Введение в этноархеологию: Учебное пособие для студентов исторических факультетов высших учебных заведений [Александр Владиленович Жук] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Введение в этноархеологию: Учебное пособие для студентов исторических факультетов высших учебных заведений
Введение
«Введение в этноархеологию» подготовлено как учебное пособие для исторических факультетов высших учебных заведений. Первоначально в 1997 г. А. В. Жуком, С. С. Тихоновым и Н. А. Томиловым была составлена учебная программа этого курса, а затем к концу 1998 г. подготовлен первый вариант самого учебного пособия. Работа выполнялась совместно с учеными Омского государственного университета и Омского филиала Объединенного института истории, филологии и философии Сибирского отделения Российской академии наук по проекту «Историческая наука, образование, ученый в социокультурном пространстве Северной и Центральной Евразии XX столетия» Федеральной целевой программы «Государственная поддержка интеграции высшего образования и фундаментальной науки на 1997—2000 годы». Данный вариант учебного пособия написан в рамках Программы поддержки кафедр мегапроекта «Развитие образования в России» Института «Открытое общество» (Фонд Сороса). Создание учебного пособия «Введение в этноархеологию» в Омске представляется неслучайным. Оно явилось результатом многолетних поисков омских ученых в области интеграции археологических и этнографических исследований (фактически со второй половины 1970‑х гг.) как методолого-теоретического, так и методического характера. Отметим, что ученые-сибиреведы в отечественной науке не только не отставали в разработке данной проблематики от зарубежных ученых, но нередко во второй половине XX в. брались за организацию и проведение междисциплинарных исследований по проблемам этнической и социокультурной истории. Это выразилось во многих событиях — и в разработке выдающимся сибирским ученым А. П. Дульзоном в 1947 г. подробного перспективного плана всестороннего комплексного изучения происхождения народов Сибири и их языков (план был опубликован в 1952 г.), и в проведении грандиозных научных работ Тувинской комплексной археолого-этнографической экспедицией ленинградских, московских и сибирских ученых, и в многолетнем совместном изучении археологами, этнографами и антропологами Сибири и Урала проблемы «Этнокультурная история народов Западной Сибири», и в активном применении археологами метода сравнительного анализа археологических и этнографических культур и отдельных социокультурных явлений, и т. д. Важно и то, что вновь выдвинутая во второй половине 1970‑х гг. идея интеграции археологических и этнографических работ попала в Омске на благодатную почву — появились энтузиасты этой идеи. В начале 1993 г. в открытом за год до этого Омском филиале Объединенного института истории, филологии и философии Сибирского отделения РАН (ОИИФФ СО РАН) несколько молодых ученых подняли вопрос о необходимости стыковки археологических и этнографических работ при изучении истории и культуры народов южной части Западной Сибири. 15 марта 1993 г. в филиале состоялось научное совещание археологов и этнографов на тему «Интеграция археологических и этнографических исследований в Западной Сибири». В его работе приняли участие также ученые из Сибирского филиала Российского института культурологии, омских государственных вузов — университета, педагогического и технологического институтов. На совещании было высказано единодушное мнение о необходимости организации в филиале научно-поисковой группы по проведению фундаментальных исследований многокомпонентных социокультурных этнографо-археологических комплексов. На другой день по Омскому филиалу ОИИФФ СО РАН был издан приказ о начале работ по теме «Этнографо-археологический комплекс» и о формировании группы для ее выполнения. Она и развернула совместные археолого-этнографические работы по изучению археологических памятников и этнографии тарских татар (одна из этнических групп сибирских татар) XVII—XX вв. С 1994 г. были начаты такого рода исследования по истории и культуре русских бассейна Нижней Тары. Сегодня в Омске работает постоянно действующий научный семинар «Этнографо-археологические комплексы народов Западной Сибири». С целью проведения широкого обмена мнениями по данной проблеме с коллегами разных научных центров страны был организован ежегодный всероссийский (с 1998 г. — международный) научный семинар «Интеграция археологических и этнографических исследований» (с 1993 г. по 2003 г. он был проведен во Владивостоке, Москве, Нальчике, Новосибирске, Омске, Санкт-Петербурге, Уфе, Ханты-Мансийске). В 1996 г. омские археологи и этнографы выпустили в свет через Сибирскую издательскую фирму РАН «Наука» первый том серии «Этнографо-археологические комплексы: Проблемы культуры и социума» (всего выпущено 7 томов). Основная цель издания именно такой серии заключается, по нашему мнению, в том, чтобы стимулировать формирование и развитие этноархеологии в России. В связи с развертыванием работ этноархеологического характера и возникла проблема подготовки кадров по данному направлению. В целом проблема возможностей и сложностей создания этноархеологии как новой дисциплины в отечественной исторической науке была обсуждена на Третьей региональной научно-методической конференции «Проблемы историографии, источниковедения и исторического краеведения в вузовском курсе отечественной истории» в мае 1997 г. в Омске. Тогда и было высказано мнение, что подготовку кадров этноархеологов можно начать осуществлять на базе Омского государственного университета. Сегодня здесь на историческом факультете существуют для студентов специализации по археологии и этнографии, осуществляемые кафедрой первобытной истории и кафедрой этнографии и музееведения. Но предстоит большая работа по созданию совершенно новых курсов лекций — базового курса по этноархеологии в составе вспомогательных исторических дисциплин, специальных курсов по историографии, источниковедению и методике этноархеологии, по конкретным этноархеологическим исследованиям в России и зарубежных странах, а также по разработке планов практических занятий, специальных семинаров. Необходимо будет подготовить несколько новых учебников и учебных пособий, в том числе программ по сбору полевых материалов. Кроме того, нужно расширить круг курсовых работ и защит дипломных работ по этноархеологии, начать учебу аспирантов по этому научному направлению. Залогом к успеху здесь может стать то обстоятельство, что в Омске сегодня на деле осуществляется интеграция академической и вузовской наук, а их в свою очередь с системой высшего образования. Подготовленное учебное пособие «Введение в этноархеологию», надеемся, положит начало циклу учебных пособий в этом научном направлении. В данной публикации помещен и список рекомендуемой к курсу «Введение в этноархеологию» литературы, составленный авторами текстов настоящей разработки. Все это предпринято с целью апробации разделов учебного пособия в научных кругах и с надеждой получить замечания и предложения по этому пособию.1. Этноархеология и потребность в этноархеологических знаниях
ЭТНОАРХЕОЛОГИЯ (Ethnoärcheologie, Ethnoarchaeology, Ethnoarchéologie; синонимы — археологическая этнография, археология действия, живая археология, точнее было бы сказать: этнографоархеология) — научное направление, складывающееся со второй половины XX в. в результате интеграции археологических и этнографических исследований и призванное решать круг проблем по истории культуры и общества особым способом — на основе сопряжения археологического и этнографического видения этих проблем. Исследования на стыке археологии и этнографии в XX — начале XXI вв., особенно в последние четыре десятилетия, ввели в научный оборот относительно большой объем фактических данных и привели к новым методолого-теоретическим обобщениям, выводам, к разработке источниковедческих и методических аспектов археолого-этнографических работ. Это позволило ряду ученых за рубежом, а затем и в России заявить о формировании нового направления исследования на стыке археологии и этнографии. Оно получило название этноархеологии и стало широко распространяться начиная с 1960‑х гг. Потребность в этноархеологических знаниях возникла тогда, когда использование прямых и косвенных аналогий для археологов в этнографии и поиски этнографами следов традиционных культур предков современных народов в археологических материалах зашли как бы в тупик. Специалисты двух наук стали осознавать ограниченность таких «прямых» обращений археологов к этнографии, а этнографов к археологии. Эти обращения существенно не увеличивали объем информации в области этнической истории — формирования (этногенеза) и последующего развития этносов (этнодинамика) и шире — историко-культурных общностей вплоть до этнораспада (гибели или трансформации в другое этническое образование). Но казалось, что и для изучения истории социальных образований (институтов), социальных структур и отношении, то, что часто именуется социогенезом, также поиски археолого-этнографических аналогий путем сравнительно-исторического метода, метода классификации и даже метода типологии как бы исчерпали себя. То же самое виделось и в изучении процессов культурогенеза — становления и дальнейшего функционирования отдельных явлений культуры и традиционных систем культуры. И хотя результативность связи археологии и этнографии как смежных наук в изучении культур традиционных обществ была явно выше, чем в исследованиях социогенеза и социодинамики, все же и здесь выявлялась недостаточность простого сосуществования двух наук. Таким образом, к середине XX в. возникло понимание того, что перевод по отдельности археологических и этнографических источников в область исторических знаний стал как бы недостаточным для нового информационного «взрыва» в исследовании истории населения первобытной эпохи и последующих исторических эпох вплоть до новейшего времени (особенно в тех случаях, когда речь идет о так называемых бесписьменных народах). Тогда некоторые археологи стали заниматься поисками путей внедрения этнографических знаний и методов в археологию, в том числе изучением процессов изготовления орудий труда, предметов быта, жилищ и т. д. А отдельные этнографы решили овладеть смежной археологической наукой и самим проводить археологические раскопки и археолого-этнографические исследования. В советской науке благодаря во многом идеям и деятельности тогдашнего директора Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая Академии наук СССР С. П. Толстова (но не только его) были предприняты широкомасштабные меры, приведшие к многолетним работам Тувинской и Хорезмской комплексных археолого-этнографических экспедиций. В 1960‑е — 1980‑е гг. ученые стали понимать, что просто консолидация усилий археологов и этнографов в изучении исторической действительности, включая прежде всего социокультурную действительность (действительность вообще — это действительное бытие сущего), хотя и приносит новые результаты, но все же недостаточно эффективна в этом деле. Тогда-то и появилась идея интеграции археологических и этнографических исследований, которая в отличие от консолидации ученых двух наук требовала новых исследовательских программ. Эти программы должны были быть направлены в первую очередь на восстановление связанности отдельных дифференцированных явлений археологической культуры и социума (в данном случае «социум» понимается как синоним «общества»). Ставилась задача воссоздания археологического социокультурного организма (комплекса) в целостности. И здесь выяснилось, что без этнографического видения трудно реконструировать и конструировать такой комплекс. Именно этнография могла помочь восстановить недостающие звенья в таком комплексе путем видения сопряженности социокультурных явлений и их функций в единой системе. Действительно, социокультурные явления в системе — природная среда, способы производства и жизнедеятельности, поселения, жилища, пища, народные знания, религия, искусство, стереотипы поведения и т. д. — тесно взаимосвязаны (мы говорим: сопряжены) друг с другом. Объем взаимодействия и взаимопроникновения археологии и этнографии в деле реконструкции и конструирования социокультурных комплексов археологического прошлого и их отдельных составных, в деле изучения этих комплексов и процессов их формирования и функционирования оказался очень большим. Поэтому встал вопрос о качественно новом сближении этих наук на уровне интеграции и появления нового этноархеологического научного направления. Представляется, что актуальность этноархеологических исследований связана с получением новых знаний, с переосмыслением (насколько это возможно) под углом предмета и проблем этноархеологии результатов прошлых исследований (видимо, прежде всего в археологии и палеоэтнографии) с использованием этноархеологических знаний в других науках (культурологии, социологии, социальной философии и др.), а также отчасти в современной практике решения социокультурных проблем.2. Цель, задачи и содержание курса «Введение в этноархеологию»
Цель данного дисциплинарного курса «Введение в этноархеологию» — внедрение в учебный процесс высшей школы (в основном в систему исторического образования) процесса освоения студентами этноархеологических знаний. Этот курс может быть и одним из звеньев в деле подготовки кадров этноархеологов и расширении сферы подготовки археологов и этнографов. Основные задачи курса сводятся преимущественно к следующим позициям: 1) охарактеризовать видение учеными, в том числе авторами данного учебного пособия, понятия этноархеологии как научного направления, объекта, предмета, проблем, источников этноархеологии и ее связей с другими науками о культуре и обществе; 2) раскрыть основные вехи истории консолидации и интеграции археологии и этнографии, дать историографический обзор формирования и развития отечественного этноархеологического направления; 3) изложить основные методы этноархеологических исследований в зарубежной и отечественной науке, дать характеристику их результативности; 4) показать возможные перспективы этноархеологии. Это издание учебного пособия «Введение в этноархеологию» фактически первое в вузовской системе образования России. Оно рассчитано, главным образом, на студентов исторических факультетов университетов, педагогических институтов и педагогических университетов. К нему следует отнестись не как к полному изложению формирующегося этноархеологического научного направления, а только как к первому опыту элементарного введения в этноархеологию. Из изложения задач курса видно, что за пределами учебного пособия остаются многие конкретные материалы этноархеологических исследований зарубежных и отечественных ученых, в нем не полностью будут изложены результаты изучения фактических данных, общих закономерностей и региональных явлений в разных частях света (Австралии, Азии, Америке, Африке, Европе) по данным этноархеологии, а также не предполагается давать подробные характеристики методов этноархеологических исследований. Более конкретные и детальные знания по этноархеологии студенты могут получить при соответствующей специализации по археологии и этнографии в тех вузах, где проводится обучение по этноархеологии. Пока же отдельной специализации по этноархеологии в отечественных вузах нет. Авторы учебного пособия были бы рады заронить интерес у студентов к этноархеологии и вызвать у некоторых из них желание принять участие в изучении ряда этноархеологических проблем и, в более широком смысле, принять участие в формировании в России этого научного направления.Глава 1 Этноархеология как научное направление
1. Понятие этноархеологии
Истории интеграции археологии и этнографии, формирования и развития этноархеологического направления в науке в данном учебном пособии посвящена вторая глава. Поэтому здесь подробно не освещается вопрос о разных подходах к этноархеологии, а даются лишь общие сведения. Большее внимание уделяется точке зрения авторов пособия и ученых, поддерживающих представление об этноархеологии как особом научном направлении, отстаиваемое группой этноархеологии омского научного центра. До 1960‑х гг. консолидация археологии и этнографии выражалась в обращении археологов к этнографическим материалам, как правило, с целью выявления аналогов в культурных явлениях для изучения процессов культурогенеза и этногенеза. Археологи, работающие в области социальной археологии, также привлекали этнографические данные о социуме и социальных отношениях, используя здесь в основном метод сравнительно-исторического познания. Этнографы, в свою очередь, с помощью археологических материалов и артефактов (артефакты в данном случае — это сконструированные из археологических остатков либо даже созданные искусственно конституированные предметы, вещи, инструменты, явления) расширяли возможности науки в исследовании проблем культурогенеза, социогенеза и как части последнего — этногенеза. В 1960—1970‑е гг. в англо-американской археологии этноархеология стала развиваться как направление, связанное прежде всего с методикой современной археологии. Этноархеологию стали определять как «археологию действия», «живую археологию», акцентируя внимание на анализе механизмов археологизации «живой культуры». Цель основного метода этноархеологии в западной науке была определена как достижение умения проводить более объемные или даже почти полные реконструкции социокультурных явлений. А основной задачей здесь стало изучение закономерностей и механизмов превращения «живой» культуры в «мертвую», иначе сказать: этнографической культуры в археологическую. Познание этих закономерностей и механизмов резко увеличивало возможности обратного действия — воссоздавать на археологических материалах «живой» социокультурный облик древнего населения. Каково отношение отечественных ученых к такому пониманию этноархеологии на современном этапе? Буквально лишь единицы ученых России работают в области этноархеологии. Совершенно справедливо А. В. Кенигом в 1997 г. отмечалось, что «… в отечественной археологии отсутствует сколько-нибудь обобщенный опыт этноархеологических исследований как в историографическом, так и в археолого-этнографическом плане». И. Г. Глушков пишет, что возникшая в конце 1950‑х — начале 1960‑х гг. в англо-американской археологии этноархеология базировалась «… на целенаправленном изучении живой культуры для целей археологической реконструкции». Складывается впечатление, что этот известный уже сибирский ученый-археолог склонен придерживаться такого же понимания этого научного направления. И уже совсем конкретно только с методической стороны определяет этноархеологию А. В. Кениг, когда под этим научным направлением предлагает «… понимать метод экспериментального моделирования, проводимый на „живой“ этнографической культуре». Интересно, правда, что этот же ученый приводит мнение американских ученых, внесших наибольший вклад в этноархеологическую проблематику, о том, что этноархеология «… призвана выявлять не только общие закономерности развития древних обществ, но и их особенности», тем самым закрепляя за этой сферой науки не только методику, но и теорию культуры, общества и их динамику. Из отечественных этнографов на эту тему более подробно высказывается В. А. Шнирельман. Освещая развитие зарубежной этноархеологии 1970‑х гг., он в целом справедливо, на наш взгляд, еще в 1984 г. обратил внимание на то, что западные этноархеологи на том этапе не смогли «… найти необходимый „баланс“ между организующей ролью теории и корректирующей ролью методики». И далее он стремится точнее определить суть работы этноархеологов, «… которые ищут пути совершенствования процедуры исторических реконструкций, стремясь глубже понять органичность связи между культурными остатками и функционирующими культурными системами». В. А. Шнирельману принадлежит и определение этноархеологии. Оно выстроено следующим образом: «ЭТНОАРХЕОЛОГИЯ (Ethnoärcheologie, Ethnoarchaelogy, Ethnoarchéologie; синонимы — археологическая этнография, археология действия, живая археология) — направление исследования, появившееся на стыке археологии и этнографии и широко распространившееся в 1960—70‑е гг. Объектом исследования Э. служит материальная культура современных народов, а предметом — специфика отражения в ней особенностей поведения людей и их социальных взаимоотношений». Здесь же В. А. Шнирельман определяет виды работы этноархеологов: — этнографические наблюдения, раскопки поздних памятников (поселков и стоянок), сопоставление этнографической информации с материалами раскопок и вскрытие взаимосвязей «… между материальной культурой и ее остатками, с одной стороны, и живой социальной действительностью, с другой», построение гипотетических моделей для использования их археологами, изучающими древние памятники; — корректировка этнографической картины (из опроса информаторов) археологическими данными; — раскрытие роли материальной культуры в функционировании общества, изучение хозяйственной, социальной, символической и других функций материальной культуры, выявление ее пространственного распространения и влияющих на него