Рай с привкусом тлена (СИ) [Светлана Бернадская Змея] (fb2) читать онлайн

Рай с привкусом тлена

Направленность: Гет

Автор: ядовитый змей

Беты (редакторы): Евгения Зарубина

Фэндом: Ориджиналы

Рейтинг: NC-17

Размер: 611 страниц

Кол-во частей: 66

Статус: завершён

Метки: Счастливый финал, Аристократия, Слоуберн, Рабство, Даб-кон, Телесные наказания, Рейтинг за секс, Сложные отношения, Неравные отношения, Мятежи / Восстания, Семейные тайны, Сострадание, Манипуляции, Первый раз, Насилие, Ангст, Драма, Повседневность, Повествование от первого лица, Смерть второстепенных персонажей

Описание:

Наследнице знатного северного дома предстоит выйти замуж за богатого и прекрасного дона из далекой южной страны, где процветает рабство. Поначалу жизнь на юге кажется сказкой, но очень скоро обнаруживается обратная сторона рая. Единственным близким человеком неожиданно оказывается ее собственный раб.

Поборемся с рабством? :)

Посвящение:

Всем, кто верит, что может изменить этот мир.

А также:

Женечке Зарубиной, которая каждую неделю отдает много сил и личного времени, чтобы сделать эту работу лучше!

Вдохновительнице Гадюке, благодаря которой в этой истории появились некоторые важные сюжетные повороты и герои, в том числе и донна Эстелла ди Гальвез :)

Люблю вас! :)

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:

Благодарю за чудесный подарок автора Гайя-А: иллюстрацию, заказанную специально для этой работы у талантливого художника Елены Хаджинек: https://i.postimg.cc/hPRfxQZK/7n-BEkf-Hg-E4.jpg

Благодарю за атмосферную обложку Маракуйя!

https://i.postimg.cc/TwY3HRKK/wyyfc-TYX9y-A.jpg

Благодарю автора Баночка афродизиака за альтернативную версию отношений Диего и Вельданы! Это потрясающе! :)

https://fanficus.com/post/60469b967cfedf00173755b0

Появилась карта места событий!

https://i.ibb.co/thdzNzQ/image.jpg

От всей души благодарю за нее доброго человека, пожелавшего остаться анонимным

Мои коллажики:

https://picua.org/images/2019/03/07/5fe9dfc3a71d93f7ac970cee57b864a0.jpg

https://picua.org/images/2019/03/24/6abdc50472fa10098d72e6b6bdb60381.jpg

https://picua.org/images/2019/04/26/03451863c6a84d3a0a964a798553863d.jpg

====== Часть I. Глава 1. Прибытие в Эдем ======

Где же ты теперь, воля вольная?

С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь? Ответь

Хорошо с тобой, да плохо без тебя

Голову да плечи терпеливые под плеть

Под плеть…

В. Цой, “Кукушка”

Голые плечи обжигает плеть. Ожидание неизбежной боли заставляет напрягаться каждую мышцу, хотя от этого только хуже. Еще один удар приходится ниже, жесткий раздвоенный хвост обвивает ребра. Острые зазубрины на конце вспарывают кожу — не настолько глубоко, чтобы причинить серьезный вред; их предназначение — сделать ощущения острее. Боль не страшит: она стала второй моей сутью. Когда истязания длятся годами изо дня в день, к ним рано или поздно привыкаешь.

— Ну что, поумнел? — издевательски тянет палач, склоняясь ближе, и натягивает цепь на ошейнике.

Ошейник впивается в горло, мешает дышать. Лучше задержать дыхание, чем доставлять удовольствие мучителям судорожными хрипами. Короткая передышка от боли становится почти блаженством. Струйки крови щекочут пылающую кожу, но стереть их не выйдет: руки задраны высоко над головой.

— Похоже, нет.

Цепь ослабевает, позволяя вдохнуть, но спина каменеет в ожидании нового удара. Он не заставляет себя ждать, обрушивается ниже лопаток, сдирает кожу на боку.

— Спусти его, — слышится ненавистный голос.

Скрипят пряжки на ремнях, онемевшие руки бессильно падают вниз, выкрученные суставы приятно ломит от внезапной свободы. Плевать, что недолгой. Зато можно вытереть пот со лба: связанные запястья почти не мешают.

Холеные пальцы вцепляются в лицо, заставляют посмотреть в глаза мучителю.

Если и осталось в мертвой душе какое-то чувство, то это ненависть. Жгучая, испепеляющая. Разъедающая нутро подобно медленно действующей отраве. Ненависть к извергам, возомнившим, что им подвластно поработить не только тело, но и волю человека.

— Зачем упрямишься? — спрашивает Вильхельмо. — Тебе ведь все равно подыхать, так какая разница, где? Соглашайся, Вепрь. Ты и так приносишь в последнее время одни убытки. Умри красиво, овеянный славой, а перед смертью забери с собою парочку никчемных трýсов.

Единственное желание, рождающееся внутри, — выдавить ему пальцами глаза, вырвать из глотки язык, а затем, наслаждаясь булькающими криками, одним движением свернуть шею. Но Вильхельмо не умеет читать мысли. Ноготь его указательного пальца с нажимом скользит по свежей ссадине на щеке, но это вызывает у меня лишь кривую улыбку — разве это боль?

— Скажи «да», и лекарь, — Вильхельмо кивает куда-то себе за плечо, — сейчас же займется тобой. Тебя накормят, напоят, уложат в постель. Хочешь в отдельную клетку? А хочешь, пришлю к тебе женщину? Умелую, как грешница из пекла, сладкую, как мед. — Вильхельмо выжидает паузу. — Ты вообще помнишь, что такое женщина?

О, еще бы мне не помнить. И Вильхельмо знает об этом, ведь сам купил меня у кровожадной сучки, которая измывалась надо мной почти год. «Слишком опасен», — сказала она именитому покупателю и честно снизила цену. Поэтому байки об убытках по моей милости Вильхельмо может рассказывать самому себе на ночь.

— Ну что? — Он наклоняется еще ниже. — Согласен?

— Я не буду. Больше. Убивать, — слова вырываются из пересохшего горла сами собой.

Вильхельмо качает головой и подает знак палачу. Вскоре тело оказывается скрученным в унизительной рабской позе: колени и лоб упираются в пол, спина выгнута дугой над деревянной подставкой. Еще немного, и мозг взрывается болью, когда на разодранную плетью кожу вываливают пригоршнями размокшую морскую соль. Сознание из последних сил пытается держать тело в узде и запрещает дергаться, но получается плохо.

— Нравится? — где-то над ухом витает мерзкий голос Вильхельмо. — Только скажи «да», и вместо соли будет заживляющее масло.

Сломанные ногти скребут по полу, дыхание с шумом вырывается из легких, но я не издаю ни звука.

Вильхельмо не останавливается. Заставляет распять меня лицом вверх на пыточном столе. Сам наносит на груди и животе длинные порезы острым ножом. Бередит раны пальцами — ему это нравится. А затем велит капать сверху кипящим свечным маслом.

В какой-то момент боль перестает ощущаться, сознание будто рвется на части, выбрасывая чувства в небытие. Остается лишь ненависть. И к ней примешивается нестерпимая жажда смерти. Я уже слишком заждался, дальше так жить невыносимо. Умереть на Арене — лучший выход, в этом хозяин прав. Но Вильхельмо меня раскусил и не хочет, чтобы я просто стоял и ждал смерти, как во время прошлого поединка. Он хочет видеть, как самый свирепый бойцовый раб Кастаделлы борется за свою жизнь на потеху алчущим зрелищ господам.

Утяжеляя кошелек владельца.

— Он впадает в беспамятство, приведите его в чувство.

Поток воды выливается сверху, принося телу неожиданное облегчение. Рот жадно ловит холодные капли: от жажды давно горит горло.

— Ничего, сейчас станешь сговорчивым. Помнишь, я предлагал тебе женщину? Самое время согласиться, иначе вскоре ты сможешь о них только вспоминать.

По приказу Вильхельмо с меня сдергивают набедренную повязку. Мозг реагирует вяло: понимание, смутное сожаление, готовность к новой боли, желание умереть.

— Я оскоплю тебя, — шипит Вильхельмо на ухо. — Как тебе это, Вепрь? У тебя еще есть время сказать «да», поторопись.

Истерзанная грудь поднимается и опускается. Мышцы привычно напрягаются, когда к сжавшейся плоти внизу прикасаются холодные щипцы. Вильхельмо не шутит.

— Господин, — встревоженно шепчет лекарь, — кровопотеря может убить его. Я могу не справиться…

Вильхельмо недовольно хмурится и подает бровью знак палачу. Тот отступает. Съежившаяся плоть еще не верит в свое спасение. Почему они не могут просто убить меня? Я согласен даже на мучительную смерть, только бы поскорей.

Внезапно лицо Вильхельмо озаряется.

— Приведите мальчишку!

От прикосновений чужих пальцев тело привычно каменеет, но его всего лишь освобождают от пут. Заставляют слезть со стола, ставят на колени, снова вздергивают за запястья. Сердце бешено колотится в нехорошем предчувствии. Вскоре оно подтверждается: в пыточную вводят испуганного подростка в одной лишь набедренной повязке. Аро. Его зовут Аро.

— Кажется, это твой любимчик? — усмехается Вильхельмо, кончиком хлыста приподнимая мне подбородок. Заставляя смотреть на мальчишку. — Я знаю, что ты взял его под свое крыло и не дал своим братьям развлечься как следует. Они до сих пор злы на тебя, это мне тоже известно. Что, если я сейчас отдам его им? И заставлю тебя смотреть?

Мальчишка всхлипывает и умоляюще смотрит мне прямо в глаза. Не смеет молить о пощаде — знает, что будет наказан. Нет сил выносить мольбу в широко распахнутых детских глазах. Зубы скрежещут: у меня все еще остались уязвимые места.

— Я согласен. Не трогайте парня.

Вильхельмо склоняется близко к моему лицу, вкрадчиво уточняет:

— Ты будешь драться как следует?

— Да.

— Учти, если обманешь, твой любимчик…

— Я сказал «да».

— Превосходно, — улыбается Вильхельмо и делает знак лекарю. — Займись им как следует, у нас мало времени. Он должен быть готов к Бою.

Когда она была еще девочкой,

Она ждала, что для нее будет открыт весь мир.

“Coldplay”, “Paradise”

Ступить на твердь пристани после столь долгого путешествия через океан было истинным удовольствием. Соленый запах морской воды, казалось, намертво въелся в одежду, в волосы, в кожу, в самое нутро, поэтому здесь, в огромном порту Кастаделлы, я его почти не ощущала. В ноздри ударила настоящая мешанина из непривычных запахов: аромат свежей корабельной смолы; навязчивые нотки дыма, смешанного с пряно пахнущим варевом — неподалеку, прямо за пристанью, в огромных полукруглых чанах готовилась уличная еда; терпкий запах мужского пота от снующих туда-сюда носильщиков и сходящих на берег матросов; резкий смрад гниющих рыбных потрохов. Однако в этот одуряющий чад тонкой нитью вплетался аромат нагретого солнцем камня и диковинных южных цветов.

— Посторонитесь, госпожа, — буркнул один из матросов, кативших по сходням пузатую бочку.

Я поспешно подобрала юбки и отошла в сторону, невольно отыскивая глазами какую-нибудь опору: уж слишком привыкла к океанской качке. Но тут же улыбнулась сама себе: теперь под ногами твердая земля, а привыкать к хорошему гораздо легче, чем к плохому.

Табличку с надписью «Адальяро» я заметила сразу. Ее держал мужчина лет сорока, рядом с которым неподвижно стояли еще двое — крупные и мускулистые, в коротких нательных безрукавках. Их лица, руки и бритые головы покрывал густой бронзовый загар.

Я поспешила подойти ближе, улыбнулась и протянула руку мужчине с табличкой.

— Добрый день, я Вельдана Несбитт, из Аверленда. Наверное, вы меня ждете?

— Вас, госпожа, — низко, почти до земли склонился мужчина, проигнорировав предложенную для рукопожатия ладонь. — Семья Адальяро приветствует вас на благословенной земле Саллиды. Не соблаговолите ли последовать за мной? Я провожу вас к карете.

— С удовольствием, — я широко улыбнулась, опуская ладонь и надеясь на то, что мою неловкость никто не заметил.

Книгу о социальном укладе, правилах поведения и этикета саллидианцев за время путешествия я изучила вдоль и поперек и знала, что здесь принято целовать дамам руку, хотя аристократы допускают и рукопожатия между мужчиной и женщиной. Но, возможно, я по незнанию совершила какую-то иную ошибку.

Лишь когда мужчина разогнулся, поклонившись еще раз, я обратила внимание на широкий кожаный ошейник и едва не охнула от удивления. Совладав с растерянностью, покосилась на шеи двух других мужчин: на них тоже красовались ошейники. К счастью, эти двое на меня не смотрели, исследуя напряженными взглядами толпу.

Конечно, я знала, что в Саллиде процветает рабство, но пока не увидишь раба воочию, не поверишь, что такое возможно на самом деле. Те книги, которые мне разрешили читать, упоминали о рабстве лишь вскользь и стыдливо умалчивали о подробностях. Поэтому я решила, что рабы — это такие же слуги, как у нас, только за работу им платят не деньгами, а едой, одеждой и кровом. А еще они не могут по своей воле поменять хозяина, но тут уж ничего не поделать.

— Позволите взять багаж, госпожа? — не поднимая глаз, спросил мужчина.

Телом он был крепок, но все же немолод, поэтому я снова покосилась на двух высоких смуглокожих мужчин, продолжавших стоять неподвижно подобно каменным статуям. Помогать они явно не собирались.

— Багажа у меня много, — я приветливо улыбнулась, не желая смущать единственного заговорившего со мной раба. — Я возьму вот эту сумку и корзину, однако у меня еще целый дорожный сундук и огромный чемодан. Не лучше ли нанять носильщика с тележкой?

Раб бросил на меня испуганный взгляд, но тут же опустил голову.

— Не извольте беспокоиться, госпожа. Я справлюсь.

Он ухватил тяжеленный сундук за плотные ремешки и взвалил себе на плечи. Я охнула, заметив, как он пошатнулся под весом груза. Но он устоял, да еще и подхватил другой рукой не менее тяжелый чемодан.

— Право же, я могу заплатить носильщику, — заволновалась я, но раб не сказал больше ни слова: то ли не мог говорить от натуги, то ли боялся вступать в спор.

Ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, перекинув через плечо ремешок объемистой сумки с личными вещами. Двое других рабов двинулись следом, отставая на полшага. Телохранители?

Впрочем, у меня были занятия поинтереснее, чем размышления о том, чего я пока не могла понять. Вокруг простирался совершенно незнакомый город и едва ли не самый оживленный в мире порт!

У себя на родине, в далеком Сноупорте я никогда не видела такое количество народа в одном месте. Здесь же невозможно было пройти, чтобы не задеть кого-нибудь плечом: вокруг сновали и громко перекликались сходящие на берег пассажиры корабля, встречающие их родственники, носильщики с грузами, хохочущие во все горло матросы, торговцы уличной едой, шмыгающие под ногами полуголые мальчишки, что клянчили милостыню… Я покрепче прижала к груди сумку с кошелем и документами, но не переставала озираться по сторонам, впитывая глазами это диковинное место.

Когда я выезжала из Сноупорта, наступила поздняя осень, и одета я была по-зимнему тепло. Здесь же, в Саллиде, спустя месяц после отплытия, стояла настоящая летняя жара. Перед выходом из каюты я надела самое легкое из своих платьев, но все равно чувствовала, что еще немного — и сварюсь в нем заживо.

К счастью, карета ожидала неподалеку, и моему вынужденному носильщику не пришлось долго пыхтеть под тяжестью багажа. Он водрузил сундук и чемодан на багажную полку за облучком и устало вытер вспотевший лоб широким рукавом рубахи. Двое бритоголовых лихо вскочили на запятки, по-прежнему не обращая на меня внимания, а приветствовавший меня раб открыл золоченую дверцу и дождался, пока я заберусь внутрь.

Сюда не заглядывало вездесущее солнце, однако от духоты, царящей внутри, начинала кружиться голова. Где-то в сумке покоился веер, и я уже собиралась отыскать его, когда дверца кареты захлопнулась.

— Эй! — я выглянула из окошка, недоуменно глядя в спину рабу. — А вы разве не едете со мной?

— Еду, но сзади, госпожа, — повернулся и низко поклонился раб. — Внутри мне нельзя.

— Если я разрешаю, значит, можно, — улыбнулась я и снова приоткрыла дверцу, приглашая его внутрь. — Пока мы едем, расскажете мне о вашей стране.

Раб выглядел настолько испуганным, что я растерялась. Да что с ним такое? Ведь я не сказала ничего предосудительного.

— Я не слишком хорошо знаю…

— Тогда расскажете о моем женихе и будущей свекрови, — я распахнула дверцу еще шире и улыбнулась самой милой из своих улыбок. — Садитесь, я настаиваю.

На взмокшем лице раба явственно читалась внутренняя борьба, однако перечить он не посмел.

— Как пожелаете, госпожа, — поклонился он и втиснулся внутрь, усевшись на сиденье напротив.

Все-таки в рабстве есть определенные преимущества, — про себя усмехнулась я. Рабам наверняка не разрешается спорить с хозяевами. Правда, я ему не хозяйка, но скоро стану одной из них, если свадьба по неведомой причине не расстроится.

— Меня зовут Вельдана, — напомнила я вежливо. — А вас?

— Вун, госпожа.

— Вун? Необычное имя. Вы родились здесь, на полуострове?

Раб замешкался с ответом, не смея поднять глаз. Грубые, жилистые руки нервно комкали край длинной рубахи, спускавшейся до середины бедра.

— Нет, госпожа.

Немного подождав, я поняла, что говорить он не будет, пока не услышит следующий вопрос.

— Ну хорошо. Вы служите семейству Адальяро, верно?

— Я принадлежу им, госпожа, — покорно ответил раб.

— И как вам живется у них?

Вун украдкой метнул на меня опасливый взгляд, но тут же уронил его в пол.

— Хорошо, госпожа.

— Добрые ли они люди?

— Добрые, госпожа, — произнес он бесцветным голосом. — Адальяро — богатая и уважаемая семья.

Об этом я знала и без него. Моя помолвка с наследником семьи Адальяро, доном Диего, состоялась задолго до того, как я превратилась в девицу на выданье. Его отец, дон Алессандро, когда-то был близким другом моего отца: вместе они прошли всю вторую Халиссийскую войну. Оба выжили, каждый из них успел спасти другому жизнь, и по окончании войны они решили породниться, сосватав подрастающих детей.

Увы, мой отец, уважаемый лорд королевства Аверленд, по праву рождения входивший в большой Королевский Совет, умер от сердечного приступа, когда я была еще ребенком. Мать продержалась немногим дольше: поговаривали, что ее мятущаяся душа не вынесла разлуки с отцом. Меня взял на воспитание брат отца, дядюшка Эван. Его жена, мягкосердечная леди Амелия, заменила мне мать.

В семье Адальяро за минувшие годы также произошли изменения. Дон Алессандро погиб лет десять назад во время очередного конфликта с халиссийцами. Поместье и титул унаследовал старший сын дона Адальяро, Фернандо. Однако последняя война с Халиссинией, прогремевшая недавно на южной части материка, отняла и его жизнь, оставив наследником младшего из рода Адальяро, дона Диего.

Моего жениха.

Тем временем политические отношения между Аверлендом и Саллидой значительно ухудшились. Аверленд, вопреки просьбе Верховного Сената Саллиды, отказал в военной помощи бывшему государству Содружества. В дипломатической ноте содержался намек: рабство, процветающее на полуострове, не приветствуется Королевством. Южане были вынуждены самостоятельно бороться с дикарями необъятной пустынной Халиссинии.

Лишь недавно, благодаря возобновившимся переговорам между государствами, отношения стали теплеть. Именно поэтому обе семьи — моя и моего нареченного жениха — воспользовались случаем выполнить волю отцов и соединить наши судьбы.

Но политические причины брака слишком мало меня интересовали. После угрюмого и холодного северного замка далекая поездка в незнакомые края казалась сказкой. Я буду жить в стране, где круглый год царит тепло, дважды в год плодоносят поля и фруктовые деревья, где вдоволь винограда, персиков, мандаринов и прочих экзотических плодов; где люди смуглы, темноволосы и, по слухам, невероятно красивы!

— Лучше скажите, Вун, каков из себя мой жених? — любопытство било во мне ключом.

— Дон Диего очень хорош собой, госпожа.

— Мне присылали гравюру с его портретом, но я думала, что художник, как у них водится, приукрасил действительность.

— Не думаю, госпожа, — без улыбки ответил Вун.

Я вздохнула и открыла сумку в попытке отыскать запропастившийся веер. Беглец нашелся на самом дне, и я принялась обмахиваться им, зажмурив глаза от наслаждения.

— Ну, а донна Изабель? Какая она из себя?

— Красивая, — безжизненно произнес Вун и впился ногтями в собственные ладони. Подумав, добавил: — Благородная.

Ох, похоже, мне ничего не добиться от этого замкнутого и почему-то испуганного человека. Зато можно выглянуть в окно! Справа простирался безбрежный океан, порядком поднадоевший за время плавания, а слева, вдоль широкой грунтовой дороги, располагались красивые одноэтажные виллы, обрамленные диковинной зеленью.

По улицам прогуливались лорды и леди — то бишь, на саллидский манер, доны и донны, — и я жадно рассматривала их: чуднýю одежду, изысканные прически, особую манеру носить солнечные зонтики и трости.

Почти за каждым господином или госпожой следовали рабы-телохранители, вроде тех, которые сейчас томились под жарким солнцем на запятках кареты. Почти все они были бриты, не имели усов и бороды. Зато благородные доны, как я приметила, любили носить тонкие усики и короткие остроконечные бородки, придающие лицам элегантный вид. Густые волосы они собирали лентой в пучок на затылке или сплетали в аккуратную косу.

Женщины здесь носили столь открытые наряды, что я поначалу не поверила глазам. У нас, в Аверленде, редко выдаются подобные жаркие деньки, поэтому северянки привыкли к строгим добротным платьям, застегнутым до самого горла. В зимнюю пору нас согревала одежда из плотной шерсти, а летом приятней носить лен или бархат. Дорогие шелка, привезенные с юга, надевали лишь по особым случаям, да и позволить их себе могли только очень богатые семьи.

В привезенном мною гардеробе имелось праздничное платье из нежно-голубого шелка, но оно меркло по сравнению с роскошными повседневными нарядами саллидианок, как грубая роба крестьянки меркнет перед свадебным нарядом королевы. Плечи и грудь местные женщины открывали до неприличия, волнистые кружевные рукава зачастую едва доставали до локтя. Удивительную нескромность верхней части наряда немного извиняли кружевные накидки поверх волос, укрепленные на сверкающих диадемах и спускающиеся до талии или бедер. Несмотря на невыносимую жару, саллидианки носили удушающие корсеты, а пышные многослойные юбки на кринолинах придавали им схожесть с заморскими фарфоровыми куклами.

Я с некоторой грустью отметила, что со своими лучшими и самыми дорогими платьями скорее буду напоминать монашку, а не воспитанницу благородного аверлендского дома. Что ж, не беда: вскоре я смогу заказать себе платья, скроенные на местный манер, у самой искусной модистки Кастаделлы.

Пока я наблюдала за окрестностями, мы повернули за отрог горной гряды, и моему взору предстали еще более роскошные виллы. Поместья здесь могли занимать целую милю в ширину, если не больше, утопая в многоцветных кустах рододендронов и олеандра, виденных мною прежде лишь на картинках. На сочной зелени деревьев яркими пятнами выделялись созревшие апельсины и лимоны, вызывая во мне сладкое предвкушение — скоро я смогу все это попробовать!

К одной из таких вилл, окруженных зеленью фруктовых садов, со свежескошенными зелеными лужайками и аккуратными гравийными дорожками, подкатил наш экипаж. Раб Вун, которого я перестала донимать вопросами, выскочил наружу прежде, чем остановились колеса кареты, и услужливо придержал передо мной дверцу.

— Ох, Вельдана, душечка, наконец-то приехала! — из высокого арочного свода перед входом в поместье, сплошь заплетенного виноградными лозами, навстречу мне вышла немолодая, но стройная и необыкновенно элегантная женщина.

Я просияла: будущая свекровь рада моему приезду! Она протянула мне обе руки, затянутые в кружевные перчатки до локтей, и я сердечно пожала их.

— Как ты посмел?! — тон донны Изабель изменился так резко, что я отшатнулась. Проследив ее взгляд, поняла, что она обращается к Вуну, сгибавшемуся под тяжестью моего чемодана.

— Простите, госпожа, — Вун бросил чемодан прямо на гравий и рухнул туда же коленями. Он склонился перед хозяйкой так низко, что лбом доставал до земли. — Виноват.

Я ничего не понимала. В чем успел провиниться несчастный раб, что вызвал гнев хозяйки?

— Отнеси багаж нашей гостьи в ее комнату и ступай на конюшню. Скажи Хорхе, что я его жду, — велела донна Изабель так же холодно, а затем, снова невообразимым образом переменившись, обратилась ко мне: — А мы уж тут совсем извелись! Боялись, что ты опоздаешь на собственную свадьбу. Каждый день посылали карету на пристань в ожидании корабля. Вы должны были прибыть неделей раньше, разве нет?

— У Суэльского архипелага разыгрались шторма, пришлось уходить дальше в океан, — с небрежностью умудренного опытом матроса ответила я.

— Ах, какие приключения! Настоящий шторм! Потрясающе! А мы тут, в своей глуши, уже сто лет не выходили кататься на яхте. Все собираемся, да недосуг. Ну, расскажи, как прошло плавание? Небось, замучила морская болезнь? Гляди-ка, вся исхудала, бедняжка! — донна Изабель отступила назад и с сожалением покачала головой, оглядывая меня с головы до пят.

— Да нет, меня эта напасть миновала, — улыбнулась я, несколько задетая ее замечанием о моей худобе. Да, я не отличалась пышностью фигуры, однако и костями не трясла, как можно было подумать. — Но я очень рада наконец-то пройтись по твердой земле. До сих пор еще страшно, что палуба уйдет из-под ног.

Донна Адальяро рассмеялась так заразительно, что я тут же позабыла о некоторых странностях, связанных с переменой ее настроения.

— Ты, наверное, очень устала с дороги. Хочешь вздремнуть пару часиков, дорогая?

Стояла середина дня, поэтому предложение слегка удивило.

— Меня больше утомил однообразный пейзаж за окном, — честно призналась я. — Если это удобно, я бы хотела вымыться и переодеться: уж очень жарко. А потом я бы с удовольствием прогулялась по вашему поместью. Здесь так красиво!

— По нашему поместью, дорогая, — с нажимом произнесла донна Изабель и подмигнула мне темным миндалевидным глазом. — Теперь это и твой дом. Конечно, я сейчас же велю приготовить тебе ванну. И подберу кое-что из своих старых платьев, полегче. Прежде я была так же юна и почти так же стройна, как и ты, моя милая! Надеюсь, что-то да подойдет.

Ох, она мне определенно нравилась, эта донна Адальяро! Все еще красивая, живая, веселая и, кажется, искренняя — о такой свекрови любая девушка может только мечтать!

— А где же… — я невольно оглянулась вокруг, но осеклась на полуслове. Еще подумает, что я не рада оказанному гостеприимству, раз так тороплюсь увидеть того, с кем была помолвлена почти с рождения.

— Диего? — заливистый смех, подобный мелодичному звону серебряных колокольчиков, порадовал мои уши, не привыкшие к подобному выражению чувств. — Ох, он будет только к вечеру. Занят в Сенате, бедняжка. Ему приходится много работать, как прежде его несчастному брату, а до него и отцу…

Донна Изабель грациозным жестом смахнула невидимую слезу кончиком кружевной накидки и взяла меня под руку. Стало неловко за мое насквозь промокшее от пота платье: жара на хозяйку поместья будто бы не действовала, и благоухала та свежестью южных цветов.

— Не волнуйся, ужинать будем вместе, там и повидаетесь. Ох, ты, наверное, голодна?

— Нет, не очень… — начала было я, но вспомнила о сочных оранжевых апельсинах, виденных ранее вдоль дороги к поместью, — но не отказалась бы от фруктов.

— Этого добра у нас вдоволь, я и сама обожаю фрукты. Рабы приучены расставлять блюда со свежими плодами повсюду, где я могу находиться. Входи, не бойся, внутри дома прохладней — особенность элихемского мрамора.

Большой, просторный холл и правда принял меня в прохладные объятия, и едва переступив порог, я почувствовала облегчение.

— Звали, госпожа?

Я вздрогнула от неожиданности: прямо позади нас невесть откуда появился черноволосый стройный мужчина в скрипучих кожаных сапогах. Из-за высокого голенища виднелся кончик хлыста. Вероятно, конюх?

— Ах да, Хорхе. Вун, кажется, забыл свое место. Следует ему напомнить.

— Сколько?

— Двадцать. Да пожестче. Но сначала займись лошадьми.

— О чем это вы? — встревожилась я. — Вун — этот ведь тот человек, который встретил меня? Но он ничего дурного не сделал.

— Тебе не о чем беспокоиться, дорогая, — расплылась в улыбке донна Изабель и тут же щелкнула пальцами в сторону. — Сай?

Из-за мраморной колонны тотчас вынырнула худенькая смуглокожая девушка в кружевном чепце и простом полотняном платье. Не поднимая глаз, она легким движением опустилась на колени.

— Это донна Вельдана, невеста моего Диего и твоя новая госпожа. Проведи гостью в ее покои и помоги вымыться. А потом отведи в сад — я буду ждать в беседке. После разберешь вещи.

— Да, госпожа, — низко поклонилась девушка.

Поднявшись на ноги, она робко посмотрела на меня.

— Прошу вас, госпожа.

На мгновение я встретилась взглядом с высоким черноглазым Хорхе. Выражение его лица мне не понравилось. На тонких губах под такими же тонкими усиками блуждала двусмысленная улыбка, а в глубоко посаженных глазах светилось подобие насмешки. Липкий и неприятный взгляд вызывал желание поскорее отвернуться. Впрочем, хозяйка дома не посчитала необходимым представить нас, поэтому я позволила себе обойтись без приветствий и поспешила за Сай.

Нам пришлось подняться на второй этаж по широкой мраморной лестнице, устланной нежно-зеленым длинным ковром. Отведенные мне покои превзошли самые смелые ожидания! Я восторженно открыла рот, но тут же закрыла его: в памяти всплыл укор тетки Амелии, ратовавшей о моих приличных манерах: «Вель, когда ты научишься вести себя как леди?» Однако тетка Амелия была очень далеко, в холодном северном Сноупорте, а я — здесь, живая, свободная и преисполненная радости от того, что видела перед собой.

В моем распоряжении были целых две комнаты. Одна, необыкновенно просторная, служила спальней: у боковой стены возвышалась королевских размеров кровать с балдахином, у широкого окна уютно устроился круглый мраморный столик с двумя креслами, обитыми бежевым бархатом; стену напротив кровати подпирал огромный диван с такой же обивкой, а рядом с ним, в углу, громоздилось массивное зеркало в золоченой оправе; неподалеку ютился широкий комод, выкрашенный светлой краской. Здесь же я с удивлением обнаружила камин, хотя казалось весьма сомнительным, что почти на самом юге мира случались настоящие холода. Нашлось место и вместительному шкафу, до верхних полок которого я не могла бы дотянуться, даже встав на табурет. Широкая ваза, наполненная фруктами, едва не заставила меня завизжать от восторга, и я тут же ухватила небольшую кисточку крупного янтарно-зеленого винограда. Первая же раскушенная ягода сладким медом разлилась во рту, и я зажмурилась от удовольствия.

Тихая Сай неуверенным жестом пригласила меня осмотреть соседнюю комнату. Она оказалась глухой, без наружной двери в коридор, и попасть сюда можно было только из спальни. Комната эта была такой же светлой и чистой, но явно поменьше и более скромного убранства.

— Это для чего? — растерялась я.

— Хозяйка сказала, что когда-нибудь здесь устроят детскую. А пока вы можете распоряжаться этой комнатой, как вам заблагорассудится, госпожа. Если захотите, можете поселить сюда личную рабыню, чтобы прислуживала вам.

Еще одно упоминание о рабстве заставило меня поморщиться.

— Ты тоже рабыня?

— Да, госпожа, — низко поклонилась Сай.

Я с любопытством оглядела ее фигурку. Невысокая, худенькая, смуглая, как и большинство рабов. Волосы под чепцом не разглядеть — но едва ли она была блондинкой. Губы изображают покорную улыбку, но темные глаза наполнены грустью.

— Тебя здесь обижают, Сай? — почему-то встревожилась я.

— Нет, госпожа, — испугалась она, — мы счастливы здесь.

Все было прекрасно, словно во сне, и тем не менее в душе поселилось какое-то странное ощущение, будто в огромном, спелом, ароматном фрукте появился маленький, но зловредный червь, отравляющий божественно вкусную мякоть. Что-то неявное, ускользающее, но не позволяющее до конца поверить в сказку.

Дуновение ветерка поманило меня рассмотреть вид из окна, и стало ясно, что омрачило мое бесконечное счастье: на обоих окнах красовались решетки. Выкованные в виде виноградных лоз, они были выкрашены белой краской, в тон стенам, и тем не менее оставались прочными металлическими решетками, не позволявшими толком выглянуть наружу.

— Зачем здесь решетки?

— Не знаю, госпожа, — робко ответила Сай, — в этом доме они почти везде, кроме хозяйских покоев.

Но ведь мои покои тоже относятся к хозяйским, разве нет? Впрочем, откуда рабыне знать о задумках хозяев? Надо бы поговорить при случае с донной Изабель, когда познакомимся поближе, и деликатно попросить ее снять решетки с моих окон.

— Хотите посмотреть купальню, госпожа?

— Купальню? Разумеется! Это то, что мне сейчас необходимо, — обрадовалась я, выкинув из головы дурные мысли.

Я приготовилась спускаться на нижний этаж, однако Сай показала мне неприметную дверь с другой стороны спальни. Очутившись внутри, я не удержалась от восхищенного возгласа: оказалось, у меня была собственная ванная комната и даже отделенная от нее уборная! Но когда Сай показала мне, как там все устроено, я потеряла дар речи. У нас на севере о таких чудесах никто даже не мечтал: вода поступала в жилые комнаты по специальным трубам прямо к каменным ваннам и рукомойникам, а грелась снаружи, на солнце, в больших черных чанах на высоких подпорках. Правда, как призналась Сай, поднимать воду в чаны ежедневно приходилось рабам: в прохладное время ее набирали из горного ручья, что струился как раз через земли поместья, а во время летней засухи черпали ведрами из колодца.

Но самым удивительным было то, что вода и уходила сама по трубам, если поднять особый затвор. А из отхожего места не требовалось убирать нечистоты: их просто уносило вместе с грязной водой.

— Чудеса! — восхитилась я и едва не захлопала в ладоши. — Мой дядя ни за что не поверит, что такое возможно! Обязательно напишу об этом в первом же письме. Тетя Амелия непременно захочет приехать в гости!

Сай натянуто улыбнулась и подняла небольшую заслонку в верхней части каменного бортика. В каменную ванну хлынула нагретая солнцем вода.

— Я в раю! — засмеялась я и закружила смущенную рабыню по просторной купальне. — Поможешь мне раздеться?

В ванне я нежилась бессовестно долго, позволяя Сай хлопотать над собой. С ленивым блаженством наблюдала над тем, как она втирает благоухающую цветочными ароматами скользкую массу в нечто удивительно мягкое и пористое.

— Что это?

Сай слегка расслабилась, перестала коситься на меня диким волчонком и даже улыбалась проявлениям моего неуемного любопытства.

— Морская губка, госпожа. Здесь моются такими. У вас на севере их нет?

— Никогда не видала, — призналась я. — А как ты сделала такую ароматную пену?

— Это из-за мыльной пасты с отрубями и цветочным настоем. Делает кожу чистой и мягкой. Донна Изабель заказывает себе самую дорогую на мыловарнях.

Наверное, она удивлялась моему невежеству и считала меня дикаркой. Пришлось признаться, что на севере мы привыкли пользоваться обычной ветошью, щелоком и мыльным корнем. Но Сай не стала насмехаться надо мной, а скромно опустила глаза и принялась за мои волосы.

Пожалуй, купальня станет моим любимым местом в этом доме. После того как Сай высушила меня мягким полотенцем, втерла в кожу душистое масло и до скрипа расчесала волосы, я и впрямь почувствовала себя королевой. Кожа на ощупь казалась нежнее шелка.

— У вас волосы необычного цвета, госпожа, — Сай восхищенно провела руками по влажным прядям, — словно в янтарном меду растворили жемчуг.

Не удержавшись, я схватила с подставки зеркало и повертелась во все стороны: да нет, все тот же самый обычный, блекло-палевый оттенок. Правда, сейчас в моих волосах заиграло солнце, поэтому они и впрямь выглядели сияющими.

Чуть погодя рабыня помогла мне облачиться в красивое светлое платье, на южный манер открывавшее плечи, уложила волосы в высокую прическу и закрепила с помощью тонкой диадемы кружевное покрывало.

— Хоть сейчас под венец, — приподняв широкие юбки, я закружилась по комнате.

— Думаю, у вас будет очень красивое подвенечное платье, — улыбнулась Сай. — Я слышала, его шьют уже около месяца и скоро привезут на примерку. Что теперь прикажете, госпожа? Хотите прогуляться в саду?

Я с жадностью ухватила из вазы крупную гроздь винограда и бросила сладкую ягоду в рот.

— Непременно! Веди.

====== Глава 2. Горечь в меду ======

Мой бой окончен, близится конец

Из рук Судьбы я принимаю чашу

Тэм «Brave heart»

Вильхельмо не солгал: меня помещают в отдельную клетку. Но и тут он не удержался от издевки: это обычный карцер-одиночка для усмирения взбунтовавшихся рабов. Как раз напротив той, общей клетки, в которой подобно скорпионам в банке живут остальные бойцовые рабы. Большей частью молодые, крепкие парни: до старости такие, как они, не доживают. Печально осознавать, но я старше и опытнее их всех. Впрочем, какая разница? Арена станет общей могилой для каждого из них. В этом и предназначение бойцовых: драться со своими собратьями, насыщая нездоровый азарт охочих до развлечений господ. Нас хорошо кормят, в отличие от остальных рабов, за нами присматривает лекарь, специально обученные рабы разминают натруженные мышцы, за тренировками следят прославленные в настоящих боях воины.

Все мы — хорошо подготовленные орудия для убийства. Ни в ком из нас не осталось чувств: слабакам здесь не место, с ними расправляются в первую очередь. Мои собратья довольно скалятся, угощая друг друга приятельскими тычками, их не смущает, что вскоре настанет день, когда один пойдет против другого с оружием в руках. Каждый из них будет стремиться убить своего брата, чтобы выжить и стать тем единственным…

В боях на Арене нет ничего сложного. Любой господин может выставить на бой своего бойцового раба против чужого. Противостояние ведется один на один с равным оружием. Смерти в таких поединках нежелательны: господа не любят терять свое имущество. Ими ценится особое искусство низвергнуть противника, оставив его в живых, заставить сдаться. Хозяин победителя получает удвоенную ставку, а вдобавок и проигравшего раба. Хозяин неудачника может по договоренности выкупить его, но нередко слабаков отдают новому владельцу: зачем кормить того, кто покрыл себя позором?

Рабы тоже получают заслуженную награду. Победитель — день райской жизни: вдоволь еды, отдых, чистую одежду, самые щедрые хозяева могут подарить на ночь вожделенную женщину. Проигравшему обычно достаются плети у позорного столба и череда унижений до следующего боя.

Новому господину такие рабы служат недолго: в день самой зрелищной битвы, «Боя за свободу», будет кем пополнить армию бойцов.

«Бой за свободу». Звучит издевательски. Но каждого из рабов, живущих в клетке, будоражит призрачная надежда: а вдруг он и окажется тем самым, единственным выжившим?

Глупцы. Никому из них не выжить. Мне ли не знать? Почти каждого из тех, кто сидит сейчас в общей клетке, для Вильхельмо заработал я. Лишь во время последнего поединка я пошел против правил и просто замер на Арене, осыпаемый градом ударов соперника, с улыбкой на лице ожидая смерти.

Поединок был остановлен. Победу по праву присудили противнику. Однако Вильхельмо выкупил меня. Выкупил дорого: для него я был ценностью, поэтому он никогда не выставлял меня на «Бой за свободу». А затем велел нещадно избить, допытываясь о причинах такого нелепого поступка.

Но как объяснить, что жить больше не осталось сил? Что лучше принять смерть с достоинством, чем продолжать жить, ползая на коленях? Вильхельмо не понял. И никто из моих собратьев не понял.

Сегодня в каждом взгляде сквозит любопытство. Никто не рассчитывал, что меня приведут из пыточной живым, пусть и изрядно потрепанным. Внимательные глаза из-за двух рядов решеток следят за тем, как лекарь велит рабам-помощникам тщательно вымыть меня, а затем умащивает целебными снадобьями горящие огнем раны. Горьковатое на вкус питье снижает чувствительность, боль притупляется. Становится хорошо, хочется только одного: спать. Заснуть и больше никогда не просыпаться.

Но после сна приходит голод. Небольшой грубо сколоченный стол ломится от яств: небосьпрямо с хозяйского стола принесли. У завистников в общей клетке текут слюнки, пока я с жадностью насыщаюсь недоступными рабам лакомствами. Из питья — только отвары, уменьшающие боль.

Вечером ко мне в клетку вталкивают испуганную женщину в полупрозрачной одежде. На плече клеймо в виде буквы V и ангельских крылышек: постельная рабыня, кем же ей еще быть. Вильхельмо не скупится: женщина красива. Бойцовые рабы с горящими глазами льнут к прутьям решетки в ожидании зрелища. Нисколько не смущаясь, дергают вздыбленные под набедренными повязками члены. Злорадная ухмылка судорогой пробегает по губам: не дождутся. Я не животное в зверинце, подвластное лишь низменным инстинктам, а человек. Пусть с истерзанным телом, пусть с мертвой душой, но со свободной волей.

Проверить, насколько женщина умела, тоже не выйдет: едва она пытается подступиться ко мне, преодолев неприкрытый страх, я с глухим рычанием велю ей держаться подальше. Она охотно слушается, забивается в угол, поблескивает испуганными темными глазами.

Со стороны общей клетки раздаются смешки и издевки.

— Тебе яйца отрезали, Вепрь?

— Не знаешь, что делать с красоткой?

— Отдай ее нам! Мы покажем, куда следует совать.

Но что мне эти насмешки? Душа мертва, ей не больно. Плоть почти мертва, и к этой боли я привык.

— Прикоснешься хоть пальцем — сломаю руку, — грозно предупреждаю дрожащую от страха рабыню, перед тем как лечь на непривычно мягкую постель.

Голова устало ложится на настоящую подушку, тело некоторое время ерзает поверх простыни, чтобы найти положение, причиняющее меньше боли: свежие ссадины на спине дают о себе знать, несмотря на лекарское зелье. Глаза вновь закрываются.

Еще один мучительный день позади.

Он говорит, что сегодня

Все будет отлично, и я… я слушаю,

Он говорит, что я могу доверять ему,

Что у меня будет все, что только пожелаю,

И как я могу сомневаться в тебе?

Sia «Be Good To Me»

Сквозь арку, увитую диким виноградом, Сай вывела меня в великолепный сад, обнимавший дом из белого мрамора, словно створки раковины — драгоценную жемчужину. Строгие конусы кипарисов перемежались с пушистыми остовами раскидистых пальм, обрамляя выложенные гладким морским камнем извилистые дорожки. Изумительной красоты многоярусные клумбы восхищали взор палитрой красок: во все оттенки зеленого пестрыми вкраплениями вонзались лиловые, розовые, красные, белые и желтые цветы, названий которых я не знала. Тут и там среди роскоши сада таились ажурные беседки с выкрашенными белой краской коваными сводами, сплошь заплетенные виноградными лозами. Вдоль тропинок я насчитала не меньше десятка рукотворных прудов с ярко-красными рыбками, снующими меж крупных листьев лотоса; каскад из фонтанчиков в виде широких чаш брал в истоках воду из горного ручья.

Очарованная невиданной красотой, я вдруг вздрогнула от резкого свистящего звука. Взглянув на Сай, заметила, как посерело смуглое личико.

— Что это? — спросила я.

Звук повторился.

— Это… это… ничего. Вам лучше пройти вон туда, там наверняка ожидает донна Изабель.

И снова неприятный звук рассек воздух, вместе с ним мне почудился сдавленный стон. Я вспомнила, где слышала нечто похожее: с таким звуком погонщики в дядюшкином поместье пытались привести в чувство взбесившегося быка, загоняя того хлыстом в стойло. Но стон явно принадлежал человеку.

— Нет уж, я должна знать, что происходит, — не обращая внимания на испуганную рабыню, я подобрала юбки и почти побежала по чисто выметенной дорожке к заднему двору, где располагались конюшни. Сай припустила за мной.

Предчувствия меня не обманули: мерзкий звук издавал хлыст, вот только опускался он не на бока строптивого животного, а на спину привязанного к столбу полуголого мужчины. Я с ужасом узнала в нем встречавшего меня раба Вуна. Его руки были скручены ремнями высоко над головой, а на смуглой обнаженной спине уже вздувались багровые полосы.

— Что вы делаете? — совершенно бездумно выкрикнула я, стремглав бросаясь к мучителю.

Этот высокий черноволосый человек был мне знаком: Хорхе. Он первым встретился мне в доме донны Изабель. Мне удалось перехватить его руку, занесенную для очередного удара.

— Остановитесь!

— И не подумаю, — узкие губы Хорхе под тонкими усиками насмешливо растянулись, когда он оглядел меня с ног до головы. — Ступайте, донна Вельдана. Здесь не место для благородных дам.

— Я не позволю вам бить этого человека! — гневно выкрикнула я.

Хорхе рывком высвободил руку, но я упрямо ухватилась за кончик хлыста.

— Это не человек, а раб, донна, — презрительно хмыкнул Хорхе. — И я имею полное право его наказывать: я управляю этим поместьем.

— В чем он провинился перед вами?

— Не передо мной, но какая разница? — управляющий с силой выдернул хлыст из моей руки, и ладонь обожгло, будто огнем.

Я вскрикнула и прижала руку к груди, а хлыст вновь со свистом опустился на плечи раба, выбив из него стон боли.

— Прекратите! — повторила я, снова пытаясь вцепиться в рукав Хорхе. — Я скажу донне Изабель!

— Скажите, сделайте милость, — он грубовато оттолкнул меня плечом. — Это она и велела выдрать его как следует.

— Не может быть! — ахнула я. — Это недоразумение! Остановитесь, прошу вас, хотя бы ненадолго! Я немедленно разыщу донну Изабель, и она отменит приказ!

— Что ж, дерзайте, — расхохотался Хорхе, но хлыст все же опустил.

Я ринулась обратно в прохладу тенистого сада так быстро, что Сай с трудом поспевала за мной. Но едва не упала, наступив на край юбки, когда услышала красноречивый свист хлыста: Хорхе обманул меня, он и не думал останавливаться. Подобрав юбки повыше, я быстрее понеслась в сад.

— Донна Изабель! — позабыв о приличиях, закричала я, едва заметив подол кружевного платья в уютной беседке. — Помогите!

— Что случилось, милая?! — будущая свекровь встревоженно вскочила с обложенной подушками широкой скамьи и торопливо вышла ко мне навстречу.

— Там… — мое дыхание сбивалось от непривычно быстрого бега. — Хорхе бьет Вуна! Прикажите остановить это злодеяние!

— Ах, Вельдана, как же ты меня напугала! — донна Изабель облегченно выдохнула и принялась обмахиваться веером. — А я уж думала, стряслось что. Вун наказан, так что бьют его за дело.

Я потрясенно уставилась на нее.

— Но… Он ведь ни в чем не виноват!

— Виноват, дорогая. Он посмел влезть в карету, предназначенную для господ.

— Но ведь это я попросила его! Я! Я хотела расспросить его… Я не знала, что правила этого не допускают!

— Зато он знал, — спокойно возразила донна, — и должен был объяснить тебе.

— Он пытался… — уже понимая, что ничего не добьюсь, всхлипнула я. — Но я почти силой затащила его к себе…

— В следующий раз будет пытаться лучше, — поджав губы, ответила донна Адальяро. — Забудь о нем, милая, для рабов кнут слаще пряника — наказание им только на пользу.

Я растерянно промолчала, до боли закусив губу. Вспомнились попытки разговорить Вуна и его испуганные протесты в ответ на мое приглашение сесть в карету. Похоже, этот мужчина не обладал красноречием, поэтому и не смог ничего возразить. А еще боялся перечить госпоже. И понимал, что будет наказан так или иначе: либо нарушив приказ донны Изабель, либо мой.

Какая ужасная несправедливость! А донна Изабель, эта красивая, улыбчивая и гостеприимная женщина, пальцем о палец не ударила, чтобы спасти несчастного раба!

Госпожа Адальяро растянула неестественно яркие губы в приветливой улыбке:

— Присядь, милая, и отдохни. Ты совсем запыхалась. Как тебе твои покои?

Покои? Как она может обсуждать такие глупости, когда с конюшни все еще доносятся удары хлыста и стоны невиновного?

Но ведь это моя будущая свекровь. Моя новая родня. Хозяйка дома, в котором мне придется провести остаток жизни. Ссориться с ней с первого дня, выказывая недовольство в ответ на гостеприимство, будет ужасно невежливым. Я попыталась взять себя в руки и натянуто улыбнулась:

— Они очень уютные, донна Изабель. Благодарю вас.

— Я велела поселить тебя в комнатах рядом с покоями моего сына. После свадьбы ты наверняка захочешь перебраться к нему, а пока пообвыкни здесь, освойся. Днем Диего занят в Сенате, но вечера принадлежат вам обоим. Гуляйте в саду или по набережной, секретничайте, воркуйте, узнавайте друг друга получше.

Я совершенно не знала ее сына, моего будущего жениха, поэтому предположение, что мне захочется с ним ворковать, казалось немного поспешным. Однако я выдавила из себя положенную улыбку и даже попыталась изобразить смущение.

— Надеюсь, я не покажусь вашему сыну слишком скучной.

— Ох, милая, — рассмеялась донна Изабель, — мой Диего развеселит кого угодно, даже каменную статую. Очень милый и остроумный мальчик. Фернандо, мой бедный первенец, пошел весь в отца: бывало, даже улыбки от него не дождешься. Всё работу ему подавай, эти заумные законопроекты и цифры были ему лучшими друзьями. А Диего среди наших напыщенных сенаторов словно райская птица среди пингвинов. Он слишком любит свободу, а приходится целыми днями пропадать в душных кабинетах. Да он скоро придет, сам расскажет, — Изабель изящно взмахнула веером.

Я не нашлась с ответом, чутко прислушиваясь к звукам, доносящимся с конюшни: кажется, все стихло. Оглянувшись, я поискала глазами растворившуюся где-то Сай. Госпожа Адальяро заметила мой взгляд.

— Кого-то ищешь?

— Сай была рядом, а теперь пропала.

— Рабы не должны мозолить глаза господам. Как она тебе? Не слишком расторопна, знаю, но у нее бесподобно получается укладывать волосы, — донна Изабель окинула красноречивым взглядом мою прическу.

— О, она весьма расторопна, — испугавшись, чтобы ненароком не навредить еще и Сай, поторопилась заверить я. — Очень милая девушка. Я… могу обращаться к ней за помощью? Если бы не она, мне бы не удалось так быстро вымыться и одеться для прогулки.

— Конечно, милая. Если хочешь, она станет прислуживать только тебе, пока ты не обзавелась своей рабыней. А в воскресенье сходим на невольничий рынок и присмотрим тебе кого покрасивей да посмышленей. Будет мой тебе подарок на свадьбу, — улыбнулась хозяйка.

— О, прошу вас, не надо, — я даже похолодела от этой мысли, — Сай мне вполне достаточно, если я не слишком вас стесню.

— Ну что ты, дорогая, какое стеснение? В этом доме полно рабов, мы не бедная семья, — рассмеялась донна и переменила тему: — Завтра на утро я пригласила к нам модистку. Твое свадебное платье уже почти готово: я заказала его сразу, как получила известие от твоего дядюшки. Необходимо лишь подогнать его по фигуре. Заодно закажем тебе несколько повседневных платьев, в этом ты немного теряешься.

Будущая свекровь оглядела меня с головы до пят и наклонилась, чтобы поправить невидимую складку в кружевах на груди.

— Благодарю вас, донна Изабель.

— Ах, это было мое любимое… На тебя великовато, но не слишком заметно. Уж очень ты худа. На корабле, видать, кормили скудно. Ну да ладно, все поправимо. Расскажи-ка лучше о дядюшке. Здоров ли он? Все еще заседает в Королевском Совете?

— Здоров, — о своих родных я могла говорить с искренним удовольствием. — И конечно, все еще состоит в Совете. Ему кажется, что Аверленд непременно рухнет без его участия.

— Может быть, так и есть, — кокетливо склонила голову донна Изабель, обмахиваясь веером. — Твой дядя — влиятельный лорд. Таким был и твой покойный батюшка.

Она бросила на меня сочувственный взгляд.

— Да, госпожа.

— И как тебе жилось, бедняжке, после смерти родителей? Дядя и тетка не обижали тебя?

— Ну что вы! — я несказанно удивилась такому предположению. — Тетя Амелия — просто ангел во плоти. А дядя Эван так переживал за мое душевное здоровье, что привык печься обо мне сильнее, чем о родных детях. После постигшего нашу семью горя меня окружили любовью и заботой.

— Да и ты выглядишь девушкой довольно живой для северянки, — согласно кивнула моя собеседница.

Я вспыхнула и опустила глаза. Моя обожаемая тетка Амелия не раз укоряла меня за то, что я слишком живо выражаю чувства. На Севере, где люди весьма скупы на эмоции, такая непосредственность считается дурным тоном.

— Простите, если я невольно позволила себе лишнее.

— Ну что ты, что ты! Мне нравится твоя искренность, — улыбнулась донна Изабель. — У нас некоторое время служила гувернантка с Севера. Диего страшно ее не любил: на уроках умирал со скуки. Эта леди недолго у нас продержалась: слишком уж церемонна, а мы люди простые. Зато она неплохо обучила Диего аверлендскому наречию. А тебя кто учил? Ты прекрасно говоришь на саллидском.

— Учителя мне нанимал еще отец, ведь он знал, что саллидский станет мне вторым родным. А еще я практиковалась на корабле.

— Надеюсь, матросы не научили тебя пить ром прямо из горлышка, курить табак и грязно ругаться? — захохотала донна, смутив меня донельзя.

— Отнюдь, — вежливо ответила я. — Запах табака я не выношу на дух. Но здесь, в поместье… Везде так приятно пахнет!

— Я очень чувствительна к запахам, — кивнула донна, — поэтому сорта цветов для сада подбирала сама со всей тщательностью. А как тебе мыльная паста? Она долго сохраняет запах на коже.

Донна Изабель продолжала болтать без умолку, и через некоторое время моя голова уже с трудом переваривала весь вылитый на меня поток информации. Зато поздний обед нам подали прямо в беседку, и я с большим аппетитом насладилась нежнейшим мясом куропатки в пряном соусе, сладким картофелем и необычно вкусной закуской из смеси незнакомых мне овощей, завернутых в листья салата. После обеда донна Изабель предложила мне еще раз прогуляться по саду и показала свои владения и оранжерею, рассказывая о происхождении едва ли не каждого куста.

Еще не стемнело, когда к главному входу подкатил экипаж. Мы с донной Изабель отправились встречать наследника семьи Адальяро и моего будущего жениха.

О, гравюра, несколько лет назад попавшая мне в руки, нисколько не преувеличила красоту этого молодого мужчины, а, скорее, преуменьшила ее! Волнистые черные волосы на затылке стягивала бархатная лента, ослепительная белозубая улыбка напоминала улыбку донны Изабель, в больших темных глазах сверкали искорки веселья, высокие скулы выдавали типичного южанина. Тонкие усики и аккуратная бородка нисколько не портили образ, а лишь придавали ему выразительности. Ростом дон Адальяро был высок и ладно скроен: угадывалась военная выправка. Широкие плечи, ровная спина, подтянутый живот, перехваченный широким ярко-красным поясом — мой жених был просто великолепен.

— Заждалась, мама? — дон Диего галантно склонился над протянутой материнской рукой и коснулся ее изящно очерченными губами. — А это… ох, это моя прекрасная невеста? Донна Вельдана?

Диего столь же галантно протянул руку мне, и я несмело вложила в нее ладонь. Поцелуй, которым одарил меня жених, длился несколько дольше, чем того требовали приличия, и я смущенно опустила глаза, чувствуя, как загораются щеки.

— Ты угадал, Диего, — донна Изабель шутливо хлопнула его сложенным веером по плечу. — Мы в самом деле тебя заждались. Что так долго? Я уже показала Вельдане сад, и мы успели проголодаться.

— Дела, дела, ты же знаешь, мама. И я тоже голоден, как волк.

— Вот и славно: о делах расскажешь за ужином. Ну, идемте же, дети, посидите в семейном кругу, порадуйте старушку.

— Не такая уж ты и старушка, — белозубо улыбнулся Диего, с любовью глядя на мать. — К старушке не стал бы свататься самый богатый мужчина в Саллиде, — он лукаво подмигнул, заставив мать рассмеяться.

— Пустое, — она вновь хлопнула его веером и взяла под руку. Диего предложил мне вторую руку, увлекая нас обеих в дом. — Ты же знаешь, сынок, что я никогда не сменю фамилию Адальяро, сватайся ко мне даже сам аверлендский король.

Я еще не успела проголодаться, но едва ли могла отказать себе в удовольствии поужинать в компании моей новой семьи. Делая вид, что заинтересованно ковыряю в тарелке, я украдкой поглядывала на Диего, и при каждом взгляде меня охватывал неосознанный трепет. Если бы мои кузины и подруги могли увидеть моего жениха, то обзавидовались бы до смерти. Такого красавца я еще в жизни не встречала! А уж как обходителен — слов нет. Общаясь с матерью, он не забывал и обо мне, задавая вопросы о моей семье и особенностях северной жизни.

— Как интересно, — выслушав очередной рассказ о недавно прошедшем турнире в угодьях дядюшки Эвана, дон Диего пододвинул мне стакан с янтарным напитком. — Вы уже пробовали сок манго, донна Вельдана? Мой любимый, жить без него не могу.

Невероятно легкий и приятный вкус заставил меня зажмуриться от удовольствия.

— Это превосходно.

Диего улыбнулся, медленно пригубил из своего стакана и соблазнительно облизнул губы. Я покраснела и стыдливо опустила глаза, чувствуя, как в груди разгорается непривычный жар. Уж не влюбилась ли я в собственного жениха с первой же встречи?

— Вам нравится у нас, донна Вельдана?

— Можете звать меня просто Вельдана. Или Вель, если угодно.

— Как пожелаете, Вель, — он внезапно наморщил горделиво изогнутый нос, — нет, уж лучше Вельдана. Вель — слишком короткое имя. Такие у нас принято давать рабам. А меня зовите просто Диего. И можно на «ты», мы ведь не чужие люди, — ослепительная улыбка жениха обожгла мне сердце.

— Хорошо… Диего, — смущенно пролепетала я.

— Ты ведь будешь писать письмо дядюшке? — неожиданно поинтересовался он.

— Непременно. Думаю, сделаю это сразу после ужина, чтобы отправить письмо с ближайшим кораблем.

— Тогда не забудь упомянуть о том, что твой будущий муж заботится и об интересах твоей родины. Сенат Саллиды к сегодняшнему дню утвердил больше половины пунктов договора о взаимном сотрудничестве. Каждый день у нас проходят жаркие дебаты, но уступчивость Королевского Совета обезоруживает даже самых непреклонных сенаторов.

— О… как приятно это слышать, — я улыбнулась, хотя совершенно не понимала, о чем речь. От политики я была так же далека, как Аверленд от легендарной и загадочной Халиссинии.

— Но, боюсь, с письмом тебе придется подождать. Мне не терпится прогуляться с тобой по городу. Вечер здесь — самое время для прогулок: спадает эта чертова жара. Надеюсь, ты не откажешь мне в удовольствии, милая Вельдана?

— Наша прогулка станет не меньшим удовольствием и для меня, Диего, — с той же любезностью ответила я.

— Ты делаешь меня счастливым, — жених широко улыбнулся, и я невольно поймала одобрительный взгляд его матери.

Прогулка и впрямь удалась на славу. Диего оказался прав: теперь, прохладным сумеречным вечером, на улицах было намного больше людей, чем днем. Меня охватывал все тот же волнительный трепет, когда Диего вел меня под руку, то и дело касаясь пальцами свободной руки моей кисти. Ходить в таком наряде было непривычно: я чувствовала себя почти обнаженной, а восхищенный, временами даже плотоядный взгляд Диего то и дело вгонял меня в краску. Однако мне льстило такое внимание жениха, и мое сердце радостно трепетало: я понравилась ему!

Гуляли мы долго. Диего повел меня в тенистые аллеи прибрежного парка, а затем и на вымощенную мрамором набережную, с которой открывался чудесный вид на безбрежный океан. Жених без устали рассказывал мне о Саллиде и часто останавливался, чтобы поболтать с каждой встреченной парой. Похоже, он был уважаемым человеком, и его знали многие. Первым делом он представлял меня своим друзьям, а затем неизменно следовали пространные разговоры с выяснением обстоятельств самочувствия чужих родственников с диковинными именами.

Изрядно утомленные, домой мы вернулись затемно, когда в аллеях вдоль богатых вилл зажглись масляные фонари. Я подивилась, но Диего объяснил, что хозяева каждого поместья отвечали за свой участок общественной дороги, вменяя в обязанность рабам следить за фонарями.

Диего проводил меня до самых покоев и с подчеркнутой нежностью прикоснулся губами к моей руке.

— Меня всю ночь будет греть мысль, что ты находишься рядом, милая Вельдана. Отныне и навеки я обречен быть по уши влюбленным в собственную жену.

Его слова сладким медом вливались в уши и ласкали душу. Ах, разве я могла мечтать о таком женихе? Как он красив, внимателен и любезен! По спине проползли щекочущие мурашки, и я невольно повела плечами.

— Ты замерзла? Ну, ступай к себе, отдыхай. Завтра я постараюсь вернуться из Сената пораньше, чтобы показать тебе центральную часть Кастаделлы.

— Ты… тоже ложишься спать? — почему-то не очень хотелось, чтобы он уходил и оставлял меня одну, но я не могла придумать предлога, чтобы задержать его хоть ненадолго.

— Пойду пожелаю матери доброй ночи.

— Разве она еще не спит?

— О нет, мама никогда не ложится так рано, — рассмеялся Диего, заставляя меня все больше влюбляться в его звонкий искренний смех. — В эту пору она обычно сидит в гостиной и слушает свои обожаемые выдуманные сказки о любви.

— Слушает? — не поняла я.

— Личная рабыня читает ей. Мама очень любит книги, особенно все эти сопливые романтичные бредни, но бережет глаза: у нее слабое зрение. Так что надолго отвлечь ее мне не удастся, — улыбнулся Диего. — А уж потом вернусь к себе. Не скрою: сегодня я слишком вымотан. Не могу дождаться выходных, чтобы вместе с тобой посвятить весь день развлечениям.

— Развлечениям? — встрепенулась я в радостном предвкушении.

— Как же без них, дорогая? — он легонько коснулся пальцем кончика моего носа. — Тебе предстоит узнать много чего об этом городе и стране. А теперь ступай к себе и хорошенько отдохни.

Мне ничего не оставалось, кроме как последовать его совету и скрыться за дверью своей комнаты. О скором сне не могло быть и речи: я была слишком взбудоражена непривычной близостью красивого мужчины, да еще и осознанием, что этот мужчина в первый же вечер знакомства признался мне в любви и вскоре поведет меня к алтарю. Поэтому, не раздеваясь, я присела за столик и взялась за письмо родне. Не терпелось уведомить дядюшку и дорогую тетю Амелию, а также своих кузин о том, как хорошо меня приняли в доме будущего мужа. Увлекшись, я подробно расписывала красоты диковинного города, особняка Адальяро и собственных покоев и извела на письмо целых три листа бумаги.

Перечислив все восторгавшие меня подробности, я вспомнила о словах Диего, погрызла кончик пера и дописала несколько строк об упомянутом им договоре.

Удовлетворенная, я еще раз перечитала письмо, свернула в трубочку, капнула растопленного сургуча и запечатала личной печатью, которой перед отъездом снабдил меня дядюшка, как взрослую самостоятельную леди.

Сначала я намеревалась отдать письмо Сай, чтобы та передала его донне Изабель, но потом решила, что могу сделать это сама. В надежде, что хозяйка дома еще не отправилась спать, я спустилась на первый этаж и направилась в гостиную. Из-за приоткрытой двери доносились голоса, и я засомневалась, стоит ли беспокоить хозяев, но услышав свое имя, замерла у порога.

— И как тебе Вельдана? — я узнала голос Изабель.

Диего — а ее собеседником, разумеется, был именно он, — ответил не сразу.

— Откровенно говоря, я ожидал худшего. Но она вроде ничего. Слегка глуповата, но одной заумной северянки мне вполне хватило. Пусть уж лучше улыбается и кивает, чем бесконечно спорит со мной или лезет с советами. Впрочем, она довольно мила. Бледновата, конечно. Да и худая слишком. Ты говоришь, что завтра приедет модистка? Пусть хорошенько подумает над ее корсетом: груди у этой северянки я что-то не заметил, Даниель меня точно засмеет.

Я так и обмерла за дверью, едва не потеряв равновесие. Не хотелось верить, что слышу правду: ведь еще мгновение назад мне казалось, что я в самом деле понравилась Диего! Боги, он и правда обсуждает с матерью мою грудь?

— Твой Даниель тебе просто завидует: ты слишком часто выигрываешь у него в карты. А Вельдана еще слишком юна, — в голосе донны Изабель слышалась добрая улыбка, — и, похоже, плохо питалась. Ничего, откормим. Да и платье я подобрала не по размеру — моя вина. Возможно, с ее грудью не так уж все и плохо. Расспрошу завтра у Сай, если тебя это заботит.

— Не заботит, просто оденьте ее поприличней. Согласен, что лучшей невесты мне нечего желать. Главное, чтобы она оказалась сговорчивой и сохраняла верность нашей семье. А теперь, мама, я прошу меня извинить: слишком устал, пойду к себе.

Не дожидаясь, пока меня застанут за подслушиванием чужих разговоров, я со всех ног понеслась обратно в свою комнату. Лишь оказавшись внутри, прислонилась спиной к стене и попробовала вдохнуть.

— Вам плохо, госпожа? — тенью скользнула ко мне Сай.

— Нет, все в порядке, — выдохнула я.

— Будете ложиться? Я помогу вам раздеться.

— Да, наверное… Сай, пока я не забыла: отдай это письмо донне Изабель, когда увидишь ее.

Сай послушно спрятала свернутые в трубочку листки в кармашек передника, и я с удовольствием отдала себя в ее заботливые руки. Хотя прикосновений почти не замечала. В голове звонким набатом звучали колючие слова красавчика Диего: глуповата, слишком худа, не заметил груди… Боже, и это все, что он обо мне думает?

Впрочем, очутившись в постели и вдыхая дурманящий запах маттиолы, высаженной под окнами и распустившейся к ночи, я попыталась себя успокоить. В конце концов, это была наша первая встреча, а я и впрямь показала себя не с лучшей стороны. Впредь постараюсь быть умнее и попытаюсь понять, как поддерживать беседу с женихом. До свадьбы почти неделя — надеюсь, его отношение ко мне переменится.

Правда, грудь за это время мне никак не отрастить, и это, безусловно, огорчало. До сих пор я не считала, что моя вполне нормальная на вид грудь — пусть и не слишком большая — может быть предметом чьего-то внимания. Но, вспоминая всех встреченных мною сегодня саллидианок, я поняла, что бюсты у местных дам и впрямь были роскошны, а в моем гардеробе не было никаких приспособлений, которые могли бы приукрасить меня с этой стороны. Северянки отличались большой скромностью в нарядах и никогда не выпячивали наружу свои прелести.

«Стерпится — слюбится», — вспомнились мне наставления тетки Амелии перед отъездом. Думаю, и к моей худосочности Диего придется привыкнуть. А мне — к его неожиданно колючим высказываниям, кроющимся за ослепительной, чарующей улыбкой.

====== Глава 3. Правда или ложь? ======

Смерти волчьим оскалом

Ты в лицо усмехнешься (…)

Ты всегда знал,

Что не вернешься

Мельница «Зов крови»

Лекарские снадобья творят чудо: назойливая боль от обожженных ран понемногу притупляется. Старик Гидо почему-то не доверяет помощникам, хмурится, осматривая меня с ног до головы, сам втирает мази. Его прикосновения осторожны и почти не причиняют боли. Другой на его месте так бы не церемонился.

— Выпей это перед боем, — говорит он и, опасливо озираясь, достает из поясной сумки бутылочку.

— Что это? — ему удалось вызвать во мне проблеск любопытства.

— Это придаст тебе сил.

— Зачем? — усмехаюсь. — Скоро я наконец умру. Какая разница, буду я перед смертью сильным или слабым?

Лекарь хмурится, кусает губы, избегает прямого взгляда в глаза.

— Постарайся не умереть. Ты сможешь победить. Ты сильнее их всех.

Чувствую, что ухмылка превращается в застывшую гримасу.

— Зачем это вам? Поставили на меня?

— Я же знаю, — тихо признается он, не обращая внимания на издевку, — ты не должен был очутиться здесь. Может быть…

— Не может, — обрываю его жестко.

Не желаю ничего слышать. Ни к чему бередить застарелые раны.

Но я ведь уже умер. Что там может болеть, глубоко внутри, за переломанными и вновь сросшимися ребрами?

— Ты еще жив, — будто читая мысли, шепчет старик. — Борись.

— Я не хочу так жить. И с кем мне бороться? С ними? — киваю в сторону общей клетки. — Они такие же, как я. Какая разница?

— Не такие! — с жаром восклицает Гидо. — Ты другой. Может быть, есть еще надежда. Может быть, найдутся твои родственники, и тебя захотят выкупить!

— У меня никого нет, — слова звучат холодно. Как и положено звучать словам мертвеца. — Да и Вильхельмо никогда меня не продаст. Он сам говорил. Я его любимая игрушка. Он предпочтет убить меня, чем продать.

— Я напишу королю! — чуть слышно произносит старик.

— Нет, — качаю головой, как заведенный, — больше никаких писем.

— Значит, вот как ты намерен кончить? Повторить свой «подвиг»? Стоять неподвижно и пасть среди первых?

— Я не хочу жить, — ловлю его взгляд. Хочу, чтобы он увидел, что говорит с мертвецом. — Больше не могу.

— А как же Аро? — он делает последнюю попытку.

— Аро, — глаза застилает болью, когда я вспоминаю о мальчишке. — Его ждет такая же судьба, как и остальных. Думаешь, я могу его защитить? Я могу лишь отсрочить его смерть, но спасти его я не в силах. Рано или поздно Вильхельмо выпотрошил бы его на моих глазах, я уверен. Просто чтобы позабавиться, чтобы насладиться моим страданием.

— Бедный мальчик, — Гидо сочувственно проводит пальцами вдоль ссадины на щеке. — Ты ведь еще можешь все изменить.

Его жалость ранит, раздражает, бесит, будит внутри крепко дремлющего зверя. В гробу я видал их ссаное сострадание! Пустой звук, и ничего больше. Резким движением отталкиваю морщинистую руку.

— Я изменю, — угрожающе скалюсь, и старик отшатывается от меня, как от бешеного пса. — Просто выйду из игры.

Горько вздыхая, он уходит, но упрямо оставляет на столе бутылочку. Накатывает желание немедленно смахнуть ее со столешницы, разбить о каменную стену. Вместо этого зачем-то верчу ее в пальцах, бездумно рассматриваю темную жидкость.

Лучше бы это был яд.

Глаза нам нежно закрыли,

Губы медом залили,

Душу бросили просто так

Океан Эльзы «Веселые времена»

Следующий день прошел в хлопотах. Утро я посвятила разбору вещей, обживаясь в своей новой комнате. Еще раз напомнила себе, что надо попросить донну Изабель снять решетки с окон. Искупавшись в теплой ванне, я решила не надевать вчерашний наряд, предложенный будущей свекровью, а облачилась в лучшее шелковое платье из тех, что привезла с собой.

На завтрак Сай принесла фрукты и невероятно ароматный кофе, что значительно улучшило мое настроение. А после донна Изабель привела модистку с целым полком услужливых помощниц, и комната наполнилась ворохом кружев, лент и расшитых жемчугом юбок: настала пора примерять свадебное платье.

До полудня мы провозились с примеркой, корсет и пышные юбки подгоняли прямо на мне. Приходилось стоять столбом в страхе быть исколотой булавками, и у меня заныли ноги. Закончив со свадебным платьем, Изабель с модисткой занялись набросками и образцами тканей, обсуждая мои будущие повседневные наряды. Когда шумная компания покинула поместье, донна Адальяро взяла меня за руку и увела гулять по саду, а после обеда мы разошлись по комнатам на принятый в этих краях дневной сон. Донна Изабель поведала, что красота местных женщин славится благодаря тому, что они не отказывают себе в сне и отдыхе, а также умащивают кожу ароматными цветочными маслами, позволяющими надолго сохранить молодость.

— Но тебе они пока не нужны, — благодушно улыбнулась она. — Твоя молодость красит тебя лучше всяких масел. У тебя великолепная нежная кожа. Только берегись солнца и всегда носи с собой зонт, иначе твой миленький носик усеют веснушки.

— Непременно, — отозвалась я. — Сай передала вам мое письмо? Если это удобно, я бы хотела сегодня отправить его дяде.

— Все уже сделано, — весело ответила донна. — Вун утром отвез его на пристань и заплатил за доставку. Через месяц у твоего дядюшки будет повод порадоваться за тебя. Ведь ты не писала ничего такого, что могло бы его обеспокоить?

— Ну что вы, донна Изабель. Я написала только правду. Дядя и тетя будут счастливы узнать, как тепло меня приняли здесь.

— Можешь звать меня матушкой, если хочешь, — она кокетливо тронула меня за локоть, — мне будет приятно.

Такое обращение к чужой, по сути, женщине было для меня непривычным. Однако желание донны Изабель мне угодить выглядело искренним, поэтому я не могла оставить ее маленькую просьбу без ответа.

— Хорошо, матушка.

— У меня для тебя еще один подарок, дорогая. Я велела Сай отнести в твои покои шкатулку с нашими фамильными драгоценностями. Диего будет в восторге, когда увидит их на тебе.

Украшения я не слишком жаловала: воспитанная набожной матерью и сдержанной теткой, я придерживалась мысли, что добродетель женщины — ее скромность. Вот и сегодня я позабыла надеть даже неброское кольцо с личной печатью. Но после щедрого подарка донны Изабель я испугалась: вдруг она подумает, что мои родные пожалели для меня дорогих побрякушек?

Вернувшись к себе, я первым делом рассмотрела подаренные мне драгоценности — какой только красоты там не было! Решив, что вечером непременно надену жемчужное ожерелье и такие же серьги, отливающие розовым перламутром, я поискала глазами свое забытое кольцо и не нашла его. Может, второпях смахнула на пол?

Но и на полу кольцо не обнаружилось. Тогда я окликнула Сай, которой было велено находиться в соседней комнате.

— Слушаю, госпожа, — поклонилась рабыня.

— Ты не видела моего кольца? Того, что с печатью. Вчера перед сном я положила его здесь, на столе.

Мне показалось, что Сай мелко задрожала.

— Нет, госпожа, — едва слышно ответила она, не поднимая глаз.

— Странно, — нахмурилась я. — Ведь я точно помню, что утром его не надевала, и оно лежало там, где я вчера его положила. Ты ведь приносила сюда шкатулку и не могла его не видеть.

— Простите, госпожа, — дрожащим от страха голосом пролепетала Сай и рухнула передо мной на колени, уткнувшись лбом в пол. — Если вам угодно, накажите меня.

— За что? — опешила я. — Признавайся, ты брала кольцо?

— Н-нет, госпожа, — стояла на своем рабыня.

— Ладно, — едва сумев скрыть досаду, сказала я, — иди к себе. Возможно, еще найдется.

Я думала, что из-за охватившего меня расстройства не сумею заснуть, но ошиблась: изнуряющая дневная жара плавила мозг, и сон сморил меня достаточно быстро. Проснулась я от робкого шепота Сай:

— Госпожа! Госпожа! Донна Изабель велела послать за вами. Приехал дон Диего.

— Ох! — я подскочила на кровати. — Сколько же я проспала?

— Уже вечереет, госпожа. Вы, должно быть, слишком утомились за утро.

— Должно быть, — согласилась я. — Сейчас умоюсь, и поможешь мне одеться. А заодно и прическу поправишь.

— Да, госпожа.

После поспешных сборов я спустилась в просторную столовую: семья Адальяро ожидала меня за ужином. При таком режиме питания я вскоре обрасту жиром, что твоя свинья.

— Здравствуй, милая Вельдана! — широко улыбнулся мне Диего, приподнявшись со стула, едва я появилась на пороге. — Надеюсь, ты хорошо выспалась?

— Простите, что-то меня разморило, — виновато пролепетала я.

— Ну что ты, я только рад. Я и сам с удовольствием прикорнул бы после обеда, но мы принимали высокого посла из Халиссинии. Зато сегодня мы с тобой сможем погулять подольше. Ты рада?

— Безмерно, — ответила я, вспоминая его вчерашние слова, слышанные мною за дверью гостиной.

— Ты сегодня оделась как северянка, — заметил он. — Тебе не понравился наряд, который подарила мать?

— Понравился, — растерялась я. — Но я решила…

— О, это ведь ожерелье моей бабушки? Тебе очень идет, — восхитился Диего, не дослушав ответ и избавив меня от необходимости врать. — А вот кольцо, похоже, тебе великовато.

— Да, немного, — я незаметно поправила чужое кольцо большим пальцем.

— Надо будет отнести его к ювелиру. Ты чем-то расстроена, или мне кажется?

— Я… — осмелившись поднять на него глаза, я решила сказать правду. — Это так. Я потеряла кольцо со своей печатью. С утра не могу найти.

Мать и сын мельком переглянулись, и это заставило меня насторожиться.

— Когда ты видела его в последний раз? — участливо поинтересовалась Изабель.

— Вчера, когда запечатывала письмо… — тут я осеклась, потому что в мою голову закрались совсем неприятные подозрения.

— Ты спрашивала рабыню?

— Разумеется. Она сказала, что ничего не брала.

— Сай, подойди сюда, — ледяным тоном велела донна Изабель, заставив меня поежиться.

Девушка неслышно скользнула вперед, покорно сложила руки и опустилась на колени.

— Ты брала кольцо донны Вельданы? — строго спросила хозяйка.

— Нет, госпожа, — ответила Сай так тихо, что я едва расслышала ее.

— Не лги мне, Сай, — донна Изабель сощурилась. — Признавайся, ведь это ты взяла кольцо?

Сай метнула на хозяйку испуганный взгляд и тут же пролепетала, безмерно удивив меня:

— Да, госпожа.

— Зачем?

— Оно… красивое.

— Немедленно верни кольцо донне Вельдане и позови сюда Хорхе.

При упоминании об этом тиране я вздрогнула, понимая, что теперь грозит Сай. Однако меня не оставляли подозрения в том, что вовсе не рабыня была виновата в пропаже.

Когда девушка ушла, уронив голову ниже плеч, я попросила донну Изабель:

— Пожалуйста, не наказывайте ее.

— Непременно накажу, — откусывая кусочек от сочного крылышка в медовом соусе, спокойно ответила хозяйка. — Рабы должны знать свое место. Подобная дерзость не может остаться безнаказанной. Воровство в моем доме! Неслыханно. Да пусть радуется, что я не велела отрубить ей руку, как того требует закон.

Однако по тону госпожи Адальяро было непохоже, что она возмущена провинностью девушки, что лишь укрепило мои подозрения.

— Но я вас очень прошу, — тише сказала я.

— Я не могу исполнить твою просьбу, дорогая. Если рабы проведают, что преступление осталось безнаказанным, они возомнят, будто и другое сойдет им с рук. Что будет, если мне станут дерзить налево и направо? Что, если завтра я не досчитаюсь драгоценностей в своем ларце? Да и тебе следует привыкнуть обращаться с рабами, Вельдана. Подобная мягкость с ними недопустима.

Я застыла, уронив взгляд в тарелку и чувствуя себя отвратительно. Тошно было и оттого, что Сай накажут несправедливо, но в особенности оттого, что я догадалась, куда подевалось кольцо. Моей будущей свекрови — а может, и жениху, — слишком сильно хотелось прочитать о том, что я написала дядюшке. Наверняка они взломали печать, а потом заставили Сай стащить мое кольцо, чтобы запечатать письмо заново. Бедняжка не успела вернуть его на место и теперь поплатится за хозяйское любопытство собственной шкурой.

Когда в зал вошел Хорхе, я извинилась и попросила разрешения покинуть столовую. Донна Изабель недовольно поджала губы, Диего проводил меня взглядом без улыбки, но я не могла оставаться здесь дольше и видеть этого ужасного человека. Хотелось на воздух — теперь, к вечеру, дышалось гораздо легче, и я решила в одиночестве прогуляться по саду. Всего второй день моего пребывания здесь, а вся эта сказочная красота уже омрачена первыми разочарованиями. И эти люди, с которыми мне придется жить… Как у них получается быть такими? Красивыми, улыбчивыми, невероятно милыми — и вместе с тем ужасно жестокими, когда дело касается рабов. Неужели им невдомек, что рабы — это такие же люди, они испытывают те же чувства: и боль от унижений, и обиду от несправедливых обвинений? И ведь эти несчастные совершенно никак не могут себя защитить, они воистину бессильны перед своими хозяевами. Здесь нет никого, кто мог бы за них заступиться, а мое слово для их хозяев ничего не значит. Неужели Диего и в остальном не будет считаться со мной?

В грустных размышлениях я бродила по саду до тех пор, пока со стороны конюшни не послышался свист хлыста и горький девичий плач. Я вздрогнула: похоже, в этом роскошном поместье ни один вечер не обходился без наказаний и чьих-то слез. Сама не понимая, зачем, я поспешила на задний двор, к конюшням. Картина, открывшаяся моему взору, потрясла меня до глубины души: бедняжку Сай раздели догола, в отличие от Вуна, которому вчера оставили хотя бы штаны, и привязали к тому же столбу. Ее худенькая фигурка болезненно извивалась от каждого удара, с оттяжкой нанесенного деспотичным Хорхе. А тот,похоже, наслаждался действом, прищурив глаза и оглядывая результаты своей «работы». Если Вуна он бил по спине и плечам, то Сай доставалось больше по ягодицам и бедрам. На экзекуцию согнали всех рабов, находящихся в поместье, и они молча, исподлобья наблюдали за происходящим. Сай тоненько взвизгивала с каждым ударом хлыста, и мое сердце не выдержало.

— Прекратите это издевательство! — я кинулась к Хорхе, но сзади меня перехватила чья-то сильная рука.

— Оставь, Вельдана, — это был Диего.

— Она ни в чем не виновата! — из груди рвалось отчаяние.

— Она украла у тебя кольцо, — спокойно возразил он, крепко придерживая меня за руку.

Я закусила губы, чтобы не бросить обвинение в краже прямо ему в лицо. Мне было противно оттого, что я знала истинного виновника, но еще противней стало от себя самой. Я все еще была не готова к открытому противостоянию с будущим мужем.

Отвернувшись, я вздрогнула от очередного вскрика, смахнула слезу и побежала в дом. И только перед дверью в собственные покои меня неприятно поразило еще одно открытие: ни вчера, ни сегодня я не заметила, что крепления для засова на моей двери находились не только внутри, но и снаружи.

Меня собираются держать взаперти?

— Вельдана! — окликнул меня Диего. — Куда ты? Мы же собирались прогуляться после ужина.

— Зачем это, скажи, пожалуйста? — я резко обернулась и прислонилась спиной к стене, пытаясь удержать всхлипы.

— Что? — не понял Диего.

Я указала рукой на крюки для засова.

— Скажи мне, я пленница в этом доме?

— Ну что ты говоришь, дорогая? — Диего выглядел искренне растерянным. — Ты моя будущая жена…

— Тогда зачем это здесь? А еще, — я распахнула дверь и подбежала к окну, — зачем здесь эти решетки?

Диего недоуменно пожал плечами.

— Так принято. Бывает, что с гор в город спускаются дикие звери…

— Звери? И взбираются на верхний этаж?

— Ну… воровство тоже случается. Здесь богатый район, а отребья в Кастаделле достаточно…

— Я хочу, чтобы это убрали. Я не стану жить взаперти.

— Как скажешь, милая… Прошу, успокойся! — Диего медленно подошел ко мне и попытался приобнять меня за плечи.

С неосознанным отвращением я отпрянула и посмотрела на него в упор.

— Скажи, это ведь вы с матерью заставили Сай украсть кольцо? Потому что хотели прочитать мое письмо? Могли просто попросить — мне нечего скрывать…

— Что?! — темно-карие глаза Диего распахнулись в искреннем удивлении. — Ты думаешь, что я способен на такую подлость? Или моя мать?

Его затрясло, а красивое лицо исказила гневная гримаса.

— Ты обидела меня таким подозрением. Прости, Вельдана, мне надо уйти и успокоиться. Обойдемся сегодня без прогулок.

Он стремительно вышел из комнаты и с грохотом захлопнул за собой дверь. Я не смогла сдержать рыданий и рухнула на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Невероятно — уже на второй день своего пребывания здесь я сумела настроить против себя будущую семью и обидела жениха. Ведь он выглядел искренне возмущенным, когда я обвинила его в таком гадком поступке!

Но ведь Сай… Сай… Нет, мне не хотелось об этом думать. Я зажала уши, чтобы не слышать все еще доносящихся с конюшни криков. В ком же я ошиблась? В Сай или Диего?

Спустя некоторое время я услышала звонкие удары в собственную дверь и с ужасом подскочила на постели. Но никто ко мне не ворвался, и вскоре я сообразила: кто-то сбивал наружные крюки для засова. Мне хотелось провалиться сквозь землю или слиться со стеной.

К счастью, внутрь никто так и не зашел: видимо, чтобы снять решетки, требовалось чуть больше времени, а может быть, меня велели не беспокоить.

Я уткнулась лицом в подушку и проплакала дотемна.

Вечером раздался тихий стук. Я подумала, что это вернулась Сай, утерла глаза и глухо выкрикнула:

— Войдите!

Но в комнату, тихо шурша юбками, вошла донна Изабель.

— Можно присесть? — вежливо поинтересовалась она.

— Конечно, — не осмелившись поднять на нее глаз, ответила я.

Изабель грациозно проплыла к обитому бежевым бархатом креслу и с достоинством присела, аккуратно подобрав юбки.

— Не хочешь составить мне компанию? — ее голос звучал слаще меда.

Вздохнув, я встала с кровати и расположилась в кресле напротив нее. Взгляд невольно уткнулся в злополучную решетку.

— Диего рассказал о вашей размолвке. Мне очень жаль, что так получилось. И жаль, что ты так плохо думаешь о нас.

— Простите, — выдавила я из себя.

— Я не сержусь на тебя, дитя, но мне очень больно. Почему ты считаешь, что мы желаем тебе зла и держим взаперти? Вчера ты вольна была гулять с Диего сколько угодно. Сегодня он хотел показать тебе центральную часть Кастаделлы, познакомить со своими близкими друзьями. Завтра — выходной, и он собирался развлечь тебя как следует, сводить на Арену…

Я пристыженно шмыгнула носом, все еще не осмеливаясь посмотреть в глаза Изабель.

— Похоже, ты считаешь нас обоих чудовищами. Но поверь, наши рабы живут куда лучше, чем могли бы, попади они в другой дом. Сладко спят, вдоволь едят, добротно одеты. И наказание плетью — не самое неприятное, что с ними может случиться. Рабы — это страшные существа, Вельдана. Только протяни к ним руку с добром — откусят по локоть. За преступление против хозяина полагается мучительная смерть. Я не лгала, когда говорила тебе, что этой девушке следовало отрубить руку и оставить истекать кровью на конюшне. Однако я милостивая хозяйка и пожалела ее. Что такое плеть? Ну, не сможет сидеть пару дней, но разве от нее убудет? Рассиживаться рабам и так не положено. Зато впредь будет думать, прежде чем прикасаться к хозяйским вещам.

Я молчала, опустив глаза.

— Я подозревала, что девушке с севера будет трудно ужиться с нашими обычаями. И все же думала, что ты достаточно разумна, чтобы спокойно их принять. Рабство — это часть нашей истории, нашей культуры. Я знаю, что Аверленд этого не одобряет, но твой отец, а за ним и дядя одобрили твой брак с Диего…

Изабель выдержала многозначительную паузу, а затем продолжила:

— Если мы тебе настолько не по душе, ты можешь уехать обратно. Никто не станет тебя неволить. Последнее, чего бы хотел Диего, — это сделать тебя несчастной. Он очень хороший мальчик и заботится о своей репутации. Любая девушка из благородной семьи мечтала бы стать его женой… Впрочем, я хотела не об этом. Разумеется, он намерен сдержать слово и ни за что не станет отказываться от свадьбы. Если только ты не будешь настаивать на расторжении помолвки. Тебе решать, Вельдана. Твое приданое осталось нетронутым — я даже не открывала замок в сундучке. Можешь забрать его назад, если пожелаешь. А также оставить себе драгоценности, которые я тебе подарила.

Я жалко всхлипнула — пришлось утереть нос батистовым платком.

— И все же я прошу тебя подумать. Мы не такие уж чудовища… Ну посуди сама: стала бы я зариться на какое-то кольцо?

— Простите меня, — посрамленная, я сползла с кресла и, подобно рабыне, упала перед донной Адальяро на колени. — Я вовсе не хотела обижать вас.

— Ну что ты, милая, — ахнула та и немедленно кинулась меня поднимать. — Никогда не смей так делать, негоже благородной леди стоять на коленях! Ну же, поднимайся. Я нисколько на тебя не сержусь. И Диего тоже отойдет — он вспыльчив, но добр и не злопамятен. Мне бы не хотелось, чтобы ваша семейная жизнь начиналась со ссоры.

Изабель заботливо усадила меня обратно в кресло, а сама осталась стоять, похлопав себя по бедру веером.

— Что ж, Вельдана. Решай, что для тебя лучше: остаться с нами или вернуться домой. Мы с Диего примем любое твое решение.

— Донна Изабель… матушка… пожалуйста, простите меня. Я останусь здесь и больше не позволю себе подобной выходки.

— Ох, дорогая, — облегченно выдохнула моя будущая свекровь и протянула мне обе руки. — Я безумно рада этому. Диего тоже будет рад. Вот только… постарайся привыкнуть к тому, что здесь происходит. Мы не можем менять свои порядки в угоду человеку, к ним не привычному. Ты понимаешь?

— Понимаю, — я вновь опустила глаза, догадываясь, о чем она говорит.

— Пообвыкни, осмотрись, увидишь, что к чему, а уж потом, когда обзаведешься собственными рабами, будешь воспитывать их, как захочешь. Договорились?

— Договорились, — кивнула я.

— Сегодня отдыхайте, дети. А завтра… думаю, у вас будет возможность развеяться.

— А… что такое Арена? — вспомнила я ее слова.

— Завтра увидишь, — загадочно улыбнулась донна Изабель. — Завтра обещают потрясающее представление. Половина города съедется туда. Самое время моему Диего показаться на людях с невестой.

Мы тепло распрощались, обнявшись, и хозяйка дома, в темных глазах которой я заметила облегчение и усталость, оставила меня одну. Лишь потом я подумала, что так и не напомнила ей о решетках.

Что ж, возможно, завтра, когда мы вернемся с этой самой Арены, решеток на моих окнах больше не будет.

====== Глава 4. Сомнительное приобретение ======

Мы убиваем в себе человека

И превращаемся в стадо зверей.

Мы играем в жестокие игры.

Жестокие игры людей.

Сквот “Жестокие игры”

Утром перед битвой рабы молчаливы и сосредоточенны. Тренируются усердней обычного, никто не отпускает ехидных шуточек. Каждый лелеет надежду, что сегодняшний день переживет именно он, а не другой. Сегодня между ними нет друзей, нет братьев, есть только соперники.

Кое-кто искоса поглядывает на меня. В отличие от них, я расслаблен и лениво лежу на постели, заложив руки за голову. Не тренируюсь. Зачем? Последние дни жизни выдались на удивление сытыми, безболезненными и спокойными. Так к чему напрягаться?

К нам спускается Вильхельмо, останавливается между решетками. Долго с улыбкой наблюдает за упражнениями рабов, затем поворачивается ко мне.

— А ты почему не тренируешься?

— Я и так готов, — снисхожу до ответа, чувствуя себя сытым тигром, в котором даже кусок мяса не в силах возбудить агрессию.

Вильхельмо хмурится, чуя неладное.

— Ты обещал бороться по правилам.

— Угу, — презрительно сплевываю на пол, — я помню.

Его глаза недобро сощуриваются.

— Ты обещал честный бой в обмен на мальчишку.

— Разве я увиливаю от боя? — изображаю недоумение.

Проверить заранее, лгу я или нет, он не может. А я ведь знаю, что этот бой почти никто не переживет. Вильхельмо больше некому будет отдать мальчишку на растерзание. Пока он наберет себе новых бойцов, пройдет много времени. Впрочем, меня это уже не будет заботить. Аро должен рано или поздно возмужать сам.

Или умереть.

Долго, слишком долго Вильхельмо пронизывает меня взглядом. Несмотря на мою абсолютную готовность к смерти, кончики пальцев начинают холодеть: что он задумал? В конце концов, не говоря ни слова, хозяин покидает подземные камеры.

Почти расслабляюсь заново, когда приходят молчаливые рабы-телохранители и приводят Аро. Хмурясь, сажусь на постели: что происходит?

Сопротивляющегося мальчишку вталкивают в клетку. Не в мою, в общую. Я хватаюсь за толстые прутья решетки и ору не своим голосом:

— Вильхельмо, ублюдок!!! Ты обещал!!!

Вероломного хозяина здесь нет, зато есть целое стадо притихших, озлобленных перед близкой смертью, голодных до развлечений разгоряченных мужиков.

И они не теряют времени.

Рабы-телохранители молча уходят, будто происходящее их вовсе не заботит. Аро тонко визжит, вырывается, а я все трясу несгибаемые прутья решетки и рву в крике глотку:

— Не трогайте мальчишку, твари!!!

Меня никто не слышит. Пальцы судорожно стискивают ржавый металл, в голове пульсирует дикая ярость, мертвую душу рвет на части бессилие.

Я смотрю, не отвожу глаз. Запоминаю каждого. Вильхельмо, подонок, я убью тебя.

Но сначала я убью их всех. Одного за другим.

Когда все заканчивается, я не знаю, жив ли Аро: его тело неподвижно лежит у дальней стены. За нами приходят рабы-стражники, выводят каждого по отдельности, сковывая за спиной руки и цепью пристегивая к ошейнику.

Меня выводят последним. Перед выходом я успеваю выпить оставленный лекарем пузырек до дна.

Здесь по праздникам ходят смотреть,

Как в агонии бьется человек,

Как пирует свирепая смерть

В желтом круге арены.

Группа “Ария”, “Колизей”

Накануне днем я спала неприлично долго даже для южан, но утром все равно проснулась поздно. Сай, непривычно бледная и тихая, помогала мне принимать ванну, одеваться и укладывать волосы. Ее движения после порки были скованными, но я не стала проявлять демонстративную жалость, чтобы лишний раз не напоминать бедняжке о пережитом. Донимать ее расспросами с пристрастием тоже не стала: если она и в самом деле виновна в краже кольца, то я лишь сделаю ей больно, а если нет — тогда сделаю больно себе. Кроме того, смутное чувство подсказывало мне: Сай нипочем не признается, что сделала это по приказу хозяйки.

После завтрака приехала модистка, которая с армией своих белошвеек просидела над моим первым платьем почти сутки напролет и теперь привезла на суд. Донна Изабель долго рассматривала меня с восторженным сиянием в глазах.

— Ах, как хорошо! Просто великолепно. Ты настоящая красавица, Вельдана. Мне страшно за Диего — он будет ослеплен такой красотой. Тебе нравится?

Стоило признать, в зеркале я смотрелась на удивление хорошо. В таком наряде и с прической на южный манер я совершенно не походила на себя прежнюю. Изабель велела мне натянуть ее перчатки и сама застегнула ожерелье на моей шее. Вскоре она передала меня сыну, который вновь улыбался, словно и не случилось между нами вчерашней размолвки.

— Ты потрясающе выглядишь, Вельдана, — он галантно поцеловал кончики моих пальцев и посмотрел в глаза долгим восхищенным взглядом.

— Спасибо, Диего, — ответила я, всем своим видом выражая раскаяние.

Мой жених тоже выглядел под стать положению. Начищенные до блеска высокие сапоги обнимали голени до самых колен, под облегающими брюками угадывались очертания крепких ног, белоснежную рубашку густо украшали кружева, а строгий военный камзол, небрежно расстегнутый, придавал образу изысканной фамильярности.

Мы бы еще не один час слушали восторженные возгласы донны Адальяро, модистки и ее помощниц, если бы Диего не распорядился подавать карету. Вдоль подстриженной лужайки к выезду нас сопровождала целая процессия, и уже близ ворот я заметила, что со стороны сада за нами наблюдает Хорхе. Мне показалось, что смотрел он больше на меня, чем на Диего, и его кривая ухмылочка мне совсем не понравилась. Но я постаралась проигнорировать бесцеремонный взгляд и забралась в карету, опираясь на сильную руку жениха.

Когда мы отъехали, я откинула легкие занавески, впуская внутрь уже порядком нагретый солнцем воздух, и выглянула в окно. Сегодня вид спокойного, искрящегося под солнечными лучами океана не вызывал отторжения, а скорее манил к себе взгляд.

— А что такое Арена?

— Это старинное сооружение в самом центре Кастаделлы. Говорят, оно досталось нам еще с тех времен, когда на полуострове хозяйничали халиссийцы. Огромная, но не слишком высокая башня под куполом, способная вместить в себя тысячу человек. Но ты увидишь сама. Внизу, под ярусами трибун, находится круглая арена. Сегодня нам обещают грандиозное представление.

— Тысяча человек? — изумилась я. — Но чем мы будем дышать там, под куполом, в такой толпе?

— О, древние зодчие халиссийцев знали толк в архитектуре. Вентиляция там устроена так умно, что внутри купола прохладно даже в самый знойный день.

— А что за представление?

— Сегодня оно называется «Бой за свободу».

— Бой? — я нахмурилась. — Значит, там будут драться?

— Конечно, — Диего удивленно пожал плечами. — А что еще делать на Арене?

— А кто? — не унималась я. Во мне зародились нехорошие подозрения.

— Рабы, конечно. Но и схватки между дикими животными случаются. А бывают и смешанные — животные против рабов.

Я задумалась, пытаясь переварить услышанное и опять не вспылить, наделав ошибок. Диего, похоже, заметил мое смятение, поскольку в следующий миг накрыл ладонью мою руку.

— Не волнуйся ты так. Эти рабы — хорошо обученные бойцы. Бой — это сама их жизнь. Они не умеют делать ничего другого.

— А откуда, — я сглотнула, — в Саллиде берутся рабы?

— Большинство бойцовых — это бывшие халиссийцы, — ответил Диего, отводя взгляд. — Из военнопленных. Ты ведь знаешь, что Саллида и Халиссиния находятся в состоянии войны? Они почти никогда не выкупают своих. А наших… — Диего на миг запнулся, — не оставляют в живых и не берут за них выкуп.

Я вдруг вспомнила слова донны Изабель о муже, старшем сыне и самом Диего. И почему-то из-за этой короткой заминки мне стало его жаль.

— Ты… был там? В Халиссинии?

— Был, — кивнул Диего, глядя не на меня, а в окно кареты. — И знаю об их жестокости не понаслышке. Поверь, они заслужили это. Это еще не самая плохая судьба.

Да уж, для смелого воина стать потехой вражеским богатеям — судьба, которой можно позавидовать…

Но я решила не продолжать опасную тему, внутренне готовясь к тому, что увижу. На турнирах, что проводятся у нас на Севере, рыцари выглядят мужественно и грозно, но это свободные люди. Они бьются добровольно, чаще всего за честь дамы, поэтому на такие бои приятно смотреть. А вот что за зрелище ожидает меня на Арене?

Подъехали мы довольно скоро. Бритоголовые телохранители спрыгнули с задков и встали по бокам от дверцы, позволяя нам выйти. Мы проследовали через главный вход в здание Арены, которое и впрямь впечатляло своими размерами и великолепием. Безмолвный раб провел нас в ложу, расположенную на самом нижнем ярусе, ближе всего к покрытой песком арене.

— Это наша фамильная ложа, — с ноткой гордости в голосе произнес Диего. — Отсюда открывается наилучший вид.

Он помог мне усесться на мягкий удобный диван, обитый красным бархатом, и я старательно расправила складки юбок вокруг себя. На столике перед диваном стояли широкая ваза с фруктами и прохладный ягодный морс в высоком изогнутом кувшине.

Оказалось, что мы с Диего слегка опоздали, поскольку представление началось почти сразу после нашего приезда. С колотящимся от неосознанной тревоги сердцем я смотрела на арену и видела, как один за другим на покрытый морским песком круг выходили полуобнаженные рабы. Все, как один, были бритоголовы и великолепно сложены, некоторые отличались особенно высоким ростом. Почти у всех кожа отливала бронзой, на мускулистых телах пестрели переплетения диковинных татуировок, перечеркнутые обилием шрамов. Всю одежду рабов составляли набедренные повязки, прикрытые сзади и спереди чем-то вроде фартука, набранного из звенящих металлом пластинок: халиссийская броня? Из-под края брони виднелись переплетенные мышцами крепкие ноги, босые ступни утопали в мягком песке.

Каждого из рабов вооружили щитом и коротким копьем, и узнать, за какую сторону выступает боец, можно было лишь по орнаменту на щитах и цвету повязок. Распорядитель объявил начало первого боя, громко прозвучал гонг, и мужчины, чьи глаза только что выражали полнейшую отрешенность и равнодушие к происходящему, с оглушительными воплями бросились друг на друга. Я едва успела открыть рот, чтобы спросить Диего, почему на рабах нет полноценных защитных доспехов, как одного из бойцов насквозь пронзили копьем. Вместо вопроса с губ сорвался крик, и я вцепилась пальцами в локоть жениха.

— Его убили?!

Он накрыл мои судорожно сжатые пальцы ладонью и ободряюще улыбнулся.

— Такова его судьба. Значит, он был самым слабым из всех и позволил себя убить.

— Ты не говорил, что они будут убивать друг друга по-настоящему! — выкрикнула я, чувствуя подступающую к горлу тошноту.

— Выпей морса, — Диего обеспокоенно протянул мне стакан. — Тебе дурно?

— Это… это… чудовищно… — я не могла найти слов, и ни одна сила в мире не заставила бы меня сейчас посмотреть на арену.

Зато до ушей отчетливо доносились хруст сломанных костей, дикий боевой рык и вопли боли, удары наконечников копий о щиты и противные до омерзения чавкающие звуки, которые могли означать лишь одно: чью-то жестокую смерть.

— Бог мой, и люди на это смотрят? — я ошеломленно вглядывалась в Диего и ловила его недоумевающий взгляд.

— Наблюдать за настоящим боем — истинное удовольствие. А чего ты ожидала? Что они будут тыкать друг в друга копьями понарошку, как ваши рыцари на шутовских турнирах?

Я глубоко вздохнула и сцепила зубы, чтобы не выплеснуть на жениха обуревающий меня гнев. Кажется, я поторопилась с данным Изабель обещанием остаться здесь и выйти замуж за Диего. Кровожадные, жестокие, наслаждающиеся чужой болью и смертью чудовища!

— Выпей, Вельдана, — настаивал Диего, протягивая мне наполненный светло-рубиновой жидкостью стакан.

Я с отвращением приняла его: на мгновение показалось, что стакан наполнен водой пополам с кровью. Но от нескольких глотков мне и впрямь стало легче.

— Можно… я выйду отсюда? — срывающимся голосом попросила я.

— Нет, Вельдана, — строго ответил Диего, — это неприлично. На нас смотрят. Если моя невеста покинет представление в самом начале, что обо мне подумают? Ты выставишь меня идиотом.

Мне не было никакого дела до того, что могут подумать другие: мои нервы не выдержат подобного зрелища. Однако Диего был непреклонен. Я попыталась взять себя в руки и сидеть ровно, сцепив на коленях пальцы и глядя исключительно на вазу с фруктами. Теперь, пожалуй, у меня навсегда появится отвращение и к сладким южным плодам.

Я заставляла себя думать о хорошем. О бескрайнем синем море. О соленом морском ветре, шаловливо развевающем волосы. О прекрасных нарядах саллидианок. О наполненном чудесными ароматами саде семьи Адальяро. О том, как Сай впервые помогала мне искупаться в мраморной ванне…

Сай.

Едва я вспомнила о ней, как тут же перед глазами предстала гнусная картина: кровожадный монстр Хорхе с упоением наносит удары по худенькому голому телу.

Я не смогу жить в этой стране. Не смогу. Надо немедленно отменить свадьбу и ехать домой, к дядюшке… Вот только как ему объяснить свое возвращение? Наверняка и он, и тетя Амелия будут смотреть на меня с укоризной. Какой позор — отвергнутая невеста, вернувшаяся домой! Едва ли после этого меня просватают за сына приличного лорда.

Но об этом я подумаю позже. А сейчас надо дотерпеть до конца омерзительной бойни, сохраняя лицо, и обдумать правильные слова объяснения с Диего и Изабель.

Я подняла глаза лишь тогда, когда кровавая возня на арене закончилась и молчаливые рабы, следящие за порядком, вынесли прочь горы трупов. Победитель, весь покрытый кровью, издал боевой клич, окинув безумным взглядом восторженную публику, высоко поднял щит и с силой воткнул копье в песок. Пошатываясь, он ушел с арены на своих двоих под улюлюканье и крики зрителей.

Рабы-прислужники заровняли окровавленный песок, и вскоре арена приобрела первоначальный вид.

— Ты как? — участливо склонился надо мной Диего, пытаясь захватить мою ладонь.

Я не далась.

— Это все?

— Нет. Будут еще бои. Теперь — кулачная битва, до последнего оставшегося в живых. Потом — победитель выйдет против победителя.

— Какая ирония, — скорбно усмехнулась я.

— Ирония в чем? — насторожился Диего.

— В названии представления. «Бой за свободу». А все, что получили несчастные рабы в этом бою — это смерть.

— Кто знает, — хмыкнул Диего. — Если публика будет благосклонна к победителю, быть может, ему даруют свободу.

Теперь я осмелилась посмотреть ему в лицо.

— Это правда? Один человек получит свободу, за всех умерших здесь?

— Такое случается, — уклончиво ответил он.

— И что… он будет делать дальше?

— Кто знает, — пожал плечами Диего, явно недовольный темой разговора. — Может, возвратится к себе на родину. А может, останется в резервации.

— В резервации? — растерялась я.

— Ну, это такое поселение… на окраине Кастаделлы… где живут получившие свободу рабы, которые не пожелали уехать.

Слова Диего заставили меня призадуматься. Как такое может быть, что люди, обретшие свободу после рабства, оставались в ненавистной стране? Да я бы первым делом села на ближайший корабль, и… Впрочем, легко говорить, когда кошель туго набит золотом. А чем заплатит несчастный оборванный раб, который ни гроша за душой не имеет? Берут ли бывших рабов на работу? А если да, то как дорого ценят их труд? Увы, эти и многие другие вопросы останутся для меня неразрешенными. Потому что я уеду из этой прóклятой богом страны с первым же кораблем, следующим на север.

Тем временем на арену вышли новые бритоголовые бойцы, поигрывающие литыми мышцами под лоснящейся от пота кожей. Эти казались едва ли не более грозными, чем предыдущие. И немудрено, если им приходилось бороться голыми руками… Но это значит, что они будут умертвлять друг друга, ломая противникам шеи?

Я вцепилась в спасительный стакан и попыталась отвлечь себя какими угодно мыслями, лишь бы не слышать леденящих кровь звуков, доносящихся с арены.

Этот бой длился мучительно долго, гораздо дольше, чем тот, первый. Я удивлялась тому, как зрители еще не сорвали себе глотки, выкрикивая имена рабов, подстегивая тех к уничтожению соперников. Я задыхалась, несмотря на действительно отличную вентиляцию в древнем сооружении. В моих висках вместе с кровью пульсировала мысль: уйти отсюда, уйти поскорее. Иначе я потеряю рассудок еще до окончания схватки.

Но в конце концов бойня на арене закончилась. Я позволила себе взглянуть на оставшегося в живых раба, наверняка убившего не одного из своих павших собратьев. Он был огромен и мускулист, как и другие, и так же бритоголов, однако кожа его показалась мне гораздо светлей, чем полагалось бы халиссийцу. Сейчас он едва держался на ногах, но, вместо того чтобы издать победный клич, обводил толпу зевак ненавидящим взглядом. Казалось, еще немного, и горящие глаза сожгут всех напрочь, словно диким огнем.

Серые глаза.

Или мне померещилось? Разве могло такое быть? Почти все южане имели иссиня-черные волосы и темные, как спелые маслины, глаза.

Боец, пошатываясь и переступая через трупы, ушел с побоища, и разглядеть его глаза получше мне не удалось. Удивительно, но этого победителя толпа провожала не радостным улюлюканьем, а общим недовольным гулом, словно зрители мстили ему за гневный, яростный взгляд.

Распорядитель объявил небольшой перерыв, и я попросила Диего проводить меня в уборную. Для высших слоев знати, к сливкам которых относилась и семья Адальяро, была отведена отдельная уборная, которая могла бы потягаться роскошью с королевским тронным залом. Там я попыталась освежить лицо и шею прохладной водой, приводя себя в чувство.

Осталось потерпеть всего одно сражение — судя по всему, оно будет довольно коротким, если против безоружного бойца выйдет вооруженный копьем и щитом воин, — и я смогу наконец уехать отсюда.

Навсегда.

Когда мы вернулись в ложу, уже объявляли бой. Я ошиблась: одному бойцу досталось копье, а другому — щит. Тем не менее, я не стала смотреть, как эти двое мутузят друг дружку, намереваясь убить. Лишь когда прозвучал гонг, а толпа зрителей недовольно загудела, я рискнула поднять глаза на арену.

Как ни странно, ошиблась я и в другом: вопреки моим предположениям, победил безоружный. Тот, которому не были рады на трибунах. Я силилась разобрать разносящуюся эхом по Арене речь распорядителя: кажется, он спрашивал у толпы, стоит ли подарить победителю свободу. А может, смерть?

Смерть? Мне не почудилось? В удивлении я повернулась к жениху. В этот раз он смотрел не на меня, а на арену, разгоряченное зрелищем лицо пылало от азарта, странным образом делая его еще более красивым. Удивительно, но чем красивее Диего казался внешне, тем меньше он нравился мне.

— Почему его хотят убить? Ведь он победил?

— Он не нравится людям, — объяснил Диего. — Убивает хладнокровно, не зрелищно. А еще от него прямо сквозит высокомерием. Посмотри-ка: он презирает нас.

Я невольно проследила взглядом за рукой Диего и сразу поняла, о чем он говорит. Этот боец, казалось, не радовался победе. Не торжествовал, не гордился ею. А ненависть в глазах — я не ошиблась, серых! — буквально испепеляла сидящих на трибунах господ.

Он был ранен, и не единожды. Кровь сочилась из многочисленных порезов и уколов копья, которым успел достать его убитый воин. Над коленом зияла особенно глубокая рана, из-за обильного кровотечения казалось, что голень разрублена надвое.

Разгневанный гул толпы обрек несчастного победителя на смерть — в этом не было сомнений. Распорядителю осталось лишь объявить о публичной казни, и отовсюду послышались одобрительные крики и свист. Несмотря на то, что все мое естество отказывалось принимать происходящее, я не могла отвести взгляд от человека, осужденного на смерть. Он принял свою участь даже не с достоинством — с безразличием. Не бросился на колени, умоляя о пощаде, не принялся гневно проклинать своих мучителей, а удостоил их лишь молчаливым презрением.

Над ареной подняли огромный деревянный диск, утыканный вбитыми в поверхность шипами. Закованные в латы стражи остриями копий заставили несчастного встать на нижние ступени перед колесом, а затем привязали к запястьям и лодыжкам веревки.

— Что они собираются делать? — помертвевшими от ужаса губами спросила я.

— Разорвать его на части, — пояснил Диего.

Надеясь, что ослышалась, я повернулась к нему, онемев от потрясения. Но еще больше потрясло меня лицо Диего, пылающее азартом, предвкушением кровавой расправы, разворачивающейся на его глазах. Ему нравилось то, что происходит на арене.

Меня затошнило. Впору было вновь опустить глаза, но мой взгляд, словно прикованный, упрямо метнулся к месту казни. Концы веревок привязали к четырем колесам, расположенным по бокам от деревянного диска с распятым воином. Четыре раба, не менее мускулистых, чем обреченный, принялись старательно крутить колеса, натягивая веревки. Я видела, как напряглись мышцы несчастного бойца, когда он противодействовал натяжению: несмотря на бесполезность усилий, он до последнего не сдавался без боя.

И молчал.

— Прекратите немедленно! — мой визгливый вопль разнесся по всей Арене неожиданно для меня самой.

Я буквально кожей ощутила устремленные на меня недоуменные взгляды, но остановиться уже не могла. Увернувшись от запоздалого движения Диего и подобрав юбки неприлично высоко, я проворно перелезла через ограждение ложи и бросилась к ближайшему рабу, крутившему колесо. Каблуки увязали в песке, пришлось разуться на бегу. Подскочив к рабу, я принялась изо всех сил колотить туфлей по влажной от пота мускулистой спине.

— Прекратите немедленно!

— Госпожа, что вы делаете? — растерянно обратился ко мне распорядитель, подбежав ближе.

— Остановите казнь. Это неслыханно!

— Я не могу остановить казнь: это зрелище, за которое уважаемые господа заплатили деньги! — зашипел распорядитель.

Я беспомощно обернулась на нашу ложу: побледневший Диего сидел на месте и бесстрастно наблюдал за происходящим. Видимо, от него помощи не дождешься. Распорядитель попытался схватить меня за руку, но я увернулась, нагнулась, набрала полную горсть песка и швырнула в лицо рабу, который продолжал крутить колесо.

Это сработало: тот охнул, отпустил рукоятки, метнул руки к лицу и часто заморгал. Все так же ускользая от распорядителя, пытавшегося меня поймать, я швырнула песок в лицо другому рабу. Толпа восторженно засвистела, кое-где раздались аплодисменты: неожиданное развлечение в виде истеричной девицы на арене пришлось зрителям по душе.

— Госпожа, остановитесь! — умолял распорядитель, хватая меня за юбку.

— Не остановлюсь! Прекратите казнь! — на самой высокой ноте завизжала я, рванув юбку обратно и оставив в его руке добрую часть кружев.

— Да кто вы такая, в конце концов?

— Это донна Несбитт, моя невеста, — наконец оторвался от дивана мой жених.

С другой стороны трибун поднялся еще один мужчина, одетый в безупречно белую рубашку и черно-красный военный мундир. Он сделал небрежный знак распорядителю, и два оставшихся зрячими раба прекратили крутить колеса. Мужчина неторопливо подошел ближе, не отрывая от меня заинтересованного взгляда. Я невольно отступила назад и спиной ощутила движение. Оглянувшись, увидела, что Диего стоит прямо за мной.

— Донна Несбитт, какая приятная встреча, — слегка поклонился статный, хотя и не очень молодой незнакомец, и предложил мне руку. — Я дон Вильхельмо, ваш покорный слуга.

Я неуверенно вложила ладонь в его руку, но тут же спохватилась и сдернула испачканную песком перчатку. Дон Вильхельмо невесомо коснулся моей кисти губами.

— Этот раб — моя собственность. При всем уважении к вам, донна Несбитт, и к моему доброму другу дону Адальяро вы не можете останавливать казнь и лишать людей оплаченного зрелища.

— Но… но… я… — я лихорадочно пыталась придумать хоть сколько-нибудь убедительную причину, почему хозяин раба не имеет права его убивать, однако дон Вильхельмо внезапно решил проблему за меня.

— Вы хотите его купить? — он слегка наклонил голову и прищурился, брызнув задорной смешинкой из темных глаз.

— Да! — обрадовавшись неожиданному выходу, выпалила я. — Я хочу купить этого раба.

— Вельдана… — Диего тронул меня за плечо, но я неприязненно стряхнула его руку, не обернувшись.

— Тогда пройдемте в контору и обсудим условия сделки, — дон Вильхельмо любезно склонил голову и тут же повернулся к распорядителю. — Освободите.

Улыбнувшись, он галантно предложил мне локоть. Помедлив и все еще не веря в свою удачу, я взяла его под руку и позволила увести себя с арены. Диего потащился за нами.

В помещении, которое дон Вильхельмо назвал «конторой», было душно, несмотря на всю хваленую вентиляцию, поэтому пришлось воспользоваться веером. Мужчины, увы, такой возможности не имели. Ну и ладно. В их интересах завершить сделку быстрее.

— Итак, госпожа Несбитт, вы хотите купить моего раба. Но вы не спросили цену.

— Я куплю его за любые деньги, — я с вызовом посмотрела в черные глаза рабовладельца.

— Даже если я попрошу за него пятьдесят золотых? — он хитро прищурился.

Диего ахнул за моей спиной и вновь дернул меня за локоть, но я вывернулась из его хватки и ступила ближе к продавцу.

— Это ваша цена? Тогда я покупаю.

Он хмыкнул.

— Что ж, в таком случае я готов сделать скидку. Сорок девять — и раб ваш. Можете забирать хоть сейчас. Я немедленно велю подготовить купчую.

Я порылась в кошельке, пристегнутом к поясу, и досадливо закусила губу: конечно же, я не рассчитывала на столь дорогую покупку, выходя из дому. При себе я насчитала лишь шестнадцать монет золотом.

— Я… — мои щеки вспыхнули от стыда. Не просить же Диего о помощи? — Я не брала с собой столько денег. Вы позволите мне съездить домой? Я вернусь тотчас же.

— О, не беспокойтесь, моя дорогая донна, — рабовладелец ласково перехватил мою ладонь и поднес ее к губам. — Я доверяю вам. Мой раб съездит с вами и получит недостающую сумму. Имя семьи Адальяро еще ни разу не было запятнано обманом. Ведь так, Диего? — на этот раз он обратился к моему жениху, всем своим видом выражая искреннюю радость.

— Так, Вильхельмо. Как и имя семьи Верреро, которое означает «если можешь содрать три шкуры, дери сразу четыре».

Я укоризненно покосилась на Диего. В конце концов, это мои деньги, не его. Полагающееся за мной приданое я отдала донне Изабель, как и требуется порядочной высокородной невесте, однако собственными деньгами я могла распоряжаться сама.

— Значит, решено. Я забираю раба, а вы забираете деньги. Вы говорите, нужны какие-то бумаги?

— Безусловно, грамота о передаче прав. Но вот она, уже готова, — дон Вильхельмо выхватил документ из рук раба-писаря и подмахнул пером. — Нужна только ваша подпись.

Я не заставила себя ждать.

— Теперь мы свободны? — уточнила я, забирая бумагу и сворачивая ее в трубочку.

— Если вам будет угодно, госпожа Несбитт, — учтиво поклонился дон Вильхельмо.

— Диего, пожалуйста, выведи меня отсюда, — попросила я вежливо, не желая сверх меры унижать достоинство своего горе-жениха.

Я позволила ему взять себя за локоть и вывести в просторный коридор, соединяющий край арены с выходом вдоль трибун. Толпа зрителей все еще оставалась на местах и почему-то восторженно шумела. Я не удержалась, оглянулась на арену… и остолбенела на месте. Диего, не ожидавший столь резкой остановки, наступил мне на платье и споткнулся.

— Что опять, Вельдана? — раздраженно спросил он, тоже оглядываясь назад.

— Боже мой… — прошептала я, не в силах поверить глазам.

На деревянном диске распинали уже другого раба. Одного из тех, которому я засыпала глаза песком. Он натужно кричал, а его руки…

Мне стало дурно от увиденного, и я бы непременно упала, не подхвати меня Диего. Он силком потащил меня наружу.

— Как… как они могли? — я в ужасе вцепилась в лацканы его камзола, когда мы оказались на улице. — Ведь я же… я же…

— А ты думала, зрители спокойно разойдутся без положенного зрелища? — накинулся на меня разозленный Диего. — Зачем ты устроила весь этот балаган?

— Я хотела спасти человека, — всхлипнула я.

— Раба, Вельдана! Раба, а не человека! — едва не брызжа мне в лицо слюной, прокричал Диего. — Спасла одного, и что дальше?

А что дальше — я видела сама. Вместо одного раба умер другой. Ничего не изменилось. Я ничего не смогла изменить.

Шум за нашими спинами заставил меня оглянуться: следом выволокли купленного мною раба. Его руки были крепко скручены за спиной и привязаны сзади цепью к тугому ошейнику, невесть как очутившемуся на бычьей шее.

— Встань на колени перед своей новой госпожой, тварь, — один из конвоиров пнул раба сзади под колено, заставив его рухнуть прямо на грунтовую дорожку.

Я невольно поморщилась, представляя, как ему больно, но раб и бровью не повел.

— Поднимите его. И усадите в карету. И… пусть ему развяжут руки.

Конвоиры недоуменно взглянули на меня, на Диего и вновь переглянулись между собой.

— Дорогая, присядь, а с этим я разберусь, — Диего теперь был сама мягкость, будто не он только что шипел мне в лицо, как пойманный в клетку дикий кот.

На меня внезапно навалилась безмерная усталость, и я махнула рукой, не желая больше скандалить на людях. И правда, пусть мужчина разбирается. Я, как обычно, ляпнула, не подумав. Ведь рабам не позволено ездить в каретах, а я опять… Пусть уж доставят его в поместье хоть как-нибудь, а дальше… а дальше буду думать, что с ним делать.

Комментарий к Глава 4. Сомнительное приобретение Визуалочка: https://picua.org/images/2019/03/24/6abdc50472fa10098d72e6b6bdb60381.jpg

====== Глава 5. Бремя рабовладения ======

Я хотел бы не знать тебя,

Но это так обязательно.

Ведь без этого всего мы бы были другими…

PLC «Навылет»

Разум отказывается воспринимать происходящее. Как вышло так, что я уже смирился со смертью, приготовился вытерпеть последнюю боль, уже почти слышал цоканье дьявольских копыт в преддверии пекла, а через несколько мгновений в который раз оказался продан?

Истеричной бабе, выскочившей на арену прямо во время казни.

Меня передергивает, когда в голову врываются назойливые воспоминания. Только небеса знают, сколько боли и унижений мне пришлось вынести от прежней хозяйки! Вильхельмо порою казался ангелом во плоти по сравнению с той безжалостной сукой.

Эта еще молода и, судя по внешности, северянка. Впрочем, какая разница? Раз ее угораздило припереться на юг ради женишка, значит, нутро у нее такое же гнилое. И чем, скажите на милость, я ей приглянулся?!

Смотреть на нее без судорог в челюстях невозможно: если бы не руки, накрепко связанные за спиной, одним движением придушил бы гадину. К счастью для новой госпожи, меня заставляют низко склониться, скрывая от нее выражение моего лица.

Пульсирующая боль вколене отходит на второй план, когда меня заставляют взгромоздиться на багажное место кареты. После прохлады рабских подземелий, к которой я привык, адская жара кажется невыносимой. Не могу сдержать гримасу ярости, хочется выть и кусаться: снова, снова, снова! Похоже, что смерть сознательно избегает встречи со мной. Похоже, что демоны из пекла решили вволю повеселиться, отсыпая мне очередную порцию унижений.

В небе над нами горит звезда,

Некому, кроме нее, нам помочь,

В темную, темную, темную ночь.

В. Цой «Звезда»

Возня на запятках кареты прекратилась, и Диего лихо запрыгнул внутрь, усаживаясь рядом. Некоторое время мы ехали в молчании, глядя каждый в свое окно, но в конце концов он процедил сквозь зубы:

— Поздравляю, дорогая. Купив своего первого раба, ты умудрилась совершить самую глупую покупку в жизни.

— Это еще почему? — насупилась я.

— Ты еще спрашиваешь! — исходя злостью, продолжал шипеть Диего. — Пятьдесят золотых? Да ты с ума сошла! Знаешь, сколько стоит самый дорогой раб на невольничьем рынке? Молодой, здоровый, сильный, красивый! А главное — умелый и работоспособный?

— Сколько?

— Пять золотых! Пять!!! Ты слышишь, Вельдана? Самый дорогой раб на рынке стоит пять! гребаных! золотых! Но если поторговаться, можно купить гораздо дешевле: обычно и золотого хватает с лихвой. А твой раб — да ты видела его? На что он годится? Он уже не юн. Он весь искалечен в боях. Он не продержится долго даже на самой легкой домашней работе. Тебе продали списанный в расход товар за безумные деньги, понимаешь? А еще… Ты только попробуй приручить этого дикого зверя! Думаешь, он станет покорно мести лужайки в саду? Или таскать воду в чаны? Или чистить отхожие ямы и забившиеся трубы? Как бы не так. У него на спине написано, что это строптивый раб. Которому плевать на любое наказание. Да он сожрет живьем любого из нас, дай ему только малейшую возможность! Вильхельмо поступил мудро, когда приготовил ему публичную смерть!

Я слушала молча, внимая отравленным горечью словам Диего. Он перевел дух, потеребил конец парадного ремня и со вздохом продолжил гневную речь:

— Знаешь, кто такой этот дон Вильхельмо? Владелец Арены. Он продает публичные смерти бойцовых рабов за большие деньги. Он уже заработал на смерти этого дикаря, а теперь еще и получил задаром пятьдесят золотых! Только потому, что у тебя слишком нежное сердце.

Обидные слова Диего ранили до глубины души. Безумно хотелось прямо сейчас объявить ему, что я разрываю помолвку и уезжаю домой. Но пришлось прикусить язык: ведь в этом случае спасенного мною раба попросту убьют. И тогда мои усилия окажутся тщетными, а пятьдесят золотых — потерянными зря.

Я тут же устыдилась своих мыслей. Неужели несколько дней в Кастаделле превратили и меня в бездушное животное, которое жалеет денег, потраченных на спасение чьей-то жизни?

По правде говоря, пятьдесят золотых — это была почти половина моих личных средств, полученных от дяди. А ведь с остатка придется платить за проезд на корабле, и…

О чем я только думаю? Не собираюсь же я в самом деле тащить этого раба с собой?

Нет, покамест надо остаться. Хотя бы до тех пор, пока купленный раб не залечит раны и не сможет уйти. Ну разумеется! Как мне это сразу не пришло в голову? Как только он поправит здоровье, я подарю ему свободу. И лишь потом уеду.

Эта мысль немного приободрила меня, и даже Диего заметил перемену в моем настроении. Он взял в ладонь мою руку и хотел было что-то сказать, но в это время кучер прикрикнул на лошадей, и карета замедлила ход.

— Приехали.

Диего вышел первым и, как полагается галантному кавалеру, подал мне руку, помогая выбраться. Я украдкой заглянула на запятки кареты: моего раба примостили сзади в ужасно неудобной позе, которая, должно быть, причиняла ему нешуточные страдания. Ноги согнуты в коленях и прикованы к подмостке, руки по-прежнему скручены за спиной и пристегнуты цепью к ошейнику. Шипы ошейника беспощадно впивались в горло: чтобы вдохнуть воздуха, рабу приходилось запрокидывать голову назад.

Я покачала головой и укоризненно посмотрела на Диего. Но не успела я и рта открыть, как нам навстречу вышла улыбающаяся Изабель.

— Не ожидала вас дома так рано! Думала, вы поедете прогуляться по Кастаделле и окрестностям, заглянете в таверну к Рено… Там готовят лучших моллюсков на побережье!

— Мам, не сейчас, — отрезал Диего, подхватывая ее под локоть и уводя по гравийной дорожке к дому. — Надо поговорить.

— О чем? — Изабель недоуменно оглянулась на меня.

— Вельдана купила раба.

— Раба? — ее брови взметнулись вверх. — И когда это она успела? Разве вы уже были на невольничьем рынке? Ведь планировали только завтра…

— Она купила раба прямо на Арене. Бойцового, — Диего выразительно посмотрел на мать.

Та ахнула, прикрыв рот веером.

— Но… зачем тебе бойцовый раб, милая?

— Телохранителем будет, — мрачно ляпнула я первое, что пришло в голову. — Пожалуйста… пусть о нем позаботятся! Ему нужен доктор!

— Конечно, дорогая, о нем позаботятся. Хорхе! — окликнула она притаившегося за кустом олеандра управляющего.

Я испуганно отшатнулась и запротестовала:

— Нет! Не смейте его бить!

— Никто не собирается его бить, дорогая. Ведь он еще не успел провиниться, верно? — ласково погладила меня по руке Изабель. — Как ты и просила, Хорхе о нем позаботится. В конце концов, кому-то надо убедиться в том, что он не опасен.

— Он не опасен, — бездумно огрызнулась я, не совсем, впрочем, уверенная в собственных словах.

— Не волнуйся, Вельдана. Ступай наверх, приведи себя в порядок, а я велю накрывать на стол… ведь вы наверняка голодны!

Почему-то я чувствовала себя настолько измотанной, что с трудом дотащилась на верхний этаж до своих покоев. Мне едва хватило сил, чтобы отсчитать положенные по договору золотые и передать их через Сай посыльному дона Вильхельмо.

После этого я мешком рухнула на кровать, и когда Сай вернулась, то с трудом сумела меня раздеть.

— Ох, госпожа, — тихонько пискнула она, прикладывая ладошку ко рту. — Ваше новое платье!

Увы, верхнее кружево платья было безнадежно испорчено, когда за него ухватился распорядитель боев на Арене.

— Ничего, — утешила я девушку, — не в платьях счастье.

— Вы… — начала было Сай, но осеклась.

— Что?

— Нет, ничего. Простите, госпожа, — Сай тут же опустилась на колени и виновато склонила голову.

— Нет уж: начала, так говори. И не бойся, я не стану тебя бить или выдавать Хорхе. Говори свободно, что думаешь.

— Я только хотела сказать… госпожа, это не мое дело, и вы вправе наказать меня за длинный язык…

— Да говори уже, Сай, не томи!

— Я только хотела сказать, что сегодня вы не выглядите счастливой.

— А раньше выглядела? — я горько усмехнулась.

— Раньше — да, — неуверенно моргнула Сай.

— Ладно уж, — вздохнула я. — Помоги мне доползти до ванны, едва держусь на ногах.

— Что случилось?

— Ох, Сай… я купила раба.

Пока девушка натирала меня душистой пеной, я рассказала ей все от начала до конца. И заметила, как дрожит в ее руке мыльная морская губка.

— Бойцовый раб? Но… они очень опасны, госпожа.

— Да чем же они отличаются от других рабов?

— Они… беспощадные… дикие… и сильные… ведь вы сами говорите, что этот человек убил столько людей и победил в битве!

— И что? По-твоему, он не заслуживает жизни? — я нахмурилась.

Не ожидала от Сай такой реакции.

— Простите, госпожа, — рабыня задрожала еще сильнее и снова упала на колени, — я вовсе не то имела в виду…

— Ох, перестань все время биться коленями об пол, — поморщилась я. — При мне можешь оставить эти церемонии. Лучше помоги вытереться и поправь прическу. Придется идти давиться обедом.

На губах Сай мелькнула слабая улыбка, и на душе потеплело. Подумалось вдруг: если я уеду, то у этой девушки не останется ни одного человека, с кем она могла бы поговорить открыто, по душам… А что, если?..

Мысль, осенившая меня, тут же обдала и холодом. Что, если остаться здесь и потратить оставшиеся деньги на истинно благородное дело? Диего сказал, что самые дорогие рабы стоят не больше пяти золотых… Но обычно и золотого хватает с лихвой. Тогда мне достанет денег, чтобы выкупить и выпустить на свободу не меньше полусотни человек!

От этой мысли я повеселела, чем несказанно порадовала Сай, и усталость словно рукой сняло. Рабыня помогла мне одеться в шелковое платье и вместе со мной спустилась в столовую.

— Меня зовут Хорхе, — покусывая зубочистку, произносит неприятный усатый тип, — советую хорошенько запомнить и проявлять уважение. От меня будет зависеть целость твоей шкуры. Впрочем, — он бросает на меня оценивающий взгляд, — от нее и так почти ничего не осталось. Строптивый?

Тело нещадно ломит. Рана над коленом болезненно пульсирует, затуманивая рассудок. Стоять на коленях, согнувшись в три погибели, почти невыносимо, но поделать я ничего не могу: руки пристегнуты к колодкам, не пошевелиться. Молча смотрю на молодцеватого Хорхе: тот деловито вертит над жаровней два металлических штемпеля на длинных деревянных рукоятках. За годы рабства я безошибочно научился определять этот азартный блеск в глазах: передо мной подлинный живодер.

— Люблю строптивых, — доверительно сообщает Хорхе, вынимая из жаровни один из штемпелей и придирчиво осматривая пышущий жаром металл на конце. — Сначала вы ломаетесь, строите из себя гордых и дерзких, а потом так забавно визжите и молите о пощаде.

Живодер Хорхе делает шаг ко мне с раскаленным добела штемпелем в руках. Тело привычно каменеет в ожидании боли.

Боль неизбежна. Она сопровождает меня почти полжизни. К ней я привык.

Но прикосновение расплавленного металла к живой плоти — испытание не из приятных. Зубы скрежещут, стиснутые в кулаки руки стремятся разорвать путы, неподвластное воле тело сотрясает мелкая дрожь.

Хорхе держит штемпель на старом клейме долго. Излишне долго, словно желая прожечь во мне дыру насквозь. Сознание плавится от нещадной, жгучей боли, перед глазами плывет красный туман.

Пахнет жареным мясом. Трудно поверить, что запах исходит от меня самого. Наконец мучитель убирает шипящий металл, а огонь на коже продолжает гореть. Теперь он там надолго, уж мне ли не знать.

С трудом хватаю ртом воздух. Рот наполняется кровью — кажется, я прокусил губу. Глаза неотрывно следят за движениями палача: Хорхе, похоже, разочарован. Ждал криков?

Мрачно ухмыляюсь: от меня не дождется.

От него, похоже, не укрывается ухмылка: темные глаза вспыхивают злобой. Перекинув зубочистку в другой уголок рта, он кивает молчаливым рабам. Те послушно освобождают меня из колодок и пристегивают к пыточному столу лицом вверх. Стол такой же, как у Вильхельмо. Видимо, их заказывали у одного и того же мастера.

Свежий ожог на спине горит адским пламенем, вынуждая меня слегка выгнуться, чтобы не соприкасаться обожженной лопаткой со столом. От Хорхе не ускользает это движение, и он издевательски хмыкает.

— Сколько же раз тебя продавали? Я насчитал восемь меток. Сзади клеймо ставить негде, уж извини.

Он берется за другой штемпель и повторяет пытку, с силой вжимая раскаленный металл в кожу над левым соском.

Мышцы вздуваются от напряжения, ногти скребут по столешнице, в шею впивается ошейник. Тело сильнее выгибается в безмолвном крике.

Но ничто не длится вечно. Хорхе издевательски дует на потускневший штемпель, осматривает свежее клеймо на моей груди и гнусаво протягивает:

— Донне Вельдане понравится. Ювелирная работа.

Я бы плюнул ему в рожу, да нечем. Во рту сухо, как в пустыне: последнее, что я пил сегодня, — та вонючая жидкость из бутылочки Гидо. Это было еще утром, когда я принадлежал ублюдку Вильхельмо.

Никто не подумал меня напоить. Кого заботят нужды раба? Не обоссался — и ладно.

Тело пылает болью, но это уже не имеет значения: сознание то ярко вспыхивает, то проваливается в вязкую темень.

Вскоре мышцы и суставы немеют: руки вновь выкручены за спиной и вздернуты за запястья. Я в каком-то темном могильнике. Хочется прижаться спиной к холодному влажному камню, чтобы немного облегчить боль, но меня подвесили так, что шевельнуться невозможно.

Остается только терпеть.

Будь ты проклят, Вильхельмо. Будь ты проклят, Хорхе. Будь ты проклята, донна Вельдана.

Тишину, царящую за столом, нарушал лишь негромкий звон столовых приборов. Я не выдержала и заговорила первой:

— Где мой раб?

Донна Адальяро монашеским жестом сложила руки на коленях.

— Несколько дней ему придется пообвыкнуть здесь, узнать о порядках, научиться повиновению…

— Лекарь осмотрел его?

Изабель и Диего быстро переглянулись.

— Дорогая, звать лекаря ради раба… Право же, на них все затягивается, как на собаках.

— Этот раб стоил мне пятьдесят золотых, — стараясь не давать гневу выхода, напомнила я, — так что лучше ему оставаться живым и здоровым. Дорогая матушка, очень прошу вас послать за лекарем безотлагательно. Ведь вам не хотелось бы, чтобы я разгуливала по Кастаделле сама, справляясь у прохожих, где найти врача?

— Как пожелаешь, дорогая, — Изабель поджала губы, всем своим видом изображая недовольство, — сейчас же отправлю Вуна за доном Сальвадоре.

— Благодарю вас, — вежливая улыбка далась мне с большим трудом. — Так где мой раб?

— О нем позаботятся, как ты и просила.

— Я хочу его видеть. Немедленно, — во мне нарастала липкая тревога.

— Будь по-твоему, — натянуто улыбнулась донна. — Сай, приведи Хорхе.

От звука этого имени меня передернуло — не хватало еще любоваться гадкой рожей… Но еще больше встревожило то, что имя Хорхе вновь упоминалось в связи с моим рабом. Последнему это явно не сулило ничего хорошего.

Кусок в горло не лез. Отодвинув тарелку, я тронула губы салфеткой и поднялась из-за стола.

— Да, кстати… Относительно решеток на моих окнах…

Изабель вздохнула.

— Сегодня было недосуг. Если завтра вы с Диего пойдете на прогулку, к твоему возвращению решетки будут сняты. Пожалуйста, не думай, что…

— Звали, госпожа? — скрипя начищенными сапогами, в столовую вошел Хорхе.

— Донна Вельдана хочет видеть своего раба. Он… готов?

Хорхе озадаченно вытаращился на хозяйку.

— Э-э-э… частично. Я не думал, что он понадобится так скоро.

— Где он? — я все больше убеждалась в том, что меня водят за нос, и намеревалась с этим покончить.

Хорхе замялся, ища взглядом хозяйской поддержки. Изабель все же сочла нужным прийти на выручку управляющему:

— В подземельях. У него буйный нрав, а кроме того, новых рабов полагается обработать.

— Отведите меня к нему. Я хочу его видеть, — я старалась утихомирить нарастающий гнев, обращаясь прямо к Хорхе.

Тот вновь бросил вопросительный взгляд на хозяйку. Он словно нарочно пытался меня разозлить, усиленно демонстрируя, что я для него — пустое место. Но я дала себе твердое слово добиться своего и не собиралась отступать.

Изабель едва заметно кивнула.

— Возьми фонарь, дорогая, — проворковала она, обращаясь ко мне. — В подземелье темно.

Если она собиралась меня напугать, то у нее получилось. При мысли о том, что придется спускаться в незнакомое подземелье наедине с человеком, который вызывал у меня дикое отторжение, мне стало нехорошо.

— Я возьму с собой Сай, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Как пожелаешь, дорогая. И прошу тебя, не делай поспешных выводов…

Но я уже не слушала ее. Хорхе с преувеличенной услужливостью поклонился мне и сделал приглашающий жест рукой. Сай засеменила следом.

Управляющий провел нас по коридорам в тыльную часть дома и открыл неприметную дверь в тупике. Изнутри дохнуло могильным холодом. Вход в подземелье тускло освещала масляная лампа, закрепленная на стене. Хорхе снял тут же, со стены, переносной фонарь, зажег фитиль и передал мне. Еще один фонарь оставил себе.

— Не передумали, госпожа? — обернувшись, он окинул меня насмешливым взглядом.

— Нет. Поторопитесь, — холодно велела я.

Спускаясь вслед за Хорхе по массивным каменным ступеням, я не раз пожалела о своей опрометчивости. Слишком узкий проход в подземелья и зловеще холодные, влажные стены, покрытые серой плесенью и беловатыми разводами селитры, рождали в моей голове отвратительные подозрения. Что, если меня всего лишь обвели вокруг пальца и общими усилиями загнали в ловушку? Что, если Хорхе заставит меня спуститься на самое дно и навеки запрет в одной из подземных темниц? Что, если я больше никогда не увижу света?

Я невольно оглянулась. Сай позади меня молчала, как мышь, сосредоточенно ступая по отполированному камню. Кажется, страха на ее лице не было, и это немного обнадежило. С другой стороны, чем она могла помочь, задумай Хорхе вместе с семейкой Адальяро какую-нибудь пакость?

Казалось, лабиринтам подземелья не будет конца, и когда я уже готова была малодушно просить вывести меня обратно, Хорхе остановился перед массивной кованой дверью с огромным засовом. Звякнув увесистой связкой ключей, он отпер замки, отодвинул засов и распахнул дверь. Темнота, холод и сырость, еще больше ощутимые в темнице, вызвали у меня новый приступ содрогания. Но Хорхе осветил вход фонарем и зажег масляные лампы, закрепленные в стене по обе стороны двери.

Глаза уже достаточно привыкли к полумраку, поэтому сразу выхватили светлое пятно на фоне темно-серых каменных стен, не обработанных даже подобием штукатурки. Мой раб был прикован цепями к стене, да так, чтобы доставить ему побольше мучений: его поставили на колени, вывернули за спиной руки и вздернули за запястья неестественно высоко; заковали ноги в кандалы, не позволяя двинуться и облегчить мучительную боль; цепью, пристегнутой к ошейнику, заставили наклонить голову вниз. От него исходил удушающий запах немытого тела и подсыхающей крови. Никто даже не подумал искупать его и осмотреть увечья.

Меня затрясло от гнева. Вот, значит, как была воспринята моя просьба позаботиться о нем?

— Снимите его. Немедленно, — я постаралась придать голосу холодной жесткости.

Помешкав, Хорхе нехотя исполнил приказ.

Узник не издал ни звука, когда цепи ослабли, позволив ему опустить руки и поднять голову, хотя я сама едва сдержала вздох облегчения. Даже когда кандалы с ног были сняты, он остался стоять на коленях. Однако, несмотря на рабскую позу, в нем не ощущалось покорности или страха. Даже теперь от него веяло опасностью, и я осознала, что играю с огнем.

— Ты можешь встать?

Раб не ответил, но попытался переступить на коленях. Поставил на стопу здоровую ногу, переместил вес на нее, но едва оперся на раненую, как начал заваливаться набок. Он бы упал, не имея возможности помочь себе руками, если бы Хорхе не поддержал его. И все же поднялся, исполнив мою просьбу.

Он был высок, и его грудь оказалась прямо перед моими глазами. Над левым соском багровел кошмарного вида свежий ожог в виде большой буквы «А», вписанной в вертикальный эллипс.

— Что это? — мои нервы не выдержали, и голос предательски дрогнул.

— Клеймо, госпожа.

— Но зачем? Кто просил это делать?!

Хорхе недоуменно пожал плечами.

— Так заведено. При продаже клеймо прежнего хозяина выжигают и ставят новое. Обычно это делают на спине, но… на спине этого уже не было места.

— Повернись, — приказала я.

Раб послушно повернулся спиной, и я невольно закрыла рот ладонью. Такой же свежий ожог, но сплошной и бесформенный, виднелся под правой лопаткой — вероятно, там, где прежде красовалось клеймо дона Вильхельмо. Хорхе не солгал: всю спину раба покрывали старые рубцы от ожогов, давно затянувшиеся шрамы от ран, нанесенных мечом, и… следы от кнута. Похоже, он и в самом деле отличался буйным нравом: судя по шрамам, пороли его часто и от души.

— Отведите его в купальни и вымойте как следует, — велела я, не в силах отвести взгляд от ужасных узоров на спине раба. — Не хватало еще, чтобы раны загноились.

— Э-э-э… — неуверенно протянул Хорхе, и я вопросительно подняла бровь, ожидая очередного упрямства. — Какие купальни?

— Ну, купальни для рабов.

Хорхе презрительно усмехнулся.

— У нас нет таких. Рабы моются утром и вечером, опрокидывая друг на друга ведра с водой. Которую сами и таскают из ручья.

Я стиснула зубы.

— Ладно. Тогда отведите его в мои покои.

— Что?! — теперь Хорхе был по-настоящему ошарашен. — В ваши покои, госпожа? Вы уверены?

— Делай, что велено. И посмей только задержаться! — я топнула ногой, подняла фонарь и вышла из омерзительной камеры, не желая находиться тут ни мгновением дольше.

Сай, так и не вымолвив ни слова, покорно последовала за мной. Лишь когда мы оказались наверху и я на короткий миг прислонилась спиной к мраморной стене коридора, вдыхая свежий воздух, девушка робко подняла на меня глаза.

— Госпожа… вы правда хотите привести этого раба в ваши покои?

— Я не хочу, чтобы его кое-как обливали из ведра холодной водой. Его нужно хорошенько вымыть. А купален здесь нет, как ты сама слышала, — ядовитая нотка все же проскользнула в моем тоне, хотя к Сай это никоим образом не относилось.

— Но ведь он опасен, — рабыня широко распахнула темные глаза. — Что, если он задушит вас прямо в вашей комнате?

— Ерунда, — я поморщилась. — С какой стати ему душить меня? Я не собираюсь причинять ему зла.

Отдышавшись, я возобновила шаг. Идти через столовую не хотелось, поэтому я обогнула ее по дальнему коридору и поднялась на верхний этаж по лестнице, ведущей с черного хода.

— А где он будет жить, госпожа?

Я снова поморщилась: Сай повадилась задавать мне неудобные вопросы. Но, с другой стороны, я сама разрешила обращаться к себе свободно, так что грех сетовать.

— Пока не знаю.

— Не думаю, что донна Изабель разрешит этому жить в бараках среди остальных рабов. Ведь это бойцовый раб, убийца…

— Посмотрим, — грубить Сай не хотелось, но ответа на ее вопрос у меня пока не было.

Сначала надо хорошенько отмыть несчастного и обработать ему раны.

Хорхе не стал проявлять своеволия и привел раба тотчас же, как я и велела. Однако он позаботился о том, чтобы молчаливые рабы-телохранители конвоировали узника до самых покоев.

— Донна Изабель велела приставить их к вашей двери, — ответил он на мой вопросительный взгляд. — На всякий случай… Если этот, — он кивнул на пленника, — вздумает проявлять строптивость. А еще просила передать вам вот это.

Хорхе вытащил из-за голенища короткий хлыст для верховой езды с наконечником из жесткой кожи и протянул мне. Я содрогнулась при одном только взгляде на эту дрянь и даже не подумала взять ее в руки. Хмыкнув, управляющий положил хлыст на комод и легонько похлопал по нему ладонью.

— Надеюсь, вы умеете им пользоваться. А если нет — желаю вам поскорее научиться. Это все, госпожа? Или нужна помощь? — он ехидно прищурился и склонил голову набок, в точности копируя надменное движение Диего.

— Ступай, — холодно велела я.

— Как пожелаете, донна Вельдана, — он демонстративно поклонился. — Помните, что стражи ожидают любого вашего звука, чтобы прийти на помощь.

Лишь когда за Хорхе закрылась дверь, я позволила себе облегченный выдох. Опасливо покосившись на раба, который неподвижно стоял у входа и ничем не выдал своих эмоций, я обратилась к Сай:

— Наполни ванну.

— Вашу, госпожа?

Ох, эта девчонка доведет-таки меня до белого каления.

— Нет, ванну дона Адальяро! — воскликнула я раздраженно. — Конечно же, мою! И поживее.

— Но…

— Прекрати болтать и выполняй.

Сай опрометью бросилась в купальню, а я на всякий случай отступила назад, чтобы держаться подальше от пугающего меня невольника. Облизнув губы и желая разрушить неловкое молчание, я обратилась к нему:

— Как тебя зовут?

Раб словно заметил меня впервые. Я поймала холодный взгляд серых глаз и уловила легкое движение плечом.

— У вас есть документ. Там написано.

Он явно позволил себе неслыханную дерзость, не ответив на прямой вопрос. Да еще и указал на мой промах. Ведь имя раба действительно было вписано в документ, только при оформлении сделки я не обратила внимания на такую мелочь.

Как ни странно, его дерзость меня нисколько не задела. Я хмыкнула и отступила к столику, куда бросила купчую после возвращения с Арены. Развернув свиток, вчиталась в витиеватые строчки.

— Вепрь. Звучит устрашающе. Даже не хочу знать, почему тебе дали это прозвище. Но я спрашивала тебя о настоящем имени.

— Настоящем? — он приподнял бровь, перечеркнутую старым шрамом.

— Не делай вид, что не понимаешь меня. О том имени, которое дала тебе мать.

Под его тяжелым, немигающим взглядом я почувствовала себя до крайности неуютно. Раб не должен так смотреть на хозяйку, даже я способна была это понять. Он молчал и буравил меня взглядом так долго, что я уже потеряла надежду на ответ, но его пересохшие губы, слишком выразительные для такого жесткого человека, разомкнулись и выпустили одно короткое слово:

— Джай.

— Это ведь… не халиссийское имя? — от смутных подозрений по коже пробежал мороз.

— Нет.

— Готово, госпожа, — из купальни легким мотыльком выпорхнула Сай и низко склонила голову.

— Хорошо. Помоги этому человеку вымыться, — велела я, радуясь, что какое-то время не придется находиться с ним в одной комнате.

Сай вытаращила на меня блестящие глаза-маслинки.

— Я, госпожа?!

— Ты предлагаешь мне этим заняться? — тут уж я по-настоящему рассердилась.

— У меня пока что есть руки, — послышался глухой низкий голос. — Если вы их развяжете, я справлюсь сам.

====== Глава 6. Острые углы ======

Я не знала, как быть иначе.

За собой тебя позвала…

Тина Кароль «Сдаться ты всегда успеешь»

Первое, что мне пришло в голову — а есть ли на окнах в купальне решетки? Кажется, нет, но два окна, выдолбленные в стене, были очень узкими, словно прорези бойницы. Едва ли мужчина с таким телосложением сможет протиснуться в них.

Хотя, с другой стороны, если у него и получится сбежать, что с того? Рабовладелицей в прямом смысле этого слова я вовсе не собиралась становиться, а всего лишь хотела помочь выжить человеку, попавшему в беду.

— Хорошо.

Я взяла из шкатулки с рукоделием небольшой ножик, которым подпарывала швы, и, стараясь не выдать своего страха, подошла к рабу.

— Повернись.

Он послушался, и я трясущимися пальцами неловко распилила веревки, туго стягивающие его кисти. И опять — ни вздоха, ни стона, он лишь инстинктивным жестом коснулся разодранных в кровь запястий. Отступив, я напряженно наблюдала за тем, как поведет себя освобожденный раб. Он повернул бритую голову, холодно взглянул на меня из-за широкого плеча и, не сказав ни слова, скрылся за дверью купальни.

— Уфф, — выдохнула я, переводя дух, и обратилась к Сай: — Ты положила там все, что необходимо? Губку, мыльную пасту, полотенце?

— Разумеется, госпожа. Если только он умеет всем этим пользоваться… — в ее ответе прозвучала нотка пренебрежения.

— Ох! А во что же он переоденется? Ступай-ка попроси у кого-нибудь чистую одежду.

Сай низко присела и склонила голову:

— Как прикажете, госпожа.

Оставшись одна, я принялась нервно расхаживать по комнате, поочередно заламывая дрожащие пальцы. Ну вот, добилась своего, и что теперь? Поддавшись искреннему порыву, я спасла от смерти человека, но теперь, получается, несу за него ответственность. А ведь этот раб — и правда не милый комнатный песик, он явно не стремится кланяться хозяйке, как все остальные. Что с ним делать? Сай верно заметила: к остальным рабам Изабель его вряд ли допустит. Держать у себя на привязи? Комната рядом со спальней, конечно, есть, но там обосновалась Сай… да и дико как-то жить рядом с таким опасным…

Я едва не прокляла себя, сообразив, что собиралась назвать его зверем. Неужели жизнь среди чудовищ и меня превратила в чудовище, в бездушную рабовладелицу, для которой рабы — даже не люди, а кто-то вроде животных из зверинца?

В дверь постучали, прервав несвязный поток мыслей, и я с радостью ухватилась за возможность отвлечься. На пороге предстала Изабель вместе с незнакомым седовласым человеком. Он был худощав, имел при себе трость и чемоданчик с нарисованной на крышке змеиной головой — знак лекаря в Саллиде.

— Вельдана, познакомься: это дон Сальвадоре. Хорхе сказал, ты велела привести своего буйного раба сюда?

— Буйного? — худощавый мужчина нахмурил кустистые брови.

— Это бойцовый раб, вытащенный прямиком с Арены, — как ни в чем не бывало ответила Изабель, словно обсуждала с доктором рецепт десерта.

— Надеюсь, он надежно привязан? Мало того, что я должен возиться с рабом, так еще и с риском для жизни?!

— Э-э-э… он вроде бы не настолько и буйный, — попыталась вставить я. — Пока что он слушается.

— Нет, так не пойдет, — возмущенно качнул головой дон Сальвадоре. — Если он ранен, то мне, вероятно, придется причинять ему боль. А нрав бойцовых рабов мне известен: не раз приходилось латать подобных ему после представлений. И знаете что? Мне дорога моя жизнь. Пусть его привяжут, и как следует, иначе я к нему не подойду.

Изабель положила ладонь доктору на плечо.

— Непременно, дон Сальвадоре. Сай!

— Да, госпожа.

— Ступай к Хорхе. Скажи, чтобы велел притащить из подземелий стол… Ну, тот… с крепежами.

— Слушаюсь, госпожа.

Я невольно покосилась на будущую свекровь. Что мне еще предстоит узнать об этой семейке? Зачем им в подземельях стол с крепежами? Неужели для того, чтобы…

— Вельдана, дорогая, — пропела Изабель, прерывая мои мрачные размышления, — разумеется, ты вольна поступать, как считаешь нужным, но имей в виду, что бойцовому рабу не место в покоях госпожи.

— Я хочу знать, что с ним все в порядке. И что его не будут бить или мучить. Поэтому пока он останется здесь.

Донна томно вздохнула, закатив печальные глаза.

— Как пожелаешь. Дон Сальвадоре, пока мы ожидаем, предлагаю вам пройти в столовую. Мои умелицы испекли сегодня такой фруктовый пирог, вкуснее которого я в жизни не пробовала…

Грациозно подхватив немолодого худощавого дона под локоть, Изабель увлекла его вниз. Я вновь почувствовала себя нехорошо рядом с двумя огромными бритоголовыми рабами, которые с бесстрастными лицами сторожили мою дверь.

Уж лучше скрыться внутри.

Впрочем, здесь, в комнате, я чувствовала себя столь же неуютно. Да еще и Сай куда-то запропастилась… Хоть бы Хорхе ее не обидел. Я напряженно прислушивалась к доносящимся из купальни всплескам — если раб и надумал бежать, то, по крайней мере, сделает это чистым. У меня до сих пор щипало в носу от жуткого зловония, которое исходило от него в подземелье.

Ох, хоть бы он мылся подольше и не выходил до тех пор, пока кто-нибудь сюда не войдет! Я не представляла себе, что буду делать, находясь наедине с огромным, пугающим одним своим видом мужчиной. Надо бы попросить донну Изабель, чтобы отвела ему подходящее место в доме… Но лишь подумав об этом, я тут же засомневалась: вместо того, чтобы позаботиться о рабе по моей просьбе, его тут же упекли в подземелье, да еще и сожгли кожу раскаленным железом.

Раздумывая, я внимательней осмотрела дверь в соседнюю комнатушку. Засов на двери имелся, и как раз со стороны спальни. А вот изнутри никак не запереться. Да и решетка на окне в этой комнате пришлась весьма кстати…

Я вновь устыдилась своих мыслей. Будто я собираюсь держать живого человека взаперти, как преступника, до скончания дней! Нет, все не так. Когда доктор осмотрит спасенного раба, я поговорю с ним, и мы вместе решим, как лучше поступить.

В конце концов, разговаривать он умеет.

Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,

Расспроси-ка сначала меня, как я жил.

Я сидел на цепи и в капкан попадал,

Но к ярму привыкать не хотел и не мог.

И ошейника нет, чтобы я не сломал.

И цепи, чтобы мой задержала рывок.

Группа «Мельница» («Песнь волка», на стихи Марии Семеновой)

После вонючего подземелья, надменной рожи Хорхе и отвратительной процедуры клеймения оказаться одному в светлой, прохладной купальне — поистине райское блаженство. Мерцающая в каменных бортиках чистая вода туманит разум, и первым делом я жадно пью прямо из ванны. Вода неприятно теплая и слегка отдает железом, но мне ли привередничать? В плохие дни случалось хлебать и дерьмо из луж.

Напившись, задерживаю дыхание и окунаю голову целиком. Давно забытое чувство — когда-то оно наполняло меня счастьем. Я с детства любил плавать, а последние семь лет по иронии судьбы прожил у моря, ни разу не ступив в его чистые, прохладные воды.

Дыхания недостает. Поднимаю голову, закрываю глаза и ощущаю, как теплые струйки стекают с лица и затылка на шею, на грудь и спину, лижут горящие огнем ожоги.

Но тут же одергиваю себя: не до баловства. Взгляд цепко ощупывает окно: увы, мне не протиснуться. Здесь я в тюрьме.

Глупец. Рассчитывал на что-то другое?

Продолжаю осматриваться и с удивлением нахожу скрытую в углу уборную. С настоящим сиденьем в виде расширяющейся кверху чаши, полой внутри. Усмехаясь, выдавливаю из себя несколько капель мочи: плоть иссушена до предела.

Лишь потом сдергиваю с бедер подобие доспехов и окровавленные тряпки, целиком погружаюсь в каменную ванну. Прикосновение воды к ожогам и свежим ранам заставляет шипеть от боли; над коленом вьются красные размытые вихри.

Но через несколько мгновений становится хорошо.

Закрываю глаза, желая насладиться ощущениями, но сквозь сомкнутые веки вижу испуганное лицо. А она ничего, эта донна Вельдана. Не красавица, как моя бывшая хозяйка, но по-своему мила. Так забавно хмурит светлые бровки. А этот ее дрожащий голосок! Она всерьез думает, что с таким голосом вызовет у рабов почтительный трепет?

Светло-серые глаза у окна отражали небо и казались голубоватыми. Точно, северянка. И чего ей не сиделось дома? Захотелось безграничной власти над людьми?

Женишок — типичный красавчик-южанин. Смутно припоминаю, что невольно услышанная фамилия Адальяро принадлежит одной из девяти правящих семей. Неужто юнец — сам сенатор?

Впрочем, что мне до того?

Вот только зачем я девчонке? С рабами тут не церемонятся, судя по фразам, брошенным Хорхе. Варианта два: либо хочет заработать с моей помощью деньжат на Арене, либо… купила для личных развлечений.

Содрогнувшись, открываю глаза. Женщины бывают весьма изобретательны в пытках, мне ли не знать. И почему этой донне Вельдане неймется, при женихе-красавчике?

Ловлю себя на том, что недобро ухмыляюсь. Ну-ну, пусть девчонка попробует укротить меня для начала. Посмотрим, насколько ее хватит.

К счастью, мои опасения не оправдались: стол, о котором говорила Изабель, принесли еще до того, как боец закончил мытье. Четверо крепких рабов под надзором Хорхе с трудом втащили массивную конструкцию в мою спальню, а потом и в соседнюю комнатушку.

Стол выглядел пугающе. На плохо выскобленных и грубо сколоченных досках, между которыми светились прорехи, проступали весьма подозрительные бурые пятна. Но особенно жутко выглядели те самые крепежи, которыми жертва — а в том, что на этом столе пытали рабов, я теперь почти не сомневалась — пристегивалась за шею и суставы конечностей к грубой деревянной поверхности.

— Неплохая кроватка, а? — Хорхе хитро подмигнул и насмешливо прищурился, глядя на мое оцепенение при виде чудовищного приспособления. — Хорошо усмиряет строптивых. Для вашего буйного — самое то. Закрепи хорошенько — и делай с ним что хочешь.

— Пожалуйста, уйдите, — не глядя на управляющего, попросила я.

— Как прикажете, госпожа.

Едва размашистые шаги Хорхе стихли за дверью, как в покои, запыхавшись, вбежала Сай.

— Вот, нашла, госпожа!

В руках она держала какие-то тряпки, но увидев стол, замерла на пороге; ее зрачки внезапно расширились от ужаса.

— Успокойся, Сай. Лекарь всего лишь осмотрит нашего бойца, — поспешила заверить я.

— Ох…

— Что это у тебя?

— Одежда, госпожа.

— Ах, да одежда… я и забыла.

— Он… еще не выходил?

— Нет. Сейчас потороплю его, лекарь ждет.

Присутствие Сай странным образом успокаивало и придавало сил. Поэтому я, почти не колеблясь, подошла к двери купальни и громко постучала.

— Понял. Иду, — послышалось из-за двери.

— Одежда на пороге, — громко и отчетливо произнесла я, слегка приоткрыла дверь и бросила тряпье прямо на пол.

Из купальни послышался шумный всплеск, затем тихие шорохи, и вскоре мой новоприобретенный раб показался в дверном проеме.

— Э-э-э… — протянула я, судорожно сглотнув и глядя на его все еще голый торс.

— Не налезла, — он отшвырнул в сторону свернутую в комок тряпицу — должно быть, рубаху.

Взгляд сам собой скользнул вниз: короткие штаны, принесенные Сай, туго обтянули мощные бедра, едва не лопаясь по швам. На светлой ткани повыше левого колена расплывалось кровавое пятно. Услышав странный звук, я посмотрела в лицо раба — Джая, следует запомнить, — и увидела, что его губы искривила насмешливая ухмылка. Я вспыхнула, понимая, что он мог неверно истолковать мой взгляд, и резко отвернулась.

— Сай! Разве ты не могла найти одежду посвободней?

— Простите, госпожа, — Сай затряслась и немедленно рухнула на колени, уткнувшись лбом в пол. — В бараке я нашла только Дея, он и дал свою. Остальные еще не приехали с лесопилки.

— Ладно, — с досадой ответила я, — забудь.

Повернувшись к рабу, попыталась совладать с волнением и указала в сторону маленькой комнаты.

— Прошу тебя пройти туда.

Раб послушно захромал куда велено, а я подняла трясущуюся от испуга Сай с пола и порывисто обняла ее.

— Я вовсе не сержусь на тебя, — шепнула ей на ухо. — Будь умницей и прекрати падать на колени. А теперь ступай-ка к донне Изабель и попроси доктора подняться.

Сай упорхнула. Глубоко вздохнув, я подошла к Джаю ближе. С непроницаемым лицом он смотрел на страшное приспособление, и лишь движение желваков на скулах выдавало его волнение.

— Тебе придется лечь сюда, — как можно мягче сказала я. — Ты сможешь сам?

Не говоря ни слова, он пружинисто взобрался на стол и лег в точности так, как предполагали крепления, разведя в стороны руки и слегка расставив ноги. Серые глаза устремились в потолок, уголок плотно сжатых губ неуловимо дернулся.

— Я… — в горле вдруг стало сухо, — совсем не хочу тебя привязывать, но…

— Лучше привяжите, если хотите остаться живой, — сказал он отчетливо, так и не взглянув на меня. — Не знаю, что вам взбредет в голову, поэтому не поручусь за себя.

— Что? — я ошеломленно приоткрыла рот. — Ты думаешь, я…

— Мне думать не велено. Хотите развлекаться — ваше право. Но знайте, что я чувствую боль, как любой другой человек. И реагирую так же.

Я обхватила его лицо ладонями и заставила повернуться к себе. Склонившись над ним, прошептала, глядя в горящие ненавистью стальные глаза:

— Я не собираюсь причинять тебе боль. Тебя осмотрит лекарь, только и всего. Но… ты ранен, и это действительно может быть больно. И… да, он боится за свою жизнь. Так ты позволишь?

Мне показалось, что его губы едва заметно дрогнули и слегка расслабились.

— Ваш лекарь правильно боится. Привязывайте.

Со всей осторожностью я застегнула крепкие кожаные ремни на шее, руках и ногах и едва успела закончить, как в комнату вошел лекарь в сопровождении Сай.

— Кажется, у него серьезное ранение левой ноги, над коленом, — поспешила предупредить я, — и еще много порезов. А еще ожоги. А еще…

— Не утруждайте себя, доннаВельдана, я свое дело знаю, — церемонно прервал меня дон Сальвадоре. — Попрошу вас оставить нас одних, только позовите тех двух молодчиков, что стоят у вашей двери.

Когда дверь за доктором закрылась, я обхватила себя руками и подошла к зарешеченному окну. Рабыня безмолвно стояла неподалеку.

— Скажи мне правду, Сай, — тихо сказала я, не глядя на нее. — То кольцо… ведь ты взяла его не по своей воле, так?

— Госпожа… — девушка затряслась, словно в припадке падучей болезни.

— Просто скажи. Прошу тебя. Мне важно это знать.

— Госпожа… посмотрите на меня. Зачем мне ваше кольцо? Что бы я смогла с ним сделать? Ни носить, ни продать… Рабам не полагается иметь денег. Не полагается иметь украшений или вещей, кроме тех, что позволил носить хозяин.

— Спасибо, Сай, — я поежилась, будто от холода, хотя раскаленный за день воздух наполнял комнату удушающим вязким теплом, — не говори больше ничего. Мне просто нужен… человек, которому я могла бы доверять.

— Вы можете доверять мне, госпожа, — Сай подошла ближе и тихо опустилась передо мной на колени. — Если мне велят сделать… что-нибудь подобное, я обязательно…

— Нет, Сай, ничего не надо обещать, — мне стало дурно от мысли, что верность этой милой девушки однажды может обернуться против нее. — А теперь… пожалуйста, сходи на кухню и попроси собрать еды, да побольше.

— Еды, госпожа? Разве вы не обедали?

Вот своими глупыми вопросами девчонка когда-нибудь точно меня разозлит.

— Это не для меня, — я покосилась на запертую дверь. — Но на кухне скажи, что донна Вельдана голодна. Пусть соберут всего, что есть — мяса, овощей, фруктов… И еще принеси морс. Много холодного морса.

— Слушаюсь, госпожа, — Сай присела в легком поклоне и упорхнула выполнять поручение.

Оставшись в комнате одна, я прислушалась к звукам, доносящимся из-за двери. Криков или стонов я не слышала, лишь время от времени раздавались легкие металлические удары инструментов о лекарский лоток. Походив по комнате, я бездумно подняла смятую рубашку, брошенную Джаем, расправила и аккуратно сложила ее. Затем не без отвращения взяла в руки хлыст, который оставил заботливый Хорхе. Он предназначался для подстегивания лошадей, но лошадиная шкура толстая и крепкая, да и бьют животных не в полную силу. Но представив, что этакой штукой можно ударить человека, я вновь содрогнулась.

Конечно, и у нас на Севере случались наказания. Слуг, разумеется, наказывали чаще, чем провинившихся господских детей, но всегда это было согласно закону, и наказание назначалось соразмерно провинности. А жестокость ради жестокости… нет, я никогда не слышала, чтобы знакомые мне лорды грешили таким!

Но этот стол, который Изабель велела притащить, красноречиво говорил о том, что рабов здесь пытали. Да и сам Джай, когда увидел его, ожидал худшего. Значит, уже сталкивался с таким? Выходит, жестокость по отношению к рабам практикуется здесь повсеместно?

Сердце защемило, и мне вновь невыносимо захотелось домой. Я с тоской представила лицо дядюшки, который получит сначала мое восторженное письмо, отправленное на следующий день после моего приезда, а через несколько дней на порог заявится и сама непутевая племянница. Как им объяснить, что я не смогла смириться с обычаями страны, в которую меня принудили уехать? Неужели мой покойный отец не понимал, что из себя представляет семья Адальяро? Неужели не понимал, за кого собирается выдать меня замуж? Ведь Диего — сам по себе не такой уж плохой человек, насколько я могла судить — вполне соответствовал укладу своей страны…

Ах, отец… если бы только я могла поговорить с ним. Или с мамой. Я бы спросила, чего на самом деле он хотел от этого брака? Зачем решил отправить единственную дочь так далеко от родного дома?

Хлопнула дверь, прервав мои мысли, и дон Сальвадоре вошел в спальню.

— Я закончил. Дыру над коленом заштопал — сухожилия почти не повреждены. Есть некоторое растяжение суставов, но остальное — ерунда, затянется. Желательно… кхм…

— Что? — ладонь невольно сжала кончик хлыста.

— Если вы хотите, чтобы в будущем хромота не была столь явной, лучше в ближайшие дни не нагружать ногу. Да и суставам нужен покой. Раны содержать в чистоте, повязку лучше менять ежедневно.

— Благодарю вас, дон Сальвадоре.

— Рад, что сумел помочь вам, донна Вельдана.

Доктор уже направился к выходу, и я заволновалась.

— А как же лекарства?

— Какие лекарства?

— Ну… надо ведь смазывать ему раны… и ожоги…

Он передернул плечами.

— Зачем? Вы видели тело этого раба? На нем заживет, как на собаке. Зачем тратить деньги впустую? Чистота и покой — вот все, что сейчас ему нужно.

— Пожалуйста… дон Сальвадоре, — я умоляюще сложила руки, — отнеситесь к нему так, как если бы это был кто-то из господ. Например, я… разве вы оставили бы меня без надлежащего лечения?

Доктор некоторое время изучал меня пристальным взглядом, явно выражающим недовольство, но тем не менее присел к столу, достал бумагу, обмакнул перо в чернильницу и написал несколько строчек.

— Вот, — поднявшись, он протянул мне листок. — Пошлите кого-нибудь к аптекарю купить мазей по рецепту. Первую наносить на ссадины, вторую — на ожоги. Вот эту — втирать в суставы, пока не исчезнут болезненные ощущения. А вот здесь — настойка, ее принимать внутрь трижды в день.

— Благодарю вас, дон Сальвадоре, — я потянулась к поясному кошелю.

— Не стоит, донна Изабель заплатит за визит.

— За своего раба я хотела бы заплатить сама, — я протянула ему золотой, — весьма вам признательна.

Сегодня моя комната напоминала проходной двор: едва за врачом захлопнулась дверь, как вернулась Сай с огромным подносом в руках. Я примостила его на столик и вручила девушке рецепт от доктора вместе с деньгами и наставлениями.

Рабыня ушла, а я проводила ее виноватым взглядом: загоняла сегодня девчонку, как настоящая рабовладелица. Но предаваться самобичеванию было некогда: следовало освободить Джая из оков.

— Вы можете быть свободны, — обратилась я к рабам, неизменно молчаливым и неподвижным, словно каменные истуканы.

Уловив насмешливую полуулыбку на лице прикованного к столу Джая, я поняла, что опять сморозила глупость — слова о свободе здесь могли иметь двойное значение и быть болезненно восприняты. Впрочем, извиняться перед нелюдимыми парнями не было смысла, меня ждали дела поважнее. Один за другим я расстегнула ремни, сковывающие Джая, и жестом велела ему встать.

— Как ты себя чувствуешь?

Он криво усмехнулся, смерив меня пренебрежительным взглядом. Стоя во весь рост и глядя на меня сверху вниз, он вызывал во мне чувство неловкости, будто я была ничтожной букашкой перед грозным властелином.

— Это вопрос с подвохом?

— Это просто вопрос, — мой взгляд скользнул по чудовищному черно-багровому ожогу на его груди, который по контуру начинал вздуваться пузырями. — Можешь не отвечать, если не хочешь.

Я выдержала паузу, все-таки лелея слабую надежду дождаться ответа, однако он молчал и смотрел на меня с неприкрытой издевкой. Будто испытывая мое терпение. Кажется, я начинала понимать, почему кнут превратил его спину в сплошное месиво из рубцов.

— Ты, должно быть, голоден. Я велела принести тебе еды. Там, в спальне, — я почему-то осеклась и почувствовала, что щеки заливает румянец.

Поспешно отвернувшись, я почти бегом выскочила из комнатушки. Сначала подошла к окну, но подумала, что могу смутить его близким присутствием, поэтому присела на диван и взяла книгу. Скользнув взглядом по столику с остывающими яствами, я заметила конец хлыста, снова подскочила и сдернула его со стола. Заслышав шаги, резко повернулась и спрятала хлыст за спину. Не хватало еще, чтобы он заметил.

Он по-прежнему был босой, поэтому ступал по деревянному полу мягко и пружинисто, хоть и явно хромая. Левая штанина была разорвана почти до верха, над коленом виднелась напитавшаяся кровью повязка. Но обрывки коротких штанов хоть как-то прикрывали его нижнюю часть, а вот верх… Когда я видела его полуобнаженным на Арене, а после в подземелье, меня волновали заботы о его жизни и здоровье, а теперь… теперь, когда он стоял передо мной без рубашки, от глаз не пряталась хорошо развитая мощная фигура, где каждая налитая силой мышца заняла свое место благодаря умению этого мужчины выживать, побеждать, убивать. Казалось, его совершенно не стесняет собственная нагота в присутствии женщины, тем более благородной леди, зато забавляет мое смущение, с которым я пыталась отводить взгляд в сторону.

— Все, что видишь на столе, — твое.

Я старалась придать голосу непринужденности и боком, чтобы не выдать спрятанного за спиной хлыста, по шажочку отступала к дивану.

Джай слегка помедлил, провожая меня колким взглядом, а затем осторожно присел на кресло ко мне спиной и вытянул под столом раненую ногу. Прежде всего он потянулся к ягодному морсу и принялся жадно пить прямо из пузатого кувшина. У меня появился новый повод подосадовать на свою черствость: стоило догадаться, что после изнурительных боев и поездки под палящим солнцем, да еще и после обильной кровопотери он безумно хотел пить. Утолив жажду, Джай принялся за еду. Наблюдая за ним украдкой поверх раскрытой книги, я с удивлением увидела, что он предпочел воспользоваться ножом и вилкой, хотя почему-то ожидала, что он станет есть руками, как самый настоящий халиссийский дикарь.

Можно было не сомневаться, что Джай голоден, однако он не набросился на еду с жадностью оголодавшего человека, а ел размеренно и аккуратно, хоть и быстро. Опустошив тарелку дочиста, он до дна осушил графин с морсом и впервые позволил себе обычную человеческую эмоцию — удовлетворенно вздохнул.

Я усиленно делала вид, что читаю, гадая, что он будет делать дальше. Джай продолжал сидеть без движения, глядя в окно и ни разу не обернувшись. Выждав довольно долго, я захлопнула книгу и подошла ближе. Он тут же поднялся и вопросительно посмотрел на меня. Я ожидала увидеть в его взгляде хотя бы проблеск признательности, но он смотрел с прежней холодной враждебностью и долей насмешки.

— Поел?

— Как видите, — даже не подумав поблагодарить меня, небрежно бросил он.

Подумав, я решила говорить без обиняков:

— Откуда ты родом? И как долго был в рабстве?

Если прежде он смотрел на меня неприязненно, то теперь в серых радужках явственно вспыхнул гнев.

— Если вы купили мое тело, это не значит, что сможете лезть в душу. Ее у меня нет, я ведь раб — забыли?

— Я чем-то обидела тебя?

На самом деле, обида загоралась во мне самой.

— О нет, — саркастически хмыкнул он, — но у вас все впереди.

Меня окатило волной негодования.

— Почему ты… так говоришь?

— Как? — к ядовитой усмешке добавился злой прищур.

— Вот так! Безо всякого уважения! И смотришь на меня так… так высокомерно, будто это ты купил меня, а не наоборот! Разве рабам полагается так разговаривать с господами?

Во мне говорила досада, и я слишком поздно спохватилась, что могла больно задеть его чувства.

— О, прошу меня простить, госпожа, — лицо Джая перекосилось, и он подчеркнуто медленно опустился на колени, не сводя с меня полыхающих ненавистью глаз. — Так я смотрюсь не слишком высокомерно? А может быть, так?

Он согнулся в три погибели, как прежде делала Сай, и демонстративно коснулся лбом пола.

Я почувствовала себя уязвленной. Да как он смеет?

— Тебе нравится дерзить мне?

— А вы не знаете, что делать с дерзкими рабами? — он приподнял голову и отвратительно ухмыльнулся, кивнув в сторону хлыста, который я неосмотрительно оставила на светлой обивке дивана.

Я вспыхнула, проследив его взгляд, и тут же отвела глаза. Поразительно, как ему удается смотреть на меня сверху вниз даже из такого унизительного положения. Но в жилах уже закипела упрямая кровь. Разве я плохо с ним обходилась? Спасла от смерти, вызволила из подземелья, позволила вымыться, позвала доктора, накормила… И вот что получила взамен!

Мне совершенно расхотелось говорить с ним о намерении отпустить его. Пусть побудет в неведении и подумает над тем, как заслужить мою благосклонность. В конце концов, его судьба всецело зависит от меня, и ему следовало бы выказывать хоть немного уважения. Нужна свобода? Что ж, пусть вежливо попросит о ней.

— Уходи, — я скрестила на груди руки и отступила на шаг.

Он замер в некотором смятении.

— Куда?

— К себе, — я кивнула в сторону двери в соседнюю комнату, — туда.

Подниматься с колен ему было тяжелей, чем опускаться — напряженное лицо на мгновение перекосила гримаса боли. Я ожидала вопроса или новых насмешек, но он лишь молча выполнил приказ. Помедлив немного, я нарочито громко захлопнула за ним дверь. Поколебавшись, засов все-таки решила не задвигать.

====== Глава 7. Смятение ======

Я жил во тьме,

Всю мою жизнь меня преследовали.

Тебе было бы страшно,

Если бы ты почувствовала мою боль

И увидела то, что вижу я…

Muse, The Dark Side

Чем любезней ведет себя новая хозяйка, тем больше меня одолевают сомнения. Не к добру эта ее показная заботливость. Мне ли не знать: некоторые господа любят увечить не только тела рабов, но и их души. Несмотря на искреннюю веру в то, что души у рабов нет.

С Хорхе было все ясно с первого мгновения: от него знаешь, чего ожидать. А с этой… мягко стелет, но спина сама собой каменеет в предчувствии внезапного удара.

Первым таким ударом становится пыточный стол, неожиданно обнаруженный прямо в ее покоях. Мертвое сердце яростно забилось в груди: выходит, девчонка решила приступить к делу безотлагательно? Предлагая мне самому лечь на стол, она едва ли понимает, насколько близка к смерти. Руки чешутся свернуть куриную шею одним быстрым движением пальцев.

Останавливает меня лишь недавнее воспоминание: еще утром я наивно полагал, что никого больше не стану убивать. Но Аро… Аро…

А затем… На миг, на короткий миг удается бездумно поверить в то, что она говорит правду. Что не собирается причинять мне боли. И уже в следующее мгновение ее руки начинают застегивать на мне ремни…

Как же бесит собственная доверчивость! А я ведь давно не зеленый юнец. Сколько раз в жизни меня предавали, продавали, обманывали? Только сегодня утром — ублюдок Вильхельмо.

Аро упрямо не хочет покидать мои мысли. Сухие глаза колет и жжет, будто их засыпали песком.

Лекарь мне незнаком. В который раз бешу самого себя: а чего я ожидал? Что мне пришлют сердобольного старика Гидо?

Руки этого не столь заботливы, но и не причиняют лишней боли. Прощупывают, надавливают, зашивают, перевязывают — ровно настолько, насколько требуется. Кажется, ему неприятно ко мне прикасаться. Плевать.

В этот раз обходится без пыток: меня отпустили. И даже накормили.

При воспоминании о смятении на лице девчонки мои губы кривит ухмылка. Такая забавная, с этим хлыстом за спиной. Всерьез решила, что уже приручила меня? А стоило лишь чуть оскалиться, и тут же показала истинное лицо.

Такая же, как они все. Хочет, чтобы перед ней раболепствовали. Получает наслаждение от незримой власти над теми, кто физически сильнее ее. Еще немного незатейливых игр — и как пить дать возьмется за хлыст.

Вот только позволю ли я?

В ноздри проникает непривычный аромат: пахнет цветами из сада. Невольно подхожу к окну, пробую руками прочность решеток: крепкие. Прижимаюсь лбом к нагретому солнцем металлу, смотрю наружу. Красиво.

Так красиво, что невольно забываешь о бесконечной, жгучей, пульсирующей боли. У Вильхельмо рабов держали в подземельях, на свежий воздух мы выходили лишь на короткое время перед боем. А здесь…

Как она сказала? «Иди к себе»?

Значит, здесь я буду существовать? Рядом с ее спальней?

Хм. Разбитые губы вновь расползаются в ухмылке. А девчонка затейница. Или смертница — как угадать? Я честно предупредил, что не стал бы ручаться за себя. Теперь ход за ней.

Хочет бойцового раба? Пусть научится им управлять.

Я вижу твои раны,

Я знаю, ты никогда не чувствовал себя таким одиноким,

Но держись, подними голову, будь сильным…

Sia, Angel by the Wings

В ожидании Сай я присела в кресло у неубранного столика, подперла щеки руками и позволила себе рассмотреть красоту саллидианского заката сквозь зарешеченное окно. Солнце здесь заходило позже, чем у нас на Севере, поэтому и дни тянулись дольше, но за неожиданными хлопотами я не заметила, как поместье начало тонуть в настойчивых объятиях сумерек. Небо над морем окрасилось в невероятные оттенки: золотистые отблески заката перечеркивались длинными мазками фиолетовых теней, багряные блики на облаках спорили с нежной голубизной горизонта, а спокойная рябь над водой искрила россыпью неуловимых красок — от темно-лилового до серебристо-серого. Сочная зелень сада теперь словно подернулась сизоватой дымкой, успокаивая глаз после яркого дневного света.

Глядя на эту красоту, невозможно было поверить в то, что в столь сказочной стране творятся такие ужасные вещи.

Тихий стук Сай возвратил меня в реальность.

— Все купила?

— Да, госпожа, — девушка протянула мне небольшой сверток.

— Спасибо, Сай. Теперь убери со стола, вымой ванну и можешь идти отдыхать.

— Мне идти обратно в бараки, госпожа?

— Да, — я невольно поморщилась, понимая, что без Сай под рукой мне будет неудобно, а тем более с диковатым рабом в соседней комнате. — Завтра попрошу донну Изабель переселить тебя куда-нибудь поближе. И утром будь, пожалуйста, здесь — поможешь мне привести себя в порядок.

— Как прикажете, госпожа, — Сай присела в легком поклоне, который нравился мне гораздо больше, чем ее прежние рабские позы.

Вздохнув, я набралась решимости, зажгла все свечи в тяжелом подсвечнике и направилась к узнику.

Так же, как и я несколько мгновений назад, он стоял у окна и наблюдал за тем, как сад погружается в сумерки. Заслышав мои шаги, отпрянул от окна и взглянул исподлобья. По бритой голове скользнул один из последних отблесков заходящего солнца.

— Будь добр, Джай, сядь на кровать.

Он послушался, и я с некоторым облегчением выдохнула. Похоже, простые приказы воспринимаются им легче, чем личные вопросы. Возможно, стоит повременить с открытым проявлением сочувствия: его колючая настороженность могла таить за собой горький опыт, который не перешибить простым дружелюбием.

— Сейчас прошу тебя посидеть неподвижно, пока я буду смазывать раны. Надеюсь, снадобья облегчат боль, — я поставила подсвечник на небольшой, грубо сколоченный столик у кровати и на всякий случай добавила: — Ты ведь не против?

Джай покосился на меня с молчаливым недоверием. Оставалось только надеяться, что ему не взбредет в голову причинить мне зло.

Первым делом я с величайшей осторожностью смазала ожоги: вздувшуюся волдырями букву «А» на груди и бесформенное пятно на спине, скрывшее клеймо прежнего хозяина. Джай едва заметно вздрагивал даже от легких прикосновений — конечно же, это больно, — но не вырывался и не издавал ни звука.

Затем я неторопливо прошлась по глубоким порезам, кое-где прихваченным стежками шелковой нити. Повязку над коленом трогать не стала: смажу завтра, когда придет время менять.

Закончив с ранами, принялась осторожно втирать целебное снадобье в суставы, растянутые на жуткой дыбе. Плечи, локти, кисти — раб беззвучно терпел, только дышал, казалось, тяжелее, чем обычно. Мне стоило немалых усилий преодолевать смущение: я впервые прикасалась к взрослому обнаженному мужчине, к тому же совершенно чужому и враждебно настроенному. Никогда бы не подумала, что могучие мышцы под моими пальцами окажутся настолько твердыми: человек этот словно был создан не из плоти и крови, а высечен из камня. Из-за обвитых венами мускулов руки казались слишком массивными. На локтях начинала проступать неестественная отечность: растяжение давало о себе знать. Опасаясь причинить ему лишнюю боль, я старалась прикасаться почти невесомо. Кожа на кистях была содрана веревками, поэтому мне и тут пришлось быть предельно аккуратной, чтобы зря не потревожить свежие ссадины.

Взглянув на разбитые голые колени, тоже начинавшие слегка опухать, я внезапно смутилась и сунула Джаю в руки пузырек с мазью:

— В ноги вотри сам.

Чувствуя, как воспламеняются щеки, я растерялась и поспешно отвела глаза. Неловкость, которая все сильнее ощущалась рядом с чужим обнаженным мужчиной, заставляла кончики пальцев мелко дрожать. Пришлось спасаться бегством: пробормотав нечто невнятное, я ненадолго укрылась в прохладной купальне. Неторопливо вымыла руки и плеснула водой на разрумянившееся лицо, ожидая, пока успокоится некстати затрепетавшее сердце. Отдышавшись, скептически оглядела себя в зеркале, поправила выбившиеся из прически волосы и вышла из временного укрытия.

В наружную дверь вновь тихо постучали, и я предпочла открыть ее сама.

— Дон и донна Адальяро ждут вас к ужину, госпожа, — тихо пискнула Сай.

— Хорошо, я сейчас спущусь.

— Вы уверены, что я не понадоблюсь вам после?

— Нет, я справлюсь сама.

— Сладких снов, госпожа.

— И тебе, Сай.

Поколебавшись, я взяла кружку и кувшин со свежей водой и вернулась к Джаю. Он продолжал неподвижно сидеть на убранной постели и смотреть в темнеющее окно. Сохраняя на лице маску достоинства, я оставила воду на столике и сказала:

— Выпей настойку, прописанную лекарем. Я иду ужинать. Оставляю эту дверь открытой — можешь пользоваться уборной и купальней, пока меня нет. Только, пожалуйста, не трогай в спальне мои вещи.

Уже выходя, обернулась на пороге:

— За дверью дежурит стража, поэтому из покоев не выходи.

Откровенно говоря, ужинать не хотелось, но всю вторую половину дня хозяева поместья меня не трогали, и было бы крайне невежливо с моей стороны проигнорировать приглашение. Вокруг стола сновали услужливые рабы, подавая блюда и наполняя бокалы вином. Изабель приветливо улыбнулась мне, Диего галантно приподнялся и помог сесть за стол рядом с собой. Я украдкой покосилась на него — неужели не сердится?

— Как ты, моя дорогая? — елейно пропела Изабель. — Мы волновались. Ты все время хлопочешь, того и гляди свалишься с ног.

— Хлопочет Сай, я только раздаю указания.

— Тебе нравится эта рабыня?

— Вполне. Я уже успела ее полюбить, — довольная, что разговор начался в мирном и дружелюбном русле, я позволила себе улыбнуться в ответ.

Но улыбка Изабель вдруг стала несколько натянутой.

— Дорогая… У тебя доброе сердце, но к рабам лучше не слишком привязываться. Все-таки они…

— Да-да, я помню, — едва зародившаяся надежда на спокойный ужин внезапно угасла. — Они не люди, не способны на чувства, и у них нет души.

— Не стоит воспринимать все так буквально, это просто совет, — мягко добавила Изабель, внимательно наблюдая за моим лицом. — Как твой новый раб?

— Отдыхает и набирается сил.

— Не слишком… досаждает? Ты так и оставишь его в своих покоях?

— На первое время — да, — я неуверенно замялась. — А можно мне… попросить свободную комнату на верхнем этаже для Сай?

Комната пригодится не только для Сай, но и для других рабов, которых я планировала вскоре выкупить, но говорить о своих планах прямо сейчас я, разумеется, не торопилась.

— Посмотрим, что можно сделать, — между красивыми бровями Изабель пролегла озабоченная складка. — Вероятно, придется освободить кладовую. Это все, что тебе необходимо?

— Еще нужна одежда и обувь для… моего нового раба. Сай принесла чьи-то вещи, но они оказались ему не по размеру и местами уже испорчены.

— Хорошо, я велю подобрать ему что-нибудь. И правда, не ходить же ему голым, — она лукаво подмигнула.

Я почувствовала себя неловко и опустила глаза в тарелку.

— И еще, пусть заберут стол. К которому привязывали раба во время осмотра.

— Непременно. А теперь, если не возражаешь, давай обсудим дела поважнее. По уговору с твоими опекунами ваша с Диего свадьба назначена на день Святого Сантьяго, хранителя любви и семейного очага. То бишь уже через неделю, в ближайшую субботу. Приглашения мы разослали заблаговременно, поэтому тянуть дальше некуда. Если ты намерена отменить свадьбу, нам следует предупредить гостей незамедлительно. У многих заказаны платья, куплены подарки — у наших друзей должна быть возможность отослать их назад. Ты ведь понимаешь?

Аппетит пропал окончательно; пальцы нервно теребили накрахмаленную салфетку на коленях.

— Понимаю.

— Мне крайне неловко торопить тебя с решением, но…

— Я останусь, — слова вырвались сами собой, оставляя позади раздумья и бессмысленные сомнения.

На глаза навернулись слезы: перспектива навсегда остаться в чужой стране с людьми, чей образ жизни глубоко претил мне, бесконечно угнетала. Однако моя жертва не будет напрасной: я выкуплю из рабства столько людей, сколько смогу, и всем им подарю свободу. Что такое одна моя жизнь в неволе против десятков, а то и сотен — если я сумею раздобыть денег — судеб, которые мне удастся спасти? Да и Диего, как я искренне надеялась, не станет проявлять ко мне жестокость. В конце концов, со мной он вел себя вполне обходительно и даже на Арене не стал грубо одергивать, на людях приняв мою сторону.

— Вельдана, — он словно услышал невысказанные мысли, накрыв ладонью мою руку. — Ты делаешь меня счастливым. Обещаю, что постараюсь сделать счастливой и тебя. Я выполню любую твою просьбу, если это будет в моих силах.

— Спасибо, Диего, — я заставила себя посмотреть в его красивые, бархатные глаза и немного оттаяла: они лучились искренней благодарностью. — Я очень ценю твои слова. И тоже постараюсь стать тебе хорошей женой.

В чувственном порыве он поцеловал кончики моих пальцев и долго не выпускал их из ладоней. Изабель деликатно промокнула белоснежным платочком уголки заблестевших глаз.

— Как приятно видеть вас в согласии, дорогие дети. Но почему ты ничего не ешь, милая? Тебе надо блюсти фигуру, иначе свадебное платье не сядет как следует.

— От волнения я не чувствую аппетита. Но… — я заколебалась, глядя на полную тарелку перед собой. — Можно, я заберу еду в свою комнату? Возможно, позже смогу поесть.

— Разумеется, милая, — поспешила заверить донна Адальяро, в то же время подозрительно прищурившись. — Делай все, что пожелаешь. Ты ведь вскоре будешь новой хозяйкой в этом доме, а я смогу наконец уйти на покой.

Она грустно вздохнула, и мы с Диего наперебой принялись ее утешать.

Чуть погодя я сама захватила нетронутую тарелку и поднялась к себе.

Внутренняя дверь между комнатами оказалась плотно прикрытой. Я быстро оглядела спальню, тускло освещенную догорающей масляной лампой, но не заметила никаких изменений и облегченно вздохнула. Тихонько постучав в дверь соседней комнатушки и не дождавшись ответа, осторожно вошла сама. Свечи, принесенные мной, были погашены, и внутри царил густой полумрак. Джай лежал на кровати, но, стоило мне войти, поднялся плавным, кошачьим движением, удивительным для такого крупного человека.

— Не надо вставать, я просто принесла еду. На случай, если снова проголодаешься. — Я поставила тарелку на прикроватный столик. — Не буду тебя больше тревожить.

Он так и не ответил, и в темноте я не могла определить, смотрит ли он на меня с прежней неприязнью.

— Запирать дверь не буду, — после долгой внутренней борьбы добавила я. — Уборная здесь одна. Но если тебе потребуется… ходить ночью, то будь добр, делай это потише. Я сплю чутко и могу испугаться, если меня разбудит громкий звук.

— Ходить я не буду, уж как-нибудь дотерплю до утра. Так что лучше заприте.

— Но… зачем? — с замирающим от неосознанной тревоги сердцем спросила я.

— На всякий случай. Случается, я тоже плохо сплю по ночам.

— Как пожелаешь, — препираться с ним не возникло охоты, и я вышла к себе, с легким сердцем задвинув засов.

Так и в самом деле надежней: можно спокойно заснуть.

Новая госпожа продолжает удивлять. Похоже, она и впрямь решила поселить меня в собственных покоях. И даже привязывать не стала. Что ж, опрометчиво с ее стороны.

Так же, как и решение кормить меня в спальне, которое дало мне возможность рассмотреть свою клетку как следует. Окно зарешечено, как и мое — вот это странно. Она ведь не узница в этом доме, в отличие от меня?

Решетка не помешала внимательно рассмотреть окрестности. Днем сад наводнен рабами: снуют туда-сюда то ли с поручениями, то ли просто следя за порядком. Если и получится каким-то чудом сбежать, то лишь ночью. И не тогда, когда ты едва в состоянии ступить на ногу, когда ты совершенно голый, а на груди горит только что поставленное клеймо.

Дверь между комнатами запирается снаружи. Засов на вид довольно крепкий: если выбивать, наделаю шума. За внешней дверью два раба: расправиться с ними не составит труда, если не успеют позвать подмогу. Только не уверен, что удастся вырубить сразу двоих: значит, и здесь не обойдется без шума. Впрочем, стоило бы для начала понять, как обстоят дела с охраной во всем доме.

И о чем я только думаю?

А все-таки, что задумала госпожа?

Тихий шорох за спиной заставляет обернуться: пришла. Сердце вздумало в панике дернуться, но я усилием воли заставляю себя дышать ровно. От хозяев еще никогда не приходилось ждать ничего хорошего.

Заставляет меня сесть, и я подчиняюсь. Вскользь бросаю на нее взгляд: хлыста нет, только подсвечник со свечами и какие-то склянки в руках. Внутренне усмехаюсь: испугался девчонки? Вздумает что — сломаю одним движением, дверь в спальню открыта, а там уж…

Но она безмерно удивляет меня вопросом. Хочет меня лечить? Серьезно?

С первым прикосновением тело цепенеет помимо воли. Жгучая боль, выгрызающая нервы в местах ожогов, на мгновение вспыхивает с новой силой, но почти сразу гаснет: чудодейственная мазь и в самом деле помогает.

Обычно никому из господ нет дела до ожогов от клейма: на рабах все заживает само, это всем известно. Конечно, в этот раз ожоги получились посерьезнее из-за чрезмерного усердия Хорхе, но…

Легкие тонкие пальцы порхают по коже, навевая воспоминания о лекаре Гидо. Впервые ко мне так прикасается женщина. Та, прежняя, была другой. Ее прикосновения могли подарить мимолетную ласку, но неизменно превращали ее в боль. Ласка и боль — вот что ей нравилось. Только боль доставалась мне, если моя ласка чем-то ей не угодила. После того жуткого года, что я провел с ней, один ее вид вызывал у меня паническое сердцебиение, что и привело однажды к срыву… После которого меня продали Вильхельмо, будто взбесившегося зверя.

Мысли мечутся, как в лихорадке, когда я, замирая, прислушиваюсь к ощущениям. Закономерно ожидаю боли. В любой момент она может ткнуть пальцем в ожог, нажать посильнее на воспаленный порез, царапнуть ногтем едва зажившую корку на запястье. Все это ерунда, привык и не к такому, однако стоит быть готовым.

Но боли нет, а дыхания почему-то не хватает. Мысли путаются, посылая противоречивые сигналы. Это приятно. Прикосновения. Запах. Забота. Очевидное смущение… Все это неправильно. Лживо. За всем этим неизменно вспыхнет боль.

Подавляю желание перехватить женское запястье и сжать до хруста в тонких костях.

Будто чуя неладное, она снова смущается — это видно даже в полумраке — и что-то лепечет о ногах. Воображение внезапно дорисовывает картинку: она стоит на коленях между моих широко расставленных ног, ее пальцы скользят вверх по голому бедру… Мощный прилив крови к паху перешибает дыхание, но она, к счастью, не видит: стрелой вылетает из комнаты, сунув мне в руки склянку с мазью.

Ошеломленный бесконтрольным видением, сижу неподвижно. Понимаю, что надо помочь себе самому с возникшим не к месту конфузом, но не смею шевельнуться. И оказываюсь прав: она еще раз появляется на пороге, сообщает, что не станет меня запирать, и уходит.

Дождавшись, пока легкие шаги за дверью стихнут, первым делом вхожу в ее спальню, подхожу к окну. Вечер окутывает сад темнотой. Вдыхаю полной грудью заметно посвежевший воздух: у этого окна дышится почему-то легче, чем там, у меня. Очередная иллюзия?

В комнате все еще витает ее запах. Легкий, едва уловимый запах волос, кожи. Медленно подхожу к кровати, откидываю покрывало и прижимаюсь лицом к подушке: здесь запах сохранился лучше.

Почти такой же, как тогда, когда она склонялась надо мной, почти касаясь волосами моего подбородка…

Последняя мысль явно лишняя, и я злобно трясу лысой головой, выгоняя из нее дурь. Не хватало еще раскиснуть, будто слюнявому юнцу. Пара ласковых женских прикосновений — и сквозь мертвую душу проросли зеленые ростки жизни?

Ну уж нет. Ты — раб, или уже забыл? На твоей груди огнем горит клеймо, и это она велела его поставить.

Больше я не позволю ни одной сучке играть с собой в жестокие игры. Больше никаких прикосновений. Или пусть берет хлыст и показывает истинное лицо. Тогда станет легче сделать то, что собирался.

Разглаживаю подушку, аккуратно поправляю покрывало и ухожу к себе. Лицо хозяйки все еще стоит перед глазами, и напряжение в паху никуда не делось. Мертвая плоть слишком сильно стремится быть живой. Но я не поддамся.

Ложусь на кровать, закидываю за голову руки. Еще утром ты хотел сдохнуть. Помни об этом. Помни об Аро. Помни о том, чего ты хочешь на самом деле.

Вопреки смутным тревогам, воскресенье прошло как нельзя лучше. Диего был сама любезность, предложив мне никуда не выезжать, а просто прогуляться по тенистым аллеям вдоль набережной и подышать морским воздухом. Мне пришлось надеть платье, которое в первый день подарила Изабель: новое было испорчено, а модистка слишком занята важным заказом перед свадьбой, чтобы тратить время на такие мелочи. Однако я и сама неплохо умела шить и выпросила у «матушки» кружев, чтобы заменить верхнюю юбку — этим я собиралась заняться с началом рабочей недели, когда мой жених будет занят в Сенате.

Между нами постепенно таяла незримая отчужденность, витавшая в воздухе с начала прогулки. Диего оказался весьма приятным собеседником. Он красочно и увлекательно рассказывал о значимых событиях из истории Саллиды, которых я не почерпнула из прочитанных книг. Затронул тему сложных отношений между нашими государствами, а также поведал о нескольких последних войнах, то и дело сотрясавших соседствующие Саллиду и Халиссинию. С видимой гордостью рассказывал об отце и брате, отдавших жизни за свободу и мощь своей страны. Посетовал на то, что остался у матери совсем один и является единственным ее утешением и наследником.

— Она очень ждет внуков, — признался Диего, когда мы присели на широкую мраморную скамью с ажурной спинкой, чтобы полюбоваться открывшимся видом на море. — Фернандо так и не успел порадовать ее, умер до свадьбы.

Я смущенно опустила глаза.

— А разве… у вас нет традиции жениться на невестах безвременно погибших братьев?

— У меня уже была невеста, — Диего проникновенно заглянул мне в глаза, заставляя залиться румянцем, и легонько сжал мою руку в своей. — Да и девушка та была не в моем вкусе.

— А я разве в твоем? — некстати вспомнился подслушанный разговор между Диего и его матерью. Это воспоминание слегка омрачило улучшившееся было настроение.

Но ослепительная улыбка Диего развеяла сгустившиеся на душе тучи.

— Признаюсь, поначалу я думал, что ты окажешься скучной и пресной, как все северянки. Но ты… очень живая. Мне это нравится. Я был бы счастлив, если бы мне удалось завоевать твою любовь.

Сердце сладко затрепетало — разве не об этом мечтает любая девушка на выданье? Богатый знатный дом, умопомрачительно красивый молодой жених, волнующие приготовления к свадьбе, разговоры о детях.

— Разве тебя не смущает, что я не похожа на южанку? — осторожно поинтересовалась я.

— Твоя внешность лишь добавляет тебе очарования, дорогая, — улыбнулся Диего, прогоняя остатки моих сомнений. — Наши дети должны получиться красивыми.

Я невольно представила себя в окружении нашего с Диего потомства и смущенно взглянула на жениха. Несмотря на улыбку, мне показалось, что в его глазах затаилась печаль.

— Когда-то семья Адальяро была большой и шумной, — продолжал он задумчиво. — Но эта война…

— У донны Изабель и твоего отца были другие дети?

— Увы. Они мечтали о доме, наполненном счастливыми детскими голосами. Но здоровье мамы пошатнулось: приходя в этот свет, я едва не забрал ее жизнь. Еще один ребенок мог бы ее убить. Отец… смирился. И страстно желал увидеть внуков. К несчастью, и в этом ему не повезло.

— Надеюсь, вскоре голоса наших детей утешат его бессмертный дух, — я постаралась приободрить взгрустнувшего Диего.

— Я тоже на это надеюсь, дорогая.

Когда мы возвратились домой, я собралась подняться наверх, чтобы переодеться перед обедом, но Диего остановился на пороге, повернул меня к себе и взял в ладони мое лицо. Поцелуй, которым он обжег мои губы, сладкой негой разлился по телу, поверг меня в томительный трепет.

— Ты прекрасна, Вельдана, — прошептал он, когда я почти растаяла в его сильных руках. — Хочется верить, что ты привыкнешь и к нам, и к нашему дому, и к нашей стране. Разумеется, тебе не может нравиться все и сразу, но…

— Я привыкну, Диего, — улыбнулась я, чувствуя, как румянец разливается по щекам, — если ты мне поможешь.

— Это самое горячее мое желание.

Я уже знала, что после обеда хозяева предпочитают вздремнуть пару часов, пережидая жару. Диего ушел отдыхать в излюбленную им беседку у фонтана, за ним потянулись услужливые рабы — как поведала по секрету донна Изабель, после полученных в бою ранений у него случались судороги в мышцах, и она купила на невольничьем рынке лучших массажистов.

— Тебе тоже следовало бы попробовать, — игриво взмахнула веером Изабель. — Ты слишком напряжена, из-за этого могут развиться боли в спине. Да не бойся, милая, это не страшно — я сама ежедневно доверяюсь их рукам.

Она рассмеялась и поудобнее улеглась на обитую светлым бархатом кушетку в беседке.

— Хочешь составить мне компанию?

— Нет, пожалуй, я поднимусь к себе.

Следовало проверить самочувствие Джая. Возможно, он уже немного пообвыкся, успокоился и будет благосклонней отвечать на вопросы?

Еще с утра я велела Сай позаботиться о нем, но теперь девчонка куда-то запропастилась, оставив меня в неведении.

У покоев по-прежнему дежурили стражи, но сегодня уже другие, если я правильно запомнила лица. Бритоголовые, смуглые и мускулистые, поначалу они все казались мне на одно лицо.

Внутри было тихо, мое не убранное после прогулки платье так и валялось нетронутым на кровати — куда же подевалась Сай? Поколебавшись, я негромко постучала в прикрытую дверь. Прислушавшись и не получив приглашения, рискнула войти.

Джай стоял у окна, обхватив ладонями нижние прутья решетки. Заслышав меня, повернулся и стиснул кулаки. Стальные глаза полыхнули прежней неприязнью. Он был одет: на нем красовались просторные холщовые штаны и такая же просторная рубаха. Ноги обуты в легкие сандалии. Светлая, простая, без украшений одежда — такую я видела на всех остальных рабах, которые встречались мне в поместье.

— Почему ты не отвечаешь, когда я стучу? Мне приходится входить без позволения.

— Хозяйке не нужно позволение, чтобы видеть раба. И стучать не нужно. Это ваша комната. И я — ваша собственность.

— Не слишком-то ты учтив для собственности, — упрекнула я обиженно.

Привычная кривая усмешка тронула его губы. Они были странные, эти губы: не жесткие, не узкие, которые подошли бы такому воинственному человеку, а вполне выразительные и даже мягкие, если хорошо присмотреться.

— Вы знаете, что с этим делать.

— Я не стану тебя бить.

Он насмешливо хмыкнул, но ничего не ответил, рассматривая меня с ног до головы. Я почувствовала себя неуютно под этим взглядом. Впрочем, неуютно я чувствовала себя всегда в присутствии этого человека. Скорей бы он поправился и покинул мой дом — на все четыре стороны.

— Ты так и не скажешь, откуда родом?

— Нет.

— Ну хорошо, — я постаралась не выдать своего огорчения, — как пожелаешь. Я просила Сай, чтобы она смазала твои раны сегодня утром. Онасделала это?

Кривящая губы ухмылка и ехидный прищур начинали меня раздражать.

— Ваша рабыня боится подходить ко мне близко.

— Ты напугал ее? — я нахмурилась.

— Она сама напугалась. Я только смотрел.

— Знаю я, как ты умеешь смотреть, — меня передернуло. — Сам ты тоже не удосужился о себе позаботиться?

Он пренебрежительно повел плечом.

— Мне это не нужно.

Я вздохнула.

— Сядь и сними рубашку.

— Нет.

— Но почему? — от бессилия хотелось топнуть ногой.

— Вы не должны этого делать.

— Ты указываешь мне, что я должна, а что нет? — изумилась я. — Ты подчинишься.

— Но вы же сказали, что не станете меня бить, — его насмешливая ухмылка раздражала меня все больше. — Как же вы меня заставите?

— За дверью стоят двое крепких ребят. Если я прикажу — они силой заставят тебя сделать то, что я велю. — Я выдержала многозначительную паузу, хмуря брови. — Но мне бы не хотелось этого. Поэтому будь добр, сядь и сними рубашку.

Некоторое время мы, словно две неприступные скалы, стояли друг против друга с воинственно скрещенными взглядами.

— Нет, — наконец сказал он уже без улыбки. Серые глаза обожгли холодом. — Зовите своих крепких ребят.

Я вспыхнула от негодования.

— А может, я справлюсь сама? — я шагнула ближе и слегка толкнула его ладонью в живот по направлению к кровати.

И опомниться не успела, как он молниеносным движением крепко схватил меня за руки. Обездвиженная, я замерла от страха, запоздало припомнив, что еще вчера этот человек голыми руками убивал сильных воинов.

— Хотите, чтобы я подчинился, или хотите быть добренькой? — ядовито прошипел он, опасно близко склоняясь к моему лицу. — Выбор за вами.

— Отпусти, — голос внезапно охрип от страха.

— Заставьте меня, — злая усмешка плыла перед глазами.

Губы задрожали: страх неожиданно исчез, уступая место обиде.

— Я хотела помочь тебе. Хотела как лучше.

— И вы знаете, что для меня лучше?

— Хотела узнать. Но ты не позволяешь мне.

— Я скажу вам, моя добрая госпожа, — он склонился еще ниже, почти касаясь лбом моего лба. — Лучше мне было умереть на Арене. И это почти случилось, да только вмешались вы.

Опешив, я даже позабыла, что он держит мои руки, словно в тисках.

— Ты хотел смерти?

Он молчал, прожигая меня стальным взглядом, в котором не осталось уже ни капли насмешки.

— Но почему тогда ты просто не дал себя убить? И вместо этого убивал других? Тогда кто-то другой победил бы вместо тебя, и возможно, получил бы свободу…

— Свободу, — он зло искривил губы. — Все это сказки. А убивал я, потому что мог убивать. Потому что сильнее. Я хотел смерти, а не позора.

— Хорошо, — я сдалась, не в силах понять логику его слов, — я допустила ошибку, купив тебя и не позволив разорвать на части. Но теперь ты не на Арене. Чего же ты хочешь?

Он разжал руки, и я тут же растерла запястья — на моей чувствительной коже могут остаться синяки. Похоже, мой вопрос его озадачил. Я ожидала, что теперь он наконец-то заговорит о собственной свободе, но огонь в серых глазах неожиданно погас, и он опустил взгляд.

— Ничего. Я не хочу ничего. Я вел себя недостойно, госпожа. Вы вправе меня наказать.

Он безразлично опустился на колени, стянул через голову рубашку и склонился передо мной.

Перемена в его настроении потрясла меня.

— Я не знаю, как с тобой говорить. К чему мне тебя наказывать? Я всего лишь хотела смазать твои раны, как велел лекарь. Но ты не слушаешь.

Он молча поднялся, опираясь на руки, и сел на кровать. В полнейшей растерянности я развернула пакет с мазями и, путаясь в пузырьках, нашла нужный. Дрожащими пальцами смазала ожоги — сегодня они не стали выглядеть лучше. Несколько волдырей на спине лопнули — видно, когда он ворочался во сне, — и кровавой коркой прилипли к ране. Я не смогла сдержать судорожного вздоха.

Джай, как и прежде, ни разу не шелохнулся, снося болезненную процедуру, и закончить с ранами на его торсе я смогла довольно быстро. Места растяжений возле суставов сегодня опухли гораздо заметней, и я не пожалела целебной мази, втирая ее в плечи и локти. Невольно всплыла перед глазами жуткая картина на Арене, когда я видела оторванные от живого человека конечности. Меня замутило.

И этого он желал?

У него было красивое тело, несмотря на уродливые шрамы, щедро усеивающие бледную кожу. Страшно подумать: не помешай я казни на Арене, его бы разорвали на части! Какое безумие…

Хотелось бы мне, чтобы и у Диего оказалось такое же красивое тело… От глупой мысли меня бросило в жар.

Обмазывая израненное запястье, я поймала себя на том, что невольно вожу пальцами вдоль застарелых шрамов, и отдернула руки, как от огня. Грудь Джая вздымалась высоко при каждом вздохе — он явно нервничал, хотя и пытался этого не выдать. Скользнув взглядом вниз, я смутилась еще больше: свободной рукой он старался прикрыть недвусмысленную выпуклость на штанах.

— Дальше сам, — я поспешно сунула ему в руку пузырек и стремительно направилась к выходу. В дверях задержалась и добавила, не обернувшись: — Когда узнаешь, чего на самом деле хочешь, скажи мне. Быть может, я смогу это исполнить.

====== Глава 8. Иллюзии ======

Я мёртв, но я живу,

Я играл роль, которая была мне дана.

Меня выгнали из Рая,

Но я уже привык.

Каждый день — это битва

Rasmus, Paradise

Просто ждать, не зная чего — невыносимо. Находиться в полном одиночестве взаперти — невыносимо.

Я к этому не привык. У Вильхельмо я никогда не был один, кроме случаев, когда попадал в пыточную, наказанный за своеволие. Даже в последние дни перед Боем я мог видеть сквозь прутья решетки своих собратьев.

Бывших собратьев. До сих пор, когда перед глазами встает испуганное лицо Аро, во мне вспыхивает ненависть к этим ублюдкам. Не жалею ни капли, что все они мертвы. Все, кроме Вильхельмо…

Пытки Вильхельмо были не столь изощренны, как это томительное ожидание. Неизвестность.

Так поступила и та… Выждала время, втерлась в доверие, приласкала, а затем утопила меня в боли. Не только физической, но и душевной. Получив безграничную власть, женщины умеют ломать похлеще мужчин.

Понимаю, чего хочет добиться эта. Уничтожить мою волю. Подчинить меня не силой — нет, такая игра ей, похоже, неинтересна, — а прикормить, приручить, как молочного щенка, воспитать благодарность и преданность.

Только я ей не щенок. Слишком долго меня разрушали, чтобы во мне осталось хоть что-то живое. Как бы ей не пришлось сломать зубы о собственную хитрость.

Вынужденное безделье порождает в мозгу одну химеру за другой, в голове перемешиваются обрывочные мысли.

Хотел бежать? Глупец. Поместье наводнено рабами. А что, если донна Вельдана ждет от меня очевидного, оставляя открытой дверь? Зачем? Чтобы затем поймать и пытать?

Но ведь она может сделать со мной все, что пожелает, без всяких поводов и оправданий…

Воспоминания о близости госпожи пронзают мозг, заставляют сердце биться быстрее. Утром тело ныло — не столько от боли, сколько в томительном ожидании легких, ласковых прикосновений. Следующая мысль прошибает ужасом до холодного пота: неужели она добилась своего?! Нет, нет. Этого не будет. Никто больше не проникнет внутрь, в душу. Моя душа мертва.

Все, что она может получить, — это тело. Я для нее — вещь, как и для остальных господ. И она вправе делать с личной вещью все, что ей взбредет в голову.

Вполне возможно, что она хочет снова отправить меня на Арену.

Внутри вспыхивает ярость. Зубы скрежещут от бессильной злобы, искалеченные руки сжимаются в кулаки. Что бы она ни задумала, у нее не выйдет. Я не позволю…

Не позволишь? Да кто ты такой? Червь. Ничтожный червь. Неужели ты правда думаешь, что способен хоть как-то управлять своей судьбой? Твой удел — смириться, подчиниться, безропотно ждать наказания за любое неосторожное слово, неправильное прикосновение, слишком смелый взгляд…

Глаза наливаются кровью, рука сжимается вокруг массивной ножки подсвечника. С трудом сдерживаюсь, чтобы не запустить им в стену.

Лучше смерть, чем такая жизнь. Пусть она просто убьет меня. Пусть просто убьет.

Тихий стук заставляет сердце замереть. Но это не госпожа: вместо нее пришла юная темноглазая рабыня. Боится меня. И правильно делает.

Иногда я пугаю себя сам.

Она некоторое время мнется у порога, затем с опаской входит, ставит на деревянный столик поднос с едой, кладет на кровать полотняный сверток и уходит. Разворачиваю сверток. Ухмыляюсь.

Теперь у меня есть одежда. И нет ошейника. Дождаться бы ночи…

Она приходит позже, после обеда. Велит раздеться. Раздеться. Я едва не рычу от злости. Снова будет пытаться меня приручить?

Упираюсь. Не хочу подчиняться. Испытываю ее терпение. Если хочет мое тело — пусть попробует взять. Угрожает сделать это силой? Мне смешно.

И все же что-то подтачивает волю. Что-то непривычное в дрожащем голосе. В словах. В глазах, что заглядывают прямо в душу. В мертвую душу. Понимаю: все бесполезно. Мне не сбежать отсюда. Ничего не изменится. Ничего. Подчиняюсь и замираю в ожидании: она снова прикасается. Боль смешивается с наслаждением. Прикосновения, вопреки моему желанию, будят плоть, поднимают из бездонной мертвой черноты низменные чувства.

Что со мной?

Мы с тобой одной крови,

Мы с тобой одной породы,

Нам не привыкать к боли,

Если имя ей — свобода

Мельница, «Одной Крови»

Пытаясь отдышаться в купальне, пока мыла руки, я безуспешно отгоняла навязчивые мысли о странной реакции Джая. А может, и не слишком странной. В конце концов, он человек, мужчина, и близкое присутствие женщины вполне объяснимо могло его волновать. Я тоже смущалась, когда вынуждена была трогать его. В наших краях никто не раздевался на людях, и вид обнаженного мужского тела все еще был непривычен и вгонял меня в краску.

Впрочем, у меня есть Диего, с которым мне вскоре придется познать все таинства любви, а у Джая — была ли женщина? Быть может, он страдает отчасти потому, что его разлучили с любимой?

Можно спросить у него без обиняков, да разве он ответит? Упрямец. Наверняка ожесточится и будет молчать, или, что еще хуже, опять примется осыпать меня ядовитыми насмешками.

А ведь я могла бы выкупить из неволи и его женщину, если бы он пожелал… Что ж, пусть сначала научится отвечать на вопросы.

Но где же Сай? Девчонка уже давно должна была появиться в покоях и прислуживать своей госпоже. Куда она подевалась? Я хотела попросить ее принести еду для Джая, но, видимо, придется справляться самой.

Немного успокоившись и приведя мысли в порядок, я спустилась вниз. Поместье на время послеобеденного отдыха будто вымерло. Рабы не сновали туда-сюда с поручениями донны Изабель, и с кухни не доносилось ни голосов, ни звона посуды. Однако, подойдя ближе, я различила тихие шорохи и как будто бы сдавленные вздохи и слегка насторожилась. Отворив дверь, замерла на пороге и в изумлении приоткрыла рот.

Позади широкого кухонного стола, у погасшей печи, сидел Хорхе, вольготно откинувшись на спинку стула. Его лицо выражало истинное блаженство, ноги были широко расставлены, а между ними я увидела стоящую на коленях Сай. Девушка тихо поскуливала, склонившись над расстегнутыми штанами Хорхе, а ее рот обхватывал, не что иное, как мужской срам! Чепчик Сай валялся поодаль, скромное платье сползло с худеньких плеч, а управляющий одной рукой безжалостно насаживал ее на себя, грубо схватив за волосы. Другая рука властно мяла небольшую девичью грудь.

— Что здесь происходит? — обретя способность говорить, воскликнула я.

Хорхе лениво обратил на меня масляный взгляд и даже не подумал смутиться.

— Разве не видите? Девчонка доставляет мне удовольствие.

— Что?! — я задохнулась от гнева. — Сай, немедленно встань! Я повсюду ищу тебя!

Девушка задрожала всем телом и рванулась, но Хорхе не позволил ей, жестко вцепившись в распущенные курчавые волосы.

— Да вы… как вы смеете!

— А что не так? — управитель гадко облизнул губы и посмотрел на меня в упор, продолжая направлять голову хнычущей Сай. — Рабы для того и существуют, чтобы удовлетворять желания господ. Но вам ли не знать? — Наглец ехидно подмигнул, вызывая во мне новую волну гнева. — Вы уже испробовали своего нового раба?

— Отпустите Сай немедленно, или я сейчас же сообщу донне Изабель, что происходит у нее на кухне!

— Хм… — Хорхе с интересом посмотрел на меня. — Ну ступайте, скажите. Может, сумеете ее удивить.

Я вновь открыла рот, даже не зная, что сказать. Хотелось схватить хлыст, торчащий из высокого сапога управляющего, и ударить им прямо по наглому усатому лицу.

— Да не кипятитесь так, донна, — с резким придыханием добавил Хорхе, зажмуриваясь от удовольствия. — Ничего вашей рабыне не сделается. Сейчас закончит, и отпущу ее к вам.

Я стремглав выбежала из кухни, не в силах поверить в то, что этот наглец и правда посмел так вести себя в присутствии леди и разговаривать в таком хамском тоне. Следовало немедленно разыскать хозяйку поместья и открыть ей глаза на то, каков на самом деле ее любимчик Хорхе. Но она отдыхала в беседке, и мне не хотелось тревожить ее сон. О том, чтобы возвратиться на кухню за едой, пока Хорхе издевается там над Сай, не могло быть и речи, и мне ничего не оставалось, кроме как вернуться в свои покои.

Когда Сай наконец явилась, виновато опустив плечи и голову, я все еще кипела от гнева.

— Простите меня, госпожа, — девушка в слезах рухнула передо мной на колени, — я подвела вас.

— Встань, Сай, и… иди-ка умойся, — невыносимым казалось даже посмотреть ей в лицо, которое только что упиралось в пах мерзавцу Хорхе. И как бедняжка только терпела это?

Сай, всхлипывая и размазывая слезы по щекам, скрылась в купальне. Вернувшись через некоторое время, она робко остановилась на почтительном расстоянии, сложила руки на животе и уронила виноватый взгляд в пол. Всхлипы все еще сотрясали ее худенькое тело.

— И часто… он делает это с тобой?

— Как придется, госпожа. И не только со мной. В его распоряжении — все рабыни и рабы поместья.

— Какой ужас, — я прикрыла ладонью рот. — Нет, Сай, с тобой этого больше не случится. Я обязательно поговорю с донной Изабель.

— О, прошу вас, не надо, госпожа! Она накажет меня!

— За что? — изумилась я. — Разве ты в чем-то виновата?

— Она решит, что я жалуюсь на господина Хорхе.

— Оставь это мне, Сай. Обещаю, тебя никто не тронет. Донна Адальяро сказала, что отдает тебя мне, а я не позволю издеваться над своей служанкой.

— Рабыней, госпожа, — тихо поправила меня Сай.

Я только вздохнула.

— Он… ушел?

— Ушел, госпожа.

— Тогда вернись назад — только убедись, что этого негодяя нет на кухне! — и собери еды для Джая. И мигом сюда.

— Слушаюсь, госпожа.

Едва дождавшись вечернего оживления в поместье, я разыскала в беседке донну Изабель и, сбиваясь и краснея, рассказала ей о случившемся. Украдкой бросая на нее взгляды, я ожидала, что она разгневается и немедленно выгонит мерзавца Хорхе со службы, но ее реакция удивила меня. Она заставила меня сесть рядом и ласково обняла за плечи.

— Скажи мне, Вельдана… Ты ведь еще девица?

— Что?! — от неожиданности я отпрянула от нее, не веря своим ушам.

— Случалось ли тебе быть в постели с мужчиной, дорогая? — терпеливо повторила вопрос моя будущая свекровь.

— Разумеется, нет! — воскликнула я, задыхаясь от несправедливого обвинения. — Как вы могли подумать такое?! Я порядочная девушка, и меня воспитывали…

— Да, я знаю, — поморщилась Изабель и легонько хлопнула меня по плечу веером. — Вас, северян, сызмальства воспитывают в строгости, а потом вы ума не приложите, что вам делать в постели и откуда берутся дети.

— Я знаю, откуда берутся дети, — мои щеки загорелись от стыда и возмущения.

— Я всегда была о тебе хорошего мнения, дорогая. Так вот… твое негодование вызвано тем, что ты считаешь плотские утехи чем-то постыдным. На самом деле, ничего страшного в этом нет. Хорхе захотелось ласки — и он ее получил. Что плохого в том, чтобы девушка ублажила мужчину? Разве Сай как-то пострадала?

Все еще отказываясь верить своим ушам, я приоткрыла рот.

— Но…

— Хорхе — молодой здоровый мужчина. А Сай — рабыня, и тебе не стоит об этом забывать. Рабы обязаны делать то, что велят им хозяева.

Подавив в себе жгучее желание броситься вон из беседки, из сада, из этого поместья и, как есть, пешком бежать прямо в порт, я отстранилась от Изабель и постаралась взять себя в руки.

— Кажется, вы отдали Сай мне.

— Верно, дорогая, и не отказываюсь от своих слов.

— Тогда велите Хорхе не трогать мою рабыню. И я не хочу, чтобы кто-то, кроме меня, наказывал ее.

— Как пожелаешь, дорогая, — благодушно согласилась донна, — в поместье полно рабов, найдет себе другую красотку.

— Он… он… говорил мне гадкие вещи, — не зная, что сказать, выдохнула я.

А вот теперь Изабель нахмурилась.

— В самом деле? Я обязательно поговорю с ним. Он всего лишь служащий и не имеет права разговаривать без должного уважения с членом семьи Адальяро. Уверяю тебя, это отразится на его жалованье.

— Матушка, — послышался за моей спиной голос Диего, — Вельдана. Как приятно видеть вас вместе за мирной беседой!

Изабель счастливо засмеялась, приподнимаясь навстречу сыну и протягивая к нему руки.

— Вельдана слегка нервничает: Хорхе посмел задеть ее чувства. Приструни его при случае, иногда он забывает свое место.

— Непременно, — нахмурившись и переводя взгляд с матери на меня, сказал Диего. — Если он забылся, я напомню ему, что Вельдана моя невеста. Не хочешь ли прогуляться до ужина, милая?

— С удовольствием, — выдохнула я.

Я была безмерно благодарна ему за то, что он собирался заступиться за меня. Каким облегчением было знать, что мерзавец Хорхе больше не посмеет обидеть мою Сай!

Вся предсвадебная неделя прошла для меня неожиданно спокойно. Яркая красота природы вокруг, тепло южного солнца и ласковый блеск спокойного моря действовали успокаивающе. Когда в моей комнате сняли решетки — я велела повременить с их снятием в каморке Джая, — я почувствовала себя свободней и могла часами просиживать у окна с книгой или шитьем, чтобы поменьше сталкиваться с будущей свекровью.

С платьем я управилась быстро, к середине недели, а также сумела кое-как ушить то, которое подарила мне Изабель. Всю неделю Диего старался возвращаться из Сената пораньше; вечерами мы по обыкновению прогуливались над морем, разговаривая о приятных вещах. Он больше не заикался ни о каких «развлечениях» на саллидский манер, за что я была ему весьма признательна.

В поместье тоже царило спокойствие. Звуков хлыста с заднего двора я больше не слышала: то ли рабы вели себя прилежно, то ли хозяева решили не травмировать меня лишними переживаниями.

Однажды ночью я проснулась то ли от духоты, то ли от неосознанной тревоги и обнаружила, что глиняный кувшин, в который Сай наливала питьевую воду, пуст. Пить теплую воду из купальни не хотелось, и я, позевывая, спустилась в кухню. Поднимаясь по лестнице назад с полным кувшином, я внезапно услышала шорохи и тихие шаги, раздающиеся близ покоев моего жениха. Спрятавшись за колонной, я осторожно выглянула в коридор и увидела, что дверь Диего распахнута, а в коридор из его комнаты выходит мужчина, чем-то смахивающий на него самого. Темные вьющиеся волосы шелком струились по спине, закатанные до локтей рукава рубахи обнажали крепкие руки, высокая стройная фигура была ладно скроена и манила взгляд. Пружинистой походкой незнакомец прошелся по коридору и скрылся на лестнице. Что он делал так поздно ночью в комнате моего жениха?

Наутро я осторожно спросила об этом Изабель. Та весело рассмеялась, отпустила несколько шуточек о ревности северянок, подкарауливающих неверных мужей по ночам, и объяснила, что я видела раба по имени Ким.

— Ким — наше самое выгодное приобретение, дорогая, — доверительно склонилась Изабель к моему уху. — У него бесценные руки! Мой Диего повредил спину на войне, и теперь только Ким спасает его от болей после заседаний в Сенате. Он массажист, дорогая, так что не воображай себе невесть что.

Я и так ничего особенного не воображала, но от объяснений Изабель стало несравненно легче.

Джай медленно поправлялся, и я постепенно сложила с себя обязанность, которая нам обоим доставляла неудобства и вгоняла меня в краску: когда волдыри на спине спали, порезы подсохли, а опухоль возле суставов начала уменьшаться, я попросила его заботиться о себе самостоятельно, а смазывать спину отправляла Сай. Уж не знаю, послушался он меня или по обыкновению проигнорировал приказ, но его здоровье теперь было на его совести.

Он по-прежнему относился ко мне с подчеркнутой холодностью, не желая ни о чем просить и проводя дни в безмолвном заточении, а я, чувствуя себя уязвленной, больше не лезла к нему в душу. Понимая, каково человеку находиться сутками напролет взаперти без всякого дела, я подсунула ему несколько книг. Пару дней спустя, улучив момент, когда Джай мылся в купальне, я заглянула в его комнату: стол был отодвинут, стул находился ближе к окну, а одна из книг лежала открытой на подоконнике.

Значит, он умел читать.

Иногда во время послеобеденного отдыха я слышала за стеной тяжелое дыхание и резкие шорохи, вместе с которыми мелко подрагивали половицы. Поначалу испугавшись, вскоре я поняла: вероятно, он занимает тело тренировками, как наверняка привык делать у прежних хозяев. Разумеется, мне не следовало забывать, что он был бойцовым рабом.

Как-то раз после полуденного сна я поддалась-таки уговорам Изабель, и она привела ко мне хваленого раба-массажиста. Той ночью мне не померещилось: он был невероятно красив, этот раб, и носил длинные волосы, как у свободного человека. Его улыбка и впрямь была такой же мягкой и волнующей, как у моего Диего.

Я попросила Изабель остаться со мной, и, жутко смущаясь, позволила ловким теплым рукам раба расстегнуть на спине застежки платья, пройтись по обнаженной коже умелыми пальцами.

Он и в самом деле умудрялся прикасаться просто божественно, нажимая именно на те точки, в которых легкая ноющая боль смешивалась с настоящим блаженством. Незаметно для себя я расслабилась, и под конец невероятно приятной процедуры у меня даже вырвался стон удовольствия. Изабель несказанно развеселилась, наблюдая за мной.

— Я же говорила, дорогая: тебе всего лишь следовало немного расслабиться. Ким — просто чудо. Мы с Диего почти каждый вечер спорим, чья спина попадет к нему под руки первой. Теперь придется соперничать и с тобой.

Я смущенно улыбнулась, чувствуя, как невероятные руки Кима без труда застегивают пуговицы на моем платье.

— Благодарю тебя, — обратилась я к нему. — Разве твои руки не устают от такой нелегкой работы?

Ким радостно улыбнулся, сверкнув двумя рядами белых зубов, и отрицательно покачал головой. Иссиня-черные кудри красиво легли ему на плечи.

— Ким немой, милая, и не может ответить. Но ему приятно знать, что он тебе угодил. Ведь угодил, Вельдана, признай?

— Да, мне было приятно, — не зная, куда девать глаза, улыбнулась я.

Все опять казалось чудесным и сказочным — и Изабель, и Диего, и поместье, и весь мир вокруг. Теперь я с трудом понимала себя, когда вспоминала о своем недавнем желании покинуть Саллиду.

В пятницу, накануне свадьбы, Диего не поехал в Сенат, и утром я уговорила его сопроводить меня на невольничий рынок.

— Зачем? — удивился он. — Разве тебе не хватает прислуги?

— Я хочу еще одну горничную, — уклончиво ответила я.

— Сай не справляется с обязанностями? — нахмурился Диего.

— Справляется, — поспешила заверить я. — Но она неграмотна, а у меня от чтения устают глаза. Я бы хотела найти кого-нибудь еще, на то время, пока Сай выполняет мои поручения.

— Как тебе будет угодно, милая, — натянуто улыбнулся он.

Я просияла и поцеловала жениха в высокую скулу.

— А можно… я возьму с нами своего раба? Ему уже лучше, и мне кажется, он засиделся взаперти. Пусть прогуляется с нами в качестве моего телохранителя.

— Ты уверена? — с сомнением переспросил Диего.

Я одарила его самой невинной из своих улыбок и состроила глазки.

— Ну хорошо, как пожелаешь. Только боюсь, нам придется взять еще парочку телохранителей для того, чтобы приглядывать за ним.

Я пожала плечами. Даже если бы Джай вздумал сбежать, я бы определенно не стала посылать за ним погоню. Впрочем, заодно и посмотрим, что у него на уме. С Диего я уже условилась, осталось договориться с рабом.

Постучав в дверь, как делала всякий раз, намереваясь войти к нему в комнату, я заглянула внутрь и обнаружила его сидящим у окна.

— Джай, ты бы хотел прогуляться?

Он посмотрел на меня исподлобья, в холодном взгляде читалась удивленная настороженность. Он уже не выглядел лысым: голову и лицо покрывала недельная щетина явно светлого оттенка.

— Я собираюсь вместе со своим женихом, доном Адальяро, сходить на невольничий рынок и купить себе рабыню. Могу взять тебя в качестве телохранителя, — не найдя на его лице никакого отклика, я поспешила добавить: — Если ты не против, разумеется.

— Телохранителя, — его лицо вдруг искривила насмешливая ухмылка, которой я уже давненько не видала. — Как прикажете, госпожа.

— Это не приказ, а предложение, — сочла нужным отметить я. — Дон Диего уже велел заложить экипаж.

Как я уже знала, за пределами поместья рабам полагалось носить ошейник. Поэтому я застегнула кожаный ремень на его шее, и он впервые вышел из покоев вместе со мной. Он все еще приволакивал левую ногу, хотя очень старался сделать хромоту не слишком заметной.

Диего, как и обещал, взял с собой еще двух невольников; все вместе они едва уместились на задках кареты.

Ехали недолго, и вскоре вся наша немаленькая компания принялась бродить вдоль торговых рядов, где под скудными навесами из дырявой парусины, а местами и под палящим солнцем, работорговцы выставляли на продажу живых людей.

Я морально готовила себя к тому, что могу здесь увидеть, но реальность все же сломила мой дух. Их было столько! Молодых, пожилых, детей и совсем младенцев… Кто-то плакал, кто-то скороговоркой причитал на непонятом наречии, кто-то молча провожал покупателей ненавидящим взглядом, кто-то безучастно смотрел перед собой. Мне трудно было сконцентрироваться на ком-то одном: вид грязных, оборванных, местами покрытых багровыми рубцами от ударов хлыста, несчастных рабов заставлял мое сердце болезненно сжиматься. Отчаявшись выбрать кого-либо наугад, я приуныла: сколько людей потеряли свободу! А некоторые никогда и не имели ее. Прекрасная внешне, Саллида гнила изнутри подобно червивому плоду.

— Ох, любезный дон Диего! — выкрикнул вдруг полноватый мужчина, одетый в легкую льняную рубашку и просторные штаны. От раба его отличали лишь отсутствие ошейника да перекинутый через плечо объемистый кошель. — Давненько мы не имели удовольствия видеть вас тут. Решили присмотреть себе парочку новых рабов?

— Моя невеста, донна Вельдана, — Диего галантно кивнул в мою сторону и взял меня за руку, — хочет приобрести себе горничную. Грамотную и молодую. У тебя есть такая, Кайро?

— Когда это у Кайро не было того, что нужно господам, благородный дон Адальяро? Для такой очаровательной невесты подберем самый лучший товар! И когда свадьба? — вкрадчиво поинтересовался он.

— Уже завтра, — улыбнулся Диего. — Не могу дождаться.

— Счастливчик, — подмигнул ему торговец и щелкнул пальцами кому-то в сторону большого крытого шатра. — Приведи-ка Лей.

Мое сердце быстро забилось, когда помощник торговца вывел из шатра девушку, которой вскоре предстояло стать свободной. Она имела ухоженный вид, ее темные вьющиеся волосы были заплетены в простую косу, она и правда выглядела молодой и красивой, но правую щеку наискосок пересекал уродливый рваный шрам.

— Э-э-э… Кайро? Ты пытаешься подсунуть нам порченый товар? — нахмурился Диего.

— Что вы, сиятельный дон! — огорчился Кайро. — Эта девушка — одна из лучших рабынь на этом рынке! Говорит на всех известных в мире языках.

— А на северном наречии? — не удержалась я, обращаясь к девушке на родном языке.

Но девушка лишь испуганно посмотрела на своего хозяина.

— Ответь госпоже, Лей.

— Я знаю северное наречие, госпожа, — послушно ответила рабыня почти без акцента.

— Она умеет читать и писать — то, что и требовалось вашей невесте!

— Но у нее шрам на лице, — Диего все же выглядел недовольным.

— Это не страшно, — поспешила вступиться я, — сколько хотите за нее?

— Э-э-э… только ради вас, госпожа, в качестве подарка на свадьбу… отдаю задаром! Всего три золотых.

— Что?! — возмутился Диего. — Да это грабеж! Продавать уродину по цене постельной рабыни!

— Если вам понадобится, то в постели она тоже хороша, — прищелкнул языком Кайро, оглаживая Лей по спине, — а в темноте шрама не видно. Испробуйте — и не пожалеете, дон Адальяро.

— Мне шлюха ни к чему, — гордо пожал плечами Диего, — я завтра женюсь. Но ты должен сделать скидку за этот изъян! Ведь я буду вынужден смотреть на нее днем! Один золотой, и ни контима больше.

— Не надо, — я положила руку на плечо Диего, — я заплачу сколько требуется.

— Нет, я куплю ее для тебя, — жених упрямо приподнял подбородок, — в качестве свадебного подарка. — И снова нахмурился, повернувшись к работорговцу. — Так и быть, два золотых.

— Разве вам жалко денег на подарок невесте, благородный дон? — хитро прищурился Кайро. — Рабыня стоит гораздо дороже. Три золотых — и смена одежды вместе с ошейником в придачу.

Диего сердито запыхтел, но торг был окончен. Девушку передали мне вместе с оформленной купчей. Я украдкой взглянула на Джая: его лицо было бесстрастным и отрешенным, как на Арене, но плотно сжатые губы и потемневшие глаза выдавали клокочущий в нем гнев. Тем не менее он вел себя пристойно и пока не давал поводов для беспокойства.

К счастью, ни один из телохранителей не пригодился: никому и в голову не пришло задирать на улице благородного дона и его леди. Рабыне, правда, на задках кареты места не нашлось, поэтому ее усадили спереди, возле кучера.

Уже дома Сай помогла Лей искупаться, переодеться в чистую одежду и отвела в комнату, которую выделила для моих рабынь Изабель. Я не позволила Хорхе, который после инцидента на кухне поглядывал на меня с затаенной злобой, заклеймить Лей и отправила его восвояси. Разумеется, я ожидала, что он пожалуется на меня хозяйке, но завтра наша с Диего свадьба, и Изабель наверняка не захочет портить мне настроение нравоучениями о нарушении правил.

Отправив Сай на кухню за едой для моих рабов, я вошла в комнату к Лей и приветливо улыбнулась. Девушка тотчас встала на колени и смиренно опустила голову.

— Поднимись, Лей, — сказала я мягко на северном наречии, — сегодняшний день будет твоим последним днем в рабстве.

Девушка так растерялась, что забыла выполнить приказ. Я смотрела на нее и не могла понять, что с ней творится. Ее большие черные глаза наполнились ужасом, она начала мелко дрожать, губы то открывались, то закрывались, не издавая ни звука. В конце концов она рухнула на пол всем телом и зарыдала:

— Не убивайте меня, госпожа, прошу вас!

Меня обдало холодом.

— Встань, Лей. Я не собираюсь тебя убивать. Напротив, хочу отпустить на свободу.

— Что? — она неловко поднялась и распахнула наполненные слезами глаза еще шире. — На свободу? Но, госпожа… прошу вас, не гоните меня! Я много умею… я вам пригожусь… Я буду послушной, обещаю… Я не слишком много ем, и я…

— Лей, — потрясенная, я сжала ее дрожащие пальцы в ладонях, — успокойся. Я купила тебя для того, чтобы никто другой больше не считал тебя своей собственностью! Разве ты не хочешь стать свободной?

— Нет, госпожа, — Лей отчаянно замотала головой, — прошу вас, не гоните! Если хотите наказать меня, накажите, но оставьте при себе! Я сделаю все, что захотите… я умею… я могу…

Я не знала, что и сказать.

— Успокойся, Лей, прошу тебя. Если хочешь, оставайся — тебя здесь никто не обидит. Немного поживешь в поместье, привыкнешь, а потом снова поговорим. Хорошо?

— Благодарю вас, добрая госпожа, — Лей вновь опустилась на колени, заливаясь слезами — насколько я могла судить, это были слезы искренней благодарности.

Я ничего не понимала.

Рабыня не хочет на свободу?

Вскоре Сай принесла еды, и я оставила девушек одних. Возможно, между собой у них лучше получится договориться.

А в моих покоях почти сразу началась суматоха: приехала модистка и привезла свадебное платье. Сцепив зубы, я отдала себя в руки портних и Изабель, снова превратившись в безмолвный манекен для примерки.

У меня из головы не выходила реакция Лей на мое щедрое предложение. Да что с ними со всеми не так, в этой Саллиде?

Жизнь день за днем все больше превращается в густой, вязкий кисель. Чувствую себя не Вепрем, а жиреющим от безделья боровом, которого готовятся заколоть на зиму.

Раны заживают. Целая неделя без новой боли. Без новых пыток и наказаний. Райская жизнь для раба. Только отчего-то тошно на душе.

Поначалу она заглядывала ко мне часто, дважды в день. По-прежнему обходилась со мной ласково, и все же благоразумно держалась на расстоянии. Но потом, похоже, ей надоело быть сиделкой при рабе, и она предоставила меня себе самому и своей рабыне.

Дала мне книги. Откуда она могла знать, что я умею читать? И смотрит на меня порою с задумчивым прищуром, будто видит насквозь.

Неожиданно в ее комнате сняли решетки. Мысли о побеге зашевелились в голове с новой силой, но она больше не оставляет меня одного незапертым. Как предусмотрительно.

Я терпелив. Подожду, пока однажды она не просчитается и забудет задвинуть засов.

Часто за стеной слышу кудахтанье о скорой свадьбе. Может, это и есть мой шанс? Будет легко пробраться незамеченным среди толпы гостей и рабов, своих и чужих.

Я и со «своими»-то незнаком — это мне на руку.

Вторая неожиданность заставляет кровь зашуметь в ушах: она решила взять меня с собой на прогулку в качестве телохранителя! Разумеется, я внимательно рассмотрел, насколько хорошо охраняется дом. Ничего обнадеживающего: почти за каждой колонной — раб, забор высок, у ворот расставлены стражи.

Рассматривая укрепления особняков по соседству, не сразу соображаю, куда нас везут. А когда понимаю, тело холодеет, несмотря на жару.

Невольничий рынок. Северянка решила превратиться в южанку и пополняет себе армию рабов. А я уж думал, что и впрямь в ней ошибался…

Холодная ярость вскипает в жилах: все они одинаковы.

Завтра ее свадьба. Может, госпожа совершит ошибку.

====== Глава 9. Обман ======

Как сказать, что я рассыпаюсь

на тысячи осколков?

Что разбились все мои жизненные схемы

сейчас, когда все было прекрасно?

Bebe, Siempre me quedará

Роскошь свадебной церемонии превзошла все мои ожидания. В пышном белом платье с кремовым кружевом я сама себе напоминала огромный торт со взбитыми сливками. Края моего брачного покрывала держала целая дюжина молоденьких девушек, приглашенных на церемонию. Церковь сияла: солнечные лучи проникали сквозь цветные витражи и отражались от бронзовых подсвечников и золотых нимбов на головах у изваянных в камне святых. Запах благовоний и ароматных свечей наполнял легкостью голову, мелодичные псалмы в исполнении церковного хора настраивали на благостный лад, и я даже невольно прослезилась, когда седовласый священник в белоснежной сутане произнес над нами слова, скрепляющие брачные обеты.

Народу было столько, что не все поместились внутри. По дороге в поместье экипажи заполонили всю улицу и выстроились позади живой изгороди на добрую милю. Парадная часть сада, искусно украшенная под руководством донны Изабель, пестрела цветами, столы ломились от изысканных яств, а череда гостей, желавших преподнести нам с Диего свадебные подарки, не иссякала до самого вечера. Нанятые музыканты заставляли плясать, не чувствуя ног, хмельные напитки кружили голову и разгоняли в жилах кровь, а близость разгоряченного танцами Диего разжигала во мне потаенные желания и заставляла мечтать о его жарких поцелуях.

К концу вечера у меня гудели и ноги, и голова, спину ломило от жесткого корсета, но меня не покидало ощущение сказочности происходящего. Торжественный момент провожания, когда Диего, подхватив меня на руки, переступил порог своей — теперь нашей общей — спальни, наполнил грудь сладостным трепетом.

Я стала донной Адальяро! И в мужья мне достался один из самых влиятельных людей Кастаделлы, к тому же самый красивый, самый галантный, самый желанный мужчина на свете!

Едва за нами захлопнулась дверь, он приник к моим губам и нежно проследил кончиками пальцев линию шеи. Я закрыла глаза и запрокинула голову, отвечая на поцелуй. Моя грудь в элегантном корсете высоко вздымалась; Диего нащупал и распустил шнуровку на спине, давая мне возможность свободно дышать. Казалось, целую вечность он целовал мои губы, лицо, шею, распутывая ленты и расстегивая крючки, пока свадебное платье пышным облаком не упало к моим ногам. Помогая ему, я успела стащить с него расшитый золотом праздничный жилет и одну за другой расстегнуть жемчужные пуговицы на белоснежной рубашке. Мои ладони легли на плечи жениха, а его руки бережно гладили мою грудь. Я искренне надеялась, что она больше не кажется Диего слишком маленькой. Его прикосновения будили во мне недвусмысленные желания, и даже страх перед первой ночью растворился в них без остатка. Осмелев, я опустила руки ему на талию, размотала широкий длинный пояс с вышитыми на нем виноградными листьями — символом семьи Адальяро — и робко запустила кончики пальцев под край элегантных черных бриджей.

— Подожди, — выдохнул Диего мне в плечо, накрыв мою ладонь своей, — ответь вначале: ты меня любишь, Вельдана?

— Люблю, — шепнула я, нежно поглаживая его спину.

В этот миг я как никогда верила в собственные слова. А разве можно чувствовать что-то еще, когда мягкие, ласковые руки мужа прикасаются к груди, к животу, оглаживают бедра…

— Скажи мне… на что ты готова ради меня?

— На все, — с горячностью прошептала я и поцеловала его шею пониже уха.

И замерла от неожиданности: на мои плечи легла еще одна пара рук и медленно поползла вниз по спине. Нет, я отнюдь не ошиблась: одна ладонь Диего лежала на моей груди, другая обнимала за талию, а спину… спину гладил кто-то другой!

Взвизгнув, я прикрылась руками и резко обернулась, инстинктивно заскочив за плечо Диего. На меня с неестественно застывшей на лице улыбкой смотрел Ким — раб, который весьма умело делал мне массаж в начале недели.

— Что… что это значит?! — мой возглас прозвучал на истерически тонкой ноте. — Почему он здесь, в нашей спальне?

— Дорогая, — Диего мягко обнял меня и прижал к обнаженной груди. — Позволь ему… сделать все, что полагается, вместо меня.

— Что-о-о?! — еще немного, и я онемею от абсурдности происходящего.

Вывернувшись из объятий мужа, я отпрянула от обоих, подхватила с пола ворох шелка и кружев, чтобы прикрыть наготу, и испуганно попятилась.

— Диего, — голос дрожал, — объясни мне, что происходит. Немедленно.

— Вельдана, дорогая… успокойся. Если тебе страшно, можешь закрыть глаза. Я буду рядом. Буду целовать и ласкать тебя, и ты сможешь вообразить, что все остальное делаю тоже я.

Его голос так вкрадчиво произносил столь ужасающие вещи, что меня заколотила мелкая дрожь. Творец всемогущий, неужели я сплю и вижу кошмарный сон?

— Я… не понимаю, — голова пошла кругом, — почему? Диего, я не нравлюсь тебе?

— Дело не в тебе, дорогая, — грустно улыбнулся он, — а во мне. Увы, из-за ранения я не могу иметь детей. Но Ким — может. Мы с ним похожи, видишь? Если ты понесешь ребенка от него, никто не догадается, что отец — не я.

— О боже, Диего!— глаза сами собой метнулись к тому месту на его штанах, где у Джая я видела отчетливую выпуклость, когда смазывала ему раны. Там было пусто, как у женщины. — Твоя мать знает об этом?

— Разумеется, знает, — лицо Диего омрачила тень недовольства.

— И ты… и вы… ничего не сказали мне! — по моим щекам покатились слезы.

— Ты ведь сама только что сказала, что любишь меня, что готова ради меня на все. Почему ты не можешь сделать такую малость ради любви? Ким — умелый любовник, он сделает все, как полагается… Поверь, Вельдана, тебе понравится!

Словно в подтверждение его слов, Ким широко улыбнулся, сверкая двумя рядами белых зубов, и шагнул в мою сторону.

— Нет! — завизжала я, отступая назад. — Не подходи! Не подходи ко мне!

Я уперлась во что-то бедрами и невольно обернулась. Поверх кресла с бархатной обивкой лежал небрежно брошенный шелковый халат Диего. Недолго думая, я завернулась в него, все еще отступая вдоль стены к выходу.

— Не подходи! — еще раз обратилась я к Киму, который выглядел расстроенным и переводил взгляд с меня на моего новоиспеченного мужа. — А ты — даже не думай, что я лягу в постель с другим мужчиной!

— Тебе придется, — в голосе Диего прорезалась металлическая нотка, — у семьи Адальяро должны появиться наследники. Не упрямься, Вельдана. Просто закрой глаза и…

— Нет! — взвизгнув, я поспешно нащупала ручку, распахнула дверь и опрометью бросилась в свои покои.

Какая удача, что изнутри дверь моей комнаты запиралась на засов! Задвинув его, я прислонилась спиной к двери, бессильно сползла вниз и горько зарыдала.

— Нет… нет… этого не может быть… — сквозь всхлипы шептали губы, а голова сама собой моталась из стороны в сторону, словно отрицание могло изменить чудовищную реальность.

Они обманули меня. Оба. И Изабель с ее притворной мягкостью, и Диего со своими обаятельными улыбками. Они играли со мной в игру, словно пара хитрых котов с глупым мышонком. Они даже притворились, будто дают мне право выбора: вернуться домой или выйти замуж! И я, очарованная их мягкостью и уступчивостью, сама сделала этот выбор. Сама произнесла клятву у алтаря. Сама призналась Диего в любви…

Вот только я не знала, чем все это обернется. Они хотели, чтобы я родила ребенка от раба и выдала его за ребенка своего мужа!

Внутренняя дверь скрипнула, но у меня не хватило сил даже повернуться. Рыдания душили, слезы лились рекой, а я все еще цеплялась за свое спасительное «нет», повторяя его тысячи раз кряду…

— Брачная ночь прошла до обидного быстро? — услышала я над собой насмешливый голос.

Я отчаянно замотала головой, прогоняя возникшее перед глазами улыбающееся лицо Кима.

— Нет, нет, этого не может быть!

— Не совпали размеры? — ехидный смешок раздался совсем близко надо мной.

Я закрыла лицо руками и зарыдала еще громче. Пусть смеется над моим позором. Пусть все они потешаются над тем, что моя жизнь рухнула в пропасть. Я старалась всем угодить, быть хорошей невесткой, женой, заботилась о рабах… И вот к чему пришла! К обману, к бесчестью, к поруганию собственным мужем! И теперь сижу, униженная, на полу, в присутствии собственного раба, который тоже не упустил возможности посмеяться!

Смешки больше не повторялись, и я ощутила, как в плечо упирается что-то теплое. Джай присел рядом и обхватил мои запястья, отводя ладони от заплаканного лица. Он уже не ухмылялся и едва заметно хмурил брови, пытаясь заглянуть мне в глаза.

— Он обидел тебя? Твой муж.

Меня замутило. Я попробовала отвернуться, но Джай схватил мое лицо за подбородок и развернул к себе, вынуждая смотреть на него.

— Говори! Ты моя хозяйка. Прикажешь — пойду и сверну ему шею.

Подобная нелепость ошеломила бы меня в иное время, но теперь я, кажется, утратила способность удивляться. Вместо этого я нервно рассмеялась сквозь слезы.

— Глупый! Что ты говоришь? Убьешь его — и тебя убьют мучительной смертью.

— Плевать. Мучительная смерть мне грозила и так, придет с отсрочкой. Зато ты не будешь мучиться с жестоким чудовищем, — с абсолютной серьезностью сказал Джай.

— Он не жестокий, — я качнула головой, утирая нос. Теплые руки Джая на моем лице почему-то немного успокаивали. — Просто… просто…

Я закусила губу, понимая, что никому во всем мире не смогу рассказать о своем позоре.

— Да ладно тебе, — неуверенно хмыкнул Джай, — в первый раз всегда бывает больно. Зато потом, когда распробуешь, может даже понравиться.

— Помолчи, — я скривилась и оттолкнула его руку, — ты ничего не знаешь.

— Чего я там могу не знать? — он опять ухмыльнулся, но уже не так язвительно, как прежде. — Разве что у парня в штанах два члена.

— О-о-о… — завыла я.

Грубая шутка заставила меня в полной мере осознать всю кошмарность своего положения. Я вновь закрыла лицо руками и уткнулась лбом в колени.

— Было б чего убиваться, — проворчал Джай, и в следующий миг сильные руки приподняли меня над полом. — Не думаю, что на севере это делают как-то иначе.

Только теперь до меня дошло, что мы оба говорим на моем родном языке! От удивления я даже позабыла о своем горе, и, когда Джай опустил меня на кровать, посмотрела прямо на него:

— Ты говоришь на северном!

— Да, — подтвердил он, и его лицо неуловимо напряглось.

— Значит, ты из Аверленда?

После некоторых колебаний он все же ответил:

— Да.

— Но… как такое могло случиться? — мысли путались в голове, никак не желая связываться в единую нить. — Разве саллидианцы имеют право брать в рабство северян?! Ведь это прямое нарушение мирного договора!

— Плевать им всем на условия, — губы Джая горько искривились. — Для нашей страны мы все умерли.

— Вы все? То есть как? Среди рабов есть и другие северяне?!

— С какой луны ты свалилась, девочка? — невесело ухмыльнулся он. — Неужели до сих пор веришь в сказки?

— Но как это произошло?

Его плечи заметно напряглись, а взгляд стал колючим, как прежде.

— На войне всякое случается.

— Так ты воевал?

— Воевал, — он нехотя повел плечом, — но проиграл.

— Давно?

— Неважно, — он отвел глаза. — Целую жизнь назад.

Я замолчала и тоже опустила взгляд, осмысливая услышанное. Слишком много потрясений для одного дня!

— Почему ты мне сразу не сказал?

— Зачем? — равнодушно спросил он. — Что бы это изменило?

— Изменило бы. Ты ведь сразу понял, что я северянка, да?

— Еще когда ты с воплями выскочила на Арену, — он снова хмыкнул. — Никто из местных такое бы не исполнил. Да и по виду ты… — он критически осмотрел меня и утер пальцем катящуюся по щеке слезу, — явно не южных кровей.

— Я же спрашивала тебя, откуда ты родом! Я ведь хотела отпустить тебя на свободу! С самого начала! Только подлечить немного… А ты грубил мне, и я… до поры решила ничего не говорить.

Я обиженно поджала губы, а Джай, казалось, перестал дышать.

— Это правда? — спросил он тихо.

— Правда, — подтвердила я, понимая серьезность момента. — Ты можешь уйти отсюда прямо сейчас.

— Сейчас не могу, — он все еще косился на меня с недоверием. — За твоей дверью дежурят бравые ребята. А поместье ночью надежно охраняется.

— Тогда уходи рано утром. Я выведу тебя сама. Скажу, что иду прогуляться, и возьму с собой телохранителя. Мне не посмеют препятствовать, — я воинственно повела плечом.

Он молчал, вероятно, обдумывая, верить мне или нет. И я призналась ему, чтобы развеять его сомнения:

— Сегодня я хотела отпустить рабыню, которую купила. А она отказалась уходить.

— Дура, — безразлично бросил Джай.

Я шмыгнула носом и уткнулась подбородком в согнутые колени. Край незастегнутого халата сполз, предательски обнажая ногу, и я поспешила подтянуть скользкую ткань, смутившись донельзя. Но Джай, похоже, не заметил моей неловкости: его целиком поглотили другие мысли.

— Иди спать, — тихо сказала я, чтобы развеять повисшее между нами молчание. — У тебя завтра важный день.

Джай рассеянно скользнул по мне взглядом, повернулся и молча ушел в свою комнату, оставив меня одну.

Ее легко потерять и трудно найти,

Но кто родился свободным — не ценит ее,

Закрывая глаза на свое же вранье.

Боли, страх, унижения и плач —

Пережили не все, но кто здесь палач,

Что смеется, лишая жизни людей,

Собирая их души, словно трофеи?

Сталкер, Гимн Свободы

Весь день приходится сидеть взаперти — им не до меня. Увы, мои ожидания не оправдались: засов на двери девчонка Сай задвинула еще утром, как только забрала пустой поднос после завтрака. Жадно прислушиваюсь к звукам, но до обеда в поместье ничего не происходит: свадебный кортеж укатил в церковь, через окно доносится лишь тихий говор рабов, снующих по саду в последних приготовлениях к празднеству. В комнате госпожи тихо, никто не пытается войти ко мне.

