиков. Впрочем, появился какой-то новый проход, без сомнения проделанный Мандрейком за время, пока он в одиночестве жил среди этих туннелей.

Когда Брекен впервые очутился в гроте, он показался ему неприятным и даже опасным, но теперь царившая в нем атмосфера не произвела на него тягостного впечатления. Он показал Босвеллу рельефные рисунки на стенах, сложные извилистые линии которых сплетались друг с другом, становясь все глубже и четче по мере приближения к центру, где по-прежнему находилось изображение грозной совы. И как он только мог испугаться всего этого?

— Знаешь, что я обнаружил? — сказал Брекен, удивившись своей способности спокойно разговаривать в том месте, которое некогда повергало его в ужас. — Если мычать или напевать определенным образом, звуки будут возвращаться к тебе.

Он только было собрался показать Босвеллу, как это делается, но тот вдруг бросил на него предостерегающий взгляд, приподнял лапу и негромко сказал:

— Осторожней, Брекен. Ты сам не понимаешь, с чем столкнулся.

Брекен заспорил с ним, но, как уже порой случалось, лицо Босвелла приобрело столь суровое выражение, что слова застряли у Брекена в горле. Он открыл рот, но тут же закрыл его и принялся слушать Босвелла.

— Над созданием этой стены трудилось не одно поколение кротов, которых посетила благодать. Она призвана внушать надежду и служить предостережением. Действительно, как ты случайно обнаружил, если издавать напевные звуки, часть силы, скрытой в этих древних письменах, высвобождается. Стена, подобная этой, есть в Аффингтоне, а также в каждой из семи избранных систем. Находясь рядом с ней, следует соблюдать осторожность. Подступы к такой стене всегда охранял страж, наделенный не только богатырской силой, но и большой душевной мудростью. Говорят, ему не дозволялось покидать свой пост даже в случае стихийного бедствия или катастрофы.

Брекен вспомнил, как напугался, обнаружив скелет крота у входного отверстия в середине стены, седьмого по счету. Так, значит, это был скелет стража, а в Древней Системе когда-то разразилось нечто ужасное, но он остался на своем посту. Брекен ощутил отголоски былого трепета, увидев, как преобразился Босвелл, когда они оказались рядом со стеной: если прежде он видел в нем друга и помощника, то теперь стал относиться к нему как ученик к учителю.

— А для чего нужна эта стена? — с некоторой робостью спросил Брекен.

— Она служит для защиты наиболее сокровенной части системы, в которую ведет вот этот вход. За этими письменами скрыты голоса кротов, живших в далеком прошлом, и, чтобы заставить их звучать, нужно произнести заклинание на древнем языке, который полагается знать каждому из кротов-летописцев, хотя в наше время, к сожалению, им владеют далеко не все из них. Будь я и сейчас летописцем, в силу данных мною обетов я не смог бы рассказать тебе об этом, и ты не услышал бы заклинания. Но теперь, Брекен, я начинаю понимать, что мудрость Камня безгранична, а пути его неисповедимы, и он освободил меня, чтобы ты смог услышать, как на самом деле должна звучать стена, ведь на тебя возложено столь многое…

— В каком смысле на меня возложено многое? — спросил Брекен.

Ощущая в поведении Босвелла небывалую суровость, Брекен совсем оробел.

— Мы встретились не случайно, Брекен, и ты наверняка это понимаешь. Тебе на долю выпало неведомое мне предназначение. Я совершенно уверен в этом. И по милости Камня я оказался тем, кто поможет тебе выполнить его. Ребекка… Седьмой Заветный Камень, о котором… о котором тебе так не хотелось рассказывать… беды, которые обрушились на Данктонскую систему и которым пока что не видно конца… все это части единого целого. Чуть ли не в каждой системе царит смятение: в Нунхэмской, Луговой, в Данктонской и в других, которые попадались мне на пути сюда. Кроты утратили веру в Камень, они утратили веру в самих себя, они привыкли всего бояться.

В глазах Брекена, слушавшего Босвелла, тоже появилось испуганное выражение. Кто такой Босвелл? И чего хочет от него Камень?

Брекена начала бить дрожь, ибо голос аффингтонского крота приобретал все большую силу и звучность, в речи его проскальзывали странные слова, и постепенно он перешел на древний язык, не понятный Брекену.

Удивительное, таинственное чередование резких и ласкающих слух звуков. Ему все же удалось понять, что в словах Босвелла скрыто предостережение и что Босвелл не простой крот… Повернувшись лицом к стене, Босвелл начал произносить слова заклинания на языке живших в древние времена кротов, а в ответ послышался гул и отголоски, звучавшие в тысячу раз мощней, чем в тот раз, когда Брекен впервые обнаружил удивительные свойства этой стены.

Несталан живот, и променльива судьба,

То на вусину одбацивет, то в пучину срушит.

Подмукав мрак, а наше плот слаба.

Привремен свет, колосек несигуран,

Несреки и неволья очекиват свуда.

Жуче смеямо ми, в усхикенье ликуе,

А данас од страха дрхтатимо,

На помочи взыскуе…

Смысл древних слов был почти полностью недоступен для Брекена, из глубин стены на Брекена обрушились волны темных созвучий, и ему захотелось убежать и спрятаться от них. Но куда бы он ни кидался, пытаясь укрыться, все новые и новые потоки звуков, струившиеся теперь из каждого туннеля Древней Системы, неизменно настигали его, и он все глубже погружался в их бурный круговорот.

Брекен закричал от ужаса. В тот момент он не мог думать ни о ком, кроме себя. Да и откуда ему было знать, что громкое эхо созвучий, заполнивших грот, в котором находились они с Босвеллом, разнеслось по всем ходам и туннелям, вырвалось на поверхность земли, хлынуло вниз по склонам холма и устремилось к Бэрроу-Вэйлу подобно тому, как мчится вперед неукротимый поток.

Отголоски созвучий донеслись до Болотного Края, и их услышал Меккинс, который умолк, прервав себя на полуслове, затряс головой, а затем бегом выбрался на поверхность земли и застыл, повернувшись лицом в ту сторону, где за лесом находился Камень, откуда вроде бы и доносились песнопения на древнем языке.

Их услышал Комфри, рыскавший у кромки леса в поисках трав, которые, увы, погибли из-за засухи, и повернулся лицом к холму. Его обуял страх, и он беспомощно зашевелил губами, пытаясь произнести вслух имя Ребекки, которое всегда несло с собой покой и утешение.

Их услышала Ребекка, сидевшая у себя в норе, и поняла, что наконец наступил момент, которого так ждали кроты многих поколений, с тех далеких пор, когда ее самой еще не было на свете.

Их услышал Стоункроп и многие другие, и, когда звуки, исходившие от Камня, словно раскаты грома, обрушились на них со стороны леса, каждый замер в страхе, бросив то дело, которым занимался.

— Хватит! — крикнул Брекен. — Хватит, прошу тебя! — И он в отчаянии заметался из стороны в сторону.

Голос Босвелла вновь стал иным, слова его звучали по-прежнему громко, но эхо темных отголосков уже не сопровождало их, и тут Брекен услышал, как он проговорил:

— Ты в ссоре со Стоункропом, ты в ссоре с Ребеккой, ты в ссоре с самим собой. Все вы не в ладах друг с другом. Но близится время, когда вам придется научиться прислушиваться к Камню. Вас вот-вот накроет последняя волна мрака.

Посмотрев на Босвелла, Брекен Заметил, что тот и сам испугался своих слов: его прошиб пот и била дрожь, словно им на миг овладела какая-то неведомая могучая сила.

Брекен снова закричал:

— Босвелл! — Но теперь в нем говорил не страх за себя, а страх за других.

«Вас вот-вот накроет последняя волна мрака. Последняя волна?..» Раздумывая над этими загадочными словами, безуспешно пытаясь понять, что они значат, притихшие Брекен и Босвелл проникли в седьмое входное отверстие и отправились к сердцу системы.

Босвелл, который так давно мечтал оказаться в святая святых Данктона, теперь не мог вымолвить ни слова: он куда острее ощущал страх перед угрозой, притаившейся где-то за пределами древних туннелей, чем радость, которую сулила надежда отыскать Седьмую Книгу или сведения о том, где она находится. И все же они с Брекеном продолжали продвигаться вперед и вскоре оказались в одном из туннелей, которые вели к Гроту Эха, а затем Брекен, ни разу не ошибившись, провел его по запутанному лабиринту, среди меловых стен которого играло множество отзвуков, и наконец они добрались до Грота Корней.

Войдя в него, они остановились, глядя на огромное скопище извилистых корней, которые пребывали в полной неподвижности, но и при этом откуда-то из глубочайших щелей и трещин доносился жалобный скрип, похожий на вой, говоривший о страданиях, которые испытывают деревья. Влияние засухи чувствовалось даже здесь: в воздухе почти не ощущалась влага, и звуки, которые издавали корни, стали резче и пронзительней, чемраньше.

— Скрытая в земле часть Камня расположена за корнями, — сказал Брекен и вяло махнул лапой, указывая на них, — и раз уж мы тут оказались, можно попробовать добраться до нее. Но… ладно, сам увидишь.

Брекен повел Босвелла за собой, медленно продвигаясь среди корней и делая на ходу отметки, чтобы потом найти дорогу обратно. Но, как он и предвидел, стоило им удалиться от первого из корней всего на несколько кротовьих ярдов, как их обоих охватило уже знакомое Брекену ощущение сонливости и бессмысленности предпринятой ими затеи. Казалось, чей-то голос нашептывал каждому из них на ухо: «Зачем это нужно?» и «Ты сам знаешь, что не доберешься до цели, уж больно она далека». Затем они сбились с пути, начали ходить кругами и в конце концов снова оказались у входа.

— Теперь понимаешь, о чем я говорил? — сказал Брекен. — Мне удалось проникнуть туда лишь вместе с Ребеккой. Все получилось само собой, мы ни разу не сбились с пути. Но если ты хочешь увидеть Заветный Камень, Босвелл, тебе придется самому придумать, как к нему пробраться.

Босвелл не слушал. Его охватило беспокойство и неясная тревога, словно позади осталось нечто опасное, какая-то тень, очертания которой оставались расплывчатыми.

Брекен заговорил снова:

— Давай я выведу тебя отсюда. Мы еще побываем здесь… как-нибудь. Тем более что мне надо кое с чем разобраться. Я скажу Стоункропу, что луговые кроты могут переселиться в туннели Древней Системы. Я повидаюсь с Ребеккой. Все будет хорошо, Босвелл.

Он понял, что сможет запросто сделать все, что нужно, и от этого на душе у него стало легко и ясно. Пожалуй, он бы вовсю развеселился, если бы не мысли о засухе и не сознание того, что упорно молчавший Босвелл испытывал какой-то непонятный страх.

Брекен повел его прочь из Древней Системы и по дороге рассказал о том, как они с Виолетой спасались когда-то бегством от боевиков и Мандрейка. Им удалось найти кое-что из съестного, и они быстренько поели, но задерживаться не стали, стремясь как можно быстрей выбраться на поверхность земли, спуститься с холма и вернуться в основную систему. Внизу они обнаружили, что в Данктоне по-прежнему стоит сушь и жара.

— Здесь абсолютно ничего не изменилось! — воскликнул Брекен с таким облегчением, будто ожидал увидеть, что все вокруг исчезло. — Путешествуя по Древней Системе, можно умереть со страху! Как приятно вернуться домой! — Слова его звучали бодро и жизнерадостно, но Босвелл даже не откликнулся.

— Не понимаю, из-за чего ты так терзаешься, — досадуя на него, сказал Брекен. — Ведь все в порядке, просто стоит жара.

Глава десятая

Но не все в системе обстояло по-прежнему. За время, которое они провели в древних туннелях, небо приобрело странный, жутковатый оттенок. Казалось, вскоре должна разразиться гроза, но она все никак не начиналась. Количество блох, изобилие которых Брекен с Босвеллом заметили, совершая обход системы, резко увеличилось. Стоило кому-нибудь из кротов появиться в любом из туннелей к северу от Бэрроу-Вэйла, как ему на лапы и на морду тут же вспрыгивали желтовато-коричневые блохи, которые начинали скакать по всему телу, а их укусы вызывали сильнейший зуд. Похоже, слой пыли и песка, образовавшийся на поверхности проходов во время засухи, показался им весьма удобным для обитания, и их там развелось превеликое множество.

Дело приняло настолько серьезный оборот, что кроты стали избегать коммунальных туннелей и были вынуждены покинуть некоторые из собственных. Многие из обитателей Болотного Края прибегли к более решительным и более эффективным мерам: она насобирали листьев и желтых цветков блошницы, росшей невдалеке от болота, и разбросали их по туннелям. К сожалению, после этого блохи устремились к центру системы, а в тех краях блошница не росла.

В предыдущие годы тоже иногда случалось так, что летом в туннелях появлялись блохи, хоть и в меньшем количестве, и жители Бэрроу-Вэйла отнеслись к этому как к очередной досадной неприятности, связанной с жарой. Брекен также не счел это значительным событием и решил немного отдохнуть после путешествия по Древней Системе, а затем отправиться в Луговую и сказать Стоункропу и луговым кротам, что, если им хочется, они могут переселиться в старинные туннели. А после этого он рассчитывал повидаться с Ребеккой в надежде на то, что им удастся помириться.

Но он так и не добрался до лугов. Когда он уже совсем было собрался пуститься в путь, из Болотного Края пришел Меккинс с известиями до того поразительными, что Брекен тут же передумал, и они вместе отправились к болотам кружным путем, минуя туннели, где сильно расплодились блохи.

Выяснилось, что накануне трое кротов собирали блошницу возле болота и вдруг заметили среди шуршащих сухих трав двух неизвестно откуда взявшихся чужаков. Еще ни разу на чьей-либо памяти никому не удавалось пересечь болота, об этом не упоминалось даже в преданиях. Жители Болотного Края встретили чужаков враждебно. Двое остались караулить их, а третий побежал за подкреплением и известил о случившемся Меккинса. Тот сразу же явился на место происшествия, чтобы допросить чужаков. Они вели себя дружелюбно и рассказали ему о том, что явились издалека и что пересечь болото не составило труда, поскольку вода почти повсюду высохла. Нет, им не доводилось пересекать дорогу, над которой летают ревущие совы, — Меккинс спросил их об этом, поскольку рассказы Босвелла о том, что находится за болотами, отлично ему запомнились. Нет, видимо, они пришли с другой стороны, но с какой именно, они не объяснили — то ли потому, что не хотели, то ли потому, что запутались. Они тоже обратились к нему с вопросами.

— Что это за система? — спросили они. — Все ли у вас в порядке?

Отвечать на расспросы Меккинс не стал, но пустил их в одну из нор, расположенных ближе всего к болоту, приставил к ним охранников и поспешил к Брекену. Инстинкт подсказывал ему убить чужаков, но он решил, что будет неплохо, если с ними все же побеседуют Босвелл и Брекен, ведь подобные визиты необычны, а времена настали странные.

Поэтому они отправились втроем в Болотный Край, а затем прямиком к самому болоту. Но не успели они добраться до норы, в которую поместили чужаков, как повстречались с охранниками, вышедшими им навстречу.

— С какой это стати вас тут нелегкая носит? — возмущенно спросил Меккинс. — Только посмейте сказать, что ваши подопечные сбежали. — Он грозно посмотрел на охранников.

Ему ответил один из троих.

— Они не сбежали, Меккинс. Все куда хуже, они умерли!

— Да, ночью они заболели Камень знает чем, — добавил второй, — и уже скончались.

— Оба? — спросил Меккинс.

— Они страшно мучились, — сказал третий. — Просто ужас какой-то.

— Ужас полнейший, — подтвердил первый из охранников. — В жизни не сталкивался с таким чудовищным запахом. Пойди сам взгляни, Меккинс.

Глазам их открылось трагическое зрелище. Один из кротов умер сидя, прикрыв нос передними лапами, словно защищаясь от сильного встречного ветра. Глаза у него опухли, ворсинки меха пропитались потом и слиплись, а на носу под лапами виднелась красная воспаленная кожа. Второй неподвижно лежал на боку, вытянув лапы и раскрыв рот. Светлый мягкий мех у него на брюхе кое-где слежался, а кое-где вытерся, а сбоку в паху зиял вскрывшийся, полный желтого гноя нарыв. Казалось, тяжелый запах смерти, которым пропитался воздух в норе, исходит именно от него. Они заметили и кое-что еще. По полу в норе скакали блохи, их было очень много, и всех как магнитом тянуло к нарывам на теле мертвого крота. Некоторые уже успели присосаться к пораженным местам. Насытившись, они соскакивали на пол, но на их месте тут же появлялись другие.

— Но ведь они были совершенно здоровы, когда я отправился отсюда к Брекену, — сказал Меккинс, обращаясь к охранникам.

— Мы присматривали за ними все время, пока тебя не было. Даже предложили им пару червей — по нынешним временам это щедрое угощение, — но они отказались. Сказали, что не голодны. Потом один из них начал метаться из стороны в сторону, его прошиб пот, да какой вонючий! Затем у второго начался жар, ему стало плохо, и он сказал что-то вроде: «Над нами тяготеет проклятие, от которого всем кротам придет конец». Я спросил его, что он имеет в виду, а он ответил: «Скоро сами поймете», а потом принялся стонать и ругаться, а второй — тот, который умер сидя, — весь как-то подобрался, затрясся и начал скрести когтями нос, будто пытался снять с него что-то, но только там ничего не было. Им становилось все хуже и хуже, поэтому я послал одного из наших в Луговую систему за Ребеккой, думая, что она как-нибудь поможет, но вы подоспели сюда первыми. Ну, потом тот, который все стонал, умолк, часто-часто задышал и тоже затрясся. Не успели мы и глазом моргнуть, как оба они уже умерли, один прямо там, где сидел, а второй повалился на пол и застыл, лежа на боку. Потом мы заметили, что вонь становится все сильней и что в норе кишмя кишат блохи, хотя только Камень знает, откуда они тут взялись, ведь раньше их не было.

— Что же они имели в виду? — задумчиво пробормотал Брекен. — Проклятие, от которого скоро всем кротам придет конец… Что ты об этом думаешь, Босвелл?

Все повернулись к Босвеллу, который стоял и все смотрел на мертвых кротов. По его виду нетрудно было догадаться, что даже если он о чем-то знает, то говорить об этом не будет.

— Лучшее, что можно сделать, — это замуровать вход в нору, — сказал он, не отвечая на вопрос Брекена.

— Мы ведь не в Луговой системе, друг ты мой любезный, — сказал Меккинс. — У них это принято, но у нас в Данктоне свои обычаи. Мне вовсе ни к чему, чтобы тела чужаков, умерших от какой-то заразы, гнили у меня в туннелях.

Брекен хотел было вмешаться и уладить между ними спор, но в это время в конце туннеля послышались шаги и появился крот, которого посылали за Ребеккой.

— Ее нет дома, — сказал он. — Она отправилась по какому-то делу на дальнюю окраину Луговой системы, во всяком случае, так сказал мне один из луговых кротов. Нахрапистые они все там, прямо как пескожилы. Я попросил его передать Ребекке мою просьбу, будем надеяться, он не забудет.

— Хорошо. Подождем, пока Ребекка освободится, а потом уже решим, что делать с трупами, — твердо сказал Брекен. — А пока что, Меккинс, нельзя ли нам устроиться в каком-нибудь более приятном месте и обсудить, что лучше предпринять?

Через два часа одного из кротов, охранявших чужаков, прошиб сильный пот. Через шесть часов он умер. Вечером к Меккинсу явился один из обитателей Болотного Края и сообщил, что заболели еще двое кротов, живших неподалеку от норы, где разместили чужаков. У них начался жар, их мучает жажда, и они слабеют прямо на глазах.

Выслушав его, Брекен встревожился еще сильней. Ему надоело сидеть без дела, дожидаясь Ребекку, и он пошел взглянуть на них. Там они и встретились, потому что Ребекка, когда ей передали просьбу, сразу же отправилась в Болотный Край. Видя, как страдают больные, Брекен остро ощутил свою беспомощность, как всегда бывает со здоровыми существами, оказавшимися рядом с теми, кого поразил тяжкий недуг. Если эти несчастные и услышали, как Брекен вошел в их нору, то увидеть его или учуять они никак не могли: у них сильно опухла и вздулась кожа вокруг глаз, а из носа сочилась зловонная слизь.

— Брекен? — послышался голос Ребекки, и он почувствовал, как она прикоснулась к нему. — Брекен?

Он повернулся к ней, чтобы открыто и прямо взглянуть ей в глаза. Ему так жаль было больных, что он забыл волноваться о том, как Ребекка относится к нему.

— Тебе удастся им помочь? — спросил он, но, даже не договорив, понял по ее огорченному виду, что она ответит.

— На дальней окраине Луговой системы много таких же больных, — сказала Ребекка. — Туда пришли кроты из другой системы и, видимо, принесли с собой заразу. Одному из них повезло, он до сих пор здоров, но говорит, что большинство обитателей их системы погибло от этой болезни.

— Целой системы? — прошептал Брекен.

Ребекка кивнула.

— Брекен, мне ничем не удалось им помочь. Все, что я им давала, не подействовало, и они умерли. А в том, что один из кротов остался жив, моей заслуги нет.

Внезапно рядом появился Меккинс.

— Ко мне пришли двое кротов из Истсайда, болезнь уже сеет смерть и там. — Он беспомощно пожал плечами. — Вы ведь уже поняли, что это такое, верно? Это чума, и никто не в силах с ней бороться, даже ты, Ребекка.

— Но Роза смогла бы… — сказала она.

— Не смогла бы, — решительным тоном перебил ее Меккинс, — так что забудь и думать об этом.

К ним тихонько подошел Босвелл, и все четверо погрузились в мрачные размышления о беде, которая на них обрушилась. Каждому доводилось слышать истории об эпидемиях чумы, но никто не знал о них больше, чем Босвелл. В свое время он читал «Системные Реестры» и два или три раза натыкался на места, где историческая летопись вдруг обрывалась, когда почти все летописцы внезапно погибали или оказывались сметены могучим вихрем событий, связанных с эпидемией. В таких случаях лишь одна последняя запись помогала догадаться о случившейся беде.

«На нас нахлынула волна мрака» — такой фразой заканчивалась одна из самых знаменитых Чумных Летописей. Она принадлежала последнему из оставшихся в живых летописцев системы, расположенной на западе, но ему не удалось завершить описание событий, так как он и сам вскоре умер. Почти то же самое произнес то ли Босвелл, то ли говорившие его устами обитатели Древней Системы, когда они с Брекеном оказались возле стены в Гроте Темных Созвучий.

Но знавший так много Босвелл понял, что ему нечего сказать.

Стоявшим вчетвером в туннеле кротам показалось, будто навстречу им стремительно мчится куда более могучий поток, чем тот, от которого пришлось. спасаться Босвеллу и Брекену, когда они угодили в сточную канаву, и смертоносные волны вот-вот обрушатся на них всей своей тяжестью. По прошествии нескольких часов из разных уголков системы одно за другим начали поступать известия.

— Пять обитателей Истсайда…

— Самка из Бэрроу-Вэйла…

— Трое вестсайдцев, двое кротов и одна кротиха…

Систему захлестнула волна паники, каждый боялся за свою жизнь. Все кинулись искать, куда бы им скрыться, отчаянно пытаясь придумать, как бы уберечься от беды, и, когда жители Болотного Края прослышали о том, что Ребекка находится у Меккинса, они принялись осаждать ее, моля о помощи: пусть она научит их какому-нибудь заклинанию, даст какой-нибудь талисман или целебную травку. Но чем чаще они обращались к Ребекке с просьбами, тем ясней она осознавала свое бессилие, ведь от чумы не помогали ни известные ей заговоры от болезней, ни травы.

На третий день Брекен с Босвеллом вернулись в Бэрроу-Вэйл, чтобы по крайней мере попытаться унять шишку. Меккинс не пожелал покидать собственные туннели и остался в Болотном Крае, а с ним и Ребекка, которая считала, что именно там ее помощь пригодится больше всего. К этому времени в системе от чумы погибло столько кротов, что оставшимся в живых уже не удавалось очистить туннели от трупов. Они валялись повсюду, распространяя вокруг себя зловоние: посреди проходов, в норах, на подступах к выходам и даже в тех местах, где рывшихся в земле в поисках червей кротов внезапно настигал беспощадный недуг.

По телам погибших, на которых имелись те же признаки болезни, что и у скончавшихся первыми чужаков, скакали блоки. По-прежнему стояла сильная жара, трупы разлагались быстро, и в воздухе повсюду витал удушливый смрад смерти.

По прошествии трех дней в системе не осталось ни одного крота, который мог бы порадоваться тому, что никто из его друзей и близких родственников не погиб. Одни лишились сестер и братьев, у других умерли соседи, и многих изумляло то, что сами они до сих пор живы. Но в некоторых местах — ближе к склонам и в отдельных районах Вестсайда — жертвой болезни пали лишь немногие, и жители других частей системы дивились везению тамошних обитателей, тщетно пытаясь доискаться его причин.

В последующие два дня эпидемия приутихла, посулив обманчивую надежду на лучшее, и жители Бэрроу-Вэйла, чья склонность взахлеб обсуждать происходящее и распространять всяческие слухи достигла предела, стали говорить, что беда миновала, и, хотя лишь одному Камню ведомо, почему она обошла их стороной, все же… Но на следующий день эпидемия вспыхнула с новой силой, только болезнь стала протекать несколько иначе. Чума, словно живое существо, поняла, что ей не удастся мгновенно сгубить всех кротов, и стала действовать медленно, приняв иное обличье.

Кроты начинали потеть, затем на боках и в паху появлялись зловонные, но не причинявшие боли язвы. Потом на морде, в основном в области носа, под кожей возникали узелки и вздутия, из-за чего дыхание становилось затрудненным, и больной начинал жутко хрипеть. Постепенно болезнь добиралась до легких — об этом свидетельствовали приступы рвоты и кашля, а кроты, начавшие харкать кровью, неизменно вскоре умирали.

Повсюду в системе слышался хор голосов, сливавшихся в общий жалобный стон, раздавались крики несчастных, и лишь немногие оказывались в силах их утешить, а помочь им не мог никто. Те, кого болезнь обошла стороной, пребывали в полной растерянности и бродили по туннелям, словно сознание того, что рядом происходит величайшая трагедия, не позволяло им спокойно сидеть на месте, но они были не в состоянии оказать помощь кому-либо из страждущих.

Вскоре Брекен понял, что в системе царит хаос. Многие из кротов, выполнявших его просьбы и поручения, просто-напросто исчезли, а остальные пристрастились к ведению бесконечных разговоров, что стало единственным утешением охваченных паникой обитателей Бэрроу-Вэйла. Казалось, им становилось легче, когда они собирались вместе, чтобы обменяться новостями о ходе эпидемии и обсудить, почему в предрассветное время кротов умирает больше, чем в какое-либо другое, а также почему вздутия, которые через два-три дня превращаются в язвы, чаще всего появляются в области живота и паха. Заразившиеся этой новой разновидностью чумы умирали по прошествии примерно четырех дней, и единственная ее особенность, внушавшая хотя бы слабую надежду, заключалась в том, что хоть от нее и погибало большинство заразившихся, но некоторым удавалось выжить.

Не все впали в панику. Так, например, Комфри сохранял хладнокровие. Он покинул луга, углубился в лес и принялся искать растение, о котором когда-то очень давно упоминала Роза.

— Как жаль, что я толком не запомнил ее слов, — сокрушался он.

Вскоре среди досужих болтунов из Бэрроу-Вэйла распространилась идея, будто бы чуму наслал на них Камень, который прогневался на жителей системы за то, что они перестали соблюдать древние обычаи во время правления Мандрейка и Руна.

На основе этой идеи вскоре возникла новая: якобы и «целиться от чумы можно, лишь сходив к Камню и притронувшись к нему. Подтверждением ей служила история о том, что один из благополучно справившихся с болезнью кротов незадолго до ее начала побывал у Камня и притронулся к нему. Все охотно в это поверили и сочли, что этот крот является живым доказательством того, что Камень всесилен.

— Это правда, Босвелл, или очередное суеверие? — спросил Брекен, и слова его прозвучали скорее как утверждение, а не как вопрос. Он заметил, что некоторые из кротов, побывавших у Камня, все равно погибли, и скептически отнесся к доводам поборников идеи о всесилии Камня, утверждавшим, будто те кроты совершили в своей жизни такое множество проступков, что Камень отказал им в помощи.

— В том смысле, в котором говоришь ты, это неправда, — сказал Босвелл, нарушив молчание, в котором он провел почти все время с тех пор, как разразилась эпидемия чумы. — Эти кроты ошибаются, полагая, будто Камень сам по себе обладает силой. Частица этой силы скрыта в душе каждого из нас, а мы вольны использовать ее на добрые дела или на дурные. Возможно, если подойти к Камню с верой и притронуться к нему, эта сила и высвободится, но она не приходит извне. Несмотря на весь твой скептицизм, Брекен, эта сила есть и в тебе.

— Но разве я могу уберечься от чумы? — с горечью спросил Брекен, думая о множестве умерших от болезни кротов. — Разве им это помогло?

Босвелл промолчал, и терзавшая душу Брекена горечь переросла в негодование. Подобно многим он считал, что чума послана ему в наказание, но он ощущал это с гораздо большей остротой, поскольку являлся руководителем Данктонской системы и, хотя никто из окружающих не говорил ничего подобного, полагал, что несет ответственность за происходящее. Как и Ребекку, его угнетало сознание того, что он не в силах облегчить страдания больных, и ему казалось, будто он в чем-то виноват. Все эти чувства он выплеснул на Босвелла, обращаясь не столько к нему самому, сколько к Камню.

Босвелл хранил молчание.

— Так куда же девается эта хваленая сила Камня, когда она оказывается нужней всего? — с яростью вопрошал Брекен. — Ты так красно рассуждаешь, говоря о Камне, но где же его помощь, когда она действительно необходима? Почему он не вмешался и не предотвратил все эти ужасы? — Брекен взмахнул лапой, указывая на туннели Бэрроу-Вэйла, наполненные перепуганными кротами. — Ну, что скажешь, Босвелл?

Но Босвелл по-прежнему молчал. Он знал, что в душе Брекена есть частица Камня и когда-нибудь он это поймет. А считать, что чума послана обитателям системы в наказание, так же нелепо, как думать, будто солнце дарит им тепло и свет в награду за хорошее поведение. Чума является частью жизни, как и смерть, но Босвелл не сумел в тот момент выразить свои мысли словами.

— Я сам отправлюсь к Камню, — сказал он в конце концов.

— Будешь молиться? — насмешливо спросил Брекен. — Или ты хочешь к нему прикоснуться, чтобы уберечься от заразы?.. — Он оборвал себя, чувствуя на душе невероятную тяжесть от накопившейся в ней горечи и внезапный страх при мысли, что Босвелл вот-вот покинет его. Повинуясь порыву, он подошел к Босвеллу.

— Что же будет со всеми нами и с системой?

Посмотрев на Босвелла, он увидел, что его ясные темно-карие глаза полны сочувствия и тепла, которым он всегда был готов поделиться с тем, кто захочет встретиться с ним взглядом. Босвелл понимал, как велик гнев Брекена и как он мучается, ведь он искренне любил его, и эта любовь с каждым днем становилась все сильней. Он знал, что Брекен может отчаянно негодовать на Камень и так же отчаянно любить его, и это не страшно, потому что нет ничего хуже равнодушия.

— Я буду молиться за тебя, Брекен, за Ребекку и за всех кротов… — Но Брекен уже отвернулся, подумав, что молитвы не помогут тем обитателям системы, которые уже умерли и которых он не сумел уберечь от беды. Но когда Босвелл отправился прочь, у Брекена сжалось сердце, и он подумал: «Доведется ли нам встретиться снова?»

❦

В последующие четыре дня чума унесла еще множество жизней. К Брекену внезапно явился один из обитателей Болотного Края с коротким страшным сообщением: умер Меккинс. Вот и все. Меккинса больше нет.

— С ним была Ребекка, но ей не удалось его спасти, — сказал болотный крот, на глазах у которого уже погибло столько друзей, что смерть Меккинса ничего не добавила к его горю. — А что тут поделаешь? Это проклятие, его наслал на нас Камень, и мы бессильны перед ним.

Меккинс! Брекен не стал расспрашивать крота о том, как, когда и где он умер. Узнав о его гибели, он почувствовал, что у него иссякли последние силы, и впал в полнейшее отчаяние. Как будто посреди ночи к нему в нору исподтишка пробрался вор и утащил то, что было ему бесконечно дорого, то, чего уже никогда не восполнить. Это событие показалось ему апофеозом трагедии, которую переживала вся система. Меккинс! А ведь они разговаривали с ним всего несколько дней назад, он всегда был таким жизнелюбивым, энергичным, неукротимым, он так много сделал для него, и для Ребекки, и для многих других.

Вскочив с места, Брекен взревел от ярости и боли, вскинул когтистые лапы и обрушил их на стену норы старейшин; задыхаясь от гнева, он наносил удар за ударом, вонзая когти в землю. Ему хотелось сделать хоть что-нибудь, но делать было нечего. Ему хотелось помчаться с ревом по туннелям в Болотный Край, но какой от этого толк?

Болотный крот стоял, глядя на него. Он уже не раз видел все это. Злоба, ярость, отчаяние, жалобные мольбы. От криков и рычания лучше никому не станет, а впрочем, и вреда от этого тоже никакого. Пожалуй, надо сказать ему обо всем сразу.

— Ребекка тоже заразилась. У нее чума, — сказал крот из Болотного Края.

От ужаса у Брекена по коже побежали мурашки. На смену ужасу пришло ледяное спокойствие.

— Где она? — сразу же спросил он.

— Камень его знает, — ответил болотный крот. — Когда я уходил, она только-только начала заболевать, вся покрылась потом, как и другие. Я решил, что это чума, и пустился наутек. Раз сама целительница заболела, всем нам уже точно не на что надеяться.

Он не успел больше ничего сказать, а Брекен уже бежал по туннелям системы, направляясь к норе Меккинса, рассчитывая найти там Ребекку. Он бежал так стремительно, словно сама смерть гналась за ним по пятам. Он взмок от усилий, но продолжал бежать по душным, пропитавшимся запахом разложения и смерти туннелям, в которых кишмя кишели блохи, а перед глазами его мелькали видения одно страшней другого: вот умирающая Ребекка, а вот мертвый Меккинс, а в мозгу возникали и складывались в отчаянные, неистовые молитвы слова, которые прежде никогда не пришли бы ему на ум. «Не дай ей умереть, — твердил он про себя на бегу, — не дай ей умереть. Пощади Ребекку… возьми мою жизнь, только пощади ее».

Он не нашел ее в норе Меккинса. Там лежало лишь его мертвое тело, покрытое нарывами. Меккинс! Меккинс!

Он растерянно огляделся по сторонам, не зная, куда кинуться, пытаясь прийти в себя, сосредоточиться и подумать. Ребекка! Он заметался по проходам, надеясь найти кого-нибудь, кто знает, где ее искать, но каждый из повстречавшихся ему кротов в ответ на его вопрос «Где Ребекка?» лишь с тупым изумлением смотрел на него. У них полно своих проблем, да и откуда им знать, где она.

Почему она не пришла к нему? И куда она могла отправиться?

Решив, что она, вероятно, вернулась к себе в нору, он побежал по туннелям в сторону Луговой системы и, лишь оказавшись у кромки леса, вспомнил, что не знает, где именно находится нора Ребекки. Ближе к центру системы? Или там, где раньше жила Роза? А кроме того… он остановился, тяжело дыша, весь мокрый от пота… судя по ощущению, что-то было не так. Как будто он бежит совсем не в ту сторону, не приближаясь к Ребекке, а удаляясь от нее. Он повернулся лицом к югу, туда, где вдалеке на вершине холма стоял Камень, и спросил вслух:

— Где ты?

Вокруг простирались заполненные жарким спертым воздухом туннели, близился вечер. Ему хотелось позвать ее и услышать, как она откликнется.

Куда она могла подеваться? Брекен закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на мысли о Ребекке, пытаясь понять, куда она могла отправиться. К Камню? В Бэрроу-Вэйл? Или куда-то еще?

И тогда вдруг он вспомнил о норе Келью. Ведь именно там жила Ребекка, когда она так тяжело болела и по милости Камня ей удалось избежать смерти и взять на себя заботу о маленьком Комфри. И теперь она, конечно же, отправилась именно туда. Он преисполнился такой уверенности, что тут же успокоился, вскочил с места и пустился в путь на восток через туннели Болотного Края в самую заброшенную часть системы. По милости Камня… сам того не сознавая, он начал молиться, хотя ему казалось, что он не вправе просить Камень сохранить жизнь Ребекки после того, как он почти полностью разуверился в его силах. «Если она останется в живых, — пообещал он, — я отправлюсь в Аффингтон, чтобы возблагодарить тебя. Я сделаю все, что угодно… только не дай ей умереть».

По пути он на каждом шагу сталкивался со смертью, ведь в Болотном Краю эпидемия бушевала с большей силой, чем в Бэрроу-Вэйле, и повсюду он видел трупы и кротов, корчившихся в предсмертных муках. Некоторые из тех, кому удалось выжить, сошли с ума, они бродили по округе в полной растерянности, тихонько приговаривая:

— Мы спасены от смерти, спасены, мы тоже болели, болели чумой, но выжили. Хвала Камню, спасшему нас от гибели, хвала Камню…

Они протягивали лапы к Брекену, стремясь притронуться к нему, и он видел на их телах нарывы, служившие доказательством того, что они и вправду переболели чумой, видел безумные глаза тех, кто повредился рассудком, избежав гибели по неизвестной причине.

Наконец он добрался до восточных окраин, где пересохшая земля крошилась под лапами, но все же сохранила сыроватый запах, который всегда был ей свойственен. Он не бывал в этих краях с тех самых пор, когда ему пришлось спасаться бегством от Руна давным-давно, когда… он чуть было не сказал про себя: «Когда все в этой жизни шло нормально».

Он все шел и шел, приближаясь к цели, гадая о том, что ждет его впереди, и сердце его билось все сильней и сильней.

Спустилась ночь, он провел в пути все время с самого начала вечера.

— Только не дай ей умереть, — снова прошептал он, когда до цели оставалось всего несколько ярдов, — все остальное не имеет значения. Я отправлюсь в Аффингтон, чего бы мне это ни стоило, и буду вечно тебя благодарить.

Он без труда отыскал туннели, принадлежавшие некогда Келью, но остановился в нескольких шагах от входа, обнаружив там то, чего ему уже давно не доводилось видеть: свежий цветок. Розовато-лиловые лепестки, похожие на лепестки крокуса, белый ломкий стебель. Как странно видеть его среди пожухлых, покрытых пылью побегов плюща, обвившего ствол дерева у входа в нору. Брекену нигде не встречались такие цветы, поэтому он на мгновенье остановился, чтобы рассмотреть его, а затем осторожно проник в нору, пытаясь определить по запаху, есть ли в ней кто-нибудь живой.

О да, кто-то живой там есть, и он болен чумой. Брекен почуял знакомый отвратительный запах и услышал движение. По крайней мере она жива. Он ринулся вперед, крича:

— Ребекка! Ребекка! Это я, Брекен! — И побежал что было сил по туннелям.

На самом подходе к норе, где прежде жила Келью, он наткнулся не на Ребекку, а на Комфри, который, завидев Брекена, выставил вперед свой узкий носик и заикаясь сказал:

— Здравствуй, Бр-бр-брекен.

Брекен даже не задумался о том, что может делать в таком месте Комфри, а сразу спросил:

— Она здесь? Она жива?

— У нее чу-чу-чума, — ответил Комфри. — Ей не-не-нездоровится.

Ребекка сидела забившись в тот же угол, где она провела множество дней во время своей предыдущей болезни. Глаза у нее опухли, но щелочки между веками еще оставались, а рот был широко раскрыт, и дышала она с трудом. В области носа уже начали появляться припухлости. Возле ее головы на полу лежала белая глянцевая луковица растения, цветок которого Брекен заметил у входа.

Комфри подошел к Ребекке.

— Тебе обязательно надо съесть это, Р-ребекка, — ласково проговорил он и легонько притронулся к ней, чтобы привлечь ее внимание. — Пожалуйста, по-по-по-пытайся.

— Ребекка, — прошептал Брекен, — это я, Брекен.

Она вздохнула, и он заметил, что из глаз у нее текут слезы, но не понял, болезнь ли тому причиной или нечто иное.

— Спасибо, — едва слышно прошептала она.

— За-заставь ее это проглотить, — в отчаянии попросил Брекена Комфри. — Ей это поможет, я точно з-з-знаю.

— А что это за растение? — спросил Брекен.

— Я отыскал его на пастбище у болота за Истсайдом. Тамошние жители называют его луговым шафраном, но лишь немногим из них доводилось его видеть, оно встречается очень редко. Но я все-таки нашел его и с пе-пе-первого взгляда по-понял, что оно необходимо Ре-ребек-ке. Я это почувствовал. Если ей нужна по-помощь, я всегда чу-чувствую. Это особое лекарственное растение… Я часто отыскивал тра-травы, которые ей требовались. Но я не знал, что оно понадобится ей самой. Раньше они были нужны для тех, кого она лечила. — Голос его дрожал, он все время подпихивал белую луковицу к носу Ребекки, надеясь, что она откусит от нее хоть кусочек. — Ты не должна умирать, — сказал он, словно упрекая ее в чем-то. — А если ты его не поешь, будешь очень долго поправляться. — Он перевел взгляд на Брекена и, словно уловив его мысли, сказал: — Ты зря боишься, что она умрет. Она не может умереть. — Комфри произнес эти слова с глубочайшей убежденностью.

Если бы все это происходило в другое время и в другом месте, Брекен мог бы поклясться, что по покрытому нарывами лицу Ребекки промелькнула тень улыбки.

— Ребекка, — заговорил он, — Ребекка… — Тон его голоса внезапно изменился, и он решительно заявил: — Тебе в любом случае придется запихать в себя луковицу, которую принес Комфри. — Он взял ее, откусил кусочек, разжевал и, выплюнув получившуюся кашицу себе на лапу, принялся кормить ею Ребекку. Жевать сама она не могла, но ей удалось набрать кашицы в рот и проглотить ее.

Когда это произошло, Брекен с полнейшей уверенностью понял, что она не умрет или, точнее, как выразился Комфри, говоривший, несмотря на свое заикание, с великой верой, что она не может умереть.

— Большинство больных умирает из-за того, что они совсем ничего не едят и не могут нормально дышать, — спокойно объяснил Брекену Комфри, который теперь воспринимал Ребекку и Брекена как две части единого целого и решил заботиться о них одинаково. — Роза рассказывала мне о луговом шафране, я даже помню про него стишок, но я не знал, что «черная смерть» и чума — это одно и то же. Мне сказал об этом один из жителей Истсайда, и тогда я все сообразил.

Брекен слушал его невнимательно, зато Ребекка впоследствии обнаружила, что запомнила каждое его слово. Ужасной особенностью чумы является то, что мозг сохраняет полнейшую ясность, хотя тело отказывается ему повиноваться.

Вероятно, Брекен интуитивно догадался об этом, ведь он все время разговаривал с Ребеккой так, словно она прекрасно могла его слышать, и обращался с ней как с драгоценнейшим созданием, да, собственно, он так к ней и относился. Ни он, ни Комфри не обращали внимания на изуродовавшие ее лицо нарывы, которые продолжали набухать, ни на чудовищную вонь, которая от них исходила, когда они вскрывались. Они видели перед собой лишь бесконечно дорогую им Ребекку, а не язвы и нарывы, Ребекку, которая в свое время многих вылечила, а теперь так сильно страдала, и оба стремились поделиться с нею силами и принести ей облегчение. Сила Комфри зиждилась на непоколебимой вере в то, что Ребекка будет жить, а источником силы Брекена была его любовь.

Наряду с этими двумя силами в норе, некогда принадлежавшей Келью, присутствовала и третья: сила молитв, которые творил Босвелл, стоявший возле Камня. Он находился очень далеко, но думал о них обоих и обо всех обитателях лугов и Данктона, и сила его любви, многократно умноженная Камнем, не ведала границ и препятствий.

В ту долгую ночь, когда Ребекка заболела, Босвеллу, возможно, удалось как-то почувствовать это, и он принялся шептать слова молитвы, которые выучил, как полагалось всем летописцам, хоть и не думал, что когда-нибудь решится произнести их вслух. Но теперь ему показалось, что делать это так же просто, как дышать, ведь каждое из слов несло в себе благословение, заключенное в безмолвии Камня:

Сила Камня да приидет к тебе,

Даруя покой.

Сила солнца да приидет к тебе,

Даруя тепло.

Сила луны да приидет к тебе,

Даруя прохладу.

Сила дождя да приидет к тебе,

Даруя свежесть.

Сила смерти да покинет тебя,

Преткнувшись о Камень.

Сила жизни да вернется к тебе,

Дарованная Камнем.

Сила Камня да пребудет в тебе,

И ты есть Камень.

Ибо все в тебе от Камня.

Он творил эту молитву ради всей системы, ради кротов, чьи страдания он видел, ради тех, кому не суждено было познать безмолвие Камня, он произносил эти слова ради Брекена, шептал их ради Ребекки, зная, что молитва эта несет покой и тишину. Она и была третьей силой, которая проникла в нору Келью и помогала Брекену, Комфри и Ребекке на всем протяжении борьбы с чумой.

И хотя когти черной смерти крепко стиснули ее, по прошествии трех дней они разжались, и болезнь начала отступать, а вместе с ней и та глубокая угнетенность, в которую ее повергла страшная гибель Мандрейка.

Спустя два долгих дня и две долгие ночи дыхание у Ребекки выровнялось, а на четвертый день она улыбнулась, и Комфри с Брекеном тоже наконец смогли улыбнуться. А у Ребекки даже хватило сил на то, чтобы сказать, что она нежно любит и всегда любила их обоих — и отца, и сына.

Глава одиннадцатая

На пятый день их пребывания в норе Келью, когда Ребекка уже почти поправилась, со стороны болота начал наползать туман, подобного которому Брекен не видел еще ни разу в жизни. Поначалу в воздухе появились тонкие, свивающиеся в кольца струйки, которые отнюдь не бросались в глаза, но отличались характерным запахом, сочетавшим в себе некоторую сухость, аромат древесины и каких-то мускусных растений. Туман то становился гуще, то рассеивался, а порой вместе с ним в воздухе появлялись крохотные угольно-черные частички, легкие, как летучие семена розового кипрея.

Брекен и не подозревал, что это дым пожара, медленно распространявшегося с глухим потрескиванием среди сухих высоких трав и камышей болота, в котором почти не оставалось влаги. Оранжево-красные язычки пламени, казавшиеся совсем бледными при свете солнца, тянулись, изгибаясь, от стебля к стеблю. В тех местах, где камыши росли гуще, огонь разгорался сильней, и над землей появлялись большие клубы удушливого сине-серого дыма, которые поднимались в воздух и растекались в стороны, открывая взгляду ярко-красные языки пламени, соприкасаясь с которыми желтая сухая трава чернела, а огонь продвигался дальше, оставляя за собой выжженный след и тлеющие обгорелые стебли.

Все живые существа пришли в смятение и кинулись спасаться бегством. Многие не сразу почуяли опасность, потому что прежде никогда не сталкивались с пожарами, но и они устремились прочь, ощутив, как нарастает жар, и заразившись паникой, охватившей других животных. Среди них были мыши-полевки, пара песчанок, заяц, который забрел на болото в поисках пропитания, и множество других.

Длинный оливково-зеленый уж замешкался дольше, чем следовало, а затем начал продвигаться вперед мощными рывками в надежде спастись, но в глотку ему забился дым, он стал корчиться и извиваться, а язычки пламени уже побежали по нему и по земле под ним, и вот, чернея, тело его изогнулось в предсмертных муках, а затем кожа с шипением лопнула, обнажив мясо, и жизнь покинула его. А огонь устремился дальше, оставив позади обгоревший труп змеи и присыпанные пеплом изуродованные останки других живых существ.

Время шло, туман вокруг норы Келью все сгущался, дышать становилось все трудней, и звуки, доносившиеся из зарослей, говорили о том, что там творится неладное. Туман начал проникать в нору, и, хотя запах его был приятнее, чем вонь, которой сопровождалось нашествие чумы, стало понятно, что оставаться на месте нельзя.

Ребекка уже вполне окрепла и могла ходить. Целый день она упрашивала Брекена выпустить ее погулять, но тот воспротивился, сказав, что с этим лучше не спешить. Да и куда можно пойти, ведь повсюду бушует чума. Уж лучше никуда не вылезать. Но теперь Брекен решил, что пора увести Ребекку и Комфри подальше от болота, которое никогда ему не нравилось и со стороны которого на них надвигался туман.

— Мы уходим, — сказал Брекен, — прямо сейчас.

Дым, окутывавший землю, становился все гуще, но лучи вечернего солнца еще пробивались сквозь него, и лес словно заволокло светящейся синеватой дымкой, на фоне которой вертикальными полосами проступали стволы деревьев. Дым с витавшими в нем угольно-черными частичками сгоревшей травы медленно полз, продвигаясь в глубь леса, и Брекен повел Ребекку с Комфри в ту же сторону, инстинктивно следуя по пути, который уводил их прочь от надвигавшегося пожара, который уже бушевал в нескольких кротовьих ярдах от леса, и по округе разносились частые резкие хлопки и треск.

— Что это такое? — спросил Комфри, испытывавший скорее любопытство, нежели страх.

— Не знаю, — ответил Брекен, — но это опасно. Ну, пошли дальше.

Хотя Ребекка и могла двигаться, делала она это довольно медленно, а Комфри, которому чуть ли не все вокруг внушало огромный интерес, то и дело рыскал из стороны в сторону, поэтому расстояние, которое они успели преодолеть, оказалось не слишком велико.

А огонь уже добрался до окаймлявших болото зарослей камыша, с шорохом и потрескиванием прорвался сквозь стену стеблей, и язычки пламени прикоснулись к сухой траве, которая росла между болотом и невысокими кустами у кромки леса. В одном месте огонь разгорелся посильней, а когда с болота повеяло легким ветерком, длинная полоса пламени ринулась на траву, затем вторая, третья, и вскоре трава запылала повсюду, огонь переметнулся к кустам и первым из деревьев. Когда он добрался до них и принялся пожирать толстый слой сухой листвы, покрывавшей землю, дым стал иным, более густым и насыщенным. Желто-серые клубы вздымались вверх, а ветер разносил дым по лесу, и его белесовато-желтые струйки смешивались с синеватыми, образуя дымчатую пелену, которая расползалась, окутывая деревья, застилая солнце, и наконец добралась и до того места, где находились кроты.

Брекен тревожился за Ребекку гораздо сильней, чем за Комфри: оказалось, что она слабей, чем они предполагали. Он пропустил их вперед, а сам шел следом, постоянно подгоняя обоих, то и дело говоря Ребекке:

— Любовь моя, нам никак нельзя останавливаться. Шум становится все громче, а туман все плотнее. Опасность совсем близко.

Огонь добрался и до того места, где находилась нора Келью, тяжелые ветви запылавших деревьев обрушились на землю, и туннели оказались засыпаны раз и навсегда.

Порой с ветерком, разносившим по лесу дым, который становился все гуще и гуще, долетали отзвуки уже не треска, а рева пламени.

Они бежали вперед, испытывая безудержный страх перед надвигавшейся на них яростной стихией. От едкого дыма першило в горле и щипало глаза, звуки их торопливых шагов тонули среди громкого гула, рева и треска, сопутствовавших пламени.

Наконец они выбрались из отдаленной части леса, в которой находилась нора Келью, на пути им стали попадаться входные отверстия туннелей системы, и Брекен решил спуститься вниз, чтобы ускользнуть от дыма. Все они с блаженством почувствовали, что дышать стало намного легче, но стоило им пробраться вглубь, как они сразу же почуяли омерзительную воньчумы и увидели впереди разлагающийся труп крота.

— Нет, — устало сказал Брекен, — сюда соваться не стоит.

За то недолгое время, которое они провели под землей, огонь успел сильно продвинуться вперед, и они почувствовали, что их нагоняют волны горячего дыма, в котором носились частички гари. В какой-то момент Комфри отклонился куда-то влево и потерялся. Брекену с Ребеккой пришлось остановиться, они долго звали его, прежде чем наконец увидели, как он поспешно возвращается с напуганным и виноватым видом.

— Там еще хуже, чем здесь, — сказал он.

Брекену вспомнилось, как однажды ему пришлось бежать по этой же части леса, только в противоположном направлении, спасаясь от боевиков, а они разделились на две группы и начали стремительно продвигаться вперед справа и слева от него, и ему показалось, что они окружили его со всех сторон. Теперь он с испугом подумал, что преследующая их стихия может поступить так же, и, хотя он чувствовал, что это не живое существо, а нечто вроде дождя, страх от этого не унимался. Постепенно огонь начал обгонять их слева, и они взяли немного правей, но обнаружили, что с этой стороны доносится еще более громкий рев и треск.

— Скорей! Скорей! — подгонял Брекен Ребекку и Комфри. — Медлить нельзя.

Огонь распространился по всему Болотному Краю, пожирая сухие ростки папоротника и опавшие листья; языки пламени, тянувшиеся к небу, заплясали вокруг деревьев, опаляя кору на стволах, а искры огня, в котором пылали хвощи и папоротники, часто попадали на нижние ветви, и вскоре те тоже загорелись, а огонь мчался дальше, вверх по стволам, перекидываясь на расположенные выше ветви. Над лесом вздымались клубы густого дыма, и это огромное удушливое облако, сплетенное из множества колышущихся, извивающихся струй, неуклонно двигалось вперед к склонам холма, обгоняя пожар, окутывая подлесок и высохшие за долгое жаркое лето ветви деревьев.

Порой среди летавших в воздухе частичек гари и пепла появлялись бабочки, то белый адмирал, то багряный император. Размахивая тонкими крылышками, они пытались подняться на непривычную для них высоту, стремясь укрыться от жары и дыма, но попадали в потоки воздуха, которые снова увлекали их вниз, где уже не было спасения. Их хрупкие прекрасные крылышки рассыпались, превращаясь в пепел, а изуродованные до неузнаваемости останки падали в огонь и исчезали там навсегда.

Смертоносные языки пламени, подрагивая и трепеща, ползли по толстым стволам и ветвям деревьев, и скрывавшиеся под корой, раньше служившей им надежной защитой, личинки жуков-рогачей и проворных долгоносиков оказались в ловушке, заполненной горячим паром, в который превращались вскипавшие соки дерева, и они навеки застывали в неподвижности, когда деревья одно за другим погибали в огне. Крохотные личинки орехотворок и звонцев, закутанные в коконы, которых было особенно много на листве столь любимых всеми дубов Данктонского Леса, пали жертвой бедствия еще более ужасного, чем эпидемия чумы, разразившаяся в подземных туннелях, бедствия, которое не пощадило никого.

В траве у кромки леса появилось множество спасавшихся бегством зверьков: сони, которым не свойственно бодрствовать в светлое время суток; белки, которые время от времени замирали, словно, пытаясь определить, откуда надвигается опасность, а затем вновь устремлялись вперед; горностаи, песчанки и, конечно же, те немногие из кротов, которых пощадила чума и которые, почуяв запах дыма, выбрались на поверхность земли. Звери, прежде враждовавшие друг с другом, повинуясь мощному природному инстинкту, бок о бок бежали, мчались скачками или ползли, спасаясь от обрушившейся на них беды. Почти никто из них не отважился отправиться на луга, где местность была открытой, и множество зверей мчалось теперь в одну и ту же сторону сквозь травы и подлесок в надежде, что им удастся убежать от огня.

❦

Стоявший на вершине холма рядом с Камнем Босвелл почувствовал, что на лес обрушилось страшное бедствие. Он почуял запах дыма, хотя туманная завеса подползавшая к склонам, находилась за пределами видимости. И, конечно же, он не мог знать, что мощным благородным дубам, росшим в Бэрроу-Вэйле суждено погибнуть от пожара. До него донеслись громкие крики черных ворон, которые, отчаянно размахивая крыльями, снялись с окутанных дымом чернеющих ветвей берез и полетели прочь из леса. Затем в воздухе внезапно пронесся пятнистый дятел, стремительно покинувший собственную территорию, позабыв о всякой опасности, кроме той, которую представлял собой огонь. Следом за ним появились охваченные паникой поползни и пищухи, которые крайне редко попадаются кому-либо на глаза и которых выгнал из укрытия страх.

Помимо Босвелла возле Камня оказались и другие кроты, в основном они пришли сюда, чтобы притронуться к нему, дабы он уберег их от заразы, да так и остались на холме, не желая возвращаться в охваченную эпидемией систему. Некоторые явились туда, покинув туннели, проложенные под склонами: их встревожили запах дыма и странный шум.

Присутствие благожелательного, спокойного Босвелла служило им поддержкой, они вновь и вновь обращались к нему за утешением, дрожа от страха, но не желая покидать Камень. Время от времени по прогалине пробегали зверьки: то белки, а то горностай, живший где-то у подножия холма, но горстка собравшихся у Камня кротов не трогалась с места. Они продолжали ждать, принюхиваясь к запаху дыма и прислушиваясь к словам молитв, которые читал Босвелл.

❦

Пожар все же настиг Брекена, Ребекку и Комфри, когда они находились на пол пути к подножию холма. Огонь пылал и справа, и слева, горящие ветви с треском рушились в пламя, охватившее подлесок, они начали задыхаться от жары и дыма и заметались из стороны в сторону, пытаясь хоть куда-нибудь пробиться. Но все пути оказались отрезаны, они очутились в кольце приближавшегося огня, и Брекен почувствовал, как его опаляющее дыхание прикоснулось к его меху, опалив кончики ворсинок.

И тогда им пришлось снова спуститься под землю и углубиться в заполненные дымом и смрадом чумы туннели. Брекен вел за собой Ребекку и Комфри мимо покрытых нарывами трупов, пытаясь отыскать нору или проход, до которого еще не добрался дым. Они сновали по узким туннелям, сворачивая то вправо, то влево, пока наконец не отыскали боковое ответвление, где не было ни одного трупа — очевидно, потому, что оно заканчивалось тупиком. Сначала Брекен проследил за тем, чтобы в него пробрались Ребекка и Комфри, а затем последовал за ними и замуровал вход, чтобы преградить дыму доступ в туннель. Для надежности он возвел еще и вторую преграду. Туннель проходил между толстыми изогнутыми корнями дуба, возле которых они и остановились, надеясь переждать опасность. До них доносился шум огня, бушевавшего на поверхности земли, и звуки, показавшиеся им куда более страшными: отчаянный скрип корней, говоривший о том, что объятое пламенем дерево, обреченное на погибель, еще ведет борьбу. На корнях выступил предсмертный пот умирающего дерева, где-то раздавалось шипение, всхлипывание, стоны и крики. А время все шло, наполненные отчаянием минуты сливались в пронизанные болью часы, и так незримо наступил рассвет нового дня.

Время от времени еще слышались глухие удары и треск, стены туннелей ходили ходуном, когда на землю над ними падали тяжелые ветви. Затем воцарилась мертвая тишина, и теперь о пожаре напоминал лишь запах дыма, просочившийся сквозь преграду даже к ним в туннель. Воздух в нем нагрелся, стал душным и начал отдавать чем-то неприятным, но они не замечали этого. Притулившись друг к другу, покрытые потом кроты сидели молча и только иногда тихонько вздыхали. Брекен подле Ребекки, а Комфри с другой стороны от нее.

По крайней мере им удалось немного подкрепиться: они отыскали несколько червей и личинок, пробравшихся к корням дерева. В конце концов воздух в туннеле стал до того неприятным, что им отчаянно захотелось выбраться наружу, и они обрадовались наступлению тишины.

— Ладно, — сказал Брекен, первым нарушив молчание, — попробуем выйти отсюда.

