Семь бед – один… [Илья Першин] (fb2) читать онлайн

Илья Першин Семь бед — один…

Обжора

На небольшом ранчо штата Монтана в благополучии и полном согласии с собой жил отставной офицер полиции Билли Милти. Жизнь его теперь была легкой, можно сказать — воздушной. Пенсии хватало на все, чего бы он не пожелал, даже больше. Внуков он не имел, а детей отправил учится в Калифорнию пять лет назад.

Страсть у него было одна — вкусные блюда, десерты и напитки. Часами он мог сидеть и работать челюстью над какой-нибудь сахарной косточкой, выедая последние кусочки хрящиков или же смаковать брауни с шоколадной начинкой, медленно раздавливая языком об нёбо каждый кусочек. Жареное мясо и сладости — рецепт удачной пенсии, как он утверждал. С утра обыкновенно он любил слопать запеченного на гриле гуся или, что еще лучше, колбаски в беконе. Если же к нему приезжала родня, стол его буквально ломился от яств, случалось это на праздники.

Сейчас он бодро шлепал по рынку в поисках самой большой индейки всего северо-запада США. Народу была тьма-тьмущая — все хотели успеть закупиться как можно раньше и начать готовится к Рождеству. Билли любил рынки в Сочельник, потому что там в суете можно было напробоваться всевозможных вкусностей, не заплатив.

«Моя будет! Моя!» — крикнул он сквозь толпу продавцу мяса, выхватил самую крупную индюшку из его рук, кинул денег с лихвой и побежал к своему Гранд Чероки в обнимку с ней. Проехав мимо католического храма он нарочито кивнул головой и полетел дальше.

Целый день он крутился вокруг птицы, мазал специями, начинял и мариновал, параллельно растапливая свой гриль во дворе.

Наконец, ближе к десяти вечера, священная индейка стояла на белоснежной скатерти стола и парила незабываемым ароматом, от которого у Билли начиналась тахикардия. Он с трудом контролировал свое слюновыделение и «забивал» это чувство литрами воды. Когда же его давление достигало отметки «180 на 110», он убегал из гостиной, пил валерьянку и даже жмурился от бурчания в желудке. Помогало, но ненадолго.

Как опытный шериф, он скользил вдоль стенки в прихожей и аккуратно заглядывал в гостиную в вожделении лучшей индюшки на свете.

Звонок телефона.

— Да! Ало!

— Папуля! Мы выезжаем к тебе. Будем через час.

Билли посмотрел на часы: «22:15»

— Хорошо. Жду! — Трясущимися губами отвечал Билли и клал трубку.

«Боже мой! Прошло всего пятнадцать минут! Чертов час! Я помру… Нет! Я точно помру!» — ревел Билли на весь пустой дом.

Он стал ходить взад-вперед и причитать: «Черт! Черт! Черт! Когда же наступит! Когда эти стрелки встанут наверх, а?! О-о-о, черт возьми, какой запах!»

— Звал? — прозвучало в тишине.

— Что? Кто здесь? — встрепенулся Билли.

Его лоб взмок, а на рубашке проступили полосы пота от живота. Он протер мокрый подбородок и спросил еще раз: «Кто здесь, черт возьми?»

— Пока нет, рановато… Хорошо держишься. — ответил голос.

«Все… Все! Галлюцинации! Ах, я сошел с ума! Чертова индюшка!»

Его руки затряслись, как у дряхлого старика, которыми он вытирал слюни с мокрых губ. Не отводя глаз от стола, он бросился к нему, как молодой гепард, взял двумя мокрыми руками священную индейку и откусил кусок грудки вместе с ребрами. Потом еще раз, потом еще. Он пожирал так, будто он долго сидел на строгой диете и наконец-то сорвался. Это мало было похоже на эстетическое наслаждение — больше на животный инстинкт. Заглотив, почти не жуя, целую ножку он замычал, как раненый бык, и упал на стул, который под ним немного прохрустел. Тяжело выдохнув, он схватил бутылку вина, зубами откупорил и стал заливать свое жерло с той же жадностью. Еще раз тяжело и громко выдохнул.

Немного угомонившись, он продолжил свою трапезу, смешивая в себе пюре, соус, стыд и наслаждение. Последнее перевешивало безоговорочно.

«Вот теперь в самый раз! Ха-ха!» — прозвучал голос.

Голос сейчас был намного ближе, будто прямо за спиной. Билли застыл с крылышком во рту, с которого капал соус, и выпучил глаза. Он медленно повернулся и дернулся от неожиданности — перед ним стоял волосатый хвостатый рогатый урод с красноватой кожей и мотал копытом ключ от машины. Билли с усилием сглотнул слюну вместе с крылышком и помотал головой.

— Ты кто, мать твою?

— Это же я, Билл!

— Как ты сюда попал?

— Так ты же меня звал, разве нет?

— Черт…

— Чего?

У Билли было два варианта — либо это галлюцинация, либо это… Да как такое возможно!

— Well, well, well! Как я это люблю! Чревоугодие на самом его пике! Ну посмотрите же на него!

Билли огляделся по сторонам и ничего не ответил. Неизвестный гость продолжал:

— В самый сочельник! Ай-яй-яй! Не хватило чуть-чуть, Билл! Рад за тебя! Я давненько слежу за тобой… Ты, безусловно, наработал себе достаточно, но это… Это настоящий туз в рукаве и красивый финал!

— Ты кто? — тихо прохрипел Билли.

— А ты разве еще не понял? Я же тот, которого ты позвал, Билли! Я все ждал, когда же ты оступишься так, что мне не будет жалко бака бензина, чтобы забрать тебя… И тут на тебе! — подарок! Рождественскую индюшку — да в сочельник! Да в одну каску! Билли, ты просто превзошел себя! Молодец!

— Черт… Ты черт! — Билли выдавил то, с чем уже сам согласился, — И что же теперь?

— Ну черт, ну и что! Что ж теперь ссать-то, Билли? Чего ты выпучил глазенки? Пора тебе уже. — улыбался Черт.

— Как пора? Куда? За что?

— Ну-ну-ну, тьма, куча! Просто куча вопросов от пожирателя крылышек!

— Я ведь… Я же…

— Я все понимаю, Билли, но не мы это придумали, понимаешь? — Черт взял под руку Билли и повел на выход. — Хочешь забрать ножку? — показал он на стол.

Билли молча помотал головой и побрел вместе с ним к двери, уткнув глаза в пол.

— Подожди! Так я живой еще!

— О, это легко исправить! — Черт взял первый попавшийся подсвечник и замахнулся, — ха-ха-ха! Шучу! Как это живой, Билли? Или ты думаешь, что запить двумя литрами вина целую индюшку — это полезно для сердца? Не смеши меня. Это, конечно, не по моей части, но в медицине я немного понимаю.

— А тело где?

— Изволишь взглянуть?

— Нет… Нет. — подумав, ответил Билли.

Он молча подошли к пурпурному тонированному BMW, Черт открыл переднюю пассажирскую дверь и показал копытом на сиденье.

— Почему BMW? …

— Да они тоже хороши, знаешь! — с сарказмом пискнул Черт, — Садись!

Черт сел за руль, завел мотор и вдавил гашетку.

— Вы — мой самый любимый контингент, знаешь! Спокойные, добрые такие, упитанные… Но, тут, как говорится, закон есть закон! — он поднял копыто вверх и пискляво засмеялся. — Но сожрать рождественскую индейку в Со-чель-ник! Ты превзошёл сам себя и многих других! Пару часов бы подождал бы — и опять жди тебя годы. А тут видишь, как совпало…

— Как… совпало?

— Ну, грех? — грех. С отягчающим каким еще! Да и сердечко и так от трепета взволновалось, а тут такой на него гастрономический оргазм! У него просто не было шансов.

Машина быстро доехала до каньона и провалилась сквозь землю. Становилось все жарче и жарче, что Билли сам чувствовал себя индюшкой. Он сильно потел и вытирался заляпанной мокрой майкой.