Обед приносят поздно. Сай старается упорхнуть как можно быстрее, едва успеваю отпроситься в уборную. Нарочно задерживаюсь там надолго, зная, что она торопится: вдруг не дождется и уйдет раньше?

Нет, не ушла, только нервно моргнула пушистыми ресницами, явно досадуя на задержку.

— Живот прихватило, — пробую улыбнуться, но она пугается еще больше, отшатывается, словно от удара хлыстом.

Обещаю себе попытаться еще раз.

Поздно вечером приходит другая — новенькая, со шрамом на щеке. Кажется, ее зовут Лей. И — о чудо! — мой трюк с уборной удался: когда я выхожу, рабыни в комнате нет! Я один! В покоях с открытым окном!

Сердце колотится в горле, пока я скручиваю из своей простыни жгут. Теперь надо выбрать момент, когда с этой стороны дома будет меньше людей. Гости уже разошлись: совсем недавно я слышал голоса в коридоре, когда молодых шумно провожали в спальню жениха.

Но едва нужный момент наступает, голоса в саду стихают и я берусь за ручку двери, как наружная дверь резко распахивается, впуская захлебывающуюся рыданиями госпожу.

Сердце с грохотом падает вниз, разбиваясь на мелкие осколки. Какого дьявола ее сюда принесло?! Ей полагается до утра нежиться в объятиях своего красавчика!

Рыдания раздражают до судорог в челюстях. На месте красавчика схватил бы ее за волосы и…

Вдох-выдох. Надо успокоиться.

Сам не замечаю, как оказываюсь рядом. Смотрю на нее сверху вниз. Будто это я господин, а она — ничтожная рабыня. Съежилась в комок. Трясется, как лист винограда на ветру. Жалкая. Беспомощная. Острые шейные позвонки торчат из ворота чужого халата. Бормочет что-то невразумительное.

Начинаю понимать, что происходит. Красавчик оказался не столь нежен, как она ожидала? Поначалу испытываю злорадство: надо же, и на госпожу нашелся свой господин — рабовладелец. Каково ей почувствовать себя в рабской шкуре?

Но долго злорадствовать почему-то не получается. Сам не знаю, зачем отношу ее на кровать. Легкая, как ребенок. О выступающие под тканью халата ребра можно порезать пальцы.

И только теперь замираю, понимая, что говорю с ней на родном языке.

Она продолжает всхлипывать, но расспрашивает, смотрит потрясенно, говорит о… свободе?

Я подумал бы, что пьян, но в последний раз я пил вино более семи лет назад.

Я подумал бы, что брежу, но боль от незаживших ран все еще чувствуется на коже.

Сердце вырастает до чудовищных размеров, давит на ребра, мешает дышать. Это правда, или я сплю?

А может, это новая изощренная игра? Но нет, непохоже: она не в том состоянии сейчас, чтобы играть. Значит, она правда позволит мне просто уйти?

Сейчас нельзя. Завтра утром. Если это обман… Клянусь всеми кругами ада, я собственными руками сверну ей шею.

Я была уверена, что не сомкну глаз этой ночью, но когда меня разбудили тихие шаги, стало ясно: проспала до утра без задних ног. За окном начинало сереть — вот-вот настанет рассвет. Сладко потянувшись в своей постели, я вдруг замерла, будто меня окатили холодной водой. Горькие воспоминания о прошедшей ночи разом вгрызлись в душу, отравляя и это утро, и весь предстоящий день. Диего… мой муж предал меня! Он собирался подложить меня под своего раба, и это мне не приснилось!

Снова послышались шаги, и я тут же вспомнила о Джае и данном ему обещании. Вскочив с кровати, едва не застонала: тело ломило после вчерашних танцев. Как же я радовалась вчера, отплясывая на свадьбе, глупая! Теперь бы свернуться в клубочек и забиться в угол, накрывшись с головой одеялом… Но не время предаваться унынию: следует вывести Джая из поместья, пока все еще спят.

Наскоро искупавшись в остывшей за ночь воде, я кое-как натянула платье и вошла к Джаю. Он был полностью готов, но его напряженный взгляд выдавал скрытое волнение.

— Иди за мной, — велела я, — Диего и Изабель наверняка еще спят в такую рань, а стражи не посмеют задержать меня. Только веди себя естественно и ни с кем не заговаривай.

Рабы, несшие дозор у моей двери, сонно встрепенулись, когда мы с Джаем вышли из покоев, но не стали препятствовать госпоже. Мы благополучно миновали коридоры и лестницы, пустующий со вчера холл, вытоптанную после вчерашнего празднества лужайку. Рабы-привратники без лишних слов поклонились мне и открыли калитку, позволив нам выйти наружу: статус новоиспеченной донны Адальяро предоставлял мне право хозяйки наравне с Изабель.

Я проводила Джая вдоль дороги, поросшей волосатыми пальмами, до самого края поместья.

— Теперь ты свободен, — остановившись, я встала напротив него, поймала сосредоточенный взгляд серых глаз и ободряюще улыбнулась.

— Благодарю, — хрипловато выдавил из себя Джай.

Я порылась в поясном кошеле в поисках золотых монет.

— Вот, возьми!

— Зачем? — он нахмурился.

— Как зачем? Оплатишь каюту и пропитание на время поездки. Отправляйся прямо в порт и дожидайся первого же корабля в Аверленд. Он может уйти не сегодня… Но вдруг повезет? В любом случае, постарайся не высовываться до отплытия и будь осторожен. А если арендуешь гамак в общей каюте, то еще и останется…

— Не надо, — он решительно отстранил мою руку с деньгами, — обойдусь.

— Но…

Я хотела возразить, что без денег у него не получится добраться до родины, но Джай грубовато оборвал меня на полуслове и приподнял пальцами мой подбородок:

— Не позволяй красавчику обижать себя.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и стремительно зашагал прочь от поместья. Проводив взглядом крупную удаляющуюся фигуру, я глубоко вздохнула. На глаза навернулись слезы. Через месяц этот северянин, незаконно попавший в рабство, окажется дома, с родными.

А мне придется коротать век с семейкой Адальяро, что продолжала ужасать меня своими неприглядными тайнами.

Вместо того, чтобы тотчас же вернуться домой, я еще побродила в одиночестве по пустынным аллеям вдоль набережной. Присела на широкую мраморную скамью, подобрав под себя ноги, и долго наблюдала за тем, как огромный солнечный диск выплывает из-за горных вершин, окрашивая расплавленным золотом ровную морскую гладь. Думать ни о чем не хотелось, поэтому я позволила себе просто смотреть и слушать — шелест листьев оливковых деревьев, ласковый шепот волн, протяжные крики проснувшихся морских чаек. Природа прекрасной Саллиды встречала новый день.

Понимая, что вскоре меня хватятся и начнут искать, я неохотно соскользнула со скамьи, украдкой размяла затекшее тело и поплелась в поместье.

Переполох в доме все же начался: снующие по саду рабы таращились на меня с затаенным страхом на лицах. Едва я переступила порог веранды, рассерженный Диего тотчас же накинулся на меня:

— Где ты была? Все сбились с ног, разыскивая тебя.

Лицо Изабель выражало беспокойство, но все же я заметила в ее глазах облегчение — значит, за меня все-таки волновались.

— Утром не спалось, и я вышла прогуляться в парк.

— Тебе не хватает вечерних прогулок? — недовольно пробурчал Диего.

— Я хотела увидеть море. Встречала рассвет.

Пусть думают, что хотят. Свое главное дело я уже сделала.

— Оставь ее, Диего, — вмешалась Изабель привычно мягким голосом, — девочка переволновалась после свадьбы. Главное, что она уже дома и все хорошо. Ты ведь ни с кем не виделась утром, дорогая?

Во взгляде Изабель таилась тревога, и я понимала, чем она вызвана.

— Нет, ни с кем. Я хотела побыть одна.

— Скоро накроют стол к завтраку. А до тех пор не хотела бы ты прогуляться со мной по саду?

Разговаривать ни с кем из них не хотелось. Вероятно, на моем лице отразилось нежелание, потому что свекровь ловко подхватила меня под локоть:

— Ну же, дорогая. Сделай старушке приятное, составь мне компанию.

— Как скажете, донна, — скрепя сердце, согласилась я.

— Зови меня матушкой, забыла? — она улыбнулась одной из своих чарующих улыбок. — Теперь ты имеешь на это полное право.

— Да, матушка.

Изабель неторопливо провела меня через сад, который уже приводили в порядок рабы, в свою излюбленную беседку у маленького фонтанчика.

— Диего рассказал о твоей вчерашней истерике, — начала она без обиняков.

Я опустила глаза, чувствуя, как внутри закипает гнев.

— Вы должны были предупредить меня, что с Диего что-то не так.

— Я не могла, — прямо сказала Изабель. — Ты бы отказалась выходить за него.

— Но это неправильно! — воскликнула я. — Вы не оставили мне выбора!

— У меня тоже не было выбора, дорогая, и ты должна меня понять, — тон свекрови стал значительно холоднее. — Диего… Он остался у меня один. На той, последней войне… Он получил страшные ранения. Я уже упоминала об этом. Умолчала лишь о том, что он не сможет быть с тобой в постели как мужчина и никогда не сможет иметь своих детей.

— Если бы, — мой голос дрожал от гнева, — если бы вы соизволили сказать мне об этом до свадьбы… что ж, возможно, я бы приняла это как свой крест. Увы, так случается, что не все пары могут иметь детей. Но вы должны были предупредить меня честно!

— Вельдана, не будь наивной. Ни одна девушка из приличной семьи не согласилась бы выйти замуж за Диего, если бы ее предупредили честно. А потом об этом узнали бы все: девицы болтливы. Имя Адальяро стало бы посмешищем. Я не могла этого допустить.

— Для этого вам и нужна была северянка, — потрясенная собственными догадками, выдохнула я. — Тихая и никому не известная, у которой здесь нет подруг и которая не станет ни с кем болтать, если ее не выпускать одну из поместья.

Изабель молча поджала губы. Значит, мои догадки верны.

— Что ж, — во рту ощущалась горечь, — я уж точно не из тех, кто стал бы об этом болтать. Я сохраню тайну Диего, приму свой крест и стану ему хорошей женой.

— Вот и умница, — обрадовалась свекровь, — я в тебе не ошиблась! А теперь о главном — о том, что тебя так испугало вчера…

— Даже не думайте, что я лягу под раба, — мои руки так сильно вцепились в ткань платья, что костяшки пальцев побелели. — Этого не будет.

— Семье Адальяро нужны наследники, — жестко сказала Изабель.

— Вы сами только что сказали, что наследников у семьи Адальяро быть не может. Я приняла это, примите и вы.

— И все же ты должна родить ребенка, и не одного. Какая разница, кто станет отцом, если об этом никто не будет знать? Ким похож на Диего, никто не заподозрит…

— Нет, — от гнева стало трудно дышать, — подумайте, что вы говорите! Это неслыханно — вынуждать меня рожать детей от другого мужчины, да еще и раба!

— Говори тише! — шикнула на меня Изабель. — Об этом никто не узнает. Ким — немой и неграмотный, эта тайна умрет вместе с ним.

— Да как вы можете! — я едва не расплакалась, понимая, что свекровь не хочет даже слышать меня. — Вы говорите о том, что никто не узнает, но кто из вас подумал о моих чувствах? Ведь я замужем за Диего, а вы принуждаете меня к измене с первой же ночи!

— Какая тебе разница, случится это сейчас или спустя годы брака? Поверь, это неизбежно — сама же и взвоешь без мужской ласки, уж поверь мне. А если в ближайшие год-два в вашей семье не появится наследник, у людей начнут возникать вопросы. Чем раньше ты понесешь, тем лучше будет для всех.

— Нет, — я до боли сжала кулаки и решительно поднялась с места, — этого не будет. Я не лягу под раба.

— Тебе придется, — невозмутимо повторила Изабель.

Не желая продолжать пустой спор, я стремительно вышла из беседки и почти бегом помчалась к себе.

Рабы все еще стояли у моей двери, хотя сторожить там больше было некого: Джай ушел навсегда. Я отрешенно походила по пустой комнате, в которой теперь не осталось почти никаких следов его присутствия, кроме полупустых скляночек с мазями и раскрытой книги на подоконнике. Гнев и боль, душившие меня после разговора с Изабель, наконец вылились слезами; я свернулась клубком на постели Джая, уткнувшись лицом в его подушку, и горько проплакала до самого обеда.

Кажется, я снова уснула, потому что когда открыла глаза в следующий раз, рядом с кроватью неуверенно мялась Сай.

— Ваш обед, госпожа.

Я подняла опухшее от слез лицо.

— Спасибо, Сай.

— А где… ваш раб, госпожа? Я не вижу его с утра.

— Я отпустила его.

— Отпустили? — ахнула Сай и прикрыла ладонью рот.

— Этот раб — северянин, бывший военнопленный. Его удерживали здесь незаконно.

Сай молчала, потрясенно глядя на меня.

— А ты… помнишь свою родину, Сай?

— Я родилась здесь, госпожа. В этом поместье.

— Значит, твои родители здесь, рядом с тобой?

— Уже нет, госпожа, — девушка грустно качнула головой. — Отец повредил ногу при строительстве барака, и его продали гребцом на военный корабль. А мама… умерла.

Сай отвела глаза, и я не стала дальше бередить ее раны.

— Значит, тебе некуда было бы идти, если бы тебя отпустили на свободу?

— Нет, госпожа. Я не знаю другой жизни.

— А… Лей?

— Сколько она помнит себя, она была рабыней. Но прежние господа обращались с ней плохо. Вы видели ее шрам? Они у нее по всему телу… Некоторые хозяева любят смотреть на чужие страдания. Она мечтала, чтобы ее купили в новую семью, с добрыми хозяевами. Ее мечта сбылась.

— А Адальяро… добрые хозяева?

— Да, госпожа, — Сай опустила взгляд в пол.

Стоит ли ей верить?

Комментарий к Глава 9. Обман Небольшой коллажик к главе:

https://picua.org/images/2019/04/26/03451863c6a84d3a0a964a798553863d.jpg

====== Глава 10. Безрассудство ======

Моя правда слишком жестока, и я задыхаюсь.

Успокаиваю себя, борясь за каждый вздох.

Меня душит то, что я узнаю от тебя.

Cult to Follow, 10 Seconds From Panic

До вечера меня не трогали, позволив вволю погрустить над горькой судьбой. О возвращении на север теперь можно и не мечтать: теперь я часть семьи Адальяро и мне придется всю жизнь провести в этом поместье. Так или иначе, Диего стал моим мужем, и я должна считаться с его чувствами. В горе и в радости, в болезни и здравии я обязана быть рядом, поддерживать мужа: такую клятву я давала перед ликом Творца у алтаря.

Большой трагедии в том, что у нас не будет детей, я не видела, вот только надо попытаться убедить в этом самого Диего. И Изабель. Наверняка это была ее задумка — подсунуть третьего в нашу супружескую постель.

Тем не менее на ужин меня позвали, и прошел он вполне мирно. Что толку грустить и киснуть, если изменить все равно ничего нельзя? Лучше попробовать найти в сложившихся обстоятельствах светлые стороны: с Диего мы можем стать хотя бы добрыми друзьями. Рассудив так, я старалась вести себя непринужденно и внимательно прислушивалась к разговорам за столом, чтобы понять, чем живет моя новая семья.

Адальяро владели лесопилкой на самой окраине Кастаделлы, несколькими сотнями акров оливковых и апельсиновых рощ и виноградников на южном склоне горы, обширной хлопковой плантацией за городом и небольшим доходным домом в окрестностях порта. Поэтому Изабель и Диего волновали цены на будущий урожай, способы долгого сохранения свежести фруктов, новые чудодейственные средства от расплодившихся древесных вредителей и недавно принятые законы о вывозных торговых пошлинах. Основным рынком сбыта хлопка и фруктов для Саллиды был, разумеется, Аверленд с его холодным неприветливым климатом и хроническим недостатком солнца. Будучи уроженкой севера, я понимала потребности родного края и смогла дать несколько дельных советов о том, в каких регионах южные товары будут пользоваться бóльшим спросом.

После ужина Диего позвал на прогулку. Он был так любезен, что сам предложил взять с собой моего раба. Мысленно усмехнувшись, я вежливо отказалась. Забавно, что за целый день никто так и не донес им, что Джая больше нет в доме.

Сегодня Диего старался держаться подальше от прогуливающихся людей и, к моему неудовольствию, вновь завел разговор о наследниках.

— Не понимаю тебя, — искренне недоумевая, я все же старалась придать голосу мягкости. — Как ты можешь сам укладывать жену в постель к другому мужчине?

— У нас может быть общая постель, — белозубо улыбнулся он. — Если хочешь, я буду рядом.

— Нет, не хочу! — вспыхнула я, стыдясь того, что опять меня поняли превратно. — Но… неужели в тебе нет ни капли ревности?

— Ни капли, — вновь усмехнулся Диего. — Вот если бы ты засмотрелась, скажем, на дона Вильхельмо, это уже другой разговор. Но рабы? Они даже не люди и не могут соперничать со мной ни в чем.

С этим я бы поспорила, но благородной леди не подобает впускать в голову недостойные мысли.

— Разве ты не понимаешь, что это аморально? И почему мы не можем обойтись без этого? — пыталась я до него достучаться. — В мире немало бездетных семей.

— Это ты не понимаешь, — терпение Диего делало ему честь. — Семья Адальяро испокон веков занимает место в Сенате Кастаделлы. Правящих аристократических семей всего девять, и каждые девять лет один из нас представляет интересы города в Верховном Сенате Саллиды. Сенаторская должность передается по наследству. Невозможно допустить, чтобы Адальяро потеряли ее.

— Но какая разница, кто будет править Кастаделлой после тебя?

— Наша фамилия имеет древние корни и слишком влиятельна, чтобы навсегда исчезнуть из истории города. Я — последний мужчина в роду и не могу себе позволить прервать его столь эгоистично, — гордо вскинув подбородок, ответил Диего. — Честь семьи превыше личных стремлений. Кроме того, я должен позаботиться о матери. Если я погибну, она, нестарая еще женщина, останется не у дел.

— Зачем ты заранее себя хоронишь? — недовольная ходом разговора, проворчала я. — Ты еще молод и можешь заседать в Сенате до седых волос.

— А если снова война, и я разделю участь отца и брата? Сенаторскую должность наследует либо старший сын, либо вдова, которая опекает малолетнего наследника. Но даже если Творец сохранит мне жизнь, а я не обзаведусь сыном, то почва под моими ногами все равно пошатнется. Мой голос перестанут воспринимать всерьез. Что будет, если моим мнением пренебрегут и, скажем, поднимут торговые пошлины на вывоз фруктов или хлопка?

— Ваша семья не так уж бедна, чтобы переживать из-за каких-то пошлин.

— Тебе легко говорить, не зная, с каким трудом дается каждая монета. Мать трудится над благосостоянием семьи, не жалея сил. Да, средства, вложенные в дело, измеряются немалыми суммами, но если, не удержав власть, мы потеряем прибыль… То вскоре окажемся на месте того нищего, который просит милостыню у причала.

— Ты драматизируешь.

— Откуда тебе знать? — теперь в голосе Диего прорезалось раздражение. — Думаешь, кроме этих девяти семей, больше никто не мечтает занять место в Сенате? Если пойдет слух, что у меня не будет наследников, претенденты слетятся как коршуны, предчувствуя скорую добычу. Не исключено, что кое-кому захочется устранить меня, чтобы его семья вошла в список правящих вместо Адальяро.

Я приуныла. Сложно было представить, что дети имеют для южан такое значение. Изабель, надо отдать ей должное, как львица дралась за будущее единственного сына. И скромная невеста-северянка, сызмальства просватанная за Диего, сейчас пришлась как нельзя кстати.

— Если тебе сложно свыкнуться с этой мыслью, давай не будем торопиться, — по-своему расценив мое молчание, мягче произнес Диего. — Возможно, при некоторых обстоятельствах ты и сама почувствуешь, что готова.

— Готова?! — ужаснувшись, я отпрянула, но он силой удержал мою руку на своем предплечье. — Нет, никогда я не буду готова к такому.

— Ты просто еще не знаешь себя, дорогая. Но… готов признать, что я и в самом деле слегка поторопился. Следовало дать тебе время. Ты не будешь возражать, если я попрошу тебя сегодняшний вечер — а может, и ночь, если пожелаешь, — провести в нашей спальне?

— Только если там не будет Кима, — я содрогнулась, — или кого-нибудь еще.

— Но, дорогая… если я попрошу тебя всего лишь посмотреть?

— Посмотреть? О нет, я уже могу вообразить, что ты хочешь показать, и не собираюсь в этом участвовать. Нет, не проси. Наша спальня предназначена для нас двоих, и точка.

Диего раздраженно выдохнул.

— Поговорим об этом позже, — сказал он уже не так ласково. — Темнеет, пора домой.

Забери мое золото, мой амулет,

Все, что можешь с собой унести, забери.

Я хотела бы верить, что смерти нет,

Но она сторожит у самой двери.

Скади, Кельтская

Не успели мы подойти к воротам, как стало ясно: дома переполох. У входа в поместье нетерпеливо переступали с ноги на ногу лошади караульных, несколько верховых констеблей стерегли калитку.

— В чем дело? — насторожился Диего.

Я крепче ухватилась за его локоть, обуреваемая смутной тревогой. Неужели что-то с Изабель? Или жуткие прогнозы Диего сбылись прежде времени и кто-то напал на наш дом?

Мы поспешили во двор, и я сразу увидела свекровь: она была в порядке, хотя и выглядела необычно расстроенной. Лишь переведя взгляд на констеблей из дозорного отряда Кастаделлы, сгрудившихся во дворе, я поняла, что все много хуже, чем казалось поначалу. На гравийной дорожке, скрученный цепями в противоестественной позе, склонился до земли покрытый кровью Джай.

— Что произошло? — ахнула я.

Ведь к этому времени он должен был плыть на корабле на север, домой!

— Диего, — голос Изабель был непривычно напряжен, — отведи Вельдану в покои: у нее слишком ранимое сердце, ей вредно волноваться. И вели кому-нибудь присмотреть за ней, — она бросила на сына взгляд, слишком выразительный, чтобы я не поняла истинного смысла произнесенных слов.

От меня хотят избавиться и держать взаперти. Но до каких пор? Соизволят ли мне вообще объяснить, что происходит?

— Нет, я…

— Диего, — стальным голосом прервала меня Изабель, даже не глянув в мою сторону, — милый, будет лучше, если ты поторопишься. Нам надо объясниться с достопочтенными господами.

Не говоря ни слова, Диего взял меня за локоть и почти силком поволок в дом.

— Диего, прошу тебя, — зашептала я, едва переступив порог, — что-то случилось с Джаем, я должна знать! Пожалуйста, позволь мне остаться!

— Ах, с Джаем, — язвительно передразнил меня Диего, неумолимо увлекая в сторону лестницы. — Мне следовало бы добиться от тебя ответа, каким образом твой раб оказался в руках караульных. Я бы подумал, что он сбежал, но ты ведь нарочно не взяла его с собой на прогулку, верно?

— Диего, я…

— Мы еще обсудим это, — он грубовато втолкнул меня в комнату и велел стоящим у двери рабам: — Не выпускайте госпожу, пока я не позволю.

Дверь захлопнулась, заставив меня вздрогнуть. Засов снаружи сняли, и я вполне могла попытаться выйти, но борьба с двумя крепкими мужчинами окончится явно не в мою пользу.

Все, что мне оставалось, это распахнуть пошире окно и вслушаться в звуки, доносящиеся с невидимой отсюда стороны двора. Я различила взволнованный голос Изабель, сердитый баритон Диего и бесстрастные отрывистые реплики констеблей, но не сумела разобрать ни слова. Вероятно, Джая поймали на пристани. Ведь он был без денег — не вздумал ли стянуть что-то с уличных лавок? А может, ему удалось тайком проникнуть на корабль и безбилетного пассажира обнаружили матросы?

Спустя некоторое время послышался удаляющийся цокот копыт, и вскоре в мои покои вошла Изабель, тяжело опираясь на локоть Диего. Я поднялась им навстречу, смиренно сложив руки, а мать и сын Адальяро присели на диван напротив меня. Никто из них даже не попытался улыбнуться.

— Что случилось? — повторила я мучивший меня вопрос.

— Как вышло, что твой раб свободно разгуливал по улицам Кастаделлы? — без обиняков спросила Изабель, сверля меня строгим взглядом.

Лгать, увиливать и отпираться не было смысла.

— Я отпустила его.

— Отпустила? — она недоуменно подняла изящные черные брови. — Как это понимать?

— Отпустила его на свободу, — повторила я внятно. — Он северянин. Его не имели права держать в рабстве.

— Он мог наплести тебе что угодно, а ты и поверила. Твоя новая рабыня тоже знает северное наречие — может быть, и она северянка?

Я промолчала, бессильно сжав кулаки: доказательств у меня не было никаких, только собственные глаза и уши. Не увидеть в Джае северянина мог только слепец.

— Ты выписывала ему вольную? — продолжала допрашивать меня Изабель. — Говори правду, это важно.

— Вольную? — растерялась я. — Нет, я… не знала, что это нужно.

— Купчая на раба все еще у тебя?

— Да.

— Дай-ка взглянуть.

Я послушно выдвинула ящик комода и подала Изабель документ. Она бегло просмотрела его, свернула в трубочку и сунула себе за пояс.

— Верните мне, пожалуйста, — голос предательски задрожал.

— Пусть побудет у меня, так надежней. Теперь послушай, дорогая. То, что ты не знала правил и отпустила раба, не подписав ему вольную, спасло тебя и нас от больших неприятностей.

— Каких… неприятностей?

— Он говорил тебе, что собирается делать?

— Ну… я полагала, что вернуться домой.

— Домой, — она хмыкнула. — В какой-то степени он это сделал.

— Твой раб подкараулил дона Вильхельмо, когда тот возвращался с прогулки, — раздраженно вмешался Диего. — И попытался его убить.

— Что?! — изумленно воскликнула я. — Этого не может быть!

— Его поймали с поличным. Рабы дона Вильхельмо оказались расторопнее твоего. Его вполне могли убить на месте, и никто бы и слова не сказал поперек. Но честь знатного дома вынуждает соблюдать правила. Дон Вильхельмо вызвал констеблей, предъявил им клеймо, и раба вернули владельцам, то есть нам.

— Все могло закончиться куда хуже, — жестко перебила его Изабель, — если бы при нем нашли вольную, подписанную тобой, и если бы с доном Вильхельмо что-то случилось… ответственность лежала бы на нас. Ты не имела права отпускать раба, не убедившись в его безопасности для граждан Кастаделлы. Наше счастье, что ты была так наивна и мы можем представить это как побег.

— Что… теперь будет с ним? — ни жива ни мертва, осмелилась спросить я.

— Самое верное для него — публичная казнь. В назидание остальным.

— Нет… нет… нет, пожалуйста! — я опустилась на колени, словно рабыня, и умоляюще сложила руки на груди. — Прошу вас, не делайте этого! Он ошибся, он… с ним обошлись несправедливо, им двигал гнев! Пощадите его!

— Я предполагала, что ты будешь просить об этом, — с видимым удовлетворением произнесла Изабель. — Что ж, с казнью пока повременим. Сегодняшнюю ночь он проведет в подземелье. А завтра… все будет зависеть от твоей сговорчивости. Я ценю хорошее отношение и всегда готова платить любезностью за любезность. Рассчитываю на то же самое от тебя. Ты ведь понимаешь, о чем я?

Кончики пальцев похолодели.

— Вы хотите… вы хотите, чтобы я легла в постель с вашим рабом в обмен на жизнь моего?

Изабель замялась, отводя глаза, а Диего взглянул на нее с некоторым недовольством.

— Нет, — покачав головой, я поднялась с колен и отступила назад, — этого не будет. Я не согласна.

— Сейчас речь не об этом, — передернув плечами, ответил Диего. — Я бы хотел, чтобы ты исполнила мою маленькую просьбу. Насчет сегодняшней ночи. Ты ведь помнишь?

— Помню, — помертвевшие губы с трудом шевельнулись. — Ты настаиваешь, чтобы это было… сегодня?

— Можем отложить до завтра, если ты не в настроении. Я не хочу давить на тебя, но, раз ты хочешь уступки с моей стороны, уступи мне хотя бы в этой малости.

— Хорошо, — я сглотнула. — Завтрашний вечер я проведу у тебя. Скажи мне… что будет с Джаем?

— Завтра его накажут. Со всей строгостью. Разумеется, стоило бы отрубить ему руку, поднятую на господина, по самое плечо… Вот только без руки он окажется совсем бесполезен. Поэтому он всего лишь проведет несколько дней в темнице, и если усмирит свой нрав, то приступит к работе вместе с другими рабами. Кормить его даром, будто господина, больше никто не станет.

С языка готова была сорваться тысяча протестов, но я понимала, что всего и сразу добиться не смогу. Джая не лишат жизни в обмен на нечто отвратительное, что ожидает меня в спальне Диего, и это уже была великая милость от новых родственников. Ведь что значит для них жизнь презренного раба?

— Хорошо, — я покорно кивнула. — Я согласна.

Вечером к Джаю меня не пустили. Как оказалось, и утром я еще не вольна была выйти из комнаты. Пришлось изо всех сил стискивать ладонями уши, чтобы не слышать бесконечного свиста плетей с заднего двора. Я могла поклясться, что Хорхе расстарался на славу и как следует исполосовал спину Джая, выслуживаясь перед господами и стремясь насолить мне за то, что отобрала у него любимую игрушку.

К обеду я получила приглашение от Изабель спуститься в столовую, но отказалась. Принесшая мне еду Сай сочувственно поведала, что Джая после порки заковали в колодки у конюшен и оставили под палящим солнцем на весь день. Я передала просьбу Изабель встретиться со мной, но та не пришла.

Увиделись мы лишь за ужином. По пути в столовую верная Сай украдкой шепнула, что Джая уже отволокли в подземелье. Сердце сжималось от того, что ему приходится терпеть, но главное — он еще жив.

Все было как прежде: Изабель улыбалась, Диего подчеркнуто любезничал с нами обеими. Я помнила о том, что ради Джая следует быть сговорчивей, и вела себя подобающе. К концу ужина осмелилась попросить разрешения спуститься в темницу.

Улыбка Изабель стала натянутой, она бросила быстрый взгляд на сына.

— После этого… ты поднимешься ко мне? — спросил Диего, скосив на меня глаза.

— Да. Я помню об уговоре.

— Что ж, будь по-твоему. Только обещай не впадать в истерику и не требуй немедленно его отпустить, иначе это будет последний раз, когда я пошел тебе навстречу.

Я сглотнула, невольно стиснув пальцы под столом.

— Обещаю.

Джая заточили в ту же темницу, где я нашла его в день покупки больше недели назад. Его оставили почти голым — вероятно, чтобы в полной мере дать почувствовать боль от кнута, нещадные лучи солнца на кровавых ранах, а затем и могильный холод; лишь широкая грязная повязка прикрывала бедра. В первый миг мне показалось, что Джай без сознания, но лишь только я прикоснулась к нему, поднял голову и разлепил заплывшие от побоев веки. Хорхе приложил все усилия, чтобы скрутить опального раба цепями с особой жестокостью: мне с большим трудом удалось ослабить путы на заломленных за спину руках и перестегнуть туго затянутый ошейник.

Первым делом я напоила его из прихваченного с собой кувшина. Джай пил жадно — похоже, пытка все еще продолжалась, поскольку после целого дня под палящим солнцем ему так и не дали воды. Затем я отправила Сай за полным ведром, чтобы хоть немного обмыть разодранную спину: на нее страшно было смотреть.

— Зачем ты это сделал? — едва Сай скрылась за дверью, я взяла лицо Джая в ладони и повернула к себе. — Зачем была нужна эта отчаянная глупость? Почему ты просто не уехал домой? Убийство благородного дона — это верная смерть, неужели ты не понимал?

Безучастный взгляд Джая словно проходил сквозь меня. Остекленевшие серые глазане выражали никаких эмоций: ни раскаяния, ни страдания, ни даже ненависти. Он будто погас изнутри, как перегоревший фитиль в масляной лампе.

Сколько я ни ждала, ответом мне было глухое молчание.

Сай принесла воду, и я, как сумела, промыла воспалившиеся раны. Джай не шелохнулся, пальцы не ощущали даже привычного напряжения мышц, когда я прикасалась к нему.

Ему было все равно, что с ним происходит.

Сердце кольнула обида. Со дня приезда в Кастаделлу я стремилась поступать так, как велит совесть, сообразно божьим законам о человеколюбии. Старалась быть учтивой с Изабель. С добротой относилась к Сай. Спасла от смерти и пыток Джая. Хотела освободить Лей. Проглотила обман Диего… Но все мои усилия шли прахом, а добро обращалось злом.

Раны Джая нуждались в уходе, в целебных мазях… Но, похоже, беспокоилась об этом только я — остальным, включая самого Джая, не было никакого дела до его состояния.

Он сам все испортил. Больше я ничем не могла помочь. Закончив с мытьем, бросила тряпку в ведро и молча покинула темницу.

Оставь меня, оставь в покое,

Я привык быть изгоем,

Я привык быть один,

Ты же знаешь: я воин,

Я всегда был таким.

Vector Five, Воин

Чего она хочет от меня? В тихом голосе — горечь, в светлых глазах — упрек.

Ожидала, что все выйдет так, как она придумала себе в розовых фантазиях? Героиня-спасительница, борец за свободу рабов.

Вот только реальность далека от фантазий наивной девчонки.

Думала, я отправлюсь домой? У меня больше нет дома. Нет имени. Страна, которую я защищал, отплатила предательством. У меня больше нет жизни, я просто мертвец. Раб, червь, ничтожное существо. Продажа за продажей, клеймо за клеймом, пытки, смерти на Арене…

Все, чего я хотел — отомстить мерзавцу Вильхельмо. За унижения, за бывших братьев, превращенных в диких животных, за отчаянные крики Аро.

Не получилось даже этого.

Зачем она заглядывает мне в глаза? Зачем хочет моих оправданий? Мое будущее известно: боль и смерть.

Пусть просто оставит меня в покое.

Обнимаю тебя — обесчувствела ночь,

Наползая на мир из-за Серой горы.

Я хотела понять, я пыталась помочь,

Но ты сам выводишь меня из игры.

Скади, Кельтская

Озябшая кожа напомнила о том, сколько времени я провела в остывшей ванне. Но шевелиться не хотелось вовсе. Лежать бы так и дольше, до скончания времен, вот только Сай постучала в дверь и передала напоминание от мужа, что он устал ждать меня.

Она помогла мне одеться: не в платье, а в кружевную ночную рубашку и расшитый шелком халат — подарок Диего. Собравшись с духом, я преодолела несколько шагов до соседних покоев и обреченно постучала в дверь.

В комнате витала приторная смесь ароматов от курильниц с благовониями, из-за которых почти сразу закружилась голова.

— Я заждался, — Диего старался улыбаться, но нотку недовольства в его голосе я уловила. — Ты прекрасно выглядишь.

Он увлек меня к кровати, усадил среди мягких подушек и подал высокий серебряный кубок.

— Выпей.

— Что это? — я с опаской поднесла чашу к губам. Запах показался непривычным.

— Настой горной травы с медом и пряностями. Попробуй, тебе понравится.

— Я не хочу пить.

Он мягко, но настойчиво перехватил мое запястье.

— Выпей, это расслабит тебя.

Поколебавшись, я все же пригубила вяжущую жидкость — сладость меда и незнакомый состав специй заглушали едва заметную горечь. По телу тотчас разлилось тепло, словно я хлебнула молодого эля. Впрочем, хмеля в напитке не ощущалось. Искоса наблюдая за мной, Диего улыбнулся, взял из моих рук кубок и тоже сделал глоток.

Голову словно заволокло липким туманом, в груди разлился жар, сердце забилось чаще. Прислушиваясь к ощущениям, я открыла было рот — спросить у Диего, не чувствует ли он того же, — но его порывистый поцелуй не дал словам вырваться наружу.

Внутри все смешалось. Не то чтобы мне были неприятны ласки мужа, но на сердце все еще давила обида из-за Джая. Не выходило из головы, что он сейчас мучается в холодном сыром подземелье, голый, закованный в цепи. Диего знал наверняка, что это ранит меня, и все же предпочел настоять на столь жестоком наказании. Кроме того, я все еще сердилась на него за гнусные предложения.

Пальцы мужа невзначай пробрались под складки одежды, а я не могла взять в толк, чего он хочет от меня. Сам ведь сказал, что…

Внезапно я всем телом ощутила чье-то присутствие. Вырвавшись из настойчивых объятий Диего, я увидела Кима и красивую смуглокожую рабыню. Иногда я встречала ее в коридорах поместья или в саду, но никогда не заговаривала с ней. Ким целовал эту девушку так же страстно и самозабвенно, как только что пытался целовать меня мой муж!

Губы сами собой приоткрылись для гневного окрика, но ладонь Диего зажала мне рот.

— Тихо, — от его дыхания волосы шевельнулись над ухом, — я просил всего лишь смотреть.

Он откинулся на подушки и увлек меня за собой. Его рука забралась мне в ворот рубашки и нащупала грудь. С ласками мужа я еще могла бы смириться, но не в присутствии же рабов! Взгляд, будто назло, выхватил Кима: тот уже освобождал рабыню от легкой одежды, его ладони мягко прошлись по идеально круглой груди девушки, заскользили по изгибам ее тела…

Зажмурившись, чтобы не видеть немыслимого разврата, я вывернулась из хватки Диего и зашипела:

— Зачем?! Чего ты этим добиваешься?!

— Ты обещала смотреть, — Диего сгреб меня за волосы на затылке, повернул голову обратно и зашептал в ухо: — Посмотри, как он двигается. Послушай, как она стонет. Неужели ты не хочешь быть на ее месте?

В этот миг я хотела лишь одного — немедленно провалиться сквозь землю. Смотреть на два извивающихся тела, осознавая, что все это представление устроено, чтобы распалить во мне страсть к рабу, было до тошноты противно. Настолько же опротивели слишком откровенные прикосновения Диего. Тело сжалось в комок, локтями я пыталась закрыть грудь от настойчивых ласк, из глаз покатились слезы. Как только я зажмуривалась или пыталась отвернуться, он сердился, хватал меня за волосы и твердил, чтобы я смотрела.

Когда Ким затолкал свой торчащий мужской корень рабыне в рот, я едва успела прижать ко рту ладонь и стрелой вылетела в уборную. К счастью, стошнило меня не на постель, а все-таки в раковину, иначе я бы вызвала у Диего не только гнев, но и отвращение.

Муж возник за спиной неслышной тенью. Пока я откашливалась и полоскала рот, он безмолвно наблюдал за мной. Восстановив дыхание и в который раз умывшись, я хрипло пробормотала:

— Диего, отпусти меня. Прошу.

— Иди. Продолжим завтра.

— Нет! — я замотала головой. — Нет! Я не смогу.

— Сейчас я не буду с тобой препираться. Поговорим утром.

А ведь и правда: чем дольше я буду спорить, тем дольше буду находиться в его покоях, где даже пропитанный благовониями воздух вызывал дурноту. Наскоро пожелав мужу спокойной ночи, я выбежала в коридор и в несколько шагов оказалась перед своей дверью.

Молчаливые рабы по-прежнему несли караул у моих покоев, хотя Джая уже не было внутри. Значит, стерегли меня по приказу хозяев? Выходит, я здесь все-таки бесправная пленница? Рабыня, как та несчастная девушка, которую на потеху господину сейчас бесстыдно пользовал Ким?

Захлопнув за собой дверь, я сползла по ней спиной, уткнулась лицом в колени и разрыдалась. Вот тебе и сказка. Вот тебе и красивый жених. Вот тебе и любовь вместе со счастьем до гроба…

Свежее воспоминание всколыхнуло душу взмахом легких крыльев: точно так же, сидя у двери, я плакала в первую брачную ночь, только тогда рядом был Джай. Будто вернувшись в то время, я наяву ощутила прикосновение теплого мужского плеча к своему плечу. Тогда он отнес меня на кровать, остался рядом, говорил со мной…

Джай.

Я с такой силой ударила кулаками по деревянным половицам, что отбила себе костяшки пальцев. Боль привела меня в чувство и заставила вскочить на ноги. Нет уж, я им не рабыня! Я жена сенатора Диего Адальяро, и я не позволю обращаться с собой, как с бесправной вещью! Они не смеют указывать мне, с кем спать и от кого рожать детей! Они не смеют издеваться над моим рабом и держать его в подземелье!

Поплотнее запахнув халат, я непослушными пальцами зажгла фитиль в лампе и решительно вышла в коридор.

— Ступайте за мной, — бросила я рабам так властно и холодно, как только сумела. — Оба.

Не замедляя шага, краем глаза увидела, что рабы неуверенно переглянулись. Но если они и получили приказ затолкать меня в комнату, если я вздумаю выйти, то выполнить его не посмели и послушно потащились за мной.

Уже знакомой дорогой я спустилась в подземелье — рабы, караулившие там, не стали препятствовать — и быстро нашла нужную дверь. Она была заперта лишь на засов, замок вешать Хорхе не посчитал нужным. Отперев дверь, я зажгла настенную лампу — узнику даже света не оставили! — и заметила, как прищурились и заморгали глаза подвешенного на цепях Джая.

— Освободите его, быстро!

Снять цепи со вделанных в стену крюков не составило труда, а вот ключей от самих оков ни у кого не оказалось. Возможно, они у Хорхе. Ну ничего, ночь можно и потерпеть, а рано утром я первым делом разыщу управляющего и потребую ключи.

Джай едва держался на ногах, но рослые, крепкие рабы с легкостью отволокли его наверх. По моему распоряжению его уложили лицом вниз на кровать. Оковы мешали, и найти хоть сколько-нибудь удобное положение для Джая оказалось непросто, а сам он скорее напоминал безвольную куклу и вовсе не собирался мне помогать.

Если бы я знала, что его удастся освободить так легко, ни за что не позволила бы ему столько мучиться!

Рабы продолжали стоять за спиной и только раздражали. Хотелось прикрикнуть на них, чтобы катились прочь, но я осеклась на полуслове. В конце концов, в чем они виноваты? Разве они по собственной воле стали моими тюремщиками?

Неужели я все-таки превращаюсь в типичную рабовладелицу-южанку?

Отогнав от себя неприятную мысль, я раздала рабам по грозди винограда из вазы и строго, но без неприязни велела возвращаться в коридор. И уж теперь смогла заняться Джаем как полагается.

Он вел себя как упрямый ребенок. С большим трудом мне удалось напоить его морсом, придерживая голову, словно младенцу. Попыталась скормить ему несколько виноградин, но он плотно сжал губы и отвернулся в молчаливом протесте. Сдаваться я не собиралась: набрала в медный таз для умывания свежей, еще теплой воды и вновь хорошенько прошлась по исполосованному плетью телу. Целебной мази пока хватало; неторопливо и осторожно я смазала каждую ссадину, каждый свежий рубец. Красивое, сильное тело беспомощной грудой валялось на постели, заставляя сердце сжиматься от жалости. Я бездумно провела пальцами по изгибу спины вдоль позвоночника. Это прикосновение заставило его вздрогнуть, словно от удара хлыстом.

— Зачем? — повторила я в пустоту.

Ответом мне стало молчание.

Я не могла бы сказать, сколько времени просидела у постели избитого Джая, погруженная в безрадостные думы. Очнулась лишь тогда, когда из распахнутого окна повеяло ночной свежестью. Вздохнув, я накрыла страдальца простыней, погасила лампу и ушла к себе. Запирать его не стала — к чему? Если он вдруг взбесится и захочет убить меня, как перед тем хотел убить Вильхельмо, едва ли это будет худшей судьбой, чем та, что ждет меня впереди.

Полная луна заглянула в окно: стояла уже глубокая ночь. Безмерно уставшая, я свернулась калачиком на кровати, обняла руками колени и заплакала.

Обида не давала свободно дышать. Обида на родителей, которые не пожалели единственной дочери и обрекли ее на жизнь в чужой стране с дикими обычаями. Обида на дядю с тетей, которые не потрудились убедиться в том, что отдают меня замуж за порядочного человека. Обида на вероломных Адальяро со всеми саллидианцами вместе взятыми. На Джая с его твердолобостью и упрямством.

Красивая сказка обернулась кошмаром. Мой муж не может иметь детей и заставляет рожать их от другого мужчины. От раба, который на моих глазах занимался развратом с рабыней, изображавшей плотскую страсть. Меня держат взаперти в собственной комнате, издеваются над человеком, которого я хотела защитить.

Есть ли в этом мире хоть что-то хорошее?

====== Глава 11. Бунт ======

Я в ловушке, меня прижали к стене,

И я не вижу ни решения, ни выхода…

Muse, Pressure

Я давно не верю в богов. Ни в северных, ни в южных, ни в каких-либо других. Если бы кто-то из них существовал, то не допустил бы того, что происходит на земле. Не допустил бы несправедливости.

Все это сказки для простачков. На деле никто никому не нужен, каждый сам за себя. Моей молитвой стал удар кулака. Моей исповедью — хруст вражеских костей. Моим богом — сама смерть.

Но и этот бог подвел меня.

Смерти я не боюсь, готов к ней уже давно. А теперь, когда утрачен последний смысл существования, жду с нетерпением. Им полагалось убить меня после нападения на Вильхельмо. Но они не сделали этого — почему?

Я мог бы сдохнуть сам, если бы обо мне позабыли на несколько дней в том подземелье. Без воды и еды. Но туда опять принесло девчонку. Почему она вцепилась в меня? Лишь продлевает агонию и без того мертвого тела.

Мертвого? Как бы не так. Тело требует свое. Сначала не смог сдержаться и хлебал воду из ее рук: стремление тела выжить — сильнее воли. Теперь вода норовит выйти, а чтобы попасть в отхожее место, надо пройти через спальню хозяйки. Ночью. Гремя кандалами. А она предупреждала, что у нее чуткий сон.

Некоторое время борюсь с потребностями тела, но наступает предел. Хрен бы тут думать о смерти, скорее — как не обоссаться прямо в постели.

Делать нечего, приходится вставать. Неуклюже: спину пронзает болью, кандалы цепляются за подушку. Каждый шаг разносит по комнате лязг цепей. Толкаю дверь — не заперто. Пытаюсь идти тихо, но звон металла в тишине ночи кажется оглушительным. Слышу шорох и тихий вскрик: госпожа испуганно вскакивает на кровати.

Надо бы объясниться, но я отворачиваюсь и иду прямиком к цели. Почему она вообще ночует здесь одна? Ведь она замужем всего ничего. Неужели красавчик совсем не старается в постели?

Впрочем, мне что за дело?

Зов тела удовлетворен, наступает облегчение. Опять не могу удержаться: открываю заслонку у каменной ванны, подставляю теплой струе руки, а потом и голову. Жадно пью, хотя вода теплая и отдает металлом. Опускаю заслонку; ощущаю, как тонкие струйки стекают с головы на грудь и спину. Закрываю глаза, ловлю дуновение ночного ветерка на мокром лице.

Чувствую голод. Вспоминаю, что на столе у кровати стоит ваза с фруктами — девчонка принесла, пыталась накормить.

Зачем?

Разбитые губы растягиваются в дурацкой, неуместной улыбке.

Все-таки есть в этом мире что-то хорошее. У меня есть желания. Я все еще жив.

Сбрось свою защиту — я поднимаю свой флаг,

Это война безнадежна, нам нужно прекратить ее…

Christina Aguilera, Cease Fire

Ночью мне почти не спалось. Стоило мне смежить веки, как перед глазами вставала отвратительная картина — извивающиеся голые тела Кима и смуглокожей рабыни, и к горлу вновь подступала тошнота. Перевернувшись на другой бок и сомкнув ресницы, я видела, как на Арене умирают окровавленные мужчины, как похотливый наглец Хорхе ставит на колени худенькую Сай, как удары хлыста один за другим ложатся на разодранную в клочья спину Джая.

Провалившись в тревожный сон, я вдруг подскочила как ошпаренная: в спальне раздался жуткий грохот. Поморгав, различила в темноте Джая. Он замер, глядя на меня; в тусклом свете луны пугающе блеснули его глаза. В тяжелой со сна голове вспыхнула мысль: он хочет меня убить. Но оказалось, ему всего лишь понадобилось в уборную.

После этого я еще долго не могла заснуть. Сначала вслушивалась в плеск воды за стеной купальни. Потом Джай прогрохотал обратно, затворил за собой дверь. Цепи звенели еще некоторое время: мне показалось, что они звякнули о металлическую вазу. Соизволил немного поесть? Затаив дыхание, я ждала, пока звуки стихнут.

Сон сморил меня лишь к утру, а мгновением позже в спальне раздался негромкий стук.

Я со стоном сползла с кровати, завернулась в халат и босиком прошлепала к двери.

— Госпожа? — встревоженная Сай подняла на меня темные глаза. — Простите, я разбудила вас?

Из-за ее плеча выглянула Лей.

— Входите, — вздохнула я.

Впустив девушек, я торопливо задвинула засов.

— Что там? — обратилась я к Сай. — Переполох?

— Господин Хорхе обнаружил утром, что вашего раба нет в подземелье, — торопливо зашептала Сай. — И тотчас доложил об этом хозяйке. Донна крепко сердилась.

Я поморщилась. Похоже, завтрак не сулит ничего хорошего. Что ж, готовимся к противостоянию.

Вдвоем девушки управились со мной быстро: Лей оказалась не менее расторопной служанкой, чем Сай. Перед уходом я заглянула в комнату Джая: он еще спал, отвернувшись к стене и подложив под подушку закованные в кандалы руки. Я тихонько поманила Лей и шепнула:

— Когда проснется, постучись к нему и скажи, что я велела обработать его раны.

В глазах рабыни мелькнул испуг, но перечить она не посмела. Я наскоро объяснила ей, какую мазь следует использовать.

— Закройся изнутри и не открывай никому, пока я не постучу вот так, — я тихо продемонстрировала последовательность стуков. — И помни, что твоя хозяйка — это я, а не донна Изабель или дон Диего.

— Я помню, госпожа, — Лей низко поклонилась мне.

К завтраку я спускалась, стараясь изобразить на лице невозмутимость и достоинство. В конце концов, меня воспитывали как леди, а леди обязана стойко сносить невзгоды. Приблизившись к столовой, услышала приглушенные голоса и остановилась. Подслушивание чужих разговоров не входило в число добродетелей благородной леди, однако я простила себе эту маленькую вольность. Важнее было знать, что обо мне говорят.

— …дикая. Ее в монастыре, что ли, воспитывали? — возмущался Диего.

— Север — один сплошной монастырь. Я вообще удивляюсь, как они там умудряются размножаться, — послышался слегка раздраженный голос Изабель.

Я сердито сложила руки на груди.

— Ты поил ее отваром?

— Разумеется. Но она выблевала все, прежде чем он успел подействовать.

Слова Диего заставили меня насторожиться. Вчерашний напиток призван был что-то сделать со мной?

— Тебе следует действовать деликатней, иначе ты ее окончательно отпугнешь, — недовольно проворчала Изабель. — И где только запропастилась эта девчонка? Завтрак стынет.

— Куда уж деликатней? Я просил ее всего лишь посмотреть.

— Может быть, ей не нравится Ким?

— Что в нем может не нравиться? Ей нравлюсь я, а он похож на меня.

— Ты — не он, и девочка это прекрасно понимает. Не могу сказать, что я не ценю ее вкус.

— Однако она строптива. Опять нянчится с этим своим рабом. А ведь я ей ясно сказал, что он должен понести наказание. Почему она из моих покоев прямиком пошла нарушать мой приказ?

— Оставь ей этого раба, дорогой, иначе она совсем озлобится. Пусть развлекается, от тебя не убудет. Глядишь, к вечеру смягчится. Во что бы то ни стало надо ее уговорить, ты ведь понимаешь?

— Понимаю.

Выслушивать всю эту грязь о себе дальше не было никакого желания, поэтому я толкнула дверь и как ни в чем не бывало вошла в столовую. Диего и Изабель притихли, свекровь умудрилась выдавить из себя приветливую улыбку.

— Доброе утро, дорогая. Как спалось? — проворковала она.

В ответ на столь невинное приветствие во мне немедленно закипел гнев. Лукавить я больше не собиралась.

— И вам доброе утро. А спалось мне плохо.

— Ах, как жаль, — Изабель притворно погрустнела. — Что же тебе мешало?

— О, мне мешало многое, — я принялась намазывать розовым джемом свежеиспеченную булочку. — Вначале представление, устроенное в комнате моего мужа. Потом — цепи моего раба.

— Разве твой раб не в подземелье? — Изабель весьма правдоподобно изобразила удивление.

— Вы прекрасно знаете, что нет. Я забрала его. Но на нем кандалы, и ночью они гремят и мешают спать.

— Потому что строптивому рабу не место в покоях хозяйки! — сердито рявкнул Диего, даже не пытаясь притворяться любезным.

— Хорхе не приходил? — я невозмутимо откусила от булочки и отпила восхитительного кофе. — Мне нужны ключи от оков.

— Ты не снимешь с него кандалы, — зашипел Диего, повернувшись ко мне всем телом. — Если ты не вернешь его в подземелье, я собственноручно перережу ему глотку.

— Только попробуй, — гнев затмил мне глаза, и я направила на мужа зазубренный столовый нож, — и больше никогда не увидишь меня в своей спальне.

— Это мы еще…

— Дети, не ссорьтесь! — повысила голос Изабель и звонко постучала ложечкой по молочнику. — Угрозами вы ничего друг от друга не добьетесь. Вельдана, ты должна понимать, что Диего заботится о тебе. Твой раб в самом деле строптив и опасен, ему не место в твоих покоях.

— Он избит до полусмерти и вовсе не опасен, — возразила я, стараясь дышать глубже.

— Он избит не просто так, если ты помнишь. Он напал на благородного дона. Кто помешает ему точно так же напасть на тебя?

— Он не станет нападать на меня, — удивительно, что приходится объяснять очевидное. — Я не относилась к нему плохо, в отличие от Вильхельмо.

— Разве дон Верреро относился к нему плохо? — искренне изумилась Изабель. — Твой раб выглядит откормленным, как боров перед забоем. Руки-ноги на месте, глаза целы, даже зубы не выбиты.

Мне стало противно. Выходит, в мое отсутствие Джаю даже в рот заглядывали?

— Его заставляли убивать людей на потеху другим. Его хотели живьем разорвать на части!

Они и правда не понимают? Как же мне жить дальше бок о бок с этими людьми?

— Это бойцовый раб, — с ангельским выражением на лице возразила Изабель. — Ему и полагалось умереть на Арене, разве нет?

Я закатила глаза.

— Мне нужен ключ от оков.

— Вельдана, это опасно, — забеспокоилась Изабель. — Давай договоримся так: можешь оставить раба у себя до тех пор, пока он не очухается, но пусть остается в кандалах. А ты, в свою очередь… будь благосклонна к маленьким просьбам Диего.

— Маленьким просьбам?! — я вспыхнула и поднялась с места. — Да вы знаете, на что мне пришлось смотреть вчера вечером?

Теперь глаза закатила Изабель, а Диего швырнул на стол вилку и вскочил так резко, что опрокинул стул.

— Что ты строишь из себя святошу?!

— Де-е-ети, — простонала свекровь. — Вас надо на денек развести по разным углам. Если вы будете так ссориться за завтраком, обедом и ужином, у меня скоро случится несварение. Вельдана, пойдем-ка со мной, нам принесут завтрак в беседку. А ты, Диего, остынь пока и вспомни о манерах. Не забывай, что твоя жена — леди, а не рабыня, на которую можно кричать.

Тонкий запах цветочных духов ударил в ноздри, когда Изабель подхватила меня под руку и вывела из столовой. Ее голос мягко струился мне в уши:

— Ты, разумеется, во многом права, дорогая. Но Диего должен ехать в Сенат, а ты его сердишь. Он теперь весь день будет не в духе. А ведь к вечеру вам надо помириться, непременно. Знаешь главное правило семейной жизни? Муж и жена могут дуться друг на друга сколько угодно, но обязательно мириться вечером в постели.

Даже в дурном сне не могло бы присниться такое: Изабель и правда считала, что мы с Диего можем помириться в постели? Да она в своем уме?

Словно услышав мои мысли, она продолжала:

— Нет, я не полоумная и знаю, что говорю. Диего не может иметь детей, но он все же мужчина и не чужд плотских желаний. Просто иногда для гармонии между супругами нужен кто-то третий.

— Мне не нужен, — упрямо повторила я. — Я могу принять Диего и таким.

— На мне лежит ответственность за род Адальяро, — Изабель горделиво вздернула подбородок. — Тебе придется родить детей, так или иначе.

— Вы с Диего, — я сглотнула, — пойдете на то, чтобы ваш раб взял меня силой?

— Никто не желает насилия, дорогая Вельдана, — поморщилась свекровь.

Однако она не сказала о том, что насилия не будет! От этой мысли по спине пробежал холодок, несмотря на припекающее с утра солнце.

— Вам стоит уладить этот вопрос полюбовно. Компромисс — основа брака, запомни это. Будь покладистой, моя дорогая, и Диего… поверь, он тоже пойдет тебе на уступки.

В Изабель словно скрывалось неуловимое колдовство: страшные вещи в ее устах незаметно, исподволь начинали казаться некрасивой, чудовищной, но все же правдой. Ласковый тембр ее голоса странным образом успокаивал взвинченные нервы, и к концу прогулки мой гнев поутих. Она права: если я поддамся на уговоры Диего и буду вести себя послушно в его покоях, то мне, может быть, позволят оставить Джая и вернут ключ от оков.

Вернувшись к себе, я первым делом заглянула в его комнату. Джай стоял у окна и медленно, нехотя повернул голову на звук моих шагов. Ему так и не вернули разорванную одежду, оставив лишь в грязной набедренной повязке. Обнаженный, с израненным телом, закованный в кандалы, тем не менее он совсем не выглядел униженным или сломленным.

— Рада видеть, что ты встал, — я приветливо улыбнулась, подходя ближе. — Тебе уже лучше?

Он молчал, не сводя с меня холодного взгляда. Неуютное чувство заползло внутрь, но я попыталась его заглушить.

— Ты поел? — Я скосила глаза на пустую тарелку. — Очень хорошо. Так ты поправишься быстрее.

— И что дальше? — глухой голос заставил меня вздрогнуть.

Я растерянно приподняла плечи. Улыбка сползла с лица, губы разомкнулись, будто знали ответ, но сказать мне было нечего. Глупо, очень глупо с моей стороны. А Джай, будто в насмешку, сузил глаза и презрительно искривил рот.

— Я не знаю, что дальше, — изворачиваться не было смысла. Пальцы пробежались по холодным оковам. — Я хотела это снять, но мне не позволили. Ты хотел убить дона Вильхельмо, и они…

— И они думают, что я сверну тебе шею, — продолжил он за меня. — Хотел бы убить — оковы не стали бы помехой.

Я вздохнула.

— Они наказывают не тебя, поверь. Они наказывают меня.

— Да что ты говоришь! — он злобно потряс передо мной цепями. — А это почему-то на моих руках.

Его слова отдавали горечью, но разве была в его положении моя вина?

— Я здесь ни при чем.

— Ну разумеется, — его слова сочились ядом и жгли больно, словно соком ядовитого плюща. — Ты ни при чем. Ты добрая хозяйка. Ты не бьешь плетью. Твои руки нежны. Твои слова ласковы. Но какой от этого толк? Я все еще в клетке, все еще в цепях, и с меня снова спустили шкуру.

Обида наполнила глаза слезами. Но Джай продолжал стегать меня словами, будто хлыстом:

— А может, тебе просто нравится меня ощупывать? — губы Джая искривились в злой гримасе. — И для этого Хорхе так расстарался надо мной?

Я задохнулась от такой наглости.

— Как ты можешь? Я заботилась о тебе! Я спасла тебя от смерти! Я хотела тебя вылечить! Я дала тебе свободу! И как ты ею распорядился?!

— Свободу! — он шагнул ближе, звякнув цепями, и я испуганно отступила. — Мне любопытно: ты и правда верила, что это возможно? Или тебе просто нравится выглядеть спасительницей в собственных глазах?

Вот теперь совсем не хотелось делать для него что-то хорошее. Пусть сам себя спасает, сам лечит и сам о себе заботится.

Не ответив ни слова, я стрелой вылетела из его комнаты, хлопнула дверью, упала на кровать, уткнулась лицом в подушку и зарыдала.

Но даже забыться в слезах было непросто: Джай, подобно раненому волку, ходил по своей комнате из угла в угол и гремел кандалами. Дождавшись, пока удушающие спазмы утихнут, я вытерла мокрое лицо, взяла корзину с шитьем и вышла наружу. Лучше уж сидеть в саду, вдыхая аромат цветов и наслаждаясь щебетом птиц, чем слушать метания загнанного зверя.

Шаг, еще один, и еще. Семь шагов в одну сторону и семь в обратную. Морщусь от боли: констебли били добротно, со знанием дела. Ничего не сломано, но ощущения — будто внутри месиво из мяса и костей. Спасибо, что нос и зубы остались целы.

Хорхе со своей плетью — мальчишка против них. Разодранная на спине кожа горит огнем, но это всего лишь плеть, и даже без мелких зазубрин на конце, как у Вильхельмо.

Вильхельмо, чертов ублюдок. Как же я сплоховал? Дни безделья в клетке у девчонки плохо сказались на реакциях тела. Его телохранители оказались проворней.

А теперь снова клетка.

Когда же я сдохну? Эй вы, там, в гребаном пекле, кто из вас должен был закончить мои дни на земле? Вы там упились до беспамятства, что ли?

И снова семь шагов, упираюсь лбом в стену. В подземелье было хотя бы прохладно, а тут даже стены нагреты, как в преисподней. Проклятый юг, провалился бы ты.

Дергаю плечом и замираю от злобных укусов боли: храбрись-не храбрись, а спине приходится несладко. Может, и зря прогнал девчонку. Сейчас бы лежал на постели мордой вниз, а ее пальцы прикасались бы к спине. Она всегда делает это так, словно дразнит.

И зачем сорвал на ней злость? Будто это она толкала меня к ублюдку Вильхельмо.

Семь шагов. Пальцы сжимают раскаленные солнцем прутья решетки. На левой руке безымянный и мизинец распухли и плохо сгибаются — не сломаны ли?

Слезы в ее глазах раздражают до одури. Борец за свободу, пекло ее дери. Да она хуже всех их вместе взятых. Те хотя бы не притворяются добренькими, а сразу показывают свое нутро. Не дают гребаной надежды. Надежды на то, чему не суждено сбыться.

Та, другая, тоже притворялась ласковой. Содрогаюсь, вспоминая: прикованный и беспомощный, лежу на столе. Тонкие пальцы гладят соски, ласкают, возбуждают. А затем протыкают кожу насквозь длинными острыми спицами, раскаленными на огне. Корчусь от боли, а она умащивает член липкой гадостью, которая жжется и заставляет пульсировать кровь. Хочешь-не хочешь, а затвердеет. Садится сверху, как на жеребца, и натягивает цепи, перекрывая дыхание и вышибая из меня дух.

Трясу головой, прогоняю видение. Нет, больше нет.

Эта на нее не похожа. Совсем еще девчонка.

Тепло рук в холодном подземелье. Прикосновения пальцев, от которых хочется стонать и просить не останавливаться.

Зачем наорал на нее? Наивная дурочка. Может, она и правда верила, что я отправлюсь на север. Вот только меня там не ждут.

Семь шагов до стены, пальцы царапают теплую известь. Эта клетка сведет меня с ума. Беру правее, ладонь скользит по дереву, толкаю дверь. Не заперто.

Госпожи нет. Нет уже долго. Кровать убрана, а я стою и пялюсь на нее, как безумец, увидевший призрака.

Зачем прогнал? Ласковые пальцы на моих плечах. Сейчас бы спину не жгло адским огнем.

Купальня свободна — резвись, сколько хочешь. Вот только в кандалах не очень-то и поплещешься.

Я тронулся рассудком или просто болен?

Выхожу в комнату госпожи, долго смотрю в распахнутое окно. Вот она, свобода. Так близко — возьми и владей… Если бы только свобода не была всего лишь иллюзией.

Разодранная кожа пылает, как на адской сковородке. Может, поэтому злоба лезет наружу изо всех дыр?

Падаю на колени, обхватываю голову руками. Хочется выть от бессилия. Хочется убить кого-нибудь. Я не могу больше сидеть здесь один, взаперти. Мне нужно выйти отсюда. На галеры, на плантации, на каменоломни — куда угодно, только не здесь, одному…

Зачем нагрубил ей? Что сумел доказать? Что хотел доказать? Разве рабам спускают такое с рук? Надо было проявить покорность. Надо было гнуть спину, просить, умолять…

Куда угодно, только не оставаться здесь в одиночестве.

День оказался тягуче долгим. Мысли в голове тоже тянулись лениво, как патока.

Я всегда считала себя миролюбивым человеком, с кузинами ссорилась редко, с дядей и тетей — вообще никогда. Однако здесь я удивительным образом умудрилась настроить против себя сразу всех: и свекровь, и мужа, и даже раба. Никому я не сделала ничего плохого, но каждый из них так или иначе норовил причинить мне боль.

Джай злил больше других. Я хорошо относилась к нему, сделала для него все, что могла, но он все равно недоволен. Какая черная неблагодарность! Теперь я и слова не скажу, если Диего захочет упечь его в темницу. И пусть сам думает, как оттуда выбираться. Небось, если бы его владельцем был мой муж, Джай бы не позволил себе говорить с ним в таком тоне.

Но после обеда я устыдилась своих мыслей. В Джае, разумеется, кричала внутренняя боль. Ему не на кого выплеснуть ее, а я подвернулась: слушаю, сочувствую… жалею. Вот только теперь и правда все меньше хотелось подходить к нему. Может, переселить его в комнату Лей и Сай, а девочек забрать к себе?

Ближе к вечеру, в ожидании возвращения Диего, мысли о Джае вытеснились мыслями о предстоящей ночи. О том, чтобы поддаться на уговоры мужа, не могло быть и речи, но и противиться его воле до конца жизни не выйдет. Что же делать?

Изабель полдня сладко пела мне в уши. Просто смотри, говорила она. В плотской любви нет ничего постыдного. Неужели тебе так трудно просто смотреть?

За ужином Диего старался вести себя подчеркнуто любезно. Я знала: это притворство. Но все же мирное общение мне нравилось куда больше, чем ежедневные ссоры.

Уже смеркалось, когда я, скрепя сердце, поднялась к себе в сопровождении Сай и Лей. В комнате Джая было тихо, и я немного расслабилась. Девушки искупали меня в теплой воде, расчесали волосы и заплели их в косы, тронули кожу в нескольких местах ароматными маслами, облачили в ночную рубашку и халат и проводили к покоям мужа.

Я словно бы проживала заново вчерашний вечер. Диего встретил меня с улыбкой, заставил выпить неприятного на вкус зелья. Ким и смуглокожая рабыня принялись старательно ласкать друг друга у нас на глазах. Отвар понемногу туманил разум, и тело помимо воли откликалось на откровенные ласки мужа. Я выпила из кубка еще, а потом еще, и в конце концов тело будто загорелось в ожидании мужских прикосновений. Дыхание участилось, перед глазами мелькали обнаженные тела, содрогавшиеся в страстном танце. Я прикрыла глаза… и в следующий раз открыла их только утром, обнаружив себя там же, где и заснула накануне вечером: в постели Диего. Муж безмятежно спал рядом, разметав руки в стороны и по-детски приоткрыв красивый рот. С колотящимся сердцем я ощупала себя: нет, не раздета. На всякий случай осмотрела и рубашку в поисках пятен крови, и теперь уже выдохнула с облегчением: похоже, обошлось.

Кима и рабыни нигде не было. Осторожно, чтобы не разбудить мужа, я выскользнула из постели, накинула халат, сунула ноги в домашние туфли и ушла к себе.

Джай не спал: за дверью его комнаты слышался звон металла. Наскоро умывшись, я попыталась привести в порядок волосы: скоро рабыни придут будить меня к завтраку, меньше придется возиться со мной. Когда я вернулась из купальни, внутренняя дверь приоткрылась, и Джай появился на пороге. Я замерла в ожидании: что угодно могло взбрести ему в голову.

Он подходил ближе, шаг за шагом, глядя на меня странным взглядом. А я, пугаясь все больше, отступала назад, пока не уперлась голенями в край кровати.

— Простите, госпожа, — подойдя почти вплотную, Джай опустился на колени и согнулся, гремя кандалами. — Я знаю, что вел себя недостойно. Вы вправе меня наказать.

— Поднимись, — велела я, едва дыша: кажется, угроза верной смерти миновала. — Я не собираюсь тебя наказывать. Для меня ты не раб. Ты северянин и заслуживаешь свободы. Но я не могу отпустить тебя. Ты хотел убить человека, и у меня забрали твой документ, и…

— Не надо. Я об этом не прошу, — глухо сказал он, поднимая голову, но все еще оставаясь на коленях.

Сердце забилось чаще.

— Чего же ты просишь?

— Если вы и правда желаете мне добра, госпожа… дайте мне какую-нибудь работу.

— Работу? — я растерялась. — Но… как ты сможешь работать? Ты еще не поправился…

— Я крепче, чем вы думаете, — невесело усмехнулся Джай. — Мне надо хоть чем-то себя занять, иначе я сойду с ума.

— Хорошо, я… поговорю с донной Изабель. Она что-нибудь придумает.

— Благодарю, госпожа, — Джай низко склонил голову.

— Прекрати называть меня госпожой, — поморщилась я. — Я выкупила тебя не для того, чтобы владеть человеком, как вещью. Зови меня по имени — Вель.

— Я принадлежу вам, госпожа, — тон Джая стал холоднее. — И мне проще обращаться к вам, как к хозяйке.

— Как знаешь, — я покусала губы, глядя на его воспаленные плечи. — Твои раны нуждаются в уходе. Ты каждый раз противишься, и я не хочу принуждать тебя, но…

— Я не стану противиться, госпожа, — бесцветно произнес Джай. — Делайте, что посчитаете нужным.

— Хорошо, — я поправила полы халата на коленях. — Тогда поднимись. К тебе придет Лей, позволь ей смазать тебе спину. А я попробую подыскать для тебя одежду.

Мне показалось, что Джай посмотрел на меня с некоторым разочарованием, но вслух ничего не сказал. Просто поднялся, загремев кандалами, и покорно ушел к себе.

Отчаяние вчерашнего дня понемногу отступает. Бессонная ночь истерзала рассудок раздумьями, как накануне плеть Хорхе истерзала спину, но к утру родилось верное решение: продемонстрировать покорность и вымолить у хозяйки кое-что для себя. Она пришла лишь под утро: похоже, красавчик ночью славно потрудился в кровати. Испуг в широко распахнутых глазах едва не разрушил задумку, но я вел себя как полагается рабу, и она согласилась. Я выйду из запертой клетки.

Губы расплываются в улыбке. Снаружи я смогу лучше рассмотреть поместье. Снаружи есть больше возможностей для побега. Только на этот раз все надо будет сделать правильно…

Руки обхватывают прохладный металл решетки, но негромкий стук заставляет обернуться. Входит рабыня — та, что постарше, с жутким шрамом на лице. Делаю свирепое лицо, но она не боится. На красивых губах играет улыбка. Смотрит прямо на меня взглядом женщины, которая знает, чего хочет.

— Госпожа велела о тебе позаботиться, — в раскрытой ладони вижу баночку с мазью. — Ты ведь не убьешь меня, если я дотронусь до тебя?

— Смотря как будешь трогать, — хмыкаю, не сводя с нее глаз.

Ее губы неповторимо изгибаются, в темных глазах появляется задорный огонек.

— Тогда ложись, и посмотрим.

Кандалы мешают, но я уже приспособился: ложусь лицом вниз; делаю вид, что расправляю под собой цепи. Рабыня подходит ближе, садится рядом. Протягивает руку, и тогда хватаю ее за запястье так быстро, что она вскрикивает.

— Просто хочу предупредить. Если я почувствую боль, ты почувствуешь ее тоже.

— Отпусти, дурень. Посмотри на меня: познавший боль никогда не причинит ее другому.

Отпускаю, ухмыляюсь в подушку. Плеча осторожно касается палец, мазь холодит саднящий рубец. Эта тоже верит в сказки, как и ее госпожа. Тот, кто познал страдания, желает лишь одного: чтобы другой испытал во сто крат худшую боль.

Но ее прикосновения легки и приятны, как и прикосновения госпожи. Расслабляюсь, позволяю тонким пальцам ловко скользить по спине.

— Ты ведь Лей, да? Я видел, как тебя купили.

— Я тоже видела тебя тогда. Мне казалось, что ты вот-вот кинешься на Кайро и сожрешь его заживо.

— Это он сделал такое с тобой?

— Нет, были умельцы до него. Он бы не стал портить товар.

На языке вертится вопрос, но не сразу решаюсь озвучить его.

— Госпожа сказала, что хотела тебя отпустить. Почему ты не ушла?

Не вижу ее, но чувствую кожей, как вздрагивают женские пальцы.

— Мне некуда идти.

— Есть ведь резервация.

— И кем я буду там? Я слышала истории о резервации. Говорят, нет худшего зверя, чем бывший раб. И женщины там — те же рабыни. Только здесь хозяева наказывают за дело, а там тебя может обидеть всякий, кто пожелает…

— Глупости, — почему-то ее слова вызывают злость, пальцы под подушкой с силой комкают простынь.

— Кто бы говорил о глупостях, — в ее голосе слышится самодовольство. — Я слышала, что ты сделал. Как можно было додуматься напасть на господина?

— Не твое дело, — цежу сквозь зубы.

Между нами повисает молчание. Прислушиваюсь к ощущениям и понимаю, что кончики женских пальцев скользят не только по воспаленным рубцам. Спускаютсяниже, замирают на миг, пробираются под повязку, ткань недвусмысленно сползает с бедер. Если б я был нормальным, наверняка откликнулся бы на столь явный намек. Но перед глазами вспыхивает прошлое, и меня охватывает злость.

— Мой зад не нуждается в лечении, уверяю тебя.

Женская рука на миг замирает, но затем продолжает движение. Невольно напрягаюсь, тело каменеет.

— Ты красивый мужчина, — низко стелется гортанный голос. — Сильный. Мы здесь одни, хозяйка ушла в сад. Никто не придет. Разве ты не хочешь…

Столь откровенные прикосновения и дерзкие слова возбуждают, но это злит еще больше.

— Нет.

Ладонь на моем заду замирает. Повязка возвращается на место, а пальцы скользят по рубцам на бедрах.

— Тебя оскопили?

Невинный вопрос вызывает во мне жгучую ярость. Срываюсь с постели, сгребаю обе ее руки одной своей. Лязг цепей раздражает. Испуг в глазах рабыни раздражает еще больше.

— Хочешь проверить? Изволь. Но тебе не понравится.

Молниеносным движением прижимаю цепь к ее горлу, валю на кровать, нависаю сверху, ввинчиваю между ног здоровое колено. Из груди само собой рвется рычание.

— Отпусти, бешеный, — хрипит она, вцепляется в мои руки, пытается вырваться.

Я бы продолжил, как она и напрашивалась, но ее слова отрезвляют. Делаю над собой усилие, отпускаю девчонку. Шрам на ее лице налился кровью, она потирает горло и хрипло откашливается.

— Тебя и в самом деле стоит держать на привязи. Теперь понимаю, почему у тебя такая спина. Госпожа слишком добра к тебе.

— Много говоришь, — огрызаюсь злобно.

Но испуг в темных глазах исчезает, красивые губы складываются в обиженную гримасу.

— Дай мне закончить. Не бойся, больше не посягну на твое целомудрие.

Она продолжает обмазывать меня, а ко мне возвращается рассудок. И правда — дурень. Девчонка просто хотела развлечься, не больше. Не заплыл бы мозг ядом — сейчас мы оба стонали бы в кровати, и отнюдь не от боли.

— Прости, я вспылил, — выдавливаю из себя хмуро. — Если хочешь, мы можем…

— Не хочу, — отрезает она, поднимается и закрывает пузырек. — Мне пора.

Она гордо выходит, а мне приходит на ум: нет худшего противника, чем отвергнутая женщина.

====== Глава 12. Чей мед слаще ======

Лиха не ведала, глаз от беды не прятала.

Быть тебе, девица, нашей — сама виноватая!

Над поляною хмарь —

Там змеиный ждет царь,

За него ты просватана.

Мельница, Невеста полоза

За завтраком чувствовалось всеобщее напряжение. Диего явно сердился, хотя и пытался прикрыть негодование натянутой улыбкой. Похоже, они с Изабель уже успели обсудить меня и продумали новую стратегию поведения.

— Как спалось, дорогая? — не без издевки осведомился мой галантный супруг.

— Спасибо, выспалась прекрасно, — в тон ему ответила я. — Тебе ли не знать.

— Я уж подумал, в напиток подмешали сонного зелья.

— В нем не было нужды: я почти не сомкнула глаз прошлой ночью, да и днем не удалось вздремнуть. А в твоей постели тепло и уютно, и никто не гремел кандалами над ухом.

В улыбку я вложила все фальшивое благодушие, на которое была способна. Еще немного — и обойду в притворстве мастерицу лицемерных восторгов Изабель.

— Что ж, тогда изволь хорошенько выспаться днем. Вечером от тебя требуется не крепкий сон, а нечто иное.

Это мы еще посмотрим, дорогой. До вечера я что-нибудь придумаю, уж поверь.

Яснее ясного: бесконечными спорами мне ничего не добиться, надо действовать тоньше. Не дождавшись открытого противостояния, Диего умолк, лишь время от времени одаривая меня мрачными взглядами, а Изабель исподволь наблюдала за нами обоими и усиленно притворялась, будто интересуется завтраком.

Когда муж уехал в Сенат, свекровь подхватила меня под локоть и увела в сад.

— Диего опечален, — доверительно сообщила она.

— С чего бы? — я изобразила удивление. — Я делаю все, чего он от меня хочет.

— Ты заснула вчера.

— Я же сказала, что не выспалась накануне. А может, все дело в напитке: он слишком меня расслабил. Зачем вы подсовываете мне эту гадость?

— Я полагала, ты девушка сообразительная и все понимаешь. Этот напиток помогает человеку приглушить протесты разума и освободить желания тела.

— Я больше не стану его пить.

Изабель горестно вздохнула.

— Опять упрямишься.

— Никакой дурман не заставит меня сделать то, чего хотите вы. Но вы говорили о взаимных уступках. Диего просил смотреть — и я смотрела, не противилась. А мой раб до сих пор в цепях!

Свекровь поджала губы.

— Я говорила тебе, что он опасен.

— Не так уж и опасен. Сегодня он просил дать ему какую-нибудь работу.

— Работу? — оживилась Изабель. — Он готов работать наравне с другими рабами?

— Думаю, да. Ему тяжело находиться в одиночестве. Каждый человек ищет общества себе подобных.

— Это хорошая новость. Он выглядит сильным — нам не помешает такой раб на лесопилке.

— Но ему нужна одежда. И… надо снять кандалы.

— Об этом мы позаботимся. Он достаточно окреп? Я велю Хорхе, чтобы нашел ему применение. Только… дорогая, ни у кого из рабов не должно быть привилегий. Если он будет работать вместе со всеми, то и жить должен как все, в бараках.

— Я обговорю с ним этот момент, — уклончиво ответила я.

Изабель укоризненно покачала головой.

— Милая, он раб, и решения принимаешь ты. Его желания не имеют значения.

Я подавила в себе порыв высказать ей все, что думаю об их правилах: недолгая жизнь в семье Адальяро научила меня тому, что добиваться своего необходимо постепенно.

После прогулки я все же поговорила с Джаем о том, где он предпочитает ночевать. Ответ меня огорчил, но не удивил: он выбрал бараки.

Что ж, я не могу вечно держать его на привязи.

Сердце бьётся всё чаще и чаще,

И уж я говорю невпопад:

— Я такой же, как вы, пропащий,

Мне теперь не уйти назад.

Сергей Есенин, «Да! Теперь — решено. Без возврата»

— Обед! — раздается голос надсмотрщика, и угрюмые изнуренные рабы спешат бросить работу, толпой стекаются к телеге с огромной бочкой.

— Чего застыл? — толкает меня в плечо Зур, крепкий раб ростом с меня самого. — Хочешь остаться голодным?

Мне уже известно, что еды не всегда привозят вдоволь, и тот, кто пришел к бочке последним, может затянуть пояс до вечера. А замираю я потому, что в голову приходит бредовая мысль: в этой бочке можно попытаться выехать за пределы лесопилки.

— Я не останусь, — скалюсь самоуверенно, и Зур скалится в ответ.

Такие беспринципные твари, как мы, всегда найдут, у кого отобрать кусок хлеба.

Но в этот раз баланды хватает на всех: густое варево с мерзким звуком плюхается в мою миску. Невольно принюхиваюсь и морщусь: пахнет так же отвратительно, как и выглядит. Они что, собрали объедки у свиней?

— Что кривишься, неженка? — насмешливо хмыкает рассевшийся напротив раб.

Кажется, его имя Найл — я еще не всех успел выучить. Но помню, что этот тип с гаденькой улыбочкой постоянно норовит увильнуть от самой тяжелой работы и обожает дразнить своих собратьев.

Бросаю на него предупреждающий взгляд. Умный человек понял бы с полуслова, но Найл, похоже, к таковым не относится.

— В господских покоях не так кормили, а, Вепрь? Каково оно — падать с небес? За что тебя сюда сослали? Не подставил задницу господину?

Слухи среди рабов распространяются быстро. Они знают, кто я и чем занимался прежде. От этого Найла мне пришлось выслушать не одну издевку. С непривычки я таскал бревна как увалень, и, когда одно из них придавило мне ногу, Найл насмешливо предложил набить деревяшке морду.

Впрочем, что мне до него? Пусть себе чешет язык, если угодно.

— Зато ты подставляешь ее всем, кому не лень, а все еще тут, — огрызается Зур в сторону Найла и садится рядом со мной.

Я молчу, будто их перебранка меня не касается. Предпочитаю не заводить близких знакомств и не лезть в драку без надобности. Доедаю баланду и возвращаюсь к работе.

Вечером нас возвращают в бараки, и я стараюсь размять затекшую поясницу. Работа на лесопилке не из легких, целый день гнуть спину под тяжестью — это тебе не морды на арене месить.

Пока женщины моются на задворках бараков, мужчины садятся в круг и занимают себя игрой: раскидывают кости. Ставят все, что могут: старую рубаху, обломок стащенной с лесопилки деревяшки — из нее можно сделать подобие сандалии для истоптанных ног, половину ужина. Я обычно держусь в стороне: ставить мне нечего, да и к играм я равнодушен.

Мимо нас гибкой тенью проходит смазливый парень. Удивительно видеть такого среди рабов: мы бритоголовы или коротко стрижены, а у него черные волосы вьются ниже плеч. Одежда вроде рабская, но выглядит значительно лучше, чем наше тряпье. Парень бросает на нас скользящий взгляд и с полуулыбкой идет на задворки.

— Это кто? — киваю Зуру.

— Ким, — хмыкает тот.

— Он тоже раб?

— А то кто же. Только не чета нам с тобой. Это постельный раб. Удовлетворяет господ.

— Господ? — не могу скрыть удивления. — Ты имеешь в виду госпожу Адальяро?

— И ее, и ее сынка, — усмехается Зур. — Очень они любят постельные увеселения. Сам он немой, зато его подружка однажды проболталась. Дон Диего обожает смотреть, как он ее трахает.

Моя верхняя губа приподнимается в злобном оскале. Почему-то на ум приходит донна Вельдана. Не потому ли она плакала по ночам, что ее красавчик любит такие развлечения?

— Нашел кому рассказывать, — вмешивается Найл, бросая в круг кость. — Его же самого вытряхнули из перины молодой донны.

Что за бред он несет? Перед глазами встает кровавая пелена, а руки сами собой сжимаются в кулаки.

— Говори, да не заговаривайся, — осаживает его Зур. — Вепрь был бойцом, а не шлюхой.

— А ты сам у него спроси. Он ведь жил в ее покоях, думаешь, чем они там занимались, а? Эй, Вепрь, это донна отсасывала тебе, или наоборот?

Хруст костей и испуганные вопли проясняют помутившийся от ярости разум, и в следующий миг чьи-то руки оттаскивают меня от окровавленного и воющего Найла. Не глядя на того, кто вцепился в меня, выворачиваю ему руку и слышу новый вопль боли.

— Ты очумел? — хватает меня за грудки Зур. — Смерти хочешь?

На переполох появляется мерзкая тварь Хорхе.

— В чем дело? — он вынимает из-за голенища хлыст и похлопывает себя по сапогу.

Рабы мигом падают на колени и бьются лбами о грунт. Все, кроме воющего Найла, стонущего раба с неестественно вывернутой рукой и меня.

— Это ты сделал? — указывает Хорхе на пострадавших кончиком хлыста.

— Я.

— А известно ли тебе, раб, что господское добро может портить только господин? — вкрадчиво интересуется он.

— Он напросился.

— Это ты напросился. Иди за мной.

— Нет, — складываю руки на груди. — Хочешь взять меня — попробуй.

Хорхе медленно подходит ближе, черные глаза пылают злобой. Замахивается хлыстом. Без труда выдергиваю его, молниеносно прикладываюсь кулаком к самодовольной усатой морде. Хорхе охает, но в следующий миг рабы-охранники подскакивают сзади и скручивают меня всей гурьбой.

— Я с тебя шкуру спущу, — шипит Хорхе, разгибаясь и потирая скулу.

Он так забавен в своей злобе, что я начинаю хохотать как безумный.

Меня вжимают лицом в каменистую землю, и я захлебываюсь кровавой пылью.

Жизнь в поместье напоминала вертящееся по кругу колесо. Однообразные дни тянулись вязкой патокой, из-за жары любое дело, за которое я принималась, будь то шитье, вышивка или чтение, продвигалось медленно и без удовольствия. Я пробовала чаще ходить к морю и бродить в одиночестве по каменистому берегу, пока Изабель не намекнула вполне прозрачно: неприлично замужней женщине прогуливаться на людях без супруга.

Вечером мы с Диего неизменно гуляли по набережной: он использовал любую возможность оставаться на виду у горожан. Несмотря на то, что должность сенатора в Кастаделле не являлась избирательной, Диего, как и прочие сенаторы, был вынужден проводить регулярные встречи с жителями вверенного ему округа и учитывать их мнение при голосовании в Сенате. Поэтому он не упускал возможности поддерживать лояльность горожан с помощью врожденного обаяния.

Мне нравились наши вечерние прогулки. Я познакомилась со многими представителями благородных семейств Кастаделлы, и все относились ко мне доброжелательно. «Красивая пара», — кивали головами убеленные сединами матроны. «Диего — счастливчик», — вздыхали представительные доны. «У вас будут очаровательные дети», — умилялись молодые донны, поправляя кружева на своих розовощеких темноглазых младенцах.

Мы в самом деле хорошо смотрелись вместе, да и я научилась улыбаться так же лучезарно и искренне, как Диего с Изабель.

Вот только после прогулок наступала самая неприятная часть суток. Сложно было выдумать пытку более мучительную, чем обязанность находиться в покоях мужа и смотреть на то, что мои глаза отказывались видеть. Я больше не позволяла Диего опаивать себя дурманом и научилась уплывать в воспоминания во время отвратительного представления, с тоской перебирая в памяти дни детства на севере: полузабытые поцелуи матери, секретные перешептывания с кузинами о выборе женихов, вишневый запах курительной трубки дядюшки Эвана, аппетитные пироги тетки Амелии… Однажды я так замечталась, что это едва не сыграло со мной злую шутку. Пока я витала в облаках воспоминаний, Ким оставил в покое несчастную рабыню и улегся в кровать рядом со мной и Диего. Бесстыдные прикосновения чужих рук вывели меня из оцепенения так внезапно, что я завизжала и отпрянула, случайно ударив Диего макушкой в нос.

Ким огорченно захлопал ресницами, а я стрелой вылетела из покоев мужа, заперлась на засов в своей комнате и не меньше часа провела в купальне, оттираясь от невидимых следов на коже.

Засыпала я всегда в одиночестве, свернувшись калачиком на огромной кровати. Джай теперь жил где-то в бараках с другими рабами, но и девушек-рабынь я не стала переселять в его комнату.

Сама не знаю, почему.

Несколько раз я пыталась разузнать, как ему живется на новом месте, но сделать это оказалось не так уж просто. На лесопилку рабов увозили рано утром, на рассвете: в это время я еще спала. А вечера мои всегда были посвящены Диего, и я не могла позволить себе такую вольность, как разгуливать по баракам, вместо того чтобы сопровождать его в светских прогулках.

Моим единственным источником новостей была Сай, но и от нее я добилась не слишком многого. Джай стал таким же рабом, как и все, и ничего особенного с ним не происходило.

До одного неприятного случая, перечеркнувшего мои попытки поддерживать хрупкий мир с семьей Адальяро.

Был выходной день, суббота, и Диего с утра оставался в поместье. Я на несколько вечеров была освобождена от обязанности приходить в его комнату из-за естественного женского недомогания, да и прогулкам в эти дни предпочитала чтение у окна в своей комнате. Но в ту субботу от мира легенд и сказок Халиссинии меня отвлек раздражающий звук, доносящийся из сада.

Свист плети.

Я поморщилась. К этому звуку, похоже, я никогда не смогу привыкнуть. До свадьбы Изабель и Диего еще пытались создать видимость, что считаются с моими чувствами, и воздерживались от прилюдных экзекуций. После свадьбы крепость моих нервов уже не слишком их беспокоила: рабов снова пороли едва ли не каждый вечер. Обычно в это время мы с Диего уходили на прогулку, и некоторое время я оставалась в наивной уверенности, что к рабам в поместье стали относиться мягче. Однако несколько последних вечеров, проведенных дома, развеяли остатки моих иллюзий: едва ли запуганные и забитые рабы грешили каждый день налево и направо; скорее семейка Адальяро испытывала удовольствие от страданий людей, попавших к ним в собственность.

Впрочем, сегодня звук отличался от того, что я слышала прежде, и первое время я никак не могла взять в толк, что было не так. А когда догадалась, спину сковал леденящий холод: я слышала только свист плети, но не стоны.

Мрачные предчувствия заставили меня отложить книгу и опрометью выбежать из комнаты. Обогнув дом, я пересекла сад извилистыми дорожками и выскочила на широкий конюшенный двор.

Я не ошиблась. Сердце упало вместе с очередным ударом плети, которую вспотевший Хорхе с силой обрушил на исполосованную спину Джая. Да сколько же это будет продолжаться?!

— Прекратите!!! — закричала я что есть силы и ринулась к ним, высоко подобрав юбки. — Это мой раб!!! Не смейте его бить!

Хорхе повернул ко мне злобное лицо, на котором цвел свежий синяк, пересеченный кровавой ссадиной. Подумать только, я досаждала ему! Будто назойливо зудящий над ухом комар. И обратил он на меня ровно столько же внимания. Его жилистая загорелая рука, видневшаяся под закатанным до локтя рукавом, напряглась и резко опустилась с новым ударом.

Джай вздрогнул, но не издал ни звука.

— Вы меня слышите?! — я подскочила к Хорхе и топнула ногой, кипя от ярости. — Прекратите немедленно!

— Отойдите, донна Вельдана, — раздраженно бросил Хорхе, размахнувшись для очередного удара. — Вы мешаете.

Я с воплем повисла на его руке, но он оттолкнул меня с такой силой, что я едва не упала на взрытый лошадиными копытами каменистый грунт. Свистнула плеть, ее конец обвился вокруг торса Джая, оставляя на коже еще одну кровавую полосу — такая тотчас же осталась на моем сердце. Не помня себя от ярости, я бросилась к нему: его надо скорее отвязать!

Но едва я достигла позорного столба, руку обожгло словно каленым железом, и я громко взвизгнула. Брызнули слезы, ноги подкосились от резкой боли. Джай дернулся и попытался обернуться.

— Вель! Отойди!

— Донна Вельдана! — в голосе Хорхе прорезался испуг. — Я задел вас? Я не хотел… это случайность! Вы не должны были…

Он подошел ближе, но я обхватила руками Джая со спины и закричала:

— Ты не тронешь его больше! Донна Изабель узнает об этом и сегодня же уволит тебя! Это мой раб, и ты не смеешь к нему прикасаться! Немедленно отвяжи его!

— Он должен быть наказан. Он устроил потасовку на лесопилке, двое рабов с переломами. Он ударил меня!

— Не хочу ничего слышать! — визжала я так громко, словно меня резали. Рука пылала огнем, хотелось немедленно опустить ее в холодную воду. А каково сейчас Джаю? — Отвяжи его! Отвяжи! Отвяжи!!!

Со мной случилась истерика. Я кричала, как умалишенная, трясла головой и крепче прижималась к окровавленной спине Джая, закрывая собой. Хорхе молча отвязал его запястья, и я едва не завалила беднягу своим весом. Но он устоял и, обернувшись, придержал меня за локоть.

— Донна Вельдана… — замялся Хорхе, глядя на нас обоих. — Я и правда виноват. Прошу прощения, я…

— Замолчи! — меня трясло от ненависти к мучителю. — Я этого так не оставлю!

— Вель…

Словно очнувшись, я поймала себя на том, что намертво вцепилась в израненное предплечье Джая. Ему ведь больно! С большим трудом я заставила себя разжать пальцы.

— Ты можешь идти сам?

— Могу.

— Тогда иди домой.

— Домой? — переспросил он и привычно ухмыльнулся. — У меня нет дома.

— В мои покои, — переполнявшая меня злость едва не выплеснулась уже на него. — И только попробуй мне возразить!

Совладав с собой, я выпрямилась и устремилась вперед, баюкая саднящую руку. На коже вздувалась багровая полоса. Хотелось выть и плакать от боли, но я лишь утерла нос и выше подняла голову. Этот Хорхе еще пожалеет!

Обернулась лишь раз, чтобы убедиться, что Джай следует за мной. Он отставал на несколько шагов, но все же шел, не посмел ослушаться.

Оказавшись в своей комнате, я на мгновение прислонилась спиной к стене и перевела дух. Джай молча встал рядом, глянув на меня исподлобья.

— Что ты сделал? За что он бил тебя?

— За дело, — буркнул Джай. — Я вспылил. Тебе не надо было вмешиваться. То есть вам, госпожа.

Джай словно только сейчас вспомнил, что он раб, и опустился передо мной на колени, склонив голову. Этого я вытерпеть не могла.

— Встань! Говорила же тебе, что ты мне не раб и я не стану тебя наказывать. Ступай-ка лучше… вымойся. Сумеешь сам?

У него вытянулось лицо.

— Разумеется, госпожа. Как пожелаете.

— Прекрати кривляться, — ярость взметнулась во мне с новой силой, а пульсирующая боль на содранной коже заставила вспомнить о Хорхе и воспылать жаждой мести. — Никуда не уходи, пока не вернусь.

Я выбежала в коридор. Нет, подобную наглость Хорхе нельзя оставлять безнаказанной! Вот только пойду я не к Изабель — та снова заговорит меня хитросплетением сладких слов, — а прямиком к Диего. В конце концов, он мужчина и должен заступиться за свою жену.

Злость душила меня столь неистово, что я даже позабыла постучать в дверь. Распахнув ее настежь, открыла рот, да так и застыла на пороге.

Диего лежал на кровати лицом вниз, совершенно обнаженный. А над ним, словно жеребец над кобылой, пристроился нагой Ким, судорожно бившийся бедрами о бледный зад моего мужа. Мой ошеломленный вскрик заставил обоих повернуть ко мне блестящие от пота лица.

— Вельдана! — прохрипел Диего. — Ты…

К горлу подкатила тошнота. Я сама не помнила, как вылетела из покоев мужа, прижимая ко рту руки, как добралась до своих покоев, как с порога влетела в уборную мимо развалившегося в ванне Джая и исторгла из себя недавно съеденный ужин. Очнулась я много позже, стоя на коленях возле каменной лилии для нечистот и пытаясь ухватить ртом глоток воздуха.

Сзади раздались хлюпающие звуки.

— Вам плохо, госпожа?

Я вяло обернулась. Джай стоял позади — мокрый, обнаженный, наспех обернувший бедра полотенцем.

— Позвать кого-нибудь?

В опустевшей голове мелькнула глупая мысль: не так уж часто я видела его таким, как сейчас. Без прилипшей к губам нагловатой ухмылочки, без испепеляющей ненависти в глазах. Его лицо выражало обычную человеческую эмоцию: тревогу за другого человека.

— Нет. Мне уже лучше, — я попыталась подняться, неловко ища опору.

Поколебавшись, Джай подхватил меня за локоть и помог встать.

— Прости, я… не хотела тебе мешать. Сейчас умоюсь и уйду, — пробормотала я, отворачивая лицо. Разило от меня наверняка не лучше, чем из выгребной ямы.

Джай не отпустил, а молча провел меня к чаше рукомойника. Я тщательно прополоскала рот и умылась. Перед глазами снова и снова вставала отвратительная картина в спальне мужа, но я сделала над собой усилие и отогнала ее прочь. Держась за стены, вышла из купальни и рухнула на кровать лицом вниз.

Мылся Джай недолго: очень скоро я услышала, как скрипнула дверь и за спиной раздались тихие шаги. Мне было все равно: шевелиться не хотелось. Постояв некоторое время, Джай так же тихо ушел в свою комнату.

Не вставать бы до самого утра, а может, и до конца жизни… но Джаю нужна помощь. Мою руку все еще жгла нещадная боль, а у него исполосована вся спина; досталось бокам и даже животу.

Я со стоном сползла с постели и потащилась к нему. Джай сидел на краю кровати, низко опустив голову и сцепив руки между колен. При моем появлении он дернулся, поднимаясь, но я махнула рукой:

— Сиди.

Нащупала на комоде баночку с мазью, но она оказалась почти пуста. Лишь на самом дне виднелись подсохшие остатки. На всю спину не хватит. Надо послать Сай к аптекарю, но уже поздно, лавка откроется лишь с утра. Я бессильно опустилась на пол рядом с кроватью и откинула затылок на край, отставляя бесполезную баночку. Закрыла глаза.

Почему нельзя просто заснуть и проснуться дома, на севере, в своей девичьей кровати? Я забыла бы недолгую жизнь в Кастаделле как страшный сон.

Скрипнула кровать. Кажется, Джай опустился на пол рядом со мной, но мне было безразлично, что он собирается делать. Когда же моей горящей от боли руки коснулась его рука, я нехотя приоткрыла веки. Джай мазнул пальцем по дну баночки и осторожно провел линию вдоль вспухшего рубца. Затем еще раз. И еще.

Меня тронула его забота. Если бы не боль, поглотившая меня изнутри и снаружи, я бы улыбнулась и порадовалась, что его ледяное сердце оттаяло, но вместо этого по щекам покатились слезы.

— Прости, — выдавила я хрипло. — Я знаю, что тебе больно. Но я не могу помочь. Придется ждать до утра.

— Мне не привыкать, — хмыкнул он. — Я лучше пойду… в бараки. Завтра с утра мы должны…

— Нет, — я решительно тряхнула головой. — Ты никуда не пойдешь. Шагу не ступишь из этой комнаты без моего позволения. Я запрещаю.

Джай недовольно поджал губы и опустил глаза.

— Как прикажете, госпожа.

— Те рабы… почему ты с ними подрался?

Он поколебался, бросив на меня колючий взгляд.

— Вы уверены, что хотите об этом знать?

Пожалуй, он прав. На сегодня с меня довольно отвратительных откровений.

— Нет. Нет, пожалуй, не хочу.

С трудом поднявшись на ноги, я сделала над собой усилие и поковыляла к себе. Этот ужасный день должен был наконец закончиться.

Комментарий к Глава 12. Чей мед слаще Не могу не поделиться ссылкой на фанфик, подаренный другом-читателем, на тему “как могло быть иначе”:

https://fanficus.com/post/60469b967cfedf00173755b0

====== Глава 13. Сломанные судьбы ======

Все очень просто, сказки — обман

Солнечный остров скрылся в туман

Замков воздушных не носит земля

Кто-то ошибся, ты или я?

Все очень просто, нет гор золотых

Падают звезды в руки других

Нет райской птицы среди воронья

Кто-то ошибся, ты или я?

А. Макаревич, Ты или я

Похоже, о спокойном сне в поместье Адальяро мне придется забыть. Всю ночь я ворочалась, пытаясь уложить поудобнее саднящую руку, и к утру чувствовала себя совершенно разбитой.

Робкий стук Сай по утрам начал меня раздражать. Пожалуй, скажу Изабель, чтобы меня перестали так рано будить: без завтрака в кругу «обожаемой» семьи я вполне могла бы обойтись.

Видеть Диего не хотелось. Интересно, Изабель знает, что за «массаж» делает ему по вечерам безмолвный Ким?

И все же у меня накопилось много нерешенных вопросов, поэтому я заставила себя подняться с постели, открыть дверь рабыне и позволить ей привести себя в порядок. Перед выходом я сунула ей в руку монету и листок с рецептом:

— Купишь вот эту мазь, она закончилась. И не мешкай: она будет нужна мне сразу после завтрака.

Сай присела в коротком книксене и умчалась выполнять поручение. А я, через силу переставляя ноги, спустилась в столовую. При моем появлении Изабель и Диего умолкли. Что ж, надеюсь, у них было время перемыть мне кости.

— Доброе утро, милая, — ослепительно улыбнулась моя вероломная свекровь.

Заискивающая улыбка Диего заставила меня содрогнуться и отвести глаза.

— Присаживайся, мы тебя заждались, — он услужливо пододвинул мне стул.

Я послушно присела и уставилась в тарелку. Даже восхитительный аромат кофе и свежевыпеченных булочек, вид мягкого козьего сыра и апельсинового джема не сумели пробудить во мне аппетит. Наверное, после увиденного вчера он у меня больше никогда и не появится.

— Что это? — Изабель вдруг переменилась в лице и с ужасом уставилась на мою руку.

Я проследила ее взгляд.

— След от плети.

— Кто… — Изабель побледнела.

— Хорхе, — я мстительно сузила глаза. — Я велела ему отпустить моего раба, но он не послушал меня.

— Он посмел ударить тебя?! — зашипел Диего, судорожно сжав в руке столовый нож.

— Это вышло случайно, — нехотя призналась я. — Но я требую, чтобы ты поговорил с ним. Я твоя жена, и он должен считаться со мной и выполнять мои распоряжения!

— Непременно поговорю, — сквозь зубы процедил Диего, не выпуская из рук нож. — Мама, пошли за доном Сальвадоре — пусть осмотрит Вельдану.

— Обязательно, милый, — кажется, Изабель всерьез стало нехорошо.

— Не стоит, — холодно отрезала я. — Сай уже отправилась к аптекарю с поручением, купит мазь для Джая. Хватит и мне.

Диего сжал губы, но удержался от возражений.

— Дался же тебе этот раб, — заворчала Изабель. — Ты опять притащила его к себе?

— Я не позволю Хорхе избивать Джая, когда ему заблагорассудится.

— Хорхе поступил правильно: твой раб устроил на лесопилке потасовку, — возразила Изабель. — Такие проступки должны немедленно пресекаться.

— Теперь не будет никаких потасовок. Я сама прослежу за этим.

Диего проглотил ломтик сыра и побарабанил по столу пальцами.

— Вельдана, теперь относительно вчерашнего…

— Я не хочу об этом говорить.

Мать и сын переглянулись.

— И все-таки нам придется это обсудить, — мягко сказала Изабель.

— Тут нечего обсуждать. Скажу лишь вот что: нога моя больше не ступит в спальню Диего, если там будет находиться Ким.

Диего отложил вилку и опустил голову.

— Тебе настолько не нравится Ким? — вздохнула Изабель. — Что ж, мы пойдем тебе навстречу: ты можешь выбрать другого раба. Любого, какого сама пожелаешь.

Подумать только, какое щедрое предложение! От негодования я стиснула пальцами платье на коленях.

— Нет. Вы не принудите меня к измене.

— Так не пойдет, Вельдана, — голос Изабель стал прохладней. — Либо ты выберешь, либо мы, но ты должна родить Диего ребенка. Соитие с рабом при согласии мужа не может считаться изменой.

— Я хочу уехать отсюда, — мой голос дрогнул. — Хочу домой. Пожалуйста, отпустите меня.

— Теперь поздно, дорогая, — жестко отрезала Изабель. — Ты могла уехать до свадьбы, но не сейчас, когда ты представлена всей знати Кастаделлы.

— Мы еще можем расторгнуть брак, — я отчаянно цеплялась за призрачную надежду. — Мы сможем все объяснить падре, он поймет…

— Семья Адальяро за все века ни разу не опозорила себя разводом, — Изабель гордо вскинула подбородок и гневно сверкнула на меня глазами. — И я этого не допущу. Даже не думай, что я позволю тебе ославить Диего. Ты никому ничего не расскажешь — не только падре, но и самому господу богу. И бог мне свидетель: ты родишь Диего детей.

Мои руки задрожали: в тоне Изабель совсем не было тепла.

— Если… если я откажусь, то…

— Ты сама понимаешь, — свекровь смерила меня холодным взглядом. — Так что лучше тебе выбрать самой.

Меньше всего хотелось показывать им свою слабость, но самообладание оставило меня окончательно, и из глаз на платье закапали слезы.

— Вельдана, — Диего положил ладонь поверх моей руки, и в его голосе послышалось сострадание. — Мне совсем не хочется прибегать к грубости…

— Если тебе так нравится твой раб, можешь попробовать с ним, — перебила его Изабель.

— Что? — изумился Диего, уставившись на мать. — С этим дикарем?

Жалко всхлипнув, я бездумно запротестовала:

— Джай не дикарь, а северянин.

И тут же осеклась, осознав всю глупость собственных слов: какое это имеет значение для того, что затеяла Изабель?

Меж тем с леденящим душу спокойствием свекровь гнула свое, не обращая на меня внимания:

— Он выглядит крепким: от него могут получиться здоровые дети.

— Но он совсем не похож на меня! — возмутился Диего.

Во рту появился привкус горечи: теперь мать и сын спорили между собой, как будто меня вовсе не было рядом. Я для них всего лишь племенная кобыла, не более.

— Зато он похож на нее, — не сдавалась Изабель. — Не привередничай, Диего. Мне тоже хотелось бы, чтобы внук походил на тебя, но если Вельдане больше по душе северянин, это был бы компромисс. Пусть соглашается, и мы избежим насилия.

— Не дави на нее, — к моему удивлению, Диего рявкнул на мать. — Ты видишь, она и так расстроена, а ты вдобавок пугаешь ее дикарем. Пусть Вельдана сама сделает выбор, раз уж ты предложила.

Изабель обиженно поджала губы и закрылась от нас чашкой кофе.

— Вельдана, дорогая, — Диего взял мою безвольную руку и приблизил к губам. — Сейчас мне надо ехать в Сенат, но когда я вернусь… давай обсудим все вечером. Все, — повторил он с нажимом, — что тебя тревожит.

— Хорошо, — безрадостно согласилась я, желая поскорее избавиться от них обоих. — Обсудим. А теперь можно мне уйти? Я не голодна.

— Ступай, дорогая, — Диего встал и помог мне подняться. Галантный, как в начале нашего знакомства. — До вечера.

Он поцеловал меня в лоб, а перед глазами вновь вспыхнула вчерашняя сцена в его спальне. Подавив в себе приступ дурноты, я наскоро попрощалась и выбежала из столовой.

Когда явилась запыхавшаяся Сай с покупкой, первым делом я смазала ссадину на руке, а затем постучалась к Джаю. Он сидел у окна и перелистывал страницы книги. Только мне показалось, что мысли его витали где-то далеко отсюда.

— Доброе утро. Сай принесла мазь. Ты позволишь? — я повертела в руках пузырек.

Джай поднялся во весь рост и покорно склонил голову.

— Как вам будет угодно, госпожа.

— Мне будет… удобней, если ты ляжешь.

Не взглянув на меня, он послушно растянулся поверх аккуратно убранной кровати. Могучие мышцы привычно напряглись, когда я принялась смазывать рубец за рубцом.

— Больно?

— Нет, госпожа.

Слова Изабель все еще звучали у меня в ушах: «Если тебе так нравится твой раб, можешь попробовать с ним». Я смотрела на сильное мужское тело, прикасалась пальцами к застарелым и свежим рубцам на грубой коже и думала, что в чем-то Изабель права: Джай в самом деле нравился мне. Я не испытывала к нему неприязни, несмотря на его дерзость, своеволие и упрямство. Меня не смущало даже то, что он убил много людей, что собирался убить благородного дона, что покалечил рабов на лесопилке и ударил Хорхе.

Гордый, сильный, несломленный. Не то что я.

Все рубцы давно уже были смазаны, а я продолжала рассеянно водить пальцами по напряженным мышцам на его спине. Время от времени он вздрагивал, и мне нравилось думать, что ему приятны мои прикосновения. Если и впрямь согласиться на предложение Изабель… как дать ему понять, чего я хочу от него?

От собственных мыслей я покраснела и отняла руку. Джай приподнялся на локтях и посмотрел на меня исподлобья. Я отвела глаза и дотронулась пальцами до вздувшейся вены на его плече. Он был силен и по-мужски красив, почему я раньше этого не замечала?

Отважившись встретить его взгляд, я вдруг наткнулась на холодную сталь в серых глазах. Неужели я опять сделала что-то не так?

— Ты рассержен? Но почему?

Вместо ответа он опустил голову ниже плеч, между лопаток заиграли налитые силой мышцы. Костяшки пальцев, сжатых в кулаки, побелели, и только сейчас я заметила, как тяжело он дышал, словно сдерживая гнев.

— Прости, если обидела тебя.

Торопливо поднявшись, я поспешила выйти из комнаты, пока Джай не сорвался на очередную грубость. Хватит на сегодня горьких разочарований.

Пока я мыла руки в купальне, в голову пришел ответ: вероятно, он злится на то, что его снова заперли здесь одного. Но что же мне делать? Если я верну его в бараки, Хорхе не отцепится от него и продолжит избивать за любую провинность. Строптивый характер Джая этому поспособствует, как я уже могла убедиться.

Почему же он так рвется в бараки? Неужели ему приятней жить там, чем со мной?

Эта мысль расстроила меня окончательно. Но придумать решение я не успела: пришла Лей и передала приглашение от Изабель.

Свекровь, как обычно, ожидала меня в тенистой беседке у фонтана. Ее обеспокоенное лицо означало, что мне не отвертеться от неприятного разговора.

— Присядь, Вельдана, — сказала она сухо, без привычной приветливости. — Поговорим о том, что ты видела вчера в спальне Диего.

Ногти впились в ладони. Сложно было понять, что отвратительней: то, что Диего совокупляется с рабом, попирая законы веры и морали, или то, что он делится с матерью такими подробностями.

— Ты должна его понять, — заявила Изабель, воинственно сверкнув глазами. — У моего мальчика после ранения не осталось никаких… радостей в жизни. Он имеет право расслабляться так, как может.

— Имеет, — сухо согласилась я.

— Диего — все, что у меня осталось, — голос Изабель неожиданно дрогнул. — Ему выпала нелегкая судьба. Он рано потерял отца, а затем и брата. Он был так юн, когда ему пришлось стать сенатором. С таким трудом добивался уважения к себе! Он любящий сын, верный слуга своей страны и храбрый воин. Многие струсили, отсиделись в Кастаделле, а он ушел на войну. А я ведь отговаривала его! Просила! — она всхлипнула, и на этот раз без тени притворства. — После ранения… я едва выходила его. Он совсем отчаялся, стал сохнуть на глазах. Если бы ты знала, чего мне стоило вернуть его к жизни! Ты знаешь, что он хотел отказаться от свадьбы? Он так и сказал, что не хочет портить судьбу юной девушке. Мой благородный мальчик, всегда думает о других больше, чем о себе…

В словах матери об ее сыне сквозили боль и горечь, и мне стало искренне жаль Диего. Такой участи в самом деле не позавидуешь. Но если он и впрямь хотел отказаться от меня, ему следовало это сделать.

— Ты не должна его винить, — будто прочитав мои мысли, продолжала Изабель. — Это была моя идея. Ты северянка, твой дом слишком далеко, чтобы ты могла просто взять и пойти на попятную. И ваше воспитание… я знала, что ты отреагируешь на такую новость с пониманием. Если бы я могла, то оставила бы все как есть. Но я не могу. На мне лежит ответственность за род Адальяро. Я знаю, ты считаешь меня жестокой. Но я мать и буду выгрызать зубами счастье для своего ребенка.

У меня тоже была мать. И тетка Амелия любила меня, как родную. Но кого теперь это волнует? Кто будет выгрызать зубами счастье для меня, когда я осталась одна среди людей, потерявших представление о чести и добродетели?

— Я знаю, Диего не хочет насилия. Он добрый мальчик и хотел бы решить все полюбовно. Но ты упрямишься и ранишь ему сердце. Так знай же: если ты и дальше продолжишь бунтовать, я сама…

— Хорошо.

— Что? — рассеянно переспросила она.

— Хорошо, я попробую.

Пальцы Изабель дрожали, когда она утирала краешком кружевного платка взаправдашние слезы на щеках.

— Спасибо, Вельдана. Я рада, что не ошиблась в тебе.

Я молчала, чувствуя, как холодеют руки: все еще не верилось, что только что сама дала Изабель страшное обещание. Та еще некоторое время всхлипывала, картинно смаргивая слезы с длинных ресниц, а затем сузила глаза и пристально посмотрела на меня.

— Не хотелось бы тебя торопить: понимаю, что дело деликатное… но я не вчера родилась на свет. Если я узнаю, что ты водишь меня за нос…

От гнева мои руки задрожали.

— Мне идти прямо сейчас? А может, и вы пойдете со мной, чтобы убедиться, правильно ли я раздвигаю ноги? А заодно прихватите и Хорхе с плетью: если Джай заупрямится, его всегда можно отхлестать прямо в спальне.

Изабель отшатнулась и растерянно приоткрыла рот.

— Ты жестокая.

— У меня хорошие учителя.

Свекровь отвела глаза, но не сдалась:

— Недели тебе хватит? За неделю любой нормальный мужчина…

— Хватит, — я поднялась. — Пойду к себе: здесь слишком душно.

— Постой, — Изабель придержала меня за юбку. — Я не договорила.

— Что еще?

— Никто не должен об этом знать. Слышишь? Никто. Если твой раб не будет держать язык за зубами… то языка лишится непременно, будь уверена.

Меня пробрала дрожь. Наконец-то Изабель показала свое истинное лицо.

Не прощаясь, я вышла из беседки. Хотелось пройтись по берегу, подставить лицо морскому бризу, погрузить ладони в соленую воду, забыться под крики беспокойных чаек. Но мне запретили выходить за пределы поместья одной. Роскошный сад опротивел, его словно отравила своим присутствием Изабель. Единственное место, где я могла отдаться эмоциям и вволю выплакаться, — это моя комната.

Но когда я поднялась к себе, то не смогла проронить ни слезинки. Сердце словно окаменело в груди, душа опустела, и дажеболь от удара плетью не пробивалась в сознание. Я зашла в купальню, умыла лицо и посмотрела на себя в зеркало. Мне показалось, что за последние дни я стала взрослее. В глазах появился холод, как у Джая, а плотно стиснутые губы превратились в тонкие ниточки. Нет, так я никакого мужчину не очарую.

Я заставила себя разжать губы и потыкала в них пальцем, чтобы слегка порозовели. Попыталась улыбнуться и сделать взгляд мягче. Подумав, приспустила с плеч края рукавов, повернулась боком и приподняла лиф. Нет, как ни старайся, а грудь больше не сделать.

С тяжелым сердцем я вышла из купальни и направилась прямиком к Джаю.

И под действием её взгляда,

Может, мне ещё пройти надо

Сквозь горящие врата ада

За ней.

B-2, «Медленно схожу с ума»

Чувствую себя загнанным зверем. Вынужден признать, что скучаю по клетке Вильхельмо: по крайней мере, там я был среди своих. Среди таких же диких зверей, как и сам.

Семь шагов от окна до стены, и мысли меняются. Хочешь к Вильхельмо, безумец? Снова пыточный стол, дыба, цепи, соль, разъедающая раны? Здесь тебя кормят, как на убой, твоя постель мягче пуха, а у Хорхе не такая уж тяжелая рука. Если бы плеть попала ко мне — я показал бы ему, как следует бить.

Семь шагов до решетки окна. Донна Вельдана так и не выпустит меня из когтей? И чего ей не сиделось вчера вечером у окошка? Ну, выдрал бы меня Хорхе слегка, мне не привыкать. И надо было ей лезть под плеть?

Пальцы скользят по решетке, и снова семь шагов до стены. Багровый рубец на белой коже выглядел неестественно. Будто невидимый художник неловко мазнул по холсту красной краской. Хотелось бы позлорадствовать — девчонка, по всему видать, к порке непривычна, — но почему-то не получается. Разве ее вина, что у меня некстати зачесались кулаки?

Шаг, второй, третий, седьмой. Что меня ждет дальше? Чего она хочет от меня? Почему просто не скажет, что ей надо, или не оставит меня в покое?

Незаметно для себя упираюсь лбом в стену. Мне показалось, или сегодня она прикасалась ко мне как-то не так? Задерживала движения, гладила кожу там, где было не больно. Лей делала так же, когда хотела меня соблазнить.

И между пальцами почему-то решетка. У меня провалы в памяти? Когда я дошел сюда?

Нет, наверное, померещилось. Стала бы госпожа меня искушать?

А если все-таки да? Если моя догадка верна, и госпоже просто неймется почесать о меня бедра? Сделать из убийцы постельного раба?

Эй, Вепрь, да ты сходишь с ума. Тебе не о чем больше думать?

Собственно, а о чем думать? Как отсюда выбраться? Да никак. Я опять заперт в клетке.

Скрип двери заставляет меня вздрогнуть. Госпожа стоит на пороге — в этот раз забыла постучать. Что бы это значило?

Багровый рубец на белой руке стал отчетливей. Плечи острые, худые — мне кажется, или она прежде их так не открывала? Совсем еще девчонка, а туда же…

Улыбается, но губы дрожат. Что ей теперь надо?

— Тебе лучше?

Что? Она правда пришла для того, чтобы справиться о моем самочувствии? С чего бы вдруг? И чего ждет в ответ? Раболепного «да, госпожа»? Так мне ни хрена не лучше. Было бы лучше ей не вмешиваться вчера. Или она ожидает, что я начну плакаться на тяжелую жизнь?

Руки сами сжимаются в кулаки, но она улыбается смелее, кокетливо прикусывает край нижней губы. С каждым шагом покачивает бедрами, словно нарочно. Издевается? Или у меня лихорадочный бред?

Подходит ближе — чувствую аромат ее духов. Или это ее волосы? Или кожа?

— Ты завтракал? — мурлычет так, будто хочет лизнуть.

— Да, — огрызаюсь.

— Прекрасно, — делает еще шаг, теперь нас разделяет не больше фута. — Тебе надо хорошо питаться.

— Зачем? Собираетесь заколоть к празднику?

В светло-серых глазах вспыхивает обида, но девчонка, против моего ожидания, не дает ей воли и отвечает еще ласковей:

— Просто хочу, чтобы ты скорее поправился.

Поднимает руку и… касается кончиками пальцев моей груди. Вздрагиваю в недоумении и тут же кляну себя за несдержанность. Она смотрит на почти зажившее клеймо над левым соском и медленно обводит его пальцем.

В следующий миг вскрикивает: ее запястье в тисках моей ладони.

— Прости, — шепчет испуганно. — Тебе больно?

Больно?! Да она в своем уме? У меня вся кровь хлынула под повязку, она соображает, что делает?

Проклятье, надо было оприходовать Лей, когда она предлагала. Долгое воздержание сказывается на самоконтроле. Госпожа слишком близко, я вдыхаю ее запах. И страх.

Молча отпускаю руку, отступаю на шаг назад. Она облизывает бледные губы кончиком языка. Лучше бы она так не делала. Какой бес в нее сегодня вселился?

Что мне делать?

Ты не знаешь, что? Ты же раб.

Опускаюсь на колени и упираюсь лбом в пол.

— Простите, госпожа. Я не смел прикасаться к вам.

— Прекрати, Джай, — обиженно произносит она. — Ты не сделал ничего плохого.

Пусть молится всем своим богам, что не сделал. Лучше ей уйти. Неужели она не понимает?

— Джай. Поднимись.

Я не могу. Не могу. Почему она просто не уйдет?

Слышу, как шуршит платье: приседает рядом. Снова вздрагиваю, когда ее пальцы прикасаются к спине. Нет, она определенно понимает, что делает. Глубоко внутри загорается ярость: все повторяется? Ей скучно в отсутствие мужа, и она собирается кувыркаться со мной в постели? А потом…

Резко вскидываю голову, слышу, как из груди рвется рычание, но нас обоих спасает стук в дверь.

Сухие пальцы дона Сальвадоре прикасались к моей руке мягко и осторожно, успокаивая расшалившиеся нервы. От него приятно пахло лекарственными травами. Хотелось закрыть глаза и забыть обо всех неприятностях, которые преследовали меня со дня приезда в Кастаделлу.

— Вы волнуетесь, донна Вельдана? — доктор нахмурил густые брови, ощупывая мое запястье. — У вас учащенное сердцебиение.

— Нет, нисколько, — солгала я.

Его приход стал для меня настоящим спасением: я едва не сгорела со стыда, находясь наедине с Джаем. Вероятно, я что-то делала не так, поскольку моих робких намеков он не понял и дичился меня, будто я пришла к нему не с лаской, а с хлыстом. Мне даже показалось, что он вот-вот укусит меня, словно бешеное животное.

— Как же это вас угораздило, — сокрушенно покачал головой доктор. — На вашей нежной коже синяк будет долго держаться.

— Ничего страшного, впредь буду вести себя осмотрительней, — улыбнулась я.

— Донна Изабель обеспокоена вашим самочувствием. У вас есть еще какие-либо жалобы?

— Нет, никаких, — я улыбнулась еще приветливей.

— Что ж, тогда не стану вас задерживать, — доктор поднялся и отвесил мне церемонный поклон. — Берегите себя и старайтесь лучше питаться. Вы кажетесь слишком бледной.

— Я постараюсь.

Тихая Сай проводила дона к Изабель, а возле меня захлопотала Лей.

— Может быть, принести вам поесть, госпожа?

— Не надо, обойдусь фруктами. Подожду обеда, не хочу перебить аппетит, — вяло отмахнулась я. — Лучше почитай мне.

— С удовольствием, госпожа.

Я занимала остаток дня чем угодно, лишь бы оттянуть следующую встречу с Джаем. И даже смазать ему раны отправила Лей — малодушно, да, но мне сложно было представить, как я снова буду прикасаться к нему. Почему он меня так ненавидит?

Вопреки устоявшимся правилам, Диего вернулся из Сената после обеда: нас пригласил в гости его высокопоставленный приятель — отметить именины. Изабель заставила меня до бесконечности примерять платье за платьем, подбирая рукава и перчатки так, чтобы скрыть уродливый синяк. Званый ужин прошел как в тумане: я весь вечер силилась улыбаться, не перепутать имена многочисленных друзей Диего и их леди, да еще и поддерживать беседу, в которой ровным счетом ничего не смыслила. По возвращении в поместье я чувствовала себя выжатой, как лимон, мышцы лица сводило до судорог, но все равно я не была уверена, что угодила Диего.

К тому времени, как Сай и Лей помогли мне искупаться, растерли на ночь ароматными маслами, расчесали и заплели в свободные косы волосы и облачили меня в ночную рубашку из тонкого шелка, веки уже налились свинцом. Но оказалось, что испытания еще не закончились: Диего прислал за мной раба.

С тяжелым сердцем пришлось отослать девушек, накинуть халат и повиноваться желанию мужа. Что он замыслил на этот раз? Станет корить за северную холодность в светском обществе южан? Или… отменит распоряжение Изабель?

Диего встретил меня, одетый по-домашнему, в расшитый цветным шелком халат и просторные штаны. Оставшись смиренно стоять у порога, я наблюдала за тем, как он нервно ходит из угла в угол и теребит кисточки широкого пояса. Наконец он подошел ко мне вплотную и посмотрел на меня с болью в глазах.

— Осуждаешь?

Я шумно выдохнула и отвела глаза: не было нужды уточнять, за что. Но какой прок в осуждениях? Разве я в силах изменить Диего? Разве я в силах вернуть ему здоровье? Хорошая же из меня получится жена, если я не стану поддержкой и опорой своему мужу. И в радости, и в горе; и в болезни, и в здравии… мне следует почаще вспоминать свои обеты.

— Нет, Диего. Ты взрослый мужчина, глава семьи, член городского Сената. Ты можешь позволить себе делать все, что хочешь.

— И все же осуждаешь, — тяжело вздохнул он и отступил на шаг, пряча глаза. — Как тебе объяснить… то, что ты видела… это единственное удовольствие, что мне осталось.

— Прошу, ничего не объясняй, — мне хотелось закрыть ладонями уши, чтобы не слышать его оправданий. Не хотелось вновь вспоминать о мерзостях, творившихся в его спальне.

— Поцелуй меня, — голос Диего внезапно дрогнул, стал тихим и жалобным.

— Что? — я в недоумении подняла брови.

— Пожалуйста. Ты ведь моя жена, разве я так много прошу?

— Но, Диего, — от негодования по телу пробежала мелкая дрожь, — как ты можешь требовать этого от меня? Ты сам толкаешь меня в постель к другому мужчине… и думаешь, что я смогу целовать и его, и тебя?!

Красивое лицо Диего исказилось страданием.

— Тебе не обязательно целовать раба, о чем ты болтаешь? От тебя требуется совсем другое…

— Раздвинуть ноги и помалкивать?

Он со стоном запустил длинные пальцы в распущенные волосы.

— Ты думаешь… мне легко? — голос снизился до хриплого шепота, его затрясло. — Ты думаешь, я не хотел бы… чтобы у нас все было, как у всех? Ты думаешь, я не хотел бы…

— Диего, присядь, — мой гнев исчез так же быстро, как и вспыхнул, и я увлекла мужа на кровать. — Погоди, я подам тебе воды.

Но когда я вернулась к нему со стаканом, он тяжело дышал, уткнувшись лицом в ладони, и не обратил на меня никакого внимания. Его тело дергалось, будто от судорог.

— Диего…

— Я никогда не отдал бы тебя другому мужчине… если бы мог… поверь мне, Вельдана.

Моя рука легла на его поникшее плечо. Я прикусила губу, но все же заставила себя ответить:

— Я верю, Диего. Верю. Тебе не стоит волноваться.

— Ты наверняка считаешь меня чудовищем, — продолжал изливать душу Диего, с силой вцепившись в россыпь иссиня-черных кудрей, — но я… я не выбирал свою судьбу. И не хотел делать тебя несчастной.

Но сделал. И мне нести этот крест до конца дней.

— Успокойся, Диего, — только и смогла выдавить я из себя. — Я смирилась.

— Мать сказала… что ты согласилась.

— Согласилась.

— Этот раб, он… дикий, опасный. Я боюсь, что он причинит тебе боль. Если бы ты выбрала Кима…

— Диего, не усложняй, — меня передернуло от отвращения при мысли о Киме, но я взяла себя в руки и присела рядом, осторожно провела ладонью по беспомощно сгорбленной спине. — Вы дали мне выбор, и я его сделала.

Он неожиданно уронил голову мне на колени и застонал.

— Ты возненавидишь меня.

Я вздохнула, продолжая гладить спину мужа. Обещать ему, что никогда не стану его ненавидеть? Вот только не будет ли это ложью? Стыдно признаться, но я до сих пор ничего не знаю о чувствах Диего. Наши супружеские отношения начались так… нездорово. Некрасиво. Печально. И что будет дальше?

Думать о будущем не хотелось. Сейчас я могла сделать лишь одно: успокоить мужа, чья внутренняя боль рвалась наружу, искала утешения.

— Не трави себя, Диего. Ты прав: мы не властны над нашей судьбой.

Назойливая луна бесстыдно подглядывает в комнату сквозь зарешеченное окно. Со мной творится что-то неладное. Несмотря на ночную свежесть, воздуха не хватает, дышать тяжело. Кровь пульсирует в висках, в кончиках пальцев, в паху, ее слишком много, она ищет выход наружу. Спину жжет въедливая боль, заживающие шрамы нестерпимо зудят. Как ни ворочаюсь на постели, не могу найти себе места. Безумно хочется пить, но вредная рабыня Сай всегда запирает меня на засов, когда приносит еду. А ту дрянь, которую она оставляет в кувшине, пить невозможно, напиться ею тем более. Вязкая горечь, до приторности заглушенная сладостью меда. От нее жажда разгорается еще сильнее.

При мысли о простой чистой воде, даже теплой, из купальни, во рту пересыхает еще больше. Хочется выть и скулить, царапая дверь, словно побитый пес, и проситься наружу. Но за дверью никого нет: хозяйка ушла. Наверняка в постель к своему красавчику.

Мысль о ней рождает перед глазами образ. Дрожащие ресницы, приоткрытые губы, по-детски мягкие. Острые плечи, тонкие ключицы в низком вырезе платья. Легкие касания несмелых пальцев. Образ вздымает в теле волну дрожи, кровь толчками рвется из вен — что со мной?

Внезапно раздается шум: госпожа пришла. Лбом приникаю к двери, ногти царапают дерево, с трудом сдерживаюсь, чтобы не закричать.

Почти сразу звякает засов, дверь открывается, и я едва не падаю на хозяйку. Испуганно вскрикивает, отступает назад. При виде ее мутится в голове. Она часто дышит, грудь в вырезе домашнего халата высоко вздымается. Только-только из постели красавчика. Почему-то при этой мысли глаза наливаются кровью.

— Джай, — она силится улыбнуться. — Ты не спишь?

— Не сплю, — вырывается хрип. Это же очевидно, разве нет?

— Что случилось? Шрамы болят? Лей заходила к тебе?

Заходила, только прогнал ее в шею: прикосновения женских пальцев к разгоряченной коже доводили меня до безумия.

— Джай? — смотрит с опаской. — С тобой все хорошо?

Все ли со мной хорошо? Ярость закипает внутри, напряженные мышцы на спине отзываются болью.

— О да, госпожа, хорошо. Лучше не бывает. Да и что может быть лучше, чем целый день сидеть запертым в клетке?

— Джай, но… — она сглатывает. Смотрю на беззащитное горло, и мне хочется ее задушить. — Я не могу тебя отпустить. Я ведь давала тебе свободу, а ты…

— Свободу? — рычу я, наступая на нее и чувствуя, как в голове что-то надувается и лопается. Лучше бы она этого не говорила. Лучше бы молчала. — Свободу, моя госпожа? Что для вас свобода? Красивое слово?

Она отступает, с недоверием глядя на меня. Но расстояние между нами не увеличивается: с каждым ее шагом я тоже делаю шаг.

— Почему ты так ненавидишь меня? — спрашивает жалобно. — Разве я относилась к тебе плохо? Разве я причиняла тебе боль? Разве я жестока, как твои прежние хозяева?

— Вы хуже, — сам не осознаю, что несу, в меня будто вселился демон, извращает мысли, искажает слова. Вся моя ненависть, копившаяся долго и глубоко, сосредоточена сейчас на ней одной. — Вы даете иллюзию. То, чего нет. Ваша свобода — это жестокий обман.

Она замирает, смотрит на меня с жалостью. С гребаной, мать ее, жалостью!!!

— Джай, — кладет ладонь мне на грудь. Пытается остановить во мне дикого зверя? Прикосновение раздражает: она будто касается пальцами оголенных нервов. — Чего ты хочешь?

Чего я хочу? Чего я хочу?! Ненавижу самого себя, потому что не в силах ответить на простой вопрос. Замираю, пытаясь собрать мысли в голове, а ее рука начинает нежно скользить по коже, ощупывая шрамы, поглаживая напряженные мышцы. Память бередит полузабытые ощущения: нежные прикосновения сменяются изощренной пыткой. Наслаждение нельзя получить просто так, только вместе с унижением и болью. В глазах темнеет. Злоба и ненависть вскипают с новой силой, пальцы сжимаются и разжимаются, из груди рвутся судорожные вздохи.

— Чего я хочу, госпожа? — накрываю узкую ладонь и с силой прижимаю к себе. Госпожа тихо вскрикивает. — Хочу стереть себе память. А чего хотите вы? — сжимаю запястье, надавливаю, веду ее ладонью по своей груди ниже, к животу, еще ниже. — Зачем меня дразните? Хотите личного раба для утех? Тогда не того выбрали. Я — сломанная игрушка.

Наконец-то ей по-настоящему страшно. Прижимаю ее ладонь к паху, она не может не чувствовать твердость члена сквозь слои набедренной повязки. Пытается вырваться — на миг отпускаю. Отшатывается, натыкается на угол кровати, неловко взмахивает руками и падает на колени.

— Уверены, моя госпожа, что этого хотите? — наступаю снова, сгребаю светлые волосы на затылке, приподнимаю испуганное лицо. — Не думаю, что вам понравится.

Внутри свирепствует ураган: ломаются кости, лопаются жилы, закипает кровь, рвутся натянутые нервы. Могу свернуть хрупкую шею одним движением. Контур приоткрытых губ сводит с ума, рождает дерзкие видения. Дергаю волосы, запрокидывая голову девчонки еще сильнее, прижимаюсь тесно к ее шее, к щеке, к уху. Если откроет рот шире…

— Прости меня, — шепчет она, зажмуриваясь. Но не отстраняется. Не умоляет отпустить, пекло ее дери! — Я только хотела… хотела…

Всхлипывает, по-детски жалобно. Что со мной? Ведь это не она. Не та, которой хочется свернуть шею. Не та, которая издевалась, причиняла боль, обожала смотреть на мои страдания. Отпускаю, слышу, как со свистом врывается в легкие воздух. Что я делаю?

— Простите, госпожа, — заставляю себя дышать глубже, опускаюсь на колени, упираюсь ладонями и лбом в пол. Прикосновение к деревянным доскам немного остужает, пытаюсь вернуть себе разум. Безумно хочется пить, но просить о милости я недостоин. — Я не знаю, что со мной. Позовите Хорхе. Пусть накажет меня. Пусть выдерет на конюшне. Пусть закует в подземелье. Мне здесь не место, госпожа.

— Джай, — ее всхлипы становятся чаще, — я знаю, что тебя обижали. Тебе причиняли боль. Но не знаю, как мне исправить это.

Гортань слипается. Во рту сухо, как в пустыне. К исполосованной спине прикасаются женские пальцы. Вздрагиваю. Кожа горит, ногти скребут по полу. Когда эта пытка прекратится?

— Госпожа, можно… — приподнимаю голову и замираю. Не решаюсь продолжить, жду гнева в ее глазах. Но гнева нет, только гребаная жалость. Я унизил ее, едва не убил, а она жалеет меня. Жалеет!

— Что?

— Воды, — облизываю сухие губы. — Можно в купальню? Мне… нужно…

— Разумеется, — она поднимается, хватается за мое предплечье, тянет наверх. — Разумеется, Джай. У меня есть лимонная вода, если хочешь…

— Нет. — Мне надо лишь одно: поскорее уйти отсюда. Подальше от нее. — Я лучше… в купальню.

Прохладные каменные стены отрезвляют разум. Убираю заслон над ванной, долго и жадно пью. Наполняю деревянный ковш, опрокидываю на себя. И еще раз, и еще. Струйки воды приятно стекают вниз, холодят разгоряченную кожу.

Что со мной? Я схожу с ума?

Мокну под водой бесконечно долго. Смыть бы себе память. Что я делал? Зачем? Как мне теперь смотреть ей в глаза?

Когда я выхожу, госпожа уже спит, свернувшись калачиком на кровати. Тихо прохожу мимо, закрываю за собой дверь. Долго стою у окна, ощущая прикосновение легкого ветерка к мокрой коже. Вдыхаю пряный запах ночных цветов. В голове немного проясняется, по телу разливается долгожданная усталость. Надо попытаться уснуть.

====== Глава 14. Прощание с иллюзиями ======

Ты очаровал меня,

Облаченный в тени и тайну,

Красоту падшего ангела.

Я опасливо решилась,

Боясь, что ты обо мне подумаешь,

Но вскоре я запуталась.

Ты берешь меня за руку

Я спрашиваю, кто я.

Научи меня бороться,

И я покажу тебе, как побеждать.

Ты мой смертный порок,

И я твой судьбоносный грех.

Дай мне почувствовать остроту

Боль

Огонь

Под моей кожей.

Beth Crowley, Warrior

Наверное, так чувствует себя птица, пойманная в силки. Хочется взмахнуть крыльями, взмыть в небесную высь, улететь далеко-далеко, домой, на север… Туда, где родное гнездо, где летом свежестью пахнут травы, а зимой поля укрывает снег, где можно затопить камин и просидеть весь день у огня, накрывшись пледом и читая добрые сказки. Сказки, в которых смелые принцы побеждают страшных драконов, красивые принцессы идут с героями под венец, а затем долго и счастливо правят в роскошных замках, окруженные улыбающимися наследниками.

Но взмахнуть крыльями не получается: они ломаются о прутья решетки. Жизнь оказалась не сказкой. В жизни прекрасный принц превратился в лживого рабовладельца, принцесса день за днем чахнет в золотой клетке, а страшный дракон плюется ядом и норовит эту самую принцессу сожрать.

Уколов палец иглой, я зашипела, слизнула капельку крови и отложила вышивку. Колесо дней повернулось еще дважды, и Диего вернулся к заседаниям в Сенате. После нашего с ним объяснения он старался быть со мною обходительным, хоть и заметно замкнулся в себе; Изабель лучилась поддельным участием, не забывая цепко вглядываться в мое лицо и внимательно пересматривать по утрам белье — я знала это от Лей.

Съездить на Арену Диего больше не предлагал, зато мы посетили утреннюю службу в церкви, а остаток дня посвятили объезду владений Адальяро. Он показал мне длинные ряды оливковых деревьев и виноградников на склонах гор, огромные массивы хлопковых плантаций, провел по пахнущей стружкой лесопилке, свозил в порт и познакомил с управляющим доходным домом.

— Ты должна знать, чем занимается твой муж помимо протирания штанов в Сенате, — вымученно улыбнулся Диего, заглядывая мне в глаза. — Мама помогает мне в меру сил, иначе я бы не справился со всем этим хозяйством.

Мне было все равно. От того, больше или меньше денег осядет в его карманах, у меня счастья не прибавится. Я хотела попросить, чтобы он снова свозил меня на невольничий рынок, но не решилась: как мне узнать, какой раб хочет быть освобожденным, а какой — нет? Не спрашивать же их об этом прямо на рынке? Надо бы, пожалуй, обсудить это с Джаем. Нет, лучше с Лей…

Мысль о Джае заставила меня невольно поежиться. С ним творилось что-то странное. Он перестал отвечать на вопросы, тяжело дышал и нервно вздрагивал, когда я смазывала ему раны, и все время смотрел на меня волком. Я даже тронула однажды его лоб, чтобы убедиться, что у него нет лихорадки. Мне показалось, что кожа была непривычно горячей, но Джай вдруг утробно зарычал, приподнявшись на локтях и глядя на меня так, будто собирался убить, поэтому я оставила свои попытки выяснить, в чем дело.

Несмотря на многозначительные взгляды Изабель, подступиться к нему еще раз я никак не решалась. Это угнетало. Джай ненавидит меня, а Ким… одна только мысль о том, что его руки прикоснутся ко мне, немедленно вызывала тошноту. Шел четвертый день из отведенной мне Изабель недели…

Ну не выбирать же раба из бараков, в самом деле?

Что же делать?

За стеной что-то прогрохотало, заставив меня вздрогнуть: Джай сегодня вел себя особенно беспокойно. Может, и в самом деле вернуть его обратно, к остальным? Свежие шрамы на спине немного затянулись, и он сможет работать. Но надолго ли хватит его выдержки, чтобы вновь не сорваться и не спровоцировать очередную драку?

Мелькнула даже малодушная мысль его продать, но я осадила себя: об этом не могло быть и речи. Допустить, чтобы над ним продолжали издеваться другие жестокие хозяева, я не могла.

Впрочем, из меня тоже получалась не слишком хорошая хозяйка. Он никогда не выглядел довольным, несмотря на мои усилия, а я не могла выторговать ему хотя бы подобие свободы, чтобы не держать его взаперти. Даже на мою просьбу отдать Джаю одежду Изабель хитро прищурилась и возразила:

— Одежда сейчас будет ему только мешать. Он и без нее хорош, не так ли, дорогая?

Я еще раз облизнула кровоточащий палец. Слишком засиделась сегодня, спину заломило. Захотелось подняться и потянуться всласть. В окно впорхнула разноцветная бабочка, беззаботно облетела комнату, покружила вокруг сладких фруктов в серебряной вазе и в конце концов присела на мою вышивку. Я лениво наблюдала за тем, как она медленно складывает и расправляет тонкие расписные крылышки. Счастливая. Она может улететь обратно в сад, когда ей заблагорассудится.

Пришла Сай с известием, что Диего вернулся из Сената. Меня ждали к ужину.

После неизменной вечерней прогулки я снова отправилась к себе. Стемнело, день подошел к концу; Сай и Лей приготовили меня ко сну. Оставшись одна, я услышала шум за стеной и вздохнула: пришла пора поговорить с Джаем начистоту. Медлить становилось все опасней: каждый потраченный впустую день неумолимо толкал меня в постель к Киму. Оставался крохотный шанс, что Джай согласится на подобное безумство… Или сочтет меня полоумной?

Отодвинув засов, я постучалась и вошла. Джай, по всей вероятности, занимал себя тренировками: заметив меня, он медленно поднялся с пола. Сильное тело блестело от пота в отблесках масляной лампы, неровное дыхание с шумом вырывалось из его груди.

— Джай, — начала я, облизнув в нерешительности губы. — Я могу с тобой поговорить?

— Поговорить? — он криво ухмыльнулся, оглядывая меня с головы до ног. — Попробуйте, госпожа.

Медленно, шаг за шагом, я подошла ближе. На его лице играли желваки, губы дергались, то плотно сжимаясь, то кривясь в нехорошей улыбке.

— Это не может продолжаться бесконечно, — глубокий вздох застрял в горле. — Я должна признаться тебе кое в чем.

— Признаться? — он шагнул навстречу. — В чем, моя госпожа?

— Не называй меня госпожой. Ты не раб мне.

— А кто же? — в низком голосе прозвучала угроза.

— Джай, — как можно мягче сказала я и тронула кончиками пальцев его скулу. — Скажи мне, что тебя тревожит? За что ты так злишься на меня? Я ведь тоже себе не хозяйка. Я здесь такая же рабыня, как и ты.

— Рабыня? — его лицо перекосилось еще сильней. — Ты пришла насмехаться?

— У меня и в мыслях не было… — тело прошиб озноб от испуга, но я попыталась улыбнуться. — Поделись своей болью, а я поделюсь своей. Тебе станет легче, если откроешь мне свое сердце.

— И что ты хочешь там увидеть? — зарычал он вдруг. — В моем сердце нет ничего, что могло бы тебе понравиться. Чернота и яд. Лизни его — и ты отравишься.

Злые слова снова хлестали больно, будто плетью. Как мне его успокоить? Как сделать так, чтобы он не рычал и не огрызался на каждое слово, словно я ему враг?

— Джай…

Моя рука погладила колючую щеку, спустилась ниже, тронула вздувшуюся вену на мощной шее, легла на твердую грудь. Он и правда красив. Силен, как бык. И пугающе опасен.

Поняла я это слишком поздно: лишь тогда, когда сильная рука молниеносно схватила меня за волосы на затылке, а другая до боли сжала запястье.

Ты помнишь, как он взял тебя, каким он нежным был.

Он был горячим, как вулкан. А дальше? Дальше он остыл.

Остановить не хватит сил, а мстить не хватит зла.

Ты пробуешь кричать: «Вернись», но ветер в клочья рвёт слова.

И ты б могла его простить, через себя переступив.

Кажется — руку протяни, но разделяет вас обрыв.

Рёв навзрыд, лицо в слезах, трудно дышать, как будто воздух перекрыт.

Были вдвоём, теперь одна. Опустошён, разбит

Твой хрупкий мир и восстановлен будет он едва ли.

Любовь не спит — она мертва.

NTL, Разбитые сердца

Меня трясет целый день. Демон сидит внутри, не отпускает ни на мгновение. Теперь нет сомнений: со мной определенно что-то не так. Но что?

Яд? Едва ли: если бы меня отравили, я бы уже блевал кровью и исходил пеной. Впрочем, как можно отравить то, что давно уже мертво?

Что же со мной? Это не выдрать, не выжечь, не пересилить. Вселившийся в меня демон ломает тело, испепеляет нутро. Не могу спать, но и сидеть сутками без дела тоже не могу. Пытаюсь занимать себя упражнениями, изнурять тело до упаду. Но разрушающая сила внутри не иссякает — будто демон вселил в меня еще пятерых.

Ощущаю постоянную жажду. Хватаю кувшин, допиваю остатки мерзкого пойла. Почему мне не дают просто воду, гребаные твари? Это такая разновидность пытки? От злости разбиваю кувшин о стену, плевать на него.

Перед глазами маячит девчонка. Почему она все время тянет ко мне руки? Зачем я ей нужен? Почему она просто не скажет?

Утомляю себя тренировками до вечера, но демон, сидящий внутри, лишь хохочет: вместо пятерых в себе я ощущаю уже десять. Пожалуй, теперь я способен голыми руками разогнуть прутья решетки и выпрыгнуть наружу. Вот только что дальше? Убивать всех, кто попадется на пути, пока меня не пристрелят из аркебузы, как бешеного пса?

Открывается дверь — и снова перед глазами маячит видение. Почему она так долго не приходила? Я ждал ее. Хотел ее прикосновений.

Эта мысль — чужеродная, неправильная, острой иглой царапает рассудок. Крепко стискиваю зубы. Она бормочет какие-то глупости. Хочет признаться. В чем? Называет себя рабыней.

Бесит меня. Бесит до дрожи в коленях.

Прикосновение прохладных пальцев вышибает из меня дух. Хочется забыть обо всем. Хочется впиться губами, зубами в нежную ладонь. Зацеловать девчонку всю до ломоты в ребрах. Повалить на пол, задрать юбку и дать ей то, чего она так жаждет. Трахать ее до беспамятства, пока не погаснет горящий под повязкой огонь.

Девчонка таращит глаза: испугалась? Поздно, пташка, сама забралась в клетку. Погружаю пятерню в россыпь светлых волос на затылке, наслаждаюсь ощущением струящегося под пальцами шелка. Сжимаю ладонь, поднимаю бледное лицо выше, заставляю смотреть на себя. Ей страшно — я вижу это в широко распахнутых глазах, но она молчит, не противится. Склоняюсь ниже, касаюсь носом нежной щеки, непроизвольно вдыхаю пьянящий запах кожи, чувствую, как плавится мозг. Рот испуганно приоткрыт — так и просится, чтобы им завладели, смяли жестким поцелуем. На краю сознания мелькает мысль: ей будет противно. Но не могу удержаться, чтобы не лизнуть уголок сладких губ. Она вздрагивает, и это заводит еще больше. Сердце колотится, рвется наружу, пробиваясь сквозь ребра, кровь закипает, кожа пылает жаром. Пульсирующий член упирается в повязку, больше не могу терпеть. Разум застилает туманом, больше не могу думать. Отпускаю волосы, подхватываю девчонку под бедра, прислоняю спиной к стене, прижимаюсь так тесно, что чувствую биение ее сердца. Задираю край раздражающе длинной рубашки: церемониться некогда, иначе меня разорвет изнутри. Руки впиваются в мягкую кожу бедер, резко разводят их в стороны. Ускользающее сознание посылает отчаянный всполох: так нельзя, надо убедиться, что она готова… Поздно. Едва успеваю справиться со складками повязки, как тело само делает рывок, толкая член между разведенных ног девчонки. Тихий вскрик, тупая боль, неожиданная теснота, несколько отрывистых движений, короткий миг наслаждения… и следом приходит понимание.

Я все еще в ней, но двигаться больше не решаюсь. Сердце вот-вот куском мяса выпрыгнет через горло. Всем существом ощущаю напряжение ее тела. Сжалась, как арбалетная пружина перед выстрелом. Тонкие пальцы впиваются в плечи, ногти царапают кожу. Пытается оттолкнуть или не дает увернуться?

Желание двигаться в ней невыносимо. Но разум возвращается, холодными струйками остужает жар похоти. Дышу глубоко, упираюсь лбом в стену над виском девчонки, с трудом разлепляю сухие губы:

— Почему ты не сказала?

Всхлип, мелкая дрожь хрупкого тела под моими пальцами, слабая попытка вывернуться. Меня разрывает на части: желание наплевать на все и толкаться в нее до изнеможения борется с необходимостью оставить ее в покое и попытаться выдохнуть.

— Не сжимайся так. Выпусти меня.

То ли не понимает, то ли не может справиться с собой: сжимается еще сильнее. Скрежетнув зубами, с натугой выхожу из нее; чувствую вязкую влагу на все еще вздыбленном члене. Бездумно поправляю на себе повязку, отпускаю девчонку. Она мешком приваливается к стене, хватает ртом воздух.

— Не понимаю, — выдавливаю из себя, пытаясь выровнять дыхание. — Почему… ты…

Всхлипы раздаются все чаще, она закрывает лицо руками и сползает по стене вниз. Едва успеваю подхватить ее на руки, чтобы не упала на пол.

Теплое тело льнет к груди, будоражит плоть, но туман в голове понемногу рассеивается. Шаг, еще шаг — несу ее в спальню, кладу на кровать, поправляю задравшуюся рубашку на голых коленях. Она тихо скулит и сворачивается калачиком среди подушек, а я отступаю к окну. Руки хватаются за голову, пальцы пропахивают борозды в отросших волосах.

— Почему ты не сказала? Зачем искушала меня? И чем, пекло тебя дери, ты занималась у мужа в спальне?

Во рту сухо и горячо, как в жерле вулкана.

Задеваю бедром столик у окна, несколько сочных плодов выкатываются из вазы, шмякаются об пол. Пытаюсь удержать остальные, под руку попадается кувшин. Почти полный. Облизываю сухие губы, кошусь на кровать: хозяйскую еду без позволения брать нельзя.

Мысль настолько идиотская, что хочется рассмеяться, но горло сжимает спазмом. Что ж ты за раб, если хозяйку берешь без спросу, а сделать глоток питья стесняешься?

— Можно… я…

Она вздрагивает, все еще всхлипывая, но приподнимает голову. Я снова провожу языком по губам и беру кувшин.

— Пить хочется. Пойлом, которое мне приносят, напиться невозможно.

Морщусь, вспоминая ту дрянь. Вода есть в купальне, но после обеда я был заперт в своей клетке.

Она неуверенно кивает, приподнимается на локте. Вытирает глаза рукой, косится на меня с опаской.

— Каким пойлом?

Прежде чем ответить, жадно делаю несколько больших глотков. По горлу разливается приятная прохлада: подкисленная лимоном вода оживляет плоть. Отрываю губы от глиняного горлышка, утираюсь, смотрю на нее. Она все еще ждет ответа.

Это и правда все, что ее сейчас заботит? Чем меня кормят и поят?

Точно — блаженная.

— Каким пойлом? — повторяет упрямо.

— Тягучим. Зеленым. Горьким, хоть и с медом. После него блевать хочется.

Глаза будто приковали к ней цепью. Меняется в лице, садится на кровати, подтягивает колени к груди.

— Не пей это больше. Никогда.

Смутное подозрение заставляет нахмуриться.

— Рассказывай.

— О чем? — подбирается, обнимает колени руками, отводит взгляд.

— Обо всем, — делаю шаг к ней.

Она испуганно дергается, вжимается спиной в мягкое изголовье кровати, съеживается в комок.

— Тебе не кажется, что бояться немного поздно? — хмыкаю. — Говори, зачем тебе это было нужно? Ведь я не слепой, ты пыталась меня соблазнить. Но ты не хочешь меня. Так зачем?

Шепчет что-то, не разобрать.

— Что? — подхожу ближе, останавливаюсь у кровати.

— Ребенок, — разбираю в тихом шепоте.

— Не понял, — сглатываю. — Можно… сесть?

— Садись, — говорит она, но отодвигается к краю, натягивая на себя одеяло.

— Можешь не бояться, я не трону тебя… больше, — слова почему-то застревают в горле.

Не хочется думать о том, что только что произошло между нами. Разум хочет забыть, а тело все еще реагирует на красивую женщину рядом.

— Так что ты говорила? Какой ребенок?

— Мне нужен ребенок, — отчетливей говорит она.

Даже в полумраке видно, как ее щеки заливаются краской. Прячет глаза.

Я озадачен. Правильно ли я понял?

— У тебя есть красавчик-муж. Зачем тебе я?

— Он… не может.

Подозрения рождают во мне бурю злости.

— Чего не может? Трахнуть тебя как следует?

— Не может иметь детей, — тихо отвечает она.

Кусаю губы, брови сползаются к переносице. Пытаюсь понять, что происходит. Разве не в спальню мужа она ходила почти каждый вечер после свадьбы? То, что красавчик бесплоден — возможно, но… не трахнуть ни разу собственную жену?

— Красавчик предпочитает мальчиков? — бросаю наугад самое очевидное.

Она закрывает лицо руками и истерически мотает головой.

— Не спрашивай меня. Я не могу сказать.

— Не можешь сказать? А лучше бы сказала, прежде чем пытаться затащить меня в койку. Твой красавчик в своем уме? У него под носом жена вертит хвостом перед рабом!

— Они сами это придумали! — вдруг выкрикивает она. Тонкие пальцы сжимаются в кулачки. — Если я не сделаю этого добровольно, они…

Во рту появляется мерзкий привкус гнили. Разум отказывается воспринимать то, что слышат уши.

— Что? Договаривай.

— Меня заставят насильно, — ее голос дрожит, лоб почти касается колен. — С рабом. С Кимом.

Все еще трудно найти смысл в ее словах, но я пытаюсь.

— Я тоже раб.

— Ты… не… — она затихает, так и не договорив.

Молчу, кусая губы. Значит, ее красавчик не может иметь детей. Но хочет, очевидно. Собирается подложить жену под раба и выдать ребенка за своего. Но зачем? Что-то важное ускользает от меня. И почему я?

— Что за дрянью меня поили?

— Это какой-то дурман… разжигает в человеке желание.

От злости так стискиваю зубы, что еще немного — и раскрошу их в пыль. Выходит, это не я демон. Просто эта мерзость у меня в голове, в теле… Так вот почему я, словно одержимый, набросился на нее.

— Значит, вы решили использовать меня как племенного быка? — гнев застилает глаза.

Она отшатывается еще сильней и испуганно косится: улавливает ярость в моем голосе.

— Это не я решила. Я только… только…

По ее щекам катятся слезы, но меня это уже не трогает. Вскакиваю с кровати и снова ерошу волосы. Хочется разбить что-нибудь о стену, но я сдерживаюсь.

— Найди другого. Со мной у тебя ничего не выйдет.

— Почему? — вырывается у нее тихий возглас.

— Почему?! — чувствую, как гримаса злости кривит лицо. — Ты не понимаешь, почему? Ладно, я объясню так, чтобы поняла. Там, на севере, у меня жена и дети. Мне не нужны другие. Тем паче те, что со временем станут рабовладельцами.

Злоба кипит внутри, костяшки пальцев хрустят: руки сами собой сжимаются в кулаки.

— Я не знала, — еще тише говорит она и качает головой. — Прости.

Я больше не в состоянии говорить. Не в состоянии видеть ее. Хочется взять девчонку за горло, придавить к кровати и… трахнуть пожестче. А затем свернуть шею красавчику.

Выхожу из хозяйской спальни и закрываю за собой дверь. Ложусь навзничь, закидываю за голову руки и смотрю в потолок. В лунном свете на нем пляшут тени. Слышу, как за стеной всхлипывает юная госпожа. Совсем еще девчонка, которую я невольно сделал женщиной.

Что за хрень происходит?

Стоило бы разобраться.

Слезы душили меня полночи. Никогда не думала, что это будет так. Гадко, больно, стыдно. Я проклинала себя за то, что согласилась на подобное. Какой же дурой надо было быть? Теперь это кажется очевидным, но тогда…

Думала, что смогу растопить сердце Джая. Думала, что хоть немного нравлюсь ему. Что моя доброта разбудит в нем хотя бы толику нежности. Но увы. Он был и остался грубым, злым, жестоким человеком. Он в этом не виноват: таким его сделала жизнь. Но от этого не становится легче.

Он причинил боль не только моему телу, но и душе. Сначала взял меня, потом отверг, не завершив начатое. И напоследок ранил словами о том, что женат и у него есть дети!

Все, что бы я ни задумала, идет не так. Надо было бежать сразу, еще до свадьбы. И нельзя, ни в коем случае нельзя было сдаваться под их натиском.

Но что делать теперь?

Я плотнее свернулась калачиком под одеялом и прижала к груди подушку. Низ живота тянуло, каждое движение будило саднящую боль. Виски словно жгло каленым железом.

Следовало признать: моя последняя надежда рухнула вместе с отказом Джая.

Надо найти выход. Надо найти.

Утром я не могла заставить себя подняться с постели даже затем, чтобы открыть дверь Сай. Бедняжка стучала до тех пор, пока Джай не вышел из своего логова и не открыл ей. Я отвернулась к окну, чтобы не видеть никого из них. Сославшись на недомогание, отказалась спускаться кзавтраку.

Одну меня все равно не оставили: вскоре пришла Лей и принесла еду.

— Я не голодна, — отмахнулась я от девушки. — Унеси обратно. Или… нет, отдай лучше Джаю.

— Что-то случилось, госпожа? — Лей оглядела меня цепким взглядом.

— Просто нездоровится.

— Донна Изабель беспокоится. Если вы не спуститесь в сад, она наверняка захочет подняться к вам.

Я поморщилась.

— Пусть приходит. Мне все равно.

Лей растерянно поправила на мне одеяло, но я капризно сбросила его с себя:

— Мне жарко.

— Если хотите, я приготовлю вам ванну.

— Да, пожалуй, — подумав, согласилась я. — Быть может, после купания мне станет легче.

Лей отнесла завтрак Джаю и ненадолго оставила меня в покое, хлопоча в купальне. Солнце поднялось уже высоко и норовило выжечь глаза. Я досадливо поморщилась и перевернулась на другой бок. Какое-то время лежала с закрытыми глазами, будто провалившись в небытие, пока Лей не принялась легонько меня тормошить.

— Готово, госпожа.

С ее помощью я встала и кое-как добрела до купальни. При каждом шаге болели мышцы, но я старалась не придавать этому значения. Лей стащила с меня рубашку и замерла, в растерянности приоткрыв рот.

— Госпожа…

Я мельком глянула вниз: на ляжках расцветали синяки — там, где их вчера жесткими пальцами прихватил Джай. На внутренней стороне бедер виднелись кровяные разводы. Прикрываться было бессмысленно, и я со стоном опустилась в прохладную воду. Лей расправила в руках рубашку и ахнула. Я скосила глаза: пятнышко крови попало и на белоснежную ткань.

— Госпожа, вы…

— Не надо, Лей, — я запрокинула голову, чувствуя, как волосы постепенно намокают.

— Он был груб с вами? — нахмурилась она.

— Нет. Не беспокойся, со мной все в порядке.

— Кхм, — Лей заботливо свернула рубашку, будто собиралась не нести ее к прачкам, а положить в шкаф к чистому белью. — Я должна у вас спросить… донна Изабель…

— Я знаю. Можешь показать ей.

— Кхм. Ведь ваше женское недомогание уже миновало? Этим кровь на рубашке не объяснить. Если вы не хотите, чтобы она увидела…

Я слабо улыбнулась и подняла над водой голову.

— Не бойся, Лей. Делай, что она велела. Только… не говори ничего Сай. И вообще никому не говори.

Так даже лучше. Изабель решит, что добилась своего, и на какое-то время успокоится. А я тем временем обдумаю, что делать дальше.

После ванны мне и впрямь полегчало. Пока Лей помогала мне искупаться, снова явилась Сай. Поначалу я хотела вернуться в кровать и не вставать до самого вечера, но, поразмыслив, передумала: тогда мне весь день придется находиться с Джаем в одних покоях, а я сгорала со стыда при одной только мысли о том, чтобы посмотреть ему в глаза.

Вдвоем девушки высушили и расчесали мне волосы, помогли одеться. Затем Лей исчезла, прихватив с собой мою рубашку — наверняка пойдет докладывать о случившемся Изабель.

— Диего уехал? — спросила я равнодушно.

— Да, госпожа, — ответила Сай. — Донна Адальяро справлялась о вас. Она беспокоится.

— Ничего. Сейчас проводишь меня в сад, я с ней повидаюсь.

Сегодня ноги меня совсем не держали — тяжело, как немощная старуха, я опиралась на локоть рабыни и ступала непривычно медленно. Хорошо, что палящее солнце не пробивалось сквозь ажурное плетение виноградных лоз над дорожками, иначе мне стало бы дурно от жары. Изабель отдыхала в своей любимой беседке у фонтана, обмахиваясь веером. Едва мы подошли, Лей, поклонившись, упорхнула прочь. Изабель жестом велела убраться и Сай, окинув меня внимательным взглядом.

— Вам нравится моя рабыня? — усмехнулась я невесело.

— И тебе доброе утро, милая Вельдана, — пропела Изабель. — Лей — чудесная девушка. Расторопна и сообразительна. И хорошо читает вслух. Ты сделала хороший выбор, когда купила ее.

Свекровь похлопала ладонью рядом с собой, приглашая меня присесть. Я с удовольствием воспользовалась предложением и откинулась на подушки.

— Лей сказала мне, — перешла к делу свекровь. — Значит, все получилось?

— Получилось, — подтвердила я вяло.

— А я-то думала, отчего тебе нездоровится? — засмеялась она. — И как все прошло? Он старался как следует?

— Старался.

Неужели она в самом деле хочет обсуждать это со мной?

— Диего будет рад. Сейчас как раз удачные дни: недавно ты очистилась и теперь можешь понести.

Я выдавила из себя улыбку и посмотрела на фонтан. Бело-красная рыбка лениво взмахнула полупрозрачным хвостом и скрылась под широким листом лотоса. Вот бы и мне так: окунуться в прохладную темную воду и спрятаться в тени покрывала из листьев, чтобы никто и никогда меня не нашел… А Изабель все щебетала:

— Я прикажу, чтобы твоего раба кормили получше. Нам нужны здоровые дети. Но и ты должна хорошо питаться. Сай сказала, что сегодня ты не притронулась к еде.

— Это… от волнения. Надеюсь, к обеду аппетит вернется.

— Я тоже надеюсь. Да и с чего волноваться? Каждая женщина через это проходит. Был ли он ласков с тобой? Если нет, ты все еще можешь испробовать Кима. Он очень хорош в этом деле, — Изабель лукаво подмигнула, и мне стало совсем дурно. Неужели она тоже спит с Кимом? Как и Диего, как и… бог знает кто еще в этом доме.

Эта беседка, сад, Кастаделла, да и вся Саллида внезапно стали казаться одним сплошным капканом. Если я не могу провалиться сквозь землю, то мне остается лишь один выход: бежать.

— Нет, он достаточно хорош.

— Ты не выглядишь удовлетворенной женщиной. Впрочем, о чем это я… Ты еще неопытна и не вошла во вкус. Если будет нужен совет — я всегда к твоим услугам, — свекровь звонко засмеялась, а мне нестерпимо захотелось оказаться на севере, в дядюшкином доме, и расплакаться на плече у тетки Амелии.

Не может быть, чтобы они не приняли меня обратно! Замужнюю, опозоренную и несчастную, но совершенно точно родную и любимую.

Изабель продолжала щебетать мне на ухо свои пошловатые шуточки, но я не слушала ее, а обдумывала побег. На этот раз мне ничто не помешает. Решетки на окне нет, Диего больше не потребует меня к себе. Сбегу вечером, пожелав им спокойной ночи. Конечно, придется идти пешком, но времени достаточно. Меня хватятся лишь утром, а к этому времени я буду уже в порту. Вполне может быть, что и на корабле — кто знает? Придется ехать без вещей, как есть, зато денег пока хватает. Все, что необходимо, куплю на ближайшей пристани.

Ах да, Джай. Нехорошо оставлять его так, в осином гнезде. Они замордуют его до смерти. На этот раз я сделаю все как полагается: выпишу ему вольную и поставлю печать. Вот только документ о покупке все еще у Изабель…

— Можно попросить вас вернуть купчую на Джая? — прервала я поток ее излияний.

Она запнулась на полуслове и подозрительно посмотрела на меня.

— Зачем? Продать ты его теперь не сможешь, неужели непонятно?

— Нет, нет. Я просто хочу дать ему другое имя.

— Ах, — Изабель облегченно выдохнула и живей замахала веером. — Хорошо, дорогая. Я велю Сай принести бумагу тебе. Только когда выправишь имя в документе, верни его мне. Разумеется, я тебе доверяю, но…

— Хорошо, верну завтра же утром.

Я повеселела: кажется, судьба наконец-то благоволит ко мне. На душе стало легко и свободно. Всего-то осталось подождать до вечера…

Комментарий к Глава 14. Прощание с иллюзиями Коллажик к главе (спасибо Женечке за подбор картинок): https://picua.org/images/2019/06/02/27fcf610b994d10b8648556fdea7080f.jpg

====== Глава 15. Игра в доверие ======

Давай мечтать о невозможном, в пустыне снова мелкий град.

Внутри запутано и сложно, я за стеной твоих оград.

Не верь мне, не верь мне, если я стою спиной.

Не верь мне, не верь мне, просто прикоснись рукой.

Макс Барских/Миша Романова, «Не верь мне»

Захлопываю книгу и утомленно потираю веки: от букв рябит в глазах. С хрустом разминаю шею и плечи: весь день просидел за чтением. Впрочем, время потратил не зря.

Среди книг, которые подсовывала мне госпожа Адальяро, нашелся труд путешественника-северянина об укладе жизни саллидианцев. Целый параграф в книге посвящен Кастаделле — жемчужине полуострова. Некоторые выдержки смешили: путешественник явно не углублялся в нюансы отношений между рабами и рабовладельцами, местами приукрашивая жизнь невольников до неузнаваемости. Тем не менее из текста я узнал кое-что интересное. Прежде меня не интересовало политическое устройство Саллиды и порядок передачи власти в Сенате, но теперь загадка разгадана.

Статус сенатора обязывает иметь наследника, в ином случае семью ждет потеря представительства во власти. Стало ясно, зачем семейству Адальяро понадобилась эта девушка с далекого севера.

Самого сенатора, похоже, женская красота не прельщает, причем настолько, что даже лишить девственности свою жену он оказался не способен. А смазливые юноши, к коим наверняка он питает пристрастие, увы, не могут родить ребенка в силу природных особенностей.

Тихую, воспитанную в послушании северянку, которой некуда деваться, проще скрутить в бараний рог и заставить зачать наследника столь пикантным способом.

С рабом можно не считаться. Раб не станет болтать: его легко запугать, вырвать язык, убить, когда он выполнит свое предназначение.

Вот только почему я? Я даже не похож на южанина, моего сына было бы сложно выдать за наследника Диего Адальяро. Подобрать черноволосого и темноглазого раба в таком большом поместье не составило бы труда. Вельдана упоминала Кима — тот был бы в самый раз. Или… девчонка оказалась слишком строптивой?

Внезапно ловлю себя на том, что усмехаюсь, думая о ней. Забавная. То, что я поначалу счел хитростью и тонкой игрой, оказалось обычной девичьей наивностью. Похоже, она и в самом деле искренне собиралась отпустить своих рабов на свободу. И свято верила в то, что мазями и снадобьями можно исцелить не только тело, но и сердце. А ее простодушные попытки меня соблазнить…

Чувствую, как улыбка превращается в напряженный оскал. Что ж, девчонка заигралась, и для нее это плохо закончилось. Хорошо, что теперь голову не морочит дурман: Лей приносит вдоволь воды.

Но что змеиная семейка предпримет дальше? Вряд ли донна Вельдана осмелится подступиться ко мне еще раз. А ее муженек и свекровь продолжат на нее давить…

Вечереет. Из комнаты госпожи, пустовавшей весь день, раздаются приглушенные голоса. Вскоре они затихают, но я слышу негромкое шуршание и, кажется, скрип пера.

Я ошибся в своих предположениях: шаги донны Вельданы раздаются за дверью, через мгновение сменяются тихим стуком.

Каждый раз чувствую себя неловко, когда она стучит. Госпожа могла бы входить, когда ей заблагорассудится, но она упрямо предпочитает прикрываться иллюзией, что я могу ей это запретить. Я, как обычно, молчу. Вещь не может говорить хозяйке «войдите».

Не дождавшись от меня приглашения, она входит. Беглый взгляд — и глаза в пол. Молча кладет какие-то свитки на комод и выходит, прикрыв за собой дверь.

Любопытно.

Дожидаюсь, пока стихнут шаги, и подхожу к комоду. Разворачиваю свитки и озадаченно кусаю губу: купчая и вольная. Последняя выписана по всем правилам, с личной печатью донны Вельданы. Что бы это значило?

Недолго раздумываю и дергаю дверь: не заперто. Переступаю порог и на мгновение удивленно замираю. Девчонка не слышит меня: стоит коленями на столе и привязывает к остаткам решетки сорванную со стяжек балдахина веревку. Не стоит труда догадаться, что она задумала.

Как можно быть настолько глупой?

Подхожу ближе, по-прежнему не замеченный, и перехватываю ее руку. Вскрикивает и неловко отшатывается. Если бы не придержал ее, вылетела бы в окно, точно бескрылая птица.

— Куда собралась, отчаянная душа? — стискиваю тонкое предплечье.

Она испугана, но отвечает почти без запинки:

— На пристань. Я хочу домой.

— Через окно? — фыркаю я.

Смешно. Хотел бы я на это посмотреть.

Вот только вид ее сломанной шеи едва ли будет столь же забавным.

— За дверью караулят рабы, не помнишь? — огрызается она. — Меня не выпустят.

Она это серьезно? Жаль ее разочаровывать.

— Думаешь, под окном никто не караулит? — усмехаюсь.

Ощущаю под пальцами гладкую кожу, понимаю, что слишком крепко сжал, ослабляю хватку. Зловредная память подсовывает воспоминание о вчерашнем вечере, когда пальцы сжимали ее бедра…

Трясу головой, отгоняя ненужные мысли. Девчонка смотрит на меня, удивленно раскрыв рот. Неужели было так трудно догадаться? Что ж, изволь:

— Даже если бы там никого не было… думаешь, никто не поймет, где тебя следует искать?

— Никто не будет искать меня ночью. А утром…

— Ты еще не успеешь ступить на палубу, как тебя поймают и за волосы приволокут обратно. Думаешь, капитану корабля нужны неприятности?

Она сглатывает, в серых глазах светится упрямство. Почему-то мне это нравится.

— Значит… буду уходить сушей. Через горы.

С трудом подавляю смешок.

— Вот с этим? — свободной рукой подцепляю лямку походной сумки и медленно провожу пальцем между ней и хрупким плечом. — В таком виде? Одна?

Молчит растерянно. А я продолжаю веселиться:

— Через горы, через леса, через пустыню? Ты не задумывалась над тем, почему северяне предпочитают ездить в Саллиду морем? Впрочем, о чем я болтаю, какая пустыня… ты не пройдешь и мили, как попадешься контрабандистам, а те с радостью продадут тебя работорговцам… если останешься жива после того, как они дружно насладятся тобой.

В ее глазах вспыхивает гнев. Отворачивается, пытается вырваться, но я сжимаю предплечье сильнее и дергаю на себя. Хватаю за подбородок, заставляю слушать.

— Ты правда веришь, что вольна делать, что хочешь? Или я стану свободен, получив твою писульку?

Ее губы начинают дрожать. Только слез мне опять не хватало. Но она держится, крепко сжимает губы и смотрит прямо в глаза.

— Так что же… не стоит даже пытаться? Лучше смерть, да? Как ты и говорил?

— Ну почему, — это и правда забавно, играть с ней словами. — У тебя ведь есть выбор. Роди своему красавчику ребенка.

Прикрывается ресницами и пытается стыдливо отвернуться, но я не позволяю.

— Нет. Никогда.

— Почему? Вчера ты вроде была готова.

С любопытством смотрю ей в лицо. Вижу, как ей неловко, как она пытается увильнуть, но не может.

— Ты отказался, — вздыхает. — Они заставят меня… с Кимом. Я не хочу.

Глубоко под лопаткой появляется странное чувство. Не могу от него избавиться, даже дернув плечом.

— Ким — это тот смазливый парень? Немой? Видел его в бараках. И чем же я лучше его? — усмехаюсь. — Мы оба рабы.

— Теперь нет. Я подписала тебе вольную.

Прикусываю губу, улыбаться уже не хочется.

— Но еще вчера я был рабом.

Она вскидывается и смотрит на меня в открытую.

— Нет! Ты никогда не был рабом. Ты так и не признал ни за кем право владеть собой. И это правильно. Рабство — это… это чудовищно. Если бы я могла…

Она запинается и роняет взгляд вниз, а меня обдает холодом. И почти сразу — жаром.

— Если бы ты могла — что? Освободить меня? Освободить свою рабыню? Но ты уже пыталась.

— Освободить всех, — упрямо качает головой, не поднимая глаз. — Но я не могу.

На мгновение становится ее жаль. Бедная, глупая, наивная девочка, которая все еще верит в сказки. В свободу для всех.

В следующий миг ошеломленно замираю. В голове словно щелкает, озаряется вспышкой молнии, и маленькие кусочки мозаики один за другим соединяются друг с другом, рисуя в воображении четкую картину.

Смотрю на нее другими глазами. Бедная, глупая, наивная девочка… Ты не представляешь, что может сделать с тобой твоя вера. И что я — старый, изломанный, бездушный сукин сын — могу сделать с тобой. Однажды ты сильно пожалеешь, что связалась со мной, но будет поздно.

Слишком поздно.

Ступаю на скользкий путь притворства. С ней это вовсе не трудно.

— А если я скажу, что можешь?

— Что? — забывает, что ей не хочется на меня смотреть, и распахивает свои красивые доверчивые глаза. Смотрит жадно, пытливо.

— Ты хочешь спасти людей? — вкрадчиво спрашиваю я. — Многих людей? Освободить много рабов? Может быть, всех?

— Хочу, — сглатывает, не сводя с меня доверчивых глаз.

Я пораженно смотрю на нее: она и в самом деле хочет.

И верит мне.

Облизываю пересохшие губы, опасаясь спугнуть момент.

— Тогда помоги мне. А я помогу тебе.

Как ко мне посватался ветер,

Бился в окна, в резные ставни.

Поднималась я на рассвете, мама,

Наречённою ветру стала.

Ну, а с ветром кто будет спорить,

Решится ветру перечить?

Вышивай жасмин и левкои,

С женихом ожидая встречи.

Группа «Мельница», «Ветер»

Я не могла взять в толк, чего хочет от меня Джай. Мне стоило больших усилий преодолеть стыд, чтобы просто смотреть на него. Вчера он грубо взял меня, высмеял мое намерение понести от него дитя, а сегодня безжалостно растоптал надежды на побег.

— Поможешь мне? Как? Убедишь Диего оставить меня в покое?

В моих словах звучала горечь, но Джай не заметил ее и насмешливо хмыкнул:

— Не думаю, что он стал бы меня слушать.

— Тогда чем ты поможешь? Задержишь их до прихода корабля?

Едкая ухмылка, кривящая ему губы, неуловимо превратилась в недобрый оскал.

— Боюсь, этого я тоже не смогу. Сбежать тебе не позволят, это ясно. Но ты говорила, что ребенок мог бы решить проблему — помнишь?

С его стороны жестоко было напоминать о моем позоре. Но я уже, кажется, начала привыкать к жестокости Джая и на этот раз смогла выдержать его колючий взгляд.

— Ты сказал, что женат и тебе не нужны другие дети.

— Я солгал, — в хитром прищуре ни капли смущения.

Значит, я все же не так глупа, как ему кажется! И мои ночные раздумья не были бредом.

— Я догадалась.

— Как?

Смотрит удивленно. Надо же.

— Если бы у тебя были жена и дети, ты бы не пошел убивать Вильхельмо, когда я отпустила тебя в первый раз. Ты бы дождался корабля и уехал на север, чтобы поскорее встретиться с ними.

Некоторое время Джай без улыбки смотрел на меня, кусая губы. А затем покосился на открытое окно и сказал:

— Давай-ка отойдем отсюда, госпожа Адальяро. В вашем саду может быть много ушей.

Едва ли кто-нибудь в этом доме, помимо Изабель, Диего и Лей, понимал северное наречие, но я не стала спорить. Джай помог мне сползти со столика. Чувствуя себя ужасно неловко, я поправила платье и отошла к дивану. Джай прикрыл ставни, пододвинул ко мне кресло и сел напротив, опершись локтями о разведенные колени. Я отвела глаза: он все еще был обнажен, и я слишком хорошо помнила, что скрывалось у него под набедренной повязкой.

Джай, казалось, не замечал моего смущения.

— Я ушел из дома, когда мне было семнадцать. К этому времени я еще не успел обзавестись семьей. У меня была невеста, но теперь я ее едва помню. Наверняка она вышла замуж и родила детей другому.

Я изумленно уставилась на него, позабыв о стыде. Никогда прежде он не говорил о себе — что изменилось?

— Почему ты ушел?

— Увлекся рассказами о войне.

Как завороженная, я наблюдала за тем, как злая улыбка ломает правильную линию его выразительных губ. На этот раз он, похоже, злился на самого себя.

— Мне казалось, война — это романтика и слава. Что через год-другой я вернусь домой, возмужавший, увешанный орденами за доблесть, что отец и мать будут гордиться мной… Они отговаривали меня. Но как только на улицах нашего города появились вербовщики, я сбежал.

Он замолчал, погруженный в воспоминания.

— И… что дальше?

— А что дальше? Собственный опыт быстро развеял иллюзии. Я воевал шесть лет, успел дослужиться до капитана. А потом случилась одна заварушка в Халиссинии…

— И ты попал в рабство?

Он недовольно дернул плечом.

— Да.

— И сколько… это продолжается?

— Семь лет.

Я закусила губу. Семь лет — это долго. Это почти половина моей жизни. А семь лет в рабстве… Страшно даже представить.

— И все же я не понимаю… почему ты сразу не уехал домой? Даже если бы тебе удалось убить дона Вильхельмо, тебя убили бы тоже.

Джай посмотрел на меня уже без улыбки.

— Тогда я не видел другого пути.

— А теперь видишь?

— Да.

— И какой? — я даже подалась вперед, сгорая от нетерпения услышать, что он придумал.

— Теперь смерть Вильхельмо мне не нужна. Зачем он мне, если можно освободить много людей, попавших в неволю? Для этого мне и потребуется твоя помощь.

Я облизнула губы.

— А что я должна сделать?

— Прежде всего, оставаться здесь, в Кастаделле. Возможно, мне потребуется не один год, чтобы все подготовить.

Я поникла. И без слов ясно, что это означает. Джай некоторое время внимательно наблюдал за мной, а затем продолжил:

— Я не принуждаю тебя. Пока просто делюсь мыслями.

— Хорошо. Каков твой план?

— Собрать армию из рабов. Которая принудит господ освободить остальных.

— Что? — мои брови поползли вверх. — Я не понимаю, как это возможно.

— Возможно, — он усмехнулся. — Ты ведь была на Арене и знаешь, что представляют собой бои.

— Смутно. Я старалась не смотреть.

— Тебе повезло — такие смертельные побоища случаются редко. Примерно раз в полгода. Для зрителей вход стоит дорого: в такие дни гибнет много рабов, их хозяева должны окупить убытки. Но в остальное время происходит не так. Обычно каждую неделю господа приходят на Арену, чтобы выставить своего бойцового раба против чужого. Победивший раб приносит хозяину выигрыш по ставке и побежденного раба. Прежний владелец может выкупить своего раба. Но новый может и не согласиться его отдавать. Смекаешь?

Я впитывала каждое слово, не смея перебивать, но все еще не совсем понимала, что задумал Джай.

— Не очень.

— У тебя есть я, — терпеливо объяснил он. — Ты можешь ставить на меня каждую неделю. Каждую неделю получать деньги и нового раба. Я буду оттачивать их боевое искусство, и они тоже со временем смогут приносить тебе больше денег и больше рабов. В конце концов у нас окажется достаточно бойцов, чтобы…

— Чтобы участвовать в смертельном побоище? Но ведь тогда все они погибнут! И ты тоже! — воскликнула я в ужасе.

— Никто не погибнет. На такие бои обычно сходится вся знать Кастаделлы. Наверняка придут все сенаторы. А мы… нет, мы не станем убивать друг друга. Мы не останемся на арене, а выйдем на трибуны. Возьмем в заложники сенаторов и заставим их принять закон об отмене рабства.

Я ахнула, восхищенная его задумкой. Но тут же в испуге отпрянула:

— Но среди сенаторов будет и Диего.

— Да, — Джай пытливо посмотрел на меня. — Волнуешься за своего красавчика? Не стоит: все останутся живы. Просто будут под нашим контролем.

Серые глаза смотрели на меня успокаивающе, почти ласково, и охватившая меня тревога отступила.

— Хорошо. Но где и на что я буду содержать столько рабов?

Джай искоса взглянул на меня.

— Твой муж принадлежит к богатейшей семье Кастаделлы. Ссуди у него денег на строительство отдельных бараков и тренировочной арены. Скажи, что со временем вернешь все с лихвой.

Я покусала губы, обдумывая его предложение.

— А если он не согласится?

— Убеди его, — мягко, даже несколько вкрадчиво сказал Джай. — Скажи ему, что это честный обмен. Ты уступишь его желанию, пусть он уступит твоему.

Намек на желание Диего заставил меня покраснеть и уронить взгляд на колени.

— Значит, ты… передумал? Ты же не хотел, чтобы твои дети…

— Я не хотел, чтобы мои дети были рабовладельцами. Но если у нас с тобой все получится… они и не будут, так ведь?

Джай неторопливо протянул руку и на мгновение задержал ее, прежде чем коснуться моей. Не встретив сопротивления, он осторожно взял мою ладонь в свою и слегка сжал пальцы.

— Ты боишься, Вель?

— Боюсь, — призналась я. — А если не получится? Если ты однажды не победишь, и новый хозяин не захочет отдавать тебя и брать выкуп?

— Об этом не волнуйся, — улыбнулся он, и впервые я увидела на его лице настоящую, искреннюю улыбку. — Я не проиграю. Это все, что тебя тревожит?

Этот вопрос опять вызвал у меня желание провалиться сквозь землю, и я опустила глаза. Моя рука вспотела в его горячей ладони и начала мелко дрожать. Неловко было признаться, но я боялась близости с ним. Вчера это было… больно. Грубо. Стыдно. Неужели придется все повторить, да еще и не раз?

Но как же другие женщины справляются с этим? Как рожают одного ребенка за другим? Ведь если бы Джай достался мне в законные мужья, мне пришлось бы делить с ним ложе каждую ночь, как и полагается хорошей жене…

Он словно прочел мои мысли и легонько провел большим пальцем по моему запястью.

— Ты боишься меня?

Я не смогла выдавить из себя ни слова и просто кивнула.

— Не бойся, Вель. Вчера… я был зол, раздосадован. Во мне сидел демон из-за дурмана. Я причинил тебе боль. Но поверь, так бывает не всегда… если захочешь, я… попробую быть другим.

— Хорошо, — сдалась я, все еще не в силах посмотреть ему в глаза. — Давай попробуем.

— Можем и подождать, если ты не готова, — благородно предложил Джай, не прекращая гладить мою кисть и мягко прощупывать каждую косточку в ней.

— Изабель сказала, что… — я сглотнула. Святой Творец, как же сложно говорить о подобном с мужчиной! — …что сейчас у меня самые благоприятные дни для зачатия.

— Тогда не будем терять времени, — тихо сказал Джай и поднялся, увлекая меня за собой.

Мое сердце забилось так часто и громко, что, казалось, его биение мог услышать и Диего в соседних покоях. Джай осторожно привлек меня к себе, на макушке я ощутила его дыхание. Запах мужской теплой кожи взволновал меня еще больше, и я неуверенно коснулась кончиками пальцев твердых мышц на обнаженной груди. Он вздрогнул, как бывало прежде, когда я смазывала его раны. Но теперь он не был зол, не рычал, не скалился волком. Я осторожно нащупала рубец от шрама, которыми было испещрено все его тело, но в следующий миг замерла: Джай приподнял мой подбородок и поцеловал в губы.

Я закрыла глаза. Вчера он не целовал меня. Вчера он был резким и грубым, но сегодня… Его губы скользили по моим с нежностью, которой я не могла ожидать от него. Я приоткрыла рот, и Джай тут же прихватил верхнюю губу, скользнул языком по нижней. Мужские прикосновения отдавались неожиданно приятным трепетом в спине и внизу живота.

Словно пробуя границы, он раскрыл мои губы сильнее, углубил поцелуй. Крепкие руки обняли меня, прошлись по спине, задержались над краем корсета. Животом я ощущала напряжение у него в паху. Страшно, очень страшно… от волнения закружилась голова.

Отпрянув от меня, он глубоко вздохнул и провел пальцем по моей нижней губе.

— Позволишь побыть твоей горничной?

— А?.. — не поняла я.

Он мягко развернул меня к себе спиной и принялся расшнуровывать корсет. Мне вспомнилась свадебная ночь, когда ко мне прикасался Диего. Голова окончательно пошла кругом от мысли, что сейчас меня трогают руки другого мужчины. И я совсем не испытываю неприязни, как тогда к Киму…

Джай справился с завязками, теплые ладони легли мне на плечи. Большие пальцы прощупали позвонки на шее, скользнули выше, зарылись в прическу, вынимая шпильку за шпилькой. Вскоре тяжелые косы упали на плечи, и он распустил их одну за другой. Я расслабилась, отдаваясь приятным ощущениям, но когда платье поползло с плеч, спина невольно напряглась, а руки стыдливо прикрыли грудь.

— Погоди, я… надену рубашку.

— Не надо, — хриплый шепот опалил мне голое плечо. — Она будет мешать. Я хочу видеть тебя.

Я закрыла глаза и постаралась дышать глубже. Джай мягко, но настойчиво отвел мои руки от груди и потянул платье ниже. Большие шершавые ладони прикоснулись к спине, заставив меня непроизвольно прогнуться; твердые пальцы умело прошлись по позвонкам. Казалось, они были везде — скользили, гладили, обхватывали талию, спускались на бедра…

Платье упало к ногам, и я задержала дыхание, стоя спиной к мужчине совершенно обнаженная.

— Ты красивая, Вель, — шепнул он, тяжело дыша и прикасаясь горячими губами к моей шее.

Я все еще пыталась прикрыть наготу, но его ладони скользнули вперед, настойчиво накрыли грудь, кончики пальцев прошлись по затвердевшим от страха соскам.

— Если что-то будет тебе неприятно, скажи, — его шепот сбивался на хрип, в то время как он медленно целовал мою шею и плечо. — Я не хочу, чтобы ты…

Недвусмысленная твердость уперлась мне в поясницу, и я слабо вскрикнула, отстраняясь. Но Джая мой испуг не остановил: он подхватил меня на руки и пружинистым шагом отнес к кровати.

Меня закружило в вихре противоречивых чувств: страх смешивался с неясным трепетом, желание сжаться в комочек и спрятаться с головой под одеялом сменялось смутным желанием открыться мужским ласкам. Джай стал настойчив: его поцелуи обжигали мне кожу, а руки присваивали тело. Я больше не сопротивлялась: закрыв глаза, откинула голову назад, открывая властным губам шею; каждый вздох теснее прижимал мою грудь к его груди, под кожей разгорался незнакомый огонь.

Когда он развел мне ноги и втиснулся между ними, тело замерло в страхе, памятуя вчерашнюю боль. Но, к счастью, Джай не спешил врываться в меня; рассудок плавно переместил внимание на те места, где сейчас мазок за мазком разливалась приятная нега под его прикосновениями. Я всем естеством ощущала нетерпение Джая; будоражила мысль, что сегодня он хотел меня сам, а не под влиянием одурманивающего зелья.

Но едва я снова расслабилась, постепенно теряя мысль за мыслью, пальцы Джая скользнули вниз. Я распахнула глаза и невольно вцепилась ногтями в его плечи.

— Не бойся, Вель, — хрипло прошептал он мне на ухо, бесстыдно поглаживая внизу раскрывшееся из-за разведенных ног лоно. — Если ты расслабишься, больно не будет. Я обещаю.

Я понимала, что глупо идти на попятную и просить его остановиться. Назад дороги нет, только вперед. Но как же страшно, бог мой. Сцепив зубы, я доверилась ему. Попыталась отделить разум от тела, как я делала прежде в комнате Диего, чтобы не видеть Кима.

Ким. Если не дать Джаю завершить начатое, он будет делать это со мной. Нет, я не хочу…

Сделав над собой усилие, я попыталась расслабиться и снова закрыла глаза. Джай все-таки взрослый мужчина, стоит ему довериться.

Когда он протиснулся внутрь уже не пальцем, вчерашней резкой боли не было. Я старалась глубоко дышать, а он двигался медленно, между толчками покрывая мои щеки и губы поцелуями.

— Как ты, Вель? Не больно?

— Нет, — я солгала совсем чуть-чуть. — Все хорошо.

Джай сжал ладонями мои бедра, прижимаясь теснее, и завел себе за спину мои ноги. От стыда хотелось заплакать, но я лишь зажмурилась еще сильнее. Хорошо, что от меня ничего не требуется. Просто расслабиться и немного подождать.

Внизу было скользко, влажно. Непривычное ощущение, когда тебя с натугой наполняет чужеродное тело. Но стараниями Джая отголоски боли постепенно ушли, и действо начало казаться даже по-своему приятным. Особенно дразнило воображение то, что этого большого, опасного мужчину возбуждает мое никчемное, костлявое тело. И он не сказал, что у меня маленькая грудь. И еще… мне нравилось ощущать на себе тяжесть мужчины, его первобытную силу. В какой-то миг я почувствовала себя желанной женщиной… захотелось по-настоящему ему отдаться.

Ждать пришлось немного дольше, чем я ожидала. Дыхание Джая сбилось, он на мгновение замер во мне, а после расслабился. Ощутив между ног непривычную влагу и липкость, я поняла: свершилось. Он наполнил меня семенем. Возможно, этой ночью мы зачали дитя.

— Ты в порядке, Вель? — спросил Джай тихо, освобождая меня от бремени своего тела.

Не такого уж неприятного бремени, должна признать.

— Да, — я улыбнулась и ободряюще сжала его ладонь. — Я в порядке. Только спать хочется.

— Спи, — шепнул он и поцеловал меня в висок. — Я пойду, не буду тебе мешать.

При мысли о том, что он оставит меня в одиночестве после всего, что между нами произошло, в груди пребольно кольнуло. Джай уже поднимался, когда я удержала его за руку.

— Пожалуйста, останься. Побудь со мной… хотя бы до тех пор, пока я не усну.

Он замер, на лице мелькнула растерянность. Но его внутренние колебания длились недолго.

— Хорошо, — сказал он глухо и прилег рядом. — Спи, Вель. Я побуду с тобой.

Я закрыла глаза, не отпуская его руки, и глубоко вздохнула. Лба невесомо коснулись горячие губы.

— Ты очень красивая.

Это было взаправду или уже грезилось мне во сне?

Девочка, которую я только что бессовестно использовал, спокойно спит, доверчиво прислонившись головой к моему плечу. Я смотрю на нее в свете уходящей луны и чувствую, как в мертвое сердце настойчиво вгрызается червячок давно уснувшей совести.

Нет, я и не думаю идти на попятную. Возможно, мой безумный план — последнее, что снова наполняет меня желанием жить. Что значит разочарование одной наивной девицы по сравнению со спасением стольких людей?

И все же ее трогательная доверчивость вызывает глубоко внутри глухую злобу на самого себя.

Она в самом деле красива. Невольно любуюсь ее профилем. По-детски мягкие губы слегка приоткрыты. Словно дразнят, зовут целовать. Я еще ощущаю на языке их сладость. Бездумно касаюсь пальцем ее губ, а затем — своих.

Даже в приглушенном лунном свете вижу длинную тень на ее голой руке. След от плети, который она получила, заступаясь за меня. Невесомо прослеживаю пальцем жестокую отметину. В груди рождается желание покрыть ее поцелуями дюйм за дюймом. Стереть с нежной кожи. Сладкая девочка. Храбрая девочка.

У меня никогда еще не было такой. Да и мог ли я такую желать? До войны я был еще слишком юн. На войне добровольно отдаются только шлюхи. А скольких женщин из завоеванных земель я брал против воли? Наверное, рабство было расплатой за мои грехи.

За последние семь лет у меня была лишь одна женщина, и она сполна отплатила мне за всех, кто ронял слезы в подушку после моих жестоких ласк.

Вель. Красивое имя. Идет ей. Засыпая, она натянула легкое одеяло до самого подбородка. Но когда повернулась во сне, одеяло сбилось, сползло, и теперь мой взор дразнит тонкая ключица, выпирающая под полупрозрачной кожей. Мучительно хочется прильнуть к ней губами. Впиться, вбирать в себя, терзать поцелуями до боли, до синяков, до криков.

Надо бы остыть. Слишком долго в моей постели не было женщины. Правда, постель и сейчас не моя, но женщина… Каким богам молиться, чтобы она не понесла слишком быстро? Тогда я смогу наслаждаться ею дольше.

Хмыкаю своей дерзкой мысли, рука тянется сама, медленно спускает одеяло. Девочка вздыхает, отворачивает лицо. Контур щеки, подбородка и шеи гонит прочь разум, будит плоть. Вижу, как под кожей мелко пульсирует тонкая жилка. Вижу, как ровно и размеренно поднимается и опускается упругая грудь.

Красивая. Манящая.

Не могу удержаться, накрываю мягкий холмик ладонью, к другому тянутся губы. Остановись, чудовище, она же спит.

Хрупкое тело вздрагивает, слышу тихий полувскрик-полустон. Поднимаю лицо: уже не спит, сонно моргает ресницами.

— Прости, — только и могу выдавить, прежде чем навалиться на нее сверху, подмять под себя, стиснуть в объятиях.

Неповторимый звук женского вздоха сводит с ума. Не отталкивает, льнет ко мне, выгибается тонкой струной.

Кровь закипает.

Горячо.

Комментарий к Глава 15. Игра в доверие Коллажик к главе в подарок от Passion_fruit: https://picua.org/images/2019/06/08/41350475646dea9622ee6206b1791fd0.jpg

====== Глава 16. Первые шаги ======

Мягкий утренний свет пробрался сквозь сомкнутые веки. Еще окутанная сонной дремой, я сладко потянулась в постели, ощущая приятную ломоту в суставах. И тут же коснулась бедром чужого горячего тела. Замерла, повернулась.

Джай остался со мной до утра и теперь мирно сопел, повернувшись набок и зарывшись лицом в подушку. Так странно видеть его в своей постели — беззащитным, спящим. Теплым, расслабленным и вовсе не злым.

Некоторое время я любовалась им, а в голове вспыхивали воспоминания о прошедшей ночи. По щекам разлился жар от смущения: его неподдельная страсть передавалась и мне, разжигая внутри огонь желания, тело само искало его прикосновений. Внизу было больно, но не так уж нестерпимо.

Грудь Джая поднималась и опускалась в такт дыханию. Мышцы на руках, даже расслабившись, все равно выглядели внушительно. Удивляюсь, как я осталась жива после его крепких ночных объятий.

Взгляд скользнул по свежим и застарелым рубцам — на плечах, руках, груди. Даже живот пересекали уродливые полосы. Я осторожно прикоснулась к посветлевшему ожогу над сердцем. Буква «А» останется теперь там навечно, словно Джай в самом деле принадлежит мне безраздельно. Моя рука отправилась в путешествие ниже, скользя по мужской коже, словно по замысловатой карте: к холмикам мышц вдоль ребер, к извилистым руслам шрамов, к сгущающейся поросли внизу живота. Он вздрогнул и замер, тут же напрягаясь, и в следующий миг запястье больно сжала его рука. Я подняла глаза: жесткий стальной взгляд вонзился мне в лицо.

— Доброе утро, — я выдавила из себя улыбку. — Отпусти, это всего лишь я.

Он нехотя разжал пальцы и приподнялся на локте, не сводя с меня глаз. Я потерла покрасневшее запястье, и Джай скользнул взглядом выше. Коснулся пальцем кожи над локтем и нахмурился. Я проследила его взгляд: там наливался свежий синяк. Пришлось до подбородка укрыться одеялом.

— У меня чувствительная кожа. Чуть сильнее нажмешь — и уже отметина.

Джай бесцеремонно стащил с меня одеяло и молча заставил лечь на спину: настала очередь его пальцев гулять по моему телу. Он осторожно водил линии по руке, шее, плечам, ключицам. С каждым прикосновением его взгляд мрачнел все больше.

— Надо было сказать. Ты вся в синяках. Когда тебя увидят, за мной тотчас пришлют Хорхе. Решат, что я избил тебя до полусмерти.

Я стыдливо прикусила губу и отвела взгляд. Как-то недосуг было ночью думать о том, что утром придется надевать открытое платье. Джай взял меня за подбородок и заставил поднять голову.

— Жалеешь?

— Нет.

Сомневаться и жалеть было уже поздно. Наш караван начал свой долгий путь. Я ласково погладила руку Джая у кисти, скользнула ладонью выше, прильнула к нему, чтобы обнять. Он не шевелился, будто превратившись в камень. Легкая обида кольнула в сердце: казалось, что он всего лишь терпел мои нежности, а не наслаждался ими. Но как же хотелось растопить его ледяную враждебность! Я приблизила к нему лицо и поцеловала в щетинистый подбородок. Джай едва заметно вздрогнул и наконец-то отозвался на объятие, притянул меня к себе, склонился над лицом…

Все испортил тихий стук в дверь. Джай завис в дюйме от моего лица, а через миг уже поднимался с кровати. Сильное обнаженное тело все еще манило взгляд, а мое собственное уже тосковало по грубоватым мужским ласкам.

— Помни об уговоре, — бросил Джай, обернувшись через плечо, и подобрал с пола повязку.

Он не стал задерживаться, чтобы перехватить ею бедра, так и ушел голым к себе в комнату, игнорируя стук. Пришлось сползать самой, постанывая и охая: я недооценила ломоту в теле. Торопливо натянула на себя рубашку и халат и только потом впустила встревоженную Лей.

— Госпожа? Я разбудила вас? Простите.

— Ничего, — вздохнула я.

Несмотря на неспокойную ночь, сегодня я чувствовала себя на удивление выспавшейся. Однако этим утром мне хотелось бы дольше понежиться в постели. Я вспомнила о том, что хотела попросить Изабель избавить меня от присутствия на завтраках. Интересно, она согласится?

Тем временем Лей потащила меня в купальню. Я невольно поежилась: утром вода всегда была прохладной, остывая за ночь. Стянув с меня халат и рубашку, Лейахнула и прижала руки ко рту.

— Госпожа…

— Все в порядке, Лей, — я закатила глаза: все повторялось, как и с Джаем. — Меня никто не бил и не увечил, просто у меня слишком чувствительная кожа.

Лей недовольно поджала губы и нахмурилась.

— Но как же вы спуститесь к завтраку в таком виде?

Я внимательно оглядела себя.

— Сегодня надену свое северное платье, оно закрытое. А перед этим смажешь меня мазью — дон Сальвадоре выписал от синяка на руке. Надеюсь, все быстро сойдет.

Лей не посмела возражать, хотя продолжала смотреть с неодобрением и время от времени качала головой. Уже оборачивая меня мягким полотенцем, она не выдержала и спросила:

— Зачем вы держите возле себя этого раба, если он так груб с вами?

— Он не груб, Лей. Давай оставим это. И прошу тебя, ничего не говори донне Изабель. Об остальном… я позабочусь сама.

Дверь без стука распахивается. Я лежу, закинув руки за голову, и не шевелюсь. По шагам научился их различать: это рабыня со шрамом, Лей. Воздух сгущается: она негодует. Оставляет на столике у кровати поднос с едой и шипит, будто дикая кошка:

— Что происходит?

Лениво поворачиваю к ней лицо.

— А что?

— Что у тебя с госпожой?

— Тебе какое дело? — огрызаюсь.

Лей хмурится, кусает задумчиво губы, зыркает неприязненно черными, как спелые маслины, глазами.

— Я думала, госпожу Вельдану хотят поймать на измене мужу, уж очень обрадовалась ее свекровь после вчерашнего. Но тут что-то другое, да?

Нехотя пожимаю плечом.

— У них и спрашивай, если тебе охота.

— Ты был груб с ней, — сводит Лей к переносице густые черные брови.

— Это она сказала? — стараюсь говорить непринужденно, не выдать внезапного беспокойства.

— У меня глаза есть. Госпожа вся в синяках. Ты, толстошкурый носорог, не мог с ней полегче? Она же девочка совсем…

Ей все-таки удается меня достать: внутри вскипает раздражение.

— Не лезь не в свое дело.

Лей недовольно фыркает.

— Повернись, госпожа велела смазать тебе раны.

— Обойдусь.

— Хочешь нарушить ее распоряжение? — зло прищуривается она. — И чем это ты такой особенный? Вылеживаешься днями напролет, кормят тебя, как господина, к хозяйке в постель влез…

— Тебе язык мешает? Могу укоротить.

— Повернись, иначе пожалуюсь госпоже, и к твоим шрамам добавятся новые.

Неохотно переворачиваюсь и подставляю ей спину. Руки Лей скользят по коже без прежней лукавой нежности, а жестко, местами нарочно причиняя боль. Усмехаюсь в подушку: ожидал от нее большего, чем столь мелочная месть.

Закончив дело, она выходит, громко хлопнув дверью. Напряженно прислушиваюсь: засов не заперла. Значит, я свободен. По крайней мере, в пределах хозяйских покоев.

Переворачиваюсь на спину, закидываю руки за голову и смотрю в потолок. Чем больше времени проходит, тем больше произошедшее кажется сном. Целая ночь в постели с женщиной! Прежняя хозяйка никогда не позволяла мне такой вольности. Да и не хотелось бы: с ней спать что в гнезде с ядовитыми скорпионами.

Старые образы неумолимо размываются, их вытесняет доверчивый взгляд серых глаз. Разминаю затекшие от неподвижности мышцы и невольно улыбаюсь. Не помню, когда в последний раз спал так безмятежно. На губах ощущаются прикосновения мягких губ. Пальцы еще помнят тепло женского тела. Неужели это правда случилось со мной? И… еще случится?

Впрочем, совсем скоро мысли меняют направление, и улыбка сползает с губ. Что, если днем она пожалеет о нашем уговоре? Если передумает разговаривать с мужем? А если не передумает, то сумеет ли его убедить? В конце концов, она еще несмышленая девчонка. Вот только без нее план, выстроенный на зыбкой почве девичьей наивности, рухнет в одночасье.

Чувствую, как мрачнеет лицо. Осаживаю себя, заставляю подняться. От безделья чего только не надумаешь. Чтобы выбить из головы ненужные мысли, лучше заняться тренировкой. А заодно и продумать возникший спонтанно план в мельчайших деталях.

Внимательный взгляд Изабель ощупал меня с головы до ног.

— Доброе утро, дорогая. Как спалось?

— Прекрасно, матушка, — в тон ей ответила я. — Вот только из-за жары уснуть получается лишь к середине ночи, и к завтраку я не успеваю выспаться.

Изабель не сразу нашлась с ответом. Но, судя по тому, как изменился ее цепкий взгляд, мой намек она уловила.

— Что ж. Отложить завтрак мы не можем: у Диего слишком много забот. Но я велю рабыням по утрам больше тебя не будить, а завтракать сможешь в покоях.

Диего скосил на меня глаза. Припухшие веки и красноватые прожилки вокруг зрачков свидетельствовали о том, что ему тоже не спалось.

— Почему ты снова оделась, как северянка? — изображая равнодушие, поинтересовался он.

— С утра в доме прохладно, — безбожно солгала я.

— Может, тебе еще камин растопить? — съязвил Диего.

— Если потребуется, я справлюсь сама.

Некоторое время мы завтракали в напряженном молчании, пока я первая не нарушила его:

— Диего, у тебя есть планы на субботу?

— А что? — он подозрительно покосился на меня.

— Я бы хотела съездить с тобой на Арену.

— Что? — от удивления он едва не выронил вилку. — Ты забыла, какой скандал устроила там в последний раз?

— Тогда было слишком много крови и смертей, — я невозмутимо откусила ломтик персика. — Ты сам говорил, что так бывает не всегда. А теперь у меня есть бойцовый раб, и я хочу выставить его на поединок.

— Что? — голоса Диего и Изабель слились в один.

— Разве я не могу этого сделать? — я невинно взмахнула ресницами.

— Но зачем, дорогая?

Я пожала плечами и отпила ароматного кофе.

— Мне скучно всю неделю заниматься ерундой. Хочется развлечься. Кроме того, мой раб может принести мне выигрыш, и не единожды. Почему я должна упускать выгоду? Он достался мне недешево. Да и засиделся он в четырех стенах, надо найти ему достойное применение. Вы сами видели: он агрессивен. На лесопилке проявил себя плохо, а дома без дела он тронется рассудком. Бои на Арене — его стихия, я только теперь это поняла.

— Откуда такие радикальные перемены в тебе, дорогая? — Диего свел к переносице красивые брови. — Звучит так, будто твоими устами говорит он сам.

— Не скрою, мы обсуждали это с Джаем. Бои ему по душе, такой выход устроит всех.

Диего покосился на мать, а затем опустил глаза в тарелку.

— Пусть сначала сделает, что от него требуется.

— Он делает, — заверила я.

На скулах Диего заходили желваки.

— Хорошо, дорогая. Как пожелаешь.

— Еще Джаю нужно выделить место для тренировок, — наглеть так наглеть.

— Мы обсудим это вечером, Вельдана, — холодно ответил Диего и промокнул губы салфеткой. — Я постараюсь вернуться пораньше.

Он уехал, а Изабель привычным жестом подхватила меня под локоть и увела в сад.

— А теперь признавайся, милая, к чему этот маскарад? Твой агрессивный боец покусал тебя?

— Да нет же, — поморщилась я, стараясь двигаться медленней. Ходить после ночных стараний Джая было больно. — Просто пара синяков, у меня нежная кожа, и…

— Засосы? — нахмурилась Изабель. — Пусть будет аккуратнее, в конце концов, ты благородная леди, а не шлюха из борделя!

— А часто благородных леди подкладывают в постель к рабам? — язвительно напомнила я.

Изабель гордо приподняла подбородок.

— Дело твое. Придется заказать тебе не столь открытое платье. Скажи мне, Вельдана, что это за блажь взбрела тебе в голову? К чему тебе эти игры на Арене?

— Кажется, я пояснила за завтраком.

— Неубедительно. Я достаточно хорошо изучила тебя — едва ли ты в восторге от подобных развлечений.

— Я заплатила дорого за своего раба. Хочу окупить свои затраты.

— Тебе не хватает денег?

— Они имеют свойство заканчиваться. Небольшой личный заработок мне бы не помешал.

— На что тебе деньги, Вельдана? Если тебе что-нибудь нужно, ты всегда можешь попросить у нас. Диего прав, ты просто слишком хочешь угодить своему рабу. А он, поди, и дня прожить не может, чтобы кому-нибудь не набить лицо, не так ли, милая?

— Кстати, об этом, — гнула я свое. — Мне в самом деле хотелось бы получить угол в поместье для тренировки рабов.

— Рабов? Я не ослышалась?

— Не ослышались. Если Джай будет выигрывать в поединках, у меня появятся и другие рабы. И всех их надо будет где-то размещать, чем-то кормить, тренировать… Мне нужно просторное место для строительства небольшой арены с отдельными бараками.

Изабель поморщилась.

— Не понимаю. Зачем тебе столько бойцовых рабов? Ставками на Арене занимаются опытные мужчины, вроде дона Вильхельмо, а ты ничего в этом не смыслишь.

— Ничего, со временем разберусь. Так что же насчет участка для моей маленькой затеи?

Свекровь недовольно изогнула красивые губы.

— Можно расчистить пустошь позади сада, под самой горой. Но строительство обойдется недешево! Ведь понадобится не только арена и бараки, но и надежное ограждение, и сторожевые псы, обслуга, охрана…

— Разве не вы только что говорили, что можете ссудить мне деньги, если я пожелаю? — коварно напомнила я.

Изабель напряженно рассмеялась и часто замахала веером.

— Что ж, ты поймала меня на слове. Но где взять столько рабов для постройки? Все до единого заняты на плантациях и лесопилке, лишних рук у нас нет.

— Куплю на рынке, — не сдавалась я. — Или арендую. Помнится, вчера среди гостей был дон… Контеро? Монтеро? Он хвастался, что строительство — его доходное дело. Почему бы ему не одолжить мне рабов?

Долгое время в беседке слышались только тихие взмахи веера, но в конце концов свекровь произнесла с видимым недовольством:

— Не нравится мне эта твоя затея. Но если Диего позволит, я не стану препятствовать.

Я облегченно выдохнула, внутренне празднуя победу. Но мне уже не терпелось увидеть место, с которого начнется борьба за свободу всех рабов Кастаделлы!

— А можно посмотреть на эту пустошь?

— Успеется, дорогая. Позови-ка свою рабыню, пусть она нам почитает.

Хлопает дверь, и я непроизвольно настораживаюсь. Кто-то из рабынь или сама госпожа? Хватаю полотенце и успеваю вытереть лицо и шею, когда слышится стук. Я по обыкновению молчу. Дверь медленно открывается, и на пороге появляется она.

Сердце с силой бьется о ребра, на короткое мгновение перехватывает дыхание. От волнения холодеют кончики пальцев, но я стараюсь себя не выдать.

— Как ты? — спрашивает она, делая неуверенный шаг.

Одета как северянка: легкое платье застегнуто наглухо до самого горла, длинные рукава скрывают руки до запястий. В юбках нет пышности по южной моде, тонкая фигура госпожи выглядит совсем по-детски.

— Как всегда, занят бездельем.

Смотрю на нее пытливо, пытаюсь понять, удалось ли ей поговорить с красавчиком? Она будто нарочно опускает взгляд, смотрит мне в плечо. Нетерпение сменяется раздражением. Снова играет со мной в игры? Но я не цепной пес, выпрашивающий подачку.

Стискиваю челюсти, терпеливо жду. Она неспешно подходит почти вплотную. Берет со стола пузырек с мазью.

— Ложись.

Уже не просьба — приказ. Усмехаюсь. Госпожа входит во вкус?

Молча подчиняюсь, ложусь лицом вниз и застываю. Чувствую, как напрягается каждая мышца под тонкими пальцами. Спина все еще ноет, но я уже не помню в своей жизни дней, когда бы я не чувствовал боли. Это так… обыденно.

Но к ласке никак не могу привыкнуть. Знаю, что донне Адальяро претит жестокость, но тело не хочет слушать доводов разума. У него своя правда. Выстраданная.

Женская рука медленно чертит линии на спине. Уверен: не только вдоль шрамов. Стараюсь дышать глубоко и думать о боях. О погибших братьях. Об Арене. Об Аро. Иначе…

— Я говорила с Диего, — вдруг произносит госпожа. Мне кажется, или она склонилась ниже? Если бы волосы не были убраны в прическу, они бы коснулись моих плеч. — Он не в восторге от идеи, что я буду участвовать в играх на Арене. Но мне кажется, я смогу его убедить. Изабель уже думает над тем, где разместить манеж для тренировок.

Выдыхаю. Кровь приливает к вискам: неужели получилось? Помимо воли чувствую благодарность к этой неуверенной, робкой северянке.

Зачем она вообще явилась сюда? Что она забыла в этой прóклятой всеми богами стране? Неужели там, откуда она приехала, было мало своих красавчиков?

— С Диего мне следует быть осмотрительной. Он бывает вспыльчив, а тебя попросту недолюбливает.

Недобро усмехаюсь. Хорошо, что она не видит. Пусть дон Адальяро пыжится сколько влезет: мы еще посмотрим, чья возьмет. Благодаря его женушке…

— Еще бы. За что ему меня любить?

— Я хотела… поговорить с тобой.

— О чем?

— Я знаю, тебе тяжело сидеть взаперти. Я хотела бы, чтобы ты мог свободно передвигаться по дому и поместью. Но Изабель и Диего опасаются, что ты… наделаешь глупостей. Ты… можешь пообещать мне, что не станешь пытаться бежать, нападать на других рабов или дерзить хозяевам?

Почему-то становится смешно, и я приподнимаюсь на локтях, сажусь на постели. Ее рука соскальзывает с моего плеча — на кончиках пальцев поблескивают остатки целебной мази.

— Я буду само послушание, госпожа Адальяро, — усмехаюсь, глядя на нее в упор.

Она роняет взгляд на колени, но через мгновение берет себя в руки, окунает палец в баночку и проводит линию по моей груди. Спускается на живот — туда, где еще багровеют следы от плети.

Ничего не могу с собой поделать: напряженно вздрагиваю при каждом прикосновении. Возбуждение накатывает неукротимой волной. Перехватываю ее запястье — стараюсь не сжимать слишком сильно. Подбираю полотенце, один за другим вытираю измазанные жирной мазью пальцы. Зачем-то перебираю их своими. Подношу узкую кисть к губам, целую поочередно каждую подушечку. Мазь пахнет приятно, ощущение нежной кожи на губах дразнит, лишает контроля. Тяну ее за руку на себя, заставляя сесть ближе, рука забирается за спину, нащупывает застежки на платье.

— Не надо, — неуверенно выворачивается и пытается отстраниться. Не смотрит на меня, но щеки зарделись.

— Почему? — нетерпение сменяется досадой.

Она ведь не может не понимать, что способны сделать с мужчиной ее отнюдь не невинные ласки?

— Сейчас день, — она поводит плечами, прижимает ладони к животу, поднимается.

— И что? — во мне вскипает дурацкое упрямство. Ее отказ почему-то дико раздражает. Еще вчера она сама просила меня…

— Ну… сейчас светло, и… я… у меня…

Вспоминаю о красноватых синяках, которые видел на ней утром, и это злит еще больше. Прямо не тронь ее, какая нежная. Неужели у благородных донов принято спариваться в темноте и в одежде, слегка приспуская брюки и приподнимая юбки? Что ж, я могу и так.

— Чем чаще мы будем пытаться, тем будет верней, — цежу сквозь зубы. Ловлю ее руку, тяну на себя, быстрым движением захватываю тонкую талию. Девчонка успевает лишь ахнуть, когда я опрокидываю ее на постель. — Не бойтесь, госпожа Адальяро. Не хотите раздеваться — не надо. И новых синяков больше не будет.

Серые глаза настороженно распахнуты, чувствую, как быстро бьется ее сердце. Нависаю над ней нарочито близко. Губами почти касаюсь ее губ, ловлю кожей лихорадочные вздохи. Рука находит край платья, ползет по стройной ноге вверх, слегка сжимает и отводит бедро. Она проводит языком по губам и приоткрывает их в ожидании поцелуя, но я не намерен ее целовать. Она ведь не хотела прикосновений? Для дела поцелуи не так уж и нужны, я готов и без них.

Но вот готова ли она?

Усмехаюсь собственным мыслям, демонстративно облизываю палец, случайно задевая краешек ее губы, лезу под юбку. Она вздрагивает, когда я касаюсь ее чувствительной плоти, подбирается, пытаясь увернуться. Не позволяю; неторопливо провожу пальцем вверх-вниз. Не слишком влажно, но сойдет.

Когда вхожу в нее, она дергается, закусывает губу, тонкие брови болезненно изламываются.

— Тебе больно?

— Немного, — признается. — Ночью перестарались.

— Потерпи, — мне больше нечего сказать: остановиться я не в состоянии.

Быть в постели с женщиной — это приятно. Просто быть, отпустив рассудок, наслаждаясь действом. Без боли, унижений и жестоких игр. Слишком давно этого не было… до минувшей ночи.

Только когда напряжение выходит вместе с семенем, замечаю, что девушка подо мной искусала губы почти до крови. Где-то глубоко внутри шевельнулись слабые угрызения совести, но я тут же отогнал их: с чего бы? Я не обходился с ней грубо. О ребенке она попросила сама, а другим способом его не сделать.

Как только я отпускаю ее, она стыдливо поправляет на бедрах платье.

— Так тебе нравится больше? — интересуюсь не без издевки.

Отворачивается, смотрит в сторону.

— Мне не должно нравиться. От меня ждут другого.

Эти слова почему-то больно задевают, и я стискиваю зубы. Ну а чего ты хотела, милая? Тебе предлагали искусного любовника, ты отказалась. От меня ведь ожидались не телячьи нежности, не так ли?

Она тихо сползает с постели, разглаживает на коленях платье и молча выходит из комнаты. А я еще долго сижу на кровати, отупело глядя в стену. Невольно прислушиваюсь к тишине за стеной: мне померещилось, или я в самом деле слышу сдавленные всхлипы?

Спина немеет, и я встаю, чтобы размяться. Сам не знаю зачем, подхожу к двери, толкаю ее, останавливаюсь на пороге. Девичья фигурка в скромном северном платье свернулась калачиком на кровати, руки прижаты к груди, лоб почти касается колен. Угловатое плечо приподнимается ровно и размеренно: юная госпожа спит.

Где-то там, за ребрами, острым когтем царапает навязчивое чувство вины. Мне не в чем себя упрекнуть, и все же чувство не отпускает.

Что я сделал не так?

Диего почтил поклоном седовласого дона и его богато одетую немолодую леди и ослепительно улыбнулся на прощанье.

— Мне не нравится твоя затея, — снова взяв меня под руку, сквозь зубы процедил он.

Как у него получается одновременно улыбаться и шипеть, как змея?

— Тебе не нравится, что теперь у меня появилось увлечение, помимо вышивки и чтения? — я постаралась не отстать в притворстве и медово улыбнулась.

— Выставлять раба на бои! Играть и делать ставки! Да что обо мне подумают люди? Что я не в состоянии обеспечить свою жену?

— Подумают, что твоя жена азартна, вот и все, — я поправила разъехавшиеся края кружевной накидки на плечах.

— Но ты жена сенатора! Даже я не позволяю себе так часто ставить на боях…

— Диего, — я улыбнулась еще шире. — Если у тебя есть свои маленькие увлечения, то позволь мне иметь свои. Я уступила тебе в главном, — я выдержала многозначительную паузу, чтобы он успел почувствовать себя пристыженным. — Неужели ты не уступишь мне в такой малости?

Мы уже подходили к воротам поместья, и раб-привратник услужливо открыл перед нами калитку.

— Хорошо, — помолчав, скрипнул зубами Диего. — Ты говоришь, вы с матерью уже присмотрели место? Могу я взглянуть?

— Разумеется, дорогой. И раз уж ты так любезен, можно я возьму на осмотр и Джая? Его это будет касаться в первую очередь.

Диего посмотрел на меня так пристально, будто видел впервые.

— Полагаю, если я стану возражать, тебя это не остановит. Ведь так, Вельдана?

Чувствуя себя достойной ученицей Изабель, я обольстительно улыбнулась.

Отблески закатного солнца мягкими мазками ложились на уныло-серый камень предгорья, когда мы вместе с Диего и Изабель остановились на краю пустоши в отдаленной части поместья. Джай, одетый в приличную, хоть и рабскую одежду вместо набедренной повязки, каменным изваянием застыл за нашими спинами. Мне удалось добиться для него короткой прогулки к будущей учебной арене, но не удалось убедить мужа и свекровь в его покорности и безопасности. Руки Джая были скручены за спиной и пристегнуты цепью к ошейнику из толстой кожи, а по бокам его стерегли двое дюжих рабов.

Зрелище удручало. Подножие предгорий имело значительный уклон в сторону моря, а из сбитой в камень почвы, подобно зубьям сказочных драконов, торчали обломки скалистой породы. Тощую, бесплодную землю, высушенную палящим солнцем, покрывала скудная трава. Тень горного хребта укрывала площадку лишь утром, когда солнце медленно поднималось из-за вершин, зато начиная с обеда здесь можно будет сойти с ума от жары.

— Это все, что я могу предложить, — с деланным сожалением покосилась на меня Изабель.

Диего промолчал, а я неуверенно обернулась к Джаю.

— Что скажешь? Годится это место для тренировок?

К моему удивлению, закованный в цепи Джай не выглядел разозленным или удрученным. Наоборот, его глаза, почти голубые из-за отраженного в них неба, горели лихорадочным возбуждением.

— Мне годится любое место, которое выделит госпожа, — с непривычным смирением ответил он. Мои брови поползли на лоб, когда он опустился на колени и низко поклонился. — Будет ли мне позволено приступить к работе завтра с утра? Тогда я смог бы начать расчищать площадку от камней.

Я скосила глаза на Диего. Поймав мой взгляд, муж поджал губы.

— А еще выдать тебе заступ, лопату? — недовольно проворчал он, обращаясь прямо к Джаю. — Боюсь, в этом случае мне придется нанимать аркебузира, чтобы стерег тебя, как бешеного пса.

— Это лишнее, — Изабель мягко скользнула ладонью по предплечью сына. — Я сегодня же велю вкопать здесь столб, к нему можно привязать длинную цепь. Руки и ноги заковать в кандалы — такие, как на лесопилке, для особо строптивых. Буянить в таких сложно, а вот работать они не помешают.

Немея от ужаса, я снова взглянула на Джая, но на его лице не шевельнулся ни единый мускул. Кажется, перспектива быть посаженным на цепь, как дикое животное, ничуть его не пугала.

— Благодарю, добрые господа, — кланяясь до земли, произнес он раболепно. — Ваша щедрость не знает границ.

«Как и твое лицемерие», — поморщилась я.

Когда мы вернулись в дом, уже совсем стемнело. Я велела рабам-стражникам освободить Джая от кандалов и ошейника, а сама отдала себя в руки девушек. Сай помогла мне искупаться и вымыть волосы, а Лей велела лечь на прохладный камень ложа прямо в купальне и мягкими массирующими движениями втерла в кожу ароматное масло, а затем смазала синяки целебной мазью.

— Будьте с ним строже, — неожиданно услышала я над ухом тихий шепот. — Не позволяйте ему быть грубым с вами. Он ваш раб, а не муж.

Приподнявшись на локтях, я с удивлением посмотрела на Лей. Неужели она знает о том, что произошло между мной и Джаем? Но Лей красноречиво прошлась по синим пятнам на моих руках, которые сегодня обозначились яснее, чем прежде.

— Все в порядке, Лей. Не беспокойся. А теперь помоги мне одеться, глаза слипаются.

И в самом деле, день сегодня выдался нелегким. Слишком много душевных усилий потрачено на то, чтобы убедить Диего и Изабель согласиться на мою авантюру. Удивительно, но даже их согласие не радовало меня так, как можно было ожидать. Впрочем, кого я обманываю? Мне до сих пор было горько и обидно за то, как обошелся со мной Джай сегодня днем. Будто я не живая женщина, а бездушная кукла из плоти и крови, о чьих чувствах вовсе не обязательно заботиться. Прошлой ночью я на какое-то время поверила, что хоть немного нравлюсь ему, но теперь…

…Теперь понимаю, что все мужчины одинаковы. Он такой же, как Диего, которому все равно, от кого я рожу наследника. Такой же, как Ким, которому все равно, кого обнимать и целовать на потеху хозяину. Такой же, как Хорхе, которому все равно, кто сегодня будет доставлять ему плотское удовольствие.

Лей облачила меня в чистую рубашку и оставила одну. Мне показалось, что наружной дверью она хлопнула нарочито громко.

Я встала у окна, прислонившись головой к косяку, и вдохнула запах распустившейся к ночи маттиолы. Тихо скрипнула дверь, на этот раз внутренняя. Тело невольно напряглось, словно в ожидании удара: сейчас мне не хотелось ничего и никого. Хотелось только, чтобы меня оставили одну, и желательно навсегда.

Спиной я почувствовала чужое тепло; мужская ладонь осторожно легла на мое плечо. Я отдернула руку и сжалась, избегая прикосновений. Не оборачиваясь, бросила сухо:

— Иди спать. У тебя завтра тяжелый день.

Он помедлил, все еще стоя за моей спиной, но все же не посмел прикоснуться ко мне еще раз. К счастью, не стал он и спорить, приводя глупые дневные доводы. Дыхание позади стихло, раздались негромкие шаги, снова скрипнула дверь.

Джай ушел, но мне не стало лучше в одиночестве.

Разумеется, он рад, что добился своего. Разумеется, ему безразлично, что я чувствую себя использованной игрушкой. Да, мы оба боремся ради высокой цели, но во что превратилась моя жизнь?

====== Глава 17. Приятные новости ======

Я как солдат на войне

Я разрушил все преграды

Я разобрался,

Я продумал

Свое возрождение!

Jaimes Arthur, Recovery

Безделье и лихорадочное возбуждение порождают бессонницу. До утра я так и не сомкнул глаз, пытаясь разогнать череду противоречивых мыслей.

Внутреннее ликование оттого, что девчонке удалось выторговать место под будущую тренировочную арену, сменилось бессмысленными тревогами. Что, если мне не удастся вдохновить рабов на восстание? Что, если семейка Адальяро раскусит мой план раньше времени? Или госпожа Вельдана передумает помогать мне, заполучив наследника для своего муженька?

Гоню прочь малодушные мысли. Назад дороги нет. К чему истязать себя сомнениями? Поражение ты имеешь прямо сейчас, почему бы не побороться за победу?

Победа не терпит слабаков.

Напряжение охватывает не только разум, но и тело. В вереницу образов настойчиво проникает облик госпожи с поникшим взглядом. Гоню его прочь, но он упрямо возвращается, вползает под сомкнутые веки. Надо признать: девочка времени зря не теряет, следует нашему плану. Молодец, упорства ей не занимать.

Вот только слева под лопаткой неприятно скребет острый коготь уязвленного самолюбия — почему вчера прогнала?

И почему это меня задевает? Моя задача простая — заделать ей ребенка. Так что же не так? Почему она заупрямилась?

«Мне не должно нравиться», — набатом звучит в ушах тихий голос. Слышу, как скрипят стиснутые в раздражении зубы. Она права: ее удовольствие — не моя печаль. Для этого у нее есть красавчик.

Переворачиваюсь набок, но что-то внутри по-прежнему мешает, гложет, не дает покоя.

Может, ей больно? В ту ночь со мной она ни разу не вскрикнула в экстазе, не закатила глаз от наслаждения, не задрожала от сладкой истомы в моих руках.

«Мне не должно нравиться».

А меня не должно это заботить.

Что она вообще делает в моих мыслях? Сделка есть сделка. Я не против выполнить свои обязательства, дело за ней. Не хочет — не надо. У меня есть задачи поважнее.

В глупых обрывочных раздумьях проходит ночь, наступает рассвет. Испытываю выдержку, дожидаясь, когда за стеной послышатся утренние шорохи. Но пока еще тихо: госпожа наверняка спит в своей огромной мягкой постели, расслабленная и теплая. Любопытно, как она лежит: на спине, разметав тонкие руки и приоткрыв губы, или свернувшись калачиком и обнимая подушку?

Что за ерунда лезет в голову?

Наконец в хозяйской спальне начинается возня: пришли рабыни. Слышу, как хлопает дверь купальни. Понимаю, что и сам бы не прочь посетить уборную, но надо дождаться, когда госпожа спустится к завтраку.

Встретиться с ней не удается: еду приносит рабыня Лей, зыркая с неприязнью, а после меня заковывают в кандалы и выводят из дома молчаливые стражи. По пути пытаюсь переброситься с ними парой фраз, но им будто вышибли мозги: на лице никаких эмоций, в потухших глазах — пустота.

Меня привязывают цепью к столбу и оставляют наедине с лопатой, киркой и ломом под присмотром мускулистого халиссийца. Расправляю плечи, смотрю вверх и улыбаюсь. Яркость голубого неба режет глаза. За горами показывается золотистый ореол восходящего солнца. Пустошь покрыта утренней тенью — отличное время для работы. Вдыхаю влажную свежесть полной грудью и принимаюсь за дело.

Звон столовых приборов, недовольное молчание Диего и лукавые взгляды Изабель начинали действовать на нервы.

— Сегодня я планирую выехать в город по делам, — непринужденно начала я, обращаясь к мужу. — Надеюсь, ты не возражаешь.

— По каким таким делам? — он впервые за утро посмотрел на меня в упор.

— Хочу посетить контору твоего благородного друга, дона Рауля Монтеро. По вопросам строительства.

— Хочешь поехать одна? Без меня? — помрачнел Диего.

— Ты ведь до вечера будешь в Сенате. А я не хочу терять целый день. Чем раньше начнем, тем раньше у Джая появится возможность как следует тренироваться. Первый бой уже в субботу.

— Нехорошо, когда женщина занимается делами за спиной мужа, — вставила Изабель, внезапно растеряв свои приторные ухмылочки.

— Но вы ведь ведете дела семьи, пока Диего занят политикой, — спокойно возразила я.

Сегодня я выспалась как следует и была готова к решительным действиям. Тяжкий вдох и печальный взгляд Изабель, брошенный на Диего, показались мне хорошим знаком.

— Жена дона Рауля, Анхела, приглашала меня в гости, помнишь? Не думаю, что нарушу приличия, если загляну к ней, а заодно и поговорю с ее мужем. В ее присутствии, разумеется.

Диего с силой сжал челюсти, но возражать все-таки не стал.

— Что ж, будь по-твоему. Из Сената я отправлю посыльного к дону Монтеро с просьбой принять тебя в мое отсутствие. Так приличия не будут нарушены. Как только посыльный вернется с ответом, я отправлю к тебе карету и приглашение.

Я улыбнулась ему так искренне, что взгляд Диего слегка потеплел.

— Благодарю тебя, дорогой. Право же, мне не хотелось бы отвлекать тебя от государственных дел, поэтому всем будет лучше, если о своем развлечении я позабочусь сама.

— Только будь осторожна, — напомнил он, промокая губы салфеткой. — И обязательно возьми с собой телохранителей.

— Непременно, милый.

После завтрака я проводила мужа до ворот. Вун услужливо открыл дверь кареты, но сегодня Диего жестом отослал его прочь, обернулся ко мне и взял мои руки в свои.

— Вельдана… скажи мне, ты несчастна со мной? — спросил он так тихо, чтобы нас не мог услышать возница.

— Диего, — я попыталась улыбнуться через силу. — Почему ты так думаешь?

— Я не могу перестать думать об этом… Я знаю, что поступаю дурно, принуждая тебя… ложиться с рабом ради моего ребенка. Скажи мне… он груб с тобой? Он неприятен тебе? И потому ты придумала свою затею с боями рабов? Чтобы однажды избавиться от него прямо на Арене, где ты его и купила?

— Святой Творец! — ужаснулась я. — Диего, как ты мог подумать такое! Я и не думала от него избавляться! И… нет, он не груб со мной, если тебя это беспокоит. Мы делаем то, что от нас требуется. А ты… я не могу тебя винить, Диего. Мы оба должны справиться с этим.

— Спасибо, Вельдана, — он коснулся лбом моего лба и погладил меня по щеке. — Дождись от меня известия, прежде чем выезжать в город. И знай: я доверяю тебе. Если строительство и эти… игры тебя развлекут, я не стану препятствовать.

Карета уехала. Еще некоторое время я стояла у ворот, провожая взглядом облачко пыли позади нее, а затем вернулась во двор. Изабель, лениво помахивая веером, остановила меня на террасе.

— Душа матери радуется при виде согласия между вами, дети. Как отрадно знать, что вы поладили.

— Да. Мне тоже отрадно, — я отвела глаза. Было неприятно находиться рядом с этой вероломной женщиной.

Я уже собиралась уйти, но Изабель придержала меня за локоть.

— Как продвигается… наше деликатное дело? Твой раб проявляет усердие?

— Да. Он делает все, что требуется.

— Надеюсь, что вскоре мы порадуемся счастливой новости, — она весело подмигнула мне, но в уголках ее глаз затаился холод.

— Я тоже надеюсь на это, матушка.

Сегодня притворяться любезной было особенно нелегко: слащавая улыбка свекрови мне претила.

— Что ж, ступай. У меня много дел, да и ты сегодня будешь занята. Увидимся за обедом.

Предпочтительней было бы не видеться с ней вовсе, но я выдавила из себя улыбку и кивнула. Лей и Сай безмолвно скользнули вслед за мной.

— Чего-нибудь желаете, госпожа? — пискнула Сай, когда мы вернулись в покои.

Я задумалась.

— Сегодня я собираюсь выехать в город. Если хотите, можете съездить со мной. Когда я решу свои дела, заедем на рынок. Пройдемся по лавкам, присмотрите себе что-нибудь.

— Что, госпожа? — удивленно хлопнула черными ресницами Сай.

— Ну, не знаю… что-то из одежды и обуви. Может, украшения. Или ароматные масла, притирания…

Рабыни недоуменно переглянулись. Было видно, что с языка юной Сай готов сорваться очередной вопрос, но Лей едва заметно одернула ее и улыбнулась мне.

— Благодарим вас за доброту, госпожа. Мы будем рады сопроводить вас.

— Спасибо. Тогда можете идти. Как только получим сообщение от Диего, я позову вас.

Сай упорхнула, а Лей неуверенно задержалась на пороге. Помешкав, она обернулась.

— Госпожа… могу я остаться, чтобы спросить кое о чем?

— Разумеется, Лей, — я присела у окна и указала девушке на соседнее кресло. — Спрашивай.

Рабыня легкой, кошачьей походкой подошла ближе, но сесть не осмелилась. От меня не ускользнули ее внутренние колебания: она как будто решалась на нечто важное.

— Ну же, Лей? Говори, не бойся. О чем бы ты ни спросила, обещаю, что отвечу, если смогу.

— Госпожа… — девушка изящно опустилась на колени около меня. — Не будет ли дерзостью с моей стороны спросить вас… о личном?

— Сколько раз я должна позволить тебе, чтобы ты перестала сомневаться?

— Донна Изабель… каждое утро спрашивает меня… в каком состоянии ваша ночная одежда и постель, госпожа. Нет ли на ней… пятен. Ну… вы понимаете, о чем я.

— Понимаю, — я кивнула.

Несмотря на раннее утро и спокойный сон ночью, на меня вдруг навалилась свинцовая усталость, и я подперла рукой щеку.

— Так что же тебя волнует? Говори, как есть.

— Сегодня утром… пятен не было.

— Верно. И ты сообщила об этом донне Изабель? — я расстроенно взглянула в черные глаза рабыни.

— Нет, — растерявшись, ответила она. — Я сказала, что сегодня ночью, как и вчера, в вашей постели был мужчина. Мне казалось, что именно этого вы хотите. Но… теперь я боюсь, что навредила вам этой ложью.

— Ты правильно поступила, Лей, — выдохнула я и усадила ее в кресло.

— Я не понимаю, — она качнула головой, и мне вдруг захотелось снять с нее нелепую белую повязку, увидеть красоту ее густых иссиня-черных волос. — Я хочу быть полезной вам, госпожа. Но боюсь все испортить по незнанию. Если бы вы объяснили мне, что происходит… я могла бы помочь вам.

— Помочь? — задумчиво переспросила я. — Ты правда хочешь мне помочь, Лей? Но… почему?

— Я готова благодарить всех богов, госпожа, за то, что вы купили меня. Вы… добрая и милосердная. И мне больно видеть, как вы несчастны.

— Несчастна? Я выгляжу несчастной, Лей?

— Простите, госпожа, но в ваших глазах не видно радости. Я не могла понять… думала, что донна Изабель нарочно хочет подстроить так, чтобы дон Диего узнал о… о вашей измене. Чтобы поссорить вас с мужем.

Я грустно улыбнулась такому предположению.

— Зачем бы она стала это делать, Лей?

— Не знаю, госпожа. Может, вы объясните мне? Донна Изабель выглядит довольной. А ваш муж — несчастным. И вы тоже, госпожа. А этот раб, он… он…

— Что?

— Настоящий грубиян, — тонкие смуглые пальцы Лей гневно сжались в кулаки. — Я ничего не понимаю, госпожа. Что происходит? Зачем вам этот раб, когда ваш муж — такой красавец? Неужели он вам не по нраву?

Я закусила губу, раздумывая над тем, могу ли поделиться с Лей своей болью. Ни одна живая душа в этом доме не способна облегчить тяжесть на моем сердце, но если бы у меня была верная подруга…

— Тебе можно довериться, Лей?

— Разумеется, госпожа. Вы можете доверять мне, как себе. Я никогда не предам вас, даже под пыткой. А ведь мне известно, что это такое. Если бы вы рассказали мне… может быть, и вам стало бы легче, и я сумела бы помочь?

— Ты мне ничем не поможешь, милая, — я тепло улыбнулась, глядя в красивые глаза рабыни. — Но я расскажу, чтобы развеять твои тревоги. Только поклянись мне, что ни один человек не узнает того, что ты услышишь от меня.

— Клянусь, госпожа. Клянусь своей кровью, своей жизнью, которая всецело принадлежит вам.

— Мой муж бесплоден, — тяжкое признание свинцовой гирей скатилось с моих губ. — Но семья Адальяро нуждается в наследнике, и он должен родиться. Вот только отцом будет другой.

Лей ахнула и тут же прикрыла ладонью рот.

— Джай согласился мне с этим помочь. Поэтому Изабель и справляется каждое утро о чистоте моей постели.

Первый шок в глазах Лей сменился жалостью, а затем ее изящные черные брови съехались к переносице.

— Но… что же случилось этой ночью, госпожа?

Я вздохнула, потупив взгляд и вновь кусая губы.

— Скажи мне, Лей… тебе ведь доводилось бывать… с мужчиной, не так ли?

— Много раз, госпожа, — она горько усмехнулась. — Но я могу на пальцах одной руки сосчитать, сколько раз это случилось по моему согласию.

Теперь уже и я взглянула на Лей с сочувствием.

— Это… всегда бывает так?

— Как?

— Ну… — я уже не рада была, что затеяла этот разговор.

— Вам больно, госпожа? — догадалась Лей и нахмурилась. — Так и думала, что этот увалень не способен как следует обращаться с женщиной!

— Нет, Лей, не то чтобы очень. Просто поначалу…

Глубоко вдохнув, я выложила ей все как на духу. Лей слушала меня очень внимательно, и вскоре поперечные морщины у ее переносицы разгладились.

— Все пройдет со временем, — сказала она мягко. — Вы просто еще слишком юная, госпожа, а рабу вашему ручищами только шеи ломать, а не женщину ласкать. Но вы не тревожьтесь, я знаю, как вам помочь — как раз кстати, что мы сегодня выезжаем в город.

После откровенного разговора с Лей на душе стало легче, будто вместе с признаниями с нее свалилась свинцовая тяжесть.

Известие от Диего я получила только к полудню: дон Монтеро согласился принять меня после обеда, чтобы обсудить детали предстоящего заказа. С Изабель я должна была встретиться в столовой лишь через четверть часа, поэтому первым делом побежала на пустошь — поделиться новостью с Джаем.

Если утром работа приносила ни с чем не сравнимое удовлетворение, то в разгар жаркого дня, отогнавшего пугливую тень за горы, пустошь превратилась в настоящее пекло. Рубаха взмокла от пота и только мешает, но снять ее нет возможности из-за кандалов. На лесопилке нам выдавали соломенные широкополые шляпы от солнца, здесь же никому нет до меня дела. Единственная моя компания — темнокожий халиссиец с рабским ошейником и толстой дубинкой: ему полагается выполнять роль стража, но на деле он просто сидит в отдалении на плоском камне, в тени широкого зонта, и лениво отгоняет мух от лица пучком сухой травы. Когда я окликнул его в первый раз, чтобы сбегал в бараки и принес мне шляпу, сучий выродок только осклабился щербатым ртом. Во второй раз в ответ на просьбу дать напиться ублюдок демонстративно повертел в руках кувшин и медленно, проливая воду себе на шею и грудь, вылакал все до последней капли. К полудню в горле уже сухо, как в пустыне, а камни начинают двоиться в глазах. Кирка прибавила в весе по меньшей мере втрое, и работа спорится уже не так ладно, как утром. Раскаленные на солнце кандалы растирают вспотевшие запястья в кровь, и я начинаю жалеть о своей опрометчивой просьбе работать в одиночку.

Шуршание песка и мелкого гравия под легкими шагами выводит меня из вязкого забытья: к пустоши подходит донна Адальяро. Ее появление может стать для меня сущим спасением: если попрошу у нееводы, она не откажет. Выпрямляюсь в ожидании, пока она приближается, смахиваю пот со лба и силюсь улыбнуться. Чувствую, как лопается пересохшая нижняя губа и по ней ползет тягучая капля крови. Слизываю, пока не заметила госпожа.

— Заканчивай. Ты мне нужен. После обеда едем в город.

Смотрю на нее оторопело. Что мне заканчивать? Отбросил кирку — и готов. Вот только… Ухмыляюсь, демонстративно дергая натянутую между кандалами и столбом цепь.

— Где ключ? — забавно хмурит брови Вель.

Киваю на бессовестно храпящего у камня горе-стража. Не без злорадства наблюдаю за тем, как он вскидывается после окрика госпожи, испуганно шарит в карманах в поисках ключа и дрожащими пальцами отпирает замки. Освобожденные руки чешутся закончить жизнь глиняного кувшина на его тупой башке, но я помню: лучше держать себя в руках. Растираю саднящие запястья и стараюсь не шататься, когда иду вслед за госпожой. Южное солнце здорово бьет по мозгам, хотя на голове уже порядком отросли волосы.

Подмывает спросить, куда мы едем, но я берегу слова: сухая гортань словно слиплась внутри, мешая не то что говорить — даже дышать. Мечтаю о чистой, прозрачной воде, которой выпил бы сейчас целое ведро, и о прохладной ванне в каменной купальне.

Госпожа молчит, и я не тревожу ее молчания. Лишь когда мы входим в покои, она произносит:

— Приводи себя в порядок. Пока будешь мыться, Лей принесет тебе чистую одежду и еду.

— Госпожа, — выдавливаю из себя, жадно глядя на запотевший кувшин у окна. — Можно выпить воды?

— Ну разумеется, Джай, — выдыхает она и внимательно наблюдает за тем, с каким наслаждением я глотаю обжигающую холодом воду, наверняка только-только принесенную из подземных ледников.

Вода слегка подкислена лимоном, и за это блаженство я готов прямо сейчас продать душу дьяволу.

— Тебе что… не давали пить? — широко распахнутые светлые глаза наполняются гневом.

Я уверен: если госпожа узнает о мелких пакостях раба-стражника, тому несдобровать. Но холодная вода с лимоном сейчас кажется слаще нектара, колючий еж внутри прячет острые иглы.

— Влага на солнце испаряется быстрее, чем успевает насытить тело, госпожа.

Взгляд Вель становится подозрительным: похоже, не верит.

— Ладно. Будь готов к моему возвращению.

— Куда мы едем, госпожа? — любопытство побеждает упрямую гордость.

— Нанимать рабов для строительства. Нарисуешь дону Монтеро план тренировочного городка, чтобы он мог оценить стоимость сделки. И еще наверняка тебе понадобятся какие-то приспособления для тренировок. Да хоть те же деревянные мечи — на вилле Адальяро их просто нет. Пройдемся по рынку, купим, что нужно.

— Да, госпожа, — кланяюсь я, внутренне ликуя. Она не отступилась от своего обещания.

Старшая донна Адальяро выходит проводить нас до кареты, бросая на меня недовольные взгляды. Некоторое время они препираются с младшей донной из-за того, стоит ли той взять еще двоих рабов, чтобы обеспечивали безопасность в дороге. Забавно наблюдать любезное шипение двух змей, но победила все же старшая. Мысленно усмехаюсь: напрасно она так доверяет этим молодцам. Вздумай я их убить, бедолаги испустили бы дух, не успев даже выхватить ножи из-за пояса.

Жарко. Но теперь на голове та самая широкополая соломенная шляпа, которую мне позабыли выдать утром. Ребятки по обе стороны от меня стоят на запятках с деревянными лицами, а я с любопытством разглядываю окрестности. Не проходит и четверти часа, как карета останавливается у начала торговой улицы, возле двухэтажного здания с вывеской «Подрядные работы Монтеро».

Меня просят начертить на листке бумаги план моего нерожденного детища. Будущего царства рабов, которые болью и кровью вырвут свободу у зарвавшихся господ Кастаделлы. Вожу карандашом по бумаге с истинным удовольствием. Хозяин хмыкает в подкрученные смоляные усы:

— Неужто хотите скопировать саму Арену, донна Адальяро?

— Почему нет? — улыбка госпожи ослепляет не только слащавого дона, но и меня. И как ей удается так преображаться? — Только молю вас, дон Рауль, ничего не говорите дону Вильхельмо. Не то он затаит обиду на Диего.

— Ну что вы, донна Вельдана. Мы, деловые люди, знакомы с понятием коммерческой тайны. Кроме того, дружба с господином сенатором слишком драгоценна, чтобы разбрасываться ею ради досужих сплетен. Надеюсь, вам удастся поразить нас на ближайших играх, донна Адальяро.

— Не сомневаюсь в этом, — ослепительно улыбается юная госпожа, и я невольно любуюсь ее улыбкой. Еще ни разу не видел ее такой: запуганный ягненок чудесным образом превратился в светскую леди, способную вести переговоры и прикрывать интриги любезностями. — Приходите в ближайшую субботу на Арену, увидите моего раба в деле.

— Этого? — дон Монтеро пренебрежительно кивает в мою сторону. — Я его знаю: это Вепрь. Я слышал, что вы купили его у дона Вильхельмо прямо на Арене. Но берегитесь, госпожа: он непредсказуем. На позапрошлых играх я ставил на него крупную сумму и проиграл: он просто отказался сражаться.

Госпожа Вельдана одаривает меня задумчивым взглядом.

— В этот раз можете смело ставить на него — не прогадаете. Вот только… не рекомендую говорить об этом дону Вильхельмо, — ее улыбка искрится ярче полуденного солнца над гладью моря.

— Договорились, — дон Монтеро улыбается в ответ так слащаво, что во мне вспыхивает желание вдавить эти белые зубы ему прямо в затылок.

Несмотря на адскую жару, на улице дышится гораздо легче, чем в прохладе «Подрядных работ Монтеро». Еще некоторое время мы таскаемся по лавкам, выбирая и заказывая будущий тренировочный инвентарь, а затем женщины надолго застревают у лавок с тряпками и побрякушками. Я же внимательно рассматриваю дальние ряды, где располагается невольничий рынок. С большого расстояния пытаюсь разглядеть поникшие лица собратьев по несчастью.

Потерпите, ребята. Избавление грядет.

— Не пора ли домой? — обмахиваясь веером что есть силы, взмолилась я.

Но у обеих моих спутниц горели глаза: сегодня ни одна из них не осталась без подарка.

— Нам еще надо заглянуть к травнице, — напомнила Лей и потащила меня к неприметной лавке, обмазанной снаружи глиной. — У нее бывают восхитительные масла, соли и притирания. А еще кое-какие чудодейственные мази, — добавила она тише.

— Откуда ты знаешь? — удивилась я.

— Здесь мне помогали заживлять раны. Да и прежняя хозяйка любила наведываться сюда вместе со мной. Поверьте, я знаю толк в том, как сделать кожу нежной и сияющей.

Внутри лавки было прохладней, чем на улице, но в голову ударил пьянящий аромат благовоний. Сознание поплыло, и я присела в любезно предложенное гостевое кресло. Хозяйка лавки, с сильным акцентом говорившая на северном наречии, принесла мне подкисленной воды, а затем, к моему облегчению, ее заняла расспросами Лей. Юная Сай, глазеющая по сторонам с раскрытым от удивления ртом, не могла не вызвать улыбку.

Я уже почти уснула в кресле, разморенная духотой и одуряющим запахом, когда Лей, набравшая целую корзинку всевозможных мешочков и пузырьков, наконец разрешила нам ехать домой.

Выйдя из лавки, я словно погрузилась в растопленное масло — настолько раскаленным оказался воздух на улице. Однако назойливая дремота почти сразу сменилась любопытством: неподалеку от входа Джай разговаривал с невысоким сухощавым доном, чьи виски убелила густая седина.

— …но не для Аро! — услышала я брошенный в сердцах обрывок фразы.

Благородный дон, завидев меня, торопливо дернул Джая за рукав рубахи, и тот осекся на полуслове.

— Э-э-э… — только и смогла вымолвить я, растерянно переводя взгляд с одного мужчины на другого.

Седовласый господин поспешил снять с головы элегантную шляпу и учтиво поклонился мне.

— Донна Адальяро, покорнейше прошу простить меня за дерзость.

— Какую дерзость? — удивленно переспросила я.

— Я посмел без позволения разговаривать с вашим рабом.

— Мой раб может разговаривать с кем угодно и не нуждается в моем позволении. Вот только… не имею чести вас знать, добрый господин.

— Ох, еще раз прошу меня простить, любезная донна. Меня зовут Гидо Зальяно, я служу лекарем у дона Вильхельмо Верреро.

— Очень приятно, — я улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя. — Значит, вы знакомы с Джаем?

— А также знаком с каждой некогда сломанной костью в его теле, госпожа, — улыбнулся в ответ немолодой лекарь. — И был весьма рад увидеть его в добром здравии.

— Если хотите, можете поговорить, а я подожду в карете, — предложила я.

— О нет, добрая донна, я не смею отнимать драгоценное время супруги господина сенатора. Вы и так сделали старика безмерно счастливым.

— И чем же? — моему удивлению не было предела.

— Мне греет душу знание, что вы хорошо обходитесь с бедным мальчиком и не тираните его.

— Мальчиком?

— Я давно уже не мальчик, Гидо, — сердито пробурчал Джай. — Раскрой глаза: мне уже три десятка лет.

— А ведешь себя, как мальчишка. И ты вполне мог бы быть мне сыном.

— Не мог, — грубо оборвал его Джай, — госпожа Адальяро торопится, не будем ее задерживать.

Не попрощавшись со старым знакомым, Джай развернулся и размашисто зашагал в сторону кареты, словно это он был господином. Я смущенно пожала плечами и еще раз подала руку дону Зальяно.

— Вы можете приходить в наш дом в любое время, когда вам захочется увидеться с Джаем, господин Гидо. Мы будем рады видеть вас у себя. — Оглянувшись на напряженную спину Джая, я тихо добавила: — Ну, уж я непременно буду рада.

К вечеру во двор поместья начали съезжаться повозки с заказанными мною строительными материалами, инструментами и тренировочным инвентарем. Джай деловито распоряжался приемом товара — под неусыпным оком Хорхе и в присутствии двоих рабов-телохранителей.

— Кто позволил тебе спустить этого дикаря с цепи? — возмущенно сетовала Изабель, утащив меня в сад и наблюдая за перемещениями рабов-носильщиков из оплетенной виноградом беседки. — Разгуливает по двору, будто он тут хозяин.

— В цепях нет необходимости, без них он работает лучше.

— Тебе напомнить, что совсем недавно он напал на дона Вильхельмо? — недобро прищурилась свекровь.

— Мы уже обсуждали это. Дон Вильхельмо обращался с ним, как с животным. Ко мне Джай не испытывает злости и умеет быть благодарным.

— Благодарным? — поджала губы Изабель. — Ему оказали честь и допустили к ложу благородной леди, а он, похоже, возгордился и уже командует тобой.

— Это не так, — вздохнула я, хотя ее слова неприятно царапнули внутри. — Просто он знает, что его купили дорого, и предложил мне единственный вариант, как вернуть потраченные на него деньги. И приумножить их.

— Лучше бы он проявлял усердие в том, что от него требуется, — понизив голос, склонилась к моему уху Изабель. — Если у семьи Адальяро появится наследник, этот раб разом окупит себя.

Мои щеки загорелись — то ли от смущения, то ли от досады, — и я отвела глаза.

— Вы говорите об этом каждый день. Я вынуждена отдаваться другому мужчине ночью, а днем мне не устают напоминать об этом. Неужели вы не понимаете, как я себя при этом чувствую? — с горечью упрекнула я свекровь.

— Ты бы чувствовала себя куда лучше, если бы предпочла Кима, дорогая, — вкрадчиво шепнула мне на ухо Изабель.

Кима. Который на глазах у господ занимается развратом с рабыней, возлежит с моим мужем и по ночам ублажает свекровь. И после этого прелюбодейство с ним должно заставить меня почувствовать себя лучше? Да они тут все тронулись умом, не иначе.

— Поездка утомила меня, — я поднялась, не глядя на Изабель. — С вашего позволения, отдохну у себя.

Каждая мышца в теле приятно ноет: сегодня хорошо потрудился. После приезда госпожа не стала заковывать меня в кандалы, а без них работается значительно легче. В масштабах предстоящей работы я сделал всего ничего: выворотил из сбитой в железо почвы камни на участке размером в два человеческих роста. Капля в море, если посудить. Зато теперь я убежден, что дело двигается, и воплотить задуманное возможно. Завтра с утра появятся нанятые госпожой рабы и начнут возводить ограждение. Нескольких я смогу привлечь себе в помощь. Успеть бы выстроить каркас и крышу до сезона дождей.

Сегодня поистине удивительный день. Я не только смог приступить к воплощению мечты, но и встретил лекаря Гидо. Аро жив! Гидо выходил его. Поначалу мое сердце забилось быстрее, но вскоре мрачные мысли отравили первую радость: мальчик все еще остается игрушкой в руках Вильхельмо. Игрушкой, которую можно подкладывать под каждого… Ублюдок не преминет отомстить мне даже заочно и не успокоится, пока не сживет Аро со свету, уж мне ли не знать. Да еще постарается сделать так, чтобы мне стало об этом известно.

Когда садится солнце, на пустошь приходит чета Адальяро. Липкий страх заползает под рубашку: что, если дону Диего стукнет в голову передумать? Но он наблюдает за мной в молчании. Поймав мой настороженный взгляд, демонстративно обнимает жену и целует ее в губы. Отворачиваюсь: во мне закипает глухая ярость, хочется презрительно сплюнуть. Какое мне дело до его игрищ с женой? Пусть бы и трахал ее сам, раз уж выставляет напоказ свою власть над ней. Но ведь он своими руками подкладывает ее ко мне в постель, так зачем теперь дразнит?

Вспоминаю мягкость ее губ под своими губами, и ярость заставляет меня крошить в кулаках камни. Раз уж ей так по душе ее красавчик, то пусть и проводит у него ночи. Но в виски ядовитым жалом вонзается мысль: никто не имеет права целовать ее губы. Я был ее первым, и ночью она снова ляжет со мной. Она родит детей — от меня, не от него. Пусть она носит его имя, но в страстной истоме будет шептать мое.

Ярость отступает: теперь красавчик Диего кажется мне жалким. Пусть трахает своих смазливых мальчиков, а я буду трахать его жену.

С темнотой приходится остановить работу и возвратиться в дом. За мной стали лучше ухаживать: девица Лей приносит целый поднос еды, кувшин холодной воды и свежую одежду. Тянусь за свертком, но она вдруг хватает меня за руку.

— Ты что? — хмурю брови.

— А то, — дерзит она, презрительно искривив губы. — На какой помойке тебя держали, увалень, что ты не знаешь, как обращаться с женщиной?

— Что-о-о? — голос рокочет где-то в гортани; еще немного — и моя рука потянется прямо к горлу этой бешеной кошки. — Тебе какое…

— Госпожа слишком юная и многого не знает, а ты лезешь в нее без подготовки, как кобель на суку. Ей больно, уяснил? Вот, держи, — в мою руку ложится маленький пузырек. — Научить пользоваться или сам догадаешься, что к чему?

— Катись к дьяволу, — начиная трястись от раздражения, огрызаюсь я, но пузырек сжимаю в ладони. — Я не нуждаюсь в советах шлюхи.

Она насмешливо кривит губы, отступая к двери.

— Можно подумать, ты не такая же шлюха, как я, — находясь на безопасном расстоянии, с презрительным смешком бросает она и тут же закрывает за собой дверь.

Меня рвет в клочья дикая ярость. Никогда бы не подумал, что слова рабыни заденут меня так глубоко. Сложно отрицать, что ее слова правдивы: я такая же шлюха, как и все остальные рабы, которых возжелает хозяин.

Значит, госпожа делится с ней сокровенным? Жалуется на меня?

Поначалу хочется запустить подносом с едой в стену, разгромить мебель в комнате и вышвырнуть пузырек через окно прямо в преддверие пекла. Однако со временем ярость стихает: вспоминаю о том, что от благосклонности госпожи зависит многое. Нельзя все испортить из-за глупой гордыни. Да и какая гордыня может быть у презренного раба?

Придется взять себя в руки и все-таки стать прилежным в постели. Верчу в руках пузырек, откручиваю крышку — едва уловимый запах приятно струится в ноздри. Госпожа любит ароматные притирания, от нее всегда пахнет свежестью, а от меня после целого дня на солнце разит, как от мула.