Они разрушили первую из преград, проделали отверстие во второй и осторожно выглянули наружу. В воздухе пахло дымом, но дышать им было можно, поэтому они без дальнейших колебаний отправились искать выход на поверхность земли.

— Ребекка! — крикнул на бегу Комфри.

— Что такое, мой хороший? — откликнулась Ребекка. В ее окрепшем голосе снова зазвучали теплые, ласковые нотки.

— В туннелях уже не чувствуется чумной вони!

И вправду, хотя там по-прежнему лежали трупы, они как будто высохли, и, глядя на них, трудно было поверить, что эти тела принадлежали когда-то живым кротам.

— И блохи исчезли, — с изумлением отметил Брекен.

Действительно дым и волны горячего воздуха очистили туннели от чумной заразы.

Отверстие, через которое они проникли внутрь системы, преобразилось до неузнаваемости: под тяжестью обрушившейся на землю ветви сухая почва осыпалась, и туннель, в котором проломился потолок, оказался прямо под открытым воздухом. Вокруг валялись черные комья опаленной земли, а кое-где в воздухе еще плавали редкие тонкие струйки дыма.

И вот они выбрались наружу, но там, где прежде расстилался пестрый лесной ковер, где шумели листвой ветви, теперь зияла сплошная чернота, и нигде ни одной зеленой крапинки, лишь обугленные стволы деревьев виднелись на фоне неба, которое теперь ничто не заслоняло.

Ощущение показалось им необычным: как будто ты не в лесу, а среди лугов. В воздухе витали запахи, оставленные пожаром. В тех местах, где еще тлели корни или обломки ветвей, кверху поднимался дым, и его относило то в одну сторону, то в другую, словно ветер пребывал в растерянности и не мог решить, когда дуть. Духота нарастала, а небо заволакивали все более и более темные тучи. Где-то впереди порой еще слышалось потрескивание огня, но крайне редко, и в нем не было угрозы. Им оставалось лишь отправиться к холму, ведь за спиной у них простирался уничтоженный пожаром лес, в котором не было ничего живого.

Добравшись до склонов холма, бушевавшему огню пришлось остановиться: деревья здесь разделяло значительное расстояние, а подлеска не было. Ему удалось пробиться к двум букам, стоявшим чуть ниже других, но он не справился с их массивными голыми стволами. Кора слегка обгорела, еще несколько буков почернели от сажи, но ни одно из деревьев не загорелось, и пожар отступил. Кое-где у подножия трава еще тлела, но Брекену, Ребекке и Комфри без труда удалось обогнуть такие места.

Когда они наконец вновь ступили на ковер из опавшей листвы, не тронутой огнем, Ребекка прямо-таки ахнула от радости, а Брекен прибавил шагу. В голове его вихрем кружились мысли, и он испытывал одновременно усталость и чувство облегчения, грусть и радость, восторг и тревогу. Они отправились прямиком к Камню.

И вот они уже совсем близко, перед ними прогалина, посреди которой виднеется окутанный дымкой Камень, еще несколько шагов, и Камень уже виден совсем отчетливо, а у его подножия — пестрое сборище кротов, которым удалось уцелеть во время эпидемии чумы и уберечься от пожара.

И среди них Босвелл. Их ненаглядный Босвелл, он улыбается и ласково притрагивается к каждому по очереди, а остальные кроты, встретившие их появление изумленными возгласами, уже толпятся вокруг. Среди них нашлись те, кто знал Ребекку, а те, кто был знаком с Брекеном, радостно кинулись приветствовать своего предводителя.

Кто теперь сможет вспомнить, как смеялись тогда, благословляя судьбу, кроты, на долю которых выпало столько тяжких испытаний? Подобные моменты, когда прошлое и будущее отступают перед радостью, заполняющей душу того, кому удалось оценить дар жизни, оставляют лишь расплывчатые следы в памяти. Каждому из них было о чем поведать, ведь всем им довелось лицом к лицу столкнуться со смертью и вступить с ней в борьбу. И все, кроме Босвелла, кинулись рассказывать о том, как им едва-едва удалось избежать гибели. Только Босвелл хранил молчание: он явился к Камню еще до того, как начался пожар, и, стоя в его тени, принялся молиться об избавлении от чумы, твердо зная, что отклик на его просьбу окажется непредсказуемым, непостижимым для него. Он не просил о пожаре, но ответ, который поступает после молитвы, есть милость и благо, ибо он дает возможность вырваться из рамок прежнего существования и круга прежнего восприятия и жить дальше.

Камень откликнулся на молитву Босвелла, и не ему судить о том, хорошо это или плохо. Уцелевшие кроты сбились вокруг него в кучку, а он стоял в середине, храня молчание. Глядя на них, он начал представлять себе ясней, чем кто-либо из летописцев, чему посвящена Седьмая Книга и почему исходивший от Заветного Камня свет был белым, лишенным какой-либо окраски. Это цвет безмолвия. Стоя возле Камня среди радовавшихся избавлению от гибели кротов, Босвелл наконец догадался, как называется книга, которую он ищет: Книга Безмолвия. Но он по-прежнему не знал, где ее найти.

❦

Брекен, Ребекка и Комфри не были последними из тех, кому удалось добраться до холма. Спустя некоторое время к Камню пришли пятнадцать луговых кротов, которые убереглись от чумной заразы, забившись в самые отдаленные уголки системы, а потом долго ждали, пока бушевавшие в Данктонском Лесу огонь и дым не утихнут.

Эпидемия чумы опустошила их систему. Они сообщили собравшимся, что Стоункроп и все старейшины погибли от страшной болезни. А кто-то из них добавил, что и малышка Виолета пала ее жертвой. Сколько кротов погибло! Из всех обитателей системы в живых остались лишь эти пятнадцать кротов. Они не знали, что им делать дальше, и потому решили податься к Камню.

Когда спустился вечер, собравшиеся у Камня кроты принялись спрашивать друг друга:

— Как же мы будем теперь жить? Куда мы отправимся?

Их услышал Брекен и, памятуя о том, что он до сих пор является их руководителем, тоже задумался над этим.

— Что нам делать? — стали спрашивать они, обращаясь непосредственно к Брекену, ожидая от него ответа, надеясь, что он укажет им путь, следуя по которому они выберутся из-под обломков постигшей их катастрофы и заживут нормально.

Брекен прекрасно их слышал, но у него раз и навсегда пропало всякое желание вести кого-либо за собой. Каждый должен сам выбирать свой путь. Он повернулся в ту сторону, где стояла Ребекка, и окликнул ее.

Не говоря ни слова, как будто зная, о чем он думает, Ребекка подошла к нему. Они вместе удалились в сторону от остальных и остановились на западном краю прогалины. Прохладный ветерок шуршал листвой в ветвях деревьев, покачивавшихся у них над головами, а в воздухе впервые за долгие месяцы чувствовалась свежесть. Небо оставалось темным, но его цвет уже не казался угрожающим: просто серые тучи, наполненные влагой.

— Вот здесь ты и стоял, когда мы с тобой впервые повстречались, — негромко сказала она ему. — Как давно это было.

Брекен застыл, глядя сквозь деревья на запад, совсем как тогда. Он чувствовал притяжение Аффингтона, это ощущение ни на миг не покидало его. Повернувшись к ней, он сказал:

— Там находится Аффингтон. Ребекка. — И тут голос его прервался.

Брекен не договорил, потому что взгляды их встретились, и они поняли, что вновь стали единым целым, что они неразделимы, и это навсегда. Но… но., и он снова перевел взгляд на деревья, за которыми где-то вдалеке находился Аффингтон, и заметил, что перед глазами у него все расплывается от слез. И он, и Ребекка выдержали столько испытаний, но всякий раз, когда им удается сойтись вместе, появляется что-то новое и разлучает их. Аффингтон! По-прежнему глядя на запад, Брекен вытянул вперед лапу и положил ее на лапу Ребекки, не решаясь сказать ей о том, что у него на сердце. Да в этом и не было необходимости, ведь она и сама уже все поняла.

— Ребекка?

Он пообещал Камню, что отправится в Аффингтон, если она останется в живых, и она выздоровела. Он заключил этот уговор с самим собой. Они снова оказались вместе, но обещание, данное Камню, благодаря которому все это и свершилось, стало теперь преградой между ними. Как жаль, что все так сложно и ни в чем нет ясности, ведь ему хотелось бы жить в мире с Камнем. Возможно, ответы на свои вопросы он получит в Аффингтоне, но хотелось бы знать это наверняка.

— Ребекка, — тихим голосом сказал Брекен, — я отправляюсь в Аффингтон.

— Я знаю, дорогой мой, — прошептала она, глядя на запад, где небо казалось светлым по сравнению с тяжелыми темными тучами, нависшими над холмом.

Он повернулся к Камню и увидел подходившего к нему Босвелла.

— Они хотят, чтобы ты сказал, что им теперь делать, — сказал он.

— Этого никто не может, — мягко возразил Брекен, — а уж я тем более. К тому же мне придется покинуть Данктон.

— Куда ты отправишься? — спросил Босвелл, заранее зная, что ответит Брекен, и улыбнулся.

— В Аффингтон, — сказал Брекен. — Ты пойдешь со мной, Босвелл?

— Да, — ответил Босвелл. — Да, конечно.

Брекен подошел к стоявшим возле Камня кротам и обвел их ласковым взглядом.

— Теперь, когда лес уничтожен пожаром, а туннели Луговой системы опустошены эпидемией чумы, — сказал он, — осталось лишь одно место, куда вы можете переселиться. — Он взмахнул лапой, указывая на буковые деревья, стоявшие за Камнем. — Давным-давно по причинам, о которых мы никогда ничего не узнаем, кроты, жившие в Древней Системе, покинули ее. По-видимому, многие из них спустились с холма и создали новую систему, туннели которой со временем перешли к нам. Возможно, кое-кто из обитателей Древней Системы навсегда покинул эти края и отправился в далекий Аффингтон, чтобы поклониться Камню и вознести благодарственные молитвы. Но они оставили после себя наследство — старинные туннели, некогда проложенные ими в земле, и вы можете ими воспользоваться. Они ваши, распоряжайтесь ими по собственному усмотрению. В Древней Системе есть все, там недостает только жизни, смеха и писка малышей. Я отведу вас туда, а затем покину: я должен отправиться в далекий Аффингтон.

Последние его слова вызвали среди кротов возгласы уныния, они сокрушенно закачали головами.

— Я должен поклониться Камню и возблагодарить его за то, что все мы избавились от страшной беды. Но душа моя, след которой сохранился среди этих древних туннелей, где вместе с вами поселится любовь, останется с вами, как и Ребекка, которую Целительница Роза обучила многим премудростям. Почитайте ее, ибо она — ваша целительница. Берегите ее, а она будет заботиться о вас. И храните веру в Камень, которую после долгих исканий удалось обрести даже мне.

Брекен показал кротам, где находится вход в Древнюю Систему, и предоставил им самим обследовать ее туннели, чтобы впоследствии создать систему, основанную на союзе данктонских и луговых кротов, а сам вместе с Босвеллом и Ребеккой вернулся на прогалину, где стоял Камень.

Темнота быстро сгущалась, в воздухе веяло отрадной прохладой. С запада надвигался дождь, который положит конец засухе, первый сентябрьский дождь.

Настало время отправиться в путь, и они почти не разговаривали. Что могут сказать три любящих друг друга существа при расставании?

— Береги себя, любимый, — прошептала Ребекка. — Возвращайся, я буду ждать.

Они ласково погладили друг друга, потерлись носами, и Босвелла тоже коснулось тепло огромной любви, жившей в сердце Ребекки.

— Я позабочусь о нем, — шепнул ей Босвелл и потихоньку, прихрамывая, начал пересекать прогалину, двигаясь следом за Брекеном.

— Я верю тебе, — ответила Ребекка, думая о том, что даже самый большой и сильный крот не сумеет помочь Брекену пройти через преграды и испытания, ждущие его впереди, лучше, чем Босвелл.

Вскоре они скрылись во тьме, начав свой долгий путь в Аффингтон, а Ребекка осталась у Камня. Первые капли дождя, пробившись сквозь листву буковых деревьев, упали на землю. Она знала, что такие же капли влаги впитываются сейчас в почерневшую, иссохшуюся почву у подножия холма, там, где находится принадлежавшая им система. А когда наконец пошел сильный сентябрьский дождь, шум его заглушил последние отзвуки шорохов, с которыми продвигались Брекен и Босвелл, покинувшие Данктонский Лес и пустившиеся в далекое, полное опасностей путешествие.

Часть II. Шибод

Глава двенадцатая

Прошло шесть долгих кротовьих лет, наступил март, а Брекену с Босвеллом оставался еще день пути до Поющего Камня, стоявшего у подножия Аффингтонского Холма. За время путешествия они столкнулись со множеством трудностей и опасностей, на пути им встретились река, болото, места, покрытые льдом, не говоря уже о ласках и совах. Но самое тягостное впечатление произвели на них системы, опустошенные чумой. В большинстве осталось лишь по нескольку одиноких кротов, которые либо повредились в уме, будучи не в силах понять загадочных причин, по которым чума пощадила их, либо, завидев чужаков, впадали в панический страх, словно полагая, будто в лице Босвелла и Брекена к ним явилась сама чума.

Им не раз встречались кроты, покинувшие родные места и направлявшиеся неизвестно куда. Одни искали близких, в чью смерть никак не могли поверить, другие, отличавшиеся особой худобой и неухоженностью, принимались убеждать их в том, что над миром довлеет страшное проклятие и каждого из них еще ждет какое-то наказание.

Эти встречи и тяготы, связанные с самим путешествием, наложили отпечаток на внешность Брекена. Он заматерел, покрывавший его ворс стал более густым, в нем ощущалась такая же напористость и сила, какими обладал его отец Буррхед, хотя в отличие от него Брекен не был грузным. Сам он не отдавал себе в этом отчета (это заметил только Босвелл), но он внушал своим видом трепет, окружающие замечали, как твердо он стоит на земле, какой прямотой и ясностью, говорящей о душевной уравновешенности, отличается его взгляд. Но с некоторых пор, особенно с приходом весны, он ощущал порой некоторую угнетенность духа, справиться с которой ему помогло бы лишь присутствие Ребекки. В такие дни он бывал неразговорчив.

Босвелл тоже изменился, но не внешне. Он остался таким же худым, как раньше, и по-прежнему передвигался рывками, его любознательный взгляд, исполненный интереса ко всему живому, сохранил свою остроту. Только мех его, все так же пестревший белыми волосками, стал более гладким и блестящим с тех пор, как они впервые повстречались с Брекеном в сточной канаве.

Наиболее заметные изменения коснулись его характера, он стал еще более простодушным и смешливым, и те, кто не знал его как следует, могли бы принять его за дурачка. Он приобрел способность находить смешную сторону чуть ли не во всем, и зачастую, когда они попадали в трудные ситуации, Брекену поневоле передавалось его хорошее настроение, и он переставал хмуриться. И во многих случаях Брекен не нашел бы в себе сил плюнуть на все и рассмеяться, не будь рядом с ним Босвелла, открывшего ему простую истину: расположение духа не зависит от внешних, пусть даже самых мрачных обстоятельств.

Наконец наступили дни, когда притяжение Аффингтона ощущалось все сильней и сильней, и однажды серым мартовским утром они добрались до места, откуда можно было разглядеть Поющий Камень. Они услышали его прежде, чем увидели, потому что день выдался ветреный, и первым сигналом, возвестившим об их прибытии в Аффингтон, оказался стон ветра, проникавшего через щели и отверстия в Камне, разносившийся трепетными волнами по долине, в которой они находились.

— Слышишь? Это голос Поющего Камня, — сказал Босвелл.

Значит, мы почти у цели! — воскликнул Брекен, с трудом веря, что их долгое путешествие подошло к концу.

Они прибавили шагу, и вскоре ветер донес до них лапах, о котором Брекен забыл и думать, запах буковых деревьев. Они вот-вот вступят на меловую почву. Прошло совсем немного времени, и на пути им встретилась буковая роща. Глядя на знакомые очертания мощных корней, уходящих в землю, ощущая суховатый запах мела и аромат опавших листьев, Брекен погрузился в воспоминания о Данктонском Лесе, о Древней Системе и в первую очередь о Ребекке, и образ ее, такой яркий, все еще стоял перед глазами Брекена, когда они с Босвеллом миновали последние из буков и вышли к большому Поющему Камню.

Камень стоял на краю поля, возвышаясь над зеленой изгородью. Ветер, дождь, а порой и град, обрушивавшиеся на него, оставили следы из множества впадин и трещин, а в верхней части имелись даже сквозные отверстия, недоступные взгляду любого из кротов, служившие источником тех протяжных заунывных звуков, которые Камень издавал в ветреную погоду. Вдобавок он был расколот, и, если смотреть на него с определенной точки, могло показаться, что там три камня, а не один.

За ним виднелся крутой Аффингтонский Холм, вздымавшийся на высоту многих сотен кротовьих футов. Приходилось задирать голову все выше, и выше, и выше, чтобы наконец увидеть далекую вершину холма на фоне серо-белого мартовского неба.

— Священные Норы расположены на вершине, ближе к западной стороне, — сказал Босвелл. — Обычно кротам требуется один день, чтобы взобраться на него, а мне понадобится немного побольше времени.

Холодный пасмурный день близился к закату, и они решили дождаться, пока снова не станет совсем светло, и только тогда приступить к долгому подъему, хотя обоим не терпелось поскорей очутиться на вершине холма. Но они сильно устали, а потому обрадовались возможности подкрепиться и укрыться во временной норе возле Поющего Камня и вскоре уже уснули, убаюканные его вздохами и тихими стонами.

Обрывистый склон холма был обращен к северу, и лучи рассвета довольно-таки поздно проникли в долину, но и когда это наконец произошло, принесенный ими свет оказался сумеречным и тусклым. Ветер утих, и тонкие длинные стебли травы, среди которых пролегал их путь, уныло поникли. Но через некоторое время им стали попадаться более короткие и жесткие травы, и сердца их забились сильней от волнения: с каждым шагом они приближались к долгожданной цели. Поначалу Брекен возглавил подъем, но в своем стремлении поскорей добраться до вершины он так сильно обогнал Босвелла, что ему пришлось остановиться и дождаться его. Затем он решил, что лучше пропустить Босвелла вперед и приноровиться к его скорости.

Подъем становился все круче, они ползли все медленней, и Брекену начало казаться, что за спиной у него лишь пустота, а где-то далеко внизу зияет дно пропасти. И тут они почувствовали, как по их спинам гуляет ветер, тот самый ветер, который овевал крутой склон холма даже в самые тихие дни, заставляя травы прижиматься к его поверхности.

Они поднимались все выше и выше, тяжело дыша и думая лишь о том, как бы уцепиться за следующий пучок травы, а затем, собравшись с силами, оттолкнуться задними лапами и подтянуться. Росшая на склоне трава отличалась жесткостью и упругостью и скорей походила на длинные сосновые иглы, чем на мягкие луговые травы долин, к которым привык Брекен. Палящие лучи летнего солнца и суровые зимние ветра превратили ее из зеленой в охристо-желтую и бурую.

Они несколько раз останавливались, чтобы передохнут!», и наконец Босвелл сказал или, точнее, выдохнул:

— Мы на полпути. Впереди еще долгий подъем.

Брекен огляделся вокруг: поверхность склона показалась ему такой же бесконечной, как в тот момент, когда они только-только начали подниматься. Кроты остро ощущали свою незащищенность: трава стала совсем короткой, со всех сторон над ними нависало огромное небо, а почва, видневшаяся местами в просветах между травами, была сухой и каменистой, в ней попадались кусочки мела и кремня, и становилось ясно, что, если вдруг поблизости появится хищная птица, быстро зарыться в землю не удастся. Они упорно продвигались вперед, а ветер, гулявший среди трав и ерошивший им мех на спинах, все крепчал.

На последнем отрезке пути склон стал более пологим, здесь его покрывал короткий зеленый дерн. Пятнадцать кротовьих ярдов, десять, пять, и наконец они достигли цели и оказались на вершине Аффингтонского Холма.

Брекен повернулся кругом, навстречу пронизывающему ветру, посмотрел на простиравшееся у него над головой огромное, как море, небо, а затем окинул взглядом раскинувшиеся далеко внизу, окутанные дымкой поля, луга, пастбища, долины, рощи, реки и возделанные земли. Ветер дул с такой силой, что у Брекена перехватило дыхание, а из глаз потекли слезы. Шум ветра был таким громким, что перекричать его было никак невозможно, и Босвелл легонько толкнул Брекена, чтобы привлечь его внимание, и жестом показал, что им лучше отойти подальше от края обрыва. Так они и сделали, и стоило им пройти примерно десять кротовьих ярдов, как ветер почти совсем затих, и они вновь обрели способность видеть, слышать и думать. Повернувшись спиной к обрыву, Босвелл взмахнул лапой, указывая на запад.

— Аффингтон! — воскликнул он с радостью и волнением. — По милости Камня, в котором я постоянно черпал силы, мне удалось вернуться. Надеюсь, Камень уберег от всяческих бед здешних обитателей и они живы.

Вокруг простиралась земля, поросшая мягкими зелеными травами. Вблизи поверхность ее казалась совершенно плоской и ровной, но дальше виднелись небольшие кочки — округлые возвышения, похожие на мягкие волны, очертания которых все время менялись.

— Ну что ж, пойдем, — сказал Босвелл, и они начали пробираться среди старых кротовин, осыпавшихся от дождей и ветров, пока им наконец не попалась кучка свежей земли. Они раскопали вход, и Босвелл повел Брекена к Священным Норам.

Стены в туннелях, по которым пролегал их путь, стали гладкими от долгого использования. Сменявшие друг друга летописцы многих поколений не раз проходили по ним, обтирая шерстистыми боками кремневые выступы, постепенно сглаживая их края и придавая блеск поверхности. Плотно утоптанный меловой пол в некоторых местах тоже блестел, словно атлас, а возле входных отверстий, из которых струился неяркий свет, казался похожим на гладкий мерцающий лед.

— Мы уже почти пришли, — сказал Босвелл, — но кротов тут, похоже, немного.

— Я пока что никого не видел. Ни разу. Хотя запах есть. Вероятно, Аффингтон, как и другие системы, пострадал от эпидемии чумы, — откликнулся Брекен. — Придется взглянуть правде в глаза, Босвелл.

— Да, да, — ответил Босвелл, — скоро мы все выясним.

Он повел Брекена дальше по туннелю, такому же просторному, как самый большой туннель в Древней Системе, но наверняка созданному в еще более давние времена. В их простых строгих очертаниях улавливалось сходство с туннелем, расположенным за Гротом Камней, который вел к части Камня, скрытой в земле. Дорога пошла под гору, затем выровнялась, и Брекен догадался, что они добрались до более глубокой внутренней части системы. Такие места внушают благоговение, здесь принято двигаться не спеша, а если возникнет необходимость что-либо сказать, говорить следует негромко, чтобы не нарушить царящий вокруг покой.

— Мы уже на подходе к библиотекам, — тихонько сказал Босвелл. — Это священные места, Брекен, и тебе лучше хранить молчание, если мы с кем-нибудь повстречаемся. Пожалуй, здесь еще ни разу не бывали кроты, нс принадлежащие к числу летописцев, хотя, насколько я помню, правилами это не запрещается. И все же постарайся ступать тихо и не вступать ни с кем в разговоры, предоставь это мне.

Вскоре они оказались в круглом гроте, где сходились три больших туннеля и два прохода поменьше.

— Этот туннель ведет к самим Священным Норам, — сказал Босвелл, указывая, как показалось Брекену, на запад, — а вот этот — к библиотекам.

Босвелл двинулся дальше. Брекен последовал за ним, но, когда он был уже на самом выходе из грота, ему показалось, будто в проеме туннеля, ведущего к Священным Норам, который еще секунду назад был пуст, появился крот, и вроде бы он успел ясно его рассмотреть: старый крот с продолговатым сухощавым лицом и вытершимся мехом, но, когда он попытался присмотреться получше, крот уже исчез! Как странно! Брекен огляделся по сторонам, и ему показалось, что в этом месте время движется совсем иначе, чем в других системах. Но он точно видел того крота? Побоявшись упустить Босвелла из виду, он не стал мешкать и поспешил догнать его.

Дорога пошла резко под уклон, они спускались все ниже и ниже, и теперь на стенах туннеля виднелись трещины и складки меловой породы, сквозь толщу которой он был проложен. До них постоянно доносились глуховатые отзвуки их собственных шагов, но дыхания ветра здесь не чувствовалось. Спуск закончился, перед ними появился проем, сквозь который они проникли в огромное помещение, противоположная стена которого находилась так далеко от них, что рассмотреть ее было невозможно. Его устройство показалось Брекену неимоверно сложным, и прошло некоторое время, прежде чем ему удалось хотя бы в общих чертах понять, что и где в нем находится.

Он заметил, что перед ними не один зал овальной или прямоугольной формы, а целая цепочка примыкающих друг к другу помещений с большими входными проемами, позволявшими, стоя в одном из них, видеть значительную часть следующего. В каждом имелись ниши, укромные уголки и нечто вроде перекрытий, а по уступам на стенах были разложены стопками куски коры и твердые известняковые плитки. Еще выше виднелись каменные узоры, похожие на те, что Брекен видел в Гроте Темных Созвучий. На полу и у стен в том помещении, где они находились, да и в следующем, возвышались целые груды кусков коры.

— Книги, — шепотом сказал Босвелл, — это главная библиотека.

Он хотел добавить еще что-то и потянулся было за одной из них, чтобы показать ее Брекену, но внезапно умолк, заслышав шорох в дальнем конце помещения. В сгустках теней что-то зашевелилось, и они увидели очень старого серебристо-серого крота, который вдруг разинул рот и зевнул.

— Ну и ну! Уж я прямо и не знаю, — раздраженно пробормотал старый крот, явно не замечая их присутствия. — Как же так? Если я не положил ее на место, а это вполне могло случиться, я должен был положить ее сюда, но и здесь ее нет. С чего они взяли, будто я в состоянии справляться со всем этим в одиночку, я не понимаю. Ну же, красавица моя, где ты? — спросил он, тычась носом то в одну, то в другую книгу, словно надеялся, что та, которую он потерял, сама выскочит откуда-нибудь и тем самым избавит его от хлопот.

Босвелл помахал лапой, приказывая Брекену держаться в тени и не раскрывать рта, а сам тихонько направился к старому кроту. Он подходил все ближе и ближе, но крот не замечал его и продолжал рыться в книгах, бормоча что-то себе под нос, порой с безнадежным видом заглядывая то в одну, то в другую, а затем разочарованно отпихивая их в сторону. Босвелл подождал, а потом тихонько поскребся, чтобы привлечь к себе внимание.

— Да, да, — сказал старый крот, — сейчас иду. Не могу же я разорваться. И вообще, так ли уж все это важно?

Он решительно подошел к уступу, на котором лежала огромная книга, и попытался достать ее, но она оказалась слишком тяжелой. Он все-таки сдвинул ее с места, она внезапно соскользнула вниз, и старый крот зашатался, силясь удержать ее. Босвелл кинулся к нему и подхватил книгу.

— Ну вот, все в порядке! — сказал он.

Старый крот наконец взглянул на Босвелла и наморщил лоб.

— Я ведь знаю тебя, — задумчиво произнес он.

— Босвелл, — подсказал ему Босвелл.

— М-да, я так и думал, — откликнулся старый крот.

Босвелл немного поколебался и спросил:

— А ты — Квайр? Я не ошибся?

— Да, да, — сказал Квайр. — А это что еще такое? — пробормотал он, присматриваясь к книге, а затем провел лапой по ее поверхности. Некоторое время он стоял, ворча и покряхтывая, потом отошел в сторону и попросил: — Ну-ка, помоги мне. Я уже не тот, что прежде, чтение мне не по силам. В свое время я мог найти любую книгу чуть ли не на ощупь, но они все тут переставили, а потом грянула чума, и все окончательно смешалось. А в одиночку я не могу навести тут порядок.

Брекен увидел, как Босвелл взялся за книгу. Сначала он быстренько ее обнюхал, а затем ловко пустил в ход искалеченную левую лапу, чего раньше Брекену ни разу не случалось увидеть. Он положил ее на книгу и легким, изящным движением повел ею, ощупывая выпуклые значки на ее поверхности.

— Это псалтырь Эйвбери с приложением, в которое входят праздничные песнопения и гимны, — сказал Босвелл.

— Нет, значит, это не та. Мне нужна Книга Избранных. Ты знаешь…

— Линден?

— Может, тебе известно и где она стоит? — оживился старый крот.

— Я помню, какая она на ощупь, — ответил Босвелл, — во всяком случае, так мне кажется.

Он пошел между рядами книг, принюхиваясь к ним, порой притрагиваясь, а порой вытаскивая одну или другую, чтобы затем, покачав головой и хмыкнув, положить ее обратно, и Брекену, который слушал их разговор, не понимая ни слова, показалось, что Босвелл просто наслаждается.

— Нашел! — возвестил он в конце концов, снял с полки огромную книгу и провел по ней лапой. — «Книга Избранных Линдена с примечаниями разных авторов», — прочел он вслух.

— Долго же ты возился, — буркнул неблагодарный Квайр.

— Прости, пожалуйста, — сказал Босвелл.

— Все вы, молодые, одинаковы. Думаете, что знаете все на свете. Погоди, вот состаришься, как я, и вообще ничего отыскать не сможешь. — Он снова посмотрел на Босвелла. — И где она была? — спросил он.

— На том же месте, что и всегда.

— Проклятие! — воскликнул Квайр и чуть было не подпрыгнул от возмущения. — Никак не могу привыкнуть к новой системе, всякий раз кладу книги не туда, куда надо. Я ведь знаю тебя, верно? Как тебе удалось уберечься от чумы?

— Меня тут не было, — ответил Босвелл. — Я путешествовал.

— Ах да! — сказал Квайр, притворившись, будто все вспомнил, хотя с памятью у него явно было плохо. — Ммм. И в какой системе ты побывал?

— В Данктонской.

— Это ведь одна из Семи! И ты сумел до нее добраться?

— Да, — ответил Босвелл, — сумел.

— Ну славно. Хорошо, что ты вернулся, а то, когда тут разразилась эпидемия, многие ушли, да и погибло немало кротов, поэтому из тех, кто сумел бы мне толком помочь в библиотеке, почти никого не осталось. Я тебя помню. Босвелл, правильно? Что же ты мне сразу не сказал? Калека, но довольно-таки смышленый, как мне помнится. Так где же ты побывал?

— В Данктоне, — терпеливо подсказал Босвелл.

— Ну славно. Хорошо, что ты вернулся, — еще раз сказал Квайр. — Они там не знают, что делать, им не хватает участников для исполнения Песни. Я предложил Скиту свои услуги, но он сказал, что я не вхожу в число избранных. Как бы там ни было, ты пришел кстати, мне нужна твоя помощь…

Он хотел тут же поручить Босвеллу какое-то задание, но в одном из боковых проемов внезапно показались три крота, которые друг за другом вошли в зал.

Оглядевшись по сторонам, они заметили Босвелла, и на мгновение застыли в молчании. Босвелл первым нарушил тишину.

— Милость Камня да пребудет с вами, — сказал он.

Настороженно смотревшие на него кроты слегка успокоились.

— И с тобой, — ответил один из них.

Они продолжали стоять, глядя друг на друга.

— Мы с вами не знакомы, — негромко проговорил Босвелл, и стены с книгами откликнулись эхом на его голос, — меня зовут Босвелл. Я совершал путешествие в Данктонский Лес, а теперь вернулся.

Один из кротов выскочил вперед, присмотрелся к нему хорошенько, затем обернулся, подал знак одному из своих спутников, и тот побежал к выходу из зала, возле которого среди теней стоял Брекен, и скрылся в туннеле. Вскоре в библиотеку начали прибывать новые кроты, но ни один из них не заметил Брекена, который, следуя совету Босвелла, вел себя очень тихо.

До него доносились голоса кротов, собравшихся вокруг Босвелла. Они не то чтобы пели, а, скорей, читали нараспев какие-то звучные мелодичные стихи, а Босвелл время от времени откликался на их слова, смысл которых Брекен не смог уловить, поскольку они говорили на непонятном ему языке, но он догадался, что Босвелл всякий раз отвечает: «И с тобой, и с тобой…» — точно так же, как ответил один из кротов на его приветствие.

Все кроты выглядели по-разному, тут были и светло-, и темно-серые, и почти черные, как Брекен, но он с разочарованием отметил, что среди них нет ни одного белого. Впрочем, величавая размеренность их манер внушала глубокое почтение и была под стать царившей в этих помещениях атмосфере, поэтому ему и в голову не приходило нарушить молчание и вмешаться в их беседу. Ему казалось, что даже его присутствие здесь не вполне уместно.

Впервые увидев Босвелла в подобном окружении, он с приятным удивлением обнаружил, что его друг чувствует себя легко и непринужденно; ему показалось, что Босвелл всем своим видом излучает глубокий покой и уверенность. Брекен толком не понял, о чем шла речь, но сообразил, что нападать на Босвелла никто не собирается, а именно это его и волновало больше всего. Когда кроты впервые появились в зале, он сразу приготовился к тому, чтобы выскочить из укрытия и кинуться на подмогу Босвеллу.

Внезапно напевные голоса кротов смолкли, и все вроде бы слегка оживились, в первую очередь Квайр, который сказал, обращаясь к одному из кротов:

— Я нашел ее, вот та книга, которая понадобилась ему.

Крот не успел ничего сказать в ответ: в это время из одного из соседних помещений донесся негромкий шум, в проеме появились два пожилых крота, которые спокойно и строго посмотрели на собравшихся в библиотеке, и те сразу же притихли. Эти двое заняли места по обе стороны от входа, и в зал вошел крот, при виде которого Брекена охватил благоговейный трепет. Ему захотелось склонить голову к земле в знак глубочайшего почтения, и он не стал противиться возникшему у него желанию, а в то же время продолжал неотступно следить за поразительными событиями, разворачивавшимися у него на глазах.

Это был старый сухощавый крот, его серебристо-серый мех кое-где повытерся, а глаза светились несравненной всеобъемлющей добротой. Брекен уже видел его, или по крайней мере так ему показалось. Именно он стоял в проеме туннеля, ведущего к Священным Норам, когда Брекен с Босвеллом направлялись в библиотеку. Стоило ему войти в зал, как все кроты расступились перед ним, а Босвелл, почтительно склонив голову, вышел вперед и остановился в нескольких шагах от него. Они обменялись несколькими фразами на непонятном Брекену языке.

— Камен да савладет на срце твоя, — сказал Босвелл.

— Неповреден и читав будь, — ответил Святой Крот.

— Непознатны жельени душе моя, — проговорил Босвелл.

— Благословен и блаже препун будь, — откликнулся Святой Крот.

«Благословение, — подумал Брекен, — вот что это такое!»

Затем Святой Крот улыбнулся, а Босвеллподошел к нему поближе, уткнулся носом ему в плечо, и они оба на мгновение замерли.

— Ну, Босвелл, вот ты и вернулся. Хвала Камню, ты снова здесь, с нами.

Босвелл стоял не в силах вымолвить ни слова и лишь смотрел на Святого Крота.

— Да, — сказал Святой Крот, — это и вправду я, твой старый наставник Скит. Ты только посмотри, что они со мной сделали! — Он рассмеялся с такой же ребяческой непринужденностью, с какой хохотал в минуты веселья Босвелл. — Так, так… в свое время я благословил тебя перед дорогой, прошло много лет, и ты вернулся, а значит, в словах молитв заключена немалая сила. Неужели тебе нечего сказать старику Скиту? Здесь осталось совсем немного кротов, которые помнят тебя с прежних времен, но им не терпится узнать о том, что ты повидал за время странствий, а тем, кто не знаком с тобой, тоже будет интересно послушать.

— Скит, я…

Как только Босвелл произнес эти слова, присутствующие ахнули, но Скит успокоительно взмахнул лапой и улыбнулся.

— Меня теперь положено называть «ваше святейшество», но… времена настали необычные, и вдобавок, если я не ошибаюсь, ты уже не связан никакими обетами. — Обращаясь к остальным, Скит добавил: — Не забудьте, он провел в странствиях много лет — кажется, более двадцати — и позабыл о некоторых из наших обычаев. А впрочем, суть истины, заключенной в Камне, проявляется отнюдь не в ритуалах или в церемониях, а в наших сердцах. Камень позволил нам вновь свидеться с Босвеллом, а по какой причине — никому неведомо, хотя у меня есть кое-какие догадки на сей счет. И Камень не будет против, если он станет называть меня просто Скитом. — Снова повернувшись к Босвеллу, он сказал: — Но привести в Священные Норы крота, который не принадлежит к числу летописцев, — поступок смелый даже для тебя, Босвелл. Кто он такой? — И Скит устремил взгляд на Брекена, который стоял в тени, полагая, что никто и не подозревает о его присутствии.

Если бы под ним внезапно разверзлась бездна и поглотила бы его, если бы все книги, хранившиеся в библиотеке, обрушились и погребли его под собой, Брекен, пожалуй, только обрадовался бы этому. Встреча с пятьюдесятью злобными кротами, двадцатью куницами, десятком сов… что угодно, лишь бы не чувствовать на себе взглядов всех этих летописцев.

Он робко вышел на свет, остановился у входа в библиотеку, едва дыша, и, не зная, что ему теперь делать, опустил голову и застыл в ожидании.

— Его зовут Брекен, — сказал Босвелл, — без его помощи я ни за что не добрался бы сюда и не смог бы ничего рассказать о поисках Седьмой Книги.

Услышав его слова, кроты принялись взволнованно перешептываться. Седьмая Книга! «Так, значит, Босвелл — один из тех, кто давным-давно отправился ее разыскивать», — подумали молодые летописцы, которые до сих пор не могли толком уяснить себе, что же тут происходит, и с уважением посмотрели на Босвелла.

— Он пришел сюда и затем, чтобы возблагодарить Камень за спасение от чумы той, кто бесконечно ему дорог. И я, и многие другие хотели бы присоединиться к нему.

Скит двинулся навстречу Брекену, подошел к нему и легонько прикоснулся к его левому плечу, точно так же, как это сделала когда-то давным-давно она, после того как они повстречались у Камня. В душе его пробудилось такое же чувство, как в тот далекий день, он поднял голову и посмотрел в глаза Скиту, забыв обо всех, кто стоял в зале. Ему показалось, что он вот-вот расплачется.

— Как ее зовут? — мягко спросил Скит. Он говорил совсем негромко, словно не хотел, чтобы их разговор кто-то услышал.

— Ребекка, — прошептал Брекен.

— Да пребудет с нею благословение и милость Камня. Да ниспошлет он сил вам обоим, дабы вы смогли вынести все грядущие испытания.

Никто, даже Босвелл, ни разу не слышал от его подобных слов, и Скит сам удивился тому, что произнес их. Но, увидев крота, которого Босвелл привел в Аффингтон, он еще раз подумал о том, что нередко приходило ему на память, хотя многие из летописцев и посвященных позабыли об этом: зачастую исполнению воли Камня служат кроты, далекие от Аффингтона и творимых в нем молитв, кроты, которым самим не вполне понятно, что такое Камень, и которые порой сомневаются в его всесилии. В стремлении к истине, выполняя задачи, поставленные перед ними Камнем, такие кроты способны проявить куда большую отвагу, чем летописцы. Та боль и те мучения, которые они испытывают, ничуть не менее духовны, чем страдания летописца или того, кто преклоняется перед Камнем. Скит понял, что Брекен принадлежит к числу именно таких кротов.

Повернувшись к Босвеллу, он спросил:

— И чем же завершились твои поиски Седьмой Книги? Тебе удалось?.. — Он умолк, оборвав фразу на середине, а кроты-летописцы притихли в ожидании.

— Я не нашел Седьмой Книги, — сказал Босвелл, и его ответ вызвал вздох разочарования у собравшихся в библиотеке, — но Брекен из Данктона, — все тут же посмотрели на Брекена, — судя по всему, видел Седьмой Заветный Камень. Брекен показал мне место, где он находится.

Все, затаив дыхание, ждали, что Босвелл скажет дальше.

— Это сокровенное место, подступы к нему защищены, и проникнуть туда может далеко не всякий. Это удается лишь тем, на кого пал выбор самого Камня, как случилось с Брекеном, и, возможно, ни одному кроту из нашего поколения больше не удастся его увидеть.

— Захватывающее начало, Босвелл. Надеюсь, ты подробно обо всем мне расскажешь, после того как отдохнешь и подкрепишься. Мне тоже есть о чем тебе поведать, а если ты не изменился с прежних пор, ты и сам засыплешь меня вопросами. Но прежде всего тебе нужно отдохнуть и поесть.

Затем, приподняв лапу, Скит проговорил, обращаясь ко всем присутствующим:

— В трудах, речениях и помышлениях да снизойдет на всех нас дух смирения и да пробудит в душах кротость и любовь.

Скит вышел из библиотеки, Брекен заметил, как один из сопровождавших его кротов взял книгу, которую так долго разыскивал Квайр, и отправился следом за ним.

Брекен не заметил, чтобы на него снизошел «дух смирения», но почувствовал вдруг, как сильно устал, а потому очень обрадовался, когда один из кротов-летописцев показал им с Босвеллом две незатейливые норы в толще меловой почвы, где для них уже было приготовлено угощение, и сказал, что здесь они смогут подкрепиться и поспать. Брекен все раздумывал о том, как необычна жизнь обитателей Священных Нор, ему никак не удавалось заснуть, поэтому наконец он решил наведаться к Босвеллу и поболтать с ним, но оказалось, что Босвелл крепко спит, подложив искалеченную лапу под голову. Брекен не стал его тревожить и тихонько вернулся к себе в нору. Памятуя о том, как Скит благословил его и Ребекку и тем самым освятил возникшую между ними любовь, Брекен наконец успокоился и тоже погрузился в глубокий сон.

❦

На протяжении последующих недель Брекену и Босвеллу не раз довелось встретиться со Скитом в одной из простых, ничем не украшенных нор, находившихся неподалеку от туннеля, который вел к Священным Норам. Во время бесед, при которых присутствовал еще лишь один крот, сопровождавший Скита, они узнали о том, как сильно пострадали от чумы обитатели многих систем.

Эпидемия возникла на севере и начала распространяться дальше, продвигаясь на юг. Из каждого десятка кротов девятеро погибали. Летописцы пришли к выводу, что чума послана Камнем кротам в наказание, и, надо отметить, прониклись сознанием собственного несовершенства, ведь эпидемия не пощадила и Аффингтон, и многие из его обитателей погибли.

Получилось так, что из всех посвященных в живых остался только Скит, и согласно традициям преемственности ему пришлось взять на себя полномочия Святого Крота, хотя он вовсе к этому не стремился и согласился лишь с большой неохотой. Причиной его колебаний было убеждение, возникшее также и у других кротов, живших в различных системах, согласно которому наступило время великих перемен и свершений, а значит, возглавить обитателей Аффингтона следует тому, кто обладает мудростью и опытом, намного превосходящим его собственный, тому, кто сумел глубже проникнуться безмолвием Камня, чем он сам.

Но хотя подобные мысли были продиктованы непритворной скромностью, он недооценил свои достоинства. В такое время Аффингтонской системе, как и прочим, требовался сильный руководитель, способный создать атмосферу единства и доверия, без которой сопротивление разрушительным силам невозможно, и наделенный известной гибкостью мышления, позволяющей порой отступиться от соблюдения слишком жестких правил, установленных в предшествующие эпохи.

Выяснилось, что у многих кротов, благополучно переживших эпидемию чумы, как и у Брекена, возникло желание отправиться в Аффингтон и вознести благодарственные молитвы Камню. Не всем из них оказались по силам тяготы, связанные со столь дальним путешествием, и они ограничились посещением близлежащих Камней. Об этом стало известно благодаря тому, что некоторые из летописцев подобно Босвеллу остались живы и вернулись в Священные Норы, кое-кто из кротов-паломников тоже сумели дойти до Аффингтона, хоть и крайне немногие. Появление Брекена было воспринято как редкость, но оно не было чем-то уникальным.

— К нам в гости пожаловал крот, который знает вас обоих и отзывался о вас с большим теплом, Медлар из Северных Краев.

Значит, он все-таки добрался до Аффингтона! Услышав об этом, Брекен очень обрадовался. Теперь он чувствовал себя в присутствии Скита куда свободнее, чем при первой встрече, и, видя, что Босвелл не намерен ни о чем его спрашивать, смело обратился к нему с вопросом:

— А где он сейчас?

— Вы не сможете с ним увидеться, — ответил Скит тоном, не допускающим ни малейших возражений и добавил: — Да воцарится Камень в сердце его.

Похоже, Босвелл уловил особый смысл, скрытый в его словах: он слегка вздрогнул и тихонько прочел краткую молитву. Заметив это, Брекен не стал спрашивать, где же все-таки находится Медлар, и пришел к весьма неприятному для себя выводу о том, что многое из происходящего в Священных Норах ему неведомо и он никогда ничего об этом не узнает.

— К нынешнему времени нам стало известно о положении дел в шести из семи главных систем — в Данктоне, Эйвбери, само собой разумеется, Аффингтоне, Стоунхендже, Каслригге и Роллрайте, — сказал Скит.

— А как называется седьмая, из которой вестей не поступало? — спросил Брекен.

— Это знаменитая система Шибод, расположенная в Северном Уэльсе. Никому из тех, кто добрался до Аффингтона, не известно, что сталось с ее обитателями после эпидемии чумы. Возможно, все они погибли, но мне это кажется маловероятным… жители Шибода славятся своей выносливостью, а также печально известны как отъявленные грубияны. Из всех семи систем эта является наиболее труднодоступной, и условия жизни в ней самый суровые.

Брекен слушал как завороженный, ведь речь шла о той самой системе, где на свет появился Мандрейк, обитатели которой до сих пор говорили на своем, непонятном другим языке.

— А там есть Камень? — спросил он в надежде узнать о ней побольше.

— Вот это вопрос, на который нам бы очень хотелось получить ответ. В летописях нет сведений, указывающих на то, что в самой Шибодской системе имеется свой Камень, но упоминания о Камне или камнях, которые находятся в месте с таинственным названием Кастель-и-Гвин, расположенном неподалеку оттуда, встречаются не так уж редко. Вдобавок в летописях Линдена есть место, где говорится о походе Бэллагана к Камням Триффана, которые, как мы предполагаем, находятся где-то в тех местах. Похоже, эти Камни по размерам намного превосходят остальные.

— А почему этому придается такое большое значение? — спросил Брекен. Все эти необычные названия и упоминания о неразгаданных тайнах вызвали у него прилив любознательности.

— По следующей причине: различные системы появляются, а затем исчезают, но в семи основных системах жизнь продолжается непрерывно. Некоторые из них, подобно Данктону, порой оказывались оторваны от других на долгое время, но среди их обитателей всегда оставались те, кто следовал традициям, установленным еще Бэллаганом, примером чему можешь послужить ты сам. Но мы не знаем — и, собственно, никогда не знали наверняка, — поклоняются ли жители Шибода Камню, который находится в Кастель-и-Гвине. Их язык отличается от нашего, и ни один из знакомых мне летописцев не потрудился его освоить.

— Так ли уж это важно? — спросил Брекен и тут же пожалел об этом, заметив, что на лице Скита на мгновение возникло выражение терпеливой снисходительности.

— По-моему, да, Брекен. Мы живем в эпоху тяжелейших испытаний. Вера в Камень является залогом благополучия, хотя многие забыли об этом. Но в этом виноваты мы, обитатели Аффингтона. В прежние времена летописцы считали своим долгом посещать каждую из систем хотя бы раз в период жизни одного поколения, и связь между семью системами поддерживалась регулярно. А мощь этих систем служила оплотом для остальных. Сейчас отправиться в Шибод некому, летописцев осталось так мало, что мы у себя тут едва справляемся. Однако, если бы стало известно, что обитатели всех семи систем по-прежнему почитают Камень, мы могли бы с надеждой смотреть в будущее. Нам известно, что жители шести систем сохранили веру в Камень, потому что оттуда поступили вести, и по милости Камня связь с Данктоном, прервавшаяся на долгий период времени, теперь восстановилась. Но мы не имеем ни малейшего понятия о том, что творится в Шибоде. Впрочем, он всегда являлся исключением. Чтобы добраться до него, нужно обладать исключительной стойкостью духа, а чтобы вернуться обратно — и подавно.

Скит умолк на некоторое время, а затем заговорил снова, словно размышляя вслух:

— Системы, вера в Камень… все пришло в упадок. И вдобавок эпидемия чумы. Но жизнь не стоит на месте, возможно, начало возрождения уже положено — ваше появление, как и появление среди нас Медлара, вселяет в меня надежду. Но силы обитателей Аффингтона возросли бы многократно, если бы мы убедились в том, что вера в Камень сохранилась во всех главных системах… что и обитатели Шибода поклоняются Камню! А впрочем, простите старого крота, который слишком высоко занесся в своих мечтаниях. Вероятно, причиной тому недавно возложенные на меня полномочия. Давайте поговорим о другом.

Он задавал им немало вопросов о жизни в Данктоне, но Брекену становилось не по себе, когда он слышал, как Босвелл рассказывает Скиту о его системе. Кроме того, он не хотел говорить о том, что довелось пережить им с Ребеккой во время их путешествия к центру Древней Системы. Казалось, Скит обо всем догадался и проявил величайшее понимание и сдержанность, и вскоре Брекен сам принялся подробно описывать ему события, происшедшие две Долгие Ночи назад, да с такой страстностью, какой Босвеллу прежде не доводилось в нем замечать.

Вслед за этим Скит расспросил его о месте, где находился Заветный Камень, о том, как туда можно пробраться, что представляет собой Грот Корней, известно ли о его существовании кому-либо помимо Брекена с Ребеккой и о многом другом. Он проявил глубокий интерес к рассказу Брекена о собственной судьбе, о Ребекке, Мандрейке, Руне, Меккинсе… ведь каждому из них принадлежала важная роль в истории Данктонской системы. Скита поразило сообщение о том, что Мандрейк был родом из Шибода, он долгое время молчал, раздумывая над этим.

После этого разговор внезапно закончился. Скит перестал задавать вопросы, и Брекену показалось, что ему и на самом деле больше нечего сказать.

— А теперь, будь добр, Брекен, оставь нас, мне нужно побеседовать с Босвеллом наедине…

И Брекену вдруг пришлось уйти, а ведь на протяжении многих кротовьих лет они с Босвеллом делились всем друг с другом, но теперь он оказался лишним, и его предоставили самому себе в чужой системе, обитатели которой казались ему странными, и тишина, царившая в ее просторных помещениях, повергала его в смятение и беспокойство. Он вернулся в предоставленную ему нору в сопровождении молчаливого крота, который в ответ на любые вопросы лишь глуповато улыбался и покачивал головой, чем вызвал невероятное раздражение у Брекена, который долго пытался понять, следует ли расценить этот жест как утвердительный ответ или как отрицательный, и в конце концов пришел к выводу, что он соответствует уклончивым словам «может быть». Но когда они добрались до норы, крот, собравшийся было покинуть Брекена замялся и неожиданно спросил:

— А ты вправду видел Седьмой Заветный Камень? — Не успел Брекен сообразить, что бы ему такое сказать, как крот уже спохватился и произнес извиняющимся тоном: — Прости, я не вправе задавать подобных вопросов.

Но Брекен, которому изрядно поднадоела обстановка таинственности, поспешил заявить:

— Да, видел! — И тут же добавил, как показалось ему самому, с иронией: — Он в десять раз больше любого из кротов, а еще он жужжит, как шмель.

Едва успев все это выпалить, Брекен тут же пожалел о своей несдержанности: крот подскочил так, словно его самого ужалил шмель, кинулся наутек, и, сколько Брекен ни звал его, он так и не вернулся. Тяжело вздохнув, Брекен удалился к себе в нору, пристроился у стены и вскоре уснул. Он позабыл о том, что он провел долгое время в разговорах и ему пришлось поднапрячь память, а это обычно вызывает у кротов сильную усталость.

Его разбудил голос Босвелла:

— Брекен! Брекен! Мне очень жаль, что так получилось. Но это не имеет большого значения…

— Ио чем же таком вы с ним беседовали? — спросил Брекен, но тут же осекся и приуныл, видя, что Босвелл весь сжался и опустил голову, давая понять, что не хочет обсуждать это.

— Я не могу ничего сказать тебе, Брекен. Пожалуйста, постарайся понять, тут происходят вещи, объяснить которые невозможно…

— Я понял одно: кроты, которые не принадлежат к числу летописцев, здесь не к месту, — рассерженно сказал Брекен. — Повсюду какие-то тайны и бесконечные отговорки. Вот, например: что стряслось с Медларом? Почему с ним нельзя увидеться?

Босвелл потупился, от его обычного спокойствия не осталось и следа: он страдал за Брекена, который чувствовал себя обиженным, и, надо сказать, небезосновательно. Пожалуй, он скажет, что произошло с Медларом. Вреда от этого никому не будет.

— Медлар сейчас в местах, расположенных к западу от Аффингтонского Холма, где находятся Норы Безмолвия. Это недалеко отсюда, примерно в двух милях. Из Аффингтона туда проложен туннель.

— И что там происходит? — поинтересовался Брекен.

— Ну, мне трудно это объяснить. По сути дела ничего. Ничего не происходит. Там есть специальные норы, в которых безвылазно живут некоторые кроты, очень немногие. Вход в такую нору заделывают, и тамошние обитатели проводят время в молчании.

— А зачем это нужно? — спросил ошарашенный Брекен.

— Просто они достигли уровня, на котором продвигаться вперед можно, лишь пребывая в полнейшем покое. Помнишь, Медлар говорил о том, как важно этому научиться?

— Так, значит, этим он теперь и занимается?

Босвелл кивнул.

— А как ему при этом удается оставаться в живых?

— Другие кроты приносят ему пищу. Прислуживать молчальнику — великая честь. Все молодые летописцы делают это по очереди.

— А как же экскременты, которые скапливаются в норе? — не успокаивался Брекен.

— Видишь ли, там две норы, и в одной из них другие кроты регулярно делают уборку. Но на самом деле проблем с этим нет. С течением времени молчальнику требуется все меньше и меньше пищи, его организм каким-то непонятным образом очищается.

— А когда же они вновь выходят наружу? — спросил Брекен. Он в жизни не слыхивал ничего более поразительного.

— Этого не знает никто. Порой они не выдерживают больше нескольких дней, но такое случается редко, ведь все тщательно к этому готовятся. К примеру, Медлар готовился к этому на протяжении многих кротовьих лет, хотя он, вероятно, сам не отдавал себе в этом отчета. И вообще, его случай исключительный, ведь он не летописец и не принадлежит к числу обитателей Аффингтона. Другие молчальники или по крайней мере большинство из них проводят в Норах Безмолвия хотя бы пару кротовьих лет, а зачастую и куда больше. Некоторые остаются там навсегда, и, если в течение кротовьего года оттуда не доносится никаких шумов и никто не притрагивается к пище, по распоряжению Святого Крота вход в нору торжественно замуровывают.

— Но что же они там делают?

— Молятся. Размышляют. Пытаются достигнуть полного самоотрешения и проникнуться сущностью Камня.

— А как же те, которые возвращаются обратно?

— В каком смысле?

— Что происходит с ними потом?

— Они живут обычной жизнью. С одним из таких кротов ты уже встречался: Квайр провел в Норах Безмолвия десять кротовьих лет. Но только не подумай, будто он из-за этого стал таким забывчивым, просто он уже очень старый, и, несмотря на его вздорный характер, к нему тут относятся с глубоким почтением.

— И что, все летописцы проводят там какое-то время?

Босвелл рассмеялся. Брекен еще никогда не задавал так много вопросов подряд.

— Нет, только немногие. Для этого необходимо обладать душевной простотой и немалыми силами. Вероятно, сейчас, кроме Медлара, там никого нет, и мне кажется примечательным тот факт, что он не летописец. Как сказал Скит, мы живем в необычные времена, когда традиции изменяются. Насколько мне известно, прежде в Норах Безмолвия проводили время только летописцы, но я не вижу причин, почему это должно быть недоступным для других. Постижение сущности Камня не является прерогативой летописцев, в этом я убедился, когда побывал в Данктоне. — При этом он подумал о Меккинсе, Ребекке и самом Брекене. Он пришел к выводу, что летописцам следовало бы многому у них поучиться. Ведь он, Босвелл, узнал от них так много нового и столь же многое он еще не успел узнать.

Босвелл зевнул, почесался и отправился к себе в нору спать. Брекен еще походил немного, разыскивая, чем бы подкрепиться, после чего тоже забился в свою нору и закрыл было глаза, но неуемное воображение все рисовало ему образы загадочных молчальников, удалившихся в Норы Безмолвия. Странное место этот Аффингтон, и, пожалуй, оно не очень-то ему нравится. Ну что ж, он сдержал обещание, пришел сюда и вознес благодарность Камню. Святой… Скит благословил и его, и Ребекку. Он уже начал засыпать, и вдруг увидел перед собой не Норы Безмолвия, а грот, где они лежали, лаская друг друга, а вокруг разливался мягкий свет Заветного Камня, и улыбнулся от тихой радости и удовольствия. Затем, как часто бывает в полусне, на смену этой картине пришла другая, куда менее приятная: он увидел, как Ребекка сидит в одиночестве в одной из Нор Безмолвия, застыв в ожидании, и так проходит один год за другим, и ему захотелось, чтобы она вдруг оказалась вместе с ним и Босвеллом в этом странном Аффингтоне. Из глаз у него хлынули слезы, но он не заметил их, ощущая лишь щемящую боль разлуки.

— Защити ее, — прошептал он, — береги ее, пока я не вернусь и не смогу сам служить ей опорой.

И он заснул, а в сердце его продолжала звучать эта молитва, обращенная к Камню.

Глава тринадцатая

Ни один из кротов не обладает такой силой и стойкостью, которая позволила бы ему переносить долгие испытания, не унывая и не мучаясь. Рано или поздно силы иссякают, и на смену бодрости приходит подавленность.

Это случилось с Ребеккой в марте, примерно в то время, когда Брекен с Босвеллом добрались до Аффингтона, о чем она, конечно же, не знала. С того самого дня, когда они пустились в путь, Ребекка неизменно служила поддержкой данктонским и луговым кротам, пребывавшим в растерянности, вдохновляя их собственным энтузиазмом и жизнерадостностью. Ребекка подсказала им, что лучше всего будет поселиться в восточной части системы неподалеку от высокой скалы, где червей в земле побольше, а туннели кажутся уютней и доступней. Она вмешалась, когда луговые и данктонские кроты решили обосноваться в разных местах, и убедила их в том, что, если они будут дружно жить все вместе, им будет легче. Кроты постоянно обращались к Ребекке, стремясь поделиться с ней своими страхами и сомнениями, надеждами и новыми идеями, и она всегда находила время для каждого, внимательно их выслушивала, с кем-то соглашалась, кому-то возражала и постоянно следила за тем, чтобы обитатели системы жили в добром здравии и согласии меж собой.

Кроты знали, что Ребекка готова в любое время встретиться с ними, что на нее можно положиться, что она всегда полна бодрости и поможет им справиться с самыми сложными проблемами. Она охотно взяла на себя эти обязанности, ведь в свое время Роза объяснила ей, что труд целительницы многообразен и ей всегда приходится думать о самой себе лишь в последнюю очередь.

Но в марте, по прошествии нескольких долгих холодных кротовьих лет, она впала в подавленность, и ей стоило огромного труда делать вид, будто она, как прежде, весела и энергична, и справляться с решением бесчисленных чужих проблем.

Она поселилась в туннелях, проложенных Брекеном за Камнем со стороны, обращенной к лугам. «Целительнице следует жить чуть поодаль от остальных, — говорила ей когда-то Роза, — ей необходимо свободное пространство, ведь она должна постоянно пополнять силы, которые требуются для служения другим». Ребекка последовала ее совету, когда выбирала себе место для норы, а в марте, когда на душе у нее стало совсем тягостно, решила, что теперь ей придется хотя бы порой проводить побольше времени в одиночестве.