— А! Отмоют! Ха-ха-ха! Есть где! — взвизгнул Черт и потрепал Билли копытом по голове.

Они летели на машине вниз с огромной скоростью, как вдруг машина задергалась и начала сбавлять ход.

— Ах ты! Опять коробка у нее полетела! Ну нечего, доедем. — сказал Черт и переключил передачу.

Они въехали в большой темный холл, в конце которого стоял трон и к нему тянулась красная ковровая дорожка. На троне сидела огромная жирная муха. За троном была красная таинственная дверь.

— Привет, Вельз! — крикнул Черт, — сегодня мы к тебе!

Муха молча и неспешно спрыгнула с трона и открыла красную дверь, за которой погодка была не из лучших.

— Проходи, Билли, остынешь немного — захохотал Черт и толкнул Билли на красную дорожку.

Билли медленно побрел по ковру, смотря в открытую дверь. По мере приближения, холодный ветер и изморось чувствовались все сильнее. В этот момент ему очень хотелось горячего глинтвейна с корицей…

Чемоданчик

Фонари давно погасли на улицах Бирмингема, автобусы уже не ходили, облака закрыли луну — город спал. Казалось, страдал бессонницей во всей Великобритании только Бен Эллис, который был ночным жителем в своем кабинете. Семья Бена давно видела самые прекрасные сны: его Жене Мэри снилась новая сумочка от Гуччи, дочке — модное платье от Кутюр, а сыну — последний Айфон. Бен же работал в поте лица и пальцев от количества нажатых кнопок на клавиатуре.

После работы он обыкновенно приходил в свою большую, просторную квартиру с дорогим ремонтом и проводил семейный вечер, вкусно ужиная, и делился последними новостями. После застолья он отправлял детей спать, жена шла в ванну, а он погружался в мир цифр, как и сейчас.

Он считал копейку за копейкой часами напролет, выискивал, на чем можно сэкономить, а где — получить больше. По большому счету, большинство жителей Великобритании жили похоже, но не так, как Бен.

Любая возможность урвать цент для него была, как красная тряпка для быка — заработать, найти, украсть — как угодно. И тут еще, как назло, все дорожало — что не могло не сказаться на его жизни.

В одно прекрасное утро, большая семья собиралась в отпуск в солнечные Эмираты — сборы, беготня и шум. Бен аккуратно складывал документы, пачки накоплений, свои часы и золотой Паркер в чемоданчик — очень уж хотелось блеснуть состоянием перед арабскими миллионерами. Тем более, что он неплохо знал арабский и мог договорится о сотрудничестве с каким-нибудь шейхом на поставку пасты «Мармайт». Галстук с золотым зажимом дополнил ассортимент, и чемодан закрылся.

— Бен, дорогой, ты можешь думать не только о работе и деньгах?

— Мэри, как же о них не думать? Мы же хотим сумочку? — Бен прижал Мэри и захихикал.

— Ну ладно, только давай постараемся в первую очередь отдохнуть?

Бен молчал, сворачивая в трубочку третью пару носков. Через пару часов они заказали эконом-такси, втиснулись в него и поехали в аэропорт.

Полет шел в штатном режиме, самолет выпустил шасси и зашел на глиссаду.

«retard, retard, retard» — скомандовал бортовой компьютер пилотам.

Самолет коснулся полосы, как вдруг в салоне началась сильная тряска. Пассажиров начало сильно болтать в сиденьях, и Бен как можно сильнее впился в свой чемодан, но это не помогло. Он сидел у окна, и в момент тряски бился локтем об фюзеляж — из-за этого чемодан все-таки выпал из рук Бена, когда самолет выкатился за пределы полосы и затрясся еще сильнее. В салоне паника, запахло дымом, стюардессы организовали спасательные действия, а чемодан потихоньку уползал все дальше под переднее сиденье.

Когда открылись запасные выходы и надулись эвакуационные горки, самолет горел, и все ломанулись к выходам, кроме Бена — он отчаянно в дыму искал свой заветный чемоданчик, в котором было его будущее…

— Бен! Бен! — кричала Мэри у выхода, но ее силой толпы выдавило из салона вместе с детьми.

Последними салон покинули стюардессы и отвели всех на безопасное расстояние. Пожарные машины уже были видны на подъезде к самолету. Никому и в голову не могло прийти, что найдется хоть кто-то, кто задержится в горящем задымленном самолете.

Ах! Вот ты! — схватил Бен чемодан за ручку — Черт возьми!

— Да не нужен он мне! — ответили ему.

— А я его вам и не отдам — ответил Бен, пытаясь вылезти из-под сидения.

— А семья твоя как же?

— Сейчас-сейчас… Я только выберусь… — кряхтел Бен.

Бен вылез из-под кресла и застыл, смотря на источник звука. Перед ним стоял Черт.

— Ну что ж ты так, Бенни? — «ласково» заговорил он, — не успел всего чуть-чуть. Эх! Чемоданчик помешал, да?

— Ты кто, черт побери?! А?

— Черт обыкновенный! Ха-ха-ха!

— Где моя семья?! — озирался по горящему салону Бен.

— Семья твоя меня не интересует… Да и тебя, впрочем, тоже.

Бен ломанулся к выходу сквозь дым, пока не замечая ничего. Он выскочил из салона и скатился с чемоданом в руках по горке.

— Господи! Бен! Мой дорогой Бен! Как же так?! — ревела навзрыд его жена, к которой прижимались дети.

Бен бежал от самолета по грунту к Мэри и кричал: «Мэри! Мэри! Вот он я! Иди ко мне!

— Рано ей пока к тебе-то, Бенни. — сказал Черт из-за спины.

«Надышался, наверное,» — подумал Бен.

— Мэри! — подбежал он к жене и пытался обратить на себя внимание, но это было тщетно.

Он попытался взять ее за плечо, но его руки были будто приклеены к чемодану и отцепить он их никак не мог.

— Мэ-э-эри! Посмотри же на меня!

Мэри только плакала навзрыд и гладила детей по голове. Бен развернулся к самолету и увидел, что от него остался только обгоревший фюзеляж. Еще он услышал обрывок диалога: «Повезло, слава Богу… Как фейерверк вспыхнул… Еще бы секунд двадцать, и все…». Бен смотрел на самолет и на Черта, который стоял неподалеку. Он спешно подошел к нему.

— Что здесь происходит? Ты кто, мать твою?

— Бенни, понимаешь… Когда люди… Эм. Когда люди в заправленном горящем самолете забиваются под сиденье, которое сгорает за несколько секунд… Как бы тебе сказать… Умирают. — Черт наигранно изображал тактичность.

— Чего ты несешь?

— Несу, в основном, справедливость, хотя некоторые… Да что там! Многие! Считают, что это не справедливость, а зло. Но мне до них, впрочем…

— Какое зло? Какая справедливость? В чем справедливость?

— А справедливость в том, Бен, что нагрешил ты на полную катушку! А в момент опасности ты предпочел не спасать и сопровождать семью, а искать свои дешевые серебряники! — закричал Черт. — Иуда прям!

— Я… умер? …

— Во! Во-во-во! Смотри, какая красота! — показал копытом Черт на врачей, которые вынесли обгоревшее тело Бена из самолета. — Посмотри же! Ха-ха-ха! Загляденье!

— Твою мать…

— А почему ты? — Бен рассматривал хвост и копыта Черта.

— А кого ты хотел увидеть? Ха-ха-ха! Пышногрудых девиц с мешками золота? Девиц не обещаю, а вот с мешками проблем не будет! — смеялся Черт.

— И куда теперь?

— Со мной, Бенни, со мной! Пошли! — Черт толкнул копытом Бена в спину и пошел за ним. — Прямо иди! Все время!

— А я пока побуду вместо мешка! Ха! — Черт ловко прыгнул на спину Бена.