факторов; — выявление и исследование особенностей материального производства на всех его этапах, процесса «умирания» материальной культуры «… после ее выхода из употребления и т. д.». В оценках В. А. Шнирельмана в связи с определением этноархеологии важны два момента. Во-первых, этноархеология определяется как научно-исследовательское направление, которое не только сложилось на стыке археологии и этнографии, но и существует как субдисциплина в археологии и этнографии. Второй момент — это достаточно широкая проблематика, разнообразные виды и методы работы в этноархеологии. И, действительно, в область научных знаний и опытов этноархеологии ученые включают внедрение, интерпретацию и исследование этнографического материала в сфере археологии, в том числе путями археолого-этнографических аналогий (прямых или скорректированных), этнографическими осмыслениями археологических остатков и археологических ситуаций, внедрением системного подхода, анализа и синтеза функциональных связей с целью воссоздания археологического бытия, изучением процессов «археологизации живой культуры» и др. Налицо стремление этноархеологического направления к новым научным поискам, к расширению своей проблематики и к разработке новых методов исследования. Вот что по этому вопросу писала в 1998 г. исследовательница из Ижевска О. М. Мельникова «… целостное восприятие этноархеологии как научной дисциплины сформировалось у специалистов, чьи исследования изначально строятся на понимании объекта этноархеологии как социокультурной системы, реконструируемой путем интеграции археологических и этногеографических знаний (Томилов Н. А., 1997)… По всей видимости, этноархеология трансформируется из метода исследования (как способа познания материальной культуры через традиционные методики источниковедческого анализа археологии и этнографии) к исследовательскому направлению с широкой предметной сферой — от древней ископаемой материальной культуры до современной материальной культуры (археологии самих себя), от него — к самостоятельной дисциплине, генетически связанной с археологией, этнографией посредством источника, а в широком смысле с историей в целом — со всеми структурными компонентами научной дисциплины — объектом, предметом науки, познавательными установками, теорией, методами исследования, понятийным аппаратом и т. п.». Ученые — археологи и этнографы Омска, в том числе и авторы данного учебного пособия, приступившие к этноархеологическим работам, — в ходе их все более убеждаются, что масштаб этноархеологических исследований и проблематика достаточно объемны и даже гораздо объемнее, чем это им представлялось в начале работы. Они считают, что вести речь об этноархеологии следует все же не только как о методике реконструкции древних культур и обществ, а как об особом научном направлении. Определение ее, которое дается ниже, видится в следующем виде. ЭТНОАРХЕОЛОГИЯ — научное направление (или даже отдельная формирующаяся наука), возникшее и развивающееся в результате интеграции археологии и этнографии в XX в., призванное решать круг проблем по генезису и динамике общества и культуры человечества, а также их элементов разных хронологических периодов на основе сопряжения археологического и этнографического видения этих проблем. И более краткая дефиниция этого направления: ЭТНОАРХЕОЛОГИЯ — отрасль научного знания о культуре и обществе, интегрирующая их археологическое и этнографическое познания. Основой такого подхода к выработке определения этноархеологии является методологическое положение, сформулированное В. А. Тишковым, о том, что совокупность человечества «… есть некое культурное многообразие, мозаичный, но стремящийся к структурности и самоорганизации континуум из объективно существующих и отличных друг от друга элементов общества и культуры». В этом плане смысл этноархеологических знаний — это познание процессов структуризации и системоорганизации (появления структуры и системы) социокультурных явлений в археологической и этнографической действительности. В конце концов все сводится к поискам, реконструкции, конструированию и исследованию социальности, социума общества, организующими свои отношения в соответствии с культурными артефактами, иначе говоря, к выявлению и изучению моделей социокультурной действительности и их динамики.2. О формировании отечественной этноархеологии
Теперь вопрос о том, является ли этноархеология в российской науке особой дисциплиной. Пока большая часть тех ученых, которые высказывались и высказываются на эту тему, предпочитают вести речь о направлении. При этом некоторые ученые говорят об этом нейтрально по отношению к археологии и этнографии, подчеркивая, что это направление сложилось или складывается на стыке этих двух наук. Другие ученые прямо относят этноархеологию к археологии, а некоторые из них называют ее методом археологии. Наконец, встречается понимание этноархеологии как субдисциплины этнографии. Такое разночтение связано с определенной этапностью возникновения и дальнейшего развития этноархеологических знаний. Первоначально этноархеология осмыслялась более как направление археологии и даже как ее субдисциплина методического характера. А несколько позднее возникло представление, что этноархеологические исследования — это те, которые проводятся более в традициях этнографии. Для формирования новой научной дисциплины необходимы определенные условия и факторы. Среди них основными являются: 1) социальная потребность в знаниях нового научного направления, 2) научные наработки, методы, накопленные знания и пр., 3) уровень дисциплинарной организации науки, взаимодействие между учеными и т. д., 4) подготовка специалистов данного профиля (наличие специальности, учебных курсов, учебников, кафедр и т. п.). Относительно социальных и научных условий для формирования отечественной этноархеологической дисциплины можно ответить положительно — такие условия складываются, о чем говорится во «Введении» данного учебного пособия и ниже, во второй главе. А что касается третьей и четвертой позиций, то здесь пока обнаруживается явный недобор, хотя и имеется положительная динамика. Дисциплинарная организация этноархеологии как науки только намечается. Так, имеются сектор этноархеологии в Институте этнологии и антропологии РАН (Москва), небольшие группы по этноархеологии в Сибири (Кемерове, Омске, Сургуте, Томске) и других регионах России (даже сведения по ним еще не обобщены) и небольшое число специалистов, работающих почти в одиночку в области этноархеологии. Недавно в Омском государственном университете при кафедре этнографии и музееведения создана научно-исследовательская лаборатория этноархеологии. То есть пока явно недостаточно научно-исследовательских учреждений или их отдельных подразделений в сфере этноархеологических знаний, чтобы можно было бы считать этноархеологию частной научной дисциплиной. Также недостаточна здесь частота и плотность взаимодействия между учеными. Проблемы этноархеологии, конечно же, обсуждаются на разных международных, российских и региональных научных конгрессах, конференциях, семинарах и симпозиумах, проводимых в России. Омские ученые связывают надежды на проведение ими в разных научных центрах страны ежегодного всероссийского научного семинара «Интеграция археологических и этнографических исследований» и возведение его в ранг международного мероприятия. Такие семинары проведены ими, начиная с 1993 г., в ряде городов России, планируется организация их в соседних странах — в Казахстане, на Украине и других. Но пока в России нет общественной соорганизованности специалистов в этой области в виде ассоциации, научно-координационного совета или какой-либо другой организации. Нет и научного журнала по этноархеологии, объединяющего ученых. Научные труды в этой области печатаются в различных сборниках, результаты этноархеологических исследований публикуются и в отдельных монографиях Омскими учеными издаются книги многотомной научной серии «Этнографо-археологические комплексы. Проблемы культуры и социума», и уже часть ученых разных научных центров страны публикуют в этой серии работы этноархеологической направленности. Что касается подготовки специалистов данного профиля, то здесь предпринимаются лишь первые шаги в рамках либо археологии, либо этнографии. Нет выделенной специальности этноархеологии в вузах, нет кафедр, аспирантуры. И все же разрабатываются учебные курсы по этноархеологии и по ее отдельным разделам, готовятся специалисты высокой квалификации, подготовлены и защищены первые диссертации по этноархеологической тематике. Этноархеологии как отрасль научных знаний продолжает формироваться в России. И это подтверждает тот общий факт, что современные научные дисциплины, как пишет Л. С. Сычева, «… отнюдь не находятся в застывшем, статическом состоянии» и что «в науке происходят, как принято выражаться, „бурные“ процессы дифференциации и интеграции». В связи с этим на данном этапе важно определить возможное место этноархеологии в системе гуманитарных наук, наметить направления и программы исследований. Этноархеология в случае ее формирования определяется как научная дисциплина обществознания — семейства наук, в которое входят такие частные науки, как история, социология, психология, экономика и др. Последние относятся к традиционным, классическим наукам. Но в истории выделяют также частные традиционные науки, среди них археологию и этнографию. Видимо, такой же научной дисциплиной может стать и этноархеология. Ее цель, так же как и археологии и этнографии, — получение новых знаний. Сегодня вопрос о предмете формирующейся в отечественной науке этноархеологической дисциплины дискуссионен. Он связан в свою очередь с вопросом об объекте исследования — что нужно изучать: действительность или методы или то и другое? И ответ на этот вопрос будет иметь практическое значение. Если этноархеология будет сведена к разработке методики, то она окажется в ряду так называемых нетрадиционных дисциплин, связанных с предписаниями (созданием проектов, технологий и т. п.) и разработками методик исследования. Это верное направление, именно здесь имеются определенные этноархеологические наработки не только в зарубежной, но и в отечественной науке. Но видны и перспективы этноархеологии в изучении социокультурной действительности прошлого. Возникают и, видимо, будут и в дальнейшем возникать новые конкретные исследовательские программы. Имеются возможности создания программ новой систематизации уже десятилетиями накопленных и известных в археологии и этнографии знаний. А единство исследовательских и коллекторских программ может открыть горизонты получения качественно новых знаний в этноархеологии, которые существенно пополнят исторические знания. Сегодня есть потребность и в методологических исследовательских программах этноархеологического исследования. Конечно же, важное место должно быть отведено программам по разработке методик исследования этноархеологического объекта. Поиск есть поиск. И нет необходимости опасаться, что представления (версии) ученых о новой формирующейся дисциплине «этноархеология» сегодня не совпадают. Это и естественно, так как процесс становления любой научной дисциплины отражается в самосознании ученых по-разному. Главное — не сузить горизонты и проблематику этноархеологических исследований. От этого зависит и подготовка кадров в сфере этноархеологии. Здесь могут возникать разные научные направления, а в будущем, возможно, и различные научные школы (как это бывает в любой научной дисциплине). Это нормальное явление. Но некоторая опасность при явной зауженности проблематики этноархеологии из-за разных трактовок ее объекта и предмета видится в подготовке специалистов с односторонним уклоном знаний.3. Объект, предмет и проблемы этноархеологии