Однако принять такое решение было куда легче, чем осуществить его, ведь стоит кротам заметить, что целительница появляется среди них реже, чем прежде, как они тут же начинают придумывать предлог за предлогом, чтобы наведаться к ней. И разве Ребекка могла отказать во внимании самке, боявшейся, что она не сможет принести потомство, или старому кроту, у которого ужасно болели плечи, когда он начинал копаться в земле, или самцу, повредившему правую лапу как раз в начале брачного сезона? Вот так каждый день Ребекке приходилось все же заниматься другими, хотя ей следовало бы почаще сидеть, ничего не делая, как учила ее когда-то Роза. Она все сильнее ощущала усталость и раздражение, чувствуя себя при этом виноватой: разве целительнице не положено постоянно пребывать в добром и веселом расположении духа?

Но порой, несмотря на все усилия и старания, она становилась отчужденной и равнодушной, и больше всех от этого страдал Комфри.

Он поселился поодаль от остальных кротов под склоном холма, выбрав то место, где остановился пожар. Он объяснил Ребекке, что сделал это потому, что среди «унылых» буков растет мало цветов и трав, и он решил попробовать поискать растения, которые могли уцелеть в местах, по которым прошелся пожар.

Он проводил много времени в поисках, а по возвращении всякий раз навещал Ребекку и приносил ей что-нибудь для ее норы. Даже среди зимы его вылазки заканчивались успешно, и он притаскивал то красненькие ягодки сердечника, то какие-то ароматные грибы, то красивые глянцевые листья падуба.

— И где ты их только берешь? — спрашивала Ребекка.

Пожав плечами, он отвечал, что нашел их неподалеку от Истсайда, где пожар не коснулся леса. Он часто появлялся в Древней Системе, когда она навещала там кого-нибудь, и приносил растения, которые могли ей понадобиться, и многие кроты стали относиться к нему с таким же теплом и уважением, как к Ребекке. Подобно ей Комфри не требовал благодарности и воспринимал свою помощь как нечто само собой разумеющееся.

Впервые столкнувшись в марте с проявлениями отчужденности в поведении Ребекки, Комфри ужасно огорчился. Это происходило всегда по-разному и всякий раз неожиданно, при этом она словно замыкалась в своем собственном мире и даже не пыталась хотя бы выглянуть наружу, когда он, заикаясь, заводил с ней разговор.

— Здравствуй, Р-ребекка — говорил он ей, опуская на землю травы, которые принес с собой.

— Как ты мил, — отвечала она с улыбкой и тут же отводила взгляд. Ни веселого смеха, ни оживленных вопросов, которые прежде так радовали его. А затем тишина, в которой он чувствовал себя неуютно и всеми силами старался положить ей конец. Наморщившись от напряжения, Комфри пытался придумать какие-то слова, услышав которые она перестанет бессмысленно улыбаться. Комфри почему-то казалось, будто он виноват в том, что происходило с Ребеккой.

— Я совершил д-д-дальнее путешествие, — говорил он наконец.

— Неужели? — равнодушно бросала в ответ Ребекка.

— Д-да, я ходил к са-самому бо-болоту.

Все та же улыбка. Никаких вопросов. Ни единого слова.

— Это было очень ин-интересно, — слабым голосом говорил Комфри.

Он мог стараться сколько угодно, но толку из этого не выходило. Когда Ребекка пребывала в таком настроении, ему казалось, будто свет померк, и у него возникало желание убежать и спрятаться.

Иногда Ребекка находила в себе силы извиниться перед ним и сказать, что дело вовсе не в нем, но порой ей не удавалось вымолвить ни слова, и Комфри уходил, а она оставалась одна, продолжая ощущать какую-то глубочайшую скованность и понимая, что не в состоянии ничего сделать, разве что заплакать. Ребекка старалась хоть как-то справиться с собой и принималась хлопотать в норе, заново убирая и без того безукоризненно чистые проходы.

Иногда Комфри оставался с ней и сидел, слушая, как она плачет и говорит о том, в чем не посмела бы признаться никому из жителей Данктона, кроме него, о том, что ей не хватает сил на всех, а они все приходят и приходят, они нуждаются в ее помощи, а значит, она должна помогать им, чтобы не посрамить светлую память Розы. Она принималась плакать. А он все слушал, не успевая вовремя найти нужные слова, и лишь тогда он наконец понял, что ей необходим надежный друг, к которому она могла бы обратиться за утешением, как обращался к ней Комфри и многие другие. И тут он пожалел, что среди данктонцев уже нет таких, как Меккинс, который мог в нужную минуту послужить ей опорой и поддержкой, пожалел о том, что сам он слишком слаб для этого. И тут ему пришло в голову, что он может отправиться к Камню и помолиться о том, чтобы Брекен вернулся и помог Ребекке.

Однажды в марте Комфри в очередной раз застал Ребекку в чрезвычайно угнетенном состоянии, и тогда он действительно пошел к Камню и принялся раздумывать над тем, как бы ей помочь. Прошло несколько дней, и Ребекка с изумлением заметила, что за это время ее ни разу никто не потревожил, и она смогла насладиться полнейшим покоем и одиночеством. Затем она встревожилась, подумав, уж не стряслось ли что-нибудь неладное, и решила пойти и узнать, что там у них происходит.

Сначала по дороге ей встретилась кротиха, которая взглянула на нее с некоторым беспокойством и воскликнула:

— О, это ты, Ребекка! — И сразу поспешно скрылась.

Затем ей повстречался крот, который славился своей мнительностью и вечно на что-нибудь жаловался, даже если был абсолютно здоров, лишь бы заставить Ребекку немного с ним повозиться. Завидев ее, он повел себя совершенно необычным образом и сказал:

— Привет, Ребекка! Ты знаешь, со мной все в порядке. У меня ничего не болит… ну просто ничегошеньки! — И тут же захохотал, притворяясь, будто ему очень весело.

Наконец одна старая кротиха, которой и вправду нездоровилось, и Ребекка почувствовала это сразу, как только вошла к ней в нору, объяснила ей, в чем дело, уступив ее просьбам. Оказалось, что Комфри обошел всю систему и с небывалой решительностью велел оставить Ребекку в покое «по-потому что она свалится, если вы не да-да-дите ей отдохнуть». А если она кому-то понадобится позарез, пусть приходят к нему в нору, и он сам окажет им помощь, только не надо беспокоить Ребекку. Услышав об этом, она просто поразилась, ведь Комфри терпеть не мог, когда кто-нибудь заявлялся к нему в нору, заваленную разными травами.

Спустившись по склонам холма, она зашла к Комфри и пожурила его, но очень мягко, ведь в последнее время лишь немногим случалось проявлять о ней такую трогательную заботу, и она была благодарна Комфри, который настолько любил ее, что попытался взять на себя часть ее обязанностей.

Но подавленность, которую она испытывала на протяжении всего марта, только возросла, когда впервые за множество лет в древних туннелях начали появляться на свет новорожденные кротята. С наступлением брачного сезона многим из самок удалось найти себе пару, и в конце месяца, хоть и чуть позже обычного срока, они принесли потомство.

Сколько радостных волнений! Сколько веселой суеты! Эхо голосов среди просторных древних туннелей. Благодарный шепот, выражение признательности Камню за ниспосланную милость. Но при этом Ребекка, которая славилась красотой по всей системе, которая так мечтала обзавестись собственными детенышами, вскормить их и вырастить, осталась без пары и без потомства. На самом деле она готова была благосклонно принять ухаживания кого-нибудь из самцов, но ее способность исцелять других внушала им трепет. Никто не решился подступиться к ней, и она с тоской вспоминала о Кеане, о таких кротах, как Брекен, Меккинс, и, да, даже о Мандрейке. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь хоть отдаленно похожий на одного из них внезапно очутился у входа в ее нору. Но затем она подумала, что ей нужен не просто кто-нибудь, а Брекен, и только Брекен, которого она любит всей душой, и сердце ее сжалось при мысли о том, что он, возможно, никогда к ней не вернется. Она часто принималась плакать от невероятной боли, которую ей причиняла разлука с ним, а затем ей становилось стыдно за собственную слабость. Порой она сидела, устремив взгляд на запад, с содроганием думая о том, как же она будет жить, если они с Брекеном больше не увидятся.

Комфри знал о ее переживаниях и постоянно пребывал в размышлениях о том, как бы ему хоть немного приободрить Ребекку.

Наступила вторая неделя апреля, погода стояла холодная и переменчивая, но он все же решился предпринять очередную попытку.

Заявившись к ней в нору, он сказал:

— Пойдем по-погуляем.

Не обращая внимания на ее возражения, на ее холодность и отчужденность, на уверения в том, что ей хочется побыть в одиночестве, он чуть ли не силком потащил ее за собой.

— Пойдем со мной, Ребекка. Тебе всегда н-нрави-лось бродить, разглядывая все, что попадается по пути. Ну так давай п-прогуляемся: возможно, мы где-нибудь отыщем следы весны.

Погода стояла сырая и холодная, в воздухе даже не пахло весной, дул сильный ветер, и буковые деревья, словно возмущаясь, размахивали голыми ветками. Ребекке совсем расхотелось гулять, когда она увидела, что Комфри спускается с холма, направляясь к местам, которые кроты, поселившись в Древней Системе, стали называть Старым лесом, что казалось не совсем уместным. После пожара Ребекка ни разу не наведывалась в те края, ей мешал страх. Конечно, Комфри все это нипочем, ведь он вряд ли отчетливо запомнил, как выглядели прежде Вестсайд, Бэрроу-Вэйл и Болотный Край, и тоска по тому, чего уже нет на свете, ему неведома.

Но он убежал вперед, и ей пришлось отправиться следом, хотя бы ради того, чтобы догнать и остановить его. Она начала спускаться по склону, сворачивая то вправо, то влево, и постепенно взгляд ее смягчился, и она вспомнила, как приятно, когда кто-то указывает тебе дорогу. А ведь когда-то ее вел за собой Брекен, и они шли чуть ли не по тем же самым местам. Да! И, надо же, как сильно вырос Комфри, он уже не такой заморыш, как раньше. И хотя он довольно худой и нервный, в его движениях чувствуется уверенность, и он отлично ориентируется в лесу. Даже приятно идти следом за ним. К тому же Ребекка заметила, что он явно пытается что-то от нее скрыть, словно готовится преподнести ей чудесный сюрприз, и почувствовала себя заинтригованной. Что за необычное существо этот Комфри!

Склоны были покрыты слоем слежавшейся скользкой листвы, в основном опавшей с буков, но кое-где попадались дубовые листья, сохранившиеся с прошлой осени, и листочки посвежей, сорванные с тех немногих дубов, которые уцелели во время пожара. Все они росли на узенькой полоске у подножия склона, где им приходилось волей-неволей соседствовать с буками.

Ребекка заметила, что впереди между деревьями виднеются все более широкие просветы. Прежде такого не было: на подступах к лесу сумрак сгущался, ведь лучи света с трудом пробивались сквозь плотную завесу ветвей дубов и буков, орешника и падуба. Дыхание ветра тоже ощущалось здесь сильней, чем раньше, и впереди лежали пространства, объятые тишиной, а ведь в иные времена даже при такой погоде здесь можно было услышать, как щебечут нестройным хором птицы, приветствуя приход весны.

Внезапно они оказались среди черных обгорелых обломков, нелепо торчащих из покрытой пеплом земли.

— Комфри! Комфри! — крикнула Ребекка в надежде, что он остановится: ей вовсе не хотелось бродить по этим безрадостным местам. Но Комфри притворился, будто ничего не слышит, и продолжал бежать — весьма необычное для него поведение. — Ох, Комфри, — вздохнула Ребекка и поплелась следом за ним.

Они продвигались вперед среди почерневших корней деревьев, обгоревших спутанных плетей ежевики, огибая кучи обугленных ветвей, темных, мокрых и безжизненных. Ребекка все пыталась найти что-нибудь знакомое: вход в туннель, остатки корней, уловить хоть тень привычных запахов, чтобы сообразить, где они находятся. Но в воздухе ничем не пахло, все вокруг казалось чужим и незнакомым, да и к тому же Комфри бежал так быстро, что ей ни разу не удалось остановиться и хорошенько осмотреться.

В некоторых местах, где пламя пожара было особенно сильным и все вокруг сгорело дотла, землю покрывал толстый слой белого, пропитанного влагой пепла, а кое-где проливные зимние дожди, которым уже не препятствовали ни подлесок, ни корни живых растений, смыли налет пепла с почвы и проделали в земле зигзагообразные желобки, напоминавшие извилистое русло речки.

Внезапно Ребекка замерла от изумления, заметив, что кое-где сквозь серый пепел пробились нежные зеленые ростки.

— Комфри! Гляди-ка! Комфри, постой, посмотри сюда? — Она заметила побег папоротника, мохнатый, еще не успевший развернуться, такой ярко-зеленый среди безжизненной золы. А вот еще один проделал щель среди массы черно-серого древесного пепла в стремлении к свежему воздуху и свету.

— Комфри! Постой!

О, как она обрадовалась! Значит, в земле, на которой прежде стоял лес, сохранилась жизнь, и в ближайшие несколько недель на месте унылого покрова с черными, белыми и серыми пятнами появится зеленый ковер.

Но Комфри не откликнулся. Он продолжал бежать, сворачивая то налево, то направо и время от времени оглядываясь, чтобы проверить, не сильно ли она отстала. Заметив, в какой восторг пришла Ребекка, он тихонько улыбнулся от удовольствия.

— Куда мы идем, Комфри? — спросила она.

— Давай проверим, не появились ли где-нибудь свежие ростки, — крикнул он, не останавливаясь.

— Появились, появились, — сказала она, — разве ты не видел?

Ступая по обугленной земле, он бежал все дальше и дальше, углубляясь в Старый лес, не обращая внимания на устремленные к серому хмурому небу огромные стволы мертвых деревьев. Ребекка еще ни разу не видела, чтобы он спешил куда-то с такой целеустремленностью. Ведь Комфри считал своим долгом хорошенько осмотреть и обнюхать чуть ли не все, что попадалось ему на глаза, и обычно он метался из стороны в сторону и таким образом часто обнаруживал совсем не те растения, за которыми охотился.

Но вот он наконец остановился, с трудом отдышался и сказал будто невзначай:

— Так-так, всего лишь несколько ростков папоротника и чертополоха. Совсем негусто. Я надеялся на большее… И все же мы могли бы пройти чуть дальше.

— А где мы находимся? — спросила Ребекка, которой никак не удавалось сориентироваться.

— Точно не знаю, — с подозрительной уклончивостью ответил Комфри. — Слушай, Ребекка, может, теперь ты пойдешь первой, а я следом за тобой? — Но когда она двинулась вперед, он тут же сказал: — Н-нет, пойдем лучше вон в ту сторону.

Она повернула и прошла немного, одолевая отлогий подъем, затем еще чуть-чуть, и тут глазам ее открылась неожиданная картина. Не один, не два, не десять, а огромное множество диких анемонов с изящными зелеными листками, белыми и сиреневыми лепестками, усыпанными сияющими капельками дождя.

— Ах, Комфри! — воскликнула она. — Они опять цветут, как прежде. Анемоны! Я тебе не рассказывала?..

Он кивнул. Да, рассказывала, когда они жили в норе у Келью. Ее любовь к цветам передалась ему и пробудила в нем глубочайший интерес ко всяческим травам и растениям. Да, он знал, как нежно она их любит.

— Ты ведь знал, что мы найдем их здесь, верно, Комфри? — сказала она, ласково улыбнувшись ему.

— Нет, н-не знал, — буркнул он, отвернувшись. Ему било неловко за свое вранье, хоть и вполне невинное. Затем он добавил: — Но я подумал, что они снова вырастут. Даже после пожара.

А Ребекка принялась бродить среди цветов, наслаждаясь этим прекрасным зрелищем, задевая на ходу остроконечные, затейливо вырезанные листочки, покачивавшиеся на длинных нежных стебельках. Они появились совсем недавно, и стебельки еще клонились к земле под тяжестью бутонов, многие из которых еще не начали раскрываться. Но они появились здесь вновь!

— Что это за место? — спросила она, глядя на покрытую ростками анемонов землю, на видневшиеся чуть поодаль обгоревшие стволы деревьев и кустов.

— Это Бэрроу-Вэйл, — ответил Комфри.

— О нет! — вырвалось у нее.

— Ребекка, — прошептал Комфри, глядя вместе с ней на анемоны. — Брекен вернется, ты веришь в это? Знаешь, он обязательно вернется.

Целая волна чувств взметнулась в душе Ребекки. Она прикрыла глаза, чувствуя, что на них выступили слезы.

— Комфри, — проговорила она. — Комфри!

С помощью уговоров, и всяческих уловок он ухитрился притащить ее сюда и показать ей эти цветы, чтобы, взглянув на них, она поняла: если с их появлением в лес вновь вернулась жизнь, значит, и Брекен одолеет все преграды и вернется к ней. Но слезы навернулись ей на глаза при мысли о том, как велика любовь, которую питает к ней Комфри, ведь он сумел отыскать в опустошенном Данктонском Лесу проблески красоты, которая прежде нередко приводила ее в упоение, сумел пробудить в ней веру в то, что ей не придется вечно жить в одиночестве. И тут она подумала о том, что Брекен, который любит ее и который рано или поздно вернется, найдет время, подобно Комфри, и придумает, чем бы ее порадовать, и от этого ей еще сильней захотелось плакать.

— Ах, Комфри! — выдохнула она и, подойдя к нему, уткнулась носом ему в плечо.

И тогда Комфри впервые за всю свою жизнь перестал сомневаться в себе, ощутивприлив небывалой гордости и уверенности в своих силах.

— Ребекка, ты лучше всех на свете, — сказал он, ни разу не заикнувшись.

Глава четырнадцатая

Однажды утром Брекен проснулся поздно, понимая, что рассвет наступил уже давным-давно, и чувствуя невероятную тяжесть в голове, которая словно заполнилась сырой глиной. Он еще долго не мог пробудиться до конца и все лежал, ожидая, когда отступит неясная боль в области переносицы и глаз и он окажется не в мире полузабытых беспокойных сновидений, а в обычной норе с меловыми стенами.

Поэтому лишь по прошествии некоторого времени он вполне ясно осознал, что в Аффингтоне творится нечто необычное. Сначала он заметил, что в норе у Босвелла совсем тихо, а затем почувствовал, что и вокруг все странным образом опустело.

Он тут же кинулся в нору к Босвеллу, но его догадка подтвердилась, и он не обнаружил своего друга. Он выбежал в проходной туннель в надежде встретить кого-нибудь из летописцев, но не нашел даже следов чьего-либо присутствия. Поначалу Брекен не встревожился, а только удивился, но когда он прошелся по соседнему туннелю, в котором раньше довольно часто появлялись летописцы, и увидел, что там нет ни души, на смену удивлению пришло беспокойство. Повсюду тишина. Лишь вздохи и стоны ветров, гулявших по туннелям, расположенным ближе к поверхности земли, отзвуки которых проникали и в Священные Норы.

Брекен отправился в грот, который однажды попался им с Босвеллом на пути. Один из сходившихся в нем туннелей вел в библиотеку (где он в свое время побывал), а другой — к Священным Норам (где он еще не был). Пока он шел по проложенному в толще меловой породы туннелю, у него возникло странное ощущение: ему показалось, что он больше никогда не встретит ни одного живого крота и будет вечно скитаться, слыша лишь эхо собственных шагов.

Эта иллюзия вскоре развеялась, но на душе от этого не стало легче. Заслышав впереди какой-то шум, Брекен остановился, принюхался, затем побежал в ту сторону, откуда доносились звуки. Из небольшого бокового туннеля вышли два худых согбенных летописца. Они пересекли проход примерно в двух кротовьих футах от него и скрылись в другом, не обратив на Брекена ни малейшего внимания. Они передвигались неспешно, почтительно опустив головы, как будто направлялись на аудиенцию к самому Скиту.

Он крикнул им вслед:

— Вы не видели Босвелла? — Но тут же почувствовал, что допустил оплошность, заговорив слишком громко в местах, где нарушение покоя рассматривается как кощунство.

Один из кротов обернулся и взглянул на него, но не проронил ни слова и отправился вместе со своим спутником дальше. Брекен хотел было пойти следом за ними, но передумал и решил добраться до грота, полагая, что непременно встретит там кого-нибудь.

Войдя в грот, он обнаружил, что в простенке между входами в туннель, ведущий к библиотеке, и в тот, что соединял грот со Священными Норами, стоит, словно на часах, один из летописцев, и ему почему-то тут же живо припомнились боевики.

— Добрый день, — сказал Брекен. — Я разыскиваю Босвелла. Ты его не видел?

Казалось, летописец задремал: он стоял, закрыв глаза и низко опустив голову, совсем как недавно повстречавшиеся Брекену кроты. И снова вопрос Брекена, прозвучавший неуместно громко, остался без ответа, Но потом он заметил, что летописец что-то тихонько бормочет себе под нос. Чуть позже он постепенно вышел из транса и удивленно воззрился на Брекена.

— Ты Брекен из Данктона? — спросил он и, прежде чем Брекен успел что-либо ответить, добавил: — А почему ты здесь?

— А почему бы нет?

— Разве никто не сказал тебе, что ты должен оставаться в норе для гостей, а если тебе захочется погулять, лучше делать это где-нибудь поближе к поверхности земли.

— Никто мне вообще ничего не говорил, — раздраженно буркнул Брекен.

— И все же тебе следует поступить именно так. Только сегодня днем и ночью. Завтра уже все закончится. Ты сможешь отлично подкрепиться в верхних туннелях, ведь все летописцы сегодня постятся. Впрочем, было бы неплохо, если бы ты последовал их примеру.

Столь бесцеремонное обращение и слегка снисходительный тон, в котором говорил летописец, вызвали у Брекена сильное раздражение, и он чуть было не уступил желанию силой прорваться в библиотеку или в Священные Норы, но его остановила мысль о том, что подобным поведением он опозорит Босвелла.

— Послушай, приятель, — заговорил он снова с грубоватой фамильярностью, которой отличались жители Болотного Края, — лучше оставь свои увертки и скажи мне толком, где Босвелл.

Покачав головой, крот ответил:

— Я не могу этого сделать. Если Святой Крот не объяснил тебе, какой сегодня день, я тем более не имею на это права. Отправляйся к себе в нору и помолись, уповая на Камень.

«Да чтоб ты провалился», — подумал про себя Брекен. Он не на шутку разозлился, и ему захотелось задать трепку летописцу. Но он лишь кивнул головой, притворившись, будто намерен последовать его совету, и повернул обратно, решив поискать окольный путь, вместо того чтобы затевать драку. Добравшись до прохода, в который свернули повстречавшиеся ему раньше летописцы, он остановился, устроился поудобнее и впервые за все время пребывания в Аффингтоне попытался интуитивно проникнуть в секрет расположения туннелей. У него тут же возникло приятное ощущение, как будто он вновь оказался в Древней Системе Данктона, покрытой мраком неизвестности, развеять который он мог, лишь полагаясь на собственные силы. Брекен всякий раз испытывал подъем духа, столкнувшись с задачей, для выполнения которой ему приходилось пустить в ход свой ум и уникальную способность ориентироваться в любом месте.

Он пришел к выводу, что какие-то события происходят к западу от грота, в котором он наткнулся на летописца. Там находились помещения библиотеки, норы, а где-то дальше, судя по рассказам Босвелла, пролегал туннель, ведущий к загадочным Норам Безмолвия. Почти не колеблясь, он свернул в боковой проход, в котором некоторое время тому назад скрылись двое кротов, надеясь выяснить, куда они направлялись, а затем узнать, куда же исчез Босвелл и чем так примечателен нынешний день.

На протяжении двух последующих часов Брекен вовсю наслаждался, обследуя древние запыленные туннели, которыми явно пользовались куда реже, чем теми, в которых ему уже довелось побывать. Стоило ему заслышать малейший шум, он тут же замирал на месте, хотя в этом отнюдь не было большой необходимости. Несколько раз ему довелось услышать шаги и монотонные голоса кротов, но он избегал встреч с кем бы то ни было, и те немногие из обитателей Аффингтона, кому случилось пройти мимо Брекена, не заметили его: он ловко прятался, используя многочисленные ниши и тени, отбрасываемые кремневыми выступами в старых стенах. Ему так понравилось прятаться от летописцев, что вскоре основная задача, которую он поставил перед собой — отыскать Босвелла, — отступила на второй план.

Впрочем, затеянной им игре в невидимку настал естественный конец, когда, в очередной раз завернув за угол, он обнаружил, что все же добился своего и добрался окольным путем до главного помещения библиотеки. Увидев там Квайра, который, как обычно, возился с книгами, Брекен почувствовал, что ему надоела и сама игра, и одиночество. Он относился к Квайру с глубоким почтением, а потому вежливо поприветствовал его и объяснил, что ищет Босвелла.

— А с чего ты взял, будто мне известно, где он? — сказал Квайр, присматриваясь к Брекену. — Постой, кажется, я тебя знаю. Ты крот из Данктона, верно? Тот самый, который видел Седьмой Заветный Камень. Ну и что такое с Босвеллом?

Брекен подробно рассказал ему обо всем, что случилось, и признался, что поведение повстречавшихся ему в туннелях летописцев повергло его в полное недоумение.

Квайр улыбнулся и пожал плечами:

— Да, они любят изображать из себя невесть что. Никакой тайны тут нет. Сегодня день, когда должна прозвучать Тайная Песнь. Ну, сам знаешь, миссия Мертона и все такое прочее. Конечно, в момент ее звучания происходит таинство, но сам факт никто ни от кого в секрете не держит. Видишь ли, вся суета связана с тем, что в обряде участвуют лишь избранные кроты числом две дюжины, а их имена заносят в книгу до того, как приступить к исполнению Песни. И вероятно, Брекен из Данктона, ты вскоре обнаружишь, что Босвелл оказался в числе избранных. Поэтому все так и скрытничают. Завтра мы все узнаем, когда Святой Крот вернет в библиотеку книгу с аккуратно вписанными в нее новыми именами. Разумеется, заглядывать туда не положено, но книга хранится на полке, и доступ к ней открыт. Собственно говоря, в этом году среди имен избранных появится немало новых, ведь многие из здешних обитателей погибли от Чумы. Поэтому у нас тут стало пустовато, как ты, наверное, заметил. После того, что тут творилось во время эпидемии, можно только удивляться тому, что осталось достаточно летописцев, которые смогут исполнить Песнь.

— А где это происходит? — спросил Брекен.

Сам я не принадлежу к числу избранных и никогда там не бывал, но знаю, что Песнь исполняется в особом зале, расположенном где-то неподалеку от Нор Безмолвия. Некоторые утверждают, что это самое древнее помещение в Аффингтоне, хотя, строго говоря, оно находится не в Аффингтоне, а ближе к Норам Безмолвия. Около двух миль пути в ту сторону… — Он взмахнул лапой, указывая на запад.

— А можно мне туда сходить? — спросил Брекен.

— Зачем? — изумился Квайр. — Никак не пойму, что за охота вам, молодым, все время бегать куда-то, когда можно многое увидеть и услышать, преспокойно оставаясь на месте. Очевидно, теперь ты спросишь, о чем я думал все годы, которые провел в Норах Безмолвия, и ты будешь не первым.

Брекен не удержался и прыснул. Квайр не ошибся. Он далеко не так прост, как кажется. Квайр тоже рассмеялся, но вскоре его смех сменился хриплым кашлем, который ему наконец удалось подавить, и тогда он сказал:

— Я думал ни о чем, понимаешь? Имей в виду, это очень трудно и удается лишь немногим.

Временами Брекен изумлялся собственной несообразительности, это случалось, когда ему удавалось связать отдельные факты воедино по прошествии столь долгого времени, что ему становилось стыдно за себя. То же самое произошло и теперь, когда он понял, с чем была связана вся эта загадочная суета. Сегодня прозвучит та самая Тайная Песнь, о которой упомянул однажды Хал-вер, рассказывая ему о Мертоне и о его миссии. А летописцем, который поведал миру о Мертоне и, как предполагается, внес первые записи в Книгу Избранных Кротов, был Линден. Но почему же никто ничего не сказал ему об этом? Тогда ему не пришлось бы тревожиться за Босвелла. Собственно, он вдруг почувствовал, что очень горд за него. Надо же, Босвелла приняли в круг избранных! Брекен даже ощутил благоговейный трепет… конечно, сегодня день особенный, ведь Песнь, которая прозвучит сегодня, на протяжении многих лет передавалась из поколения в поколение, ее исполняют лишь раз в двенадцать кротовьих лет, и она перестанет быть тайной для всех кротов, только когда Поющий Камень подаст голос семь раз подряд.

— Квайр, ты когда-нибудь слышал голос Поющего Камня?

— Да, и не один раз. Его нередко можно услышать, когда дует сильный ветер. Собственно говоря, однажды на моей памяти он подал голос три раза подряд, и после этого я решил затвориться в Норах Безмолвия, настолько значительным мне показалось это событие. Я ни разу об этом не пожалел.

— А на что похож его голос?

— Вот беда! Опять вопросы? Ты можешь расспрашивать меня хоть до посинения, но найти ответы на все, что тебя интересует, сможешь только ты сам. Не пора ли тебе уняться? Поднимись-ка лучше на поверхность земли и подыши свежим воздухом. Сходи в то место, под которым находятся Норы Безмолвия, там очень приятно погулять среди трав и деревьев.

— А как до него добраться?

— Опять за свое? Попробуй сам найти дорогу. А если завтра, когда все закончится, увидишь Босвелла, напомни ему, что он еще не все тут доделал. По-моему, он обещал мне навести тут порядок.

На этом Квайр повернулся спиной к Брекену и снова занялся книгами. А Брекен отправился разыскивать выход на поверхность земли, пребывая в умиротворенном расположении духа. Пусть он не сможет наряду с летописцами принять участие в исполнении Песни и связанных с этим ритуалах, но никто не помешает ему, если он подыщет себе спокойное местечко и обратится в этот особенный день с молитвой к Камню и упомянет в ней о Босвелле, которому в ближайшие часы наверняка потребуются дополнительные силы.

Он шел по туннелям, направляясь ко входу в систему, через который они когда-то проникли в нее с Босвеллом, с теплой улыбкой думая о Квайре. Сам того не замечая, он стал двигаться неспешно и церемонно, как двое кротов, которые повстречались ему в начале дня. Теперь и Брекен проникся древним духом благоговения, витавшим над Аффингтоном.

❦

Погода стояла пасмурная и промозглая. Ветер пригнал тучи с той стороны, где у подножия Аффингтонского Холма раскинулись долины, и, когда Брекен выбрался из подземных туннелей, дождь вовсю поливал длинные жесткие травы. Не самая подходящая погода для прогулок, но Брекена это не остановило: в воздухе ощущалась какая-то пронзительная свежесть, соответствовавшая его настроению.

Следуя совету Квайра, он отправился на запад. А поскольку он обладал удивительной способностью всегда и повсюду выбирать самый удачный путь, вскоре он набрел на полосу высоких трав, тянувшуюся в нужном направлении и представлявшую собой отличное прикрытие. Он довольно плохо представлял себе, что именно он ищет, но по прошлому опыту знал, что у него все получится как надо. Он также не взялся бы с уверенностью сказать, в какое время дня пустился в дорогу, ведь небо заволокло темными тучами, которые полностью закрыли солнце.

Но когда у него возникло впечатление, что ему уже пора бы куда-нибудь прийти, день явно начал клониться к вечеру, а небо, и без того темное, стало еще темней. Справа от травяной полосы, вдоль которой он продвигался, раскинулось вспаханное поле. В земле, казавшейся скорее серой, нежели бурой, часто попадались белесоватые обломки мела и синевато-пестрые осколки кремня, но всходы еще не успели пробиться сквозь почву. Слева проходила поросшая травой тропа с многочисленными рытвинами, лужами и выбоинами, на дне которых виднелась светло-серая глина, смесь почвы с мелом.

Вскоре до него донесся знакомый, милый его сердцу звук: шорох ветвей буков, раскачиваемых ветром. Поначалу звук этот был едва слышен, и Брекену, который пробирался среди постоянно шелестевших трав, удалось уловить его только во время минутной остановки. Впрочем, шум ветра, гулявшего среди ветвей, становился все громче и громче, и на мгновение Брекену почудилось, будто он взбирается по склонам Данктонского Холма, направляясь к буковым деревьям, росшим вокруг Камня.

Ветер усилился, небо начало расчищаться, и Брекен заметил, что и впрямь поднимается на холм, над которым возвышаются буковые деревья, о присутствии которых он раньше мог лишь догадываться по характерному шороху. Стволы у них были тоньше, чем у тех, что росли в Данктоне, и поэтому казалось, будто они выше; буки стояли совсем близко друг к другу, и при взгляде с большого расстояния возникало впечатление, будто их ветви, образующие одну большую крону, принадлежат одному дереву.

Буки находились справа от тропы, вдоль которой он шел, прямо посреди вспаханного поля, поэтому Брекену пришлось пробираться к ним по мокрой земле, смешанной с осколками кремня и мела. Где-то в вышине слышался свист ветра, раскачивавшего деревья, которые, как он заметил, подойдя поближе, росли, образуя вытянутый овал, куда не проникал ветер.

Стоило ему оказаться внутри овала, как глазам его открылось поразительное зрелище. Перед ним возвышались четыре больших валуна песчаника, очертания которых сливались в одну неровную темную линию, прерывавшуюся посередине, а в этом проеме виднелись другие камни, выступавшие из земли. Пространство вокруг них заполняли глубокие тени. Эти валуны стояли на подходе к возвышению или насыпи, тянувшейся к дальнему краю овала, образованного буками. И повсюду господствовала глубочайшая тишина: даже природные стихии не смели сюда вторгаться. Обычно небо, окаймленное верхушками буков, должно было выглядеть здесь как напоенный светом овал, но в тот день оно казалось темным и низким.

Поверхность насыпи за валунами покрывала молодая, нежная травка, но по краям виднелись мокрые кончики небольших обломков песчаника, похожие на носики каких-то зверьков.

Брекен понял, что находится в святом месте. Сначала он обошел вокруг насыпи с одной стороны, затем вернулся и двинулся вдоль другого ее края. Лишь после этого он заглянул в проем между валунами, пытаясь определить по запаху, не наведывались ли сюда другие кроты. Поначалу ему не удалось обнаружить ничьих следов, во всяком случае свежих, но, оказавшись за валунами среди камней, Брекен почувствовал, как на него повеяло запахом, свидетельствовавшим о том, что недавно где-то поблизости побывали кроты. Запах показался ему суховатым и не совсем обычным: он походил на аромат разогретой солнцем древесины или скорлупы буковых орешков. Брекену вдруг почудилось, будто он и на самом деле является свидетелем какого-то загадочного и торжественного старинного обряда, а может, он просто ощутил, как вибрируют большие темные камни, возле которых наверняка действительно множество раз совершались священные ритуалы. Он старался двигаться как можно осторожней и не шуметь, чтобы не потревожить царящий вокруг покой.

Брекену очень хотелось юркнуть в щель между камнями и пробраться в пещерку за ними, но он давно уже усвоил, что, исследуя незнакомые места, нужно действовать так, чтобы все время оставаться незаметным. Он вовсе не чувствовал, что подвергается опасности, но предполагал, что где-то поблизости находятся аффингтонские кроты, и ему не хотелось, чтобы его присутствие кто-нибудь обнаружил. Поэтому он не стал соваться в пещерку за камнями и забрался вверх по склону насыпи, и там, к своему удивлению, увидел холмики кротовин, но давнишние, прибитые к земле дождями и ветром.

Уже стало темнеть, ветер утих, ветви деревьев, росших вокруг насыпи, едва слышно шелестели. Брекен обнюхал каждую из кротовин и отыскал одну, от которой пахло лишь влажной землей. Исходя из опыта, он предположил, что за этим входом никто не наблюдает, и не ошибся. За долгое время там скопилось немалое количество земли, поэтому он принялся трудиться, следя за тем, чтобы почва не осыпалась вниз, и наконец добрался до туннеля, который искал.

Он оказался меньше тех, которые он привык видеть в Аффингтоне, и пролегал среди пород более темных, чем меловые. За небольшим ровным отрезком последовал крутой, почти вертикальный спуск, затем то же самое повторилось еще раз. Брекену показалось, что он все глубже и глубже погружается в тишину. Он почуял кротовий запах, но довольно-таки слабый, как будто исходивший откуда-то издалека. Брекен подумал, не угораздило ли его спуститься в нору, предназначенную для ночлега, но не обнаружил поблизости ни нор, ни кротов.

К удивлению Брекена, туннель закончился тупиком: путь преградила массивная плита песчаника. Он ощупал ее лапой, а затем прижался к ней носом, чувствуя, что за ней скрывается нечто весьма интересное. Брекену очень хотелось пробраться дальше, и он уже было решил прокопать туннель в обход плиты, но, заметив, какая жесткая вокруг нее почва, понял, что наделает слишком много шума. Но он никак не мог отступиться; наряду с трепетом, в который его повергали эти места, в душе его пробудилось необоримое желание проникнуть в их глубины и полная уверенность в том, что ему это удастся, — те же чувства он испытал в свое время, оказавшись вместе с Ребеккой в Гроте Корней, перед тем как им открылся сам Заветный Камень. Брекен пошел обратно, выискивая место, где земля в туннеле была бы помягче.

Вскоре он обнаружил другую плиту песчаника, у нижнего края которой почва оказалась не столь жесткой. Брекен старался не задевать когтями за плиту, чтобы не наделать шума, и по прошествии некоторого времени прокопал углубление, в которое поместилась его голова, а затем и плечи. Проталкивая осыпавшуюся землю назад, он продвигался все дальше и дальше и наконец очутился не то в норе, не то в небольшом гротике. В противоположной стене Брекен заметил проем и услышал, что откуда-то издалека доносятся совсем слабые, слабей, чем тонкий запах, который он все время чуял, отзвуки голосов, как будто множество кротов, собравшихся где-то в отдаленном гроте, шептали хором, а стены вторили им эхом. В темных стенах туннеля попадались плиты песчаника густо-оливкового цвета, поэтому каждый звук в нем отдавался гулким эхом, и, если бы Брекен легонько кашлянул, его бы наверняка обнаружили.

Дорога шла под уклон, и Брекен старался двигаться как можно более бесшумно и проворно. Он постоянно слышал отзвуки монотонного бормотания и покашливания, которые, казалось, доносились с разных сторон одновременно, — он непременно должен был увидеть, что там происходит. Брекен крался вдоль стены и на каждом повороте прижимался к ней потесней, боясь неожиданно наткнуться на кого-нибудь. Звучание голосов становилось все отчетливей и громче, и временами он останавливался, пребывая в полнейшем убеждении, что за следующим поворотом его взгляду откроется огромное сборище кротов, но вопреки ожиданиям не обнаружил в туннеле никого и продолжал двигаться вперед, навстречу нарастающему гулу.

Брекен почувствовал, как в воздухе что-то изменилось, и догадался, что приближается ко входу в просторный туннель или к провалу. Он стал продвигаться с еще большей осторожностью и вскоре обнаружил, что дальше дороги нет и он стоит на краю уступа в стене огромного зала, подобных которому он никогда прежде не видывал. Пожалуй, он был менее просторным, чем Грот Темных Созвучий, но намного превосходил его по высоте сводов, и Брекену не сразу удалось разглядеть, что находится внизу, хотя он сразу догадался, что там собрались кроты, чьи голоса он слышал все это время.

Зал имел форму круга и походил на колоссальный колодец со стенами из плит песчаника, верхние края которых скрывались где-то высоко в непроглядной гулкой тьме, а дно виднелось далеко-далеко внизу.

С такой высоты собравшиеся в зале кроты казались Брекену крохотными, как муравьи. Они стояли неподвижно, выстроившись полукругом перед какой-то зубчатой тенью. Чуть позже Брекен сообразил, что это не тень, а камень, установленный посреди зала.

Сбоку от них находилась стена, в которой зиял проем, а рядом виднелась большая круглая кремневая плита, приготовленная для того, чтобы замуровать проем. Кремень искрился синеватыми отблесками, резко выделяясь на фоне тусклого шероховатого песчаника.

В зале воцарилась тишина. Затем кто-то отдал команду, и тогда два крота подошли к кремневой плите и принялись раскачивать ее туда-сюда: она была очень тяжелой, и сдвинуть ее с места одним махом они никак не могли. Вот тут-то Брекен и сообразил, что они хотят закрыть проем. Чуть поодаль из стены торчал кремневый зубец, который должен был послужить стопором, чтобы плита попала точно на положенное место. Брекен заметил, что с другой стороны имеется такой же зубец, который кроты, вероятно, использовали, когда наступало время снова открыть проем. Плита раскачивалась вперед-назад, вперед-назад, и тут послышалось пение кротов, звучавшее в такт с мерным поскрипыванием кремня, катавшегося по полу, а стены откликнулись гулким эхом, отголоски которого устремились по спирали вверх, долетели до уступа, на краю которого стоял Брекен, и, постоянно множась, помчались дальше, в окутанные тьмой выси. Ритм пения замедлился, а круглая плита, которую подталкивали кроты, с каждым разом прокатывалась все дальше и дальше. Казалось, она вот-вот дотронется до зубца, но нет, она снова откатилась обратно, и так еще несколько раз, но наконец кроты поднатужились, и плита остановилась, резко ударившись о торчащий из стены кремень.

Наступил незабываемый момент для всех собравшихся в зале. Наибольшее потрясение ожидало тех, кто, как и Брекен, наблюдали за этим впервые. Когда плита натолкнулась на зубец, вспыхнула мощная искра, озарившая зал столь ярким светом, что все в нем резко побелело, кроме теней, ставших черными, как сажа. Очертания каждого из кротов, стоявших внизу, приобрели небывалую четкость; выступы песчаниковых и кремневых плит казались острыми и жесткими, как лед; выемка, где прятался Брекен, стала выглядеть как черная дыра в стене, и взглядам открылись даже высокие своды зала, которые прежде скрывались в непроглядной тьме.

Когда при ударе кремня о кремень на мгновение, показавшееся всем вечностью, зал озарился ярким светом, пожилые кроты, которым уже доводилось принимать участие в совершении этого ритуала, громко запели, и зазвучала песнь, возникшая в столь же глубокой древности, как камни, окружавшие собравшихся в зале. Эти удивительные звуки обладали способностью проникать прямо в сердце, заставляя любого всей душой, всем своим существом воспарить и устремиться навстречу великому зову Камня. Ошеломленный Брекен ахнул и подался вперед: он уже не боялся, что его заметят в его укромном убежище, а самые первые ноты песни нашли в его душе глубокий отклик и помогли ему соприкоснуться с вечностью.

Последние из искр, высеченных кремнем, угасли, а Брекен все смотрел вниз, на поющих кротов. Он так и не заметил за то время, пока зал был освещен ярким светом, что в противоположной стене имеется туннель, похожий на тот, в котором прятался он сам, но расположенный чуть повыше, и на краю уступа в вышине стоит Скит, Святой Крот, который, согласно традиции храня молчание, следил за ходом исполнения Песни, как и полагалось каждому из Святых Кротов, ранее принимавших в нем участие.

Но глазам Скита открылось зрелище, от которого содрогнулся бы любой из Святых Кротов, и лицо его, обычно столь спокойное, исказилось от ужаса. Он увидел Брекена в то мгновение, когда в зале вспыхнул яркий белый свет, и понял, что впервые за множество столетий крот, не принадлежавший к числу летописцев, смог услышать, как звучит Песнь, являвшаяся все это долгое время тайной для непосвященных. Он воспринял это как чудовищное святотатство, как попытку осквернить священное таинство, влекущую за собой гибель духа. Содрогнувшись от ужаса, Скит повернулся и заторопился, направляясь к туннелям, ведущим к выступу, на котором стоял Брекен.

Даже не подозревая о том, что его присутствие было замечено, Брекен стоял, прислушиваясь к голосам пожилых кротов, исполнявших первую часть Песни. Слова древнего языка оставались непонятными для него, но постепенно ему удалось интуитивно постигнуть их глубинное значение. Наступила короткая пауза, один из кротов произнес несколько слов, наставляя остальных, и хор перешел к исполнению второй части; к нему присоединились новые голоса, и насыщенность звучания удвоилась. Казалось, с каждой новой строфой, с каждым новым словом и даже слогом Песнь набирает мощь, и становилось понятно, что этот древний гимн является выражением силы, побуждающей всех кротов, и не только летописцев, устремиться навстречу Камню, из которого все они вышли и к которому им суждено когда-нибудь вернуться.

Хор, в который вливались все новые и новые голоса, начал исполнять третью часть Песни, и Брекен заплакал от радости, заполнившей его сердце. Под воздействием чудотворных слов и дивной мелодии все сомнения, связанные с Камнем, с его собственными поступками, отягощавшие его душу, постепенно развеялись, и на смену им пришло поразительное по простоте и ясности знание. Брекен понял: все, что в нем есть, — от Камня, все его поступки, как прошлые, так и будущие, — от Камня. И все в мире — от Камня, и Мандрейк, и Рун, Меккинс и Халвер, Данктон и столь милый его сердцу Босвелл, и Ребекка, и любовь их тоже от Камня, истоки прекрасного чувства, возникшего между ними, заключены в Камне! Вся душа его преисполнилась блаженства, звуки Песни окрылили его, казалось, он вот-вот воспарит в заоблачные выси. Зазвучала четвертая ее часть, ее пели уже все кроты, собравшиеся в зале, и Брекену почудилось, будто и он поет вместе с ними, а душа его, охваченная безудержным стремлением вперед, неслась в полете вместе с отзвуками мощного хора голосов, и на мгновение ему удалось соприкоснуться с безмолвием Камня, недоступным взгляду, с источником всепроникающего света, частью которого является все сущее. И тогда он понял, где довелось побывать им с Ребеккой, и осознал, что поиски их закончатся, лишь когда им снова удастся вместе вернуться туда.

Пение прекратилось так же неожиданно, как и началось, но и Брекену, и стоявшим внизу летописцам казалось, что Песнь звучит по-прежнему, ведь ее отголоски еще не смолкли ни в их душах, ни в откликавшихся звонким эхом высоких стенах зала. Кроты снова принялись раскачивать круглую плиту из кремня, и вот она уже откатилась на прежнее место, и друг за другом избранные начали покидать мир, в который проникли с помощью Песни. Им надлежало сохранить память о том, что доступ в этот мир, скрывающийся в тайниках души, всегда открыт, в этом и заключалась суть ритуала исполнения Песни.

А стоявший на краю уступа Брекен почувствовал, сколь велика сила покоя, любви и всепонимания, открывшихся ему во время звучания Песни. Но постепенно все вокруг стало принимать привычные очертания, снизу начали доноситься шорохи, сопровождавшие неспешные движения летописцев, и вдруг за спиной у него послышался шум торопливых шагов и яростное пыхтение. Обернувшись, Брекен увидел Скита, Святого Крота, в чьем взгляде, обращенном на него, не было ни тени любви и умиротворения, его глаза горели пламенем гнева и ужаса.

Брекен находился словно в столбняке, он не разобрал слов Скита и не понял значения его взволнованных жестов.

Но в следующее мгновение слух вернулся к нему, и по всему огромному залу разнеслись отзвуки разгневанного голоса. Каждый из летописцев замер, вглядываясь в тьму, из которой до них донеслись страшные слова:

— Брекен из Данктона, ты проклят Камнем, ты проклят Камнем, отныне ты отлучен от великой его благодати и любви, ты…

Кроты услышали неясный шум и всхлипывания, свидетельствовавшие о том, что наверху происходит нечто ужасное.

Произносивший слова анафемы Скит надвигался на Брекена, и тот начал отступать, приближаясь к самому краю уступа, ведь ни один из кротов не осмелился бы применить силу, столкнувшись с глубоко почитаемым Святым Кротом. Брекен пребывал в полнейшем смятении, он не понял, чем вызван гнев Скита, почему в прекрасный мир, который открыло ему звучание Песни, внезапно вторгся сеющий ужас ураган. Он почувствовал себя как кротеныш, получивший вдруг мощную оплеуху от матери, которая прежде всегда дарила его лишь теплом и любовью. Он начал всхлипывать, будучи не в силах поверить в происходящее, им овладели растерянность и страх, и он продолжал отступать перед натиском грозного кошмара. А Скит тоже пребывал в смятении, ведь Святой Крот, как нередко говаривал он сам, по сути мало чем отличается от всех прочих. И поступок Брекена потряс его до глубины души.

Стоило Скиту увидеть святотатца, как слова проклятия уже помимо его воли сорвались у него с языка, а смятение в его душе лишь усилилось, когда Брекен начал пятиться к краю пропасти: он выглядел не как крот, сделавший нечто неподобающее и чувствующий себя виноватым, а как детеныш, лишившийся матери и отчаянно нуждающийся в помощи.

Но Брекен был не малышом, а взрослым кротом, изрядно возмужавшим за время трудного путешествия в Аффингтон. Как только он ощутил близость пропасти за спиной, растерянность сменилась гневом, волна ярости, захлестнувшая его душу, вытеснила любовь, и он кинулся навстречу Скиту, вскинув когтистые лапы. Но старик Скит не дрогнул и продолжал продвигаться вперед. Возможно, присущая ему мудрость помогла ему понять, что Брекен и не подозревает о том, что совершил кощунство, и увидеть, сколь глубок след, оставленный в его душе любовью Камня. Возможно, Скит хотел произнести слова, отменявшие анафему, эхо которой еще не успело смолкнуть, хотел ласково притронуться к Брекену и успокоить его. Но так или иначе — и ни один из летописцев, даже Босвелл, на глазах у которого все это произошло, не берется утверждать что-либо с полной уверенностью — так или иначе Брекен решил, что Скит вознамерился его ударить, а потому применил один из приемов, которым успешно обучил его Медлар. Он скользнул вперед, резко развернулся, ударив Скита, а тот лишь растерянно ахнул, сорвавшись с уступа, и с криком полетел с огромной высоты вниз, туда, где стояли избранные, с ужасом прислушиваясь к доносившимся сверху звукам. Он рухнул на пол, и его хрупкое старческое тело, обагренное кровью, вытянулось и застыло раз и навсегда.

Брекен посмотрел вниз, цепенея от ужаса, а затем перевел взгляд на свои когти, на которых поблескивали капли крови Скита, и жуткий страх, черный, как ночная мгла, объял его душу. Когда снизу донеслись взволнованные крики, он развернулся и бросился бежать изо всех сил перебирая лапами. Он мчался по пустынным проходам в стремлении оказаться как можно дальше от места, где свершилось преступление, от бездыханного тела, лежавшего на полу в том зале, где еще совсем недавно, звучала Песнь, которая позволила ему соприкоснуться с безмолвием Камня. Но бегство от ответственности за содеянное зло было равносильно для него бегству из мира света в мир тьмы. Задыхаясь от непомерных усилий, роняя слезы и всхлипывая от страха, Брекен наконец выбрался на поверхность земли, поспешно покинул островок покоя, окруженный буковыми деревьями, и кинулся бежать дальше по бугристому вскопанному полю, над которым уже сгустилась ночная мгла и дул порывистый ветер, направляясь к крутому обрыву в северной части Аффингтонского Холма.

❦

Три дня спустя Босвелл нашел его у Поющего Камня, возле которого он в глубоком отчаянии сидел под моросящим дождем. Босвелл покинул обитателей Аффингтона, оплакивавших кончину Скита и читавших молитвы над его телом, поднялся на поверхность земли и отправился к Камню, вспомнив о том, как в свое время сам убегал туда в тяжелые для него минуты.

Брекен действительно оказался там, он что-то бормотал себе под нос и, казалось, обезумел от горя и сознания страшной вины. Он все пытался найти какой-нибудь выход, но каждая новая перспектива казалась ему мрачней другой. Если бы Босвелл полагал, что его друг намеренно убил Скита, который был когда-то его наставником и которого он нежно любил, он не стал бы разыскивать Брекена. Но он не хотел и не мог в это поверить и, обнаружив, что Брекен, дрожа от холода, сидит у Камня и молит его о помощи, просит подсказать, как ему теперь жить дальше, Босвелл окончательно убедился в том, что не ошибся.

Он легонько притронулся к его плечу. Брекен не посмел взглянуть другу в глаза. У него невольно вырвался вопрос, который без конца задает себе всякий, кому приходится вплотную столкнуться со страшным злом:

— Почему?

Но ответа на него не существует, и друзья замерли в горестном молчании, чувствуя, как тяжелые капли холодного весеннего дождя барабанят по их спинам.

Затем Брекен со вздохом поднялся с места: он наконец решился на поступок, превосходивший по смелости все, о чем мог помыслить Босвелл, и начал потихоньку взбираться вверх по крутому склону Аффингтонского Холма, чтобы предстать перед обитателями системы, которым причинил страшное горе.

— Пусть они решат, как поступить со мной, — только и сказал он за все время долгого и трудного подъема.

Избранные кроты, которым выпало на долю вершить суд над Брекеном, собрались в зале, предназначенном для исполнения Песни, где погиб Скит, полагая, что его незримое присутствие поможет им найти правильное решение. Босвелл не входил в число судей, но ему позволили быть при разбирательстве.

Брекен рассказал им о том, как все произошло, стараясь все припомнить, и, после того как они прояснили некоторые подробности, оказалось, что сказать больше нечего. Летописцы погрузились в молчание. Наступившая тишина и внешнее спокойствие судей казались невыносимыми Брекену, терзавшемуся сознанием собственной вины. Он предпочел бы погибнуть прямо сейчас от когтей противника, столь же яростного, как Мандрейк, лишь бы не видеть погруженных в печальные размышления летописцев, стремившихся достойно выполнить возложенную на них задачу и определить его дальнейшую судьбу.

По прошествии некоторого времени Брекен тоже погрузился в размышления и стал думать о Ските, припоминая то немногое, что узнал о нем от Босвелла и что заметил сам, когда беседовал с ним. И вот тогда в мозгу у него зародилась мысль, которая оформилась четко далеко не сразу, а лишь постепенно, подобно тому, как светлеет все окружающее зимой на рассвете.

— Я мог бы попытаться кое-что сделать, если Камень пошлет мне сил и поддержит меня, — сказал Брекен. Голос его то и дело прерывался и звучал совсем тихо, еле-еле слышно.

Летописцы подняли головы и, обменявшись несколькими словами, принялись внимательно его слушать.

— Скит говорил, что в Аффингтон поступили известия из всех главных систем, кроме одной. Он верил, что у всех обитателей Аффингтона стало бы легче на душе, знай они, что и в седьмой системе, в Шибоде, о котором почти ничего не известно, по-прежнему почитают Камень. Так позвольте мне отправиться туда и попытаться сделать так, чтобы мечта Скита исполнилась. Если я не вернусь назад, это будет означать, что я погиб, а если я вернусь сюда с новостями или хотя бы сам совершу надлежащие ритуалы у Шибодского Камня, никому не придется благодарить меня за это… — Он умолк, склонив голову, и принялся ждать ответа.

Избранные кроты заговорили все разом, затем один из них сказал:

— Отличная идея, но, даже если Брекену удастся добраться до Шибода и до Камней Триффана (которые, как гласит предание, находятся в месте под названием Кастель-и-Гвин), что крайне маловероятно, он не сможет подобающим образом совершить ритуалы. После того, что он содеял, он не имеет права молиться ни о ком, кроме самого себя.

Избранные хором выразили согласие с говорившим, и свет надежды, зародившейся в сердце Брекена, померк; он начал снова погружаться в безысходный мрак. Но тут послышался негромкий голос Босвелла, и летописцы умолкли.

— Так позвольте мне отправиться с Брекеном, — сказал он, — и если мы доберемся до Шибода, я произнесу слова молитвы о прощении и исцелении от недугов, как это сделал бы мой бывший наставник Скит, а затем прочту молитву, в которой говорится о даре любви, источником которой является Камень, и тогда весть о том, что вера в Камень сохранилась в каждой из систем даже после тяжких испытаний, через которые нам пришлось пройти во время эпидемии чумы, разнесется повсюду.

Услышав слова Босвелла, Брекен наконец отважился взглянуть на него прямо и почувствовал, как велика любовь его друга, чудодейственный свет которой способен залечить любые раны.

— Позвольте мне отправиться с ним, — повторил Босвелл, — и да свершится воля Камня.

Избранные погрузились в молчание, обдумывая предложение Босвелла, а затем самый старый из них наконец проговорил:

— Камен да савладет на срце твоя.

— Неповреден и читав будь, — проговорили хором все кроты.

— Непознатны жельени душе моя, — сказал Босвелл и остановился рядом с Брекеном, глядя на остальных летописцев.

— Благословен и блаже препун будь, — проговорил самый старый крот, а затем, подняв лапу, благословил их на дальний путь и помолился о том, чтобы Камень не оставил их своею милостью и даровал им сил.

Вслед за этим Босвелл повел Брекена прочь из зала, через туннели основной системы к выходу на поверхность земли. Каждый из них прекрасно сознавал, с какими жертвами связано подобное решение. Теперь Босвеллу придется навсегда отказаться от поисков Седьмой Книги, а Брекен понял, что его опасения подтвердились и он больше не увидится с Ребеккой, а обещание заботиться о ней и охранять ее от опасности, которое он дал самому себе, так и останется невыполненным. Они отыскали на отшибе нору-времянку, слегка подкрепились и заснули, а затем, набравшись сил, начали спускаться по северному склону холма. Одолев спуск, они отправились на северо-запад, навстречу полным опасностей неизведанным далям, среди которых скрывался загадочный край под названием Шибод, оставив позади все свои надежды.

Глава пятнадцатая

К тому времени, когда вновь наступил день Летнего Солнцестояния, кроты, переселившиеся в Данктонскую Древнюю Систему, успели, благополучно пережив весну, обзавестись потомством и создать здоровое мирное сообщество. Туннели, в которых они теперь обитали, заполнил свежий запах молодых тел, повсюду слышался писк подрастающих кротят и звонкий смех. При виде столь радостной картины даже самый суровый из прежних обитателей системы не удержался бы от улыбки.

Никто не взялся руководить системой, но за помощью и советом все обращались к Ребекке, чья любовь служила источником радости для окружающих. С приходом лета к Ребекке вернулась прежняя жизнерадостность, по крайней мере так всем казалось.

Именно она напомнила остальным о том, что в Самую Короткую Ночь им надлежит собраться возле Камня и возблагодарить его за благополучное появление на свет нового потомства. Как знать, возможно, с приближением знаменательного июньского дня в душе ее проснулась надежда на то, что милый ее сердцу Брекен вместе с Босвеллом снова явятся с той стороны, в которой раскинулись луга, чтобы произнести слова молитвы, которым он не успел никого обучить до ухода.

И вероятно, Комфри догадался, о чем мечтает Ребекка, и молил Камень о том, чтобы это чудо свершилось, но он постарался окружить Ребекку в день Летнего Солнцестояния любовью и заботой и ни на минуту не покидал ее на случай, если этого все же не произойдет.

И вот все обитатели системы собрались у Камня. Кротята в том году появились на свет позже обычного времени и еще не успели толком подрасти. Поначалу они резвились, играя среди корней деревьев и лежавших на земле листьев, а затем притихли, следуя примеру родителей, и Ребекка принялась обходить их по очереди, произнося шепотом слова благословения. Она следовала тому, что подсказывали ей память и полное любви сердце, стараясь во всем соответствовать духу таинства, свершающегося в Самую Короткую Ночь по воле Камня.

Но ни Брекен, ни прихрамывающий Босвелл так и не появились. Вскореродители отправились с малышами по домам, и у Камня остались лишь немногие из взрослых. И тут в наступившей тишине Ребекка явственно почувствовала, что где-то далеко-далеко Брекен произносит слова молитвы, благословляя каждого из них и думая о ней с любовью, и свет луны, заливающий прогалину и Камень, роняет блики и на его темную шубку. Комфри неотступно следовал за ней весь этот вечер, и она подумала, что Брекен сейчас тоже не один, ведь рядом с ним Босвелл. «Дорогой мой Босвелл, любимый мой Брекен», — сказала она про себя, надеясь, что Камень напомнит ему о том, как беззаветно она его любит, и улыбнулась.