Бен нес Черта не очень долго, после чего Черт пискнул ему: «Теперь на горку эту садись, давай!»

Они прокатились с каменной жесткой горки куда-то вниз, и приземлились по центру каменной впадины, окруженной золотыми валунами разного размера. Мимо них проходили голые люди с этими валунами на спинах, несущие их к большим воротам.

— Сколько золота, посмотри! А! — Взвизгнул Черт.

— Много золота… — ответил Бен.

На лицах людей застыла сумасшедшая улыбка, а глаза были красными, как у разъяренных быков. По кругу впадины молчаливо ходил безглазый волосатый старец, время от времени останавливаясь и подгоняя замедлившихся людей.

— Еще одного привел, Мамона! Извольте обогатить! Ха-ха-ха! — крикнул на другой конец впадины Черт.

Старец, неспешно завершив круг, подошел к Черту с Беном и молча взял последнего за руку. Он подвел его к ослепительному золотому камню, показал пальцем на большие ворота на другом конце и сказал: «Что возьмешь, путник, то — твое». Бен посмотрел на камни, потом на Черта, потом на уходящего на новый круг старца. И, осмелившись, подбежал обратно к Черту.

— А потом что? Куда я это золото дену?

— А тебе ли не все равно? Твое оно, если донесешь, конечно! Ха-ха-ха!

— А за воротами что?

— Там безбедное существование! — захихикал Черт.

Глаза у Бена загорелись, и он, сломя голову, побежал к первому попавшемуся камню и схватил его, закинув на спину. Он тяжело дышал, пыхтел и фыркал, но камень все-таки донес до заветных ворот. Блеск, исходящий от валуна даже из-за спины ослеплял его глаза, и он даже не сомневался, что это золото самой высшей пробы. Толчком спины он скинул золотой камень у ворот, который тут же рассыпался на груду обычного щебня. Он огляделся на других таскающих — у них была та же участь.

— Ты другой попробуй! Друго-о-ой! — Пищал с другого конца впадины Черт.

Бен кивнул и побежал обратно за другим камнем. Глаза его горели, как у разъяренного быка…

Этажи

— Это у вас курточка зарубежная что-ль? — интересовался Сенька у администратора кафе.

— Да, итальянская. — учтиво ответил администратор.

— М-м-м, кака-а-ая. — цокая языком говорил Сенька, лапая чужую куртку. — Где взять такую-то?

— Из-за границы мне друзья прислали, господин.

Сенька еще раз цокнул языком, развернулся и вышел из кафе.

Жил Сенька довольно неплохо, богатеем не был, но уверенным «верхним середняком» — так точно. Работал на большой ферме бригадиром, получал неплохую надбавку и мало в чем себе отказывал. Жену любил свою, но соседова ему, конечно, тоже нравилась…

Он сел в свой автомобиль с подогревом руля и электроподъемниками, включил музыку и поехал домой. Встречала его симпатичная, подтянутая жена в кухонном чепчике, немного запыленная мукой.

— Пельмешки, Сень! Беги к столу!

Сеня сел за стол, поднес пельмень ко рту и брякнул в сердцах: «Мда, на той неделе у Истратова вкуснее было». Жена на это ничего не ответила, она уже привыкла к таким замечаниям от Сеньки, но заметно погрустнела. Федька Истратов — старый друг Сеньки, с которым они шли жизнь бок о бок, только вот не давало покоя Сеньке одно — вечно у Федьки все лучше, чем у него: как должность — так выше, как жена — так краше, как пельмени — так вкуснее, как машина — так быстрее.

«Жизни от него нет никакой» — ругался временами Сенька, глядя через забор на участок Истратовых. На участке Федьки был дом в три этажа, ровненький газончик, небольшой прудик посередине с уточкой, арка в цветах и гамак между двух диких березок.

Участок же Сеньки был поскромнее, но тоже вполне уютный — двухэтажный дом, гараж, сарайчик, грядочки с клубникой и малиной и небольшая баскетбольная площадка. И страсть, как любил он, ходить в гости к Федьке. Зайдет на участок к нему, пройдет по вымощенной тропинке к мангалу, да стоит языком цокает, мол как тут все у него хорошо, да красиво. А когда уж выходила Полина Олеговна — жена Федьки, так Сенька вообще замирал от удовольствия и смотрел на нее, как на писаную картину, и слюни, бывало, пускал.

— Да у тебя тоже хорошо, Сень! — говорил ему друг. — вон, смотри, ты и в работе — хорош, и по дому у тебя полная благодать! Чего завидовать?

— Да не завидую я ни капельки, Федь, — отвечал Сенька, а самого зависть прям там же и съедала, — глазу любо просто.

— Я вот хочу четвертый этаж мастерить! — улыбался Федька.

— Четве-е-ертый… А зачем же он тебе?

— Так дети уже взрослеют, там внуки, глядишь, пойдут. Игровая нужна ведь им?

— Игрова-а-ая… Ну ты даешь!

— Да что уж тут, Сень! Давай хлопнем, что ли, по одной!

— Или по две! — тыкал его локтем в бок Сенька.

— А давай по три! Что там!

Пили-кутили обычно до поздней ночи, после чего Сенька с женой возвращались домой. Сенька обыкновенно садился в кресло на беседке и причитал: «И шашлык у него какой, собственный, и этаж он четвертый хочет… Слыхала, а? Мань?»

— Да слыхала, слыхала! Да и что с того! Четвертый и четвертый. Сказали ж тебе — для внуков.

— И внуки у него будут…

— Да что ты изводишься! Ты третий дострой, а потом уж за четвертый переживать будешь.

У Сеньки с конца прошлой весны был недостроен третий этаж, который он «заморозил» на зиму. Очень уж ему хотелось догнать Федьку хоть в чем-то.

— Да еле-еле получается, Мань!

— Так у Федьки, видал, инструмент какой! Он им — вжик-вжик — и готово. И смотри, Сень, он как себя закрепляет всегда за балку на высоте, а ты без страховки вообще.

— Ха! — приободрился Сенька — Так у него, видать, кишка-то тонка! А мне — все нипочем, Мань!

— Да ты что! Мой ты бесстрашный! — улыбалась Маша.

В одно прекрасное утро, Сенька вышел во двор, по обыкновению заглянул через забор и опешил — Федя уже соорудил перекрытия под четвертый этаж и потихоньку крепил себя к установленной вертикальной балке.

— Здорова, Федька! Ты что это там?

— Пока сухо, закончить хочу! — махнул рукой Федя.

— Ну это уже просто… Просто… М-м-м… — вбежал Сенька в дом.

— Чего, Сень? — спросила жена.

— Да он там, понимаешь… Где моя бензопила, Мань?

— Вон, под лестницу положила.

Сенька схватил бензопилу, заправил и побежал в сарай. Он достал оттуда, пыхтя, прошлогодние брусы для третьего этажа и начал их подгонять под размер. Закончив с этим делом, он потащил их лебёдкой на крышу дома.

— О! Ты тоже решил, Сенька? — крикнул со своей крыши Федя.

— Да, тоже сухой погоды ждал. Дождь обещали в одиннадцать, да что-то не пошел! — ответил Сенька.

— Дождь разве… — хотел было поспорить Федька, но не стал.

Сенька, издавая звуки «хых» и «фуф», бравируя, начал елозить балкой по крыше и двигать ее на нужное место. Он взмок, и оттого запылился в первые двадцать минут. Пыльный и потный, он сейчас пытался поднять вертикально не поддающуюся тяжелую балку и закричал:

— Мань! Ма-а-ань! Лебёдку закинь мне, а!

— Бегу, Сенечка! — ответила Маша и часто затопала внизу.

Сеня лебёдкой поднял балку, поставил на угол перекрытия и начал ее крепить.

— Сень! Ты смотри, аккуратно! У тебя балка качается! Тебя с собой унесет! — крикнул Федька.

— Да что со мной станется, Федь, ха-ха-ха! — продолжал бравировать Сеня.

