Повести о Куликовской битве [М. Н. Тихомиров] (fb2) читать онлайн
- Повести о Куликовской битве 2.78 Мб, 532с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - М. Н. Тихомиров - В. Ф. Ржига - А. А. Дмитриев
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
ТЕКСТЫ
Издание подготовили
М.Н.ТИХОМИРОВ, В.Ф.РЖИГА, А. А. ДМИТРИЕВ
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР МОСКВА
Редакционная коллегия серии «ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ»
Академики: В. П. Волгин (председатель),
B. В. Виноградов, Н. И. Конрад(зам. председателя), И. А. Орбели, C. Д. Сказкин, М. И. Тихомиров, члены корреспонденты АН СССР: Д. Д. Благой, В. М. Жирмунский, Д. С. Лихачев, профессора: И. И. Анисимов, А. А. Елистратова, Ю. Г. Оксман, С. Л. Утченко, кандидат исторических наук Д. В. Ознобишин (ученый секретарь)
Ответственный редактор
М. И. ТИХОМИРОВ
Слово Софония рязанца
о великом князи Дмитрии Ивановиче
и брате его Владимире Ондреевиче *
*Заглавие пространной редакции Слова Софония рязанца восстановлено по записи XV в. и по списку У.
Снидемся, братие и друзи, сынове рускии[1], съставим слово к слову и величим землю Рускую и веръжем печаль на въсточную страну[2] в Симов жребий[3], воздадим[4] поганому Мамаю победу[5], а [6] великому князю Дмитрию Ивановичю похвалу и брату его, князю Владимеру Ондреевичю,[7] и рцем таково слово: «Лутче бо нам[8] есть, братие, начата поведата инеми словесы о похвалных о нынешних повестех о[9] полку князя Дмитрея Ивановича и брата его, князя Владимера Ондреевича, правнука святого великого князя Владимера киевскаго — начата [10] поведати по делом и [11] по былинам [12]». Но [13] проразимся мыслию[14] над[15] землями и помянем первых лет времена и похвалим[16] вещаго Бояна[17], гораздаго гудца[18]в Киеве. Тот Боян[19] воскладаше гораздыя своя персты на живыа струны и пояше князем руским славы: первую славу — великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, 2 — великому князю Владимеру Святославичу киевскому, третьюю великому князю Ярославу Володимеровичю. И я же [20] восхвалю [21] песньми и гуслеными и буйными [22] словесы и сего великого князя Дмитреа Ивановича и брата его, князя Владимера Ондреевйча, правнука тех князей, занеже было [23] мужьство их и желание[24] за землю Рускую и за веру крестьяньскую. А[25] от Калагъския рати до Мамаева побоища лет 160. Сий бо князь великый Дмитрей Ивановичъ и брат его, князь Владимер Ондреевич [26], истезавше[27] ум свой крепостию и поостриша сердца своя мужеством и наполнишася ратнаго духа и уставиша себе храбрыа [28] полъкы в Руськой земли и помянута прадеда своего князя Владимера [29] киевъскаго. О, жаворонок, летьняа птица, красных дней утеха, возлети под синии небеса, посмотри к силному граду Москве, воспой славу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимеру Ондреевичю: Ци[30] буря соколи[31] зонесет[32] из земли Залеския[33]в поле Половецкое. На Москве кони ръжут, звенит слава руская по всей земли Руской. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпохове, стоят стязи у Дону у великого на брези. Звонят колоколы вечныа в великом Новегороде, стоят мужи[34] новгородцы у святой Софеи, а рькучи: «Уже нам, братие, на пособие великому князю Дмитрию Ивановичу не поспеть». [35] Тогды, аки орли, слетошася со всея полунощныя страны. То ти не орли слетошася, съехалися [36] вси князи руския к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимеру Ондреевичю, а рькучи им таково слово: [37] «Господине князь великый, уже поганий татарове на поля на наши наступають, а вотчину нашю у нас отнимаютъ, стоят межю Дономъ и Днепромь на рице на Мече[38]. [39]И мы, господине, пойдемъ за быструю реку Дон, укупимъ землямъ диво[40], старым повесть, а молодым память, а храбрых своих[41] испытаем, а реку[42]Дон кровию прольем за земълю Рускую и за веру крестьяньскую». И рече им князь великый Дмитрей Иванович: «Братия и князи руския, гнездо есмя великого князя Владимера киевъскаго. Ни в обиди есмя были [43] по рожению [44][45] ни соколу[46] ни кречету, ни черному ворону, ни поганому Мамаю». О, соловей, летьняа птица, что бы ты, соловей, выщекотал[47] [48] земли Литовской[49] дву братов Олгердовичев Ондрей да брат его Дмитрей Олгердовичев, да Дмитрей Волынскый. Те бо суть сынове храбрии, кречати в ратном времени, ведоми полководцы[50], под трубами и под шеломы возлелияны, [51] конецъ копия вскормлены [52] в Литовъской земли. И молвяше Ондрей Олгердович брату своему Дмитрию:[53] «Сама есма [54] себе два брата, [55] сынове Олгордовы [56], а внукы есмя Едимантовы, [57] а правнуки есми Сколомендовы [58]. И зберем братью милую пановей удалый Литвы, храбрых удальцев, и сами сядем на борзыя своя комони, посмотрим быстрого Дону, [59] испиемь, брате, шеломомь своимь воды быстрого Дону[60], испытаем мечев своих литовъскых о шеломы татарскыя, сулиц немецъкых о [61] байданы бесерменьскыя». И рече ему Дмитрей: «Брате Ондрей, не пощадим живота своего [62] за землю за Рускую и за веру крестьяньскую [63] и за обиду великого князя Дмитриа Ивановича. Уже бо, брате, стук стучить, гром гримит в камене граде Москве. [64] То ти, брате, не стук стучить, ни гром гремит[65], стучить силная рать великого князя, гремят удальцы рускыя золочеными доспехы, черлеными щиты. Седлай, брате Ондрей, свои борзый комони, а мои готовы, [66] напреди твоих оседлани [67]. Выедем [68], брате, на чистое поле, посмотрим своих полъков [69]». Уже бо[70] возвеяша силнии ветри [71] с моря[72] на усть Дону и Непра, прилелеяша [73] великиа тучи [74] на Рускую землю, из них выступают кровавыя зори, и в них трепещуть синие[75] молнии. Быти стуку [76] и грому[77] велику на речьки Непрядве[78], меж Доном и Непром, пасти трупу человечью на поле Куликове, пролитися крове на речькы Непрядве. Уже бо въскрипели телегы меж Доном и Непром, идут хинове в Руськую землю. И притекоша серые волцы от усть Дону и Непра, ставъши воють [79] на рецы на Мечи, хотят наступати на Рускую землю. То ти были [80] не серые волцы, но приидоша поганий татарове, проити [81] хотят воюючи, [82] взяти всю [83] Рускую землю [84]. Тогда гуси возгоготаша на речкы на Мечи, лебеди крилы въсплескаша [85]. [86] То ти[87] ни гуси возгоготаша, ни [88]лебеди крилы въсплескаша [89], но поганый Мамай на Рускую землю пришел, а вой [90] своя привел. А уже беды их пасоша[91]: птицы[92] крилати под облакы летаютъ, ворони часто[93] грають, а галицы своею речью говорять, орлы восклегчють[94], а волци грозно воють[95], а лисицы на кости брешут. Руская земля, то ти есть как за Соломоном царем побывала [96]. А уже соколы и кречати[97], белозерския ястребы рвахуся от златых колодец ис каменнаго града Москвы, возлетеша под синии небеса, возгремеша золочеными колоколы на быстром Дону, [98] хотят ударити на многие стады гусиныя и на лебединыя, и богатыри руския удалцы хотят ударити на великия силы поганого царя Мамая [99]. Тогда княз великый въступи в златое стремя, взем свой меч в правую руку свою [100]. Солнце ему ясно на въстоцы сияет, [101]путь ему поведает [102], а Борис и Глеб молитву воздает за сродникы. Что шумит, что гримит рано пред зарями? Князь Владимер Андреевич [103]полки [104]уставливает и пребирает и ведет к Дону великому. И молвяше брату своему: «Князь Дмитрей, не ослабляй, князь великый, татаром. [105]Уже бо [106]поганый поля наступают, отъимають отчину нашу». Рече ему князь великий [107]Дмитрей Иванович: «Брате князь Владимире Ондреевич, сами себе есмя два брата, воеводы у нас уставлены [108], дружина нам сведома, имеем под собою боръзыя комони, а на себе золоченыя доспехы, а шеломы черкасьские, а щиты московъскые, а сулицы немецкие [109], а [110]копии фрязския [111], мечи булатныя, [112]а дороги нам сведомо [113], а перевозы им изготовлены, по еще хотят силно главы своя положити за веру крестьянскую. Пашут бо ся хорюгове, ищут себе чести и славнаго имени. Уже бо [114]те соколе и кречеты, [115]белозерскыя ястреби борзо [116]за Дон [117]перелетели и ударилися о многие стада гусиные и лебединые. То ти [118]перевезлися и наехали рустии сынове на силную рать татарьскою, ударишася, копьи харалужными о доспехы татарскыа, възгремели мечи булатныя о шеломы хиновския на поле Куликове, на речки Непрядве [119]. Черна земля под копыты костьми татарскими поля насеяны [120], а [121]кровию полиано [122]. Силнии полкы съступалися в место, протопташа холми и лугы, возмутишася [123]реки и езера. Кликнуло диво в Руской земли, велит послушати рожнымь [124]землям, шибла слава к Железным вратом, к Риму и к Кафы по морю, и к Торнаву, и оттоле к Царюграду на похвалу: Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове [125]. Тогда бо силнии тучи съступалися в место, [126]а из них часто сияли [127]молнии, громи гремели велице. То ти съступалися рускии сынове с погаными татары за свою обиду, а в них сияють [128]доспехи золоченые [129]. Гремели князи рускиа мечи булатными [130]о шеломы хыновскыа. Не тури возрыкають [131]на поле Куликове, побежени у Дону великого, взопиша [132]посечены князи рускыя и воеводы великого князя и князи белозерстии посечени от поганых татар: Федор Семеновичи, Тимофей Волуевич, Семен Михайлович, Микула Васильевич, Ондрей Серкизович [133], Михайло [134]Иванович и иная многая [135]дружина. [136]А иные лежат посечены у Дону на брези [137]. Черньца Пересвета, [138]бряньского боярина, на судное место привели. И рече Пересвет чернец [139]великому князю Дмитрию Ивановичу: «Луче бы [140]нам потятым быть, нежели [141]полоняным быти [142]от поганых». Тако бо Пересвет поскакивает на борзе кони, а злаченым доспехом посвечивает [143]. [144]И рече [145]: «Добро бы, брате, в то время стару помолодится, а [146]молодому чести добыти [147], удалым, — плечь попытати». И молвяше брат его Ослабе черънец: «Брате Пересвет, уже [148]вижу на тели твоем раны, уже голове твоей летети на траву ковыл, а чаду моему Якову на ковыли зелене [149]лежати на поли Куликове за веру христьянскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича». В то время по Резанской земли около Дону [150]ни ратаи [151], ни пастуси не [152]кличут, но толко [153]часто [154]вороне грають, [155]зогзици кокують [156]трупу ради человечьскаго. Грозно бо бяше и жалостъно тогда видети [157], зане трава кровью пролита, а древеса [158]тугою земли [159]преклонишася. Въспели бяше птицы жалостные песни, вси въсплакались кнегини [160]и [161]болярыни и воеводины жены о [162]избьенных. Микулина жена Марья рано плакаше у Москвы града [163]на забралах, а ркучи: «Доне, Доне, быстрая река, прорыла [164]еси ты [165]горы каменныя, теченши в землю Половецкую [166], прилилей моего государя к мне Минулу Васильевича». Тимофеева жена Волуевича Федосья так плакася, а ркучи: «Се [167]уже веселье мое [168]пониче в славне гради Москве, уже бо [169]не вижу своего государя Тимофея Волуевича в животе». Да Ондреева жена Марья да Михайлова жена [170]Оксенья рано плакашася: «Се уже нам обема солнце померькло [171]в [172]славне гради Москве». Припахнули к нам от быстрого Дону поломянные [173]вести, носяще [174]великую беду. Выседоша руские [175]удалцы з боръзых коней на судное место на поле Куликове. А уже диво кличеть под саблями татарскыми, [176]а тем рускым богатырем под ранами [177]. Туто щурове рано въспели жалостные песни у Коломны на забралах на воскресение на Акима и Аннин день. То ти было не щурове рано въспеша жалостныя песни, все въсплакалися жены коломенскыя, [178]а ркучи таково слово [179]: «Москва, Москва, быстрая река, чему еси у нас мужи наши залелеяла в земълю Половецькую?» А рькучи: «Моженши ли, господине князь великый, веслы Непра запрудити, а Дон шеломы [180]вычерпати, а Мечю трупы татарскыми запрудити? Замъкни, князь великый, [181]Оке реке [182]ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили, [183]а нас не квелили по своих государех [184]. Уже бо мужи наши рати трудили». И нукнув князь Владимер [185]Андреевич с правые рукы на поганаго Мамая с своим князьм Волыньскым, 70-ю тысящами [186], гораздо скакаше по рати поганым, златым шеломом посвечиваше. Гремят мечи булатныа о шеломы хыновскые. И [187]въсхвалит [188]брата своего, [189]князя Дмитрия Ивановича [190]: «Брате князь Дмитрей Иванович, [191]то ты [192]еси у зла тошна [193]времени железная забрала. Не уставай, князь великый, с своими великими полкы, не потакай лихим [194]крамолником: [195]уже поганые [196]поля наша наступают, а храбрую дружину,[197]у нас стреляли [198], [199]и в [200]трупу человечью борз конь не может скочити, в крови по колено бродят. Уже бо, брате, жалостно видети крови крестьянской. Не уставай, князь великый [201]Дмитрий Иванович [202], с своими бояры». Рече князь великый Дмитрий Иванович своим бояром: «Братия бояре и воеводы, дети боярскые, то ти, братие, ваши московъскыя сластныа меды и великия места. [203]Туто добудете себе места и [204]своим женам. Туто стару помолодится, а молоду чти добыти». Рече князь великый [205]Дмитрий Иванович [206]: «Господи боже мой, на тя уповах, да не постыжуся в век, ни посмеють ми ся врази мои мне». И помоляся богу и святии богородици и всем святым, и прослезися горко и утер слезы. [207] И тогда яко соколи [208]отлетеша на быстрый Дон. То те не сокали [209]полетеша за быстрый Дон, поскакивает князь великый [210]Дмитрий Иванович [211]с своими полкы за Дон с всею силою.[212]И рече [213]: «Брате князе Владимере, туто испити [214]медовыа чары поведенью [215]. Наступаем, брате, с своими силными полкы на рать поганых». Тогда князь великий поля наступает. Гремят мечи булатные [216]о шеломы хиновъския, поганый покрыта руками главы своа. Тогда поганий [217]борьзо вспять [218]отступиша [219]. Стязи [220]ревуть: «Отступишься от великого князя [221]Дмитрия Ивановича [222], поганий бежать». Рускии сынове поля широкыи кликом огородиша, золочеными шлемы [223]осветиша. [224]Уже стал [225]тур [226]на боронь [227]. Тогда князь великый [228]Дмитрий Иванович и брат его Володимер Андреевич [229]полки [230]поганых вспять [231]поворотил [232]и нача их бити гораздо [233], тоску им подаваше. Князи их [234]с коней спадоша [235]. Трупы татарскими поля насеяша, а кровию протекли рекы. Туто ся поганий разлучишася боръзо, розно побегши неуготованными дорогами в Лукоморье, а скрегчюще зубы своими и деруши лица своа, а ркучи: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а детей своих не видати [236], а [237]катун своих не трепати, а трепати нам сырая земля, а целовати нам зелена мурова [238], а в Русь ратью не ходити, а выхода нам у руских князей не прашивати». А уже бо въстонала земля Татарская бедами и тугою покрышася. Уныша бо царем их хотение и похвала на Рускую землю ходити, веселие их пониче. Уже рускиа сынове разграбиша татарская узорочья, доспехи и кони, волы и велблуды, вино, сахарь; дорогое узорочье, [239]камкы, насычеве везут [240]женам своим. Уже жены рускыя въсплескаша татарьским златом. Уже [241]бо по [242]Руской земли простреся веселье [243]и буйство [244]и възнесеся слава руская на поганых хулу. Уже веръжено диво на землю. Уже грозы великого князя по всей земли текуть. Стреляй, князь великый, по всем землям. Стреляй, князь великый, с своею храброю дружиною поганого Мамая хиновина за землю Рускую, за веру христьяньскую. Уже [245]поганые [246]оружие свое поверъгоша, а [247]главы своя [248]подклониша под мечи руския. Трубы их не трубять, уныша [249]гласи их [250]. И отскочи Мамай серым волком от своея дружины и притече к Кафы граду. И молвяще ему фрязове: «Чему ты [251], поганый Мамай, посягаешь [252]на Рускую землю? То ти была орда Залеская, времена первый. А не быти тебе в Батыя царя.[253]У Батыя царя было [254]400 000 вою, воевал всю Рускую землю и пленил от востока и до запада. А казнил бог Рускую землю за съгрешение. И ты пришел, царь [255]Мамай, на Рускую землю с многими силами, с девятью ордами, с 70 князьми. А ныне бежишь сам девят в Лукоморье. [256]Не с кем тебе зимы зимовати в поле. Нешто тобя князи руские горазно подчивали, ни [257]князей с тобою нет, ни воевод. Нечто гораздо упилися на поле Куликове, на траве ковыли. Побежи, поганый Мамай, и от нас по Залесью» [258]. Нам земля подобна есть Руская милому младенцу [259]у матери своей [260], его же мати тешить, а рать лозою казнит, а добрая дела милують его. И помиловал [261]господь бог человеколюбец князи рускыя, великого князя Дмитрия Ивановича и брата его князя Владимера Ондреевича меж Доном и Непром на поле Куликове, на речки Непрядве [262]. Стал князь великый с своим братом князем Владимером Ондреевичем и с своими воеводами на костех: «Грозно бо, брате, в то время посмотрети: лежать трупы христианьскиа акы сенныи стоги, а Дон река три дни кровью текла. Спитайтеся, братие, колких воевод нет, колько молодых людей нет». И говорит Михайло Ондреевичь, московъскый боярин князю Дмитрию Ивановичю: «Господине князь великий Дмитрий Ивановичь, нету туто у нас сорока боярин больших мосъковъских, да 12 князей белозерскых [263], да 20 бояринов коломеньскых, [264]да 40 бояр серпуховских, да 30 панов литовских [265], да 40 бояринов переяславъских, да полу 30 бояринов костромских, да пол 40 бояринов володимеръских, да 50 бояринов суздальских, да 70 бояринов резаньских, да 40 бояринов муромских, да 30 бояринов ростовъскых, да трех да 20 бояринов дмитровских, [266]да 60 бояр можайских [267], да 60 бояринов звенигородцких, да 15 бояринов углецъких, а изгибло нас всей дружины пол 300 000». И помилова бог Рускую землю, а татар пало безчислено многое множество. И князь великый Дмитрий Ивановичь говорит: «Братья и бояре, князи молодые, вам, братие, сужено место межь Доном и Непра, на поле Куликове, на речьки Непрядве 262, положили есте головы за Рускую землю и за веру хрестьяньскую. Простите мя, братия, и благословите в сем вецы и в будущем».[268]«И пойдем, брате князь Владимер Андреевич, во свою Залескую землю, к славному граду Москве, и сядем, брате, на своем княжение, а чести есми, брате, добыли и славного имени. Богу нашему слава» [269].
ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ К СЛОВУ СОФОНИЯ РЯЗАНЦА (ЗАДОНЩИНЕ)
До Великой Октябрьской социалистической революции Слово Софония рязанца о Куликовской битве было известно в трех списках XV и XVII вв., различных по составу и степени сохранности, а именно: 1) Слово о великом князе Дмитрее Ивановиче и о брате его князе Владимере Андреевиче, яко победили супостата своего, царя Мамая. Этот список был найден В. М. Ундольским и напечатан с предисловием И. Д. Беляева во «Временнике общества истории и древностей российских за 1852 г.». Список находится в Гос. библиотеке СССР им. В. И. Ленина и значится под № 632 Описания рукописей В. М. Ундольского. Следующее по времени издание этого текста см. в работе В. П. Адриановой-Перетц: Задонщина. Опыт реконструкции авторского текста. («Труды Отдела древнерусской литературы», т. VI, М. — Л., 1948, стр. 243–249). Одновременно в 1948 г. текст был издан в посмертной работе чешского ученого Яна Фрчка, вышедшей в серии: «Prače Slovanského ústavu v Praze», svazek XVIII. «Zadonština». Staroruský žalospěv o bojů rusů s tatary r. 1380. Rozprava literárně dějepisná. Kritické vydání tekstů. Napsal Jan Frček, v Praze, 1948, str. 179–247. Условное обозначение — У. 2) Писание Софониа старца рязанца, Задонщина великого князя господина Димитрия Ивановича и брата его, князя Володимера Ондреевича. Текст впервые был напечатан архимандритом Варлаамом в статье «Описание сборника XV столетия. Кирилло-Белозерского монастыря». («Ученые записки Академии наук», 1859, т. V, стр. 57–60). Новое научное издание Кирилло-Белозерского списка (70-х годов XV в.) было предпринято П. К. Симони в «Памятниках старинного русского языка и словесности XV–XVIII столетий, вып. III (Задонщина)». Пг., 1922, стр. 34, с полным автотипическим снимком со всего памятника («Сборник Отделения русского языка и словесности Российской Академии наук», т. С, № 2). Последние издания см. в упомянутой работе В. П. Адриановой-Перетц (стр. 233–235), а также в упомянутой работе Яна Фрчка (стр. 178–220). Рукопись находится в Отделе рукописей Гос. Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Условное обозначение — К-Б. 3) Сказание Софониа резанца, исписана руским князем похвала, великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, Володимеру Ондреевичу. Текст находится в сборнике Синодальной библиотеки, № 790, XVII в., писанном скорописью на белорусском языке. Он был издан в качестве приложения к статье А. Смирнова «3-й список Задонщины по Синодальному скорописному сборнику XVII в.» («Русский филологический вестник», 1890, № 2). Новые издания этого текста с исправлением ошибок первого издания см. в упомянутой работе В. П. Адриановой-Перетц (стр. 249–255) и в упомянутой работе Яна Фрчка (стр. 179–243). Сборник Синодальной библиотеки хранится теперь в Отделе рукописей Гос. Исторического музея в Москве. Условное обозначение — С. После Октябрьской революции, приблизительно в середине 20-х годов, стали известны еще два списка Слова Софония рязанца; 4) Без заглавия (начало: «И потом списах жалость и похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу…») в рукописи Гос. Исторического музея, № 2060, конца XVI в. на лл. 215–224. об.{1} Текст был издан три раза: В. Ф. Ржига. Слово Софония рязанца о Куликовской битве (Задонщина). С приложением Слова Софония и 28 снимков с текста по рукописям Гос. Исторического музея, XVI в. (Моск. Гос. педагогический институт им. В. И. Ленина. Кафедра русской литературы, «Ученые записки», т. XLIII, 1947, стр. 60–99); В. П. Адрианова-Перетц. Указ. работа, стр. 237–243; Ян Фрчек. Указ, работа, стр. 82—246. Условное обозначение — И1. 5) Без заглавия (начало:…полита, а древеса тугою к земли преклонишася…» в сборнике Гос. Исторического музея, № 3045, первой половины XVI в., на лл. 70–73{2}. Текст издан три раза: В. Ф. Ржига. Указ, работа, стр. 45–59; В. П. Адрианова-Перетц. Указ, работа, стр. 233–235; Ян Фрчек. Указ, работа, стр. 216–236. Условное обозначение — И2. Кроме названных пяти списков Слова Софония рязанца, как полных или почти полных (И1, У, С), так и фрагментарных (К-Б, И2), имеются еще небольшие отрывки, которые представляют собой в одном случае предисловие, в другом— одно только заглавие: 1) Сказание о Донском бою, заключающее в себе только предисловие к Слову Софония. Находится в сборнике Библиотеки АН СССР (1.4.1, так называемый Ждановский сборник второй половины XVII в. (до 1680 г.) на лл. 30–31). Текст издан В. И. Срезневским. «Сведения о рукописях, печатных изданиях и других предметах, поступивших в рукописное отделение Библиотеки Академии наук в 1902 г.». СПб., 1903, стр. 99. Издание текста повторено в работе С. К. Шамбинаго. Повести о Мамаевом побоище. «Сборник ОРЯС АН», т. 81, № 7. СПб., 1906, стр. 106—107 2) Заглавие Слова Софония рязанца находится в рукописи Гос. Исторического музея Синодального собрания, № 836 в виде записи на последнем л. 180 об. Самая рукопись относится к 1296 г. и представляет собой Пандекты Никона Черногорца. В свое время она была описана Горским и Невоструевым под № 217. Запись же на последнем л. 180 об. сделана почерком XV в. и опубликована А. Д. Седельниковым в статье «Где была написана Задонщина? («Slavia», т. IX, вып. 3, 1930, стр. 525–526), а также воспроизведена в упомянутой работе В. Ф. Ржиги (стр. 33). Последнюю категорию источников, с которой необходимо считаться при изучении Слова Софония рязанца, составляют те отрывки из него, которые вошли в состав одной из редакций Сказания о Мамаевом побоище и были изданы С. К. Шамбинаго: 1) Одна группа отрывков находится в той редакции Сказания, которую представляют собой тексты в рукописи Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина собрания Румянцева, № 378, XVII в., в рукописи той же библиотеки собрания Ундольского, № 772, XVII в., а также в рукописи Гос. Исторического музея собрания Уварова, № 492, конца XVII в. Сюда же относится список Румянцевского музея, № 3123 (в Ленинской библиотеке) XVIII в. С. К. Шамбинаго напечатал отрывки из Слова Софония, встречающиеся в указанных рукописях (см. его работу стр. 113–115, 260, 261, 266). Наиболее важны для нас отрывки из Слова Софония в Сказании о Мамаевом побоище по рукописи собрания Румянцева, № 378 (стр. 113–115). Условное обозначение — Р. 2) Еще один отрывок из Слова Софония рязанца, вошедший в Сказание о Мамаевом побоище, находится в рукописи ЦГАДА, бывш. Архива Министерства иностранных дел, собрания Оболенского, № 70/93, XVII в. Он был также издан С. К. Шамбинаго (см. его работу, стр. 117–118). Условное обозначение — О. На основании всех перечисленных материалов мы предприняли новый опыт реконструкции и реставрации текста Слова Софония рязанца в его пространной редакции, более близкой к первоначальному авторскому оригиналу. В основу восстанавливаемого текста положен список Слова Софония рязанца по рукописи Гос. Исторического музея, № 2060 (И1). Из других списков, принадлежащих к той же пространной редакции, а именно из списков Гос. Исторического музея, № 3045 (И2), Ундольского, № 632 (У), Синодальной библиотеки, № 790 (С), а также из других материалов, мы вносили в основной текст исправления и дополнения, руководствуясь при этом следующими принципами. 1) Исправления текста Слова Софония рязанца на основании сличения его со Словом о полку Игореве вносились только тогда, когда они оправдывались в той или иной мере сохранившимися списками пространной редакции Слова Софония рязанца. 2) Тождественное показание всех сохранившихся списков пространной редакции Слова Софония рязанца мы считали достаточным основанием для установления отдельных чтений восстанавливаемого текста за исключением одного случая, когда самый контекст свидетельствовал о его позднем происхождении (см. прим. 108). 3) Принимая в основу восстанавливаемого текста список Слова Софония рязанца по рукописи Гос. Исторического музея, № 2060, мы пользовались для исправления его прежде всего текстами, принадлежащими той же пространной редакции. Что касается текста краткой редакции по Кирилло-Белозерскому списку, то мы привлекли его главным образом для исправления отдельных слов, не внося изменений, характеризующих краткую редакцию Слова Софония рязанца как таковую.
Летописная повесть о побоище на Дону
По списку, опубликованному в IV томе Полного собрания русских летописей
Подготовил к печати
В. Ф. Ржига
О побоищи, иже на Дону, и о том, князь великий како бился с Ордою
Той же осени прииде ордыньский князь Мамай с единомысленники своими и с всеми прочими князми ордыньскими и с всею силою татарьскою и половецкою, и еще к тому рати понаймовав бесермены, и армены и фрязи, черкасы и ясы и буртасы. Такоже с Мамаем вкупе в единомыслии, в единой думе и литовьский Ягайло с всею силою литовьскою и лятскою. С ними же в одиначестве Олег Ивановичь князь рязаньский с всеми сими светники поиде на великого князя Дмитрея Ивановича и на брата его Володимера Андреевича. Но хотя человеколюбивый бог спасти и свободити род крестьяньский молитвами пречистыя его матере от работы измаилтеския, от поганаго Мамая и от сонма нечестиваго Ягайла и от велеречиваго и худаго Олга рязаньскаго, не снабдевшего [270] своего крестьяньства; и придеть ему день великый господень в суд аду. Окаянный же Мамай, разгордевся, мнев себе аки царя, начат злый съвет творити, темныя своя князи поганыя звати. И рече им: «Поидем на рускаго князя и на всю силу рускую, якоже при Батый было, крестьяньство потеряем и церкви божия попалим, и кровь их прольем, и законы их погубим». Сего ради нечестивый люте гневашеся о своих друзех и любовницех, о князех, избьеных на реце на Боже. И нача сверепой напрасно силы своя сбирати, с яростию подвижеся силою многою, хотя плёнити крестьян. И тогда двигнушася вся колена татарьская. И нача посылати к Литве, к поганому Ягайлу «и к лстивому сотоныцику, дьяволю светнику, отлученому сына божия, помраченому тмою греховною, и не хоте разумети, Олгу рязаньскому, поборнику бесерменьскому, лукавому сыну, якоже рече Христос: «От нас изидоша и на ны быша». И учини собе старый злодей Мамай съвет нечестивый с поганою Литвою и с душегубивым Олгом стати им у реке у Оке на Семень день на благовернаго князя. Душегубивый же Олег нача зло к злу прикладати, посылаше к Мамаю и к Ягайлу своего си боярина единомысленаго, антихристова предтечю, именем Епифана Кореева, веля им быти на той же срок и той же съвет съвеща стати у Оке с трехглавными зверми сыроядци, а кровь прольяти. Враже, изменниче Олже! Лихоимьства открывавши образы, а не веси, яко мечь божий острится на тя, якоже пророк рече: «Оружие извлекоша грешници и напрягоша лук стреляти в мрак правыя сердцем; и оружия их внидут в сердца их и луци их съкрушатся». И бысть месяца августа. Приидоша от орды таковыя вести к христолюбивому князю, оже въздвизается на крестьяны измалтеский род. Олгу же уже отпадшему сана своего от бога, иже злый съвет сътвори с погаными и посла к князю Дмитрею весть лестную, что «Мамай идеть с всем своим царством в мою землю рязаньскую на мене и на тебе; а и то ти буди ведомо, и литовьский идеть на тебе Ягайло с всею силою своею». Дмитрий же князь се слыша не веселую ту годину, что идуть на него вся царствия, творящей безаконие, а глаголюще: «Еще наша рука высока есть», иде к соборней церкви матере божии богородици и пролья слезы и рече: «О господи, ты всемощный и всесилный, крепкый в бранех, въистину еси царь славы, сътворивый небо и землю, помилуй ны пречистыя ти матере молитвами, не остави нас, еда унываем; ты бо еси бог наш и мы людие твои, пошли руку твою свыше и помилуй ны, посрами враги наша и оружия их притупи; силен еси, господи, кто противится тебе. Помяни, господи, милость свою, иже от века имаши на роду крестьяньском. О, многоименитая дево, госпоже, царице небесным чином, госпоже, присно всея вселеныя и всего живота человечьскаго кормительнице, въздвигни, госпоже, руце свои пречистая, има же носила еси бога воплощенна, не презри крестьян сих, избави нас от сыроядець сих и помилуй мя». Въстав от молитвы, изиде из церкви и посла по брата своего Володимера и по всих князей руских и по воеводы великия. И рече брату своему Володимеру и к всем князем руским и воеводам: «Поидем противу сего окаяннаго и безбожнаго, нечестиваго и темнаго сыроядца Мамая за правую веру крестьяньскую, за святыя церкви и за вся младенца и старци и за вся крестьяны».
Взем с собою скипетр царя небеснаго, непобедимую победу, и въсприим авраамлю доблесть и нарек бога и рече: «Господи, в помощь мою вонми, боже, на помощь мою потщися; и да постыдятся и посрамятся и познают, яко имя тебе Господь, яко ты еси един вышний по всей земли».
И съвокупився с всеми князми рускими и с всею силою, и поиде противу их вборзе с Москвы, хотя боронити своея отчины, и прииде на Коломну и събрав вой своих 100 и 50 тысячь опрочно рати княжей и воевод местных. И от начала миру не бывала такова сила руских князей, якоже при сем князи. Беаше всеа силы и всих ратей числом с полтораста тысящь или с двесте. Еще же к тому приспеша, в той чин рагозный, издалеча велиции князи Олгердовичи поклонитися и послужити: князь Андрей полоцкий и с плесковичи, брат его Дмитрий бряньский с всеми своими мужи.
В то время Мамай ста за Доном, възбуявся и гордяся и гневаяся с всем своим царством и стоя 3 недели. Паки прииде князю Дмитрию другая весть. Поведаша Мамая за Доном събравшася в поле стояща, ждуща к собе на помощь Ягайла с Литвою, да егда сберутся вкупе, и хотять победу сътворити съединого. И нача Мамай слати князю Дмитрию выхода просити, како было при Чанибеке цари, а не по своему докончанию. Христолюбивый же князь не хотя кровопролитья и хоте ему выход дати по крестьяньской силе и по своему докончанию, како с ним докончал; он же не восхоте, но высоко мысляше: ожидаше своего нечестиваго съветника литовьскаго. Олег же, отступник нашь, приединивыйся ко зловерному и поганому Мамаю и нечестивому Ягайлу, нача выход ему давати и силу свою слати к нему на князя Дмитрия. Князь же Дмитрий, уведав лесть лукаваго Олга, кровопивца крестьяньскаго, новаго Иуду предателя, на своего владыку бесится, Дмитрий же князь, въздохнув из глубины сердца своего и рече: «Господи, съветы неправедных разори, а зачинающих рати погуби; не аз почал кровь проливати крестьяньскую, но он, Святополк новый; воздай же ему, господи, седмь седмерицею, яко в тме ходить и забы благодать твою, поостри яко молнию, мечь мой и прииметь суд рука моя, въздам месть врагом и ненавидящим мя въздам и упою стрелы моя от крове их, да не ркут невернии: «Где есть бог их?» Отврати, господи, лице свое от них и покажи им, господи, вся злая напоследок, яко род развращен есть и несть веры в них твоея, господи, пролей на них гнев твой, господи, на языки, не знающая тебе, господи, и имени твоего святаго не призваша; кто бог велий, яко бог нашь? Ты еси бог, творяй чюдеса, един». И скончав молитву, иде к Пречистей и к епископу Герасиму и рече ему: «Благослови мя, отче, поити противу окаянного сего сыроядца Мамая и нечестиваго Ягайла и отступника нашего Олга, отступившаго от света в тму». Святитель же Герасим благослови князя и вся воя его поити противу нечестивых агарян. И поиде с Коломны с великою силою противу безбожных татар месяца августа 20, а уповая на милосердие божие и на пречистую его матерь богородицю на приснодевицю Марию, призывая на помощь честный крест. И прошед свою отчину и великое свое княжение, ста у Оке на усть Лопастны, переимая вести от поганых. Ту бо наехал Володимер брат его и великий его воевода Тимофей Васильевичъ и вси вой остаточный, что были оставлены на Москве. И начаша возитися за Оку за неделю до Семеня дни в день недельный, переехавше за реку внидоша в землю рязаньскую. А сам князь в понеделник перебреде своим двором, а на Москве остави воевод своих, у великой княгине у Евдокеи и у сынов своих, у Василья и у Юрья и у Ивана — Федора Ондреевича.
Слышавше в граде на Москве и в Переяславли и на Костроме и в Володимере и в всех градех великаго князя и всех князей руских, что пошел за Оку князь великий, и бысть в граде Москве туга велика и по всем его пределом плачь горек и глас рыдания и слышано бысть сииречь в высоких, Рахиль же есть рыдание крепко, плачущейся чад своих с великим рыданием и вздыханием, не хотя утешитися, зане пошли с великим князем за всю землю Рускую на острая копья. Да кто уже не плачется жен онех рыдания и горкого их плача? Зрящи бо чад своих, каяждо к собе глаголаше: «Увы мне, убогая наша чада! Уне бо нам было, аще бы ся есте не родили; за сия злострастныя и горкия печали вашего убийства не подъяли быхом; почто быхом повинни пагубе вашей?»
Великый же князь прииде к реце к Дону за два дни до рожества святыя богородица. И тогда приспела грамота от преподобного игумена Сергиа и от святаго старца благословение, в ней же написано благословение таково, веля ему битися с татары: «Чтобы еси, господине, таки пошел, а поможет ти бог и святая богородица». Князь же рече: «Си на колесницах, а си на конех, мы же во имя господа бога нашего призовем; победы дай ми, господи, на супостаты и пособи ми, оружьем крестным низложи враги наши, на тя бо уповающе, побеждаем, молящеся прилежно к пречистей ти матери». И сия изрекши, нача полци ставити, и устрояше их водежду их местную, яко великии ратници, и воеводы ополчиша свои полкы. Приидоша к Дону и сташа ту, и много думавше, овии глаголаша: «Поиди, княже, за Дон», а друзии реша: «Не ходи, ти бо понеже умножишася врази наши не токмо татарове, но и Литва и рязанци». Мамай же слышав приход княжь к Дону и сеченый свои видев, и възъярився зраком и смутися умом и распалися лютою яростию, аки аспида некая гневом дышющи. И рече Мамай: «Двигнитеся, силы моя темныя и власти и князи, пойдем и станем у Дона противу князя Дмитрия, доколе приспееть к нам съветник наш Ягайло со своею силою». Князю же слышавшу хвалу Мамаеву, и рече: «Господи, не повелел еси в чюжд предел ступати, аз же, господи, не преступих, сий же, господи, приступаше аки змий к гнезду окаянный Мамай, нечестивый сыроядец, на крестьянство дерзнул, кровь мою хотя прольяти и всю землю осквернити и святыя божия церкви разорити». И рече: «Что есть великое сверепьство Мамаево? аки некая ехидна, прыскающи, пришед от некия пустыни, пожрети ны хощеть; не предай же мене, господи, сыроядцю сему Мамаю; покажи ми славу своего божества, владыко; где ти ангельстии лици, где херувимьское предстояние? где серафимьское шестокрилное служение? Тебе трепещеть вся тварь, тебе покланяются небесныя силы, ты солнце и луну сътвори и землю украси всеми лепотами, яви ми, боже, славу свою, и ныне, господи, преложи печаль мою на радость и помилуй мя, якоже помиловал еси слугу своего Моисея, в горести душа възпивша к тебе, и столпу огневому повелел еси ити пред ним и морския глубины на сушу преложи, яко владыка сый господь, страшное възмущение на тишину преложил еси». И си вся изрекши брату своему и всем князем и воеводам великим и рече: «Приспе, братие, время брани нашея; и прииде праздник рожества царици матере божии богородици, всех небесных чинов госпожи и всеа вселеныа; аще оживем, господеви есмы, аще ли умрем за мир сей, господеви есмы».
И повеле мосты мостити на Дону и бродов пытати тоя нощи в канун пречистыя матере божия богородици. Заутра в суботу порану, месяца септября 8 день в самый праздник госпожин день, въсходящю солнцю, бысть тма велика по всей земли, мьгла: не бо бяше того от утра до третьяго часа. И повеле господь тме уступити, а пришествие свету дарова. Князь же исполни свои полки великие, и вся его князи руския свои полци устроиша, и велиции его воеводы облачишася во одежди местный, и ключа смертныя растерзахуся; трус бе страшен и ужас събранным чадом изъдалеча от Восток и Запад. Поидоша за Дон в далняа части земля; и преидоша Дон въскоре лютой, сверепой напрасно, яко основанию земному подвизатися от множества сил. Князю же перешедшу за Дон в поле чисто, в Мамаеву землю, на усть Непрядвы, господь бог один вождаше его, не бе с ним бог чюжд. О, крепкыя и твердыя дерзости мужества! О, како не убояся, ни усумняся толика множества народа ратных? Ибо въсташа на нь три земли, три рати: первое татарьская, второе литовьская, третьее рязаньская; но обаче всех сих не убояся, никакоже не устрашися, но еже к богу верою въоружився и креста честнаго силою укрепився и молитвами пресвятыя богородица оградився, богу помолися, глаголя: «Помози ми, господи боже мой, и спаси мя милости твоея ради, виждь враги моя яко умножишася на мя; господи, что ся умножиша стужающии мне? мнози въсташа на мя, мнози борющися с мною, мнози гонящеи мя, стужающии ми, вся языци обидоша мя; именем господним противляхся им».
И бысть в шестую годину дни, начаша появливатися поганин измаилтяне в поле: бе бо поле чисто и велико зело. И ту исполчишася татарьстии полци противу крестьян, и ту сретошася полци, и велия силы узревше поидоша, и земля тутняше, горы и холми трясахуся от множества вой безчисленых. Извлекоша оружия обоюду остри в руках их. И орли събирахуся, якоже есть писано: «Где трупи, ту и орли». Пришедшем роком, преже бо начаша съезжатися сторожевые полки рускии с татарьскими, сам же великий князь наеха наперед в сторожевых полцех на поганаго царя Теляка, нареченаго плотнаго дьявола Мамая, таче потом недолго попустя отьеха князь в великий полк; и се поиде великая рать Мамаева и вся сила татарьская, а отселе великий князь Дмитрий Ивановичь с всеми князми рускими, изрядив полки, поиде противу поганых половець и с всеми ратми своими. И възрев на небо умилныма очима, въздохнув из глубины сердца, рече слово псаломское: «Братие, бог нам прибежище и сила». И абие сступишася обои силы велицеи на долг час въместо, и покрыта полки поле, яко на десять верст от множества вой; и бысть сеча зла и велика и брань крепка, трус велик зело, якоже от начала миру сеча не бывала такова великим князем руским, якоже сему великому князю всея Руси. Бьющим же ся им от 6-го часа до 9, пролияся кровь, аки дождева туча, обоих, руских сынов и поганых, множество безчисленое падоша трупья мертвых обоих, и много Руси побьени быша от татар, и от Руси татари, паде труп на труп, и паде тело татарьское на телеси крестьяньском. Инде бяше видети русин за татарином гоняшеся, а татарин сии настигаше; смятоша бо ся и размесиша, кийждо бо своего супротивника искаше победити.
И рече к собе Мамай: «Власи наши растерзаются, очи наши не могут огненых слез источати, языцы наши связаются, гортань ми пресыхаеть и сердце раставаеть, чресла ми растерзаются, колени ми изнемогаютъ, а руце оцепенивають». Что нам рещи или глаголати, видяще пагубную смерть? Инии бо мечем пресекаеми бываху, инии сулицами прободаеми бываху, инии же на копья взимаеми. Да тем же рыдания исполниша москвичь, мнози небывалци, то видевше, устрашишася и живота отчаявшеся и на бег обратишася и побегоша, а не помянуша, яко мученици глаголаху друг к другу: «Братие, потерпим мало; зима яра, но рай сладок, и страстен мечь, но сладко венчание!» И ины сыны агаряны на бег устремишася от крича велика, зряще злаго убийства. И по сих же, в 9 час дни, призре господь милостивыма очима на вси князи рустии и на крепкыя воеводы и на вся крестьяны, дерзнувшая за крестьяньство и не устрашившеся, яко велиции ратници. Видеша бо вернии, яко в 9 час бьющеся, ангели помагают крестьяном и святых мученик полк, воина Георгия и славнаго Дмитрия и великих князей тезоименитых Бориса и Глеба, в них же бе воевода свершеннаго полка небесных вой архистратиг Михаил. Двои воеводы видеша полци, тресолнечный полк и пламенныя их стрелы, яже идуть на них: безбожний же татарове от страха божия и от оружья крестьяньскаго падаху. И възнесе бог нашего князя на победу иноплеменник. А Мамай с страхом въстрепетав и велми въстонав, и рече: «Велик бог крестьяньский и велика сила его: братья измаиловичи, безаконнии агаряне, побежите неготовыми дорогами». А сам, вдав плещи свои и побеже скоро паки к орде. И то слышавше вси его темныя власти и князи побегоша. И то видевше, и прочий иноплеменницу гоними гневом божиим и страхом одержими суще, от мала и до велика на бег устремишася. Видевше крестьяне, яко татарове с Мамаем побегоша, и погнаша за ними, бьюще и секуще поганых без милости. Бог бо невидимою силою устраши полки татарьския и побеждени обратиша плещи свои на язвы. И в погони той ови татарове от крестьян язвени оружием падоша, а друзии в реце истопоша; и гониша их до реки до Мечи, и тамо бежавших безчисленое множество погибоша. Княжии же полци гнаша содомлян, бьюще, до стана их, полониша богатства много, и вся имения их содомьская.
Тогда же на том побоищи убьени быша на съступе: князь Феодор Романовичъ белозерский и сын его Иван, князь Феодор торуский, брат его Мьстислав, князь Дмитрий Монастырев, Семен Михайловичъ, Микула сын Васильев, тысячного, Михайло, Иван сыны Анкифовичи, Иван Александрович, Андрей Серкизов, Тимофей Васильевичъ, Акатьевичи, наречаеми Волуи, Михайло Бренков, Лев Мозырев, Семен Меликов, Дмитрей Мининичь, Александр Пересвет, бывый преже болярин бряньский, инии князи, ихже имена не суть писана в книгах сих. Сии же писана быша князи токмо и воеводы и нарочитых и старейших боляр имена, а прочих боляр и слуг оставих имена и не писах их множества ради имен, яко число превосходить ми: мнози бо на той брани побьени быша.
Самому же князю великому бяше видети весь доспех его бит и язвен, но на телеси его не бяше язвы никоея же, а бился с татары в лице, став напреди, на первом суйме. О сем убо мнози князи с воеводы многажды глаголаша ему: «Княже господине, не ставися напреди битися, но назади или на криле или негде в опришнем месте». Он же отвещеваше им: «Да како аз възглаголю: братья моя, да потягнем вси съодиного, а сам лице свое почну крыти и хоронитися назади? Не могу в том быти, но хощу якоже словом, такожде и делом, напереди всех и пред всими главу свою положити за свою братью и за вся крестьяны, да и прочий, то видевше, приймуть с усердием дерзновение». Да якоже рече, тако и сътвори: бьяшеся с татары тогда, став напреди всех, а елико одесную и ошююю его дружину его биша, самого же въкруг оступиша около, аки вода многа обаполы, и многа ударения ударишася по главе его и по плещема его и по утробе его, но от всех сих бог заступил его в день брани, щитом истины и оружием благоволения осенил его над главою его, десницею своею защитил его, и рукою крепкою и мышцею высокою бог избавил есть укрепивый его, и тако промежи ратными многими цел съхранен бысть. «Не на лук мой уповаю и оружие мое не спасеть мене, якоже рече пророк Давид, вышняго положил еси прибежище твое; не приидеть к тебе зло и рана не приближится к телеси твоему, яко ангелом своим заповесть о тебе съхранити тя в всех путех твоих и не убоишися от стрелы, летящия в дне».