Может быть, напомнит, а может быть, и нет, а впрочем, Ребекке уже изрядно надоело строить всяческие предположения. Спорить с судьбой бессмысленно, и, куда бы она тебя ни занесла, как бы ни распорядилась тобой, нужно жить реальной жизнью. Ведь Ребекка, целительница из Данктонской системы, знала, как никто другой, что надежды и воспоминания, подобно сокам аконита, могут служить источником здоровья и радости, но могут и подействовать как яд, подтачивающий силы.

Время шло, и она постаралась выбросить из головы мысли о Брекене и думать лишь о том, как помочь тем, кто был рядом с нею.

Количество обитателей в системе быстро увеличивалось. Почти никто из кротят, появившихся на свет весной, не погиб, и в этом была немалая заслуга Ребекки. Свободных участков в Древней Системе было предостаточно, поэтому в июле и августе, когда подросшим кротышам настало время обзавестись собственной территорией, дело обошлось без конфликтов и кровопролитий. К тому же в Данктон продолжали стекаться все новые и новые кроты из дальних областей Луговой системы и из краев, расположенных восточнее бывшего Истсайда, который не очень сильно пострадал при пожаре. Возможно, им захотелось перебраться поближе к Камню, а возможно, поближе к Ребекке. Как бы там ни было, в системе прибавилось здоровых самцов и молодых самок, и среди ее обитателей росло ощущение полноценности и сплоченности. Центр жизни системы находился в ее восточной части, там, где Брекен начал ее освоение.

Никто из кротов не испытывал желания пробраться в Грот Темных Созвучий или дальше, туда, где находился Грот Эха, в основном они селились в древних туннелях, расположенных на востоке. Один лишь Комфри жил под склоном холма, из-за чего все считали его чудаком, но в то же время он пользовался немалым уважением окружающих, ведь он обладал огромными познаниями, а кроме того, был помощником и защитником Ребекки. Ему приходилось много путешествовать в поисках трав и растений, посещать дальние окраины лугов и даже пробираться через обгоревший Старый лес к болотам, и потому за ним закрепилась репутация существа необычного и загадочного.

Нынешнее лето совсем не походило на прошлое, погода стояла прохладная и пасмурная, часто шли дожди. В земле под буковыми деревьями появилось множество червей и личинок, молодые кротыши вскоре перестали нуждаться в опеке старших, и те обнаружили, что у них масса свободного времени. Среди данктонцев возродились былые привычки, они нередко собирались где-нибудь, чтобы посудачить, обменяться новостями и послушать увлекательные истории. Память у кротов недолгая, а воображение богатое, поэтому к правде примешивалась изрядная доля вымысла. Наибольшей популярностью пользовались истории о подвигах и приключениях Брекена, который освободил обитателей системы от власти Мандрейка и Руна и отправился в Аффингтон вместе с летописцем Босвеллом, чтобы возблагодарить Камень за избавление системы от чумы.

Многие из кротышей, уже слышавших эту историю, просили снова и снова рассказать им о том, как Брекен пробрался через топь, «чтобы спасти Босвелла», как он «приказал» Стоункропу убить Мандрейка, об эпидемии чумы и о том, как после ее окончания Брекен отправился в Аффингтон, чтобы посетить Священные Норы.

— А он вернется обратно? — всякий раз спрашивали кротыши, а взрослые в ответ лишь качали головами и говорили примерно так:

— Все это произошло много кротовьих лет тому назад, еще до Самой Долгой Ночи, и теперь лишь Камень ведает о том, какая судьба постигла Брекена и Босвелла.

Многие из рассказчиков упоминали и о Ребекке, а некоторые даже утверждали, будто заика Комфри появился на свет в результате возникшей между ними любви, из-за чего Мандрейк и прогневался на Ребекку. Но время все шло, кротовьи месяцы сливались в годы, и постепенно многие кроты стали усматривать в фигуре Мандрейка нечто более страшное и грозное, чем при его жизни, а потому старались упоминать о нем пореже. Что же касается Руна, в душе которого зло укоренилось куда глубже, чем в душе Мандрейка, кроты по какой-то загадочной причине почти никогда не говорили о нем, словно полагали, будто одного произнесения его имени достаточно, чтобы навлечь беду на систему. Но, разумеется, время от времени находились смельчаки (а кого из нас не тянет порой поиграть с огнем?), которые шепотом, по секрету рассказывали о Руне страшные, запутанные истории. Брекен и Стоункроп нанесли поражение боевикам, во главе которых стоял Рун, и ему пришлось бежать куда-то очень далеко, а потом он умер от чумы. Говорили, что Рун делал с кротами что-то нехорошее и заставлял других следовать своему примеру, но никто не мог толком объяснить, что же именно он делал.

До Ребекки доходили все эти истории, но она уклонялась от участия в разговорах о Брекене, Мандрейке и прочих и лишь иногда бралась рассказать о Целительнице Розе, которую кое-кто из кротов еще помнил. Гораздо чаще она делилась воспоминаниями о дорогом ее сердцу Меккинсе, обитателе Болотного Края, отличавшемся редкостной смелостью, и слушавшие ее кротыши и взрослые кроты то дружно ахали, то смеялись.

Обитатели Данктона не отваживались наведываться в Старый лес: расположенные там туннели считались опасными, ведь в них так и остались лежать трупы погибших от чумы кротов, погребенные под землей, по которой прошелся пожар.

Один лишь Комфри знал, что лес не погиб окончательно, как всем показалось сначала. Конечно, в огне сгорели кусты, небольшие деревца остролиста и лещины, а некоторые из дубов, в первую очередь те, что росли в самой гуще леса, полностью лишились ветвей и оказались обречены на медленное умирание, утратив возможность черпать жизненно необходимые элементы из воздуха и солнечного света.

Но к исходу июня часть деревьев и растений, пострадавших от огня, вернулись к жизни. Из корней молодых осинок пробились новые побеги; как ни странно, то же самое произошло и с вязами, которые до пожара чем-то болели и, казалось бы, находились на грани гибели. Корни, стволы и нижние ветви многих из дубов обуглились, и у всякого, кто смотрел на них снизу, создавалось впечатление, что жить им осталось недолго, но позднее выяснилось, что огню не удалось погубить их окончательно: на верхних ветвях распустились свежие листочки, и в солнечные дни кое-где на земле опустевшего леса можно было заметить узорную тень.

При этом во второй половине июня стал заметен бурный рост трав на удобренной пеплом почве, которым прежде препятствовал царивший в лесу сумрак. Даже в местах, наиболее сильно пострадавших от пожара, в земле сохранились клубни ползучего чертополоха, и сквозь черный безжизненный покров пробились усеянные шипами зеленые ростки. Почти повсюду появились заросли кипрея, еще не успевшего расцвести, чьи мощные стебли и узкие длинные листья колыхались на ветру, знаменуя возвращение жизни туда, где прежде вовсю бушевало пламя.

Снова послышалось пение птиц, доносившееся со стороны восточных окраин, где огонь не причинил значительных разрушений, но и там, где деревьев осталось совсем немного, часто слышался шум крыльев лесных голубей и сорок.

Все лето шли дожди, и зелень в лесу приобрела удивительно насыщенную окраску, листья уцелевших возле его кромки конских каштанов и боярышника светились жизнью и, казалось, озаряли видневшееся в просветах между ними небо.

Старый лес превратился в непостижимое, загадочное место, и Комфри порой забывал чуть ли не обо всем на свете, поражаясь несгибаемой силе природы, восторжествовавшей даже над пожаром и поправшей смерть. Наступил июль, а за ним и август. Расцвел кипрей, и его великолепные темно-розовые цветы, чьи краски напоминали о сиянии зари в утреннем небе, засверкали среди зелени. Ребекка называла их «огонь-цветы», но Комфри всякий раз поправлял ее, настаивая на том, что растения следует называть однажды данными им именами, чтобы не возникло путаницы.

Оба они старались держаться подальше от старых туннелей, прокапывая порой новые, служившие им прибежищем и источником пищи. За лето земля в лесу покрылась кустиками папоротника и куманики, густыми травами, а оставшиеся пустыми промежутки заплели побеги плюща, и в случае опасности всегда можно было где-нибудь спрятаться. В жаркие дни, когда сильный ветер шуршал листвой, у Ребекки возникало впечатление, будто она оказалась в прежнем Данктонском Лесу.

Прошел август, настал сентябрь, и на протяжении первых его двух недель стояла теплая мягкая погода. Никто из обитателей Древней Системы не нуждался в помощи Ребекки, и она проводила день за днем в блаженном одиночестве, вдыхая аромат разогретой солнцем, изобилующей травами лесной земли, прислушиваясь к жужжанию еще не уснувших насекомых, наблюдая за появлением первых паучков, отдыхая после летних трудов и пополняя свои силы.

А обитатели системы наконец почти полностью отрешились от прежней жизни. Представители нового поколения знали об ужасах эпидемии чумы и пожара только понаслышке, и им надоело без конца слушать одни и те же истории. Кротыши, появившиеся на свет весной, уже стали взрослыми, обзавелись собственными территориями в пределах огромной Древней Системы, и вопрос о том, как обеспечить себе пропитание, интересовал их куда сильней, чем рассказы о давнишних баталиях.

Образ Брекена, овеянный ореолом романтики и драматизма, отошел в область прошлого. Молодые кроты воспринимали события, связанные с его победой над Руном и Мандрейком, не как часть современной истории, а как легенду, и, хотя многие из них наведывались к Камню, чтобы посидеть там, глядя на запад, зная по преданиям, что так порой поступал Брекен, никто из них уже не верил толком в то, что Брекен — существо реальное, а не вымышленное и еще может вернуться.

Ко времени, когда пошли сентябрьские дожди, воспоминания о том, каким на самом деле был Брекен, и вера в то, что он еще жив, сохранились лишь у Ребекки. На память ей нередко приходили прощальные слова Босвелла: «Я присмотрю за ним», и она ходила к Камню и просила его в молитвах послать Босвеллу силы. Прошло так много кротовьих лет, что ей уже лишь с большим трудом удавалось вспомнить, как выглядит Брекен… В памяти запечатлелись только тепло и ласка его прикосновений и покой, который несли его слова, произнесенные шепотом в сокровенном гроте, залитом сиянием Заветного Камня.

Временами у нее возникало ощущение, что Брекен находится где-то далеко на западе, в Аффингтоне, но когда наступила последняя неделя сентября, это ощущение пропало, и она почувствовала, что ее по какой-то странной причине тянет на север… но куда именно? Она начала терзаться, пытаясь понять, что за сила влечет ее туда, в какое-то место, которое вроде бы должно быть ей известно, которое она видела однажды, но никак не может припомнить. Она знала, что там кто-то нуждается в ее помощи, нуждается острей, чем обитатели Данктона. «О, дай мне сил, — молила она Камень, — и надели меня смелостью».

Быть может, внезапно обрушившийся на Данктон осенний дождь с градом напомнил ей о том, как Мандрейк притащил ее во время метели в луга, когда она была еще совсем маленькой. Возможно, свою роль сыграло особое чутье, всегда подсказывавшее Ребекке, где требуется ее помощь, но как бы там ни было, она осознала, что должна покинуть Данктон и отправиться в Шибод, в места, где родился ее отец. О да, та давнишняя метель отчетливо припомнилась ей, и Ребекка поняла, почему Мандрейк так отчаянно взывал к ней, хотя за всю свою жизнь не сумела найти слов, которые помогли бы ему поверить в ее любовь.

Но идея столь дальнего путешествия, связанного со смертельной опасностью, казалась совершенно безумной, и на протяжении нескольких дней Ребекка колебалась, не зная, сможет ли она отважиться на такое.

— Ч-что случилось, Ребекка? — спросил ее Комфри однажды вечером, когда они сидели возле Камня. — В ч-чем дело?

Голос его дрогнул, у него сжалось горло от печали и страха, ведь он догадался или, точнее, почувствовал, что скоро Ребекка последует примеру Босвелла и Брекена и покинет Данктонский Лес.

И тогда Ребекка рассказала ему о том, как до нее донесся настойчивый зов Шибода, о том, что она вдруг почувствовала, будто когти Мандрейка впились ей в кожу, совсем как в тот день, когда он вытащил ее на метель.

— А как же т-ты узнаешь, г-где он находится? — содрогнувшись, пролепетал Комфри.

— Камни Шибода укажут мне путь и уберегут меня от беды, ведь они столь долгое время поддерживали Мандрейка. Я буду следовать невидимой линии, протянувшейся между ними и Данктонским Камнем, ведь именно таким образом Брекен нашел дорогу в Нунхэм и обратно, а затем и в Аффингтон, и еще дальше.

Ребекка говорила уверенным тоном, словно пытаясь приободрить саму себя, но ей не удалось обмануть Комфри. Впрочем, слова, которые он произнес затем, помогли ей собраться с духом и окончательно решиться покинуть Данктон.

— А как же мы будем жить, по-пока тебя не будет?

Ребекка улыбнулась. О, милый, ненаглядный Комфри. Пока тебя не будет! Пока? Никто, даже Меккинс, не верил ей так безоглядно, как Комфри. Пообещать ему все равно что принести обет Камню. Ребекка наконец твердо решила, что непременно отправится в путь, и потому ответила:

— Пока меня не будет — о, как приятно слышать эти слова! — на то время, пока меня не будет, ты заменишь меня и будешь исполнять обязанности целителя.

Ошарашенный Комфри вытаращил глаза и изумленно уставился на свои не очень-то сильные лапы.

— По части познаний в области лекарственных растений и их использования ты превзошел всех кротов, когда-либо живших в Данктоне, — твердо проговорила она, — и ты был так же близко знаком с Розой, как и я, хоть и в детстве. И, что самое главное, твоя вера в Камень чрезвычайно глубока, ты всегда черпал в нем силы, и он не оставит тебя своей милостью.

— Да! — воскликнул Комфри. Ведь если Ребекка так сказала, значит, это правда.

❦

Ребекка с радостью пустилась бы в дорогу немедленно, но она понимала, насколько важна ее роль в жизни системы, и знала, что с ее стороны было бы нечестным исчезнуть в один прекрасный день, не попрощавшись и ничего не объяснив тем, кто относился к ней с любовью. Поэтому она повидалась с каждым из обитателей системы и всякий раз говорила, что верит в милость Камня, который поможет ей вернуться обратно, а кроты принимались качать головами и взволнованно топтаться на месте.

Некоторые из них разозлились и даже попытались возразить:

— А как же Брекен с Босвеллом? Ведь они так и не вернулись, правда? По-моему, с ними расправились совы. Вот и ты… — Но ни один не решился договорить фразу до конца.

— А кто же заменит тебя? — жалобно спрашивали Другие.

— Комфри, — отвечала она с улыбкой.

— Комфри? Похоже, она с ума сошла, — начинали бормотать они, уже расставшись с Ребеккой.

Но когда она наконец отправилась в путь и двинулась через луга, прилегавшие к болоту, жители системы начали осаждать Комфри вопросами:

— Она когда-нибудь вернется? Или нет?

— Да, вернется, — твердо отвечал Комфри, — Ребекка не может не вернуться сюда.

— А как же Брекен с Босвеллом? — возражали ему те, кто рассердился сильней других, считая, что их предали. — Ведь они так и пропали.

— Насчет них я ничего не могу сказать. Но Ребекка вернется.

Но когда все разбрелись по норам и Комфри наконец увидел, что рядом никого нет, ему стало очень тоскливо. Он выскочил на прогалину и заметался по ней, то подбегая к Камню, чтобы пристально посмотреть на него, то возвращаясь на край опушки и принимаясь глядеть в ту сторону, куда отправилась Ребекка. Пытаясь удержаться от слез, он все твердил ее имя, как заклинание, а потом все-таки заплакал, горюя о том, что Ребекка ушла и никто его не утешит.

А Камень возвышался над ним как воплощение мощи духа и безмолвия. Наплакавшись, Комфри заснул, а когда вновь проснулся, понял, что готов взять на себя обязанности целителя и заботиться об обитателях системы. Он вдруг обнаружил, что теперь у него достанет сил, чтобы на протяжении долгих кротовьих лет, даже если ему будет очень одиноко, ни разу не усомниться в том, что Ребекка вернется. Ему просто придется заменить Ребекку на время ее отсутствия.

Глава шестнадцатая

О долгом путешествии Босвелла и Брекена из Аффингтона в Кэпел Гармон, расположенный на подступах к самому Шибоду, нам известно лишь из записей, оставленных Босвеллом. В них содержится множество данных о состоянии переживших эпидемию чумы систем, попадавшихся им по пути, но сведения о событиях, происшедших за долгие годы странствий, весьма скудны.

Мы знаем, что они провели Самую Долгую Ночь в системе Кэйр Карадок, что находится близ границы с Уэльсом, а затем, как пишет Босвелл, «нам вскоре удалось добраться до плотины Оффа, и Брекен из Данктона сумел найти короткую и безопасную дорогу к заброшенной системе Кэпел Гармон».

Описывая путешествие, продлившееся несколько кротовьих лет, он ограничился лишь этой краткой фразой, ни разу не упомянув ни о трудностях, связанных с зимними холодами, ни о причинах, побудивших их направиться в Кэпел Гармон. Несомненно одно: Босвелл рассматривал Кэпел Гармон, небольшую захолустную систему, название которой стало теперь известно повсюду лишь в связи с отважным подвигом, совершенным им и Брекеном, как поворотный пункт в ходе их путешествия. Возможно, серые безжизненные камни, что стоят в тех мрачных краях, в те времена еще не до конца утратили силу, от которой ныне не осталось и следа.

Но ответить на этот вопрос способен лишь тот, кому довелось оказаться среди унылых, покрытых чахлой растительностью пустошей Кэпел Гармона и, бросив взгляд назад, понять, что долгое путешествие из теплых южных краев на север закончено, и отныне ему предстоит пробираться вперед по труднопроходимым, скудным пищей местам, глядя на вздымающуюся впереди громаду Шибода.

Но услышав название Кэпел Гармон, содрогнется всякий, кому понятно, что значит увидеть перед собой границу неприветливой страны, которую ему волей-неволей придется пересечь, зная, что у него куда больше шансов сложить там голову, чем вернуться обратно.

Они провели там всего два или три дня, и вот однажды Брекен сказал, устремив взгляд на запад:

— Босвелл, Шибод где-то совсем близко, я это чувствую, и нам придется отправиться туда, пока у нас еще есть силы. — Голос его то и дело прерывался, он весь дрожал от страха, который внушал ему грозный Шибод. — Нам придется отправиться туда прямо сейчас.

Босвелл улыбнулся и кивнул, ему уже не раз доводилось слышать от Брекена то же самое, когда перед ними вставала особенно трудная и опасная задача, с которой Брекену хотелось поскорее разделаться. Ожидание всегда было для него невыносимым. Но даже у Босвелла сжалось сердце: от мест, где находилась некогда процветавшая система (об этом упоминалось в «Системных Реестрах»), веяло какой-то неясной угрозой.

После дождей и таяния снегов почва сильно пропиталась влагой, и нередко после долгого пути им приходилось тратить не один час на то, чтобы разыскать хоть пару хилых червей. Тишину нарушал лишь шелест мокрого прошлогоднего папоротника и вереска да жалобное блеяние пасшихся возле мрачных скал грязных овец. Но по сравнению с Шибодом, куда им предстояло теперь отправиться, даже Кэпел Гармон казался уютным прибежищем.

Как бы там ни было, вымокшие, замерзшие и голодные Брекен и Босвелл свернули наконец на запад, чтобы одолеть последнюю часть пути. Впрочем, бывает так, что в самые тяжелые моменты глазам открывается зрелище, при виде которого в душе возникает проблеск надежды, и именно так случилось с Брекеном. По дороге он заметил среди унылых камней небольшой куст утесника, усыпанный изжелта-оранжевыми цветами, радостно полыхавшими посреди промозглого апрельского сумрака.

— Такие же кусты, только повыше этого, растут среди меловых холмов за Данктонским Лесом, — сказал Брекен Босвеллу, — и если мы когда-нибудь благополучно выберемся отсюда, я непременно покажу их тебе. Я отдал бы все на свете, лишь бы оказаться там сейчас!

В последнее время Брекену и Босвеллу удавалось избегать встреч с ревущими совами, но теперь они начали спускаться по довольно-таки крутому склону в речную долину, а там им почти наверняка предстояло натолкнуться на дурно пахнущую дорогу, над которой летали ревущие совы. Это и произошло, как только они добрались до подножия склона, который им не терпелось покинуть, поскольку там росли хвойные деревья и почва отнюдь не изобиловала пищей. Друзьям удалось пересечь дорогу без затруднений, используя выработанный за многие годы прием: оказавшись на подходе к полосе странной жесткой почвы, они прижимались к ней носом и, выяснив, что она не вибрирует, кидались бегом вперед.

Перебравшись на другую сторону, кроты принюхались и поняли, что где-то неподалеку протекает глубокая холодная река. Мысль о том, чтобы отправиться на ее поиски, была соблазнительной, ведь поблизости от рек водится много червей, но Брекен решил, что им все-таки не следует спускаться ниже в долину, и они пошли вдоль дороги, над которой летали ревущие совы.

Выяснилось, что он принял правильное решение: дорога привела их к мосту через реку, и, взглянув на нее с высоты, друзья поняли, что она слишком широкая и бурная, и им не удалось бы перебраться вплавь на противоположный берег. Дождавшись наступления сумерек, они наконец отважились пройти по мосту, а затем спустились к реке и неплохо подкрепились среди пастбищных земель, тянувшихся узкой полоской вдоль речного русла.

Выше, там, где почва была менее плодородной, простирались хвойные леса, становившиеся гуще и гуще по мере удаления от реки. Друзья побрели вниз по течению, но примерно через пять кротовьих миль дорогу им преградил бурный ручей с каменистым дном, пересечь который вплавь было невозможно.

— Да в этом и нет необходимости, — сказал Брекен. — Ведь Шибод находится где-то там, за пределами долины.

Они вновь пустились в путь, держа курс на запад и гадая о том, какие сюрпризы готовит им путешествие по долине. Почва долины была каменистой и неровной, хотя местами попадались луга, на которых паслись овцы, и тогда идти становилось легче, а вдобавок там можно было поесть вдоволь. И хотя перед ними простирались участки относительно плоской местности, они постоянно видели крутые склоны долины, вздымавшиеся слева и справа, за рекой все чаще и чаще виднелись серо-черные верхушки хмурых скал, и это зрелище вселяло в их сердца тревогу. Брекен боялся, как бы им не угодить в какой-нибудь каменный мешок и не остаться в нем навсегда. До них доносился шум бурливой реки, а порой слышались отзвуки грохота, сопровождавшего полет ревущих сов, проносившихся по дороге, пролегавшей на противоположном берегу.

Поскольку долина была очень глубокой, они не могли увидеть того, что находилось за ее пределами. Погода стояла ненастная, дул сильный ветер, лил дождь, порой сменявшийся градом, а воздух становился все холоднее и холоднее. И Брекену, и Босвеллу казалось, что впереди их ждут еще большие трудности.

На четвертый день после того, как они перешли реку, им впервые повстречался снег — влажные серовато-белые пятна. Судя по множеству грязных следов, оставленных на его поверхности овцами, он выпал несколько дней назад и успел слегка подтаять, слежаться и приобрести мрачный, угрюмый вид под стать всему вокруг. Но кое-где верхушки скал, вздымавшиеся над темными, успевшими стряхнуть снег с ветвей деревьями, теперь сияли яркой белизной. Вечером температура резко понизилась, подтаявший снег покрылся слоем хрупкого льда, крошившегося под лапами и отражавшего последние отблески багряного заката, горевшего в холодном небе.

На пятый день путешествия по долине друзья впервые повстречались с кротом из Шибода. Это произошло неожиданно, когда они спустились попить к реке по тропе, проторенной овцами.

Вначале они услышали голос, донесшийся откуда-то из зарослей травы:

— Beth yw eich enwau, a’ch cyfundrefn?

[— Ваше имя и система?]

Брекен с Босвеллом не знали языка, на котором говорил крот, но уже по одной его позе и тону можно было догадаться, о чем он спрашивает.

— Мы пришли из Кэпел Гармона, — сказал Брекен, чтобы не усложнять ситуацию.

— С миром, — добавил Босвелл.

— Dieithriaid i Siabod, paham yr ydych yma? [— Почему вы здесь чужестранцы?]

Они не поняли, чего он от них хочет, и молча разглядывали его. Если это крот из Шибода, они явно обманулись в своих ожиданиях, считая, что все его обитатели такие же огромные и грозные, как Мандрейк.

Этот поджарый, жилистый крот смотрел на них исподлобья, наморщив узкий заостренный нос. Судя по всему, их появление в этих местах показалось ему подозрительным, и он не испытывал к ним ни малейшего доверия. Брекен подумал, что мех у этого крота выглядит совсем как свалявшийся войлок. Его маленькие черные глазки все время двигались, ничего не упуская из виду: двое чужаков, один большой и сильный, другой маленький, с искалеченной лапой, стоят ниже, чем он, у самой воды. У Босвелла с Брекеном создалось впечатление, будто они встретились с очень любопытным кротом.

Босвелл попытался продолжить разговор.

— Шибод? — спросил он.

Крот не сводил с них глаз, переводя взгляд с Брекена на Босвелла и обратно. Он слегка сморщился, выражая своим видом явное презрение.

— Так, значит, вы — южане? — сказал он, перейдя на понятный им язык. Голос его звучал теперь насмешливо и резко, и заданный им вопрос был равносилен обвинению.

Не успели они ответить, как крот уже скрылся в зарослях травы. Когда Брекен взобрался вверх по склону, его уже и след простыл. Он попытался позвать крота и громко сказал, что они никому не желают зла и просят его вернуться обратно, но в ответ услышал лишь равнодушный плеск холодной воды в реке.

— Он убежал, — сказал Брекен.

— Ладно, пойдем дальше, — откликнулся Босвелл. — Скорей всего, он еще вернется.

— Да, и приведет с собой других. Он и вправду из Шибода, Мандрейк говорил с точно таким же акцентом, — сказал Брекен.

— Понятное дело, из Шибода, откуда еще ему быть, — сказал Босвелл, стараясь не отставать от Брекена, — да и говорил он, видимо, на шибодском языке, и…

— У него жалкий вид, — презрительно бросил Брекен. — Подобное разочарование мне довелось испытать однажды, когда я надеялся найти себе на завтрак пескожила, а вместо этого наткнулся на хилого проволочника. Ужасно вредный крот. Ему ничего не стоило помочь нам… — раздраженно проговорил Брекен.

Они вновь пустились в путь. Их настроение заметно улучшилось.

Размышляя об этой встрече, о необходимости как-то добраться до Шибода, о вероятности того, что крот вернется, приведя с собой других, они увлеклись и не заметили, как лес кончился, уступив место пастбищным землям, долина расширилась и ее левый склон стал более пологим. Они все шли и шли вперед, не поднимая головы от земли, а потому не увидели, как среди ветвей самых высоких из деревьев показалось нечто вроде клубящегося тумана. Впрочем, это был не туман, а нависшее над землей облако, нижняя часть которого походила на дым, который появляется, когда горит сырая трава. В просветах виднелась гора — черная мрачная твердыня, кое-где усыпанная ярко-белыми крапинками, вздымавшаяся над долиной, словно неприступная стена.

Чуть позже они все-таки обратили внимание на то, что долина стала шире, но тут ее начало заволакивать туманом. Вначале появилась лишь легкая дымка, затем она начала густеть, и возвышавшиеся по сторонам склоны скрылись за белесой пеленой.

И вот туман, продвижение которого было стремительным, как распространение пожара в лесу, и бесшумным, как прикосновение к земле выпавшего среди ночи снега, чье появление оказалось столь же неожиданным, как нападение совы, протянул холодные извивающиеся щупальца к земле, на которой стояли Брекен и Босвелл, и все вокруг растаяло в серой мгле.

Им доводилось сталкиваться с туманом среди меловых холмов, который появлялся там иногда в холодную безветренную погоду, и они знали, что нужно спокойно подождать, пока он не рассеется. Но этот туман был другим. Он постоянно пребывал в движении; казалось, это живое, хоть и очень холодное существо, загадочным образом изменяющее форму, которое нарочно всех путает, так что даже непонятно, идешь ты или стоишь на месте и чем закончится твой следующий шаг.

— Босвелл! — крикнул Брекен, заметив, что его друга, стоявшего от него всего в нескольких кротовьих ярдах, заволакивает белесая мгла, которая не только не дает возможности что-либо рассмотреть, а вдобавок заглушает и искажает звуки. — Босвелл, давай-ка держаться рядом, а не то потеряемся.

Подойдя друг к другу, друзья заметили, что ворсинки меха у каждого из них покрылись капельками влаги, а когти отливают мокрым блеском.

Не видя ничего вокруг, не улавливая никаких запахов, лишь слыша приглушенный шум реки, они попытались было выкопать норку, но в пропитанной влагой почве было полно камешков, больно ранивших лапы, и им пришлось отказаться от этой затеи.

— Не нравится мне все это, — сказал Брекен, вглядываясь в туман. Яркость света все время менялась: дул ветер, и слоистая завеса между землей и небом становилась то толще, то тоньше. — Давай доберемся до реки и выкопаем норку-времянку на берегу.

Брекен направился было в одну сторону, остановился, помотал головой и двинулся в другую, снова замер и опять пошел, выбрав новое направление.

— По-моему, река находится вон там, — сказал Босвелл, указывая совсем в другую сторону.

— Нет, шум доносится вон оттуда, я же слышу, — возразил Брекен и решительно направился туда, где, как ему казалось, протекала река.

Вокруг них плавали клочья тумана, двигаясь то быстрей, то медленнее, то наползая друг на друга, то раздвигаясь, и на мгновение в образовавшейся прорехе можно было заметить серые камни или клочок покрытой травой земли.

Вскоре до них донеслись чьи-то резкие голоса, но где они раздаются, впереди или за спиной? Им удалось лишь догадаться, что кто-то говорит по-шибодски.

Брекен с Босвеллом остановились, окончательно сбившись. Впервые за все долгое путешествие они попали в такое дурацкое положение. Река по-прежнему шумела, но до нее никак не добраться, и разглядеть что-либо совершенно невозможно.

— Будет лучше всего, — заговорил Брекен тоном, по которому можно было без труда догадаться, что он в любом случае поступит именно так, — если мы перестанем метаться из стороны в сторону и подождем, пока туман не рассеется. Надеюсь, голоса нам не послышались, и мы повстречаемся с кротами, а те помогут нам отыскать безопасное местечко.

Вскинув голову, он посмотрел наверх, чтобы проверить, нет ли где-нибудь просветов и не начал ли отступать туман. До них опять донеслись голоса, но уже с другой стороны, а где-то у них над головой послышался пронзительный крик и хлопанье крыльев большой серебристой чайки.

Следить за ходом времени не было никакой возможности, и ни один из них не взялся бы сказать, сколько минут или часов прошло, прежде чем туман начал исчезать с той же внезапностью, с какой появился. Поначалу взгляду их стали попеременно открываться довольно-таки большие участки земли, показывавшиеся между его редеющими клочьями. Затем в клубившейся у них над головами пелене образовалась брешь, в которой промелькнул кусочек голубого неба. Начало светлеть, и они смогли определить, где находится солнце. Вскоре все, что находилось справа от них, полностью очистилось от дымки, и стало понятно, откуда доносится шум реки. Оказалось, что, сбившись с пути, они шли от нее совсем в другую сторону. Брекен с Босвеллом только-только начали спускаться обратно, как из облака редеющего тумана донесся чей-то голос:

— Заблудились, что ли?

Брекен вышел вперед, закрывая собой Босвелла. Прищурившись, он попытался разглядеть, где же прячется крот, но увидел лишь тени и краешки темных камней. После всех переживаний, выпавших в тот день на их долю, он был бы не прочь подраться с кем-нибудь.

Туман окончательно развеялся, и они увидели четверых кротов, стоявших чуть выше по склону. С одним из них они уже встречались, а остальные, как и он, отличались худобой и сухощавостью.

— Кроты из Шибода, — тихо сказал Босвелл.

— Да, заблудились, — решительным тоном проговорил Брекен, — и будем крайне вам признательны, если вы скажете нам, где находится Шибод.

Кроты заговорили все разом, но Брекен с Босвеллом, естественно, не поняли ни слова. Затем низкорослый крот, тот самый, которого они уже видели раньше, выступил вперед и спросил:

— А зачем вам понадобился Шибод? И вообще, с чего вы взяли, что вас туда пустят?

— Если бы ты не смылся так поспешно, когда мы встретились в прошлый раз, нам не пришлось бы плутать в этом дурацком тумане, — сказал Брекен, указывая лапой на редкие клочья, до сих пор плававшие кое-где в воздухе. Он решил, что подобный упрек не повредит.

Но он сильно ошибся. Второй из кротов тоже вышел вперед и сердито заявил:

— Не смей разговаривать с Брэном в таком тоне, а иначе как бы тебе не пожалеть об этом!

Брэн ухмыльнулся и, задрав нос, с вызовом посмотрел на Брекена, хотя ни за что бы на это не решился, столкнись он с ним один на один.

— Понятно? — бросил он.

Брекен не ответил, он внимательно рассматривал второго крота, который не произвел на него особенного впечатления. За годы жизни он научился быстро оценивать силы соперника и отличать подлинную храбрость от показной. Вдобавок ко всему прочему он изрядно проголодался, и ему очень хотелось затеять драку.

Босвелл попытался разрядить обстановку и, не трогаясь с места, принялся было объяснять:

— Видите ли, мы пришли сюда из Кэпел Гармона в надежде отыскать дорогу в Шибод и…

Но он ничего этим не добился. Брэн, разозленный тем, что Брекен продолжал его игнорировать, сдуру выскочил вперед и легонько шлепнул его по носу.

Брекен отреагировал молниеносно. Одним взмахом правой лапы он свалил Брэна на землю, затем резко выбросил вперед левую, и его когти вонзились в плечо другого крота. Еще один взмах правой лапой — и тот отлетел в сторону, а Брекен повернулся лицом к двум более крупным кротам и, задыхаясь от ярости, проговорил:

— Хватит с меня ваших фокусов. Говорите, где находится Шибод!

Кроты стояли, ничего не отвечая, а за ними, словно в ответ на его вопрос, показались очертания горной кручи. Окрестности долины успели полностью очиститься от тумана, и вдали стала видна высоченная гора, покрытая пятнами снега, покров которого на вершинах становился сплошным, и устремленные в небо голые черные скалы с едва заметными на таком расстоянии трещинами и углублениями. Острая вершина горы упиралась в облака, и при взгляде на нее нетрудно было проникнуться сознанием собственной ничтожности.

— Это и есть Шибод, — прерывающимся голосом пролепетал Брэн.

— Отлично, — спокойно сказал Босвелл. — Значит, мы нашли его и даже успели помериться силами, так не найдется ли где-нибудь поблизости уютного места, где мы смогли бы расположиться и рассказать вам о том, что привело нас сюда.

— А как вас зовут? — спросил самый крупный из кротов.

— Брекен из Данктона, — ответил Брекен.

— Босвелл из Аффингтона, — сказал Босвелл, на секунду замешкавшись: упоминание об Аффингтоне всегда производило впечатление. До сих пор обитателям всех систем было известно это название. Как выяснилось, обитатели Шибода не являлись исключением.

— Что же вы сразу не сказали? — воскликнул один из кротов, всем своим видом выражая глубокое почтение.

— Надо же, как замечательно! — добавил Брэн, на хмуром лице которого появилось слабое подобие улыбки. — Крот из Аффингтона! Это великая честь для нас, великая честь.

Все четверо окружили Босвелла и повели его вверх по склону, а Брекен поплелся следом, досадуя на то, что никто не уделяет ему внимания, и отчасти сожалея о проявленной горячности.

Глава семнадцатая

— Неужели вы надеетесь добраться до Кастель-и-Гвина? — изумленно воскликнул Брэн после того, как Брекен с Босвеллом поведали ему и остальным кротам свою историю. Все принялись качать головами, бормоча по-шибодски слова, о значении которых Брекен без труда догадался: «безумие», «они спятили», «шальные головы». Но все же, судя по их тону, они прониклись уважением к странникам.

— Вам это ни за что не удастся, это невозможно.

— А кто-нибудь из вас пытался это сделать? — спросил Брекен.

Брэн перевел его вопрос на шибодский. Кроты снова покачали головами и приумолкли.

— Давным-давно один крот отправился туда, но так и не вернулся, — сказал Брэн. — Это никому не по силам, понимаете? В тех местах повсюду витает зло, и на каждом шагу страшная опасность, встреча с которой неминуемо ведет к гибели. Есть там нечего, черви на такой высоте не водятся, а вдобавок там бродит Гелерт, Пес Шибода.

Гелерт! Не его ли поминал Мандрейк, когда разговаривал сам с собой, гоняясь за Брекеном по туннелям Древней Системы?

Ни Брекен, ни Босвелл не заводили речь о Мандрейке, поскольку, узнав о его судьбе, кроты могли отнестись к ним враждебно. Так или иначе не кто иной, как Брекен, оказался виновником его гибели. Но теперь…

— А вы не знали крота по имени Мандрейк? — немного помолчав, спросил Брекен.

Брэн опешил, он широко разинул рот, затем бросил встревоженный взгляд на остальных, и один из них попросил его перевести вопрос Брекена. Когда Брэн выполнил его просьбу, кроты заговорили, перебивая друг друга и обмениваясь удивленными взглядами.

— Ну так что же? — спросил Брекен.

— Это неожиданный вопрос, согласись, — вкрадчиво проговорил Брэн. — А почему ты решил спросить нас об этом?

Брекен начал рассказывать о Мандрейке. Брэн переводил фразу за фразой, а кроты не сводили с Брекена глаз. Он поведал им обо всем, скрыв лишь обстоятельства, при которых Мандрейк погиб.

— Скажи им всю правду, — сказал Босвелл.

Брекен покачал головой, не желая рисковать.

— Ну и все-таки, вы знали его? — еще раз повторил свой вопрос Брекен.

Не успел Брэн что-либо ответить, как вперед вышел один из кротов постарше. Он держался с таким достоинством, что Брекен с Босвеллом сразу же поняли, что он здесь самый главный, а Брэну лишь поручено вести переговоры. Похоже, он успел повидать на своем веку не меньше четырех Самых Долгих Ночей и выглядел поупитаннее прочих, хотя, конечно, тоже был относительно худ. Взгляд его говорил о незаурядном уме, а твердость в манере держаться внушала почтение. Он заговорил по-шибодски, обращаясь к Брэну, и взмахнул лапой, указывая на Брекена с Босвеллом. Брэн торопливо закивал и повернулся к ним:

— Вам придется пойти с Келином, понимаете? Он считает, что вам надо кое с кем встретиться.

Сначала они шли по туннелям, проложенным на небольшой глубине, а затем продолжили путь под открытым небом. Брекен с Босвеллом за время путешествия привыкли к тому, что на периферии любой из систем их встречали охранники или дозорные, которые первым делом спрашивали, кто они такие и почему оказались здесь, а затем уж сопровождали их в центральную часть. Брекен и Босвелл предположили, что то же самое произойдет и на этот раз. Во время предварительных переговоров обитатели систем никогда не рассказывали им о себе, и теперь их это уже не удивляло. Все самое интересное начиналось, лишь когда они оказывались в самом сердце системы.

Но на этот раз им пришлось идти уж чересчур долго. Среди туннелей системы попадались проходы, проложенные наспех на небольшой глубине в торфяной, попахивавшей болотом почве, были и глубокие туннели, пролегавшие в мягкой и жирной земле, в которой попадались осколки серого с налетом ржавчины сланца. Создавалось впечатление, что система не отличалась упорядоченностью, и довольно часто их путь пролегал практически по поверхности земли среди зарослей жестких трав или вереска.

Во время одного из таких переходов им впервые удалось толком разглядеть вздымавшуюся слева от них гору Шибод, или Мойл Шибод, как выразился Брэн, произнесший это название с трепетом в голосе, отчего друзья прониклись к нему некоторой симпатией.

Они уже успели взобраться вверх по склону долины и теперь, когда ничто не заслоняло вида, поняли, что гора — нагромождение черных скал, ведущих подобно чудовищной лестнице, засыпанной снегом, к вершине, — выглядит куда внушительней, чем им показалось с первого взгляда.

Выбравшись из долины, они обнаружили, что по соседству с зарослями хвойных деревьев растут приземистые дубы с изогнутыми стволами, а за ними простираются зеленые пастбища для овец. Этот отрезок пути они шли под открытым небом, используя подходящие тропы, позволявшие им прятаться среди зарослей вереска и кустиков черники, а затем наконец спустились в подземные туннели и впервые почувствовали, что теперь-то они действительно внутри системы.

Туннели были голы и пустынны, но по сравнению с влажными торфяниками, попавшимися им по пути, и белесой почвой, напоминавшей цветом пепел, распространенной в долине, земля здесь была неплохая, темная и, судя по запаху, богатая пищей.

Неожиданностью для Брекена и Босвелла явилось то, как были использованы при прокладке туннелей массивы сланца, одни с гладкими, а другие с зазубренными краями, выступавшие из земли под наклоном. Опыт, накопленный многими поколениями кротов, позволил проложить среди них проходы, в которых одной из стен служила накрененная сланцевая пластина, а другая была земляной. Выглядели они весьма внушительно, хоть и мрачновато, а под стрельчатыми сводами необычайно высоких потолков гуляло раскатистое звучное эхо, куда более громкое, чем отзвуки, наполнявшие туннели, проложенные в меловых почвах.

Внезапно шедший впереди Келин остановился, не сказав ни слова.

— Сейчас мы поедим, а потом немного передохнем и поспим в норах, расположенных неподалеку, — сказал Брэн. — Путь впереди еще долгий.

Поджарый остроносый крот, сильно похожий на Брэна, принес им угощение — клубок червей, которые комуугодно показались бы тщедушными и хилыми.

Босвелл ел медленно, растягивая удовольствие, а Брекен, который здорово проголодался, принялся уплетать червей за обе щеки и не сразу заметил, как громко звучит его чавканье на фоне царящей в туннелях тишины, которую нарушал лишь редкий звон капель стекавшей со сланцевых пластов влаги. Смутившись, он принялся расхваливать угощение, явно преувеличивая его достоинства. Хоть с опозданием, но Брекен сообразил, что добывать пищу в этих местах куда трудней, чем на равнинах, и спешка во время еды совершенно неуместна.

После того как все насытились, Брекен с Босвеллом наконец решились задать несколько вопросов о жизни в Шибодской системе и о том, куда их ведут. Ответить им взялся Келин, как самый старший из кротов, а Брэн перевел его слова.

Они услышали историю, которая не показалась им необычной. Здешние кроты также сильно пострадали от эпидемии чумы, которая вспыхнула здесь позже, чем в других системах. Те немногие, кому удалось остаться в живых, обитали на территории, протянувшейся узкой полосой между тем местом, где друзья впервые повстречались с шибодскими кротами, и тем, где они находились сейчас, поскольку на этих землях вполне можно было прокормиться, если знать, где искать пищу.

Обитатели Шибода предпочитали обходиться без правителя, а все насущные вопросы решала группа старейшин, в число которых входил и Келин. Впрочем, он счел необходимым упомянуть о том, что во время эпидемии и после нее крайне важную роль в жизни системы играл некто У-Рох — имя, показавшееся Брекену с Босвеллом странным и похожим на гортанное ругательство.

— Да нет, это не он, а она, кротиха по имени Гвинбах, но у нас принято всем давать прозвища, поэтому ее называют У-Рох.

— А что означает это прозвище? — спросил Брекен.

— Ну, это слово можно понимать по-разному. Оно может означать «целительница», «ведунья», но есть у него и значение «ведьма». Вы все поймете, когда увидите ее.

— Так, значит, нам предстоит с ней встретиться? — спросил Брекен.

— Да, теперь вам придется с ней повидаться, а иначе будет нехорошо. После того как ты упомянул о Мандрейке… Видишь ли, это она спасла его…

И Брэн поведал им историю, которую затем, по прошествии немалого времени, Босвелл подробно пересказал и занес в «Системные Реестры», историю, начинавшуюся словами, которые теперь известны всем: «История о том, как родился и как начал свою жизнь Мандрейк, столь страшна, что она не могла бы привидеться ко всему привычным обитателям Шибода даже в кошмарных снах…»

Эта леденящая душу история глубоко потрясла Брекена, живо припомнившего, как отчаянно взывал к Ребекке Мандрейк перед тем, как погибнуть в сражении со Стоункропом. В заключение Брэн сказал:

— Видите ли, У-Pox и есть та самка, которая его нашла. Ей всегда нравились дикие места, и сейчас нравятся, так вот, она прогуливалась по горным склонам, услышала, как пищит новорожденный кротеныш, схватила его за шкирку и приволокла в систему. Говорят, кое-кто из кротов считал, что его надо прикончить, ведь он был поскребышем из выводка, над которым тяготело проклятие, но У-Pox отстояла его, она не отходила от него ни на шаг до тех пор, пока он не окреп, а потом стала внушать ему, что доверять никому нельзя, что все кроты достойны лишь презрения, и научила его драться так, как не умел ни один из обитателей Шибода. А потом он вырос и стал таким огромным, таким могучим, что уже никто не мог с ним тягаться. Забавно они выглядели, когда стояли бок о бок. Знаете, как их называли? «Fach» и «fawr» — «малышка» и «великан».

— Неужели она до сих пор жива? — спросил Босвелл. — Должно быть, она уже очень старая.

— Она успела повидать на своем веку никак не меньше шести Самых Долгих Ночей, — ответил Брэн, — и хотя она сильно одряхлела, ум у нее острый, как коготь. Здешние кроты носят ей червей и порой отказывают себе в необходимом, лишь бы накормить ее, как в свое время поступала она ради Мандрейка.

— А что стряслось с ним? Почему он покинул Шибод?

— Он разругался с ней. Говорят, он вечно огрызался на нее чуть ли не с того дня, когда она его нашла. Никто не мог взять в толк, почему она взялась о нем заботиться, ведь никто, в том числе и Мандрейк, ни разу не слышал от У-Pox ни одного ласкового слова. Они без конца ссорились, и, говорят, у нее до сих пор сохранились шрамы от последней с ним драки, после которой он и ушел от нее.

— А что Мандрейк сделал потом? — спросил Брекен.

Брэн повернулся к Келину и о чем-то его спросил. Некоторое время они говорили по-шибодски, а потом Брэн подошел поближе к Брекену с Босвеллом и заговорил совсем тихо, словно боялся, как бы его не услышали бесстрастные сланцевые стены туннеля или нечто иное, таившееся в глубинных пустотах за ними.

— Он отправился в Кастель-и-Гвин. — Брэн помолчал, дожидаясь, когда они осознают всю важность этих слов, а потом добавил: — Да, да, именно так он и сделал, именно так.

— Но почему? — спросил Брекен. — Почему?

Вместо ответа Брэн постарался как можно точнее передать картину, которую рисовало ему воображение:

— Очевидно, он двинулся через Кумер, взобравшись по его склонам, ведь другой дороги нет, и оказался в тех пустынных местах, где бродит Гелерт, Пес Шибода. До тех пор, пока вы не заговорили о нем, все считали, что Гелерт разорвал его на куски. Но, видимо, ему удалось пробраться дальше, к одной из вершин Шибода, где кротам нечем кормиться, туда, где стоят священные камни, в Кастель-и-Гвин. — Брэн умолк, и некоторое время никто не нарушал тишину.

— Но зачем? — настаивал Брекен.

— Зачем? Вряд ли кому-либо дано понять, что погнало его навстречу смерти в те края, куда никто не отваживается заглядывать. Впрочем, говорят, он объяснил это тем, что на самом деле никакого Камня нет. Нет, и все. А потому все наши Камни ничего не значат. Он хотел доказать, что Камень, которому поклоняются все кроты и который всегда почитали обитатели Шибода, не имеет никакой силы. К тому же он хотел продемонстрировать свое презрение к нашим страхам и насмеяться над нашей верой. В те времена, до эпидемии чумы, все верили в Камень и совершали ритуалы, но У-Pox настроила его иначе, во всяком случае, она уговорила его не принимать участия в наших обрядах. Да и сам Мандрейк говорил: «Если Камень и вправду есть, как он мог допустить, чтобы, едва я успел родиться, на меня обрушились такие беды?» И после того как многие жестоко пострадали от чумы, некоторые из нас решили, что он прав, понимаете?

Все задумались. Ответ был прост и ясен для Босвелла, но не для Брекена, на чью долю выпало немало тяжких страданий. Брэн вообще считал, что тут не над чем ломать голову. А что думал по этому поводу Келин, было неизвестно.

— Она еще до сих пор жива? Чем ты это объясняешь? — Босвелл задал эти вопросы, обращаясь к Келину, а не к Брэну, и в голосе его сквозило глубокое сочувствие. Брэн перевел его слова на шибодский, и Келин негромко ответил.

— Что он сказал? — спросил Брекен.

Брэн рассмеялся и пожал плечами:

— По его словам, она убеждена в том, что Мандрейк еще вернется.

Брекен так и не решился сообщить им о гибели Мандрейка и теперь замялся, не зная, что сказать. На выручку к нему пришел Босвелл.

— Отведите нас к ней, — мягко проговорил он.

— Но нам надо отдохнуть, поспать… — возразил было Брэн.

— Пожалуйста, — сказал Босвелл, глядя на Келина.

Тот понял его и поднялся с места, готовясь повести их дальше.

❦

Вторая часть пути заняла несколько часов и пролегала по огромным туннелям, выглядевшим просто устрашающе. Сланцевые потолки находились на невообразимой высоте, а сам туннель сделался таким широким, что противоположная стена тонула во мраке. Чтобы не сбиться с пути, они старались держаться к стене поближе, но порой это оказывалось невозможно: из нее постоянно сочилась вода, и на поверхности сланцевых плит кое-где образовались глубокие лужи. В некоторых местах туннель, по которому они шли, пересекался с другими, такими же огромными, и до них все время доносился плеск подводных рек, а однажды они услышали шум подземного водопада. Гулявшее среди стен эхо отличалось такой звучностью, что, прислушиваясь к отзвукам их шагов, можно было подумать, будто в туннеле находятся не кроты, а какие-то гиганты.

— Кто проложил эти туннели? — спросил потрясенный Брекен, и на его голос тут же откликнулось звонкое эхо.

— Их проложили не кроты, — ответил Брэн, — кротам такое не под силу.

Порой на пути им встречались просторные гроты с необычайно высокими сводами, потолки в которых казались столь же недосягаемыми, как верхушки больших буковых деревьев, а на бесцветном ровном полу кое-где попадались покореженные куски ржавого металла, похожие на те, что им попадались около дорог, над которыми летали ревущие совы. В промозглом воздухе висел запах смерти, наступившей множество лет тому назад.

— Неужели она здесь живет? — спросил Брекен.

— Нет, просто этим путем до нее проще добраться, когда наверху мокро. Знаете, мы ведь уже почти пришли, — сказал Брэн.

Келин повел их за собой вдоль стены очередного огромного грота, где каждое прикосновение когтей к полу казалось очень громким, затем юркнул в проход, размеры которого уже не были столь устрашающими. Дорога пошла вверх, и они почувствовали, как на них пахнуло свежим холодным воздухом. Им еще долго пришлось пробираться среди осколков сланцевых пластин, каких-то прогнивших корней и комков мокрого торфа, прежде чем они наконец оказались на поверхности земли, над которой нависало хмурое серое небо. День клонился к вечеру, но теперь им удалось получше рассмотреть Шибод. Отсюда он казался еще более внушительным: зазубренные верхушки черных скал, заслонявших все, кроме самой высокой вершины, окутанной серой дымкой, приобрели четкость очертаний.

Снова спустившись под землю, они прошли еще примерно с четверть кротовьей мили и очутились среди сырых проходов небольшой системы, при виде которых Брекену вспомнилась нора Келью, жившей когда-то на окраине Болотного Края.

— Гвинбах, это Келин и Брэн, — крикнул Брэн, — а с нами друзья, мы хотим, чтобы вы познакомились.

Завернув за угол, они подошли ко входу в нору. Келин взмахнул лапой, веля им подождать, а сам отправился дальше. Они услышали, как он заговорил по-шибодски, а затем до них донесся надтреснутый старческий голос, в котором порой звучали резкие, как очертания краев сланцевой пластины, нотки. Келин выглянул из проема и поманил за собой Босвелла с Брекеном.

У-Pox лежала на подстилке из высохшего ковыля и вереска. В потертом светло-сером меху виднелись широкие проплешины. Веки слепых слезящихся глаз были сомкнуты, и Брекен заметил, что задние лапы у нее распухли от какой-то болезни, связанной скорее всего с ее преклонным возрастом. Но судя по тому, как она поманила к себе сначала Босвелла, а потом Брекена, несмотря на плохое зрение, ей не составило труда догадаться, где остановился каждый из них. Она обнюхала Босвелла, на мгновенье замерла, притронувшись к его искалеченной лапе, а затем легонько оттолкнула и принялась за Брекена. Он содрогнулся, когда она принялась ощупывать его, словно ощутив прикосновение самой смерти, но в то же время заметил, что Босвелл не сводит с нее глаз, и взгляд его проникнут сочувствием, теплом и, более того, уважением.

— Ра waddod ydych, sy’n ddieithriaid yma? Dywedwch yn eich geiriau eich hunain a siaredwch o’r galon.

[— Кто вы, чужаки? Говорите от всего сердца, своими словами.]

— Она хочет знать, кто вы такие, и просит вас рассказать о себе, — сказал Брэн.

— Хм, я не уверен, что имеет смысл рассказывать ей обо всем… — Брекен запнулся, не зная, как лучше выразиться, но тут вмешался Босвелл. Он обратился прямо к Келину, не прибегая к помощи Брэна.

— С чего нам начать? — спросил он.

Келин помолчал, а затем, к изумлению Брекена, заговорил на их языке, которым прекрасно владел, хотя акцент в его речи слышался более явно, чем у Брэна.

— Расскажи ей обо всем без утайки. От нее все равно ничего не скроешь. Я стану переводить.

В отличие от Брекена, которому были чужды всяческие церемонии, Босвелл повел себя так, словно готовился приступить к совершению обряда. Сначала он расположился поудобнее рядом с У-Pox, а затем замер, прикрыв глаза, словно читая молитву или пытаясь приобщиться к некоей силе, которая могла помочь ему сделать все как подобает. Брекен сильно удивился, заметив, что старая самка повела себя точно так же, как будто поняла его без слов.

И наконец Босвелл негромко проговорил:

— Я поведу рассказ от сердца к сердцу и постараюсь как можно точнее передать истину, исходящую от Камня. — Он умолк, а У-Pox легонько кивнула, склонив набок опущенную к земле голову.

— Меня зовут Босвелл, я летописец из Аффингтона. Путешествие мое заняло не один год, но невзирая на зимние холода и снег я принес тебе известия, которых ты ждала так долго. Да ниспошлет тебе Камень сил, дабы ты смогла смириться с тем, о чем вскоре узнаешь.

Он говорил, делая время от времени паузы, чтобы Келин смог перевести его слова. Брэн с Брекеном потихоньку отошли назад и стояли теперь в одном из темных уголков, и разговор между Босвеллом и У-Рох протекал так, будто они вели его с глазу на глаз. Даже Келина почти не было заметно, и могло показаться, что в норе никого нет, кроме Босвелла и очень старой самки.

— Крота, с которым я пришел и который помог мне благополучно проделать столь дальнее путешествие, зовут Брекен из Данктона — эта система, как и Шибод, входит в число главных. Брекен достоин всяческого доверия. — У-Рох легонько кивнула и повернула голову в ту сторону, где среди теней в молчании стоял Брекен.

— Я расскажу тебе о Мандрейке, что родом из Шибода, расскажу о великих переменах, значение которых не дано понять никому… — Так Босвелл повел свой рассказ, говоря в традиционной манере, присущей летописцам, для которых истина важней всего на свете и которые обладают великим искусством вести разговор от сердца к сердцу.

Когда Келин, переводя его слова, назвал Мандрейка по имени, У-Рох едва заметно вздохнула, тихонько что-то пробормотала и окинула невидящим взором сначала Босвелла, а потом и всех остальных по очереди. Казалось, у нее внезапно прибавилось сил, и ей удалось слегка выпрямиться. Лицо ее выразило гордость, которую испытывает всякий, кто сумел справиться с трудной задачей. Она произнесла несколько слов, и Келин сразу же перевел их:

— Ах, Босвелл, жаль, что ты не самка, ведь тогда нам не понадобилось бы так много слов. Расскажи мне о Мандрейке, которого мне удалось спасти однажды, расскажи мне обо всем до конца, а я в ответ поведаю тебе правду.

И тогда Босвелл заговорил снова. Он рассказал о Данктоне и о том, как изменил жизнь системы Мандрейк, упомянул о Ребекке и о Руне, порой негромко спрашивая Брекена о подробностях, которых сам он не знал или не мог припомнить. И под конец едва слышным голосом он поведал ей о сражении у Камня и о гибели Мандрейка.

У-Рох вздохнула и покачала головой. Босвелл же продолжал рассказывать — о Седьмом Заветном Камне, о смерти Скита, об эпидемии чумы и обо всех событиях, явившихся причиной их появления в Шибоде. Слушая его, Брекен впервые понял связь этих событий с Мандрейком. Но затем он подумал, что они связаны и с Ребеккой, и с Босвеллом, и с Аффингтоном. И с Камнем. Все сплетено воедино.

Последовало долгое молчание, а затем заговорила У-Pox. Она приподнялась и как будто внезапно выросла, и очертания ее фигуры, одетой в серый мех, на котором пролегло множество морщин и складок, явственно проступили на фоне черной сланцевой плиты, служившей одной из стен в норе. Она говорила иначе, чем раньше, в голосе ее появилась напевность, и слова, что она произносила, исходили как будто не от нее, а от совсем молодой и полной сил самки, которой удалось пробиться сквозь толщу времени и вложить свой рассказ в уста той, в чьем одряхлевшем теле лишь едва-едва теплилась жизнь.

Hen wyf i, ni’th oddiweddaf…

Crai fy mryd rhag gofid haint…

Gorddyar adar; gwlyb naint.

Llewychyd lloer; oer dewaint.

Стара я и не понимаю тебя…

Недуг тяжелый гложет меня…

Птицы кричат, струится река,

Сияет луна, и ночь холодна.

Она говорила на шибодском языке, и Брекену показалось, что в ее устах он звучит ритмичнее и мелодичней, чем речь Брэна и других кротов, обитавших в долине. Келин принялся переводить, а ее голос сопровождал его рассказ словно прекрасный звучный аккомпанемент, без которого Брекен с Босвеллом не смогли бы до конца постигнуть смысл ее истории, пронизанной силой чувства, которое можно выразить лишь с помощью поэзии.

Сначала Брекен не вполне понял, о чем она говорит, но потом догадался, что ее рассказ не связное изложение событий, а скорее, вереница из множества образов и воспоминаний. Он подумал, что такое свободное изложение куда ярче, чем повествования, которые встречаются в хрониках летописцев. Она говорила о Мандрейке и присущей ему жизненной силе, которой были чужды покой и скука, положенные в удел обитателям уютных туннелей и нор.

Мандрейк, душе твоей неукротимой

Полет орла подобен над широким руслом

Реки многоводной. Будь я удачливей,

Ты отыскал бы путь к спасенью,

Но невезение мое определило твой удел.

И сердце мое от тоски иссохлось.

Вот ястреб внезапно к земле устремился —

Среди сланцевых плит пятном темнеет твой мех,

Темнеет среди склонов Шибода, и слышен вой

Гелерта.

Он черен подобно Ллин-дир-Арви.

Я исхудала, недуг меня гложет.

О Мандрейк, я прошу, услышь меня.

Ибо тебе суждено возвратиться,

Восстать из теней, залегших в толщах сланца.