Федя в ответ только покачивал головой.

Так, собственно, произошло… Дунул ветерок и вывел тяжеленную балку из равновесия, и она, следуя всем законам физики, полетела вниз. По иронии судьбы, Сеня стоял на том краю, куда эта балка и полетела… Хлоп! Темнота.

— А тебе ж говорили, дурачок. И про балку, и про зависть, и про страховку.

Сенька открыл глаза на холодном полу. Вокруг было темно и безлюдно. Он находился в какой-то пещере, до которой с трудом доходил свет.

— Ох ты…

— Вот тебе и ох. — сказал Черт.

— Как это я сюда? Что за чертовщина? Что это за урод? — спрашивал бесцельно Сенька, оглядываясь по сторонам. — Ма-а-аня! Ма-а-аня! — заорал он во всю глотку.

— Да не услышит она тебя. Пока. Что ты орешь?

— Ма-а-аня! — продолжал вопить Сенька.

— Да и не такой уж я и урод, что ты так? Хвост хвостом, а копыта… копыта я чищу гуталином… каждый день, между прочим! — продолжал Черт.

От ужаса Сенька весь взмок, вскочил и заметался по пещере в поисках выхода.

— Твою мать! Где дверь? Где мой дом? Как я тут, а?

— Это тщетно, выхода отсюда для тебя нет, Сеня.

— Я с ума сошел, да? Мне балка по голове прилетела, и я тронулся умом, да? Или впал в кому? И теперь мне мерещится пещера и этот козёл, да? — говорил он сам себе, но смотря на Черта.

— Сам ты козёл! Бескультурщина какая! Посмотрите на него! Сеня, я не строитель и не математик, но мне кажется, что если остановить стокилограммовую балку своей головой, то комой тут не отделаешься.

Сенька ошалело смотрел на Черта и начал креститься. Черт на это цокнул зубом и сказал: «Поздновато ты, Сень, поздновато». Сеня сел на пол, зажал голову руками и заскулил «Ма-а-аня».

— Да что ж ты ее так не любишь, что сюда зовешь-то? А? Что ты соседа жену не зовешь-то? Люба она тебе поболее, да?

— Жену… К-к-какую жену?

— Известно ж какую, на кого слюни пускал? Что ты думаешь, не видно что-ли? Свою любить надо было!

— Так я люблю. — начал наконец диалог Сенька.

— Вот дурак ты, Сеня. Черту — и врать! Ну себя обманывал, ладно, Марь Ивановну — ладно. Но меня-то куда?

— Ты правда Черт?

— Нет, ха-ха-ха, я уродливый козёл в пещере! Так ведь? — язвительно ответил Черт.

— Черт, а где я?

— Где-где… ты в пути, на промежуточной точке, можно сказать. Что мне с тобою делать-то?

— Отпусти меня обратно, а…

— Э-нет. Тут понимаешь, не мы законы пишем. Тебя направить надо бы, да вопрос по тебе еще решается.

— К-к-какой вопрос? — задрожал голос у Сеньки.

— Да, понимаешь, ты, вот, завистник страшный! Дом соседа возжелал, жену соседа возжелал, машину соседа возжелал, и даже мангал! Мангал соседов. Ну Сень, ты себе мангал сварить что-ли не мог?

— Мангал… мог, конечно!

— А что ж ты на соседа все смотрел?

— Так у него вон как всё! И жена, и дом и да, — мангал! А у меня… а теперь так вообще!

— Мда… Тест провален. — сказал Черт.

Хлопок, стало темно на минуту. Сенька в темноте трясущимися от страха губами завывал что-то нечленораздельное. И тут — Бац! — он оказался в Федькином доме — светлом и чистом. На секунду его сердце встрепенулось от радости — «показалось!». Но, посмотрев более детально, он заметил, что дом этот — из картона. Крыша протекает, а на полу сгнившие доски.

— Живи на здоровье! Ха-ха-ха! — запищал Черт.

Сенька рухнул в кожаное кресло, и оно провалилось под ним, из которого повылезали черви.

— Что это? — крикнул он.

— Это теперь твой дом! Ха-ха-ха! Навеки вечные! Иди — достраивай!

Солнце пропало, Сеня в темноте нащупал рукой свечку на комоде и зажег ее. Он медленно вошел в кухню, на которой стояла его жена Маша с небрежно «приклеенными» глазами, носом и ртом, будто их перемешали в шляпе и неаккуратно бросили на лицо. Ее ноги были заметно разной длины, отчего ее осанка была похожа на циркуль, а раньше прямая подтянутая спина стала похожа на гнилую грушу.

— Проходи, Сень, садись. Пельмешки твои любимые. — сказала она басистым голосом.

— Маня… — прошептал он. Что с тобой?

— Да, а что со мной? Опять не люба? Сейчас, Сень! Сейчас переклею! — она встала лицом к зеркалу и стала отрывать нос и губы от лица и приклеивать заново. — Так лучше?

У Сени задрожали руки, ноги и вообще все тело от ужаса и он, не зная, что сказать, ответил:

— Да… конечно, Мань. Очень… Очень х-х-хорошо… — пролепетал он. — Пельмешки… да.

Сеня был страшно, просто ужасно голоден, как никогда в жизни. Он, казалось, готов был сожрать даже газету под кетчупом и был бы рад. Кстати говоря, помимо голода, он безумно испытывал жажду воды и секса, будто он первобытный человек, впервые увидевший женщину. Он сам и не понимал, от чего его трясло сильнее — от желания или от страха, потому что сейчас Маша была, мягко говоря, не в самом лучшем виде.

Он сел за стол, взял картонную ложку и зачерпнул черный, будто обугленный, пельмень из тарелки. Он закинул его в рот и начал жевать — раздался громкий хруст и резкая боль в зубах.

— Хрустят, да? Как ты любишь! Начинка из перца горошком! Вкусно, правда — косила Маша одним глазом.

— Безумно вкусно, Мань.

— Ха-ха-ха! Гурман! — пропищал откуда-то Черт. — дать водички? — на столе появился стакан с желтой жидкостью.

— Что это?

— Чистейшая вода! Чище, чем у Феди! Поверь! Ха-ха-ха! — резвился Черт.

Сенька сделал глоток и застыл со скрюченным лицом. У него началась изжога и он схватился за живот. Он встал из-за стола и пошел к выходу.

— Пойду прогуляюсь, Мань!

— Давай-давай… Ха-ха-ха — ее голос сделался обычным.

Сенька подошел к двери и попытался ее открыть, но между ним и дверью появился Черт и сказал:

— Куда ты собрался, Сенька?

— Прогуляться хочу…

— Нет, нет и нет! Никак нельзя. Там забор, а за забором чертов Федька, который тебе всю жизнь испортил! Как же ты туда пойдешь?!

— Да мне уже, честно, все равно до Федьки этого… Честно.

— Это тебе пока так кажется…

— Я домой хочу. К Мане…

— Только к ней? — спросил Черт.

— Да!

— Да будет так!!! — громко он пропищал, звякнул копытами и пропал.

В этот момент дом затрясло, и Сеня услышал сильные удары по крыше. Спустя полминуты дом был засыпан горящим песком. Стало очень жарко. Маня выбежала в прихожую и закричала своим голосом:

— Теперь мы навсегда будем вдвоем! В нашем… — ее голос изменился на басистый, — любимом доме! Ха-ха-ха!

Сенька стоял, изводимый жарой, голодом, жаждой воды и секса, и думал только об одном — как хорошо безгрешным…

Королева

В летний погожий денек на Паульштрассе было исключительно людно. Среди толпы прохожих, спешащих по своим делам, парила Берта Шаффер. Знойная брюнетка с осиной талией, одетая в шелковое легкое платье. На голове у нее был лавровый венок для образа, как у Гая-Юлия Цезаря.