Се же бысть грех ради наших: въоружаются на ны иноплеменници, да быхом ся отступили от своих неправд, от братоненавидения и от сребролюбия и в неправду судящих и от насилья; но милосерд бо есть бог человеколюбець, не до конца прогневается на ны, ни в веки враждуеть. А отселе, от страны литовския Ягайло князь литовьский прииде со всею силою литовьскою Мамаю пособляти татаром поганым на помощь, а крестьяном на пакость, но и от тех бог избавил: не поспеша бо на срок за малым за едино днище или менши, но точию слышав Ягайло Олгердовичь и вся сила его, яко князю великому с Мамаем бой был и князь великий одоле, а Мамай побежден побеже. без всякого пождания Литва с Ягайлом побегоша назад со многою скоростию, никим же гоними: не видеша бо тогда князя великаго, ни рати его, ни оружья его, токмо имени его Литва бояхуся и трепетаху [271].
Князь же Дмитрий с братом своим с Володимером и с князми рускими и с воеводами и с прочими боляры и с всеми вой оставшимися, став той нощи на поганых обедищих, на костех татарьских, утер поту своего и отдохнув от труда своего, велико благодарение принесе к богу, давшему такову на поганыя победу и избавльшему раба своего от оружия люта: «Помянул еси, господи, милость свою, избавил ны еси, господи, от сыроядець сих, от поганаго Мамая и от нечестивых измаиловичь от безаконных агарян, подавая честь яко сын своей матери; уставил еси стремление страстное, якоже еси уставил слуге своему Моисею и древнему Давыду и новому Константину, и Ярославу, сроднику великих князей, на окаянного и на проклятаго братоубийцю безглавнаго зверя Святополка — и ты, богородице, помиловала еси милостию своею нас грешных раб своих и весь род крестьяньский, умолила еси безлетнаго сына своего». И мнози князи рустии и воеводы прехвальными похвалами прославиша пречистую матерь божию богородицю. И пакы христолюбивый князь похвали дружину свою, иже крепко бишаоя с иноплеменники и твердо брашася и мужески храброваша и дерьзнуша по бозеза веру крестьяньскую.
И възвратися оттуду в богохранимый град на Москву в свою отчину с победою великою, одолев ратным, победи врагы своя. И мнози вой его възрадовашася, яко обретающе корысть многу, пригнаша бо с собою многа стада коней, велблуды и волы, им же несть числа, и доспех, и порты, и товар. Поведаша князю великому, что князь Олег рязаньский посылал Мамаю на помощь свою силу, а сам на реке переметал мост, а кто поехал с Доновьскаго побоища домовь сквозе его отчину, Рязаньскую землю, боляре или слуги, и тех велел имати и грабити и нагих пущати. Князь же Дмитрий про то въсхоте на Олга рать свою послати. И се внезапу приехаша к нему боляре рязаньскии и поведаша, что князь Олег поверг свою землю да сам побежал и с княгинею и с детми и с боляры, и молиша его много о сем, дабы на них рати не слал; а сами бита ему челом «и рядишася у него в ряд. Князь же послуша их, приим челобитие их, рати на них не посла, а на рязаньском княжении посади свои наместники. Тогда же Мамай не в мнозе убежа и прибежа в свою землю в мале дружине, видя себе бита и бежавша, посрамлена и поругана. Паки гневашеся и яряся зело смущашеся, и събра остаточную свою силу, еще въсхоте ити изгоном на Русь. Сице же ему умыслившю, и се прииде ему весть, что идеть на него царь некый с въстока Тахтамыш, из Синей орды. Мамай же, иже уже уготовал рать на ны [272], с тою ратью готовою поиде противу его, и сретошася на Калках, и бысть им бой, и царь Тахтамыш победи Мамая и прогна его. Мамаевы же князи сшедше с коней своих, и бита челом царю Тахтамышю, и дата ему правду по своей вере и яшася за него, а Мамая оставиша поругана. Мамай же то видев, и скоро побежа с своими единомысленики, царь же Тахтамыш посла за ними в погоню воя своя. Мамай же, гоним сый, бегая пред Тахтамышевыми гонители, и прибежа близ града Кафы, и съслася с кафинци по докончанию и по опасу, дабы его прияли на избавление, дондеже избудет от всех гонящих его. И повелеша ему, и прибеже Мамай в Кафу с множеством имения, злата и сребра. Кафинцы же, свещавшеся, и сътвориша над ним облесть, и ту от них убьеи бысть. И тако бысть конецъ Мамаю. А сам Тахтамыш шед взя орду Мамаеву и царицю его, и казны его, и улус весь пойма, и богатьство Мамаево раздели дружине своей. И туто послы своя отпусти к князю Дмитрию и к всем князем руским, поведан им свой приход и како въцарися, како супротивника своего и их врага Мамая победи, а сам шед седе на царстве Воложеском. Князи же рустии посла его отпустиша в орду с честью и с дары многими, а сами на зиму и на весну за ними отпустиша в орду кой же своих киличиев с многими дары.
Сказание о мамаевом побоище
основная редакция
По списку Государственной Публичной библиотеки
имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (0. IV. 22).
Подготовил к печати Л. А. Дмитриев
Начало повести, како дарова бог победу
государю великому князю Дмитрею Ивановичу
за Даном над поганым Мамаем,
и молением пречистыа богородица и русъскых чюдотворцев православное христианство
— Русскую землю бог възвыси
Хощу вам, братие, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону великому князю Димитрию Ивановичи) и всем православным Христианом с поганым Мамаем и з безбожными агаряны. И възвыси бог род христианским, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же в прежняя времена Гедеону над мадиамы и преславному Моисию над фараоном. Подобаеть нам поведати величество и милость божию, како сътвори господь волю боящихся его, како пособьствова господь великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю над безбожными половци и агаряны.
Попущением божиим за грехы наша, от навождениа диаволя въздвижеся князь от въсточныа страны, имянем Мамай, еллин сый верою, идоложрец и иконоборец, злый христьанскый укоритель. И начат подстрекати его диавол, и вниде вь сердце его напасть роду христианскому, и наусти его, како разорити православную веру и оскверънити святыя церкви и всему христианству хощеть покорену от него быти, яко бы ся не славило господне имя в людех его. Господь же нашь бог, царь и творец всеа твари, елико хощеть, тъ и творить.
Он же безбожный Мамай начат хвалитися и поревновав второму Иулиану отступнику, царю Батыю, и нача спрашывати старых татар, како царь Батый пленил русскую землю. И начата ему сказывати старые татарове. како пленил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимерь, и всю Русь, Словенскую землю, и великого князя Юрья Дмитреевичя убил, и многых православных князей избил, и святыа церкви оскьверни, и многы манастыри и села пожже, и в Володимере вселенскую церковь златоверхую разграбил. Ослеплену же ему умом, того бо не разуме, како господу годе, тако и будеть. Яко же в оны дни Иерусалим пленен бысть Титом римскым и Навходнасором царем вавилонскым за их съгрешениа и маловерие. Нъ не до конца прогневается господь, ни в векы враждует.
Слышав же безбожный Мамай от своих старых татар, и нача подвижен быти и диаволом палим непрестанно, ратуа на христианство. И бе в себе нача глаголати к своим еулпатом и ясаулом, и князем, и воеводам, и всем татаром, яко аз не хощу тако сътворити, яко же Батый. Нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлеють нам, и ту сядем и Русью владеем, тихо и безмятежно пожывем. А не ведый того оканный, яко господня рука высока есть. И по малех днех перевезеся великую реку Волгу с всеми силами. И ины же многы орды к своему великому въинству съвокупи и глагола им: «Пойдем на русскую землю и обогатеем русскым златом!» Поиде же безбожный на Русь, акы лев ревый пыхаа, акы неутолимая ехыдна гневом дыша. И доиде же до усть рекы Вороножа и распусти всю силу свою и заповеда всем татаром своим, яко: «Да не пашете ни един вас хлеба, будите готовы на русскыа хлебы!»
Слышав же то князь Олег резанскый, яко Мамай кочуеть на Воронеже, а хощеть ити на Русь, на великого князя Дмитриа Ивановича московскаго. Скудость же бысть ума в главе его, посла сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и с многими дары и писа грамоты своа к нему сице: «Въсточному великому и волному царем царю Мамаю радоватися! Твой посаженик и присяжник Олег, князь резанскый, много тя молить. Слышах, господине, яко хощеши итти на русскую землю, на своего служебника князя Димитриа Ивановича московъскаго, огрозитися ему хощеши. Ныне же, господине всесветлый царю, приспе твое время — злата и сребра и богатьства много наллънися земля московскаа и всякого узорочиа твоему царству на потребу. А князь Дмитрей московской человек христиан, егда услышить имя ярости твоеа, то отбежить в далниа отокы своа: любо в Новъгород Великый, или на Белоозеро или на Двину, а многое богатьство московское и злато — все в твоих руках будеть и твоему въйску в потребу. Меня же раба твоего, Ольга резанскаго, дръжава твоа пощадить, царю. Аз бо ти вельми устрашаю Русь и князя Дмитриа. И еще молим тя, царю, оба раби твои, Олег резанскый и Ольгород литовскый, обиду приахом велику от того великого князя Дмитрии Ивановичи, и где будеть о своей обиде твоим имянем царьскым погрозим ему, он же о том не радить. И еще, господине царю, град мой Коломну за себя заграбил. И о том о всем, царю, жалобу творим тебе».
А другаго же посла скоро своего вестника князь Олег резанскый с своим написанием. Написание же таково в грамотах: «К великому князю Ольгорду литовьскому радоватися великою радостию! Ведомо бо, яко издавна еси мыслил на великого князя Дмитриа Ивановичи московскаго, чтобы его згонити с Москвы, а самому владети Москвою. Ныне же, книже, приспе времи наше, ико великый царь Мамай грядеть на него и на землю его. Ныне же, княже, мы оба приложимся к царю Мамаю, вем бо, яко царь дасть тебе град Москву, да и иные грады, которые от твоего княжениа, а мне дасть град Коломну, да Владимерь, да Муром, иже от моего княжениа близ стоять. Аз же послах своего посла к царю Мамаю с великою честью и с многыми дары. Еще же и ты пошли своего посла и каковы имаши дары и ты пошли к нему, и грамоты свои списав, елико сами веси, паче мене разумееши».
Князь же Ольгорд литовский, слышав то, вельми рад бысть за велику похвалу другу своему князю Ольгу резанскому. И посылаеть скоро посла к царю Мамаю с великыми дары и с многою тешью царьскою. А пишеть свои грамоты сице: «Въсточному великому царю Мамаю, князь и Вольгорд литовскый, присяжник твой, много тя молить! Слышах, господине, яко хощеши казнити свой улус, своего служебника, московскаго князя Дмитриа. И того ради молю тя, вольный царю, раб твой, яко велику обиду творить князь Дмитрей московской улуснику твоему князю Ольгу резанскому, да и мне тако же велику пакость дееть. Господине царю вольный Мамаю! Да приидеть дръжава твоего царства ныне до наших мест, да вйидеть, царю, твое смотрение нашеа грубости от московскаго князя Дмитриа Ивановичи».
Помышляше же в себе, глаголющи, Олег резанскый и Вольгорд литовскый: «Яко егда услышить князь Дмитрей царев приход и ярость его и нашу присягу к нему, тъ отбежыть с Москвы в Великый Новъград или на Белоозеро, или на Двину. А мы сядем на Москве и на Коломне. Егда же царь приидеть, и мы его з большими дары срящем и с великою честию и умолим его, и възвратится царь в свои орды, а мы княжение московское царевым велением разделим себе, ово к Вильне, ово к Резани, и имать нам дати царь Мамай ярлыкы своа и родом нашим по нас». Не ведаху бо, что помышляюще и что се глаголюще, акы несмыслени младые дети, неведяще божиа силы и владычня смотрениа. По истинне бо рече: «Аще кто к богу веру з добрыми делы и правду в сердци дръжыт и на бога упование възлагаеть, и того человека господь не дасть в поношение врагом быти и в посмех».
А огосударь князь великий Дмитрей Ивановичь смирен человек и образ нося смиреномудрия, небесных желаа и чаа от бога будущих вечных благ. Не ведый того, что на него съвещевають зол съвет ближнии его друзи. О таковых бо пророк рече: «Не сътвори ближнему своему зла и не рой, ни копай врагу своему ямы. На бога творца въскладай. Господь бог можеть живити и мертвити».
Приидоша же послы к царю Мамаю от Вольгорда литовскаго и от Ольга резанскаго и принесоша ему многыа дары и написанью книгы.
Царь же приат дары с любовию и книгы, и розслушав в грамотах, и послов чествовав отпусти, и написа отписание сицева: «Вольгорду литовскому и Ольгу резанскому. На дарех ваших и за хвалу вашу, что приписастеся ко мне, елико хощете от мене вотчины русскые, тем отдарю вас. А вы ко мне присягу имейте и сретите мене, елико где успеете, и одолейте своего недруга. Мне убо ваша помощь не добре удобна, нъ аще бых аз ныне хотел своею силою великою и аз бы древний Иерусалим пленил, яко же и халдеи. Нъ ныне чести вашей хощу, моим имянем царьскым и грозою, а вашею присягою и рукою вашею распужен будеть князь Дмитрей московскый, и огрозится имя ваше в странах ваших моею грозою. Мне убо царю достоить победита царя, подобна себе, то мне подобаеть и довлееть царьскаа чесьть получити. А вы ныне пойдите от меня и рците князем своим глаголы моя».
Послы же възъвратившеся от царя к своим князем и сказаша им, яко царь Мамай здравить и вельми вам, за хвалу вашу великую, добр глагол глаголеть. Они же скудни умом възрадовашася о суетнем привете безбожнаго царя, а не ведуще того, яко бог даеть власть, ему же хощеть. Ныне же едина вера, едино крещение, а к безбожному приложишяся вкупе гонити православную веру христову. О таковых бо пророк рече: «Поистине сами отсекошяся своеа добрыа масличны и присадишяся к дивий масличне».
Князь же Олег резанскый начат поспешывати, слати к Мамаеви послы и рече: «Подвизайся, царю, скорее к Руси». Глаголет бо премудрость: «Путь нечестивых не спешится, нъ събирают себе досажениа и понос». Ныне же сего Ольга оканнаго новаго Святоплъка нареку.
Слышав же то князь великий Дмитрей Ивановичь, яко грядеть на него безбожный царь Мамай с многыми ордами и с всеми силами, неуклонно яряся на христианство и на христову веру и ревнуя безглавному Батыю, князь же великий Дмитрий Ивановичь вельми опечалися о безбожных нахождении. И став пред святою иконою господня образа, яже в зглавии его стояще и, пад на колену свою, нача молитися и рече: «Господи, аз грешный смею ли молитися тебе, смиреный раб твой? то к кому простру уныние мое? нъ на тебя надеюся, господи, и възвергу печаль мою. И ты господи, царю, владыко, светодателю, не сътвори нам, господи, яко же отцем нашим, иже наведе на них и на грады их злаго Батыа. И еще бо, господи, тому страху и трепету в нас суще велику. И ныне, господи, царю, владыко, не до конца прогневайся на нас, вем бо, господи, яко мене ради грешнаго хощеши всю землю нашу погубити. Аз бо съгреших пред тобою паче всех человек, сътвори ми, господи, слез моих ради, яко Иезекию, и укроти, господи, сердце свирепому сему зверю». — Въсклонися и рече: «На господа уповах и не изнемогу». И посла по брата своего по князя Владимера Андреевичи в Боровеск, и по все князи русские скорые гонци розослав, и по вся воеводы местныа, и по дети боярскые, и по все служылые люди. И повеле им скоро быти у себя на Москве.
Князь же Владимер Андреевичь прииде вборзе к Москве и вси князи и воеводы. Князь же великий Дмитрей Ивановичь, поим брата своего князя Владимера Андреевичи, прииде к преосвищенному митрополиту Киприану и рече ему: «Веси ли, отче нашь, ныне настоащую сию беду великую, ико безбожный царь Мамай гридеть на нас, неуклонным образом ярость нося?» Митрополит же рече великому князю: «Повежь ми, господине, чим еси пред ним не исправилъся?» Князь же великый рече: «Испытахомся, отче, повелику, яко все па отец наших преданию, еще же нъипаче въздахом ему». Митрополит же рече: «Видиши ли, господине, попущением божиим, наших ради съгрешений идеть пленити землю нашу, нъ вам подобаеть, князем православным, тех нечестивых дарми утолити четверицею сугубь. Аще того ради не смерится, ино господь его смирить, того ради господь гръдым противится, а смиренным благодать дает. Тако же случися иногда великому Василию в Кесарии: егда злый отступник Иулиан, идый в пръсы и хоте разорити град его Кесарию, Василий же великий помолися с всеми Христианы господу богу и събра много злата и посла к нему, дабы его пресъступника утолити. Он же оканный паче възярися, и господь посла на него въина своего Меркуриа погубити его. И невидимо пронзен бысть в сердце нечестивый, жывот свой зле сконча. Ты же, господине, възми злато, елико имаши, и пошли противу его и паче исправися пред ним».
Князь же великий Дмитрей Ивановичъ избраннаго своего юношу, доволна суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютьшова и дасть ему два толмача, умеюща язык половетцьскый, и посылаеть с ним много злата к нечестивому царю Мамаю. Захариа же дойде земли Резанской и слышав, яко Олег резаньскый и Вольгорд литовскый приложылися поганому царю Мамаю, послав скоро вестника тайно к великому князю.
Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышав ту весть, нача сердцем болети и наплънися ярости и горести, и нача молитися: «Господи боже мой, на тя надеюся, правду любящаго. Аще ми враг пакости дееть, то подобаеть ми тръпети, яко искони есть ненавистник и враг роду христианскому. Си же мои друзи искрньнии тако умыслиша на мя. Суди, господи, между ими и мною аз бо им ни единого зла не сътворих, разве даров и чьсти от них приимах, а им противу тако же даровах. Нъ суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешных».
И поим брата своего князя Владимера Андреевича и поиде второе к преосвященному митрополиту и поведаа ему, како Вольгорд литовский и Олег резанскый съвокупилися с Мамаем на ны. Преосвященный же митрополит рече: «Сам пакы, господине, кою обиду сътвор еси има?» — Князь же великий прослезися и рече: «Аще есми пред богом грешен или человекы, а пред ними есми ни единыа черты не преступих по отець своих закону. Веси бо, отче, и сам, яко доволен есьми своими отокы, а им никою обиду не сътворих и не вем, что ради умножышяся на мя стужающеи ми». Преосвященный же митрополит рече: «Сыну мой, господине князь великий, просвети си веселием очи сердца. Закон божий чтеши и твориши правду, яко праведен господь и правду възлюби. Ныне же обыдоша тя, яко пси мнози, суетно и тщетно поучаются, ты же имянем господним противися им. Господь правдив и будеть ти в правду помощник. А от всевидящего ока владычня где можеть избыти от крепкыа рукы его?».
Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своим с князем Владимером Андреевичем и с всеми русскыми князи и воеводами здумаша, яко сторожу тверду уготовити в поле. И посла на сторожу изъбранных своих крепких оружник — Родиона Ржевъскаго, Аньдреа Волосатаго, Василиа Тупика, Якова Ослябятова и иных с ними крепкых юнош. И повеле им на Тихой Сосне сторожу деати с веяным усердием и под Орду ехати и язык добыти, истину слышати царева хотениа.
А сам князь великий по всей Русской земли скорые гонци розослав с своими грамотами по всем градом: «Да вси готови будете па мою службу, на брань з безбожными половци агаряны. Съвокуплени вси на Коломне, на мясопуст святыа богородица».
И ти же сторожы замедлиша в поле. Князь же великий вторую сторожу посла — Климента Полянина, Ивана Святослава Свесланина, Григориа Судокова и иных с ними, заповеда им въекоре възвратитися. Они же стретоша Василиа Тупика, ведеть язык к великому князю, язык же царева двора, сановитых мужь. А поведаеть великому князю, что неуклонно Мамай грядеть на Русь и како обослалися и съвокупилися с ним Олег резанекый и Вольгорд литовьекый. Не спешить бо царь того ради итти — осени ожыдает. Слышав же князь великий от языка такову изложеную мысль и таково въетание безбожнаго царя, нача утешатися о бозе и укрепляше брата своего князя Владимера и вси князи русские и рече: «Братие князи русские, гнездо есмя князя Владимера Святославича киевъекого, ему же откры господь познати православную веру, яко же оному Еустафию Плакиде, иже просвети всю землю Русскую святым крещением, изведе нас от страстей еллиньскых и заповеда нам ту же веру святую крепко дръжати и хранити и поборати по ней. Аще кто еа ради постражеть, то в оном веце с святыми пръвомучившимися по вере христове причтен будеть. Аз же, братие, за веру христову хощу пострадати даже и до смерти». Они же ему реша вси купно, аки единеми усты: «Въистинну еси, государь, съвръшил закон божий и исплънил еси евангельскую заповедь, рече бо госпъдь: «Аще кто постражеть, имени моего ради, то в будущий век сторицею въсприметь жывот вечный». И мы, государь, днесь готови есмя умрети с тобою и главы своя положыти за святую веру христианскую и за твою великую обиду».
Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышав то от брата своего князя Владимера Андреевича и от всех князей русскых, яко дръзають по вере поборати, и повеле всему въинству своему быти на Коломне на Успение святыа богородица: яко да переберу плъкы и коемуждо плъку въеводу учиню. И все множество людей, яко едиными усты реша: «Дай же нам, господи, течение се съвръшити, имени твоего ради святого».
И приидоша к нему князи белоозерскыа, подобии суще к боеви и вельми учрежено въинство «их: князь Феодор Семеновичь, князь Семен Михайловичи, князь Андрей кемъскый, князь Глеб каргопольской, и андомскыа князи; приидоша же ярославскыа князи с своими силами: князь Андрей ярославскый, князь Роман прозоровскый, князь Лев курбьскый, князь Дмитрей ростовскый, и иныа убо многые князи.
Ту же, братие, стук стучить и аки гром гремить в славнем граде Москве, то идеть оильнаа рать великого князя Дмитрея Ивановича, а гремять русские сынове своими злачеными доспехы.
Князь же великий Дмитрей Ивановичь, поим с собою брата своего, князя Владимера Андреевича, и вся князи русские, и поеде к жывоначальной Троици на поклон к отцу своему преподобному старцу Сергию благословенна получити от святыа тоа обители. И моли его преподобный игумен Сергий, дабы слушал святую литоргию, бе бо тогда день въскресный и память святых мученик Флора и Лавра. По отпусте же литургии, моли его святый Сергий с всею братьею, великого князя, дабы вкусил хлеба в дому жывоначальные Троица, в обители его. Великому же князю нужно есть, яко приидоша к нему вестници, яко уже приближаются поганий половци, моляше преподобнаго, дабы его отпустил. И рече ему преподобный старець: «Се ти замедление сугубо ти поспешение будеть. Не уже бо ти, господине, еще венец сиа победы носити, нъ по минувших летех, а иным убо многым ныне венци плетутся». — Князь же великий вкуси хлеба их, игумен же Сергий в то время повеле воду освящати с мощей святых мученик Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы въстаеть, преподобный же Сергий окропи его священною водою и все христолюбивое его въинство и дасть великому князю крест христов — знамение на челе. И рече: «Поиди, господине, на поганыа половци, призывая бога, и господь бог будетъ ти помощник и заступник». И рече ему тайно: «Имаши, господине, победита супостаты своя, елико довлееть твоему государьству». Князь же великий рече: «Дай ми, отче, два въина от своего плъку — Пересвета Александра и брата его Андреа Ослябу, тъ ты и сам с нами пособьствуеши». Старец же преподобный повеле има скоро уготовитися с великим князем, бе бо ведоми суть ратници в бранех, не единому сту наездници. Они же скоро послушание сътвориша преподобному старцу и не отвръгошася повелениа его. И дасть им в тленных место оружие нетленное — крест христов нашыт на скымах, и повеле им вместо в шоломов золоченых възлагати на себя. И дасть их в руце великому князю и рече: «Се та мои оружници, а твои изволници» — И рече им: «Мир вам, братие моя, крепко постражите, яко добрии въини по вере христове и по всем православном христианстве с погаными половци!» И дасть христово знамение всему въинству великого князя — мир и благословение.
Князь же великий обвеселися сердцем и не поведаеть никому же, еже рече ему преподобный Сергий. И поиде к славному своему граду Москве, радуася, аки съкровище некрадомо обрете — благословение святаго старца. И приехав на Москву, поиде з братом своим, с князем Владимером Андреевичем, к преосвященному митрополиту Киприану и поведаеть единому митрополиту, еже рече ему старец святый Сергий тайно и како благословение дасть ему и всему его православному въйску. Архъепископ же повеле сия словеса хранити, не поведати никому же.
Приспевшу же дни четвертку августа 27, на память святою отца Пимина Отходника, в той день въсхоте князь великий изыти противу безбожных татар. И поим с собою брата своего князя Владимера Андреевича и ста в церкви святыа богородица пред образом господним, пригнув руце к переем своим, источник слез проливающи, моляся и рече: «Господи боже наш, владыко страшный, крепкый, въистинну ты еси царь славы, помилуй нас грешных, егда унываем, ктебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодателю, твоею бо рукою създани есмы. Но вем, господи, яко съгрешениа моя превзыдоша главу мою, и ныне не остави нас грешных, ни отступи от нас. Суди, господи, обидящим мя и възбрани борющимся с мною, приими, господи, оружие и щит и стани в помощь мне. Дай же ми, господи, победу на противныа врагы, да и ти познаютъ славу твою». И пакы приступи к чюдотворному образу госпожы царици, юже Лука евангелист, жыв сый. написа, и рече: «О чюдотворнаа госпоже царице, всеа твари человечьская заступница, тобою бо познахом истиннаго бога нашего, въплощьшагося и рождьшагося от тебе. Не дай же, госпоже, в разорение градов наших поганым половцем, да не оскьвернять святых твоих церквей и веры христианскыа. Умоли, госпоже царице, сына своего Христа, бога нашего, тъ смирить сердце врагом нашим да не будетъ рука высока. И ты, госпоже пресвятаа богородице, пошли нам свою помощь и нетленною своею ризою покрый нас, да не страшливи будем к ранам, на тя бо надеемся, яко твои есмя раби. Вем бо, госпоже, аще хощеши и можеши нам помощи на противныа сиа врагы поганыа половци, иже не призывають твоего имени, мы же, госпоже пречистаа богородице, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне подвизаемся противу безбожных печенег, поганых татар, да умолен будеть тобою сын твой, бог наш». И пакы прииде к гробу блаженнаго чюдотворца Петра митрополита, любезно к нему припадаа и рече: «О чюдотворный святителю Петре, по милости божии непрестанно чюдодействуеши. И ныне приспе ти время за ны молитися к общему владыце всех, царю, милостивому спасу. Ныне убо на мя оплъчишася супостата поганий и на град твой Москву крепко въоружаются. Тебе бо господь прояви последнему роду нашему и вжегл тебе нам светлую свещу и посъстави на свещнице высоце светити всей земли Русской. И тебе ныне подобаетъ о нас грешных молитися, да не приидеть на нас рука смертнаа, и рука грешнича да не погубить нас. Ты бо еси стражь нашъ крепкый от супротивных нападений, яко твоа есмы паствина». И скончав молитву, поклонися преосвященному митрополиту Киприану, архиепископ же благослови его и отпусти поити противу поганых татар и дасть ему христово знамение — крест на челе и посла богосвященный събор свой с кресты и с святыми иконами и с священною водою в Фроловъскыа врата и в Никольские и в Констяньтиноеленскыа, да всяк въин благословен изыдеть и священною водою кроплен.
Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своим с князем Владимером Андреевичем поиде в церковь небеснаго въеводы архистратига Михаила и бьеть челом святому образу его. И потом приступи к гробом православных князей прародителей своих и тако слезно рекуще: «Истиннии хранители, русскыа князи, православный веры христианскыа поборьници, родителие наши. Аще имате дръзновение у Христа, то ныне помолитеся о нашем унынии, яко велико въстание ныне приключися нам, чадом вашим. И ныне подвизайтеся с нами». Исе рек, изыде ис церкви.
Княгини же великая Еовдокея и княгини Владимерова Мариа и иных православъных князей княгини и многыа жены воеводскыа и боярыни московьскыа и служниа жены ту стояще, проводы деющи, вслезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи, отдавающе последнее целование. И прочаа княгини и боярыни и служние жены тако же отдаша своим мужем конечное целование и възвратишася с великою княгинею. Князь же великий сам мало ся удръжа от слез, не дав ся прослезити народа ради. А сердцем своим вельми слезяше и утешаа свою княгиню. И рече: «Жено, аще бог по нас, то кто на ны!»
И взыде на избранный свой конь, и вси князи и воеводы вседоша наконя своа.
Солнце ему на въстоце ясно сиаеть, путь ему поведаеть. Уже бо тогда, аки соколи урвашася от златых колодиць ис камена града Москвы и възлетеша под синиа небеса и възгремеша своими златыми колоколы и хотять ударитися на многыа стада лебедины и гусины. То, брате, не соколи вылетели ис каменна града Москвы, то выехали русскыа удалци с своим государем с великим князем Дмитреем Ивановичем, а хотять наехати на великую силу татарскую.
Князи же белоозерьскые особь своим плъком выехали. Урядно убо видети въйско их.
Князь же великий отпусти брата своего князя Владимера на Брашеву дорогою, а белозерьскые князи Болвановъскою дорогою, а сам князь великий пойде на Котел дорогою. Напреди же ему солнце добре сиаеть, а по нем кроткий ветрец вееть. Того бо ради разлучися князь великий з братом своим, яко не вместитися им единою дорогою.
Княгини же великаа Еовдокиа с своею снохою, княгинею Володимеровою Мариею, и с воеводскими женами и з боярынями взыде в златоверхий свой терем в набережный и сяде на урундуце под стекольчяты окны. Уже бо конечьное зрение зрить на великого князя, слезы льющи, аки речьную быстрину. С великою печалию приложыв руце свои к переем своим и рече: «Господи боже мой, вышний творец, призри на мое смирение, сподоби мя, господи, еще видети моего государя, славнаго в человецех великого князя Дмитриа Ивановичи. Дай же ему, господи, помощь от своеа крепкыя рукы победити противныа ему поганыа половци. И не сътвори, господи, яко же преже сего за мало лет велика брань была русскым князем на Калках с погаными половци с агаряны. И ныне избави, господи, от такиа беды и спаси их и помилуй. Не дай же, господи, погыбнути оставъшему христианству, да славится имя твое святое в Русьстей земли. От тоа бо галадцкыа беды и великого побоища татарскаго и ныне еще Русскаа земля уныла и не имать уже надежи ни на кого, токмо на тебя, всемилостиваго бога, можеши бо жывити и мертвити. Аз бо, грешная, имею ныне две отрасли, еще млады суще, князи Василиа и князя Юриа. Егда поразить их ясное солнце с юга или ветр повееть противу запада, обоего не могуть еще тръпети. Аз же тогда, грешнаа, что сътворю? Нъ възврати им, господи, отца их, великого князя, поздорову, тъ и земля их спасется, а они в векы царствують».
Княз же великий поиде, поим с собою мужей нарочитых, московскых гостей сурожан десяти человек, видениа ради: аще что бог ему случить, и они имуть поведати в далних землях, яко гости хозяеве быша: 1) Василиа Капицу, 2) Сидора Олферьева, 3) Констянтина Петунова, 4) Козму Коврю, 5) Семена Онтонова, 6) Михаила Саларева, 7) Тимофея Весякова, 8) Димитриа Чернаго, 9) Дементиа Саларева, 10) Ивана Шиха.
И подвигошяся князь великий Дмитрий Иванович по велицей шыроце дорозе, а по нем грядуть русские сынове успешно, яко медвяныа чяши пити и сьтеблиа виннаго ясти, хотять себе чьсти добыти и славнаго имени. Ужо бо, братие, стук стучить и гром гремить по ранней зоре, князь Владимер Андреевичь Москву-реку перевозится на красном перевозе в Боровъсце.
Князь же великий прииде на Коломну в суботу, на память святого отца Моисиа Мурина. Ту же быша мнози воеводы и ратници и стретоша его на речке на Северке. Архиепискуп же Геронтей коломеньскый срете великого князя в вратех градных с жывоносными кресты и с святыми иконами, с всем събором и осени его жывоносным крестом и молитву сътвори «Спаси, боже, люди своя». На утрие же князь великий повеле выехати всем воем на поле к Дивичю.
В святую же неделю по заутрении начата многых труб ратных гласы гласити, и арганы многы бити, и стязи ревуть наволочены у саду Панфилова.
Сынове же русскыа наступиша на великиа поля коломеньскыа, яко не мощно вместитися от великого въинства, и невместьно бе никому же перезрети рати великого князя. Князь же великий, выехав на высоко место з братом своим с князем Владимером Андреевичем, видяще множество много людий урядных и възрадовашяся и урядиша коемуждо плъку въеводу. Себе же, князь великий взя в полк белозерскые князи, а правую руку уряди себе брата своего князя Владимера, дасть ему в полк ярославскые князи, а левую руку себе сътвори князя Глеба бряньского. Передовой же плък — Дмитрей Всеволож, да брат его Владимер Всеволож. С коломничи — въевода Микула Васильевичь. Владимерскый же воевода и юрьевскый — Тимофей Волуевичь; костромскый же въевода — Иван Квашня Родивоновичь, переславскый же въевода Андрей Серкизовичь. А у князя Владимера Андреевичи въеводы: Данило Белеут, Констянтин Конанов, князь Феодор елетьцскый, князь Юрьи мещерскый, князь Андрей муромскый.
Княз же великий, урядив плъкы, и повеле им Оку реку возитися и заповеда коемуждо плъку и въеводам: «Да аще кто поидеть по Резанской земли, то же не коснися ни единому власу!» И взем благословение князь великий от архиепископаколоменскаго и перевезеся реку Оку с всеми силами. И отпусти в поле третью сторожу, избранных своих витязей, яко да купно видятся с стражми татарьскыми в поле: Семена Мелика, Игнатьа Креня, Фому Тынину, Петра Горьскаго, Карпа Олексина, Петрушу Чюрикова и иных многых с ними ведомцов поляниц.
Рече же князь великий брату своему князю Владимеру: «Поспешим, брате, против безбожных половцов, поганых татар и не утолим лица своего от безстудиа их. Аще, брате, и смерть нам приключится, то не проста, ни без ума нам сия смерть, нъ жывот вечный». А сам государь князь великий, путем едучи, призываше сродникы своа на помощь, святых страстотръпец Бориса и Глеба.
Слышав же то князь Олег резанскый, яко князь великий съвъкупися с многыми силами и грядеть в стретение безбожному царю Мамаю и наипаче же въоружен твръдо своею верою, еже к богу вседръжителю, вышнему творцу всю надежу възлагаа. И нача блюстися Олег резаньскый и с места на место преходити с единомысленики своими и глаголя: «Аще бы нам мощно послати весть к многоразумному Вольгорду литовьскому противу такова приключника, како иметь мыслити, но застали нам путь. Аз чаях по преднему, яко не подобаеть русскым князем противу въсточнаго царя стояти. И ныне уоо, что разумею? Откуду убо ему помощь сиа прииде, яко противу трех нас въоружися?»
Глаголаша ему бояре его: «Нам, княже, поведали от Москвы за 15 дний, мы же устыдехомся тебе сказати: како же в вотчине его есть, близь Москвы, жыветь калугер, Сергием зовуть, вельми прозорлив. Тъй паче въоружи его и от своих калугер дал ему пособники». Слышав же то князь Олег резанскый, начат боятися и на бояре свои нача опалатися и яритися: «Почто ми не поведали преже сего? Тъ аз бых послал и умолил нечестиваго царя, да ничто же бы зло створилося. Горе мне, яко изгубих си ум, не аз бо един оскудех умом, нъ и паче мене разумнее Вольгорд литовскый. Нъ обаче он почитаетъ закон латыньскый Петра Гугниваго, аз же, окаанный, разумех истинный закон божий. Нъ что ради поплъзохся? И збудется на мне реченное господом, аще раб, ведаа закон господина своего, преступить, бьен будетъ много. Ныне убо что сътворих? Ведый закон бога сътворителя небу и земли всея твари, а приложихся ныне к нечестивому царю, хотящу попрати закон божий! Ныне убо, которому моему худу разумению вдах себе? Аще бы ныне великому князю помогл, тъ отнудь не прииметь мя — весть бо измену мою. Аще ли приложуся к нечестивому царю, тъ, поистинне, яко древний гонитель на христову веру, тъ пожреть мя земля жыва, аки Святоплъка: не токмо княжениа лишен буду, нъ и жывота гоньзну и предан буду в гену огненую мучитися. Аще бо господь по них, никто же на них. Еще же молитва выину о нем прозорливаго оного мниха. Аще ли ни единому помощи не сътворю, тъ в прок от обоих како могу прожыти? И ныне аз то мыслю: которому их господь поможетъ, тому и аз приложуся».
Князь же Вольгорд литовьскый, по предреченному съвету, съвокупи литвы много и варяг и жемоти и поиде на помощь Мамаю. И прииде к граду Одоеву и слышав, яко князь великий съвокупи многое множество въинства, всю русь и словены, и пошол к Дону противу царя Мамаа, и слышав, яко Олег убоася, и пребысть ту оттоле неподвижым. И начя разумети суетныа свои помыслы, бе съвокупление свое с Ольгом резаньскым разномысляще, нача рватися и сердитися, глаголя: «Елико человеку не достанетъ своеа мудрости, тъ всуе чюжую мудрость требуеть. Николи же бо Литва от Резани учима была! Ныне же изведе мя ума Олег, а сам паче погыбл. Ныне же убо пребуду зде, дондеже услышу московъскаго победу».
В то же время, слышав князь Андрей полотскый и князь Дмитрей брянскый, Вольгордовичи, яко велика туга и попечение належить великому князю Дмитрию Ивановичу московьскому и всему православному христианству от безбожнаго Мамаа. Беста бо те князи отцом своим, князем Вольгордом, ненавидими были, мачехи ради, нъ ныне богом възлюбленыи бысть и святое крещение приали. Беста бо, аки некиа класы доброплодныа тернием подавляеми, жывущи межу нечестна, не бе им коли плода достойна расплодити. И посылаетъ князь Андрей к брату своему, князю Дмитрию, тайно буквицу малу, в ней же писано бе: «Веси, брате мой възлюбленный, яко отец наш отвръже нас от себе, нъ господь бог, отец небесный, паче възлюби нас и просвети нас святым крещением и дав нам закон свой — ходити по нему и отреши нас от пустошнаго суетиа и от нечистаго сътворениа брашен, мы же ныне, что о том богу въздадим? Нъ подвигнемся, брате, подвигом добрым подвижнику Христу, началнику христианьскому. Пойдем, брате, на помощ великому князю Дмитрию московскому и всему православному христианству. Велика бо туга належыть им от поганых измаилтян, нъ еще и отець нашь и Олег резанскый приложылися безбожным, а гонять православную веру христову. Нам, брате, подобаеть святое писание съвръшити, глаголющее: «Братие, в бедах пособиви бывайте!» Не сумняй же ся, брате, яко отцу противитися нам, яко же евангелист Лука рече усты господа нашего Исуса Христа: «Предани будете родители и братиею и умрътвитеся, имени моего ради. Претръпев же до конца, тъй спасется». Излезем, брате, от подавляющаго сего трьниа и присадимся истинному плодовитому христову винограду, делательному рукою христовою. Ныне убо, брате, подвизаемся не земнаго ради жывота, нъ небесныа почести желающе, юже господь даеть творящим волю его».
Прочет же князь Дмитрей Вольгордовичь писание брата своего старийшаго, нача радоватися и плакати от радости, глаголя: «Владыко господи человеколюбие, дай же рабом твоим хотение съвръшити сим путем подвига сего добраго, яко открыл еси брату моему старейшему добраа!» И рече братню послу: «Рци брату моему, князю Андрею, готов есьми днесь по твоему наказанию, брате и господине. Колико есть въйска моего, то вси вкупе с мною: божиим бо промыслом съвъкуплени належащая ради брани от дунайскых татар. И ныне рци брату моему: слышах убо, яко приидоша ко мне медокормци ис Северы, а кажуть уже великого князя Дмитриа на Дону, ту бо ждати хощеть злых сыроядцев. И нам подобаеть итти к Севере и ту съвокупитися нам. Предлежить бо нам путь на Северу и тем путем утаимъся отца своего да не възбранить нам студно».
По малех же днех снидошася оба брата желанно с всеми силами в Севере и, увидевше, възрадовашяся яко же иногда Иосиф с Беньямином, видевши у себе множество людей, усердно бо и уряднонарочитии ратници. И приспеша борзо на Дон и наехаша великогокнязя Дмитреа Ивановичи московьскаго еще об сю страну Дону, на месте рекомое Березуй и ту съвокупишяся.
Князь же великий Дмитрей з братом своим Владимером възрадовастася радостию великою, яко бо такова милость божиа, яко не удобь бе мощно таковому быти, яко дети отца осставляють и поругатися, яко иногда вълсви Ироду, и приидоша на помощь нашу. И многыми дарми почтив их, и поехаша путем, радующеся и веселящеся о святем дусе, земнаго уже всего отвръгшеся чающе себе бесмертнаго иного пременениа. Рече же к ним князь великий: «Братиа. моа милаа, киа ради потребы приидосте семо?» Они же рекоша: «Господь бог посла нас к тебе на твою помощь». Князь же великий рече: «Въистинну ревнители есте праотца нашего Авраама, яко тъй въскоре Лоту поможе, и еще есте ревнители доблестному великому князю Ярославу, яко тъй отмсти кровь братьа своея».
И въскоре посла весть князь великий к Москве к преосвященному митрополиту Киприану, яко Вольгордовичи князи приидоша к мне с многими силами, а отца своего оставиша. Скоро же вестник прийде к преосвященному митрополиту. Архиепископ же слышав и въстав, помолися глаголя с слезами: «Господи владыко человеколюбие, яко съпротивнии наши ветри на тихость прелагаеши!» И посла в вся съборныа церкви и в обители, повеле сугубо молитву творити день и нощь к вседръжителю богу. И посла в обитель преподобнаго игумена Сергиа, да негли их молитв послушаеть бог. Княгини же великаа Еовдокиа, слышав то великое божие милосердие, и нача сугубы милостыни творити и непрестанно нача ходити в святую церковь молитися день и нощь.
Си же пакы оставим, на пръвое възвратимся.
Великому же князю бывшу на месте, нарицаемом Березуе, яко за двадесять и три поприща до Дону, приспе же в 5 день месяца септевриа, на память святого пророка Захарии, в той же день убиение сродника его князя Глеба Владимеровича, приехаша два от стражъ его, Петр Горьскый да Карп Олексин, и приведоша язык нарочит от сановитых царева двора. Тъй язык поведаеть: «Уже царь на Кузмине гати стоить, нъ не спешить, ожыдаеть Вольгорда литовскаго и Ольга резаньскаго, а твоего царь събраниа не весть, ни стретениа твоего не чаеть, по предписанным ему книгам Ольговым, и по трех днех имать быти на Дону». Князь же великий спроси его о силе цареве. Он же рече: «Неисчетно многое множество въинства его силы, никому же мощно исчести». Князь же великий нача думати з братом своим и с новонареченною братиею с литовьскыми князи: «Зде ли пакы пребудем или Дон перевеземся?» Рекоша же ему Вольгордовичи: «Аще хощеши крепкаго въйска, то повели за Дон возитися, да не будеть ни единому же помышлении въспять; а о велицей силе не помышляй, яко не в силе бог, нъ в правде: Ярослав, перевезеся реку, Святоплъка победи, прадед твой князь великий Александр, Неву реку перешед, короля победи, а тебе, нарекши бога, подобаеть то же творити. И аще побием, тъ вей спасемся, аще ли умрем, тъ вси общую смерть приймем от князей и до простых людей. Тебе же ныне, государю, великому князю, оставити смерътнаа, буйными глаголы глаголати и теми словесы крепится въйско твое. Мы убо видм, яко много множество избранных витязей в въйску твоем».
Княз же великий повеле въиньству всему Дон возитися. А в то время вестници ускоряють, яко поганий приближаются татарове. Мнози же сынове русскые възрадовашяся радостию великою, зряще своего желаемаго подвига, его же еще на Руси въжделеша.
За многы же дни мнози влъци притекоша на место то, выюще грозно, непрестанно по вся нощи, слышати гроза велика. Храбрым людем в плъкех сердце укрепляется, а иныя же людие в плъкох, ту слышав грозу, паче укротеша: зане же мнози рати необычно събрашася, не умлъкающи глаголють, галици же своею речию говорять, орли же мнози от усть Дону слетошася, по аеру летаючи клекчють, и мнози зверне грозно выють, ждуще того дни грознаго, богом изволенаго, в нь же имать пасти трупа человечя, таково кровопролитие, акы вода морскаа. От таковаго бо страха и грозы великыа древа прекланяются и трава посьстилается.
Мнози людие от обоих унываютъ, видяще убо пред очима смерть. Начата же поганий половци с многым студом омрачатися о погибели жывота своего, понеже убо умре нечестивый, и погыбе память их с шумом. А правовернии же человеци паче процьветоша радующеся, чающе съвръшенаго оного обетованиа, прекрасных венцов, о них же поведа великому князю преподобный игумен Сергий.
Вестници же ускоряютъ, яко уже близько поганий приближаются. В шестый же час дни прибеже Семен Мелик з дружыною своею, а по них гонишяся мнози от татар. Толико безстудно гнашася нълни и плъкы русскыа узреша и възратишяся скоро к царю и поведаша ему, яко князи русскые оплъчишася при Дону. Божиим бо промыслом узреша множество велико людей уряжено, и поведаша царю, яко князей русскых въинство четверицею болыпи нашего събраниа. Он же нечестивый царь, разжен диаволом на свою пагубу, крикнув напрасно, испусти глас: «Тако силы моа, аще не одолею русскых князей, тъ како имам възвратитися въсвоаси? Сраму своего не могу тръпети». И повеле поганым своим половцем въоружатися.
Семен же Мелик поведаа великому князю, яко: «Уже Мамаи царь на Гусин брод прииде, и едину нощ имеем межу собою, на утрие бо имать приити на Непрядву. Тебе же, государю великому князю, подобает днесь исплъчитися, да не предварять поганий». Начат князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим князем Владимером Андреевичем и с литовъскыми князи Андреем и Дмитреем Вольгордовичи до шестаго чяса плъци учрежати. Некто въевода прииде с литовьскыми князи, имянем Дмитрей Боброков, родом Волынскые земли, иже нарочитый бысть плъководец, вельми уставиша плъци по достоанию, елико где кому подобаетъ стояти.