Вновь я услышу шум твоих шагов.

Среди цветов, подобных звездам, ветер пляшет,

Снежинки испещрили листья папоротника.

Нет, ястреб меня уже не увидит,

Но круг замкнется победой моей.

Что это? Голые бока и склоны голые

И ни шерстинки, ни травинки,

Лишь когти ломкие, как одряхлевшая скала.

Листок этот вскоре ветром сорвет, Печален его удел.

Родившийся в этом году — старик,

Возродившийся через год полон сил.

Вот так суждено возродиться тебе,

И я разделю твою судьбу,

Ты снова будешь рядом со мной,

И черный Шибод услышит мой смех.

Но сердце мое источила тоска

За долгие годы разлуки с тобой,

И ветер свалил все деревья, что росли на горе.

О, как я смеялась, как выла метель,

Когда ты попался мне на пути.

Остыли озера, в них нет ни капли тепла,

Вороны поселились в Кастель-и-Гвине,

Там, где однажды прошел и ты, Где царит безмолвие Камня,

Где нерушимой твердыней высится Триффан.

От горя сжимается сердце:

Не довелось мне побывать там с тобою

И никогда уже не доведется.

Другой придет тебе на смену,

И ты тогда ко мне вернешься.

И он предстанет пред Камнями Кастель-и-Гвина,

Где неумолчно ветер воет,

Где нерушимой твердыней высится Триффан.

Ее напевный голос затих, Келин перевел последние из слов, и затем надолго воцарилась тишина. Брекен не сводил глаз с У-Pox, и пробужденные ею образы давнишних событий, великих стремлений и Мандрейка, о котором она говорила так, будто он не погиб, слились в его уме воедино, и мысли его обратились к Камням Шибода: он знал, что ему предстоит отправиться к ним.

Но сильней всего он почувствовал, как безгранична ее любовь к Мандрейку, как горюет она о том, что не сумела сделать все как надо, хоть и спасла его однажды. Слушая ее рассказ, ощущая, что за каждым из ее слов стоит правда, он наконец понял, что такая же любовь к Мандрейку жила в душе Ребекки. Он снова, уже в который раз, вспомнил, как ужасно кричал Мандрейк, когда появился на прогалине у Камня. И ведь он слышал его душераздирающие крики, но не сумел на них откликнуться. Да и кому дано унять такую страшную тоску? Откуда взять столько сил? Он снова посмотрел на У-Pox, и ему захотелось сказать ей что-нибудь, что хоть немного утешило бы ее.

— Расскажи ей о Ребекке, — внезапно проговорил он и, повернувшись к Келину, спросил: — Ты не сказал ей?

— Она все знает, — негромко проговорил Босвелл, и Келин кивнул.

— Нет, — настаивал Брекен, — пожалуйста, скажи ей, что я люблю Ребекку. — Он подумал, что, узнав об этом, У-Pox, которой пришлось столько лет провести в ожидании, поймет, что какая-то частица столь дорогого ее сердцу Мандрейка все же сохранилась. — Скажи ей об этом, — повторил Брекен, обращаясь к Келину.

Келин что-то негромко проговорил, повернувшись к У-Pox, и она перевела взгляд на Брекена. С трудом передвигаясь, она подошла к нему и прикоснулась к нему лапой.

— Dywedwch wrthyf sut un ydi Rebecca! — тихонько сказала она.

Брекен взглянул на Келина, ожидая, что тот переведет ее слова.

— Она сказала: «Пожалуйста, опиши мне Ребекку», — перевел Келин.

Брекен перевел взгляд на У-Pox и задумался, пытаясь подыскать нужные слова. Ребекка… как же описать ее…

— Она полна любви, а ее густой серый мех лоснится, словно атлас. Она крупней многих самок, но грациозна, как легкий ветерок. Смех ее подобен лучам солнечного света. Каждое ее движение проникнуто мощным биением жизни, и окружающих слегка пугает эта сила, но они тянутся к ней, чувствуя, что она им необходима… — Он умолк, и, когда Келин закончил переводить его слова, в норе снова воцарилась полная тишина.

Брекен и сам удивился тому, что сказал. Когда он думал раньше о Ребекке, ничего подобного не приходило ему в голову. Неужели она и вправду тоже внушает ему страх? Неужели его привлекает только заключенная в ней жизненная сила?

Ему хотелось еще поговорить с У-Pox, но присутствие Келина, Брэна и Босвелла стесняло его, а вдобавок он никак не мог разобраться в своих чувствах. Он попытался вспомнить, как они с Ребеккой стояли возле Заветного Камня, но все это показалось ему бесконечно далеким, как будто эти события произошли не с ним, а с кем-то другим. Ему стало очень грустно и захотелось плакать, захотелось, чтобы У-Pox обняла его, чтобы Ребекка оказалась рядом.

— Я люблю ее, — беспомощно повторил он, и Келин перевел его слова на шибодский. У-Pox улыбнулась и что-то проговорила, обращаясь к нему.

— Она сказала, что знает, как ты любишь Ребекку, дочь Мандрейка, — перевел Келин, — и что когда-нибудь ты тоже до конца это поймешь.

Затем У-Pox снова повела рассказ, но уже не в такой напевной ритмичной манере, как прежде.

— Я не хотела, чтобы он ходил туда, и предупреждала его об опасности, — снова заговорил Келин, переводя ее слова. — Но вы не видели, каким он был в те времена, он не рос у вас на глазах, и поэтому вы вряд ли можете себе представить, какой силой он обладал. Его блестящий мех был подобен небу, где гуляет ветер, небу, в котором порой появляются черные тучи, но чаще сияет солнце. Он обладал внутренней силой, по сравнению с которой унылый, опустевший Шибод — одна из ваших семи великих систем — кажется похожим на никчемный скелет ворона. Они очень разозлились, когда я не позволила ему участвовать в их бессмысленных ритуалах, которые подобно омертвелым когтям впиваются в живую душу Камня, в тоскливых, лишенных всяческой надежды песнопениях. Я говорила ему, что Камень горделиво высится в Кастель-и-Гвине, а эти туннели, проложенные среди сланцевых пород, где нет ничего съестного, не имеют к нему никакого отношения, и их обитателей рано или поздно постигнет кара, как и случилось, когда разразилась эпидемия чумы. Но он возненавидел вместе с ними и меня и решил посмеяться над всеми нами, отправившись туда. Впрочем, я знала, что даже Гелерт, Пес Шибода, не сможет лишить его жизни, это не дано никому на свете.

— Но ведь он все же умер, — тихонько сказал Босвелл, и Келин перевел его слова.

У-Pox покачала головой и рассмеялась впервые за все время разговора с ними, и этот мощный, хоть и резковатый смех напоминал кусты утёсника, растущие на склонах гор.

— Тебе еще многое предстоит понять, Босвелл. А тебе, — она повернулась к Брекену, точно определив, где он стоит, и приподняла свою дряхлую лапу, обращаясь к нему, — тебе многому придется научиться и многое сделать, если ты и вправду любишь дочь Мандрейка.

Она медленно подошла к Брекену, притронулась к нему, и на этот раз ему показалось, будто ласковый ветерок взъерошил ему мех, и он понял: ей открылось все, что было у него на душе.

— Возможно, тебе придется потерять ее, Брекен из Данктона, чтобы затем обрести вновь. Точно так же, как я потеряла Мандрейка, а теперь снова обрела его.

Когда У-Pox произнесла эти загадочные слова, в сердце Брекена закрался страх. Она замолчала, и Келин жестом показал, что настало время оставить ее в покое.

Им довелось встретиться с ней еще раз спустя два дня. Она вывела их туда, где кончались ее туннели, на край глубокого скалистого провала, за которым вдали виднелись крутые склоны Шибода.

Некоторое время У-Pox стояла на краю обрыва, устремив вдаль невидящий взор, а потом сказала:

— Путь к Мойл Шибоду пролегает среди скал Кумера. За ним стоят Камни, о существовании которых теперь уже почти никто не знает, эти Камни вы и стремитесь отыскать. Там же высится и Триффан, но до него вам никогда не добраться. — Она взмахнула лапой, указывая на возвышавшиеся справа горные склоны. — Вон там находится дорога, но взобраться по ней вверх не дано никому из кротов, и всякий, кто осмелится на это, непременно скатится назад.

Она указала на скалы, среди которых кое-где виднелись чахлые кустики черники и папоротника. Верхушки скал маячили где-то далеко в вышине.

— Именно там родился Мандрейк, когда мела метель, там я и нашла его, в местах, куда залетают серебристые чайки, где летом токуют рябчики, но куда никогда не забредают кроты.

У-Pox повернулась, устремив взгляд в мрачные глубины провала, за которым виднелись громады постепенно разрушающихся и медленно погружающихся в небытие скал.

— Ваш путь пролегает среди склонов, по которым бродит Гелерт. — Она нахмурилась и пробормотала себе под нос фразу, которую им уже довелось услышать от нее при их первой встрече: «Hen wyf i, ni’th oddiweddaf». [— Стара я и не понимаю тебя]

Вскинув голову, Брекен посмотрел на громаду Шибода, затем глянул вниз на скалы, среди которых им предстояло вскоре оказаться, и подумал: «Уж если она не понимает, на что остается надеяться мне?»

Глава восемнадцатая

Брекен и Босвелл остановились на краю Кумера. В ушах у них все еще звучали отголоски предостережений шибодских кротов, а сердца их сжимались от мрачных предчувствий. Ночью начал неспешно падать снег, и выступы черных скал, окружавших долину, подернулись тонкой белой пеленой, лишь оттенявшей унылый, бесцветный пейзаж.

Проводить их взялся Келин. Брэн заявил, что и близко к Кумеру не подойдет, и расстался с ними задолго до того, как они отправились в ту сторону, даже не попрощавшись толком, словно боялся, как бы печальная судьба, грозившая им, не постигла и его, если он проведет в их обществе слишком много времени.

Но Келин указал им путь, по которому осмелился пройти однажды в юности, хотя тогда он так и не добрался до конца, потому что со стороны провала дул такой холодный яростный ветер, что двигаться ему навстречу было просто невозможно. Впрочем, на этот раз он добрался с ними до поворота, за которым открывался вид на Кумер.

— Пожалуй, в этих местах найти червей еще трудней, чем в других областях Мойл Шибода, где вы уже побывали. Многие из кротов умерли здесь голодной смертью или угодили в когти ворону, кречету, пустельге или ястребу, оказавшись на открытой местности. Зачастую пищу удается отыскать в земле возле реки, поэтому старайтесь не отходить от нее далеко. Есть еще и травы; растущие на почве, в которой водятся черви, но большинство из них наверняка вам незнакомы. Скажите, там у вас на почвах, которые вы называете меловыми, растут орхидеи?

Босвелл кивнул, припомнив цветы с изящно изогнутыми лепестками, и мысль о том, что они могут расти в этих местах, показалась ему нереальной, как несбыточная мечта.

— Тогда смотрите внимательно и не пропустите их, они такие сиреневые, ищите камнеломку, а также щавель — вам известно такое растение?

На этот раз закивал Брекен, которому за прошедшие годы не раз доводилось копаться в земле, на которой рос щавель. Все знают, что в ней водятся черви!

— Здесь тоже растет щавель. По виду он отличается от того, что вы привыкли видеть в долинах, его листья похожи на сердечко, но запах точно такой же. Он еще не успел расцвести, но вы все равно сумеете распознать его и найти место, где можно подкрепиться.

Затем он заговорил по-шибодски, благословляя их на дальний путь, после чего они попрощались, и Келин скрылся среди зарослей жесткой травы. Им пришлось выбраться на поверхность земли, поскольку все туннели заканчивались на некотором расстоянии от края Кумера. Брекен с Босвеллом продолжали стоять среди зарослей ковыля, служивших им прикрытием, раздумывая над тем, как им лучше теперь поступить.

Откуда-то слева доносился шум горной реки, и по его громкости они предположили, что именно в нее и впадают все ручьи, текущие по склонам, причем воды после ночного снегопада в ней прибавилось. Чуть выше по склону справа от них полоса земли резко обрывалась там, где на поверхность выступала массивная сланцевая глыба, на которой не могло укорениться ни одно растение. Она вздымалась вверх, прикрывая собой основание устремленной в небо скалы.

Им не удалось разглядеть, что находится дальше в долине, но, исходя из того, как звучал шум ветра, они решили, что ее протяженность составляет шесть-семь кротовьих миль — пять часов ходу.

— Давай постараемся как можно скорее добраться до дальнего края долины, чтобы потом нам хватило времени найти пропитание и место для отдыха, — сказал Брекен. — А если тут и вправду бродит Гелерт, которого они все так боятся, мы всегда сможем залезть в одну из трещин и укрыться от него. — Брекен говорил с напускной беспечностью, но ему не удалось ввести в заблуждение Босвелла, прекрасно понимавшего, какие опасности сулит им предстоящее путешествие.

Они не мешкая отправились вперед по твердой широкой тропе, от которой слегка попахивало ревущими совами. По одну сторону от нее возвышалась сланцевая глыба, а по другую протекала река. Кое-где им попадались участки земли, где росли ковыль и овечья овсяница, видеть которые было очень приятно. Дорога была трудной и унылой. Чем выше они поднимались, тем более зловещими казались нависшие над ними глыбы. Вдобавок ко всему с них время от времени соскальзывал снег, а в некоторых местах дорогу кротам преграждали обломки скал и сланцевые пластины, рухнувшие на тропу во время очередного обвала. Эти обломки и пластины были куда больше, чем они сами, пробираться между ними было трудно, и Брекен с Босвеллом постоянно с тревогой думали о том, что еще ждет их впереди.

Им потребовалось около часа, чтобы одолеть довольно-таки крутой подъем, используя заросли трав в качестве прикрытия. Затем дорога пошла ровней, и Брекен с Босвеллом, следуя вдоль тропы, свернули налево, перешли по мосту через реку и отправились дальше по левому берегу озера, в котором отражались возвышающиеся на другом берегу скалы. Вода казалась черной и очень холодной, а возле тропы, по которой они шли, плескались небольшие беспокойные волны, от которых веяло все тем же холодом.

Поначалу слева от тропы тянулись участки торфяника, затем на смену им пришли каменистые склоны, покрытые сухими травами, среди которых порой попадались, радуя глаз, ярко-желтые цветы лапчатки. Но постепенно эти склоны становились все круче и круче, и им все чаще и чаще встречались высокие, служившие пристанищем лишь для ворон черно-серые утесы, верхушки которых едва виднелись на фоне белесоватого неба.

Брекен с Босвеллом старались двигаться как можно быстрее — ведь здесь они были совсем на виду — и лишь изредка останавливались, чтобы передохнуть. Они надеялись чем-нибудь подкрепиться, но не могли отыскать ничего съестного, и всякий раз во время коротких остановок им оставалось лишь сидеть на месте, вглядываясь в небо, в котором в любую минуту могли появиться хищные птицы.

Они шли все дальше и дальше вдоль берега озера, но потом и оно осталось позади, и путники опять начали взбираться вверх по каменистой тропе, продвигаться по которой становилось все трудней и трудней.

За все это время с ними ни разу не приключилось ничего особенно страшного, и они вполне могли подумать, что в рассказах об опасностях, которыми изобилуют эти места, присутствовала изрядная доля вымысла, но тут они внезапно почуяли резкий запах какого-то неведомого существа, которое, по всей видимости, недавно пересекло тропу. Это был запах дикой мертвечины, запах хищника, яростного и ненасытного, и одновременно запах ревущей совы.

Они ненадолго ушли с тропы и укрылись среди обломков сланцевых пород, между которыми рос ковыль, пытаясь определить, откуда доносится этот запах и не дрожит ли поблизости земля.

— Что же это за тварь такая? — спросил Брекен.

Босвелл замотал головой и пожал плечами. Он ужасно напугался. Но увидев, как Брекен поднялся с места и потихоньку начал снова выбираться на тропу, уже в который раз подивился упорству и отваге своего друга. Именно благодаря этим его качествам ему, Босвеллу из Аффингтона, летописцу, который вообще-то должен знать намного больше других, зачастую открывались новые премудрости, о существовании которых он и не подозревал.

Босвеллу не раз доводилось видеть кротов, совершавших смелые поступки по недомыслию или по глупости. Стоит поставить перед ними какую-то задачу, как они очертя голову кидаются выполнять ее. Но Брекен вовсе не глуп, он многое понимает, и жизнь очень дорога ему, но все же сейчас он смело отправился вперед, несмотря на то что над тропой витает этот ужасный запах.

«Сколь велика мудрость Камня, соединившего меня невидимыми узами с Брекеном», — подумал Босвелл, грустно улыбнулся и пошел следом.

По прошествии недолгого времени они опять почуяли все тот же ужасный запах и на этот раз наткнулись на следы, оставленные загадочной тварью, каждый из которых был размером с половину крота. На земле виднелись отпечатки пятипалой лапы, похожей на собачью, а впереди в снегу тянулась длинная отметина, оставленная когтем. Брекен и Босвелл никогда не встречали существ, расстояние между следами которых было бы таким огромным, да и сами следы были куда больше, чем те, что оставляли за собой крупные лисы или барсуки. Вдобавок тварь эта была очень тяжелой: ступая по снегу, она приминала его до самой земли, в то время как лапы Брекена и Босвелла оставляли на нем лишь едва заметные впадинки. Судя по всему, это были следы пса каких-то чудовищных размеров, ростом чуть ли не до неба.

Из осторожности они решили идти дальше по извилистой тропке и держаться как можно ближе к местам, где рос ковыль и попадались скалы с трещинами, на случай если им вдруг срочно понадобится спрятаться.

Следы, на которые наткнулись Брекен и Босвелл, все не кончались. По ним было понятно, что пес-великан начал двигаться большими прыжками и взобрался на скалу, однако дальнейшее осталось за пределами их видимости. Не догадались они и о происхождении кучек снега, смешанного с обломками сланцевых пластин, местами преграждавших тропу, которые появились на ней потому, что пластины трескались под тяжестью прыгавшего по ним пса и их осколки вместе со снегом сползали вниз.

Пожалуй, пустельга, реющая в небе над унылыми просторами Кумера, смогла бы заметить, что следы, оставленные на краю одной из сланцевых глыб, тянутся дальше, туда, где пахнет овцами, затем спускаются вниз по склону долины, мелькают среди камней и присыпанной снегом травы, а затем сворачивают к той самой тропе, по которой около часа назад прошли Брекен с Босвеллом.

Скорей всего, у пустельги это не вызвало бы сильного интереса, но черная ворона, питающаяся падалью, которая вечно ищет, чем бы поживиться, увидела бы, что существо, которому принадлежали эти следы, сначала заметалось из стороны в сторону, принюхиваясь и роняя слюни на снег, а затем отправилось по следу, оставленному кротами.

Меж тем Брекен и Босвелл начали ощущать усталость. За весь день им ни разу не удалось поесть, а они шли и шли, поднимаясь все выше. Склоны долины становились круче, и тропа свернула влево, огибая отвесный утес, заслонивший от них находившееся внизу озеро, а затем начался тяжелый подъем по правому склону постоянно сужавшейся долины. Внизу показалась речка, и они пожалели, что не последовали совету Келина и не отправились вдоль нее, ведь на ее берегах они смогли бы подкрепиться, но теперь думать об этом было уже поздно: спуск в долину показался им чересчур крутым и скользким, поэтому они отправились по тропе дальше, надеясь, что рано или поздно она пересечется с рекой.

Через некоторое время шум бурлившей воды стал глуше: в этом месте над рекой нависала огромная глыба сланцевых пород. Казалось, даже само небо приобрело темно-серый цвет сланца, вокруг, куда ни кинь взгляд, сплошная чернота, среди которой лишь кое-где белеют пятна снега, как будто в мире не осталось больше красок. Тишину нарушал только шум струившейся далеко внизу реки да звон ручьев, протекавших среди трещин в гулких стенах глубокой долины, в которую впервые за бесконечно долгое время забрались двое кротов.

Опасность таилась повсюду, и сердце у них сжималось от тревоги. Что, если на тропинку повалятся обломки сланца? Что, если их заметят хищные птицы? А где-то неподалеку наверняка бродят хорьки да еще этот чудовищный пес. Никогда прежде за все время долгих странствий у них не бывало так тревожно на душе.

Тропа, пролегавшая по узкой полоске твердой породы, резко пошла вверх, а затем сразу вниз, в окруженную скалами глубокую впадину, куда шумным каскадом обрушивались воды одного из горных ручьев. Брекен с Босвеллом оглянулись назад, потом попытались разглядеть дно впадины, походившей на темный колодец, в который почти не проникал свет. И вот тогда Брекен подумал, что с радостью променял бы душу на возможность увидеть, как солнечные зайчики пляшут на белой гладкой поверхности меловых стен, услышать, как летний данктонский ветерок шелестит среди сухих трав, взглянуть на орхидеи и синие колокольчики, при виде которых у самого печального крота на свете становится легче на душе. Ну что ж, ничего не поделаешь, зато, когда они выберутся из впадины, им наверняка удастся поесть и отдохнуть в безопасном месте!

Они начали спускаться вниз, поскальзываясь на припорошенных снегом пластинах сланца. Вокруг виднелись лишь мокрые безжизненные скалы, а грохот водопада становился все громче и громче. И нигде ни травинки, чей аромат мог бы слегка приободрить путешественников, которые уже поняли, что, пока они не выберутся из впадины, подкрепиться им не удастся.

Когда Брекен с Босвеллом спустились на самое дно, они снова почуяли запах неведомой твари, тот же страшный запах, но теперь он был гораздо сильней, а это означало, что тварь где-то совсем близко.

Внезапно шум бурлящего водопада заглушил грохот, подобный горному обвалу, — то рычал огромный пес, пробиравшийся по следу, оставленному Брекеном и Босвеллом.

Брекен помертвел от страха, когда понял, что Гелерт выследил их. Так вот он каков — Пес Шибода: острые клыки, желтые, горящие хищным огнем глаза, громадные когтистые лапы, густая светлая шерсть. Размеры пса… да что там говорить о размерах, если одна только его голова была ничуть не меньше массивного выступа скалы.

Гелерт, Пес Шибода, понесся к Брекену с Босвеллом, слегка порыкивая от удовольствия. На мгновение его огромная морда с болтающимися брылями нависла над ними, он принюхался и устремился к другому краю впадины, там развернулся на скользких пластинах и снова побежал к ним.

Кроты! Как ему нравилось выслеживать их, а потом извлекать из-под камней трепещущих от страха зверьков или выкапывать их из-под земли в лугах долины, расположенной у подножья Кумера. Лишь однажды на его памяти кроту случилось забрести в сам Кумер, и с тех пор прошло очень много времени. Ладно, пусть ему не придется ни вытаскивать их из-под камней, ни выкапывать из-под земли, но он все-таки сможет поиграть с ними, глядя, как они дрожат от ужаса, прежде чем их тельца, покрытые шелковистым мехом, распластаются на поверхности сланца, обагрив кровью белый снег.

Гелерт снова пробежал мимо них, рыча и слегка подвывая от удовольствия — ведь зрелище живой добычи доставляет ни с чем не сравнимую радость.

Когда Гелерт в третий раз промчался мимо, не тронув их, Брекен понял, что пес играет с ними, а значит, у них еще есть шанс юркнуть в какую-нибудь из трещин.

Он устремился к ближайшей, подталкивая Босвелла и прикрывая его сзади, а в это время пес в четвертый раз начал спускаться по крутому склону.

Гелерт увидел, что они сдвинулись наконец с места, и развеселился еще больше, с удовольствием наблюдая за отчаянными попытками кротов добраться до убежища. Он на мгновенье замер, затем безо всякого усилия прыгнул, и его лапищи опустились на землю прямо перед ними. Кроты запаниковали, и он с наслаждением повел ноздрями, почуяв, как от них повеяло острым запахом страха.

Как Гелерт и рассчитывал, они кинулись в другую сторону. Повернув большую, покрытую косматой шерстью голову, он некоторое время смотрел на них, а затем неторопливой рысцой двинулся следом.

Завидев приближающегося пса, Брекен остановился, заслоняя Босвелла, и повернулся к врагу. Порой кротам приходится сталкиваться с грозными противниками, борьба с которыми кажется такой же бессмысленной, как потуги шестидневного кротеныша подраться с матерью. Но кроты не сдаются без боя.

Поэтому, когда Босвелл побежал дальше, Брекен нацелился лапой на огромную страшную морду Гелерта и нанес удар, вложив в него все силы, физические и душевные, следуя наставлениям, полученным давным-давно от Медлара. Когда острые когти хлестнули Гелерта по морде, он громко взвыл от боли и неподдельного изумления и подался назад.

Ужасно разозлившись, Гелерт выбросил вперед мощную лапу, думая сразить одним ударом обоих кротов, и того, который осмелился вступить в драку, и того, который продолжал бежать. В тот момент, когда Босвелл уже нырял под камни, к которым подталкивал его Брекен, когти Гелерта скользнули по его спине, оставив глубокие царапины, из которых тут же хлынула кровь. В это мгновение Брекен успел увернуться, зарычать и проскочить прямо перед носом у Гелерта следом за Босвеллом под обломок скалы. У противника небольшихразмеров свои преимущества. До них донеслось раскатистое рычание Гелерта, который не столько разозлился, сколько пришел в радостное возбуждение, почуяв кровь. Он кинулся к камню и заскреб когтями по его поверхности, пытаясь сдвинуть его. Брекен почувствовал, как камень закачался из стороны в сторону у него над головой, но с места не сдвинулся, не давая Гелерту добраться до них.

Этот камень лежал поверх другого, еще более крупного, и Брекен пополз, стараясь забиться как можно глубже в щель, толкая перед собой Босвелла, который впал в полуобморочное состояние. А пес с лаем заметался из стороны в сторону, чуя запах крови, сочившейся из раны Босвелла, который дразнил аппетит и разжигал в нем нетерпение.

Затем с такой же внезапностью, с какой он напал на кротов, пес затих и улегся возле груды камней, под которыми они прятались, вытянув вперед лапы и склонив голову набок. Он решил прибегнуть к уловке, которая не раз позволяла ему добиться желаемого и дождаться того момента, когда кроты попробуют спастись бегством.

Когда наступила тишина, Брекен перевел дух и повернулся к Босвеллу и только тут увидел, как глубоки и опасны его раны.

— Босвелл! Ты слышишь меня, Босвелл? Тебе очень больно?

Но Босвелл лишь застонал, не открывая глаз. Кровь, текущая по его левому боку, начала сворачиваться, и пропитанный ею мех превратился во влажную склизкую массу.

Затихший ненадолго пес, чей запах витал повсюду в воздухе, снова поднялся с места и заскреб когтями по земле, пробуя подкопаться под камень. Но все его попытки закончились неудачей: твердая земля, в которой было множество осколков сланцевых пластин, никак не хотела поддаваться.

Он сел и снова принялся ждать. Лишь слабое подрагивание хвоста говорило о терзавшем его нетерпении.

Такое ожидание Гелерту было не в диковинку, он не раз поступал точно так же, когда охотился на ласок, полевок и землероек. Никуда эти кроты не денутся.

Рассеянный свет, струившийся с хмурого неба, померк; с запада надвинулись тучи, и если предыдущей ночью из точно таких же туч выпал снег, то теперь они принесли с собой грозу — холодный дождь, раскаты грома и вспышки ярких молний, озарявших мертвенным светом глубины мрачных расселин и темные верхушки гор, высившихся к западу от Шибода. Вскоре гроза уже вовсю бушевала над Кумером. Ливень смыл снег, припорошивший сланцевые плиты, и превратил ручьи в бурные потоки.

Гелерт сидел неподвижно, точно каменное изваяние, хотя его желтоватая шерсть насквозь промокла под дождем. Он не сводил глаз с обломков скал, под которыми прятались кроты, и потому сразу заметил, что под них начала затекать вода.

Когда Брекен почувствовал, что у него промокло брюхо, он попытался оттащить лежавшего без сознания Босвелла в сторону, но струйки воды, просачивавшейся во все трещины, снова добрались до них, и вскоре в убежище не осталось ни одного сухого местечка.

Но Брекен не обращал внимания на собственное неудобство. Он перестал думать и об огромном псе, чьи лапы виднелись у входа в крохотную пещерку, который дожидался, когда они попробуют высунуться наружу. Мысли Брекена занимал только Босвелл. Однажды он уже видел, как на вершине Данктонского Холма умер от ужасных ран другой крот, который был достоин совсем иной участи. Один лишь Камень ведает, как велика его любовь к Босвеллу. Сейчас его другу необходимы тепло и пища, надежное прибежище и заботливый уход, а они угодили в ловушку и не могут выбраться из нее. Ему вспомнилось, как давным-давно в такую же грозу он стоял, глядя на долины, лежавшие за Данктонским Лесом, надеясь, что когда-нибудь подобно обитателям Древней Системы он сможет совершить интересное далекое путешествие. И вот где он теперь оказался.

Брекен слышал, как грохочет гром, видел отблески молний на мокрой земле рядом с камнем, видел, как порой верхушка тени Гелерта ложилась на порог их жалкого пристанища, и нахлынувшие на него воспоминания постепенно вытеснили страх из его сердца. Он вспомнил, как очутился в Гроте Темных Созвучий, когда убегал от гнавшегося за ним Мандрейка, как стены откликнулись эхом, когда он начал тихонько напевать, и Мандрейк растерялся, заметался из стороны в сторону и замер посреди огромного грота. Еще он вспомнил о том, какой прилив сил он ощутил тогда, как ему показалось, будто когти его сделались длинней и острей, а сам он стал выше ростом. Вспомнил, какой испуганный взгляд бросил на него Мандрейк. В те времена он был слишком юн и еще не знал, как совладать с разлившейся по его телу мощью, но с тех пор он повзрослел и многому научился у Медлара.

И теперь Брекен почувствовал, как его тело наполняется силой, а душа отвагой, несокрушимой, словно скалы, под которыми они нашли прибежище. И в то же самое время Гелерт беспокойно заерзал на месте. Что-то неуловимое шевельнулось в его душе, и на мгновение взгляд его оторвался от нагромождения камней и устремился в небо, словно пытаясь отыскать там что-то в непроницаемой пелене дождя.

Однажды здесь побывал крот, единственный, который отважился забрести в Кумер. Что толку притворяться, будто он забыл об этом, хотя после долгих лет успешной охоты перестал уже так остро воспринимать удар, нанесенный тогда его самолюбию. Тот крот распространял вокруг себя на удивление резкий запах, был потемней цветом, чем эти двое, и намного крупнее, с мощными, как у барсука, когтями.

Крот не стал убегать от него, а решил вступить с ним в бой. В бой! Что за нелепость, бой между кротом и псом! Но потом Гелерту еще долго снился в кошмарах этот крот, обладавший невероятной силой, который не отступил перед ним, когда они повстречались где-то среди сланцевых глыб. Он хорошо запомнил то место. Гелерт задумался, и ему опять, как живой, привиделся огромный крот, с которым он столкнулся тогда неподалеку отсюда. Крот страшно зарычал, вскинул когтистые лапы, готовясь убить противника, но потом повернулся к нему спиной и, бросив через плечо презрительный взгляд, начал удаляться, не обращая внимания на его истерический лай.

Гелерт окинул затравленным взглядом верхушки нависших над ним скал, чувствуя, что кто-то смотрит на него издалека, призывая беду на его голову, и уверенность начала покидать его. Он заскулил, а прятавшийся под камнем Брекен зашевелился, готовясь к броску, который ему вскоре предстояло предпринять, и мысль об этом уже не внушала ему ни малейшего страха.

❦

У-Pox выбралась из своих туннелей и застыла на краю провала, устремив невидящий взгляд в его глубины, и глаза ее походили цветом на туман, клубившийся среди скал. Сколько лет провела она в ожидании, чуть ли не целую жизнь, и вот наконец из мрачных глубин до нее донесся звук, который она так надеялась услышать: растерянный и жалобный вой Гелерта, подхваченный грозовыми ветрами, который каким-то таинственным образом оказался сигналом, предвещавшим возвращение Мандрейка.

Gwyw calon rhag hiraeth,

Crai by myrd rhag lledfryd heno… —

проговорила она нараспев.

Сердце мое от тоски иссохлось,

Кручина горькая мне послана в удел,

Пошли мне сил с ветрами грозовыми…

Вернись, Мандрейк, услышь, как жалобно он воет,

Душа твоя несокрушима, как пластины сланца,

Так пусть увидит ястреб гладкий блеск твоих когтей

Среди скалистых стен провала…

Голос ее звучал пронзительно. В словах шибодского языка, которые она произносила, слышалась теперь не музыка, а заклятие: она стремилась поддержать крота, которому предстояло вступить в бой где-то среди каменистых далей Кумера, зная, что сейчас многое зависит от стойкости его духа.

Она знала, что силы ее истощились за долгие годы жизни, и все же попыталась поделиться ими с Брекеном. Для У-Рох, твердо верившей в то, что Мандрейк не умер и непременно возвратится, настал момент торжества.

Ей не требовались глаза для того, чтобы увидеть, как происходит между ними борьба. Дряхлая самка обладала несгибаемой силой воли и гордой, как орлиный взгляд, душой. Как же ее зовут? Ах да, Ребекка.

— Пусть он умер, это неважно, он все равно вернется!

У-Рох выкрикнула эти слова, перейдя на древний язык Шибода, чьи резкие звуки несовместимы с жалостью к скулящему псу. По телу ее пробежала волной дрожь, внезапно она как будто помолодела, словно ощутив трепет жизни во чреве, которое уже давным-давно увяло раз и навсегда. Никто не смог бы понять, что происходит, увидев дряхлую корчащуюся самку, которая выкрикивала что-то на языке древних предков, а затем разразилась воплем, до странности походившим на крик рожающей самки.

— Настало время, тебе дается второй шанс, ублюдок Мандрейк, ты возвратишься и увидишь свет Камня, что упал на тебя однажды и навеки врезался тебе в память, хотя потом сгустившаяся мгла не позволила тебе пробиться к нему. Так приди же!

Буйный ветер подхватил ее слова и унес в дали Кумера. Они вихрем обрушились на испуганного Гелерта, предвещая ему беду и насылая на него слабость, но в то же время они укрепили силы Брекена.

❦

Когда Брекен начал медленно и неуклюже выбираться из-под камней туда, где под вечерним небом стоял Гелерт, дождь приутих, но ветер задул еще сильней. Дрожа всем телом от холода, не походившего на обычный, пес оторопело следил за тем, как крот вылезает наружу, двигаясь задом наперед и таща с собой второго крота.

Он проявлял к нему полное пренебрежение, совсем как тот, другой, и Гелерту почудилось, будто он тоже где-то рядом и глядит на него сквозь туман. Наконец крот повернулся и посмотрел ему прямо в глаза. Как он посмел! Вот он остановился, держа зубами бессильно поникшего второго крота. Ветер бушевал вовсю, но Брекен твердо стоял на месте, держа Босвелла за загривок, словно кротеныша, с жалостью и гневом взирая на огромного Гелерта, ощущая в себе силу, перед которой ничто не могло устоять.

Он любил Босвелла и хотел спасти от смерти, так же как когда-то хотел спасти Кеана. Босвелл будет жить, и даже десять псов не смогут ему помешать. Брекен вытащил Босвелла из каменной западни, потому что там ему грозила неминуемая гибель от голода, сырости и холода, и смело опустил его на землю между могучими лапами Гелерта.

Затем он начал говорить, произнося слова, вложенные в его уста безмолвным Камнем, и Гелерту показалось, что Брекен становится все больше и сильней, а за плечом его внезапно показался другой могучий крот, тело которого покрывали шрамы от ран, полученных в боях. Глаза Гелерта расширились от страха, он завыл, чувствуя, что лапы не слушаются его и он не сможет убежать от этого существа, внушавшего ему ужас. Оно произносило слова, и смысл их был ему непонятен, но они причиняли такую же боль, как острые когти, впивающиеся в кожу:

— Трепещи, Гелерт, ибо ты пролил кровь Босвелла. Это святой крот, но ты осмелился посягнуть на его жизнь, и теперь над тобой тяготеет проклятие. Ты поможешь мне сделать так, чтобы он не умер…

Камень вложил эти слова в уста Брекена, и Камень явил Гелерту зрелище, внушающее неизъяснимый страх любому, даже самому могучему существу, зрелище, которое являет собой тот, кто уже не боится смерти, и Камень помог ему понять смысл слов, произнесенных на незнакомом ему языке.

Кроту необходима помощь. Гелерт резко развернулся, проделав несколько больших прыжков, взобрался на край впадины, оглянулся на Брекена и заскулил, раскрыв пасть и тяжело дыша, в надежде, что Брекен поймет его и пойдет следом за ним.

Вскинув голову, Брекен посмотрел на Гелерта, затем на Босвелла, а потом окинул взглядом крутой склон впадины. Устало вздохнув, он наклонился, взял Босвелла за загривок и понес его туда, где стоял в ожидании пес.

Брекен поднимался медленно, каждый шаг давался ему невероятным трудом. Справа от него бурлила река, среди скал гудел порывистый ветер. Но Брекен упорно двигался вперед, совсем как в тот день, когда ему пришлось взбираться по крутому склону мелового Аффингтонского Холма. Каждый вдох причинял Брекену боль, он начал хрипеть, но по-прежнему крепко держал Босвелла. Иногда он чувствовал, как искалеченная лапа Босвелла прикасается к его напряженным мышцам. За ними тянулся след из кровавых пятен, красневших на темной поверхности тусклого сланца.

Взобравшись наверх, он остановился рядом с могучим Гелертом, чьи бока то вздымались, то опадали при дыхании, и пес развернулся и повел мордой, указывая на пустоши, видневшиеся за скалистыми отрогами Кумера, среди которых плавно струила свои воды река, а затем повел к ней Брекена, проявляя удивительное терпение и не менее удивительное беспокойство за раненого крота.

Оказавшись в конце концов на берегу реки, где росли щавель с сердцевидными листочками и камнеломка, Брекен понял, что здесь они смогут найти пищу и прибежище. Он осторожно опустил Босвелла на землю, а пес уставился на них своими желтыми глазами, гадая о том, что еще они потребуют от него.

— Ребекка, — слабым голосом прошептал Босвелл.

Брекену пришлось наклониться пониже, чтобы услышать, что он говорит. Он с грустью подумал: «Да, Ребекка. Будь она здесь, ей удалось бы нам помочь. Она сумела бы спасти Босвелла».

— Скажи ему, — прошептал Босвелл, которому едва хватило сил, чтобы произнести эти слова. — Вели ему найти ее и привести сюда.

— Босвелл, Босвелл, — вздохнул Брекен, чувствуя, как им завладевает отчаяние.

Он поднялся на невысокий берег реки и развернулся лицом к ветру, не обращая внимания на застывшего в ожидании Гелерта. Постоял, принюхиваясь к ветру, а затем устремил взгляд на юго-восток, туда, где находился Данктонский Лес, от которого его отделяли многие сотни кротовьих миль пути. Слова вырвались у него прежде, чем Брекен успел их обдумать. Он сказал:

— Ты очень нужна Босвеллу, очень. Он зовет тебя, ты слышишь? Подай мне сил, чтобы я смог исцелить его.

Едва он начал произносить эти слова, как почувствовал прилив сил, ощутил, как в него вливается мощь Камня, Данктонского Камня, и понял, что даже невозможное возможно. Брекен снова повернулся к Гелерту и сказал:

— Отправляйся в путь и найди Ребекку, нашу целительницу. Разыщи Ребекку. Отправляйся за пределы Кумера и приведи сюда нашу целительницу.

Гелерт попятился, задрожав от страха. Его глаза забегали, он окинул взглядом пустоши и небосвод, пытаясь понять, чего хочет от него этот крот, похожий на чудовище. «Отправляйся в путь, приведи сюда Ребекку…» Быть может, Брекен и не произносил этих слов, быть может, одной силы его мысли оказалось достаточно.

Гелерт заскреб лапами и замотал головой, а Брекен снова задумался о Ребекке и о Камне, и постепенно Гелерту удалось понять, что от него требуется. Он наклонился над внушавшим ему страх кротом, обнюхал его, запомнил этот запах, а потом поднял голову и посмотрел на простиравшиеся вдали пустоши и долины, где кто-то словно звал его, и он почувствовал, как ему не терпится откликнуться на этот зов.

— Приведи сюда Ребекку. Приведи сюда нашу целительницу.

И тогда Гелерт помчался по каменистым склонам Кумера, огибая расселины и высокие утесы, следуя по пути, по которому явились эти кроты, наделенные способностью произносить слова, которые обладали над ним странной властью и вселяли в его душу непонятную тревогу. Некоторое время он рыскал среди скал, пока снова не напал на их след, а затем отправился по нему дальше, зная, что ему непременно нужно сделать то, чего они хотят от него.

❦

Шибодские кроты вначале услышали тяжелую поступь пса, а затем увидели его. Гелерт, подвывая, мчался куда-то, время от времени останавливаясь и принимаясь скрести землю мощными лапами. Он застал их врасплох в тот момент, когда они выбрались на поверхность, и кроты уж было решили, что им пришел конец, когда над ними нависла его страшная морда. Но он только обнюхал их и побежал дальше в поисках совсем другого запаха.

Среди обитателей Шибода до сих пор живы предания о том, как Гелерт, идя по следу, оставленному Брекеном и Босвеллом, спустился в долину и завыл, подбежав к реке, а некоторое время спустя по окрестностям разнесся его лай, похожий на раскаты грома, и все поняли, что пес настиг добычу.

Келин, которому довелось собственными ушами слышать этот лай и разглядеть пса так же отчетливо, как освещенные солнцем скалы, сложил песню, в которой говорится о том, как Гелерт вернулся из долины и принес на себе крота, которого никому из них не случалось видеть раньше.

Ребекка никогда и никому не рассказывала в подробностях ни о своем путешествии в Шибод, ни о встрече с Гелертом, хотя она могла бы подтвердить, что многое в песне, сложенной Келином, чистая правда. И хотя Гелерт не таскал ее на себе, он неотлучно находился при ней на протяжении всего пути по долине и по Кумеру, заботливо следя за каждым ее шагом, хотя наверняка не раз подумал, что она двигается чересчур медленно.

Несмотря на его грозный вид и гигантские размеры, Ребекка сразу поняла, что он не причинит ей зла, она не испугалась его так же, как когда-то не испугался Мандрейк. Разве можно бояться пса, который так терзается от неясной тоски? Возможно, он почувствовал, что она сродни Мандрейку, кроту, похожему на чудовище, и подумал, что все они необычные существа, наделенные невероятной силой, которая так странно действовала на него и повергала его в трепет. Поэтому он постоянно следил за Ребеккой, то забегая вперед, то снова возвращаясь, а затем опять устремлялся вперед, зовя ее за собой туда, где ее ждали другие кроты.

Двигалась она и вправду медленно, но Гелерт не догадался, что она беременна. Никто не знает и уже не узнает никогда, кто был отцом ее кротенышей. Но то, что она забеременела, было вполне естественно, ведь с приходом весны наступила пора брачного сезона, а Ребекка так давно мечтала завести собственных малышей. Возможно, она боялась, что такая возможность больше ей не представится. Возможно, где-то на подходе к Шибоду ей повстречался крот, почуявший в ней желание и не испытывавший перед ней боязни в отличие от обитателей Данктона.

Когда ее нашел Гелерт, время родов уже приближалось, и вполне возможно, она согласилась бы продолжить путь верхом, как об этом поется в балладах, если бы не тревога за судьбу потомства. В этой истории есть, моменты, о которых в аффингтонских хрониках не говорится ни слова.

Быть может, она догадалась о том, что Гелерт ведет ее к Брекену и Босвеллу? Быть может, она услышала зов Брекена? Или ее удивительная интуиция позволила ей почувствовать, что все время, пока она с трудом пробиралась по каменистым тропам Кумера, в вышине над обрывом стояла старая самка, ощущавшая ее приближение, которая пела, перекрывая шум ветра, песню на древнем языке Шибода, предчувствуя возвращение Мандрейка, проливая слезы и ликуя?

❦

Жизнь и смерть, мучение и наслаждение — все едино, и все это не имеет значения, и неважно, пребываешь ты в добром здравии или страдаешь от болезни. «Все едино» — эта мысль являлась лейтмотивом мучительных размышлений, одолевавших Босвелла в долгие, пронизанные болью дни, потянувшиеся чередой друг за другом после того, как Гелерт покинул их.

Брекен заботился о том, чтобы раздобыть пищу и хоть немного покормить Босвелла. Он все время изыскивал разнообразные способы, чтобы приободрить Босвелла и не дать ему погрузиться в уныние, подтачивающее силы, необходимые для того, чтобы остаться в живых.

Между тем, кто находится при смерти, и тем, кто неотлучно находится при нем и видит, как раненый истекает кровью, содрогается от боли, порой пытается улыбнуться, а порой трясется от страха, и слышит отчаянные жалобные стоны, ощущает тяжелый запах, сопровождающий угасание жизни, возникает теснейшая связь. Теснейшая связь и сознание того, что происходящее является своего рода тайной, и поэтому впоследствии тот, кто ухаживал за больным, старается забыть обо всем, что ему довелось увидеть и услышать. Подобно матери, которая не испытывает отвращения к обделавшемуся малышу, тот, кому приходится ухаживать за умирающим другом, без тени омерзения смотрит на чудовищные процессы распада живой плоти.

Такая же связь возникла между Босвеллом и Брекеном. Но есть существенная разница между раненым, прихворнувшим и тем, кто одряхлел от старости. Страдания, которые испытывает раненый, могут подорвать в нем волю к жизни, а без нее ни одно существо не смогло бы появиться на свет, взглянуть на окружающий его мир и рассмеяться.

День проходил за днем, а Брекен почти ни на минуту не смыкал глаз. Чувствуя, что Босвелл, которого он любил всем сердцем, постепенно утрачивает желание бороться со смертью, он постоянно говорил с ним, старался напомнить ему обо всем хорошем, что довелось им повидать в жизни, о каждом из ее драгоценных подарков.

На спине у Босвелла зияла глубокая рана, которая хотя и не воспалилась, но заживала плохо и причиняла ему такие муки, что он, казалось, был уже не в силах противиться смерти. Босвелл лежал на животе, почти не шевелясь, склонив голову набок: так ему было легче дышать. Лапы у него стали слабыми, как у крохотного кротеныша, и, хотя Брекен исправно кормил его измельченной в кашицу пищей, ему удавалось проглотить лишь малую часть из того, что тот давал ему, а остальное тут же срыгивал.

Но по крайней мере он время от времени спрашивал, скоро ли придет Ребекка, а значит, надежда на то, что боль отступит и он сможет жить дальше, не совсем угасла в его душе.

Брекен выкопал для них обоих нору-времянку, но на такой маленькой глубине и с таким коротким туннелем, что в нее проникал дневной свет. И ночной холод. Порой Босвеллу становилось так плохо, что Брекен буквально сходил с ума от собственной беспомощности.

— Прошу тебя, пусть он проживет до тех пор, пока не кончится дождь… пока в небе не забрезжит заря… — твердил про себя Брекен, обращаясь к Камню, умоляя его помочь его другу продержаться, пока не придет Ребекка.

Они ждали целых восемь дней, а потом Гелерт наконец вернулся. Пес разбил себе лапы, испачкался в грязи, исцарапал морду, продираясь сквозь заросли ежевики и терновника, а на левом боку виднелась глубокая ссадина.

Но Гелерт позаботился о том, чтобы Ребекка благополучно добралась до места, совершив своего рода подвиг, о котором кроты до сих пор вспоминают с восхищением и благодарностью, и подвел ее к норе на берегу реки с такой же бережностью, с какой обращался с ней на протяжении всего пути. Он не знал ни кто она такая, ни зачем ей понадобилось идти сюда, но он выполнил свою задачу, и скалы Кумера перестали нависать над ним с мрачной угрозой, а огромные кроты, маячившие среди теней, исчезли. Он поскреб лапой землю, подождал, пока Брекен не вышел к нему, а затем повернулся и отправился прочь, поджав хвост и шатаясь от усталости, чтобы залечь у себя в логове. Гелерт надеялся, что там ему удастся позабыть об этих странных кротах и помечтать о теплых летних днях, лишенных тревог и переживаний.

❦

Сначала Брекен заметил, что Ребекка беременна, затем, что она сильно отличается от того идеального образа, который он успел создать в своем воображении за долгие годы разлуки. Она не походила на Ребекку, за которую он молился, воспоминания о которой служили ему утешением, на Ребекку, чьи ласки казались ему подобными музыке, в которой журчание воды сливалось с шумом ветра. Она была усталой, постаревшей и сильно встревоженной.

— Ребекка! — проговорил он с некоторой отчужденностью.

— Брекен! — Она улыбнулась, сразу же догадавшись о том, как он огорчился и растерялся. Заметила она и как сильно он исхудал — таким же тощим Брекен был в день их первой встречи. Знает ли он, как затерся и свалялся у него мех, какое отчаяние сквозит в его взгляде? Отдает ли он себе отчет в том, как напряженно держится?

— С Босвеллом что-то случилось? — спросила она.

Брекен кивнул и повел ее за собой в нору. Ребекка принялась осматривать рану Босвелла, а Брекен застыл на месте в неловкой позе. Она принялась расспрашивать его, но не затем, чтобы получить необходимые сведения о ранении (она узнала все, что нужно, прикоснувшись к Босвеллу), а в надежде, что Брекен разговорится и напряжение спадет. Но она так ничего и не добилась: всякий раз, когда она притрагивалась к Босвеллу, Брекен ощущал укол ревности. В конце концов Ребекке пришлось мягко попросить его оставить их с Босвеллом наедине, «чтобы я смогла поговорить с ним, как положено целительнице, и ни по какой иной причине».

Когда Брекен ушел, она огорченно вздохнула. Больше всего на свете Ребекке хотелось, чтобы Брекен ласково погладил ее и она смогла бы почувствовать, что он любит ее и доверяет ей, ощутить тепло его безмолвного присутствия. Повернувшись к Босвеллу, она пожурила себя, как в свое время это не раз делала Роза. Целительнице не пристало подобное малодушие, а надеяться на то, что в один прекрасный день кто-то сможет одним ласковым жестом облегчить ее тяжкий труд, глупо и бесполезно.

Впоследствии, много лет спустя, Босвелл скажет, что в те дни, когда он лежал, мучаясь от боли, в норе у реки, протекавшей неподалеку от горы Шибод, ему довелось в полной мере понять, что означают физические страдания. Разумеется, тот факт, что по милости Камня он крайне редко подвергался нападениям и не испытывал чересчур тяжелых лишений, хоть и родился на свет калекой, просто поразителен.

Он знал, в отличие от Брекена, насколько важным для него было в те долгие дни и ночи присутствие Ребекки. Она не оставляла его ни на минуту (как Роза, разыскавшая когда-то Брекена среди туннелей Древней Системы) и все шептала слова, наделенные удивительными целительными свойствами. Исходившее от нее ощущение тепла и безопасности помогло Босвеллу восстановить и душевные, и физические силы.

Но Босвелл тоже обладал даром исцелять других, и, по мере того как рана его затягивалась, душа открывалась навстречу Ребекке, ее неуемной любви к жизни. Благодаря этому он сумел поддержать ее накануне родов. Лишь немногим из самцов, и уж тем более из летописцев, выпало на долю жить бок о бок с самкой, которая вскоре должна родить, как Босвеллу в то время, когда он понемногу выздоравливал, постоянно ощущая исходившее от Ребекки животворное тепло.

Скованность в отношении Брекена к ней и Босвеллу удручала Ребекку. Он выкопал себе неподалеку отдельную нору и постоянно снабжал их пищей и травами, которые могли бы пригодиться для лечения. Через два дня после появления Ребекки похолодало, и он проделал дополнительные ходы под землей, позаботившись о том, чтобы холод не проникал в нору к Босвеллу.

Но свою обиду на Ребекку он преодолеть не мог. Брекен замкнулся в себе, и, хотя оба они истосковались по любви, ни один из них не сумел пробиться сквозь разделявшую их невидимую преграду. Мысль о том, что она беременна, вызывала у Брекена негодование, он мучился подозрениями и ревностью, и эта злость застилала ему глаза.

Прошло некоторое время, и Ребекка, выкопав себе отдельную нору, принялась устраивать гнездо, собирая чахлые травы, росшие на берегу речки, возле которой они жили. Ей не хотелось, чтобы ее кротята появились на свет здесь, в мрачном и пустынном Шибоде, но она не могла осилить обратный путь через Кумер без помощи Брекена, да и к тому же Босвелл еще не успел как следует окрепнуть.

Вскоре сделалось еще холодней, подул резкий ветер, расположенные неподалеку от их нор камни обледенели, стали скользкими, и ходить по поверхности было трудно. Порой до них доносилось похрустывание ломких стеблей ковыля, солнце пряталось за облаками, а остатки снега, наполовину растаявшего под дождями, теперь замерзли, и скалы и участки земли покрылись слоем льда, из которого кое-где торчали пучки травы. Даже самые холодные зимы в Данктоне не отличались такой суровостью, как весенняя погода в Шибоде.

С тех пор как Босвелл начал выздоравливать и Ребекка поселилась в собственной норе, друзья стали проводить вместе все больше времени. Босвелл прекрасно видел, что отношение к Ребекке его друга изменилось, и огорчался этому. Ну когда они наконец поймут, что их любовь всесильна, как свет солнца? Почему Брекен так глупо ведет себя? Почему Ребекка, которая умеет помогать другим, не может помочь себе и Брекену?

— Присматривай за ней, Брекен, она нуждается в тебе. Порой мне кажется, что ты не понимаешь, как сильно она тебя любит…

Брекен пожал плечами.

— Сейчас все ее мысли заняты будущим потомством, — сказал он, и голос его дрогнул от обиды. — Разумеется, я сделаю все, что в моих силах. Но кротихам, которые готовятся к родам, не по вкусу общество самцов, это общеизвестно. Они предпочитают одиночество.

❦

Сгустилась темнота, задул ветер, и струи холодного воздуха, проникавшие в норы, начали подбираться даже к самым теплым уголкам. Вода в реке бурлила, волны с шумом бились о скалы, а росшие у входа в нору травы громко шелестели. В такую ночь мало кому удается легко заснуть.

Сам не понимая отчего, Босвелл впал в сильнейшее беспокойство. Брекен сидел рядом с ним, то принимаясь говорить о чем-то, то внезапно замолкая, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к завыванию ветра.

Ребекке, которую отделяли от Брекена с Босвеллом два туннеля и небольшой отрезок пути по поверхности земли, не сиделось на месте, и она все ерзала, раздраженно поводя хвостом из стороны в сторону. Живот ее стал совсем большим, кротята крутились в нем, пихаясь лапами, и ей никак не удавалось пристроиться поудобнее. Ребекке не понравился Шибод. Ее огорчало, что малыши появятся на свет здесь, среди темных торфяных почв, усыпанных острыми обломками сланцевых пластин, о которые можно порезаться по оплошности. Она содрогалась, думая о мрачных скалах и расселинах Кумера, о вершинах Шибода, вздымавшихся за пустошью, по которой струила свои мутные воды река.

Ей хотелось, чтобы Брекен оказался сейчас рядом с ней. Ей хотелось услышать его шаги у входа, а не вой ветра. Ей хотелось назвать его по имени, услышать, как он говорит милые глупости, которые так греют сердце, подобные тем, что шептал ей Кеан в те дни, когда она была еще очень молода.

— Брекен, Брекен, Брекен, — проговорила Ребекка чуть слышно, глядя на свои вздувшиеся бока, понимая, что ей необходимо не просто его присутствие, а ощущение тишины и покоя, испытанное ею однажды, когда они с Брекеном стояли рядом, купаясь в лучах света, исходившего от Заветного Камня. Ребекке хотелось, чтобы он сам пришел к ней, не дожидаясь, пока его позовут, чтобы ее малыши, едва родившись, сразу почувствовали, каким теплом веет от него. Она впала в полнейшее смятение. Нора, рядом с которой чернели скалы, в чьей тени появился на свет Мандрейк, больше не казалась Ребекке надежным убежищем.

Она опять заерзала, неловким движением поднялась с места, прошла по туннелю и остановилась у выхода. На нее пахнуло холодом ветра, гулявшего над пустошью.

Она постояла, вглядываясь в темноту, повернувшись в ту сторону, где находились норы Брекена и Босвелла. Ей очень хотелось, чтобы Брекен в эту минуту случайно вышел на поверхность и решил ее проведать.

Ей хотелось увидеть его рядом, услышать, как он ласково шепчет, уговаривая ее вернуться в тепло, убеждая ее в том, что все в порядке и совсем неважно, где именно появятся на свет ее кротята. Но что-то никак не давало ей покоя, и она отправилась вверх по склону, двигаясь навстречу истокам реки, в надежде подыскать место получше, где земля окажется более теплой и в норе не будет осколков сланцевых пластин. Что-то гнало ее вперед и вперед, и она принялась разговаривать вслух, обращаясь к своим кротятам, пытаясь убедить их в том, что ждать уже осталось совсем недолго, и она очень любит их, и им нечего бояться, хотя ей самой… да, ей самой, пожалуй, страшновато.

— Брекен, найди меня, найди меня, — твердила она, поднимаясь в темноте все выше и выше по склонам в поисках подходящего места. Дул пронизывающий ветер, но Ребекка не чувствовала этого, наоборот, она вдруг ощутила прилив сил, и ей стало жарко. С каждой минутой она оказывалась все дальше и дальше от безопасной норы.

И когда в воздухе появились первые снежинки, плясавшие на ветру, Ребекка лишь рассмеялась. Она всем телом ощущала биение жизни, и ее не пугали ни холод, ни снег, который валил все гуще и гуще.

— Скоро я найду подходящее место, — сказала она самой себе, ступая уже не по земле, поросшей травой, а по камням и скалам. <

На смену более или менее ровной местности пришел крутой подъем, справа находилась глубокая впадина. «Я знаю, тут есть хорошее место… но я еще не нашла его», — думала Ребекка. Внезапно путь ей преградил ручей. Ребекка отправилась вдоль него и вскоре добралась до места, где поверхность стала ровной, а ручей разделился на множество тонких ручейков, расходившихся в стороны веером и струившихся дальше по земле, поросшей мягкими мхами и болотными травами.

Ребекке удалось перебраться через ручейки, и она побрела дальше, поднимаясь вверх по склонам Шибода, где слой почвы был тонким, как вытершийся ворс. Ребекка не отдавала себе отчета в том, что, пожелай она спуститься с высот, на которые ей с такой легкостью удалось забраться, это окажется куда более сложным.

Наверное, время от времени она останавливалась, чтобы передохнуть или напиться холодной воды у одного из бесчисленных ручьев, струившихся по горным склонам, переправиться через которые ей не составило труда. Наверное, она все искала землю и место для норы, которые хоть чем-нибудь напоминали бы ей о Данктонском Лесе, полном тепла и покоя. Но незадолго до зари прилив сил, который она почувствовала перед приближением родов, начал ослабевать, и Ребекка начала уставать и отчаиваться.

Вдобавок к исходу ночи поднялась сильная метель. Она обрушилась внезапно, холодная, неумолимая, мириады снежинок носились в воздухе, а ветер завывал так громко, что мысли путались в голове. Казалось, снег не может удержаться на поверхности земли и, едва опустившись, снова вздымается клубами в воздух, но спустя некоторое время с наветренной стороны скал образовались сугробы, и на камнях запестрели белые пятна. Ребекка нигде не смогла отыскать прибежища и продолжала брести, все еще надеясь найти место, где ей удастся выкопать нору и благополучно родить кротят.

Возможно, к этому времени она поняла, что если повернет назад, то непременно поскользнется и упадет в одну из расселин. Возможно, она хотела закопаться в сугроб и немного отдохнуть. А возможно, продолжала бродить с места на место, пребывая в полной растерянности и понимая, что совсем заблудилась. Метель усилилась, и в тот час, когда наступил рассвет, она уже мела вовсю, и в чудовищном шуме ветра, бушевавшего среди скал, тонули любые звуки.

