Офелия и Немой [Лития Тахини] (fb2) читать онлайн

Лития Тахини Офелия и Немой

Покачиваясь на качелях в саду, Офелия парила в тазу ноги. Краем глаза, она заметила чью-то реакцию — та, мошкарой пряталась в кустах крыжовника.

Обнаружив себя, реакция попыталась незаметно взлететь и скрыться, но вне тени, обезводилась и просыпалась песком у свекольной грядки.

Не было никакого уговора встретиться, не была назначена ни дата, ни время и потому Немой, как всегда, пришел вовремя.

… Давным-давно, один молодой человек, сея лганьё, думал что ушлый, но предсказуемо протек в дуршлаг анатомических страстей и обзаведясь типуном на языке, онемел.

В припадке щедрости, болезнь облагородила его не только немостью, но и разговорила лицом.

Немой неважно стоял посреди себя у калитки Офелии и передергивал улыбкой.

Он знал, что она любит честность и потому, чтобы выглядеть искренним, не мылся и не брился три дня и три ночи.

В своей пучинной импровизации, он зачем-то нацепил на себя бусы из свежевылупленных цыплят, настоянных на бурячихе и теперь от него несло убийственной пылкостью чувств.

С претензией во взгляде — «птичку жалко», Офелия отвернулась. Немой, в примирительно-застенчивом реверансе, приподнял штанину и обнажил свою щиколотку — от обеих душ сразу же отлегло и они весело засмеялись.

–

По жизни, Немой искал Себя и Любовь.

Когда-то, в ченнелинговом бреду, Офелия философически повествовала ему, как их найти.

— Ты можешь пойти направо, налево, вверх или вниз — тут важно не размыкая цепь, глядя прямо в глаза любой выбранной стороне, выжать максимум из нее. Высокий градус не должен понижаться ниже отметки 101, но если накал будет возрастать, то есть вероятность перегореть. А ещё, твой путь может пошутить, притворившись треснувшим зеркалом и простираться одновременно во все стороны света. Важно при этом отыскать все свои следы, собрать их и сжечь. В созерцательных монастырях это называется «Убить Свою Мать». А вообще, всех сюрпризов не сосчитать, — добавила она, снимая с себя любую ответственность за сказанное, как по весне, валенки.

Когда Офелия это говорила, то в его левом глазу отчетливо читалась хромота, про себя она истолковала этот знак, как дурной и с любопытством наблюдала, что же будет дальше.

А засим разговором, оседлав палку, на которой крепилась деревянная голова лошадки, Немой, тыгыдымским конем, сосредоточенно поскакал на своих двоих, куда глаза глядят, пока не оказался на распутье.

Все серьезные дороги, одинаково любезно встретили его отсутствующим выражением на лицах и каждая отвела ему срок, не менее жизни, чтобы ступить на себя. А все легкомысленные пути, дурашливым кривлянием, мимикрируя его мечты над отражающей бездной тамагуны, сулили жизнь на широкую ногу у колеса фортуны на шее, но с одним важным условием — только здесь и только сейчас.

Веселая карусель, на всей скорости жонглировала его смекалкой и так и эдак, покуда созревала его взрослость. Но возмужалость, всё не подавала признаков жизни и выбор не был сделан.

Однако, на эту скудную среду обитания, обратили свой взор Линзы Невезения и втихаря укоренившись в его сухожилиях, и сросшись со зрачками, окончательно обездвижили его, обретя над ним тотальный контроль.

Так Немой, сам того не осознавая, обрел свою судьбу.

Под его незавидный удел, была тут же придумана должность — стоять на развилке конвейера судеб приветливым истуканом увешанным указателями.

С болезненной ухмылкой, он лицом к лицу, встречал горячеглазый поток жаждущих заполучить от него намек на дежавю выбранного ими пути. В ответ, Немой, в своей фирменной издевке, пользуясь судьбоносной привилегией, совершал злой перфоманс, виртуозно тасуя указатели до свиста в ушах вопрошающих. И если мужскую аудиторию это представление лишь раздражало, то женщин, напротив, привлекал этот свистопляшущий обертон, который призывно хлестал слух, наматывая свое невидимое лассо на острие их внимания. Зачастую, это представление заканчивалось неразберихой и давкой, что влекло за собой неизбежное наказание зачинщика со стороны пристрастных изуверов.

Долгое время Немой так и жил, не отдавая себе отчета, на каком свете находится. Он никак не мог взять в толк — эта история с ним уже случилась, или происходит здесь и сейчас? Потому что одновременно с ней, на фоне перекресточных экзекуций, он как будто проживал еще одну жизнь, но только ища в ней любовь.

–

Любовь была Женщиной с него ростом, и он мог стать любой ее частью. Только у Немого повсеместно сбивалась наводка и он узнавал себя, только в ее самых неприглядных частях тела.