Князь же великий, поим с собою брата своего князя Владимера и литовьские князи и вси князи русскые и воеводы и взьехав на высока место и увидев образы святых, иже суть въображени в христианьскых знаменних, акы некий светилници солнечнии светящеся в время ведра, и стязи их золоченыа ревуть, просьтирающеся, аки облаци, тихо трепещущи, хотять промолвити. Богатыри же русскые и их хоругови, аки жыви пашутся. Доспехы же русскых сынов, аки вода в вся ветры колыбашеся. Шоломы злаченыя на главах их, аки. заря утренняа в время ведра светящися. Яловци же шоломов их, аки пламя огньное пашется.
Умилено бо видети и жалостно зрети таковых русскых събраниа. и учрежениа их. Вси бо равнодушьни, един за единого, друг за друга хощеть умрети, и вси единогласно глаголюще: «Боже, с высоты призри на ны и даруй православному князю нашему, яко Констяньтину победу. Покори под нозе его врагы Амалика, яко же иногда кроткому Давиду». Сему же удивишася литовьскии князи, рекуще в себе: «Несть было преже нас, ни при нас, ни по нас будетъ таково въиньство уряжено. Подобно есть Александра царя макидоньскага въиньству, мужеством бысть Гедеоновы снузници, господь бо своею силою въоружил их!»
Князь же великий, видев плъци свои достойно уряжены, и сшед с коня своего и паде на колени свои прямо великому плъку чернаго знаменна, на нем же въображен образ владыкы господа нашего Исуса Христа, из глубины душа нача звати велегласно: «О владыко вседръжителю! Виждь смотреливым оком на люди сия, иже твоею десницею сътворени суть и твоею кровию искуплени работы вражиа. Внуши, господи, глас молитв наших, обрати лице свое на нечестивых, иже творять злаа рабом твоим. И ныне, господи Исусе Христе, молю и покланяюся образу твоему святому и пречистей твоей матери и всем святым угодившим тебе и твръдому и необоримому заступьнику нашему и молебнику, иже о нас, к тебе, русскому святителю, новому чюдотворцу Петру, на его же милость надеемся [273], дръзаем призывати и славити [274] святое и великолепие имя твое, отца и сына и святого духа, ныне и присно и в векы веком! Аминь». Скончав молитву и всед на конь свой и нача по плъком ездити с князи и въеводами. Коемуждо полку рече: «Братиа моа милаа, сынове русскыа, от мала и до велика. Уже, братие, нощь приспе, и день грозный приближися. В сию нощь бдите и молитеся, мужайтеся и крепитеся, господь с нами, силен в бранех. Зде пребудите, братие, на местех своих, немятущеся. Койждо вас ныне учредитеся, утре бо неудобь мощно так учредитися: уже бо гости наши приближаются, стоять на реце Непрядве, у поля Куликова оплъчишася. Утре бо нам с ними пити общую чашу, межу събою поведеную, ея же, друзи мои, еще на Руси въжделеша. Ныне, братьа, уповайте на бога жыва, мир вам буди о Христе. Аще утре ускорять на нас приити поганий сыроядьци».
Уже бо нощь приспе светоноснаго праздника рожества святыа богородица. Осени же тогда удолжившися и деньми светлыми еще сиающи. Бысть же в ту нощ теплота велика и тихо вельми, и мраци роении явишася. Поистине бо рече пророк: «Нощь не светла неверным, а верным просвещена». Рече же Дмитьрей Волынец великому князю: «Хощу, государь, в нощь сию примету свою испытати». — И уже заря померкла, нощи глубоце сущи. Дмитрей же Волынец, поим с собою великого князя единаго, и выехав на поле Куликово и став посреди обоих плъков и обратився на плък татарекый, слышить стук велик и кличь и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще и аки гром великий гремить. Съзади же плъку татарьскаго волъци выют грозно вельми. По десной же стране плъку татарскаго ворони кличуще и бысть трепет птичей, велик вельми, а по левой же стране, аки горам играющим, гроза велика зело. По реце же Непрядве гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающе. Рече же князь великий Дмитрею Волынцу: «Слышим, брате, гроза велика есть вельми». И рече Волынець: «Призывай, княже, бога на помощь!» И обратився на плък русскый, — и бысть тихость велика. Рече же Волынец: «Видиши ли что, княже?» — Он же рече: «Вижу многы огнены зари снимахуся». И рече Волынец: «Радуйся, государь, добри суть знаменна, токмо бога призывай и не оскудей верою!» И пакы рече: «И еще ми есть примета искусити». И сниде с коня и приниче к земли десным ухом на долг час. Въстав и пониче и въздохну от сердца. И рече князь великий: «Что есть, брате Дмитрей?» Он же млъчаше и не хотя сказати ему. Князь же великий много нуди его. Он же рече: «Едина бо ти на плъзу, а другая же — скръбна. Слышах землю плачущуся надвое: едина бо сь страна, аки некаа жена, напрасно плачущися о чадех своихь еллиньскым гласом, другаа же страна, аки некаа девица, единою възопи вельми плачевным гласом, аки в свирель некую, жалостно слышати вельми.
Аз же преже сего множество теми приметами боев искусих, сего ради ныне надеюся милости божиа — молитвою святых страстотръпец Бориса и Глеба, сродников ваших, и прочих чюдотворцов, русскых поборников, аз чаю победы поганых татар. А твоего христолюбиваго въиньства много падеть, нъ обаче твой връх, твоа слава будетъ. Слышав же то, князь великий прослезися и рече: «Господу богу вся възможна: всех нас дыхание в руце его!» И рече Волынец: «Не подобаетъ тебе, государю, того в плъцех поведати, токъмо коемуждо въину повели богу молитися и святых его угодьников призывати на помощь. И рано утре вели им подвизатися на коня своа, всякому въину и въоружатися крепко и крестом огражатися: тъ бо есть оружие на противныа, утре бо хощуть с нами видетися».
В ту же нощь некто муж, имянем Фома Кацибей, разбойник, поставлен бысть стражем от великого князя на реце на Чурове, мужества его ради на крепце стороже от поганых. Сего уверяа бог, откры ему в нощь ту видети видение велико. На высоце месте стоя, видети облак от въстока велик зело изрядно, приа, аки некаииа плъки, к западу идущь. От полуденныя же страны приидоша два уноши, имуща на себе светлый багряница, лица их сиающа, аки солнце, в обоих руках у них острые мечи. И рекуще плъковником: «Кто вы повеле требити отечесътво наше, его же нам господь дарова?» И начаша их сещи и всех изсекоша, ни един от них не избысть. Той же Фома целомудр и разумен оттоле уверен бысть, и то видение поведа на утрие великому князю единому. Князь же великий рече ему: «Не глаголи того, друже, никому же». И въздев руце на небо, нача плакатися, глаголя: «Владыко господи человеколюбие, молитв ради святых мученик Бориса и Глеба, помози ми, яко же Моисию на Амалика и пръвому Ярославу на Святоплъка, и прадеду моему великому князю Александру на хвалящегося короля римъскаго, хотящаго разорити отечьство его. Не по грехом моим въздай же ми, нъ излий на ны милость свою, простри на нас благоутробие свое, не дай же нас в смех врагом нашим, да не порадуются о нас врази наши, не рекуть страны неверных: где есть бог их, на нь же уповаша. Нъ помози, господи, Христианом, ими же величается имя твое святое!»
И отпусти князь великий брата своего князя Владимера Андреевичи вверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плък его, дав ему достойных ведомцов своего двора, удалых витязей, крепкых въинов. И еще с ним отпусти известнаго своего въеводу Дмитреа Волынскаго и иных многых.
Приспевшу же, месяца септевриа в 8 день, великому празднику рожеству святыа богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу. Начата христианьскые стязи простиратися, и трубы ратные многы гласити. Уже бо русскые кони окрепишася от гласа трубънаго, и койждо въин идеть под своим знаменем. И видети добре урядно плъкы уставлены поучением крепкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца. Наставшу же второму чясу дни, и начата гласи трубнии обоих плъков сниматися, татарьскыя же трубы яко онемеша, а русския трубы паче утвръдишася. Плъкы же еще не видятся, занеже утро мгляно. И в то время, братье, земля стонеть вельми, грозу велику подавающи на всток нолны до моря, а на запад до Дунаа; великое же то поле Куликово прегибающеся; рекы же выступаху из мест своих, яко николи же быти толиким людем на месте том.
Великому же князю преседающу на избранный конь, ездя по плъком и глаголаше от великыа горести сердца своего, слезы, аки река течаше от очию его: «Отци и братиа моа, господа ради, подвизайтеся и святых ради церквей и веры ради христианскыа, сиа бо смерть нам ныне несть смерть, нъ жывот вечный, и ничто же, братие, земнаго помышляйте, не уклонимся убо, да венци победными увяземся от Христа бога и спаса душам нашим». Утвръдив же плъкы и пакы прииде под свое знамя черное и сседе с коня и на ин конь всяде и съвлече с себя приволоку царьскую и в ину облечеся. Тъй конь свой дасть под Михаила Андреевича под Бреника и ту приволоку на него положил, иже бе ему любим паче меры, и тъ знамя черное повеле рыделю своему над ним возити. Под тем знамянем и убиен бысть за великого князя.
Князь же великий ста на месте своем и выняв из недр своих жывоносный крест, на нем же бе въображены страсти христовы, в нем же бе жывоносное древо, и въсплакася горько и рече: «На тебе убо надеемъся, жывоносный господень кресте, иже сим образом явивыйся греческому царю Коньстянтину, егда ему на брани сущу с нечестивыми, и чюдным твоим образом победи их. Не могутъ бо поганин нечестивий половци противу твоему образу стати. Тако, господи, удиви милость свою на рабе твоем!».
В то же время прийде к нему посол с книгами от преподобнаго старца игумена Сергиа. В книгах писано: «Великому князю и всем русскым князем и всему православному въйску мир и благословение!» Князь же великий слышав писание преподобнаго старца и целовав посольника любезно, тем писанием утвръдися, акы некыми крепкыми бранями. Еще же дасть посланный старец от игумена Сергиа хлебец пречистыа богородица. Князь же великий снеде хлебець святый и простер руце свои, възопи велегласно: «О велико имя всесвятыа троиця, о пресвятая госпоже богородице, помогай нам тоя молитвами и преподобнаго игумена Сергиа, Христе боже, помилуй и спаси душа наша!»
И вседе на избранный свой конь и взем копие свое и палицу железную и подвижеся ис полку и въсхоте преже всех сам битися с погаными от великиа горести душа своеа, за свою великую обиду и за святыа церкви и веру христианьскую. Мнози же русские богатыри удръжавше его, възбраниша ему, глаголюще: «Не подобаетъ тебе, великому князю, наперед самому в плъку битися, тебе подобаетъ особь стояти и нас смотрити, а нам подобаетъ битися и мужество свое и храбрость пред тобою явити. Егда тя господь упасеть милостию своею, и ты разумеешь, кого чим даровати. Мы же готови есмя в сий день главы своя положыти за тебе, государя, и за святыа церкви и за провославъное христианство. Тебе же подобает, великому князю, рабом своим, елико кто заслужить своею главою, память сътворити, якоже Леонтий царь Феодору Тирону, в книгы съборныа написати нас, памяти ради русскым сыном, иже по нас будуть. Аще тебе единаго изгубим, тъ от кого имамы чаяти, кто по нас память сътворить? Аще вси спасемъся, а тебе единого останем, тъ кий нам успех? И будем, аки стадо овчее, не имуще пастыря, влачими по пустыни, и пришедше дивии влъци и распудять, и разбежатся овци кои куды. Тебе, государю, подобаетъ себе спасти да и нас». Князь же великий прослезися и рече: «Братия моа милаа, русскые сынове, доброй вашей речи аз не могу отвещати, нъ токмо похваляю вас, вы бо есте въистинну блазии раби божии. Паче же весте мучение христова страстотръпца Арефы. Внегда мучен бысть и повеле царь вести и на позорище и мечем иссещи, а доблии же его друзи, един пред единым скорить, койждо их свою главу усекателю под мечь клонять за Арефу въеводу своего, ведяще убо почесть победы своа. Арефа же въевода рече въином своим: «Весте убо, братиа моя, у земнаго царя не аз ли преже вас почтен бых, земныа чьсти и дары взимах? И ныне же преди ити подобаетъ ми и к небесному царю, и главе моей преже усечене быти, паче же веньчане». И приступль мечник и усекну главу его, послежде и въином его усекну главы. Тако же и аз, братие. Кто больши мене в русскых сыновех почтен бе и благаа беспрестани приимах от господа? А ныне злаа приидоша на мя, ужели не могу тръпети! Мене бо ради единаго сиа вся въздвигошася. Не могу видети вас побежаемых и прочее к тому не могут тръпети и хощу с вами ту же общую чашу испити и тою же смёртию умрети за святую веру христианскую! Аще ли умру — с вами, аще ли спасуся — с вами!»
Уже бо, братие, в то время плъкы ведуть: передовой плък ведеть князь Дмитрей Всеволодичь, да брат его — князь Владимер Всеволодичь, а с правую руку плък ведеть Микула Васильевичь с коломничи, а левую же руку плък ведеть Тимофей Волуевичь с костромичи. Мнози же плъкы поганых бредуть оба пол: от великиа силы несть бо им места, где разступитися. Безбожный же царь Мамай, выехав на высоко место с трема князи, зря человечьскаго кровопроли тиа.
Уже бо близь себе сходящеся сильныа плъкы, выеде злый печенег из великого плъку татарьскаго, пред всеми мужеством являася, подобен бо бысть древнему Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его. Видев же его Александр Пересвет старец, иже бе ъ плъку Владимера Всеволодовича, и двигънувся ис плъку и рече:
«Сей человек ищетъ подобна себе, аз хощу с ним видетися!» Бе же на главе его шелом архангельскаго образа, въоружен скимою повелением игумена Сергиа. И рече: «Отци и братиа, простите мя грешнаго! Брате Андрей Ослебя, моли бога за мя. Чаду моему Иакову мир и благословение». Напусти на печенега и рече: «Игумен Сергий, помогай ми молитвою!» Печенег же устремися противу ему. Христиане же вси въскликнуша: «Боже, помози рабу своему!» И ударишася крепко копии, едва место не проломися под ними. И спадше оба с коней на землю и скончашеся.
Наставшу же третьему часу дни. Видев же то князь великий и рече: «Се уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша. Уже бо время подобно, и час прииде храбрость свою комуждо показати». И удари всяк въин по своему коню и кликнуша единогласно: «С нами бог!» и пакы: «Боже христианский, помози нам!» Поганий же половци свои богы начаша призивати.
И съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющеся, напрасно сами себе стираху. Не токъмо оружием, нъ и от великиа тесноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле силнии плъци съступишася. Из них же выступали кровавый зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть труск и звук велик от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечения, яко немощно бе сего гръкого часа зрети никако же, и сего грознаго побоища. В един бо час, в мегновении ока, о колико тысящ погыбе душь человечьскых, създания божиа! Воля [275] господня съвръшается. Час же третий и четвертый, и пятый, и шестый крепко бьющеся неослабно христиане с погаными половци.
Наставшу же седьмому часу дни, божиим попущением, наших ради грехов, начаша поганий одолевати. Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть. Богатыри же русскыа и воеводы и удалыа люди, аки древа дубравнаа клонятся на землю, под коньскыа копыта. Мнози же сынове русскые сътрошася. Самого же великого князя уязвиша вельми и с коня его збиша. Он же нужею склонився с побоища, яко не мощно бе ему к тому битися, и укрыся в дебри, божиею силою съхранен бысть. Многажды стязи великого князя подсекоша, нъ не истребишася божиею милостию, нъипаче укрепишася.
Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича, поведаа великому князю глаголя: «В шестую годину сего дни видех над вами небо развръсто, из него же изыде облак, яко багрянаа заря над плъком великого князя, дръжашеся низко. Тъй же облак исплънен рук человечьскых, яже рукы дръжаще по велику плъку, ово проповедникы, ово пророчески. В седьмый же час дни облак тъй много венцев дръжаше и опустишася над плъком, на головы христианьскыя».
Поганий же начата одолевати, христианьскыя же плъци оскудеша: уже мало христиан, а все поганий. Видев же то князь Владимер Андреевичъ падение русскых сынов не мога тръпети и рече Дмитрею Волынцу: «Что убо плъза стояние наше, который успех нам будеть, кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!». И рече Дмитрей: «Беда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себе приемлеть; класы бо пшеничныа подавляеми, а трьние ростуще и буяюще над благородными. И мало убо потръпим до времени подобна, вън же час имаем въздарие отдати противником. Ныне токъмо повели всякому въину богу молитися прилежно и призывати святых на помощ, и от сего часа имать быти благодать божиа и помощ Христианом». Князь же Владимер Андреевичъ, въздев руце на небо, и прослезися горко и рече: «Боже, отец наших, сътворивый небо и землю, дай же помощ роду христианскому. Не дай же, господи, порадоватися врагом нашим о нас, мало показни, а много помилуй, бездна бо еси и милости». Сынове же русскыа в полку его гръко плачуще, видяще друзи свои побиваеми от поганых, непрестанно покушающеся, яко званнии на брак сладкаго вина пити. Волынец же възбраняше им, глаголя: «Пождите мало буавии сынове русскые, будетъ ваше время, коли утешитися, есть вы с кем възвеселитися!» Приспе же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади нам. Възопи же Волынец гласом великым: «Княже Владимер, наше время приспе, и час подобный прииде!» И рече: «Братьа моа, друзи, дръзайте, сила бо святого духа помогаетъ нам!» Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодиц, ударилися на великиа стада жировины, на ту великую силу татарскую. А стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем. Бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща, аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша. И начаша поганых татар сещи немилостивно.
Поганий же половци увидеша свою погыбель, кликнуша еллинскым гласом, глаголюще: «Увы нам, Русь пакы умудрися: уншии с нами брашася, а доблии вси съблюдошася». И обратишася поганий и даша плещи и побегоша. Сынове же русскые, силою святого духа и помощию святых мученик Бориса и Глеба, гоняще, сечаху их, аки лес клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сынов под конскые копыта. Поганий же бежаще кричаху, глаголюще: «Увы нам, честный нашь царю Мамаю! Възнесе бо ся высоко и до ада сшел еси!» Мнозии же уязвении наши, и те помагаху, секуще поганых без милости: един русин сто поганых гонить.
Безбожный же царь Мамай, видев свою погыбель, нача призыва богы своа Перуна и Салавата и Раклиа и Гурса и великого своего пособника Махмета. И не бысть ему помощи от них, сила бо святого духа, аки огнь, пожигаеть их. Мамай же, видев новыа люди, яко лютии зверие ристаху и изрываху, аки овчее стадо, и рече своим: «Побегнем, ничто же бо добра имам чаати, нъ поне свои главы унесем!» И абие побеже поганый Мамай с четырьми мужы в лукоморие, скрегча зубы своими, плачущи гръко, глаголя: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а катун своих не трепати, а детей своих не видати, трепати нам сыраа земля, целовати нам зеленаа мурова, а с дружиною своею уже нам не видатися, ни с князи ни с алпауты».
Мнози же гонишася по них и не одолеша их, понеже кони их утомишася, у Мамая же целы суть кони его, и убеже. Сия же суть милостию всемогущаго бога и пречистыа матери божиа и молением и помощию святых страстотръпец Бориса и Глеба, их же виде Фома Кацибеев разбойник, егда на сторожы стоя, яко же преже писано есть. Етери же суще женяху, внегда всех доступиша и възвращахуся, койждо под свое знамя.
Князь же Владимер Андреевичъ ста на костех под черным знаменем. Грозно, братие, зрети тогда, а жалостно видети и гръко посмотрите человечьскаго кровопролитна, аки морскаа вода, а трупу человечьа, аки сенныа громады: борз конь не можеть скочити, а в крови по колени бродяху, а реки по три дни кровию течаху.
Князь же Владимер Андреевич не обрете брата своего великого князя в плъку, нъ только литовские князи Ольгордовичи, и повеле трубити в собранные трубы. Пожда час и не обрете великого князя, нача плаката и кричати, и по плъком ездити начат сам и не обрете, и глаголаша всем: «Братьа моа, русскыа сынове, кто виде или кто слыша пастыря нашего и начальника?» И рече: «Аще пастырь поражен, и овцы разыдутся. Кому сиа честь будеть, кто победе сей явися?» И рекоша литовскые князи: «Мы его мним, яко жыв есть уязвен вельми, егда в мертвом трупу лежыт». Ин же въин рече: «Аз видех его на седьмом часу крепко бьющася с погаными палицею своею». Ин же рече: «Аз видех его поздее того, четыри татарины належахуть ему, он же крепко бияшеся с ними». Некто князь, имянем Стефан Новосилской, тьй рече: «Аз видех его пред самим твоим приходом, пеша и идуща с побоища, уязвена вельми. Того ради не могох аз ему помощи — гоним есмь трема татарины, нъ милостию божиею едва от них спасохся, а много зла от них приимах и крепко пострадах».
Князь же Володимер рече: «Братиа и друзи, русскыа сынове, аще кто жыва брата моего обрящет, тъй поистинне пръвый будеть у наю». И разсыпашася вси по велику силну и грозну побоищу, ищучи победе победителя. Ови же наехаша убитаго Михайла Андреевича Бренка: лежыть в приволоце и в шеломе, что ему дал князп великий; инии же наехаша убитаго князя Федора Семеновича белозерьскаго, чающе его великим князем, занеже приличен бе ему.
Два же етера въина уклонишася на десную страну в дуброву, един имянем Федор Сабур, а другий Григорей Холопичев, оба родом костромичи. Мало выехав с побоища и наехаша великого князя бита и язвена вельми и трудна, отдыхающи ему под сению ссечена древа березова. И видеша его и спадше с коней, поклонишася ему. Сабур же скоро възвратися поведати князю Владимеру. И рече: «Князь великий Дмитрей Ивановичь здрав бысть и царствуеть в векы!» Веи же князи и въеводы слышавше, и скоро сунушася и падше на ногу его, глаголюще: «Радуйся, князю нашь, древний Ярослав, новый Александр, победитель врагом. Сиа же победы честь тобе довлеет». Князь же великий едва рече: «Что есть, поведайте ми». Рече же князь Владимер: «Милостью божиею и пречистые его матери, пособием и молитвами сродник наших святых мученик Бориса и Глеба, и молением русскаго святителя Петра и пособника нашего и въоружителя игумена Сергиа, и тех всех святых молитвами врази наши побежени суть, мы же спасохомся».
Князь же великий, слышав то и въетав, рече: «Сий день сътвори господь, възрадуемся и възвеселимся, людие». И пакы рече: «Сий день господень веселитеся, людие! Велий еси, господи, и чюдна дела твоа суть: вечер въдворится плач, а заутра радость!» И пакы рече: «Хвалю тя, господи боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не предал еси нас врагом нашим, и не дал еси им похвалитися, иже сии на мя умыслиша злаа. Нъ суди им, господи, по правде их, аз же, господи, уповаю на тя!» И приведоша ему конь, и всед на конь, и выехав на велико, силно и грозно побоище, и видев въйска своего бита вельми много, а поганых татар четверицею сугубь того боле бито, и, обратився Волынцу, рече: «Въистину, Дмитрей, не ложна есть примета твоа, подобает ти всегда въеводою быти».
И нача з братом своим и с оставшими князи и въеводами ездити по боищу, сердцем боля кричаще, а слезами мыася, и рече: «Братиа, русскыа сынове, князи и бояре, и въеводы, и дети боярьекые! Суди вам господь бог тою смертию умрети. Положыли есте главы своа за святыа церкви и за православное христианство». И поехав мало, наехаше место, на нем же лежать побьени вкупе князи белозерскые: тальма крепко бишася, яко един за единаго умре. Ту же близ лежить убит Михайло Васильевич. Над ним же став князь великий, над любезными въеводами, и нача плаката и глаголати: «Братьа моа князи, сынове русскые, аще имате дръзновение у бога, помолитеся о нас, вем бо, яко послушаетъ вас бог, да вкупе с вами у господа бога будем».
И пакы приеде на иное место и наехав своего напрьстника Михайла Андреевича Бренка, и близ его лежыть твръдый стражь Семен Мелик. Близ же им Тимофей Волуевич убиен. Над ними же став князь великий, прослезися и рече: «Брате мой възлюбленный, моего ради образа убиен еси. Кий бо раб тако можеть господину служыти, яко, меня ради сам на смерть смыслено грядяше? Въистинну древнему Авису подобен, иже бе от плъку Дарьева Перскаго, иже и сей тако сътвори». Лежащу же ту Мелику, рече над ним: «Крепкый мой стражу, твръдо пасомый есмя твоею стражею». Приеде же на иное место, виде Пересвета черньца, а пред ним лежит поганый печенег, злый татарин, аки гора. И ту близ лежыть нарочитый богатырь Григорей Капустин. Обратився князь великий и рече: «Видите, братие, починалника своего, яко сий Александр Пересвет, пособник нашь, благословен игуменом Сергием, и победи велика, силна, зла татарина, от него же было пити многым людем смертнаа чаша».
И отъехав на иное место и повеле трубити в събранные трубы, съзывати люди. Храбрии же витязи, доволно испытавше оружие свое над погаными половци, с всех стран бредут под трубный глас. Грядуще же весело, ликующе, песни пояху, овии поаху богородичный, друзии же мученичный, инии же псалом, то есть христианское пение. Кийждо въин едет, радуася, на трубный глас. Събраным же людем всем, князь великий ста посреди их, плача и радуася: о убиеных плачется, а о здравых радуется. Глаголаше же: «Братиа моа, князи русскыа и боаре местныа и служылыа люди всеа земля! Вам подобаетъ тако служыти, а мне по достоанию похвалити вас. Егда же упасетъ мя господь и буду на своем столе, на великом княжении, в граде Москве, тогда имам по достоанию даровати вас. Ныне же сиа управим, коиждо ближняго своего похороним, да не будуть зверем на снедение телеса христианьскаа».
Стоял князь великий за Доном на костех осмь дний, дондеже разобраша христиан с нечестивыми. Христианскаа телеса в землю покопаша, а нечестивых телеса повръжена зверем и птицам на расхищение.
И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Считаетеся, братие, колькых въевод нет, колькых служылых людей?» Говорить боярин московской, имянем Михайло Александрович, а был в плъку у Микулы у Васильевича, росчетлив бысть вельми: «Нет у нас, государь 40 боаринов московскых, да 12 князей белозерскых, да 13 боаринов посадников новгородскых, да 50 бояринов Новагорода Нижнего, да 40 боаринов серпоховскых, да 20 боаринов переславскых, да 25 боаринов костромскых, да 35 боаринов владимерскых, да 50 боаринов суздальскых, да 40 боаринов муромскых, да 33 боаринов ростовскых, да 20 боаринов дмитровскых, да 70 боаринов можайскых, да 60 боаринов звенигородскых, да 15 боаринов углетцкых, да 20 боаринов галитцскых. А молодым людем счета нет, нъ токмо ведаем: изгыбло у нас дружины всеа полтретьа ста тысящ и три тысящи, а осталося у нас дружины пятьдесят тысящ».
Рече же князь великий: «Слава тебе, вышний творец, царю небесный, милостивый Спас, яко помиловал еси нас грешных, не предал еси нас в руце врагом нашим, поганым сыядцем. А вам, братьа, князи и боаре и въеводы и молодые люди, русские сынове, сужено место лежати межу Доном и Непром, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положыли есте головы своа за землю Русскую, за веру христианьскую. Простите мя, братие, и благословите в сем веце и в будущем». И прослезися на длъг час и рече князем и въеводам своим: «Поедем, братье, в свою землю Залесскую, к славному граду Москве и сядем на своих вътчинах и дединах. Чести есмя себе доступили и славнаго имяни!»
Поганый же Мамай тогда побеже с побоища и прибеже к граду Кафе. И, потаив свое имя, прибеже в свою землю и не мога тръпети, видя себе побежена и посрамлена и поругана. И пакы гневашеся, яряся зело и еще зло мысля на Русскую землю, аки лев рыкаа и аки неутолимаа ехидна. И събрав остаточную свою силу и еще хотяще изгоном итти на Русскую землю. И сице ему мыслящу, внезапу прииде к нему весть, яко царь имянем Тактамыш с встока, нолны из Синие орды, идеть на него. Мамай же, яже бе уготовил рать ити было ему на Русскую землю, и он с тою ратью пошол противу царя Тактамыша. И стретошася на Калках и бысть им бой велик. И царь Тактамышь победив царя Мамаа и прогна его, мамаевы же князи и рядци, и ясовулы, и алпауты бита челом Тактамышу. И приат их и взя Орду и седе на царстве. Мамай же прибеже пакы в Кафу един потаив свое имя пребываше ту. И познан бысть некоим купцем и ту убиен бысть фрязы и испровръже зле жывот свой. Сиа же оставим зде.
Слышав же Ольгорд литовскый, яко князь великий Дмитрей Иванович победил Мамаа, възвратися въсвоаси с студом многым.
Олег же резанскый, слышав, яко хощет князь великий послати на него рать, убоася и побеже из своеа отчины, и с княгинею и з боары. И резанци добиша челом великому князю, и князь великий посади на Резани свои наместники.
Сказание о мамаевом побоище
летописная редакция
По списку Государственного Историческою музея в Москве
(Синодальное собрание, № 485 Вологодско-Пермская летопись)
Подготовил к печати М. Н. Тихомиров
Побоище великому князю Дмитрею Ивановичу на Дону с Мамаем в лето 6889-го
Повесть полезна от древняго списаниа сложенна являющи сия победы, како случися брань на Дону православным христьяном з безбожным царем Момаем, како возвыси господь род христьянский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеоном на Мадиамы и православным Моисеем на Фараона. Подобает нам ведати величия божия, како сотвори господь волю боящихся его и како способствова господь бог великому православному государю нашему князю Дмитрею Ивановичю и брату его князю Володимеру Ондреевичю над безбожными татары.
Попущением божиим, а научением диаволим воздвижеся некоторый царь от восточныя страны, именем Момай, еллин сы верою идоложрец и иконоборец, злый христьянский ненавистник и разоритель. Вниде в сердце его подстрекатель диавол, како всегда пакости деяше христьянству, и попусти его разорити православную веру христьянскую, яко славитца имя господне в людех тех. Господь же, что хощет, то и творит. Он же безбожный царь Момай нача завидети первому безбожному Батыю и новому Улиану, нача испытывати от старых Еллин, како Батый пленил Киев и Володимерь и всю Русскую и Словенскую землю. Они же сказаша ему, како уби князя Дмитрея Юрьевича и иныя многи православныя князи изби и многи монастыри оскверни и вселенную церковь пречистую златоверхую разграбил и бысть убо пленение велико. Но того не разуме нечестивый, якю господу годе будет, тако же, яко и Ерусалим в оны дни пленен бысть Титом римским и Новходносором царем Вавилонским за их согрешение, но не до конца прогневаетца господь, ни в веки враждует.
Слышав же то безбожный царь Момай, нача быти палим диаволом, непрестанно ратуя на христьянство, и нача глаголати ко своим упатом и князем и уланом: «Аз тако не хощю творити, како Батый, како изждену князи и которые городы красныдовлеют нам, и ту сядем тихо и безмятежно поживем». Но рука божия высока.
По малех же временех и по глаголех тех перевезеся великую реку Волгу со всеми своими силами и многи Орды присовокупив к себе и рати ины понаимова, Бесермены и Армены, Фрязы, Черкасы, Ясы и Буртасы, и глаголя им: «Обогатеем руским златом». И поиде на Русь, сердйтуя, яко лев рыкая, и яко неутолимая ехидна, и доиде реки до усть Воронежа и распусти облаву свою и заповеда улусом своим: «Ни един вас не пашите хлеба, да будете готовы на Руския хлебы». Слышев то Олег князь рязанский, яко царь Момай кочюег на Воронеже, а идет на великого князя Дмитрея Ивановича московскаго, и бысть убо у Олга резанского скудость ума во главе, и сотона вложи ухищрение в сердце его, и посла посол свой с великою честью и з дары ко царю к Момаю, и писа ярлыки сим образом: «Восточному царю Момаю твой посаженник и присяжних Олег князь рязанский много тя молит. Слышах, господине, яко хощеши итти на Русь на своего посаженника и присяженика и служебника на князя на Дмитрея Ивановича московского, огрозитися ему хощеши. Ныне же, господине, приспе время твое, злата и сребра наполнися земля Московская. Но вем, царю, яко кроток есть человек, князь Дмитрей, егда услышит имя ярости твоея, то отбежит в далниа отоки, в Новгород или на Двину, а злато и сребро, то все во твоей руце да будет. Мене же, раба твоего, дръжава твоя, царю, пощади, да и аз бо велми устрашаю Русь и князя Дмитрея. Но еще, царю, молю тя: оба есмя раби твои и аз обиду велику приях от того князя Дмитрея, но еще, царю, не то едино: егда аз погрожу ему о своей обиде твоим имянем царьским, но он того не рядит, еще же и град мой Коломну за себя взял, но о том о всем молю тя, царю». Другаго же посла послал к великому князю Ягайлу Олгердовичю литовскому, умисливше свои худым умом. Ум бо его, аки детище младо. Посла же грамоту к великому князю Ягайлу литовскому: «Олег князь рязанский. Радоватися пишу, вем бо, яко издавна мыслил еси московского князя Дмитрея изгоните и Московскою отчиною владети. Ныне бо ти время приспе, яко великий царь Момай идет на него и на землю его, и приложися к нему. Яко тебе царь даст Москву и иныя грады, Дже от твоея власти, а мне Коломну и Муром и Володимерь, иже близ моея власти. Аз бо ему дары послах, а еще ты к нему пошли своего посла, кацы имаши дарове, и пиши к нему книги, яко же сам веси паче мене». Ягайло же, то слышав, рад бысть велми и захвали другу своему, по велику, Олгу рязанскому, и посла посол свой ко царю и дары безсценныя и книги писа к нему сим образом: «Великому восточному царю Момаю, князь великий Ягайло литовский, твой присяженник, много тя молит. Слышах, господине, хощеши улус свой казнити московского князя Дмитрея, того ради молю тя царю, яко велику обиду сотворил есть князю Олгу рязанскому, а мне тако же пакости деяше, но молим тя оба раби твои; да приидет държава твоего царства, да и мы видим твое смотрение нашея грубости от московского князя Дмитрея». Веи же глаголють лестью на великого князя и ркуще в себе: «Егда услышит имя царево и нашу присягу к нему, то отбежит в Новгород Великий или на Двину, а мы сядем на Москве и на Коломне. Аще царь приидет и мы его усрящем болши сих, царь же возратитца, а мы княжение Московское разделим по цареву велению, о во к Вилне, ово к Резани, яко вемы, имать нам царь дати ярлык свой и родом нашим по нас».
Но сами ся не ведяху, что глаголаху, аки несмыслении младый детища, не ведуще божия силы и владычня смотрениа. Поистинне бо рече: «Аще кто держит добрая детели, то может быти без многих врагов». Князь же великий Дмитрей Иванович, образ смиренна нося, высоких ища, и еще же не слыша сих ни единаго, еже совещаша о нем ближнии его. О таковых бо пророк рече: «Не помысли суседу своему зла, да зло тебе не постигнет». И паки: «Ров изры, ископа, и впадеся в него».
И приидоша послы от Ягайла литовского и от Олга рязанского к безбожному царю Момаю и дары ему многи даша и книги написанныя. И возрев царь в книги и чаяше облести и нача глаголати с темными своими князи. Они же разумеша, яко прележно их писание. И рече царь: «Яко мнех во едино совокупление будут на нас, ныне же разность велика межи ими. Имам убо присно на Русь быти послов отпустил и писах писание Ягайлу литовскому и Олгу рязанскому. «Писаете ко мне, на дарех ваших вас хвалю, и сколко хощете Русский земли, тем вас дарю, но толико присягу имейте ко мне, а стретите мя с своими силами, где успеете, да одолеете своего недруга. А мне ваша пособье не добре надобет. Аще бы хотел, то древний Иерусалим пленил бых своею силою, яко же Халдеи. Но чести вашея хощу, моим имянем, а вашею силою, распужен будет князь Дмитрей московской, да огрозится имя мое во странах ваших. А мне царю достойно подобна себе бысть, доволен есми царьския чти, князем своим рцета». Послы же их возратишася к ним и сказаша им, яко царь здравит вам велми и захвали по велику. Они же скудным умом своим возрадовашася о суетнем привете, а не ведыи: бог дает власть, ему же хощет. И не вем, что сиа реку, аще бы врази были собе, то о собе бы брань сотворили, ныне же, что сиа глаголють: «Едина вера и едино крещение», а к безбожному приложилися, вкупе хотят с безбожным гонити православную веру. О таковых бо патерик рече: «Поистинне отсекошася своей масличны, присадишася к дикой масличне». Тако и си беззаконний отвергошася своей веры православной христьянской и приложишася к безбожному.
Олег же нача поспешивати и слати к Момаю послы и рече: «Подвизайся, царю, скоро». О таковых бо рече писание: «О не разеужение пути беззаконных, и собирают себе досаждение и понос, правых же путь обрящется». Ныне же Олга новаго Святополка нареку.
Слышав же то князь Дмитрей Иванович, яко грядет на него царь Момай на христову веру, ревнуя безгласному Батыю. Князь же Дмитрей опечалися велми о безбожном нахожении, восстав, иде пред честную икону, иже стоит у него в головах, и пад на колену нача молитися со слезами и рече: «Господи, аще смею молитися, смиренный раб твой, и простру уныниа моя, но на тя, господи, надеюся и возверзи печаль мою. Ты свидетель еси, владыко, не сотвори нам, яко же наведе на град наш злаго Батыя, а еще страх той и трепет в нас есть велик, не до конца прогневайся на ны. Ведаю, господи, яко мене деля хощешь потребити землю сию, аз бо согреших пред тобою паче всех человек. Не сотвори им зла, слез моих ради, укроти, господи, сердце сверепому и сотвори, господи, яко Езекею». И рече: «На господа уповаю и не изнемогу». И посла по брата своего, по князя Володимера Ондреевича и по вся воеводы и князи местный. Князь же Володимер Ондреевич в своей бяше области, в Боровсце, и скоро приехав на Москву, и мнози князи и воеводы сьехашася.
Князь же великий Дмитрей Иванович, поим с собою брата своего князя Володимера Ондреевича, и иде ко пресвященному митрополиту Кипреяну и рече: «Веси ли, отче, настоящую нашу беду, яко царь безбожный Момай идет на нас в неукротиме образе сь яростию». Митрополит же Кипреян рече великому князю Дмитрею Ивановичи): «Повежь ми, господине, чем еси к нему не исправился». И рече князь великий Дмитрей Иванович: «Во всем, отче, доволно по отец своих уставу, но и еще боле воздах ему». Митрополит же Кипреян рече: «Видиши ли, господине, попущением божиим, а наших ради грех, идет на землю нашу. Но вам подобает православным князем тех нечестивых дары утолити четверицею сугубо. Аще ли того ради не смирится, но господь его смирит, той бо рече: «Господь гордым противится, а смиренным дает благодать». Яко же случися великому Василью в Кесарии быти и яко иды ис Перс злый преступник Улиан и хоте разорити град его, он же помолися богу со всеми хрестьяны, и собраша злата много, дабы отступника утолити. Господь же посла на него воина своего Меркуриа, он же уби гонйтеля невидимо. Ныне же возми злата много сколко можешь, пошли противу ему и еще исправися пред ним». Князь же великий, слышев от митрополита, иде в казну свою з братом своим и взем злата много. И избра некоторого юношу от двора своего, имянем Захарью Тютчева, доволна суща смыслом, и дав ему два толмача умеюще языку еллинску и отпусти его ко царю. Захариа же доиде земли Рязанския, слышев же, что Ягайло литовский и Олег рязанский приложилися к Момаю, и посла к великому князю посла тайно. Князь же великий, то слышев, нача сердцем двизатися от ярости, и горести наполнишася и начаста ся молити: «Господи боже мой, на тя надеюся, любящему правду. Аще ми враг пакости деет, то подобает ми противу его тёрпети, яко искони есть враг христьянству, но сии друзи мои искрении, како умыслиша на мя. Суди, господи, межи има и мною, аз ни единому их сотворих зла, развее чести и даров от них взимах, а им тако же воздаях, но суди, господи, по правде моей». Поим же брата своего князя Володимера, и иде второе ко пресвященному митрополиту Кипреяну и поведа ему, како Олег рязанский и Ягайло литовский приложилися и совокупилися с Момаем. И рече ему Кипреян митрополит: «Ты, господине княже, сам веси, кою обиду сотворил еси има». Князь же великий проелезися: «Господине, пред богом грешен есми, а к ним ни единыя черты, по отец своих заповеди, преступих николи же. Но веси, господине, сам, доволен есми своими отоки, а к ним кою обиду сотворих. Но не вем что ради умножишася на мя стужаюши ми». Митрополит же рече к нему: «Ты, господине, сам веси закон божий: кто творяй правду, не подвижютца на нь человеци, яко праведен господь и правду возлюби. Но те обыдоша тя. яко пси мнози, суетно поучаются на тя, ты же имянем господним противися им. Господь да будет ти помощник в правду, а от всевидящего ока владычня, како можеши избежати, и от крепкия руки его избыти».
Князь же великий Дмитрей Иванович з братом своим со князем Володимером Ондреевичем и со всеми русскими князи и воеводы начаша стражи готовити тверды. И посла на сторожу крепкаго стража Родивона Ржевского, да Якова Ондреева сына Волосатого, да Засилья Тупика, и повеле им ехати близ Орды и языки добыти, дабы истинну слышати царева хотениа. Князь же великий грамоты розосла по всей своей области: «Да будите готови на брань з безбожными Агаряны, а снимайтеся на Коломне, на мясопуст святыя богородици». Сторожи же в поле замедлевше, князь же великий посла другую сторожу, Климента Полянина, да Ивана Всеслава, да Григорья Судока и иных многих с ними, и повеле им вскоре возратитися. Они же стретоша Василья Тупика близ еще Оки реки, ведуще язык нарочит царева двора: «Да яко неложно идет царь на Русь со многими ордами и совокупилися с ним многие орды и Ягайло литовски и Олег рязанский, но не спешит царь, того ради: осени ждет, хощет бо на осень быти на русския хлебы». Князь же великий, слышев неложное востанне безбожнаго, нача радоватися и утешатися о бозе, укрепляя брата своего князя Володимера Ондреевича и вси князи и воеводы. И рече им: «Братия моя, вси князи русстии и воеводы, гнездо есмя князя Володимера киевского, ему господь откры православную веру, яко же оному стратилату. И паки он же повеле крепце держати веру и побарати по ней, да аще, кто ея ради умрет, то во оном веце почиет. Но аз, братия, готов умрети, и пострадати за веру христьянскую». И рече ему князь Володимер Ондреевич и вси князи руссти: «Воистинну, господине, заповедь законную сохранил еси и святому еуангелию последуеши, иже рече: «Кто постражет за имя мое и умрет мене ради, то и аз покою его». Но мы, господине, все готовы есмя умрети с тобою и головы своя положити за святыя церкви и за православную веру и за твою обиду».
Князь же великий Дмитрей Иванович слышев то от брата своего князя Володимера Ондреевича и от всех князей русских, яко дерзают и побарают по христьянской вере, князь же великий Дмитрей Иванович рече ко всем князем русским и воеводам, и всему войску повеле писати: «Да будете готови вси на успение святыя богородица на Коломне и переберем полки и дам коемуждо полку воеводу». К великому же князю на Москву мнози люди приспеша и вси единеми усты глаголаху: «Дай же нам, господи, единеми усты и единем сердцем умрети и святое писание совершити, имяни его ради и веры ради христьянские». Приидоша же князи белозерския, подобии суть воином быти, велми бо доспешно и конно войско их. И прииде князь Федор Семенович белозерский, князь Семен Михайлович, князь Ондрей кемски и андомский, князь Глеб Карголомский и ярославской. И приидоша князи со всеми силами: князь Ондрей ярославской, князь Лев серпьской, князь Дмитрей ростовской, и иныя многия князи. И выехали посадники из Великого Новагорода, а с ними 7000 к великому князю на помочь. Убо, братия, стук стучит, а гром гремит, в славном граде Москве. Стук стучит великая рать великого князя Дмитрея Ивановича, а гремят русския удалцы злачеными шеломы и доспехи.
Князь же великий Дмитрей Иванович, поим брата своего князя Володимера Ондреевича и все православныя князи и воеводы ехаша к живоначальной Троице к преподобному игумену Сергею. И тамо шед благословение получи от всея обители святыя. И моли его преподобный Сергей, дабы слушал у него святыя службы, приспе бо день воскресения на память святых мученик Флора и Лавра. По отпущении же святыя службы моли его преподобный со всею братьею, дабы у них вкусил от хлеба обителска. Великому же князю нужно есть: прииде весть ис поля, яко ближают поганий. Моли же князь великий преподобнаго, дабы его отпустил без замедленна. И глагола ему преподобный: «Не уже бо постиже венец победе носити, но по минувших летех, ныне же мнози венцы плетутся». Князь же великий вкуси от хлеба обителска. Преподобный же в то время повеле воду свящати с мощей святых мученик Флора и Лавра. Князь же великии скоро востав от трапезы. Преподобный же старец окропи его водою и все любимое войско [276] и дасть великому князю христово знамение, крест на челе, и рече: «Поиди, господине, нарек господа бога, господь бог да будет ти помощник и заступник, имаеши победити супостата своего». Князь же великий прослезився проси от него дару. Он же рече: «Елико довлеет твоему государьству, проси от мене, еже хощеши». И рече ему князь великий Дмитрей Иванович: «Дай ми два воина от полку своего, то и ты пособствуеши с нами». Он же рече: «Коих, господине?». Князь же великий рече о двою братех о Пересвете и о Ослебяти. Преподобный же скоро повеле им готовым быти своим ратником. Они же скоро сотвориша послушание преподобнаго. Он же скоро дасть им в тленных место, нетленное оружие, крест христов на скимах, и повеле им вместо шеломов воздев ати на себя, и дасть их в руце великому князю ркуще: «Се тебе мои оружницы, а твои изболницы». И рече им: «Мир вам, братия моя, постражите яко добрии страдалцы христовы». И дасть им христово знамение, мир и благословение.