Примерно в это время Брекен проснулся и услышал завывания метели. Он немедленно отправился к Ребекке, с трудом одолев небольшой участок пути, пролегавший по поверхности земли. Но оказалось, что в норе ее нет. Брекен кинулся к Босвеллу, и они принялись хором звать ее. Босвелл подошел к выходу из норы и выглянул наружу, но не смог ничего разглядеть сквозь пелену носившегося на ветру снега, который заметало даже в туннель.

— Ребекка! Ребекка! — кричали они, не слыша собственных голосов из-за рева метели, заглушавшего все прочие звуки.

Брекен отошел подальше и опять крикнул: «Ребекка!» Он любил ее, любил всем своим существом, и при мысли, что с ней может приключиться беда, его сердце сжалось от страха и боли. Интуитивно догадавшись, в какую сторону она направилась, Брекен начал подниматься по склону, даже не оглянувшись и не предупредив Босвелла ни словом.

— Брекен! Брекен! — закричал Босвелл, увидев, как фигура его друга постепенно удаляется, растворяясь в снежной пелене. Он попытался пойти следом за ним, но ему не хватило сил, и он едва-едва сумел вернуться обратно в нору.

А Брекен шел вперед сквозь метель, надеясь, что чутье поможет ему найти Ребекку. Он знал, что порой самки отправляются на поиски какого-то особенного места, чтобы родить именно там, и подумал, что Ребекка потому и покинула теплую нору.

— Ребекка! — время от времени взывал он в отчаянии, пробираясь сквозь клокочущее снежное марево. — Ребекка!

❦

Метель не утихала, а Ребекка брела все дальше и дальше, уже не выбирая пути, чувствуя, как иссякают ее силы, испытывая лишь одно желание: найти хоть какое-нибудь место, где она смогла бы родить. Но нет, не здесь, где слой снега совсем тонкий, как лед, покрывающий скалы, где тени, маячащие в снежной мгле, и расплывчатые очертания камней выглядят так зловеще. Новорожденным кротятам тут не выжить. Не здесь!

Затем она внезапно набрела на следы крота, отпечатавшиеся на снегу. Она замерла, изумленно глядя на них, а потом поняла, что это Брекен, ее Брекен, он пришел за ней, и отправилась по ним. Следы были свежие, их лишь слегка припорошило снегом.

— Брекен! — закричала она, устремившись вперед в попытке нагнать его. — Брекен!

А Брекен, не подозревая о том, что она совсем близко, уходил от нее, стараясь двигаться как можно быстрей, и время от времени сквозь завывание ветра слышались его отчаянные крики:

— Ребекка, Ребекка, Ребекка!

Но как она ни старалась, усталость и тяжесть в животе не позволяли ей прибавить шагу, а протянувшиеся цепочкой следы постепенно засыпало снегом, и они становились все менее отчетливыми, и Брекен, стремившийся разыскать ее как можно скорей, на самом деле удалялся от нее. В конце концов Ребекка сбилась со следа, ею овладело отчаяние, и она повернула направо, чтобы ветер дул ей в спину, потому что так ей было немного легче пробираться по горным склонам, высившимся над Кумером. И тогда она поняла, что ей придется рожать в этих пустынных местах среди бушующей метели, как когда-то пришлось матери Мандрейка.

— Ох, дорогие мои, — прошептала она, думая о кротятах, — простите меня, простите. — И снова принялась искать место посреди черного плато Шибода, хоть немного земли, куда она смогла бы зарыться.

А где-то вдали, левее от того места, где она находилась, Брекен упорно шел вперед, со страхом думая, что ему уже не суждено разыскать Ребекку среди снегов.

Он остановился и принялся вглядываться в снежную пелену, пытаясь понять, где же ему искать свою любимую. Над ним возвышались огромные черные скалы, покрытые слоем льда, очертания которых терялись в дымке кружившегося над их поверхностью снега. Он ощутил притяжение, исходившее откуда-то издалека, с северо-западной стороны, и решил, что именно туда его зовет Ребекка. Поэтому он отправился на северо-запад, не зная, что Ребекка осталась далеко позади, а притяжение, которое он почувствовал, исходило от высившихся среди скалистых далей огромных Камней Кастель-и-Гвина, с незапамятных времен ожидавших его прихода. Он все еще надеялся найти Ребекку и поэтому отправился в путь, пролегавший среди скал и пустошей, среди которых дул сильнейший ветер, сметавший прочь снег, опускавшийся на землю. Он постоянно молил Камень уберечь Ребекку и шел вперед, не подозревая о том, что по окончании этого трудного путешествия мечта Скита о том, чтобы кто-нибудь пришел поклониться Камням даже в эти пустынные места, исполнится и он сдержит обещание, которое они с Босвеллом дали летописцам из Аффингтона. Но в то время он думал только о Ребекке, сетуя на то, что где-то разминулся с ней.

А меж тем Ребекка, блуждавшая над Кумером в метель, оставила безуспешные попытки найти безопасное место. Она устроилась прямо на снегу, повернувшись спиной к ледяному ветру, и ее кротята один за другим начали появляться на свет. И с самой первой минуты ей пришлось бороться за сохранность своего потомства, совсем как матери Мандрейка.

❦

Лишь по прошествии трех дней Босвелл почувствовал, что окреп для того, чтобы выбраться из норы на поверхность земли, над которой все еще бушевала метель. Он понимал, что ему не хватит сил, чтобы в эту непогоду взобраться вверх по склонам, и очень долго раздумывал над тем, как ему поступить. В конце концов он решил попытаться разыскать Гелерта, который, возможно, сумеет ему помочь. Но Босвеллу не удалось найти его, рана еще давала о себе знать, и вскоре он сильно ослабел и, осознав, что без пищи долго не продержится, занялся ее поисками. Спустя еще некоторое время Босвелл понял, что слишком слаб и уже не сможет больше подняться в горы над Кумером, где метет метель. Он потерял Брекена, потерял Ребекку. Седьмой Заветный Камень, Седьмая Книга… значит, ему все же не суждено их отыскать. Он понял, что не сможет даже вернуться в Шибод, ведь те места, по которым они прошли с Келином и Брекеном, покрылись льдом и снегом. Поэтому Босвелл мысленно простился с Шибодом и пустился в путь, держа курс на юг, на Аффингтон, в отчаянии взывая к Камню и повторяя вопрос, который задает себе в тот или иной горький момент своей жизни едва ли не каждый: «За что?»

Глава девятнадцатая

В тот же самый день Брекен, у которого уже голова кружилась от голода, к собственному удивлению обнаружил, что спустился в долину, где землю покрывал толстый слой снега. Он решил укрыться в нем от метели и передохнуть. Если бы в земле под снегом водились черви, он наверняка задержался бы там до тех пор, пока метель не утихла окончательно. Но почва оказалась торфяной, и ему волей-неволей пришлось снова отправиться в путь, продвигаясь порой по снегу, а порой по обнаженной земле. В конце концов он очутился в речной долине, где скрытая под слоем снега земля изобиловала пищей.

Он сильно устал и измучился и на протяжении целого дня не мог помыслить ни о чем, кроме отдыха и еды. Но едва Брекен пришел в себя, как вновь ощутил, что его тянет на северо-запад. Что же там такое? Он уже понял, что у него нет никакой надежды отыскать Ребекку, ведь Шибод остался далеко позади. Он приблизился к краю засыпанного снегом берега реки и, повернувшись навстречу ветру, окинул взглядом противоположный берег. Брекен увидел горный кряж, вздымавшийся за долиной, и наконец догадался, что мощная сила влечет его туда, где возвышаются Камни, до которых он дал слово добраться.

— Кастель-и-Гвин… Триффан… Ребекка, — произнес он шепотом, который заглушил шум ветра. Теперь, когда он навеки потерял Ребекку, у него не осталось причин дорожить собственной жизнью, и Брекен почувствовал, что это путешествие станет для него последним.

И все же его пробрала дрожь, когда он окинул взглядом дали, в которые ему предстояло отправиться без надежды на возвращение. Брекен вспомнил, как Келин предупреждал его о том, что последний отрезок подъема к Камням необходимо одолеть за короткое время, потому что там он нигде не найдет пропитания. Повинуясь порыву, Брекен направился к мосту, перешел по нему через реку, пересек дорогу, покинутую ревущими совами, которые отступили перед натиском снегов, и принялся взбираться вверх, чувствуя,как сердце у него сжимается от отчаяния. Такое огромное расстояние, а времени совсем мало.

Он карабкался по скалам, прислушиваясь к шуму ветра, наметавшего снег, и его начали одолевать странные мысли. Больше всего он думал о Мандрейке. Он был уверен, что движется по тому же пути, который однажды проделал Мандрейк, когда он ушел из Шибода навсегда. Брекену припомнилось, какой могучей силой обладал Мандрейк, какое отчаяние овладевало им порой, но наиболее ясно и четко в памяти его запечатлелись последние жалобные крики Мандрейка, взывавшего к Ребекке, крики, к которым он не сумел тогда прислушаться. Но теперь, взбираясь все выше и выше по холодным каменистым склонам долины, постоянно удаляясь от Шибода, Брекен думал о том, что ему наконец удалось откликнуться на зов Мандрейка, и мысль об этом все время поддерживала его. Да, Мандрейк был жесток и безумен, но Ребекка любила его. И если порой ему чудилось, будто среди снежных вихрей и перемежающихся теней, отбрасываемых причудливыми скалами, мелькают очертания огромного крота, что из того? Брекена это уже не пугало. У-Pox сказала, что Мандрейк вернется.

— Так пусть он и вправду вернется, пусть поделится со мной мудростью и силой и укажет мне путь к великим Камням и к Камням Триффана, — сказал Брекен, обратившись с молитвой к Камню.

Келин не ошибся, черви в этих местах не водились. Да и каким червям придет в голову поселиться среди голых скал и торфяных почв?

Все выше и выше, все трудней находить выемки в обледенелой каменной поверхности, все трудней цепляться когтями, ведь здесь так легко не рассчитать и рухнуть к подножию черных скал, среди которых гуляет свирепый ветер. Брекену оставалось уже совсем немного до их вершин. Это были не подходящие для кротов места.

Все выше и выше, под самые облака. Но вот крутой подъем внезапно закончился, и Брекен оказался на поверхности плато, вознесенного на неимоверную высоту. Ветер временами ненадолго затихал, и ему удалось разглядеть невдалеке скопление скал самой разнообразной формы. Одни стояли, слегка клонясь набок, другие топорщились вверх, расходясь в стороны веером, словно иголки мертвого ежа, третьи являли собой нагромождение сланцевых плит. Черные и белые пятна, снега и льды, наводящая ужас тишина, скрывающаяся в трещинах скал. Внезапные порывы ветра, минуты затишья. И повсюду на земле каменные глыбы с закругленными и острыми краями, постоянно меняющие форму, то исчезающие в мареве метели, то ясно проступающие на фоне белой пелены, и вдобавок ко всему странная, жуткая тишина.

Стоя на краю бездны, Брекен ощутил мощный прилив сил. Он понял, что находится уже на подступах к Кастель-и-Гвину. Где-то среди этих пустынных мест, где нет ничего живого, кроме него самого да нескольких кустиков вереска, возвышаются камни, которые назвали Камнями Шибода по ошибке, ведь Шибод уже остался позади.

Откуда-то справа сквозь шум ветра до Брекена донесся свист и завывания, звучавшие то резче, то глуше, походившие на странную музыку. Лишь однажды в жизни ему довелось слышать нечто подобное, когда он оказался в Гроте Корней под Данктонским Камнем. А теперь он услышал, как звучит музыка Кастель-и-Гвина.

Повсюду на земле валялись обломки скал, если, конечно, камни, которые в сто раз больше тебя самого, можно назвать обломками. Метель не унималась, и он побрел вслепую в ту сторону, откуда доносилась музыка, звучание которой становилось все более мощным и более причудливым, иногда ласковым, порой грозным. Сердце Брекена билось все сильней от восхищения и страха. Звучание музыки нарастало, поднимаясь до самого неба, звучание песни ветра, скользившего змеей среди покрытых впадинами и трещинами скал, спускавшегося в глубокие расселины и взлетавшего к острым, похожим на когти вершинам. Брекен увидел вздымающийся перед ним из снегов иззубренный скалистый массив. Потрясенный его высотой, он остановился, раскрыв от изумления рот, и вскинул лапу, словно стремясь прикоснуться когтями к таким же острым, как они, скалам. Кастель-и-Гвин. Замок Ветров.

Сколько лишений пришлось ему вынести, сколько сил потратить, чтобы добраться сюда. И Ребекка… «Что сталось с моей Ребеккой? Неужели я потерял ее ради того, чтобы увидеть вот эти Камни? И где среди них Камни Триффана?»

Он принялся разглядывать скалы, каждая из которых в четыре или пять раз превышала по высоте Данктонский Камень. «Неужели же и здесь есть Камень? И как мне докричаться до него? Почему ради этого потребовалось перенести столько страданий? И почему в жизни так часто приходится страдать?» — думал Брекен.

Вот так он мучился сомнениями до тех пор, пока за спиной у него из-за скал не появилась тень, шепнувшая ему: «Не теряй веры в Камень». Брекену показалось, будто он услышал шаги огромного крота, и он обернулся, но никого не увидел. За спиной у него метался лишь ветер, а впереди мрачно высился Кастель-и-Гвин.

— Ну что ж, — прошептал он наконец, — ведь я только часть его, хоть и не знаю, что он собой представляет.

Стоя перед Камнями, Брекен начал молиться. Он произнес те слова, которые сумел бы найти и Мандрейк, если бы среди его друзей были такие, как Босвелл, если бы сердце его согрела любовь Ребекки, если бы ему довелось соприкоснуться с безмолвием Данктонского Камня. Брекен помолился о благополучии обитателей Шибода, возблагодарил Камень за дарованную ему жизнь, попросил его позаботиться о Ребекке, где бы она ни оказалась по воле Камня. Он помолился о душе Скита, о здравии летописцев Аффингтона. Он попросил Камень возвестить Босвеллу о том, что ему удалось добраться сюда и вознести молитвы. Холодный ветер начал затихать, но Брекен не заметил этого, он погрузился в безмолвие Камня, и с этого момента возродилось почитание Камня в Шибоде и среди окружавших его скалистых просторов.

Брекену показалось, будто он сказал все, что нужно, но ему захотелось добавить еще кое-что. Он еще раз помолился за Ребекку и возблагодарил Камень за ниспосланную им любовь. А затем спросил, где же находятся Камни Триффана.

После этого Брекен окончательно замолк и только тогда понял, как сильно замерз. Повернувшись спиной к Камням, он заметил, что ветер дует уже не так сильно и, похоже, метель вскоре стихнет. Впереди, всего в нескольких кротовьих ярдах от того места, где он стоял, находился скалистый край провала, казавшегося бездонным, а за ним Брекен увидел постепенно отдалявшуюся и редевшую снежную завесу, причем увеличивающиеся прорехи в ней не источали свет, а зияли чернотой. Это могло означать лишь одно — за ней скрывались новые скалы. Он смотрел, поднимая голову все выше, и вот снежные вихри наконец умчались прочь, и его изумленному взгляду открылся высочайший одинокий горный пик, на вершине которого находились другие Камни, чье присутствие он ощущал, хоть и не мог их видеть. Брекен понял, что это и есть Камни Триффана.

— Но это невозможно, — прошептал он, — никому из кротов не под силу…

Казалось, пик Триффана, от которого его отделяла лишь пропасть, находится совсем близко и нужно лишь протянуть лапу, чтобы дотронуться до него, но на самом деле он был совершенно недосягаем. Брекен замер в восхищении на том же самом месте, где когда-то остановился, ощутив страх, Мандрейк. И если Мандрейк сделал шаг, вытянув вперед лапу, желая выказать пренебрежение всем и вся, то Брекен сделал то же самое в трепетной надежде прикоснуться к Камню, ибо он поверил, что это все-таки возможно, но потерял равновесие и покатился вниз по заснеженному склону, стремительно низвергаясь в глубины безымянного провала, а вершина Триффана словно вырастала над ним, становясь все более и более недоступной. Со скал соскользнули снега и понеслись вниз лавиной, которая вскоре нагнала и захлестнула Брекена. Он мчался в снежном потоке, среди буйных вихрей, с чьим неистовством не могла сравниться даже ярость метели, и грохот лавины разносился гулким эхом среди скал, а далеко в вышине на фоне светлеющего неба проступили очертания двух Камней Триффана.

❦

В то время, когда снежный поток поглотил Брекена, ветер, бушевавший на просторах Шибода, начал стихать, и это означало, что метель вскоре закончится. Но Ребекка понимала, что этот момент настал слишком поздно. Она смогла бы спуститься по склонам в одиночку: возможно, ей даже удалось бы унести с собой одного из кротенышей, но рядом с ней лежали четверо, тычась носами в соски, в которых иссякло молоко. Они прижимались к ее животу, и она чувствовала, как их маленькие тельца коченеют от холода. Ребекка знала, что не сможет уйти, бросив троих из них. на верную погибель.

Силы, которыми она была наделена от природы, помогли ей продержаться шесть дней, пока вокруг буйствовала метель и завывал ветер, но теперь они стали иссякать. Мысли ее начали путаться, и ей стоило очень большого труда следить за бестолковыми кротятами, чтобы те не уползли куда-нибудь от нее и не погибли от холода.

Она то шептала, то бормотала вслух, беседуя с воображаемыми друзьями. В какой-то момент на рассвете она даже рассмеялась: ей удалось ясно вспомнить всех, кого она любила. Ну как же, вот и Меккинс, он стоит рядом с ней на снегу и что-то говорит ей ворчливым тоном. И Роза, милая Роза, она тоже здесь. И Сара, и Брекен, вот он, совсем близко, и дорогой ее сердцу ненаглядный Босвелл. А вот и Мандрейк возле скал, которые она только сейчас заметила, он укрылся в тени и тянет к ней когтистые лапы, защищая от ветра, ведь он любит ее, да, да, очень любит.

Холод навевал на нее дремоту, но Ребекка упорно боролась с ней, зная, что тому, кто заснет на склонах такой горы, как Мойл Шибод, где реют в воздухе черные вороны, уже никогда не суждено пробудиться вновь.

Еда. Она мечтала о ней как о чуде, о чем-то недостижимом, вспоминая восхитительные аппетитные запахи. В памяти ее всплыл тот случай, когда она стащила червей из норы старейшин, и Мандрейк жутко рассердился. Вот глупыш, не понимал самых простых вещей.

Запах пищи среди скованных холодом пустынных краев, где нет места ничему живому! И Мандрейк, мысли о котором служили ей поддержкой. «Мандрейк, Мандрейк», — шептала она, мечтая о том, чтобы хоть немного поесть, чтобы ее любимый Брекен оказался рядом с ней, но усталость подобно ночной тьме наваливалась на нее все тяжелей, и даже силы, необходимые для ухода за кротятами, которых ей удалось пока уберечь от смерти, уже почти иссякли, и она едва могла слышать их жалобный писк.

— Difryd difro Mandrake, difryd difro Mandrake. [— Восхитительный Мандрейк, восхитительный Мандрейк.]

Эти слова донеслись до нее, когда она уже начала погружаться в мрачные глубины сна, но ей все же удалось очнуться, услышав его имя, и почувствовать, как кто-то тычется носом ей в бок, толкая ее гораздо сильней, чем это делали кротята. Она почуяла запах еды, а открыв глаза, увидела, что рядом с ней стоит очень старая кротиха. Ребекка не разобрала ни слова из того, что она бормотала себе под нос, но зато поняла, что ей больше не придется бедствовать в одиночку в тех местах, где родился несчастный Мандрейк.

У-Pox отыскала Ребекку. Она прихватила с собой червей, которых накануне, на пятый день метели, принес ей Келин. У-Pox встретила его ругательствами и, пытаясь перекричать шум ветра, провозгласила, что Мандрейк уже совсем близко и разве Келину не известно, что «addewid ni wrieler ni ddiw»? — «Неисполненное обещание есть не что иное, как обман»!

— Он обещал, — твердила она, — он сказал, что вернется. И он уже близко, он там, в горах.

Поэтому она взяла с собой червей и, с трудом передвигаясь, поковыляла к выходу из норы, намереваясь отыскать Мандрейка, несмотря на бушевавшую метель. Она наотрез отказалась взять с собой Келина. Разве в прошлый раз она не сумела найти Мандрейка без чьей-либо помощи?

— Но тогда ты была молода, — сказал он, — совсем молода.

Но она лишь хрипло рассмеялась, бросила взгляд на свои изуродованные задние лапы и бросила в ответ:

— Увидишь!

Келин спросил, не надо ли помолиться за нее, а У-Рох строго-настрого приказала ему дождаться ее возвращения и добавила, что при этом он может молиться о чем ему угодно.

Затем она вслепую стала пробираться сквозь метель, шатаясь под порывами ветра, а Келин принялся ждать. Когда ветер утих и метель закончилась, он начал читать древние шибодские молитвы, походившие по звучанию скорее на проклятие. Какой резкий, жесткий язык. А У-Pox, наверное, погибла.

Но Келин все ждал и ждал, выполняя данное обещание, и, когда он уже решил, что пора оплакивать ее гибель, У-Pox вернулась со склонов Шибода и притащила с собой кротеныша, здорового и крепкого, как стебелек камнеломки.

— Не болтай попусту и проследи за тем, чтобы он не замерз, — приказала она ему и тут же ушла снова.

Изумленный Келин принялся ухаживать за кротенышем. Затем она принесла второго, а потом и третьего. После этого она снова отправилась к Ребекке, которая лежала, потихоньку поедая принесенных ей червей, и велела ей подняться с места. Из всех ее слов Ребекка поняла лишь одно: «Мандрейк, Мандрейк!»

День клонился к вечеру, начинало темнеть, ветер снова усилился, пошел редкий мокрый снег. По настойчивым жестам кротихи Ребекка поняла, чего та от нее хочет. Она взяла зубами за загривок последнего из кротят и медленно начала спускаться по склонам, идя по тропинке, которую протоптала в снегу старая самка. Ветер, подталкивавший Ребекку в спину, уже завывал с прежней силой, опять началась метель. Она услышала, как оставшаяся позади кротиха еще раз крикнула «Мандрейк», перекрывая вой ветра. Ребекка с трудом обернулась и увидела — а может, все это лишь почудилось ей, — как среди скал на склонах замелькали огромные тени кротов, а затем растворились в белой снежной пелене и все вокруг окутал вечерний сумрак. Затерявшись в метели, У-Pox пропала раз и навсегда, а Ребекка отправилась дальше по ее следам и через некоторое время очутилась в громадных туннелях среди сланцевых пластин и услышала писк своих кротенышей. Вскоре она увидела лохматого крота, напомнившего ей не кого-нибудь, а Халвера, который хлопотал вокруг кротят, все время пытавшихся уползти куда-то в поисках мамы.

❦

Со временем Ребекка стала героиней шибодских легенд. В них рассказывается о том, как У-Рох на старости лет вызвала к жизни силы, таившиеся с древних времен в Камнях Шибода, а затем отправилась куда-то в метель и вернулась уже со своими кротятами, превратившись при этом в красивую кротиху, чей мягкий серый мех лоснился, словно атлас, которая ничем не походила на обитательниц Шибода и уверяла, что ее зовут Ребекка и она не знает шибодского языка.

В легендах говорится о том, как кротята Ребекки выросли и стали огромными могучими бойцами, которых никто не мог одолеть, и их отвага послужила к чести всего Шибода. В них говорится и о том, что забираться на восточные склоны Шибода небезопасно, ведь там бродит дух У-Рох, а порой, когда над снегами сгущаются сумерки, следом за ней шествует Мандрейк, вскидывая вверх свои когтистые лапы и готовясь защитить ее от любых обидчиков, но на его лице, испещренном шрамами, играет улыбка.

В них говорится о том, как в систему, сильно пострадавшую во время эпидемии чумы, с появлением Ребекки вернулись радость и тепло любви. Когда наступило лето и ее кротята начали выбираться из норы и бродить по округе, она коротала время, рассказывая обитателям Шибода о Розе, целительнице, с которой ей довелось познакомиться, и о кроте по имени Брекен, который, видимо, не уступал в силе Мандрейку, ведь он не испугался самого Гелерта, Пса Шибода, и победил его.

Жители Шибода любят сочинять сказки и рассказывать легенды, это скрашивает жизнь, когда стоит пасмурная холодная погода, а ночи кажутся нескончаемо долгими. Они любят петь и складывать песни. Но голоса их становятся грустными, когда речь заходит о том, что Ребекка, видя, что ее малыши подросли, решила покинуть их и отправиться в путь задолго до начала зимы.

Все они очень любят историю про Брэна, который вызвался проводить Ребекку, когда она сказала, что хочет вернуться в родную систему, хотя обитателям Шибода было известно, что Ребекка — это преобразившаяся У-Рох.

— А что сталось с Брэном? — всякий раз спрашивают кротыши, когда им рассказывают эту историю.

— Как ни странно, — слышат они в ответ, — он вернулся обратно. По прошествии множества кротовьих лет он возвратился в Шибод, но никому ни словом не обмолвился о своих странствиях. И это тоже очень странно, ведь в прежние времена трудно было сыскать крота более словоохотливого, чем Брэн, то есть до тех пор, как он отправился в путь. Уж такая штука эти путешествия, всякий, кому приходится долго странствовать, становится совсем другим, чем прежде. Так что не убегай далеко от своей норы, малыш…

Вдобавок многие из старых шибодских кротов уверяют, будто, когда им случалось заблудиться в метель, им являлась Ребекка, порой молодая и красивая, а порой в облике У-Рох, но всякий раз неподалеку от нее среди скал маячила огромная тень Мандрейка, оберегавшего ее, и она помогала им благополучно вернуться домой.

Вот такие легенды рассказывают в Шибоде.

Часть III. Седьмой заветный камень

Глава двадцатая

Почти никому из живых существ, угодивших под лавину, не удается избежать гибели, но кроты наделены особыми качествами. Едва появившись на свет, они принимаются загребать лапами, расталкивая других кротят, шурша сухими травами в гнезде, пытаясь подобраться к соскам матери.

Вот и Брекен, который оказался погребен под толщей снегов, рухнувших на дно провала, над которым высились скалы Триффана, тоже принялся загребать лапами. Он не пытался выбраться наверх, а наоборот, зарывался все глубже и глубже, каким-то непонятным образом догадавшись, что в этом его спасение и на дне расселины он найдет пищу.

Снега растаяли, но он не спешил уходить и прожил там весь апрель и май в полном одиночестве, с которым он научился мириться.

Иногда, окидывая взглядом скалы и склоны гор, с которых он скатился вниз, Брекен задумывался о том, живы ли еще Келин и Брэн, оставшиеся далеко на востоке, и не считают ли они его погибшим. Порой он пробирался среди трав к прозрачному озерцу, чтобы напиться, а потом смотрел на рябь, разбегающуюся по поверхности воды, в которой отражались верхушки скал, окружавших расселину.

Он подолгу думал о Ребекке, о великой любви, возникшей между ними, которая до сих пор не угасла в его сердце, которую он сохранит до конца дней своих.

Но когда наступил июнь, он почувствовал, что ему уже не сидится на месте, и понял, что пора покинуть временное прибежище и отправиться домой. Ему захотелось вернуться туда, где шумят листвой дубы, уходящие корнями в плодородную почву, где высокие буковые деревья тянутся к солнечному свету, пройтись по гулким меловым туннелям.

Возможно, он наконец решил покинуть эти места, понадеявшись на то, что Босвелл все-таки остался жив и сумел благополучно добраться до Аффингтона. Да и в любом случае он считал своим долгом вернуться в Аффингтон и рассказать его обитателям, что он побывал у Шибодских Камней и поклонился им и даже видел Камни Триффана, которые находятся на недосягаемых высотах.

Когда расселина осталась позади и Брекен начал пробираться по землям расположенной невдалеке долины, он не решился повернуть на север и заглянуть в Шибод, опасаясь, что связанные с ним воспоминания причинят ему слишком большую боль. Он выполнил обещание и теперь ему оставалось лишь завершить свою миссию.

В системах, расположенных к югу от Шибода, в Риноге, Кадере, Миниде, Фалдвине и Кэйр Карадоке, где они в свое время побывали с Босвеллом, до сих пор бытуют истории о том, как их посетил Брекен. Он обнаружил, что жизнь в них стала оживляться, ведь после чумной эпидемии прошло уже немало времени. Они же заметили во взгляде странного пришельца острую боль утраты и почувствовали, что он наделен необычайной силой духа, а потому отнеслись к нему с глубоким уважением. Во время встреч с ними он почти не задавал вопросов, а о себе сообщал лишь, что его зовут Брекен из Данктона, что он побывал в Шибоде и возвращается в Аффингтон. А им оставалось лишь гадать, кто этот необычный крот, летописец или кто-то еще.

Они не ошиблись, подумав, что он тяжело переживает боль утраты. Стоило Брекену оказаться в местах, где природа уже не отличалась такой суровостью, как в Шибоде, где росли знакомые ему травы и высокие деревья, где речная вода не была холодной, как лед, и он начал все сильней и сильней тосковать по Ребекке. Каждый проблеск солнечного света напоминал ему о ней, каждый раз, когда на плечо ему ложилась тень, он с болью думал о том, как бы ему хотелось ощутить сейчас тепло ее прикосновения. Теперь, когда ее не стало, на протяжении многих кротовьих лет, потребовавшихся для того, чтобы добраться до Аффингтона, его поддерживала лишь надежда на то, что Босвелл не погиб и вернулся в Священные Норы.

❦

И вот наконец в декабре он оказался возле Поющего Камня, взобрался, как и прежде, по обрыву и словно забытая тень проскользнул в туннели Аффингтона.

Но летописцы сразу его признали, они столпились вокруг него в надежде поскорей узнать все новости.

— Расскажи нам! Расскажи нам обо всем! — просили они, следуя за ним по просторным туннелям к покоям Святого Крота. Брекена интересовало лишь одно — жив ли Босвелл, но, казалось, никто не слышал его вопросов.

Вот в такой, необычной для Священных Нор шумной и радостной обстановке он встретился со Святым Кротом и увидел перед собой знакомого ему с давних пор крота, к которому питал глубокое уважение и любовь. Святым Кротом стал Медлар, который после гибели Скита покинул Норы Безмолвия.

Медлар постоял молча, глядя на Брекена, и, ни о чем не спрашивая, догадался, что его бывшему ученику довелось многое познать и вынести немало лишений. Брекен не принадлежал к числу летописцев и не знал слов традиционного приветствия, поэтому один из присутствующих произнес их вместо него.

— Камен да савладет на срце твоя.

— Неповреден и читав будь, — ответил Медлар.

— Непознатны жельени душе моя.

— Благословен и блаже препун будь, — проговорил Медлар, с улыбкой глядя на Брекена.

Летописцы принесли ему еды и настояли на том, чтобы он отдохнул. И когда Брекен поведал им историю своих странствий, они поняли, что он действительно исполнил данное им обещание, да и говорил он спокойно, как подобает воину, и каждое из его слов было чистой правдой. Выслушав Брекена, Медлар задал ему вопрос:

— А ты знаешь, как сложилась судьба Босвелла?

— Нет, — ответил Брекен. — Я надеялся… я надеялся найти его здесь.

Слушавшие их разговор летописцы затихли, кто-то негромко прочел вслух молитву, и в Священной Горе, где они собрались, воцарилась глубокая тишина.

— Он здесь, — мягко проговорил Медлар, — он вернулся и рассказал о том, какую отвагу ты проявлял и как поддерживал его на протяжении всего путешествия. Он рассказал о том, что тебе удалось обуздать Гелерта после того, как он ранил Босвелла. Все мы неустанно молились за тебя, Брекен, и не теряли надежды на то, что ты когда-нибудь возвратишься.

— Но что же сталось с Босвеллом? — спросил шепотом Брекен, которого занимал лишь этот вопрос.

— Пойдем со мной, — сказал Медлар, — я покажу тебе. Немногим из кротов довелось побывать там, куда мы с тобой отправимся, но я считаю, что ты имеешь право все увидеть собственными глазами. Будь ты летописцем, я просто сказал бы тебе об этом, но ты не принадлежишь к их числу, и мне кажется, сейчас тебе необходимо побывать там, куда я отведу тебя, и смириться, вместо того чтобы мучиться догадками и сомнениями на протяжении всей оставшейся жизни. — Затем он добавил строгим тоном: — Но ты должен пообещать мне или самому Камню, что не промолвишь ни слова, пока мы будем там находиться. — Брекен не успел ни кивнуть, ни выразить согласие словами, а Медлар уже заговорил снова: — Возможно, это испытание покажется тебе самым трудным из всех, что выпали на твою долю, Брекен.

Преисполненный трепета Брекен последовал за Медларом. Они вышли из Священных Нор, проникли в туннель, тянувшийся на запад, и, одолев расстояние в две кротовьих мили, очутились в священных покоях, куда Брекен много лет назад пробрался без разрешения и где он услышал Священную Песнь.

Затем они оказались в туннелях, проложенных в почти белой, насыщенной мелом почве, где царила глубочайшая тишина. Несколько раз на пути им встречались молодые летописцы, которые двигались размеренно, соблюдая молчание, и Брекену показалось, что им вверена охрана туннелей, по которым вел его Медлар. И наконец они добрались до просторного грота, в одной из стен которого виднелись проемы, служившие входом в небольшие норы. Часть нор оставалась свободной, доступ в другие был закрыт давным-давно, а один из входов был замурован недолгое время назад и земля еще оставалась свежей.

Медлар приподнял лапу, указывая на него, и Брекен понял, что здесь и находится Босвелл, затворившийся по собственной воле в Норах Безмолвия.

По-прежнему молча Медлар повел его дальше по небольшому проходу, в стене которого виднелись крохотные, размером с лапу, отверстия, предназначенные для того, чтобы снабжать необходимой для поддержания жизни пищей тех, кто принял обет молчания. Потрясенный Брекен горестно воззрился на крохотную дырку в стене, единственное окошко между Босвеллом и окружающим миром. Никогда прежде не доводилось ему испытывать такого безысходного отчаяния.

Вернувшись в грот, он уставился на унылые стены с замурованными входами. О, как ему хотелось заскрести по ним когтями и докричаться до Босвелла, сказать ему, как он его любит, как хочет увидеть его, почувствовать ласковое прикосновение друга, поведать ему о том, что он потерял свою Ребекку, что жизнь невыносима без нее, без Босвелла, без любви, которая была смыслом его существования.

Но он не мог пошевельнуться, не мог вымолвить ни слова, не мог дать знать Босвеллу, что он здесь, совсем рядом с ним. Брекен заплакал и помолился о том, чтобы Босвеллу удалось обрести душевный покой.

— Вы уверены, что он жив? — спросил Брекен, когда Медлар снова привел его в Священные Норы.

— Босвелл съедает пищу, которую ему приносят, — ответил Медлар. — Он затворился там еще в августе, после того как вернулся. Он попросил разрешения удалиться в Норы Безмолвия в надежде на то, что таким образом ему удастся приобщиться милости Камня, хоть он и потерпел неудачу в попытке обрести Седьмой Заветный Камень и Книгу.

— Но почему? — воскликнул в отчаянии Брекен. — Там, где он сидит, все мертво и пусто, там нет ни проблеска жизни!

— Да, — ответил Медлар, — но некоторым это необходимо. Имей в виду: испытание, через которое проходит сейчас Босвелл, ничуть не легче тех, что выпали на твою долю. Ты сумел выстоять в боях с врагами, выжить, несмотря на холода и метели, но пойми, Брекен, как бесконечно трудно набраться сил, чтобы в полной тишине заглянуть в собственную душу и добраться до истоков хранящейся в ней истины. Молись за него и постарайся проявить понимание и смириться со своей потерей.

Немного погодя Медлар сказал:

— Босвелл упомянул о том, что знает, где находится Седьмой Заветный Камень и о чем говорится в Седьмой Книге. А тебе это известно?

Брекен поведал ему о том, что они с Ребеккой увидели в туннелях под Камнем, и передал содержание бесед, которые они с Босвеллом вели о Седьмой Книге.

— Все это было давно, и, хотя мы рассказали ему о том, где находится Заветный Камень, пожалуй, тогда он еще не знал, о чем написано в Книге… впрочем, возможно, он потом догадался об этом. Медлар, но ведь ты вернулся из Нор Безмолвия, значит, и Босвелл когда-нибудь выйдет оттуда?

— Лишь Камень ведает об этом. Никто, даже я, не вправе задавать подобных вопросов. Многие остаются там навечно, и мы замуровываем их норы навсегда. Мы верим, что их обитателям удалось слиться с безмолвием Камня. Некоторые, как я сам, в какой-то момент понимают, что настало время вернуться, что перед ними стоят иные задачи. Никому не известно, какой окажется дальнейшая судьба Босвелла. Положись на Камень, Брекен, верь в него, как верю я.

Брекен замолк надолго, они сидели рядом в тишине, и силы, исходившие от крота, в чьем сердце царил покой, передались Брекену и помогли на время смягчить терзавшую его боль.

— Но что же делать мне, Медлар, — спросил он в конце концов. — Куда мне деваться?

Медлар улыбнулся и накрыл лапу Брекена своей:

— Если бы я полагал, что ты можешь стать летописцем, я сказал бы тебе об этом. Но, по-моему, у тебя иное предназначение. Попробуй вернуться в Данктон, Брекен, в родные для тебя места.

— Но Ребекки больше нет, и почти весь лес сгорел… что мне теперь делать в Данктоне?

— Я не могу решать за тебя, — сказал Медлар, — но знаю, что на твой вопрос есть ответ. Вернись в Данктон и поделись с его обитателями мудростью и сердечным теплом, как прежде это делала Ребекка.

Совет Медлара не вызвал у Брекена воодушевления, но придумать ничего другого он не смог. Он испытывал глубокую признательность мудрому Медлару, показавшему ему нору, в которой затворился Босвелл, но царящая в тех местах тишина показалась ему ужасной, от такой святости веяло суровым холодом. Он не стал ждать, пока его силы полностью восстановятся, и вскоре в один ветреный ноябрьский день покинул Аффингтон, пробормотав напоследок «Босвелл, Босвелл!», и отправился на восток, в Данктон.

❦

Исчезновение Ребекки из Данктонского Леса показалось его обитателям загадочным, а ее возвращение они восприняли как чудо. Однажды осенью посреди бела дня они заметили, что Ребекка идет к ним со стороны лугов. Ее сопровождал поджарый крот по имени Брэн, который говорил с сильным акцентом и чей смех походил на шуршание ветвей утесника под сильным ветром.

Некоторое время он погостил в Данктоне, но все, что он там увидел, не произвело на него сильного впечатления. Он никому не рассказывал ни о путешествии Ребекки, ни о причинах, по которым ей вздумалось его затеять, и в конце концов в начале ноября распрощался с данктонцами.

К тому времени, как Ребекка вернулась, за Комфри окончательно закрепилась репутация крота, наделенного необычайной мудростью и даром ясновидения наряду со странными привычками и редкостной склонностью проводить время в уединении. Он всегда утверждал, что Ребекка вернется. Окружающие стали относиться к нему с невероятным почтением, а Комфри полагал, что ничем этого не заслужил, ведь в его словах и поступках не было ничего из ряда вон выходящего, он просто постоянно прислушивался к Камню. Да и Ребекка не собиралась покидать Данктон навсегда, так что изумляться тут совершенно нечему.

Для него возвращение Ребекки было чем-то вполне естественным, в этом отношении он ничем не отличался от кротят, которые свято верят в то, что мама вернется к ним, даже если она ушла надолго. Впрочем, многие из кротов крайне быстро оправились от изумления. Да, конечно же, она возвратилась, ведь она их целительница, правильно? И к ней всегда можно обратиться Собственно, если хорошенько подумать, она вообще не имела права бросать их на долгие годы…

Наступила Самая Долгая Ночь, вторая с тех пор, как Брекен покинул Данктон. На смену студеному январю пришел холодный февраль, день за днем, месяц за месяцем…

Ребекка рассказала Комфри обо всем, что случилось. Она полагала, что Брекен погиб где-то среди склонов Шибода, разыскивая ее, и Комфри, понимая, что она горюет о любимом, следил за тем, чтобы она не оставалась в одиночестве подолгу, а в те дни, когда ей становилось особенно тоскливо, старался найти способ ее утешить и напомнить ей о том, как сильно он ее любит.

Но в глубине его души притаился страх. Комфри боялся, как бы однажды она опять не соскользнула в черную бездну отчаяния, боялся, что у него не хватит сил, чтобы поддержать ее.

— Чему быть, того не миновать, — твердил он себе, проходя мимо Камня на обратном пути к себе в нору. И в начале февраля произошло то, чего он так опасался.

❦

У кротов есть смертельный враг, чья жестокость привела бы в содрогание даже сов, случись им столкнуться с ним. Обитатели систем, в которых встреча с ним — явление не такое уж и редкое, называют его просто Коготь. Но большинство кротов, живущих в лесах и среди луговых просторов, даже не подозревают о его существовании, и, если им по несчастной случайности приходится на него наткнуться, им не удается толком понять, что произошло.

Речь идет о капкане. Нижняя его часть представляет собой дощечку, которая устанавливается на дне туннеля, а к ней присоединена пружина с прикрепленными к ней длинными острыми зубцами. Туннель блокируется. Столкнувшись с препятствием, крот пытается расчистить проход, наступает на дощечку, и в тот же миг острый Коготь вонзается в него, и он оказывается пригвожден к земле. Еще хорошо, если крот умирает сразу. Но тех, кому Коготь вонзается в лапу, в плечо или в ляжку, ждет долгая мучительная смерть. От неожиданности и ужаса они впадают в полное смятение и, как правило, даже не пытаются вырваться.

В начале февраля Брекену оставалось до Данктона дней двадцать пути. Ему всегда нравились валуны из песчаника, которые часто встречаются среди меловых дюн, и однажды он набрел на луг, который показался ему восхитительным по многим причинам. Открытое ровное место, земля, которая использовалась летом под пастбище для овец и потому кишела червями. И ни одного крота поблизости. На краю луга виднелся круг из камней, и, заметив их, Брекен очень обрадовался. Будучи опытным путешественником, он знал, что хорошие места для отдыха встречаются достаточно редко, и решил на некоторое время задержаться на этом лугу.

Он обнаружил в земле заброшенные туннели, но кротов поблизости не было. Он мог бы заподозрить неладное, если бы не сильная усталость, и вдобавок по мере приближения к Данктону в душе его росло радостное возбуждение, он думал лишь о том, что уже совсем скоро вернется в родную систему и без конца гадал о том, что его там ждет.

Луг понравился ему, он хорошенько осмотрел его, а затем принялся прокладывать туннели невдалеке от камней, там, где кончались заброшенные проходы. Прошел день, два, четыре, а на пятый грянули сильные заморозки. Побелевшая земля стала твердой, черви поспешили закопаться поглубже, и он последовал их примеру, в результате чего посреди инея появились желтоватые холмики новых кротовин, бросавшиеся в глаза.

Брекен много ел, подолгу спал и не торопился продолжить путешествие. Затем в один из дней он обнаружил туннель, прокопанный кем-то накануне вечером. В нем странно пахло, а один из его концов был перекрыт. Барсуки? Кролики? Ласки? Брекен со вздохом пожал плечами и принялся расчищать туннель, не обращая внимания на странный запах: после опасностей, с которыми ему довелось столкнуться, его уже ничто не пугало.

Шаг вперед, твердая гладкая поверхность там, где должна быть земля, лязг железа — и острая пронзительная боль, такая же пронзительная, как крик, который вырвался у Брекена, когда стальной зубец вонзился ему в правое плечо и пригвоздил его к земле.

Что происходит с кротом, угодившим в чудовищную ловушку, из которой он не может вырваться, когда он чувствует, что у него перебиты кости, суставы, артерии и вены?

Корчась в мучениях, ощущая всем телом нестерпимую боль, Брекен закричал, взывая о помощи. Оказавшись на краю гибели, он все кричал: «Ребекка, Ребекка, Ребекка, Ребекка, Ребекка!», понимая, что сейчас лишь это имя тонкой ниточкой связывает его с жизнью. И даже зная, что ее нет в живых, он продолжал кричать, взывая о помощи к своей любимой: «Ребекка!»

❦

Когда в тот февральский день Ребекка разразилась внезапным криком, эхо которого пронеслось по всем туннелям Древней Системы, ее услышал не только Комфри. Но если все остальные, вздрогнув от ужаса, попрятались в страхе по своим норам, то Комфри поспешил к ней на помощь, он стремглав побежал туда, откуда доносились горестные вопли Ребекки.

Выбравшись на поверхность земли, он увидел, что она мечется среди корней деревьев, рыдая и время от времени вскрикивая:

— Нет, нет, нет! — корчась от страшной боли и повторяя: — Помоги ему, помоги, помоги!

Она не заметила, как рядом с ней появился Комфри, и не услышала его, а он все спрашивал, что случилось, чем ей помочь, что у нее болит, а потом попытался остановить ее, но безуспешно.

По-прежнему содрогаясь всем телом и захлебываясь от рыданий, Ребекка продолжала метаться из стороны в сторону, словно пытаясь освободиться от чего-то или что-то отыскать. Она с трудом дышала, иногда начинала хрипеть, как будто ею овладела злая сила, от которой она не могла избавиться.

— Ребекка, Ребекка, что с тобой? — умоляюще вопрошал Комфри, но всякий раз, когда он произносил ее имя, Ребекка лишь вздрагивала как от удара и билась точно в припадке, зацепляясь когтями за корни деревьев и взметая в воздух листья задними лапами, а потом вновь устремлялась куда-то.

Вскоре она выбежала на прогалину, где стоял Камень, и закружила по ней, вскидывая лапы вверх и продолжая твердить:

— Помоги ему, помоги Брекену, помоги моему любимому!

Время от времени она кидалась к самому Камню и принималась скрести по нему когтями, оглашая окрестности жалобными стенаниями:

— Я не в силах помочь ему! Не в силах! Спаси его, спаси его, спаси!

Из глаз Ребекки катились слезы, она взмокла от пота, и было слышно, как тяжело и хрипло она дышит. Комфри застыл в ужасе, глядя на нее, а она все кричала:

— Помоги ему, это Брекен, он еще жив, так помоги же ему!

❦

Земля над Брекеном разверзлась, с неба хлынул ослепительно яркий белый свет. Существо, от которого пахло ревущими совами, наклонилось и приподняло капкан вместе с угодившим в него Брекеном. Затем, крепко держа его, оно втащило Коготь, и каждая клетка его окровавленного, беспомощно повисшего в воздухе тела наполнилась невыносимой болью, которая все нарастала и нарастала. Рокочущим голосом, в тоне которого сквозили насмешка и отвращение, кто-то произнес несколько слов на непонятном Брекену языке.

Затем он почувствовал, как какой-то неведомой силой его подкинуло вверх, и он полетел к небесам, а затем начал падать, погружаясь в колышущееся море боли, потом ударился об один из больших Камней, стоявших на краю луга, на мгновение открыл глаза, увидел собственную залитую кровью лапу, и его снова пронзила острая боль.

Запах непонятного существа развеялся. Ветер зашелестел в травах, росших вокруг Камней. Боль по-прежнему терзала Брекена, а в голове его все время крутилась странная, нелепая мысль: «Надо же, я умираю, как глупо». Но лапа его все еще прижималась к Камню, он чувствовал тепло и мощную силу, исходившую от него, которая пугала его, но к которой он не мог не тянуться.

❦

Комфри остался на прогалине вместе с Ребеккой, но уже не пытался окликнуть ее. Он следил за каждым ее движением, готовясь защитить ее, если появится какая-то опасность, и видел, как страшные муки, в которых она пребывала, закончились, и тогда произошло нечто, показавшееся ему куда более страшным. Ребекка приникла к Камню и принялась еле слышным шепотом произносить слова, обладающие целительной силой, и каждое из этих слов, возникшее из мучений, которые она претерпела, каким-то таинственным образом проникало в глубь Данктонского Камня, который внезапно словно наполнился трепетом ее жизни. Сгустились сумерки, спустилась ночь, и в темноте слышались лишь ее всхлипывания и слова, которые она шептала, приникнув к Камню, стоявшему среди качавших голыми ветвями деревьев:

— Любовь моя, я здесь, любовь моя, мой любимый.

❦

Свет померк, стало темно, и Брекен, очнувшись, снова ощутил боль и понял, что смерть отступила. Он увидел, как вибрирует круг Камней, рядом с которым он лежал, источая тепло, силу и свет, который был ему знаком, который он уже видел раньше. Свет жизни, мерцание которого манило его к центру круга, свет любви, исполненный тепла, похожий на прикосновение к гладкому меху, и он вновь и вновь принимался шептать имя, звучание которого помогало ему преодолеть боль:

— Ребекка, Ребекка, Ребекка…

Она стояла в круге Камней и звала его к себе, а Камни вторили ей, не позволяя ему заснуть, не давая погрузиться в море боли, и он все полз и полз, истекая кровью, одолевая дюйм за дюймом, превозмогая боль, туда, где ждала его целительная любовь Ребекки, понимая теперь, что она жива и зовет его к себе, вкладывая в этот зов все свои силы. Чувствуя, как велика ее любовь, как остро он необходим ей, Брекен продолжал ползти к центру круга животворных Камней, постоянно удаляясь от края бездны, на дне которой притаилась смерть.

❦

Все стихло в Данктонском Лесу, предчувствуя наступление полуночи, и тогда Ребекка наконец вздохнула и отстранилась от Камня.

— Ах, — сказала она, — любимый мой.

Подойдя к ней, Комфри с изумлением заметил, что она улыбается.

— Брекен жив, — сказала она. — Он жив, да, да, это правда. Возможно, он уже не вернется в Данктон, но теперь это не имеет значения, он знает, что наша любовь сильней всего на свете, она нетленна…

Но это имело значение, и Комфри понял, что теперь необходимость в этом стала еще острей, чем когда-либо прежде.

— П-пойдем, Ребекка, тебе лучше вернуться к себе в нору и поспать. Пойдем.

Он повел ее за собой, уложил, а когда она уснула, еще долго сидел рядом, прислушиваясь к ее дыханию, пока оно не стало наконец медленным и ровным и от него не повеяло такой же безмятежностью, как та, что исходит от Камня.

Глава двадцать первая

Ребекка со смехом сбежала вниз по склону и закричала:

— Комфри, Комфри! Попробуй-ка догнать меня!

Комфри побежал следом, двигаясь немного неуклюже — он никогда не отличался проворством, — изумляясь тому, как сильно изменилась Ребекка после той страшной февральской ночи. Она точно вдруг помолодела на много лет, стала беспечной и шаловливой, как юный кротыш, и ничто в ее поведении не напоминало о том, что она повидала на своем веку четыре Самых Долгих Ночи и являлась целительницей системы.

Целительницей? Впрочем, пожалуй, больше нет. Разумеется, она по-прежнему заботилась о других, и, если кто-то обращался к ней, она никогда не отвечала отказом. Но обитатели Данктона заметили, что Ребекка изменилась и отнюдь не горит желанием помогать им в тех случаях, когда они прекрасно могут сами справиться со своими проблемами. Им показалось, что она обрела сверхъестественную способность проникать в потаенные уголки их душ. Подобная прозорливость пугала кротов, и они старались не докучать ей лишнийраз.

Лишь кое-кто из стариков да несколько кротышей продолжали часто наведываться к ней. Радость и умиротворение, которые она испытывала, глядя на родной лес, передавались им, и они понимали, что эти чувства обладают великой целительной силой.

Поэтому обязанности целителя взял на себя Комфри, и теперь кроты постоянно обращались к нему, а он старался помочь, придерживаясь собственных методов, и лечил их травами, которые иногда помогали им избавиться от недугов, а иногда нет.

Но порой у него выдавалось свободное время, или же Ребекка приходила к нему и заставляла ненадолго бросить все дела, как в это туманное теплое апрельское утро, когда, несмотря на его возражения, ей удалось уговорить его поиграть в прятки.

Сбежав по склону, Ребекка оказалась в Старом лесу, где голые черные деревья еще служили напоминанием о пожаре, но уже появился молодой подлесок, а серый пепел скрылся под слоем опавшей листвы. Конечно, если покопаться в ней, пепел еще можно было найти, но он уже смешался с почвой, в которой виднелись корешки весенних анемонов, извилистые корни лещины и молодых побегов вяза.

В прошлом году Ребекке не удалось самой найти Бэрроу-Вэйл, но теперь она не сомневалась, что сумеет найти дорогу. В подлеске повсюду слышались шелест и шорохи. Среди ветвей деревьев, на которых уже появились сережки и почки, порхали птицы.

Покрикивая «Комфри, Комфри», заливаясь радостным смехом, Ребекка бежала так быстро, что он никак не мог ее нагнать, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться на желтые цветки чистотела.

Она бежала, направляясь к Бэрроу-Вэйлу, и ей казалось, что все травы, деревья и обитатели леса, залитого солнечным светом, который уже пробился сквозь утренний туман, представляют собой единое целое, частичкой которого является и она сама, и повсюду ощущается биение жизни, пробудившейся вновь с приходом весны.

— Ах! — воскликнула Ребекка, вздохнув от блаженства, и беззаботно рассмеялась, совсем как в детстве, когда ей впервые открылось это чудо, ее любимый лес.

Выйдя на опушку, где в почве было много мелких камешков и трава росла менее густо, Ребекка поняла, что добралась до Бэрроу-Вэйла.

— Может, выкопать нору? — подумала она вслух и уже было взялась за дело, но потом отвлеклась: сначала ей захотелось получше рассмотреть, как постепенно тают причудливые клочья тумана, потом впервые за эту весну до нее донеслось жужжание шмеля, а затем она услышала, как среди деревьев в восточной части леса, уцелевшей во время пожара, раскричались грачи. Она остановилась в том месте, куда проникал бледный свет солнца, и подумала, что надо бы пойти отыскать Комфри или позвать его, и ей стало немного грустно при мысли о том, что он так и не научился как следует играть и дурачиться, ведь такие милые шалости не в его характере.

А впрочем, сколько она себя помнит, ей никогда не удавалось ни с кем вдоволь наиграться, с блаженством ощущая всю полноту жизни. Но эта грусть была лишь одной из граней счастья, наполнявшего ее при мысли о том, что в лесу так много красоты и радости. Тяготившая ее душу тоска развеялась в ту ночь, когда, стоя подле Камня, она с уверенностью поняла, что ее Брекен жив, хотя неизвестно, вернется ли он, что связывавшая их любовь стала иной, но он жив, и она сумела помочь ему избежать гибели. Вспомнив об этом, она улыбнулась, а когда до нее донесся жалобный зов Комфри, гадавшего, куда она подевалась, Ребекка громко рассмеялась.

Сидя на солнышке, лучи которого становились все теплей и ярче, она сказала вслух:

— Это мой лес! Мой лес!

— Ты и раньше так говорила, Ребекка, помнишь? — донесся до нее голос из теней, скопившихся среди корней загубленного пожаром дуба.

Ребекка похолодела, и сердце ее сжалось от страха. Она замерла, всматриваясь в темноту, из которой донеся этот голос. Лоснящийся мех, вкрадчивая улыбка. Да ведь это же Рун!

— Здравствуй, Ребекка, — сказал он.

Ребекка заметила, что на морде у него появились морщины, во взгляде сквозит горечь, но мех у него такой же блестящий и гладкий, как и прежде, хотя прошло уже много лет. Черные когти, и нигде ни шрама, ни на боках, ни на плечах, — удивительное дело, ведь он уже далеко не молод. А впрочем, Рун всегда умел ловко уклоняться от ударов, подставляя под них кого-нибудь вместо себя.

— Так, значит, теперь вы живете в Древней Системе, все, кому удалось уцелеть? — спросил он, приветливо улыбаясь, но в голосе его звучала насмешка.

Ребекка стояла молча, глядя на него и не веря своим глазам. Да, он скрылся еще до конца сражения, происходившего у Камня, но разве он потом не умер? От чумы или от чего-то еще?

— Нет, я не умер, — сказал он, словно читая ее мысли. — Ты еще жива, так почему я должен был умереть? Возможно, я остался в живых, потому что постоянно думал о тебе. Ты же знаешь, я всегда восхищался тобой, Ребекка.

Ребекка содрогнулась, услышав эти слова. На душе у нее стало тягостно: она поняла, что это и вправду Рун, что он вернулся в систему, которую едва не погубил однажды. Она подумала: «Хватит ли мне сил, чтобы противостоять ему?»

— Ну, если не хочешь, можешь не отвечать. Ты всегда отличалась своенравностью, Ребекка, я помню. — Он рассмеялся, и ей показалось, будто солнце заслонили холодные черные тучи. — Я выбрал удачное время для возвращения, не правда ли? Брачный сезон уже вот-вот начнется… а в этот период между кротами часто вспыхивают схватки… сама понимаешь. Пожалуй, я пойду и выясню, как обстоят дела в системе, которую вы так долго и старательно обустраивали… — Он прищурился, глаза его блеснули злобой и насмешкой, а затем он повернулся и отправился прочь, двигаясь с проворством, свойственным лишь молодым кротам.

«До чего же он омерзителен», — подумала Ребекка и изумленно покачала головой. Заслышав шаги приближавшегося к опушке Комфри, она повернулась и двинулась ему навстречу.

— Ребекка, Ре-ребекка, — проговорил он. Заметив, что она приуныла, он тут же начал заикаться. — М-мне встретился крот, который сказал, что ищет т-тебя. Я ответил, что т-ты где-то неподалеку, и я сам т-тебя ищу…

Она кивнула.

— Он н-не понравился мне, Ребекка.

— Да, — сказала она. — Его зовут Рун. В свое время он пытался убить тебя, но ему это не удалось.

— Он мне н-не нравится, — сказал Комфри.

Он встревожился, но не потому, что думал о себе, а потому, что Ребекка, чьим счастьем он дорожил больше всего на свете, приуныла и радость, светившаяся в ее глазах утром, померкла.

❦

На апрельском ветру трепетали желтые цветки медуницы, и Брекену, стоявшему у выхода из туннеля, проложенного на небольшой глубине, в котором он спрятался после того, как выполз из круга Камней, показалось, будто ростки ее успели пробиться из-под земли, покрыться листьями и расцвести за одну ночь.

Он смотрел на них, чувствуя, как теплый ветерок ерошит ему мех, пытаясь понять, где он находится и как долго он пробыл в этом месте. Неужели весна уже в разгаре? Но ведь вроде бы еще вчера земля была покрыта инеем…

Когда Брекен вышел, чтобы снова полюбоваться на них, оказалось, что два цветка уже увяли. Он услышал, как в необычайно ярком синем небе звенит песня жаворонка. Казалось, она звучит весь день, не смолкая ни на закате, ни на рассвете следующего дня. Вот так день проходил за днем, незаметно сливаясь в целые недели, которые стерлись из его памяти, потому что большую часть времени он проводил в бессознательном состоянии. Брекен подолгу спал, а порой выбирался на соседний луг, где ему удавалось отыскать пищу, хотя в почве было много осколков кремня, а потом снова заползал в нору, постоянно ощущая боль, и забывался сном.

Вороны и пустельги то принимались кружить над<(лугом, то улетали прочь, луна и солнце, сменяя друг друга, появлялись на небосклоне, и наконец Брекен пришел в себя и почувствовал, что боль до сих пор. пульсирует в его теле.

Угодив в капкан, он получил сразу две раны — одну в плечо, где кости сустава оказались сломаны, и вторую ’ в грудь, на которой среди меха теперь виднелся шрам. Он возблагодарил Камень, обнаружив, что по-прежнему может владеть правой лапой, но два когтя утратили былую подвижность и слушались его гораздо хуже, чем когти на левой лапе.