Она пока не вернулась. Надо поторопиться и привести себя в порядок до ее прихода.

====== Глава 18. Великодушие ======

Я устал от знамений и громких раскатистых слов,

От священного ветра, что сеет одни перемены —

Завтра с новым добром воевать будет новое зло,

Разметав облака грязноватыми клочьями пены.

…

Посмотри на меня, я давно не видал у людей

Понимающих глаз.

Wherecat

Возня на пустоши продолжалась до самого вечера. Диего сегодня вернулся раньше, вместе со мной прогулялся к месту будущего строительства и долго хмурил брови, наблюдая за работой Джая. Я ожидала привычного града упреков, но Диего не сказал ни слова, даже поцеловал меня прямо там, при всех, немало этим удивив. Да и за ужином вел себя так, будто на заброшенной части заднего двора ничего особенного не происходит. Когда мы вышли прогуляться по набережной, он взял меня под руку и сообщил:

— Завтра нас приглашает к себе на ужин сенатор Эстебан Гарриди. Его жена, донна Бланка, жаждет познакомиться с тобой поближе.

— Я с удовольствием составлю тебе компанию, дорогой.

Мне даже не пришлось кривить душой: выход в свет и знакомство с новыми людьми скрашивали мои серые будни. Глядя на семейные пары, счастливо улыбающиеся друг другу, я готова была верить, что и у нас с Диего все хорошо.

— Это будет очень важная для меня встреча, Вельдана. Уж постарайся завтра быть на высоте. Если сенатор или его супруга будут спрашивать тебя о севере, о настроении короля Аверленда и приближенных к нему лордов, отвечай с величайшей осторожностью. И помни, что теперь ты живешь в Саллиде и должна заботиться об интересах нашей страны.

— А в чем дело? — насторожилась я.

— Сенатор Гарриди — жесткий, волевой человек. Между нами говоря, довольно упрямый. Я боюсь провокаций с его стороны, ведь ты северянка. А еще ты несдержанна и вспыльчива.

Я едва не задохнулась от возмущения и собиралась уже резко ответить Диего, но вовремя прикусила язык. С его точки зрения, мое поведение действительно выглядит несдержанным. Чего только стоило «представление» на Арене…

— Хорошо, дорогой. Постараюсь не поддаваться на провокации. Но если ты объяснишь, что тебя волнует, от меня будет больше пользы.

Диего обеспокоенно свел к переносице черные брови.

— Есть основания подозревать, что халиссийский посол имел целью ослабить нашу бдительность, и предложения о перемирии, с которым он приехал, — фикция. С приграничных земель от разведчиков приходят неутешительные известия. Халиссийцы мобилизуют войска, и самое плохое — есть данные, что у них появились аркебузиры. Прежде Саллида имела преимущество в вооружении, но теперь… если возобновятся стычки на границе, в нашей победе уверенности нет.

Я сглотнула. Война всегда была так далека от севера, что я никогда не воспринимала ее как нечто по-настоящему опасное. Да, я слышала о том, что младшие сыновья из некоторых благородных семейств уходят на юг вместе с вербовщиками, но нашей семьи это не коснулось: у дядюшки Эвана подрастали только дочери, хотя он все еще мечтал о наследнике. Но ведь Диего… живой пример того, что война подобралась к полуострову гораздо ближе, чем мне бы хотелось.

— И все же, как я могу тебе помочь?

— Саллиде нужна поддержка Аверленда.

— Но… я ведь не представляю Аверленд. Я ничего не смыслю в политике. Дипломатическая миссия от Сената Саллиды могла бы принести куда больше толку.

— В том-то и беда, — помрачнел Диего, в задумчивости перебирая мои пальцы, обтянутые кружевом перчатки. — Если бы между сенаторами было согласие…

— Я не понимаю.

— Дипломатические ноты из Аверленда прозрачно намекают на то, что север предоставит военную помощь, но лишь в том случае, если Саллида пойдет на определенные уступки. Некоторые сенаторы не согласны с тем, что мы должны поступаться своими традициями в угоду желаниям Аверленда. Они считают себя патриотами своей страны и убеждены, что мы можем сами справиться с угрозой из Халиссинии. Дон Гарриди — один из таких «патриотов».

Я нахмурилась.

— А какие… условия выставляет Аверленд Саллиде?

— Их множество, — скривился Диего. — Снижение торговых пошлин на северные товары: зерно, корабельную древесину и железную руду. Увеличение квоты на проход северных кораблей в нашу акваторию. Обязательное прохождение воинской службы на территории Аверленда сроком в год для каждого саллидианского солдата. Отмена рабства…

— Отмена рабства? — ахнула я, и в моей душе помимо воли вспыхнула надежда. — Это в самом деле возможно?

— Нет, — он поморщился в ответ. — Никто в здравом уме не согласится на это. Не северу указывать, как нам жить.

— Ты и сам говоришь, как твой дон Гарриди, — надежда во мне сменилась жгучим разочарованием.

— Не совсем, — возразил Диего. — Искусство переговоров не заключается в том, чтобы безропотно подчиняться требованиям оппонента. Мы изучаем весь список и пытаемся найти среди пунктов те, с которыми можем согласиться. Аверленд, безусловно, понимает, что весь перечень требований просто невыполним. Но нам необходимо убедить радикально настроенных сенаторов в добром отношении севера, иначе у нас не будет единодушия в переговорах. И ты должна мне в этом помочь. Очаруй Эстебана. Улыбайся, говори комплименты его жене, отметь его решительность и верность стране. Однако не забудь упомянуть о лояльности к нам своего дядюшки и о силе его влияния на аверлендского короля.

— Но… это же не так, — смутилась я. — Я понятия не имею, насколько лоялен к Саллиде дядюшка Эван. Я знаю, что отец благоволил к южанам, однако…

— Неважно, что там происходит на самом деле. Важно то, как воспримет это дон Эстебан. С твоим дядюшкой мы поработаем отдельно. Когда будешь писать ему следующее письмо, впишешь несколько абзацев, которые я тебе подскажу.

— Но… это… — я даже остановилась, ошарашенно глядя на мужа, — самые настоящие интриги! Я не стану манипулировать чувствами своего дядюшки…

— Станешь, дорогая, — Диего чуть крепче сжал мой локоть. — Помни, что ты теперь моя жена и должна быть верна семье Адальяро. Помни также и то, что я забочусь о стране и хочу предотвратить распространение войны на полуостров. Или ты хочешь, чтобы нас завоевали халлиссийцы?

Я промолчала. Увы, я была слишком далека от политики и интриг, чтобы понимать, чью сторону мне следует занять. Может быть, поговорить об этом с Джаем?

— Милая, — Диего остановился и приподнял мой подбородок, заставляя смотреть ему в глаза. — Ведь я уступаю тебе во многом. Уступи и ты мне. Пожалуйста… будь мне поддержкой.

— Хорошо, дорогой, — когда муж смотрел так проникновенно, у меня не было сил отказать ему. Иногда казалось, что во взгляде его глубоких черных глаз проскальзывает нечто большее, чем просто желание сломить меня.

Диего не улыбнулся, но склонился к моему лицу и мягко тронул губами мои губы. Я смутилась донельзя: поцелуи на улице, под взглядами прохожих, не входили в перечень добродетелей леди, но, с другой стороны, он мой муж…

— Я люблю тебя, Вельдана, — выдохнул Диего, слегка отстраняясь, и коснулся лбом моего лба. — Как бы я хотел любить тебя… другой любовью. Обнимать тебя в своей постели…

— Прошу, Диего, — я увернулась и обратила лицо к морю, чувствуя, как воспламеняются щеки. — Мы оба знаем, что это невозможно.

— Я знаю. Но ты могла бы… хоть иногда… проявлять ко мне больше нежности. Теперь ты совсем не приходишь ко мне по вечерам.

— Диего! — в сердцах воскликнула я. — Пожалуйста, не требуй от меня подобного. Я не могу из постели одного мужчины переходить сразу в постель другого.

— Говори тише, — зашипел Диего, опасливо озираясь. — Я понимаю. Это всего лишь бесплодные мечты несчастного глупца.

Домой мы возвращались в молчании. Я рассматривала первые звезды на небе и думала о том, что хотела бы стать одной из них. Быть далеко-далеко отсюда. От проблем, от интриг, от рабства, от боли, которую мне причиняли мужчины.

— Надеюсь, когда ты ложишься в постель с рабом, ты думаешь обо мне, — склонившись к моему виску, прошептал Диего в коридоре возле наших покоев.

— Так и есть, дорогой, — я позволила себе эту маленькую ложь и обняла мужа. — Так и есть.

Он вздохнул и нехотя выпустил из ладони мою руку. Лей тенью выпорхнула из-за колонны и услужливо открыла передо мной дверь. Входя к себе, краем глаза я заметила, что из-за другой колонны такой же тенью скользнул Ким, и содрогнулась.

— Вы выглядите уставшей, госпожа, — захлопотала Лей, принимаясь распускать завязки моего платья. — Позвольте мне искупать вас и растереть маслами, которые мы сегодня купили. Поверьте, вы почувствуете себя намного лучше.

— Спасибо, Лей, — я улыбнулась и в порыве благодарности обняла рабыню. — Джай уже здесь?

— Здесь, — бросила она ворчливо и недовольно покосилась на дверь. — Расплескал всю воду из ванны, я едва успела прибраться до вашего возвращения. Ведет себя так, будто он тут господин.

— Тебе он не нравится, — улыбнулась я.

— Кто я, чтобы мне кто-то нравился или не нравился? Главное, чтобы он угождал вам, госпожа, — уклончиво ответила Лей, избегая прямого взгляда.

Никто в этом доме не любит Джая. Пожалуй, он сам в этом виноват — слишком уж колючий и нелюдимый. И я готова была поверить в то, что у него нет и не было друзей, если бы не сегодняшняя встреча с лекарем Гидо. Кажется, это единственный человек, кроме меня, который относится к Джаю с искренней заботой.

Воспоминание о неожиданной встрече у дверей лавки напомнило о другом. Какое имя Джай произнес, когда я невольно прервала их разговор? Ах да, Аро… кажется, Аро. Судя по тому, что имя слишком короткое, это кто-то из рабов. Но кто же? Друг? Враг? Собрат по несчастью?

Раздевшись, я доверилась ласковым рукам Лей, но мысли вертелись вокруг Джая. Стоит ли мне поговорить с ним сейчас или подождать до утра? Тем для разговора накопилось достаточно: и подготовка к строительству, и беседа с Диего о сенаторе Гарриди. Хотелось также расспросить Джая о докторе Гидо и человеке с незнакомым именем Аро.

Вот только захочет ли он разговаривать? Вчера вечером я была с ним холодна, а он мстителен, как я уже успела заметить. Как мне себя вести, если он так и не придет ко мне больше? Снова унижаться, самой предлагать себя и, сгорая от стыда, напоминать об условиях сделки?

Да и хочу ли я этого?

Заботливые прикосновения Лей всколыхнули в памяти другие моменты: как сильные руки обнимали меня в нашу первую ночь, как горели на моей коже мужские поцелуи, распаляя неведомое доселе желание, как легкая боль от его движений внутри меня смешивалась с неуловимой сладостью…

Но образ Джая, охваченного страстью, сменился образом мужчины, который брал меня вчера днем без всякой жалости. Каков же он настоящий, этот северянин? Что чувствует ко мне на самом деле? Желание? Отвращение? Долг и ничего более?

Я вздохнула. Нет. Я не стану умолять его о близости. В конце концов, во мне еще осталась толика гордости.

Лежу на кровати, закинув руки за голову, и прислушиваюсь к звукам за стеной. Голоса стихли, хлопнула дверь: рабыня покинула госпожу.

В окно заглядывают любопытные звезды, одна из них особенно яркая. Я не моряк, иначе знал бы ее название. Возможно, она путеводная. За годы в неволе, обитая в рабских подземельях, я не слишком часто имел возможность смотреть на ночное небо. Здесь оно чужое, не похоже на наше. Родное небо севера смутно помнится мне из давно ушедших юношеских лет.

Яркая звезда мерцает спокойно и умиротворенно, даже ласково. Почему-то напоминает сияние светло-серых глаз.

В комнате у госпожи тихо. Надежда на то, что она придет ко мне сама, тает с каждым ударом сердца. Вчера она отвергла меня, а что будет сегодня? Что, если я ей больше не нужен?

Не попытаешься — не узнаешь. С тяжелым вздохом поднимаюсь, по-прежнему прислушиваясь к звукам. Тихо. Взгляд падает на пузырек, оставленный Лей. На всякий случай прячу его за поясом. Толкаю дверь, почтительно останавливаюсь на пороге.

Юная госпожа стоит у окна и смотрит в небо, как только что делал я. Медленно подхожу ближе, останавливаюсь у нее за спиной. Она наверняка слышит меня, но молчит, не оборачивается. Прикоснуться, как вчера, не решаюсь.

— Госпожа, — тихо обращаюсь к ней. — Я хотел бы поблагодарить вас.

— За что? — так же тихо отзывается она, не шелохнувшись.

На фоне мерцающего сияния звезд вижу, как игривый ветерок колышет завитки распущенных волос у контура щеки.

— Работа движется быстрее, чем я ожидал. И… спасибо, что не стали снова заковывать меня в цепи.

— Ты не зверь, чтобы сидеть на цепи, — грустный голос льется мне в уши. — Утром… это было не мое распоряжение. Но я больше не позволю, чтобы с тобой так обращались.

Стою у нее за спиной и не знаю, что дальше делать. Рука тянется к россыпи светлых волос, но не смеет притронуться. В вороте халата виден изящный изгиб шеи. Хочется прижаться к нему губами. Но вчера она прогнала меня. Сердце гулко ухает, разгоняя кровь по жилам. Соблазнительный запах женского тела щекочет ноздри. Я хочу ее. Это становится для меня неожиданностью. Но боюсь отказа, как глупый юнец на первом свидании.

Что делать? Я молчу, и она молчит. Решаюсь и несмело касаюсь пальцами хрупкого плеча. Хочется схватить покрепче, развернуть, дернуть на себя, смять сладкий рот губами. Стереть с нежных губ поцелуй красавчика Диего.

Вздрагивает от прикосновения, отстраняется, роняя мое сердце на пол, но оборачивается. Смотрит на меня. В сиянии звезд ее глаза тоже напоминают звезды.

— Кто такой Аро? — озадачивает меня неожиданным вопросом.

Шумно сглатываю: имя разливает внутри глухую боль. Сказать или нет? Отвечаю раньше, чем успеваю обдумать ответ:

— Раб дона Вильхельмо.

— Почему ты говорил о нем с доктором Гидо? Этот раб дорог тебе?

Долго не решаюсь ответить, но что-то тянет меня за язык, и я с неохотой признаюсь:

— Да.

— Вы… с ним… — она осекается, опускает взгляд, кусает губу.

Понимание вспыхивает во мне новой волной гнева. Да что она обо мне думает?! Если ее красавчик такой, это не значит, что все…

Давлю в себе ярость усилием воли.

— Нет. Нет. Это парнишка, совсем еще мальчик… пытливый и любознательный. Родись он в другом месте, в другое время — с радостью обучался бы наукам. В нем есть природная склонность к цифрам и естествознанию. Но он родился рабом и попал к Вильхельмо.

— Дон Вильхельмо обходится с ним жестоко? Как обходился с тобой?

Вспоминаю плеть с крючьями на концах, сдирающими кожу. Вспоминаю кипящее масло, льющееся мне в раны. Вспоминаю выкрученные суставы, соль на спине, парализующую тело. Крики Аро за решеткой напротив.

— Нет. С ним он обходится много хуже. Аро долго не протянет.

— Я… — широко распахнутые глаза ловят мой взгляд, сияют подобно звездам. — Могу попытаться выкупить его.

Сердце тяжелым молотом бьется в груди, рвется наружу, разбивает ребра. Возможно ли это?

— Он не продаст. Вам — не продаст. Вильхельмо будет знать, что вы делаете это для меня.

— Но… если я попробую? Если я попрошу Диего поговорить с ним? В конце концов, слово сенатора…

— …ничего не значит в сравнении с порочным удовольствием живодера.

— Я поняла тебя. И подумаю, как это сделать.

Не могу дышать, глядя на нее. Грустные глаза вынимают из меня сердце. Печально опущенные уголки губ заставляют его замереть. А ведь она и в самом деле добрая, эта донна Вельдана. Добрая и наивная, как ребенок. Скорее всего, Аро погибнет в цепких когтях Вильхельмо, но искреннее намерение этой девушки спасти незнакомого ей человека выворачивает меня наизнанку, рождает внутри доселе неведомое чувство.

Не могу удержаться, без позволения целую ее губы. Она не сопротивляется, слегка запрокидывает голову, приоткрывает рот. Ее податливость сводит с ума, горячит кровь, будит во мне звериную похоть, но я помню: с ней надо быть нежным.

Пальцы путаются в краях халата, в долбаных завязках на вороте шелковой рубашки. Освобождаю от ткани плечи, ключицы, пробую на вкус каждую впадинку, каждую косточку под тонкой кожей. Ладонь ложится на выпуклость упругой груди, палец обводит напряженный сосок.

Тихий вздох служит мне сигналом: сегодня меня не прогонят. Избавляю ее от остатков одежды, через голову стаскиваю с себя рубаху, замираю от прикосновения голой груди к ее прохладному телу. Руки жадно скользят по стройной фигуре, оглаживают крутые изгибы бедер, сжимают узкую талию. Губы дрожат, жадно впитывая сладость гладкой кожи — она моя.

Кладу ее на кровать, руки нетерпеливо дергают завязки штанов. Что-то с громким стуком ударяется об пол, катится к ножке кровати. Запоздало вспоминаю: пузырек со смазкой. Ростки упрямого раздражения пытаются пробраться сквозь разгоревшийся огонь желания, но я безжалостно топчу их в себе. Подбираю пузырек, скрываю в ладони, мгновением позже прячу под подушку. Обнаженное тело прекрасной девушки в полумраке комнаты манит взгляд, путает мысли. Губы встречаются с мягкими губами, язык наслаждается сладостью податливого рта, и я забываю обо всем, кроме этой хрупкой женщины, которая вздрагивает в моих руках.

Пальцы зарываются в копну шелковистых волос на затылке, запрокидывают голову, подставляют ненасытным губам беззащитную шею. Язык скользит по впадинке между ключицами, ищет упругий холмик груди, играет с затвердевшим соском. Негромкий стон заставляет меня задыхаться, распаляет огонь внутри еще сильнее: ей нравится то, что я делаю с ней.

Осторожно, чтобы не оставить синяков на чувствительной коже, целую грудь, ласкаю языком твердые вершинки. Вздрагиваю, когда невесомые ладони ложатся мне на плечи, несмело гладят разгоряченную кожу, скользят вверх, к затылку, ерошат короткие волосы, прижимают мое лицо к обнаженному телу крепче, жарче… Сердце замирает от этой нехитрой женской ласки, хочется одновременно рычать тигром и урчать котом под нежными ладонями.

Каждое прикосновение воспламеняет меня все больше. Тело начинает дрожать от нетерпения, но я помню: нельзя быть грубым животным. Пальцы находят спасительный пузырек, погружаются в прохладную вязкую субстанцию, а затем осторожно прикасаются к женскому естеству. Вель резко выдыхает и пытается протестующе ухватить меня за запястье, но я прижимаю слабые руки ладонью у нее над головой.

— Позволь мне, Вель. Я не хочу делать тебе больно, — шепчут губы, касаясь краешка ее уха.

Не могу удержаться, облизываю и легонько прикусываю нежную мочку, скольжу языком по шее, вдыхаю запах рассыпавшихся по подушке волос. Пальцы внизу гладят, раздвигают набухшие лепестки, находят заветную точку. В голове мелькает мысль: все женщины устроены одинаково, главное — терпение и ласка.

Она стонет; вместо того чтобы закрываться от меня, подается навстречу всем телом. Моим рукам, моим губам. Стоны становятся громче, слышатся чаще, и я горю. Отпускаю ее руки, сжимаю ладонями округлые бедра, развожу ноги в стороны, погружаюсь в вожделенную тесноту ее лона.

Теряю разум. Губы, руки, сердце — живут сами по себе, ищут ее; тело жаждет единения с ней.

— Вель… — шепчу ее имя, двигаясь мучительно медленно. — Вель… я хочу тебя.

Ее ресницы сомкнуты, голова запрокинута, полуоткрытые губы жадно хватают воздух. Ловлю ртом легкое дыхание, касаюсь языком ее пересохших губ, чувствую, как капли пота градом скатываются между лопаток.

Она двигается вместе со мной, а я задыхаюсь от нетерпения. Хочется дать себе волю, трахать ее до боли, до крика, до сладкого забытья; поставить на колени, положить ладонь на затылок и вдавить лицом в подушку, слушая сдавленные стоны. Но я помню, что в постели подо мной — юная госпожа, и ей нужна нежность.

Влажная от пота кожа скользит по бархатистой коже женщины, моя ладонь сжимает мягкую грудь, присваивает себе.

— Джай… — срывается с ее губ полувскрик-полустон.

В голове крутится вопрос, но на слова я уже не способен. Есть только жгучая, разрывающая сила в паху и желание обладать этой женщиной. Ее бедра приподнимаются навстречу моим; я не контролирую руки: они скользят вниз, гладят упругие ягодицы, крепко обхватывают, с каждым движением прижимают к горящему телу ближе, теснее. Наши тела сливаются в одно, объединяются в единое целое в безумном танце любви.

Ласковый кот во мне засыпает, уступает место рычащему тигру, дикому хищнику. С каждым толчком заявляю свои права на нее: моя, моя, моя!

Наконец напряжение в паху находит себе выход, наполняя ее семенем, а меня — долгожданным блаженством. Только сейчас осознаю, что мои пальцы слишком сильно впиваются в нежную кожу бедер. Нахожу в себе силы ослабить хватку, осторожно ласкаю манящие округлости, влажно целую дразнящую впадинку под подбородком.

— Вель, — касаюсь губами ее приоткрытых губ, кончик языка бесстыдно входит между ними. — Скажи мне, что ты чувствуешь.

Женские ладони гладят мою спину, пальцы несмело блуждают между заживающими рубцами от плети. Переутомленное за день тело вздрагивает под ее прикосновениями, а сердце замирает в ожидании ответа. Боюсь услышать, что опять, забывшись, что-то сделал не так.

— Все хорошо, Джай, — выдыхает она, возвращая мне биение сердца.

— Тебе не было больно? — губы неторопливо рисуют линию на ее щеке, находят соблазнительную мочку уха.

— Нет, — легкое дыхание щекочет шею, заставляя меня на мгновение зажмуриться от удовольствия. — Мне… понравилось.

— Это правда? — ее признание приводит меня в восторг, как мальчишку. Губы прослеживают контур подбородка, язык дразнит ямку между плечом и шеей. Вдыхаю пьянящий запах женщины, еще не остывшей после бурной любви. — А что понравилось больше, Вель?

 — Ну… — смущается, длинные ресницы опускаются, отбрасывают темные тени на щеки. Слегка отворачивается, а я нахожу губами шелковистую шею. — Все.

Сквозь абсолютное умиротворение просачиваются капельки горечи. Боится признаться?

— Если я не буду знать, что тебе нравится, то не смогу угодить моей госпоже в следующий раз.

— Джай, — она соблазнительно прикусывает губы, и мне невыносимо хочется сделать это вместо нее. — Мне понравилось, что ты был ласков со мной. И то, как целовал меня…

— Здесь? — не могу удержаться, целую в расслабленный сосок. Она шумно выдыхает, смотрит на меня блестящими в темноте глазами. — А еще?

— Ну, — она проводит языком по губам, и я на мгновение перехватываю ее вздох своими губами, слизываю мед со сладкого рта. — И как гладил…

— Здесь? — моя рука скользит по вздрагивающему животу, пальцы зарываются в мягкие завитки волос, проникают ниже, между целомудренно сведенных ног. Она все еще возбуждающе скользкая внизу, и я бесстыдно размазываю влагу вдоль ее складочек, осторожно обвожу кончиком пальца чувствительное местечко.

— Джай, не… надо, — умоляет она жалобно, но ее слова тонут в моем безудержном поцелуе.

Мне хочется, чтобы она забылась. Чтобы кричала от страсти. Чтобы дрожала в моих руках, как я несколько мгновений назад содрогался, сжимая ее в объятиях. Вверх-вниз, и мои губы жадно целуют ее рот. Вверх-вниз, и язык снова дразнит затвердевшие вершинки груди, ушедшее было напряжение вновь нарастает. Вверх-вниз, и мой оживающий член прижимается к влажному от испарины женскому бедру. Вверх-вниз, и ее стоны ласкают мой слух — тихие, отрывистые. Вверх-вниз, и наградой мне становится ее тело, изогнутое дугой, и протяжный вскрик, сладкой музыкой льющийся прямо мне в душу.

— Вель, — обнимаю ее, содрогающуюся в только что пережитой истоме, прижимаю к себе крепко, прячу ее лицо у себя на груди, зарываюсь лицом в пушистые волосы. — Моя девочка. Моя госпожа. Ты прекрасна.

Еще не открыв сонных глаз, я поняла, что уже утро и в постели я не одна. Голова покоилась на расслабленном плече Джая, а рука обнимала его поперек груди. Сильное сердце билось мне прямо в ладонь, размеренно и спокойно.

Сегодня меня никто не будил раздражающим стуком в дверь. Еще слишком рано? Или меня наконец-то решили оставить в покое и не звать к завтраку?

В лениво приоткрытый глаз ударил яркий утренний свет, струящийся в комнату сквозь легкие занавески. Джай безмятежно спал; его широкая грудь медленно приподнималась и опускалась в такт дыханию. В этот раз мне не пришлось просить его остаться: он так и уснул в обнимку со мной. А я еще долго слушала его дыхание и украдкой целовала твердое мускулистое плечо, покрытое застарелыми шрамами.

Не смогла удержаться итеперь, приподняла лицо, прижалась губами к выпуклой мышце на мужской груди. Как же он силен! И красив. И как жаль, что столь совершенное тело навсегда изуродовано рубцами: широкими ровными полосами от порезов меча, рвано сросшимися звездами от уколов копья, оплетающими спину и бока следами от беспощадной плети. Это сильное тело ранили, резали, рвали на части, а неукротимый дух пытались посадить на цепь.

Мои поцелуи скользили все ниже; губы бесстыдно сомкнулись вокруг соска — так целовал Джай мою грудь минувшей ночью. Забывшись, я тронула его языком, и в этот момент тело сильного воина содрогнулось, ладонь молниеносно сомкнулась на моем горле. Я в ужасе распахнула глаза и встретилась с ледяным взглядом убийцы.

— Вель, — прохрипел он, когда в его зрачках вспыхнуло осознание. Жесткие пальцы ослабили хватку, дрогнули, погладили шею, будто извиняясь. — Прости, я…

— Все хорошо, — я глотнула спасительного воздуха и успокаивающе коснулась запястья Джая с проступившими под кожей венами. Кончики моих пальцев дрожали от только что пережитого испуга. — Я не должна была тебя будить…

— Прости, — повторил он, и стальной взгляд заметно потеплел. — Призраки прошлого не дают мне покоя. Наверное, нам не стоит спать вместе. Во сне я могу превратиться в дикого зверя.

— Ты привыкнешь, — я улыбнулась и осторожно погладила его по груди. — Дикий зверь уснет, а призраки прошлого перестанут тебя тревожить. Ты расскажешь, что с тобой было?

— Нет, — он перехватил мою руку, как делал всегда, когда я пыталась приласкать его. — Моим призракам не место в твоей голове.

Я огорченно вздохнула, а Джай приподнялся на локте и прищурился, глядя в окно. В утреннем свете его серые радужки казались голубыми.

— Уже не рано. Ты не опоздаешь к завтраку?

— Похоже, сегодня меня решили не будить, — я натянуто улыбнулась, любуясь непривычно расслабленным лицом Джая, на котором с одной стороны отпечатались следы от подушки.

Он смотрел на меня так, будто видел впервые. Пристально, без улыбки. Под этим взглядом мне захотелось сразу двух противоположных вещей: исчезнуть, провалиться сквозь землю, — и прильнуть к нему тесно, прижаться к сильному теплому телу, ощутить на себе мужские поцелуи.

От недостойных мыслей жаром вспыхнули щеки, и я опустила голову, разглядывая подушку. Вчера ночью Джай делал с моим телом что-то невообразимое, и это было… прекрасно. Стыдно было признаться даже себе, но я бы хотела повторения. Чтобы он целовал мое тело там, где оно сокрыто от посторонних взглядов; чтобы прикасался там, где никогда не бывало ничьих прикосновений. Он вынудил меня признаться в собственном бесстыдстве, и воспоминание об этом заливало щеки жгучим румянцем.

Джай провел ладонью по моей руке от плеча до кисти и с сожалением произнес:

— Раз уж мы все равно проснулись, лучше не залеживаться в постели. Ты еще можешь успеть к завтраку, а мне пора приступать к работе.

Я вздохнула. Его предложение слегка не совпало с моим желанием. Но это ничего. Впереди у нас трудный день, но настанет и ночь.

Непременно настанет.

====== Глава 19. День перед боем ======

Ветер рассвета,

Ветер заката —

Вороны на плечах,

Белым и черным,

Молнией ската —

Крыльев свистящий взмах.

Белая птица,

Черная птица —

Клювы острей ножей,

Грани стальные,

Яркие спицы

Бьются в моей душе.

Ворон рассвета,

Ворон заката —

Кровь запятнала снег.

Содранной коже

Небо — заплата

…Я еще

Человек.

Антон Букин

С рабами-строителями дело спорится куда быстрее, чем в одиночку. За день им удалось расчистить добрый кусок площадки и выровнять наклон почвы у подножия горы. Кроме того, обширный участок, выделенный мне под застройку, успели обнести высоким бревенчатым частоколом. Древесину подвозят с самой лесопилки — не лучшего качества, разумеется, но и на такую щедрость от семейки Адальяро я не рассчитывал.

Мне же приходится отвлечься, чтобы подготовиться к завтрашнему поединку. Слишком долго просидел без дела, мышцы успели отвыкнуть от каждодневных тренировок. Спина все еще вспыхивает болью при каждом резком движении, но я не обращаю внимания: лучше как следует размяться накануне, чтобы завтра не оплошать.

К счастью, для упражнений закуплено все необходимое: щиты и деревянные мечи, короткие учебные копья с затупленными концами, кожаные мешки, набитые морским песком, деревянные столбы с торчащими из них брусьями, несколько комплектов сносного боевого оружия. Для начала сойдет. Не помешал бы еще достойный соперник для практики, и в голову даже закрадывается дерзкая мысль попросить себе в напарники Зура, но тут же отмахиваюсь от нее. Зур занят тяжелым трудом и к вечеру будет валиться с ног от усталости.

Обед привозят в огромной бочке — такое же безвкусное варево, какое я хлебал на лесопилке. Но личная рабыня хозяйки, Лей, делает знак отойти в сторону, к камню в тени частокола, и ставит рядом корзину со снедью с господского стола. Удивлен, но отказываться не собираюсь. Играть в добрячка и делиться едой с оравой рабов — бессмысленно, каждому достанутся лишь ничтожные крохи. А мне завтра предстоит бой, так почему бы не набить желудок мясом, свежим хлебом и сочными хрустящими овощами?

— Спасибо.

— Благодари не меня, а госпожу Адальяро. Она велела кормить тебя получше.

— Младшая?

— Старшая.

Озадаченно приподнимаю бровь.

— Что ж, я польщен.

— Я бы на твоем месте так не радовалась. Как бы господская милость не вышла боком.

Окидываю ее внимательным взглядом и усмехаюсь, отправляя в рот ломоть запеченной с травами индейки. Красивая она, эта Лей. Даже шрам ее не так уж и портит, если привыкнуть.

— Ты слишком труслива для халиссийки.

Обиженно дергает плечом и поднимается с камня.

— Когда-нибудь тебе вырвут твой наглый язык.

— Эй, — придерживаю ее за руку. — Остынь. Я не хотел тебя обидеть.

Мгновение колеблется, но все же садится обратно.

— Я не халиссийка. Меня взяли из кочевых племен в приграничье.

— Давно?

— Давно. Еще девчонкой.

Ее ответ закусываю румяной корочкой хлебца.

— Твой народ истребили? Насколько я знаю, кочевники не нападают первыми.

— Да, кочевники — мирный народ. Халиссийцы жестоки. А саллидианцы… ненасытны в своей жадности.

— Ваши женщины славятся своей красотой. Зато ваши мужчины — слабаки и рохли. Неспособны защитить своих женщин. Тебя взяли в рабство вместе с матерью?

— Нет, мать продали с молотка в гарем одного из столичных господ. А меня ждал бордель.

— Бордель? — восхитительная еда внезапно теряет свой вкус. — Ребенка?!

— У некоторых господ особые вкусы, знаешь ли.

Слова и мысли разом теряются, перед глазами мелькают страшные картины, смазываются кровавой пеленой.

— Кто? Кто это был?

— Что с тобой? — она поднимается, тревожно вглядывается мне в лицо. — Не дури. Это было давно. У госпожи Вельданы мне хорошо, да продлит Творец ее годы на земле.

Родное северное наречие, на котором она произносит эту фразу почти без акцента, возвращает мне способность дышать, глаза вновь начинают видеть.

— Где ты научилась грамоте и языкам?

— В борделе было много людей с разных концов мира. И старый лекарь, из ваших. Он учил меня читать и писать. Говорил, что я схватываю науку на лету.

Из наших. Сколько же северян продолжает прозябать в рабских ошейниках в проклятой Саллиде? Сколько гордых халиссийцев, горцев, лиамцев гибнут в кровавой резне на Арене? Сколько молодых женщин из мирных кочевых племен отдают свои тела на поругание жестоким развратникам?

Ничего. Настанет день, когда все наши мучители понесут наказание. Клянусь, я доживу до этого дня. А завтра… завтра сделаю первый шаг на пути к мечте.

— Тебе… принести еще чего-нибудь? — с опаской косится на меня и недоеденный обед.

— Нет. Хотя… Пожалуй, у меня есть одна просьба.

— Какая?

— Найди мне цирюльника, — медленно провожу рукой по отросшим волосам.

В завтрашнем бою ничто не должно дать противнику преимущества.

Вилла семьи Гарриди оказалась едва ли не самой богатой в Кастаделле. На ее территории могли бы уместиться два поместья Адальяро: помимо роскошного сада, огромную площадь занимала ухоженная лужайка для игры в шары.

Мы прибыли к заходу солнца, когда изнуряющий зной начал понемногу спадать, но было еще достаточно светло. Дон Гарриди, высокий немолодой мужчина крупного телосложения, встречал нас под тенистой аркой у террасы вместе со своей дородной улыбчивой супругой. Он тепло поздоровался с Диего и учтиво поцеловал мне руку.

— Донна Адальяро. Какая честь видеть вас в моем доме. Прошу еще раз меня извинить, что не мог присутствовать на вашей свадьбе: отвлекли дела в столице. Готов признать, досужие слухи не лгали: ваша красота затмила красоту нашего древнего города.

Говорить комплименты южане мастера — в этом у меня было время убедиться, поэтому близко к сердцу слова дона Эстебана я не приняла. Но это не помешало мне улыбнуться в ответ со всей подобающей любезностью.

— Прошу, проходите в сад, — вмешалась донна Бланка, фамильярно взяв меня под руку. — Я велела подать ужин в беседку, оттуда открывается великолепный вид на закат.

Мы с Диего приехали последними. Некоторых из присутствующих господ я уже знала, другим меня представили согласно этикету, и вскоре все гости расположились за просторным, искусно украшенным столом в форме подковы. Я была весьма удивлена тем, что нас с Диего усадили на самое почетное место возле хозяев.

— Как вам нравится Кастаделла, донна Вельдана? — дон Эстебан подал едва заметный знак, и тихий, как тень, раб-прислужник наполнил наши бокалы золотистым вином.

— Я восхищена ее великолепием, — деликатно ответила я, плечом ощущая некоторое напряжение мужа.

— Прежде вы не бывали здесь, верно?

— Не приходилось, — светские разговоры обычно давались мне легко, но я помнила наставления Диего и поэтому держалась настороже. — Зато мой отец приезжал на юг неоднократно.

— Я знал вашего отца, — небрежно заметил дон Эстебан.

— Правда? — тоскливое чувство закралось под кожу, бередя застарелые душевные раны.

— Он был волевым человеком и достойным лордом. Напомните, донна Вельдана, у него ведь нет сыновей? Кто сейчас вместо него заседает в Малом Королевском Совете Аверленда?

Дон Гарриди наверняка был прекрасно осведомлен о моих родственниках, но вежливость требовала ответа.

— Нет, мой единственный брат умер в раннем младенчестве. У родителей осталась только я. А в Малом Совете от семьи Несбитт заседает теперь мой дядюшка Эван.

— Ах да, как я мог забыть. Мир так стремительно меняется с каждым годом — не уследить. Как сейчас помню старые добрые времена, когда Саллида незримо ощущала братское плечо севера.

— Думаю, ничего не изменилось с тех пор, — осторожно заметила я.

— Увы, — возразил сенатор и бросил на меня многозначительный взгляд. — Дружба ценна тогда, когда искренна и бескорыстна.

Легкое, но ощутимое прикосновение ноги Диего к моей голени сигнализировало, что разговор свернул в опасное русло. Возможно, следует сменить тему?

— Несомненно. Вы говорили, что недавно ездили в столицу?

— О да, — на лице дона Эстебана явственно отобразилось самодовольство. — В этом году я представляю Кастаделлу в Верховном Сенате Саллиды. Вы не знали?

— О! — почтительно воскликнула я. — Диего упоминал об этом, но я, право, так далека от политики…

— Теперь вы — гражданка этой страны, — назидательно произнес дон Эстебан. — Разве вам неинтересно, от чего зависит ее благополучие?

Пришлось сдаться и виновато потупить глаза.

— Разумеется, интересно. Диего говорил, что недавно Сенат Кастаделлы принимал посла из Халиссинии…

Новый тычок, ощутимей предыдущего, заставил меня умолкнуть на полуслове, но дон Эстебан успел подхватить нить щекотливого разговора:

— Верно. Эти дикари не оставляют надежды поставить Саллиду на колени без борьбы. В прежние времена, когда военная мощь Аверленда стояла за нашими спинами, они бы не посмели и рта раскрыть, не то что предлагать нам унизительную сделку. Не так ли, дорогой друг Диего?

— Аверленд не отказывал нам в помощи, — сохраняя каменное выражение лица, ответил Диего.

— Правда? А мне кажется, что это похоже не на помощь, а на базарный торг, цель которого — влезть во внутреннюю политику страны с многовековой историей.

Я взглянула на Диего, но он смолчал, с неодобрением глядя на сенатора Гарриди. К счастью, на помощь пришла донна Бланка:

— Тебо, не утомляй нашу милую гостью скучными разговорами. Вам нравятся халиссийские танцы, Вельдана?

— Никогда не приходилось видеть, — призналась я, чувствуя облегчение от перемены темы.

— Недавно мы выкупили целый гарем юных дев, отбитый у одного из халиссийских царьков. Они божественно двигаются, хотите посмотреть?

— С большим удовольствием, — улыбнулась я.

Донна Гарриди взмахнула ладонью, и вскоре на мраморную площадку близ беседки, ловко лавируя между изящными фонтанчиками, вышли несколько прекрасных танцовщиц, одетых в легчайшие полупрозрачные ткани. Поначалу было неловко смотреть на девушек в столь откровенных нарядах, и я стыдливо опустила глаза, но когда заиграла незнакомая мне музыка, а среди гостей послышались восхищенные возгласы и хлопки, я осмелилась полюбоваться диковинным танцем.

Они и впрямь были божественны, эти юные девушки, словно разноцветные птички в райском саду. Темные миндалевидные глаза и густые брови их были подведены сурьмой, чувственным губам придавал манящую яркость кармин, на запястьях и лодыжках позвякивали украшенные самоцветами браслеты, на груди и бедрах сверкали замысловатые переплетения золотых и серебряных цепочек. Гибкие смуглые тела игриво извивались в такт музыке, услаждая взор зрителей плавным рисунком танца, грациозными движениями тонких рук и стройных ног. Вот только меня не покидало ощущение, что, несмотря на заученные улыбки и игривые взгляды, от девушек веяло затаенной печалью. Помимо воли я искала на гибких спинах и хрупких плечах следы от плети, но кожа рабынь отливала чистейшей, гладкой бронзой. Значит, не во всех господских домах принято жестоко обращаться с рабами. Это обнадеживало.

Я украдкой посмотрела на Диего. Он молчал, завороженный прекрасным танцем — выходит, ему не чужды обычные человеческие чувства, и не только кровавая бойня на Арене способна его восхитить. Моя ладонь скользнула под столом к его руке и накрыла напряженное запястье. Диего вздрогнул, бросил на меня жаркий взгляд и чуть сжал мои пальцы.

— Превосходно! Браво! Божественно! — зазвучали голоса покоренных танцем гостей, после того как девушки легкой стайкой упорхнули с площадки.

И я от всей души разделяла восторг зрителей.

После следующей перемены блюд на площадку вышли натертые маслом полуобнаженные рабы, поигрывающие внушительными мускулами под оливковой кожей.

— Они будут драться? — испуг прорвался наружу опрометчивым возгласом.

— Всенепременно, донна Вельдана, — в темных глазах дона Эстебана промелькнула плохо скрытая насмешка. — Вам должно понравиться. Я слышал, не так давно вы купили бойцового раба у дона Верреро. А значит, и сами неравнодушны к боям.

Еще немного, и у меня скрипнули бы зубы от негодования, но пришлось взять себя в руки. Разумеется, весть о моем «выступлении» на Арене разнеслась по всей Кастаделле, и злые языки не смолкали еще долго после той злополучной субботы. И уж конечно, дон Гарриди не мог не понимать, что мой спонтанный поступок был вызван не желанием заиметь бойцового раба, а желанием спасти человеческую жизнь. Но достойно ответить я не могла, ведь завтра Джай вновь выйдет на Арену, и благородные доны и донны будут делать на него ставки…

Пришлось стиснуть зубы и натянуто улыбнуться.

— Так и есть, дон Эстебан. Есть в мужской первобытной силе… нечто завораживающее.

Сенатор расхохотался.

— Вы крепкий орешек, донна Вельдана. Мне говорили, что северяне недолюбливают рабство.

— Как вы верно заметили, дон Эстебан, теперь я живу в Саллиде, — попыталась я отвести его выпад.

— Вельдана собирается выставить своего раба на завтрашних боях, — небрежно вставил Диего, разбавляя наш диалог.

— Вепря? — дон Эстебан удивленно изогнул бровь. — Я слышал, в последнее время он непредсказуем.

— Попробуйте поставить на него, — мои губы расплылись в искренней улыбке. — И не пожалеете.

— Мне определенно нравится ваш азарт, дорогая донна Вельдана, — расхохотался Эстебан и кивнул на площадку, где рабы уже сомкнули друг на друге мускулистые руки. — Тогда вы непременно должны оценить этих ребят.

Пришлось делать вид, что я всецело поглощена разворачивающимся на площадке мордобоем. Бороться рабам было трудно: руки скользили по облитой маслом коже, оба уже повалились на мраморный пол и катались по нему с переменным успехом, пыхтя и усердно мутузя друг друга кулаками. К счастью, поединок был кулачным, и человеческой крови мне сегодня не придется увидеть. Если бы столь малой кровью обошлось и на Арене…

Распаленные азартом гости выкрикивали подбадривающие возгласы, следя за битвой, и в конце концов один из рабов оседлал спину другого, сцепив в жестоком захвате руки. Горло побежденного оказалось передавлено сильным предплечьем, а рука заломлена назад, заставляя несчастного хрипеть от боли.

— Чистая победа! — хлопнул в ладоши дон Эстебан, уже не глядя на меня. — И что же нам делать с этим неудачником?

Я внезапно напряглась, и только что съеденный ужин встал комом поперек горла. Что дон Гарриди имеет в виду?

Тем временем победителю воздали честь и хвалу восторженным рукоплесканием, а побежденному достались смешки и обидные шутки. Хозяин дома подозвал управляющего и о чем-то зашептался с ним. Кивнув, тот тихо исчез за тонкими занавесями шатра.

Уже смеркалось, и услужливые рабыни принялись зажигать вокруг масляные лампы, а молчаливые рабы в это время убирали со стола пустые тарелки с объедками и сменяли в бокалах вина.

— Что ж, надеюсь, всем понравилось угощение. А теперь предлагаю развлечься, — хлопнул в ладоши дон Гарриди. — Кто из вас, благородные доны, желает поупражняться в стрельбе из лука?

Я растерянно оглянулась на Диего. В темных глазах мужа вспыхнул азарт.

— Позволишь, Эстебан? — он белозубо улыбнулся.

— Как я могу отказать лучшему другу? — оскалился в ответ дон Гарриди.

Слишком поздно я увидела, что собирается сделать хозяин дома, а когда поняла, то желудку тут же захотелось расстаться с ужином. Побежденного бойца другие рабы привязали к мишени, установленной чуть поодаль от площадки. В рот несчастного затолкали плотный кляп и для надежности повязали рот тугой повязкой. Вокруг мишени разместили медные чаши с открытым огнем, чтобы лучше подсветить цель.

— Диего, — зашептала я на ухо мужу. — Ты ведь не будешь стрелять в живого человека?

— Успокойся, Вельдана, — его рука мягко легла мне на талию. — Твой супруг — лучший стрелок на полуострове. Ничего этому рабу не сделается.

Шумный выдох выдал мое беспокойство, но я старалась не поддаваться панике. Следовало признать, что мне слишком мало известно о собственном муже. А ему уже подавали большой изящный лук с отполированными темными плечами, на концах обтянутыми змеиной кожей. Я успела поймать завистливый взгляд одного из незнакомых мне гостей-мужчин и посмотрела на Диего уже другими глазами.

Он и в самом деле был хорош. Высокий, стройный, подтянутый. Ладони любовно легли на изящную рукоять, гибкая фигура слегка изогнулась, приняв стойку заправского лучника. Ловкие пальцы заложили стрелу, тетива тихо заныла, оттянутая сильной рукой. Диего в это мгновение походил на хищника, замершего перед броском на ничего не подозревающую жертву. Несколько вьющихся прядей упали на лоб; Диего прищурил глаз, прицеливаясь как следует. Я невольно залюбовалась им и непременно восхитилась бы статной красотой своего мужа-воина, если бы его целью в этот миг не был живой человек, привязанный к мишени и ожидающий смерти.

Тетива звонко запела, пуская в полет легкую стрелу, и толпа восторженно охнула. Не дыша, я покосилась на жертву: стрела угодила в точности между шеей и ухом несчастного раба. А Диего уже закладывал новую. Вторая стрела легла в то же место, только с другой стороны. Еще шесть стрел одна за другой обрисовали контур головы, но ни одна из них не оставила на бритом черепе даже царапины.

Когда Диего опустил лук, гости зааплодировали и загудели восхищенным многоголосьем.

— Дон Адальяро подтвердил свой неизменный титул лучшего лучника полуострова! — довольно воскликнул дон Гарриди. — Кто еще желает попытать удачу?

— Я желаю! — воскликнул незнакомый мне юнец, у которого над губой едва начал пробиваться пушок. — Позволите?

— Сегодня вечер развлечений, благородный дон Стефан. Уверен, вашему отцу будет приятно видеть успехи сына в стрельбе.

— Я сейчас обучаюсь стрельбе из аркебузы. Но лук прежде давался мне неплохо.

Диего как раз закончил принимать поздравления и дружеские похлопывания по плечу, и я улучила момент, чтобы подойти к нему и едва слышно шепнуть на ухо:

— Кто это?

— Сын сенатора Алонзо Ди Альба, — таким же едва уловимым шепотом ответил Диего. — Дон Алонзо — старейший сенатор, один из самых уважаемых людей в Кастаделле.

— Надеюсь, его сынок стреляет так же хорошо, как и ты? — я обеспокоенно наблюдала за тем, как полноватая рука юного дона не слишком уверенно натягивает тетиву.

Мне показалось, или наконечник стрелы гуляет у рукояти?

— Я тоже надеюсь, — с сомнением произнес Диего, не сводя глаз с юноши, и в этот момент стрела засвистела.

Он даже как следует не прицелился! Мой взгляд тотчас метнулся к живой мишени, и от ужаса я ахнула, прикрыв рукой рот. Стрела вонзилась в левый бок раба в аккурат между ребрами. Несчастный дернулся от боли и глухо застонал, но кляп мешал ему кричать, а туго стянутые веревки — свободно двигаться на деревянной доске.

— Вельдана, держи себя в руках, — зашипел мне на ухо Диего и с силой сжал мое запястье. — Это не наш раб, и ты не на Арене.

— Они убьют его, — зашептала я лихорадочно, глядя, как мерзко улыбающийся юнец вынимает из колчана новую стрелу под одобрительные возгласы зрителей.

— Если и убьют — это не наше дело. Улыбайся, Вельдана. Улыбайся.

Мне хотелось закричать в голос, выбить из рук юного живодера оружие и отправить всю присутствующую здесь высокородную публику в самое жаркое пекло, напоследок громко хлопнув дверью. Но двери в саду не было, а пальцы Диего впились в мое запястье, будто тиски.

Оглянувшись вокруг, я увидела только охваченные азартом лица: никто, никто из зрителей не сочувствовал несчастной жертве! Стрела за стрелой летели в несчастного раба, пронзая плечи, руки, ноги. Я беспомощно взглянула на дона Гарриди. Тот, хитро прищурившись, наблюдал за мной. Змеиные губы слегка растянулись, обнажив кончики верхнего ряда зубов. Приподняв кубок с вином, он отсалютовал мне и сделал шаг в нашу сторону. Меня затрясло.

— Диего… пожалуйста, сделай что-нибудь! Молю тебя, сделай что-нибудь, иначе это сделаю я!

Я уже шагнула в сторону юного убийцы, который в очередной раз натягивал тетиву, и уже открыла было рот, чтобы криком заставить людей опомниться, когда Диего все-таки совершил непредвиденное: дернул меня назад, развернул лицом к себе и впился в мои губы поцелуем.

Ладони протестующе уперлись ему в грудь, но Диего прижал меня к себе так крепко, что вырваться не было никакой возможности. В конце концов я оставила попытки сопротивления: поцелуй мужа сделал свое дело и остудил мой первый порыв. Стало ясно, что бой проигран. Расслабившись в сильных руках мужа, я сдалась на милость победителю. Диего уловил перемену во мне, чуть ослабил хватку и прошептал влажными губами в самое ухо:

— Мы не можем ничего сделать. Не навреди мне, Вельдана, умоляю. Будь стойкой. Ты обещала.

— Увези меня отсюда, — шепнула я в ответ, уткнувшись лбом ему в шею.

— Молодожены не в силах оторваться друг от друга, — послышался за моей спиной насмешливый голос дона Эстебана. — Как это мило, не правда ли, Бланка?

— Когда-то и ты был таким же романтиком, Тебо, — раздался неподалеку голос его супруги. — Ты уж, поди, и не помнишь.

Порывистый поступок Диего переключил на себя внимание публики, и юнец Стефан Ди Альба, всадивший в истекающего кровью раба почти весь колчан, наконец-то опустил лук, недовольно поглядывая в нашу сторону. Я бросила взгляд на мишень — похоже, стрела, угодившая несчастному прямо в глаз, прекратила его мучения.

— Пожалуй, мы сегодня засиделись в гостях, — без тени смущения улыбнулся Диего. — С большим удовольствием навестим вас в другой раз.

— Ох, как жаль, — запричитала донна Бланка. — Но мы ведь увидимся завтра на Арене, не так ли?

Полпути до дома Диего был непривычно молчалив и опечален. Не выдержав гнетущего молчания, я отважилась спросить:

— Я все испортила?

— Нет, Вельдана, — ответил он, устало потирая виски. — Думаю, нет. Эстебан прощупал тебя и, кажется, остался доволен. Да и ты… держалась молодцом. Во время стрельбы из лука… признаюсь, я боялся, что ты сорвешься.

Я закусила губу, понимая, на что он намекает.

— Эти люди… все они получают удовольствие, глядя на бессмысленную и жестокую смерть человека! Моему пониманию это недоступно.

— Недоступно? — Диего повернул ко мне лицо, пылающее гневом. — Если бы ты хоть раз побывала в Халиссинии… Если бы ты хоть раз видела их жестокость, то не стала бы так говорить! Эти рабы получают то, что заслужили.

Вспомнив о том, как чудовищно пострадал Диего на войне с халиссийцами, я промолчала и опустила взгляд.

— Одного не пойму, — уже спокойней произнес он. — Ты собираешься каждую неделю ездить на Арену. Тебе придется смотреть на смерти и увечья, которые ты ненавидишь. Неужели деньги, выигранные на ставках, для тебя так важны?

— Джай сказал, что чаще всего бои безопасны, — осторожно возразила я.

Хотя в душе я была полностью согласна с Диего: не будь у нас с Джаем общей высокой цели, я ни за какие коврижки не заставила бы себя смотреть на отвратительный мордобой с участием бесправных бойцов.

— Я хочу поговорить с твоим рабом сегодня, — отвернувшись к окну, бросил Диего. — Убедиться, что он готов и не подведет нас завтра.

— Он не подведет, — памятуя уверенность Джая в собственной победе, ответила я. — Но, разумеется, ты можешь поговорить с ним о чем угодно.

Помолчав, Диего добавил уже тише:

— Мне не нравится, что он в открытую живет в твоих покоях. Ты дала ему слишком много свободы, теперь он волен перемещаться по поместью, как ему вздумается, и станет привлекать к себе внимание. Когда ему нездоровилось, его присутствие в твоих комнатах еще можно было объяснить, но теперь…

От удивления я едва не открыла рот.

— Но… Диего… как же тогда…

Скрипнув зубами и заиграв желваками на скулах, он с видимым усилием процедил:

— Надо быть осторожнее. Как я понимаю, теперь одним бойцовым рабом дело не ограничится. И пока не будут достроены бараки, тебе придется держать этих диких зверей при себе.

Сглотнув, я потупила взгляд. Диего прав, но что же я могла сделать?

— Я попрошу мать об услуге. Пусть выделит тебе весь этаж до тупика. Рабынь посели напротив, в твои покои смогут входить только они. Твоего раба… мы назначим телохранителем, и ему будут отведены покои рядом с твоими.

— Но ведь так или иначе ему придется… а снаружи караулят стражники…

— Не перебивай. Я уже думал над этим. Завтра, пока нас не будет дома, парочка рабов, нанятых у Монтеро, проделает внутреннюю дверь, чтобы сообщать ваши комнаты. От лишних глаз дверь скроют ширмой или гобеленом — мама что-нибудь придумает. А остальных рабов можно размещать в других комнатах. Стражам придется остаться в коридоре: я не усну спокойно, если по этажу будут разгуливать бойцовые рабы.

— Как знаешь, — вздохнула я.

Может, это и к лучшему — если для чужих глаз мы с Джаем будем жить в разных комнатах, мне не придется прятать глаза перед служанками по утрам.

Карета замедлила ход перед воротами поместья.

— Приехали, — Диего на мгновение прикрыл глаза. — Как же я устал за сегодня.

С наступлением сумерек возвращаюсь в дом. Тело приятно ломит от усталости: потрудился неплохо. Но перед завтрашним боем надо как следует отдохнуть.

Госпожи еще нет, и рабы-стражи косятся на меня с некоторой растерянностью, но пропускают беспрепятственно. В комнате меня ждет чистая смена одежды и ужин с господского стола. Первым делом опустошаю поднос с едой. Лишь после этого иду в купальню, чтобы смыть с себя пот и грязь, налипшую за целый день на площадке.

В каменной ванне с приятно теплой водой тело расслабляется. Закрываю глаза, позволяя воде украсть добрую часть своего веса, и ловлю себя на том, что хотел бы продлить это мгновение как можно дольше. Как это желанно — делать, что хочешь, никому не принадлежать… Не чувствовать на коже постоянную боль от ожогов, порезов и рваных ран.

Любить женщину, которую выбрал сам.

При мысли о женщине перед глазами вспыхивает образ Вельданы Адальяро. По венам растекается жар, нечто вязкое, тягучее стекается к животу, скручивается узлом в области паха. Открываю глаза, чтобы прогнать морок. В каменной нише аккуратно расставлены ароматные масла, притирания и мыльная паста. Хозяйские вещи без позволения брать нельзя, но рука дерзко тянется к баночкам, ноздри жадно втягивают запах, принадлежащий ей.

Но запах ее кожи не повторит ни один рукотворный аромат. Усмехаюсь собственным мыслям, расставляю баночки в прежнем порядке и заканчиваю мытье: не хватало еще, чтобы меня застали врасплох.

Едва успеваю прибрать за собой и переодеться, как наружная дверь открывается. Пришла госпожа. Сердце почему-то ускоряет ритм, дыхание становится глубоким и тяжелым. Перед боем лучше не растрачивать силы на плотские утехи, но эта мысль только разгоняет кровь по венам еще быстрее.

За дверью раздается мужской голос, и я замираю, разом позабыв непотребные мысли. Красавчик Диего? Здесь, в ее спальне? Что он тут забыл?

В растерянности отхожу от двери подальше, и в следующий миг госпожа появляется на пороге. Скользит по мне грустным взглядом, на мгновение задерживает его на свежевыбритой голове и произносит раздражающе отстраненным тоном:

— Джай, дон Адальяро желает поговорить с тобой. Выйди, будь добр.

Выхожу в спальню и застываю неподалеку от двери. Черные брови красавчика тут же съезжаются к тонкой аристократической переносице.

— Что за дерзость? Ты не знаешь, как приветствовать хозяев, раб?

— Простите, господин, — стараясь не выдать вскипающей в груди злости, опускаюсь на колени и покорно склоняю голову.

— Если бы не завтрашний бой, я сегодня же спустил бы с тебя шкуру, — надменно произносит красавчик.

Вель молчит, и я молчу, не зная, чего от меня хотят.

— Готов ли ты к поединку? Ты стоил моей супруге слишком дорого, чтобы в первой же битве уплыть из ее рук.

— Готов, господин, — не поднимая глаз, отвечаю я.

— Осознаешь ли ты всю ответственность? Если завтра проиграешь — уж поверь, я найду способ укоротить тебе язык.

О, теперь понятно, что ему нужно. Чтобы в случае проигрыша я не трепался, что влез в постель к его жене. Руки судорожно сжимаются в кулаки. Вдох-выдох. Смирение.

— Я не собираюсь проигрывать. Я поклялся вашей супруге, что она вернет свои деньги с лихвой.

— Твои клятвы ничего не стоят, раб. Встань и дай посмотреть на себя.

Поднимаюсь, до скрипа в зубах сжимая челюсти. Глаза ловят напряженный взгляд донны Вельданы. В них я вижу мольбу.

О нет, госпожа, можешь не беспокоиться. Я не позволю себе дать выход эмоциям и испортить глупостью дело всей моей жизни.

— Сними рубашку.

Повинуюсь и замираю. Красавчик подходит ближе, рассматривает меня, будто племенного жеребца на публичных торгах. Тычет длинными пальцами в мышцы, сжимает подбородок, заглядывает в рот. Зачем ему понадобились мои зубы?

— Повернись.

Бесцеремонные пальцы продолжают ощупывать мое тело, нарочно ярят не до конца зажившие раны. Если он хочет причинить настоящую боль, ему следует поучиться у Вильхельмо. Впрочем, цель этого осмотра — наверняка не боль, а унижение.

Перед женщиной, которую он сам подложил мне в постель.

— Можешь одеться.

Натягиваю рубашку и поворачиваюсь в ожидании дальнейших приказов. Но красавчик подчеркнуто теряет ко мне интерес, будто я предмет мебели, а не живой человек, и обращается к жене:

— Ты уверена, что тебе это нужно, Вельдана? Еще есть время передумать.

Бледная Вель бросает тревожный взгляд в мою сторону. Уголки рта чуть заметно дрожат, но голос спокоен:

— Уверена.

— Я поддержу тебя во всем, что бы ты ни задумала, — в голосе красавчика вдруг прорезается нежность, вызывая во мне приступ бешенства.

Его кудрявая голова склоняется к ее лицу, руки, подобно щупальцам спрута, обхватывают стройный стан. Лучше бы смотреть в сторону, но не могу оторвать взгляда от их странного поцелуя. Вель напрягается, как тетива, пытается отклониться назад, тонкие пальцы судорожно вцепляются в плечи красавчика, но бороться в открытую не смеет. А он напирает, поглощая ее целиком, будто от этого поцелуя зависит вся его жизнь.

Ногти впиваются в ладони, воздух с трудом врывается в легкие сквозь стиснутые челюсти, но я смотрю на представление, которое устроено исключительно для меня.

— Доброй ночи, дорогая, — воркует красавчик, оторвавшись от нее, и очерчивает пальцем линию ее скулы. — Постарайся отдохнуть.

В последних словах тоже намек для меня? Нет уж, что делать с твоей женой ночью, благородный дон, я решу сам.

Он уходит, и на короткий миг мы остаемся одни. Она смотрит на меня с затаенным испугом, я тоже не в силах разлепить плотно сжатые губы.

— Прости, Джай. Я знаю, тебе это все было… неприятно. Но Диего…

— Я знаю, — не могу слышать ее оправданий. — Вам не за что извиняться, госпожа.

— Я не… — она порывисто подается навстречу, но в это мгновение раздается стук в дверь, и в комнату проскальзывают рабыни.

— Госпожа? — моргая ресницами, растерянно спрашивает младшая.

Не говоря больше ни слова, разворачиваюсь и ухожу к себе. Ложусь навзничь на жесткую постель и закидываю за голову руки. Перед глазами навязчиво встает поцелуй красавчика и Вель.

Зачем ему это нужно? Лишний раз подчеркнуть, что она принадлежит ему? Что раб не смеет посягать на благородную женщину? Чтобы знал свое место? В постели хозяйки, но не в ее сердце?

У фантомного дона Адальяро в моем видении от жестоких ударов расплываются кровавым месивом губы, крошатся зубы, выпучиваются перечеркнутые красными прожилками белки глаз.

Да, так гораздо лучше. Чувствую, как губы разъезжаются в злом оскале. Мы еще посмотрим, красавчик, чьим будет ее сердце. Мы еще посмотрим.

Терпеливо дожидаюсь, когда звуки за дверью стихнут. Она придет ко мне — я это знаю. Не сможет оставить меня одного.

И не ошибаюсь. Входит тихо, останавливается на пороге.

— Ты все еще злишься на меня? — спрашивает почти шепотом. — Я должна была… но я не знаю… он мой муж и…

Не дожидаюсь, пока она выговорится, рывком поднимаюсь с кровати, в несколько шагов оказываюсь рядом. Запускаю пятерню в распущенные волосы у затылка, вглядываюсь в виноватые глаза. Склоняюсь к бледному лицу и накрываю ее рот своим. Целую властно, жадно — так, чтобы не вырвалась. Так, чтобы забыла о другом поцелуе.

Но она не сопротивляется. Отвечает, как умеет, легкие руки ложатся мне на шею, сминают ворот рубашки. Гибкое тело мелко вздрагивает под моими ладонями, льнет к груди. Отрывается лишь тогда, когда я отпускаю, хватает ртом воздух, утыкается лбом мне в плечо.

— Джай…

— Что, госпожа? Вас позволено целовать только мужу?

Мои слова пропитаны ядом, хотя мне вовсе не хочется ее наказывать. Теплое тело, которое все еще сжимаю в объятиях, дергается, как от удара.

— Я только хотела сказать… Пожалуй, тебе сегодня лучше… отдохнуть… не растрачивать силы…

— Я сам решу, что для меня лучше.

Подхватываю ее на руки, и она лишь крепче прижимается ко мне. Укладываю на кровать, нависаю сверху. Спускаю с плеча тонкий шелк ночной рубашки, нетерпеливо целую хрупкое плечо, ключицу, захватываю губами кожу на горле. Нахожу ладонью мягкую грудь, массирую пальцем мгновенно затвердевший сосок.

— Джай…

Но я уже не склонен к разговорам. Времени мало, ночь коротка.

А подо мной гибкое, теплое, дразнящее женское тело.

====== Глава 20. Первая битва ======

К Арене мы прибыли заблаговременно, чтобы успеть сделать ставки до начала представления. Я не знала всех правил игры и терялась в шумной толпе разгоряченных азартом господ, сгрудившихся у большой восковой таблички с цветными фишками, поэтому Диего пришлось наспех вводить меня в курс дела.

— Имена рабов, которых ты выставляешь на бой, распорядитель записывает на доске. Напротив каждого имени закрепляется фишка с гербом владельца. У тебя раб только один, поэтому и фишка одна, — он вложил мне в ладонь круглую плоскую деревяшку с острым штырем на обороте, выкрашенную в зеленый цвет. На лицевой части фишки красовался вензель в виде буквы «А» в обрамлении виноградных листьев. Гербовый рисунок заставил меня содрогнуться, напомнив выжженное на коже Джая клеймо.

— Господин сенатор! — сияя фальшиво-радостной улыбкой, шагнул нам навстречу распорядитель. — Донна Адальяро! Как приятно видеть вас снова!

Едва ли это было правдой, учитывая недавний скандал на Арене с моим участием, но распорядитель сиял так, будто для него не существовало гостей желаннее нас.

— Будете ставить, дон Адальяро? Или… хотите принять участие в игре? — он неуверенно покосился мне за плечо, где стоял скованный цепями Джай.

— Моя жена решила выставить на поединок своего раба.

— Ах, как же, как же, я припоминаю! Отличный выбор! Вепрь всегда слыл одним из лучших бойцов на Арене. Победитель «Боя за свободу» — шутка ли! Дон Вильхельмо был крайне щедр, когда продал вам этого раба.

— Не сомневаюсь, — горько усмехнулась я, улавливая в словах распорядителя скрытую насмешку. — Как выбрать для него соперника? Я немного теряюсь в правилах.

Распорядитель ловко ввинтился в толпу близ восковой таблички и поманил нас с Диего за собой.

— Прошу вас, подойдите ближе! Вот здесь, в левой части, список уже выставленных рабов. Выберите приглянувшегося соперника и поставьте свою фишку напротив его имени. Если его хозяин не возражает, пара считается закрепленной, и гости могут делать ставки на победителя. Если никто из левого списка вас не устроил, можете вписать в него имя своего раба, и тогда другие игроки предложат вам пару.

Я растерянно взглянула на список. Звучные прозвища неизвестных рабов не говорили мне ровным счетом ничего. Я взглянула на мужа, ожидая поддержки, но он лишь отстраненно пожал плечами.

— Тут я тебе не советчик, Вельдана. Чтобы потом между нами не было недоразумений, лучше тебе выбрать самой.

Не получив помощи от Диего, я оглянулась на Джая.

— Может быть, ты выберешь себе соперника?

Сохраняя непроницаемое лицо, он послушно шагнул к табличке и пробежался взглядом по списку.

— Зверь.

Жуткое слово заставило меня вздрогнуть, а от дьявольского спокойствия, с которым Джай его обронил, я неуютно поежилась. Скосив глаза на список, я различила светло-салатовую фишку с эмблемой в виде спелого лайма с зеленым листочком. Другие имена уже имели пару, а то и выбор из двух-трех претендентов, но напротив названного Джаем прозвища образовалась пугающая пустота.

class="book">— Отличный выбор! — довольно хлопнул в ладоши распорядитель. — Достойный соперник. Госпожа подтверждает?

Что-то настораживало меня как в выборе Джая, так и в радостной реакции распорядителя, и я слегка нахмурилась.

— Позвольте сперва поговорить с моим бойцом.

— Как вам будет угодно, госпожа Адальяро, — склонился распорядитель и тут же принялся осыпать восторгами другого игрока.

Отойдя вместе с Джаем на расстояние, достаточное для разговора без чужих ушей, я с неудовольствием обнаружила, что Диего идет следом. Первым моим желанием было попросить его подождать в стороне, но в следующий момент я одернула себя: мы семья, и он имеет право знать все о моих делах. Ну или почти все.

— Кто такой Зверь? Ты его знаешь?

— Да, госпожа, — ответил Джай так отчужденно, что меня прошибло холодом. — Доводилось видеть его в деле.

— Где он? Покажи.

Джай неторопливо огляделся, прищурившись, и задержал взгляд на рабе, стоявшем близ бортика арены.

— Вон тот, с татуировкой вокруг рта.

Оглянувшись и отыскав глазами человека, на которого указывал Джай, я обнаружила рослого мускулистого халиссийца, неподвижно возвышавшегося над толпой. Блестящую кожу цвета темной бронзы усеивали замысловатые татуировки в виде переплетения когтистых лап, будто разрывающих загорелую кожу раба; бритый череп напоминал пятнистую голову хищника, но самым отталкивающим выглядело лицо: глаза словно терялись в черных провалах благодаря нанесенным на веки чернилам, а рот казался оскаленной звериной пастью с острыми клыками, с которой по подбородку и шее стекали вытатуированные капли темно-синей крови.

— Он выглядит… жутко, — выдохнула я, облизывая пересохшие губы.

— Он сильный, — коротко ответил Джай. Легкое движение обнаженного плеча заставило звенья цепи за его спиной глухо звякнуть.

— Но… почему именно он? Ведь ты можешь выбрать соперника не такого… устрашающего!

— Разве госпоже нужны слабаки?

Намек в его вопросе прозвучал достаточно ясно: если мы хотим достичь нашей общей цели, нам нужны только сильные и волевые люди. Но удастся ли Джаю победить это чудовище?

— Ты же сама предоставила ему право решать, — вмешался из-за моего плеча Диего. Мне показалось, что выбор Джая каким-то странным образом ему понравился. — Бой обещает быть зрелищным, а ставки — высокими.

Я обеспокоенно оглянулась, пытаясь получше рассмотреть жуткого татуированного раба, с которым предстояло биться Джаю.

— Ты сможешь его победить?

Джай посмотрел на меня с ленцой сытого хищника, выразительные губы кровожадно растянулись.

— Да.

Оставалось только махнуть рукой. Вероятно, он знает, что делает.

— Ладно. Скажу распорядителю, что подтверждаю выбор.

— Делайте ставку на меня, госпожа, — губы Джая растянулись еще шире. — Не пожалеете.

После того как список был составлен и утвержден, огромный зал Арены загудел пуще прежнего: помощники распорядителя взялись принимать ставки. Рабов выпустили в круг арены, чтобы они попробовали силы и размялись перед боем.

Оформив ставки, мы с Диего направились к ложе, но буквально нос к носу столкнулись с Даниэлем, добрым приятелем мужа.

— Здорово, старина! Не ожидал увидеть тебя сегодня среди нас. Снова в деле? На кого поставил? Ох, простите, донна Вельдана…

Обменявшись церемонными приветствиями, мы замерли друг перед другом в нерешительности.

— Вельдана, ты меня извинишь? — белозубо улыбнулся Диего. — Я отойду ненадолго, поболтаю с друзьями. Давай я провожу тебя в ложу.

— Позвольте мне проводить вашу супругу, господин сенатор, — раздался за нашими спинами знакомый голос.

Обернувшись, я увидела дона Вильхельмо Верреро собственной персоной.

Скупо ответив на радушное рукопожатие хозяина Арены, Диего смерил нас прохладным взглядом, но все же кивнул и отошел к группе оживленно беседующих молодых людей.

— Какая приятная неожиданность, госпожа Адальяро, — Вильхельмо подчеркнуто медленно поцеловал кончики моих пальцев, затянутых в перчатку. — Весьма рад видеть вас здесь. Решили немного развлечься?

— Вроде того, — я выдавила из себя положенную улыбку, — засиделась дома. Хочу испытать себя в качестве игрока.

— О, вы привели сюда раба? Неужели Вепря?

— Именно, — от натянутой улыбки свело мускулы на лице. Наверняка дон Верреро не порадуется встрече со своим несостоявшимся убийцей. Однако если он и почувствовал раздражение, то виду не подал.

— Право, вы меня удивили, донна Адальяро, — черные, как уголь, глаза Вильхельмо вспыхнули задорным блеском. — Не думал, что когда-либо увижу вас на Арене.

— Раз уж я купила бойцового раба, грех не испытать его в деле, — непринужденно обмахиваясь веером, ответила я.

— Ваш настрой меня радует. Но чувство вины не дает мне покоя. Продавая вам Вепря, я понимал, что он ни на что больше не годен. Вы поставили на него, разумеется? Если желаете, я могу покрыть вашу ставку — в качестве дружеской услуги.

— Не стоит, дон Верреро, — улыбнулась я снисходительно. — Я уверена, что он выиграет.

— Боюсь, вы не все знаете о своем рабе, — с поддельным сожалением покачал головой Вильхельмо. — Было время, когда имя Вепря гремело на Арене. На него делали самые высокие ставки. Но в последнее время он… сломался. Устал. Годы не пошли ему на пользу, знаете ли.

— Он неплохо отдохнул в нашем поместье, — я постаралась придать голосу очаровательной легкомысленности. — Сегодня он выиграет, я уверена.

— Кто его соперник? — картинно изогнул бровь дон Верреро.

— Я еще не слишком разбираюсь в бойцах. Вроде бы его зовут Зверем.

— Хм. Опасный противник. Он выглядит полным сил и воли к победе. Вепрь же… — хозяин Арены вновь с сомнением покачал головой, — непредсказуем. Боюсь, что боя мы можем не увидеть, и вы потеряете своего единственного раба, купленного за немалые деньги.

— Могу побиться об заклад, что не потеряю, — улыбнулась я еще шире и лукаво прищурилась. — Готовы сделать ставку, дон Верреро? Особую ставку, исключительно между вами и мной.

В глазах Вильхельмо промелькнула толика сомнения, и он в задумчивости покусал мясистые губы под тонкими усиками.

— Особая ставка? Любопытно. И что же мы будем ставить?

— Желание. Если Вепрь победит, вы исполните мое. А если проиграет — я исполню ваше. Что скажете? По рукам?

Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди от осознания той дерзости, на которую я только что решилась. Слышал бы меня сейчас Диего! Уверена, мне было бы несдобровать.

Хитрый прищур Вильхельмо стал нехорошим.

— Полагаете, что купите меня так легко, донна Адальяро? Вам что-то нужно от меня, это ясно. Любопытно, что? С вашей стороны будет разумней признаться открыто.

Охватившее меня воодушевление сменилось досадным разочарованием. Он не только не подхватил мою игру, но и поставил меня в тупик прямым вопросом. Что ответить? Если и дальше юлить, скрывая свои намерения, сделка едва ли состоится: Вильхельмо оказался не столь азартен, чтобы сыграть на кота в мешке. Но дальше такой возможности не представится: сейчас он не знает, чего ожидать от Джая, а после сегодняшнего боя определенно будет осторожнее в ставках. Если же озвучить желание прямо, он ни за что не согласится…

— Советую все-таки ответить, — продолжал давить Вильхельмо, наблюдая за моими колебаниями. — Вы ведь не хотите, чтобы ваш благородный муж, сенатор Адальяро, узнал о вашей готовности исполнить любое мое желание? Учитывая, что мои желания могут зайти гораздо дальше, чем это понравится дону Диего.

Об этом я не подумала. Закусив губу, перевела взгляд на песчаную площадку за бортиком арены. Джай лениво разминался в кругу и время от времени поглядывал в мою сторону. Я ведь обещала ему…

— Я верю в то, что вы человек чести, дон Вильхельмо, и не станете требовать от меня невозможного. Как и я не стала бы требовать невозможного от вас.

— Я покорен вашей добродетелью, донна Вельдана. И все же? Чего вы хотите?

— Купить вашего раба, — выпалила я, чувствуя, как замирает в груди сердце. Не совершила ли я величайшую ошибку, которой Джай не простит мне никогда?

— Еще одного? — густые брови Вильхельмо удивленно взметнулись вверх. — Которого?

— Раба по имени Аро.

Улыбка хозяина Арены превратилась в злорадный оскал.

— Ах. Понимаю. Вепрь никак не может позабыть о своем любимце. Что ж, у всех есть свои милые маленькие привязанности. Ради них мы порою идем на абсурдные поступки, не так ли?

Он выдержал мучительно долгую паузу, скосив глаза на арену и, как мне показалось, наблюдая за Джаем. К нашей беседе он как будто потерял интерес.

— Так что же? — нетерпеливо напомнила я о себе. — Вы согласны поставить своего раба на победу Зверя в поединке с Джаем?

— Джаем, вот как? — Вильхельмо окинул меня пронизывающим взглядом. — Поглядим. Но не теперь, совершенно точно не теперь. Хочу для начала увидеть вашего… Джая… в деле.

С моих губ сорвался огорченный вздох.

— Что ж, воля ваша. Надеюсь, вы поставили на него.

— В этот раз я, пожалуй, воздержусь, — с величайшей любезностью улыбнулся мне Вильхельмо. — И поставлю на его соперника. Кстати, донна Адальяро, мое предложение покрыть вашу ставку еще в силе. Благородный дон Диего весьма расстроится, если вы снова потеряете деньги, на сей раз вместе с рабом.

С этими словами Вильхельмо откланялся и ушел. Оставшись одна, я немедленно разыскала взглядом Джая и крайне удивилась, обнаружив его стоящим у самого бортика и мирно беседующим с невысокой стройной женщиной в вызывающем платье. Распущенные волосы цвета ночи не завивались в кудряшки, как у большинства южанок, а шелковым покрывалом струились вниз по узкой спине; сверкающие черными алмазами глаза были густо подведены сурьмой, придавая красавице демонический вид, а изумрудно-зеленое платье с золотой вставкой облегало точеную фигурку хозяйки второй кожей, вопреки саллидианской моде на пышные кринолины.

И Джай, похоже, знаком с этой дамой, поскольку никакого смятения или почтения на его лице я не уловила. Дама же изо всех сил старалась изображать высокомерие, вот только нечто неуловимое в ее движениях выдавало неподдельную заинтересованность моим бойцом.

Что это еще за штучка? Я нахмурилась, ощутив неприятный укол в груди. Надо будет поговорить о ней с Джаем. С другой стороны… почему я все время забываю, что Джай мне не раб на самом деле? У него есть вольная, подписанная мною, и пусть об этом никто не знает, но он свободный человек и может строить отношения с кем угодно.

— Чем опечалена, дорогая? — голос мужа заставил меня вздрогнуть.

Поглощенная раздумьями, я не заметила, как он вернулся.

— Волнуюсь из-за выбора Джая, — почти не солгала я, улыбнувшись ему. — Но отступать теперь некуда, верно?

— Верно, — Диего вернул мне улыбку. — Ставки сделаны, скоро начнутся поединки.

Любопытство взяло надо мной верх, и после недолгих колебаний я спросила как бы между прочим:

— Кто эта леди в зеленом платье?

Женщина как раз откинула за спину длинные прямые волосы и, грациозно покачивая бедрами, двинулась в сторону зрительских трибун.

— Эта? — Диего проводил женщину не слишком приветливым взглядом. — Донна Эстелла ди Гальвез. Только едва ли можно назвать ее леди.

— Почему?

— Эта женщина — позор своего достойного рода. Ди Гальвезы веками владели лаймовыми рощами на восточном побережье полуострова, весьма зажиточная и уважаемая семья. Однако их наследник, покойный дон Себастиан, выбрал в жены эту безродную потаскуху из Лиама.

— Говори тише, — шикнула я на него, опасливо озираясь. — Тебя могут услышать.

— Пусть слышат. Война коснулась почти каждой семьи в Саллиде, и благородный дон Себастиан не стал исключением, сложив голову в сражении за свою страну. Его престарелая мать, убитая горем, вскоре последовала на небеса за сыном. Вот только кое-кто из почтенных людей уверен, что вероломная невестка ей в том помогла.

Открывшиеся подробности побудили меня еще раз с живейшим интересом взглянуть в сторону странной красотки. Ее место было высоко, в последних рядах, выше которых располагался лишь узкий выступ, где несли стражу аркебузиры. Насколько я уже знала, чем ниже в обществе считалось положение зрителя, тем выше находилось его место на трибуне.

Диего меж тем продолжал:

— Наследников дон Себастиан так и не дождался, и внезапно случилось так, что лиамская шваль осталась единственной владелицей старинного родового поместья. Чудесные лаймовые рощи хиреют и чахнут, а семейное дело Ди Гальвезов осталось лишь прикрытием ее темных делишек. В Сенате уверены, что она связана с пиратами и контрабандистами. Ее частые отлучки из Кастаделлы всякий раз завершаются поступлением новой партии свежего мясца на невольничьи рынки.

Я с трудом сдержалась, чтобы не осадить Диего за пренебрежительные слова о несчастных пленниках, попавших в рабство. А вот презрение мужа к женщине в золотисто-зеленом платье нисколько меня не задело.

— Кстати, она владелица того самого раба, который будет драться с твоим Вепрем.

Ах, вот чью эмблему я видела на фишке напротив имени Зверя! Интересно, о чем Джай мог разговаривать с ней?

Тем временем оживленная возня у восковой доски прекратилась: фишки были расставлены, пары сформированы, бойцы по сигналу покинули арену, и распорядитель во всеуслышание объявил начало поединков. Я поглубже вздохнула и сцепила на коленях руки. Как бы я ни храбрилась, но высидеть несколько часов на трибунах, наблюдая за публичными драками несчастных рабов, было тем еще испытанием.

Арена странным образом успокаивает. В этом круге, на этом песке я провел добрую часть своей жизни. Помимо моей воли Арена влезла под кожу, отравила душу, стала частью меня. Вдыхаю знакомый запах высушенного солнцем камня, нотки сырости, тянущиеся из многочисленных извилистых подвалов, едва уловимый запах крови, впитавшейся в песок. И привычную мешанину из приторных ароматов — южане обожают поливать себя духами. Ощупываю взглядом каждую знакомую деталь, молча приветствую древнюю Арену — в ней всегда видишь одновременно и старого друга, и непобежденного врага. Наверное, так мужчина, возвратившийся домой после долгой отлучки, приветствует жену, с которой прожил долгие годы и уже не знает, любит ее по-прежнему или просто привык — к сварливой, уставшей, располневшей, но бесконечно родной.

Впрочем, мне этого не узнать: жены у меня никогда не было и не будет. А Арена встречает меня молчаливым равнодушием. Ей все равно, погибну я на пропитанном кровью песке или снова выйду из круга победителем.

Выныриваю из раздумий, когда Вель подзывает меня и просит сделать выбор соперника. Разумеется, откуда ей знать всех бойцовых рабов? Бросаю взгляд на доску и холодею, обнаружив до боли знакомую фишку с зеленым кружочком лайма. Она здесь. Та, которая за несколько лет рабства сумела изуродовать не только мое тело, но и душу. Сейчас она выставила лучшего своего бойца, который знаком мне по некоторым прошлым битвам — из тех, кто умеет побеждать и выживать. Халиссийца по прозвищу Зверь.

Не раздумывая, называю его. Несмотря на духоту, по голой спине расползается могильный холод: она где-то здесь. Возможно, уже увидела меня.

С нас снимают ошейники вместе с путами и выводят на арену: новички могут приноровиться к размерам и форме круга, привыкнуть к плотности морского песка. Опытные бойцы лениво разминают мышцы, отрабатывают на невидимом противнике коронные удары. Отыскиваю глазами своего соперника. Устрашающие татуировки призваны сломить волю врага еще до начала боя — но только не такого врага, как я. Зверь старается выглядеть спокойным и расслабленным, но вся эта внешняя бравада и хвастливые рисунки не скрывают усталости в темных глазах. Издали рассматриваю шрамы на его теле — не все они получены в бою. Некоторые мне знакомы настолько, что мои собственные, уже давно зажившие, пронзает фантомная боль. Она добралась и до этого. Сучке по-прежнему доставляет удовольствие ломать сильных мужчин.

Ничего, брат. Для тебя этот ад скоро закончится.

Невольно оглядываюсь, чтобы отыскать взглядом Вель, ободрить ее улыбкой, но… внезапно замечаю другие глаза — черные, безумные, как порочная душа их владелицы. Стоит у самого бортика, поигрывает смуглыми обнаженными плечами, смотрит прямо на меня и ехидно скалится. Молча подает едва заметный знак пальцем, подзывая к себе. Она уже больше года как не хозяйка мне, но внутри все цепенеет, замирает в предчувствии боли, боится ослушаться приказа. Теперь я принадлежу другой, и впору бы тряхнуть головой, отвернуться и сделать вид, что женщины по ту сторону круга не существует, но ноги предательски переступают, делают шаг за шагом — до тех пор, пока колени не упираются в прохладный каменный бортик.

— Снова здесь? — яд капает с подкрашенных кармином губ, сочится с каждым оброненным словом. — Я думала, ты уже давно издох.

— Не издох. Победил в прошлой резне.

— Вот что значит слишком долго отсутствовать дома. Пропустила все самое интересное.

— Самое интересное еще впереди, — животный страх постепенно отпускает, уступает место внутреннему торжеству, губы растягиваются в злорадном оскале.

— О да, ты получил достойного соперника. Бой обещает быть зрелищным.

Жаль, что она не понимает, о чем я. Ничего, придет время, и она вспомнит мои слова.

— Я скучала, — медленно, словно нехотя, протягивает руку, царапает линию на моей обнаженной груди. Вдавливает острый ноготь в не до конца заживший шрам от клейма.

— Не могу сказать того же, — холодное презрение к ней само выливается наружу.

— Не представляешь, сколько раз я пожалела о том, что продала тебя. Женская слабость, знаешь ли. Надо было убить. Медленно, красиво. И наслаждаться каждой каплей крови, вытекающей из твоих вен, пока ты теряешь голос от крика.

— Ты упустила свой шанс, — уголок рта нервно дергается, хотя стараюсь дышать ровно. — За это я тебе безмерно благодарен.

— Какая дерзость. Ну ничего, за нее ты ответишь уже сегодня. Готовься, Вепрь. Вечером ты снова станешь моим.

— Сомневаюсь, — внутрь опять заползает колючий холод, но я гоню его прочь. Вдох-выдох.

— Сегодня ты бьешься со Зверем. Как символично. Он сожрет твои потроха, а я поджарю и съем на ужин то, что от тебя останется. А до тех пор буду наслаждаться боем.

— Наслаждайся, — ухмыляюсь. — Рекомендую сделать правильную ставку, иначе потеряешь не только бойца, но и деньги.

Хищница выпускает мой взгляд из плена, и он тут же судорожно мечется вокруг. Натыкается на Вель, которая стоит рядом с Вильхельмо.

Спина напрягается, мышцы каменеют, сердце ускоряет ритм. О чем они говорят? Надеюсь, юная госпожа не совершит ошибку и не попадется на удочку прожженного интригана. Иначе Аро несдобровать… Она бросает долгий взгляд в мою сторону и опускает глаза.

Гонг возвещает о том, что ставки сделаны. Нас выводят с арены за решетку — ожидать своей очереди.

Поединки длились нескончаемо долго. Распорядитель вызывал пары согласно списку, бросал жребий на выбор оружия, и схватка начиналась. Сегодняшнее зрелище ожидалось не столь кровавым и жестоким, как «Бой за свободу», повергнувший меня в шок, но смотреть на то, как сильные мускулистые мужчины лупят друг друга деревянными мечами, тыкают затупленными копьями или разбивают о щиты соперников учебные молоты, удовольствия мне не доставляло. Диего был поглощен действом, а я украдкой наблюдала за ним и прочей публикой. За время пребывания в Кастаделле я успела познакомиться со многими господами, и почти все они сегодня находились здесь: дон Вильхельмо Верреро, сенатор Эстебан Гарриди с донной Бланкой, сенатор Алонзо ди Альба с супругой и сыновьями, дон Рауль Монтеро, чьи рабы сейчас трудились над строительством тренировочной площадки у нас в поместье. Сколько людей приходит сюда по субботам, чтобы увидеть чужую боль, кровь и увечья!

Я уже совсем извелась в ожидании, когда наконец объявили бой Джая и того ужасного на вид халиссийца по прозвищу Зверь. Их поединок оставили под конец, и вопли зрителей, сопровождающие их выход, казались громче, чем те, что звучали прежде. Ну разумеется, всем охота посмотреть на бой сильных соперников.

Жребий предопределил кулачный бой. Я облегченно вздохнула: едва ли рукопашная схватка могла причинить бойцам серьезные увечья. За сегодня случилось немало травм и переломов даже от тренировочного оружия, один из рабов скончался прямо на арене, когда деревянный молот проломил ему череп. Однако, когда я взглянула на огромные татуированные кулаки Зверя, мне стало нехорошо.

Прозвучал гонг, но соперники на арене не кинулись друг на друга, как я ожидала. Они медленно кружили по дуге, переступая то влево, то вправо, резко наклоняя корпус и наблюдая за ответными движениями противника. Оглушающий рев зрителей врывался в уши, искаженные азартом лица мелькали над трибунами, подначивающие жесты рук сливались в единую волну. Толпа хотела драки, но ни один из бойцов не спешил нападать.

— Что они делают?

— Присматриваются друг к другу. Обычное дело. Кто лучше изучит противника до начала схватки, тот зачастую и побеждает в ней, — небрежно ответил Диего.

Боец по имени Зверь выглядел устрашающе. Оскаленный рот щерился четырьмя рядами зубов — настоящими и вытатуированными на коже. Мощное тело словно исполняло охотничий танец, примериваясь к движениям Джая, наклоняясь из стороны в сторону, пригибаясь к песку. Четко обрисовывались каменные мускулы на груди, животе и руках. В темных глазах, затонувших среди синевы татуировок, плескалась поистине звериная ярость.

Джай двигался осторожно. Взгляд его сделался неподвижным, как у удава. Скупые движения — то плавные, то резкие — были призваны обмануть соперника, но атаковать никто не решался.

Первым ринулся в бой Зверь. Джай уклонился молниеносным движением, но все же пропустил удар в ухо. Тихий вскрик сорвался с моих губ, когда Зверь тут же добавил удар под ребра. Удар такой чудовищной силы, что ребра заныли у меня самой. Но Джай устоял, выбросив кулак в ответ. Увы, халиссиец блокировал выпад, и оба они отпрыгнули в стороны, завершив пробную атаку.

Джай ничем не выдал своей боли, продолжая внимательно наблюдать за противником. Глаза Зверя пылали охотничьим азартом, двойная пасть скалилась, издавая рык, который пробивался даже сквозь рев беснующейся толпы. Казалось, первый обмен ударами разгорячил его еще сильнее. Сделав обманный маневр, он вновь бросился на Джая и достал его двумя быстрыми прямыми ударами в корпус. Я болезненно вскрикнула — почему Джай так медлит? Его кулаки лишь рассекли воздух в ответ. Неужели противник и в самом деле сильнее… и быстрее? Мой порывистый возглас утонул в ликующем вое толпы — симпатии зрителей явно были на стороне Зверя.

— Это все, на что способен твой непобедимый воин? — в голосе Диего прозвучала насмешка и даже нотка злорадства. — Кажется, ты поторопилась со строительством тренировочной арены.

Я не нашлась с ответом и закусила губу. Тревога за Джая невольно выплескивалась обидой на Диего, хотя его вины в происходящем на арене точно не было.

Тем временем атаки Зверя возобновились. Напрасно я полагала, что кулачный бой — наиболее безопасный: халиссиец уже успел до крови разбить Джаю лицо. Казалось, татуированный боец прибавлял в горячности и силе с каждым ударом, а Джай, напротив, капля за каплей терял боевой дух, отбивался безуспешно, а контратаковал вяло и невпопад. Зверь делал с ним что хотел, избивая противника напропалую, ярость извергалась из мощного рослого халиссийца почти осязаемым потоком.

Толпа ликовала, встретив очередную атаку Зверя взбудораженным ревом. Джай отбил удар, ускользнул от другого, перехватил предплечье халиссийца. Пальцы скользили по смазанной маслом коже, соперники пыхтели и тужились, отчаянно толкаясь и стараясь ухватить друг друга покрепче. Босые ноги взрывали песок, искали опору понадежней, но тщетно. Огромные мускулы Зверя напряглись, он рывком навалился сверху, пытаясь повалить противника на землю, и ему это удалось: Джай упал на колени, сорвав с моих губ испуганный возглас. Но в следующий миг он подсек халиссийцу ноги и опрокинул его на песок. Сплетая конечности в остервенелой попытке сокрушить друг друга, они покатились по арене, с ног до головы извалявшись в песке. Зрители повскакивали с мест, выкрикивая имя Зверя. В какой-то момент он оказался сверху и попытался схватить Джая за горло, но тот успел перехватил запястье халиссийца поверх широкого кожаного ремешка. Мускулы на его руках вздулись так, что казалось, того и гляди лопнут вены, но ему все же удалось отвести от горла кулак Зверя.

Увы, их тела все еще были предательски скользкими. Рука Джая соскользнула, безуспешно пытаясь удержать предплечье халиссийца, но когтистая пятерня Зверя тут же вцепилась ему в лицо, вжимая голову в податливый песок.

Я вскрикнула, уже не таясь, и от волнения подскочила на месте.

— Сядь, Вельдана, — Диего цепко ухватил меня за запястье. — Еще не хватало, чтобы ты бросилась разнимать дерущихся рабов.

Отчаяние захлестнуло меня сокрушительной волной. Диего прав: ничего нельзя сделать. Только беспомощно наблюдать за тем, как огромный страшный Зверь ломает, мнет, раздирает в клочья Джая. Джая, который обещал победить…

Но на арене что-то изменилось. Джай сумел отодрать от своего лица чудовищную лапу и резко, не давая врагу опомниться, впечатал лоб ему в переносицу.

Зверь зарычал и схватился за лицо. Джай воспользовался заминкой, змеем вывернувшись из-под туши противника. Халиссиец совладал с собой быстро, взметнулся на ноги и с диким ревом ринулся на него. Джай ускользнул. И еще раз. И еще. Провоцируя Зверя на мощные броски, он словно превратился в быструю, неуловимую тень, ускользающую всякий раз, когда в живую плоть должен был врезаться кулак.

У меня перехватило дыхание, когда я увидела окровавленный рот Джая, ощерившийся в хищном оскале. Он улыбался, будто охотник, заманивший огромного медведя в ловушку. Теперь Зверь пропускал удары гораздо чаще, чем наносил их, и выглядел не столь уверенно, как поначалу.

Когда халиссиец пошатнулся, я позволила себе перевести дыхание. О нет, Джай и не думал сдаваться! Раззадорив противника мнимой слабостью, он заставил Зверя вложить все силы в изнуряющие атаки и лишь затем пробил брешь в его уязвимых местах. Удары все еще сыпались градом, но Джай, казалось, превратился в несокрушимую скалу, а Зверь слабел на глазах после каждого агрессивного броска.

Размашистый удар в челюсть заставил халиссийца пошатнуться. Джай на лету поймал кулак, метивший ему в лицо, вывернул руку противника за спину и ударил коленом по поджилкам.

Зверь рухнул, как подкошенный, вниз лицом. Джай быстро прижал голенью его бедро, нещадно упираясь коленом в пах и крепче впечатывая шею врага в песок одной рукой. Второй еще сильнее заломил руку халиссийца, заставив его издать отчаянный вопль боли.

Несколько бесконечно долгих мгновений — и гонг известил об окончании поединка. Джай немедленно выпустил противника из захвата и помог ему подняться. От сердца отлегло: победа осталась за нами, несмотря на то, что в начале боя Джай заставил меня изрядно поволноваться.

Распорядитель срывал связки, стараясь перекричать зрителей и велеречиво закрепляя победу Джая. Халиссиец угрюмо смотрел себе под ноги, из разбитого носа капала кровь — настоящая, вдобавок к вытатуированной на коже.

Искоса взглянув на Диего, я с удивлением обнаружила, что он вовсе не рад исходу поединка. Все встало на свои места, когда ему пришлось отсчитать деньги по проигранной ставке.

— Ты поставил на Зверя? — потрясенно выдохнула я, отказываясь верить в очевидное.

— Поразительная догадливость, — недовольно буркнул он.

— Но почему?!

Поступок Диего ощутимо задел меня. Я-то думала, что, как мой муж, он со мной заодно…

— Твой Вепрь — темная лошадка. Если бы он проиграл, мы оба потеряли бы деньги. Радуйся, что в этот раз удача была на твоей стороне.

— Донна Адальяро? — отвлек нас от семейной сцены глубокий женский голос.

Повернувшись, я увидела перед нашей ложей ту самую женщину, которая разговаривала с Джаем накануне битвы. К досаде на Диего, что грызла меня изнутри, добавился неприятный укол зависти: вблизи хозяйка Зверя выглядела еще красивее, чем издали.

— Позвольте представиться: донна Эстелла Ди Гальвез, — черноволосая красавица обворожительно улыбнулась мне и тут же одарила улыбкой Диего. — Дон Адальяро, какая честь видеть вас.

— Прошу меня извинить, дамы, — поджал губы Диего. — Я должен побеседовать кое с кем.

Он покинул ложу столь спешно, что я не успела даже рта открыть для протеста. Подобная бестактность была не в его правилах, но я отчетливо помнила, с какой брезгливостью он рассказывал мне о госпоже Ди Гальвез. Вероятно, ему претила мысль о том, что их увидят беседующими вместе.

— Очень приятно, донна Эстелла, — пришлось выдавить из себя ответную улыбку. — Простите моего мужа: он и в самом деле очень занятой человек. Чем могу помочь?

— Не буду отнимать ваше драгоценное время, давайте сразу к делу, — изящно повела бронзовым плечом моя собеседница. — Сколько вы хотите за откуп моего раба?

В первый миг я растерялась. Не будь у нас с Джаем великой цели, я непременно уступила бы ей и вернула Зверя безо всякой оплаты. Но не для того Джай рисковал своим здоровьем и жизнью, чтобы я так легко все испортила в угоду вежливости.

— Боюсь, нисколько, донна Ди Гальвез. У меня серьезные намерения относительно вашего раба. Он нужен мне самой.

Прекрасное лицо уроженки Лиама на мгновение исказила злая гримаса, но она совладала с собой и попыталась удержать улыбку.

— Понимаю. Зверь — отличный боец, но все имеет свою цену. Я готова заплатить любую.

— Увы, госпожа Эстелла. Я не торгуюсь.

Она бесцеремонно оглядела меня всю с головы до ног и зловеще сузила черные глаза.

— Что ж. Больно, но приходится признать поражение. Возможно, мне повезет отыграть его в следующий раз. Ведь я правильно поняла, что мы увидимся на трибунах еще не единожды?

— Вполне вероятно, — мило улыбнулась я и принялась поправлять складки платья. Надеюсь, этот жест даст ей понять, что дальнейшие препирательства неуместны. — Желаю удачи.

— О, удача. Благодарю. Кто знает, может, она пригодится не только мне, донна Адальяро.

Одарив меня напоследок колючим взглядом, красотка направилась к выходу, соблазнительно покачивая бедрами. Я успела заметить, каким взглядом проводили ее полуобнаженную узкую спину мужчины, стоявшие неподалеку.

И тут мои глаза встретились с глазами Джая.

Комментарий к Глава 20. Первая битва Коллажик к главе:

https://picua.org/images/2019/07/14/e953104f30ab095d2f4deb72fe27d414.jpg

====== Глава 21. Союзник ======

По дороге домой разговор не клеился. Возможно, причиной тому была послеобеденная духота. А может быть, переизбыток впечатлений. Не хотелось думать, будто Диего настолько мелочен, что злится из-за проигрыша по ставке.

После нескольких бесплодных попыток заговорить с ним я добилась лишь невнятных односложных ответов, оставила его в покое и умолкла, погрузившись в свои думы. Первый восторг от того, что победа досталась Джаю, поутих, и меня накрыла легкая паника. Теперь у меня два бойцовых раба вместо одного, и нельзя было не признать, что татуированный с ног до головы халиссиец пугал меня до дрожи в коленках. Сейчас оба бойца со скованными за спиной руками, пристегнутыми цепью к ошейникам, ехали на запятках, но, как только мы приедем в поместье, мне придется нести за новичка ответственность… и я малодушно рассчитывала на помощь Джая.

Карета скрипнула, останавливаясь, и расторопный Вун помог нам с Диего выбраться, а затем рабы-телохранители грубовато столкнули на землю скованных бойцов. Их тела и бритые головы, все еще в остатках оливкового масла, блестели на солнце. Почти одинакового роста и телосложения, они все же значительно отличались друг от друга. И дело даже не в том, что кожа Джая выглядела непривычно светлой на фоне чернильно-синих татуировок халиссийца, а в том, что один из них был явно воодушевлен, а другой — удручен до крайности.

Ну еще бы. Если то, что рассказывал мне Диего об издевательствах над неудачниками, — правда, побежденный раб не мог ожидать от новых хозяев ничего хорошего.

У входа в поместье нас встретили Изабель и Хорхе. Свекровь лишь поджала губы, выражая неудовольствие при виде нового бойцового раба, а Хорхе, оценив мой «улов» любопытным взглядом, дернул Зверя за цепь у ошейника.

— Куда его? — приподняв бровь, поинтересовался он у Изабель, словно я была пустым местом, а не хозяйкой. — В подземелья?

— Как обычно, — почти не разжимая губ, процедила Изабель.

— Нет, никаких подземелий, — вмешалась я, пока ситуация не зашла слишком далеко. — Этому человеку надо помочь вымыться, накормить его и обработать раны. Могу я попросить вас послать за доном Сальвадоре?

— Вначале его следует заклеймить, — произнес Хорхе, словно бросая мне вызов.

Я хотела было возразить и заступиться за беднягу, но наткнулась на предупреждающий взгляд Джая и умолкла. «Не вмешивайся, — словно говорил этот взгляд. — Он должен пройти через это».

— Хорхе прав, — подытожила Изабель, даже не взглянув на меня, а потом обратилась к своему управляющему: — Вздумает противиться или бунтовать — прими меры. Если же будет покладистым, после обработки проведешь в приготовленную для него комнату. За доном Сальвадоре съездит Вун, — она махнула рукой, и раб, низко поклонившись, немедленно направился к карете.

— Как насчет перепланировки? — будто невзначай спросил Диего у матери.

— Все готово, милый, — проворковала Изабель, с обожанием взглянув на сына. — Вельдану больше никто не будет стеснять своим присутствием, а ее рабам выделен почти целый этаж. Посмотришь?

— Я доверяю тебе: ты разбираешься в этом лучше, — отмахнулся Диего. — Пожалуй, отдохну перед ужином, устал от шума на Арене.

Изабель открыла было рот, но, взглянув на меня, осеклась. Через каких-то пару мгновений на веранде никого не осталось: Хорхе увел пошатывающегося Зверя в свое пыточное логово, а Изабель подалась вслед за Диего. Вздохнув, я тронула Джая за локоть и кивнула в сторону лестницы:

— Пойдем, посмотрим твою новую комнату.

Глухо позвякивая оковами, он последовал за мной.

Пока Вель ведет меня по коридору, чувствую себя собачонкой на привязи и невольно усмехаюсь разбитыми губами. На верхнем этаже почти нос к носу сталкиваемся с тем смазливым рабом, которого муженек подкладывал ей в постель. Замечаю, как она вздрогнула. Встретив ее взгляд, красавчик Ким тенью шмыгает за колонну. Вель пытается сделать вид, что ей все равно, но от меня не ускользает мелькнувшее на ее лице отвращение.

Замявшись у своих покоев, ведет меня к следующей двери, открывает, неуверенно заглядывает внутрь.

— Теперь ты будешь жить здесь, — говорит чуть громче, чем следует. Я не дурак: понимаю, что говорит она это не для меня, а скорее для рабов-телохранителей, замерших у лестницы подобно истуканам.

И все же ее слова неприятно царапают внутри. Выходит, настал тот день, когда меня вышвырнули из покоев хозяйки, как шелудивого пса.

Вхожу следом, она закрывает за нами дверь. Первым делом осматривается. Я тоже с любопытством разглядываю комнату: небольшая, но светлая. Убранство не богаче, чем в моей прежней конуре, зато здесь чисто и свежо, словно комнату выдраили буквально перед нашим приходом. Вель отодвигает плотный гобелен на стене, смежной с ее покоями. За тяжелой тканью обнаруживается дверь, которой прежде не было. Вель придерживает гобелен и делает знак, чтобы я следовал за ней.

Облегченно выдыхаю: теперь понятно, к чему такие ухищрения. Ее муженек наконец-то озаботился тем, чтобы доброе имя супруги не полоскалось грязными языками рабов в бараках.

Пройдя через мою бывшую комнату, со стороны которой новая дверь также закрыта гобеленом, мы оказываемся в покоях госпожи. Она оборачивается и негромко произносит:

— Купальня у нас по-прежнему одна, так что… можешь вымыться до приезда лекаря.

И, словно только сейчас обратив внимание на мои оковы, добавляет:

— Где ключ?

— Был у Вуна, — пожимаю плечом. — Кажется, он отдал его Хорхе.

Светлые брови съезжаются к переносице. Ее взгляд скользит по моему лицу, а затем спускается ниже. От того, как она на меня смотрит, под кожей разливается жидкий огонь. Ее губы чуть приоткрываются, ресницы едва заметно трепещут. Прикасается пальцем к ошейнику, проводит линию под ним, еще одну чертит по ключице. И ниже — там, где вместо пояса мой торс перехватывает натянутая цепь. Мне становится трудно дышать, но я терпеливо жду, пока она исследует пальцами мое тело.

Это непросто. Я связан, руки за спиной: беспомощность заставляет чувствовать себя неуютно. И если даже на миг закрыть глаза, перед ними вспыхивает образ той, другой. Если бы я проиграл, сейчас на моем обнаженном теле чертила бы линии она, и отнюдь не мягкой подушечкой пальца. Почему я до сих пор не могу избавиться от мысли об этой стерве?

— Тебе больно? — шепчет Вель, едва заметно шевельнув губами. — Ты напряжен, как камень.

Мои бока изрядно помяты свинцовыми кулаками Зверя, а больше всего саднит разбитое лицо. Но не плакаться же девчонке на парочку царапин?

— Не слишком, — усмехаюсь правым краем рта, где губа не ощущается раздутой, будто бычий пузырь.

Вздрагивающие пальцы продолжают прогулку по груди и животу, осторожно проводят по руке от плеча до локтя. Был бы свободен — перехватил бы ее запястье и…

Мысли внезапно теряются, путаются в волне разгоревшегося жара, когда она невесомо целует меня в уголок рта. Тонкие руки обвивают мой торс, смыкаются за спиной, нежно гладят влажную от испарины кожу под цепью. Мне неловко: чувствую себя свиньей, извалявшейся в грязи — вонючей, покрытой песком и жиром, сдобренной потом и запекшейся кровью. Разбитые губы болят, но не ответить на этот дразнящий поцелуй я просто не могу.

— За…чем? Сейчас? — выдыхаю ей в губы. — Подожди, пока с меня снимут цепи, я отмоюсь, и потом…

— Когда с тебя снимут цепи, ты не позволишь к себе прикоснуться, — улыбается она, будто невзначай трогая губами мои губы. Касание легче перышка с той стороны, где я подставил лицо под удары. Щадит меня. Другая бы не щадила.

Ее бесхитростные слова вызывают у меня ухмылку. Уже успела меня изучить.

— Госпоже нравится видеть своего раба связанным?

Насмешливые слова вгоняют ее в краску, а меня самого — в дрожь. Во мне борются противоречивые чувства: затаенный страх остаться беспомощным во власти женщины и распалившееся любопытство от того, как далеко она зайдет…

Но Вель всего лишь улыбается, целомудренно обнимает за шею, наклоняя к себе мою голову, и целует чуть откровенней, чем мгновение назад. Жар желания захлестывает меня с головой, несмотря на боль после драки.

— Нет, — наконец выдыхает она и прижимается прохладным лбом к моей шее. Легкое дыхание приятно щекочет ключицу. — Мне нравится, когда ты не злой и не дичишься меня.

Порываюсь ее обнять и непроизвольно дергаю руками. Цепь звякает, Вель отстраняется, опускает ресницы и неловкими пальцами поправляет прическу.

— Прости, я не должна была… сейчас разыщу Лей и попрошу принести ключ.

Я все еще охвачен лихорадочной дрожью, но понимаю, что странный, возбуждающий момент безвозвратно ушел. Сам не знаю, рад я этому или нет.

— Эй! — окликаю ее, прежде чем она берется за дверную ручку. — Ты вошла не в ту дверь.

— Ох, — она отдергивает ладонь, будто обжегшись, и бросает на меня виноватый взгляд. — В самом деле. Мне следует быть внимательней.

Долго искать рабынь не пришлось: Сай поджидала меня в коридоре.

— Госпожа, — она присела в коротком книксене. — Простите, я должна была встретить вас у входа.

Я слегка нахмурилась. И в самом деле — мне следовало обратить внимание на то, что ни Сай, ни Лей не было на веранде, когда я вернулась из поездки.

— Где же ты была? И куда запропастилась Лей, скажи на милость?

Можно было отправить к Хорхе за ключом и Сай, но мне ужасно не хотелось, чтобы моя юная служанка лишний раз попадалась на глаза своему бывшему насильнику.

— Я… она… — Сай испуганно посмотрела на меня и сглотнула.— Простите, госпожа…

— За что? Где Лей? Отвечай без уверток.

— Она здесь, — поспешно пискнула Сай. — Нас переселили в комнату напротив ваших покоев.

Едва дослушав, я в несколько шагов преодолела расстояние до нужной двери и толкнула ее. Лей сидела на кровати, держась за левый локоть. При виде меня она вскочила, отдернула руку и отвела глаза. Мне показалось, что веки ее припухли и покраснели, будто она недавно плакала.

— Что случилось? — предчувствуя неладное, мрачно спросила я.

— Ничего, госпожа. Все хорошо. Простите, что пропустила ваш приезд…

Охваченная раздражением, я подошла к ней, взяла за подбородок и заставила посмотреть на себя.

— Говори. Ты обещала ничего не утаивать от меня.

— Меня заклеймили, — всхлипнула Лей, и рука ее вновь потянулась к левому локтю.

На спине выступил холодный пот. Я молча приподняла рукав простого платья и увидела, что смуглое плечо перехвачено чистой повязкой. Женщин в поместье принято было клеймить не таким огромным тавром, как мужчин, и ожог Лей наверняка значительно меньше, чем у Джая, но от самой мысли об очередной уродливой отметине на нежной бронзовой коже мне стало плохо.

— Хорхе?

Лей всхлипнула и кивнула.

— Но зачем? И почему ты позволила?

— Мы с Сай готовили новые комнаты по приказу донны Изабель. А когда закончили, ушли к баракам — помыться и переодеться. Когда я мылась… пришел дон Хорхе.

Лей осеклась и вновь отвела взгляд. Что было дальше, я могла себе представить. Обнаженная девушка и этот похотливый мучитель…

— Он взял тебя силой? — выдохнула я.

— Пытался, но не посмел. Я сказала, что выцарапаю ему глаза. В отместку он потащил меня в подземелье, глумился надо мной и выжег клеймо.

До каких пор это жестокое чудовище будет отыгрываться на моих людях?!

Вне себя от ярости, я выбежала из комнаты девушек и помчалась через весь дом прямиком в подземелья. Схватив по пути первый попавшийся фонарь со стены, я шла по коридору, пока не услышала сдавленный стон.

— Нравится, тварь? — вслед за стоном раздался ехидный голос Хорхе. — Я научу тебя уважению!

Распахнув дверь, я остановилась на пороге темницы. Разожженная жаровня пылала у дальней стены, на пыточном столе лицом вниз был распластан несчастный боец, а Хорхе прижимал к его спине раскаленное тавро.

— Прекратите его мучить, — рявкнула я.

Хорхе отпрянул от неожиданности, взмахнув в воздухе штемпелем, и к затхлому смраду темницы добавился тошнотворный запах горелой плоти.

— Кто позволил вам трогать Лей?

Управляющий уже совладал с собой, его тонкие губы искривила гнусная ухмылка.

— Таковы правила. Она ведь ваша рабыня, не так ли?

Я подошла ближе и прошипела мерзавцу прямо в лицо:

— Еще раз прикоснетесь к моим рабам без моего позволения — и я добьюсь, чтобы вас выгнали из поместья.

На лице Хорхе отразилась широкая гамма чувств, и ни одно из них не относилось к дружеским. Черные насмешливые глаза превратились в узкие щелочки, однако он сдержался и вслух произнес:

— Как вам будет угодно, донна Адальяро. Но я всего лишь выполнял свои обязанности.

— Если вы закончили издеваться над этим человеком, прошу немедленно его освободить.

Хорхе молча повиновался, попеременно одаривая злобными взглядами то меня, то свою новую жертву. Когда освобожденный от пут Зверь медленно спустился со стола и поднялся во весь рост, я невольно отшатнулась — настолько огромным и свирепым он выглядел. Стараясь скрыть испуг, я смело протянула Хорхе раскрытую ладонь:

— Дайте мне ключ от оков Джая.

Перечить он не стал, и вскоре неприятно теплый кусочек металла лег в мою руку. Не желая оставаться в подземелье ни мгновением дольше, я холодно велела Зверю:

— Следуй за мной.

Он напуган. Изо всех сил старается не выдать страха, но взгляд затравленного зверя угадывается за вязью жутких татуировок.

Мне знаком его страх. Наша бывшая хозяйка умела вживлять его под кожу, в самое нутро.

Он стоит на коленях, руки заведены за спину, хотя оков на нем больше нет. Хорошо вышколен.

— Как зовут тебя, воин? — мягко спрашивает Вель, когда мы остаемся одни в маленькой конуре по соседству с моей.

— Зверь, госпожа.

— Назови свое настоящее имя. Ты ведь халиссиец?

Раб бросает на нее тревожный взгляд — опасается, что неправильно понял. Облизнув губы с запекшейся на них кровью, отвечает:

— Хаб-Ариф, госпожа.

— Можно просто Хаб?

— Как пожелает моя госпожа, — он покорно склоняет бритую голову, покрытую синевой татуировок.

— Можешь встать, Хаб-Ариф, — голос Вель умеет исцелять лучше всякого снадобья. — И не бойся: тебе не причинят зла. Ты здесь не для этого.

Он растерянно повинуется. Косится на меня и судорожно сглатывает. Не верит, как не верил и я.

— Я знаю, что тебе больно. Скоро тобой займется лекарь. А пока позволь мне смазать твои ожоги, — для верности Вель улыбается и делает шаг ближе, показывая ему пузырек с мазью.

Теперь он удивлен. Я невольно усмехаюсь: еще бы. К боли этот раб наверняка привык, но не к заботе. А уж к тому, чтобы госпожа спрашивала у него разрешения прикоснуться к нему, не привык и подавно.

Вель заходит ему за спину и почти исчезает за массивной фигурой. Лишь по тому, как невольно он зажмуривается, я понимаю, что прикосновения приносят ему боль — но вместе с тем и облегчение. Наблюдаю внимательно, чтобы халиссиец ненароком не дернулся и не навредил госпоже. Теперь он смотрит мне в глаза, и я читаю в них растерянность и непонимание.

Хочется его подбодрить, но я сдерживаюсь: успеется. Вель заканчивает акт милосердия и отступает в сторону, вопросительно глядя на меня. Понимаю, что сейчас не то время, когда у нас получится разговор втроем.

— Если позволите, госпожа, я бы хотел поговорить с моим братом наедине.

Густые черные брови раба взлетают вверх, но он молчит, лишь краешком глаза косится на Вель. Понимаю: его мир рушится на глазах, когда я позволяю себе назвать его братом в присутствии хозяйки, да еще и выпроводить ее прочь.

— Разумеется, — с облегчением улыбается она. — Когда закончишь, дай знать Лей — она поможет Хабу вымыться перед приходом дона Сальвадоре.

Когда дверь за ней затворяется, я делаю шаг вперед.

— Ты сильный воин, Хаб-Ариф. Отдаю тебе должное.

Халиссиец наконец размыкает губы — такие же разбитые и вспухшие, как и мои.

— Ты оказался сильнее, Вепрь. И поэтому я здесь, — ровно произносит он, еще раз признавая поражение.

— Ты здесь не поэтому, — невольно повторяю слова Вель. — Давно в рабстве?

— Около пяти лет, — напряженно облизывается он, не сводя с меня глаз.

— Это хорошо, — удовлетворенно киваю. — Значит, ты еще помнишь вкус свободы.

В черных глазах вспыхивает тревога, но я спешу его успокоить:

— Это не издевка. Госпоже Адальяро ты не так уж и нужен. Ты нужен мне. Хочешь однажды вернуться в свою страну? Увидеть семью?

— У меня нет семьи, — жестко произносит он, и я внезапно узнаю себя в этом диком, затравленном звере, которого жизнь научила держаться настороже.

— Значит, будет. Если сделаешь, как я говорю. Только прежде запомни: все сказанное мною должно остаться между нами. Об этом знает лишь наша госпожа, и никто больше. Развяжешь язык — умрешь.

Теперь в глазах халиссийца явственно читается принятый вызов.

— Говори, Вепрь. Пусть мой язык тебя не беспокоит.

И я говорю. Говорю долго и медленно, выдерживая паузы, чтобы он мог осознать: я вовсе не шучу и не насмехаюсь над ним. Время от времени он задает вопросы, которые мне нравятся. В конце концов его взгляд проясняется, и он восхищенно смотрит на меня.

— Ты безумец, Вепрь. Но даже если твое безумие погубит меня и других — я с тобой. Ради этого стоит отдать свою жизнь.

— Твоя жизнь нам еще пригодится, — скалюсь я, довольный его реакцией. Я в нем не ошибся. — Сегодня отдохни, подлечись, а завтра приступим к тренировкам. В будущую субботу госпожа выставит нас обоих — и оба мы должны принести ей победу.

Он кивает. Мы крепко, по-братски, пожимаем друг другу предплечья. Мне нравится его взгляд — смелый, честный, открытый.

— Прости, что разбил тебе лицо, Вепрь. Если бы я знал…

— Ты не мог знать, — обрываю его я. — И должен был драться в полную силу. Прости и ты меня, брат. За боль, за клеймо. Избавить тебя от боли я не обещаю, но унижений больше не будет.

Он собирается еще что-то сказать, но нас прерывает громкий стук. На пороге возникает Лей с ведром и тазом в руках.

— Приехал лекарь, — сообщает она, высокомерно скользнув по мне взглядом. — Иди первым, он ждет тебя в покоях госпожи. А мне велено пока заняться этим.

Выходя из комнаты халиссийца, успеваю заметить, как вспыхивает любопытством ее взгляд при виде Зверя. Усмехаюсь и затворяю за собой дверь. Что ж, может, с ним ей повезет больше, чем со мной?

К тому времени, когда сад за окном погрузился в темноту и меня оставили в покое, я чувствовала себя смертельно уставшей. От раздраженного ворчания дона Сальвадоре, которого опять побеспокоили ради нескольких швов на лицах и телах презренных рабов; от колючих упреков Диего в том, что я со своими рабами перевернула вверх дном их размеренную жизнь; от бесконечных фальшивых улыбок горожанам Кастаделлы во время вечерней прогулки; от демонстративного недовольства Изабель за ужином. Хорошо хоть верная Лей ни о чем не спрашивала и мужественно растерла меня душистыми маслами после купания, невзирая на боль в обожженной руке. А ведь она тоже устала за день, обустраивая комнаты для рабов из-за моей прихоти.

Когда рабыни покинули меня, подготовив ко сну, я заперлась изнутри на засов и направилась прямиком к Джаю длинным секретным путем. К счастью, он еще не ложился, а взволнованно расхаживал взад и вперед по своей новой комнатушке. В тусклом свете масляной лампы я разглядела свежий шов на его скуле, рассеченной мощным ударом Зверя. Один глаз почти полностью заплыл, губы с левой стороны выглядели еще хуже, чем сразу по приезде с Арены.

— Ты поговорил с ним? — спросила я без обиняков. Лихорадочное волнение Джая невольно передалось и мне.

— Поговорил. Зверь будет одним из нас! — его глаза возбужденно блеснули, а на губах мелькнула улыбка. — В следующую субботу мы будем биться вместе и приведем с собой еще двоих!

Никогда прежде я не видела Джая в таком приподнятом настроении и не могла не улыбнуться в ответ.

— Хорошо. Надеюсь, вы оба сумеете подготовиться должным образом. А теперь отдыхай. Спокойной ночи.

— Ну уж нет, — хмыкнул он, шагнул ближе и сгреб меня в охапку. — Сегодня на спокойную ночь не рассчитывай.

— Джай…

Мы долго целовались: я — медленно и нежно, чтобы не потревожить на нем свежих ран и ссадин, он — порывисто и жадно, словно боялся, что я исчезну, превратившись в призрак; путались в бесконечных гобеленах и дверях на пути в мою спальню, по дороге теряли остатки одежды и стыда. Джай был несдержан, опрокидывая меня на кровать и покрывая поцелуями; зато он позволял мне беспрепятственно обнимать себя, гладить и дарить ему нерастраченные ласки. Мое тело откликалось на нетерпеливые мужские движения безо всяких чудодейственных снадобий, никакой боли от нашего единения не возникало. Он горел под моими ладонями, охваченный возбуждением, а я таяла в его руках, становясь с ним единым целым, и душа моя от счастья парила в небесах.

Выплеснув скопившееся в нем напряжение, Джай выдохнул мне в шею и перевернулся на спину, утомленно опустив веки. Ощущая приятную истому во всем теле, я пододвинулась ближе, оперлась на локоть и посмотрела на него. Лицо Джая выглядело расслабленным, утратив присущую ему жесткость, и в этот миг казалось совсем мальчишеским. Осторожно, едва касаясь кончиками пальцев блестящей от испарины кожи, я очертила линию его бровей, погладила глубокие морщинки между ними, потрогала белые ниточки старых шрамов на бритой голове. Джай едва заметно улыбнулся уголками рта, не открывая глаз.

— Нравится?

— Нет, — призналась я. — Мне больше нравится, когда ты с волосами. Зачем ты побрился?

— Нельзя давать противнику преимущества. За волосы можно ухватиться и свернуть шею, — лениво ответил Джай, подставляя лицо моим робким ласкам.

— Значит, ты теперь все время будешь брить голову? — огорчилась я.

— Если тебя это порадует, могу делать это реже. Главное, чтобы волосы не отрастали слишком длинными.

Я благодарно коснулась губами его скулы под свежим швом, гладкой щеки, разбитых губ с левой стороны.

— Больно?

— Не настолько, чтобы отказать себе в твоих поцелуях, — его улыбка стала чуть шире, а линия рта — немного мягче.

Красивый. Сильный. Опасный. И сейчас он принадлежал лишь мне одной.

— Можно вопрос? — мои губы спустились на резковатую линию его челюсти.

— Все, что хочешь.

— Я видела, как ты разговаривал с этой женщиной, Эстеллой ди Гальвез. Ты знаком с ней?

Улыбка Джая мгновенно исчезла, губы плотно сжались, и даже могучая грудь под моей ладонью закаменела. Он мягко, но настойчиво перехватил мое запястье и приоткрыл глаза.

— Я был ее рабом.

Это откровение стало для меня неожиданностью. Сама не знаю, почему, но неожиданностью неприятной.

— Давно?

— До Вильхельмо.

— Она… хорошо к тебе относилась?

На самом деле, мне хотелось спросить о другом, но у меня никогда не повернулся бы язык произнести вслух мучившие меня предположения. А взгляд, которым одаривала его донна Эстелла во время разговора через бортик арены, никак не шел у меня из головы.

— Редкий господин относится к рабам хорошо.

— Но…

— Не спрашивай меня о ней, — жестко отрезал Джай, скользнув по мне холодным взглядом. — Просто знай, что ты оказала Зверю большую услугу, став его госпожой.

— Ненадолго. Ты ведь знаешь, что я не собираюсь становиться рабовладелицей.

Джай непроизвольно тронул языком ссадину на губе и повернул голову так, чтобы смотреть мне прямо в глаза.

— У меня тоже есть вопрос.

— Задавай.

— Ты разговаривала с Вильхельмо. О чем?

Ох. Этого я и боялась. Прежде чем правильный ответ сформировался в голове, ресницы невольно опустились, выдав меня с головой.

— Об Аро? — догадался он.

Пришлось признаться, для храбрости вдохнув побольше воздуха:

— Я предложила ему сыграть со мной вслепую на исход твоего поединка. Но он не согласился и потребовал сказать напрямик, чего я хочу.

— И ты сказала.

— Да.

Я невольно съежилась, справедливо ожидая его гнева. Но Джай, к моему удивлению, спросил весьма спокойно:

— Он отказал?

— Не то чтобы отказал… Мне показалось, что он хочет хорошенько обдумать мое предложение. Возможно, заломить неподъемную цену…

С языка едва не сорвалось «как за тебя», но я вовремя осеклась. Разве можно измерить деньгами человеческую жизнь?

Джай разжал пальцы, выпустив из плена мою руку, и нежно коснулся моей щеки.

— Не расстраивайся. Я не ожидал другого.

— Но я ожидала.

— Ты сделала, что могла.

— Но ведь Вильхельмо не отказал! — с горячностью уцепилась я за тлеющую надежду. — Это значит, что он может и отпустить Аро!

— Разве что мертвым или… — Джай запнулся и отвел глаза. — Ладно, забудь.

Я нахмурилась, раздумывая над его словами. После увиденного в поместье у дона Гарриди, я не тешила себя иллюзиями, что Вильхельмо станет бережно обходиться с человеком, близким его бывшему рабу. Вспомнив об этом, я поцеловала Джая в плечо и тише добавила:

— Я хотела рассказать тебе еще кое о чем. Надо было еще вчера, но я боялась испортить твой боевой настрой.

— Говори, — Джай вновь прикрыл глаза, обнял меня и лениво провел ладонью по моей обнаженной спине, отчего по коже побежали сладкие мурашки.

И я рассказала ему о том, что видела в доме сенатора. О том, как ни за что ни про что на моих глазах расстреляли из лука живого человека, просто из прихоти. О том, как злы и жестоки рабовладельцы Саллиды…

Губы Джая плотно сжимались, а на скулах ходили желваки, но рука его продолжала ласкать мою спину.

— Ничего, Вель. Ничего, — шепнул он, когда я закончила рассказ и сморгнула выступившие слезы. — Придет время, когда все невольники станут свободными. Благодаря тебе.

— Нет. Благодаря тебе, — я обвила руками его шею и потянулась за поцелуем.

Но Джай ответил на мой порыв рассеянно, голова его явно была занята чем-то другим. Вздохнув, я отстранилась. Нет, я не могла его винить. Его сердце плакало кровью по невинно загубленным людям, которые были его собратьями по несчастью.

— Расскажи мне об этом доне Гарриди, — внезапно попросил Джай, сведя брови к переносице. — Все, что знаешь. Расскажи, о чем он говорил, как общался с твоим мужем. Может быть, он делился при тебе своими политическими соображениями?

Меня не надо было долго уговаривать — я и так стремилась поделиться болью, залегшей под сердцем. Изредка я прерывала рассказ для того, чтобы легонько коснуться губами лица Джая. Внимательно выслушав меня, он удовлетворенно кивнул и крепко сжал меня в объятиях, переворачивая на спину.

— Моя маленькая девочка, — шепнул он мне на ухо и легонько прихватил мочку зубами. — Ты все сделала правильно. Вместе мы найдем выход. Просто доверься мне.

И я доверилась. Доверилась снова и снова, раскрываясь перед его возродившейся страстью подобно цветку, раскрывающему лепестки перед дождем.

====== Глава 22. Размолвка ======

Так завершается прежний круг.

Так нарождается новый мир.

Новый мир (Алиса)

За неделю работы на строительной площадке ощутимо продвинулись. Внутри высокого крепкого частокола кипела работа: неутомимые рабы днями напролет гнули загорелые спины, создавая тренировочный городок по рисункам Джая. Пока одни трудились над тем, чтобы выровнять почву, извлекая из спрессованной земли крупные камни, другие долбили землю по окружности у стен частокола, чтобы после возвести там жилые бараки. Джай настоял на том, чтобы будущие жилища наполовину углублять в землю: так в них дольше сохранится прохлада. По той же причине часть строителей размачивала в выдолбленных ямах особую горную глину, смешивая ее с соломой, древесной стружкой с лесопилки и мелкой каменной крошкой. Густое месиво разливали в деревянные формы и сушили на солнце. К концу недели из просушенных глиняных блоков начали возводить стены бараков.

— Успеть бы до сезона дождей, — сокрушался Джай, когда пятничным вечером после вечерней прогулки я пришла под гору посмотреть, как идут дела. — Если хорошенько не просушить стены и не защитить их снаружи от влаги, дома отсыреют.

— Сезон дождей? — переспросила я с любопытством. — Я думала, жара в Саллиде никогда не спадает.

— Поверь, через пару месяцев сырость от непрекращающихся ливней даст о себе знать. Тебе еще захочется погреться у огня.

— Так вот зачем в моей спальне есть камин, — догадалась я. — Будет холодно?

— Так холодно, как в Аверленде, — едва ли, — усмехнулся Джай. — Тут все же не север. Но влажность и сырость могут изводить не хуже жары.

— Может быть, нанять еще рабов? — озабоченно осведомилась я. — Я могу попросить Диего…

— Нет, не стоит. Он и так выглядит не слишком довольным.

Я вздохнула. Это правда — лишние расходы и возня со строительством не радовали ни Диего, ни Изабель. Но меня не мучили угрызения совести: я считала это честной платой за то, что они сделали со мной.

Впрочем, к объятиям Джая, согревавшим меня по ночам, я привыкла настолько, что порою даже забывала делать несчастный вид перед мужем и внимательной свекровью. И Диего время от времени платил мне вспышками ревности.

— Как Хаб-Ариф? Готовы ли вы оба к завтрашнему бою?

— Он опытный воин, — уверенно ответил Джай. — За неделю он успел хорошо показать себя на тренировках. Не вижу причин, почему бы нам не быть готовыми.

— Вы едва оправились после прошлой битвы.

— Битва — это наша жизнь, — он улыбнулся в ответ. — И каждый день на Арене приближает нас к желанной цели.

Искренняя улыбка Джая вдохнула уверенность и в меня. Я тепло посмотрела на него и с трудом подавила в себе желание обнять его у всех на виду.

Дорога воина — это дорога сильных духом,

Это — стоять до конца, когда вокруг всё рухнуло.

Дорога воина — это совесть и честь,

Это — когда потомки смогут о тебе прочесть.

Путь воина (Стольный Градъ)

Тьма становится непроглядной. Утомленные бесконечным трудом рабы моются близ чанов с нагретой на солнце пресной водой и устраиваются на ночлег под общим навесом. Наверное, мы со Зверем кажемся им лодырями, истратившими целый день на бесполезные драки то друг с другом, то с шипастыми столбами, вкопанными в землю. Мы тоже зачерпываем воды в жестяные ведра и с наслаждением смываем с себя налипшие за день грязь, пыль и пот. А после возвращаемся в прохладные стены особняка в сопровождении приставленных к нам стражей.

Перед тем как уйти к себе, ненадолго захожу в комнату к Хаб-Арифу.

— Брат, — говорю ему, глядя прямо в темно-карие, почти черные глаза. — Помни, что завтра мы оба обязаны одержать победу.

Хаб-Ариф самодовольно скалится в ответ.

— Разве я похож на глупца, Вепрь? Даже не будь нашего уговора, я бы дрался в следующей схватке не на жизнь, а на смерть. После полугода пекла меня будто поселили в райских садах, кто в здравом уме откажется от такого?

Его ответ нравится мне, и я дружески хлопаю его по плечу. И тут же крепко стискиваю на нем пальцы, подчеркивая серьезность момента.

— На Арене случиться может всякое. Между нами должен быть уговор: если кто-либо проиграет, наше великое дело не погибнет. Тот, кто останется в поместье Адальяро, обязан продолжить борьбу как лидер. Что до проигравшего… куда бы ни забросил нас злой рок, мы будем искать себе союзников среди рабов и нести весть о грядущей свободе там, где окажемся. Но нести со всей осторожностью: о великой битве не должны узнать неправильные люди.

— Само собой. Но мы не проиграем, если сами выберем себе противников, — резонно замечает Хаб-Ариф.

— Согласен. У тебя есть на примете подходящие люди?

Некоторое время мы со Зверем обсуждаем бойцов, о которых нам хоть что-либо известно. Вскоре список одобрен нами обоими, об остальном позаботится случай и госпожа удача.

Я готов уходить, пожелав побратиму спокойного отдыха перед боем, когда слух улавливает слабый звук — будто кто-то несмело скребется в дверь. Невольно замираю, ожидая опасности, но вдруг замечаю на себе быстрый взгляд халиссийца. Дернув ртом, распахиваю дверь и вижу ошеломленные глаза Лей, которая явно не ожидала увидеть на пороге меня.

— Я… мне велели… Ничего, зайду позже, — спохватывается она и делает вид, будто в самом деле пришла с поручением.

Девица тихо затворяет дверь, а я слегка поворачиваю голову, искоса смотрю на Зверя. Напряженная поза и вызов в темных глазах говорят сами за себя: халиссиец готов обороняться. Пожимаю плечами и бросаю небрежно:

— Твои забавы меня не касаются, если девушка приходит по доброй воле. Но помни, что тебе надо беречь силы перед боем.

— Я сытно ел, вдоволь отдыхал и спокойно спал всю неделю. Теперь моих сил достанет и на то, чтобы победить в бою тебя, Вепрь.

Его упрямство мне нравится, но вместе с тем и тревожит.

— Женщина не должна встать между тобой и борьбой за свободу.

— Ты недооцениваешь женщин, — хитро усмехается Зверь. — Быть может, именно они могут осветить путь к свободе.

В раздумьях кусаю губу. Никогда бы не подумал, что в этом устрашающем, смертоносном теле кроется столь возвышенный дух. Вот только насмешка в его оскале мне не нравится. Неужели Лей успела разболтать халиссийцу о нашем с ней маленьком недоразумении? Так или иначе, слова Зверя почему-то задевают меня, и я поспешно ищу подходящий ответ, чтобы остудить его пыл.

— Ты помнишь, что дети, рожденные в рабстве, не принадлежат своим родителям?

Самодовольная улыбка сползает с татуированного лица, придавая ему еще большее сходство с хищником.

— Я не безусый юнец и не нуждаюсь в опеке, — цедит Зверь сквозь зубы. — С женщиной я как-нибудь разберусь сам.

Мне больше нечего сказать в ответ. Молча выхожу из комнаты побратима в коридор. Безлюдно и пусто, лишь в самом конце, у лестницы, подпирает стены ночная смена телохранителей. Впрочем, я знаю, где теперь живут девушки.

Уверенно стучу в дверь, и вскоре мне открывает встрепанная Сай — уже без чепца, переодетая ко сну.

— Твоя подруга здесь?

— Э-э-э… — теряется рабыня, роняя взгляд в пол.

— Оставь нас ненадолго.

Лей делает вид, что поправляет постель, но, когда мы остаемся одни, воинственно вскидывает подбородок. Еще немного — и испепелит меня глазами. Невольно усмехаюсь: как они со Зверем похожи! Еще никто не нападает, а они уже готовы к бою.

— Зачем пришел?

— О чем ты ему разболтала? — спрашиваю без обиняков, сводя угрожающе брови.

— Ни о чем, — глаза лгуньи скрываются за веером черных ресниц.

Подхожу ближе, хватаю за локоть. Руки девицы приятно пахнут чистотой и ароматными притираниями. Невольно узнаю знакомые нотки: по вечерам так пахнет от Вель.

— Пусти!

Злая, как дикая кошка, свободной рукой царапает мне запястье. Еще немного — и вцепится зубами в горло.

— Если сболтнула хоть слово о госпоже…

— Дурак! О госпоже я не стала бы болтать даже перед ликом Творца! — шипит мне в лицо, разъяренная, гневная.

Почему-то я верю. Ослабляю хватку, и она выдергивает локоть из моей руки.

— Ничего я не болтала, — повторяет она уже не так злобно. — Он спросил, свободно ли мое сердце и не перейдет ли дорогу такой, как он, такому, как ты. Ну, перед тем как…

— Я понял. И что ты ответила?

— Ответила, что такой, как ты, ищет радость не в женских объятиях, а в том, чтобы почесать кулаки о чьи-то ребра. Достаточно взглянуть на твою спину…

— Довольно. Пусть впредь так и будет. И помни: если хотя бы полслова сболтнешь о госпоже, твой язык разучится сплетничать навеки.

Злится снова и хмурит красивые брови, но меня ее злость не заботит. На кону слишком многое, чтобы все разрушила глупая женщина.

— Смотри, как бы ты не лишился своего! — огрызается мне в спину, но я уже не слушаю, выхожу из комнаты рабынь и киваю Сай.

Наконец-то остаюсь один и запираю свою конуру изнутри.

Здесь, впрочем, не задерживаюсь ни на мгновение. Знаю, что можно: обе девчонки уже не с Вель. Привычно минуя раздражающие гобелены и двери, чувствую легкие угрызения совести: Зверю выговаривал за Лей, а сам иду прямиком к женщине.

Утешаю себя тем, что Вель для меня — не просто женщина. Она — тот самый путь к избавлению для всех, у кого несправедливо отняли свободу.

Но, когда переступаю порог хозяйской спальни и вижу стройный силуэт, неясной тенью просвечивающий сквозь тонкую полупрозрачную рубашку на фоне раскрытого окна, вдруг понимаю, что лгу самому себе.

Я просто хочу ее. Хочу, как примитивное, тупое животное, неспособное обуздать свои низменные желания.

Она оборачивается на звук и опускает руки вдоль тела. Не чувствуя ног, я приближаюсь к ней. Боюсь прикоснуться, словно от этого она может растаять, как туманная утренняя дымка под лучами солнца. Но я близко, очень близко. Вдыхаю пьянящий запах ее тела, умащенного ароматными притираниями. Ощущаю щекой легкое касание ее волос. Движимый необъяснимым порывом, опускаюсь перед ней на колено, прижимаю к лицу подол длинной рубашки. Она взяла меня без боя, без штурма, одной своей робкой улыбкой, прикосновением нежных пальцев, тихим успокаивающим голосом. Как такое могло произойти со мной?

— Джай, тебе надо отдохнуть, — шепчет она и кладет ладонь мне на голову. Проводит ею по короткому ежику едва пробившихся волос. — Ложись спать.

На несколько мгновений замираю под ее робкой лаской, а затем обнимаю стройные ноги, рывком поднимаюсь вместе с ней в руках, осторожно кладу на кровать. Ночь слишком коротка, чтобы терять время на разговоры.

Отправься в Вальхаллу, славный герой,

Отправься в небесный чертог.

Ты яро служил, но, пронзённый стрелой,

Уже приподняться не мог.

Один призвал нынче тебя,

Обними валькирии стан.

Обернись, спокойно сядь на коня

И воспари к небесам…

Песнь о павших воинах (Скандинавская музыка)

У Арены есть едва уловимый, присущий только ей тлетворный запах, заставляющий задерживать дыхание, когда оказываешься внутри древнего зловещего сооружения. Все мое естество настойчиво отторгало это место, но деваться было некуда. Суббота стала моим самым нелюбимым днем недели, ведь я обязана была снова и снова часами напролет сидеть в сенаторской ложе и наблюдать за тем, как живые люди бьют друг друга до крови, ранят, калечат, а иногда и убивают.

Арена полна сюрпризов, которые мне приходится постигать постепенно. В этот день выбор противников определял жребий, и ставки принимались уже после него. Поединки Джая и Хаб-Арифа с их соперниками, имена которых были мне незнакомы, распорядитель поставил в третьем, заключительном этапе, в котором обычно выступали самые опытные и свирепые воины. Я едва дождалась их начала после второго перерыва.

Диего в этот раз поставил на обоих моих бойцов и не прогадал. Оба выступили с честью и победили, не получив серьезных увечий: Джай в сражении на учебных мечах, а Хаб-Ариф в поединке с затупленными короткими копьями. Публика единодушно избрала их фаворитами, судя по бурной реакции на обе победы.

От сердца отлегло, да и Диего заметно повеселел. Приобняв меня за плечи, поцеловал в висок и негромко произнес на ухо:

— Возможно, ты была не столь уж неправа насчет этой затеи с играми. Если так пойдет и дальше, деньги от выигранных ставок скоро окупят затраты на строительство. Правда, эти двое новеньких пока не выглядят слишком умелыми.

Довольная исходом поединков и тем, что мнение мужа изменилось, я рискнула поддержать разговор:

— Джай уверяет, что способен научить бойцов побеждать.

Диего посмотрел на меня чуть пристальнее обычного.

— Прекрасно, если так. Не вздумай доверять ему безгранично. Рабам нельзя давать слишком много воли, их надо держать в узде, иначе они возомнят о себе невесть что.

— Что ты имеешь в виду? — растерялась я.

— Пока ничего, — прищурился он, не сводя с меня взгляда. — Просто я не понимаю, какая выгода твоему Джаю от этой затеи с собственной ареной. А когда я чего-то не понимаю, меня это настораживает.

— Ты всегда можешь лично контролировать тренировки, — миролюбиво заверила я, хотя по спине пробежал неприятный холодок. — Уверена, ему нечего скрывать. Бои для него — куда более интересное занятие, чем гнуть спину на лесопилке.

Я старалась говорить непринужденно, но сердце колотилось от внезапно охватившей меня паники. Что, если Диего догадается о замысле Джая? Ведь мой муж далеко не глупец, его нелегко обвести вокруг пальца.

— Ты выглядишь бледной, — внезапно он сменил тему. — Тебе нехорошо?

Мне всегда нехорошо, когда я нахожусь на Арене, хотелось сказать мне. Но сказать этого я не могла, по понятным причинам: ведь я сама навязала мужу субботние игры.

— Здесь душновато.

— Быть может, причина в другом? — он слегка понизил тон. — Быть может, ты уже понесла? Стоит ли вызвать дона Сальвадоре, чтобы осмотрел тебя?

— Еще слишком рано, — я испуганно отстранилась. — Это станет понятно через пару недель. И вообще-то я хорошо себя чувствую.

Диего хотел было что-то сказать в ответ, но в этот момент распорядитель объявил финальный поединок, и толпа зрителей взорвалась оглушающими воплями.

— Кто это? — у меня едва не отвисла челюсть, когда я посмотрела на арену.

Таких огромных людей я никогда прежде не видела. Боец, с головы до ног покрытый синим орнаментом татуировок — довольно сложным орнаментом, следовало признать, — выглядел великаном по сравнению с противником, поставленным ему в пару. Хотя противник — свирепый на вид халиссиец — ростом и мощью телосложения превосходил даже Джая. Вот только сейчас глаза несчастного затравленно скользили по фигуре великана, а смуглое лицо наливалось смертельной бледностью.

— О, — только и смог вымолвить пораженный не меньше меня Диего. — В последнем поединке я, кажется, ставил на раба Вильхельмо. Не это ли чудовище принадлежит ему? Странно, я не видел его на разминке.

— Похоже, соперник тоже видит его в первый раз, — пробормотала я, от всей души сочувствуя бедняге.

Объявив начало поединка, распорядитель покинул арену, и возбужденный рев толпы сотряс вековые каменные стены. Этой паре выпал кулачный бой, и я ожидала, что он будет длиться долго: несмотря на явное преимущество в силе и росте новичка-гиганта, второй боец тоже отнюдь не выглядел заморышем. Первое время халиссиец медленно кружил вокруг стоящего истуканом соперника, пригибая корпус к земле и не выпуская того из поля зрения. Он явно присматривался к гиганту, выискивая наиболее уязвимые места в его защите, однако стоило ему приблизиться на расстояние вытянутой руки, как страшилище молниеносно схватило халиссийца за горло. Бедолага удавом обвился вокруг огромной руки в попытке вырваться; ему удалось достать исполина пяткой в нос, но в следующий миг его самого отбросило ударом такой чудовищной силы, что он кувыркнулся в воздухе и мгновением позже распластался на песке.

А дальше началось безжалостное избиение. Я закрыла глаза, но хруст костей и влажный чавкающий звук впивались мне в уши. Я попыталась зажать их ладонями, но кровавое месиво вместо лица несчастного халиссийца плыло перед внутренним взором, скручивая внутренности в болезненный узел. Меня затошнило.

Я почувствовала, как Диего обнял меня и прижал к себе, как его пальцы ласково прошлись по моей голове и спине. Он что-то шептал мне, успокаивающе целуя в висок, но я ничего не слышала: даже сквозь стиснутые ладонями уши в сознание врывался оглушительный рев зрителей.

Неравный бой закончился в считаные мгновения. Шум на трибунах поутих, и я открыла глаза. Распорядитель что-то нервно выговаривал молчаливому великану, который взирал на него с бесстрастным лицом; с огромных кулачищ падали на песок тяжелые капли крови. То, что прежде было его соперником, теперь бесформенным куском мяса выволакивали с арены помощники распорядителя.

— Святой Творец… — выдохнула я, с трудом подавляя приступ дурноты. — Этот варвар убил человека! Разве это не против правил?!

— Всякое случается, — поежился Диего, все еще обнимая меня за плечи. — Хотя на месте хозяина убитого раба я бы предъявил Вильхельмо претензию на компенсацию его стоимости. Вряд ли кто-то еще захочет выставить своего бойца против этого монстра.

Победителя увели с арены под свист и улюлюканье толпы; началась привычная суета с подсчетом проигрышей по ставкам и раздаче выигрышей победителям. Я попросила Диего поскорее вывести меня наружу, подальше от этих давящих стен, и получить выигрыш вместо меня, но прямо на нашем пути неожиданно возник дон Верреро.

— Господин сенатор, донна Адальяро, — почтительно поклонился он, пряча довольную ухмылку в щегольских усах. — Как вам понравились сегодняшние поединки?

— Впечатляюще, — буркнул Диего.

Воспитанный человек непременно понял бы, что никто из нас не имеет желания разговаривать с ним, но дон Верреро явно позабыл о правилах приличия.

— Мой Несущий Смерть — истинное сокровище, не находите? Прошлые торги выдались особенно удачными, свежий улов охотников за головами превзошел все мои ожидания.

— Поздравляю, Вильхельмо, — сквозь зубы процедил Диего, подчеркнуто глядя в сторону. — Моей жене нездоровится, я хотел бы…

— Ох, какая жалость, — с притворным сожалением покачал головой хозяин Арены. — А я как раз собирался сделать вашей драгоценной супруге деловое предложение.

У Диего вытянулось лицо, и он недоверчиво покосился на меня.

— Моей супруге? Тогда говорите при мне, у нее нет от меня секретов.

— Боюсь, что есть, уважаемый господин сенатор. Впрочем, если вы настаиваете…

— Нет, — поспешила возразить я, смутно понимая, что речь пойдет об Аро. — Диего, позволь мне выслушать дона Верреро с глазу на глаз.

— Как скажешь, дорогая, — муж недовольно поджал губы. — Тогда подожди меня снаружи, а я пока оформлю бумаги на рабов.

Невыносимая жара поймала меня в свои объятия, стоило лишь выйти на улицу. Беспощадное солнце спустилось с зенита, однако вечерней прохладой еще и не пахло. От духоты закружилась голова, и я невольно прислонилась спиной к прохладному камню в затененной нише стены.

— Если желаете, я велю принести вам воды, — Вильхельмо изобразил обеспокоенность, хотя ему явно не терпелось поговорить о том, ради чего он увязался за мной.

— Не стоит, мне уже лучше, — солгала я и нащупала дрожащими пальцами веер, пристегнутый к поясу. — Вы хотели мне что-то предложить.

— Отчасти верно, но скорее не предложить, а пойти вам на уступку. Я думал о вашем желании выкупить у меня еще одного раба. И я готов выполнить вашу просьбу, но при маленьком условии.

— Каком условии? — я облизнула сухие губы, интенсивно обмахиваясь веером.

Лихорадочный блеск в черных глазах Вильхельмо не сулил мне ничего хорошего.

— Как нам обоим прекрасно известно, мой Аро нужен не столько вам, сколько Вепрю, вашей новой игрушке.

— Это имеет значение? — я попыталась надменно изогнуть бровь, как любила делать Изабель.

— Для меня — никакого. А вот для Вепря…

— Ближе к делу, — холодно осадила я интригана.

— Как пожелаете, донна Вельдана. Мое условие таково: Вепрь должен сразиться с моим новым рабом, Несущим Смерть, — он хитро подмигнул мне, словно только что отпустил презабавнейшую шутку.

— С Несущим Смерть? — я недоверчиво хмыкнула. — Вы меня разыгрываете? С вашим чудовищем согласится драться разве что самоубийца.

— Так и есть, — улыбка Вильхельмо превратилась в алчный оскал. — Несущий Смерть не умеет драться вполсилы, как вы могли заметить. Кроме того, в следующую субботу ставки на Арене и без того будут высоки: рабы будут биться насмерть.

— Насмерть?! — у меня едва не отнялся язык от нелепости такого предложения.

— Насмерть, — самодовольно подтвердил Вильхельмо. — И если Вепрь хочет получить Аро, ему придется рискнуть. Победит Несущего Смерть — и я продам вам мальчишку.

Я горько усмехнулась, признавая поражение.

— Вы прекрасно знаете, что на такое условие я не пойду.

Дон Верреро изобразил огорчение.

— Как знаете, донна Адальяро. Как знаете. Мое дело предложить… А бой был бы весьма занятным!

— Всего доброго, дон Вильхельмо, — отрезала я, не пытаясь больше соблюдать правила вежливости. — Я подожду мужа в карете.

Настроение было испорчено окончательно, и даже победа Джая и Хаб-Арифа в сегодняшних поединках не могла избавить меня от уныния.

Вскоре вышел Диего с целым караваном из закованных в цепи грязных, побитых и окровавленных рабов. Не могло быть и речи о том, чтобы везти их всех в карете: на запятки все просто не поместились бы. Поэтому Диего воспользовался услугой предусмотрительного Вильхельмо и нанял для перевозки рабов отдельную телегу с телохранителями.

Едва усевшись в душную карету, Диего тут же обратился ко мне:

— Чего он хотел? Что у тебя за тайны от меня?

Вызов в его голосе недвусмысленно давал понять, что пустых отговорок он не потерпит. Тяжело вздохнув, я сказала полуправду:

— Никаких тайн, Диего, что ты. Он предложил мне сделку на будущий бой.

— Какую сделку? — подозрительно прищурился он.

— Совершенно неприемлемую, — чистосердечно призналась я. — Предлагал высокую ставку за то, чтобы Джай бился с Несущим Смерть насмерть.

class="book">Бровь Диего удивленно изогнулась.

— Насколько высокую?

— Какая разница?! — искренне недоумевая, воскликнула я. — Предложи он мне хоть целую Арену со всеми рабами Кастаделлы разом, я не согласилась бы на такое.

— Хм, — Диего задумчиво побарабанил по колену пальцами, а затем добавил, приглушив голос: — Если бы точно знать, что ты понесла, можно было бы и рискнуть…

— Даже не думай, — холодно отрезала я, пытаясь подавить глухое раздражение. — Я не собираюсь отправлять Джая на верную смерть.

Диего неопределенно пожал плечами.

— А почему Вильхельмо не хотел разговаривать об этом при мне?

— Вероятно, опасался твоих возражений, — солгала я без малейших угрызений совести. — Посчитал меня слишком слабой и слишком азартной.

Муж одарил меня рассеянным взглядом, но ничего не сказал. В молчании мы подъехали к поместью.

Когда почувствуешь моё тепло,

Посмотри в мои глаза:

Там таятся мои демоны.

Не подходи ближе,

Здесь слишком темно!

Здесь прячутся мои демоны.

Demons (Imagine Dragons)

Проклятое солнце словно вырвалось из разверзшегося пекла и жжет огнем голову и плечи. Неудобная телега с ржавой клетью вместо навеса, к которой пристегнуты наши кандалы, заставляет пересчитать каждый камень мостовой. Вспотевшие запястья, скрученные за спиной, неприятно трутся об оковы, а слишком близкое соседство с терпко пахнущими потом и страхом телами рабов вынуждает меня то и дело задерживать дыхание. Мы все поставлены в унизительную рабскую позу, и мое не до конца зажившее колено болезненно упирается в твердый дощатый пол, соприкасаясь с коленом Зверя. Однако все эти досадные мелочи не способны лишить меня воодушевления. Приподнимаю голову и смотрю исподлобья в темные глаза Хаб-Арифа. Он ловит мой взгляд и самодовольно ухмыляется в ответ. Косится на нашу приунывшую добычу и едва заметно поводит лоснящимся на солнце татуированным плечом.

Мы победили, и победа пьянит похлеще вина.

Путь до поместья недолог, и вскоре стражи отпирают клеть, грубо выдергивают нас из телеги одного за другим. Я морщусь, осторожно выпрямляя затекшие колени, но нас уже хватают за цепи и толкают к раскрытым воротам, где презрительно поглядывает в нашу сторону старшая донна Адальяро. Вель выбирается из кареты, опираясь на руку своего красавчика, они перебрасываются несколькими приглушенными фразами.

Дальше мы разделяемся. Двоих угрюмых новичков уводит в подземелья живодер Хорхе: им предстоит малоприятная процедура клеймения. Нас же ведут на жилой этаж, где Вель дает телохранителям распоряжение отпереть оковы. Прежде чем мои руки и шею освобождают, я успеваю поймать на своем теле ее задумчивый взгляд, от которого меня бросает в дрожь, но она тут же опускает ресницы.

— Дорогая, зайди ко мне на несколько слов, — властно произносит красавчик, неприязненно глянув в мою сторону.

Вель повинуется, но прежде чем уйти, просит рабынь принести нам воды для мытья.

Мы оба входим в комнату Зверя. Непривычно оживленная Лей вьется вокруг него вьюном; усадив на низкую лавку, принимается обмывать влажной тряпицей татуированную голову, бычью шею и мускулистые плечи. Время от времени недобро косится на меня, заставляя почувствовать себя лишним, но я невозмутимо берусь за другую тряпицу и тщательно обмываю себя над небольшой деревянной лоханью.

Девчонка наверняка предпочла бы завершить мытье жаркими поцелуями, но я коротко велю ей убраться. Фыркает, словно дикая кошка, но все же оставляет нас одних. Ничего, еще успеет как следует приласкать своего победителя.

— Ты был хорош, — начинаю я, отдавая ему должное.

— Да и ты вроде не сплоховал, — одобрительно кивает в ответ Хаб-Ариф. — Теперь нас четверо.

— И это значит, что в следующий раз нас должно стать восемь.

Зверь ловит мой многозначительный взгляд и задает вопрос:

— Будешь говорить с ними сегодня?

— Нет, — подумав, качаю головой. — Слишком рано. Вначале к ним следует присмотреться.

— Ко мне ты не присматривался, — хмыкает он.

— В тебе я был уверен. Кровожадная сучка ди Гальвез слишком изобретательна, чтобы ты не жаждал отмщения.

Зверь вздрагивает, словно от удара хлыстом, в темных глазах появляется настороженность. Впервые я заговорил с ним о бывшей хозяйке, и ее незримое присутствие между нами в одно мгновенье делает комнату неуютной, а воздух — чрезмерно вязким.

— Откуда ты…

Его взгляд скользит по шрамам на моей груди, животе — и он осекается на полуслове. Понимает.

— Она и все остальные, кто поработил нас, — все получат возмездие. Но помни, что нам следует быть начеку. Эти парни… пусть пока пообвыкнутся. Сегодня им пришлось несладко, но это не повод проявлять к ним мягкость. До темноты еще много времени — покажем площадку, обсудим ошибки. К следующей субботе они должны быть готовы. Ты со мной?

— Я всегда с тобой, — серьезно отвечает Зверь, и мы крепко пожимаем друг другу предплечья.

Новые рабы, Кйос из горных низовьев Лиама и Тирн из кочевых кланов, слегка огорошены и растеряны. После клеймения рабыни помогают им отмыться, смазывают ожоги и синяки, перевязывают полученные в бою царапины и подают подносы с сытной едой. Затем — знакомство с новой госпожой. Вель, будто добрый ангел, улыбается и заверяет, что здесь им не причинят вреда. Они верят едва ли, с опасением глядя то на нее, то на мрачного красавчика, стоящего за ее спиной, то на нас со Зверем.

На площадку выходим, когда солнце прекратило низвергать на иссушенную землю адское пламя и укатилось за верхушки фруктовых деревьев, чтобы вскоре утонуть в морских волнах. Невзирая на помятые бока, содранные костяшки пальцев и заплывшие синяками лица, начинаем тренировки.

После наступления темноты, изрядно выдохшиеся, моемся и возвращаемся в поместье, чтобы разойтись каждый в свою клетку. Я не слишком доволен сегодняшней тренировкой: парни нам попались юные и неопытные. Страх, вместе с болью крепко вколоченный в них бывшими хозяевами, сковывает их движения, путает разум. Теперь я уже не так уверен, что мы сможем сделать из них непобедимых бойцов к будущей субботе, и это меня удручает. Надеюсь, что в следующий раз жеребьевки не будет и нам позволят выбрать противников покрепче.

Но едва я переступаю порог своей комнаты, как мысли о поединках вытесняются мыслями о Вель. Не терпится увидеть ее, однако я вынужден соблюдать осторожность. Чутко прислушиваюсь к звукам в коридоре, и когда улавливаю негромкие женские голоса и хлопанье двери, дергаю плотный гобелен и иду прямиком в хозяйскую спальню.

Вель, уже переодетая в длинную ночную рубашку, сидит за столиком у окна и задумчиво вертит в пальцах крупную виноградину. Отблески масляной лампы мягко ложатся на ее лицо. Она так красива в этот миг, что с нее можно писать картину.

Когда я вхожу, Вель вздрагивает и поднимает на меня печальные глаза.

— Как ты? — устало спрашивает и взглядом предлагает мне сесть.

— Неплохо, — опускаюсь на стул напротив и вглядываюсь в ее лицо. — Новички еще совсем зеленые, запуганы до икоты. Впереди целая неделя, но, боюсь, им предстоит долгое обучение, и к субботе они будут не готовы. Хотелось бы в следующий раз получить соперников посильнее.

При этих словах Вель закусывает губу и низко опускает голову.

— Что-то случилось? — спрашиваю напрямик.

— Ничего, — отвечает слишком поспешно, пряча глаза.

— Вель, не лги мне. Что ты скрываешь? Тебя обидел муж?

— Нет, нет, — нервно вскидывается, встает и зачем-то подходит к камину. — С чего бы ему меня обижать?

— Тогда что? — поднимаюсь вслед за ней и подхожу ближе. — Говори.

Она стоит ко мне спиной и молчит, ковыряя ногтем лепнину над камином. Кладу ладонь ей на плечо и говорю мягче:

— Скажи мне, Вель. Что тебя тревожит? — Пытаюсь понять и вдруг вспоминаю, как поймал на себе самодовольный взгляд бывшего хозяина, с которым мы столкнулись у выхода из Арены. — Это Вильхельмо?

Вздрагивает, как от удара, и вся будто съеживается — значит, угадал.

Значит, ее гнетет нечто, связанное с Аро. При мысли о мальчишке сердце начинает ухать, будто кузнечный молот. Помимо воли вижу его распластанным на холодном полу подземелья, окровавленным, мертвым.

— Он отказался продать Аро? — решаюсь задать вопрос и в напряжении жду ответа.

Острые лопатки еще сильнее выпирают под тонкой тканью рубашки.

— Нет, он… ну… в общем, да, — лепечет она что-то бессвязное, и я разворачиваю ее лицом к себе.

Кусает губы, пытается отвести глаза, но я приподнимаю ее голову за подбородок и заставляю смотреть на себя. Сердцем чувствую, что она юлит, не договаривает, и это начинает меня злить.

— Вель? Что он сказал? Говори правду.

Она испуганно смотрит, кончиком языка проводит по губам и чуть слышно отвечает:

— Он поставил условие.

— Какое?

— Сказал, что продаст Аро, если ты победишь в поединке Несущего Смерть.

— Несущего Смерть? — мои брови удивленно ползут вверх, а в следующий миг губы сводит в злой ухмылке. — Что ж, от Вильхельмо следовало ожидать.

Вель всхлипывает, но камень с моей души уже сброшен, а в голове кружится вихрь из обрывочных воспоминаний: финальная схватка, глухие удары огромных кулаков, свирепое рычание наводящего ужас великана, тело мертвого раба, верхняя часть которого превратилась в кровавое месиво. Страха нет, зато в мыслях один за другим проносятся варианты, как его одолеть. Мне еще не попадался такой большой и сильный противник, но и я пока ни разу не проигрывал.

— Ничего, Вель, — шепчут губы; ладонь гладит ее по спине, пока голова занята раздумьями. — Вильхельмо меня недооценивает, и это сыграет против него.

— Ты не понял! — она вскидывает голову и в смятении смотрит на меня. — Он требует поединка насмерть!

— Насмерть? — во рту становится кисло. — Вот же ублюдок. И не жаль ему такого молодца? Представляю досаду Вильхельмо, когда он в один день потеряет и Несущего Смерть, и Аро.

— Ты с ума сошел? — оторопело хлопает ресницами Вель. — Ты не будешь биться с Несущим Смерть. Я отказала Вильхельмо.

— Что?! — на меня вдруг накатывает злость, и я с силой сжимаю худые девичьи плечи. — Что ты сделала?!

— Отказала ему. Я не позволю тебе выйти на верную смерть.

— Ты не можешь мне запретить! — вне себя от гнева грубо встряхиваю ее за плечи.

Вообще-то может, ведь я ее раб, — мелькает на задворках сознания здравая мысль, но тут же тонет в волне животной ярости.

— Джай! — Вель испуганно распахивает глаза и пытается вырваться. — Прекрати! О чем ты только думаешь? Этот Несущий Смерть — настоящее чудовище!

— Он живой человек! — собственный голос кажется звериным рыком, я делаю над собой усилие и толкаю ее к стене, чтобы не раздавить ненароком хрупкие кости. — И его можно убить, как любого другого! Ты завтра же отправишь Вильхельмо письмо с согласием.

— Нет! — упрямо трясет головой, и светлые глаза вспыхивают в отблеске лампы. — Нет, ни за что! Я не позволю тебе умереть!

— Ты не будешь решать за меня! — рычу я, подступая ближе.

— Джай! — она испуганно вжимается в стену и вскидывает руки в защитном жесте. — Подумай, что ты делаешь! Ради одного человека ты хочешь загубить все, о чем мечтал!

— А может быть, этот человек стоит целого мира! — вулкан внутри клокочет, затмевая мысли. — Хочешь быть вершителем судеб? Выбирать, кому жить, а кому умирать?

— Если ты погибнешь, никто не спасет остальных! — срывающимся голосом восклицает она. — Я запрещаю тебе…

— Только попробуй мне запретить!

Одной рукой хватаю ее за горло, другая нащупывает легкую ткань у ворота, рвет книзу. Больше ни одна упрямая сучка не будет решать, как мне жить и как поступать. С силой хватаю ее за бедро и тяну на себя.

— Джай, нет! — упирается, старается прикрыться и вырваться одновременно. — Отпусти! Я не хочу!

— А почему не спросила, чего хочу я?! — зло бросаю в ответ, рывком разводя ее ноги.

— Джай!

Глухой звук смазанной пощечины вдруг отрезвляет. Слепящие всполохи перед глазами рассеиваются, возвращая способность видеть. Вель дрожит в моих руках, из сдавленного горла рвутся хрипы, глаза распахнуты в пол-лица. Отпускаю ее, помогаю встать на ноги; она пытается откашляться и прикрыться обрывками рубашки.

Из остатков утихшего гнева рождается стыд.

— Ты не можешь запретить мне биться за Аро, — вырывается у меня вместо извинения.

— Делай что хочешь, — хрипло произносит Вель, потирая горло и, пошатываясь, уходит к кровати. Придерживая на себе разорванную рубашку, неловко взбирается на постель и ложится спиной ко мне, подтянув к груди колени.

Смотрю на худые плечи, на торчащие лопатки и острые локти, и жгучее чувство вины разъедает нутро. Почему снова так взъярился? Ведь она не со зла. Она по наивности боится за мою жизнь. Все бабы одинаковы — им только позволь, будут век держать при своей юбке.

— Вель, — голос кажется чужим, незнакомым. Виноватым. — Прости. Я не хотел тебя напугать.

Молчит, не двигаясь. Плечи вздрагивают, будто в рыданиях. Ну что за дурак? Воевать с бабой, в которой еле душа держится…

Слишком рано возомнил, будто могу ею командовать. И в самом деле едва не разрушил все, что задумал и в чем она мне помогала. А что, если теперь пошлет меня на все четыре стороны?

Делать нечего — надо мириться. От ее благосклонности зависит многое.

Ноги будто свинцовые, но я не даю себе послабления, подхожу ближе. Поколебавшись, ложусь рядом, чувствуя, как прогибается матрас под моим весом.

— Вель…

Провожу рукой по плечу, по спине. Медленно, прядь за прядью, убираю рассыпавшиеся волосы, обнажаю тонкую шею. Наклоняюсь, осторожно целую за ушком.

— Вель. Не злись. Я не хотел… так. Тебе не понять, что значит для меня этот мальчишка.

Молчит, и я понимаю, что говорю что-то не то. Но что еще говорить? Вроде бы уже извинился, повторяться бессмысленно. Вместо этого бормочу что-то невразумительное:

— Но ты тоже хороша. Могла бы сказать мне, прежде чем отказывать Вильхельмо…

Нет, опять не то. Худые плечи становятся еще острее. Глупец. Разве так мирятся с женщиной?

Виновато выдыхаю ей в затылок, зарываюсь носом в волосы и касаюсь губами шеи, обхватываю нежную мочку. Хочется шептать ей на ухо какие-то глупости, чтобы простила, откликнулась, обернулась, но на ум ничего не идет.

— Вель…

Ее запах пьянит, мысли в голове расплываются. Хочется прикасаться к ней бесконечно, целовать ее всю, но мешает треклятая рубашка. Тяну рукав вниз, оголяю хрупкое плечо, впитываю губами сладость ее кожи дюйм за дюймом. Рука сама нащупывает голое колено под длинным подолом, тянется выше, к стройному бедру. Вель упрямо подбирается, закрываясь еще больше, но не отталкивает. Может, у меня еще есть шанс загладить вину?

Близость желанного девичьего тела распаляет, огонь внутри разгорается, искушает плоть. Ненавистную рубашку не жалко: все равно испорчена, поэтому рывком разрываю податливую ткань от лопаток до поясницы. Вель тяжело вздыхает, когда я тесно прижимаюсь грудью к узкой спине. Рука путается в обрывках рубашки, гладит длинные ноги, сжимает бедра, но мне хочется большего.

От поцелуев становится жарко; как паук, обхватываю ее живот, подтягиваю к себе ее бедра ближе, теснее. Чувствую, что готов ринуться в бой без всяких сантиментов, но все еще способен себя остановить: ты не просто трахаешь красивое женское тело, ты должен расположить эту женщину к себе. Губы приникают к уютной ложбинке между лопаток, стараюсь быть нежным, дарить ей ласку. С живота рука пробирается выше, между плотно сведенных локтей, находит мягкую округлость груди.

— Вель… — выдыхаю ей в спину и больше не знаю, что сказать. То, что она красива и желанна, она знает сама. То, что я сожалею, я уже сказал.

Говорить вовсе не хочется. Просто смаковать ее имя, перекатывая на языке.

Под моими ласками ее тело постепенно расслабляется, перестает сжиматься — и я радуюсь, как мальчишка. Сгорая от нетерпения, все же пробую границы: одной рукой обнимаю ее под грудью, другая осторожно оглаживает изгиб бедра, чуть сжимает ягодицу, пальцы как бы невзначай касаются влажных складочек между плотно сжатыми ляжками. Ловлю тихий стон, пресекаю мимолетное намерение отстраниться — впрочем, не слишком явное, — и влажно целую открывшуюся шею. Еще немного, и пальцы скользят все легче, наконец-то можно заменить их на изнывающий от напряжения член.

Раскусив мое коварство, Вель слабо вскрикивает, но я не позволяю ей выпутаться из объятий.

— Тише… тише… — шепчу прерывисто прямо в ухо, покрывая его поцелуями. — Расслабься… Вот так…

Беру ее сзади, как давно хотел. Медленно, нежно. Изгиб ее тела повторяет изгиб моего, она выгибается, сладко постанывает; сгребаю влажные от испарины волосы и впиваюсь поцелуем в манящие губы.

Пытаюсь сказать, как сильно хочу ее, но из горла вырывается только бессвязное «м-м-м», и я снова теряю голову.

====== Глава 23. Ошибки и сожаления ======

Осторожные прикосновения пальцев Лей приятно холодили шею. Зато встречаться с ее укоризненным взглядом в зеркале не доставляло подобного удовольствия. Покрывая целебным снадобьем проступившие на коже синяки, Лей то и дело качала головой и сердито пыхтела. Я не знала, куда деть глаза.

— Добром это не кончится, — наконец заявила она и с вызовом посмотрела мне в лицо. — Госпожа, почему вы позволяете ему это?!

— Лей, ну как мне тебя убедить — ничего страшного не произошло! Он просто…

— Он просто держал вас за горло. Хотел придушить? Госпожа, помните, что у вас есть муж и он способен вас защитить!

— Не стоит драматизировать. Джай не сделал ничего плохого. Просто он иногда не рассчитывает силу.

— А по-моему, он не видит разницы между мордобоем на Арене и утехами в постели!

Лей вся кипела от гнева, и я снова почувствовала неловкость, украдкой бросив взгляд в зеркало. Если на мои синяки так реагирует служанка, что же скажет Изабель? А Диего? Страшно представить…

— А плечи! Вы только посмотрите! — Лей осторожно провела прохладными пальцами вдоль моих ключиц. — Как раз над вырезом платья!

— Я надену другое, привезенное с севера.

— Разве у него воротник достает до самых ушей? — язвительно бросила Лей, заставив меня поморщиться.

— Ты много себе позволяешь.

— Простите, госпожа.

Лей покорно опустила ресницы, но они продолжали трепетать от распирающего ее гнева. Впрочем, надолго ее показного смирения не хватило.

— Я хорошо помню, каково это — когда тебя берут грубо и бьют при этом. Но я рабыня, у меня не было выбора, а вы — свободная женщина, госпожа!

— Меня никто не бил, — отмахнулась я от нее, как от назойливой мухи. — И не вздумай об этом болтать.

Прищелкнув языком, Лей вновь покачала головой, отложила пузырек с мазью и принялась затягивать на мне корсет. Облачив меня в скромное северное платье, она придирчиво оглядела плоды своих трудов.

— Ну вот! Все равно видно.

Вздохнув, я внимательней пригляделась к своему отражению.

— Просто заплети мне низко косы, я переброшу их на грудь. Кроме того, в церкви принято покрывать голову, под накидкой точно никто ничего не заметит. И поторопись: мне еще надо успеть написать письмо.

Как и следовало ожидать, из-за всей этой возни я вышла к карете позже, чем рассчитывала.

— Мы опоздаем к началу мессы, — проворчал Диего, помогая мне забраться в карету. — Почему ты всегда так долго копаешься?

— Прости, — только и смогла сказать я, усаживаясь среди бархатных подушек и торопливо поправляя на себе накидку.

Сидевшая напротив Изабель смерила меня оценивающим взглядом и расплылась в притворной улыбке.

— Доброе утро, дорогая. Как спалось?

— Доброе утро, матушка. Ночью было душно. У нас на севере сказали бы, что это к дождю. Но тут, кажется, дождей не дождешься.

— Именно поэтому ты сегодня решила одеться потеплее? — ехидно заметила свекровь.

Я вспыхнула, коря себя за глупость. Ну почему было просто не сказать, что я прекрасно выспалась?

— И в самом деле, Вельдана, — вмешался Диего. — Зачем ты так вырядилась? Чтобы все прихожане подумали, будто я экономлю на нарядах жены?

— Другие наряды слишком уж вызывающи для храма божьего, — огрызнулась я. — И вообще, я не поклонница южной моды.

— С каких это пор? Прежде тебя все устраивало.

Я успела поймать многозначительный взгляд Изабель, прежде чем она обратилась к Диего:

— Ох, спасибо, что напомнил, сынок! Я вчера была у модистки. Она жалуется на то, что вздорожали шелка из Дескари. Торговцы пеняют на возросшие пошлины. С чем это связано?

Уж не знаю, случайно ли это получилось, или Изабель решила отвести от меня пристальный взгляд Диего, но муж тут же позабыл о моем злополучном платье.

— Еще бы пошлинам не возрасти, — буркнул он, дернув плечом. — Акваторию близ Дескари облюбовали пираты, приходится усиливать береговую охрану. Не удивлюсь, если в этом замешана Халиссиния — они не упускают возможности подорвать стабильность Саллиды.

Беды модистки волновали меня не больше, чем известие о пиратах: о последних я лишь читала в книгах, которые мы с кузинами тайком таскали из дядюшкиной библиотеки, а разговоры о ценах нагоняли на меня скуку. Однако я не могла не порадоваться тому, что Изабель целиком завладела вниманием Диего.

Уже в самом конце пути я позволила себе отвлечь мужа:

— Я написала ответ Вильхельмо. Можно ли отправить Вуна с письмом, пока мы будем на мессе?

— Ответ? — заинтересовался Диего. — И что же ты написала?

— Что передумала и принимаю его вызов.

— Ну разумеется, дорогая, — мне показалось, что он заметно повеселел. — Вун в твоем распоряжении.

В храме божьем я надеялась оставить на время суетные мысли и как следует помолиться Творцу. Я жадно внимала напевным псалмам, вдыхала аромат священных благовоний, зажигала свечи у ликов святых и мысленно возносила молитвы Спасителю, вымаливая прощение для себя и для Джая. Я знала, что грешна и грех мой не смыть никакими молитвами, более того — мне недоступно таинство очищающей исповеди, а тяжесть моих грехов усиливается тем, что они будут лишь усугубляться. Измена мужу, фальшивое счастье, заговор против страны, в которой я теперь живу, — что еще можно придумать, чтобы заслужить себе самое жаркое место в аду? Ах, да. То, что своим прелюбодеянием я теперь всецело наслаждаюсь. Простишь ли ты меня, святой Творец?

А Джай… ему, как и другим рабам, не позволено даже переступать порог церкви. Ведь у рабов, как считают саллидианцы, нет души — нечего и спасать. Но мне-то известно, что у Джая душа есть! И она болит, страдает, рвется из груди, заставляя жертвовать собой, чтобы помочь другим людям. Он убивал и будет убивать… во имя спасения. Заглянешь ли ты ему в душу, Спаситель? Или после смерти он займет в аду соседнее место со мной?

Истерзав такими мыслями собственную душу, я даже всплакнула перед статуей Девы-Матери, благочестиво утерев глаза краем кружевной накидки. Вот только совсем скоро ад пришел за мной прямо в церковь: назойливое солнце поднялось и бесцеремонно заглядывало сквозь витражные стекла, нагревая и без того спертый воздух внутри; россыпь мерцающих свечей добавляла огоньку, словно в чистилище, и мое не по сезону закрытое платье стало настоящей адской сковородкой.

По окончании мессы я напоминала себе варенного прямо в панцире рака. Выйдя на воздух, первым делом шагнула в тень и принялась обмахиваться веером, с наслаждением подставляя лицо подобию живительного ветерка.

— Что это у тебя? — вдруг нахмурился Диего, остановив пристальный взгляд на моей шее.

Ох, надо же! Я и забыла, для чего так оделась сегодня: в попытках облегчить себе дыхание я откинула назад косы, а края кружевной накидки разметались по плечам под интенсивными взмахами веера.

— Ничего, — я поспешила прикрыться, но успела заметить, как гневно сверкнули черные глаза Диего, и услышать, как скрежетнули его зубы.

— Едем домой, — только и сказал он.

Однако дома мне не удалось ускользнуть в свою комнату сразу по приезде: в коридоре Диего молча схватил меня за руку и потащил к себе.

— Раздевайся, — глухо приказал он без тени улыбки.

Поначалу я опешила, подумав, что ослышалась. Но Диего немедленно доказал, что не шутит: больно дернув за волосы, сорвал с меня диадему с накидкой, грубо развернул к себе спиной и принялся одну за другой расстегивать пуговицы на платье.

Совладав с первой растерянностью, я попыталась вырваться, но он, злобно зашипев, толкнул меня на кровать лицом вниз, прижал спину локтем и продолжил начатое.

— Диего, прекрати! — крикнула я, извиваясь под ним в неудобной и унизительной позе.

Но он был неумолим. Расстегнув платье до самой поясницы, он рывком поднял меня на ноги и обнажил мои плечи.

— Мерзкий ублюдок, — сорвался с его губ отрывистый выдох.

Красивое лицо мужа перекосилось от злости. Оттолкнув меня, словно бесполезный мешок с трухой, он стремительно направился к двери.

— Диего, ты куда? — я ринулась было за ним, но он не обратил внимания на мой испуганный вопль.

Его властный голос донесся из коридора:

— Не выпускайте госпожу, пока я не вернусь.

Благодатная утренняя тень уже отступила за горы, и чем выше поднимается солнце, тем больше тренировочная площадка напоминает пекло. Раскаленный морской песок, которым засыпан наскоро выдолбленный в каменистой почве неровный круг, жжет голые ступни. Наши обнаженные спины лоснятся от пота, но я не намерен давать передышки ни себе, ни новобранцам.

— Теперь взяли мечи. Хочу увидеть, на что вы вообще способны, — приказываю я, и юнцы послушно тащатся к корзине с деревянными мечами.

Боюсь, что работа с этими двумя будет долгой, но все еще не теряю надежды сделать из них настоящих бойцов. А вот с посвящением их в тайну заговора придется повременить, пока я не разузнаю о них всю подноготную.

— Встали в позиции! — командует Зверь, пока я отхожу в тень навеса хлебнуть воды.

Но не успеваю сделать даже пары глотков, как слышу быстрые шаги. А быстрые шаги за спиной — это всегда опасность. Резко оборачиваюсь и с изумлением обнаруживаю перекошенного злостью красавчика Адальяро. Через долю мгновения глиняная кружка с водой вылетает из моей руки, а голова дергается назад от сильного удара в челюсть.

— Ублюдок! — шипит красавчик, потирая руку. — Подлая тварь!

Ушибся, бедняжка. Неужели не ожидал, что самому будет больно?

Позлорадствовать вволю не удается: красавчик велит двум телохранителям заковать меня и оттащить за пределы площадки. Пока на мне застегивают ошейник и скручивают цепями руки за спиной, я лихорадочно соображаю, в чем мог провиниться. Спросить об этом у хозяина напрямую немыслимо, поэтому изображаю смирение и покорность — он так зол, что наверняка проговорится сам.

Рабы пинками гонят меня к частоколу. Пинки столь старательны, что в конце концов я падаю, спотыкаясь о камень, и обдираю колени. Но мне не позволяют подняться — волокут, как мешок с дерьмом, к незапертым воротам.

— Оставьте нас, — властно бросает красавчик сторожевым псам.

Украдкой оглядываюсь: с этого места нас хорошо видно и Зверю с замершими в недоумении новобранцами, и рабам-строителям, вот только слышать нас могут едва ли.

Удар хлыста заставляет меня вздрогнуть и выгнуть спину.

— Ублюдок! Безмозглая свинья! Я тебе покажу, раб, где твое место!

Резкие, упругие удары сыплются на спину один за другим, а я продолжаю мучительно перебирать в памяти, что могло вызвать такой гнев хозяина.

— Сукин сын! За это я размозжу твою тупую башку! Отрублю руки и заставлю сожрать их у меня на глазах!

Приподнимаю голову, и удар тут же обжигает лицо. Понимаю ошибку и склоняюсь ниже, стараясь подставить плечи. Кожа от хлыста загорается огнем, но меня прошибает холодный пот: неужели?.. неужели Вельдана от обиды за вчерашнее выдала ему наш план? Неужели таким образом она решила помешать мне выйти против Несущего Смерть?

Стискиваю зубы изо всех сил, чтобы не совершить непоправимого и ничем не выдать себя. Я буду отрицать. Скажу, что она придумала все в горячечном бреду…

Но красавчик, похоже, выдохся: удары хлыста становятся все слабее — ему бы поучиться у мастера Хорхе. Вместо этого Диего Адальяро хватает меня за ошейник так, чтобы перекрыть дыхание, и дергает на себя.

— Еще раз! — брызжет он слюной мне в лицо. — Еще раз я увижу на ней хоть один синяк — подвешу тебя на дыбе на главной площади и велю каждый час отрезать от тебя по кусочку! Тупое животное! Благодари бога, мразь, что она успела отправить посыльного к Вильхельмо и заявить тебя на следующий бой!

Несмотря на то, что на плечах и спине пульсирует яркая боль, а ошейник туго стягивает горло, я готов выдохнуть от облегчения. Вель не предала меня. И в том, что случилось, целиком моя вина. Я и правда ублюдок: хватал ее и стискивал, вместо того чтобы ласкать и дарить наслаждение. В этот миг я невольно отдаю красавчику должное: если бы на коже моей женщины оставил следы кто-то другой…

Но и эту мысль мне додумать не дают: благородный дон Диего Адальяро от души плюет мне в лицо, толкает наземь и вжимает носом в каменистую землю. Для острастки наступает на затылок сапогом и шипит:

— Запомни, тварь! Еще хоть раз! И ты пожалеешь, что родился на свет!

Пнув меня напоследок мыском сапога под ребра, дон Адальяро уходит с площадки. Пытаюсь подняться, но едва не заваливаюсь набок: уклон предгорья у частокола весьма ощутимый, а скованные за спиной руки ловкости не добавляют. Сплевываю кровь из разбитого рта и вижу, как Зверь отдает команду строителям заниматься своими делами. Телохранители красавчика поочередно пинают меня, швыряют в пыль ключ от оков и уходят вслед за господином.

Зверь, опасливо поглядывая на ворота, подходит ближе.

— Что это было?

— Воспитание, мать его, — бросаю нехотя и снова сплевываю кровь.

Осторожно трогаю языком зубы: вроде целы.

— И что ты должен был усвоить? — подозрительно щурится он.

— Что должен был, то усвоил. — Я бы отмахнулся, но руки все еще заломлены за спиной. — Будь другом, подбери ключ.

Зверь нащупывает ключ, наполовину утонувший в пыли, освобождает меня от оков и растерянно вертит в руках цепи.

— На сегодня тренировки закончены?

— С хрена ли? Мы только начали.

Первым делом вытираю лицо и морщусь от боли. По спине ползут вязкие капли: все-таки распорол кожу, сучонок.

— Как знаешь. Давай хоть кровь помогу смыть.

Прохладная вода приносит облегчение, но я знаю, что оно временное. Скоро ссадины начнут болеть не на шутку и зудеть, заживая. Впрочем, на этот раз я вполне заслужил.

— На позицию, — вяло командую я ошалевшим новичкам и добавляю Зверю: — Я пока… отдохну малость.

Я едва не рехнулась от тревоги, дожидаясь Диего взаперти в его комнате. Стоило ему переступить порог, по его растрепанному и злому виду стало ясно: кому-то не поздоровилось.

— Что ты сделал? — подскочила я в волнении.

Опасаясь увидеть на муже синяки или кровь, я торопливо окинула его взглядом. Ведь если Диего набросился на Джая, тот мог и убить его одним ударом кулака… Но, похоже, беспокоиться приходилось скорее за Джая: несмотря на взъерошенные волосы и небрежно закатанные рукава рубашки, Диего выглядел целым и невредимым.

Отбросив хлыст, который я заметила лишь сейчас, он шагнул ко мне и сдвинул брови.

— Больше этот подонок не посмеет причинить тебе боль. Если ему невдомек, как обращаться с госпожой и высокородной леди, в следующий раз он умрет мучительной смертью. И не надейся, что я поддамся на твои уговоры!

— Диего, что ты говоришь! — ахнула я в ужасе. — Он не причинял мне боли!

— Поэтому ты вся в синяках?! — рявкнул муж так злобно, что я вздрогнула.

— Это вышло случайно! Я говорила тебе — у меня чувствительная кожа…

— Вельдана… — Диего внезапно переменился в лице, схватил меня в охапку и приник к моим губам.

От неожиданности я растерялась и не сумела толком отреагировать. Воспользовавшись заминкой, Диего углубил поцелуй, проникнув мне в рот языком, и настойчиво толкнул меня к кровати.

Вне себя от удивления, я попыталась оттолкнуть его, но вместо этого очутилась спиной на убранной постели, а рука Диего тем временем по-хозяйски забралась мне под юбку.

— Диего, что ты делаешь? — увернувшись и обретя наконец возможность говорить, воскликнула я.

— Ласкаю свою жену, — жарко выдохнул мне в ухо Диего, в то время как его рука стаскивала с моих плеч платье: без рабынь я так и не сумела застегнуть пуговицы на спине.

— Не надо, зачем ты…

— Ты моя, — шептал он, теперь путаясь в юбках и упрямо пробираясь рукой между моих стиснутых ног. — И я имею право.

— Диего, прошу тебя! — взмолилась я, упираясь ему в грудь, но он вновь закрыл мне рот поцелуем.

Меня охватила паника. Буквально вчера я едва не подверглась насилию со стороны Джая, и вот теперь мой собственный муж, галантный и обходительный, берет меня силой, пусть и таким странным способом… Вправе ли я отказать ему в этом подобии близости? Ведь так или иначе, он мой супруг, а я как жена обязана подчиняться… И я сдалась, хотя от стыда и унижения по щекам покатились слезы, когда неумолимые пальцы Диего принялись орудовать между моих ляжек. Зачем, зачем он это делает?

Пришлось замереть и ждать, пока он с натугой терся низом живота о мое бедро и отрывисто постанывал — то ли от возбуждения, то ли от боли.

Отвернувшись, я молча глотала слезы. К счастью, эта постыдная возня длилась недолго: Диего убрал руку и затих, опустив голову и касаясь взмокшим лбом моего виска.

— С ним ты тоже плачешь в постели? — в его хриплом голосе сквозила горечь.

— Зачем ты спрашиваешь? — отодвинувшись как можно дальше, чтобы не соприкасаться с ним никакой частью тела, я бездумно поправила задранную юбку. — Я этого не хотела. Ты меня заставил. Так какая тебе разница, плачу я или нет?

— Вельдана, я…

— Что ты придумаешь дальше? — его лицо расплывалось у меня перед глазами. — Придешь ко мне в спальню и станешь смотреть, как смотрел на Кима с той рабыней? Или заставишь меня лечь с вами обоими?

— Вельдана…

— Оставь меня в покое, Диего, — всхлипнула я и утерла слезы. — Если ты мужчина, то найди в себе смелость сделать выбор. Либо будь мне мужем, дели со мной ложе и прими участь, ниспосланную тебе Творцом, либо… не прикасайся ко мне больше, толкая меня в постель к другому.

Не дожидаясь ответа, я тяжело поднялась с кровати и побрела к выходу — как была, в сползающем с плеч платье. Но уже взявшись за ручку двери, остановилась.

— Что ты сделал с ним?

— Ничего, — послышался за спиной глухой ответ. — Просто высек слегка. Но — клянусь, Вельдана! — если я увижу на тебе еще хоть один синяк, ему не жить.

Переступив порог спальни, я буквально упала в объятия Лей и разрыдалась у нее на плече.

— Что стряслось, госпожа?

Говорить я не могла. Лей шикнула на Сай, заставив ее убраться восвояси, и незаметно увлекла меня на диван. А после обняла и долго гладила по спине, пока мои судорожные рыдания не превратились в бессмысленные редкие всхлипы.

— Все в порядке, Лей, — наконец выдавила я из себя. — Просто… оказалось, что это невыносимо — чувствовать себя несвободной.

— Несвободной? — Лей приподняла мое лицо и бережно вытерла слезы краем батистового платка. — Что вы имеете в виду, госпожа? Вы ведь не рабыня.

— Скажи, Лей… — подавив очередной всхлип, я отобрала у нее платок и высморкалась. — Почему ты не захотела уйти, когда я предлагала тебе свободу?

— Что мне с ней делать, госпожа? — удивленно пожала плечами Лей.

— Ходить, куда хочешь. Делать, что душа пожелает. Выйти замуж за того, кого любишь.

— Ходить мне некуда, — тряхнула она черными кудрями. — Да и вы — часто ли ходите куда-то одна, без мужа? Часто ли делаете то, что хотите? То, что я делаю, мне не в тягость, для меня удовольствие служить вам, госпожа. А замуж я не хочу. И детей не хочу, чтобы они становились чужими…

Она осеклась, закусив губу, а я договорила за нее:

— …рабами? Но ведь если ты станешь свободной, твои дети тоже будут свободными!

— Но кто накормит их? Кто даст им кров? Кто наймет меня на работу, если в каждом поместье довольно рабов, которым не надо платить? Я видела свободных людей, которые живут на улице. Видела нищих в порту, просящих милостыню. Видела, как они умирают от болезней. Видела, как отрубали им руки, потому что от голода они промышляли воровством. Вот что я скажу вам, госпожа: свободные люди, если только это не богатые доны, часто живут хуже рабов.

Пылкие слова Лей заставили меня задуматься, и собственные горести теперь перестали казаться значимыми. А что, если она права? Что, если рабы Кастаделлы вовсе не хотят быть освобожденными? Мелькнула мысль как можно быстрее поговорить об этом с Джаем, но я тут же от нее отказалась. С Джаем сегодня вовсе не хотелось встречаться.

— Простите, госпожа, — добавила Лей уже другим тоном, словно спохватившись. — Я позволила себе дерзость. Но что за беда случилась с вами? Вы поссорились с доном Диего?

— Ах, Лей, — я махнула рукой. — Не бери в голову. Лучше приготовь мне ванну и помоги вымыться. Я вся взопрела в этом платье.

— Как пожелаете, донна.

— И вот что, Лей… Когда закончишь со мной, найди, пожалуйста, Джая. Диего наказал его, и теперь ему наверняка потребуется помощь. А я… я просто не могу. Не сегодня.

— Не волнуйтесь, госпожа, все сделаю, — послушно кивнула Лей.

Вот только мне показалось, что в ее глазах я заметила проблеск злорадства.

Вместе с сумерками наваливается усталость: тело ломит от усердных тренировок. Свежие ссадины на спине пульсируют болью, которая напоминает о пережитом унижении. Усилием воли гоню ее прочь. Несмотря на досадное недоразумение, сегодняшним днем я доволен: возведение стен продвигается споро, а над будущей тренировочной площадкой к вечеру начали поднимать каркас для навеса. А еще… Лей проболталась вскользь, что Вель все-таки отправила посыльного к Вильхельмо. Значит, у Аро есть шанс.

Новичков Хаб-Ариф вымотал до предела, да и сам заметно утомился. День закончен, мы помогаем друг другу вымыться и в сопровождении стражей возвращаемся в поместье. В маленькой пустой комнате после открытого пространства становится неуютно. Невольно бросаю взгляд на неподвижный гобелен, но заставляю себя не думать о Вель. Растягиваюсь на кровати лицом вниз, прислушиваюсь к отголоскам утихающей боли и закрываю глаза.

Воспоминания о вчерашнем срыве наполняют меня стыдом. Вель, похоже, так и не простила меня, да еще и наверняка пожаловалась красавчику. Иначе зачем бы он прискакал за возмездием? Хорошо хоть сама не пришла меня лечить, прислала рабыню. Ее жалости сегодня я бы просто не вынес.

Ловлю себя на том, что глаза открыты и смотрят на темный прямоугольник гобелена. Еще не так поздно, возможно, она пожелает прийти…

Но время проходит, а в комнате так же тихо, как и прежде. Сон не идет, и я продолжаю пялиться на треклятый гобелен.

Неожиданно раздается негромкий стук в дверь.

— Да? — вскидываю голову, чувствуя, как сердце забилось у горла.

Но на пороге возникает Лей с лампой и мазью.

— Не спишь? Госпожа велела зайти к тебе вечером.

— Как видишь, — разочарованно опускаю голову и отворачиваюсь к стене.

Лей по-хозяйски располагается на краю кровати и заворачивает на моей спине рубаху. Ловкие пальцы снуют по свежим рубцам на коже, но я их почти не ощущаю.

— Как она?

— Кто?

— Не притворяйся, что не понимаешь. Как госпожа?

— Сегодня в дурном расположении духа. После церкви не выходила из комнаты. Повздорила с мужем.

Кусаю губы в раздумьях. Вопросов больше, чем ответов: из-за чего у четы Адальяро случился раздор? Неужели из-за меня? Или я слишком много о себе возомнил? Но почему тогда не пришла? Все еще сердится на меняза вчерашнюю выходку?

— Она… говорила что-нибудь обо мне?

— Ничего. Но я все сама видела. Синяки на ее шее.

Прячу лицо в подушку, словно это может унять жгучий стыд.

— Все не так, как ты думаешь.

— Мне-то что, — в голосе Лей сквозит обидное спокойствие. — Ты дурак. Тебе стоило бы целовать ей ноги, а ты оставляешь на ней синяки. Но твои отметины, — она больно надавливает на разодранную хлыстом кожу, — говорят о том, что скоро ты доиграешься.

— Может быть, скорее, чем ты думаешь, — морщусь я, стараясь разбудить в себе злость.

Но ее почему-то нет. Хочется, чтобы сейчас вместо Лей здесь была Вель. Может, я смог бы ей объяснить…

— Что? Неужели тебя продают?

— Не продают. В субботу я выйду на смертельный поединок.

Руки Лей надо мной замирают. Долго, долго молчит, не двигаясь и почти не дыша. И, наконец, произносит:

— А… Хаб-Ариф?

— Нет. Только я.

Слышу неприкрытое облегчение в ее протяжном выдохе. И ощущаю легкий укол зависти. Если бы что-то случилось со Зверем, его было бы кому оплакать.

А кто заплачет, если погибну я?

Нет. Никаких «если». Запрещаю себе даже думать об этом. Тот, кто опасается поражения, — уже проиграл. А мне надо выиграть. Ради Аро. Ради всех остальных.

====== Глава 24. Мечты на краю пропасти ======

Комментарий к Глава 24. Мечты на краю пропасти Коллажик к главе: https://picua.org/images/2019/08/12/41076cfd80e91f15b3de206095022a82.jpg

Пока ты жив, не умирай,

На этот мир взгляни:

У многих здесь душа мертва,

Они мертвы внутри!

«Там высоко» (группа «Ария»)

Тусклый свет зарождающегося утра постепенно изгонял из спальни полумрак. Я проснулась еще до рассвета, выспавшись в одиночестве, словно младенец. Однако близость нового дня нисколько не радовала. Внутри поселилась пустота, будто жизнь покинула меня, оставив лишь мертвую оболочку.

Джай так и не пришел ко мне вчера. Вероятно, злится из-за Диего. Но оправдываться мне не хватило бы духу. Я устала от того, что каждый из моих мужчин винит меня в своих бедах, в то время как я всего лишь пытаюсь воззвать к их разуму.

Да и к чему теперь оправдания? Все пошло прахом. Я собственными руками подписала Джаю смертный приговор, когда отправила письмо Вильхельмо с согласием на поединок. Жить ему остается только до субботы, а дальше… Думать о том, что будет дальше, не хотелось, но закрывать глаза на очевидное просто глупо. Без Джая вся затея с освободительным восстанием потеряет смысл. Диего продолжит меня унижать и поселит в его комнату другого раба. Может быть, Кима.

При мысли об этом меня передернуло.

Рука сама собой легла на живот. Если Джай успел зародить во мне жизнь, часть его останется со мной после его смерти. А если нет…

Пролежав с открытыми глазами до тех пор, пока за окном не рассвело окончательно, я заставила себя подняться и дойти до купальни. Видеть никого не хотелось, поэтому девушек я звать не стала. Сама вымылась в прохладной воде, сама досуха вытерлась, расчесала волосы и кое-как заплела их в простую косу. Зато выбор одежды поставил меня в тупик. Северное платье, спасавшее меня накануне, вечером отнесли к прачкам, а южные наряды, слишком открытые и вызывающие, вновь выставят напоказ мои еще не сошедшие синяки. Пришлось выбрать самое скромное. А плечи можно будет укрыть кружевной накидкой.

Рабыням теперь запрещали будить меня по утрам, поэтому Сай терпеливо ожидала в коридоре. Приоткрыв дверь, я поманила девушку внутрь.

— Где Лей?

— Повезла строителям тележку с едой, госпожа.

— Джай у себя?

— Нет, госпожа. Ушел вместе с Хаб-Арифом и новенькими на тренировку.

Я доставила Сай не слишком много хлопот: от нее потребовалось лишь как следует затянуть корсет и поправить складки платья.

— Что Диего, еще не уехал?

— Нет, госпожа. Дон Адальяро совсем недавно спустился к завтраку.

— Что ж. Выходит, сегодня я успею составить ему компанию.

Голоса в столовой мгновенно стихли, стоило мне открыть дверь. Как же раздражают эти шушуканья за моей спиной! Интересно, Диего уже успел поделиться с матерью тем, как прошел наш вчерашний день?

— Вельдана? — искренне удивилась Изабель. — Не ожидала увидеть тебя так рано. Снова не спится?

— Напротив, я отлично выспалась. Доброе утро.

— Доброе утро, — холодно отозвался Диего и поднялся, чтобы помочь мне сесть.

Изабель негромко хлопнула в ладоши и велела возникшей из ниоткуда рабыне принести дополнительный прибор. Миловидная смуглая девушка расторопно налила мне в чашку горячего кофе и добавила молока.

— Что-то печалит тебя, дорогая? — ласково спросила Изабель.

— Нет, матушка. Я всем довольна.

— Рада слышать. Как удачно, что ты сегодня решила выйти к завтраку. Мы как раз обсуждали дела. Диего считает, что можно пока приостановить строительство. На деньги, которые мы платим Монтеро за найм плотников и каменщиков, мы могли бы нанять больше рабов для сбора хлопка. Не за горами сезон дождей, надо успеть собрать урожай. На торгах уже началась настоящая война за фрахт судов на будущие месяцы.

— Нет, приостанавливать работы мы не будем, — холодно ответила я, берясь за нож и вилку.

Изабель демонстративно поджала губы и опустила глаза в тарелку.

— К чему это все теперь? — подал голос Диего. — Твой раб силен и мог бы со временем принести тебе не один выигрыш и больше бойцовых рабов, но ему не победить Несущего Смерть. А новички выглядят не слишком-то свирепыми.

Напоминание о скорой смерти Джая напрочь отбило у меня аппетит. В глубине души я признавала ужасающую справедливость слов мужа, но продолжала цепляться за свою призрачную надежду, будто она могла что-то изменить.

— Монтеро уже получил свой задаток, — сухо возразила я.

— Сделку никогда не поздно расторгнуть, — так же сухо заметил Диего, не глядя на меня. — Выплата неустойки может обойтись дешевле, чем дальнейшее бесполезное строительство.

— Оно не бесполезное, — не соглашалась я уже из чистого упрямства. — Джай пока еще не умер. Что бы ни случилось с ним в эту субботу, у меня остается Хаб-Ариф. Я не собираюсь выставлять на смертельные поединки всех своих рабов.

— Что ж, — процедил сквозь зубы муж и демонстративно обратился к Изабель: — Раз уж Вельдане угодно развлекаться, тогда нам придется на время ограничить кое-какие другие расходы. Или взять банковский займ у Микеле.

— А что случилось? — насторожилась я. — Разве у нас денежные затруднения?

— Лишь временные, — нехотя признался Диего, по-прежнему не поворачиваясь в мою сторону. — Сенат Саллиды обеспокоен участившимися пиратскими нападениями у островов Дескари и у Суэльского архипелага. Он постановил усилить патрули в южной и западной акватории полуострова. С этой целью сенаторов всех городов Саллиды призвали отказаться от жалованья на несколько месяцев, чтобы объединить усилия и укрепить флот, изрядно потрепанный в стычках с Халиссинией. Семье Адальяро оказана немалая честь, — Диего раздраженно скрипнул зубами. — Наша лесопилка в ближайшее время будет работать на государственный заказ по строительству военных судов. Издержки нам, разумеется, компенсируют, но не сразу.

В раздумьях я прикусила губу. Мне даже в голову не могло прийти, что Адальяро могут испытывать трудности в средствах.

— А почему Сенат Саллиды принял такое странное решение? Почему нельзя построить флот за счет государственной казны?

— Казна почти пуста: оборона приграничья и борьба с контрабандистами требует немалых средств, — Диего нервно побарабанил по столу пальцами. — Налоги растут, а с ним растет и недовольство граждан, сенаторы опасаются бунта. Мы не можем повышать взносы на содержание армии бесконечно.

— Как только мы продадим урожай хлопка, все должно наладиться, — с деланным спокойствием произнесла Изабель. — Хорхе буквально зубами выдрал подходящий корабль, который уходит в Аверленд до начала штормов. И нам нужны руки. Много рук.

Ее слова заставили меня задуматься. Первым бессознательным порывом было отдать свои личные деньги на нужды поместья: у меня еще оставалось немного дядиного золота и несколько монет с прошлых выигрышей. Правда, я собиралась сама найти им применение. Например, стоило бы посетить модистку и заказать ей пару-другую платьев более скромного фасона. Мне не хотелось делать это за счет мужа и свекрови. Кроме того, деньги могут понадобиться Джаю. Вдруг случится чудо, и мне позволят выкупить для него этого Аро? Поэтому, сдержав приступ великодушия, я благоразумно промолчала.

После завтрака мы с Изабель проводили Диего до ворот. Когда карета скрылась за поворотом дороги, я собиралась вернуться к себе, но свекровь неожиданно предложила:

— Мне кажется, тебя тяготит одиночество. Мы с Хорхе хотим сегодня объехать хлопковые плантации. Если хочешь, присоединяйся к нам — сама посмотришь, как идут дела, а то и поможешь.

Первым желанием было отказаться: если Изабель я еще худо-бедно могла терпеть, то Хорхе вызывал во мне омерзение. Однако слова отказа так и не сорвались с моих губ.

Почему, собственно, и нет? Я и так чувствую себя в этом доме совершенно бесполезной, не занимаясь ничем, кроме праздного времяпрепровождения за вышивкой и чтением, в то время как Изабель пытается удержать на плаву благосостояние семьи. Возможно, ей и в самом деле требуются помощники, ведь Хорхе тоже не может уследить за всем сразу. И даже если толку от моего присутствия на плантациях будет чуть, то проявить интерес к делам определенно стоит.

— С удовольствием, — после некоторых колебаний ответила я. — Когда выезжаем?

— Да прямо сейчас, — развела руками Изабель. — Хорхе уже заложил двуколку.

К счастью, в легком экипаже мне не пришлось сидеть слишком близко к неприятному управляющему: он правил двуколкой, а мы с Изабель расположились на обитой мягкой кожей скамье, спрятавшись в тени легкого парусинового навеса. Совсем скоро моему взору предстали обширные хлопковые поля, на которых, согнув спины, трудились рабы. Всю их защиту от палящего солнца составляли просторные одежды из грубого полотна и плетеные широкополые шляпы. Грязные платки закрывали лица почти каждого человека до самых глаз. Я не сразу поняла, зачем, пока не разглядела едва заметные облачка пыли, поднимающейся среди сухих стеблей при каждом движении. Некоторые работники бросали в нашу сторону настороженные взгляды, но большинству, похоже, не было дела до пожаловавших господ: их движения выглядели заученными и монотонными, а глаза —безжизненными и пустыми. Среди рабов я заметила немало детей — некоторые были настолько малы, что, пожалуй, едва научились разговаривать; но и они уже щипали с колючих кустов серовато-белые пушистые комочки. Поглощенная созерцанием рабского труда, я не сразу заметила, что двуколка остановилась и Изабель рядом нет.

— Прошу вас, донна, — вывел меня из оцепенения нетерпеливый голос Хорхе.

Превозмогая брезгливость, я оперлась на предложенную руку и выбралась из двуколки.

— Сколько акров убрано на сегодня? — деловито поинтересовалась Изабель, расправляя над собой легкий зонт и окидывая хозяйским взглядом плантацию.

— Акров двадцать. Может, немногим больше, — прищурившись, на глаз оценил Хорхе. — Эй, ты! Поди сюда.

К управляющему немедленно подбежал немолодой худощавый человек и низко поклонился.

— Как продвигается работа? — без намека на приветствие обратился к нему Хорхе.

— Хорошо, господин, — мужчина еще ниже пригнулся к земле.

— Как очистка? Сколько фунтов уже готово на продажу?

— Около шестидесяти, господин.

— Шестидесяти? — Хорхе нахмурил густые сросшиеся брови. — С двадцати акров должно быть уже все девяносто!

— Простите, господин, — лоб несчастного, что комкал в руках шляпу, едва не касался земли. — Рук не хватает.

— Ах, рук не хватает?! — вскричал вдруг Хорхе и резко стеганул несчастного хлыстом. Мы вздрогнули одновременно: я от неожиданности, а нерадивый работник от боли. Его спина выгнулась, но он не издал ни звука. — Откормили дармоедов! И ты еще называешься смотровым? Ну-ка, веди! Я вас научу работать!

— Как пожелаете, господин, — раболепно поклонился провинившийся мужчина и, ссутулив плечи, поспешил к краю плантации, где я увидела нечто вроде широкого длинного сарая.

К этому месту рабы один за другим сносили холщовые мешки с белым пушистым хлопком. Я раскрыла зонт и последовала за Хорхе и Изабель. После инцидента с хлыстом на душе остался неприятный осадок, и все же мне было любопытно посмотреть на то, как в Саллиде убирают хлопок.

Униженно кланяясь, раб-смотровой привел нас к огромному сараю, служившему и местом сортировки, и амбаром. Бесформенные тюки уже очищенного хлопка громоздились у задней стены, посередине возвышалась гора необработанного мягкого урожая, который сноровисто перебирали ловкие пальцы рабынь.

— Лодыри! — продолжал разоряться Хорхе. — Почему только шестьдесят фунтов?! К сегодняшнему утру должно было быть девяносто!

Я заметила, как при звуке его голоса головы рабынь склонились ниже. Они молчали, но тонкие пальцы, отделяющие белый пух от семян и шелухи, казалось, забегали быстрее.

— Ты знаешь, что такое норма? — Хорхе вновь повернулся к несчастному смотровому и ткнул его концом хлыста под подбородок. — Знаешь, я спрашиваю?

— Знаю, господин.

— Значит, распределяй работу так, чтобы дневная норма была выполнена! Иначе за каждый недополученный фунт твоя шкура отведает удар кнута! А это еще что? — Он вдруг отвлекся, глядя в сторону, и я заметила, что в углу сарая, прислонившись к балке, сидит спиной к нам одинокая девушка. — Почему не со всеми?

Мой язык от страха прилип к небу: я уже знала, что ждет несчастную, которая посмела в разгар работы отсиживаться без дела. Не успела я предупреждающе вскрикнуть, как на узкую спину в ветхом рубище опустился хлыст.

Девушка взвизгнула, неловко завалившись набок, и только теперь стало ясно, почему она сидела в стороне: у ее груди недовольно запищал крохотный младенец.

— Простите, господин, — заплакала она, отползая и прижимая к разбухшей груди хнычущее дитя. — Я вчера родила ребенка…

— Это было вчера! — рявкнул Хорхе, ничуть не смутившись и вновь замахиваясь хлыстом. — А сегодня тебе что мешает?!

Новый удар опустился на плечо девушки, которым она прикрыла дитя. Тонко взвыв, бедняжка заплакала еще горше.

— Прекратите! — вне себя от возмущения я рванулась к Хорхе.

— Вельдана, стой! — Изабель попыталась ухватить меня за руку, но я проворно вывернулась и подскочила к управляющему.

— Как вы смеете ее бить? Она же сказала, что вчера родила ребенка! Ей нужно покормить малыша!

— Простите, донна, но я знаю, что делаю, — раздраженно сверкнул на меня угольными глазами управляющий. — Эта женщина нагло отлынивает от работы! Она может подвязать своего ублюдка платком, пусть хоть весь день висит у нее на груди, руки ей для этого не нужны! Ее руки стоят денег, между прочим, и она обязана отработать свою еду!

— Вы бесчеловечны, — на мои глаза навернулись слезы. — Отойдите от нее и дайте ей покормить дитя.

— Вельдана, не вмешивайся! — сталью прозвенел голос Изабель у меня за спиной. — Ты приехала помогать или мешать?

— Чем же я могу помочь? — обернулась я к ней, чувствуя, как гнев подступает к горлу. — Вместе с Хорхе пороть этих несчастных?

— С этим Хорхе и без тебя управится, — холодно сказала свекровь. — Иди со мной.

— Я должна убедиться, что он больше не станет бить эту девушку, — упрямо нахмурилась я.

— Хорхе, оставь ее, — слегка повернула голову Изабель. — А ты, — она строго посмотрела на плачущую юную мать, — если не хочешь снова отведать хлыста, делай как он сказал. Привяжи ребенка к груди и садись за работу. Запомни: я не кормлю лодырей.

— Да, госпожа.

Девушка утерла слезы и, придерживая хнычущее дитя, ползком подобралась к равнодушным товаркам. Я не могла больше смотреть на издевательство над несчастной матерью и вышла из сарая. Изабель незамедлительно последовала за мной.

— Вельдана, когда ты уже научишься обращаться с рабами? — зашипела она мне на ухо, больно дернув за локоть. — Они тебе не друзья, не дети и не родители — это рабы, и они должны делать только одно — работать. Если не держать их в строгости, они распустятся и вместо прибыли станут приносить одни убытки.

— Что я должна делать? — не глядя на нее, сухо повторила я. — Зачем вы меня сюда пригласили?

— Так-то лучше, — свекровь смягчила тон и сунула мне в руку свернутую в трубочку бумагу вместе с заостренным грифелем. — Видишь вон тех рабов, которые следят за работой остальных? Это смотровые. Каждый из них отвечает за определенный участок. Надо сверить вот эти цифры — норму сбора с тем, что удалось собрать. Ты можешь начать с восточного участка, я обойду западный. Хорхе пройдется по южному и северному. Быстрее справимся — быстрее уедем отсюда.

— Но зачем? — я недоуменно посмотрела на нее.

— Как зачем? — в свою очередь удивилась Изабель. — К отплытию корабля надо успеть собрать и обработать все поля до последнего дюйма. Если рабы будут недостаточно расторопны — мы потеряем выручку.

Я вздохнула. Бродить среди зарослей хлопка под зонтом и сверять цифры у понурых надсмотрщиков — самая скучная работа, которую только можно придумать. Но не собирать же хлопок вместе с рабами, в самом деле.

— Как скажете, — покорно произнесла я.

Медленно оглянулась, подобрала зонт, зажала в руке вверенную мне бумагу и побрела к восточному краю плантации.

Я знаю то, что я видел сам,

верю глазам, а не чужим голосам,

Верю небесам и его чудесам,

тебе надо чудо — сделай его сам.

«Сам» (Noize MC)

День тянется мучительно долго. Все привычно, все в точности так, как было у Вильхельмо. С утра активная разминка: бег, прыжки, переброски, подтягивания; после тренируем новобранцев, заставляя повторять освоенные приемы боя, затем отработка видов оружия, напоследок вольная борьба. Пообедав и слегка отдохнув, лиамец и кочевник дерутся между собой, демонстрируя нам со Зверем, чему научились, а вслед за ними встаем в пару и мы.

— Сильнее, — рычу я, отбивая удар деревянного меча. — Ты не женщину ласкаешь, а разишь врага. Хотя бы сделай вид, что пытаешься выжить.

Хаб-Ариф усмехается углом рта и почти достает меня коварным ударом из-под щита.

— Сильнее! — свирепею я и вымещаю на нем злость серией мощных ударов.

Зверь пятится назад, норовя прикрыться щитом; все его попытки контратаковать успешно пресекаются мною. В конце концов его меч ломается от удара моего, и теперь я рычу уже в ярости настоящей, пугая опешивших Кйоса и Тирна.

— Что с тобой?! Солнце маковку напекло? Дерись, мать твою, или я за себя не ручаюсь!

Хаб-Ариф раздраженно отбрасывает обломок меча и щит, упирает руки в бока.

— Это я хочу спросить тебя: что с тобой? Ну-ка, остынь.

Он толкает меня в тень, в сторону бочки. Обливается сам и щедро плещет в меня водой. Прохладные капли приятно пощипывают ссадины на спине.

— В чем дело? — продолжает допрос Зверь. — Какая муха тебя укусила сегодня?

— Не муха, — утираю мокрое лицо. — Ты должен драться в полную силу. Даже в две силы. Так, как ты дрался, когда мы с тобой стояли друг против друга на Арене.

— Зачем? — подозрительно сощуривает глаза Хаб-Ариф.

— Затем, — грубо обрываю я и сажусь на бревно. — Видел завершающий бой в эту субботу?

— Кровавую бойню, ты хочешь сказать? Тот монстр по праву заслужил свое прозвище. Никогда в жизни не видел таких огромных людей. Истинный бог смерти.

— Вот именно. В субботу я должен с ним сразиться.

— Что?! — у Хаб-Арифа отвисает челюсть. — Ты шутишь?

— Ничуть. Выжить я смогу лишь одним способом: победить.

Некоторое время он обдумывает услышанное. Второй рот — татуированная пасть вокруг его настоящих губ — теперь выглядит странно печальным.

— Драться с ним тебя заставляет госпожа? Ради денег?

Горько усмехаюсь в ответ на невольную иронию его слов.

— Нет. Скорее, это я заставляю ее выставить меня. Так надо. И ты должен сделать все возможное и невозможное, чтобы я на тренировках ощутил мощь Несущего Смерть.

Зверь вновь надолго задумывается, а затем пожимает плечами.

— Бесполезно. Ты умрешь.

— Заткнись. От тебя я не стану это слушать.

— Ты умрешь. И что будет дальше? Что будет с нами? Что будет со всеми остальными? Ты ведь обещал! И я, глупец, тебе поверил!

— Заткнись, — озираюсь опасливо. — Если меня не станет — по этой или любой другой причине — ты должен возглавить наше дело. Стать лидером. Госпожа тебе в этом поможет. Но умирать я пока не собираюсь. Я намерен победить.

Хаб-Ариф кривит губы в злой гримасе.

— Ты умрешь.

— Если я еще раз услышу это от тебя, ты останешься только с одним набором зубов. Тем, что нарисованы на твоей роже.

Он вздыхает и сердито качает лысой татуированной головой.

— Зачем тебе это нужно?

— Есть причина. Но она касается только меня.

Следующие слова он выталкивает из себя с видимым усилием:

— Если никак нельзя обойтись… Выставь меня против этого мясника.

— Нет. Драться должен я. Никто больше не выйдет на Арену в этот день. Огласили правила на следующую субботу: поединки до смерти одного из соперников. Я не могу так рисковать всеми нами.

— Ты безумец.

— Я знаю. И я никогда не проигрывал. Слышишь? Никогда. Не проиграю и в этот раз.

О том, что я проиграл свою жизнь в тот единственный раз, когда попал в окружение, а следом и в рабство, я стараюсь не вспоминать.

Второй рот Хаб-Арифа устрашающе кривится.

— Если вам выпадет кулачный бой, ты мертвец. Никаких шансов. Молись всем богам, каким веришь, Вепрь, чтобы жребий пал на оружие. Так или иначе, у тебя будет только один выход: нападать. А теперь становись в круг и держи удар.

До самого вечера Зверь гоняет меня по засыпанной песком площадке то с копьем, то с топором, то с молотом, для надежности заставляя отбиваться от всех троих бойцов одновременно. Когда черед доходит до мечей, я уже изрядно утомлен, но Зверь словно черпает силы из воздуха, каждый раз оттесняя меня к сложенному из камня ограждению. Хвалю себя за то, что не пропустил ни одного серьезного удара, вовремя подставляя щит, но Хаб-Ариф недоволен. Наконец он втыкает меч в песок и мрачно хмурится, потирая взмокшую макушку.

— Что? — смахивая пот со лба, выдыхаю я.

— Хрень полная, — выносит он свой вердикт. — В обороне ты неплох, но она приведет тебя в тупик. Он вымотает тебя и дождется малейшей ошибки, чтобы одним ударом снести твою тупую башку.

— Неправда, — упрямо дергаю головой, слышу хруст напряженных позвонков. — Я просто устал. Вас трое, а я один.

— Несущий Смерть не спросит тебя, устал ты или нет. И он стоит десятерых, а не троих, — не дает мне поблажки Зверь.

— Что ты предлагаешь?

— Возьми второй меч вместо щита и нападай. С первых ударов старайся выбить оружие из руки врага. Чем быстрее ты лишишь чудовище возможности атаковать, тем больше шансов пробить брешь в его обороне.

Молча смотрю на измочаленный край деревянного учебного клинка и обдумываю совет Хаб-Арифа. Правила боя допускают замену щита на второй вид оружия. Но как выставить себя перед монстром совершенно без защиты?

— А если выпадет копье?

— Тогда вместо щита выбери алебарду.

— А если топор?

Халиссиец задумчиво хмурится.

— К топору подойдут «когти». Блокируй топор своим, обходи защиту и доставай его под щитом столько раз, сколько сможешь. В бедро, живот, горло, если достанешь, — рано или поздно он ослабнет и истечет кровью.

«Когти» — это жуткое, смертельное изобретение халиссийцев: железный накулачник, из сочленений которого торчат острые закругленные ножи с зазубринами, напоминающие лапу хищника. Они допускаются как вспомогательное оружие и уже оставили немало страшных рваных ран на телах бойцов. Я не слишком жалую гнусные виды оружия, но теперь не до бравады честью, и слова Хаб-Арифа стоят того, чтобы их хорошенько обдумать.

— Ладно, — нехотя сдаюсь я. — Подумаю.

Пожалуй, надо бы наведаться к оружейнику и со всей тщательностью подойти к выбору оружия. Вот только захочет ли Вель сегодня увидеться со мной?

В этой картине сгущаются краски

Искренне любят, но терпят фиаско

Что-то опять

Случилось в раю.

«Безвоздушная тревога» (Би-2)

Мы возвращались домой в гнетущем молчании, утомленные прогулкой среди хлопковых кустов под палящим солнцем. Изабель демонстративно смотрела в другую сторону, даже не пытаясь заговорить меня своими привычными любезными глупостями. Видимо, всерьез переживала за свой урожай.

Хорхе, напротив, был в приподнятом настроении. На плантациях он собственноручно выпорол нескольких нерадивых смотровых и клятвенно заверил Изабель, что к вечеру нормы сбора и очистки хлопка будут выполнены.

За обедом мы общались сухо и после немедленно разошлись по своим комнатам на послеобеденный сон. Я вяло поборолась с желанием сходить на строительную площадку и увидеться с Джаем, но все-таки решила остаться в доме. Все грустней становилось оттого, что он не кажет носа в мою спальню, но дурацкая гордость не давала мне сделать первый шаг.

А еще я его боялась. Боялась резких, обидных слов, несправедливых обвинений, холодного презрительного взгляда. Будто наяву слышала его язвительный голос: «Что, нажаловалась на меня муженьку?»

Боялась и за него. Мысль о том, что жить ему остается всего лишь до середины субботы, не оставляла меня ни на мгновение. Я и подумать не могла, что за последний месяц успела настолько привыкнуть к нему. К его упрямству, неукротимой воле к свободе, к его ласкам — порою откровенно грубым, порою нежным до слез. Страшно, страшно себе представить, что со мной будет, когда его не станет.

Так, в раздумьях, я и задремала прямо в одежде, проспав до тех пор, пока тихий стук не разбудил меня в положенный час. Когда Лей помогала мне искупаться, переодеться и переплести волосы, я заметила, что она непривычно молчалива и задумчива.

— Что случилось?

— Ничего, госпожа. Все в порядке, — заверила она поспешно, опуская глаза.

— Лей, — я перехватила ее запястье. — Ответь, что тебя тревожит? Опять Хорхе? Он вновь позволил себе грубость?

— Нет, госпожа, — Лей мягко опустилась на колени и почти коснулась лбом моих ног. — Простите. Я не должна была думать о таком, я всего лишь рабыня… Но меня страшат грядущие игры на Арене. Ходят слухи, что в эту субботу поединки будут смертельными. Джай сказал, что он выйдет биться против опасного соперника. А что до Хаб-Арифа, госпожа?

Ее вопрос поначалу заставил меня растеряться. Почему ее беспокоит именно халиссиец, а не другие? И уже через миг я мысленно отругала себя, невольно смутившись.

— Тебе… нравится Хаб-Ариф?

Лей закусила губу и стыдливо потупила взгляд.

— Успокойся, Лей, — я положила ладонь ей на голову, сдвинула чепец к затылку и погладила вьющиеся смоляные волосы. — Неужели ты думаешь, что я стала бы посылать людей на смерть ради прихоти? Хаб-Ариф не выйдет на Арену в эту субботу. Не выйдут и другие. Джай… сам решил рискнуть. Я отговаривала его, но он не пожелал слушать.

Лей подняла голову, и во взгляде ее черных глаз я прочитала облегчение вместе с удивлением.

— Но зачем?

«Ради спасения одного человека», — едва не ответила я с укоризной в голосе, но осеклась. Разве я не пожертвовала бы собой, чтобы спасти дорогого мне человека? Чтобы спасти Джая?

Вот только едва ли можно спасти того, кто упрямо не желает был спасенным.

Эй! А кто будет петь, если все будут спать?

Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать…

«Легенда» (В. Цой)

Вечером Лей приходит по поручению госпожи, чтобы смазать мне спину. Самой госпожи я не видел с воскресного утра. Она избегает меня, и ее отсутствие гнетет, хоть мне и не хочется этого признавать. Только теперь, поостыв и получив время на раздумья, я понимаю, что она хотела донести до меня в тот злополучный вечер субботы. Ей кажется, если я погибну на Арене, то наши усилия пропадут даром. А ведь Зверь способен справиться не хуже меня. Он силен, свиреп и упрям, он сумеет поднять людей на восстание.

Вот только как объяснить это Вель? Она наверняка считает, что я предал и ее, и самого себя. Если посудить здраво, это и в самом деле глупость: ради одного человека рисковать столь многим.

Но этот человек — Аро, и я не могу упустить шанс вытащить его из лап ублюдка Вильхельмо.

Надо поговорить с Вель во что бы то ни стало.

Приняв решение, уверенно отдергиваю гобелен. Сердце молотом бьется в горле, кровь шумит в ушах, пока я преодолеваю разделяющее нас расстояние: кого я обманываю? Я хочу ее видеть. Если даже прогонит, если не позволит произнести ни слова, хотя бы мгновение побуду рядом.

Ее силуэт замечаю сразу: она сидит на широком подоконнике, обняв руками колени, и смотрит в вечернее небо. Скрип двери, даже тихий, и мои шаги она не может не слышать, и все же не поворачивает голову.

Подхожу ближе, замираю на мгновение, не представляя, что делать дальше. А затем опускаюсь на колени.

— Госпожа.

Она молчит, не двигаясь.

— Вель. Я обидел тебя, признаю. Позволил себе дерзость. Я не вправе был кричать на тебя, не должен был хватать… так сильно. Я вспылил. Твой муж справедливо меня наказал. Ты простишь меня?

Наконец она поворачивает ко мне лицо. В темноте тонкие черты едва различимы, но мне кажется, что она смотрит удивленно.

— Справедливо? Никто не имеет права наказывать тебя. Пожалуйста, встань.

Мне не хочется подниматься с колен: мое место здесь, у ее ног, я утратил даже право смотреть ей в глаза. Но все же нехотя поднимаюсь: я раб, и желание госпожи для меня закон.

— Я думала, ты злишься на меня, — продолжает она. — Но моей вины в этом нет, поверь. Я не жаловалась Диего, он просто увидел… увидел…

Она теряется, роняет взгляд на колени, закусывает губу, и меня вновь охватывает жгучий стыд. Такая хрупкая и тщедушная телом, но сильная духом. «Тебе стоило бы целовать ей ноги», — звучит в ушах упрек Лей. Стою столбом, чувствуя рядом с ней, тонкой и изящной, свою неуклюжесть; вижу плавный изгиб шеи, округлость груди, угадывающуюся под легкой тканью рубашки, обнаженную руку; хочу прикоснуться к ней, вдохнуть запах распущенных волос, ощутить губами вкус нежной кожи, но не смею шевельнуться.

— Я виноват, Вель. Клянусь, я не хотел напугать тебя или причинить боль. Но я не могу оставить Аро там, у Вильхельмо. Я должен за него побороться.

— Тсс… — она прикладывает к губам палец и отворачивается, смотрит на ночной сад. — Слышишь, как поют цикады? Будто колыбельную.

Я сбит с толку ее странным вопросом. Цикады? О чем она? И колыбельной в беспорядочном стрекоте я не слышу — это ночное верещание скорее раздражает, чем убаюкивает.

— Ты когда-нибудь слышал цикад на севере? — продолжает задумчиво, будто разговаривая сама с собой.

— Не помню.

Она молчит, будто забыв обо мне, и я тоже умолкаю. Любуюсь линией ее колен под складками длинной рубашки. С удивлением замечаю, что мои пальцы дотрагиваются до края полупрозрачного подола, слегка подтягивают его вверх, обнажая узкую белую ступню. Ладонь накрывает ее, ощущает удивительную такой теплой ночью прохладу кожи. Вторая ладонь осторожно ложится на тонкую талию. В грудь упирается острое плечо, нос зарывается в россыпь волос, губы обхватывают нежную мочку, целуют шею за ухом.

— Джай, — выдыхает она, поворачивает лицо и скользящим движением задевает губами скулу, вгоняя меня в дрожь. — Тебе не обязательно… Лей говорит, что в эту пору уже ничего не выйдет…

— Я хочу тебя, — признаюсь шепотом, дотрагиваясь губами до соблазнительной шеи.

Жар зарождается в груди, спускается вниз, сворачивается ноющим клубком в животе. Чувствую податливость Вель, когда поднимаю ее на руки, несу на кровать. Осторожно укладываю головой на подушку, нетерпеливо дергаю завязку рубашки на груди. Она замирает, когда я склоняюсь над обнаженным плечом, медленно целую ключицу. Хочется большего, хочется видеть ее голой, чувствовать тепло женского тела своей кожей. Добравшись до груди, широко раскрываю рот, вбираю ее всю, язык дерзко играет с напрягшимся соском. Вель ласкает мой слух тихим стоном, вцепляясь пальцами мне в плечи. Спина болит при каждом движении, но сейчас это сладкая боль, она дарит нездоровое наслаждение и отзывается горячей пульсацией в паху.

Одежды на нас раздражающе много, но вскоре я ее побеждаю, накрываю Вель своим телом. Вот теперь хорошо, теперь все как надо. Она притягивает к себе мое лицо и с жадностью целует в губы, в то время как мои руки трогают, гладят, сжимают манящие изгибы. Мне хочется подарить ей больше ласки, больше нежности, больше поцелуев — того, чего она достойна. Но зов плоти берет свое, ее бедра призывно обнимают мои, и напряженный член легко скользит к ее увлажнившемуся входу.

Держу ее бережно, двигаюсь медленно, и она, закрыв глаза, запрокидывает голову мне на предплечье. Прохладные ладони гладят мои плечи и грудь, соскальзывают на поясницу, усиливают близость наших тел. Невольно она задевает незажившие рубцы, и боль слегка отрезвляет, но ее прикосновения так невыносимо сладки, что я ускоряюсь.

Она стонет, уже не таясь, и я слышу свой размеренный хрип, пальцы с натугой сжимают подушку, чтобы не оставить на чувствительной коже синяков. Кажется, что нет в мире силы, способной сейчас меня остановить, теряю напрочь способность мыслить…

Эта ночь порождает в нас обоих небывалое прежде безумие, и мы отдаемся ему до тех пор, пока темнота в спальне не начинает рассеиваться. Пережив очередной миг острого удовольствия, переворачиваюсь на спину, прижимая к себе утомленную Вель, пытаюсь успокоить сердцебиение и смотрю, как над нашими разгоряченными телами вьется пар. Ее влажные волосы на затылке завиваются в колечки, и я лениво играю с ними кончиком пальца. Вель расслабленно устраивается у меня на плече, рассеянно гладит мой живот и тихо произносит:

— Давай не ссориться больше. Нам и без того так мало осталось…

— М-м-м? — глупо мычу я: пока еще трудно сосредотачиваться на словах. — Почему мало? Разве ты уже понесла?

— Нет, — она смущенно утыкается носом мне в грудь. — Еще слишком рано, чтобы это понять. Но… до субботы остается всего четыре дня.

— И что? — моя ладонь вольготно гуляет по узкой обнаженной спине, пальцы легонько прощупывают лопатки и ребра под тонкой кожей. — После субботы наступит воскресенье. А там и понедельник, и…

— Зубоскалишь, — вздыхает она, приподнимает голову и целует меня в подбородок, заставляя замереть от этой невинной ласки. — Ты ведь знаешь, о чем я. Ты можешь не пережить этой субботы.

О, поверь, милое дитя, я знаю, о чем ты. Ты не веришь в меня нисколько и уже убедила себя в моем поражении. Это неприятно задевает, но я не могу тебя винить: Несущий Смерть кому угодно способен внушить ужас.

Невольно она снова заставляет меня задуматься, что будет, если я и в самом деле погибну. В Хаб-Арифе я уверен, а вот Аро… остаток его жизни превратится в ад. И едва ли эта жизнь будет долгой.

Еще я никогда не узнаю, оставил ли после себя сына. Пытаюсь представить себе, каким бы он был, мой сын? Наверняка светлокожим и сероглазым, как северянин. И он никогда не узнает, кем был его настоящий отец. Эта мысль неприятно скребет у виска.

А если Вель не в тягости… тогда мое место в ее постели займет другой. И от этого становится еще неприятнее.

Нет. Не бывать этому. Все люди смертны, и гороподобное чудовище не исключение.

После такой невероятной ночи мне вовсе не хочется говорить о серьезном, и я пытаюсь отшутиться:

— Обсудим это в воскресенье.

Она молчит, но я буквально кожей ощущаю, как тяжелыми камнями ворочаются в хорошенькой головке мрачные мысли. Кончики ее пальцев продолжают рассеянно скользить по моему животу. Это так приятно, что я расслабляюсь и почти уплываю в сон, когда вдруг вновь слышу ее голос:

— Что это?

— М-м-м? — с неохотой разлепляю свинцовые веки.

— Вот это, — она осторожно проводит пальцем по застарелым ожогам у нижнего левого ребра. — Странные шрамы. Будто лучи солнца расходятся во все стороны.

Ее слова заставляют сердце ускорить свой ритм, а легкие отказываются делать вдох. Перед глазами встает образ, который я хотел бы забыть навсегда.

«Ты снова кончил. Разве я разрешала тебе? — впивается в уши до тошноты мерзкий голос. — За это ты будешь наказан». Будто наяву, ощущаю тепло маленькой настольной жаровни, вижу раскаленный металлический прут, слышу шипение собственной плоти, вспоминаю отчаянные попытки не дергаться и не кричать. О, она долго учила меня. Удовольствие для раба — недозволенная роскошь, оно преступно и приносит боль.

Такие же отметины есть и у Зверя, в этом мы с ним похожи, как братья.

С трудом втягиваю воздух сквозь зубы и накрываю ладонью неугомонные тонкие пальцы.

— Разве все шрамы упомнишь. Засыпай, Вель. Скоро рассвет.

Взмокшая спина неприятно липнет к простыне, незажившие рубцы противно зудят от пота. Поворачиваюсь набок и притягиваю к себе Вель еще теснее, обнимаю обеими руками. Жарко, несмотря на желанную прохладу ночи, и все же я хочу чувствовать ее тело своим. Зарываюсь лицом в разметавшиеся по подушке волосы и в этот раз засыпаю.

====== Глава 25. В поединке со Cмертью ======

Пусть уйдет далеко кривоногая, злая беда.

Пусть его на руках добрый ангел от горя уносит.

Я прошу тебя, Бог: ты ему помогай иногда.

Он хороший, поверь. Просто сильный — и сам не попросит.

Береги его, Боже (Анна Васильченко)

— Госпожа! — вырвал меня из грустных раздумий робкий голосок Сай. — Позволите войти?

— Входи, — сказала я и захлопнула книгу.

Все равно вместо того, чтобы осмысливать прочитанное, я напряженно гадала, позволит ли мне Диего сегодня выехать к оружейнику. Утром за завтраком мы вновь поссорились: когда я заикнулась о том, что Джаю надо купить достойное оружие для предстоящего поединка, он вспылил, упрекнув меня в неуместной расточительности. Мне пришлось сцепить зубы, чтобы не наговорить лишнего, ведь от его ответа могла зависеть жизнь Джая.

После отъезда мужа я пыталась некоторое время наблюдать за тренировками на площадке, но в конце концов расстроилась еще больше, доведя себя до мигрени мрачными мыслями, и вернулась к себе.

— Что там? Послание от дона Адальяро?

— Нет, госпожа, — качнула головой Сай, сменяя вспыхнувшую во мне надежду разочарованием. — К вам гость. Просит вас принять его.

— Гость? — удивилась я. — Ко мне? Ты уверена?

— Он так сказал, госпожа. Попросил встречи с донной Адальяро. Вун сообщил ему, что донна Изабель вместе с доном Хорхе с утра уехали на плантации, но этот господин сказал, что хочет увидеться с супругой господина сенатора. Вот, — спохватившись, Сай протянула мне небольшую белую карточку.

Я с любопытством взглянула на вензель. Имя доктора Гидо Зальяно тут же заставило меня позабыть о мигрени и горьких мыслях.

— Проводи его в беседку у фонтана. И попроси подать нам фруктов и лимонной воды.

Сай ушла выполнять распоряжения, а я поспешно заглянула в зеркало, поправила волосы и уложила сползающую накидку так, чтобы не было видно все еще заметных синяков на шее. Грудь вздымалась от волнения: что может означать визит доктора Зальяно? Одно из двух: либо он хочет попросить у меня разрешения увидеться с Джаем перед смертельным боем, либо… либо что-то случилось с рабом по имени Аро.

Убедив себя, что оттягивать встречу бессмысленно, я в последний раз придирчиво оглядела отражение в зеркале, набрала в грудь побольше воздуха и направилась к назначенному месту.

— Дон Зальяно! — приветливо улыбаясь, словно душу не отравляла въедливая тревога, поздоровалась я. — Как приятно, что вы решили воспользоваться приглашением и навестить нас!

— Донна Адальяро, — сухонький немолодойгосподин поднялся с места и склонился передо мной в глубоком поклоне. Я отметила краем глаза, что при себе он имел небольшой лекарский саквояж. — Удовольствие лицезреть вас несравнимо ни с чем. Я безмерно благодарен вам за то, что согласились меня принять.

— Оставим церемонии, — я подала ему руку для приветственного поцелуя и взглядом отослала Сай, принесшую фрукты. — Может быть, хотите чаю или кофе?

— О нет, госпожа Адальяро, не стоит беспокоиться, я не задержу вас надолго.

— Вы хотите увидеться с Джаем?

— Да, — выдохнул лекарь, взглянув на меня с непривычной робостью и мольбой в темно-карих глазах. — Если позволите.

— Разумеется. Позвать его сюда или провести вас на тренировочную площадку?

— На площадку? — недоуменно моргнул седовласый дон.

— По желанию Джая мы начали строительство тренировочной арены для бойцов. Это его детище. Хотите взглянуть?

— О… это было бы чудесно. Но прежде, если позволите, я хотел бы задать вам вопрос.

— Вы можете не стесняться и спрашивать о чем угодно, — ощущая к этому человеку необъяснимую симпатию, милостиво разрешила я.

— Благодарю вас, донна. Скажите старику… это правда, что в ближайшую субботу Джай выйдет на поединок с этим горцем, Несущим Смерть? Дон Вильхельмо упомянул об этом вскользь, но мне трудно поверить…

— Увы, — тема предстоящего боя всколыхнула в груди на время забытую боль, и на плечи вновь опустилась свинцовая плита. — Это правда.

Дон Гидо изменился в лице, волнение завладело им настолько, что некоторое время он не мог произнести ни слова. А затем сделал то, чего я никак не могла ожидать: встал передо мной на колени и умоляюще сложил руки.

— Прошу вас, добрая госпожа! Не посылайте его на смерть! Он… бывает строптив, я знаю, но он хороший человек и не заслуживает такой страшной смерти. Молю вас, позвольте мне выкупить его! Мне известно, что вы заплатили за него высокую цену, но я готов предложить вам за этого раба вдвое больше!

Эмоции захлестнули меня настолько, что даже вздохнуть как следует не получалось. В горле застрял комок, на глаза навернулись слезы от искренней тревоги этого человека.

— Дон Зальяно… — я протянула к нему руки и заставила подняться. — Прошу вас, успокойтесь. Все не так, как кажется на первый взгляд. Позвольте мне объяснить. Но сперва выпейте, пожалуйста, лимонной воды.

Доктор Гидо послушался меня скорее для соблюдения приличий, через силу сделав глоток из запотевшего стакана. От моего взгляда не укрылось, как мелко дрожали его суховатые пальцы.

— Не знаю, говорил ли вам Джай при вашей первой встрече, но я собиралась отпустить его на свободу. И даже сделала это — увы, еще не зная правил, — однако первое, что он предпринял, это пошел убивать дона Вильхельмо. Думаю, об этом вам известно.

Потупив взгляд, доктор Зальяно кивнул.

— Да, знаю… Этот безумный поступок его не красит, и я весьма благодарен вам за то, что вы оставили его в живых.

— Я никогда не хотела убивать Джая или причинять ему боль. Я не собиралась держать его в рабстве. И будь я всего лишь его госпожой, я бы непременно согласилась на ваше щедрое предложение. Однако теперь все не так просто, как кажется. Джай находится здесь по собственной воле.

Доктор Гидо посмотрел на меня недоверчиво.

— Вы имеете в виду…

— Его вольная выписана по всем правилам и находится при нем. В любое время, когда Джай захочет, он может воспользоваться ею. — Я запнулась, поскольку это была лишь часть истины, ведь купчая по-прежнему хранилась у Изабель. Кроме того, я отнюдь не была уверена, что этого доброго лекаря можно посвятить в подробности нашей опасной затеи, поэтому могла рассказать ему лишь кусочек правды. — Только теперь все сложнее. Мы решили, что здесь, в поместье Адальяро, ему и другим бойцовым рабам будет лучше, чем где бы то ни было. Их не станут наказывать без нужды, их будут кормить вдоволь и позволят выбирать себе битвы и соперников. Что до поединка с Несущим Смерть… Джай сам так решил. Уверяю вас, дон Гидо, моим самым горячим желанием было бы не допустить этого боя. Я вовсе не хочу отправлять людей на смерть, да вы и сами могли бы в этом убедиться. Но этого боя требует дон Вильхельмо. Взамен, если Джай победит, господин Верреро обещал продать мне раба по имени Аро. Это то, чего хочет Джай и ради чего он хочет сразиться.

Дон Зальяно в изумлении приоткрыл рот.

— Но… это ведь безумие! Ему не победить горца!

— Это понимаем мы с вами, — я грустно качнула головой. — Но Джай думает иначе, и я уважаю его право решать свою судьбу.

Доктор Гидо ошеломленно молчал, не в силах произнести ни слова. А меня внезапно осенило: ведь на поверхности лежит решение настолько простое, что удивительно, как оно сразу не пришло мне в голову!

— А что, если вы попросите дона Верреро продать вам Аро, как только что просили меня продать Джая? Я согласна заплатить любую цену!

Доктор досадливо махнул рукой, отведя глаза.

— Не надейтесь, донна, пустое. Я уже пытался купить мальчишку, но Вильхельмо словно помешался на нем. Не соглашается ни на какие уговоры.

Мое сердце упало. Ведь как хорош был бы план! Но Вильхельмо этот Аро определенно нужен, чтобы отомстить своему бывшему рабу, покусившемуся на жизнь господина. Признавая поражение, я вздохнула.

— Тогда мне остается лишь просить вас о взаимной услуге: попробуйте переубедить Джая. Возможно, именно вас он послушает.

— Что ж, — бесцветно произнес доктор Зальяно после короткой заминки. — Я попробую. Благодарю вас за все, госпожа Адальяро. Ваша доброта не знает границ.

Не откладывая, я проводила лекаря к пустоши, лелея вновь зародившуюся надежду: а вдруг и в самом деле этому человеку удастся уговорить Джая отказаться от самоубийства? Когда мы поднялись к ограждению и остановились у недавно сооруженной насыпи над тренировочной площадкой, дон Гидо обвел растерянным взглядом кипевшее вокруг строительство. Джай заметил нас сразу, отбросил в корзину с оружием учебное копье, плеснул на себя воды из бочки, обтер тряпицей плечи и грудь, после чего подошел к нам.

— Госпожа, — он припал на колено и склонил голову у моих ног. — Дон Гидо. Чему обязан?

Глаза лекаря ощупали свежие шрамы на спине Джая и с укоризной метнулись в мою сторону. Я прикусила губу и вспыхнула, чувствуя себя до крайности неловко. Что добрый лекарь теперь подумает обо мне? Что я лгунья, мгновение назад клятвенно заверявшая его в добром отношении к Джаю, а на самом деле при каждом удобном случае полосующая своего раба хлыстом? И как теперь оправдаться и не выглядеть при этом глупо, отвечая на невысказанный вопрос?

— Я вас оставлю, — только и смогла произнести я, сгорая от стыда, но не найдя слов для оправданий. — Если понадоблюсь, то буду здесь, неподалеку.

Отойдя к своему привычному месту в тени парусинового навеса, я сделала вид, что заинтересована продолжением поединка между новенькими бойцами под руководством Хаб-Арифа. Сама же украдкой поглядывала в другую сторону в надежде, что неожиданный гость сумеет уберечь Джая от смерти.

Никто не может спасти тебя сейчас.

На короля возложена корона:

Победи или умри!

Никто не может спасти тебя сейчас,

Единственное, что ты слышишь, —

Это боевой клич

Battle Cry (Imagine Dragons)

Слепящее солнце мешает смотреть в лицо Гидо, и я увлекаю его в сторону, в скудную тень от высокого частокола. К чему скрывать от самого себя: я рад видеть старика. Рад, что он меня не забыл. Рад, что он, возможно, принес мне важные вести.

— Что с Аро? — не теряю времени на любезные расшаркивания.

— Жив, — скупо отвечает Гидо. За этим ответом может скрываться что угодно, но я не выпытываю дальше: к чему? Любые сантименты сейчас неуместны, а главное он сообщил. — Больше ничего не хочешь мне сказать?

— О чем вы?

И Гидо будто взрывается праведным гневом.

— Зачем тебе нужно это безумие? Вильхельмо похвалился, что нашел способ тебя проучить. И я могу тебя заверить: весьма действенный способ! Несущий Смерть не зря получил свое имя, неужели ты не понимаешь? Это убийца, он был сотворен убийцей! Ты ничем не поможешь Аро и погибнешь сам. Кому ты сделаешь лучше?

— Если вы пришли лишь за этим, не стоит попусту сотрясать воздух.

— Глупый мальчишка!

— Это она позвала вас?

— Кто? — непонимающе переспрашивает старый лекарь.

— Донна Вельдана, — бросаю взгляд в сторону расположившейся поодаль госпожи. — Она надоумила прийти и уговаривать меня?

От гнева бледное лицо Гидо покрывается красными пятнами.

— Ты думаешь, мне самому до тебя нет дела? Ты мне как сын!

Мои губы презрительно кривятся.

— Я сейчас расплачусь. И что вы собрались со мной делать по праву отца? Воспитывать? Слегка поздновато. Смазать разбитые коленки? Они уже давно не болят.

Так лучше. Чем меньше жалости в слегка выцветших глазах старика, тем меньше в моем сердце остается чувства вины. Некоторое время сморщенные губы под седыми усиками раскрываются и закрываются, как у выброшенной на берег рыбы, но в конце концов он произносит:

— Не болят? А как насчет шрамов на твоей спине? Неужели тебе нравится получать их ни за что?

На мгновение теряюсь, не зная, что ответить. Понимаю, что он мог себе вообразить, но не знаю, как объяснить в двух словах, откуда шрамы. А Гидо тем временем расценивает мое молчание по-своему и произносит уже тише:

— Донна Адальяро поначалу показалась мне порядочной и милосердной женщиной, но теперь очевидно, что это не так. Я хотел выкупить тебя и отпустить на свободу, сынок. Но твоя госпожа солгала, что ты сам этого не хочешь.

— Она не лгала.

— Ты пытаешься выгородить ее, но я вижу доказательства на твоей спине.

— Это не она.

Гидо смотрит на меня с болью, отступает на шаг назад, укоризненно качает головой. Во мне привычно вспыхивает злость, хватаю его сухое запястье — чуть сильнее нажмешь, и переломится — и склоняюсь к его лицу.

— Это не она! Не смейте думать об этой женщине плохо. Она сказала правду: здесь я по своей воле. И я хочу вытащить Аро. Поэтому в субботу выйду на бой.

Несколько долгих мгновений он буравит меня взглядом и в конце концов сдается.

— Что ж. Тогда мне мало что остается. Вот, возьми, — Гидо высвобождает руку из моей хватки и суетливо раскрывает свой потрепанный саквояж. Долго роется среди коробочек и пузырьков, достает знакомую мне бутылочку. — Выпьешь утром накануне боя. Всю, до конца.

— Это придаст мне сил? — усмехаюсь углом рта, чувствуя, как вместо злости в груди разливается тепло.

— Именно, — вздыхает Гидо. — Постарайся победить, сынок. Я верю: ты можешь.

Вместо ответа сгребаю тощую фигурку старика в объятия и на долю мгновения прижимаю к себе. И сразу жалею об этом дурацком порыве. Бросаю взгляд на Вель, рядом с которой невесть откуда взялась девчонка Сай, и закусываю губу, чувствуя себя еще глупее.

— Я провожу вас к госпоже.

Старик Гидо, понурив плечи, подбирает саквояж и бредет за мной. Вель напряженно вглядывается в наши лица. Кажется, Гидо слегка качнул головой, кажется, в ее взгляде проскользнуло разочарование. Вздохнув, она поднимается нам навстречу и произносит:

— Собирайся, Джай. Дон Диего прислал карету — едем к оружейнику. Дон Зальяно, если желаете, можем вас подвезти.

Научи меня бороться,

И я покажу тебе, как побеждать.

Ты мой смертный порок,

И я твой судьбоносный грех.

Дай мне почувствовать остроту

Боль

Огонь

Под моей кожей

Warrior (Beth Crowley)

Как бы мне ни хотелось, чтобы время до субботы превратилось в вечность, но утро, которого я так боялась, настало. Я проснулась в одиночестве: накануне вечером мы слегка повздорили с Джаем, когда я выпроводила его из спальни. Мое сердце разрывалось, ведь это могла быть наша с ним последняя ночь, но я не могла рисковать и истощать его силы бессмысленной похотью перед смертельным боем. А утром, дождавшись, когда стражи принялись заковывать в цепи рабов — на этот раз в качестве зрителей, а не бойцов, — я взяла ошейник с цепью и ключ, попросила рабынь меня не беспокоить и зашла к Джаю.

Он был готов. Одет, сыт, спокоен. И даже выдавил из себя улыбку, разгладив вечно насупленные брови.

— Ты не злишься? — на всякий случай спросила я, шагнув ближе. Цепь противно звякнула в моих руках.

— Нет, — его теплая ладонь мягко легла поверх моей, скользнула по предплечью и скрылась за спиной.

Он обнял меня с неприсущей ему нежностью и легонько коснулся губами моих губ.

— Пора ехать, — вздохнула я, когда он выпустил меня из объятий.

— Решила заковать меня сама? — усмехнулся он, указывая взглядом на цепь.

— Решила перед отъездом побыть с тобой наедине.

Он послушно повернулся и завел руки за спину. Приподнявшись на цыпочки, я осторожно надела на него ошейник, застегнула ремешки на запястьях и пристегнула их к цепи. Щелкнула ключом и прижалась лбом к его плечу.

— Эй, — он медленно повернулся, и я невольно спрятала лицо у него на груди. — Все будет хорошо.

Мне хотелось, чтобы его ладонь легла мне на голову, погладила волосы. Но его руки, увы, теперь были скованы за спиной. Повинуясь внезапному порыву, я обвила руками его шею, притянула бритую голову к себе и поцеловала его в губы.

— Я люблю тебя, Джай. Постарайся выжить.

Он, казалось, опешил от моего неожиданного откровения. Его рот так и остался приоткрытым, а зрачки удивленно расширенными. Не говоря больше ни слова и не давая ему возможности ответить, я стремительно вышла из комнаты, на ходу смахивая слезы.

Сражайся, словно никогда не умрешь,

Сражайся, чтобы выжить,

Сражайся, чтобы поднять корону,

Сражайся, чтобы уничтожить их

(…)

Сражайся ради себя и меня

Сражайся, борись

Ради себя и меня

Fight (All Good Things)

Гул трибун привычно врывается в уши, распорядитель старается его перекричать зычным голосом, усиленным эхом от купола Арены.

— А теперь, благородные доны и донны, на ваших глазах состоится поединок сезона! Непобедимый воин, Несущий Смерть, гроза всех континентов, способный одним только видом остановить сердце противника, сегодня вновь предстанет перед вами!

С трибун раздается единый восторженный вопль благородных зрителей. Сегодня было много смертей, много крови, но алчущая толпа не насытилась как следует, справедливо ожидая, что к финалу ей выкинут самый вкусный кусок свежего мяса. Противник, которого я вижу второй раз в жизни, ступает в центр круга. Вблизи он выглядит еще крупнее и мощнее, чем издалека. Разглядываю его с интересом: есть в его облике что-то нечеловеческое. Он просто огромен. Его словно надули силой изнутри: стальные мышцы играют под кожей, натертой маслом, каждая рука в обхвате как полторы мои, бугристая грудь шириной с океан, живот на вид твердый, как надгробный камень. Бычья шея напоминает тренировочный столб на нашей площадке. В такой увязнет любая секира, даже ювелирно наточенная. Темно-синяя вязь татуировок покрывает весь торс, руки, ноги и даже гладко бритую голову. Особенно густой рисунок на спине, отчего та кажется облитой чернилами.

— Кто же мог стать его соперником, как не счастливчик Вепрь, победивший в Битве за свободу? Перст судьбы указал на него и даровал ему жизнь вместо смерти!

Ступаю в центр, толпа шумит уже не так восторженно, в разрозненных криках мне слышится жалость. Взгляд сам собой уплывает вправо, в сенаторскую ложу, выхватывает бледную как молоко Вельдану Адальяро. Голубые глаза издалека кажутся темными — игра света и тени? Или от страха расширены зрачки? Не сразу в поле зрения попадает ее красавчик-муж, сенатор Адальяро. Он тоже смотрит на меня, уголки мальчишечьего рта надменно приподняты. Перехватив мой взгляд, он властно и медленно кладет ладонь на голое плечо Вель. Слышу, как хрустят стиснутые в кулаки пальцы, и заставляю себя отвести глаза. Не на того сейчас должна быть направлена моя злость. Несущий Смерть — чудовище, спустившееся с гор, — вот на ком должно быть сосредоточено мое желание убить.

— Сегодня жребий пал на мечи, и пусть судьба вновь определит своего баловня! Жизнь или смерть, вот какого ответа ждем мы от нынешнего поединка! И жизнь, смею вас заверить, получит в качестве награды только один!

Рев толпы звенит в висках, голос распорядителя тонет в многозвучном океане воплей, топота и аплодисментов. Слов не слышно, но жесты читаются ясно: нам с противником предлагается пожать друг другу руки. Рядом с этой горой мышц ощущаю себя карликом, внезапный тошнотворный ужас подползает к желудку, давит на грудь, вытесняет уверенность в победе. Но наметанный глаз цепко вглядывается в движения соперника, привычно ищет слабые места. Несущий Смерть — левша. Наверняка он попытается использовать свою особенность и уменьшить мое преимущество. Едва ли он знает о том, что я одинаково ловко умею разить обеими руками.

Огромная лапища Несущего Смерть на долгий миг обхватывает мое предплечье. Жилы на татуированной руке мгновенно вздуваются, переплетая огромный бицепс подобно корабельным веревкам. Каменные пальцы с силой впиваются в плоть, словно моя кожа мягче сдобного теста. Пытается устрашить перед боем. Внутренне усмехаюсь: неужели он тоже меня опасается? Заставляю себя поднять голову и взглянуть Смерти в глаза. Это оказывается тяжело, будто в лицо дует мощный штормовой ветер. Толстые мясистые губы кривятся в угрожающем оскале, в угольно-черных глазах нет ни тени страха.

Весь страх мира теперь живет во мне.

Раздается звук гонга: деваться некуда. Надо побеждать.

На огромной круглой арене Несущего Смерть много. Слишком много. Он будто заполняет собою все пустое пространство, отнимая возможность увернуться от взмахов огромного меча. Сотни ног отбивают на трибунах устрашающий ритм, зрители кричат, разинутые рты меняют лица до неузнаваемости. Но мне не до них, для меня сейчас весь мир сузился до одного лица — широкого, плоского, с отвратительными толстыми губами.

Стараюсь приноровиться к мощным броскам соперника, отбиваюсь то левым, то правым клинком, двигаюсь вдоль самого края арены, уводя его за собой. Что бы ни говорил Хаб-Ариф, с таким крупным противником атаковать и демонстрировать силу — провальный план. Я мельче, но быстрее и хитрее. Должен быть таким, иначе Аро никогда не увидит свободы. Лучшая тактика — изматывать врага, провоцируя его на мощные удары, в которые он будет вкладывать всю силу. А самому — вести себя подобно мангусту: вертеться, уклоняться, следить за опасностью. Ни в коем случае не пропустить удар. Дать возможность противнику показать свои слабости.

Но слабостей нет: горец не только огромен и силен, но и быстр. Меч, с которого я не спускаю взгляда, неожиданно возникает прямо передо мной. Уклоняюсь, отбиваю резко, но наточенное острие успевает обжечь щеку и плечо, а внезапный удар щита в живот сбивает с ног. Как я умудрился не заметить его движений?!

Меч свистит надо мной, целясь прямиком в сердце, но тело делает рывок, вихрем перекатывается по песку. Прыжком вскакиваю на ноги, едва не поранившись о собственный клинок; успеваю заметить, как огромный меч Несущего Смерть наполовину погружается в песок, еще хранящий отпечаток моей спины. Вот он, тот самый момент! Неужели все кончится так быстро? Не успеваю додумать, как мой клинок уже вонзается в незащищенный, густо покрытый татуировками бок, кромсает плоть, ломает кости…

…в моем разгоряченном воображении. Вместо податливой плоти лезвие встречает щит противника. Удар такой силы, что в запястье будто вонзается тысяча игл, а в глазах искрит от боли. Вихрь песка, от которого успеваю увернуться, — и вот уже снова сверкает наставленный на меня меч. Тело ныряет вниз, левая рука направляет клинок в голый татуированный живот — победа близка как никогда…

Но вместо того чтобы распороть страшилищу брюхо, сталь лишь вскользь задевает бедро, тело неуклюже ныряет вслед за замахом, а мой собственный бок взрывается огнем: щит гиганта с хрустом ломает мне ребра. В глазах темнеет, мозг теряет контроль над обездвиженным страшной болью телом, поверхность арены уходит из-под ног. Спасают от близкой смерти лишь брызги песка, поднятые ступней при падении: они попадают чудовищу в глаза, заставляя его издать яростный рев. Времени на передышку нет: судорожно пытаюсь вдохнуть и усилием воли заставляю себя не замечать боли. Пока гигант протирает глаза, тяжело поднимаюсь на ноги. Арена вибрирует от тысячеголосого крика, а я слышу лишь шум собственной крови в ушах.

Взгляд выхватывает лысую голову с извилистыми линиями татуировок, клинок обрушивается на бычью шею.

Несущий Смерть не зря завоевал себе титул непобедимого. Вместо разрубленных шейных позвонков и фонтана крови из артерии вижу искры, высеченные металлом: горец успевает извернуться с невероятной быстротой и отбить удар. Однако лезвие все же рассекло кожу на густо-синем плече, и — о чудо! — мой левый клинок вышибает огромный меч из руки исполина. Запястье дрожит от усилия, но мне удается удержать рукоять. А в следующий миг колено чудовища врезается мне в живот и перешибает дыхание. Я едва успеваю напрячь мышцы, чтобы защитить внутренности: от подобного удара они вполне могут превратиться в кровавую кашу. Тело сгибается, будто переломанное пополам, в глазах снова темнеет, а желудок пытается вылезти через глотку. Ноги будто кисель, отказываются держать тело. Силюсь не упасть, но на спину обрушивается удар такой чудовищной силы, что едва не ломает мне хребет: рычащий диким зверем гигант вновь бьет ребром щита.

Мне удается вильнуть в сторону: тело, скованное болью, все еще помнит вдолбленные на тренировках навыки. Хватаю ртом воздух, мучительно откашливаюсь, слюна смешивается с кровью. Краем глаза замечаю, как горец склоняется за оброненным мечом, отползаю подальше и перекатываюсь волчком, когда вражеский клинок рассекает надо мной воздух. Противник не дает отдышаться и тут же разит с другой стороны, но следующий удар успеваю принять на основание меча. Рука гудит от силы удара и нечеловеческого напряжения; еще немного — и в ней лопнут вены. Изо всех оставшихся сил пинаю гиганта в живот. Как ни странно, мне удается пошатнуть исполина и даже подняться — быстрее, чем получается у него.