Переходя к вопросу об объектно-предметной области этноархеологических исследований, необходимо отметить еще одно обстоятельство. Это направление формируется на стыке археологии и этнографии, а вернее даже — путем интеграции археологии и этнографии, или, как еще говорят, путем «скрещивания» наук. В связи с этим естественен и «захват» этноархеологическим направлением некоторых исследовательских задач археологии и этнографии. При выделении новых научных направлений в любой области научных знаний — это общее явление. Так, в истории возникло много частных научных дисциплин (археология, генеалогия, историография, источниковедение, этнография и т. д.), и, естественно, что значительную часть задач исторической науки эти дисциплины взяли на себя. Поэтому нет ничего странного, что этноархеологическое направление в объектно-предметной области имеет и будет иметь некоторое пересечение с археологией и этнографией. Важно определить специфику объекта и предмета этноархеологии, которая позволит установить круг исследовательских проблем, углубляющих в целом исторические познания. Объект этноархеологии составляют, исходя из предложенного выше ее предназначения, социокультурные системы с их сложной структурой и связями, конструируемыми или реконструируемыми путем интеграции археологического и этнографического познаний. Предмет этноархеологии в общем виде составляют свойства социокультурных явлений отражать историческую действительность и исторические процессы, а также свойства сопряжения этих явлений в одну систему, которые позволяют конструировать или реконструировать социокультурные системы прошлого, их внутренние функциональные связи и взаимоотношения с другими системами. В таком объемном и несколько длинноватом виде определения исследовательского объекта и предмета этноархеологии приводятся нами с 1997 г., хотя и ранее (с 1994 г.) были попытки Н. А. Томилова обозначить содержание этих дефиниций, но в менее полном виде. Что касается более кратких сущностных определений, то они также должны быть получены. Однако это наиболее трудное дело. Пока только относительно предмета этноархеологии мы можем предложить такой более краткий вариант определения: это свойства социокультурных систем и процессов отражать в системе сопряжения археолого-этнографических познаний историческую действительность. Исходя из предложенных определений, мы видим, что круг проблем теоретического и эмпирического уровня у этого научного направления достаточно широк. Их решение, как нам представляется, может существенно продвинуть познание человечеством своей истории. Но даже если рассматривать этноархеологию как научное направление, связанное только с методикой реконструкции явлений прошлого, то и в этом случае все равно возникают методолого-теоретические аспекты этой методики. И все же этноархеология, по нашим представлениям, в будущем выделится в отечественной науке как особая научная дисциплина, имеющая в своей структуре методологию и теорию конструирования и истории моделей прошлого (в нашем понимании — этносоциокультурных систем), историографию интеграции археологии и этнографии, этноархеологическое источниковедение, методику конструирования и реконструкции (для более ранних периодов истории человечества) моделей прошлого и фактические (эмпирические) исследования методами этноархеологии социумов и культур разных исторических эпох и их динамики. При этом следует исходить из того, что при изучении социокультурных и как одного из их типов этнокультурных процессов, которые являются чрезвычайно важными в системе этнических и этносоциальных процессов, для ранних периодов этнической истории историко-культурных общностей, несомненно, большое значение приобретают археологические материалы. Что касается, например, конкретно такого региона, как Сибирь, то и для периода русских письменных источников, особенно XVII—XVIII вв., роль археологических материалов при изучении культуры коренного населения и в целом истории бесписьменных народов продолжает оставаться довольно значительной. Конечно, письменные источники — архивные материалы, опубликованные документы, записки путешественников, труды ученых разных профилей и т. д. — содержат немало сведений этнографического характера, но в описании культурных, а порой и социальных явлений имеется все же часто много поверхностности и мало конкретности, а некоторые стороны культуры иногда и вообще бывают не затронуты документами такого рода. Отсюда и необходимость обращения к другим видам источников, и в первую очередь к материалам археологии. Что касается Сибири, то о важности изучения археологических памятников средневековья и нового времени постоянно пишется в нашей литературе (См., например, работы А. М. Илюшина, Л. Р. Кызласова, В. И. Молодина, Ю. С. Худакова и др.). Именно при изучении памятников этих эпох появляется перспективная возможность непосредственного использования этнографических материалов. Следует еще раз отметить, что вплоть до настоящего времени в такого рода исследованиях чаще всего проявляется одностороннее обращение археологов к этнографическим материалам и этнографов к данным археологии лишь для поисков параллелей. Мудрый московский исследователь И. С. Гурвич верно, на наш взгляд, подмечал, что «…декларируемый почти в каждой работе, посвященной этногенезу, комплексный подход к этой проблеме по существу остается благим пожеланием». Недостаточное овладение теоретическими положениями и методикой смежной науки нередко приводит специалистов этих двух профилей к ошибочным выводам или просто к поверхностным утверждениям. В целом фиксируется положение, при котором без взаимопроникновения теории и методики археологических и этнографических исследований дальнейшее разрешение проблемы этнической интерпретации археологических комплексов, изучения социокультурных процессов в древности не представляется достаточно перспективным. В результате на современном уровне науки выявляется относительно малый выход совокупности археологических и этнографических данных в область исторической информации и прежде всего в изучение истории социокультурных, в том числе этических, образований. В решении этой проблемы заинтересованными сторонами в одинаковой степени являются как археология, так и этнография. Представляется, что одна из первоначальных задач при работе в этом направлении состоит в ликвидации своеобразного разрыва между этими двумя науками. Следует подчеркнуть, что археологию и этнографию связывает прежде всего то, что культура в широком ее понимании и социум являются их общими объектами изучения. Отсюда и целый круг общих вопросов этих двух наук: изучение природно-средовых и социально-экономических процессов, хозяйственно-культурных типов, явлений материальной, соционормативной и духовной культуры, хода исторических событий, выявление функций предметов, реконструкция семейных и общественных отношений и т. д. При решении многих из этих вопросов археология и этнография пользуются, как правило, своими научными методами, а нередко имеют и свой строго очерченный круг проблем, не связывающих эти две науки. Но именно нарастающая в последние годы в отечественной науке интеграция археологических и этнографических исследований приводит к качественно новому этапу в изучении генезиса и динамики социокультурных явлений и систем путем внедрения этноархеологического познания.Глава 2 Очерк истории этноархеологического направления
1. Периодизация этноархеологического направления
Принципы периодизации
Приступая к периодизации научного направления следует помнить, что наука есть живой, органичный процесс. Всякая систематика, в том числе и периодизация, представляет собой жесткую структурную решетку, которая извне накладывается на этот процесс, а потому — никогда не сможет отразить его во всей полноте, никогда не сможет исчерпать его содержание. Однако для того, чтобы сделать живой поток научного исследования обозримым, доступным для изучения, его необходимо упорядочить, привнести в него известную систему, установить этапы процесса развития. Ценность периодизации определяется не тем, сколь полно и адекватно она отражает естественный ход вещей (исчерпывающей полноты и адекватности все равно никогда не удастся достичь), а тем, насколько она способствует пониманию предмета. Если предлагаемая периодизация позволяет ответить на неразрешимые прежде вопросы, если она раскрывает новые перспективы в познании изучаемой дисциплины — то это хорошая, работающая периодизация. А чтобы избранная периодизация оказалась именно таковой, необходимо соблюсти два основных принципа. Во-первых, она должна быть единой для изучаемого предмета в целом. Какой бы аспект этноархеологического направления мы нирассматривали — будь это теория и методология, хроника исследований, научные биографии представителей данного направления, история учреждений, в рамках которых оно развивалось и пр., — во всех случаях принятые рамки общей периодизации должны оставаться действенным рабочим инструментом, который не только не искажает различные грани изучаемого предмета, но и позволяет получать искомый научный результат. Периодизация должна быть такой, чтобы все без исключения работы в рамках данной дисциплины были сопоставимы. Во-вторых, такая периодизация должна соответствовать внутреннему механизму развития этноархеологии, должна объяснять науку из нее самой. Более того: сама внутренняя логика, механика обустройства и движения науки должна раскрываться, проявлять себя посредством этой периодизации, из ее структуры. Иначе говоря, избранная периодизация должна обеспечить рассмотрение как этноархеологии в целом, так и любого ее аспекта в качестве целостного, подчиненного внутренней логике развития гносеологического феномена.Критерий периодизации