Она обходила прохожих, иной раз задевая их, подняв голову так высоко, будто держит на лбу шест. Руки, немного расставленные в стороны, она держала на уровне бедер. Не дай бог, ее кто-нибудь соизволит по тупости своей задеть! — реинкарнация Цезаря в женском обличии Берты просто испепелит взглядом.

Зайдя в уютную кофейню по пути, она заказала, как обычно, капучино на кокосовом молоке и с сахарозаменителем.

— Пожалуйста, ваш кофе! — улыбнулась ей бариста.

Ничего не ответив, посмотрев на нее, как на плохо пахнущий носок, Берта бросила ей на прилавок пару евро, взяла кофе и молча ушла, высоко подняв голову.

Такое поведение Берты было связано с ее раньше небывалой популярностью в школе — лучший художник, красавица и умница, она так верила в свою избранность, что это застилало ей глаза. Как можно обращать внимание на остальных, если самой внимания мало?

За спиной Берты висел небольшой рюкзачок, в котором она несла маленький мольбертик, кисти, краски и лист бумаги.

— Девушка, здравствуйте! — сказал молодой симпатичный парень, шедший с ней по пути.

— Не знакомлюсь. — сухо ответила Берта.

— Могу я вас угостить кофе?

— Я уже угощена, отвали. — ответила она, насытившаяся пока вниманием парней.

— Но я вам могу предложить куда более хороший кофе. Куда вы идете?

— На мост.

— Мольткебрюке?

— Да. Мольткебрюке.

— Замечательно! Нам по пути. Разрешите я провожу вас?

— Не разрешаю! Отвали! — грубо отрезала Берта.

Парень очень расстроился, и даже несколько угас, но все же решил напоследок сказать ей: «Я — Генрих! Меня зовут Генрих!».

— Отдыхай, Генрих.

Берта ускорила шаг, не меняя манеры, и через несколько минут уже оказалась у реки Шпре. Она зашла на мост, прошла чуть больше половины и установила Мольберт на правой части моста. С этого места открывался, по ее мнению, потрясающий вид на Центральный вокзал Берлина. Она давно хотела его нарисовать, а тут подвернулся случай — выставка молодых художников в Берлине на тему «Достопримечательности». Она несомненно должна в ней не просто засветиться, а затмить всех других участниц. Правда, рисовала она не очень…

— Ракурс не тот! Нужно левее. — ругалась Берта. — чертовы машины! Кто их вообще придумал.

Она подвинула мольберт ближе к полосе движения.

— Чертова река! Так она попадает не лучшим образом! Ее бы повернуть чуть-чуть. А если…

Берта отошла еще левее, выйдя немного на проезжую часть — ей засигналили машины. Показав средний палец, она выругалась на проезжавшего бедолагу, чуть не зацепившего ее выставленный мольберт.

— Да пошел ты к черту, урод! Я создаю! Я творю здесь! Отвали отсюда! — орала она неразборчиво в поток машин, скопившийся к левому ряду.

Наконец, встав спиной к потоку, а лицом к вокзалу, она «поймала» нужный ракурс и начала творить. Сигналы машин уже ей не мешали, она самозабвенно, упиваясь собственной крутостью, коряво срисовывала стеклянные башни вокзала. Вдруг, сзади раздался голос:

— Эй! Эй! Это я — Генрих!

Реакции — ноль.

— Развернитесь! Развернитесь! Девушка! Это я — Генрих!

Машины сильнее и чаще начали сигналить, но Берта на все это не обращала никакого внимания. Кто они все такие? Для нее — красотки с венком на голове?

— Отойдите! — кричали ей.

— Только вот указывать не надо! Пошли вы к черту! — кричала Берта, не поворачивая головы. — Объедете!

Водитель крупнотоннажного грузовика был бы очень рад оценить ее творение на городской выставке. Он, возможно, был бы готов отдать ей свой голос и сказать потом пламенную речь о том, как обществу нужны такие творцы. А еще больше он бы хотел, чтобы грузовик покорно остановился, а колёса послушно повернулись влево, сцепившись с асфальтом намертво… Но, так уж устроена техника, тормозным колодкам нужно приложить намного больше усилий для остановки грузовика, по сравнению с легковушкой. Глупый грузовик какой! Глупый!

— Очень неплохо! Правда, я бы добавил чуть больше серого. — раздался голос за спиной.

— Сама разберусь, не твое дело. Отойди.

— Извольте. Обязательно отойдем. Обязательно.

Берта цокнула языком и с недовольным лицом развернулась.

— Фу! Блять! Что за уродец! Ты кто такой? — она скривила лицо, как будто съела горькую таблетку.

— Ах, как я люблю матершину! Извольте говорить только матом!

— Что ты за грязное животное? Зачем ты подошел? Проваливай!

— Берта, очень и очень грубо. Я бы в вашем положении воздержался…

— В каком положении?

— Ну как… Гордыня — это, как сказать… Ох слово это я не люблю! — кокетничал Черт.

Берта искренне не понимала, что происходит и морщила лоб, всем своим видом давая понять незнакомцу, что он ей не собеседник.

— Какая гордыня? Ты учить меня вздумал?

— Да нет, что вы? Я не учитель… Я, скорее, экзаменатор… эм… в каком-то роде.

— Старик! Шел бы ты. Опохмелился что-ли.

— Изво-о-ольте! Почему это — старик? Мне всего-то тысячи две! С хвостиком. — Черт улыбнулся, помотав хвостом. Да, и почему вы меня вообще оскорбляете? Что я вам сделал? Мы же еще даже не знакомы!

— Я же сказала, что я не знакомлюсь!

— Ан нет, тут-то как раз придется нам познакомится.

— С чего бы это вдруг?

Черт звякнул копытами, и они оказались в узком невысоком туннеле, шириной в полметра, на стенах которого висели портреты. В самом конце коридора стоял постамент, на котором сидел огромный мускулистый мужчина, подперев рукой подбородок.

— Походи, посмотри… Хороши портреты-то, а? Как хороши! — причитал Черт.

Реакция Берты на смену места была вполне обыкновенной и предсказуемой, чего она не скрывала. Черт же, в свойственной ему манере, быстро разъяснил ей что и к чему. На это Берта ответила: «Понятно… Зацепил все-таки, козлина!».

— Великолепно! Ха-ха-ха! — завизжал Черт.

Портретов был миллион, а с них смотрели на Берту уродливые лица, подмигивая и ухмыляясь. Берта прошла пару метров, изучая картины, и в каждой узнавала себя, только изуродованной: на одной — уши большие, на другой — глаза узковаты, на третьей — вообще белиберда какая-то. Казалось бы, что тут такого — картины и картины, но не для такой, как Берта. Для нее она сама была идолом, очень творческим и ранимым, поэтому восприняла это тяжело.

— Что это за пизде-е-ец! — протянула он гнусаво. — Фу-у-у… а это кто там?

— Мда-с… это… это теперь твой идол, повелитель и объект поклонения.

— Кто? Повелитель? Для меня? — она поправила венок на голове.

Черт опять звякнул копытами, и венок превратился в пепел и осыпался с головы Берты. Они продолжали двигаться к сидящему на постаменте.

— Люций, здравствуй! Новенькая к тебе!

— Что? Эта? Эта, что на картинах? — прозвучал сладкий голос.

— Да, в первый раз! Ха-ха-ха! Не подготовилась еще! — пищал Черт в ответ, постукивая копытом Берту по плечу.

— А что не так? — в недоумении спросила Берта.

— Концепция такая, Берта Шаффер, Лорд Люцифер очень любит себя и все, что его окружает. А вынужден… ха! … сидеть среди такого уродства! — он обвел копытом туннель с картинами. Да и самой тебе, как я вижу, не нравится. Не так ли?

— Не нравится… — Берта опустила глаза, на которых начали проступать слезы.

— Ну-ну-ну. Не надо! Все же можно поправить! Ха! Извольте. — он показал копытом на Люцифера, который держал в руке карандаш.