Князь же великий обвеселися сердцем и поиде к Москве, радуяся, яко многоценно сокровище обрете, не помышляя ни на злато, ни на сребро, ни на богатество, но велми радовашеся о благословении старца. И прииде на Москву и поим брата своего князя Володимера (Андреевича, иде ко пресвященному Кипреяну митрополиту и поведа ему все, еже сотвори ему преподобный Сергей и како даст ему благословение и всему его войску. Митрополит же повеле ему си словеса сохранити, не поведати никому же. Князь же великий иде в ложницу свою, уже к вечеру приспевшу четвергу, августа 19 день, на память святаго отца Пимина отходника, восхоте уже утре изыти противу безбожных татар. И поим брата своего князя Володимера иде ко пречистой владычице нашей богородице, согнув руце к переем и молитву глаголах во умилении сердца и от очию его яко источник слез течаше: «И молю ти ся, чюдный владыко, страшный и крепкий воистинну царь славы, помилуй нас грешных, егда унываем и к тебе единому прибегаем, ко своему спасу и благодетелю, под твоею рукою вси есмя, яко моя согрешения сотроша ми главу мою, но тебе бо веси оставляющим нас, но нам тебе не взыскающим». И приим псалом 34: «Суди обидящим нас и возбрани борющимся со мною, приими оружие и щит, стани в помощь мне. Дай же ми, господи, помощь на противных, да познают силу твою». И паки идет пред врата чюдотворныя иконы царици, иже Лукина писма еуангелиста, еще жив написал. И нача умилно ко пречистому образу ея вещати: «О, чюдотворная госпоже, царица всего живота человеческаго кормителница, тобою познахом истиннаго бога воплощьшагося и рожшагося ис тебе. Не дай, госпоже, в разорение града нашего поганым и безбожному сему Момаю, ни осквернити святую твою церковь. И моли сына своего и бога нашего, владыку творца и создателя нашего, да смирит сердце врагом нашим и да не будет рука их высока. И свою помощь поели с нами, нетленную ризу свою, да внутрь одежемся и не страшливы к ранам. На тя, владычице, надеемся и в молитве помолися за ны сыну своему и богу нашему, яко твои есмя раби. Вем, госпоже, яко можешь нам помощи на противныя враги. Они бо не исповедают тебе, владычици, но аз на твою помощь надеюся и подвизаюся противу безбожных сих, да будет умолен сын твой и бог наш». И паки иде ко гробу Петра чюдотворца митрополита всеа Русин и припаде любезно ко гробу святаго и рече: «Отче святый и чюдотворный, по смерти бо жив еси, чюдодееши бо блажене. Ныне бо ти приспе время молитися [277] за ны ко общему владыце. День бо злы належат вещи, идут бо на ны поганий, напрасно ополчишася. Тя бо господь прояви последнему роду нашему, яко светило светлое на свещнице за ны молитися, да неприидет рука грешнича и не погубит нас, ты бо страж земли Русския». И скончав молитву и поклонися митрополиту. Митрополит же благослови его и отпусти и дасть ему христово освящение церкви зборныя и с клиросы во градныя врата Фроловския и во врата Николския и Костянтинооленския, со живоносными кресты и с чюдотворными иконами, да всяк иже воин благословен будет. Князь же великий Дмитрей Иванович з братом своим со князем Володимером Ондреевичем иде во церьковь небеснаго воеводы архистратига Михаила, и биша челом святому его образу и приступи ко гробом православных князей и прародитель своих, и ркуще: «Хранители православныя, поборницы наши, аще имаете дерзновение ко господу, помолитеся о нашем согрешении, яко великое приключение нам и чадом нашим, ныне убо подвизайтеся с нами». И се рек изыде из церкви. Княгини же великая Овдотья и княгини княж Володимерова Ондреевича и иных православных князей княгини с воеводскими женами стоят туто и проводы деют, а во слезах и во кричанин ни единаго не может слова рещи от жалости сердца. Княгини же великая Овдотья отдасть конечное целование великому князю, а во слезах не может слова прорещи. Князь же великий мало удержася от слез, но не прослези бо ся народа ради, а сердцем жалостно плакате, тешаше свою великую княгиню и рече: «Жено, аще бог по нас, никто же на ны». И прочая княгини и вреводския жены тако же с своими князи и бояры отдаста конечное целованье, и возратишася с великою княгинею.
Князь же великий въступив в златое свое стремя и седе на любезный свой конь, и вси князи и бояре вседоша на свои кони и воеводы поехаша. А солнце им со востока сьяет, а по их кроткий ветрец веет. Уже бо тогда, аки соколи, рвахуся от златых колодиц, а то рвахуся князи белозерския ис камена града Москвы, выехали своим полком. Урядно бо бяше полцы их видети, яко достоит им избивати полки татарския, бе бо храбро их видети войско. Князь же великий отпусти брата своего Брашевскою дорогою, а белозерския князи отпустил Болвановскою дорогою, а сам князь великий поиде на Котел дорогою. А спереди ему солнце сьяет и добре греет, а по нем кроткий ветрец веет. Но того ради не пошли одною дорогою, яко не мощно им вместитися.
Великая же княгини Овдотья с снохою своею и с ыными княгинями и с воеводскими женами вниде во свой златоверхий терем набережный и седе под южным окном и рече: «Уже бо на тя конечное зрю на своего государя великого князя». А в слезах не может слова прорещи и слезы льются, аки речныя струя. И воздохнув с печалию и съшибе руце к переем и рече: «Господи боже, призри на мя смиренную и сподоби мя еще видети государя своего, славнаго в человецех, великого князя Дмитрея Ивановича. Дай же ему помощь крепкия руки его победити враги его. И не сотвори, господи, яко же за мало лет брань была крестьяном со еллины, от Батыя до Кальския рати и до Мамаева побоища, лет 158. От таковаго же спаси, господи, и не дай же, господи, погибнути оставльшемуся христьянству, да славится имя твое святое. От тоя бо брани Русская земля уныла, уже ни на кого же надежи не имам, но токмо на тебя всевидящего бога. Аз же имею две отрасли еще млади суще, Василья и Юрью, егда поразит их зной сь юга или ветр подвеет их з запада [278], то не могут терпети, а противу бо ему что сотворю. Но возрати, господи, отца их по здорову, то и земля спасется, а они царствуют в веки».
Поят же с собою князь великий от гостей сорожан 10 человек, поведаниа ради, аще что случится тайно, оне поведают вборзе на Москве: 1 — гостя Василья Капцу, 2 — Сидора Олферьева, 3 — Костянтина Волка, 4 — Кузму Ковырю, 5 — Семена Онтонова, 6 — Михаила Сараева, 7 — Тимофея Весякова, 8 — Дмитрея Черного, 9 — Ивана Шиха, 10 — Дмитрея Саларева. Тогды же возвеяша силнии вётри по Березовице широце. Тогда воздвигошася великиа князи руския, а по них дети боярские, успешно грядут, аки чаши медвяныя пити и стеблия виннаго ясти. Но не медвяныя чаши пити, ни стеблия винного ясти, но хотят чти добыти и славного имени в веки. Возвеявшу со востока ветру, а в нем гром и молния. Но ни гром, ни ветр, но стук стучит и гром гремит по зоре по ранней: возится князь Володимер Ондреевич реку Москву на Красном перевозе Брашевском.
Князь же великий приехал на Коломну в суботу, на память святаго отца Моисея Мурина. Туто же быша мнози ратницы и воеводы стретоша его на речке на Северке. Епископ же Герасим стрете его во вратех градных со живоносными кресты и с чюдотворными иконами и со всеми клиросы, и оградив его крестом и молитву сотворив: «Спаси, боже, люди своя». Во утрия же день повеле князь великий выехати всем воеводам на поле Дебиче и всем людем сниматися во святую неделю по заутрени. И начата мнози гласы ратных труб трубити и варганы степути и стези ревут наволоченыя в саду Панфилове. Сынове Рустии наступиша поля Колсцменския, яко не мощно их никому же презрети. Князь же великий выеха з братом своим и виде множество людей и возрадоватися и уряди коемуждо полку воеводу. А к себе приим князи белозерския, храбри бо бяше, а брату своему дал князи ярославские. А правую руку себе уряди, а левую руку брата своего князя Володимера. А князя Глеба дрютцкого передовой полкъ, Дмитрей Всеволожь, да брат его князь Володимер, коломенского же полку воевода Микула Васильевич, володимерского же полку воевода Тимофей Волуевич, костромского же полку воевода Иван Родивонович Квашня. Переславской же воевода Ондрей Серкизов. У князя же у Володимера воевода Данило Белеут, Констянтин Конанович, князь Федор елетцкой и воевода мещерской. Князь Юрьи да князь Ондрей с своими полки приидоша.
Князь же великий урядив полки и повеле им Оку реку возится. Заповеда же всякому человеку, хто пойдет по Рязанской земле, по вотчине их, да никто же не прикоснетца ни единому власу земле их. Сам же взем благословение от епископа Коломенского и перевезеся Оку реку. И ту ставше послаша третью сторожу избранных витязей и рече им: «Нолни своима очима видитеся с татарскими полки». А посла Семена Мелика, Игнатья Креня, Фому Тынину, Петра Горского, Карпа Олексина, Петрушу Чюрикова, и иных многих посла с ними. И рече князь великий Дмитрей брату своему князю Володимеру: «Поспешим, брате, противу безбожных сих печенег и не отовратим лица своего от безстудных сих. Аще нам случится смерть, то дома живучи умрети же, а от смерти не избыти нигде же». И рече: «Всяк идый путем призывает родители своя и сродник Бориса и Глеба».
Слышев же то князь Олег рязанский, яко князь великий Дмитрей Иванович собрал воя многа з братом своим со князем Володимером Ондреевичем и идет противу безбожному Момаю, а сердцем своим не упал, но твердою своею верою крепко хощет с печенеги битися и имеет упование на единаго бога, князь же Олег нача с места на место преходити и нача глаголати ко своим бояром: «Не качаемому делу неудобь разумети. Аще бы ми мощно послати ко многоразумному Ягайлу таковаго вестника, како мыслити нам, уже бо застал пути наши, но аз убо чаях по правилом, яко не подобает великому князю противу безбожнаго царя стояти. Ныне убо что се здумал, откуду сей хощет помощи, противу безбожнаго царя стояти. И рекоша ему бояре его: «Мы слышахом за 15 дни до сего дни, но тебе того не смели поведати, сказывают в вотчине его калугер имянем Сергей свят и прозорлив велми, но тот де и благословил его и вооружил противу нам, но еще и от своих калугер дал ему пособников». И слышав то Олег нача боятися и нача ратовати на свои бояре: «Почто ми есте преже сего дни не сказали, дабы шед умолил царя, да ничто б зла сотворил, но горе мне, изгубих си ум. Но паче не аз един оскудех умом, но и боле мене разумел Ягайло литовски, но и тот оскудех умом, не оного же взыщет бог, но мене. Он имеет закон гугниваго Петра, аз же имех правый закон, но что ради зло сотворих. Того бо ради о мне рече: «Аще раб не сохранит закона господина своего, то бьен будет много». Ныне убо что сотворю и которому вдамся, что ми здумал мои худый ум, чтоб ныне приложился к великому князю Дмитрею и поработал бы ему, но он не приимет мя, ведает бо измену мою. Аще ли приложуся к поганому Момаю, то поистине буду враг на веру христьянску, яко оного новаго Святополка земля мя пожрет. Не токмо княжениа лишен буду, но и живота гоньзнуся. Аще бо господь по них, то никто же им может зла сотворити, но и еще об них молитва прозорливаго старца к богу. Аще ли ни единому от них помощи не сотворю, то в прок ото обоих, како могу прожити. А ныне которому присягу имею.
Ягайло же, по прежереченному уроку своему, совокупи Литвы много, и Варяг, и Жомоти, поиде на помощь к Момаю. И прииде Ягайло в. Одоев и слыша, яко Олег рязанский убояся, и пребысть Ягайло оттолева, не подвизался из Одоева, и нача разумети суетнаго своего помысла, и виде совокупление свое раздно, и нача рватися и сердитовати, и нача имати паны своя: «Егда не достало мудрости человечи, николи же бо Литва от Резани не приимаше разума, иже изведени есмя от ума от князя Олга рязанского, сам бо ныне погибл есть: пребудем убо зде, донде же услышим Московского победу».
В то же время услышели князь Ондрей полотцкий и князь Дмитрей брянский Олгердовичи, что велика туга належит великому князю Дмитрею Ивановичи) московскому и всем православным христьяном от безбожнаго царя Момая. И рекоша: «Отъидем мы к великому князю московскому на помощь, беста бо есми отцем и братом ненавидими, но богом возлюблени, бе бо есмя едино крещение, от мачехи своея княгини Анны, яко клас доброплодный тернием подавляеми». Не свещаста бо ся промежи собою князи, и посла князь Ондрей к брату своему ко князю Дмитрею тайно грамоту, в ней же писано: «Веси ли, брате мои милый, яко отец наш отверзе нас от себе. Но паче отец небесный присвой ны к себе и дав нам закон свой ходити по нему и отрешитися нам пустошные суеты. Но скончаем подвиг добрый Христу, начальнику христьянскому. Пойдем, брате, к великому князю на помощь. Ныне, брате, великому князю московскому велика туга належит от поганых измалтян, но еще и брат наш Ягайло поработает [279] ему, но Олег рязанский приводит их. Нам же подобает апостольское слово скончати: «Братиа, в бедах пособники бывайте». И помыслив, что нам родителем противитися. И евангелист Лука рече, усты спасителя нашего: «Предани будете родители ваши и братьею, умрети имате имяни моего ради, претерпевый до конца той спасен будет». Но излезем, брате, от подавляющаго сего терния и присадимся к истинному винограду крестьянскому, делателю нам рукою христовою. Ныне, брате, подвигнемся не земнаго ради живота, но небеснаго, еже даст господь творящим волю его». Прочет же грамоту князь Дмитрей нача плакатися от радости, рече: «Владыко человеколюбче, дай же рабом своим хотение совершити и сего почесть добраго подвига показати, его же открыл еси брату своему старишему. Днесь, господине, по твоему изволению, готов есми, колко моего войска готови суть со мною вкупе, божиею благодатию совокуплении быхом иныя деля брани иалежащих от дунайских варяг. Но ныне, брате, слышах, яко приидоша ко мне медокормци из Северы, а кажут: князь великий на Дону туто хощет ждати поганого Момая. И подобает нам итти на Северу и туто совокупитися. И коим путем утаимся брата своего Ягайла, дабы нам не бранил.
По малех же днех снидошася желанно два брата со всеми своими силами. И видевше и возрадовашася, яко же иногда Иосиф с Беньямином, изглядавше свое многое войско и возвеселишася сердцем. Бяше бо вооружени нарочитый воини и ратници. И приспев борзо на Дон и наехавше великого князя еще об сю сторону Дону, на месте нареченном Березуй. И ту совокупилися великие полкы. Князь же великий Дмитрей Иванович з братом своим со князем Володимером Ондреевичем возрадовашася велми велице их силе, яко неудобь видети таковому востанию, яко братия оставивша брата поругана, яко же иногда поругашеся волсви Ироду, приидоша сии в помощь нам. Князь же великий почти их великими дары, тако же в путь идоша. радуяся о святем дусе, земнаго же всего отвергшеся, чающе небеснаго живота, часа смертнаго. Рече же князь великий: «Братия моя милая, коея ради потребы приидоста семо. Но господь посла вас в путь свой, воистину естя ревнители праотца нашего Аврама, яко от племени воскорми Лота. Яко аще подобии естя доблестьвенному великому князю Ярославу, яко той отомсти обиду братии своей». Скоро же весть посла ко преовященному митрополиту Кипреяну и рече: «Яко Олгердовичи приидоша ко мне со многими силами, а брата своего Ягайла оставиша». Вскоре же весть прииде к митрополиту Кипреяну. Митрополит же востав и прослезися, слышев таковое чюдо, и нача молитву творити: «Господи, владыко человеколюбие, яко супротивний наши ветри на тихость предлагаются». Посла во вся зборы церковныя и во обители святыя повеле молитвы творити день и нощь ко вседержителю богу. Но вборзе посла во обитель ко преподобному старцу Сергею. Княгини же великая Овдотья, слышев то великое божие милосердие, многи милости сотвори убогим, сама же непрестанно ходи ко церкви день и нощь. Но на предлежащее возратимся.
Князю же великому бывше на месте Березуи, приспе же день сентября 5, на память святаго пророка Захарии, и еще приспе память сродника его святаго князя Глеба Владимеровича. И приехаша два от страж его, Петр Горьский да Карп Олексин, и приведоша язык нарочит, яже от велмож царевых. Той же язык поведает великому князю, яко царь уже на Кузмине гати, но не спешит того ради: ожидает Ягайла литовского и Олга рязанского, твоего же, царь, собрания не ведает. По преже писанному Ягайлову совету, на третий день имать быти на Дону. Князь же великий спроси его о силе его, он же рече: «Неисчетное множество исчести некому». Князь же великий нача думати з братом своим со князем Володимером Ондреевичем и с новонареченною братьею, со князи литовскими: «Зде ли нам ждати Мамая или итти за Дон». И рекоша ему Олгердовичи: «Аще ли, господине, хощеши крепкаго войска, то сего дни повели возитися за Дон, да не будет ни единаго мыслящего назад, да всяк бьется без лести. А велицей силе его не веруй, яко же не в силе бог, но в правде». Ярослав бо перевезеся реку Святополка победи, Александр реку перешед короля Свейского победи. И ты, бога нарек, тако же сотвори. Аще побьем поганых, то вси живи будем, аще ли нас побьют, то вси общею смертью умрем ото князя и до простых людей. Тем бо словесем крепится великое войско твоих витязей.
Князь же великий Дмитрей Иванович повеле успешно всему войску возитися за Дон, стражее же ускоряют, яко татарове ближают ужасно во ярости, возрадовашася радостию великою, зря своего желаннаго подвига, его же на Руси вожделеша за многи дни. Приидоша же на место то волци, по вся дни воюще непрестанно, гроза велика. Полком же храбрым сердце утвержается, уже вранове необычно слетошася, не умолкают, галицы своею речью говорят. Орли же мнози усть Дону налетеша, и ту клегчюще, ждуще дни грознаго и богом изволеннаго, в онь же день имуть стертися множеству трупу человечьчю и крови их пролитися. От таковыя страсти, аки морским водам, от великия грозы древа прекланяются, трава постилается. Мнози бо наполнишася духа храбра, уже земнаго не помышляюще ничто же, но видяще кождо пред очима. Уже бо поганин студом помрачаются, видяще погибель живота своего, поне же погибе память их с шюмом. Правовернии же человеци просвящаются, радующеся, чающе оного обетованиа и прекрасных венец от руки вседержителя, о них же поведа преподобный Сергей старец.
Вестницы же ускоряют яко царь ближает. Прибегоша же 7 стражей в 6 час дни, Семен Мелик со дружиною своею, а за ним гонишася много татар, мало его не угопиша, уже бо узреша полки русский, и возратишася ко царю, и поведаша ему, яко князи русския ополчишася при Дону, божиим промыслом, многое множество людей, но царю вчетверо того сказаша. Нечестивый же царь разумев и разжен диаволом на свою пагубу, крикнув и напрасно испусти глас свой и рече: «Се ли велика сила моя, аще сего не одолею, како возращуся восвояси» И повеле царь своим вооружатися. Семен же Мелик поведает великому князю, яко царь на Гусине броду, едина нощь промежи нами их, утре будут на Непрядву реку: «Тебе же подобает, великому князю, сего дни исполчитися, утре бо на нас ускорят татарове». Нача же князь великий з братом своим и с литовскими князи до 6-го часа полки уряжати. Некто же воевода приеде с литовскими князи, имянем Дмитрей Бобров, родом земли Волынския, нарочит бе воевода и полководец, и изряден во всем по ряду, сих велми по достоянию уставил полки, елико комуждо подобает, где стояти. Князь же великий поим брата своего князя Володимера и литовские князи и все князи и воеводы и выехаша на место высоко и видев образ спасов воображен во христьянских знаменних, аки некия светилницы солнечныя, луча испущающе и всюде светящеся, озаряюще все христолюбивое воинство. И стязи ревут наволоченыя, простирающеся, аки облаци, тихо трепещуще, хотят промолвити. А у богатырей горугови аки живи пашутся. Доспехи же русския, аки вода силная, во вся ветры колебашеся, и шеломы на главах их, аки утреняя заря во время солнца ведреного светящеся, еловци же шеломов их, аки поломя огняное пашетца. Мысленно бо видети и жалостно слышати таковое русских князей собрание и удалых витязей учрежение. И тако в себе равно единодушно друг за друга хотяще умрети и вси единогласно вопияху: «Боже святый, призри на ны, даруй нашему православному великому князю победу на поганых, яко и Констянтину, покори врази под нозе его, якоже Моисею на Амалика и кроткому Давыду на Голияда» И увидевше князи литовския и ркуще: «Ни есть достойно при нас и преже нас таковому востанию быти. Подобно суть македонскому войску, мужеством же подобии гедеоновым снузницы, господь бог своею силою вооружил их».
Князь же великий видев полци свои вельми учрежены достойно и сшед с коня доловь и пад на колену прямо великому полку, черному знамени, на нем же бе образ владыкы господа нашего Исус Христа, из глубины сердца нача призывати велегласно: «О, владыко вседержителю, виждь смотреливым си оком на люди своя, иже твоею рукою сотворени суть и твоею кровию искуплени из работы вражия. Внуши, господи, глас молитвы их и отоврати лице свое от нечестивых, иже творят зло рабом твоим. Молю бо ся образу твоему святому, и пречистой твоей матери и твердому и необоримому молитвенику о нас, тебе русскому святителю, на его молитву надеюся, смею призивати имя твое святое». Князь же великий всед на конь свой и яача по полком ездити со князи и с воеводами и коемуждо полку рече своими усты: «Братиа моя милая, сынове русския, молодыя и великия, уже нощь приспе, а день приближися грозный. Бдите и молитеся и крепитеся, господь силен во бранех, и зде пребудем кождо на месте своем. Во утрии же день поспешите, братия, надобет урядитися, уже бо гости наши ближают, на реце на Непрядве. Во утрии же день имамы вси пити общюю чашу смертную, поведеную. Тое боесмя чаши еще на Руси жадали за многа дни. Но уповайте на бога жива, мир вам братия». Отпусти же брата своего князя Володимера Ондреевича вверх по Дону в дуброву, яко утаитися полку его. И дав ему своего двора избранных витязей, и еще отпусти с ним известнаго воеводу Дмитрея Волынца.
Уже нощь приспе светносного праздника рожества святыя богородица, дни же одолжившуся и сияющу, бысть же тогды теплота и тихость в нощи той, и мрачныя росы явишася. Поистинне, нощь не светла неверным, а верным же просвещена есть. И рече Дмитрей Волынець великому князю: «Повем тебе, княже, примету свою искусную, уже бо долго нощи вечерняя заря потухла». Князь же великий Дмитрей Иванович, поим с собою брата своего князя Володимера и литовские князи едины, и выехаша на поле Куликово, и став посреди обоих полков, и обратися на полк татарской, и слыша стук велик и клич, аки торги снимаются, аки гради зижуще, аки трубы гласяще. И бысть назади их грозно волци воюще велми, по десной же стране ворони кличют. И. бысть глас велик птичь: вранове же играют по реце той, аки горы колыбашеся, по реце той по Непрядве гуси и лебеди непрестанно крылы плещуще, необычную грозу подают. И рече Волынец великому князю: Слышасте ли сиа?» И ркуще ему князь великий: Слышим, брате, гроза велика». И рече Волынец: «Призываю княже, обратитеся на полк русский». И бысть тихость велика. И рече великому князю: «Что слышасте, господине?» Он же рече: «Ничто же, токмо видехом огневи многи, и зари мнози снимахуся». Рече же Волынец: «Оставите, княже господине, добра знаменна, призывайте бога, не оскудей верою». И паки рече: «Аще ми вера есть». И сниде с коня и пад на десное ухо и приниче на землю и предлежа на долг час и воста и абие пониче. И рече ему князь великий Дмитрей Иванович: «Что есть, брате?» Он же не хоте сказати. Князь же великий много нудив его, он же рече: «Едина ти есть на пользу, а другая не на пользу. Слышах землю плачющюся на двое: едина страна, аки жена некая вдовица, а другая страна, аки некая девица, аки свирель просопе плачевным гласом. Аз же много тех примет пытах, и сего ради надеюся о бозе святем и святых мученик Бориса и Глеба, сродники вашими, аз чаю победы на поганых, а наших много падет».
Князь же великий то слышав и прослезися. И рече: «Будет, господине, победа». И рече Волынец: «Не подобает сего, государю, в полцех поведати никому же, но токмо бога молити и святых его призывати».
И рано утре начата на кони своя садитися и повеле всякому крестом огражатися, то бо есть победа на поганых. В ту же нощь нехто муж имянем Фома Хабычеев, разбойник, поставлен сторожем от великого князя на реце на Чюдо на Михайлово крепкою сторожою от поганых. Сего же уверяя бог и откры ему видение в нощь сию. И виде на высоте облак изряден прииде от востока велик зело. И от полудненыя страны приидоша два уноши светлы зело, имуще в руках своих по мечю остру и ркуще полковником татарским: «Кто вы повеле требити отечество наше? Нам дарова господь стрещи его, начнем сещи их, то ни един от них не избысть». И оттоле человек той верен бысть и целомудр. И наутриа поведа великому князю единому. Он же глагола ему: «Не глаголи сего никому же». Сам же востав и воздев руце на небо и нача плакатися и глаголати: «Господи, владико человеколюбие, молитвами святых мученик Бориса и Глеба помози ми, яко Моисею на Амалика и прадеду нашему великому князю Александру на хвалящагося на римского короля Магнуша, и разорив его отечество. Но поели на ны милостью свою и просвети нас благоутробным своим милосердием. Не предай же нас, раб своих, на смех поганым, да не порадуются врази наши и да не ркут в странах своих: «Где есть бог их, на него же уповаша»? Помози, господи, православному христьянству, иже имянуют имя твое святое».
Приспе же праздник сентября 8, начало спасенна нашего, рожеству святей богородицы, свитающу пятку, восходящу солнцу, и бысть утра мгла. И начата стязи христьянстии простиратися и трубы мнози трубити. Уже бо русских князей и воевод и всех удалых людей кони укротеша, глас же трубный кождо под своим знаменем, полци же идоша, елико как кому повелеша по поучению. Часу же второму наставшу, начата трубити ото обоих стран. Татарския же трубы яко онемеша, а русския полки утвердишася. Еще полк с полком не видитца, поне же бо утро велми мгляно. И земля под ними стонет, грозу подает на восток до моря, а на запад [280] до Дуная, поле прегибающеся, кровавыя реки выступающе из мест тех. Великому же князю преседающе на борзый конь и ездящу по полком глаголющу: «Отци и братия мои, господа ради подвизайтеся, святых ради церквей и веры ради христьянския. Сия бо смерть не смерть есть, но живот вечный. Ничто же убо земнаго не помышляйте и не желайте брате земнаго живота, но да венцы увяземся от Христа бога душам нашим».
Утвердив же полки русския, и спиде с того коня на иной конь и совлече с себя приволоку царьскую и в ыную облечеся, той же конь даст под Михаила под Ондреевича под Бренка и ту приволоку на него положи, иже бе любим паче меры, и то знамение повеле под ним возити. И под тем знаменем убиен бысть за великого князя. Князь же великий став и воздев руце свои на небо и вложи в недра своя, выим крест живоносный, на нем же бе воображение страсти господни, в нем же бе древо животное, восплакася горко и рече: «На тебе же надеюся, конечное живоносное древо, крест господень, иже сим образом явися царю Констянтину греческому, и дал еси ему брань сущу на нечестивых и не оскудным образом победи их. И не могуть обрезаннии человеци противу образа твоего стояти. И тако удиви, господи, милость свою на рабе своем». Се же ему глаголющу, в тоже время привезоша ему книги от преподобнаго игумена Сергея, в них же бе написано великому князю и всем русским князем мир и благословение и всему православному войску. Князь же великий от преподобнаго приим писание и прочет и целова посолника его любезно. Тем же писанием, аки бронями некими, вооружився твердо. Еще же даст ему от старца дар посланный, хлебец пречистые богоматери. Князь же великий сьед хлебец святыя троица: «Пресвятая госпоже богородице, помогай нам молитвами твоего игумена Сергея». И. приим конь свой и взем палицу свою железную и подвижеся ис полку вон и восхоте преже сам почати от горести душа за свою обиду. Мнози же князи русския, и воеводы, и богатыри, удержаша его и возбраниша ему: «Не подобает тебе, государю, самому в полку битися. Подобает тебе особе ё полку стояти и нас разсмотрите, то пред кем нам явитися. Егда спасет тебя господь, великого государя, и кому случитца смерть или живот, и ты почему разумеешь, кого как чтити и кого како жаловати. Мы же вси готовы есмя головы своя положити за тебя, за ласкова государя, а тобе подобает память творити и в книгах писати памяти деля русских сынов, иже по нас будут, яко же иногда Леонтей Феодору Тирону память сотворити. Аще ли тебе единаго изгубим, то которыйуспех будет нам. И будем яко стада овчие не имущи пастуха, учнем скитатися по пустыням и пришед волцы расхитят ны, и кто может нас собрати. Тебе же государю подобает спасти себе и нас». Князь же великий прослезився и рече: «Братия моя милая, добры ваши речи и не могу отвещати противу вас, известно бо глаголете, но паче спейте, токмо похваляю вас. Вы бо есте блажении раби, но паче весте и разумейте мучение святаго мученика Арефы, егда мучен бысть царем Амиритским и Дунасом Жидовином, и по многих муках повеле его царь усекнути. И крепцы его воины и доблии воеводы, един пред единым, спешит на преди посечен быти. И единоумно вси главы своя под меч кланяху, видяху конец живота своего. И един некоторый воевода возбрани своему войску и рече: «Ведаете, брате, не аз ли у земнаго царя на пиру преже вас чару приймах. А ныне тако же хощу преже вас христову чашу пити и преже вас умрети и венець от рукы христовы приняти». И приступив воин главу ему отсече и последи 500 воин усечени быша. И ныне, братие, кто есть боле мене в русских сынех, но аз вам глава, а мне бог глава, вся бо от господа благая прияхом, а злых ли не хощем терпети. На мя бо единого вся си воздвигошася и вижу вас побиваемых, а к тему прочее не терплю, да опщую чашу имам с вами пити и общею смертию имам умрети с вами вместе».
Полци же начаша сступатися. А передовой полк ведет Дмитрей Всеволожь, да Володимер брат его. А с правую руку идет Микула Васильевич с Коломенцы и с ыными со многими. Поганий же идут обапол, негде бо им разступитися. Поганых много, а места с них нет. Безбожный же царь выехав с трема с темными князи на место высоко зря человеческаго кровопролития. Уже бо близ себя сходятся. Выеде же печенег ис полку татарского пред всеми, мужеством являяся и хоробруя, подобен есть древнему Голияду. Видев же его Пересвет чернец, любчанин родом, иже бе в полку у Владимера у Всеволожа, и двигся ис полку вон и рече: «Сий человек ищет себе подобна, аз же хощу с ним видетися». И бе на нем шелом архаггелского образа, вооружен бе скимою по повелению игумена Сергея. И рече: «Отци и братия моя, простите мя грешнаго, и брат мои Ослебя моли бога за мя». И напусти на Печенега того и рече: «Игумен Сергей, помози молитвою своею». Он же паки устремися противу ему. Крестьяне же вси воскликнуша: «Господи, помози рабу своему». И ударишася крепко, мало что земля под ними не проторжеся. И спадоша с коней оба на землю и умроша, ни един ни от единаго не отъиде.
И наставшу третьему часу дни. Видев же се князь великий и рече: «Видите, братия, гости наши ближают нас. Водят промежи собою поведеную, весели уже быша, и рече: «Братия, руокия удалцы, время приближися, а час прииде». Удариша же кождо по коню своему и кликнув: «Боже христьянски, помози нам». И ступишася обои вой и крепко бьющеся, не токмо оружием, но и сами о собя избивахуся друг о друга, под конскими ногами умираху, от великие тесноты задыхахуся, яко не мощно бе им вместитися на поле Куликове. Еще бо место тесно межи Доном и Непрядвою. На том бо поле сступишася силнии полци вместо, из них же выступаша кровавы [281] зари, от мечнаго сияниа яко молниа блистают. И бысть троскот от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечениа, не мочно бе зрети грознаго часа смертнаго, во един час в мегновении ока от колка тысяч погибает созданиа божия. Воля божиа совершается. Час же 4 и 5 бьются, не ослабеют христьяне. Уже бо 6-му часу наставшу, божиим попущением и грех ради наших, начаша поганий одолевати. Мнози же велможи избиени бысть от поганых, удалыя же витязи яко древо дубравное скланяхуся на землю. Под конские „копыта мнози сынове русския сотрошася. Самого же великого князя уязвиша, он же уклонився от войска и сниде с коня и с побоища, яко не мощно ему битися. Мнози об стязи великого князя подсекоша татарове, но божьею силою не требишася, но паче укрепишася. Се же слышахом от вер наго самовидца глаголюща. Сей же бе от полку князя Володимера Ондреевича, поведа великому князю видение: «В 6 годину дни над вами небо отверсто, из него же изыде багряна заря и над вами ниско дръжашеся, той же облак исполнен рук человеческых. Кояждо рука держаше венцы, ова потыри, ова проповеди пророческия, а из ыныя же, аки нения иныя дарове различныя. Внегда же наставшу 6-му часу, мнози венци испустишася на русския полки». А поганий же от всюду заидоша, оступиша около христьян, зане же оскудеша христьяне, но все поганыя полки.
Князь же Володимер Ондреевич не моги победы терпети и рече Дмитрею Волынцю: «Беда, брате велика, что убо ползует наше стояние, то же на смех будет нам, да кому будет нам помощи». И рече ему Дмитрей: «Беда, княже, велика, не уже година наша пришла, всяк бо начиная без времени беду себе наносит. Мало еще потерпим до времени подобнаго и умолчим, в он же имам дати воздарие врагом нашим. В сии час бога призывайте, осмаго часа ждите, в он же имать быти благодать божия». Воздвиг руце свои на Цебо и рече: «Господи боже отец наших, сотворивый небо и землю, не дай же нас поработити врагом нашим, ни порадоватися врагу диаволу, но мало показни, а много помилуй». Бедно зрети детем боярским своего полку убиваема, плачющуся и непрестанно рвущеся, аки соколи аки званнии на брак сладкаго вина пити. Волынец же возбраняше им глаголя: «Пождите мало еще, есть бо вам с кем утешитися». И приспе же час осмый, абие дух южны потягну звади их. Возопи Волинець гласом великим князю Володимеру: «Час прииде, а время приближися». И паки рече: «Братиа моя и друзи, дерзайте, сила бо святаго духа помогает нам». И единомыслено из дубравы выехаша, яко уношенныя соколы, и ударишася на многи стада гусиныя. И стязи крепко направлены грозным воеводою, бяше же отроци, аки лвом, и ударишася на овчия стада. Поганий же видевше и крикнувше глаголюще: «Увы нам, паки Русь умудриша, унши люди с нами брашася, а доблии все соблюдошася».
И обратишася поганий и даша плеща и побегоша. Сынове же русские силою святаго духа бьяхуть их, помощию святых мученик Бориса и Глеба. Бежаша же татарове и глаголюще ельцинский: «Увы, тобе честный Момаю, высоко вознесеся до небес и до ада сшел еси». Мнози же мертвыя помагаху нам и секуще без милости, ни единому от них не избежати, но уже кони их утомилися. Мамай же видев победу свою и нача призывати боги своя: Перуна, и Соловата, и Мокоша, и Раклея, и Гурса, и великаго пособника Бахметя. И не бысть ему помощи от них ничто же, сила бо святаго духа, аки огнем, пожигаеть их, татарьския полки русскими мечи секут. Момай же видев победу свою и рече своим улусом: «Побегнем, брате, и ничто же добра не имам, но токмо головы унесем свои». И абие побеже с четырма мужи. Мнози же христьяне за ним гонишася, но не одолеша, кони бо их потомишася, и понивше возратишася. И обретоша трупия мертвых об он пол реки Непрядвы, иде же бе непроходно полком русским.
Сия убо победа есть от святых мученик Бориса и Глеба, о них же провиде Фома разбойник, егда стоял на стороже. Неции же всех догониша и возращахуся кождо под свое знамя.
Князь же Володимер Ондреевич ста на костех татарских под черным знамянем и не обрете брата своего великого князя Дмитрея Ивановича в полку, токмо едины князи литовския. И повеле трубити собранною трубою, и пожда час, не обрете брата, своего великого князя, нача плакатися и кричати, и по полком ездити, и не обрете брата своего. И глагола: «Братия моя, кто виде или кто слыша своего пастыря? То перво поражен пастырь, и овца разыдутся». И рекоша князи литовския: «Мы мним, яко жив есть но уязвен вел ми, егда в трупе мертвых будет». А иной рече: «Аз пятого часа видех его крепко бьющеся с четырма татарины, но нужно бе ему велми». Юрьевской же уноша, некто Степан Новосилской: «Аз видех его пред самим твоим приходом, пеша идуща с побоища, но уязвленна велми, того бо деля не дах ему коня, гоним есми трема татарины, по милости божии, едва от них спасохся, а его есми соблюл». И рече князь Володимер Ондреевич: «Да известно ли еси видел его. Имите ми, брате, веру; аще кто обрящет брата моего, то поистинне боле у нас будет». Рачителнии же отроцы разсунушася по побоищу по великому. Овии же наехаша Михаила Александровича Бренка и чаяша его великим князем, инии же наехаша князя Федора Семеновича Белозерского, и чаяше его великим князем, зане же приличен бяше. Некий же воини, великии витязи, уклонишася на десную страну в дубраву, единому имя Сабур, а другому Григорей Холопищев, родом же оба костромичи. И мало выехаша с побоища, наехаша великого князя бита велми и отдыхающа под древом березою. И видевше его скочиша с коней и поклонишася ему. Сабур же скоро возратися ко князю Володимеру Ондреевичю и поведа ему, яко князь великий добр, здоров и царствует в веки. Вси же князи и воеводы наехавше скоро снидоша с коней и поклонишася ему, глаголюще: «Радуйся, о вседрагий наш княже, вторый Александр и Ярослав новый, победитель врагом нашим. Сия победа честь тебе, нашему государю, подобает». Князь же великий едва с нужею проглагола: «Поведайте ми победу сию». Рече же ему князь Володимер Ондреевич: «По милости божии и пречистой его матери и молитвами сродник наших Бориса и Глеба и Петра московского святителя и игумена Сергея и всех святых молитвами, врази наши побеждени суть, а мы спасохомся». Князь же великий, то слышав, воста и рече: «Сий день, иже сотвори господь, возрадуемся и возвеселимся в онь, сий день веселитеся людие». И рече: «Велий господь и чюдна дела твоя, ни едино же есть слово доволно к похвалению чюдес твоих. Вечер водворится плачь, а заутра радость». И рече: «Хвалю тя, господи боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не дал еси нас в поругание врагом нашим и не дал еси нас в похвалу иному языку, иже нам умыслиша и над ними збышася». И рече: «Суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешных, аз же в веки уповаю на тя».
И приведоша ему конь кроток и всед на него, выеха на побоище и виде многое множество битых, войско свое, а поганых вчетверо того избито. И обратися к Дмитрею Волынцу и рече: «Воистинну многоразумен еси человек и неложна примета твоя, подобает ти всегда воеводствовати». И нача з братом своим и со оставшими князи ездити по побоищу, радостныя слезы испущающе, и наехаша на место, на нем же лежит 15 князей бел озерских, убитых вкупе, толми напрасно бьющеся, един единаго ради умре. И близ Ту лежит убит Микула Васильевич, над ними же став государь над любезными рабы своими, нача плакатися и рече: «Братия моя милая, князи русския, аще есте дерзновение получили от бога и молитеся о нас, вем бо яко слушает вас бог». И паки на иное место приехал и наехал любовника своего Михаила Ондреевича Бренка и близ его лежит Семен Мелик, твердый страж, и близ его лежит Тимофей Волуевич. Над ними же став князь великий плакася и рече: «Братиа моя милая, моего деля образа Михайло убен еси, кто бо таков раб моги государю служити, яко мене ради на смерть сам поехал, воистинну древнему подобился еси Авису, иже ис полку Дарьева выехал». И паки рече Мелику: «Крепкий мои стражу, твоею стражею крепко пасомы есмя». Прииде же на иное место, обретоша Пересвета чернца и близ его лежаща нарочитого багатыря Григорья Капустина. И рече князь великий: «Братия, видите ли своего чиноначалника? Той бо победи подобна себе, от него же было пити многим людем горкую чашу». И став на месте своем и повеле собранною трубою трубити. Храбрыя же доволно испыта оружия своя, о сыны измаилтеския, со всех стран грядуще, аки соколи слетаются под трубный глас, весели ликующе, ови богородичныя стихи поюще и мученичны подобныя, ови крестныя.
Собранным же всем людем, князь же великий ста на костех татарских и рече: «Считайтеся, братия, колких у нас воевод нет и колких молодых людей». Говорит Михайло Александрович московской боярин: «Нет, государь, у нас 40 бояринов московских, да 30 бояринов серпоховских, да 30 панов литовских, да 22 бояринов переславских, да 20 бояринов костромских, да 30 бояринов володимерских, да 50 бояринов суздалских, да 40 бояринов муромских, да 34 бояринов ростовских, да 23 бояринов дмитровских, да 60 бояринов можайских, да 30 бояринов звенигородцких, да 15 бояринов угледких. А изгибло у нас, государь, дружины, посечено от безбожнаго царя Moмая — полтретья ста тысяч, а осталося у нас толко пятьдесят тысяч. Князь же великий Дмитрей Иванович ста посреди их плакася и радуяся, глаголаше: «Братия моя милая, князи русския и бояре местные, сынове христьянстии. Подобает вам тако служити, а мне вас по достоянию хвалити. Внегда упасет мя господь, буду на своем столе на великом княжении, и то по достоянию учну вас жаловати, ныне же кождо своя управите да похороним кождо ближнего своего, да не будет во снедь зверем [282] христьянская телеса». Князь же великий стоя за Доном, донде же розобраша христьянская телеса с нечестивыми, да не истребятся праведныя с нечестивыми. Христьян бо похорониша, сколко успеша, а нечестивыя повержени быша зверем на снедение.
Князь же великий Дмитрей Иванович возратися оттуду в богохранимый град Москву во свою отчину с победою великою, одолев ратных, победив враги своя, и мнозии вой его возратишася, яко обретающе корысть многу. Поведаша же великому князю Дмитрею Ивановичю, что князь Олег рязански посылал Момаю на помощь свою силу, а сам на реках мосты переметал. А хто поедет з Донского побоища сквозе его отчину Рязанскую землю, и тех велел имати и грабити. Князь же великий Дмитрей Иванович хоте противу на князя Олга послати свою рать, и се внезапу прнехаша к нему бояре резанские и поведаша, что князь Олег повергл свою землю Резанскую, а сам побеже, и со княгинею и з детми и з бояры. И молиша его много о сем, дабы на них рати не послал, а сами ему биша челом и урядившеся у него. Великий же князь Дмитрей Иванович приим челобитье их, рати на них не посла, а на рязанском княжении посади наместники своя.
Тогда же Момай не во мнозе убежа и прибежа в землю свою, не во мнозе дружине, видя себе побежена и посрамлена и поруганна, и паки гневашеся и яряся зело. И собраша остаточную свою силу, еще восхоте изгоном итти на Русь. И сице ему умислившу, и се прииде к нему весть, что идет на него некий царь со востока именем Тактамыш из Синие Орды. Мамай же уготова на нь рать, и с тою ратью готовою поиде противу ему. И стретошася на Калках и бысть им бой, и царь Тактамыш победи Момая и прогна его. Мамаевы же князи сшедше с коней своих и биша челом царю Тактамышу и даша ему правду по своей вере и яшася за него, а Момая оставиш а поруганна. Момай же то видев и скоро побежа с своими единомысленики. Царь же Тактамыш посла за ним в погоню воя своя, Момай же побежа перед Тактамышевыми гонители и прибеже близ города Кафы, и сослася с ними по докончанию и по опасу, дабы его приняли на избавление, донде же избудет от всех гонящих его. И повелеша ему. И прибеже Момай в Кафу со множеством имениа, злата и сребра. Кафинцы же свещашася и сотвориша над ним облесть, и ту от них убьен бысть, и тако конец безбожному Момаю. А сам царь шед взя орду Момаеву, и царици его, и казны его, и улусы все пойма, и богатество Момаево раздели дружине своей. И отпусти послы на Русь к великому князю Дмитрею Ивановичю и ко всем князем русским, поведа им свои приход, как сел на царстве и победил спорника своего и их врага Момая, а сам седе в Волжьском царстве. Князи же русския посла его отпустиша с честию и з дары, а сами на весну ту за ними послаша в Орду ко царю коиждо своих киличеев со многими дары.
Сказание о мамаевом побоище
распространенная редакция
По списку Государственной Публичной библиотеки
имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде
(собрание Погодина, № 1414)
Подготовил к печати
Л. А. Дмитриев
В лето 6889. Сказание о Донском бою
Похвала великому князю Дмитрию Ивановичи) и брату его, князю Володимеру Андреевичу
Хощем, братие, начата повесть[283] новыа победи, како случися православным Христианом на Дону с безбожными агаряны. Како възвысися род христианьский, поганых уничижение, посрами их суровство[284], яко же иногда Гедеоном на мадиамы, православным Моисеом на фараона.[285] И ныне нам подобает воздати[286] величьствиа божиа: како сътвори волю боящихся его, како способьствуа великому князю Дмитрию Ивановичу володимерскому над безбожныами татари.
Попущением божием от наважениа диаволя въздвижеся цар от восточныа страны именем Мамай, елиньскою верою, идоложрецъ и иконоборецъ, злый христианьскый укоритель. И внииде в сердце его пострекатель диаволь, како всегда напасть деет христианьству. Научи его, како разорити православную веру и осквернити святыа церкви и всему христианьству потреблену быти, яко да не славится имя святое господне в людех его. Господь же елико хощет, то и творит.
Он же, безбожный цар, нача временем диаволим поносими быти, и прьвому отступнику царю Батыю[287]и новому[288] Улиану възревновав.
И начат испытати от старых елень: како той безбожный цар Батый пленил землю Рускую. Сиа вся случися ему от них, паки сказаша ему все: како пленил Батиевь Киев, Вълодимер и всю Русь, Словеньскую землю, великого князя Юриа Всеволодича убил, и иных многых православных князей убил, и святыа манастыри многиа оскврьнил, вселенскую церковь златоверхую разграбил. Ослепи очима, того не разумия: се господу годе бысть, тако и бысть, яко же в они дни Иерусалимь пленен бысть Навходомнасором царем вавилонскым и Титом римскым маловеру. А не до конца прогневается господь, ни в векы враждует.
Слышав же то, безбожный цар от своих агарянь, нача подвижен быти диаволом, и непрестанно ратуа на христианьство. Алпаутом и князем и воеводам нача глаголати, ко приступником своим, яко: «Аз не хощу тако сътворити, како Батый. Да егда дойдем[289] до Руси, убью князя их, и которыа его городи красный довлеет нам тут сидети и ведаем, и владети Русию, и тихо и безмятежно поживем». А не веда того, яко господня рука высока есть.