Очевидно, что периодизация, отвечающая столь высоким требованиям, может быть основана лишь на одном критерии, который относится к области категорий (основных, наиболее общих понятий) этноархеологии. А поскольку история науки — это прежде всего история мысли, и в первую очередь — история научного самосознания, т. е. понимания исследователем своей науки, то в качестве искомого критерия следует избрать понимание одной из категорий (разумеется, иерархически важнейшей). Меняется понимание такой категории — меняется лицо и язык науки, наступает новый этап ее развития. Раз категории есть наиболее общие понятия, их не может быть много. Всего категорий в этноархеологии четыре: — памятник — результат человеческой деятельности, непосредственно данный исследователю (иначе говоря — объективно существующий артефакт, артефакт в его онтологическом аспекте); — источник — информация, которую исследователь извлекает из памятника (иначе говоря, осмысленный, понятый артефакт, артефакт в его гносеологическом аспекте); — объект и предмет — все то, что изучается посредством источника, что воссоздается на его основе; — метод — приемы, способы, умения и навыки, которые делают возможным данный познавательный процесс. При этом памятник превращается в источник, объект и предмет изучаются посредством источника, а для того чтобы все это состоялось, к источнику прилагается метод. Строго говоря, для исследователя реально существует только источник. А потому источник — основная категория этноархеологии. Лишь эта категория позволяет рассматривать всякую дисциплину именно как самостоятельную науку, придает ей, науке, собственное лицо. На уровнях памятника, объекта, предмета и метода этноархеология может совпадать и действительно совпадает со многими естественными и гуманитарными науками (что, кстати, и делает возможной их интеграцию). Но только особый взгляд на памятник, особое осмысление памятника превращает исследователя в этноархеолога собственно как такового. Соответственно, понимание источника этноархеологии есть критерий периодизации ее развития.Схема периодизации археолого-этнографического направления в российской науке
Следует также помнить, что источник этноархеологии носит комплексный характер. Его осмысление, истолкование формируется на двойственной базе — там, где соприкасаются, взаимопроникают археологический и этнографический взгляды на памятник. А значит, процесс развития этноархеологии, совпадая в основных параметрах с вышеназванными науками, неизбежно будет иметь важные отличительные черты. С учетом этого, периодизация этноархеологического направления предстает в следующем виде. Первый период охватывает конец XVII в. — 1820‑е гг. Тогда в качестве основного источника исследователю служил отдельно взятый предмет и, соответственно, этноархеологические идеи проявлялись через прямое сопоставление (сравнение) археологических и этнографических материалов. В этом периоде просматриваются 2 этапа. На первом этапе (с конца XVII в. до 1760‑х гг.), когда всякий источник воспринимался лишь аналогично письменному тексту, делаются первые опыты сопоставлений археологических и этнографических вещей, идентификации археологических находок по исторически известным этносам, т. е. попытки археологические вещи определить этнически через исторически известные в то время в России этносы. На втором этапе (с 1760‑х гг. до конца 1820‑х гг.) этот опыт обобщается только что зародившейся формальной типологией и плодами бурного развития выделявшейся в то время в самостоятельную науку этнографии, что приводило порой к созданию синтезированных археолого-этнографических источниковых баз. Именно тогда осуществлялось внедрение в соотнесение археологических и этнографических материалов положений разрабатываемых тогда теорий о типологии вещей по видам форм, о развитии формы вещей и др. Во втором периоде (1830‑е — конец 1920‑х гг.) основной источник приобретает системный характер, причем эти системы отличались методологическим разнообразием. Первый этап (по 1870‑е гг.) отмечен повышенным интересом к реальным соотношениям вещей в археологических памятниках и этнических общностях — к тем соотношениям, что определялись в то время как «совокупности признаков», характеризующие культуру. Соответственно, и археолого-этнографические разработки строятся комплексными методами. Исследователи соотносят уже не вещи, но культуры, воссоздавая, как тогда выражались, «действительную жизнь посредством памятников». Ко второму этапу второго периода (с 1880‑х гг. до конца 1920‑х гг.) завершается длительный процесс складывания формально-типологического метода, который становится основным. Отныне, базируясь на историческом исследовании форм и стиля предметов, исследователи выходят, как они сами определяли, на «связь исторических явлений», открывают в вещах «свидетелей народной жизни». В свою очередь, археолого-этнографическая систематика выходит в это время на уровень соотношения наук в грандиозной триаде антропологии, археологии и этнографии. Будучи самостоятельными, эти дисциплины обретают некий общий предмет, относительно которого их совокупность именуется палеоэтнологией, палеоэтнографией или, реже, социологией. Этноархеология как бы теряется в этой грандиозной триаде, становится частным случаем обширных комплексных исследований. В лучшем случае, кто-нибудь из представителей той или иной научной школы проявляет себя именно как этноархеолог. А это почиталось ограниченностью, методологической ущербностью — как и тогда, когда коллега оказывался антропологом, археологом или же этнографом как таковым. Настолько значительны были научные результаты в сфере комплексных археолого-этнографических исследований, и особенно четко это проявилось в третьем десятилетии XX в., даже отдельные ученые высказывают (правда, в основном в устной форме) мнение, что именно тогда сложилась в нашей стране этноархеология как самостоятельная наука, хотя по отношению к ней этот термин не употреблялся, а этноархеологические знания наращивались в рамках палеоэтнологии. Не вдаваясь в вопрос о соотношении этноархеологии и палеоэтнологии (палеоэтнографии), заметим все же, что необходимых социальных, научных и организационных условий для выделения этноархеологической области знаний в самостоятельную науку тогда все же не сложилось. Формировавшееся так называемое палеоэтнологическое направление фактически было ликвидировано в начале 1930‑х гг. Третий период (начало 1930‑х гг., а верхняя хронологическая граница остается открытой и доходит в целом до настоящего времени), изучен на сегодняшний день крайне слабо. Его определяют прежде всего те значительные совместные археолого-этнографические исследования, которые проводились крупными, хорошо организованными комплексными экспедициями, созданными временными коллективами и выдающимися специалистами, работавшими одновременно в археологии и этнографии и в значительной мере способствовавшими получению новых этноархеологических знаний (В. А. Куфтин, С. И. Руденко, С. П. Толстов, В. Н. Чернецов и др.). Из ныне здравствующих ученых существенных успехов в этом направлении достигли С. И. Вайнштейн, В. П. Дьяконова, томские археологи и этнографы, создавшие с привлечением ученых из Екатеринбурга, Новосибирска, Омска и некоторых других городов многотомный труд «Очерки культурогенеза народов Западной Сибири» (под редакцией Н. В. Лукиной), а также омские этноархеологи в сфере теоретических и методологических разработок в этноархеологии. В этом периоде, наиболее слабо изученном и определяемом нами как современный, видимо, можно выделить три этапа. Для первого этапа этого периода (с 1930‑х гг. приблизительно — по окончание Великой Отечественной войны, т. е. до середины 1940‑х гг.) показательно свертывание палеоэтнологических школ и поиск новых подходов к сопряжению археологического и этнографического материалов. Он характеризуется не столько масштабами экспедиций, сколько формированием и развитием внутренних научно-интерпретационных подходов к проблеме сопряжения археологических и этнографических знаний. Второй этап третьего периода (со второй половины 1940‑х гг. и, возможно, до конца 1970‑х гг.) отмечен крупными, хорошо организованными археолого-этнографическими экспедициями в Сибири, Средней Азии, отчасти на Кавказе и в некоторых других регионах СССР, которые непрерывно работали по многу лет и объединяли в своем составе широкий круг специалистов. Во главе таких комплексных экспедиций стояли выдающиеся исследователи, работавшие одновременно и в археологии, и в этнографии, и в других смежных дисциплинах. В результате существенно расширилась источниковая база, что позволило приступить к наработке новых этноархеологических методик и концепций. Для крайнего же, современного этапа, начавшегося где-то на рубеже 1970‑х — 1980‑х гг., точнее с конца 1970‑х гг., характерно повышенное внимание к историографическим и теоретико-методологическим проблемам этноархеологии, а также осмысление соотношения двух наук на уровне интеграции и формирования науки этноархеологии. Это сопровождается достаточно заметными результатами в области комплексных исследований культур, общества, этносов. В результате, где-то с середины 1990‑х гг. можно констатировать явный качественный перелом. На сегодняшний день уже достаточно четко оформилось понимание этноархеологии как отрасли научных знаний, определены ее предмет, объект, проблемы, источники, методы. Обозначены пути организационного оформления этноархеологии как дисциплины, начата поэтапная профессиональная подготовка в данной области.2. Первый период — период прямых сопоставлений археологических и этнографических материалов (конец XVII в. — конец 20‑х гг. XIX в.)