— Бери и твори! Стирай, рисуй заново! Все в твоих руках! Ха-ха-ха. Как исправишь все-все картины, Лорд пожалует тебе покои. — пищал Черт.

Берта взяла карандаш из рук Люцифера, заметив сложенные крылья за его спиной. Она подошла к первой картине. Черт звякнул копытами и пропал, а туннель начал стремительно нагреваться.

Она поднесла карандаш к картине и начала исправлять, на ее взгляд, большие уши, которых у нее на самом деле не было. Стало резко больно, и из левого уха пошла кровь…

Не охота!

— Здравствуйте! — постучали в дверь, — Здравствуйте-е-е!

— Да положите у порога! Стучат еще!

— Не положено у порога, товарищ. Откройте, вам бандероль.

— Так вы положите, чтобы было положено!

За дверью раздался вздох утомленного почтальона, для которого это стало уже привычно: через день он, сухой старик, развозил на своем велосипеде с небольшим прицепом почту по поселку. И последние лет пять он нарочно проезжал дом Миколы, оставляя на самый конец.

— Микола! Просто подойди к двери! Мне подпись твоя нужна.

— Ну говорю я вам, Афанасий Сидорович, не охота! Мне — встань, обуйся, выйди. Столько дел ради бандероли. Может, она мне и не нужна вовсе!

Миколу почтальон больше не слушал — за дверью послышался голос Марфы:

— Ой! Здрасьте, Афанасий Сидорович! Что он, опять ленится лежит?

— Да, Марфушка, не охота ему — лентяю! Это мне повезло как, что ты пораньше с работы пришла!

— Да вы мне сразу на работу и приносите, а то что вам ждать тут стоять?

— Да жалко мне ручки твои, Марфушка. Посылка то нелегкая — как ты ее понесешь одна?

— А я привыкшая! Спасибо, Афанасий Сидорович!

— Тьфу! Негодяй просто какой-то! Изводит он тебя! Ты ж не лошадка, пахать на тебе!

— Ой, да не берите в голову…

Бойкая на вид молодая женщина в платье и платке вошла в дом. Одним движением — «Хоп!» — она поставила нелегкую посылку на скамейку у входа.

— Микола! Я пришла!

В ответ Микола сквозь сон пробурчал что-то невнятное и перевернулся на другой бок.

Марфа — его жена — поставила самовар, растопила печь и закинула в нее картошку.

— Ел?

— Не-а!

— А чего сам не погрел?

— А я утомился — жуть! Сон мне, Марфа, снился тяжелый, как кувалда! Так я пока его вынес — семь потов сошло!

— Да будет тебе, Микола! Раз так тяжело — мог бы проснуться и размяться — дров, например, нарубить.

— Да куда там, Марфа! Ты же не спишь так долго — тебе и не понять. Вот когда он в голову проникает, зараза, да сидит там больше часов, эдак, восьми, так ты его и не выкинешь так просто!

— Ты мне сказки свои брось! Корней, понимаешь, Чуковский! Ты спи по шесть часов! И сны будут легкие и воздушные!

— Да я бы и рад по шесть спать! Да врачи велят — по восемь. Читала «Ваше здоровье» на той неделе?

— Ох, Микола! Ладно. Вставай. Садись за стол, раз не ел.

Марфа не успела картошку навылавливать из печи, как Микола уже сидит и ложку тряпочкой протирает. Тщательно так — с интересом.

— Дров у нас — раз-два — и обчелся. А на дворе месяц-то!

— Май? — ответил Микола с полным ртом картошки.

Марфа пепелила его взглядом и тихо отвечала:

— Сентябрь, Микола… Двадцать девятое… В октябре сейчас похолодает и будем, как в прошлом году — сучки по лесу собирать, да отсыревшей древесиной печку мучать. Бегом в лес!

— Так не померли, поди, Марфа? Сучками, выходит, тоже неплохо?

— Так ты их хотя бы набери!

— Ох… Неохота! Что ты заладила?

Стоит ли говорить, ко всему хозяйству Микола применял тактику «не охота — само сделается». Делалось, конечно, всё. Марфой. Между тем, наступил декабрь. Все, что смогла набрать Марфа — это редкие корешки, сухую траву и ветки, но этого было откровенно мало, а женщин управляться с топором, все-таки не учили, к сожалению для Миколы. Мало того, еще и рама оконная прохудилась, которую Микола «делает» уже с июня. В доме было мало того, что холодно, так еще и ветра гуляли похлеще, чем на море. В один из дней окоченевшая и простывшая Марфа не выдержала, собрала вещи и уехала к своей родне. Жестокая женщина? Вряд ли, поскольку Миколе своему она собрала и мешок с вещами, и на дорожку еды, и с извозчиком договорилась, чтобы тот их отвез в пургу… Осталось только его, «утомленного зимой», одеть и валенки на ножки его натянуть. Микола был непрошибаем и неподвластен — «не охота!» — и всё. На улице холод собачий, ехать пять часов, да еще и в открытой повозке. Ужас!

Так и лежал он, укрытый тремя одеялами, и только Марфу ругал: «не нарубила», «не растопила», «не накормила», «не обогрела». И пролежал бы так до весны, но, видать, в этот раз — не проскочило. Его обленившиеся нервные окончания не чувствовали затяжную простуду и воспаление легких, которым давно заболел Микола. Ему бы встать — да к врачу поехать, но «не охота».

— Вставай, Микола. Пойдем.

— Пф-ф-ф… — тяжело выдохнул Микола, — Холодина! Не охота!

— Скоро согреешься.

Всё тот же хвостатый стоял перед новым преждевременно ушедшим, опершись на грязную печь.

— Ты кто такой?

— Я… Да это, впрочем, неважно. Путь у нас с тобой недолгий. Знакомится ни к чему.

— Афанасий, ты опять что-ли? Ну раз зашел — ставь бандероль и уходи.

— Сейчас бандероль, скорее, ты сам, Микола. Только адреса конечного нет. А так — тоже почта.

— Не понимаю я тебя! Что ты прицепился, Афанасий! — Микола перевернулся на другой бок и увидел Черта. — О… Ты кто это?

— А как ты думаешь, Микола?

— Ты с Сотейки что-ли? Или с Пряново? Там все они такие… — вяло отвечал Микола.

— Какие это — такие?

— Пригубить, ой, любя-я-ят. Рожи все красные… Пятаки раздутые, понимаешь, как у свиней! Нет! Точно — Пряновский! Ты зачем пришел?

— Как ты судишь… Фемида прям! Я тебя силком тянуть не хочу. Давай — выходи. Тут недалеко.

— Не ох…

— Да знаю я, знаю! Но порядки такие. Чашу тебе испить нужно, а потом уж…

— Так ты тащи ее сюда, чашку свою. Заколебал, честное слово.

— Да ты что! Офонарел? Не чашку, а Чашу! Чашу небытия, понимаешь?

— Да мне все одно. Ты принеси, а я уж разберусь. Да и вообще — пришел ко мне сам, еще и спорит!

— Так, всё! — вспылил Черт и звякнул копытами.

Микола с Чертом появились в пустом темном круглом зале с шестью факелами по кругу. По центру находился черный каменный постамент, на котором стояла серебряная Чаша в виде черепа на костяной ножке.

— Подходи — пей! — повысил голос Черт.

Микола без любопытства, страха или смятения осмотрел ленивыми полузакрытыми глазами зал, провел глазами по стойке факела, но на сам факел взглянуть не удосужился — нужно было нехило задрать голову.

— Эту пить?

— Чашу небытия. Давай. — хотел было толкнуть его черт, но не стал. Нельзя.

— Поближе что-ли не мог. Ноги отмерзли у меня. Все равно же наколдовал чего-то.

— Нужно, чтобы ты сам! Сам, понимаешь, подошел к Чаше и испил напиток. Была б моя воля, а тут… Давай, не тяни. Скучно с тобой.

— Я тебя и не звал веселится. — нахально ответил Микола и направился к центру зала.