Тут Брекен заметил, что увяли еще три цветка медуницы, и понял, что весна подходит к концу. Какие кошмары ему снились, какие дурацкие бессвязные сны! В них он видел самого себя таким, каким ему доводилось бывать в разные времена: трусливым и храбрым, грустным и серьезным, равнодушным и полным любви. Как будто в одном и том же теле умещалось множество кротов с разными характерами. Крот, который покинул Данктон, совсем не походил на того, который прибыл в Аффингтон, а тот, что покинул Аффингтон, сильно отличался от странника, пробиравшегося через Кумер. Но каждый из них стремился отыскать то, о чем Брекен теперь мог думать со спокойной улыбкой, глядя на серые стены своего туннеля и понимая, что реальнее этого нет ничего на свете.

Однажды на рассвете он вошел в круг Камней, чтобы посмотреть, соответствует ли их облик тому, что сохранился в его воспоминаниях. Но нет. Камни как будто стали меньше, чем прежде, и они уже не вибрировали/ излучая свет. Внезапно он заметил, что начинает темнеть, а ведь он пришел туда на заре. Странно… как незаметно прошло столько времени.

И вот настал день, когда он проснулся, провел когтями по земле и почувствовал, какие замечательные, ловкие и сильные у него лапы. Один взмах — и вот земля впереди уже раздалась, осыпаясь комками, второй — и он уже отгреб ее назад. Боль в теле еще ощущалась, но переполнявшие его силы заставляли Брекена двигаться, и каждое движение доставляло ему удовольствие. Прошло несколько часов, прежде чем он понял, что все это игра, и он резвится, как юный кротыш, и тогда впервые с тех пор, как он столкнулся с Когтем, Брекен подумал о Ребекке.

Он произнес ее имя вслух:

— Ребекка!

Ничего не произошло.

Он повторил:

— Ребекка!

Опять ничего. Очень странно. Но тут Брекен понял, что можно сказать «солнечный свет», «земля», «еда», и вслед за этим не произойдет ничего особенного. Просто все это есть на белом свете. И Ребекка тоже. Она есть. «И я есть», — подумал он.

Никогда в жизни на него не снисходило подобное умиротворение.

Спустя несколько дней ему припомнился совет Медлара: «Вернись в Данктон, ведь там твой родной дом». Брекен не знал, сможет ли он теперь разыскать туда дорогу, и поэтому, когда стемнело, поднялся на поверхность земли, забрался на небольшой холмик и развернулся лицом к востоку. Да, все правильно, он по-прежнему ощущал притяжение большого Камня, стоявшего на вершине холма среди буковых деревьев. «Наверное, на них уже проклюнулись почки», — подумал Брекен.

Пока он стоял там, ему удалось уловить еще какое-то ощущение, и он понял, что ему придется что-то сделать, когда он доберется до тамошних краев, что-то утомительное и малоприятное. Зато потом он сможет шалить и резвиться, как влюбленный в жизнь кротыш, да и разве можно проводить время как-нибудь иначе? Ребекка? Он чувствовал, что она жива, знал, что она откликнулась, когда он попал в беду, хотя как такое могло быть? Он вздохнул и покачал головой. Но какое блаженство, какое умиротворение даровала ему ее любовь, это ощущение ни на миг не покидало его. Вот только если бы не это странное, неприятное чувство…

Он тут же отправился в путь, не задумываясь ни о чем больше, даже не оглянувшись на нору, служившую ему прибежищем все время с тех пор, как в феврале он попал в ужасную беду, на цветы медуницы, на которые ему так нравилось смотреть: когда-нибудь их заметит другой крот и тоже порадуется.

Как странно вернуться домой после столь долгого отсутствия. Несмотря на боль и шрамы, он не чувствовал себя старым, к нему вернулись радостные ощущения детства. Никогда прежде он не понимал, как восхитительно быть живым.

❦

— Знаете, он уже не такой, как в прежние времена, он стал куда симпатичнее… — так сказал один из тех немногих обитателей системы, который знал Руна раньше.

Рун поселился на отшибе, не претендуя на чужие территории, стараясь никого не задевать и не пытаясь притеснять кого-либо.

— А ведь в прежние времена он был важной персоной, очень важной, но теперь он ведет себя скромно. Хорошо, что он вернулся к нам… — говорили кроты.

Действуя ловко и незаметно, Рун сумел снова внедриться в Данктонскую систему. Он ни перед кем не унижался, вел себя смирно, держался приветливо и всегда с готовностью проводил время с теми, кому хотелось с ним поговорить.

А таких находилось немало, ведь он обладал большими познаниями в разных областях, часто давал советы — весьма полезные, — и все замечали, что ему это совсем не в тягость.

— Конечно, вольностей с ним допускать нельзя, к таким, как он, надо относиться с уважением. Да, да, и случись какая-то заваруха, повезет тому, на чьей стороне он окажется! — говорили кроты.

Подобные соображения казались весьма разумными, ведь в системе впервые за долгое время начали то и дело вспыхивать драки, и не только в ходе стычек между самцами, которым приглянулась одна и та же самка. Кроты, жившие мирно, вдруг начинали недолюбливать друг друга, ссоры стали частым явлением, повсюду ходили какие-то сплетни и слухи.

Рун и вправду охотно давал советы, и, если между кем-то возникала склока, он внимательно выслушивал всех, кто был недоволен друг другом, стараясь успокоить их и помирить, но почему-то от его участия раздоры не затихали, а разгорались еще сильней.

Ребекка прекрасно знала, в чем дело: в могуществе зла. Сам по себе Рун не был его носителем, он лишь усиливал его мощь, и каждое из его действий способствовало возникновению подозрений и неприязни, ведущих к гибели духа, а порой и к физической смерти.

На протяжении долгого времени он не решался тревожить Ребекку. Но однажды в конце апреля он наведался к ней, и она поняла, чего он хочет, ведь ей уже доводилось видеть его таким. Глаза Руна сияли холодным блеском вожделения, и в каждом движении тела ощущалась чудовищная сила желания, повергавшая Ребекку в дрожь, ей хотелось громко застонать, как будто она соприкоснулась с какой-то грязью.

Он принялся чинить ей неприятности, хотя всякий раз казалось, будто он вовсе ни при чем. Но кроты стали поговаривать о том, что она уклоняется от исполнения обязанностей. А какой толк от целительницы, которая никого не лечит? И, знаете, Рун рассказывал, как кто-то сказал ему, что это некрасиво с ее стороны, и с какой стати мы должны иметь дело с этим полусумасшедшим Комфри? Конечно, Рун ответил тому кроту, что нельзя так говорить, но Рун слишком уж великодушен, и не все столь снисходительны, как он…

Рун стал часто заглядывать к Ребекке и всячески обхаживать ее, а глаза его горели все тем же холодным блеском.

Его визиты повергали ее в глубокую тоску, и порой она начинала думать, что, может быть, одержать победу над злом удается лишь тому, кто сумеет противопоставить ему любовь? Возможно, это выход? Или это ошибка? Она попыталась обратиться с этим вопросом к Камню, но он не ответил, или она не смогла его услышать. И теперь она день за днем проводила в тоске, зная, что Рун снова явится к ней завтра, и послезавтра, и на следующий день.

Глава двадцать вторая

Опечаленный Комфри поплелся прочь от Ребеккиной норы. Рун опять сидит у нее и говорит, говорит. Смотреть противна, как он морочит ей голову бесконечными разговорами, а сам подбирается к ней все ближе и ближе.

Вид у Ребекки был совершенно затравленный, а когда Комфри спросил, не нужно ли ей чего-нибудь, она так растерянно и печально посмотрела на него, что ему очень захотелось взять и убить Руна. Но боец из него никудышный. Рун совсем не пара для Ребекки, уж кто угодно, только не он. Но Ребекка лишь тихо покачала головой и потупилась, а Рун бросил на него торжествующий взгляд, и Комфри понял, что ему придется либо вступить с ним в бой, либо уйти. Он ушел, ведь драки возможны только между соперниками.

Почему Ребекка совсем поникла? Почему из ее туннелей, в которых всегда было так уютно и так славно пахло, пока не появился Рун, веет чем-то недобрым?

Откуда-то издалека до него донесся писк кротят — наверное, это малыши из выводков, появившихся на свет ранней весной, уже начали выползать из норы. Естественно, ведь уже пошла первая неделя мая.

Комфри не хотелось бродить по системе, да и ее обитатели в последнее время стали встречать его не слишком приветливо, поэтому он потихоньку выбрался на поверхность земли и, задрав голову, принялся разглядывать ветви буковых деревьев, на которых наконец начали разворачиваться листочки. Буки всегда одеваются листвой очень поздно, зато как приятно слышать, как шелестит в ней ветерок!

Но на душе у Комфри по-прежнему было грустно, он все время думал о том, что Рун сидит сейчас в норе у Ребекки. Он шел, не выбирая дороги, и вскоре оказался на прогалине, посреди которой возвышался Камень, и остановился рядом с ним. Почему он ведет себя так неуверенно и робко, хотя ему совсем не страшно? Почему на свете есть такие, как Рун, и как только Камень это допускает?

Вскинув голову, он посмотрел на неподвижный, залитый светом Камень, на поверхности которого плясали тени крохотных буковых листочков. Он всегда окутан завесой таинственности и всякий раз выглядит иначе, чем прежде.

Внезапно с северо-западной стороны до него донеслись шаги — необычное явление. Комфри почуял запах незнакомого ему крота. Он подумал, не спрятаться ли ему, но чересчур замешкался, а незнакомый крот смело вышел на прогалину и направился прямиком к нему.

— Кто ты т-такой и откуда? — спросил Комфри, стараясь не выдать своей растерянности.

Крот спокойно посмотрел на него, а потом рассмеялся, и Комфри понял, что он смеется не над ним, а просто призывает его повеселиться вместе, потому что жизнь — замечательная штука и им абсолютно не о чем печалиться. И Комфри вдруг тоже расхохотался, отмахнувшись от тягостных размышлений о Руне.

— Видишь ли, я раньше жил в этой системе, — сказал крот. — Меня зовут Брекен.

Комфри тут же перестал смеяться и застыл в неподвижности, глядя на этого совсем немолодого крота: на морде залегли складки, мех местами повытерся, кое-где виднеются шрамы. Приглядевшись к нему получше, зев

Комфри заметил, какой он большой и сильный, как он твердо стоит на земле, совсем как Ребекка.

— Брекен? — прошептал Комфри, ни разу не заикнувшись.

Брекен кивнул.

— Ребеккин Брекен? — спросил Комфри.

Брекен рассмеялся опять.

— Да, по милости Камня мы оказались связаны друг с другом, и это длилось все время, пока она была жива, — негромко проговорил он.

— Н-но… — Комфри растерялся и снова начал заикаться. Ему показалось, будто его закружило вихрем, и ему захватило дух. Комфри весь задрожал, ощущая небывалое облегчение, и из глаз его потекли слезы.

— Так ведь она до сих пор жива, — сказал он, — и сейчас она здесь.

За спиной у Комфри высился, вздымаясь в небо, Камень, и Брекен смотрел на него, поднимая голову все выше и выше, постепенно осознавая смысл этих слов. «Она сейчас здесь», и Камень рядом с ними, она жива, и их любовь жива. Вокруг все те же деревья, те же шорохи, и опавшая листва пахнет так же, как прежде, и где же его носило столько времени? Он почувствовал, что груз прожитых лет уже не давит на него, хотя внешне он словно возмужал и окреп, узнав о том, что она сейчас здесь.

Он снова услышал голос Комфри, который говорил не замолкая, он тараторил, словно спешил куда-то, и по его тону Брекен догадался, что Комфри не только обрадован, но и чем-то встревожен.

— Она поселилась в проложенных тобой туннелях и давно уже там живет, но в последнее время все пошло наперекосяк, потому что в систему вернулся Рун, тот самый, и он вечно крутится вокруг нее, но он мне не нравится, и никак нельзя допустить, чтобы он добился своего. — И тут Комфри расплакался, нисколько не стесняясь Брекена, хотя взрослому кроту, а уж тем более целителю, неприлично лить слезы, но он знал, что Брекен все поймет, что он очень сильный, и он всегда готов помочь, совсем как Ребекка, только сейчас помощь требуется ей самой…

Брекен ласково притронулся к нему.

— Все будет хорошо, — сказал он, а затем повернулся, и за спиной у него остались Камень и крот, чья печаль была ему так понятна.

Двигаясь легко и неспешно, он начал пробираться к ближайшему входу в туннели, которые он давным-давно проложил, к норе, которую считал родным домом и в которой никто, кроме него и Ребекки, не имел права находиться. Никто.

❦

Ребекка не пыталась противиться домогательствам Руна, утешаясь мыслью о том, что в конце концов все на свете достойны любви, но ей никак не удавалось справиться с отвращением, которое она испытывала, и тогда она начинала думать, что, может быть, напрасно растратила столько сил за долгие годы постоянной заботы об окружающих, и не следует ли ей, вместо того чтобы молча терпеть его ласки, пустить в ход когти и расправиться с ним.

Он все время что-то бормотал, но все эти пустые слова говорили лишь о том, как он торжествует, чувствуя себя победителем. Ребекке показалось, будто вокруг нее плотным кольцом сомкнулись тени, и она заплакала, пытаясь укрыться за пеленой слез, которая защитит ее, чтобы ни делал с ней Рун, а его лапы уже заскользили по ее бокам, и она содрогнулась и подумала: неужели можно полюбить кого угодно? Или все же есть такие, кто утратил на это право? И тут она почувствовала себя совсем слабой и очень виноватой, как в тот день, когда этот же самый крот явился к ней с Мандрейком, чтобы убить ее кротят, а ей не хватило сил, чтобы отстоять их. Кеан не пришел тогда. Но сейчас ей необходима помощь, ей нужен Брекен, надо позвать его, и он обязательно поможет…

— Брекен, Брекен, Брекен!

И тут по норе разлилась кровь, кровь Руна.

И кто-то отчаянно заскреб когтями по земле. Рун.

Кто-то закричал в злобе и в страхе. Рун.

Брекен пришел.

Он стоял посреди норы, заслоняя собой Ребекку, а Рун валялся возле стены, к которой он отлетел после того, как Брекен легонько отпихнул его лапой. На боку у Руна осталась глубокая ссадина, из которой сочилась кровь.

В душе Брекена не было злобы, он чувствовал лишь непоколебимую уверенность в своих силах.

— А я думал, ты давно умер, Рун, — спокойно сказал Брекен.

Поднявшись с земли, Рун стремительно метнулся к Брекену, расставив когти, но тот с легкостью увернулся и нанес ему, казалось бы, совсем несильный удар, от которого Руна подбросило в воздух и отшвырнуло к другой стене, а на шее у него появились новые порезы.

Рун опять поднялся и развернулся к Брекену, но тут он замер не в силах пошевельнуться. Он увидел, что Брекен и Ребекка стоят рядышком и смотрят на него без злости, без презрения, без враждебности. Взгляд каждого из них говорил о жалости и сочувствии. И тогда Руну стало страшно, как будто он очутился на краю глубочайшей пропасти, и он кинулся прочь из норы.

Казалось, Брекен не пошевельнулся, но, оглянувшись, Рун увидел, что он следует за ним и взгляд его по-прежнему полон сострадания. Рун понял, что не может смотреть ему в глаза, и кинулся бежать дальше по туннелям, сворачивая из прохода в проход, а потом выбрался на поверхность земли и помчался дальше, мечтая лишь о том, чтобы скрыться от Брекена.

Но ему это никак не удавалось. Куда бы он ни кинулся, он повсюду натыкался на Брекена, и Руну почудилось, будто высокие могучие буковые деревья, залитые светом, со всех сторон обступили его, и солнечные зайчики, игравшие в их листве, слепили ему глаза, причиняя боль такую же невыносимую, как взгляд Брекена.

Теперь Рун бежал по лесу, шурша опавшими листьями, пытаясь унять страх, осознать его причину и совладать с ним, но он постоянно слышал шаги Брекена, который мог одним легким шлепком повалить на землю его, могущественного Руна, способного жестоко расправиться с кем угодно и причинить зло множеству кротов.

Ему перехватило дыхание, тело отказывалось ему повиноваться, каждая из ран причиняла ему невыносимую боль, и ворсинки меха, который всегда был таким гладким и блестящим, пропитались потом, смешанным с кровью, и слиплись. Выскочив из-под деревьев, он оказался на прогалине, посреди которой стоял Камень, и оглянулся на бегу, чтобы посмотреть, не отстал ли Брекен, но нет, он был совсем близко, и Рун метнулся в сторону, споткнулся о корни дерева, покатился по земле и остановился, прижавшись к Камню, который ненавидел всей душой, и, повернув голову, увидел, что Брекен стоит над ним.

Брекен посмотрел на жалкое, трясущееся тело Руна, пытавшегося подняться с земли, а затем перевел взгляд на Камень, к которому он не раз на протяжении жизни обращался с вопросом: откуда на свете берутся такие твари, как Рун?

Расставив когти и вскинув вверх лапы, Брекен нанес безжалостный удар, желая раз и навсегда расправиться с Руном, который скорчился, прижавшись к Камню. Дыхание Брекена было таким же тихим, как мягкое дуновение ветерка, но внезапно от изумления у него сжалось горло: его когти обрушились на Камень и со скрежетом заскользили по его поверхности, так и не достигнув цели. Казалось, Камень попытался остановить его и не допустить убийства.

Рун понял, что находится на волосок от гибели. Ловко извернувшись, он кинулся бежать прочь и услышал, как разъярившийся Брекен крикнул:

— Да провались он, этот Камень, я все равно убью Руна!

И тогда Руна охватил небывалый, чудовищный страх, страх сознания неминуемой гибели. Он мчался по лесу, удаляясь от Камня, изо всех сил перебирая лапами, спотыкаясь и поскальзываясь, постоянно слыша за спиной неотступные и ровные шаги Брекена.

Рун все бежал, но силы его быстро иссякали, казалось, с каждой минутой он становится все более старым и дряхлым. В голове у него царил полнейший сумбур, а дыхание стало тяжелым и хриплым. Он слышал, как шуршат под лапами нагонявшего его Брекена прошлогодние листья буков.

Справа вздымалась вершина холма, а Брекен слегка отклонился влево, не давая ему свернуть в ту сторону, но он находился совсем близко, и кинуться обратно Рун тоже не мог. Ему оставалось лишь одно: бежать туда, где находился край обрыва. У него отчаянно колотилось сердце, каждый вдох стоил ему невероятного труда, а боль не унималась ни на миг.

Брекен, наблюдавший за Руном, увидел, как тот стареет прямо на глазах и мех его утрачивает блеск, а тело жухнет от страха. Интересно, казался ли он сам Мандрейку таким же жалким, когда он гнался за ним, ступая по опавшим листьям, перепрыгивая через корни деревьев, чьи ветви качались у него над головой, видя впереди, там, где находился неровный край обрыва, просвет?

Нет, он не станет убивать Руна, в этом уже нет необходимости. Он просто догонит и остановит его, а об убийстве не может быть и речи, наверняка Рун и сам это понимает. Он вскинул лапы, пытаясь остановить Руна, и тут до него донесся голос Ребекки:

— Не трогай его, не надо. Он не сможет причинить нам зла…

Рун тоже услышал крик Ребекки и содрогнулся от ненависти: в нем звучала любовь, чувство, которого он не мог понять и принять. Оказавшись на том месте, где Брекен остановился и повернулся навстречу Мандрейку, Рун бросился дальше, ведь разверзшаяся у него за спиной бездна жалости показалась ему куда более страшной, чем пропасть, которая находилась впереди. И вот он уже сорвался с края обрыва мелового холма и полетел вниз. Он успел в последний раз взглянуть на тех, кто испытывал к нему жалость, на очертания их фигур, вырисовывавшихся на фоне высокого небосклона. Он извернулся на лету, пытаясь зацепиться за раскинувшееся у них над головами небо, а потом тьма поглотила его навсегда.

Ребекка вздрогнула, как кротенок. Она стояла, слегка пошатываясь и чувствуя, как на душе у нее становится все легче и легче. Брекен склонился и подался чуть вперед, пытаясь рассмотреть, что находится у подножия обрыва, и Ребекка поняла, что ей немного страшно и как-то неловко. Этот крот совсем ей не знаком, и вместе с тем она знает его лучше, чем кого-либо другого.

А Брекен только делал вид, будто пытается что-то рассмотреть. Он думал лишь о том, что позади него стоит она, его Ребекка, и отзвуки ее голоса еще витают среди лесных шорохов.

И вот он наконец повернулся, глядя на нее с невыразимой любовью, а она произнесла его имя, и Брекен услышал, и Ребекка почувствовала, что он услышал зов, вырвавшийся из глубин ее души, и поняла, что теперь они смогут быть вместе.

Он наконец увидел ее, именно ее, и она тихонько прошептала:

— Я — Ребекка, мое имя Ребекка, не дочь Мандрейка, не подруга Кеана, ни целительница, просто — Ребекка.

И тут же услышала, как лес наконец вздохнул свободно и отозвался шелестом и шорохом, а со склонов донеслось пение птиц, и все это было неразрывно связано с ней, и теперь он смог это увидеть, а ведь это такое блаженство — знать, что он видит ее такой, какая она есть, и быть самой собой.

— Ребекка, Ребекка…

— Да, любовь моя, это я, мой любимый, — ответила она.

Глава двадцать третья

Есть грань между едва заметным прикосновением и нежнейшей лаской, между легчайшим толчком, овеянным слабым ветерком дыхания, и шаловливым щекочущим касанием, но Брекен с Ребеккой не замечали, как одно движение, служащее выражением любви, переходит в другое.

И где бы они ни находились, в норе или на поверхности усыпанной сухими листьями земли, стоило их взглядам встретиться, и они замирали в восхищении перед всем, что их окружало. Они забывали, о чем только что говорили, и разговоры их часто прерывались на полуслове. И когда Брекен говорил о своей любви, он чувствовал, что готов хоть вечно твердить ей об этом, хотя никакие слова и никакие прикосновения не в силах передать стремление слиться воедино с бесконечно дорогим для тебя существом.

Порой, когда Ребекке хотелось пошалить, она затевала уже знакомую им игру и спрашивала:

— А ты вправду меня любишь?

Брекен после недолгого молчания принимался удрученно качать головой.

Она восклицала:

— Ну как же так?

Он говорил ей:

— Нет, пожалуй, все-таки нет, — с такой любовью и нежностью, что с этими словами не могли сравниться самые пространные уверения в любви и преданности.

Иногда Ребекка принималась рассказывать ему про крота, который был знаком ей и которого она любила всей душой, — да, да, хотя сейчас его здесь нет.

— А какой он был? — спрашивал Брекен.

Немного подумав, Ребекка подходила к нему поближе и принималась описывать крота, который всем, до мельчайших черточек, точь-в-точь походил на Брекена, и тогда Брекен говорил:

— Надо же, а я знал одну кротиху, которая жила неподалеку отсюда, и она мне очень нравилась…

— Да, а какая она была? — начинала расспрашивать Ребекка. — А ты любил ее по-настоящему?

В ответ на это Брекен не говорил ни слова, но она чувствовала, как его лапы ласково прикасаются к ее серому меху, и ощущала тепло его дыхания, легкого, как ветерок, и сильного, как корни деревьев, и глаза ее закрывались сами собой, она улыбалась и вздыхала, а он прижимался к ней все сильней и сильней, и, приникнув к нему, Ребекка, по телу которой время от времени пробегала блаженная дрожь, чувствовала, как внутри у нее все раскрывается, словно лепестки цветка, а из глубин сочится теплая влага, и каждое движение его восхитительно сильного тела рождает в ней отклик, и больше им уже не нужны никакие слова, и боль разлук навсегда осталась позади, потому что они вместе, они едины, связь между ними неразрывна, и каждый вздох, каждый крик — лишь часть несравненной красоты и величайшего на свете счастья.

Порой они принимались смеяться, порой на глазах у них выступали слезы, а они все ласкали друг друга, упиваясь любовью и не замечая, как сменяются дни и ночи.

❦

Ребекка узнала о том, что у нее будут кротята, сразу же, как забеременела, увидев, что посреди сумрака, царившего в норе, разливается, окутывая их с Брекеном, мягкое свечение, такое же, как трепетный и мерцающий белый свет, который они видели, стоя в гроте под Данктонским Камнем и глядя на Заветный Камень.

Брекен узнал о том, что у Ребекки будут кротята, однажды на рассвете, когда услышал, как она возится в конце одного из туннелей, прокладывая новый проход и напевая песенку, которую выучила еще в детстве, до того, как они повстречались друг с другом. Он улыбнулся, рассмеялся и заснул, снова ощущая тепло и аромат ее тела. Заслышав его смех и догадавшись о том, что его обрадовало, Ребекка тоже засмеялась, чувствуя, что повсюду в туннелях воздух пронизан трепетом его силы, дарившей ей удивительную свободу, которая прежде казалась недоступной.

Наступил май, от листьев, которые она собирала для норы, где должны были появиться на свет кротята, веяло майской свежестью, и запах каждого из них казался ей особенным и неповторимым. Ребекка использовала для гнезда и травы, и ароматные стебли, и цветы собачьей мяты, потому что она хотела, чтобы подстилка была душистой и мягкой.

День проходил за днем, воздух становился теплее, и Ребекка проводила немало времени, трудясь над прокладыванием все новых проходов, примыкавших к тем, которые давным-давно прокопал Брекен между Камнем и лугами.

Брекен снова поселился в своей прежней норе, в которой долгое время прожила Ребекка и которую успела полюбить, и ей было приятно знать, что он бродит по этим туннелям и, как он говорил, «упивается ее восхитительным ароматом». Они наслаждались тем, что могут узнать так много нового, не прибегая к помощи слов.

В гости к ним заглядывал только Комфри, который с каждым днем чувствовал себя увереннее и мог теперь подолгу сидеть рядом с ними, не подергивая хвостом и не оглядываясь при каждом шорохе. Их любовь действовала на него успокаивающе.

Лишь благодаря ему Брекен и Ребекка узнали о том, что довелось пережить каждому из них за время долгой разлуки. Сами они ни о чем не спрашивали друг друга, но Комфри всегда отличался любознательностью и был склонен засыпать собеседников вопросами. Ребекка рассказывала о случившемся с ней со свойственной ей простотой и безыскусственностью, как будто в том, что она едва не погибла во время метели, и в том, что она проделала путешествие из Шибода в Данктон, не было ничего из ряда вон выходящего. И хотя она редко упоминала о Камне и о том, что все на свете происходит по его воле, за каждым из ее слов крылась глубочайшая убежденность, что каждое из событий так или иначе связано с ним, и остается лишь дивиться превеликой его мудрости, постигнуть которую никак невозможно.

Рассказы Брекена носили более напряженный, драматичный характер, и Комфри, затаив дыхание, слушал истории о том, как они с Босвеллом не раз оказывались на волосок от гибели, и с восхищением думал о том, какой невероятной силой нужно обладать, чтобы уцелеть, постоянно сталкиваясь со страшными опасностями.

Но Брекен проявлял подобную откровенность лишь с Комфри, для остальных обитателей системы он оставался загадкой. Разумеется, они знали о его подвигах, но никому не удавалось заставить его разговориться на эту тему, и порой им казалось невероятным, что этот крот, который, с их точки зрения, не отличался ничем особенным, сумел совершить за свою жизнь столько славных дел.

Но куда чаще жители системы заводили меж собой разговоры о том, что Брекен и Ребекка теперь вместе, и все чувствовали, какой любовью и безмятежностью проникнуты отношения этой наиболее уважаемой во всем Данктоне пары. Казалось, с тех пор как они поселились вдвоем неподалеку от Камня, в системе воцарилась мирная, благожелательная атмосфера, неожиданно, словно чудом, вдруг пришедшая на смену раздорам, которые сеял в ней Рун.

Что же до гибели Руна, то выразители общественного мнения, которое никогда не отличалось постоянством, теперь утверждали, что «этот Рун никогда мне не нравился, и мне показалось подозрительным то, что он вдруг явился сюда после стольких лет отсутствия и прямо-таки из кожи вон лез, стараясь убедить всех в том, что он желает нам добра…»

На что кто-нибудь обязательно отвечал:

— Вот и я тоже так подумал, но вслух сказать не решался, потому что мне не хотелось никого зря оговаривать, и вроде бы ничего плохого он не делал, но, конечно, у меня были свои сомнения…

И так далее, и тому подобное.

Разумеется, Комфри вновь стал всеобщим любимцем, и теперь, когда Ребекка явно отошла от дел, всем стало совершенно ясно, кто является целителем в системе.

Глядя на все это, Комфри только улыбался, но не сердился, ведь он заботился о других, выслушивая их жалобы и стараясь вылечить их, лишь потому, что сам к этому стремился, как и Ребекка, и всегда прислушивался к одному лишь Камню, не полагаясь на слова и переменчивые настроения кротов.

В начале июня за два часа до рассвета у Ребекки родились кротята, и этот выводок оказался последним в то лето. Роды прошли быстро и благополучно: казалось, четверо кротят появились на свет в мгновение ока, и Ребекка тут же принялась вылизывать своих малышей.

Это были третьи роды в ее жизни, второй выводок кротят, которых ей предстояло вырастить, и уход за ними казался ей делом очень простым и естественным, а вдобавок очень приятным.

Все время, пока длились роды, Брекен находился поблизости от Ребеккиных туннелей, но в нору к ней не заходил, хотя ему очень этого хотелось. Впрочем, по прошествии двух дней, когда кротята уже начали вовсю пищать, Ребекка сама позвала его полюбоваться на малышей.

Каким огромным показался ей Брекен. Он застыл на входе в ее нору, завороженно глядя на четверых кротят, которые непрерывно возились, шевелили тоненькими розовыми лапками, тыкаясь носиками в разные стороны, то карабкаясь друг на друга, то сваливаясь, таращась вокруг невинными, бесхитростными глазками.

Ребекка уже придумала, как назвать троих: двух самочек — Роза и Келью, а самца, который был поменьше, — Бич (Бук). Она выбрала это очень распространенное имя, зная, что бук — любимое дерево Брекена, а он не стал говорить ей о том, что когда-то Ру назвала так же одного из родившихся от него кротят.

Ребекка сказала, что пока не знает, какое имя дать четвертому кротенку. Может быть, назвать его в честь одного из тех, кого оба они очень любили, в честь Меккинса или Босвелла?

Но Брекен покачал головой. Нет, надо придумать что-нибудь другое. Конечно, очень трудно понять, на кого похож любой из малышей, но этот кротенок не напоминал ему ни Меккинса, ни Босвелла. Он оказался самым крупным из выводка, и, хотя в борьбе за право ухватиться за материнский сосок Келью всегда оказывалась первой, он отставал от нее совсем ненамного.

Брекен спокойно стоял, наблюдая за их возней. Он не придавал большого значения именам. Его одолевали совсем иные мысли, которые, как правило, приходят в голову отцам, впервые увидевшим чудо новой жизни. В такие минуты они нередко чувствуют себя беспомощными и приходят в глубокое изумление. «Неужели эти малыши когда-нибудь вырастут и станут взрослыми?» — думают они, с трепетом глядя на беспомощных детенышей, в каждом движении которых ощущается биение жизни.

Четверо кротят все возились, ползая перед ним, и Брекену вспомнилась метель, которая обрушилась на Мойл Шибод. Он подивился тому, что таким вот крохотным созданиям — кротята, которых Ребекка родила в Шибоде, наверняка были ничуть не больше этих — удалось выжить в условиях, при которых сам он чуть не погиб. Мысль об этом просто поразила его. В этот момент кротята сбились в кучу, пытаясь залезть на спину друг другу, вскидывая вверх лапы с растопыренными коготками, и ему вспомнились скалы, которые высились невдалеке от Кастель-и-Гвина, а писк кротят напомнил ему о завывавших в тех краях ветрах.

В это время кротенок, которому они еще не дали имени, забрался выше всех, задрал голову, потянулся вперед и, не найдя опоры, покатился кувырком вниз и шлепнулся на землю позади троих малышей.

Брекену показалось, будто он снова оказался среди мрачных Камней, возвышавшихся за Шибодом, и, поскользнувшись, полетел вниз, как его сын, проваливаясь все глубже и глубже в безымянную расселину, над которой вздымался недоступный пик Триффан, походивший очертаниями на крохотный носик кротенка. Брекен содрогнулся, вспомнив о том, как он падал, с каждой минутой оказываясь все дальше от вершины Триффана…

— Назови его Триффан, — сказал Брекен.

— Хорошо, — ответила Ребекка. Ей не было необходимости спрашивать почему. — Триффан, радость моя, Триффан, дорогой мой…

Так Брекен впервые услышал, как Ребекка назвала одного из их малышей по имени.

❦

Время шло, приближалась Самая Короткая Ночь, и Брекену предстояло произнести слова молитвы во время традиционного ритуала, но Ребеккины кротята еще не успели достаточно подрасти, и она боялась брать их с собой, хотя ее нора находилась совсем недалеко от Камня.

Впрочем, всеобщее волнение передалось малышам, они догадались о том, что предстоит какое-то необычное событие, а потому весь день вели себя на редкость беспокойно, то и дело принимаясь ни с того ни с сего громко пищать.

К середине июня они уже успели изрядно окрепнуть и вовсю ползали по Ребеккиным туннелям, а ей приходилось разыскивать их и загонять обратно в главную нору, потому что ей хотелось, чтобы они ночевали все вместе. Ребекке пришлось попросить одну из кротих посидеть с малышами и проследить, чтобы с ними ничего не приключилось, пока она будет участвовать в ритуале, совершаемом у Камня.

Когда Ребекка собралась уходить, кротята переполошились, громко запищали и никак не желали успокаиваться, хоть и видели ее улыбку и слышали ее ласковые слова. Но тут вмешалась самка, которая пришла посидеть с ними, и принялась их уговаривать:

— Ну-ну, вот глупенькие, мама уходит ненадолго, она скоро вернется, вы зря перепугались. Ну-ну, мои хорошие, тише, тише.

Какая дивная настала ночь! Теплая, ясная, в небе сияла яркая, как солнце, луна. Над головами у собравшихся на прогалине кротов покачивались ветви буковых деревьев, и листья, колыхавшиеся на ветру, мерцали, отражая лунный серебристый свет.

На прогалине царило радостное волнение: все знали, что на этот раз ритуал будет совершен как положено, и Брекен, который совершил множество путешествий — говорят, он побывал в Аффингтоне и в других, еще более далеких краях, — произнесет слова молитвы, которым его научил один из самых замечательных старейшин, живших когда-либо в Данктонском Лесу, которого звали Халвер!

Малышей, родившихся раньше, чем Ребеккины кротята, привели на прогалину, и теперь они стояли рядом с родителями. Некоторые из них принимались шалить, не понимая, что происходит вокруг, но стоило им обратить внимание на огромныйКамень, громада которого вырисовывалась на фоне восходившей луны, как они тут же затихали.

Многие из матерей шептали своим детенышам:

— Постарайтесь запомнить все, что увидите и услышите сегодня, ведь все это делается для вас, и для всего Данктона огромная честь то, что Брекен произнесет сегодня слова молитвы, которые он выучил, когда был совсем ненамного старше вас. Так что постарайтесь хорошенько все запомнить!

И, как ни странно, многим из кротят, которые то и дело отвлекались, думая об играх, о еде, о том, как хорошо было бы побегать по туннелям с братишками и сестренками, действительно навсегда запомнилась эта неповторимая ночь.

Но рядом с ними не было одного кротенка — Триффана (во всяком случае, его не было на прогалине), в памяти которого та Самая Короткая Ночь, когда ритуал у Камня совершал Брекен, тоже запечатлелась навеки, но по особым причинам.

Он не только оказался самым крупным из всего выводка, но и самым предприимчивым, а если одной самке приходится следить за четырьмя кротятами сразу, она, как бы ни старалась, вполне может ненадолго упустить из виду одного из них. Поэтому, когда малыши разбрелись по Ребеккиной норе, кротиха, временно взявшая на себя заботу о них, не заметила, как Триффан выбрался в туннель.

Вероятно, он решил разыскать Ребекку или в нем опять заговорила неуемная любознательность. Сам он потом не смог об этом вспомнить, в памяти его сохранились лишь разрозненные картинки удивительных мест и поразительных событий, ведь именно такую форму приобретают впоследствии ярчайшие из впечатлений детства, которые оставляют в душе неизгладимый след.

Триффану запомнилось, как он удивился, обнаружив в какой-то момент, что остался один и голоса его сестренок и братишки доносятся откуда-то издалека. Ему запомнились огромные туннели, проложенные в меловой почве, среди которых разносились отголоски его писка, сбивавшие его с толку. Ему запомнилось, как он бежал по проходам, древним, как сама вечность, и заметил, как когти ему припорошило меловой пылью. Он услышал неясный гул голосов собравшихся на прогалине кротов, проникавших через какое-то отверстие, проделанное корнями в земле, туда, где он находился: в туннель, проложенный вокруг Грота Эха, с которого Брекен когда-то начал исследование центральной части Древней Системы. Теперь же сын Брекена Триффан, совсем маленький кротенок, у которого даже мех еще не успел отрасти толком, брел по нему, растерянно оглядываясь по сторонам, абсолютно не представляя себе, куда его занесло.

Спустя много лет Триффан будет рассказывать, как очутился в самом Гроте Эха и, услышав отголоски собственных шагов и писка, подумал, что где-то поблизости бродит множество таких же кротят, как он, но, к его глубокому разочарованию, ни один из них так и не встретился ему.

— И хотя я совсем заблудился и должен был бы здорово напугаться, — скажет он, вспоминая о том, что с ним тогда происходило, — я вдруг почувствовал, что все хорошо и бояться нечего. Тогда я не знал, откуда взялось это ощущение, но теперь понимаю: я забрел туда в Самую Короткую Ночь, когда совершается ритуал благословения кротят, и Камень заботится об их сохранности. Каким-то образом мне удалось это почувствовать.

Триффан помнит, как заметил среди туннелей, по которым он плутал, свет, мерцавший где-то впереди. Он развернулся и побежал на него, не испытывая ни малейших сомнений, точно зная, что ничего дурного с ним не случится, как будто бежал на зов Ребекки, крикнувшей:

— Триффан, родной мой, я здесь!

Триффан все бежал и бежал, ему казалось, что место, откуда льется свет, где-то совсем рядом, но он никак не мог добраться до него. Наконец он очутился посреди большого грота, куда более просторного, чем тот, по которому гуляло эхо, заполненного массой изогнутых, пребывающих в постоянном движении корней, верхушки которых скрывались в темноте у него над головой. Про должая идти на свет, он успешно миновал трещины, то и дело попадавшиеся ему на пути.

Триффан не мог сказать, как долго все это продолжалось, но спустя некоторое время корни остались у него за спиной, и он очутился посреди огромного полого пространства внутри дерева. Откуда-то сверху доносился тихий шелест колыхавшихся на ветру листьев бука и неясный гул голосов взрослых, читавших нараспев молитвы.

А свет все манил Триффана, и он отправился дальше, слыша, как где-то далеко-далеко, словно в ином мире, шумит ветер.

Дальнейшие события произвели на него неизгладимое впечатление, но в памяти его остались лишь обрывочные воспоминания о том, как он продвигался, спускаясь все глубже и глубже под землю, пробираясь среди огромных корней дерева, уходивших вверх, образуя свод у него над головой, а свет становился все теплей и ярче, и наконец он оказался в том месте, где находилась массивная нижняя часть Данктонского Камня, погребенная под землей.

А Триффан продолжал двигаться, пробираясь к источнику света, к камню, Седьмому Заветному Камню, сиявшему среди каменных и меловых стен, и казалось, скользившая по ним тень принадлежала взрослому, огромному, могучему кроту, ни перед чем не ведавшему страха. Он становился, смело глядя на Заветный Камень, окруженный ореолом немеркнущего света.

Ему запомнилось, что в ту минуту до него донеслись отзвуки мощного голоса отца, проникавшие под землю по трещинам и пустотам, образовавшимся в стволе старого бука, чьи корни окружали Камень. Брекен перешел к завершающей части торжественного ритуала, но тогда Триффан, конечно же, еще не мог понять, какой смысл кроется за словами:

Росами омоем лапы их,

Ветрами западными шкуры вычистим.

Затем, когда зазвучали слова моления о благодати, Триффан, которого тянуло к удивительному камню как магнитом, не выдержал и, повинуясь порыву, вытянул вперед левую лапу и притронулся к нему. И свет не померк, как случилось в тот раз, когда Брекен попытался прикоснуться к камню, наоборот, он начал разгораться все ярче и ярче, и, если бы в тот момент кто-нибудь мог видеть Триффана, он заметил бы, что залитый сиянием кротенок стал совсем белым.

Молим семькрат благодать

Благодати:

Милости обличья,

Милости добродетели,

Милости страдания,

Милости мудрости,

Милости верных словес,

Доверия милости,

Милости благообразия.

Звучание этих слов было последним, что запомнилось Триффану. И в ту же ночь, только уже гораздо позже, когда он почувствовал, что ужасно устал, до него донеслись крики: «Триффан! Триффан!» — и звуки чьих-то торопливых шагов. Ему пришлось плутать еще довольно долго, но наконец, сделав очередной поворот, он очутился среди стен знакомых ему туннелей, и кто-то из взрослых воскликнул:

— Так вот ты где! А мы уже везде тебя обыскались!

Тут он увидел свою маму Ребекку и подумал, что сейчас ему здорово попадет, но она только обняла его, прижав к себе, и Триффан почувствовал живительное тепло ее любви, являвшейся залогом его сохранности, совсем как свет, который ему довелось увидеть и о котором он уже начал забывать, потому что его вконец одолела усталость, и он уткнулся носом в ее пушистый мех, понимая, что ему не грозят никакие беды, что мама рядом и на свете нет ничего сильней её любви.

❦

Но в ту Самую Короткую Ночь по окончании торжественного ритуала суматоха поднялась не только в Данктоне, обитатели которого обнаружили, что Триффан куда-то подевался.

Аффингтонские летописцы, охранявшие Норы Безмолвия, также пришли в волнение и кинулись бежать посреди ночи по длинным туннелям к Медлару, Святому Кроту, чьи покои находились среди Священных Нор.

— Что случилось? — спокойно спросил он двух молодых летописцев, когда они наконец добрались до него. — Что могло смутить ваш покой в прекраснейшую из ночей?

— Босвелл, — тяжело дыша, ответили они, — Босвелл решил покинуть Норы Безмолвия. Он хочет вернуться к нам.

— Неужели? — с улыбкой проговорил Медлар.

— Но это еще не всё. Он начал скрести когтями по стене норы в том месте, где находится замурованный вход, и мы пришли на шум… и вдруг все озарилось светом… — проговорил один.

— Да, повсюду вокруг его норы разлилось сияние, — подхватил другой, — такое сильное и чистое.

— Да, такое мягкое, белое мерцание, — сказал первый.

Медлар почувствовал, как глубоко они потрясены. И ему показалось, что отблески увиденного ими света до сих пор сияют в их глазах.

Медлар поднял лапу и тихим голосом сказал:

— Сегодня удивительная ночь, священная ночь, и, возможно, память о том, что вам привелось увидеть, сохранится навеки и будет передаваться из поколения в поколение. Благодать безмолвия посетила Священные Норы, я не мог этого не почувствовать. — Он приумолк, глядя на них, и летописцы увидели, что старый Святой Крот также глубоко потрясен случившимся. — Пойдемте, — сказал Медлар, — давайте отправимся в Норы Безмолвия и посмотрим, как там Босвелл.

Сопровождавшие Медлара летописцы собрались вокруг норы, в которой был замурован Босвелл. Свет, о котором говорили летописцы, уже угас, но все они слышали, как Босвелл время от времени принимается скрести когтями землю. Некоторые из кротов устремились ко входу, намереваясь помочь затворнику выбраться наружу, но Медлар остановил их.

— Пусть Босвелл сделает это сам, — спокойно произнес он, — ибо таково его желание.

Собравшиеся застыли на месте, переговариваясь шепотом и читая благодарственные молитвы, а Босвелл продолжал упорно трудиться. Порой шум затихал, ему не раз пришлось остановиться и сделать передышку, ведь он провел в Норах Безмолвия почти одиннадцать кротовьих лет и, конечно же, сильно ослаб.

Но вот со стены посыпалась пыль, на месте входа появилась маленькая трещина, на пол упали первые комки земли, и стало ясно, что преграда вскоре рухнет.

Кроты, продолжавшие молиться, увидели, как из постоянно увеличивавшегося отверстия в стене показались лапы Босвелла, и тогда двое или трое из них вышли вперед. Они помогли затворнику выбраться в туннель и отвели его в грот.

Мех Босвелла приобрел светло-серый цвет, а сам он очень сильно исхудал и, казалось, стал слабеньким, как кротенок. Но в то же время от него исходило ощущение неимоверной силы, которое повергло в благоговейный трепет всех, кто находился в гроте. Глаза его сияли, излучая свет, напоенный теплом любви и жизни, и взгляд этот заставил каждого из аффингтонцев почувствовать себя так, словно он вернулся домой после долгих странствий.

Они почтительно замерли, а Босвелл обвел взглядом каждого из них, а затем негромко проговорил:

— Благословен и блаже препун будь.

В его устах слова благословения приобрели небывалую силу, и каждый, кому довелось тогда его услышать, понял, что ему посчастливилось соприкоснуться с таинством благодати.

Босвелл долгое время стоял молча, словно размышляя о чем-то, а затем заговорил снова с величайшей убежденностью, и все поверили, что его предсказания непременно сбудутся. Он сказал:

— Вскоре Седьмой Заветный Камень будет перенесен в Аффингтон из древних туннелей Данктонской системы, где он находился до сих пор. Я надеюсь, что Камень не оставит меня своею милостью и поможет мне совершить путешествие в те края и отыскать его. Там мне предстоит встретиться с кротом, чье появление на свет есть величайшее благо для нас и всех, кто разделяет нашу веру, ибо лишь с его помощью Седьмой Заветный Камень сможет вернуться сюда. Он видел его свет, и благодать снизошла на него, и теперь я понимаю, что именно о нем говорилось в древней рукописи, которую я очень давно обнаружил в библиотеке.

Книгу вернуть помоги,

Камень последний пошли

Во Аффингтонские земли.

Двое придут: он — воплощенье отваги,

Она — состраданья.

Брекен, Босвелл и Ребекка — именно о них шла речь в этих строках текста. Босвелл ненадолго приумолк, глядя на окружавших его кротов с глубокой любовью и думая о четвертом из упомянутых в скрижалях, чье имя оставалось для него загадкой, о том, кого ему предстояло привести в Аффингтон. Немного погодя он продолжил:

Третий исполнит их

Теплого света любви.

Песнь тишины,

Незримого танец…

Любовью рожденный

Будет владеть Безмолвием Камня —

Камень обрящет и

Книгу.

Наступила долгая тишина, а затем один из кротов спросил шепотом:

— Ты принесешь сюда и Седьмую Книгу? Или он должен принести ее?

— Не знаю, — тихо ответил Босвелл. — Седьмой Заветный Камень вскоре будет обретен, а о Книге мне ничего не известно.

Внезапно Босвелл пошатнулся от слабости, но стоявшие рядом с ним кроты поддержали его, а когда приступ головокружения миновал, они медленно, читая на ходу молитвы, повели его по туннелям в Священные Норы.

Глава двадцать четвертая

Наступил август, и Ребеккины кротыши, которые уже готовились покинуть родную нору, стали такими же большими и сильными, как те, кто появился на свет раньше них, в апреле. Они подолгу бродили по округе, подыскивая себе территорию, и Ребекка виделась с ними не так уж и часто.

Триффан отличался от остальных редкостной независимостью характера и даром внушать к себе нежнейшую любовь. Из него получился просто замечательный кротыш, обладавший всеми задатками для того, чтобы впоследствии стать незаурядным кротом. Он вырос сильным, любил посмеяться, но обладал способностью подолгу проводить время в одиночестве, а вдобавок не проявлял излишней агрессивности, зная, что всегда сумеет в случае необходимости дать отпор обидчикам.

Он с малых лет полюбил бродить повсюду сам по себе и целыми днями пропадал на склонах холма или исследовал те туннели Древней Системы, в которые другие кроты не заглядывали. Впрочем, как и все обитатели Данктона, он не пытался проникнуть в центральную ее часть, понимая, что это место особенное и не годится для повседневных прогулок.

Но хотя Триффан зачастую надолго исчезал из дома, всякий раз, когда его сестрам или брату приходилось туго, он каким-то чудом оказывался рядом и приходил им на помощь. Так, например, однажды кротышам с дальней окраины системы вздумалось смеху ради припугнуть Розу и Келью, которые были тогда намного меньше и слабей остальных самочек, родившихся весной. Подобные забавы, как правило, бывают довольно грубыми, и вскоре бедная Роза расплакалась, а Келью попыталась отпихнуть напиравших на нее кротышей, но те разошлись не на шутку.

События начали принимать серьезный оборот. Роза и Келью растерялись, не зная, что им делать. Дрожа от страха, они тихонько хныкали, а. кротыши, не переставая дразнить их, то и дело подскакивали к ним и наносили удар за ударом. Внезапно неизвестно откуда рядом с сестрами появился Триффан и спокойно посмотрел на кротышей.

— Оставьте их в покое, — сказал он.

— А кто ты такой, чтобы тут распоряжаться? — спросил один из самых крупных и двинулся вперед, наступая на Триффана. Эти кротыши отличались задиристостью, и драки были им по вкусу.

— Да уж, не пойти ли тебе куда-нибудь подальше? — сказал второй, становясь рядом с первым.

Роза и Келью вконец перепугались и застыли на месте, вытаращив глаза. Триффан вышел вперед, заслонив собой сестер, и тут забияки налетели на него все разом.

— Он был неповторим! — заявила потом Келью, рассказывая об этом Ребекке. — Это было что-то потрясающее. Все они накинулись на него, а он тихо улыбнулся, как ни в чем не бывало взмахнул лапой и закатил оплеуху сначала одному, потом второму и третьему. А первый из них отлетел назад и угодил прямо в четвертого, и все они тут же расплакались. Просто фантастика какая-то!.. И тогда Роза опять принялась лить слезы, — с возмущением добавила Келью.

— Почему? — спросила Ребекка.

— Она сказала, что это от гордости за Триффана, но, по-моему, она просто плакса. А Триффан настоящий молодец!

Другой случай, когда Триффан появился рядом как нельзя более кстати, был связан с куда большей опасностью и навсегда остался окутанным дымкой тайны. Ребекке и Брекену так и не удалось дознаться до правды, и они узнали хоть что-то о случившемся только от Комфри, к которому Триффан отправился после того, как все закончилось.

Судя по всему Бич и Роза отправились к кромке леса и, оказавшись в одном из туннелей, в которые им вовсе не следовало совать нос, наткнулись на стаю ласок. Возможно, они еще не умели распознавать их по запаху. Неизвестно, что произошло потом, но когда Бич и Роза вернулись в нору к Ребекке, они были до смерти напуганы, и по ночам после этого им еще долго снились кошмары. Но они не захотели пускаться в подробности и сказали только, что на них напали ласки.

— П-похоже, ласки едва не убили Бича и Розу, — сообщил Брекену Комфри. — В мою нору пришел сильно исцарапанный и покусанный Триффан, но мне не удалось ничего толком от него добиться. Я уверен, он появился как раз вовремя, чтобы спасти брата с сестрой, и он наверняка отбился от ласок в одиночку, п-потому что помощи от этой парочки явно было мало.

Как они ни старались, им так и не удалось упросить Триффана рассказать о случившемся. Он был не из тех, кто выдает свои секреты.

Он сильно сблизился с Комфри, и они проводили вдвоем целые дни, порой в тишине, а порой Комфри по просьбе Триффана описывал ему свойства различных трав и где их можно найти.

Триффан нередко проводил долгое время возле Камня, как днем, так и ночью. Он обращался к Брекену или к Ребекке с вопросами, которые не возникали у других кротышей. Зачем нужен Камень? Есть ли на свете другие Камни? И что у него внутри?

Истории об Аффингтоне и о летописцах вызывали у него огромный интерес, как когда-то у Брекена, который, в свою очередь, готов был без конца рассказывать ему про Босвелла. Но Триффан ни разу не изъявил желания отправиться в Грот Темных Созвучий и отказывался даже слушать рассказы о Гроте Эха и Гроте Корней, что сильно огорчало Брекена.

А однажды в середине августа он вдруг пропал и перестал появляться. Вскоре остальные кротыши тоже покинули родную нору. Роза и Келью поселились под склонами холма, а Бич — неподалеку от Истсайда, среди обитателей которого у него завелись друзья. А вот куда подевался Триффан, они не знали, хотя скучали по нему сильней всего.

А впрочем, нельзя сказать, чтобы Брекен с Ребеккой сильно приуныли, когда кротыши обзавелись собственными норами. С этого момента для Ребекки начался период спокойной, беззаботной жизни. Она благополучно вырастила своих детей, ей удалось уберечь их от болезней, она прекрасно их воспитала, и, когда с приходом августа для них началась пора самостоятельного существования, она с уверенностью смогла сказать себе, что такими детьми имеет право гордиться любая мать.

Но теперь ей хотелось (и она не испытывала по этому поводу ни малейших угрызений совести) проводить день за днем, наслаждаясь одиночеством и любовью, которая связывала ее с жившим совсем рядом Брекеном.

Что же до Брекена, он наблюдал за тем, как росли его дети, ни во что не вмешиваясь, как это принято у Кротов, но Ребекка знала, что он всегда поддержит ее в случае необходимости и придет на помощь в трудную минуту.

В это время он стал ощущать тесную связь с Камнем. Многие из понятий, о которых он слышал от Халвера, Босвелла и других, начали обретать четкость и казались ему теперь такими же ясными и простыми, как образ жизни, который он вел.

Брекен сохранил прежнюю любовь к исследованиям, но теперь источником множества открытий стал для него Старый лес, место, где находилась основная часть системы, когда он был еще совсем юным. Он бродил по заброшенным туннелям и по поверхности земли, видя, как выжженный лес постепенно оживает, заполняясь молодыми деревцами, прислушивался к звонкому хору птичьих голосов и раздумывал о том, что ему удалось и не удалось сделать.

Но хотя жизнь Ребекки и Брекена текла спокойно и их присутствие в системе казалось незаметным, это отнюдь не означало, что они не оказывали на нее влияния. Разумеется, они никем не командовали, но всепроникающая сила их любви творила чудеса, и Данктонский Лес стал преображаться. Они даже не подозревали о том, что благодаря им в Древней Системе, в туннелях под склонами холма и в тех местах, где кроты начали заново осваивать лесные земли, возникла удивительная атмосфера, и это заметили жители расположенных неподалеку систем, которые стали стекаться в Данктон, чьи земли казались им столь же привлекательными, сколь изобилующие пищей незаселенные места.

После того как закончилась эпидемия чумы, ужасы которой начали потихоньку забываться, отходя в область преданий, следующей весной родилось на редкость много кротят, а лето выдалось влажное, и у подросших кротышей появились богатые возможности для выбора подходящей территории среди опустевших земель, отчего смертность оказалась чрезвычайно низкой. Прослышав об этом, многие из обитателей соседних систем, как совсем юные, так и немолодые, решили, что в Данктоне намного лучше, чем у них, и потянулись туда друг за другом. Возможно, им удалось предугадать, что вскоре в Древней Системе Данктонского Леса воцарится глубочайший мир и покой.

Слава о Брекене и Ребекке, об их любви и преданности разнеслась повсюду, хотя мало кому доводилось встречаться с ними в августе, в сентябре и на протяжении всей осени. Они проводили почти все время в пределах своих туннелей, общаясь лишь друг с другом.

❦

В декабре, когда на смену осени пришла суровая холодная зима, неожиданно вернулся Триффан. Они узнали об этом от Комфри, к которому Триффан наведался в первую очередь, а спустя два дня он появился в норе у Брекена. Он сообщил, что был в местах, которые прежде называли Болотным Краем, на лугах, живя при этом в одиночку, потому что, как он выразился, ему нужно было о многом подумать.

Триффан сильно изменился. В его поведении не осталось никаких следов ребячества, и Брекен заметил, каким могучим и огромным он стал — куда больше него самого, — как лоснится его густой, необычайно темный мех и что он отличается сдержанностью, которая не была свойственна Брекену в его годы.

Но его ищущий беспокойный взгляд говорил о том, что он успел изведать немало страданий, и Брекен понял, что он вернулся в поисках ответов на вопросы, которые возникают в мозгу в одно мгновение и порой остаются нерешенными на протяжении всей жизни.

— Почему ты веришь в Камень? — спросил Триффан после того, как они вместе подкрепились в туннелях у Брекена.

— Я не смогу привести каких-либо веских причин, Триффан, но знаю, что такой ответ, как «просто верю, и все», тебя не устроит. Я помню, что меня в свое время такой ответ не удовлетворил. Но ты знаешь, как мы с Ребеккой любим друг друга…

Триффан кивнул.

— Ну вот, ты чувствуешь это, и у тебя нет ни малейших сомнений в собственной правоте, хотя объяснить, в чем кроется причина твоей уверенности, ты не можешь. Вот так и с моей верой в Камень. Я убежден в ее истинности. Мне удалось прийти к ней, когда я осознал собственную ничтожность в сравнении с мощным потоком жизни, частицей которого я стал после рождения и который не иссякнет и после моей смерти. Но при этом мне открылось, что я единственный в своем роде крот. Я понял также, что без меня поток жизни был бы не столь полон. И тогда я преисполнился благоговейного восторга — говорят, это ощущение исходит от Камня й является частью его сущности. Каждый из нас ничтожен и в то же время бесценен, но открыть эту истину может лишь тот, кто верит в Камень. — Брекен вздохнул и замолчал. Ему было сложно объяснить Триффану свои чувства. — Возможно, Ребекка сумеет растолковать тебе это лучше, чем я, но вряд ли. Ты явно опоздал, она стала на редкость немногословной! — Брекен рассмеялся и побежал по туннелям к Ребеккиной норе, крича на ходу: — Посмотри, кто к нам пришел! Иди скорей сюда!

Ребекка долго стояла, глядя на Триффана, как будто пытаясь рассмотреть каждую из малейших черточек, а затем с улыбкой подошла поближе и прикоснулась к нему.

— Где же ты был все это время? — спросила она, но по ее тону можно было догадаться, что она думает: «Можешь ничего не отвечать, мой хороший. Я и так все знаю».

Они провели втроем несколько дней, и Брекен с Ребеккой рассказали Триффану о событиях, оставивших лишь туманные следы в их памяти, и о том, о чем никому не говорили прежде. Они решили, что имеют право поведать ему о Седьмом Заветном Камне, о чуде, которое открылось им однажды. Слушая их рассказ, он пришел в волнение, ему показалось, что он и сам все это когда-то видел и увидит снова.

Триффан без конца задавал им вопросы об Аффингтоне, о летописцах, о Босвелле — совсем как в детстве. И наконец в один прекрасный день Триффан объявил, что хочет стать летописцем, как Босвелл, а потому намерен отправиться в Аффингтон.

Они не стал возражать, но Брекен предупредил его, что пускаться в столь дальний путь посреди зимы не стоит, и добавил, что у него богатый опыт по части путешествий и он мог бы научить Триффана ориентироваться в незнакомой местности и показать ему приемы борьбы.

Но Триффан покачал головой и, глядя на стоявших рядом друг с другом Брекена и Ребекку, сказал:

— Вы научили меня куда более важным вещам, а всему остальному меня научит Камень. Он укажет мне путь и защитит меня в любой из схваток с врагами.

Каким большим он стал, каким сильным, но до чего же он еще молод! Ребекка не смогла удержаться от улыбки, с любовью глядя на Триффана. Какой контраст он являл с Брекеном, побывавшим в стольких сражениях, напоминанием о которых служили оставшиеся после ран шрамы, но чей взгляд был исполнен покоя, который его сыну еще предстояло обрести. Какими трудами дается душевная безмятежность, какая стойкость необходима, чтобы сохранить ее!

Триффан смотрел на родителей, ощущая тепло их любви, и, возможно, именно тогда под влиянием их рассказов о Заветном Камне в памяти его начали всплывать полузабытые воспоминания о событиях Самой Короткой Ночи, случившихся, когда он плутал по туннелям Древней Системы.