По малех же днех и по глаголех сих перевезеся великую реку Волгу со всею силою, и иные же многие орды к себе съвокупи, глагола имя, яко «обогатеем рускым златом». И пойде на Русь, яко лев ревы пыхаа, яко неутолим а а ехидна. Дойде же усть рекы Воронежи[290]и распусти силу свою, заповеда всем улусом своим, яко: «Ни един ни пашь хлеба — и будете готовы на руские хлебы».
Слышав же то князь Олег рязанскый, яко цар Мамай кочюет на Броду, и хощет ити на Русь, на великого князя Дмитреа Ивановича московскаго, и посла Олег резанскый посла своего к царю Мамаю безбожному с великою честию, з дары многыми и ярлыки[291] свои исписав к нему сицем образом: «Въсточному царю, вольному царю Мамаю. Твой посажник и присяжник Олег рязанскый многа тя молит[292]. Слышах, господине, — хощеши ити на Русь на великого князя Дмитреа Ивановича московскаго, огрозитися ему. Ныне же весь, господине царю, приспе время твое: злата и богатества много, а князь великий Дмитрей — человек христиан. Егда услышит имя ярости твоеа, то, царю, отбежыт князь великый Дмитрей московьскый в дальныа острови, любо вь Великий Новгород, или на Двину, а то многое богатство московское зсе в твоей руце будет и твоему великому войску в потребу. У мене же, у раба твоего, Ольга рязанскаго, дръжава твоа, царю, да пощадит. Аз бо ти вельми устрашу Русь и велика князя Дмитреа Ивановича. Еще, царю, молю тя: яко оба еси[293] раби твои, но[294] яз велику обиду приах от того князя Дмитреа. Но еще, царю, не то едино: егда обидим, твоим царским именем погрози[295] же ему — он же о том не рядит. Еще же и град мой и Коломну за себе възграбил. И о том о всем, царю, молю тя!»
А другаго же вестника посла скоро к великому и умному и велеречивому Ольгирду литовскому. А посла же явльшуся аки младому детищу. Писа же к нему писание сице послание: «Мудрому и премудрому в человецех, Ольгирду литовскому, князю и кралю милостивому и честну, многим землям государя, Олег резанскый радоватися пишу! Вем бо, яко издалеча мысль есть московьскаго Дмитреа изгоните, а Москвою владети. Ныне же нам приспе время. Аще есть ведомо твоей милости, аще ли ни, то аз ты възвещаю: цар бовеликий и сильний, царемь цар грозный Мамай, идет на него и на его землю. И ты ныне приложися к нему. Тобе даст Москву, да иных ближних городов. А мне Коломну и иные близь мене: Володимер и Муром. А яз дары ему послал, и еще ты ему пошли своего посланника и кацые имаеши дари. Пиши к нему книги и елико сам весы паче мене».
Ольгырд же слышал се рад бысть вельми и фвали другу своему повелику. Рече предстоащим паном пред ним, рече Ольгирд паном: «Мылии мои и велиции панове, слышите великую и крепкую любовь милаго моего друга великаго князя Ольга рязанскаго, видите, яко един Ольг не хощет владети Москвою, но и мне, другу своему поведа: да аз с[296] ним владети имам Москвою». Яко безумный, не ведуще[297], что глаголаше. Паны же стоаше прокликнуша и реша к нему: «Подобает государю милостивому владети Москвою, а сёго гусаря Дмитреа изгоните, а все гради его себе разделите. Злато же и сребро и все узорочие Московские земли предайте великому князю Мамаю. А рука ваша безмятежнащарствовати имат». Слышав же Ольгирдь сиа словеса от панов своих рад бысть зело и рече има: «Много вам отечествиа и имениа имам даровати в земли Московстей». И оны же падше поклонишася ему. И паки же посла почтив честию великою и дав ему дары многы и отпусти его и[298] рече ему[299], «Рци милому другу моему, великому князю Ольгу резаньскому — ныне же, друже, нарицаю тя господином единой земле Резанстей, и по малых днех будем государи в своей земле Московстей и тамо видети тя имамь, яко брато любезно. Землю же Московьскую под нашу дръжаву разделим, сами же радостно и безмятежно царствовати имам».
О горе безумным сим властелем, яко не разумеющи писаниа, яже рече в книзе псаломстей: «Въскую шаташася языци и без ума поучишася тщетный царие и князи, кому же господь бог хощет, тому и поручит царство».
Ольгырд посла к Мамаю.
По сем, князь Ольгирд литовъский скоро отрядыв послы свой именем Бартяша, человека родом в земли Четскыа, мужа мудра. И посла его скоро и дав ему дары безчислены, и многи, и драгии зело. И книги посла к нему: «Великому и грозному царю всесветлому Мамаю! Ольгирд, литовский князь, про твою милость присяжних твой, много тя молит. Слышах, господине, яко хощеши казнить своего улусника, князя Дмитреа. Того ради молю тя, царю, яко велику беду сътвори твоему улуснику, Ольгу рязанскому, а мне тако же пакости деет. Молим тя оба, да приидет дръжава твоа царствиа твоего, да отроки видят смотрение нашей грубости».
Все же сиа глаголаху лестию на великого князя, а рекоша себе оба смеющися: «Егда слышит Дмитрий имеа нашу присягу к нему, то отбежит в Великий Новгород или на Двину, а мы сядем на Москве и на Коломне. Да егда же цар приидет[300] и мы ему все злато и сребро, все узорочие Московъские земли царю изнесем и срящем его яко дары пред ним положим. Се же — цар възвратйтся, а мы княжение московьские розделим ово к Вильне, ово к Рязани, а цар нам ярлыкы подает, нам и родом нашим по нас». Не ведаху[301] бо, что глаголаху, яко несмышлении и младие деты, яко не ведуще силы божиа и владычня смотрениа. Поистинне бо рече: «Аще кто дръжится добродетели — не может быти без многих[302] враг»
Князь же великий Дмитрей Иванович образ нося смиреномудрыа, и смирень высоких ища, а не чюа бывших сих ни единого съвета, еже съвещаша ближнии его о нем. О таковых бо пророк рече: «Да не смысли суседу своему зла, да не тебе постигнет кончина». Давид же ясно глагола в книзе псаломстей: «Ров изры, ископа яму, после[303] же сам впаде в ню».
Мамай цар приемлет послание их и чаа области от них по словесех
Приидоша книги от Ольгирда литовскаго и Ольга рязанского к безбожному Мамаю и дары ему от них вдаша, и писание треклятых. И възре цар в писание. И бы в собе чааше облести пышимых сице, и нача глаголати с темными своими князи… И рече цар: «Разумею, яко от них писание облесть есть. Слышите, како оставшим им Дмитриа и обратитися имь противу своеа веры?» И они же разумеша, яко истинно, рекоша к царю: «Ты, царю, в векий царствуеши; и мы разумеем, яко не льсти. Они же боятся имени твоего грознаго, а сий Дмитрей московскый пред ними приступи и обиду им сътвори». Цар же к ним рече: «Аз мних, яко в едином съвокуплении будут на мя, ныне же разнество великое межу има. Имамь бо приснона Руси быти». И тех пословей чествовав, отпусти их на Русь и писа писание им[304] сице: «Ольгирду литовскому и Ольгу рязанскому! Елико писаете ко мне, на дарех вашых хвалю вам. Елико хощете вътчины руские — тем дарую вас, но токму присягу имейте ко мне, и ныне срящете мя с своими силами елико где успеете, да одолеете своему недругу[305]. А мне ваша сила в пособие не надобна. Аще бы хотел своею силою, то бы древние Иерусалим пленил, яко же халдейский цар, и на вътчине вашей вас рядил. Но моим именем, а вашею рукою распужен будет Дмитрей, князь московский, да огрозится имя ваше в странах ваших. Мне бо достоить победита достойна себе и довлети царскаа честь. Сице тако князем своим рцыте». Послы же их возвратишася[306] к ним, сказаша, яко: «Цар здравствует вам и захвали вам по велику». И они же ходоумни быша и възрадовашася о съетном съвету, а кый не ведый бога: кому же хощет дает власть. Не вем, что нарече? Аще ли быша врази себе, то о собе бы брань сътворилы собе. Ныне ж едина вера, едино крещение, а ко безбожному приложилися, вкупе гонити хотят православную веру.По сем же Олъгирд литовский нача въпрошати посла своего Бартяша
И рече Ольгирд послу своему: «Вем тя, яко же муж еси тверд разумом, войское же приправление все знаеши и много царств обычно ты есть. Каковь есть великий цар Мамай? Мню, яко страшно его вельмие есть видети, и воиньство его крепко и много зело?» Барътяш же к нему рече: «Милостивый государу мой! Аще ми повелиши, вся ти о нем повем истинно. Цар, господине, Мамай и възрастом средней человек, а разумом, господине, не вельми тверд, в речи не памятлив, но город вельми. И воинства же его без числа множество, но яко[307] овцы без пастыря, гордостию превъзнесении. Аще ли, господине, устрябитца противу има Дмитрей, князь московскый, и мню, господине, яко распудит их». Ольгирд же, слышав слово то, напрасно вскочи от места своего и прием в руце, сердытуа, меч свой, и хотя убити Бартяша, посла своего, и рече: «Како смеещи, псе, такие словеса глаголати против такого великого государя? Сему не может весь свет противу постояти!» Панове же его скоро сунувшыся и удръжаша Ольгирда и рече ему: «Предстани, господине!» Бартяш же отвращшися от него и рече: «Что сердъствуешь? Яко въпрошал мя есть о нем, и аз ти всю истину рекох!» Мнози же панове ужаснувшися сердцем, слышав же о Мамае, еже рече Бартяш о нем. Ольгирд же сердцем желаа к Мамаю… А Олег тако же. О таковых убо писа божественный Лука евангелист в апостолъскых дианий, рече: «Жестоковыи и не обрезание, и сердцемь и ушеси вы убо противистеся духу святому каменосердие и коснуся умом». О сих же есть речено в книзе пророчьстей, яко «отсекошася от своеа масличны и присадишася к пустыней зело лозе горцей, неплодней». Олег же нача поспешати и посылати послы к Мамаевы, яко: «Подвизайся скорее к земли Рустей!» О таковых убо пророк рече: «О неразсужениа путь бо злых не спешится, но събирается. Правых же путь опщуется». Ныне же нареку сего Ольга[308] втораго Святополка.Приидоша же вестници възвестиша великому князю, яко цар Мамай идет на Русъ ратию
Слышав же то князь великий Дмитрей Иванович, яко идет на него безбожный цар Мамай с многыми силами неуклонима яряся[309]па христову веру, ревнуа безглавному Батыю. Князь великий Дмитрей Иванович опечалився вельми о безбожных нахождении и, въстав, иде пред икону и нача молитися: «Аще, господи, смею молитися, смиреный раб[310] твой, простир уныниа моа. На тя господи, възвергу печаль свою, ты бо сведитель, владыко, не сътвори, господи, нам, яко же отцем нашим, яко же наведе на град нашь злаго Батыа. А еще бо тому страху и трепету в нас сущу. Ныне, господи великий, не до конца прогневается! Вем бо, господи, яко мене ради хощеши изстребити землю сию, аз бо, пред тобою съгреших паче всех человек, и сътвори ми, господи, яко Езекею, укроти, господи, сердце свирепому сему Мамаю!» Въздвигся и рече: «На господа уловах и не изнемогу![311]» И шед в ложници своеа, скоро посла по брата своего, князя Воло димера Андреевича, а он же бы в области своей в Боровске, и по вся воеводы своя местныа. Князь же Володимер Андреевич прииде на Москву скоро. Князь же великий видев брата своего, князя Володимера, и прослезися скоро, и взем его за руку, иде с ним в комнату, наедине рече ему: «Слыша ли есте, брате, приходящую скорбь на нас от нахожениа поганых?» Отвещав же князь Володимерь великому князю, рече: «Ты глава есть всем[312] главам и государ всеа земли Рускиа. Како есть обдръжим великою печалию о сем? Яко же воля божиа есть, тако да будет! Подобно есть, государ, всем главам нашим любезно под мечь умрети за веру христову и за святыа церкви и за тя[313], добраго государя, нижли намь работати под рукою злочестиваго сего Мамая, лучше есть государ нам почестно смерть приати, нежели срамотень живот видети!» Князь же великий Дмитрей Иванович въстав, и въздевь рукы свои, рече: «Хвалю тя, владыко мой, господи Исусе Христе, яко брату моему в сердце положил есть умрети имени твоего ради!» И ем за руку брата своего князя Володимера Андреевича: «Златопомазанная главо, рекох ти, брате, искуш. аа сердце твое!» И паки: «Глаголи тако же в людех, да утвердится у них сердце на подвиг спасенна». И въстав князь великий Дмитрей Иванович, поим брата своего, князя Володимера Адреевича: «Пойдем, брате, ко преосвященному митрополиту Киприану». И, пришед, рече: «Веси ли, отче, нашу настоящую беду сию, яко безбожный цар Мамай идет на ны неукротимым образом от ярости?» Преосвященный же митрополит рече великому князю Дмитрию Ивановичу: «Повеж ми, господине сыну, неисправиши ли ся в чём пред ним?» И рече князь великий Дмитрей Иванович: «Исправихомся, господине отче, и до велика все по отец наших преданию, но еще же и паче въздахом ему». Преосвященный же митрополит рече великому князю: «Видиши ли, господине, попущением божием и наших ради съгрешений идет пленити землю нашу, но вам подобает, православным царем, тех нечестивых дарми утолити четверицею. Аще того ради не смирится, то господь смирит его. Господь же гордым супротивляется, а смиренным же благодат дает. Тако же случися великому Василию в Кесарии: злый преступник Улиань, иди на персы, хотя разорити град его, он же помолися богу с всеми Христианы и събраша злата много, дабы отступника утолити. И он же пакы възярився, и господь же посла воина своего Меркуриа, и он же уби гонителя невидимо. Ныне же, сыне, възми злата много, еже имаши, и пошли противу его, ноипаче исправися ему». Князь же великий со братом своим иде от архиепископа в горницу свою.О послании к Мамаеви от великого князя з дармии
И потом князь великий нача избирати от двора своего от юных отроков. Избраша юношу довольна суща умом, именем Захарию Тютчева. И вдав ему два толмача, умеющих языку елинскому, и злата много посла с ним к царю. Захариа же доиде земли Рязанскиа, и слышав Захариа, яко Олег резанскый и Ольгирд литовский приложилися Мамаю. Захариа же посла тайно к великому князю и ркуще: «Ольгирд литовьскый и Олег резанскый приложилися к Мамаю». Князь же великий слышав то, и нача сердцем двизатися, и абие ярости наполнися, и став нача молитися: «Господи боже мой, на тя надеюся правду любящего. Аще бы ми враг пакость деял, то подобает противу его тръпети, яко же искорены враг есть роду христианскому, сии же друзи мои искрении тако на мя умыслиша. Судие; господи, межу има и мною. Аз же ни единому има ничто же сътворих зла, развие чести и даров от них приях и их тако[314] же дарова. Но суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешнаго!» И въстав же князь великий, и пакы поим брата своего князя Володимера, иде второе ко преосвященному митрополиту и поведа ему, како Ольгирд литовекый и Олег резанскый съвъкупилися с Мамаем. Преосвященный[315] же митрополит рече ему: «Сам веси паки, господине, князь же великий, кою обиду сътворил еси им?» Князь же великий прослезився, рече: «Аз, отче, пред богом грешен есм и пред человекы, а к ним ны единыа черты по отец своих закону не преступих. Веси бо сам, отче, яко доволен есми своими отоки[316], а им никоеа же обиди не сътвори. Не вем, что ради умножишася стужающи ми?» Преосвященный же митрополит рече великому князю: «Просветися веселием, господине княже великый, сыну мои: чтыши и разумееши закон божий: елико творяй в правду, да не подвяжутся человеци. Праведен господь и правду възлюби. Несть бо иного помощника развие господа. Инде глаголи: «Обыйдоша мя пей мнози и одръжаша мя. Суетно и тщетно поучаются, но яко господь помощник призови мя в печали своей и избавлю тя и ты мя прославишы». Глаголи бо инде: «Обышедшы обыдоша мя, именем господним противляхся им». Аще ли, господине, человека бог хранит, то не может его губити весь мир. И укрой ти его от зла господь праведен и правду възлюби. И по правде твоей будет ти помощник, а от всевидящаго ока владычня и от крепкыа рукы его где может укрепитися и избыти?»О избрании[317] на сторожу
Князь же великий Дмитрей Иванович с братом своим, с князем Володимером Андреевичем, и с всеми рускыми князьми избраша думу, яко стража изготовиша тверду. Избраша отроцы тверды от вельмож и разумный храбрый зело ради: Иоана Ржевскаго, Иакова Андреевича Усатаго, Василиа Тупика. И посла их на сторожу и с ними многых витезей, и поведаша им: с всяким усердиемь добыти язык и повеле им ихати близь Орды и до Быстрыа Сосны. Потом[318] же князь великий повеле грамоты розослати по всем градом и повеле им быть готовым на брань з безбожными агаряньк И сниматися всем на Коломне, на Успение святыа богородицы. А те же стражи в поле замедлеща.О второй стражи
Пакы же князь великий з братом своим и з бояры умысли послати вторую сторожу и заповеда им възратитися въскоре. Посла Климентиа Поля, Ивана Овяслова, да Григориа Судока и иных много с ними. И они же сретоша и Василиа Тупика близь ешо Оки, ведущи язык к великому князю. Язык же поведа великому князю, яко не ложно идет цар Мамай на Русь и како обаслася и съвъкупися с ним Ольгирдь литовский и Олег рязанскый, но не спешит, бо цар осены ждеть. Князь же великий изслышав то слово и нача молитися: «Владыко, господи Исусе Христе, сыне безначальнаго отца, съшедшый с небес в плоти от пречистыа девы Мария нашего ради спасения, и избавлей нас от работы вражиа. И ныне, владыко пресвятый, призри на смирение наше и смири, господи, сердце окапаннаго сего Мамаа. И низложи[319], господи, всем злапомышляющым на святую веру твою!» И пакы рече: «Пришол ли будет Захариа с златом к царю в Орду? Что отвеща ему цар?»О прихожении Захарану Тютчеву в Орду[320]
Захариа же пришед в Орду, и поемше его темнии князи и поставиша его пред царем Мамаем. Захариа же повеле все злато, посланное великым княземь, пред царем положити. И рече Захариа: «Государ наш, князь великий Дмитрей Иванович всеа Руси, в отечестве своем здравствует и твоего государьского здравиа приела мя въепросити и сие злато приела царекыа ради почести». Видев же цар много злата и возъярився, ноипаче сполнися гордости. И сверг башмак от правыа ноты и рече Захарии цар: «Дарую ти от великыа славы моея[321], пришедши облобызаай от ногу[322] моеа отпадшыа, таковаа есть наша царскаа почесть, аще ли кого хотим жаловаем». Яко же ему повелеша, Захариа же падши у ноты цареви и преложися к ней. И вельми подивися цар красоте и мудрым ответом Захариином. И рече цар Захарие: «Что есть умысли Дмитр, ратай мой, яко приела ми злато сие, яко мняше собе мене подобна?» И повеле злато козаком узяти и ркущи им: «Възмете злато, да купите себе плети на коне!» И рече цар Мамай: «Злато твое, Дмитре, и сребро все будет в руку моею и землю твою разделю служащим мне верою, а самого тя представлю стадо пасти из верблюжие!» Захариа же исполнися ярости и рече царю: «Что глаголеши сие таковому великому государю! Бог елико хощет, то и сътворит, а не яко же ты хощеши!» Предстоащи же ту князи темнии, выхватывшы ножи, хотяху Захарию зарезати, глаголащи: «Тауз кали так — что говориши сие!» Цар же Мамай посмеявся, не повеле Захарии ни едином пръстом двигнути. И рече цар Захарии: «За красоту твою и за премудрость не повел ех тя погубити!» И пакы рече цар: «Възвести ми, Захарие, многолетен ли Дмитр, ратай мой? Аще ли млад, то помилую его младости его ради и възму его в двор свой, да накажется обычая моего царскаго, а там иного князя посажду». Захария же рече: «О, царюг высок есть, и силен и милостив бог христианский!» И пакы рече цар к нему: «Любим еси, Захариа, мне и подобен еси царствию моему всегда предстояти, служи мне, Захариа. Сътвору тя властеля в Руси и будеши подобен Дмитрию, ему же ты ныне служити!». И отвещав же Захариа к царю, а помысли в сердцы своем лестию глаголати к царю, и рече Захариа: «О, царю, не подобает послу не доверша речей полных, к иному государю отбежать. Аще ли, царю, сие хощеши мине помиловати и сътвори мя слугою собе, и ты, царю, повели ми книгы вдати посольныа, и аз шед отдам великому князю Дмитрию Ивановичу, и посольство свое свершу, да будет род мой почтен людми. И аз, царю, и тобе верен буду, что не солгася пръвому государю. И шед, тамо целование с себе сложу и пакы к тобе възвращуся, царю. Лутши ест царю зле работати, нежели князю благу служити». И сиа словеса глагола Захариа облестию, помышляющи, како бы избыти от рукы царевы, а великому князю от царей истину поведати хотя. Цар же, слышав сия словеса от Захарии, рад бысть и повеле скоро послание писати к великому князю. И отряди цар с Зохариею[323] четыре князи честнии и любимые царемь Мамаем. Пръваго князя Козыбаем зовут, любимый[324] постелник царев, вторый — Урай, лучей дьяк царев, третий — Агиш, конюшей царев, 4 — Сюидюк, ключник царевь и с ними татар мелкых 50 человек. Захариа же тайно ходячи молитися, ркущи: «Мати божиа пречистаа, помяни милостивому смиреннаго раба твоего, государя нашего великого князя Дмитреа Ивановича, царице, помилуй! Да не размыслыл бы цар послати тех окаанных с мною на Русь!» Цар же повеле скоро писати грамоты к великому князю сицеву: «От восточнаго и грознаго царя, от большиа Орды, от широкых поль, от сильных татар цар царем Мамай и многим ордам государ. Рука моя многими царствы обладает и десница моа на многих царствах облежит. Ратаю нашему Мите московскому. Ведомо есть ти, яко улусами[325] нашими обладаеш, а нашему царству, пришод не поклонишися, да есть ти ведомо будет: днесь рука моа хощет тя казнити. Аще ли есть млад, то прииди к мне и поклониши мы ся, да помилую тя и в твое место пошлю царствовати. Аще ли сего не сътвориши, въскоре все гради твоа имам разорити и огню предати и самого тя велицей казни предам!» И отпусти их скоро на Русь. И отпустив цар Захарию рече: «Възвратися ко мне и вскоре!» И повеле его проводити честно. И егда приближися Захариа близь Оки реки и 4 татарины с ним, и вси, иже[326] царь посла на Русь своих татар, и посла Захария тайно к великому князю вестника, чтобы послал въстречю ему. А татаром Захариа рече: «Уже вас почестно въстретят от великого князя!» Князь же великий скоро отряди в стретение Захариино 300 человек голов двора своего. Сретоша[327] Захарию на сей стороне Оки реки. Захариа же повеле фатати татар и вязати. Татарове же въпиющи и глаголащы: «О, прелестил есть нас Захариа!» Захария же взем грамоту цареву, посланную к великому князю, предирав на двое. И, выбрав худъчего татарина, вдав ему раздранную цареву грамоту и рече Захариа татарину тому: «Възвратися ты един и рцы безумному цару своему, яко не обретох в человецех безумие твое, а грамоту твоего безумна пред светлый очи государя своего великого князя не принесох, и прочтох аз сам ю и, видев безумие твое, посмеявся!» И се рече, отпусти татарина ко цару. И приидоша татарин к царю и възвести вся бывшаа и грамоту ему вда предрану. Цар же скоро въскочи нача сердитися прелъсти Захариа. И повеле неуклонно подвизатися воинству своему на Русь. Захария же прииде во славный град Москву и челом удари своему государю великому князю Дмитрию Ивановичу, и всех татар связаных приведоша, и перед великым князем поставиша их. Князь же великий радостен бысть вельми и подивися великому разуму Захариину. Захариа же поведа великому князю все прилучившаяся ему в Орде, яко же вопреди писахом. И сътвори князь великий пир радостен и многими дарми почти Захарию. На утрия же Захариа пришед к великому князю и рече Захариа: «Государь, князь великий, скоро посылаа грамоты по всем градом и повели воинству своему скоро збиратися, яко цар Мамай скоро идет». Князь же великий, слышав неложное возстание безбожнаго, и нача радоватися наипаче и тешася о бозе, и укрепляа брата своего князя Володимера Андреевича и всех князей рускых. И рече им: «Братиа, князи рускыа, гнездо есми великого князя Володимера киевскаго, а изведены есми от страсти[328] елинскыа, ему же господь сткры православную веру познати, яко же Плакиде Стратилату. А он же заповеда нам ту же[329] веру крепцы дръжаты и поборати[330] по ней. Аще кто постраждет еа ради[331], то во оном веце почиет в векы. Аз бо, братиа, хощу за веру пострадати даже и до смерти». И рече ему князь Володимер и вси князи руские: «Воистинну, господине нашь, законную заповедь свершаешии святому евангелию последствующы. Яко же пишется в святем евангелии: «Аще кто за имя мое постраждет в мире сем, упокою его в последний день». Мы же, господине, готовы есми с тобою умрети и головы свои положиты за святую веру и за твою великую обиду!» Князь же великий слышав то от брата своего ото князя Володимера и от литовскых князей и рускых, яко дръзают по вере вельми.И посла иныи грамоты[332] да вберется всяк воин
В дни же тыа князь великий Дмитрей Иванович посла вестники и грамоты вда им[333], имуще писание сицево: «От[334] великого князя Дмитреа Ивановича всеа Русии князом и бояром, и детем боярскым, и всем воеводам, и всякому войску, и всем безыменым[335] — чей хто ни буди. Как[336] к вам ся моя грамота прийдет, и вы бы чяса того лезли вон день и ночь, а другых бы есте грамот не дожидались, а збыралися есте все однолично на Коломну, на Успение святей богородици, яко тамо разберем полки и дадим коемуждо полку воеводу. А сие бы есте грамоты посылали промежу себе сами не издръживаа ни часа. Писана на Москве лето 7000 ное и 889[337] августа во 5 день». Сие грамоты и вестникы разсланы по всей земли Рустей.О приизде рускых князей многых и воевод на Москву
Людие же мнози приспеша на Москву к великому князю Дмитрею Ивановичу и всяко едиными усты глаголаху: «Съвръши, боже, течениа наша пострадати имени твоего ради!» И прийдоша же князи белозерстии с многыми силами, яко же видети чино вельми и подобно сущи боеви добре учреждено воинъство их. Прииде князь Семионь Феодовичь, князь Семень Михайлович, князь Андрей икомскый, князь Глеб каргопольскый и андомскый[338]. Прийдоша же князи Ярославстии: князь Роман прозоровьскый, князь Лев курбьской, князь Дмитрей ростовский, и с ними князи многы и бояры и дети боярские. Уж бо братиа, стук[339] стучит и гром гримит во славном граде Москве. Стучит сильная[340] рать великого князя Ивана Дмитриевича московскаго, гримят руские сынове злачеными доспехи.О поизде в монастырь святыа Троица
Князь же великий Дмитрей Иванович, поим брата своего, князя Володимера Андреевича, и вся православныа князи, и поиде к живоначальной Троицы и к святому отцу Сергию и преподобному игумену. И тамо вшед в манастырь, благословение получи от сеа святыа обители. И моли его преподобный старец, дабы слухал святыа литургии. Приспе же день на память въскресение святых мученикь Флора и Лавра. И отпусти же литургию и моли его Сергий с всею братию, дабы вкусил хлеба обительнаго. Великому князю Дмитрию нужно есть вельми, яко приидоша вестници и възвестиша ему, яко ближают татарове, и моли преподобнаго, дабы ослабил ему. И рече ему старец: «Замедляни супостатом поспешитися. Будет ти убо венец победи сиа носити, но по мянувших летех. Иним же венци плетутся». Князь же великий Дмитрей Иванович и з братом своим и с всеми православными князи вкуси хлеба. Он же, преподобный Сергий, в то время повеле воду свящати с мощей святых мученик Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы въста. Преподобный же старец окропи священною водою великого князя и все православний князи, и все. христолюбивое воинство. И даст великому князю знамение, крест христов, и рече ему: «Поиде, господине, нарек бог тобе, да будет ти помощник!» И тайно рече ему: «Победиши сопостаты своа!» Князь же великий прослезися и дару от него проси. Он же речег «Елико тый довлеет твоему государству?» И рече ему князь великий: «Дай ми, господине отче, етера два воина от полку своего, тып пособъствуют нам». Он же рече: «О коих, господине?» Князь же великий рече: «О двоих братех, отче!» Он же рече: «Пересвета и брата его Ослабя». Преподобный же старец повеле има скоро готоватися, яко ведомы суть ратницы. И они же послушение сътвориша преподобнаго отца Сергиа, не отвръгошася, в тленных[341] же место, оружиа нетленно приемлющи: кресть христов нашит на скиме. И повеле им место шолома възлагати на себе. И даст их в руце великому князю и рече: «Се ты мои оружници и твои извольници!» И рече им святый старец: «Мир вам братиа моа, и постраждете, яко доблиц воины христови». И всему православному воинству и даст им мир и благословение, и отпусти их с миром. Князь же великий увеселися сердцем и не поведа не кому, еже рече ему старец. И пойде к граду своему, акы некое съкровище нецрадомо носи — старче благословение. И прииде в град Москву и, пакы поем князя великого Володимера брата своего Андреевича, иде к преосвященному митрополиту и сказа ему, еже рече ему святый старец, и како ему даст благословение и всему воинству. Архиепископ же сие повеле ему съхранити и не поведати никому же. Князь же великий пойде в ложницу свою, яко вечеру сущу.О изытии великого князя против безбожных агарян
Яко дивно и страшно видение тогда, и вельми чюдно зрети, и жалостно слышати плачущей великой княгины и многие княгины и боярины проводы деюще мужем своим. Кричаше и въпиюще и плачуще вси народи московстие, мужие и жены и дети, стекшеся в град, рыдающе и въпиюще, к церкви святей Богородицы, рекучи: «Помилуй, владычице, государя нашего, великого князя Дмитреа Ивановича, посъбствуй ему, господи, на враги его, яко ты, госпоже, твориши елико хощеши. Избави нас, госпоже, от[342] варварского пленения[343]». От[344] вопля, рыданиа велика и плача, мнящи, яко земли стенящи. Тогда же бысть день четверток, август 9 день. Князь великий Дмитрий Иванович повеле народ мног установити и, поем брата своего князя Володимера Андреевича, йде в церков святыа Богородица. И ста пред богом, съгня руце и быя в перси[345], и рече умильным сердцем молитву сию, и слезы испусти, акы источникы проливаются, и рече: «Молю ти, боже чюдный, владыко страшный и чюдный Въистинну ты еси цар славный, помилуй нас грешных! Егда в печалех той тя пребывает в своем владыце и благодетелю и тобе бо лепо помиловати нас, твоею бо рукою създани есме. Яко моа съгрешениа сътроша главу мою, тобе бо нас, господи, оставляющу грех ради наших, но нам тебе иъзывающим прием сие рече. Суди, господи, обидящи мя и възбрани борующихся с мною, приими оружие и щит и стани в помощ мне, дай же ми победу на противныя, да и тии познают славу твою!» И паки идет пред образ пречудныа царици и богородицы, юже Лука евангелист написа. Еще же вси нача умильно к пречистому образу вещати и рече: «О, чюдотворнаа царице и богородице и всего роду человеческаго кормительнице! Тобою, госпоже, познахом истиннаго бога господа нашего Исуса Христа, въплощшагося и рожденшагося от тебе. Не дай же, госпоже, в разорение града сего поганому сему Мамаю, да не[346] осквернит[347] святыа твоа[348] церкви, и моли сына своего, господа нашего творца и съдетеля, да даст нам руку свою, да смирит сердце врагом нашим, да не будет рука их высока. И свою помощь поели нам и нетленную свою ризу дай нам, в ню облечемся, да не страшливи будем к ранам. На тя, владычице, надеемся, еже моли к сыну своему, яко твои есмы рабы. Ты бо, госпоже, бога родила еси, но родителе твои единого Авраамовы внуци с нами. Вем бо, господи, яко хощеши помощи нам на противныа врагы наша, иже не исповедают тя, богородице, мы же на твою помощ надеемся и подвизаюся противу безбожным поганым. Да будет тобою умолен сын твой и бог наш!» И паки пойде к блаженному чюдотворцу Петру и припадаа любезно к гробу святого и рече: «О чюдотворче, святителю, по милости божей твориши чюдеса безпрестани. Ныне ти приспе время молитися за ны к общему всех владыце. Днесь бо злы вещи належащи нам к спостатом поганым на мя, присного раба твоего, крепко ополчися и на град твой Москву въоружаются. Тя бо бог нам прояви и последнему роду нашему възжег нам тобою светлую свещу свою на свещнице высоцей. Тобе о нас подобает молитися, да не приидет на нас рука грешнича и не погубит нас. Ты бо еси пръвый водитель наш и страж, а твоа есми паствина!» И скончав молитву и поклонися архиепископу. Архиепископ благослови его и отпусти и даст ему христово знамение, и посла священный събор и клиросы в Фроловские ворота, и в Костянтиновские ворота, и в Никольские ворота с живоносными кресты, и с чюдными и с чудотворными иконами — де въсяк воин благословен будет. Князь великий Дмитрей Иванович и з братом своим, князем Володимером, иде в церковь небесного въеводи архистратига Михайла и биша челом святому его образу и приступиша ко гробом православных князей прародителей своих и рече: «Истинные и хранителие православию поборници, аще имаете дръзновение к господу, того молите о нашим унынию, яко велико въетание прилунится нам и чадом нашим!» И сие рече и шед ис церкве. Княгиня же великаа Вовдотиа и княгиня Володимерова, и иных православных князей княгины мнози, з воиньекыми женами тут стоящи, и много множество народу мужие и женышровожающи, в слезах и клицаниа сердцем не могущи слова рещи. Княгини же великаа Вовдотиа даст великому князю конечное целование. Князь же великий мало сам удръжася от слез и не даа собе прослезитися народа ради, а сердцем горько слезящы, но теша великую княиню и рече же: «Аще бог по нас, то кто на ны?» И прочий княины и боярыни[349]с своими князы и бояры тако же даше последнее целование и възвратишася з великою княиною. Князь же великий ступи в свое златое стрымя и сяде на бранскый свой конь. Солнце ему на востоце ясно сиающе и путь ему поведает. Уже бо тогда, акы съколи от златых колодиц рвахася, ис каменнаго града Москви виихали князи белозерстии особно своим полком. Урядно бо их видети. Князь же великий Дмитрей Иванович отпусти брата своего, князя Володимера Андреевича, дорогою на Брашиво, а князи белозерстии Деревенскою дорогою, а сам князь великий на Котел поиде. Спреди же ему солнце удобь греет, а по нем ветрец кроткий веет. Сего бо ради разлучися з братом своим и з белозерскыми князьми, яко не уместитися им едною дорогою. Княгиня же великаа Вовдотиа и с своею снохою и с воеводскыми женами взыйде на златоверхый свой терем набережной, седе и под южными окъны, уже бо конечно зрети на великого князя. А слезы у ней лиются, акы речнаа быстрина, и сшибе руце свои к персомь и рече: «Господи боже великий, призри на мя грешнаю и смиренную, сподоби мя видети государя моего славнаго в человецех, великого князя Дмитреа Ивановича. Дай же ему, господи, помощь от крепкыа рукы твоеа победите противника и не сътвори, господи, яко же за мало лет брань була на Калках христианом с елены. От таковаго спаси и помилуй! Не дай же, господи, погыбнути оставшемуся христианству, да славится имя твое святое. И от тоа бо Калскиа рати до Мамаева побоища лет 157. И оттоля Рускаа земля унила. Уже бо[350] ни на[351] кого надежы имамы, только и на всевидяще бога. Аз же имею две отрасли еще малы — Василиа да Юриа. Егда же поразит их вар или солнце с юга, или ветрец повеет их, или запад противу им обоего[352] не могут тръпети. Аз убо, что сътворю? Сождати бо им, господи, отца по здорову, то[353] земля их спасеся, а они царствуют в векы!» Понеже князь великый взял с собою 10 мужий сурожан гостей видениа ради. Аще что случится, господь бог поможет, ти же имут поведати в дальних землях, яко сущыи ходницы: 1. Василиа Капицу, 2. Сидора Олферева, 3. Костантина Болка, 4. Кузму Ковырю, 5. Семена Антонова, 6. Михайла Саларева, 7. Тимофеа Весякова, 8. Дмитреа Черного, 9. Ивана Шыха, 10. Дмитреа Сараева. Тогда же възвестиша ветри по Берновыце шыроце, но въздвигошася велици князи, а по них рустие князи и бояре и дети боярские успешно грядут, яко же медвеные чары пити, стеблиа винного[354] ясти, хотять[355] добыти чести и славнаго имени. Възвеявшу ветру велику, а в нем громове не малы. Стук стучит, гром гримит по ранней зоре: князь Володимер реку възытися на Красном перевозе в Боровьске. Князь великий прииде на Коломну в суботу, на память святого мученика Мурина Моисеа. Уже бо то тогда туто быша мнози ратницы и воеводы и стретоша его, великого князя Дмитреа Ивановича, на реце на Севере. Епископ же Еуфимий стрете его в граднех вратех с живоносными кресты и крылосы, и огради его крестом, и молитву сътвори «Спаси, боже, люди своа», и внийдоста в церковь. И тут же князь великый многых князей и воевод зва к собе хлеба исти. И сиа оставивши на предняа възвратимъся.Скажу вам иную повесть о мужех новгородцах Великого Новгорода
Тогда же бысть Великий Новгород самовластен, не бысть над ними государя, егда сиа победа бысть Донскаа. Ноугородци тогда владящи самы собою. Воиньства же их бысть тогда у них избраного 80000 и с многыми странами во смирении живущи храбрости ради своеа. Яко же многажды зело приходящи немцы и литва на украины их, и хотяще пленити землю их, и оны же вышод побиваху их и со срамом прогоняху их. Сами же ноугородцы в велице славы живуще и много богатства купящы. Самы же пасомы быша Софеею премудрыю божиею и Варлаамом чюдотворцем, бывшим игуменом у святого Спаса на Хутыне, и архиепископ великого Новагорода епискупьствова Еуфимий. Послушайте мене, братиа. Егда же прийдоша ис поля вестници к великому князю Дмитрею Ивановичу, яко поганый цар Мамай идет пленити землю их Московскую с великою силою[356], и сие услышано бысть великым князем, яко Ольгирд литовский и Олег рязанскый съвокупишася с Мамаем, князь великий тогда в печали бысть, и вся земля Московскаа смятеся от напраснаго нахождениа. Князь же великый отвръг печаль свою и повеле воинству своему збиратися, въскоре хотя изыйти во стретение безбожному и пострадати по вере. Тогда же быша на Москве гости ноугородцы с товаром, торгу ради: Микула ноугородец, Иван Василиев Усатой, Дмитрей Клюков, иные гости мнози быша. И слышавши сиа вся на Москве бывшаа, въскоре възвратишася в Великий Новгород и пришедши възвестиша посадником своим вся и о великом князы. Слышавши ноугородские посадникы сие о великом князи, прискорбии быша и восташа скоро, и идоша к владыце Еуфимию, и рекоша, падши пред ним: «Веси ли, господине отче наш, каково въстанние на великого князя Дмитреа Ивана московскаго и на все православное христианьство? Яко цар Мамай идет пленити землю Рускую и веру христову осквернити хотя, и церкви божеи разорити, и сие безумный Ольгирд литовскый и Олег рязанскый и тии съвокупишася с Мамаем, гонити хотят веру христову. Мы же, господине отче, слышахом, яко князь великий силою божиею высокым смирением ополчися противу има и хощет, отче, за веру умрети!» Слышав же сиа архиепископь ноугородскый, яко великое гонение хощет быти на Христианы, възмутися сердцем и востав поиде, на лици своем плакася горько пред святым образом святыа богородицы, и рече: «Всемирная царице, чюднаа богородице, милостивае и премилостивая владычице, чистаа дево несквернаа, мати Христа бога нашего, объемши[357] умоли сына своего и бога нашего Исуса Христа. Да смирит сердце лва сего свирепово Мамаа поганого, хотящего осквернити пресвятое и великолепное имя твое, богоневестнаа, и святыа твоа храмы разорити хотя, и род христианский искоренити хотя. Пособи, госпоже, великому князю над поганым Мамаем и възвыси, господи, десницу христианскую!» И въстав от молитвы и рече святитель их посадником: «Коеа потребы приидосте ко мне?» Они же рекоша к нему: «Господине отче святый, прийдохом к тобе, аще благословити ны победный венец приняти священный. С сыновъми рускыми Московскыа земля хотим, господине, пострадати во иедином месте христова ради имени!» Архиепископь же, прослезися, рече: «Благословен бог такую благодать давшому в сердца ваша! Идите повелите събиратися народу и, шед, рече пред народом, въсхотят ли братися противу поганых». Посадницы же ноугородскыя, вшед на степень, повелеша звонити в вечный колокол и повелеша по всем улицам на конех издити и звати на вече, глаголяща — всяк человек ныне да прийдет на вече, яко же земскаа дума думати. И стечеся народ мног зело к вечу. Посадници же възвестиша святителю, яко снидеся народ мног. Архиепископ же, вседе в сани, и прииде на соборище их[358] и, став на степени, повеле уставити народ[359] от молвы[360]. Посадницы послаша проповедници мнози по народу молчаниа ради. Архиепископ же рече велегласно: «Мужие Великаго Новагорода, от мала и до велика! Слышите, сынове человечестии и мои, каково гонение приспе на веру христову, яко поганый цар Мамай идет на Рускую землю, на великого князя Дмитреа Ивановича московскаго, хотяще[361] веру христову оскврънити и святыа церкви разорити и род христианьскый искоренити. Князь же великый Дмитрей Иванович помощию господа бога въоружися противу поганаго сего Мамаа и хощет жалостно по христове вере пострадати. Молю вы, сынов своих, и вы с ним подвигнитися веры ради христовы, да получите вечную жизнь». Слышав сиа новугородци възопиша многыми гласы, падша поклонишася архиепископу, рекущи: «Господине святый, честный отче наш, ты еси наш учитель, ты еси глава всем нам, ты еси пастырь словесным овцам. Готовы есмы днесь скончатися веры ради христовы, и головы своа положити за православную веру христиане скую. А немочно, господине, нам оставити великого князя Дмитреа. Ивановича московскаго единаго. Аще ли, господине, князь великий спасен будет, то и ми спасени будем. Дай же нам, господине отче, день събратися, а заутра вси пойдем на путь спасенна!» Архиепископь же отиде от них восвоаси. И они же, мужи новогородци, начата избырати от велъмож своих воевод крепких. Избраша 6 воевод крепких и мудрых зело: 1-го Ивана Василиевича посадника, втораго — сына его Андреа Волосатого, 3-го — Фомину Михайловича Краснаго, 4-го — Дмитриева Данилича Завережскаго, 5-го — Михайла и пана Львовича, 6-го — Юриа Хромого Захаринича. И с ними отрядиша избранаго войску 40 000 и заповедаша им: «Изутра услышите колокол вечный, да вси готови будете на дворище у Святого Николы». Архиепископ же Евфимий, заутра рано въстав, и повеле по заутрени воду свещати с мощей святых многых. Бысть 1 час дни, и повеле звонити. И сьидется воинство, владыко повеле воинство кропити священною водою многым попом и диаконом все воиньство. Сам же святитель, вшед на степень, възгласив рече: «Послушайте мене, чада моа, и приклоните уши сердец ваших. Ныне, чада, хощете ити на путь спасенна, и вы, чада, не утолите лица своего ни един вас от поганина, и не дайте плещ своих пред ними бегаа, но все единою смертию вкупе умрете, да живот вечный постигнете от Христа бога!» И все воинство яко едиными усты отвещаша: «Един есть, отче, бог сведитель, длъжни есми умрети и по Христе!» И святитель же, въздев руцы и благословив их, рече: «Бог правитель да будет вам!» И отпусти их, и взем честный крест и огради всех воевод, и рече им: «Брате, не умидливаа грядите, да не останете жизни вечныя!» И оны же вседши на коня и наполнишася духа ратнаго, и начата, яко златопарни орли по воздуху парящы, ищущи въсточныя светлости, тако и сие скоро идущы. И глаголаща: «Дай же нам, господи, въскоре видите любезного великого князя!» И яко приближится им близь града Москвы, и възвестиша им, яко князь великый во вчерашный день на Коломну пошол. И они же отпустиша вестникы к великому князю възвестити о своем воинстве, а сами скоро пойдоша к Къломне. Бысть же тогда день въскресения. Князь же великий бысть тогда заутрений. И пришедша и възвестиша великому князю, яко: «Прийдоша вестницы, государу, от новогородцов и кажуть, яко идут 6 воевод, а с ними 40 000 избраннаго воинства новгородскаго». Князь же великый повеле вестникы скоро поставити пред собою, яко хотя слушати истинну. И поставиша пред ним вестникы. Они же сказаша ему такодже[362]. Князь же великый въпроси: «Отсуду далече ли есть воеводы ваша?» Вестници же рече, яко 5 поприщ. Князь же великый, прослезися, рече: «Боже всехвальный, боже милостивый, боже чудный, яко от нечаяных даеши помощ!» И рад бысть вельми и посла многых ветезей в стретение им. И пришедше и сташа близь града на поле. Но чюдно быша воинство их, и паче меры чюдно уряжено конми и портищем, и доспехом, яко много злата и бисеру на портищех их, на седлах их. И повеле князь великый воеводам их и витезем ити пред собою[363] большим, и они же прийдоша поклонишася государю. Князь великый любезно приат их и зва их к собе хлеба ясти. И многих от воинства их повеле звати. И сътвори князь великый пир честен и радостен. И посла вестникы о сем ко святому митрополиту и к великой княгины. И они же слышавше, радостию наполнишася и прославиша бога.О разделение полком, и учини коемуждо полку воеводу и заповеда всему воинъству припасатися ни х чему же
В утрий же день повеле князь великий Дмитрей Иванович всем воеводам на поле выихати к Дивичию и всем людем сниматися. Тогда же солнцу въсходящу, и начаша мнози гласы ратных труб гласити, и варганы биют, и мнози стези ревут великого князя наволочени у сада Панфилова. Сынове же рустии наступиша поля Коломенскыя, новгородскиа же полкы особ стояше, яко никому же невместно бо зрети. Князь же великый Дмитрей Иванович и виихав з братом своим, с князем Володимером, и виде[364] множество людей и възрадовася. Приихав к полкомъ к новгородцкым и, видев их, подивися им, яко чюдно зрети учрежение их нарочито зело к боеви. Князь же великий уряди коемуждо полку воеводу. Себе же прием в полк князи белезерские, а брату своему князи ярославские дает. Праву же руку уряди себе брата своего, а левую руку уряди новогородцъких посадников; передовой же полк уряди князя Льва Дружесково, и Дмитрей Всеволож, да Володимер брат его. Коломенъского же полку воевода Микула Василиевич; волрдимерскый же юриевскый воевода Тимофей Волуевич; костромскый же воевода Иван Родивонович; переславский же воевода Андрей Серкизовьскый. У князя Володимера воеводы: Данило Белеутя Костантинович, князь Федор елецкой, князь Юрый мещерской, князь Андрей муромский, и те с всеми своими полки[365] приидоша. Князь же великий повеле передовым полком Оку реку възытися и заповеда коемуждо полку: «Аще кто пойдет по земли Резаньской, да никъто же ни прикоснися ни единиму власу». И сам князь великый, взем благословение от епископа Еуфимиа коломеньского, и сам перевезеся реку, и ту посла третию сторожу избраных ветезей и повеле видетися с татарьскыми стражами. Посла: Семена Мелика, Игнатиа Креню, Фому Тынину, Петра Горского, Карпа Олексина, Петрушу Чюрикова и иных много с ними видомых. И рече князь великый брату своему князю Володимеру: «Поспешим, брате, противу безбожных сил, николи же не утолим лица своего от бестудиа их. Аще ли смерть прилунится нам[366], то не смерть — живот ны есть!» Иды же путем своим и призываа сродникы своа на помощ, святых мученик Бориса и Глеба.О раскаании Ольга рязанского князя