Но он не сдавался — прицельно скользил по ней взглядом, нюхал воздух подле нее, трогал на ощупь и пробовал на вкус. Но его внутренний мир, почти всё в ней находил — замшело-отвратным, сквозь ее Шанель, ему попеременно сквозило — то человеческой вонью, то несло устрицами. Дышать было негигиенично, и от удушья, ему хотелось обнулиться до растертого по школьной доске, мела.

Время от времени, сквозь обрывки здравого смысла, в Любви узнавались волнующие места и тогда, на горизонте появлялась очередная Мальвина, у которой на первый взгляд, было то, что ему нужно.

Вот только и это было тщетным, потому что разговаривали они все, в заведомом обыкновении, на косноязычном диалекте своих недоразвитых чувств.

Каждая из них, пытаясь произвести впечатление, за уши притягивала важные для него слова — в бытовой, мистический либо горячий и обольстительный смысловой ряд, но те совсем не держались кучи и выглядели сырыми и обветшалыми, и потому — бессмысленными. Суть их слов — травила тюльку, воняя канцелярскими штампами.

Не понимая, что же происходит, Мальвины со всем пристрастием, рылись в своих базовых настройках, тыкая проводками куда не попадя, царапая микросхемы; бесконечно анализировали исходный буквенный материал и никто из них не догадывался, что всё дело было в специальной склейке. Она находилась в изобилии повсюду, но почему-то, ее мало кто видел и потому совсем не пользовался ею.

Вот за этой склейкой, сам того не зная, и приходил Немой к Офелии. Этот клейстер был виден ему только тогда, когда она начинала произносить слова, склеивая их в предложения.

По своей консистенции, он был похож, то на выдирающую пломбы из зубов, ириску «Кис-Кис», то на смолу фруктовых деревьев, то тянул сладость из гудрона, то напоминал рахат-лукум. Ему подходило решительно всё.

Сегодня, он был очень голоден и ему было абсолютно всё равно, о чем она расскажет. Важно было раздробить фразы и предложения на куски и сгрызть эту клейкую массу.

Вытирая подолом юбки свои ноги, Офелия кокетливым взглядом пригласила Немого присесть рядом. Когда тот удобно уселся, она предварительно упав в детство, подняла юбку и задрав ногу повыше, принялась грызть на ней ногти.

На этот раз, она рассказывала ему о том, как дух покойного Майкла Джексона, натирал свою берцовую кость на вселенскую терку и тем самым, делал замес для новой колонны на мировом музыкальном олимпе.

Немой, пропуская мимо ушей смысл сказанного, жадно скоблил каждое ее слово до тех пор, пока не переел, после чего разнежился, разомлел и громко пустил сытую отрыжку.

— Чем больше разговариваешь, тем меньше смысла в тебе я вижу, — апатично телепатировал он ей скорой телеграммой. Офелия внемую улыбнулась.

Мысли ушли из ее головы, лицо похудело и упало в таз с водой. Немой не придумал ничего получше, как наступить на него своей ступней.

В знак необиды к нему, пересилив жадность, Офелия протянула свою ногу к его рту и дала сгрызть ему любимый ноготь на большом пальце.

После, они сидели в исповедальном безмолвии и пылко признавались в безразличии друг к другу.

Их беседа длилась не более получаса, но он был украден у многомиллионной любопытствующей публики и потому длился, почти что вечность.

В этот раз, коллективно-прожитого было слишком много, старинные часы не смогли удерживать свой привычный отстукивающий темп и треснули.

Как только в них появилась брешь, тут же — через анкерный спуск, по ажурным колесикам, избегая циферблата, перепрыгивая со стрелок на маятник — сбегали танцоры-секунды, а вместе с ними истекло и всё время.

–

Двое сидели рядом, не касаясь друг друга — каждый молчаливо прорастал в свою вертикаль — веки и рты их были намертво склеены сном. Им, наконец-то, удалось сторговаться с жизнью и та отпустила их навсегда.

Демонстративно зашуршала пластинка и подчеркивая свой безупречный вкус, голосом юрЫ шатУнова, в торжественном предзнаменовании долгой и счастливой смерти новопредставившихся, хищно прошипела: — Медленно уходит осень, так пусть будет ночь и кружит, к земле торопясь прильнуть.

Исполнив свою миссию, винил зачадил сизым дымом в глаза зевакам и скоропостижно утилизировался.

Под скупые жесты крестных знамений архимадритов и тихие гимны менестрелей, момент был каллиграфично затрафаречен в хрониках сансары. Все прожитое сбылось. В знак глубокого уважения друг к другу, все чихать хотели.

И только старенький киносъемочный аппарат, молчаливый свидетель этой истории, в спешке заметая следы — жадно глотал пленку со следами происшедшего, спасая призраки Немого и Офелии, как главных героев бродячего сюжета о Главном.