Чуть позднее он отправился к Камню и в молчании замер возле него. Наступил холодный вечер, уже темнело, среди опавших листьев, пропитавшихся за день дождевой влагой, шуршал ветер, а пробудившиеся в его душе воспоминания становились все ясней, и наконец он явственно увидел мерцавший чудесным светом Заветный Камень. И тогда Триффан заговорил, обращаясь к Камню, он просил его о помощи в поисках верного пути, следуя примеру многих кротов, живших в разные времена до него. Мысль об Аффингтоне и о том, как непросто стать летописцем, повергала его в дрожь: ему казалось, что он замахнулся слишком высоко и недостаток знаний и необходимых качеств не позволит ему достигнуть цели. Но тут он подумал о Брекене и Ребекке, вспомнив, как Комфри рассказывал ему о подвигах, которые им довелось совершить, и о том, как скромно и просто они живут сейчас вместе, возвратившись в родную систему, которую каждому из них пришлось в свое время покинуть, чтобы отправиться в далекие края.

— Почему нужно провести столько времени в дальних путешествиях, если потом ты все равно вернешься обратно? — спросил он, обращаясь к Камню. — И как надлежит поступить мне?

Холодный порывистый ветер принес с собой дождь, и по земле застучали его капли. До чего же неуютно в лесу, как тягостно на душе и как остро необходима помощь.

❦

Стоя среди теней, окружавших прогалину, на которой возвышался Камень, старый крот мягко улыбнулся, наблюдая за Триффаном. Проделав дальний трудный путь, он наконец добрался до Данктонского Леса — и кого же он увидел сразу по прибытии? Крота, притулившегося возле Камня и взывающего к нему в тоске. Сколько раз ему приходилось поступать точно так же, обращаясь к разным Камням!

Приподняв лапу, Босвелл благословил стоявшего возле Камня молодого крота, но выходить на прогалину не стал, зная по опыту, что тревожить того, кто пытается разобраться в себе, не стоит. Ах, вопросы, которые у нас возникают, кажутся нам такими сложными! А в конце концов выясняется, что на самом деле все очень и очень просто!

Поэтому Босвелл благословил Триффана, но вышел на прогалину лишь после того, как тот покинул ее и начал спускаться по склону холма, направляясь к Комфри.

Босвелл задержался у Камня на некоторое время, вспоминая, с какой неохотой покидал Аффингтон, страшась долгого опасного путешествия в Данктонский Лес. Обитатели систем, встречавшихся ему на пути, чувствовали, какая благость исходит от Босвелла, и сбегались отовсюду, надеясь, что им удастся прикоснуться к нему, получить его благословение и, может быть, проводить его хоть часть пути. Будь на то их воля, они всей толпой явились бы с ним в Данктон, но Босвеллу все же удалось объяснить им, что подобные путешествия надлежит совершать в одиночестве.

Но вот он снова в Данктоне. Как сильно изменилось все вокруг, а сам он стар, и силы его почти на исходе. Как изумился бы Триффан, знай он, что, после того как он удалился с прогалины, к Камню подошел крот из Аффингтона и обратился к нему с тем же вопросом, который совсем недавно задал ему Триффан: «И для чего только нужны все эти путешествия?..» Но Босвеллу без труда удалось найти ответ на этот вопрос, он улыбнулся и закивал, глядя на Камень, а затем спросил:

— Почему ты велел мне вернуться сюда? Что я должен здесь найти?

Он снова улыбнулся, зная, что Камень откликается на вопросы по-своему и нужно лишь верить, что ответ поступит, когда это станет возможно.

— А теперь я смогу увидеться с Брекеном и Ребеккой, если на то будет воля Камня. Надеюсь, они хоть немного поумнели за прошедшее время! — Он рассмеялся, предвкушая радость встречи, и подумал, что, пожалуй, знает, где их искать.

❦

— Почему Триффан вернулся? — размышляя вслух, спросил Брекен.

— Возможно, ему захотелось снова ощутить тепло любви, ставшей залогом его появления на свет, — ответила Ребекка.

— Какой такой любви? — спросил Брекен.

Ребекка шлепнула его по плечу, а он легонько толкнул ее, и оба они расхохотались и принялись возиться, как кротята, наслаждаясь игрой, которая всегда казалась им упоительной.

И тут Брекен услышал смех, на удивление похожий на их собственный, разнесшийся по туннелям, прилегавшим к выходу на прогалину. Смех, который был хорошо знаком ему, который ему не раз доводилось слышать и который он уже не чаял услышать снова, смех крота, которого он любил всей душой. Брекен застыл на месте, широко раскрыв глаза, а затем притронулся лапой к Ребекке, желая поделиться с ней нежданной радостью. И снова смех, и кто-то заскребся у входа в нору, чтобы деликатно оповестить хозяев о своем приходе.

— Кто там? — спросила Ребекка.

Брекен не произнес ни слова, но именно он ответил на ее вопрос: он расхохотался, издал ликующий вопль и выбежал из норы в туннель, а Ребекка, услышав, как он кричит, называя друга по имени, ахнула и заулыбалась от счастья:

— Босвелл! Босвелл!

И вот наконец он появился. Такие же ясные, как прежде, глаза, он по-прежнему прихрамывает, но смех его звучит мягче и веселей.

— Ах, Босвелл, — сказала Ребекка, подбежав к нему.

И Босвелл прослезился при мысли о том, что она любит и всегда любила его просто так, а не потому, что он входит в число летописцев.

— Ребекка! — воскликнул он. — Ребекка! — До чего же она прекрасна. А затем, повернувшись к своему старому другу, он сказал: — Брекен, Брекен…

Время шло, а они все стояли, то ласково притрагиваясь друг к другу, то принимаясь о чем-то говорить.

Какая дивная пора настала для Данктонского Леса! И как все оживились! Когда по туннелям разнеслась весть о том, что в систему пожаловал летописец, и к тому же не кто иной, как Босвелл, ее обитатели потянулись друг за другом к норе, где жили Брекен и Ребекка, в надежде увидеть его и притронуться к нему.

Какая радостная суматоха поднялась в декабре, когда все начали готовиться к проведению ритуала, связанного с Самой Долгой Ночью! Как все старались убраться потщательней в своих норах и навести в них полный порядок! Как надеялись кроты, что Босвелл, проходя по древним туннелям, завернет к ним в гости и им удастся получить от него ответы на свои вопросы!

А когда наступила Самая Долгая Ночь, туннели заполнились гулом радостных голосов, и сколько же было повсюду смеха и веселья, сколько прозвучало песен! У всех пробудился живейший интерес к старинным преданиям, и жители Данктона были готовы без устали слушать снова и снова о Бэллагане и Вервейн, первых из кротов, о Линдене, первом из летописцев, и о Священных Книгах.

И, конечно же, вскоре пронесся слух о том, что утраченная Седьмая Книга, возможно — но имейте в виду, наверняка это не известно, — находится не где-нибудь, а здесь, в Данктоне.

— Не может быть!

— Говорят, что это так… и подумайте сами, неужели Босвелл, овеянный легендарной славой, чуть ли не главный из всех кротов на свете, отправился бы в столь дальнее путешествие только ради того, чтобы повидаться со старыми друзьями и притронуться к здешнему Камню? О нет, я убежден, что это не пустые слухи и Книга действительно находится здесь.

Придя к подобному заключению, обитатели Данктона принялись гадать о том, где именно хранится Священная Книга, и ответить на этот вопрос им не составило труда.

— Ну конечно же, она под Камнем. В туннелях за Гротом Темных Созвучий, куда не сунется ни один крот, если он в своем уме, ведь она скрыта за магической завесой, и на подступах к ней раздаются такие жуткие звуки, что, услышав их, можно облысеть от ужаса! Да, да! Надо быть сумасшедшим, чтобы попытаться туда проникнуть!

Но подобные предостережения еще никогда и никого не останавливали, и тут же нашлись смельчаки, отправившиеся в поисках Книги в Грот Темных Созвучий и в Грот Эха. Большинство из них на этом остановились: не вынеся таких страхов, они поплелись обратно. Лишь один из исследователей продолжил изыскания и в результате заблудился. К счастью, его удалось спасти, благо у его друга хватило ума на то, чтобы позвать на подмогу Брекена, ведь всем было известно, что он знает систему лучше, чем кто-либо другой. Брекен отправился в центральную часть Древней Системы и благополучно разыскал заплутавшего смельчака, которого все ругали, но Брекен лишь ласково потрепал его по плечу, зная, сколько отваги ему потребовалось, чтобы решиться на такое предприятие, даже если оно закончилось неудачей.

Триффан встретился с Босвеллом лишь по прошествии нескольких дней после Самой Долгой Ночи. Брекен был вне себя от радости, когда смог познакомить сына, которого родила ему Ребекка, с самым любимым из всех своих друзей. Он и не надеялся, что ему когда-нибудь выпадет такое счастье.

Босвелл приветливо взглянул на Триффана и признал в нем крота, которого он видел возле Камня в тот вечер, когда прибыл в Данктон. Многое уже было известно ему из рассказов Ребекки, но теперь к этому добавились новые впечатления. Он увидел, что Триффан наделен качествами, присущими Брекену и Ребекке, и почувствовал, что он, как никто другой, стал воплощением их любви. И, возможно, он уже тогда догадался, что перед ним тот самый крот, которого он стремился разыскать.

Но если и так, виду он не подал. Брекен изумился, заметив, что Босвелл не проявил интереса к Триффану и с необычайной краткостью отвечал на вопросы, которые тот задавал ему.

— Он чем-то не понравился тебе? Скажи мне прямо, Босвелл.

— Нет, — ответил Босвелл, качая головой. — Просто мне страшновато за него. Ты говорил, он хочет стать летописцем, а ведь тебе известно лучше, чем кому-либо другому, как это трудно. Так что дай мне время, чтобы я смог выяснить, обладает ли он необходимыми для этого качествами.

Но Босвелл постоянно различными способами старался уклониться от ответа на вопрос, который Триффан не раз задавал ему:

— Что я должен сделать, чтобы стать летописцем?

— Молись, — говорил Босвелл, отказываясь добавить к этому что-либо.

И всякий раз Триффан, услышав такой ответ, огорчался, начинал сомневаться в себе и отправлялся к Камню или же просиживал часами с Комфри, гадая, чем он заслужил немилость Босвелла, который так приветливо держался со всеми остальными.

Но хотя Босвелл упорно отказывался вступать с ним в пространные беседы, Триффан ощущал исходящую от него благодать и часто ходил за ним следом, держась от него на почтительном расстоянии, иногда помогая Босвеллу в поисках пищи, а порой указывая ему дорогу в какую-то часть системы, где тому захотелось побывать.

В один из дней, который показался Триффану нескончаемо долгим, он явился к Босвеллу, пребывая в необычайном волнении — чуть ли не дрожа от напряжения всем телом. Босвелл сделал вид, будто ничего не заметил, и отправился бродить по туннелям, как он делал довольно часто, задерживаясь то тут, то там, чтобы побеседовать с кротами, рассказать историю-другую или благословить кого-нибудь.

— Босвелл… — уже в который раз попытался обратиться к нему Триффан, но Босвелл никак его не приободрил, и Триффан не решился задать ему вопрос.

Подобная робость вовсе не была ему свойственна, но безыскусственность натуры Босвелла приводила его в смущение, и ему казалось чрезвычайной дерзостью спрашивать его о чем-либо.

День уже клонился к вечеру, Босвелл изрядно устал, и Триффан, побоявшись, что тот удалится к себе в нору и возможность поговорить с ним окажется упущенной, наконец собрался с духом и сказал:

— Босвелл?

Босвелл остановился и посмотрел на него, но не произнес ни слова.

— Босвелл… Брекен говорил мне, что у тебя был наставник по имени Скит, который взял тебя к себе в Аффингтон. Еще он говорил, что твой наставник многому тебя научил и ты проникся к нему глубоким уважением и восхищением.

Босвелл кивнул.

— И порой мне здорово от него доставалось! — сказал он и улыбнулся, вспомнив о дорогом его сердцу Ските.

— Босвелл? — робко проговорил Триффан. — А нельзя ли… то есть не согласился ли бы ты взять меня в ученики и стать моим наставником?

Босвелл застыл, глядя на Триффана. На него нахлынули те же чувства, которые испытала когда-то Роза в тот момент, когда, глядя на Ребекку, поняла, что перед ней будущая целительница, и пожалела, что не сможет избавить ее от страданий, которые суждены всякому, кто вступит на эту стезю.

— Хорошо, — ответил Босвелл. — Но помни, что все знания, которыми тебе удастся овладеть, буду давать тебе не я, а Камень.

Триффан обрадовался, как кротенок, к которому вдруг вернулась мама, когда он уже потерял всякую надежду когда-нибудь ее увидеть, глаза его засияли ярче рассветных лучей солнца.

— Но… скажи… а что мне нужно сделать? — прерывающимся голосом проговорил Триффан.

— Научиться слушать безмолвие Камня, — ответил Босвелл.

Они долгое время молчали, а затем Триффан, приободренный тем, что Босвелл согласился выполнить его просьбу, задал еще один вопрос:

— А что заставило тебя отправиться в Данктон?

— Точно не знаю, — сказал Босвелл. — Мне показалось, что я должен явиться сюда, чтобы отыскать Седьмую Книгу и отнести ее вместе с Седьмым Заветным Камнем в Аффингтон. Но теперь я чего-то жду, хоть и не понимаю, чего именно. Впрочем, Камень, как всегда, укажет нам в свое время, что надлежит предпринять.

Меж тем в Данктоне все сильней ощущалась атмосфера, предшествующая свершению значительных событий, таких, как, например, Самой Долгой или Самой Короткой Ночи, только на этот раз возбуждение нарастало медленно, приобретая необычайный размах и силу.

Зимние дни потянулись чередой друг за другом. Январские холода, февральские снега и морозы. Присутствие Босвелла в Данктоне стало привычным для его обитателей, он часто наведывался к ним в гости и рассказывал предания о Камне и легенды, известные только летописцам.

Он охотно выполнял их просьбы, но были и такие, на которые он неизменно отвечал отказом. Во-первых, не соглашался показать им, в чем состоит искусство письма.

— К этому нужно специально готовиться, а здешние туннели не приспособлены для этих целей. У вас тут и так есть чем заняться.

И во-вторых, он никогда не рассказывал о своих странствиях с Брекеном и отказывался говорить что-либо о Ребекке, хотя его часто спрашивали о ней.

А помимо этого Босвелл был готов сделать для них что угодно и рассказывал им обо всем, что их интересовало, хотя он плохо переносил зимние холода, и Триффану приходилось следить за тем, чтобы он не переутомлялся и вовремя отдыхал.

Система продолжала жить в обстановке ожидания, и на исходе февраля обитатели подземных туннелей уже не сомневались, что вскоре наступит пора каких-то удивительных событий.

Эти странные веяния не коснулись лишь двоих жителей Данктона: Брекена и Ребекки. Они жили спокойно и мирно, наслаждаясь обществом друг друга, и подолгу нигде не показывались. Кроты старались не беспокоить их, и даже Комфри, который раньше довольно часто заглядывал к Ребекке, перестал к ним наведываться. Впрочем, иногда Босвелл выражал желание поговорить с ним, всякий раз предупреждая Триффана, что будет лучше, если он отправится к ним в одиночку, а тот замечал, что после таких разговоров Босвелл на несколько дней погружается в глубокую задумчивость.

Вся система, в создание которой Брекен и Ребекка вложили столько сил и которая была бесконечно дорога им, жила в напряженном ожидании, но они, с такой чуткостью улавливавшие прежде малейшие признаки перемен, ничего не замечали.

Глава двадцать пятая

На смену февралю пришел март, а холода все не ослабевали, но наконец после нескольких дней неустойчивой погоды забрезжил рассвет удивительного утра, одного из тех, которые воспринимаются как неожиданный подарок, как верный признак того, что рано или поздно весна все-таки наступит и никому не придется вечно страдать от холода и сырости.

Ребекка почувствовала это еще до зари. Едва успев проснуться, она тут же поднялась на поверхность земли и отправилась к Камню. В лесу еще было темно, но когда она вышла на прогалину, небо начало светлеть, и на темно-синем фоне появились зеленые и темно-розовые сполохи зари. В глубоких трещинах, покрывавших корни буковых деревьев, чьи голые ветви едва заметно покачивались, еще таились черные тени, но кое-где среди опавших листьев и лежавших на земле обломков ветвей уже заиграли первые отблески разгоравшегося на востоке рассвета.

За спиной у Ребекки виднелась западная часть небосклона, на которой, по мере того как ночная мгла постепенно рассеивалась, все заметней становились легкие редкие облачка, которые поначалу казались серыми, затемокрасились в кремовый цвет и наконец засверкали белизной. Взошло солнце, и, когда первые его лучи начали пробиваться сквозь лесные заросли, высвечивая стволы деревьев, покрытые ярко-зеленым мхом, редкие коричневые листья, оставшиеся на ветвях, и темно-зеленые листки ежевики, для которой приход прошлой осени остался незамеченным, Ребекка потянулась и вздохнула. Как свеж и чист утренний воздух!

Первый из дней ранней весны! Один из тех, когда начинает казаться, что зима осталась позади! Ребекка знала, как хороши такие дни, знала она и то, что нужно наслаждаться каждой минутой, подаренной ими, не задумываясь о том, что назавтра может снова вернуться зима.

Ведь небо наконец сияет влажной синевой, на фоне которой так явственно проступают изящные очертания белых облаков, а солнечные лучи становятся все теплей и теплей, напоминая, что уже пора наводить в туннелях порядок и подыскивать себе пару.

Проснувшись у себя в норе, Брекен зевнул и потянулся. Он подумал, не отправиться ли ему к Ребекке, и эта идея показалась ему очень привлекательной, но все же он решил сделать это попозже. Лучше выяснить сначала, какая сегодня погода, подкрепиться, привести себя в порядок, посмотреть, что творится в лесу. Ведь теперь ему довольно долго приходится разминаться после сна, чтобы окончательно прийти в себя.

Поднявшись на поверхность земли, он пошел вперед по склону холма, и тут до него донеслись крики ворон, воркование голубей, пение малиновок, каменных и черных дроздов. Но громче всего звучали голоса ворон: почему-то в дни ранней весны, когда на ветвях деревьев еще нет листвы, их карканье разносится по всему лесу, резко выделяясь среди других звуков. А денек выдался и вправду весенний!

Вскоре Брекен обнаружил, что двигается с такой же легкостью, как в детстве, и ему захотелось побегать. Он начал спускаться с холма, но подумал, что вместе с Ребеккой порезвиться будет гораздо приятней, и повернул обратно.

Когда выяснилось, что в норе ее нет, Брекен сразу сообразил, куда она подевалась, и, посмеиваясь, пошел по туннелю, который заканчивался выходом на поверхность земли неподалеку от прогалины, посреди которой возвышался Камень.

Громко вздыхая и еле волоча лапы, он поплелся по прогалине, всем своим видом изображая глубочайшее уныние и притворяясь, будто его качает от усталости, и приблизился к Ребекке, гревшейся на солнышке возле Камня. Она изо всех сил старалась сдержать смех, хотя начала улыбаться сразу, как только почуяла его запах и заслышала его шаги.

Брекен несколько раз робко кашлянул и наконец заговорил.

— Я заблудился, — сказал он. — Как мне вернуться в систему? — Ребекка не успела ничего ответить, потому что он поспешил добавить: — Я из Данктона.

Ребекка бросила на него светящийся любовью взгляд, подошла и ласково притронулась к его плечу, точно так же, как в день их первой встречи, происшедшей почти на том же месте, когда она сама обратилась к нему с теми же словами. Неужели они так крепко ему запомнились?

Ребекка отступила на шаг, и Брекен тут же прижал лапу к тому месту, к которому она только что притронулась. У него перехватило дыхание: каждое из ее прикосновений по-прежнему приводило его в радостное возбуждение.

— А помнишь, что я тебе ответил? — спросил он.

— Ты сказал: «Это несложно. Совсем несложно», а потом добавил: «Идем. Я покажу тебе дорогу».

— И действительно это сделал? — спросил Брекен.

Она кивнула.

— Кажется, я помню, куда именно ты повел меня, — сказала она.

— Покажи мне, Ребекка.

Пробежав мимо него, точно так же, как в тот раз пробежал мимо нее Брекен, она пересекла прогалину и начала спускаться по извилистой тропе, давным-давно проложенной кротами по склону холма. Разумеется, ни один из них уже не мог двигаться с таким же проворством, как в юности, и, добравшись до подножия холма, Брекен обнаружил, что сильно запыхался.

— Ты остановился у лежавшей на земле дубовой ветви, потому что около нее находился вход в систему, и тогда я спросила, как тебя зовут, поскольку мне не хотелось расставаться с тобой.

Он улыбнулся и нежно прикоснулся лапой к ее плечу. Ее серебристо-серый мех, такой же густой, как прежде, блестел в лучах солнца, и, хотя возле носа у нее появились морщинки, Брекена это нисколько не смущало. Она по-прежнему казалась ему самой красивой на свете.

— Ребекка?

— М-да?

— Мне хотелось бы побывать в лесу. Там, где прошли ранние годы нашей жизни.

— Лес так сильно изменился, дорогой мой, я боюсь заблудиться. Тебе придется указать мне дорогу.

— Хорошо, — ответил он.

Брекен пошел впереди, ведя ее за собой по Старому лесу; время от времени он останавливался, склонив голову набок и думая, куда лучше свернуть, порой шепча: «Нет, тут что-то не так», а затем устремлялся дальше. В конце концов они забрели в глубь Данктонского Леса, и Ребекка увидела ростки анемонов, которые еще не расцвели, но кое-где уже виднелись белые бутоны.

— Бэрроу-Вэйл находился где-то здесь, — сказал Брекен.

Он медленно побрел по опушке, окаймленной зарослями ежевики, обнюхивая росшие на ней травы, затем остановился и принялся копать землю. Вскоре он понял, что выбрал не то место, тогда он отошел подальше и снова пустил в ход когти, а спустя некоторое время неожиданно скрылся из виду.

Отправившись следом за ним, Ребекка увидела вход в туннели Бэрроу-Вэйла, в которые никто не заглядывал с тех пор, как случилась эпидемия чумы, а после нее пожар.

— Пойдем посмотрим! — крикнул Брекен.

Большая часть туннелей и нор сохранилась, хотя повсюду царили беспорядок и запустение. Нигде ни звука, обвалившиеся потолки да кучки костей возле стен. Жизнь ушла из системы, которой когда-то руководил Брекен, занявший этот пост после изгнания Руна и гибели Мандрейка.

Они принялись осматривать туннели, стараясь все время держаться поближе друг к другу, и время от времени один из них говорил: «Гляди-ка!», указывая на памятные им обоим места, связанные с множеством событий. Но голоса прошлого затихли навсегда, и проблески воспоминаний угасали, едва успев на мгновение вспыхнуть.

— Когда-нибудь кроты забредут в эти места и снова станут здесь селиться. Наверное, они дадут им новое название, а может быть, кто-нибудь припомнит, что в старину они назывались Бэрроу-Вэйл, и скажет об этом другим… хотя навряд ли. С какой стати им помнить об этом? — проговорил Брекен, размышляя вслух.

Они заглянули в норы старейшин — повсюду толстый слой пыли, а кое-где обвалы, происшедшие, когда росшее над ними дерево рухнуло на землю, скорей всего, во время пожара.

— Как странно, — задумчиво произнес Брекен, — когда я впервые очутился в Древней Системе, она произвела на меня совсем иное впечатление, чем эти места. Я почувствовал, что в ней сохранилась жизнь и она ждет чего-то. А тут все мертво.

— Живительная сила Камня так и не коснулась этих туннелей, — проговорила Ребекка.

— Да, — сказал Брекен, — но судьба Бэрроу-Вэйла перестала волновать его, ибо ничто не могло сравниться с полнотой любви, заполнявшей его сердце. — Я люблю тебя, — негромко сказал он, и Ребекка почувствовала, что на этот раз его слова прозвучали иначе, чем прежде, ведь он вложил в них всю мудрость, приобретенную за долгие годы жизни. — А если бы сюда, в Бэрроу-Вэйл, можно было вернуть хоть ненадолго кого-нибудь из прежних обитателей системы, кого бы ты выбрала? — спросил он.

Ребекка задумалась над его вопросом, и в памяти ее пронеслись вереницей образы тех, кто был особенно ей дорог. Розу? Меккинса? Кеана? Немного поколебавшись, она назвала про себя еще одно имя, Мандрейка, но тут же покачала головой.

— Халвера, — сказала она в конце концов.

— Почему? — удивленно спросил Брекен. Он никак не ожидал, что Ребекка выберет его.

— Потому что он повстречался мне неподалеку отсюда как-то перед началом июньского собрания старейшин. В разговоре со мной он упомянул о тебе, назвав тебя по имени. Он был первым, от кого я узнала о твоем существовании.

— А что он сказал? — спросил Брекен.

— Да ничего особенного. Но…

Она призадумалась, пытаясь хорошенько вспомнить. Что же такого он сказал? Да нет, дело было не в словах, просто каким-то непостижимым образом он дал ей понять, что любит Брекена. И как только она сумела догадаться об этом?

Внезапно оба они поняли, что Бэрроу-Вэйл уже ничего для них не значит. Пустые туннели, ничем не отличающиеся от прочих, и смотреть тут не на что. И они пошли обратно, чтобы подняться на поверхность земли и ощутить тепло весеннего солнышка. Ребекка сказала, что теперь ей хотелось бы сходить в Болотный Край.

— Но ведь дорога туда такая долгая! — возразил Брекен.

— Ах, послушай! — взволнованно воскликнула Ребекка. Откуда-то издалека, с северной стороны, доносились голоса вьющих гнезда грачей.

Они не стали заглядывать в туннели Болотного Края: бродить по тамошним норам, зная, что Меккинс никогда уже не выйдет им навстречу, было бы слишком тоскливо. Они отправились дальше на восток, туда, где прежде находилась нора Келью, и, хотя им не удалось найти то самое место, где она располагалась, когда они очутились в тех краях, им вспомнился пожар, а затем и времена, когда в системе бушевала эпидемия чумы. Они подумали, не свернуть ли им на запад, чтобы побывать среди лугов… но решили, что в этом нет необходимости. Воспоминания о прошлом утратили свое значение. Брекен знал, что ему нужна только Ребекка, и вот она, рядом, а весеннее солнышко светит так ярко, согревая землю. А Ребекка понимала, что ей нужен один лишь Брекен… «А он со мной, теперь мы вместе», — подумала она.

— Скоро расцветут дикие анемоны, а следом за ними нарциссы и колокольчики.

— Деревья снова оденутся листвой, — подхватил Брекен, — и прежде всего листья появятся на каштане, что растет неподалеку от лугов.

— Его больше нет, — сказала Ребекка, — мы с Комфри ходили туда прошлым летом.

— Там вырастет другой. Все вернется на свои места.

Они постояли, глядя на нежные ростки пролески, слегка подкрепились, подремали на солнышке. Утро закончилось, наступил день, но течение времени никак их не затрагивало.

Они танцевали друг с другом посреди столь дорогого их сердцу леса, понимая, что их связь с ним начинает распадаться. Деревья, растения и травы, которые будут радовать своей красотой других кротов, шорохи, пятна света и тени, ночная темнота и неизменно приходящие ей на смену рассветы — все слилось воедино. Ребекка, Брекен, любовь моя. Разве они не чувствовали усталости? О нет, они ощущали лишь свою близость, нечто более драгоценное, чем леса, чем прекрасный весенний день.

Разве они не постарели? Да, да, дорогой мой, все дается по милости Камня, но они чувствовали себя так же, как юные кротята. Можно сохранить юность, и резвиться, и ласкать друг друга, и каждое прикосновение будет казаться знакомым и таким же восхитительным, как первый день весны, когда пушистый мех искрится в лучах солнца, и ты знаешь это, если ты влюблен, Ребекка, Брекен, мы снова вместе, мы здесь сейчас, любовь моя.

Подул ветерок, и усыпанные почками ветки молодого платана закачались. На небе снова появились облака, и солнце скрылось за ними. Вечер наступил рано, и по тому, как быстро начало темнеть, можно было догадаться, что скоро начнется буря.

— Ты покажешь мне обратную дорогу? — проговорила шепотом Ребекка.

— А ты поможешь мне? — спросил Брекен.

Брекен отправился на юг, в ту сторону, где находился холм, на вершине которого стоял Камень. Он двигался неторопливо и спокойно, не испытывая ни малейших сомнений, потихоньку приближаясь к подножию холма, а затем начал взбираться вверх по склонам, направляясь к вершине. Время от времени он оглядывался, чтобы проверить, не отстала ли от него Ребекка, хотя и знал, что в этом нет необходимости: если бы она вдруг куда-то запропастилась, он сразу же почувствовал это, ведь они двигались с удивительной слаженностью, словно являли собой единое целое. Порой они останавливались, чтобы отдохнуть, зная, что спешить им нет нужды.

На склоне холма им повстречался Комфри, который хотел было поздороваться, но сразу же осекся, приглядевшись к ним. Что-то неуловимо изменилось в их облике, и он понял, что теперь любые слова будут неуместны. Он услышал, как в Старом лесу, из которого они недавно вышли, зашумел ветер, раскачивая ветви деревьев и шурша в подлеске.

— Ребекка? — выговорил все же наконец Комфри.

Но она только молча посмотрела и на мгновение притронулась к нему, словно пытаясь сказать, что все будет хорошо, что она больше не нужна ему и он сам со всем справится. Они с Брекеном отправились дальше, а Комфри подумал: «Они такие старые, но сколько же в них радости».

— Ребекка, — прошептал он, глядя им вслед. Комфри понял, что никогда больше не увидит ее, и его пробрала дрожь. — Пойду к Камню, — сказал он самому себе, — так будет лучше всего. Пойду туда прямо сейчас.

Но он задержался на некоторое время и вернулся к себе в нору, чтобы немного в ней прибраться и понюхать, как пахнут припасенные им травы. А когда ему наконец удалось совладать со своими чувствами, он направился к прогалине.

❦

Брекен и Ребекка продолжали подниматься вверх по склону и через некоторое время оказались на плоской вершине холма среди буков. Со всех сторон доносился шорох опавших листьев: их ворошил набиравший силу ветер. Небо становилось все темней, и плети ежевики, на которых утром так весело играли солнечные блики, встревоженно шелестели под порывами ветра. Нигде не задерживаясь, они свернули к прогалине, где стоял Камень, и направились к огромному буку, чьи корни обвились кольцом вокруг Камня, те самые корни, среди которых Брекен провел ночь, когда Халвер впервые привел его сюда.

С тех пор множество ветвей попадало на землю, часть из них уже успела сгнить. Брекен обнаружил лужицу дождевой воды среди причудливо изогнутый корней и напился из нее. Ребекка остановилась, глядя на лужицу, но пить не стала.

Внезапно им показалось, что грозовое небо, отражавшееся в воде, раскинулось у них под ногами, а на его фоне проступали очертания сплетенных друг с другом ветвей и неровный темный ствол старого дерева.

Глядя на его ветви, Брекен подумал, что только голос Ребекки, говорящей ему о любви, звучит приятней, чем шорох буковой листвы, колышущейся на ветру. Весна еще только-только началась, и на деревьях не успели развернуться листья, но зато Ребекка здесь, рядом с ним.

Она увидела, как Брекен, чей вытершийся мех стал походить цветом на светло-серую кору бука, пошел прочь, и отправилась за ним, ни разу не оглянувшись на Камень. А разгулявшийся ветер раскачал ветки деревьев, росших у кромки леса, помчался дальше среди верхушек и обрушился на высившийся рядом с Камнем бук как раз в то мгновение, когда они добрались до входа в свои туннели и пошли дальше.

Без малейших колебаний они свернули в проход, много лет назад прокопанный Брекеном, который вел к центральной части Древней Системы, соединяясь в конце с туннелем, проложенным вокруг Грота Эха. Да, оба они сильно постарели, но, несмотря на это, двигались с таким же изяществом, с каким колышутся высокие травы, когда дует ветер, и с такой же целеустремленностью, с какой взмывают над болотом дикие утки.

Из туннелей, находившихся за Гротом Эха, доносились громкие шорохи и скрипы — это напряглись и задрожали корни бука, на который обрушился штормовой ветер, но они, нимало не задумываясь, продолжали идти по ним, и ходы в лабиринте уже не казались им запутанными, ведь выбор пути для согретого верой сердца чрезвычайно прост. Им не было нужды вызывать в памяти воспоминания прошлого или заглядывать в будущее, потому что впереди, указывая им дорогу, мерцал ясный свет, разгоравшийся все ярче и ярче.

Но когда Грот Эха остался позади и они очутились в Гроте Корней, им показалось, что надрывный скрип корней начал затихать и на смену ему пришло иное звучание, постепенно набиравшее мощь, звучание безмолвия Камня, к которому они приближались, идя на свет.

Они кинулись бежать вперед, не обращая внимания на ходившие ходуном корни, те словно раздвигались в стороны, чтобы пропустить их.

Они бежали все дальше и дальше, а свет, в лучах которого их мех казался почти белым, горел все ярче, и вот они уже миновали корни, пробежали по туннелям, проскользнули по краю дупла, ступая легко и изящно, словно в танце, а навстречу им струился поток белого света, исходившего от Седьмого Заветного Камня.

А когда путь их подошел к концу и они оказались под погребенным в земле основанием Камня, устремились прямо к источнику белого сияния, к Заветному Камню.

❦

Ветер, предвестник бури, с воем и вздохами заметался над Аффингтонским Холмом, и сухие травы откликнулись шелестом, а струйки его холодного дыхания потекли по туннелям, проникая даже в отдаленные норы. Какая длинная зима, и ожидание кажется бесконечным, как много времени прошло с тех пор, как Босвелл покинул их, но остается лишь молиться, лелея в сердце тайную надежду.

У подножия холма закружился вихрь, и Поющий Камень начал негромко постанывать, а росшие возле него травы заколыхались в сгустившейся мгле, ее покров казался легким и воздушным, как бывает порой в ненастные мартовские ночи, когда во всем ощущается влияние весны. А ветер становился сильнее, все новые порывы обрушивались на Камень, настойчивые, резкие, упорные, и через некоторое время стоны и гудение затихли. И наконец, когда ветер добился своего, Поющий Камень издал долгий протяжный звук.

Услышав его, все летописцы замерли в ожидании, вслушиваясь в тишину.

И снова прозвучал зов Камня, уже мощней, чем прежде, а на третий раз отзвуки чистого сильного голоса разнеслись по Священным Норам, и с меловых стен посыпалась пыль.

Когда Камень подал голос в третий раз, Медлар уже находился в туннеле, ведущем на поверхность земли, и все обитатели Аффингтона устремились туда же, стараясь не спешить, не переходить на бег и все же перебирая лапами все быстрей и быстрей, и, когда они выбрались наверх, голос Камня зазвучал в четвертый раз. Те немногие, кто входил в число избранных, кому довелось участвовать в исполнении Песни, с волнением подумали: неужели вот-вот настанет долгожданный миг и на их долю выпадет величайшая честь, и услышали, как Камень издал клич в пятый раз. Обитатели Священных Нор уже стояли на поросшей травой вершине Аффингтонского холма, повернувшись на северо-восток, в ту сторону, где находился Камень, прислушиваясь к завыванию ветра, ерошившего им мех и колышущего травы.

И вот голос Камня послышался в шестой раз, он прозвучал с еще большей полнотой, и во взгляде Медлара появилась уверенность, лицо его просветлело. Он заговорил, благословляя кротов, всех до единого, и каждый слышал его слова, несмотря на шум ветра. А когда голос Камня раздался в седьмой раз, ветер внезапно стих и травы перестали колыхаться. И тогда избранные кроты запели Священную Песнь. Поначалу голоса их звучали слабо и нестройно, но постепенно ритм и мелодия приобретали все большую четкость и слаженность, и остальные кроты, собравшиеся на вершине древнего холма, стали подпевать им, сначала еле слышно, а затем все громче и громче, и наконец запели все, молодые и старые, новички и умудренные опытом летописцы, и окрестности огласились ликующими голосами тех, кто исполнял древнюю Песнь, торжественно оповещая мир об обретении Седьмого Заветного Камня и о том, что Седьмая Книга вскоре будет доставлена в Аффингтон.

❦

Босвелл медленно подошел к выходу из норы и, обернувшись, посмотрел на Триффана. Было слышно, как над склонами холма и в лесу бушует штормовой ветер.

— Отправляйся к Камню прямо сейчас, — сказал он.

Триффану не хотелось бросать Босвелла, который весь день пребывал в смутном беспокойстве, отказывался от предлагаемой ему еды и за все время перемолвился с ним лишь несколькими словами. Триффан наблюдал за ним, мучаясь тревогой, ощущая приближение перемен, догадываясь, что события, свершения которых они так долго ждали, вот-вот произойдут, но не зная, что именно случится.

— А ты? — спросил он Босвелла. — Что ты станешь делать?

Босвелл подошел к нему поближе.

— Положись на Камень, — сказал он. — Прислушивайся к нему, и ты поймешь, как надлежит поступить тебе. Я же должен отправиться в глубь Древней Системы, туда, где хранится Заветный Камень, куда вернулись Брекен и Ребекка, на которых снизошел дух безмолвия. Помолись, чтобы Камень послал мне сил и оказал помощь. Верь в Камень.

Босвелл пошел по туннелю, направляясь к той части Древней Системы, где находился Грот Эха. Триффан постоял, глядя ему вслед, а потом повернулся и начал пробираться к выходу на поверхность земли, с тревогой думая о том, как трудно будет Босвеллу в одиночку справиться с предстоящими испытаниями, ведь путь его пролегает по огромным туннелям, а он кажется таким маленьким и тщедушным, что разгулявшийся ветер может без труда подхватить его и унести прочь, как пылинку.

Над головой у Триффана ходуном ходили ветви буковых деревьев, и земля, в которой скрывались туннели Древней Системы, отзывалась дрожью на их громкий шорох, потрескивание и скрипы.

На прогалине вовсю неистовствовал ветер, шум бури усилился, и Триффан не сразу заметил, что возле Камня стоит и тихонько плачет Комфри.

— Что с тобой? — спросил Триффан. — Что случилось?

— Н-не знаю, — ответил Комфри. — Кажется, я видел, как Ребекку и Брекена забрал к себе Камень. То же самое произошло и с Целительницей Розой, когда я был совсем маленьким.

— Я тебя не понимаю. О чем ты говоришь? — спросил Триффан.

— Н-не знаю, — ответил Комфри. — Я и сам этого не понимаю.

Триффан посмотрел на Камень, испытывая глубокий трепет: вокруг непроглядная тьма, и буря буйствует напропалую, и лишь он один высится по-прежнему, сохраняя полнейшую неподвижность. Триффан почувствовал, как замирает у него сердце от тревоги за Брекена, за Ребекку и за Босвелла.

Он несколько раз повторил слова, которые произнес перед расставанием Босвелл: «Верь в Камень, верь в него», а затем принялся молиться. Голос его тонул в шуме ветра. Комфри молча стоял рядом в ожидании, а деревья раскачивались из стороны в сторону, клонясь к земле, повсюду раздавался треск ломающихся ветвей и неистовый вой метавшегося во мраке ветра.

Росшему возле Камня дереву приходилось тяжко под натисками ураганного ветра, даже ствол пришел в движение, оно словно пыталось как можно крепче уцепиться корнями за землю, и Триффан с Комфри ощущали, как дрожит под ними почва.

Сила бури продолжала нарастать, и по поверхности лужицы из дождевой воды, образовавшейся меж корнями, из которой напился Брекен, то и дело пробегала рябь.

❦

Босвелл постепенно приближался к Гроту Эха, чувствуя, как дрожат стены туннелей, и догадываясь, что буря бушует все сильнее. В Гроте Корней стоял невероятный шум, заглушавший звуки его шагов, но в душе его царило полнейшее спокойствие, и он продолжал продвигаться вперед.

Оказавшись у входа в Грот Корней, он увидел, как трещины, проделанные в его сводах корнями, начали углубляться и расширяться, на пол с шумом рушились обломки меловой почвы и рассыпались на мелкие комки, а в воздух вздымались облака пыли. Однако Босвелла ничто не могло остановить.

Впереди мерцал свет Заветного Камня, и Босвелл благополучно миновал корни и пробрался к скрытому в земле основанию Камня.

Он шел, спускаясь все глубже и глубже под землю, а вросшие в пол туннеля корни скрипели, натягиваясь все сильней, и порой концы их с треском вырывались из почвы и, взметнувшись вверх, бессильно обвисали. Те корни дерева, что опутывали Камень, тоже находились в непрестанном движении, и вдруг Камень дрогнул и зашевелился: его основание, нависавшее над головой у Босвелла, то приподнималось, то резко опускалось вниз, грозя придавить его своей тяжестью.

В самой глубине грота стояли Брекен и Ребекка, озаренные светом Заветного Камня, лучи которого окрашивали в белый цвет все, к чему они прикасались.

Стремясь в этот священный тайник, Босвелл надеялся осуществить свою давнишнюю мечту, отыскать Седьмую Книгу. И вот Заветный Камень перед ним, но где же Книга, где она спрятана? Он замер, вглядываясь в тени, отбрасываемые шевелящимися корнями, всматриваясь в дальний угол грота, где стояли Ребекка и Брекен.

Ребекка повернулась к нему, и по ее проникновенному взгляду Босвелл догадался, что его появление здесь не было для нее неожиданностью и что ей известны все его мысли. Надобность в словах отпала, да и разве им удалось бы услышать друг друга, когда вокруг стоит такой ужасный шум, все ходит ходуном и кажется, тот мир, в котором они жили, вот-вот распадется на части и рухнет и лишь они одни останутся в покое и неподвижности?

Они все смотрели друг на друга, и Ребекка догадалась, что он не может понять, где находится Книга. Она не произнесла ни слова, но взгляд ее словно говорил:

«Разве ты не знаешь? Ах, Босвелл, разве ты не знаешь этого?»

Брекен тоже повернулся к нему, и Босвелл увидел, какая невыразимая радость переполняет друга, а озарявший их с Ребеккой свет Заветного Камня сиял все ярче, и блики заиграли на меховой шубке Босвелла. «Книга здесь, она у тебя, она в тебе», — думал Брекен, и Босвеллу не потребовались слова, чтобы все понять. Она в тебе, ты уже обрел ее.

Свет Заветного Камня озарил фигуру Босвелла целиком, и теперь мех его казался таким же белым, как у Брекена и Ребекки.

Опутанное корнями основание Камня, нависавшее у них над головами, раскачивалось все сильней, а бушевавший над Данктоном ураган вновь и вновь обрушивался на буковое дерево, под которым Комфри и Триффан молча молились в ожидании. Как долго смогут старые корни противиться натиску буйствующей среди ночной мглы бури?

Теперь и верхняя часть Камня пришла в движение. В земле вокруг его подножия образовалась щель, которая то расширялась, то сужалась в такт с раскачиванием дерева. Комфри почувствовал, как сильно дрожит под ним земля, и принялся читать молитву вслух.

Стоя в глубине грота, скрытого под оплетенным корнями Камнем, посреди порожденного любовью безмолвия, Брекен потянулся к Заветному Камню и взял его. И если давным-давно, когда Брекену впервые довелось прикоснуться к нему, сияние Камня померкло, то теперь свет, горевший так же ясно и ровно, как прежде, начал разливаться по телу Брекена, и глаза его, и каждая шерстинка начали светиться, а лучи уже заструились по лапе, лежавшей на плече Ребекки, и спустя несколько мгновений их обоих объяло белое зарево, зарево Заветного Камня, и в тишине, лежащей за пределами, которыми ограничены слова, Брекен с величайшей радостью передал Заветный Камень Босвеллу из Аффингтона.

Босвелл стоял, бережно держа в лапах Заветный Камень. Он увидел, что свет не покинул Брекена и Ребекку, искры его проникли в глубину души каждого из них и постепенно разгорались пламенем, таким же нежным и ясным, как связывавшая их друг с другом любовь. Основание Данктонского Камня раскачивалось все сильнее, то приподнимаясь, то опускаясь, и Босвелл видел их уже не так ясно, как прежде. Ему показалось, что они танцуют, купаясь в ласковых лучах любви, танцуют, припевая: «Ты обрел Книгу, ты обрел Книгу», а в это время возвышавшаяся над землей часть Камня зашаталась под толчками корней, накренилась в сторону Аффингтона, затем в противоположную и продолжала раскачиваться, но по мере того, как хватка корней старого дерева, обреченного на поражение в борьбе с бурей, постепенно слабела, Камень понемногу выпрямлялся, и его верхушка устремлялась все выше и выше в небо.

Но стоявший в подземном гроте Босвелл видел лишь сияющий белым светом Заветный Камень, в переливах которого отражались движения танцующих Брекена и Ребекки. Он почувствовал, как его заполняет радость, ему захотелось закружиться в танце вместе с ними, чувствуя, как отяжелевшее от старости тело вновь обретает легкость и легко скользит над землей. Ему захотелось отправиться с ними в дивные края, где ничто не будет тяготить его, ни искалеченная лапа, ни дряхлость, ни холод, ни ветер, под порывами которого раскачивался, постепенно выпрямляясь Камень, чье основание понемногу проваливалось в землю, нависая над ними все ниже и ниже.

Разве он утратил желание отыскать Седьмую Книгу? Ах, какое это имеет значение, что может сравниться с радостью, которую сулит этот дивный танец в лучах света? Он устремился навстречу сиянию, в глубинах которого стояли с безмятежным видом Брекен и Ребекка, и на него пахнуло теплом ее улыбки, он встретился с ней взглядом и увидел, какой любовью, какой верой в него полны ее глаза. До него донеслись их голоса, они не то проговорили, не то пропели: «Нет, нет, еще не время, милый, вернись назад, ведь тебе вверен Седьмой Заветный Камень. Мы передаем тебе Книгу, милый, ненаглядный Босвелл, ведь ты так преданно и нежно любил нас. Книга твоя, Босвелл, и тебе придется написать ее, великую Книгу Безмолвия, последнюю, утраченную некогда Книгу, ибо описанные в ней события являются частью твоей жизни, ты ее автор, создатель и хранитель, а Заветный Камень поможет тебе справиться с этой задачей, милый Босвелл, Белый Крот из Аффингтона».

Босвелл протянул вперед лапу, желая прикоснуться к своим друзьям. Ему хотелось присоединиться к ним, вместо того чтобы взваливать на себя это бремя, ведь он — ничто в сравнении с тем светом, который они излучают, и в сравнении с Камнем.

— Помогите мне! — крикнул он. — Помогите!

И тогда сияние, исходившее от Заветного Камня, распространилось по всему его телу, и, когда глаза его просияли дивным светом, он обрел в себе силы, чтобы наконец оторваться от объятых заревом Брекена и Ребекки и повернуться лицом к заполненному холодом и ветрами миру, вновь ощутив всю тяжесть своего дряхлеющего тела, зная, что в душе навеки сохранится их любовь и он напишет великую Книгу Безмолвия. Последнюю, утраченную Книгу.

Нависшее над его головой основание Камня опускалось все ниже и ниже, как и часть, находившаяся над Брекеном и Ребеккой, все тяжелей наваливаясь на корни, которые с треском лопались, и Босвелл, крепко держа Заветный Камень, кинулся прочь, изо всех сил перебирая старыми лапами. Снова раздался громкий треск, на него посыпались комья земли, и он услышал донесшийся сзади глухой удар, уже свернув в туннель, который вел к дуплу внутри дерева, стены которого ходили ходуном. Босвелл с огромным трудом стал пробираться вдоль его края, прихрамывая, боясь оступиться и выронить Заветный Камень, надеясь вовремя выскользнуть из-под дерева, чьи корни уже едва-едва держались в земле вокруг Камня и массивный ствол с громким треском кренился все ниже и ниже.

И когда бук наконец рухнул на землю, он вскричал:

— Триффан, Триффан, помоги мне. Теперь ты сможешь это сделать, Триффан, настала твоя пора.

❦

Обитатели системы почувствовали, что близятся неслыханные события, и собрались в кольцевом туннеле-коридоре, окружавшем Грот Эха, из которого доносились жуткие шумы, повергавшие их в ужас и трепет перед величием происходящего.

Они беспокойно топтались на месте, взволнованно переговариваясь. Кто-то сказал, что видел, как Ребекка с Брекеном отправились в глубь системы и Босвелл последовал за ними.

— Не отправиться ли нам туда? Как им помочь? Что мы можем сделать? — вполголоса спрашивали они друг друга, с опаской поглядывая на входы в грот, но ни один из них не отважился войти внутрь него. Кое-кто из смельчаков принялся бродить по туннелю, заглядывая по очереди в каждый из семи проемов, но ни у кого не хватило отваги, чтобы проникнуть в грот. А все остальные так и продолжали стоять на месте.

Впоследствии, обсуждая происшедшее, все сошлись на том, что на глазах у них свершилось нечто загадочное и необъяснимое. Пока они, дрожа, стояли в туннеле, откуда-то стали доноситься голоса, исполнявшие священную Песнь, слова которой были им известны, но лишь в тот момент всплыли в их памяти. И все они дружно запели ликующую песнь радости и надежды, возвещавшую о пришествии Белого Крота.

А когда голоса их зазвучали в полную мощь, в туннеле появился Триффан, единственный из обитателей системы, который держался совсем спокойно и сохранял молчание. В движениях его ощущалась сила и целеустремленность. Без малейших колебаний он смело пошел вперед и скрылся в темном проходе, откуда доносился страшный шум. Он двигался с такой уверенностью, что, глядя на него, можно было подумать, будто он уже бывал здесь раньше…

Но вот что странно: каждый из тех, кто стоял тогда в кольцевом туннеле, впоследствии уверял — и готов был поклясться в этом на Камне, — что Триффан проник в грот именно через тот вход, возле которого стоял он сам, но посудите сами, разве Триффан мог воспользоваться всеми семью входами сразу?

Когда он скрылся из виду, пение стихло, и они продолжали ждать, со страхом прислушиваясь к треску рвущихся корней и сокрушительному грохоту. И хотя многим хотелось кинуться прочь и спрятаться в безопасном месте, ни один не шелохнулся, чувствуя приближение удивительного момента, когда вот-вот произойдет чудо.

Вскоре они увидели, что в туннель из грота вышел Триффан, он не то чтобы поддерживал, а скорей тащил на себе измазанного в грязи и пыли старого Босвелла из Аффингтона, который, казалось, вот-вот потеряет сознание после столкновения с загадочными силами, перед которыми он едва-едва сумел устоять. Босвелл из последних сил прижимал к груди небольшой камешек, в котором вроде бы не было ничего особенного, и никто не понял, почему ему вздумалось отправиться за ним куда-то, рискуя жизнью.

Над землей забрезжил серый свет зари, и Комфри, простоявший у Камня всю эту ненастную ночь, увидел, как старый бук, все сильней раскачивавшийся из стороны в сторону, резко накренился и рухнул на росшие неподалеку деревца, а его корни с треском вырвались из земли, и Камень, оказавшийся на краю глубокой рытвины, зашатался.

Комфри напряженно следил, как Камень постепенно оседает вниз и его нижняя часть заполняет пространство, которое прежде занимали корни. Наконец Камень замер неподвижно, и Комфри увидел, что его вершина, клонившаяся прежде под нажимом корней в сторону Аффингтона, смотрит теперь прямо в небо, и Камень стоит вертикально.

Когда бук с грохотом рухнул на землю и от этого удара содрогнулись все проходы в Древней Системе, а по стенам кольцевого туннеля-коридора, в котором собрались ее обитатели, побежали трещины, кроты не обратили на это особого внимания. Глазам их открылось зрелище, повергшее их в восторженное изумление, и все они как один запели священную Песнь, доселе считавшуюся забытой, увидев, какая перемена произошла с Босвеллом. После того как он побывал в объятом разрушительными стихиями Гроте Корней и увидел, как свечение, исходившее от Заветного Камня, перекинулось на Брекена и Ребекку, Босвелл стал Святым Кротом. Теперь его окружал ореол безмолвной любви, а его мех окрасился в чисто-белый цвет. Пришествие Белого Крота состоялось, и грянул хор ликующих голосов, а Босвелл увидел, как со всех сторон тянутся к нему лапы тех, кто стремился прикоснуться к нему.

Глава двадцать шестая

Данктонский Лес, сильно пострадавший во время бури, замер в тишине. Последние капли дождя с тихим стуком падали на покрытую слоем влажной листвы землю, но западная часть небосвода уже начала расчищаться. Деревья, кусты и травы не успели оправиться после чудовищной встряски, и казалось, лес затаился, ожидая, когда утихнет боль в ранах, словно огромный крот, с трудом выстоявший в изнурительной схватке.

Босвелл, Триффан и Комфри стояли возле Камня.

Всем остальным долго не хотелось расставаться со столь дорогим их сердцу Босвеллом, Блаженным Босвеллом, Белым Кротом из Аффингтона, но в конце концов они разошлись по своим норам, и рядом с ним остались лишь взволнованный Триффан да Комфри, который воспринял события последних дней как нечто само собой разумеющееся, подобно тому, как он отнесся к возвращению Ребекки в систему и к тому, что Брекена постигла судьба, уготованная всем кротам: Камень взял его к себе.

— Значит, ты отыскал Седьмой Заветный Камень, а Книги не нашел? — спросил Комфри, глядя на крепкий гладкий камешек, лежавший рядом с Босвеллом. На вид камешек ничем особенным не отличался.

Босвелл мягко улыбнулся.

— Нет, Комфри, теперь мне известно, где скрыта Книга, — спокойно ответил он. — Мне предстоит написать ее.

— Ах вот оно что, — сказал Комфри. — Ну да, конечно.

Он подумал, что мог бы и сам об этом догадаться. В основе Книги лежат события, происшедшие с Брекеном, Ребеккой и Босвеллом, и, разумеется, она никак не могла появиться на свет раньше этого момента. Книга должна созреть, и только тогда можно приступать к ее написанию — всему свое время, он усвоил это, занимаясь сбором целебных трав.

Босвелл рассказал им о том, что увидел и пережил в Древней Системе. Комфри наконец перестал тревожиться за Ребекку. Он знал: теперь ей будет всегда хорошо.

Взглянув на Босвелла с Триффаном, Комфри заметил, как разительно они не схожи меж собой: один весь белый и тщедушный, другой одет в темный мех и отличается огромной силой. Он не удержался от улыбки, увидев, с какой любовью и тревогой следит Триффан за каждым движением Босвелла, словно опасаясь, как бы его не сдуло куда-нибудь ветром. Ну ничего, со временем он поймет, что Босвелл далеко не так слаб, как кажется.

— Я буду молиться, чтобы ваше путешествие прошло благополучно, — сказал Комфри. — Но, пожалуй, тебе, Босвелл, не страшны никакие напасти, ведь рядом с тобой будет Триффан.

Триффан огляделся по сторонам, прикидывая, какая будет погода и сколько уже времени. Пора отправляться в путь. Но говорить об этом не было нужды: Босвелл понимал его без слов.

— Мне будет приятно знать, что ты поминаешь меня в молитвах, Комфри, для меня это большая честь, — сказал Босвелл и в последний раз окинул взглядом Камень, который стоял теперь совершенно прямо, возвышаясь над стволом поверженного дерева. — Если бы я умел писать на камне, я начертал бы на нем их имена, — добавил он.

Распрощавшись с Комфри возле Камня, они пересекли прогалину и отправились через лес к лугам, а оттуда еще дальше, держа курс на запад, на Аффингтон. Глядя им вслед, Комфри зашептал слова молитвы, благословляя их на дальний путь, а затем устроился поудобнее и задумался, почему на душе у него вдруг стало так легко. В воздухе над лесом после дождя ощущалась чистота и свежесть, в нем витали душистые запахи. В систему, которая по праву могла гордиться своим прошлым и возлагать надежды на будущее, пришла весна.

Он сумеет объяснить молодым кротам, в чем заключается смысл традиционных ритуалов, и показать, как надлежит их совершать. А если он не сможет вспомнить какие-то из слов, в этом нет ничего страшного, ведь истинные слова хранятся в сердце, а не в памяти.

Он посмотрел в ту сторону, где находился Аффингтон, и прошептал:

— Позволь им благополучно вернуться домой.

Затем с Комфри случилось нечто крайне для него необычайное: он рассмеялся, и звук собственного смеха показался ему таким приятным, что он еще долго заливался смехом от счастья.

❦

Триффан и Босвелл уже добрались до западных окраин лугов, и дорога пошла под уклон. Данктонский Холм с росшими на его вершине деревьями возвышался позади, а впереди простирались травянистые низины. Триффан спросил:

— Как долго мы пробудем в пути?

— Не очень долго, — ответил Босвелл.

— А ты расскажешь мне обо всем, что произошло с тобой, Брекеном и Ребеккой? О тех событиях, о которых они всегда умалчивали? Я смогу узнать обо всем до конца?

— Да, да, — улыбаясь, сказал Босвелл.

— А я стану летописцем? — спросил Триффан.

Босвелл остановился и легонько притронулся к его плечу.

— Ты уже вступил на этот путь, сам того не заметив, как в свое время случилось и со мной, — сказал он.

Но Триффану не верилось, хотя он и услышал об этом из уст самого Босвелла.

— Расскажи мне о них, — попросил он, и Босвелл почувствовал, что может выполнить просьбу, ведь именно в Триффане воплотились многие из душевных качеств, которыми обладали они оба. Он решил рассказать ему всю историю с самого начала, в том числе и о событиях, о которых ему довелось узнать от Брекена или от Ребекки, понимая, что ему самому будет очень приятно припомнить прошлое.

А Триффан в последний раз обернулся и бросил прощальный взгляд на Данктонский Лес, оставшийся так далеко позади, что в воздухе уже ничто не напоминало о его запахе, но тут же поспешил подойти поближе к Босвеллу, которого ему надлежало доставить в Аффингтон в целости и сохранности и уберечь от любых опасностей и бед во время долгого пути. Он чувствовал в себе мощный прилив сил, ведь за спиной у него возвышался Данктонский Камень, а рядом с ним Белый Крот Босвелл нес Седьмой Заветный Камень. Босвеллу предстояло написать Седьмую Книгу, Книгу Безмолвия, и рассказать обо всем, о чем он с давних пор мечтал узнать.

Так началось их долгое путешествие, и, когда спустился вечер, Триффан подумал, что, если он и вправду сумеет стать летописцем, возможно, в будущем Камень не оставит его своею милостью и ему удастся записать историю, которую Босвелл начал рассказывать ему сегодня, историю о Брекене и его возлюбленной Ребекке.

Об издании

Литературно-художественное издание

Уильям Хорвуд

БРЕКЕН И РЕБЕККА

Роман из цикла «Данктонский Лес»

Перевод с английского Ольги Воейковой

Ответственный редактор Ольга Салютина

Художественный редактор Вадим Пожидаев

Технический редактор Татьяна Раткевич

Корректоры: Татьяна Андрианова, Елена Байер

Компьютерная верстка Веры Романенко

Иллюстрация на обложке Людмилы Блиновой

ЛР № 071177 от 05.06.95.

Подписано в печать с оригинал-макета 29.03.97.

Формат издания 84Х108¹/₃₂. Печать высокая.

Гарнитура Антиква. Усл. печ. л. 22,68. Тираж 10 000 экз.

Изд. № 415. Заказ № 559.

Издательство «Азбука».

196105, Санкт-Петербург, а/я 192.

Отпечатано с оригинал-макета в ГПП «Печатный Двор» Комитета РФ по печати.

197110, Санкт-Петербург, Чкаловский пр., 15.

☙❧

Эта книга о любви и ненависти, сострадании и жестокости, вере и безверии. Рок преследует заповедный мир. Великая засуха сменяется чумой, а а чума — лесным пожаром, почти уничтожившим Данктон. Но сильнее превратностей судьбы оказывается любовь которую пронесли через всю жизнь — Брекен и Ребекка.

Оглавление

Часть I. Брекен

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

Часть II. Шибод

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

Часть III. Седьмой заветный камень

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

Об издании

☙❧