Слышав то Олег рязаньскый, яко князь великый Дмитрей Иванович въоружися крепко, идет противу безбожнаго царя Мамаа, наипаче въоружен твердою своею верою к богу ото всех и зо вся. И нача Олег от места на место преходити[367] и нача[368] глаголати с единомысльными своими: «Ни гласа, ни речи ничааному делу, но образумети. Но аще бы было мощно послати к многоразумному Ольгирду, противу тако же прилучися, како мыслити? Но заступили пути наша». И рече: «Се уже и не наш. Аз бо по прежнему чаях, яко не подобает рускому князю противу въсточнаго царя стоати. Ныне убо что разумею, откуду ему помощ приидет противу трем нам въоружися?» И отвеща ему ближнии его, ркуще: «Мы слышахом, княже, нам поведали за 8 дний, мы же[369] стыдяся поведати тобе. Кажут, у него в отечестве калугеры игумен, имя ему Сергий, и тот прозорлив вельми. Тот же паче въоружи его, и от своих калугеров дав ему пособпикы. А се, княже, кажут, яко приидоша к нему на помощь новогородцом с многыми силами своими и воинство же их, княже! сказывает, крепко вельми и храбры зело!» Слышав же то Олег, нача наипаче боятися и нача ярытися на бояры свои: «Почто ми есте того не сказали прежде! Бых шед умолил нечестиваго царя, де не что же бы зла не сотворилося. Горе мне, яко изгубих ум свой, но и боле мене разумех Ольгирд литовский, тоже паче мене не разумех. На мне бо паче взыщется: он безаконний гугниваго[370] Петра, аз же истинный закон разумех! Что ради поплъзохся? Того ради о мне рече: «Аще раб съгрешит в законе господина своего, то биен[371]будет много». И ныне убо, что сътворю и къторому слуху разумею? Аще бо дам собе великому князю, то отнуд не приимет мя: весть бо измену мою. Аще бо приложуся к Мамаеви, то поистинне гонитель буду христове вере. Яко Святополка, жива земля пожре мя. И не токмо и княжениа лишен буду, но и живота вечнаго гозну. Аще бо господь по них,[372] никто же[373] на них, еще же и прозорливаго мниха молитва о нем всегда. Аще ли ни единому помощы не доспею, то бо впрок[374] от обоих прожита не могу. Кому же господь поможет, тому же и присягу имею!»О раскаании Олъгирдове и о разрушении полком их и съвету их
Ольгирд же, по предреченым уроком[375] своим, съвъкупи литвы много и варяг и жемоты и поиде к Мамаю на помощ. Прийде же Ольгирд к Одоеву[376] и, слышав, яко Олег[377] убоявся, и пребысть оттуда недвижим. И нача размышляти суетнаа своа помысли. И виде съвокуплениа своа и розныа советы своа разрушеныа, и нача[378] яритися и глаголати сердитуя: «Елико изыйдет человек от мудрости своея и худо есть в чюжой мудрости пребывати. И николи же бо Литва учима[379]бе Резанью[380], а ныне убо изведе нас ума, а сам наипаче погыбе. Ныне убо пребудем зде, дондеже московскаго победу услышим.Сказание о двох братех Олъгирдовичех
В то же время слышав князь Андрей Ольгирдович полотцкий и брат его, князь Дмитрей Ольгирдович брянскый, яко велико належание великому князю Дмитрею Ивановичу московскому и всему православному христианству от безбожнаго Мамаа. И рече к собе князь Андрей: «Да идем на помощь». Беста бо отцем ненавидими, ноипаче богом любимы, и крещение въсприали от мачехы своея княгины. Беста[381] бо акы некый[382] клас доброплодный трънием подовляем, тако же и сии[383], живуще[384] посреде нечестыа, не бе тогда им плод достоин расплодити[385]. И въскоре князь Андрей посла тайно к брату своему, князю Дмитрею, грамотку малу, а в ней писано сицево: «Веси ли, брате мой възлюбленный, яко отец наш отвръзе нас от себе? Ноипаче отец небесный прием нас и дав нам закон свой ходити по нему и успение нас пустошнаго и суетнаго сътворениа деля. Что въздадим ему противу такового прошениа? Скончаем подвиг, и подвиг убо доброй приспе ко подвижнику христову и начальному христианству: великому князю Дмитрию Ивановичу московъскому велика туга належит от поганых измаилтян, но еще же отец наш поборает им, да еще Олег резанскый приводит их. Нам же пророчьство подобает съвръшити — «братиа в бедах пособии бывайте». И не сумнитеся нам: евангелист Лука рече во евангелии спасителя нашего — «Предани будете родителю братиею на смерть, убыют вы имени моего ради, претръпевый же до конца спасен будет!» Излезем, братие, от подовляющагосего терниа и присадимся[386] истинному и плодовитому винограду— христианьству, делательному рукою христовою. Ныне убо подвигнемся, братие, не земнаго бо ради живота, но небесныа ради почести, яж ю уготова бог творящим волю его!» И пришедши вестници к князю Дмитрею и вдаша от брата его, ото князя Андреа, посланое. Он же прочте посланное, нача радоватися и плакати от радости и рече: «Владыко человеколюбче, дай же рабом своим съвръшити хотение! И о сем нача подвизатися подвига сего добраго, его же открыл еси брату моему старшому!» Рече вестником: «Сице рцы ми брату моему, князю Андрею: Аз, господине, готов есми с тобою днесь, и по твоему наказанию, господине мой. колико есть войска моего с мною. Божиим бо промыслом, брате, съвъкуплени есми, не того ради, но иныа ради брани належащих мне от дунайских враг. Ныне же, брате, на се бог приспе их видимо. Ныне же приидоша ко мне медокупци ис Северы, а кажут[387], господине, уже великого князя на Дону. Яко пребыть хощет ту и ждать злых сыроядцев. И подобает нам ити на Северу, путь бо нам предлежит на Северу, и тамо съвокупитися нам, ибо отца своего утаимся, да не взъбранит нам студно!» По малех же днех снидошася желано два брата, яко же иногда Иосифь с Велиамином, лобзашеся любезно. Снидошася с всеми силами. Северяне же видеша и възрадовашася. Князь же Андрей и князь Дмитрей Вольгирдовичи и видеша у себе множество людей сердечно въоружено, яко нарочитый съпротивныи полци. Приспеша же на Дон вборзе, наихаша великого князя Дмитреа Ивановича в сю страну Дону, на месте реченом Березуе, и ту съвъкупишася с великым князем. Князь же великый Дмитрей Иванович и з братом своим, с князем Володимером, възрадовашася радостию ведикою и удивишася силе божией: «Яко не удобно быти таковей помощи господне, господь посла их путем своим, яко дети оставиша отца своего и поругашася ему, яко же иногда волсви Ироду. Вы же приидоша на помощ нашу». И многыми дарми почти их. По пути же идуща и веселящеся о сем, земное уже все отвръгшеся, чающе себе оноа времени, яко бесмертие в векы. И рече князь великий: «Братиа моа милая, коеа ради потребы приидосте семо? Не господь ли посла вас в путь свой? Воистинну ревнители есте отца нашего Авраама, яко тайно[388] вскоре[389] Лотове поможе доблественнему, и великому князю Ярославу, яко той отмести обиду брату своему!» Въскоре же посла вестника ко преосвященному[390] митрополиту Киприану, яко: «Ольгирдовичи князи приидоша ко мне на помощ с многыми силами, а отца своего оставиша». Скоро же вестник прииде к преосвященному митрополиту. Архиепископ же слышав то, став прослезися, и молитву сътвори: «Господи владыко человеколюбие, яко съпротивнии наши ветри на тихость предлагаются!» И посла в соборныа церкви, во обители святыа, повеле молитвы творити день и нощ к вседръжителю богу, но паче же игумена Сергеа в обители святыа Троица, да когда бог послушает сих. Княгиня же великаа Овдотиа слышав то великое божие милосердие и многым убогым милостыню творя и сама непрестанно текуще в церковь божию день и нощ. Се иже оставиша пакы напред възвратися.О приложение Дону
Великому же князю бывшу не месте реченом Березуй, яко за двадесят и три поприща до Дону, приспе же 5 день месяца сентебра на память святого пророка Захарии и на память сродника его — убиение великого Глеба Володимерича. И приихаша от стражей его Петр Горской, Карп Олексин и приведоша язык нарочит, яко цар уже на Кузмипе гати. «Не спешит бо того ради: ожидает[391] Ольгирда[392] и Ольга, а твоего събраниа не весть и стретениа твоего не чает. По предписанье книгам ему ольговым по трех же днех имает быти на Дону». Князь же великий спроси о силе. Он же рече: «Не мощно бе изсчезти никому же». Князь же великый нача думати з братом своим с князем Володимером и с новонареченою братиею, с литовскыми князьми: зде ли лакы пребудем или Дон перевозитися имам? И рекоша же ему Ольгирдовичи[393]: «Аще ли князь великий хощеши крепково воинства, то вели Дон реку возитися, то несть ни единаго помышляющаго въспять. А велице силе его несть веровати, яко не в силе бог — в правде. Ярослав перевезеся реку — Святополка победи, прадед твой, князь великий Александр, Неву реку[394] пришед — короля победи. Тобе же, нарече бог, тако же подобает творити. Аще побием, то вси спасемся, аще умрем, то вси опщую смерть приймем от князей[395] до простых[396] людей. И тобе уже, великому государю, оставити смирение, оже буйными словесы глаголати и теми словесы крепится войско ваше. Мы убо видим, яко множество избраных витязей войску твоего!» Князь же великий повеле войску своему Дон реку возитися. Воини же ускоряют, яко ближают татарове. Мнози же сынове рустии възрадовашеся радостию великою и зряще своего подвига желаннаго, еже на Руси вжелаше. За много дни приидоша же на место то мнози волци, воюющи по вся нощи непрестанно, и гроза бе велика. Полком же храбрым сердце утвержающе юноши слышит рускых иже паче укротеша. И мнози ворони необычно събрашася не умолкают грающе, галицы же свою речь говорят. Вороны же играют, яко горам играющым орлы же мнози от усть Дону прилетеша и[397] ту клицаху, ждуще дни грознаго, богом изволенаго, в он же имает пасти множество трупу и человеческаго кровопролитна, яко морскыа воды. От таковаго страху и от великия грозы древо поклонишася и трава постилашеся. И мнози от обоих унывают, видяще смерть пред очима. И начаша же погани студом помрачитися о погибели живота своего, понеже убо умре нечестивый и погыбе память его с шумом; а правовернии же человеци ноипаче просветишася, радующеся и чающе свершенаго обетованиа и прекрасных венцов, и о них поведа преподобный старец Сергий. Приспе же вестници и поведаша, яко близь есть поганый. Князь же великий повеле воинству вооружитися[398] того дни. Вестници поскоряют, яко ближают уже поганий напрасно зело. И бысть в шестый час дны прибеже Семень Мелик з дружиною своею. По них же пригонишася мнози от татар. Тольми напрасно гнашася, нолны полци видеша великого князя. И възвратишася и поведаша царю, что князи рускыа при Дону ополчишася. Божиим промыслом много людей видеша, с четверицею того сказаша царю множество людей видеша. И он же нечестивый цар разжен диаволом, разумевь свою погыбель, и крикнув гласом напрасно испусти, и рече: «Такова моа сила, аще сего не одолею[399], то како имам възвратитися въсвоаси!» И повеле напрасно въоружитися. Семен же Мелик[400] поведа великому князю, яко: «Гусинь брод преидоша уже Мамай, едину уже нощь имаете межу събою, на утрей бо имает прейти на Непрядву. Тобе же и подобает великому князю днесь ныне ополчитися, а заутра иже ускорят татарове». Начен князь великий Дмитрей Иванович и з братом своим, с князем Володимером Андреевичем, и с литовскыми князьми, Андреем и Дмитрием Вольгирдовичи, от шестого часа полци уряживати. Воевода же есть некто, прииде с литовскыми князьми, Дмитрей Боброк, родом Волынскыа земли. Вельми уставиша полци по достоянию — елико где кому подобает стоати. Князь же великий Дмитрей Иванович, поим брата своего князя Володимера и литовскыя князи и вей князи и воеводы, и выихаша на место высоко и видеша образ святый, иже бе суть въображен в христианскых знаменах, акы некыа светильници слънечныа светящеся. И стязи ревут наволочени простирающеся, яко облаци, тихо трепещущи хотят промолвити, и богатыри рускиа, акы живыи пашутся, бывши на[401] плащеницах воображены; и доспехи рускыа, акы вода колыбашеся, и шеломы[402] же на главах их с златом, акы утреняая роса[403] во время ведра стояше; еловци шоломов их, акы пламена пашутъся. Мыслено бо их видети и жалостно зрети таковых рускых князей и удалых детей боярскых събрание и учрежение их таковое. И вой бо, яко едини равни, единодушьно един за единого умрети хотяще и вси единогласно глаголаху: «Боже святый, призри на ны и даруй православному князю нашему победу, яко Костянтину, и покори под нозе его врага[404] Амалика, яко же иногда кроткому Давиду!» И тому же удивишася литовскиа князи, и ркуща в собе: «Никако же таковаго воинства быти ни при нас, ни по нас таковому воинству. Мужеством гедеоновым господь своею силою вооружи их!» Князь же великий видев полци свои достойно уряжены, и сшед с коня, пад на колени на ковыле[405] зелене прямо к великому полку к черному знамени, на нем же въображен образ владыки спаса нашего Исуса Христа, из глубины сердца нача звати велегласное «О, владыко вседръжителю, виждь смирение наше, виждь смотреливым оком на люди своа, иже твоею десницею сътворени суть и твоею кровию искуплены суть роботы диаволя. Внуши, господи, глас молитвы моеа, обрати лице свое на нечестивыа, иже творят зло рабом твоим. Молю бо образу твоему святому и пречистой твоей матери. И твердому[406] необоримому[407] молитвенику о нас к тобе, рускому святителю Петру[408], на его молитву надеемся, и призываю имя. твое святое!» Князь же великый по молитве вседе на конь свой и нача по полком своим издити и з братом своим, с князем Володимером, и с новонареченою братиею, с литовскыми князьми с Андреем да з Дмитрием со Ольгирдовичи, и сыновьми рускыми князьми и воеводами. Коемуждо полку рече своими устами: «Братиа моа милая, сынове христианьстии от мала и до велика! Нощ приспе, а день, грозный приближися. Всю бо нощ бдитеся и молитеся, мужайтеся и: крепитеся, силен бог в бранех! И зде пребудите койждо на своем, месте — утре бо тако неудобно учредитеся, уже бо гости наши близко на реце[409] на Нейпрядве. Утре бо вам пити поведеныа, ея же, друзи моа, на пути вжелеша. И вы уповайте на господа жива, да мир вам будет, братии, аще на нь ускорят с братию своею!»О западном полку
Князь же великий Дмитрий посла брата своего, князя Володимера, вверх по Дону, в дуброву зелену, яко утаитися полку его. Вдаст ему витезей много двора своего. Еще отпусти с ним известнаго того воеводу Дмитреа Волинского. Противу живоноснаго тога праздника рожества святыя богородицы, осень же бе тогда долга, и; днем еще летним сияющим и теплота бы и тихость. В нощи той мраци росни явишася. Воистину[410] бо рече: «Нощь несветла неверным, а верным же просвещена есть».Сказание о приметах Дмитреа Волинъского
Пришед Дмитрей Волинец, рече великому князю, Володимеру брату, утаився единь в поле: «Выедите ис полку вон, да скажу вам примету свою!» Уже бо нощ глубока и заря потуше. Дмитрей же Волынец всед на конь и поим с собою князи едины суще, и выихаша на поле Куликово[411], и став посреди обоих полков своих и татарскых, и рече Волынец: «Слушайте[412] с страны[413] татарскых полков». Слышав же стук велик и клик труб гласяще, и бысть съзади их волци воюют вельми, по десной их стране орлове кличуще, и бысть трепет птич велик вельми. Противу же им брани, акы горам играющим, по реце же той, по Нейпрядве, гуси и лебеди крилми плещуще, необычно грозу подают. Рече же Волынец великому князю: «Слышите ли, княже, что?» Они же рекуще ему: «Слышахом, гроза велика есть, брате!» И рече Волынец великым князем: «Обратытеся на полны рускыа и слышите, что есть». И бысть тихость велика. И рече Волынец: «Что слышасте, княже?» Они же рекоша ему: «Ничто же, токмо видехом от них от множества огненыа зари снимахуся». И рече Волынец великому князю: «Остани, госпоже княже». И рече Волынец: «Добро знамение есть и призывай бога неоскудною верою!» И рече Волынец: «Еще ми примета есть княже». И снийде с коня и, паде на десное ухо, приниче к земле и лежа на долг час и, въстав, абие пониче. И рече князь великий Дмитрей Иванович: «Что есть, брате?» Он же не хоте ему сказати. Князь же великий понудив его, и он же: «Едина бо есть ти на пользу, а другаа скорбна». Волынец же рече: «Слышах, господине княже, землю надвое плачющеся: едина же есть елиньскым языком чад своих напрасно плачущеся и въпиюще, акы вдова, а другая же страна, акы некаа девица тихо и жалосно плачущеся, акы некто един в свирель просопе плачевным гласом. Аз же, княже, множество тех примет испытах. Сего ради, княже, надеюся на бога, святыми мученикы Борисом и Глебом, съродникы вашими, аз же, княже, чаю победи поганых, а Христианом много падениа будет». Слышав же то князь великий проелезися вельми, и рече: «Таче да будет победа дръжавне господне!» Волынец рече: «Не подобает, государю, сего в полцех поведати, но токмо вели богу молится и святых его призывати, и рано утре вели подвизатися на коня своа, и всякому воину вели крестом въоружатися, то есть непобедимое оружие на врагы».О видении святых мученик Бориса и Глеба
В ту же нощ бе некто муж, именем Фома Хецибеев, разбойник, поставлен на сторожи от великого князя на реце на Чюре Михайлове. Мужество бе его на крепцей сторожи стоа от поганых. И сего увери бог и откры ему видети в нощи той видение велико. На высоте виде облак изряден. И прииде же некий полк от востока велик зело. От полудныя же страны приидоша два уноши, светла лице их светящеся, яко солнце, имуще в руках своих мечи остры. И рекоша два юноша полковником татарекым: «Хто вам повеле отечество наше требыти? Нам дарова господь». И начаша сечи. Ни един от них не избысть. Оттоле же человек той верен бысть[414] и целомудр. И поведа великому князю видение единому. Он же рече: «Ни поведай никому же!» Князь же великый въздев руце на небо и нача плакатися и глаголати: «Господи человеколюбие, молитвами святых мученик Бориса и Глеба помози, господи, яко же Моисею, яко Давиду на Галиада, и пръвому Ярославу на Святополка, и прадеду моему, великому князю Александру, на хвалящагося римъекого короля, хотех его разорити. Ни по грехом по моим въздай же ми, господи, ниспосли, господи, милость свою и просвети нас благоутробием своим. Не дай же, господи, на смех врагом нашим раб своих, да не порадуются врази наши, ни ркут срама на верных — где есть бог их на нь же уповаша! Помози, господи, рабом своим Христианом, иже имя твое нарицаем!»Сказание о боевом[415] ступлений, о горьком часе, в нем же множество създаниа божиа хощетпастися.
О горкой час! О престрашное время!
И о година[416] крови исполнении!
Приспе же время месяца септевра в 8 день великого праздника спасенна христпаньского Рожества святыа богородици. Свитающи же пятку и въсходящу солнцу, бывши же утру мгляну. И начата же стези христиане простиратися и трубы гласити мнози. Уже бо князей рускых и воевод и всех удалых людей кони их окротеша гласом трубным, и коиждо под своим знамением идяще, полци же их идуще по достоанию, елико где кому веляще. Часу второму наставшу дни, и начата гласи трубныя обоих странъ сниматися. Татарскыа же трубы акы онемеша, рускыя же трубы наипаче утвердишася[417], а самым еще не видетися, занеже утро мгляно. Но вельми есть тут земля постона, грозу подающе от востока до моря, от запада же до Дуная. Поле же Куликово видением, яко прегыбатися, рекы же выступити из мест своих, яко многым[418] воем по них бродимым, и николи же такым быти полком на месте том. Великому же князю преседающе на борзиа кони, издя по полком, с слезами глаголаше: «Отци и братиа моа, господа ради подвизатися и снятых ради церквей и вери ради христиапскыа, и сиа смерть не смерть, но живот вечный! Ничто же бо земнаго собе не помышляйте и не уклоняйтеся на свое дело, но венци победними увяземся от Христа бога и спаса душам нашим!» И утвердиша полки и паки прийде под свое знамение чръное и, сшед с коня, на ин конь седе и съвлачай с себе превлаку цароку, яко во иную облечеся. Той же конь даст под Михайла Андреевича и ту превлоку на него положи, иже бе любим ему паче меры; и повеле знамя рителю своему пред ним възыти; и под тем знамением убиен бысть Михайло Андреевичь. Князь же великий став на месте своем, и въздев руце свои на небо, и вложи руку свою за надра своа, и выняв живоносный крест, на нем въображены христовы страсты в нем же бе. И въсплакася горько и рече: «Тобе уже конечное надеюся, живоносному кресту, иже сим образом явил пречистому царю Костантину, егда ему на брани сущу с нечестивыми и студными, образом твоим победи их. Не могут обрезании человеки стоати против образу[419] твоему и тако удиви, господь, милость свою на рабе своей!»Послание от игумена Сергиа
Сие ему глаголяще, в то же время прийдоша к нему книгы от преподобнаго игумена Сергиа, в них же бе писано: «Великому князю Дмитрею Ивановичу и всем рускым князем и всему православному воинству мир и благословение!» Князь великий Дмитрей слышав преподобнаго старца и целова посланника того етера любезным целованием, акы некыми твердыми бронями въоружившеся. Еще даст ему старец послание от игумена Сергиа: хлебець святыа пречистыа богоматере. Князь же великий и снед хлебець и простре руце свои на небо, възопи велегласно: «О велико имя пресвятаа троице, пресвятаа владычице, госпоже богородице, помогай нам молитвами твоего Сергиа игумена!» И прием конь свой, и взем палицу свою железную, и подвижеся с полку вон[420], и въсхоте преже сам почати от горести души своеа за землю Рускую и за веру христианскую, и за святыа церкви, и за свою великую обиду. Мнози же рускиа князи и богатыри удръжаша его и рече ему: «Не подобает тобе, великому князю, самому в полку быти, тобе подобает особе стоати и на нас смотритися, то пред кем[421] нам явитися? Егда же упасет бог тебе, великого князя, милостию своею, и како разумееши кого чтити и даровати? Мы же въси готовы семо головы своа сложити за тебе, великого государя. Тобе, государу, подобает, елико служити своими головами, тех на память сътворити, яко же Левонтий цар Федору Тирону, и в книги съборныа памяти деля написати. Рускым же князем по нас тако же будет. Аще ли тебе единаго изгубим, то от кого того чаати имам? Аще ли вси спасемся, а тебе единаго останем, то ки успех[422] будет нам? И будем акы стадо овчее не имеюще пастыря влачимся в пустыни, его же, пришедши, дивии волци разпудят и елико хто хощет. Тебе подобает спасти себе и нас. Князь же великий прослезився и рече: «Братиа моа милаа, добраа реч ваша, и не могу противу их отвещати, известно паче неуспети, но токмо поставлю вас: вы бо есть въистинну блазии раби. Нопаче же весте и разумеете мучение святого христова страстотръпца Арефы. Вънегда умучен бе Улианом царем, по многых же муках повеле цар вывести на позорище сечи. Доблии же воини избраннаго воеводы единь пред единым ускоряют и един за единаго под мечьголову кладет. Видящи убо воеводи своа, яко уже воевода възбрани войску своему, и рече: «Весте, братиа, у земнаго своего царя не аз липрез вас почтен[423] бысть? Земныя же чести и дарове не аз ли през вас възымах? Ныне же мне преже подобает убо у небеснаго царя, моей же голове преже усеченой быти, паче же и венцанные!» Приступив воин, усекну главу его, последи же 700 воинь. Тако же, братиа моа, кто боле мя в рускых князей от вас почтен бысть? И вас всем глава бых. Благаа бо приах от господа, злых ли не могу тръпети? Мене ради единаго вся въздвигошася, как могу видети вас побиваемых? И прочее к тому не тръплю, общую чашу имам з вами пити и смертию умрети. Аще ли умру — с вами, аще ли спасуся — с вами. Ныне же вси останемся, уже бо ко своим потягнем!» Передовые же полци разступишися, а водит передовый полциДмитрей Всеволож да Володимер, брат его. Правую же руку водит Микула Василиевич с Коломны и новгородское поеадникы. Поганый же бредут обапол. Несть им места где раступитися. Безбожный же цар Мамай[424], выихав на место высоко с трема князьми, и зря человеческаго кровопролитна. Уже бо близь събя сходящася, и выиде печенег ис полку татарского предо всеми мужеством[425] являяся. Но подобен бе древнему Авесу Голиаду. Видев же сего Пересвет чрънец любочанин, иже бе в полку Володимера Всеволожа, и движеся вон из полку и рече: «Сей человек ищет подобна себе, аз же хощу с ним видетися!» Бе же шелом его на нем аггельскаго образа въображен скимою по повелению божию игумена Сергиа. И рече: «Отци и братиа простите мя грешнаго!» И напусти на паченега таго и рече: «Игумен[426] Сергий помагай нам молитвою своею!» И он же устремися противу ему. И христиане же вси кликнута[427]: «Боже, помози рабу своему!» И удариша крепко копии, яко едва место не проломися и падши оба на землю и ту скончашася. И наставшу же часу третьему дни, видев же то князь великий, рече своим князем: «Видите, братиа, яко гости наша приближахуся, водят бо собе поведение, многим же было от него испита, и весели быша. Уже бо время подобно и час прийде!» И удариша коиждо по коню своему и кликнута[428] единогласно: «С нами бог!» И пакы рече: «Боже христианский, помози нам!» Печенези же свои богы кликнута и ступишася крепко и напрасно. Не токмо оружием биющеся, но сами о соба розбивахуся и под конскыми ногами умираху, бт великиа тесноты задыхающеся. Коль велико поле Куликово и мощно на нем много множество вместится, но то еще место тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле Куликовом сильни полци ступитися, из них же выступали зари от облистаниа мечнаго; трепета сильнии молонии от копей ломлениа, и труску от мечнаго сичениа, яко не мощно бе зрети сего никако же грознаго и горькаго часу. В мегновениа ока колько тысщ погыбает създаниа божиа! Воля господня свершися. Час же 4 й 5 биющеся не ослаблеют христиане, не печенези. Уже бо наставшу 6 часу, божиим попущением наших ради съгрешениа, начаша одолевати погани. Уже бо мнозии от сановитых побиени суть. Богатыри рускыа, акы древа дубравная поклонишася на землю под копыта конскыа. Мнози же сынове рускаа сътрошася, и самово великово князя многижда татарове съсекоша. Но не истребишася, божиею силою ноипаче укрепишася.О видение, яко некий человек отвръста небеса видеша
Сие же слышахом от вёрнаго самовидца глаголяща же, бе в полку князя Володимера Андреевича, и поведа[429] пакы видение великому князю: «В честый час сего дне видех над вами небо отвръсто, из него же изыде, акы багряна зоря, и над ними низко дръзашеся и тот же облак исполнен рук человеческих, яко же дръжаще ово венци, ово торци, ово проповеданиа пророчьскаа, а иныи же, акы некаа древа красна зело и цветы красныа мнози. И егда[430] же наставшу седьмому часу, мнози же венци от облака того опустишася на полкы християньскыа». Поганий же всюде одолеша[431], а христианьскиа же полкы оскудеша, уже бо мало христиан — все погани. И видев же то князь Володимер Андреевич велику победу христианскую, акы класы пшеничныя подовляеми трънием, растущи же и буяюще тръние. Благоверний же князь Володимер Андреевич не могый тръпеты победы христианскьга и рече Дмитрею Волынскому: «Брате Дмитрей, что пользуеть наше стоание и что пакы успех будет, кому имам пособити?» И рече Дмитрей: «Да, княже, несть же и пришла година, начинаем бо без времени собе вред приймет. Мало бо еще притръпим, до времени подобна умолчим, в онь же имам въздание отдадим противником сим. Но токмо в си час бога призывайте, да[432] от 8-го же часу гонити имам, благодать божиа и помощ христианьская». Князь же Володимер Андреевич, въздев руце на небо, и рече: «Боже отец наших, сътворивый небо и землю, иже предстоит на ны враг крамолу деа, не дай же, господи, врагу нашему диаволу порадоватися, мало бо показни, а много помилуй! Ты бо еси милостив!» Сынове же рускыа полку его плачущеся, видяще друзи своа погыбающи, непрестанно порывающеся, яко звани на брак сладкого вина пити. Волынец же възбрани им: «Пождите малу, буяви сынове, есть вы коли вам утешитися и есть с кым».О исходе потайнаго полку
Приспе же час 8-й, и абие дух южный потянув съзади им. Возопи же Дмитрей Волынец великым гласом: «Княже Владимере, час прийде, а время приближися!» И пакы рече: «Друзии и братиа, дръзайте! Сила бо святого духа помогает нам!» Единомыслении же друзи выедоша из дубровы зелены, акы съколы искусни, и ударишася на многие стада жаровлиные, тако же и сие вытези направлени крепкою воеводою. Бяху бо яко отроцы Давыдовы, имь же сердца бяху, яко лвом, поистинне бо лвови образи имуще, акы на овчие стадо приидоша. Погани же видевше и крикнувше глаголюще: «Увы нам, Русь умудрися, худие же с нами биющеся, а доблии съблюдощася!» и обратишася, и даша плещи свои, и побегоша. Сынове же рускыа силою святого духа бьяху, помощию святых мученик Бориса и[433] Глеба, акы лес кланяху, акы трава от косы постылашеся. И бежаша татарове, елинъскым глаголяще: «Увы тобе, Мамай нечестивый, высоко възнесеся до ада съшел еси!» Мнози же язвени наши помагаху им и секуще без милости, ни единому же кому от татар побежати — кони бо их потомишася. Мамай же, видев погыбель свою, и нача призывати богы своа: Перуна, и Кавата, и Раклиа, и Гурка, и великаго пособника своего Бахмета. И не бысть же помощ их от них, сила бо святого духа, акы огнь пожигДет их. Татарскыи полкы рускыми мечи секутся. Мамай же видев новыа люди и рече: «Побегнем и ничто уже имам чаати добра, но свои головы упасем!» И абие побеже с четырьми князьми. Мнози же етери по них женяху, но не одолеша: кони бо их цели суще; женуще же и възвратишася. И обретоша трупие мертво оба пол рекы Непрядвы, ид еже место непроходимо бысть полком рускым. Сии же побити суть от святых мученик Бориса и Глеба, о них же провиде Фома разбойник, егда стоа на сторожи. Женущии же, егда всех доступиша, и възвращахуся койждо и под свое знамя. Князь же Володимер Андреевич ста на костях под чръным знаменем и не обретоша в полку брата своего великого князя, только литовскиа князи едины, повеле трубити събраною трубою. И пожда час, и не обрете великаго князя, и нача с плачем глаголати: «Братиа моа милая, кто виде или кто слыша своего пастыря, великого князя?» И нача рыдати и кричати и по полком издити, глаголюще: «Те перъв порожен пастырь, овци разыдутся, то кому сиа честь будет? Кто победы победник явится»? И рекоша ему литовскиа князи: «Мы мним, яко жив есть, но уязвлен вельми, внегда в трупе мертвом будет». Инь же рече: «В 5 час видех крепко биющеся палицею своею». Иные рече: «Аз видех позднее того еще биющеся и четыры же печенези належат ему». Юрыевский же юноша, князь некто именем Стефан Новосильскый: «Аз видех его пред самым твоим приходом пеша идуща с побоища и уязвен вельми. Того ради не помогох ему — гоним бысть трема татарины, но милостию божиею едва[434]от них спасохся, а много от них пострада». Князь же Володимер рече: «Известно видети, друзи, братиа, аще кто обрящет жива брата моего, великого князя, то поистинне пръвый у него будет рочитель!» Отроци же розсунушася по побоищу[435], ищущы победителя. И найдоша Михайла Андреевича Бренка убитого в приволоце и в шеломе великого князя. Инде же найдоша князя Феодора Семеновича белозерскаго, чающе великым князем, занеже приличен ему. Два же етера воины уклонишася на десную страну в дуброву зелену, един именем Сабур, а другей Григорий Холопищев, родом же оба костромичи. Мало выихав с побоища и наихав великаго князя бита вельми, отдыхаюча под[436] сеченым[437] древом березовым. Видевше его, спадоша с коней и поклонишася ему. Сабур же скоро възратиоя и поведа князю Володимеру и рече: «Князь великый здравствует и в векы царствует!» Сиа же князи и воеводы слышавше, и скоро сунушася к нему и падшу на ногу его, глаголюще: «Радуйся, княже наш, древний[438] Ярославе победителю, новый Александре! Врагом сия же победи тобе честь довлеет!» Князь же великий едва рече: «Что ми поведаете?» И рече князь Володимер: «По милости божией, государ, и пречистой его матери, и сугубыми молитвами сродников наших Бориса и Глеба, и умолением рускаго святителя Петра, и его пособника, нашего въоружителя игумена Сергиа, и тех всех молитвами их врази наши побеждена, а мы спасохомся!» Князь же великый слышав то, рече: «Сий день сътвори господь, възрадуемся и възвеселимся в он!» И пакы рече: «Велий еси, господи, и чюдна дела твоа, — вечер въдворится плач, а заутра радость!» И пакы рече: «Хвалю тя, боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не дал еси нас в погыбель врагом нашим, и не дал еси похвалитися иному языку иже сиа на мя умыслиша. Но суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешных, аз же в вены уповаю на тя!» Князь же великый видев множество мертвых своих витязей любимых и нача плакатися. И приведоша конь великому князю, и ваихав. на побоище, и видевь въйску его вельми много, а поганых же с четверицу того боле бито, обратився рече Волиньцу: «Въистинну Дмитрей разумел еси, не ложна суть примета твоя. Подобает ти всегда воеводою быти!» И нача же с братом своим, с князем Володимером, и с литовскыми князьмы, и с иными рускыми князьми, и с воеводами издит по побоищу[439], а сердцем клицаша, а слезами умываяся. И наихал место, лежать князи белозерстии, вкупе побиени суть: тольми напрасно бишася, яко един единаго ради умре. Тут же лежит Микула Василиевичь. Над ными же став князь великый, много людей дарова и нача плакатися и глаголати: «Братиа моа милаа, сынове рускыа, еще имаете дръзновениа у господа[440], молите за ньп Вем бо, послушает вас бог, и пакы о нас молите, да вкупе с вами будем!» И пакы еде во иное место и найде своего напръстника Михайла Андреевича Брянка и близь его лежит Семень Мелик четвертой стражи, и тут лежит Тимофей Волуевич. И над ными же став князь великий и плача, рече: «Братиа моа възлюбленнаа, моего ради образу убиену суть быти. Кто бо таков раб могый тако господину служити, яко мене ради сам на смерть мыслено поехал есть! Воистинну подобенъ древнему Авесу, иже от полку Дариа, царя перскаго. И тот тако же сътвори!» И паки Семену Мелику рече: «Крепкый мой стражу, твоею бо стражею крепко спасомы есми!» Прийде же на иное место, видевши Пересвета чръньца, близь его лежит нарочитый богатырь татарскый, и обратився и рече: «Видите, братиа, своего починальника? И сий бо победи подобна собе, от него же было питы горькаа чаша многым!» И пакы став на месте своем, и повеле трубити събраною трубою и люди съзывати. Добрии же друзи довольни суще, испытавше оружиа своа о сынове измаильтескыа, и с всех стран бредуще под трубный глас. Съгрядуще весело ликующе, поюще песни ово крестныя, ово богородичныя, ово мученичныя и иные подобии им. Събряным[441] же людем всим, князь же великый, посреде встяв плячя и рыдяя[442], и рече: «Брятия, князи рускыя и бояре местный, вы бо сынове всея земля, вям подобяет тяко служиты, я мне по достоянию хвялити вяс. Внегдя упясет мене бог, я буду ня своем столе и ня великом княжение Московском, тогдя имям даровати вяс. Ныне же сия упрявим: кождо похорони ближнего своего, дя не дядим в снедь зверем телеся християньскяя!» Князь же великый стоя зя Доном 8 дней доколе же разобра телеся християньскяя с нечестывыми, христиане же схоронишя сколько успеня, я нечестивый повержении зверем ня рязхыщение.Сказание о злый смерти Мамаеви
Погяному же Мямяю цярю отселя бежяху и добежя до моря, иде же гряд Кафя създян бысть, и потяив имя свое. И познян бысть некоем купцем и тут убиен бысть от фряз, испроверже зле живот свой.О расмотрении полком
Князь великий Дмитрей Ивянович з брятом своим с князем Володимером Андреевичем и с литовскыми князьми, и с стявшими силями стяв ня костях. Грозно бо, бряте, в то время смотрити: лежит трупие человеческие, акы сенное стози, а Дон река три дни кровию текла. И рече князь великый Дмитрей Иванович: «Считайтеся, братиа, кольких князей нет и колькых воевод нету, и колькых молодых людей нету». И говорит Михайло Александрович, боярин московьскый: «Нет, государь, у нас 40 бояринов московскых, да 12 князей белозерскых, да 30 посадников наугородскых, да 20 бояринов коломенскых, да 40 бояринов серпоховъскых, да 30 панов литовскых, да 15 бояринов переславскых, да 25 бояринов володимерскых, да 50 бояринов суздальскых, да 40 бояринов муромскых, да 23 бояринов дмитровскых, да 60 бояринов можайских, да 30 бояринов звенигородских, да 15 бояринов углецкых, да 70 бояринов ярославских, да 104 бояринов тферскых. То, княже, нету больших людей от князей и от бояр и от великих людей, от местных воевод, а нет бо у нас, князь великий, от детей боярских и от молодых во всех полцех 200 000 и 50 000 и 3000». И рече князь великый: «Братиа, князи рускыа и бояре и молодиа люди, и вам, брате, сужено место богом межу Доном и Мечею на ноле Куликове, на речке на Непрядве. А положили есте головы свои за землю Рускую и за веру христианскую. Простете мя грешнаго и благославите в сем веце и в будущем!» И рече князь великый Дмитрей Иванович брату своему, князю Владимеру Андреевичу, и литовскым княземь: «Пойдем, брате, в свою землю Залескую к славному граду Москве и сядем, брате, на своем княжении и на своей отчине и дедине, а чти есми собе укупили и[443] славнаго имени!» И рече князь великый брату своему и князем литовскым: «Братиа моя милая, пению время, а молитве час!» Праздник всемирнаго въздвижения повеле всем Дон възытися. И пойде князь великый по Рязаньской земле. Слышавше то князь Олег рязанский, яко грядет князь великый победив своа врагы, и нача плакатися и блюстися: «О горе мне грешному и отступнику веры христовы! Аз поползохся, что видех к безбожному цару присяг!» И збеже града своего Рязани и побеже к Ольгироду литовъскому, прийде на рубеж литовскый. И ту став и рече же бояром своим: «Аз хощу тут ждати вестника, как князь великый пройдет мою землю и приидет в свою отчину, аз тогды възвращуся въсвоаси!» Князь же великый заповеда всему своему войску, аще же кто идет по Рязанъской земли, то ни единому власу коснутися. Пройде же князь великый землю Рязанскую не веле ни едину власу коснутися. Прийде же князь великый в свой град Коломну. Вестници же ускоряюще к преосвященному архиепископу, яко грядет князь великый на свою вотчину и победив своа врагы. Преосвященный же архиепископ повеле по церквах молебны пети за великого князя и за все его христолюбивое войско. Прийде же князь великий з Дону на Коломну в осмь день. Преосвященный же архиепископ стрете его в градных вратехь с живоносными кресты и святыми иконами, и с всем събором и с клиросом окропи его святою водою и все христолюбивое войско. И ту нача плакати с рыданием сръдечным. И глагола ему епископ: «Радуйся, княже наш, и веселися твое христолюбивое войско!» И абие князь великий от плача преста и нача утешатися и хвалити бога и глагола к преосвященному архиепископу: «Аз убо, отче, вельми пред ним смирихся — събрал еси злата много и послах противу ему и он паче възярився на христианьскую веру и на свою пагубу ражень диаволом. Тако случися в Кесаре великому Василию: егда пръвый отступник веры христовы Улиан, цар законопреступник, иде ис Пръсты, великого Василиа хотяще разорити град его. Ваоилей же великий помолися богу с всеми христианы и събра злата много и посла противу ему, и безбожный же паче възярився, и посла на него господь бог воина своего Меркуриа. Изби его Мер курей и божиею силою с всеми силами его, и уби Мер курей войска его 900 000 кованыа рати. Не токмо сам Меркурей изби его, но аггли божии на помощ приидоша ему». И рече ему епископ: «Того ради, господине, господь бог смиреному благодать дает, а гордым противляется!» Князь же великый пребысть ту на Коломне 4 дни и хотеша изыти из града 5 день. Проводы деяше с кресты и святыми иконами, и с всеми збором и с крылосы и проводиша его до рекы до Северы, и ту, став на реце, благослави его живоносным крестом и окропи его святою водою и все войско его, отпусти его. Князь же великый разлучися ту с братом своим, с князем Володимером, и отпусти его на Котел дорогою, а сам пойде с литовскыми князьми на Брашеву дорогою. И посла гонца на Москву к великой княине, к митрополиту Киприану, яко князь велик здравствует и грядет на свою отчину. И княины же великаа възрадовася и митрополит же повеле воду креещати и молебен и литургию служити за великого князя и за христолюбивое войско. Князь же великий прийде в Коломенское село и ту нача ждати брата своего князя Володимера. Того бо ради разлучися с братом своим, что не вместятся дорогами множество людей. Прийде же князь Володимер въборзе в Коломенское село. Князь же великий ртпусти все свое войско преже себе на Москву и повеле всему войску стати оп сю страну Аузы. И прийде все войско, ста на месте том по повелению великаго князя, и сам князь великий прийде на завтрие по заутрени на праздник Покров святыа богородица. Митрополит же Киприань стрете его, великого князя, в Ондрониеве манастыре с живоносными кресты, иконами и огради его крестом и рече: «Радуйся, князь же наш великый Дмитрей Иванович, победив своа съпротивникы! Новый еси Александр, вторый Ярослав, победитель своим врагом!» И окропи его святою водою и рече ему митрополит: «Сыну мой, князь великый, яко царствуеши в векы и земля твоя спаслася!» И рече ему князь великый: «Аз, отче, вельми пострадах за веру и за свою великую обиду. И даст ми господъ помощь от крепкыа своеа рукы, молитвами святых страстотръпец. Вориса и Глеба, игумена Сергиа, въоружителя нашего, того вооружением спасохомся!» И ту въсхоте в монастыри святыя литургии слышати и иде в церковь и нача молитися с слезами и рече: «Образ божий нерукотворенный, ни забуди нищих своих до конца, и не предал еси нас врагом нашим в покорение, да не порадуются о нас!» Изыди из церкви и рече ему преосвященный митрополит: «Пойде, господине, на благословение место, на град Москву, и сяди, господине, на своем на княжении![444]». Иде князь великый з братом своим и с литовскыми князьми на град Москву. И митрополит повеле пети стихи богородичны и мученичный. Княгины же великаа Овдотиа стрете своего государя в Фроловскых вратех с многыми воеводскыми женами и с своею снохою. И ту, видев своего великого князя, нача плакати от великиа радости и рече то: «Пръво тя, господине, вижу великого князя славнаго в человецех, акы солнцу на небо въсходящу и ооветяще всю Рускуку землю!» Князь же великий, видев свою княгиню и свои две малый отраслы, князя Василиа и князя Юрия, въздрадовася, и рече князь великий, яко царствует в векы. Пойде же князь великый и с великою княгынею и с своими детмы, внийде в монастырь в церков архангела Михайла, небеснаго воина, и поклонися святому образу его и рече: «Заступик наш еси в векы!» и знаменася святым его образом. И по сем иде к гробу сродником своим и рече с слезами: «Вы есте наши пособници и наши молебници к общему владыце. Вашими молитвами спасохомся от супостат наших!» Изыйде ис церкви своим братом С князем Володимером и с литовскыми князьми и пойде в церковь святыа богородица и став пред иконою и рече: «Поистинне Лука евангелист написа! Госпоже царице христианскаа еси заступнице, тобою есми познахом истиннаго бога!» Иде к гробу преблаженнаго Петра и став у гроба нача молитися с слезами и рече: «Ты еси, преблаженне Петре, спаситель наш крепкый, твоа есми паствина. И прояви нам тебе господь бог последнему роду нашему. И възжегь тобою нам свещу негасимую. Твоею ся молитвою вельми пострадахомся и лобедихом своа врагы!» Скончав молитву изыйде из церкви, иде в свое место в набережные сены и сяде на своем столе. И ту нача молитися. И в то время преподобный Сергий и з братиею вкуси брашна хлеба в трапезы, необычею въстав от стола и достойно сътворив и рече: «Весте ли, братиа моа, что се есть?» И не может ему ни един отвещати. И рече: «Князь великый здравствует и пришел на стол свой победив своа врагы!» Въстав от трапезы и пойде в церковь с братиею и нача пети молебен за великого князя Дмитреа Ивановича и за брата его князя Володимера Андреевича и за литовьскыа князи и рече: «Братиа! Силнии наши ветры на тихость великую приложишася!» И рече им: «Аз есм вам не проповедах. Пришла ко мне весть з Дону в вторый день, яко победил князь великый своа съпротивникы. И опять пришла ко мне весть 8 дний, яко князь великый пошол з Дону на свою отчину, иде по Рязанской земли, и услышав то князь Олег рязанскый избежав отчины свсгея. И князь же великый пришол на Москву в 8 день, и был на Коломне 4 дни, и пойде с Коломны в 5 день, и пришол на Москву 8 день». И скончав молебен изыйде из церкви. Князь же великый пребысть на Москве 4 дни и пойде князь великый к живоначальней Троици к отцу преподобному Сергию и з братом своим и с литовъскыми князьми. И прийде к Троици к отцу Сергию. И преподобный старец стрете его с кресты близь манастыря и знаменав его крестом и рече: «Радуйся, господине князь великый. и веселися твое христолюбивое войско!» И въспроси его о своих извольницах, а о его служебницах. И рече ему князь великый: «Твои, отче, извольници, а мои служебници теми победих своа врагы. Твой, отче, въоружитель, рекомый Пересвет, победил подобна себе. А только бы, отче, не твой въоружитель, ино было, отче, многым Христианом от того пити горкую чашу!» Искончав речи сиа и повеле Сергию ити в церковь и воду свещати и молебен пети, и литургию служити. И ту слышав святыа литургиа и рече ему старец: «Вкуси, господине, хлеба от нашеа нищеты!» Князь же великый послушав его и вкуси хлеба у святыа обители тоа и въстав от трапезы и повеле наряжатися всем изыйти из манастыря. Преподобный же старец проводи его с кресты. Князь же великый пойде на Москву и прийде на свое место. И ту литовъские князи начаша проситися въсвоаси. Князь же великый нача их чтити и дарми утоляти, и рече им: «Пребудете зде!» и рече им: «Аз вам дам свыше своа отчины зде!» Князь же великый не може их уняти и отпусти их и сам проводил[445] их и з братом своим до Можайска. И рече им с слезами: «Братиа моа милая и способникы наши». И отпусти их, а сам възъвратися в свою отчину и прийде на град свой Москву, и сяде на своем княжении и царствует в векы веком. Аминь[446].