Вялой, ленивой, даже несколько вальяжной походкой, он медленно приближался к Чаше, как обкормленный пережравший поросенок подползает к новому корыту отходов. Неспешно он переносил одну ногу, затем другую, пока не достиг постамента. Он взял Чашу, оглянулся наЧерта — тот опустил морду вниз к полу и терпеливо ждал. Микола понюхал содержимое и сделал оценивающий взгляд, как гурман, пытаясь понять, что же ему предстоит выпить. Напиток источал сладкий теплый аромат, поэтому Микола медленно поднял Чашу и начал чвакать, высасывая всё до капельки. Черт продолжал держать морду вниз. Раздался звон Чаши — Микола пропал, и Чаша упала на пол.

— Прощай, Микола. Ты уходишь в Небытие. — Черт звякнул копытами и испарился.

Очень похоже, что сам Микола не понял, что именно произошло, больше того — от своей лени он даже не постарался хотя бы понять. Но теперь уже это не так важно…

Кто сильнее?

Какими обычно качествами обладают правители? В наше время — это гуманность, немного эмпатии, сильная стрессоустойчивость и много других положительных качеств. Так, конечно, было не всегда.

Если обратиться к истории, то правители, императоры, цари и прокураторы не так уж и сильно-то любили население своих стран, оттого и сажали их, куда ни попадя, отдавали в качестве обеда братьям нашим меньшим — в общем жгли… Отжигали, как могли.

В начале нашем эры населению Римской империи неслабо доставалось от многих своих своенравных Правителей. Как правило, погибали Правители от рук своих же соратников и приспешников…

После очередных кровавых игр, устроенных по случаю пятнадцатой женитьбы Августа за месяц, он сам со свей свитой проходил по вишневой аллее к покоям. Обычно злое лицо делалось улыбчивым только в двух случаях: когда ловили неверного жителя и бросали на колени перед Августом — он расплывался в улыбке от предвкушения расправы и терзаний, и еще — когда цвела его любимая вишневая аллея. Красные, словно кровь, наливные ягоды он любил откусывать наполовину, выплевывать косточку и выжимать в рот вишневый сок.

Первый удар меча пришелся прямо в живот Августа, последующие полетели в него, словно ягоды вишни, когда он тряс дерево.

«Заговор!» — успел лишь прокричать Август, когда его верный слуга и защитник Центурион нанес последний удар мечом по его затылку. Август упал ниц, уткнувшись лицом в вымощенную дорожку из белого камня. Слуги во главе с Центурионом быстро ретировались в палаты, оставив Августа лежать бездыханным в своем вишневом саду.

Август открыл глаза в огромном поле, покрытом высохшей травой, небо было затянуто густыми черными тучами, капал редкий дождь. На небольшом холме далеко перед ним на коне сидел человек.

— Подойди ко мне! — раздался властный рев незнакомца.

Август, стоявший до этого молча, вдруг взвинтился и крикнул в ответ:

— Да кто ты такой, а?! Слезь с коня, когда говоришь с императором!

— Без армии своей ты — никто, Август. А теперь — и подавно.

— Почему теперь?

— Пришел твой час, Август. Подойди!

— Да как ты смеешь, Понтифик?! Если ты сокрыл лицо под капюшоном, думаешь — тебе все сойдет с рук?

— Глупый… Глупый Август… Ха-ха-ха! Подтолкни его ко мне. — обратился незнакомец к коню и слез с него.

Конь медленным галопом двинулся к Августу, от каждого шага которого раздавались тяжелые удары, растекающиеся по небу. Земля, по мере приближения коня, все сильнее и сильнее тряслась под Августом. Он стоял и ждал, протянув руку, как бы направляя и повелевая коню подойти ближе. Конь оббежал Августа и несильно лягнул его в спину, подталкивая вперед.

«Да ты что, тварь?!» — закричал Август.

Он развернулся и попытался ударить ладонью коня по морде, но вдруг застыл на месте. Конь смотрел ему прямо в глаза своими пустыми глазницами. Из его ноздрей шел красный пар, грива была седой, и размером он стал, примерно с одноэтажный дом. Август смотрел в его глазницы, и его с каждой секундой одолевало доколе неизвестное чувство — страх. Спустя минуту, конь резко встал на дыбы и дал Августу в середину груди тяжелым копытом. Близко за спиной снова заговорил незнакомец:

— На колени, Август! И приветствуй меня — твоего владыку и императора!

— Я сам себе владыка… — голос Августа начал дрожать.

— Ха-ха-ха! Глупец!

Сухая трава загорелась кольцом, а обычный дождь сменился огненным. Август закрывал руками голову, на которую падали капли раскаленной горящей лавы. После них образовывались жуткие на вид волдыри, которые лопались от новых капель. Август не выдержал, упал на землю и начал кататься по ней, пытаясь унять боль и хоть как-то спастись от огня. К тому времени кольцо пламени на поле значительно сузилось и Август начал чувствовать жар огня, будто он на вертеле. Спустя несколько минут Август пал на колени, поднял руки вверх и закричал:

— Приветствую тебя, Владыка! Приветствую тебя, император!

— Ха-ха-ха! Август, ты ничтожен и жалок! Посмевший спорить со мной — Владыкой ночи!

— Помилуй меня! Оставь меня!

— Ха-ха-ха! Глупец! О чем ты меня просишь? Ешь! Насыщайся гневом своим — обжигающим и мучающим! Ешь!

— Император!

— Ешь! Открывай рот!

Рот Августа сам открылся, а голова поднялась вверх. Капли огня обжигали гортань, желудок и легкие Августа. Он орал что-то невнятное и свирепел, пытаясь закрыть рот руками и опустить голову.

В одно мгновение дождь кончился, поле остыло… Только боль не унималась. Август лежал на земле и дрожал.

— Ты меня ненавидишь, Август?

— Я… я не понимаю, кто ты…

— Ха-ха-ха!

Владыка легонько взмахнул рукой, и они оба оказались в вишневом саду — самом любимом, что было у Августа. Владыка сидел на троне на самом верхнем балконе дворца императора.

Эквиты, пролетарии и рабы свободно прогуливались по аллее, срывали ягоды вишни и лакомились ими. Август забыл про поле, огонь и боль и моментально взвинтился. Гнев снова окутал его, и он стал кричать на всех так сильно, что у него заболела голова.

— Это моя аллея! Моя вишня! Вы, грязные свиньи, убирайтесь отсюда!

Он попытался сдвинутся с места, но у него это не получилось сделать. И его крик был безмолвным для всех — никто даже не обернулся на него. Только случайная маленькая девочка легонько потрогала его за руку и побежала дальше. Он сделал еще одну попытку пошевелится — ничего не вышло. Дышать было очень тяжело, жжение и жажда усилились, отчего злость и гнев в нем бушевали все больше и больше.

— На веки вечные, Август! Да будет так! — сказал Владыка и исчез.

Август остался навечно заточен в образе гипсовой белой статуи на своей любимой аллее, изводимый собственным гневом и бессилием…

Парижанка

Во втором часу ночи аккуратный швейцар закрыл двери Мулен-Руж на ближайшие восемнадцать часов. Тяжелая, но одновременно веселая, выдалась ночка. Такого шума и гама не было на Монмартре уже больше года. На улице стояла тихая августовская ночь. Эмили Морель, закинувшая туфли со шпилькой на плечо, шла домой и предвкушала теплую ванну для пульсирующих ног.

Эмили, как и обычно перед сном, пила чай из трав и зачитывалась очередной книгой Мюрже — очень ей нравилась богемная легкая и непритязательная жизнь: картины, томные вечера, красное вино и мужчины в смокингах. Много мужчин. Слишком много, чтобы это не стало образом ее жизни. Вертихвостка, которая думает, что знает себе цену, — самый большой и искренний самообман, который может встречаться. Ценность в ее понимании — это количество изводящихся слюнявых мужчинок с заплывшими глазами, кидающих цветы к ее ногам. И каждый такой букет она с честностью и даже гордостью отрабатывала с лихвой. Она и сама была не прочь пуститься в постельную борьбу с кем угодно — лишь бы вознес ее выше уровня служанки. А то — «равноправие-равноправие… придумали, а теперь мучаются от дефицита внимания».