Исключительное место Сибири в истории отечественного археолого-этнографического направления не случайно. Сибирь — один из тех регионов, где археологические и этнографические материалы тесно смыкаются, причем не только территориально, но и хронологически. Археолого-этнографическая сопряженность у нас — объективная исследовательская потребность, вытекающая из специфики источниковой базы. Сибирская археология невозможна без этнографии — впрочем, точно так же справедливо и обратное утверждение. Это было ясно уже на рубеже XVII—XVIII вв., когда началось осмысление вещественного памятника в качестве исторического источника. Соответственно, основным источником в это время выступает его, источника, изначальная форма — вещь, аналогичная тексту. Такой источник имел тем большее познавательное значение, чем ближе он был по своим формальным характеристикам к традиционному, письменному источнику: это, в первую очередь, эпиграфика, а также квазитексты: изображения, сооружения, «фигурные» древности. Подобно письменному документу, эти памятники не содержали историческую информацию, а несли ее на себе. С другой стороны, памятники воспринимались в контексте господствовавшего тогда понимания исторического процесса как серии внутренне целостных, завершенных циклов. Соответственно, наибольший прагматический интерес представлял последний из этих циклов — тот, в котором сам исследователь имеет место быть. В результате, включение памятников в рамки актуального, незавершенного периода (т. е. признание их «полезными для изъяснения истории») порождало зеркальную ориентацию источника во времени: 1) четко означенную нижнюю хронологическую границу, ранее которой как бы ничего не было, и 2) размытую, прямо переходящую в этнографическую современность верхнюю. Так что в России эпохи Раннего Просвещения археолого-этнографические параллели с самого начала становятся характерною чертой зарождающейся науки. Уже первые истолкователи сибирских древностей, С. Ю. Ремезов и Н. К. Витзен, видели свою основную задачу в прямом соотнесении археологического материала с этнографическим. Так, Семен Юлианович Ремезов (1642—1720) делит все известные ему памятники на древние и более новые. Древнейшие принадлежат, по его мнению, «чудскому народу», т. е. татарам-язычникам, а более поздние — исламизированным татарам. Близкой культурно-хронологической позиции держался и Николай Корнелиус Витзен (1641—1717). Руины и курганные вещи, найденные в западносибирской степи, он числил за китайскими колонистами, пришедшими сюда с Чингисханом, а писаницы — за сирийскими несторианами. Вообще, научное значение древностей Сибири состоит, по мнению Н. К. Витзена, в том, что «по ним наверно можно будет узнать, какие народы там жили в древние времена» (1714 г.). Соотнесение археологического и этнографического материала успешно выполнялось и в том случае, когда исследователь был склонен скорее к культурной, нежели к этнической интерпретации своих источников. Так, поручик геодезии Иван Шишков, работавший по комплексным программам В. Н. Татищева, составил в 1740—1742 гг. описание Томского и Кузнецкого уездов. Здесь он много говорит о том, как новокрещеные аборигены «ездят и суеверят» вокруг каменных баб, намазывая их рты салом, да так ездят, что при «болванах» натоптаны широкие дороги. А кроме того — что местные городища весьма напоминают ему современные «земляные юрты», что случайно найденный в степи бронзовый кинжал использовался, по свидетельству «некоторых», для жертвоприношений. Налицо ярко выраженное стремление тесно увязать памятники с инородцами — современниками исследователя; ретроспективы нет, все древности как бы недавние, и получается, что археологический памятник есть памятник этнографический. Но, пожалуй, наиболее ярко палеоэтнографическая тенденция — расписать всю, без остатка, археологию Сибири по этнографической номенклатуре — проявилась у академика Иоганна-Георга Гмелина (1709—1755), спутника Г. Ф. Миллера по 2‑й Камчатской экспедиции. Часть курганов он списал на калмыков и бухарцев, каменные бабы — на татар и т. д. Он первый в нашей науке разработал обстоятельную классификацию древних погребальных сооружений Сибири и увенчал ее «киргизскими могилами», в которых находят «остатки сапогов». Даже Герард Фридрих Миллер (1705—1783), который принял классификацию И. Г. Гмелина практически без возражений, здесь счел нужным оговориться: означенные погребения, по его мнению, «не следует смешивать с древними могилами, потому что народ, которым оне сооружены, еще в свежей памяти и так известен, что пособий для (изучения быта) его нечего отыскивать в могилах» (из Инструкции для адъюнкта Фишера 1740 г.). Примечательно, что в этой Инструкции каждая из наук археология («древности») и этнография («нравы и обычаи народов») — выделена в особый раздел. Другие материалы также показывают, что Г. Ф. Миллер (как и некоторые его современники — Г. И. Новицкий, Г. В. Геннин) уже постиг четкую дифференциацию археологии в общем русле движения исторической науки. Он уяснил, что археологический источник может дать исследователю нечто такое, чего прочие источники дать не могут. Иначе говоря, во время экспедиции по Сибири Г. Ф. Миллер явно расходился с большинством коллег во взглядах на значение археолого-этнографических параллелей. Однако, приступив к «Описанию Сибирского Царства», Г. Ф. Миллер возвращается на традиционные позиции и распределяет известные ему древности Сибири между исторически известными народами — уйгурами, сирийцами-несторианами и татарами Чингисхана. Можно сделать вывод, что прямые археолого-этнографические параллели как методология вполне соответствовали природе основного источника эпохи Просвещения, а равно и тогдашнему пониманию исторического процесса. Вот почему отечественная археология возникает и долгое время существует в тесном единстве с этнографией (в отличие, скажем, от западноевропейской археологии, которая возникает в эпоху Возрождения как наука классических древностей, а потому и не будет достаточно долго, вплоть до возникновения первобытной истории, иметь к этнографии прямого отношения). 1760‑е гг. ознаменовались появлением собственно археологического источника, отличного от источников иных наук. Основы его заложил Иоганн Иоахим Винкельман (1717—1768), который стал рассматривать историю древнего искусства как историю развития форм памятников этого искусства. Разумеется, едва зародившись, типологический ряд не мог претендовать на роль основного источника, ему предстоял долгий путь становления. Поэтому в качестве основных должны были последовательно выступать «ино-типы» этого источника. А поскольку всякий типологический ряд состоит из отдельных предметов, то, прежде чем реально восходить на уровень типологии, следовало познать отдельно взятую вещь собственно как таковую. Соответственно, отдельно взятый предмет продолжал оставаться основным источником, но уже иным по своему качеству. На этом этапе отечественное археолого-этнографическое течение заметно меняет облик. Самые крупные достижения того времени связаны с именами З. Я. Ходаковского и А. Н. Оленина. В частности, Зориан Яковлевич Ходаковский (1784—1825) на исходе 1810‑х гг., сопоставляя и картографируя данные топонимики и археолого-этнографические результаты своих экспедиционных поездок, пришел к выводу, что расположение славянских городищ подчиняется определенным закономерностям. Этот вывод так увлек З. Я. Ходаковского, что он стал промерять урочища, памятники и расстояния между ними по картам, соотнося результаты промеров с местными названиями памятников. Разумеется, З. Я. Ходаковский заблуждался: культуру нельзя рассчитать по циркулю, культура — не машина, а потому ее вообще почти нельзя рассчитать. Однако в данном случае куда важнее не ошибка, а правота З. Я. Ходаковского. Он первым поставил вопрос о том, как конкретно преломляется этнический спецификум в формальных характеристиках археологического памятника. Более того, он же указал и верный способ ответа — через синтез разнородных источников в целостный исторический (фактически этноархеологический) факт. Что же касается Алексея Николаевича Оленина (1763—1843), то созданная им «технологическая археология» (авторский термин) вообще была возможна лишь как синтез источниковых баз под эгидой единого объекта — когда этнографический материал служил ключом к пониманию материала археологического. Вообще, неизученность «технического знания обрядов и обычаев, которые сохранились неприкосновенными в Азии и Африке» почиталась им как главное препятствие развитию археологии. Не случайно разработанный А. Н. Олениным в 1820‑е гг курс археологии, предназначенный для чтения в Императорской академии художеств, не только по содержанию, но и терминологически представляет целостную археолого-этнографическую учебную дисциплину — едва ли не первый опыт подобного рода в России! Из числа наиболее впечатляющих полевых работ комплексного характера, выполненных на данном этапе, можно указать многочисленные изыскания наших офицеров на Северном Кавказе. Продуманное сочетание археологических и этнографических наблюдений (в основном, по военным обстоятельствам, рекогносцировочного характера) дало важные результаты и, в частности, открыло для отечественной науки феномен одичавшего христианства. На общероссийском фоне сибирские разработки в рассматриваемое время не производят сколько-нибудь сильное впечатление: корреляция археологического и этнографического материала явно уходит на периферию исследовательского процесса. Показателен в этом отношении пример морского офицера Гавриила Андреевича Сарычева (1763—1830), который в 1787 г. по пути из Нижне-Колымска к Берингову проливу раскопал на Барановом Камне несколько «обвалившихся земляных юрт», весьма квалифицированно соотнес результаты раскопок с данными местной этнографии — и потому вполне заслуженно почитается родоначальником арктической археологии. Большую ценность имеют наработки Г. А. Сарычева в области теории и практики сравнительного метода, что определяет его место в отечественной историографии первобытной истории. Однако в сфере древностей Г. А. Сарычева более всего интересовала историческая археология, а именно — древности русских экспедиций по Северо-Восточной Азии и сопредельным океанам; вот область, в которой Г. А. Сарычев также безусловно должен почитаться родоначальником! Да и собственно этнографический материал использовался им для поверки не археологических источников, но именно источников исторических. И если обратиться к трудам П. С. Палласа, Г. И. Спасского, П. А. Словцова и других исследователей этой эпохи, известных своими археологическими и этнографическими изысканиями, то легко обнаружить ту же картину. Источники сопоставляются ими не столько между означенными дисциплинами, сколько, каждой из них в отдельности — с источниками собственно историческими. Не этноархеологическая, но историко-археологическая и историко-этнографическая интеграция определяют на данном этапе лицо сибирской науки.3. Второй период — период комплексного подхода в археолого-этнографических исследованиях (30‑е гг. XIX в. — 20‑е гг. XX в.)