Сказание о мамаевом побоище
по Забелинскому списку
По списку Государственного Исторического музея в Москве
(собрание Забелина, № 261)
Подготовил к печати
М. И. Тихомиров
B лето 6888 побоище великаго князя Дмитрия Иоанновича Московскаго на Дону з безбожным Мамаем
Прииде из Орды ордынский князь Мамай со единомысленики своими со всеми князи ордынскими и со всею силою тотарскою и полоретцкою, а еще к тому рати поймал бесермены и армены, фрязы, черкасы, ясы, буртасы. И с Мамаем вкупе во единой мысли и во единой думе и литовской князь Ягайло Ольгердович и со всею силою литовскою и с лятскою, с ними же во единачестве и князь Олег Ивановичь рязанский со всеми сими советники. И поиде на великого князя Дмитрия Иоанновича московскаго.
Но хотя человеколюбец бог спасти и свободити род человеческий и християнский молитвами пречистыя его богоматере от работы измаилтеския от поганого Мамая и от сонма нечестиваго Ягайла и от велеречиваго от худаго Олга рязанского, не снабдевшаго своего христианства, приидет ему день господень великий в суд.
Окаянный же Мамай, разгордевся умом, мнев себе аки царя, нача злый совет творити, рече им: «Пойдем на рускаго князя и на всю Рускую землю, яко же при Батый царе было, христианство потеряем, а церкви божии попалим огнем, закон их погубим, а кровь християнскую пролием». Сего ради нечестивый люте гневася о своих друзех и любовницех, о князех, избиеных на Воже реце, и нача свирепый напрасно силы копити, с яростию подвижеся со многою силою, хотя пленити християны.
Тогда двигнушася вся колена татарская. И нача посылати к Литве к поганому Ягайлу и ко лотовому сотонщику дияволу и советнику их и отлученному сына божия, помраченному тмою греховною, не восхотевшу разумети, Олгу рязанскому, поборнику бесерменскому, лукавому князю, яко же рече господь: «От нас изыдоша, а на ны быша». И учини себе старый злодей Мамай сонет нечестив с поганою Литвою и з душегубным Олгом стати им у реки у Оки на березе на Семен день на благовернаго князя Дмитрия Иоанновича московскаго.
Душегубный же Олег, зло ко злу прилатати, и посылаше к безбожному Мамаю и к нечестивому Ягайлу своего боярина единомысленаго, антихристова предтечю, именем Епифана Кореева, веля им быти на тот же срок, еже совещали у Оке на брезе с треглавного зверем, сыроядец и кровопроливцы християнскими. О враже изменниче! О лже, лихоимства образ открываеши, и не веси, яко мечь божий острится на тя! Грешницы напрягоша лук свой состреляти во мраце правыя сердцем, оружие их внидет в сердца их, луце их сокрушатся.
Бысть же месяца августа, приидоша от Орды таковые вести ко христолюбивому великому князю Дмитрию Ивановичю московскому се же воздвижется на христианство измаилтеский род. Олгу же уже отпадшу сана своего от бога, иже злый совет сотвори с погаными, и посла к великому князю Дмитрию Иоанновичю московскому с вестию лестною, что Мамай идет со всем своим царством в мою землю Рязанскую на мене и на тебе, и о том ведомо буди, и князь литовский Агайло идет на тебя же со всею силою своею. Великий же князь Дмитрей Иоанновичи московский иде в соборную церковь ко пресвятой богородицы и пролия слезы и рече: Молитва. «Господи, ты всемощне и всесилие и крепкий во бранех, воистинну еси царю славы, сотворивый небо и землю, помилуй ны пречыстыя ти матере молитвами, не остави нас, егда унываем, ты бо еси бог наш, а мы людие твои, поели руку твою свыше и помилуй ны, посрами враги наша и помилуй ны, и оружия их притупи, силен еси, господи, и кто противится тебе, помяну милость свою, юже от века имаше на роде християнстем. О многоименитая госпоже царице небесных чинов, присно всея вселенныя и всего живота человеческаго кормительница, воздвигни, госпоже, руце свои пречистыя, ими же носила еси бога воплощенна, и не презри християн сих и избави нас от сыроядец сих и помилуй».
Востав от земля и изыде из церкве, посла по брата своего по князя Владимера Андреевича и по всех князей руских, поиде противу сего окаяннаго и безбожнаго и нечестиваго и темнаго сыроядца Мамая за правоверную веру християнскую и за святые божия церкви и за вся християны и вземше с собою скипетр царя небеснаго непобедимую победу, авраамлю доблесть и нарек бога и рече: «Господи в помощь мою, вонми, боже, на помощь мою вонми, да постыдятся и посрамятся и познают, яко имя тебе господь, яко ты еси един вышний по всей земли». Совокупится со всеми князи рускими и со всеми силами.
В то же время, слышав же князь Олго резанский, яко царь Мамай качюет на реке на Вороножи на броду, а хощет итти на Рускую землю на великого князя Дмитрия Иоанновича московскаго. Скудости же бысть ума во главе князя Олга резанскаго, посла Олг князь резанский посла своего ко царю Мамаю безбожному с великою честию и дарове многие и грамоты написа к нему сицевым образом:
«К восточному во царех царю силному Мамаю твой посаженик и присяжник Олг князь резанский много тя молит. Слышах, господине, что ты хощеши итти на Рускую землю на своего служебника на великого князя Дмитрия Иоанновича московскаго и хощеши огрозитися ему. Всесветлый царем царю, приспе твое время, злата и сребра и всякого богатства много наполнися земля та Московская, а князь Дмитрей человек християн, егда услышит ярость твою, то отбежит князь Дмитрей Ивановичъ московской в далныя земли, либо в Великий Новград, или на Двину к морю, а многое богатство в руцы твои будет и твоему великому войску в потребу. Мене же, раба твоего Олга рязанского держава твоя, царю, да пощадит, аз бо тебе, царю, велми рад и устрашу Рускую землю. А князь великий Дмитрей Иванович и все князи руские твоея грозы устрашатца гораздно. Еще же тя, царю, молю тя, яко оба есми рабы твои, Олег рязанский и князь Олгерд литовский, о своей велицей беде, о том тебя молим много: князь великий Дмитрей Ивановичь зло сотворил и городы наша за собя поймал силно. Но еще, царю, не то едино, егда от своея обиды твоим царским именем погрозим ему, он же и об нас не радит, но еще ми горшая подаст, еще же град Москву за себя, силному царю царем много злословит. Князь Дмитрей Иванович хощет итти на тебя, а ведет по себе орду немец, и много у него руских людей. И паки сказаша ему все по ряду. А мы, царю, оба идем на помещ тебе».
А другово же посла князь Олг рязанский к великому князю Олгерду литовскому, написание же таково бысть: «Великоумному князю Олгерду литовскому. Радуйся радостию яко пишу к тебе, вем бо издавна мыслил еси на великого князя Дмитрия Ивановича Московскаго, згонити его с Москвы, а самому Москвою владети. Ныне же нам приспе время на великого князя Дмитрия Ивановича: царь Мамай идет на твоего недруга, а на моего супостата, и на грады его и на отчину его, на Рускую землю, ныне бо приложимся ко царю Мамаю; вем бо, яко царство тебе даст Москву, а иные грады от своея власти тебе и есть, а мне же даст Коломну и Владимер, а Муром и иные грады мои, то и есть. Аз же послах своего посла, каковы имаши дары и пиши книги своя к нему, елика ти веси, паче мене». Князь же Олгерд литовский, слышав се вельми рад бысть и посем велику честь воздаст послу друга своего Олега[447].
И посла Олгерд своего посла с велими дары царю Мамаю и книги своя написа сицевым образом бысть: «Великому царю Мамаю князь Олгерд литовский, про твою милость присяжник твой есмь, много тебе молит. Слышах, господине, что ты хощеши казнити свой улус, Рускую землю, князя Дмитрия Иванновича московскаго. Того ради молю тебя, царю, вем бо, яко великую обиду творит князь Дмитрей Ивановичъ московской твоему улуснику князю Олгу резанскому, грады: у него поймал за себя силно, да и мне, господине, силный царю, много пакости деет, твоему присяжнику Олгерду литовскому, а тобя, царю, многие злые глаголы, не токмо сам князь великий един, но и бояре его. И ныне молим тебя от бога, да приидет держава царствия твоего, да о том силных видить твое смотрение нашу грубость от московского князя Дмитрия».
Помышляя же в себе Олг резанский и Олгерд литовский, глаголаша сами к себе, егда услышит князь Дмитрей московский царево имя и нашу присягу к нему, то побежит с Москвы от лица силнаго царя Мамая, да и от нас, в Великий Новгород или на Двину к морю, но и там его именем царевым возмут, аки птицу из гнезда, и умолим царя, сами сядем на Москве или на Коломне. И егда царь пойдет к Коломне, и мы его умолим и з дарми встретим, и по мнозем царя учтим и царь возвратится, а мы княжение Московское разделим себе царевым повелением и учнем владети, ова к Вилну, ово к Резани, ведаю бо, яко имет нам царь дати грамоты, почему нам Москвою владети, да и детем нашим во веки по нас. А не веси бо, что смыслиши и что глаголеши, яко младыя дети, а не ведаше божия силы владычняго милосердия. Апостол Павел рече: «Аще кто к богу веру держит з добрыми делы и правду в сердце, то может человек от многих врагов быти».
Князь же великий Дмитрей Иванович не ведаше прихода царева на собя, ни совокупления Олга резанскаго и Олгерда литовскаго ко царю. И бе у великого князя Дмитрия Ивановича устроены крепкие стражи, именем Родион Жидовинов да Ондрей Попов сын Семенов, да Федор Стремен Милюк и иных удалых людей 50 человек великого князя двора.
Того же дни по Ильине дни на третей день князь великий Дмитрей Ивановичь у собя на пиру в набережных теремах чаши изволил за своего брата, за князя Владимера Андреевича.
В то же время пригонил Андрей Попов сын Семенов ис поля и говорит великому князю Дмитрию Ивановичю, рече: «Ныне не подобает тебе, государю Руския земли, веселитеся и сладких медов испивати, но есть, княже, время всем молитися богу и мыслити о всем, како снабдити земля Руская тихо и безмятежно. Идет на тебя, государь, царь Мамай со всеми силами ордынскими, а ныне на реки на Воронежи, а мы его силу обезжали 12 дний, и подстерегли нас царевы сторожи, мене и поймали. И спрашивал меня царь: «Ведает ли мой слуга, а ваш государь князь Дмитрей Иванович, что аз иду к нему гостити со многими силами, а силы моей 12 орд да три царства, а князей со мною 73, опрочи боловных, сполских 31 князь, а силы моей 453 000. И после моего числа прибыло два алпауты великия з двема своима дворы, а тем и аз и сам числа не ведаю, может ли слуга мой, а ваш государь, нас всех накормити и подарити мене».
Царь же по полком водити и показывати сосуды избранныя, еже на взятие руским градом привезли бяше. Но милостию божиею и пречистые богородицы молитвами, святаго Сергия, игумена и твоим государевым счастием убежал у самого царя из рук и пригонил к тебе с вестию».
Князь же великий Дмитрей Ивановичь о том воскорбися и ударив чашю златую о стол дубов и бысть в недоумении велице, взем на себя смирения образ, желая небеснаго жития получити будущих от бога благ вечных, не ведый же, совещаста на него ближнии его совет зол. О сем рече царь Давид пророк: «Не сотвори николи же соседу своему зла и не ревнуй, не копай под другом ямы, самого тя бог не ввержет в ров погибели».
Приидоша же послове от Олгерда литовского и от Олга резанскаго к безбожному царю Мамаю и принесоша ему дары многие и написанные книги. Царь же Мамай восприят дары с великою честию, списанныя книги слушав, и послов почтив добре, и отпусти их, и писав писания Олгерду литовскому и Олгу резанскому: «От силнаго царя Мамая от восточнаго. Елико написаете ко мне и на дарех ваших велику хвалу вам воздаю, елико сколко хощете отчины Руские земли, но всем тем одарю вас, но токмо имейте присягу ко мне и встретите мя с своими силами, елико где успеете да одолеете своего недруга, а мне убо ваша сила не удоб надобет, но аще бы аз хотел — своею силою древней Иерусалим пленил, но яко же халдеи. Но аз вас к себе совести вашей ради, но моим имянем, а вашею грозою растужен будет князь Дмитрей Иванович московский, огрозитца имя ваше во странах ваших, мне убо царю подобает победита подобна себе и довлеет мне царская честь, сице князем своим рцыте».
Послы же возвратишася к ним и сказаша им, яко царь здравит вам велми за хвалу повелику. Они же скуднии умом быша велми и воздрадовашася о честнем привете царя Мамая, а не ведуще того, яко бог дает власть, ему же хощет. Ныне же много безумный сей князь Олго резанский, едина вера и едино крещение с великим князем Дмитрием Ивановичем московским, а мыслит з безбожным царем Мамаем на московского князя Дмитрия и на святую православную христову веру, хотя разорити святыя божия церкви. О таковых бо пророк рече: «Поистинне отсекоша свои маслечнеи и присадишася к дивии масличнеи». Тако же сей новый отметник князь Олг резанский. Нача царь поступати вборзе. По пути же нечестивых не спасетца, но собирает себе досаждение и поношения. Ныне же сего Олга резанского втораго Святополка наречем.
Слышав же то князь великий Дмитрей Иванович, яко грядет на него безбожный царь Мамай, неуклонно со всеми силами, яряся на христову веру и ревнуя безбожному царю Батыю. Князь же великий Дмитрей Иванович велми печален бе от безбожнаго нахождениих, и став пред иконою господня образа, иже во главе и стояще, и паде на колени своя и нача молитися и рече: «Аще не смею молитве, господи, смиренный аз раб твой, токмо прострети уныние мое, но на тебе, господи, возверзем печаль мою, ты бо свидетелю владыко, не сотвори нам, господи, яко же отцем нашим, иже наведе на них грех ради наших злаго Батыя, и еще бо тому страху и трепету вельми сущу и велику. И ныне, господи, не прогневайся на ны до конца, вем бо, господи, яко мене ради хощеши погубити всю землю, аз согреших паче всех человек пред тобою. Призри, господи, слезы раба своего и укроти, господи, сердце скверному сему варвару». И паки воздвигся, рече: «На господа уповах да не постыжуся во веки». И утешихся ют слез.
И посла вборзе по брата своего по князя Владимера Андреевича, в своей бе власти в Боровске, и по всех князей руских розосла и по всех воевод местных, и повеле им скоро быти к Москве всем. Князь же Владимер Ондреевич прииде скоро во град Москву и все князи и воеводы. Князь же великий Дмитрей Иванович узре брата своего князя Владимира Андреевича возрадовася радостию великою и целовастася и сказа ему все по ряду, еже бысть. Слышав же то князь Владимер от великого князя и нача утешати великого князя и поидоша оба к преосвященному митрополиту Киприяну.
И рече князь великий Дмитрей Иванович: «Веси ли, отче, настоящую беду, яко безбожный царь Мамай грядет на ны неуклонно вборзе, ярости нося». Митрополит же рече великому князю Дмитрию Ивановичю: «Повеждь мне, господине, чем не исправился предним». Рече же ему князь: «Испытай, отче, яко же бо отец наших по книгам все отдах ему и сугуб их». Преосвященный же митрополит великому князю рече: «Господине, попущением божиим наших ради согрешений идет на землю нашю, но вам подобает, православным князем, тех нечестивых царей дарми утоляти четверицею сугубо; аще ли того ради не смиритца, ино господь его смирит. Того бо ради рече: «Господь гордым противится, а смиренным благодать дает». Тако же случися великому Василию в Кесарии, егда злый отступник царь Иулиян иде в Персы, хотя разорити град его. Василие же Великий помолися богу со всеми християны, и собра много злата и посла к нему. Он же паки возъярився и господь посла воина своего святаго Меркурия, изби же Меркурие божиею силою злаго отступника самого царя Иульяна и всю силу его. Ты же, господине, возми злато в руце свои, иже и у мене имам, противу его пошли и паче исправися пред ним».
Князь великий, по совету отца своего митрополита, посла своего избраннаго уношу довольна смыслом именем Захарию Тутшева и другаго с ним отпусти Андрея Попова сына Семенова, иже прибеже от царя Мамая с вестью к великому князю, и даст им два толмача добре умеюще языку половецкому и иные многие с ним людие отпустиша и злата много посла ко парю Мамаю. Захария же и Андрей дошедше земли Резанские и услышав, что Олгь резанский и Олгерд литовский приложишася ко царю Мамаю. И посла Захарей тайно вестьника своего скоро к великому князю Дмитрию Ивановичю. Князь же великий, слышав весть злую ту и мысль новых отступников дву князей своих местных и нача сердцем болети и наполнися ярости и горести и нача молитися: «Господи, боже мой, на тя уповах любящаго правду; аще ли враг пакость деет, то подобает противу его терпети, искони есть враг роду християнскому жити братии вкупе[448]. Суди, господи, межи ними и мною, яко же бысть в предния дни прииде Исаф на брата своего Иякова Израиля, и Яков став на град с копием и уби его. Се же друзи мои и искренний умыслиша на мя злую мысль, аз бо ими ни единаго зла не сотворих, развее даров и чести приимах, а им противу тако же даровах, но суди, господи, по правде моей да скончается злоба грешных».
Поим с собою брата своего князя Владимера Андреевича, иде второе к преосвященному митрополиту Киприяну и поведа ему, како Олгерд литовский и Олег резанский совокупишася з безбожным царем Мамаем на ны. Преосвященный же митрополит Киприян рече тако: «Кою, господине, обиду сотворил еси им». Князь же великий Дмитрей Иванович прослезися и рече: «Отче, пред богом грешен есмь человек, а к ним ни единыя черты по отец своих закону не преступих, веси бо, отче, сам, яко доволен есми сам своими отоки, а им никоея же обиды не сотворих всем, что ради умножишася на мя стужающеи ми». Преосвященный же митрополит рече великому князю: «Сын мой, господине, просветися веселима очима и сердцем, закон чтеши божий в правду, яко праведен господь, правду возлюби и ныне «обыдоша мя, яко пси мнози со всех стран», но суетно и тщетно на тя ополчишася. Ты же, господине, именем господним противлятся им и господь по правде твоей будет ти помощник, и от всевидящаго ока владычня, где можеши укрытися от крепкия его руки».
И то слышав князь великий в сладость митрополичья словеса и нача думати з братом своим со князем Владимиром Андреевичем и со всеми рускими князи и воеводами, и здумаша все тако: уже уготоваша[449] сторожи в поли твердые и посла на сторожу избранных мужей крепких и своих оружников Родивона Ржевского, Андрея Волосатого, Василья Тупика, Якова Ослебятева и иных крепких юнош 70 человек. И повеле им на Быстрой Сосне стерещи и под Орду ехати, язык добыти, истинну слышали царева хотения. А сам князь великий гонцы розослав по всей Руской земли своими грамоты по всем городам своим и в Великий Новгород, да будете со мною готовы на брань з безбожным царем Мамаем и со агаряны совокуплени на Коломне на мясопуст госпожа богородица. Те же сторожи замедлеша в поле. Князь же великий Дмитрей вторую сторожю посла к ним, Климента поляника старого Святославля, Григорья Судокова, Фому Гацабесова и крепких иных юнош 33 человеки, и заповеда им вскоре возвратитися. Они же встретиша Василья Тупика, ведуща язык тотарский к великому князю, язык бо бяше сановит, царева двора. И поведа язык великому князю, яко неложно царь идет на Русь и како обославшася с ним и совокупившася Олг резанский, и понеже спешит царь, осени требует.
Услышав же князь великий Дмитрей Иванович неложную тою весть, таковое востанне безбожнаго царя Мамая, и нача утешатися о бозе и укрепляти брата своего князя Владимира Андреевича и всех руских князей, а рече: «Братие мои, руские князи, гнездо есмь великого князя Владимера Киевскаго, иже изведет нас от страсти еллинския, ему же откры господь познати святую православную веру, яко же оному стратилату Плакиде. Он же заповеда нам тою веру хранити и держати крепко и побарати по святой вере. Аще кто постражет ся ради, то во оном веце у бога со святыми будет. Аз же, братие князи рустии, хощу сам крепко пострадати и до смерти». И рече ему князь Владимер и все князи рустие и воеводы грозные: «Во истинну, государь, нам поведа закон хранити и святому еуангелию последовати. И рече бо господь: «Аще кто постражет за имя святое, то аз с ним»; мы же, государь, готовы есми дни сего за тебя, государя, головы свои положити и за святыя церкви и за православную веру и за твою великую обиду».
Князь же великий Дмитрей Иванович, слышав тое от брата своего князя Владимера и от всех князей руских, яко дерзают по вере побарати, и повеле со всея земля руским всем людем быти на Коломне емуждо полку учиню воеводу». Мнози же людие приспеша на Коломну к великому князю и вси глаголаху, яко едиными усты: «Дай же нам, господи, течение совершити имени твоего ради». Приидоша же к нему князи белозерские, велми украшены людми и конми и доспехами, подобии суще к боеви, князь Семен Михайловичъ, князь Федор Семенович, князь Ондрей кимской, князь Глеб каргополской и князи андромские. Посем же приидоша князи ярославские с своими силами, князь Андрей и князь Роман Прозоровские, князь Левкей перемский, князь Дмитрей ростовской и иные многие князи.
Уже бо, братие, стук стучит, гром гремит, силная сила, великого князя воинство, руские сынове, злачеными доспехи.
Князь же великий, поим с собою брата своего с собою и вси князи руские и все православное воинство, поиде к Живоначальные Троицы к отцу своему преподобному Сергию благословения получити от святыя обители своея. И моли его преподобный Сергие, дабы слушал святую литоргию, бе бо приспе день святаго воскресения на память святых мученик Флора и Лавра. И послуша его великий князь. По отпусте же литоргии моли его Сергий со всею братиею, дабы князь великий вкусил хлеба у святыя Троица и во обители. Великому же князю нужно есть, яко приидоша вестницы от Климента старого поляника, яко приближаются тотарове. И моли князь великий преподобнаго, дабы его ослабил. И рече ему преподобный старец Сергий: «Сие замедление сугубо поспешит бог ти, господине, еще венец сия победы носити, но минувших летех, а венцы же мнози плетутся». Князь же великий вкуси хлеба. Старец же повеле в то время воду свящати с мощей святых мученик Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы воста, преподобный же старец окропи его священною водою и все христолюбивое его воинство и даст великому князю знамение, крест христов, на челе, и рече ему: «Поиде, господине, нарек бога; господь бог да будет ти помошник и заступник». И рече ему тайно: «Имаеши погубити супостаты своя, елико довлеет твоему царству, и тебя самого уязвят сыроядцы копием под левую пазуху, но не ко смерти будет ти; толико мужайся и крепися и призывай бога на помощь». И рече ему князь великий: «Даждь мне от своего полку два воина, Александра Пересвета и брата его Андрея Ослябяту, и ты с нами пособствуеши». Преподобный же старец Сергий скоро повеле своим воином, Александру старцу и Андрею, готовитися, яко ведомо быша при ратном времени великии наездники, Андрей сто гнаше, а Александр двесте гнаше, наезжаша. Они же сотвориша по словеси старца своего Сергия. И дает им старец в тленных место нетленное оружие: крест христов нашит на скимах. И повеле им вместо шоломов возлагати на себя и даст их в руце великому князю и рече ему: «Се тебе мои оружники, а по тебе, государь, поборники». И рече им святый старец: «Мир вам, братия моя, постражите, яко добрии воини христовы!» И всему православному войску даст христово знамение, мир и благословение. Князь же великий Дмитрей Иванович обвеселися сердцем, не исповедает никому же. И рече ему святый старец: «Идеши ко граду Москве!» Аки некое сокровище некрадомое, несый благословение от старца. Князь же великий, приехав к Москве, иде з братом своим со князем Владимиром Андреевичем ко преосвященному митрополиту Киприяну и поведа единому митрополиту, како рече ему старец и како благослови его и все его войско. Преосвященный же митрополит повеле сия словеса хранити на сердцы своем, не поведати никому же.
Приспевши же четвертку августа в 27 день на память святаго отца Пимина Великаго и восхоте князь великий Дмитрей Иванович изыти противу безбожных печенег и ити с собою брату своему князю Владимеру Андреевичю. И прииде в церковь святыя богородицы пред образом господним, пригнув руце свои к переем своим, источники слез проливающе и моляся рече: «Господи боже наш, владыко страшный и крепкий, воистинну царю ты славный, помилуй нас грешных, егда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодателю, от твоея бо руки созданы есми, но вем, господи, согрешения моя, сотвориша ми главу, не остави нас и не отступи от нас. Суди, господи обидящая мя и возбрани борющихся со мною, приими оружие и щит, востани в помощ мою и дай же мне победу на противнаго царя Мамая, и да познают врази мои славу твою».
И паки приидоша к чюдотворному образу госпожи царицы всея твари, юже апостол Лука еуангелист, еще жив сый и написа, рече: «О чюдотворная госпоже царице богородице, человеческая заступнице, тобою бо познахом истиннаго бога воплощьшагося и рождьшагося ис тебе, не предаждь, госпоже, в разорение града сего поганым еллином, да не осквернят святых твоих церквей и веры християнские, и моли сына своего, той смирит сердца врагом нашим, да не будет рука их высока. Свою, госпоже, помощь поели, нетленную своею ризою покрый нас, и нестрашливым к ранам будем, на тебя бо ся надеем, иже в молитве сыну твоему, яко твои есми раби. Вем, госпоже, аще хощеши нам помощи на противныя сия враги, иже не призывают святаго имени. Мы же, госпоже пречистая богородица, надеемся на помощь твою и подвизаемся противу безбожных печенег; да будет умолен тобою сын твой и бог наш».
И паки идоша ко гробу чудотворца Петра митрополита преблаженнаго и любезно к нему припадая: «О чюдотворный святителю христов Петр, по милости божии чюдо дееши непрестанно, Петр митрополит, во гробе. Ныне приспе время тебе молитися общему владыце христу: ныне убо супостаты сугубо ополчишася, безбожныя враги наша, на град Москву вооружишася; тебе господь дарова нам крест и нашему спасению, тебе светлую свещу, светящю на всю Рускую землю, тебе подобает молитися о нас, да не приидет на нас рана смертная и рука татарская да не погубит нас. Ты бо еси страж наш крепкий от сопротивных нападениих, яко твоя есмь паства».
И скончав молитву и помолися митрополиту. Преосвященный же митрополит благослови его и дав ему христово знамение крест и посла священный собор со кресты в Спаские ворота и в Никольские и в Констянтиновския врата со живоносными кресты и со святыми иконами, да всяк воин изыдет благословлен. Князь великий Дмитрей Иванович з братом своим со князем Владимером Ондреевичем иде в церковь небеснаго воеводы архистратига Михаила. Пришед князь великий ко архистратигу Михаилу и помолися со слезами, глаголаше образу его и приступивше ко гробом православных князей русских, прародителей своих, рече им: «Истинный хранителю православию поборницы, аще имате дерзновение у господа, помолитеся о нашем унынии, яко ныне востанне приключися нам, чадом вашим, ныне убо подвизайтеся с нами». Многие изрече словеса, изыдоша из церкве.
Княгиня же великая Евдокея и другая княгиня Владимирова Мария и иных православных князей княгини и с воeводцкими[450]женами тамо стояще, провождающе в слезах и в возрыдании сердечнем, не могуще ни слова изрещи, и даст великому князю конечное целование, и прочий княгини и боярыни тако же целование отдаша и возвратишася с великою княгинею Евдокеею. Князь же великий сам мало удержася от слез народа ради, а сердце слезяше, но утешаше свою великую княгиню и рече: «Жено, аще бог по нас, то кто на ны».
Князь же великий Дмитрей Иванович всед на избранный свой конь, и все князи руские и воеводы вседоша на кони своя. Солнцу ему на востоце сияюще ясно, путь же ему поведают сродника его Борис и Глеб.
Тогды, аки соколы ударишася от златых колодиц из града Москвы, возлетеша под синие облацы и возгремеша своими златыми колоколцы, хотят ударитися на многие стада лебединые, и тое удариша сынове рустии з государем с великим князем Дмитрием Ивановичем и хотят ехати на силу татарскую. Князь же Владимер и белозерские князи особе своим полком выехали, бысть добре изрядно видети полки их. Князь же великий Дмитрей Иванович отпусти брата своего князя Владимера Андреевича на Брашеву дорогу с своими силами — 30 000. А белозерские князи поидоша в Болвановскую дорогу — 25 000. А болшая сила с великим князем поидоша дорогою[451] на Котел — 50 000. И вся сила уже на Коломне, выехав князь Дмитрей Иванович. На Коломне стук стучит велик. Повеле князь великий двигнутися своему стягу черному по широце дороге, напред солнце огревает, понеже по государе ветрец кроткий дыхает. Сего бо ради разлучися князь великий з братом своим со князем Владимером, яко не вместитися одною дорогою итти.
Княгиня же великая Евдокия с[452] своею снохою со княгинею Мариею и со всеми княгинями и воеводскими женами и вниде в златоверхий терем в набережный в свои сени и сяде под стеколчатым окном на одре, уже бо конечным зрением на своего государя на великого князя Дмитрия Ивановича, слезы проливающе, аки реченную струю с печалию великою. Приложи руце свои к переем своим, глаголюще: «Господи боже мой, призри на смирение наше и сподоби мене видети своего государя славнаго в человецех великого государя князя Дмитрия Ивановича, подаждь ему помощь от крепкия руки своея победити ему противныя ему супостаты. Не сотвори, господи, яко же за мало лет брань была на Калках християном со агаряны и убита тогда православных християн 400 000[453]. От таковыя беды господи спаси нас и помилуй, не даждь, господи, погибнути оставльшему християнству, и да славится имя твое святое. А от поганския беды Руская земля погибла. Уже бо не имамы надежды ни на кого, токмо надеемся на всевидящаго бога. Аз же имея у себе две отрасли еще малы суще, Василий да Георгий, да поразит и их, яко же солнце с юга или ветр повеет противу западу, обои бо сего терпети не могут — млады суще. Аз же тогда что сотворю? Но возврати, господи, государя моего, отца их князя Дмитрия Ивановича по здорову, то и земля их спасетца, а они царствуют во веки!».
Князь же великий поим с собою сурожан, московских гостей, видения ради; аще что бог случит ему государю, имут они поведати об нем в дальних землях, яко гости хозяеви быша: Василия Капию, Сидора Олуферьева, Констянтина Петунова, Козму Ховрина, Онтона Верблюзина, Михаила Саларева, Тимофея Везякова, Дмитрия Чермнаго, Дементия Саларева, Ивана Шихца. И подвигошася князи рустии успешно, яко медвеные чаши пити и стеблия виннаго пития: хотят чести добыти и славнаго имени. Уже бо стук стучит и гром гремит в раннюю зарю. Князь же Владимер Москву реку перевозитца на красном перевозе[454] в Боровске. Князь великий прииде на Коломну на память святаго Моисея Мурина, туто же быша мнози воеводы ратныя, встретоша великого князя Дмитрия Ивановича на реке на Северке, епископ же его встрете во вратех градных со живоносными тресты и з собором и осени его крестом и молитву сотвори: «Спаси, господи, люди своя». На утрее же князь великий повеле всем князем выехати к Донцу на поле: Во святую неделю по заутрени начата много ратных трубы и органы мнози бити и стязи убо мнози простерты у саду Панфилова. Руские же сынове поступиша поля Коломенския, яко невместно бысть никому же зрети очима от множества силы. Князь же великий Дмитрей Иванович выехав з братом своим со князем Владимером Андреевичем, видевше же множество войска собранное и возрадовашеся радостию великою и урядиша коемуждо полку воеводу уставиша. Себе же князь великий взял паки белозерских князей. В правую руку уряди князь великий брата своего князя Владимера Андреевича и дает в полки ему у князей ярославских. А в левую руку урядиша князя Глеба брянсково. В передовой полк Дмитрия Всеволодова да брата его Владимера. С Коломенскими же воеводами Микула Васильевича, с володимерцы воевода Тимофей Волуевич, с костромичи воевода Иван Родионович, с переславцы воевода Андрей Секирович. А у князя Владимера был воевода Данила Белеутов, Констянтин Кононов, князь Федор елецкой да князь Юрьи мещерской, князь Ондрей муромский.
Князь великий Дмитрей Иванович, урядив полки своя и приказа коемуждо полку воеводу, и повеле Оку реку перевозитися, заповеда всем князем и воеводам, да аще кто пойдет вас по Рязанской земли с великими силами, но ни коснися ни един у вас власу главному земли Резанской. А сам князь великий, взяв благословение у архиепископа Коломенсково, перевезеся Оку реку со всеми силами.
И как будет князь великий на другой стране реке и вси князи и воеводы и вся Руская земля и сила, и повеле князь великий всем воеводам росчести силу ево, кождо под которым воеводою, сколко силы, розочтоша же тогда Рускую землю. Говорит бо тогда 1-ый[455] князь Федор Семенович: «Подо мною силы 25 000»; вторый воевода князь Глеб Брянской: «Подо мною силы 25 000»; третий воевода говорит князь Дмитрей Всеволожской: «Подо мною силы 36 000»; четвертый же воевода князь Михайла Васильевичь: «Подо мною силы 20 000»; пятый воевода говорит Тимофей Волуевич: «Подо мною силы 15 000»; шестый воевода Иван Родионовичь Квашня: «Со мною силы 16 000»; седмой воевода переславский Андрей Серпуховичь: «Со мною силы 16 000»; осмой воевода князь Андрей Муромской: «Со мною силы 18 000»; девятый воевода Данила Белеутов: «Со мною силы 13 000»; десятый воевода Констянтин Конанович: «Со мною силы 20 000»; да всей силы с великим князем Дмитрием Ивановичем 400 000 без дву тысящ кованой рати. Того же дни приехаша после числа за Оку реку к великому князю посадники новгородцкие Великого Новаграда, а с ними силы пришло 30 000, и биша челом великому князю Дмитрию Ивановичю.
В то же время отпусти третию сторожу избранных своих удалцов, яко да купно видятся со тотарскими сторожи в поле: Семена Милюка, да Игнатя Кренева, да Фому Тынину, да Петра Горского, да Карпа Олексина, Петрушу Чюракова и иных многих ведомцов 90 человек. И рече князь великий брату своему князю Владимеру: «Поспешите, братие, противу безбожных печенег; аще ли смерть приключитца, нам, но не престанем — ни без ума нам ся смерть». Идоша путем своим князь же великий Дмитрей Иванович, моляся господу богу и призывая на помощь и сродников своих святых старстотерпцев Бориса и Глеба.
Слышав же то Олго резанский, яко уже князь великий грядет со многими силами противу безбожных тотар царя Мамая, ноипаче вооружен твердо верою, он же к богу от всего ума упование имуще. Князь же Олг резанский нача блюстися, с места на место преходя, со единомысленики своими, глаголя: «Аще бы мочно нам послати ко многоразумному Олгерду литовскому против таковаго приключьшагося тако имам мыслити, но отовсюду нам изостали пути, но мы же по преднему мыслихом, яко не подобает руским князем противу восточнаго царя стояти с копием. Ныне убо что помышляюще, откуду прииде ему разум и помощ великая, яко противу нас трех прииде ему разум вооружитися?» И рекоша ему бояре его: «А нам, господине Олг, за пятдесят дней поведали и мы стыдилися тебе рещи; скажут, в вотчине его калугер Сергие зовут; тот велми прозорлив, той ноипаче вооружи его на царя и от своей обители дасть ему два воина калугера, добре силны».
Слышав же то Олг резанский от своих бояр, нача сердитися на своих бояр; «Почто мне сего не поведали преже, да бых умолил того царя нечестиваго, да ничто же бы зло сотворилося, не аз бо един оскудех умом, но и паче разумнее мене Ольгерд литовский, но той бо чтет закон Петра Гугниваго латвйскую веру, аз же окаянный разумех истиннаго бога, но что ради поползохся? Того ради рече божественное писание: «Аще раб ведый закон господина своего, а преступает, то бо ему бывает без милости». Ныне убо, что сотворю; которому учну работати? Аще бы великому князю работал, то отнюдь не приимет мене: весть измену мою к себе; аще ли приложуся к нечестивому, но и дороги ми несть, како к нему ити на помощь; аще ли пойду к нечестивому, поистинне, яко древний гонитель буду Христов, яко же древняго Святополка земля пожрет мя, но и аз токмо стяжания лишен буду, но и живота гонзну; но аще бог по нас, но никто же на нас, и еще оного старца Сергия, помогает ему. Аще ли же ни единому помощи не сотворю, то како вопреки могу от обоих прожити? Которому бог поможет, к тому и аз присягну». Олгерд же по предреченным своим сродником приближеся, а привел бе бяше Литвы много и агарян, иже итти ко царю Мамаю на помощь. Бывшу же убо Ольгерду у Одоева и слыша про великого князя Дмитрия Ивановича, яко собра войска много Руси и Словенскую землю и поиде к Дону, и убояся Олгерд, и пребысть тут. И оттоле недвижешеся и нача размышляти своей суетный помысл и видев свое совокупление розно идуще и нача сердетися и развратися и рече: «Елико не достанет человеку своего ума и мудрости, а чюжею мудростию не жити, но преж сего николи же Литва от Резани учима бывает, ныне же изведе мя князь Олго резанской из ума, а сам ноипаче себя погуби. Ныне же убо пребуду зде, дондеже услышим победу московскаго великого князя».
В той же день гонець пригонил к Олгерду литовскому от земли Литовские и привезл к нему книги написаны сицевым образом, писаны бысть про его дети, что пойдоша его дети на помощь великому князю московскому Дмитрию Ивановичю, и они како советовали промеж себя, два брата князь Андрей да князь Дмитрей, глагол же их таков бысть. Слышав сие князь Андрей полотский, князь Дмитрей брянский, Олгердовичи, яко велика беда и попечение и туга настоит князю Дмитрию московскому и всему православному християнству от безбожнаго царя Мамая, и оттуду мысляше, отцем ненавидими бяше обое, ноипаче. боголюбивы, вместе бо крещение прияли есте от мачехи своея от княгини Анны. Беста бо, аки некия класы доброплодныя подаваемыя живуще посреде нечестия, не имамы плода, когда достойна сотворити. Посла Андрей к Дмитрию тайную буквицу малую, в ней же бе писано: «Се брат мой возлюбленный, яко отец наш отверзе нас от себе и не возлюби нас, дав нам закон свой ходити по нему. Се мы, что воздадим о том, яко разумех бога истиннаго. Ныне убо скончаем подвиг добр подвижнику христову и началнику християнскому великому князю Дмитрию Ивановичю московскому. Ныне убо ему, великому князю, туга есть велика от поганых измаилтян. Но еще отец наш побарает по них и князь Олго резанский приводит нечестивых тотар. Нам же подобает сия свершити, яко божественное писание глаголет: «Братие в бедах пособивый бывайте». Но помыслим сами себе, отцу ли станем противитися или к великому князю Московскому итти на помощь; рече святой апостол Лука еуангелист, спасителя нашего христовы уста его рекше: «Предани будете родители своими или братиею и умертвитеся имени моего ради, претерпевый до конца, той спасен будет, и слезем от плода являющагося терпения и предадимся истинному плодовиту винограду христову, возделанному рукама божиима. Ныне же подвизаемся не земнаго ради княжения, но небеснаго царствия и чести желая, яже господь даст творящим волю его». И прочет же князь Дмитрей Иванович послание и нача радоватися и от радости плакати и рече: «Владыко человеколюбче! Дай же нам, господи, сотворити тму тем подвига сего добраго, ему же открыл господь все добрая брату моему». И рече послу тому, повелел: «Тако рцы брату моему: Готов есми дни сего по наказанию твоему, колика войска моего купно со мною будет божиим промыслом совокупленых браней ради приходящих от Дунайских агарян. Слышах бо, яко приидоша ко мне вестницы от Северки, ту бо хощет князь великий Дмитрей Иванович ждати безбожнаго царя Мамая и злых его сыроядцов. Уже день пребысть, но нам подобает итти к Северстей стране, тамо же нам меж собою совокупитися, а путем отца своего идем, да не возвратитца на нас отца нашего студ и клятва от уст его».
И по малех же днех соидошася оба брата Олгердовича со всеми своими силами к Северстей стране. И уведев же и воздрадовашася, яко же иногда Иосиф Беньямина брата своего узре тако же. И се два брата узреша себе множества войска уряжено нарочито противницы. Приспеша же на Дон борзо, наехаша великого князя Дмитрия Ивановича. Слышав же Ольгерд от вестника своего и разслушав посланные книги от своих доброхотов, что его чада пошли к великому князю на помощь. С того же Ольгерд добре пробудився и помыслиша себе тако: «К кому аз пойду на помощь? Ко царю пошол бых, ино ми уже пути несть от великого князя. Аще ли пойду к великому князю, но уже оба сына моя напреде мене у него есть, но вем, что сотворити нам[456]». И глаголюще «к нему ближнии его приятели: «Преже сего времени сице бысть. Сыны отца на бою головы свои кладут, а сии тоже творят твои два сына. Аще ли уже убьют их, то ты сам спасешися в своей земли Литовской и их грады завладееши. Аще ли поидеши к великому князю, то тамо убиен будеши от царя Мамая по предреченным книгам посланным, что бо восприемлеши. Аще ли царь Мамай одолеет московского князя, а без тобя, отговорисся, что ти дороги князь великий поотнимал, а к своей земли со всею силою выехал вон». Слышав же Ольгерд литовский от своих панов речь такову и полюби словеса их и глаголаша слово от уст своих: «Помози, господи, детем моим, а не Мамаю».
И князь великий глаголаше брату своему князю Владимеру: «Видиши ли, брате, дети отца остависта, а к нам приидоша». Угониша великого князя об сю страну Дону на месте на Черном на Березаи. И поклонишася литовские князи великому князю московскому и почти их князь великий добр и многи дары подаст им, назва их себе новонареченная[457] братия, руские князи Олгердовичи. А силы с ними прииде 46000 кованой рати. Борзо же князь великий Дмитрей Иванович московской посла вестника своего к Москве ко преосвященному Киприяну митрополиту и ко преподобному старцу Сергию и к великой княгини Евдокеи, яко два брата Олгердовичи приехаша ко мне на помощ, утаяся отца своего Олгерда. Слышав же преосвященный Киприян митрополит, прослезися, нача молитву творити: «Господи, владыко человеколюбие! Помилуй и избави руских князей и все войско их, яко противник наши ветри на тихость преложишася». И посла митрополит по всем монастырем гонца своего и к преподобному старцу Сергию и по всем церквам, и повеле господу богу молитвы творити день и нощь. Слышав же тое великая княгиня Евдокея божию милость и много милостыни творя нищим, а сама княгиня непрестанно текуще к церкви божии день и нощь. Се же паки оставим, на преднее возвратимся.
Поиде же князь великий по широце дороге, радующеся своего воя совокупления, зряще же убо на зменение всяк воевода прострете, чающе стретения с погаными. Глаголюще тогда князь великий: «Братия моя милая, литовские князи, коея ради потребы приидосте семо, а яз вас не чаял к себе на помощ». Они же рекоша ему: «Господь бог посла нас на твою помощь». Рече же князь великий: воистинну есть божии ревнители праотца Авраама, яко тайно Лотови, поможе бог вскоре, тако же великому князю Ярославу поможе бог отмстити кровь братии своея. Стояще же князь великий со многими силами на месте нарицаемом Березай, яко за двадесять и за три поприща до Дону. Приспевши же день сентября в 4 день на память святаго пророка Захария и убиение князя Глеба Владимировича. В то же время приехаша два сторожи его к великому князю, Петр Горской да Карп Олексин, приведоша язык сановит царева двора, тот же язык поведает великому князю: «Уже царь на Кузьмине гати, не спешит бо царь, ожидает Олгерда литовского и Олга резанского, а твоего собрания ни вести нет, ни стретения не чает царь противу собя по предреченным писанным грамотам Олгердовым, по трех же днех имает быти на Дону». Князь же великий вопроси его о силе цареве, он же рече: «Не счести силы никому же, толико множество».
Князь же великий нача думати з братом своим, со князем Володимером Андреевичем, и с литовскими новонареченною братиею и с воеводами, глаголаше: «Братия моя милая, князи и бояре, думайте, зде ли паки пребудем или за Дон перевеземся». И рекоша ему бояре московские: «Предадим живот свой смерти на сей стране Дону». И кликнута Олгердовичи от горести сердца своего: «Не слушай, княже великий, крамолников московских, поедь за Дон реку, аще на страх не дерзнеши, желания не получити, ни славнаго имени вовеки». Сами же оба брата удариша по конем своим и побредоша за Дон реку и вся сила их за ними, глаголюще великому князю Дмитрию Ивановичю: «Хоще ли, княже, крепкаго сего войска, повели возитися за Дон реку; аще на страх не дерзнеши, желания не получити ни славнаго имени во веки, то ни един не помышляет вспять от великия силы царя Мамая, яко надобно вещати: «Не в силе бог, в правде бог». Сродник твоих и наш Ярослав, перевезеся за реку; Святополка победи, прадед твой, князь великий Александр Ярославич, Неву реку перевезеся, короля победи, нарекши бога на помощь себе, тако же подобает князь великий, Дмитрей Иванович, и тебе творити. Аще ли побием силу противных своих, и то все спасемся, аще ли что бог пошлет нам смерть, то вси общую смерть приймем от князей и от простых людей. Тебе же великому князю смертныя помыслы подобает бо иными глаголы глаголати, но теми словесы укрепитися войску бо твоему, мы убо видехом, яко множество избранных витязей войска твоего хотят за тебя, государя, главы своя покласти».