Правый клинок входит сопернику в незащищенное бедро — увы, по касательной, поскольку горец успевает извернуться и отбить клинок огромным щитом. Меня внезапно охватывает ярость, рассудок отказывается трезво мыслить, и я начинаю со всей дури лупить двумя клинками по вражеским щиту и мечу.

Мне кажется, это длится целую вечность, но на деле проходит всего нескольких мгновений, которых хватает гиганту, чтобы восстановить равновесие и вложить силу в новый мощный замах, призванный снести мне голову. Жажда жизни вопит во всю глотку: принимать удар на клинки бесполезно, и я вновь ныряю под тяжелую разукрашенную руку, чувствуя, как взрываются болью сломанные ребра. Мой ответный удар приходится горцу в спину, пока его несет инерцией прочь от меня. Подло, бесчестно, но сейчас мне не до благородства, сейчас у меня единственная цель: выжить. Увы, бросок громадного тела сделал мой удар не смертельным, но я еще относительно цел, а противник серьезно ранен как минимум в трех местах.

Но так ли уж серьезно?

Пока горец ревет от боли и медленно, словно нехотя, поднимается, я пользуюсь короткой заминкой, чтоб отдышаться и собрать силы воедино. Вспотевшие ладони крепче перехватывают клинки. Налитые кровью глаза противника обжигают чистой ненавистью, а я шаг за шагом отступаю назад, к бортику арены.

Смерть уже надвигается, вертя здоровенный меч в руках так, будто это легкая деревянная трость. В этот раз увернуться не удается, и мой клинок, принявший вес тяжелого меча посередине, ломается надвое. Зато второй клинок, движения которого противник не уловил, выбивает меч из его ручищи вместе с фалангами пальцев. Оглушающий рев горца смешивается с воплем ужаса на ближайших трибунах: смертоносное оружие летит прямо в зрителей. Я на мгновение цепенею от страха: Вель? Ведь ее ложа в первом ряду… Кружу по арене, теряясь в пространстве — где она? Но меч горца, на счастье, падает на ступеньки между рядов, а светлое платье Вель мелькает гораздо левее.

В груди зарождается торжествующий крик, но вдруг захлебывается; из глаз сыплются звезды, а Арена идет кувырком. Затылок вспыхивает огнем: что-то твердое едва не проломило мне голову. Падаю ничком, в рот и нос тут же забивается песок. Слепой как морская звезда, ошалевший от звенящей в затылке боли, пытаюсь ползти по песку и даже умудряюсь перевернуться на спину, когда тяжелая нога гиганта обрушивается мне на грудь, вышибая из легких остатки воздуха. Тошнота подкатывает к горлу, ребра трещат, словно мне на грудь повалили гору. А прямо в лицо несется убийственный край огромного щита.

Из последних сил принимаю удар на обломок меча, который все еще зажат в руке. О чудо! — это сработало. Щит ломается надвое, одна из половинок летит в сторону, другая все еще болтается на исполинской руке. Левый клинок потерян при падении, поэтому приходится замахнуться обломком правого, но тщетно: оставшаяся часть щита вновь обрушивается на мою голову. Удар стал бы смертельным, но я успеваю увернуться. Движимый инстинктом, дергаю мускулистую татуированную ручищу на себя и впиваюсь в жилистое запястье зубами. Несущий Смерть рычит и кулаком свободной окровавленной руки без кончиков пальцев бьет меня по лицу — кулак тверже гранита. И все же ему приходится выпустить остаток щита, чтобы вырвать руку из моих зубов, оставляя у меня на языке вкус крови и сырого мяса. Удары беспалого кулака сыплются градом: в лицо, в грудь, в живот, в поломанные ребра. Ошалевший от боли, я способен лишь хрипеть и захлебываться кровью, слабовольно пропуская каждый второй замах.

Если он не будет видеть меня, я сумею спастись, — мелькает на задворках сознания здравая мысль. Нахожу в себе силы выбросить слабеющую руку и впиться пальцами в налитые кровью глаза горца. Слышу, как он ревет от боли, чувствую, как пытается отодрать мою пятерню от своего круглого, как темная луна, лица. Я почти ощущаю, как лопаются под пальцами его глазные яблоки, но тут мою руку выворачивает так, что я сам ору от боли, когда трещит и ломается предплечье, будто хрупкая птичья кость.

Левая рука, судорожно мечущаяся по песку в попытке ухватиться за что-нибудь, вдруг нащупывает твердость дерева. Обломок щита, брошенный горцем. Подтягиваю его ближе, перехватываю крепче и что есть силы всаживаю острый край в бритый висок.

Чудовищная хватка на правой руке ослабевает. Несущий Смерть пытается схватиться за голову, пока я угрем выворачиваюсь из-под него, перекатываюсь и встаю на колени. Нещадная боль вгрызается в тело всюду: в ребра, в живот, в голову, в спину, в безвольно повисшую правую руку, но последним ударом левой я вколачиваю острую деревяшку глубже в окровавленный висок горца.

Кровь и пот заливают глаза, но главное я успеваю увидеть: предсмертные конвульсии огромного тела, неестественно бьющегося на песке. В голове гудит и пылает, боль разрывает мозг, меня выворачивает кровью прямо на окровавленную тушу под ногами. Успеваю услышать голос распорядителя, который пытается поднять мою левую руку, но песок арены неумолимо несется к голове, и наступает спасительная темнота.

Небо бывает и хмурым и ясным.

Радость бывает. Бывает беда.

Что б ни случилось, любви никогда не погаснуть.

Если любить, так любить навсегда.

С полуслова (Александр Градский)

— Он умер?! — моя рука сама собой схватилась за руку Диего.

— Несущий Смерть — определенно, — задумчиво ответил муж, не отрывая глаз от Арены. — А вот Вепрь… интересно, как распределятся ставки, если погибнут оба бойца?

— Это все, что тебя заботит?! — я ошеломленно уставилась на него.

Моим первым порывом было встать и бежать на арену, упасть на колени рядом с Джаем, приложить руку к его груди и убедиться, что его сердце все еще бьется. Но ноги, как назло, совсем не двигались, будто налились свинцом.

— Ты ведь понимала, чем это может закончиться, — невозмутимо пожал плечами Диего, и, словно читая мои мысли, крепко придержал меня за руку. — Однако, должен признать, Вепрь сумел меня удивить.

— Святой Творец… — я не могла отвести взгляда от помощников распорядителя, которые гурьбой столпились вокруг неподвижного тела Джая.

— Похоже, жив, — с заметным удивлением произнес Диего, наблюдая вместе со мной за тем, как Джая перекладывают на носилки и уносят с Арены. Его правая рука была вывернута под неестественным углом, и ее так небрежно забросили ему на грудь, что у меня екнуло сердце. — И правда, его объявляют победителем. Невероятно.

Распорядитель в самом деле что-то вещал из центра бойцового круга, стараясь перекричать толпу, но я ничего не слышала, кроме собственных мыслей: Джай жив! Это действительно невероятно. Вот только в каком он состоянии? Сумеет ли он выжить после того, как это чудовище изломало его?

Неистовая пульсация в висках мешала думать и воспринимать происходящее. Пустыми глазами я смотрела на то, как несколько бритоголовых рабов выволакивают с арены огромное бездыханное тело Несущего Смерть.

А Диего продолжал держать меня за руку и пытался добиться какого-то ответа.

— Что? — я рассеянно повернулась к нему.

— Ты ставила на Вепря?

— Святые Угодники, Диего! О чем ты только думаешь!

— О деньгах, разумеется, — с раздражающим спокойствием откликнулся он. — Выигрыш за этот поединок должен быть огромен. Ставки на смертельные поединки и без того десятикратно превышают обычные, но сегодня все наверняка ставили на победу горца. Если ты выбрала Вепря, то сорвешь невероятный куш.

На глаза навернулись слезы бессильного отчаяния. Черствость Диего просто убивала: в то время как я сходила с ума от тревоги за жизнь Джая, он думал лишь о деньгах! С усилием высвободив руку, я поднялась с места, подобрала юбки и направилась к выходу из ложи, но Диего вновь удержал меня, поймав за локоть.

— Куда ты?

— Хочу увидеть Джая.

— Успеешь.

— Кто знает? Может, я уже не увижу его живым?

— Так или иначе, ты ему не поможешь. Им займутся.

— Откуда ты знаешь? — вспылила я не на шутку. — Ты даже не потрудился послать за лекарем!

— У Вильхельмо есть свой лекарь, который обязан заботиться о рабах.

— Ты так надеешься на Вильхельмо? — я уже почти кричала, пытаясь выдернуть руку из хватки Диего. — Но ведь ему нет никакой выгоды спасать нашего раба!

— Ах да, я и забыл, — нахмурился он. — Ты ведь билась с ним об заклад. Надеюсь, не продешевила со ставкой?

— Ох, Творец, дай мне сил! — выдохнула я. — На кону были не деньги.

— Не деньги? А что же? — не унимался Диего.

— Раб.

— Раб? Еще один? Но зачем…

Короткий миг его растерянности помог мне освободиться, я выскочила из ложи и опрометью бросилась к служебному входу, расположенному за открытой частью арены.

Джай нашелся почти сразу же, в закутке без дверей напротив конторы дона Вильхельмо. Он лежал на низком топчане, над ним склонился дон Гидо — хоть здесь Диего оказался прав! — и колдовал над неподвижным окровавленным телом вместе с двумя помощниками. Растолкав толпу рабов и зевак, я приблизилась к ложу и заглянула через плечо доктора.

Джай выглядел плохо. По правде говоря, очень плохо. Его лицо превратилось в неузнаваемую кровавую маску, разбитые губы распухли и чернели рваными ранами, веки заплыли, бок побагровел и сочился кровью, рука… ох, лучше бы мне этого не видеть.

— Он жив? — с трудом собрав силы, отважилась спросить я.

Дон Гидо бросил на меня быстрый взгляд и раздраженно ответил:

— Пока жив. Прошу вас, донна Адальяро, отойдите подальше. Ему нужен воздух. Эй, там, я долго буду ждать воду и бинты?!

Последний вопрос предназначался явно не мне. Отпрянув, я растерянно раскрыла рот, но не нашлась, что сказать.

— Донна Вельдана, — раздался сзади вкрадчивый низкий голос. — Какая приятная встреча. Не составите мне компанию, совсем ненадолго?

Обернувшись, я увидела Вильхельмо. Конечно, кто бы еще мог прийти полюбоваться чужим горем? Приподнимая юбки, чтобы не запутаться в подоле платья, я заметила, что мои руки мелко дрожат.

— Надеюсь, господин сенатор не будет против, если я украду его драгоценную супругу на несколько слов, — продолжал упражняться в церемониях Вильхельмо.

— Что вам нужно? — спросила я холодно, оказавшись наедине с ним в просторной конторе.

— О, я всего лишь хотел поздравить вас с победой. Откровенно говоря, не ожидал, что Вепрю удастся одолеть Несущего Смерть. Я безутешен: вы меня разорили.

— Вы сами предложили мне пари, — не желая потакать его лживой игре, возразила я. — Не ждите от меня утешения сейчас, когда Джаю грозит смерть. Кстати, вы должны мне раба.

— Я помню, донна Вельдана, ведь я человек чести. Сегодня же Аро доставят к вам в поместье. Вот только… я должен его отдать не бесплатно, если вы помните.

— Разумеется, — могла бы, заморозила бы алчного рабовладельца взглядом. — Сколько?

— Двести золотых.

— Сколько?! — воскликнула я, понимая, что у меня просто нет таких денег. — Двести золотых?! За одного раба?! Он что же, умеет превращать песок в золото?!

— Увы, дорогая донна. Этого он не умеет. По правде сказать, парнишка тщедушен и ни на что не годен, разве что служить подстилкой для своих сородичей. Однако я должен как-то возместить убытки, понесенные за Несущего Смерть.

— Но это бесчестно! — я едва не задыхалась от гнева. — Ни один раб не может стоить так дорого!

— Позвольте напомнить, но цену во время сделки мы не оговаривали. Я мог бы назначить любую, хоть тысячу. Я назвал двести лишь из уважения к вам и вашему благородному супругу. Ваше дело — покупать раба или нет.

Я сникла.

— Но у меня сейчас нет таких денег. И Диего ни за что на свете не ссудит мне столько…

— О, моя дорогая госпожа Адальяро. Вы напрасно печалитесь. Разве вы забыли, что сегодня стали сказочно богаты?

Вильхельмо ленивым жестом снял со стола тяжелый бронзовый колокольчик и прозвенел им так громко, что у меня заложило уши. Через несколько мгновений в конторе появился слуга и, низко поклонившись, остановился у двери.

— Звали, дон Верреро?

— Вы подсчитали сегодняшний выигрыш по последнему поединку?

— О да, дон Верреро, — слуга кашлянул и развернул свиток. — Семьсот шестьдесят восемь дукатов золотом, пятьсот двадцать три серебром и больше тысячи медью.

Я на миг потеряла дар речи.

— Отсчитайте причитающееся на налоги и выдайте оставшуюся сумму донне Адальяро, — меж тем спокойно распорядился дон Вильхельмо и обратился уже ко мне: — Так что же, покупаете моего раба или нет?

Я лишь кивнула, облизав пересохшие губы.

— Тогда отсчитайте еще двести монет золотом и подготовьте купчую на Аро.

Низко поклонившись, слуга вышел из конторы.

— Но… как? — ничего не понимая, наконец спросила я.

— Как вы умудрились выиграть такие деньги? Все просто. Сегодня только вы поставили на Вепря. Такое случается совсем нечасто, поверьте, настроение зрителей редко отличается подобным единодушием. Что теперь скажете? Выгодно ли иметь со мной дело? — хохотнул Вильхельмо, подкручивая черный напомаженный ус.

— Я бы очень хотела больше никогда не иметь с вами дел, — тихо ответила я и шагнула к двери. Но, задержавшись на пороге, бросила через плечо: — Распорядитесь прислать мой выигрыш вместе с моим рабом в наше поместье.

Комментарий к Глава 25. В поединке со Cмертью Чем не образ Несущего Смерть? :)

https://yt3.ggpht.com/a/AGF-l7-JEJ20PRo-g0jxg2JYjCNZw5clCm54wpD75A=s900-c-k-c0xffffffff-no-rj-mo

====== Глава 26. Потери и приобретения ======

Пожалуйста, только живи,

Ты же видишь, я живу тобою.

Моей огромной любви

Хватит нам двоим с головою.

Хочешь? (Земфира)

Я металась по лужайке перед воротами подобно дикому зверю, попавшему в клетку. Время от времени выходила за калитку — посмотреть, не покажется ли из-за поворота карета. Мысль о том, что Джай может умереть от ран на руках у доктора Гидо, приводила меня в беспредельное отчаяние.

Изабель, против обыкновения, не ушла в любимую беседку в саду у фонтана, а устроилась на послеобеденный отдых прямо во дворе близ террассы. Сидя в уютном плетеном кресле, обложенная мягкими подушками, она слушала чтение Лей и время от времени укоризненно поглядывала на меня.

Диего, расположившийся было возле матери в по-домашнему расстегнутой у ворота легкой рубашке, в конце концов не выдержал моих метаний, поднялся и бросил через плечо:

— Вельдана, может, ты успокоишься? Благородной даме не мешало бы уметь держать себя в руках.

Я замерла в растерянности, не зная, что ответить. Он был прав, и я сознавала это: нельзя так явно, на виду у всех, выражать свое беспокойство за раба. Но страшные картины смерти Джая продолжали назойливо лезть в голову, и я ничего не могла поделать с обуревающим меня волнением.

Диего, дернув плечом, склонился над матерью, поцеловал ей руку и произнес нарочито громко:

— Пойду к себе. Устал, да и поясница ноет. Ким, ступай за мной, разомнешь мне спину.

Ким, до сих пор таившийся среди широких мраморных колонн на террасе, преданной тенью скользнул вслед за хозяином. Я напряженно проводила их глазами, закусив губу. Не хотелось думать о том, что за массаж будет делать моему мужу Ким. И то ли досадливые мысли были тому причиной, то ли жара, окончательно лишившая меня способности думать связно, но мне показалось, что Ким торжествующе улыбнулся, скользнув по мне взглядом перед тем, как исчезнуть в доме.

Изабель с интересом проследила за мной, усмехнулась, но ничего не сказала.

Я снова обратила свой взор на кованые ворота, и тут наконец послышался цокот лошадиных копыт, перемежаемый скрипом колес.

Приехали!

Сердце бешено заколотилось в груди, быстрее птицы я метнулась к калитке. Но меня немедленно постигло разочарование: в повозке не было ни доктора Зальяно, ни Джая.

От Вильхельмо прибыл посыльный с рабом, внушительных размеров ларцом и запиской. Даже не взглянув ни на услужливо переданный мне клочок бумаги, ни на ларец, я посмотрела на человека, ради которого Джай рискнул всем: жизнью, свободой, избавлением бессчетного множества рабов — и за которого я заплатила безумные по местным меркам деньги. Щуплый паренек, на вид совсем еще подросток, затравленно жался в комок в углу повозки, глядя на меня полными страха темными глазищами.

Несмотря на то, что губы задеревенели и не слушались, я заставила себя ободряюще улыбнуться.

— Ты Аро?

Он ответил не сразу: казалось, из его больших испуганных глаз вот-вот брызнут слезы. Сухие губы, вокруг которых виднелись странные синяки, несколько раз приоткрылись и сомкнулись, будто он был нем и не умел говорить. Но в конце концов из повозки послышался тихий дрожащий голос:

— Да, госпожа.

Повинуясь моему взгляду, молчаливый Вун спустил наземь увесистый ларец и помог скованному цепями мальчишке выбраться из повозки. Откланявшись и вручив мне ключ от кандалов, посыльный дал знак вознице, и телега отбыла восвояси.

— Вун, будь добр, отнеси сундук в мои покои.

— Как пожелаете, госпожа, — послушно склонился немолодой раб.

У меня снова сжалось сердце, когда я посмотрела на крепкую спину, согнувшуюся под тяжестью ноши. Никогда я не видела на лице этого мужчины улыбки, всегда опущенные в пол глаза таили пустоту и щемящую тоску, лишь время от времени обнажая вечный страх быть наказанным за малейшую провинность.

От меня не укрылся алчный взгляд, которым проводила кованый ларец в руках Вуна Изабель. Зато она едва не выронила веер, когда увидела мое новое приобретение.

— И это тот самый раб?! — воскликнула она, не скрывая изумления. — Ради которого ты поставила на кон своего Вепря?!

«Да ты рехнулась, милочка!» — вот что слышалось в ее искреннем возгласе.

Что я могла сказать в ответ? Что позволила Джаю пойти на глупость ради близкого ему человека? Надменные господа Саллиды, упрямо не считающие рабов за людей и даже не признающие за ними права переступить порог обители Творца, никогда меня не поймут.

Тронув покорно остановившегося и втянувшего голову в плечи Аро за локоть, я холодно ответила:

class="book">— Мы обсудим это позже.

Лей посмотрела на меня с тревожным вопросом в глазах, но я взглядом дала ей понять, что она может остаться с Изабель. Беспокоиться ей нечего: ее Хаб-Ариф сегодня не дрался и вернулся в поместье вместе с нами, живой, невредимый и даже не слишком подавленный. Похоже, он всерьез поверил, что после победы в такой битве Джаю не может грозить смерть.

Разумеется, я предпочла бы видеть Лей рядом, чтобы как следует выплакаться у нее на плече и излить ей свои тревоги, но для первого разговора с Аро свидетели мне были не нужны.

Сама не знаю почему, но я привела его не в свои покои, а в пустую комнату Джая. В груди разлилась гнетущая тоска, когда взгляд наткнулся на заправленную постель, нехитрую утварь на деревянном столике, свежую одежду, аккуратно сложенную рабынями поверх покрывала.

— Повернись, — мягко попросила я паренька.

Он вздрогнул от звука моего голоса и сжался еще сильнее, хотя это казалось уже невозможным.

С этим юношей явно было что-то не так. Джай говорил, что опасается за его жизнь у Вильхельмо, но что дон Верреро мог делать с ним? Тщедушный и хилый, Аро никак не мог быть бойцом. Тогда какую работу он выполнял и почему так сильно запуган?

От первого же прикосновения к своим запястьям Аро дернулся, будто я обожгла его раскаленным железом. Стараясь отныне не прикасаться к нему без необходимости, я осторожно сняла с него оковы и указала глазами на стул.

— Садись.

Аро вскинул на меня большие темные глаза, которых ни на мгновение не покидал страх, растерянно оглянулся и после некоторых колебаний сел, сложив руки на коленях, подобрав босые ноги и ссутулившись так, что шеи почти не было видно.

А он красив, этот мальчик, отметила я с удивлением. В отличие от прочих рабов, особенно бойцовых, ему не брили голову, и сейчас на скуластое лицо Аро падали вьющиеся темные волосы. Его кожа, не изуродованная татуировками, была необычного, золотисто-оливкового оттенка, — темнее, чем у северянина, но гораздо светлее, чем у типичного халиссийца.

Я присела напротив него на край кровати и ласково спросила:

— Ты боишься меня?

Взгляд Аро, испуганный и растерянный, заметался между моим лицом, решеткой на окне и его собственными острыми коленями со странными незажившими ссадинами, чтобы в конце концов застыть на полу.

Мальчик молчал.

— Не бойся, Аро. Здесь тебе не причинят зла. Скажи, дон Вильхельмо… обижал тебя?

И вновь быстрый затравленный взгляд из-под красивого разлета темных густых бровей, тут же скрывшийся за волной волос, упавших на лоб.

— Нет, госпожа, — тихо ответил он. — Дон Вильхельмо был добр.

Я не стала обвинять его во лжи.

— Ну что ж. Как бы там ни было прежде, сейчас тебе нечего бояться. Знаешь, почему ты здесь?

Мальчишка задержал на мне взгляд чуть дольше, закусил припухшую нижнюю губу и отрицательно качнул головой. Густые волосы, не слишком опрятные, но все же красивые, скользнули по голым костлявым плечам.

— Твой друг Джай хотел вызволить тебя из беды. Выкупить тебя у дона Вильхельмо не получалось, и он рискнул жизнью, чтобы забрать тебя оттуда.

При имени Джая Аро вскинул голову, и в темных влажных глазах его вспыхнуло нечто похожее на тоску. И надежду.

— Ты знаешь бойца по имени Несущий Смерть?

На лице Аро, который теперь не отвел взгляда, отразился безотчетный ужас. Сглотнув, он кивнул.

— Джай сражался с ним сегодня. И победил. Благодаря этому у меня появилась возможность выкупить тебя.

В безмолвном взгляде мальчика мелькнуло страдание. Мне показалось, что на лице его застыл вопрос, но он так и не разомкнул губ. Тонких, изящных, по-девичьи красивых губ, которые портили разве что странные синяки вокруг рта.

Ах да. Ведь рабам не позволено задавать вопросы хозяевам, за подобную дерзость всегда грозило жестокое наказание.

— Ты хочешь о чем-то спросить? Не бойся, со мной можно говорить свободно. Никто больше не станет наказывать тебя или причинять боль.

С большим трудом — я видела, как дергается его едва обозначившийся кадык — Аро приоткрыл губы и произнес:

— Джай… жив?

— Надеюсь, — выдохнула я, отводя глаза. — Сильно избит, но, когда я покидала Арену, он был жив, хоть и в беспамятстве. Доктор Гидо заботится о нем. Его вот-вот должны привезти. Эта комната принадлежит Джаю.

Аро несмело оглянулся и затих, печально потупив взор и кусая губы. Моя душа разрывалась от сострадания к этому мальчику, хотя совсем недавно я ничего не знала о нем, а кроме того — стыдно признаться самой себе! — малодушно винила его в том, что случилось с Джаем.

Памятуя о своем первом разговоре с Лей, я понимала, что к вопросу о свободе надо подходить со всей деликатностью, но я не могла тянуть дальше и терзать беднягу неведением.

— Признаюсь тебе, Аро. Я не хочу держать тебя в рабстве.

Стараясь не замечать смятения и страха в устремленных на меня огромных глазах, я продолжила:

— Я хочу, чтобы ты стал свободным человеком. Уверена, что и Джай хотел именно этого. Я не позволю заклеймить тебя вновь и сегодня же выпишу вольную на твое имя.

Аро судорожно сглотнул, по его худенькому телу прошла нервная дрожь.

— Вы… прогоните меня, госпожа?

— Нет. Гнать тебя я не стану — ведь я знаю, что идти тебе некуда. Первое время ты можешь оставаться здесь. Пообвыкнешься, поправишь здоровье.

Я сочувственно посмотрела на торчащие из-под тонкой кожи ребра. Все тело Аро усеивали синяки и ссадины разной давности, но ничего слишком серьезного на вид. Насколько я успела заметить, спина его ни разу не была разорвана плетью.

— Со временем, когда привыкнешь к свободе, ты сможешь поступить так, как тебе заблагорассудится. Если захочешь, останешься здесь служить мне — мы придумаем как, — или же наймешься на службу к любому другому господину. Быть может, ты станешь полезен Джаю.

Я запнулась, вновь подумав о человеке, которого я очень боялась не увидеть больше живым.

Аро теперь не сводил с меня изумленных глаз, слушая очень внимательно, впитывая каждое слово. Кажется, немногое из того, что я ему сказала, он сумел осознать. Говорить с рабом о свободе — все равно что рассказывать рыбе, вынутой из воды, как прекрасна жизнь на суше.

Вздохнув, я решила переменить тему.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, госпожа, — смелее ответил парнишка.

Шестнадцать. Как странно. Немногим младше меня, но выглядит как подросток. Вспомнились слова Джая о том, что в семнадцать он ушел на войну. Сложно было представить Аро воином всего через год.

— Как ты попал к дону Вильхельмо?

— Я всегда там жил.

— Всегда? Ты имеешь в виду, что родился там?

— Да, госпожа.

— Кто же твоя мать?

Аро молча потупил взор, но я заметила, как побелели его плотно стиснутые губы.

Мне стало совестно: невольно я задела болезненную для него тему, хотя могла бы догадаться. Чьим сыном мог быть мальчик, родившийся в рабстве у Вильхельмо? Наверняка одной из рабынь, а может, даже из тех, кого выделяли для ублажения бойцовых рабов.

Постельной рабыни.

Об отце в таком случае и спрашивать нечего — откуда бедная женщина могла знать, чье именно семя дало в ней всходы?

Я поспешила задать следующий вопрос, чтобы не заставлять мальчика страдать сверх меры, но покончить со всем за один раз.

— Она жива?

— Нет, госпожа, — качнул он головой.

Как завороженная, я глядела на его крупные вьющиеся кудри. Если присмотреться, можно уловить даже некоторое сходство с Диего — красивый, черноволосый, темноглазый мальчик с узким лицом и гибкой фигурой. Внезапно пришла в голову нелепая мысль: так мог бы выглядеть мой сын, будь Диего мне мужем во всех смыслах этого слова…

Тряхнув головой, чтобы отогнать от себя глупости, я заговорила вновь:

— Ты голоден?

Мальчик затравленно взглянул на меня, и я заметила, как он сглотнул слюну. Но не признался.

— Нет, госпожа.

Святой Творец. Что же делают с рабами жестокие господа, если даже в простых человеческих нуждах им зазорно сознаться?

Я поднялась, чтобы окликнуть Сай и дать ей необходимые распоряжения насчет Аро, но тут раздался торопливый стук в дверь, и моя запыхавшаяся служанка сама возникла на пороге.

— Приехали, госпожа! — поспешно выпалила она, метнула быстрый взгляд на паренька и тут же отвела глаза.

— Приехали? Он жив? С ним доктор Зальяно?

Сай кивнула дважды, и я судорожно выдохнула, мысленно вознося молитву Творцу.

— Ну что же ты стоишь тогда? Проводи их сюда.

Джая внесли на носилках, и внутри меня все оборвалось: он по-прежнему был без сознания и совершенно не походил на себя. Повинуясь торопливому жесту доктора Гидо, я отошла в сторону и напряженно вгляделась в безвольное тело, которое рабы-носильщики осторожно перекладывали на кровать. Правая рука Джая была согнута под прямым углом, охвачена лубками и примотана к туловищу, от подмышек до нижнего края ребер туго стянутому широкой плотной тканью. На лицо моего героя больно было смотреть: распухшее, разбитое, иссеченное порезами и швами, перехваченное бинтами вокруг лба и под челюстью, оно казалось совершенно безжизненным.

— Он будет жить? — помертвевшими губами спросила я.

Доктор велел рабам выйти, внутри остались лишь мы с ним, взволнованный Аро и любопытная Сай.

— Вероятно, — не глядя на меня, Гидо с отеческой заботой поправил свесившуюся с постели левую руку Джая, забинтованную вокруг кисти. — Правое предплечье сломано, но это ерунда: сустав не поврежден. Несколько недель побудет в лубках — ему не привыкать. Два ребра тоже сломаны, но значительного внутреннего кровоизлияния нет, значит, ничего серьезного. Через месяц-другой срастутся. Вывих челюсти я вправил, некоторое время ему будет больно говорить и жевать, но это не страшно. Один зуб пришлось удалить, но при его образе жизни… удивительно, что он вообще умудрился к своим годам сохранить зубы. В нескольких местах его зацепило мечом, но жизненно важные сосуды не задеты, он не потерял слишком много крови.

Я внимала скупым словам, затаив дыхание. В докторе Гидо, этом невысоком сухоньком человеке, чувствовалась внутренняя сила и уверенность мастера, знающего свое дело. С каждым новым словом эта уверенность невольно передавалась и мне.

— А вот что меня беспокоит, так это его голова, — нахмурился дон Зальяно. — Перелома черепа нет, но на затылке сильный ушиб с рассечением. Видимо, из-за него он до сих пор не приходит в себя.

— Но он очнется?!

— Надеюсь, — сухо ответил доктор. — Однако вы должны быть готовы ко всему.

— К чему? — ушедшая было тревога вспыхнула внутри с новой силой.

— К тому, что он может ослепнуть. Оглохнуть. Онеметь. Может забыть, кто он такой и что с ним произошло. Может очнуться с разумом младенца.

— Что вы такое говорите?! — ужаснулась я, невольно отпрянув.

— Не хочу вас пугать, но удар по голове может привести к тяжким последствиям. Ему повезет, если он отделается лишь головными болями. Но если он придет в себя, то уж наверняка будет жить. Ему потребуется полный покой. Первое время — только жидкая пища. Никаких волнений. Никаких движений. Заботливый уход. У вас есть рабы, способные обеспечить ему этот уход?

Я растерянно оглянулась на Сай. Было бы лучше, чтобы Лей была рядом, но…

— Я могу, господин, — послышался за моей спиной тихий голос.

Доктор Гидо оглянулся, и я заметила, как смягчился его жесткий взгляд.

— Аро, дружище, — он шагнул ближе и сжал ладонью худое плечо мальчика. — Как я рад, что ты здесь. Джай… очень хотел этого. Надеюсь, госпожа будет хорошо обходиться с тобой.

Гидо произнес эти слова со значением и выразительно посмотрел на меня. Признаться, меня задел этот взгляд, в котором чувствовалась укоризна. Ее-то я уж точно не заслужила.

— Аро теперь свободный человек, — отчетливо и прохладно произнесла я.

Дон Зальяно замер, удивленно вскинув седоватые брови. Воспользовавшись заминкой, я велела Сай сбегать за Лей и, когда за ней закрылась дверь, обратилась к лекарю снова:

— Вы напрасно считаете меня чудовищем. Будь моя воля, Джай давно был бы на свободе и вернулся бы в Аверленд, если бы захотел. Но он решил по-другому.

— Прошу меня простить за дерзость, госпожа, — доктор Гидо словно вспомнил о том, что говорит с супругой сенатора, и низко поклонился. — Я вовсе не имел в виду ничего дурного. Вы и в самом деле отличаетесь милосердием.

— Как и вы, — примирительно ответила я. — Благодарю вас за то, что помогли Джаю, дон Зальяно.

Спохватившись, я порылась в поясном кошеле и протянула лекарю несколько золотых монет для оплаты, но он отмахнулся:

— Не стоит, донна Адальяро. Мне известно, что вы изрядно поиздержались сегодня. А я всего лишь выполнял работу, за которую мне платит дон Вильхельмо. Но теперь я должен идти, иначе меня хватятся.

— Да, конечно, — не без сожаления я шагнула в сторону, освобождая ему путь к двери.

— Если Джай очнется… не сочтите за труд, пришлите мне посыльного с известием. Надеюсь, вы позволите мне навещать его по вечерам после службы?

— Я была бы вам очень за это признательна.

Когда доктор Гидо ушел, я посмотрела на Аро, который теперь не сводил тревожных глаз с Джая.

— Ты правда хочешь ухаживать за ним?

Аро повернул ко мне удивленное лицо. Я видела, как из него рвались чувства, которые он не мог или боялся высказать, будучи в сознании своем все еще рабом, опасающимся властного господина.

— Да, госпожа, — наконец произнес он. — Если позволите.

Вскоре вернулись обе мои служанки, и все вместе мы обсудили, как будем делить заботы о раненом. После этого я велела Сай показать Аро приготовленную для него комнату, накормить его и принести воды для мытья. Лей ушла на тренировочную площадку рассказать новости Хаб-Арифу, а я заняла место сиделки у постели Джая.

Лишь оставшись наедине с ним и глядя на то, как едва заметно поднимается и опускается его забинтованная грудь, я в полной мере осознала, что сегодня на моих глазах свершилось чудо.

Джай не умер. Он победил саму Смерть.

Каждый день я просто пытаюсь выжить,

Продолжая подниматься в гору.

Даже когда мне кажется, что я умер, —

Продолжаю подниматься в гору.

The Mountain (Three Days Grace)

Боль врывается в мозг так стремительно, что не успеваю сдержать рвущийся из груди стон. Несколько мгновений стараюсь справиться с нею: мысленным взором отыскиваю места, где боль сильнее всего, стараюсь охватить их разумом и взять под контроль. Но получается плохо: боли слишком много, и невыносимо раскалывается голова.

Следом появляется первая мысль.

Я жив.

Но где я? По-прежнему на Арене? А может быть, меня бросили в гору трупов, сочтя мертвым после поединка?

Нет, нет. Слишком спокойно. Слишком ровно. Слишком тихо и не воняет кровью и смертью.

Пытаюсь пошевелить руками и ногами — цел ли я? Вспышка резкой боли в правой руке заставляет открыть глаза. Веки тяжелые, будто сверху на них сидит сам дьявол.

— Джай, — пробивается в сознание тихий обеспокоенный голос.

Вель.

Со второй попытки открыть глаза получается, но перед ними мелькают и расползаются красные круги.

— Ты меня видишь?

Чувствую легкое прикосновение пальцев к скуле.

Из океана сжигающей меня заживо боли выныривает воспоминание — легкое, светлое, как чайка над волнами. Тревожное лицо Вель, порывистое объятие и чуть слышный шепот: «Я люблю тебя».

Это был не сон. Хочется улыбнуться, но губы чужие, непослушные, словно их сшили нитью между собой. И болят так, будто в них впивается разом целый рой диких пчел.

С трудом моргаю, чтобы разогнать красный туман и сфокусировать зрение, и наконец вижу склонившееся надо мной взволнованное лицо.

— Вель, — силюсь сказать я, но вместо имени с губ срывается невнятное мычание.

В прозрачных серых глазах появляется облегчение: она понимает. Склоняется чуть ниже, пытается ободряюще улыбнуться. Я нахожу единственную часть своего тела, которой не завладела въедливая боль — левую руку, — и дотрагиваюсь трясущимися пальцами до бледной щеки. Хочу сказать Вель, как рад ее видеть, но проклятые челюсти словно залиты густым воском и не желают повиноваться.

— Я знаю, тебе больно, — шепчет она, накрывает мою руку своей, прижимает теснее, трется щекой о мою забинтованную ладонь, легонько целует запястье. — Но все будет хорошо. Доктор Гидо лечил тебя. Лучше пока не двигаться и не говорить. Тебе крепко досталось: сломаны ребра и правая рука, на бедре порезы от меча. А говорить больно, потому что была вывихнута челюсть и на губах несколько швов.

О. Да я гребаный счастливчик.

Хочется вздохнуть глубже, но острая боль в ребрах не дает грудной клетке подняться как следует. Чувствую себя так, будто сверху на меня навалилась гора. И очень, очень болит голова.

— Хочешь пить? — спрашивает она.

Болезненно сглатываю: во рту раскаленная пустыня, но как пить, если не можешь раскрыть рта?

Вель ловит мой растерянный взгляд, осторожно перекладывает потяжелевшую руку себе на колени и подносит к моим губам чашку с соломинкой. Делаю несколько жадных глотков и неожиданно закашливаюсь, поперхнувшись.

О боги! Боль мгновенно разрывает тело в клочья. Судорожно пытаюсь восстановить дыхание, дожидаясь, пока перед глазами перестанут мелькать кровавые звезды, и лишь потом до ушей доносится виноватый шепот:

— Прости, прости! Это я глупая. Давай-ка вот так.

Медленно, очень медленно и осторожно она приподнимает мою голову вместе с подушкой — как будто опасаясь, что я рассыплюсь от этого движения. В затылок с каждым ударом сердца вбивается тяжелый молот: ах да, ведь мне крепко досталось от горца щитом.

И все же я победил. Победил и выжил. Это хорошо, это очень важно, это что-то должно означать… Пока пью — на этот раз неторопливо, размеренно, контролируя каждый глоток, — ответ внезапно находится: Аро!

Соломинка выпадает из губ, глаза едва не вылезают из-под распухших век, когда я натужно силюсь произнести имя мальчишки.

И Вель, как ни странно, снова понимает, отставляет чашку и успокаивающе гладит меня по щеке.

— Успокойся. Аро здесь. Жив и здоров, дожидается встречи с тобой. Подожди немного, я его позову.

Она исчезает, оставляя меня одного, и я устало закрываю глаза. Когда не без усилия открываю их снова, на стуле возле кровати сидит Аро — Аро! живой! здесь, со мной! — и смотрит на меня огромными темными глазищами, перепуганными, словно у загнанного зайца. Торопливо и придирчиво ощупываю взглядом тщедушную фигурку: от Вильхельмо можно было ожидать напоследок чего угодно, но… помимо синяков на лице и напряженного взгляда не вижу ничего, что могло бы вызывать беспокойство.

Я готов возносить молитвы всем богам, какие только есть на этом свете: что бы там ни было прежде, сейчас мальчишка жив и находится в безопасности. Значит, отныне все будет хорошо…

Долго и радостно мычу, жестикулируя левой рукой — правая затянута в лубки и надежно привязана к туловищу, — но Аро, в отличие от понятливой Вель, лишь растерянно моргает длинными черными ресницами. В конце концов выдавливаю из себя подобие улыбки — швы на губах при этом нещадно болят — и ободряюще сжимаю пальцы на костлявом плече.

И тогда впервые за долгое время слышу тихий голос Аро:

— Госпожа рассказала мне. Ты пошел на смерть, чтобы спасти меня. Спасибо.

Я бы свернул самому себе челюсть еще раз, лишь бы иметь возможность сказать парнишке хоть слово. Мне не нужны его благодарности, мне нужно, чтобы он жил, чтобы дышал, чтобы не дрожал по ночам, забившись в угол от ужаса, чтобы не испытывал больше боли и унижений, чтобы чувствовал себя…

— Госпожа подарила мне свободу, — вновь произносит Аро, перебивая поток моих мыслей и беспомощное мычание. От этих слов перехватывает дух. — Теперь моя жизнь принадлежит тебе.

День за днём всё искренней притворство,

День за днём мы привыкаем просто.

День за днём обманом жить, храня покой.

Жанна Агузарова

Покинув комнату Джая, первым делом я зашла к себе и выписала вольную для Аро, на всякий случай заверив ее дважды: фамильным гербом отца и новой печатью — вензелем семьи Адальяро. Подумав, сделала копию: пусть одна бумага хранится у Аро, а вторая у меня — так надежнее. Несколько раз перечитала оба документа — не упустила ли я чего? И лишь после этого поняла, что не позволяет моей совести успокоиться: Хорхе. Нельзя повторить ошибку, которую я совершила с Лей: если я сразу не объявлю, что Аро больше не раб, излишне рьяный управляющий, чего доброго, заклеймит парня при первой же возможности.

Спрятав бумаги в ларец, я вышла из покоев и решительно направилась на поиски Хорхе.

В подземельях его не было — если мне не солгали рабы-стражники, караулившие у входа. У конюшен на заднем дворе я не нашла его тоже. Уехать на плантации или на лесопилку он не мог: двуколка стояла на месте, а любимая верховая лошадь управляющего была расседлана и спокойно лакомилась овсом. Не нашелся Хорхе и у пустующих бараков. Сквозь землю он провалился, что ли?

Осталось последнее: наведаться на кухню, где вовсю шла подготовка к ужину. Завидев меня, кухонные рабыни, как по команде, опустили глаза и присели в книксенах, а немолодая пышнотелая кухарка — кажется, ее звали Нейлин, из вольнонаемной прислуги — приветливо улыбнулась.

— Вам что-то угодно, госпожа?

— Я ищу дона Хорхе. Вы, случайно, не знаете, где он?

— Отчего же не знать. Хозяйка позвала его к себе, и еще закусок к вину велела подать.

Я на мгновение опешила: вино? закуски? почти перед самым ужином? Да еще в покоях Изабель, которая обычно духоте комнат предпочитает свежесть тенистого сада?

Что ж, так даже лучше. Раз они обсуждают дела, я смогу ненадолго отвлечь их и предупредить сразу обоих.

— Может, и вам закусок подать в комнату, госпожа? — предложила хлебосольная Нейлин.

— Благодарю, я не голодна, — вежливо улыбнулась я и отправилась прямиком к покоям Изабель.

У двери свекрови я заколебалась. Время не раннее и не позднее, да и час послеобеденного сна давно миновал, но все же будет ли вежливо отвлекать ее от беседы с управляющим?

Разумеется, я увижу ее за ужином, но вот Хорхе… как служащий поместья, он не имел права делить трапезу с хозяевами. А значит, пока я буду в столовой, Аро может грозить опасность… нет, этого нельзя допустить.

Но не караулить же Хорхе у порога Изабель подобно собачонке!

Решившись, я постучала в дверь.

Никто не ответил, только мне показалось, что изнутри раздался сдавленный стон.

Выждав еще немного, я постучала громче. Стон теперь раздался раздраженный, и через некоторое время на пороге показалась раздосадованная Изабель… в небрежно запахнутом халате! И я готова была поклясться, что никакой нижней рубашки под халатом не было!

— Чего тебе? — неприязненно осведомилась свекровь, даже не потрудившись изобразить привычную льстивую улыбку.

Ошеломленная, я ответила не сразу.

— Я ищу Хорхе…

— Хорхе? — Изабель нехорошо сощурила глаза. — Зачем он тебе? Что у тебя за дела с Хорхе?

— Никаких дел, — с трудом произнесла я, чувствуя, что выгляжу жалко. — Просто хотела предупредить его, чтобы не трогал моего раба, потому что я…

— Раба? Ты решила ворваться ко мне в покои, чтобы опять досаждать мне своими рабами?

Я осеклась. Ничего такого я не имела в виду, но… видимо, я действительно пришла крайне не вовремя. Ведь из покоев Изабель донесся явственный шорох, значит, она не одна. И стоит передо мной почти раздетой!

— Хорхе занят, — словно решив добить меня окончательно, сухо бросила Изабель. — Я передам, что ты его искала.

Вспыхнув, я отвела взгляд. Картинка складывалась вполне отчетливая: вот почему Хорхе, будучи всего лишь наемным работником, ведет себя в этом поместье с безнаказанностью хозяина. Как выгодно, видимо, ублажать в постели немолодую вдовушку!

— Простите, что помешала, — столь же сухо ответила я и поспешила убраться восвояси.

Вернувшись к себе, я еще долго ходила по комнате, нервно заламывая пальцы сцепленных рук и горько усмехаясь собственным мыслям. Хорошенькая же у нас получается семейка! На виду все праведные и благочестивые, а копни поглубже — порок на пороке. Изабель делает вид, что скорбит по мужу, не принимая сватовства, а сама утешается в объятиях управляющего. Диего, которого горожане считают образцом добродетели, нисколько не стесняясь, оказывает порочную благосклонность постельному рабу. А я — всем им под стать — будучи замужем, делю ложе с непокорным бунтарем, которого, на свою беду, успела полюбить всей душой.

Что ж, так тому и быть. Зато я точно знаю, где сейчас должна находиться.

Отомкнув ларец, я извлекла из него вольную Аро и поспешила вернуться к Джаю.

Я не сломлен,

Я живой.

Меня сбрасывали,

Но я выживал.

Никогда не сдавался, никогда не прятался.

Без борьбы я не сдамся.

Not Broken (Girl On Fire)

Время от времени выныриваю из вязкого, тяжелого сна, в котором я должен с кем-то бороться и не в силах этого сделать, и каждый раз погружаюсь в боль. Лица передо мной постоянно меняются, и я первое время мучительно вспоминаю, была ли встреча с Аро сном или все-таки явью. В очередной раз проснувшись тогда, когда комнату освещает лишь тусклый огонек масляной лампы, вижу рядом старика Гидо. Худощавое лицо его излучает тревогу, в то время как он размахивает у меня перед лицом руками, заставляет считать, моргать, водить глазами из стороны в сторону, дотрагиваться левой рукой до кончика носа, шевелить пальцами рук и ног. В конце концов его выцветшие глаза некогда орехового цвета вспыхивают радостью. Я возмущен: измучив меня до предела, жестокосердный старикашка сияет, словно выиграл на ставках мешок золота!

После перенесенных издевательств я усердно мычу и жестами прошу его ослабить тугую повязку на челюсти. Невольно трогаю языком свежую дыру вместо зуба. Что ж, могло быть и хуже. Как-нибудь привыкну. Счастье, что передние зубы целы.

— Ру…ка, — произношу неразборчиво, но Гидо понимающе кивает.

— Ничего непоправимого. За месяц срастется, не впервой. С драками, разумеется, придется подождать с полгода, но это тебе же на пользу.

Полгода? Ну уж нет, я не намерен валяться на койке такую прорву времени. Старик Гидо прав: мне не впервой лечить переломы, и каждый раз он довольно бурчал, что мои кости срастаются быстро, как у дикого пса.

Гидо, вероятно, читает мысль на моем лице, потому что тут же добавляет:

— Ты не молодеешь, Джай. Что возможно для юного организма — недоступно людям, переступившим середину жизни.

— Я по…бедил, — выдавливаю из себя упрямое. — Спра…влюсь.

— Ничто не бывает вечным, мой мальчик. Ты привык не щадить себя, но к старости — пусть Творец будет к тебе милостив и позволит до нее дожить! — ты ощутишь на себе ошибки молодости. И поверь: твои победы тоже не будут вечны. Молодые и сильные выйдут вперед и сместят сегодняшних кумиров.

Недовольно морщу нос и тут же подавляю стон. Лицо по ощущениям напоминает бычий пузырь, наполненный болью. Любопытно, как я сейчас выгляжу. Мелькает мысль попросить у Гидо зеркало, но сразу и отмахиваюсь от нее: вот еще, выдумал. Не девчонка, поди, чтобы о смазливой роже беспокоиться.

А вот слова старика о том, что мое время на исходе, неприятно задевают. Мне еще рано сдавать позиции: битва за Аро выиграна, но впереди битва за свободу всех рабов. Им нужен сильный лидер, а не разваливающийся от парочки тумаков старый пень.

Гидо внимательно наблюдает за моим лицом и внезапно смягчается. Кладет руку поверх моей сжатой в кулак кисти и тепло произносит:

— Спасибо за Аро. Творец услышал мои молитвы.

Пытаюсь усмехнуться и вновь морщусь от боли в зашитых губах.

— Я… пил… твое… зелье.

Гидо лукаво усмехается в ответ.

— Ты пил, и пил Несущий Смерть. Только другое.

До меня вдруг доходит смысл его слов, и желание лыбиться сразу пропадает. Значит, хитрец Гидо споил моего врага перед боем, каким-то образом ослабив его силы или реакцию? А я, тщеславный глупец, уже приписал победу своему мастерству и удаче!

Наблюдая за мной, Гидо мрачнеет и сжимает костлявые пальцы на моем кулаке.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Этот горец был ни в чем не повинен и не заслужил того, что я с ним сделал. Но не повинен и ты. И Аро. Я не мог сидеть сложа руки и ждать, пока вы оба погибнете.

Помолчав, он добавил с тяжелым вздохом:

— Его смерть на моей совести, не на твоей. Парню просто не повезло. Не попадись он пиратам, не выкупи его Вильхельмо — и он был бы жив там, у себя в горах. Но он стал рабом, а рабы не выбирают свою судьбу.

Еще как выбирают, хочется сказать мне. И скоро я докажу это всем. И себе, и Гидо, и красавчику Адальяро, и сучке ди Гальвез, и ублюдку Вильхельмо.

Имя Вильхельмо пробуждает во мне затаенную ярость.

— Аро… Виль…хельмо… его… — говорить трудно, и меня это бесит, но Гидо меня понимает.

— Нет, нет. Будь спокоен, его не трогали. Я велел Аро сказаться больным пустынной горячкой. Лихорадку вызвать нетрудно, ему поверили.

Глаза Гидо странно бегают при этих словах, и во мне поселяется подозрение. Он что-то недоговаривает. И тут я вспоминаю, что не давало мне покоя.

— Си…няки…

Гидо вздыхает и до белизны сжимает сморщенные губы.

— В пятницу вечером к Аро проник один из рабов. Уверен: без Вильхельмо тут не обошлось. Не знаю, что ему велели сделать: убить, покалечить или поглумиться. На счастье, я пришел вовремя. Я не лгу: с Аро все хорошо.

Устало закрываю глаза. Да, теперь с Аро все хорошо. И он больше не раб.

Ради этого стоило выжить.

====== Глава 27. Бесконечный день ======

Нас бьют — мы летаем от боли всё выше,

Крыло расправляя над собственной крышей.

Нас бьют — мы летаем, смеемся и плачем,

Внизу оставляя свои неудачи.

(А. Пугачева)

Застать все семейство вместе удалось лишь за ужином. Изабель держалась непривычно тихо и демонстративно не смотрела в мою сторону. Мне кусок в горло не лез после пережитых треволнений, и холодность свекрови настроения не улучшала. Вместо того чтобы воздавать должное изумительному мясному суфле на подушке из свежей зелени, я кусала губы и не знала, как начать разговор.

Первым не выдержал Диего.

— Почему все такие мрачные?

Я покосилась в его сторону. После приезда с Арены он ушел к себе в раздражении, теперь же, хоть и не излучал безмятежное счастье, выглядел вполне умиротворенным. Отчаянно не хотелось думать о том, что умиротворила его компания Кима.

— Я сегодня искала Хорхе и не нашла, — сосредоточенно измельчая в пыль кусочки суфле в своей тарелке, отважилась сказать я.

Даже не глядя в сторону Изабель, почувствовала, как воинственно она подобралась.

— Зачем тебе Хорхе? — удивился Диего.

— Хотела сказать ему, чтобы не вздумал клеймить Аро.

— Аро? — непонимающе переспросил он. — Кто это?

— Юноша, которого Вильхельмо продал мне после победы Джая, — ответила я, благоразумно решив умолчать об уплаченной за Аро цене. — Он больше не раб, а свободный человек: я подписала ему вольную.

Муж недовольно изогнул красивые губы, свекровь с другой стороны стола возмущенно выдохнула.

— Вельдана, я отказываюсь понимать смысл твоих поступков. Сначала ты рискуешь своим самым сильным бойцом, чтобы получить у Вильхельмо — о нет, не деньги! — какого-то раба, а теперь отпускаешь его на свободу? И это сейчас, когда нам нужны руки для сбора урожая! Объясни мне, зачем?

Смысла юлить и отпираться я не видела: если руководствоваться логикой, Диего был абсолютно прав.

— С ним обходились жестоко. Джай хотел помочь ему, потому и пошел на такой риск. На кону сегодняшней битвы была не только жизнь Джая, но и жизнь Аро.

— Значит, Джай, — угрожающе низкий тон Диего заставил меня поежиться. — Он продолжает командовать тобой. Что взбредет ему в голову в следующий раз? А тебе? Ты продолжишь выпускать рабов на свободу и множить армию воришек в припортовых кварталах?

Я отложила бесполезную вилку и глубоко вздохнула.

— Вы меня никогда не поймете. Я росла в другой стране, где нет рабства, и мне невыносимо видеть то, как одни люди издеваются над другими. Я не скрываю, что предпочла бы видеть всех людей Саллиды свободными.

Изабель фыркнула почти одновременно с возмущенным возгласом Диего.

— Это переходит все границы, Вельдана. Похоже, я был к тебе слишком мягок. Начинаю понимать дона Гарриди, который называет северян блаженными, — ядовито процедил муж.

— Не мешай Вельдане витать в облаках, дорогой, — елейным голоском протянула Изабель. — Тот раб не стоит того, чтобы из-за него ссориться. Смотреть не на что: в чем только душа держится. На плантациях от него было бы немного толку. Здесь нужны выносливые рабы, только где их взять?

— Может, все-таки занять денег у Микеле? — мыслями Диего уже завладела другая забота.

— Невыгодно, — сокрушенно ответила Изабель. — С учетом процентов по займу хлопок выйдет нам золотым. Вчера, пока вы с Вельданой были на Арене, мы с Хорхе прошлись по невольничьему рынку. Цены на рабов взлетели до небес, да и куда потом их девать? Отдавать задаром и кормить зря? Аренда, впрочем, выходит немногим дешевле, но самое плохое — сейчас всем нужны рабочие руки, никто не готов ссужать рабов даже за грабительскую плату.

Мне вдруг вспомнились горькие слова Лей о том, почему она не хочет на волю.

— Зачем вам рабы? — спросила я, пытаясь сохранять видимость спокойствия. — Наймите вольных. Тех нищих, армию которых, по вашим словам, должен пополнить Аро.

Тишину, возникшую за столом, теперь не нарушал даже звон столовых приборов. Украдкой взглянув на мужа и свекровь, я заметила, как вытянулись их лица.

— Вам это даже в голову не приходило? — грустно усмехнулась я. — Вы так привыкли помыкать рабами, что даже не думаете о нуждах горожан? Ведь им тоже надо на что-то жить!

— Ты всерьез считаешь, что этот нищий сброд захочет работать? — презрительно фыркнул Диего. — Да они только и знают, что воровать…

— А кто довел их до этого? Не вы ли, господа сенаторы, своим мудрым правлением? — начала закипать я.

— Можете не препираться, — совладав с первой растерянностью, вставила Изабель. — Нам все равно нечем платить.

— Есть чем. Победа Джая сегодня принесла мне большие деньги. Я вычту из них долг Монтеро и оставлю некоторую сумму себе на издержки, остальное можете тратить, как посчитаете нужным. Но если хотите знать мое мнение, то не вижу разницы между арендой рабов и наймом свободных людей. Кроме того, что в первом случае деньги положит себе в карман рабовладелец.

— И того, что последние будут работать спустя рукава, — сквозь зубы процедил Диего.

— Если ты не можешь применить кнут, это не значит, что нет других способов добиться прилежания, — парировала я, как никогда уверенная в своей правоте. — Назначь плату за каждую собранную меру хлопка и пообещай дополнительное вознаграждение тому, кто сделает работу быстрее или тому, кто соберет больше. И ты еще посмотришь, кто работает лучше — рабы из-под палки или бедняки, нуждающиеся в деньгах.

Я видела, что Изабель прямо-таки подмывало съехидничать в ответ, но, судя по всему, упомянутые мною деньги связывали ей язык.

— Если хотите, я возьму Хаб-Арифа и сама поеду в порт, поговорю с людьми, возможно, пообщаюсь с лавочниками…

— Вот еще! — покрываясь красными пятнами от негодования, воскликнул Диего. — Не хватало еще, чтобы жена сенатора бегала за нищими, как какая-нибудь торговка! С этим разберется Хорхе.

Несмотря на его возмущенный тон, атмосфера за столом ощутимо потеплела. То ли новость о внезапном пополнении семейного бюджета так сгладила напряженность, то ли мою идею о найме сочли не столь уж бредовой, но прежняя колючая неприязнь со стороны мужа и свекрови больше не вонзалась в меня острыми стрелами.

— Как Вепрь? — закончив ужин и промокнув губы салфеткой, соизволил поинтересоваться Диего.

Чудеса. Я и не думала, что он вспомнит о таком пустяке, как состояние Джая.

— Жив, но надолго обездвижен. Доктор Гидо сказал, что серьезной опасности нет, но Джаю нужно время, чтобы оправиться от ран и переломов.

— Значит, в следующую субботу боя не будет?

Я в нерешительности покусала губы.

— Хаб-Ариф досадовал, что его не выставили сегодня. Думаю, он будет рад выступить в следующую субботу.

— Как знаешь, — вздохнул Диего. — Идешь на прогулку? Надо обсудить приглашение сенатора Эскудеро.

После трудного дня приходит усталость.

И теперь только нужно чуть-чуть отдохнуть.

Нам от прошлых побед ничего не осталось.

И ушедших обратно уже не вернуть.

Мой друг (Би-2)

Этот день кажется странно бесконечным. Каждый раз, когда открываю глаза после очередного забытья, все еще длится суббота. Снова вижу перед собой Аро, безотрывно вглядывающегося в мое лицо. Похоже, они сговорились не дать мне ни мгновения одиночества.

Но мальчишечьей рожице Аро я безмерно рад. Только что в кошмаре я видел, как Вильхельмо убивает его у меня на глазах, но в реальности он все еще жив. С трудом двигая челюстями, пытаюсь более-менее внятно промычать, что Аро может идти отдыхать, и нечего прожигать во мне дыры взглядом, но он никак не может разобрать моих слов. Или делает вид, что не может. И я просто сдаюсь, с удовольствием разглядывая его с ног до головы. Теперь он чисто вымыт, одет в свежую одежду с чужого плеча, густые непослушные волосы тщательно расчесаны и еще хранят влагу после недавнего мытья.

— Ты ел? — спрашиваю, наткнувшись взглядом на острые ключицы в раскрытом вороте рубахи.

— Ел, — кивает он.

— Сходил бы погулял в саду, — бубню я, словно ворчливый старик-папаша. — Там, в подземельях, ты света белого не видел, что теперь сидеть взаперти.

Едва ли Аро понимает всю мою длинную фразу, но суть все же улавливает и упрямо трясет головой.

— Не хочу.

— Боишься?

Он замыкается, поджимает губы и опускает взгляд.

— Не бойся. Здесь тебя не обидят — донна Вельдана не позволит. Помни, что теперь ты свободный человек. И можешь гулять, где вздумается.

— Я ничего не хочу.

— Совсем ничего? Так не бывает. Разве ты не мечтал оказаться вдали от Вильхельмо? Подумай, чего тебе больше всего хотелось тогда?

Аро бросает на меня быстрый виноватый взгляд и вновь отводит его в сторону.

— Ну, может… увидеть море.

Бедняга. Родиться на полуострове и ни разу толком не видеть моря — совершеннейшая нелепость. Если бы все сложилось иначе, если бы Аро появился на свет в семье свободных людей, пусть даже бедных, он бы все детство провел вместе с другими мальчишками, забавляясь на морском берегу, выуживая из прибрежных вод морских звезд, ежей и сытных моллюсков. Загорая дочерна и просаливаясь насквозь в теплых изумрудных волнах. Бывало, вечерами, когда нам удавалось отгородиться от других, я рассказывал ему о долгом морском путешествии, приведшем меня из Аверленда в Саллиду. О штормах, едва не потопивших огромный корабль. О медузах величиной с добрую шлюпку. О прыгучих дельфинах, что веселой стайкой увязываются за кормой судна, идущего на всех парусах.

— Госпожа Лей обещала завтра утром отпроситься у хозяйки и отвести меня на берег, — задумчиво добавляет Аро.

Давлюсь смехом, но боль в зашитых губах отрезвляет быстро.

— Какая она тебе госпожа? Она — рабыня. Это ты теперь вроде как господин для нее.

Он молчит, глядя себе под ноги.

— Впрочем, неважно. Обязательно сходи.

Радуюсь за него, будто сам завтра увижу море. Ведь он впервые выйдет за ворота без рабского ошейника. Надо бы купить для него приличную одежду. Жаль, у меня нет за душой ни монеты… надо будет поговорить с Вель, надеюсь, она не откажет.

class="book">Мои размышления прерывает короткий стук в дверь. Мне не видно, кто входит, но кто-то определенно уверенный в себе: скрип петель звучит прежде, чем кто-то из нас успевает издать хоть звук. В глазах Аро вспыхивает животный ужас, он вжимается в стул и бледнеет как полотно. Внезапная тревога заставляет меня повернуть раскалывающуюся голову, но безуспешно. Впрочем, по размашистым, уверенным шагам узнаю Зверя еще до того, как он появляется в поле зрения.

В мгновение ока Аро словно сдувает со стула порывом океанского ветра. Забившись в угол, он прячет лицо в поджатых коленях, закрывает руками голову и тихо скулит. Я буквально немею от волны страха, исходящей от него, а растерянный Зверь недоуменно разводит руками.

— Ты чего, парень?

— Аро, — мычу я, пытаясь приподняться на локте. — Не бойся. Это друг.

Тщедушную фигурку в углу трясет крупной дрожью.

— Аро, — выдыхаю. — Иди к себе. Хаб-Ариф побудет со мной. Он здесь, далеко от тебя, и не сдвинется с места. Иди.

— Погоди, — останавливает меня Зверь и выходит прочь.

Через некоторое время в комнату проскальзывает Лей, присаживается рядом с мальчишкой, обнимает его за плечи и о чем-то чуть слышно воркует. Тихий, мягкий женский голос действует и на меня успокаивающе. Прикрываю глаза — всего на мгновение, — а когда открываю их снова, комната уже погружена в сумерки. Зверь сидит на стуле напротив, как изваяние, и скалит обе свои жуткие пасти.

— Ну и горазд же ты дрыхнуть, Вепрь.

— Дрыхнуть? — мне кажется, что речь становится более внятной, хотя спеленутая челюсть по-прежнему двигается с трудом. — Попробуй тут выспись, когда такие, как ты, в кошмарах снятся.

— На себя бы посмотрел — вот кто сущий кошмар.

Я невольно хмыкаю, и Зверь язвительно добавляет:

— Вот сейчас что это было? Смех или предсмертная конвульсия?

— Тебе бы только зубоскалить, умник. Где Аро?

— У себя. Спит. Лей заварила ему успокоительных трав. Что вообще такое с этим мальчонкой?

Страшные воспоминания заставляют меня помрачнеть. А думать о том, что могли творить с Аро за то время, пока я находился в поместье Адальяро, не хочется совсем.

— Ничего. Пройдет. Ты-то зачем тут торчишь? Налюбоваться на меня не можешь?

— Сдалась мне твоя побитая рожа. Но все боятся, как бы ты не окочурился, вот и я хотел убедиться…

— Не дождетесь. Я еще не все успел на этом свете.

Зверю, похоже, надоедает обмениваться издевками, и он крепко обхватывает мое левое предплечье.

— Я видел бой. Ты сотворил невозможное. Вепрь и вправду непобедим.

Не могу удержаться от ухмылки.

— Я живой человек, как видишь, а вовсе не бессмертный бог.

Зверь, похоже, со мной не согласен, поскольку смотрит на меня как-то странно.

— Можешь кривляться сколько душа пожелает, а боги явно на твоей стороне. Что бы ты ни задумал, я буду с тобой до конца. Верю, что у тебя все получится.

— Теперь должно получаться у тебя, — морщусь я и повожу плечом, разнося при этом по телу волны боли. — Я на Арену попаду еще нескоро.

— На этот счет не беспокойся, — Зверь сильнее сжимает пальцы на моем предплечье. — Я добуду нам бойцов. Для тебя сделаю все что угодно.

— Тогда помоги-ка подняться.

— Подняться? — недоумевает Зверь. — Сейчас? Но зачем?

— Отлить надо, не могу больше терпеть.

— Ну и дурень. Есть же вот посудина…

— Огреть бы тебя этой посудиной. Я не калека. Просто помоги встать.

Скорчив недовольную гримасу, Зверь подчиняется. Вся боль мироздания вонзается мне в голову и тело, стоит лишь слегка изменить положение. В глазах темнеет, дышать становится тяжело, и мне требуется несколько долгих мгновений, чтобы переждать, сидя на кровати, предательскую слабость.

— Уверен, что хочешь подняться?

— Давай, — с трудом выплевываю я.

И мне удается! Прихрамывая на правую ногу и почти повиснув на Звере, преодолеваю расстояние до двери, а затем и до общей уборной в тупике коридора. Справив нужду самостоятельно, чувствую себя больше победителем, чем после поединка с Несущим Смерть.

В затылок вонзаются раскаленные иглы, ребра превращаются в шипастые жернова, правую ногу жжет огнем, но я совершенно счастлив.

Я жив. И умирать пока что не собираюсь.

Все отнято: и сила, и любовь.

В немилый город брошенное тело

Не радо солнцу. Чувствую, что кровь

Во мне уже совсем похолодела.

(А. Ахматова)

Сегодняшний день определенно сделал меня знаменитостью. Пожалуй, не было на набережной ни одной прогуливающейся пары, которая не поздравила бы меня с победой в играх. Я украдкой поглядывала на Диего, опасаясь ревнивого раздражения, но он, казалось, был совершенно спокоен. Вечерняя прогулка по набережной и впрямь подействовала на меня благотворно и заставила немного отвлечься от тревог.

— Ты говорил о каком-то приглашении, — напомнила я, улучив момент, когда мы остались посреди аллеи одни.

— Ах да. В будущую пятницу мы приглашены на ужин к сенатору Эскудеро.

Я напрягла память. Кажется, среди гостей на нашей свадьбе был человек с таким именем.

— Еще один почтенный дон, который считает северян слабоумными и при этом ожидает от них военной поддержки? — поморщилась я.

Диего покосился на меня неодобрительно.

— Нет, это мой друг. Он мыслит прогрессивно. Этот ужин — просто ужин, ничего политического. Мы ведь должны бывать в свете. Да и тебе не мешало бы завести приятельницу, а жена Пауля почти твоя ровесница.

— Хорошо, — выдохнула я облегченно. — Как скажешь.

Помолчав, Диего вновь обратился ко мне:

— Так что же ты намерена делать с этим освобожденным рабом?

— Пока не знаю, — честно призналась я. — Он слишком напуган. Пусть поживет некоторое время у нас, свыкнется со своим новым положением, а дальше… посмотрим.

Диего тяжело вздохнул, снял мою руку со своего предплечья и переплел свои пальцы с моими.

— Вельдана, я должен знать… Чтобы в дальнейшем избежать недоразумений. Ты намерена освобождать всех выигранных рабов?

В животе от его слов тоскливо заскребли крохотные коготки. Ох, Диего… как жаль, что я не могу признаться ему в том, что задумала на самом деле. Уж в этом он точно не поддержал бы меня, сколь бы прогрессивно ни мыслил.

— Нет, — с трудом ответила я полуправду. — Всех отпускать я не буду. Согласись, что игры на Арене могут приносить неплохой доход.

— Ты так и не сказала, сколько выиграла, — выпятил нижнюю губу муж.

— Много. Думаю, достаточно, чтобы в ближайшее время мы могли не думать о деньгах. А ведь ты считал мою идею глупой.

— Признаю, что судил поспешно. Но что с тобой? Тебе нехорошо?

Только теперь я осознала, что болезненно морщусь, а свободная ладонь сама собой легла на живот. Неужели это…

— Нет, все в порядке. Желудок прихватило.

Но через несколько шагов, словно в подтверждение неприятной догадки, я ощутила предательскую влагу между ног.

— Думаю, нам надо вернуться домой. Уже совсем стемнело.

— Вельдана, не пугай меня. Может, послать за доктором Сальвадоре?

— Да нет же, все хорошо, — поторопилась заверить я. — Обычное недомогание.

Диего, словно почувствовав неладное, взял меня за плечи и развернул лицом к себе.

— Что с тобой, Вельдана?

Я закусила губу и отвела глаза. Высыпавшие над спокойной гладью моря звезды внезапно начали расплываться.

— Ничего. Просто устала за день. Пойдем?

Лей встретила меня у порога покоев. Едва она закрыла дверь, я повисла у нее на шее и наконец-то дала волю слезам.

— Госпожа… — Лей успокаивающе гладила меня по волосам и незаметно одну за другой вынимала шпильки из прически. — Что стряслось?

— Ничего не получилось… Ничего… — всхлипывала я, захлебываясь словами.

— Да что? Что же не получилось? Ваш Вепрь жив, парнишка Аро здоров и свободен, вы выиграли кучу денег…

— Я не беременна, — горько выдохнула я ей в плечо. — У нас с Джаем ничего не получилось.

— И что же? — Лей исподволь увлекла меня к кровати и усадила рядом с собой, позволив мне спрятать лицо у нее на груди. — Не всегда получается с первого раза.

— А если со мной что-то не так? — я в страхе приподняла лицо, и Лей нежно провела по нему пальцами, убирая прилипшие к мокрым щекам волосы. — Если я не способна зачать?

— Глупости, госпожа. С чего бы вам быть пустоцветом? Вы же не… — она запнулась, но вскоре продолжила: — Скорее уж, с ним может быть что-то не так. Ведь он был в рабстве, кто знает, через что ему довелось пройти.

Я в ужасе отпрянула, беспомощно раскрыв рот, но Лей тут же заговорила снова:

— Впрочем, не надо думать о плохом. У вас ведь еще есть время, может быть, все и получится.

— Джай поправится еще нескоро, — качнула я головой. — А значит, придется ждать месяц, а может, и не один… Лей, я боюсь.

— Чего же, госпожа? — ее легкие пальцы прошлись по моим волосам, спустились на затылок.

— Боюсь, что Диего заставит меня… заставит… О, Лей! — я снова зарыдала, уткнувшись лицом ей в колени.

Ласковые, но сильные пальцы мягко массировали мне шею, распускали завязки платья на спине, ощупывали позвонок за позвонком.

— Вы свободная женщина. Не позволяйте делать с собой то, что вам неприятно, — тихо сказала она.

— Но Диего никогда не слушает меня!

— Будьте мудрее. Женщина всегда может получить от мужчины желаемое, но надо расположить его к себе. Если все время пинать кота, он обозлится и станет гадить хозяину в обувь, а если приласкать его, то станет урчать, греть ночью постель и ловить мышей.

— Приласкать? Но как я могу, Лей? Ведь он же… он же…

— Ох, госпожа, — вздохнула Лей совсем близко, всколыхнув волосы у меня на затылке. — Вы еще сущий ребенок, а вам пора бы уж повзрослеть. Вы хотите отстаивать свою правоту? Но чего вы этим добьетесь? Превратите свой дом в поле боя?

— Что?..

— Так не проще ли усмирить свою гордыню и дать мужу то, чего он ждет от вас, чтобы он вознаградил вас сторицей?

— Лей, о чем ты говоришь? — я поднялась и утерла слезы, повисшие на ресницах. — Он хочет любви, а разве можно любить двух мужчин одновременно?

Лей невозмутимо пожала плечами.

— Вы спрашиваете у меня? Вам стоит знать, что я была постельной рабыней в борделе. Мне приходилось любить даже не двоих, а сотни мужчин — и большинство из них были мерзкими ублюдками.

— Но разве это любовь? — теперь мои слезы высохли, а сердце сжалось от услышанного. — Я говорю о настоящей любви… Разве ты никогда никого не любила?

— Любила, — она смотрела на меня, не отводя темных, блестящих глаз. — Но кому было дело до чувств рабыни? Если бы я проявляла строптивость, то не выжила бы.

Я молча глядела на нее, не в силах вообразить, через что довелось пройти этой сильной, несгибаемой девушке.

— Успокойтесь, госпожа, — она еще раз погладила меня по плечу. — Ничего страшного. Поправится ваш Джай, и вы попробуете заново.

— Диего его не любит, — зачем-то призналась я.

Лей едва заметно усмехнулась.

— Какому же мужчине понравится, если его женщина влюблена в другого? Ну, полно. Пойду приготовлю для вас ванну с травами.

Уже в купальне, отрешившись от тревог и отдавая себя ласковым рукам Лей, я спросила:

— Кто сейчас с Джаем?

— Хаб-Ариф.

— Как Аро?

— Спит. Похоже, парень немало натерпелся у господина Вильхельмо — пугливый, как олененок. Если позволите, я хотела бы завтра проводить его за ворота, посмотреть на море.

— Спасибо, Лей, — я закрыла глаза. — Ты очень добра. Да, и распорядись, пожалуйста, чтобы из сада принесли плетеное кресло в комнату Джая — в нем я могла бы вздремнуть ночью.

— Вы хотите просидеть у него до рассвета? Но зачем? Вам надо отдохнуть. Я бы могла…

— Лучше проведи эту ночь в объятиях любимого. Ты заслужила, — вздохнула я.

Лей стыдливо опустила глаза.

— Вы не сердитесь, госпожа?

— На что мне сердиться? Была бы моя воля — вы оба были бы свободны и могли бы делать, что захотите. Я уже предлагала тебе это не раз, и мое предложение все еще в силе. Что до Хаб-Арифа…

Лей напряглась, глядя куда-то в пенистую воду.

— Что до Хаб-Арифа, я пока не могу этого сделать. Но придет время, и…

— Ничего не обещайте, госпожа, — тихим шепотом перебила меня Лей. — Без глупых надежд жить куда легче. Учишься наслаждаться каждым прожитым днем.

Я легонько сжала под водой ее пальцы.

— Ах, если бы я могла забрать тебя, Хаб-Арифа, Аро, Сай и Джая и уехать домой, на север…

— А как же ваш муж, госпожа?

Смолчав, я виновато потупилась. Диего. Мне следовало бы помнить. Я уже не девица, а мужняя жена, и Лей права: если я буду без конца враждовать с супругом, моя жизнь в поместье станет бесконечным адом.

Когда я думал, что сражаюсь в этой войне один,

Ты оказывалась рядом со мной, в первых рядах.

Когда я думал, что сражаюсь бесцельно,

Ты давала мне причины пытаться…

War (Poets of the Fall)

Приступ резкой боли вырывает меня из очередного кошмара. Ошалевший, не сразу понимаю, что всего лишь попытался повернуться во сне.

— Джай, — слышу тихий встревоженный шепот. — Тебе плохо?

— Нет, — цежу сквозь зубы, стараясь разглядеть в отблесках масляной лампы знакомый силуэт. — Все хорошо.

Кривлю душой, поскольку сейчас я чувствую себя едва ли не хуже, чем после первого пробуждения. Нещадная боль вгрызается почти в каждый участок тела; раздражающая, болезненная пульсация в голове не дает связно мыслить.

Глаза выхватывают в полутьме перемены: теперь рядом с кроватью не стул, а удобное плетеное кресло, в котором, подобрав под себя ноги, устроилась Вель. Приглядываюсь внимательней: то ли мне мерещится, то ли на бледных щеках поблескивают мокрые дорожки.

— Почему ты не спишь? Ступай к себе: за ночь со мной ничего не случится, клянусь.

— Здесь удобно. Просто не могу уснуть.

Ловлю мимолетное движение — нет, мне не показалось: тыльной стороной ладони она смахивает с ресниц слезы.

— Ты плачешь? Почему? Что-нибудь случилось?

— Нет, нет… — поспешно заверяет она, и я чую ложь в ее дрожащем голосе. — Ты хочешь пить?

Облизываю сухие губы: она угадывает мое желание прежде, чем я сам успеваю осознать его. Не дожидаясь ответа, встает с кресла, присаживается на край кровати рядом со мной, приподнимает мне голову и подносит к губам глиняную чашу. Это не вода: питье терпкое и горьковатое, но я не привередничаю, допиваю до дна.

— Молодец, — хвалит она, убирая чашу. — Это облегчит тебе боль и поможет уснуть.

— Вель, — перехватываю тонкое запястье здоровой рукой. — Скажи мне, что случилось. Почему ты плачешь? Тебя обидел муж?

— Нет, нет… — снова качает головой, и распущенные ко сну волосы мягко укрывают плечи. — Все в порядке. Ты спи.

— Вель… — подношу ее ладонь к саднящим губам, не позволяя отстраниться. — Ты не стала бы плакать просто так.

— Все глупости, — ее рука все-таки выскальзывает из моей, мягко прикасается к скуле, гладит мое взмокшее плечо. — Ох. У тебя лихорадка.

— Не увиливай, — вновь ловлю ее запястье. — Скажи мне. Не скрывай от меня свою боль.

— Но ведь в самом деле ничего не случилось. Просто… просто сегодня оказалось, что я не зачала дитя. Все было напрасно, Джай.

Ее слова почему-то неприятно задевают — я предпочел бы услышать более радостную новость. Еще только начало пути, а уже столько непредвиденных задержек, отдаляющих исполнение моего плана…

Что ж. Ведь это еще не конец, мы всего лишь вернулись в начало.

— И правда, глупости, — успокаиваю я. Сцепив зубы, чтобы не застонать, отодвигаюсь в сторону и тяну ее за руку, побуждая лечь рядом. — Мы попробуем снова. А теперь ложись, выбрось из головы дурные мысли и отдохни.

— Джай, зачем ты?.. — слабо сопротивляется. — Тебе больно, я не хочу тревожить твоих ран.

— Вель… побудь со мной. Мне это нужно.

Она послушно ложится на край узкой постели, и я обнимаю ее левой рукой, притягивая к себе. На плечо падают теплые капли.

— Не плачь, прошу тебя. Мы все исправим, дай лишь немного времени.

Осторожно поворачиваю голову, вдыхая желанный запах ее волос. Прохладные тонкие пальцы сплетаются с моими.

«Я люблю тебя, Джай», — проносится в голове тихий голос, убаюкивая и расслабляя.

Было ли то наяву?

====== Глава 28. Секреты благородных ======

Нелегко уследить, как сменяются дни.

Ты не сможешь всю жизнь оставаться в тени,

Совпадения слишком часты и отнюдь не случайны.

Без оглядки бросаешь свой вызов судьбе

Но найдёшь ли ты силы признаться себе

Что мечтала всегда оказаться

Причастною к тайне?

(Хельга Эн-Кенти)

Пролетела почти неделя с тех пор, как Джай выиграл поединок с Несущим Смерть. Жизнь в поместье постепенно входила в привычное русло. Изабель заметно повеселела после того, как я передала в ее распоряжение увесистый ларец с большей частью своего выигрыша, и вела себя со мной подчеркнуто любезно. Даже известие о том, что я не понесла дитя, не вызвало, вопреки моим опасениям, череды бесконечных придирок и язвительных замечаний.

Следуя совету Лей, с Диего я старалась вести себя мягче. Приветливо улыбалась ему за завтраком, интересовалась его делами в Сенате во время вечерних прогулок, сочувственно выслушивала сетования на государственный заказ, надолго лишивший семью важной части дохода от лесопилки, на задержку партии аркебуз, заказанных из Аверленда для обороны границ Саллиды.

Зато на хлопковой плантации дела шли споро. Хорхе и в самом деле удалось нанять нуждавшихся в заработке бедняков: в отличие от рабов, что нынче на рынке шли нарасхват, спрос на свободные рабочие руки был не столь велик. Да и с жалованьем я невольно угадала: арендовать рабов вышло бы не дешевле.

Собственных забот у меня тоже хватало. Возведение тренировочного городка шло полным ходом: я уплатила дону Монтеро задаток на несколько недель вперед, с помощью Хаб-Арифа закупила новую партию строительных материалов и дополнительного тренировочного инвентаря и уже в пятницу после завтрака удовлетворенно осматривала результат усердного труда рабов. Частокол, оградивший порядочный участок пустоши, надежно укрепили снаружи клиновидными подпорками, а поверху утыкали грозными на вид железными остриями — по настоянию Диего, чтобы отбить у будущих обитателей городка охоту к побегам. По периметру ограждения высились стены доброй половины жилых бараков, способных в будущем вместить не одну сотню рабов. Некоторые жилища уже начали обрабатывать специальным раствором для защиты от влаги, секретом приготовления которого поделился кочевник Тирн.

Центр пустоши теперь был разделен на две части: круглую арену, уже засыпанную мелким морским песком, и ровную площадку с шипастыми тренировочными столбами, перекладинами, барьерами, кожаными мешками и прочими приспособлениями для упражнений. Правда, пока тренировались всего трое: Хаб-Ариф и молодые бойцы Кйос и Тирн.

Завидев меня, рабы прекратили борьбу и почтительно склонили головы. Хаб-Ариф отбросил учебный меч и подошел ближе, опустившись у моих ног на колено и коснувшись ладонью земли.

— Госпожа.

— Поднимись, Хаб. Позволишь ненадолго отвлечь тебя от тренировок?

— Я ваш раб, госпожа. Мое время принадлежит вам.

Его слова заставили меня поморщиться. Каждый раз напоминание о моем статусе звучало невольным укором мне, которая никогда не желала становиться рабовладелицей.

— Пройдем к навесу, уж очень жарко.

— Как пожелаете, госпожа.

Укрывшись от солнца, я начала разговор, камнем давивший на меня целую неделю.

— Как ты знаешь, Джай поправляет здоровье и не может принимать участие в боях. Но нам нужны новые люди. Вся надежда на тебя.

— Я готов, госпожа.

— По оглашенным правилам, завтра на поединки будут выставлены четверки — двое против двух. Без Джая тебе придется туго. Если не можешь положиться на своих подопечных, я пойму твой отказ.

— В этом нет нужды, госпожа. Из этих двоих, — он указал на юношей, почтительно замерших в центре песчаного круга, — лиамец Кйос схватывает науку быстрее и неплохо показывает себя в бою. Я возьму его в напарники, и вместе мы приведем вам еще двоих.

— Спасибо, Хаб, — я положила руку на его лоснящееся от пота татуированное плечо. — Помни, что я не могу тебя потерять. Сделай все возможное, чтобы одержать победу.

— Я не подведу вас, госпожа, — склонился он передо мной подобно рыцарю, дающему присягу.

И опять меня неприятно кольнуло чувство вины. Имею ли я право возлагать такую ответственность на человека, который поневоле оказался втянут в нашу с Джаем опасную затею?

Возвратившись, я наведалась в комнату к Джаю. Он дремал, откинувшись на подушки и свесив с края постели левую руку, но от принесенного завтрака остались лишь объедки. Его не оставили в одиночестве: у окна, за грубо сколоченным небольшим столом, уютно устроились Лей и Аро. Стоило мне переступить порог, как оба они поднялись с мест и приветствовали меня поклоном. Судя по раскрытой на столе книге, я помешала совместному чтению.

— Как Джай? — подойдя ближе, тихо спросила я.

— Хорошо, — так же тихо, чтобы не разбудить спящего, ответила Лей. — Утром поговорил с Хаб-Арифом, выглядел бодро. Потом поел, выпил снадобья, но снова уснул. Ему с нами скучно.

— Чем вы тут занимаетесь? — улыбнувшись, я подсела к ним за стол и жестом дала понять, чтобы они продолжали свое занятие.

— Аро учится читать на северном, — улыбнулась в ответ Лей, тепло взъерошив смоляные кудри парнишки.

Он смущенно опустил ресницы, светло-оливковые щеки залил легкий румянец. Сейчас он выглядел куда лучше, чем неделю назад: узкое лицо слегка округлилось, синяки полностью исчезли, волосы сияли чистотой, были тщательно расчесаны и по южной моде стянуты на затылке бархатной лентой. Добротная, хоть и недорогая одежда делала его взрослее и солиднее.

Вот только страх по-прежнему таился в уголках темных глаз.

— Почему на северном? Не проще ли было бы начать с южного? — довольная тем, что мальчик проявил интерес к чтению, спросила я.

— Я уже немного умею, — тихо ответил он сам, не поднимая глаз. — Но мы не нашли здесь книг на южном.

— Сходите в книжную лавку, — с готовностью предложила я. — Лей, возьми денег, сколько нужно, и купите книги, которые вам приглянутся.

Заметив испуганный взгляд Аро, втянувшего голову в плечи, я поспешно добавила:

— И телохранителей возьмите. К примеру, Хаб-Арифа. Быть может, ему тоже понадобится кое-что купить для дела. Не бойся, Аро, ты будешь в безопасности.

— Госпожа, — опустив взгляд, обратилась ко мне Лей. — Если позволите, у меня есть просьба.

— Разумеется, Лей. Говори.

— Наверное, это дерзость с моей стороны… Но, может быть, вы будете так добры, что возьмете меня завтра с собой на Арену?

Я растерянно моргнула. Если бы все зависело от моих решений, я бы ни на миг не задумалась над просьбой служанки, которую давно уже считала подругой. Но я не была уверена, как отреагирует на подобную просьбу Диего. Да, господа нередко привозили рабов на Арену — не для участия в схватках, а для того, чтобы новички могли своими глазами увидеть настоящий бой как этап обучения, но я ни разу не видела праздно глазеющих на поединки рабынь.

— Я поговорю об этом с мужем и отвечу позже. Аро, ты тоже хотел бы увидеть завтрашние бои?

Глаза парня расширились и потемнели, он испуганно затряс головой.

— Н-нет. Нет, не хочу…

— Успокойся, милый, — я положила ладонь ему на плечо. — Никто тебя не заставит делать то, чего ты не хочешь.

Во взгляде Лей, обращенном на него, я уловила искреннее сочувствие, и задумалась. Надо бы поговорить с ней о мальчике наедине — вдруг она знает, как преодолеть этот страх, который одолевает его денно и нощно?

После короткого, но настойчивого стука в дверь на пороге моих покоев возник Диего.

— Ты готова, дорогая?

— Вполне, — я отвела взгляд от зеркала и медленно повернулась перед мужем. — Как тебе? Я попросила Лей слегка подправить верх платья, чтобы оно было чуточку скромнее. Мне кажется, у нее неплохо получилось. Она настоящая мастерица.

— Ты хороша в любом платье, — улыбнулся Диего, меж тем пытливо оглядывая меня с головы до ног. — А почему ты не надела украшения, которые тебе подарила мама?

Я невольно тронула рукой простой медальон, в котором были спрятаны миниатюрные портреты моих родителей, но спорить не стала. Последнюю неделю по совету Лей я старалась как можно чаще уступать Диего, и это давало свои плоды.

— Просто забыла. Сейчас, погоди.

Лей, в присутствии Диего почти никогда не раскрывавшая рта, расторопно открыла резной ларец с драгоценностями и помогла мне застегнуть ожерелье и вдеть серьги.

— Так-то лучше, — посветлел Диего и галантно подал мне руку. — Идем?

После произошедшего в поместье дона Гарриди я волновалась не на шутку о том, как пройдет прием у сенатора Эскудеро. Как оказалось, мои волнения были напрасны. Дон Пауль — молодой обаятельный мужчина — совсем не походил на умудренного жизнью сурового дона Эстебана. Щекотливых разговоров о политике он не заводил, и я слегка расслабилась, когда мужчины отправились в курильную подымить благовонными трубками. Молодая супруга сенатора, донна Лаура, взяла меня под локоть и увела в сад, где на удобных резных лавках расположились для беседы другие гостьи.

— Как я рада, что вы наконец заглянули к нам, — улыбнулась она. — Со дня вашей с Диего свадьбы прошло уже больше месяца, нам давно стоило бы познакомиться поближе!

— Диего все время занят в Сенате, — вздохнула я.

— Пауль тоже, — весело засмеялась Лаура, взмахнув веером. — Свалил все заботы по дому на меня, а сам только и делает, что занимается пустой болтовней с важным видом — уж мне ли не знать. Но ты ведь тоже наверняка вынуждена вести хозяйство, да еще, я слышала, занялась строительством, и когда только все успеваешь!

Я почувствовала, как мои щеки заливает жгучий румянец.

— К моему стыду, я не настолько хорошая хозяйка. Делами поместья занимается донна Изабель.

— Ах да, какая же я глупая! Как я могла забыть, что вы живете со свекровью?

Диего вскользь упоминал о том, что Пауль рано лишился родителей, и теперь я не знала, выражать ли Лауре сочувствие или радоваться за нее. Шутка ли, быть полноправной хозяйкой поместья!

— Ну и как она тебе? — допытывалась Лаура.

— А? Кто?

— Твоя свекровь. От своих подруг я только и слышу, как их притесняют в доме мужа и не дают слова сказать поперек. Но донна Изабель всегда казалась мне образчиком дружелюбия, разве нет?

— О да. Это так, — уклончиво ответила я.

— Что ж, понимаю. Когда все вокруг заняты, без дела сидеть скучно. Вот откуда твое увлечение играми на Арене, — рассмеялась она. — Всю неделю повсюду только и разговоров было о том, какой куш ты сорвала в минувшую субботу.

— Правда? — я вконец растерялась и не нашлась с ответом.

— А твой раб действительно победил ужасного великана?

— Разве ты не видела сама? — удивилась я, пытаясь припомнить, была ли донна Лаура среди зрителей на трибунах.

Но тщетно — тогда я не видела никого и ничего, кроме лезвия страшного меча, способного оборвать жизнь Джая.

— Нет, дорогая, — призналась Лаура. — Я не слишком люблю все эти драки, да и наш наследник доставляет немало хлопот: капризничает, если меня нет рядом слишком долго.

— Наследник?

К своему стыду, я не помнила, рассказывал ли Диего о детях сенатора.

— Хочешь его увидеть? — воодушевилась она. — Бенито, должно быть, уже проснулся после дневного сна.

Разумеется, отказаться было бы невежливо, хотя счастливый вид Лауры и разговоры о наследниках на фоне моей собственной несостоятельности больно царапали нутро. Впрочем, через силу выдавливать из себя улыбки не пришлось: розовощекий кареглазый младенец, весь в кружевах и оборках, выглядел настолько умилительно, пуская слюнки, хватаясь за все подряд цепкими пальчиками и старательно агукая, что немедленно покорил мое сердце.

— Можно его подержать? — затаив дыхание, попросила я.

— Разумеется, — улыбнулась молодая мать, нежно поцеловала свое дитя в лобик и передала мне.

Младенец оказался неожиданно тяжелым, и первое время я не знала, что с ним делать. Но Лаура мягкими движениями помогла мне удобно устроить его на руках, заставив меня замереть от восторга.

— О, какой он милый! Ты счастливица.

— Привыкай, Вельдана, — засмеялась она и поправила рюши на чепчике ребенка. — Скоро и у вас родится такой же чудесный малыш. Ты ведь уже, должно быть, в тягости?

— Еще нет, — я опустила ресницы, ощущая легкую досаду из-за невольной бестактности хозяйки.

— Смотрите, не тяните с этим, — весело пожурила Лаура, не замечая моего смятения. — Нашему Бенито вскоре понадобится компания: было бы так чудесно, если бы два сенаторских сынка стали играть в шары у нас на лужайке!

Внезапно отворившаяся дверь явила на пороге детской сенатора Эскудеро в компании моего собственного мужа.

— Вот вы где, — притворно нахмурился дон Пауль. — Так и знал, что найду вас здесь. В Кастаделле отыскалась последняя женщина, которой ты еще не похвастала нашим сыном, и вот она уже стала твоей новой жертвой. Лора, дорогая, гости заждались.

Я почти не слышала его слов. Взгляд, которым обжег меня Диего, задержав его на ребенке, заставил поежиться. Красивые губы сжались, в черных глазах вспыхнули жгучие искры. Известие о моей неудаче он воспринял болезненно, хоть и стойко, и не стал укорять меня открыто, но всю неделю я кожей чувствовала его недовольство, граничащее с обидой.

Винить я могла только себя.

Вечер продолжался и закончился чудесно, хозяева оказались на самом деле милой и радушной парой, а их младенец — сущим ангелочком. В этом доме не убивали рабов на потеху гостям и не обвиняли северян в высокомерии, однако холодность, которой веяло от улыбок мужа, не могла не омрачить моего настроения.

— Вельдана, ты непременно должна приезжать ко мне чаще, — сказала довольная Лаура, провожая нас домой. — Днем, пока наши мужья пропадают в Сенате. Нам столько нужно обсудить! Я никогда не была на севере, а Вельдана так ничего толком и не рассказала. Диего, ты же не будешь возражать?

— Разумеется, не буду, — с видимым усилием разжав губы и заставив себя улыбнуться, ответил Диего.

Но когда карета отъехала от сенаторского поместья, он впал в задумчивость и, отвернувшись, уставился в окно, хотя в вечерней темноте можно было разглядеть разве что мерцающие на небе звезды.

— Диего, — позвала я мягко и накрыла ладонью его ладонь.

Он вздрогнул и повернул ко мне лицо. Руку убирать не стал, и я увидела в этом добрый знак.

— Ты злишься на меня? Ну, из-за того, что я… что у меня…

— Нет, — торопливо ответил он. — Мама говорит, что так бывает. Вот только твой Вепрь сейчас ни на что не годен, значит, придется ждать еще месяц. Разве что ты решишь передумать и выбрать кого-нибудь другого…

— Диего, — я чуть сжала его пальцы и заставила себя глубоко вздохнуть, чтобы не дать выхода закипающему гневу. — Прошу тебя, дай нам еще шанс. Джай поправится, и мы попробуем снова.

Скрипнув зубами, он промолчал и вновь отвернулся. Чтобы отвлечь его от раздумий на опасную для меня тему, я заговорила о другом.

— Ты и правда позволишь мне встречаться с Лаурой? Она мне понравилась. Думаю, мы могли бы подружиться.

— Я рад, — сухо ответил он, не поворачиваясь. — Это было бы кстати: Пауль души не чает в своей жене, она имеет на него влияние. Но раз уж ты решила выезжать в свет без меня, пожалуй, придется купить тебе легкий экипаж. Хорхе слишком занят делами, чтобы возить тебя на двуколке, а делить одну карету нам с тобой будет не слишком удобно.

— Спасибо, — я снова слегка сжала его пальцы, на этот раз в порыве благодарности. — Твое понимание много для меня значит.

Диего даже не улыбнулся в ответ, погруженный в свои думы. Покусав в нерешительности губы, я решилась задать вопрос, который мог ему не понравиться.

— Я бы хотела взять с собой Лей завтра на Арену. Ты позволишь?

— Зачем? — он удивленно вскинул бровь. — Что делать рабыне среди господ?

— Она могла бы вместе с нами посмотреть на поединок Хаб-Арифа и Кйоса.

— Что за блажь. Рабы должны знать свое место, ты слишком много им позволяешь.

С языка уже готов был сорваться протест, но я вспомнила, что гневить мужа не в моих интересах, и лишь грустно вздохнула.

— Как скажешь, дорогой.

Разговор не клеился, и к дому мы подъехали в молчании. Проводив меня до покоев, Диего жестом отослал дожидавшихся нас рабов — Кима и Лей — и неожиданно вошел в мою спальню, отчего у меня испуганно забилось сердце.

Лей позаботилась о том, чтобы в комнате к моему приезду горела масляная лампа. Желтоватые отблески плясали в угольно-черных глазах Диего подобно дьявольским огонькам. Из настежь распахнутого окна в спальню врывался свежий ночной воздух, донося с собой приторный запах маттиолы и завораживающую песню неугомонных цикад. Немигающий взгляд мужа и его упрямое молчание пугали все больше, но я помнила наставления Лей и покорно ждала своей участи.

— Ты меня совсем не любишь, — бесцветно произнес он, не сводя с меня глаз.

Что я могла сказать в ответ? Лгать не хотелось: он этого попросту не заслужил, а правда стала бы для него слишком горькой. Как и для меня.

— Ты мой муж, — просто сказала я и дотронулась кончиками пальцев до его скулы, убрала с лица непослушный вьющийся локон. — Определенный мне судьбой. Так или иначе, мы теперь принадлежим друг другу до конца наших дней.

Едва ли это походило на ответ, но вязкий страх почти затмил мне разум: что-то теперь предпримет Диего? Рассердится ли? Повалит ли снова меня на кровать в попытке добиться отклика от моего сжатого в пружину несчастного тела?

Но Диего лишь осторожно прикоснулся губами к моим губам, вовлекая их в робкий, целомудренный поцелуй. Замерев от неожиданности, я заставила себя подчиниться и даже обвила шею мужа руками. Сердце ухало в груди, словно пойманная в силки птица: оно тоже в клетке, ему тоже не вырваться…

Разорвав странный, болезненный для нас обоих поцелуй, Диего отстранился и провел большим пальцем по моим еще влажным губам.

— Спокойной ночи, дорогая.

— Спокойной ночи, — с трудом выдавила я, уже глядя ему в спину.

Взявшись за ручку и приоткрыв дверь, он на миг остановился, чуть повернул голову и произнес, не поднимая глаз:

— Да, насчет твоей рабыни. Поступай как знаешь. Хочешь взять ее завтра с собой — бери.

Равнинной Англии сыны,

Забудьте о женщинах гор.

В Шотландии вы не найдете жены,

А найдете вечный позор.

Шотландская баллада

Еще не открыв глаз после короткого сна, по знакомому легкому аромату узнаю, что рядом Вель. От этого тело забывает о беспомощности и отголосках боли, наполняясь внезапной и беспричинной радостью.

За окном уже темно, но комната освещается едва тлеющей ночной лампой, что бросает мягкие золотистые блики на распущенные волосы Вель. Она сидит в излюбленном плетеном кресле, подобрав под себя ноги, и наблюдает за мной.

— Я разбудила тебя?

— Нет, что ты. Ты ведь знаешь, у меня сейчас нарушен сон. Дни и ночи только и делаю, что валяюсь в постели.

— Как ты? Лихорадка не возвращалась? Аро сказал, что ты сегодня вставал и ходил, — в тихом голосе слышится укоризна.

— Недолго, и только по комнате.

— Но доктор Гидо запретил…

— Дай ему волю, он бы запрещал всё и всем. Я не хочу, чтобы у меня из зада проросли корни прямо в кровать. А с Аро еще разберусь — слишком много мелет языком.

— Не смей его обвинять, — воинственно хмурит брови Вель. — Мальчик и так всего боится. Сколько раз говорила ему, чтобы вышел погулять хотя бы в сад, а он ни в какую. Запрется у себя в комнате и сидит в углу, чертит что-то на бумаге.

— Рисует, — удовлетворенно киваю я, чувствуя, как в душе тепло настоящего перемешивается с холодом прошлого. — Его разум рождает всякие мудреные диковины. Однажды он прямо на стене подземелья нарисовал приспособление, способное поднять большой груз на высоту без помощи человеческих рук, только легким нажатием пальца. А после того как увидел на кухне сорванную с котла крышку, придумал телегу, которая может ехать без лошади, при помощи пара. А однажды этот блаженный почуял движение сквозняка в коридорах и принялся пускать по ветру сухие листья. И потом придумал плот, который мог бы летать над водой. Представляешь, летать? Вроде птицы. И сказал, что воздух и ветер — это сила, которая может поднять что угодно… Чудной.

— Чудной, — с удивлением соглашается она. — Лей учит его читать. Я велела им купить больше книг. Но он сказал, что уже немного знает грамоту, откуда?

— Гидо учил его, когда мог. И я, время от времени. Но большее пристрастие он питает к счету. Попроси его сосчитать в уме большие числа — сама увидишь, он не ошибется.

— Как такое может быть? — недоумевает Вель. — Простой раб, рожденный рабыней от раба…

Губы сами собой раскрываются, чтобы возразить, но успеваю удержать слова на кончике языка. Мало того, что стал беспомощной развалиной, так еще превращаюсь в болтливую сплетницу. Иные тайны, как однажды сказал старик Гидо, надобно уносить с собой в могилу.

Но Вель подозрительно щурит глаза и смотрит пристально, выжидающе.

— Ты что-то знаешь о нем. Что?

— Это касается только его, — хмуро бурчу, опуская взгляд на ее колени, скрытые складками халата. Под халатом наверняка шелковая рубашка, а под ней…

— Ты мне по-прежнему не доверяешь, — говорит она и умолкает, отворачиваясь к окну.

Вижу ее тонкий профиль и обиженно оттопыренную нижнюю губу. Сглатываю слюну: сейчас я не расположен к разговорам, другое дело — целовать эти мягкие, нежные губы… Кажется, для нее я бы сделал все что угодно. Продал бы душу дьяволу, если бы она у меня была.

Глубокий вздох, причиняющий боль в ребрах, означает мою полную капитуляцию. До того позорно быструю, что я морщусь от презрения к самому себе.

— Аро не сын рабыни.

Длинные ресницы вздрагивают, а лицо теряет обиженное выражение и снова становится удивленным, поворачивается ко мне.

— Как?!

— Только вначале поклянись, что ни словом не обмолвишься об этом. Никому.

— Конечно, я…

— Клянись.

— Клянусь.

— Ни Лей. Ни Сай. Ни Хаб-Арифу. Ни, боги тебя упаси, своему красавчику. Ни самому Аро. Ни даже святому отцу на исповеди.

— Да клянусь, клянусь!

— Твой красавчик не говорил тебе, что Вильхельмо когда-то был женат?

— Нет, — удивленно хлопает ресницами. — Я как-то не думала…

— Неважно. Это было давно. Он был женат, причем на северянке.

Ее изящные брови трогательно взлетают вверх. Она сейчас так похожа на любопытного ребенка…

— Впрочем, брак был недолгим, если верить слухам. Всего около трех лет. И за эти три года жена-северянка не подарила ублюдку Вильхельмо наследника. И даже дочери от нее он не дождался.

Вель закусывает нижнюю губу и роняет взгляд на колени, а я понимаю, что невольно ранил ее. С виноватым вздохом тороплюсь продолжить:

— Ублюдок этого и не заслужил. Было ли то провидение божье или какой обыденный недуг — да только не у нее, а у Вильхельмо, ведь бастардами от рабынь он тоже не обзавелся. Напротив, жена его в конце концов понесла.

— Как?.. Ты же говоришь, что у него детей нет?

— У него — нет. А жена его понесла от раба. Вильхельмо сам же и купил ей — искуснейшего певца и музыканта, которого только смог раздобытьна торгах. Для услады слуха, конечно, только услаждал он донну Верреро, как выяснилось, не только голосом.

Вижу, как каменеет фигурка Вель, как тонкие пальцы вцепляются в плетеные ручки.

— Все могло закончиться иначе, будь любовники осторожнее. Госпожа Верреро вполне могла выдать ребенка за сына Вильхельмо, и сейчас Аро ходил бы в его наследниках.

— Что?! Аро — сын жены Вильхельмо?! — Вель задыхается, не в силах поверить. — Но откуда ты знаешь? Ведь ты пробыл у него в рабстве не столько времени, сколько лет Аро!

— Гидо служит у Вильхельмо с давних пор. То, что Аро отличается от других рабов, заметила не только ты. И не только ты умеешь выведывать тайны. Однажды Гидо проговорился, слишком уж долго его это мучило.

— Боже… — выдыхает Вель, хватаясь за голову. — И Вильхельмо…

— Вильхельмо застукал голубков на горячем. Раб тот умер на пыточном столе, оглашая дом криками, отнюдь не похожими на сладкие песни. И умирал он долго, если верить Гидо, не один день… Прямо по соседству с покоями донны Верреро.

— А что… с ней…

— Вильхельмо тогда жаждал страшной мести для жены. Поначалу выпытывал у Гидо всякие снадобья, чтобы выдать действие яда за обычное смертельное недомогание. Но Гидо ведь умный старик… и слишком сердобольный. Не дал безвинной душе погибнуть. А когда ублюдок понял, что жена вот-вот разрешится от бремени, то придумал удавить дитя сразу же после рождения, прямо на глазах у изменницы. Только вышло иначе. Умерла в родах мать, и ей, умирающей, Вильхельмо поклялся, скалясь в лицо, что сын раба никогда не станет свободным. Что он будет жить, но в неволе, и умрет таким же рабом, от которого был произведен на свет.

Потрясенная, Вель прикрывает рот ладонью. Излив ей душу, я чувствую себя виноватым — и перед ней, и перед Гидо, и перед Аро.

— Какое зверство… — выдыхает она, и я вижу, как дрожат ее руки.

— Ты ожидала чего-то другого от зверя?

— И Аро знает об этом?

— Пойми, Вель… Ни Гидо, ни я просто не могли говорить с ним об этом. Думаю, знает отчасти. Например, он проговорился однажды о том, что его матерью была северянка. Но знает ли все до конца… не уверен. Для всех жена дона Верреро умерла при родах, унеся с собой в могилу и их единственное нерожденное дитя. Если бы прислуга шепталась по углам, пуская слухи, языков бы лишилась быстро. Может, кто и сболтнул что мальцу по неосторожности, но он в этом не признается. А всю историю от начала и до конца знают лишь Гидо и сам ублюдок Вильхельмо.

— Отвратительно! После такого я не смогу даже находиться рядом с Вильхельмо! — пылко восклицает Вель, и блестящие глаза ее искрятся гневом.

— Сможешь. Ты должна. И улыбаться ему будешь, и ставки делать, и рабов у него отбирать, одного за другим. Хаб-Ариф тебе в этом поможет.

— Завтра бой… — тут же гаснет она, словно догоревшая свеча. — Хаб-Ариф согласился, но я очень волнуюсь.

— Не волнуйся. Он знает, что делает. Раб, который чует близкую свободу, превращается в самого опасного зверя.

— Джай…

— Иди ко мне, — выдыхаю я и касаюсь ладонью округлого колена под гладким шитьем халата. Мне просто необходимо сейчас чувствовать тепло ее тела. Необходимо, чтобы она была рядом.

Она послушно соскальзывает с кресла и уютно устраивается у меня под боком, склонив голову мне на плечо, осторожно подтягивает колено и укладывает поверх моей здоровой ноги. Наконец-то позволяю ладони вольготно прогуляться по узкой спине, привычно перебрать рассыпавшиеся пряди волос, спуститься ниже, на поясницу, огладить теплую упругую ягодицу.

— Джай, ну что ты… лежи спокойно, а лучше спи.

— Это ты спи, а я уже выспался за день, — подтягиваю край халата, добираясь до голой кожи бедра.

— Джай, — укоризненно шепчет она.

— Я не буду, не буду… только чуть-чуть потрогаю. Вот так.

Вскоре она засыпает, а я еще долго не могу уснуть, прислушиваясь к ее легкому, размеренному дыханию. Как мог я быть так несправедлив к ней? Как мог я обвинять ее в корысти и черствости? Как мог быть с ней грубым и злым? А она — простила, забыла… и всегда находит слова утешения.

Вельдана Адальяро.

Никогда бы не подумал, что для счастья мне надо так мало: чувствовать, как сонное дыхание женщины приятно щекочет шею.

Кажется, я начала привыкать к субботним свиданиям с Ареной. К зловещей красоте ее каменных сводов, к тлетворному запаху пропитанного кровью морского песка и человеческого страха, к завораживающему блеску скользких от масла и испарины мужских тел, к усиленному гулким эхом хору возбужденных зрительских голосов. К изнуряющему волнению, что охватывало меня с каждым новым поединком: за близких мне людей, за их соперников, ставших врагами волею случая, за всех, кто сегодня — я знала это, ощущала нутром — не хотел, но вынужден был поднимать оружие против вчерашних братьев.

Лей, натянутая как струна, с прямой застывшей спиной и прижатыми к животу руками стояла близ бортика Арены в закутке, отведенном для рабов и челяди. Переживала за любимого. И не зря: Хаб-Ариф самоуверенно выбрал для парного боя рослых, могучих на вид рабов. Они должны были выступить лишь в третьей, заключительной части и биться на обоюдоострых копьях — хоть и затупленных турнирных, но не менее опасных, чем боевые. Теперь-то я уже убедилась, что никакое оружие, даже голый кулак, не исключает смертельных травм или жестоких увечий. Сегодняшний день наглядно это подтвердил, и Лей, попавшая на Арену впервые, бледнела и сжимала пальцы, глядя на то, как безжалостные воины ломают друг другу руки, сворачивают шеи и расшибают головы, а затем помощники распорядителя уволакивают с круга поверженные, безжизненные тела.

Прозвучал гонг, возвещая окончание последнего поединка второй части, и Диего торопливо поднялся.

— Ты меня извинишь, Вельдана? Заметил среди зрителей дона Дельгадо, владельца корабельной верфи, хочу поговорить с ним с глазу на глаз.

— Разумеется, дорогой, — натянуто улыбнулась я, косясь краем глаза на взволнованную Лей. — Я подожду.

На самом деле, мне было на руку его временное отсутствие: я могла, не оправдываясь лишний раз, подойти к своей служанке и подбодрить ее. Ведь третью, заключительную часть представления должны были открывать Хаб-Ариф с Кйосом.

Выждав достаточно времени, чтобы дать Диего возможность отойти и увлечься беседой, я выскользнула из ложи и, подобрав юбки, почти сбежала со ступенек.

— Донна Адальяро! — окликнул меня в спину женский голос.

Я остановилась и медленно обернулась. Донна Эстелла ди Гальвез, грациозно покачивая стройными бедрами под струящимся шелком пурпурного платья, с величием королевы спускалась вслед за мной.

— Какая удача, что я застала вас одну. Простым смертным невероятно сложно добиться встречи с сенатором Адальяро и его супругой: я неоднократно посылала вам просьбу принять меня, но ее оставили без ответа.

— Не знала об этом, — смутилась я.

Неужели прошения донны ди Гальвез попали в руки Диего и Изабель, и они даже не посчитали нужным поставить меня в известность?

— Не сомневаюсь. Иначе, уверена, вы не стали бы отвергать мое общество. У меня к вам весьма выгодное деловое предложение.

— Предложение?

Я нахмурилась в нерешительности. Диего еще в прошлый раз ясно дал мне понять, что Адальяро не должны иметь никаких общих дел с последней представительницей семьи ди Гальвез. Значит ли это, что, слушая Эстеллу, я нарушаю негласные правила?

— Именно. Я вижу, вы всерьез увлеклись боями на Арене. Это значит, что мое предложение наверняка вас заинтересует.

— О чем вы говорите?

— О рабах, конечно. О сильных, опытных бойцовых рабах, в которых вы, несомненно, нуждаетесь, чтобы приобрести весомый статус среди таких авторитетных игроков, как дон Верреро или, скажем, дон Ледесма. Смею заверить, мои связи позволяют мне пользоваться преимуществом в отборе среди свежих партий рабов, поступающих на рынки Саллиды.

— Э-э-э… — Предложение было столь неожиданным, что я терялась с ответом. — Это весьма любезно с вашей стороны. Осмелюсь спросить, чего же вы хотите взамен?

— Мне нравится ваш серьезный подход, — улыбнулась красавица, вызвав у меня легкий прилив зависти. Весь ее образ — смелой, прекрасной, самостоятельной, знающей себе цену женщины вызывал во мне восхищение наряду с безотчетной робостью. Сильная женщина в мире сильных мужчин уже достойна уважения, несмотря на ее сомнительную репутацию среди благородных господ. — Я весьма тяжело переживаю расставание с моими бывшими рабами и хотела бы их вернуть.

— Вы говорите о…

— Я говорю о Звере и Вепре. Буду честна: это мои фавориты. Я по-прежнему хочу выкупить их за любую цену и взамен готова предоставить вам самые выгодные условия для покупки отборного мяса за сущий бесценок.

— Мяса? — ужаснулась я, догадываясь, о чем она говорит. Шаткое уважение к этой леди немедленно сменилось омерзением.

— Ох, простите, я заговариваюсь. Разумеется, я имела в виду лучших, опытнейших рабов. Поверьте, вам будет завидовать сам дон Вильхельмо.

— Это невозможно, — сухо отрезала я. — Я никому не отдам и не продам своих рабов. Их можно выиграть только в честном поединке.

Донна Эстелла зло поджала губы — лишь на мгновение — и снова ослепительно улыбнулась, тряхнув гривой длинных распущенных волос.

— Подумайте, от чего вы отказываетесь. И что теряете? Пусть Зверь сейчас в хорошей форме, но он уже не юн, и его сила не вечна. А Вепрь… я видела прошлый бой. Он выступил блестяще, но, боюсь, после таких увечий ему никогда больше не выйти на Арену. Для вас он будет всего лишь бесполезным грузом, лишней тратой денег на его лечение и содержание.

Я сузила глаза.

— А можно узнать, зачем вам так нужен Вепрь, при всем его бесполезном, как вы изволили заметить, состоянии?

— По личным причинам.

— Боюсь, эти причины не стоят ваших усилий, донна Эстелла. Покупать рабов я не собираюсь, ведь тем самым я буду способствовать развитию такого грязного дела, как охота на живых людей. Не буду скрывать: как уроженка Аверленда, я питаю к рабству истинное отвращение.

— И все же не гнушаетесь выставлять живых людей на смерть и зарабатывать на этом деньги, — уже не пытаясь любезничать, вернула укол Эстелла.

— Только тех, кто сам этого хочет. Я, по крайней мере, пытаюсь хорошо обходиться с теми рабами, которые попали ко мне волею случая. И поверьте, я не отношусь к Вепрю как к бесполезной вещи, как вы могли это вообразить.

Продолжать разговор дальше я была не намерена. Не объяснять же этой леди, что мне противна сама мысль покупать рабов, чтобы потом их же руками бороться с рабством. Только те, кто столкнулся с несправедливостью, не желает с ней мириться и жаждет борьбы, способны сделать подобный выбор добровольно.

— Прошу меня извинить, — церемонно простилась я и, не дожидаясь ответа, поспешила туда, куда собиралась — разыскать свою Лей.

Я нашла ее стоящей в стороне, у самого бортика арены: она отчаянно пыталась разглядеть, что происходит за массивной решеткой, преграждающей бойцам выход в круг. Подойдя ближе, я незаметно взяла ее за руку и ободряюще сжала холодные пальцы. Лей вздрогнула и посмотрела на меня большими влажными глазами.

— Он же победит, правда? Госпожа, скажите, что это так!

— Он самый сильный из всех, кого я видела прежде, — улыбнулась я, всей душой пытаясь вложить в нее уверенность, хотя и сама переживала не меньше. Наблюдая сегодня ее волнение, я не единожды успела пожалеть, что согласилась на ее просьбу побывать на Арене. — Но, думаю, тебе лучше отойти подальше и не показываться на глаза Хаб-Арифу, чтобы твоя тревога случайно не передалась и ему. Если хочешь, я могу взять тебя с собой в ложу.

— О нет, что вы, госпожа. Вы правы, я отойду — он не должен видеть меня здесь. Ах, уже гонг! Так скоро…

— Мне пора идти, — виновато сказала я и еще раз пожала ей руку. — Мужайся и верь в своего мужчину.

Не успела я вернуться на место, как распорядитель вызвал на арену бойцов, отобранных для третьей части представления. Диего, уже дожидавшийся меня в ложе, недовольно проворчал:

— Ты разговаривала с рабыней. Опять хочешь меня скомпрометировать?

— Прости, — я смиренно потупила взор и положила ладонь на его предплечье. Было бы хуже, если бы он заметил мой разговор с Эстеллой ди Гальвез. Невольно я оглянулась, отыскав среди самого высокого ряда багряное пятно ее платья. — Я не подумала.

— А стоило бы, — пробурчал Диего, но руку не отдернул, переключив внимание на арену. — Гляди-ка, наш юнец умеет принимать грозный вид не хуже Зверя.

Я проследила его взгляд и заметила, как Хаб-Ариф, едва заметно шевеля губами, наставляет внимательно слушающего Кйоса. Тот хмурил брови, кивал и поигрывал рельефными мышцами на гибком, поджаром теле. Страха в его глазах не было и следа, а вот незримая угроза от него действительно исходила.

— Я верю в их победу. Кстати, кто такой дон Ледесма?

— Дон Энрике Ледесма держит невольничий рынок в Кастаделле. А почему ты спросила?

— Да так, к слову пришлось. Но не будем отвлекаться: объявляют бой.

====== Глава 29. Жажда жизни ======

Комментарий к Глава 29. Жажда жизни Глава пока не бечена

Сегодня с утра не могу найти себе места. Извел Аро бессмысленными придирками, Сай боится сунуть нос в мою комнату. Уже жалею, что нет Лей: язвительная сучка своим колючим языком могла бы здорово привести меня в чувство. Но Лей сейчас там, вместе с Вель, а мне остается изнывать от неизвестности. В силу и опыт Зверя я верю безоговорочно, но Кйос меня беспокоит. И что, если им попадутся превосходящие ловкостью противники? Как же тяжела наша задача: слабаки не нужны, но с сильными есть риск потерпеть поражение. А сейчас это нельзя, невозможно…

Сай принесла обед, но кусок в горло не лезет. Вместо этого пытаюсь встать без помощи Аро, которого сам и прогнал в раздражении. Швы на раненом бедре надоедливо ноют и мешают нормально ходить, сломанные ребра трещат, правая рука под лубками немилосердно зудит. Ковыляя от кровати до окна и обратно, чувствую себя дряхлым стариком: сердце ухает, воздух с трудом врывается в легкие, голова идет кругом, темнеет в глазах. Но за окном тишина: экипаж с господами еще не приехал. Надолго меня не хватает: ладонь, опирающаяся на подоконник, от усилия покрывается липким потом, колени предательски слабеют, и мне приходится постыдно тащиться назад, чтобы исходить испариной в постели.

Лишь когда солнце перекатывается с востока на запад, через распахнутое окно доносится скрип колес и цокот лошадиных копыт: приехали. Только все ли?

Проходит несколько тягучих мгновений, прежде чем в коридоре раздаются шаги. Звенят цепи, и для меня это сейчас самый обнадеживающий звук на свете: цепями принято сковывать только опасных, бойцовых рабов, а значит…

Звон цепей сменяется шорохами и тихими всхлипами. Сердце заходится в бешеном ритме: что произошло? Кто жив? Кто ранен? Кто убит?

Когда Зверь наконец появляется на пороге, сквозь мои стиснутые зубы прорывается возглас облегчения.

— Жив?! Почему так долго? Что с Кйосом?

Зверь привычно скалит обе пасти и небрежно вытирает сочащийся кровью лоб.

— Жив. Кйос тоже. Разве что шкурку щенку малость продырявили.

— Где он?

— У себя, отнесли его, дожидается лекаря.

— Гидо приедет?

— Нет, другой. Кажется, Сальвадоре.

— Крепко досталось парню? — хмурюсь я.

— Выживет. Сам виноват. Говорил ему: нечего скакать вперед старшего, как бешеный козел! У него была одна задача: прикрывать мне зад, а он сгоряча в атаку полез.

— Так твой зад вроде цел, — ощупываю взглядом полуобнаженное татуированное тело Зверя. Несколько раз его все же задело: лоб в крови, глаз заплыл, на плече скользящая рана, на боку длинная вспухшая ссадина.

— Зато глаза чуть не лишился. И ладно бы от вражеской руки, а то от своего же! Малец прыткий, иногда даже слишком, — досадливо морщится Зверь, осторожно щупая рассеченную бровь.

— Что за оружие было?

— Копье с двумя остриями. Не повезло: с ним мы мало работали, мое упущение. Ну да ладно: сдюжили, и то хлеб. Впредь будем умнее, да и парню наука.

— Что другие? Живы?

— Чудом. Говорил же мальцу, что нам не смерть их нужна. Но он то ли со страху голову потерял, то ли кровь в жилах вскипела — я едва успел отвести от того бедолаги острие. Одного зацепило все же, лезвие между ребер прошло. Хоть и тупое копье, а сила у лиамца недюжинная. Жаль, соображения никакого нет…

Выдыхаю. Все не так уж плохо. Кйос, если верить Зверю, поправится, и теперь у нас есть два новых бойца.

— Где госпожа?

— Где-то внизу. Препирается с тем усатым из-за клейма.

— С Хорхе, что ли? Из-за клейма? Это на новеньких-то?

— Вроде так, я не очень понял, — растерянно разводит руками Зверь.

— Зря она миндальничает. Ну да ладно, брат. Спасибо за твою храбрость. Ступай: Лей, поди, тебя заждалась.

Хаб-Ариф делает шаг в сторону двери, но тут же останавливается и смотрит на меня неуверенно.

— Что?

— Ну… хотел спросить… насчет Кйоса. Ты не хочешь сказать ему правду? Мне кажется, парень сделан из правильного теста.

— Возможно, ты прав, — отвечаю после некоторого раздумья. — Я подумаю.

— Какая вожжа попала тебе под хвост? — недовольно скривился Диего. — Клеймить рабов обязывает закон.

— Ты просто плохо знаешь Хорхе! — возмущенно ответила я, не заботясь о том, кто может слышать меня из-за двери мужниных покоев. — Он все делает мне назло!

— Ты преувеличиваешь. Любой раб после покупки…

— Но ты видел, в каком они состоянии! Один совершенно не может двигаться из-за ранения! Какое клеймо? Диего, смилуйся!

— Ты и этих собралась отпустить? — муж вгляделся в меня с недобрым прищуром. — Вельдана, какую игру ты затеяла?

— Да не собираюсь я их отпускать! — в сердцах крикнула я, надеясь, что мои слова звучат убедительно. — Иначе кто будет сражаться на Арене?

— Уж не знаю, для чего ты это все затеяла… — пробурчал Диего, но, кажется, теперь без особого раздражения. — И почему тебя так тянет все время нарушать закон?

— Что это за закон? Где он изложен? Я хочу прочесть.

— В своде городских правил. У меня есть экземпляр, изволь ознакомиться.

Нервно переступая, Диего пошарил рукой вдоль книжной полки, выудил нужный фолиант и передал мне.

— Благодарю. А до того я требую, чтобы Хорхе не приближался к моим рабам. Неслыханно! Их еще даже не осмотрел доктор, а он уже лезет со своим тавром!

— Хорхе просто делает свою работу.

— Пусть лучше проявляет рвение в другом месте. Например, следит за сбором урожая.

— Он следит. И держит отчет перед мамой. А тебе что до него?

Памятуя о наставлениях Лей, я сделала глубокий вдох, чтобы подавить кипящее внутри раздражение, и заставила себя улыбнуться мужу.

— Прости, дорогой, — я коснулась его плеча сквозь плотную ткань рубашки и ощутила, как он вздрогнул. — Просто перенервничала на Арене.

— Так может, тебе не стоит туда ездить? — кажется, голос Диего потеплел. Уж не от моего ли прикосновения?

— Ну что ты. Арена воспитывает волю. Я постараюсь быть сдержаннее.

Сделав над собой еще одно усилие, я шагнула к нему ближе и уткнулась лбом ему в плечо, уловив ответное движение. Обняв меня за талию, Диего прижал меня к себе еще крепче.

— Ну… вообще-то сегодня ты держалась молодцом.

— Диего… я должна тебе кое в чем признаться.

— В чем? — я почувствовала, как напряглась его рука на моей пояснице.

— Со мной сегодня говорила донна Эстелла.

— И чего она хотела?

— Все того же: выкупить своих рабов. Сказала, что присылала к нам просьбу принять ее, но не получила ответа.

— В доме сенатора не принимают убийц и контрабандистов, — голос Диего зазвенел сталью, и он мягко, но уверенно отстранил меня от себя. — И сделок с ними не ведут. Что ты ей ответила?

— Что не собираюсь никому продавать своих рабов. Не для того я их выхаживаю. Не для того я строю свою арену.

— И правильно, — удовлетворенно кивнул он. — Впредь просто ее игнорируй. А из твоей затеи может и в самом деле выгореть неплохое дельце. Двое сегодняшних новичков — хороши, правда?

Диего легонько коснулся пальцем моего носа и хотел было еще что-то сказать, но стук в дверь прервал его на полуслове.

— Ну что там еще? — раздраженно воскликнул он.

— Простите, господин, — пискнула на пороге испуганная Сай. — Приехал дон Сальвадоре, а госпожа просила ее известить…

— Я иду, — поспешила ответить я. — Ты извинишь меня, милый?

— Ступай, — поджал губы Диего. — Я уже начинаю привыкать к тому, что половину субботы ты вся поглощена хлопотами. Надеюсь, хотя бы в вечерней прогулке не откажешь своему мужу.

Я улыбнулась Диего как можно теплее, подобрала юбки и поспешила встречать доктора.

Напыщенный седовласый павлин, именующий себя лекарем, прикасается совсем иначе, чем старина Гидо. Каждая нить, выдернутая из затянувшихся швов на губах, доставляет массу неприятных ощущений, и меня не оставляет чувство, что делается это намеренно. Закончив терзать мое лицо, доктор брезгливо развязывает пропотевшую насквозь повязку на торсе и бесцеремонно, ни капли не щадя, прощупывает ребра. Скриплю зубами, чтобы не застонать. С языка готово сорваться грязное ругательство, но за спиной лекаря стоит Вель и напряженно ловит взглядом каждое движение.

— Недурно, недурно, — бормочет лекарь, как будто нарочно тыкая твердыми пальцами в желтеющие по краям синяки на животе, а затем берется за правую руку. — Какой уход назначал мой коллега Зальяно?

— Покой, особое питание, настой морской полыни от лихорадки, отвар из болиголова и костолома от боли и воспалений, — торопится перечислить Вель, будто примерная ученица в церковной школе. — Мази из розового масла и слез горного камня для костей, а еще пилюли из них же, растворенные в молоке.

— Морская полынь? Костолом? Слезы горного камня? — неприязненно морщится лекарь, словно под нос ему сунули дохлую крысу. — Что за ересь. Уважающий себя врач не стал бы порочить свою репутацию варварскими снадобьями.

С интересом наблюдаю, как уязвленная Вель, ожидавшая похвалы, но никак не осуждения, воинственно выпячивает подбородок и поджимает губы.

— Доктор Гидо — опытный лекарь. Как вы знаете, род занятий дона Вильхельмо вынуждает врача скрупулезно относиться к подобным травмам. Дон Зальяно уверяет, что, к примеру, слезы горного камня помогают костям срастись быстрее и крепче.

— Сущий вздор. Сломанные кости не склеишь ничем, кроме как временем и неподвижностью. Да и то, если их правильно сложить. Впрочем, если вам угодно проводить опыты над своими рабами, я вам не препятствую. Руку проверять не буду: уверен, дон Зальяно знает свое дело не хуже меня, а тревожить лубки прежде назначенного часа нет нужды. Уж не знаю, морская полынь там или шаманские заговоры, но лихорадки нет, как нет и внутренних опухолей. Швы на бедре снимать пока рано, пусть побудут еще несколько дней. Вставать не рекомендуется. Голова не беспокоит? Судорог нет? Разговаривает связно? Тогда дальнейшее мое присутствие больше не требуется.

— Я премного благодарна вам, дон Сальвадоре, за помощь моим людям. Простите, что опять пришлось вас беспокоить, — любезно произносит Вель с каменным лицом и отсчитывает несколько монет серебром, которые раздутый от собственной важности павлин ловко прячет в поясном кошеле.

— Ну что вы, донна Адальяро, — церемонно расшаркивается он. — Всегда рад услужить. А как ваше здоровье? Все ли в порядке? Дурноты по утрам не ощущаете? На желудок не жалуетесь? Что ж, весьма рад, весьма рад. Надеюсь, что следующий повод для нашей встречи будет более приятным.

Выпроводив лекаря, раскрасневшаяся от негодования Вель возвращается ко мне и неосознанно дергает пряди волос в безукоризненной прическе.

— Неслыханно. И почему я должна терпеть этого чванливого человека? Как жаль, что дон Зальяно сегодня слишком занят после боев, не пришлось бы приглашать никого другого. А дон Сальвадоре… Все хвалится своими умениями, а меж тем не соизволил облегчить боль несчастного человека, когда резал его по живому! Если бы я не вмешалась…

— Резал? Кого ему пришлось резать?

— Э-э-э… как трудно запомнить эти имена. Кажется, его зовут Золд. Один из новеньких. У него осколок ребра застрял в ране, а дон Сальвадоре хотел его по живому, представляешь?! Еще и Хорхе со своим клеймом… Ох, да на тебе даже повязка не затянута, куда смотрели мои глаза! Дай-ка я…

— Вель, — останавливаю ее руку и ловлю пылающий праведным гневом взгляд. — Не горячись, успеется. Главное, чтобы он помог парням. Как Кйос?

— Ранен, но если верить лекарю, то не слишком серьезно. Лей напоила его каким-то дурманом, думаю, теперь он уснул.

— А второй? Из новеньких…

— Тот побит, но ничего серьезнее царапин нет. Тирн показывает ему тренировочную площадку, а Сай готовит свободную комнату. И эта комната последняя на этаже… Ох, куда же мне девать людей, когда их станет больше?

Вель в смятении хватается за голову, но я спешу ее успокоить и ласково поглаживаю по плечу.

— А бараки на что? Ты сама говорила, в некоторых осталось только отделать стены. Впереди еще целая неделя, все будет хорошо.

— И правда, — слегка успокаивается она. — Может быть, разумнее было бы пропустить следующий бой и дать людям возможность оправиться от ран?

— Это решит Хаб-Ариф, — уклоняюсь от прямого ответа. — Ему видней.

В глубине души надеюсь на то, что Зверь не станет откладывать бой. Любая отсрочка отодвигает нашу цель. Я и так выбит из строя, а теперь еще Кйос, и этот новенький, как там его, язык сломаешь, Золд…

Вель и в самом деле успокаивается: перестает дышать часто и шумно, глаза вместо гнева вновь излучают тепло.

— Хорошо. Позволь мне все-таки поправить повязку, ведь ребра должны быть туго стянуты, доктор Гидо говорил… Ох, впрочем, нет, эта уже не годится: ты весь взмок, ее надо сменить.

— Было жарко, — виновато оправдываюсь я, понимая, в каком неприглядном виде предстаю сейчас перед женским взглядом.

— Я сейчас тебя вымою. Почему Лей до сих пор не сделала этого? Ах, да, что я болтаю, она же была со мной. А Аро? Ну да ладно, погоди. Я сейчас.

— Вель, не суетись, — пытаюсь ее удержать. — Ты не должна возиться со мной.

— Я и так слишком долго возилась с другими. Почти не вижу тебя в последнее время. Подожди, попрошу Сай принести теплой воды.

Возражать бесполезно, и я просто откидываю голову на подушку. Каждое усилие, даже малейшее, бросает меня в испарину, а мне не хочется представать перед ней вонючим боровом с липкой шкурой. Закрываю глаза — всего на мгновение, только чтобы справиться с внезапно накатившей усталостью…

Джай уснул. Я смотрела на его расслабленное лицо, сидя возле бесполезных теперь ведер с теплой водой, и любовалась тем, как луч закатного солнца играет озорными бликами на его сомкнутых веках. Небритые щеки непривычно запали, обозначив высокие скулы, темные круги под глазами стали как будто резче. Его совсем недавно перестала терзать лихорадка, и он был еще слишком слаб. Я осторожно уложила на постель свесившуюся на пол руку и со вздохом отметила подсохшую кровь на губах: доктор Сальвадоре не слишком бережно снимал с них швы. Зато отеки с лица уже сошли, и постепенно оно стало приобретать прежние, знакомые черты.

Посидев так некоторое время у постели спящего Джая, я вспомнила о книге со сводом законов Кастаделлы и сходила за ней в свои покои. Было бы удобнее читать в собственной спальне, сидя у распахнутого окна, но мне не хотелось оставлять Джая одного. Вернувшись, я привычно устроилась в плетеном кресле напротив его постели и погрузилась в чтение.

Уже на второй странице сухой казенный текст стал вызывать у меня сонливость. Но я упрямо продиралась сквозь бесконечный перечень правил со множеством разъяснений, едва ли более понятных, чем витиеватый текст самого закона, пока не нашла, наконец, нужное место: раздел о владении рабами. Внутренне содрогаясь, я внимательно читала о том, что дозволялось и что возбранялось господам при обращении с живым имуществом, какие наказания рекомендуются за провинности (особенно жестокими выглядели наказания за побег и за убийство господина), ответственность за ущерб, причиненный рабом свободному горожанину. Перечитав раздел об отпущении на свободу и убедившись, что в случае с Аро я соблюла все требуемые предписания, я вернулась к рекомендациям относительно оформления купчей. С особым вниманием перечитала разъяснения о метках на телах рабов, свидетельствующих о принадлежности их хозяевам. И чем больше я вчитывалась в мудреные строчки, тем больше торжествовала внутри: нигде не сказано, что это жуткое клеймо было обязательным! Сказано лишь о том, что метка должна быть отчетливо видна на коже при досмотре и не терять очертаний при повседневном воздействии, как-то: от трения одежды, от мытья, от солнечного загара, от ношения кандалов.

Воодушевленная, я тотчас же отправилась к Диего. Памятуя о прошлых неприятных открытиях, я деликатно постучала в дверь, сообщая о себе, и дождалась, пока муж ее откроет.

— Вельдана? — он удивленно поднял брови. — Что-то случилось?

— Вот! Я нашла! — ткнула я пальцем в раскрытую книгу.

— Зайди, не говорить же на пороге, — насупился он, пропуская меня внутрь.

Он был облачен в легкую домашнюю одежду и халат и выглядел слегка помятым, будто со сна, но не растрепанным. Ким, если и находился в его покоях, сейчас был надежно спрятан от моих глаз, и я мысленно поблагодарила за это мужа.

— Что же ты нашла?

— О господских метках на рабах. Здесь нет ни слова о том, что это должно быть именно клеймо!

— Хм, — сдвинул брови Диего и заглянул в книгу. — Правда? Но так заведено испокон веков…

— И что, что заведено? Вам бы только мучить людей, а никто из вас не задумывается, что им больно!

— Это терпимая боль.

— Ты когда-нибудь обжигался? — наступала я с вызовом.

Диего упрямо поджал губы.

— Что же ты предлагаешь? Как иначе поставить метку, которая не сотрется со временем?

— Татуировку! — с торжеством победителя воскликнула я. — Это не так больно, а у халиссийцев и так принято украшать себя рисунками!

— Вот то-то и оно, что принято! Где бы ты поставила такую метку на Звере, а? У него же все тело синее.

— Не у всех же так! — не сдавалась я. — На новеньких, к примеру, их не так много.

— Да меня просто не поймут, Вельдана! — вскипел Диего. — Это… это…

— Это свобода от устаревших догм, — сказала я ласково и обвила шею мужа руками. — Ты и так слывешь новатором среди законодателей. Я слышала, о чем говорил вчера твой дон Пауль. Ты ведешь разумную политику в Сенате, считаешься с позицией стран-соседей, предлагаешь взвешенные законы, прислушиваешься к мнению горожан. Ты знаешь, что Лаура даже позавидовала тому, что мы додумались нанять свободных бедняков на плантации! Так почему же ты не можешь быть новатором в такой мелочи?

— Ты хитришь. И уже научилась лести, — пробурчал Диего, но гораздо мягче.

Я растерянно моргнула, глядя ему в глаза.

— Ну хорошо. Давай попробуем на твоих. Но если я столкнусь с возмущением от уважаемых господ…

— Спасибо, милый! — я почувствовала, как губы расплываются в улыбке.

— Но это не задаром, — добавил Диего, глядя на меня с напускной строгостью. — Я кое-что потребую от тебя.

— И что же?

В следующий миг Диего поцеловал меня в губы. Первым моим порывом было вырваться, но я усилием воли заставила себя подчиниться. Он мой муж, напомнила я себе. Имеет право… Надо просто расслабиться, просто отвлечься, лучше просто начать считать в уме… Но Диего отпрянул от меня раньше, чем я успела сосчитать до десяти.

— Вот это. И еще ребенка. Ты ведь подаришь мне сына, Вельдана?

— Я… сделаю все возможное… — пробормотала я, вконец растерявшись.

— Уж будь добра, сделай, — тише ответил Диего и коснулся моего лба своим. — И тем самым ты сделаешь меня счастливым.

Когда открываю глаза — кажется, всего через мгновение, но уже совершенно выспавшийся, — Вель сидит у постели, слегка склонившись надо мной. Она так красива в густо-оранжевом свете заходящего солнца, что хочется зажмуриться, чтобы не ослепнуть.

— Как ты себя чувствуешь? — шепчет обеспокоенно.

— Хорошо. Ты так и сидела здесь, пока я спал?

— Не все время, — отвечает тихо, и после короткой паузы добавляет: — Ты стонал во сне.

Недовольно морщусь. Во сне-то себя не сдержишь…

— Наверное, это от жары. Кошмары снятся.

— И правда, ты весь взмок. Позволишь себя вымыть?

Если уж Вель вобьет себе что-то в голову, то не отстанет, пока не добьется своего. Это я уже выучил по тому, как она лечила мои раны, оставленные плетью.

Подчиняюсь. Вель садится совсем рядом, на край кровати, и я наслаждаюсь первыми влажными прикосновениями: вода для мытья успела остыть и теперь приятно освежает кожу.

Закрываю глаза, но ее неторопливые движения вижу даже сквозь сомкнутые веки. Тихий всплеск воды, легкий вздох, отнимающий у меня дыхание, едва слышный скрип кровати, когда она перемещается ближе. Чувствую боком тепло ее бедра сквозь тяжелый шелк платья. Ощущаю прикосновение прохладной влажной губки к разгоряченному лбу. Наверное, это неправильно, что она опять занимается мною сама, а не поручает меня рабыням, но я не в обиде. Губы сами собой растягиваются в улыбке; свежие струпья на месте снятых швов кое-где лопаются, заполняя трещины тягучими капельками крови. Готов поклясться: со стороны это выглядит жутковато. Лицо невольно поворачивается в сторону прикосновений, тянется навстречу, язык невольно облизывает пересохшие губы. Мое единственное желание сейчас — лежать так вечно.

— Хочешь пить? — разливается по телу ее голос, утоляя жажду не хуже воды.

В горле после сна в душной комнате сухо и горячо, как в жерле вулкана, но с языка срывается другое, дерзкое:

— Хочу тебя.

Вель тихо смеется, и я приоткрываю глаза, любуясь улыбкой на ее лице. Она подносит к моим губам глиняную чашку с пряно пахнущей жидкостью, приподнимает мне голову и терпеливо ждет, пока я сделаю несколько глотков. Я бы предпочел обычную прохладную воду, но мне опять подсунули какое-то горькое пойло, которым и не напьешься толком.

— Когда меня уже избавят от этой дряни? — морщусь и упрямо отдергиваю голову.

— Когда полностью поправишься. Пей, не капризничай.

Приходится допить до дна; наградой мне служат легкие прикосновения женских пальцев, вытирающих пролитую горечь с губ и подбородка.

Она вновь отжимает губку над миской, роняя в воду тяжелые звучные капли. Проводит ею по шее, груди, осторожно прикасается к уродливым синякам на животе. Желанная прохлада дарит блаженство измученному жарой телу, я уже не чувствую себя раздувшимся под палящим солнцем трупом. Вель придвигается еще ближе, кладет себе на колени мою здоровую руку и несколько раз проводит влажной губкой от плеча до локтя, затем от локтя до кисти. Раскрывает ладонь, и, словно играя со мной, вытирает каждый палец от основания до кончика ногтя. Не выдерживаю: перехватываю тонкое запястье, провожу большим пальцем по тыльной стороне ладони вдоль выступающих под кожей косточек.

— Дай мне закончить, — улыбается она.

Ее светло-серые глаза сияют — для меня одного. Не могу удержаться, касаюсь нежного бархата ее щеки, прослеживаю изящную линию скулы. Она замирает, настороженно глядя на меня из-под веера пушистых ресниц. Прикасаюсь к щеке всей ладонью, обвожу овал лица, трогаю бледно-розовые губы, слегка оттягиваю нижнюю. Выдыхая, она приоткрывает рот, и я замираю: кончик влажного языка на миг касается загрубевшей подушечки пальца. И еще раз. И еще.

Как же раздражает собственная беспомощность! Хочется сгрести ее в объятия, прижать к себе, зацеловать до полусмерти. Но правая рука затянута в лубки и накрепко спеленута.

К счастью, все еще есть левая. Укладываю ладонь на хрупкий затылок, заставляю голову Вель склониться ближе. Она поддается, шелковистые косы падают вперед, змеями свиваются на моих плечах. Ее дыхание сливается с моим. Она выглядит такой невинной, но ее язычок, не дожидаясь приглашения, невесомо порхает по моим губам, слизывает выступившие в трещинах капельки крови, сменяет горечь лекарского пойла сладостью девичьего поцелуя. Тонкие пальцы гладят лицо, трогают отросший ежик волос, скользят под затылок. Ее поцелуй становится глубже и — какому богу мне молиться? — смелее, откровеннее… расплавляет сознание.

Одной рукой как следует женщину не приласкаешь, но я позволяю себе насладиться прикосновениями: к изгибу шеи, к линии ключиц, к груди, спрятанной за плотным корсетом. Ладонь ложится на узкую талию, дерзко сползает ниже, прослеживая округлость бедра. Проклятый шелк кажется бесконечным, но я добираюсь до края платья, подтягиваю его вверх и наконец обхватываю ладонью голое колено.

— Джай, прекрати, — протестует она, прерывая восхитительный поцелуй и вновь садясь на постели.

Пытается бороться с моей рукой, но никакая сила в этом мире не заставит меня отпустить теплое стройное бедро, захваченное в плен. С силой вжимаю пальцы в мягкую плоть, толкаю на себя…

— Джай, тебе нельзя двигаться, — светлые брови забавно съезжаются к переносице.

— Разве я двигаюсь? — изображаю удивление и усиливаю нажим. Губы растягиваются в ухмылке, но уже не кровят, размягченные поцелуем.

И Вель сдается. Легкая растерянность на ее лице сменяется любопытством. Кажется, она понимает, чего я хочу. Славная девочка. Не убирая с бедра моей руки, она грациозно поднимает край юбки и оказывается сверху, перекинув через меня ногу. Но опуститься все еще боится, косится на синяки, разукрасившие мой живот желтыми и синими оттенками.

Набухший член предвкушает близость ее входа. Но она все еще стоит надо мной, обнимая коленями бедра и не решаясь двинуться дальше. Узкие ладони невесомо скользят по моему животу, заставляя мышцы болезненно напрягаться. Не только на животе.

— Расслабься, — шепчет она. — Тебе нельзя…

— Я ничего не делаю, — ухмыляюсь я, облизывая губы.

Но это правда лишь отчасти: моя ладонь находит внутреннюю сторону ее бедра, скользит под юбкой выше. Проклятая левая рука. Мечом она владеет куда лучше…

Тем самым пальцем, которого касался кончик ее языка, я дотрагиваюсь до ее раскрытых лепестков. Вель тихо охает, пытается отпрянуть, снова хватается за мое предплечье.

— Джай, не… ах!

Ее тело напрягается, вытягивается в струну, но я торжествую: она уже влажная. Несмотря на ее протесты, направляю палец глубже, в скользкую нежность женского лона. Хочу видеть ее голой, но одной рукой мне не справиться со шнуровкой корсета, с крючками и петлями — это раздражает.

Ничего, моя беспомощность не вечна. Жадно ощупываю взглядом затуманенные глаза, слегка приоткрытые порозовевшие губы, слух с удовольствием ловит прерывистые тихие вздохи. Пальцы скользят все легче, дерзко оглаживают под юбкой сокровенное, недоступное взгляду.

Меня пронзает диким желанием попробовать ее на вкус. Отнимаю руку, выпутываю из вороха тяжелого шелка и облизываю пальцы — один за другим. Вкус ее лона заводит еще больше, низ живота скручивает горячим узлом. В голове проносятся дерзкие мысли… но нет, не сейчас.

Она смотрит на меня ошарашенно, широко распахнутыми повлажневшими глазами. Шумно выдыхает. Нить наших взглядов не прерывается, пушистые ресницы не скрывают от меня ее расширенных зрачков. Долгое мгновение тянется и тянется, наполняя меня невыносимым напряжением. Медленно направляю руку вниз, провожу раскрытой ладонью по ее разгоряченной ляжке, но в этот раз тянусь не к ней, а к собственной набедренной повязке, освобождая пульсирующий от нетерпения член. Вель в растерянности закусывает нижнюю губу — если бы она знала, как соблазнительно выглядит сейчас! — и ее пальцы под ворохом юбок переплетаются с моими. По телу проходит судорога — давай же, девочка…

Прикосновение нежных пальцев к исстрадавшейся плоти выжигает разум дотла. Впервые она прикасается ко мне так. Прежде даже глаза стыдливо отводила, а теперь… Мои пальцы направляют ее, и она старательно повторяет движения, не сводя с меняпотемневших глаз. Отпускаю: дальше сама.

Медленные, слишком медленные движения изводят, заставляют нетерпеливо ерзать. Наконец она неловко садится, помогая себе рукой, и член охватывает влажная теснота. Хриплый стон, рвущийся из горла, сливается с ее тихим всхлипом. Обнимаю ладонью мягкое бедро, помогаю, направляю, пытаюсь задать правильный ритм… Но она настойчиво отводит мою руку, переплетает пальцы с моими, опирается сверху. Хорошо, девочка, делай, как знаешь. Я твой раб, хочется мне того или нет.

Лежать бревном не получается: она еще слишком неумелая, несмелая, неловкая. Толкаюсь бедрами навстречу ее осторожным движениям, не обращая внимания на боль в переломанных ребрах, размочаленном нутре, потревоженной правой руке. Единение с Вель окупает все.

Не могу больше думать, отдаюсь животному инстинкту, все чувства теперь концентрируются в паху, сворачиваются ноющим узлом. Вель на мгновение отпускает мою руку, чтобы откинуть за плечи косы, и пальцы бездумно тянутся к корсету платья, царапают расшитый бисером шелк в попытке добраться до груди. Она на миг останавливается, заводит руки за спину, распускает шнуровку, поводит хрупкими плечами, и мне удается завладеть освобожденной округлостью, ощутить под пальцами бархатистую кожу, маленький затвердевший сосок.

Проклятая правая рука, сейчас бы ты как никогда пригодилась.

Участившееся дыхание и тихие стоны Вель ласкают слух, горячими волнами расходятся по телу, бьют в низ живота. Наши движения сливаются в одно — ритмично, плавно… Пальцы терзают набухшую горошину: гладят, потирают, перекатывают; мечутся между одной грудью и другой. Вель запрокидывает голову, открывая взгляду соблазнительную шею, закрывает глаза, стонет протяжно… Неужели все? Как она успела раньше меня?

— Вель…

— Ох…

Она обессиленно склоняется надо мной, почти ложится, но вовремя спохватывается, опасаясь слишком сильно прижать сломанную руку. Обнимает за плечи, зарывается лицом в шею, капельки испарины на ее коже смешиваются с каплями пота на моей. Она не оставляет меня, и я несколькими сильными, уверенными движениями заканчиваю дело.

С наслаждением вдыхаю запах ее тела, ее волос. С языка готов сорваться глупый вздор о любви, но я лишь молча целую шею — долго, медленно, касаясь носом теплой нежной кожи. Стараюсь отдышаться, не потревожив сломанных ребер.

— Джай, — Вель нехотя приподнимается, стыдливо прикрывает рукой обнаженную грудь. — Я делаю тебе больно.

Ее наивность вызывает во мне ехидный смешок.

— Такую боль я готов терпеть хоть всю жизнь.

— Глупый, — забавно надувает налившиеся цветом губы и поправляет на себе платье.

К моему сожалению, сползает с меня окончательно и старается деликатно отвести глаза от места своего грехопадения. Ухмыляясь, возвращаю на место повязку, хотя на самом деле не отказался бы от водных процедур ниже пояса в ее исполнении.

— Надо же мне выполнять свою часть уговора, — продолжаю забавляться.

Но она внезапно мрачнеет, отводит взгляд, плечи приподнимаются, становятся острее.

— Что? — хватаю ее запястье, но она упрямо пытается вырваться.

— Ничего. Тебе надо отдыхать, я пойду.

— Эй, — тяну ее на себя. Кажется, понимаю, какую сморозил глупость. — Я пошутил. Уговор здесь ни при чем. Я хотел тебя.

Она не сдается: замыкается, вся будто ощетинивается невидимыми колючками. В другое время отпустил бы ее, раз уж ей так нравится обижаться, но в последние дни она слишком много сделала для меня.

Эх, как же плохо без правой руки! Быстрым движением отпускаю запястье и перехватываю талию, закольцованную в жесткий корсет, тяну на себя еще сильнее. Рука ползет по спине выше, сгребает непослушные косы на затылке. Приближаю обиженное лицо к своему, целую точеный нос, высокую скулу, полуприкрытый глаз, впадинку на щеке, нахожу соблазнительное ухо.

— Даже если бы не было никакого уговора. Я хочу тебя, Вель. И хочу, чтобы тебе было хорошо со мной. Сейчас я не могу как следует заняться тобой, но как только срастется рука…

Дальше мешает говорить поцелуй: не отпускаю ее, пока гибкое женское тело, притиснутое к здоровому боку, не расслабляется в кольце моей руки.

Второй раз за день едва сдерживаюсь от того, чтобы не брякнуть откровеннейшую чушь о любви. Знаю, что ей было бы приятно это слышать, но…

Нельзя всерьез поддаваться мимолетным слабостям. Глупые романтические бредни остались в других временах, в другой стране, когда я был другим человеком. Сейчас у меня иная цель. А Вель…

От нее слишком многое зависит.

====== Глава 30. День, когда все получается ======

Комментарий к Глава 30. День, когда все получается Глава отбечена не до конца

Как он спокоен и речист,

А я тупею, злясь.

Пусть Вы моя, пусть он и чист,

Но я ревную Вас!

Ревность (А. Вертинский)

Сегодня утром я не жду Вель у себя: по воскресеньям с утра господа всем семейством отправляются в церковь, замаливать грешки. Не знаю, помогают ли эти благочестивые молитвы Творцу ослепнуть, но традиции южан незыблемы: и грешат, и каются они одинаково рьяно.

Однако в это утро традиция меняется. Я лениво наслаждаюсь сонной полудремой, когда на пороге моей конуры вдруг возникает красавчик Диего Адальяро собственной персоной. Недоуменно моргаю еще тяжелыми веками, соображая, зачем он мог появиться здесь, а благородный дон брезгливо морщится.

— Вылеживаешься? На колени, раб, когда с тобой разговаривает господин!

С неприкрытым злорадством в глазах он наблюдает за тем, как неуклюже я опираюсь на локоть здоровой руки, пытаясь подняться, с какой унизительной беспомощностью стаскиваю свое тело вниз, как морщусь от боли, опускаясь на колени и чувствуя мучительное натяжение швов на бедре и злые укусы в ребрах. Голова кружится и пульсирует, но я молчу и покорно склоняюсь перед господином.

Звенит сталь. Краем глаза замечаю, что красавчик извлекает клинок из парадных ножен. Мелькает глупая мысль: уж не хочет ли он отрубить мне голову прямо здесь и сейчас? Но он всего лишь поддевает концом узкого клинка мой подбородок и заставляет смотреть на себя снизу вверх.

— Что ты о себе возомнил? — властно начинает красавчик. — Будто тебя здесь кормят, чтобы ты отлеживал бока на господских перинах?

От перины моя скромная жесткая постель бесконечно далека, но суть воспитания явно в другом.

— Нет, господин.

— Знаю я вашу гнилую рабскую натуру: дай только повод пожалеть себя и увильнуть от работы!

Недоуменно дергаю правым плечом, и движение отдает резкой болью в ребрах и сломанном предплечье. Чего он хочет от меня? Чтобы я сейчас выходил на Арену?

— Как только я смогу владеть рукой, то вернусь к тренировкам.

— К тренировкам! — фыркает благородный дон и надавливает клинком чуть сильнее. Чувствую, как по горлу сползает теплая капля крови. — Ты умело прикидываешься идиотом. Или ты считаешь идиотом меня?

— Я бы не посмел, господин.

— От тебя ждут не того, чтобы ты махал кулаками. Неужели не ясно? — красавчик злобно кривит аристократические губы.

Ах, вот оно что.

— Ясно, господин.

— Ясно ему. А где результат твоей работы, я спрашиваю? Где?

Я молчу: ответить мне нечего. Да это и не требуется: Диего Адальяро слишком увлечен собой в этом представлении, чтобы слушать ответы.

— Если я узнаю, что ты увиливаешь… Если ты решил, что можешь пользоваться моей женой ради забавы, а не ради результата… Я подвешу тебя на конюшне за то место, которым ты имеешь наглость забавляться.

Чувствую, как вытягивается мое лицо. Потрясенно вскидываю взгляд: с чего он так бесится? Никакому мужу в здравом уме не пришло бы в голову принуждать жену к тому, что он заставляет делать Вель. Что же ему надо от меня?

— Я не увиливаю, господин. Стараюсь, как полагается.

Не далее, как сегодня ночью старался снова, — добавляю мысленно. Если Вель не понесла, то уж точно не потому, что я этого не хочу. Этот наследник нужен не только тебе, надутый спесью индюк.

Он долго смотрит мне в глаза и в конце концов убирает лезвие от моего подбородка.

— Думаешь, ее благосклонность дает тебе право водить меня за нос? Как бы не так. Ты здесь не единственный раб. В тебе нет ничего такого, чего не было бы у других. Запомни это.

Я не удивился бы, если бы он пнул меня напоследок носком начищенного сапога, но Диего Адальяро просто разворачивается и уходит. Остается лишь радоваться, что сейчас меня никто не видит, потому что ловкости, с которой я взгромождаю свое неуклюжее тело обратно на кровать, не позавидовала бы даже морская черепаха, перевернутая кверху брюхом.

Откинувшись на подушки, утираю взмокший от усилий лоб и раздумываю над странным явлением красавчика. В его словах отчетливо слышалась неприкрытая угроза: ему нужен ребенок. И он искренне полагает, что Вель меня интересует лишь как женщина для развлечений…

Вот только он ошибается.

Да, нас ненависть в плен захватила сейчас,

Но не злоба нас будет из плена вести.

Не слепая, не черная ненависть в нас, —

Свежий ветер нам высушит слезы у глаз

Справедливой и подлинной ненависти!

Баллада о ненависти (В. Высоцкий)

По лицу Лей, встречавшей меня после приезда из церкви, я сразу поняла: пока нас не было, что-то произошло. Когда она потянулась к застежкам моего выходного платья, чтобы помочь мне переодеться в домашнее, ее пальцы мелко дрожали. Я взяла обе ее руки в ладони и усадила рядом с собой на диван.

— Выкладывай, что стряслось?

— Госпожа, я виновата. Не следовало мне выходить вместе с Аро к морю.

— Почему? Я ведь позволила.

Лей закусила губу; она явно избегала смотреть мне в глаза.

— Да что с тобой? Кто-то посмел вас обидеть?

— Мы уже собирались домой, поднялись по тропе с берега наверх, к аллее. И надо же было такому случиться, что как раз в это время по набережной ехала карета богатого господина. Он заметил нас и велел кучеру остановиться. Начал что-то кричать, сказал, что кликнет караульных, чтобы заключить нас под стражу как беглых рабов…

— Беглых?! Но почему? Я ведь разрешила, а Аро и вовсе не раб!

— К несчастью, тот господин оказался бывшим хозяином Аро. На мне был ошейник, как и положено, а на мальчике — нет. Тот дон начал гневаться и кричать, что он самовольно снял ошейник и незаконно вырядился в одежду свободных. Нас схватили его телохранители, господин вышел из кареты, дернул на Аро рубашку, чтобы показать караульным клеймо. Меня никто не желал слушать, госпожа.

Кровь отхлынула у меня от лица, и я сильнее сжала кисти Лей.

— Вильхельмо. Как он посмел? Какое он вообще имеет право трогать моих людей? И что же дальше? Где Аро?

— Сейчас у себя.

— Вас не схватили?

— Нет. Они нашли лишь старое кеймо, с буквой V, и это повергло дона в недоумение. Только тогда они выслушали Аро, он показал им вольную — к счастью, с бумагой он не расстается. Караульные признали подлинность документа и отпустили нас. Но тот благородный господин был очень недоволен.

— Ну и пусть, — злорадно сказала я. — Этому дону давно не мешало бы сбить чуточку самодовольства. Аро сильно переволновался? Ты сумела его успокоить?

— Его трясло, — руки Лей под моими ладонями сжались в кулаки. — Он сделался будто безумный. Все твердил, что ему непременно надо избавиться от клейма. Попросил меня прижечь его чем-нибудь, но где бы я взяла огня и железа? Он сунулся было на кухню, донимать Нейлин, но она вытолкала его оттуда взашей. Я буквально силком отвела мальчишку к Вепрю, тот велел ему выкинуть дурь из головы. Аро как будто бы согласился, весь сник и ушел в свою комнату. Я думала, что все обошлось, да куда там…

Лей запнулась, опустив взгляд, и я нетерпеливо тряхнула ее за запястья.

— И что? Продолжай!

— Он ускользнул из комнаты и нашел Хорхе.

— Ох, — у меня похолодели ноги.

— Вот именно — ох. А тот и рад стараться!

Ничего больше не говоря, я поднялась с места и стремглав побежала в комнату Аро. Постучавшись, толкнула дверь и замерла на пороге.

Мальчик лежал на узкой кровати ничком, спрятав лицо в подушку. Тонкие пальцы судорожно сминали простыню. Просторная рубашка с широкими рукавами была спущена с плеч и открывала взгляду бесформенный свежий ожог, ярко пылавший на безупречной светло-оливковой коже спины.

— Я смазала мазью, но отвар от боли он отказался пить, — шепнула за спиной подоспевшая Лей.

— Аро, — не обратив на нее внимания, произнесла я. — Зачем ты это сделал?

Он вздрогнул, услышав мой голос, и с видимым усилием встал с кровати, поправил сползающую с плеч рубашку. Почему-то только теперь я отметила, что он, даже понурившись, ростом слегка превосходит меня.

— Посмотри на меня, Аро.

Мальчик поднял голову. Красивое узкое лицо налилось бледностью, на фоне которой еще ярче выделялись горящие затаенным гневом глаза.

— Скажи мне, зачем?

— Разве не ясно? — произнес он с вызовом, которого прежде я не замечала за вечно испуганным, прячущимся тенью по углам пареньком. — Не хочу, чтобы клеймо напоминало мне о… прежней жизни.

Повинуясь внезапному острому чувству, я подошла к нему ближе и порывисто обняла.

— Аро, — шепнула я ему на ухо, запустив пальцы в густые черные волосы. — Тебя больше ничто не связывает с тем человеком. Ты теперь не раб и никогда им снова не станешь, клянусь тебе. Ты свободен и можешь гулять по улицам где вздумается, с высоко поднятой головой. Но если тебе не захочется, выходить из поместья вовсе не обязательно…

— Захочется, — Аро неловко высвободился из моих объятий, и я на мгновение устыдилась собственных избыточных чувств. Он упрямо тряхнул головой, рассыпав по плечам черные вьющиеся локоны, и приподнял голову. — Хаб-Ариф говорил, что мог бы научить меня плавать. Если вы… ну… иногда будете отпускать его с нами на прогулку.

— Буду только рада этому, — поспешно заверила я, покосившись на Лей. Она тут же отвела взгляд, в котором я успела заметить вспыхнувшую радость. — Хаб-Арифу я доверяю. И Сай с собой берите, ей тоже не помешает развеяться.

— Благодарю, госпожа, — Лей по старой дурацкой привычке опустилась передо мной на колени и склонилась до самого пола.

— Поднимись, — поморщилась я. — Ну сколько раз тебе повторять… А ты, — я вновь посмотрела на Аро, — не веди себя как упрямый ребенок и выпей отвар, он уменьшит боль. Решил выжечь клеймо — твое право, но зря геройствовать ни к чему.

— Я не геройствую, — упрямо поджал губы Аро, хотя кончики его пальцев по-прежнему дрожали.

— Вот и славно. Выпей снадобье, отдохни, а к вечеру, если почувствуешь себя лучше, зайди в мои покои: мне понадобится твоя помощь.

«Эй, слушай мой рассказ,

Верь голосам в себе,

Сон не схоронил, а крест не спас

Тех, кто прожил в стороне».

Ну, а тех, кто встал глазами к огню,

Кто рискнул остаться собой,

Кто пошел войной на войну,

По Земле веду за собой.

Ветер водит хоровод (К. Кинчев, «Алиса»)

Лей выглядит рассеянной, когда приносит обед. Уронила ложку, расплескала суп, едва не опрокинула кувшин с питьем.

— Грациозна, как хромой тюлень, — не могу удержаться от беззлобной поддевки.

— На себя посмотри, безрукий увалень, — шипит она уязвленно. — Возишься тут с ними, а они еще и дерзят.

— Да будет тебе, — говорю примирительно. — Как Аро?

— Успокоился, спит.

— Госпожа уже знает?

— Знает.

— Не сердилась?

— Вовсе нет. Жалела его.

— Парень-то молодец. Не ожидал, что он добровольно на такое решится.

— Вот ему и расскажешь, а мне некогда твою болтовню выслушивать, — поджимает губы Лей.

— Куда это ты так торопишься?

— Вас-то много, пока всем еду разнесешь, с ног собьешься, — ворчит она, но уходить почему-то не спешит.

— Отчего же Сай не помогает?

— Хлопочет над ранеными. Сама попросилась. Уж всяко лучше, чем такого, как ты, обихаживать.

— Это еще почему? — хмурюсь я. — Я ей ничего худого не сделал.

— А разве ты хоть раз девчонке доброе слово сказал? Только рычишь да зыркаешь злобно. Тут любой убоится.

Слова Лей, как всегда, неприятно бьют по самолюбию. Вот и пожинай теперь то, что посеял, старина Вепрь. Был грозой Арены, стал грозой мелких девчонок.

— Как там Кйос? — уж лучше сменить неприятную тему.

Вель сегодня с утра так и не заходила, упрямец Аро заперся у себя, Зверь занят тренировками, разве что Лей заглянет изредка да обронит скупую новость. У всех теперь дел невпроворот, один я валяюсь тут бесполезным куском дерьма.

— Почем мне знать. Я ко всем вам нянькой не нанималась, — уходя, огрызается неприязненно. — Вот пойди и узнай.

— И пойду! — сообщаю уже закрывшейся двери.

И правда, отчего не пойти. Свесить с края постели одну ногу, другую. Приподняться на локте, сцепив зубы от боли в ребрах, толкнуть неуклюжее тело вверх. И кто там сравнивал Лей с тюленем?

Когда делаю первый шаг от кровати, с унынием понимаю, что не отказался бы от трости: опираться на раненую ногу все еще больно. Кое-как, держась за мебель и стену, ковыляю до двери. Открываю ее и приваливаюсь лбом к косяку, переводя дух. Отдышавшись и переждав приступ головокружения, пересекаю коридор наискосок, но останавливаюсь в нерешительности: не знаю, какую из дверей выбрать. Комнату девчонок я знаю, Хаб-Ариф живет через стену от меня. Остается еще три до тупика. Наугад толкаю первую: не заперто.

На кровати у окна лежит вниз лицом Аро. Худая мальчишечья спина обнажена, над правой лопаткой цветет алым цветом свежий ожог. По-девичьи тонкие руки с едва наметившимися бугорками мускулов доверчиво обнимают подушку. Невольно вздыхаю. Мальчишкой непременно надо заняться. В нем есть зачатки храбрости и воли, есть недюжинный ум, но этого мало: в этом жестоком мире необходимо уметь за себя постоять.

Но не сейчас. Закрываю дверь, несколько шагов — и толкаю следующую.

Первым делом встречаюсь глазами с Сай. Девчонка испуганно вскакивает, роняет шитье, что мгновение назад лежало у нее на коленях.

— Тихо, тихо, — успокаиваю я, хотя у самого от усилий заходится сердце. — Чего всполошилась? Я пришел повидать ребят.

Кроме худосочной смуглянки Сай, в комнате находятся еще двое, и оба лежат. Кйос, возле кровати которого сидела девчонка, смотрит на меня настороженно, словно я застал его за непотребным занятием. Еще один парень мне незнаком. Весь перехваченный бинтами, он спит лицом вверх, вытянув вдоль тела увитые старыми шрамами руки. Торопливо подобрав шитье и не проронив ни слова, Сай упархивает из комнаты. Мне не до нее: сажусь на освободившееся место и долго смотрю Кйосу в глаза. Парень мой взгляд выдерживает с честью.

— Ну, как оно? — нарушаю тишину негромким вопросом.

В темно-карих глазах лиамца лихорадочный блеск, на лбу болезненная испарина, но на скулах играют желваки, и мышцы на плечах заметно напрягаются. Готовится к взбучке, не иначе.

— Сойдет, — цедит сквозь зубы.

— Вот и славно, — легко соглашаюсь я. Следующий вопрос обдумываю долго. — Чего ты хотел от этого боя, парень?

— Победы, — говорит почти без запинки и вгрызается взглядом мне в лицо — угадал ли ответ?

— Победы, — повторяю задумчиво. — А что говорил тебе Зверь перед поединком?

Полный решимости взгляд парня гаснет, словно залитый водой костер.

— Прикрывать его и не высовываться. Не дать себя убить. Не бить врагов насмерть.

— Выходит, воинская дисциплина тебе незнакома. Кем ты был до того, как попал в рабство?

— Никем, — хмурится неприязненно. — Пас коз в предгорьях.

Искренне изумляюсь, оглядывая внимательней крепко сбитого, поджарого и жилистого парня.

— Этакий-то молодчага?

— Я подростком был, — угрюмо оправдывается Кйос. — Вместе с козами меня и взяли.

Невольно содрогаюсь, почему-то подумав об Аро.

— Стало быть, драться тебя научили годы рабства?

— Вроде того.

— И тебе это нравится?

— Что?

— Морды бить на Арене.

— Все лучше, чем спину гнуть в полях или гнить на галерах.

А этот лиамец, пожалуй, мне нравится. На тренировках он всегда немногословен, зато схватывает науку на лету. Хаб-Ариф не ошибся, когда выбрал его в парный поединок.

Но бахвалиться силой — это одно, а мне нужно другое. Понять, что у юнца на уме.

— Ты почем знаешь, что лучше? Бывал на галерах?

— Не бывал, но слыхал. Долго там не живут.

— А у нас, что ли, долго?

Он прекрасно понимает, каких «нас» я имею в виду. Тех, кто начал и окончит свою жизнь на Арене.

— Может, и недолго, — соглашается он, обдумав ответ. — Зато мы умираем с честью.

— Дурак, — добродушно заключаю я.

Набычивается еще пуще, сердито зыркает исподлобья. И молчит.

— Это все, чего ты хочешь от жизни? Умереть с честью?

— А что, есть варианты? — теряет всякий страх юный наглец.

— Предположим, что есть. Чего бы ты хотел, если бы мог выбирать?

Долго буравит меня взглядом, смахивает со лба капельки пота, облизывает пересохшие губы, но в конце концов отвечает:

— Побеждать раз за разом.

— Зачем?

— Чтобы остаться у госпожи.

Приподнимаю бровь. Что за новость?

— Госпожа милосердна, — поясняет он торопливо в ответ на мой невысказанный вопрос. — Над нами не стоят с кнутом и хорошо кормят.

— Предположим. Но ты ведь не можешь побеждать бесконечно.

— Бесконечно мне и не надо.

— Вот как? И какого же чуда ты ждешь?

На этот раз юнец не торопится с ответом. Долго и с явным подозрением приглядывается ко мне, справедливо ожидая насмешек. Мои ребра немилосердно ноют от долгого сидения на жестком стуле, но я терпеливо жду, когда он соизволит выдать свой страшный секрет.

— Следующего Боя за свободу, — решается он наконец.

Невольно хмыкаю, услышав ответ. Вот оно что. А парень не так уж и безнадежен. Малость горяч и тщеславен, но это поправимо.

— Хочешь всех убить и одержать победу? И думаешь, что сможешь?

Он слегка прищуривается, в его глазах читается вызов.

— Ты же смог.

Не могу не признать, что его ответ приходится мне по душе.

— Тебе придется убить всех. Его, — киваю на лежащего в беспокойном беспамятстве Золда. — Тирна. Зверя. Меня. Ты уверен, что сможешь?

— Ты же смог, — повторяет упрямо, но без прежней уверенности в голосе. Стыдливо отводит взгляд.

— Ну, предположим, — вновь киваю я, предвкушая желанный момент откровения. — Победишь ты всех нас, а дальше что?

— Получу свободу, — совсем тихо отвечает он.

— Разве я ее получил? — удивляюсь притворно.

— Другие же получили. А ты сам виноват. Господа ждали покорности, ты же облил их презрением, — выдает юнец неожиданно, за что получает еще один плюс в моем мысленном списке его достоинств. — Был бы умнее — не сидел бы здесь.

— Так ты видел, — с мрачным удовлетворением понимаю я.

Мою победу и мой позор, мое бесславное распятие на диске, так же, как и мое неожиданное спасение.

— Видел. И понял.

— Понял он, — насмешливо фыркаю. — Говоришь, что умнее меня, а сам повторяешь мои ошибки.

Он недоуменно таращится на меня, воспаленные глаза нездорово сверкают.

— А что, если мы со Зверем тоже ждем этого Боя? И что, если в этом Бою не будет проигравших среди рабов?

— Лихорадка у меня, а бредишь ты, Вепрь, — юнец дерзит, но в темных глазах читается пытливая надежда.

Бросаю настороженный взгляд на новенького, Золда, которого сквозь забытье беспощадно терзает жар. Но нет: похоже, спит беспробудно.

— Сейчас ты будешь молчать, а я — говорить. И только попробуй открыть рот прежде, чем я закончу.

И я говорю. Долго, едва слышно. Отчаянно надеясь на то, что Кйос поймет меня правильно. Если я в нем ошибся, значит, сам подписал хорошему, в сущности, парню смертный приговор.

Когда с большим трудом, переводя дух после каждой пары шагов, возвращаюсь к себе, моя еда уже совсем остыла. Сажусь на постели и медленно, ложка за ложкой, глотаю холодный суп, вкус которого сейчас кажется мне восхитительным.

Похоже, и в этот раз я оказался прав.

Я вижу твое сердце

И вдохновлю тебя своим

(Bell X1)

Осторожный стук в дверь нарушил тишину моего уединения, и после приглашающего оклика на пороге возник смущенный Аро.

— Госпожа. Вы велели зайти.

— Входи и закрой за собой дверь.

Аро, чье имя теперь значится в приходском списке горожан Кастаделлы, одет, как и полагается свободному гражданину. На нем темно-горчичные штаны из плотного сукна, щегольской пояс с медной пряжкой, новые ботинки и белая рубашка с отложным воротником и широкими рукавами, на сей раз застегнутая как полагается, на все пуговицы. С безотчетным удовлетворением я отметила, что сквозь привычную рабскую покорность и вечный испуг в поведении Аро и его манере держаться стала проскальзывать тень немого упрямства — в пику всему господскому миру.

— Как ты себя чувствуешь?

Аро вздернул острый подбородок и повел плечом — и в этом жесте угадывалась ребяческая бравада.

— Превосходно, госпожа.

Я с трудом подавила улыбку.

— Что ж, рада слышать. У меня к тебе есть деловое предложение. Садись, так нам обоим будет удобнее.

Аро послушно сел, слегка скривившись от боли: видимо, ткань рубашки соприкоснулась со свежим ожогом на спине. Чувствовалось, что внутреннее напряжение в ожидании разговора не отпустило его. По-прежнему считая меня госпожой, он едва ли ждал чего-то хорошего. Я не стала изводить его неизвестностью.

— Джай весьма высоко оценил твои способности к счету. А у меня всегда были трудности с математикой. Вот и опять, составляя смету на закупку мебели для бараков, ошиблась и не учла стоимость перевозки и пошлину в казначейство. Случается, что я путаюсь в цифрах: число моих рабов растет, и каждую неделю надо заново рассчитывать, сколько денег придется тратить на их содержание. Мои доходы от выигрышей не постоянны, а ведь мне следует быть экономной и предусмотрительной. А ведь еще строительство, займы, налоги… Одним словом, ты мог бы помогать мне с цифрами?

Аро неуверенно заглянул в раскрытую на столе хозяйственную книгу, где я делала записи о доходах и издержках и вела необходимые расчеты. По правде говоря, математика давалась мне не так уж тяжело, как я пыталась расписать, но мне казалось важным занять парнишку полезным делом.

— Не знаю. Надо посмотреть. Могу я взять эту книгу с собой? Здесь все на северном наречии, я еще путаюсь в словах…

— Разумеется, — торопливо согласилась я. — Если не сочтешь эту работу чрезмерно затруднительной, я могла бы нанять тебя в качестве своего казначея и счетовода. И назначить недельное жалованье. На первых порах немного, но если дела пойдут хорошо, то и жалованье твое увеличится.

В правдивых глазах Аро вспыхнула живейшая заинтересованность. Казалось, даже докучающая боль от ожога отошла на второй план.

— Благодарю, госпожа, — церемонно поклонился он. И где только научился? Неужели и тут Лей постаралась? — Дайте мне срок до завтрашнего вечера, и я постараюсь разобраться.

Тучи скрыли небо, солнце светит тускло

Без тебя нет смысла, без тебя всё пусто

Вечер гонит мысли, ветер гонит листья

Вместе с месяцами, что ушли из жизни

Дни сменяют ночи подступью извечно

Без тебя не проще, без тебя не легче

Прости (Бумбокс)

День догорел. Я лениво наблюдаю за тем, как темнеет прямоугольник неба за распахнутым окном, как одна за другой на нем появляются звезды. С надеждой прислушиваюсь к тишине за гобеленом, но что-нибудь расслышать мешает беспорядочный хор неугомонных цикад. Вель любит цикад. В их раздражающем верещании ей слышится едва ли не колыбельная. Я тоже стараюсь их полюбить, ради нее. Но я бы многое отдал за то, чтобы услышать ночное уханье филина, далекий волчий вой, доносящиеся из бескрайнего леса. Выйти в морозную ночь в одной рубахе и исподних штанах. Увидеть, как ярко искрит под луной скрипучий снег.

В Аверленде сейчас уже зима. Я теперь с трудом припоминаю, каково это — зябнуть на крепком ночном морозце. Пить горячее вино перед жарким костром в походе, куда меня брали с собой — искать зимние берлоги не в меру расплодившихся медведей и брать их, сонных, на шкуры для меховых одежд. Отец непременно стал бы рассказывать нескончаемые охотничьи байки, а мать после возвращения растирала бы мне окоченевшие руки жестким суконным полотенцем.

Размечтавшись, я не сразу заметил, как гобелен у дальней стены шелохнулся. Вель, тихая и легкая, как тень, проникла в мою комнату через тайный ход, сбросила расшитый шелком халат и в одной тонкой рубашке скользнула мне под бок.

— Нет, так не пойдет, — бормочу полушепотом, утыкаясь носом в еще влажные после купания волосы на макушке. — Сколько ты еще будешь дразнить меня? Разденься.

— Тогда я замерзну, — Вель зябко поводит плечами под моей ладонью.

Мне никогда не понять, как северянка из Аверленда умудряется мерзнуть душными, жаркими ночами юга.

— Я тебя согрею, — обещаю бездумно. Сейчас я готов пообещать ей что угодно, лишь бы ощутить тепло ее тела без преград.

С притворным недовольством она высвобождается из захвата моей руки и сбрасывает с себя последние покровы. Змеей проскальзывает обратно, приникает ко мне тесно: бок к боку, бедро к бедру; обвивает руками шею и целует в губы. Распущенные волосы шатром падают вокруг, скрывают от любопытных звезд наши лица. С наслаждением отвечаю на поцелуй, прослеживаю ладонью изгиб женской спины, узкую талию, жадно сжимаю доступную ягодицу. Чувствую, как ее мягкая грудь задевает мою, дразнит твердой вершинкой кожу. Единственной рукой подталкиваю Вель выше, разрываю поцелуй только для того, чтобы как следует зацеловать ее всю: шею, ключицы, грудь. Так, как она любит. Ее пальцы ласкают мое плечо, осторожно ощупывают шрамы, накрывают горкой затвердевший сосок. Мои пальцы заняты делом ниже: гладят, сминают, проникают, заставляют ее сладко стонать.

«Наконец-то, — проносится в голове последняя разумная мысль. — Наконец-то все как надо».

====== Глава 31. Игра в поддавки ======

Комментарий к Глава 31. Игра в поддавки глава пока не бечена

Рука, только что освобожденная из лубков, выглядит синюшно-бледной, дряблой и кажется в два раза тоньше, чем левая. Пожалуй, это самый унылый период в исцелении после переломов. Знаю, что вскоре мышцы окрепнут и рука вернет свою силу, но смотреть на это без омерзения невозможно.

— Сожми мои пальцы. Только не сломай, — велит Гидо, обхватывая ладонью мою ладонь.

Подчиняюсь, чувствуя легкую боль в предплечье. Старик выглядит удовлетворенным.

После он медленно, дюйм за дюймом прощупывает всю кость от запястья до локтя, с особым вниманием — в месте перелома.

— Здесь болит?

— Немного.

Гидо хмурится. С досадой думаю, что моему «немного» он давно научился не верить.

— Что ж, будем надеяться, что к костной мозоли не приросли мышцы, — бормочет он себе под нос, но я все равно ничего не понимаю.

— Что-то не так? — выглядывает из-за тощего плеча Гидо встревоженная Вель.

— Время покажет, — уклончиво отвечает хитрый старикашка и тут же начинает сыпать нудными наставлениями: — Чтобы восстановить руку полностью, за ней необходим тщательный уход. Ежедневный массаж — я покажу, какой, — чем чаще, тем лучше. Солевые ванны с крепким настоем костолома, затем гретые морские камни, выкладывать вот так, — Гидо рисует на руке несколько невидимых дорожек из воображаемых камней. — После прогревания мазь из слез горного камня и розового масла, а на ночь — обертывания из морской полыни под плотной повязкой.

— А когда мне тренироваться между всеми этими припарками? — раздраженно огрызаюсь я.

— В ближайший месяц — никаких тренировок! — Гидо корчит до смешного грозную рожу. Видимо, упрямство на моем лице выглядит слишком явным, потому что старик поворачивается к Вель и обращается уже к ней: — Это очень серьезно! Ему нельзя перегружать руку, пока кость окончательно не укрепится и мышцы не восстановят свой тонус. Ведь это правая рука, ему с ней еще полжизни жить!

Невольно прыскаю в кулак, изо всех сил давя в себе неуместный хохот. Вель смотрит на меня с укоризненным недоумением, и я отворачиваюсь, чтобы не засмеяться еще громче. Лучше им обоим не знать, что за дурацкие мысли лезут мне в голову.

— Ребрам по-прежнему нужен покой. Тугие повязки, никаких резких движений. Руки выше плеч пока не поднимать. Упражнения для спины я расписал здесь, — Гидо сует клочок бумаги почему-то не мне, а Вель, словно это она должна выполнять эти упражнения. — Спину ни в коем случае не перегружать!

— А еще он хромает, — жалуется Вель.

Гидо хмурится, заставляет задрать штанину, прощупывает бедро.

— Ничего не поделать. Разрублены мышцы. Как бы надежно они ни затянулись, боль будет давать о себе знать. Пробуйте массажи и компрессы — рецепт я напишу.

— Благодарю вас, дон Зальяно. Не соблаговолите ли посмотреть остальных моих людей? Вам не придется далеко идти: тех, кто нуждается в уходе, я разместила в комнатах здесь, на этаже.

— Непременно, донна Адальяро. Сегодня я свободен до самого вечера. Еще я хотел бы повидать Аро, если позволите.

Пока Гидо неторопливо и педантично складывает инструменты в лекарский саквояж и негромко переговаривается с Вель, я поправляю на себе одежду и искоса наблюдаю за ними обоими. В курчавых волосах Гидо, кажется, еще прибавилось седины. Теперь сложно было бы сказать, какого цвета когда-то были его волосы. В глазах много грусти, из их уголков разбегается множество морщин. Он выглядит уставшим.

Вель, напротив, как будто расцвела. Лицо округлилось и разрумянилось, пышет здоровьем. Глаза наполнены живым блеском, движения, прежде нервные и порывистые, стали размеренными и спокойными. За тот месяц, пока ей приходилось ездить без меня на Арену, она приобрела манеры истинной великосветской дамы. Иногда мне кажется, что коварная интриганка Лей поит ее какими-то колдовскими эликсирами: изо дня в день Вель становится все красивей и притягательней. По ночам ощущаю в ней все больше глубокой женской страсти, и это будоражит так, что днем я едва могу дождаться следующей ночи.

Но сейчас они оставляют меня одного так равнодушно, будто бы для них я интересен лишь как объект лечения, а не как живой человек. Ну и ладно. Мне есть чем заняться. В воздухе по ночам уже ощутимо тянет сыростью: приближается сезон дождей. Мне следует проверить, как идут внутренние работы в бараках и насколько усердно тренируются те одиннадцать человек, которых упорство и сила Зверя собрала на нашей собственной арене.

— Нам скоро придется покупать еще одну телегу для рабов. В этой они уже едва умещаются, — пробурчал Диего, глядя на длинную вереницу закованных в цепи полуобнаженных мужчин, которым Вун помогал забраться в повозку. Правда, его недовольство едва ли было искренним.

— Я уже думала об этом и попросила Аро внести покупку телеги в список будущих издержек, — ответила я, убирая невидимую пылинку с парадного мундира мужа.

Диего поморщился. Он всегда морщился, когда я упоминала Джая или Аро, и к этому я уже привыкла. И если его нелюбовь к Джаю была отчасти объяснима, то чем ему не угодил Аро… Нет, я не могла этого понять.

Около месяца миновало с того дня, когда я воспользовалась советом Джая и как бы невзначай пожаловалась мальчику на трудности с ведением хозяйственной книги. Аро отвлекся от своих рисунков, потянулся к записям и почти мгновенно произвел необходимые вычисления. С тех пор я назначила его своим счетоводом с настоящим жалованьем — пока скромным, ведь мальчику следовало сперва научиться распоряжаться личными деньгами. Жалованье я выплачивала по пятницам, и каждую субботу Лей приходила ко мне и укоризненно качала головой: Аро опять ходил на рынок и накупил на все деньги книг по алхимии и полную сумку мешочков с какой-то вонючей пылью и бесполезным мусором.

Несмотря на их странную дружбу с Джаем, на тренировочную площадку Аро носа не казал. Свободное от работы время он просиживал у себя в комнате, сжигая целые пинты свечного масла и изводя огромное количество бумаги на рисование воображаемых механизмов; либо забивался куда-то в отдаленные уголки сада и мастерил что-то из камней, деревяшек, железок и той самой «пыли», которая вызывала столько негодования у Лей. После таких вылазок он возвращался перепачканным с головы до пят, и бедной Сай приходилось тратить целую уйму мыльной пасты, чтобы выстирать его одежду.

Но я не разделяла недовольства Лей. Меня радовало, что Аро нашел себе занятия по душе, пусть я совершенно не понимала их. Эти увлеченные занятия все дальше уводили его от ужаса прошлых лет, а главное, приучали к свободе — свободе заниматься тем, чего хотел он сам.

Лей, словно истинная мать-настоятельница, по вечерам вытаскивала Аро и Сай побродить босиком по морскому берегу, в то время как мы с Диего прогуливались по аллеям на набережной среди почтенных господ. Нередко Лей зазывала с собой и Хаб-Арифа. С этих вылазок они приходили умиротворенные и счастливые, надышавшиеся морем и свободой, и мне нравилось видеть восторженный блеск в темных бесхитростных глазах Аро.

— А этот что здесь делает? — вырвал меня из раздумий голос мужа, на этот раз по-настоящему недовольный.

Я оглянулась и увидела Джая, который вместе со всеми пытался забраться в телегу. Несмотря на то, что ему всего несколько дней назад сняли лубки, его руки были скованы цепями за спиной и пристегнуты к ошейнику, как и у остальных рабов. Я вздохнула: никак не могу привыкнуть к этим дурацким правилам безопасности. Но он хотя бы одет.

— Джай побудет на смотровой площадке, понаблюдает за поединками. Ведь он тренирует людей и несет за них ответственность.

— Ответственность за них несем мы, а этот просто пытается придать себе важности, — ворчливо возразил Диего и прикрикнул на рабов-телохранителей: — Пристегните их хорошенько, каждого!

Я отвернулась, чтобы не видеть, как еще не до конца окрепшего Джая будут пристегивать в неудобной позе к железным скобам в полу телеги.

Этот день на Арене был один из моих нелюбимых: когда соперников для бойцов определял жребий. За последний месяц я уже научилась приглядываться к чужим рабам и кое-кого из них запомнила. Самые опытные, сильные и ловкие бойцы принадлежали, как правило, либо дону Верреро, либо дону Ледесме. С ними осторожные игроки предпочитали не иметь дела. Донне Эстелле ди Гальвез принадлежали, в основном, новички, которых она выставляла против других новичков, но владела она и парочкой умелых воинов. Впрочем, несмотря на заверения Хаб-Арифа, что он способен их отвоевать, выступать против бойцов этой леди я ему запретила.

Однажды я осознала, что со мной теперь тоже считаются. Диего поначалу был недоволен тем, что ко мне подходят люди не из нашего, правящего круга, договариваются о ставках, выспрашивают о моих планах, желают выкупить моих рабов или же, напротив, предлагают выбрать их бойцов для следующих поединков. Однако со временем муж стал относиться к такой моей популярности спокойнее и даже отчасти гордился этим.

Сегодня первым выпало сражаться Тирну. Это был уже третий его бой под моим именем, и сегодня он снова не подвел своих учителей. Его поединок на мечах добавил в нашу армию еще одного новичка, совсем юного парня с ошалевшими, полубезумными глазами.

Следующим в рукопашном бою предстояло выступить Эйхо, смуглому уроженцу островной части Халиссинии. Этот парень появился у нас вместе с Золдом, и поскольку его ранения были легкими и позволили раньше приступить к тренировкам, сегодня Хаб-Ариф рискнул впервые выставить его на бой. Джаю, как я знала, не нравилась эта идея: он считал этого юношу недостаточно подготовленным. Именно поэтому перед поединком с участием Эйхо я волновалась особенно.

И было из-за чего. Его соперник, удивительно светлокожий, хоть и не отличался особой мощью телосложения ифизической силой, зато обладал проворством и ловкостью пантеры. На первых атаках преимущество, казалось, было за более крупным и жилистым Эйхо, но вскоре удача ему изменила. Противник быстро раскусил его ухищрения и, умело контратакуя, загнал Эйхо к бортику, молниеносным движением сдавил предплечьем горло и прижал лицом к песку. Я подскочила с места, издав вопль отчаяния: впервые кто-то из моих людей потерпел поражение. Но что это? Какая-то странная заминка дала Эйхо возможность извернуться из, казалось, железного захвата, перехватить лодыжки светлокожего соперника и опрокинуть его навзничь, как безвольную куклу. Неловко взмахнув руками, боец практически без сопротивления позволил себя обездвижить. Победа досталась Эйхо.

Я села на место и в недоумении посмотрела на Диего.

— Он поддался, — нахмурился муж. — Невероятно.

— Что? — я непонимающе моргнула. — Как поддался? Зачем?

Диего не ответил, лишь нахмурился еще больше и подозрительно покосился в мою сторону.

Толпа разгневанно зашумела. Растерянный Эйхо, поднявшись на ноги, озирался вокруг и не мог понять, что за переполох случился на трибунах. Помощники распорядителя остановили бой, но победу Эйхо, вопреки ожиданиям, не присудили. Распорядитель, посовещавшись с наблюдателями, следящими за соблюдением правил, нахмурил брови, многозначительно переглянулся с сидящим в привилегированной ложе доном Вильхельмо и поднес к губам рупор.

— Многоуважаемые господа! Увы, многие из вас видели, и совет наблюдателей подтвердил: победа подложная. Этот раб, — распорядитель указал на побледневшего бойца, — нарушил правила, намеренно сдавшись. Какими бы ни были его причины, — мне показалось, что распорядитель бросил быстрый взгляд в мою сторону, — но подобное нарушение недопустимо и карается немедленной смертью.

— Смертью?! — воскликнула я, едва не подскочив на месте. — Но за что?! Ведь это всего лишь игра!

— Игра должна быть честной, — с каменным лицом, не глядя на меня, произнес Диего.

— Победившему выигрыш не засчитывается. Если будет установлена его причастность, он будет наказан плетьми, а его господин за подлог уплатит неустойку.

Кровь, ударившая было мне в лицо, теперь отхлынула от щек. Эйхо накажут?! Да по какому праву?!

— Успокойся, — услышала я голос Диего и ощутила его ладонь на своей руке. — Если он невиновен, я не позволю его наказать.

— Что… что они делают?! — задыхаясь от сдавившего горло ужаса, прошептала я.

Подняли решетку; сквозь нее несколько рабов уже вкатывали на арену огромный деревянный диск. Чувство дурноты всколыхнуло желудок: я узнала этот диск. Именно на нем должен был умереть Джай, когда я впервые увидела его; именно на нем на моих глазах умер мучительной смертью разорванный на части невинный человек.

— Нет. Нет. Нет, — я затрясла головой, будто в падучей болезни. Выдернув руку из ладони мужа, рывком поднялась. — Это невозможно, я этого не допущу!

— Вельдана, сядь, — жестким тоном приказал Диего. — Не позорь меня снова, прошу.

Как на беду, я случайно поймала взгляд приговоренного к смерти бойца. Он смотрел прямо на меня, и в его широко раскрытых глазах — светлых, не темных, как я сразу этого не заметила! — светилась безнадежная мольба. Меня окатило ледяной волной осознания: Святые Угодники, да этот безумец действительно сдался Эйхо намеренно, не иначе как хотел стать моим рабом!

Я решительно обернулась к Диего, который вновь цепко держал меня за руку.

— Тогда сделай что-нибудь! Хотя бы раз воспользуйся своей властью! Хотя бы раз заступись за жизнь человека, чтобы этого не пришлось делать мне! Пообещай им что угодно: что я выкуплю его за любые деньги, что он больше никогда не примет участия в боях, соври, что это мой сводный брат — что угодно, чтобы сохранить ему жизнь!

Губы Диего сложились в тонкую нить, красивое лицо исказила гримаса злости. Что ж, яснее ясного: он не станет заступаться. Не станет потакать очередной прихоти взбалмошной жены-северянки…

— Хорошо, — неожиданно произнес он, с видимым усилием разжав губы. — Только прошу тебя: останься здесь и сохраняй спокойствие, иначе ты все испортишь.

Словно во сне, я заставила себя опуститься на мягкий бархат дивана. Диего, расправив плечи и гордо вскинув голову, вышел из ложи. Неторопливо, с непередаваемым достоинством благородного человека подошел прямиком к ложе Вильхельмо. Мой взгляд лихорадочно метался между ними, поглощенными неслышной беседой, и происходящим на арене. Несчастного виновника уже распяли на диске, а веревки от его запястий и лодыжек привязывали к огромным шипастым колесам. Неумолимая машина смерти готова была поглотить очередную свою жертву.

— Скорее же, скорее! — шептала я вслух, вновь переводя взгляд на мужа.

Он уже возвращался ко мне. Так же чинно, неторопливо, чеканя шаг в начищенных до блеска сапогах. По его лицу, сохранявшему каменное выражение, невозможно было понять, удалось ли ему добиться справедливости. Однако Вильхельмо не сделал никакого знака распорядителю, чтобы остановить казнь.

Я ринулась навстречу мужу и вцепилась дрожащими пальцами ему в плечи.

— Ты… ты…

— Увы, — сухо произнес он, отводя глаза. — Его казнят. Вильхельмо прав: подобные прецеденты должны пресекаться незамедлительно и без исключений. Посуди сама: если один раз оказать милость нарушителю, за ним последуют другие: договорные бои, поддавки, фальшивые победы… Идея игр на Арене потеряет свой смысл, зрители откажутся делать ставки.

— Ты струсил, — выдохнула я потрясенно. — Струсил! Ну что ж, тогда я …

— Нет, — резко одернул меня Диего. — Нет. Ты не станешь вмешиваться. Мало того, что ты снова опозоришь мое имя, ты еще навлечешь на себя подозрение. Тебя обвинят в мошенничестве — якобы ты всеми правдами и неправдами желаешь заполучить чужих рабов. Об Адальяро уже и так ходят нехорошие слухи: наши бойцы до сих пор не знали поражений…

Протяжный вопль боли донесся до моих ушей. Невольно обернувшись на звук, я увидела, что мускулистые рабы уже привели в движение адские колеса, натягивая веревки. Трибуны одобрительно зашумели. Я сглотнула вязкую слюну: смотреть на жестокие мучения человека, разрываемого заживо, было невыносимо, но глаза будто прикипели к отчаянному взгляду приговоренного.

Он смотрел на меня.

Очередное напряжение сильных безжалостных рук, едва уловимый поворот колес — и крик боли казнимого превратился в высокий, нечеловеческий визг. Мое сердце остановилось.

— Не смотри, — дернул меня Диего за край рукава. — Вельдана, ты слышишь?

Его слова привели меня в чувство. Я наконец-то сумела сомкнуть веки, облегчая резь в сухих глазах. Ладони сами собой закрыли уши, но вопли несчастного прорезались сквозь пальцы, сквозь громкий возбужденный гул толпы, сквозь глухую пульсацию крови в моих собственных венах.

Я не могу ему помочь.

— Пойдем, — прорвался в мое сознание голос Диего.

Он обнял меня за плечи и настойчиво увлек за собой, выводя прочь из ложи. Каблук скользнул по краю каменной ступеньки, я неловко оступилась, но была подхвачена сильными руками мужа. Ступая вниз, я шаталась, словно матрос под хмелем, будто потеряла опору под ногами, оглушенная страшными криками боли и кровожадным, требовательным рокотом толпы.

Я бесполезна.

Визг захлебнулся — человек сорвал голос? Я вскинула глаза, и тут же отвела их от кровавого зрелища на диске. Случайно наткнулась на тревожный взгляд Джая на смотровой площадке.

Я ничего не могу сделать.

Живот свело судорогой, к горлу резко подступила тошнота, и я закрыла ладонью рот.

— Скорее! — приговаривал Диего, уже почти волоча меня на себе.

Он втолкнул меня в прохладу узкого коридора уборных, и вовремя: у каменной чаши для умывания меня вывернуло наизнанку.

Я жалкая.

— Погоди, я подам воды.

Через мгновение у моего лица оказался небольшой медный ковш с изогнутой ручкой. Дрожащими пальцами я зачерпнула горсть воды, но так и не донесла ее до лица: спазм скрутил мои внутренности еще раз.

Страшась поднять глаза на мужа и увидеть брезгливость на его лице, я дождалась, пока желудок успокоится, и только тогда кое-как умылась и прополоскала рот.

— Вам нужна помощь, господин? — послышался за спиной робкий девичий голос.

— Да, — с отчетливым облегчением произнес Диего. — Моей жене нездоровится. Помоги ей привести себя в порядок и выведи наружу подышать, а потом позови меня.

Девушка — разумеется, она оказалась рабыней, смуглой и черноглазой — в самом деле помогла. Усадив меня на каменное сиденье с брошенной поверх бархатной подушкой, ловкими движениями она обтерла мое лицо невесть откуда взявшимся чистым платком, поправила выбившиеся из прически волосы, обмахнула моим же веером, поднесла под нос крохотный флакончик с ароматической нюхательной смесью, шустро сбегала за стаканом холодной воды с лимоном и, пока я приходила в себя, расторопно привела в порядок изгвазданную мной каменную чашу. Благодаря ее хлопотам я и в самом деле почувствовала себя лучше. Откинувшись затылком на каменный подголовник спинки, окинула взглядом ее стройную фигурку и только теперь заметила под скромным рабским платьем небольшой, но уже заметно округлившийся животик. Спросила чужим, сиплым голосом:

— Ты служишь дону Вильхельмо?

Плечи девушки резко приподнялись, будто она защищалась от удара бичом.

— Да, госпожа, — тихо ответила она. — Я рабыня господина Верреро.

— Как тебя зовут?

— Тея, госпожа.

— Тея, — повторила я бездумно.

Что говорить дальше, я не знала. Рабы, принадлежащие Вильхельмо, — впрочем, как и многие другие рабы — вызывали во мне острую смесь сочувствия и ощущения собственной беспомощности.

Я не могла выкупить всех рабов у Вильхельмо. Всех рабов Кастаделлы, а тем паче Саллиды. Здешний мир таков, что одни люди имеют безграничную власть над другими, используют их для утоления собственных прихотей, срывают на них злость, пытают и убивают на потеху толпе. Мои усилия спасти хоть кого-нибудь — лишь ничтожная капля в океане несправедливости, унижений и боли.

Как живет эта девушка? Чего она боится? Роняет ли по ночам слезы в подушку? Желанно ли ее дитя? Любит ли она отца своего будущего ребенка? Жив ли он? Ответа на эти вопросы я не знала, да и не стоило мне их знать.

Не стоило спрашивать у нее даже о том, обижает ли ее хозяин. Что я могла бы сделать, будь так?

Невыносимо захотелось, чтобы Лей вдруг оказалась рядом. Уткнуться носом ей в плечо, вдохнуть пряный запах притираний, которыми она умащивает кожу, услышать ее спокойный, убаюкивающий голос.

— Принести вам соленых оливок, госпожа?

— Что? — я непонимающе моргнула. — Оливок? Зачем?

— Они помогают унять тошноту, — виновато потупилась Тея. Я вновь скользнула взглядом по небольшой округлости ее живота.

— Ах… не знала этого. Пожалуй, нет, обойдусь. Прости, Тея, что тебе пришлось возиться со мной, — устало произнесла я, отпив еще один живительный глоток подкисленной воды.

Девушка замерла и робко бросила на меня испуганный взгляд.

— Это ничего. Такое иногда случается с благородными дамами. Не все могут смотреть на кровь.

— И все же они идут сюда, смотреть на кровь.

В темных глазах Теи мелькнула смешинка, но она быстро опустила длинные ресницы.

— Что? Я сказала что-то не то?

— Простите, госпожа, — с неподдельным испугом рабыня бросилась на колени, коснулась лбом пола. — Простите, я ничего такого…

— Прошу тебя, Тея, встань. Я не сержусь на тебя, да ты и не сделала ничего, чтобы меня рассердить. Мне действительно непонятно, зачем сюда ходят женщины.

— Чтобы смотреть на мужчин, — тихо ответила Тея, поднимаясь с колен, но не смея поднять глаз.

Ах. Ну конечно же. Как я об этом не подумала. Где же еще благородная донна сможет увидеть столько красивых, налитых силой полуобнаженных мужских тел? Не на улицах же Кастаделлы.

— Ты… видела, что сейчас случилось на арене?

— Видела, госпожа. Я ведь прислуживаю здесь, навидалась всякого.

— Знаешь… то есть знала этого человека?

Тея посмотрела на меня исподлобья, словно не понимая, о ком я говорю.

— Казненного? Да, госпожа. Его звали Рико. Когда-то он принадлежал дону Вильхельмо, а потом его выиграл в поединке раб дона Ла Калле.

Проговорив это, Тея вновь отвела глаза и прикусила губу. Я поняла, что девушка знает гораздо больше, чем говорит, но винить ее в этом я не могла.

— Почему он так поступил? Почему решил сдаться?

Уж не знаю, на что я надеялась, рассчитывая получить от нее честный ответ. Тея пожала плечами и смолчала, уронив взгляд в пол. Вздохнув, я задала другой вопрос.

— Марио Ла Калле — кажется, это один из сенаторов?

Память услужливо нарисовала образ невысокого мужчины средних лет с глубоко сидящими, вечно прищуренными маленькими глазами и щегольскими короткими бакенбардами — его я видела на нашей свадьбе. Дважды вдовец, в третий раз он женился на молоденькой черноглазой донне; кажется, тогда она была уже на сносях.

— Да, госпожа. Вам уже лучше? Хотите, провожу вас к выходу?

— Будь так любезна, — согласилась я и поднялась с каменного сиденья.

На душе все еще лежал тяжелый камень, но желудок уже не бунтовал. Я позволила Тее вывести себя из круглого здания Арены и жадно вдохнула жаркий, почти горячий, но все же свежий воздух улицы.

— Госпожа, ваш супруг просил позвать его, когда я выведу вас наружу. Могу я?..

— Конечно, Тея, благодарю тебя. Моего супруга зовут Диего Адальяро, он сенатор. Наша ложа первая справа от центрального прохода…

— Я знаю, госпожа.

— Знаешь? — удивилась я, но тут же догадалась: Тея прислуживает на Арене, а стало быть, ей знакомы все здешние завсегдатаи.

— Знаю, ведь он ваш супруг, — тихо ответила она.

Я озадаченно посмотрела на нее. На этот раз смело взглянув мне в глаза, Тея еще тише, едва слышно добавила:

— Наверное, вас знает каждый раб в Кастаделле, донна Адальяро. Даже те, кто вас никогда не видел.

— Что?.. — изумленно ахнула я. — Но… как? И почему?

— Да продлит Творец ваши дни на земле, — Тея внезапно встала на колени, склонилась до земли, коснулась кончиками пальцев подола моего платья, но тут же тихо поднялась и ускользнула в темноту каменного коридора.

Когда Диего появился рядом и заботливо тронул меня за плечо, я все еще пыталась осмыслить произошедшее.

— Тебе лучше, дорогая?

— Да… да, вполне, — рассеянно кивнула я.

— Хочешь уехать? Я могу отменить поединки с нашими рабами и сейчас же забрать их домой. Заплатим неустойку, но ничего: твое самочувствие для меня важнее.

— Спасибо, Диего, — я благодарно положила ладонь на его предплечье и чуть сжала пальцы. — Но не стоит. Если… если там закончилась… казнь, я вернусь на место.

Как бы то ни было, но каждую субботу наша маленькая армия пополнялась новыми бойцами; Джай не простит мне проволочки. Да и судьба Эйхо тревожила: следовало убедиться, что его не обвинят понапрасну и он вернется домой вместе со всеми.

— Как пожелаешь, дорогая, — Диего мягко привлек меня к себе и поцеловал в лоб. — Как пожелаешь.

Широкополая соломенная шляпа падает на глаза, но поправить ее со скованными за спиной руками нет возможности. Хорошо хоть она есть, эта шляпа, да и плечи не жжет палящее солнце: я одет, в отличие от остальных рабов. Затылок ломит: растрясло телегой на каменистой дороге, но мне почти не мешает. Бывало и хуже.

Стараюсь рассмотреть сквозь низко надвинутые поля шляпы верзилу-горца, которого выиграл сегодня Зверь. Всю дорогу тот смотрит в одну точку на дне телеги, лицо с россыпью нехитрых татуировок словно закаменело. Сломлен поражением?

Другие-то побежденные — что сытые коты: переглядываются беспрестанно; несмотря на сочащиеся кровью порезы у некоторых, рожи едва ли не трескаются в попытке сдержать довольные улыбки. Тут впору задуматься: а все ли они проиграли честно?

Нет, никто из них не подставился так явно, как тот распятый бедолага, но еще пара-тройка таких беспроигрышных суббот, и на госпожу Адальяро станут косо смотреть.

Горец же явно стремился победить. И ему удалось бы, не примени Зверь, уже лишенный дыхания и почти поверженный, хитрую подсечку в почти безвыходном захвате. Всего мгновение замешательства стоило верзиле победы: Зверь довершил дело болезненным зажимом, вывихнувшим сопернику плечо и едва не сломавшим кисть. Лечиться придется долго, зато у нас теперь есть по-настоящему сильный боец.

Телега останавливается у раскрытых ворот поместья. Как вовремя: затылок, то ли от пережитого напряжения, то ли от жары, разболелся не на шутку. Впереди скрипит дверца кареты; немолодой раб-привратник помогает выбраться сначала красавчику, потом Вель.

Она сегодня сама не своя. Рассеянно скользнув взглядом в нашу сторону, что-то говорит рабу, затем муженьку и бредет в дом. Нас отцепляют от железных креплений и всех гуськом ведут к тренировочному городку. Лишь там, заперев ворота ограждения, одного за другим наконец освобождают от оков.

Левое плечо горца уже заметно больше правого. От меня не ускользает то, как он морщится, избавившись от кандалов. Потирает опухшую кисть, тянется к плечу, но отдергивает руку, сжимает губы в нить и вновь роняет взгляд наземь.

— Займись новобранцами, — бросаю я Зверю. — А я поговорю с твоим.

Горец даже не поворачивается, когда его целиком накрывает моя тень.

— Эй. Я слышал, тебя зовут Жало?

Медленно, словно нехотя, он поднимает голову и удостаивает меня презрительным взглядом.

— Слух у тебя завидный.

Решаю пропустить мимо ушей не слишком дружелюбный ответ.

— А твое настоящее имя?

— Тебя не касается, — в его голосе слышится неприкрытая злоба.

— Как скажешь, — пожимаю плечами. — Болит? Думаю, скоро приедет лекарь. Идем, покажу, где ты теперь будешь жить.

Горец не ведет и бровью. Отхожу в сторону, приглашая следовать за собой, но упрямец не двигается с места. Бритая голова лоснится от пота. Наверняка ему жарко, наверняка хочет пить.

— Изволишь вначале как следует зажариться? — с легким раздражением интересуюсь я.

На этот раз он делает шаг в мою сторону, и я уже не оглядываюсь, иду дальше, останавливаюсь у крайнего барака. Толкаю грубо сколоченную дверь, подхожу к окну, сдергиваю с него рогожку, защищающую приятную прохладу комнаты от жгучего солнца. Становится светлее.

Две простые лежанки, напоминающие широкие лавки, стоят вдоль выбеленных известью стен узкой комнаты. Еще две нависают над ними. Между лежанками втиснут крохотный низкий стол, к стене у входной двери прибиты несколько полок — вот и все нехитрое убранство. Рабам, не имеющим ничего, кроме кандалов и жалкого подобия жизни, большего и не требуется.

Когда-нибудь здесь будут ночевать четверо, но пока нас не так много, горец может занять всю нору один. Для бойцового раба это неслыханная роскошь.

Жало, не дожидаясь особого приглашения, заходит внутрь и садится на постель.

— Как тебе хоромы? — все-таки пытаюсь завязать беседу.

Безразличный взгляд горца упирается в стол. Это упрямое молчание начинает раздражать не на шутку.

— Что такой мрачный? Боишься наказаний? Не бойся, тебя тут не тронут. Если только не вздумаешь бузить.

— Наказаний? — он надменно кривит губы. — Никто уже не сможет наказать меня так, как я наказал сам себя.

— В чем дело? — спрашиваю уже серьезней и кладу ладонь на его здоровое плечо. — Говори начистоту.

Он резко бьет ребром ладони по моей руке, сбрасывая ее. Правое предплечье пронзает тупая боль, напоминая о недавнем переломе. Слепая ярость мгновенно застилает разум. И хотя ребра все еще опасно тревожить…

…Мне удается ничего не сломать в этой узкой, как гроб, комнатушке, когда я впечатываю строптивца лицом в дощатый пол, упираю колено между его лопатками и, нисколько не щадя, заламываю оба его запястья к его же затылку. Он глухо рычит от боли: недавняя стычка со Зверем не прошла ему даром, но время для церемоний закончилось.

— Не советую распускать руки, — шиплю сквозь зубы прямо над его ухом. — Опасно для жизни.

Ломота в ребрах толчками разливает по венам яд, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вгрызться зубами в татуированную ушную раковину и не вырвать ее с мясом из упрямой башки.

— Ты здесь главный? — хрипит он и сучит ногами, мигом растеряв свое высокомерное презрение.

— А хоть бы и так. — Острая боль в затылке вторит пульсации в боку, и я еще сильнее вжимаю колено в позвонки распластанного подо мной горца, дергаю запястья. Уже начинаю его не любить. — Я задал вопрос. И хоть ты недавно хвалил мой слух, я что-то не расслышал ответа.

— Слезь с меня, — сдавленно стонет он. — Я скажу.

Медлю, будто раздумывая над его просьбой, однако вскоре отпускаю его и сажусь на свободную постель. Многострадальный затылок глухо ударяется о край верхней лежанки, и я от души разражаюсь бранью. Почему нельзя было сделать гребаную полку повыше?

Жало — ему, однако, как нельзя подходит это прозвище — неловко поднимается, сплевывает на пол кровь из разбитой мною губы и садится напротив. Понурив бритую голову, угрюмо произносит:

— Я должен был победить.

— Кого? Зверя?

— Его. Если бы не зевал, если бы дожал до конца — уже был бы свободен.

— Свободен? — настороженно щурюсь. — То есть как?

— А вот так, — огрызается он, но тут же тревожно косится на меня — не нападу ли снова? — Хозяин обещал мне свободу, если выиграю для него Зверя.

— Хм. — Припоминаю клеймо на его спине — буква «Л», окольцованная сцепленными звеньями цепи. — Твой хозяин — дон Ледесма?

— Был, — он утирает красный от крови рот тыльной стороной ладони и вновь утыкается взглядом в пол.

— Зачем ему Зверь? — спрашиваю задумчиво, скорее сам себя.

— Не знаю. Мне не докладывали.

— Что ж, — поднимаюсь осторожно, чтобы снова не вломиться башкой о деревянные нары. — Свой шанс ты потерял. Придется подождать, пока представится другой.

Произношу это не без доли ехидства, желая отомстить за презрение, за неласковый разговор, за колючего ежа в ребрах, за раскалывающийся затылок. Ответа, разумеется, не жду, но голос Жала останавливает меня у двери:

— Я не могу ждать… Я не могу…

Оборачиваюсь изумленно. Растопыренные пальцы горца судорожно скребут по лысине, будто хотят проникнуть в мозг, обнаженный торс раскачивается взад-вперед, на пол капает кровь вместе с тягучей слюной.

— Почему?

— У меня там жена, дети… я не знаю, что с ними… живы ли… мне надо домой… я не могу здесь… не могу…

Под левой лопаткой кольнуло что-то острое, похожее на жалость. Еще один боец, страстно жаждущий вернуться на волю, кажется, скоро примкнет к нашему братству. Какое-то мгновение колеблюсь, не вывалить ли ему все и сразу.

Но я мстительная сволочь. Ответь он добром на протянутую руку помощи — я бы уже подарил ему надежду. А пока — пусть поварится как следует в своей тоске. Тем ценнее будет для него выстраданная свобода.

====== Глава 32. Ветер перемен ======

Комментарий к Глава 32. Ветер перемен глава пока не бечена

Распахнутое окно вырезало из ночного неба небольшой прямоугольник, ограниченный бездушной оконной рамой. На нем сочувственно подрагивали и расплывались нечеткими каплями несколько потерянных звездочек.

Потерянных, отставших от своих счастливых товарок, что беззаботно гуляли по обширному небосводу, вместо того чтобы заглядывать в мое одинокое окно.

Кто-то волен делать, что вздумается, а я вынуждена мириться с неизбежным и довольствоваться лишь этим подобием свободы: окном, пусть теперь и без решеток, в котором день за днем, ночь за ночью, до конца жизни буду видеть одно и то же. Клетку, из которой невозможно сбежать.

Всхлипнув и утерев вновь набежавшие слезы, я подобрала под себя ноги и спрятала лицо в коленях. Несвободная, бесполезная, беспомощная, я чувствовала себя бесконечно одинокой, как и эти заблудившиеся в небе звезды…

Скрипнула дверь, заставив вздрогнуть. Лей приготовила меня ко сну, напоила успокоительным мятным отваром и ушла, а значит, это мог быть только Джай. Я слышала его ровное дыхание в ночной тишине, слышала осторожные, но все равно тяжелые шаги. Слышала, как он опустил задвижку на внешней двери. Несколько мгновений спустя шаги приблизились, мягкая постель просела под немаленьким весом, и я ощутила у виска горячее дыхание.

— Госпожа сегодня не в духе? — низко заурчало над ухом.

Его голос, тихо рокочущий, как перекатывающиеся в горном водопаде камни, подействовал успокаивающе.

— Ненавижу субботы, — вздохнула я.

Вздохнул и Джай. Сильная рука обвила спину, заставила прислониться к горячему плечу.

— Чего убиваться-то? Все живы, почти здоровы, и ладно.

Я отпрянула от него в изумлении. Неужели все мужчины настолько бездушны?

— Ты шутишь?! Живы? А как же тот бедолага, которого разорвали на части у всех на глазах?

Джай недовольно засопел и упрямо сжал губы. Терпеть не могу, когда он так делает. В такие моменты, как сейчас, его лицо становится жестоким и колючим, под стать вечно холодным серым глазам.

— Он сам виноват. Выдал себя, как мальчишка. Дураки на Арене не выживают.

— Но зачем? Зачем?.. — я затрясла Джая за плечи, сминая на нем рубаху.

— Зачем — это ясно, — невозмутимо ответил он, сгреб в ладонь мою руку и поднес к губам. — Хотел, чтобы ты была его госпожой. Вопрос не в том, зачем, а в том, почему он так сглупил. Выглядело, будто он не знал, с кем дерется, пока не увидел татуировку на спине Эйхо… И это в момент чистой победы! Вполне очевидно, что результат боя не засчитали.

— Его убили! Убили! Цинично и жестоко! И никто не заступился за него!

— Он знал, на что шел, — холодно ответил Джай. — Никто не мог ничего сделать, и ты бы не смогла. Таковы правила. Мошенничество в поединках карается смертью.

— И ты так спокойно говоришь об этом?!

— А как я должен об этом говорить? — он раздраженно дернул плечом и поморщился. — Прости, но лицемерие не входит в число моих пороков. Парень дурак. Мне его жаль, но он сам виноват.

— Никто не заслужил такой смерти! — сквозь слезы воскликнула я.

— Никто, — согласился он и вытер большим пальцем мокрую дорожку с моей щеки. — Но ведь мы хотим бороться с этим, верно? Ты не можешь спасти всех. По крайней мере, не сейчас. Не так, выдергивая одного за другим из-под рук палача.

Я всхлипнула и отвернулась. Джай все говорил правильно, но… я не чувствовала его близости. Хотя чего я, собственно, хотела? Чтобы он рыдал здесь над погибшим парнем вместе со мной?

— Там была девушка, Тея. Рабыня Вильхельмо. Ты с ней знаком?

— Нет, — равнодушно произнес он и потянул меня на себя. — Девушки Вильхельмо меня не слишком интересовали. А что?

— Она сказала, что все рабы Кастаделлы знают меня. И хотят попасть ко мне…

Джай замер, и я замерла в его руках. Сильное сердце на миг сбилось с ритма.

— Это может быть проблемой, — тихо сказал он. — И ее надо обдумать.

— Я во всем виновата, — всхлипнула я. — Опять все испортила…

— Нет, — горячее дыхание коснулось подбородка, шеи. — Это не твоя вина. Но было бы неплохо, если бы ты не демонстрировала свое милосердие так очевидно. Я знаю, тебе сложно, но…

Губы Джая скользнули по шее вниз, к краю ворота. Это было так неуместно, так не вовремя, так… цинично. Сожалеть о смерти человека и наслаждаться радостями жизни…

— Прости, я не могу, — отвернувшись, я легонько, но твердо оттолкнула его и отодвинулась к краю кровати. — Не сегодня.

Недовольство Джая осязаемо разлилось в терпком ночном воздухе.

— Я думал, мы должны использовать время с толком, — упрямо проворчал он.

— Полагаю, что… — слова застряли у меня на кончике языка, и я сглотнула. Ох, не так должен был случиться этот разговор. Не в такой момент, не при таких обстоятельствах… — Что в этом уже нет необходимости.

— О чем ты?

Некоторое время он оторопело смотрел на меня, а потом в его глазах отразилось понимание.

— Ты понесла? — произнес он без улыбки.

Я невольно поежилась, хотя вечер еще только-только начал приносить желанную свежесть. Почему-то я ожидала от Джая более теплой реакции… Но по его лицу невозможно было определить, рад ли он вообще.

— Да, вероятно… Лей говорит, что стоит еще подождать, чтобы убедиться… но я чувствую.

— Крас… твой муж знает?

— Нет, — я тряхнула головой. — Пока никто не знает. Только Лей и… ты.

Джай шумно, с натугой выдохнул, будто все это время не дышал. Шевельнулся. Мне показалось, что он отодвинулся дальше, и от этого на глаза снова навернулись слезы: в такой момент он хочет оставить меня одну…

В следующее мгновение правую ступню накрыло теплом, а левой лодыжки коснулись горячие губы. Поднимая край рубашки все выше и выше, он неторопливо покрывал поцелуями мои ноги, согревая заодно и мою душу.

— Госпожа моя… — шептал он едва слышно, задевая губами ставшую вдруг очень чувствительной кожу, — это лучшее, что я мог услышать сегодня… твой сын все изменит…

Твой сын, — больно кольнуло где-то под сердцем. Твой сын, не наш. Губы Джая уже подбирались к коленям, когда я попыталась отстраниться и не дать ему продвинуться дальше.

— Не надо, Джай… Прости. Я не хочу.

— Не гони меня, — он удержал мои колени силой и коснулся их лбом. — Прошу тебя, Вель. Только не сейчас.

Часть меня упрямо сопротивлялась тому, что происходило между нами. В ушах все еще звенели отголоски страшного предсмертного крика, услышанного мною на Арене. И еще это короткое, но такое жестокое — твой сын! — встало между нами незримой, но прочной стеной…

В то же время другая часть меня уже таяла под ласковыми, настойчивыми прикосновениями Джая, заставляла закрыть глаза, забыть о тревогах, откинуться на подушки и отдаться волнам тепла, что поднимались по ногам выше и выше, вслед за обжигающими поцелуями.

Его губы коснулись внутренней стороны бедра, влажно прихватили кожу, а край рубашки пополз еще выше. Я и не заметила, как лицо Джая вдруг оказалось между моих непристойно разведенных колен. В замешательстве я попыталась свести ноги и оттолкнуть его, но бедра лишь приподнялись выше, соприкоснувшись с плечами Джая, а моя ладонь беспомощно скользнула по его голове, зарывшись в отросшем ежике жестких волос. Сгорая от стыда, я догадалась, что он собирается делать, но было поздно: его губы и язык приникли к сокровенному, пуская дрожь по всему моему телу. Я задохнулась — от неожиданности, от смущения, от бесстыдных поцелуев, и от жаркого, тягучего удовольствия, бороться с которым была уже не в силах. Ошеломленная, я потерялась в ощущениях: казалось, что все мое естество рвется в клочья, разбивается на мелкие осколки, но тут же собирается вновь, перерождаясь в глубоком, цельном осознании единства — с ним. Близким, желанным, родным…

Зов плоти погасил последние проблески разума, тело жило само, сливаясь с телом мужчины — в страстном, всепоглощающем безумии. Оглушенная, подчиненная им всецело, я ловила губами его исступленные поцелуи, обнимала коленями его бедра, отдавалась ритму нашей любви — до конца, пока сладкая судорога не заставила меня выгнуться дугой в жарких объятиях.

Мыслей не стало.

Лишь много позже, когда лихорадочная пляска наших сердец замедлилась, и я лежала, уткнувшись лицом в плечо Джая, а он по обыкновению перебирал мои волосы, пришел на ум давно мучивший меня вопрос.

— Джай… что будет с нами дальше?

Могучее плечо шевельнулось под щекой. Спустя целую вечность, будто превозмогая лень, он ответил:

— А что дальше? Ты родишь сына. Мы отвоюем свободу для рабов. Все будет хорошо.

Я слегка покусала распухшие от неистовых поцелуев губы.

— А еще дальше? Совсем потом? Я останусь с Диего и малышом, а ты уйдешь? Уедешь на север?

Мне показалось, или ровный ритм сердца под моей ладонью на короткий миг сбился? Нет, пожалуй, лишь показалось…

— Поглядим, — после затянувшейся паузы неохотно ответил Джай. — Может, я здесь еще пригожусь. А ты не забивай себе голову глупостями. Кто знает, что там будет дальше? Так какой смысл задаваться вопросами, на которые нет ответа?

Внутри все тоскливо сжалось. Пространный ответ Джая нисколько не прояснил ситуацию и не уменьшил моих тревог.

Но он снова был прав: какой смысл пытаться просчитать свою судьбу наперед и тревожиться о том, что еще не случилось?

Пробуждаюсь рано, еще до рассвета — опять от кошмара. В коротком, неспокойном сне успела мелькнуть перед глазами вся минувшая жизнь. Плачущая мать, не желавшая отпускать меня на войну, дергала за рукава мундира, больно вцепляясь в правое предплечье. Немолодой подвыпивший капрал визжал, брызгая слюной в лицо, что отправит меня под трибунал за неподчинение приказам. Мучительно, до боли в затылке пытался вспомнить, какой приказ капрала я нарушил, и откуда-то выплыли картины кочевого поселения южан, которое нам предстояло вырезать: кочевники мешали дислокации и могли поднять крик, выдав нас лагерю неприятеля.

Капрал как-то незаметно превратился в смуглого халиссийца, что накинул мне на шею вонючий мешок и сдавил завязками горло. Я и рад был бороться с ним, да не чувствовал рук. От ужаса, что успел их потерять, меня будто разбил паралич. Но в следующий миг я очутился на огромном деревянном диске, и руки все еще были при мне. Как и ноги. Правда, привязанные к огромным колесам. А передо мной стояла печальная Вель с младенцем на руках, и лицо того младенца было все в татуировках, с двумя зубастыми пастями. «Это твой сын», — сказала она, протягивая младенца мне. Распятый, я не мог его взять, но Вель не сдавалась, приблизила его почти вплотную, а младенец вдруг разинул обе свои зубастые пасти и вгрызся ими в мой правый бок…

Вырываюсь из сна и еще долго таращу глаза на бледнеющую луну. Никаких младенцев и зубов: просто я лежу на правом боку, подмяв под ноющие ребра онемевшую руку, а вокруг горла почему-то обвилась смятая ночная рубашка. Медленно, чтобы не разбудить Вель, поворачиваюсь на спину, растираю одеревеневшую руку, а после осторожно выпутываюсь из тонкого, влажного от пота шелка. Поворачиваюсь на левый бок: Вель мирно спит ко мне спиной, подложив под подушку обе ладони. Тонкая простынь сползла до половины, открывая взору изгиб узкой спины и крутую линию бедра. Не могу удержаться: придвигаюсь ближе, прижимаюсь к ее спине, вернувшаяся к жизни рука перехватывает теплое тело, ладонь накрывает упругий холмик груди.

Тихий бессознательный вздох разгоняет по застывшим венам кровь. Она здесь — такая близкая, расслабленная, желанная, — и все же мне ее отчаянно не хватает.

— Джай? — она сонно потягивается, слегка поворачивается ко мне, накрывает мою руку своей. — Что случилось? Еще так рано…

Не могу говорить, но прикусываю осторожно мочку ее уха. Губы скользят по щеке, находят приоткрытый рот, жадно целуют.

Рука спускается ниже, к мягкому животу. Вель сладко стонет, спеленутая мной, когда я беру ее сзади. Теплую, податливую.

Меня уносит. Ее губы что-то шепчут, но я не слышу ничего, кроме собственного шумного дыхания.

Много позже она лежит на спине, разметав по подушке длинные волосы, и снова спит. Обнаженная, прекрасная. Моя ладонь покоится у нее на животе, закрывая его от первых утренних бликов, проникающих через окно.

— Люблю тебя, — шепчу бессвязно ей в макушку. Губы путаются в россыпи волос. — Это мой сын. И ты будешь моя. К дьяволу красавчика.

Карета тихо скрипела и мерно покачивалась на неровной мощеной дороге. Месса закончилась, когда солнце встало уже высоко, и теперь духота наполняла тесное замкнутое пространство. Только в последнее время она не сухая и колючая, как сразу после моего приезда, а вязкая и влажная. Казалось, влага вот-вот начнет сочиться с каждого пальмового листа, с каждого придорожного камня, даже с плотных бархатных занавесок на окнах кареты. От интенсивного обмахивания веером занемела кисть, но ничто не помогало. Хотелось немедленно стащить с себя не только тяжелый, липнущий к вспотевшей коже шелк, но и саму кожу.

— У тебя не осталось глотка воды? — умоляюще обратилась я к мужу. — Мне кажется, я умру от жары.

Диего молча отцепил поясную флягу из плоской высушенной тыквы и протянул мне. Я жадно припала к инкрустированному позолотой узкому горлышку, к которой уже прикладывалась сегодня несколько раз. Карету тряхнуло, и несколько капель подкисленной воды скатились по подбородку, упали на грудь. Даже не поднимая глаз, я ощутила на себе цепкий взгляд Изабель, сидевшей напротив.

— Не так уж и жарко, — подала она голос, лениво помахивая веером. — С моря веет прохладой.

— Наверное, я слишком тепло оделась, — допив последние капли и утерев губы платком, отозвалась я.

Каждое слово отнимало жизненные силы, которые еще оставались во мне после долгой и изнурительной мессы, но совсем проигнорировать свекровь казалось невежливым.

— Диего одет поплотнее тебя, но выглядит свежим, — парировала въедливая свекровь.

Ну и чего ей неймется? С чего ей вздумалось доставать меня с самого начала дня?

Волей-неволей я покосилась на выходной камзол Диего. Тот, надетый поверх накрахмаленной рубашки из плотного дорогого хлопка, и правда был застегнут на все пуговицы. А у горла красовался пышно завязанный бантом шелковый платок.

— Возможно, мне просто нездоровится, — сдалась я, не желая продолжать неприятный разговор.

— Я заметила, — странным образом оживилась Изабель. — И у меня на этот счет есть подозрения. Весьма приятные. Ты ничего не хочешь сказать нам с Диего?

Могла бы — убила бы свекровушку взглядом поверх кружевного канта веера. Тошнота, как вчера, подкатила к горлу, заставив меня выплюнуть в ответ ядовитое:

— Опять копались в моем грязном белье?

Изабель выпад проигнорировала, немало меня разочаровав. Невозмутимо поправив край перчатки, воодушевленно продолжила:

— Что поделать, если ты сама не хочешь нас порадовать. Значит, ты беременна.

— Это еще неизвестно…

— Уж поверь мне, дорогая. Я родила двоих детей и знаю, о чем говорю. Ты беременна, зачем же смущаться. Я пригласила на сегодня доктора Сальвадоре. Будь любезна, расскажи ему все без утайки. Нам всем нужен здоровый наследник.

Слова о здоровом наследнике почему-то расстроили не меньше, чем «твой сын» в исполнении Джая. Некстати вспомнилась дядюшкина радость, когда его любимая скаковая кобыла после нескольких неудачных попыток понесла от породистого племенного жеребца.

Хотя, собственно, чего я хотела. Для этого меня сюда и заманили.

— Делайте что хотите, — махнула я рукой и откинулась на жесткую спинку сиденья.

Приехав домой, я велела служанкам искупать меня в прохладной воде и оставить в покое. После утренней поездки на мессу у меня совсем не осталось сил, и я хотела вздремнуть до обеда. Но когда меня вновь растолкала Лей, оказалось, что проспала я до самого ужина.

— Госпожа, доктор приехал, — сообщила она виновато.

Пришлось приводить себя в порядок, чтобы вскоре подвергнуться унизительной процедуре допроса бесцеремонным лекарем. Выспросив все интимные подробности моего самочувствия, он тщательно осмотрел белки моих глаз, зачем-то прощупал горло и приложил пальцы к яремной вене, дал понюхать подожженную лучину, пропитанную странно пахнущим ароматическим раствором, после чего заверил меня в том, что причин для беспокойства нет.

— Поздравляю вас, донна Адальяро. Скоро вы подарите господину сенатору очаровательного малыша. Но вы по-прежнему бледны и худосочны, вам следует лучше питаться и больше гулять на воздухе.

— Обязательно буду, — улыбнулась я сквозь силу.

Не говорить же ему, что в последнее время из-за участившихся приступов дурноты аппетит пропал настолько, что на еду теперь и смотреть невозможно. А на вечерних прогулках я едва передвигаю ноги.

— Утреннюю тошноту можно унять отварами мяты, — словно прочитав мои мысли, произнес доктор. — Можете обращаться ко мне за советом в любое время, когда вам вздумается. За симоткланяюсь, дорогая донна.

Дон Сальвадоре церемонно поцеловал мне руку и ушел. Наверняка прямиком из моих покоев пойдет докладывать свекрови о том, что ее догадки были верны…

Несмотря на отсутствие аппетита, к ужину все же довелось спуститься. И муж, и свекровь явно были в приподнятом настроении.

— С добрым утром, — беззлобно сострил Диего, помогая мне сесть.

— Выспалась, милая? — прощебетала свекровь.

— Простите, — только и смогла выдавить я. — Сама не знаю, как так получилось.

— Тем лучше, — удовлетворенно улыбнулся Диего. — Тебе понадобится ясность мысли, когда будешь писать письмо дядюшке.

— Письмо? Какое письмо? — растерялась я.

— Разве ты не хотела бы известить дядюшку и тетушку о таком радостном событии? — расплылась в добродушной улыбке Изабель. — Да ты ешь, ешь, не отвлекайся.

— Вот именно, — кивнул Диего, подкладывая мне в тарелку куропатку посочнее. — Обрадуй родных. А заодно напиши ему вот что. Городской Сенат очень внимательно рассматривает предложение Аверленда. На ближайшем созыве Сената Саллиды мы будем поддерживать многие пункты, позже я перечислю какие, чтобы ты ничего не упустила.

— И отмену рабства? — с замиранием сердца уточнила я.

Диего поморщился.

— Нет, это немыслимо. Но ты напиши так. Отмена рабства — это сущая нелепость. Она подорвала бы сам государственный строй Саллиды. Да и рабы, эти тупые животные — нет, этого писать не надо, — словом, рабы, сущие дети, не хотели бы оказаться на улице без пропитания. Они привыкли к тому, что о них заботятся хозяева и сами не хотят никакой свободы. Напиши, что здесь они вполне довольны жизнью. Что их кормят, поят, одевают, что работа им в радость и отдыхают они вдоволь.

— Но… это же ложь! — возмутилась я и гневно посмотрела в блестящие азартом глаза Диего.

— Отчего же ложь, милая моя? Разве кому-то из наших рабов плохо живется? Разве они умирают от болезней или от голода? Спроси вон хоть у Вуна — разве хотел бы он остаться без крова? Ты ведь сама купила раба и отпустила его на свободу, но он все равно пожелал жить у нас и трудиться на благо своих господ. Не забудь и об этом написать своему дядюшке. Кажется, ты хотела отпустить и свою рабыню, Лей? Ведь она отказалась, не так ли? Если напишешь об этом, не покривишь душой. Северяне должны знать, что они не должны ле… вмешиваться во внутреннюю политику страны, о которой они имеют весьма превратные представления.

— Ты шутишь? — изумленно воскликнула я. — А как же тот человек, северянин, которого вчера разорвали на части? А как же тот человек, которого истыкали стрелами у сенатора Гарриди? А девушка, которую Хорхе бил кнутом за то, что кормила свое новорожденное дитя? А Джай, которого незаконно удерживали в рабстве семь лет? А Аро — откуда тебе знать, как с ним обращался дон Вильхельмо? Мальчик боялся собственной тени, когда попал к нам!

— Саллиде нужна поддержка Севера, дорогая, — прохладней ответил Диего, поджав губы. — Это политика. И уверяю тебя, ты сделаешь все, что я тебе велю, иначе…

Он запнулся, многозначительно глядя на меня, и внутренности вдруг сжались тугим узлом от ужасной догадки.

— Иначе что?

Джай. Теперь, когда я понесла, он стал им больше не нужен. Они в самом деле могут сделать с ним все, что угодно, и теперь я никак не сумею им помешать…

— Не смейте… слышите… не смейте… — шевельнула я похолодевшими губами.

— Мне не хотелось бы ссориться, дорогая, — с натянутой улыбкой сказал Диего. — В такой прекрасный день. Просто будь умницей и напиши все, что я тебе скажу. И сделай это не откладывая, сегодня вечером.

К вечеру боевой настрой нашей немаленькой компании постепенно иссякает. Парни устали и все чаще поглядывают в сторону ворот в ожидании кормежки. Проследив очередной голодный взгляд Кйоса на частокол, хмыкаю и поворачиваюсь к Жалу.

Того, кажется, не интересует вовсе ничего. Правая рука у него на перевязи, но я не дал ему поблажки, сам встал с ним в пару и заставил орудовать левой. Увечный против увечного — вполне справедливо. Несколько раз он недурно меня достал, но не раскрыл и десятой части того, на что в самом деле способен.

Наконец слышится скрип ворот, и две кухонные рабыни вкатывают в загорожу тележку с несколькими пузатыми бочонками. С удивлением отмечаю, что их пропускает незнакомый мне страж в легком летнем мундире и с аркебузой за плечом.

— Все на сегодня, заканчиваем, — командую я, слыша восторженный гул голосов.

Учебные клинки и пики летят в корзины, от бочек с нагретой водой доносится плеск и довольное фырканье. Я тоже с удовольствием смываю с себя песок и пот, то и дело оборачиваясь на Жало. Тот угрюмо возит по себе мокрой тряпкой, больше размазывая грязь, чем омываясь.

— Тебе помочь? — шагаю ближе.

Жало бросает на меня убийственный взгляд, но язык свой сдерживает, лишь упрямо качает головой. Для меня он — загадка. Когда и как с ним лучше начать говорить?

Ужинаем все вместе. Еду нам всегда привозят отменную: много мяса, овощей, хлеба. Сегодня у нас поджаренная крупными ломтями морская рыба, сдобренный приправами по-халиссийски рис на пшеничных лепешках, молодые артишоки и даже засахаренные лимоны. Почему-то вспоминается Зур с его волчьим аппетитом — его бы сейчас сюда. Увы, ребята с лесопилки о такой сытной еде могут только мечтать…

Насытившись, мы запиваем еду холодным горьковатым настоем из горных трав и закусываем засахаренными дольками лимона. После большинство парней расходится по баракам, а мы со Зверем, Кйосом и Золдом дожидаемся, пока рабыни сложат грязную посуду на тележку, и идем вслед за ними к воротам. Девушки стучат железным кольцом по внутренней двери, и новый караульный отворяет им.

Да он там не один, их теперь пятеро: два знакомых мне мускулистых раба, которые сторожили нас прежде, и трое настоящих вояк в мундирах и с аркебузами.

— А вы куда прете? — тот, что открыл дверь рабыням и пропустил их наружу, грубо толкает меня дулом в грудь. — Назад.

— Мы ночуем в поместье, — раздраженно просвещаю новичка. — Пропусти.

Караульный неприятно щерится мне в лицо. Немолодой, через всю щеку тянется застарелый шрам, на левой руке не хватает мизинца. Явно бывший военный, списанный в запас после ранений.

— Ты ничего не попутал, раб? В поместье ночуют господа. Псам вроде тебя построена конура.

— Это ты что-то попутал, стрелок. Донна Адальяро будет очень недовольна, если не выпустишь нас, — во мне вскипает раздражение, но стараюсь говорить мирно, чтобы не схлопотать стволом по недавно сросшимся ребрам.

Свинцовой начинки я не боюсь: у него не хватит времени на то, чтобы поджечь фитиль, да и не стал бы он без нужды убивать господское имущество. О том, что бойцовые рабы ценятся куда дороже прочих, осведомлен чуть ли не каждый бродяга в Кастаделле.

— Довольство донны — забота дона Адальяро, — кривит губы в нехорошей ухмылке служивый. — А мне хозяин велел ясно: никого, кроме девок, не выпускать.

Только теперь начинаю понимать, в чем тут дело.

— Тебя нанял Диего Адальяро?

— Не твое песье дело, — вновь толкает меня аркебузой в грудь караульный, да так крепко, что из меня вышибает дух и я теряю равновесие. Если б не Зверь, стоящий за спиной, мог бы растянуться навзничь на твердых камнях.

Дверь в воротах захлопывается, гремят железные засовы.

— Ну дела, — произносит над ухом Зверь. — Идем, что ли, обживемся на новом месте.

Мои ногти впиваются в ладони с такой силой, что с них вот-вот закапает кровь.

— Сучий потрох, — шепчу сквозь зубы.

— Да ладно тебе, — дружески хлопает меня по плечу Хаб-Ариф. — Завтра наверняка придет Лей, расскажет госпоже, и все уладится.

Всхлипнув, я поставила под письмом, большей частью написанным под диктовку, свою подпись. Диего, даже не спрашивая разрешения, вынул бумагу у меня из рук, внимательно перечитал, удовлетворенно кивнул и милостиво разрешил запечатать.

— Завтра утром отправлю Вуна на пристань, — проговорил он, отбирая у меня письмо. — Надеюсь, твой дядюшка порадуется новости и не станет медлить с ответом.

Я не двигалась, молча глядя перед собой. Выходит, он с нетерпением ждал моей беременности еще и затем, чтобы использовать ее в политических целях.

— Почему ты так печальна, милая?

Спиной я почувствовала, как Диего шагнул ближе, а через мгновение ощутила прикосновение его губ к своей шее и невольно передернулась.

— Тебе показалось.

— Если хочешь, могу сегодня ночью составить тебе компанию, — вкрадчиво произнес он, повернул мое лицо за подбородок и нежно поцеловал в губы.

Я терпеливо дождалась, когда он отстранится, и повернулась к нему. Говорить о том, что слишком устала сегодня, после того как проспала целый день, было бы нелепо. Гнать мужа из спальни, находиться в которой он имеет полное право, было бы невежливо. Но не могу же я позволить ему остаться! Очень скоро ко мне придет Джай, и ситуация окажется крайне неловкой. Пришлось выкручиваться на ходу.

— Я бы хотела побыть в одиночестве. Но если ты настаиваешь, то можешь остаться.

Диего натянуто улыбнулся, но мне показалось, что в его глазах заплясали злорадные огоньки.

— Что ж, как пожелаешь. Просто знай: когда одиночество тебе надоест, дверь моей спальни всегда открыта для тебя.

Вскоре в покои проскользнули Лей и Сай. Расплели мне волосы, помогли вымыться, переодели ко сну. Мне показалось, что Лей непривычно грустна, но расспрашивать ее при Сай не хотелось, да и сама я чувствовала себя не слишком весело.

Свернувшись калачиком на постели, я закрыла глаза и стала дожидаться Джая. Мне просто необходимо было разделить с ним свою печаль, свое негодование и спросить у него совета: как подать дядюшке весть, что написанное в письме о рабстве вовсе не соответствовало действительности?

Вскоре мысли стали цепляться одна за другую, спотыкаться и уплывать в совсем странное русло. Джай все не шел. Так и не дождавшись его тихих шагов, я сама не заметила, как уснула.

====== Глава 33. Не по плану ======

Комментарий к Глава 33. Не по плану Глава пока не бечена

Утром я проснулась в одиночестве. Судя по несмятой подушке рядом с моей, Джай так и не приходил, и это открытие неприятно удивило. Я наскоро умылась, кое-как пригладила волосы и направилась через внутренние двери, скрытые гобеленами, в комнату Джая.

Пусто. Никаких следов присутствия кого бы то ни было: постель аккуратно убрана, стол и стул ровно на своих местах, не видно ни остатков завтрака, ни небрежно брошенной одежды.

Может, вчера они тренировались допоздна и решили не приходить на ночь в дом?

Подивившись, я вернулась к себе и через внешнюю дверь вышла в коридор. Кликнула Лей, ожидавшую в девичьей комнате.

— Джай и Хаб-Ариф уже ушли? — спросила я, когда она усадила меня в кресло и принялась расчесывать волосы.

— Они не приходили, госпожа, — тихо ответила Лей.

— Почему?

— Дон Адальяро вчера распорядился переселить всех бойцовых рабов из поместья в бараки.

— Ах вот как! — разозлилась я. — Почему же ты мне не сказала?

— Думала, вы знаете.

Когда я спустилась к завтраку, кровь во мне кипела подобно раскаленной лаве.

— Доброе утро, дорогая! — белозубо улыбнулся Диего.

— Доброе утро, Диего, матушка, — поприветствовала я змеиное семейство, усаживаясь на свое место.

— Как себя чувствуешь? — проворковала Изабель.

Одно и то же изо дня в день. И не надоело ей лицемерить?

— Прекрасно, благодарю.

— Аппетит появился?

Сегодня на завтрак подали овсяную кашу с орехами и сушеными фруктами, и желудок в самом деле не стал бунтовать.

— Не жалуюсь. Но давайте сразу начистоту. Почему без моего ведома из дома выселили моих рабов?

— А что им делать в доме? — подняла брови Изабель. — Насколько мне известно, их уже подлечили. Ты сама построила для них жилье, так зачем зря занимать комнаты? Скоро тебе понадобятся няньки, кормилицы, гувернантки, а бойцовым рабам в доме не место.

Намек более чем понятен. После того, как Джай выполнил свое предназначение, больше его ко мне не подпустят. Торжествующий взгляд Диего не оставлял в этом никаких сомнений.

Едва карета скрылась за поворотом дороги, Изабель велела Вуну запереть ворота и, подметая пышным подолом каменную дорожку, неторопливо направилась к дому. Я намеренно отстала от нее — немного, всего на пару шагов, чтобы у нее не возникло соблазна по обыкновению подхватить меня под локоть и увлечь за собой. Когда Изабель поднялась на веранду, я остановилась у палисадника и сделала вид, что любуюсь цветами гибискуса. Сейчас она войдет в дом, и тогда можно будет спокойно выйти на задний двор, а оттуда прямиком к тренировочному городку…

Не тут-то было.

— Куда-то собралась, дорогая? — прозвучал с веранды нарочито медовый голос.

От досады я больно прикусила губу. Свекровь решила поиграть со мной кошки-мышки? Ну уж нет, я не доставлю ей такого удовольствия и не стану унижаться, отчитываясь в своих намерениях.

— Всего лишь прогуляться по саду.

— Ох, как кстати. Тогда я составлю тебе компанию, — проворковала Изабель и спустилась обратно.

Пришлось сцепить зубы и выдавить из себя милую улыбку.

Вскоре я уже сполна расплачивалась за свою поспешную ложь. Свекровь до самого обеда утомляла меня нескончаемыми рассказами о собственных беременностях, родах и трудностях воспитания маленьких детей. Назидательных воспоминаний за всю ее жизнь накопилось раздражающе много. Я с трудом дождалась момента, когда она удалилась в свои покои на послеобеденный сон.

Лей куда-то запропастилась. Я отослала прочь услужливо возникшую Сай, выждала время и, убедившись, что звуки в поместье утихли, тихонько выскользнула из покоев. Радуясь, что удалось улизнуть из-под неусыпного ока свекрови, пробралась мимо молчаливых рабов-охранников наружу, миновала задний двор и… едва не налетела на невесть откуда взявшегося Хорхе.

— Куда-то торопитесь, донна? Составить вам компанию? — насмешливо искривил он тонкие губы и подкрутил ус.

— Занимайтесь своими делами, а в мои не суйтесь, — огрызнулась я и попыталась его обойти.

— Дела господ неразрывны с моими, я ведь управляющий поместьем, — хмыкнул он, преграждая дорогу, и с шутовской галантностью предложил мне руку.

Я отпрянула в сторону.

— Дайте пройти.

— Я вам не препятствую, — нагло отозвался Хорхе, меж тем вновь загораживая путь. — Всего лишь предлагаю сопроводить вас.

— Я не нуждаюсь в вашем сопровождении.

— Дон сенатор, однако, так не считает. Он справедливо полагает, что здоровье и безопасность его супруги слишком ценны, чтобы оставлять ее одну.

— Ах вот как? Так значит, даже по поместью я могу перемещаться только в компании надсмотрщика?

— Я управляющий, — с гаденькой услужливостью напомнил он. — Впрочем, если вы предпочитаете компанию вашей матушки, можете подождать ее пробуждения.

С языка так и норовила сорваться грубость, сдержаться стоило больших усилий. Хорхе, словно издеваясь надо мной, снова протянул мне согнутую в локте руку. Хотелось завыть от злости. Разыскивать Джая в сопровождении Хорхе никак не входило в мои планы, провалился бы усатый жук в пекло.

Руку Хорхе я проигнорировала и, развернувшись на каблуках, вернулась в дом. Стало ясно: меня велено стеречь всеми возможными способами и ни под каким предлогом не пускать на площадку. Разумнее всего было бы поговорить об этом с Диего, но как же не хотелось унижаться и выпрашивать у него свидание с Джаем!

Лей явилась чуть погодя, когда я, кипя от возмущения, мерила шагами спальню.

— Госпожа? Вы не спите? — растерянно моргнула она.

— Где тебя носит? — набросилась я на нее, будто она была причиной моих бед.

— Простите, госпожа, — низко поклонилась Лей. — Прачки попросили отнести белье в бойцовский городок, а там я заодно помогла собрать грязную посуду.

Я глубоко вздохнула, пытаясь унять раздражение, и села на кровать.

— С ними все хорошо?

— С кем, госпожа?

— С Хаб-Арифом. С Джаем. Золдом, Кйосом… со всеми.

— Да, они в порядке. Но… их не выпускают наружу.

— Уже знаю. Вот что, Лей… Мне сейчас к ним не попасть, поэтому прошу тебя позаботиться о руке Джая. Ему надо соблюдать процедуры, назначенные лекарем. Сможешь?

Поколебавшись, Лей неуверенно ответила:

— Как прикажете, госпожа.

— Если будет капризничать, скажи, что это мое распоряжение. И… и… пусть Хаб-Ариф тебе поможет, если что.

Как бы велико ни было мое негодование, однако сон все-таки сморил меня, стоило лишь прилечь на кровать.

Увы, вечером поговорить с Диего тоже не удалось. Он вернулся раньше, да не один, а в компании гостей: к нам пожаловал его друг Пауль с супругой. Впрочем, визит молодой четы пришелся весьма кстати: Лаура, милая и жизнерадостная женщина, сумела развеять скопившееся во мне раздражение. Чего только не обсуждали мы, сначала за ужином, а затем и в саду: и трудности во взаимопонимании между Аверлендом и Саллидой, и строительство нового флота, и грядущий сезон дождей, и розовощекого малыша Бенито и, разумеется, мою беременность. Главной же новостью стал приезд в Кастаделлу труппы столичных лицедеев, которые давали лишь несколько представлений — на ненавистной мне Арене, что здесь служила главным местом для публичных развлечений. Лаура настояла на том, чтобы в среду после захода солнца мы вчетвером непременно посетили заявленную лицедеями лирическую драму. Так, за разговорами, просидели мы далеко за полночь. Когда я наконец добрела до кровати, то заснула, едва Лей успела переодеть меня ко сну.

Завтрак я вполне закономерно проспала. Диего уехал прежде, чем я спустилась в опустевшую столовую. Доедая остывшее белковое суфле, поданное для меня заботливой Нейлин, я услышала краем уха, что Изабель и Хорхе собираются на плантации. Очень кстати! В предвкушении скорой свободы я некоторое время слонялась по саду и терпеливо дожидалась, когда же свекровь со своим сторожевым псом наконец покинут поместье.

Но вместо того, чтобы оставить меня в покое и просто уехать, Изабель разыскала меня в саду и, широко улыбаясь, озадачила просьбой.

— Душечка, не откажи своей матушке, будь любезна. Помоги рассчитать людей за работу. Хлопок собран, Хорхе должен готовить его к погрузке на корабль, а мне одной никак не управиться с расчетными книгами.

— Разумеется, — обреченно выдавила я.

Когда Хорхе помогал мне забраться в двуколку, его улыбочка казалась еще ехиднее, чем обычно.

Свекровь не солгала: работы и впрямь оказалось много. К вечеру цифры в моей голове перепутались настолько, что наотрез отказывались складываться и умножаться, и я очень пожалела, что не позвала с собой Аро. Зато Изабель выглядела довольной: весь хлопок удалось собрать в срок и почти за бесценок.

За день я настолько устала, что заснула, так и не встретив мужа из Сената, и бессовестно проспала до самого утра среды.

За завтраком все, кроме меня, пребывали в приподнятом настроении. Изабель рассуждала о том, как удачно все сложилось с отправкой корабля, и так рьяно благодарила меня за поданную идею с наемными работниками, что я почти поверила в ее искренность. Диего обещал приехать пораньше, чтобы забрать меня на представление. Даже не думала, что ему настолько интересны выступления лицедеев… В оживленных разговорах мне едва удалось улучить момент, чтобы поговорить о беспокоящей меня проблеме.

— Мне следует рассчитаться с доном Монтеро за строительные работы.

— Так в чем же загвоздка? — приподнял бровь Диего. — Рассчитайся.

— Прежде мне хотелось бы еще раз осмотреть площадку и убедиться, что все сделано так, как и задумывалось.

Диего упрямо вскинул подбородок.

— Не утруждай себя. Хорхе проверит.

— Хорхе сегодня весь день будет в порту, ты забыл?

— Ах, да. В таком случае, мама поможет.

— Разве мама знает, о чем я договаривалась с Монтеро?

— Тогда я сам проверю.

— Но ты будешь в Сенате.

— Сделаем это в субботу, после приезда с Арены. Подождет твой Монтеро несколько дней, никуда не денется.

Пока я подбирала слова, чтобы справедливо возмутиться, Диего промокнул губы салфеткой, поднялся и поцеловал меня в лоб.

— Мне пора, дорогая. Вчера ты оказала маме неоценимую помощь, а сегодня отдохни как следует и будь готова к моему приезду.

Отдохни как следует. Можно подумать, он и впрямь заботится о моем самочувствии! Я отчетливо ощущала себя мухой, попавшей в паутину хитрых пауков. После завтрака Изабель не оставила меня в покое: именно сегодня ей приспичило заняться обустройством комнаты, смежной с моей спальней, в качестве детской для нашего первенца. И опять она до обеда гоняла рабов и рабынь, раздавая распоряжения, а я вынуждена была слушать ее воодушевленные словоизлияния и бездумно кивать, потому что от моего мнения здесь, похоже, ничего не зависело.

Неусыпный надзор надо мной продолжался до самой пятницы. Понадеявшись на то, что сумела усыпить бдительность свекрови своим послушанием, я вновь дождалась послеобеденной тишины на нижнем этаже и повторила попытку выскользнуть из поместья, на сей раз через черный ход.

И мне удалось! К счастью, рабам-стражам пока не давали распоряжения не выпускать меня из дома. В любом случае, уж они-то не стали хватать меня за руки и загораживать путь, как прежде делал Хорхе. Оставаясь незамеченной, я добежала до ворот бойцового городка и… с удивлением заметила незнакомых стражей, вооруженных аркебузами. Выходит, моих людей не только держат под замком, но и стерегут, будто каторжников!

Совладав с первой растерянностью, я расправила плечи, подошла к воротам и дернула ручку калитки. Заперто.

— Откройте дверь, — распорядилась я.

— Прощенья просим, донна, но внутрь проходить не велено, — деликатно кашлянув, ответил стражник.

— Кому это не велено? Это мои рабы, перед вами жена хозяина поместья.

Караульный переступил с ноги на ногу, поправил за плечом аркебузу и смущенно потер переносицу.

— Я уж смекнул, донна, хоть нас и не знакомили. Но ваш дражайший супруг запретил впускать и выпускать всех, кроме кухонных рабынь и прислужниц.

— А вам не кажется, почтенный, что господ это распоряжение не касается? — начиная выходить из себя, процедила я.

— Так-то оно так, донна, — гнул свое стражник. — Но как тут уразумеешь, коли наказ такой имеется… Мы люди служивые, нам приказали — мы хозяйское слово блюдем.

— Немедленно пропустите меня к моим рабам, или я велю вас сегодня же рассчитать и прогнать со двора.

Стражник, все так же переминаясь с ноги на ногу, нахмурился.

— Это уж как вам вздумается, донна. Оно, конечно, неохота терять хорошее место: работка тут у вас непыльная, рабы, видать, поротые, смирные. Но пропустить вас все же не могу, нанять-то меня нанял дон сенатор, не его супружница.

Я не верила ушам и не могла вымолвить ни слова от возмущения. Стражник смутился еще больше, отвел глаза, неловко потоптался на месте.

— Не серчайте, донна, лучше с доном своим поговорите, глядишь, и решится миром. До вечера небось не разбегутся ваши рабы, мы тут за ними зорко бдим.

Вне себя от ярости, я вернулась в дом. Подумать только, мой муж, сенатор, рабовладелец, лишил меня права видеть собственных рабов! Нет, я больше не буду ходить вокруг да около и поговорю с Диего сегодня же после его возвращения.

После обеда даю людям небольшую передышку. Нас еще не слишком много, но уже сейчас заметно, как сами собой начинают образовываться отдельные группы. Недавние новички, еще не привыкшие к относительной свободе в пределах бойцового городка, стараются держаться друг друга, знакомятся ближе, говорят мало и косятся на остальных с напряженной настороженностью, которая постепенно, день за днем, уходит с их лиц. Молодежь из «старичков» держится уверенней. Парни, которых Зверь по-отечески кличет «желторотиками», улыбаются чаще, поддевают друг друга, петушатся перед новичками и пытаются всеми силами сохранить за собой призрачное главенство.

Жало неизменно сторонится всех. Получив свою долю кормежки, уходит подальше от остальных и угрюмо двигает челюстями, уставившись в одну точку. Я ни разу не видел, чтобы он обрадовался вкусной еде, улыбнулся кому-либо из собратьев или хотя бы довольно потянулся, закончив победой тренировочный бой. Даже в поединках, групповых или парных, он никогда не ощущается частью команды. Настоящий волк-одиночка…

Есть еще мы, «посвященные». Я, Зверь, Кйос, Тирн и недавно присоединившийся к нам невысокий крепыш по прозвищу Лис, из обитателей песчаных дюн у южных границ Халиссинии. Загребущие руки охотников за головами проникают повсюду, смешивая на рабовладельческих рынках разные племена и наречия, делая бывших врагов собратьями по несчастью…

Две кухонные рабыни собирают грязные тарелки в пустые бочки и неторопливо толкают тележку к выходу. Невольно замечаю, какими голодными взглядами провожают их парни. Порою кто-то из «старичков» пытается заигрывать с девушками и молодыми женщинами, появляющимися по эту сторону ворот, но, к счастью, пока никто не позволял себе опасных вольностей.

— Эх, покурить бы, — мечтательно вздыхает Зверь, щурится от солнца и присаживается рядом со мной в тени навеса. — Тысячу лет не держал во рту трубку, а охота подымить так никуда и не делась.

— Здоровее будешь, — бурчу я, смутно припоминая, как сам с боевыми товарищами курил халиссийский дурман в их проклятых бескрайних пустынях.

— И толку? — не унимается Зверь, поглядывая на меня. — Положить здоровье на Арене, на потеху толстозадым кровопийцам?

Его нытье, пусть пустое и беззлобное, вызывает необъяснимое раздражение.

— У нас с тобой вроде были другие планы и на наше здоровье, и на жирные задницы кровопийц.

— Я помню, не злись, — миролюбиво хлопает меня по плечу Зверь. — И все же, не замолвишь словечко насчет курева перед госпожой?

— Ты видал госпожу хоть раз с тех пор, как нас заперли здесь? — раздражение выплескивается через край, хотя Зверь в этом нисколько не виноват.

Он на миг умолкает, не спуская с меня прищуренных глаз. Но лишь на миг.

— Может, занята?

— Может, — отворачиваюсь и сплевываю горькую слюну на горячий песок.

Вель не показывается на площадке с тех самых пор, как перед нашим носом захлопнулись ворота. Может, и вправду занята, но раньше она заглядывала к нам почти каждый день, наблюдая за тренировками, а теперь ее любимое кресло на возвышении под парусиновым шатром пустует и припадает пылью. Чем она может быть так занята? Почему ее нисколько не волнует то, что мне и Хаб-Арифу закрыли выход в поместье? Неужели сейчас, когда она заполучила от меня ребенка, наши встречи для нее ничего не значат?

Каждый раз подобные мысли поднимают во мне волну злости. Теперь, когда я не видел Вель почти неделю, наш давний с ней уговор о восстании кажется ловушкой. Стараюсь гнать от себя мрачные подозрения, но с приходом ночи они начнут грызть меня с новой силой.

Завтра суббота. Так или иначе, мы должны увидеться, хотя бы мельком, если ничего не изменилось и мы все еще нужны на Арене.

— Ты чего такой смурной? — меж тем продолжает допытываться Зверь. — Случилось что?

— Пока нет, — бросаю коротко.

Очень хочется верить в свои слова. Не объяснять же ему, что снова чувствую себя тигром, запертым в клетке.

Со стороны ворот вновь доносится лязг задвижки. В калитку проскальзывают рабыни госпожи: Лей и Сай с какой-то ношей. Хаб-Ариф оживляется, улыбка обнажает белые зубы, когда он смотрит на свою женщину. Новая волна беспричинной злости, на сей раз смешанной с завистью, захлестывает меня с головой. Пусть сейчас и им несладко, пусть они не могут миловаться по ночам, но по крайней мере Лей приходит к нему, говорит с ним, прикасается к нему…

Встаю, отряхиваю штаны и ухожу подальше, к бочке с водой, делая вид, будто одолела жажда. Хотел бы не смотреть в их сторону, но помимо воли подмечаю улыбку Лей, быстрый поцелуй, многообещающий взгляд, брошенный на Хаб-Арифа. Слышу тихий, воркующий шепот. Отворачиваюсь, чтобы не рассвирепеть окончательно. Но, к моему удивлению, вскоре за спиной раздаются легкие шаги.

— Эй, повернись-ка!

Голос Лей, обращенный ко мне, звучит совсем иначе, словно в сладкий сироп внезапно налили горькой желчи.

— Чего надо?

— Пора заняться твоей рукой.

— С моей рукой все в порядке.