На исходе 1830‑х гг. познавательные возможности отдельно взятого предмета в качестве основного источника были исчерпаны. А значит, на смену ему должен был прийти «антитезис». Отныне целью научного поиска становится выявление реального соотношения вещей в памятнике, иначе — «совокупность признаков», как определял характер нового основного источника граф А. С. Уваров, или «комплекс», как стали называть его позднее. А поскольку комплекс есть система отношений, то предметом исследования автоматически становится история, по расхожей формулировке того времени, — «воссоздание действительной жизни посредством памятников». И вскоре уже мало кто мог отличить как археологию, так и этнографию от исторической науки. С другой стороны, именно в этот период возникает и достигает своего расцвета такое уникальное научное направление, вобравшее в себя аспекты многих гуманитарных и естественных дисциплин, как палеоэтнология (палеоэтнография), под которой сегодня понимается нередко раздел исторической этнографии, изучающий исчезнувшие этносы главным образом древности и средневековья. Общеметодологические перемены серьезно повлияли на состояние археолого-этнографической консолидации в России. Здесь, конечно же, первым должно быть названо имя ученого языковеда Маттиаса-Александра Кастрена (1813—1852). Его вкус к археолого-этнографическим сопоставлениям на базе лингвистики сформировался еще во второй половине 1830‑х гг. в путешествиях по Олонецкой губернии и Лапландии. Середину 1840‑х гг. он проводит в бассейне Оби, где, в частности, определяет предмет своих изысканий как «древнейшая этнография» верховьев Оби и Иртыша, ради познания которой М. А. Кастрен полагал «не лишним разрыть все чудские могилы» (1847 г.). Соответственно, «история переселений финских племен» должна изучаться, по его мнению, на основе древних памятников, преданий и названий местностей. В том же направлении, формируя в конкретно-практическом соотношении методик единую по содержанию археолого-этнографическую источниковую базу, действовал — хотя и несколько позже, и на ином материале — русский офицер Чокан Чингисович Валиханов (1835—1865). К сожалению, оба они, за краткостью отпущенного им времени, не смогли в должной мере реализовать свои глубокие интеграционные замыслы. Зато — аналогичные замыслы в полной мере осуществил в 1860‑е гг. академик Василий Васильевич Радлов (1837—1918), блестяще реализовав на богатейшем южносибирском материале задуманную М. А. Кастреном источниковую триаду «древнейшей этнографии». Совершенно иную в методологическом отношении интеграцию археологического и этнографического материала осуществил один из основателей отечественной палеоэтнологии, ученик П. А. Кропоткина Иван Семенович Поляков (1847—1887), значительная часть исследовательской деятельности которого связана с Сибирью и Дальним Востоком. Рассматривая доисторического человека как элемент природы, И. С. Поляков ставил очень соблазнительную цель: постичь этого человека во всей полноте его природно-культурных взаимосвязей. Археологического материала для этого было, конечно же, недостаточно, и И. С. Поляков остро ощущал нехватку живых эквивалентов природно-культурным состояниям Европы в «эпоху северного оленя». Ход рассуждений при этом был достаточно прост: если образ жизни человека прямо зависит от среды обитания, то структурное сходство природных условий должно гарантировать структурное сходство культур. И вот, отследив типологическое тождество природных условий Европы конца ледникового периода и современного севера Сибири, И. С. Поляков сопоставил на этой основе этнографические данные, полученные им в Нижней Оби, и палеолит долины р. Везер в Южной Франции (знаменитые в то время «везерские троглодиты»!). В качестве дополнительного материала послужили собственные археологические работы И. С. Полякова в Сибири, а также этнография народов Африки, Южной Америки, Тихого океана. В конце концов, И. С. Поляков пришел к выводу, что «в долине Оби сохранился тот первобытный склад жизни, который переживала Европа в доисторические времена» (1877 г.). Здесь, разумеется, не обошлось без чарующего влияния французских отцов палеоэтнологии, а также Г. Спенсера и Э. Б. Тэйлора. Нужно помнить, что самое становление первобытной археологии совершалось на стыке науки о древностях и этнографии, ибо идентификация ископаемых артефактов была возможна лишь по аналогии с артефактами «диких». Не случайно все первые обобщающие разработки в этой области носили комплексный характер, фактически отождествляя исторически известных «примитивов» и доисторических людей. Однако куда важнее другое: под пером И. С. Полякова характеристика «первобытной степени культурного развития остяка» (ханта) превратилась в источник палеоэтнологии — источник, структурно тождественный древнейшим археологическим памятникам, но раскрывающий такие содержательные грани, которые в принципе не были доступны археологу-палеолитчику. Одно из серьезнейших слабых мест в построениях И. С. Полякова — это, конечно же, территориальная разнесенность составляющих его источниковой базы. Обсуждать проблему тождественности первобытных этнографических и ископаемых доисторических культур было бы корректно только на пространственно сопрягаемых источниках. Конечно, сам И. С. Поляков был не в силах разорвать этот замкнутый методологический круг, и перспектива работы в намеченном им направлении обозначилась лишь на следующем этапе — с 1880‑х гг. В этом десятилетии завершается процесс формирования типологического метода, начало которому положил еще И. И. Винкельман. Последний, но исключительно важный штрих добавил шведский ученый Оскар Монтелиус (1843—1921), разработав методику доказательства неслучайности типологического ряда. Это означало, что появилось особое, самостоятельное археологическое источниковедение. Основным источником отныне становится типологический ряд и — как крайнее, предельное его проявление — археологическая культура, т. е. поперечный срез пучка типологических рядов. Вновь открывшиеся возможности дали мощный толчок интеграционному процессу в области археолого-этнографической методологии. Здесь наиболее впечатляющих результатов достиг, пожалуй Дмитрий Николаевич Анучин (1843—1923). Силой своего исключительного, многогранного профессионализма и глубокого теоретического ума он впервые сумел получить тесное, органичное слияние антропологии, археологии и этнографии на уровне дисциплин — что стало возможным за счет единого предмета исследования, цементирующего эти направления. Разработанная им концепция заслуженно удостоилась в истории науки звания «анучинской триады». На ее методологической основе сложилась анучинская научная школа одна из сильнейших отечественных палеоэтнологических школ, достойными представителями ко горой были Б. С. Жуков, Б. А. Куфтин, Н. И. Лебедева и многие другие. Из них Борис Сергеевич Жуков (1892—1933) стал, пожалуй, самым ярким последователем, настоящим преемником Д. Н. Анучина в области археолого-этнографического направления. Именно он, автор доныне работающей концепции археологической культуры, возглавил во 2‑й половине 1920‑х гг. серию комплексных археолого-этнографических экспедиций этнологического факультета 1‑го Московского университета — по Центрально-Промышленной области, Тверскому краю, Подмосковью и, наконец, Причерноморью. Жуковские «экскурсии» положили начало тем «новостроечным» экспедициям, что сформировали лицо отечественной науки в 1930—1950‑е гг. К сожалению, внешние обстоятельства оборвали труды Б. С. Жукова и привели его к преждевременной кончине. Что же касается Сибири, то здесь за разрешение интегральной гносеологической проблемы в новых методологических условиях одним из первых взялся Бернгард Эдуардович Петри (1884—1937) — историк-первобытник во втором поколении. В своих исследованиях он гораздо теснее, энергичнее, нежели И. С. Поляков, сопрягал этнографическую культуру, культуру ископаемую и окружающую их природную среду. Его можно без преувеличения назвать «экологическим детерминистом» — едва ли не первым представителем этого направления в истории отечественной палеоэтнологии. Вместе с тем, Б. Э. Петри стремился свести археологический и этнографический материал к единому, гносеологически корректному знаменателю, рассматривая оба типа источников в категориях «культурных провинций» (иначе — «культурных кругов»). Здесь Б. Э. Петри достиг, при всех издержках, весьма впечатляющих результатов, которые на десятилетия вперед определили пути археолого-этнографической интеграции. Так что не случайно современные археологи и этнографы Восточной Сибири, с которой связан последний период научной деятельности этого замечательного исследователя, почитают Б. Э. Петри своим отцом-основателем.4. Третий период — период интеграции археолого-этнографических исследований и становления этноархеологического направления (30‑е гг. XX в. — начало XXI в.)
Преемником Б. С. Жукова как лидера отечественной археолого-этнографической интеграции становится на исходе 1930‑х гг. Сергей Павлович Толстов (1907—1976). Именно он, сын офицера, студент Московского университета, с довольно нежного возраста — года кончины Д. Н. Анучина — воспринял и развил идеи этнокультурного единства на уровне источниковой базы. В 1937 г., возглавив только что открывшуюся кафедру этнографии МГУ, он положил начало трудам комплексной Хорезмской экспедиции, которая пережила Великую Отечественную войну, широко развернулась после нее и стала образцовой для всех позднейших предприятий такого рода — на Волге, в Саянах, Туве, на Кавказе. Хорезмская экспедиция стала работать как постоянная многолетняя экспедиция с 1937 г. в низовьях Аму-Дарьи — регионе с большим количеством археологических и исторических памятников и наличием этнографических объектов — каракалпаков, туркмен и узбеков. После Великой Отечественной войны сразу же в 1945 г. в Хорезмской экспедиции наряду с археологическими появились и этнографические отряды. Сама экспедиция превратилась в комплексную археолого-этнографическую экспедицию, к работе которой привлекались и специалисты естественно-научной и технической сфер. Благодаря этим и другим археолого-этнографическим исследованиям Институт этнографии АН СССР занял лидирующее положение в этноархеологическом направлении отечественной исторической науки. В конце 1940‑х — начале 1950‑х гг. в Советском Союзе были организованы наряду с Хорезмской Саяно-Тувинская, Южнотуркменская экспедиции, проводившие археологические и этнографические работы. Бесспорно, в Саянах, нижнем течении Аму-Дарьи, южных районах Туркмении долгое время сохранялся традиционный уклад и быт. Это позволило ученым получить уникальные этнографические материалы и дало возможность сопоставить их со средневековыми (или позднесредневековыми) объектами. Специалисты из Института этнографии АН СССР и Института археологии АН СССР совместно с местными учеными провели гигантские по объему работы, были проведены конференции и совещания по этногенезу и этнической истории, опубликованы большие серии научных работ, в том числе и монографического характера. Однако эти работы, несмотря на их комплексность, проходили в несколько ином русле, нежели этноархеологические исследования. Фактически это были работы отдельных отрядов или групп исследователей по археологической или этнографической тематике с использованием материалов смежных дисциплин. Методика подобных исследований в 1940‑х — 1960‑х гг. предполагала использование фактов и выводов одной дисциплины для обогащения или иллюстрации положений другой дисциплины. Ведущие фигуры межотраслевых исследований истории народов