«Я хочу, и я могу быть по-настоящему желанной. А любимой? — а это не столь важно» — Бриллиант можно и не любить, но не желать ты его не сможешь — такова психология. Увы. Кто любит золото? Ага… Тем не менее — золотой стандарт.

В общем говоря, работа танцовщицей в Мулен-Руж — ее настоящее призвание. После того, как смазливый мужчинка с зализанными гелем волосами подсовывал ей десятку евро, она могла бы набросится на него прямо в зале, но сдерживалась и ограничивалась подъемом юбки выше ушей.

Обычно, около часа ночи, перед самым закрытием, она оказывалась на нем сверху в сортире, пахнущем осенней свежестью. Мужичонка сопел и дышал табачным вискарем практически в рот Эмили, но ее эта обстановка никак не трогала. Ей было важно, что она и сегодня хороша, как бриллиант, и нужна очередному, что важно — другому, забулдыге.

Она не могла представить свою жизнь по-другому, даже когда смотрела, как сейчас, на прогуливающуюся семейную пару с коляской по полуденной жаркой улице Бланш. Она только стрельнула глазками на мужчинку несколько раз и пропала в дверях кафе.

— Круассан с клубникой и чай с лепестками роз.

— Да, конечно.

«Хочет меня. Молоденький» — думала она и ухмылялась.

— Ваш чай и круассан. — учтиво сказал официант и поставил перед ней заказ.

— Может… — она провела пальцем по губам и спустила его в глубокое декольте, — … проведем часик вместе? — она кинула взгляд на дверь «Staff only».

— Простите… Мне нужно работать. И еще — я женат. Извините — аккуратно отказал парень.

Чай с круассаном превратились в воду с кусками цветка и булку с ягодами после такого внезапного отказа. Эмили посмотрела на официанта обиженно и несколько с высока. Мол, кто он, официантишка, чтобы ей — королеве ночи — отказать. Тварина эдакая. Ну ладно… Еще не вечер. Она прекрасно понимала, что вечером ей в любом случае перепадет — разрывать на части будут, но иной раз хотелось выбирать самой… Кого, где и как.

Этим же вечером ее брали в знакомом тесном сортире двое полных, ухоженных, одинаковых мужчинки. Она выдавливала из себя крики все сильнее, будто специально, чтобы всем показать — как ее хотят. И как хочет она!

Родственники к ней практически не приезжали, потому что жизнь ее превратилась в какой-то сумасбродный чертов театр, где границ вожделению и разврату не было абсолютно. Звонить — звонили — пытались направить к психологу, но, как видите, — не судьба.

Жила бы себе и жила до своего «сдвига по фазе» после того, как ее кожа побледнеет, тело одрябнет, а мужчины пропадут, да и после этого — переоценка ценностей, счастливая старость с полным багажом воспоминаний и денег… Но нет. Нужно ей было закрыться в туалете в плавучем кабаре с каким-то пожилым индусом и к тому же — не услышать криков ни других посетителей, ни спасателей — очень она была увлечена плотскими утехами, а индус так вообще — слуха имел процентов пятнадцать. Глупо и несуразно получилось, так же несуразно, как нечаянно бахнуть ушатик воды в кастрюлю с кипящим фритюрным маслом. Повару, который это сделал, повезло больше — он хоть и потерял волосы, но зато успел выпрыгнуть с корабля в воду. В отличие от повара и других гостей, Эмили прыгать было некуда — туалет на самом нижнем ярусе, который отделялся от основной палубы тремя лестницами, стал ловушкой — снизу вода, сверху — огонь. А она просто ведь трахалась…

— Привет-привет, Эмили Морель!

Эмили закричала, бросилась бежать, но оступилась и упала.

— Да что ты? Я такой жуткий что-ли?

Эмили тяжело дышала и смотрела на Черта.

— Непра-а-авда! Я видал у тебя таких! Жуть просто, аж холод по спине шел. У меня!

— Ты кто, блядь?

— Это, ха-ха-ха, скорее ты. — ржал Черт, — я — твой сопроводитель в последний трах… ой, я хотел сказать — путь!

— Какой сопроводитель? Где я? — Эмили громко говорила, вытирая стекающую тушь под глазами.

— Ты пока тут, но скоро будешь там. — Черт показал копытом вниз, — А я реально буду тебя сопровождать туда.

— Куда «туда»?

— Ну как…кхм…ну ты что, не понимаешь что-ли, хи-хи-хи? — Черт играл конфуз.

— В спальню?

— О, да-да-да! Ха-ха-ха! Великолепно, Эмили!

— А где этот, который со мной тут… был.

— А-а-а, индус… извини, — тут не наша юрисдикция. Он же этот — Черт ткнул копытом себе в лоб.

— А-а-а… понятно. Я похоже всё… Кризис, походу.

— Да ты что, Эмили! У тебя не может быть кризиса… ты же актив — вон какой! — он показал на ее декольте, — Смерть… — вот это да, не спорю. А кризис — нет, и ни в коем случае!

— Смерть?

— Конечно, смерть, дорогая! А как же? Или ты хотела тоже — через огонь, воду… И всё нипочем? Это не твоя история, поверь. — улыбнулся Черт.

Эмили поднялась с пола, отряхнулась и стала рассматривать собеседника.

— Ну… как я тебе? По вкусу? — красовался Черт.

— Эм… ну-у-у…

— Так давай продолжим, а?! Ха-ха-ха! — Черт схватил Эмили на руки и взлетел над кораблем-кабаре, рекой, городом, страной…

Эмили от ужаса хотела бы потерять сознание, но никак, зараза, не выходило, будто терять было нечего. После подъема, карусель под названием «Черт» полетела вниз со страшной скоростью. Пять секунд — и они пролетели прямо сквозь землю в саму преисподнюю.

Они «приземлились» в какой-то большой каменной пещере. Там было довольно сыро и ветрено, а пахло стухшим белком. В самом-самом верху пещеры тускло горели фонари, или что-то вроде фонарей, красным цветом. В шагах пятидесяти, в неком центре круга находились сотня других душ грешников. Эмили осмотрела себя — она была абсолютно голой.

— Ну, беги к своим. Резвитесь! Ха-ха-ха! — запищал Черт.

Эмили робко пошла к другим душам, знакомое копытце ткнуло ее в спину, и она побежала. По мере приближения, Эмили поняла, что это не просто собрание людей, а гигантская оргия. Эмили была совсем близко, как увидела на лицах многих застывший ужас, но ее смущало что-то еще… Точно — у всех людей, без исключения, ужас в прямом смысле слова «застыл» на лице — ни один мускул лица не дрогнул ни у одного грешника, когда тот пристраивался к кому-нибудь. Грешники были похожи не на людей или души, а скорее на роботов — бездушных и бесчувственных, для которых секс — не более, чем записанная программа действий в головах-компьютерах.

Оказавшись в самом центре, она до сих пор слышала пищание Черта за несколько десятков метров, поскольку в апофеозе похотливой жизни царила звенящая тишина…

Раздался грохот — сверху слетел вниз огромный демон со змеями на голове и в паху. Всех, вместе с Эмили, подняло над поверхностью сильным ураганом и начало мотать, выкручивая руки, ноги и голову. После десятка минут ураган заканчивался, демон поднимался вверх, грешники падали обратно с высоты и продолжали заниматься записанной программой… Черт полюбовался зрелищем еще несколько таких циклов «земля-воздух», сказал «на веки вечные», звякнул копытами и испарился.

Оглавление

Обжора

Чемоданчик

Этажи

Королева

Не охота!

Кто сильнее?

Парижанка