Пожалуй, ответ звучит грубо, но грубость эта напускная: сознание того, что Вель присылает рабынь позаботиться обо мне, приятно щекочет нутро. На языке вертится вопрос, почему же она сама не приходит, но перед Лей выворачивать душу не хочется.

— Будет в порядке, когда вновь сможешь крепко держать меч и выйдешь на Арену, а до тех пор умолкни и повинуйся.

Там, под лопаткой, где мгновение назад разливалось тепло, теперь поселяется мерзкий холодок. Значит, Вель беспокоится не столько обо мне, сколько о моих победах на Арене?

Девчонка Сай меж тем разжигает угли в небольшой жаровне, подогревает принесенную с собой морскую воду, размешивает в ней масла и отвары. Пока моя рука нежится в горячих ароматных припарках, Сай куда-то исчезает, а Лей раскладывает над тлеющей жаровней морские камни. Долго наблюдаю за ней исподлобья, и в конце концов не выдерживаю.

— Как она?

— Кто? — выгибает бровь Лей, будто и в самом деле не поняла.

Иногда хочется удушить эту наглую стерву. И как такая гадюка могла понравиться бесхитростному и прямому, как тренировочный столб, Зверю?

— Ты такой смешной, когда злишься, — вдруг усмехается Лей. — У тебя на лице все написано, будто в книге. Кстати, «она» в порядке. Жива-здорова. Приходил лекарь, подтвердил, что она в тяжести. Будто женщина этого и сама не знает.

Лей насмешливо фыркает, и моя злость, накопленная долгими днями ожидания, потихоньку гаснет. На ее место приходит уныние. Сам не знаю, что хотел услышать от Лей. Вроде бы и не сказала ничего плохого, а все же чего-то не хватает… Почти решаюсь спросить, почему госпожа не приходит, когда взгляд случайно падает в сторону, где сидит Кйос и… рядом с ним пигалица Сай!

На несколько мгновений приходит онемение. Оторопело наблюдаю, как Кйос принимает позу сытого кота, якобы ненароком поигрывает мышцами на груди, как лыбится, искоса глядя на девчонку. Она же с восторгом смотрит ему в рот, время от времени опускает ресницы, смущается… и снова смотрит блестящими от восхищения глазами!

И как я раньше этого не замечал?

Легкий хлопок по щеке приводит меня в чувство.

— Не пялься на них так, будто хочешь сожрать.

— Кхм… и давно это у них?

— Что — это? — ехидно щурится Лей. — Ничего такого не происходит.

— Она же еще совсем дитя!

Лей почему-то хмурится и отвечает уже без улыбки.

— Это дитя — рабыня, которой уже пришлось познать мужчину. И отнюдь не по своей воле. Пусть себе посидят, ничего с ними не сделается.

— Я думал… ей нравится Аро.

— Аро ей нравится. На прогулках у моря они — два сущих ребенка. Когда оба не заняты, он учит ее читать. Как брат сестру, — искоса смотрит на меня Лей.

Я могу только вздохнуть. Ничего не понимаю в делах сердечных. Женщины порою делают странный выбор…

Когда припарка остывает, Лей медленно, осторожно разминает мне мышцы на предплечье. Отголоски боли все еще мешают насладиться прикосновением женских пальцев, но вскоре становится так хорошо, что хочется застонать от удовольствия… Теперь я уже лучше понимаю Хаб-Арифа.

Закончив, Лей выкладывает на моей руке нагретые камни и бросает взгляд в сторону возлюбленного.

— Иди к нему, хватит возиться со мной, — роняю сквозь зубы.

— Ты побудешь сам? Я велю Сай, чтобы она присмотрела за тобой.

— Не надо, я не младенец. Поторопись, время на исходе.

Легко, словно степная лань, Лей поднимается и уходит по направлению к баракам. Ей даже нет нужды оборачиваться и манить Зверя: тот, выждав время и оглянувшись украдкой, идет в ту же сторону.

Я прислоняюсь спиной к шершавому бревну навеса и закрываю глаза. Вызываю в памяти образ Вель и представляю, как ее губы касаются моих.

Диего крепче перехватил мою руку на своем предплечье и ослепительно улыбнулся молодой паре, выгуливающей очаровательного малыша.

— На будущей неделе я собираюсь устроить прием для сенаторов. Мама теперь посвободнее, поэтому займется приготовлениями. Поможешь ей?

— Помогу, — кивнула я и возвратила улыбку полноватой женщине — кажется, супруге ювелира. Постепенно, во время наших вечерних прогулок, Диего знакомил меня с жителями Кастаделлы, и теперь многих из них я начала узнавать в лицо. — Маме действительно нужна помощь, или это очередной повод держать меня подальше от тренировочного городка?

Диего не подал виду, что мои слова смутили его.

— С чего ты взяла?

— Может быть, с того, что сегодня нанятые тобой аркебузиры, о которых ты позабыл мне рассказать, не впустили меня внутрь?

Он скосил глаза в мою сторону.

— Значит, ты все-таки ходила туда?

— Разумеется, ходила. И раз уж об этом зашел разговор, хочу узнать, что все это значит и почему я не могу видеть своих людей?

— Тебе сейчас нужно думать о ребенке, а не о рабах.

— Ребенок еще не родился, с чего мне о нем думать? А ведь завтра суббота, и я должна поговорить со своими людьми, обсудить предстоящие поединки…

— Вельдана, ты в самом деле считаешь, что это необходимо? — с легким раздражением в голосе осадил меня Диего. — Что-что, а в драках они смыслят получше тебя.

— Давай начистоту. Теперь я пленница в твоем доме?

— Глупости. Ты моя жена и хозяйка моего дома.

— Помнится, прежде у меня было больше свободы, как у хозяйки дома.

— Прежде ты не носила в чреве моего наследника. — Диего вздохнул, остановился и взял мои ладони в свои. — Я просто не хочу рисковать тобой.

— Ты ничем не рискуешь, — упрямо настаивала я. — Ведь мы уже говорили об этом. Ты сам позволил мне построить этот городок…

— Но теперь там слишком много бойцовых рабов, и беременной женщине не место среди этой дикой своры.

Меня охватило бессилие. Я отчетливо поняла, что переубедить мужа не удастся, он просто не желает слушать моих аргументов.

Не дождавшись от меня очередного упрека, Диего вновь переложил мою руку себе на предплечье и повернул в обратную сторону.

— Думаю, сегодня мы достаточно погуляли. Пойдем-ка домой, я устал.

Утро субботы заставляет меня понервничать. Мы готовимся к выезду на Арену, но почему-то за нами никто не приходит. Старые тревоги приобретают новые формы: мы теперь не нужны? Игры отменяются, нас всех распродадут на торгах, и о подготовке к восстанию придется забыть?

К счастью, на воротах лязгает засов, и я сам готов растерзать себя за малодушие. Мы все же едем на Арену, и, вероятно, совсем скоро я увижу Вель!

За распахнутыми воротами неожиданно появляется красавчик Адальяро, но Вель рядом с ним нет. Он самолично, с присущей ему брезгливостью, осматривает бойцов и отбирает тех, кто, по его мнению, способен сражаться. На них надевают кандалы. Остальных, кто еще слаб и не оправился от ран, аркебузиры грубо отталкивают назад. Внутри начинает закипать гнев, но я стараюсь держать себя в руках.

— Господин, — произношу смиренно. — Позвольте этим парням тоже поехать. Им будет полезно посмотреть на поединки.

— Когда будут способны побеждать, поедут, — удостоив меня презрительным взглядом, сквозь зубы цедит красавчик.

Последним заковывают Эйхо. Ступаю за ним следом, но Диего Адальяро жестом велит стражам заканчивать.

— Это все, — говорит он аркебузирам. — Вы двое — ведите этих псов к повозке, а вы оставайтесь на местах.

— Господин! — вновь подаю голос, стараясь дышать глубоко и ровно. — Вы забыли меня.

Резкий поворот кудрявой головы, перекошенное лицо красавчика, быстрый взмах хлыста — и шею обжигает боль. Едва успеваю наклонить голову, чтобы не схлопотать по лицу. Горжусь тем, что не поддался инстинкту и не выбросил руку на перехват, иначе…

— Я ничего не забываю, пес! — шипит над ухом благородный господин. — Я же сказал: едут те, кто может сражаться!

— Я могу, — выплевываю прежде, чем успеваю подумать.

Краем глаза замечаю, как Диего Адальяро вновь заносит хлыст, и опускаю голову ниже, подставляя плечи, однако удара не ощущаю. Удивленный, поднимаю глаза.

— Правда? — криво ухмыляется красавчик, ощупывая меня скептическим взглядом. — Что ж, тогда этого тоже в кандалы. И поживее, опаздываем!

Прежде чем успеваю сообразить, что наделал, на меня надевают ошейник, заламывают за спину руки и пристегивают сзади к цепи. Пока нас ведут к повозке, лихорадочно соображаю, что теперь делать. Вырвать бы самому себе язык! Если меня и правда сегодня выставят на Арену, придется сражаться, а я еще не готов. В руку еще не вернулась прежняя сила, поврежденные ребра мешают свободно двигаться, в таком состоянии я уязвим, как никогда… А ведь против меня наверняка выставят опытного, сильного бойца, не какого-нибудь сосунка!

Что я наделал? Почему позволил упрямству и желанию хоть мимолетом увидеть Вель опять взять верх над здравым смыслом и подставить под удар свой замысел?

Что ж, хоть чего-то я действительно добился: у кареты, что стоит перед повозкой, наконец-то вижу свою госпожу в светлом выходном платье. На миг наши взгляды встречаются, и я теряюсь, не понимая, что вижу в ее глазах: радость, вину, непонимание, тревогу, страх?

Еще миг — и она скрывается внутри кареты, а нас одного за другим впихивают в повозку.

Дальше все как в тумане: тряска в телеге под палящим солнцем, знакомый запах Арены, мелькание полуобнаженных тел… Жадно ловлю взглядом Вель и вижу, как наливается гневным румянцем ее лицо, когда она жарко спорит о чем-то со своим красавчиком.

Наконец помощники распорядителя уводят нас за решетку на разминочное поле. Зачитывают пары и порядок поединков, и меня в списке нет. Значит, Вель все же настояла на том, чтобы не дать мне совершить глупость…

Теперь могу спокойно заняться тем делом, ради которого я здесь. Вместе со Зверем, которому предстоит биться в заключительной серии поединков, наставляем ребят, обсуждаем особенности соперников, планируем тактику боев.

Увы, первая же схватка заканчивается неудачей: паренек из новичков, имя которого мне так и не удалось запомнить, допускает ошибку, открыв бедро мечу соперника. Раненый, он не в силах продолжать бой, озирается вокруг ошалевшими глазами и в конце концов сдается под серией уничтожающих ударов.

Я закусываю губу. Парню не повезло: соперник явно превосходил его опытом и умением. С другой стороны, в его поражении есть и польза: теперь Вель не станут обвинять в мошенничестве и договорных боях.

Тирн побеждает. Побеждает и Эйхо. Зато во втором отделении удача отворачивается еще от одного нашего: ловкача с южных островов по кличке Нырок. А я возлагал на него большие надежды…

К счастью, во второй серии поединков поражений больше не терпит никто из наших ребят.

Финальную серию открывает Жало. Его манера боя завораживает. Он уверенно находит слабые места соперника, превосходящего его ростом и крепостью, и безжалостно наносит один точный удар за другим. Не могу припомнить, чтобы он так выкладывался на учебных боях, но теперь убеждаюсь, что Жало — опаснейший противник, и Хаб-Арифу в самом деле повезло одолеть его в прошлый раз.

Победа Жало приносит нам великолепного бойца, и я остаюсь доволен.

Несколько следующих пар дают нам передышку: среди них нет наших людей. Затем наступает черед Кйоса. Его соперник внушает опасения, и я стараюсь напоследок вложить в голову парня хитрости, которые помогут ему победить. Он понятливо кивает, разминает широкие плечи, в его глазах я не вижу страха, и это вселяет в меня надежду.

За боем наблюдаем бок-о-бок со Зверем, вцепившись пальцами в прутья заградительной решетки.

— Молодец… — шевелит губами Зверь, и я вижу, как сокращаются мышцы на его могучих руках: в мыслях он там, на песке круглой площадки, дерется с противникомвместо Кйоса. — Теперь левой… так… группируйся… закрывайся… атака, ну же!

Победа близка: Кйос заносит деревянную секиру для последнего удара, и тут случается непредвиденное. Противник изворачивается, бьет щитом по запястью лиамца — и у того вырывается вопль боли. Секира летит к каменному ограждению, Кйос не успевает закрыться и получает вражеским оружием по затылку. Трибуны взрываются кровожадным воплем: Кйос побежден.

Мои пальцы судорожно сжимают решетку. Зверь поворачивает ко мне побледневшее лицо.

— Нет… нет, только не он!

В груди разливается горечь. Только теперь понимаю, как дорожил этим заносчивым, хвастливым парнем. Как хотел видеть его победы, как надеялся встать с ним плечо к плечу в последней битве за свободу…

Побледневшего Кйоса выводят за решетку. Он держится за правую руку: видно, что несколько пальцев сломано. Прежде, чем успеваю о чем-либо подумать, прорываюсь к нему, молча сжимаю плечо, не обращая внимания на его конвоиров. Кйос изворачивается, словно в поединке, ускользает от стражей и обхватывает меня за плечи здоровой рукой. Сквозь гневные вопли стражей слышу его лихорадочный шепот:

— Мы еще увидимся, Вепрь. Я все помню. Я доживу. Ты не пожалеешь…

— Береги себя, — только и успеваю сказать, прежде чем лиамца грубо отрывают от меня и толкают в спину так, что он падает на колени.

На грудь словно наваливается каменная плита, но я заставляю себя собраться. Близится поединок Зверя.

====== Глава 34. Повиновение ======

Комментарий к Глава 34. Повиновение Глава пока не бечена

Мерное покачивание кареты усилило дурноту, одолевавшую меня с самого утра. Отодвинув бархатные занавеси на окне в надежде вдохнуть больше воздуха, я прислонилась виском к резной деревянной раме.

— Ты расстроена? — склонился над моим плечом Диего.

Я сделала глубокий вдох, чтобы подавить особо неприятный приступ тошноты, и заставила себя ответить.

— Сегодня я потеряла трех рабов.

— И получила вместо них целых восемь. К тому же, мы сорвали неплохие барыши на ставках, ты так не считаешь?

Диего красноречиво похлопал по кошелю на поясе, так, что в нем зазвенели монеты.

— Да, неплохие, — ответила я безучастно.

Разве мог он меня понять? Он не позволил мне подойти к моим людям и не дал перемолвиться даже словом перед их выходом на Арену, и вот теперь троих больше нет с нами. И Джая бы не было, если бы я не воспротивилась странному желанию Диего вытолкнуть на песок еще и его, уязвимого и не восстановившегося после тяжелых травм.

— Ну же, не расстраивайся. Подумаешь, парочка рабов. Зато дома тебя ожидает сюрприз.

Почему-то мелькнула мысль, что сюрпризом окажется письмо от дядюшки, — разумеется, напрасная. На ответ надеяться не приходилось: мое письмо к родственникам едва ли преодолело хотя бы половину пути в Аверленд. Конечно же, письма мне никто не вручил, да и Диего будто бы забыл о своих словах. Загадочно улыбающаяся за обедом Изабель заставила меня насторожиться, но и тут Диего сделал вид, словно ничего не происходит. После обеда он проводил меня в покои и не ушел, вопреки ожиданиям, а подвел меня за руку к большому зеркалу у комода.

— Закрой глаза, — попросил он.

Я подчинилась. Вскоре шеи коснулся холод металла. Теперь уж ясно, что за сюрприз он имел в виду.

— Можешь открыть.

Я послушно взглянула на себя в зеркало. Шею обхватывало великолепное ожерелье, усыпанное крупным жемчугом и сапфирами чистейшей воды. Красиво, но… в душе не шевельнулось ровным счетом ничего. Пришлось через силу выдавить улыбку и поблагодарить мужа за подарок.

— Нравится? — Диего обнял меня со спины, положил ладонь на живот и поцеловал в обнаженное плечо.

— Нравится, — вынуждена была признать я, хотя внутри все протестовало и против мужниных объятий, и против прикосновения мягких красивых губ к моей коже. — Очень.

— Это награда за то, что ты подарила мне надежду стать отцом. Надеюсь, теперь твое настроение улучшится. А когда родится наш сын, ты узнаешь, насколько щедрым я могу быть, — воодушевленно произнес Диего.

— Благодарю тебя.

Довольный, он взял мое лицо за подбородок и повернул к себе.

— Не поцелуешь?

Вспомнилась Лей и ее слова о том, что только любовью и лаской я смогу добиться расположения мужа. Любовью, которую на самом деле не испытываю к нему, как ни печально это признавать.

Сделав над собой усилие, я потянулась к его губам и закрыла глаза. Позволила раскрыть свои губы, впустила в рот настойчивый язык. Даже обняла Диего за шею, позволяя ему прижаться к себе теснее.

— Когда ты не дуешься, то нравишься мне гораздо больше, — оторвавшись от моих губ, произнес он с улыбкой.

— Я бы не дулась, если бы ты не держал меня взаперти.

Улыбка сползла с лица Диего.

— Ты опять о своем.

— Верни мне право видеться с моими рабами.

— С рабами? — недобро хмыкнул Диего, и в глазах его промелькнул затаенный гнев. — Или только с одним из них?

По спине прополз неприятный холодок.

— Диего, о чем ты?

— Ты знаешь.

— Если о Джае, то ведь ты сам хотел, чтобы я зачала от него дитя!

— Правда? — он насмешливо искривил губы. — А я помню другое. Я хотел, чтобы ты зачала дитя от Кима, а ты выбрала этого бешеного пса!

Внезапный приступ дурноты вынудил меня отвернуться. Но Диего обхватил пальцами мои скулы и вновь заставил смотреть себе в глаза.

— Да, я не хочу, чтобы этот раб прикасался к тебе. Он сделал, что от него требовалось, теперь самое время забыть о нем.

Губы стали внезапно сухими и горькими.

— Я вовсе не это имела в виду. Там, за частоколом, находится не только Джай. Сегодня у нас появились новички, неужели ты считаешь нормальным, что они не будут знать свою хозяйку?

Прищурившись, Диего долго изучал мое лицо, а затем все-таки разжал пальцы. Я невольно потерла освобожденные скулы.

— Если я разрешу тебе видеть других рабов, ты ведь будешь встречаться и с ним, не так ли?

— Разумеется, — твердо ответила я. — Он — их наставник. А я должна разбираться в играх, чтобы мои люди могли побеждать. Мы вместе будем определять готовность бойцов, выбирать соперников, обсуждать правила…

— Я понял, — раздраженно оборвал меня Диего. — Ты продолжишь упрямиться и изводить меня, пока не добьешься своего.

Некоторое время он мерил шагами спальню, а потом резко обернулся и приблизился вплотную.

— Хорошо, я разрешу стражам впускать тебя. Но у меня есть два условия.

— Какие? — не дыша, я провела языком по пересохшим губам.

— Пообещай, что больше не станешь отдаваться ему. — Невесело усмехнувшись, он добавил: — И никому другому.

— Обещаю. — Мой голос дрогнул, но я понадеялась, что Диего этого не заметил. — Что еще?

— Еще… тебе пора вспомнить, что я твой муж. От тебя не требуется оставаться со мной всю ночь, но вечера ты будешь проводить на супружеском ложе.

Горло сдавил тугой липкий ком. Вспомнились руки Диего, шарящие по моей груди, прикосновения Кима, развратные картины, что представали моему взору в спальне мужа. Но если это цена, которую я должна заплатить за возможность видеться с Джаем…

— Как пожелаешь, дорогой, — смиренно произнесла я. — Будь по-твоему.

После боя нас кормят обильно и сытно: упругие вареные моллюски, рассыпчатый дикий рис, кашица из спелого авокадо, фрукты. Но вкус еды не ощущается. Нет и привычного оживления во время ужина, слышен лишь глухой стук ложек о миски. Радости не видать даже на лицах сегодняшних победителей, каждый угрюмо смотрит в свою тарелку и избегает встречаться взглядом с соседом.

Побитые и местами окровавленные новички едят жадно и торопливо, с любопытством озираясь вокруг. Испуга в глазах не вижу: похоже, и впрямь попасть во владение семейству Адальяро считается большой удачей. В других домах проигравшим в первый день не светила даже кормежка, а ведь могли и плетьми отходить, и на позорный столб подвесить. Единственный страх новичков, который осязаемо струится в воздухе, читается в опасливых взглядах, касается будущего: их еще не клеймили, вдруг отдадут обратно?..

Я мог бы поддержать, успокоить, развеять страхи, рассказать о наших порядках, но сегодня мне язык будто к нёбу прибили.

Надо как-то справиться с потерей Кйоса и еще двух парней.

— Ну что все как на проводах, не хороним же никого! — первым не выдерживает Зверь.

Один глаз у него заплыл, на татуированном лбу вздувается шишка, поперек живота нехорошая длинная царапина, оставленная острием копья, на локте запеклась кровь, но выглядит он поживей остальных. Его противник, жилистый крючконосый «пустынник», совсем недавно перестал сплевывать кровью и трогать разорванное ухо. На плече у него свежая повязка, не слишком умело прилаженная юным учеником доктора Сальвадоре. «Тяжелых» среди нас сегодня нет, поэтому брезгливый дон передал нас в качестве обучения в руки неопытного подмастерья.

Зверь прав: сегодня все живы. И даже Кйос, который больше не с нами, ранен не смертельно. На его спине уже наверняка выжгли обвитый цепями якорь — символ корабельной верфи дона Дельгадо.

Кйос знает о нас все. Как он распорядится этим знанием?

Хаб-Ариф дружески хлопает меня по плечу и говорит еще что-то, но я не ищу утешений. Поднимаюсь и ухожу подальше от остальных, растягиваюсь на куче соломы у бараков. Рабыни-прислужницы, которые после нашего приезда набивали этой соломой тюфяки для новичков, уже ушли, и мне никто не помешает побыть в одиночестве, предаться невеселым раздумьям.

Как бы не так. Проходит не так уж много времени, и рядом садится чья-то наглая задница. Нетрудно догадаться, чья. Чувствую, как лицо кривит злая гримаса, поворачиваюсь, чтобы послать зануду Зверя куда подальше, но брань застревает в горле.

Это не Хаб-Ариф, а Золд. Смотрит на меня пытливым, тревожным взглядом.

— Чего надо? — бросаю раздраженно.

— Я хочу участвовать в следующих боях.

— Сдурел? Ты только раны зализал.

— Я готов, Вепрь. Вот увидишь, я не подведу.

— Зачем тебе это, парень? — спрашиваю уже мягче, понимая, что Золда манит на Арену не просто бойцовский азарт.

Он на миг опускает ресницы и сжимает кулаки.

— Хочу отвоевать Кйоса.

Рот кажется чужим, когда силюсь растянуть его в снисходительной улыбке.

— Дурак. Думаешь, Кйоса так просто выставят против раба Вельданы Адальяро? Его к нам и на пушечный выстрел не подпустят.

Некоторое время Золд кусает губы, сосредоточенно разглядывая сбитые о тренировочный столб костяшки пальцев.

— Ты не доверяешь мне? — произносит глухо.

— Почему ты так решил?

Теперь Золд смотрит на меня смело и прямо. Мне почему-то нравится этот взгляд.

— Ты ничего не говоришь мне.

— А что я должен тебе сказать? — по позвоночнику ползет холодок от неприятных предположений.

— Я все слышал. О восстании. Тогда, когда ты говорил об этом Кйосу. Долгое время думал, что мне почудилось это в бреду, но теперь знаю, что нет. Я видел, как вы шептались со Зверем, Кйосом… Все ждал, когда ты скажешь мне. Почему ты доверился ему, а мне нет?

Долгое время смотрю на него, пытаясь удержать внутри вихрь эмоций — досаду на собственную глупость, злость на наглого юнца, страх, что тайна по моей вине так легко перестает быть тайной. Но в конце концов понимаю, что если парень так долго держал в себе столь опасный секрет и никому не проболтался, то он заслуживает доверия.

— Ладно. И что ты думаешь об этом?

— Думаю, что надо сделать это побыстрее.

— Побыстрее, — усмехаюсь горько. — Побыстрее можно только себя угробить, и остальных в придачу. Нас всего горстка. А предстоит взять весь город. И выстоять против целой страны.

— И… ты скажешь, что нам надо делать? — с надеждой смотрит на меня Золд.

— А то, — не могу удержаться от улыбки. — Учиться быть сильными и ловкими. Учиться побеждать. И учиться проигрывать.

На этот раз немолодой усатый аркебузир не препятствовал мне и пропустил внутрь сквозь калитку. За спиной лязгнул засов, и я сразу же почувствовала на себе пытливый взгляд нескольких пар глаз. Поколебавшись, направилась в сторону тренировочной площадки, но вредный страж, следующий по пятам, остановил меня у края невысокой каменной насыпи, ограждавшей песчаную арену.

— Дальше нельзя, донна.

— Почему?

— Дон сенатор велел следить, чтобы вы не приближались к этому зверью ближе, чем на сто шагов.

— Почему? — выдохнула я.

— Они опасны, — пожал плечами вояка. — Прощенья просим, госпожа.

Я проглотила очередное унижение и обвела взглядом полуобнаженных мужчин, что послушно встали на колени и склонили головы, но тем не менее напряженно следили исподлобья за каждым моим движением. Как их теперь много!

И Джай среди них. Его взгляд так холоден, что меня пробивает озноб. Я заставила себя отвести глаза и посмотреть на новичков, с которыми еще не знакома.

— Добрый вечер, — произнесла громко, чувствуя, как пересыхает горло. — Меня зовут Вельдана Адальяро, и отныне я ваша госпожа. Если станете бороться за честь моего имени и служить мне верой и правдой, обещаю, что с вами будут обходиться хорошо. Встаньте — и прошу тех, кто оказался здесь впервые, назвать свои имена.

Рабы молча поднялись; новички один за другим со смиренным поклоном произнесли короткие прозвища, которыми их нарекли в рабстве. Я постаралась их запомнить, хотя и волновалась так, что это оказалось непростой задачей. Надо попросить Джая составить мне полный список — настоящие имена этих людей, полученные при рождении от матерей, их родные края, сведения о семьях, о том, как долго они находятся в рабстве…

Повернувшись к топтавшемуся позади аркебузиру, я холодно велела:

— Проводите меня в контору. И приведите туда раба по прозвищу Вепрь. Да поживее, у меня мало времени.

Стражник не посмел перечить и ничем не выказал удивления. Проводив меня в небольшое прохладное помещение позади бараков, где я обычно обсуждала с Джаем дела, он поклонился и вышел. Я остановилась у окна и полной грудью вдохнула воздух, к вечеру густо напитанный влагой. Сердце бешено колотилось в ожидании встречи — наконец-то с ним, один на один…

Лязгнули цепи, и тут же хлопнула входная дверь. Я оторопело уставилась на любимого, закованного в кандалы, будто его собирались везти на Арену. Стражник расценил мой взгляд по-своему и грубо ткнул Джая в спину аркебузой.

— На колени перед госпожой, пес облезлый!

Джай пошатнулся, медленно опустился на колени и склонил голову.

— Зачем это? — ошеломленно спросила я. — Снимите с него цепи, сейчас же.

— Не дозволено, госпожа, — качнул головой усатый аркебузир. — Дон сенатор велел заковывать в кандалы всякого, кого вы пожелаете видеть, если только он не находится на расстоянии ста шагов…

— Уйдите, — прикрыв глаза, чтобы удержать непрошеные слезы, приказала я. — И не появляйтесь, пока не позову.

— Я буду за дверью, — предупредил стражник и многозначительно посмотрел на меня. — Коли что — только кликните, я мигом…

— Ступайте же, — повторила я, чувствуя, как тело сотрясает нервная дрожь.

Дверь захлопнулась. В несколько шагов я преодолела расстояние от окна до запертой двери, где стоял на коленях Джай.

— Поднимись, пожалуйста.

Он молча повиновался, загремев цепями, и мимолетно скользнул по мне стальным взглядом — обжигающе-холодным, как лед. Я шагнула ближе и обняла его, прижалась щекой к широкой груди.

— Джай, прости, — шепнула я, задевая губами его кожу, к которой прилипли вездесущие песчинки. Вдохнула запах разгоряченного тела, терпкого пота и чего-то особого — дикого, пьянящего, присущего только ему. — У меня и в мыслях не было, что тебя закуют…

Он молчал; я слышала лишь прерывистое дыхание и гулкое, частое биение сильного сердца. Не дождавшись ни слова, подняла глаза, обняла Джая за шею и хотела поцеловать, но не смогла. Упрямец не склонил голову, а достать губами до его губ я не могла бы, даже встав на цыпочки. Как же он высок! Я в полной мере осознала это только сейчас, когда он пожелал стать для меня недосягаемым.

— Ты злишься? Но почему? — допытывалась я, прижав ладони к его щекам.

Джай сердито сжал губы; под моими пальцами на высоких скулах отчетливо ходили желваки. Теперь он не смотрел на меня, направив взор куда-то вдаль поверх моей головы.

— Что это? — только теперь я с удивлением заметила вспухшую полосу у него на шее, убегающую вниз от ошейника. — Тебя били? Кто посмел?!

— Никто, — процедил он сквозь зубы. — Царапнул себя когтем, когда вычесывал блох. Госпоже, наверное, пора идти. Госпожа ведь слишком занята, чтобы тратить время на презренного пса.

— Почему ты так жесток со мной? — тише спросила я. Осторожно погладила упрямые скулы, очертила пальцем плотно стиснутые губы. — Я не могла прийти раньше.

Грудь Джая вздымалась высоко и часто, он наконец-то удостоил меня взглядом — колючим и ядовитым, как иглы морского ежа.

— Ну разумеется. Ты добилась своего, и теперь я стал не нужен.

— Глупости, — мои пальцы ласкали его лицо, шею, влажные от испарины плечи. — Ты думаешь, я не приходила, потому что не хотела? Ошибаешься. Диего не позволял мне. Он велел запереть вас здесь и поставил охрану на воротах — ты видел сам. Меня не впускали. Изабель, как коршун, следит за каждым моим шагом. Мне не позволили даже увидеться с вами перед боем!

В серых глазах Джая мелькнула озабоченность.

— Он… не накажет тебя за то, что ты пришла?

— Нет, — я поспешно тряхнула головой. — Теперь — нет. Я убедила его снять запрет, и…

— Убедила? Как?

Мои ладони легли ему на грудь; могучие мышцы под пальцами закаменели.

— Поцелуй меня, — попросила я жалобно. — Пожалуйста.

Джай некоторое время буравил меня взглядом, а затем шумно выдохнул, склонил голову и прижался губами к моим губам. Ладони сами скользнули по твердым плечам, обхватили шею; я приникла к нему всем телом, вбирая в себя желанный поцелуй. Хотелось нежности, но Джай вел себя грубо: врывался в мой рот, захватывал в плен язык, больно прикусывал губы. Когда я отпрянула, вскрикнув от слишком болезненного укуса, он подался ко мне всем телом, дернул плечами; зазвенели цепи за его спиной.

— Да что с тобой? — в сердцах воскликнула я.

— Что со мной?! Я ждал тебя всю неделю! — зло выкрикнул он. — А теперь я вижу тебя и не могу даже обнять!

— Зато я могу, — тише сказала я и вновь приблизилась, обвила руками его торс. — Сейчас не получится освободить тебя, но я что-нибудь придумаю, вот увидишь.

Джай вздохнул и зарылся лицом в волосы у меня за ухом.

— Я тосковала по тебе, — призналась я, скользя губами по щетинистой щеке. Замерла от горячего дыхания, обдавшего шею. — Пожалуйста, не злись.

— Чего он потребовал от тебя? — глухо спросил Джай, прижимаясь губами к мочке моего уха.

Я обняла его крепче, почувствовала животом выпуклую твердость — свидетельство мужского желания. Сердце сладко затрепетало, но к сладости примешивалась и горечь данного мужу слова.

— Прошу тебя, только не злись…

— Скажи мне.

Я привстала на цыпочки, потерлась носом о колючую щеку, прижалась губами к его уху.

— Он разрешил мне приходить сюда, но потребовал хранить ему верность.

Джай содрогнулся всем телом, но не отпрянул, не оттолкнул. Его шумное, частое дыхание жгло кожу, усыпляло разум и будило недостойные замужней женщины желания.

Я хотела этого мужчину, телом и душой.

— И ты обещала? — Джай нехотя оторвался от меня и пристально посмотрел в глаза.

— Обещала. Не видеть тебя — еще больнее.

Он тяжело дышал, проникая стальным взглядом мне в душу; не сразу я поняла, что он медленно качает головой из стороны в сторону.

— Сначала он толкает тебя в постель к рабу, а потом требует верности? Тебе не кажется, что это нелепо?

— А что прикажешь делать? Я не смогу нарушить слово.

Джай сузил глаза и недобро ухмыльнулся.

— Пусть так. Ты не нарушишь. Вот только я ему ничего не обещал.

Его странные слова взволновали меня. Я снова обхватила ладонями его лицо и заглушила тревоги в поцелуе. На этот раз он целовал меня как следует — глубоко, нежно, сладко, наполняя душу теплом.

Спустя вечность я отпрянула вновь — чтобы сохранить остатки рассудка.

— Как ты себя чувствуешь? — гораздо мягче спросил Джай, прижавшись щекой к моей щеке.

Я обняла его и погладила скованные за спиной руки.

— Не могу сказать, что хорошо. Тревожно за Кйоса и других. Я хотела выкупить их, но ни один из новых хозяев не согласился. Наверное, люди мстят мне за то, что я никогда не отдаю побежденных рабов. Лей расстроилась, и Аро тоже, а у Сай так вообще глаза весь день на мокром месте.

— Кйос справится, — заверил меня Джай, скользнув губами по моему подбородку. — И остальные тоже. Не забивай себе голову. Я спрашивал о другом. Ты здорова?

— Вполне, — улыбнулась я, тронутая его скупой заботой. — А ты? Как рука? Я просила Лей ухаживать за тобой, ты ей не перечишь?

Джай глубоко вздохнул, защекотав мне кожу, нутро мгновенно отозвалось сладким томлением.

— Не беспокойся об этом.

Еще немного понежившись в этой странной близости, без рук Джая, я склонила голову ему на грудь и тоже вздохнула.

— Наверное, нам пора обсудить дела. Как новые люди? Нуждаются ли в чем-то?

— К дьяволу дела и новых людей, — тихо ответил Джай и согрел дыханием мою макушку. — Лучше обними меня крепче. Я хочу чувствовать тебя всю.

Темнота становится непроглядной: звезд не видно из-за густой влажной дымки, что наползает по вечерам с моря на небо. Я жду, пока лязгнет засов за кухонными рабынями, что привозили ужин. Теперь мы с парнями совсем как овцы в загоне. Потихоньку, один за другим, в моей конуре собираются «посвященные»: Зверь, Лис, Тирн, и теперь, вместо Кйоса, — Золд. Рассаживаются по кроватям, подобрав под себя ноги, и выжидающе смотрят на меня. Я провожаю взглядом восковую каплю, сползающую со свечи, и хрипло прочищаю горло.

— Мы больше не можем позволить себе бессмысленных потерь, — начинаю негромко. — Кйос теперь не с нами, но… я в нем уверен, — стараюсь убедить сам себя. — Кто знает: может, со временем и среди бойцов дона Дельгадо разгорится жажда свободы. Однако все мы, — обвожу взглядом притихшую четверку, — должны быть готовы как к победам, так и к поражениям. Любой из нас может проиграть и оказаться где-то еще. Мы должны, соблюдая величайшую осторожность, приближать нашу цель и дальше. Делиться ею с теми, кто не хочет мириться с рабской судьбой. Чтобы к тому времени, когда нас поведут на бойню, все мы стали единым целым.

— Ты говоришь складно, да только слышат тебя немногие, — подает голос Зверь. — Кйос знал о нас, и он понесет весть дальше. Но что насчет остальных? Почему ты не скажешь Жало? Почему не скажешь Эйхо и другим? Они достойны знать.

— Об этом я и толкую, — вздох помимо воли получается слишком тяжелым — нелегко рисковать. — Если кто-то из нас уверен в ком-то другом… что ж, значит, завтра нас станет больше. А через неделю — еще больше. Приглядывайтесь к соседям, к новичкам. Если считаете, что они способны хранить нашу тайну — пусть приходят, сидят вместе с нами, и, если даже потерпят поражение — не окажутся потерянными для нас.

— Донна Вельдана не выкупит Кйоса? — вдруг подает голос Тирн.

— Она бы сделала это, если бы могла.

— Слушай, Вепрь, — на этот раз произносит Золд, — донна Вельдана… Ты говоришь, она знает обо всем?

— Почти обо всем, — уклончиво отвечаю я. — Она поможет нам поднять восстание.

— Но почему? Она ведь из господ!

— Она северянка, — смотрю на него многозначительно. — На севере рабства нет.

— И как же благородные господа там живут? — хмыкает Тирн, разводя руками, на которых красуются свежие татуировки — как у Зверя. — Сами за собой горшки выносят? Сами себе еду стряпают? Сами в полях корячатся?

— Для этого есть слуги, крестьяне, торговцы, которые за свою работу получают деньги. Господин не вправе распоряжаться их жизнью, как своей, и они вольны уйти, когда и куда им заблагорассудится.

— А что будет с нами… дальше? — допытывается Золд.

— Станете жить, как свободные люди, — пожимаю плечами. — Строить дома, засевать поля и ловить рыбу, любить женщин, растить детей.

— А если снова поймают? — неуверенно переспрашивает Тирн.

— Ты не понял, — сокрушенно качаю головой. — Никто ловить больше не будет. Не будет продавать, заковывать, убивать. Рабство в Саллиде исчезнет.

— Чуднó, — вздыхает Зверь. — Хотел бы я на это посмотреть.

— Посмотришь, — обещаю я, на сей раз уверенно. — Надо только дожить.

Лей погрузила гребень в мои волосы и медленно провела им вдоль пряди от корней до самых кончиков.

— Оставить так, госпожа, или заплести косы?

Я задумалась. С одной стороны, распущенными волосами удобнее будет прикрываться, если Диего вдруг вздумает меня раздевать. С другой стороны… Джай всегда распускал мои косы, заплетенные на ночь. Любил играть с распущенными прядями, перебирал между пальцами, раскладывал по спине, когда я, утомленная его пылкой любовью, засыпала у него на плече. Хотелось сохранить хоть что-нибудь наше, не впускать в это кого-то другого…

— Заплетай, — вздохнула я. — Да завяжи покрепче, чтобы не рассыпались.

Лей облачила меня в красивую тонкую рубашку, украшенную белой гладью по вороту и рукавам. Накинула сверху расшитый шелком халат. Еще раз тронула за ушами и под косами капелькой ароматного масла, которым и так благоухала моя кожа после ванны.

— Вот и славно, — улыбнулась она ободряюще, оглядев меня всю. — Вы настоящая красавица. Ваш дон останется доволен.

Я горько вздохнула. Останусь ли довольна я, вот в чем вопрос.

— Госпожа, — словно вспомнив что-то, спросила Лей. — Могу ли я попросить вас о чем-то… личном?

— Конечно, милая. Проси.

— Можно ли мне… — она смущенно опустила длинные ресницы и сглотнула. — Можно ли мне на ночь уходить из дома? После того, как вы ляжете спать, разумеется.

Я оторопело уставилась на нее. Не дождавшись ответа, Лей подняла темные глаза-маслины, в которых притаилась мольба.

— Клянусь, рано утром я буду ждать у ваших дверей, как и всегда!

— Э-э-э…

— Может быть, не каждую ночь, но хоть время от времени…

— Куда ты собралась?

— К Хаб-Арифу, — Лей вновь уронила взгляд. Ее тонкие пальцы нервно теребили складки простого рабского платья.

— Тебе не страшно будет ходить в темноте через пустошь?

— Чего мне бояться? Поместье охраняется, ночью там никто не шастает.

— И стражи тебя впустят?

— Впустят, — усмехнулась она. — Пусть бы осмелились не впустить.

— Хорошо, делай как хочешь, — сдалась я, чувствуя в глубине души нехорошую зависть.

Лей по ночам будет жарко обнимать любимого, а я…

А что я? Мне и правда пора вспомнить о том, что я замужем. Вспомнить о моем долге.

— Проводи меня до покоев мужа и можешь быть свободна.

Халат мягко зашуршал, сползая с плеч. Диего не глядя отбросил его в сторону, избавился от своего. Помимо воли я взглянула на его обнаженную грудь — гладкую, словно у статуи ангела близ Божьего Храма. Мой муж был словно вылеплен для любви: красивое лицо, гордый разворот плеч, стройное гибкое тело, крепкие руки, способные легко натягивать тетиву лука.

Позволив мне рассмотреть его как следует, Диего тряхнул головой, рассыпав по плечам вьющиеся пряди волос, не собранные бархатной лентой, и уверенным движением снял с меня рубашку.

— Ты очень красива, Вельдана, — произнес он тихо. Теплая ладонь мужа коснулась шеи, легла на плечо, спустилась ниже, потрогала налившуюся грудь. — И становишься прекраснее с каждым днем. Моя жена.

Лучше дышать глубоко и ровно. Очень хотелось закрыть глаза, огородиться от происходящего со мной, но сейчас нельзя себе этого позволить.

Я должна любить этого мужчину.

Почему-то вспомнился день приезда в Кастаделлу — как я очарована была великолепием этого южного города, богатством поместья, ласковыми речами свекрови и красотой своего жениха! И наша первая ночь, когда я была влюблена, когда мои губы искали поцелуя любимого, а щеки пылали от неизведанного тогда еще сладкого томления, вызванного близостью наших тел…

— Диего, — сглотнув, осмелилась произнести я. — Можно мне выпить того отвара, что ты давал мне… ну… тогда… после нашей свадьбы?

— Ну что ты, Вельдана, — он мягко коснулся губами моего лба, носа, краешка рта. — Конечно, нельзя. — Его руки легли мне на талию, скользнули по животу. — Мама говорит, что женщине в тягости лучше не пить никаких дурманов.

Не закрывать глаза. Не закрывать. Смотреть в бездонную черноту блестящих глаз. Вспоминать себя — восторженную, чистую, наивную, влюбленную. Не было Кима и его гадких рук на плечах. Не было отвратительных зрелищ с развратной рабыней. Не было увечья Диего. Не было Джая, его страстных поцелуев, его горячих объятий…

Делай, что должна.

Ладони коснулись обнаженной груди Диего, прошлись вдоль ключиц, ласково погладили плечи. Он выдохнул, притянул меня ближе и приник к моим губам в настойчивом поцелуе. Подхватил на руки, уложил на кровать.

Не было. Не было. Не было.

====== Глава 35. Корабли и драконы ======

Комментарий к Глава 35. Корабли и драконы Глава пока не бечена

Утро выдалось серым и безрадостным. Я бездумно лежала в постели, тупо уставившись в прямоугольник окна, и не сразу до меня дошло, что впервые с моего приезда в Кастаделлу не вижу рассветных солнечных лучей. Тусклое небо заволокло дымкой облаков, в комнату вползала непривычная сырость. Хотелось просто лежать неподвижно, закутавшись в одеяло, как в кокон, и не думать ни о чем.

Тот первый вечер, проведенный с Диего, словно разделил меня надвое. Одна половина, что выглядела как Вельдана Адальяро, супруга сенатора, приветливо улыбалась мужу, дарила ему положенные по закону ласки на супружеском ложе, произносила лживые слова. Другая половина, что напоминала беспомощную птицу со сломанными крыльями, плакала после в подушку — одинокая, несчастливая, с застывшим сердцем, из которого силой пытались вырвать неправильную любовь.

С приходом служанок место бескрылой птицы вновь должна была занять Вельдана Адальяро. Которая никому не покажет своих слез. Которая будет улыбаться через силу, говорить то, что от нее хотят услышать, делать то, что от нее ожидают.

С Джаем я теперь могла видеться хоть каждый день, но эти встречи не приносили радости нам обоим. Проводя вечера в объятиях Диего, днем я не могла смотреть в серые глаза, которые, казалось, пронизывали меня насквозь и — видели всё, осуждали, обвиняли… Я совершенно запуталась в чувствах — кому я теперь изменяю? В то время, как мое тело по закону людскому принадлежало Диего, душа по закону любви рвалась к Джаю, и только к нему.

Но я не могла признаться в своих чувствах никому из них.

В пятницу мы с Джаем поссорились, пререкаясь до хрипоты. Я настаивала на том, чтобы пропустить этот день и не ездить на Арену: огласили правила, по которым бои полагалось вести боевым оружием. И, хотя смерть соперника не являлась необходимым исходом завтрашних поединков, я не собиралась выставлять на возможную погибель своих людей. Джай был не согласен. Уверял, что если я буду так рьяно оберегать их от риска, то нехорошие подозрения, уже облепившие мое имя, как мухи мед, будут лишь усиливаться. Настаивал на том, чтобы завтра на Арену вышли сильнейшие: Зверь, Жало, Лис и некий Бык из новеньких. В конце концов я расплакалась и согласилась на компромисс: выйдут те, на кого указал Джай, но без Хаб-Арифа. Я не смогла бы смотреть в глаза Лей, если бы с ее возлюбленным что-то случилось.

Суббота прошла перед глазами, как в тумане. Ставки в этот день были чрезвычайно высоки: и немудрено, ведь на кровавом песке полегло немало бойцов. Жало вышел победителем, но его соперник скончался на месте; Лис победил, но получил тяжелые раны; Бык закончил свою жизнь, пронзенный мечом прямо в горло. Со мной случилась истерика, меня снова тошнило в уборных, а Диего за спиной шипел о том, что больше не позволит мне позорить его при людях.

В тренировочный городок в тот день я не явилась: слишком сердилась на Джая. Зато Диего словно позабыл о своих обвинениях и был необычайно нежен со мной в этот вечер. Увы, выдавить из себя хотя бы одну улыбку после кровавого дня мне так и не удалось, и я расплакалась прямо в его объятиях.

И вот теперь это утро. Сырое, унылое, тусклое. Служанкам стоило немалых трудов привести меня в чувство и приготовить к отъезду на мессу.

В церкви я впервые не знала, о чем молиться. Наверное, надо было повиниться перед всевидящим оком Творца за ложь мужу, за прелюбодеяние, за нечистые помыслы. Или хотя бы попросить у Всевышнего здоровья для той невинной души, которая зародилась в моем чреве. Однако я смотрела на лики святых и не понимала, что здесь делаю. Как я вообще могла так глупо запутаться в жизни?

Видит бог, я старалась. Улыбалась Диего и свекрови по дороге из церкви, вполуха слушала вопросы и отвечала, пусть и невпопад. Мечтая об одном: остаться наконец одной и перестать мучить себя фальшивыми улыбками.

Но скрыться не получилось. У ворот нас встретили драгуны из караульных отрядов — очевидно, принесшие дурные вести. Диего грубовато оттолкнул Вуна, пытавшегося помочь ему выйти; я кожей ощутила внутреннее напряжение мужа.

— Что стряслось? — воскликнула Изабель.

Один из караульных спешился, отдал честь Диего и отвесил нам со свекровью церемонный поклон.

— Пропала часть торговых судов, что шли караваном из порта Кастаделлы. В том числе, увы, то судно, что было зафрахтовано вашей семьей.

— Что значит пропала? — нахмурившись, переспросил Диего.

— Наш хлопок! — ахнула Изабель и пошатнулась.

Диего, стоявший с каменным лицом, словно и не заметил, как мать начала медленно оседать. Хозяйку вовремя подхватил верный молчаливый Вун.

— Не могу знать, дон сенатор, — невозмутимо ответил драгун. — Получены вести с уцелевших судов, которые ушли дальше на север.

— Но кто передал эти вести?

— Команда военного корвета, патрулирующего северное побережье и Скалистый Перешеек. С караваном они встретились за акваторией Туманных Островов, где и получили тревожные сведения.

— Но что случилось? Как могли пропасть корабли?

— Неизвестно, дон сенатор. Все знают, что у Туманных Островов дурная слава. Сейчас, перед сезоном дождей и штормов, туманы в той части океана сгущаются. Некоторые поговаривают, что там пробудился огнедышащий подводный дракон, — драгун опасливо покосился на Диего, явно опасаясь насмешек. — Корабли каравана проходили туманный участок почти вслепую, а при выходе не досчитались нескольких судов.

— Как можно потерять несколько кораблей, пусть и в тумане, и не заметить этого? — раздраженно воскликнул Диего. — А охрана? А команды этих судов? В конце концов, корабли, терпящие крушение, могли подать знак!

— Они будто в воду канули. Никого не осталось, ни единого выжившего матроса на утлой лодчонке. Караван охраняли два военных брига, но они ничего не заметили в густом тумане. Кому-то из кормчих вроде бы чудились очертания небольшой шхуны, но доверия этим свидетельствам нет.

За спиной Диего взвыла Изабель.

— Столько времени! Столько усилий! Столько денег! Господа, вы же найдете их? Диего! Диего, ну что ты молчишь? Наша лесопилка уже второй месяц приносит вместо дохода одни убытки! Если мы потеряем весь собранный хлопок, на что мы будем жить?!

— Помолчи, мама, — шикнул на нее вдруг опомнившийся Диего и вновь гневно посмотрел на драгуна, принесшего дурные вести. — А вы — прекратите молоть всякий вздор о драконах и бабских суевериях. Драконов не существует, а акваторию Туманных Островов должны были прочесать патрули!

— Дозорные корветы несколько дней ходили вокруг границы тумана, ожидая обнаружить обломки кораблей. Увы, никаких следов. Глубоко в туман они не заходили: моряки поговаривают, что даже компасы там ведут себя, будто заколдованные…

— Еще слово о колдовстве, и я подам на вас жалобу в управление! — зарычал Диего, сжимая кулаки.

— Сынок! — Изабель, совершенно потеряв самообладание, вцепилась в предплечье сына. — Ты же сам имеешь власть! Отправь туда флот, весь военный флот, что есть в Кастаделле, и пусть они вернут нам наш хлопок! Или я завтра же велю остановить работы на лесопилке!

— Хорхе, отведи маму в дом, — распорядился Диего невесть как оказавшемуся при входе управляющему. — А то она договорится до того, что нас обвинят в государственном бунте. А вы, — он повернулся к притихшему драгуну, — предоставьте мне список пропавших кораблей и полный перечень груза с каждого. Возможно, мы все слишком верим в дурную славу Туманных Островов и не замечаем очевидного.

В поместье царило почти траурное затишье. Изабель не выходила из покоев, безмолвные рабыни сновали туда-сюда, наполняя дом горьковатыми ароматами целебных отваров и успокоительных благовоний. Обедали мы с Диего вдвоем, в таком же тягостном молчании. Чтобы хоть как-то развеять его, я решилась заговорить первой.

— Туманные Острова и впрямь так опасны? Почему они порождают столько суеверий? Когда я плыла из Аверленда в Саллиду, корабль обходил то место стороной, потеряв на маневр едва ли не день, а матросы всё пугали какими-то сладкоголосыми русалками и гигантскими кракенами, которые быстро и бесшумно утягивают суда на дно. Да и сказки об огнедышащих драконах рассказывали…

— Вот именно, сказки! — зло ответил Диего, метнув в меня сердитый взгляд. — Видишь, даже ты, недалекая женщина, не стала бы верить в такое. Эти острова — всего лишь верхушки потухших вулканов, которые все еще дымятся кое-где, выпуская над водой серные пузыри. Подходить к ним опасно, но не из-за сказочных драконов, из-за острых подводных рифов. Воды там всегда теплые, поэтому туманы собираются гуще обычного, особенно в эту пору года. А суда пропадают, потому что садятся брюхом на эти самые рифы, не видно же ничего! Какого только дьявола их понесло туда, прямо в туман, хотел бы я знать!

Упрек в недалекости пришлось смиренно проглотить. Потеря хлопка не казалась мне такой уж огромной бедой, но жена обязана поддерживать своего мужа в трудную минуту. Да и любопытство разбирало, чего уж греха таить.

— Вероятно, торговцы не хотели терять времени, хотели уйти с опасных широт до штормов. Но почему матушка так волнуется? Разве вы не получите неустойку от перевозчика за потерю груза?

Диего раздраженно покусал губы.

— Неустойка условиями перевозки не предполагается. Обычно грузы страхуют, но матушка убедила меня не тратить деньги на страховку, сейчас нам это не по карману. Торговые суда принадлежат дону Абаланте, его семья из поколения в поколение занимается перевозками и еще ни разу не подводила нас! А эти страховщики только и знают, что пить кровь с честных людей и наживаться на чьем-то труде. И вот надо же было такому случиться именно сейчас…

Я окунула ложку в черепаховый суп и слегка поболтала ею в прозрачном бульоне.

— Стоит ли так расстраиваться? Ведь у вас еще есть оливковые рощи, виноградники, доходный дом в порту, наконец!

— Много ты понимаешь, — буркнул Диего, отодвигая тарелку. — Деньги от доходного дома едва покрывают жалованье прислуги и мелкие хозяйственные расходы. Урожай раннего винограда уже собран и продан, деньги вложены в закупку древесины, а следующий урожай для винодельни мы сможем собрать только через три месяца, после окончания ливней. Оливки же созреют и вовсе через полгода! А на что кормить ораву рабов, закупать посевной материал на будущий год, содержать поместье, в конце концов? А еще придется платить неустойку покупателю хлопка и возвращать задаток.

Я удрученно опустила голову. Выходит, потеря целого корабля, груженного хлопком, стала большим ударом по доходу нашей семьи.

— Мне очень жаль, милый, — искренне произнесла я. — Быть может, корабли еще найдутся.

На скулах Диегошевельнулись желваки, он взглянул на меня так, будто считал причиной случившегося несчастья.

— Чем сотрясать воздух пустыми сожалениями, сходи лучше к маме и помоги ей успокоить нервы. А я съезжу к Абаланте, разузнаю подробности.

Сырость теперь проникала всюду, солнце показывалось в редких прорехах облаков лишь время от времени. Унылая погода только усугубляла общее подавленное настроение домочадцев. Но досадное происшествие невольно избавило меня от необходимости посещать в этот день спальню мужа: он был столь расстроен после поездки к владельцу торговой компании, что не захотел видеть меня у себя.

Утром Изабель сказалась больной и не вышла к завтраку. Я проводила мрачного Диего в Сенат, осведомилась о здоровье свекрови, раздала распоряжения кухонной и домашней прислуге, велела садовнику подрезать не в меру разросшиеся вокруг веранды ветви глицинии, дождалась, пока Хорхе в своей двуколке отправится на лесопилку, и собралась наведаться в бойцовый городок. Сегодня к нам обещал заглянуть дон Гидо, чтобы осмотреть раны Лиса и новичка, но еще до приезда лекаря я хотела убедиться, что раненым обеспечивают должный уход.

Но едва я сошла со ступенек веранды, как меня остановил Вун, и, низко кланяясь и заикаясь от волнения, сообщил, что моей аудиенции просит молодая донна.

— Лаура? — встрепенулась я и невольно улыбнулась. Сейчас мне как никогда кстати пришлась бы жизнерадостность новой приятельницы.

— Нет, госпожа, — еще ниже склонился Вун, и лишь потом дрожащей рукой подал мне визитную карточку.

— Донна Эстелла ди Гальвез, — прочла я вслух и прикусила губу.

Что понадобилось этой леди от меня, пока мужа нет дома? Неужели снова пришла торговаться за Джая и Хаб-Арифа? Вот же настырная!

— Передай донне ди Гальвез, Вун, что в отсутствие господина сенатора его супруга не принимает гостей, — распорядилась я холодно, покосившись на заплетенные диким виноградом ворота.

Вун, чуть прихрамывая, бросился выполнять распоряжение. Я некоторое время колебалась, продолжить свой путь тотчас же или дождаться Вуна — некое неведомое чувство подсказывало мне, что леди так просто не отступится от своих намерений, какими бы они ни были.

Так и вышло. Вытирая со лба капельки испарины, озабоченный Вун уже стремился обратно, и испуг в его темных глазах не сулил ничего хорошего.

— Благородная донна велела еще раз обратиться к вам и сказать, что дело касается пропавших кораблей. Она… — Вун судорожно сглотнул и облизнул губы, — она говорит, что вы поймете, о чем речь.

— Хорошо, — сдалась я, чувствуя, как от дурных предчувствий немеют ноги. — Проводи ее в беседку близ фонтана.

Я вернулась в дом и выждала время, чтобы немного успокоить разволновавшееся сердце и привести в порядок мысли. Лишь потом, распрямив спину и приняв невозмутимый вид, прошествовала к незваной гостье.

— Донна ди Гальвез, чем обязана? — холодно спросила я вместо приветствия.

— Донна Адальяро, весьма рада встрече, — усмехнулась краем губ черноволосая красотка. — У вас роскошный сад. Однако гостей принимают не слишком радушно. Мне пришлось напрашиваться, чего я не слишком люблю, а ваши рабы даже не предложили вина.

— Прошу меня извинить, донна Эстелла, сегодня мы не ждали гостей. А вино у нас подают не раньше обеда. Однако если вам велика охота испробовать нашего вина, я сейчас же велю принести его.

— Пустое, — отмахнулась Эстелла и рассыпала по смуглым плечам густой водопад иссиня-черных волос. — Так и быть, приберегите ваше вино до лучших времен. Я слышала, у семьи Адальяро сейчас финансовые затруднения.

— Затруднения не столь значительны, чтобы о них тревожиться, — чувствуя, как взмокла под платьем напряженная спина, возразила я. — Но я весьма признательна вам за беспокойство о благополучии нашей семьи.

Эстелла хмыкнула, вольготно откинулась на подушки и закинула ногу на ногу. Облегающее против общепринятой южной моды платье выгодно подчеркнуло изгиб округлого бедра.

— В самообладании вам не откажешь, донна Вельдана. А мне казалось наоборот, взирая на то, как часто вы посещаете уборную во время игр на Арене. Не выносите вида крови?

Щеки обдало жаром — и от смущения, и от гнева на эту зарвавшуюся женщину, которую вполне справедливо не желают принимать в достойных домах. Но оправдываться перед ней я не собиралась. Устроившись в кресле напротив, я выжидающе посмотрела в демонические черные глаза.

— Ваша забота не знает границ, донна ди Гальвез. А кровь и в самом деле не самое любимое мною зрелище.

— Так может быть, вы выбрали развлечение не по нутру, донна Адальяро? — изогнула губы насмешница. — Чем больше у вас бойцовых рабов, тем чаще придется смотреть, как они проливают кровь.

— Я приму во внимание ваши добрые рекомендации, — невозмутимо ответила я, сцепив пальцы рук.

— Что-то давно не видно на Арене вашего Вепря. Бережете его для особого боя?

— Он еще не оправился от ран после поединка с Несущим Смерть. Через несколько месяцев, когда он окрепнет окончательно, вы сможете вновь насладиться зрелищем его побед.

Донна Эстелла хищно усмехнулась.

— Что ж, я вижу, нам с вами нет надобности ходить вокруг да около. Я приехала, чтобы повторить свою просьбу: позвольте мне откупить моих бывших рабов Вепря и Зверя.

— Вы зря проделали столь утомительный путь: мои рабы не продаются. Ни один из них.

— Ни за какие деньги?

— Ни за какие.

— А если это будут не деньги, а исчезнувший корабль с хлопком Адальяро?

Я окаменела. Наконец-то мы подобрались к сути. Но какое отношение имеет эта донна к пропавшему кораблю?

— Вижу в ваших глазах вопрос, донна Вельдана. Он вполне очевиден. Но вы не ослышались: смею заверить, что я способна вернуть вам имущество вашей семьи. И тем самым избавить от неожиданных финансовых затруднений.

— Каким образом? — я нахмурила брови. — Это вы похитили наш корабль? Вы понимаете, что подобным заявлением ставите себя вне закона? Я сей же час отправлю раба за караульными, и они…

— Никого вы не отправите, — гордо вскинула подбородок Эстелла. — Или вы думаете, что ваше слово против моего будет иметь больше веса перед законом? И — нет, ничего я не похищала. Кто угодно подтвердит, что в последние недели я неотлучно находилась здесь, в Кастаделле.

Я сузила глаза.

— Разумеется, вы не делали этого лично. Но раз вы с такой уверенностью говорите о том, что можете вернуть нам корабль, что еще это может означать?

— Только то, что я могу его вернуть. Ваш супруг, сенатор Адальяро, весьма влиятельный человек, однако даже он не владеет столь многочисленными связями, какими владею я.

В голове внезапно сложились кусочки мозаики. Диего неоднократно говорил мне, что эта леди связана с контрабандистами и работорговцами, а значит…

— Корабли похищены пиратами?

— Я этого не говорила, — Эстелла невозмутимо скрестила на груди изящные руки. — Все, что вам достаточно знать — корабль с хлопком цел и может вернуться по первому вашему слову.

— Я вам не верю.

— И не нужно. Моя честность не требует веры, я докажу ее делами. От вас требуется только расписка, что в случае возвращения корабля с хлопком два ваших раба вновь перейдут в мою собственность.

Я в волнении закусила губы. Похоже, эта недостойная особа не блефует, а в самом деле способна вернуть моей семье похищенное имущество… Но ведь не ценой Джая и Хаб-Арифа!

— Это невозможно, — стараясь не выдать волнения, проговорила я. — Рабы останутся у меня. Возможно, вы захотите в качестве вознаграждения долю от продаж хлопка, и тогда я обещаю обсудить с мужем…

— Нет, у меня достаточно денег, — насмешливо прищурилась вымогательница. — Мне нужны эти рабы, и только они.

— Тогда, боюсь, дальнейшая беседа не имеет смысла, — поднялась я решительно. — Вас проводят к воротам.

Мне показалось, что дерзкая улыбка Эстеллы стала слегка деревянной. Явно не на такой ответ она рассчитывала.

— Так легко разбрасываетесь плодами трудов вашей семьи? — хмыкнула Эстелла. — Что ж, как угодно. — Посмотрим, окажется ли ваш благородный супруг более сговорчив.

Душа с грохотом упала в пятки. С этой ядовитой гадюки станется уговорить Диего отдать моих людей за корабль хлопка! Однако я изо всех сил старалась сохранять самообладание. Она не увидит моего волнения, не увидит! Я что-нибудь придумаю, я не позволю Диего отобрать Джая и Хаб-Арифа…

— Посмотрим, — процедила я и холодно откланялась.

Вель сегодня выглядит совсем потерянной. На щеках разлилась болезненная бледность, даже Гидо заметил это и осведомился о ее самочувствии. Некоторое время она молча наблюдает за тем, как старик колдует над ранеными, и, кажется, избегает встречаться со мной взглядом.

Зловредные аркебузиры по-прежнему зорко следят за тем, чтобы никто из рабов не приближался к госпоже ближе чем на сотню шагов. Я все жду, когда она позовет меня в контору для разговора, но она медлит. Меня гложет тревога и чувство вины: не следовало сердить ее в пятницу, убеждая выставлять парней на бой. И она оказалась права: суббота вышла неудачной. Один из нас убит, один тяжело ранен, а единственный новичок, выигранный Лисом в тяжелой схватке, скорей всего, останется бесполезным калекой: смертоносное лезвие Лиса перерубило ему сухожилия на правой руке.

Чем больше смотрю на нее, тем больше виню себя в том, что спорил. Потерял берега, ощутил себя всесильным? Но на каком основании? Она все еще моя госпожа и жена здешнего сенатора, а я — всего лишь раб. Вещь, с которой можно сделать что угодно. Унизить, продать, покалечить, отнять жизнь…

Наконец Гидо уходит, и Вель провожает его до ворот, где нетерпеливо топчется Аро. Парень редко появляется здесь, за огорожей: бойцовые рабы до сих пор вселяют в него дикий страх. Я пытаюсь время от времени тренировать его, в стороне от всех, но уроки мои пока не идут впрок, да и Аро всеми возможными способами пытается их избежать. Ему больше по душе возиться с рисунками, деревяшками и ржавыми железками, которые он покупает за бесценок на рынке старьевщиков.

Окрик аркебузира заставляет меня вздрогнуть: он умудрился подобраться ко мне незамеченным.

— Вепрь, к госпоже!

Придирчиво оглядываю себя. После тренировок пот льется градом, на коже грязные разводы и прилипший песок; засохшая кровь от случайных ссадин дополняет отталкивающую картину. Быть может, Вель потому и держится в последнее время отстраненно, что ей омерзителен грязный и вонючий боров, на которого я похож после возни на бойцовской площадке.

— Принеси мне чистую одежду, — обращаюсь к молодому новобранцу, что преданно смотрит мне в рот. Тот стрелой мчится исполнять приказ.

— Эй, ты! — тычет мне в грудь стволом аркебузы страж и потрясает передо мной ошейником. — Поторопись, госпоже вряд ли понравится ждать.

— Госпоже вряд ли понравится, если я предстану перед ней грязной свиньей. Погоди немного, я приведу себя в порядок.

Аркебузир недовольно бурчит в усы, но все же позволяет, и я тороплюсь к бочке с водой. Омываюсь поспешно и облачаюсь в свежую смену одежды, принесенную юнцом. Затем послушно поворачиваюсь спиной и жду, пока на меня, как на цепного пса, наденут ошейник.

Вель сидит у окна и не глядит на меня до тех пор, пока за стражем не захлопывается дверь. Внешне она спокойна, но я вижу, как высоко и часто вздымается грудь под плотной тканью платья. Эти ее новые платья, сшитые скорее на северный манер — без пышных кринолинов и открытых плеч, со скромным вырезом на шее, нравятся мне куда меньше, чем соблазнительные наряды южанок.

— Здравствуй, Вель.

— Здравствуй, — отзывается она. — Садись.

Стоять перед ней столбом и впрямь неуютно, но сидеть со скованными за спиной руками — то еще удовольствие. Все же я послушно сажусь и внимательно смотрю на нее, отделенную от меня столом.

— Прости меня, — начинаю с главного. Мне почти не приходится изображать раскаяние — я и так чего только не передумал за два дня, пока она не приходила ко мне.

— За что? — рассеянно переспрашивает она и поднимает взгляд.

Серые, отливающие небесной голубизной глаза смотрят в самое сердце.

— Я вел себя грубо в прошлый раз. Этого больше не повторится, клянусь.

— Ах, — она вяло отмахивается. — Я не сержусь. Мне ли не знать, каков ты.

Ее печальные слова неприятно задевают. Неужели каждый раз наедине с ней я веду себя, как распоследний ублюдок? Не слишком ли много я на себя беру, сейчас, когда наша с ней связь полна неопределенности?

— Ты не приходила два дня. Я думал, что обидел тебя.

Она будто не слышит, неосознанно кусает нижнюю губу, ресницы опущены, пальцы водят по неровному краю столешницы. Решаюсь прервать гнетущее молчание.

— Я набросал список тех, кого можно выставить в поединки на следующую субботу. И список возможных противников, если позволят выбирать.

— Где? — рассеянно переспрашивает она.

— В ящике под столом, с твоей стороны.

Она достает несколько листков грубой, темной, самой дешевой бумаги и некоторое время изучает списки. Но по тому, как вскоре останавливается ее взгляд, понимаю, что думает она сейчас о чем-то другом.

— Тебя что-то тревожит? Если это из-за Быка или Лиса…

— А? — она вскидывает ресницы, и я понимаю, что мои слова снова не расслышаны. — Джай, ты ведь… принадлежал раньше донне Эстелле ди Гальвез?

Имя, слетевшее с ее губ, заставляет меня вздрогнуть. По спине под рубашкой вместе с капелькой пота ползет липкий холодок.

— Да. И ты это знаешь.

— Почему… почему она так хочет заполучить вас с Хаб-Арифом назад?

Скованные кандалами руки немеют от запястий до локтей.

— Она снова приходила?

— Приходила.

За окном слышится пронзительный крик расшалившихся чаек. Никогда не думал, что мне будет дело до моря, но теперь вдруг очень захотелось оказаться там, снаружи, побродить босиком по спрессованному песку в прибрежных волнах. Плеснуть в лицо прохладной соленой воды.

Соберись, недоумок! Вель говорит о бешеной сучке Эстелле, а ты грезишь о море.

— Но тебе ведь не обязательно продавать нас, верно? — вкрадчиво интересуюсь я после затянувшегося молчания.

Об этом я даже не думаю. Я уверен, что Вель не продаст меня ни за какие деньги. Но что же тогда ее тревожит?

— У Туманных Островов пропало несколько кораблей с грузом. Среди них был тот, который зафрахтовал Хорхе. Он вез хлопок на продажу северянам.

Плечи каменеют, но я не решаюсь их размять. Туманные Острова в сочетании с именем Эстеллы и пропавшим кораблем порождают нехорошие подозрения. Липких капель пота на спине становится больше. Терпеливо жду, пока Вель продолжит рассказ.

— Дозорные патрули предположили, что корабли утонули, напоровшись на рифы. Об этом сообщили Диего. Он очень расстроен из-за потери всего урожая хлопка. Это значительный урон для дохода Адальяро. Но теперь есть основания полагать, что корабли похищены пиратами. Сегодня Эстелла предложила обменять наш корабль на… тебя и Хаб-Арифа.

Теперь холодеет вся спина. Дело принимает скверный оборот.

— И что ты ей ответила?

— Прогнала со двора. Но, Джай… ты ведь понимаешь, что хлопок принадлежит не мне, а Диего? А нужны Эстелле именно вы двое. Почему она так хочет заполучить вас назад?

Тело скручивает внезапной болью — не настоящей, а той, о которой оно еще помнит. Боль на завтрак, боль на обед и боль на ужин. А ночью — десерт из особо изощренной боли. И безумные, жадные, дикие глаза, впитывающие мои мучения до самой последней капли.

Она замучит нас обоих до смерти. Как и грозилась, заживо распотрошит наши тела и будет наблюдать, как капля за каплей кровь покидает наши вены. И скалиться жемчужными зубами. А вместе с кровью уйдет в сухой песок и мой дерзкий план переворота в Саллиде.

Но я не хочу пугать Вель. Все, что от нее зависит, она сделает и так, в этом я уверен. Она будет бороться за нас до последнего. Но ведь ее красавчик… Он спит и видит, как бы избавиться от меня поскорее. А тут целый корабль хлопка… Едва ли чаша весов склонится в пользу презренных рабов.

Если я признаюсь, она станет волноваться, а что это изменит? Вель носит ребенка — моего сына! — и я не хочу, чтобы она потеряла вместе со мной и его.

Непринужденно улыбаюсь и пожимаю онемевшими плечами.

— Вероятно, хочет заполучить сильных бойцов. Не волнуйся: в случае чего ты всегда сможешь отыграться… У тебя останется Жало и Лис, и еще другие, я назову тебе имена тех, кто способен с нами сразиться…

— Да, пожалуй, — соглашается Вель, но ее взгляд гаснет, словно утренняя звезда. Вижу, что ее терзают сомнения, что она не верит моим словам.

— Иди ко мне, — прошу я тихо, безо всякой надежды.

Вель, вопреки ожиданиям, поднимается, огибает стол и подходит ближе. Поколебавшись, садится мне на колено, обнимает за шею и прижимается лбом к щеке. От нее сладко пахнет южными цветами и апельсинами. Как же мучительно хочется ее обнять, прижать к себе и никогда не отпускать…

— Я ведь понимаю, что она хочет вас не просто так, — раздается возле уха сбивчивый шепот. — Она связана с контрабандистами, она может получить самых лучших рабов! Зачем вы ей, Джай? Мне кажется, она хочет отомстить. Сделать с вами что-то плохое. Я не могу потерять тебя. Не могу.

— Не потеряешь, — лгу как можно уверенней. — Я выпутаюсь, вот увидишь.

— Я ничего не скажу Диего. Он ничего не узнает. Пусть продолжает думать, что корабль сгинул навсегда.

Вель истерически мотает головой, и ее волосы выбиваются из прически, щекочут мне нос. Нахожу губами теплую кожу ее шеи, целую нежно, стараясь успокоить.

— Она найдет способ рассказать ему, а ты выставишь себя лгуньей перед мужем. Тем самым еще больше настроишь его против себя. Так не годится.

— Пусть! — шепчет она лихорадочно и прижимается ко мне еще крепче. — Я не позволю им отнять тебя у меня…

Внезапно для меня теряет смысл все, что связано с борьбой, с местью рабовладельцам, с обидой на собственную страну. Ничего не жаль так, как близости с этой юной женщиной, которая любит меня так искренне, как никто никогда не любил.

— Все будет хорошо, Вель, — ложь в моем шепоте буйно распускает ядовитые цветы, отравляет воздух сладким дурманом. — Не стоит волноваться, все будет хорошо…

====== Глава 36. Авантюра ======

Комментарий к Глава 36. Авантюра глава пока не бечена

Изабель встретила сына со службы так, будто не видела его по меньшей мере несколько лет. Обняла, расцеловала, облила слезами камзол. Диего просидел с ней на веранде до самого ужина, успокаивал, обещал, что придумает выход. На меня никто не обращал ни малейшего внимания, я же, напротив, делала вид, что занимаюсь шитьем, а сама жадно вслушивалась в каждое слово — не проскочит ли ненароком в разговоре имя Эстеллы ди Гальвез?

Ужин подали прямо сюда, на веранду: свекровь жаловалась, что ей не хватает воздуха. Откровенно говоря, снаружи теперь дышалось и впрямь гораздо легче, чем в доме.

— Я совсем замучила тебя своими жалобами, — посетовала Изабель, в очередной раз вытирая уголком вышитого платка покрасневшие глаза. — Но расскажи, как прошел день?

— Неплохо, мама. Из Аверленда наконец-то прибыли корабли с оружием. Не обошлось без пиратских нападений, командам пришлось принять бой. Два судна мы все-таки потеряли, но самое главное осталось в целости: вся партия корабельных пушек со свинцовыми ядрами для будущей флотилии. Остальные долго латали дыры на Суэльских островах, из-за этого и задержались. Да, кстати, я подал прошение о том, чтобы корабельные доски для верфи Ледесмы обеспечивал кто-то другой, а нам вернули возможность получать доход от лесопилки. Если мою просьбу удовлетворят, мы сможем благополучно переждать сезон дождей и дотянуть до сбора винограда.

У меня слегка отлегло от сердца: если так, то потеря злополучного хлопка не пустит нас по миру.

— Ах да, совсем забыл рассказать! — продолжал Диего, нарочито веселясь. — Сегодня случилось забавное. Мне передали прошение об аудиенции — от кого бы вы думали? — от самой донны Эстеллы ди Гальвез, никак не меньше.

Желудок внезапно скрутило тугим узлом, в глазах потемнело. Я с ужасом посмотрела на Диего.

— Чего хотела от тебя эта оторва? — осведомилась Изабель.

— Почем мне знать. Я отклонил прошение, разумеется. Эта особа совсем потеряла уважение к властям. Она всерьез думает, что я стану ее принимать?

Кончики пальцев онемели, перед глазами замелькали яркие искры. Я сдержанно выдохнула. Судя по словам Диего, Эстелла добилась от него еще меньше, чем от меня. Выходит, у меня есть надежда?

— Вельдана, что с тобой? — обеспокоенно спросил Диего. — Ты бледна как полотно. Плохо себя чувствуешь?

— Ничего, все в порядке, — солгала я, еще раз глубоко вздохнув. — Обычное недомогание, ты же знаешь, со мной теперь бывает.

— Пойдем-ка прогуляемся, — предложил он. — Воздух у моря гораздо свежее. Да и мне не помешает развеяться. Мама, ты с нами?

Изабель ожидаемо отказалась, а я послушно последовала за Диего, одолеваемая тягостными сомнениями. Да, Диего не пожелал разговаривать с Эстеллой, и это мне на руку, но что, если она найдет другой способ? Подговорит кого-нибудь другого встретиться с ним? Пришлет анонимное письмо? Да и как объяснить мою опрометчивую встречу с ней здесь, в поместье Адальяро? Сейчас Диего об этом не знает, но что, если Вун проговорится? Или другие рабы, которые видели меня сегодня в беседке?

Джай прав: скрывать от мужа такие вещи неразумно. Но как Диего поступит, узнай он правду о корабле? А если, к тому же, он узнает ее от других, то не разозлится ли еще больше из-за моей попытки утаить от него важное? В конце концов, урожай хлопка — это плод долгих трудов моих мужа и свекрови, имею ли я моральное право держать их в неведении? Вон как пришибло известием Изабель — второй день у нее глаза на мокром месте…

— Давай спустимся к морю, — предложил Диего и повернул в сторону широкой лестницы, ведущей с набережной к каменистому берегу. — Я вижу, ты чем-то озабочена. Ничего не хочешь мне сказать?

Я испугалась так, что едва не оступилась на гладких мраморных ступенях. Диего придержал меня за талию и не отпускал до самого низа. И хорошо: со мной творилось неладное. Волнения съедали меня заживо, я никак не могла решиться, как поступить. А если он солгал при матери о том, что отказал Эстелле во встрече? А если он уже все знает сам и эта прогулка — всего лишь испытание моей честности, и он ждет от меня признаний?

— Я… мне…

— Вельдана, — уже в самом низу, где шум прибоя мешал расслышать слова, Диего обхватил мои скулы пальцами и заставил посмотреть на него. — У тебя на лице написано: ты что-то скрываешь. Не бойся, ты можешь рассказать мне обо всем, что тебя тревожит. Разве делиться сокровенным — не главная обязанность супругов?

Я облизнула пересохшие губы.

— Донна ди Гальвез приезжала сегодня к нам домой, — выпалила я прежде, чем дала себе возможность подумать.

— И ты приняла ее? — нахмурился Диего.

— Да. Прости.

— Зачем? Разве я не говорил тебе, что эта женщина недостойна появляться в приличных домах?

— Говорил, — я глотнула побольше воздуха. — Я и не собиралась ее принимать, но Вун передал ее слова, что дело касается пропавшего корабля.

Брови мужа окончательно съехались к переносице. А я поняла, что еще немного — и отдам Джая Эстелле своими же руками…

— Давай-ка присядем, — предложил Диего и отвел меня к небольшой скамье, искусно вырезанной из огромной каменной глыбы. — Расскажи мне всё.

Собравшись с духом, я рассказала. С каждым словом Диего мрачнел все больше, и в конце концов его лицо исказилось гневом.

— Значит, эта вымогательница вздумала ставить условия моей жене!

Я следила за каждым движением мускулов на лице мужа. Как понять — сейчас он злится на Эстеллу или все же на меня?

— Так я и думал, что дело не в рифах! — продолжал свирепеть Диего. Его красивое лицо преобразилось, щеки запылали румянцем. — Близ Туманных Островов нередко видят пиратские шхуны. Но зачем им хлопок? Я еще понимаю — захватывать оружие, золото, рабов, но хлопок?..

— Вероятно, Эстелла заранее договорилась с пиратами о захвате корабля, — осторожно предположила я. — Зная, что груз принадлежит нам.

— Вероятно, — задумчиво произнес Диего. — Вот только на что ей сдались твои рабы? Других, что ли, мало? Идти на такой риск ради двух старых облезлых псов? Да ее вздернут на виселице за такие выходки!

— А как ты докажешь ее причастность? Она станет все отрицать. Корабль исчез, где ты намерен искать похитителей? — заговорила я, стремясь отвлечь его от мыслей о Джае и Хаб-Арифе.

Диего сжал кулаки.

— Я заставлю эту воровку заговорить. Сейчас же поеду к ней и вот этим самым хлыстом выбью из нее признание!

— Диего, опомнись! — я положила ладонь поверх его стиснутого кулака. — Ее дом наверняка наводнен телохранителями, ты к ней и на шаг не подойдешь. А если она поднимет тебя на смех? Или еще хуже — пожалуется караульным, что сенатор Адальяро совершил нападение на свободную гражданку Кастаделлы… Скандала не оберешься!

— Ты права, — скрипнул зубами Диего. — Но ведь я должен что-то сделать, чтобы вернуть свое имущество!

— Ты… не собираешься отдавать ей моих людей? — не ощущая стука собственного сердца, выдохнула я.

— Разумеется, нет! — воскликнул Диего. — Думаешь, я стал бы марать свою репутацию сделками с подобной особой?

— О, милый… — от облегчения у меня закружилась голова, с плеч будто свалилась каменная скала. — Благодарю тебя…

— Однако корабль я верну, — пообещал он с мрачной решимостью. — Чего бы мне это ни стоило! А для начала я должен поговорить с твоими рабами. Клянусь, если они что-нибудь знают о ней, я вытрясу это из их гнилого нутра!

После вечерней тренировки мы моемся, ужинаем и расходимся по баракам. «Посвященные», впрочем, собираются у меня: теперь нас гораздо больше, и в крохотной комнатушке в такие моменты становится тесно. Мы коротко обсуждаем этап подготовки к ближайшему бою и стратегию поведения, затем все расходятся, а я прошу Зверя остаться. Не вдаваясь в подробности, сообщаю о том, что нас, вероятно, скоро продадут прежней хозяйке.

На Хаб-Арифе бледнеют даже татуировки.

— Не ожидал, что может так повернуться? — невесело хмыкаю, наблюдая за ним. — Я тоже не ожидал.

— Но почему?!

— Сучка ди Гальвез не хочет оставить нас в покое и не угомонится, пока не заполучит обратно.

— Обратно, — стонет Зверь и скребет ногтями по татуированной лысине. — Ты ведь знаешь, что это означает.

— Смерть.

— Смерть. И что же, это… все? А что будет с остальными?

Я не верю своим ушам. Его и впрямь это заботит? Неужели он из тех, кто идеалы большинства ставит выше собственной жизни? А Зверь меж тем продолжает задумчиво бормотать:

— Надо подумать, кому передать главенство… наша цель не должна погибнуть вместе с нами!

— Забудь, — скептически качаю головой. — Никто из них не способен поднять восстание.

— Но Жало…

— Жало каждый день, с утра до вечера, смотрит на горы. Он уйдет разыскивать жену и детей, едва вырвется за пределы Арены.

— И пусть! Разве не этого ты хотел? Пусть уничтожат всех, кто в тот день придет любоваться на их смерти!

Темные глаза Зверя пылают ненавистью. Меня обдает волной ужаса: что я наделал? Ведь они, каждый из них, мечтает лишь об одном: уничтожить господ, которые в тот день придут на Арену! Но ведь среди них будет и Вель… моя Вель!

— Заткнись! — злобно рявкаю. — Много ты понимаешь! Горстка рабов, быть может, и перебьет горстку господ — и это если их прежде не нашпигуют свинцом аркебузиры. Но что дальше? Я скажу тебе! Другие господа их изловят и развесят по городу на собственных потрохах, вот что произойдет! Ты этого хочешь?

— Но… — ненависть в глазах Зверя сменяется недоумением. — Но чего же добивался ты?

— В том-то и дело, — смотрю на него с жалостью. — Никто из рабов не сможет заставить господ плясать под их дудку. Бить и резать они способны, но не более.

— А ты смог бы? — с вызовом произносит Зверь, и я впервые слышу в его словах нотки уязвленной гордости.

Пока я раздумываю, как ответить, дверь с грохотом распахивается, и на пороге возникает взъерошенный аркебузир.

— Вепрь, на выход! И поживее.

— В чем дело?

— В контору шагай.

— Госпожа пришла? — дыхание перехватывает — удивление, радость и тревога причудливо смешиваются между собой в неразделимый клубок.

— Не госпожа. Господин, — хмыкает усатый. — И он очень зол. Давай мигом, а не то…

Взгляд красавчика сочится неприкрытой злобой. У меня внутри обрывается последний волосок надежды: он все-таки узнал о корабле и требовании Эстеллы. Наша с Вель сегодняшняя встреча была последней…

— На колени, тварь! — ярится господин, и я, спохватившись, подчиняюсь.

Можно было бы и вмазать ему разок напоследок, от души. Все равно он ничего не сможет мне сделать: для обмена я нужен ему живым и не искалеченным. Ну разве что выпорет у позорного столба, но что такое порка по сравнению с тем, что меня вскоре ждет у кровожадной сучки?

Однако руки скованы за спиной, и все, что я сейчас могу, это боднуть его головой и вгрызться зубами в горло. Пока прикидываю исподлобья, как это лучше сделать, он ударяет себя хлыстом по голенищу и произносит:

— Ты ведь знаешь, зачем я здесь, верно?

— Догадываюсь, господин.

— Какой догадливый. Значит, моя милая женушка уже побывала здесь?

Я молчу, опустив взгляд. Из такого положения мне видны только его до блеска начищенные сапоги. Нет, одним прыжком мне до него не добраться…

— Из-за тебя и твоего дружка я потерял почти год труда, вложенные деньги и целый корабль хлопка! И зачем ваши драные шкуры так нужны этой сучке, а?

— Не знаю, господин.

Красавчик поднимается и медленно, с каждым шагом похлопывая себя хлыстом по начищенному до блеска сапогу, становится прямо передо мной. Широко расставляет ноги и кончиком хлыста поддевает мой подбородок, вынуждая поднять голову.

— А я думаю, ты знаешь многое. И сейчас выложишь мне все, если хочешь сохранить свою паршивую шкуру. Все тайны этой стервы, которыми ее можно прижать… Клянусь богом, я верну свой корабль, чего бы мне это ни стоило, а от меня она не получит и сломанного ногтя!

Странные слова красавчика сбивают меня с толку. Значит, он знает все, но не собирается отдавать нас со Зверем Эстелле?.. Тогда…

Поразмыслив совсем немного, все же решаюсь.

— Корабли с грузом в самом деле исчезли у Туманных островов?

— Допустим, — хмурится дон Адальяро. — И что с того?

— Если это случилось недавно, и акватория все еще патрулируется дозорными, которые ничего не нашли, тогда я знаю, где корабли.

— Что?.. — черные глаза красавчика округляются. — Знаешь? Но откуда?!

Изливать душу перед красавчиком я не собираюсь, однако кое-что ему определенно следует знать.

— Как вы верно заметили, я был рабом донны ди Гальвез. Она часто брала меня с собой, чтобы… усмирять свежее мясо, как она выражалась. У охотников за головами, пиратов и работорговцев выработана целая схема. Захваченный корабль пираты оставляют себе, груз продают, пленную команду незаконно сбывают на рабовладельческие рынки Саллиды. Кто это делает? Люди, подобные донне ди Гальвез. Я сопровождал ее до мест, где пираты держат корабли.

Диего Адальяро слушает мою речь, не перебивая и, кажется, не дыша, а его глаза все расширяются от изумления. Поощренный его молчанием, я продолжаю.

— Что вы знаете о Туманных островах? Полагаю, то же, что знают все. Гиблое место, где воды испещрены острыми рифами. Из-за вулканических испарений не видно ничего дальше вытянутой руки. Редкие смельчаки, желавшие исследовать рельеф таинственных островов, бесследно исчезали.

Надо отдать должное красавчику — его лицо превращается в камень и не выражает ничего. Впрочем, я уверен, что слушает он очень внимательно.

— Однако есть люди, которые знают эти места лучше своих пяти пальцев. Я собственными глазами видел карту Туманных островов, и был там не раз. Острова действительно существуют — гористые, изрезанные гротами, извилистыми бухтами и заводями. Внутри тумана нет, уж во всяком случае, столь непроглядного: его отрезает от моря высокий горный хребет. Лучшего места для пиратского логова не сыскать. Как и лучшей засады для проходящих мимо караванов. Ваш хлопок, как и другие похищенные корабли, находятся там — даю руку на отсечение.

Диего Адальяро плотно сжимает губы, с недобрым прищуром вглядывается мне в лицо.

— Значит, я могу просто взять несколько военных галеонов и загнать крыс в их же собственном углу?

— Просто, да непросто. Подводные рифы вокруг архипелага — это не сказки. Надо найти узкую лазейку, вслепую этого не сделает ни один капитан. Но если каким-то чудом вам удастся миновать естественную преграду и остаться целым, вам обеспечат жаркий прием. Для своих там продумана система маяков. Для чужих, если таковые вздумают сунуться к островам и чудом пройдут между рифами, заготовлены пушки.

— Тогда что толку от твоих знаний? — раздраженно цедит красавчик. — Или ты вздумал меня подразнить?

— Я могу вывести ваши корабли между рифами. Могу подать сигнал дозорным, чтобы нас приняли за своих и не разгромили при входе. А дальше… — запинаюсь, потому что дальше начинается чистый блеф, а выдумывать план на ходу не так-то просто. — Дальше вы можете довериться мне и отправить меня на переговоры.

— Переговоры? — фыркает благородный дон. — С пиратами? Ты забываешься, пес! Представители власти Кастаделлы не ведут переговоры с висельниками. Сколько кораблей необходимо для захвата островов? Говори, и я соберу туда целый флот, окружу эту клоаку и взорву все их гнилое гнездо!

— В том числе и свой хлопок, — усмехаюсь я, хотя внутри все холодеет: мой внезапно созревший план может легко сорваться из-за вспыльчивости молодого сенатора.

В мои намерения не входит уничтожение пиратов. Пока не входит.

— Ты смеешь дерзить?! — красавчик нервно сжимает в кулаке хлыст.

— Нисколько, — спешу заверить, пока он вновь сгоряча не исполосовал мне спину. — Но посудите сами. Если вы подойдете целым военным флотом, никто из дозорных не обманется сигналами, поданными с одного корабля. Вас обстреляют — и помимо пушечных залпов, вас встретят еще и диким огнем. Не зная точек обороны, вы лишитесь своего флота в мгновение ока, а всех точек не знаю даже я.

Это вранье чистой воды, никакого дикого огня у пиратов нет, да и дозор ведется из рук вон плохо: дисциплины от разбойников добиться непросто, а кроме того, все они свято верят в неприступность их вотчины. Но Диего Адальяро не обязательно знать все.

А мне позарез надо встретиться на Туманных островах с одним человеком.

— Даже если вам удастся захватить острова, в возможность чего я не верю, то хлопок вы все равно не вернете. Потеряв надежду на спасение, пираты не преподнесут вам захваченные корабли в качестве прощального подарка. Их сожгут, а ваш хлопок вспыхнет охотней всего остального. Вы можете выйти героем, победившим пиратов, но потерявшим имущество, а можете погибнуть сами и погубить весь флот Кастаделлы. Стоит ли рисковать?

Стараюсь говорить спокойно и убедительно, а сам внимательно наблюдаю за лицом красавчика, на котором в этот момент отображается нешуточная внутренняя борьба. Кто в нем победит — отчаянный смельчак или осторожный переговорщик? К своему огромному разочарованию, понимаю, что побеждает первый: Диего Адальяро гордо вскидывает голову и произносит:

— Я не буду вести переговоров с пиратами.

— Вам и не придется. Отправьте на переговоры меня.

Губы красавчика презрительно кривятся.

— И что ты им скажешь, пес? Презренный раб, что ты можешь им предложить? Свой ошейник?

— Доверьтесь мне…

— И не подумаю!

Подавляю в себе волну раздражения и продолжаю придумывать на ходу:

— Единственное, что мы можем использовать против пиратов — это блеф. Я скажу, что Эстелла ди Гальвез арестована, ее связь с контрабандистами раскрыта, и ей грозит виселица, если похищенные корабли не вернутся.

— И что? — пожимает плечами красавчик. — Невелика потеря. Я бы не купился.

— Вы — да. Но верховодит пиратами ее любовник. Никогда не слышали об Одноглазом Демоне?

Судя по кислой гримасе на лице благородного дона, об Одноглазом Демоне он таки слышал. Но вряд ли видел.

— Тем более я не стану марать свое имя переговорами с ним. Чем это лучше уступок вздорной бабе? Мне куда проще отдать вас двоих ей взамен на мой хлопок, чем нанимать боевые галеоны…

Мне требуется вся выдержка, чтобы не боднуть упрямого осла в пах.

— Вам не потребуются галеоны. Паруса близ Туманных островов бесполезны: там гаснут все ветры, а длинные мачты могут помешать проходимости в гротах. Наймите две-три маневренные сторожевые галеры, они подойдут к маякам незамеченными. И смею напомнить, что вернете вы не только свой хлопок, но и имущество с других кораблей. Думаю, дон Абаланте не поскупится на вознаграждение.

— Но моя репутация…

Боги земные и небесные, дайте мне сил и терпения!

— Если вы так дорожите своей репутацией, ничто не помешает вам договориться с капитанами галер — пусть скажут, что вы отвоевали корабли в бою и потопили пиратскую шхуну.

Диего Адальяро багровеет от гнева и таки угощает меня хлестким ударом по плечу.

— Ты предлагаешь мне лгать своим соотечественникам, раб?! Мне, сенатору Кастаделлы?

Я скрежещу зубами не столько от боли, сколько от злости: столько усилий потрачено впустую! Этому ослу разжевали и вложили в рот готовую наживку — только проглоти! Но он воротит нос, будто упрямый мальчишка.

— Вы подарите Кастаделле знание о Туманных островах и пиратах, — почти без надежды бросаю еще один аргумент. — Со временем можно будет разработать план захвата их логова, выслать лазутчиков, выманить рыбку в море и разделать ее прямо там…

Удивительно, но именно эти слова попадают в цель — или Диего Адальяро готов уцепиться за них, чтобы вернуть собственность, и при этом усыпить свою совесть? Так или иначе, в его глазах появляется задумчивость, а хлыст уже не так плотно сжат в кулаке.

— Ну, предположим. Я не могу понять лишь одного, — красавчик прищуривается и смотрит на меня с неприятной подозрительностью. — Какой тебе смысл выкладывать мне все это? Помогать мне вернуть корабли? Отправляться в логово пиратов и вести переговоры? Или ты что-то задумал и хочешь меня провести?

Я слегка ошарашен таким подозрением и не сразу нахожусь с ответом. Неужели он и сам не понимает? Хотя нет, откуда ему знать всю подноготную о кровожадной сучке Эстелле?

— Ага, я понял, — губы красавчика складываются в торжествующую ухмылку. — Ты намерен просить у пиратов защиты? Хочешь сбежать на свободу, умник?

Изумление мне даже не приходится разыгрывать, настолько нелепа его догадка.

Что ж, придется решиться и отдать в его руки последний козырь.

— Мы о пиратах сейчас говорим? Они порабощают, но не освобождают. Они скорее продадут меня еще раз, чем просто отпустят. А помогаю я вам, потому что… не хочу попасть обратно к донне ди Гальвез.

— Почему? — вырывается у него чисто мальчишеское любопытство.

— Она не столь милосердна, как ваша супруга, — наконец признаюсь совершенно искренне. — А если говорить по правде, она — настоящее чудовище.

Темнота стала непроглядной, и услужливые рабы зажгли на веранде и во дворе близ дорожек масляные лампы. В дом идти не хотелось. Я нервно ходила по двору, не спуская глаз с тропинки, ведущей на пустошь. Что-то слишком долго нет мужа…

Когда наконец-то послышались шаги Диего, мое нервное напряжение достигло предела.

— Я думал, ты уже легла, — чуть удивленно произнес он, заметив меня близ веранды.

— Решила дождаться тебя. Как поговорили?

— Плодотворно, — задумчиво ответил Диего, бросив на меня странный взгляд. — Ты знала, кем был твой раб у Эстеллы?

class="book">— Нет, — призналась я и выжидающе посмотрела на него. — И кем же?

— Сторожевым псом, который загонял овец в стадо, — загадочно усмехнулся Диего.

— Не понимаю.

— Да и не нужно, — отмахнулся он.

— Так ты добился, чего хотел?

— И даже больше, — Диего утомленно опустился в обложенное подушками кресло и расстегнул ворот камзола и рубашки. Из темноты возник Ким, с низким поклоном поставил перед хозяином графин с вином и пару бокалов. Я проводила его неприязненным взглядом. — Завтра с самого утра я отправлю Хорхе в порт. Он наймет для меня три сторожевые галеры с полным вооружением на борту. Затем я возьму телохранителей, твоего раба и отправлюсь к Туманным островам.

— Зачем? — опешила я.

— Вепрь уверен, что похищенные корабли остаются там, у нас под носом. Туманные острова — логово пиратов. Он готов провести нас мимо рифов, проникнуть внутрь архипелага и договориться о возвращении судов. И делать это следует очень быстро, пока Эстелла ди Гальвез ничего не заподозрила. Ты в это время должна ее отвлекать.

— Я? Ты шутишь? Ты же сам запрещал мне приближаться к ней!

— Теперь это нужно для дела. Ха! Мне не терпится взглянуть на ее лицо, когда она узнает, что мышь улизнула из ее хитрой ловушки.

— И что мне прикажешь делать? — я все еще не понимала, как мне расценивать неожиданное заявление Диего.

— Тяни время. Завтра отправь ей письмо — напиши, что желаешь встретиться и обговорить детали ее предложения. Сошлись на занятость и назначь встречу на послезавтра. Когда она приедет — угости, напои вином, поторгуйся. Делай вид, что очень встревожена и искренне заинтересована в возвращении корабля. Не забудь упомянуть, что я крайне разгневан случившимся. Предложи ей денег за хлопок. Она, разумеется, не согласится — тогда скажи, что тебе необходимо время еще раз хорошенько все обдумать, обсудить со мной. На следующий день предложи на обмен других рабов. Потом предложи только одного из тех, которых она хочет — скажем, Зверя. Снова сули денег. В общем, морочь ей голову и оттягивай окончательное решение как можно дольше — чтобы мы успели достигнуть Туманных островов, и она не могла бы пуститься за нами вслед. Мне нужна фора в несколько дней.

— Хорошо, — я нервно облизнула губы. — Но… просто хочу уточнить… Ты ведь вернешь Джая в целости и сохранности?

— Поглядим, — усмехнулся Диего, отпивая глоток вина. — Если твой Вепрь обманул меня… Ему несдобровать, предупреждаю сразу. Как и его дружку Зверю. Если же он выполнит то, что обещал — я найду способ его поощрить. Еще никто не обвинял Диего Адальяро в несправедливости.

Откровенно говоря, идея с поездкой на Туманные острова прямо в лапы к пиратам мне не нравилась. Я предпочла бы, чтобы Диего не рисковал собой и тем человеком, которого я всем сердцем люблю… Однако что я могла ответить? Протестовать — это значит толкнуть Диего на сделку с Эстеллой. А уговаривать Диего забыть о целом корабле хлопка — просто бессмысленно. Я уже достаточно хорошо знала своего мужа: его горячая голова не будет знать покоя, пока он не выйдет из ситуации победителем…

А еще мне сильно не нравилось, что Джай скрыл от меня некие важные подробности о своей прежней жизни. Я была уверена, что у Эстеллы он тоже был просто бойцовым рабом… А оказывается, он связан с ее темными делишками, и ему доступны знания, которые не доступны почти никому в Кастаделле… Как мне к этому относиться?

Диего допил вино из своего бокала, искоса взглянул в тень, где затаился Ким, затем на меня.

— Ты выглядишь уставшей, — сказал он. — Иди-ка спать.

— К себе? — на всякий случай уточнила я.

— Пожалуй, — он снова покосился в тень, и я поняла, что сегодня в его постели определенно буду лишней. Наверное, мне следовало огорчиться этим фактом, но я почувствовала лишь малодушное облегчение. — Я тоже устал, а завтра мне предстоит нелегкий день.

— Спасибо, Диего, — я коснулась пальцами его ладони. — И, пожалуйста… обещай, что будешь осторожен и не станешь рисковать.

— Обещаю, — улыбнулся он и перехватил мои пальцы, сжал их в своей руке. — Рисковать мне незачем. Я еще хочу увидеть своего наследника.

====== Глава 37. Старые добрые враги ======

Комментарий к Глава 37. Старые добрые враги глава пока не бечена

Полночи я не могла заснуть. Почему-то с темнотой в голову начинали лезть самые неприятные мысли.

Откуда Джай мог знать, где находятся похищенные корабли? Не значит ли это, что он каким-то образом замешан в похищении? Или сам связан с пиратами? А если он все это придумал для того, чтобы отвлечь Диего от сделки с Эстеллой?

Да и с самой Эстеллой как-то все неясно. Почему она так вцепилась в него и Хаб-Арифа? На мои расспросы Джай всегда отмалчивался, лишь вскользь упоминая, что у нее ему приходилось несладко. Но что означала фраза Диего «загонял овец в стадо»? Если Эстелла и впрямь связана с работорговцами и пиратами… не значит ли это, что Джай замешан в ее отвратительных делишках? Не значит ли это, что он — нет, такое даже страшно предположить! — сам участвовал в порабощении людей?!

Несмотря на довольно прохладную и сырую ночь, кожа покрылась липким потом. Ночная рубашка и одеяло буквально душили меня, не давая вздохнуть. Я ворочалась с боку на бок и никак не могла успокоиться. Осознание, что Джай скрыл от меня такую важную часть своей жизни, медленно съедало меня изнутри. Ведь я всегда считала его всего лишь невинно пострадавшим человеком…

Едва разлепив глаза, я поняла, что снова проспала. Как бы я ни подгоняла Лей и Сай в утренних приготовлениях, к завтраку все же опоздала: Диего вместе с Хорхе уехал на пристань. Коротко перемолвившись с удивительно безмятежной Изабель, я поспешила в тренировочный городок и велела позвать ко мне Джая.

Его глаза вспыхнули радостью, а у меня на душе заскребли кошки. Нам предстоял тяжелый разговор, и это накануне их с Диего отъезда…

— Я ждал тебя, — сказал он, улыбаясь. — Знал, что ты придешь попрощаться.

Я сглотнула, и когда он попытался приблизиться, отступила на шаг назад.

— Что не так? — нахмурился Джай. — Твой муж передумал ехать?

— Нет, нет… дело не в нем. Он уже в порту, вместе с Хорхе. Но… я хотела поговорить с тобой.

— О чем?

— О важном. Почему ты никогда не говорил мне, чем занимался у Эстеллы?

Лицо Джая закаменело.

— А зачем? — он повел плечом, и цепи за его спиной зазвенели. — За семь лет рабства меня продавали и покупали не единожды, ты хочешь знать о подробностях моей жизни у каждого из хозяев?

— Тебя это удивляет? Да, я хотела бы знать о тебе все.

— И что бы это изменило?

— Что бы изменило? Да многое! Судя по тому, что сказал мне Диего, ты занимался какими-то мерзостями!

На скулах Джая заиграли желваки: этот разговор ему явно не нравился. Но я и в самом деле хотела услышать ответ.

— В моей жизни случалось много мерзостей, Вель, — заговорил он после паузы. — Одни совершал я, другие совершали со мной. И война, и рабство — отвратительные вещи. Которые не делают человека благороднее, а его помыслы чище. Мои руки по плечи в крови, на моем счету сотни смертей. А ты молода, чиста и невинна, ты не заслуживаешь того, чтобы я забивал этими мерзостями твою голову.

— Это все отговорки, Джай! Ты просто скрываешь от меня свое прошлое!

— Мое прошлое — это мое прошлое, Вель. Как бы мы ни относились друг к другу, я имею право оставить мое прошлое только себе. Невзирая на то, что я твой раб.

— Я всегда относилась к тебе хорошо. Может быть, даже слишком хорошо… Но ты обманул мое доверие!

Брови Джая дернулись вверх.

— Разве я в чем-то солгал тебе?

— Почем мне знать? Может быть, сейчас ты просто заманиваешь Диего в ловушку, желая ему смерти!

Я и сама не знала, зачем сказала такое. А сказав, испугалась. И даже не того, что предположила о Джае самое худшее, но и того, что это может оказаться правдой…

— Никаких ловушек, Вель, — Джай старался сохранять самообладание, хотя мои слова, без сомнения, задели его за живое. — Вернуть эти корабли и в моих интересах тоже, ты ведь знаешь сама.

— Я знаю лишь то, что ты мне говоришь.

— Твоему мужу ничего не грозит, — отрезал он и словно отгородился от меня сжатыми губами и колючим взглядом.

— Поклянись.

— Клянусь — чем угодно. Своими глазами, своими руками, своим здоровьем. Памятью своей матери. Я не стану подставлять твоего мужа под удар. Кто и рискует не вернуться после переговоров с пиратами, так это я. Твой муж останется на готовой к бою галере, которая способна уйти от пиратских шхун очень быстро — при малейшей опасности. Кроме того, он будет под прикрытием других вооруженных судов.

Меня кольнул стыд за ужасные подозрения, которые вполне могли оказаться беспочвенными. Джай и прежде никогда не притворялся ангелом. Совершал безумные поступки. Но одно дело — намереваться убить Вильхельмо, который мучил его и Аро, а совсем другое — желать смерти невинному человеку, который не сделал ему ничего плохого. Мне очень хотелось верить, что он не собирался навредить Диего.

— Пообещай мне… что защитишь моего мужа в случае опасности.

— Обещаю, Вель. Поверь, твоему красавчику ничего не грозит.

— Мне трудно тебе верить. Трудно, после всего…

— Вель… пойми же меня. Я мог утаить от тебя свое прошлое, но я не стал бы обманывать тебя в главном.

— Теперь я уже не уверена в этом.

Он хотел что-то сказать, но запнулся; плотно сжатые губы болезненно искривились. И впервые я почувствовала то, чего никогда не чувствовала прежде: злорадное, нехорошее удовлетворение оттого, что ранила его словами.

— Может быть, ты и вовсе не собираешься возвращаться, — бросила я уже не так уверенно.

— Твой муж говорил то же самое, — горько усмехнулся Джай, качнув головой. — Ты, разумеется, можешь мне не верить, но я не для того затевал все это, — он кивнул в сторону двери, — и собирал людей, чтобы просто сбежать от тебя в удобный момент.

Слова Джая звучали убедительно и заставляли задуматься. У меня в ларце, запертом на ключ, который я теперь всегда носила под одеждой, лежала выписанная на его имя вольная. Он знал об этом. Стоило ему хотя бы намекнуть — и я бы отдала ему бумагу, несмотря ни на что, и отпустила бы его… на этот раз обязательно проследив, чтобы он сел на корабль, отплывающий на север.

Его стремление к свободе слишком сильно. Но он точно хочет свободы не только для себя. Он без колебаний отдал бы жизнь за Аро, он рвется вызволить совершенно незнакомых ему людей… Разве не этого хотела бы и я? Так почему же во мне разрослись буйным цветом эти гадкие подозрения?

Ответ лежал на поверхности: мне обидно, что Джай не хочет делиться со мной своим прошлым. Не доверяет мне. И это при том, что я раскрылась перед ним больше, чем это было возможно. Он же ни разу не ответил толком ни на один мой вопрос. А ведь я не единожды спрашивала его об Эстелле!

— Когда мы с твоим мужем вернемся вместе с кораблями, ты поймешь, что я тебе не лгал, — тихо добавил Джай.

— Я не хочу думать о тебе плохо, — призналась я. — Но…

— Понимаю, — перебил он, не дослушав. — И ты права. Я много грешил, и такое чудовище, как я, не заслуживает прощения. Тебе не стоило вмешиваться в мою казнь еще тогда, на Арене.

— Я вовсе не…

— Я понял, что твое отношение ко мне изменилось, — опять перебил он, не повышая, впрочем, голоса. — Но теперь все зашло слишком далеко. И мне надо знать: наш уговор в силе? Ты поддержишь меня и отмену рабства в Саллиде? Или оставишь все как есть? Я должен понимать, обнадеживать ли людей…

— Уговор в силе, — подумав, ответила я. — Если ты мне не лжешь и действительно хочешь освободить рабов, а не преследуешь личную месть обидчикам, ради которой готов пожертвовать невинными людьми.

Скулы Джая снова заходили ходуном, но сегодня его выдержка делала ему честь. Он ни единым словом или жестом не оскорбил меня, несмотря на все обидные слова, которые я бросила ему в лицо.

— Отмена рабства в Саллиде — это единственное, чего я хочу, — сказал он сухо.

Такой ответ и успокоил, и огорчил одновременно. Его цель, если она правдива, звучала поистине благородно. И совпадала с моей. Но мне бы хотелось услышать и другое. Что ему дорогá не только свобода рабов, но и я сама. Он же просто проглотил все обвинения и смирился с моим разочарованием.

Ох, глупая, глупая Вель! А ты, наверное, ожидала, что он падет к твоим ногам и начнет клятвенно заверять тебя в своей любви? Что поделится всеми тайнами, что будет искать утешения в твоих объятиях?

Но ведь он ни разу не сказал, что любит меня… А что, если я сама придумала его чувства, а на самом деле ничего и нет, кроме уговора? А я, — глупая, глупая Вель! — сама призналась ему в любви…

— Хорошо, — так же сухо ответила я. — Я буду молиться о вашем скором возвращении.

Не желая терзать себя дальше, отвернулась и вышла за дверь, украдкой смахивая навернувшиеся на глаза слезы.

Галеру ощутимо кренит на поднявшихся волнах, и жесткий тюфяк подо мной опять ползет к стенке узкой каюты. Я упираюсь босыми ногами в доски настила, а ладонью — в стену и стараюсь удержаться на месте. Можно было бы забраться в гамак, тогда качка ощущалась бы меньше, да и длина цепи, прикованной к лодыжке, позволяет, но недолеченные ребра начинают немилосердно ныть, когда спина находится в полусогнутом висячем положении. На твердом настиле лежать куда удобней, но качка, бесы ее дери, не дает расслабиться и на пару мгновений.

Из-за запертой двери доносятся завывания ветра, пронзительный крик чаек, периодически повторяющийся бой склянок, редкие окрики галерного пристава и размеренный дружный полувздох-полустон несчастных гребцов в такт глухим ударам барабана.

Меня не считают нужным уведомлять о том, где мы находимся, но, по моим расчетам, мы идем со средней дневной скоростью в шесть узлов, а значит, уже должны приближаться к архипелагу.

Поначалу возможность вновь ступить на палубу корабля, вдохнуть соленого морского воздуха, ощутить под ногами упругое покачивание палубы приводила меня в приятное возбуждение. Однако на деле меня попросту посадили на цепь в грузовой каюте без окон, и уже который день подряд я мучился бездельем и умирал от скуки, мрачно завидуя даже галерным рабам.

Громыхает засов, дверь отворяется, и на пороге возникает немой прислужник красавчика, Ким. В поместье я встречался с ним не так уж часто и не обращал на него особого внимания. Однако здесь, на галере, вижу его каждый день: он приносит еду. Бледный и похудевший — видимо, беднягу замучила морская болезнь, — он недобро смотрит на меня, дожидаясь, пока я прикончу корабельную баланду.

Не могу понять причину его неприязни. Нам с ним нечего делить: ни победы, ни женщин, ни кормежку, а уж милость хозяина и подавно, и все же… меня всякий раз разбирает любопытство: почему он так смотрит на меня, будто хочет, чтобы я подавился едой?

Ем неторопливо, искоса поглядывая на него. Отчасти из желания подразнить, отчасти оттого, что сквозь открытую дверь проникает утренний свет, а мне надоело бесконечно сидеть в полумраке грузовой каюты.

Когда миска все-таки пустеет, Ким не уходит, как всегда, а начинает активно жестикулировать. Лицо у него при этом становится злее обычного. Я изумленно таращусь на него, не понимая ровным счетом ничего, за исключением характерного жеста, которым Ким проводит ребром ладони себе по горлу.

— Что, парень? — вполне дружелюбно спрашиваю его. — Убить меня хочешь? Надеюсь, ты мою еду не отравил?

Ким яростно мотает кудрявой головой и снова принимается отчаянно размахивать руками.

— Не пойму, чем я тебе так не угодил…

— Ким! — раздается у двери голос господина.

Увлеченный разглядыванием немого парня, я не заметил, как пожаловал сам хозяин. Досадное упущение.

— Иди к себе, — властно продолжает Диего Адальяро, глядя на своего раба.

Тот немедленно отступает от меня, сгибается в три погибели и убирается вон, тенью прошмыгнув мимо хозяина.

Диего Адальяро подходит ближе и останавливается напротив меня, широко расставив ноги в начищенных сапогах. Я принимаю рабскую позу: становлюсь на колени, завожу руки за спину и склоняю голову. Но галеру снова качает, и удержаться не получается — приходится упереться рукой в настил.

— Знаешь, чего хотел от тебя Ким? — неожиданно спрашивает господин.

Я удивленно вскидываю голову.

— Он хотел сказать, если ты вздумаешь обмануть и навредить мне, он убьет тебя собственноручно.

Мне стоит немалых трудов удержаться от ехидной ухмылки. Ким? Меня? Да он скорее сломает об меня свои тонкие длинные пальцы.

— Но ты ведь не намерен меня обманывать, правда? — вкрадчиво интересуется красавчик и склоняется надо мной.

— Нет, господин.

— Тогда самое время доказать это. Мы достигли края туманов. Сейчас тебя на шлюпке переправят на ведущее судно. Ты будешь указывать шкиперу путь. Другая галера и галеон пойдут за вами в кильватере. И только попробуй посадить судно на рифы!

Я судорожно сглатываю. Вот он, привкус свободы, пусть и призрачный! Но вместе с радостным возбуждением меня охватывает и волнение: ответственность слишком велика.

— Я не подведу, господин.

Вскоре с меня снимают цепь. Теперь о том, что я раб, напоминает лишь грубый ошейник и широкие кожаные ремешки на запястьях. Да простая рабская одежда — рубаха и штаны из грубого полотна, — которая почти не согревает в эту утреннюю пору, на море близ туманов.

Но я стараюсь не обращать внимания на мелкий озноб и послушно спускаюсь в приготовленную шлюпку. Несколько матросов садятся на весла, пара других, вооруженных узкими кинжалами и короткими копьями, наставляют на меня острые пики.

Капитан ведущей галеры встречает меня довольно приветливо. Пока гребные рабы отдыхают, а судно лежит в дрейфе, он окидывает меня взглядом — продрогшего, в пропитанной влагой и прилипшей к телу одежде, с онемевшими от холода босыми ногами — и первым делом велит матросам принести мне сапоги и длинную плотную безрукавку из шерстяного сукна. После того как я с благодарностью облачаюсь в теплые вещи с чужого плеча, капитан отдает приказ проводить меня в рубку и напоить горячим вином с пряностями для согрева.

Через время, отогретый и приятно расслабленный, я вместе с капитаном и шкипером склоняюсь над полированным столом.

— Квадрант в тумане бесполезен, — с некоторым напряжением в голосе говорит капитан, раскладывая передо мной морские карты с нанесенными на них линиями широты и долготы, очертаниями островных берегов и цифрами донных глубин. — А с компасами в здешних местах творится сущая дьявольщина. Остается надежда на солнечный камень и лотлинь.

— Никакой дьявольщины, — заверяю я, бросая взгляд на компас, и слегка поворачиваю его корпус. — В горах Туманных островов большие залежи железной руды, они и дают погрешность. Отклонение здесь — постоянная величина и составляет девять градусов, а значит, север вон там. Где мы сейчас?

— Здесь, — шкипер тычет узловатым пальцем в место на карте. Область Туманных островов заштрихована пунктирными линиями.

— Значит, примерно в дюжине кабельтовых отсюда, левее по ходу, — беру плоский указательный камешек и передвигаю в нужное место на карте, — покажется первый выступающий над водой риф, Акулий Зуб. От него идет полукругом подводный кряж — вот так. — Выставляю более мелкими камешками цепь подводных рифов. — Мы будем идти вот здесь, вдоль изгиба, со скоростью не более половины узла, постоянно бросая лот. Дальше покажется двойной скалистый выступ — Двузубец Сирены, его обогнем справа. Фарватер там довольно широк, главное — идти четко по компасу.

Капитан и шкипер внимательно, не перебивая, слушают мои пояснения. Я продолжаю наносить на карту с помощью указательных камешков очертания островов архипелага, показываю ходы, проходные гроты и места маяков. Следующие несколько часов мы стоим на капитанском мостике в тревожном молчании и идем, следуя проложенному мною курсу: капитан у штурвала, шкипер — старательно нанося на карту известные мне коварные рифы. Оба они, в отличие от матросов, стараются не зажимать носы ладонью и не кривиться от жуткого запаха серы, в котором мы буквально тонем с момента захода в туман. За нами следует галера с сенатором на борту. Вооруженный до зубов галеон остается ожидать нашего возвращения у края туманов.

К первому маяку выходим почти в полдень. Здесь запах серы ощущается уже не так отчетливо, а сквозь завесу тумана даже проскальзывают редкие солнечные лучи. По неяркому световому пятну над нашими головами, лишь отдаленно напоминающему солнечный диск, капитан пытается сверить координаты.

— Теперь зажигайте фонари и подавайте сигнал маячнику, — говорю, затаив дыхание. — Три долгих, два коротких, один долгий, затем пауза. Повторить трижды.

Сигнальщик, поймав одобрительный кивок капитана, старательно следует моим указаниям. Через время с маяка подается ответный сигнал — нас приняли за своих!

С моей души сваливается камень. Более всего я боялся, что за время моего отсутствия на островах разбойники поменяют сигнал. Но этого, очевидно, не случилось.

Чем дальше мы продвигаемся по извилистым ходам между надводными скалами, тем сильнее рассеивается туман, позволяя видеть очертания берегов. Второй маяк виден уже яснее и получает свой сигнал — отличный от первого. И снова нас пропускают беспрепятственно.

У шкипера много работы: уверенной рукой он переносит увиденное на заштрихованную область карты. У капитана на лбу выступает испарина: он напряжен до предела.

Еще через некоторое время мы проходим в гостевую бухту, где я велю укрыть галеры со спущенными парусами в широких естественных гротах, защищая их от возможных пушечных выстрелов. Убедившись, что обе галеры стоят на якорях, на шлюпке плыву обратно — к своему господину.

— Что теперь? — по движению скул замечаю, как отчаянно он пытается сохранить лицо бесстрастным, с брезгливостью разглядывая мой слегка изменившийся наряд.

— Вы остаетесь здесь, держа мортиры наготове, а я отправляюсь на берег. Если я не вернусь к вечеру — значит, что-то пошло не так, и, возможно, меня уже нет в живых. В таком случае рекомендую отходить незамедлительно, не дожидаясь рассвета: есть большая вероятность захвата судов в темноте. Капитан ведущей галеры выведет вас назад, сейчас он копирует карту архипелага для вашего судна.

— Если ты не вернешься, — зло кривит губы красавчик, — знай: я распну твоего дружка над воротами Эстеллы сразу по возвращении домой.

По моей спине ползет неприятный холодок. Но я стараюсь держаться уверенно.

— Думаю, до этого не дойдет. А теперь не будем терять времени, я должен отчаливать.

Диего Адальяро и не думает желать мне удачи. Он провожает меня долгим, тяжелым взглядом, который я отчетливо ощущаю спиной.

Сейчас мне нельзя думать о Звере. Нельзя думать о Вель. Все, что я могу, это молиться всем известным в мире богам: пусть Одноглазый Демон окажется на месте. И пусть похищенные корабли окажутся там, где я предполагал.

Глупая, глупая, глупая. Глупая Вель.

Я мысленно корила себя уже несколько дней, кусая до крови губы и ломая в отчаянии пальцы. Из головы не шел наш последний разговор с Джаем. И почему вдруг мне вздумалось на него обижаться? Разве я имела право осуждать его за то, чем ему приходилось заниматься в рабстве? В конце концов, это не его выбор, и лишь подчинившись воле господина, он мог сохранить себе жизнь. Вся вина за неприглядные дела, какими бы они ни были, лежит на Эстелле ди Гальвез, его бывшей госпоже!

Перед мысленным взором стоял его взгляд — потерянный, полный непонимания. Что вдруг на меня нашло? Даже собственный муж обманул меня перед свадьбой, и я простила ему, а кем приходился мне Джай? Между нами и правда не существовало ничего, кроме… того злополучного уговора. Причем я свою выгоду уже получила, и скоро она зашевелится у меня под сердцем. А он?..

Долгие дни ожидания сводили меня с ума. Из-за тревоги пропал аппетит. Я обидела Джая недоверием, предположив, что он может навредить Диего… но ведь у Диего есть власть, оружие, телохранители… А что есть у Джая? Кто защитит его? «Если кто и рискует не вернуться после переговоров с пиратами, так это я», — звучали теперь в голове его горькие слова. Почему я сразу не придала им значения? А если он и вправду не вернется из плавания? Если пираты не захотят его слушать, а снова захватят в плен, перепродадут, или еще хуже, убьют?

Уколовшись иглой, я отложила на колени пяльцы с вышивкой и бездумно уставилась на растекающуюся по подушечке пальца каплю крови. Теперь любая мелочь казалась мне дурным знамением. А что, если Джай сейчас лежит, изрубленный, на берегу пиратских островов, и истекает кровью? Низ живота неприятно потянуло, и я невольно накрыла его ладонью.

— Тебя снова тошнит? — поинтересовалась Изабель, которая сидела тут же, в беседке.

— Нет, все хорошо, — я рассеянно погладила живот и облизнула кровоточащий палец.

— Укололась? — с притворным участием спросила свекровь и отложила веер. — А ведь я сколько раз просила тебя не браться за иглу. Ты ведь знаешь, это дурная примета — шить и вышивать, будучи в тягости.

— Глупые суеверия, — буркнула я в ответ — не столько ее словам, сколько собственным мыслям.

Изабель неприязненно поджала губы.

— Попомнишь мои слова, когда будешь рожать. В прежние годы женщины свято чтили обычаи и не смели бросать вызов воле Творца.

— Ах, оставьте, — на глаза от ее ядовитого ворчания навернулись слезы. — Я и так себе места не нахожу от волнения. Шитье хоть как-то меня отвлекает.

— А мне вот любопытно, за кого ты так волнуешься? За мужа или за любовника?

Я вспыхнула, в изумлении приоткрыв рот.

— Что вы такое говорите?!

— В отличие от тебя — то, что думаю, дорогая. Я ведь вижу, как ты смотришь на Диего, а как — на этого…

— Да как вы можете! — в сердцах воскликнула я. — Вы же сами меня заставили…

— …зачать дитя, а не влюбляться в него по уши, будто кошка в поре. Бегаешь к нему каждый день! Постыдилась бы! Неужели ты не понимаешь, что этим ранишь своего мужа? Который души в тебе не чает, готов выполнить любое твое желание! Вот, поехал к дьяволу на рога, рискуя жизнью, вместо того чтобы просто откупиться от этой дрянной вымогательницы… А все ради того, чтобы не трогать твоих драгоценных рабов и не выслушивать потом твои бесконечные истерики!

— Я не собираюсь это обсуждать, — отрезала я и поднялась, едва не выронив шитье.

— Куда это ты собралась? — недобро прищурилась свекровь.

— Не вашего ума дело.

Ноги сами понесли меня из сада прямиком на тренировочную площадку. Все еще кипя от негодования, я некоторое время наблюдала за тренировочными боями, которыми, в отсутствие Джая, руководил Хаб-Ариф. Бойцы, особенно ученики, явно желали продемонстрировать мне свои умения наилучшим образом.

Все, кроме угрюмого рослого горца по прозвищу Жало, который норовил остаться в стороне от схваток, но время от времени бросал на меня такие мрачные взгляды, что у меня мурашки бегали по коже.

— Приведите в контору Зверя, — велела я аркебузиру и поднялась, поправляя примятые юбки. — Я желаю с ним поговорить.

— Как пожелаете, госпожа.

Вскоре Хаб-Ариф, закованный по всем правилам, как прежде Джай, стоял напротив меня в небольшой прохладной конторе.

— Вы желали меня видеть, госпожа?

— Да, я… хотела спросить, — облизнув ставшие горькими губы, неуверенно начала я. — Скажи, хорошо ли вас здесь кормят? Не слишком ли вы устаете на тренировках? Не обижают ли вас стражи?

— Все хорошо, госпожа, — опешив от ряда неожиданных вопросов, поспешил заверить Хаб-Ариф. — Мы всем довольны.

— А что насчет того человека… ну, которого называют Жалом? Как его настоящее имя?

— Он не признался, госпожа, — качнул головой Хаб-Ариф.

— Мне кажется, его что-то гложет.

— Не может смириться с рабской судьбой.

Его ответ меня искренне удивил.

— Разве у прежнего хозяина ему жилось лучше?

— Не в этом дело, — осторожно произнес Хаб-Ариф. — За победу в том поединке, ну… когда я выиграл его для вас… его прежний хозяин обещал ему свободу. Но он проиграл, и теперь винит в своей неудаче всех подряд, в том числе меня, Вепря и… вас, госпожа.

— Меня? Но разве я… он ведь мог сказать мне об этом!

— Зачем? — искренне удивился Хаб-Ариф. — Свободы ему все равно не видать, а он…

— Он — что? Договаривай!

— Он страдает от того, что его разлучили с женой и детьми, — признается Хаб-Ариф, виновато глядя мне в глаза.

— Вот как? — я растерянно моргнула. — А они живы? Свободны или в рабстве?

— Я ничего не знаю, госпожа. Он не делится с нами. Все время молчит…

— Хорошо, — киваю я и вдруг понимаю, что должна попытаться сделать хотя бы для одного человека что-то хорошее. — Приведи его ко мне. Прямо сейчас.

На песчаном берегу небольшой внутренней лагуны, к которому пристала шлюпка, нас встречают вооруженные узкими облегченными клинками и арбалетами оборванные пираты. Стараюсь найти среди заросших густыми бородами лиц хоть одно знакомое, но тщетно.

— Ты кто таков? — слышится вместо приветствия.

— Друг вашего командора, — отвечаю без запинки.

— Зачем пожаловал?

— Поговорить.

— Все друзья командора приезжают только по приглашению, — упрямо бросает пират. — А он, насколько мне известно, никого в гости не звал.

— А все же передай ему, что старый друг приехал повидаться.

— У этого друга есть имя? — интересуется бородач.

— Скажи командору: пусть вспомнит день, когда он потерял свой глаз. Больше ничего не говори, он поймет.

Бородач враждебно перетаптывается на песке, не спуская с меня взведенного арбалета, но все же кивает одному из дружков, и тот бежит вглубь выложенного из камня форпоста, прилегающего к скалистой гряде. Там, внутри, как мне известно, находится целый выдолбленный в скалах лабиринт из коридоров и жилых помещений — настоящий пиратский рай. В ожидании ответа от посыльного бородатый пират оглядывает меня с головы до ног. Сопровождавшие меня матросы жмутся где-то позади, наверняка не спуская рук с кривых кинжалов и пик.

— Давно ты здесь? — спрашиваю бородача не без любопытства.

— Твое какое дело? — он презрительно сплевывает себе под ноги.

— Кажется, я не видал тебя, когда был здесь в последний раз.

— А я с рабами не якшаюсь, — гордо вскидывает голову пират. — Я свободный человек.

Помимо воли его укол попадает в цель, и я чувствую, как внутри меня закипает глухая ненависть. Даже грязный пират, висельник, исторгнутый обществом, считает себя выше меня, потому что на моей шее болтается рабский ошейник.

Разговаривать со мной он, очевидно, не намерен, опускать арбалет — тоже. А мне с ним ругаться сейчас не с руки — пусть себе выплескивает презрение. Но в глубине души обещаю себе когда-нибудь еще с ним встретиться и научить его уважению.

Пока же мы оба молчим, ожидая ответа от командора.

Запыхавшийся посыльный вскоре прибегает обратно.

— Командор велит проводить господина к нему. Не причиняя вреда, — косится он на бородача. — А этим велел ждать на берегу.

— Разоружать? — небрежно интересуется бородач.

— Не обязательно, — шмыгает носом посыльный. — Велел пока подать им рому и моллюсков.

Едким смешком бородач выражает всю степень недовольства решением командора, но делать нечего. Гримасничая и кривляясь, будто лакей перед королем, он жестом велит мне следовать за ним.

Вскоре, минуя длинную сеть коридоров, больше напоминающих крысиные ходы, прорубленные прямо в скале, мы попадаем в помещение, точь-в-точь повторяющее обстановкой капитанскую каюту. Здесь есть даже высокие и узкие окна-бойницы, прорубленные в каменной глыбе.

У дальней стены стоит стол, а за столом, развалясь в широком кожаном кресле, вольготно сидит сам Одноглазый Демон. В отличие от разбойников, встречавших меня на берегу, он выглядит вполне прилично: богатый камзол из кусочков кожи и дорогой шерсти, добротные бриджи, блестящий кожаный сапог на здоровой ноге. Его лицо гладко выбрито, длинные вьющиеся волосы, уже тронутые сединой — на удивление чистые и опрятные — стянуты сзади лентой, а единственный ярко-синий глаз, устремленный на меня, сияет искренней радостью.

— Какая неожиданная встреча, лейтенант Хатфорд! — широкая улыбка озаряет лицо Одноглазого.

Невольно вздрагиваю: имя из прошлого звучит теперь так дико и чужеродно, будто принадлежит другому человеку. Не мне.

— Я тоже рад повидаться, командор.

— Да ты садись, чувствуй себя как дома, — с дурашливым хохотком предлагает Одноглазый и широким жестом указывает на кресло напротив. Сам удобно откидывается на спинку своего и с видимым наслаждением укладывает на невысокий пуф правую ногу, которую от середины голени и ниже заменяет потемневшая от времени деревяшка. — Давненько ты не заглядывал.

— Был слегка занят, — отвечаю в тон и усаживаюсь в предложенное кресло. Светская беседа — везде светская беседа, даже если один из собеседников пират, грабитель и контрабандист, а другой — бесправный раб. Но ничего не попишешь: ни одно дело не начинается без доброй беседы.

— Выпей рому, закуси крабами, — предлагает пират и кивает на дымящуюся на столе тарелку. — Еще утром под камнями бегали. Хороши!

— Не откажусь, — с удовольствием киваю и подсаживаюсь ближе.

Беру из тарелки большую клешню гигантского краба, разламываю красный панцирь и с наслаждением отправляю упругое мясо в рот. Затем разливаю по чашам ром и пододвигаю выпивку гостеприимному хозяину.

— За встречу старых добрых друзей! — он оглашает тост с неподдельным радушием и осушает чашу несколькими большими глотками, а затем тонким острием стилета подцепляет с тарелки добрый кусок крабового мяса.

Я хмыкаю, отпиваю из своей чаши и закусываю еще одной клешней отменного краба, наблюдая за Одноглазым. Насчет добрых друзей он, конечно, кривит душой: наше знакомство началось отнюдь не дружески. Всю левую сторону его лица пересекает старый неровный шрам, захватывающий черную повязку на глазу. А ведь я еще помню его другим — молодым и дьявольски красивым, когда сам был еще молод и горяч, как сейчас Диего Адальяро. Молодой офицер, полный тщеславных надежд изловить досаждавшего королевскому флоту знаменитого пирата, я загнал его в ловушку близ южных берегов Аверленда и оставил ему эту отметину абордажным крюком в отчаянной кровопролитной схватке. Молодой красивый проходимец лишился глаза, а я лишь чудом не закончил жизнь с тем же абордажным крюком в глотке.

После того мы с ним встречались не раз — и у побережья Саллиды, и у островной части Халиссинии, и у акватории Туманных островов, но ни разу мне не удалось захватить его в плен: Одноглазый Демон не зря получил свое прозвище.

Лишь однажды, в черный для меня день, он отомстил мне за потерянный глаз. И отомстил несравнимо больнее.

Годы рабства выбили из меня тщеславие и почти лишили желания жить, зато наша долгая непримиримая вражда странным образом переросла в некое взаимное холодное уважение.

— Ты один, без Эстеллы? — взгляд пирата красноречиво съезжает на мой ошейник. — Удивлен, что она спустила тебя с поводка.

— Поводок теперь держит другая рука.

— Надо же! — восклицает Одноглазый, не скрывая удивления. — Эстелла решилась тебя продать? Я поражен: она была так нежно к тебе привязана.

— Я ее слегка расстроил.

— И остался после этого жив? — скалится Одноглазый, но в ярко-синем глазу поселяется холодная настороженность. — Я поражен вдвойне. И крайне заинтригован. Что же привело тебя сюда? Или твоему новому господину захотелось свежего мясца без торговых наценок?

— Что касается моей госпожи, то она хочет вернуть назад свой корабль с хлопком. Говорят, к тебе случайно прибился один такой. А с ним в придачу и другие корабли с подарками южан северянам. Ты таких не видал?

Взгляд единственного пиратского глаза становится колючим и цепким.

— Все корабли на этих островах принадлежат мне и моим парням, лейтенант. Твоя госпожа, верно, спутала свой корабль с моим.

— Она не станет привередничать, если к ней вернется не ее корабль, а очень на него похожий.

Улыбка Одноглазого, искривленная старым шрамом, неуловимо превращается в угрожающий оскал.

— И почему тебе кажется, что я должен расстаться со своей честно захваченной добычей?

— Дай-ка подумать… — демонстративно чешу в затылке. — Может быть, потому, что на подступах к архипелагу стоит военный флот Кастаделлы? Нашпигованные дальнобойными мортирами галеоны запечатали каждую бухту. Никто не выйдет отсюда живым, пока не вернутся похищенные корабли.

Проверить мою правоту Одноглазый никак не сможет: сквозь туман не способен видеть даже самый глазастый человек, а посылать на разведку шлюпки он едва ли рискнет. В отличие от командиров южан, он слишком дорожит своими людьми.

— Ты блефуешь, — лицо Одноглазого становится напряженным, массивная челюсть упрямо выдается вперед. — Откуда у тебя полномочия распоряжаться флотом Кастаделлы?

— Не у меня. Я принадлежу семье сенатора Адальяро. Слышал о таком? Вот у него достаточно полномочий.

Пират спокойно обдумывает сказанное, ощупывая мое лицо холодной синевой единственного глаза.

— Докажи.

Я расстегиваю теплый жилет, распускаю шнуровку рубашки на груди и показываю клеймо. Одноглазый внимательно изучает его, не меняя положения, и задумчиво поигрывает тонким стилетом, который с начала нашей встречи не выпускает из рук.

— Тогда скажи, что помешало сенатору Адальяро и флоту Кастаделлы начать переговоры пушечными залпами? — прищуривается Одноглазый, стараясь поймать меня на лжи.

— Ему дорог его хлопок, — невозмутимо пожимаю плечами. — Он опасается, что если развяжется бой, ты оставишь ему вместо кораблей одни головешки.

— Справедливые опасения, — кивает пират, не сводя с меня взгляда. — Но что ему помешает разделаться со мной, если вдруг он получит корабли?

— Скажем так: в разговоре с ним я несколько преувеличил твои силы. Он уверен, что архипелаг наводнен пушками, аркебузами, диким огнем и меткими стрелками. И что позиции ваши на горном хребте куда выгоднее, чем позиции осады на море. Поверь мне, Сенат Кастаделлы вовсе не хочет рисковать военным флотом, особенно сейчас, когда активизировались вылазки халиссийцев и твоих же сородичей у южных берегов полуострова.

— Ты хочешь сказать, что, получив корабли, вы просто уйдете? — подозрительно щурится он.

— Именно так. Я убедил сенатора в том, что сейчас не время для атаки, и, получив корабли, тебя оставят в покое. На время.

— Тогда какой мне резон возвращать корабли? Если вы так боитесь напасть, — криво ухмыляется командор.

— Ты ведь знаешь южан: они становятся сущими безумцами, когда задета их гордость. Отдай им корабли — и они отступят, считая, что ушли победителями. Откажись — и познаешь всю разрушающую силу их гнева. Повторяю: мне стоило больших усилий убедить их в том, что можно обойтись миром, без потерь и кровопролития, и при этом вернуть утраченный груз. Но если я не вернусь к положенному сроку или вернусь ни с чем, у них не станет причин сдерживаться. Они пойдут на риск и будут штурмовать ваши форты.

— Не могу понять, — задумчиво произносит Одноглазый, разглядывая меня так, будто видит впервые. — Своему хозяину сенатору ты наплел о моей несокрушимой мощи. Меня стараешься убедить, что преимущество у флота Кастаделлы. На чьей ты стороне, лейтенант?

— На своей собственной, командор, — позволяю себе немного честности.

— И какая же твоя выгода? Тебе-то что с этих кораблей?

— Хочу выменять на них свою жизнь. Эстелла полна решимости расквитаться со мной и с моим другом за старые обиды, потому и попросила тебя придержать хлопок. А у меня на остаток жизни немного другие планы.

— Если я отдам вашему сенатору хлопок, Эстелла расстроится, — притворно вздыхает Одноглазый, и я понимаю, что уже на полпути к победе.

— Я привык расстраивать Эстеллу.

— А мне вот жаль. Очаровательная женщина. Страстная.

— Попробуй попасть к ней врабство. А через полгодика обсудим ее очарование и страстность еще раз.

— Меня не покидают сомнения, что ты пытаешься обвести меня вокруг пальца, — притворно вздыхает Одноглазый. — Но я перед тобой в некотором долгу, лейтенант. Считай, что это моя попытка его искупить. Забирай хлопок. Правда, другие судна стали легче на самую малость. И, боюсь, этого уже не изменить.

— Сочтем это приемлемой компенсацией за возвращение кораблей.

Синий глаз пирата смотрит на меня выжидающе. Я молчу, собираясь с мыслями. Он же читает меня по лицу.

— Полагаю, это не все? — теперь Одноглазый недобро хмурится.

— Не все, — с трудом удерживаюсь, чтобы не выдать волнение.

— И что же твоему сенатору еще понадобилось?

— Не ему, а мне.

— Тебе? — удивляется он. — Тебе мало того, что ты привел в мою тихую гавань целый флот Кастаделлы, а я не снес тебе за это голову?

— Не обессудь, — виновато развожу руками. — На войне все средства хороши.

— Ну, валяй, удиви меня снова. Что тебе нужно?

— Оружие. Аркебузы. И рабы, обученные с ними обращаться. Чем строптивее, тем лучше.

Пират недоуменно вскидывает здоровую бровь.

— Раб решил сделаться рабовладельцем?

Я молчу, давая понять, что обсуждать свои планы с ним не намерен.

— Строптивые рабы, оружие… — тише и уже без улыбки повторяет пиратский командор. — Что ты задумал, лейтенант?

Я молчу, не сводя с него взгляда. К Одноглазому я испытываю немалую долю уважения и даже необъяснимой симпатии, несмотря на количество неприятностей, которое мы успели доставить друг другу. Я уверен, что наша сделка, состоится она или нет, останется между нами двумя. Но это определенно не тот человек, который поддержит мой дерзкий замысел. Пиратам выгодно сохранить рабство в Саллиде — иначе куда они будут сбывать захваченных и не выкупленных родственниками пленников?

Одноглазый, меж тем, расценивает мое молчание по-своему и произносит то, чего я никак не ожидал от него услышать:

— Послушай, дружище. Что бы ты ни задумал, дело это гиблое. Я понимаю твое желание вырваться на свободу… поэтому готов забыть прошлое и помочь тебе. С Эстеллой такое было невозможно, но сейчас я могу выкупить тебя у новых хозяев. И даже не стану принуждать тебя отрабатывать выкуп у меня на службе. Мои грехи велики, их не отмолить и не загладить ничем, но хотя бы свою вину перед тобой я могу искупить. Поедешь домой, восстановишься на службе у короля, забудешь Саллиду как страшный сон… быть может, когда мы встретимся еще раз, ты уговоришь палача подпилить веревку, на которой меня захотят повесить, — криво усмехается он.

Не сразу отдаю себе отчет в том, что качаю головой в ответ на столь щедрое предложение.

— Я бы многое отдал, чтобы услышать эти слова хотя бы полгода назад… Но теперь все изменилось. Мне не нужна свобода. Только рабы и оружие.

— И чем ты собираешься за них платить? Своими цепями? — хмыкает Одноглазый.

— Я найду способ. Запомни имена: Вельдана Адальяро и Гидо Зальяно. Через них ты можешь передать послание для меня. Только будь осторожен.

— Это ты будь осторожен. Жажда мести еще никого не доводила до добра, поверь моему опыту.

— Постараюсь запомнить. А в ответ тоже кое-что посоветую. Когда мы уйдем, укрепи берега как следует. Или подыщи себе другое место для пиратского рая — когда флот Кастаделлы соберется с силами, вас не оставят в покое.

Расстаемся мы в молчаливом напряжении, не пожимая друг другу рук. Командор пиратской флотилии отдает короткие распоряжения своим приспешникам, и вскоре я вывожу из лагуны караван потерянных судов вместе с ошалевшими от неожиданного счастья остатками корабельных команд.

Боевые галеры встречают нас на прежнем месте. С затаенной тоской смотрю на солнце, что уже закатывается за вершины островной горной гряды. Мой дерзкий план удался, но короткая иллюзия свободы неумолимо подходит к концу.

====== Глава 38. Соблазны ======

Беспрестанная качка дико раздражает. Как и цепь, на которую я снова посажен. За стенами грузовой каюты кипит работа: бегают матросы, кричит боцман, слышатся отрывистые команды капитана, а я снова не нужен, выброшен из жизни, заперт в удушающей полутьме и неизвестности.

Сапоги, подаренные капитаном другой галеры, с меня сняли перед тем, как застегнуть на щиколотке железный хомут. Но не отобрали: как и звенья цепи, они катаются по настилу туда-сюда в такт крену бортов. Не отобрали и теплый жилет, который я аккуратно постелил поверх жесткого соломенного тюфяка.

Что происходило снаружи в первые сутки после моего возвращения, я решительно не понимал. Галера какое-то время двигалась, затем всю ночь стояла на рейде, опасно открытая всем ветрам и волнению. Судя по голодному урчанию желудка, который получил свою порцию кормежки еще утром, теперь уже середина дня, и галера наконец-то вновь набирает ход.

Дверь открывается, и я вскидываю голову, пытаясь разглядеть вошедшего.

Это не Ким. Меня почтил присутствием сам сенатор Диего Адальяро.

Смотрю на него безучастно. Я только-только нашел относительно устойчивое положение: сидя с согнутыми коленями, упираясь ногами в настил, а ноющей спиной — в переборку каюты. Вставать и бухаться на колени, сгибаясь в три погибели, совсем неохота. Понимаю, что сейчас схлопочу по плечам хлыстом, а может быть, и не единожды, но не могу преодолеть странного оцепенения.

Однако господин не спешит хвататься за хлыст. Некоторое время стоит, привыкая к полумраку, а затем неторопливо зажигает прикрепленную к переборке масляную лампу. Брезгливо покосившись на источающую отнюдь не благовоние отхожую жестянку, садится на крышку массивного сундука, намертво закрепленного на досках настила, и лениво вытягивает ноги прямо передо мной. Хочет, чтобы я полюбовался на его безупречно сидящие бриджи и дорогие кожаные сапоги?

Благородный дон смотрит внимательно, изучающе. Статный, породистый красавец — такой и впрямь как нельзя лучше подходит в мужья миловидной, воспитанной девушке из знатной семьи…

При мысли о Вель нечто тяжелое и безжалостное стискивает грудь. Хочется разорвать себе душу и вытрясти из нее образ, плотно засевший внутри. Обвиняющий взгляд, дрожащие губы с опущенными вниз уголками, обидные слова, отравленными стрелами вонзившиеся в сердце…

— Что морщишься? — хмыкает красавчик и откидывается спиной на деревянные доски переборки. — Не рад видеть своего господина?

Я молчу, не сводя с него глаз. Отвечать на подобный вопрос бессмысленно, мы оба это знаем. Всё жду, когда он вспылит и потребует встать на колени, но красавчик рассматривает меня с нескрываемым любопытством и вовсе без гнева.

Настил вновь норовит уйти из-под ног. Звенит цепь, громыхают по деревянным доскам мои сапоги, мы с красавчиком одновременно ищем опору руками, чтобы не упасть.

— Должен признать: ты меня не обманул, — продолжает красавчик, когда палуба возвращается в горизонтальное положение. Презрительно пинает некстати подвернувшийся под ногу сапог и вновь смотрит на меня. — Доброй половины грузов мы, конечно, не досчитались, и это прискорбно. Зато корабли целы и смогут продолжить путь на север.

— Без охраны? — вырывается у меня.

Хотя какое мне дело теперь до этих судов?

В темных глазах Диего Адальяро вспыхивает нечто похожее на одобрение.

— Я договорился с капитаном галеона, который следовал с нами — он сопроводит караван до Аверленда. Кроме того, вчера вечером, когда мы встали на рейд к северу от Туманных островов, нам повстречался патрульный корвет. Он доведет корабли до ближайшего порта, где капитаны пополнят запасы воды и провизии, перебазируют груз, подыщут матросов и наймут надлежащую охрану. После этого корвет вернет в Кастаделлу порожние корабли — им нет нужды без дела болтаться в море.

— А мы… возвращаемся обратно?

— А ты хотел бы еще побездельничать? — усмехается красавчик. — Да, мы едем домой. Две боевые галеры вполне способны за себя постоять.

Значит, если на пути назад не случится непредвиденного, уже через неделю мы вернемся в поместье.

Где Вель станет меня избегать и смотреть так, будто клеймо лжеца и предателя выжжено у меня на лице.

— Ты и правда с севера? — задает неожиданный вопрос красавчик.

На короткий миг я теряюсь. Впрочем, тут мне скрывать нечего.

— Да, господин.

— Похоже, ты неплохо разбираешься в навигации.

— Я служил в королевском флоте Аверленда почти три года, — осторожно отвечаю я.

В какой-то момент мелькает мысль: сейчас Диего Адальяро спросит о том, как я попал в рабство. Выслушает мою историю, все поймет и исправит ошибку. Велит разыскать на рабовладельческих рынках моих сослуживцев. А потом предпримет что-нибудь, чтобы в дальнейшем северяне не попадали в рабство к южанам… И тогда я прощу ему все: унижения, беспричинную порку, кандалы во время недолгих встреч с Вель… Но вместо этого он горделиво поджимает губы и вздергивает подбородок.

— Ты можешь выдумывать что угодно, но меня ты не проведешь, как мою легковерную жену.

Чтобы не выдать острого разочарования, опускаю голову. Диего Адальяро некоторое время молчит, словно ожидая возражений, а затем продолжает:

— Освободилось несколько мест на кубрике: часть команды временно перешла на грузовые суда. Можешь занять место там и выполнять распоряжения капитана. И попробуй только что-нибудь учудить: тут же отправишься на цепи к гребным рабам.

Он поднимается, делает несколько неторопливых шагов в сторону двери, а затем снова оборачивается.

— И вот что. Прекрати морочить голову моей жене. У нее мягкое, доверчивое сердце, а ты лжив и изворотлив. Если я узнаю, что ты исподтишка настраиваешь ее против меня… я забуду о своей безграничной доброте.

Он уходит, не закрыв за собой двери. Некоторое время я смотрю ему вслед, а затем на пороге появляется пара матросов. Они отцепляют цепь от моей ноги — и я снова чувствую себя почти свободным.

О да, благородный сенатор Адальяро. Твоя жена и в самом деле доверчива и милосердна. Но не с той стороны ты ожидаешь неприятностей.

А когда поймешь это, сильно пожалеешь, что отмахнулся от правды.

Донна Эстелла, будто заподозрив неладное, четыре дня тому назад исчезла из поместья ди Гальвез. Вун, которого я раз за разом отправляла к ней с поручением, возвращался ни с чем. Впрочем, продержать эту даму в приятном заблуждении мне удалось дольше недели — Диего наверняка будет мною доволен.

С Изабель мы соблюдали холодный нейтралитет. Она больше не докучала мне воспитательными монологами о любви и верности мужу, а я старалась лишний раз не показываться на тренировочной площадке.

После откровенного разговора с Жало я долго думала, чем можно ему помочь. Первым порывом, разумеется, было немедленно выписать вольную. Но, поразмыслив немного, я решила не торопиться и не стала напрасно его обнадеживать. С одной стороны, еще не стерлось из памяти происшествие с Джаем, когда он, едва получив свободу, распорядился ею в высшей степени неразумно и немедленно отправился убивать своего мучителя. С другой стороны, я чувствовала, что не в праве принимать подобные решения в отсутствие Джая. Если я стану отпускать одного раба за другим только лишь потому, что прониклась их несправедливой судьбой, то разрушу его благородный замысел. Горький опыт научил меня: помогая одному человеку, ты тем самым можешь погубить другого.

Да и где бы Жало искал свою жену, даже получив свободу? Из скупого, сбивчивого рассказа, перемежаемого зубовным скрежетом и судорожными вздохами, я узнала, что на их горную деревеньку напали охотники за головами. Жало сражался наравне с другими мужчинами, защищая свою семью и дом, но был опутан ловчими сетями, обезоружен, оглушен и в скором времени продан работорговцам. Женщины и дети, не сумевшие укрыться в горах, без мужчин, способных их защитить, были обречены на ужасную судьбу — мы оба понимали это.

Выслушав печальную историю Жало, я до конца дня ходила мрачнее тучи. В конце концов Лей не выдержала и заставила меня во всем признаться. И когда я облегчила перед ней душу, верная и чуткая Лей в который раз меня удивила. Попросила отпустить ее в город — на рабовладельческий рынок, к торговцу Кайро, и разузнать через него, не поступала ли на рынки Саллиды красивая горянка по имени Изен. Лей уверяла, что отметина на шее — родимое пятно в виде полумесяца, которым наградили женщину боги, — значительно облегчит поиски.

Я благословляла Лей за ее находчивость и умение заводить полезные связи. Теперь мне оставалось только ждать, отыщется ли жена потерявшего голову от разлуки Жало среди других несчастных невольниц.

На исходе второй недели томительных ожиданий Вун, отправившийся с каретой на пристань, вернулся раньше обычного. Мы с Изабель, не сговариваясь, разом бросились к воротам, едва заслышав цокот лошадиных копыт. Я увидела Диего, живого и здорового, к тому же очень довольного, и Джая, в целости и сохранности мостившегося на запятках кареты рядом с Кимом и двумя телохранителями, — и от невероятного облегчения закружилась голова.

— Сынок! — бросилась на грудь Диего Изабель, орошая его походный мундир материнскими слезами. — Ты вернулся! Будь проклят этот злосчастный хлопок, я больше никуда тебя не отпущу!

— Ну что ты, мама, — Диего мягко похлопал Изабель по спине и широко улыбнулся, встретившись со мной взглядом. — Хлопок уже на пути в Аверленд. Как и остальные пропавшие корабли.

От приятных волнений ноги стали ватными, и я оперлась спиной о кованые ворота. Только теперь ощутила сполна, в каких нещадных тисках держало меня ожидание. Какое счастье, что все обошлось! Я тепло улыбнулась Диего в ответ, а на Джая не смела взглянуть даже мельком: после недавнего выговора от свекрови мне следовало следить за собой и держать чувства в узде. Кроме того, сейчас я ощущала перед ним еще и мучительную вину — за то, что напрасно обидела несправедливыми подозрениями.

Надеюсь, он когда-нибудь простит меня. Правда, с извинениями придется подождать: сейчас мне следовало помнить о долге и отдать все внимание мужу.

— Значит, ты съездил не зря? — радостно ахнула Изабель, утирая слезы.

— Не зря, — искренне улыбался Диего. — Сейчас бы немного отдохнуть, а после обеда отправлю Вуна с письмом к Абаланте.

Он почтительно, но уверенно отстранил от себя мать, поцеловал ей обе руки и шагнул ко мне, раскрывая объятия.

— Здравствуй, Вельдана!

— Диего, — меня хватило лишь на едва различимый шепот, — как я рада, что ты вернулся с удачей!

Он крепко прижал меня к груди. Из-за его плеча я невольно поймала мрачный взгляд Джая, которому Вун помогал выбраться с запяток, и поспешила отвести глаза.

— Жена должна была верить в своего мужа! — в голосе Диего послышался игривый упрек.

— Ты говоришь это измученной ожиданием женщине? — я постаралась изобразить недовольство, но он раскусил меня и с улыбкой расцеловал в обе щеки.

— Как ты? Как наш малыш? Еще не пинается?

Джай прогремел цепями мимо ворот — одинокий герой, никем не встреченный, не обласканный, не получивший и толики внимания. Я могла бы поклясться, что по моей коже прошел настоящий озноб, когда он проходил мимо. Святые угодники, сделайте так, чтобы он не слышал этих слов Диего!

— Еще слишком рано, — одеревеневшими губами произнесла я. — Но ты устал. Давай я провожу тебя в дом и велю приготовить ванну. А после ты расскажешь нам с матушкой обо всех приключениях.

До самого вечера я послушно исполняла роль примерной жены, слушая леденящие душу истории о тумане и пиратах и не смея даже помыслить о том, чтобы наведаться к Джаю. На следующий день Диего не поехал в Сенат, зато мы принимали у себя безмерно счастливого дона Абаланте, чьи корабли, пусть и с переполовиненным грузом, продолжили путь на север. А вечером к нам пожаловали представители военного совета Кастаделлы, поблагодарив за спасение имущества горожан и за ценные сведения о Туманных островах и пиратском логове. В ближайшее воскресенье, сказали они, моего мужа представят к государственной награде за героизм и самоотверженность — прямо на главной площади Кастаделлы, сразу после окончания мессы.

Изабель сияла. Диего не только возвратил семье весомую часть дохода, но и вернулся героем — какая мать не гордилась бы при таких обстоятельствах своим сыном? Я же, безмерно радуясь за него, меж тем продолжала молча страдать от невозможности повидаться с Джаем: и муж, и свекровь ревностно следили за каждым моим шагом.

Лишь следующей ночью, лежа со мною в постели и уже получив от меня изрядную долю положенных ласк и поцелуев, умиротворенный Диего вспомнил о том, кто привел его к славе.

— Кстати, твой раб не солгал и в самом деле мне здорово помог. Я обещал тебе не поскупиться на вознаграждение и сдержал слово.

— Ты наградил Джая? — удивилась я. — И чем же?

— Отдал ему на неделю самую красивую и умелую рабыню.

— Рабыню?! — от неожиданности я растерялась.

— Да. Вийе — ты ее знаешь. Ту самую, на которую ты не хотела смотреть после нашей свадьбы, когда Ким…

— Но… зачем? — перебила я, ощущая на щеках то жар, то холод.

— Как зачем? Пусть с ней спаривается. Он заслужил.

От изумления слова потерялись в горле.

— Спаривается?.. Ты говоришь так, как будто он…

— Животное? А разве нет? — хмыкнул Диего. — Рабы так же примитивны в своих желаниях. Поймай любого и спроси, чего бы он хотел, и он ответит: еды побольше, женщин посговорчивей, и чтобы работать никто не заставлял. Но твоих рабов и так кормят до отвала, вся их работа — бить друг другу морды, а вот как следует потискать красотку никто из них не откажется.

Я смотрела на Диего чужими глазами. Он и в самом деле верит, что люди — те люди, на которых он повесил ошейник, поставил клеймо и которых запер в загоне, как овец, — не имеют больше никаких желаний? Не понимает, что эти люди тоже могут радоваться, могут страдать, что они хотят распоряжаться своей судьбой, гулять по улицам, носить красивую одежду, продавать свое ремесло за деньги, любить женщин, растить детей?

Диего, истолковав мое потрясенное молчание по-своему, ласково провел по моей щеке ладонью и зевнул.

— А ты не задумывалась об этом, правда? Ну что ж, твоему рабу повезло, что о нем позаботился я. Но мы и так заболтались, уже поздно, а завтра мне ехать в Сенат. Доброй ночи, дорогая.

Вскоре Диего заснул, и я, стараясь его не разбудить, выбралась из постели, которая попросту душила меня. Тихо, на цыпочках, вышла из покоев мужа, добралась к себе и свернулась клубочком на своей кровати — холодной, пустой, бесполезно широкой.

И как бы я ни гнала из головы злые мысли, но не могла избавиться от навязчивого видения: как Джай сейчас склоняется над обнаженным телом другой женщины, как она выгибается в его сильных объятиях, как целует его жадно раскрытый рот… и не только. Мучительно краснея и кусая губы, я вспоминала те постыдные сцены между Кимом и Вийе, на которые заставлял смотреть меня Диего. Тогда я еще мало что понимала в плотских утехах, мне все это действо казалось греховным и омерзительно гадким, но теперь не возникало ни малейших сомнений: эта девушка и в самом деле способна доставить удовольствие мужчине.

Я до хруста в пальцах сжала подушку и уткнулась в нее лицом, стараясь не закричать от мучительной боли, прожигавшей насквозь мою душу.

День закончился. Еще один долгий, безрадостный день, прошедший впустую: Вель так и не пришла. Проклинаю себя за то, что истерзался напрасными ожиданиями. Она явственно дала понять, что между нами все изменилось, но как же больно убивать в себе надежду — вдруг придет, вдруг простит, вдруг поцелует?

Если днем еще можно отвлечься на тренировки, которым нет и не будет конца, то вечером я готов выть и скулить от отчаяния. Почему я не вырвал себе глаза, когда она обнималась с красавчиком и принимала его поцелуи? Где были мои мозги, когда я думал, что могу по-настоящему обладать этой женщиной? В самых черных и самых сладких мечтах поворачиваю время вспять и с наслаждением сворачиваю шею Диего Адальяро, как годовалому куренку, а хруст сломанных позвонков райской музыкой льется мне в уши. А потом убиваю его еще раз — окуная в море, слушая предсмертные хрипы и ощущая под руками трепыхания ненавистного соперника. И еще раз, и еще — погружая холодный клинок в самое его сердце, слизывая с губ хлынувшую в лицо кровь…

Когда безудержный гнев немного утихает — после многократно повторяющихся в голове убийств сенатора Адальяро, — я поворачиваю время вспять еще дальше и сжимаю в объятиях хрупкое тело Вель. Сжимаю до ломоты в ребрах, до вскрика, до всхлипа, до такой мучительной близости, когда она буквально становится мной, забирается мне под кожу, растекается по высохшим жилам…

Тихий стук раздается снаружи, вырывая меня из горячечных видений. Несколько мгновений недоуменно таращусь на набитую соломой подушку, которую только что попросту истерзал в руках. Прихожу в себя, отбрасываю подушку в сторону и подхожу к двери, лихорадочно соображая, кому мог понадобиться в такое время.

На пороге стоит девушка. Моргаю несколько раз, пытаясь понять, сплю я или бодрствую, а она — почти искренне — улыбается. Кажется, я видел это смазливое личико прежде, когда жил близ покоев четы Адальяро.

— Э-э-э… Ты не ошиблась дверью?

— Ты Вепрь? — размыкает темные в полумраке губы.

— Вепрь, — киваю рассеянно.

— Тогда не ошиблась, — говорит она и бесплотной тенью проскальзывает внутрь.

Напряженно думаю, зачем девица могла пожаловать ко мне. Может, ее прислала Вель? Но прежде она передавала поручения с Лей, а сегодня Лей молчала и отводила глаза, уходя вслед за Зверем в его конуру.

Пока я усиленно размышляю, девчонка самым беззастенчивым образом выскальзывает из легкого платья, переступает через него босыми ногами и соблазнительно очерчивает пальцами небольшие, но красивые и упругие груди. Мои брови мгновенно взлетают на лоб.

— Ты что творишь?! Ополоумела, девка?!

Губы красотки испуганно вздрагивают, но упрямо держат улыбку. Не говоря ни слова, она делает шаг ближе и кладет ладони мне на плечи.

— Меня прислал господин. Я твоя — на целую неделю.

— Да на кой ты мне сдалась? — рычу я, пугаясь внезапно охватившего бедра жара.

И пугая девчонку.

Но она храбрится — и вновь пытается улыбнуться.

— А ты попробуй — вдруг пригожусь? Только скажи, как ты любишь. Хочешь — лежи и ничего не делай, я все сделаю за тебя, — с робкой надеждой заглядывает в глаза. — А хочешь — бери меня сам, как нравится. Тебе стоит лишь пожелать, и я выполню любую твою прихоть…

Девчонка льнет жарко, горячие ладони ловко забираются под рубашку. Живот каменеет от умелых прикосновений, глаза так и липнут к темным крупным соскам, но помутнение длится недолго. Шарахаюсь назад так резко, что бьюсь локтем о стену, и пронзительная боль немедленно приводит в чувство. Хватаю девчонку за запястья, встряхиваю так, что колышутся упругие смуглые груди.

— Любое? Изволь. Для начала желаю, чтобы ты оделась.

Она медлит, со страхом вглядываясь в мое лицо. Я для пущей убедительности грозно свожу брови вместе.

— Чего медлишь?

— Э-э-э… отпусти?

Мгновенная растерянность сменяется смущением, и я спешу разжать пальцы. Пока девчонка одевается, словно нарочно дразня меня неторопливостью, я потираю ушибленный локоть и пытаюсь уложить случившееся в голове.

Она сказала о господине. Значит, Диего Адальяро решил подсунуть мне эту красотку вместо Вель?..

— Послушай… — начинает она неуверенно и снова делает шаг ко мне.

— Нет, — решительно качаю головой. — Теперь уходи.

Красивые темные глаза вдруг наполняются слезами.

— Я не могу.

— Почему?

— Господин… он… велел мне как следует ублажить тебя. Если я не выполню его волю и вернусь, он велит меня выпороть!

— Тогда иди ублажай кого-нибудь другого. Здесь хватает страждущих, — бурчу я, стараясь не натыкаться взглядом на ее прелести, хорошо заметные под легким платьем.

От подобного предложения девчонка словно немеет. На губах теперь ни тени улыбки, подбородок дрожит, а глаза округляются.

— Ты хочешь, чтобы я… с ними… со всеми… — бормочет она бессвязно и вдруг падает передо мной на колени, хватает за лодыжки и прижимается к ним лбом. — Не губи, господин, прошу!

— Всемилостивые боги! — вырывается у меня, и я рывком поднимаю девчонку на руки. — Какой я тебе господин? Перестань трястись, глупая! Никто тебя пальцем не тронет без твоего позволения. Сиди тут, если хочешь, только не вздумай мне докучать.

Усаживаю на свободную постель и даю выпить воды.

— И чего так испугалась? — хмыкаю, поглядывая искоса на то, как она старательно, через силу, глотает воду. — Тебе ведь не привыкать.

Девушка заходится в судорожном кашле и как-то вся сжимается, подобрав стройные ноги под подол длинного платья. Косится на меня с опаской, но ответить не осмеливается и опускает глаза.

— Как тебя зовут?

Лучше на нее не смотреть, и я делаю вид, что осматриваю ушибленный локоть.

— Вийе. Давай посмотрю, что у тебя с рукой…

— Не надо, — грубо обрываю я. — И если не хочешь присмотреть себе воздыхателя на ночь, то ложись лучше спать.

Девчонка сопит — но уже не испуганно, а с обидой. Возится на жесткой постели, накрывается грубой холстиной, что служит рабам одеялом. Затихает.

Я тоже ложусь, закидываю за голову руки и смотрю в потолок. Стараюсь дышать глубоко и ровно, чтобы слегка остудить разгоряченную кровь.

— Скажи, — слышится с лежанки напротив, — а почему ты меня не захотел?

Усмехаюсь в темноту. Хоть и опытная девчонка, а все же молодая и глупая.

— Ответь сначала, хотела ли ты меня? Только честно.

— Ну… я… — она явно теряется. — Я — другое дело. Моего желания никто не спрашивает.

— А моего спросили? — ворчу укоризненно. — Эх, Вийе. Я не хочу брать женщину против воли. И потом, я… а вообще спи и не болтай, а то выставлю вон. Завтра утром господину скажешь, что выполнила все мои желания.

Девчонка облегченно вздыхает и отворачивается к стене — теперь, кажется, с чистой совестью. А я закрываю глаза и вижу Вель. Вот если бы она пришла ко мне ночью и сбросила платье…

Меня вновь захлестывает волной жара, по телу пробегает сладкая судорога, но я держу руки сцепленными на затылке.

Не думать об этом. Не думать…

Звон столовых приборов за завтраком навевал нездоровую дрему. Я рассеянно водила ложкой по тарелке, время от времени отправляя в рот овсянку с орехами, финиками и изюмом, и совсем не слушала разговор мужа и свекрови. Лишь когда ощутила прикосновение к локтю, вздрогнула и подняла глаза. Диего, очевидно, задал вопрос и теперь ждал от меня ответа.

— Что, прости?

— Я спрашиваю, ты поедешь на Арену в субботу?

— На Арену?..

В последнее время я старалась не думать о боях, об Арене и о самом Джае: слишком больно было осознавать, что он всю неделю по ночам развлекается в постели с другой. Дни напролет я проводила дома и в саду, занимаясь вышивкой, читая книги, общаясь о мужьях и детях с Лаурой, которая навещала меня почти ежедневно — одним словом, отвлекая себя от грустных мыслей чем угодно, только бы не смотреть правде — и Джаю — в глаза.

— Из-за всей этой суматохи с поездкой мы пропустили уже три игры, — продолжал Диего. — Твои рабы уже, поди, лезут на стены от скуки. Да и ты что-то перестала за ними следить. Еще подумают, что о них забыли и можно валять дурака да набивать животы дармовой едой.

До меня постепенно, словно сквозь густой туман, доходил смысл вопроса Диего.

— Ты хочешь, чтобы я сходила к ним?

— Видишь ли, у меня много работы в Сенате, мне этим заниматься недосуг. Разве не ты говорила, что вы там что-то обсуждаете с Вепрем, отбираете на игры достойных бойцов? Осталось всего два дня до субботы.

Изабель с любопытством покосилась в нашу сторону и едва заметно усмехнулась.

— Или ты совсем потеряла интерес к играм? — допытывался Диего. — Тогда бойцовых рабов стоило бы распродать, чтобы зря не проедали деньги.

— Нет, нет… что ты, — поспешила заверить я, ужаснувшись такому предложению. — Разумеется, мы поедем на Арену. И… я займусь отбором, не беспокойся.

— Вот и умница, — Диего промокнул губы салфеткой и поцеловал меня в лоб. — Должен признать, у тебя отличное чутье на победителей. А нам не мешало бы снова выезжать в люди, а то все решат, будто я чрезмерно возгордился, получив награду от города.

Мне удалось выдавить из себя ответную улыбку, хотя по спине пробежал озноб. После той злополучной ссоры мы с Джаем виделись лишь мельком в день его приезда. Положение запутывалось все сильней — моя вспыльчивость, его обида, эта рабыня, терзающие меня по ночам слезы… а смелости распутать этот клубок не хватало. И неизвестно, чего я боялась больше — вновь встретить холодный, колючий, обвиняющий взгляд или… увидеть полное равнодушие и сытую удовлетворенность в глазах любимого.

Изабель наверняка решила, что я побегу на тренировочную площадку сразу после отъезда Диего. Но я медлила, нарочно блуждая по саду, кормя рыбок в фонтанах и вдыхая запах напитанных влагой цветов. Лишь после обеда, когда свекровь отправилась к себе отдыхать, а вездесущий Хорхе внезапно и очень кстати исчез — подозреваю, в хозяйкиной же спальне, — я набралась решимости и отправилась к высокому частоколу под горой.

Разумеется, мое присутствие заметили сразу. Некоторое время я просто наблюдала за тренировками, сидя на привычном месте под навесом. Джай подчеркнуто старался не смотреть в мою сторону. Высокий, сильный, опытный боец — он не мог не приковывать к себе внимание. Полуобнаженное загорелое тело блестело на солнце, тугие мышцы красиво вздувались под кожей от напряжения, его мощь и холодная сосредоточенность наверняка внушали ужас соперникам, а мое бедное сердце вынуждали колотиться быстрее.

С трудом удалось отвести глаза и заставить себя дышать ровнее. Хаб-Ариф, в отличие от Джая, отрабатывал удары легко, спокойно и словно играючи. Я научилась читать его обезображенное пугающими татуировками лицо: оно излучало безмятежность и радостный азарт. Он улыбался, подбадривал партнера, пропустившего коварный удар, показывал сложный прием еще раз, добиваясь понимания и правильной ответной блокировки. Если его и смущало мое присутствие на смотровой площадке, то виду он не подавал.

Жало, напротив, ловил каждый мой взгляд. Расспросив его о жене в прошлый раз, я невольно подарила ему надежду, но пока мне нечем было его успокоить.

Аркебузир, неподвижно стоявший рядом, услужливо склонился в ответ на мой повелительный жест.

— Приведешь ко мне Жало. Затем Зверя. И Вепря после них.

— Как пожелаете, госпожа.

Закованный в цепи горец буквально пожирал меня блестящими от волнения глазами.

— Ты так и не назвал мне свое имя, — не зная, как начать разговор, произнесла я.

— Мать назвала меня Керуш-Зиб, госпожа.

Святые угодники, мне никогда этого не запомнить.

— Керуш-Зиб, — повторила я старательно и улыбнулась. — Красивое имя, но сложно произносить.

— Вы можете звать меня как вам удобно, госпожа.

— Разумеется, я позвала тебя не только для того, чтобы узнать твое имя. Твою семью ищут. Если путь, по которому мы пошли, приведет в тупик… я попробую привлечь к поискам своего мужа. Не стану пока ничего обещать, но сделаю все возможное, чтобы ты поскорее обнял жену и детей.

Керуш-Зиб по прозвищу Жало упал передо мной на колени и попытался коснуться губами подола платья.

— Благодарю вас, госпожа…

— Пожалуйста, встань, — растерялась я и попыталась его поднять. — Пока меня не за что благодарить. И еще… если ты не хочешь участвовать в поединках, можешь отказаться. Я пойму, если ты опасаешься за свою судьбу…

— Я буду биться, госпожа! — с жаром ответил он, неловко поднимаясь со скрученными за спиной руками. — Теперь мне есть ради чего побеждать.

Следующим привели Хаб-Арифа. Он, похоже, успел вымыться перед приходом, и это мне почему-то польстило. Он тоже готов был упасть на колени, но я ему не позволила — эти рабские поклоны по-прежнему сильно меня смущали.

— Хаб-Ариф… я позвала тебя, чтобы спросить кое о чем.

— Спрашивайте, госпожа.

— В прошлый раз ты говорил мне, что мои люди довольны и вам ничего не нужно. Это и в самом деле так?

— Да, госпожа. Мы ни в чем не нуждаемся.

— Ты уверен?

— Уверен, госпожа, — удивленно поднял брови Хаб-Ариф, явно не понимая, чего я от него добиваюсь.

Вообще-то я хотела задать ему очень деликатный вопрос, над которым долго думала после разговора с Диего — относительно женщин. Но так и не решилась произнести это вслух, лишь смутилась еще больше, отвела глаза и прикусила губу.

— Я хотела, чтобы ты знал, что мы ищем жену Жало.

— Знаю, госпожа, — тепло улыбнулся Хаб-Ариф. — Лей говорила мне.

— Вун и Аро сходили в город и наняли людей — разузнать, что стало с той деревней. Надеюсь, скоро мы получим хоть какие-нибудь сведения.

— Это добрая весть, госпожа.

— Скажи… — я вновь прикусила губу, но все же решилась. — Как чувствует себя Джай?

— Хорошо, госпожа. Насколько мне известно, — осторожно ответил он.

— Он ничего не говорил тебе о недавней поездке?

— Сказал, что вернули господский корабль с хлопком. По правде говоря, после приезда он еще больше замкнулся и мало с кем говорит.

Меня так и подмывало расспросить его о рабыне, которая приходит к Джаю по приказу Диего, и о том, рад ли Джай такому «подарку», но только лишь при мысли об этом мои щеки начинали гореть, а язык никак не поворачивался произнести нужные слова.

— Тогда попрошу тебя еще кое о чем. Я знаю, ты предан Джаю. И очень ценю твою преданность. Но любой человек может ошибаться. Если ты… вдруг ты будешь не согласен с каким-либо решением Джая, обязательно мне скажи. Договорились?

— Как пожелаете, госпожа, — проговорил вконец растерянный Хаб-Ариф. — Но Вепрь — отличный боец и уважаемый командир, у нас не бывает разногласий.

— Рада слышать, — я выдавила из себя улыбку. — Тогда не стану тебя задерживать. Можешь идти.

Следующим в контору втолкнули Джая. Он тоже выглядел вполне чистым и уже успел переодеться в рубаху и штаны. В глубине души я порадовалась, что он не стал смущать меня наготой. Не стал он и падать на колени, как первые два моих гостя. Остановился у стены, склонил голову и потупил взгляд.

— Здравствуй, Джай, — сказала я тихо, пытаясь понять, что ждет меня за этой молчаливой покорностью.

— Здравствуйте, госпожа, — ответил он бесцветно.

Госпожа. Вот значит, как. Подчеркнуто отстраненное приветствие больно задело, но ведь я сама была в том виновата.

— Все еще сердишься на меня?

— Нет, госпожа, — последовал такой же бесцветный ответ.

— Посмотри на меня, пожалуйста, — попросила я.

Он поднял глаза, и я тут же растворилась в прозрачном взгляде, что выворачивал наизнанку душу. Я не видела в нем гнева, злорадства, обиды или скрытого торжества. Лишь непривычное смирение и затаенную тоску.

— Я должна извиниться перед тобой.

— Вам не за что извиняться, госпожа.

— Я обидела тебя недоверием.

— Вы не…

— Признаю свою ошибку. Я ведь с самого начала говорила тебе, что ты свободный человек и волен распоряжаться своей жизнью и… своими чувствами. Ты не был обязан что-либо мне говорить. Ты меня не обманывал и помог Диего — за это я безмерно тебе благодарна. Пусть и поздно, но… прошу у тебя прощения за несправедливые слова.

Джай сглотнул, желваки на скулах заходили ходуном.

— Госпожа…

— Не называй меня так, прошу! — взмолилась я, приложив руки к груди, и шагнула к нему. — Ты убиваешь меня, когда стараешься казаться чужим и далеким.

— Я… — он шевельнул губами, запнулся и снова сглотнул. — Я не знаю, как мне… Что вы… ты…

— Но ведь это по-прежнему я, Джай. — Непослушные пальцы дотронулись до его щеки. — Ты всегда называл меня по имени, что изменилось?

— Не знаю, — снова повторил он, теперь не сводя с меня немигающих, ищущих глаз, в которых плескалось нечто, что отнимало у меня дыхание, лишало воли, сковывало движения. — Скажи мне, что изменилось?

— Я обидела тебя, вот что. — Дрожащие ладони трогали его лицо, волосы, гладили затылок. — Но… сможешь ли ты меня простить? Джай?

— Вель… — почти беззвучно пошептал он, закрыл глаза и потянулся губами к моему виску. — Вель, я… думал…

Я уже безудержно таяла, чувствуя прикосновения шероховатых губ к своей коже. Прильнула теснее, ощутила горячее дыхание на щеке, повернула лицо для поцелуя… И отпрянула, будто пораженная громом. Ведь совсем недавно, этой ночью, мой любимый держал в объятиях и целовал другую женщину… Я невольно вдохнула запах его кожи, чтобы уловить запах той, чужой…

— Что я снова сделал не так? — Джай с горечью склонил голову и заглянул мне в глаза.

— А ее поцелуи… были такими же сладкими? — шепнула я, отчаянно стыдясь саму себя.

В следующее мгновение я уже готова была откусить себе язык, но упрямо искала ответ в кристальной чистоте его глаз.

— Чьи поцелуи? — брови Джая взметнулись вверх.

— Ну… той женщины… Вийе, — я коснулась языком внезапно пересохших губ. — Которую прислал тебе Диего.

В серых глазах мелькнула смешинка, собрав морщинки в уголках век.

— Ты думаешь, я спал с ней?

— Ну… она красивая, не спорю… — чувствуя, что от смущения готова провалиться сквозь землю, пробормотала я. — Нет, это вовсе не обвинение, ты не подумай, но…

— Я не трогал ее, Вель, — тише произнес Джай.

В груди взволнованно затрепетало сердце. Это правда? Неужели он и вправду мог отказаться от такого соблазна?

— Почему? — почти не дыша, спросила я.

— Почему? — удивленно переспросил он. — И ты еще спрашиваешь? В моих мыслях только ты… зачем мне другая женщина?

— Не могу поверить, — вырвалось у меня, хотя сладкое томление уже разливалось внутри, щекотало нервы, заглушало разум и шептало «правда, правда…»

В устремленных на меня серых глазах отразилась боль. Губы Джая дернулись и плотно сжались, скулы задвигались. Он ничего не сказал и отвернулся, а меня словно хлестнуло бичом. Опять мое треклятое недоверие ранило его!

— Прости, прости! — я обняла ладонями его лицо, повернула к себе, заглянула в потемневшие от обиды глаза. — Я не то хотела сказать. Я тебе верю, и всегда буду верить.

Пальцы тронули его рот, стараясь смягчить, разгладить жесткие складки в уголках. И у меня получилось! Упрямые губы дрогнули, чуть расслабились и приоткрылись, целуя подушечки моих пальцев.

— Вель, я не стал бы… я не мог бы…

— …люблю тебя…

— …я думал…

— Молчи, молчи… — зашептала я и заменила пальцы губами.

Как же не хватало его объятий! Будто безумная, я сотрясалась дрожью от нахлынувших чувств, прижималась к сильному телу все крепче, водила ладонями по широким плечам, обхватывала шею и зарывалась пальцами в короткие волосы. Словно в лихорадке, целовала любимые губы, гладила загорелое лицо, терлась щекой о колючую щетину, прижималась лбом к теплой шее, ловила ртом пульсацию крови на вздувшейся жиле и наслаждением вдыхала пьянящий, терпкий, до боли родной аромат его кожи. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я покрывала запретными поцелуями разлет ключиц в глубоком вырезе рубахи — и снова обнимала, не в силах отпустить — мой, только мой!

Грудь Джая ходила ходуном, дыхание с хрипом вырывалось из приоткрытых губ, цепи звенели за спиной, словно он стремился их разорвать. Мне до беспамятства хотелось ощутить под пальцами тепло обнаженной кожи, и я бесстыдно забралась ладонями под край рубашки, погладила твердый от напряжения живот, с греховным удовольствием поймала нервную дрожь любимого тела.

— Вель… — застонал Джай и уткнулся лбом мне в плечо.

Разум окончательно растворился в испепеляющем желании. Позабыв о приличиях и запретах, я дернула вверх его рубаху, перебросила ее через послушно склоненную голову, освободила широкие плечи — и грубая мешковатая ткань повисла где-то сзади на заломленныхза спиной руках. Будто одержимая бесами, я выплескивала переполнявшую меня любовь в исступленных поцелуях. С бесконечной нежностью зацеловывала каждый дюйм безупречного тела, трогала руками — всего, где хотела и как хотела, от налитых силой плеч до закаменевшего живота. Водила пальцами по густой вязи неровных шрамов, словно читая карту его жизни — жестокой, горькой, безрадостной… наконец, накрыла пылающими ладонями мышцы на мощной груди, пропустила меж пальцами напрягшиеся соски, приникла к твердым горошинам губами и языком — и с отчаянной радостью услышала тихий стон, ощутила, как всполошенной птицей бьется в ладонь сильное сердце. Кожа под платьем готова была воспламениться, но некому было меня раздеть. Зато его обнаженная кожа плавилась воском под моими руками. В живот ощутимо уперлось твердое, живое — но мне вовсе не хотелось отстраняться. Подавляя в себе сладкие стоны, я жадно слизывала капли испарины с высоко вздымающейся груди, с ложбинок между ребрами, руки безотчетно скользили по вздрагивающему животу, раз за разом спускаясь ниже… Не отрывая губ от солоноватой на вкус кожи, я бесстыдно погладила сквозь ткань грубых штанов воинственно восставшую плоть Джая.

— Вель, сжалься… — простонал он, запрокинув голову и глухо стукнувшись затылком о стену. — Ты меня с ума сведешь!

Но я и сама уже совершенно потеряла рассудок. Ноги слабели, а губы скользили все ниже и ниже; язык обвел впадинку пупка, проследил дорожку жестких волосков, убегающих к низу живота.

— Вель! — почти зарычал Джай, когда я опустилась перед ним на колени и потянула завязку штанов. — Остановись, прошу…

На миг я растерялась. Но лишь на короткий миг. Осторожно тронула налитый кровью, пугающе твердый, но удивительно гладкий на ощупь мужской корень. Никогда прежде не видела его так близко, считая постыдным и недостойным порядочной женщины подобное любопытство, и даже касалась всего лишь несколько раз, мимолетно, но теперь…

Теперь меня будто подменили. Из воспитанной леди я бесповоротно превратилась в порочную, падшую женщину. Осмелев, обхватила средоточие греховных желаний пальцами, осторожно погладила — от верхушки до основания. С губ Джая сорвался сдавленный стон, по сильному телу пробежала дрожь. Я украдкой взглянула на него снизу вверх — он в замешательстве смотрел на меня широко раскрытыми, потемневшими глазами.

Терять определенно было нечего — куда падать ниже? Я склонилась над багровой, будто готовой лопнуть от прилившей крови головкой, неуверенно лизнула — один раз, другой… осторожно обхватила горячую плоть губами. Джай дернулся, застонал хрипло, не пытаясь больше спорить.

И почему я прежде считала подобное омерзительным? Губы нежно касались шелковистой плоти, скользили по теплому, влажному, словно бесстыдно ласкали сами себя. Я с головой погрузилась в мучительную, сладкую истому, а неуемная жажда греховной близости беспощадно сжигала меня дотла.

К дьяволу Вийе. Я и сама способна подарить наслаждение своему мужчине.

====== Глава 39. День добрых вестей ======

Комментарий к Глава 39. День добрых вестей глава пока не бечена

Первый ливень хлынул в начале следующей недели, разбудив меня посреди ночи. Я подскочила на постели с бешено бьющимся сердцем — от мощного гула свергающейся наземь воды, которого я не слышала со времени отъезда из Сноупорта. Это было ничуть не похоже на то, как собирается дождь на севере — вначале выпуская из свинцовых туч тяжелые редкие капли, затем постепенно набирая силу и совсем скоро истощаясь вновь. Здесь же, на юге, облака надежно конопатили небо в течение долгих недель, ревниво штопая малейшие прорехи, через которые мог пробиться солнечный луч. А теперь, в один миг, небеса разом разверзлись, заволакивая пространство за окном плотной, непроглядной пеленой.

Мощный порыв ветра громыхнул ставнями. Содрогаясь от озноба, я сползла с постели и надежно затворила окно. Но неистовая стихия завывала так настойчиво и злобно, что страх проник до костей. Как бы я ни обхватывала плечи руками, унять нервную дрожь не удавалось.

Остро ощутив одиночество, я подумала о Лей. Но ведь Лей теперь не дозваться: я сама позволила ей проводить ночи с Хаб-Арифом. Юную Сай будить было жалко: вообразив, как она станет испуганно тереть острыми кулачками сонные глаза, я решительно отказалась от этой мысли. Больше всего мне хотелось в этот миг очутиться в сильных, теплых объятиях Джая… но увы, теперь это сделалось невозможным.

Однако сидеть одной в пустых покоях, до утра слушая завывания ветра, жалобный скрип кровельного настила и хлопанье пальмовых листьев за запертыми ставнями, совсем не хотелось. Оставалось только одно.

Я кое-как разожгла фитиль в масляной лампе, накинула на плечи домашний халат и выскользнула в коридор. Осторожно, стараясь не шуметь, толкнула дверь покоев Диего — не заперто.

Меня сразу окутало теплом и густым запахом благовоний. Комнату мягко освещали оранжево-красные блики тлеющих в камине углей, и я уже было двинулась в сторону большой кровати Диего, но… застыла, едва сделав шаг.

Мой муж, укрытый до пояса легким одеялом, безмятежно спал, уткнувшись лицом в подушки и трогательно разметав во сне руки. А рядом, склонившись над ним, как мать над младенцем, полулежал полностью раздетый Ким. В отблесках почти погасшего огня виднелись темные провалы его глаз, которыми он, не мигая, буравил мое лицо. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга, не решаясь пошевелиться. А когда я набрала в грудь воздуха, сама не зная, что собираюсь сказать, Ким поспешно поднес к губам палец, беззвучно умоляя молчать.

Наверное, следовало немедленно развернуться и уйти, чтобы до утра лелеять праведный гнев на мужа, но… гнева не было. С противоестественным любопытством я рассматривала двух обнаженных мужчин, один из которых расслабленно спал, а другой, напряженный, как хищник перед броском, охранял его сон. Как завороженная, я скользила взглядом по гибким, жилистым телам, и перед глазами вспыхивало запретное видение: как Диего, сильными руками вцепившись в изголовье кровати, протяжно стонал, пока Ким — безмолвный, сосредоточенный — брал его сзади.

Молчаливое противостояние затянулось. Диего шевельнулся во сне, тихо вздохнул и слегка повернул голову, подложив под подушку руку. Ким опустил голову и посмотрел на него с такой нежностью, что у меня перехватило дух. Не обращая более внимания на досадную помеху в виде жены господина, он склонился и поцеловал беззащитную спину Диего — медленно, с невыразимой тоской.

Я резко выдохнула; щеки мгновенно воспламенились. Грудь и низ живота залило тянущим, сладким теплом. Ким больше не смотрел на меня, всецело поглощенный своим божеством. А я стояла и смотрела, как он — мужчина! — с безграничной любовью целовал и ласкал голую спину моего мужа. Осторожно, вовсе не желая его разбудить.

Наблюдая за этим, без сомнения, греховным действом, я чувствовала, как от пят до макушки меня охватывает адское пламя. Ему полагалось бы сжечь меня на месте, обрекая на страшные муки, но… я ощущала нутром лишь тягучую, одуряющую истому.

Из состояния сладкого морока меня вывел внезапный порыв ветра, с силой ударивший в запертые ставни. Я вздрогнула, отвела глаза. Поправила разъехавшиеся на груди полы халата, вышла из покоев мужа и тихо закрыла за собой дверь.

К утру ливень прекратился, будто выплакавшееся за ночь небо заперли на засов. Пролежав без сна весь остаток ночи, я, тем не менее, не чувствовала себя разбитой. Поднялась на рассвете, распахнула ставни, вдохнула свежий, напоенный влагой воздух, подставила лицо пробившимся сквозь слой облаков солнечным лучам.

За завтраком я то и дело украдкой наблюдала за Диего. Он казался веселым, спокойным, безмятежным. Шутил с матерью, был обходителен со мной, интересовался нашим самочувствием. Изабель пожаловалась, что с непогодой у нее разыгралась мигрень, зато я чувствовала себя превосходно.

Весь день я пребывала в пространной задумчивости, слоняясь без дела по дому. Пробовала читать, но прочитанное не задерживалось в сознании. Шитьем лишь исколола руки, а когда увидела, насколько бездумно кладу стежки, бросила и это занятие. Вполуха слушала Аро, пришедшего ко мне с финансовым отчетом, и ровным счетом ничего не поняла, лишь выделила ему на издержки требуемую сумму.

Время от времени я порывалась накинуть на плечи новенький плащ и сходить на тренировочную площадку повидаться с Джаем, но заставила себя отказаться от этой идеи. Огонь, полыхавший во мне с середины ночи, тлел внутри до сих пор, и если я собиралась сохранить верность своему слову, сегодня мне определенно стоило держаться от Джая подальше.

Диего приехал из Сената после обеда, чтобы вместе с Хорхе съездить на лесопилку и внимательно осмотреть укрытия от дождя. Вернулись они еще засветло, но на прогулку мы не пошли: сквозь густую завесу облаков вновь хлынул ливень.

После ужина я некоторое время слушала размеренный, мелодичный голос Лей, читавшей мне книгу, но в конце концов остановила ее.

— Ты сегодня не пойдешь к Хаб-Арифу? — лениво потянувшись и слушая шум разбушевавшейся за окном стихии, спросила я.

— Пойду, если позволите, — отозвалась Лей.

— Под таким дождем?

— Я сшила себе плащ из куска старой парусины, — улыбнулась она.

— Что ж, ступай, пока тропинку совсем не развезло. И передай Джаю… нет, ничего не передавай.

Я задумчиво откинулась на подушки.

— Вы уверены, госпожа? — тихо переспросила Лей.

— Уверена. Ступай.

С уходом Лей сделалось совсем скучно. Пролежав в одиночестве еще немного, я поправила волосы, на ночь заплетенные в косы, облачилась в халат и отправилась в покои Диего, на сей раз предусмотрительно постучав в дверь.

Он полулежал на кровати, откинувшись на бесчисленные подушки, и читал книгу в свете масляной лапы. Ким тоже обнаружился здесь: склонившись над ногами хозяина, массировал ему ступни. Перехватив мой рассеянный взгляд, Ким поспешил опустить глаза.

— А, Вельдана! — улыбнулся Диего, повернув ко мне лицо. — Входи, располагайся.

Я с сомнением покосилась на Кима, и Диего, заметив мой взгляд, жестом велел тому выйти. Верный раб, низко поклонившись и едва не расцеловав хозяину ноги, бесшумно скрылся за дверью. Я же, чувствуя себя отчасти виноватой, что нарушила такую идиллию, забралась на кровать к Диего и положила голову ему на плечо.

— Что читаешь?

— Новую пьесу Коллантеса. Сегодня привезли из столицы, — он охотно показал мне обложку.

— Интересно? — я с искренним любопытством сунула нос в книгу.

— Забавно, вернее сказать. Действо напичкано сущими глупостями, но меж тем увлекает. Если хочешь, возьми почитать, пока я буду в Сенате.

— Благодарю, непременно, — охотно отозвалась я.

Диего отложил книгу и повернулся ко мне всем телом, опершись на локоть.

— Ты выглядишь… загадочно. Тебя что-то тревожит?

Я невольно задумалась — а действительно ли меня тревожит то, что я видела ночью? Прежде я испытывала к Киму нечто похожее на ревность, ну уж как минимум стойкое отторжение, и знать, что у моего мужа с этим рабом есть греховная связь, было весьма неприятно. Теперь же… и сама не знаю, что во мне так изменилось.

— Вчера ночью меня испугал дождь.

— Правда? — удивился Диего и заправил выбившуюся прядь волос мне в косу. — А я спал как убитый.

— Я видела, — призналась я, глядя ему в глаза. — Почувствовала себя одиноко и пришла к тебе посреди ночи.

Диего явно не ожидал такого признания. Некоторое время он смотрел на меня в смятении, а затем опустил взгляд. Оправдываться он явно не собирался, но его точеные скулы тронул легкий румянец.

— Ты давно знаешь Кима? — спросила я и ласково отвела упавшие на его лоб смоляные завитки.

— Давно, — нехотя ответил Диего, не поднимая глаз. — Отец купил мне его, когда я был еще подростком.

— Интересно, зачем, — хмыкнула я.

Он резко вскинул подбородок, в темных глазах проскользнула фамильная гордость с ноткой надменности.

— Вовсе не за тем, о чем ты подумала. Отец всегда заботился о том, чтобы мы с братом умели владеть оружием и обучались навыкам боя. Мне требовался партнер моего возраста — для тренировок.

— Он… уже тогда был немым? — отважилась спросить я, опасаясь, что могу услышать в ответ ужасное.

— Да, — развеял мои опасения Диего. — Прежний хозяин говорил — он родился таким. Язык есть, слух есть, а голоса нет.

— Какая жалость.

Он равнодушно повел плечом.

— Для наших занятий умение говорить не требовалось, зато цена на раба с изъяном всегда значительно ниже. На самом деле, Ким оказался выгодной покупкой: при своем недостатке, он весьма понятлив и покладист. Но ты ведь не просто так завела этот разговор, верно? Давай, начинай меня упрекать.

— Не буду, — вздохнула я и провела пальцем по вышитым шелком завиткам на халате мужа. — Вчера я видела, как он тебя целовал…

— Целовал? — смуглые щеки Диего вспыхнули, а в гордых глазах мелькнуло смущение. — При тебе? Я накажу его за это.

— Не смей! — испугалась я. — Он этого точно не заслужил. Ким любит тебя, это очевидно.

Диего прикусил губу и отвернулся. А я… сама не понимала, что со мной происходит. Наш разговор касался удивительно личных, сокровенных вещей, и мне подумалось, что еще ни разу между нами не возникало подобной близости. Тихий треск углей в камине, шум дождя за окном, легкий аромат благовоний расслабляли и как никогда настраивали на доверительную беседу.

— Тебе хорошо с ним? — спросила я, проведя пальцами по гладко выбритой щеке мужа.

Диего неопределенно повел плечом.

— Я говорил тебе. Это все, что мне теперь доступно… после ранения.

— Я не об этом. Ты… тоже любишь его?

— Люблю? — он удивленно вскинул бровь. — Ким — всего лишь раб. Верный пес, который никогда не обманет и не предаст, не укусит руку хозяина. Не спорю, он достоин моей милости, но как можно любить раба?

— Что ж, пусть, — вздохнула я, не желая снова затевать наш извечный спор. — Но ты к нему нежно привязан. Зачем скрывать?

— Чего ты хочешь, Вельдана? — черные брови мужа съехались к переносице. — Я знаю, что Ким тебе неприятен, но не откажусь от него.

— И не надо, — я улыбнулась. — Раньше я думала, что это блажь, извращение… Пока не поняла, что он действительно тебя любит.

— Я бы предпочел, чтобы ты любила меня, — глухо отозвался Диего, теперь не сводя с меня глаз.

— Я люблю.

— Лжешь. Ты не хочешь моих ласк, не испытываешь со мной удовольствия…

— С чего ты взял? — настал мой черед стыдливо отводить взгляд. Я была уверена, что изображала пылкую страсть весьма правдоподобно.

— Ты не умеешь притворяться, — разрушил мои иллюзии Диего. — Я знаю, что противен тебе.

— Это не так, — искренне возразила я и вновь провела рукой по его волнистым волосам. — Я люблю тебя, но… наверное, как могла бы любить брата.

— Брата, но не мужа, — в его голосе прозвучала горечь.

— Прости, — вздохнула я, боясь поднять глаза. — Я пыталась, но…

— Ну, что ж, — вздохнул он в ответ. — Я понимаю, что не такого мужа ты хотела. Как бы я ни старался, ты остаешься холодна. Вам, женщинам, нужно другое…

— Вовсе нет, — я вспыхнула, окончательно смутившись. — Вполне можно прожить и так.

— Ну разумеется, — иронично хмыкнул Диего. — Ты ведь уже наверняка нарушила мой запрет, и не единожды?

— Что? — опешила я. — Ты говоришь о… нет, нет!

Жар на щеках стал почти нестерпимым.

— Я понимаю, — продолжил Диего с ноткой горечи в голосе, не обращая внимания на мои возражения. — Ты, конечно, имеешь право на свою долю удовольствия… но как бы было хорошо, если бы согласилась принять Кима!

— Нет, — от такой мысли я внутренне сжалась и испуганно замотала головой. — Я не хочу его. Ким твой, а не мой. Меня все устраивает и так, Диего. Поверь, я не нарушала твоего запрета и не изменяла тебе…

Я запнулась, не договорив. Диего требовал, чтобы я не отдавала Джаю свое тело, но разве не было изменой то, что мы делали с Джаем, когда пытались зачать ребенка? А то, как я целовала его — жарко, бесстыдно, словно рабыня, словно продажная женщина, стоя перед ним на коленях? А разве не было запретным то желание, которое разрывало меня изнутри от невозможности соединиться с любимым?

— Я не сержусь на тебя, Вельдана, — ласково произнес Диего и приподнял пальцами мой подбородок.

— Но я не…

— Я понимаю, что это твой раб, твоя собственность, и ты имеешь право делать с ним все, что захочешь… Понимаю, что должен быть благодарен тебе, ведь ты приняла меня… таким. Приняла мою связь с Кимом. Согласилась родить мне сына. Я надеялся, что рано или поздно между нами все наладится, но… видимо, не судьба. Я не хочу быть с тобой жестоким, но… меня мутит от одной мысли, что это животное прикасается к тебе своими лапищами. Я еще не забыл, как ты ходила вся в синяках…

Я не знала, куда девать глаза. Так стыдно мне не было еще никогда. Лучше бы Диего не заводил этого разговора, потому что… при мысли о Джае жидкий огонь мгновенно разлился по жилам, заставив сердце стучать быстрее. Мне хотелось трясти головой, говорить, что я невиновна — но в глубине души я знала, что это неправда. Я влюблена, отчаянно и безнадежно, и отнюдь не в своего мужа…

Диего довольно долго вглядывался в мое лицо, читая меня, как раскрытую книгу.

— Цепи с него не снимут, не надейся, — строго добавил он. — Как и с каждого из них, кто приближается к тебе. Прости, но я должен заботиться о твоей безопасности и о безопасности своего наследника. А еще… — Диего склонился еще ближе к моему лицу. — Я не допущу, чтобы по поместью ходили порочащие нас слухи.

— Диего, — сухие губы с трудом разомкнулись, — но я вовсе не…

— Молчи, — зашептал он мне в ухо, притягивая ближе. — Не хочу слышать твоей лжи. Давай просто сделаем вид, что ты не ослушалась меня.

Губы Диего коснулись моей шеи ниже уха, и я невольно напряглась.

— Не бойся, — усмехнулся он и отпрянул. Вгляделся в мое лицо внимательно, с неприкрытым любопытством. — Я не стану тебя трогать, пока сама не попросишь. А ты ведь не попросишь, верно?

Я не знала, что и думать. Определенно, этот вечер что-то изменил между нами, но в какую сторону? Стали ли мы ближе друг к другу или наоборот, Диего пытался оттолкнуть меня от себя?

Он вновь откинулся на подушки и взял книгу, словно потерял к разговору всякий интерес.

— Коллантес, однако, большой затейник, — произнес он буднично и перелистнул страницу. — Вот послушай, что пишет…

Ливни зарядили не на шутку — я лишь диву давалась, откуда в небе может взяться столько воды? Дорожки в саду без конца размывало, рабы едва успевали подсыпать свежий гравий. Если поначалу вода исторгалась из туч лишь по ночам, то теперь дождь мог начаться и посреди дня — угадать его появление сделалось невозможным.

После того странного разговора отношение Диего ко мне переменилось. Удивительно, но теперь мы как будто стали ближе друг другу: не могли наговориться за завтраком, повергая в немое изумление Изабель; часто ездили в гости, где Диего не позволял мне оставаться одной и всячески подчеркивал свое ко мне уважение; проводили вместе вечера — за чтением книг, задушевными беседами, просто лежа рядом в благотворном молчании. Он сдержал обещание и не пытался прикасаться ко мне, как к женщине, зато мог обнимать и даже весело тискать, будто младшую сестру. Много рассказывал о своем детстве, об отце, о брате, которому предстояло стать наследником дона Алессандро и сенатором, о тяжелых лишениях в годы войны, о матери, которая после смерти отца и брата взвалила на себя бремя заботы о доме. Он старался обходить лишь тему своей травмы, хотя и сказал, что мать в те тяжелые месяцы после ранения самоотверженно выхаживала его и буквально вытащила с того света, побуждая жить дальше. Единственным, что могло посеять между нами раздор, было рабство и отношение к рабам — ведь каждый раз мы ссорились, стараясь доказать друг другу очевидное.

Я больше не ощущала в себе неприязни к Киму. Прежде я считала его досадной занозой в нашем и без того непростом браке, но теперь, когда я поняла, что мой муж искренне любим — пусть и мужчиной, пусть и невольником, — мое сердце смягчилось. И когда мы случайно встречались взглядами, в темных глазах раба я не видела враждебности и испуга. Скорее, в них светилась немая благодарность.

А вот встречи с Джаем давались мне нелегко. Несмотря на то, что муж не верил в мою верность данному слову, я очень старалась держать свои низменные желания в узде и вести себя благопристойно. Джай, однако, не разделял моих целомудренных порывов. Если мне с помощью невероятных усилий удавалось воздерживаться от поцелуев, не подходя к нему близко, то он смотрел на меня голодным взглядом, недовольно поджимал губы и всем своим видом выражал смертельную обиду.

Каждый раз, покидая контору после встречи с ним, я хвалила себя за стойкость. Понимая, тем не менее, как нелегко мне дается эта самая стойкость. Я старалась прислушиваться к своему телу, ожидая первого шевеления ребенка и отыскивая в себе признаки будущего материнства, но замечала лишь то, как непривычно налилась грудь, как заблестели волосы, как незаметно прошла утренняя тошнота и вернулся аппетит, возвратив и румянец моим бледным щекам.

Разглядывая отражение в зеркале, я казалась себе красивой. А заглядывая в серые глаза Джая — чувствовала себя бесконечно желанной.

Он часто снился мне по ночам. И после таких снов, где я бессовестно нарушала запреты мужа и вытворяла с Джаем постыдные вещи, я просыпалась, охваченная пожаром желания, и долго не могла найти себе места.

Через несколько недель в порт Кастаделлы прибыл корабль с севера. В этот день посыльный с пристани принес мне письмо от дядюшки. И я могла прочитать его первой! Стоял самый разгар дня, Диего должен был вернуться из Сената только к вечеру, Изабель слегла после обеда с мигренью, Хорхе укатил на лесопилку. Я до самого вечера предоставлена сама себе!

С каким невыразимым счастьем я читала скупые строки, написанные знакомым, убористым дядиным почерком! Хвала Творцу, тетя Амелия и сам дядя Эван на здоровье не жаловались. Зима — подумать только, у них там была зима, с настоящим снегом и морозами! — выдалась ранней и суровой, но запасенный с лета и осени щедрый урожай, уверял дядюшка, позволит челяди и крестьянам перезимовать без нужды. Мари, старшая из моих кузин, уже помолвлена с достойным и весьма симпатичным молодым человеком — наследником нашего благородного соседа. Письмо от Мари, тщательно запечатанное и трогательно перевязанное розовой ленточкой, прилагалось тут же, несравнимо более пухлое, чем дядюшкино, — его я оставила на потом.

Дядя поздравлял меня с беременностью и выражал надежду, что вскоре я смогу подарить мужу наследника. Интересовался, действительно хорошо ли мне живется на юге, хотя в своем первом письме я старалась ничем его не огорчать и писала о новой семье только приятные вещи.

Дальше почти целый лист посвящался политике. Дядя писал, что получил поддержку от короля в некоторых вопросах сотрудничества с Саллидой. О том, что предложил новый проект военного контракта между нашими государствами. Перечислял пункты взаимного договора, о котором так пекся Диего, которые, вероятно, будут одобрены Малым Советом. По другим пунктам все еще ведутся дебаты, а некоторые пункты, как, например, отмена рабства, по-прежнему являлись камнем преткновения между Аверлендом и Саллидой.

Я поверхностно пробежала глазами по сухим выдержкам и обоснованиям принятых решений и спрятала письмо в поясном кармане, чтобы вечером показать Диего. Теперь меня охватило радостное предвкушение: ведь меня ждало письмо от кузины! С замирающим сердцем я потянула за концы розовую ленточку, сломала печать, и…

…Настойчивый стук в дверь заставил меня отвлечься от приятного занятия. С досадой я сунула непрочтенное письмо за пояс и открыла дверь.

— Госпожа! — глаза Лей блестели лихорадочным блеском. — Ее нашли!

— Кого? — опешила я.

— Изен, жену бойца Жало! — изящные губы Лей расплылись в искренней улыбке. — Разве не помните?

— Неужели? — ахнула я. — И где она?

— Там, за воротами, вас дожидается работорговец Кайро. Он привел ее и даже готов продать вам. Но стража не хочет его впустить без вашего позволения.

Даже не дослушав ее, я стрелой помчалась во двор.

Лей не солгала: торговец Кайро, в неопрятной мешковатой одежде, топтался за коваными воротами и почесывал круглый живот. На его волосатую руку была намотана толстая веревка, которая крепилась к ошейнику невысокой худенькой женщины с несчастным лицом. К юбке женщины жались двое детей — девочка и мальчик, на вид лет пяти и семи, — которых она крепко прижимала к себе.

— Впустите их, живо! — распорядилась я, и рабы-стражники нехотя послушались. Торговец, очевидно, не вызывал у них доверия.

Я не стала приглашать торговца Кайро в сад и даже не предложила ему присесть на резную мраморную скамейку у входа. Мое внимание целиком поглотила женщина, которая затравленно озиралась вокруг.

— Ты Изен? — спросила я ее без обиняков.

— Да, госпожа, — ответила она покорно — с тем же самым сильным горным акцентом, который коверкал речь Жало.

Я в волнении сплела пальцы перед грудью.

— Как зовут твоего мужа?

Потрескавшиеся то ли от жары, то ли от обезвоживания губы женщины дрогнули, уголки рта горько опустились. Она с опаской взглянула на Кайро, затем — с не меньшим испугом — на меня.

— Отвечай, когда тебя спрашивает госпожа! — взрыкнул Кайро и отвесил женщине тяжелую оплеуху.

Я вскрикнула от неожиданности, но женщина не издала ни звука, не заплакала и даже не прикрылась рукой. Ее голова безвольно дернулась, лишь длинные ресницы задрожали.

— Не смейте ее бить! — строго прикрикнула я на работорговца.

— При всем уважении, благородная донна, — недобро зыркнул на меня Кайро, — но вы не можете мне приказывать. Эта рабыня пока что не ваша.

— Сколько ты хочешь за нее?

— Это та, которая вам нужна? — прищурился Кайро.

Я невольно взглянула на грязную шею женщины — с левой стороны виднелось родимое пятно в виде полумесяца. Очень похожее на то, о котором говорил Жало.

— Да. Так сколько же?

— Тридцать золотых, — кровожадно облизнулся Кайро и с плохо скрываемым беспокойством заглянул мне в глаза. — Ее поиски обошлись дорого, а ее господин к ней нежно привязан, потому и запросил высокую цену. Себе не оставляю почти ничего, поверьте, донна, ведь я очень ценю уважение дона сенатора…

— Хорошо, — поморщившись от отвращения к этому ушлому торгашу, кивнула я. — Лей, позови сюда Аро, да пусть прихватит деньги.

— Да продлят добрые боги ваши дни на земле, благородная донна! — затараторил Кайро и принялся разматывать конец веревки со своей руки. — Она ваша!

Он протянул мне веревку, но я брезгливо отпрянула, не желая касаться грязного обрывка, которого только что касались потные руки работорговца.

— Сними с нее ошейник, — велела я.

Он с готовностью подчинился и толкнул женщину в спину, заставляя приблизиться ко мне. Дети вцепились в ее юбку еще крепче, но Кайро схватил обоих за шиворот, как слепых щенят, встряхнул и оттащил от нее. Дети запищали, женщина взвыла, бросаясь к ним.

— Что ты делаешь? — встревожилась я. — Оставь детей, она же их мать.

— Вы просили только женщину, госпожа, — вкрадчиво произнес Кайро. — Детей вы не покупали.

— Разумеется, я куплю их, — раздраженно ответила я. — Оставь их в покое.

— Купите? — с сомнением посмотрел на меня работорговец, и я уже поняла, что вновь начинается мерзкая игра в торги. — Но здоровые дети на рынке ценятся дорого, так что…

— Сколько?

— Двадцать! — выпалил он и отступил, словно испугавшись собственной наглости. — Золотом!

Я задохнулась. Да, я купила бы этих детей за любую цену, но как же мерзко было осознавать, что мною просто бессовестно пользуются, считая наивной дурочкой! Я была уверена: когда Кайро узнал о моем интересе к розыскам этой женщины, он уже знал, что можно неплохо поживиться за мой счет. Недаром во все стороны обо мне разнеслась слава — уж не знаю, дурная или нет, — о том, что я, полоумная, скупаю рабов за бешеные деньги…

— Хорошо. Двадцать, но серебром, — с трудом разжав зубы, сказала я.

— За каждого! — тут же воскликнул Кайро, и в черных глазах его заиграл алчный блеск.

— Двадцать серебром за обоих детей — и ни единой монетой больше, — упрямо заявила я.

Я даже не старалась скрыть презрение на своем лице. Да, мне стоило бы придержать эмоции: еще неизвестно, когда и как мне пригодятся услуги этого навозного жука, но столь нагло меня обирать я ему не позволю. Эти деньги не падают с неба прямо мне в карман, а добываются болью и кровью моих бойцов!

— Тогда выбирайте одного ребенка, а второго я продам с молотка, — обиженно поджал губы Кайро.

Женщина вновь взвыла и намертво вцепилась в детей — я даже испугалась, что она их задушит.

— Ты! — я ступила к работорговцу ближе, охваченная бессильным гневом. — Если не умеришь аппетиты, то вместо денег сейчас получишь плетей на конюшне!

— Вы не имеете права! — отступил назад Кайро, в жадных глазах мелькнул испуг. — Я свободный человек! Я оказал вам услугу, а мог бы не тратить на поиски свое время и деньги!

— Я прекрасно знаю цену рабов на рынке. Твои услуги я готова оплатить — но не осыпать тебя золотом просто потому, что тебе так захотелось.

— Но их хозяин…

— Приведи его сюда, и мы с ним лично обсудим цену. Тебе я покрою издержки на поиски и оплачу вознаграждение за каждого раба — в разумных пределах.

Торговец в смятении облизнул губы: по его одутловатому лицу было видно, с какой натугой он пытается произвести подсчет и оценить возможные убытки, если не отдаст мне женщину и детей.

— По рукам, — наконец, согласился он, изображая недовольство. — Тридцать золотом за женщину и двадцать серебром за обоих детей.

— Тридцать золотом за троих, — отрезала я, не без удовольствия наблюдая за изумлением на его лице.

— Но, госпожа… это обман!

— Обман — это твои непомерные аппетиты. Ты намеревался обобрать меня до нитки, верно? Так пожинай же плоды своей алчности. Я плачу тридцать монет золотом за женщину и обоих ее детей. — Он открыл было рот, но я поспешила предвосхитить его возражения: — Еще слово — и уменьшу до двадцати. А продолжишь упрямиться — вызову констеблей и обвиню в мошенничестве.

На веранде показался Аро с тяжелым кошелем в руках. Кайро встретил его мрачным взглядом, тщательно изобразил на лице оскорбленное достоинство и нехотя кивнул. Стараясь дышать часто и глубоко, я дождалась, пока Аро приблизится, и холодно велела:

— Отсчитай этому господину тридцать золотых. А ты, Изен, — обратилась я к замершей от изумления женщине, которая уже вновь крепко прижимала к себе детей, — ступай за мной.

Повернувшись, чтобы вернуться в дом, я услышала за спиной неразборчивый шепот.

— Что? — я растерянно оглянулась.

— Керуш-Зиб, госпожа, — шепнула женщина, с испугом глядя мне в глаза. — Моего мужа звали Керуш-Зиб.

— Совсем скоро ты увидишь его, — улыбнулась я. — Лей, помоги этой женщине вымыться, а Сай пусть сбегает за Жало.

Охваченная приятным возбуждением оттого, что мне удалось воссоединить семью и что вскоре в мире станет четырьмя счастливыми людьми больше, я вернулась к себе в спальню. Безусловно, я хотела бы присутствовать при встрече Жало с женой, но пока Изен будет мыться, а ее мужа приведут в поместье, у меня оставалось немного времени. Я решила не тратить его зря и принялась читать милые строки от кузины Мари.

Ах, как я рада была узнать, что она влюблена в своего жениха! Она много и подробно писала о том, насколько он красив, обаятелен и знатен. Втайне от отцов они встречались уже продолжительное время, но только недавно Артур — так звали жениха — осмелился сделать ей предложение. Мари даже прислала нарисованный своей рукой портрет возлюбленного, а также эскиз свадебного платья, которое наденет уже по весне.

Пылкость ее чувств всколыхнула запретное, тщательно подавляемое, и во мне. Щеки полыхали, когда я читала о тайных поцелуях влюбленной парочки — и вспоминала горячие губы Джая на своих губах. Мари с невинной девичьей непосредственностью выражала обеспокоенность тем, как пройдет ее брачная ночь — а я вспоминала первую близость с Джаем и о том, как податливо изгибалось мое тело в его сильных руках. Я буквально ощущала запах его кожи, вкус поцелуев, прикосновения загрубевших ладоней к моей коже…

Определенно, гасить этот пожар самостоятельно мне больше не под силу.

Робкий стук в дверь вновь вырвал меня из призрачных грез. Облизнув пересохшие губы, я поспешно спрятала письмо в поясном кармане и распахнула дверь.

— Госпожа, — худые плечики Сай растерянно взметнулись вверх. — Стражи сказали, что рабам покидать загорожу не позволено.

— Ох, — я огорченно сжала губы. — И как я об этом не подумала. Ну, что ж… проходи, поможешь мне переодеться.

Жар желания все еще блуждал по коже, толкая меня на непозволительно глупые поступки. Словно намеренно желая подразнить Джая, я выбрала для встречи с ним новое платье — из лилового бархата, с открытыми плечами, но без пышных кринолинов, со свободными складками у бедер. Это был мой личный заказ модистке к будущему приему у сенатора Марио ла Калле, к которому Диего просил подготовиться с особой тщательностью. Корсет под платье я решила не надевать: несмотря на то, что беременность, к моему немалому огорчению, пока что совсем не была заметна, мне не хотелось туго сдавливать живот. Пока Сай трудилась над завязками корсажа на спине, я придирчиво оглядела себя в зеркале, расправила драпировку на груди и складки на юбке, заставила Сай собрать волосы на макушке в замысловатый узел, а у затылка выложить локонами и рассыпать по плечам.

Мы почти успели с приготовлениями, когда ко мне постучалась с Лей и сказала, что женщина и дети вымыты и переодеты в чистую одежду.

Сай набросила на меня плащ — на случай внезапного дождя, который предвещал напитанный влагой воздух. Мою грудь распирало от смешения чувств. В голове все еще витали обрывки письма от Мари и ее восторг от предстоящей свадьбы с любимым. Вместе с тем я предвкушала, как увижу радость в глазах Жало, когда он увидит свою семью. А уж когда я представляла, как отреагирует Джай, увидев меня в новом платье…

Едва за нами заперли калитку в частоколе, на тренировочной площадке прекратилось всякое движение, и десятки пар внимательных глаз уставились на нас.

— Позови сюда Жало, — велела я аркебузиру. — И не смей заковывать его в цепи.

— Но, госпожа, я не могу ослушаться приказа господина сенатора… — переступил с ноги на ногу нахмурившийся аркебузир.

— Я отойду на сотню шагов, — отмахнулась я, от обуревавших меня чувств не в состоянии даже рассердиться как следует. — Эта женщина — его жена, и никто не должен мешать их встрече.

Я наблюдала за тем, как Изен растерянно вглядывается в толпу полуобнаженных мужчин, сгрудившихся на площадке. За тем, как аркебузир кивком головы велел Жало выйти из круга. За тем, как на лице Жало отображается сначала непонимание, потом смутная надежда, а затем и неприкрытое счастье.

— Изен! — воскликнул он, узнав свою женщину, и побежал ей навстречу, не обращая внимания на окрики аркебузира, пыхтевшего за его спиной. — Изен! Моя Изен!

Я позволила Лей и Сай увести себя в сторону, под бесполезную нынче сень навеса. Жаль, что я не могла слышать порывистых слов, которыми обменивались воссоединившиеся супруги. Однако я видела, как Жало подхватил свою жену на руки, уткнувшись лицом ей в живот, как сгреб ручищами обоих детей, прижимая их к себе и целуя, как подкидывал их по очереди в воздух. Я слышала звонкий детский смех и видела мокрые дорожки на загорелом лице горца.

Вздох умиления вырвался одновременно со вздохами моих служанок. Засмеявшись, я невольно повернула голову в сторону песчаного круга и встретилась глазами с Джаем.

— Эта женщина и дети теперь будут жить в поместье, госпожа? — спросила Лей.

— Не знаю, — пожала я плечами. — Было бы жестоко их разлучать, ведь они только встретились. Нельзя ли оставить их здесь? Пусть бы они жили прямо в бараке Жало.

— Здесь? — Лей с сомнением обвела взглядом тренировочный городок. — Но безопасно ли это будет для нее и… детей?

— О чем ты? — я непонимающе уставилась на нее. — Ведь ты же приходишь сюда к Хаб-Арифу.

Невовремя спохватившись, я покосилась на Сай, но, судя по отпечатку печали и отстраненности на ее милом личике, мыслями она была сейчас совсем далеко.

— Да, но… со мной все-таки Хаб-Ариф.

— И с Изен будет Жало, а он не менее грозный мужчина. Да и что вообще может случиться?

Лей с нечитаемым выражением лица посмотрела на меня, но смолчала. Однако я видела, что какая-то мысль все-таки ее тревожила.

— Ну да ладно. Сай, распорядись на кухне, чтобы для Изен и ее детей принесли еды — прямо сюда. А ты Лей, не хочешь перемолвиться парой слов с Хаб-Арифом? — я поднялась, нарочито неторопливо расправляя складки на юбке. — Мне надо пообщаться с Джаем. Вели стражнику, чтобы привел его в контору.

====== Глава 40. Своеволие ======

Комментарий к Глава 40. Своеволие глава пока не бечена

Меня вталкивают в контору привычным тычком аркебузы между лопаток. Звенят цепи, я едва удерживаюсь на ногах — злобный сторожевой пес не упускает в любом движении выказать презрение ко мне.

Вель стоит у окна, с интересом разглядывая унылую стену частокола за ним и кусочек нахмуренного неба. Когда дверь за спиной захлопывается, она поворачивается ко мне лицом и опирается ладонями о деревянный подоконник, словно бы невзначай демонстрируя обнаженные плечи.

Давно я не видел ее такой. Обычно она предпочитает закрываться наглухо в своих целомудренных платьях, но теперь… что-то в ней изменилось, а я не могу разгадать, что. Платье, безусловно, откровенное, но разве в нем дело? Изгиб шеи, поворот головы, легкая улыбка, блуждающая на бледно-розовых губах… или эта странная поволока во взгляде?

— Здравствуй, Вель, — выдавливаю из себя. — Ты…

— Что? — намек на улыбку стал чуть заметней.

— Очень красива сегодня.

— Только сегодня? — кокетливо склоняет голову.

Понимаю, что пойман в ловушку: не силен я подыгрывать женским провокациям. Легкая досада на себя путает разум, но стараюсь исправить оплошность.

— Нет. Ты красива всегда. Но сегодня особенно. Кажется, я прежде не видел этого платья.

— Нравится? — она с некоторой ленцой отходит от окна и, едва заметно покачивая бедрами, неторопливо приближается.

— Да, — чувствуя, как пересыхает в глотке, признаюсь я.

Вспыхивает надежда, что сейчас она подойдет совсем близко, обнимет и поцелует, и я невольно облизываю пересохшие в предвкушении губы… но она, не останавливаясь, проходит мимо, чуть задевая меня плечом. По ноге скользит тяжелая ткань бархатной юбки, меня обдает легким ароматом духов. Слегка оборачиваюсь в недоумении, но застываю с приоткрытым ртом: Вель осторожно, почти бесшумно опускает засов на двери.

Жар вспыхивает в груди и тугими щупальцами сползает вниз, к бедрам. Колени охватывает приятная дрожь: ведь не зря же она закрывает нас изнутри? Значит, сегодня меня ждет кое-что особенное?

Не в силах сдержаться, подхожу ближе, касаюсь грудью ее плеч и уже жалею, что ко встрече с ней не только наспех вымылся, но и оделся. Как давно я не ощущал прикосновение ее обнаженной кожи к своей… Склоняю голову и касаюсь губами виска с легкими завитками волос, линии скулы, щеки…

— Вель…

Обернувшись, она с улыбкой ускользает. Уже почти ощутив на губах вкус поцелуя, я вдруг остаюсь ни с чем.

Смотрит невинно и безмятежно, а у меня внутри бурлят неутоленное желание и досада.

— Что не так? — цежу сквозь зубы.

— О чем ты? — с наигранным удивлением приподнимает брови.

— За что ты наказываешь меня?

— Наказываю? — брови с невинным изгибом взлетают выше, и она отступает еще на шаг. — Я и не думала.

— Тогда почему не даешь себя поцеловать? Сколько еще это будет длиться, Вель?

— Поцелуи потом, — словно дразня мои и без того оголенные нервы, она проводит кончиком языка по губам. Взгляд, словно завороженный,замирает на них. — Сначала мы должны обсудить дела. Садись за стол.

Шумно вздыхаю и стискиваю зубы. Ну что ж, дела так дела. Подхожу к столу и грузно плюхаюсь на массивную деревянную скамью. Со скованными за спиной руками сложно быть образчиком грации. На всякий случай, без особой надежды, дергаю оковы несколько раз — но бессердечное железо сильнее человеческих мышц.

Вель, скользнув по мне до одури многообещающим взглядом, вновь подходит к окну и прислоняется животом к подоконнику, выглядывая наружу.

— Дождь собирается, — сообщает она зачем-то и бросает на меня косой взгляд из-за плеча.

Непроизвольно дергаю оковы, но разжать железные хомуты не удается даже на волос.

— Как ты нашла жену Жало?

— Лей помогла, — она не оборачивается, и я вижу ее точеный профиль. Улыбается своим мыслям — нежно, рассеянно, и я вновь бездумно дергаю руками. — И этот работорговец, Кайро. Ты не рад?

— Рад, — киваю без особого воодушевления. — На парня было совсем тошно смотреть. Ты возьмешь эту женщину себе в услужение?

— Мне достаточно Лей и Сай. Изен я хочу оставить здесь.

— Здесь? — мои глаза от изумления лезут на лоб. — Прямо здесь, Вель?

— А что? — невинно моргает ресницами. — Ведь она жена Жало, это справедливо. Он так мечтал вернуть свою семью.

Я не могу поверить ушам. Она всерьез считает, что поселить ее в обиталище агрессивных, одуревших без женщин мужиков — хорошая идея?! Да мне уже с трудом удается гасить приступы бешенства среди некоторых, они в любой момент готовы вгрызться друг другу в глотки. Несчастную Вийе едва не сожрали глазами, пока она жила у меня, а я еще долго потом ловил на себе злые, завистливые взгляды. И Вель хочет поселить здесь эту бабу?!

Но она смотрит так бесхитростно и улыбается с такой искренней радостью, что мне не хочется ее расстраивать. Злые слова так и остаются на кончике языка. Ладно, посмотрим, что там будет с этой Изен. Пусть сидит пока в бараке у Жало и не высовывается, пока я не придумаю, что делать…

— Как вообще у вас дела? Как себя чувствуют новички?

Я мрачнею. Невольно она затрагивает больную тему. Среди новичков, появившихся у нас в минувшую субботу, оказался молодой и смазливый парень. Воскресным утром я нашел его едва живым, связанным и избитым в кровь у склада с оружием. И кровь была не только на его лице. Бедняга до сих пор ест стоя, а я так и не выяснил, кто это сделал. Впервые мне пришлось применить наказание ко всем — кроме Зверя и Жало, в которых я уверен, как в себе самом. Экзекуцию парни сносили молча, и никто, к моему большому разочарованию, не выдал насильника.

Скотская жизнь делает из людей скотов, мне ли не знать.

— Нормально, — глухо лгу я.

— Кто готов к следующему бою? — Вель снова перегибается через подоконник и выглядывает в окно, за которым становится совсем серо. Но я не смотрю на небо: мой взгляд прикован к отчетливо угадывающейся под тяжелыми складками платья округлости пониже спины. Она это нарочно, что ли?

До меня не сразу доходит смысл ее вопроса. Но, спохватившись, я послушно перечисляю имена парней и виды оружия, с которыми они управляются лучше всего. На следующей неделе опять будет резня не с учебным, а с боевым. Вель всегда противится участию в поединках в такие дни, но трусливо прятаться от настоящей битвы недостойно сильных мужчин.

— И я сам хотел бы выйти. Рука теперь хорошо меня слушается, да и ребра уже почти не беспокоят.

Вель молчит, и до меня доходит, что все это время она меня совсем не слушала, будучи в мыслях где-то далеко и отсюда, и от грядущих поединков. Я тоже умолкаю и просто смотрю на нее, пока она задумчиво смотрит в окно.

Снаружи наконец-то разверзаются небеса. В конторе делается совсем темно, а шум ливня заглушает пульсирующий стук крови в ушах. На Вель невозможно смотреть, и не смотреть тоже невозможно. Жар в паху причиняет изрядную долю неудобств, и я ерзаю на лавке, одновременно дергая оковы. Железо больно врезается в запястья, и больше от моего дерганья никакого проку.

Звон цепей, впрочем, возвращает Вель из ее далеких грез.

— Почему ты молчишь? — смешно хмурит светлые бровки.

— Я говорил. Но ты меня совсем не слушала, — ворчу беззлобно, нагло любуясь линией ее плеч.

— Прости, — виновато вздыхает она. — Мне действительно сложно сосредоточиться. Сегодня я получила письмо от дядюшки.

— Правда? — сердце почему-то начинает колотиться быстрее. Глупые, глупые надежды… — И что он пишет?

Вель наконец отлипает от окна и подходит к столу. Достает из поясного кармана свернутый листок и, медленно перегнувшись через столешницу, расправляет передо мной.

— Читай.

Нет, она определенно нарочно. Мой взгляд жадно блуждает в ее декольте, которое она демонстрирует с поразительной невинностью. Лишь ценой невероятных усилий мне удается опустить глаза и сосредоточиться на рукописных строчках.

На той стороне листка, который она положила передо мной, как раз написано о политике. Так же жадно, как только что рассматривал прелести Вель, читаю скупые строки. Глаза выхватывают главное, и я давлю в себе облегченный вздох: Аверленд не сдается и по-прежнему давит на Саллиду относительно отмены рабства. Обещание предоставить военную помощь весьма туманно и расплывчато, зато поставки новых партий оружия практически гарантированы. Надеюсь, Одноглазый не упустит этот шанс…

Эта постыдная мысль борется во мне с надеждой на то, что король Аверленда пока еще не утратил совесть.

— Твой муж уже читал это письмо? — поднимаю глаза и вновь утыкаюсь взглядом в ложбинку между манящими округлостями. Мне кажется, или грудь Вель стала больше?

— Еще нет, — она неторопливо складывает письмо и прячет в складках пояса. — Вечером покажу.

— Хорошо, — невольно облизываю губы. — С делами покончено? Тогда прекращай меня дразнить и иди ко мне.

К моему удивлению, она подчиняется. Огибает стол, на какое-то мгновение замирает рядом, а затем грациозно присаживается мне на колено. Наверное, ей не слишком удобно, потому что она тут же хватается руками за мои плечи.

— Вель, — в горле клокочет невнятное, и я жадно ловлю ее взгляд, когда она тянется губами к моим губам.

Руки бессильно дергают оковы, а рот, готовый впиться в мягкие, податливые губы, вдруг размягчается, как сливочное масло, под ее несмелым поцелуем. Меня охватывает волной нервной дрожи. Сам не знаю, чего хочется больше: выплеснуть испепеляющую меня страсть или подарить моей девочке нежность. Но губы делают выбор за меня: осторожно трогают ее губы, впитывают их сладость, обхватывают мягкость. Язык скользит в приоткрытый ротик — не грубо, ласково. Невозможность обнять Вель сводит меня с ума, и я вновь и вновь, как одержимый, дергаю оковы за спиной. Она на миг отстраняется, чтобы вдохнуть воздуха, а мои губы уже касаются открытой шеи, обнаженных плеч… Я теряю себя, покрывая ее нежными, отрывистыми поцелуями.

— Опусти платье, — шепчу хрипло, касаясь языком манящих округлостей ее груди.

— Я не могу, — шепчет она в ответ, запрокидывая голову. Но нежные руки, обхватившие мою шею, прижимают мою голову ближе, теснее… — Я и так не должна этого делать.

Член сквозь грубую ткань штанов упирается ей в бедро. Но Вель не отодвигается, а наоборот, нетерпеливо ерзает у меня на коленях. Я пытаюсь подстроиться под ее движения, чтобы получить хотя бы долю запретного удовольствия.

— Не будь так жестока, — ною я, теряя лицо в ложбинке между ее грудей. — Опусти, совсем чуть-чуть, я всего лишь тебя поцелую…

— Я не могу, — мучительница упрямо мотает головой.

Поднимаю лицо. Вижу, как сильно, до белизны, она прикусила нижнюю губу. Вижу лихорадочный блеск в ее глазах. Вижу, как остро ей хочется того же, чего нестерпимо хочу я.

— Ты пришла поиздеваться, я понял, — выдыхаю сквозь зубы и тянусь губами к ее подбородку.

— Ты прав, я не должна была приходить, — огорченно вздыхает она, но все же не отстраняется.

Я непроизвольно вскидываю бедра, и она охает, крепче хватается за мои плечи, чтобы не упасть.

— Вель… — стону я и в злом отчаянии дергаю оковы.

От звука железки, покатившейся по деревянным доскам пола, мы оба на миг замираем. Еще не веря в произошедшее, шевелю рукой и понимаю, что на правом запястье больше нет железного обруча. Рука — всемилостивые боги, свободная! — тут же обхватывает талию Вель надежным капканом.

— Что? — шепчет она, глядя на меня расширенными глазами. — Как?..

— Сегодня боги на моей стороне, — ухмыляюсь довольно.

Осторожно, неловко выворачивая локоть второй руки, перекидываю цепь со спины на грудь. Бегло окидываю взглядом кандалы: так и есть, из отверстий в железом хомуте выскочила заклепка. Одно из колец разомкнуто и будто щерится разверстой пастью. Левая рука все еще скована, и я не могу выпрямить ее на всю длину из-за короткой цепи, но мне и этого хватает, чтобы придержать ею Вель, которая уже стремится вырваться.

— Нет, милая, — дрожу в радостном возбуждении. — Теперь ты никуда от меня не денешься.

Свободная рука немедленно тянется к откровенному вырезу платья, опускает вниз, освобождая налитые полукружия грудей.

— Джай, прекрати, — слабо брыкается Вель, но мои губы и ладонь уже накрывают вставшие дыбом розовые соски.

— Нет.

Только на это короткое слово меня и хватает. Пальцы и язык уже играют с испуганно сжавшимися комочками плоти, добиваясь вместо проклятий тихого стона.

Я стараюсь не быть с нею грубым. Я слишком долго не держал ее в объятиях, но не хочу уподобиться тому дикому животному, которое растерзало недавно несчастного новобранца. Я ласкаю грудь Вель, бережно целую обнаженные шею и плечи, милое лицо — столько, сколько могу терпеть.

А затем собираю ладонью ткань юбки, пробираюсь под край и касаюсь пылающей ладонью прохладного бедра.

Вель дергается, как от удара кнутом.

— Джай, не надо!

— Тихо, тихо, — шепчу я и поглаживаю, успокаивая, постепенно пробираясь вверх.

— Джай, я не могу… Я ведь говорила тебе, что обещала Диего…

— Плевать мне на твоего Диего и твои ему обещания, — бормочу безжалостно, раскрывая свою истинную суть. — А я говорил тебе, что ничего ему не обещал.

Рука гладит упругое бедро, находит среди вороха нижних юбок округлую ягодицу. Не могу удержаться, слегка сжимаю ее в ладони. Совсем слегка, чтобы не причинить боли и не оставить синяков…

— Джай, если ты не прекратишь, я расцарапаю тебе лицо! — шипит она, будто дикая кошка, и пытается вырваться теперь всерьез.

— Царапай, — запрокидываю голову и блаженно улыбаюсь, закрыв глаза. — Вот аркебузир удивится, когда увидит мою рожу. Не боишься, что тебя больше не будут называть доброй госпожой?

— Ты… — она задыхается — то ли от гнева, то ли от желания. То ли от всего вместе. Я не даю ей передышки, перехватываю поудобнее обеими руками — одна сверху, другая снизу — и быстрым движением усаживаю на себя верхом. Она ахает изумленно. — Что ты себе позволяешь?!

— То, что ты позволяла мне прежде, — мои пальцы бережно касаются под платьем шелковистой плоти между разведенных ног. — Ты ведь тоже хочешь меня, Вель, признайся.

— Это… — Она выглядит так притягательно — с разрумянившимся лицом, растрепавшимися волосами, приоткрытыми губами. — Это не имеет значения…

— Только это и имеет значение, — шепчу я и осторожно размазываю пальцем влагу между ее складочек — доказательство правоты моих слов. — Хочешь, я тебя там поцелую?

Она чуть бледнеет и отчаянно трясет головой, прикусывая губу.

— Я хочу, чтобы ты прекратил. Немедленно… Не смей… Ох…

Я запускаю палец глубже, и бедняжка Вель на миг прикрывает глаза, а затем роняет голову мне на плечо. Поднимаюсь вместе с ней на весу и осторожно опускаю на стол. Ее колени дрожат, когда я задираю платье и закидываю обнаженные стройные ноги себе на плечи. Она почти не сопротивляется, только тихо бормочет что-то бессвязное, перемежаемое отрывистыми вздохами и тихими стонами.

Я хотел бы целовать ее мучительно долго — так же мучительно долго, как она изводила меня в наши последние встречи, лишая меня даже самых невинных поцелуев. Но отомстить сполна не получается: ее бедра охватывает хорошо знакомая мне судорога, и вскоре тело Вель расслабляется в моих руках. Терзать себя дольше я не способен, поэтому подтягиваю ее ближе. Она приподнимается на локтях и смотрит на меня рассеянным взглядом.

— Ты ведь не будешь…

— Буду… — обещаю я и освобождаю из штанов готовый лопнуть от напряжения член.

— Джай! Я запрещаю тебе! — лихорадочно шепчет она, скребя ногтями по столешнице. — Знай, что без моего согласия ты совершаешь насилие!

В этом я вовсе не уверен, но в любом случае очень стараюсь, чтобы это было самое нежное насилие, которое когда-либо совершалось над женщиной. Она носит ребенка — моего ребенка! — и поэтому я сдерживаюсь изо всех сил, двигаясь в ней медленно и не слишком глубоко. Не разрывая нашей связи, приподнимаю ее и прижимаю к себе, покрываю поцелуями белую шею и покрасневшие от прилившей крови губы.

Она наконец-то прекращает сопротивляться и поддается моим движениям. Острые ноготки скребут теперь мой затылок и плечи, а я стараюсь дышать ровно и размеренно, чтобы продлить нестерпимое удовольствие.

Но все кончается до обидного быстро. Вель совсем не подает признаков жизни, повиснув на моих плечах. Я осторожно вытираюсь одной из ее нижних юбок — там все равно ничего не видно, — затягиваю на себе завязки штанов, поправляю на ней платье и подхватываю свою драгоценность на руки. Сажусь на скамью, усаживаю Вель на себя боком и склоняю голову ей на плечо.

Мы сидим так, молча обнявшись, до тех пор, пока за окном не стихает ливень.

— Мне пора идти, — подает голос Вель. — Меня могут хватиться.

— Угу, — бормочу сонно, не в силах оторвать губ от теплой ароматной шеи. — Ты придешь еще?

— Нет, — обиженно бросает она. — После всего, что ты сделал…

Рассеянно улыбаюсь и поднимаю голову. Трогаю кончиками пальцев бархатистую щечку, линию скулы, аккуратное ухо.

— Я ни о чем не жалею.

— Именно поэтому я больше не приду! — обиженно надувает губки, поправляет на себе платье и приглаживает волосы. — Ты просто… ты…

— Кто? — не могу сдержать улыбку.

— Грубый неотесанный мужлан, вот кто! — произносит она и соскальзывает с моих колен. — Где эта проклятая заклепка?

Некоторое время мы оба шарим по полу в поисках злополучной железки, и наконец я нахожу ее.

— Вот, — поднимаюсь и показываю ей раскрытый хомут. — Соединишь эти две скобы между собой и вставишь в отверстия этот штырь. Поняла?

— А если снова выпадет? — Вель с сомнением вертит в пальцах сломанную заклепку.

— Не выпадет. Я придержу ее пальцем, — заверяю я и с нежностью смотрю на колечки светлых волос у висков, на линию носа, на изгиб манящих губ. И понимаю, что так и не насытился ею сегодня. — Они ничего не поймут: заклепка выпадет, только когда с меня снимут кандалы.

— Поворачивайся, — она старается говорить сердито, но у нее плохо получается.

Пока она возится с кандалами у меня за спиной, я вспоминаю о нашем толком не состоявшемся разговоре.

— Так ты согласна на мое предложение относительно следующей субботы?

— Делай что хочешь, — она нервно поводит плечом и старается натянуть на него слишком открытый вырез. Хотя совсем недавно откровенно дразнила меня голыми плечами. — Ты все равно никогда меня не слушаешь.

— Отлично, — киваю и снова улыбаюсь. Вряд ли она поняла, только что дала мне разрешение выйти на следующий бой. — Не поцелуешь на прощанье?

— Не нацеловался еще? — ворчит недовольно.

— Нет, — признаюсь я. А чего мне скрывать?

К моему удивлению, она подходит ближе, обхватывает мои плечи руками и на короткое мгновение прижимается губами к моим губам. Опешив, стараюсь продлить неожиданный поцелуй, но она уже отступает и осторожно, почти беззвучно, отодвигает засов на двери.

— Уведите его, — властно велит невидимому за дверью аркебузиру. — И позовите сюда моих служанок.

На Арене перед началом поединков царит обычное оживление. У доски, где составляются пары, толпятся благородные господа, спорят друг с другом, их глаза горят лихорадочным возбуждением в предвкушении зрелищной бойни. Я не разделяла этих восторгов: сегодня был один из тех дней, когда поединки велись настоящим оружием, пусть и слегка затупленным, и опасных ранений не избежать, а меня всегда мутило от вида крови. Я решительно не понимала желания Джая отправлять на такие бои наших людей. Он каждый раз говорил мне что-то о трусости и ненужных подозрениях, но мне его слова казались глупой, опасной бравадой. Иногда закрадывались подозрения, что он забывает о нашей главной цели: люди, попавшие к нам, должны оставаться живыми и здоровыми, чтобы в будущем завоевать себе свободу… А сегодня его упрямство превзошло все границы: он отобрал сильнейших бойцов, среди которых были Хаб-Ариф и Жало… Обоих с тревогой ждут дома любимые женщины, но разве его это волнует? Увы, доказать ему я ничего не могла, тем более, после нашей последней встречи, когда Джай случайно освободил себе руки и перешел допустимые границы, я больше не приходила к нему. В наказание.

Тем самым, конечно, наказывая себя саму.

К доске в этот день я намеренно не подходила, упросив Диего составить пары вместо меня. Ведь на самом деле выбор делал Джай, но раб, разумеется, не имел права вести переговоры с распорядителем. А находиться рядом с Джаем так близко и разговаривать с ним я не хотела: пусть помучается подольше, пусть как следует осознает свою вину. Хотя судя по тому, что он вновь побрил налысо голову, он вовсе не мучается угрызениями совести и делает все мне назло.

Диего клятвенно пообещал прислушаться к мнению Джая, и теперь я не без волнения наблюдала из ложи за тем, как Джай что-то шепчет на ухо Диего, а тот едва заметно кивает и подает знаки распорядителю. Фишки на доске расставлялись споро, но с моего места нечего и пытаться разглядеть, на кого падал выбор Джая. Лишь однажды Диего удивленно взглянул на него, переспросил что-то, пожал плечами и ткнул фишкой в чье-то имя на доске.

Дальше началось время ставок. Список моих рабов был довольно длинным, и я просто дала указание помощникам распорядителя принять от меня ставку на каждого из них. Как, впрочем, и всегда.

Покончив с формальностями, я позволила себе обернуться и посмотреть вверх, на крайний ряд трибун. Место Эстеллы ди Гальвез пустовало уже несколько суббот подряд. Со слов Диего я узнала, что он рассказал о ее выходке с шантажом городским властям, но ее не спешили объявлять в розыск. Губернатор Кастаделлы присутствовал во время официальной беседы Диего с городским приставом. Когда выяснилось, что Диего не встречался с Эстеллой лично, а лишь поверил моим словам, губернатор счел обвинение всего лишь женскими склоками. Во всяком случае, до появления донны ди Гальвез в городе и ее личной беседы с губернатором никто не собирался предъявлять ей обвинение. Надо ли говорить, насколько сильно после этого возросла ненависть Диего к этой особе?

Я повернулась лицом к арене: рабов уже выводили в круг на разминку. Я невольно бросила взгляд на зрительную подмостку для рабов и бедняков в попытке увидеть Джая, но перед глазами вдруг возникла массивная фигура дона Вильхельмо.

— Мое почтение, донна Вельдана, — склонился он перед нашей ложей, снимая с головы элегантный цилиндр. — Рад видеть вас в добром здравии.

Я холодно кивнула в ответ и поправила на плечах накидку.

— Так значит, вы наконец-то изволили вынуть из рукава свой главный козырь, — улыбка Вильхельмо показалась мне слегка натянутой.

— О чем вы? — насторожилась я.

— О Вепре, конечно, — приподнял брови Вильхельмо. — Что ж, могу пожелать вам удачи. И себе тоже — ведь я поставил на вашего раба. Господин сенатор, мое почтение.

Вильхельмо отвесил подошедшему Диего церемонный поклон и удалился: прозвучал первый гонг.

— О чем он говорил? — я ошеломленно посмотрела на мужа.

— Разве ты не знала? — он выглядел растерянным. — Вепрь сегодня выступит в поединке.

— Что?! — воскликнула я и вскочила с места. — Почему ты позволил?!

— Сядь, Вельдана, — поморщился Диего и потянул меня за юбку. — Не устраивай сцен. Ты ведь сама сказала, чтобы я прислушался к его выбору. Я был уверен, что ты знаешь, зачем он едет сюда.

— Святые угодники! — чувствуя, как кровь отливает от щек, я села обратно. — Можно ли отменить этот поединок?

— Разумеется, нет. Ставки сделаны. Да не волнуйся ты так — твой Вепрь в отличной форме. Только посмотри, какую морду отъел, пока дурью маялся!

Не волнуйся! Легко ему говорить! Злые слезы навернулись на глаза. Диего наверняка будет только рад, если с Джаем на арене что-то случится. Но почему Джай ничего не сказал мне? Это такая изощренная попытка отомстить мне за холодность? И теперь стало ясно, почему сегодня он появился среди рабов с бритой головой!

Гонг прозвучал во второй раз, и мне не осталось ничего, кроме как невидящими глазами смотреть на распорядителя и первую пару бойцов. Морской песок под их ногами пока что был ровным и белым, но совсем скоро его зальет кровью. А если этот песок вскоре впитает и кровь Джая?

На разминочной площадке за решеткой арены рабы сосредоточенно пробуют силы. Я проверяю клинок, которым сегодня мне предстоит биться: добротная сталь, надеюсь, не подведет. Краем глаза выхватываю знакомое лицо среди толпы и на миг замираю в смятении: Кйос тоже здесь, и он тоже меня заметил.

Незаметно, шаг за шагом, будто уходя от ударов партнера, пробирается ближе ко мне. Еще немного, и его плечо касается моего. Махнув рукой своему товарищу, прекращает бой и словно бы невзначай тычет меня кулаком в бок. Я невольно напрягаюсь, оберегая не так давно сросшиеся ребра.

— Значит, сегодня ты тоже здесь! — радостно восклицает Кйос.

— Здесь, — кивком подтверждаю очевидное. — Ты-то сам как? Пальцы срослись? Готов драться?

— Вполне! — задиристо поигрывает мышцами на груди и щелкает костяшками пальцев. — Скоро увидишь сам!

От беспокойства за него, самоуверенного дурачка, щемит сердце. Сегодняшние бои — не детская разминка. Сегодня любой из нас может умереть, понадеявшись на собственную неуязвимость и неосторожно подставившись оружию соперника.

— Береги себя, парень, — вырывается у меня старческое брюзжание.

— А то! — белозубо лыбится он и вдруг сует мне под нос сжатый кулак. — Вот, гляди!

— Что? — непонимающе смотрю на его руку, внутренне ожидая подвоха.

— Ничего не замечаешь? — он потрясает кулаком у самого моего лица.

— Нет. А что должен замечать?

— Знак.

Теперь замечаю — запястье Кйоса обхватывает новая татуировка: рабская цепь, разорванная на внутренней стороне, под ладонью.

— И что это значит? — спрашиваю глупо, хотя сам уже начинаю понимать.

— А то, — он склоняется к самому моему уху и порывисто шепчет: — Увидишь такую отметину на ком-нибудь — знай: это посвященный.

Я озадаченно скребу лысый затылок. Слова Кйоса пугают и возбуждают одновременно. Моя великая тайна вырвалась из-под контроля и теперь будет зависеть от благоразумия мальчишки… Но мечту о свободе разделяют теперь и другие.

— Будь осторожен. Предупреди своих, что это будет нескоро, — шепчу я поспешно, едва разжимая губы.

— Знаю. Не бойся. Все дали клятву на крови и ждут знака от тебя.

Его окликает высокий мрачный детина — видимо, смотрящий за рабами дона Дельгадо. Кйос весело скалится напоследок и ныряет в толпу полуобнаженных тел. Решетка у арены поднимается, под ней показывается шатающийся победитель, весь покрытый кровью. Его соперника, менее удачливого, выволакивают за ноги рабы-прислужники. Этот готов.

Следующим выходить на площадку парню из наших, по прозвищу Буревестник. Крепкий, жилистый, молчаливый, он позволяет надеяться на победу. Его соперником сегодня будет один из рабов Вильхельмо.

— Постарайся взять его живым, — напутствует парня Зверь, хлопая того по плечу.

Буревестник кивает и окидывает соперника оценивающим взглядом.

Мысленно желаю ему удачи.

— Сегодня удача определенно на нашей стороне, — Диего довольно поерзал на бархате дивана, вглядываясь в суровое лицо Хаб-Арифа, чью руку только что поднял распорядитель в знак победы. — И ведь никто не упрекнет нас, что поединки подставные! Сегодня никому из рабов не хочется умирать. Все бьются в полную силу!

И все же некоторые умерли, хочется крикнуть мне. Я едва начала дышать снова после того, как опасность для Хаб-Арифа миновала, и его победа стала окончательной. Нет, такие волнения определенно не для меня: сердце разболелось, живот скрутило узлом, и вернулась давно не беспокоившая меня тошнота.

— Волнуешься? — Диего наконец-то взглянул на меня, вынул из нагрудного кармана платок и заботливо промокнул мне взмокший лоб. — Потерпи еще немного, дождемся победы Вепря и поедем домой.

Мой самый страшный кошмар приближается: поединок Джая. Его снова поставили завершающим, а значит, соперник будет самым опасным из всех. Диего, похоже, по-настоящему верит в его победу, а мне хочется прямо сейчас заснуть и не просыпаться до окончания боя. А если он проиграет… то не просыпаться больше никогда. Святой Творец, ну за что ты ниспослал мне такие муки? Теперь мне снова каждую субботу предстоит умирать от страха за жизнь любимого?

Двое последних бойцов вышли на песок, и я в отчаянии закрыла глаза, откинувшись головой на мягкую спинку дивана. Воин, с которым Джаю предстоит биться на мечах, ничем не уступал ему внешне: высокий, широкоплечий, мускулистый, как бык, с полубезумным блеском в темных хищных глазах. Единственное, чем он отличался от Джая, это возраст. Он был моложе, а значит, на его стороне выносливость, юношеская дерзость и жажда победы. Я вспомнила, что точно видела его прежде, и не один раз: этого раба называли Пустынным Смерчем, он принадлежал владельцу невольничьих рынков дону Энрике Ледесме и в последних битвах неизменно одерживал победу.

Толпа встретила возвращение Джая сдержанным одобрением. А ведь эти же самые люди несколько месяцев назад так же дружно желали ему смерти…

— Вельдана, ты в порядке? — забеспокоился Диего. — Может, тебе лучше выйти?

— В порядке, — я заставила себя открыть глаза и глубоко вздохнула. — Не волнуйся.

Мне следует быть сильной. Следует быть сильной всегда — ведь иначе Диего запретит мне ездить на Арену. Ударил гонг, и я судорожно сжала пальцами складки платья.

О, Творец! Помоги Джаю выжить.

====== Глава 41. Время разбрасывать камни ======

Комментарий к Глава 41. Время разбрасывать камни (глава пока не бечена)

Поздравляю моих дорогих читателей с наступающим Новым годом! :) Желаю всем радости, благополучия и любви :)

Гонг возвещает начало поединка, и толпа утихает, ожидая, что мы со Смерчем немедленно скрестим мечи. Но в кругу ничего не меняется: мы все так же стоим друг напротив друга и изучаем друг друга взглядами. Смерч чуть заметно облизывает темные, татуированные чернилами каракатицы губы, и, приподняв острие меча, делает пробный выпад вправо. Я отражаю это движение с небольшой намеренной заминкой — пусть парень думает, что я слегка отстаю в реакции, — и оба мы вновь замираем. Нет, мы не пылкие юнцы, которые стремятся вцепиться друг другу в глотки с первым ударом гонга. Смерч, несмотря на молодость, матерый и опытный боец. Ледесма мог по праву гордиться своим недавним приобретением. Вот только Вельдане Адальяро такой раб тоже не помешает.

Толпа меж тем поднимает недовольный ропот, но тут же умолкает, когда мы начинаем неторопливо кружить вокруг центра арены. Добрая сталь приятно отягощает кисть, сухой песок податливо и мягко шуршит под ногами. Незаметно, всего на шаг в каждом круге, мы сходимся ближе, пока расстояние между остриями клинков не сужается до размеров горчичного зернышка.

Смерч атакует — стремительно, стараясь застать меня врасплох, но я отражаю выпад, как будто с усилием. Звонко взвизгивает сталь, и с трибун слышатся разрозненные окрики:

— Да, давай!

— Разорви его, Вепрь!

— Наступай, наступай!

— Отруби ему рыло, Смерч!

Совсем скоро отдельные восклицания сливаются воедино. Будто океанский прибой, рев толпы, усиленный эхом, нарастает с каждой атакой и стихает, когда мы отскакиваем друг от друга. Гул толпы грохочет в ушах, возрождая в затылке давно утихшую боль, подаренную Несущим Смерть. Виски словно сжимает железным обручем, во рту возникает неприятная сухость. Ловлю взглядом темные глаза Смерча — спокойные, холодные, сосредоточенные, — он уверен в победе.

Первый настоящий, не пробный удар вгрызается в щит с такой силой, что едва не выбивает мне запястье. Второй заставляет пошатнуться и отступить. А следом на меня обрушивается серия столь мощных атак, что становится понятно: бой не выйдет легким. Парня не зря прозвали Пустынным Смерчем: гибкий, быстрый, безжалостный, он налетает, словно песчаная буря, и не дает возможности вздохнуть.

Пока удается лишь блокировать удары, и теперь уже не до обманных маневров: успеть бы увернуться от смертоносного лезвия в нужный момент. Смерч орудует мечом и щитом с одинаковой ловкостью: использовать слабость его левой руки пока не выходит. Атаки Смерча беспощадны: никакой надежды на то, что он пожелает оставить меня в живых, его цель — убить.

Смерч отступает, но ненадолго, лишь чтобы изменить дугу атаки, и под радостный рев толпы вновь налетает на меня ураганом. Еще несколько выпадов — и в короткий миг передышки я едва успеваю утереть предплечьем взмокший лоб. Все мои недавно сросшиеся переломы теперь ноют разом. Запястья горят огнем от бешеного напора противника. Но ничего: никто не способен выкладываться на полную бесконечно, рано или поздно он вымотается и сбавит темп натиска. Надо лишь устоять, не дать ему преимущества, не показать слабину, а затем вернуть самоуверенному юнцу всю мощь ударов десятикратно…

Однако Смерч молотит мечом без устали, словно заговоренный. В его зловеще темных глазах, сузившихся до едва заметных щелочек, нет ни единой эмоции. Лишь из горла рвется звериный рык, почти заглушаемый ревом толпы.

— Давай! Бей его! Жми!

— Дави, дави! К бортам, тесни!

Внезапным откровением становится то, что кричат это не мне. Это меня зарвавшийся малек теснит к бортику круга. Толпа жаждет крови — и не его, а моей… А еще неприятнее появившаяся в мышцах усталость — не его, а моя… И это я отступаю — шаг за шагом, удар за ударом — к каменному ограждению…

Самое время для контратаки.

Издаю гортанный рев, сгибаю корпус в стремительном броске — и налетаю на Смерча на пределе усилий. Меч противника сшибает размочаленную верхушку моего щита и встречается с моим клинком, отскакивает, вертится в воздухе с такой скоростью, что на миг превращается в сверкающий диск. Едва успеваю пригнуться и бью ногой по беззащитной голени; кувырок, выпад, блок щитом — и мы снова стоим друг напротив друга, но в жутковатых глазах Смерча наконец-то вспыхивает злоба. Он приседает со скоростью штормового ветра — инстинктивно бросаю тело в крученый прыжок, уходя от смертоносного лезвия. Промедли я хотя бы долю мгновения, и лишился бы обеих ног. Но не успеваю почувствовать опору под ступнями и инстинктивно отдернуть голову, как вражеский меч взвизгивает у виска и обжигает мне кончик уха.

Я реву, как раненый зверь, во всю мощь своих легких, и ныряю под меч — боги, он снова в атаке, и когда только успевает?! Сшибаю свой щит с его лезвием — и, о чудо! — Смерч открывает бок. Всего один удар — и победа за мной… вот только мне не нужна смерть этого бойца. От досады скрипнув зубами, увожу острие в сторону и оставляю между ребер противника скользящий порез. Так не пойдет, мне надо выбить меч из его руки — да так, чтобы лишить его возможности атаковать…

Смерч издает короткий вопль, но, словно не замечая боли, разъяренной коброй бросается на меня. Еще миг — и наши клинки скребут друг о друга, сомкнутые у гард. Враг скалит зубы, рычит как пес, тужится изо всех сил, чтобы достать мое лицо кончиком меча, а у меня в нечеловеческом усилии стонут все мускулы в теле. Живот превращается в камень, помогая ногам держать упор, жилы на руках готовы взорваться от напряжения; едва заметный рывок — и Смерч отступает, мечи расцепляются, мы вновь кружим вокруг невидимой оси, готовые немедленно схлестнуться вновь.

Не давая опомниться, Смерч повторяет атаку, обрушивая на меня серию сокрушительных ударов. Мне удается отразить их все, но правая рука превращается в сгусток пульсирующей боли. Чувствую, как предплечье деревенеет, движется тяжелее и медленнее. Выбрав момент, отвлекаю внимание противника обманным маневром, бросаю щит на песок и перекидываю клинок в левую руку. Губы Смерча кривит легкая ухмылка, он пытается отпихнуть щит ногой, одновременно направляя клинок мне в живот, но я ухожу от удара, перекатываюсь на песке и подхватываю щит правой.

Рев толпы врывается в уши, а в темных глазах песчаного дьяволенка мелькает растерянность. Следующий удар проходит мимо цели. Еще выпад: я резко меняю наклон туловища, и Смерч, ожидавший блока мечом, с ужасом на лице теряет равновесие. Массивное тело подается вперед, и тяжелый меч почти по самую гарду зарывается в песок. Эта ошибка могла стать моим триумфом: мне достаточно вонзить лезвие в незащищенную спину противника, и бой окончен. Но я ограничиваюсь невинной хулиганской выходкой: пинаю крепкий поджарый зад так, что Смерч валится в песок.

В воплях зрителей отчетливо звучит недовольство, и это плохой знак. Толпа требует зрелища и крови, а не скоморошьих кривляний. Даю Смерчу возможность подняться и атаковать.

Выпад за выпадом: он напирает, а я отступаю, уводя его по кугу вдоль бортика арены. Его рука тоже не высечена из камня и заметно слабеет. Я то и дело замечаю, как кончик вражеского меча начинает мелко дрожать. А вот это хороший знак. Надо дожимать.

Меняю тактику и вновь атакую Смерча со всей яростью, на которую способен. Он теряется, хотя и пытается этого не показать. Мой меч уже оставил несколько неглубоких порезов на его плечах, боках, бедрах. И все же парень не сдается, обнажает зубы в хищном оскале и рычит во всю мощь свой глотки, умело отводя от себя смертельные удары.

Мне удается основательно его вымотать к моменту финального маневра. Сделав обманный выпад, подныриваю под щит Смерча, полосую лезвием внутреннюю часть бедра, падаю на песок, уходя от контрудара, зажимаю между голеней вторую его ногу и валю противника на спину. Быстро вскакиваю, одним коленом давя ему на грудь, а другим прижимая руку над локтем, направляю острие меча в углубление над ключицей…

...и теряю дыхание от острой боли.

Некоторое время мы оба в изумлении смотрим друг на друга. Мышцы между ребер судорожно сжимаются, обхватывая холодное лезвие клинка, пронзившего мой левый бок. В глазах темнеет от боли. Пытаюсь сделать вдох — получается лишь отчасти, воздух входит в легкие со свистом, напоминающим стон.

— Сдавайся, — с натугой шепчу на выдохе, стараясь совладать со спазмом, сдавившим ребра.

Пустынный Смерч разрывает зрительную связь и неуверенно косит глазами в сторону своего плеча. Острие меча погружено в его плоть над ключицей почти на два пальца. Стоит мне лишь слегка надавить на меч или просто навалиться сверху, лишившись сознания, — и лезвие перерубит кровеносную жилу. Кровь толчками хлынет наружу, и никакая перевязка в этом месте не сдавит жилу так, чтобы спасти храбреца от неизбежной смерти.

Подобно противнику, я решаюсь взглянуть вниз, на свой бок. Вражеский меч вошел в меня до самой гарды и вышел наружу сзади. Чудо, что я до сих пор еще жив и способен мыслить. Рука Смерча все еще крепко держит рукоять, но вытащить клинок он не сможет, пока я крепко прижимаю его локоть коленом к песку. Рвануть клинок левее, добивая меня, у него не получится: не хватит усилия в пережатой руке, а я в это время успею вонзить свой меч глубже и утащить парня за собой прямо в пекло.

Боль наплывает волнами, но разум на удивление проясняется. Досада жжет похлеще боли. Вот недоумок! Так глупо напороться на меч в одном шаге от победы…

— Сдавайся, — повторяю я, с усилием разжимая зубы. — Ты же видишь, тебе не выжить.