Сибири середины XX в. — это, конечно же, В. Н. Чернецов, А. П. Дульзон и Г. Ф. Дебец. Все они развивали концепцию «древней этнографии», заданную столетие назад М. А. Кастреном, — правда, с различными методологическими акцентами. Валерий Николаевич Чернецов (1905—1970) стремился раскрыть палеоэтнографическую картину, опираясь преимущественно на археологические и этнографические материалы, Андрей Петрович Дульзон (1900—1973) — преимущественно на лингвистические и археологические, а Георгий Францевич Дебец (1905—1969) — на антропологические и этнографические источники. Причем в этой блестящей триаде именно А. П. Дульзон, доктор филологических наук и глубокий лингвист, поставил дело археолого-этнографической интеграции на качественно новый уровень. Сопрягая письменные свидетельства XVI—XVII вв. с этнографическим материалом, он обращался от этого комплекса к ближайшим по времени археологическим памятникам, пытаясь связать все это местным языковым, в первую очередь — топонимическим материалом. Объединял же этих исследователей метод, который В. И. Матющенко называет «ретроспективным» — как движение мысли ученого от историко-этнографической данности к историко-археологической реконструкции. А ретроспективный подход с необходимостью предполагает интегрированную, комплексную источниковую базу, для формирования которой, в свою очередь, потребны весьма значительные ресурсы (здесь, пожалуй, не только археология, но и этнография превращается в «науку богатых»). Собственно, на третьем этапе становления этноархеологии сложилась типичная для истории науки ситуация: одни ученые могли формировать надлежащую по объему и составу источниковую базу, но у них не оставалось ни времени, ни сил для надлежащего осмысления и систематизации ее; у других было время и силы, но — они оставались вне процесса формирования полномасштабной источниковой базы. За преодоление этого дисбаланса взялись опять же традиционным способом — массированием научной мысли в живом, дискуссионном общении. С 1958 г. в Томске по инициативе А. П. Дульзона (на базе педагогического института) прошла серия всесоюзных конференций по проблеме «Происхождение аборигенов Сибири и их языков». Пожалуй, именно эти симпозиумы положили начало как методологическому, так и организационному оформлению этноархеологии в качестве самостоятельного научного направления. Логичным развитием начинания А. П. Дульзона стали Западно-Сибирские археолого-этнографические совещания, которые с 1970 г. проводит Томский государственный университет, точнее — открытая в 1968 г. при университете Проблемная научно-исследовательская лаборатория истории, археологии и этнографии Сибири. Самый значительный результат многолетних трудов лаборатории — вышедший в 1990‑е гг. коллективный 4‑томный труд «Очерки культурогенеза народов Западной Сибири», к работе над которым были привлечены также ученые других исследовательских центров страны. Третий этап третьего периода, начавшийся в конце 1970‑х гг. и продолжающийся в наши дни, характеризуется существенным наращиванием методолого-теоретических, в т. ч. историографических и методологических, исследований в области интеграции (а не просто контактности, координации или даже комплектности, хотя последняя дефиниция ближе к интеграции, она все же полностью не совпадает в ней) археологических и этнографических исследований (работы С. А. Арутюнова, М. Л. Бережновой, В. В. Боброва, В. Б. Богомолова, И. Г. Глушкова, А. В. Головнева, С. В. Гусева, А. В. Жука, А. М. Илюшина, А. Н. Калабанова, А. В. Кенига, Л. С. Клейна, М. А. Корусенко, С. Н. Корусенко, О. М. Мельниковой, В. И. Молодина, А. И. Решетова, О. М. Рындиной, Д. Г. Савинова, А. Г. Селезнева, В. И. Семеновой, С. Ф. Татаурова, Л. В. Татауровой, С. С. Тихонова, Н. А. Томилова, А. М. Хазанова, Ю. Ю. Шевченко, В. А. Шнирельмана и др.). В то же время достигаются конкретные и порой весомые научные результаты в археолого-этнографическом интеграционном изучении культуры, социума, этнической истории и других проблем учеными Ижевска, Кемерова, Москвы, Новосибирска, Омска, Санкт-Петербурга, Сургута, Томска, Якутска и ряда других городов. Наметившиеся существенного характера сдвиги в формировании этноархеологии как выделившегося направления в отечественной науке или даже как выделяющейся самостоятельной науки подводят нас к возможности выделения, вероятно, в недалеком будущем еще одного, четвертого периода, начало которого, может быть, будет определяться серединой 90‑х гг. XX в. Именно в середине — второй половине 1990‑х гг. сформулированы основные положения об этноархеологии как отрасли научных знаний и учебной дисциплине, определены ее объект, предмет, проблемы, источники, методы и т. д., и этим заложена методолого-теоретическая база отечественной этноархеологии наряду с научными наработками и накопленными этноархеологическими знаниями. Отметим, что впервые формулировки этноархеологии и ее проблем даны в советской науке еще в 1980‑х гг. Виктором Александровичем Шнирельманом, который рассматривал ее как «…направленные исследования, появившееся на стыке археологии и этнографии…». Под этноархеологией многие отечественные ученые сегодня вслед за омскими исследователями стали понимать научное направление, складывающееся во второй половине XX в. в результате интеграции археологических и этнографических исследований и призванное решить круг проблем по истории культуры и общества особым способом — на основе сопряжения археологического и этнографического видения проблем. Объем взаимодействия и взаимопонимания археологии и этнографии в деле реконструкции и конструирования социокультурных комплексов археологического прошлого и их отдельных составных, в деле изучения этих комплексов и процессов их формирования и функционирования оказался очень большим. Поэтому встал вопрос о качественно новом сближении этих наук на уровне интеграции и появлении нового этноархеологического научного направления. Наконец, с 1993 г. на комплексной базе — Омского филиала Объединенного института истории, филологии и философии Сибирского отделения Российской академии наук, ряда кафедр Омского государственного университета и Сибирского филиала Российского института культурологии — начинает работу поисковая научно-исследовательская группа (руководитель Николай Аркадьевич Томилов). Ее стратегическая задача — формирование этноархеологии как научного направления: разработка проблем интеграции археологии и этнографии, моделирование социокультурных этнографо-археологических комплексов, историография археолого-этнографических направлений в отечественной науке и др. Стремясь к предельно возможной концентрации интеллектуального потенциала, группа с 1993 г. проводит всероссийские, а с 1998 г. международные научные семинары по проблеме «Интеграция археологических и этнографических исследований» и издает серию сборников научных трудов под этим же названием. При этом семинары организуются в различных городах страны (от С.‑Петербурга до Владивостока) и в том числе в рамках крупномасштабных научных мероприятий — таких, как Конгресс этнографов и антропологов России, Северный археологический конгресс, Всероссийская конференция «Археологические микрорайоны Западной Сибири». С 1996 г. группа издает академический научный альманах «Этнографо-археологические комплексы: Проблемы культуры и социума». В Омском государственном университете сотрудниками группы читается курс «Введение в этноархеологию». В области методики омские этноархеологи разработали целый ряд программ по сбору археологических и этнографических материалов во время экспедиций и студенческих полевых практик. Это программы по методическим рекомендациям по ведению полевой документации на раскопках памятников русских (Л. В. Татаурова), по хозяйственным занятиям (А. Г. Селезнев, С. Ф. Татауров, Н. А. Томилов), по землепользованию и путям сообщения (М. А. Корусенко, С. Ф. Татауров), по изучению гончарства, применению посуды (Л. В. Татаурова), погребальному обряду русских (К. Н. Тихомиров, Д. В. Сорокоумов), историческим легендам и преданиям тюркских народов (Б. В. Мельников, А. Г. Селезнев), народным занятиям (Н. А. Томилов, Л. М. Кадырова, С. Ф. Татауров,С. С. Тихонов) и др. Итогом работы стал сборник вопросников и программ по этноархеологии и этнографии, вышедший в печати в 2002 г. Но впереди решение основных проблем в области источников и методики, связанных с разрешением вопроса об этноархеологическом источнике и методах интеграции археологических и этнографических материалов и интерпретаций. Как следствие развития этноархеологических работ в России уже состоялись первые зашиты не только дипломов, но и кандидатских диссертаций по темам этноархеологии. Кроме того, в различных научных центрах стали оформляться группы исследователей, целенаправленно занимающихся этноархеологической проблематикой. В Западной Сибири эти группы уже сложились или складываются в таких городах, как Барнаул, Кемерово, Курган, Новосибирск, Омск, Сургут, Томск, Тюмень и некоторых других. Этноархеология как дисциплина, институированная в отечественной научной структуре, переживает свое рождение и хочется верить, что ее ждет блестящее будущее.Глава 3 Методика этноархеологических исследований
1. Истоки формирования археолого-этнографических исследований и их методов
Ни у кого не вызывает сомнения, что непрекращающийся процесс формирования новых направлений научных исследований, которые со временем становятся самостоятельными научными дисциплинами, набирает все бо́льшую и бо́льшую скорость. Чаще он происходит в сфере естественных наук, когда на стыке нескольких направлений исследований (или даже дисциплин, причем не всегда смежных) формируются новые отрасли знаний. Например, биофизика, изучающая физические и химические явления в живых организмах, структуру и свойства биополимеров, влияние физических факторов на живые системы. Из биофизики в свою очередь выделились радиобиология (изучает новые виды излучений и способы защиты живых организмов от излучений), биоэнергетика (занимается рассмотрением энергетических процессов в биосфере, а также механизмами и закономерностями преобразования энергии в живых организмах), фотобиология (анализирует воздействие света на организм). Можно вспомнить и биохимию, занимающуюся функциями, превращениями, распространением химических веществ и их структурой в организме. Она разделилась на молекулярную биологию (занимающуюся свойствами жизни на молекулярном уровне) и на биоорганическую химию (изучает связи между строением веществ и их биологическими функциями). На основе молекулярной биологии развивается молекулярная генетика, ставящая целью изучить молекулярные основы наследственности. Биохимию и биофизику объединяют в физико-биологическую химию. Мощный цикл дисциплин включает в себя геохимия: аналитическая, физическая, региональная геохимии, гидрогеохимия, радиогеохимия, геохимия литосферы, геохимия процессов и т. д. В настоящее время изучением всех вышеперечисленных дисциплин занимаются крупные институты с солидным штатом сотрудников, с неплохой материальной базой, выпускающие собственные журналы с довольно большими тиражами. Таблица 1Журналы по естественным наукам*
Наименование издания | Год начала выхода в свет | Периодичность (номеров в год) | Тираж (экз) |
Биофизика | 1956 | 6 | 1800 |
Биохимия | 1967 | 12 | 2600 |
Геохимия | 1956 | 8 | 1300 |
Молекулярная биология | 1967 | 6 | 1400 |
Радиобиология | 1961 | 6 | 1350 |
Последние комментарии
47 минут 30 секунд назад
3 часов 5 минут назад
4 часов 55 минут назад
10 часов 41 минут назад
10 часов 46 минут назад
10 часов 50 минут назад