Уголки черного рта вздрагивают, когда Пустынный Смерч вновь встречается со мной взглядом. В его глазах я читаю недоверие. Он уверен: стоит сдаться, и я зарежу его, будто молочного поросенка.

— Сдавайся, и будешь жить, — теряя терпение и жизненные силы, твержу я.

Как долго я смогу протянуть в сознании? Кровь из раны льется не так уж обильно: лезвие запирает сосуды внутри и спасает меня от кровопотери. Но если клинок извлечь…

— Разожми пальцы, — шепчу я сдавленно, стараясь не стонать. — И подними руку вверх. Клянусь, я не убью тебя. Ты мне нужен.

Пустынный Смерч колеблется еще пару мгновений и наконец отпускает рукоять. Не сводя с меня глаз, медленно поднимает руку, признавая поражение. Досадливое жужжание пронзает уши: толпа гудит, словно рой потревоженных пчел. Кажется, в этом гуле не слышно восторгов. Оно и понятно: благородные господа ожидали, что один из нас в муках умрет, роняя кишки на песок… Но мне все равно. Терпеливо дожидаюсь окрика распорядителя и осторожно вынимаю лезвие из ключицы Смерча.

Подбегают рабы, помогают ему встать на ноги. Я жестом отклоняю помощь и поднимаюсь сам. Застрявший во мне меч неприятно отягощает бок, и я стараюсь защитить левую сторону от случайных касаний. Распорядитель смотрит на меня и застрявший во мне меч с подозрением, будто ожидая, что я вот-вот испущу дух, однако все-таки поднимает мою правую руку, дергая так резко, что у меня вновь темнеет в глазах.

Из круга я ухожу сам, слабея с каждым шагом. А за решеткой меня подхватывают чьи-то крепкие руки. Последнее, что я вижу, перед тем как провалиться в кромешную темноту, это озабоченное лицо старика Гидо.

— Вельдана!

Голоса вокруг меня словно плавали в густых сливках, сливаясь в единое гудение и лишь время от времени разделяясь на отрывистые слова.

— Вельдана, ты меня слышишь?

Кажется, это голос Диего. Веки почему-то налились тяжестью и оттого плохо слушаются. В нос ударил резкий запах камфоры, и я со стоном повернула голову, уворачиваясь от него.

— Она приходит в себя, господин, — произносит тихий незнакомый голос. Или знакомый? Кажется, я уже слышала его раньше.

Ах да, Тея. Рабыня дона Вильхельмо, прислуживающая дамам в уборных Арены. Что она делает здесь?

— Вельдана, открой глаза! Ты в порядке?

Не без труда я приподняла тяжелые веки. Лицо Диего, склоненное надо мной, показалось мне неестественно бледным. И теперь до меня доходит, почему я здесь и что произошло.

В порядке? Как я могу быть в порядке, когда Джая убили на моих глазах?

Я тихо заскулила, подтянув согнутые в коленях ноги к животу. Низ живота мерзко тянуло, и я накрыла его ладонью.

— Тебе плохо? Живот болит? — участливо забормотал надо мной Диего, и тут же рявкнул на рабыню так, что я вздрогнула: — Да не стой ты столбом, позови кого-нибудь, моей жене нужен свежий воздух!

— Да, господин.

Наверное, я еще раз лишилась чувств, потому что в следующий раз очнулась уже в карете, которая мерно раскачивалась на мостовой. Моя голова лежала на коленях Диего, а его прохладные ладони не позволяли ей мотаться из стороны в сторону.

— Диего… — застонала я, ощущая неприятную тяжесть внизу живота, и свернулась калачиком на сиденье, подтянув колени к груди.

— Потерпи, Вельдана. Постарайся не двигаться. Я уже послал за доктором Сальвадоре.

— Пусть… его привезут… в поместье…

— Кого? Доктора Сальвадоре? — удивленно поднял брови Диего и взмахнул передо мной надушенным платком. — Ясное дело, его привезут в поместье. Или ты бредишь?

— Джая… Не отдавай… его тело… Вильхельмо…

— Тело? Хорошо, если он умрет, я распоряжусь, чтобы его тело привезли домой…

— Если?.. — в моей душе всколыхнулась невозможная надежда. — Если?.. Так он не…

Неужели Джай жив? Но как это возможно? Я же сама видела, что у него из спины торчал окровавленный меч!

— Этот раб и правда здоров как бык, — усмехнулся Диего, осторожно промакивая испарину с моего лба. — Не поверишь, но он ушел с арены на своих двоих, это с мечом-то в брюхе!

Боже всемилостивый! Неужели это правда?!

class="book">— Он… он…

— Не волнуйся, ему помогут. И привезут домой, живым или мертвым. Только не волнуйся, прошу тебя…

В покои меня отнес на руках один из телохранителей — рослый и сильный, как скала. Прикрыв глаза, я на мгновение представила, что меня несет Джай… Однако запах смазывал впечатление — от этого раба терпко пахло мускусом, совсем не похоже на запах Джая.

Живот снова скрутило спазмом, и я охнула, прижимая ладони к корсажу. Едва меня уложили на постель, вокруг суетливо захлопотали служанки. Лей коротко велела Сай принести воды и ароматные растирания, а сама, нахмурившись, взглянула на мои руки, плотно прижатые к животу.

— Болит, госпожа?

— Н-не знаю… То хватает, то отпускает… Что-то не так…

— Кровит?

Лей бесцеремонно задрала ворох моих юбок и осмотрела внутреннюю часть бедер. Я неловко заерзала, пытаясь поправить одежду, чтобы защититься от чужого пытливого взгляда.

— Ничего, пока ничего… — забормотала Лей, слегка успокоившись и поглаживая меня по голове. — Ничего пока не произошло. Лежите спокойно, госпожа, и постарайтесь расслабиться. Ноги вот так, чуть согните в коленях. Дышите глубже, вам нужен свежий воздух. Вы слишком бледны, это нехорошо.

Ласковый тон Лей вселял надежду в то, что и правда ничего страшного не произошло. Если я потеряю Джая, то потерю его ребенка не переживу ни за что в жизни. Я постаралась послушно расслабиться и задышала глубже и ровнее. Лей тем временем ловко расшнуровала корсаж и стянула с меня верхнее платье. Подошедшей Сай велела заварить успокоительных трав.

Дон Сальвадоре прибыл на удивление быстро. Коротко расспросив Лей и Диего о случившемся, он выставил Диего за дверь, а Лей, по моей настоятельной просьбе, позволил остаться. Я схватила ее за руку и держала так крепко, будто от нее зависела моя жизнь.

— Кровотечение есть? — лекарь деловито приподнял подол моей нижней рубашки, но я, вспыхнув, придержала одежду.

— Нет, господин, — поспешила заверить его Лей. — Я проверяла.

— Это хорошо, — складка между черных бровей доктора слегка разгладилась, и он не стал смущать меня дальше. — Прошу вас расслабиться, донна Вельдана, и довериться мне.

Он деликатно положил ладонь мне на живот через ткань рубашки и осторожно прощупал, едва ощутимо надавливая в разных местах.

— Мышцы слишком напряжены. Но пока, похоже, ничего непоправимого не случилось. Вам необходим отдых, донна Вельдана, и желательно долгий крепкий сон. Я напою вас каплями и останусь на некоторое время, чтобы убедиться, что все в порядке. Нервозность будущей матери совершенно ни к чему.

Не выпуская руку Лей, я послушно выпила лекарство и натянула легкое одеяло до самого подбородка.

— С ребенком все будет хорошо? — сонно моргнула я, почему-то ощущая невероятную усталость.

— С ним все будет прекрасно, если вы сей же час прекратите волноваться.

Я посмотрела на Лей, чувствуя, как по вискам скатываются жгучие слезы.

— Джай… прошу… помолись за его жизнь…

Я видела, как шевелились губы Лей, как мягко светились ее глаза, но ответа уже не слышала, мгновенно провалившись то ли в лихорадочное забытье, то ли в спасительный сон.

Если бы кто-нибудь спросил меня, чего я не люблю больше всего на свете, я бы ответил: валяться без дела, выздоравливая после ранений. Гидо заштопал меня добротно, как и всегда, и когда миновал период, которого он опасался, и меня отпустила лихорадка, с его усталого сморщенного лица сошло выражение вечного беспокойства.

— Наверное, твоя мать заговорила тебя от смерти при рождении, — ворчливо произносит он, сняв повязки и осматривая свежие струпья на ранах. — Заживает как на собаке. Мало того, что меч не задел почку, так еще и ребра целы. И никаких тебе внутренних кровотечений, да хоть нагноения!

— Тебя бы порадовало, если бы было наоборот? — выжимаю из себя ухмылку.

— Меня бы порадовало, если бы ты наконец прекратил драться. Тебе тридцать лет, куда тебе тягаться с молодыми?

— Но я победил! — не могу сдержать некоторого самодовольства.

— И снова слег в постель, — ворчит Гидо, смазывая мне раны вонючей мазью. — Благодари Творца, глупый хвастун, за то, что он не покинул тебя на поле боя.

— Я лучше поблагодарю Смерча за ошибку, а тебя за умение исцелять.

— Мальчишка! — гневно сверкает глазами Гидо.

— Ты только что говорил обратное, — напоминаю не без досады. — Как остальные?

— Живы, — коротко отвечает старик, сердито поджав тонкие губы. — Твой побежденный уже вовсю лупит мечом столбы на площадке, а тебе еще лежать и лежать. И как ты только умудряешься так побеждать?

— Может, перейдешь к нам? — интересуюсь вкрадчиво — и уже не в первый раз. — Зачем тебе оставаться у Вильхельмо? Донна Вельдана будет платить тебе не хуже, а работа та же.

Гидо вздыхает, устало потирая виски.

— Не могу. Ты знаешь, сколько жизней зависит от того, насколько и быстро и грамотно лекарь может оказать первую помощь? Вы там, на Арене, рубите друг друга на куски, не имея ни капли жалости. А если Вильхельмо наймет вместо меня не лекаря, а мясника вроде Сальвадоре, у многих парней не останется шансов.

Я недовольно хмурюсь, но не могу не признать, что Гидо прав. Я еще не встречал за годы мытарств на юге лекарей, столь преданных делу, как предан ему этот несгибаемый старик. Что говорить — не раз он и меня собирал по кусочкам, упрямо выдирая из самого преддверия пекла… А чего стоит жизнь бойцового раба, которому на роду написано живописно погибнуть на Арене, в усладу жадных до крови взоров благородных господ?

— Ну что ж, оставлю тебя на попечение этой девушки, Лей. На диво смышленая молодая особа. Не будь она рабыней, из нее могла бы выйти недурная сестра милосердия.

— Мы все могли чего-то стоить, не будь рабами, — недовольно морщусь, когда Гидо вновь спеленывает меня повязками.

— Ах да, чуть не забыл! — спохватывается старик и с сухим щелчком бьет себя ладонью по лбу. — Мне прислали странную записку. И на ней твое имя. Ума не приложу, что это может быть и кто ее написал.

Мое сердце на миг останавливается в странном предчувствии. Выдохнув, я протягиваю руку и хватаю клочок плохо выделанной бумаги, где тонким углем выведены смазанные знаки. Большей частью цифры и символы тайного пиратского шифра. Не без труда понимаю, что означает записка. Дюжина рабов и пять аркебуз по весьма привлекательной цене будут дожидаться меня не дольше месяца в месте, зашифрованном в виде широты и долготы. В координатах цифры переставлены определенным образом — так, чтобы случайно обнаруживший записку свидетель ни за что не догадался об истинном смысле послания. Надеюсь, я сумею правильно растолковать эти цифры.

— Благодарю, — дрожащими пальцами сворачиваю записку и сжимаю в ладони. — Это добрые вести.

— От кого? — тусклые глаза Гидо вспыхивают надеждой. — От твоих родных? Тебя собираются выкупить?

— Нет, — задумчиво качаю головой. — Это послание от старого приятеля. Благодарю, что передал его.

Вскоре Гидо покидает меня в некоторой растерянности, и на его месте появляется Лей. Выполняя распоряжения лекаря, расставляет на столе приготовленные отвары и заставляет выпить один из них.

— Как здоровье госпожи? — интересуюсь будто бы невзначай.

— Улучшается, вопреки твоим стараниям, — глаза дикой кошки вспыхивают недобрым огнем. — Скоро ей разрешат вставать с кровати.

Пропускаю мимо ушей колкий выпад.

— Она все еще злится на меня?

Мне в самом деле важно знать, насколько сердита на меня Вель. Лишь когда я в горячечном бреду узнал, что ей стало плохо во время боя, до меня дошло, какую глупость я совершил. Она могла от волнений потерять сына! Самую большую ценность, которая у меня появилась. Но ведь кто бы мог подумать, что она так разволнуется!

— Сдался ты ей! — раздраженно ворчит Лей, уходя от ответа. Но, призадумавшись, все-таки сообщает: — Не знаю. Она почти все время молчит. Делает вид, будто слушает, когда я ей читаю, а сама думает о своем.

Я пытаюсь представить, о чем может думать Вель, прикованная к постели, и теряюсь в догадках.

Помолчав и взглянув на меня искоса, Лей добавляет:

— Госпожа ежедневно справляется о тебе. А ты о ней. Разумеется, это не мое дело, но… что-то есть между вами, да?

— Ты права. Это не твое дело.

Лей пребольно нажимает пальцами на мои ребра поверх раны и склоняется над моим лицом.

— Мог бы быть и повежливей, злобный боров.

— А ты могла бы быть и поласковей, — с шумом втягиваю воздух, считая звезды в глазах. — И чем ты только полюбилась Зверю, гремучая змея?

— Такому, как ты, этого никогда не понять, — криво усмехается Лей, но оставляет меня в покое. — Госпоже передать что-нибудь?

— Передай, — облизываю потрескавшиеся губы, — передай, что отныне я буду послушен, как ангел. И попроси, чтобы она берегла себя.

Лей брезгливо поджимает губы, подхватывает окровавленные тряпки, служившие мне перевязью, и направляется к выходу.

— Постой, — окликаю ее, перебирая между пальцев грубый обрывок бумаги. — Позови ко мне Зверя.

— Ты как? На вид уже не смахиваешь на свой собственный труп, — подчеркнуто весело скалится Зверь, в то время как его внимательные глаза пытливо ощупывают мое лицо.

Сам он все еще в бинтах и держит раненую руку на перевязи, но хотя бы не приговорен к постели вредным старикашкой Гидо.

— Мой труп еще способен сделать мертвецами других, — самоуверенно фыркаю и приподнимаюсь на локте, кивая в сторону двери. — Что у нас там? Спокойно?

— Да, все в порядке, — поспешно кивает Зверь, но от моего взгляда не ускользает то, как быстро Зверь отводит глаза.

— Эй! — хмурю брови и смотрю на него с подозрением. — Я не заслуживаю правды? Что ты скрываешь?

Зверь косится на меня темными, как маслины, глазами. Вторая пасть нервно подергивается вокруг его настоящего рта.

— Позапрошлой ночью случилась потасовка. Дикобраз перешел черту и задушил Грифа.

Мой язык намертво прилипает к гортани. Я тупо таращусь на Зверя, не в силах поверить в услышанное.

— Об этом… кто-нибудь знает?

— А то как же. Нашелся умник, кликнул стражу, аркебузиры заковали Дикобраза в кандалы, заткнули рот тряпкой и привязали к столбу. А утром доложили господину.

— И что господин?

Зверь судорожно сглатывает и опускает взгляд.

— Дикобраз умирал долго. У всех на виду.

— Адово пламя… я ничего не слышал!

— Ему залили рот воском. Бедняга не мог даже кричать.

— Что происходит? — бездумно скребу пятерней по отросшей щетине. — Как мы дошли до такого?

Мы встречаемся глазами и оба понимаем, как подобное могло случиться. Вспоминаются голодные взгляды, что провожали тонкую фигурку Вийе. Взгляды, которыми бойцы смотрят на Вель. На Лей. На рабынь, что приносят еду.

— Как Изен? — едва шевелю пересохшими губами.

— Хозяйничает, — чуть улыбается Зверь своим мыслям. — Скребет, чистит, моет. Не беспокойся: Жало всегда держит ее и детей под присмотром. Да и у твоих дверей каждую ночь сменяют друг друга двое.

— Это лишнее.

— Не лишнее. Зависть — не лучший союзник. Твое главенство не всем приходится по вкусу.

Его слова заставляют меня задуматься о другом.

— Скверно. Но я позвал тебя не за этим.

Зверь вопросительно приподнимает бровь.

— Ты нужен мне… на свободе.

Теперь обе брови Зверя ползут вверх, причудливо изгибаясь в густом орнаменте татуировок.

— К тебе вернулся жар? Ты бредишь?

— Нет. Слушай.

И я, решившись, рассказываю ему о своем замысле от начала и до конца, без утайки. Недоверие на его лице сменяется изумлением, а затем — почти благоговейным страхом.

— Ты безумец, Вепрь…

— Я это уже слышал, и не раз. Теперь скажи мне, готов ли ты разделить мое безумие.

Зверь судорожно сглатывает, не сводя с меня глаз.

— Но… почему я?

— А кому еще я мог бы доверять, как самому себе?

— Ну… например, Жало? Ведь он страстно желает свободы, отчего бы тебе не отпустить его? Он сделает для тебя все, что угодно…

— Нет. Все естество Жала сосредоточено на его семье. Получив свободу, он вскоре забудет о нас. А нам могут потребоваться месяцы, а может, и годы. Мне нужна истинная преданность. Ты можешь подумать и сделать выбор, но думай не слишком долго.

— Мне нечего думать, — чуть слышно заявляет Зверь. — Я готов. Но… как ты скажешь об этом госпоже? Ведь она наверняка поинтересуется, почему ты просишь отпустить именно меня, а не кого-то другого?

— Это и в самом деле непросто, — признаю я, неосознанно потирая раненый бок. — Вель почти наверняка сделает так, как я попрошу, но она не сможет объяснить это мужу. Ведь ты, без всяких сомнений, лучший боец среди наших. И приносишь господам хорошие деньги.

Зверь вопросительно смотрит мне в рот, будто оттуда должно выглянуть не что иное, как их халиссийское божество.

— Но у меня есть план. И он должен сработать.

Зверь остается у меня до самого вечера. Мы говорим обо всем, начистоту, обсуждая будущее в мельчайших подробностях. И лишь в конце, собираясь уходить, он неуверенно бросает:

— Как думаешь, если все получится, госпожа отпустит со мной Лей?

Его вопрос ранит меня сильнее, чем сумел ранить меч Пустынного Смерча.

— Хаб… Госпожа, разумеется, захочет ее отпустить, ее даже не придется просить. Однако… Лей не место рядом с тобой. По крайней мере, до дня перемен.

Зверь меняется в лице. В его глазах отражается неверие, боль от предательства, закипающий гнев.

— Но… почему?!

— Сам посуди, — утомленно растираю потяжелевшие веки. — Она — женщина. Тебе придется объяснять ей, почему ты держишь рабов, почему столько, почему ты обучаешь их стрелять. И даже если ты попросишь ее держать язык за зубами… Хаб, подумай еще раз: нам могут потребоваться годы. Если она сболтнет об этом хотя бы одной живой душе…

— Я понял, — с натугой выдыхает Зверь.

— Это не навсегда, — спешу заверить я. — Если она действительно любит тебя, то дождется. Кроме того, ты сможешь видеться с ней, когда будешь наведываться в Кастаделлу.

— Нет, ты не безумец, Вепрь, — задумчиво произносит Зверь. — Ты сам дьявол. И будь я проклят, если ты не добьешься своего. Или не утащишь нас всех с собой в пекло.

====== Глава 42. Поцелуи удачи ======

Комментарий к Глава 42. Поцелуи удачи Глава пока не бечена

К завтраку я спустилась только в пятницу утром, в первый раз за прошедшую неделю. Диего встретил меня с улыбкой, а Изабель — с внимательным беспокойством.

— Ты уже хорошо себя чувствуешь, милая? Голова не кружится? Живот не болит?

— Уже давно не болит, матушка, — спокойно ответила я, усаживаясь за стол. — Не могу больше лежать, умираю от скуки. Да и дон Сальвадоре сказал, что никакой угрозы больше нет.

Тихая и незаметная, но сноровистая рабыня тут же поставила передо мной прибор. Я потянулась к кофейнику, но Диего мягко перехватил мою руку.

— Доктор говорил, что кофе тебе пить вредно. Подожди немного, для тебя приготовят ягодный отвар. А пока попробуй сока.

Я улыбнулась ему в ответ: искренняя забота мужа была мне невероятно приятна.

— Ты сегодня не будешь задерживаться допоздна? Я бы хотела прогуляться с тобой к морю, если не будет дождя.

— Нет, собираюсь вернуться еще до обеда, — ответил Диего и почему-то взглянул на мать. — После хотел бы еще съездить к губернатору, но это можно и отложить.

— Сынок, но разумно ли… — обеспокоенно вмешалась Изабель и осеклась, когда Диего предупреждающе поднял руку.

— К губернатору? — удивленно переспросила я. — Но зачем? Эстелла ди Гальвез объявилась?

— Нет, это касается Туманных островов. Пираты бежали из своего логова, поджав хвосты, и Саллида заявила свои права на территорию архипелага. Однако мало кто хочет исследовать это гиблое место — его считают заклятым, — Диего криво усмехнулся. — Наверное, именно потому мне как первопроходцу решили выделить во владение один из островов. На мой выбор. Пока не знаю, зачем он мне, но дареными землями так просто не разбрасываются.

— О! — только и вымолвила я. — Поздравляю, милый. Конечно, тебе надо поговорить с губернатором. А мы можем прогуляться и завтра.

Диего проглотил кусочек овечьего сыра и деликатно прочистил горло.

— Кстати, насчет завтра… Мы с мамой считаем, что тебе больше не стоит показываться на Арене. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока ты не родишь. Лишние волнения тебе ни к чему.

— Согласна, — ответила я с огромным облегчением. — Но… мне не хотелось бы, чтобы из-за меня откладывалось участие в играх. Ты ведь можешь ездить на Арену и один и делать за меня ставки.

Диего вновь переглянулся с матерью и задумчиво прожевал ломтик ароматной дыни.

— Ты уверена, что хочешь этого? Мы можем распродать рабов, их охотно купят за неплохие деньги…

— Нет-нет, я не хотела бы терять доход, — поспешно запротестовала я. — Мне не хочется быть обузой для семьи.

— Ты никогда не была для нас обузой, Вельдана, — Диего сердито свел брови у переносицы. — Что за глупости? Ты моя жена и можешь по праву пользоваться моим состоянием!

— Но я вовсе не это имела в виду… — забормотала я растерянно. — Ведь столько усилий вложено, и вообще…

— Ничего, не волнуйся, — спохватился Диего и мягко накрыл мою руку ладонью. — Я сделаю так, как ты захочешь. Завтра я поеду на Арену, если это порадует тебя.

От сердца отлегло. Даже подумалось, что легкое недомогание невольно сослужило мне добрую службу: теперь малейший признак волнения на моем лице приводит свекровь и мужа в ужас. Трудно удержаться от соблазна покапризничать вволю.

— Ты не будешь возражать, если я сегодня навещу Джая? — я посмотрела на Диего широко раскрытыми невинными глазами. — Надо будет обсудить с ним планы на завтра.

Он обменялся тревожным взглядом с матерью, заставив меня напрячься, но, уловив легкий кивок Изабель, широко улыбнулся мне.

— Как пожелаешь. Но тебя проводит Хорхе. И дождется тебя, пока ты не уладишь там дела.

— Зачем Хорхе? — недовольно скривилась я.

— Для твоей безопасности. Прошу тебя, не спорь со мной. Я хочу быть спокоен за тебя, пока буду в Сенате.

Я в раздумьях покусала губы.

— Надеюсь, Джая не будут заковывать в кандалы сейчас, когда он оправляется от ран и прикован к постели?

— Хорошо, дорогая, — Диего легонько сжал мои пальцы. — Я распоряжусь на этот счет. А ты, будь добра, окажи мне услугу и не вздумай волноваться. Иначе я впредь буду вынужден ограничить ваше общение. — Он выразительно посмотрел на меня и поднялся. — Что ж, мне пора. Не провожай меня, не стоит переутомляться. Ты не успеешь даже соскучиться, как я вернусь домой.

Своим правом повидаться с Джаем я воспользовалась незамедлительно. Сердце стискивала затаенная тревога, хотя для волнений не было причин: доктор Гидо Зальяно наведывался ко мне вчера пополудни и клятвенно заверил, что опасности для жизни Джая больше нет. Однако мне следовало убедиться в этом самой.

Присутствие Хорхе, как и всегда, стало досадной неприятностью, но я постаралась отрешиться и не думать о нем на пути в бойцовский городок. Едва за ним захлопнулась калитка, я окинула взглядом песчаный участок, где тренировались рабы.

Все разом замерли, опустились на колени и почтительно склонили головы. Я отыскала глазами того человека, который ранил Джая — Пустынного Смерча. Мне показалось, что он первым поднял глаза, чтобы получше рассмотреть новую хозяйку, но в это время раздался отчаянный вопль с другой стороны:

— Госпожа! Госпожа, прошу вас, выслушайте меня!

Один из рабов, чье прозвище я, к своему стыду, попросту забыла, на коленях принялся подползать к краю площадки.

Хорхе придержал меня выставленной в защитном жесте рукой. Стражи, как по команде, рванули вперед и прикладами аркебуз принялись заталкивать несчастного обратно в толпу.

— Госпожа! — молил раб, неловко уворачиваясь от тумаков и отчаянно ловя мой взгляд. — Прошу вас!

— Оставьте его! — совладав с первой растерянностью, крикнула я аркебузирам. — Пусть подойдет. И, ради всего святого, не надевайте на него кандалы! Неужели вы не в состоянии справиться с безоружным человеком?

Аркебузиры неуверенно покосились на Хорхе, будто он был их господином. Тот, подумав, едва заметно кивнул. Я сердито нахмурилась: в этом поместье меня всегда будут считать пустым местом? Но устраивать скандал не хотелось, и я сосредоточилась на человеке, который жаждал разговора со мной.

— О чем ты хотел меня попросить?

Бритоголовый раб с опаской взглянул на стражей, потом на Хорхе, заметно поник, но все же решился:

— Госпожа! Вы нашли жену Жало. Может, вы будете так же добры и найдете мою жену? Ее зовут Мия. Нас разлучили два года назад, и теперь я не знаю, где она. Прошу вас, госпожа!

— И мою сестру! Госпожа, будьте милосердны! — крикнул кто-то из толпы, рванувшись ко мне. — Ей всего тринадцать, госпожа!

Выкрики из толпы участились: через мгновение я просто ничего не могла разобрать в бессвязном хоре. Каждый пытался перекричать друг друга. Люди не унимались до тех пор, пока стражи не налетели на них и не принялись колотить палками и прикладами; одному из аркебузиров даже пришлось выстрелить в воздух, чтобы волнения наконец прекратились.

Хорхе с вытянутым лицом пытался оттеснить меня назад, к воротам, но я оттолкнула его назойливую руку.

— Я постараюсь, — выдавила я из себя, глядя в наполненные мольбой глаза раба. А затем произнесла громче, чтобы слышали все: — Я постараюсь помочь каждому из вас. Сделаю, что смогу.

— Вам лучше уйти отсюда, госпожа, — процедил сквозь зубы Хорхе. — Эти скоты будут наказаны за дерзость.

— Не смейте! — слабо возразила я, чувствуя легкое головокружение. — Не смейте бить моих рабов! Это вас не касается. Проводите меня к Джаю.

Ленивая утренняя дремота заканчивается довольно неожиданно: появлением живодера Хорхе. Давненько мы с ним не видались! Он без стука переступает порог моей конуры и щурится, привыкая к полумраку. Сонливость рассеивается в одно мгновение.

— Меня продают? — выдаю я первое, что приходит в голову.

Иначе какого дьявола здесь делает управляющий поместьем? Валяясь на койке после ранения, я едва ли успел провиниться настолько, чтобы меня тащили к позорному столбу и секли плетьми.

Хорхе насмешливо хмыкает и ощупывает меня маслянистым взглядом, дольше всего задерживаясь на тугой повязке, покрывающей ребра.

— Продавали бы — купил бы тебя сам. И устроил бы себе знатную забаву. Но нет, я здесь не за этим.

С лица Хорхе не сходит глумливая ухмылка, пока он внимательно осматривает комнату. Проводит рукой по пустым верхним лежанкам, ощупывает тюфяк подо мной и на соседней, никем не занятой, постели, шарит ногой под кроватями, рассматривает плошки и чашки на столе, распахивает ставни и выглядывает за окно.

— Зачем же? Неужели подселиться хочешь?

— Гляди, как бы однажды ты не подселился в мои подземелья, где я укорочу твой длинный язык, раб.

Закончив неясный мне осмотр, он подходит ближе, широко расставляет ноги, будто собирается на меня помочиться, и пристально смотрит сверху вниз. Терновые глаза сужаются до едва различимых щелочек.

— Сейчас сюда зайдет донна Адальяро.

О! Сердце внезапно сбивается с ритма, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не выдать волнение. Вель здесь! И совсем скоро я ее увижу…

- Уж не знаю, что она собирается с тобой делать, — монотонно продолжает Хорхе, — но господин передал строгие указания. Первое: не распускать язык. Никаких смертей здесь у вас не было, все тихо-мирно. И твои похотливые жеребцы здесь не бьют друг другу морды, а занимаются исключительно тем, что собирают цветочки и ловят разноцветных бабочек, уяснил?

— Уяснил. Только цветочков и бабочек здесь нет.

— Я уже говорил, что укорочу твой язык? Еще слово, и сам у меня станешь бабочкой, когда я вырву твои ребра наружу.

Благоразумно молчу и изображаю из себя саму невинность.

— Второе. Госпожу не волновать. Если я замечу, что она вышла отсюда с учащенным дыханием, а ее щеки порозовели — или, наоборот, стали бледнее, чем обычно, — тебя угостят плетью. Третье: не вздумай с ней спорить. Отвечаешь лишь то, что она желает слышать, и всегда соглашаешься с ней. Понял, мерзавец?

Мои брови от изумления уже потерялись где-то на макушке, но я заставляю себя послушно кивнуть.

— И последнее. Убереги тебя дьявол прикасаться к госпоже. Иначе я найду способ укоротить тебе не только язык, но и пальцы. А теперь наслаждайся жизнью, раб. Пока она у тебя есть.

Странный монолог Хорхе оставляет мерзкое впечатление. Но когда на пороге появляется Вель в сопровождении аркебузира, мне кажется, что в комнате взошло солнце. Аркебузир, пыхтя от натуги, взгромождает на клочок пустующего пространства между койками ее любимое кресло и, низко поклонившись, уходит.

— Вель, — губы расплываются в глупой улыбке. — Ты все-таки пришла.

— Пришла, — кивает она, и уголки ее рта едва заметно подрагивают. Она подтягивает кресло ближе к кровати и неторопливо усаживается — словно королева на трон. — Как ты себя чувствуешь?

— Счастливым. А ты? Мне говорили, что тебя уложило в постель недомогание.

Кончики пушистых ресниц слегка вздрагивают, и она отводит глаза.

— Ты заставил меня поволноваться. Но теперь все хорошо.

В эту минуту мне хочется ей поклясться, что я больше никогда в жизни не стану причиной ее волнений, но вовремя осекаюсь.

Это будет заведомой ложью, а я не хочу лгать. Зато если скажу чуть иначе, то против правды не погрешу.

— Признаю, я был излишне самонадеян. Больше такого не повторится. Отныне я не стану выходить на поединок, если ты будешь возражать.

Тень улыбки на губах Вель становится чуть заметней. Более того: она слегка наклоняется и касается рукой моей ладони. Не задумываясь, нежно переплетаю ее пальцы со своими. Почему-то именно в этот момент становится очень стыдно за то, что я позволил себя ранить у нее на глазах. А участие в том поединке теперь и в самом деле кажется не более чем мальчишеской выходкой.

— Я… пока больше не буду ездить на Арену, — тихо произносит она, и ее ясный взгляд проникает мне в душу. — Эти… зрелища и впрямь не для меня.

При этих словах я невольно цепенею, но стараюсь не выдать липкого страха, поползшего по спине. Ведь если она будет избегать игр на Арене, это значит, что и поединки для нас закончены? Рабы не могут появляться там в отсутствие хозяев…

Вель, однако, чутко улавливает перемену в моем лице и сильнее сжимает пальцы.

— Не беспокойся. С вами будет Диего. И он обещал, что станет прислушиваться к твоим рекомендациям. Если желаешь выставить кого-то на завтрашний бой, тебе достаточно сказать об этом.

— Хорошо, моя госпожа, — выдыхаю с облегчением, разглядывая ее лицо. — Я буду крайне внимателен при отборе.

— Ты… здесь все время один? Или тебя кто-нибудь навещает?

— Лей приходит. Гидо был вчера. Говорят, Аро заглядывал, но в то время я спал. Но чаще всего заходит Изен.

— За тобой хорошо ухаживают?

— Все в порядке, Вель, правда. Изен очень заботлива.

— Изен… — произносит она и задумчиво опускает ресницы. — Знаешь… Наверное, я совершила ошибку.

Я вновь напрягаюсь. Когда Вель в таком настроении, нельзя знать наверняка, что у нее на уме.

— Ты жалеешь, что нашла ее?

Она проводит кончиком языка по губам, и мне хочется прижаться к ним ртом. Всосать жадно, слегка прикусить и оттянуть зубами нижнюю губу, пощекотать языком влажное нёбо.

— Я… не знаю, Джай. Все слишком запутанно. Жало счастлив, и его жена, но теперь другие тоже хотят, чтобы я нашла их жен, сестер, дочерей… А чем они хуже? С ними тоже поступили несправедливо. Эти люди, они… не должны быть в рабстве. Что мне делать, Джай?

Она смотрит на меня с надеждой, как будто я знаю ответ. Признаюсь, мои мысли были куда прозаичнее. Я не знал, как подступиться к Вель с разговором о том, что парням нужны шлюхи, хотя бы раз в неделю, а ее терзания уходят куда глубже. Она хочет вернуть им семьи… А что делать остальным? Которые никогда не имели семьи, но тоже хотят женщину?

— Вель, я… как раз хотел поговорить с тобой об этом. Здесь теперь слишком много мужчин и почти нет женщин. И поэтому становится… неспокойно.

— Мне тоже приходило это в голову, — Вель виновато опускает взгляд и проводит пальцем по моей кисти. — В божьей книге сказано, что нехорошо человеку быть одному. Но как мне разыскать их родных? Для них всех? В целой стране… Зная лишь имя… Это как искать песчинку на всем морском побережье!

— Вель, — вкрадчиво шепчу я и подношу ее руку к губам. — Все это очень великодушно с твоей стороны… Давай поступим так. Сейчас мне все равно нечего делать, поэтому я займусь тем, что составлю список тех, кого парни хотят разыскать. Ты передашь этот список Кайро, и он займется поисками. Но, — облизываю губы, подыскивая слова, способные убедить моего невинного ангелочка в необходимости попрать церковные запреты. — Вель, ты и сама понимаешь, что всех найти не удастся. И не у всех есть жены и подруги… Да и поиски займут немало времени. А успокоить парней надо прямо сейчас.

— И… как же их успокоить? — Вель широко распахивает глаза, которые сейчас кажутся прозрачно-голубыми.

Набираю в грудь воздуха, не обращая внимание на боль в ране, и решаюсь:

— Пусть Лей сходит в бордель и наймет там… женщин, которые способны утешить страждущих мужчин. Прямо здесь.

— Ты говоришь о шлюхах? — ужасается Вель, и глаза ее темнеют, как грозовое небо.

— Э-э-э… Да.

— К-как… ты можешь? — выдыхает она и вырывает из моих ладоней свою кисть.

— Вель, прости, я знаю, как это звучит… Но я думаю о своих парнях.

— А о женщинах из борделя ты не подумал?

— Но… ведь это их работа!

— Нет, это мерзость! Ты ведь знаешь, что почти все они — рабыни! Этих несчастных заставляют ложиться с мужчинами против воли!

— Да с чего ты взяла… — морщусь я с досадой, понимая, что разговор зашел не туда.

— Лей рассказала мне! Она сама была постельной рабыней! Разве ты не знал? Так спроси у нее сам!

— Хорошо, хорошо, только не волнуйся, — с огромным трудом пытаясь побороть волны гнева, уговариваю я, и кладу ладонь ей на колено. — Пожалуйста, забудь обо всем, что я сказал. А теперь вдохни поглубже и выдохни. Вот так. И еще раз.

Вель послушно дышит, уставившись в окно, пока я разглядываю ее порозовевшие щеки и успокаивающе поглаживаю колено, скрытое ворохом юбок. Наконец она успокаивается и расслабляет губы.

— Я знаю, что ты прав. Но я не могу допустить, чтобы страдали невинные женщины.

Не спорить. Не спорить. Я изо всех сил стискиваю зубы и отворачиваюсь к стене, чтобы она не заметила раздражения в моих глазах.

Слышится скрип кресла и шелест юбок. Набитый соломой тюфяк слегка прогибается, когда Вель садится рядом. Ее бедро в опасной близости от моего бедра.

— Давай попробуем решить это иначе, — тихо произносит Вель, и я чувствую легкое касание ее пальцев на своем предплечье.

На миг замираю, и перевожу удивленный взгляд на нее. Вель водит пальцами по моей коже, и от этих прикосновений по всему телу разбегаются мурашки.

— Изабель уже давно ворчит, что наши кухарки не справляются с такой оравой едоков. Прачки тоже изнурены бесконечной стиркой: ведь им ежедневно приходится обслуживать рабов с лесопилки и полей. Поэтому… что, если я куплю рабынь для работы в бойцовом городке? У меня теперь есть деньги, чтобы их содержать. Они будут жить и выполнять свои обязанности прямо здесь. Поселим их в свободные бараки, оборудуем кухню, добротную купальню, а после сезона дождей достроим жилища… И тогда — кто знает? — может быть, люди сами, добровольно, создадут пары… Не придется никого принуждать, и никому не будет обидно…

Глубокий вздох вырывается из моих легких. Уже сейчас понятно, что план Вель несовершенен. Раздоров между парнями все равно не избежать, а соперничество за женщин их лишь усугубит. Но отчасти она права: этот компромисс лучше, чем ничего.

— Ты очень умно придумала, — соглашаюсь я, не смея перечить.

Да и как тут перечить, когда от невинных женских ласк все тело охватывает жаром? Она довольно улыбается и проводит подушечками пальцев по моим губам. Не могу удержаться, захватываю ртом два непоседливых пальчика и легонько прикусываю зубами. Рукой обхватываю ее бедро и притягиваю ближе, незаметно собираю в складки верхнюю юбку…

— Нельзя, — ласково смотрит, качает головой и перехватывает мою руку.

Не без досады вспоминаю, что совсем недавно она едва не потеряла дитя. Да, нельзя. Как же обидно, что именно сейчас у меня свободны руки!

Но Вель склоняется надо мной, осторожно заводит обе мои руки мне же за голову, прижимая их к подушке, и заглушает мою досаду нежным поцелуем. Легко, почти невинно, трогает мои губы своими губами, и я закрываю глаза, целиком отдаваясь ее дразнящей ласке. В то время, как ее губы играют с моим ртом, одна ее рука сползает по предплечью и плечу, осторожно гладит грудь, ребра, живот…

— Тебе очень больно? — чувствую легкое дыхание на своих приоткрытых, чуть влажных губах.

— Нисколько… продолжай…

— Что продолжать, бесстыдник? — заливается смехом Вель, останавливая руку на моем животе у самого края набедренной повязки. — Ты ранен, тебе нельзя напрягаться.

— Как раз сейчас ты и занимаешься тем, что заставляешь меня напрягаться, — обиженно выпячиваю губу.

Она тут же прикусывает мою губу и смотрит игриво.

— Я думала, тебя это успокаивает.

— Лучше б ты не думала, — ворчу я, и недавнее напряжение между нами рассеивается. — Но, раз уж ты не собираешься продолжать, то давай обсудим еще кое-что.

— Что? — лицо Вель становится серьезным, она снова садится прямо и берет мою руку в свои ладони, баюкая ее на коленях.

— Завтрашний поединок. Ты знаешь, он… будет особенным.

— Особенным? — она хмурит брови и внимательно смотрит на меня. — Откровенно говоря, я не помню… Кажется, мы с Диего покинули Арену еще до того, как объявили правила. И я… не могла тогда слушать…

— Да, я знаю, — легонько стискиваю тонкие прохладные пальцы. — Завтрашний день не принесет тебе рабов, зато может принести хорошие деньги. И… кое-что еще.

— О чем ты говоришь?

— Завтрашний бой называется «пирамида». Все рабы по жребию становятся в пары и на первом круге бьются друг с другом. Победители выходят во второй круг и снова бьются в парах. И так далее, пока…

— Пока победитель не останется один? — понимающе кивает Вель.

— Верно.

— Но тогда… В чем же смысл? Разве нам не выгодно пропустить этот бой, позволив людям отдохнуть?

— Этот последний победитель законно получит свободу.

Вель удивленно приоткрывает рот и явно пытается понять, к чему я клоню.

— Брось, Вель, — улыбаюсь я беззаботно. — Парни хотят этого боя. Все как один. Если лишить их такого шанса…

— Тогда меня не простят, — вздыхает она понимающе.

— Пусть попытают удачи, — уверенно дожимаю я. — А ставки в этот день будут расти с каждым кругом. Ты сможешь неплохо заработать. У нас есть много отличных бойцов.

— Тебе видней, — сдается она без боя, и я внутренне ликую. — Я скажу Диего, чтобы взял с собой всех, на кого ты укажешь. А ты… жалеешь, что не сможешь принять участие?

— Нет, Вель, — я осторожно кладу ладонь ей на живот и проникновенно смотрю ей в глаза. — Мое место здесь, рядом с тобой. И нашим сыном.

Вель счастливо улыбается, а мою грудь изнутри вновь царапают острые когти вины. В такие моменты, как этот, я очень жалею, что не могу рассказать ей всей правды.

Утро субботы выдалось на удивление спокойным. Накануне я уснула в кровати Диего, где мы до полуночи обсуждали его встречу с губернатором, а утром оба благополучно проспали завтрак. После нашего пробуждения Изабель велела подать нам еду в покои, и мы позавтракали прямо в постели, дурачась и угощая друг друга медовыми орешками и спелым виноградом. После я проводила Диего и бойцов на Арену, поразившись тому, что для рабов пришлось снаряжать целых три телеги, и вернулась к ничегонеделанию в собственные покои.

Во время послеобеденного отдыха я откровенно наслаждалась покоем и редкими минутами умиротворения. Сегодня можно было не волноваться за Джая: в безопасности барака, где он остался, ему ничто не грозило. Можно откинуться спиной на подушки и слушать дождь, пока Сай мягко массирует мои ноги. По утрам они все чаще стали отекать, поэтому Лей велела растирать их ароматным лавандовым маслом. Сама Лей мягким, успокаивающим голосом читала мне книгу.

Но чем ближе день стремился к закату, тем чаще голос Лей стал сбиваться и дрожать. Я жестом остановила ее, отослала Сай, блаженно потянулась на чистых простынях и повернулась к верной служанке.

— Тебе не стоит волноваться за него, милая, — улыбнулась я, стараясь ее подбодрить. — Он очень сильный и умелый воин. Джай говорит, что выйди Хаб-Ариф против него в последнем поединке, то стал бы победителем. Сама посуди: еще ни разу он не получал настолько серьезного ранения, которое могло бы надолго уложить его в постель.

— Да, госпожа, — тихо произнесла непривычно бледная Лей.

— Кроме того, сегодня они не дерутся насмерть, — продолжала успокаивать я, приподнявшись. Осторожно коснулась пальцами ее щеки, где белели некрасивые, толстые шрамы. — И не меняют хозяев.

— Знаю, госпожа, — Лей опустила глаза и сжала длинными, тонкими пальцами грубоватую ткань своего платья. — Хаб-Ариф говорил мне то же самое. Но… в его глазах я видела обреченность. Не понимаю, почему.

— Тебе показалось, — заверила я. — Совсем скоро они приедут, и ты сама убедишься…

— Госпожа! — почти ворвалась обратно в спальню Сай. — Дон Адальяро возвращается!

Я не заставила себя долго ждать, резво соскочила с кровати и побежала встречать мужа.

Диего сегодня предпочел ехать верхом. Поравнявшись с воротами, он лихо спешился, бросил поводья Вуну и улыбнулся мне. Взъерошенный и слегка растерянный, он все же выглядел вполне довольным. Стянув перчатки из тонкой кожи одну за другой, он порывисто обнял меня и кивнул себе за плечо:

— Не поверишь: сегодня наше имя опять гремело на Арене. Встречай победителя!

Я посмотрела за спину Диего и увидела покрытого кровью Хаб-Арифа, который первым соскакивал с телеги. В отличие от остальных своих собратьев, он не был скован цепями. Его лицо, впрочем, оставалось непроницаемым, и он склонился передо мной, встав на колено, как и подобает покорному рабу.

— Хаб-Ариф? — моргнула я неуверенно.

— Догадалась? — рассмеялся Диего, подмигнул мне и хлопнул ладонью по увесистому кошелю на бедре. — Сегодня он нас просто озолотил. Безумно жаль терять такого бойца, он мог принести нам еще много побед. Но симпатии зрителей сегодня были на его стороне: правилами сегодняшнего боя мы обязаны даровать ему свободу. Ты оформишь вольную?

— Конечно, — пролепетала я, собираясь с мыслями. — А как остальные? Живы?

Я рассеянно проследила за тем, как рабы-телохранители подхватили едва держащегося на ногах Пустынного Смерча. Одна нога у него подгибалась, а голова отказывалась держаться на плечах. Невольное злорадство, вспыхнувшее во мне, тут же заставило меня устыдиться своих чувств. Ведь этот раб тоже принадлежит мне, и я обязана проявлять заботу о нем так же, как и о других.

— Ничего серьезного, дорогая, — Диего нежно обнял меня за талию. — Все живы и почти все здоровы. Я уже послал за лекарем, чтобы их осмотрели. Заодно у дона Сальвадоре будет повод повидать тебя.

Хаб-Ариф медленно поднялся, отер капельки пота с грязного татуированного лица и неуверенно посмотрел на меня. Один его глаз почти заплыл и с трудом открывался. Левая рука выше локтя была перевязана окровавленной тряпицей. Очевидно, о нем позаботился дон Гидо, однако раненая рука, без сомнений, причиняла ему мучительную боль. Я с улыбкойпоздравила его с победой и жестом велела идти в дом. Тихий вскрик, донесшийся с веранды, свидетельствовал о том, что Лей дождалась своего воина и теперь окружит его любовью и заботой.

Диего взял меня под руку и увлек к дому.

— Я жутко проголодался. Бои на Арене сегодня затянулись. Как думаешь, еще не рано попросить Нейлин накрыть стол к ужину?

Я отвечала невпопад, ведь мысли мои витали далеко от голодного мужа, Нейлин и раннего ужина. Хаб-Ариф теперь свободный человек! Сильный, мужественный воин, который пользуется безграничным уважением Джая… Мог ли Джай предполагать, чем закончится сегодняшний бой? Теперь Хаб-Ариф волен уйти, куда ему вздумается, заняться своим делом, а может быть, уехать в родную страну, жениться, завести детей…

Подобные размышления немедленно натолкнули меня на мысль, что его возлюбленную Лей придется тоже отпустить. Грудь неприятно стиснуло. Только сейчас я осознала, насколько привязалась к преданной, заботливой служанке. Для меня станет большой потерей, когда я лишусь ее навсегда…

Однако это неизбежно.

Пока мы ужинали, Лей успела привести Хаб-Арифа в порядок. Теперь он был чисто вымыт и облачен в свежую одежду, скрывавшую большую часть синяков и ран. Следовало приступить к формальностям.

Дрожащей рукой я старательно вывела положенные слова на плотной бумаге, после чего заверила вольную фамильной печатью. Зато Хаб-Ариф не выказывал ни малейших признаков волнения, чем немало меня озадачил. Весь его вид выражал спокойную покорность судьбе и… нечеловеческую усталость после проведенных боев. Я спросила его, хочет ли он повидать Джая, и он с живостью согласился. Диего изъявил желание самолично сопроводить меня в бойцовский городок. В повлажневших глазах Лей я прочла немую просьбу, но взять ее с собой пока не решилась: разумнее было бы сперва поговорить с ней с глазу на глаз.

Собрались не в тесной каморке у Джая, а в более просторной и светлой конторе. Джай, несмотря на строгие предписания дона Зальяно оставаться в постели, явился к нам в сопровождении аркебузира — опрятно одетым и без кандалов. Он настороженно покосился на Диего, перевел взгляд на меня и Хаб-Арифа и медленно опустился на колено, склонив голову. Лишь когда Диего позволил ему подняться, я заметила, как от этого небольшого усилия побледнело его лицо, а на лбу выступила испарина. Диего по-хозяйски развалился в кресле и вытянул ноги, я расположилась рядом с ним.

— Ты можешь сесть, — великодушно распорядился Диего, глядя на едва стоящего на ногах от усталости Хаб-Арифа. — Ты теперь свободный человек и можешь сидеть в моем присутствии.

— Благодарю, господин, — глухо ответил он, грузно опустился на скамью и посмотрел на Джая.

Тот остался горой возвышаться у двери. Я закусила губу и украдкой посмотрела на Диего — ведь не может же он не понимать, что Джаю сложно стоять на ногах после тяжелого ранения? Однако извечное желание мужа показать собственное превосходство над рабом выходило за грань разумного.

— Я позвал тебя для того, чтобы выразить благодарность, — неожиданно произнес Диего, обращаясь к Джаю. — Признаю, поначалу эта затея со строительством домашней Арены и сбором рабов казалась мне глупой и бессмысленной. Но теперь я вижу, что ты неплохо потрудился во благо своих господ. Рабы, тренированные тобой, сильны и опасны. Их боятся остальные — потому, что они побеждают чаще других. Помнится мне, Зверь был первым из тех, кого ты победил и сделал нашей собственностью. Теперь ты привел его к свободе. — Диего окинул Джая оценивающим взглядом с головы до ног и насмешливо усмехнулся. — Готов биться об заклад, что сейчас ты хотел бы находиться на его месте. Видишь, как оно бывает, Вепрь? Неделю назад ты проявил своеволие и вышел на бой. Если бы не это, сегодня победа — и свобода — могла принадлежать тебе. Каково тебе осознавать это, а, Вепрь?

Джай молчал. Я недоуменно смотрела то на Диего, то на Джая, то на Хаб-Арифа, и решительно не понимала, к чему Диего вздумалось потешаться над Джаем. Но чувствовала, что вмешиваться в этот странный монолог сейчас неуместно.

В ожидании ответа Диего стал нетерпеливо похлопывать себя по бедру ладонью, и Джай наконец разжал губы.

— Я рад за него, господин.

— Рад. Что ж, похвально. Ну а ты, Зверь? Уже думал о том, чем бы хотел заняться на воле? Где будешь жить? В резервации?

Хаб-Ариф бросил неуверенный взгляд на Джая, словно ища поддержки, и облизнул губы.

— Еще не думал, господин. Победа… вышла случайной.

— О, не думаю, что так, — рассмеялся Диего. — Ты был очевидным фаворитом на этих играх. Ну да ладно. Раз ты еще не думал, у меня есть к тебе предложение.

Кажется, в конторе замерли все, включая вездесущих надоедливых мошек, появившихся вместе с сезоном дождей. Стало слышно, как за окном застучали первые капли начинающегося ливня.

— Я готов вас выслушать, господин, — осторожно произнес Хаб-Ариф.

— Речь идет о Туманных островах, — при этих словах Диего покосился на Джая, и я заметила, как тот подобрался, словно окаменел. — Семье Адальяро выделяют во владение один из островов, который я могу выбрать сам. Говорят, тамошние места богаты железом, — он снова бросил быстрый, испытующий взгляд на Джая, — и было бы грех не попытаться разбить там рудники. Мне нужен человек, который согласился бы наладить добычу руды в моих новых владениях. Ты смелый и храбрый мужчина, Зверь. Не чета тем трусливым лентяям, которые пугаются собственной тени и воображают, будто туман — не что иное, как пламя дракона. Если дело выгорит, за работу я стану платить тебе хорошие деньги.

Я затаила дыхание. Хаб-Ариф стал заметно нервничать и все чаще поглядывать на Джая. А тот молчал, сохраняя невозмутимость, и внимательно слушал Диего. Лишь складка между его бровей, прорисованная четче, чем обычно, свидетельствовала о напряженных внутренних размышлениях.

— Что скажешь, Зверь? По душе тебе это предложение? — Диего в нетерпении хлопнул себя по колену.

— Э-э-э… заманчиво, господин. Позволите подумать до утра?

— Разумеется. Ну а ты, Вепрь? Ты знаешь о Туманных островах куда больше других. Поможешь мне выбрать подходящий остров? За мной не постоит: ты же знаешь, я умею быть благодарным.

Диего лукаво подмигнул ему, а во мне вдруг взыграла ярость. Немедленно вспомнилась прошлая «награда», и мне бы отчаянно не хотелось, чтобы Диего вновь учудил что-либо подобное.

— Да, господин, — с готовностью ответил Джай — так, словно принял важное решение. — Более того, я могу дать рекомендации Зверю о том, с чего начать задуманное вами дело. Вы не пожалеете: железа там вдоволь, и Саллида отчаянно нуждается в нем.

— Тогда по рукам, — оживился Диего и пружинисто поднялся. — Завтра, когда я вернусь с мессы, обсудим детали.

====== Глава 43. Хрупкое равновесие ======

Комментарий к Глава 43. Хрупкое равновесие глава пока не бечена

Я не видела Лей до самого вечера, но не стала ее тревожить: после долгих волнений этого дня ей следовало побыть наедине со своим победителем и вместе с ним ощутить вкус свободы на губах. Разумеется, мне не терпелось поговорить с ней о многом. Вольную для Лей я выписала сразу же после того, как Диего проводил меня из тренировочного городка в мои покои. При этом лелеяла тайную надежду, что она проведет со мной еще хотя бы несколько дней.

Завтра к утру Хаб-Ариф должен принять решение относительно работы на Туманных островах. И, судя по непонятным мне переглядываниям между ним и Джаем, решение наверняка будет положительным. Разве что он немедленно захочет уехать в страну, где родился и вырос — в пустынную Халиссинию…

Однако что бы он ни решил завтра, пока он оправляется от полученных в поединке ран, ему придется оставаться в бараке. А значит, и Лей на это время останется тоже. Я весьма рассчитывала на ее помощь в переговорах с работорговцем Кайро. Лей прекрасно выполняла роль посредника между мной и работорговцем во время поисков Изен, избавляя меня от необходимости терпеть его общество и унижаться до просьб, меж тем добиваясь от него результатов. Теперь же, обдумывая дальнейшую жизнь без нее, я сомневалась, что пересилю себя и смогу вести дела с этим негодяем. Раздумывая об этом, теперь я несколько сожалела о собственной вспыльчивости при нашей с ним последней встрече. А уж если Диего узнает, что я унижаюсь перед работорговцем!..

Я тягостно вздохнула и погладила пальцем имя Лей в только что подписанном документе.

Нет, нельзя быть настолько самовлюбленным и бессердечным существом, чтобы удерживать возле себя человека силой, пусть и горячо любимого.

Лей пришла после ужина. Я ожидала увидеть радостное возбуждение на ее лице, разрумянившиеся щеки и горящие глаза, но передо мной предстала поникшая, словно выброшенный на солнце сорванный цветок, утомленная женщина.

— Что случилось, моя милая? — воскликнула я и взяла в свои ладони безвольно повисшие руки Лей. — Тебя кто-нибудь обидел?!

— Нет, госпожа, — сухим, безжизненным голосом ответила она. — Меня никто не обижал.

— Тогда почему ты так грустна? — я пылко сжала ее на удивление холодные пальцы. — Разве ты не рада тому, что Хаб-Ариф получил свободу?

— Рада, госпожа, — Лей подняла на меня огромные, кажущиеся темными бездонными провалами, печальные глаза. — Это… такой подарок… для нас обоих.

И вдруг меня осенило. Наверняка она грустит потому, что еще не знает о моем решении! Ну конечно! Пусть он теперь и свободный человек, но все же без гроша за душой, и думает, что не может ее выкупить. Еще бы ей не печалиться!

— Уверена, что сейчас тебя развеселю! — я едва не подпрыгнула, как в детстве, когда вместе с кузинами задумывала какую-нибудь увлекательную шалость тайком от дядюшки с тетушкой. — Подойди-ка сюда и прочти вот это!

Cхватив со стола вольную, которую даже не успела свернуть в трубочку, я протянула ее Лей.

Медленно, словно нехотя, она взяла бумагу, пробежалась по ней невидящим взором и тихо опустилась на колени.

— Благодарю, госпожа.

Я с сомнением взглянула на ее склоненную голову. Что-то радостнее Лей не стала…

— Ты что-то недоговариваешь? — настороженно спросила я и заставила ее подняться. — Присядь рядом со мной и объясни. Разве ты не хочешь уйти вместе с Хаб-Арифом?

Лей послушно села рядом и подняла на меня тоскливый, полный невыразимой муки взгляд.

— Он не хочет.

— Как?.. — я недоверчиво моргнула. — Этого не может быть! Ведь он влюблен в тебя, этого не увидел бы только слепой!

— Да… — безрадостно кивнула Лей. — Влюблен. Во всяком случае, так говорит.

— Тогда почему не хочет забрать тебя с собой?

— Сказал… что пока не может. Сказал, что хочет связать со мной свою жизнь, но пока не готов к этому. Сказал, что сперва ему надо освоиться на воле. Заработать денег, купить дом… И лишь потом он заберет меня.

Я в растерянности потеребила край шелковой ленты в отделке платья.

— Но разве нельзя жить вместе, пока он зарабатывает деньги? Ты ведь тоже могла бы наняться на службу… Или остаться на службе у меня!

— Он скоро уедет, госпожа, — продолжала Лей, задумчиво глядя в темную синеву вечера за окном. — На Туманные острова. Сказал, что условия там суровы и непригодны для женщины. Я могла бы помогать ему там, но он об этом и слышать не хочет.

— Значит, он уже решил…

— Решил. И завтра скажет об этом господину.

Часть меня мысленно порадовалась — и за Диего, который нашел себе верного помощника, и за Хаб-Арифа, которому не придется скитаться по Саллиде в поисках заработка, обивая пороги привередливых господ — ведь бывших рабов не слишком охотно берут на работу, это я уже знала… Но огорчение из-за чувств Лей не давало моей радости раскрыться в полную силу.

— Вот что, милая, — я обняла ее руку ладонями. — Ты не должна печалиться. Он ведь не бросил тебя навсегда, а обещает забрать, когда встанет на ноги. Работа на рудниках и впрямь нелегка, но я уверена, что скоро он освоится. А тем временем сможет навещать тебя, когда будет приезжать в Кастаделлу. Вы не потеряете друг друга, если оба будете находиться на службе у Адальяро.

Когда Лей взглянула на меня снова, в ее глазах затеплилась надежда.

— Вы правда так думаете, госпожа?

— Уверена. На первых этапах разработки рудников Диего наверняка будет требовать строгого отчета. Вы сможете встречаться. А с этим, — я постучала пальцем по плотной бумаге документа, — ты вольна уехать в любой момент, когда вы оба будете к этому готовы.

— Значит… вы все-таки отпускаете меня на свободу, госпожа?

— Отпускаю, — сердце на мгновение болезненно сжалось, но тут же затрепетало с надеждой. — Но прошу тебя остаться у меня на службе в качестве личной горничной, если я тебе еще не слишком наскучила. За работу тебе будет причитаться содержание и достойное жалованье. Ты сможешь откладывать деньги на красивую одежду или… на обустройство вашего будущего дома. Ты согласна?

— Согласна ли я? — в глазах Лей заблестели слезинки, но густая тень грусти на ее лице постепенно рассеивалась. — Я безмерно благодарна вам, госпожа!

— Тогда утри слезы и принеси из подвалов белого вина. Мы с тобой должны отметить этот радостный день!

Зарядившие на всем полуострове ливни и непрекращающиеся штормы делают очередное плавание к Туманным островам не слишком приятным. Однако небольшая маневренная каравелла, любезно предоставленная сенатору Адальяро владельцем торговых судов доном Абаланте, несмотря на весьма скромную скорость, обладает неплохой остойчивостью* благодаря широкому корпусу. Борта, скрепленные массивными поперечинами, хоть и затрудняют перемещение по палубе, зато с честью выдерживают натиск свирепых ударов стихии; рангоуты натужно стонут и скрипят под порывами урагана, однако надежно держат паруса, и крепкая малышка, гонимая попутным ветром, уверенно цепляется за волны.

Господину Адальяро в такую погоду нездоровится. Поначалу я надеялся, что он откажется от плавания, поручив осмотр новых владений поверенному, но гордый дон изволил отправиться в путь вместе с нами, желая самолично удостовериться, что выбранный мною остров подходит его планам. И если в первые дни красавчик еще держался, пытаясь делать вид, что контролирует управление судном, то по мере приближения к архипелагу он все реже показывается на верхней палубе, запершись в лучшей пассажирской каюте. Каждый раз, когда Киму приходится, хватаясь за такелаж, выносить к гальюну наполненное рвотными массами ведро, я не могу удержаться от злорадной ухмылки. Хочется верить, что упрямый муженек Вель вволю настрадался во время качки и не доставит мне лишних хлопот своими капризами на суше.

К несчастью, Аро, напросившийся в свое первое в жизни морское путешествие, тоже почти все дни пролежал в гамаке в общей каюте — с бледно-зеленым лицом и в обнимку с ведром для нечистот. Увы, помочь ему я почти ничем не могу, лишь внутренне радуюсь, что путешествие будет не слишком долгим и не успеет уморить мальчишку до смерти. Морская болезнь беспощадна к новичкам.

Однако в чем-то ливни сослужили и добрую службу, слегка рассеяв густой туман у самого архипелага. Словно сказочное чудище, неровный гористый рельеф ближней скальной гряды выныривает из пенистой поверхности моря, оскалив щербатые зубы. Становится почти видимым в легкой туманной дымке сложный, опасный проход в россыпь островов.

Мы на месте. Каравелла, на всякий случай ощерившись облегченными мортирами, беспрепятственно заходит в уютную внутреннюю бухту главного острова — бывшего пристанища пиратской флотилии Одноглазого.

Вырубленный в скале форт пустует. Бывшие хозяева оставили после себя в холодных каменных коридорах лишь вонь от нечистот, груду разбитых бочонков из-под рома, источающих тяжелый дух, обрывки окровавленного тряпья и кишащих вшами тюфяков, а также полчища обнаглевших крыс, подъедающих последние крохи заплесневелых объедков.

Бледный и заметно похудевший Диего Адальяро морщит тонкий аристократический нос.

— Одно слово — висельники. Жрут там, где гадят.

— Думаю, они просто не стали заботиться об удобстве тех, кто придет после них, и утруждать себя уборкой. В иное время, какая-никакая, но дисциплина у пиратов есть.

Красавчик надменно вздергивает бровь.

— Слишком уж ты хорошо осведомлен о повадках пиратов. Не из их ли ты числа?

— Нет. Я уже говорил, что был офицером королевского флота…

— Хватит, — обрывает он, и уголки его красивого рта опускаются вниз. — Я сюда не сказки слушать приехал, а осматривать остров. Ночевать, думаю, придется на корабле, — со вздохом добавляет он.

— В этом нет необходимости. Если изволите пройти чуть дальше, я покажу вам место, достойное стать вашей спальней на эту ночь. Просто велите рабам перенести ваши вещи и постель.

Диего Адальяро нервно дергает плечом и буравит меня злобным взглядом. Читать его мысли можно словно раскрытую книгу: ему не нравится, что презренный раб указывает ему, но и перспектива ночевать на корабле, пусть и в спокойной бухте, его не радует. Стиснув губы, он едва заметно кивает и следует за мной.

Бывшие покои Одноглазого и впрямь выглядят относительно опрятно. Прорубленные в скале длинные узкие окна выходят на юго-восток: если к утру ливень прекратится и разойдутся тучи, сквозь легкую дымку тумана в пещеру проникнут солнечные лучи. Довольно внушительная деревянная кровать — без постели — расположена как раз напротив окон. Одноглазый любил пробуждаться с рассветом, сколь бы долго накануне ни просиживал в компании пиратов за кружкой крепкого рома.

Мысль об Одноглазом напоминает о том, что выделенный им срок на исходе и следует поторопиться.

Несмотря на дождь, делаем первую вылазку на остров. Красавчик, завернутый в плотный парусиновый плащ, упорно вышагивает рядом со мной, не отставая ни на дюйм. С нами сосредоточенный Зверь и любопытный Аро.

— Вон там можно начать разработку рудников, — размашистым жестом указываю на видимую часть кольцевой горной гряды.

— Почему именно там? — вздергивает подбородок господин.

— Глядите.

Достаю компас и сую ему под нос на раскрытой ладони. Стрелка начитает бешено вращаться, а затем стремится указать как раз на ту самую гряду. Хотя она отнюдь не на севере. Господин молча хмыкает.

— Главное преимущество острова — небольшое озеро с водопадом, вон там. Нужды в пресной воде не будет. Внутри гряды — широкая котловина с кое-какой растительностью. Если завести сюда мелкий скот и домашнюю птицу, люди будут способны продержаться, на случай, когда доставка продовольствия задержится из-за погоды.

— Значит, ты рекомендуешь взять этот остров?

— Именно, — говорю я, наблюдая за Аро, который с восторгом принимается карабкаться на каменистый холм. Углядел, неугомонный, что над центром холма время от времени в воздух взвивается пар. — Для вашей цели он самый подходящий. Зверь составит подробную карту берегов и нанесет на нее места разработки.

— Я обдумаю это. Прежде я хотел бы осмотреть и другие острова.

— Как вам будет угодно, господин.

Дон Адальяро поворачивается к Зверю, словно теряя ко мне интерес.

— Я сделал запрос в муниципалитет — к нашему возвращению ты получишь лицензию на покупку рабов. Подбирай жилистых, выносливых и не старых.

— Да, господин.

— А теперь я хотел бы осмотреть будущие рудники и ту котловину. Показывай путь.

Возвращаемся к ночи. Усталость и тупая боль в боку вынуждают задуматься об отдыхе. Вымокший и утомленный хозяин тоже зол и раздражен. Аро приуныл, получив нагоняй от господина, которому наскучило слушать его восторженную болтовню. От парнишки разит серой, как от самого дьявола: в потухшем кратере вулкана он нашел грязную вонючую жижу, способную воспламеняться, и на ходу принялся выдумывать, как ею можно обогреть дома и использовать вместо дров на кухне. Он трещал без умолку до тех пор, пока дон Адальяро не рявкнул на него, ядовито заметив, что большей глупости в жизни не слышал: какой прок от обогрева этой жижей, если вонь от нее будет стоять такая же, как в самом сердце преисподней?

Каменные своды форта, пусть сырые и холодные, все же защищают от дождя, и это приносит некоторое облегчение. Верный Ким, успевший обустроить красавчику постель в бывшей спальне командора пиратов, принимает хозяина в заботливые руки. Мы со Зверем проверяем дозорных, разговариваем с командой, осматриваем перетащенные с корабля ящики с вещами и припасами.

В большом зале, где прежде пираты устраивали веселые пирушки, теперь разожжен большой камин и готовится ужин. Едим вместе — рабы, матросы, стражи, — не разбирая чинов и имен. Все, кроме господина и его дворняжки: они ужинают отдельно. Набив желудки и хорошенько сдобрив съеденное крепким ромом, моряки заводят разухабистые песни и угощают нас истинной ценностью: отменным халиссийским дурманом, нисколько не отсыревшим. Трубок всего несколько, все они набиваются зельем до отказа и передаются по кругу. Я принимаю трубку от Зверя, делаю глубокую затяжку. С наслаждением прислушиваюсь к ощущениям: голову наполняет приятная легкость, тревожные мысли уходят, ноющие мышцы расслабляются, а недавняя рана в боку перестает напоминать о себе постоянной болью. Передаю трубку Аро, который старается держаться рядом. Он вскидывает большие, по-девичьи красивые темные глаза, обрамленные густыми ресницами.

— Можно?

— Нужно, парень. Ты уже совсем взрослый. Сегодня всем не мешает расслабиться, завтра нас снова ждет работа.

Не без веселья наблюдаю за тем, как Аро осторожно обхватывает трубку губами и делает глубокий вдох. Закашливается, на глазах выступают слезы.

— Тихо, тихо, парень. Не торопись. Вдыхай глубоко и медленно, выдыхай так же.

Аро с трудом восстанавливает дыхание, передает трубку следующему, а сам блаженно откидывается на мешок с тряпьем и смеживает веки. На его лице появляется умиротворенное выражение. Я лениво улыбаюсь, рассматривая его спокойные, расслабленные черты. Тонкий ровный нос, мягкие, насыщенные цветом губы, резко выдающиеся после недуга скулы, нежный пушок на светло-оливковых щеках. Со временем он обещает стать красивым, статным мужчиной. Вот только меня тревожит, что он совсем не хочет учиться владеть оружием, а когда я изнуряю его тренировками, пытаясь сделать из него воина, воспринимает их как сущее наказание и всякий раз норовит улизнуть.

Трубка обходит круг и вновь попадает ко мне. Я делаю еще одну затяжку, вполуха слушая нестройный хор пьяных голосов. В голове от заунывной песни приятно гудит, ноги наливаются свинцовой тяжестью. Перевожу взгляд на Аро, склонившего голову мне на плечо: мальчишка спит, чуть улыбаясь во сне. Осторожно перекладываю его голову и подбираю ноги, намереваясь подняться.

— Ты куда? — интересуется Зверь, сидящий рядом с другой стороны.

— Аро заснул. Пойду отнесу его к нам.

Мы со Зверем облюбовали небольшую каморку неподалеку от господских покоев, где раньше пираты проводили допросы пленников. Каморка глухая, с толстыми стенами: уединившись там, мы с ним сможем поговорить, не опасаясь лишних ушей. Аро, конечно, станет некоторой помехой, но о том, чтобы оставить его в общем зале, битком набитом пьяной матросней, не может быть и речи. Надеюсь, после нескольких глотков рома и затяжки дурмана он будет спать, как убитый.

Но не успеваю я подняться и наклониться к Аро, как возле меня вырастает гибкая тень. Вскидываю глаза, инстинктивно хватаясь за бок, где в прежние времена на перевязи висел меч или нож, и встречаюсь взглядом с немым Кимом. Он жестами велит мне следовать за ним.

— Не бойся, я отнесу мальчишку, — заверяет Зверь.

Я киваю и иду за Кимом.

В комнате господина чисто прибрано, жарко натоплено и витает легкий аромат благовоний. Сам дон Адальяро, развалясь, полусидит на низком пиратском ложе, застеленном тюленьими шкурами и плотным покрывалом.

— Подойди, — велит он, и я исполняю приказ.

Он смотрит на меня снизу вверх, но странным образом сохраняя привычную ему надменность в полуприкрытых глазах. На высоких скулах причудливо играют блики огня. В облике господина мне вновь чудится нечто демоническое.

— На колени, — велит он бесстрастно.

Я послушно опускаюсь и склоняю голову.

— Сними мои сапоги.

Что?

Неуверенно поднимаю взгляд и с удивлением смотрю вначале на господина, затем на Кима. Дон Адальяро делает небрежный жест рукой, и Ким бесшумной тенью выходит.

— Повторить еще раз? — хмурится красавчик и красноречиво ощупывает рукоять хлыста, валяющегося неподалеку.

— Нет, господин, — спохватываюсь я и поочередно стаскиваю с него высокие, добротные, но изрядно промокшие и изгвазданные в грязи сапоги.

— Теперь камзол.

Недоумевая, я аккуратно расстегиваю расшитый золотом камзол и помогаю стащить его с господина. Что он задумал, дьявол его дери?

— Штаны тоже? — интересуюсь я, прежде чем прикоснуться к ремню с серебряной гербовой пряжкой.

Диего Адальяро смотрит на меня в упор, оставшись лишь в штанах и просторной белоснежной рубашке, украшенной на манжетах и вороте широким кружевом.

— Что ты задумал, Вепрь?

Вопрос ставит меня в тупик.

— Господин?..

— Намерен сбежать? Я нутром чую твою гнилую натуру. Ждешь удобного случая? В этих крысиных норах затеряться — раз плюнуть, а ты их знаешь лучше всех. И рассчитываешь на то, что твой друг Зверь потом вывезет тебя отсюда на корабле?

Как бы ни пытался я сдерживать эмоции, но удивление, наверное, сейчас хорошо заметно на моем лице. Выкуренный дурман — плохой союзник, когда хочешь контролировать тело и разум.

— Нет, господин. Я даже и не думал об этом.

— Лжешь.

— Почему вы подозреваете меня? Разве хоть единожды я дал повод? Я сотню раз мог сбежать из поместья, да и тогда, когда мы приехали на острова впервые. Но ни разу не предпринимал таких попыток.

Темные глаза-маслины превращаются в узкие щелочки, красивые губы зло изгибаются.

— Снова лжешь. А тогда, когда ты пытался убить Вильхельмо?

— Это был не побег. Госпожа отпустила меня, вы же знаете, — глухо отвечаю я.

Вспоминать о собственной глупости неприятно. Но это даже кстати: раскаяние искреннее, изображать его не приходится.

— Госпожа… — задумчиво тянет Диего Адальяро и оглядывает меня с головы до ног. — Ты спал с ней?

— Что?.. — вырывается у меня изумленное, и в голове мгновенно проясняется. — Но вы же сами велели…

— Лишь до тех пор, пока она не понесет. А потом — не велел.

— Но, господин… Как бы я мог? Я не живу в хозяйском доме, и когда госпожа приходит, меня заковывают в кандалы.

Мое потрясение нелепым разговором так натурально, что маленькая ложь дается легко.

— Что она в тебе нашла? — продолжает размышлять красавчик, словно сам с собой, и ощупывает меня презрительным взглядом. — Боров боровом. Дикарь. Раб. Ничтожество.

Чувствую, как тело каменеет, а руки сжимаются в кулаки, но пытаюсь удержать лицо непроницаемым.

— Так что же, — давлю из себя, — штаны снимать?

— Пошел вон, пес. И запомни: если сбежишь, другие ответят вместо тебя.

— Я не стану никуда бежать, господин. Клянусь вам.

«Потому что мое место — в твоем доме, возле твоей жены, — вспыхивает в сознании мстительная мысль. — И ты мне еще нужен, сенатор Адальяро».

Поклонившись, выхожу из господских покоев и иду прямиком в нашу каморку. Зверь уже там, растянулся у стены. У другой стены крепко спит Аро, подложив под щеку ладонь.

— Зачем ты ему понадобился? — любопытствует Зверь.

— Сапоги не мог снять.

Он прыскает в кулак, и я с трудом давлю в себе неуместный хохот. Гребаный дурман…

Когда нас обоих перестает корчить в судорогах от глупого веселья, я делаю серьезное лицо и кладу руку на плечо друга.

— Теперь слушай. Если Адальяро не дурак, он возьмет этот остров. Ходов и пещер, как ты видел, здесь столько, что за жизнь не обойдешь. Есть и такие, что выходят в подводные гроты. Видел котловину? Там можно устроить стрельбище. В пещерах есть расщелины с извилистыми лазами и тупиками — в них удобно хранить оружие и боеприпасы. И самое главное… на острове имеются укромные бухты, где можно скрыть корабли.

— Корабли?

— Они понадобятся, чтобы к условленному сроку привезти людей в Кастаделлу. Из своего жалованья отложишь деньги на фрахт. Людей корми сытно, не перегружай работой в горах, выгуливай на свежем воздухе. Им понадобятся силы к назначенному часу. Охрану из сторонних не нанимай: назначишь своих. Я постараюсь найти способ связать тебя с Одноглазым — он будет передавать тебе отличных рабов, минуя легальные рынки. Время от времени, думаю, господин станет наведываться сюда, так что будь начеку. Да и тебе не реже раза в месяц придется появляться на полуострове, пополнять запасы продовольствия и получать у господина деньги на издержки. Тогда и будешь рассказывать мне, как идут дела.

Зверь молчаливо слушает, не сводя с меня глаз. А затем крепко сжимает мое предплечье.

— Можешь на меня положиться. Знай: что бы ни случилось, я с тобой.

Спустя три недели после отъезда мои мужчины вернулись из плавания. Изабель по этому случаю устроила роскошный обед, за которым мы обе внимательно слушали увлекательные рассказы Диего об удивительном острове. Рассеянно улыбаясь, я украдкой рассматривала своего мужа — мне казалось, что за время поездки он возмужал и стал держаться еще увереннее, чем прежде. Он упомянул о том, что в пути его донимала морская болезнь из-за штормов, и я видела ее последствия в его постройневшей фигуре и слегка осунувшемся лице, где стали резче выделяться точеные скулы и гордый, слегка изогнутый нос. Я невольно сравнивала его бесспорную красоту с несколько грубоватой, но мужественной внешностью Джая. Должна признать, мне нравились оба моих мужчины, каждый по-своему… и эта мысль неприятно задевала мою совесть. Законами божьими позволялось быть женой только одного мужчины, его любить и оберегать, хранить ему верность… Но я любила двоих: Диего — нежной любовью сестры, а Джая — сильной, необъяснимой, греховной любовью. Он стал моим первым мужчиной, он подарил мне дитя… которому суждено стать ребенком двух отцов.

Я со вздохом отвела глаза и потеребила край полотняной салфетки, лежащей у меня на коленях. С Джаем я увиделась лишь мельком, встречая карету с путешественниками. Диего четко разграничил статус своих спутников: Хаб-Арифу и Аро, как свободным людям, он позволил сидеть внутри, вместе с ним, а Джай, оставаясь рабом, ютился на запятках вместе с Кимом и рабами-телохранителями. Мне очень хотелось перемолвиться с ним хотя бы словом, приветствовать его, осведомиться о его здоровье — ведь он уехал, еще толком не оправившись после тяжелого ранения… И сообщить ему новость, которая со вчерашнего дня наполняла меня невыразимой радостью.

Но, увы, сделать это при муже и свекрови не представлялось возможным.

— Да, кстати, — заметила Изабель, когда Диего закончил рассказ. — Я слышала, что Эстелла ди Гальвез снова объявилась в своем поместье.

— Вот как? — он приподнял бровь. — Надеюсь, ее арестовали?

— Насколько мне известно, нет. Но раз уж ты будешь встречаться с губернатором, возобнови вопрос о слушании по ее делу. Не могу простить ей кражу нашего хлопка. Эта мошенница доставила всем нам столько неприятных хлопот!

— Непременно, — он утер губы салфеткой и расплылся в ехидной усмешке. — Однако она крупно просчиталась. Я не только вернул хлопок и получил признательность от муниципалитета, но и благодаря ей стал владельцем острова, который обещает стать для нас золотоносной жилой. Как тут не уверовать в силу провидения!

— Ох, это чудесный, чудесный день! — улыбнувшись, воскликнула свекровь.

День и впрямь выдался чудесный: с самого утра светило солнце, а сквозь легкую дымку облаков небо не уронило на землю ни единой капельки. После обеда Диего отправился в муниципалитет с картой выбранного острова, которому он сам дал название «Драконий Дар», для того чтобы оформить право владения и получить разрешение на разработку железных рудников, а также забрать лицензию на право покупки рабов для Хаб-Арифа. Изабель, переволновавшаяся из-за встречи с сыном, отправилась прилечь в свои покои, а я, покрутившись перед зеркалом, отослала Сай и поспешила к Джаю.

К моему огорчению, его снова заковали перед тем, как проводить ко мне. Но, разумеется, это не помешало мне броситься к нему на шею, покрыть заросшее щетиной лицо поцелуями и прильнуть к любимому всем телом, чтобы в полной мере ощутить его близость.

— Я тосковала по тебе, — оторвавшись от желанных губ, шепнула я ему на ухо.— Диего сказал, что ваша поездка сложилась удачно?

— Вполне, — улыбнулся Джай, не сводя с меня жадных глаз.

— А ты вовсе не похудел, выглядишь даже крепче, чем был!

— Я хорошо питался, — его улыбка стала еще шире. — Хорошо иметь луженый желудок. А вот Аро и твоему красавчику так не повезло.

— Как твоя рана?

— Почти не чувствую. Тебе не о чем волноваться. Лучше расскажи, как ты, милая?

Я обняла его лицо ладонями и нежно приласкала широкие скулы. Заглянула в бездонные колодцы серых глаз. Мне не хватило бы всего времени мира, чтобы насмотреться на него…

— Очень хорошо. Я хотела сказать тебе… Вчера малыш начал шевелиться.

— О!.. — выдохнул Джай, и его глаза округлились. — Правда? Значит, он и в самом деле там? — Он скосил взгляд мне на живот. — А с виду и не скажешь. Все жду, когда ты станешь кругленькой, как бочонок.

— Глупый, — я щелкнула его по носу кончиком пальца, и он зажмурился, словно довольный кот. — Я и так уже не влезаю в старые платья.

— Новые тоже неплохи, — хмыкнул Джай, мимоходом скользнув взглядом по моим открытым плечам. — И… на что это похоже?

— Ну… — я растерялась, пытаясь подобрать подходящие ощущения, — как будто внутри меня плавает крохотная рыбка и выпускает пузырьки воздуха. — Я внезапно прислушалась к себе и улыбнулась. — Вот сейчас…

— М-м-м, как бы я хотел тебя потрогать, — с сожалением протянул Джай и дернул оковами. Увы, в этот раз все заклепки упрямо держались на месте.

— Не думаю, что ты смог бы это ощутить, — попыталась я его утешить, целуя в колючий подбородок. В шею. В выпуклую косточку у основания ключицы. — Еще слишком рано.

— Вель… — он закрыл глаза и слегка запрокинул голову, нежась под моими легкими поцелуями. — Мне невыносима мысль, что я больше никогда не смогу обнять тебя.

Я вздохнула, прижавшись лицом к его могучей шее. Чувствуя губами пульсацию кровеносной жилы, вдохнула его запах — терпкий, мужской, успокаивающий.

— Возможно, стоит еще раз попытаться переубедить Диего. Но все же я не думаю, что он позволит…

— Если не дурак, то не позволит, — хмыкнул Джай и, опустив голову, запечатлел поцелуй на моей макушке. — А он не дурак.

Едва способная контролировать себя, я запустила ладони ему под рубашку, погладила поясницу, нащупав подушечками пальцев старые неровные рубцы от плетей. Почувствовала, как он вздрогнул от прикосновения. Как напряглись литые мышцы на его спине.

— Лучше пусть все остается как есть, — вздохнула я с сожалением. — Иначе я не сумею сдержать слова, данного Диего.

— Ты ведь и так его не сдержала, — ухмыльнулся он и тяжело задышал мне в ухо. — Разве не помнишь?

— Это была твоя вина, — нахмурилась я, уткнувшись лбом ему в грудь.

— Ну конечно.

Даже не глядя на него, я ощутила его насмешливую улыбку. Слушала взволнованное дыхание, биение сильного сердца и просто не в силах была разомкнуть объятия. Поерзав носом у меня в прическе, Джай глубоко вздохнул.

— Зато ты сдержала другое слово. Я видел женщин, что прислуживают теперь в нашей мужской обители.

— Верно. Мне пришлось переселить кое-кого, чтобы отделить место для женской половины. Керуш-Зиб обещал проследить, чтобы никто не обижал рабынь. И ты уж, будь добр, проследи.

— Керуш-Зиб? — удивленно переспросил он.

— Так зовут Жало, разве ты не знал? И еще мы снова начали поиски — по списку, который ты составил. Это будет… сложно, я понимаю. Но я сделаю все, что в моих силах.

— Я тоже, милая, — прошептал он мне в волосы, и от его жаркого дыхания меня охватило сладким трепетом с головы до ног. — Я тоже.

После встречи с Вель настроение значительно улучшается. Несмотря на то, что мои мечты на ее более смелое поведение остались мечтами, и собственная неудовлетворенность здорово мешала разумно мыслить, на душе почему-то остается приятная легкость. Некоторое время наблюдаю за ходом тренировок: парни, время от времени поглядывая на меня, усердно делают вид, что прилежно трудятся, и что на девчонок-рабынь, снующих теперь туда-сюда в хозяйственном закутке, им глубоко плевать.

После того как Зверь, взявший на себя сегодня роль наставника, объявляет отдых, парни разбредаются кто куда. Зверь, не таясь, уходит миловаться с Лей, что вьется вокруг него с самого приезда. Остальные же, воображая, будто ведут себя как обычно, начинают исполнять брачные танцы: то поигрывают мышцами у бочки с водой, с фырканьем окатывая друг друга, то затевают мальчишечью потасовку, чтобы якобы случайно выбить из рук прачки кадушку с бельем, самые смелые норовят заглянуть в огромные кастрюли с готовящейся едой и весело скалятся, огребая по лбу деревянным половником.

Усмехнувшись, подзываю к себе Жало.

— Госпожа сказала, что ты здесь следишь за порядком.

— Так и есть, — кивает он, поскребывая бритый затылок.

— И… как?

— Тихо, — лаконично отвечает Жало.

Я смотрю на его лицо, освещенное мягкими лучами закатного солнца, и замечаю, как сильно он изменился. Отпечаток безграничной печали и отчаяния исчез без следа, оставив место спокойной уверенности. Сейчас он собран, сосредоточен на деле и примирен сам с собой. Я знаю, что он все так же стремится на свободу, но вижу, что ему хорошо быть там, где есть его семья.

— Девицы… хм… не жалуются?

— Не слышал. Мы смотрим за ними, Вепрь. Ночью они запираются, у дверей обязательно дежурят двое наших. Если и проберется какой лис в этот курятник, то они такой переполох устроят, что мы точно услышим, будь уверен. А если которая из них и захочет ночью уйти, так то ж по доброй воле.

Я глотаю недоверчивый вздох и ловлю себя на том, что качаю головой. То, что здесь тихо — это хорошо… Но удержать бы эту тишину.

— Драк не было?

— Как же без них, — скалится Жало. — Но до увечий пока не доходило. Никому не хочется умирать на столбе, как Дикобраз.

Мои плечи судорожно передергиваются. Я пообещал себе, что однажды дон Диего ответит мне и за Дикобраза… и за многое другое. Однако сейчас я не могу не признать, что его жестокость возымела действие на горячих парней.

Ладно. Пусть пока все так и остается.

После свежести морских вечеров ночью в моей каморке слишком душно. Дождь так и не соизволил пролиться с небес и унять жар высохшей земли. Некоторое время ерзаю на кровати, пытаясь найти себе место, но тело от духоты кажется распухшим, будто вареные потроха. Сдергиваю с себя промокшую от пота одежду, переворачиваю набитую соломой подушку другой стороной, ложусь навзничь, закидываю за голову руки и закрываю глаза.

Сквозь распахнутые ставни в комнату наконец-то проникает поток прохладного воздуха. Колышется у лица, освежая разгоряченную кожу. Мне чудится, что если я открою глаза, то увижу Вель, склоненную надо мной. Ее прохладные ладони лягут мне на грудь, распущенные волосы шелком коснутся плеч, а нежные губы прильнут ко рту. Охваченный желанием и сбитый с толку реальностью собственного видения, раскрываю губы ей навстречу… но ловлю ими лишь пустоту.

Вель. Шевелю губами, беззвучно произнося ее имя. Как могло случиться так, что девушка с севера нашла меня здесь, в этой знойной южной дыре? Почему судьба не сложилась иначе? И почему я вообще так привязан к ней?

Дни проходят за днями. Зверь уезжает на остров Драконий Дар, оставляя меня в одиночестве. Я впервые вижу слезы в глазах Лей и думаю, что порою не так уж она и ядовита, эта пустынная змея. Повинуясь желанию Вель, избегаю участия в поединках, выступая лишь наставником юных. Наши ряды неизменно пополняются новичками.

Все идет своим чередом, пока однажды, переступив темным вечером порог своей комнаты, я не получаю удар ножом в шею.

В какой-то момент показалось, что дожди прекратились, однако это был лишь временный просвет: Изабель,уверявшая, что небо не успокоится, пока не извергнет из себя всю накопленную за полгода влагу, оказалась права. Днем дожди все чаще запирали меня дома: Лей читала вслух книгу, а я вышивала или что-нибудь шила. Однажды мне пришло в голову собственноручно сшить для Джая рубашку — из хорошего, тонкого, выбеленного полотна, не той грубой холстины, что выделяли на одежду рабам. Я не раз представляла его себе красиво одетым — как вот Диего. В рубашке с кружевами на вороте и пышными рукавами, в обшитом позументами строгом жилете, в добротных суконных бриджах, перехваченных ремнем с гербовой пряжкой, и высоких сапогах. Он говорил, что был военным — и в нем в самом деле чувствовалась военная выправка. Однако я никогда не видела его в достойной одежде: на нем были либо рабская мешковатая рубаха с полотняными штанами, либо просто набедренная повязка.

Закончив шитье, я показала рубашку Лей.

— Как тебе? Хочу подарить Джаю.

Мне показалось, что Лей подавилась вздохом, уставившись на меня.

— Джаю?..

— Ну да. Красиво?

— Очень, — кивнула Лей, бегло взглянув. — Хотите, чтобы я ему отнесла?

— Нет, — я улыбнулась. — Хочу сама отнести. Жаль, что посмотреть на него в обновке сразу не получится — растреклятые стражи каждый раз заковывают его в кандалы, и упросить их никак не удается. Даже золотом пробовала соблазнить, но никак! Упрямые ослы.

Лей сглотнула, не сводя с меня глаз.

— Ну ничего, попрошу его надеть эту рубашку к нашей следующей встрече. Проводишь меня?

— Сейчас, госпожа?

Мне почудился испуг в ее темных глазах.

— Отчего бы и не сейчас? — удивилась я.

— Так ведь дождь на дворе!

— Ничего, возьму плащ.

— Э-э-э… — Лей явно прятала от меня глаза, и я не могла понять, что с ней творится. — Я его не успела почистить, госпожа.

— Не страшно, я ведь не на прием к губернатору собираюсь, — я против воли ощутила, как мои брови сползаются к переносице. — Что-то случилось, Лей?

— Нет, что вы, госпожа! — Лей попыталась радостно улыбнуться. — Дайте мне немного времени, я схожу к себе и поищу свой плащ.

Я кивнула, все еще недоумевая. Лей выбежала из покоев, и я отмахнулась от собственной глупой подозрительности. Любовно разгладила складки у ворота рубашки, аккуратно сложила ее, завернула в чистую ткань, чтобы не промокла в пути, и открыла дверцы гардероба. Придирчиво осмотрев свой плащ, не обнаружила на нем никаких изъянов или пятен. Может быть, Лей забыла, что чистила его? Или это сделала Сай?

Лей мешкала непозволительно долго. Слишком долго, как для того, чтобы просто захватить плащ. За это время она могла бы не только полностью переодеться, но и как следует вздремнуть. Чувствуя раздражение, я накинула на плечи плащ, спрятала под него сверток и вышла из комнаты.

Лей с испуганным лицом столкнулась со мной нос к носу в коридоре, взбегая по лестнице. И она была без плаща!

— Да что случилось, ты можешь сказать в конце концов? — негодуя, спросила я.

— Ах, госпожа! Простите. Донна Изабель задержала меня. Я сейчас спущусь.

— Изабель? — я недоуменно подняла брови. — Чего она от тебя хотела?

— Ничего особенного, госпожа, — натянуто улыбнулась Лей. — Я мигом, прошу вас еще немного подождать.

Она стрелой умчалась в свою комнату, а я продолжила путь, все еще недоумевая.

Спускаясь по лестнице, я услышала в холле голоса — мужские и определенно знакомые. Спустя мгновение к ним присоединился и голос Изабель. Завидев меня, собеседники — а их было трое, в их числе дон Гидо Зальяно и мой муж, вот так неожиданность посреди белого дня! — разом смолкли и уставились на меня.

— Вельдана, дорогая! — широко улыбнулся Диего и ступил мне навстречу.

— Ты почему здесь? — я удивленно моргнула. — Разве ты не должен быть в Сенате?

— Освободился сегодня пораньше, — весело проговорил он и обнял меня за талию.

— Дон Гидо? — я вытянула шею, чтобы из-за плеча Диего увидеть старого лекаря. — А вы здесь какими судьбами?

Мне показалось, что доктор Зальяно и моя свекровь напряженно переглянулись, и нахмурилась. Но дон Гидо тоже широко улыбнулся — кажется, я едва ли не впервые увидела его улыбку — и поспешно заговорил:

— Донна Вельдана, очень рад вас видеть. Я был здесь проездом, решил заглянуть к Аро. Мы с ним давненько не встречались.

— К Аро? — еще больше изумилась я. — Но ведь его нет дома, я отправила его с поручением к дону Монтеро!

— Э-э-э… Ну да, я его не застал, — смущенно отвел глаза дон Гидо, лишь усилив во мне нехорошие предчувствия. — Простите, донна Адальяро, я вынужден откланяться — дела не ждут.

Он и вправду ушел, торопливо и немного нервно. Я недоуменно повернулась к Диего, который все еще держал меня за талию.

— Что все это значит?

— Да ничего особенного, просто случайная встреча, — не прекращал улыбаться он.

— А ты куда-то собралась, моя дорогая? — прощебетала Изабель, излучая счастье. — Такой дождь! Разве твои дела не подождут?

— Подождут, — буркнула я недовольно, понимая, что сегодня, пока Диего дома, мне уже никуда не выбраться.

— Вот и хорошо! — засияла она, словно бриллиант под ярким солнцем. — А мы с Диего как раз обсуждали будущий прием у сенатора Леандро Гарденоса по случаю помолвки его старшей дочери, Ребекки…

Я горестно вздохнула. Необходимость улыбаться на приемах у важных персон скорее тяготила меня, чем вызывала радость, как у Изабель. Но та болтала без умолку, рассказывая мне о сенаторе — очередном из них, я продолжала путаться в именах и лицах, — и никак не хотела меня отпустить.

Вышла Лей, закутанная в плащ. Я недовольно оглянулась, выбралась из рук Диего, сунула ей в руки сверток и плащ.

— Мы никуда не идем, ступай отнеси это в мою комнату.

Праздная суета в поместье Адальяро продолжалась до вечера. Утомившись, я укрылась в своей комнате и вновь попыталась устроить допрос Лей. Но моя верная служанка, явно сидевшая как на иголках, упрямо отрицала любые предположения и продолжала натянуто улыбаться.

Я отпустила ее. Отпустила, дождалась темноты и тишины в доме, накинула на себя плащ и выскользнула во двор, подсвечивая себе фонарем. Дождь хлестал как из ведра, но я не обращала на это внимания — ноги несли меня туда, куда неизменно возвращались все мои дурные предчувствия.

— Куда-то собрались, донна? — словно призрак, вынырнул из темноты Хорхе, преградив мне путь.

Я вскрикнула и выронила фонарь. Стекло вдребезги разлетелось — и сразу стало темно, как в подземелье.

— Я… я…

— Решили сбежать под крылышко к полюбовничку? — вкрадчиво поинтересовался невидимый в темноте Хорхе.

Отпрянув от него, я вгляделась в непроглядный мрак.

— Что вам нужно?

— Не трудитесь, донна. Полюбовничек сегодня не сможет вас принять, — так же вкрадчиво протянул Хорхе над самым моим ухом и схватил меня за локоть. — Подрезали его.

— Что?.. — опешила я, ощущая, как холодеют ноги.

— Все гадают, доживет ли до утра. И лекарь у него там безвылазно, с прошлой ночи.

— О чем ты говоришь?

— Не о чем, а о ком. О вашем ненаглядном Вепре, конечно.

Он сказал «подрезали»? Он хочет сказать, что…

Я ринулась в темноту, толкнув Хорхе плечом, осознавая, что нахожусь на грани безумия; но через несколько шагов запуталась в мокром подоле юбки, споткнулась и упала прямо в скользкую грязь.

— Джай… — услышала собственный всхлип.

Капюшон слетел с головы, мгновенно намокшие волосы упали на лицо. Размазывая по щекам слезы вместе с каплями дождя, я пыталась убрать с глаз холодные, будто змеи, волосы, одновременно силясь подняться. Но ноги уже не держали, и я ползком, не разбирая дороги и не понимая, в правильном ли направлении двигаюсь, устремилась вперед.

— Донна?.. — сквозь шум дождя долетел до моих ушей мерзкий голос. — Донна, вы где?

Низ живота свело судорогой. Охнув, я прижала к нему ладонь.

— Джай…

Прохлюпали по грязи тяжелые шаги. В голове поплыло, тело пробил нехороший озноб. Холодно было везде — и онемевшим ногам, беспомощно ерзавшим по грязи, и рукам, к которым прилипли холодные рукава, и шее, потому что за шиворот стекали капли дождя. Тепло было лишь между бедер — тепло и мокро…

В глаза ударил свет фонаря. Надо мной склонилось усатое лицо Хорхе.

— Ну, будет, донна. Повалялись, и хватит. Пора идти в дом.

— Джай…

— Да и пекло с ним, донна. Мало ли таких Джаев будет на свете.

Проклятый мерзавец вздумал меня утешать!

Живот все сильнее скручивало узлом. Хорхе неловко приподнял меня одной рукой, удерживая в другой фонарь, и, словно куль с соломой, поволок к дому.

В доме случился переполох. Потерявшись в изматывающей тревоге, я услышала обеспокоенный голос Изабель и резкий возглас Диего.

— Вельдана! Ради всего святого, что случилось?! Где ты была?!

— Джай… — шевельнулись мои озябшие губы.

— Кто ей сказал?! Ты, негодник?! — взвизгнула Изабель.

Снова ощутив между бедер теплую влагу, я успела ужаснуться — и провалилась в туман.

*не ошибка: так называется одна из характеристик судна (https://ru.wikipedia.org/wiki/Остойчивость)

====== Глава 44. Не все мечты сбываются ======

Комментарий к Глава 44. Не все мечты сбываются глава пока не бечена

Комната, казалось, плавилась от нестерпимой жары. А в комнате, словно кусок сбитого сливочного масла в печи, плавилась я. Опахала из павлиньих перьев, с помощью которых домашние рабыни с утра до ночи усердно создавали надо мной подобие ветерка, мало спасали: мое грузное, неповоротливое тело неизменно покрывалось испариной. Я заерзала, тщетно пытаясь отлепить от взмокших бедер тонкую ткань рубашки.

— Полежите неподвижно, донна Адальяро, — строго нахмурился дон Сальвадоре. — Я хочу услышать ваше сердцебиение в состоянии покоя.

— Шутите? — глубоко вздохнула я и отерла лоб смятым носовым платком. — Я и так только и делаю, что все время лежу.

— Весьма вам сочувствую, донна. И все же, сделайте милость, расслабьтесь и дышите спокойно.

Сухощавая рука доктора мягко коснулась моего запястья. Он внимательно прослушал биение крови в едва заметной жилке, после чего несколько раз приложил к моему животу небольшую костяную трубочку, расширявшуюся с одного конца. Малыш недовольно завертелся внутри и пнул трубочку пяткой. Впрочем, это мог быть и кулачок — если внутри и в самом деле мальчик. Я усмехнулась. Сын, достойный своего отца.

— С ребенком все в порядке, — чинно отпрянув, вынес вердикт дон Сальвадоре.

— Он все время пинается, — пожаловалась я и, наконец повернувшись на бок, потерла поясницу.

Лей немедленно села на край кровати и принялась мягко растирать мне спину.

— Просится на белый свет, — глубокомысленно заметил доктор, укладывая трубочку и белые перчатки в лекарский ларец. — Время подходит, уж недолго осталось. Вы хорошо потрудились, выполняя мои рекомендации, теперь осталось только благополучно разродиться.

Лей возмущенно фыркнула за моей спиной, но тут же сделала вид, что поперхнулась и закашлялась.

— И… теперь мне можно вставать? — я с надеждой посмотрела на дона Сальвадоре.

В течение нескольких месяцев после несчастного случая, когда на Джая было совершено покушение, а я едва не потеряла дитя, мне запрещали не то что гулять по поместью, но даже вставать с кровати. Запрет я, разумеется, нарушала, время от времени измеряя неторопливыми шагами комнату — под чутким надзором Лей, — однако чувствовала себя запертой в тюрьме узницей, не имея возможности выйти за ее пределы. Казалось, еще немного — и я вовсе разучусь ходить.

— Думаю, можно, — тонкие губы лекаря тронула едва заметная улыбка. — Как начнутся схватки, немедленно посылайте за мной. А теперь позвольте откланяться, донна Вельдана.

— Старый гусь! — зашипела вслед Лей, едва за доном Сальвадоре закрылась дверь. — Много он понимает! На сносях вредно лежать, ребенок может задохнуться, если кровь матери застоится без движения! И вот что, госпожа. Не доверяю я этому сушеному стручку. Как вспомню, что он лечил вас кровопусканием — подумать только! Да он едва не уморил вас тогда!

— Но ведь это… подействовало, — я глубоко вздохнула, но все равно не насытилась воздухом — такое в последнее время случалось часто.

— Глупости! — черные глаза Лей сверкнули гневом. — Подействовали травы, которые я вам заваривала. Они укрепили ваше лоно, да заодно и внутренний дух. И — послушайте мое слово, госпожа! — не надо звать этого надутого гуся, как начнутся схватки! Негоже мужчине быть возле роженицы, не к добру это! Поверьте мне на слово, я справлюсь сама.

Несмотря на некоторое волнение перед приближающимся событием, от слов Лей я почувствовала облегчение. Я и сама не слишком-то жаловала дона Сальвадоре, давно подозревая, что похвальбы в нем куда больше, чем лекарских умений.

— В самом деле? Где ты могла этому научиться?

— В борделе, где же еще, — Лей неприязненно покосилась на девушек-рабынь с опахалами, которые с опаской поглядывали на нее. — Дети там являлись на свет не столь уж редко.

Я помрачнела, задумавшись над судьбой тех несчастных детей. Едва ли им позволяли надолго оставаться рядом с матерями. Их судьбой наверняка стали невольничьи рынки — сразу после тепла материнской груди…

— Лей, — воспользовавшись позволением, я неуклюже сползла с кровати и оперлась на предплечье служанки. — Помоги мне вымыться и одеться! Раз я теперь свободна, то хочу пройтись. Прямо сейчас.

— С удовольствием, госпожа, — улыбнулась Лей, сверкнув крепкими белыми зубами. — Желаете погулять по саду?

— Нет, хочу к морю. Уверена, воздух на берегу куда свежее, чем здесь, в этой душной комнате, а в саду ветер путается в листьях и сразу гаснет.

Спуститься по лестнице оказалось непросто, с таким-то животом. Но Лей крепко держала меня за руку, помогая делать шаг за шагом. На веранде я столкнулась с Изабель — вероятно, она только что проводила почтенного гостя и возвращалась в прохладу мраморных стен гостиной.

— Вельдана? — она изобразила участливую улыбку. — Куда-то собралась?

— Да, на прогулку, к морю. Доктор разрешил, — воинственно насупилась я.

Цепко оглядев и меня, и стоящую рядом Лей, Изабель согласно кивнула и взяла меня под руку.

— Да, знаю, дон Сальвадоре говорил мне. Позволь же и мне прогуляться с тобой. Давненько я не выбиралась на набережную.

Я скисла. Скосив глаза на Лей, уловила легкое, словно извиняющееся, движение ее плеч. Придется ей сопровождать меня, идя на полшага позади — как и подобает служанке в присутствии благородных дам.

Прогулка, тем не менее, пошла мне на пользу. Морской бриз весело растрепал волосы, остудил лицо и наполнил легкие свежестью: наконец-то я сумела надышаться вволю, после долгого душного заточения. Вопреки ворчанию Изабель, я даже спустилась к самому берегу, разулась и прошлась по кромке воды босиком, с удовольствием ощущая под ступнями тугой спрессованный песок и то, как вода смывает усталость с ног, отвыкших от долгих прогулок.

К возвращению в поместье мои коленки уже изрядно тряслись, однако я чувствовала себя счастливой. Правда, для полного счастья мне не хватало кое-чего важного…

Сегодня удача определенно улыбалась мне. Изабель, надышавшись вместе со мной морским воздухом, во время обеда с трудом сдерживала зевки, и вскоре ушла отдыхать в свои покои. Бдительная Лей сообщила, что Хорхе укатил на торги — следовало сбыть крупную партию винограда, что в изобилии дозревал на отягощенных богатыми лозами склонах. Самое время было наведаться к Джаю, разлука с которым мучила меня столько месяцев…

Вель.

Имя стучит в висках, бьется в груди, перекатывается на языке, маревом проходит перед глазами. Мне удается увидеть ее лишь мельком: невысокая фигурка в длинном платье без кринолинов, что шла медленно, почти скрытая от моих глаз служанкой и стражем, от ворот до конторы. Не дожидаясь распоряжений, с бешено колотящимся сердцем иду к бочкам, чтобы смыть с себя пот и песок и наспех переодеться. Перед тем, как на меня надевают оковы, привычным жестом потираю широкий шрам в том месте, куда ударил нож. И стараюсь держать голову ровно. Это трудно: края разрубленных сухожилий, заживая, стянули мышцы и слегка перекосили шею.

Удар не достиг цели и не рассек сонную артерию, сказал потом Гидо — благодаря моей невероятной удачливости. Но я и сейчас думаю, что дело тут не в удачливости, а в чувстве самосохранения, появившемся за годы жизни в постоянной опасности. Помню, что успел дернуться, а дальше… Как бы ни пытался восстановить в памяти ту злополучную ночь, выходило плохо. Удар, изумление, падение — и кровь на собственной ладони, перехватившей лезвие занесенного вновь ножа. Убийце, чье лицо скрыл холщовый мешок с прорезями для глаз, не удалось меня добить. Грохот падения привлек дозорных снаружи — и нападавший молнией выскочил в окно, я успел лишь углядеть краем глаза голую спину.

Его не нашли. Слишком долго возились со мной, пытаясь закрыть дыру в шее, слишком долго суетились, посылая за стариком Гидо, и к тому времени, как рабов среди ночи вытащили из бараков и провели досмотр, все оказались на месте — и без следов крови на руках.

Допросы длились несколько дней — ровно столько, сколько Гидо боролся за мою жизнь. Нескольких человек показательно выпороли, но казнить кого-либо господин Адальяро не осмелился, справедливо опасаясь бунта.

И я ему благодарен. Теперь я внимательно наблюдаю за каждым.

Гидо помог лишь одним: предположением, что нападавший высок, почти как я. Будь он ниже, не смог бы нанести такого удара. Это знание я оставил при себе, все последующие недели и месяцы наблюдая за собратьями.

Дюжина человек. Один из них пытался меня убить. Однажды я его найду.

Тычок аркебузы меж лопаток приводит меня в чувство. Переступаю порог конторы — и моргаю, пытаясь привыкнуть к мягкому полумраку после яркости солнечного дня.

— Госпожа, — раздается голос Лей, который я едва способен услышать из-за шума крови в ушах, — вот… я позволила себе…

Светловолосая голова склоняется над смуглой ладонью.

— Ох… как тебе удалось?.. — бледные пальцы касаются раскрытой ладони и неуверенно берут тронутый ржавчиной ключ.

— У меня много талантов, — улыбается Лей. — Вы желаете?..

— Ну разумеется. Благодарю тебя, милая.

Лей тенью проскальзывает мне за спину, почти бесшумно поворачивает ключ в оковах и на удивление ловко избавляет меня от них. И правда, как ей удалось?..

— Я побуду снаружи, — слышится из-за спины ее голос. — Понадоблюсь — позовите.

— Конечно, Лей, — другой голос, манящий и родной, выбивает из головы последние мысли.

Дверь за спиной закрывается, а я все еще стою у порога, не в состоянии сдвинуться с места, и лишь жадно ощупываю взглядом фигурку Вель. Лицо бледнее, чем обычно, — или я уже просто забыл, как она выглядит? Глаза кажутся большими из-за нездоровых голубоватых теней под ними, но на угловатых ранее скулах появилась непривычная, уютная мягкость. Черты лица приобрели округлость линий, прежде скрадываемых худобой. На шее под тонкой кожей пульсирует жилка, а вот рассмотреть плечи мешает платье, наглухо застегнутое до самого ворота. Платье скроено по северной моде — слишком скромное по южным меркам, — без пышных юбок и тугих корсетов, подчеркивающих соблазнительность груди.

Ну да, какие уж тут корсеты. Огромный живот смотрится чужеродно в этой знакомой до боли фигуре. Но отчего-то он не вызывает раздражения, и желание ее обнять становится непреодолимым.

— Здравствуй, Джай, — произносит она тихо. — Я так рада, что ты выжил. Прости, что не приходила…

Вглядывается в меня широко распахнутыми глазами, где таится тревога. Наконец обретаю способность двигаться и шагаю навстречу, уничтожаю разделяющее нас расстояние, аккуратно сгребаю ее в объятия и прижимаю к себе.

И лишь тогда понимаю, что все это время не дышал. Выдыхаю ей в волосы над ухом, ощущая головокружение:

— Вель. Я все знаю. И ты меня прости.

Раздутый живот мешает ощутить вожделенное тело целиком: я боюсь прижать его слишком сильно и сдерживаюсь изо всех сил. А губы уже вспоминают — нежный висок с едва заметным бисером испарины, изящную форму ушной раковины, мягкую мочку, трогательную впадинку на шее под ухом, линию челюсти. Ее руки ложатся мне на плечи, и я вздрагиваю от удовольствия; терпким медом разливается внутри меня желание.

Вель чуть поворачивает лицо, и кончик моего носа скользит по ее скуле, наши губы встречаются, словно их тянет друг к другу неведомая сила. Не понимаю, что со мной. Спина взмокла от напряжения, от борьбы с порывом стиснуть женское тело до хруста в ребрах. Вместо этого осторожно целую мягкие губы, провожу ладонью по спине, погружаю пальцы в чуть влажные волосы на затылке. В паху становится тесно, но из меня почему-то льется только нежность, только желание прикасаться — легко, бережно, чтобы не разрушить нереальную хрупкость. Наш странный поцелуй еще никогда не был столь целомудренным: я просто трогаю слегка раскрытые губы своими, прослеживая контур ее рта едва ощутимыми касаниями, а она время от времени прихватывает то одну, то другую мою губу, словно боится не получить от меня необходимой ей ласки. Решаюсь слегка усилить нажим, обвожу языком внутреннюю сторону ее рта, а она пьет мою нежность уже не таясь. Кажется, мы целуемся так целую вечность, как пара подростков на заднем дворе церковной школы, но мне все еще мало. Обхватываю бледное лицо ладонями и целую каждый дюйм ее кожи: чистый, словно фарфоровый, лоб, шелк светлых бровей, тонкие синеватые веки с трепещущими ресницами, выступающие скулы и мягкость щек. Легким движением побуждаю ее запрокинуть голову и с наслаждением покрываю поцелуями нежную шею от подбородка до ямки у основания ключиц, ниже которой лишь край раздражающего платья. С наслаждением вдыхаю аромат — такой родной, такой волнующий, чистый и как-то неуловимо изменившийся, словно вместо душистых масел в ее ванну добавили топленое молоко.

Запах матери.

Спрятав лицо у нее на груди, шумно выдыхаю. Рука сама ложится ей на поясницу, а пальцы другой руки осторожно прикасаются к выпуклому животу, несмело скользят то выше, то ниже. Ее ладони обхватывают мою шею, локти ложатся на плечи, и мы замираем на миг в тесном, но бережном объятии.

В голове так много вопросов, но я не знаю, какой задать первым. С губ внезапно срывается жалобное:

— Как долго я тебя не видел.

— Я не могла прийти, — оправдывается Вель, щекоча дыханием волоски у меня за ухом. — Я столько месяцев провела в кровати… Доктор запрещал мне даже гулять по комнате!

— Знаю, все знаю. Лей говорила мне. Но сейчас ты пришла… Доктор разрешил?

Дышу ею — ровно, размеренно, хотя напряжение в бедрах никуда не ушло. Пальцы сами собой ощупывают ее поясницу сквозь плотную ткань платья.

— Дон Сальвадоре сказал, что теперь угроза миновала. А Лей сердилась, что я так много времени провела без движения. Теперь велит гулять как можно больше.

Не хочу думать ни о лекарях, ни о Лей, ни о ком-то другом, когда Вель так близко, что я могу ощущать ее запах, тепло ее тела, учащенное биение сердца, легкое дыхание на своей макушке.

— Джай, — невесомое объятие будто бы становится сильнее.

— М-м-м?

Не хочется поднимать голову — так бы и умер здесь, у нее на груди, слушая, как зарождается где-то в ее глубинах тихий голос.

— Ты скучал по мне?

— М-м-м? — мычу удивленно, не понимая смысла ее вопроса и не зная, что ответить.

Все эти мучительно долгие месяцы без нее меня словно что-то грызло внутри, не давало вздохнуть полной грудью, давило на плечи. Появилась она — и все встало на свои места, мне хорошо и спокойно, только не хочется, чтобы уходила. Да, пожалуй, это так и называется.

— Да. Конечно. Скучал.

Она приподнимает голову и медленно проводит пальцами по затянувшемуся шраму на моей шее.

— Я так боялась тебя потерять.

— Тебе нельзя бояться. Поверь, я способен о себе позаботиться…

Перехватываю ее руку и целую подушечки пальцев — одну за другой. Вель, в свою очередь, ловит мою руку, раскрывает ее и, нахмурившись, разглядывает побелевшие рубцы на ладони. Приникает к ним губами и закрывает глаза.

Громкий крик чайки за окном заставляет нас обоих вздрогнуть. Вель высвобождается из моих объятий, и я с неохотой отпускаю ее. Насупившись — откуда ж ты взялась, наглая крикливая тварь? — наблюдаю, как Вель подходит к окну, опирается ладонями на подоконник и выглядывает наружу. Я сейчас не способен находиться вдали от нее, иду следом, словно привязанный невидимой цепью, и обнимаю ее со спины. Ладони ложатся на огромный живот, и в этот миг ощущаю слабый толчок изнутри. Замираю в потрясении.

— Дитя проснулось, — в ее голосе слышится улыбка.

Чувствую себя странно: будто между нами двоими в комнате появился кто-то третий. Убираю руку с ее живота, но она поспешно накрывает ее своей, направляет чуть ниже. О да, здесь толчки заметно сильнее.

— Тебе не больно? — растерянно спрашиваю.

— Нет. Только поясницу все время ломит, — тихо, бесхитростно, по-детски искренне жалуется она.

Я перемещаю руки ей на спину и осторожно надавливаю пальцами вдоль позвоночника. И еще. И еще. Она едва слышно постанывает, и мне очень хочется снять с нее платье, ощутить под пальцами гладкость упругой кожи. Но нельзя: дверь не заперта… хотя кто бы осмелился войти сюда без стука?

Чувствую усилившееся напряжение в паху. Еще немного — и там зазвенит от неутоленного желания, но мне стыдно за собственные непотребные мысли. Позволяю себе лишь расстегнуть верхние пуговицы ее платья, оголить слегка округлившееся плечо и прижаться к нему губами. Все, что я могу для нее сделать, — это старательно размять поясницу сквозь мешающую ткань одежды. Там, где женское бремя наверняка причиняет ей боль. Заботиться о том, чтобы хорошо было ей, а не о том, как удовлетворить собственную похоть.

Но кожа ее плеча так нежна, что я не могу оторваться, покрывая ее поцелуями. Вначале несмелыми и отрывистыми, затем жадными и влажными. Ее тихие стоны затмевают разум. Она слегка наклоняется, и мне теперь стоит больших усилий сосредотачиваться на движениях рук, а не на своем буйном воображении.

Сам не замечаю, как прижимаюсь бедрами к ее бедру, как руки сползают ниже, и…

— Ты правда скучал по мне? — внезапно спрашивает она, и я вновь сбит с толку. — Или просто… по этому всему…

— Что? — выдыхаю ей в шею, целую каждый выступающий позвонок. — Что ты имеешь в виду?

— Чего ты хочешь сейчас? — задает она новый вопрос.

Не уверен, что понимаю ее правильно. Отвечаю осторожно, но правдиво:

— Тебя.

Она отстраняется, и я внутренним чутьем ощущаю ее обиду. Да что, гори оно все огнем, опять я сделал не так?

Не даю ей отойти, разворачиваю лицом к себе и придерживаю за плечи. Вглядываюсь в погрустневшее лицо, пока она пытается отвести глаза. Осторожно беру пальцами за подбородок и заставляю смотреть на себя. Затем вновь обнимаю ладонями ее лицо и шепчу умоляюще:

— Вель, прошу тебя, не вздумай расстраиваться. Я сказал это не для того, чтобы… ну, не для того, о чем ты подумала. Я не такой уж недоумок, я знаю, что тебе сейчас не хочется и нельзя. Но я…

— Ты ни разу не сказал, что любишь меня, — она обиженно выпячивает губы, и меня так и подмывает их поцеловать.

Ее слова проникают в сознание не сразу. Но когда проникают, я радуюсь: теперь мне есть что ответить.

— Я люблю. Люблю. Ты ведь всегда это знала.

— Но ты не говорил, пока я сама не сказала…

— Всемилостивый боже, Вель! — слышу собственный стон и подхватываю ее на руки.

Несу свою женщину, которая слабо сопротивляется, к широкому креслу, и сажусь в него сам, устраивая ее у себя на коленях. Прижимаю к себе, чувствую животом ее непривычно большой и упругий живот, успокаивающе поглаживаю спину.

— Если тебе нужны слова, я буду говорить их всякий раз. Но неужели ты не чувствуешь этого без слов?

— Не знаю, — капризно хнычет она. — Ничего не знаю. Я запуталась и теперь не могу понять, кто я для тебя.

— Ты моя госпожа и госпожа моего сердца, — к счастью, на ум приходят слащавые слова из давно прочитанных книг. — И всегда останешься ею.

Она будто бы расслабляется, и я склоняю ее голову себе на плечо. Неспешно расстегиваю оставшиеся пуговицы, оголяя узкую спину, слегка расплывшуюся в талии, и старательно прощупываю пальцами позвонки, лопатки, ребра, разминаю плечи и растираю поясницу. Долго, очень долго. Она позволяет мне дышать ею, запахом ее волос, кожи, витающего в воздухе близкого материнства. Стараюсь не думать о том, как я хочу ее, но в то время как одна ладонь скользит по обнаженной спине от верха до низа, вторая уже забралась под юбку и гладит колено, голень, бедро.

— Джай, — шепчет она мне в плечо, и от ее теплого дыхания волоски на спине встают дыбом. — Мне страшно.

— Чего ты боишься, родная?

— Всего. Скоро ребенок родится… Что будет дальше? Что будет с нами?

— Все будет хорошо, — не способный мыслить связно, отвечаю я, целуя растрепавшиеся волосы на ее макушке. — Все будет хорошо, Вель.

Тихое счастье длится долго, но не бесконечно.

— Мне пора идти, — развеивая сонную полудрему, говорит Вель и пытается отстраниться. — Скоро проснется Изабель, да и Диего вот-вот может вернуться. В последнее время он старается приезжать из Сената пораньше.

— Мы так и не поговорили, — вспоминаю я запоздало. — Ты ведь пришла, чтобы обсудить дела?

— Чтобы увидеться с тобой, — признается она, целует меня в щеку. — И убедиться, что ты вправду жив.

Сердце радостно замирает, но ненадолго: безжалостно поерзав у меня на коленях, Вель поворачивается спиной.

— Застегнешь мне платье? Ох, и волосы совсем растрепались, что подумает Лей…

— Плевать мне, что она подумает, — напоследок утыкаюсь носом между голых лопаток, целую выступающие под кожей позвонки и тяжело вздыхаю перед тем, как застегнуть треклятые пуговицы. — Ты придешь завтра?

— Постараюсь. Если никто не будет следить за мной. Ты ведь знаешь…

— Знаю. Все волнуются. Ты едва не потеряла дитя.

Вздохнув, Вель поднимается, но вдруг вновь садится мне на колено, обнимает за шею и порывисто целует в губы.

— Будь осторожен.

— Ты тоже. Прошу, береги себя и дитя. Я буду ждать тебя завтра.

Но завтра она не приходит. Не приходит и послезавтра.

А в субботу, гораздо позже, чем обычно перед поездкой на Арену, в контору меня вызывает Диего Адальяро.

Я стою перед ним — без оков, что удивительно, — и с нарастающей тревогой наблюдаю за тем, как он нервно расхаживает из стороны в сторону, чеканя шаг каблуками, и похлопывает хлыстом по голенищу сапога. Его губы сжаты в тонкую нить, на скулах ходуном ходят желваки, кадык дергается, будто в горле красавчика застрял ком.

— Что?.. — не выдерживаю, чувствуя, как по позвоночнику стекает холодный пот. — Что?..

— Ты! — смуглое лицо превращается в гримасу ненависти, черные глаза впиваются в меня раскаленными углями. — Это ты виноват!

— В чем?.. — сглатываю я, и сердце мигом проваливается в желудок.

— Это твоя вина! — кричит мне в лицо красавчик, брызгая слюной.

У меня темнеет в глазах.

— Она… жива?!

Тонкие губы искажает злая усмешка.

— «Она»? «Она»?! Не «она», а госпожа, бесстыжий ты ублюдок!

Как же хочется встряхнуть его как следует, чтобы ответил на вопрос! Но я лишь с силой стискиваю зубы, пытаясь сохранить самообладание.

— Простите, господин. Госпожа жива?

Он швыряет хлыст в сторону, хватает меня за грудки и с силой отпихивает к стене. Плечи больно бьются о деревянные доски. Мне кажется, что еще немного — и я сойду с ума.

— Ни на что не способен! — кричит он, сшибая со стола глиняный кувшин, и тот с грохотом разлетается на осколки. — Так и знал, что ты ни на что не способен!

— Ради всего святого, господин! — рычу я, чувствуя, как меня трясет. — Что случилось?

— Ты! — он вновь кидается ко мне, словно раненый зверь, и тычет в лицо аристократически длинным пальцем. — Ничтожество! Столько времени! Столько усилий!..

— Госпожа…

— Она должна была родить мне сына! — орет он во все горло, и тут же осекается, злобно покосившись на закрытую дверь. — А что в итоге?

— Что?..

— Ты больше не прикоснешься к ней! — шипит он, вновь хватая меня за грудки и пытаясь вытрясти из меня душу. — Богом клянусь, ты больше не прикоснешься к ней и пальцем!

Из моего горла вырывается стон облегчения. Значит, жива…

Но что стряслось, дери его дьявол?!

— Что с ребенком?

— Заткнись! — он с силой встряхивает меня, так, что затылок бьется о стену.— Заткнись, или я тебя убью!

— Он жив?..

— Он? Он?! Как бы не так! Это она! Девчонка!!! — кричит он, и тут же сбивается на ядовитое шипение: — Вы оба ни на что не способны! Но нет, я больше не повторю такой ошибки! Конец ее капризам и истерикам! Я устал ей потакать! Теперь она будет делать, что я велю! А ты — не единственный, кто может тыкать в нее членом!

— Что?! — Теперь меня трясет от ярости. — Только посмей ее принудить!

— И кто мне запретит, ты?! — его губы издевательски кривятся прямо перед моим лицом. — Вонючий раб! Ты — никто! Грязь под моими ногами! Она ляжет с тем, с кем я велю!..

— Черта с два! — рычу я в ответ и бросаюсь на него, судорожно смыкая руки на его горле. — Черта с два ты ее заставишь!

От неожиданности он дико выпучивает глаза и пытается отодрать мои пальцы от своей глотки. Обезумевший, я тесню его к двери, понимая, что никакая сила не заставит меня сейчас разжать руки.

Из его горла вырывается хрип — но разум, увы, покинул меня, а не его. Сквозь шум крови в ушах слышу два громких удара в дверь — каблуком сапога. А в следующий миг раздается звон клинка — и висок взрывается болью.

От оглушающего удара гарды я трезвею, и тут же оказываюсь на полу, скрученный чьими-то безжалостными руками.

— Он поднял руку на господина, — хрипит красавчик, но я не вижу его лица: меня впечатали лицом в пол. — К столбу его, немедленно.

Мир переворачивается несколько раз, пока меня с грубыми пинками и тычками волокут наружу. Будто во сне ощущаю, как с меня рывками сдирают одежду, раздевая донага, слышу — не разбирая слов — гневные окрики господина. Мгновением позже удар под колени сбивает меня с ног прямо на камни. Еще рывок — и меня, будто куль с трухой, перекидывают через колоду, а запястья, вытянув вперед, привязывают к столбу. Меня передергивает от гнева и отвращения к самому себе — в унизительной позе, развернутый задом к кругу площадки, на виду у всех, жду наказания.

— Дай сюда, я сам! — властно командует господин.

Плеть со свистом рассекает воздух, и я чувствую обжигающую боль на бедрах.

В голове бьется омерзительная мысль — почему не убил? Он должен был убить меня, выдернув из суставов конечности, выпотрошив на глазах у всех, ведь я поднял на хозяина руку! Следующий удар приносит новую боль, но, как ни странно, приводит мысли в порядок.

Недоумок! Щенок Адальяро прав: я сам виноват. Что мне стоило сдержать свой язык и руки? Проявить раболепие? Разве и в самом деле от моих слов что-либо зависело? Он ведь и правда может сделать с Вель что захочет — по праву мужа, — но не сразу же после родов! Даже зверь дал бы женщине время оправиться… а за это время мы бы что-нибудь придумали — я бы что-нибудь придумал!

Что теперь? Как я могу ей помочь?

Недоумок!

Удар обрушивается за ударом; злобный ублюдок определенно хочет больше унизить, чем причинить мне боль: спине почти не достается, зато зад уже полыхает огнем. Наказание, достойное глупого мальчишки, но не мужа.

Тело раз за разом каменеет, ожидая удара; с лица градом катится пот. Пытаюсь вжать разгоряченный лоб в плечо и закусываю губу, чтобы не застонать. По бедрам тоже сползают капли: но это едва ли пот, ведь кожа наверняка уже разорвана в клочья.

Будь ты проклят, Диего Адальяро. Придет день, и я отомщу тебе за все свои унижения. За несвободу. За боль и кровь. За слезы твоей жены.

Вель.

Ее образ вспыхивает в сознании и, несмотря ни на что, приносит облегчение.

Она жива.

Но ребенок…

Лишь теперь, содрогаясь под градом жестоких ударов, я, наконец, ощущаю горькое разочарование — наверное, такое же, какое ощутил Диего Адальяро, узнав о рождении дочери.

Так много времени впустую! Нужен еще как минимум год, а может, и больше…

От этого жгучего осознания хочется выть в голос. Вот только чем это поможет?

Дьявол знает, сколько времени я пребываю в тупом оцепенении, уже не чувствуя ни боли, ни стыда, ни отчаяния. Лишь когда рука сенатора Адальяро утомляется, меня отвязывают от позорного столба и вздергивают на подгибающиеся ноги. Я окидываю мрачным взглядом застывшие в немом ужасе лица своих собратьев.

И только на одном из лиц вижу тень злорадной усмешки.

— Она красивая, правда? — спросила я, не сдерживая счастливой улыбки.

— Да, госпожа, — улыбнулась в ответ Лей. — Славная крошка.

Я нежно тронула маленькую круглую щечку, и малышка тут же повернула голову в сторону прикосновения, во сне зачмокав крохотными розовыми губками.

— Изабель недовольна, — вздохнула я, вспоминая недавний визит свекрови.

На ее каменном лице не промелькнуло и тени улыбки, когда она смотрела на мою новорожденную дочь. «Не стоит ее баловать, я пришлю к тебе кормилицу», — вот и все, что она изволила вымолвить, брезгливо наблюдая за тем, как я прикладываю хнычущего ребенка к груди. Я ответила резко — пожалуй, излишне резко, — что не нуждаюсь ни в каких кормилицах, и лишь крепче прижала к себе драгоценный сверток. Фыркнув, Изабель удалилась, оставив меня наедине с дочерью и чувством вины. Я знала, что виновата во многом. Что усердно скрывала весь день тот факт, что у меня начались схватки. Что следующей ночью, сгибаясь пополам от боли и хватаясь за руку Лей, пыталась задушить в себе крики — чтобы не перебудить весь дом. Что доктору Сальвадоре, чьему мнению так доверяла Изабель и совсем не доверяла Лей, следующим утром осталось лишь сделать запись о появлении на свет сенаторской дочери.

А еще я была виновата в том, что родила не долгожданного наследника рода Адальяро, а всего лишь девочку.

— Она привыкнет, — утешила меня Лей. — Дайте ей время, госпожа. Уж попомните мои слова — эта крошка еще заставит себя полюбить.

Я провела языком по пересохшим губам.

— Диего… дома?

Прошло уже почти двое суток с того дня, как я благополучно разрешилась от бремени, а Диего все еще не приходил. Не захотел повидать ни меня, ни ребенка, которому даст свое имя. За эти два дня я чего только не передумала! Прошлой ночью, задремав ненадолго, я с криком проснулась от кошмара: мне приснилось, будто Диего обвинил меня в измене и собрался продать мое дитя в рабство…

— Да, госпожа, — кивнула Лей, избегая смотреть мне в глаза. — Он справлялся о вас.

— Справлялся, — повторила я бездумно, укачивая на руках спящее дитя. — И это все.

— Он… не хочет… беспокоить…

Я видела, что Лей с усилием подбирает слова, и махнула рукой.

— Не надо. Я понимаю.

Лей деликатно промолчала. Внутренне решившись, я заговорила вновь:

— Могу я тебя попросить? Скажи, пожалуйста, Джаю, что я… что мы…

— Я скажу, госпожа, — улыбнулась она одними губами. — Не волнуйтесь. А теперь я положу малышку в кроватку, а вы вздремните. Вам нужно больше отдыхать.

Короткий сон помог мне немного восстановить силы, а после Лей принесла мне теплого чаю с молоком. Голода я не чувствовала, а вот жажду — постоянно. Впрочем, за своими заботами о малышке я не всегда замечала и жажду.

Когда небо за окном окрасилось в закатные тона, дверь в мою спальню открылась, и на пороге появился Диего. Я инстинктивно прижала к себе спящего ребенка, вглядываясь в осунувшееся, бесстрастное лицо мужа.

— Здравствуй.

— Здравствуй, Вельдана.

Мне показалось, что губы он разжал с немалым усилием. Яопустила глаза, не зная, что еще сказать.

— Как ты себя чувствуешь? — выдержав паузу, осведомился он — совершенно чужим голосом.

— Хорошо. А ты?

Он невесело хмыкнул. Что ж, неловкую ситуацию лучше разрешить сразу.

— Ты расстроен, — вздохнула я, посмотрев ему в глаза.

Его точеные скулы задвигались, а губы сжались до белизны.

— Нисколько.

— Я знаю, ты ожидал сына. Но я…

— Ничего. Ты еще родишь мальчика. Нам некуда спешить.

Я выдохнула с некоторым облегчением. Значит, он не так уж и сердится. И значит, совсем скоро я снова увижу Джая…

Диего меж тем шагнул ближе и перевел взгляд на крохотный сверток, зашевелившийся у меня в руках. Преодолевая неосознанный страх, я заставила себя развернуть девочку так, чтобы Диего мог ее увидеть. Робко взглянув на него, я понадеялась увидеть улыбку, но… мне показалось, что его передернуло. И уж точно не от умиления.

— Она совсем на меня не похожа.

— Но, Диего… — сглотнув, я удивленно посмотрела ему в глаза. — Ведь она и не могла…

— Мальчика ты родишь от Кима, — жестко сказал он, не отводя взгляда.

Я обомлела. А в следующий миг услышала недовольный вскрик ребенка: я прижала девочку к себе так сильно, что ей это не понравилось.

— Нет.

— Я не собираюсь с тобой спорить. Я долго потакал тебе и твоим капризам. Но больше не намерен. Как только ты оправишься после родов, Ким…

— Нет, — мои ноздри раздулись, а глаза сузились. — Даже не думай об этом.

— Ты не будешь командовать в этом доме. А будешь делать то, что велит тебе муж.

— Ах вот как.

— Да, вот так.

Гнев придал мне решимости, хотя руки затряслись, и я ничего не могла с этим поделать.

— Ну так слушай еще раз, что я тебе говорю: нет!

— Да! — с нажимом произнес Диего и даже слегка наклонился надо мной, будто так я могла его лучше слышать. — Если ты хочешь растить этого ребенка сама…

— Не смей мне угрожать!

— Иначе что? — вздернул подбородок Диего.

— Иначе я потребую развода.

Мое сердце бешено заколотилось, разгоняя по телу кровь. Я могла бы поклясться, что в эту минуту мои вечно бледные щеки порозовели от злости.

— Ты… ты… не посмеешь!

— Еще как посмею!

Диего выпучил глаза, полные ненависти.

— Я… я… я убью твоего раба!

Меня затрясло не на шутку. Девочка, почуяв мой гнев, расплакалась. Лей сунулась было на крик, но войти не посмела и вновь закрыла за собой дверь.

— Тогда тебе придется убить и меня, — жестко заявила я. — Иначе вся Кастаделла узнает о том, кто ты таков и как поступил со своей женой. Клянусь, я пойду на это, если ты тронешь моего ребенка или Джая!

Диего в изумлении открыл рот, но тут же закрыл его. Я заметила, как побагровела от гнева его шея под безупречно белым воротничком рубашки.

Я уже знала, что победа будет за мной, чего бы мне это ни стоило. Еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой сильной.

— И запомни, дорогой, — продолжила я, понизив тон. — Если ты все еще хочешь наследника, то отцом будет Джай, и никто другой.

Сжав кулаки, Диего бросил полный ненависти взгляд на плачущего ребенка, развернулся на каблуках и зашагал к двери.

— Постой.

— Чего ты еще хочешь от меня? — обернулся он через плечо.

— Хочу видеть Джая. Сегодня же. Здесь. И без оков.

====== Глава 45. Долг платежом красен ======

После зноя южного дня в темноте и сырости подземелья меня пробивает озноб. Время не ощущается — сколько я уже здесь? День? Два? Вечность?

Скрученные в запястьях руки, вздернутые высоко над головой на железный крюк, давно онемели. Ног не чувствую тоже, от ступней до самых колен: от холода они стали будто чужие.

Зато пульсирующая боль пониже спины напоминает о том, что я все еще жив.

Прислоняюсь лбом к холодному, сырому камню и вновь сотрясаюсь неконтролируемой дрожью. Что будет дальше? Они оставят меня гнить в этом подземелье, без одежды, еды и воды? Или все же казнят на глазах у всех, без права в последний раз увидеться с Вель?

Что будет с ней? Кто защитит ее от самодурства муженька-сенатора? Что будет со Зверем, когда он узнает, что план сорвался — по моей глупости? Что будет с остальными, кто верит и ждет?

В мучительных размышлениях, конвульсиях от озноба, вспышках боли и вони от собственных нечистот проходит еще время — сколько? Дни? Месяцы? Годы?

Наконец громыхает засов, и я подбираюсь всем онемевшим телом. Пытаюсь пошевелить пальцами — не уверен, что мне удается.

— Это я, — слышится женский голос.

Поворачиваю лицо и жмурюсь от света — слишком яркого, как для обычной масляной лампы.

Лей не одна. С ней безмолвные рабы, которые отцепляют меня от крюка. Руки, как плети, падают вниз, и из груди вырывается стон болезненного облегчения. Лей прикладывает к моим губам кувшин и помогает напиться.

— Идти сможешь? — интересуется она скупо.

Руки мелко трясутся: застоявшаяся кровь заново наполняет жилы, и в меня будто впивается целый рой ядовитых муравьев. Делаю шаг. Еще один. Колени предательски дрожат, но раз я держусь на ногах, то уже не позволю себе упасть.

— Куда?

— За мной, — коротко отвечает она и ловко повязывает вокруг моих бедер бесцветную тряпицу.

Грубая ткань задевает подсохшие, но все еще саднящие раны, и я вновь закусываю и без того распухшую губу.

Лей выводит меня из подземелья, ведет коридорами в заднюю часть дома к неприметной каморке. Рабы-стражи остаются снаружи, а мы заходим внутрь.

— Ложись, — она кивает на широкую лавку. — Лицом вниз.

— Зачем?

— Делай что говорю, — раздраженно поводит головой и пододвигает к лавке ведро.

Я повинуюсь и укладываюсь на живот, опустив голову на скрещенные руки. Лей сдергивает с моих бедер тряпье, и я со свистом втягиваю воздух.

— Сам виноват. Зачем дразнил тигра, а?

Я молчу, уткнувшись лицом в запястья. Ловкими движениями она начинает обмывать меня, словно покойника. В каморке тепло, и вода теплая — влажные прикосновения к спине и плечам приятны. К телу возвращается чувствительность, и время от времени оно сотрясается от конвульсивной дрожи. Становится хуже, когда Лей принимается промывать едва затянувшиеся ссадины на заду. Прикосновения аккуратны, но лишены нежности.

— Как она? — наконец разжимаю губы.

— Хорошо.

— Правда? — поворачиваю голову в надежде увидеть лицо истязательницы.

— Правда, — она укоризненно зыркает на меня темными провалами глаз и отжимает тряпицу. — Помучилась изрядно: ребенок для нее крупноват. Я ожидала худшего, но… все получилось на удивление удачно.

Пытаюсь представить Вель с перекошенным от долгих мучений лицом, и меня передергивает.

— Она кричала?

— Нет, — усмехается Лей, и ее суровое лицо, перечерченное тонкими шрамами, на мгновение озаряется светом. — Бедняжка. Из-за боли она и дышать-то толком не могла, не то что кричать. Но она оказалась крепче, чем выглядит.

— Как… девочка?

— Ты уже знаешь? — вновь хмыкает Лей, нещадно протирая мой горящий зад. — Спокойная и прожорливая. А главное — здоровая.

Пытаюсь представить себе дочь Вель. Свою дочь. Думать о ней так до дикости странно. Мне случалось видеть младенцев, но не так уж часто и мельком. Обычно они только и делают, что спят, едят, громко визжат и пачкают пеленки. Я невольно морщусь и тут же одергиваю себя: хоть бы Лей не увидела. Лучше бы, конечно, малышке родиться мальчиком — тогда удалось бы избежать многих проблем. Но ничего ведь уже не исправить.

— Сейчас ты поднимешься к ним.

— Я?.. — сердце вдруг начинает колотиться, и я приподнимаюсь на локтях, оборачиваюсь к Лей. — Я?

— Ты, ты, кто же еще. Можешь встать, я с тобой уже закончила.

Пытаясь справиться с нахлынувшим вдруг чувством тревоги, медленно вытираю влажное тело. Я мог ожидать чего угодно, только не того, что меня пригласят в покои Вель. Особенно после того, как ее муженек выместил на мне злобу. Как же так вышло, что теперь он позволил мне повидать свою жену?

Пока одеваюсь, ловлю на себе странные взгляды Лей — будто она хочет что-то сказать, но не решается. В конце концов она придирчиво осматривает меня с ног до головы и качает головой.

— Рубашку выпусти поверх штанов — она прикроет кровавые пятна. И постарайся не садиться.

В ответ могу только фыркнуть. Садиться благодаря тяжелой деснице господина сенатора я еще долго не смогу. Да и придется ли? Может, это и в самом деле наша последняя встреча, а потом меня вздернут на дыбе?

Запах в хорошо знакомых мне покоях изменился. Раньше здесь витал аромат свежести и сладких южных цветов, теперь же в спальне пахнет младенцем. Лей закрывает дверь и остается стоять у меня за спиной, а я не решаюсь сдвинуться с места, глядя на Вель.

— Джай! — ее искусанные, потрескавшиеся губы расплываются в широкой улыбке. — Я так рада, что ты пришел!

Как будто у меня был выбор. Я не прихожу сам — меня лишь ведут по приказу, на цепи, как теленка на заклание. Но я тут же заглушаю в себе досадливые мысли: в конце концов я тоже рад ее видеть.

— Госпожа, — почтительно склоняю голову и раздумываю, стоит ли опуститься на колени. В присутствии служанки я не могу обращаться с Вель без должного уважения, однако если я встану на колени, ссадины на заду могут разойтись, и чистые штаны испачкаются кровью. Будет скандал.

Улыбка Вель слегка гаснет, но не исчезает совсем.

— Не желаешь подойти?

Она указывает взглядом на маленькую колыбель рядом с кроватью. Послушно подхожу ближе и с опаской заглядываю внутрь. Я ожидал, что младенец будет крепко спать, но маленький червячок, плотно закутанный в пеленки, активно елозит в колыбели, вертит розовой головой и морщит крохотный нос. Кружевной чепчик сполз до середины лица, закрывая глаза. Судя по недовольному кряхтению, младенцу это явно не нравится. Но протянуть руку и поправить дурацкий чепчик мне не хватает решимости.

— Правда, она красавица? — спрашивает Вель, и мои брови взлетают вверх от неожиданности.

Но я тут же одергиваю себя и возвращаю лицу бесстрастность.

— Э-э-э… да. Конечно.

— Если хочешь, возьми ее на руки.

— Что?.. — даже отступаю на шаг от колыбели, удивленно глядя на Вель. — Я? Зачем?

Но Лей уже подходит неслышной тенью, ловко вынимает младенца из колыбели, на ходу поправляя чепчик, и протягивает мне. Я инстинктивно подставляю руки, которые все еще плохо меня слушаются и время от времени подрагивают, и она с сомнением кладет ребенка прямо в них. В одной ладони у меня оказывается голова младенца, в другой — крохотная попка. Лей сказала, что девочка крупная, но этот червячок настолько мал… трудно поверить, что когда-нибудь из него вырастет взрослая девица.

— Посмотри, какие у нее умные глаза! — восхищенно произносит Вель.

Я с недоверием гляжу сначала на нее, потом на младенца. Девочка — надо напоминать себе об этом — таращит на меня темно-серые глазки, подернутые странной дымкой, и ума в них не больше, чем в глазах новорожденного поросенка. Крохотный сморщенный рот складывается в букву «О», и теперь маленькое круглое лицо всем своим видом выражает величайшее изумление.

— Э-э-э… да, очень умные. Я заметил.

Звук закрывающейся двери заставляет меня вздрогнуть. Только теперь осознаю, что Лей ушла — сама или по безмолвному указу госпожи, — и мы с Вель остались вдвоем.

Вдвоем, не считая теплого копошащегося свертка у меня на ладонях.

Надо что-то сказать, и я, прочистив горло, решаюсь задать вопрос.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — улыбается она, переводя взгляд с моего лица на младенца и обратно. — Все уже почти забылось.

— Ты… очень страдала?

Улыбка меркнет, и Вель сглатывает, видимо, вспоминая о пережитом.

— Да, это… я была к такому не готова. Лей говорит, что я легко отделалась. Тогда я боюсь себе представить, что означает «тяжело»… Но ты не волнуйся, уже все хорошо. Дон Сальвадоре пока не велит вставать, разве что ненадолго.

Вель выглядит бледной и вновь похудевшей. Нос заострился, круги под глазами стали еще отчетливей. Волосы вымыты и тщательно уложены, тонкая шея сливается белизной с кружевной белоснежной рубашкой: за ней хорошо ухаживают.

Зачем я здесь?

— Как ты… ее назовешь?

Вель вновь расплывается в улыбке — пожалуй, такой счастливой я ее никогда прежде не видел.

— Знаешь… Ты первый, кто спросил меня об этом. Я думала назвать ее Эбигайль, в честь моей матери. Но… Наверное, здесь это имя слишком чужое, его не поймут. — Она смотрит на меня так, что внутри все переворачивается. — А как звали твою мать?

Я с трудом разжимаю внезапно пересохшие губы. Перед глазами встает полный тревоги материнский взгляд — в тот последний раз, когда я ее видел. Тогда она говорила, что ни за что не отпустит меня с вербовщиками, я наследую родовое поместье и должен остаться дома…

— Габриэла.

— Вот как? — изумленно переспрашивает Вель. — Это… не северное имя.

— Тебя это, наверное, удивит, но моя бабушка по матери была южанкой. А дед слишком любил ее, чтобы возражать капризам жены.

— Габриэла… — в устах Вель материнское имя звучит мягче, и я невольно наслаждаюсь его звучанием. — Габи… Это почти как Эбби, да? Думаю, что Диего понравится.

— Да, — усмехаюсь я в ответ на ее улыбку. — Наверное.

Крохотный червячок на моих ладонях шевелится активней, вертит головой, двигает губами и недовольно кряхтит. Я растерянно поднимаю глаза на Вель и вижу ее взгляд, прикованный к младенцу — полный восхищения и нежности. Как странно. Для Диего Адальяро, что станет называться отцом этой крохи, она всего лишь досадное недоразумение. Для меня — непредвиденная случайность, из-за которой придется отложить восстание. А для Вель она — целый мир, в котором нет места никому другому.

Я делаю шаг и протягиваю ей извивающийся сверток.

— Кажется, она хочет есть.

Взгляд Вель странно меняется, когда она принимает ребенка из моих рук. Она вскидывает напряженный взгляд и закусывает губу. Но затем бережно обнимает младенца, чуть слышно шепчет ему ласковые слова и прижимает к налившейся груди.

— Я пойду? — переступаю с ноги на ноги, чувствуя себя лишним.

— Что у тебя с руками? — после нежного воркования сдержанно-холодный тон кажется слишком резким.

— Что? — верчу перед собой ладони, не понимая, о чем она.

— На запястьях следы от кандалов. Что случилось?

— Ах, ты об этом? — с деланным облегчением одергиваю рукава рубашки и улыбаюсь. — Не обращай внимания. Я все же пойду.

Боком, как краб, уползающий с берега в море, подбираюсь к двери, чтобы она, сохраните боги, не увидела крови на моих штанах.

— До встречи, Вель. Береги себя… и маленькую Габи.

С тех пор, как родилась моя дочь, мне не удавалось сомкнуть глаз дольше, чем на пару часов. Кроха часто просыпалась и требовала еды, а поскольку я категорически отказывалась от услуг кормилицы, утолять младенческий голод приходилось мне самой. Лей и Сай выбивались из сил, прислуживая нам обеим, и все же совсем скоро я смирилась с мыслью, что моя жизнь больше никогда не будет прежней.

Но эта ночь стала бессонной не только из-за маленькой Габи. У меня из головы не выходила встреча с Джаем. Он выглядел совсем не таким, каким я ожидала его увидеть. Запавшие глаза, распухшие и потрескавшиеся губы, свежая щетина на щеках, а главное — эти воспаленные следы на запястьях, которые могли оставить только оковы…

И вел он себя не так, как обычно. Скованно, словно что-то мешало ему говорить и двигаться. Да, я не ожидала от него проявлений бурной радости по поводу рождения дочери: явное неудовольствие мужа и свекрови отрезвили меня и внушили мысль, что моя малышка никому, кроме меня, не нужна. Джай хотя бы пытался улыбаться, и все же реакция его была натянутой, словно и он ожидал чего-то другого.

Но чего?

С трудом дождавшись рассвета, я в очередной раз покормила дочку и оставила ее под присмотром Лей. Сама же, запахнув на чудовищно раздувшейся груди полы халата, направилась в покои Диего — в надежде перехватить его до завтрака.

И мне удалось. Памятуя о щекотливых ситуациях при попытке войти без стука, я вежливо постучала в дверь и дождалась, пока мне откроют. Стоило ли сомневаться, что с утра пораньше привратником в господской спальне станет Ким.

Я сдержанно кивнула, признавая за ним право находиться здесь, но не собираясь спрашивать у него разрешения повидаться с собственным мужем.

Диего вышел из купальни с еще влажным лицом и оторопело уставился на меня, словно увидел привидение.

— Вельдана?.. Ты… тебе разве уже можно ходить?

— Сделать несколько шагов до спальни супруга я в состоянии, — ответила я, но все же осторожно присела на край кресла, чувствуя легкое головокружение.

Диего деликатно кашлянул, легким кивком головы велел Киму исчезнуть и расположился в соседнем кресле, вопросительно выгнув бровь.

— Джая опять держали в кандалах, — без обиняков произнесла я, глядя ему в глаза. — Твоя работа?

— Я должен отчитываться перед тобой? — он воинственно выпятил грудь.

— Это мой раб. Прости, что напоминаю об этом, но тебе придется считаться со мной в вопросах, касающихся моей собственности.

— Прости, что напоминаю об этом, — издевательски передразнил меня Диего, — но я как будто пока еще твой муж, и твоя собственность принадлежит нам обоим. Или ты уже успела сходить к падре и потребовать развода?

Я сердито поджала губы.

— Прости. Я сказала подобное в сердцах. У меня не было мысли поступать так низко. Без крайней нужды, — добавила я со значением.

Диего недовольно засопел, но все же на этот раз воздержался от колкостей.

— Ты меня тоже прости. Я вспылил.

— Значит, ты не станешь привязывать меня к кровати и присылать ко мне Кима на случку? — не без жестокости переспросила я.

Диего кисло усмехнулся.

— Что ж, ты уже доказала, что прекрасно справляешься без Кима. Продолжай в том же духе, дорогая.

Мои щеки вспыхнули: удар достиг цели. Однако я выдержала взгляд супруга. Я пришла не за тем, чтобы снова с ним препираться.

— Что до Джая…

— Это было недоразумение. Уверяю тебя, он не слишком пострадал, — зло дернул ртом Диего.

Я вздохнула. То, что Джай жив и относительно цел, я видела и сама. Но ведь с Диего станется вымещать на нем гнев, причиной которого была только я, и никто другой.

— На будущее я попросила бы тебя…

— О да, понимаю. Близко к нему не подходить, пальцем не трогать. И то верно — пусть разгуливает по поместью и душит кого хочет. А ты чувствуй себя свободно, дорогая. И падре не забудь позвать — на случку, — чтобы засвидетельствовал позор рогоносца Адальяро.

Я в изумлении открыла рот: такого злословия от Диего я не ожидала. Возле сердца разлилась жгучая горечь. До чего мы с ним докатились?..

— Успокойся, Диего, — собравшись с духом, выдавила я. — Джай останется за частоколом и не станет разгуливать по поместью. Что до случек… о, будь уверен: мне хватает и дочери. Я буду только рада, если больше никто не притронется ко мне.

Что ж, слова сказаны, фигуры расставлены. Диего не станет больше докучать Джаю, Джай пусть готовит рабов к перевороту, а у меня теперь есть Габи, которой я отныне намерена посвятить свою жизнь.

Несколько дней почти не покидаю своей конуры. Валяюсь на постели кверху задом, залечиваю раны и обдумываю в одиночестве, что делать дальше. С последнего приезда Зверя миновало больше месяца — значит, еще пару недель, и может наведаться снова.

Подготовка рабов на острове идет полным ходом. Одноглазый не обманул и поставляет нам первоклассный товар, а платит за него ничего не подозревающий сенатор. Есть даже северяне, побывавшие в боях — об этом думаю с содроганием.

Объемы добычи железной руды превзошли все ожидания. Зверь рассказывал, что Диего Адальяро поначалу сбывал руду в столице, на военный чугунный завод, и уже задумывался о торговле с севером, где технологии производства железа намного обогнали таковые в Саллиде, не говоря уже о Халиссинии. Но неожиданно Аро смешал его планы, предложив оборудовать плавильню прямо на острове. Я с затаенным восторгом узнал, что мальчишку отправили учиться в столицу — с тем, чтобы он вскоре вернулся с необходимыми знаниями. В самых смелых мечтах я уже вижу, как на острове умножается количество клинков и даже аркебуз, изготовленных руками рабов…

Мои мечты прерывает стук в дверь — на пороге появляется Жало. За время моего вынужденного безделья он взял на себя заботы по тренировке бойцов. Некоторое время сидит на лежанке напротив меня, опершись локтями о стол, и молчит, поедая меня взглядом.

— Не расскажешь, что произошло? — наконец нарушает он молчание.

— Ты о чем?

Я сажусь на постели — и зад на это почти не отзывается болью.

— Ты знаешь. За что тебя пороли? Да еще и самолично хозяин?

— Я едва его не задушил.

Жало смотрит на мои руки с недоверием — будто после такого признания они непременно должны отсохнуть.

— И… остался жив?!

— Как видишь, — дергаю плечом. — У него родилась дочь, возможно, это побудило его проявить милосердие.

— Но… почему ты напал на него?

— Потому что дурак, — вздыхаю отнюдь не притворно. — Так зачем ты пришел?

— Когда ты вернешься на площадку? Парни ждут.

Я опять передергиваю плечами. Меня пороли при всех в унизительной позе — как теперь переступить через гордость и делать вид, что ничего не случилось? Как сохранить положение вожака в нашей рабской стае? Это тревожит похлеще пережитого унижения.

Внимательный Жало как будто читает мои мысли.

— Не беспокойся. Каждый из нас не свободен и испытал на своей шкуре всякое. Бывало и похуже, ведь так? — он красноречиво проводит взглядом по старым шрамам на моей груди и животе.

Как ни странно, но простые слова поддержки от Жало заставляют меня устыдиться собственного малодушия. У меня есть друзья, есть великое дело… и еще одно, не столь великое, но определенно необходимое.

— Ладно, — я встаю и натягиваю на себя рубашку. — Идем.

Едва ли я могла ожидать чего-то хорошего от очередного визита Изабель, но она сумела меня удивить. По всей вероятности, с первым разочарованием она успешно справилась, потому что теперь излучала привычную лицемерную радость. На этот раз она принесла мне ворох советов о том, как правильно воспитывать младенца, чтобы не разбаловать его с пеленок. Я старалась делать вид, что внимательно слушаю, и не слишком выразительно закатывать глаза.

— А кормилицу я все-таки советовала бы тебе взять, — снова напомнила она, неодобрительно глядя на то, как я прикладываю ребенка к груди.

— К чему она мне? У меня молока достаточно.

— Грудь испортишь, — авторитетно заявила свекровь. — Разве мать не говорила тебе?.. Ах да, прости, все время забываю, что ты рано осталась сиротой.

Я пропустила мимо ушей мелкую шпильку, намекающую на мое неподобающее воспитание, и поудобнее устроила Габи на сгибе локтя.

— Мою грудь все равно некому оценить по достоинству, вам ли не знать. Сожалеть тут не о чем.

— Полагаю, тебе не говорили и о том, что пока ты кормишь, то не сможешь снова зачать дитя?

— Творца побойтесь! — вырвался у меня возмущенный вскрик. — Я ведь только недавно родила!

— Но не мальчика, — не упустила возможности напомнить Изабель.

— О, об этом не беспокойтесь, — ехидно заметила я. — Диего освободил меня от обязанности рожать ему наследников.

Елейная улыбка сошла с лица Изабель. Мои слова не на шутку ее обеспокоили.

— Полагаю, ты сделала неправильные выводы.

— Можете сходить к нему и убедиться.

Некоторое время мы, надувшись, буравили друг друга взглядами. Но малышка Габи, с умилительным причмокиванием пытаясь добыть себе молоко, вновь перетянула внимание на себя, и я растаяла первой.

— Я бы хотела окрестить ее как можно скорее. Вы могли бы договориться с падре?

— Разумеется, дорогая, — сухо пообещала Изабель. — Торопиться не стоит: вначале вам обеим нужно окрепнуть.

О да, как же я могла забыть о «приятной» южной традиции не нарекать ребенка именем до тех пор, пока ему не исполнится месяц от роду, пока младенец, как здесь считалось, еще не до конца пришел в этот мир. К счастью, Изабель хватило деликатности не развивать эту тему.

— Ты уже решила, кто будет крестной матерью?

— Надеюсь, что Лаура будет так добра и согласится. Она прислала мне в подарок жемчужные четки для малышки и крестильное одеяльце. Жду не дождусь, когда смогу увидеться с ней.

Посидев для приличия еще немного, Изабель поднялась, одернула юбки и чинно удалилась. Я рассеянно посмотрела на закрытую дверь, подумав о том, что еще никто из моей семьи не спросил, как я хочу назвать ребенка.

Несколько следующих дней наблюдаю за ним. Он ловит мой взгляд и сразу отводит глаза. Заметно нервничает — понимает, что я его подозреваю, но пытается не показывать виду. Надеется, что обойдется? Или наоборот, рассчитывает однажды довершить начатое?

Толстый синевато-багровый шрам теперь кривит мне шею: когда я забываюсь, голова слегка клонится набок, к плечу, и это изрядно бесит. Но гораздо больше, чем это досадное увечье, меня мучает вопрос: почему?

Я задаю этот вопрос, когда однажды вечером оказываюсь позади него у бочки с водой, где он смывает с себя грязь после долгого дня.

Вздрогнув, он оборачивается. Немигающий взгляд угольных глаз проходится по моему лицу, останавливается на грубом рубце над ключицей. Усмехается — так же, как тогда, наслаждаясь моим унижением.

— Почему? А сам не догадываешься?

— Просто месть? — я с сомнением вскидываю бровь. — Слишком мелочно для тебя. То был честный бой, и ты не покрыл себя позором.

На мгновение в черных глазах вспыхивает глухая ненависть.

— Я убил тебя. Ты должен был умереть.

— Я бы умер, а ты бы вернулся победителем к своему господину. Кажется, ты принадлежал дону Ледесме? Неужели у него тебе было лучше, чем сейчас у донны Адальяро?

— Ты поразительно живучее создание, Вепрь, — слова Пустынного Смерча сочатся злобой — жгучей, неприкрытой. — Ходят слухи, будто ты продал душу дьяволу, а взамен тот хранит твою жизнь. Впрочем, я в это не верю. Ты так же смертен, как и все мы.

— Ну спасибо, что сообщил, — давлю в себе горький смешок.

— Единственное твое отличие в том, — он неосознанно проводит языком по губам, — что твоя смерть ценится дороже.

В его словах заложена подсказка, но разгадать ее мне пока не удается.

— Как это понимать?

— Понимай как знаешь, — пожимает плечом Смерч и отворачивается.

Я гляжу ему вслед и пытаюсь связать обрывки услышанных слов, события из прошлого и имена. Пустынный Смерч принадлежал дону Ледесме, хозяину рабовладельческих рынков. Жало тоже принадлежал ему. Дон Ледесма обещал даровать Жало свободу, если тот выиграет для него Зверя.

Зверь и я. Нам обоим желает смерти один человек — Эстелла ди Гальвез. Красивая женщина, обуреваемая порочными страстями и склонная к безрассудству. Однако следы ведут к Ледесме. Я припоминаю, что они с Эстеллой всегда были в хороших отношениях: ее связи с пиратами утяжеляли кошелек Ледесмы, но разве этого достаточно, чтобы потакать глупым капризам взбалмошной женщины?

Поздним вечером, после тайного собрания посвященных, я прошу Жало остаться.

— Расскажи мне о своем прежнем хозяине.

На лице Жало отражается удивление. Он послушно рассказывает, но лишь то, что я и так знаю.

— Он просил тебя выиграть Зверя в обмен на свободу. Зачем он ему?

— Выиграть или убить, — пожимает плечами Жало. — Его… или тебя. Каждый бой непредсказуем, но он полагал, что меня рано или поздно выставят против одного из вас.

— Донна Эстелла ди Гальвез тебе знакома?

— А то как же, — хмыкает Жало. — Болтают о ней всякое. Поговаривают даже, будто она купается в крови детей и поедает сырыми внутренности еще живых людей.

К горлу подкатывает тошнота — слухи недалеко ушли от правды.

— Дон Ледесма предлагал ей стать его женой, — вдруг добавляет он.

— Вот как… И что же она?

— Насколько мне известно, согласием не ответила. Но навещала его частенько, — недвусмысленно усмехается Жало.

Выходит, мои догадки верны. Проклятая сучка не остановится, пока не окрасит руки в нашей со Зверем крови. Вель вполне благоразумно избегала выставлять в поединки своих бойцов против рабов Эстеллы, значит, та решила добраться до нас через Ледесму.

Зверь теперь далеко, его защищают туманы и горы. Что до меня…

Утром я выхожу на площадку. Сосредоточенно разминаюсь, а когда мы становимся в пары, беру Смерча в напарники. Выбираю копье — пусть и учебное, с затупленным концом, но все же опасное оружие, и если не соблюдать осторожность, может случиться всякое.

Жало ставит на каменный выступ ограждения песочные часы, отмеряющие время первого поединка. Не успевает песок пересыпаться до конца, как острие моего копья случайно попадает Смерчу в висок.

Что ж, несчастные случаи на тренировках нередки.

Хитрая Изабель все-таки добилась того, чтобы оттянуть крестины до срока, установленного их дикими традициями. Но зато победа осталась за мной: моя дочь выжила, несмотря на косые взгляды домашних, и даже значительно прибавила в весе. Кормить сама я тоже не перестала, хотя процесс, к моему неприятному удивлению, оказался довольно болезненным. В иные дни было так плохо, что если бы не Лей и ее ангельское терпение, к вящей радости Изабель я бы совсем пала духом.

Но все чудесным образом наладилось, когда мое дитя обрело благословение Творца. Мне становилось лучше день ото дня, запрет на прием гостей был снят, и я смогла выходить из дому в компании Лауры или Лей тогда, когда мне это заблагорассудится.

С Диего мы по-прежнему создавали видимость счастливой семьи. Разгуливая по вечерам с новорожденной дочуркой, принимали искренние поздравления от знакомых горожан, и Диего, казалось, светился от гордости. Что, впрочем, не мешало ему оставлять гордость за воротами поместья и продолжать со мной холодную войну, тылами в которой служили наши раздельные спальни.

Кто и выигрывал в этой войне — так это Ким. Я окончательно освободила для него поле боя, и он владел своим хозяином безраздельно.

Да и мне грех было жаловаться. Мелким выпадам любимого семейства я училась с честью противостоять. Единственное, что омрачало мою радость — это невозможность видеться с Джаем. Но я твердо решила выйти победителем и в этой войне. Если Диего нужен наследник, он сам придет просить меня об этом. А если нет… что ж, рано или поздно нам с Джаем все равно довелось бы расстаться. Он уже подарил мне самую важную в моей жизни драгоценность — крошку Габи. Как бы ни развела нас жестокая судьба, у меня навсегда останется частичка любимого…

С Вель теперь мы не видимся вовсе. Время от времени Лей рассказывает о том, что у нее все хорошо, и малышка Габриэла растет здоровым ребенком. Я хотел бы увидеть Вель, но ей хватает забот и без меня. Я не знаю, наступит ли время, когда она снова меня позовет… При мысли о том, что Диего Адальяро исполнит свою угрозу и принудит ее делить ложе с Кимом, ярость выжигает мне нутро будто каленым железом.

Иногда я думаю о нашей дочери. Пытаюсь представить ее взрослой. На кого она будет похожа — на мать или на меня? Лучше бы на Вель. Шанс сделать хорошую партию всегда выше у красивой девушки. С другой стороны, когда я думаю, что она может достаться какому-нибудь напыщенному чванливому южанину, руки сами сжимаются в кулаки. Хотя, казалось бы, какое мне дело? Она будет носить имя своего отца, Диего Адальяро. Он будет звать ее дочерью, не я…

Лей сказала однажды, что малышку окрестили Габриэлой Эбигайль Адальяро. И что «отец» был доволен выбором южного имени. Я лишь усмехнулся себе под нос.

Впрочем, куда больше меня занимают иные мысли. Приближается день, на который я очень рассчитывал прежде, и который теперь повергает меня в уныние. Бой за свободу. Он вызывает дикий ужас среди рабов и вместе с тем дарит сладкую надежду каждому. В прошлую субботу Кйос разыскал меня за решеткой Арены, где я давал последние наставления своим парням, и одарил меня многозначительным взглядом.

— Время близится. Мы выступаем?

С болью в сердце я покачал головой.

— Нет. Мы еще не готовы.

— Как?! — ошарашенно распахнул глаза Кйос. — Ты ведь говорил… Мы ведь ждали…

— Не сейчас, — твердо повторил я.

Он жаждет бойни — не среди рабов, а среди господ. Но я не могу позволить себе просто бойню на Арене. Не для этого я вынашивал свою идею столько времени. Не для этого потратил столько усилий, собрал столько людей…

— Мы не готовы, — повторил я упрямо. — И не вздумай самовольничать. Еще не время.

— Но… что же нам делать? Идти на заклание?! — в его голосе прозвучала боль разочарования, боль предательства…

Только моя боль во сто крат острее. Каждый из них отвечает за свою жизнь, а я — за них всех.

— Постарайся избежать этой битвы.

Нас развели в стороны: праздная болтовня среди рабов за решеткой Арены не приветствуется. Но до самого конца поединков я то и дело ловил полный негодования и обиды взгляд Кйоса.

С каждым новым рассветом на мое сердце ложится еще один камень.

Вель, похоже, пребывает в блаженном неведении относительно этого дня. Иначе — нет сомнений — она бы нашла способ со мной увидеться и поговорить. В том, что ее не держат взаперти силой, я уверен: Лей рассказывает, что в поместье нередко наведывается подруга Вель, они вместе ходят гулять — и не всегда в присутствии донны Изабель. Вель теперь чаще можно обнаружить выгуливающей младенца в саду, а не запертой в собственных покоях.

В воскресенье, начавшее обратный отсчет перед днем кровавого побоища, в контору меня вызывает Диего Адальяро. Я не знаю, чем мне грозит эта встреча, но внутренне готов ко всему. Как бы он ни старался, в этот раз я не поддамся на провокацию.

Красавчик отчего-то выглядит уставшим. Как послушный раб, я без лишних напоминаний опускаюсь на колени и склоняю голову. Стою так, пока он мерит неторопливыми шагами тесноватое для нас двоих пространство.

— Сядь, — наконец произносит он и кивает на скамью у стены.

Удивление едва не сбивает меня с ног, но я не выдаю эмоций и подчиняюсь приказу. Господин располагается в широком удобном кресле, где прежде любила сидеть Вель.

— Ты знаешь, какой день будет в следующую субботу.

— Знаю, господин.

— Вельдана… Хм, то есть госпожа Адальяро не любит смертей и крови. Я бы с превеликим удовольствием хотел этого избежать, но увы. Правила клуба требуют, чтобы каждый игрок выставил в этот день не меньше пятой части своих рабов.

Разумеется, я об этом знаю. Я уже участвовал в так называемом «Бое за свободу». И победил. Вот только свободы это мне не принесло.

— Госпожа знает? — позволяю себе дерзость.

— Нет. Ей это ни к чему.

Красавчик вскидывает голову и оглядывает меня с головы до ног прищуренным взглядом.

— Теперь мой черед спрашивать.

Недоумение на моем лице, должно быть, слишком красноречиво. Господин изволит беседовать с рабом как с равным?

— Выбор сделаешь ты или я?

Меня пробивает дрожь, и от господина это явно не ускользает.

— Я, если позволите.

Это моя ответственность. Я дал людям надежду. И мне придется ее убить.

— И… ты уже думал… кого…

— Полагаю, будет честно, если дело решит жребий.

Красавчик шумно фыркает, всем своим видом выражая презрение.

— Жребий? Я думал, ты избавишься от лишнего мусора…

О, я бы сделал это с удовольствием. Среди нас есть люди, слабые духом. Есть те, кто бесполезен из-за полученных увечий. Есть те, которым я не доверяю. Вместе с тем я отчаянно не хочу потерять Жало. И других, в чьей верности и доблести я уверен. Но…

— Я не могу так поступить с людьми. Если я сделаю выбор сам, они перестанут мне доверять.

— Думаешь, меня это заботит? — взвивается красавчик, но тут же берет себя в руки и вновь откидывается в кресле. — Ладно. Пусть жребий. Но должен ли я говорить, что ты в жеребьевке не участвуешь?

Его слова вышибают из меня дух, и я хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Да, я давно уже не выходил на Арену в качестве бойца, но был уверен, что разделю участь вместе со всеми. Я не думал, что удача, столько лет благоволившая мне, отвернулась бы от меня в этот раз, но вот так, позорно прятаться за спинами парней…

— Но… почему? — мой голос дрожит помимо воли. — Господин, я ведь…

— Полагаю, я не должен объяснять рабу свои решения, — ядовито цедит красавчик. — Но так и быть, поясню: ты здесь еще нужен. А вздумаешь ослушаться — посажу на цепь и переломаю ноги. Для того, что от тебя потребуется, они не нужны.

====== Глава 46. Все сначала ======

Комментарий к Глава 46. Все сначала глава пока не бечена

Этот жаркий понедельник ничем не отличался бы от других дней, таких же изнуряюще жарких и беспросветных, если бы сегодня жребию не довелось решать, кому жить, а кому идти навстречу гибели. Утро начинается не с тренировки, а с общего сбора. Оглядываю хмурые, сосредоточенные лица — никому сегодня не хочется балагурить и подначивать друг друга, все это останется на потом.

Нас уже почти сотня. Целая боевая рота — хорошо обученных, тренированных бойцов. Я не раз думал о том, что такую силу укротить в случае бунта было бы не такой уж простой задачей. Вероятно, думал об этом и Диего Адальяро, поскольку каждый месяц число аркебузиров, стерегущих бойцовый городок, увеличивается. По его приказу вокруг частокола возведены сторожевые мостки с навесами — для дозорных, что не оставляют нас без внимания ни на мгновение.

Вот и сейчас на замерших в ожидании полуголых мужчин направлены несколько пар внимательных глаз и неприветливые дула аркебузных стволов.

Я говорю — размеренно, не повышая голоса. Ощущаю, как в лицо впиваются пытливые взгляды. Правила игры знают все, однако не лишним будет напомнить, что пятая часть рабов в следующую субботу не вернется в бараки. Те, кто пока не способен сражаться из-за серьезных ранений, кровью купили счастливый билет, уменьшая шансы остальных. Они здесь, среди других: кто может сидеть, сидит, кто не может — того на самодельных носилках принесли собратья. Они должны видеть тех, за чей счет получат отсрочку.

Есть недовольные. С посвященными я говорил вчера, поздно ночью. «Мы не готовы», — повторял я на все вопросы одну и ту же фразу, словно шаманский заговор. Как объяснить людям, на чьей крови и отваге я собирался вырвать свободу всем порабощенным, то, что открыть смог единственному человеку, в котором уверен, — Зверю? Я не могу рассказать остальным все как есть: это слишком опасно.

Я знаю: есть те, кто меня ненавидит. Есть те, кто боится и не смеет сказать слова поперек. Есть те — их меньше, — кто верит мне безоговорочно. Но мало кто хочет идти на верную смерть, особенно когда им обещано близкое избавление…

Что ж, разговоры окончены, наступает время неизбежного. Чуть меньше сотни пористых морских камешков, из которых ровно пятая часть помечена углем, покоится на дне пузатого глиняного горшка с широким горлом. По другую сторону от него сидит Щуп — кряжистый раб средних лет, выигранный когда-то Лисом. В играх он не участвовал ни разу с тех пор, как появился здесь: в тот злополучный день Лис повредил ему руку, и она так и осталась висеть бесполезной плетью вдоль тела. Щуп здесь для контроля, осматривать жребий: чтоб никто из парней не обвинил меня в сговоре с кем бы то ни было.

Первым к горшку подходит Жало, и внутренности мои словно хватает невидимая железная рука. Он держится смело, как и подобает истинному бойцу, а я боюсь взглянуть ему в глаза. В спину мне ощутимо впивается острый взгляд: его женщина, среди прочих других, вынуждена стоять в отдалении и молча смотреть, как еепотерянный и вновь обретенный муж принимает выбор судьбы.

Он разжимает кулак, вертит камень, и меня бросает в холодный пот. Неужели правда? Метки нет, но я еще раз убеждаюсь в этом, рассматривая камень внимательно со всех сторон. Хочется вздохнуть с облегчением и вознести молитву богам, в которых, впрочем, не верю. Но нельзя выдавать чувства. Щуп кивает, и Жало отходит в сторону по левую руку от меня. Стерев пот со лба тыльной стороной ладони, я смотрю на следующего. Молодой мальчишка, из недавних, по прозвищу Тень. Не посвящен, поэтому смотрит на меня без ненависти, открытым, решительным взглядом. Вынимает камень — и я снова задерживаю дыхание, пытаясь выхватить взглядом отметку на светлом ракушечнике.

Пусто.

Парень улыбается — но не мне, а кому-то за моим плечом. Женщины сгрудились в значительном отдалении позади меня, но я отчетливо слышу чей-то облегченный выдох. В голове проносится мысль: сейчас этим двоим повезло, они вместе, но что будет дальше? Что, если этот улыбчивый паренек в следующем бою проиграет и сменит господина, а то и вовсе погибнет? Найдется ли тот, кто высушит слезы его девчонке?

Додумать мысль не успеваю: меня накрывает тенью подошедшего. Это Золд. Я встречаюсь с его холодным, обвиняющим взглядом и замираю в ожидании. Он вытаскивает камень. Черная угольная метка отчетливо видна на светлой пористой поверхности.

Внутри меня все обрывается. Не могу поверить глазам: хватаю камень, верчу со всех сторон… но обмана нет. Золд вытащил камень смертника. Поднимаю глаза и вижу, как мертвеет его смуглое лицо. Опомнившись, он стискивает кулаки и отходит в правую сторону, садится на пустое бревно. Его спина выпрямляется, широкие плечи каменеют.

Я ничего не могу сделать.

На бесконечно долгое мгновение воцаряется тишина. Но затем вслед за другом выходит Тирн. Мой висок щекочет прохладная капля пота, грудь сдавливает железный обруч. Тирн решительно смотрит на Золда, словно обещая присоединиться к нему в грядущем бою, и тянет камень.

Пусто.

Тирн бросает на меня осуждающий взгляд, будто это я тот самый злой бог, что решает их судьбу. Силы земные и небесные, как же мне продержаться до конца тянущего жилы испытания? Знойный воздух обжигает гортань, колет легкие. Я хочу дышать и не могу. Холщовая рубашка липнет к телу, насквозь пропитавшись потом.

Мое сердце сжимается и снова бьется, пропускает удар и учащенно колотится в горле — каждый раз, когда кто-то из моих — моих! — парней подходит к горшку и выбирает свою судьбу. На бревне справа уже двое человек, трое, четверо… Мне так больно, будто каждый, кто уходит туда, забирает с собой частичку моей живой плоти, оставляя взамен кровоточащую рану.

Я пытаюсь считать и держать число в уме, но в конце концов сбиваюсь, а посмотреть направо и сосчитать еще раз не хватает смелости. Пусть же мучения мои продлятся до самого конца: я должен досуха испить эту чашу, каждым нервом ощущая потерю очередного человека.

Наконец на взрыхленном сотней пар ног песке не остается ни одного человека. Щуп смотрит на меня испытующе, и я, спохватившись, встряхиваю опустевший горшок.

Не опустевший. Внутри глухо бьется о глиняные стенки последний камень.

Он для меня. Пусть Диего Адальяро и грозился переломать мне ноги, но… Никакая сила не заставит меня стоять в стороне от своих собратьев.

Я переворачиваю горшок вверх дном, и последний камень падает на раскрытую ладонь Щупа. Бездумно беру его и перекатываю между пальцев, ощущая неровную шероховатую поверхность.

Метки нет. Так решила судьба.

Значит, я ей еще нужен.

Прекрасные дни сменялись один за другим: я никогда прежде не ощущала себя столь счастливой и свободной, как теперь. Маленькая Габи росла и радовала меня с каждым новым рассветом. Лей неустанно повторяла, что с малышкой мне повезло: спокойная и улыбчивая, она щадила мой сон ночью и доставляла долгие часы радости от общения днем.

Лаура наведывалась ко мне почти каждый день вместе со своим подросшим сынишкой Бенито. Полуторагодовалый наследник семьи Эскудеро, уверенно держась на крепких маленьких ножках, ревниво цеплялся за кружева маминой юбки и сердито пыхтел, когда ему велели приветствовать юную донну Адальяро. Упомянутая донна в это время с восторгом пускала слюни и тянула пухлые ручки к пуговицам на жилетке молодого дона Эскудеро. Не раз, посмеиваясь над детьми, мы в шутку решали, что их непременно надо помолвить еще в детстве: бедняжке Бенито вскоре будет трудно устоять перед женским очарованием Габи.

В сопровождении рабов-телохранителей и моей верной служанки Лей мы, как обычно, вышли прогуляться по утренним аллеям. Кружева пальмовых и платановых листьев надежно защищали от назойливого солнца, с моря веяло свежестью легкого бриза, а мы с Лаурой толкали перед собой резные деревянные тележки — предмет зависти большинства семейных горожанок, поскольку заказать их можно было только в столице за баснословную цену — и с упоением предавались занятию, которое ни с кем другим не могли разделить: без умолку хвастались детскими успехами, поверяли друг другу материнские тревоги и перенимали друг у друга нехитрые секреты ухода за отпрысками.

— Донна Адальяро, донна Эскудеро, — обратился к нам немолодой дородный мужчина, благочестиво сняв элегантную шляпу с широкими полями и чинно поклонившись. — Какая приятная неожиданность! А я-то думал, отчего это утро стало вдруг ярче? Да это потому, что сияние небесного солнца умножили два солнца земных!

— Ах, дон Микеле! — рассмеялась Лаура, остановив тележку и кокетливо взмахнув веером. — Вы, как всегда, чрезвычайно любезны!

Тучный банкир, блеснув капельками пота на высоком с залысинами лбу, широко улыбнулся.

— Ох, не стоит преувеличивать, дорогая донна: в обществе столь блистательных дам я теряю дар речи.

— Выходит, ваш язык справляется без вашего участия, — поддела его Лаура.

Я вежливо улыбалась, надеясь, что подруга возьмет на себя обязательный ритуал светской беседы, но не тут-то было: банкир Микеле Барсена ловко подхватил мою руку, затянутую в длинную перчатку из полупрозрачного дескарского газа, и картинно прикоснулся губами к кончикам пальцев.

— Донна Адальяро, давненько я не имел удовольствия лицезреть вас на Арене.

— Увы, семейные заботы поглотили меня целиком, — я скосила глаза на тележку, где мирно дремала Габи.

— Примите мои запоздалые поздравления. А я-то думал, куда вы подевались. Хотел спросить, не желаете ли расширяться — я бы мог выделить вам займ на строительство на весьма любопытных условиях! Но, может быть, после появления вашей очаровательной дочурки вы планируете отойти от игр и распродать остаток рабов?

— Остаток рабов? — переспросила я непонимающе. — Какой такой остаток? О чем вы говорите?

— Ох, простите мою бестактность, — спохватился банкир, меняясь в лице и поспешно кланяясь. — Возможно, я сболтнул лишнее. Передавайте мои наилучшие пожелания сенатору Адальяро, донна Вельдана. Как и сенатору Эскудеро, донна Лаура.

— О чем это он? — растерянно переспросила я Лауру, когда мы продолжили путь.

— Разве ты не знаешь? В прошлом месяце состоялось грандиозное зрелище — Бой за свободу! Поверить не могу, что имея под боком настоящее полчище бойцовых рабов, ты об этом не слышала!

— Бой за свободу?.. — я остановилась и судорожно глотнула воздуха. — Он… состоялся?!

Эти слова немедленно вызвали в памяти страшную картину: залитый кровью песок, корчащиеся в агонии люди, распятый на огромном диске Джай, которого пытаются разорвать на части, окровавленная рука человека, погибшего вместо него. Меня замутило.

— Ну да… Вельдана, с тобой все хорошо?

— Прости… закружилась голова.

Выходит, день, к которому так долго готовился Джай, миновал несколько недель назад, а я до сих пор ничего не знаю! О Творец, сколько же времени я не виделась с ним?! Габи уже два месяца, я настоящее бездушное чудовище… Господь, но ведь ничего не случилось? С ним ничего не случилось?! Ведь Диего наверняка сказал бы мне, и Лей…

Я потрясенно оглянулась на нее. Верная служанка виновато опустила ресницы.

Все молчали!

Краем сознания я приметила, как заворочалась и захныкала в тележке Габи. Не слишком хорошо понимая, что делаю, я выхватила ее из белоснежных простынок и прижала к себе.

— Вельдана?.. — Лаура тронула меня за плечо.

— Лаура, я…

— Донна Адальяро, какая встреча! — вдруг произнес насмешливый женский голос, заставив меня вздрогнуть.

Этого еще не хватало!

Эстелла Ди Гальвез, лениво покручивая в руках кружевной зонтик, подошла ко мне почти вплотную.

— Что вам нужно? — я неосознанно шагнула назад и прикрыла ладонью головку Габи, словно защищая ее от скверны.

— Вам прекрасно известно, что мне нужно, — хохотнула она недобро и тут же сощурилась, приглядываясь к моему ребенку. — Но сейчас я просто хотела поздороваться. Какая милая крошка, это ваша дочь?

Эстелла Ди Гальвез бесцеремонно протянула длинную тонкую руку и попыталась коснуться Габи, но я резко отпрянула.

— Ступайте своей дорогой.

— Хм, серые глазки, какая прелесть, — словно не слыша меня, продолжала напирать Эстелла. — Девочка с такими глазами определенно будет иметь успех в Кастаделле, особенно если будет блондинкой, — наглая бестия оценивающе скользнула по мне взглядом. — Сенатор Адальяро наверняка счастливый отец, несмотря на то, что дочь совсем на него не похожа.

— Отойдите, или я велю своим рабам помочь вам в этом, — срывающимся от тревоги и гнева голосом процедила я.

— У меня и у самой есть рабы, не хуже ваших, — Эстелла надменно повела плечом и встряхнула черной гривой прямых волос. — Ну что ж, раз вы не рады моему обществу, не стану вас отвлекать. Всего доброго, донна Адальяро.

Одарив напоследок долгим взглядом малышку Габи, Эстелла развернулась и чинно, по-королевски прошествовала дальше.

— Лаура, прости, — прошептала я, облизнув пересохшие губы. — Пожалуй, продолжить прогулку не получится: Габи намочила пеленки.

— Разумеется, не волнуйся, милая. Ты слишком бледна, пожалуй, тебе и правда лучше вернуться домой.

Конечно, в этот миг я думала вовсе не о мокрых пеленках. Мне следовало как можно быстрее увидеть Джая.

— Выпад! Еще! Отражай! Локоть назад! Спину ровнее!

С губ сами собой срываются отрывистые команды, словно вовсе без моего участия, а я в это время думаю о том, как же сильно мне не хватает Зверя. Его умения не просто научить людей драться, в одиночку и в команде, а превратить процесс в азартную игру, чтобы среди синяков и ссадин на разбитых лицах светились улыбки.

Я смотрю на них и вижу другие лица, отмеченные печатью смерти. Лица бывших друзей, лица Золда и Кйоса, искаженные болью предательства и непонимания. Я стоял за бортиком Арены и смотрел, как они гибли один за другим, и сжимал от бессилия кулаки.

Кйос так мечтал победить… Он верил, что сможет стать тем счастливчиком, который доберется до конца и получит свободу — хотя бы так. И он добрался — почти…

— Вепрь, на выход! — прерывает цепь болезненных воспоминаний резкий окрик аркебузира.

Я стряхиваю с себя липкий морок и оборачиваюсь. Вдалеке, у бараков, вижу тонкую женскую фигурку, что так отличается от других женских фигур — обитательниц нашего звериного логова.

— Пошевеливайся, госпожа требует, — нетерпеливо поводит стволом аркебузы страж.

Я наспех привожу себя в порядок: обмываюсь прохладной водой из бочки, переодеваюсь в услужливо поданную рабыней чистую одежду. Не знаю, чего ждать от этой встречи, сердце колотится в сумасшедшем ритме халиссийских боевых барабанов. Вель не приходила уже слишком давно, и я устал ломать голову над тем, что сделал не так в прошлый раз. Страх того, что она попросту охладела ко мне и больше не желает меня видеть, разъедал душу ночь за ночью.

Завожу руки за спину и позволяю нацепить на себя тяжелые оковы. Иду к конторе, стараясь унять не в меру разбушевавшееся сердце, и несколько раз спотыкаюсь на пути, словно хмельной. Переступаю порог, встречаюсь с ней глазами…

— Освободите его.

Она произносит это с такой тихой, но нескрываемой злостью, что аркебузир за моей спиной отшатывается.

— Но, госпожа… не положено… господин сенатор…

Она делает шаг вперед и буравит его взглядом, от которого и мне становится не по себе.

— Немедленно. Или я вышвырну вас за порог сей же час, без выплаты содержания.

Аркебузир, помявшись, все-таки исполняет приказ и снимает с меня оковы. Я потираю неожиданно освобожденные запястья и слышу, как за спиной захлопывается дверь. Шумно сглатываю, не зная, что сказать. Взгляд жадно ощупывает ее лицо — бледное, но покрытое красноватыми пятнами негодования, растрепавшиеся волосы, высоко вздымающуюся грудь — непривычно большую, словно ее подменили чужой, округлые линии бедер, угадывающиеся под простым платьем без кринолинов… С удивлением замечаю, что ее пальцы, нервно сцепленные в замок, мелко трясутся.

— Джай, — кажется, слова даются ей с трудом. — Скажи мне… Что произошло?

Мои брови сползаются к переносице.

— Что ты имеешь в виду, Вель?

— Я узнала… святые угодники, только сегодня узнала, что была эта… бойня… Ты ведь к ней готовился, хотел поднять восстание… Ничего не получилось?! Или… я не могу понять… Почему ты ничего мне не сказал?..

Она выламывает пальцы, не замечая того, а руки начинают трястись так, что мне становится за нее страшно. Медленно подхожу ближе и беру ее ладони в свои. Сжимаю — крепко, но не слишком, чтобы не причинить боли.

— Восстания не было. Мы были не готовы.

— Но… но… святые угодники, вас стало меньше, ведь так?

Я вздыхаю и объясняю правила о пресловутой пятой части. Похоже, Вель в самом деле ничего не знала.

— Святой Творец… — она судорожно сглатывает и смотрит на меня расширенными от ужаса глазами. — Погибли люди?!

— Погибли, Вель. Таковы правила. Такие бойни проводятся редко, но все же… Кому-то из господ они нужны, чтобы избавиться от излишка рабов за хорошие деньги. А те, кто желает приберечь своих бойцов для других боев — не имеет на это права. Все игроки должны быть в равных условиях.

— Ты так говоришь, будто… будто…

— Вель, — я чуть сильнее сжимаю ее холодные кисти. — Я потерял около двух десятков своих людей. А еще — бессчетное множество тех, кто когда-то был с нами и надеялся на меня…

Я видел татуировки в виде разорванной цепи на мертвых руках. Это видение будет преследовать меня до конца жизни. Непрошеные слезы подкатывают к углам глаз, но я усилием воли загоняю их обратно.

— Кто… кто победил? — она вновь поднимает глаза, не замечая того, что качает головой из стороны в сторону, словно желая отогнать страшное осознание.

Я горько усмехаюсь, вспоминая.

— Один безумный парень. Кажется, опять из людей Вильхельмо.

— Его… отпустили?

— Нет. Убив последнего раба, он сам окончательно повредился рассудком. Изрубил в мясо помощника распорядителя, кинулся на самого распорядителя… Его пристрелили из аркебузы, как бешеного пса.

— Но почему… почему… почему ты не сделал того, что задумал? — Вель высвобождает руки из моей хватки и сминает на моей груди рубашку. — Ты же говорил, что они все… что все получат свободу?

— Мы были не готовы, — повторяю я, как безмозглый осел, и отвожу взгляд в сторону. — Слишком рано.

— Погибли люди, — всхлипывает она, пряча лицо у меня на груди. — Я ничего не знала.

— Ты бы ничего не смогла сделать, Вель, — говорю я со вздохом и успокаивающе кладу ладонь на ее затылок. Невольно вдыхаю свежий аромат волос и запах топленого молока, окружающий ее легким облаком. — Не ты это начала, не ты установила правила, не тебе и брать на себя вину.

Вина целиком лежит на мне. Я дал людям надежду. Но я не мог позволить себе выиграть одну битву и проиграть войну. А для полной победы нужно, чтобы Вель сохраняла ко мне благосклонность и… родила сенатору Адальяро наследника.

— Не кори себя, Вель. Расскажи лучше, как чувствует себя Габриэла. Она все такая же крохотная или уже подросла?

— Подросла, — Вель приподнимает мокрое от слез лицо и пытается улыбнуться. В ее печальных глазах вспыхивает искорка материнской гордости. — Она такая… такая хорошенькая. И смышленая. Не поверишь, но она уже умеет распоряжаться слугами, не произнося ни слова!

Улыбаюсь в ответ на ее мечтательные улыбки.

— Я хотел бы увидеть ее снова.

— Ты увидишь, — обещает она серьезно, морща лоб. — Я не хотела приносить ее сюда, чтобы не вызывать пересудов, да и тебе пока лучше не появляться в поместье, но…

— Ладно, забудь, — поспешно добавляю я, понимая, что и в самом деле сказал глупость. Бойцовское логово — неподходящее место для сенаторской дочки. — Пусть растет, а там как-нибудь свидимся.

— Ты непременно ее увидишь, Джай, уверяю тебя. Я что-нибудь придумаю…

А я не могу придумать ничего лучше, кроме как закрыть ей рот поцелуем. Она позволяет, замирая в моих руках. Вкус ее губ одновременно соленый от слез и сладкий, словно цветочный нектар. Дыхание сбивается, сердце снова ускоряет ритм, я прижимаю Вель к себе слишком сильно… но она тут же высвобождается из объятий и стыдливо прикрывает кружевной накидкой грудь. С удивлением успеваю заметить, что сквозь тонкий корсаж проступили влажные пятна.

— Мне пора идти, — смущенно шепчет она, пряча взгляд. — Но я буду приходить к тебе снова. До встречи, Джай.

— До встречи.

Кажется, семейство Адальяро сумело-таки примириться с появлением нового домочадца. Изабель теперь не брезговала время от времени брать маленькую Габи на руки и нежно с ней любезничать, а Диего ежедневно справлялся о ее здоровье — пусть и сухим, официальным тоном — и время от времени подолгу смотрел на нее в колыбели. Он ни разу не прикоснулся к девочке и не подарил ей отеческого поцелуя, однако мое материнское сердце чуяло, что его враждебность по отношению к маленькой Габриэле развеялась без следа.

Я не могла винить его в холодности. В конце концов, все мы знали, что это не его ребенок по крови, хоть Габи теперь и носила фамилию рода. И он, разумеется, ждал от меня другого… Но при мысли о том, что мне придется родить для него еще одного ребенка — а в случае новой неудачи с девочкой, и не одного, мое тело непроизвольно цепенело. Для себя я решила, что отложу эту неизбежность настолько, насколько это вообще будет возможно.

По крайней мере, Диего больше на меня не давил.

Шли месяцы, Габи росла и становилась для меня все большей отрадой. У нее появились первые зубки, что сделало ее слегка более капризной, чем обычно, но Лей уверяла, что мне и с этим повезло, и капризы моего ангелочка — сущий пустяк по сравнению с воплями иных младенцев. Зато Диего подарил дочери по этому случаю лошадку, искусно вырезанную из мягкой древесины лиамской липы, а Габи одарила его за это полным восторга взглядом и тут же попробовала лошадку на зуб. Я впервые увидела, как при взгляде на дитя Диего улыбнулся.

К Джаю я иногда наведывалась, как и обещала, но… всякий раз, когда я заходила за высокое ограждение тренировочного городка, меня охватывало непреодолимое чувство вины. Иногда я ловила себя на том, что не понимаю, зачем здесь все эти люди… Чего Джай ждет? К чему стремится? Почему он позволил стольким людям умереть, хотя обещал избавление?

Габи я принесла к нему лишь однажды, и едва о том не пожалела. Мне казалось, что отовсюду на меня смотрят косые, осуждающие взгляды: зачем здесь ребенок? Однако позже я успокоила себя тем, что здесь живут дети Жало и Изен, а еще я заметила несколько округлившихся животов у здешних рабынь и немного успокоилась. Зато я с трепетом в сердце наблюдала за тем, как Джай берет малышку Габи на руки, как отходит с ней к окну, целует в лобик и что-то чуть слышно бормочет, склонившись над ее лицом, и это развеяло мои последние сомнения.

Правда, после этого случая Изабель, поймав меня на горячем, устроила такую головомойку, что я не знала, куда деваться, и решила, что со следующим свиданием Джая и Габи стоит повременить.

Хотя это было нелегко. Мне приходилось словами описывать ему, как дочь впервые засмеялась в голос, как сказала первое «агу», как впервые встала на четвереньки и едва не вывалилась из колыбели (после этого случая Диего заказал красивую кроватку с высокими бортиками и балдахином, и мы поставили ее в детской), как впервые она самостоятельно села, едва ей исполнилось полгодика. Джай любил слушать мои рассказы, а я любила смотреть, как он мечтательно улыбается и задумчиво кивает моим словам и собственным мыслям…

В начале зимы — никак не могу привыкнуть к удивительной смене сезонов на юге, противоречащей здравому смыслу уроженца севера — мы с Диего впервые представили Габи высокому обществу на свадьбе средней дочери сенатора Леандро Гарденоса. С этим немолодым уже человеком мне было приятно проводить время: как ни странно, разделенные различным мировоззрением, разницей в возрасте, и будучи выходцами из разных стран, мы находили немало общих тем для разговоров, могли без напряжения обсуждать политику, отношения между Аверлендом и Саллидой и даже философствовали на тему рабства. Дон Леандро просил меня непременно написать дядюшке приглашение — наведаться в Кастаделлу. Почему бы и нет, подумала я и оставила себе мысленную зарубку — в следующем письме дядюшке написать об этом приглашении. Ведь моя северная семья еще не видела маленькую Габи — кто знает, увидятся ли они вообще?..

Вернулись мы поздно вечером. Поцеловав на ночь меня и сонную Габи, Диего ушел в свои покои, а я отдалась заботам Лей в купальне, пока Сай переодевала ко сну дитя. Позже я покормила малышку и не стала оставлять ее в ставшей тесной для нее колыбельке возле большой кровати. Мы с Лей и Сай постепенно приучали Габи спать отдельно, в соседней комнате, оборудованной под детскую, в компании одной из моих служанок.

Я сладко потянулась, предвкушая долгожданный отдых, и пошире распахнула окно, вдохнув свежий воздух полной грудью. Из сада теперь снова тянуло сыростью: приближался новый сезон дождей, а значит, скоро придется почти целыми днями сидеть запертыми в покоях или проводить время на общей веранде.

Оставив окно открытым, я бросила в колыбельку валявшуюся на кровати тряпичную куклу — ростом с Габи, щедрый подарок Изабель, и, усмехнувшись своим мыслям, укрыла ее пеленкой. Забравшись в постель и закрыв глаза, я некоторое время раздумывала о том, что напишу в следующем письме к дядюшке, а после незаметно для себя задремала.

Разбудило меня среди ночи странное чувство. Сладкий сон будто рукой сняло, и я некоторое время лежала в постели с тревожно колотящимся сердцем, малодушно боясь открыть глаза. Что меня разбудило? Звук? Движение? Я прислушалась к своим чувствам и будто бы уловила в комнате слабый шорох. Это, конечно, могла быть Сай: среди ночи либо одна, либо другая служанка приносили ко мне проснувшуюся Габи на кормление, но этот шорох казался слишком уж непривычным.

Все еще притворяясь, будто сплю, я осторожно приоткрыла веки, самую малость… И оцепенела от ужаса. В комнате находился человек — в скудном свете неполной луны он выглядел абсолютно черным. Поверх бедер повязка, как у бойцовых рабов, остальное тело полностью обнажено. Бритая голова также наводила на мысль о бойце или телохранителе, но ночью? В моей комнате?! При том, что наружная дверь закрыта изнутри на засов?

Однако еще больший ужас охватил меня, когда я заметила в правой руке незнакомца длинное узкое лезвие. Он сделал еще один шаг, вглядываясь в темноте в мое лицо, и приблизился — не ко мне, а к колыбели. Мои мысли беспорядочно заметались: как себя защитить? Никогда прежде я не держала в покоях оружие — зачем? Но теперь я сильно об этом жалела. Там, снаружи, в коридоре, наверняка караулят телохранители, но дверь заперта на засов, а между мной и дверью — этот ночной убийца… Даже если я закричу во все горло, он успеет вонзить в меня нож, от неожиданности проснется и вскрикнет Сай, заплачет перепуганная Габи, и тогда…

Я боялась дышать, лихорадочно размышляя, что делать. А убийца уже склонился над колыбелью и занес сверкнувшее в свете звезд острое лезвие…

В тот момент, когда он с силой опустил нож в колыбель, я взметнулась на кровати, будто птица, подхватив простыню, которой накрывалась в душные дни. От неожиданности убийца отпрянул, не издав ни звука, но я успела набросить простыню ему на лицо, и пока он барахтался в ней, пытаясь освободиться, я в два шага подскочила к каминной полке и, схватив тяжеленные бронзовые часы, размахнулась и изо всех сил запустила ими в его голову. Часы упали на пол с ужасающим грохотом и разлетелись на части, и следом за ними на пол рухнул незнакомец. Святые угодники, неужели у меня получилось?

Меня подмывало тут же броситься в детскую: шум крови в ушах не помешал мне услышать, что Сай проснулась, разбуженная грохотом. Но мне хватило здравомыслия вначале подбежать к двери, отодвинуть засов и позвать на помощь рабов-телохранителей.

Переполох учинился чрезвычайный. Габи, похоже, единственная из всех домочадцев не испугалась: я отобрала ее у помертвевшей от страха Сай и немедленно приложила к груди. Диего, всклокоченный и полуголый со сна, властным тоном отдавал распоряжения телохранителям: те скрутили бесчувственное тело нападавшего и выволокли прочь. Ким грозно сверкал черными глазами и пытался робкими прикосновениями успокоить хозяина, разбуженная Лей примчалась на переполох из своей комнаты и теперь утешала всхлипывающую Сай. Изабель куталась в расшитый шелком халат поверх газового пеньюара и гневно восклицала, что утром велит нещадно выпороть нерадивых рабов, чьей обязанностью было охранять сад.

Разошлись все лишь к рассвету. До восхода солнца я лежала без сна, сотрясаясь от нервной дрожи и прижимая к себе безмятежно спящую Габи, и размышляла о том, что неплохо было бы вернуть на окно спальни решетку…

А если бы в комнате, как когда-то прежде, был Джай, ничего подобного бы и вовсе не случилось.

На рассвете стражники сдергивают меня прямо с постели и велят быстро одеваться. На вопросы не отвечают, позволяют лишь наскоро умыться и кое-как натянуть одежду. Руки не сковывают, чем меня безмерно удивляют, зато под конвоем проводят сквозь частокол и ведут к господскому дому. По пути пытаюсь представить, что могло стрястись — сегодня не суббота, а в остальные дни господин Адальяро редко интересуется моей персоной, и уж тем паче настолько, чтобы вести в дом… Да и Вель едва ли отважилась бы вызвать меня к себе, и уж во всяком случае не с раннего утра…

Что же стряслось, дьявол их подери?

Меня ведут не в покои, а прямиком в подземелье, и в душу пронырливым ужом заползает липкий страх, холодным потом стекая между лопаток. Что я успел натворить, адово пламя?

В хорошо знакомой мне камере — пыточной затейника Хорхе — лежит голый человек, распятый на залитом кровью столе. Он яростно вращает белками глаз и что-то бессвязно мычит сквозь заткнутый в глотку кляп.

Хорхе скрещивает на груди руки и опирается плечом о деревянный шкаф с разложенными на полках инструментами. Грязные рукава закатаны до локтей, обнажая испачканные в крови предплечья: Хорхе совсем недавно усердно трудился. Здесь же, на удобном стуле с высокой спинкой сидит дон Диего в домашней одежде. Белая рубашка на груди расстегнута, кое-где на выбеленном хлопке видны кровавые брызги. На лице следы переутомления. Дон Диего тоже успел усердно потрудиться?

— Подойди ближе. Ты знаешь этого человека? — господин устало кивает в сторону пыточного стола.

Я с интересом вглядываюсь в искаженное болью лицо. С сомнением качаю головой и осторожно вынимаю изо рта пленника кляп. Он тут же начинает исторгать яростные проклятия на халиссийском.

— Ну что? Он тебе знаком? Это из твоих людей?

— Нет, — отвечаю уверенно. — Точно не из наших.

— Ты видел его когда-либо на Арене?

— Нет, — опять отвечаю я. — Да и едва ли он вообще был на Арене. Посмотрите, на нем почти нет шрамов… ну, хм, кроме свежих.

Бросаю косой взгляд на Хорхе. Тот возвращает мне многозначительный взгляд и самодовольно ухмыляется углом рта.

— Кто это? — решаюсь спросить.

— Хотел бы я знать! — раздраженно дергает плечом красавчик. — Сегодня ночью этот кусок дерьма влез в окно моей супруги и попытался убить мою дочь.

— Габи?!

Спазм сжимает мне горло, и я некоторое время таращусь на Диего Адальяро, не в силах даже вздохнуть. Что это я только что услышал?! На Вель и Габи совершено покушение?!

— Мою дочь зовут Габриэла Адальяро, и попрошу произносить ее имя с уважением, — сквозь зубы цедит красавчик. Хорхе при этих словах гаденько усмехается в прилизанные усы.

— Что с донной Вельданой и донной Габриэлой? Они живы?

— Живы, — снисходит до ответа Диего Адальяро. — Моя жена… хм… проявила недюжинную храбрость, защищая себя, но больше я не намерен рисковать ее жизнью и жизнью дочери. Так значит, ты никогда прежде его не видел?

— Нет, — беспомощно качаю головой. — Но кто мог желать им смерти?!

— Это мы еще выясним, — господин устало поднимается со стула и бросает через плечо Хорхе: — Продолжай. А ты, — он непередаваемым жестом абсолютной власти указывает на меня, — иди за мной.

Он ведет меня, как ни странно, в собственные покои. Кивком головы велит шавке Киму убраться, некоторое время мерит шагами спальню, а затем наливает из пузатого графина в два серебряных кубка рубиновое вино и один кубок передает мне. Я с удивлением принимаю господскую милость. Выпиваю тремя глотками, не пролив ни капли. Настоящее терпкое вино, какого я не пил уже очень давно, приятно согревает горло.

— Как я уже сказал, я больше не намерен рисковать жизнью супруги и дочери. За пределы поместья моя жена и шагу не ступит без надлежащей охраны. И отныне каждую ночь в детской будет находиться один из назначенных мною телохранителей. Ты будешь одним среди четырех.

Услышанное бьет под дых, на время лишает возможности втянуть в легкие воздух, а в голове проносятся мысли — комната Вель, запах женщины, широкая мягкая кровать, ее поцелуи… Все это пьянит похлеще вина, и я в смятении смотрю на господина.

— Э-э-э, — вновь обретя способность говорить, неуверенно ерошу короткие волосы на макушке, чтобы скрыть охватившее меня волнение. — А как же тренировки?

— Можешь возвращаться туда днем, — раздраженно отвечает Диего Адальяро и вновь наполняет мой кубок вином. — Для меня важнее безопасность жены и дочери, а не твои тренировки. Во всяком случае, ваши дежурства будут сменяться, ты не сможешь бодрствовать дни и ночи напролет.

— Значит, — осторожно уточняю я, — мне можно свободно проходить сквозь частокол? И находиться в поместье без конвоира? И без оков?

Красавчик делает несколько нервных шагов и вдруг подходит вплотную, вонзая мне в лицо испытующий взгляд черных холодных глаз.

— Может быть, я делаю глупость, и тебе нельзя доверять? Мне казалось, что ты не сможешь причинить зло своей госпоже и своей… моей дочери, — он запинается и на миг кривит губы в мучительной гримасе.

Я так же мучительно сглатываю и вдруг понимаю, что у меня начинают гореть уши. То ли от вина, то ли от образа Вель в ночной рубашке, то ли от странного, обнажающего потаенные чувства разговора между мной и красавчиком.

Он прав. Я бы не смог причинить зла ни женщине, ни ребенку… А уж тем паче своей женщине и своему ребенку.

— Вы можете мне доверять, господин, — говорю я и внезапно понимаю, что связываю сам себе руки этими словами. Ведь однажды мне придется нарушить это слово… — Со мной они будут в безопасности.

— И вот что, — не сводя с меня глаз, сенатор Адальяро буквально выдавливает из себя слова, будто омерзительных, скользких жаб. — Габриэле уже полгода. Госпоже Вельдане пора бы задуматься… о наследнике.

====== Глава 47. Отступление ======

До самого вечера я едва ли хоть отдаленно походила на разумного человека: весь день сидела на кровати, подобрав под себя ноги, пялилась в окно, вздрагивая даже от шороха листьев и дуновения ветерка, и ни на мгновение не могла отпустить от себя Габи.

Лей и Сай находились при мне безотрывно, в пустующей детской еще с ночи нес дозор телохранитель, но меня это не спасало: черный человек с длинным острым кинжалом вставал перед глазами, стоило мне лишь на миг прикрыть глаза.

Изабель приходила и уходила, что-то говорила мне, гладила по руке, совала под нос тарелку с фруктами и время от времени пыталась отобрать у меня хнычущую Габи, но сковавшее меня оцепенение мешало даже понять, чего от меня хотят. Приводила она и дона Сальвадоре, но тот вскоре ушел, не обнаружив на мне никаких увечий и приписав мое состояние сильному нервному потрясению. Пустить мне кровь я не позволила, зато в качестве уступки послушно выпила настойчиво рекомендованные горькие капли.

Диего в этот день не ездил в Сенат. На закате, когда мне стало чуточку лучше благодаря успокоительным отварам и расслабляющим массажам Лей, он пришел ко мне и присел на край кровати. Заметив, что я нервно покосилась на открытое окно, он положил руку мне на предплечье и сказал:

— Не беспокойся, Вельдана. Охрана в саду усилена, виновные в небрежности строго наказаны. Теперь в дом и муха не пролетит.

— Ты узнал, кто подослал к нам убийцу?

— Отчасти, — помрачнел Диего. — Мерзавец, похоже, и сам не знал имени заказчика, только то, что это была женщина.

— Женщина? Никакая женщина в Кастаделле не могла бы желать мне и Габи смерти! Или у тебя была невеста, которую ты бросил у алтаря?

— Ну что ты, милая, — Диего улыбнулся углом рта и приобнял меня за плечи, мимоходом пощекотав Габи животик. — Никаких других невест, кроме тебя, у меня никогда не было. Но ты ошибаешься, если думаешь, что никто не желает нам смерти. Помнишь, как мы с тобой обвели вокруг пальца Эстеллу ди Гальвез? Она не получила желаемого, хотя была уверена, что мы непременно спляшем под ее дудку. Губернатор отказался предъявлять ей обвинение за неимением доказательств и свидетелей, однако я делаю все возможное, чтобы жизнь не казалась ей слишком сладкой. Вероятно, это было моей ошибкой, и стоило оставить ее в покое.

— Но теперь-то ты можешь доказать ее вину, имея в руках живого свидетеля?

— Увы, он умер, — Диего виновато опустил голову. — Да и опознать ее он не смог бы: переговоры с ним вели подставные люди. Халиссиец этот прежде был циркачом, его выкупил из рабства еще подростком бродячий комедиант. После того, как на циркачей близ Кастаделлы напали разбойники, он остался один и долгое время мыкался в порту, промышляя воровством на прибывающих кораблях. Вот откуда его обезьянья ловкость. Его поймали на горячем и должны были отрубить обе руки, но двое незнакомцев внесли за него плату и освободили из темницы. Что ж, его выбору я бы не позавидовал: либо остаться без рук, либо стать детоубийцей и получить целый кошель монет серебром.

— Сложно поверить, что Эстелла могла дойти до такого, — я нервно затрясла головой, вспоминая нехороший взгляд, которым та одарила Габи на набережной. — Нужно быть чудовищем, чтобы подослать убийцу к ребенку!

— Порой мне кажется, что в нее вселился демон, — глаза Диего гневно сверкнули. — Но уж поверь, милая, я не успокоюсь, пока эта дрянь не ответит перед законом!

— А она, похоже, не успокоится, пока не найдет способа нам досадить!

— Вы будете в безопасности днем и ночью, — с уверенностью произнес он. — А теперь утешься: я оставлю тебя, но не одну.

Я удивленно проследила за тем, как мой муж поднялся с кровати, подошел к двери и впустил в комнату рослого человека. Встретившись с ним глазами, я обомлела: передо мной стоял Джай, опрятно одетый, с ножнами от кинжала на поясе — и без оков.

После покушения на Вель и Габи моя жизнь снова изменилась: одни сутки из четырех я провожу в поместье. Но внутренняя радость и ликование от близости к Вель в такие дни омрачается вынужденным бездельем и скукой. Тренировки, сколь бы рутинны и изнурительны они ни были, не дают телу расслабиться, держат мышцы в хорошей форме, а рассудок — сосредоточенным на цели, не позволяя ему погрузиться в отчаяние. Бессонные же ночи в поместье наполнены мучительным ничегонеделанием и полчищами тяжелых мыслей, от которых невозможно скрыться ни на мгновение. Чтобы отвлечься от них, прислушиваюсь к размеренному сопению маленькой девочки и — более ровному и глубокому — ее няньки. Иногда дыхание малышки сбивается и как будто замирает, и тогда меня охватывает тревога. Может ли младенец перестать дышать во сне? Надеюсь, что нет. И все же я время от времени бесшумно подхожу к детской кроватке и жду, смотрю, слушаю…

Порой Габи во сне улыбается и издает забавные звуки. Что ей снится в это время? Может ли вообще что-либо сниться младенцу? Я не помню снов детства. Иногда мне кажется, что и детство свое начинаю забывать.

Днем всегда легче, чем ночью. По крайней мере, дни наполнены хоть каким-то действием. Я могу видеть, как маленькая девочка пытается ухватиться цепкими ручками за перекладину кроватки и подняться, опираясь на кривоватые, пухлые ножки. В такие моменты она смотрит на меня с победной улыбкой овеянного славой полководца, и — видят боги земные и небесные! — я чувствую гордость. В этом ребенке есть частичка меня, а значит, должна быть и воля к победе.

Мне позволено видеть, как Вель кормит свое дитя. Иногда мне выпадает честь даже подержать спеленутую батистом и кружевами Габи, пока мы собираемся на прогулку. Она недовольно кряхтит, краснеет от натуги и всеми силами пытается высвободиться из своих пут, и тут я с ней полностью солидарен. Мне тоже не нравится, когда на руки надевают оковы. Она смотрит на меня с упрямой надеждой в доверчивых серых глазах, а я могу лишь выразить ей молчаливое сочувствие. Ничего, маленькая Габи, придет час, и ты из беспомощного младенца превратишься в девицу, которая сумеет за себя постоять… Я в этом уверен.

Прогулки случаются нечасто из-за начавшегося сезона дождей, но я благодарен судьбе за любую возможность хоть ненадолго оказаться вне замкнутого пространства. Обычно мне приходится держаться позади чинной процессии: Вель с нелепой тележкой, иногда в компании донны Лауры с такой же тележкой, из которой ее упрямый паренек все время норовит выбраться — боюсь, на его месте я делал бы то же самое, — Лей или Сай и служанки донны Эскудеро, а также рабов-телохранителей. Почти каждая прогулка приносит не только удовольствие, но и пользу. На улицах богатых кварталов Кастаделлы, как правило, всегда спокойно, зато я могу видеть, с кем общается Вель, как выглядит тот или иной благородный дон, а после исподволь выспросить у нее в непринужденной беседе обо всех этих чиновниках, промышленниках и торговцах и о том, какие мысли обитают в их головах.

Но больше всего я радуюсь, когда Вель, обычно прогуливаясь без своей подруги, решает спуститься к морю. У моря я чувствую себя… свободным. И Вель, кажется, тоже. Я вижу, каким счастьем озаряется ее лицо, когда она сбрасывает обувь и идет по спрессованному мокрому песку босиком. Набегающие на берег волны отягощают влагой подол ее многочисленных юбок, но она словно не замечает этого, подставляет лицо ветру и улыбается своим мыслям. В такие мгновения у меня перехватывает дыхание, и мне хочется запечатлеть ее образ надолго в своей памяти.

Несколько раз мне удается выпросить кусочек свободы и для Габи: путы из пеленок остаются в тележке, а девочка в одной короткой рубашонке перебирается ко мне в руки. Я захожу по колени в море и окунаю Габи в теплые легкие волны. Девочка барабанит ножками по воде и громко визжит от восторга, и мне тоже хочется смеяться: искреннее детское счастье заразительно. Воспоминаний обычно хватает на последующие три дня до новой встречи.

Все было бы, пожалуй, даже очень хорошо, если бы в мозгу не засел последний разговор с Диего Адальяро. Ему нужен наследник. Чего уж греха таить — мне он нужен тоже. Но я не представляю, как подступиться к Вель с подобными намерениями. В моем присутствии она ведет себя всегда доброжелательно и учтиво, но в ее глазах я не вижу того призыва, что дал бы мне надежду на большее… Ночью она уходит в свою спальню, а мне по долгу службы приходится оставаться в детской, на страже безопасности маленькой донны Адальяро.

Этой ночью все происходит так же, как и всегда. Вель кормит Габи на ночь и отдает Лей. Та укладывает девочку в кроватку, поет ей колыбельную и дожидается, пока малышка уснет. А затем засыпает сама: мое присутствие нисколько ее не беспокоит. Да я и сам понимаю, что здесь я что-то вроде бессловесной мебели.

Среди ночи девочка просыпается: я улавливаю, как меняется ритм ее дыхания. Она пытается тихо разговаривать насвоем детском языке — столь тихо, что глубоко спящая Лей ее не слышит. Некоторое время я колеблюсь, но все же подхожу ближе и осторожно, чтобы не напугать ребенка в темноте, склоняюсь над кроваткой. Габи улыбается во весь рот с четырьмя крохотными зубками и активно сучит спеленутыми ножками. Мне кажется, она меня узнает. Во всяком случае, хочется на это надеяться.

Я сую руку в кроватку и понимаю, что кроха обмочилась. Неуверенно смотрю на Лей — уставшая за день служанка спит так крепко, что будить ее не поднимается рука. На столике рядом с кроваткой стоит заготовленная миска с чистой водой и стопка выстиранных, выглаженных тряпок. Я расстилаю одну их них, разворачиваю младенца и перекладываю на стол. Девочка радостно дрыгает ручками и ножками, и вымыть ее как следует оказывается непростой задачей. А уж спеленать — и подавно… Я просто оборачиваю ее под мышками сухой пеленкой и вместо того, чтобы положить обратно в кроватку, хожу с ней по комнате. Склоняю голову к детской макушке и вдыхаю запах — чистый, яркий, странно завораживающий, чем-то напоминающий запах Вель. Габи уворачивается и пребольно хватает меня крепкими пальчиками за нос. Я тихо фыркаю ей в руку, а она заливисто смеется. Чудеса.

— Джай? — раздается вдруг тихий голос, и я вздрагиваю от неожиданности.

Увлекшись ребенком, я не заметил, как открылась дверь в детскую. Хорош телохранитель…

Сонная Вель в полупрозрачной ночной рубашке и с распущенными по плечам волосами кажется бестелесным призраком. Слишком привлекательным призраком… Я сглатываю образовавшийся в горле комок и отвожу глаза.

— Прости, — говорю тихо, ведь Лей все еще спит. Или делает вид, что спит. — Я пытался ее перепеленать, но не вышло.

Вель молча протягивает руки, и я отдаю ей ребенка. Любуюсь тем, как ловко она подхватывает дитя, прижимая к себе. Габи принимается жадно тереться лицом в вырезе ее рубашки: чует близость молока. Вель растерянно поднимает на меня глаза и вдруг касается ладонью моего запястья. Ее пальцы сплетаются с моими, и она уводит меня за собой в спальню. Сердце начинает колотиться так бешено, что я боюсь, как бы этот грохот не разбудил Лей…

Сама не знаю, что на меня нашло. Диего и Изабель давно перестали донимать меня разговорами о наследнике, и я была тверда в своем решении больше не иметь дела с мужчинами. Но близость Джая всегда волновала мое нутро, как бы я ни пыталась подавить в себе греховные желания. Каждый раз на прогулке я спиной — и сердцем — чувствовала его взгляд и понимала: он хочет меня по-прежнему. Мое женское естество ликовало от этого понимания, но разум отчаянно протестовал. Нет, не хочу, не хочу…

Плоть слаба — так говорится и в божьем писании. И теперь, как и прежде, желания плоти предали доводы рассудка. Мне хотелось, чтобы Джай был ближе — настолько, насколько это возможно. Чтобы смотрел на меня, чтобы желал меня, чтобы я плавилась под его взглядом…

Вот только теперь между нами была Габи. Я прикрыла дверь в детскую, чувствуя, как сердце колотится в горле, села на край кровати и позволила жадному детскому рту добывать себе молоко. Джай в растерянности стоял посреди спальни, и я уже начала сожалеть о том, что потащила его за собой. Но уж слишком интимной и трогательной показалась мне та картина, что я увидела, переступив порог детской: огромный и опасный мужчина, боец и убийца, держал на руках своего ребенка, и оба тихо смеялись друг другу. Мне вдруг остро захотелось ощутить нас троих настоящей семьей. Чтобы он не скрывал своего отцовства, чтобы он открыто любил и обнимал нас обеих, чтобы видел, как растет его дочь, чтобы однажды она назвала его папой…

Он вдруг подошел ближе, и я замерла от предвкушения чего-то тайного, запретного, постыдного и в то же время сладкого. Ворот рубашки сполз с плеча, обнажая одну грудь, в которую вцепилась Габи, но нас обеих укрывали мои волосы. Джай несколькими осторожными движениями убрал их мне за спину. Его грубые, мозолистые пальцы нежно дотронулись до моего голого плеча, прошлись по верхней части спины, коснулись позвонков на шее. Я вздрогнула и шумно выдохнула от волны жара и мурашек, пробежавших по спине. Не обошлось и без конфуза: вторая грудь от неожиданных и уже позабытых ощущений налилась слишком сильно, и мне пришлось переложить полусонную Габи, чтобы она освободила меня от излишнего напряжения.

Джай сел на кровать позади меня. Закрыв глаза, я ловила каждый шорох, каждый вдох, каждое движение. Кажется, я ощущала даже каждый волосок, поднявшийся дыбом на моей коже. Джай меж тем собрал в ладонь мои волосы, скрутил их жгутом и прикоснулся к основанию шеи губами. Его дыхание обжигало кожу, горячило кровь, которая вязким потоком растекалась по жилам и заставляла сердце биться быстрее, а живот — сжиматься в сладостных спазмах. Поцелуи медленно, но уверенно перемещались вперед, и я слегка отклонила голову, подставляя горло теплым, шероховатым губам. Большие руки отпустили мои волосы и уютно обхватили меня всю, вместе с Габи, а губы продолжали свое путешествие вверх по шее. Я снова вздрогнула, когда зубы Джая легко прихватили мочку уха, а язык скользнул у основания челюсти. Повернув лицо, я встретилась взглядом с его глазами, опасно поблескивающими в тусклом свете звезд. Еще мгновение, и наши губы сомкнулись в поцелуе — ненасытном, как жажда алчущего, сладком, как сам первородный грех.

Насытившаяся Габи шевельнулась, отпустив грудь, и я отпрянула от Джая. Потяжелевшая во сне головка ребенка откинулась мне на локоть. Я наклонилась и нежно поцеловала лобик, покрытый легкой испариной, осторожно высвободилась из теплых объятий и отнесла Габи в детскую. Вернувшись, плотно прикрыла дверь и, подойдя к Джаю, все еще сидевшему на краю кровати, положила руки ему на плечи.

Его грудь вздымалась тяжело и часто, дыхание с шумом вырывалось из горла. Он обхватил меня ручищами так крепко и прижался лицом к моей груди так тесно, что у меня перехватило дух. Буквально сорвав с меня рубашку, он повалил меня на кровать и навис сверху, и тут меня душной волной охватил страх.

— Подожди, — выдохнула я ему в губы, прерывая жадный, грубый поцелуй. — Подожди, не торопись…

— Не могу, — хриплый вздох обжег мне ухо. — Я ждал слишком долго.

Пытаясь его оттолкнуть, я ощущала ладонями биение сердца — сильное, частое, словно удары боевого барабана. Влажные губы беспорядочно скользили по моему лицу, а руки шарили по всем телу: трогали, тискали, сжимали до боли… Заставляя меня инстинктивно уворачиваться.

— Джай, постой… — взмолилась я, сопротивляясь уже всерьез.

Страдальческий стон стал мне ответом. Тяжело дыша, Джай уткнулся лицом мне в плечо, руки оставили меня в покое и с силой стиснули постель по обе стороны от меня. Широкие плечи судорожно вздрагивали после каждого вздоха.

— Я просто… боюсь… подожди, не так быстро…

Закусив губу, я отважилась опустить руку ниже, подтянула край груботканой рубахи, погладила напряженный живот Джая и, совсем осмелев, обхватила ладонью налитое силой желания средоточие его страданий. Не убирая руки, легонько толкнула Джая, заставляя его перевернуться, и услышала, как он выдохнул сквозь плотно стиснутые зубы. Я склонилась над ним с твердым намерением дать ему избавление, но едва мои губы коснулись его напряженной плоти, он со стоном оттолкнул меня и излился, отгородившись рукой.

Пытаясь восстановить дыхание, я поглаживала плечо Джая сквозь промокшую рубашку и чувствовала, как его тело расслабляется под моими прикосновениями.

— Прости, — наконец прошептал он. — Я совсем озверел. Я должен был подумать о том, что ты… что тебе… тебе все еще больно?

— Нет, но… страшно, — призналась я и, вздохнув, коснулась лбом его лба. — Просто… будь нежнее. Как раньше, помнишь?

Да, он помнил. Он снова обнял меня — на этот раз куда осторожнее, и мягко поцеловал, не пытаясь вновь опрокинуть на спину. Я не без труда стащила с него измятую влажную рубашку, прижалась к его груди и закрыла глаза, отдаваясь прикосновениям, теперь предельно ласковым и бережным. Сейчас он не казался мне опасным и безжалостным зверем, каким был еще несколько мгновений назад, и вскоре уютное тепло вновь разлилось по венам, сместилось к груди и животу, побуждая раскрываться навстречу настойчивым, откровенным мужским ласкам.

— Вель, — зашептал он мне в ухо, когда я сама обхватила коленями его бедра. — Я скучал по тебе.

— Знаю, — шепнула я в ответ, и по моему телу пробежала сладкая дрожь.

— Не знаешь, — он упрямо мотнул головой и свел брови у переносицы. — Ты сидишь у меня внутри, — его ногти с силой царапнули широкую грудь, словно хотели разорвать ее в доказательство, — и пьешь мою кровь, капля за каплей. А я, как последний глупец, хочу, чтобы это никогда не прекращалось.

Нечасто Джай баловал меня нежными словами. И эти нежности, надо признать, были весьма странными, но я счастливо улыбнулась в ответ. Наверное, так в его устах звучало признание в любви, и мне не могло не польстить такое признание. С величайшей осторожностью я оседлала его, соединив наши жаждущие тела, и слегка качнула бедрами.

— Я тоже скучала, — призналась я в ответ, жмурясь от внезапного острого удовольствия.

— Боги, я могу трогать тебя, — послышался хриплый шепот, и тут же большие теплые ладони сжали мои ягодицы. — И это не сон.

— Не сон, — подтвердила я и склонилась к его лицу. — Поцелуй меня и убедись. Да поскорее, ночь коротка.

Открыв на рассвете глаза, я обнаружила себя в одиночестве. Легкая грусть заползла в душу: Джай ушел на свой сторожевой пост, пока я спала, а мне малодушно хотелось вновь после долгой разлуки проснуться в его объятиях. Дождь, барабанящий по крыше и карнизам уже с утра, лишь добавил тоски к моим ощущениям, и к краям глаз подступили слезы.

Но из детской уже доносились звуки: капризное хныканье Габи и ласковое воркование Лей, и грусть тут же развеялась без следа. Вскочив, я быстро натянула на себя измятую рубашку и распахнула дверь в детскую.

— Вот и мама проснулась, — улыбнулась Лей, старательно баюкающая мою малышку. — Ну же, донна Габриэла, не плачьте. Наверное, снова зубки режутся, — добавила она, виновато взглянув на меня.

Принимая дитя из ее рук, я покосилась в угол, где неподвижно сидел Джай, вольготно вытянув длинные ноги. Встретив его взгляд, горячий, словно расплавленный на огне свинец, я ощутила прилив жара к щекам и опустила взгляд.

— Сегодня ты можешь быть свободен, — сказала я весьма учтиво, смутившись дрогнувшего голоса. — На дворе дождь, мы не пойдем на прогулку.

— Как пожелаете, госпожа, — так же учтиво ответил Джай и, поднявшись, церемонно поклонился.

Пока я кормила Габи, Лей причесала и уложила мне волосы. Я старательно прятала глаза, справедливо опасаясь, что горящий на щеках румянец предательски выдает и мои чувства, и греховность минувшей ночи. Но Лей невозмутимо взяла у меня насытившуюся Габи и направилась прочь из спальни, приговаривая на ходу:

— Давайте-ка, донна Габриэла, пойдем и разбудим эту ленивицу Сай, пусть вас понянчит, пока я помогу вашей матушке вымыться и привести себя в порядок.

На завтрак я спустилась в столовую, вяло перебросилась несколькими словами с Диего и Изабель, а после поцеловала мужа на прощанье, втайне радуясь, что не придется провожать его до кареты благодаря дождю. Сегодня можно по праву целый день лениться, читать или даже предаваться мечтам, вспоминая в подробностях прошедшую ночь. Мышцы все еще ощущали отголоски приятной боли после жарких любовных утех. Мое тело вновь страстно желало Джая, и я с тайным удовольствием подумала, что совсем скоро все это повторится вновь.

Однако задолго до полудня мои полусонные мечтания прервала Сай, появившаяся на пороге спальни с озадаченным лицом.

— К вам пришли, госпожа.

— Кто?

— Это… это страж, который с аркебузой. Ну, то есть, сейчас он без аркебузы, но это тот самый, что…

— Ладно уж, проси, — велела я с нарастающим беспокойством и быстро поправила выбившиеся из прически волосы.

Вошедший немолодой аркебузир в мокром насквозь суконном мундире, стушевавшись, остановился у порога и низко поклонился мне.

— Госпожа.

— Оставьте церемонии, — велела я строго. — Выкладывайте, с чем пожаловали.

— Простите, что беспокою вас, госпожа, но меня уже третий день донимает один из ваших рабов и требует встречи с вами.

— Один из моих рабов? — удивилась я. — И кто же?

— Кажется, его прозвище Зуб, госпожа.

Я наморщила лоб, силясь вспомнить, но такое прозвище ровным счетом ни о чем мне не говорило. И немудрено: я уже давно не интересовалась делами на тренировочной площадке, а людей там теперь добрая сотня. Я же понятия не имела, кто они и когда и как там появились. Душу царапнули угрызения совести: раньше, появляясь на Арене каждую субботу, я знала каждого бойца в лицо и по имени, а теперь, соорудив целый бойцовский городок, я и думать забыла об Арене и кровавых играх, переложив ответственность целиком на плечи своих мужчин, Диего и Джая. Поисками родных и близких для некоторых рабов по-прежнему занималась Лей, а я, вместо того чтобы быть доброй хозяйкой, целиком погрузилась в материнство.

— Чего же он хочет от меня? — нахмурив брови в унисон мыслям, спросила я.

— Не знаю, госпожа. Окаянный раб твердит, что вам грозит опасность, и требует личной встречи с вами.

— Хорошо. Зови его.

— В цепях, госпожа? — прищурился аркебузир, неуверенно переступив с ноги на ногу.

— Э-э-э… — Мне подумалось, что цепи — это уж слишком, но, с другой стороны, если человек хочет личной встречи со мной, то наверняка откажется говорить при свидетелях, а значит, рядом не будет телохранителя. После покушения на Габи я стала гораздо осторожнее и склонна была видеть опасность даже там, где ее нет. — Да, пожалуй.

Откланявшись, аркебузир исчез, а я, велев Сай и сегодняшнему телохранителю не спускать глаз с Габи в детской, стала дожидаться гостя.

Зуб оказался сухощавым, но жилистым мужчиной, чей возраст стремился к тридцати годам. Смуглый, но не настолько темный, как чистокровный халиссиец, он скорее напоминал горца или лиамца. Определенно, я видела его впервые. Оставшись со мной один на один, он рухнул на колени и коснулся лбом пола — несмотря на скованные за спиной руки.

— Госпожа!

— Встань, прошу тебя. Прости за такие неудобства, — я посмотрела на его цепи, — но сейчас я никому не могу доверять. Что привело тебя сюда?

— Я узнал кое-что важное, госпожа, — раб остался стоять на коленях, но преданно посмотрел мне в глаза и звериным движением облизал темные губы. — Вы непременно должны об этом знать.

— Что же ты узнал?

— О готовящемся бунте! — он округлил и без того крупные, слегка навыкате, глаза и стал смахивать на сову. — Среди ваших рабов есть подлые предатели, госпожа!

У меня похолодели кончики пальцев, и я сцепила их в замок, словно боялась выдать саму себя.

— Расскажи мне подробнее.

И он рассказал. Выложил все без утайки — о том, что Джай готовит освободительное восстание. Нет, сказал ему об этом не сам Джай, а некий раб по прозвищу Акула, что называл себя посвященным. О да, сказал он, скоро рабы перебьют всех господ в Кастаделле, разрушат Арену и вырвутся на свободу, убивать, грабить и бесчинствовать. Нет, он, Зуб, не хочет свободы такой ценой. Госпожа была к нему слишком добра, никогда не наказывала плетьми, хорошо кормила и не посылала на смерть, а еще он волен был выбрать себе женщину из прислуживающих им рабынь… Нет, он пока ни с кем больше не говорил, он хотел предупредить госпожу об опасности. О да, он знает некоторые имена заговорщиков — тот самый Акула, горец по имени Жало, Тирн по прозвищу Молот, однорукий Щуп и еще несколько, а зачинщиком у них сам главарь убийц, Старый Вепрь.

Меня передернуло. Знает ли Джай, как его собратья воспринимают готовящееся событие? Неужели и в самом деле такие, как этот неведомый мне Акула, хотят господской крови и смертей? Мне надо было срочно поговорить с Джаем.

— Успокойся, — я нашла в себе силы улыбнуться и положила ладонь на плечо мужчины, что продолжал преданно, по-собачьи, глядеть мне в лицо. — Я обязательно займусь этим. Только прошу тебя, молчи и никому не говори о том, что знаешь.

Он с готовностью закивал и снова облизнулся. Почему-то представилось, что с этих тонких темных губ капает свежая кровь, и я с трудом удержалась, чтобы не отдернуть руку.

— Вы накажете их, госпожа? — с надеждой в голосе спросил Зуб. — Вы скажете господину Адальяро?

— Предоставь это мне, — через силу улыбнулась я. — И ни о чем не беспокойся.

Зуб попытался напоследок расцеловать мне подол платья, но аркебузир, немедленно откликнувшийся на мой зов, вздернул его на ноги.

— Осторожней, — поморщилась я. — Отведи этого человека назад и передай Джаю, что я велю ему вернуться в поместье. И пусть не мешкает.

— Все сделаю, госпожа, — поклонился аркебузир и вывел раба наружу.

Я подошла к окну и настежь распахнула ставни, несмотря на хлещущий снаружи ливень. В комнате все еще остро ощущался чужой запах, и я хотела поскорей от него избавиться. Когда пришел Джай, я велела Сай спуститься вместе с Габи и телохранителем в столовую, чтобы девочку накормили перетертой молочной кашей, а сама плотно закрыла наружную дверь и рассказала Джаю все без утайки.

— Это правда? — спросила я его наконец.

— Что? — он поднял лицо, омраченное тяжкой думой.

— То, о чем говорил этот человек. Или, может быть, этот твой Акула. Вы хотите убить всех господ, что в тот день придут на Арену?

— Боги, Вель! — он раздраженно взъерошил короткие волосы на затылке. — Конечно же нет. Будет так, как я тебе говорил. Я не жажду крови и смертей, я жажду свободы угнетенным! Разумеется, с Акулой я поговорю — он не должен был распускать язык…

— Ты должен поговорить и с этим человеком, Зубом, — убежденно сказала я. — Объяснить ему, что к чему, чтобы он не боялся и не распускал глупые слухи… Святой Творец, а если бы он пришел не ко мне, а к Диего?! Ты представляешь, что бы сейчас было?

Джай помрачнел еще больше, его голова вновь бессильно опустилась.

— Поговорю, будь спокойна.

— Почему… — я сглотнула, боясь произнести то, что собиралась. — Почему он пришел ко мне? Разве рабы не должны желать свободы всем своим естеством? Бороться за нее? Джай, почему?..

— Рабский ошейник носить легче, чем меч воина, — отрешенно произнес он после долгого молчания. — Я должен был это предвидеть.

Я закусила губу и сжала запястье Джая.

— Через полгода все повторится, да? И тогда ты будешь готов?

Он вскинул голову и посмотрел на меня с такой тоской в потемневших серых глазах, что я испугалась — сама не зная чего.

— Надеюсь, Вель. Очень надеюсь.

Если кто-нибудь думает, что бойцовым рабам легко убивать друг друга, что мы рождены для этого и настолько пресытились вкусом крови, что уже ее не ощущаем, то он ошибается.

Убивать всегда нелегко.

К своему стыду, я не помню, откуда у нас появился Зуб. Но записи, которые я скрупулезно веду, обновляя их каждую субботу, говорят о том, что его примерно с месяц тому назад выиграл парень по прозвищу Вьюнок. Вьюнок прежде принадлежал Вильхельмо и был очень рад стать собственностью семьи Адальяро. В черный день жеребьевки этот молодой раб избежал смертельной метки судьбы, однако волею той же судьбы погиб на песке Арены две недели спустя, случайно пропустив нелепый удар затупленным мечом в горло. Глупая смерть.

Зуб родился в рабстве и не знал другой жизни. Мать нарекла его имеем Дэнг Хо — по нему я определил, что она была уроженкой островов Дескари. Но сам Дэнг Хо помнил лишь свое имя и несколько слов по-дескарски. Гибкий и жилистый, он умел сносно сражаться, однако пока я ни разу не выпускал его на Арену. Между собратьями с некоторых пор сложился негласный уговор: новичок на месяц освобождается от необходимости участвовать в боях.

Но почему Акула доверился ему? Еще до того, как спросить у него напрямик, я перелистнул несколько страниц учетной книги и перечитал записи полугодичной давности. Акула нравился мне. В рабство попал мальчишкой и уже не помнил, откуда он родом. Жизнерадостный и улыбчивый, он чем-то напоминал мне Кйоса. Как и Кйос, не спросив моего позволения, нанес себе на запястье татуировку с разорванной цепью. До Адальяро успел побывать собственностью Ледесмы, Абаланте и даже — недолго — несравненной донны Эстеллы. Но, судя по отсутствию характерных шрамов на коже, ей он не слишком приглянулся. Молодой, невысокий и стройный, он обладал легким нравом и податливостью характера, а пресыщенная порочными развлечениями дьяволица предпочитает ломать сильных, несгибаемых, крепких духом и зрелых мужчин.

Слышу собственный горький вздох. Между этими двоими нет ничего общего. Почему же Акула оказался так болтлив?

Поднимаюсь и расправляю плечи, хрустнув суставами. Тяни — не тяни, а возникшее осложнение решать надо быстро. Подзываю Щупа и прошу его прислать ко мне Акулу.

Парень приходит чуть погодя, соблюдая необходимую осторожность. Я задаю вопрос и вижу, как он бледнеет.

— Зуб — надежный человек. Он был другом моего брата…

Я едва удерживаюсь от того, чтобы досадливо хлопнуть себя ладонью по лбу. Ну конечно же, вчитайся я в записи внимательней, я бы отметил, что у Акулы был младший брат. Их разлучили еще мальчишками, и в последнее время младший из сирот принадлежал Вильхельмо, как и Зуб. Брат Акулы сложил голову в той самой смертельной резне, которая вечно будет лежать камнем на моей совести. Воспоминания Акулы еще слишком свежи, и Зуб оказался тем, с кем Акула мог разделить горечь потери…

Моя легкомысленность погубила столько людей — и вскоре погубит еще одного.

Я сильно, почти до крови, закусываю нижнюю губу, а потом задаю еще один вопрос.

— Для чего, ты думаешь, я собирался поднять восстание?

Он сглатывает, не отрывая от меня немигающих глаз.

— Чтобы… сделать нас свободными.

— Верно. А что для тебя означает свобода?

— Быть, как господа, — он вздергивает подбородок. — Делать, что хочется. Жить, где хочется.

— И мстить обидчикам? — вкрадчиво интересуюсь я.

Он опускает глаза, но я так и не дождался в них проблеска раскаяния. Плохой знак, очень плохой.

— Парень, — кладу руку на его плечо и сжимаю пальцы. — Я не обещал, что мы станем убивать всех, кто подвернется под руку. Если ты понял меня именно так, в этом есть моя вина. И клянусь, я разделю ее с тобой. И постараюсь исправить то, что натворил. Вот только тебе придется сделать это тоже.

— Что? — он настороженно вскидывает глаза.

— Зуб донес о нас госпоже. И пойдет дальше, пока не добьется своего. Ты знаешь, что ты должен сделать.

— Нет. Нет! Он был другом моего брата!

— Ты сделаешь это сам, — твердо говорю я, впиваясь в него взглядом, и еще крепче стискиваю его плечо. — И в следующий раз, открывая рот, ты задумаешься, прежде чем убить кого-либо еще своим языком.

— Нет! Вепрь, прошу, нет! — в глазах парнишки отражается настоящий ужас, и он опускается на колени, словно я ему господин. — Не заставляй меня!

— Либо ты заставишь замолчать его, — говорю я безжалостно, — либо он погубит нас всех.

Плечи Акулы вздрагивают, начинает дрожать подбородок. Он еще слишком юн, чтобы держать чувства в узде. Я зря доверился ему.

И вообще все было зря. День за днем, ночь за ночью я проклинаю себя за то, что сам развязал язык прежде, чем убедился, что Вель родит сына. Все эти смерти — на моих руках.

Акула еще некоторое время пытается справиться с безмолвной истерикой, а затем обреченно поднимается и склоняет голову.

К Зубу мы приходим в ночи, пока Щуп по моей просьбе отвлекает дозорных. Предатель ночует в одиночестве: один его напарник по бараку сегодня в дозоре, второй — вероятно, у полюбившейся женщины. Не теряя времени, я обхватываю одной рукой челюсти спящего, а другой заталкиваю ему в рот кляп еще до того, как он успевает окончательно проснуться. Зуб глухо мычит и пытается вырваться, но куда там.

— Не медли, — тихо говорю я Акуле.

По щекам парня катятся слезы: я вижу их даже в темноте барака. Но он послушно достает спрятанную за пазухой веревку из соломы, надерганной из тюфяков. Встает на скрипучий деревянный стул и привязывает веревку одним концом к потолочной балке. На другом конце заранее сделана скользящая петля. Окинув взглядом дело собственных рук, Акула на миг замирает.

— Давай, — подгоняю я. — Не думай долго.

Пока я удерживаю сзади руки брыкающегося изо всех сил Зуба, Акула с реками слез на щеках перехватывает его за пояс и пытается поставить на стул. Но Зуб лягается так отчаянно, что едва не переворачивает стул раньше времени. Накинуть петлю ему на шею оказывается непросто, но Акула справляется и с этим.

— Прости, — сквозь сдерживаемые всхлипы произносит он, глядя в полные ужаса глаза предателя. — Это я погубил тебя.

Зуб душераздирающе мычит, вертит головой и теперь пытается удержаться ногами на спасительном стуле, но Акула, встретившись со мной взглядом, убирает последнюю опору из-под ног предателя.

Несколько конвульсивных движений — и все кончено. Я осторожно убираю изо рта мертвеца кляп и выбрасываю за распахнутое окно, где он вскоре размокнет под дождем.

На моей совести еще одна смерть. И еще один человек, который отныне меня ненавидит всей душой.

Благодаря Щупу, что все так же отвлекает дозорных, мы расходимся незамеченными, как и вошли.

Утро в бараках начинается с новости о том, что один из нас повесился, не выдержав бремени рабства. А вечером того же дня я собираю у себя посвященных — в последний раз — и сообщаю, что наш план отменяется. И если кто-либо вздумает участвовать в заговорах за моей спиной — найду зачинщика, выпущу ему кишки и на них же повешу.

В тесной комнате повисает мертвая тишина. Кожей ощущаю непонимание, обиду и удушающую ненависть, которая льется сейчас на меня из каждой пары глаз.

Но так будет лучше. Я начну все сначала лишь тогда, когда буду готов.

Конец первой части

Комментарий к Глава 47. Отступление Да, понимаю, что “первая часть” в 47 глав выглядит странно (думаю, что в будущем, когда допишу работу, разобью ее на более мелкие смысловые части при более глубоком редактировании), но иначе не получается: следующая часть будет нести уже совсем другую эмоциональную окраску, а трудности героев приобретут другой акцент. Да и определенный кусок времени придется пропустить.

Хочу успокоить (и читателей, и прежде всего себя): следующая часть ожидается не такой длинной и громоздкой, как первая, хотя и будет насыщена событиями.

Ну, по крайней мере, я на это надеюсь :)

====== Часть II. Глава 48. Перед грозой ======

Комментарий к Часть II. Глава 48. Перед грозой глава пока не бечена

Мертвенно-белый мрамор маленького надгробия не отпускает из плена застывший взгляд, пронизывает могильным холодом замершие, негнущиеся пальцы. Если меня никто не трогает, я могу часами сидеть в этой отдаленной части роскошного сада в странном оцепенении, не ощущая течения времени, свободная от мирских мыслей и совершенно пустая, словно моя душа на время расстается с телом и улетает в иные пространства — туда, куда людям из плоти и крови пути нет.

В старинном фамильном склепе семьи Адальяро покоятся с миром останки людей, которых я не знала при жизни: старший брат моего мужа дон Фернандо, их отец и возлюбленный супруг моей свекрови дон Алессандро, его брат Родриго, умерший в отрочестве, их отец дон Рикардо, погребенный рядом с бабушкой Диего донной Адорой… В склепе много других надгробий и имен, некоторые из них уже полустерты и, возможно, давно забыты.

Вот только моему малышу Максимилиану не нашлось места в холодных, неприветливых стенах родового склепа. Некрещеному и не получившему ангельского имени, кроме того, которым мысленно нарекла его я, ему пришлось упокоиться снаружи, среди мягкой зеленой травы семейного кладбища.

Изабель настояла на этом: кладбище предназначалось для слуг, у которых не было своего дома, для рабов, бастардов — если такая неприятность случалась в благородном семействе — и детей, умерших во младенчестве, не успев получить благословение Творца. А я не могла возражать: в то время у меня не оставалось сил бороться. Потеряв свое третье дитя на седьмом месяце тягости, я едва могла дышать и несколько дней находилась между жизнью и смертью — с онемевшими руками и ногами, помутившимся разумом и нехорошей горячкой во всем теле.

С трудом выныривая из вязкого небытия, я буквально заставляла себя делать вдох за вдохом, приподнимая и опуская тяжелую, словно окаменевшую грудь, и силой заблудившейся в горе мысли заставляла свое сердце биться, хотя мне очень хотелось уйти — обратно в спасительное небытие. Но за мою жизнь якорями цеплялись Габи и маленький Сандро. И дон Сальвадоре, и Лей говорили потом, что случилось настоящее чудо: жизнь вернулась в тело, которому по всем законам природы полагалось умереть.

Мой ребенок принял на себя мою смерть.

Последние годы выдались слишком тяжкими для нашей семьи, как, впрочем, и для других жителей Кастаделлы. Когда я еще носила Сандро, полуостров сотрясла невероятной силы подземная буря, обрушившая скальные утесы и кое-где расколовшая берега. Много жизней унесло это внезапное землетрясение. Я бы подумала, что на Кастаделлу низверглось возмездие Творца — за то, что люди здесь забыли о божьей справедливости; за то, что погрязли в грехе; за то, что неволят других людей; за то, что заставляют живых погибать себе на потеху… Но кара небесная затронула не только богатых господ-рабовладельцев, но и несчастных рабов.

Поместье Адальяро не стало исключением. Погибла обширная часть виноградников — вместе с работавшими там невольниками. Провалившаяся крыша лесопилки похоронила под тяжелыми балками около трех десятков людей. Но самое страшное случилось с рабами, принадлежавшими мне: часть горы обвалилась на бойцовский городок и погубила больше половины живых душ… К счастью, Джай в то время находился в поместье и сумел вытащить из дома меня и Габи.

Не пострадала, как ни горько это признавать, только древняя Арена. Однако в тот год погибло так много бойцовых рабов, что игры пришлось приостановить на несколько месяцев. Отменили и кровавый Бой за свободу: смерть и без того собрала свою страшную жатву. Вся Кастаделла носила траур по погибшим.

Но, как будто мало было этой напасти, не прошло и года, как перелетные птицы принесли из-за гор смертельное поветрие, вновь подкосившее город. Мы боялись нос высунуть наружу, Диего даже не ездил в Сенат, чтобы не подхватить болезнь, ведь я носила наше третье дитя…

Увы, в этот раз Джаю не случилось стать спасителем. Временами возвращаясь в мыслях назад, я думаю, что принесли беду аркебузиры, сторожившие бойцовский городок. От них заразились женщины, от женщин — мужчины, и Джай, не зная того, что уже болен, принес заразу ко мне. Он выжил, выжила и я, но утроба моя не удержала в себе дитя.

Застывшие пальцы безвольно скользнули по холодному мрамору: я словно хотела погладить лицо своего малыша, не сумевшего сделать ни единого вздоха на этом свете. Хотела — и не могла…

— Я так и думал, что найду тебя здесь!

Голос Диего заставил меня вздрогнуть; душа вновь соединилась с телом, спина напряженно выпрямилась, и я повернулась на звук его шагов.

— Ма-ам! Мам! Мам! — залопотал маленький Сандро, одной рукой держась за палец Диего, а другую протягивая ко мне.

— Я здесь, мой хороший, — улыбнулась я, распахнув объятия навстречу сыну. — Ты уже выспался?

— Когда я пришел, они с Сай гуляли по саду и пытались найти тебя, — с легкой укоризной поведал мне муж.

В последнее время он старался приезжать домой из Сената пораньше, стараясь успеть к обеду, а вторую половину дня проводил в заботах о поместье и делах, помогая Изабель, либо посвящал остаток дня мне и детям.

Я крепко обняла сына и поверх его плеча посмотрела на Диего. Он улыбался, глядя на нас. Кто бы мог подумать, что дети станут для него настоящей отрадой? Если к Габи он относился со спокойной отеческой благосклонностью, то в маленьком Алессандро просто не чаял души. Возможно, причиной тому было исполнение долгожданного желания: обзавестись наследником и стать истинным продолжателем рода. А может быть, полюбить Сандро ему помогла внешность мальчика: темно-русые, почти черные волосы и орехово-карие глаза. Я долго дивилась тому, как у нас с Джаем мог появиться подобный ребенок, но Джай вновь напомнил о своей бабушке: уж верно, как нельзя кстати в малыше проснулась горячая южная кровь.

Изабель тогда от счастья словно парила на крыльях. Хотя мои вторые роды вновь протекали мучительно и тяжело, вознаградивший всех подарок превзошел любые ожидания. Увидев темные глазки ребенка, свекровь с того дня каждый вечер ставила свечу благодарности перед иконой святого покровителя семьи. Ребенка назвали в честь деда по названому отцу, и это решение я не посмела оспорить.

Джай тоже воспрял духом. Всю мою вторую беременность он, казалось, не находил себе места: даже я не волновалась за себя так, как волновался он. Когда же ему впервые позволили увидеть сына, он — я могла бы поклясться в этом! — на несколько мгновений потерял дыхание. Опустившись на колени, он поцеловал край моей рубашки и едва уловимым шепотом вознес молитву Творцу.

— Алессандро, забирай маму и пойдем поищем Габриэлу. Бабушка Изабель уже давно велела подавать обед в столовую.

Сандро нетерпеливо высвободился из моих объятий и, красноречиво показывая пальцем в сторону дома, произнес:

— Мам!

Я невольно улыбнулась, глядя на его серьезное, озабоченное личико. Сыну через месяц должно было исполниться два года, но он еще не говорил ничего, кроме этого емкого и неизменного «мам». Габи в его возрасте уверенно сыпала целыми предложениями, в основном состоящими из вопросов, сводя этим с ума и меня, и Диего, и Изабель. Не было дня, когда бы я не удивлялась, насколько разные мне достались дети.

Интересно, каким мог бы быть мой второй сынок, Максимилиан?..

— И правда, пойдемте, — я поднялась с маленькой скамеечки, заботливо поставленной у надгробия старым Вуном, и, сделав пару шагов, поняла, что у меня совершенно онемели ноги. — И где же мы будем искать Габи? Может быть, она с Лей?

— Сколько ты уже здесь просидела, Вельдана? — укор в голосе Диего прозвучал гораздо отчетливей. — Лей еще утром отправилась на пристань, в доходный дом. Мне доложили, что сегодня приехал Хаб-Ариф, я встречусь с ним перед ужином.

— Ох, — только и смогла сказать я. — Прости, я совсем забыла об этом. Тогда с кем же Габи?

— Вообще-то я должен спросить об этом у тебя, ведь ты ее мать, — дернул бровью Диего, вновь беря за руку Сандро. — Но так и быть, отвечу: мама видела, как Габи оседлала Вепря и заставила везти себя на конюшню.

Мои губы вновь тронула улыбка. Габи и в самом деле тянулась к Джаю, и никогда не упускала возможности покататься верхом на его широких плечах. Правда, следовало признать, Габи была настолько жизнерадостным ребенком, что ее бесхитростной и искренней любви хватало на всех нас. Даже строгое сердце бабушки Изабель таяло при виде ее улыбки.

— Мам! — напомнил Сандро, смешно нахмурив брови.

— Идем, идем! — Я наскоро растерла занемевшие голени и подобрала юбки, бросив напоследок взгляд на белую мраморную плиту.

Всей процессией мы направились прямиком на конюшни. Но еще не повернув за угол дома, я поняла, что случилось неладное: свист хлыста и вторящие ему сдавленные стоны нарушали неестественную тишину заднего двора.

— Ма-ам? — удивленно заморгал ресницами Сандро, остановившись у края вытоптанной лошадьми площадки.

Высокая и плечистая фигура Джая показалась сразу же за углом дома. Он не повернул головы при нашем появлении, а продолжал наблюдать за экзекуцией, его побледневшее лицо с плотно сжатыми губами казалось застывшей маской. Габи уже не сидела у него на плечах: Джай плотно прижимал ее к своей груди, стараясь удержать ладонью непокорный затылок, но Габи отчаянно извивалась, чтобы хоть одним глазком посмотреть на происходящее у столба. Увидев нас, застывших в недоумении, Габи заерзала еще активней и вскинула над плечом Джая руку:

— Мамочка, папочка! Хорхе бьет Зура! Джай, отпусти!

— Что здесь происходит?! — наконец крикнула я, бросив беглый взгляд на человека, привязанного к позорному столбу. — Диего, пусть он немедленно прекратит!

— Хорхе, остановись! — тут же велел муж, и управляющий незамедлительно подчинился приказу.

— Господа Адальяро, — он любовно пропустил окровавленный хлыст сквозь сложенные кольцом пальцы и почтительно склонил голову.

— Что случилось? В чем провинился этот раб? — властно спросил Диего.

— Этот увалень испортил ваше имущество, господин. Умудрился свалиться на только что распиленные доски красного дерева — вы можете себе вообразить? Три доски сломаны, три доски драгоценного красного дерева! Теперь придется обточить обломки по отдельности, и они пойдут вдвое дешевле, чем могли бы!

— Святой Творец, из-за каких-то досок! — возмущенно воскликнула я. — Да ты сущее чудовище!

— Не вмешивайся, Вельдана, — строго приказал Диего, едва взглянув на меня из-под насупленных бровей, и тут же одарил жестким взглядом Хорхе. — А ты — немедленно прекрати. И думай в следующий раз, что делаешь: на это безобразие смотрела моя дочь!

— Ма-ам! — маленький Сандро с ужасом в распахнутых глазках разглядывал исполосованную спину раба.

— Простите, хозяин, — раболепно поклонился Хорхе. — Этого больше не повторится.

— Очень на это надеюсь, — холодно бросил Диего.

— Папочка! — завопила Габи и, отпущенная на свободу Джаем, подбежала к отцу. — Как хорошо, что ты уже приехал!

Он умудрился подхватить на руки обоих детей, в то время как Джай бросился отвязывать от столба несчастного провинившегося раба. Я лишь переводила взгляд с одного мужчины на другого.

— Идем, Вельдана, — кивнул мне муж. — Мы уже и так опоздали. Мама будет недовольна.

— Папочка, а почему Хорхе бил его?

— Он не бил, а наказывал, — поцеловав Габи в нос, гораздо мягче произнес Диего. — Потому что это плохой раб.

— А Джай сказал, что это Зур, и он хороший!

— Джай слишком много говорит, — мрачно сверкнул глазами Диего, покосившись на меня. — Не пора ли отрезать ему язык?

— Что ты, папочка! — округлила глаза Габи. — Нельзя отрезать Джаю язык! Ему ведь будет больно! И он не сможет разговаривать!

— Вот и я об этом, — буркнул он себе под нос и поудобнее пересадил на предплечье Сандро.

— Па-ап! — возмущенно пискнул пошатнувшийся ребенок, но Диего тут же расплылся в улыбке и посмотрел на меня теперь уже с гордостью.

— Ты слышала?! Он назвал меня папой!

— Но ведь ты его папа, разве нет? — фыркнула Габи, явно недоумевая, чем восхищается отец.

— Разумеется, Габриэла. Твой и Сандро. Ах, вот и бабушка, сейчас нам всем крепко достанется за опоздание!

Зур стойко пытается держаться на ногах, но едва он делает шаг, как я понимаю, что сам он идти не может. Нога от ступни до середины голени — там, где она видна под краем закатанной штанины — выглядит плохо: распухшая и покрасневшая, она напоминает копченую колбасу из говяжьих потрохов. Я перекидываю руку Зура через свое плечо и веду его, хромого и избитого, в сторону общих бараков.

— Давно не виделись, Вепрь, — сквозь гримасу боли усмехается он и сильнее хватается за мое предплечье.

— Давненько, — скупо соглашаюсь я, делая шаг.

— Слухи о ваших приходят к нам редко. Было время, когда я думал, что ты сгинул — если не на Арене, то от болячки.

— Не сгинул, как видишь. Что у тебя с ногой?

— Был уверен, что ничего страшного: слегка распорол острым сучком. Но в последние дни ее раздуло, что твою дохлую черепаху. И воняет не лучше. Она, проклятая, меня и подвела в распилочном цеху: наступил неудачно, упал, сломал доски…

— За это Хорхе тебя порол?

— За это. Доски-то были из красного дерева, дьявол их побери. Каждая из них дороже, чем моя драная шкура.

Скрип моих зубов отчетливо раздается в тишине барака, куда я успел приволочь Зура.

— Да ты не кипятись, — успокаивает он меня и морщится, укладываясь животом на груду грязного тряпья в углу, что служит ему постелью. — Хорхе не слишком свирепствовал, отлежусь до вечера, завтра легче будет.

— Твою ногу смотрел лекарь?

— Лекарь? — он невесело хмыкает и тут же заходится в нехорошем, сдавленном кашле. — Сталибы господа возиться с какой-то царапиной. Мы тут все сами себе лекари.

— Оно и видно, — цежу я, чувствуя, как скулы сводит гневной судорогой. — Я попрошу госпожу, чтобы пригласила к тебе старика Гидо.

— Не суетись, Вепрь, — Зур дружески хлопает меня по запястью, когда я пытаюсь поправить под его взмокшей щекой подобие подушки. — Может, оно все и к лучшему.

— Что к лучшему? — не понимаю я.

Лицо Зура неуловимо меняется, в темных глазах гаснет жизненный огонь, углы губ устало обвисают.

— Нет больше сил терпеть это все.

— Что — все?

— Жизнь эту скотскую. Да разве это жизнь, Вепрь? Каждый день одно и то же. С рассветом на работу, перед глазами одни только бревна и доски, до заката глотаешь древесную пыль, после валишься полумертвый на постель и мечтаешь сдохнуть во сне. А нога… может, с ее помощью боги решили даровать мне избавление.

— Какое избавление? — как попугай, переспрашиваю я и трогаю его лоб. — Эй, да у тебя лихорадка, ты бредишь? Погоди, я разыщу кого-нибудь из рабынь, чтобы послали за лекарем…

— Лекарь… — Он вновь надсадно закашливается и вытирает лицо краем дырявого тюфяка. Я замечаю, что его глаза воспалены, в основании ресниц кое-где заметны белые точки гноя. Такого не было, когда мы виделись с ним в последний раз. Похоже, въедливая древесная пыль и впрямь доконала его. — Ты видел мою ногу, а? Если придет лекарь, то, как пить дать, отхватит ее по самое колено. Тогда на лесопилку мне путь заказан. Если оклемаюсь — меня наверняка продадут за бесценок на галеры. А на галерах, сам знаешь, долго не живут, тем паче калеки. Если же ногу не трогать… Как знать, может быть, все закончится через пару-тройку дней, и мне позволят сдохнуть в одиночестве в этой самой постели.

Он облизывает сухие, потрескавшиеся губы, и я оглядываюсь в поисках какого-нибудь питья. Не найдя ничего подходящего, беру треснувшую глиняную миску и выхожу наружу, зачерпываю из высокой бочки теплой воды, отдающей гнилой древесиной, и возвращаюсь в приглушенный сумрак барака. Зур жадно, захлебываясь, пьет, а затем устало закрывает глаза. Я отрываю от края своей рубахи полоску ткани и, намочив в остатках воды, осторожно вытираю подсыхающую кровь с его плеч и спины.

— Не умирай, Зур, — вырывается у меня беспомощное. — Потерпи еще немного. Быть может, скоро все изменится, для нас всех…

Он все еще лежит, закрыв глаза, но его побледневшие губы горько подрагивают.

— Ничего не изменится, Вепрь. Ничего. Все мы сгинем, рано или поздно. У рабов не бывает иной доли.

Кулаки сами собой стискивают мокрую окровавленную тряпку. Ну уж нет, перемены теперь близки, как никогда…

За обеденным столом все расселись на привычных местах: я рядом с Диего, напротив нас Изабель в окружении внуков: по левую руку от нее на высоком стуле сидит Габи, по правую на таком же высоком стуле — малыш Сандро. Габи в свои три года и три месяца управляется со столовым прибором как настоящая маленькая леди, а Сандро еще не столь сноровист и грациозен: на белоснежную скатерть вокруг тарелки то и дело вываливались кусочки еды, немедленно исчезая в ловких руках рабыни-прислужницы. Сандро, пыхтя от натуги, некоторое время пытался справиться с ножкой куропатки, но в конце концов упрямо свел брови, бросил нож и вилку и ухватился за зловредную ножку рукой.

Зоркая Изабель не преминула пресечь подобное несоблюдение столового этикета.

— Алессандро, — слегка нахмурившись, произнесла она. — Помни, что ты наследник благородного рода, поэтому будь добр, веди себя как подобает воспитанному дону. Ты ведь не животное и не раб, чтобы есть руками.

— Ма-ам! — гневно воскликнул Сандро, отпихнув бабушкину руку помощи и в поисках поддержки уставившись на меня.

Я могла только сочувственно вздохнуть. Изабель твердо задалась целью воспитать из Сандро очередного сенатора, и ничто не могло помешать ей сбиться с этого непростого, но праведного пути.

— Бабушка хочет тебе добра, милый, — мягко сказала я.

Возмущенный моим предательством Сандро в ответ гневно раздул ноздри. Может быть, темными волосами, бровями и глазами он слегка напоминал чистокровного южанина Диего, но упрямство и мимика с потрохами выдавали в нем маленькую копию Джая.

— Мамочка, а донна Лаура сегодня приедет? — подала голос Габи, словно почувствовала, что не помешает отвлечь всеобщее внимание от незадачливого брата.

— Не знаю, — честно ответила я. — Сегодня мы не планировали встречаться. Но ты правда хочешь увидеть донну Лауру, а не Бенито?

— Бенито! — смешно фыркнула Габи, заставив всех улыбнуться. — Его не хочу, он вредный, все время щиплется и портит прически моим куклам. А донна Лаура — красивая! У нее такие платья… Мам, а ты почему все время носишь черное?

Невинный детский вопрос поставил меня в тупик, и я глупо открыла рот, не зная, что ответить. Никто в этом доме не поощрял моего длительного траура: жизнелюбивые южане не умели долго пребывать в унынии. А уж тем паче траура по недоношенному младенцу, которого никто и за человека не хотел признавать. Мне не позволили даже написать на надгробии имя бедняжки Максимилиана, считая это моей очередной блажью. Для них мой ребенок никогда не существовал в мире живых…

— И правда, Вельдана, — поддержал дочь Диего. — Не пора ли тебе снять траур и начать появляться в свете? Мы могли бы сходить на прием, в театр, ну или на Арену. Я устал отвечать на вопросы о твоем здоровье. Скоро меня начнут подозревать в том, что я прячу тебя от людей или вовсе стал вдовцом.

Я тяжело вздохнула. Да, все приличествующие сроки для оплакивания умершего ребенка вышли, но я с трудом представляла себе, как снова начну появляться на людях, развлекаться, улыбаться…

— Я подумаю об этом, — ответила я сухо. — Пока что мне хватает прогулок на набережной.

— А вот как раз с прогулками стоило бы повременить, — помрачнел Диего. — Сегодня в Сенате обсуждали очередное тревожное происшествие: ночью часть бойцовых рабов дона Ледесмы устроили бунт и вырвались на свободу. Некоторых уже изловили и распяли на придорожных крестах, но иные еще разгуливают по Кастаделле с оружием в руках. А ведь только на прошлой неделе муниципалитет пытался изловить шайку разбойников, подкарауливавших благородных людей по вечерам на выходе из таверн… Город в последние годы будто подменили, что стало с людьми?..

Мне на ум пришло сравнение с крышкой, которую срывает с котла паром от булькающего варева. Я знала и от Джая, и от Диего, что в Кастаделле становится неспокойно. Недовольные своим угнетенным состоянием рабы, особенно бойцовые, все чаще устраивали групповые бунты, с разной успешностью подавляемые господами. Когда у нас с Джаем заходил об этом разговор, он странным образом замыкался, и мне порою казалось, что во всех этих вспышках рабского сопротивления он почему-то винит себя… Хотя я знала: дай ему волю, и он взвалит всю вину мира на свои плечи. Но какое, скажите на милость, отношение он мог иметь к вспыхнувшему пожару на корабельной верфи? Пожар, к слову, сумели быстро потушить, и он не принес дону Дельгадо ощутимого ущерба, но после поднявшейся суматохи он недосчитался двух десятков рабов-строителей. Списки беглых рабов все пополнялись. И разве Джай повинен в том, что свободные бедняки голодают? Изнуренные и доведенные до отчаяния стихийными бедствиями и прошлогодним мором, лишенные доходов несчастные люди тоже не оставались в долгу у господ: собирались в разрозненные банды, прятались у дорог на въездах в город, нападали на торговцев и грабили чужеземцев, прибывающих в порт…

— Тебе не кажется, что люди просто возмущены своим бедственным положением? — не удержалась я от укора.

— Любому возмущению должны быть разумные пределы. Но рабы, эти ленивые и подлые твари, наглеют с каждым днем. На днях Дону Ледесме пришлось публично четвертовать добрую дюжину обезумевших рабов — где это видано, чтобы столько тварей разом отказывались повиноваться?

Меня передернуло при этих словах. Я понимала, отчего могли взбунтоваться рабы Ледесмы: полтора года назад он все-таки добился взаимности от Эстеллы ди Гальвез и женился на ней. А уж она, как никто иной, обходилась с рабами крайне жестоко: я собственными глазами видела уродливые отметины на коже Джая. Но разве объяснишь это Диего?

Я украдкой посмотрела на Габи: та, замерев и приоткрыв рот, внимательно слушала наш недетский разговор.

— Вполне естественно, что люди не желают терпеть издевательств.

— Ах, ну конечно, как я мог забыть, что ты, словно монастырская настоятельница, готова принять под свое крыло и обласкать всякую злобную тварь, показавшую зубы! — раздраженно отложил вилку Диего.

— Они не злобные твари, а люди. А люди нуждаются в человеческом обращении. За что Хорхе сегодня наказывал того раба? За пару каких-то досок? И ты считаешь это нормальным?

— Он испортил господское имущество, — огрызнулся Диего, бросив на меня сердитый взгляд. — И в порке нет ничего дурного. Она лишь воспитывает послушание. Даже твой дядюшка, когда приезжал к нам после рождения Сандро, согласился с тем, что мы не обращаемся с рабами дурно.

— Ну разумеется, ведь ты тогда лицемерил, как только мог! — отложила прибор и я, гневно воззрившись на Диего. — Пожаловал всем новую одежду, кормил до отвала и заставлял рабов врать, что они счастливы служить тебе добровольно и не желают свободы! Но, Диего, разве ты сам не понимаешь, что не все рабы даже в нашем поместье живут, как твой Ким!

— Оставь Кима в покое, — сухо ответил Диего и поднялся. — Благодарю, матушка, я сыт. Габриэла, Алессандро, если вы закончили, ступайте с мамой в детскую и ложитесь спать. А после, когда отдохнете, я разрешу Вуну покатать вас на пони.

— Папочка, я не хочу спать! — тут же воскликнула Габи. — Можно, мы попросим Вуна привести пони прямо сейчас?

— Па-ап! — от души поддержал сестру Сандро.

Но даже небывалое красноречие сына не смягчило Диего в этот раз.

— Помните, юная донна Адальяро, что добродетелью благородной девицы является послушание, — назидательно произнес Диего, уверенный, что как нельзя лучше исполняет роль отца.

— Ваш папа прав, — вздохнула я, убрала с колен полотняную салфетку и поднялась из-за стола. — Пойдемте, дети, я уложу вас в постель.

Зверь появляется у меня лишь поздно вечером, после обстоятельного и продолжительного отчета Диего Адальяро. Мы молча, но тепло обнимаемся, и я некоторое время разглядываю его в тусклом пламени свечного огарка. Свобода явно идет ему на пользу: сквозь все свои жуткие татуировки и густой загар он буквально источает здоровье и силу. Правда, сейчас он выглядит слегка уставшим: долгое плавание, бурная встреча с Лей и необходимость держать непроницаемое лицо перед господином наверняка потребовали от него немалых усилий. Как и меня, судьба изрядно потрепала его за последние годы — хотя больших потерь во время землетрясения и мора обитателям Туманных островов посчастливилось избежать, — однако оба мы живы. И все еще верны нашей общей желанной мечте.

Зверь начинает с главного.

— Весь порт гудит, словно пчелиный улей: говорят, через месяц наконец-то состоится Бой за свободу. Ты ведь не упустишь и этот шанс? У меня крепкие нервы, но видеть, как год за годом мои люди напрасно растрачивают жизнь и здоровье, невыносимо даже мне.

— Не напрасно, — уверенно отвечаю я и сжимаю его плечо. — Нет, этот шанс мы не упустим. Люди готовы?

— Готовы. Самые меткие попадают из аркебузы в летящую чайку в густом тумане. Свинцовых пуль мы отлили столько — как бы не потопили тяжестью корабль. Все ждут условленного часа.

— И он скоро настанет. Ты помнишь, что следует делать? В порт вы должны прибыть заранее. Под видом разгрузки товара перенесете оружие и боеприпасы к условленным точкам. В порту вас трясти не должны: имя Адальяро защитит вас от пристрастных досмотров, но будьте настороже. Ты встретился с Аро? Он передал тебе адреса?

— Да, еще утром. Это надежные люди?

— Мне пришлось довериться чутью Аро, и тебе тоже придется. Главное — не обнаружить себя раньше времени. Ты помнишь, какие объекты захватывать прежде всего? — Не дожидаясь ответа, я достаю из тайника у изголовья лежанки свернутый в несколько раз листок и разворачиваю перед сосредоточенным Зверем. — Вот. Здание муниципалитета. Оно наверняка будет пустовать, ведь губернатор — завсегдатай Арены, однако с охраной придется разобраться. Дальше, военные гарнизоны. На границе опять неспокойно, расквартированных в городе частей почти не осталось — так, несколько караульных отрядов, способных лишь воришек гонять. Однако их нельзя недооценивать, да и лишнее оружие не помешает. Потом — сенаторские поместья. Ни одного сенатора в этот день не должно быть дома, зато могут быть их жены, дети… Помни: окружить и взять под контроль, но на господские семьи не нападать. Все, что можно себе позволить — в ответ на сопротивление утихомирить стражей. Но рабов без нужды не трогать! Они — наша будущая сила, помни об этом.

— Я помню, — кивает Зверь, ведь мы много раз уже обсуждали одно и то же, и тычет пальцем в помеченные на клочке бумаги метки. — Порт, верфь, невольничьи рынки, городские амбары, акведук…

— Все верно. И городские границы, выезды из города. В считаные часы Кастаделла будет наша. Нельзя допустить, чтобы весть слишком быстро вырвалась за ее пределы. Но самое главное: это подступы к Арене снаружи. Все представители городской власти окажутся в ловушке, ваша задача не дать никому уйти.

— Как мы узнаем, когда вступать в бой?

— Узнаешь. С началом восстания на главной площади зазвучит колокол. С Арены весть подаст Тея, дальше справится Аро. И помни: наша сила — в быстроте и слаженности. Никаких бесчинств, разорения мирных жителей и бездумных убийств: мы должны сохранить жизнь тем, кто примет наши условия. Я на тебя надеюсь, Зверь.

— Я тебя не подведу. И да помогут нам боги.

Зверь уходит — у них с Лей впереди еще целая ночь. А мне этой ночью не до сна: ветер перемен привел в движение мельничные лопасти, в жернова приходится сыпать зерно. Я опять собираю посвященных: теперь их слишком много, мы едва умещаемся в тесном пространстве моей конуры. Как долго мы ждали этого часа, преследуемые неудачами, и да поглотит меня преисподняя, если я снова отступлюсь!

— На этот раз мы не доверимся жребию, — сообщаю я. — Мы разделимся заранее: те, кто в тот день выйдет на Арену и те, кто останется здесь. У нас есть еще месяц для подготовки, но котел уже бурлит: на Арене не теряйте времени зря, разносите весть нашим проверенным братьям. Наша сила — в отработанных, слаженных действиях. Никакого своеволия, каждый шаг должен быть точно предопределен, каждое движение должно быть под контролем. Начинаем строго по моему сигналу — и без промедления!

Я соединяю на столе несколько листков бумаги, на которых, будто из кусочков мозаики, складывается огромный круг Арены. Добрых два десятка голов, соприкасаясь лбами, склоняются над схемой.

— Как вы все хорошо знаете, ложи в нижнем ярусе принадлежат сенаторам, губернатору и дону Верреро. Господа сенаторы всем прекрасно известны в лицо. Убереги вас боги лишить жизни тех, кто сможет нам пригодиться! Сенаторы Пауль Эскудеро, Леандро Гарденос, Карлос Лидон, Аугусто Месонеро и Хуан Толедо должны остаться в живых. Губернатор Кастаделлы в их числе: ему повинуется городская стража. Их следует окружить и взять под конвой, но даже волосок не должен упасть с этих благородных голов!

Я обвожу взглядом притихших и предельно серьезных собратьев, читая в лицах угрюмое согласие. Не возмущается ни один, и это добрый знак.

— Но есть те сенаторы, — продолжаю я после паузы, — которые никогда не примирятся с отменой рабства и всегда будут нашими заклятыми врагами: Эстебан Гарриди, Алонзо ди Альба, Марио ла Калле. Этих возьмут на себя Тирн, Акула и Эйхо. Вам придется действовать быстро, пока никто не опомнился и не обеспечил господам защиту. Сами выберите тех помощников, кому доверяете и кто прикроет вам спины.

— Мне нужен Вильхельмо, — перебивает меня тихий голос Горного Волка — немногословного раба, на чьем теле видны жестокие отметины, полученные в пыточных подземельях затейника дона Верреро. — Это все, ради чего я хотел бы выжить.

— А мне — Эстелла ди Гальвез, — подхватывает Имо, не так давно вырванный из кровожадных когтей упомянутой донны.

— Вы их получите, — киваю я не без тайного удовлетворения. — Эти господа должны получить возмездие.

Кое-кто еще называет имена не в меру жестоких господ, коими оказалась богата Кастаделла, и в конце концов мы приходим к взаимному согласию.

— Все это хорошо, — берет слово Тень, — но как насчет аркебузиров? Они перестреляют нас в первые же мгновения.

— Не перестреляют, — без тени сомнения заверяю я. — Кое-кто из нас не сидел сложа руки все эти месяцы, а готовился к великому дню. Известно, что у некоторых стражей подготовкой аркебуз занимаются рабы. Кое-кто уже получил указания подмочить порох в нужный день, поэтому выстрелы дадут осечку. Остальные не спохватятся быстро, если мы бросимся врассыпную и смешаемся на трибунах со зрителями. Аркебузиры ни при каких обстоятельствах не станут палить по господам. Если кто из нас и погибнет, то по чистой случайности. Но кто боится смерти, тому не место на Арене в день Великого Боя.

Я снова вглядываюсь в сосредоточенные лица, и мне нравится мрачная решимость, которую я вижу в каждом из них. В конце концов удовлетворенно киваю и продолжаю свою речь.

— Каждый должен взять себе заложника из зрителей. Необходимо заранее поделить сектора, чтобы все знали, в какую сторону бежать. Снаружи Арены соберутся наши друзья: никто из господ не проникнет за ее стены, пока мы не решим главный вопрос в Сенате. И запомните: никому не причинять вреда и терпеливо ждать моего возвращения с доброй вестью!

Среди нас поднимается возбужденный гул, который мне удается заглушить не сразу: собираться таким количеством в одном бараке опасно, нам никак нельзя выдать себя в преддверии большой битвы.

— Теперь о тех, кто остается здесь, — продолжаю я, возвратив в барак тишину. — Жало, оставляю их на тебя.

— Почему? — он вскидывает голову и гневно сверкает глазами. — Я хочу быть с тобой на Арене!

— Ты нужен здесь. Прорваться за частокол не менее важно и опасно, чем быть там, среди нас. Аркебузиры не сводят с нас глаз ни днем, ни ночью, и это должны взять на себя женщины. Лей подмешает в питье сонное зелье, а кухонные рабыни доставят его страже. Однако с теми, кто не уснет, вам придется управиться без тени сомнения. Часть из вас должна окружить поместье и взять на себя переговоры с рабами-стражниками и домашними рабами. Остальные освободят рабов с плантаций и лесопилки. Страх, замешательство и насилие — наши враги, мы должны быть терпеливыми, объясняя нашим братьям, что их жизнь отныне меняется и станет принадлежать только им.

Жало явно недоволен моим решением, но больше не пытается спорить. И тогда в наступившей тишине раздается голос Тирна.

— Все это хорошо, Вепрь. Однако сенаторов девять. Ты ничего не сказал, что делать с нашим доном Адальяро.

Под прямым вопросом и цепкими взглядами нескольких пар глаз я внезапно теряюсь. Пытаюсь глубоко вздохнуть, но грудь стискивает словно железным обручем. Мне нельзя выдать своей растерянности.

— Я скажу позже. Мы еще не единожды соберемся здесь перед Боем, и каждый из нас много раз повторит, что ему следует делать. Как бы там ни было, Диего Адальяро никуда от нас не денется.

Среди собратьев раздаются разрозненные смешки, но быстро стихают. На сегодня я заканчиваю беседу, и мы бесшумно, незаметно, по одному расходимся по баракам. Оставшись один, я устало ложусь на постель и закидываю за голову руки. Закрываю глаза и вызываю в памяти образ красавчика.

Разумеется, самое верное решение — убить его. Разве не этого я хотел все эти годы? Разве не я мечтал долгими ночами, как сверну ему шею, плюну ему на могилу и заберу себе Вель? Разве не для этого я столько времени ждал, пока Вель родит сына, что будет носить фамилию Адальяро?

Если красавчик не погибнет, это будет огромной моей ошибкой. Помимо всего прочего, он из тех, кто никогда добровольно не откажется от права рабовладения…

Однако… Под сомкнутые веки настойчиво проникает укоризненное лицо Вель. Как ни горько это сознавать, но она дорожит своим муженьком. Трясется над ним, как наседка над едва вылупившимся птенцом. Если сенатор Адальяро погибнет, от его крови мне ни за что не отмыться… И уж совершенно точно — Вель мне больше никогда не видать.

Но если он не погибнет и не освободит мне место, увижу ли я ее снова? Так или иначе, я больше не буду ее рабом. Едва ли после всего я буду вхож в поместье, но тогда… Зачем это все, если я навсегда потеряю Вель и детей? Я слишком хорошо ее знаю, чтобы надеяться на силу ее любви и на то, что она откажется от мужа…

Не глупи, Вепрь, не глупи. Диего Адальяро должен умереть. Нет ни одной причины, по которой он может остаться в живых. А Вель… став вдовой, рано или поздно она смирится, привыкнет, простит меня…

Или нет?

====== Глава 49. Бой за свободу ======

Комментарий к Глава 49. Бой за свободу глава пока не бечена

— Поверить не могу! — произносит Вель, широко распахнув глаза и округлив припухшие после жарких поцелуев губы. — Уже завтра все случится! Но ты ведь не бросишь людей на произвол судьбы, как в прошлый раз?

— Ни за что, — уверенно отвечаю я, любуясь ее лицом, детским восторгом в глазах и потрясающей, бесхитростной наивностью. — И завтра я буду среди них.

— А это не опасно? Ты ведь уже давно не выходил на Арену…

— Ну мы же много раз это обсуждали, Вель, — я прикасаюсь носом к кончику ее носа, пытаясь заглушить в себе не к месту возникшие угрызения совести. — Я не стану сражаться. Никто из нас не станет. Мы с предельной осторожностью захватим в заложники сенаторов, сопроводим их в сенат и настойчиво порекомендуем принять закон об отмене рабства. И они примут. С соблюдением всех полагающихся законов, будь уверена.

— Я уверена, — говорит она, глядя на меня немигающими и полными любви глазами. — Иначе и быть не может. Рабство — это отвратительно, противоестественно человеческой природе и противно законам божьим. Дядюшка говорил, что Аверленд не отступится и всегда будет настаивать на отмене этого варварского закона, поэтому север нас точно поддержит. Как только все случится, я отправлю ему письмо. У меня нет сомнений, что свободная Кастаделла станет примером для остальных городов Саллиды, и вместе мы добьемся того, что прежде казалось невозможным!

Не могу оторвать взгляда от ее прекрасного, одухотворенного лица. Даже в темноте видно, как пылают ее глаза, как пышут жаром ее щеки. С нежностью прикасаюсь губами к точеной скуле и вдыхаю запах бархатистой кожи: после недавней неистовой любви он кажется насыщенней и ярче. Мне с трудом удается сохранять разум ясным.

— Я буду там завтра, — вдруг объявляет она, глядя куда-то сквозь меня.

— Что?.. — опешив, приподнимаю лицо. — Ты? Зачем?!

— Я должна быть там, где будешь ты. Не смогу оставить своих людей. Хочу видеть, как они отвоюют свободу.

— Нет, Вель! — выдыхаю я, стараясь подавить в себе вспыхнувший страх. — Тебе нельзя там находиться. Ты должна быть дома, с детьми, дожидаться хороших новостей…

— Я должна, Джай, как ты не понимаешь!

— О боги, Вель! — у меня начинают мелко трястись руки, и я приподнимаюсь на кровати, ерошу пальцами волосы. — Ну почему ты всегда со мной споришь?! Это может быть опасно…

— Но ты ведь сам говоришь, что никакой опасности нет! — с вызовом заявляет она. — Так чего же ты боишься?

— Для мужчины нет, но ты женщина! Тебя могут случайно толкнуть, зашибить, да мало ли что произойдет в суматохе… — мысли судорожно мечутся в голове, и я несу сущий бред, пытаясь ее убедить. — Кроме того, неизвестно, насколько это затянется. Да и как ты поедешь домой? Карету займет твой красавчик, чтобы ехать в Сенат, а ты что, станешь дожидаться его на Арене или пойдешь пешком?

— Я поеду с ним, — упрямо говорит Вель.

— А если мы просидим там до самого вечера, погрязнув в дебатах? Донна Изабель изведется, и дети…

— Ну ладно, ладно, — она недовольно выпячивает губы. — Так мы будем спорить до самого утра. Ложись лучше спать, у тебя завтра нелегкий день.

— Мне нельзя спать, я должен до утра сторожить тебя и детей.

— Тебе нужно поспать, хотя бы недолго. Хочешь, я пока буду нести твой дозор? Клянусь, я не засну, а когда станет совсем невмоготу, разбужу тебя. Идет?

— Идет, — улыбаюсь я и целую ее в губы. Как же хочется, чтобы эта ночь не заканчивалась… Но близится рассвет, а с ним обретают очертания и мои неясные тревоги. — Вель… Ты ведь не совершишь глупости, правда?

— Не совершу, — она ласково трется носом о мою щеку и касается пальцем виска. — Джай…

— Что, душа моя?

— Мы ведь увидимся с тобой… снова? После всего?

— Непременно, Вель.

Я готов молиться всем богам, в которых не верю, чтобы мое обещание оказалось правдой.

— Но как? Мы ведь больше не сможем…

— Я найду способ, предоставь это мне. Не тревожься ни о чем.

Она обвивает мою шею руками, словно обольстительная русалка, и крепче притягивает к себе. Уставшие мышцы помимо воли откликаются на податливость ее обнаженного тела, по бедрам проходит сладкая судорога. Вместо того, чтобы послушно закрыть глаза и опустить голову на пуховую подушку, я сгребаю Вель в объятия и с силой сжимаю ее ногу выше колена, отводя в сторону. Она с тихим стоном принимает меня, и наши тела вновь сливаются воедино.

Я обещал ей, что мы увидимся вновь. Но кто знает, когда и как это случится?

— Мамочка, а куда ушел Джай? — неожиданно спросила за завтраком Габи, будто почуяла, о ком я думаю все утро.

Я попыталась улыбнуться, но улыбка, судя по внимательному взгляду Диего, получилась жалкой и неискренней.

— К другим бойцовым рабам, они должны каждый день упражняться в ловкости и силе.

— Он обещал научить меня кататься на настоящей лошади, а не как Вун, на пони, — капризно выпятила губки Габи. — Можно, он поупражняется потом, а сейчас придет ко мне?

— Джай сегодня будет немного занят, Габриэла, — вместо меня ответил Диего. — Ему придется поехать на Арену.

— На Арену? Что такое Арена? — загорелась живейшим любопытством Габи. — А мне с ним можно?

— Нет, юная донна, тебе нельзя, — мягко возразил Диего. — Это взрослые дела.

Однако кажущаяся мягкость его голоса не скрыла того, как торжествующе приподнялись уголки красивых властных губ.

Я опустила глаза в тарелку и закусила губы. Меня вдруг осенило: да ведь Диего рад тому, что Джай сегодня будет участвовать в бойне! Я думала, их затяжная и скрытая вражда уже давным-давно канула в небытие, но нет, Диего по-прежнему желает ему смерти! И едва ли рассчитывает на то, что Джай повторит свой прошлый подвиг и единственным останется в живых…

Я с шумом выдохнула и на всякий случай отвернула лицо, заметив на себе цепкий взгляд Изабель. Святой Творец, да они оба надеются, что Джай сегодня не вернется — и не вернется уже никогда!

Негодование внезапно сменилось тайным злорадством: как же они ошибаются! Диего даже не подозревает, сколь неприятный сюрприз ожидает его сегодня вместо барышей от ставок на чужую жизнь. Но что, если он заподозрит неладное раньше времени? Я вновь закусила губу и посмотрела на мужа с тревогой. Нет, следует непременно поехать вместе с ним, чтобы он, чего доброго, не натворил беды и не убил кого-нибудь сгоряча, узнав правду о заговоре. Джай клятвенно обещал, что никому из господ не причинят вреда, а уж я постараюсь, чтобы вреда бывшим рабам не причинили сами господа!

Дождавшись, пока в перебранке между Габи и Диего возникнет пауза, я искоса посмотрела на мужа и смиренно произнесла:

— Надеюсь, мне позволено будет поехать.

— Ты уверена? — он едва уловимо изогнул смоляную бровь. — Сегодняшний бой не из тех, которые тебе нравятся, разве ты забыла?

— Я хочу быть с тобой, — сказала я мягко и положила ладонь поверх его расслабленной кисти, провела пальцами по впадинкам между выпуклыми холмиками костяшек. — Не отказывай мне, прошу.

Диего глубоко вздохнул и сдвинул брови, пытаясь казаться строгим и недовольным, но его рука мягко перехватила мою ладонь, а в черных глазах вновь вспыхнуло торжество.

— Что ж, ты всегда все делала по-своему, Вельдана. Смею ли я запрещать?

Дыхание сбилось в груди: сначала от радости, потом от внезапного болезненного укола. Почему он так быстро согласился? Неужели он желает, чтобы я своими глазами увидела смерть Джая? Ох, да помогут мне святые угодники и сам отец наш небесный, Святой Творец!

Сегодня слишком многие едут на Арену, и господам пришлось снарядить несколько телег, чтобы вместить нас всех. На запятки хозяйской кареты взгромождают огромный и тяжелый сундук с боевым оружием. Рабов, звенящих тяжелыми цепями, по одному загоняют в телеги.

«Смертники» выглядят спокойными и покорными судьбе, будто сегодняшний бой ничем не отличается от обыденного, и им предстоит лишь показать себя перед господами. Только если внимательно приглядеться, можно заметить, как победный огонь полыхает в глубине их глаз под смиренно опущенными ресницами. Но кто бы стал приглядываться к бессловесным рабам?

Я терпеливо дожидаюсь, пока последний человек заберется в телегу и поднимаю ногу на подножку. Но голос, внезапно раздавшийся за моей спиной, заставляет меня вздрогнуть, обернуться…

…и замереть в немом оцепенении. Диего Адальяро, облаченный в лучший парадный костюм, придерживая одной рукой ножны со шпагой, другую руку подает Вель, чтобы помочь забраться в карету.

Я, как безмозглый индюк на пустое корыто, таращусь на край ее юбки, медленно исчезающий в карете, и не понимаю, почему на землю не обрушились небеса. Ведь она обещала мне сегодня оставаться дома!

— Эй, ты, чего вылупился? — толкает меня в спину аркебузир. — Пошевеливайся, господа уже выезжают!

Я с трудом передвигаю налитые свинцом ноги, вдыхаю ставший вдруг вязким воздух и чувствую, как бешено кровь бьется в висках. Но делать нечего: даже если я закричу во все горло, кто послушает меня, бесправного раба?!

Забираюсь в телегу последним, и в голове все это время лихорадочно стучится одна мысль: Вель не должна увидеть смерть своего мужа. Нет, не должна!

— Диего Адальяро мне нужен живым, — склонившись к уху Тирна, шепчу я. — Передай остальным по цепочке. Ты понял?

Он едва заметно кивает, и спустя некоторое время слегка поворачивает лицо к соседу. Я в изнуряющем напряжении наблюдаю за тем, как мой приказ расходится по нашей повозке. Мне надо успеть передать его всем — остальным, кто едет в других телегах смертельного кортежа, и тем, кто дожидается нас за решеткой Арены… Я должен успеть.

Под прохладными сводами Арены сегодня царило непривычное оживление. Черная вощеная доска для распределения поединков сиротливо стояла в углу: противостояние среди бойцов и виды оружия в эту субботу выберет жребий. Однако ставки принимались с небывалой суетливостью, с жаркими спорами и громкими возгласами. До моего сознания с большим трудом доходила их сложная схема: следовало выбрать двадцать рабов, которые последними продержатся в живых, двоих претендентов на место в финальной схватке и абсолютного фаворита. Почти не глядя на расплывающиеся перед глазами прозвища, я поставила метку напротив имени Джая, а следом бездумно отметила другие знакомые имена. Какая теперь разница, кого выбирать? Сегодня они все должны выжить.

— Донна Вельдана! — вездесущий Вильхельмо Верреро и сегодня не упустил возможности добавить мне неприятных мгновений. — Весьма удивлен, что вы вновь почтили мое скромное заведение своим присутствием! Готов побиться об заклад: собираетесь и в этот раз порадовать зрителей невероятной щедростью вашей души? Надеюсь, сегодня вы захватили достаточно золотых?

— Ваши намеки неуместны, Вильхельмо, — холодно изрек Диего, беря меня за руку.

— Ох, простите, господин сенатор, — низко поклонился хозяин Арены. — Я всего лишь хотел полюбоваться улыбкой вашей супруги. Выглядите очаровательно, донна Вельдана. Глубокий синий вам к лицу куда больше черного.

Намек Вильхельмо на то, что я сняла траур, больно царапнул по сердцу, но я попыталась удержать на лице невозмутимость.

— Благодарю, — отрезала я столь холодно, чтобы уж точно не вызвать у Вильхельмо желание продолжить неприятную беседу.

Но дон Верреро ничуть не обиделся, а с тем же присущим ему лживым радушием возобновил приветственный обход сенаторских лож.

Провожая взглядом его высокую широкоплечую фигуру, я не без любопытства оглядела трибуны. Сегодня они были забиты до отказа: ни единое местечко не осталось свободным! С неудовольствием я отметила, что донна Эстелла, что теперь носила фамилию второго мужа — Ледесма — опустилась с верхних, мало почетных рядов на третий ярус, где размещались богатые ложи знатных персон. Ее угольно-черные глаза скользнули по мне с подчеркнутым равнодушием, а красивые, подведенные ярким кармином губы насмешливо изогнулись. Дьяволица наверняка намеревалась сегодня получить свой долгожданный реванш и увидеть смерть Джая!

О, как много людей желают ему смерти!

Но вы не дождетесь.

Я с достоинством вздернула подбородок и отвела глаза. Главный круг Арены с идеально приглаженным белым песком пока пустовал: все рабы, которым, как предполагалось, сегодня предстояло умереть на потеху господам, разминались за тяжелой железной решеткой.

И Джай среди них. Как мне знать, спокоен ли он? Не слишком ли он злится на то, что я воспротивилась его желанию и явилась на Арену? Не дрогнет ли его рука, когда он будет захватывать в заложники сенаторов?

Я вдруг запоздало поймала себя на мысли, что Диего ведь тоже придется стать сегодня заложником… и эта мысль меня испугала. Сделает ли это сам Джай? Хотелось бы верить… ведь если с Диего столкнется кто-то другой, он может быть не столь обходителен…

Ладони от волнения стали противно холодными и липкими. Я украдкой вытерла их о верхнюю юбку и попыталась дышать глубже.

Все будет хорошо. Непременно будет.

Ведь Джай мне обещал, и он знает, что делает, верно?

Звучит первый удар гонга, железная решетка поднимается, и половина бойцовых рабов выходит на белоснежный песок Арены. Вторая половина останется ждать за решеткой — но не так уж долго. С последним ударом гонга, услышав мой клич, оставшиеся рабы вновь поднимут решетку и хлынут в круг единым живым потоком…

Выхожу в числе первых и окидываю взглядом трибуны. Как я и предполагал, вся знать Кастаделлы собралась поглазеть на смертельное побоище. Пересчитываю зрителей в нижних ложах: все девять сенаторов здесь, большинство пришли с женами или взрослыми отпрысками, но есть и те, кто явился один. В ложе сенатора Эскудеро не вижу подруги Вель донны Лауры: эта леди, как и моя нежная северянка, недолюбливает кровавые забавы. Что ж, ей сегодня не придется оплакивать мужа, и ее добродетель будет вознаграждена.

Взгляд меж тем выхватывает ровный строй стрелков, ощерившихся длинными дулами аркебуз и арбалетами над верхним ярусом трибун. Надеюсь, мало кому из них пришло в голову проверить забитый в стволы и заготовленный в рожках порох или исправность спусковых рычагов. Я не льщу себя надеждой, что сегодня обойдется без смертей среди моих собратьев, и все же я попытался предусмотреть все, что мог. Теперь дело за удачей.

Слышу второй удар гонга и перехватываю в руке тяжелый боевой меч. Невольно поворачиваю голову в сторону ложи господ Адальяро. Напряженный взгляд Вель пронизывает мне сердце, словно свинцовая пуля, и оседает в груди такой же свинцовой тяжестью. Боги земные и небесные, прошу вас, уберегите ее от беды! И позвольте мне первым оказаться лицом к лицу с Диего Адальяро…

Звучит третий удар гонга, и мои легкие разрывает от оглушительного клича. Все происходит в единое слитное мгновение: ответный рев обезумевших от близкой победы рабов, натужный скрип железной решетки, вопль ужаса, волной пронесшийся на трибунах, первые разрозненные хлопки выстрелов и свист арбалетных болтов, которые вскоре стихают. Я бросаюсь налево, к красавчику и Вель, но внезапно мне преграждает путь возникший из ниоткуда стражник. Он буквально насаживается грудью на мой меч, словно куренок на вертел, но вместо него подскакивает другой — юный, наполовину ослепший от ужаса. Жить бы ему и жить… Откуда они все взялись?! Разве их было так много? Приложив юнца по виску гардой, я вдруг замечаю массивную фигуру Вильхельмо, стремительно улепетывающую между упавшими телами к выходу. Снова звучат выстрелы — слишком разрозненно, чтобы представлять серьезную угрозу — и я бессознательно хватаю Вильхельмо за полу сюртука. Надо отдать ему должное: он успевает выхватить из ножен длинный кинжал и даже замахнуться, но в этот миг чей-то клинок кроит ему горло от уха до уха. Бездыханное тело Вильхельмо тяжело оседает на каменные плиты Арены, и я вновь озираюсь в поисках Вель.

Вот она! Кажется, я мчусь к ней быстрее ветра, но на деле ноги будто увязли в густом меду, и на пути возникает очередной назойливый страж. Его широкие плечи и жало клинка мешают увидеть, что происходит в сенаторской ложе. Я лишь мельком вижу, что кто-то из незнакомых мне рабов хватает Вель за волосы и загораживается ею, как живым щитом.

Я кричу во всю мощь легких, обрушивая удар на ни в чем не повинного стража, а глаза меж тем выхватывают гибкую фигуру красавчика Адальяро, который с жаром прославленного воина бьется с подскочившим к нему рабом.

В голове, должно быть помутилось от творящегося вокруг безумия, потому что я радуюсь, когда раб погибает от сенаторской руки. А я вновь отбиваюсь от чужого клинка; мимо свистит арбалетный болт и исчезает позади, слегка царапнув плечо.

Пока я разбираюсь с досадной помехой, красавчик заносит руку с окровавленным клинком, чтобы убить раба, схватившего Вель, — и вдруг падает, сраженный мощным ударом сзади.

Из горла вырывается бессвязный вопль: нет!!! Одним ударом добиваю противника, в два прыжка добираюсь до ложи… и успеваю лишь подхватить на руки потяжелевшее тело Диего Адальяро. Поднимаю глаза и с яростью кричу в ошалевшее лицо раба:

 — Какого дьявола?! Прочь пошел!

Раб немедленно разжимает руки и шарахается назад, через мгновение исчезая ярусом выше.

— Что вы наделали! — визжит Вель, и я вижу, как ее колотит от жестокого потрясения. — Вы убили его! Убили!!!

Невзирая на то, что на трибунах идет беспорядочная резня, и не заботясь больше о том, кого из сенаторов оставят в живых, а кого нет, я рывком закидываю бесчувственное тело красавчика на плечо, хватаю Вель за руку и загораживаю ее своей грудью.

— К выходу, быстро! — командую я и толкаю ее в спину, ограждая собой от мелькающих лезвий и шальных выстрелов.

Мне удается протиснуться сквозь обезумевшую от крови толпу, миновать коридор, толкнуть тяжелую дверь и оказаться под палящим солнцем; меня тут же обступают вооруженные мечами и аркебузами незнакомцы.

— С дороги! — рычу я не своим голосом, и они останавливаются, но не опускают мечи. В уши отравленным жалом вгрызаются рыдания Вель. — Держать выход!

— Пропустите его! — ко мне вдруг стремительно подскакивает широкая тень, и я узнаю голос Зверя. — Это наш командир, остолопы! Что стряслось, Вепрь? Там все по плану?

— Не знаю, — хриплю я и отыскиваю взглядом знакомую карету. — Адальяро ранен. Прикажи своим людям отвезти в поместье его и донну Вельдану. Отвечаешь за них своей головой!

— Я все сделаю, Вепрь, — заверяет он и хлопает меня по плечу. — А что ты собираешься делать?

— Возвратиться в пекло, — отвечаю я, не в силах оторвать взгляд от сотрясающейся в рыданиях фигуры Вель. — Будь наготове.

Мне стоило бы вспомнить все молитвы, которые я выучила за свою никчемную жизнь, но в нужный момент на ум почему-то не приходит ни одной. Мои губы, словно заколдованные, повторяли только имя мужа.

— Диего… Диего… Диего, прошу тебя… не умирай!

Он был еще жив: слабые хрипы, перемежаемые сдавленным кашлем, с трудом вырывались из его горла. Лицо мужа никогда еще не было таким бледным, и тем более зловещей на фоне мертвенной бледности выглядела темно-красная кровь, что тонкими струйками сочилась из его рта и носа. Я то и дело вытирала ее трясущимися пальцами, как будто это могло удержать в Диего жизнь, но что еще сделать, не знала. Богатый парадный жилет с золотыми позументами весь пропитался кровью из сквозной раны; кто-то — кажется, это был Хаб-Ариф — наскоро завязал вокруг его торса свою рубашку, но и она тоже теперьпропиталась кровью.

— Диего! Посмотри на меня, милый!

Я обхватила холодные щеки мужа ладонями и попыталась в духоте кареты согреть его своим дыханием.

— Прошу тебя, открой глаза…

И он вдруг открыл. Посмотрел на меня непонимающим взглядом, который, впрочем, почти сразу прояснился. Я заставила свои непослушные губы растянуться в улыбке.

— Диего, пожалуйста! Держись! Я уже послала за доном Сальвадоре…

Губы шевельнулись, Диего явно силился что-то сказать, но вместо слов из угла рта вытекла лишь новая струйка крови. В движении посиневших губ мне почудилось собственное имя…

— О Творец, что я наделала! Милый, прошу тебя, прости… О-о-о, нет, лучше злись на меня, проклинай меня, только живи!

Неестественно синие губы Диего почти полностью окрасились кровью. Бледное лицо вдруг побагровело от натуги: он пытался сделать вдох, но получалось плохо. Я видела, как он борется сам с собой, пытаясь унять обуявший его страх, видела, как его губы сложились в подобие улыбки, видела, как рука его потянулась к моему лицу, тронула подбородок… и бессильно упала.

Бледное лицо вновь налилось кровью, грудь судорожно дернулась в мучительной агонии, глаза закатились — и в следующий миг голова мужа пугающе потяжелела в моих руках.

— Диего… Диего, прошу тебя… не надо, не умирай! Не оставляй меня одну!

Но он уже не слышал — я поняла это не сердцем, которое не желало его отпускать, а отдаленными уголками помутившегося рассудка. Я смотрела на бездыханного мужа и сама не могла дышать: грудь разрывало от невыносимой боли, как будто у меня самой были сломаны все ребра. Когда карета остановилась, из моего горла вырвался протяжный полустон-полукрик:

— Не-е-ет!!!

— Святой боже, Вельдана! — раздался снаружи встревоженный голос Изабель. — Почему ты кричишь? Тут и так все вокруг помешались, что происходит?

Дверца кареты распахнулась, и я увидела испуганное лицо Вуна. Он перевел потемневший взгляд с меня на неподвижное тело хозяина и в нерешительности отступил.

— Да что там, Вун? — голос Изабель стал слышен ближе. — Почему Диего не выходит? Что с Вельданой?

Горький спазм сдавил осипшее горло: теперь я даже под пыткой не могла бы издать ни звука. Воздух входил в мои ноздри короткими, судорожными рывками. Неизбежное случилось: Изабель сунула голову в карету. Несколько мгновений она пыталась привыкнуть к полумраку после яркости солнечного дня, а затем коротко охнула, увидев Диего, лежащего на бархатной обивке дивана.

— Господи, что с ним?! Он ранен?! Ты послала за доктором?!

Шурша ворохом широких юбок, она втиснулась в карету, оттолкнула меня и дотронулась до мертвого лица сына.

— Диего, мой мальчик!.. — ее голос стал тише и отчетливо задрожал. — Что с тобой, милый? Тебе плохо? Очнись, это мама… Боже мой… боже мой… Диего, открой глаза, заклинаю тебя всеми святыми!

— Он умер, — с трудом протолкнув застрявший в горле комок, чужим голосом произнесла я.

— О!.. — воскликнула Изабель. — Что? Не может быть… не может быть… Диего, мой мальчик, проснись! Дыши… о, пресвятая дева-мать, молю тебя, дыши!

От духоты и пропитавшего карету запаха свежей крови у меня потемнело в глазах, а желудок скрутило узлом. Пока меня не стошнило прямо на мертвое тело, я, неуклюже путаясь в юбках, выползла из кареты с другой стороны. Ко мне услужливо подскочил раб — из домашних телохранителей, и я, пошатываясь, оперлась на его руку.

Истошный, полный невыносимой боли крик Изабель раздался в недрах кареты. Я обошла покачивающийся корпус вокруг, ухватилась пальцами за кованые прутья парадных ворот и буквально повисла на них.

Рассудок равнодушно отметил, что двор полон людей. Я узнала среди них домашних рабов, рабов с плантаций в широкополых шляпах — и вооруженных мечами бойцовых рабов, которым вообще-то полагалось находиться за частоколом тренировочной площадки. У нижних ступенек веранды, под кустом рододендрона, я заметила несколько неподвижных тел: военные мундиры выдавали в них стражей или аркебузиров.

Выходит, бунт произошел не только на Арене. Кто-то выпустил рабов на свободу…

На веранде показались две фигуры, в которых я не сразу узнала Лей и Кима. Оба выглядели крайне встревоженными, когда сбегали по ступенькам вниз.

Мои дети. Где мои дети? Если по поместью вот так запросто разгуливают вооруженные рабы, никто из нас не в безопасности!

Однако враждебности никто не проявлял. Среди домашних рабов явно царило замешательство, бойцовые, опустив мечи, тихо переговаривались, но даже не подумали воспрепятствовать нашим с Диего личным слугам.

— Госпожа! — подбежавшая ко входу Лей тронула мои пальцы, судорожно вцепившиеся в ажурный узор ворот. — Вы в порядке?

— Диего убили, — сообщила я на выдохе, не узнавая свой голос. — Где Габи и Сандро?

— В детской, с Сай. Их охраняют… — быстро шепнула Лей и запнулась.

Она выглядела потрясенной услышанной новостью — но явно не тем, что происходило вокруг.

Мимо нас прошел Ким с широко распахнутыми, словно невидящими глазами и остановился у кареты. Я оглянулась: свекровь, похоже, окончательно осознала постигший ее самый страшный кошмар. Вун пытался оттащить ее прочь от кареты, а она билась в его руках, бессвязно стеная. Нарядный кружевной чепец слетел с ее черных с проседью волос, но она ничего не замечала, то царапая лицо Вуна, то вцепляясь пальцами в собственные аккуратно завитые локоны. Ким гибкой тенью скользнул внутрь кареты и через несколько долгих мгновений извлек наружу тело хозяина — держа его на вытянутых руках, словно малого ребенка. Я взглянула на них и отшатнулась: черные, как угли, глаза Кима пламенели демоническим огнем на смертельно бледном лице. Не обращая внимания ни на кого, Ким, пошатываясь, понес мертвого Диего в дом. Бойцы, наводнявшие лужайку перед верандой, почтительно расступились.

— Кто еще пострадал? — тихо спросила Лей.

Не знаю, в самом ли деле она ожидала от меня ответа. Я взглянула на нее с удивлением, будто видела перед собой незнакомку. Лей явно знала, что готовил нам сегодняшний день.

Она предала меня, как и Джай.

— Твой Хаб-Ариф жив, — с трудом разжав губы, равнодушно бросила я. — Остальные — не знаю.

Отвернувшись от нее, словно она была пустым местом, я подобрала ворох юбок и побрела в дом.

Сквозь оставленную открытой дверь из покоев Диего в темный коридор сиротливо вползала полоска дневного света. У моей двери охраны добавилось: помимо привычных телохранителей, что в растерянности озирались вокруг и жадно впивались в меня вопросительными взглядами, я увидела здесь пару вооруженных бойцовых рабов. Завидев меня, они опустили глаза и склонили в приветствии головы — но не настолько низко, как того требовали правила рабского кодекса.

Я беспрепятственно прошла внутрь, обвела взглядом пустую спальню, заглянула в детскую. Сай, с дрожащими руками и полубезумными глазами, подскочила с кресла и подошла ко мне, ожидая указаний.

— Госпожа!

— Как дети? — я бросила взгляд на две кроватки под общим полупрозрачным пологом.

— Уснули… Но…

— Тебя никто не обижал?

— Нет, госпожа, — сглотнула Сай. — А… вас?

— Дон Адальяро убит, — сообщила я, подивившись безразличию собственного голоса. — Прошу тебя пока побыть здесь, с детьми. Я скоро вернусь.

Оставив застывшую в немом молчании Сай, я так же тихо, как вошла, вернулась обратно в коридор и шагнула в открытую дверь соседних покоев.

Диего лежал на краю широкой кровати, Ким сидел рядом, склонившись над ним. Окровавленная рубашка, которой Хаб-Ариф перевязал раны моего мужа, теперь бесформенной тряпкой валялась на полу. Длинные тонкие пальцы Кима медленно прикасались к одежде покойного: расстегивали пуговицы, развязывали шейный шарф и широкий парадный пояс, зачем-то поправляли кружевные манжеты. Я подошла ближе и, не слишком понимая, зачем, один за другим стащила с вытянутых ног Диего высокие сапоги. Вместе с Кимом мы избавили его от чулок, облегающих бриджей и заскорузлого от крови парадного жилета. Когда на Диего осталась одна лишь белоснежная рубашка с ярко расплывшимся по ней кровавым пятном, Ким на мгновение замешкался, но затем просто разорвал ее от ворота до подола.

Я судорожно всхлипнула, глядя на обнаженное тело мужа. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, села на край кровати, соприкоснувшись коленями с бедром Кима. Коснулась свежей, потемневшей по краям раны между ребрами. Пальцы тут же стали липкими от загустевшей крови. Не вытирая их, я провела рукой по тонкому бледному шраму, начинавшемуся под нижними ребрами. Внизу живота клубок застарелых рваных шрамов становился гуще… Я никогда не видела его полностью обнаженным, и только теперь, мертвый и беззащитный, он открыл мне свои последние, горькие тайны.

Не в силах сдержаться, я разрыдалась над телом мужа, размазывая по щекам слезы и кровь. Ким грубовато оттолкнул меня, но его неслыханная непочтительность не имела теперь никакого значения. Словно ревнивый коршун, желающий защитить свою добычу от стаи падальщиков, он поднял тело бывшего господина и перенес в купальню.

Не знаю, сколько я просидела так, на пустой, испачканной кровью кровати Диего, борясь со слезами и утратив чувство реальности. Но когда рыдания перестали сотрясать грудь, а слезы высохли, оставив на щеках горькие тянущие дорожки, я тяжело поднялась с кровати и заглянула в купальню. Ким успел начисто обмыть тело, сложить хозяину руки на груди, и теперь неподвижно стоял рядом, напоминая застывшее в скорби каменное изваяние. Услышав шорох моих юбок, он вскинул на меня темный взгляд, и меня словно толкнуло в грудь волной жгучей ненависти.

— Это… с-случайность, — заикаясь, попыталась оправдаться я. — Никто не хотел его смерти…

— Уйдите, оба! — раздался сзади ледяной голос Изабель, заставив меня вздрогнуть.

Она вошла в открытую дверь тихо, как тень. Она и была тенью самой себя: бледная, но странно потемневшая, постаревшая, похудевшая, и даже ростом как будто стала ниже…

— Оставьте меня наедине с моим сыном, — повторила она властно.

Ким, едва заметно склонив голову, вышел первым.

— Я съезжу за падре, — глухо прозвучал мой собственный голос.

Все равно я ничего больше не могла сделать для мужа.

====== Глава 50. Острые осколки ======

Поразительно, до чего порой изменчиво чувство времени. Пребывая в абсолютной уверенности, что прошла уже целая вечность с моего первого призывного вопля до окончательного взятия Арены под контроль повстанцев, я с изумлением осознаю, что на улице все еще ярко светит солнце. Не прошло и дня, как в ленивом, сытом, погрязшем в пороках городе все переменилось.

Арена наша. Кастаделла наша. Победа за нами, рабству конец — и это сладкое ощущение пьянит разум похлеще молодого хмельного вина.

Рука, все еще сжимающая рукоять меча, подрагивает от усталости. Не с первого раза попадаю лезвием в ножны, болтающиеся на широкой кожаной перевязи. Мимолетно наслаждаюсь давно забытым ощущением: тяжестью меча в ножнах на левом бедре — там, где и полагается отдыхать оружию воина…

Результатами можно гордиться. Несмотря на то, что управлять толпой свирепых воинов-одиночек, жаждущих праведной мести, оказалось нелегко, первоначальный план все же сработал: мне удалось сохранить жизнь пятерым сенаторам, а также юному Стефану ди Альба, который с сегодняшнего дня заменит убитого отца в сенаторском кресле. Потери среди зрителей последнего в истории Арены кровавого игрища не столь значительны, как казалось поначалу: всего-то с дюжину особо неудачливых господ, ставших жертвами собственной жестокости. Среди них Вильхельмо — мне доставляет особое удовольствие тот факт, что я стал свидетелем его кончины, — и трое сенаторов, которым ранее я подписал смертный приговор. Аркебузиры, арбалетчики и мечники, составлявшие стражу Арены, не в счет: увы, большинству из них пришлось сложить голову в этом жестоком сражении. Мне искренне жаль этих людей, с честью выполнявших свой военный долг, но без крови и смертей не бывает побед.

Единственное, что омрачает радость триумфа — это гибель Диего Адальяро. В том, что он умер, я почти не сомневаюсь: едва ли со сквозной раной между ребрами ему удалось бы выжить.

Усилием воли гоню от себя мрачные мысли о потрясенной и заплаканной Вель. Что сделано, то сделано, ничего уже не исправить. Среди храбрецов, поднявших оружие против рабства, потери куда больше, чем мне бы хотелось, и все же победа за нами…

Дело теперь за малым: проводить оставшихся в живых сенаторов под конвоем к зданию Сената — пешком, извилистыми улочками, чтобы воочию продемонстрировать им новое лицо города, дышащее свободой, — и оставить их в малом сенатском зале, где они смогут как следует осознать свое положение. Убедившись, что все вершители закона находятся под надежной охраной, я спешно выхожу из прохлады длинных извилистых коридоров под жгучие лучи закатного солнца. У входа в Сенат отыскиваю фигуры Тирна и Эйхо, без лишних предисловий даю указания:

— Берите людей и поезжайте в поместья Гарриди и ла Калле. Привезите сюда сенаторских вдов, и поскорее.

— А если… они не захотят ехать? — на всякий случай уточняет Тирн.

— Никаких если. Со всей вежливостью, очень учтиво, но вы должны доставить их в Сенат. А я еду за донной Адальяро.

— Будет сделано, Вепрь, — отзывается Эйхо и тут же исчезает за голыми спинами повстанцев.

Я вскакиваю на первую попавшуюся лошадь, не менее испуганную, чем богатые жители Кастаделлы, и вонзаю пятки ей в бока.

Еще будучи рабом Эстеллы ди Гальвез, я неплохо изучил этот квартал города: Сенатская площадь находится в самом сердце Кастаделлы, от нее солнечными лучами разбегаются мощеные дороги во все кварталы города, в том числе и в сторону порта.

Воспоминание о сучке ди Гальвез заставляет меня нахмуриться: среди заложников, оставшихся внутри Арены, я не видел ни ее самой, ни ее нового мужа, дона Ледесму. Среди убитых ее тоже не было, я бы точно заметил… Если так… значит, им обоим удалось улизнуть? Но как? Просто невероятно, до чего изворотлива эта жестокая стерва…

Я невольно изменяю маршрут и поворачиваю лошадь в другую сторону — к морскому побережью, где находится роскошная вилла дона Ледесмы, бывшего владельца городского невольничьего рынка. В голове бьются мысли: порт сейчас перекрыт, если даже они попытаются сбежать, у них не получится… Положение дона Энрике Ледесмы теперь, после восстания и освобождения рабов, его главного капитала, стало особенно плачевным. Быть может, его вместе с женушкой поймают прежде, чем им удастся незамеченными покинуть город…

Улицы повсюду наполнены возбужденными людьми. В городе не стихают победные крики: счастливые лица бывших рабов, вырвавшихся на свободу, освещают его не хуже солнца. Даже бедняки и городские нищие, плохо понимающие, что происходит, горланят и бьют себя в грудь наряду со вчерашними невольниками. Но сквозь восторженный хор моих ушей вдруг достигают пронзительные женские вопли. Я вновь поворачиваю коня, намереваясь отыскать источник звука. И вскоре нахожу: на ближайшей вилле, гораздо более скромной, чем у Ледесмы, несколько мужчин в рабской одежде волокут за руки и волосы женщину, что отчаянно извивается и пытается лягаться. Судя по одежде, которую бывшие рабы норовят с нее сорвать, это богатая горожанка, из бывших рабовладельцев.

— Прекратить! — слышу я собственный рык, прежде чем осознаю, что меня потряхивает от вспыхнувшей ярости.

С трудом удерживаюсь от того, чтобы не пустить в ход хлыст, но насильники уже отступают, бросив женщину на аккуратно подстриженную лужайку.

— Что здесь происходит?! — спешившись, не своим голосом ору я. — Значит, так вы понимаете, что означает быть свободными?! Вы думаете, что свобода — это право насиловать и убивать беззащитных женщин?

— Это наша бывшая госпожа, — с опаской произносит один из мужчин, отступая подальше. — С нами она поступала еще хуже!

Он вдруг поворачивается спиной и задирает рубашку от поясницы до шеи, демонстрируя мне исполосованную плетью спину.

— А бедняжке Берте она велела сломать пальцы за то, что та разбила тарелку из ее драгоценного сервиза! — вступается второй.

Женщина, обезумевшая от ужаса, отползает все дальше и дальше по лужайке, переводя взгляд со своих бывших рабов на меня.

— Что было прежде — осталось в прошлом! — стараясь совладать с гневом, объявляю я. — Отныне вы — свободные люди, достойные жители Кастаделлы! Всякий, кто совершит насилие и убийство по отношению к своим господам, будет осужден по закону и наказан по всей строгости. Этого вы хотите? Едва вкусив свободы, угодить за решетку темницы? Ты! — я указываю пальцем в ближайшего ко мне человека. — Как тебя зовут?

— Нейл, господин, — он внезапно подбирается и низко склоняет голову — чувствуется многолетняя рабская муштра.

— Нейл, ты отвечаешь за безопасность этой госпожи. Проводи ее в покои, собери всех бывших рабов поместья и объясни, что за бесчинства они ответят только что обретенной свободой. На обратном пути я намереваюсь навестить эту женщину — и пусть только я увижу, что хотя бы волосок упал с ее головы! Ты меня понял, Нейл?

— Понял, господин! — еще ниже склоняется он.

— А завтра поутру вам всем следует явиться в здание муниципалитета и внести в списки горожан свои имена. Кто откажется уважать городские правила — будет объявлен вне закона.

Я не могу и дальше терять времени, вскакиваю на лошадь и поворачиваю ее к распахнутым воротам виллы. За спиной слышу приглушенные голоса:

— Это кто, Вепрь?..

— Да, это он! Ты видел клеймо Адальяро на груди?..

— Слышал, что он сказал? Я здесь теперь главный!..

Ярость постепенно уходит, сменяясь вдруг навалившейся усталостью. Я понимаю, что подобное сейчас может происходить повсеместно… Численности людей Зверя не хватит, чтобы охватить все господские дома и успокоить опьяневших от жажды мести рабов… В ближайшее время, пока еще можно предотвратить несчастья, я должен лично объехать все без исключения дома горожан.

Ударив бока лошади стременами, вновь поворачиваю в сторону дома Ледесмы. Еще квартал — и знакомая мне вилла открывается взору. Однако в тот же миг мои глаза вылезают из орбит от увиденного. Нет, этого не может быть…

Лошадь, почуявшая близость крови, шарахается и мотает головой, пытаясь укусить поводья и натянувшую их руку. Я вновь спешиваюсь, не глядя передаю конец узды кому-то из людей, молча толпящихся перед поместьем, и подхожу ближе к высокому кованому забору, сплошь заплетенному диким виноградом. У забора кто-то приколотил крест-накрест два длинных неотесанных бревна, а на этих бревнах, обнаженная и окровавленная, распята сама хозяйка поместья, Эстелла ди Гальвез.

Удивительно, но она все еще жива. Я подхожу к ней медленно, немой от изумления, и не могу поверить тому, что вижу. Оставшийся целым единственный глаз смотрит на меня без привычного кровожадного предвкушения, и даже без превосходства. По ее изрезанному, истерзанному телу то и дело пробегает судорожная дрожь — дрожь боли и ужаса. Языка нет, и она бессвязно мычит; вокруг некогда красивого рта запеклась кровавая корка.

Наверное, я должен испытывать злорадство. Наверное, жажда мести, которая обуревала меня в те бесконечные полгода мучений и издевательств, когда я был ее рабом, теперь должна быть удовлетворена.

Но я не чувствую ничего, кроме животного ужаса и нелепого, неправильного, глупого сострадания.

Наверное, мне стоило бы сказать ей что-то напоследок. Нечто торжествующее, нечто, что доставило бы ей еще большую боль, чем та, которую она сейчас ощущает.

Но вместо этого я дрожащей рукой достаю из ножен меч и одним движением погружаю во все еще живое сердце.

Поняла ли она перед смертью, за что поплатилась?..

Некоторое время наблюдаю за тем, как жизнь покидает искалеченное тело Эстеллы ди Гальвез, а затем поворачиваюсь к окружившим поместье бывшим рабам и окидываю их мрачным взглядом. Не могу их винить, но и оставаться безучастным к содеянному тоже не могу.

— Где Энрике Ледесма?

— В доме, ожидает своей участи, — отзывается один из них.

— Я запрещаю причинять ему вред. Вскоре его будет ожидать гражданский суд, до тех пор он должен находиться под арестом. Живым и невредимым!

Они возвращают мне столь же мрачные взгляды, полные слепого упрямства.

— Это, — я киваю себе за плечо, понимая, что просто не в силах повернуться и посмотреть на кошмарное зрелище еще раз, — последняя смерть, которая сходит вам с рук. Снимите тело и позвольте мужу похоронить ее.

Не оборачиваясь, забираю поводья и вскакиваю на коня.

Сердце начинает бешено колотиться от тревоги. Что с красавчиком Адальяро? Жив ли он или уже скончался от смертельной раны?

И что с Вель и детьми?

Это было до странности непривычно — видеть мужа мирно лежащим в каменном гробу фамильной усыпальницы. Мрачные продолговатые ложа из сероватого мрамора располагались в определенном порядке: в отдалении, у торцевой стены, покоились останки главы семьи, дона Алессандро. Рядом с его гробом находился другой — пустующий, который наверняка был приготовлен для Изабель. В ногах у дона Алессандро нашел покой его старший сын, Фернандо. Поскольку первенец дона Алессандро и Изабель умер неженатым, место рядом с ним теперь занял младший брат. Мне вдруг подумалось: а куда же положат меня после кончины? Свободного пространства рядом с гробом Диего оставалось не так-то много…

Надгробие пока не успели соорудить. Мне стоило невероятных усилий выторговать подобающий гроб у гробовщика — его услуги сегодня пользовались у горожан необычайным спросом, — нечего было и надеяться на быстрое изготовление надгробия… А уж бледного как смерть падре мне пришлось тащить в поместье чуть ли не силком, под градом проклятий остальных прихожан: к церкви стекалось пугающее количество убитых горем жителей Кастаделлы, чьи близкие и родственники погибли во время внезапного бунта рабов.

Отпевание состоялось до неприличия быстро. Падре срывающимся голосом прочитал над телом Диего, лежащим в открытом каменном гробу, положенные молитвы, осенил благословляющим знамением Изабель, меня и детей и отбыл восвояси, сославшись на крайнюю занятость — впрочем, в этом он не погрешил против истины.

Изабель проводила его потерянным, равнодушным взглядом. Она сама напоминала каменную статую — из тех, что в вечном молчании окружали последние пристанища семьи Адальяро. Лицо посерело, черты его заострились, в остановившихся черных глазах застыла невыразимая скорбь.

— Мамочка, почему папочка так долго не просыпается? — дернула меня за рукав притихшая было на время обряда Габи.

Изабель вздрогнула, я буквально кожей ощутила пронизавшую ее боль.

Пригладив ладонью светлые кудряшки дочери, я тихо ответила, не в силах придумывать красивую ложь:

— Папа умер, Габриэла.

— Умер? — она округлила светло-серые, с голубоватым отливом, глаза. — А что это значит?

— Это значит, что он больше не сможет проснуться.

— Не сможет проснуться?! — изумленно приоткрыла рот моя крошка. — Что, никогда-никогда?

— Боюсь, что так, милая.

Глаза Габи моментально наполнились слезами.

— Но… почему? Я хочу к нему на руки! Мама, почему он не сможет проснуться? Разбуди его и скажи, что я хочу к нему на руки!

Сандро, до сих пор проявлявший мало интереса к происходящему и волчком вертевшийся между юбками служанок, теперь с любопытством прислушивался к нашему разговору. Осознав последние слова Габи, он на мгновение замер — и в следующий миг подбежал к каменному гробу, ловко вскарабкался на высокую приступку, ухватился руками за бортик и перегнулся через него.

— Пап! Пап!

Он умудрился даже высвободить одну руку и тронул ладошкой приглаженные маслом волосы Диего. Наверное, это стало последней каплей для измученной горем Изабель, потому что она повернула ко мне горящее ненавистью лицо и глухо произнесла:

— Ради всего святого, Вельдана, убери отсюда детей! Неужели в тебе совсем нет сердца? Ты погубила моего сына, дай мне хотя бы немного времени, чтобы я могла проститься с ним, прежде чем ты сведешь в могилу меня!

Я тяжело вздохнула, подошла к гробу и подхватила на руки сопротивляющегося Сандро. Спорить и оправдываться перед свекровью сейчас не имело никакого смысла: разумеется, она видит во мне врага. А мои дети, не приходящиеся Диего родными по крови, теперь ее наверняка раздражают.

Не произнеся ни слова, я взяла Габи за руку и повела к выходу из усыпальницы. Выйдя на божий свет, невольно остановила взгляд на маленьком мраморном надгробии на зеленой лужайке. Сердце сжалось от сочувствия к Изабель. Я тоже потеряла сына, но, в отличие от нее, у меня остались другие дети…

Опустив рассерженного Сандро на землю, я покрепче перехватила его ладошку и повела обоих детей в дом. В голове царило сущее смятение, я совершенно не представляла, что теперь делать. Согласно обычаям южан, отпевание покойного должно было проводиться непременно в день смерти, но еще два дня Диего будет лежать в усыпальнице с открытой крышкой. Все это время возле него постоянно должен находиться кто-то из близких, иначе бессмертной душе усопшего будет горько и трудно расставаться с телом. Из близких у Диего остались только Изабель и я. Бедная женщина точно не выдержит трехдневного бдения у гроба, но как мне сменить ее на посту, если она так меня ненавидит?

Впрочем, есть еще Ким… согласится ли она поменяться с ним местами, чтобы затем его сменила я? Теперь, после восстания, Ким формально больше не раб… Я до сих пор терялась в догадках, считает ли Изабель Кима человеком, или для нее он такое же бездушное существо, как и остальные рабы? В любом случае, к Диего он был искренне привязан, поэтому по праву может считаться близким…

Возможно, мне стоит с ним об этом поговорить.

Габи вдруг вырвала руку из моей ладони прежде, чем я успела ее придержать.

— Джай!

Я вздрогнула и оглянулась, услышав это имя. Габи побежала через лужайку к полуобнаженной фигуре, возвышавшейся над изваяниями мраморных ангелочков у самых ворот.

— Джай, мой папа умер!

Сандро тоже выдернул руку и побежал вслед за сестрой.

— Ай! Ай!

Меня на короткое время охватило оцепенение — как когда-то, после потери третьего ребенка. Ноги перестали ощущаться, в ушах зашумело, перед глазами померк свет. Сообразив, что не дышу, я заставила себя сделать вдох, потом выдох, еще раз и еще.

— Госпожа, вам нехорошо? — тенью возникла у плеча Лей.

Я посмотрела на нее с благодарностью: сейчас я была рада любой помощи.

— Лей, пожалуйста, сделай милость — уведи детей в дом.

Лей — грациозная, словно горная пантера, немедленно направилась к воротам. А я, словно неуклюжий гиппопотам, на потяжелевших, негнущихся ногах последовала за ней.

Дети повисли на Джае, словно апельсины на дереве. Он что-то говорил им — я слышала приглушенный рокот его голоса, который все еще заставлял переворачиваться мои внутренности в странной смеси тревоги, тоски и томления. Но Лей мягко оторвала от него Сандро, перехватив ребенка одной рукой, а потом Джай спустил на траву Габи.

Дочка сопротивлялась и громко возмущалась — как всегда, она бурно реагировала на запреты. Но Лей, обменявшись молчаливым взглядом с Джаем, крепко взяла ее за руку и силком потащила к дому.

Разминувшись с ней, я взглянула в сторону ворот. Бойцы, караулившие поместье со времени моего возвращения, отступили на почтительное расстояние от своего вожака. Шаг за шагом, я приблизилась к возлюбленному, ранившему меня в самое сердце, ставшему ангелом смерти для моего мужа. Заставила себя посмотреть ему в лицо. Серые глаза потемнели, будто грозовое небо, но были все так же прозрачны, холодны и совершенно лишены раскаяния. Плотно сжатые губы даже не пытались изобразить улыбку. Мой взгляд невольно скользнул по его фигуре — широкие плечи напряжены, на груди четко обозначились мускулы, на шее и предплечьях проступила причудливая вязь выпуклых вен. С чем бы он ни пожаловал, визит явно дался ему нелегко. Почему-то эта мысль доставила мне мрачное удовлетворение.

— Зачем ты явился? Сплясать от радости над телом Диего?

Мой голос прозвучал глухо, отчужденно — и так холодно, что от собственных слов у меня по коже пробежали мурашки. Голова Джая дернулась, словно от пощечины, а губы сжались еще плотнее.

— Не говори глупостей, Вель. Я приехал, чтобы сопроводить тебя в Сенат.

— В Сенат?.. — Происходящее казалось чем-то до крайности абсурдным. — Для чего?

— Разве не помнишь? — Видно было, что Джай старался сохранять терпение, но на его скулах заходили желваки. — Сегодня Кастаделла должна принять закон об отмене рабства.

— Так пусть принимает. При чем здесь я?

Он посмотрел на меня так, будто перед ним стоял несмышленый ребенок, а не взрослая женщина.

— Чтобы принятое решение считалось законным, его должны подписать девять сенаторов. Ты вдова сенатора Адальяро, мать его наследника. До совершеннолетия Алекса ты будешь его представителем в законодательной власти.

— О… — только и смогла выдохнуть я. — В самом деле? Ты хочешь, чтобы я заменила Диего в Сенате, подписывая законы по твоей указке?

— Что в этом сложного, Вель? — Джай, казалось, начинал терять терпение. — Прошу тебя, не заставляй остальных ждать.

— А если… если я откажусь?

— Откажешься? — его брови приобрели недоуменный излом. — Но почему? Ты ведь сама хотела избавить Кастаделлу от рабства!

— Но не такой ценой! — выкрикнула я, вытолкнув из себя наконец клубок чувств, что засел в груди и каменной тяжестью давил на сердце. — Не ценой смерти Диего!

— Так получилось, Вель. Прости. Я не хотел этого.

— Не хотел? Как легко ты об этом говоришь! Не хотел, ах, какая досадная случайность, его всего-то навсего убили!

— По недоразумению, — Джай нервно переступил с ноги на ногу и хрустнул шейными позвонками. — Вель, время уходит. Нам пора.

— Я никуда с тобой не поеду.

— Поедешь, — он гневно сверкнул ледяными глазами и недобро прищурился.

Его ладонь метнулась к перевязи меча и тут же отпрянула, дернула ремешок набедренного доспеха.

— Иначе что? — мои губы сами собой сложились в горькую усмешку. — Убьешь меня? Или станешь угрожать мне смертью детей?

— Ради всего святого, Вель! — он фыркнул и раздраженно дернул головой, словно норовистый жеребец. — Прекрати нести вздор. Разве я мог бы причинить зло тебе или детям? Ты ведь прекрасно знаешь меня…

— О, я только думала, что знаю! — протянула я и ощутила на языке привкус горечи. — А ведь это была всего лишь личина… Кто ты на самом деле? Я не знаю о тебе ничего, даже твоего настоящего имени! Кто ты, откуда ты, как сюда попал? Чем ты жил, кого любил, кого ненавидел? Ты никогда не говорил мне… Ты позволил мне узнать о себе ровно столько, чтобы я могла тебя пожалеть — и захотела спасти! О Творец, какую страшную ошибку я совершила!

— Я не просил меня спасать, — холодно возразил он. — Тогда, на Арене. Да, это было твоей ошибкой. Когда меня распинали на диске, тебе не стоило вмешиваться. Теперь ты жалеешь, что я не умер?

— Возможно, жалею, — жестокие слова сорвались с моих губ, и я ужаснулась, осознав, что говорю. — Если бы я знала тогда…

— О да, — губы Джая горько искривились, — Если бы ты знала, ты бы никогда не согласилась помогать мне. Пряталась бы за мраморными стенами своего богатого поместья, заглядывала бы в рот своему красавчику, терпела бы унижения, спала бы, с кем укажут — и со временем из тебя вышла бы образцовая рабовладелица. Такой жизни ты хотела?

Я открыла рот — и не смогла произнести в ответ ни слова. Он был прав, дьявольски прав, но я не могла, не готова была признать его правоту! Если так, почему я чувствую себя обманутой? Почему я чувствую себя виноватой в смерти Диего? Я своими руками открыла клетку с диким тигром, не задумавшись о последствиях…

Но если бы я этого не сделала, если бы Джай не поднял кровавое восстание, южане продолжали бы издеваться над несчастными рабами…

Святой Творец, где же правда?

— Я сочувствую твоей утрате, — сухо заключил Джай, наблюдая за моими внутренними терзаниями, — но сейчас ты должна поехать со мной и исполнить свой долг.

Не говоря больше ни слова и не обращая внимания на мои протесты, он схватил меня за руку и буквально выволок за ворота. Вуна близ кареты не оказалось, дверцу передо мной услужливо открыл один из повстанцев. Забравшись внутрь, я вновь ощутила тошнотворный запах крови, хоть и не такой отчетливый, как прежде. С безотчетным страхом посмотрев на сиденье, где сегодня умер Диего, я заметила, что кто-то из домашних слуг постарался привести в порядок пурпурный бархат, отчистить его от багровых пятен. Видимо, получилось не слишком хорошо, поэтому поверх сиденье застелили плотным гобеленовым покрывалом.

К счастью, Джай не потерял совесть настолько, чтобы соваться вслед за мной в карету. Сквозь прореху в задернутых занавесках я увидела, как он поспешно облачился в принесенную молоденькой рабыней одежду, заново затянул вокруг пояса перевязь меча и вскочил на коня.

Я плотнее задернула занавески, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

Когда карета остановилась, Джай спешился, открыл дверцу и предложил мне руку, чтобы помочь выбраться, но я проигнорировала ее. Подобрав юбки и опираясь на бортик, выбралась наружу сама.

Он смолчал, но от меня не укрылось нервное движение плеча, означавшее крайнюю степень недовольства. В таком же молчании меня повели по прохладным коридорам мраморного здания с высокими потолками и резными круглыми колоннами. Впереди уверенным шагом шел Джай, одетый теперь в рабскую одежду — груботканую холщовую рубашку и просторные штаны — и обутый в простые истертые сандалии. Однако прямая осанка, горделивая посадка головы и свободный разворот плеч выдавали в нем многолетнюю военную выправку.

Поразительно, как он преобразился. Если раньше он пытался создать видимость покорности, лишь время от времени источая скрытую угрозу, то теперь от него веяло самой настоящей опасностью и беспощадностью. В самом деле, я ничего толком не знала о нем…

А теперь и не хотела знать.

Позади нас вышагивали вооруженные повстанцы — такие же бывшие бойцовые рабы, как и Джай, разве что смуглая кожа выдавала в них уроженцев южных земель.

Я совершенно запуталась в лестницах, переходах и длинных коридорах, которые то и дело сменялись круглыми залами: с роскошной мебелью, сводчатыми альковами, зимними садами и даже бассейном. Удивительно, как Джай здесь ориентировался? Сомневаюсь, что он бывал в Сенате до сегодняшнего дня…

Внезапно он остановился, с глухим звоном извлек из ножен меч и толкнул широкую тяжелую дверь. Шагнув внутрь первым, он быстро осмотрелся, а затем позволил войти мне. Помещение оказалось не таким уж большим: почти все его убранство составлял массивный овальный стол из белого дерева, за которым в удобных бархатных креслах с мягкими подлокотниками сидели восемь человек. Пятеро поникших и угрюмых мужчин, один совсем зеленый юнец и две женщины — перепуганные и заплаканные. Все они были мне хорошо знакомы, не далее как сегодня я почти всех видела на Арене, и все же я едва их узнавала. Исключение составлял мужчина средних лет, сидевший в отдалении за письменным столом и отчаянно пытавшийся слиться со стеной — его я никогда прежде не видела. Должно быть, писарь на службе у законников…

С некоторым облегчением я отметила, что супруг Лауры и добрый друг Диего, Пауль Эскудеро, жив — и даже, похоже, не ранен. Дон Леандро Гарденос, человек почтенного возраста и довольно либеральных взглядов, которому я всегда невольно симпатизировала, также был жив и невредим.

Зато присутствие донны Бланки Гарриди, донны Доротеи ла Калле и молодого Стефана ди Альба красноречиво свидетельствовали о том, что почтенные доны Эстебан, Алонзо и Марио мертвы. В голове пронеслась довольно странная мысль, что о кончине именно этих донов я не стала бы слишком сожалеть: уж очень ярыми приверженцами радикальных взглядов они были и отличались особой жестокостью по отношению к рабам. Вслед за этой мыслью явилась и другая, заставившая меня нахмуриться: погибших донов объединяло еще кое-что… но голос Джая прервал мои размышления:

— Господа сенаторы, прошу поприветствовать донну Вельдану Адальяро. Теперь вы можете начинать.

— Ох, моя дорогая, — поднялся со своего места дон Леандро, подошел ко мне и по-отечески сердечно заключил в объятия. — Мне так жаль. Смерть Диего — большая утрата для всех нас.

— Нам всем жаль, — мрачно произнес Пауль, и его черные глаза метнули молнии в сторону Джая. Словно бросая ему вызов, Пауль тоже покинул свое место, обошел вокруг стола и церемонно поцеловал мне руку.

За овальным столом поднялся приглушенный ропот, но тут же стих, когда мои конвоиры позади захлопнули дверь. Господа вновь заняли свои места, я же примостилась в пустующее — между донной Доротеей ла Калле, то и дело прикладывающей белоснежный платок к покрасневшим глазам, и доном Леандро Гарденосом. Напротив меня оказался перепуганный до смерти юноша, новоиспеченный сенатор ди Альба. Я с гадким чувством неприязни припомнила, как он расстреливал из лука живого человека, превращенного в тренировочную мишень.

— Это правда, нам всем жаль, — отозвался Джай. Однако в тоне, которым были сказаны эти слова, не слышалось ни капли сожаления. — Всех этих смертей можно было избежать, если бы однажды вы вняли голосу разума и приняли условия севера. Что ж, теперь в ваших силах, господа сенаторы, предотвратить дальнейшие несчастья.

— Чего вы хотите от нас? — спросил сенатор Карлос Лидон, человек почтенных лет с усталым лицом и проседью в длинных вьющихся волосах. Насколько мне было известно, Диего не водил с ним близкой дружбы, считая того слишком мягким в вопросах внешней политики.

— Я думал, это очевидно, — развел руками Джай. — Сегодня, в этом кабинете, вы примете закон об отмене рабства в Кастаделле. Вместе с небольшим списком других первоочередных законов.

Один из повстанцев, стоявших за его спиной, услужливо передал ему свиток из плохо выделанной бумаги. Такую же бумагу — самого низкого качества — Джай использовал для того, чтобы вести для меня учет рабов в тренировочном городке. Против воли я поддалась любопытству и взглянула на документ, который Джай успел развернуть. Я могла бы поклясться, что в ровных, аккуратных рукописных строчках я узнала почерк Аро. Выходит, Аро тоже был посвящен в тайны Джая.

— Мы тут выдвинули несколько требований, не терпящих отлагательств, — Джай обвел тяжелым стальным взглядом сенаторов. — Первый пункт, разумеется, — отмена рабства и наделение бывших рабов статусом полноправных горожан. Второй пункт — создание двухпалатной законодательной системы. Вы, уважаемые доны и донны, представители благородных семейств Кастаделлы, остаетесь в верховной палате Сената — и ваши решения по-прежнему будут главенствующими. Нижнюю палату образуют представители не столь родовитых сословий, — Джай криво усмехнулся углом рта. — Эта палата ожидаемо станет более многочисленной: в ней, как вы уже поняли, будут представители из бывших рабов, малоимущих горожан, а также ремесленных, земледельческих, торговых и прочих трудовых объединений. Нижняя палата примет на себя обязанность выносить решения, принятые на общих советах, на рассмотрение верховной, контролировать законность их обсуждения и заверять либо отклонять принятые вами законопроекты. — Джай со значением обвел взглядом присутствующих, остановившись на каждом.

Несколько мужчин возмущенно фыркнули, донна Бланка вжалась в кресло, а юная донна Доротея, которая снова была беременна от своего уже покойного мужа, затряслась и опустила глаза.

— Третье. Всем повстанцам, принимавшим участие в государственном перевороте, должна быть дарована амнистия, независимо от тяжести преступления, которое они могли совершить сегодня.

За столом вновь поднялся ропот, на этот раз более громкий, чем прежде.

— Да вы смеетесь над нами! — воскликнул раскрасневшийся от гнева дон Хуан Толедо. — То есть, ваши дикари и головорезы продолжат беспрепятственно бесчинствовать на улицах города?

— Бесчинствовать никто не станет, — сердито отрезал Джай, метнув взгляд в его сторону. — Я возьму под личный контроль безопасность Кастаделлы. Амнистия коснется только преступлений, совершенных сегодня во время восстания — можно сказать, вынужденных. Сзавтрашнего дня к этим людям закон будет применяться со всей строгостью и без исключений.

— Значит, сегодня им можно продолжать убивать честных горожан, насиловать наших женщин, грабить наши дома, — не унимался дон Хуан, — и оставаться безнаказанными?

Я с отстраненным интересом перевела взгляд на Джая. Наше поместье, похоже, не слишком пострадало во время переворота, если не брать в расчет несчастных аркебузиров. Никому из домашних рабов или прислуги повстанцы не чинили препятствий, никто не досаждал ни мне, ни донне Изабель… Но что происходило в это время в других домах?

— Мы должны проглотить то, что вы сотворили сегодня?! — поддержал дона Хуана Пауль Эскудеро. — А кто ответит за смерть четверых сенаторов? А кто ответит за смерть дона Вильхельмо и остальных, о которых мы еще не знаем?

— Они получили по заслугам, — холодно ответил Джай. — Кто сеет жестокость, получает жестокую смерть.

— Не забудьте о своих словах, юноша, — раздался тихий, но отчетливый голос дона Леандро Гарденоса. — Сегодня вы ступили на скользкий путь крови и разрушений. Опасайтесь того, что ожидает вас в конце этого пути.

— Благодарю вас, я не забуду, — с ехидным смешком ответил Джай. — Четвертое. Городские амбары и продуктовые хранилища временно перейдут в распоряжение повстанцев. Город должен кормить людей, у которых сейчас нет ничего, кроме разорванных цепей. Месяц, два или три — сколько потребуется, чтобы люди обрели возможность добывать себе пропитание честным трудом. Под ведомством муниципалитета должны быть сформированы пункты, где бывшие рабы смогут получать необходимую помощь и предложения о найме.

— О найме! — фыркнул доселе молчавший дон Аугусто Месонеро, молодой стройный человек, чем-то отдаленно напоминавший Диего. — Что за ересь ты несешь, раб! Кто в своем уме станет нанимать на работу тварей, поднявших руку на своих господ?!

— Я не раб, — спокойно ответил Джай. — То, что у людей обманом и силой отобрали свободу, не дает вам права обращаться с ними как с животными. Вы, благородные господа, вначале попробуйте обойтись без рабского труда в своих поместьях. А затем уж — милости просим в муниципалитет, за наемными работниками.

Его голос теперь зазвучал хрипло. Мне вдруг подумалось, что Джай, должно быть, сегодня сорвал его, пытаясь руководить толпой ослепленных яростью людей. Но я тут же отогнала от себя эту мысль и перевела взгляд с него на донну Доротею, по бледному лицу которой не переставая катились слезы. Я не должна жалеть его. Не должна. Моя жалость обходится людям слишком дорого…

Джай дождался, пока утихнет очередная волна ропота, прочистил горло и продолжил свою речь.

— На эти нужды представители правящих и богатых семейств обязуются также выделить десятую часть своих накоплений — в основном, в виде продуктовых запасов.

Никто не возразил, хотя я ожидала новых возмущений. Я обвела взглядом присутствующих за столом сенаторов и сенаторских вдов: кто-то до сих пор не мог оправиться от потрясения и смириться с происходящим, а чьи-то лица пылали праведным гневом. Дон Леандро вдруг положил теплую сухую ладонь мне на запястье, и я с благодарностью посмотрела ему в глаза.

— Пятое. Оборона города временно будет передана повстанцам — под мою личную ответственность, — продолжал зачитывать Джай. — Со временем мы вместе проведем военную реформу, с учетом огромного количества освобожденных рабов. Шестое. Городской Сенат объявит о вооруженном нейтралитете города. Кастаделла прекратит подчиняться приказам из столицы, посылать свои военные формирования на оборону государственных границ — на время урегулирования правовых коллизий в связи с принятыми здесь решениями.

— Мечтай! — снова воскликнул Хуан Толедо с явным злорадством в голосе. — Вы все — просто кучка жалких оборванных трусов! Бешеные псы, сорвавшиеся с цепи и дорвавшиеся до господских кладовых! Саллида не позволит вам разорить процветающий город, жемчужину полуострова! Уже завтра здесь будет стоять регулярная армия!

— Мы обеспечим ей достойный прием, — мрачно усмехнулся Джай, вновь сворачивая лист бумаги в трубочку и кладя его на стол. — На сегодня пока все, господа сенаторы. В следующие два дня вы можете быть свободны от заседаний: городу предстоит хоронить своих мертвых. Но на третий день вы вновь обязаны собраться здесь. А если кто позабудет об этом, — он вновь окинул убийственным взглядом присутствующих, — мы придем и напомним. У нас впереди еще много работы, придется засучить рукава. Теперь же я оставлю вас и подожду за дверью — до тех пор, пока не получу всего перечня законов, подписанных всеми девятью сенаторами. И поторопитесь: господин губернатор скучает в ожидании принятых решений. Ему не терпится применить их в действие.

В малом зале сенатского совета еще некоторое время стояла тишина — даже после того, как за Джаем захлопнулась тяжелая дверь.

— Ну что ж, господа, — устало вздохнул дон Карлос Лидон, потирая тонкими пальцами висок. — Давайте подпишем весь этот вздор и разойдемся по домам.

— Вы шутите?! — вскинулся над креслом все еще багровый от ярости Хуан Толедо. — Как можно это все подписать?! Вы хотите сказать, что мы сами, добровольно, положим город к ногам этого сброда?!

— А разве у нас есть выход? — развел руками дон Карлос. — Это же очевидно: нас не выпустят отсюда, пока не добьются своего.

— Можно ничего не подписывать! — стукнул кулаком по столу Пауль, заставив Доротею тихо вскрикнуть. — Мы им не какая-то загнанная дичь, чтобы принимать законы с лезвием меча у горла!

— Вы хотите бесславно погибнуть, молодой человек? — дон Леандро Гарденос повернулся к нему вполоборота и приподнял седую бровь. — Ради чего? Чтобы на ваше место этот раб силой приволок вашу драгоценную супругу и угрожал ей жизнью ваших детей?

Я отчаянно сцепила зубы: хотелось воскликнуть, что Джай не такой! Но тут же пришлось напомнить себе, что я совсем не знаю человека, которого так безрассудно любила.

Джай всех нас загнал в ловушку. И слишком уж подозрительной выглядела «случайная» смерть именно тех сенаторов, которые действительно были способны в открытую противостоять угрозам и с непримиримым упорством отстаивали сохранение рабства…

Пауль плотно сомкнул губы и бессильно уронил голову, вцепившись пальцами в подлокотники кресла.

— Давайте заканчивать с этим, — обреченно махнул рукой дон Карлос и потянулся к листку. — Дон Риверо, пишите…

Я недоуменно посмотрела на него и, дивясь собственной смелости, воскликнула:

— Погодите! Разве мы ничего не обсудим?

— Какой смысл? Все эти писульки вскоре не будут иметь никакой законной силы.

— Почему? — насупилась я.

— Потому что, как упомянул наш уважаемый друг дон Толедо, к границам города вскоре подойдут регулярные государственные войска и восстановят здесь порядок.

— С этим могут быть сложности, — покачал головой дон Леандро и поправил у горла взмокший от пота шейный платок. — Большая часть регулярной армии переброшена на границу с Халиссинией.

— Если Саллида пришлет по одному хорошо вооруженному отряду из каждого города, мятежники будут наголову разбиты! — возразил ему дон Хуан.

— Это может случиться, только если в столице узнают о том, что здесь произошло, — упавшим голосом произнес дон Аугусто, и красивое лицо его исказилось, словно от боли. — Вы слышали, как бахвалился этот раб тем, что их банды держат въезды и выезды? Они захватили порт, почтовые службы, перекрыли торговые пути… Кто решится прорвать оборону? Нам наверняка и шагу нельзя будет ступить, чтобы передать весть через посланцев, мы здесь все под контролем!

— Пусть этим занимается муниципалитет, — пожал плечами Пауль. — Оборона города находится в ведомстве губернатора. Кастаделла не может быть вечно отрезанной от остального мира. Рано или поздно близлежащие города забьют тревогу, вести достигнут столицы, и тогда…

— Когда случится это «рано или поздно»? Сколько нам следует продержаться? — раздраженно воскликнул дон Хуан.

— Погодите! — вновь перебила я, ошеломленная предметом разговора. — Господа, разве вы в самом деле не допускаете и мысли, что требования повстанцев могут быть обоснованы? Вот сейчас, вместо того чтобы обсуждать их, вы решаете, как скоро сможете загнать рабов обратно в их клетки?!

— И вам тоже следовало бы об этом подумать, донна Вельдана, — холодно заметил Пауль. — Вы же не хотите сказать, что вы с вашим рабом заодно? Ведь это ваш раб теперь верховодит обезумевшим сбродом?

— Рабству! должен! наступить! конец! — не в силах подобрать адекватный аргумент, рявкнула я. — Как вы этого не понимаете? Ни одно цивилизованное государство на этом континенте…

— На этом континенте всего два цивилизованных государства — Аверленд и Саллида, остальные не в счет, — насмешливо хмыкнул Хуан Толедо. — Вы, донна Адальяро, кажется, уроженка Аверленда, где рабства нет уже больше столетия, и поэтому я понимаю ваше удивление. Но Аверленд не может диктовать нам условия…

— И все же диктует.

Голоса стихли, все головы повернулись к дону Леандро, что с задумчивым видом вертел в руках измятый лист бумаги со списком требований. Я внутренне подивилась: как ему удается говорить столь тихо, но при этом так отчетливо, что его слышали все, даже в пылу жарких дебатов.

— Ни для кого из нас не является новостью, что север всегда давил и продолжит давить на нас в вопросе отмены рабства. Мы отчаянно нуждаемся в военной помощи Аверленда, особенно сейчас, когда Халиссиния с остервенением вгрызается в наши границы. Давайте признаем очевидное: еще немного — и Саллида будет обескровлена беспросветной войной.

— И что вы предлагаете Кастаделле? Воевать не только с Халиссинией, но и со всей остальной Саллидой? — изумился дон Хуан.

Дон Леандро посмотрел на него с непередаваемым выражением лица. Так мог бы смотреть отец, долго пояснявший сложный урок непутевому сыну и услышавший от него в итоге несусветную глупость. Мне в голову вползла странная по своей сути мысль: пожалуй, недаром Джай оставил этого человека в живых…

— Внутригосударственные раздоры еще больше подорвут силы Саллиды и сыграют на руку нашему истинному врагу. Не все конфликты обязаны решаться с помощью силы, молодой человек. Кастаделла вполне способна при поддержке Севера уладить внутренние проблемы и собственным примером продемонстрировать…

— Помилуйте, каким примером? — перебил его дон Хуан. — В городе бесчинствуют сорвавшиеся с цепи рабы, за несколько дней они сметут все на своем пути, как саранча! Разорят поместья, уничтожат городские запасы, истребят жителей…

— Этого не будет! — воскликнула я, чувствуя, как от негодования загораются щеки. — Как вы не можете понять, что люди, которых вы долгое время угнетали, просто не могли дальше этого терпеть и решили сопротивляться! Вы хотите бороться с разъяренным тигром, голодным и раненым, но не проще ли излечить его раны, накормить и укротить?

— Донна Адальяро до сих пор витает в розовых облаках, — насмешливо хмыкнул Пауль. — Давно ли вы стали вдовой, благодаря когтям этого тигра?

Слова близкого друга Диего кольнули меня в самое сердце. Я запнулась и в поисках поддержки посмотрела на дона Леандро.

— Согласен, что донна Адальяро говорит непривычные для нас, южан, вещи, — примирительно развел руками дон Гарденос. — Но, как недавно подметил наш любезный дон Хуан, донна Вельдана — уроженка севера. Быть может, нам стоит отнестись всерьез к ее словам и выслушать ее предложения?

Мне вдруг стало не по себе, когда я кожей ощутила колючие взгляды присутствующих. Под пристальным вниманием мужчин мои мысли в голове перемешались, а слова застряли в горле.

— Я… я… Я только хотела сказать, что к требованиям повстанцев стоило бы прислушаться. Вы напрасно считаете, что они одержимы исключительно местью. Люди… все люди заслуживают быть свободными! Быть может, вам стоит попробовать представить себе жизнь без рабства. Возможно, не все знают, но я подписывала вольные некоторым своим рабам. И вот что я вам скажу — они все равно остались в нашем поместье, служили нам верой и правдой… Мы… уже использовали наемный труд свободных людей, и это оказалось выгодным… Люди, которым не на что жить, нуждаются в работе…

Я запнулась, не зная, что еще сказать и как правильно сформулировать свои мысли. Образовавшуюся паузу вдруг нарушила донна Доротея Ла Калле:

— Простите… Меня дома ждут дети… они перепуганы… Мой муж, — она всхлипнула, — лежит дома непогребенным… Мы можем побыстрее подписать эти бумаги и уехать домой?

Я закусила губу, с сочувствием глядя на нее.

— Думаю, так мы и поступим, донна ла Калле, — мягко ответил дон Леандро. — Сейчас господин Риверо заполнит формуляры, мы все поставим подписи и наконец разъедемся по домам.

Формальности заняли еще некоторое время. Кто-то продолжал бурно дискутировать, кто-то молчал, Стефан ди Альба затравленно озирался вокруг, донна Бланка неподвижно сидела, уставившись в одну точку остекленевшим взглядом, донна Доротея то и дело бормотала что-то об оставшихся дома детях. В конце концов дела были улажены, серый от страха писарь вручил Джаю оформленные по всем правилам бумаги для передачи в муниципалитет.

Я собиралась незамеченной проскользнуть мимо, пока внимание Джая было поглощено делами, очень надеясь застать свою карету и кучера у здания Сената и побыстрее уехать домой. Но меня неожиданно догнал дон Леандро Гарденос и жестами подал знак следовать за ним. Мы укрылись за перегородкой укромного алькова.

— Донна Вельдана, я буду краток. Сейчас происходят ужасные вещи — ни для кого это не секрет. Если некоторые мои коллеги продолжают наивно верить, что все утрясется, восстание подавят и рабы вернутся по домам в ожидании справедливого наказания, то мы с вами понимаем, что это уже не остановить. Боюсь, как бы Кастаделла не оказалась между молотом и наковальней. Если регулярные войска действительно подойдут к границам города, мы окажемся втянутыми в еще более кровопролитную войну.

Я посмотрела на него вопросительно, не понимая, к чему он клонит. Дон Леандро подозрительно оглянулся, заслышав в коридоре чьи-то шаги, и склонился ближе к моему уху.

— Халиссийцы наверняка не замедлят воспользоваться нашими внутренними распрями — и если они прорвут оборону… Вы ведь северянка, и ваш дядя, насколько мне известно, является членом Малого королевского совета Аверленда. Вам следует как можно быстрее написать ему письмо — если необходимо, я поставлю на нем свою подпись, — и отправить его дяде. Просите поддержки. Сейчас тот момент, когда Аверленд может оказать нам по-настоящему неоценимую помощь в борьбе с Халиссинией. Просите его прислать в Кастаделлу представителей Аверленда, да хоть наблюдательный совет — нам действительно нужна их поддержка в урегулировании последствий восстания. Если мы сможем урезонить разбушевавшихся рабов и избежать массового кровопролития, это может послужить толчком для остальных городов Саллиды. Творец свидетель, мне кажется, что одной Кастаделлой мятеж не ограничится…

— Хорошо, я… напишу, — пообещала я, пытаясь осознать сказанное.

— Прекрасно, донна Вельдана, — дон Леандро благодарно пожал мне руку. — За эти отпущенные нам два дня я постараюсь убедить некоторых своих коллег подписаться под просьбой о помощи… Без поддержки севера все может кончиться плохо.

— Госпожа Адальяро! — прервал наш тайный диалог хриплый голос Джая. — Вот вы где. Надеюсь, вы уже закончили переговоры. Я хотел бы сопроводить вас домой.

— Благодарю, — холодно ответила я, отводя глаза. — Я доберусь сама, мне не нужна ваша компания.

— Мой долг обеспечить вашу безопасность, — тоном, не терпящим возражений, произнес он, покосившись на дона Гарденоса. — Господин сенатор, был весьма рад встрече.

Комментарий к Глава 50. Острые осколки Дорогие читатели, приглашаю желающих пообщаться в свою группу :)

https://m.vk.com/club192302074?from=groups

====== Глава 51. Блуждания во тьме ======

Комментарий к Глава 51. Блуждания во тьме пока не бечено

Безумный день наконец-то подходит к концу: когда Вель садится в карету, над Кастаделлой уже плотной тенью сгущаются сумерки.

Мою голову не покидают тревоги самого разного толка. Понимаю, что столь быстрое принятие наших требований не обеспечивает нам истинной победы. Мне совершенно необходимо узнать, что сейчас творится в головах у сенаторов, какие шаги они намерены предпринять. Расспросить об этом я могу только Вель, но, похоже, она не жаждет со мной разговаривать.

Увы, ей придется еще некоторое время потерпеть мое общество. Время сейчас особенно драгоценно, я не могу позволить себе роскоши упустить что-то важное из-за душевных терзаний.

Когда карета поворачивает в богатые кварталы, я велю кучеру остановиться перед поворотом на набережную. Спешиваюсь и бросаю поводья Акуле. Тот не задает вопросов и тоже соскакивает с коня. Вель обеспокоенно выглядывает из окна, ее взгляд останавливается на мне и становится напряженным.

— Простите, госпожа Адальяро, за вынужденную заминку, — произношу я как можно более учтиво. — Нам необходимо прояснить некоторые вопросы. Не соблаговолите ли выйти из кареты?

Не дожидаясь ответа, распахиваю дверцу. Вель колеблется, но все же пересиливает себя и выходит, игнорируя поданную ей руку.

— Что вам угодно? — удостаивает она меня ледяным тоном.

— Уверяю, я не задержу вас надолго. Давайте спустимся к морю, там нам никто не помешает. Акула проследит за этим.

Вель, вероятно, собиралась произнести гневную отповедь, однако вместо этого поджимает губы, по-королевски вздергивает голову, приподнимает подол черного платья и идет вперед к лестнице. Правила благовоспитанности требуют от меня помочь ей спуститься, но гордячка по-прежнему игнорирует любые мои попытки контакта и, рискуя оступиться и свалиться в темноте с неровных ступенек, шагает сама. Останавливается у самой кромки спрессованного песка, где спокойные воды ночного моря ласково лижут берег.

Некоторое время я молчу, ожидая града упреков, но она не торопится бросать их мне в лицо.

— Вель, — начинаю я, чувствуя, что голосовые связки опять меня предают — голос звучит хрипло, жалко. — Поверь, я не хотел, чтобы так случилось. Мне жаль.

— Правда? — она оборачивается, напряженная, как натянутая тетива. — Я так не думаю. Я была сегодня в Сенате — по твоей милости, — и теперь мне многое стало ясным. Уж не хочешь ли ты сказать, что убийство сенаторов ди Альба, ла Калле и Гарриди тоже было случайным? И по счастливой случайности именно у них оказались в запасе наследники мужского пола. Ну разумеется, ведь несчастных женщин и неоперившегося юнца запугать куда проще, чем сильных мужчин, достойных соперников! Вот для чего тебе нужны были я и Сандро! Вот почему ты так долго оттягивал восстание после рождения Габи — чтобы дождаться, когда у меня родится сын! После этого Диего тебе стал не нужен, а я… что ж, я слабая, глупая, доверчивая женщина, которой так удобно управлять! Признайся, этого ты добивался с самого начала? Обмануть меня, усыпить мои подозрения, заверить в том, что никто не погибнет, заставить меня под боком у Диего выпестовать армию рабов… Втереться ко мне в доверие, заставить полюбить тебя… — ее голос дрогнул, и она запнулась. — Все было ложью.

Ее резкие, безжалостные слова хлещут больнее кнута. Бессознательно хочется сжаться, укрыться от ее горького гнева, но я не могу себе этого позволить.

— Не все. Да, я слегка исказил правду, когда говорил о своих намерениях. Но это не меняет сути: я хотел избавить людей от рабства.

Вель презрительно фыркает и отворачивается, подставляя лицо легкому морскому бризу.

— Да, признаю, мне нужен был Алекс, — продолжаю я забивать гвозди в крышку своего гроба. — Да, я хотел, чтобы ты заняла место мужа в Сенате. Это было удобно по многим причинам. Ты северянка, Вель, и будучи у власти, принесешь Кастаделле куда больше пользы, чем твой спесивый и упрямый красавчик…

Она вновь поворачивается, объятая гневом, и в свете яркой луны я вижу, как раздуваются от ярости ее тонкие ноздри.

— И — да, я заранее планировал смерть этих донов и твоего мужа. Но в последний момент я передумал. Спроси кого хочешь, тебе всякий подтвердит: Диего Адальяро должен был выжить сегодня. Его смерть — досадная случайность…

— Он защищал меня и поплатился за это жизнью, — Вель уже не способна управлять голосом, тот предательски дрожит, и я готов поклясться, что сейчас ее душат слезы. — А ты… ты… Как же мне теперь стыдно! Я верила тебе, верила в твои чувства… Верила, что Габи и Сандро тебе не безразличны… Боже мой, как же я была глупа и слепа!

— Ты не глупа, Вель. Я люблю тебя. Люблю Габи и Алекса. Тебе ли не знать, ведь это мои дети! Плоть от моей плоти!

— Молчи! — шипит она, словно гадюка, которой наступили на хвост. — Или тебе мало смерти Диего? Ты хочешь после его кончины ославить на весь мир имя Адальяро? Хочешь покрыть позором и мое имя, рассказав о бастардах?

— Ничего такого я не хочу, не говори глупостей, — морщусь я от досады. — Я всего лишь хотел сказать, что желаю Габи и Алексу только добра.

— Я уеду отсюда, — ее голос стихает до шепота. — Господи, ведь теперь я свободна! Я могу уехать на север, к дядюшке, подальше от этого безумия…

Меня охватывает необъяснимый страх — я не готов был услышать такие речи.

— Ты не можешь, — мой голос опять звучит жестко. Жестче, чем мне бы хотелось на самом деле. — Ты нужна здесь, в Кастаделле.

— Кому? Зачем? Изабель ненавидит меня. Я принесла смерть мужу и разрушение городу… Что ждет меня здесь?

— А что ждет тебя там, на севере? — страх заставляет меня говорить резче и громче. — Ты была единственной дочерью своего отца. Если я правильно помню, в Аверленде наследство не передается по женской линии. А значит, имущество и титул твоего отца перешли к твоему дяде.

— Он… никогда не предаст меня и не лишит помощи!.. — через силу выдыхает она.

— Не лишит, — соглашаюсь охотно. — И даже радушно приютит, я в этом уверен. Но что потом? Новое замужество? Позволят ли тебе выбирать, Вель? Тебе, вдове с двумя детьми? Нет, тебя поскорее спихнут с рук и вытолкают замуж за того, у кого кошелек поувесистей. И едва ли твой новый жених будет молод и смазлив, как твой покойный красавчик. И что тогда будет с детьми? Неужели ты думаешь, что твой будущий муж, кем бы он ни был, станет любить их, как родных? Передаст им свое наследство? Нет, он потребует от тебя новых детей, родных, а Алекс и Габи навсегда останутся изгоями… Ты этого хочешь?

— Но… но…

Она не находит слов. Теперь я всем телом ощущаю охвативший ее ужас и ненавижу себя за это. Но мысль о том, что она уедет и навсегда покинет меня, забрав детей, вонзается в сердце острым ножом, приводит в слепое отчаяние. Добивая ее, я добиваю самого себя, но у меня нет иного выхода.

— А здесь, в Кастаделле, Алекса ждет блестящее будущее, — вкрадчиво напоминаю я. — Он наследный сенатор, Вель. Ты хочешь отнять у него это? К Габи со временем будут свататься самые уважаемые женихи города… Ты готова забрать будущее у своих детей, Вель? У наших детей?

— Замолчи, — она прижимает ладони к ушам.

Я позволяю ей отдышаться, прийти в себя, осознать услышанное, и по мере того, как меняется выражение ее лица, мучительное оцепенение понемногу начинает отпускать меня самого.

— Чего ты хочешь от меня? — наконец спрашивает она и бессильно опускает руки.

Мой язык касается пересохших губ. Невыносимо хочется приблизиться к ней, обнять и крепко прижать к себе. Но ведь она не позволит, оттолкнет…

— Нам следует продолжить нашу борьбу, Вель. Восстание — это только начало. Я не могу допустить, чтобы освобожденных людей снова поработили. Ты должна мне сказать, что на уме у сенаторов. И должна убедить их, склонить к мысли о том, что назад дороги нет.

— Что ты задумал? — вместо ответа спрашивает она. — Что ты намерен делать дальше? Они говорили, что вскоре столица пришлет регулярные войска, и восстание подавят. Ты и правда готов к этому?

— Готов, — зло усмехаюсь я. — Если потребуется — мы примем бой и будем драться до последней капли крови.

— Ты безумец. Ты готов идти против всего мира? С горсткой голодных, оборванных людей?

— О, поверь, Саллида — это еще не весь мир, Вель! Я уже отправил посланцев в Лиам, к горцам, в Баш-Хемет и в Дескари. Я надеюсь, что на нашу сторону встанут пустынные кочевники и поселения южных провинций — откуда алчные саллидианцы без зазрения совести угоняли людей в рабство. Я намерен даже вести переговоры с пиратами… Да, я знаю, что отмена рабства в Саллиде для них невыгодна, это делает невозможным получение барышей от работорговли. Но если я пообещаю им открыть беспрепятственный проход морем вдоль южного побережья Саллиды и Дескари к южным берегам Халиссинии… Там есть золото, Вель. Много золота и залежи алмазов. Пираты получат свой откуп и невольно помогут нам в борьбе с халиссийцами…

— Я вижу, ты хорошо подготовился, — голос Вель снова крепнет и мелодично звенит в тишине лунной ночи.

— Я пытался. Но ты… ты должна мне помочь с севером, Вель. Видят боги, я хотел бы отправиться в Аверленд лично, добиться аудиенции у короля и заручиться его поддержкой. Но у меня нет на это времени… За те два месяца, пока на север будет идти весть, а с севера помощь, я должен удержать Кастаделлу. Я хочу, чтобы ты написала дядюшке и попросила его…

— Как забавно, — прерывает она меня и невесело усмехается. — Ровно перед тем, как ты увел меня из Сената, то же самое говорил мне дон Гарденос.

— О, — выдыхаю я с невыразимым облегчением. — Значит, они…

— Не все они. Но дон Леандро готов попытаться. И… возможно, еще некоторые. Хорошо, я напишу. И буду исполнять свой долг в Сенате. Однако… не воображай, будто сможешь мною управлять, Джай. Да, у нас есть общее дело, и мы доведем его до конца, но я больше не доверяю тебе и не буду безвольной куклой в руках кукловода.

С этими словами она поворачивается ко мне спиной и уходит вверх по лестнице, давая понять, что разговор окончен. Мне ничего не остается, кроме как последовать за ней и проводить до поместья.

У ворот заботливо зажжены масляные лампы. Вун, старый прислужник, предусмотрительно открывает перед Вель калитку. Похоже, бедняга пока так и не осознал, что теперь он не раб, а свободный человек…

— Вун, прошу тебя как следует запереть ворота, чтобы с улицы не проник никто чужой, — обращается к нему Вель таким тоном, что меня передергивает. Это я теперь для нее чужой?

Вун с виноватым лицом бросает на меня быстрый взгляд и опускает глаза, запирая калитку прямо перед моим носом. Я до боли стискиваю зубы, но проглатываю обиду.

Ничего, пройдет немного времени — и она поймет, что я был прав, и другого пути избавить Саллиду от рабства не существовало.

По лестнице на второй этаж я взбиралась целую вечность, замирая поочередно на каждой ступеньке, словно не верила, что могу сделать еще шаг. Не столько устало мое тело, сколько разум отказывался воспринимать новую реальность. Осколки прежней жизни продолжали напоминать о себе знакомыми вещами: вот коридор, исхоженный вдоль и поперек — я могу его преодолеть даже с закрытыми глазами; вот покои мои и Диего — дверь в его комнату по-прежнему приоткрыта, за ней кромешная темнота; вот моя спальня — все вещи остались на привычных местах, создавая иллюзию, что ничего не изменилось; вот мои дети, которых обе служанки, Лей и Сай, пытались с боем уложить в постель.

Все как всегда, вот только за сегодняшний бесконечно долгий день, кажется, прошла целая вечность. Этот день разделил окружающий мир на «до» и «после», и в этом «после» мне теперь предстояло существовать.

Я привычно обняла и поцеловала детей, пожелала им доброй ночи и даже нашла в себе силы спеть колыбельную песню. Габи опять вспомнила об отце — единственном отце, которого она знала, — и снова жалобно захныкала, потирая кулачками сонные глаза. Сандро, напротив, лежал с широко раскрытыми глазами и посасывал большой палец, как делал всегда в минуты чрезмерных волнений. У меня не повернулся язык ругать его за это сегодня.

Когда дети уснули, я тихонько закрыла дверь в детскую и грузно прислонилась к ней спиной. Лей и Сай немедленно поднялись с дивана, где дожидались меня все это время.

— Вот и все, — зачем-то сказала я и потерла висок, где давала о себе знать тупая, ноющая боль. — Спасибо вам за помощь, девочки. Теперь вы обе свободны — и я имею в виду, что свободны на самом деле.

Лей и Сай недоуменно переглянулись.

— Сай, ты теперь больше не рабыня, и тебе не нужна вольная, чтобы доказывать это. В ближайшие дни тебе и остальным бывшим рабам следует явиться в муниципалитет, чтобы внести свое имя в списки свободных граждан Кастаделлы. Только, пожалуйста, не ходи по улицам одна. Лучше идти вместе с другими людьми, желательно с мужчинами, которым ты доверяешь.

— А… потом? — отважилась спросить она.

— А потом ты вольна делать все, что тебе вздумается.

— Разве… я больше не нужна вам, госпожа?

— Нужна, — мой голос дрогнул, а на глаза навернулись слезы. — Если ты пожелаешь остаться здесь, я буду очень этому рада. За свою работу отныне ты будешь получать еженедельное жалованье, как и Лей. Не могу обещать, что оно будет слишком большим, но…

— Я останусь с вами, госпожа, — Сай в порыве чувств подбежала ко мне и, присев в легком книксене, поймала и поцеловала мою руку. — Мне… очень жаль дона Адальяро, госпожа.

— Как и мне, Сай. Но нам придется жить с этим дальше. Ступай к себе и хорошенько выспись — завтра нас ждет новый тяжелый день.

Сай, еще раз поклонившись, покинула комнату. Я рассеянно посмотрела на Лей и жестом пригласила ее воспользоваться креслом у окна, сама села напротив и с наслаждением вытянула гудящие от усталости ноги.

— Вы сердитесь на меня, госпожа? — осторожно спросила она.

— Сегодня я сердилась на весь мир, но больше на себя саму, — призналась я честно. — Ты знала о том, что должно было случиться сегодня?

— Хаб-Ариф сказал мне, — она опустила глаза.

— Сказал… все?

— Сказал, что сегодня они возьмут город и освободят рабов.

— Возьмут город, — задумчиво повторила я. — А мне Джай сказал, что возьмут одну лишь Арену. Откуда взялись все эти люди, которые захватили Кастаделлу? Откуда у них взялось столько оружия?

— С Туманных Островов, госпожа, — тихо, но твердо ответила Лей и выдержала мой испытующий взгляд. — Клянусь, я узнала об этом только несколько дней назад, когда мужчины давным-давно все спланировали и организовали. Хаб-Ариф все эти годы покупал рабов для работы на железных рудниках. Там же с помощью Аро они ковали мечи, отливали аркебузы и пули…

— Святой Творец… — выдохнула я. — Так вот оно что. Джай вместе с Хаб-Арифом обвели меня вокруг пальца…

Очередное потрясение заставило меня умолкнуть и осознать услышанное. Диего из собственного кармана финансировал восстание и свою смерть, не подозревая о том! Как много лжи… И как же я была слепа и доверчива!

— Вы сожалеете об этом, госпожа? — Лей воинственно вскинула подбородок.

— Я сожалею о смерти Диего, — не контролируя себя, я качала головой, словно пытаясь отрицать очевидное. — Сожалею о принесенных в жертву сенаторах, которым пришлось стать жертвенными овцами… Сожалею о тех людях, которые погибли во время восстания и захвата города, и тех, которые еще погибнут… А еще сожалею о том, что позволила так легко себя обмануть.

— Мужчины не любят вмешивать женщин в свои дела, — мягче сказала Лей. — Простите их, госпожа.

— Простить! — я задохнулась от возмущения и негодующе уставилась на Лей. — А ты простила своему Хаб-Арифу то, что он так долго скрывал от тебя правду?!

— Хаб-Ариф — единственный на свете мужчина, который искренне любит меня. Конечно, я простила. Они все сделали правильно, другого выхода не было. Мне не за что злиться на Хаб-Арифа: он всегда заботился обо мне. Вам ли не знать, что поместье Адальяро сейчас самое безопасное место в городе? Нам велели сидеть здесь и не высовываться.

— Безопасное, — горько хмыкнула я, нехотя признавая ужасную правоту слов Лей. — Поди-ка скажи это донне Изабель, которая рыдает над телом Диего и отказывается есть, пить и спать…

Лей виновато взглянула на меня и суетливо поправила фитиль лампы, стоящей на подоконнике. За окном размеренно пели цикады — удивительно успокаивающий звук на фоне отрывистых криков и глухих хлопков, то и дело доносящихся со стороны центральных кварталов города.

— Я подмешала в питье госпожи Изабель сонное зелье, — призналась Лей. — И когда донна заснула, Ким отнес ее в спальню. Надеюсь, она спокойно проспит до утра.

— А что Ким?

— Вернулся в усыпальницу, госпожа. Думаю, он пробудет там до возвращения донны.

— Что ж, спасибо за заботу о ней.

Во всяком случае, пока Ким дежурит у тела Диего, усыпальница останется под защитой от возможного осквернения со стороны жаждущих мести повстанцев. Конечно, подумать об этом следовало бы управляющему поместьем… но только сейчас я вспомнила о том, что не видела его с самого отъезда на Арену.

— А где Хорхе?

— Как сквозь землю провалился, донна, — пожала плечами Лей.

— Что ж, может, это и к лучшему, — я поежилась, представив, что могли сделать с ним наши бывшие рабы, возжелав отмщения. — А что остальные?

— Кто как, — неохотно ответила Лей.

Подумав, она потянулась к кувшину с лимонной водой, наполнила стакан и пододвинула его мне. Я с благодарностью сделала глоток и вспомнила, что сегодня с самого утра не держала во рту ни крошки, а от жажды язык уже прилипал к небу. Помешкав, Лей налила воды и себе.

— Большая часть бойцов из тренировочного городка примкнула к отрядам Хаб-Арифа, остальные охраняют поместье под командованием Жало. Кое-кто из женщин и детей, которые жили в тренировочном городке, пока остаются там — у них есть еда, вода и кров над головой, так безопасней. Рабы с лесопилки и плантаций сегодня вернулись в бараки раньше… но не все. Некоторые ушли, — она с опаской покосилась на меня.

— Хорошо, — неожиданно для самой себя сказала я. — Я пока не уверена, что мы сможем достойно оплачивать труд этих людей. Надеюсь, хотя бы сможем прокормить тех, кто остался.

Я замолчала, задумавшись о том, что делать дальше. Если с каждодневными нуждами поместья я бы еще худо-бедно могла справиться, то с делами семьи, которыми всегда занимались Изабель, Хорхе и Диего, едва ли. У кого теперь спросить совета? Диего мертв, — я поежилась от этой мысли, словно призрак мужа дохнул на меня могильным холодом. Хорхе пропал, Изабель теперь не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы. Деньги семье приносили лесопилка, хлопковые плантации, виноградники, оливковая роща и доходный дом на пристани. Основным покупателем древесины с нашей лесопилки после завершения обременительного государственного контракта был владелец корабельной верфи дон Абаланте. Малая часть древесины — в основном из белого дерева, которым славились южные широты, продавалась на экспорт северянам. Но едва ли дону Абаланте сейчас придет в голову покупать у нас древесину. А порт закрыт, насколько я поняла на сегодняшнем заседании Сената, так что никакой торговли в ближайшее время не предвидится. Урожай оливок собрали три месяца тому назад, и до сих пор в подземных кладовых хранился изрядный запас оливкового масла, но кому теперь его продашь? Оставалось надеяться лишь на то, что львиную долю масла, проданного на север, Изабель успела превратить в звонкую монету. Виноградные лозы только-только начали зеленеть, на урожай с них можно было рассчитывать не раньше, чем через полгода. Хлопок поспеет раньше — месяца через четыре, однако вначале надо засеять поля, а чем платить людям сейчас?

У меня долгое время был свой доход — с выигрышей на Арене. Но о них теперь по понятным причинам придется забыть. А значит, деньги из моих личных сбережений рано или поздно закончатся…

Лей между тем продолжала рассказывать:

— Домашние рабы… то есть… домашняя прислуга большей частью осталась. На кухне командует Нейлин, и она пригрозила лично повыдергивать руки и ноги всем, кто вздумает отлынивать от работы.

— Ладно, об этом я буду думать завтра, — устало отмахнулась я и зевнула. — А что думаешь делать ты?

— Я? — Лей посмотрела на меня и прикусила губу.

— Ты.

— Пока останусь с вами, разумеется, — поспешила заверить она, пряча глаза. — Если позволите.

— А как же Хаб-Ариф?

— У них с Вепрем сейчас хватает забот, им не до женщин, — хмыкнула Лей и аккуратно расправила на коленях складки платья. — А потом… будет видно.

Как удивительно складывается судьба, подумалось мне. Восстание внезапно подарило Лей и Хаб-Арифу возможность быть вместе без всяких условностей, а Диего и Джай благодаря ему же оказались безвозвратно потеряны для меня.

Я открыла было рот, чтобы еще раз поблагодарить Лей за помощь, но внезапно из горла вырвался судорожный всхлип. И еще один. И еще. Изумленно прикрыв рот ладонью, я моргнула ресницами и поняла, что ничего не вижу из-за хлынувших ручьями слез.

Уронив лицо в ладони, я согнулась в три погибели и затряслась в истерических рыданиях.

Песок на Арене пахнет кровью. Это странно, ведь бой мы еще не начинали. Или начинали? В голове путаются мысли. Кажется, что все это уже происходило со мной…

Но размышлять некогда: звучит гонг, и я оглашаю своды Арены призывным кличем. Сражаться почему-то тяжело: мне не хватает дыхания, руки и ноги двигаются слишком медленно и тяжело, словно к ним привязаны мешки с камнями. Вижу Вель и красавчика, и откуда-то знаю, что мне надо во что бы то ни стало прорваться к ним, иначе…

Я почти успеваю, но красавчик вдруг падает, пронзенный мечом Эстеллы ди Гальвез. Я что-то знаю о ней, что-то важное, но не могу вспомнить, что. Она проводит длинным красным языком по лезвию меча и слизывает с него дымящуюся кровь Диего Адальяро. А за спиной испуганной Вель вдруг вырастает темная фигура Вильхельмо. Он смотрит мне в глаза и широко улыбается окровавленным ртом. И в следующий миг его кинжал оставляет на шее Вель красную полосу. Вель хватается за горло, из которого хлещет потоком кровь, и безжизненно оседает на пол. Я кричу, выплевывая в крике собственные легкие…

…и просыпаюсь оглушенный.

— Ты что, Вепрь?! — в ужасе смотрит на меня Акула. — Чего орешь? Людей перебудишь!

Тяжело хватая ртом воздух, я вытираю взмокший лоб левой рукой. Правая онемела: возможно, поэтому во сне так тяжело было ею разить. Стряхиваю с голеней чьи-то бесстыдно раскинутые во сне ноги и поднимаюсь.

— Плохой сон приснился, — хрипло объясняю ошарашенному Акуле. — Долго я спал?

— Недолго. Моя смена еще не закончилась, — поводит он плечом. — Ложись, досыпай.

— Выспался уже, — хрипло бурчу я, застегивая ремень с ножнами.

Хотя от правды мои слова далеки. От усталости меня пошатывает; руки все еще гудят от меча и щита; болят ноги, за долгие годы отвыкшие от верховой езды. Но заснуть снова мне определенно не удастся. Плеснув в лицо прохладной воды, я взнуздываю недовольно фыркающую лошадь и взбираюсь в седло.

— Ты куда? — интересуется удивленный Акула.

— Патрулировать город. Оставайтесь на месте до утра. Помни: мы должны удержать порядок в Кастаделле любой ценой.

Тревога гонит меня к поместью Адальяро. У ворот встречаю сонных дозорных: моих парней, с которыми прожил бок о бок не один год. Они вытягиваются в струнку и смотрят вопросительно.

— Все тихо?

— Да, командир. Все спят.

— Потасовок не было?

— Работяги шумели малость, но их успокоили и проводили в бараки. Жало сказал, говорить будем утром.

В словах парня слышится легкое презрение к «работягам» — рабам, чью силу, здоровье и труд господа использовали для работ на плантациях и лесопилке. Бойцовые рабы, которые на невольничьих рынках ценились гораздо дороже, всегда считали «работяг» бессловесной скотиной, в отличие от тех, кто умеет держать в руках оружие. И сейчас этот парнишка продолжает мнить себя выше, главнее, чем остальные. Я устало вздыхаю. Пройдет немало времени, прежде чем бывшие рабы по-настоящему почувствуют себя свободными, достойными, равными друг другу людьми.

Но пока достаточно и того, чтобы они подчинялись приказам.

— Где сам Жало?

— Пошел вздремнуть. Разбудить?

— Не надо. Спасибо за службу, бойцы.

Парни гордо расправляют плечи и сдержанно кивают. Но не успеваю я дернуть поводья, как один из них окликаетменя.

— Эй, Вепрь! А долго нам тут околачиваться?

Я хмурюсь, чуя в вопросе скрытую опасность. До сих пор я был их вожаком и привык к беспрекословному послушанию. Однако теперь, когда за воротами маячит вольная воля, парням все труднее сдерживать бурлящую в жилах кровь и нести скучную службу в дозоре. Пока еще они чувствуют над собой мою власть, однако кто им запретит вырваться из-под контроля и восстать против приказов? Они не давали присягу ни мне лично, ни городу…

— На днях вас сменит другой отряд. А до тех пор — вы подчиняетесь приказам Жало.

Я говорю тоном, не терпящим возражений, выжидаю многозначительную паузу и на всякий случай добавляю:

— За дезертирство — смерть.

Надеюсь, если у парней и зудели поджилки сбежать при первой возможности, то впредь они крепко призадумаются, стоит ли нарушать дисциплину.

— А… что будет с нами дальше? — осторожно интересуется дозорный.

— В ближайшие месяцы — вы останетесь в войсках ополчения. Нам нужен каждый меч, способный разить врага. Кастаделла — лишь первый город, отменивший рабство, но пока единственный. Наша борьба продолжается. В дальнейшем, если захотите, перейдете на службу в муниципальные патрульные отряды.

Оставив парней обдумывать услышанное, я пришпориваю задремавшую было лошадь и продолжаю объезд города, начатый накануне вечером. Насилие, грабежи, убийства господ из мести и прочие беспорядки должны прекратиться как можно быстрее — и для этого я пытаюсь организовать мелкие отряды у каждого поместья, и не забывать о границах города.

У меня есть всего два дня, прежде чем в Сенате возобновятся заседания.

Но хватит ли сил?

====== Глава 52. Семена горечи ======

Комментарий к Глава 52. Семена горечи глава пока не бечена

Утро началось с пронзительных детских криков. Едва разлепив глаза, я долго пыталась сообразить, что со мной и почему мое тело ноет, будто его побили палками, а в груди разлилась свинцовая тяжесть. А когда вспомнила, то почувствовала себя еще хуже: увы, вчерашний день не приснился мне в кошмарном сне. Смерть Диего, предательство Джая, ненависть Изабель — вот почему сегодня мне никак не хотелось просыпаться.

Звуки из детской не оставляли сомнений в том, что Габи и Сандро отчаянно мутузят друг друга подушками. Похоже, смерть отца успела всего лишь за ночь изгладиться из их памяти, а обычные детские развлечения, включая вечные ссоры между братом и сестрой, не теряли для них значимости.

К счастью, Лей и Сай все еще не покинули меня. Я заставила себя подняться с постели, с помощью служанок привела в порядок себя и детей и спустилась в столовую. Нейлин выглянула из кухни с озабоченным лицом, озарившимся, впрочем, доброй улыбкой при виде меня и малышей. Спохватившись, она засуетилась, раздавая кухонным служанкам распоряжения накрывать на стол.

— Донна Изабель еще не просыпалась? — осведомилась я.

— Проснулась еще до рассвета и ушла в усыпальницу, — вздохнула Нейлин. — Ни крошки не съела, изведет себя вконец…

Я вспомнила себя в то время, когда боль от потери ребенка не оставляла меня ни днем, ни ночью. Нейлин права: едва ли в нынешнем состоянии Изабель способна думать о чем-то еще, кроме собственного горя.

— Хорхе не объявлялся?

— Нет, госпожа, — сокрушенно качнула головой Нейлин и взглянула на меня с неприкрытой тревогой. — Что теперь с нами будет? В доме остались только женщины и дети, а во дворе бродят вооруженные вояки!

Я скосила глаза на Габи: притихшая дочка навострила уши, прислушиваясь к разговору.

— Все наладится, Нейлин, — пообещала я и ободряюще улыбнулась. — Мы в безопасности, уверяю тебя.

Мы с детьми заняли привычные места за столом, друг напротив друга. Место Диего по левую руку от меня пустовало, как и место Изабель между двумя высокими детскими стульчиками. Я украдкой поглядывала за тем, как малыши управляются с завтраком. Судя по сосредоточенному личику Габи и сведенным к переносице светлым бровкам, она уже обдумывала для меня ворох непростых вопросов. Увы, они не заставили себя ждать.

— Мамочка, а где бабушка Изабель?

— Она… ушла навестить твоего папу, милая.

Габи проглотила кусочек нежнейшего омлета, взбитого на свежих сливках, и задумчиво облизнула вилку.

— Бабушка тоже хочет умереть, чтобы никогда больше не проснуться, как папочка? — расстроенно заключила она.

Невинный детский вопрос заставил меня горестно вздохнуть. Не сомневаюсь, что именно этого Изабель и желала, похоронив своего последнего сына…

— Нет, милая, бабушка этого не хочет. Просто она хочет побыть с твоим папой.

Габи слегка успокоилась, но, помолчав немного, огорошила меня новым вопросом:

— Мамочка, а нас тоже убьют, как папу?

— Убьют? — растерялась я. — С чего ты это взяла, Габи?

— Вчера после ужина я искала Вуна, чтобы он покатал меня на пони. Но не нашла его, а во дворе ходили люди с большими мечами! Сай сказала, что нам больше нельзя гулять в саду, иначе нас могут убить, как папу.

— Нет, милая, нас не убьют, — твердо заявила я. — Мы ведь не сделали никому ничего плохого.

— А папочка сделал? — широко раскрыв глаза, тихо спросила Габи. — Бабушка Изабель сказала, что его убили плохие люди.

Я набрала в грудь воздуха и потерла виски, что вновь запульсировали тупой болью. Как объяснять ребенку простыми словами непростые вещи, если я и сама путалась в том, кто прав, а кто виноват?

— Папочка погиб случайно, Габи.

— Он порезался мечом? — не унималась моя любознательная девочка.

— Скорее, по неосторожности наткнулся на чужой меч.

Кажется, Габи удовлетворилась ответом, и я облегченно потерла напряженную шею.

— Мамочка, а где Джай?

Имя ударило меня под дых, на мгновение лишило дара речи. Я до боли закусила губу, чтобы загнать обратно предательские слезы, выступившие на глазах.

— Джай… больше не придет.

— Почему? — изумилась Габи.

— Ай! — поддержал ее Сандро и хлопнул вилкой о тарелку.

— У него теперь другой дом. А теперь давайте-ка не будем расстраивать Нейлин: она может подумать, что приготовила невкусный завтрак, раз мы так много болтаем за едой.

После завтрака я попросила Сай отвести детей в детскую и занять их игрой.

— И хорошенько запри наружную дверь. Не открывай никому, кроме меня и Лей, — распорядилась я, вспомнив, что сегодня утром не заметила телохранителей на привычном месте в коридоре.

Мне еще предстояло разобраться с домашней прислугой, но пока я не знала, кому из бывших рабов можно доверять, чтобы оставить им на попечение детей. Однако прежде всего следовало позаботиться об Изабель. Скрепя сердце, я спустилась вниз и поспешила к выходу с намерением уговорить свекровь поесть и немного отдохнуть, пока я сменю ее у гроба Диего.

Однако едва я вышла на веранду, стало ясно, что общение с Изабель придется немного отложить. Во дворе столпилось огромное количество людей — судя по изможденному виду и простой заношенной одежде из груботканого полотна, сплошь бывшие рабы. Большинство из них были безоружны, лишь кое-кто сжимал в руке либо узловатую палку, либо камень. От веранды их пыталась оттеснить дюжина вооруженных бойцов.

— Что происходит? — спросила я, замирая от зародившегося под лопатками страха.

— Мы пришли спросить, госпожа, — ступил вперед рослый мужчина в широкополой соломенной шляпе. Помешкав, он стянул ее с головы и слегка поклонился. — Что нам делать?

Я смотрела на них — и не видела никого. Мой взгляд рассеянно скользнул по застывшим в угрожающем молчании фигурам и почему-то остановился на лужайке, прежде всегда аккуратно подстриженной и заботливо увлажненной рабами-садовниками, а теперь высохшей, пожухлой и вытоптанной — изменившейся буквально за один день. Усилием воли я заставила себя вновь поднять голову и посмотреть в глаза задавшему вопрос человеку.

— Вам самим придется решать. Вы больше не рабы. Кто хочет — волен уйти из поместья. В этом случае о вас позаботится городской муниципалитет. Кто пожелает — может наняться на работу в поместье Адальяро или любое другое. За работу вам станут платить, разумеется.

— Так заплатите нам за те годы, когда мы горбатились на вас! — гневно выкрикнули из толпы, и по лужайке разнесся одобрительный ропот.

— Не могу, — бессильно опустив руки, призналась я. — Могу лишь обещать, что в ближайшие дни постараюсь разобраться в том, сколько работников мы можем нанять и какое жалованье назначить.

— Не можете вернуть нам деньги?! — воскликнул тот же самый мужчина, и ропот вокруг него усилился. — А кто же вернет нам жизни, потраченные напрасно?! Кто ответит за унижения и побои, которые мы терпели от вас? Кто вернет нам наших родных, проданных за бесценок, когда они стали вам не нужны? Кто вернет нам наших отцов, матерей, жен и детей, сгинувших в вашей поганой Саллиде?

Я судорожно сглотнула, пытаясь протолкнуть образовавшийся в горле липкий комок.

— Прошу меня простить. Я понимаю ваше негодование, но если мы будем вспоминать прошлое, то ни о чем не договоримся. Вчерашний день все изменил для Кастаделлы, и в вашем праве этим воспользоваться…

— Нет уж, платите, донна, мы не уйдем, пока не получим деньги за наши страдания!

— Ну-ка потише! — вдруг раскатисто рявкнул знакомый голос.

Вздрогнув, я обернулась и увидела Жало. Огромный, мускулистый, насупленный, он всем своим видом источал угрозу. Бойцовское облачение лишь добавляло ему свирепости: короткий набедренный доспех из грубых пластинок, узкий кожаный жилет, обнажавший мускулистые руки и грудь, на ногах простые сандалии с потертыми ремешками, переплетенными до колена, защитные наколенники из лоскутков кожи. Жало выступил вперед и потрогал перевязь меча, с которой спускались самодельные ножны из сыромятных ремней, открывавшие почти половину лезвия.

— Заткните свои жалкие пасти! Благодаря донне Вельдане вы получили свободу. Если бы не она и не боец Арены по прозвищу Вепрь, вы до сих пор горбатились бы с утра до ночи на господ, не получая взамен ничего, кроме вонючего тюфяка и миски постной похлебки! Хороши бушевать теперь, когда хозяина нет! А где вы были раньше? Хоть кто-нибудь возмущался, когда над вами с кнутом стоял надсмотрщик или дон Адальяро?

Крикун, что требовал от меня денег, сердито насупился. А человек, начавший переговоры, неуверенно переступил с ноги на ногу и скрутил в узел ни в чем не повинную шляпу.

— Вам принесли свободу на лезвии меча, — продолжал Жало, и голос его звенел в повисшей тишине. — Берите ее и уходите, противно слушать ваше нытье! И если думаете, что госпожу некому защитить после смерти хозяина — подойдите и скажите это моему клинку!

— Браво! — вдруг раздался с дальней части лужайки насмешливый окрик и громкие, нарочито размеренные аплодисменты. — Браво, юноша, вы настоящий оратор.

Все головы разом повернулись в сторону говорившего: у ворот обнаружились дон Леандро Гарденос и дон Карлос Лидон. И не одни, а в компании четырех вооруженных стражей — судя по одежде, из бывших бойцовых рабов. Закончив театрально хлопать, дон Леандро поклонился — да так искусно, что было не разобрать, кланялся он мне или Жало, и делал это с насмешкой или всерьез.

— А теперь, многоуважаемые свободные граждане Кастаделлы, могли бы мы с другом увидеть хозяйку этого поместья, донну Изабель Адальяро?

— Я провожу вас, господа, — обрадовавшись возможности улизнуть от обременительного разговора с парламентерами, я резво соскочила со ступенек и подошла к сенаторам. — Донна Изабель в усыпальнице. Думаю, поддержка друзей послужит ей пусть небольшим, но утешением.

Наводнившие лужайку люди вновь зашумели, но я с легким сердцем оставила их на Жало. Мне нечего было им сказать, кроме того, что уже сказала. Прежде чем делать работникам предложение о найме, я должна выяснить у Изабель, какими запасами и доходами мы располагаем. Однако было бы крайне бестактно задавать ей подобные вопросы, пока она пребывает в глубокой скорби по сыну.

Мы с высокими гостями предусмотрительно обогнули лужайку по краю, избегая столкновения с толпой, и вскоре оказались под сенью садовых деревьев.

— Этот раб… — начал вдруг дон Гарденос уже без насмешки, но с печатью задумчивости на лице. — То есть бывший раб, произносивший свою пламенную речь… Он говорил правду?

— В каком смысле? — не поняла я.

— О том, что восстание рабов состоялось благодаря вам.

Мои щеки воспламенились в мгновение ока, а взгляд стыдливо метнулся вниз. Поразительно, но я чувствовала вину одновременно перед всеми: и господами, которые по моей милости лишились привычной жизни и вынуждены были столкнуться лицом к лицу со значительными переменами, и перед освобожденными рабами — ведь я, не ведая о том сама, на несколько лет продлила их неволю.

— Правда, — пришлось признаться. — С первого дня приезда в Кастаделлу я не скрывала своего отношения к рабству.

Лицо дона Месонеро приобрело недоброе выржение, а темные глаза сузились.

— Рано или поздно это должно было случиться, — предвидя град обвинений, поспешила добавить я. — Возможно, я лишь несколько ускорила события, но такое положение не могло продолжаться вечно.

Дон Леандро резко остановился, и я едва не натолкнулась на его плечо.

— То есть, с самого приезда в Кастаделлу вы под боком у достопочтенных граждан собирали армию рабов? Вооружали их, тренировали? А мы-то все недоумевали, откуда у мятежников столько людей, чтобы захватить город!

— Я не знала всего, — признание далось мне с трудом. — Я думала, что все будет не так…

— А кто знал? — с глухим раздражением поинтересовался дон Месонеро. — Этот ваш Вепрь, вероятно? Зачинщик бунта и предводитель мятежников? Не понимаю… как они смогли провернуть это под носом у Диего?

Признание о Туманных островах едва не сорвалось с моих губ, но я удержала его на кончике языка. Чего доброго, заботливые господа сенаторы благодаря моей болтливости лишат семью Адальяро прав на владение Драконьим Даром. А железо — тот товар, на который в ближайшее время спрос только повысится: Саллиде необходимо оружие. Плавильня на Туманных островах — пока мой единственный шанс раздобыть средства на существование.

— Что вы намерены теперь делать? — с вызовом спросила я. — Судить меня за организацию мятежа?

Благородные доны обменялись хмурыми взглядами, не сулившими мне ничего хорошего. Я на всякий случай отступила назад и оглянулась в поисках Жало.

— Боюсь, в сложившихся условиях это будет крайне затруднительно, донна Адальяро, — первым совладал с собой дон Леандро Гарденос. — Если господам судьям и удалось выжить вчера, то едва ли они осмелятся возражать мечам и аркебузам. Победителей, как известно, не судят… Если победителям удастся удержать победу, — он недобро хмыкнул и окинул меня многозначительным взглядом.

— Никто не должен знать об этом, — с усилием разжал побелевшие губы дон Месонеро. — Если правда об участии донны Вельданы в бунте вскроется в Сенате, мы похороним надежду склонить остальных на нашу сторону. И не получим помощи Аверленда. Кастаделле нужен надежный тыл, а донна Вельдана — связующая ниточка между севером и югом.

Я выдохнула с некоторым облегчением и расслабила стиснутые в кулаки ладони. По крайней мере, благородные доны не забьют меня камнями в собственном саду.

— Вы написали письмо дядюшке, донна Вельдана? — дон Леандро вскинул темную с проседью бровь.

— Еще нет. Как раз хотела заняться этим после того, как повидаю донну Изабель.

— Буду признателен, если вы займетесь письмом безотлагательно, — с нажимом произнес дон Леандро, выдавая истинную цель визита. — А мы с доном Месонеро присоединимся к вам сразу после того, как выразим соболезнования почтеннейшей донне Адальяро.

— Разумеется, — церемонно кивнула я и жестом пригласила их продолжить путь.

Донна Изабель сегодня еще больше напоминала деву скорби. Бледная, печальная, с покрасневшими опухшими глазами, в траурном платье и кружевной черной накидке поверх головы, она сидела возле каменного гроба с открытой крышкой и не подавала признаков жизни. Я ощутила пока еще слабый, но уже довольно отчетливый запах трупного разложения и невольно задержала дыхание. В Аверленде имелись схожие традиции в течение трех дней нести прощальную службу у гроба покойного, но здесь, на юге, в условиях адской жары оставлять усопшего в доме было бы неразумно, и я невольно поблагодарила Творца за то, что тело Диего сразу же перенесли в усыпальницу. Завтра к вечеру гроб наконец закроют крышкой, навечно отрезав моего несчастного мужа от мира живых.

— Донна Адальяро, — подал голос дон Гарденос и встал перед Изабель на одно колено. — Мне так жаль.

Она вздрогнула, подняла безжизненные глаза. Бледная тонкая кисть показалась из-под траурного кружева накидки, и дон Леандро с чувством поцеловал ее.

— Смерть вашего сына — огромное несчастье для всех нас, — поддержал друга дон Месонеро и тоже склонился перед Изабель. — Соболезную вашей утрате.

Я почувствовала себя как никогда лишней в этой неуютной компании.

— Э-э-э… схожу на кухню и попрошу Нейлин приготовить закуски для поминального стола, — пробормотала я и поскорее ретировалась из обители смерти, что вгоняла меня в тоску по Диего и вызывала безграничное чувство вины за его убийство.

Оказавшись за пределами усыпальницы, я первым делом вдохнула полной грудью успевший уже нагреться, но все-таки свежий воздух. Затем обогнула мрачный фасад усыпальницы, подошла к маленькому надгробию из белого мрамора и ласково коснулась его рукой.

— Мой ангелочек, — прошептала я с нежностью. — Ты теперь там не один… Да хранит тебя Творец…

Тяжелая, давящая тоска затопила мою грудь. Надеюсь, Диего не проклинает меня с того света… Ах, заслужила ли я его прощение? Будет ли он столь добр, чтобы отыскать на небесах маленькую невинную душу и позаботиться о ней, пока в этом мире я забочусь о других детях?

Не хотелось думать о том, что тяжкие грехи Диего могут вместо рая затянуть его в преисподнюю…

Сегодня утром у здания городского хранилища жарче, чем в полуденный зной в Халиссийской пустыне. Даже не верится, что богатые дома Кастаделлы могли вмещать такое количество народа. Человеческое море шумит, вздымается волнами, взрывается громкоголосым штормом. А из-за запертых ворот тянет дымком и свежей стряпней. Разъяренная толпа напирает на решетку, но впускают через узкую калитку не всех.

— Пропустите, дьявол вас дери!

— Мы не станем просить милостыню! Мы возьмем свое!

— Теперь это наше!

— Мы хотим есть!

Смотритель городского хранилища старательно прячет растерянность за грозно нахмуренными бровями. Стоящие по бокам аркебузиры из остатков городской стражи, присягнувшие новой власти, придают ему некоторую уверенность, но едва ли они смогут долго сдерживать голодную толпу.

— Только по спискам! Муниципалитет кормит только горожан! — охрипшим голосом выкрикивает смотритель. — Проходят только те, у кого имеется бумага!

— К дьяволу ваши сраные списки!

— Подотрись ты своей бумагой!

— Город нам должен!

— Кормите нас!

На нас, патрульных конников, никто не обращает внимания. Я молча спешиваюсь, сую поводья не глядя кому-то из братьев и незамеченным пробираюсь сквозь ощетинившуюся острыми локтями толпу, взбираюсь на каменную балюстраду у лестницы.

— Тихо! — отработанный за вчерашний день раскатистый рык вырывается из моих легких. — Прекратите осаду! Всех накормят!

— Вепрь!

— Это Вепрь!

— Освободитель!

— Тихо! Пусть говорит!

— Прикажи им накормить нас!

Я оглядываю оборванных, изможденных людей, в их глазах плещется ярость и обожание, ненависть и надежда.

— Городским властям необходимо знать, скольких людей они обязаны кормить, — говорю громко и отчетливо. — Муниципалитет должен получить сведения о количестве новых горожан…

— Мы не хотим! — выкрикивает из толпы рослый татуированный халиссиец. — Мы не собираемся оставаться в вашей сраной Кастаделле и снова горбатиться на господ!

— Мы хотим домой! — поддержал его смуглый товарищ. — Возвратиться на свою землю! Найти свои семьи!

— Считайте своих трусливых крыс, а нас просто накормите!

Толпа взрывается единым оглушительным ревом. Я дожидаюсь, пока он немного стихнет, вскидываю руку, и через несколько мгновений на площади воцаряется тишина.

— Хотите домой? — вкрадчиво переспрашиваю я. — В Халиссинию? В Лиам? В Баш-Хемет? В горы? Валяйте. Как только переступите границы Кастаделлы, попадете прямо в объятия саллидианских регулярных войск, которые закуют вас в цепи и распнут на столбах вдоль дорог.

Тишина становится мертвой, слышится только шумное дыхание сбитых с толку людей. Я выдерживаю паузу и направляю разрозненные мысли вчерашних рабов в нужное русло.

— Вы получили свободу, но этого мало. Теперь мы должны отстоять ее — вместе! Мы должны быть сильны и сплочены, чтобы дать сокрушительный отпор всем рабовладельцам! Ступайте в муниципалитет, заявите о себе, возьмите бумагу, станьте свободным жителем города! Мужчины, берите оружие и вступайте в отряды народного ополчения! Мы способны доказать всей Саллиде, что мы сильны и нас не победить! Разве мы не хотим вызволить наших собратьев, что томятся в рабстве в других городах? Разве мы не хотим, чтобы они тоже стали свободными? Разве не хотим разыскать свои семьи, своих братьев и сестер, матерей и отцов, жен и детей?!

— Да! Да! Хотим! — взорвалась толпа гневными окриками, ощерилась вскинутыми вверх кулаками. — Веди нас, Вепрь! Командуй!

— Убьем их! Убьем их всех!

— Разве не хотим мы уничтожить невольничьи рынки во всей Саллиде?!

— Да! Да! Уничтожим! Сожжем!

— Разве не хотим отомстить проклятым контрабандистам, что ловили и продавали нас?!

— Хотим! Разорвем! Победим!

— Разве не хотим отменить рабство на всем полуострове, чтобы никто и никогда не забрал у нас наших детей?!

— Да! Да-а-а!!! — ревет и беснуется народ, на время позабыв о голоде.

Я утираю пот со лба и киваю смотрителю:

— Выносите на площадь бочки и котлы, раздавайте людям хлеб и ваше варево.

— Но, господин… Ведь установлен порядок… — пугается смотритель. — Все добро под учетом!

— Делайте, что говорят. Учет ведите, но люди должны быть накормлены.

— Но без контроля городские запасы иссякнут в считаные дни!

— Завтра к вам придет больше людей с бумагами. Нам не нужны голодные бунты. Нам нужны люди, способные сражаться.

Сквозь ворота выкатывают бочку с густой зернистой жижей. Обоняние, отточенное годами рабства, безошибочно угадывает тапиоку с добавлением саго. Нехитрая, безвкусная стряпня, но сытная, и даже от малоаппетитного запаха голодный желудок алчно урчит.

Не льщу себя надеждой, что смог бы соперничать за людское внимание с бочкой горячей кормежки. Ухожу невидимкой, протискиваясь сквозь толпу, вскакиваю на коня.

— Куда теперь? — мрачно интересуется Акула, провожая жадным взглядом полную до краев бочку.

— К границе. Надо выслать разведчиков, следить за подступами к городу. А затем займемся вербовкой ополченцев и формированием отрядов.

Крышка каменного гроба надвигалась на последнее ложе Диего со зловещим скрежетом. Последним скрылось лицо — уже мало узнаваемое, с неестественно раздутыми губами, с зеленоватым оттенком кожи у сомкнутых век. Мне стоило больших усилий удержаться и не приложить к носу чистый платок, защищаясь от удушающего запаха.

Изабель взвыла, будто замирающий в стенах усыпальницы скрежет ранил ее в самое сердце. Вун почтительно отошел, ссутулился и поспешно осенил себя божьим знамением. Незаметно потер ладони одна о другую, словно смахивая с них каменную пыль. Ким остался стоять у изголовья, опираясь руками на крышку гроба и свесив голову ниже плеч. Густые смоляные кудри падали ему на грудь, скрывали лицо — и на доли мгновения мне показалось, что это Диего стоит у собственного гроба.

Изабель запрокинула голову, уронив черное кружево накидки и обнажив совершенно поседевшие волосы, рванула платье на груди и дико, по-звериному завыла.

Не в силах наблюдать за ее страданиями, я ступила ближе и обняла ее за плечи.

— Пойдемте, матушка. Вам надо немного отдохнуть.

Она отпрянула, оттолкнула меня и дико выпучила глаза, словно смотрела на дьявола из преисподней.

— Как смеешь ты! Ты, гремучая змея, погубила моего сына — и после всего имеешь наглость называть меня матушкой!

Исполненные жгучей ненависти слова хлестнули меня больнее пощечины.

— Я не губила… это была случайность…

— Не считай меня дурой, мерзавка! Ты думаешь, что я ничего не знаю, но ты ошибаешься! Ты выкормила убийц нашей кровью! Ты пригрела на груди дикого зверя, что перегрыз горло моему сыну! Ты принесла в нашу семью беды и несчастья! Будь ты проклята, тварь! Убирайся из моего дома и забери отсюда своих ублюдков!

Я с беспокойством покосилась на выход из усыпальницы. Вуна внутри уже не было: очевидно, он не стал дожидаться разгара женских истерик и благоразумно ретировался. Зато Ким со злорадным любопытством сверкнул глазами в мою сторону.

— Творца побойтесь, — с глухим спокойствием ответила я. — Это ваши внуки. Не боитесь позорить меня, так хотя бы не покрывайте позором имя своего сына.

Изабель осеклась, ошарашенно вытаращив на меня сухие, воспаленные глаза.

— Вы… заранее сговорились, да? — прошипела она, начиная новую атаку. — Сговорились убить Диего, моего мальчика, моего последнего ребенка!

— Ким, оставь нас, — холодно велела я.

— Нет, Ким, останься! Будь свидетелем признаний этой змеи! Убийца! Проклятая убийца!

— Никаких признаний не будет. Я не хотела смерти Диего. Никто не хотел. Это была случайность.

— Ненавижу! Ненавижу тебя! Пусть гнев Творца падет на твою голову и отберет у тебя твоих детей, одного за другим, как ты отняла у меня моих!

— А что, к смерти Фернандо я тоже имею отношение? — разозленная подлым пожеланием Изабель, я вскинула голову. — А может быть, гнев Творца как раз упал на ваши головы? Ведь у Диего было время решить вопрос мирно. Если бы рабство отменили раньше, как на том настаивал Аверленд, Творцу не пришлось бы расточать свой гнев ни на меня, ни на Диего. Вы скорбите о своих детях, а кто пожалеет детей рабов? Разве не вы отбирали детей у родителей и продавали, как вещи, когда вам они были не нужны? А когда дети рабов гибли от мора, кто вызвал им лекаря? А разве Сай не была ребенком, когда вы оставили ее сиротой при живом отце, продав его на военный корабль?

— Замолчи! — тигрицей взвилась Изабель и сжала в кулаки сухощавые ладони. — Как ты смеешь обвинять меня у гроба моего сына!

— А вы как смеете называть моих детей ублюдками?! Они носят имя Адальяро и имеют законные права на это поместье!

— Ах, вот как ты заговорила! — глаза Изабель злобно сузились. — Поместье тебе подавай! Только через мой труп ты его получишь!

— Больно нужны мне ваш труп и ваше поместье, — я с досадой махнула рукой. — Я уеду на север с первым же кораблем, который выпустят из порта. А вы разбирайтесь тут сами.

Уже не пытаясь привести в чувство свекровь, я стремительно вышла из душного склепа в сад. На Кастаделлу легкой дымкой опускался вечер, пронизывая раскаленный за день воздух ниточками желанной свежести. Но я не испытала даже толики облегчения: злые слова свекрови камнем отягощали сердце. Если я и жалела о поспешно брошенном обещании уехать домой, вспомнив увещевания Джая, то поздно: оставаться в одном доме с человеком, который меня ненавидит, не было ни малейшего желания.

Сейчас мне хотелось просто оказаться в одиночестве в своей комнате, уткнуться лицом в подушку и дать волю слезам.

Но едва моя нога ступила на нижнюю ступеньку веранды, как позади раздался усталый голос:

— Донна Вельдана!

Обернувшись, я увидела сухощавую фигуру доктора Гидо.

— Дон Зальяно, — произнесла я упавшим голосом. — Добрый вечер. Вы… хотите попрощаться с Диего?

Старый лекарь сконфуженно потупил взор и переступил с ноги на ногу.

— Может быть, позже, донна, если это будет уместно. Вообще-то я хотел повидать вашего раба… то есть бывшего раба, Зура. Он еще в поместье?

Я оторопело моргнула и не сразу поняла, о чем он говорит. А сообразив, ощутила, как скулы заливает краска стыда. Ну конечно! Как я могла забыть? Всего несколько дней назад человека по имени Зур пороли у столба, а затем Джай попросил меня вызвать к нему лекаря. Бедняге пришлось отнять загнившую у стопы ногу почти до колена, но с тех пор я наведалась к нему только раз, еще до восстания. Последние события напрочь выбили из моей головы мысли о нем…

— Разумеется, дон Гидо. Он, должно быть, в бараках. Я провожу вас.

Ухватив доктора под руку, я принялась истово молиться про себя, чтобы Зур оказался жив и действительно обнаружился в бараках. Иначе я предстану перед этим добрым человеком лгуньей, бездушной и жестокой рабовладелицей, которой наплевать на людей…

— Я очень соболезную вам, донна Вельдана, — доктор Зальяно по-отечески сжал мою ладонь на своем предплечье. — Потерять мужа в столь юном возрасте, имея на руках двух малышей… Мужайтесь, дитя мое.

— Благодарю вас, дон Гидо. Я выживу, ради Габи и Сандро, а вот душевные раны донны Изабель не залечит никто.

— Время — лучший лекарь, мой добрый ангел. И донна Изабель со временем найдет утешение в своих внуках, плоти от плоти своей. Творец милосердный не оставит своих заблудших чад в беде.

Я сокрушенно вздохнула. Уж во внуках Изабель утешения точно не найдет. Для нее они навеки останутся лишь ублюдками, отродьями человека, которого она считает виновным в смерти сына…

— Многим пришлось испить из этой горькой чаши, — качнул головой дон Гидо, не замечая моих сердечных терзаний. — Весь город словно помешался. Убивают друг друга, калечат… Я почти не спал все эти дни.

— Вы… очень самоотверженный человек, — сказала я искренне. — Творец воздаст вам за вашу доброту.

Творец снизошел в ответ и на мои молитвы: Зур оказался там же, где я видела его в последний раз. У его постели сидела немолодая печальная женщина, обтирала тяжело дышащему Зуру лицо влажной тряпицей и негромко напевала песню. Завидев нас, она поднялась, устало склонила голову и отошла от лежанки.

— Ну как ты, дружище? — участливо опустился на кровать дон Гидо и взялся за запястье больного.

Зур приоткрыл потемневшие веки и облизнул сухие, потрескавшиеся губы. С трудом произнес:

— Скорее бы… сдохнуть.

— Не торопись, парень, сдохнуть ты всегда успеешь, — пробормотал Гидо, ловко разматывая заскорузлые повязки и ощупывая край культи. Я усилием воли подавила подкатившую к горлу тошноту и отвела глаза. — Краснота не распространилась, неплохо, неплохо. Больно? Ничего, это скоро пройдет. Ты пьешь снадобья, которые я оставил?

— Пьет, господин, — вместо Зура ответила женщина. — Но неохотно: упрямый очень.

— Упрямство — это хорошо, — продолжал приговаривать Гидо, пока его сухие узловатые пальцы сноровисто делали свое дело. — Упрямство дает силы выжить. Не сдавайся, парень, люди живут и без ног, и без рук. Главное — голову не потерять.

— Провалитесь… в пекло…

— Кажется, я из него и не выбирался, — тяжело вздохнул дон Зальяно и обернулся к женщине. — Будь добра, подай чистые тряпки.

Пока лекарь занимался больной ногой Зура, я оглядела комнатушку барака. Похоже, в эти дни бедолагу не оставляли одного. В каморке прибрано, глиняная чаша для нечистот пустовала и не источала зловония. На столе остатки еды в миске — что-то жидкое, похоже на овощную похлебку.

— Где вы берете еду? — осведомилась я у женщины.

— На кухне, у госпожи Нейлин, — ответила она.

— Ему нужно мясо для укрепления сил.

— Вчера еще было, но сегодня уж кончилось. Госпожа Нейлин сказала, что из мясной лавки все подчистую забрали на нужды муниципалитета.

Я припомнила, что нас за обедом кормили запеченными в глине перепелками, и нахмурилась. Нейлин ничего не говорила мне о сложностях с продовольствием, вероятно, щадя мои чувства после смерти мужа. Но как долго она сможет справляться сама?

— Хорошо, я разберусь с этим. Вам что-нибудь нужно?

— Нет, госпожа, — женщина с тревогой заглянула мне в глаза и тут же прикрыла их ресницами. — Я… хотела бы быть чем-то полезной.

— Как тебя зовут?

— Уми, госпожа.

— Чем ты занималась здесь, Уми?

— Работала на плантациях. Собирала хлопок, оливки, виноград…

— Ты мне очень поможешь, если позаботишься о Зуре до его выздоровления, — сказала я, вытащила из поясного кошеля пару медных монет и протянула ей. — Если что-нибудь понадобится, дай мне знать.

— Благодарю, госпожа, — женщина по привычке согнулась пополам в низком поклоне.

— Это мне следует благодарить тебя, Уми. Вместе мы… справимся.

Когда доктор Гидо закончил с Зуром, я проводила его обратно к дому, делая вид, будто опираюсь на его руку, но скорее поддерживая его, пошатывающегося от недосыпа и усталости.

— Не удобнее ли вам будет заночевать в нашем поместье, господин Зальяно? — решилась предложить я. — В доме дона Верреро наверняка сейчас неспокойно…

— Сейчас везде неспокойно, донна Вельдана, — вздохнул лекарь Гидо. — Пока что мое место в здании Арены, где повстанцы устроили себе убежище и лазарет. Благодарю за участие, однако мне лучше вернуться туда, где меня смогут найти на случай необходимости.

Мне ничего не оставалось, кроме как проводить его до ворот.

За которыми вместо привычных стражей с мечами наизготовку обнаружился Джай.

Сердце взмыло в небеса и сорвалось в пропасть, в груди перехватило дыхание при виде знакомой фигуры. Почему, почему мое естество продолжает так реагировать на него, несмотря на боль предательства, на горечь разочарования? Его слова, его объятия, его страстная грубость и скупая нежность — все было ложью. Он добился своего, я для него лишь средство — удержать власть в городе.

Почему же все еще так больно дышать рядом с ним?

Джай сдержанно поздоровался с Гидо, предложил довезти лекаря до Арены, от чего Гидо лишь устало отмахнулся, пожелав пройтись пешком. Я поспешила запереть калитку, не дожидаясь тяжелых объяснений — а может, требований, что теперь в изобилии сыпались на меня со всех сторон. Должна родить сына, должна остаться в Саллиде, должна ездить в Сенат, должна добиться помощи от дядюшки, должна, должна, должна…

— Вель! — ударило в спину тихое, кольнуло между лопаток. — Не уходи.

— Чего тебе? — я обернулась через плечо, глядя на вытоптанную траву лужайки, чтобы не видеть усталого, покрытого отросшей щетиной лица.

— Не впустишь меня?

— Нет.

— Вель… я хочу поговорить.

— Поговоришь завтра в Сенате. Ты ведь теперь там заправляешь. Мне остается лишь подчиняться. Там, но не здесь.

— Как дети?

— В порядке.

— Я хочу их видеть.

В ушах зашумело, дыхание перехватило вновь. Мои дети уже потеряли близкого человека, которого считали отцом. Имею ли я право лишать их и того, кто у них остался?..

Диего не был для них идеальным родителем, преследуя честолюбивые цели, и до кончины оставался убежденным рабовладельцем. Но что может дать им Джай, безжалостный убийца, для которого Габи не значит ничего, а Сандро — всего лишь средство для управления завоеванным городом? И что скажет на это Изабель, которая винит его в смерти сына?

Нет, как бы то ни было, мне следует уехать из Кастаделлы, как только повстанцы откроют порт.

— Уходи, Джай, — сухо бросила я и устремилась к дому, словно могла убежать от собственных гнетущих мыслей.

====== Глава 53. Ростки надежды на пепелище ======

Комментарий к Глава 53. Ростки надежды на пепелище глава пока не бечена

Неделя пролетела как один день, в бесконечном водовороте различных забот, которых лишь прибывало. Сенат начал работать в новом режиме: до обеда заседала новоиспеченная палата простолюдинов, после обеда девять родовитых сенаторов рассматривали поданные законопроекты.

Благодаря усилиям Джая и Хаб-Арифа в город удалось вернуть подобие порядка, хотя ряды повстанцев продолжали пополняться десятками и сотнями новобранцев из числа бывших рабов. Убийства, грабежи и мародерства все еще вспыхивали очагами тот тут, то там, но нарушителей ловили наспех сформированные патрульные отряды, а затем городские власти подвергали арестантов публичному суду.

Не избежали суда и господа бывшие рабовладельцы. Дона Ледесму казнили на площади, признав виновным в сговоре с пиратами и незаконной продаже людей на невольничьем рынке. Вместе с ним на эшафот взошел и работорговец Кайро вместе с парочкой отловленных в городе контрабандистов. Несколько десятков господ обязали уплатить в казну города огромные откупные за годы жестокого обращения с рабами — благодаря свидетельствам самих бывших рабов, ставших теперь полноправными горожанами. Увы, дом Адальяро не миновала эта участь, и в самое ближайшее время мне следовало найти средства для уплаты назначенной виры.

Только я не представляла, где их раздобыть.

С рассвета и до отбытия в Сенат я старалась наладить управление поместьем, от которого самоустранилась Изабель, однако не слишком преуспела. Бывшие рабы покидали нас день ото дня. Лесопилку пришлось закрыть: я понятия не имела, где брать древесину для распиловки и куда теперь сбывать готовый строительный материал. Наведавшись в контору с вывеской «Подрядные работы Монтеро», я увидела на двери тяжелый амбарный замок, а роскошное поместье хозяина оказалось сожжено дотла.

К счастью, несколько бывших рабов из нашего поместья продолжали ухаживать за виноградниками, а горстка добровольцев — в большинстве своем старики и женщины с детьми, которым некуда было податься, — вызвались засевать хлопковые поля, чтобы не упустить благоприятное для посевной время. Пришла мысль, что часть плодородных земель не мешало бы засеять чем-то съедобным вместо непрактичного теперь хлопка, и я подосадовала на саму себя, что прежде мало внимания уделяла изучению циклов роста местных сельскохозяйственных культур.

После выплаты первого жалованья оставшимся в поместье работникам мои личные денежные запасы значительно оскудели. А ведь до срока уплаты наложенной на поместье виры оставалось совсем немного времени — неполный месяц. Запасы продовольствия пока еще позволяли продержаться месяц или два, однако купить мясо, птицу и рыбу теперь стало значительной проблемой: городу приходилось кормить огромное количество людей, оставшихся без средств к существованию. Положение несколько улучшилось после того, как несколько бывших рабов из поместья, что умели управляться с рыбацкими лодками, вызвались добывать рыбу, моллюсков и черепах у морского побережья. И даже на этот промысел мне пришлось получать разрешение в муниципалитете и выделять десятую часть улова на городские нужды.

Невзирая на трудности, соваться к Изабель с просьбой выделить денег на хозяйственные издержки я не решалась. Я помнила о своем обещании покинуть дом Адальяро при первой возможности, и с этой целью наведалась к дону Абаланте — разведать, как обстоят дела с блокадой порта.

— Увы, — никак, — развел руками владелец торгового флота, угостив меня чашечкой кофе и кукурузной лепешкой. — Как видите, я теперь не волен распоряжаться своим имуществом. С самого бунта на север ушло лишь одно судно — быстроходная галера с посольством в Аверленд на борту. Мятежники милостиво позволили нагрузить трюмы некоторыми товарами на продажу, но когда отправится следующее судно, меня не считают нужным уведомить.

Итак, оставалось последнее средство — идти на поклон к Джаю.

— Я хочу уехать, — заявила я ему в один из вечеров, когда он сопроводил карету из Сената к поместью и довел меня до ворот. — Когда на север будет отправлен следующий корабль?

— Ты никуда не поедешь, — ответил он мрачно. — Кажется, это мы уже обсуждали.

— Я не могу оставаться здесь, — собравшись с духом, сообщила я. — Изабель меня ненавидит и хочет, чтобы я покинула поместье.

class="book">— Не ей решать, — отрезал Джай. — Не она законная наследница твоего мужа, а ты и дети. Пусть благодарит судьбу за то, что осталась жива и пользуется твоей милостью. Если ты не способна объясниться со свекровью, это сделаю я. Только боюсь, это ей не понравится.

— Ты жесток, — я посмотрела на его суровое лицо так, словно видела впервые.

— Мир жесток. Не время угождать чужим желаниям, Вель.

— Если только это не твои желания, да? — горько съязвила я.

Джай упрямо стиснул губы. Холодный взгляд стальных глаз не оставлял никаких сомнений: меня не выпустят из Кастаделлы ни под каким предлогом.

— У меня нет денег, чтобы выплатить неустойку городу, — пришлось признаться в собственной несостоятельности.

— Что-то я не припомню, чтобы Адальяро жаловались на нищету до восстания, — прищурился Джай.

— Делами поместья всегда занимались Изабель и Хорхе. У меня нет доступа к деньгам свекрови. Хорхе как в воду канул, а Изабель заперлась в своих покоях и горюет о сыне. Предлагаешь мне выломать дверь в ее спальню и пытать свекровь, чтобы она отдала сбережения?

Джай нервно дернул плечом.

— Хорошо. Я подумаю, где достать денег.

— Достать? — я поморщилась. — Откуда? Отберешь силой у других господ или заберешься в городскую казну, используя свое положение?

— Чего ты хочешь, Вель? — взвился он, словно я ударила его в больное место. — Как я могу помочь тебе, если ты отвергаешь любое мое слово?

— Если не хочешь меня отпустить, дай разрешение зафрахтовать судно Абаланте. Я загружу его железом с острова и отправлю на север. Это позволит мне продержаться какое-то время.

— Хорошо, — выдохнул Джай с некоторым облегчением. — Аро займется этим. Что-то еще?

— Нет, — сказала я и сунула ключ от калитки в замочную скважину.

— Вель, — он придержал меня за руку, и я вздрогнула от его прикосновения. От ощущения сильного, все еще безумно желанного тела за моей спиной по коже пробежали мурашки. — Позволь мне увидеть детей.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула.

— А если не позволю? Не выпустишь судно из порта? Заставишь меня унижаться и выпрашивать милостыню? Позлорадствуешь, когда меня за неуплату виры бросят в городскую темницу?

В шумном дыхании за моей спиной отчетливо слышалась злость. Но Джай ничего не ответил. Убрал руку и отступил на несколько шагов, освобождая меня из плена своей близости. Дрожащими пальцами я повернула ключ в замочной скважине и проскользнула во двор. Не поднимая глаз, заперла калитку изнутри.

Тяжелый взгляд Джая я ощущала меж лопаток все время, пока шла вдоль лужайки к веранде. Выдержки, чтобы держать спину ровной, а голову высоко поднятой, хватило лишь до входа, но стоило мне захлопнуть за собой дверь, как ноги ослабели, и я прислонилась к прохладной стене. Просторный холл, освещаемый лишь тусклым светом двух масляных ламп, встретил меня гнетущей пустотой. Всхлипнув, я сползла по стене прямо на мраморный пол и спрятала лицо в ладонях. Суровое, безжалостное лицо Джая все еще стояло перед глазами. А губы все еще зудели от мучительного желания поцеловать уголок плотно стиснутого рта…

— О ком скулишь, вероломная? — вдруг раздался из полумрака глухой голос свекрови, отозвавшийся неприятной дрожью между лопаток. — О моем загубленном сыне или о своем бешеном псе?

Я утерла мокрые глаза тыльной стороной ладони и неловко поднялась на ноги. Не стоило доверять обманчивой пустоте этого дома.

Не удостоив колючий выпад свекрови ответом, я подобрала юбки и молча поднялась к себе.

Разведчики день за днем приносят неутешительные вести: власти Саллиды, обеспокоенные странным молчанием Кастаделлы и исчезновением отправленных сюда дозорных бригад, бьют тревогу и спешно созывают остатки войск, не задействованные у границы.

Разумеется, я не тешил себя надеждой, что мне удастся долго удерживать город в изоляции. Торговые подводы, путешественники, желавшие попасть в порт, а оттуда в Аверленд, почтовые кареты и патрули, попадающие в Кастаделлу, невольно оказываются заложниками повстанцев и не могут покинуть пределов города.

Но так не будет продолжаться вечно.

В жарком воздухе жемчужины полуострова пахнет близкой войной.

«Слишком рано», — проносится в голове, когда я объезжаю отряды ополчения, наблюдаю за муштрой новобранцев, просматриваю отчеты о количестве оружия, снабжения, солдат, верховых лошадей и боевых формирований.

К нам продолжает стекаться подкрепление со стороны горцев, кочевников, Лиама и граничащих с Кастаделлой южных деревень. День ото дня армия повстанцев становится больше и сильнее, хотя недовольство неопределенностью и желание вернуться домой, в родные края, захлестывает людей с головой.

Однако во мне нет уверенности, что с этой «армией» я могу одержать победу против регулярных войск Саллиды.

Мы предприняли шаг на упреждение — и во все уголки страны, включая столицу, разосланы лазутчики, призванные слоняться по городам, отираться на невольничьих рынках, невзначай заводить беседы с рабами и тайно нести весть о случившемся в Кастаделле и грядущем всеобщем освобождении. Тихая война в тылу врага может принести не меньше плодов, чем открытая война на поле брани.

Выстоим ли мы в этой открытой войне?..

Миновало всего полмесяца с тех пор, как город стал нашим. Отправленная на север галера, будучи одной из самых быстроходных, достигнет берегов Аверленда не ранее чем через неделю. А уж сколько придется ждать решения его величества и — да смилуются боги! — помощи северян, не берусь даже предположить.

В Сенате до сих пор бушуют страсти. Иные требования нижней палаты граничат с безумием — выгнать господ из их домов в резервации, сжечь поместья, лишить потомственных сенаторов законодательной власти и публично казнить на главной площади — и мне стоит немалых трудов сдерживать справедливую жажду отмщения у тех, кто годами терпел от господ унижения и побои.

В верхней палате иные настроения. Господа возмущены произволом «распоясавшейся черни», разделяются на противоборствующие группы, подписания новых законов приходится дожидаться по несколько дней, да и то с помощью угроз и запугиваний.

В смешанных караульных отрядах — из присягнувших новой власти констеблей городской стражи и новобранцев из бывших рабов — царит нескрываемое соперничество. Только жесткие наказания, применяемые к нарушителям порядка, сдерживают их в узде.

Порою в голову закрадываются мысли о том, что я держу на плечах гору, которую не под силу удержать даже самому Творцу. И тогда я задаю себе вопрос — зачем это все? Ради чего? Какое мне дело до всех этих людей, которых я знать не знаю? Чью бездумную злобу, тягу к жестокости, убийствам и разрушениям я не могу разделить сполна? Какое мне дело до тех, кто остался рабом в других городах полуострова — мне, у которого нет страны, признавшей меня подданным, нет дома, где можно укрыться от врагов и друзей, нет имени, чтобы передать его детям, нет женщины, на колени которой я могу склонить усталую голову?

Вель всякий раз при встрече одаривает меня холодным равнодушием. Почти ежедневно я стараюсь выкроить время и сопровождаю ее в Сенат и обратно в поместье — в надежде услышать хоть слово одобрения, поймать мимолетный взгляд, повидаться с детьми.

Но она молчит, прячет глаза, уходит от ответа, запирает калитку перед моим носом. Я провожаю взглядом ее стройную, прямую фигуру, затянутую в черное — словно очередной немой укор мне за смерть ее красавчика, — и в том месте, где должно находиться сердце, ощущаю огромную рваную дыру.

Иногда по вечерам я задерживаюсь у ворот и смотрю, как в поместье один за другим зажигаются огни. Как запираются на ночь двери и окна, как переговариваются негромко дозорные близ веранды, как старый Вун, кряхтя и избегая встречаться со мной взглядом, собирает на лужайке детские игрушки.

Лишь однажды мне удается увидеть детей — на закате воскресного дня, когда Сай выводит их погулять в саду. Маленький Алекс меня не замечает, а Габи — милая, солнечная Габи — дарит мне задумчивый взгляд огромных серо-голубых глаз.

Судорожно вцепившись пальцами в изгибы кованой решетки, я дожидаюсь возвращения детей в дом. В золотистых кудряшках крохи Габи путается, поблескивая, солнечный луч. Она вновь бросает на меня заговорщицкий взгляд и улыбается уголками рта.

А затем, когда над лужайкой сгущаются сумерки, парадная дверь дома открывается — и я с удивлением вижу, как сквозь узкий проем проскальзывает наружу детская фигурка. Маленькая Габи, опасливо оглядевшись вокруг, вдруг срывается со ступенек и мчится мимо стражей в сторону ворот, одной рукой придерживая длинные кружевные юбки.

— Габи! — срывается с моих губ лихорадочный возглас. — Леди Габриэла!

— Джай! Я хотела, чтобы мама позвала тебя на ужин, но она не позволила. Вот, возьми! — она сует мне небольшой сверток. — Я попросила у Нейлин еды для тебя. Ты голодный?

Я протягиваю сквозь решетку руку и принимаю детский дар, что для меня ценнее всего золота в мире. Опускаюсь на колени, перехватываю запястье девочки и прижимаюсь губами к раскрытой ладошке, хранящей запах свежеиспеченного хлеба и сладких фруктов.

— Благодарю, леди Габриэла. Вы очень добры.

Она радостно улыбается в ответ, и черная дыра в моей груди затягивается, исчезает, наполняется теплом.

— Мне пора, Джай, мамочка заругает. Приходи еще, я буду ждать!

Девочка убегает, а я смотрю ей вслед, и глаза жжет, словно в них насыпали горячего песка.

Каменная гора на моих плечах внезапно становится легче — на этом свете есть хотя бы один человек, который готов меня ждать!

Я запрещаю себе думать о поражении.

И глубоко вдыхаю воздух, наполненный запахом грядущей войны.

— Мамочка, почему бабушка больше не приходит с нами обедать? — поинтересовалась Габи, когда мы втроем расселись за столом.

О Творец, как же иногда тяжело и больно говорить детям правду!

— Бабушке грустно, Габи.

— Из-за того, что папочка умер? — допытывалась моя понятливая дочь.

Сандро вскинул кудрявую голову и внимательно прислушался к разговору. Между его бровей залегла серьезная складка — в точности как у отца.

Как у Джая.

— Да, моя радость, — ответила я. — Бабушке очень грустно, потому что папочка больше не с нами.

— Но если бабушка не будет кушать, она ослабеет и умрет? — испуганно распахнула глаза Габи.

— Думаю, ничего такого с ней не случится, — мягко заверила я. — Наша Нейлин никому не позволит умереть от голода.

Габи вновь приоткрыла рот, чтобы задать очередной неудобный вопрос, но тут дверь в столовую с грохотом распахнулась, и на пороге застыл встревоженный Вун.

— На лесопилке пожар, госпожа!

Я стрелой взвилась из-за стола, с не меньшим шумом опрокинув стул.

— Запрягай двуколку, скорее! — велела я и ринулась прочь из столовой.

Пока Вун выгонял двуколку за ворота, я побежала на задний двор — бросить клич нескольким женщинам, что еще оставались в бараках и в бывшем бойцовом городке. Самые расторопные бросились к конюшням, чтобы запрячь телегу и нагрузить ее бочками с водой. Краем сознания я понимала, что все усилия тщетны: если огонь принялся за дерево на складах лесопилки, его уже нипочем не погасить, а каждый миг промедления сводил и без того призрачную надежду на нет. Однако Вун загонял лошадь до изнеможения, пуская двуколку во весь опор.

Только лишь для того, чтобы я смогла своими глазами увидеть кровожадное зарево, простирающееся вихрями огня и дыма до самого неба. Жар стоял столь невыносимый, будто само пекло раскрыло здесь душные объятия: подойти к останкам лесопилки ближе чем на четверть мили оказалось совершенно невозможным. Оставалось только стоять и наблюдать, как алчное пламя пожирает драгоценное красное и белое дерево за почерневшими ребрами перекрытий, лишая семью Адальяро значительной доли вложенных денег и будущих доходов.

Подъехала телега, груженная полными бочками воды — ею правил нахмуренный Ким. Но все, что мы могли сделать — это наскоро очистить и расширить неглубокий защитный ров вокруг горящей лесопилки и натаскать морского песка, попутно заливая его водой, чтобы не дать огню распространиться.

К прибытию команды огнеборцев пламя уже затухало. День, к счастью, выдался безветренный, и пожар не перекинулся на ближайшие к лесопилке хозяйственные постройки.

— Поджог? — деловито осведомился командир пожарной бригады.

— Какая теперь разница? — я устало отерла лоб рукавом платья и с досадой обнаружила на руках грязные разводы от гари, до сих пор витавшей в воздухе.

— Поджоги нынче участились, — пожал плечами огнеборец. — Мятежники продолжают разгуливать по городу и творить бесчинства. Советую вам, донна, держать в доме вдоволь запасов воды и песка — всякое может случиться.

Домой мы вернулись к закату. О поездке в Сенат сегодня не могло быть и речи — я валилась с ног от усталости. Прежде всего я поднялась к себе, чтобы проведать детей, но в детской обнаружился только Сандро и крепко спящая на узкой кушетке Сай.

— Где Габи? — с упавшим сердцем выдохнула я, подхватывая на руки радостно вскрикнувшего сына.

— Там! — Сандро показал пальцем на дверь.

— Госпожа? — Сай вскинулась на кушетке и испуганно заморгала, протирая глаза. — Простите, я сама не знаю, как так получилось…

— Где Габи?! — крикнула я с нарастающим ужасом.

— Только что была здесь… — растерянно оглянулась Сай.

Быстрее молнии я проверила все закутки покоев, где могла спрятаться Габи, даже в купальне и уборной — девочки нигде не было. Оставив Сандро на попечение Сай, я выбежала в коридор и еще раз осмотрела все темные углы. Сбежала по лестнице, уже не ощущая ног от страха, заглянула в столовую, на кухню…

— Вы не видели Габи? — затрясла я за плечи изумленную Нейлин.

— Нет, госпожа…

— Прошу вас, посмотрите на лужайке и в саду, пока я осматриваю дом! — крикнула я на бегу и помчалась вглубь дома, заглядывая в каждую комнату на нижнем этаже.

Пока не увидела, что дверь в покои Изабель приоткрыта. Страшная догадка пронзила меня, на миг лишив возможности дышать. «Пусть гнев Творца падет на твою голову и отберет у тебя твоих детей, одного за другим», — пронеслось в моей голове жестокое проклятие свекрови.

Распахнув дверь шире, я замерла на пороге, поперхнувшись так и не сорвавшимся с языка криком страха, удивления и облегчения.

— Тебе больно, бабушка? — не замечая меня, Габи обнимала за шею Изабель и гладила ее по седым волосам, а та плакала, держа мою дочь на коленях и уткнувшись лицом в детское плечо. Я видела узкую спину свекрови и острые плечи, что подрагивали в такт тихим всхлипам. — Покажи, где болит? Я попрошу у Лей волшебное снадобье, намажу больное место, и все пройдет.

Голова Изабель нервно затряслась из стороны в сторону.

— Ох, Габи… — послышался глухой до неузнаваемости голос. — Не всякую боль можно исцелить снадобьями.

— Но Лей может! — не унималась Габи. — Она знает лекарство от всякой хвори!

— Но только не от смерти, мое милое дитя, — Изабель подняла голову и провела дрожащими пальцами по лицу малышки, убирая с него растрепавшиеся светлые кудряшки. — Только не от смерти.

Я покинула их незамеченной, не решившись окликнуть Габи. Прежде меня глодали тревожные сомнения — не решится ли Изабель в гневе навредить моим детям? В ушах до сих пор еще звенели и жгли огнем злые слова проклятия, с ненавистью брошенные мне в лицо. Но после того, как я своими глазами увидела движение пальцев свекрови на щеке моего ребенка — нежное, исполненное искренней заботы и материнской любви, от сердца отлегло.

Габи — моя маленькая Габи! — сама того не сознавая, умеет врачевать людские души не хуже снадобий Лей.

Я возвратилась к себе и обняла сына, не обращая внимания на то, что пачкаю его чистую одежду грязными от налипшей копоти руками. Бледная как мрамор Сай рухнула на колени и виновато забормотала:

— Госпожа, простите! Я не должна была… я не смела…

Бранить перепуганную насмерть девушку вовсе не хотелось, несмотря на всю тяжесть ее проступка. Самое драгоценное, что есть у меня сейчас — это мои дети, и если бы с ними что-нибудь случилось…

Я содрогнулась, внезапно прочувствовав на собственной шкуре всю невыносимую тяжесть горя Изабель.

— Успокойся, Сай, — сказала я и прижалась губами к теплому виску маленького Сандро. В его темных вьющихся волосах непостижимым образом затерялся запах Джая, от чего тоскливо сжалось сердце. — Все мы ошибаемся. Но из ошибок следует извлекать урок.

— Мам! — Сандро защекотал мое ухо легким дыханием. — Не уходи!

— Не уйду, сыночек, — улыбнулась я, мысленно порадовавшись его словесным успехам. — Я здесь, с тобой.

— А Габи?

— Она у бабушки Изабель.

— Твоя дочь здесь, — раздался на пороге бесцветный голос свекрови.

Я повернула голову. Изабель держала за руку Габи, которая ничуть не выглядела виноватой, будто это не она сбежала из детской и доставила мне столько тревожных мгновений. Опустив Сандро на пол, я подошла к свекрови и кивнула, требовательно протянув малышке руку.

— Благодарю, что нашли ее.

— Тебе следовало бы лучше следить за своими детьми, — послышался в ответ холодный упрек.

Странно, но уходить Изабель при этом почему-то не торопилась.

— Лесопилка сгорела, — сообщила я буднично. — Я была на пожарище.

Тонкие губы свекрови, не тронутые краской, сомкнулись в жесткую линию.

— Пекло с ней. Все равно теперь некому работать.

— Работать есть кому, — возразила я, сама не зная зачем. — Но платить нечем.

— Что, все свои деньги отдала несчастным бездомным рабам? — брызнула ядом Изабель.

— Нет, плачу жалованье людям за работу, — я решила не ходить вокруг да около, раз уж она сама завела разговор. — Муниципалитет взыскал с нас откупные за годы пользования рабским трудом. Нам необходимо до конца месяца уплатить виру, иначе…

— Иначе что? — покрасневшие и опухшие от недавних слез глаза Изабель неприятно сощурились. — Повесят на площади?

— Для начала, думаю, арестуют, — в тон ей ответила я.

Наш разговор до странности напоминал привычную словесную пикировку, которой мы частенько обменивались еще при жизни Диего. Видимо, то же самое пришло в голову и Изабель, потому что она внезапно сникла, развернулась и молча покинула комнату, умудрившись при этом удержать присущую ей прежде царственную осанку.

— Мамочка, ты испачкалась! — заметила Габи, ткнув пальчиком мне в щеку.

— Да, дорогая. Я была неаккуратна. Побудьте в детской, пока я искупаюсь, только никуда больше не уходите, договорились?

— Хочу гулять! — воскликнул Сандро и на всякий случай свел у переносицы брови, невольно повторив мимику Джая.

— Обязательно пойдем, милый, — заверила я. — Когда мамочка немного отдохнет.

Взяв с Сай слово, что она не отлучится от детей ни на миг, пока я привожу себя в порядок в купальне, я позволила себе как следует насладиться теплой купелью, отмывая с кожи слой копоти и расслабляя затекшие мышцы. Несмотря на усталость и сгоревшую лесопилку, я ощущала необъяснимое облегчение после разговора с Изабель. Она ни словом больше не обмолвилась о том, что мне с детьми следует уехать. Значило ли это, что она позабыла о своем требовании, или вовсе передумала настаивать на нем?

Когда я, посвежевшая и словно заново родившаяся на свет, вышла из купальни, то заметила на комоде небольшую шкатулку, которой прежде там не было.

— Что это?

— Донна Изабель принесла, — ответила Сай, уронив глаза в пол.

Я открыла шкатулку — она оказалась доверху наполнена монетами. Медь, олово и чуть серебра, но даже этого с головой хватит для того, чтобы выплатить виру. А еще купить семян сорго, кукурузы и сладкого батата для засева полей.

Определенно, мне придется здесь задержаться.

====== Глава 54. Противостояние ======

Комментарий к Глава 54. Противостояние глава пока не бечена

«Военный совет» напоминает сборище беспризорных оборванцев. Никакого единого обмундирования: одеты кто во что горазд. Некоторые десятники и сотники из бывших бойцов Арены до сих пор разгуливают полуголыми, прикрытые лишь легкими кожаными доспехами. Иные обзавелись рабскими одеждами, кое-как прикрыв голое тело. Под короткими боевыми жилетами виднеются полотняные рубахи с оборванными до локтей рукавами; закатанные до колен штаны сочетаются с набедренной защитой из лоскутков твердой кожи — весь этот нелепый наряд являет собою странное и жалкое зрелище.

Есть и те, кто успел облачиться в гвардейские мундиры — прорехи и пятна крови на них наводят на мысль о мародерстве.

Кое-кто из бывших рабов разодет в батистовые рубахи и короткие плотные бриджи — наверняка украденные в разоренных господских поместьях. Вместо сапог у таких щеголей чаще всего грубые сандалии на ремешках — в жарких кожаных сапогах южане из простолюдинов, привыкшие ходить босиком, не видят надобности.

Мысленно ставлю себе еще одну памятную зарубку — необходимо поинтересоваться, работает ли нынче городская суконная фабрика, и добавить в муниципальные расходы статью об армейском обмундировании.

Я говорю, а новоиспеченные командиры и военачальники молча слушают, опустив головы. Что их гложет сейчас? Стыд или ненависть?

— За последние сутки — два умышленных поджога, четыре случая грабежа, убит начальник городской тюрьмы. На корабельной верфи учинен разбойный погром. В порту группой бродяг, стащивших где-то бочонок с вином и надравшихся до беспамятства, затоплен рыбацкий шлюп, принадлежащий одинокой престарелой донне. И это вы называете «все под контролем»? Где, спрашиваю я, были караульные отряды, которые должны были патрулировать город в означенных местах? И где, я вас спрашиваю, воинская дисциплина в частях городской армии? Солдаты шатаются где попало, некоторые под дурманом, а у границ Кастаделлы скоро появятся регулярные войска! Что мы им противопоставим?

— Люди злятся, — осмеливается поднять голову и ответить один из моих соратников. — Все ожидали, что богатства господ перейдут к ним, что бывшие рабы наконец-то заживут, а что они получили? Нищету и голод, да еще каждодневную муштру!

— Заживут тогда, когда докажут, что достойны свободы! Или вы думали, что Кастаделлу оставят в покое и позволят нам жить, как душа пожелает? Да еще привезут полные подводы зерна и пригонят скотину пожирнее, чтобы вам было чем набить свои брюхи? Нет, господа повстанцы, так не будет! Сейчас мы должны быть сильны как никогда…

— Какого хрена мы должны воевать за эту сраную Кастаделлу?! — вдруг взвивается рослый молодой халиссиец, что до восстания принадлежал Вильхельмо, а теперь стал командиром бойцовой сотни. — Люди хотят вернуться домой, откуда их угнали в рабство, а не воевать за благополучие господ!

— Не за благополучие господ, — рявкаю я, — а за ваше благополучие! За ваше право вернуться домой! Готов ли ты, Амир-Зуман, пройти всю землю Саллиды с востока на запад с горсткой оборванцев? Не боишься, что вас сметут тренированные и вооруженные до зубов отряды солдат?

— Мы вооружены не хуже! — огрызается тот.

Это правда. Плавильня на Драконьем Зубе до сих пор работает, в мечах, аркебузах и пулях нужды нынче нет. Но люди! Люди…

— Почему ты взял на себя право командовать нами? — продолжает Амир-Зуман, сверкая черными халиссийскими глазищами. — Почему ты все время велишь защищать и оберегать господ, которые всю жизнь издевались над нами? Почему ты встал не на нашу сторону, Вепрь?

— Только слепец может не видеть, что я на вашей стороне! — рычу я и слышу эхо в просторном нижнем зале Сената.

— Ты северянин! — восклицает кто-то. — Вас саллидианцы не гноили в рабстве, как нас, халиссийцев!

— Наверное, поэтому я здесь, с вами? — ехидно переспрашиваю я и одним жестом сдергиваю с себя рубаху, поворачиваясь спиной. — Наверное, поэтому я ношу на теле эти отметины?

Ропот поднимается и затихает. Я молча одеваюсь и продолжаю — тише, но тверже.

— Да, я взял на себя командование повстанцами. Потому что среди всех вас я — единственный военный офицер, обученный стратегии и тактике ведения боя. И я не потерплю непослушания и мятежей в наших рядах. Отныне каждое нарушение дисциплины будет сурово караться. А если кто хочет уйти, — я вновь нахожу взглядом пылающие гневом глаза Амир-Зумана. — Даю срок до вечера. Вы можете уйти, сложив оружие. Уйдете из Кастаделлы — и сгинете, не достигнув границ своей родины.

— А что потом? — вопрошает вдруг Жало, до этого в задумчивости стоявший в стороне со склоненной головой. — Когда мы победим? Ты отпустишь нас?

— Я не владею вами, — отвечаю бесстрастно. — Когда война закончится и все рабы Саллиды обретут законную свободу, вы уйдете домой. Но уйдете победителями, а не псами, трусливо поджавшими хвост.

Никто не уходит. Военный совет в зале Сената продолжается до захода солнца. Недовольством все так же пропитан воздух, но каждый из нас вынужден действовать сообща, чтобы быть готовым отразить внешний удар. План продуман, силы расставлены, дело остается за малым — успеть сделать из бывших рабов настоящих воинов. Злых, сильных, готовых выгрызать свободу когтями, зубами и мечами.

После в одном из безлюдных альковов Сената забываюсь коротким беспокойным сном. Просыпаюсь рывком, в холодном поту, хватаясь за меч и дико озираясь вокруг. Вернется ли ко мне когда-нибудь способность спать всю ночь до рассвета, не просыпаясь?

Уже стемнело. Ночью мне вновь предстоит объезжать городские границы, лично проверять готовность дозорных отрядов. Но до той поры есть немного времени…

Бросаюсь наверх, где благородные господа сенаторы встречаются во второй половине дня. В зале заседаний пусто. Кареты Вель внизу не нахожу: опоздал… В надежде, что она благополучно добралась до дома, взлетаю на коня и мчусь во весь опор — к хорошо знакомым воротам, утопающим в роскошной зелени южных плетистых растений.

У ворот караулит дневная стража: двое безусых юнцов, со скучающим видом ведущих ленивую праздную беседу.

— Госпожа Адальяро вернулась из Сената? — спрашиваю без предисловий.

Оба юнца вытягиваются в струнку и пытаются натянуть свирепость на безусые лица.

— Вернулась, командир.

— Хорошо. Хм… Если… если вам есть чем заняться, можете идти пока, я вас сменю. Возвратитесь к полуночи.

Юнцы недоуменно переглядываются, но возражать никому из них не хочется.

— Будем к сроку, командир!

Они уходят в сторону аллеи. Я же привязываю коня к столбику у въезда и привычным движением хватаюсь за кованые изгибы ворот. Вскоре на лужайке показывается Вун, вышедший с заднего двора. Замирает ненадолго, завидев меня в сгустившихся сумерках. Тихий всхрап моего коня словно будит Вуна от оцепенения, и он вновь исчезает на заднем дворе. А когда появляется, в его руках я вижу два деревянных ведра.

Он подходит ближе, молча отпирает калитку и ставит ведра перед моим жеребцом. В одном — овес, в другом — пресная вода. Из кармана штанов Вун достает добрый кусок поваренной соли — лакомство для коня — и протягивает мне.

— Спасибо, Вун, — благодарю я, совершенно растроганный этой молчаливой заботой.

Он только кивает, ссутулившись еще больше.

— Как тебе тут живется… после всего?

— Как и жилось, господин, — отвечает бывший раб. — Кормят, поят, и на том спасибо.

— Старшая госпожа обижала тебя…

— То она не со зла, господин, — поднимает глаза Вун. — А теперь-то ей и самой несладко.

— А что госпожа Вельдана?

— С ней все хорошо, господин, — Вун вновь опускает взгляд и бочком проходит к калитке, запирает ее на ключ. — Прошу простить, мне пора.

Я остаюсь один и смотрю на пустую лужайку, где столько времени прежде проводил с детьми. Мне до боли хочется взять их на руки, обоих, прижать к груди, ощутить ладонями быстрое биение сердец, склониться к кудрявым макушкам и вдохнуть запах южного лета — и запах Вель!

При мысли о Вель грудь привычно стискивает железный обруч. Прошло совсем немного времени с той последней ночи, когда мы еще были вдвоем, но мне кажется, что уже целая вечность. Сумеет ли она когда-нибудь понять меня? Сумеет ли простить?

Сумеет ли принять меня таким, какой я есть?

Дверь дома отворяется, выпуская наружу женскую фигуру. Судя по размеренным, неторопливым шагам и форме юбки — не служанка. Дыхание на миг замирает: неужели Вель? Но нет, в движениях женщины нет знакомой мягкости, линия плеч не столь поката, да и прическу такую Вель никогда не носила.

Изабель Адальяро.

Она какое-то время бесцельно, словно потревоженный призрак, слоняется по лужайке. Небрежным движением оглаживает резную спинку уличной скамьи, проходит дальше, останавливается у буйно разросшихся кустов, что источают ночью густой приторный аромат. Берет рукой тяжелое соцветие, подносит к лицу. Отворачивается и бредет дальше, словно слепая, то и дело натыкаясь на камни, прежде ограждавшие известняковую дорожку, а теперь беспорядочно валяющиеся в траве.

Замечает меня и застывает, оставшись стоять вполоборота. Черное строгое платье без кринолинов усиливает ее сходство с бесплотным призраком.

Делает шаг к воротам, и на меня будто веет могильным холодом. Чего мне ожидать от обезумевшей в горе женщины? Истерик? Проклятий? К этому я привык. Кинжала у нее в руках не видно, но мне ли бояться оружия?

С каждым ее новым шагом на спине неприятно холодеет позвонок за позвонком. Наверное, я должен что-то чувствовать по отношению к ней. Вину? Презрение? Холодное удовлетворение?

Но не чувствую ничего, кроме отстраненного любопытства.

Она останавливается по ту сторону ворот, но совсем близко: руку протяни — и коснешься темного платья.

Не очень-то хочется, впрочем.

— А, это ты… предатель и убийца! — произносит она хрипловатым голосом — знакомым и незнакомым.

— Да, это я, — пожимаю плечами.

— Зачем явился? Добить тех, кого еще не добил в этом доме?

— Я не воюю с женщинами и детьми.

— Тогда чего ты хочешь?

— Ничего.

— Ничего… — Она вцепляется тонкими, чуть узловатыми пальцами в прутья решетки, почти касаясь моих рук, и приближает лицо к моему — настолько, насколько позволяет ей невысокий рост. — А я вот хочу. Выцарапать тебе наглые глаза, проклятый убийца!

Мне хочется отпрянуть от нее, как от ведьмы, но я продолжаю стоять неподвижно. Смотрю в темные провалы ее глазниц.

— Я не убивал вашего сына.

— Мой сын… — ее голос срывается на шепот. — Мой мальчик… А ведь он не хотел… Это я настояла… Я позволила впустить тебя к ней в постель!

Я невольно озираюсь — на улице и во дворе пустынно и безлюдно, и все же ей лучше заткнуться.

— Почему ты не сгинул?! — стенает она и тянет руками решетку, будто хочет выломать. — Почему ты не сгинул тогда, когда она впервые притащила тебя в наш дом?!

— Я устал отвечать на этот вопрос. Так было угодно судьбе. Смиритесь.

— Зачем ты явился сюда и бередишь мои раны? Проклятый убийца… — Теперь она бессильно повисает на воротах, почти стекает по ним вниз, опускается на подогнувшиеся колени.

Я некоторое время раздумываю: стоит ли мне тоже опуститься на землю с этой стороны? Смотреть на коленопреклоненную женщину с высоты своего роста как-то не слишком удобно…

— Зачем ты это сделал? Зачем? Зачем?!

— Затем, что вы, господа рабовладельцы, возомнили, будто имеете право безраздельно владеть другими людьми. В моем лице к вам пришло возмездие и справедливость, только и всего.

— Откуда ты взялся? — ее шепот становится почти беззвучным. — Откуда ты свалился, словно проклятье на наши головы?

— С севера, — отвечаю я. — И если бы ваш сын захотел меня услышать, когда я пытался до него достучаться — кто знает, может он теперь был бы жив.

— Жив? — она поднимает лицо и смотрит на меня снизу вверх, запрокинув голову. — О нет! Я не верю! Тебе нужна была она — и ты все равно убил бы Диего, чтобы получить ее! Ее — или то, что так манит тебя меж ее ног!

Клянусь, если бы я сейчас был по ту сторону ворот, я убил бы ее, несмотря на опрометчивое заверение, что не воюю с женщинами.

— Возьмите себя в руки, донна, — говорю холодно. — Истерики не делают вам чести. Да, вы затолкали меня к ней в постель насильно, своими руками. Теперь пожинайте, что посеяли.

Она долгое время сидит у ворот, подол платья распластан вокруг ее ног черной медузой.

— Ненавижу тебя. Ненавижу…

— Ну, я тоже от себя не в восторге. Но как-то приходится с собой уживаться.

— Зачем ты явился сюда? — вопрошает она в который раз.

— Хотел увидеть детей, — признаюсь честно.

Она смотрит непонимающе. С усилием поднимается, цепляясь руками за решетку.

— Ты… пришел забрать их у нее?

Ее слова — бесспорно, глупые, — почему-то больно жалят у сердца. Ответ застревает в горле, и я на мгновение представляю себе, что было бы, если бы я и вправду отнял детей у Вель… Забрать их однажды, сесть на корабль, уехать на север, отыскать родной дом…

За грудиной вновь разрастается дыра размером с океан. Без Вель мне не нужен север. Не нужен целый мир. Не нужна жизнь. А клубок взаимных обид, отягощающий наши сердца, лишь усугубится.

— Нет. Пусть я чудовище, но не настолько, чтобы лишить детей матери. Я просто хотел их увидеть.

— О… — удивленно выдыхает Изабель Адальяро, пытаясь разглядеть в темноте мое лицо. — Значит, ты их…

Она глотает слово, так и не сорвавшееся с языка. А затем, еще больше напоминая бесплотный призрак, уходит прочь от ворот.

До полуночи я жду, сам не знаю, чего, но никто больше так и не выходит.

Я проводила взглядом торговый флейт, чья грузовая ватерлиния пока возвышалась над спокойной поверхностью моря на добрых два фута, и с наслаждением вдохнула свежий морской воздух в пустующем порту. Корабль ушел почти порожняком, но совсем скоро достигнет Туманных островов и до самых краев наполнит грузовые трюмы чугуном и железом с плавильни Адальяро. Дальше он отправится на север, где дядюшка, получив мое сопроводительное письмо, поможет выгодно продать мою собственность и превратить железо в золото и серебро.

Закрыв глаза, я подставила лицо легкому ветерку и попыталась вызвать в памяти лицо дядюшки — усталое, с суровыми складками у рта, но с бесконечно добрыми глазами, вокруг которых время от времени собирались гусиные лапки. Почему-то казалось, что если бы он был здесь, в Кастаделле, то многих проблем городу удалось бы избежать…

Здесь, на юге, мне отчаянно не хватало отеческой поддержки.

— Изволите ехать, госпожа? — спросил Вун, придерживая за уздцы разомлевшую от жары лошадь.

— Да, Вун. Сейчас наведаемся в доходный дом, раз уж мы неподалеку, как раз подошло время

собрать плату. Затем съездим на рынок — проверим, удалось ли торговцам обменять утренний улов на семена для засева. А после заглянем в кузнечную мастерскую — может быть, уже готовы наши плуги.

До обеда пришлось поколесить по городу, решая насущные хозяйственные дела. Я могла бы отправить с Вуном и Лей — торговаться и проверять качество товара у нее получалось не в пример лучше меня, но сегодня я хотела своими глазами убедиться, что зафрахтованный для меня корабль отбыл на север.

А еще я поймала себя на тайном желании увидеть Джая.

Я не видела его уже второй день. В Сенате поговаривали, что его отвлекли важные дела у границы, но обычно он старался не пропускать ни дня, чтобы сопроводить меня на заседание и обратно. Я привыкла к этому ежедневному конвою, хотя мы редко при этом общались. И отсутствие Джая начинало меня тревожить.

За обедом Изабель присоединилась к нам в столовой — впервые после смерти Диего. Безмерно удивившись, я промолчала, лишь украдкой наблюдая за тем, как она занимает свое привычное место между двумя высокими детскими стульчиками.

— Бабушка, сегодня Нейлин приготовила твой любимый черепаший суп! — защебетала просиявшая Габи.

— И откуда вам это известно, юная донна? — чопорно осведомилась Изабель, расстелив на коленях полотняную салфетку.

— Я была на кухне! — хитро прищурилась Габи.

— Юной госпоже не пристало столько времени проводить с кухарками.

Я старательно подавила горестный вздох. Даже на краю могилы Изабель не оставит привычку упрекать детей в отсутствии манер. Впрочем, Габи нисколько не огорчилась и не выглядела хоть сколько-нибудь пристыженной замечанием.

— Мам, хочу на море! — заявил Сандро, поболтав ложкой в тарелке — увы, черепаший суп не входил в число его любимых блюд.

— И я хочу! — поддержала брата Габи. — Мы уже давно не были на море!

— Сейчас не время для прогулок, дети.

— На море! — возмутился Сандро. — Хочу!

— Там сейчас может быть опасно, сынок, — мягко возразила я.

— Почему, мам? — допытывалась Габи.

— Потому что на улицах Кастаделлы теперь свободно разгуливают рабы, — сухо вставила Изабель. — Ты ведь не хочешь, чтобы они силой запихнули вас в мешок и утащили в свое логово?

Сандро выронил ложку и в страхе округлил глаза. Я нахмурилась — мне не нравилось русло, в которое перетек разговор, но и пререкаться с Изабель, которая крошечными шажочками начала приходить в себя и общаться с детьми, тоже не хотелось.

— Джай нас защитит! — упрямо настаивала Габи, сведя бровки у переносицы. — Он большой и сильный, и у него есть меч! Мама, позови Джая, мы пойдем с ним!

— Джай! — Сандро вновь сжал в кулачке ложку. — Джай придет!

— Не придет, — отрезала я, и что-то в глубине груди завибрировало от резкой боли.

— Джай такой же раб, как и остальные, — с победной ноткой в голосе вставила Изабель. — Он вам не поможет.

Настал черед Габи вытаращить глаза на бабушку.

— Джай не раб! — твердо произнесла я и выразительно посмотрела на свекровь. — Прошу вас, не забивайте детям головы глупостями.

— Ах, глупостями, — шевельнула губами Изабель, промокнула уголки рта и чинно поднялась из-за стола. — Рабы убили вашего отца, дети, знайте это. Если хотите, чтобы это случилось и с вами — зовите своего Джая и ступайте на море.

С каменным лицом Изабель оглядела обоих малышей и неторопливо покинула столовую. Даже когда за ней закрылась дверь, в моих ушах все еще стоял укоризненный шелест ее юбок.

— Мамочка, а кто такие рабы? — потребовала ответа Габи, облизав ложку.

Я вздохнула и мысленно попросила заступничества у святых угодников.

— Это бедные люди, у которых богатые господа отобрали свободу. Но теперь в Кастаделле рабов нет, только свободные граждане. Так что не слушайте бабушку и доедайте-ка свой обед.

— А Джай тоже был рабом?

— Был. Но теперь он не раб.

— Значит, поэтому он ушел, — Габи огорченно опустила взгляд и поболтала в супе ложкой.

Я откинулась на спинку стула и с нежностью посмотрела на светлые кудряшки дочери.

— Все очень сложно, Габи. Когда-нибудь, когда ты повзрослеешь, я расскажу тебе все, и ты поймешь. Но не сейчас.

После обеда я ожидала, что у приготовленной Вуном кареты обнаружу Джая, но и на этот раз ошиблась: уже второй день подряд никто не сопровождал меня в Сенат.

И только в зале заседаний, когда я прислушалась к возбужденному разговору господ сенаторов, до меня дошло: в Кастаделлу нагрянула беда.

— Им не выстоять! — возбужденно уверял остальных Хуан Толедо. — Армия псов будет разбита наголову! И какими глазами тогда посмотрят на нас почтенные сенаторы Саллиды? Как мы будем оправдываться за все те законы, которые успели напринимать в так называемом свободном городе?

— Нам нечего стыдиться, — сохраняя видимое хладнокровие, отвечал дон Леандро. — Военные силы Кастаделлы были истощены на момент мятежа рабов. Что до законов, всегда можно отменить их и принять новые…

— О чем вы говорите? — вмешалась я, нахмурившись. — Мы не станем отменять законы и возвращать в Кастаделлу рабство!

— Нам придется, донна Адальяро, — озабоченно вздохнул дон Карлос Лидон. — Если регулярные войска подавят мятеж и отвоюютКастаделлу, едва ли нашему Сенату позволят продолжать собственную политику.

— Мы должны выслать парламентеров! — продолжал горячиться дон Толедо. — Мы должны дать понять властям Саллиды, что не имели ничего общего с самоуправством рабов!

— А как же переговорщик, отправленный в Аверленд? — воскликнула я, чувствуя, как от гнева пылают щеки. — Если нам пришлют военную помощь с севера, как вы будете объяснять, что сами отправили дипломатическое письмо?

— Его отправили вы, донна Адальяро, — вкрадчиво напомнил дон Толедо.

— Но подписало большинство здесь присутствующих сенаторов! Вы не можете играть судьбами людей, будто разыгрывая партию в шахматы!

— В любом случае, от нас теперь мало что зависит, — развел руками Пауль. — Дождемся, чем решится бой мятежников и регулярных войск Саллиды.

— Армия… уже здесь? — выдохнула я, проговаривая очевидное.

— Здесь. И теперь мы можем лишь молиться, чтобы мятеж был подавлен.

Восхождение на высоту в три четверти мили дается мне нелегко: сказываются изнуряющая жара и отсутствие необходимой сноровки. Но оно того стоит: обзор отсюда открывается превосходный. Вместе со Зверем, Жало и Акулой удовлетворенно наблюдаю за тем, как в просторной западной долине, раскинувшейся между неприступной скалистой грядой с севера и морским побережьем с юга, боевым порядком перемещаются батальоны повстанцев. Да благословенны будут боги, устроившие Кастаделлу в столь закрытом и нелегком для захвата месте!

— Почему ты думаешь, что они угодят в ловушку? — задумчиво почесывает в затылке Жало.

— Делаю ставку на их самонадеянность, — отвечаю я, щурясь и прикрываясь ладонью от солнца. — Разведчики насчитали не более трех тысяч солдат, а это может означать две вещи: либо они и вправду считают нас кучкой безмозглых недотеп, либо это все, что они сумели наскрести без ущерба границе с Халиссинией.

— Тем не менее, три тысячи — это почти вдвое больше, чем нас, — хмурясь, замечает Зверь. — И они наверняка лучше оснащены и вымуштрованы.

— А ты думаешь, почему я добивался дисциплины в наших рядах? — вставляю не без издевки. — Итак, еще раз повторим наши действия. Как только дозорные на вершинах гор замечают войска противника — дают нам знать сигналом горна. Три сотни пехотинцев под моим началом составляют главное боевое ядро и остаются в долине, принимая на себя первый удар. Сзади нас прикрывает малая кавалерия. Когда все батальоны врага подтянутся в долину, со стороны горной гряды должны ударить баллисты и аркебузиры, чтобы внести сумятицу в строй противника. За это отвечаешь ты, Зверь.

На татуированных скулах моего друга и соратника играют желваки, но он молча кивает.

— Жало дожидается, когда ряды саллидианцев расстроятся и начнут тесниться к югу, и только тогда выводит в бой большую кавалерию, разделенную на три роты. Ловушку захлопнет Акула, затаившийся в предгорье. И вот тогда твои люди, — вновь киваю на Зверя, — на канатах обрушиваются сверху, добивая врага. Вопросы?

 — Только один — зачем тебе соваться в самое пекло? Ты — командующий войском и не должен подставлять себя под удар.

Я знаю, что Зверь прав, но гребаное честолюбие не позволяет мне мыслить разумно. Слишком давно я не ощущал вкуса настоящей битвы — он хрустит на зубах пустынным песком, блуждает в крови неутоленным зудом, врывается в ноздри вместе с дыханием. Это первый и пока мой единственный бой, в котором я выступаю в роли полководца.

— Я не стану прятаться за спины тех, кого выставляю в это пекло, — говорю твердо. — Если погибну, ты, Зверь, возьмешь командование войсками и управление городом на себя. Благословляю тебя продолжать нашу борьбу и освободить наших братьев от рабства.

— Пленных не брать? — с показной ленцой поводит плечом халиссиец Акула.

— Очень даже брать, — выразительно смотрю на парня, чьи глаза уже полыхают предвкушением скорой битвы. — Мы будем выменивать их жизни на жизни рабов из других городов. Имея в плену солдат регулярных войск, мы станем гораздо сильнее.

— Да помогут нам боги, — произносит Жало и вглядывается в открытый горизонт позади долины.

— Боги на нашей стороне, — уверенно заявляю я. — Иначе мы не выиграли бы свой первый бой. А теперь — на позиции, командиры. Еще до заката мы с вами встретимся снова — на большом пиру в честь великой победы!

Горн звучит трижды как раз в то время, когда мы с Жало достигаем подножия гряды. Оседлываем дожидающихся нас лошадей и во весь опор мчимся на намеченные позиции.

В последний раз перед схваткой объезжаю свои роты — их костяк состоит из самых сильных, смелых, обученных для Арены бойцов. Никакой суеты: спокойные, сосредоточенные лица, безукоризненный порядок в шеренгах. Я готов сожрать свои кожаные ножны, если у врага не создастся иллюзия, что на подступах к городу собралась вся армия бывших рабов.

У авангарда высокие крепкие щиты, готовые создать надежную защиту от стрел и арбалетных болтов, за небольшими укреплениями из песчаных насыпей расположились самые меткие стрелки.

И вот уже видно невооруженным взглядом войско врага — не менее стройными рядами оно подходит на расстояние выстрела.

Первые залпы раздаются со стороны противника, вслед за ними нас накрывает ливнем из стрел.

— Давай!!! — кричу я стрелкам, и долина превращается в пекло.

====== Глава 55. Очищение огнем ======

Комментарий к Глава 55. Очищение огнем глава пока не бечена

Арена, служившая с недавнего времени главным убежищем повстанцев, теперь превратилась в сплошной лазарет. Я растерянно стояла у входа, не решаясь войти, и наблюдала, как сюда без конца подвозили подводы с питьем и снедью, с ворохом чистых тряпок и бинтов, с мешочками резко пахнущих трав и дурмана. Страх сковал мои члены и разум, сдавил железным обручем сердце, не давал дышать — страх, что я больше никогда не увижу Джая.

Я до боли кусала губы и всматривалась в смуглые, сосредоточенные лица людей, в лица раненых, которых привозили сюда на телегах и приводили пешком, в лица тех, кто выходил из мрачной темноты древнего круга Арены.

Целый день я не находила себе места от тревоги. На закате со мной едва не случился нервный припадок, к тихой радости Изабель. Лей полдня просидела как на иголках, путаясь в шитье и пугая детей ответами невпопад, а после не выдержала и заявила, что пойдет в город, чтобы первой узнать об исходе битвы.

К вечеру в поместье прибежал оборванный мальчишка-посыльный с короткой вестью, что повстанцы победили и в город стекаются раненые вместе с пленными.

Удержать себя взаперти я больше не могла. Я весь день молила богов, чтобы сберегли Джая — единственного моего возлюбленного и единственного оставшегося в живых отца моим детям. Боль от его жестокого обмана и циничного предательства до сих пор сидела в сердце, но только сейчас я осознала, что вынесу что угодно — ссоры, холодность, отчуждение, даже вечную разлуку с ним — только не его смерть. Святой Творец, пожалуйста, нет!

Но среди снующих туда-сюда людей его не было видно. Несколько раз мне казалось, что я нашла в себе мужество спросить у кого-нибудь, что с ним стало, но каждый раз у меня отнимался язык, и раздраженный моим молчанием человек проходил мимо.

Удары судьбы следовало встречать лицом к лицу, но разве я недостаточно ударов вынесла в последний месяц? Я не готова, не готова услышать страшную весть…

— Госпожа Адальяро! — вдруг окликнул меня смутно знакомый женский голос. Я оглянулась и увидела девушку, что раньше прислуживала благородным дамам в уборных Арены. — Вы кого-то ищете?

— Тея! — я схватила ее за руку. — Скажи, ты не знаешь, что случилось с Джаем?

— С Джаем? — она непонимающе моргнула.

— С Вепрем…

— А, с Освободителем! — ее лицо просияло, но радость тут же сменилась растерянностью. — Не знаю, госпожа. Кажется, среди раненых я его не видела.

— А кто… Кто заботится о раненых там, внутри?

— Лекарь Гидо, госпожа. Провести вас к нему?

Меня заколотило мелкой дрожью. Гидо Зальяно уж непременно должен знать, кто жив, а кто умер…

— Да, пожалуйста, — попросила я, чувствуя, что еще немного — и лишусь чувств от тревоги.

Тея проводила меня внутрь, по-хозяйски расталкивая локтями мельтешащих вокруг мужчин и женщин. Вечерний свет в Арену проникал сквозь высокие узкие окошки под самым потолком, но также на ограждении бойцовского круга и кое-где на трибунах горели масляные лампы. В ноздри ударила тошнотворная смесь запахов: крови, пота, паленой плоти и испражнений. Даже хорошо продуманная древними зодчими система воздуховодов, благодаря которой внутри здания всегда ощущалась свежесть, не справлялась с испарениями огромной массы человеческих тел.

У меня заслезились глаза, и я ухватилась за руку Теи, как за спасительную соломинку. Она буквально волоком потащила меня к центру круга, некогда заполненного песком, а теперь — стонущими ранеными, лежащими на рваном тряпье. В сухопаром человеке, склонившемся над бесчувственным бойцом, я узнала доктора Гидо. Рядом с ним, по другую сторону от раненого, на коленях стояла Лей, окровавленными щипцами раздвигая края резаной раны. Ловкие пальцы лекаря уверенно держали тонкие ручки страшных на вид инструментов, орудующих внутри человеческого тела.

Мне стало дурно, и я на мгновение прикрыла глаза. Когда я открыла их, Тея уже исчезла, а лекарь зашивал рану.

— Доктор Гидо, — осмелилась позвать я, когда он вымыл руки в подставленном прислужницей тазу, в то время как две женщины волоком утаскивали все еще бесчувственного бойца, а другие тащили на его место другого.

— А, донна Вельдана! — скупо сказал он. — Вы пришли помогать?

Я облизнула пересохшие губы.

— Простите… Я… хотела…

Но доктор Гидо, кажется, уже меня не слышал: он склонился над обрубком руки следующего несчастного. Я пошатнулась, но на помощь мне пришла Лей, до того дававшая распоряжения сестрам милосердия. Повернув голову и утерев мокрый лоб локтем, она подошла ко мне и устало улыбнулась.

— Лей, ты не знаешь, живы ли…

— Да, живы, — ее черные глаза лучились теплом. — Вон они, все втроем — Вепрь, Зверь и Жало. Только Акуле не повезло.

Она указала в сторону трибун, где толпился народ. Только теперь мне удалось разглядеть в полумраке фигуры Джая, Хаб-Арифа и Керуш-Зиба, склонившиеся над чем-то… или кем-то.

Невероятное облегчение нахлынуло на меня с такой силой, что едва не сбило с ног. Я уже не слышала Лей, когда побрела, осторожно петляя между лежащими вповалку ранеными, в сторону дальнего сектора трибун.

Он был весь в порезах, наскоро перехваченных окровавленными бинтами, и тем не менее живой и целый. Мои губы шевелились, вознося благодарственную молитву Творцу. Я замерла в нескольких шагах от них, не позволяя поддаться чувствам и броситься к нему в объятия. Он повернул голову и встретился со мной взглядом. Его губы дрогнули, в их движении я прочла свое имя… но не услышала звука.

— Госпожа Адальяро, — почтительно склонил голову Хаб-Ариф. Ему досталось не меньше, чем Джаю, и все же все они могли держаться на ногах, в отличие от их четвертого товарища.

Мой взгляд опустился ниже — я узнала парня, в обществе которого в последнее время видела Джая. Его звали Акула, а настоящее имя вылетело у меня из головы.

Он был тяжело ранен и едва дышал, с трудом хватая ртом воздух. Смуглая кожа казалась серой и отливала синевой вокруг губ. Арбалетный болт торчал из его груди, прямо у его основания была наложена повязка.

— Что… что… почему вы не отнесете его доктору Гидо? — недоуменно спросила я.

Джай, слегка прихрамывая, подошел ко мне ближе и посмотрел прямо в глаза.

— Гидо его уже видел. Ничего нельзя сделать. Пробито легкое. Он обречен.

Я смотрела на его усталое, хмурое лицо и чувствовала горечь. Мне не хотелось верить, что столько мужчин — молодых, полных жизни и сил, совсем недавно отвоевавших себе свободу, вновь вынуждены умирать, в крови и мучениях.

— Закончится ли это когда-нибудь? — прошептала я чуть слышно. — Все эти войны, смерти, страдания и увечья?

— Ты и в этом готова меня обвинить? — зло дернулись губы Джая. — По-твоему, я должен был сдаться?

Я промолчала и отвела глаза. Он задал вопрос, на который у меня не было ответа. Я не знала теперь, на чьей стороне правда. Годы назад, когда Джай рассказывал мне об избавлении для угнетенных рабов, я представляла себе новый мир совсем иначе — так, как живут у нас на севере. Где у каждого человека, даже самого бедного, есть возможность выбирать свою судьбу, ремесло, лорда. Выбирать себе супруга и вместе с ним растить детей. Джай добился избавления для бесправных рабов, но к чему это привело? Кто стал счастливее? Уж точно не господа, которых после восстания никто не делил на виновных и невиновных. Жгли, грабили, убивали и насиловали всех без разбору. Так может быть, счастливы эти гордые, сильные мужчины, которые и теперь, после избавления от рабских цепей, продолжают умирают от ран в круге Арены? Или, может быть, молодой и полный жизни Акула, которого силы покидают теперь с каждым новым вздохом? Сколько бывших рабов осталось в живых после сражения с армией Саллиды? А сколько осталось солдат с другой стороны? Разве не будут за погибших мстить власти страны с удвоенной силой? И что вообще войско Джая сделало с побежденными?

— Где солдаты регулярных войск? Я не видела никого из них на Арене, — оглянулась я, ошеломленная страшной догадкой. — Вы… всех их убили?!

— О да, я лично перерезал глотку каждому, — рот Джая искривился в ядовитой усмешке. — Ты ведь это хотела услышать, да?

«Я только хотела убедиться, что ты жив», — жгли мой язык невысказанные слова. Но они так и остались невысказанными. Я все меньше узнавала в этом мужчине, одержимом гневом и разочарованием, своего Джая. Благородного, сильного, понимающего, умеющего быть нежным и ласковым.

— Они в Сенате, — сквозь зубы процедил Джай. — Негоже господам стонать от боли рядом с чернью. И у них там куда больше лекарей, чем у нас. Над пленными никто не измывается, их даже кормят досыта. Сходи и убедись сама.

С этими словами он развернулся и вновь подошел к Акуле. Опустился перед ним на колени, взял боевого друга за руку.

Подобрав юбки, я побрела по замызганным ступенькам вниз. Надо найти Тею и предложить ей свою помощь. Пусть я никуда не годилась как лекарь, но уж подать раненому воды, поправить повязку или сказать слово утешения я еще способна.

Победу в битве под Кастаделлой празднуют добрую неделю. Но празднества не ограничиваются разграблением господских винных погребов, повсеместным курением дурмана, поеданием живности, украденной на хозяйских дворах, и пьяными песнопениями по ночам. Поджоги и убийства продолжаются — и едва ли не чаще, чем до битвы, а людей, чтобы следить за порядком в городе, после побоища стало гораздо меньше.

Первый военный совет, собранный после зализывания ран и подсчета убитых и раненых, тоже напоминает поле битвы.

— Зачем нам эта сраная верхняя палата? — возмущается Эйхо, после битвы получивший должность сотника и загордившийся этим не в меру. — Мы и сами способны управиться с городом! Пусть господа убирают свои жирные задницы из сената и подчиняются нашим законам!

— Кастаделла — не отдельное государство, — терпеливо втолковываю я. — Если мы хотим, чтобы с нашими решениями считались в Сенате Саллиды, мы должны соблюдать закон.

Эйхо гневно сопит, не желая сдаваться.

— Они все равно принимают то, что ты им велишь. Так какой от них толк?

— Я рассчитываю на помощь севера, — разъясняю я. — Аверленд никогда не станет помогать шайке разбойников, совершивших кровавый переворот. Для короля законодательной властью в Кастаделле и других городах Саллиды является совет девяти сенаторов. Если мы уничтожим сенат — превратимся в обычных мятежников.

— Опять север! — фыркает Горный Волк, изрядно осмелевший после битвы под Кастаделлой. — Мы теперь и шагу не сможем ступить без указки севера?

— Чего еще ждать от северянина? — презрительно поводит плечами Амир-Зуман. — Он только и делает, что морочит нам головы.

— Ты чем-то недоволен? — перевожу на него хмурый взгляд.

— Ты говорил, что люди смогут уйти домой, когда мы победим. Мы победили — и продолжаем торчать здесь безо всякой цели! Чего ты ждешь, Вепрь? Выдуманной тобою помощи севера? Я только о ней и слышу. Помощи как не было, так и нет, мы сами разделались с армией Саллиды! И теперь можем уйти домой.

Я дышу глубоко и ровно, стараясь подавить нарастающее бешенство и выглядеть спокойным и уравновешенным. Командир не может позволить себе беспричинных истерик.

— Ты в самом деле полагаешь, что под Кастаделлой мы разбили всю армию Саллиды? — вкладываю в тон все ехидство, на которое способен.

— Вот где я видал армию Саллиды! — Амир-Зуман презрительно сплевывает себе под ноги и демонстративно растирает плевок подошвой сандалии. — Вскоре от нее не останется ни следа на границе с моей страной!

— Откуда у тебя такая уверенность? — я с деланным удивлением приподнимаю бровь. — Если ты так хорошо осведомлен о военной мощи Саллиды, поделись сведениями, я с удовольствием послушаю.

— Разве ты когда-нибудь слушаешь? Ты только раздаешь команды! Одну глупее другой! Пусть остальные боятся слово сказать тебе поперек, но я не боюсь! Мы считаем, что твоя затея с обменом пленных — самое нелепое, что ты мог придумать!

— «Мы»? И кто эти «мы», можно узнать? — начинаю закипать я и обвожу взглядом своих командиров.

Все молчат, но кое-кто из них опускает глаза. И — словно удар наотмашь по лицу — Зверь тоже избегает моего взгляда.

— Разве получить за одного пленного солдата десять освобожденных рабов — это нелепость? — не могу поверить я.

— Их всех надо убить! — вскакивает на ноги Амир-Зуман. — Если ты отпустишь сотни солдат, они придут снова — и приведут за собой других! А рабы… что ж, когда армия Саллиды будет уничтожена Халиссинией, рабов уже никто не сможет удержать в неволе!

— Все сказал? — мрачно интересуюсь я. — А теперь я напомню — для тех, кто забыл. Военачальник у вас пока еще я.

Амир-Зуман злобно обжигает меня угольно-черными глазами.

— Я отказываюсь тебе подчиняться! — громко заявляет он и сплевывает на этот раз мне под ноги. — Ты, северянин! Господский пес, поджавший хвост и ждущий подачки! Ты не будешь указывать мне, как я должен жить!

Какое-то время я рассматриваю каждую черточку его искаженного гневом лица, все его крепкое, хорошо сложенное тело воина. Затем медленно поднимаюсь.

— Пленные Саллиды под моей охраной. Если захочешь их убить — тебе придется вначале убить меня. Ты готов?

Налитые кровью глаза халиссийца вот-вот вылезут из орбит, широкие ноздри раздуваются от захлестывающей его ярости. Его судорожно сведенные пальцы уже хватаются за рукоять меча, но все же отдергиваются в последний момент.

— Провались в преисподнюю, трусливый пес! — презрительно кривя широкие губы, он снова сплевывает мне под ноги. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы одним ударом меча не снести с плеч его тупую упрямую башку. — Я ухожу домой! И забираю с собой своих людей.

— Катись, — милостиво разрешаю я, всей душой желая лишь одного: придать ему ускорения пинком под зад. — Ты уведешь их всех на погибель.

Амир-Зуман гордо уходит. Вместе с ним уходит Горный Волк и еще несколько десятников. Эйхо, поколебавшись, остается.

Тоном, не терпящим возражений, я отдаю приказ усилить охрану пленных. Мы вяло обсуждаем еще несколько срочных вопросов, после чего заканчиваем совет.

Не знаю, какая сила влечет меня в поместье Адальяро, но я снова направляю коня именно туда. После битвы под Кастаделлой я окончательно потерял надежду, что мы с Вель однажды сможем понять и простить друг друга. Каждый день она причиняет мне боль холодным, отстраненным взглядом — и по-прежнему запрещает видеть детей. Каждый день я плачу ей в ответ такой же молчаливой холодностью. Хотя каждый раз мне отчаянно хочется сгрести пятерней светлые волосы у нее на затылке, развернуть упрямую женщину лицом к себе, прижаться к ней всем телом и получить наконец такой необходимый мне поцелуй.

У ворот я не вижу никакой охраны и спешиваюсь, мрачнея все больше. Я теряю контроль над своей разношерстной армией, и это пугает меня. По силам ли мне справиться со всем этим?

Несколько раз дергаю кованую решетку в попытке зайти и выяснить, все ли в порядке внутри — но ворота заперты на замок.

Уже вечереет, Вель наверняка уже дома… Сегодня я вынужден был присутствовать на совете и не смог проводить ее из Сената. А дети — за последние недели я уже изучил ритм их затворнической жизни — примерно в это время должны появиться из сада с прогулки.

Вглядываюсь в посеревшие очертания кустов на заднем дворе и вдруг замечаю нечто странное: огненные отблески и струйки дыма, будто от разложенных в лагере костров… Но какие костры в поместье?!

— Пожар!!! — раздается пронзительный женский вопль с заднего двора.

— Откройте дверь! — колочу я по железной решетке ворот, пытаясь сорвать с петель надежный замок. — Откройте, немедленно!

Но меня никто не слышит.

Я вижу, как из парадного выхода одна за другой выбегают женщины — служанки, Лей, донна Изабель и, наконец, Вель.

— Откройте дверь! — продолжаю кричать я, но гвалт во дворе уже поднялся такой, что меня по-прежнему никто не слышит.

Еще несколько раз дергаю ворота, а затем взбираюсь по ним, обдирая ноги и ладони об острые зазубрины в кованом рисунке. Мне удается перебраться на ту сторону — кажется, оставив на воротах добрую часть рубахи и штанов. Быстрее ветра мчусь через лужайку в сторону хорошо знакомого мне заднего двора.

Горит конюшня.

Пламенем объяты деревянные стены и крытая соломой крыша. Между несущими бревнами уже видны прорехи: хлипкие доски уже успели прогореть. Ворота еще держатся: Вун с руками, перемотанными тряпьем, пытается сбить с них засов. Отчаянное лошадиное ржание разрывает мне сердце: беспомощные животные заперты внутри и не имеют возможности спастись. Какому же извергу пришло в голову поджечь конюшню?!

Взгляд выхватывает гибкую фигуру Кима: он вместе с дюжиной женщин пытается загасить огонь песком и водой. Обе хозяйки тоже здесь: донна Изабель в оцепенении смотрит на пожар, а Вель стоит в шеренге, где женщины передают друг другу ведра с водой.

Когда наконец подбегаю к воротам конюшни, Вуну удается сбить засов. Но насмерть перепуганные лошади мечутся в стойлах, и как бы они ни бились копытами в дверцы денников, без помощи человека им не выбраться.

Мы с Вуном оба бросаемся внутрь, к ближайшим денникам. От жара, кажется, плавится лицо, и я невольно загораживаю глаза локтем. Дышать невозможно — каждый вдох обжигает огнем, горло стискивает спазмом. Мы отпираем ближайшие денники — я тут же понимаю свою ошибку, когда голые ладони хватаются за раскаленные скобы — и выводим двоих ошалелых от огня и дыма лошадей наружу. Не глядя на тех, кто принял лошадей, оба бросаемся назад; кто-то на бегу накидывает нам на головы мокрые тряпки. Прохладная влага приносит облегчение макушке и плечам, но на лице струйки воды тут же превращаются в горячий пар и обжигают еще больше. Отпирая следующий денник, опять с досадой вспоминаю, что снова забыл защитить ладони! Их жжет огнем так немилосердно, что еще немного — и я позорно завою от боли.

Когда вывожу следующую лошадь, одна из женщин — кажется, Лей — окатывает меня целиком водой из ведра. Я пытаюсь сказать, что мне нужно тряпье для рук, но вместо слов вырывается мучительный кашель. Но Лей понимающе кивает и хватается за нижний край юбки. Мне некогда ждать: снова бросаюсь в объятую пламенем конюшню и, теряясь в дыму, отпираю еще один денник… и еще… и еще…

Дышать уже нечем: мне кажется, горло сгорело изнутри и не впускает внутрь воздух. Брови сгорели тоже, оплавился нос, рук не чувствую от боли, глаза слезятся и почти ничего не видят. И все же я замечаю, как падает бесчувственный Вун — прямо перед раскрытым денником. Я бросаюсь наперерез спасенной и мечущейся в страхе лошади — та едва не пробивает копытом голову Вуна. Взваливаю его на себя и, шатаясь, оттаскиваю наружу — там его из рук в руки принимает Ким.

А сам возвращаюсь в пекло за лошадьми — их осталось лишь две…

Конюшни не стало. Деревянный остов и кое-где уцелевшие балки стропил еще пылали, но несчастные лошади были спасены. Ими пришлось заниматься женщинам, которые только-только возвратились с плантаций. Другие женщины продолжали бороться с огнем, заливая основание конюшни водой и швыряя в остатки стен песок из ведер.

Мое сердце понемногу возобновляло ритм: когда я увидела Джая живым, то едва не заплакала от облегчения. И тут же в груди кольнуло стыдом: Вун ведь по-прежнему оставался неподвижным. С головы до ног перепачканная Лей оттащила его подальше от огня и пыталась привести в чувство. Я подобрала юбки и подбежала к нему одновременно с Кимом.

— Ему нужен чистый воздух! — сказала Лей. — Несите его в дом!

Я метнула тревожный взгляд в сторону Джая — тот больше надсадно кашлял, чем дышал, но Лей поняла меня без слов и тронула за плечо.

— Я позабочусь о нем, госпожа.

Вместе с Кимом и подоспевшей Нейлин мы потащили Вуна к дому. Следом брела Изабель — растерянная, ошеломленная, но умудрявшаяся держать спину и плечи ровными. Истинная хозяйка поместья, с неуместной завистью подумалось мне.

Внутри мы и правда почувствовали облегчение. После пропитанной дымом и гарью улицы прохладный воздух просторного холла казался опьяняюще чистым. Мы уложили Вуна на пол, пристроив голову на сдернутую с кресла подушку. Лей, усадив пошатывающегося Джая на кресло неподалеку, принялась деловито давать указания кухонным служанкам — готовить отвары, настойки и компрессы. После стрелой помчалась в свою комнатушку, где хранила целебные снадобья и мази.

Вун застонал и закашлялся, постепенно приходя в себя. Нейлин обтерла ему лицо прохладной водой и попыталась напоить. Я схватила кувшин, поданный служанкой, и подошла к Джаю. Он сидел с закрытыми глазами, запрокинув голову на спинку кресла, и тяжело, с хрипом, дышал. На его руки, лежащие на коленях ладонями вверх, страшно было смотреть: покрытые огромными волдырями, кое-где лопнувшими и превратившимися в кровавую корку, они напоминали бесформенное месиво.

— Джай, — я осторожно завела руку ему под затылок и приподняла голову. Он тут же открыл покрасневшие, слезящиеся глаза и посмотрел на меня с удивлением.

— Выпей воды, тебе сейчас нужно.

Он инстинктивно взметнул руки к кувшину, но едва коснувшись его, скрипнул зубами и отдернул обожженные ладони.

— Не надо, я придержу. Пей понемногу.

Он стал пить — мучительно, долго, с каждым глотком захлебываясь и закашливаясь. В уголках его воспаленных глаз снова выступили слезы, и я украдкой смахнула их подушечками пальцев. Джай вздрогнул и зажмурился под этой скупой лаской. Со стороны раздался приглушенный смешок: вскинув голову, я встретилась глазами с Изабель. Под ее ехидным, презрительным взглядом я внезапно почувствовала себя так, будто меня застали голой с Джаем в постели…

Он проследил мое движение, одарил долгим взглядом Изабель, а после снова уложил голову на спинку кресла.

— Спасибо тебе, — шепнула я почти беззвучно, отступая на шаг.

Его губы шевельнулись: он хотел что-то сказать, но закашлялся. А в следующий миг мраморный холл наполнился детскими криками.

— Мама, мама! Я так боялась, что лошадки сгорят! — захлебываясь словами, восклицала Габи. — Сай сказала мне! Ох, Вун, тебе плохо?

— Джай! — перебил ее Сандро и бросился в нашу сторону. — Джай здесь!

Он с разбегу собрался броситься прямо на колени к Джаю — я в последний момент успела его перехватить.

— Мам, пусти! — возмутился Сандро, брыкаясь изо всех сил. — Хочу к Джаю!

— Джай сейчас болен, Сандро! — выдохнула я, прижимая сына к себе. — Видишь, он обжег руки? Он спас лошадок, чтобы они не сгорели в огне.

— Джай! — одарив своим участием Вуна, Габи тоже подбежала к нам. — Джай, тебе больно!

Увидев его обожженные руки, Габи в ужасе прикрыла рот ладошкой.

— Ах, госпожа, простите, я только на миг отвернулась, чтобы помочь Лей найти мази, и они убежали… — запричитала запыхавшаяся Сай, подбегая к нам.

— Джай, мама никуда нас не пускает! — с трудом выговаривая слова, пожаловался Сандро.

Джай в волнении смотрел на детей и силился что-то ответить, но все его попытки заканчивались мучительным кашлем. Мое сознание поплыло: кажется, я достигла грани безумия.

— Дети, идемте, я отведу вас в комнату. Нам следует хорошенько запереть окна, чтобы не впустить в спальню дым, — пробормотала я и крепко перехватила обеими руками маленькие ладошки. — Сай, останься, пожалуйста, здесь и помоги Лей.

Визг возмущенных детей сводил меня с ума. Но я мужественно потащила их наверх, заперла покои изнутри, закрыла окна, втолкнула детей в детскую, а сама опустилась на пол спальни и дала волю слезам.

Мое сердце разрывалось на части. Больше всего на свете мне хотелось сейчас быть с Джаем. Принести облегчение его обожженным рукам, покрыть поцелуями его обгоревшие губы, спрятать свое лицо у него на груди… Но я не могла — и не имела права — показывать на людях свои чувства.

Особенно перед Изабель.

Я бы рад забыться спасительным беспамятством, но если и есть на свете высшие силы, ко мне они оказались не столь милосердны. Боль от ожогов ощущаю каждой клеточкой тела, но особенно мучительно ноют ладони. Однако эта боль меркнет перед тем, что я видел детей — всего какие-то доли мгновения — и не был способен поговорить с ними…

И Вель ушла.

Я позволяю себе откинуть голову и закрыть уставшие глаза, пока ловкие пальцы Лей колдуют над моим пылающим лицом и обожженными руками, смазывая их прохладными мазями. После меня заставляют дышать каким-то отваром и пить горькие настойки. Следом, кажется, в меня силком влили целый кувшин воды.

Но усилия Лей не проходят даром. Вун самостоятельно поднимается на ноги, бросает в мою сторону короткий кивок и бредет к выходу, не обращая внимания на причитающих служанок, хвостом увязавшихся за ним.

Лей заканчивает возиться с моими ладонями, собирает грязное тряпье с пола в корзину, ставит передо мной кувшин с водой и тоже уходит.

В какой-то момент мы остаемся вдвоем — я и донна Изабель. Я еще некоторое время жду, спустится ли Вель, но… увы, она так и не возвращается.

Молчание затягивается — хотя Изабель Адальяро не спит в своем кресле, а пристально рассматривает меня со странным выражением лица. Под ее взглядом я чувствую себя неуютно. Понимаю, что больше мне здесь делать нечего. Меня не гонят, но и желанным гостем отнюдь не считают.

Не без труда поднимаюсь с удобного кресла. Благодаря стараниям Лей и ее целебному отвару боль ощущается уже не так остро, как поначалу. Разве что противная пульсация в ладонях говорит о том, что меч я не возьму в руки еще несколько дней.

— Ради чего? — раздается вдруг голос донны Адальяро.

— Что? — оборачиваюсь в недоумении.

— Ты так сильно ее хочешь, что готов был сгореть в огне на ее глазах?

Ловлю себя на том, что потрясенно качаю головой. Наверное, мне никогда не понять, что творится в головах у женщин.

— Я просто спасал лошадей.

— Чужих лошадей! Моих! — Изабель поднимается с кресла и, пошатываясь, бредет ко мне. — Какое тебе дело до чужих лошадей?

— Мне нет никакого дела до того, чьи они. Они живые, и я не хотел, чтобы они погибли страшной смертью.

— Но хотел, чтобы страшной смертью погиб мой сын.

Боги, дайте мне сил. Невольно закатываю глаза, тяжело вздыхаю — и вновь захожусь в приступе мучительного кашля.

— Я не желал смерти вашему сыну. А вот он желал моей.

— О чем ты? — напрягается донна.

— Не притворяйтесь, будто не понимаете. Когда он отправлял меня и других рабов на бойню, неужели он рассчитывал, что я выживу? Я видел радость в его глазах, когда мы ехали на Арену. Он так жаждал от меня избавиться, но при этом не вызвать гнева Вель… И в тот день представился невероятно удобный случай, не правда ли? Смерть в кровавой бойне, даже Вель не пришло бы в голову обвинять в этом своего мужа!

Столь длинная речь изматывает мое обожженное горло, и я на несколько мгновений прерываюсь, надсадно выкашливая из себя легкие. Изабель Адальяро смотрит на меня потрясенно, даже не пытаясь возражать. Отдышавшись и не услышав ни слова в ответ, продолжаю свою речь, выплескивая всю боль, накопившуюся внутри.

— Наверное, вы считали меня глупцом, который поверит в ваше великодушие? Поверит в то, что вы оставите меня в живых, получив сенаторского наследника?

— Нет, — наконец разжимает она тонкие губы. — Ты не глупец. Это мы с Диего оказались глупцами.

— О да, это было глупо, — моя обида вырывается в ответ на ее обиду, — полагать, что будете вечно издеваться над людьми безнаказанно.

— Что ж, можешь гордиться тем, как славно ты отомстил! — выплескивает горечь Изабель Адальяро.

— Да, я горжусь, — мой голос звучит на удивление спокойно, хотя мне по-прежнему не хватает дыхания и приходится делать паузу после каждого слова. — Горжусь, что стал тем, кто прекратил эту мерзость. Вы скорбите о сыне? Мне жаль Диего Адальяро. Он мог избежать смерти, если бы прислушался к Вель и ко мне. Но ведь ему не хотелось справедливости, ему хотелось крови! Так на что же вы рассчитывали после этого?

— Ты мог предупредить его… Мог пощадить… — всхлипывает она беспомощно, и по ее лицу, перепачканному гарью, серебристыми дорожками скатываются слезы.

— Господа, подобные вашему сыну, каждый год без жалости уничтожали живых людей — не за какие-то грехи, а просто ради забавы! Гнали нас на бойню, как скот, и смотрели, как мы убиваем друг друга! И после этого вы рассчитывали получить от нас пощаду?

Ее пошатывает — да так, что я опасаюсь, как бы не упала, и инстинктивно подставляю руку. Она так же инстинктивно хватается за мое саднящее предплечье, но тут же отдергивает руку, будто и сама обожглась.

— И ты решил его убить.

— Я устал повторять: ваш сын должен был остаться в живых. Это вышло случайно.

Изабель Адальяро растерянно осматривается вокруг и устало опускается в кресло, где совсем недавно сидел я. Она выглядит так жалко в своей скорби, что впервые за все время я действительно сожалею о смерти ее сына.

— Как это случилось? — тихо спрашивает она, не глядя на меня. — Я хочу знать, как умер мой сын.

— Он погиб как герой, — теперь я рад, что могу сказать правду. — Дрался, как лев, и пал в бою, защищая свою жену. Я… не успел прийти на помощь.

— Но если… если бы… — она захлебывается всхлипами, не в силах вымолвить больше ни слова.

— Если бы я успел, то бы помог ему и не позволил умереть. Клянусь жизнью своих детей.

Ее передергивает от этих слов, но она сносит их молча. Еще некоторое время я стою в ожидании, а затем поворачиваюсь и иду к выходу.

— Спасибо, — неожиданно раздается сзади едва слышный голос. Я останавливаюсь и поворачиваюсь в изумлении. Она поднимает голову и смотрит прямо на меня. — За лошадей.

====== Глава 56. Раскол ======

Комментарий к Глава 56. Раскол глава пока не бечена

Святые отцы на всех землях любят пугать грешников пеклом. Те, кто проповедует веру в Творца, уверяют, что для грешников одного пекла мало — нужно как минимум семь.

Сейчас я готов с этим согласиться. Объятая пламенем конюшня, в которую я входил несколько раз, казалась мне истинным пеклом. Но я ошибался — это было лишь преддверие, а в настоящее пекло я проваливаюсь вместе с лихорадкой и непрекращающейся, изматывающей болью.

Я позорно залегаю в берлоге, устроенной среди отдаленных трибун Арены, и на двое суток превращаюсь в страдающий от боли сгусток обожженной плоти. Кажется, ко мне время от времени приходили: словно в бреду, я различал встревоженное лицо Лей, которая поила меня водой и чем-то смазывала мои ожоги; пытался спорить с сердитым стариком Гидо, который ругал меня на чем свет стоит за упрямство и мальчишество…

Кажется, несколько раз я видел даже печальное лицо Вель, но все же не уверен, что она не была всего лишь плодом больного воображения.

К третьему дню лихорадка отступает, но я не перестаю ощущать себя бесполезным куском дерьма. Править лошадью и держать в руках оружие я по-прежнему не способен. Брожу пешком по городу в компании юнцов, навязанных мне в телохранители Зверем и Жало: делаю вид, что контролирую ключевые посты в городе. На самом же деле я трусливо избегаю человеческих сборищ — не хочу появляться в Сенате, не созываю военный совет, не выступаю на площадных собраниях с вдохновляющими речами.

Нахожу в этом даже некий смысл. Кастаделла должна уметь жить без меня.

Я думал, что больше не стану приходить к поместью Адальяро. Но на седьмой день после пожара я снова тащусь к заветным воротам. Нет, я не надеюсь застать там Вель: в это время она обычно заседает в Сенате. Но мне хочется увидеть жизнь: обычную жизнь обычной семьи, со своими обыденными каждодневными хлопотами.

Увидеть детей.

В кои-то веки мне везет: замечаю их сразу — тут же, прямо на лужайке за воротами. С ними возится Сай — я впервые за долгие годы вижу эту девушку хохочущей. Они втроем бегают по свежескошенной лужайке — кажется, играют в «догони меня».

Донна Изабель восседает на своей излюбленной плетеной скамейке под аркой из дикого винограда, задумчиво перебирает перья веера и наблюдает за детьми.

Вун тоже находится неподалеку, починяя крепления на конской сбруе. Следы от ожогов на его загорелом лице уже приобретают нормальный оттенок, а руки… А руки, кажется, у него пострадали не так сильно, как мои.

— Джай! — раздается на лужайке радостный детский голос, и я вздрагиваю, ища глазами Габи.

— Леди Габриэла! — откликаюсь я и невольно улыбаюсь.

Маленький Алекс, услышав вопль сестры, тут же теряет интерес к Сай и со всех ног бросается к воротам.

— Джай, у тебя борода! — изумленно распахивает глаза Габи, остановившись в шаге от решетки.

Простое замечание от ребенка неожиданно заставляет меня смутиться. Это верно, в последнее время я нисколько не заботился о том, как выгляжу, а после пожара не было ни малейшего желания брать в руки нож и скоблить себе щеки. Но только теперь, после слов Габи, это стало иметь для меня значение.

— Да, маленькая донна. Борода, — растерянно говорю в ответ.

— У Зура тоже есть борода, но она черная. И у папочки была черная, — она задумывается, видимо, вызывая в памяти еще не забытый образ «отца». — А у тебя не такая…

— Вам не нравится, госпожа?

— Нет! — морщит нос Габи и просовывает сквозь решетку руку, трогая мою щетину. — Она колючая!

— Джай! — Алекс тоже сует сквозь решетку руку и хватает меня за оборванный, грязный рукав. Похоже, моя борода его не слишком интересует. — Заходи! Поиграй с нами в лошадок!

Взгляд невольно падает на донну Изабель. Та смотрит на нас в упор, и в ее взгляде я впервые не вижу презрения и ненависти. Она приподнимает подбородок, плотно сжимает губы и вдруг кивает Вуну. Вун, несмотря на увлеченность своим занятием, улавливает знак от хозяйки, откладывает сбрую и идет в сторону ворот. Отпирает замок на калитке и впускает меня.

Дети тут же начинают цепляться за мои штаны, едва не стаскивая их с меня, и наперебой голосят, кого из них я должен подбросить в воздух и покатать на плечах первым. Я в растерянности смотрю на Изабель Адальяро — накинется ли на меня с проклятиями, отгонит ли от детей, как шелудивого пса? Но она лишь смотрит — внимательно, выжидающе.

И тогда последние сомнения отпадают. Я улыбаюсь детям и хитро щурюсь:

— Оставим выбор жребию? На кого последним укажет палец, того катаю первым!

На ум приходит древняя ребячья считалочка из далекого детства. Я произношу ее на северном — кажется, Габи понимает слова и улыбается, а Алекс забавно силится понять, для его слуха северное наречие еще непривычно. Странно, но я не забыл ни слова, хотя прошло уже столько лет с тех пор, как произносил считалочку мальчишкой.

Выбор падает на Алекса, и он взвизгивает от радости, нетерпеливо подпрыгивая на месте.

— Простите, леди Габриэла, — виновато развожу руками. — Ваша очередь следующая.

Габи обиженно надувается, но правила есть правила, сожребием не поспоришь. Стараясь не обращать внимания на боль в незаживших ладонях, подхватываю под мышки Алекса — он изрядно потяжелел с тех пор, когда я брал его на руки в последний раз. Грудь наполняется такой же детской радостью, которую сейчас излучает улыбчивая мордашка моего сына.

— Как вы выросли, дон Алессандро! — искренне восхищаюсь я, подбрасывая его вверх и принимая обратно на саднящие ладони. — Скоро догоните ростом маму!

Алекс возбужденно визжит:

— И Вуна догоню! И тебя!

И заливисто хохочет, требуя после каждого приземления:

— Еще! Еще! Еще!!!

Но я подбрасываю его в воздух с десяток раз, а потом опускаю на землю, несмотря на протесты, и беру в руки Габи. Она старше братишки больше чем на полтора года, но кажется легче. Изящная, тоненькая даже в столь нежном возрасте. Наверняка пойдет в мать…

После воздушных прыжков настает черед игры в «лошадки», и дети по очереди ездят на моих плечах, оглашая лужайку радостными понуканиями. В конце концов, измотанный, с вопящими от боли растревоженными ладонями, я без сил падаю наземь, а безжалостные дети дружно наваливаются сверху, награждают тычками и щипками, щекочут повсюду, побуждая снова встать.

— Дети, вы утомили Джая, — неожиданно раздается сверху голос донны Изабель. — Оставьте его в покое, задушите.

И дети мигом подчиняются ее строгому, властному приказу, слезая с меня с надутыми мордашками.

— Сай, отведи их на кухню, пусть Нейлин даст им перекусить фруктами.

Я неловко поднимаюсь и отряхиваю с измятой одежды налипшие травинки. В ожидании смотрю на Изабель Адальяро — ведь она явно не из заботы обо мне прогнала детей. Она некоторое время смотрит на мои ладони, а затем поднимает глаза.

— У нас теперь почти не осталось мужчин среди работников. Да и с деньгами теперь туго. Я слышала, что дону Монтеро город помогал восстановить жилую часть сожженного поместья. Я просила Вельдану, чтобы она узнала в муниципалитете, могут ли нам выделить рабочих для восстановления конюшни. Древесина еще осталась, от частокола… — она запинается, но я понимаю, о каком частоколе речь. О том, что когда-то ограждал тренировочный городок для бойцовых рабов. — Но она сказала, что ничего у города просить не намерена.

Изабель Адальяро вновь вздергивает подбородок и поджимает губы, красноречиво выражая свое отношение к упрямству невестки.

— Хорошо, я попробую посодействовать, — киваю сухо. — Пожары возникают по недосмотру дозорных бригад, и в этом действительно есть вина муниципалитета. Но… почему в поместье нет охраны? Я отдавал распоряжение охранять ваш дом круглосуточно.

— Вельдана прогнала всех, — недовольно фыркает донна Изабель. — Сказала, что не нуждается в опеке города, ведь другие поместья не охраняет никто, кроме караульных отрядов.

— Глупая гордость, — чувствую, как брови съезжаются к переносице. Я всерьез озабочен тем, что стражи, назначенные мною и Жало, запросто подчинились приказу Вельданы, проигнорировав мой. — Я решу этот вопрос.

Изабель Адальяро едва заметно кивает, но в этот раз скупится на слова благодарности. Вероятно, уже то, что госпожа одарила столь долгим вниманием бывшего раба, должно считаться для него невиданным подарком.

Без детей на лужайке перед домом мне делать нечего. Еще раз молча переглянувшись с Вуном, ухожу к воротам. Но уже коснувшись калитки, слышу, как хлопает дверь на веранде, а затем — топоток быстрых ножек. Оборачиваюсь, и у меня вновь перехватывает дыхание.

— Джай! — сияющая Габи подбегает ко мне и сует в руки сверток с апельсинами. — Это тебе! Я попросила у Нейлин.

— Благодарю вас, леди Габриэла, — вспоминаю давно забытые аристократические манеры и отвешиваю ей церемонный поклон. Наклоняюсь ниже, чем положено по этикету, чтобы поцеловать липкую от сладкого сока ладошку. — Вы очень добры.

Габи улыбается, приседает в забавном реверансе и убегает обратно в дом. А я ощущаю, что у меня за спиной вновь будто выросли крылья. И я тут же решаю, что как только доберусь до своей берлоги в здании Арены, начисто сбрею гребаную щетину.

Вновь собрав военный совет, вдруг понимаю, что пока я зализывал раны, в городе что-то изменилось.

На совет не явилась большая часть командиров. Жало и Зверь, судя по мрачным лицам и неприязненным взглядам друг на друга, успели повздорить. И все поведение Зверя говорит о том, что он сам не свой.

— Где остальные? — нахмурившись и предчувствуя неладное, спрашиваю я.

— Они не придут, — после мучительно долгой паузы глухо произносит Зверь.

И смотрит на меня с вызовом на своем густо татуированном лице. Жало опускает глаза, но на его скулах отчетливо ходят желваки.

— В чем дело?

— Из столицы прибыли разведчики, — неохотно, словно через силу разжимая темные губы, говорит Зверь.

— И что? — напрягаюсь я. — Они снова собирают армию?

— Собирают, да не против Кастаделлы, — лицо Зверя с ужасающей второй пастью вокруг рта становится злым и суровым. — Они провели зачистку.

— Что? Да говори, что стряслось, мать твою, или тебе нравится изображать из себя застенчивую девицу?! — вспыхиваю раздражением.

— Не ори на меня! — вскидывается Зверь, в терновом взгляде полыхает злость. — Наши лазутчики сработали успешно: по всем городам начали вспыхивать бунты среди рабов. Их, разумеется, подавляли, но сегодня… сегодня…

Он запинается. И я понимаю, что сейчас он скажет нечто страшное.

— Сегодня разведчики донесли, что в столице казнили всех рабов-халиссийцев.

— Что?! — Я открываю и закрываю рот, словно выброшенная на берег рыба. Мне не хватает дыхания, не хватает замедлившегося биения сердца, не хватает сознания, чтобы принять эту новость. — Что ты сказал?!

— Что слышал, — губы Зверя искажает судорога, на меня он не смотрит. — Едва они вернули своих пленных, — Зверь бросает на меня обвиняющий взгляд, — они первым делом убили всех халиссийцев — мужчин, женщин и даже детей — всех без исключения. Из остальных городов еще не все разведчики прибыли, но думаю, что там случилось то же самое. Саллида сосредоточила войска у границ столицы — ожидая от нас нападения. И, клянусь богами, она его получит! — добавляет Зверь с клокочущей в голосе яростью.

— Нет, — уверенно возражаю я. — Мы не будем идти на них войной. Не сейчас.

— Будем, — так же уверенно, с нескрываемым вызовом смотрит на меня Зверь. — И ты нас не остановишь.

— Это бунт? — доходит до меня со всей пугающей ясностью.

— Халиссийцы уходят, — мрачно, без малейшего колебания заявляет Зверь. — Не бойся, мы не станем жечь господские дома в Кастаделле и убивать горожан. Но мы уходим, чтобы отомстить за наших братьев. Мои соотечественники сражаются с регулярными войсками Саллиды на границе, а мы ударим по остаткам армии изнутри. Мы разобьем убийц и не станем брать пленных. Мы сожжем прогнившие насквозь города и освободим рабов силой. И даже не пытайся нас остановить.

Руки и ноги холодеют. Я понимаю, что на этот раз проиграл — и крупно проиграл.

— И ты… Ты тоже уйдешь жечь города?

— Уйду, Вепрь. Уйду прямо сейчас. Все ребята уже готовы, собирают обозы и точат мечи. Я пришел сюда один, чтобы сказать тебе об этом в лицо, потому что ты мой друг.

Только теперь до меня доходит, что на военном совете нет ни одного халиссийца, кроме Зверя.

— Не делайте этого, — моя последняя попытка его отговорить звучит жалко, и я сам это понимаю. — Вы не готовы. Вы угробите людей. Ты же сам пожалеешь об этом!

— Я жалею о том, что послушал тебя и не ушел вместе с Амир-Зуманом. Если бы мы ушли тогда, возможно, полторы сотни человек, попавших в западню, остались бы живы.

Значит, отряд Амир-Зумана все-таки нашел свою смерть. Все они, до единого… Едва ли солдаты-саллидианцы пощадили хоть одного.

Зверь поднимается, демонстрируя, что закончил свою речь. Я поднимаюсь вслед за ним и смотрю ему в глаза. Мне больно так, как не было больно даже после ожогов. Несколько мгновений длится поединок наших взглядов, и оба мы понимаем друг друга без слов. Вот только вчера мы были друзьями, которые вместе боролись за справедливость, бок о бок шли в ногу столько лет, прикрывали друг другу спины в бою. А теперь в один миг стали врагами.

В конце концов Зверь не выдерживает первым и кладет тяжелую мускулистую руку мне на плечо.

— Откажись от этой войны, Вепрь. Ты северянин, тебе нет смысла погибать за этих ублюдочных рабовладельцев.

— Ты так уверен, что вы победите? — мои губы кривит болезненная гримаса.

— Мы победим, Вепрь, — уверенно отвечает он, и его уверенность разрывает мне душу.

— И вы захватите землю Саллиды, займете города, убьете всех жителей?

— Они столетиями захватывали нас в рабство и принуждали жить на этой проклятой земле. Да, мы захватим ее, займем их города, вселимся в их жилища. Мы не станем делать из них рабов — пусть будут благодарны за милосердную смерть. Может быть, женщин мы пощадим и сделаем своими младшими женами. Но мой тебе совет… Если хочешь, чтобы донна Вельдана и ее дети были в безопасности, увози их на север. И уезжай сам.

— А если не уеду? — я смотрю ему в глаза и не могу поверить, что слышу эти слова от друга. Самого близкого друга, который у меня когда-либо был.

— Тогда мы встретимся в сражении, и я убью тебя, — произносит Зверь и тут же коротко, судорожно вздыхает. — Видят боги, я не хочу поднимать меч на друга. Уезжай на север, Вепрь.

Он уходит, и на совете остаются те, кто до сих пор молча наблюдал за моим позорным поражением. Лиамцы, горцы, кочевники, уроженцы Баш-Хемета… Все, кроме халиссийцев.

Но халиссийцев среди бывших рабов было подавляющее большинство. Если все они уходят прямо сейчас, нас остается жалкая горстка. Остатков моей армии — смешно даже называть это армией! — не хватит и на то, чтобы задержать халиссийцев, куда уж противостоять вооруженным отрядам Саллиды…

В голову вползает мрачная мысль, что если халиссийцы прямо сейчас пойдут захватывать города, то бороться нам вскоре будет не с кем. Затем они зажмут остатки регулярных войск южан с обеих сторон границы — и войне конец. Саллида станет частью Халиссинии.

А потом они доберутся до Кастаделлы.

— Что думаешь делать, Вепрь? — поднимает голову Жало.

— А чего хотите вы? — огрызаюсь раздраженно. — Мне поставили в вину, что я никогда не слушаю вашего мнения и делаю, что хочу. Теперь я спрашиваю вас. Вы хотите, чтобы халиссийцы заняли Саллиду?

— Нет, — поднимает голову Тирн. — Кочевые кланы никогда не жили спокойно рядом с халиссийцами. Они уничтожали нас без жалости, просто ради наживы.

— Саллидианцы брали нас в рабство, — подхватывает Имо, уроженец Баш-Хемета. — Но халиссийцы не знают пощады. Много моих сородичей погибло от их мечей.

— А ты что скажешь, Лис? — поворачиваю голову к ссутулившемуся парню.

— Лиам никогда не воевал ни с Саллидой, ни с Халиссинией. Сомневаюсь, что Лиам вообще хочет воевать. С саллидианцами мы жили мирно, — он нервно поводит плечом, — если не считать того, что контрабандисты захватывали нас в рабство, а тут уже никто не разбирался, откуда мы попали на невольничьи рынки. Но если Саллиду захватят халиссийцы… Боюсь, моя страна тоже будет в опасности.

Поочередно высказываются все — дескарцы, лиамцы, горцы, кочевники — и ни у кого нет сомнений: Халиссинию в Саллиду допустить нельзя.

— Тогда нам нужна новая армия, — заключаю я, отбросив терзания из-за предательства Зверя. — Мы должны незамедлительно отправить переговорщиков к соседям. Лис, ты поедешь поднимать на войну лиамцев. Тирн, постарайся добраться до кочевников… Имо — ну, сам понимаешь… Жало, тебе придется вербовать горцев.

— Почему Жало, а не я? — недовольно бросает Горный Волк.

— Ты останешься в Кастаделле, кто-то должен следить здесь за порядком и охранять город.

— Я думал, это будешь делать ты!

— Нет. Я тоже уеду.

— К кому же? — удивленно поднимает брови Жало. — Ты не успеешь добраться до Аверленда и вернуться обратно.

— Нет, не успею, — мрачно киваю я, оставляя всякую надежду на помощь северян. — И они уже не успеют. Я поеду к пиратам. Попробую убедить их ударить в тыл халиссийцам с моря.

Все озадаченно замолкают, но в конце концов Горный Волк нехотя соглашается. И теперь я пересиливаю себя и молю об одолжении.

— Прошу тебя… Позаботься о безопасности городских семейств.

Горный Волк понимающе усмехается. Он не дурак и наверняка догадывается, какое семейство я на самом деле имею в виду.

— Не беспокойся, Вепрь. Все останутся живы.

Времени нет, поэтому мы расходимся. Времени нет настолько, что я не позволяю себе даже заехать в поместье и попрощаться с Вель и детьми. Больше не щадя собственных рук, взлетаю на коня и еду прямиком в порт.

Передо мной сложная задача: найти Одноглазого и убедить его сражаться на моей стороне.

Сегодня я опоздала в Сенат из-за домашних хлопот: провозилась у апельсиновых деревьев, помогая женщинам собирать дозревший урожай. В последнюю неделю происходило нечто странное: мужчины покидали поместье день ото дня, некоторые просто исчезли, даже не забрав заработанное за неделю жалованье. Часть женщин тоже исчезла, и на тех, кто остался, легла непомерная нагрузка.

Я не могла понять причину, и глупая гордость не позволяла мне опускаться до выяснений.

Хлопковые поля сообща засеяли совсем недавно, также сообща посеяли сорго и медовый маис. Но теперь подоспели апельсины — и если мы упустим время, то потеряем добрую часть урожая. Мне приходилось закатывать рукава, облачаться в простую одежду и все свободное время работать наравне с другими женщинами.

А после работы в полях и рощах ехать в Сенат.

Сколько я ни мыла руки перед спешным выездом, пальцы кое-где еще противно липли друг к другу. Казалось, апельсиновый сок, который я всегда очень любила, теперь напрочь впитался в мою кожу. Пытаясь украдкой очистить руки смоченным в воде платком, я упустила, о чем сенаторы говорили в начале совещания. А когда наконец вслушалась в слова, то похолодела от ужаса.

— …вырезали всех…

— …поделом этим халиссийским псам!..

— …лучше так, чем опасаться ножа в спину, и пример Кастаделлы их убедил в этом!..

— …но всех? Даже женщин и детей?.. Кажется, это уж слишком… — заново обретя способность дышать, я расслышала растерянный голос Пауля Эскудеро.

— А что им оставалось делать? — стараясь перекричать остальных, воскликнул Хуан Толедо. — Они поступили правильно! На границе война, а остатки регулярных войск даже не могли выступить на помощь основной части армии! Если бы солдаты покинули столицу, оставив халиссийцев в живых, те взбунтовались бы, подобно нашим, и перерезали бы всех мирных жителей!

— Не спорю, это было оправданное решение, — нехотя согласился дон Леандро Гарденос. — Но боюсь, что оно приведет к плачевным результатам. Наши-то не оставят это без внимания.

Под «нашими» он наверняка имел в виду бывших рабов Кастаделлы. И Джай… боже мой, как воспримет эту новость Джай?! К своему стыду, последние несколько дней я была так занята своими апельсинами, что даже не приходила к нему на Арену. Поначалу, когда он метался в лихорадке из-за ожогов, я исправно сменяла Лей у его ложа, ухаживала за ним, поила и пыталась хоть как-то накормить. Но потом, когда Лей уверила меня, что он идет на поправку, я малодушно струсила и стала избегать встреч. Что я могла еще ему сказать? За спасение лошадей я его поблагодарила, но что дальше? Он так и не извинился передо мной за обман и весь этот ужас, который начался в Кастаделле… Могла ли я простить его, если он даже не заикнулся о прощении?

Я все ждала, когда он придет сам, но он не приходил. С болью в сердце я вынуждена была признать, что он больше во мне не нуждается. Принять эту горькую мысль, смириться с ней и жить с этим дальше.

А теперь оказалось, что из-за своих дурацких апельсинов я упустила нечто важное, что происходило в эти дни в Саллиде!

— А если наши рабы в отместку прирежут всех нас? — продолжал горячиться дон Хуан.

Я содрогнулась, представив себе такой исход.

— Они бы уже сделали это, если бы собирались, — снова возразил дон Леандро. — Но мои осведомители говорят, что наши рабы спешно группируются в отряды. Скорее всего, они выступят на столицу.

Значит, Джай уходит воевать?

— Донна Вельдана, — я снова вздрогнула от звука своего имени. Ко мне обращался дон Аугусто Месонеро. — Вы ведь часто видитесь со своим бывшим рабом, этим, как его, Вепрем…

— Не так уж часто, — неприязненно ответила я, задетая таким бесцеремонным замечанием.

— Но все равно, вы его знаете лучше нас, — настойчиво продолжал дон Аугусто. — Попробуйте выяснить, что собираются делать наши бунтовщики.

— Да, попробую… если увижу его.

— Кажется, он в последнее время постоянно ошивается на Арене. Может быть, вы изволите съездить туда прямо сейчас? Нам нельзя терять времени, мы должны понимать, что задумали рабы, чтобы выработать свой план действий.

— Они не рабы, — упрямо напомнила я. — Когда вы уже к этому привыкнете?

— Это мы еще посмотрим, — недобро ухмыльнулся дон Хуан. — Так вы поможете нам, донна Вельдана?

— Хорошо, я сейчас поеду на Арену.

Похоже, для меня заседание на сегодня окончилось. Вун еще даже не успел разнуздать лошадь, когда я снова вышла к карете.

— Госпожа? — удивленно произнес он.

— Нам необходимо немедленно съездить на Арену. Будь добр, Вун, отвези.

Но Арена встретила меня необычной пустотой. Кое-где там еще оставались люди, бросавшие на меня странно враждебные взгляды, но надо было быть слепой, чтобы не заметить: основная масса бойцов покинула здание, собрав даже нехитрые пожитки. Джая я тоже не нашла. На все мои вопросы о нем оставшиеся повстанцы лишь отмалчивались, отводя глаза.

Я объездила несколько мест, где, предположительно, мог быть Джай, но его не нашла. И если я спрашивала о нем у кого-либо, все дарили мне лишь неприязненные взгляды и молчали. Но во время объезда города я заметила нечто совсем нехорошее: в некоторых поместьях прямо средь бела дня орудовали грабители, под вопли хозяев забирая припасы и мелкий скот!

Да что происходит, в конце концов?!

Обуреваемая тревогой, я велела Вуну править к дому.

Дурные предчувствия меня не обманули: наше поместье грабили, как и другие. Хуже того: грабили те, кого я знала. Заправлял грабежом Эйхо, молодой парень, который нередко заступал на охрану нашего дома. Некоторые женщины возмущенно цеплялись за мешки с зерном и прочей снедью, некоторые просто стояли и растерянно наблюдали за творившимся злодеянием. Была здесь и Изабель, молча, с достоинством королевы взирая на то, как грабят ее дом. Ворота были распахнуты настежь: с них сбили замки и одну за другой выводили наших лошадей.

— Что вы делаете? — возмущенно воскликнула я, выбравшись из кареты. — Эйхо, зачем ты уводишь моих лошадей?

— Они нужны нам, донна, — поджав губы, ответил Эйхо. — Мы уходим на войну, лошади и еда — наше спасение.

— Уходите на войну? Когда?

— Прямо сейчас, — ответил он коротко и деловито кивнул подельнику, чтобы тот забрал лошадь, впряженную в карету.

Вун, рассвирепев, бросился на защиту лошади, но молодые бойцы несколькими крепкими ударами повалили старого слугу наземь и напоследок угостили безжалостным пинком ноги в бок.

— Прекратите! — взвизгнула я, бросаясь ему на помощь. — Вы же люди, а не звери! Зачем вы бьете человека?

— Человека? — обернулся ко мне Эйхо и презрительно сплюнул в сторону распростертого в пыли Вуна. — Это мы стали людьми. Свободными людьми. А он остался рабом, вылизывая господские задницы.

— Не смей так говорить о нем! — истерически закричала я. — Кто дал вам право грабить поместья?! Отвечай немедленно! Где Джай?!

— О, будьте уверены, донна, что приказ командира у нас имеется, — криво усмехнулся Эйхо. — Только вот приказы изменились.

Ах вот как! В моей голове наконец появилось понимание. Значит, Джай уводит повстанцев на войну против войск Саллиды, и это с его позволения они грабят город! Это конец… конец едва наметившемуся между нами доверию, конец едва наладившейся городской жизни, торговле, земледелию… конец безопасности.

— Где мои дети? — севшим голосом произнесла я, оглядываясь на дом.

— Ваши дети нам ни к чему, донна. В доме они, — пожал плечами Эйхо и по-хозяйски осмотрелся вокруг. — Все готовы? Уходим. Где госпожа Лей?

— Я здесь, — послышался позади меня бесцветный голос.

Я обернулась. Лей стояла с бледным лицом и без тени улыбки — в дорожном платье, с полной сумкой через плечо.

— Ты… тоже уходишь?! — не веря своим глазам, переспросила я.

— Ухожу, — твердо ответила она. — Простите, госпожа. Я люблю вас и ваших детей, но… теперь я нужна своему мужчине.

— Куда же ты идешь… — пробормотала я, оглохшая и ослепшая от потрясения. — Зачем тебе война…

— Жизнь заставляет нас делать сложный выбор, госпожа, — тихо сказала Лей. — Но я свой сделала.

Еще миг — и она подошла ближе, тронула меня за руку, а потом раскрыла объятия и крепко прижала меня к себе.

Я невольно ответила ей, обхватив ее за худые плечи и глотая душащие меня слезы.

— Береги себя, милая. Спасибо тебе за все.

====== Глава 57. Разбитые надежды ======

Комментарий к Глава 57. Разбитые надежды глава пока не бечена

Одноглазый, прищурившись, внимательно изучает меня единственным глазом и выпускает аккуратное колечко дыма, не вынимая трубки изо рта.

— Не передумал? — лениво спрашивает он, скосив глаз на другую трубку, чуть ранее предложенную мне, и выпускает еще одно дразнящее кольцо.

— Нет, — с достоинством глупца отвечаю я, хотя уже понял свою оплошность.

Сперва я решил, что он предлагает халиссийский дурман, а мне для сложных переговоров нужна трезвая голова. Однако едва из трубки Одноглазого потянуло дымком, стало ясно, что это отменная курительная смесь из Дескари, очень редкая и потому дьявольски дорогая.

Но признание своих ошибок никогда не было моим достоинством.

— Итак, ты снова меня нашел. Похоже, мне теперь до конца жизни от тебя не отделаться, лейтенант. Ну, выкладывай.

— Мне нужна помощь пиратов.

— Еще бы, — хмыкает он углом рта. — Наслышан я о твоих подвигах. Наворотил ты дел — вовек не расхлебаешь. Уничтожить рабство в Саллиде? Парни дьявольски злы на тебя, знаешь ли. Если бы кто-то из них догадался, что ты и есть тот самый Освободитель, ты бы попал в мою каюту не целиком, а нашинкованным на мелкие кусочки.

— Знаю. Нет рабства — нет барышей от контрабандистов за похищенных людей. Но ты ведь… сам понимаешь, что рабство — это мерзость?

Одноглазый жизнерадостно улыбается углом рта и доверительно сообщает:

— Главное — в рабство не попадаться. А так — что в нем мерзкого? Деньги были неплохие.

Понимаю, что он дразнит меня, как несмышленого ребенка, но все внутри бурлит от гнева. Стараюсь не сорваться и не потерять лица. Унизительно просить помощи у того, кто сам же продал меня в рабство. У того, кто целыми кораблями похищал и продавал моих соотечественников.

И все же у меня нет выбора.

— И какой же помощи ты хочешь? — наконец спрашивает он совсем другим тоном.

— Халиссиния снова пошла войной на Саллиду.

— Это не новость вот уже несколько десятилетий, — фыркает Одноглазый. — И что мне с того?

— А то, что сейчас угроза победы халиссийцев как никогда велика. Часть бывших рабов… — мне трудно говорить, желваки сами ходят на скулах, но правду скрывать бессмысленно. — Значительная часть, если говорить вернее… все они халиссийцы. Прямо сейчас они выступили на остальные города Саллиды, чтобы жечь дома и убивать людей.

— Какие они, однако, кровожадные ребята, — с показным сочувствием замечает Одноглазый. — С чего бы это они, а?

Он пытается всячески меня поддеть, но я сохраняю серьезность.

— В столице вырезали всех рабов-халиссийцев. Теперь война не только на востоке, у границ, но и внутри полуострова. Халиссийцы разделаются с армией Саллиды по частям и не оставят от страны камня на камне.

— Я повторю свой вопрос: и что мне с того? — приподнимает бровь командор. — Ты сам сделал все, чтобы уничтожить мое прибыльное дельце. Саллида без рабства как-то не представляет для меня интереса.

— А корабли? Оружие? Халиссийское золото?

— Золото, — Одноглазый презрительно кривит губы, пересеченные белой нитью старого шрама. — Ты предлагаешь мне то, чего у тебя нет. Не стыдно?

— Если мы победим, возьмешь его сам. Я обещаю твоим кораблям беспрепятственный проход через акваторию Саллиды. Что до оружия — тебе больше не придется добывать его в бою. На Туманных островах теперь есть плавильня. Закончится война, и я обещаю…

— А корабли тоже предлагаешь взять когда-нибудь потом? — добродушно лыбится Одноглазый, вынимая изо рта трубку и демонстрируя идеально ровные, белые зубы.

— Нет, — не веду и бровью. — Корабли уже сейчас ждут тебя в порту Кастаделлы.

— А у тебя есть полномочия распоряжаться городским флотом? — щурится он, наклонившись над столешницей.

— Не сомневайся. Мои люди контролируют Сенат и муниципалитет Кастаделлы.

— Ну, допустим, — Одноглазый вновь расслабленно откидывается на спинку стула. — Но мои ребята — морские волки, а не пустынные шакалы. Они сочтут меня безумцем и вздернут на рее, если я предложу им идти вместе с вами воевать за Саллиду.

— Я не прошу воевать с ними на суше. Вы возьмете хорошо оснащенные боевые корабли, обогнете Дескари с юга и ударите халиссийцев с морского тыла, с западного залива, в то время как наш флот атакует их с восточной части континента. Мы возьмем их в капкан, когда они не будут этого ожидать.

Насмешливая улыбочка Одноглазого гаснет, когда он задумчиво качает головой. Но он хотя бы задумался, и это кажется мне неплохим знаком.

— Что ж. Как ты знаешь, я тут не король и такие решения не принимаю в одиночку. Я потолкую с парнями и предложу им вот что. В случае победы Саллиды вы отдаете нам островную часть Халиссинии и объявите воды вокруг нее нейтральными.

Я киваю, хотя прекрасно понимаю, что не имею права единолично распоряжаться чужими землями. Острова, которых жаждет пират, богаты легендарными залежами алмазов и драгоценных самоцветов, и это справедливая цена за победу.

— Морской патруль Саллиды не станет нападать на наши корабли ни при каких обстоятельствах — если только мы не нарушим перемирие первыми. Не волнуйся, мы не нарушим, — хитро подмигивает Одноглазый. — Мои парни чтят уговоры куда ревностнее вас.

Он делает паузу, затягиваясь трубкой, и пытливо смотрит мне в глаза.

— Это все? — без особой надежды уточняю я.

— О, не торопись, лейтенант. Также, в случае нашей общей победы, вы отдаете нам материковую часть Халиссинии на семь дней. Этого времени нам хватит, чтобы собрать обещанное тобой золото.

Я покорно киваю, хотя не очень представляю, как смогу выполнить это требование и удержать армию Саллиды в стороне, пока пираты грабят золотую пустыню.

— И еще. Ты вернешь нам Туманные острова. Вместе с вашей плавильней.

Перед глазами возникает обвиняющее лицо Вель, у которой мне придется отобрать значительную часть дохода. Но у меня нет выхода…

Я угрюмо киваю.

— Эти все условия мы скрепим договором. Договор должен быть составлен по всем правилам и подписан Сенатом Саллиды.

— Ты понимаешь, о чем просишь?! Где я тебе возьму всех сенаторов Саллиды? — вскипаю я. — У них там сейчас резня, я понятия не имею, когда в следующий раз соберется Верховный Сенат!

— Ладно, ладно, — примирительно вскидывает ладони Одноглазый. — Пока будет достаточно и подписей сенаторов Кастаделлы. В качестве задатка. Но если ты вздумаешь меня надуть, — лицо пирата на миг превращается в хищную маску, — я найду тебя даже в пекле. И — кто знает? — может, следующий договор мне придется заключать с халиссийцами. А теперь давай поговорим о кораблях…

Я вижу, как побелели костяшки моих судорожно сжатых пальцев. Усилием воли заставляю себя разжать кулаки, и мы начинаем торговаться за городское добро, которое ни одному из нас не принадлежит.

— Теперь вы убедились, что я был прав? — с торжествующим блеском в глазах воскликнул дон Хуан Толедо, окидывая взглядом остальных сенаторов. — Рабы показали свое истинное лицо. Их воровские законы, их так называемое самоуправление, палата черни — все оказалось притворством, не продержалось и двух месяцев! Все, чего они добивались, — это разграбить город, и наконец они сделали это!

Я невольно скосила глаза на единственного человека, который худо-бедно меня поддерживал — дона Леандро. Тот молча двигал скулами и смотрел на свои сцепленные в замок руки.

— Зато они ушли, — напомнил Пауль и многозначительно посмотрел на дона Толедо.

— Не все, — хмыкнул Аугусто Месонеро.

— Не все, — согласился Хуан. — Но теперь мы наконец-то можем собрать силы — констеблей, дозорные отряды, солдат — и раздавить оставшихся рабов!

Я содрогнулась и открыла было рот, чтобы произнести речь в защиту повстанцев, но меня опередил дон Леандро.

— Таким поспешным решением вы можете отрубить себе сразу обе руки, дон Хуан. А заодно и нам всем. Большая часть рабов выступила на столицу — в ответ на устроенную там резню. Удастся ли столичным войскам отбить их атаку? Я в этом не уверен. Силы нашей армии подорваны, враг прорвал границу и уже шагает по нашей земле. Что для вас важнее, дон Толедо — разделаться с оставшимися в Кастаделле рабами или укрепить с их помощью силы для отражения атаки халиссийцев?

— Вы полагаете, что рабы встанут бок о бок с нашими солдатами и будут воевать против халиссийцев? — с демонстративным недоверием спросил дон Хуан. — Против самих себя?

— Есть у меня кое-какие подозрения, — дон Леандро вдруг посмотрел на меня и тут же отвел глаза. — Впрочем, в этом надо убедиться. Однако мне кажется, что в рядах мятежников произошел раскол. Если склонить на нашу сторону тех, кто не ушел на столицу…

— При всем уважении к вам, дон Леандро, — фыркнул Хуан. — Но ваши идеи и предположения проваливаются раз за разом. Помнится, вы убедили нас ждать помощи от северян, не так ли? И где же она, эта помощь?

Сенатор Толедо бросил на меня обвиняющий взгляд, и я сжала губы. Из Аверленда действительно не было никаких вестей. Не вернулся даже посол, отправленный Джаем на переговоры…

— Еще более смехотворно надеяться на то, что рабы станут нас защищать, — презрительно искривил губы дон Хуан. — Предлагаю всем нам прямо сейчас проголосовать за подавление мятежа внутри Кастаделлы. Кто за?

Хуан Толедо первым вскинул руку, за ним, поколебавшись, последовал Аугусто Месонеро. Юный Стефан ди Альба, стрельнув глазами во все стороны, тоже неуверенно поднял руку. Спустя несколько мгновений донна Бланка Гарриди, гордо вздернув подбородок, присоединилась к ним.

Пока не случилось непоправимого, я поднялась со своего места.

— Я против. О чем вы только говорите! Я никогда не дам согласия на убийство людей! Вы хотите учинить в Кастаделле такую же резню, какую учинили в столице?

— Донна Вельдана права, — откинулся в кресле дон Леандро. — В худшем случае, разделавшись со столичными оборонными отрядами, ушедшие рабы вернутся к нам. И тогда мы уже не отделаемся разграблением домов. Сейчас нам надо вести разумную политику. Главная опасность для Кастаделлы — не рабы, пока они ведут себя смирно. Угроза идет из Халиссинии…

— Да, ситуация усугубилась, — неохотно признал дон Хуан, поерзав в своем кресле. — Вы предлагаете сидеть и ждать, чем закончится бойня в столице?

— Нет, не просто ждать. Мобилизировать армию. Быть готовыми прислать на границу подмогу. В конце концов, военные подчиняются муниципалитету! Я не могу понять, кто сейчас у мятежников верховодит. Их так называемый Освободитель исчез — вероятнее всего, ушел с остальными на столицу. Пусть наши солдаты разузнают, с кем из рабов можно иметь дело — и будем укреплять свои силы.

Каждый раз упоминание о Джае больно ранило меня в самое сердце. Мне до сих пор невыносимо было думать, что он мог так подло поступить со мной. Отдать команду разграбить поместья и уйти, не сказав ни слова… Забрать всех мужчин! В поместье остались только Вун, Ким и одноногий Зур, что только-только начал вставать и неуверенно ходить, опираясь на самодельный костыль.

Хоть бы им не пришло в голову забрать и Аро, который сейчас управлял плавильней на Драконьем Зубе…

В глубине души я понимала, что люди, лошади и припасы действительно нужны повстанцам, но как можно было забрать подчистую все?! Не оставив в хозяйстве ни единой лошади! Счастье, что мы успели вспахать и засеять землю, иначе отобрали бы последнее посевное зерно и заставили бы нас голодать. Но как теперь возить урожай?!

А ведь я едва не поверила ему, что он в самом деле заботится если не обо мне, то хотя бы о детях! И самое горькое… я жестоко ошиблась в мотивах Джая. Я-то была уверена, что он собирается защищать Кастаделлу, а он ушел разрушать города Саллиды, обуреваемый жаждой мести…

— Да, выступать против рабов сейчас опасно, — согласился вдруг с доном Леандро Аугусто Месонеро. — По меньшей мере, мы должны дождаться, чем закончится резня. Давайте лучше отправим предписание о мобилизации в муниципалитет.

Время, словно сухой песок, просачивается между пальцев, убегает так быстро, что не успеваешь остановиться, оглянуться назад и сделать глубокий вдох.

Мы возвращаемся в Кастаделлу, каждый со своей маленькой победой. Горцы, дескарцы, пустынники, кочевники, лиамцы, жители Баш-Хемета — все откликнулись на призыв и прислали добровольцев. Наша армия вновь укрепляется на глазах.

Мы приходим вовремя: из столицы прибыли дурные вести. Остатки регулярной армии разбиты, город сожжен, мои недавние собратья по неволе идут в сторону границы, как саранча, сметая все на своем пути.

Меня тошнит от того, что я должен ударить в спину своим друзьям, с которыми плечом к плечу сражался против рабства.

Меня тошнит от того, что я буду воевать на стороне господ-рабовладельцев. После стольких лет беспомощности, пыток и унижений…

Но у меня нет выбора.

Теперь мы действуем на удивление слаженно. Получаем распоряжение муниципалитета, формируем отряды, собираем обозы — все, что удается собрать после разграбления города расторопными халиссийцами. Остается только выступить — и на этот раз поход будет последним. Либо мы победим, либо погибнем.

Пока еще не закатилось солнце, я составляю бумагу с условиями, которые обещал Одноглазому. Закончив, отправляюсь в поместье сенатора Гарденоса — единственного человека, в мудрости которого я почему-то уверен. Дожидаюсь, пока он придет из Сената и отдаю ему текст дерзкого соглашения. Объясняю, что выбора нет. Мы должны отдать часть кораблей, отдать Туманные острова, пообещать часть Халиссинии, пообещать им неприкосновенность — но любой ценой получить помощь пиратов. Дон Гарденос слушает молча, несколько раз перечитывает текст, кривит губы, но в конце концов кивает и обещает сделать все от него зависящее, чтобы сенат Кастаделлы — и в будущем сенат Саллиды — подписал это соглашение.

После этого мне остается сделать лишь одно.

Едва приблизившись к воротам поместья Адальяро, слышу звонкий детский смех. Почти на ходу соскакиваю с коня и наспех привязываю поводья к покосившемуся столбику, торопливо заглядываю во двор сквозь кованый узор на воротах.

Изабель Адальяро сидит на привычном месте, наблюдая за детьми. Я дергаю запертую калитку, и донна вздрагивает, бросает на меня встревоженный взгляд. Узнает, и на ее лице отображается странная гамма эмоций — удивление, смешанное… с облегчением? Пока я раздумываю, что бы это значило, она властно произносит:

— Вун, будь добр, открой калитку.

Бывший раб торопится выполнить приказ хозяйки и впускает меня. Встретившись со мной взглядом, хмуро кивает. Любопытно, улыбался ли этот малый хотя бы однажды в жизни?

— Здравствуй, друг. Спокойно ли в поместье?

— Спокойно, господин.

— Я тебе не господин, Вун, — невольно морщу нос. — Просто Джай. Я слышал, что поместье разграбили.

— Да, господин Джай, — спокойно говорит Вун, хотя в его темных глазах сквозит горечь. — Теперь тут больше нечего брать. Увели всех лошадей, птицу и скот. Зерно и муку тоже забрали.

Потрясенный, я даже забываю вновь упрекнуть его за «господина».

— И что, совсем ничего не осталось?!

Вун бросает на меня торопливый взгляд и тут же отводит глаза. С безотчетным стыдом понимаю: боится, что я тоже пришел грабить…

— Вун. Я не собираюсь отнимать хозяйское добро, — чуть было не добавляю «у своих детей», но вовремя спохватываюсь. — Клянусь, однажды я верну лошадей… Но я не могу уйти, обрекая женщин и детей на голод!

 — Никто не голодает, господин Джай, — чуть расслабившись, говорит Вун. — Уцелели две козы да пять овец с ягнятами, что паслись тогда на предгорьях. И хромая несушка — будто знала, когда спрятаться, забилась в угол в сарае, не нашли ее. Мука пока есть — осталась та, что в тот час мололи на мельнице. Зур с двумя женщинами выходит на лодке в море, ловит рыбу. Через пару месяцев поспеет сорго, до той поры не пропадем: нас тут теперь не так уж много.

— Джай! — радостно кричит Габи и бежит мне навстречу, раскрыв объятия. — Ты пришел! А мама сказала, что ты больше никогда не придешь!

— Здравствуйте, леди Габриэла! — подхватываю невесомую кроху на руки и кружу ее вихрем над собой.

Так, как ей нравится. Она хохочет, нежные щечки разрумянились, светлые кудряшки разметались вокруг лица, кружевные юбки полощут легким парусом на ветру.

Маленький Алекс тоже подходит, на насупленной мордашке ясно читается обида. Но я не позволяю ему обижаться долго, опускаю Габи на землю, подхватываю сына и несколько раз подбрасываю в воздух, пока восторженная улыбка мальчишки не расплывается до ушей.

— Почему ты так долго не приходил? — спрашивает Алекс, когда я крепко прижимаю его к плечу, провожу ладонью по взмокшей детской спине.

— У меня были дела.

— Как у папочки и мамочки, в Сенате? — перебивает любопытная Габи.

— Вроде того, — воспоминание о Диего Адальяро отравляет радость от встречи с детьми, и я ставлю Алекса на место.

Он срывается и бежит к деревянной лошадке. Раньше я такой не видел — наверное, Вун смастерил… Мне на миг перехватывает дыхание, когда я с горечью думаю о том, что сам мог бы строгать игрушки своим детям. Учить их кататься на пони, водить к морю, удить рыбу…

— Джай, смотри, как я умею скакать! — Алекс мигом взбирается на конька верхом и демонстрирует свои умения. — Я вчера упал, но не плакал! А еще у меня меч, совсем как настоящий! Вот, смотри!

— Джай, а ты сделаешь мне лук? — дергает меня за рукав Габи. — Я хотела взять папочкин, но бабушка Изабель не позволила.

— Сделаю, но попозже, — невольно усмехаюсь, глядя на сынишку и дочь.

Может быть, в последний раз.

— Джай, а у нас в пруду распустились лотосы! Хочешь посмотреть? Они так пахнут!

Рядом с детьми теряю счет времени — кажется, проходит целая вечность до момента, когда снова хлопает калитка. Я оборачиваюсь и вижу Вель. Пришла пешком из Сената — к счастью, не одна, ее сопровождает Ким.

Оба одаривают меня холодными взглядами: она с молчаливым презрением, он — с затаенной ненавистью в глазах. Вель проходит мимо меня, словно я — пустое место. Забирает детей, объясняя, что скоро их позовут к ужину.

Ким останавливается перед хозяйкой, всем своим видом выражая молчаливый вопрос.

— Ступай, Ким, — говорит она.

Он уходит, и мы с Изабель Адальяро остаемся одни.

Донна сильно сдала за последние два месяца. Похудела, осунулась, взгляд темных глаз потускнел, черные некогда волосы теперь густо подернула седина.

— Донна Адальяро, — решаюсь я. — Я хочу поговорить с Вельданой.

— Хочешь — говори, — равнодушно пожимает плечом. — Я ей не хозяйка.

Я с недоверием смотрю на нее: неужели она так просто позволит мне, убийце ее сына, войти в дом?

— Только не знаю,захочет ли она говорить с тобой, — вдруг добавляет донна. — После того, как ты дал приказ разграбить поместье.

— Я не давал такого приказа, — тихо, но твердо говорю я, глядя донне в глаза. — Это были халиссийцы. Они узнали о резне в столице и ушли мстить, а по пути забрали в Кастаделле все, что могли.

— Где же ты был в это время? — укоризненно кривит губы Изабель Адальяро. — Защитничек…

— Я собирал армию. Завтра на рассвете мы выступаем в сторону границы.

— Уходишь? — тонкая бровь старой донны удивленно изламывается. — Собираешься воевать?

— Собираюсь.

— На чьей стороне? — ехидно уточняет она.

— Что? — ее глупый вопрос на мгновение сбивает с толку. — А как вы думаете? Здесь остаются моя женщина и дети. Я не могу допустить врага в Кастаделлу.

Ожидаю гнева, упреков, протеста, ожидаю ядовитых слов «она не твоя женщина», «это не твои дети» и «ты сам враг нашей семьи», но Изабель Адальяро молчит, ощупывает меня выцветшими глазами, вокруг которых появилась сеточка мелких морщин. Спустя вечность ее сухие губы размыкаются, и она задает вопрос:

— Значит, ты пришел попрощаться?

— Вроде того.

— Что ж, иди, раз решил, — она поднимается с места и расправляет на себе складки кружев, давая понять, что разговор между нами окончен.

Не заставляю себя упрашивать, вхожу в дом, мимоходом наслаждаюсь прохладой, сохраненной мраморными стенами. Из столовой слышится звон тарелок и детский щебет, но Вель там нет. Почти бегом поднимаюсь по лестнице, с колотящимся сердцем стучу в знакомую дверь.

— Входи, — раздается родной голос, от которого мучительно ноет в груди. — Скажи донне Изабель, что я не буду ужинать.

Осекается, увидев меня на пороге.

— Ты?

— Я.

— Зачем ты пришел?

— Поговорить.

— Мне не о чем с тобой разговаривать, — ее тон становится ледяным.

— Вель… Я не прошу невозможного. Просто выслушай меня.

— Я уже достаточно слышала. И видела. Больше не хочу.

Поджимает губы, садится за столик у окна и отводит взгляд.

Замолкаю. Рука теребит перевязь меча. Просить я никогда не умел. И никогда не был силен в разговорах с женщинами.

Просто впитываю ее взглядом. Стараюсь запомнить. Возможно, это последний раз, когда я вижу ее, и мне жаль, что все происходит… так.

Она молчит, а я жадно разглядываю ее. Между бровей залегла сердитая складка. Непослушные прядки выбились из незатейливого узла на затылке, невесомо касаются плеч. На тонкой шее бьется неугомонная жилка. Хотелось бы напоследок заглянуть в светло-серые, почти прозрачные глаза, но она прячет их от меня.

В горле становится сухо, и я с тоской поглядываю на кувшин, стоящий на столе. Надо говорить, раз пришел.

— Вель. Тебе лучше забрать детей и уехать на север. Во всяком случае, на время. Пока тут все не закончится…

— Я сама разберусь, что мне делать, — сухо произносит она, не повернув головы.

Тяжело вздыхаю. Ну что за упрямая женщина!

— Ты обижена на меня. Да, я обманул твое доверие. Наверное, ты ждешь от меня извинений… Но я не могу лицемерить. Будь у меня выбор — я поступил бы так же. Ты ведь знаешь меня.

— Я ничего от тебя не жду, — ее голос звучит безжизненно и глухо. — Знаю? О нет. Я понятия не имею, кто ты такой.

— Я не думал, что для тебя это важно. — Делаю глубокий вдох и долгий выдох. — И уж наверняка не важно сейчас. Но я расскажу, чтобы ты знала, кто я такой. Мое настоящее имя — Джайвел Хатфорд. Уроженец Аверленда, срединный королевский округ. Мой отец, Джейкоб Хатфорд, был баронетом и владел небольшим поместьем и скромными землями в западной части графства Эмбершир. Я был старшим сыном в семье и должен был наследовать титул, поместье и земли… Однако я всегда был упрям, как осел. С детства мечтал стать офицером и поступить на королевскую службу. Родители были против. И тогда я сбежал, присоединившись к вербовщикам в семнадцать лет. И почти сразу попал на юг, в Саллиду.

Приходится сделать паузу, чтобы прочистить горло. Украдкой бросаю взгляд на Вель: спина и плечи напряжены, взгляд по-прежнему опущен на гладкую деревянную столешницу. Не уверен, что ей интересно знать то, о чем я сейчас говорю, но другого шанса излить ей душу может не представиться. Возможно, вскоре история лейтенанта Джайвела Хатфорда останется лишь в ее памяти — хотя бы ненадолго.

— Я начал с простого солдата. Тогда я гордился тем, что всего добиваюсь сам, а не благодаря дворянскому происхождению. Неплохо продвигался по службе. Целых три года мне довелось прослужить в королевском флоте, в том числе гоняя пиратов у берегов Саллиды. Не знаю, слышала ли ты об Одноглазом… Легендарный пират. Неуловимый. Много крови он выпил — и у северян, и у южан. Я мечтал поймать его живым и получить за его поимку чин капитана. Дважды я был очень близок к мечте. В первый раз я лишил его глаза. А во второй раз он лишил меня свободы.

Слова внезапно застревают в горле — все еще больно было вспоминать тот страшный день, так безжалостно изменивший мою жизнь.

— Тогда я заманил его в ловушку, устроенную близ Туманных островов. Протаранил и взял на абордаж пиратскую шхуну. Но оказалось, что в ловушку угодил я сам. Нас окружили пиратские корабли. Сражение было недолгим. Нас взяли в плен. Большинству офицеров удалось освободиться — за них дали выкуп. Я бы написал родным, но Одноглазый не дал мне такой возможности. Я был продан вместе с остатком команды на торгах в приграничье Саллиды.

Вижу, как дрожат губы Вель, как сильно она сжимает пальцы, сцепленные в замок. Но она молчит, и я после паузы продолжаю:

— Первое время я еще пытался бороться. Говорил, что я северянин, но никто не обращал на это внимания. Первый хозяин, который купил меня на торгах, в ответ на попытку объясниться едва не вышиб из меня дух и пригрозил отрезать язык, если буду болтать. Второй хозяин… впрочем, ни к чему столько скучных подробностей. Скажу лишь то, что я посылал столько писем семье, своему боевому командиру и королю Аверленда, сколько мог передать с помощью случайных добрых людей… Надо ли говорить, что я не получил ответа и никто не явился меня выручать?

Дыхание перешибает, и я ненадолго умолкаю, погружаясь в воспоминания. Тяжело заново хоронить надежды, которые уже никогда не возродятся.

— Много позже я узнал, что родители умерли от легочной хвори. А лейтенант Джайвел Хатфорд в Аверленде значится погибшим в бою. И тогда я понял, что моя жизнь больше не имеет смысла. Что было дальше — ты знаешь. Когда я приготовился умереть… на Арене появилась ты.

— Я хотела тебя спасти, — ее дрожащий от гнева голос звонко рассек тишину пожираемой сумерками комнаты. — Тебя и других людей. А ты обманул меня. Втерся в доверие, манипулировал мной, пользовался моим телом, даже сына ждал только затем, чтобы можно было избавиться от Диего!

Светлые глаза мечут молнии, но у меня нет сил оторваться от них.

— Да. Я не стану оправдывать себя. Признаю, твой красавчик был нужен мне мертвым. Как ты сама понимаешь, я не мог сказать тебе всей правды, не мог сказать, что место в Сенате должна занять ты, как мать наследника. А потом… все стало сложно. Я полюбил тебя. А мои дети полюбили его. Я отменил казнь Диего, ради тебя и детей. Его смерть в самом деле была случайностью.

Некоторое время она смотрит на меня, губы дрожат, словно она хочет что-то сказать… Но в конце концов вновь отворачивается к окну и глухо бросает:

— Уходи.

— Может быть, ты никогда меня не простишь. Но надеюсь, однажды поймешь. Без смертей и крови войны не выигрываются, Вель. Мы покончили с рабством в Кастаделле, и это главное. Много жизней было принесено в жертву, но теперь…

— Теперь ты добился, чего хотел. Уходи.

Ее голос дрожит от обиды. Обида переполняет и меня самого.

— Да, добился, — горько хмыкаю я. — Моим домом была рабская конура, а стала трибуна на Арене. Моим богатством были ошейник и цепи, а теперь конь да меч. Любимая женщина была чужой женой, а теперь меня ненавидит. Мои дети… носят чужое имя и никогда не назовут меня отцом.

Она вздрагивает, бросает на меня пылающий жаром взгляд, ее губы то размыкаются, то снова сжимаются, но слова, рвущие ей душу, так и остаются невысказанными.

— Возможно, это больше, чем я заслужил. Просто знай: я люблю тебя, Вель. Тебя и наших детей.

Теперь я все сказал. Медленно, словно преодолевая толщу вязкого меда, поворачиваюсь и иду к двери. Каждый шаг дается с огромным трудом, ноги словно налиты свинцом. Часть души рвется наружу, хочет остаться с ней. Сейчас бы сгрести ее в объятия, надышаться запахом волос, прижаться губами к нежной шее. В грохочущем сердце еще теплится надежда, что за спиной раздастся тихое «Джай», что Вель подойдет, обнимет за плечи, прильнет к спине…

Но она молчит, а я берусь за ручку. Еще шаг — и тяжелая дверь разделяет нас — возможно, навсегда.

По эту сторону двери шаги даются легче. Выходя из поместья, бросаю взгляд на детскую деревянную лошадку, брошенную на лужайке. Габи и Алекса нет во дворе.

Что ж, так даже лучше.

Тяжело, как старик, взгромождаюсь на коня и направляю его прямиком к военным казармам.

Выступаем на рассвете.

====== Глава 58. Плесень на теле войны ======

Комментарий к Глава 58. Плесень на теле войны Глава пока не бечена!

От всей души благодарю доброго человека, пожелавшего остаться анонимным, за красивую карту места событий, нарисованную по моему криворукому наброску (особенно это актуально для данной главы):

https://i.ibb.co/thdzNzQ/image.jpg

Я в глубоком обмороке от счастья! :) 💖💖💖

Пробуждение вышло тяжелым и безрадостным. Тело затекло от долгого сидения в неудобной позе: половину ночи я провела в слезах за столиком у окна, уронив голову на сложенные руки, да так, видимо, и уснула. Несколько раз после тяжелой исповеди Джая порывалась вскочить с места и бежать вслед за ним, сказать, что все забуду и прощу: обман, обиды, предательство, лишь бы прижал меня к себе, лишь бы обнял, лишь бы его слова о любви и в самом деле оказались правдой… Но рассудок подсказывал, что бежать ночью пешком по улицам неспокойного города к Арене, где можно наткнуться на людей с не слишком благородными помыслами, было бы сущей глупостью. Надо дождаться утра, взять в спутники Кима, который умеет обращаться с клинком, и тогда уже искать Джая.

После того, как мы объяснимся — о, я очень надеялась, что это случится, и он перестанет смотреть на меня холодным, обвиняющим взглядом! — я должна расспросить его о том, что в конце концов происходит. Где он был все это время, почему позволил разграбить поместье, чего нам теперь ожидать, когда войска халиссийцев у границ перешли в наступление, а силы наших повстанцев ушли на столицу… Разобраться, кто с кем воюет и почему, было не так-то просто, мысли путались в голове. Я должна хотя бы понимать, что отобранное у нас добро послужит благой цели, а не станет кормить безжалостных убийц…

Голодный желудок напомнил о себе урчанием. Морщась, я размяла затекшее после тяжелого сна тело, подошла к зеркалу и попыталась разгладить всклокоченные волосы. Дети еще спали, но солнце встало, Сай вот-вот явится их будить.

Мне отчаянно, до холода в груди, до пустоты в желудке не хватало Лей. И дело не в том, что я не могла управиться с утренним туалетом без помощи служанки: война — не время для баловства с долгим принятием ванн, не время для изысканных причесок и роскошных нарядов с корсетами и кринолинами. Да и с водой пока трудностей не возникало: Аро давным-давно придумал, как закачивать воду в высокие чаны по длинным водоводам прямо из ручья; управлять нехитрым механизмом из нескольких рычагов и колеса с тех пор стало под силу даже слабым женщинам. Нет, мне недоставало утренней доброй улыбки Лей, ласковых слов, после которых охотно верится, что все будет хорошо, не хватало ее успокаивающих прикосновений к волосам… Я привыкла, что Лей знает ответы на все вопросы, может утешить словом, избавить от любой хвори снадобьем, исцелить душу добрым советом…

Но теперь ее не было. И мое сердце очень тревожилось от того, что она ушла в неизвестность.

Пока я приводила себя в порядок в купальне, Сай пришла будить детей и собирать их к завтраку. Когда мы все вместе спустились в столовую, нас уже ожидала Изабель. Она цепко вгляделась в мои покрасневшие глаза, в слегка опухшее после долгих слез лицо, и ее тонкие, плотно сжатые губы насмешливо изогнулись.

Ну и пусть. Она потеряла многое, но я тоже потеряла немало. Терять еще и Джая ради того, чтобы избежать ее осуждения, я больше не собиралась.

— Мамочка, а ты сегодня опять поедешь в Сенат? — как обычно, оживила обстановку за завтраком жизнерадостная Габи.

— Обязательно, милая. Но сначала мне придется проверить поля. Я постараюсь не слишком долго, чтобы успеть до отъезда в Сенат поиграть с вами.

— А Джай сегодня придет? — насупив бровки, что придавало ему забавный вид, спросил Сандро.

— Он обещал мне сделать лук, как у папочки! — перебив брата, поведала Габи.

— А мне… а мне сделает настоящий меч! — Сандро не хотелось уступать лидерство сестре.

Я невольно улыбнулась, глядя на две детские мордашки, полные искренней надежды.

— Не знаю, мои дорогие. Сегодня я постараюсь с ним встретиться и спрошу, сможет ли он прийти повидать вас.

— Джай не придет, — раздался вдруг голос Изабель. — Сегодня он ушел на войну.

— Что?.. — вилка едва не выпала из моих рук.

— Разве он вчера не сказал? — свекровь ехидно усмехнулась и прищурилась. — Интересно, о чем вы тогда говорили? Войска Кастаделлы сегодня утром спешно выступили в сторону границы.

— Но разве Джай… Он ведь даже не готовился! Неделю назад из поместья забрали всех лошадей, а теперь…

— То были халиссийцы, — повела заострившимся плечом Изабель. — Как оказалось, халиссийцы и остальные рабы… то есть бывшие рабы — теперь воюют друг против друга. Чем ты там занимаешься, в своем Сенате, если даже этого не знаешь?

— О Творец… — выдохнула я, только теперь понимая, что на самом деле произошло. — Значит, приказ отдавал не он!

Как от меня так долго могло ускользать очевидное?! Я и подумать не могла, что повстанцы разделились именно так! А ведь и правда — среди воинов, грабивших поместье, были одни халиссийцы… И Хаб-Ариф теперь с ними, и Лей… А Джай ничего не знал об этом!

— Не он, — нехотя признала Изабель.

— Что я наделала! — воскликнула я в отчаянии и схватилась за голову. — Я ведь прогнала его! И теперь он ушел, и он… он…

— Мамочка, а Джай умрет на войне? — тихо спросила Габи, наблюдавшая за моими метаниями.

— О-о-о! — застонала я и вскочила из-за стола.

— Джай не умрет, — со знанием дела ответил Сандро. — Он сам всех убьет!

— Боишься? — Изабель силилась изобразить улыбку, но у нее получалась лишь нервная гримаса. — Ничего, побудешь немного в моей шкуре. Я потеряла мужа и первенца на этой проклятой войне, а Диего… Диего… — она всхлипнула и опустила голову. — Мой бедный мальчик…

Но дальнейших причитаний я уже не слушала — стрелой вылетела из столовой, прямиком к выходу, через лужайку к воротам.

Никогда еще я не видела город таким пустым. На Арене теперь ютились только немногочисленные женщины с детьми да искалеченные в сражении под Кастаделлой мужчины. Ни патруля на улицах, ни цокота конских копыт, ни отрывистых команд десятников, тренирующих свои отряды…

Мужчины ушли.

В немом потрясении я бродила по городу, пытаясь осознать произошедшее. Ноги сами привели меня к поместью Эскудеро. Ворота открыл трясущийся от старости привратник, хозяевам обо мне доложила робкая девочка-подросток из бывших рабынь.

Но в господских покоях я застала только хозяйку — всю в слезах. Она обнимала своего перепуганного сына Бенито и заходящуюся плачем полугодовалую дочь Инес.

— Пауль ушел, — сообщила Лаура, захлебываясь рыданиями. — Сегодня на рассвете, вместе со всеми. Они все ушли.

— Все? — глупо переспросила я.

— Все… Из сенаторов остались только дон Карлос и дон Леандро, из-за почтенного возраста. А остальные… даже Стефану ди Альба пришлось уйти! Пауль сказал, что Сенат на время войны будет представлен женами ушедших сенаторов. Город остался на нас, понимаешь, Вельдана?

— Понимаю, — я присела рядом и отобрала у безутешной подруги вопящего младенца. — Успокойся, милая, ты пугаешь детей. Нам теперь придется быть сильными.

— Тебе легко говорить! — еще пуще зарыдала Лаура. — Ты уже оплакала мужа, а Пауль… Я не могу, не хочу его потерять!

— И не потеряешь, — уверенно сказала я, будто была причастна к тайнам будущего. — Он вернется.

И Джай вернется. О боги, пусть он вернется. Как я могла быть такой черствой, будто старый сухарь?! Почему не обняла его на прощание? Почему отпустила любимого на войну, не облегчив тяжести на его сердце? Без благословения любящей женщины…

Я дождусь его, чего бы мне это ни стоило. Пусть только вернется ко мне…

— Что тут думать! — генерал Серрано с размаху опускает кулак на перевернутую вверх дном пустую бочку, отчего глиняная кружка, стоявшая на ней, подпрыгивает, переворачивается и с грохотом разбивается у начищенных генеральских сапог. Я смотрю на него, и мне мерещится Диего Адальяро — генерал так же статен, так же хорош собой и так же горяч, хотя и не столь молод. — Промедление просто преступно! Сейчас мы сильны как никогда, и наши победы это только доказывают! Нельзя останавливаться у границ, мы должны раздавить раненую гадину в ее же гнезде!

Не обратив внимания на судьбу своей кружки, генерал Серрано вскакивает и принимается расхаживать взад и вперед по просторному штабному шатру, всем своим видом выражая готовность немедленно ринуться в бой.

В отличие от него, генерал ди Дальва внешне сохраняет полную невозмутимость. Этот хмурый человек с квадратной челюстью и изогнутым орлиным носом не склонен принимать скоропалительных решений и тщательно обдумывает каждый свой шаг. Можно не сомневаться: если маршал примет решение наступать дальше в глубь халиссийского логова, он не станет оспаривать его, однако готовиться к наступлению будет основательно и детально.

Генерал Гильермино, высокий грузный мужчина, очевидно, предпочел в дебаты не вступать и вместо этого выковыривает острием кинжала грязь из-под ногтей.

— Мы стоим на пороге исключительных событий! — продолжает горячиться генерал Серрано, сверкая черными углями глаз. — Еще ни разу регулярные войска Саллиды не продвигались в Халиссийскую пустыню глубже десяти лиг от границы! Мы не должны обмануться мнимой победой, мы обязаны покончить с многоголовым пустынным дьяволом раз и навсегда!

— Солдаты у нас не семижильные, — спокойно вставляет генерал Валтеро, поигрывая кончиком дымящейся трубки. Крепкий, коренастый мужчина средних лет, в хорошей физической форме. Впрочем, все присутствующие здесь доны сохранили прекрасное сложение — никто не разжирел на казенных доходах. «Дутых» военачальников тут нет, каждый из них имеет за плечами опыт долгой войны.

— Солдаты Саллиды как никто иной привыкли к сражениям, — с гордостью, достойной истинного патриота, возражает ему полковник Сарто. Этот малый из кожи вон лезет, чтобы выслужиться перед начальством и получить генеральский чин.

— К удержанию границ и отдельным местечковым стычкам, но не к битве за битвой. Раскройте глаза, господа: люди истощены, им нужна передышка.

— И каждое из этих сражений делало нас сильнее! — не сдается генерал Серрано, явно стремясь произвести впечатление на маршала. — Мы освободили свои города, мы отбросили врага обратно к границе, но нельзя останавливаться! Пока мы будем отдыхать и восстанавливать силы, у дракона вырастут новые головы вместо отрубленных, и они снова двинутся на нас!

— Что думаете вы, полковник Хатфорд? — обращается ко мне молчавший доселе маршал ди Мендес, умудренный годами и убеленный благородной сединой.

Голоса и прочие звуки в огромном штабном шатре стихают, и все взоры устремляются на меня. Дружелюбия и поддержки нет ни в одном из них. Кто-то презирает меня как бывшего раба, кто-то опасается мести униженного северянина, кто-то видит во мне ловкого обманщика, кто-то считает плетущим интриги честолюбцем. Но никто не смеет выразить мне недовольство открыто. Я веду за собой сборные войска из бывших рабов и черни, а эти парни составляют грозную силу.

— Вам не понравится то, что я скажу, благородные доны, — невозмутимо начинаю я. — И все же я скажу это. Такие легкие победы и охотные отступления врага кажутся мне подозрительными. Насколько я знаю халиссийцев, когда они вступают в бой, то дерутся до последнего человека, способного держать оружие.

— Вы полагаете, это какая-то хитрость? — хмурится маршал.

— Бросьте, господа! — фыркает генерал Серрано. — Хитрость? У халиссийцев? Да, они сильны и выносливы, как львы, яростны и беспощадны, как акулы, но хитростью эти твари не отличались никогда! Они признают лишь прямую атаку. И если они отступают — значит, боятся нас, уж поверьте моему опыту.

Я сказал бы им о том, что теперь среди вражеских командиров есть Зверь, которого я лично обучал некоторым военным премудростям. И теперь видел в череде этих странных отступлений хорошо продуманный план. Но едва ли меня захотят слушать.

Отодвигаю бочку, стоящую передо мной, и начинаю чертить на спрессованной в камень сухой почве приграничья карту Халиссинии.

— Смотрите. Здесь мы. Здесь они. Пока мы по эту сторону перешейка, с юга, в Халиссийском заливе, нас прикрывают корабли. С севера — горы. Вот здесь — пустыня. Халиссийцы, как доносит разведка, отступают к северо-востоку. Не к южной части, где есть хоть сколько-нибудь плодородная почва, города у берегов скудных речушек и просторные саванны. А в пустыню, где нет ничего.

— И что? Они просто надеются, что мы за ними не двинемся, жалея свои задницы.

— А может быть, они как раз надеются на обратное? Что, если это просто ловушка? Халиссийцы отступают на северо-восток, мы идем за ними. В то, что южные города пусты, как доносит наша разведка, я не слишком верю. Возможно, их силы рассредоточены: часть двинулась в горы, часть затаилась на юге, где мы не можем их обнаружить. Если мы пойдем за перешеек и повернем к северо-востоку, объятия смерти могут сомкнуться, и нас сожмут в кольцо.

— Ваша подозрительность похвальна, — с издевкой произносит генерал Серррано, и я вновь поражаюсь его сходству с красавчиком Диего. — Однако стоит верить разведке: южные города брошены. На островной части Халиссинии теперь заправляют пираты, вдоль южного побережья растянулся саллидианский флот. Сведения разведки абсолютно достоверны.

— Погодите, генерал Серрано, — вмешался маршал. — Пусть полковник Хатфорд договорит. Что вы предлагаете, в таком случае?

— Оставить часть войск у перешейка, на случай атаки с гор. А часть должна двинуться на юг. Если засада все же есть, мы так или иначе ее обнаружим. Они не рассчитывают на такой наш маневр и едва ли оставили там значительные силы. Мы разобьем их там, и только тогда, вытянувшись в дугу, прочешем весь юг и пойдем на север.

— Что за глупость! При таком маневре мы потеряем не меньше месяца! Месяца изнурительного, бессмысленного перехода по засушливым землям! Да после этого наши солдаты уж точно проклянут весь штаб. При этом подчистив остатки запасов. А кто нас будет кормить во время перехода по пустыне?

— Провиант можно доставлять на кораблях — они могут пойти вверх по реке…

— Так может, предложите нам еще и поселиться там? — фыркнул генерал Серрано.

— Довольно! — рявкнул маршал. — Не превращайте совет в балаган. Пора принимать решение. Голосуйте, господа: идем в наступление на северо-восток, как рекомендует генерал Серрано, или в обход через южное побережье, как советует полковник Хатфорд.

В исходе голосования даже не сомневаюсь. С грустью смотрю на то, как нарисованную мною на сухой земле карту затаптывают сапогами. Маршал отдает распоряжение наступать, но я ловлю на себе его задумчивые взгляды. Мне кажется, в его выцветших глазах таится тревога.

Почтовая служба теперь работала из рук вон плохо, никто не разносил письма по домам, поэтому каждое утро я начинала с того, что бежала к зданию муниципалитета, куда ежедневно доставляли почту. И стоять бы мне день ото дня в огромной толпе таких же женщин, ожидающих вестей с мест сражений, если бы для благородных дам не предусматривалось отдельного помещения, где корреспонденцию выдавали вне очереди.

Первым делом все взоры устремлялись к спискам погибших, что выводились мелом на огромной черной доске. Замирая от холода, что непонятно откуда проникал в грудь и замораживал сердце — в такую-то жару, — я искала в списках имя Джая и, не обнаружив его, облегченно выдыхала. Разумеется, я понимала, что пока известия доходили с восточной границы до западных берегов Саллиды, они устаревали по меньшей мере на неделю, но женское сердце склонно цепляться даже за призрачную надежду.

Затем немолодая высокая женщина из бывших рабынь, обученная грамоте, искала на аккуратно сложенных клочках бумаги, пергамента, а то и исписанных обрывках ткани мое имя и не находила его. После этого принимала очередную мою короткую записку, и я в смешанных чувствах уходила домой.

Его нет в списке убитых — и это согревало душу.

Он не ответил мне ни разу — и это разрывало ее на части.

Приходила домой и сразу садилась за стол, отмеряла крохотный кусочек бумаги, потому что теперь ее приходилось экономить, и снова пыталась вместить в него всего несколько слов.

«Джай, — писала я в каждой своей записке. — В поместье все хорошо, дети здоровы. Прости меня, если можешь. Прошу тебя, живи. Возвращайся домой».

Я не знала, получал ли он мои письма. Я не знала, пытался ли он писать мне в ответ. Иногда по ночам я просыпалась с криком от того, что мне снился сон: его кости давно истлевают в бескрайней пустыне, а его имя просто забыли вписать в списки погибших… Я гнала от себя кошмары и дурные мысли и отчаянно верила в то, что он еще жив.

Сегодня, как и в другие дни, ответа не было.

Я вернулась в поместье, закрыла за собой калитку и грустно поплелась в дом.

Изабель встретила меня в прохладе отделанного мрамором холла. У нее начало слабеть зрение, но вместо того, чтобы беречь глаза, она вдруг с усердием взялась за шитье. Дети росли не по дням, а по часам, Сандо вырастал из штанишек, а Габи — из платьиц, а новую одежду теперь негде достать. Раз за разом Изабель то дотачивала кружевами из старых платьев юбочки Габи, то перешивала из вещей Диего костюмчики для Сандро.

Я могла бы делать это и сама, но каждый день меня ждали поля, плантации и сады. Урожай кормил нас, а рабочих рук не хватало; вместе с другими женщинами мне приходилось собирать хлопок, виноград, убирать сорго и овощи, а теперь вот поспели оливки. Из мужчин в доме остались только одноногий Зур, промышлявший рыболовлей, здорово постаревший Вун и Ким, которого не взяли в войско из-за немоты. Аро рвался уйти в солдаты, но городские власти посчитали, что он принесет больше пользы на плавильне, производя оружие и совершенствуя устройство аркебуз. Он уже почти не жил с нами: чаще всего он обитал на Туманных островах и приезжал лишь время от времени, рассказывая, что пытается создать грозное оружие, невиданное доселе, которое сможет плеваться огнем на огромное расстояние и уж наверняка принесет армии Саллиды безоговорочную победу.

Изабель, прищурившись, скользнула по моему лицу внимательным взглядом, и в нем в одночасье мелькнули как облегчение, так и легкое злорадство. Я уже давно заметила ее способность читать меня, как открытую книгу, и никак не могла закрыться от ее излишней проницательности.

— Доброе утро. Вы завтракали? — сухо спросила я, имея в виду, разумеется, детей.

— Нет, — отозвалась свекровь. — Ждем тебя.

Я подумала было отказаться от завтрака, но в последнее время еда была так скудна, а сил для работы требовалось так много, что я все время испытывала голод.

— Ладно, — сказала я, чувствуя, как рот наполняется слюной. — Пойду скажу Нейлин, чтобы накрывала на стол.

— Хорошо, тогда я позову детей, — сказала Изабель и сложила шитье в корзину.

Завтракали молча. Дети уже давненько не спрашивали о Джае. Наверное, позабыли его. Уже восемь месяцев прошло с тех пор, как войска из Кастаделлы ушли на восток. С фронта приходили вести о крупных сражениях и многочисленных победах, но война все не заканчивалась. А детская память коротка.

Зато о Диего они вспоминали частенько — благодаря Изабель, которая каждый день рассказывала им истории об их героическом отце. Сандро слушал, раскрыв рот, и мечтал вырасти похожим на отца. А Габи перед сном любила забраться ко мне в постель и выспрашивать у меня, правда ли ее отец был красив, как Творец, и храбр, как тигр.

— Мама, можно мы сегодня искупаемся в фонтане? — спросила Габи после завтрака, утерев губы салфеткой.

— Хорошо, только под присмотром Сай и бабушки, — позволила я. — И не распугайте рыбок.

— А я вчера поймал одну, вот таку-у-ую! — ширко развел руки Сандро.

Улыбнувшись, я хотела ответить, но двери столовой вдруг распахнулись с таким грохотом, что я подскочила на месте. Успела заметить, как у Изабель вытянулось лицо, и оглянулась.

В столовую вошли пятеро мужчин. Это само по себе вызывало удивление, ведь здоровых мужчин в Кастаделле почти не осталось. Но их внешний вид — оборванная одежда, неряшливо свисающие длинные космы, небритые лица, гадкие ухмылки и тусклая сталь кинжалов в грязных руках, — не вызывали сомнений в том, кого я видела перед собой.

Дезертиры, промышлявшие разбоем и грабежом. В одном из них я с удивлением узнала Хорхе, еще в двоих — бывших рабов из нашего поместья. Одного звали Руф, прежде он служил у Нейлин на кухне, а другого я видела прежде на лесопилке, но его имени мне вспомнить не удалось.

— Очень рад, что застал вас дома, донны, — осклабился удивительно подурневший, заросший Хорхе, и я увидела, что в его белозубом некогда рту недостает двух зубов.— Жаль, я опоздал к завтраку. Но, может быть, у вас найдется чем нас угостить?

— Зачем ты явился, Хорхе? — встав из-за стола, холодно спросила Изабель.

— За платой, донна Адальяро. Вы задолжали мне жалованье, помните? — ответил он и ухмыльнулся еще гаже.

Я наконец вышла из оцепенения, подскочила с места, обогнула стол и загородила собой детей.

— Бегите к Нейлин, пусть зовет на помощь, — наклонившись к ним, шепнула я, подталкивая их в сторону кухни.

— Не так быстро, донна! — вдруг схватила меня за плечо грубая рука и дернула назад.

Второй разбойник поймал Сандро, но Габи сумела увернуться и с воплем побежала к кухонной двери.

— Отпусти ребенка, ты!.. — закричала я и дернулась, пытаясь отбить Сандро.

Но Хорхе больно рванул меня за волосы и оттолкнул так сильно, что я не удержала равновесие и неуклюже упала.

— Мама, мама! — закричал Сандро, отчаянно лягаясь в разбойничьих руках. — Пустите мою маму!

Я немедленно поднялась, путаясь в юбках, но сзади меня схватили, заломили руки за спину и приставили к горлу нож. Я могла лишь беспомощно смотреть на то, как один из мерзавцев хлесткой пощечиной пытается успокоить моего сына.

— Сандро!!! Не трогай его, мерзавец! — крикнула я, чувствуя, как холодное лезвие больно царапает шею.

— Будете послушны, дамы, — вкрадчиво сказал Хорхе, теперь подходя к застывшей Изабель, — и с вашими бастардами ничего не случится. Как и с вами.

— Что тебе нужно? — голос Изабель слегка дрогнул, но осанку она сохранила королевскую.

— Ваш сундучок, донна. Полный золотых и серебряных монет. Медью и оловом мы тоже не побрезгуем, мы люди не гордые.

— Золото? — фыркнула Изабель, гневно раздув тонкие ноздри. — Ты спятил, Хорхе. Откуда у нас золото в такое время? С самого мятежа нас грабили все кому не лень, щербатой монеты не осталось!

— Найл, Руф, сходите проверьте, — отрывисто велел Хорхе. — Обыщите комнату донны, найдите этот гребаный ларец и принесите сюда.

Найл. Точно, мерзко ухмыляющегося бывшего раба с лесопилки звали Найл.

Двое разбойников бросились немедленно исполнять приказ, и в столовой остались трое. Один держал меня, другой Сандро, а Хорхе досталась Изабель.

— Я соскучился, донна, — он подступил к ней совсем близко и медленно обвел грязными пальцами ее лицо. — А вы скучали по мне?

Изабель гадливо дернулась, но не отступила ни на шаг.

— Как же ты мерзок, Хорхе, — отчетливо произнесла она.

Он хмыкнул, нагло пощупал пятерней ее грудь сквозь платье с высоким воротом и разочарованно скривился.

— А ты постарела. Где та знойная красотка, что услаждала мой слух страстными стонами, а?

Изабель с отвращением отвернулась, но он уже отошел от нее и, медленно вышагивая, подошел ко мне. Я переводила взгляд с него на Сандро, который вопил что есть духу и изворачивался в руках разбойника.

— Отпусти благородную даму, Вадж. Где твои манеры?

Державшие меня руки ослабили хватку и убрали нож. Хорхе нагло разглядывал меня с головы до ног и ехидно кривил тонкие губы.

— А вы, донна Вельдана, почти не подурнели за это время. — Он протянул руку к моему лицу, и я отшатнулась. Но Хорхе ухватил меня за волосы на затылке и приблизил ко мне свое лицо, обдав зловонным дыханием. — Все так же сладко пахнете.

— Мама, мама! — надрывался Сандро, но негодяй, державший его, закрыл ему ладонью рот.

— Я никогда вам не нравился, верно? — спросил Хорхе и протяжно лизнул мою щеку.

Меня передернуло от гадливости.

— А зря. Мы с вами могли бы славно проводить время. Жаль, что вы предпочли вашего тупоголового любовничка. Никогда не мог понять, что женщины находят в таких. Но может, теперь и я сгожусь, а?

Он вдруг впился в мои губы жестким, безжалостным поцелуем. Я застонала и забилась в его руках, пытаясь высвободить лицо, но, к счастью, он почти сразу отпустил меня. Я с отвращением сплюнула на пол и утерла губы.

— Там нет золота, патрон, — раздался позади разочарованный голос вернувшегося Найла.

Он подошел ближе, поставил на стол ларец, встряхнув его, чтобы продемонстрировать звук нескольких перекатывающихся по дну монет, и откинул крышку со взломанным замком.

— Как нет? — Хорхе потерял ко мне интерес и заглянул в ларец. Вытащил оттуда нитку жемчуга, пару серег и браслет. Собрал со дна хранившиеся там медяки, пересчитал. Его лицо побагровело от ярости.

— Куда ты дела деньги, старая сука? — заорал он, подскочив к Изабель, и затряс ее за плечи, словно апельсиновое дерево.

— Я тебе говорила, денег давно нет! Мы уплатили виру городу, торговли нет, лесопилка сгорела, сейчас все просто обмениваются на рынке продуктами…

— Ты лжешь! — рассвирепел он и наотмашь ударил ее по лицу.

Она вскрикнула и схватилась ладонью за щеку. Сандро укусил мучителя за палец и, на миг освободившись, закричал:

— Не бей бабушку!!!

Разбойник, рассвирепев, вновь ударил его по лицу, а затем зажал рот и подбородок с такой силой, что Сандро сдавленно взвизгнул.

— Прекратите его бить! — кричала я, извиваясь в железной хватке. — Это же ребенок!

Хорхе меж тем схватил Изабель за горло и снова затряс, да так, что у нее глаза полезли на лоб.

— Придушу, старая потаскуха! Говори, где золото и драгоценности! Говори, убью!

— Оставь ее! — взвизгнула я и рванулась на помощь свекрови, но грубые руки вновь меня придержали. Однако своего я добилась — Хорхе отпустил горло Изабель и обернулся. — У нее нет никаких денег! У меня есть немного… И немного драгоценностей. Там, наверху, в моей спальне. Отпустите моего сына и не трогайте свекровь, я сейчас принесу…

— Нет уж, вы останетесь тут, донна. Ребятки, сходите наверх, — кивнул Хорхе подельнику.

Те не заставили себя упрашивать и вновь исчезли. Хорхе, кажется, немного успокоился и даже повеселел. Когда он приближался ко мне, медленно чеканя шаг, сердце упало в пятки: его сальный взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Вадж, — вдруг сказал Хорхе разбойнику за моей спиной. — Пока Найл и Руф заняты, иди развлеки старую донну, а я займусь молодой.

— А я? — занервничал тот, кто держал Сандро. — Как же я, патрон?

— А ты жди своей очереди, — мрачно велел Хорхе.

— Хорхе, опомнись! — отчаянно выкрикнула Изабель. — Не уподобляйся этому отребью, ты ведь благородный человек! Возьми деньги, возьми меня, если хочешь, но не смей насиловать мать на глазах ее сына!

— Ты мне надоела, старая карга, — властно ответил он, схватил меня за волосы и резким движением впечатал лицом в стол. — А мальчишка пусть учится. Однажды ему пригодится этот опыт.

Хорхе скрутил мои руки у живота и больно прижал меня грудью к столу, так, чтобы я не могла вырваться. Навалился сзади и наглой рукой задрал юбки вверх, обнажая ноги и бедра. В стороне вскрикнула Изабель — из своего незавидного положения я не могла ее видеть, но понимала, что насилия не избежать и ей. Я старалась не думать о том, что сейчас случится. Не чувствовать, как чужая грубая рука ползет по бедру, сжимает ягодицу, разводит пошире ноги…

— Мама! — опять кричал, надрываясь, Сандро. — Не трогай мою маму!

Внезапно где-то над ухом раздался тихий свист, и Хорхе грузно обмяк на мне всей тяжестью своего тела. Еще миг — и неподалеку раздался глухой удар и сдавленный вскрик, а затем снова свист — и стало почти тихо.

Я поднялась и поспешно одернула юбки. В раскрытых дверях кухни стоял Ким с луком Диего в руках. Одна стрела торчала прямо во лбу Хорхе, лежащего навзничь с раскинутыми в стороны руками. В его раскрытых глазах застыло удивленное выражение. Вторая стрела пронзила горло разбойника, собиравшегося изнасиловать Изабель. Вун с окровавленным топором в руке угрюмо нависал над третьим мертвецом. Сандро со слезами и криком уже бежал ко мне.

— Мама, мама! Тебя не убили!

— Не убили, — всхлипнула я, поднимая маленького защитника на руки и прижимая к себе. С признательностью посмотрела на наших спасителей. — Спасибо, Ким. И тебе спасибо, Вун.

— Наверху еще двое, — севшим голосом сказала Изабель. — Позаботьтесь о них.

Она потрогала горло и поморщилась.

— Бабушка, тебя били? — воскликнула Габи, вместе с Сай и Нейлин появившаяся из кухни.

— Ничего… ничего… — бормотала Изабель, тяжело оседая на пол и прижимая к себе взволнованную Габи — так, чтобы та не видела мертвых тел. — Все хорошо, моя милая.

Наши со свекровью взгляды встретились. Думаю, ее проницательность позволила ей увидеть в моих глазах благодарность — за то, что попыталась вступиться за меня. А я в ее глазах прочитала облегчение — и страх за моих детей.

====== Глава 59. Молитвы о чуде ======

Комментарий к Глава 59. Молитвы о чуде глава пока не бечена

Спросите меня, в каком месте мира я хочу оказаться меньше всего, и я отвечу — в Халиссийской пустыне. Днем здесь жарче, чем в пекле, а ночью до костей пробирает холодом. Мы идем уже больше недели, но видим вокруг всегда одно и то же: горячие, зыбкие, послушные ветрам песчаные дюны. Это угнетает.

Проклятый песок забивается всюду: в глаза, в нос, в рот, в уши; кажется, мы даже гадим песком. Глотаем сдобренные песком черствые лепешки и запиваем их мутной теплой водой, в которой плавают крупинки песка. Но даже такую воду приходится беречь: обозам по пустыне не пройти, всю снедь приходится тащить нескольким купленным у кочевников верблюдам, а последний из северных притоков реки Трехглавой мы миновали три дня тому назад.

Иногда мы видим следы пребывания халиссийцев, что прошли перед нами: по истоптанным барханам, по обглоданным лошадьми чахлым кустарникам, по оброненным тут и там конским подковам, еще не до конца утонувшим в песке. Но нагнать их не получается: кажется, они всегда на два шага опережают нас. Днем идти невозможно: даже выносливые южные лошади выбиваются из сил на такой смертельной жаре. Встаем ранним утром, едва над пустыней начинает сереть рассвет, и идем почти до полудня; следующий переход приходится на вечер, после того как испепеляющее солнце склоняется за горизонт.

Среди ночи делаем привал, чтобы ухватить несколько коротких часов сна в леденящем холоде. Дрова тоже приходится беречь: для ночного костра используем собранные за день комья катун-травы, но тепла она дает мало, да и сгорает быстро.

Прищурившись, смотрю на огонь и невольно потираю основания пальцев на ладонях. Чем дальше ухожу от Кастаделлы, темсильнее меня одолевает тоска по Вель. И тревога — за нее и детей. Закрываю глаза и представляю, будто она сейчас здесь, склоняется над моими руками и трогает пальцами зажившие шрамы от ожогов, свежие мозоли, оставленные поводьями. «Джай, — говорит она в моем воображении. — Что это?..»

— Что это? — врывается в задремавший рассудок окрик дозорного.

Я трясу головой, прогоняя незаметно подкравшийся сон, несколько раз моргаю и всматриваюсь в горизонт. В последнее время стал замечать, что зрение ухудшилось. То ли возраст сказывается, то ли плохая наследственность, то ли старая травма от щита Несущего Смерть… Никому не говорю, что начинаю слепнуть: нельзя показывать слабость перед бойцами. Но не надо обладать зоркостью орла, чтобы разглядеть на горизонте крошечные светящиеся точки.

Вражеские огни.

Они повсюду. Справа, слева, сзади и спереди. Кольцо замкнулось.

Я не ощущаю досады. Не ощущаю тайного злорадства. Не смотрю на выскочивших из укрытий сонных генералов с превосходством — мол, я же говорил!..

Не чувствую страха. Просто принимаю как данность. Этого следовало ожидать.

В мгновение ока лагерь саллидианцев поднимается по тревоге. Кольцо огней становится шире — и при этом будто бы сжимается. Кажется, я даже различаю в холодном воздухе пустыни воинственный звук барабанов. Нам дают понять, что из ловушки не выбраться.

— Сколько их там? — озабоченно спрашивает маршал.

— Темно, не видать, дон ди Мендес, — рапортует дозорный.

Я замечаю, как кончики пальцев солдата нервно подрагивают.

— Сколько их может быть? — обращается маршал уже ко мне.

— Полагаю, что много, — отвечаю как есть. — Они точно знают, сколько нас, и наверняка уверены в своем численном превосходстве. Иначе не обнаружили бы себя.

Маршал смотрит на меня испытующе, как будто ждет чудесного решения. Но время чудесных решений закончилось еще на границе.

— Мы примем бой, — говорит он с вызовом, продолжая почему-то смотреть на меня.

Как будто я собираюсь спорить.

— Да, господин маршал, — отвечаю по уставу, поднимаясь на ноги. — Мы примем бой, другого выхода нет.

— Отправить разведчиков, — принимается раздавать команды маршал. — Обеспечить заграждения. Полкам построиться в круговую оборону, с достаточной свободой маневра. Укрыть продовольствие, подготовить запас стрел, болтов и пуль, в центре расположить резерв из сильнейших бойцов.

— Господин маршал! — вклинивается в речь главнокомандующего один из дозорных. — К вам переговорщик.

— Переговорщик? — изумляется генерал Серрано. — С каких это пор халиссийцы начали проводить переговоры перед боем?

— Веди сюда, — не обращая на него внимания, велит маршал.

Приводят тщедушного полуголого паренька — не старше двенадцати лет. Хитрый ход. Такого не жаль потерять в качестве бойца, если его решат умертвить, и при этом возраст позволяет надеяться на милосердие врага. Но что он может сказать умудренным в боях взрослым донам?

Паренек смотрит волчонком, но держится со знаменитым халиссийским достоинством.

— Кто прислал тебя? — спрашивает маршал на южном наречии, но мальчишка непонимающе мотает головой. Я повторяю вопрос на халиссийском.

— Мой командир, — с готовностью отвечает переговорщик.

— И что он велел передать? — хмурится маршал.

— Со мной должен идти человек по имени Джай, — с вызовом приподнимает острый подбородок черноглазый мальчишка. — Командир будет говорить только с ним.

Маршал недоуменно косится на меня, передергивает плечами. Я молчу, хотя понимаю, что вызвать на переговоры именно меня мог только один человек.

— Сколько вас? Как построены? Какое оружие? Когда нападете? — начинает забрасывать паренька вопросами главнокомандующий, но тот лишь упрямо стискивает губы и мотает головой.

— Поджарить ему пятки, и сразу разговорится! — раздраженно рявкает генерал Серрано.

— И даже тогда он не скажет, — встаю на защиту паренька. — Он халиссиец. Поберегите силы, генерал.

— Кто Джай? — дерзко спрашивает паренек на халиссийском и бесстрашно оглядывает нас всех.

— Я Джай, — отвечаю и дружески похлопываю его по острому плечу. — Разрешите идти, господин маршал?

— Вы уверены, полковник Хатфорд? — с сомнением переспрашивает главнокомандующий. — Не хочется потерять одного из лучших военачальников перед решающим боем.

— Уверен. Меня не убьют, пока я не вернусь обратно. Зато я смогу своими глазами оценить силы врага.

— Ступайте, полковник, — принимает решение маршал и отворачивается.

Я вскакиваю на тонконогую, но крепкую пустынную лошадь и подхватываю парнишку, сажаю его впереди себя. Он невозмутимо указывает мне путь, и мы выдвигаемся навстречу оцеплению.

Отдалившись на добрые полмили от лагеря саллидианцев и не дойдя до вражеского кольца почти столько же, различаю в темноте фигуру всадника.

Хорошо знакомую фигуру.

Мальчишка с победным воплем соскакивает с лошади и бежит ему навстречу. Зверь на ходу бросает тому несколько слов и отправляет к своим. Затем приближается вплотную, некоторое время вглядывается мне в лицо и буднично произносит:

— Я надеялся, что тебя среди них не будет.

— И все же я среди них.

— Славная армия Саллиды! — ехидно растягивая слоги, поддевает он. — А попались в силки, как глупые кролики.

Наверное, я должен чувствовать злость, обиду, на худой конец негодование, но в душе у меня сейчас та же иссушенная солнцем пустыня, что и снаружи.

— Зато я рад, что ты научился ставить силки. Зачем позвал?

Зверь склоняет бритую голову, и я вижу, как поникают его широченные плечи.

— Я говорил, что убью тебя, если ты вздумаешь сунуться на нашу землю. Но я не хочу тебя убивать. Ты мой друг. Ты мой брат. Благодаря тебе я снова стал свободным. Я не смогу простить себя, если подниму против тебя оружие.

— Тебе придется, — пожимаю плечами. — Выхода нет. Мы не сдадимся.

— А кто сказал, что мы предложим вам сдаться? — вновь вскидывает голову Зверь. — Вы нам не нужны. Мы покончим с рабовладельцами Саллиды раз и навсегда, в этой самой пустыне. Сколько вас здесь? Жалких несколько тысяч? А нас — легион! Деваться вам некуда. Мы выступим на рассвете и сокрушим вас еще до того, как солнце достигнет зенита.

— Раз ты так решил, то зачем позвал?

— Не хочу воевать против братьев, что проливали кровь бок о бок со мной. Ты и все бывшие рабы Кастаделлы под твоим началом до утра могут выйти из оцепления. И остаться с нами. Вернуться домой — или занять любой понравившийся дом в свободной Саллиде. Решай, Вепрь.

— Я бы сказал, что ты зря тратил время, — качаю головой. — Но я рад, что повидался с тобой. Это все, что вы можете предложить?

— Все. Не будь таким упрямым гордецом, Вепрь. Хоть раз в жизни поступи так, как велит разум.

— Никто не согласится, Хаб, — говорю я то, что для него и так очевидно. — Ты ведь знаешь.

Он снова роняет голову на грудь и нервно зажимает поводья. Лошадь возмущенно дергает головой. Мне надо просто развернуться и уйти, раз переговоры окончены. Но уйти тяжело. Слишком многое связывает меня с этим человеком.

— Как Лей? — тихо спрашиваю. Лицо красивой и гордой женщины с уродливыми шрамами начинает потихоньку стираться из памяти.

— Жива и здорова, — в свете звезд замечаю белозубую улыбку Зверя. Почему-то очень хочу разглядеть его жуткие татуировки, но вижу лишь смутные очертания мощной фигуры. — Ждет ребенка.

Грудь словно пронзает раскаленным прутом. Лей ждет ребенка. У Хаб-Арифа будет семья. Верная женщина дождется его с этой битвы живым. Он воспитает сына — а может, много сыновей и много дочерей.

А я своих не увижу.

Словно читая мои мысли, Зверь тихо произносит:

— Я позабочусь о твоих детях, Вепрь. Прощай.

Меня вновь прошибает холодным потом. Выходит, он знал все это время?.. Знал, что дети Вель — мои?

А я, выходит, слепец.

— Прощай, — говорю в пустоту и разворачиваю лошадь к лагерю.

Из оливковой рощи я вернулась к закату, едва передвигая ноги. Мне уже и так по ночам снятся «оливковые» сны, еще немного — и меня будет тошнить при виде оливок и оливкового масла. Но ничего не поделать: урожай надо успеть собрать вовремя, пока плоды не перезрели. О том, как я буду договариваться о фрахте корабля взаймы, старалась даже не думать.

Я нашла в себе силы обнять детей, резвящихся под присмотром Сай на лужайке, и потащилась наверх, чтобы смыть пыль, грязь и пот трудового дня и переодеться в приличное платье. До того, чтобы появляться за ужином в груботканой рабочей одежде, неумытой и непричесанной, я пока еще не докатилась.

Управившись как раз к ужину, спустилась в столовую и с удивлением обнаружила, что у нас гости.

— Горячо приветствую, донна Вельдана! — галантно поднялся с места банкир Микеле Барсена, который за месяцы военного положения нисколько не утратил своей выдающейся тучности. — А вы все в делах да заботах?

Я стыдливо спрятала в складках платья пальцы, исколотые острыми ветками и негнущиеся из-за бесконечной сортировки оливок.

— Приходится работать, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.

Мне вовсе не хотелось ни перед кем оправдываться за то, что я, вдова покойного сенатора Адальяро, самолично собираю и сортирую оливки, однако ответ мой все равно прозвучал виновато.

— Возмутительно! — дон Барсена услужливо отодвинул для меня стул и сам сел рядом. — Такая женщина, как вы, госпожа сенатор, достойна лучшей участи, чем ломать себе голову, как зарабатывать семье на хлеб!

Изабель цепко впилась в меня взглядом. Притихшие дети переглянулись между собой и молча уставились в тарелки.

— Что поделать, время сейчас такое, — я устроилась за столом и открыла крышку блюда, где на подушке из свежих овощей аппетитно раскинули крупные клешни вареные крабы — сегодняшний улов Зура. — А вы к нам какими судьбами?

— Да вот, заглянул по старой дружбе к донне Адальяро, — уклончиво ответил банкир, наблюдая за тем, как я накладываю крабов ему в тарелку. Возникло неприятное чувство, будто он внимательно считает отмеренное ему количество клешней. — А заодно и узнать, не нужна ли моя помощь.

Первым моим желанием было немедленно отказаться от какой-либо помощи: этот человек, при всей его нарочитой любезности, всегда казался мне неискренним и вызывал неосознанное отторжение. Но я заставила себя сдержаться и как следует обдумать его слова. За скудный остаток торговых судов в порту каждый день шла нешуточная борьба, и если бы я могла оплатить фрахт вперед, а не в счет будущих доходов от продажи, это значительно увеличило бы мои шансы получить место на корабле для партии свежего масла…

— По правде говоря, небольшой займ нам бы и в самом деле не помешал, — поколебавшись, ответила я. — Расходы теперь непомерные, военные сборы опустошают сбережения, а нам, к тому же, пришлось озаботиться наймом охраны, ведь у меня дети… Я была бы крайне вам признательна, если бы вы ссудили небольшую сумму под дружеский процент.

Мои финансовые затруднения, кажется, дона Барсену только порадовали. Его глубоко посаженные глазки восторженно забегали, он положил пухлую влажную ладонь мне на руку и вкрадчиво произнес:

— И более того, донна Вельдана! Я готов взять на себя все ваши заботы. Я могу помочь донне Адальяро заново отстроить конюшни, купить крепких лошадей, оплатить найм рабочих, чтобы вы не утруждали себя сбором урожая, — невзирая на мои слабые протесты, он сгреб мою руку ладонью и прикоснулся губами к кончикам моих пальцев.

Меня накрыло волной неприязни. От дона Барсены крепко пахло потом, прикосновение влажных пальцев и не менее влажных губ вызвали непреодолимое желание немедленно вымыть руки. Аппетит пропал окончательно.

Я все же вывернула руку из цепких пальцев и заставила себя посмотреть на банкира.

— Очень заманчивое предложение. Но, боюсь, нам не расплатиться за подобную щедрость, даже если вы согласитесь на полугодовую отсрочку выплат.

— А если я вам скажу, что все это вы получите без всяких процентов и выплат? — хитро прищурился дон Барсена, и тут меня озарила крайне неприятная догадка.

— И что же вы хотите взамен? — осторожно спросила я, покосившись на свекровь.

Та кусала губы, исподволь наблюдая за нашим разговором. По ее лицу я никак не могла понять, о чем она сейчас думает.

— Выходите за меня замуж, донна Вельдана! — торжественно сказал дон Барсена и прижал пухлые ладони к сердцу, словно желая таким образом продемонстрировать неземную любовь ко мне.

Я отстраненно смотрела на красное одутловатое лицо, на маленькие круглые глаза, на мясистые губы, растянувшиеся в фальшивой улыбке, и пыталась увидеть в этом человеке мужчину. С руками и ногами, но на войну не ушел, как другие. И ладно бы из-за возраста, но ведь ему еще нет и сорока. Другие воюют, а он успешно зарабатывает деньги на женщинах, которые самоотверженно пытаются выжить в тылу. Пришел делать предложение, но покупкой кольца не озаботился. И то правда: в случае отказа еще думай, что делать с тем кольцом — продавать по сниженной цене или искать новую пассию… И ладно бы с ним, с кольцом, но почему он не озаботился хотя бы тем, чтобы как следует вымыться и почистить камзол перед сватовством?

— Что скажете, донна Адальяро? — дон Барсена нетерпеливо потеребил шейный платок. — Вы согласны?

— Но… я еще ношу траур по мужу, — сказала я и невольно покосилась на свекровь. Поймала вспыхнувший в ее глазах блеск, но так и не поняла, чью сторону она принимает.

— Полноте, донна Вельдана! Траур носят полгода, а со смерти достопочтенного господина сенатора прошел почти год. Вашему поместью требуется мужская рука. У меня сердце кровью обливается при виде двух прекрасных женщин, вынужденных тяжело работать, чтобы не голодать!

Ну, положим, тяжело работаю только я, а Изабель продолжает следить за домом, заботиться о детях и распоряжаться прислугой. Я от души ненавидела рабский труд на полях и плантациях, но если передо мной встанет выбор: гнуть спину над проклятыми оливками или выйти замуж за банкира Барсену, то я, пожалуй, предпочту собирать оливки до конца своей жизни. Вопрос только в том, как поделикатней ответить? Ведь услугами дона Баррсены мне, вероятно, еще не раз придется воспользоваться.

Помощь пришла с неожиданной стороны.

— Дон Микеле, Вельдана польщена и смущена вашим предложением, — вмешалась Изабель. — Бедняжка с детства была помолвлена с моим Диего, а после полюбила его так сильно, что ей нелегко представить себя в паре с другим мужчиной. Уж поверьте, я знаю это по себе. Когда я потеряла Алессандро, ни один мужчина не мог мне его заменить. Что до Вельданы… будьте любезны, позвольте ей как следует обдумать ваше предложение.

Я взглянула на Изабель с благодарностью.

— О, разумеется, — тут же расплылся в добродушной улыбке банкир, бросив на Изабель заговорщицкий взгляд. — Надеюсь, вы все же не будете думать слишком долго. Подумайте и о том, что после войны мужчин в Кастаделле останется куда меньше, чем молодых и красивых вдов.

Пожалуй, после таких слов мне следовало бы оскорбиться и разгневаться. Когда другие мужчины, смелые воины, каждый день умирают на поле боя, цена таких вот приспособленцев растет так же стремительно, как и их капиталы… Но даже злиться на него я не могла. Лишь устало заправила за ухо выбившуюся из косы прядь волос и улыбнулась «жениху».

— Обещаю, что буду думать не слишком долго, дон Барсена. А сейчас прошу меня простить: я что-то нехорошо себя чувствую, пойду прилягу. Была очень рада повидаться с вами.

Поднявшись к себе, я мешком повалилась на застеленную кровать и уставилась невидящими глазами в потолок. Губы сами собой принялись возносить каждодневную молитву Творцу — о том, чтобы сохранил жизнь Джаю. Чтобы мой любимый мужчина вернулся поскорее. Даже если не ко мне… даже если он будет тяжело ранен, Творец милосердный, пусть он просто вернется живым! А я клянусь, что больше не позволю ни одному мужчине коснуться меня. Даже если мне не суждено хотя бы еще раз увидеть любимого, мое тело по-прежнему будет хранить его прикосновения, губы будут помнить только его поцелуи, а в улыбках моих детей я буду видеть его улыбку.

Изабель поднялась ко мне вместе с детьми, когда за окном уже совсем сгустились сумерки. Сай увела их в купальню, а свекровь зажгла фитиль в масляной лампе и по-хозяйски села в мое любимое кресло у окна.

— Даже не просите меня выйти замуж за этот бурдюк с деньгами, — сказала я, не шевельнувшись и не повернув к ней головы.

— Я не прошу, — с обманчивой мягкостью ответила Изабель. — Но ты все же подумай, Вельдана. В чем-то этот бурдюк с деньгами прав. Не рассчитывай, что после войны к тебе посватается знатный и молодой мужчина. Такие, как правило, уже женаты, а кто не женат — тот не позарится на вдову с двумя малолетними детьми. Даже если это вдова сенатора.

Где-то я уже слышала такие слова. Ах да, когда-то, целую вечность назад, их говорил мне Джай.

— Я не хочу выходить замуж.

— О да, я понимаю, — язвительно хмыкнула Изабель. — Прекрасно тебя понимаю. Не льщу себя надеждой, что ты говоришь так из любви и верности к моему Диего. Но ведь твой Джай… даже если он и вернется… Ты ведь понимаешь, что он всего лишь бывший раб? Как любовник он еще может сгодиться, спору нет, но не как муж.

Меня не разозлило бесцеремонное сватовство банкира Барсены, но разозлила вопиющая бестактность Изабель. Я села на кровати и посмотрела на нее в упор.

— Вы ставите в вину Джаю то, что его незаконно поработили? Он не бывший раб, а офицер королевских войск Аверленда! У него есть имя и чин, и даже собственное родовое имение!

— Это он тебе сказал? — хмыкнула Изабель. — Что ж, поглядим, каким именем его станут величать после возвращения. Но я уже сказала, что не собираюсь настаивать. Тебе решать, выходить замуж или нет. В любом случае, этот бурдюк с деньгами — слишком мелко для вдовы Диего Адальяро.

Из купальни показались взъерошенные, мокрые и хохочущие дети. Растерянная Сай погналась за ними в детскую с полотенцами. Изабель поднялась, чинно расправила верхнюю юбку и молча покинула мои покои.

Еще не все запоздалые звезды растаяли над светлеющим горизонтом, еще не показалась над краем земли дуга огромного огненного диска, а пустыня уже содрогается от топота тысяч конских копыт, от раскатистых воплей перепуганных верблюдов, от гулких выстрелов аркебуз, свиста стрел и звона скрещенных мечей. Еще миг — и лучи восходящего солнца вспыхивают одновременно на наконечниках копий, на лезвиях обнаженных мечей, на золоченых окантовках халиссийских доспехов.

— В атаку! — кричит генерал Серрано на левом фланге.

— В атаку! — вторит ему генерал ди Дальва на правом.

Где-то позади раздаются крики других командиров, слившиеся в один протяжный рев.

Зачем это все?

Я устал сражаться. Устал изо дня в день доказывать, что прав, что силен, что могу победить.

Зачем?

Рукоять меча удобно лежит в ладони, лезвие безошибочным, точным ударом наискось рассекает шею и грудь неизвестного мне молодого халиссийца. Его лицо смутным пятном мелькает перед глазами, и в какой-то миг кажется, что на меня с укоризной глядит Пустынный Смерч.

Что ожидает меня в конце последней битвы? Ответ очевиден. Очевидно и то, что я не сдамся без боя. Перед тем, как чье-нибудь копье, меч или стрела достанет меня, я намерен забрать с собой не меньше десятка врагов.

Зачем?

Они могли бы жить, когда победят. Жить на пустынных просторах Халиссинии. Жить в разграбленных, разоренных домах Саллиды. Кто-нибудь из них наверняка доберется до Кастаделлы. До Вель.

Нет.

Этот, которому я на излете срезаю верхушку черепа, до Вель не доберется.

Прежде во время сражений я ощущал возбуждение, пьянящий задор, жажду победы.

Теперь ощущаю лишь пустоту и усталость.

Пронзаю могучую грудь гороподобному гиганту и вижу, как закрываются черные глаза Несущего Смерть.

Зачем?

Я устал от сражений. С размаху рубить, забирая на кончике меча чью-то жизнь, раз за разом становится все труднее. И бессмысленней. Какая разница, кто победит? Меня не будет, не будет храбрых саллидианцев, не будет многих яростных халиссийцев, а войны будут всегда.

Так зачем?

Вель. Я боюсь за нее. Боюсь, что когда меня не станет, некому будет ее защитить. Решится ли она забрать детей и уехать на север? Боги, прошу вас, сделайте так, чтоб решилась. Вель, прошу, услышь меня… Мы умираем. Спасай себя и детей, пока можно.

А я их пока задержу.

Меч становится тяжелее: на моих глазах в последний раз поднимается и опускается пробитая грудь Акулы. Замирает остекленевший взгляд.

Зачем?

Зачем было это все? Восстание, смерти рабов и рабовладельцев, взятие города, новые порядки… Я воевал против саллидианцев, теперь воюю на их стороне. Убиваю тех, кого прежде называл братьями.

Зачем?

Перед глазами встает лицо Хаб-Арифа, за его плечом вижу испуганную Лей. Рука на миг замирает — и этот миг едва не лишает меня жизни. Нет, это не он. Несмотря ни на что, он бы не поднял на меня меч…

Уклоняюсь и достаю врага точным ударом в грудину.

Зачем?

Они умерли все. Мать и отец. Друзья и враги. Сотни рабов на Арене. А я еще жив.

Зачем?

Вель. Вместо сердца снова дыра, и она растет, всасывает в пустую черноту меня самого. Мне становится страшно. Страшно, что не увижу больше ее и детей. Страх заставляет меня отбивать удары, защищаться от стрел, снова и снова поднимать и опускать смертоносный клинок.

Сколько уже длится эта бессмысленная битва? Нет времени оглянуться назад и посмотреть, вступил ли в бой последний резервный полк. Во всеобщем реве перестаю различать отдельные команды.

— В атаку! — кричит кто-то рядом.

И я кричу, снова и снова, срывая голос и пытаясь перекричать звон металла.

Солнце слепит и без того никчемные глаза. Проклятое халиссийское солнце…

Увидеть бы снег. Упасть бы в сугроб как есть, не сгибая ног, плашмя. Зарыться бы с головой в белый обжигающий пух. Увидеть склоненное надо мной женское лицо…

Вель.

— Что это? — надрывно кричит чей-то голос.

— Их бьют с тыла!

— Не может быть! Подмога с кораблей?

Халиссийцев передо мной как будто становится меньше. Я справляюсь еще с одним и получаю немыслимо долгое мгновение, чтобы утереть со лба заливающий глаза пот.

— Северяне!!! — раздается зычный голос полковника Сарто, глядящего в подзорную трубу. — Это северяне!!!

Северяне? Я растерянно вглядываюсь в поредевшие ряды оцепления. Там и правда сумятица: халиссийцам теперь не до нас, их с тыла теснит более грозная сила. Оранжевого песка пустыни теперь не видно из-за огромной массы людей. Кольцо халиссийцев рвется, теряет форму, сминается под натиском подоспевших союзников.

Унылое оцепенение сменяется глухой злостью. Где же вы были раньше, черти вас дери?!

Но злость уходит так же быстро, как и появляется. На ее место возвращаются надежда и радость.

Вель. Я жив. Я увижу тебя. И очень скоро.

====== Глава 60. Две половинки ======

Комментарий к Глава 60. Две половинки глава пока не бечена

Весть о безоговорочной победе и скором возвращении армии домой достигла Кастаделлы на много дней прежде самих победителей. Гонцы мчались в города Саллиды во весь опор, не щадя лошадей, не зная сна и отдыха. Но надежда на победу забрезжила значительно раньше, вскоре перейдя в уверенность: когда порт заполонили корабли северян. Флот останавливался ненадолго: только чтобы пополнить запасы воды и провизии да передать груз и добрые вести для южан. Перепало и мне: дядюшка не смог приехать сам, зато отправил пухлый сверток с письмами от семьи, северные гостинцы и увесистый мешочек с серебром и золотом. В письме он снова настойчиво предлагал мне возвращаться в Аверленд. «Ты и дети будете здесь в безопасности. Не волнуйся ни о чем: без поддержки ты не останешься. Лорд Хемилтон — помнишь его? — теперь тоже вдовец, в одиночку воспитывающий сына. Он готов просить твоей руки, как только вернешься…»

Я прижимала к губам скупые строчки дядюшки, поливала слезами ласковые увещевания тетушки, улыбалась сквозь слезы рассказам кузин — у старшей, Мари, в счастливом браке уже подрастало двое сыновей, а младшая, Эллен, совсем недавно вышла замуж… Никакого лорда Хэмилтона я не помнила. Да и не нужен мне ни далекий северный лорд, ни даже Аверленд — если рядом со мной не будет Джая…

Все последующие недели я могла лишь истово молиться Творцу, чтобы армия северян подоспела на подмогу вовремя.

И вот этот день настал: нищие уличные мальчишки обежали с утра каждый дом в Кастаделле в надежде получить медяк за новость о показавшихся на горизонте всадниках. Задыхаясь от волнения, я вручила босоногим вестникам целую пригоршню медяков и, на ходу предупредив Изабель, что есть духу понеслась на городскую площадь.

Очень скоро я смешалась с толпой. Горожане — большей частью женщины, дети и старики — высыпали на улицу и гудели единым возбужденным пчелиным роем: регулярные войска Саллиды возвращались домой. Возвращались с победой, но главное — возвращались живыми.

Во всяком случае те из них, кто не сложил голову в пустынях Халиссинии.

Самые нетерпеливые не стали дожидаться на площади и ринулись навстречу победителям по дороге, ведущей к восточным городским воротам. Разумеется, я была среди них.

На меня мало кто обращал внимание. Платья я теперь носила скромные и неброские — по негласной военной моде, а голову покрывала невзрачной кружевной накидкой цвета жухлой травы. Да и мало кто оглядывался по сторонам: все взгляды женщин, ожидающих возвращения своих мужчин, были прикованы к горизонту.

И вот показались силуэты первых всадников. Я шепотом возносила молитву Творцу: пусть среди них окажется Джай! Флотилии северян и южан, возвратившиеся раньше пехоты и конников, принесли весть о том, что Джайвел Хатфорд — большой командир, теперь уже полковник. Так кому же, как не ему, возглавлять войско победителей? Если только ничего не случилось в дороге… Ведь ходили и мрачные слухи о жестокой пустынной горячке, безжалостно косившей ряды храбрых воинов.

Сердце билось в груди, словно пойманная в сети рыба. Дыхание терялось в гортани, и мне требовалось прикладывать усилия, чтобы ухватить глоток знойного воздуха. Я жадно всматривалась в размытые фигуры верховых, окутанные зыбким маревом над раскаленной брусчаткой, но не узнавала никого. Один воин, другой, третий — они улыбались, искали в толпе родных, выкрикивали имена. Радостные женские возгласы раздавались то тут, то там: семьи воссоединялись, жены обнимали мужей, матери плакали от радости на груди сыновей.

Первый горестный вопль ворвался в мелодию радости и торжества фальшивой, неправильной нотой. Я вздрогнула, оглянувшись на крик: женщина, вцепившись в запыленный мундир солдата, стенала, запрокинув голову — очевидно, получив дурные вести. Ее громкие, отчаянные рыдания прошлись неприятным холодом по позвоночнику.

Святой Творец, молю тебя, не дай мне сегодня повода кричать от горя так же, как кричит эта женщина.

Святые угодники, я бы отдала что угодно — свою кровь, свою жизнь, свою свободу — лишь бы Джай сумел выжить.

Людей на дороге прибывало; человеческие ручейки смешивались, схлестывались, растекались в разных направлениях: горожанки с лицами, озаренными надеждой, вереницами тянулись к воротам из города; воссоединенные семьи, напротив, возвращались в город; прибывающие верховые солдаты кружили повсюду, озираясь и вглядываясь в лица встречающих. Все труднее становилось отыскать друг друга в этом живом, дышащем, трепещущем море. Все вокруг кричали, размахивали руками, обнимались, плакали или смеялись: голова кружилась от человеческого водоворота. Толпа сгущалась; кто-то случайно толкнул меня локтем в спину, и я едва не угодила под копыта лошади. Молодой мужчина придержал меня за плечо и широко улыбнулся, встретившись со мной взглядом.

— Хатфорд, — произнесла я, не узнавая свой голос. — Вы не видели полковника Джайвела Хатфорда?

Пересохшее горло издавало глухие, сдавленные, сиплые звуки. Мужчина виновато улыбнулся, не расслышав меня в общем гвалте, и двинулся дальше.

Людей было очень много, лица мелькали перед глазами, сменяя друг друга — но ни одно из них не принадлежало Джаю.

Накидка сползла с головы на плечи, скользнула вниз, и я подхватила ее дрожащими руками, скомкала в липких от холодного пота ладонях. Сквозь толпу я пробиралась все дальше и дальше к воротам, не желая терять надежду…

Солдаты шли, шли и шли, долго, степенно, неторопливо. Солнце встало уже высоко над городом, когда следом за поредевшей конницей показались обозы. Они тянулись длинной чередой, а моя надежда таяла с каждой новой повозкой. Среди больных и раненых, что могли поднять головы над краем телег, я не видела знакомого лица. Но что, если он там, один из них, в беспамятстве истекает кровью или сгорает в лихорадке? Что, если он так и умрет, не дождавшись помощи?

Я совсем растерялась. Нутро изнутри выжигала черная горечь. Что делать теперь? Бежать в муниципалитет? Кто-то же должен подать туда списки тех, кто…

Резко тряхнув головой, я отогнала страшные мысли. Нет, такое попросту невозможно! Откинув со лба выбившиеся из прически волосы, я воинственно сжала кулаки и решила, что не стану изводить себя дальше. Прямо сейчас подойду к ближайшему солдату из сопровождавших обозы и спрошу его о судьбе Джая. Ведь не могут они не знать, где их командир?

Взгляд упал на одинокую фигуру воина, чей крупный конь с массивной холкой медленно, словно бы нехотя переступал длинными мускулистыми ногами. Широкие плечи всадника устало ссутулились, голова понуро свесилась вниз, слипшиеся от пота пряди волос прилипли ко лбу и вискам.

Светлые пряди.

— Джай! — воскликнула я, задохнувшись от нахлынувшего облегчения.

Он вздрогнул, услышав свое имя — хотя вопль мой скорее напоминал крик полузадушенной вороны, а не человеческий голос, — и поднял голову, изумленно распахнул глаза, отливающие лазурью неба.

— Вель…

Он не произнес мое имя вслух, а лишь шевельнул губами — сухими, потрескавшимися, с кривоватым розовым шрамом в углу рта.

— Джай! — я трясла головой, будто умалишенная, не веря глазам и отчаянно желая верить. — Ты живой!

Он соскочил с коня и ринулся навстречу, словно желал сходу заключить в объятия. Но на расстоянии вытянутой руки замер, нерешительно оглянулся и вновь растерянно посмотрел на меня.

— Вель… ты пришла!

— Пришла, — подтвердила я и улыбнулась, смахнув с ресниц непрошеные слезы.

Невыносимо хотелось обнять его, прижать непокорную голову к сердцу, но остатки разума в моей перегревшейся голове еще сохранились.

Вдова сенатора не имела права на людях обниматься с неженатым мужчиной, своим бывшим рабом, пусть даже теперь и полковником регулярных войск. И даже если сейчас никому на всем белом свете не было до нас никакого дела, я не могла позабыть о приличиях.

— Пойдем домой? — спросила я с надеждой.

Он улыбнулся в ответ — и серые глаза засияли небывалой теплотой.

— Поедем, — он по-мальчишески взъерошил изрядно отросшие слипшиеся волосы и кивнул в сторону заскучавшего коня. — Позвольте подвезти вас к поместью, госпожа сенатор?

— Будьте так любезны, господин полковник.

Не давая мне опомниться, Джай подхватил меня за бедра и усадил в седло. Охнув, я ухватилась обеими руками за высокую луку и поерзала, пытаясь удержаться боком в мужском седле. Успокоив заволновавшегося коня, он единым слитным движением сунул ногу в стремя и взмыл ввысь, усаживаясь позади, на лошадином крупе. Возмущенное животное попыталось взбрыкнуть, но Джай уверенным движением поводьев и силой бедер удержал его на месте.

Он направил коня на обочину медленным шагом, давая проход обозу и скрывая меня от досужих взглядов широкими плечами.

— Как дети? — над ухом от близкого движения горячих губ шевельнулись волоски.

Я позволила себе прижаться спиной к груди Джая и вдохнула запах — крепкий, терпкий, такой родной. Раскрытая мужская ладонь прильнула к моему животу, крепче удерживая меня в седле. Я как будто захмелела, вся окутанная близостью Джая — бесстыдной, запретной, сладкой…

— Дети здоровы, — опомнившись, ответила я.

— Хвала небесам, — скорее почувствовала, чем расслышала я в хриплом дыхании.

Его губы мимолетно скользнули по краешку уха, и я резко выдохнула, отпрянув, словно к спине прислонили раскаленную сковородку. Его прикосновения творили со мной нечто невероятное: тело, взмокшее от невыносимой жары под плотным платьем, плавилось воском и млело в желанных объятиях. Казалось, еще немного — и я совсем потеряю стыд, повернусь к Джаю лицом и раскрою навстречу губы…

— Вель, — шепнул он, вновь прижимая меня к себе — слишком тесно, чтобы можно было этому противиться. — Я знаю, спрашивать о таком сейчас неуместно и глупо… Но я должен знать.

— Что? — мое бедное сердце затрепыхалось в груди раненой птицей.

— Простила ли ты меня?

Я жадно втянула ртом воздух и перестала дышать. Бедром под ворохом юбок я ощущала напряжение его крепкого бедра.

— Прошу, ответь. Ты… мне кажется, ты сейчас снишься мне. И я не хочу отпускать этот сон. Ты даешь мне надежду, понимаешь? Мне надо знать… иначе я потеряю остатки рассудка.

— Разве… ты не получал моих писем? — я наконец обрела возможность говорить.

— Писем? Нет. Разве ты писала мне?

— Творец… когда ты ушел, я так корила себя, что не сказала ни слова на прощанье! Я не знала, Джай! Не знала, что не увижу тебя так долго… Да, я писала тебе письма — но, видимо, они не нашли к тебе дороги… В них я просила у тебя прощения.

— Вель! — он шумно выдохнул, всколыхнув волосы у меня на макушке, и, уже не таясь, прильнул сухими губами к моему виску. — Теперь я могу дышать.

— Ты не знал, — настал мой черед желать откровений. — Но вернулся сюда. Если бы мы не встретились на дороге, ты… скажи, ты бы пришел ко мне?

— Куда бы еще я мог прийти? — хмыкнул он негромко.

— Я боялась, что ты не захочешь возвращаться. Что уедешь на север…

— Вель… Мое сердце осталось здесь, с тобой. С Габи и Алексом. Даже если мне пришлось бы подохнуть от тоски у ворот твоего дома, как изгнанный пес, я все равно пришел бы.

Мою грудь затопило невозможным, всепоглощающим счастьем.

— Джай! — имя любимого щекотало губы, рвалось наружу, сладостью разливалось на языке.

— Люблю тебя…

Его губы скользнули ниже — по линии скулы, по щеке, нырнули под подбородок.

— Погоди, — задохнулась я, отрезвленная слишком резвым движением лошади. — Не сейчас… Давай хоть приедем.

— Вель… Я, наверное, спятил, но я хочу тебя прямо здесь.

— На коне? — глупо улыбнулась я.

— На коне… без коня… на этой пыльной дороге, на глазах у всех — мне все равно, — жарко шептал он, зарываясь носом мне в волосы и недвусмысленно поводя бедрами. Я не знала, радоваться или печалиться, что наши тела разделены задней лукой седла. — Я определенно спятил.

— Как я скучала по тебе, — совершенно разомлевшая в потоках любви и желания, исходящих от него жаркими волнами, пробормотала я и откинула голову ему на грудь.

Он хрипло выдохнул, его пальцы заскребли по рельефным строчкам на корсаже платья. Мы незаметно свернули с центральной дороги в тихую улочку и теперь были скрыты от посторонних глаз. Джай, словно испытывая мою выдержку на прочность, накрыл ладонью верхнюю часть моего бедра и прихватил губами мочку уха.

— Джай, молю, не сейчас! — заскулила я, совершенно не способная к сопротивлению.

Усилием воли — я могла бы поклясться, что услышала, как скрипнули его зубы, — он поднял голову и пустил коня быстрым шагом. Я охнула, вновь хватаясь за потертую луку: держаться по-дамски в мужском седле оказалось дьявольски неудобно. Зато неудобство послужило нам хорошую службу: не отвлекаясь на объятия и поцелуи, мы скорее достигли начала богатого квартала, откуда до поместья Адальяро было рукой подать.

Пытаясь справиться с недовольным конем, которому приходилось нести двойную тяжесть, Джай покрепче перехватил поводья и попутно скользнул предплечьями по моим плечам. Я открыла было рот, чтобы ласково осадить его, но мои слова внезапно прервал тихий свист стрелы.

Я вскрикнула от неожиданности; лошадь взмыла на дыбы, едва не сбросив нас обоих, и шарахнулась вбок. Джаю чудом удалось удержаться верхом и удержать меня; он навис надо мной, защищая от опасности своим телом.

— Ты цела?! — крикнул он прямо мне в ухо, оглушая снова.

— Да, а ты?!

— В порядке, — процедил он сквозь зубы и медленно развернул лошадь в сторону мангровых зарослей на пологом морском берегу. — Прими поводья.

— Зачем? — испугалась я еще больше.

— Я возьму аркебузу. Осторожно направляй лошадь к берегу, надо найти и пристрелить ублюдка, — он нетерпеливо сунул мне в руки ремни узды, одновременно балансируя на лошади так, чтобы закрыть меня от берега своим телом.

— Джай, опомнись! Если стреляли в нас, нам лучше убираться отсюда, немедленно! — истерически взвизгнула я.

Он еще мгновение помедлил, всматриваясь в густые заросли, а затем шумно выдохнул.

— Ты права. Тогда убираемся, пока он не выпустил следующую стрелу. Держись крепче.

Мне осталось лишь последовать совету: Джай развернул лошадь и пришпорил ее, пуская быстрым шагом, почти рысью. В считаные мгновения мы достигли ворот поместья. К счастью, Вун подстригал кусты на лужайке близ въезда; завидев нас, он отбросил садовые ножницы и поспешил отпереть ворота.

— Госпожа, эээ… господин, — бедняга от изумления растерял все слова, увидев Джая.

— Вун, дружище! — тепло улыбнулся Джай. — Ну какой я тебе господин?

Вун лишь склонился еще ниже и поспешил помочь мне спуститься на землю. Джай соскочил почти одновременно со мной и отдал ему поводья.

— Прошу тебя напоить и накормить бедолагу — он изрядно устал с дороги. Только ставь его подальше от остальных лошадей: злобный дьявол кусается, что твой крокодил.

— У нас уже давно нет ни одной лошади, господин, — тихо молвил Вун, не поднимая глаз.

— Ах да, — растерянно посмотрел на меня Джай. — Прости, я забыл…

— Пойдем, тебе стоит вымыться и переодеться к ужину. Вун, дети в доме?

— Донна Изабель повела их в сад, госпожа.

Я заметила легкое разочарование в глазах Джая — вероятно, ему не терпелось увидеть детей. Но мне хотелось утащить его подальше от любопытных глаз прислуги, и особенно глаз свекрови. Уж если и придется объясняться, зачем я привела его в дом, то пусть это случится после того, как я хотя бы несколько мгновений побуду с ним наедине…

— Хорошенько запри ворота, Вун, — велела я, вспомнив о выстреле. — На улицах вновь разгулялись разбойники.

Поместье почти не изменилось — здесь все так же витает аромат южных цветов, апельсинов и подстриженной травы. Но все эти запахи — домашние, уютные — не идут ни в какое сравнение с опьяняющим, притягательным запахом Вель. Весь последний год только мысли о ней поддерживали во мне необходимость жить, но теперь мое естество взбунтовалось против столь долгой разлуки. Я хочу ее так, что темнеет в глазах, что теряет значение, кто я и где я, имею ли я право коснуться этой женщины.

К счастью, на лужайке, кроме Вуна, никого. Мы молча поднимаемся по ступенькам и пересекаем пустую веранду. За порогом меня принимает в объятия мраморная прохлада дома. Здесь тоже пусто и тихо, эхо наших шагов разносится в дальние уголки холла, лишь с кухни доносятся приглушенные будничные звуки: звон посуды, стук кухонных ножей, голоса прислужниц и отрывистые окрики Нейлин.

Я поднимаюсь вслед за Вель по лестнице на второй этаж, попадаю в знакомый коридор. Воспоминания будоражат, еще быстрее разгоняют по жилам кипящую кровь: в этой части дома я провел самые сладкие, самые ценные для меня мгновения… Здесь Вель впервые стала моей, здесь родились мои дети.

Телохранителей нет. Нет Кима и вездесущих служанок: Лей теперь вьет собственное гнездо в Халиссинии, а Сай… Что Сай? Ушла? Вышла замуж? Осталась с Вель изаботится о детях?

Едва вспомнив о ней, тут же забываю: Вель поспешно втаскивает меня за руку в спальню и порывисто закрывает тяжелую дверь.

— Джай!

В ее голосе слышу столько пережитых страданий, столько отчаяния, столько любви!

— Моя Вель! — хрипло шепчу я и наконец-то сгребаю ее в объятия.

От меня несет похлеще, чем из нечищеного стойла, и я знаю, что для ее тонкого обоняния этот смрад из смеси дорожной грязи, нестираной одежды и конского пота, должно быть, невыносим, но я ничего не могу с собой поделать. Близость Вель — реальной, доступной, живой — напрочь отшибает мозги, оставляет во мне только инстинкты.

В исступленном желании доказать себе — и всему миру! — что я жив, что люблю и намерен получить свое, — дрожащими руками расстегиваю поясной ремень, дергаю завязки штанов, освобождая ноющий от желания член, прижимаю Вель спиной к стене, лихорадочно задираю раздражающе длинные юбки и сжимаю ладонями гладкую кожу упругих бедер.

— Джа-ай… — запинаясь, шепчет она, запрокидывая голову и закрывая глаза.

Сейчас я не способен на прелюдии. Словно одержимый демонами, подхватываю ее под ягодицы и врываюсь в жаркое, скользкое лоно. Выдыхаю, впиваясь пальцами в нежную плоть и наваливаясь всем телом на свое хрупкое сокровище.

Ее стоны окончательно затмевают мне разум. Сквозь расплывчатую красноватую пелену вижу край белого бедра посреди бесстыдно задранных нижних юбок: колени Вель крепко обхватывают мои бедра; я слышу, как глухо и ритмично стучат о стену сползшие по расстегнутой перевязи ножны. Но эти краткие проблески мыслей вскоре меркнут, освобождая выход звериному желанию обладать своей женщиной.

Помутневшим сознанием слышу голос, но не могу, не хочу, не способен разобрать, что она говорит. Я мотаю головой, как упрямый баран, и бессвязно мычу, раз за разом вжимая Вель в стену собственным телом.

И только когда острое, невыносимое удовольствие разрывается в паху и мучительно-сладко растекается по жилам, я возвращаю себе способность слышать, видеть и мыслить.

— Что, родная? — сипло шепчу я, понимая, что во рту уже давно до самого горла простирается Халиссийская пустыня.

Тело Вель расслабленно покоится на моих дрожащих руках. Я не могу ее отпустить, склоняю голову ниже и жадно слизываю капельки соленой испарины, выступившие на нежной шее.

— Так… нельзя, — повторяет она и склоняет голову мне на плечо.

— Как, душа моя? Тебе… было больно?

— Н-нет, — издает полустон-полувздох. — Но мы… не должны…

Я наконец-то разжимаю пальцы, впившиеся в мягкие бедра, жадно провожу ладонью по манящей округлости ягодицы.

— Почему… не должны? — тяжело дыша, пытаюсь поймать бешеный ритм своего сердца. — Разве ты… не хотела?

— Джай, — она прикусывает губу и сползает с меня, на ходу поправляя юбки. — Я больше не замужем.

— Я помню, — хмыкаю кисло. — И рад, что за этот год ты не успела выскочить замуж еще за какого-нибудь напыщенного дона.

— Ты что, не понимаешь? — она слабо упирается руками мне в грудь и отталкивает от себя. — Что будет, если у меня родится ребенок?

— О… — до меня доходит смысл ее слов, и теперь я готов провалиться сквозь землю от стыда. — Прости, Вель… Я не подумал…

Это правда — думать еще каких-то пару мгновений назад я был совершенно не способен.

Она печально вздыхает и поводит плечом. А я снова сгребаю ее в объятия, тону в восхитительном запахе растрепанных волос и бормочу ей в ухо между легкими поцелуями:

— Ну прости, родная. Я уверен, все обойдется. У нас ведь никогда не получалось с первого раза.

— А если…

— Если… — перебиваю я, морщась от чувства вины и целуя точеный носик. — Тогда тебе придется либо родить бастарда, либо выйти замуж за бывшего раба.

— Тебе все шуточки! — она вновь отталкивает меня от себя, но я слышу в ее ворчании ласковые нотки — значит, сердится не всерьез.

Но не успеваю выдохнуть с облегчением, как на меня вновь накатывает волна страха. А что, если она в самом деле решит выйти замуж за человека, равного ей по статусу?

Меня прошибает холодным потом.

— Прости, Вель… правда, впредь я буду осторожен.

— Я надеюсь, — она сменяет гнев на милость и утыкается лбом мне в грудь. — Давай-ка я помогу тебе вымыться.

— Я сам, — возражаю нехотя.

Мне не хочется выпускать ее из объятий. Хотя еще немного, и от смрада, пропитавшего мою одежду, она наверняка лишится чувств. Обнимаю ее, дышу ею, живу ею… и вдруг вздрагиваю от резкого скрипа открываемой двери.

Вель мгновенно отстраняется и загораживает меня собой. Я лихорадочно поправляю штаны и застегиваю ремень, пожирая глазами замерших у порога детей. Как они выросли! Алекс обогнал в росте Габи, а моя малышка стала настоящей красавицей…

— Это моя мама! — грозно хмурится мальчик, вырывает руку из хватки изумленной Сай, делает шаг вперед и враждебно глядит на меня. — Отойди от нее!

Его рука сжимает потемневший от времени деревянный меч.

— Сандро… — произносит Вель срывающимся голосом. — Сынок… Это ведь Джай! Разве ты не узнаешь его?

— Джай! — в ясных серых глазах Габи вспыхивает узнавание. — Мама, это Джай! Он приехал с войны!

— Ты помнишь… — бормочет Вель и взволнованно оглядывается на меня. Я вижу, как дрожат ее губы. — Ты помнишь Джая, Габи?

— Помню! Он подбрасывал меня, и я летала! — личико дочери расплывается в улыбке. — И он обещал мне сделать лук! Я хотела забрать папин, но Ким не дает…

— Сделаю, непременно, — обещаю я, но при слове «лук» в голову закрадываются смутные подозрения. — А где сейчас папин лук, Габи?

— У Кима!

— А где Ким?

— Ушел и еще не пришел.

— Хм-м-м…

Ловлю тревожный взгляд Вель — ее посетили те же подозрения. Но мне не хочется портить этот радостный миг. Я так соскучился по любимой женщине, по детям. Хочу их обнять, всех троих сразу, но Вель успевает быстрее:

— Сай, отведи детей в комнату Диего и переодень их к обеду. Моя купальня потребуется Джаю. И распорядись на кухне, что потребуется еще один прибор.

====== Глава 61. Простые радости ======

Комментарий к Глава 61. Простые радости глава пока не бечена

Сай и дети ушли в соседние покои, Джай скрылся за дверью купальни, а меня охватило чувство давно позабытого спокойствия, домашнего уюта — и правильности происходящего. Джай вернулся ко мне. И теперь никакая сила не заставит меня отпустить его, позволить ему уйти из дома, в котором живу я. Наши дети будут расти вместе с нами, и пусть мы оба связаны необходимостью до смерти хранить тайну их происхождения, важно то, что Джай будет рядом.

Габи вспомнила его. При мысли об этом грудь наполнилась теплом. Габи добрая девочка и сумела привязать к себе Джая еще будучи младенцем. А Сандро… мой маленький защитник Сандро скоро перестанет видеть в нем врага. И пусть он никогда не назовет Джая отцом, но, без сомнений, всю жизнь будет чувствовать его отцовскую поддержку.

Осталось лишь донести все это до Изабель.

Я невольно поморщилась, вспомнив о свекрови. Разумеется, ей не понравится такое соседство. Разумеется, она станет возражать. Одаривать меня язвительными взглядами, обстреливать издевками, говорить Джаю обидные слова… Возможно, примется настраивать против него детей. Но так или иначе, ей придется смириться и принять мое решение.

В противном случае я уйду из поместья Адальяро. Куда угодно, теперь это уже неважно. Какое-то время можно перебиться в доходном доме, а дальше снять одну из небольших скромных вилл, что до сих пор пустуют в Кастаделле после гибели или бегства хозяев. Или даже купить: благодаря дядюшке, я снова стала владелицей немалого капитала.

А может быть, Джай захочет уехать на север. Эта мысль сладко защекотала нутро, легким перышком прошлась по сердцу. Если все сложится…

Разумеется, мне будет нелегко оставить Саллиду. Я буду скучать по этому дому и даже по Изабель. У нас с ней никогда не было теплых отношений, и все же мы немало пережили вместе за последний год. А как оставить Нейлин, Вуна, Зура, Кима?..

Ким. Его образ, коснувшись моего сознания, сумел разрушить легкую вязь приятных размышлений. Приподняв юбки, я решительно вышла из спальни и направилась в покои Диего. Из купальни доносился визг детей и увещевания Сай, но сейчас мне было не до них. Я открыла высокий узкий шкаф белого дерева, где хранился боевой лук Диего и колчан со стрелами.

И даже не удивилась, обнаружив за дверцей пустоту.

Рассудок отчаянно сопротивлялся выводам, настойчиво проникавшим в голову: Ким, защитивший меня от бесчестья, пытался убить Джая.

Почему?

С тяжелым сердцем я вернулась к себе. Бездумно взяла брошенный на диван офицерский мундир. Прижала к лицу, вдохнула запах — такой родной, желанный, опьяняющий, что на глаза навернулись слезы.

Джай дома.

Я достала из ящичка пузырек с уксусом, смочила холщовый платок и принялась чистить мундир от пыли и пятен. Из головы все не шли мысли о Киме. Почему он так поступил? Мне казалось, что старое давным-давно забыто. Диего погребен и оплакан, и Ким не мог грустить по нему вечно. Даже Изабель перестала проклинать Джая и обвинять его в убийстве сына, как было поначалу…

Платок едва не выпал из моих рук вместе с мундиром. Память услужливо вернула меня в тот день, когда дон Леандро вместе с доном Монтеро пришли выразить соболезнования Изабель. В склепе находился Ким, и он наверняка слышал ее проклятия и обвинения… И ведь никто, включая меня, не додумался рассказать ему о том, что случилось на самом деле! Он до сих пор уверен в том, что Джай и есть убийца его возлюбленного господина!

Взгляд наткнулся на прореху в рукаве повыше локтя — явно оставленную стрелой. Края ее потемнели от крови. А ведь сказал, что его не задело!

Словно хмельная, пошатываясь и натыкаясь на мебель, я ринулась в купальню — влетела без стука, охваченная страхом.

— Почему ты не сказал, что ранен?!

Джай, до того расслабленно развалившийся в каменной ванне, дернулся и сел, выплеснув за бортик добрый галлон воды. Прежде всего я схватила брошенную на каменный выступ нижнюю одежду — так и есть, засохшая кровь на рукаве!

— Вель, не стоит тревожиться, это царапина. Я даже не сразу заметил!

— Покажи-ка, — я подошла к нему и требовательно вытянула руку.

Он нехотя подчинился. На левой руке повыше локтя виднелось ровное рассечение. На вид действительно ничего страшного, даже зашивать нет нужды — скоро затянется. Но…

— А если стрела была смазана ядом? — слова сорвались с губ прежде, чем я успела их сдержать.

— Думаешь, кто-то настолько жаждал встречи со мной? — хмыкнул Джай и потер пальцем кожу возле раны.

— Не кто-то. Я почти уверена, что это Ким. Он стреляет как бог, а лук Диего исчез из шкафа.

— Если так, сомнительно, что он использовал бы яд. Ведь он мог ранить тебя, а твоя смерть, похоже, не входила в его планы. Кроме того, насколько я знаю Кима, он не стал бы выбирать такой недостойный вид убийства. Не тревожься, Вель.

— Я поговорю с ним.

— Успеется, — улыбнулся Джай. — Иди лучше ко мне.

Улыбка всегда была редким гостем на его суровом лице, а сегодня она казалась мне особенно бесценной. Я тепло улыбнулась в ответ, присела на краешек ванны, бережно взяла лицо любимого в ладони и поцеловала — страстно, нетерпеливо. Наше недавнее порывистое единение не дало нам возможности как следует насладиться друг другом, но впереди у нас теперь много дней и ночей…

Вовремя учуяв подвох и увернувшись от коварной попытки опрокинуть меня в воду, я отпрянула и, отдышавшись, поправила волосы.

— Мне не хочется тебя торопить, но и опаздывать к обеду нехорошо. Позже… мы поговорим обо всем. У меня к тебе тысяча вопросов.

— Меняю ответы на тысячу поцелуев, — по-мальчишески улыбнулся Джай и сделал вид, что собирается обрызгать меня водой.

Рассмеявшись, я вышла из купальни. Тревога из-за покушения на него все еще скребла сердце, но Джай умудрился сделать ее неявной, зыбкой… Невольно подумалось: он столько раз смотрел смерти в лицо, что подобный эпизод кажется ему незначительной мелочью.

Но только не мне.

Я достала из сундука припрятанную в самом низу мужскую рубашку из дорогого батиста — ту, что когда-то шила для Джая, чтобы подарить ему в день победы над рабством. Не простую рабскую рубаху, а красивую, с искусной вышивкой и кружевами, какую не стыдно было бы носить знатному дону. Однако день победы над рабством принес столько горечи, что о своем подарке я попросту забыла. Теперь же он пригодился как нельзя кстати.

К рубашке прилагались и короткие нижние штаны — надеюсь, они придутся ему впору. Едва ли у Джая есть с собой подходящая одежда для смены, но, быть может, завтра удастся купить на фабрике приличный костюм по размеру. А если нет — закажу у модистки, ведь теперь я снова богата и могу позволить себе некоторое расточительство.

Рукав мундира пришлось заштопать на скорую руку — позже займусь им как следует. Джай вышел из купальни с обернутым вокруг бедер полотенцем, и у меня сжалось сердце при виде его обнаженного тела.

Он сильно похудел с тех пор, как мы виделись в последний раз, но это поправимо. А вот шрамы, которыми было испещрено его сильное тело, не денутся уже никуда. В ярких лучах назойливого солнца отчетливо виднелось клеймо на груди — в виде буквы «А» в обрамлении виноградных листьев. Сглотнув, я отвела глаза и вручила ему свежую одежду. Сама же наскоро перевязала ему руку и поспешила в купальню: времени принимать ванну уже не было, но освежиться и сменить платье следовало непременно.

Когда я вернулась, Джай успел одеться. Он стоял у большого зеркала и с особым вниманием рассматривал кружевные манжеты, приближая их почти вплотную к глазам.

— Нравится? — я не смогла удержаться от улыбки. Никогда прежде не видела Джая таким — красивым, статным, в строгой военной форме.

— Чувствую себя настоящим благородным лордом, — хмыкнул Джай, разведя руки в стороны.

Я хихикнула, сама повязала ему шейный платок, зачесала назад еще влажные волосы — они отросли настолько, что удалось стянуть их сзади лентой. И как раз вовремя: Нейлин прислала с кухни служанку — звать нас к обеду.

— Ты уверена, что будет уместно мне обедать вместе с вами? — засомневался вдруг Джай. — Я мог бы разделить трапезу с Вуном и остальными…

— Твое место рядом с нами, — без малейших колебаний сказала я. — Идем же.

Сай прекрасно справилась с детьми. Умытые, переодетые и причесанные, они беззастенчиво рассматривали Джая: Габи с неприкрытым любопытством, Сандро — с враждебной настороженностью. Я решила, что представлю им Джая как полагается уже за столом, поэтому не торопилась с объяснениями.

Изабель ожидала в столовой — на своем привычном месте. По обе стороны от нее были приготовлены приборы для детей. Еще два прибора находились по другую сторону стола: там, где обычно сидела я, и по левую руку от меня. Я почувствовала легкий укол ревности: банкира Барсену во время его визита Изабель не постеснялась посадить по правую руку, где прежде сидел Диего. «Бывший раб не займет места моего сына», — как будто говорил ее взгляд.

Впрочем, Джай ничего не заметил.

— Донна Изабель, дети, хочу вам еще раз представить нашего гостя: полковник Джайвел Хатфорд. Офицер королевских войск Аверленда.

Джай отвесил легкий церемонный поклон.

— Дон Адальяро, — учтиво поприветствовал он Сандро. — Донна Изабель. Леди Габриэла.

— Аверленда? — зачарованно повторила Габи, усаживаясь на место. — Мой дедушка Эван живет в Аверленде. Джай, ты его знаешь?

— Не имел чести быть знакомым с вашим дедушкой Эваном, леди Габриэла, — усмехнувшись, Джай отодвинул для меня стул и только после того, как все расселись, сел сам.

Изабель выжидающе молчала. Наблюдала за тем, как Джай ведет себя за столом, чтобы поймать на оплошности и получить лишнее доказательство его низкого происхождения. Но манеры Джая безупречностью удивили даже меня. Я настолько привыкла к нему простому, не соблюдающему никаких условностей, присущих высшему свету, что теперь как будто смотрела на другого человека.

— И как долго у нас будет гостить полковник Хатфорд? — наконец изрекла она.

Я с тревогой покосилась на Джая: обладая вспыльчивым нравом, он мог не стерпеть издевки. Но беспокоилась напрасно: он выглядел спокойным, разве что прекратил жевать, обдумывая ответ. Дети, затаив дыхание, тоже смотрели ему в рот. Но это была моя война, не его, и мне следовало сразу отвоевать у Изабель границы.

— Так долго, как ему будет удобно. Я собираюсь сдать полковнику комнату в нашем поместье. Лишний доход нам не помешает, а порядочные постояльцы нынче редкость.

Изабель приняла удар с честью.

— Что ж, разумное решение, — подозрительно быстро согласилась она. — А из каких доходов полковник Хатфорд собирается платить за комнату?

— Мне положено кое-какое военное довольствие от властей Саллиды, — невозмутимо ответил Джай, отпив глоток белого вина из нашего урожая. — Но это на первое время. Как только в Кастаделле все наладится, я намерен съездить в Аверленд и решить вопросы наследования. В силу не зависящих от меня обстоятельств, — он бросил выразительный взгляд на Изабель, — я вынужден был отложить это важное дело на двенадцать лет.

Изабель проглотила ответ с присущим ей королевским достоинством. Отодвинула тарелку с недоеденным черепашьим супом, которую тут же подхватила расторопная прислужница, и как бы между прочим уточнила:

— Съездить или уехать?

Я замерла в ожидании ответа. Мы не успели обсудить ровным счетом ничего из дальнейших планов, и теперь душа заныла: неужели нам вновь предстоит расстаться? Надолго или… навсегда?

— Съездить, — с безукоризненной вежливостью ответил Джай. — Ненадолго. Пока я буду полезен донне Вельдане, я предпочел бы оставаться рядом с ней.

— Разумно, — хмыкнула Изабель, но от меня не укрылось то, как дрогнул уголок ее рта.

— Что ж, тогда у меня вопрос, — первое сражение закончилось моей победой, самое время атаковать снова. — Вы сегодня видели Кима?

— Я видел, — подал голос Сандро. — Когда ты ушла, он взял лук и ушел за тобой.

— Дон Алессандро, — холодно осадила его Изабель. — Вопрос был задан не вам.

— Вы знали?.. — тихо спросила я, глядя ей в глаза.

На ее лице промелькнул страх. Я с трудом протолкнула в грудь глоток воздуха. Неужели Изабель хватило подлости подговорить Кима на убийство Джая? От этой мысли мне сделалось так дурно, что пришлось ослабить шнуровку платья у ворота.

— Знала о чем? — будто не понимая, переспросила она.

«В нас стреляли», — хотела я бросить ей в лицо. Но с нами за столом сидели дети, и я не хотела их пугать. После случая с Хорхе и шайкой разбойников Сандро стал часто просыпаться по ночам с криком, а Габи с опаской относилась к каждому незнакомцу, появлявшемуся у нас в доме. Война изрядно подпортила им детство, и я хотела бы оградить их от излишних потрясений.

— Джай, ты был на войне? — вдруг спросил Сандро, которому наскучило слушать наши пикировки.

— Был, — улыбнулся Джай.

— Убивал халиссийцев? — карие глаза Сандро загорелись восторгом.

— Да, — голос Джая дрогнул, а улыбка исчезла с лица.

— Много убил?

— Много.

— А чем убивал? Мечом, луком или аркебузой?

— Мечом, — Джай явно чувствовал себя неуютно под градом невинных детских вопросов.

— А что лучше, меч или аркебуза? — допытывался Сандро.

— Зависит от сражения и от того, насколько далека цель. Если хотите, я расскажу вам все после обеда, дон Адальяро.

— Хочу! — личико Сандро окончательно прояснилось. — А из лука ты стрелять умеешь? Ким умеет, но не хочет меня учить. Пойдем за дом, там есть мишень?

Аппетит у меня пропал окончательно. Но я терпеливо дождалась, пока закончится обед. Дети тут же потащили Джая во двор, а я позволила себе немного замешкаться, чтобы остаться с Изабель наедине.

— Ким стрелял в Джая, — сообщила я без обиняков, не сводя с нее глаз.

Ее подбородок дрогнул, а страх в темных глазах вспыхнул отчетливей.

— Ты думаешь, это я надоумила его?

— Вы мне скажите.

— Я никогда бы этого не сделала.

— Откуда мне знать? — нахмурилась я. — Вы ведь желали Джаю смерти.

Она резко отвернулась, пряча блеснувшие в глазах слезы.

— Он отнял у меня последнее, что было мне дорого. Но я не желаю ему смерти. Я много думала… обо всем… Быть может, я… — она запнулась и прикусила губу, опустив ресницы.

— Джай останется со мной, — тихо, но твердо сказала я.

— Я вижу, ты уже все решила, — повела плечом Изабель, совладав с минутной слабостью. — Что ж, дело твое. Только…

— Что?

Лицо свекрови вновь сделалось надменно-непроницаемым.

— Только будь добра, не опозорь имени моего сына появлением бастарда.

Не дожидаясь ответа, она приподняла юбки и гордо вышла из столовой.

Я проглотила обидный намек, но, в сущности, она была права. Теперь у нас с Джаем все так запуталось.

Впрочем, теперь у нас достаточно времени, чтобы понемногу распутать этот клубок. А пока следовало поговорить с Кимом. Я вышла во двор и первым делом разыскала Вуна. Старый слуга сказал, что видел Кима, направлявшегося в сторону усыпальницы. Я немедленно отправилась следом.

И обнаружила Кима там, в холодных сводах фамильного склепа Адальяро. Ссутулившись и уронив голову ниже плеч, он сидел у каменного гроба Диего. Хозяйский боевой лук стоял рядом, прислоненный к барельефу на стене.

— Ким, — тихо позвала я. Он не шевельнулся. — Я знаю, что ты сделал сегодня. И знаю, почему. Это моя ошибка: мне не пришло в голову объяснить тебе, что произошло тогда. Я знаю, ты любил Диего и хотел отомстить за него. Но Джай не виновен в его смерти.

Ким вскинулся, черные глаза гневно сверкнули. Смолянистые кудри рассыпались по широким плечам. «Красив, как Диего», — грустно подумалось мне.

— Ты слышал, о чем говорила донна Изабель, обвиняя Джая, но тогда она тоже не знала правды. Правда в том, что Джай поднял восстание и освободил Кастаделлу от рабства. Правда в том, что четверо сенаторов были убиты по его приказу. Но Диего должен был выжить. Джай хотел сохранить его жизнь ради меня — и наших детей. Увы, вышло так, что в суматохе на Арене на меня напал один из повстанцев. Диего бросился защищать меня — и был убит подлым ударом в спину. Нет, не от руки Джая. Напротив, он пытался спасти моего мужа. Вынес его с побоища, отправил нас домой. Если и есть чья-то вина в смерти Диего, то лишь моя. Мне не следовало соваться туда. Тогда Диего остался бы жив.

На красивом лице Кима отразилось смятение. Страдание и боль. Из широко раскрытых глаз покатились слезы. Гибкое тело сотряслось мелкой дрожью.

— Ты взял бы на душу большой грех, если бы убил Джая, — тихо добавила я.

Он отчаянно замотал головой, черные кудри упали ему на лицо. Я осторожно отвела их, коснулась пальцами его скулы. Вгляделась в глаза.

— Я должна знать, что ты собираешься делать.

От отдернул голову, словно мои пальцы жгли ему кожу. Принялся быстро и размашисто жестикулировать. Я не понимала ни единого жеста — и все же поняла, что он пытался сказать.

— Я не стану никому говорить. Не стану гнать тебя со двора. Ты защитил меня и донну Изабель, когда мы нуждались в защите. Здесь покоится тело любимого тобой человека. Это и твой дом тоже. Но ты должен обещать, что не навредишь Джаю. Пожалуйста, Ким.

На высоких южных скулах заиграли желваки. Линия чувственных губ исказилась. Я ждала ответа долго, но в конце концов дождалась короткого кивка.

— Хорошо, — выдохнула я. — Тогда забудем старые обиды.

Ким гордо вскинул голову, быстро указал на лук и ударил себя по груди.

— Конечно, возьми, — грустно улыбнулась я. — Он твой по праву.

Не помню, испытывал ли когда-либо в жизни подобное. Не знаю, как правильно назвать то чувство, что сейчас распирает мне грудь. Счастье? Если это не оно, то я не знаю и, пожалуй, никогда не узнаю, что же тогда такое счастье.

Любимая женщина рядом. Меня не проклинают и не гонят со двора. На детей я смотрю не украдкой через решетку ворот, а прямо, глаза в глаза. Я еще не окончательно ослеп и способен видеть красоту моей дочери и любоваться ею, не таясь. Могу держать руку сына, направляя движения игрушечного меча. Могу слышать, как из стойла раздается добродушное ворчание Вуна, чешущего гриву моему строптивому коню.

Жара вынуждает нас искать спасения на берегу моря, и мы идем вместе: я, Вель и дети. Дочь и сын в длинных рубашонках с визгом плещутся в теплых прибрежных водах, гоняясь друг за другом; Вель, подоткнув платье, босиком бродит по спрессованому мокрому песку и собирает красивые ракушки; я сижу неподалеку на плоском камне под скудной тенью пальмы, щурюсь от яркого солнца и наблюдаю за ними. Хотелось бы вот так же беззаботно скинуть одежду и нырнуть с головой в бескрайнюю глубину — как не хватало моря во время похода! А еще лучше прихватить с собой Вель, окунуть ее в воду и долго, с наслаждением целовать мокрые щеки, соленые губы, сияющие глаза. Но нельзя: я не дикарь и даже не раб, а уважаемый человек, ветеран войны, и должен вести себя подобающе.

Много позже мы, довольные, разморенные и уставшие, идем на пристань встречать с рыбалки Зура. Старина Зур, опешив, вначале роняет из рук полную сеть рыбы, а после, передав мальчишке-помощнику улов и подхватив клюку, неуклюже хромает ко мне. К его ноге привязана деревяшка, она вязнет в песке, как и клюка. Наверное, ходить ему жутко неудобно, но он все же ходит. Расчувствовавшись, я крепко обнимаю его и похлопываю по спине.

— Поздравляю с победой, полковник, — говорит он и украдкой утирает повлажневшие глаза.

— Это наша общая победа, — говорю в ответ. — Спасибо, что заботился о… поместье.

Едва не брякнул «о моей семье», но вовремя прикусил язык. Единственное, что слегка омрачает этот чудесный день — то, что я не могу в открытую назвать Вель любимой, а детей — своими.

Помогаю вытащить лодку и переложить улов на видавшую виды тележку. Вместе возвращаемся в поместье.

До ужина еще есть время; Вель и Габи идут смотреть, как Зур выпускает в большую бадью пойманных рыб, а Алекс снова тянет меня на задний двор. Достает игрушечный лук, натягивает тетиву и пускает стрелу в соломенное чучело. Мне приходится подойти ближе к мишени и прищуриться, чтобы различить стрелу, попавшую чучелу в туловище.

— Молодец! — восхищенно восклицаю, вытаскивая стрелу. — У тебя зоркие глаза и умелые руки.

Алекс расплывается в гордой улыбке.

— Теперь ты! — отдает мне лук.

Пытаюсь прицелиться из детского лука с того же места, где стоял Алекс. Но ожидаемо промахиваюсь. Когда мальчик бежит подбирать стрелу, отворачиваюсь от низких лучей заходящего солнца и вдруг замечаю гибкую фигуру Кима. Он смотрит на меня с каменным выражением лица. Подбегает Алекс, и Ким коротким движением предлагает мне взять лук — настоящий, боевой. Из которого сегодня пытался убить меня.

Качаю головой, отказываясь от предложения, но Алекс начинает скакать на месте, словно маленькая обезьянка:

— Джай, давай! Попробуй из большого!

— Не получится, — развожу руками. — Стрелять из лука я не умею. Лучше пусть Ким тебя научит.

— Ким, покажи! Попади ему в глаз! — подпрыгивает в нетерпении Алекс.

Ким отходит на несколько шагов назад — с этого расстояния я не различил бы даже очертаний чучела — и легко, почти не целясь, пускает стрелу.

— Ух ты!!! Прямо в глаз!!! — захлебываясь от восторга, кричит сынок.

— Дон Алессандро! — раздается позади голос Сай. — Скоро подадут ужин. Пойдемте переоденемся к столу.

Мальчик, громко повозмущавшись, все же подчиняется, и мы с Кимом остаемся одни.

Он долго и пристально смотрит на меня — с вызовом во взгляде. Лук опущен, но я знаю: в умелых руках достаточно доли мгновения, чтобы пустить смертельную стрелу.

— Метко стреляешь, — наконец говорю я и позволяю себе дружески хлопнуть его по плечу.

Не оборачиваясь, ухожу со двора.

День догорает. После ужина, прошедшего на удивление мирно, мы расходимся по комнатам. Дети и Сай по распоряжению Вель занимают теперь бывшие покои Диего Адальяро, а мы с Вель снова играем в прятки: для меня приготовлена старая комнатушка, в которой так и не заделан скрытый за гобеленом проход в детскую.

Наконец-то мы остаемся одни.

Не могу сдержаться, сгребаю податливую Вель в объятия и с наслаждением целую — сладко, властно, глубоко. Мы целуемся бесконечно долго, не разжимая объятий. Руки Вель обхватывают мои плечи, ласкают затылок, зарываются в волосы. Мои ладони скользят по ее узкой спине, сжимают аппетитные округлости под ворохом юбок, трогают грудь сквозь плотный корсаж.

Еще немного — и я снова совсем потеряю контроль. Но теперь я не хочу торопиться, словно грубый нетерпеливый мужлан. Мы меняемся: я наскоро освежаюсь в теплой пресной воде и уступаю купальню Вель. Пока она всласть плещется в ванне, без стеснения растягиваюсь на широкой мягкой кровати, раскидываю руки и ноги в стороны, словно морская звезда, закрываю глаза и блаженно улыбаюсь. Совсем скоро Вель — обнаженная, соблазнительная — придет ко мне в постель. И я буду любить ее долго. До самого утра.

Да, воистину это лучший день в моей жизни.

====== Глава 62. Жить без страха ======

Комментарий к Глава 62. Жить без страха глава пока не бечена

Я выбралась из теплой ванны, насухо вытерлась полотенцем и подошла к полочкам, вделанным в стену — сплошь уставленным множеством пузырьков. Каждый из них напоминал мне о Лей: это она с любовью и заботой собирала весь этот арсенал, которым всякий раз после ванны умащивала мою кожу. Чтобы оставалась нежной и упругой, чтобы не теряла влагу, чтобы приятно пахла, чтобы не сгорала на солнце… Я внимала ее словам вполуха, почему-то уверенная, что так будет всегда, и мне вовсе не обязательно запоминать ее наставления, ведь Лей рядом…

Но она давным-давно покинула поместье, и мне оставалось лишь вспоминать ее слова и различать пузырьки по цвету и запаху.

Я хотела спросить у Джая, слышал ли он что-либо о ней и о Хаб-Арифе, но вначале нам было не до того, а теперь… теперь я боялась услышать страшное.

Неторопливо втирая в кожу масло с нежным, тонким ароматом, я вспоминала руки Лей. Нашла ли она свое счастье с Хаб-Арифом? Что вообще случилось с халиссийцами? Увижу ли я когда-нибудь единственную по-настоящему близкую подругу?

Закончив с маслом, я подошла к зеркалу и распустила волосы. Расчесала до шелковистого блеска — прядь за прядью. Джай всегда любил мои волосы — перебирать, пропускать между пальцами, зарываться в них лицом. Любил, когда мои волосы падали ему на грудь и плечи, если я склонялась над ним за поцелуем…

По телу пробежала сладкая, томительная дрожь. Я натянула чистую рубашку — дорогую, из тонкого дескарского шелка — и вернулась в комнату.

Джай спал, откинув голову на подушку и слегка повернувшись в сторону окна. Его широкая сильная грудь ровно, медленно поднималась в такт дыханию. Одна рука прикрывала обнаженный живот, другая безвольно свесилась с края кровати.

Мои губы тронула улыбка. Хотелось защитить эту несвойственную Джаю безмятежность. Накрыть ладонью, загородить своим телом от всего враждебного мира… В своем эгоизме я и не подумала, что ему надо дать как следует отоспаться — едва ли за долгие месяцы войны и изнурительных переходов он мог позволить себе спокойный сон.

Что ж, пусть отсыпается. Я с большой осторожностью положила на край кровати свесившуюся руку, поцеловала любимого в теплое плечо, чуть ярче разожгла тлеющую лампу и устроилась на своей половине кровати с мундиром и иглой — раз уж выдался свободный вечер, лучше не терять его зря и как следует заштопать прореху.

Работа продвигалась медленно: я то и дело отвлекалась, рассматривая спящего Джая. Взглядом ласкала волевой профиль — широкий лоб, крупный нос, резковатую линию челюсти, расслабленные во сне губы. Он похудел, но стал как будто более жилистым, и на выпуклых мышцах отчетливей просматривались неровные линии шрамов. Мерцающий свет лампы отбрасывал призрачную тень на букву «А», когда-то выжженную на его груди. Я бездумно коснулась ее кончиком пальца…

Джай вскинулся, словно вихрь, испугав меня до паралича, и крепко прижал к кровати. Сердце заколотилось в горле, я вытаращила глаза, глядя на его перекошенное лицо.

— Джай, это я… — пролепетала я, неспособная пошевелиться. — Это я, Вель.

— Вель… Прости.

Он отдернул руки, словно от огня, освобождая меня из тисков захвата. Я потерла плечо, на котором наверняка завтра нальется синяк, и успокаивающе погладила любимого по щеке.

— Джай, ты дома. Больше не надо ни от кого защищаться.

— Вель… — сдавленно произнес он и склонился надо мной низко-низко.

Тронул волосы, которые я все-таки собрала в косу, чтобы не мешали. Обвел загрубевшими пальцами контур подбородка — и смотрел, смотрел, вглядываясь в меня так пристально, словно не узнавал.

— Что с тобой, милый? — с возрастающей тревогой спросила я.

— Ты такая красивая, — прошептал он и очертил пальцем контур моих бровей, носа, губ. — Хочу тебя запомнить.

— Запомнить? — тревога пустила черные щупальца к сердцу, сдавила живот, проникла в самую душу. — Ты собираешься покинуть меня?

— Нет, нет… — он качнул головой и шире распахнул глаза. — Что ты! Я никуда не уйду от тебя. Просто…

— Что?

— Я стал плохо видеть, Вель. И мне кажется… это ухудшается. Однажды я ослепну, и тогда… хочу всегда помнить, какая ты на самом деле.

— Что за глупости! — нахмурилась я и ласково потрепала его за волосы. — Завтра же поедем к доктору Гидо, он посмотрит тебя и назначит лечение. Ты не ослепнешь, мы этого не допустим.

Он склонился надо мной и поцеловал меня в губы. Я раскрыла их ему навстречу, но он лишь скользнул по ним смазанным движением, коснулся подбородка, впадинки под ним, спустился на шею. Прижался лицом к груди, не пытаясь снять с меня рубашку. Замер на несколько мгновений — кажется, мы с ним дышали в унисон. А затем…

…затем его широкие плечи содрогнулись. Еще раз, и еще. Он шумно, порывисто выдохнул, и я почувствовала на рубашке горячее, мокрое.

Никогда прежде не видела его слез. Не видела их и теперь — даже в этот момент он старался не показывать свою слабость, лишь шумно дышал, и его большое, сильное тело время от времени судорожно содрогалось. Я осторожно перебирала непривычно длинные волосы, легонько массировала кожу головы, нежно касалась напряженных плеч, бугрящихся мышцами рук. Шептала тихо всякие глупости — только бы успокоился, только бы поверил, что дома, что мы вместе, что нет причин расставаться и ждать новых невзгод.

В этот миг нашего странного единения я была абсолютно уверена: вместе мы справимся с любой напастью, что пожелала бы омрачить наше счастье.

Вскоре Джай затих, так и не подняв головы. Его тело потяжелело: снова заснул.

Я продолжала перебирать его волосы и гладить расслабленное тело — нежно, ласково, словно малое дитя. И думала, сколько же времени должно пройти, чтобы забылась война, опасность и смерть. Чтобы он перестал вздрагивать во сне…

Просыпаюсь и снова не сразу понимаю — где я, что со мной, кто со мной. Мягкая постель — лежать на ней непривычно, но очень приятно. Тихая ночь — за окном слышится лишь нестройный хор южных цикад и далекий шепот морского прибоя. Женщина, прильнувшая ко мне всем телом — моя Вель, и она мне не снится. Чтобы убедиться в этом, вдыхаю родной запах — волос, кожи, ароматного притирания, еще чего-то неуловимого. Убираю упавшие на лицо светлые пряди, вновь не могу насмотреться на красивое лицо. На бледные щеки падает тень длинных ресниц, пухлые губки чуть приоткрыты, как у ребенка. Сладкие, манящие.

Мне становится стыдно, что напугал ее первым пробуждением. Ночь любви, о которой мечтал, превратилась в ночь недоразумений и отголосков прошлого. Осторожно, невесомо, чтобы не разбудить свое спящее счастье, касаюсь губами ее губ.

Увы мне: она просыпается. Смотрит непонимающе — один короткий миг — и тотчас лицо ее озаряется улыбкой.

— Джай, — шепчет она и трет сонные глаза.

— Спи, родная, — шепчу я в ответ, но нет сил держаться от нее в стороне.

Хочется видеть ее всю — обнаженную, распахнутую — для меня. Хочу оставить ее в покое, не тревожить ее сон, но притяжение невыносимо, и губы снова льнут к губам, руки сминают ткань рубашки, добираются до голой кожи, накрывают горстью мягкую, теплую грудь.

Вель с тихим стоном переворачивается на спину, поддается мне, раскрывается. Хочется целовать ее всю и везде — и теперь я не спешу, не отказываю себе в удовольствии заново изучить каждый уголок желанного тела. Она любит, когда я слегка прихватываю губами кожу на шее — и теперь закрывает глаза, чуть отклоняя голову. Она любит, когда я ласкаю пальцами и языком твердые соски — и теперь выгибается, словно натянутая тетива в умелых руках лучника. С наслаждением исследую ртом впадинку между мягких округлостей, нежную линию живота, слегка потяжелевших бедер. Дразню языком призывно раскрытое лоно — она снова смущается, словно впервые, пытается оттолкнуть, но затем запрокидывает голову и хватает ртом воздух, двигаясь в такт моим движениям.

Я бы мог довести ее до грани, но меня самого разрывает от вожделения, и я хочу, чтобы мы достигли вершин вместе. Она впускает меня с утробным стоном, и я обнимаю ее, прижимаюсь теснее, окутываю ее собой. Моя, моя… Теперь навсегда.

Время растворяется в жгучем, исступленном желании. Лишь когда мы оба утоляем испепеляющую нас жажду, возвращается способность мыслить, говорить.

Я лежу на спине, закинув за спину руки, и смотрю на нее. После неистовой любви как будто начинаю лучше видеть — каждую черточку милого лица. Она лежит на боку, прижавшись ко мне грудью, и водит пальцами по уродливым полосам моих шрамов. Медленно очерчивает букву «А» на моей груди, склоняется и целует — сладко, нежно, над самым соском.

— Почему ты не избавился от клейма? — задает мне первый вопрос.

— Зачем? — спрашиваю в ответ и улыбаюсь.

— Чтобы забыть обо всем. О страшных годах рабства.

— Разве об этом забудешь? — хмыкаю я. Притягиваю любимую к себе еще ближе, прослеживаю ладонью дивный изгиб спины, обхватываю округлость пониже. Как я скучал по этому.

— И все же… почему? — допытывается она.

— Хочу его оставить. Я ваш раб, донна Адальяро, и всегда им останусь.

— Ах так, — щурится хитро и вдруг выворачивается из моих объятий, словно змея, и садится мне на живот, заводит мои руки за голову, прижимает к постели. Смотрю на нее — на красивое лицо, на по-женски налитую грудь, что маячит прямо перед глазами, на крутую линию разведенных бедер, что белеют поверх моих. — Тогда выполняй мои желания.

— С удовольствием, госпожа, — улыбаюсь я, не в силах оторвать взгляда от заманчивого зрелища.

— Закрой глаза, — требует она.

Это трудно — после почти целого года, в течение которого я не мог ее видеть, — но я с неохотой подчиняюсь.

Отдаюсь давно позабытым ощущениям. Насмешница прикасается умело и возбуждающе — так, что хочется застонать от неутоленной жажды, сгорая от нетерпения. Изводит, терзает, легкую боль сменяет откровенной лаской, не оставляет забытым ни единого уголка моего тела. Добирается до сокровенного, дразнит долго и жестоко, будто это ей игрушка. С закрытыми глазами трудно уловить, когда бесцеремонные пальцы сменяются губами, но теперь все едино — с губ срываются стоны и мольбы: ну давай же, давай…

Наконец изволит сжалиться — надо мной или над собой — позволяет открыть глаза, переплетает пальцы с моими, впускает в узкую тесноту своего лона и начинает медленные, мучительно-сладкие движения.

Много позже, разгоряченные и покрытые испариной, лежим, обнимая друг друга, дарим друг другу ленивые, чувственные поцелуи и обретаем возможность мыслить и говорить.

— Джай… расскажи мне.

— Что?

— Все… что стало с халиссийцами?

— Тебя интересуют все или кто-то конкретный? — усмехаюсь я, вдыхая дивный запах ее кожи у виска.

— Ты знаешь.

— Они живы. И Зверь, и Лей. Во всяком случае, были, когда я видел их впоследний раз.

Ненадолго ныряю в воспоминания — еще свежие, но уже ставшие прошлым, стремящиеся отойти на дальний план, в другую жизнь. Отступление халиссийцев, что держали победу на кончиках своих мечей, но внезапно вкусили горечь поражения; короткий совет с северянами, где генералы-южане снова сошлись в единогласной мнении — окружить и добить. Вопросительный взгляд маршала, безумный план, родившийся в моей голове — без шанса стать реальностью, и все же услышанный и поддержанный бывшими соотечественниками.

И снова переговоры с Хаб-Арифом. На него больно было смотреть — гордый, сильный, несломленный, и все-таки проигравший. Они не ожидали милости от армии союзников, а после колебались, решая, отвергнуть ее с презрением и умереть в бесславном бою — или дать шанс своим детям жить и продолжать их род на землях предков.

— Мы заключили договор, — говорю я Вель самое важное, стараясь не вспоминать гнев и боль в глазах Зверя. — Границы отодвинуты далеко на восток, вглубь континента. Плодородное южное побережье полностью отошло под протекторат Саллиды. В десяти лигах от новой границы халиссийцы не имеют права селиться. Со временем там установят охранные приспособления, которые придумал Аро. К этим порождениям пекла халиссийцы не сунутся в здравом уме — они плюются жидким огнем на три полета стрелы.

— Но… где же они будут жить, если вы отобрали у них плодородные земли? — тихо спрашивает Вель.

В этом вся она. Ей бы только жалеть — своих, чужих…

— Отобрали, но не совсем. На что саллидианцам те земли? Кто захочет переселяться с насиженных мест в незнакомые, враждебные? Там будут жить халиссийцы. Но те, кто пожелает остаться на этих землях, должны признать себя гражданами Саллиды — и принести клятву не поднимать оружие против своей державы. Наказание за нарушение — смерть виновного и изгнание его семьи без права возвращения.

— И… многие остались?

— Многие. Женщины, дети — те, кто хочет жить в сытости и безопасности. С ними остались мужчины — чтобы защищать, пахать землю, растить урожай.

— А… Хаб-Ариф и Лей? Они тоже остались?

— Нет, — мрачнею я, вспоминая черные глаза Зверя, мечущие раскаленные молнии, и круглый живот Лей, что держит его за руку, смиренно отступив на полшага назад. — Они ушли. Хотят найти новые земли — но не на западе, а на востоке.

— Но… там же пустыня?

— Кто знает? — пожимаю плечом и чувствую, как кожу щекочет упавший на него светлый локон. — Говорят, оттуда, из-за восточных гор, прилетают птицы, что не могут гнездиться в пустыне. Хаб-Ариф принял решение. Он сам в ответе за свою семью. А я в ответе за свою.

Прижимаю к себе свое сокровище, оглаживаю плавные изгибы обнаженного тела, дышу ею, люблю ее.

— Ну а ты? — спрашивает она и касается губами моей скулы. — Что собираешься делать?

Я тяжело вздыхаю: она вплотную подобралась к тому, что хотелось бы отодвинуть как можно дальше. Не хочется оставлять ее даже на день, даже на час, но… Иначе мне не получить того, к чему я стремлюсь всем сердцем.

Сделать ее своей.

— Мне придется уехать, Вель.

— На север? — чувствую, как под моей ладонью напрягается ее тело.

— Да. К королю Аверленда. Я должен вернуть себе имя, Вель. Восстановить свои права на дом. Только после этого я смогу заткнуть рты насмешникам. Стать достойным тебя и просить твоей руки — чтобы не опозорить вдову сенатора союзом с безродным бывшим рабом.

Она постепенно расслабляется, проводит пальцами по моей груди, животу, кладет ладонь на бедро. Мое тело недвусмысленно отзывается на дразнящую ласку. Зарываюсь носом в ее шею, зацеловываю хрупкую линию ключиц. Еще немного — и заурчу, словно кот. Я не помню, когда еще был настолько счастлив.

— Я хочу поехать с тобой, — наконец произносит она.

На мгновение замираю, принимая услышанное.

— Правда?..

— Я соскучилась по Аверленду. По родным. По холоду, — она вздрагивает от легкого, невесомого прикосновения моих пальцев к ее груди. — И по тебе. Не хочу отпускать тебя больше так надолго.

— А дети?

— Поедут с нами.

Закрываю глаза и представляю себе невозможное. Мы — семья, живем в доме моих родителей, Алекс и Габи называют меня отцом. Пожалуй, дом придется достроить: после роскошного поместья Адальяро он покажется Вель слишком тесным. Тем более, если у нас появятся еще дети… На которых больше никто не заявит права.

— Ты согласен? — не дождавшись ответа, допытывается она.

— Согласен ли я? Вель, да это гораздо больше, чем я мог мечтать!

Ее ладонь опасно смещается — и чем жарче становится в паху, тем меньше я способен думать.

Впрочем, до утра думать вовсе не обязательно.

====== Глава 63. На север ======

Кастаделла с возвращением мужчин постепенно начинала оживать. Ремонтировались дома, заново мостились булыжником улицы, чистились акведуки. В порту, на рынках, в ремесленных мастерских забурлила жизнь, заново распахивались и засевались поля, за фрахт торговых кораблей вновь начались нешуточные сражения.

Сенат заработал в полную силу, поэтому я опять много времени стала проводить вне дома. Правда, теперь заседать в Сенате было гораздо приятней: решались обыденные, мирные вопросы; жестокие потребности войны и непопулярные решения военного времени не висели над душой каждого из сенаторов.

Контрибуция от халиссийцев, разделенная между городами Саллиды, оказалась ничтожной по сравнению с тем, сколько всего предстояло восстанавливать после войны.

Одним из первых в Сенате встал вопрос о выполнении грабительского контракта с пиратами, пришлось заново перекраивать карту страны. Аро вернулся с Туманных островов к нам в поместье. Потеря плавильни — его детища, к которому он был нежно привязан, — и доступа к вонючей вязкой жиже, способной воспламеняться, сделала его молчаливым, нелюдимым и угрюмым. Однако мы с Джаем не могли не восхищаться, глядя на него: из некогда забитого, запуганного, костлявого и угловатого подростка он превратился в высокого, статного, невероятно красивого молодого парня. Я втайне надеялась, что однажды он сумеет забыть о своем рабском прошлом.

Дома тоже хватало забот. Часть лошадей, вместо уведенных халиссийцами, нам вернули, однако конюшню пришлось отстраивать за свой счет: муниципальных денег едва хватало на выплату военного содержания солдатам и авральный ремонт важных городских объектов. Впрочем, я не унывала: денег, переданных дядюшкой, хватало не только на покупку недостающих лошадей и постройку конюшни, но и на жалованье наемным работникам. Наконец-то я смогла свободно вздохнуть: люди отчаянно нуждались в заработках, а нашим полям требовались рабочие руки, теперь не было необходимости гнуть спину самой.

К доктору Гидо, который вернулся в Кастаделлу вместе с первыми военными обозами, мы с Джаем наведались незамедлительно. Постаревший, сгорбленный, еще сильнее усохший и совершенно седой, он, тем не менее, продолжал самоотверженно помогать людям. Джая он встретил по-отечески тепло. Долго рассматривал его глаза сквозь увеличительные стекла, заставлял его смотреть то на свет, то на темноту, рассматривать рисунки на разном расстоянии, жмуриться и, наоборот, не мигать, вращать глазами в разные стороны. Хмурился, ощупывая голову, затылок и шею, где скрывались давно затянувшиеся раны.

В самих глазах он не нашел недуга, огорошив нас предположением, что потерей зрения дают о себе знать старые травмы. Он научил меня правильно массировать Джаю голову, выписал целый ворох зелий и снадобий для расслабления мышц и сосудов, а для чтения и мелкой работы подобрал моноколь в бронзовой оправе. Зрение орла, сказал он, вернуть уже не удастся, но если Джай станет серьезно относиться к лечению, то дальнейшее ухудшение остановится, и он не ослепнет окончательно.

Мы были довольны и тем. Первое время Джай, как ребенок, дурачился и рассматривал сквозь чудесный монокль меня. А потом целовал — каждую черточку, каждую родинку, каждую веснушку, которую удавалось рассмотреть на моем лице… и не только на лице.

Через три недели наконец сбылось желание Джая: мы приехали в порт, чтобы взойти на корабль, идущий на север. Дети танцевали от нетерпения, предвкушая долгое морское путешествие, в котором, по их мнению, непременно должно было случиться множество приключений. С нами решили ехать Сай, которая ни за что не хотела разлучаться с детьми, и Аро, которому Джай предложил сменить обстановку и повидать земли, где родилась его покойная мать.

Изабель провожала нас, тяжело опираясь на руку Вуна. Между нами никогда прежде не водилось теплых отношений, но сегодня мое сердце просто разрывалось, когда я смотрела на нее. Черты гордого лица заострились, в погасших глазах застыла печаль, тонкие губы побелели — такой она выглядела лишь однажды, потеряв своего последнего сына. Когда пришла пора нам подниматься по сходням на борт, Изабель присела, обняла детей и что-то долго шептала им на ухо. В ее темных глазах явственно блеснули слезы.

Мне хотелось бы уверить ее, что мы вернемся, но… теперь я отчетливо сознавала, что больше не вольна распоряжаться собой. В день возвращения Джай сказал, что навеки останется моим рабом, хотя на самом деле уже давно стал властелином моей души; но я ощущала ровно то же самое: в одно и то же время я была и его госпожой, и его рабыней. Мое сердце, мое тело, моя судьба отныне и навечно принадлежали ему, и только ему теперь предстояло решать, останемся мы на севере, вернемся на юг или станем вечно скитаться по миру.

И я знала, что безропотно приму любое его решение.

Свобода. Вот уже год как я снова стал свободным человеком, но по-настоящему могу ощутить это только теперь, опираясь на фальшборт пассажирского корабля, слушая тихий скрип рангоутов, ласковый плеск волн, обнимающих выпуклые борта, и всматриваясь в размытую линию горизонта между небом и морем, где время от времени из воды показываются черные спины дельфинов.

Небеса, звезды или боги — уж не знаю, кому из них есть дело до людей, — теперь благоволят к нам во всем. Погода радует спокойствием и мягкостью: ни испепеляющего зноя, ни промозглой сырости, ни туманов; штормов не предвидится; паруса щедро наполняет попутный ветер, и корабль быстро летит по океанской глади, приближая мою встречу с далекой, полузабытой родиной.

Мне больше не надо жить для кого-то. Больше не надо сражаться на Арене, освобождать рабов, бороться с угнетателями, воевать против халиссийцев. Я могу просто жить — и наслаждаться существованием рядом с любимой женщиной и своими детьми.

Туманные острова капитан благоразумно решил обойти стороной. Согласно договору, пираты больше не могли нападать на суда саллидианцев, но кто знает, что взбредет им в голову. Сейчас у них за главного командор, но ведь и он не всесилен. И не вечен.

Обходной маневр стоит нам целого дня, но зато первую остановку мы делаем в по-настоящему райском месте: на Суэльском архипелаге. Самые крупные из здешних островов обитаемы, другие же служат тихим пристанищем для крупных морских черепах, что откладывают в теплом песке свои яйца. Судну предстоит задержаться в порту до позднего вечера, и мы решаем воспользоваться оказией, чтобы снять лодку и провести день на крохотном необитаемом острове в компании одних лишь неповоротливых черепах.

Воодушевленный Аро тотчас же принимается за исследование прибрежных гротов с северной стороны острова, дети с восторгом увязываются за ним в надежде поохотиться на крабов, и Сай некуда деваться, кроме как присоединиться к их непоседливой компании. Я заговорщицки подмигиваю Вель и предлагаю уйти в противоположную сторону, на южное побережье, к уютному пологому пляжу, скрытому между двумя отрогами невысокого горного хребта.

Вель соглашается. Мы остаемся совсем одни — и наконец-то можем вести себя, словно сущие дикари. Я раздеваюсь догола, Вель разувается, приподнимает юбки, ступает на спрессованную полосу прибрежного песка, с улыбкой подставляет лицо солнцу и закрывает глаза.

— Нет уж, раздевайся и ты, — требую я и, не дожидаясь позволения, принимаюсь развязывать многочисленные шнурки и расстегивать сотни крючочков, чтобы спустить платье с ее плеч.

— Джай, что ты, нас могут увидеть, — смущается она, но в конце концов соглашается разоблачиться наполовину, оставшись в одной нижней рубашке.

— Тут нас могут увидеть только черепахи, крабы и рыбы, — улыбаюсь я и хватаю ее за руку, чтобы затащить поглубже.

— Джай, не надо, я не умею плавать! — пугается она и выворачивается, пытаясь убежать.

— Я научу, — зловеще обещаю я и окатываю визжащую Вель фонтаном брызг, хватаю за талию и окунаю в теплые бирюзовые воды.

Вель сердится, бранится, отбивается, но куда там. В прилипшей к телу тонкой рубашке она кажется совсем голой, и я не могу удержаться: обхватываю гибкое стройное тело, прижимаю к себе, зацеловываю мокрое соленое лицо, шею, грудь…

Она забывает о том, что не умеет плавать, обхватывает руками мою шею, а ногами — бедра. С ее длинных волос стекают капли соленой воды, и вкус ее губ кажется невероятно свежим, ярким, новым… Я забываю о том, что хотел научить ее плавать, и люблю ее всюду: в воде, на берегу, под ласковым солнцем, в тени раскидистых пальм…

Увы, забываю я и о том, что за все приходится платить, и даже в раю могут попасться горькие плоды. Наш незабываемый день заканчивается тем, что после очередного заплыва я, расслабившись, сажусь голым задом на мокрый песок… и тут же с воплями вскакиваю, как ужаленный.

Впрочем, это так и есть: оказывается, я умудрился сесть прямо на иглы закопавшегося в песок морского ежа. Вель бледнеет и едва не лишается чувств, глядя на мою филейную часть, утыканную кончиками обломанных игл. С трудом удается успокоить любимую и убедить, что я не умру. Но остаток дня омрачен: нам приходится срочно искать Аро, Сай и детей, плыть обратно на остров, у которого причалил корабль, и впопыхах искать местного целителя. До самого отплытия Вель приходится возиться с моим задом, сдабривая его по наставлению целителя лимонным соком, оливковым маслом и дурно пахнущими снадобьями, а после одну за другой выдавливать застрявшие под кожей обломки игл.

Зато несколько последующих дней я, бесстыдно пользуясь положением «смертельно больного», лениво лежу на койке кверху задом и получаю невероятное количество ласки, заботы и внимания от любимой женщины.

Проходят дни — и «опасные раны» излечиваются, о неприятном эпизоде мы вспоминаем со смехом, а о нашем райском дне на острове — с теплом, и теперь уже я воздаю Вель сторицей за все ее тревоги, хлопоты и украдкой пролитые слезы.

С приближением к северу становится холоднее. В предпоследнем порту нам приходится запастись теплой одеждой: мы прибудем в Сноупорт в конце осени, в это время там вовсю дуют зимние ветра, воздух прихватывает крепким морозцем, а на улицах может толстым слоем лежать первый снег.

Запах над морем неуловимо меняется: теперь пахнет не удушающе-знойным югом, а кристально чистым, холодным севером. Мы с Вель все чаще выходим на верхнюю палубу подышать воздухом и понаблюдать за сизыми облаками, снежными вершинами расплывчатых гор, показавшимися с правого борта, рыболовецкими судами и фонтанами брызг над огромными тушами китов, которых в здешних водах невероятно много.

Аверленд близко. Аро вновь делается замкнутым и задумчивым, Вель впадает в ленивую меланхолию, а мне становится немного не по себе.

Как встретит меня родина? Признает ли во мне своего забытого и давно погребенного сына, или исторгнет, словно самозванного чужака?

Ответы появятся через неделю.

Дядюшкин дом встретил нас теплом растопленных каминов, запахом свежеиспеченного имбирного печенья и шумным многоголосьем разросшейся со времени моего отъезда семьи. Тетушка Амелия, слегка раздавшаяся в талии со времени нашей последней встречи, трясла кружевами на праздничном чепце и не отнимала от увлажнившихся глаз носового платка, обнимая поочередно то меня, то моих притихших от незнакомого окружения детей. Кузины в компании мужей и детей сияли от счастья; я терялась, кого обнимать вначале, а кого потом.

— Габриэла Эбигайль, как ты похожа на свою мать! — умилялась тетушка, вертя Габи во все стороны, словно куклу, и вновь шумно сморкалась в платок. — А Александр, наверное, пошел в отца. Какой же ты высокий! Поглядите-ка, он ровесник Эдгара, сыночка нашей милой Мари, а ведь на голову его выше! Вель, надеюсь, ты не забыла захватить портрет своего покойного мужа? Как же тебе не посчастливилось, деточка! Овдоветь всего после четырех лет брака! Но ничего, ты молода, у тебя все еще впереди, ты непременно вскоре устроишь свое счастье.

Я молча переглянулась с Джаем, который явно чувствовал себя здесь не в своей тарелке.

— Дядюшка, тетушка, я хочу представить вам полковника Джайвела Хатфорда, который долгое время жил на юге, а теперь приехал на север уладить некоторые личные дела, — улучив просвет среди непрекращающихся тетушкиных объятий, представила я любимого.

— Хатфорд? — дядюшка Эван деловито наморщил высокий лоб. — Не родственник ли вы семейства Хатфордов из Эмбершира?

— Похоже на то, — я видела, как напряглось и застыло лицо Джая. — Вы их знаете?

— Лично нет, но у меня хорошая память на имена. Припоминаю, как подписывал семье баронета Хатфорда выплату военного довольствия за потерю кого-то из родственников.

Джай шумно выдохнул сквозь зубы, но промолчал. Я безмолвно сжала его ладонь, и этот жест не укрылся от цепкого дядюшкиного взгляда.

— Я пригласила полковника пока погостить у нас, — предвосхитила я дальнейшие расспросы и многозначительно посмотрела на дядюшку — по его челу пробежала едва уловимая тень осуждения.

— И правда, что же это мы! — всплеснула руками тетушка Амелия. — В столовой уже скоро подадут обед, а вы с дороги, наверняка захотите умыться и переодеться. Прошу, располагайтесь, а обо всем остальном поговорим за столом.

Хорошо чувствовать себя дома. Правда, теперь в дядюшкином особняке меня не покидало ощущение, что я здесь только гостья. Нет, приняли нас тепло и радушно, и я нисколько не чувствовала себя лишней или нежеланной. Расторопные слуги проводили нас в приготовленные комнаты и перетаскали вещи, согрели воды, помогли вымыться и переодеться. И все же… нечто неуловимое, витавшее в этом доме ранее, безвозвратно ускользнуло, и даже моя бывшая комната не помогла мне вернуть это ощущение.

Мой дом больше был не здесь.

Комнату для Джая приготовили в самом конце коридора. Поначалу я огорчилась, но затем решила: не беда. Все равно ночью мы будем вместе, даже если девичья кровать в моих покоях не слишком широка. Зато дети рядом; хватило мест и для Аро и Сай, для которых порядки в северных домах были в новинку.

За обедом общение возобновилось. Наконец-то я смогла получше познакомиться с мужьями моих кузин и их детьми. Габи и Сандро быстро освоились и даже принялись препираться с Эдгаром, старшим сыном Мари.

Расспросив меня по десятому кругу о жизни на юге, о невероятно пугавшем их восстании и войне, о моем муже и свекрови, родственники, наконец, иссякли. После обеда дядюшка вызвался показать Джаю поместье и подробней разузнать о делах, приведших его на север, а тетушка, подхватив мой локоть, ловко выдернула меня из общества кузин и увлекла в свою комнату.

— Ах, Вель, мне не терпится поделиться новостью. Мы с Эваном уже отправили приглашение на завтрашний ужин лорду Хэмилтону — помнишь, твой дядя писал тебе о нем?

— Лорду Хэмилтону? — растерянно моргнула я. — Но зачем?

— Как зачем? — удивилась тетушка. — Твой новый брак — дело уже почти решенное, но приличия следует соблюсти. Лорду Хэмилтону не мешало бы воочию увидеть свою невесту.

— Невесту?.. — опешила я. — Но…

— У лорда Хэмилтона от первого брака остался сын, — не обращая внимания на мою растерянность, тараторила тетушка. — Но он вам не помешает: ему тринадцать, и он почти взрослый, вскоре его отдадут на учебу при королевской военной академии. Поместье огромное, тебе с детьми будет где развернуться, а род Хэмилтонов весьма старинный: неужели ты его не помнишь? Лорд Хэмилтон еще вовсе не стар: ему нет и сорока пяти. Зато его годовой доход…

— Постойте, тетушка Амелия, — оборвала я непрерывный поток хвалебных речей в честь моего якобы жениха. — Я не собираюсь замуж за лорда Хэмилтона.

— Как не собираешься? — теперь уже опешила тетушка, от удивления выпучив глаза. — Но Вель, ведь это прекрасная партия, для вдовы с двумя детьми лучше просто невозможно найти!

— Я уже помолвлена, — без обиняков заявила я.

Тетушка на время потеряла дар речи, безмолвно открывая и закрывая пухлый рот.

— Но… с кем же, милая?

— С полковником Хатфордом.

— О… — губы тетушки округлились. — Но… почему ты не сказала?

— Как видите, времени у нас было слишком мало, а обсудить пришлось слишком многое, — уклончиво ответила я.

— Но… — тетушка запнулась, поджав губы. — Разве полковник Хатфорд — удачная для тебя партия? Кто он вообще такой? Обычный военный? Я ни разу не слышала об этих Хатфордах. Эван упоминал титул баронета? У него хотя бы есть поместье? Насколько большое? И велик ли его годовой доход?

— Не знаю, — смутилась я, потерявшись под градом ее вопросов.

— Не знаешь?! — изумилась тетушка Амелия. — Но позволь, Вель, как ты можешь выходить замуж за человека, которого не знаешь? А вдруг он проходимец? Где вы с ним познакомились? На корабле? Он охмурил тебя? За молодыми богатыми вдовушками нынче развелось немало охотников…

— О нет, мы знакомы очень давно, — вздохнула я. — Сейчас расскажу, если вы согласитесь меня выслушать.

И я рассказала. О том, как Джай оказался на юге, как оказался рабом, о его нелегкой судьбе. О том, как я выкупила его, спасая от смерти. О его роли в восстании против рабства, о его заслуге в победе над Халиссинией. Обо всем… кроме того, что он является отцом моим детям. Этого я говорить не посмела, просто не имела права, иначе опозорила бы имя Диего.

Тетушка потрясенно слушала, охала, моргала и время от времени вытирала платочком глаза.

— Что же вы… теперь намереваетесь делать? — наконец спросила она.

— Я собиралась просить дядюшку, чтобы он как можно быстрее устроил Джаю встречу с королем. Прежде, чем мы сможем пожениться, Джай должен вернуть себе имя, поместье и положение в королевских войсках.

— Ох, дорогая, — сокрушенно покачала головой тетушка. — Как нехорошо получилось с лордом Хэмилтоном. Придется слать письмо с извинениями. А ведь какая замечательная была бы партия!..

В комнате Вель жарко натоплено. Обволакивающее тепло напоминает о юге, а мне хочется насладиться северным холодом. Целую расслабленную после недавней неистовой любви Вель, выскальзываю из-под одеяла и настежь распахиваю ставни, впуская в душную комнату свежий морозный воздух вместе с роем колючих снежинок. Вель зябко кутается в одеяло, а я жду, пока голое тело все сплошь не покроется мурашками, и только потом возвращаюсь к ней.

— Аудиенция с королем назначена через два дня, — говорит она, вновь затягивая меня под одеяло — теперь тепло ее тела желанно и сладко. — У нас еще уйма времени. Завтра мы могли бы наведаться в Эмбершир, посмотреть, в каком состоянии твой дом.

Некоторое время я молчу, наматывая на палец локон светлых волос. Ее предложение одновременно манит и страшит. Моя душа столько времени рвалась к родному дому, а теперь я как будто стараюсь оттянуть этот момент. Когда я покидал родимый порог, родители были живы. Каково теперь будет увидеть опустевшие стены, лишенные жилого уюта, которых больше никогда не коснется заботливая рука матери, которые больше никогда не услышат сурового отцовского голоса?

— Ты поедешь со мной?

— Куда же я денусь, — ласково улыбается любимая, и мои безотчетные страхи понемногу рассеиваются, уступая место надеждам. — Дети пусть остаются здесь, а мы можем себе позволить небольшую прогулку.

Она обнимает меня, завлекая красотой, нежностью и сладкими словами, словно морская русалка, и я вновь вспоминаю, что ничего на свете теперь нет для меня важнее, чем любовь этой женщины, что соблазнительно выгибается в моих объятиях.

Утро встречает нас обильным снегопадом. Вместо обычной повозки приходится запрягать крытые сани: путь до Эмбершира не так уж близок, выехав после завтрака, мы прибудем после полудня. Я немного беспокоюсь за Вель, но для нее долгая дорога не кажется утомительной: она то и дело выглядывает за плотные кожаные занавески и с детским восторгом рассматривает снежинки, налипшие на меховую перчатку. Мое сердце превращается в мягкий студень, когда я наблюдаю за ней. Вот оно — счастье. И как же трудно не забивать себе голову страхами, не ожидать со дня на день подвоха, который может разлучить нас снова…

Дым над крышей родного дома замечаю издали. Сердце бешено ускоряет ритм и вновь застывает в груди: кто встретит меня внутри? Остался ли в живых младший брат, или теперь в моем доме живут совершенно чужие люди?

Мы останавливаемся у ворот, на порог выходит светловолосая женщина, кутающаяся в широкую вязаную шаль. Смотрит на нас настороженно. Я выскакиваю из саней, помогаю выбраться Вель. Подхожу к воротам. Они заперты всего лишь на засов, но я не решаюсь прикоснуться к задвижке. Останавливаюсь у незатейливой кованой решетки — и не могу произнести ни слова.

Выручает Вель.

— Здравствуйте, добрая госпожа, — звенит ее голос за моим плечом. — Это ли дом баронета Хатфорда?

— Так и есть, — с опаской отвечает женщина. — Вы к мужу? Как о вас доложить?

— Ваш муж — Джейкоб Хатфорд? — наконец вновь обретаю дар речи.

— Верно, — хмурится женщина.

— Тогда скажите, что приехал его брат.

Лицо женщины вытягивается, тонкие губы складываются в почти идеально круглую букву «О». Ее оцепенение настолько велико, что она не может сдвинуться с места. Однако вскоре за ее спиной дверь снова открывается, и показывается мужская фигура.

Не сразу в этом высоком широкоплечем мужчине узнаю своего младшего братишку. Да что там: столкнись я с ним нос к носу на городской улице, прошел бы мимо, не узнав…

— Джай? — раздается его хриплый от удивления голос.

— Джей… — произношу в ответ давно забытое имя.

Не случается между нами ни теплых объятий, ни слез радости, как было в доме дядюшки Вель. Джейкоб лишь шире распахивает дверь своего — моего! — дома и жестом приглашает нас войти.

Едва переступив порог, всей грудью вдыхаю запах родного жилища… и не узнаю его. В гостиную вбегают двое малолетних парнишек: оба сероглазые, светловолосые, и оба во все глаза рассматривают нас.

— Познакомьтесь, дети, это ваш дядюшка Джайвел, — деревянным голосом произносит брат. — А это твои племянники, Джай. Ричард и Доннел.

Мы все замираем в нерешительности, не способные подобрать нужных слов. И тогда на помощь приходит жена брата:

— Вы успели как раз к обеду, прошу разделить с нами еду.

На стол накрывает единственная попавшаяся мне на глаза служанка. Для нас с Вель приносят дополнительные приборы. После короткой молитвы приступаем к обеду — в неуютном молчании. Но постепенно, слово за слово, завязывается разговор.

— Нас известили о твоей смерти, — касается самой тяжелой темы брат. — Родители даже какое-то время получали положенное на тебя военное довольствие.

— Как видишь, известие о моей смерти оказалось преждевременным, — сухо говорю я.

— Но… — брат вскидывает взгляд — и теперь я удивлен, что не узнал его сразу. В серых глазах Джейкоба вижу острый, пронзительный взгляд своего отца. — Если ты выжил, почему не вернулся? Почему хотя бы не написал, не сообщил о себе? Мы бы не хоронили тебя заживо! Я бы… — он запинается и виновато опускает глаза. — Я бы не посмел присвоить себе твое наследство.

— Я писал, — говорю глухо. — Хотя это было трудно, учитывая положение, в котором я оказался.

Джейкоб вновь вскидывает взгляд, и я отчетливо читаю в нем искреннее изумление.

— Но… я не получал твоих писем! Ни единого!

В повисшей гнетущей тишине слышится звук падающей вилки. Краем глаза замечаю, как дрожит подбородок супруги брата, как наливаются бледностью ее запавшие щеки. Она медленно откладывает вилку и нож и поднимается из-за стола, словно тень.

— Мейбл? Что с тобой? — обеспокоенно спрашивает Джейкоб.

Но женщина не отвечает. Уходит из столовой, оставляя всех нас в недоумении. Я непонимающе переглядываюсь с братом, затем с Вель. Даже дети затихают, чувствуя всеобщее напряжение.

— Я понимаю, мой приезд стал для тебя неожиданностью, — пытаюсь сгладить возникшую неловкость. — Не беспокойся, мы скоро уедем. Я только хотел…

Не успеваю закончить мысль: бледная, как смерть, Мейбл возвращается и кладет перед мужем несколько перевязанных бечевкой писем. Пожелтевшая бумага, истрепавшиеся уголки — я, кажется, начинаю понимать, в чем дело. Джейкоб молча развязывает бечевку, разбирает письма, разворачивает некоторые. Его брови хмурятся все сильнее, по мере того, как он вчитывается в строчки, написанные много лет тому назад.

— Дети, ступайте к себе, — холодно велит Джейкоб.

— Но пап, мы еще не доели! — возмущается старшенький — кажется, его зовут Ричард.

— Немедленно, — голос брата обдает морозом до самых костей, и детей тотчас сдувает из-за стола будто ветром.

— Я скажу Кэти, чтобы она подала им еду в комнату, — робко произносит Мейбл.

— Нет, ты останешься, — резко обрывает ее Джейкоб, и худенькие плечи женщины испуганно вздрагивают. — Что это все значит? Почему ты прятала от меня письма брата?

Женщина начинает всхлипывать, по бледному лицу катятся слезы. Зачем он требует от нее объяснений, да еще и в моем присутствии? Все понятно без слов. Она боялась, что я вернусь, займу дом по праву наследника и выгоню их на улицу. Я прозябал в рабстве, и она наверняка надеялась, что рано или поздно я бесславно сгину на юге. А ей хотелось жить в большом доме, замужем за баронетом, родить детей в тепле и достатке…

— Оставь ее, Джейкоб, — говорю мягко — неожиданно мягко для самого себя. — Мне не нужно ничего вашего. Я не отберу у тебя дом, он твой по закону.

— Но… — он неуверенно поднимает на меня взгляд, и в нем я читаю стыд и вину. — Это неправильно. Ты старший, и поместье твое по праву наследования.

Я на мгновение замираю, облизнув губы. Боюсь смотреть на Вель — ведь она, вероятно, тоже ожидала, что после замужества я приведу ее хозяйкой в свой дом.

Вот только я не могу отнять дом у семьи своего брата. И пусть его жена — подколодная змея, из-за которой умножились годы моего рабства, я не желаю строить свое счастье, отбирая у своих племянников кров и титул. Не поступи Мейбл Хатфорд столь гнусно — и я никогда не встретил бы Вель. Никогда не бы не любил и не был бы любим так, как сейчас…

— Я попрошу тебя лишь об одном.

— О чем? — глухо спрашивает брат, сгорая от вины, которую не должен был испытывать.

— Послезавтра мне назначена аудиенция у короля. Я прошу тебя свидетельствовать перед ним, что я — это действительно я. Похоже, ты единственный, кто теперь может это сделать.

====== Глава 64. На распутье ======

Комментарий к Глава 64. На распутье Пока не бечено

Обратный путь в дядюшкино поместье казался куда более долгим, чем путешествие в Эмбершир. Виной тому отчасти была холодная угрюмость и даже мрачность Джая — давненько я не видела его таким. Он сидел, низко опустив голову, и рассматривал следы от старых ожогов на покрасневших от холода ладонях. Мои настойчивые просьбы надеть перчатки не были услышаны. Как и моя ничего не значащая легкомысленная болтовня, призванная отвлечь его от гнетущих мыслей. В очередной раз наткнувшись на ершистое молчание, я махнула рукой и оставила попытки расшевелить упрямца. Уж мне ли не знать, каков он? Надо либо оставить его в покое, либо прямо заговорить о том, что его тревожит.

— Ты боишься, что Джейкоб обманет и не признает тебя перед королем своим братом?

Джай вздрогнул, словно выныривая из поглотившей его пустоты, одарил меня тяжелым взглядом и неуютно пожал плечами под толстым медвежьим воротником.

— Он признает, или я ничего не смыслю в людях. Нет, я не боюсь предательства брата. Я даже рад, что все так обернулось. Было бы куда тяжелей знать, что брат получал мои письма и даже пальцем не пошевелил, чтобы вызволить меня из рабства.

Ледяная корка, сковавшая было мое сердце, внезапно растаяла от нахлынувшего облегчения.

— Тогда что тебя гложет? — я склонилась к Джаю, стянула перчатку со своей руки и накрыла ладонью его холодную кисть.

Он тяжело вздохнул, крепко, почти до боли, сжал мои пальцы, бросил на меня быстрый виноватый взгляд и вновь опустил глаза.

— Я отказался от наследства и тем самым лишил нас всех дома. Теперь… куда я приведу тебя, когда верну себе имя?

— Не беда, — с готовностью ответила я. — У меня ведь есть родительское наследство…

— Ты не понимаешь, Вель… Твой дом — это твой дом, а я хочу дать тебе что-то свое!

— Ты подарил мне свою любовь, жизнь и детей, — мягко возразила я.

Джай скрежетнул зубами, почти грубо отдернул руку и отвернулся к окну. Я прикусила губу, гадая, чем могла так сильно его задеть. Уж лучше бы молчала: очевидно, вышло только хуже.

— Прости, — Джай тут же сгреб меня в охапку, распахнув полы тяжелого мехового плаща и отдавая мне часть своего тепла. — Ты ни в чем не виновата, Вель. Просто… я не знаю, как теперь быть. Меньше всего я хотел бы пользоваться твоей милостью, жить в твоем доме, как безродный пес, и довольствоваться костью, брошенной мне королевством после того, как от меня отреклись.

— Ты не безродный пес! — теперь уже я возмутилась, упираясь ладонями ему в грудь. — Ты Джайвел Хатфорд, полководец и победитель! Тебя уже признали на юге, признают и на севере. А дом… что ж, дом можно и построить, если уж ты настолько упрям, что не хочешь жить в моем.

Он помолчал, словно раздумывая над моими словами. И даже оставил попытки меня удержать — впрочем, я не слишком и вырывалась.

— Уж и не знаю, Вель, — наконец сказал он уже совсем другим голосом — тихим, задумчивым.

— Не знаешь чего?

— Уж и не знаю, смогу ли я хоть где-нибудь почувствовать себя дома, — вздохнул он и плотно сжал губы. — Даже там, в родных стенах, я был словно чужой.

— Просто все слишком быстро меняется, — мягко сказала я, стремясь его утешить.

Хотя на самом деле и сама ощущала ровно то же самое.

Словно север настойчиво отторгал нас обоих.

Едва уловимый шелест бумаги нарушает неуютную тишину в малом королевском кабинете. Двое дюжих телохранителей пронизывают меня равнодушными, но цепкими взглядами. Мне нет до них дела: я завороженно слежу за плавными движениями августейших рук. Его величество аккуратно раскладывает исписанные моим почерком листы на безупречно отполированной столешнице и барабанит по ним холеными пальцами.

— Признаться, ваша история, полковник, вот уже два дня не выходит у меня из головы, — наконец произносит король. — Странное дело, но я не получал ваших писем.

— Очевидно, почта между югом и севером ходит с перебоями, — спокойно говорю я.

А что еще можно сказать? Сделанного не воротишь. Некий слишком усердный секретарь не счел послания от неизвестного лейтенанта чем-то важным и достойным внимания государя.

Мейбл не одинока в укрывательстве нежелательных писем.

— Я отдал поручение разыскать кого-нибудь из ваших сослуживцев. Но, увы, никого из тех, кого вы упоминали в своем письме, уже нет в живых.

О да, я знаю. Мой полк угодил в пиратскую ловушку вместе со мной. Кого не убили в кровавой схватке, тех продали в рабство. Я оказался настоящим счастливчиком, выжившим по прошествии стольких лет… Мой первый командир, капитан, рискнувший принять неоперившегося юнца под свое крыло, сложил голову в горах Халиссинии много лет назад. Как можно разыскать тех, кого не пощадила судьба?

Однако от осознания того, что я остался совсем один, становится неуютно. Невольно бросаю взгляд на закрытую дверь, за которой остались ожидать Джейкоб и Вель.

— Мой брат… — начинаю я, но король тут же отмахивается, заставляя меня замолчать.

— О да, я знаю. И не ставлю под сомнение подлинность ваших слов. Даже если бы Джейкоб Хатфорд не подтвердил вашу личность, полковник, я достаточно наслышан о случившемся на юге. Вы устроили настоящий переворот, заставив южан отказаться от рабства — кто, как не истинный лидер, сын севера, мог бы совершить такое?

Король удовлетворенно потирает ладони и смотрит на меня с отеческим теплом в голубоватых глазах под кустистыми седыми бровями. В голову закрадывается неудобная мысль, что если бы я устроил переворот здесь, в Аверленде, меня одаривали бы совсем иными взглядами.

— Вы знаете, что за вас поручился маршал южан, благородный дон ди Мендес?

Нет, я не знал. Удивленно вскидываю бровь и смотрю с недоверием. Его величество внимательно изучает мое лицо, ожидая ответа.

— Мне лестно осознавать, что на свете остались благородные люди.

Зачем я это говорю? Перед глазами само собой возникает укоризненное лицо Вель. И я целиком с ней согласен — слишком долго я ждал этой аудиенции, чтобы теперь высказывать монарху свои обиды. Одно неосторожное слово — и вместо вожделенной бумаги, подписанной королем, я могу получить приказ об аресте…

Кажется, и стражи поглядывают на меня неодобрительно.

Но разве язык когда-нибудь мне подчинялся?

Его величество, судя по изменившемуся выражению лица, намек улавливает. Но нисколько не сердится.

— Вы и сами поступили благородно, уступив титул и наследство брату, даже находясь в затруднительном положении. Это делает вам честь. А я, признаться, ощущаю вину перед вами. Вас долгое время считали мертвым, а вы, однако же, не теряли это время зря и хорошо потрудились на благо своей страны. Война на юге закончена, Халиссиния капитулировала, Саллида приняла наши условия, больше никто из наших сограждан не окажется в рабстве у южан — и все благодаря вам. Эти заслуги достойны подобающей награды, и мои советники полностью со мной согласны.

Награды? Я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Его величество и правда думает, что медаль или даже орден смогут окупить годы, проведенные в рабстве?

— Вот подписанный мною указ, — августейшая рука протягивает через стол свернутую в трубочку бумагу. — Отныне вам пожалован чин генерала кавалерии северных войск и знак королевского отличия. Также вы получите членство в Большом королевском совете. Разумеется, за государственную службу вам будет выплачиваться пожизненная рента.

Государь пытливо смотрит на меня, ожидая оценить произведенное впечатление.

Я впечатлен. Однако ловлю себя на мысли, что членство в Большом королевском совете сулит больше мороки, чем выгод. Сдержанно киваю и так же сдержанно благодарю монарха. Он выглядит слегка разочарованным.

— Если пожелаете сделаться землевладельцем, вам предоставят список пустующих поместий и земельных наделов, принадлежащих казне, и выделят ссуду на покупку, — с меньшим воодушевлением продолжает его величество.

Вот это уже нечто более существенное. Мое настроение разом значительно улучшается, и я уже воображаю, как приведу Вель в собственный дом…

Король, нетерпеливо побарабанив по столу пальцами, добавляет уже совершенно другим, вкрадчивым тоном:

— Однако же у меня для вас есть более выгодное предложение.

Моя внезапная радость меркнет: жизнь научила меня, что к милостям власть имущих следует относиться настороженно.

— Какое же?

Прежде чем ответить, его величество долго вглядывается в мое лицо, словно желая отыскать в нем верную эмоцию. Я выдавливаю из себя натянутую улыбку.

— Вы очень долго прожили на юге, генерал Хатфорд. Знаете южан, так сказать, с изнанки, со всеми их потрохами. Вам известно, чем живет тамошний люд, и вместе с тем вы как никто иной близки к местной власти. Ведь ваша невеста, насколько мне известно, является сенатором одного из городов Саллиды?

— Кастаделлы, — бездумно киваю я. — Но только до совершеннолетия наследника.

— Наследника, который еще слишком мал, — небрежно отмахивается король. — Вельдана Адальяро урожденная северянка, а значит, лояльность к Аверленду у нее в крови. Надо ли говорить, что в это нестабильное послевоенное время, когда в Саллиде меняется уклад, мне как раз нужны на юге верные и влиятельные люди? Как вы смотрите на то, чтобы вернуться на полуостров в качестве консула от Аверленда?

В малом кабинете вновь повисает молчание. За высокими окнами бесшумно падаетснег. Собственное дыхание кажется мне слишком громким, чужеродным звуком в этой неестественной тишине.

Консул Аверленда в Саллиде. Его величество готов доверить мне судьбы сограждан, волею Творца очутившихся на юге. Разумеется, я не наивен и понимаю, что к громкой должности полагается не слишком приятная обязанность шпионить на юге в пользу Аверленда и влиять на политику саллидианцев при помощи Вель… Но разве это не справедливая цена за почти безграничные полномочия? Картинка тихого, уютного семейного гнездышка где-нибудь под Эмберширом постепенно рассеивается, сменяясь куда более привлекательными картинами. Вчерашние господа, поглядывавшие на бывшего раба с оттенком брезгливости на лице, теперь станут смотреть с уважением, искать моего расположения…

— Я вижу, вы задумались, — король откинулся на высокую спинку стула и расслабленно повел плечами. — И то верно: подумайте, обсудите предложение с невестой. И если примете решение, о вашем назначении будет объявлено публично во время большого приема, назначенного на ближайший вторник. Мой секретарь выдаст вам приглашение. Уверен, ваша невеста, леди Адальяро, станет истинным украшением нашего скучного северного общества.

На приватную аудиенцию с королем Джай шел напряженным и сосредоточенным, а возвратился задумчивым и даже слегка рассеянным. Разумеется, мне не терпелось расспросить его обо всем, что произошло за закрытыми дверями, но пришлось сдержать любопытство до тех пор, пока мы не останемся одни.

С Джейкобом распрощались тепло, но сдержанно. От приглашения еще раз навестить семью брата Джай вежливо отказался. И я его понимала: слишком много воды утекло с тех пор, как братья Хатфорды виделись в последний раз, слишком тяжелым оказалось это время для Джая, а присутствие Мейбл лишь усугубило бы так и не сгладившуюся между братьями неловкость.

Возница, дожидаясь нас, энергично притаптывал снег вокруг повозки в попытках согреться. Прищурившись, я взглянула на затянутое сизыми облаками небо: размытые очертания солнца виднелись еще высоко, а значит, мы успеем вернуться домой засветло. Тетушка обещала подать к ужину запеченного в травах каплуна и имбирное печенье… мысль об уютном тепле родного дома заставила зябко поежиться: все-таки за годы, проведенные на знойном юге, я успела здорово отвыкнуть от северных холодов.

— Кажется, ты не слишком доволен разговором с государем? — отважилась спросить я, когда мы оба забрались в повозку.

Джай задумчиво посмотрел на меня, словно не расслышал. Но затем, спохватившись, стянул с руки перчатку, пошарил за пазухой и извлек аккуратно свернутую в трубочку бумагу — в уголке я разглядела гербовую королевскую печать. Развернув свиток, он прищурился, но уже через мгновение махнул рукой и отдал бумагу мне.

— Читай сама, я не взял с собой монокль.

Я послушно развернула документ, пробежала глазами крупно выведенные строчки.

— Но… это же прекрасно! — вырвалось у меня. — Новый чин, королевское отличие, пожизненная рента… Почему же у тебя такой подавленный вид?

Джай вновь прищурился, на сей раз вглядываясь в меня внимательно, будто видел в первый раз. Плотно сжал губы, поиграл желваками на скулах, и наконец произнес:

— Вель, скажи мне, чего бы ты хотела больше — остаться на севере или вернуться на юг?

Вопрос, которого я в глубине души боялась и невольно избегала, неумолимо повис в морозной тишине повозки. Я сделала последнюю попытку отсрочить решение.

— Ты ведь спрашиваешь не просто так, верно?

— Верно. Если ты выберешь север, я могу получить ссуду из королевской казны на покупку поместья. Ты сама можешь выбрать, где жить — поближе к столице или рядом с твоими родичами, на берегу океана или в далекой глуши на окраинных землях.

Я даже зажмурилась от такой мысли. Свой дом. Дом на севере, в котором я сама буду хозяйкой. Ни свекровь, ни дядюшка с тетушкой больше не смогут повелевать мной. Только Джай и я, и наши дети… О да, как мне хотелось бы жить в укромном, уединенном месте, но не слишком далеко от столицы, чтобы совсем не одичать. Шелест ветвей вековых лесов, пение птиц, журчание реки, питающей плодородные поля — все эти звуки уже раздавались в моей голове…

Открыв глаза, я встретилась взглядом с Джаем. Он пытливо всматривался в мое лицо, желая прочесть в нем ответ. Мои губы приоткрылись, чтобы произнести заветное «да», но с улицы вдруг раздался звонкий звук колокола. Джай встрепенулся, глядя в окно поверх моей макушки.

— Аббатство Духовных Хранителей, мы проезжали мимо на пути в столицу, — пояснила я. — Видимо, в их капелле началась месса. Не хочешь зайти послушать?

— Хочу, — слегка смутившись, ответил Джай. — Не уверен, что сохранил хотя бы крупицу веры в Творца, но… представь себе, почти двадцать лет не переступал порог святой обители! На войне было не до благочестия, а к рабам, как мы оба знаем, душа не прилагается, стало быть, о ней нечего и заботиться.

Жесткие губы на мгновение искривились, но горькая гримаса тут же стерлась с его лица. Мы в два голоса остановили возницу и, утопая по колено в белоснежном пушистом снегу, спотыкаясь и держась друг за друга, направились в сторону аббатства.

В маленькой капелле мы оказались единственными прихожанами, кроме молчаливых обитателей аббатства, но Джая это ничуть не смутило. Все время, пока немолодой капеллан служил короткую мессу, я, затаив дыхание, поглядывала на любимого и сознавала, что еще никогда не видала его таким одухотворенным. А ведь я и в самом деле полагала, что Джай не верит ни в каких богов…

Он внезапно оглянулся, посмотрел на меня в упор и произнес одними губами:

— Вель, ты станешь моей женой?

— Что? — ошеломленно переспросила я. — Сейчас?

— Сейчас, — он сграбастал теплой ладонью мои озябшие пальцы и посмотрел с такой страстью, что мои щеки полыхнули жаром. — Ты согласна?

— Да, разумеется, но…

Я растерянно моргала, потеряв все слова. Взгляд Джая, еще мгновение тому назад горевший лихорадочным огнем, внезапно погас.

— Да, я понимаю. Прости. Ты наверняка хотела свадьбу по всем правилам, с провожанием, красивым платьем, благословением дядюшки и гостями…

— Нет, Джай, — я сжала покрепче ускользающие из ладони мозолистые пальцы. — Ничего этого мне не нужно: в моей жизни это все уже было и не принесло счастья. Просто… ведь нас откажутся венчать — без подготовки, без поста, без исповеди и причастия…

Джай сделал глубокий вдох и облегченно улыбнулся.

— Исповедаться и причаститься можно прямо здесь, а об остальном, я думаю, можно договориться с капелланом, — Джай многозначительно хлопнул себя по бедру, где был пристегнут поясной кошель.

— Что ж, генерал Джайвел Хатфорд, — я счастливо улыбнулась в ответ. — Тогда ведите меня к алтарю.

====== Глава 65. Семейная жизнь ======

Большая гостиная лорда и леди Несбитт с порога окутывает нас приятным теплом от жарко пылающих каминов. Расторопные слуги уносят верхнюю одежду, густо усеянную кристалликами снежинок: снаружи стеной валит снег. С кухни проникает аппетитный аромат запеченной птицы и мерный стук ножей, из танцевальной залы доносятся звуки клавесина, тихий голос Сай, недовольное ворчание Алекса и заливистый смех Габи. Я на мгновение зажмуриваюсь и всем существом впитываю звуки, запахи, ощущения — все, что наполняет жизнью большой уютный дом. Губы сами собой растягиваются в улыбке. Удивительно, как долго я мог обходиться без дома, находя вполне приемлемыми для жизни временные военные пристанища, походные палатки, рабские бараки и даже нагретые солнцем камни Саллиды и пески Халиссинии. А теперь, когда беды и невзгоды позади, так остро ощущается нехватка собственного дома…

— Ох, Вель, дорогая, я уж и не чаяла, что вы вернетесь к ужину! — рассеивает мою недолгую грезу тетушка Вель.

Открываю глаза. Леди Амелия уже хлопочет вокруг племянницы — невысокая, полноватая, вся какая-то круглая, леди Несбитт похожа на пышную сдобную булочку, по нелепой случайности закутанную в кружева и рюши. Она без конца всплескивает руками, сокрушается из-за покрытых морозным румянцем щек и обветрившихся губ Вель. Я усмехаюсь с долей самодовольства: губы Вель обветрились вовсе не из-за мороза.

— Дядюшка дома? — спрашивает Вель, когда в потоке причитаний и заботливого кудахтанья образовывается короткая пауза.

— Дома, куда ж ему деться. Ждет вас. Ну, как съездили? — леди Амелия наконец удостаивает меня строгим взглядом.

— Замечательно, — улыбается Вель и тоже оглядывается на меня. — Хочу поделиться прекрасными новостями, но лучше сделать это при всех.

В светло-серых глазах проскальзывает озорная искорка, которая мгновенно отзывается в груди жарким пламенем. Она уже давно не та юная угловатая девчонка, которая пыталась сбежать домой через окно поместья Адальяро. Теперь это молодая, цветущая женщина с горделивой осанкой, плавными движениями, округлыми формами, но ее глаза, губы… С трудом заставляю себя сделать вдох — хочу ее, прямо сейчас, хочу так сильно, что темнеет в глазах.

Моя жена.

Вель ловит мой взгляд, целомудренно опускает длинные ресницы и медленно проводит кончиком языка по губам. Дразнится, несносная женщина! Знает ведь, что сейчас у меня нет никакой возможности утащить ее наверх, закрыться в спальне, сграбастать в объятия, вжаться ртом в податливые губы…

— Тогда я зову Эвана, за ужином все расскажешь. Я попросила накрыть стол в гостиной — здесь сейчас куда теплее, чем в столовой.

Собираемся; дети выбегают из танцевальной залы, Габи с восторгом делится с матерью, как они с Алексом и Сай репетировали северный танец. Алекс словно стыдится рассказов сестры, сердито сводит у переносицы темные брови, подходит ко мне и деловито сует мне в ладонь руку. Вель нежно обнимает Габи, без тени смущения покрывает поцелуями ее личико, и я ловлю себя на том, что завидую им: женщины, что с них взять, они могут не таить своих чувств.

Лорд Несбитт появляется в гостиной последним, садится во главе стола, напротив него, на другом конце, располагается леди Амелия, посередине с одной стороны садятся Вель и Габи, с другой стороны мы с Алексом. Лорд Эван возносит короткую молитву, прислужница ловко назрезает сочными ломтями каплуна, раскладывает по тарелкам.

— Вель, не томи, рассказывай! — «сдобная булочка» леди Несбитт, тряхнув оборками на чепце, жадно вглядывается в лицо племянницы. — Как прошла аудиенция у короля?

— Как нельзя лучше, — расплывается в улыбке Вель и лукаво поглядывает на меня. — Джаю пожаловали чин генерала и сделали членом Большого королевского совета. Ему теперь положено пожизненное содержание, и мы подумываем купить дом.

— Дом? — лорд Эван сдвигает брови лишь самую малость, однако этот едва заметный жест весьма красноречиво выражает недовольство. — Зачем тратиться на дом, ведь у тебя есть собственное наследство. Да и о свадьбе не мешало бы подумать, чтобы избежать пересудов.

Дядюшка Вель бросает на меня исподлобья короткий взгляд, будто бы прозрачного намека недостаточно. Вель опускает глаза и прикусывает губу, пытаясь спрятать улыбку. Ну чисто девчонка! Пламя желания, жарким цветком распустившееся в моей груди, сползает вниз, к животу, заставляет думать не о прекрасном ароматном каплуне, а о белых коленях Вель, призывно разведенных для меня.

Боги. Меня бросает одновременно и в жар, и в холод. Ведь отныне мы можем больше не таиться, ночуя в общей спальне. Она моя законная жена, и мне больше нет нужды сдерживаться, оберегая ее от зачатия — она молода и может родить мне еще детей, и уже никто не помешает им открыто назвать меня отцом.

— Мы уже поженились, — сообщаю будто бы невзначай, но чувствую, как меня распирает от смешанных чувств — гордости, любви, вожделения; я готов вскочить из-за стола и на весь мир кричать о том, что Вель — моя жена!

Звук вилки, выпавшей из руки «сдобной булочки», нарушает повисшую за столом тишину.

— Как… поженились? — выдыхает она. — Когда?..

— Да вот только что, — охотно подхватывает Вель и делает знак глазами служанке; та спустя мгновение подает леди Амелии успокоительные капли.

На скулах дядюшки Эвана ходят желваки, но он старается не подать виду, что разгневан.

— Это такая шутка? — интересуется он сквозь стиснутые зубы.

— Нет, не шутка, — заверяю я, достаю из-за пазухи заветную бумагу и протягиваю ему. — Вот выписка из церковной книги аббатства Духовных Хранителей. Мы решили не тянуть со свадьбой, и леди Хатфорд не возражала.

Вновь повисает молчание. Я мог бы поклясться, что слышу в тишине гневное шевеление бровей лорда Несбитта.

— Без отеческого благословения? Без поста, седмицы молитв и причастия? Без венчального платья, свадебного пирога, гостей и торжества?

— Ах, оставь, Эван, — произносит леди Несбитт, запив капли изрядным глотком сливовой наливки. — Как случилось, так уж случилось, что теперь сетовать.

— Но что скажут соседи? — раздувает ноздри лорд Несбитт. — Вель, ты подумала? Да ведь пойдут слухи, что ты зачала дитя до брака и пытаешься спешно скрыть свой грех!

Вель фыркает, пытаясь заглушить приступ смеха деланным кашлем, Габи непонимающе моргает ресницами.

— Мама, а что значит «поженились»?

— Это значит, что мы с Джаем теперь законные муж и жена, — поясняет Вель, украдкой вытирая уголки глаз салфеткой.

На переносице Габи появляется вертикальная черточка — в точности как у Вель, когда та задумывается о чем-то серьезном.

— Джай, ты теперь будешь нашим папой? — наконец изрекает она.

Я встречаюсь глазами с бесхитростным взглядом дочери, и мой язык словно прилипает к гортани. «Я и есть твой папа, — хочется сказать мне. — Я держал тебя на руках, когда ты была еще совсем крохой пару дней от роду и помещалась целиком в моих ладонях. Я менял тебе пеленки, баюкал ночами и купал тебя, маленькую, в море. Я хочу быть рядом, пока ты растешь, оберегать дом, в котором ты живешь, и однажды хочу повести тебя к алтарю, передавая из рук в руки хорошему парню».

Ничего этого, разумеется, я сказать не вправе. Успеваю поймать напряженный взгляд лорда Эвана, прежде чем раздается звонкий голос Алекса:

— Мой папа — Диего Адальяро! Мне говорила бабушка! Мама, когда мы поедем домой к бабушке Изабель?

Вель закусывает губу, умоляюще смотрит на сына, а затем — виновато — на меня.

— Кхм, — деликатно прочищает горло лорд Несбитт, смерив меня оценивающим взглядом. — Александр, разве тебе не нравится у нас?

— Нравится, но тут холодно, — хмурится Алекс. — И скучно. Я не хочу танцевать и ездить в санях, я хочу кататься верхом на настоящем коне и стрелять из лука. Раньше меня учил Ким, но тут его нет. Мама и Джай все время уезжают, а теперь и Аро уехал.

— Кстати, а куда уехал Аро? — оживляется Вель, ухватившись за возможность отвлечь родственников от щекотливой темы.

— Пока вы были заняты своими делами, — лорд Эван вновь бросает на меня взгляд, все еще укоризненный, но уже не столь сердитый, — я попытался разыскать родню покойной матушки этого юноши. Представьте себе, его бабушка и дедушка живут здесь, в Сноупорте! Это Гилберты, они из обедневших дворян, но весьма достойный род. Правда, они были уверены, что их род прервался со смертью дочери, и чрезвычайно удивились, узнав, что у них есть внук. Я сегодня лично отвез Аро к ним, родня приняла его весьма тепло и пригласила остаться у них до отъезда.

Вот так дела. У Аро на севере нашлась родня. Что-то мне подсказывает, что уезжать на юг он теперь едва ли захочет…

— Потрясающий день, — выдыхает Вель, и глаза ее вновь загораются. — Как я рада за Аро!

— А я рада за тебя, моя дорогая, — «сдобная булочка» вновь трясет многочисленными рюшами на чепце и хватается за стакан со сливовой наливкой. — Как бы там ни было, сегодня день свадьбы нашей любимой племянницы. Давайте пожелаем молодым долгих и счастливых лет вместе!

Постепенно напряжение за столом развеивается. Лорд Эван изо всех сил пытается заглушить в себе обиду. Я вполне могу его понять. Если однажды Габи приведет ко мне за руку неизвестного сопливого юнца и заявит, что обвенчалась с ним без родительского благословения, то с большой вероятностью она станет вдовой, так и не успев побыть женой.

Правда, я ведь не сопливый юнец и не какой-нибудь безродный выскочка. Сам король Аверленда отметил мои заслуги перед страной, и будь ты хоть членом Малого королевского совета, меня теперь просто так не выставишь из-за стола, не выгонишь из дома.

Однако едва я позволяю себе понадеяться, что инцидент со свадьбой исчерпан, как лорд Несбитт рушит мои ожидания, приглашая после ужина в курительную.

— Итак, генерал Хатфорд, как долго на самом деле вы знаете Вель?

— Довольно долго, — не вижу нужды лгать. — Почти с самого ее приезда на юг.

— Так значит, глаза меня не обманывали, — мрачно заключает лорд Эван, затягиваясь трубкой и намеренно не глядя в мою сторону.

— Простите?

— Ума не приложу, как могло случиться так, чтобы сразу после свадьбы в супружескую постель моей племянницы проник другой мужчина, — глухо произносит лорд и на этот раз пронизывает меня тяжелым взглядом.

От этого взгляда все мои старые раны начинают ныть все разом.

— Вы пытаетесь оскорбить свою племянницу? Я не стану обсуждать с вами Вель за ее спиной.

Моя надежда, что на этом лорд прекратит меня прощупывать, не оправдывается.

— Кто-нибудь еще знает о том, от кого Вель родила детей?

Сжимаю зубы до хруста в челюстях. Лорд Эван Несбитт активно напрашивается на хорошую зуботычину, но не стану же я бить хозяина в его доме? Тем более человека, заменившего Вель отца.

Однако ответить мне нечего. Подтвердить его догадки я не имею права, а открещиваться от собственных детей у меня не повернется язык.

— Превосходный табак, лорд Несбитт, — произношу я наконец, делая последнюю затяжку. — Простите, вынужден вас покинуть: жена наверняка меня заждалась.

***

Наконец-то этот длинный день, наполненный событиями, подходил к концу. За окном вовсю завывала разгулявшаяся вьюга, но тяжелые ставни не поддавались порывам ветра, а в спальне жарко пылал камин, создавая иллюзию защищенности. Я сидела за столиком у зеркала, облаченная после купания в длинную ночную рубашку, неторопливо расчесывала локон за локоном и улыбалась сама себе.

Пожалуй, еще никогда в жизни я не чувствовала себя так спокойно и умиротворенно.

— Ну сколько можно возиться? — послышался нетерпеливый голос Джая. — Ты нарочно меня сегодня изводишь?

Я взглянула на него через зеркало и еще раз провела щеткой по волосам. Он лежал, развалившись поверх подушек, прикрытый до пояса одеялом, поигрывал мышцами на обнаженном теле и прожигал меня жадным взглядом.

— Подожди немного, — я невозмутимо повела плечом. — Мне надо привести себя в порядок.

— Хватит меня томить, Вель, ты и так в порядке. Ты целую вечность отмокала в лохани, и теперь что-то не торопишься. Что толку чесать волосы, если они тут же снова растреплются?

— С чего бы вдруг? — прищурилась я, хотя прекрасно поняла прозрачный намек.

Джай надул губы, словно сущее дитя. Но сегодня меня одолело желание его поддразнить. После венчания любимого будто подменили: всю дорогу от аббатства до дома мы целовались, как юные влюбленные, невзирая на мороз, от которого тут же трескались губы. За столом он то и дело бросал на меня такие жаркие взгляды, что я и сама боялась воспламениться… И эта игра, хождение на грани, нетерпение насладиться нашим новым статусом безумно нравились мне.

Разумеется, я понимала, что эта игра не продлится долго.

Джай вскочил, скинув с себя одеяло, стремительно подошел, выхватил из моих рук щетку, сгреб меня в охапку и потащил к кровати.

— Женщина, каким местом ты слушала капеллана в храме? Мужу надо повиноваться, а не пререкаться с ним, — проворчал он мне на ухо.

Силясь не расхохотаться, я предприняла попытку вырваться, бодаясь, щипаясь и лягаясь.

— Ты что это о себе возомнил?

Джай легко пресек мои попытки сопротивления и дерзко защекотал в самом уязвимом месте — пониже ребер.

— Я не возомнил, а жду, пока ты вспомнишь о своем долге и примешься ублажать меня, как положено добродетельной жене, — самодовольно ухмыльнулся он.

Извиваясь и хихикая, я все-таки вывернулась из его хватки и попыталась отползти на край кровати.

— Вот еще выдумал, ублажай себя сам!

— Не для того я женился, — заявил благоверный, ухватил меня за щиколотку и рывком подтянул к себе.

Потеряв опору, я ничком рухнула на постель, но тут же была подхвачена вновь и прижата спиной к твердой мужской груди. Сопротивляться жаркому потоку желания, волнами исходящему от Джая, уже не было никакой возможности.

— Ах вот как?.. — выдохнула я, чувствуя на мочке уха, шее, плече горячие поцелуи. — Все это ты имел и до брака, так зачем же…

— Чтобы любить тебя не как вор, прячась по углам от чужих глаз, а открыто, как честный человек. Чтобы при всех держать тебя за руку и знать, что никто не осудит. Чтобы все знали, что ты — моя, и пусть только посмеют посягнуть на мою семью.

Его губы и руки спустились ниже, ласкали чувственно и нежно, добиваясь отклика от моего тела. Сопротивляться ему?.. Невозможно… Из груди вырвался тихий стон, бедра соединились с его бедрами.

— Чтобы брать тебя когда хочу и как хочу, — шептали тем временем его губы. — Чтобы оставить в тебе свое семя, чтобы ты родила мне еще детей…

На миг меня охватило оцепенение. Тяжесть бремени, родовые муки, боль от потери младенца Максимилиана — горькие воспоминания вихрем пронеслись в голове. Почему он не спросил меня, хочу ли я еще детей?..

— …Чтобы они носили мое имя. Покорись мне, Вель. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Будь моей!

Слова протеста так и застряли на языке. Резковатая, порывистая речь мужа всколыхнула во мне и другое понимание: насколько важен был для него наш брак, освященный в церкви. Насколько важно для него, чтобы никто не осуждал его за связь со мной, чтобы наши дети признали в нем отца…

Вздохнув, я уронила голову на широкое плечо. Больше не противилась, позволяя Джаю заявлять права на меня. На мое тело, на мою душу. Покорилась ему, как он того хотел. И приняла его семя.

— Ты моя, — шептал он много позже, откидываясь на подушки и не выпуская меня из объятий. — Моя жена, моя любимая.

Утомленный, он уснул почти сразу, а я еще долго лежала в кольце его рук, гладила широкие плечи, расслабленную спину, целовала гладко выбритый подбородок.

— Да, я твоя. Теперь навсегда.

— И ты говоришь об этом только сейчас?!

Я наблюдаю за тем, как до предела распахиваются бездонные глаза Вель, и мне хочется то ли нервно рассмеяться, то ли сжаться до размера улитки.

— Ну прости, вчера как-то не выдался удобный момент…

— Но это же сущий кошмар! — неподдельно ужасается Вель, прикрывая рот ладонью. — Королевский прием уже во вторник, а мне совершенно нечего надеть!

И это говорит мне женщина, которая не побоялась сразиться с рабством в целой стране, пережила смерть мужа и тяготы войны — и только вчера согласилась венчаться без свадебного платья!

Следом за Вель готова рухнуть в обморок и «сдобная булочка» леди Несбитт. А это уже куда хуже. Если одна женщина способна создать истерику из ничего, то две женщины могут сотворить в доме настоящую бурю.

— Ну, Вель, — пытаюсь возразить я. — Ведь твоими платьями был забит целый отсек грузовой каюты! Что-нибудь да подойдет.

Вель смотрит так, будто у меня на лбу начал расти рог. А может, и не один.

— Ты что, правда не понимаешь?! На севере совершенно другая мода! А еще здесь зима, если ты не заметил!

Я бросаю тоскливый взгляд на лорда Несбитта, но тот, оставаясь пока незамеченным, потихоньку бочком отступает в курительную. Мне остается одному держать ответ перед разъяренными женщинами за непростительную оплошность — почему это я вдруг сообщил о приеме не вчера, а сегодня. Как будто сообщи я об этом накануне, платье бы чудесным образом сразу появилось!

Буря над моей головой разражается незамедлительно. Я стойко выдерживаю град упреков и обвинений, пока на помощь не приходит святая женщина — младшая кузина Вель. Она отвлекает внимание на себя предложением отдать Вель свое праздничное платье, которое готовила к крестинам первенца. Женская армия, наголову разгромив врага в моем лице, тут же объединяет силы и приступает к стратегическому планированию, рассматривая принесенное платье: где и что удлинить, где ушить, где задрапировать.

Женская метушня продолжается до самого вечера, когда наконец Вель вспоминает обо мне.

— Так ведь Джаю тоже не в чем пойти на прием! — ахает она, распахивая глаза вполлица.

— Как это не в чем? — удивляюсь. — У меня есть мундир.

— Надевай-ка! — командует Вель, и мне ничего не остается, как подчиниться.

Осмотрев меня с ног до головы, женушка закусывает губу. Кажется, недовольна увиденным.

— Габи, будь добра, принеси из нашей спальни черепаховую шкатулку — ту, что на комоде у зеркала, — велит она дочери.

Габи с готовностью повинуется, возвращается со шкатулкой, в которой Вель хранит мои награды. Извлекая одну за другой, их пытаются приладить к мундиру, то и дело качая головой.

— Здесь прореху можно закрыть орденом, но латку на рукаве ничем не скроешь. И ворот потерт.

— Разумеется, потерт, — оправдываюсь я. — Я свой мундир носил, в отличие от некоторых.

— Потертость на вороте можно спрятать под тесьмой, — вступает в женский совет «сдобная булочка». — И на обшлагах тоже. Но вот что делать локтями и коленями?

Я тяжко вздыхаю: моего мнения тут не спрашивают. Краем глаза замечаю, что лорд Несбитт, ненадолго выбравшийся из укрытия, критически осматривает меня издали, а затем исчезает в сенях.

Алекс бросает возню с кузенами у камина и подбирается ближе, сосредоточенно рассматривая натертые до блеска награды.

— Джай, за что тебе дали вот эту? — тыкает он в одну из медалей, отлитую из чистого халиссийского золота.

— За операцию по освобождению восточной границы, — отвечаю я.

Целый полк убитыми со стороны саллидианцев. Несколько сотен со стороны халиссийцев. Воспоминания о войне вызывают тошноту. Не хочу об этом думать сейчас, здесь, в тепле и уюте большого дома, в окружении хлопочущих женщин.

Вель, тетушка Амелия и обе кузины отходят в сторонку и бурно держат совет: как привести в чувство мой совершенно безнадежный, по их мнению, мундир. Получив толику свободы, отхожу к креслу: ноги уже не те, все чаще дают о себе знать нытьем старые раны. Алекс и Габи забираются ко мне на колени и продолжают расспросы.

— А вот это за что?

— За прорыв окружения в южной части Халиссинии.

Полторы сотни убитыми со стороны саллидианцев, а потери неприятеля и не сосчитать…

— Я хочу посмотреть на эту Халиссинию, — заявляет Алекс, насупив брови. — Джай, мы поедем туда?

— Если мама позволит, — неопределенно пожимаю плечами.

— Скоро я стану сенатором, и мне не нужно будет мамино позволение! — гордо вскидывает голову Алекс.

Внутри что-то тоскливо переворачивается. Я смотрю на сына, взъерошиваю его темные волосы и думаю о том, что если мы останемся здесь, в Аверленде, никакого сенаторства ему не светит. Пока он подрастет, власть в Кастаделле может сотню раз смениться, о семье Адальяро забудут вовсе…

— Если мы поедем в Халиссинию, мы можем навестить Лей? — вдруг задает вопрос Габи.

Невольно вздрагиваю, услышав имя из прошлого, которое тоже хотелось бы забыть.

— Лей? Ты ее еще помнишь?

— Помню. Лей добрая. Она пела нам колыбельные, а мне заплетала красивые косы. Мама так не умеет.

Перед глазами встает гордое лицо Лей, виднеющееся из-за плеча Хаб-Арифа. Ее круглый живот под простым платьем. Должно быть, теперь она уже родила. Интересно, кого? Мальчика или девочку?

Как им живется там, в далеких неизведанных восточных землях Халиссинии?

Боги, кажется, я скучаю по ним.

— А сколько мы еще пробудем в Аверленде? Тетушка Мэри обещала подарить мне маленького щенка. У меня никогда не было щенка. Хочу показать его бабушке Изабель. Как думаешь, бабушка Изабель нас еще не забыла?

На выручку приходит Вель, отбирая у меня детей.

— Никто вас не забыл. Бабушка Изабель наверняка молится за вас каждый день. А теперь идемте, уложу вас спать.

— Я не хочу спать! — привычно возмущается Алекс.

— Сандро! — строго хмурится Вель.

— Вот стану сенатором, хоть всю ночь не буду спать! — упрямо топает ножкой Алекс, глядя на мать исподлобья.

Вель бросает на меня короткий взгляд, грустно улыбается и уводит детей, продолжая приговаривать что-то сыну.

Я откидываюсь в кресле, чувствуя в теле приятную расслабленность. Отчаянно хочется затянуться крепким халиссийским дурманом, с которым местный табак не идет ни в какое сравнение. Но для этого надо встать и уйти в курительную, а мне совершенно лень двигаться.

Мирная, размеренная жизнь даже кровь в жилах замедляет.

К вечеру следующего дня к нам доставляют посылку с курьером королевской почты. В посылке обнаруживается новенькая, с иголочки, парадная генеральская форма, к всеобщему восторгу женщин. Остается лишь удивляться, как лорд Несбитт сумел на глаз определить размер, но подгонять почти ничего не приходится.

Ночью, выпустив из объятий Вель и чуть отдышавшись, утыкаюсь носом в ее висок, дразнящий нежным, едва уловимым ароматом. Виновато признаюсь:

— Есть еще кое-что, о чем я не сказал тебе сразу.

— Что же? — ее сонливость как рукой снимает, она приподнимается на локте и выжидательно смотрит на меня.

Выкладываю все начистоту: о предложении короля, о перспективе консульства в Саллиде, о возможности вернуться в Кастаделлу. Ожидаю очередной взбучки за сокрытие важных сведений, но Вель слушает молча, медленно лаская пальцами шрамы на моей груди.

Потом умолкаю. Молчит и она, опустив ресницы и погрузившись в собственные размышления.

— И что ты думаешь об этом? — наконец спрашивает Вель. — Ведь ты так мечтал вернуться в Аверленд.

Я глубоко вздыхаю. Произношу вслух мысль, которая вот уже два дня омрачает мой счастливый брак.

— Наш сын — потомственный сенатор. Нехорошо лишать его возможности жить в стране, которой он со временем станет управлять.

Вель тоже вздыхает — но, кажется, с облегчением. Виновато прячет глаза, целует меня в грудь.

— Тогда нам надо торопиться. Совсем скоро гавань Сноупорта может затянуть льдами, да и на юге начнет штормить.

— В среду, после приема, и займемся сборами.

— Кстати, о приеме. Как будущему консулу, тебе следует обзавестись полезными знакомствами, — деловито произносит она.

— Вы чрезвычайно мудры и рассудительны, госпожа сенатор, — хмыкаю я, чувствуя, как рассеивается тяжесть в груди. — И как вас угораздило выйти замуж за недалекого вояку вроде меня.

Откидываюсь на подушку, забрасываю руки за голову. Вель лукаво щурится, дразняще проводит ладонью по моему животу. Мышцы сжимаются, откликаются привычным трепетом в ответ на ее смелую ласку.

— Показалось весьма заманчивым уложить на лопатки генерала, — фыркает Вель и по-хозяйски устраивается сверху.

Я зажмуриваюсь, ослепленный красотой обнаженного тела любимой. Как же хорошо, дьявол меня побери, что я еще не ослеп.

Вель двигает бедрами, срывая хриплый стон с моих губ.

Что ни говори, а семейная жизнь у меня определенно удалась.

— Почему так тихо? — удивилась я, не заметив у ворот поместья Адальяро сутулой фигуры Вуна.

Втайне я ожидала, что он приедет встречать нас в порт Кастаделлы, но этого не случилось. И то правда: мы собирались так спешно, что не успели присылать никакого письма, извещая Изабель о нашем прибытии. Зачем бы она присылала Вуна каждый раз, когда с севера прибывает пассажирское судно?

— А кому здесь шуметь? — ловко выпрыгув из наемного экипажа, спросил Джай. — Дети-то с нами.

— И то правда, — согласилась я, подавая ему руку.

Но под ложечкой засосало в неприятном предчувствии. А вдруг с Изабель, одинокой пожилой женщиной, за время отсутствия произошло что-нибудь плохое?.. Не к месту вспомнился Хорхе, чтоб его праху бесконечно гореть в преисподней.

Дети выскочили из экипажа, не став дожидаться помощи, и наперегонки бросились к воротам. Габи затрясла запертую калитку:

— Бабушка! Бабушка Изабель!

Детский крик слегка расшевелил сонную тишину в поместье: наконец появился Вун с заднего двора, изумленно распахнул глаза — и тут же бросился отпирать ворота. На веранду выглянула служанка, всплеснула руками, устремилась навстречу Сай, которая пыталась догнать детей.

Габи и Сандро вприпрыжку добежали до веранды. Я тепло приветствовала Вуна, обнялась с Нейлин, которая вышла на веранду, вытирая руки о фартук.

— Святой Творец, счастье-то какое! — бормотала она, то и дело осеняя себя крестным знамением. — Мы уж и не чаяли вас увидеть!

— Что госпожа? Жива ли, здорова?

— Жива, жива, донна Вельдана. Только сдала совсем, днями сидит в кресле и смотрит в одну точку. Есть отказывается, насилу кормим. Боюсь, как бы Творец не сократил ее дни на земле.

Я вздохнула, мельком взглянула на Джая, который вместе с Вуном занимался разгрузкой сундуков и многочисленных тюков с нашими пожитками, и поднялась по ступенькам веранды.

Остановилась на пороге, едва прикрыв за собой дверь.

Изабель, совершенно седая и похудевшая до неприличия, стояла на коленях у плетеного кресла и плакала, обнимая детей.

— Вернулись! — шептала она, целуя в лоб то Габи, то Сандро. — Вернулись!

— Вернулись, — подтвердила я, поймав ее полный радостной надежды взгляд.

Позади скрипнула дверь. Не оборачиваясь, я почувствовала спиной присутствие мужа. Сильная рука обняла меня за талию, виска легко коснулись теплые губы. Изабель всхлипнула, поднялась с колен и промокнула глаза кружевным платочком.

— Как раз к обеду успели, — произнесла она дрожащим голосом. — Сай, будь добра, распорядись на кухне, чтобы поставили достаточно приборов. И пусть подготовят комнаты наверху, да поскорее: негоже господам с дороги дышать пылью.

Габи и Сандро, наперебой забрасывая бабушку рассказами о северных кузенах, снеге, морском путешествии и подросшем щенке, вместе с Изабель направились в сторону столовой.

— Боюсь, с покупкой своего дома придется повременить, — вздохнула я, обернувшись и уткнувшись лбом Джаю в грудь.

— Ничего, родная, — тихо ответил Джай. — Мой дом там, где хорошо тебе и нашим детям.

Комментарий к Глава 65. Семейная жизнь Не сразу написала примечание, но думаю, что стоит все же написать: эта глава финальная. Будет еще небольшой эпилог, пока думаю, с какой стороны к нему подойти.

====== Эпилог ======

Сандро не терпелось покончить с завтраком. Как глупо рассиживаться за столом, когда можно проглотить еду в один присест и не тратить время на нудные семейные посиделки, способные растянуться на целый час. А ведь день обещает столько интересного! Зур сказал, что отлив сегодня будет особенно сильным и обнажит скрытые гроты у южного побережья бухты. Во время одного из таких отливов Зур нашел там выщербленный, покрытый ржавчиной пиратский стилет и подарил его Сандро. Пришлось почти месяц упрашивать Зура, чтобы в следующий отлив взял его с собой поискать пиратские сокровища. Ведь этим путем много лет назад пираты везли золото и самоцветы из Халиссинии! Могли бы и припрятать кое-чего в потайных расщелинах.

Но нельзя выдавать нетерпения. Мать и Джай не должны догадаться о том, что задумал Сандро, иначе ни за что не согласятся отпустить наследного сенатора исследовать неприступные берега. И без того удивительно, как Сай ничего не прознала, иначе опять устроила бы мужу знатный нагоняй за то, что «морочит голову молодому господину».

Но ведь он уже давно не мальчишка! Ему уже скоро пятнадцать! Через три с лишним года Алессандро Адальяро вступит в права сенатора и станет управлять целым городом! А уж защитить себя он может и подавно.

Зур, правда, отнесся к такому заявлению с недоверием. Так что в их тайный сговор посвятили и Кима, который согласился сопровождать их в дальней вылазке. Успеют ли они вернуться до обеда? Если нет, в поместье разразится скандал, а скандала Сандро как раз не хотелось. Возможно, придется предупредить сестру, чтобы в случае чего прикрыла тыл…

Как же обидно терять время! Сандро нетерпеливо заерзал на месте, но тут же застыл под бдительным взглядом бабушки, выпрямив спину и гордо расправив плечи. В выцветших, но все еще темных глазах Изабель Адальяро мелькнуло одобрение. Сандро уже давно научился читать по лицу старой донны — ему льстило ее обожание. К Габи бабушка тоже относилась благосклонно, но Сандро, без сомнения, пользовался ее безграничной любовью. С мелкими, Коннором и Инесс, Изабель Адальяро была безукоризненно деликатна и мила, но за всеми ее вежливыми улыбками скрывалось обычное равнодушие.

Сандро знал, почему так. Они с Габи носят фамилию своего отца, Диего Адальяро. А Коннор и Инесс — всего лишь отпрыски бывшего раба.

Наследный сенатор опасливо покосился на крупную фигуру Джая, восседавшего во главе стола. Сложно было представить, что генерал Джайвел Хатфорд, бессменный консул Аверленда в Саллиде, весьма уважаемый в Кастаделле человек, когда-то был рабом.

— Папа, можно мы с Кимом сегодня поедем на стрельбище? — вдруг раздался за столом голос Коннора.

Сандро напрягся. Ким сегодня нужен ему самому, этот мелкий не посмеет нарушить его планы!

— Зачем? — спросил Джай. — Разве мишеней на заднем дворе вам недостаточно?

— Ким считает, что у меня получится попадать в цель верхом с лошади…

— Ах, Ким считает, — усмехнулся Джай. — Это он сам тебе сказал?

— Да какая разница? — вспыхнул Коннор. — Я сказал, а он согласился. Ну, во всяком случае, не возражал.

Сандро от души позлорадствовал над тем, как замялся Коннор под насмешливым взглядом отца.

— Не возражал, — повторил Джай, поддразнивая мелкого.

— Да, не возражал! — с вызовом вскинул голову Коннор, готовый противостоять отказу. — А на заднем дворе на лошади не развернешься.

— Возьми пони, тебе будет в самый раз, — не удержался от издевки Сандро.

Коннор побагровел, его светло-серые глаза злобно прищурились.

— Ты имеешь в виду того пони, которому ты едва достаешь носом до стремени? — вернул шпильку младший брат.

Кровь хлынула к лицу; Сандро едва удержался, чтобы не вскочить из-за стола и не запустить в обидчика тарелкой. В свои одиннадцать высокий и плечистый Коннор уже почти догнал ростом старшего брата, не уставая напоминать об этом при каждом удобном случае, чем безмерно бесил.

— Прекратите, — рявкнул Джай, окинув тяжелым взглядом поочередно одного и другого. — Взъерошились, как молодые петухи. Неделю ни шагу с поместья, оба.

— А я тут при чем?! — взвился Сандро, отшвырнув вилку на пол.

Джай невозмутимо смерил его взглядом с ног до головы.

— А ты будешь сидеть в своей комнате, пока не научишься вести себя за столом. И сегодня останешься без обеда.

— Кто ты такой, чтобы мне приказывать?! — вскочил на ноги Сандро, от бессилия сжимая кулаки.

— Сынок, сядь на место, — мягко сказала мать. — И веди себя подобающе.

Нехотя, он подчинился. Краем глаза заметил, как побледнели губы бабушки Изабель, не сводившей с него взгляда.

— Я, конечно, никто, — подозрительно охотно согласился Джай, накалывая на вилку кусочек мягкого овечьего сыра. — Но за вас, господин будущий сенатор, пока еще несу ответственность. К ужину как раз выучите первое правило, которым должен руководствоваться правитель.

Сандро насупился. И без занудных нотаций Джая он знал это правило — думать, прежде чем говорить. Но что это меняет? Коннор уже давно напрашивался на взбучку. Ну ничего, пусть только сопляк попадется ему после завтрака…

На некоторое время разговоры за столом снова умолкли. Тихо позвякивали ножи и вилки — у всех, кроме Сандро, который сидел неподвижно, не смея попросить новый прибор, и бабушки Изабель, которая больше не ела из солидарности с внуком и лишь смотрела на него с сочувствием. Габи старательно прятала улыбку, поглядывая то на одного брата, то на другого. Притихшая Инесс из кожи вон лезла, чтобы состроить из себяблаговоспитанную леди. Скажите, пожалуйста! Всего восемь лет, а уж подлиза, каких свет не видывал.

Как всегда, обстановку за столом разрядила мать.

— Кстати, дорогой, забыла тебе сказать: как раз перед завтраком посыльный принес письмо от Аро, — будничным тоном произнесла она.

— И что он пишет? — Джай, до этого молча поигрывавший желваками на скулах, явно заинтересовался новостью.

— Много чего, в двух словах и не расскажешь. Получил научную степень в Технической академии Аверленда. Во второй раз стал отцом. Собирается приехать к нам в гости вместе с семьей будущим летом, если здоровье супруги не подведет.

Сандро краем глаза перехватил восхищенный взгляд Джая, брошенный на мать, и насупился еще больше. Ну конечно, какой-то там Аро всегда вызывал у отчима безудержный восторг, будто он ему сын родной. А Сандро достаются бесконечные упреки и нравоучения…

— Тогда возьми письмо и проводи меня в сад, — сказал Джай таким тоном, что Сандро едва не затошнило от сладости. — Я погрею на солнце старые кости, а ты мне почитаешь.

Отчим вытер губы салфеткой и поднялся из-за стола. Сандро вздохнул с облегчением: с этого момента завтрак мог считаться оконченным. Мать тут же последовала за мужем, подав ему трость и подхватив его под локоть с другой стороны.

— Алессандро, милый, не откажешь проводить меня в комнату? — ласково спросила бабушка Изабель. — Боюсь, мои старые кости сегодня тоже нуждаются в поддержке.

Сандро с готовностью проводил старую донну, своего единственного союзника в этом доме, до дверей ее покоев.

— Не огорчайся, милый, — заговорщицки подмигнула бабушка уже на пороге. — Ты прав: только ты, и никто иной, имеешь право распоряжаться в этом доме, ведь это был дом твоего деда и твоего отца. Потерпи немного: скоро ты станешь сенатором и больше ни перед кем не станешь отчитываться. И пожалуйста, ни на миг не забывай о своем происхождении.

— Спасибо, бабушка, — растрогавшись, Сандро поцеловал запястье старой леди. — И ты тоже, как всегда, права: мне следует быть сдержаннее, я ведь из рода Адальяро.

Просияв, бабушка Изабель скрылась за дверью покоев.

Сандро, помешкав на пороге, гордо вскинул голову. Если уж ему и придется сидеть взаперти до самого вечера, то сначала он отыщет выскочку Коннора и покажет, кто в этом доме настоящий хозяин.

Коннор отыскался на заднем дворе, что-то виновато докладывая Киму. На лице Кима, по обыкновению невозмутимого, блуждала рассеянная улыбка. Заметив Сандро, Ким едва заметно склонил голову, выражая молодому господину почтение.

— Оставь нас, Ким, — властно велел Сандро, с удовольствием заметив, как подпрыгнул от неожиданности Коннор. — Передай Зуру, что мы никуда не едем, а мне покамест надо поговорить с братом по душам.

Ким вновь поклонился и молча исполнил приказ.

— По душам? — хмыкнул Коннор, презрительно прищурившись. — Да кто ты такой, чтобы лезть мне в душу?

Сандро вновь почувствовал, как в жилах закипает кровь. Коннор, будучи ненормально высоким для своего возраста, оставался все же на половину ладони ниже Сандро, и тем не менее вечно умудрялся смотреть на него сверху вниз.

— Я скажу тебе, кто я такой, — процедил Сандро сквозь зубы и схватил наглого братца за грудки. Тот с бычьей силой вцепился в его запястья, пытаясь освободиться. — Я — сын сенатора Адальяро. А ты — сын бывшего раба! Так что знай свое место, раб!

Коннор взревел, неожиданно быстрым движением сделал подсечку и повалил Сандро на взрытую лошадиными копытами землю заднего двора.

— Сам ты раб! — заорал он, норовя укусить брата за ухо. — Да еще и дурак!

— Оба вы дураки, — раздался над ними звонкий хохоток. — Ну-ка встаньте и отряхнитесь, а то позову мать, и вам обоим не поздоровится.

Коннор послушно отпрянул, едва заслышав голос сестры. Габи возвышалась над ними, сверкая глазищами и уперев руки в бока. Сандро, зловеще взглянув на младшего брата, медленно поднялся и нервно дернул плечами.

— Коннор, ступай на кухню и умойся, пока мать не увидела тебя в таком виде, — по-хозяйски распорядилась Габи, и мелкий не посмел ей перечить.

Едва он скрылся за углом дома, Габи прищурилась и снова хохотнула.

— Ну ты и дурак, — повторила она, качая головой.

— Что ты заладила, дурак да дурак, слов, что ли, других не знаешь, — буркнул Сандро.

Старшую сестру он по-своему любил и даже уважал, но терпеть оскорбления не собирался даже от нее.

— А как мне еще тебя называть, если ты такой и есть? «Сын сена-а-атора, сын раба-а-а…», — протянула она насмешливо. — Неужели ты до сих пор еще не понял, что мы все — дети Джая?

— Что?! — Сандро оторопело уставился на сестру. — Что ты несешь, глупая женщина!

— В зеркало на себя посмотри, — продолжала веселиться Габи. — А потом на Джая, и сравни с портретом Диего Адальяро. Дурак ты и есть дурак! А еще сенатором собираешься стать. Просто страшно становится за Кастаделлу!

От потрясения Сандро едва не потерял дар речи.

— Да ты просто спятила! — выдохнул он.

— А вот и не спятила. Я давно догадалась, — Габи невозмутимо расправила на платье кружевные оборки. — А потом и проверила.

— Как?.. — шевельнул непослушными губами Сандро.

— Будто невзначай назвала Джая папой, — улыбнулась она.

— И что… он? — Сандро все еще не мог поверить, что он не спит и не видит дурной сон.

— Обнял меня и едва не заплакал. Ох, братишка… может, Диего Адальяро и считается нашим отцом, но на самом деле…

— Вздор! — вскричал Сандро. — Этого не может быть! Если так, то наша мать… наша мать…

Не в силах больше сдерживать себя, он взвыл, как от боли, и со всех ног побежал в сад, намереваясь тотчас же разыскать Джая под его любимым раскидистым платаном и вытрясти из того правду.

Он не ошибся: Джай, закрыв глаза и откинув затылок на подголовник плетеного кресла-качалки, блаженно подставлял лицо утренним лучам солнца.

— Это правда?! — Сандро казалось, что он кричит, но на самом деле едва мог дышать от гнева.

— Что правда? — удивленно поднял голову Джай. — То, что я велел тебе до ужина сидеть в своей комнате, а ты опять пропустил мой приказ мимо ушей?

— Это правда, что ты… и мать… — Сандро только теперь понял, что не может подобрать слов, и вспыхнул до кончиков ушей.

— Правда, — вздохнул Джай. — Я думал, ты уже достаточно взрослый, чтобы это понимать. Так всегда происходит между мужем и женой. А как бы еще появились Коннор и Инесс? Но ты выбрал странное время, чтобы об этом поговорить…

— А мы с Габи?! — теперь уже Сандро и в самом деле чувствовал себя круглым дураком.

Лицо Джая закаменело. Он нащупал возле ручки кресла свою трость и медленно, неуклюже встал на ноги, возвышаясь над Сандро, как гора.

— Кто тебе сказал?

Сандро едва не завыл, теперь окончательно убедившись, что каждое слово Габи — чистая правда.

— Но ведь… но ведь тогда мать была замужем за Диего Адальяро! Ты… ты… как ты посмел! А она… как посмела она! Да ведь она, получается, никакая не благородная леди, а настоящая…

Тяжелая пощечина обожгла скулу, да так, что у Сандро из глаз посыпались искры. Переведя дух, он ошалело уставился на человека, к которому всю жизнь испытывал противоречивые чувства. Человека, чье одобрение он долго и безуспешно пытался заслужить. Человека, о котором в Кастаделле до сих пор ходили легенды. Человека, перед которым склоняли головы благородные доны из самых знатных семейств города. Человека, который изредка давал ему уроки боя на мечах, делая Сандро самым счастливым мальчишкой на свете. Человека, которого Сандро не без причин побаивался и втайне лелеял свое превосходство над ним, взращенное ласковыми словами бабушки Изабель…

Человека, который внезапно оказался его отцом.

— Если я еще раз услышу хоть одно неуважительное слово в сторону матери, — грозно зарычал Джай у него над ухом, — сниму с тебя штаны и отхожу хворостиной так, что неделю не сможешь сидеть. Ты меня понял, господин будущий сенатор?

— Понял, — все еще держась за скулу, пробормотал Сандро.

— Что здесь происходит? — послышался за его спиной взволнованный голос матери. — Джай, что ты сделал с Сандро?!

— Вель, ступай в дом, — властно велел Джай, не взглянув в ее сторону. — У нас с Алексом серьезный разговор.

— Но…

— Хоть однажды в этом доме меня могут послушать с первого раза? — рявкнул он.

Мать, не осмелившись спорить дальше, послушно ушла, оставив их наедине. Джай, поморщившись, потер ногу над коленом и уселся обратно в кресло. Сандро только теперь почувствовал, как неприятно у него дрожат колени.

— А теперь садись и слушай, — кивнул Джай в сторону небольшой скамейки, на которой любила сидеть мать. — Я расскажу, как все было на самом деле, и после этого сам будешь решать, чей ты сын и что тебе с этим делать.

Вернувшись в дом, Габи застала мать нервно мечущейся по гостиной.

— Что случилось, мам?

— Ах! — мать закусила губу и расстроенно протянула к ней руки. — Габриэла, милая, иди скорее сюда и обними меня, пока я не натворила глупостей.

— Тебя огорчила ссора мальчишек? — Габи сочувственно обняла мать. — Не переживай, они все такие. Бенито говорит, что они с Альфредо тоже постоянно дерутся. Мужчины! Ссоры у них в крови.

— Ты права, моя милая, — мать позволила Габи увести себя к широкому дивану. — Сколько войн удалось бы избежать, если бы решать позволили женщинам!

— Ты о войне с Халиссинией? — уцепившись за возможность отвлечь мать от грустных мыслей, спросила Габи.

— И о ней тоже, — вздохнула та. — Сколько жизней погублено, сколько судеб сломано, сколько друзей стали врагами…

Габи не стоило большого труда догадаться, о чем сокрушается мать.

— Ну почему врагами. Когда в прошлом году мы ездили к тетушке Лей, папочка был очень даже рад встрече со своим старым другом Хаб-Арифом, а ведь тот чистокровный халиссиец.

— Папочка?.. — насторожилась мать, вглядываясь блестящими от слез глазами в лицо дочери.

— Ой, брось, мам, — отмахнулась Габи. — Я давно уже все знаю. А сегодня и у Сандро открылись глаза.

— О Творец! — мать едва не рвала на себе волосы. — Так вот что у них там за разговор!

— Но…

— Габи, тебе следует молчать об этом! Ведь если все это выйдет за пределы поместья…

— Мам, ну что ты, — Габи прильнула к матери, стараясь ее успокоить. — Я же не дура. Да и Сандро не такой уж дурак, каким кажется на первый взгляд.

— Габи!

— Молчу, молчу.

Они просидели так, в обнимку, бесконечно долго. Мать то и дело всхлипывала, а Габи, как могла, пыталась ее успокоить. В конце концов их уединение нарушила хлопнувшая входная дверь. Мать всполошилась, вскочила с кресла, сделала шаг в сторону появившегося на пороге Сандро, но тут же замерла, словно натолкнувшись на невидимую стену.

Габи с интересом наблюдала за тем, как брат, весь пунцовый от шеи до кончиков ушей, виновато поглядывал на мать. На его левой скуле начинал наливаться внушительный синяк.

— Джай… кхм… спрашивал, когда ты наконец принесешь ему то письмо, — пробормотал он, не зная, куда девать глаза.

— А ты как, сынок?

— Нормально, — буркнул он, втягивая голову в плечи. — Пойду к себе. Мне ведь там до ужина сидеть, изучать законодательный уклад Саллиды. Если сегодня не выучу и не сдам урок, завтра снова придется сидеть до ужина.

— Я провожу тебя, — засуетилась мать, виновато взглянув на Габи.

— Ну мам! — заартачился Сандро. — Я ведь уже не маленький!

— Но ты ведь не знаешь, где та книга. Я покажу тебе, где именно читать. И расскажу о том, чего там не написано. И вообще…

Сандро обреченно вздохнул, сдаваясь. Габи проводила их взглядом, хихикнула и толкнула входную дверь. Миновав лужайку и задний двор, вышла в тенистый сад и вскоре разыскала Джая на его излюбленном месте под платаном.

— Вель? Почему так долго? — отец открыл глаза, но, увидев Габи, расплылся в улыбке и приглашающе хлопнул себя по бедру.

— Боюсь, тебе придется подождать маму еще немного, — сказала Габи, по привычке усаживаясь на отцовское колено, как в детстве, и обняла его за шею. — Сильно повздорили?

— Да нет. Я ожидал худшего. Но Алекс, кажется, наконец-то взрослеет. Ну а ты как, крошка? Поведаешь старику свои девичьи секреты? Чем собиралась сегодня заниматься?

— Скоро за мной заедет Бенито. Донна Лаура снова устраивает девичьи посиделки, — Габи вздохнула и уткнулась лбом в висок отца. — Пап, я должна тебе кое-что сказать.

— Что? — широкие плечи под ладонями Габи внезапно закаменели.

— Мы с Бенито теперь помолвлены.

— Что?! — взревел отец, отстраняясь и глядя на Габи в упор. — Да как этому сопляку такое в голову пришло?! Ты ведь еще совсем ребенок!

— Не такой уж и ребенок, — поморщилась Габи. — Мама была почти в том же возрасте, когда приехала в Саллиду, чтобы выйти замуж за Диего Адальяро.

— Тогда времена были другие! — упрямо набычился отец. — И потом, ничего хорошего из этого не вышло. А тебе еще расти и расти! Этот твой Бенито теперь пусть и носа не кажет в нашем доме, если хочет цел остаться! Каков пострел! Жениться ему приспичило!

— Пап, ну что ты, в самом деле, — надула губки Габи — это всегда действовало на отца безотказно. — Что плохого в помолвке? Свадьбу мы планируем не раньше, чем через полгода…

— Не раньше, чем через три года, или через мой труп!

— …я его хорошо знаю… и вообще, бабушка Изабель говорит, что Бенито для меня — лучшая партия. Мой брат будет сенатором, Бенито тоже однажды станет сенатором, а я, получается, сделаюсь женой сенатора. Чем это плохо?

— Твоя бабушка слишком много говорит, — проворчал отец, впрочем, уже не так сердито.

Но от Габи не ускользнуло то, как он потер грудь в области сердца.

— Что с тобой? Тебе нехорошо? — теперь уже всерьез разволновалась она.

— Да нет, все в порядке, — заверил отец. — Видно, и впрямь я потерял счет времени — превращаюсь в старую развалину. То там заболит, то тут заноет.

— Я принесу тебе успокоительные капли, — Габи соскользнула с отцовского колена и, приподняв юбки, поспешила в сторону дома.

На окраине сада она столкнулась с матерью, которая тут же окинула ее встревоженным взглядом.

— Что случилось, милая?

— Отец слегка разнервничался, — наспех пояснила Габи. — Бегу за каплями.

— Не надо капель, — усмехнулась мать и взмахнула письмом. — Там за тобой уже приехал Бенито. А за отца не волнуйся, — она снова загадочно улыбнулась. — Уж поверь, я сумею его успокоить.

Габи поверила: присутствие матери всегда действовало на отца благотворно. Улыбнувшись в ответ, она на прощанье махнула рукой и поспешила встречать жениха.

День, слегка не заладившийся с утра, теперь обещал быть прекрасным.

Конец

Комментарий к Эпилог Дорогие читатели! ) Вот и подошел к концу мой полуторалетний труд. Хочу выразить благодарность всем, кто поддерживал меня в процессе написания этой работы – вопросами, подсказками, отзывами, ждунами, лайками, отметками в публичной бете. Спасибо всем, кто воодушевлял меня подарками, фанфиками, картинками, и еще раз большущее спасибо анонимному картографу ) Отдельную благодарность хочу выразить Женечке Зарубиной, которая, пока могла, отбетила большой кусок этой работы, и моей любимой музе – Гадюке, без мудрых советов которой я бы просто не дотянула до финала.

Всех люблю, до новых встреч! 💖💖💖