Слышав же князь великий словеса их и повеле войску своему Дон реку возитися. Вестницы же ускоряют и глаголет: «Уже приближаются татарове». И мнози сынове рустии возрадовашася радостию великою, зряще своего подвига желаемого, его же на Руси возжелеша за многи дни.
Мнози волки притекоша от моря на место грозно, воют по вся дни и по вся нощи непрестанно, гроза велика. По полком же храбрым сердца утвердишася, уншии слышав укротишася. Мнози же враны необычно собрашася и не умолкая глаголаше, а галици своею речию говорят, а орлы мнози ото устья Дону слетешася, и те по аерам летающе кличют, ждуще того грознаго дни богом извольшаго, яко имат пасти труп человеческий и кровопролитие, аки морстей воде.
От таковаго страха и грозы великия древа поклонишася, а трава постилашеся. Мнози же унывают, видяще пред очима смертная чаша. Поганий студом омрачатся погибели живота своего, понеже убо у смерти поганий погибе память их с шумом, православний же человецы процветошася радостию, ждуще совершеннаго оного обетования и прекрасных от Христа венцов, како поведал преподобный старец Сергие. А вестницы же ускоряют, яко же поганий приближаются.
В 6 день прибеже Семион Милюк с своею дружиною, а поганий по них гонишася, о полцы наши разишася. И возвратишася вспять и поведаша царю Мамаю, яко князи рустии ополчишася при Дону стоят. Божиим же. промышлением узреща людей множество уряжено, и они поведают царю своему с четверицею войска цх уряжена, а нашего боле собрания. Он же нечестивый царь разжен дияволом, разумев свою погибель, крикнув напрасно, испусти глас свой рече: «Такова ли моя сила, аще сего не одолею своего слуги, то како имам возвратитися вспять в свою землю, срама своего не могу терпети». И повеле своим всем вооружитися. Семен же Милюк поведа своему великому князю Дмитрию Ивановичю, яко на Гусницы на броду стоят ту: «Стражи его нас узрели толику за едину нощ имущи его меж нами, утре же имам быти на Непрядне реки. Тебе, государь, великому князю, подобает дни сего исполчити полки. Ноне ускорят поганий тотарове». И нача князь великий Дмитрей Иванович з братом своим со князем Володимером Ондреевичем и с литовскими князи з Дмитрием я с Ондреем Олгердовичи до шестого часу полцы уряжают.
Некто же есть воевода при приезде[458] с литовскими князи, именем Дмитрей Бобров, а родом земли Волынские. Се же есть нарочитый полководец, велми горазн полков уставливати по достоянию, елико кому где подобает стояти. Князь же великий Дмитрей Ивановичь поим с собою брата своего, князя Владимера Андреевича, и литовских князей и вси князи и воеводы, выехав на место высоко и видев образ святый вооружен во християнском знамени, аки некий светильницы солнечный светяще. Время ведреное и ревут ревним стязи наволочены златом и простирающеся хоботы их, аки облацы тихо трепещут, хотят промолвити. Богатыри руские, аки живые хоругви пашутца, доспехи же руских сынов, аки воду всебыстрыи колебашеся, а шеломы их на главах, аки утиная глава — роса во время ведра светящеся, еловцы же шеломов, аки пламя огненое горит. Умилно видети и жалостно зрети таковых руских князей, удалых детей боярских, бранная учрежения. Тако бо вси единодушно равно един за единаго хощет умрети и вси единогласно глаголяще: «Боже святый, призри на нас, даруй православному царю нашему, аки Констянтину, покори под нозе его всякого врага и Азмалика, якоже оному кроткому Давыду». Сему же дивишася литовские князи, рекуще: «Никако же бысть таковаго достойно всякому войску, преже нас есть таковому».
Князь великий Дмитрей Иванович, видев полцы своя достойно уряжены, и сшед с коня и паде на колени своя на траву ковылу прямо великому полку черного знамени, на нем же бысть образ владыки господа нашего Исуса Христа, противу знамени поклонися и начя князь великий молитвы деяти из глубины сердца своего велегласно глаголати, плакати и призывати бога на помощь.
Молитва: «О, владыко вседержителю, призри смотрительным своим оком на смиреныя своя люди, твоею бо, господи, десницею сотворени суть и святою и честною кровию твоею искуплени, род християнский; внуши, господи, глас молитв наших и обрати сердце свирепому сему врагу варвару на смирение, да не повелику бо злотворят рабу твоему, обрати свое лице на нечестивыя, яко не призывают имени твоего святаго; молюся образу твоему святому и пречистей твоей матери и твердому и необоримому милостивому святителю Петру рускому, иже на твою помощь надеемся и не смею призывати имени твоего святого».
Князь же великий, скончав молитву и всед на конь свой, нача по полком ездити со князьми и с воеводами, коемуждо полку сам рече своими усты: «Братие, князи и воеводы и молодые люди, сынове християнстии, от мала и до велика. Уже, братие, днесь день уходит, а нощ приближися, бдите и молитеся в сию нощь, крепитеся и мужайтеся, кождо вас, утре бо вас немочно урядити. Уже бо, братие, гости наши блиско суть на реце на Непрядне, утре бо, братие, вси имамы от них пити чашю общую, тое бо, братие, нам християнским сыновом господь весть, промеж себя чашу поведеную, ей же друзи мои милые на Руси, иже вожделеша пити чашю смертную за святыя божия церкви и за веру православную и за землю святорускую и за мою обиду и уповайте на бога единаго живаго, да мир будет вам братие моя, иже ускоряются татарове».
Брата же своего князя Владимера Андреевича посла вверх Дону в дуброву, яко да утаитеся от полков, и даст же ему достойных ведомцов своего двора удалых людей 17, еще с ним отпусти воеводу своего известного Дмитрия Волынца. Уже бо нощь приспе противо светоноснаго праздника святыя богородица, уже бо тогда нощь одолжися со днем летним. Еще же бысть тогда теплота в нощи той велика и тихость велми, мразы росныя явишася. Воистинну бо рече божественное писание: «Нощь несветла не верным, верным же просвещение». И рече Дмитрей Волынец к великому князю: «Испытаю, княже, свою примету ратную, кому будет божия помощь. Уже бо нощь сия глубока, а заря похищается». Дмитрей же Волынец, всед на конь свой и поим с собою единаго великаго князя Дмитрия Ивановича, и выехав на поле Куликово и став промеж двема великими силами. Слышав же стук велик и клич, аки гром гремит, трубы многия гласят, а з заде их, аки волы грозно воюще, велика бысть гроза необычно, а по десной же стране вранове кличюще. И бысть глас велик птическ, а противу вранов, аки гора играюще, по рецё же той по Непрядне, аки гуси и лебеди крилома плещуще, необычно грозу подающе.
И обратися на полки руские и бысть тишина велика. Рече Волынец: «Что слышел?» Князь же рече: «Ничто же, но толко видехом великий: «Слышахом, брате, гроза велика есть». И рече ему Волынец: «Что слышел?» Князь же рече: «Ничто же, но толко видехом огненые зари снимахуся, а из них выступает, аки кровь». И рече Волынец: «Молися государь богу, добрыя знамения видятся, но толко призывай бога на помощь неоскудно верою. Но еще, княже, есть у мене примета вторая». И сниде с коня и паде на десное ухо, приниче к земли и предлежит на мног час, и востав, и абие по сем рече ему князь великий Дмитрей: «Что есть примета се, брате Дмитрие, слышав?» Он же не хотя ему сказати. Князь же великий нудив его. Он же рече: «Едина бо примета есть на великую скорбь, а другая на неизглаголанную в род и род по тебе. Я слышал — земля плачет еллинским языком чад своих, а другая страна, аки во свирель плачевную, добре жалостно слышити. Аз же множество тех примет преж сего приях, испытай их при ратном времени и у прежних полков. Се слышах тако же и ныне, надеяся на милость божию и молением сродник ваших новых страстотерпец Бориса и Глеба; аз чаю победы на поганых, а християном много падение будет». Слышав же то князь великий прослезися. И рече: «Тако будет победа християном и державе твоей». Волынец же рече: «Не подобает тебе, царю, в полцех сего поведати, но токмо вели всякому богу молитися и святых призывати на помощь, и в утри рано подвигните колени свои и повели всем воеводам и вся кому вооружитися в доспехи, уже бо оружие непобедимое на противных».
Туто же некто разбойник именем Фома Хабесов поставлен бысть от великого князя Дмитрия Ивановича на реце на Чюре на Михайлове для крепкие сторожи мужества его ради от поганых. Сего уверяя бог разбойника, откры ему видение видети в нощи велико, яко на высоке облаке виде изрядно аки некий полк от востока велик зело, от полуденныя же страны приидоша два юноши светлы в руках имуще мечи остры, и рекоша полковником татарским: «Кто вам повеле отчину на Рускую землю потребити, понеже дарова нам господь бог стрещи отчину свою Рускую землю». И начаша юноши их сещи и не един от них не избысть, отнеле же человек той уверен бысть и целомудр к богу.
Наутрия же поведа разбойник великому князю Дмитрию Ивановичи) единому же: «Виде на небесех видение». Рече же ему князь великий: «Не глаголи, брате, никому же, мудра бо есть вещь сия и страшна. Аще ся будет тако». А сам государь восплакася горько от всего сердца своего и воздев руце свои на небо и рече: «Господи владыко человеколюбие, молитвами святых твоих страстотерпец. Бориса и Глеба помози нам, яко же Моисею на Аммалика и яко же Давиду на Голияда и первому князю Ярославу над Святополком и прадеду моему великому князю Александру над хвалящим римским королем. Тот же король хотел разорити отечество наше Рускую землю, тако же и сей безбожный царь Мамай хощет попрати святую православную веру християнскую, разорити святыя церкви. Не даждь нам, господи по грехом нашим и поели милость свою и просвети нас благоутробием твоим. Не даждь, господи, в посмех раб своих врагом нашим, да не порадуются врази наши и не рекут словеса ложная и неверна, где есть бог их. Бог же наш на небеси и на земли, на нь уповах, помози господи православным християном, иже имя твое призывают».
Приспевшу же сентября в 8 день великому празднику Рожества святей богородицы, святящю пятку, восходящу солнцу, бысть же мгляно суще, яко дым, и начаша же стязи простиратися християнстии и трубы гласити и арганы бити и многи сурны гласящи. Уже руские князи и воеводы и удалые люди, сердца их наполнишася ярости, идущим кождо под своим знаменем. Полцы же идуще по повелению великого князя и по уставу воеводы Волынца. А трубы гласяще, под своим стягом кождо своего воеводы. Наставшу же по второму часу дни и начаша от обоих полков страшно гласити трубы и снимахуся гласы трубныя во един глас, слышати грозной. В той же час видети милосердием божиим и молитвами святых и святителя Петра митрополита, рускаго заступника, и преподобнаго старца Сергия трубы же татарские онемеша, а руские ноипаче утвердишася. Полцы же еще межу собою не видятся, зане же утро мгляно, яко дым, но велми земля грозно стонет, велику грозу подает от востока и до запада и до моря. В то время по всем градам заморским велика гроза бысть, что земля стонет необычно в Цареграде. Цареградский же царь во страсе велице бысть и в недоумении велице бысть, что сие будет. И глагола ему воин его: «Видел есми видение, царю, за 7 дний преж сего страха: Приидоша страшный образом звери мнози на овчие стада и поядоша их и мало от них осташася, мало овец. Малые же овцы на лвовы стада образы устремишася на лвы и поядоша тех злых зверей и до единаго зверя, но аз мыслих, царю, много про сие видение, что есть таковое, и аз, царю, начал велика гроза побоища на земли, но не вем, где будет».
Князь же великий перескачючи с коня на конь и ездя по полком, глаголюще со слезами: «Отцы и братия, князи и бояре и дети боярские и молодые люди! Господа ради подвизайтеся и святых ради церквей и веры ради християнские не помышляйте земнаго ничто же. Аще. ли смерть нам приключитца, то живот вечный имамы видети. Ныне же, братия милая, потщимся на свое дело вси от мала и до велика, венцы победными увяземся от Христа бога и спаса душам нашим». Теми же словесы утвержающе полки своя.
И паки приехав под свое знамя под черное, и сседе с того коня на иного и совлече с себя приволоку червчату в царскую облечеся. Того же коня своего даст под любимаго своего постелника под Михаила Брянцу и приволоку свою на него облече, иже бе ему любим паче меры. И повеле ему стояти на том коне в той приволоце в свое место великого князя. Уже бо гроза есть велика, земля стонет, поле же Куликово перегибается, а реки, аки живы, с мест своих выступиша. Князь же великий Дмитрей Иванович, став на своем месте, воздев руце свои на небо, молящеся богу, глагола: «Боже, помози ми». И возложи князь великийДмитрей руце свои на небо и в недра свои и вынем живоначалный свой крест, на нем же бысть воображены страсти Христовы, а в нем же бысть живоносное древо. И восплакася горко: «Се же бе конечное, надеюся, честный кресте господень, иже сим образом явивыйся православному греческому царю Констянтину, егда на бранех сущу с нечестивыми, спасовым образом победи их[459] и не могут обрезании человецы противитися, противу креста господня взирати. Тако удиви милость свою на мне, на рабе своем». Се же глаголаше.
Приидоша же в то время великому князю Дмитрию Ивановичю книги от преподобнаго игумена Сергия, в них бе написано сице: «Государю Руские земли великому князю Дмитрию Ивановичю и всем князем и воеводам и всему православному войску мир и благословение, от бога отца вседержителя творца небу и земли, преподобнаго отца Сергия. Светися, государь, веселыми очима и сердцем мужайся и крепися, призывай бога на помощь; господь бог поможет ти, имеши любедити противных, яко же прежде рекох тебе. Сего не к смерти будет ти, но к славе велицей». Слышав же князь великий Дмитрей Иванович таковое[460] писание к себе от преподобного старца Сергия и нача плаката от радости любезно и нача целовати посланника. И утвердися сердце государю великому о послании от преподобного старца Сергия, и еще[461] даст великому князю посланник от старца оного посланный хлеб богородицын. Князь же великий сьеде хлеб пречистые богородицы и простер руце свои на небо и возопи гласом великим: «О, велико имя пресвятыя богородица, помогай нам молитвами твоего угодника преподобнаго Сергия». И вседе на конь свой и взем палицу железную и подвижеся прежде сам ис полку своего битися от горести сердца своего за святыя церкви и за веру православную и за свою обиду великую. Мнози же сынове рустии и князи и богатыри, держаще его, возбраняюще ему глаголаше: «Не подобает тебе государю Руские земли великому князю самому в полку битися. Тебе, государю, подобает под стягом стояти, а нам подобает пред тобою государем мужество свое показати, тобя, государя, господь упасет милостию своею. Тебе, государю, почему разумети, кого тебе как пожаловати или дарити. Мы же, государь, все за тебя, государя, готовы главы своя положити. Тебе подобает о себе стояти, а нам, рабом твоим, подобает своими главами послужити ласковому государю. Тебя, государя, бог соблюдет, а нас не будет, и ты, государь по нас память твориш, яко же Леонтий князь память творил Феодору Тирону в книгах псаломских. Памяти ради написати повеле руских князей. Аще ли тебя, государя, единаго изгубят, то от кого нам чаяти чести и жалованья. Аще ли спасемся, а тебя единаго не будет, чей успех будет и будем вси, аки стада овчии, не имамы пастыря. И приидут на[462] нас от всех стран дивии волцы и разгубят нас, елико хто хощет. Тебе, государю, подобает себя спасти и нас».
Князь же великий прослезися и рече: «Братия моя милая, князи и бояре и молодые люди, добра ваша речь, не могу вама отвещати ничто же, но токмо похвалю вас, вы бо есте воистинну ревнители, божии раби, но паче сами разумеете, кол красно есть з добрыми людми умрети, а прията себе смерть мученическая за святыя церкви и за веру православную и за свою обиду. Егда же мученик бысть Арефа Устинияном царем Перским веры ради, еже верова во Христа и не отвержеся христов мученик веры христовы. И повеле царь усекнути его, и выведоша на позорище его и усекнуща ему главу. Се же святый великомученик Арефа радуясь конец приял, веры ради, и прият венец от Христа бога. Тако же и вы, братие рускии сынове, постражите за веру православную и приймете венец от Христа бога».
Слышав же добрии воини избраннаго воеводы и удивишася словесем великого князя, един пред единым скорит друг за другом головы своя положити под меч. Видев же князь великий Дмитрей Иванович и повеле слушати речь свою: «Вы есте, братия моя милая, руския князи. Аз приях от бога на земли власть болши всех чести и дарове, зла ли не могу терпети или с вами пити чашю общую, вы вожделеете пити чаши смертныя, и како моту терпети и како вас могу терпети и видети побежаемых, и прочее к тому не могу зрети. Аще ли спасемся, то с вами спасен буду животом. И ныне, братия милая, вооружимся силою вышняго бога творца небу и земли на противных агарян».
И уже бо первыя полцы ведут[463] Дмитрей Всеволодич да брат ево Владимер с правую руку, а о левую руку идет Микула Василевич, а сила бяше у него коломенская. По них же грядут рустии сынове успешно обои полки, несть бо им места, где роступитися на поле. Безбожный же царь Мамай, видев собрание учреженно гораздно и начаша страшити. И ехав царь Мамай на высоко место с тремя князьми видети кровопролития человеческаго, иже бе удалые люди ото обоих стран съезжаются.
Посем выехав ис полку печенег добр велик, подобен древнему Голиаду и видети страшен. Нача безбожный печенег сещи православных християн, а противитися ему не можаше никто же от вельмож наших, яко великий наездник и богатырь. Видев же Александр Пересвет данный чернец от преподобнаго Сергия старца, бе же ученей Пересвет в полку Владимера, и стрете великого князя Дмитрия и рече: «Сей ищет противника себе, аз хощу противу ему стати со оружием, токмо аще ли не стану противу безбожнаго татарина, то все вы имете от него побеждены быти». И возложи старец вместо шелома куколь на главу овою, а на верх облачаше старец мантию, бе же его увидети умилно и грозно, образ же бяше на главе его архангельский вооружен схимою повелением игумена Сергия. И рече старец: «Отцы и братия, простите мя грешнаго и благословите. И ты, брате Ослебя, моли бога за мя». Еще рече Пересвет: «Святый преподобный Сергие, помогай своими молитвами святыми». И всед на конь свой и приим в руце посох преподобнаго старца Сергия и устремися противу безбожнаго, и все християне кликнута: «Боже, помози, господи, рабу своему». И ударишася копием вместо, и копия своя приломиша и спадошася оба с коней своих на землю, и тако скончашася оба.
И ступишася на третьем часу дни и бишася крепко. Видев же то князь великий: «Видите ли, братие, уже гости приидоша к нам ясти и пити крови человеческия, и ведут промежу себя победныя чаши, предних же напоиша и наши весели успоша сном смертным. Время бо прииде, а час приспе». И ударишася вси людие по конем своим и сступишася и кликнута вси, единогласно глаголюще: «С нами бог!» И еще и паки рекуще: «Боже християнский, помози нам!» Печенези же своя боги кликнута и ступишася крепко, бьющеся напрасно, сами себе разбиваху, не токмо оружием, и под конми умираху, от великия тесноты задыхахуся, не мощно бо вместитися на поле Куликове. На том бо поле силно ступишася полцы, а из них выступишася кровавая заря, в них же трепещут силнии молнии от облистания мечнаго и от ломления копейнаго и от мечнаго сечения. И бысть трус велик и страшен и грозно есть в тот час зрети сего грознаго часа и дни; в мегновении ока погибе толико народа божия создания. Но воля божия совершается. Уже бо час 4 и 5 бьются християне же не ослабевают, а печенези ж болши наступают. Уже бо час 6 и 7 наставше. Божиим попущением грех ради наших начаша поганий одолевати християн, уже много побита, мнози же от сановитых падоша руских богатырей, аки древа поклонишася или аки трава от солнца усыхает и концы под копыта постилаются. Мнози же сынове рустии спадошася, а самого же великого князя Дмитрия Ивановича велми уязвиша копием под левую пазуху. Он же уклонися с побоища на седмом часу дни того, яко немощно ему бе велми имается. Уже бо многажды стяг великого князя подсекоша татарове, но силою божиею вышняго творца но паче еще укрепишася стяг. Се же слышахом от перваго самовидца, глаголаше: «Се же сказахом великому князю Владимиру видение таково. Бысть же в тое время видехом над нами небо отверсто, из него же изыде багряная заря над вами ниско держаща тот облак руками апостольскими и пророческими. В седмый же час опустися облак на полк великаго князя Дмитрия». В то же время християнстия полцы оскудеша, уже бо мало християн, а все татарове. Слышав же то князь Владимер восплакася горко, не могий терпети. И рече Дмитрию Волынцу: «Что убо, брате, Дмитрей, польза стоянию нашему?» И рече ему Дмитрей: «Беда велика, князь, уже пришла година, князь, уже[464] класы пшеничныя подавляемы, а терние растуще. Еще потерпим мало время и ожидаем подобнаго часа себе, ждем, во нь же имать даровя ютдавати противо. Токмо, в сей час пожди, в он же имать благодать божия и помощь християном». Князь же Владимер воздев руце на небо и рече: «Господи боже, вышний творец, царь небесный, сотворивый небо и землю, предстани над злодеи сими. Не предаждь, господи, порадоватися врагу нашему царю Мамаю, мало показни, а много помилуй, воздаждь, господи, милость свою».
Сынове же рустии в полку его плачющеся, видят свою братию погибающу непрестанно, поревающеся, яко звани на брак вина пити. Волынец же Дмитрей возбраняше на них глаголаше: «Пождите, буеви сынове; будет вам время утешитися с ними с нечестивыми». В то же время прииде 8 час, абие дух он возвеет по нас. Волынец же возопи гласом великим: «Государь князь Владимер Андреевич, час наш прииде!» Дмитрей же Волынец и паки рече Владимиру: «Братие и друзи милые, ныне дерзайте, сила бо святаго духа помогает нам». Слышав же се единомысленные друзи и борзо выехаша из дубровы зеленой, аки соколы, отревающеся от златых колодиц и ударишася На многие стада журавлиные, но горазно сынове рустии наехаша на силу татарскую и бияхуся, стязи же их направлены крепким воеводою. И биша же, яко отроцы Давыдовы образом лвовым, а сердцем бяше, аки серые звери, похищающе овчие стада и поядающе, тако же и сии рустии сынове, секуще оба полки и силу тотарскую и гораздно дарове отдаване.
Уже бо сила тотарская, аки трава, постилается пред русскими. Сынове поганстии, видевше своих храбрых много падающих, и кликнута от горести сердца своего, глаголаше: «Увы нам, Русь мудрая, худые с нами бьющеся, а добрых соблюдоша вперед всех!» И обратишася наши полцы. И даша плещи свои и побегоша тотарове. А по них гониша рустии сынове, глаголюще: «С нами бог, боже, помози нам!» Тотарове же бежаще, глаголюще: «Увы нам, честный Мамаю, высоко вознеслся еси и до ада сниде». Многи уязвлени рустии сынове воставаху и помогаху Руси удалцом, а биюще их без милости, но не могуще уже добре, а сами велми изнемогбша. Видев же царь Мамай своих агарян побежение и начата боги своя призывати, Перуна и Савита и Раклия и Гуса, великаго пособника Махмета. И не бысть же им помощи ни единыя от них, сила бо святаго духа, аки огнь пожигая их. Татарские же полки оскудеша от рук руских мечев. Мамай же видев в рати новых людей являются, божиим же повелением показахуся рустии сынове, аки зверие лютые, рыстаху по побоищу, изрываху, аки овчие стада. И рече царь Мамай своим князем еллинским языком: «Побегаем, братие, уже бо нам не ждати добра себе, хотя свои головы унесем». Абие царь Мамай побежит сам девять серым волком в лукоморьи и скрегчюще зубы своими, плачюще и глаголюще еллинским языком, поминающе своих друзей, исаулове, и алпатове, и князи, рекуще: «Уже бо нам, братие, у себя во дворе не бывати и на своей отчине и дедине, а детей своих не видати, а катун своих не трепати, а трепати нам сырая земля, а целовати нам зеленая дуброва». Мнози же рустии сынове гонишася по них последи царя Мамая, но не достигоша его, уже бо кони их притомишася, а сами добре изнемогоша, руце же руских сынов уже отерпли, не могуще сещи их, а мечи их и сабли притупишася о головы тотарские. И возвратишася рустии сынове, и коего тотарина обретоша об ону страну реки Неп рядно в тое пору не мертва, они же того убиваху. Сия же суть молитвами святых мученик и страстотерпец Бориса и Глеба.
Некто же есть Фома Хацыбесов разбойник стоял на сторожи от великого князя и узре князя Владимера под стягом стояще, и борзо пригони к нему Фома разбойник под стяг сам десять с товарищи, и рад быстъ князь Владимер своим людем, а Владимерова войска ни един человек, не остался под стягом, вси гонишася последи татар. Уже день преиде солнцу заходящу, вострубиша все стязи в трубы руские. И князь же Владимер Андреевич стал на костех татарских под черным знаменем великого князя Дмитрия. Грозно зрети и жалостно смотрети кровопролития руских сынов, а трупу человечно, аки силные стоги сворочены, борзо конь не может скочити, в крове по колено бродяще, а реки по три дни текуще кровию.
Князь же Владимер не обрете брата своего, великого князя Дмитрия Ивановича, в полку, но токмо литовские князи с бою приехаша. И начата князь Владимер и литовские князи плакати и убиватися о сырую землю и по полком ездити, и повеле в трубы трубити в собранные. И сьехашася со всех стран руские удалцы на трубные гласы, поюще песни ово кресту, ово мученические, ово богородицы. И собранным же людем всем в той час не обретоша великого князя Дмитрия Ивановича. И начата глаголати князь Владимер: «Братия моя милая, князи и бояре русские, сынове и молодые люди! Кто видел или кто слышел государя Руские земли великого князя Дмитрия Ивановича, пастыря и началника». И реша ему первый самовидец Юрка сапожник: «Аз[465] его государя видел на третьем часу, палицею железною бьющеся на бою». Рекоша ему литовские князи: «Мы мним его, яко в трупу жив есть». Вторый самовидец, Васюк Сухоборец: «Яз его видел на четвертом часу, биющеся крепко». Третий же рече Сенка Быков: «Аз его видел на пятом часу, биющеся крепко». Четвертый же рече, Гридя Хрулец: «Аз его видел на шестом часу бьющася крепко с четырмя тотарины». У князя Юрья некто есть имянем Степан Новоселцов, тот рече: «Аз его видел на седмом часу крепко биющеся пред самым твоим приездом, идоша пета с побоища, а уязвлена вельми. Аз ему не мог пособити, тогда гонишася за мною три татарина, но милостию божиею от них спасохся. А на великого князя Дмитрия наезжали три татарина, но един от них бысть старой наездник, тот великого князя копием уязвил, но. аз его чаю жива, а много от них пострадах». Слышав же то князь Владимер Андреевич рече: «Братия и друзи, аще кто обрящет его жива, государя Руские земли, брата моего, великого князя Дмитрия Ивановича, воистинну тот будет у нас первый человек и боярин на Москве».
И растекошася отроцы и раскочишася по всему побоищу, ищуще победителя великого князя. Овии же наидоша Михайлу Брянцу убитово в приволоце великого князя и в шеломе. Инии же наидоша князя Семена Романовича Белозерсково, чающе великого князя Дмитрия, зане же бысть приличен великому князю. Бысть же два воина етера, уклонишася на десную страну в дуброву, един именем Сабур, а другий Григорей Холопищев, а оба родом костромичи, мало выехаша с побоища и наехаша великого князя болна уязвлена[466]И трудна велми, отдыхающе под сеченым древом под березовым. И увидевше его и падоша с коней своих оба на землю и поклонишася ему: «Радуйся государь Руския земли!» Сабур же возвратися борзо и поведа князю Владимиру: «Государь наш князь великий Дмитрей Иванович добр здрав, царствует во веки». Слышав же князь Владимер и вси князи и воеводы возрадовашася радостию великою и скоро наехаша государя Руские земли и скочиша с коней вси и падоша на ногу ему, глаголюще великому князю Дмитрию: «Радуйся, государь наш князь великий, древний Ярослав, новый Александр, новый победитель врагом нашим, ты, князь великий Дмитрей Иванович. Сия же победа тебе честь дарова и довлеет твоему послужению, а божию пособию». Князь же великий Дмитрей Иванович рече: «Что мне поведаете?» Рече же князь Владимер: «Божиею милостию и пречистыя богоматере молитвами к богу и сродник наших старостерпец и мученик князей Бориса и Глеба и молитвами святителя Руския земли Петра митрополита и молением преподобнаго игумена Сергия, тех всех молитвами побежени суть враги наши, мы же спасохомся».
Слышав ж екнязь великий Дмитрей Иванович от брата своего от князя Владимира Андреевича прослезися и рече: «Братия моя милая, руские князи и воеводы сильные. Сей день сотвори господь, возрадуемся и возвеселимся в онь». И паки рече: «Веселитеся, людне, велий еси, господи, и чюдна дела твоя, вечер водворится плачь и заутра радость». И паки рече: «Хвалю тя, господи боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не дал еси нас в погибель врагом нашим и не похвалитися нами языку чюжему, иже умыслиша на мя злая, но суди, господи, по правде моей, аз же во веки уповаю на тя». И приведоша ему конь и выехаша на побоище и видев войска своего побито многое множество безчисленое, а поганых с четверицею болши того. И обратися к Волынцу и рече: «Воистинну, Дмитрей, неложно есть примета твоя, подобает тебе всегда быти воеводою в полцех». По сем же князь великий Дмитрей Иванович нача ездити по побоищу з братом своим со князем Владимером и со иными оставшими князи и литовскими по побоищу, а сердцем болети и кричати со слезами умыватися. Наехав на место, на нем же лежат белозерские князи, вкупе побиени быша, но толико напрасно биющеся, яко един за единаго умирает. Туто же лежит Микула Васильевичъ. Став над ними много дерствова[467], князь великий Дмитрей надо всеми любезными и воеводами. Много плакася государь к ним: «Братие русские князи и воеводы местные! Аще имете дерзновение у бога, то помолитеся богу о нашем унынии. Вем бо, яко милость его велика есть. Аще с вами вкупе будем». И паки на место иное переехав и видев своего наперстника Михаила Андреевича Брянцу, близже его лежит Тимофей Валуевич. Над ними же став князь великий много плачася и рече: «Братия возлюбленная, мене ради убиени быста. Кто бо таков раб государю для сам на смерть дасться, подобен же бысть от полку Дария перскаго царя, и той тако сотвори». И тако Семену Милюку рече: «Крепкий стражу, имаши твердо пасоми еста». Князь же великий обрався на иное место и наехав Пересвета Александра чернца Брянского лежаща, и тут же лежит Таврул татарин, уподобися древнему Голияду. И примета бяше того татарина. Высота его трех сажен, а промеж плеч руская сажень, а промеж очима локоть мерной. Глагола же князь великий Дмитрей Иванович: «Видите ли, братия, руские сынове, многим же было от него пити чашу смертную, но его победи Пересвет, подобна себе супостата татарина».
Князь же великий Дмитрей Иванович на месте том повеле в собранные трубы трубити и люди сзывати храбрые, страдавших оружии от сынов измаителских. И от всех стран грядуще люди на трубный глас и весело ликующе, поюще крестныя стихи, а иные мученические, а иные богородичные. И видев князь великий людем собранным всем, и литовские князи и вси руские и оставльшие бояре местные. И став князь великий посреде их, плачася горко и радуяся, глаголюще: «Братия моя милая, князи рустии, сынове всеа Русин, вам подобает служити, а мне вас хвалити и по достоянию почтити. А егда посетит меня господь бог, аще буду аз на своем столе, тогда имам дарити достойная части». И рече князь великий Дмитрей Иванович к своему брату князю Владимиру Андреевичю и своей нареченной братии Ольгердовичем. Грозно бо, братие, в той день смотрети, иже лежит трупу християнсково, аки силные стоги, а Дон река 3 дни текуще кровию, а Мечи река запрудилася трупом: татарским.
Рече князь великий Дмитрей Иванович всеа Русин: «Считайте, братия, сколько у нас воевод нету и сколко молодых людей нет же». И говорил тогды Михайла Александрович московской боярин великому князю: «Нет, государь, у нас 40 бояринов московских, 12 князей белозерских, 20 бояринов коломенских, 40 бояринов володимерских, 20 бояринов коломенских, 50, бояринов суздальских, 40 бояринов муромских, 23 боярина дмитровских, 60 бояринов можайских, 30 бояринов звенигородцких, 70 бояринов ярославских, 100 бояринов Нижнево Новагорода, 114 бояринов тверских. А посечено, государь, от безбожнаго царя Мамая 200 000 без четырех человек. А помиловал господь бог землю всю Рускую». И рече князь великий Дмитрей Иванович: «Князи руские и воеводы местные и молодые люди! Ныне есть уже управились, кто же своего ближняго да похоронит, да не дана будут християнская телеса. в снедение птицам небесным и зверем земным». Князь же великий стоял на костех человеческих 3 дня и три нощи, разбираше християнская телеса и похорониша честно и певше над ними надгробная, а нечестивыя повергоша зверем на расхищение. И повеле вести на Русь в домы их, кождо, где пребывал, прочем же воем повеле ямы копати великие на превысоцем месте, и всех ям копаша 300 000[468].
В то же время прииде весть к Москве в 4 день после бою на память Федоры Александрийския ко преосвященному Киприяну митрополиту и к великой княгини Евдокеи и к воинским женам. И сказаша им, которые побиты. А поганый же царь Мамай побеже на место, где есть град Кафана создан бысть, и потаи же свое имя познан бысть и познан бысть от некоих купцов и убиен бысть от фрязов, и испроверже окаянный зле живот свой и с своими единомысленники. И услышав то Олгерд литовский, что победи князь великий московский безбожнаго царя Мамая и со всем его войском. И по сем рече князь великий Дмитрей Иванович: «Слава ныне господу богу нашему и помилуй нас грешных, яко не предал еси нас в руце врагом твоим. А вам, братие, князи и бояре и молодые люди, сужено на сем месте кончина принята между Дону и Днепра на поли Куликове на речке на Непрядне. А главы своя положили, братие, за святыя церкви и за землю Рускую и за веру християнскую, и простите мя, братия моя милая, от мала и до велика и в сем веце и в будущем». И рече князь великий Дмитрей Иванович ко брату гвоему князю Владимеру Андреевичю: «Пойдем, брате, в свою землю Залескую к славному граду Москве и сядем, брате, на своем княжении и на своей отчине и дедине, а чести есми мы добыли и главнаго имени». И рече князь великий брату своему и князем лиговским: «Братия моя милая, пению время и молитве час».
Приспе праздник всемирпаго Воздвижения честнаго животворящего креста и повеле всем возитися на сю страну Дону, и поеде князь великий по Резанской земли. Слышав же то князь Олег резанский, яко грядет князь великий, победив своя враги, и нача эоятися и скорбети и рече: «Горе мне грешному и отступнику веры Аристовы, почто поползохся, к нечестивому царю Мамаю приложихся». И побеже из града своего на рубеж литовский и ста ту. И рече к бояром своим: «Аз хощу ждати вестника своего, как князь великий проедет землю Резанскую, и аз тогды возвращуся во свояси». Князь же великий заповеда всему своему войску: «Аще кто поедет по Резанской земли, то не коснися ни един власу главному». Пройде же князь великий землю Резанскую, ничему же не коснувся. Иде же князь великий к своему граду Москве, и на Коломне вестницы преускоряют ко преосвященному Киприяну митрополиту, яко князь великий Дмитрей Иванович грядет, победив своя враги и супостаты, и иде на свою отчину и дедину. Преосвященный же митрополит повеле по всем церквам молебны пети за великого князя и за все христолюбивое воинство. Приеде князь великий з Дону к Коломне сентября в 21 день. Архиепископ же его въстрете во вратех градных с живоносными кресты и со святыми иконами и со всем освященным собором и крылосом и окропи его святою водою и все его христолюбивое воинство. И нача плакати с рыданием сердечным и глагола ему епископ: «Радуйся, государь наш, княже, и веселися, и твое христолюбивое войско». И абие князь великий от плача предста и нача утешатися и хвалити бога и глаголаше князь великий ко епископу: «Аз бо отче пред ним добро творих, смирихся, собрал есми злата много и послах противу ему, и он паче возъярихся на християнскую веру, а на свою погибель, разжен дияволом». И тако случися в Кесарии великому Василию, егда первый отступник веры христовы Ульян царь законопреступник иде ис Перс на великого Василия на Кесарию, хотяще разорити град. Василий же помолися господу богу со всеми християны, собрав злата много и противу к нему посла. Безбожный же паче возъярися и посла господь на него воина своего Меркурия мученика, и изби Меркурие божиею силою со всеми его, и уби войска 900 000 кованой рати, не токмо сам Меркурие, но аггели божии приидоша к нему на помощь. И рече ему епископ: «Того ради, господине, господь бог смиренному дает благодать, а гордым противится». Князь же великий пребысть на Коломне 4 дни, хотяще изыти из града в пятый день сентября. Архиепископ же проводы деюще со кресты и со святыми иконами и со всем священным собором, и проводити его до реки до Северы, и ту ставши на реки благослови его живоносным крестом и окропи его святою водою и все христолюбивое воинство и отпусти его.
Князь же великий Дмитрей разлучися з братом своим со князем Владимером и отпусти его на Котел дорогою, а сам поиде с литовскими князи на Брашеву реку дорогою. И посла гонца к Москве к митрополиту Киприяну и всему священному собору и к великой княгини Евдокеи, яко князь великий здрав есть и грядет на свою отчину. Княгиня же великая Евдокея возрадовася. Митрополит же повеле святити воду и молебен сам пети и литоргию служити за великого князя и за христолюбивое воинство. Князь же великий прииде в Коломенское село, и ту нача ждати брата своего князя Владимера, того ради разлучися з братом своим, что не вместится одною дорогою, множество бе людей. Приеде же князь Владимер борзо в Коломенское село. Князь же великий отпусти все свое войско преже себя к Москве и повеле стати всему войску по обою страну Яузы. И прииде все войско и ста на месте том по повелению великого князя. А сам князь великий прииде в самый праздник Покрова святей богородицы к Москве по заутрени, и митрополит Киприян встрете великого князя во Андронникове монастыри з живоносными кресты и со святыми иконами, и огради его крестом. И рече ему митрополит: «Радуйся, государь наш, князь великий Дмитрей Иванович, победив своя враги противные. Новый еси Александр, второй Ярослав, победитель своим врагом». И окропи его святою водою и рече ему митрополит: «Сыне мой, князь великий, ты царствуеши во веки и земля твоя спасется». И рече ему князь великий: «Аз, отче, вельми пострадах за святыя церкви и за веру православную и за землю Рускую и за свою великую обиду, и дасть мне господь бог помощь от крепкия своея руки, и молитвою святых страстотерпец Бориса и Глеба и святаго преподобнаго игумена Сергия вооружителя нашего, того вооружением и молитвами спасохся». И ту восхоте в монастыре святыя литоргия слушати и иде в церковь и нача молитися со слезами и рече: «Образ божий нерукотворенный, не забуди нищих своих до конца и че предал еси нас врагом нашим в покорение и да не порадуются о нас и да не рекут[469] в сердцах своих, где есть бог их». И изыде из церкве. И рече ему преосвященный митрополит Киприян: «Поиди, господине, на благословенное свое место во град Москву и сяди, господине, на своем княжении».
Поиде князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим со князем Володимером Андреевичем и с литовскими князи во град Москву. Митрополит же повеле пети стихи богородичные и мученические. Княгиня же великая Евдокия, стретив своего государя великого князя Дмитрия Ивановича во Фроловских воротех с своею снохою со княгинею Мариею и с воеводцкими женами и с воинскими. И ту виде своего государя великого князя Дмитрия Ивановича и нача плаката от радости великия и рече: «Ныне аз, государь, вижу славнаго в человецех, тебя, государя, великого князя Дмитрия Ивановича, аки солнцу на небо восходящу во всю Рускую землю». А иные же княгини и воеводския жены восплакашася горко по своих мужех: «Уже бо солнце наше закаталося, а зари наши помрачишася, уже бо нам своих государей не видати».
Князь же великий Дмитрей Иванович, увидев свою княгиню з двема отрасли, князь Василия и князь Юрья, возрадовася велми и рече: «Яко вы царствуете во веки». Поиде же князь великий с своею княгинею Евдокеею и с своими детми, вниде в церковь святаго архангела Михаила, небеснаго воина, и поклонися святому его образу и рече: «Заступниче наш, всей немощи наша». И знаменася у честныя иконы, и по сем иде ко образом сродник своих, князей благоверных Бориса и Глеба, и рече: «Воистинну вы есте наши пособницы и наши молебницы общему владыце Христу, вашими молитвами вельми спасохся от супостат наших безбожных агарян». И посем изиде из церкве з братом своим со князем Владимером Андреевичем и с литовскими князи, иде в болшую в соборную церковь честнаго и славнаго ея Успения, и став пред святою иконою и моления прилежная со слезами возсылаше благодарственая глаголаше: «Всенепорочная владычице, предстательнице и покровительнице роду християнскому, твоими молитвами избавил есть нас господь бог от рода агарянскаго от нечестивых сыроядец». Посем иде пред образ пресвятыя богородицы честнаго и славного стретения чюдотворныя иконы Владимирския: «Поистине благоглаголивый еуангелист Лука написа, госпоже царице християнская заступнице, тобою бо есть познахом истиннаго бога нашего Исуса Христа». И иде ко гробу преблаженнаго великого святителя Петра митрополита Московскаго и всеа Русии, и став у гроба и нача молитися со слезами и рече: «Ты еси преблаженне Петр, святитель наш и учитель, крепкий во бранех, молитвенник Христу, твоея бо есми паствина и прояви нама тебе господь бот последнему роду нашему и тобою защити бог от силнаго варвара и нечестиваго бусормана царя Мамая, избавлени быша от силныя его рукы, и вжег нам свещу негасимую, твоею молитвою велми пострадах и победих своя враги». И скончав молитву, изыде из церкве, иде в своя царские пресветлыя храмы на свое место в набережныя сени. И сяде на своем столе. И посем нача молитися господу богу и пречистей богоматери и утешатися нача о величии божии.
И в то время преподобный игумен Сергий з братиею вкуси хлеба, брашна в трапезе не по обычаю. И востав от стола, «Достойно» сотворив и рече: «Братия моя, что се есть?» И не могоша братия ответа ни един воздати ему. Рече же преподобный Сергие: «Аз вам, братия, глаголю, яко князь великий Дмитрей Ивановичь здрав есть пришол на свой стол».
Посем возвеселися и сотвори по победе пиршество на своего брата князя Владимера Андреевича и на литовских князей, названых братий, и на русских своих князей и бояр и воевод и воинских людей. И по сем много даровав литовских и всех войских удалцов, елико комуждо по силе и кумуждо по достоинству. О сем отпусти литовских князей Олгердовичев, одарив многими дарми, и отпусти их восвояси, на свои княжения.
По сем сия повесть дожде да глаголется.
ПЕРЕВОДЫ И ПРИМЕЧАНИЯ
СЛОВО СОФОНИЯ РЯЗАНЦА ЗАДОНЩИНА
Слово[470] Софония рязанца о великом князе Дмитрии Ивановиче и брате его Владимире Андреевиче
Сойдемся, братья и друзья, сыновья русские, составим слово к слову и возвеличим землю Русскую, бросим печаль на восточную страну, в Симов жребий[471], провозгласим над поганым Мамаем[472] победу, а великому князю Дмитрию Ивановичу[473] воздадим похвалу и брату его, князю Владимиру Андреевичу[474], и скажем так: «Лучше ведь нам, братья, начать поведать иными словами о похвальных о нынешних повестях, о походе князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, правнука святого великого князя Владимира киевского[475],— начать поведать по делам и по былям». Но устремимся мыслию над землями и вспомним первых лет времена и похвалим вещего Бояна[476], искусного гусляра в Киеве. Тот Боян возлагал искусные свои персты на живые струны и пел князьям русским славы: первую — великому князю киевскому Игорю Рюриковичу[477], вторую — великому князю Владимиру Святославичу, третью — великому князю Ярославу Владимировичу[478]. И я восхвалю песнями и под гусли буйными словами и этого великого князя Дмитрия Ивановича, и брата его, князя Владимира Андреевича, правнука тех князей: было ведь мужество их и желание за землю Русскую и за веру христианскую. А от Калкской битвы до Мамаева побоища 160 лет[479]. Этот князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, испытав ум свой крепостью, поострили сердца свои мужеством и наполнились ратного духа и устроили у себя храбрые полки в Русской земле и вспомнили прадеда своего, князя Владимира киевского. О жаворонок, летняя птица, красных дней утеха, возлети под синие небеса, посмотри на сильный город Москву, воспой славу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу: буря ли занесет соколов из земли Залесской[480] в поле Половецкое[481]. На Москве кони ржут, звенит слава русская по всей земле Русской. Трубы трубят на Коломне[482], в бубны бьют в Серпухове[483], стоят стяги[484] у Дона великого на берегу. Звонят колокола, вечевые в великом Новгороде, стоят мужи новгородцы у святой Софии, приговаривая: «Уж нам, братья, на помощь великому князю Дмитрию Ивановичу не поспеть». Тогда как орлы слетелись со всей северной страны. Это не орлы слетелись, съехались все князья русские к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу, говоря им так: «Господин князь великий, уже поганые татары на поля наши наступают, а вотчину нашу у нас отнимают, стоят между Доном и Днепром, на реке на Мече[485]. И мы, господин, пойдем за быструю реку Дон, соберем диво для земель, повесть для старых, память для молодых, я храбрых своих испытаем, а в реку Дон кровь прольем за землю Русскую, за веру христианскую». И сказал им князь великий Дмитрий Иванович: «Братья и князья русские, гнездо мы великого князя Владимира киевского. Не в обиде мы были по рождению ни соколу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому Мамаю». О соловей, летняя птица, что бы тебе, соловей, воспеть земли Литовской[486] двух братьев Ольгердовичей, Андрея[487], да брата его Дмитрия Ольгердовичей[488], да Дмитрия волынского[489]. Они ведь сыновья храбрые, кречеты в ратное время, известные полководцы, под трубами и под шлемами взлелеянные, концом копья вскормленные в Литовской земле. И сказал Андрей Ольгердович брату своему Дмитрию: «Сами мы — два брата, сыновья Ольгердовы[490], внуки Гедиминовы[491], правнуки Скольдимеровы[492]. Соберем братию милую, панов удалой Литвы, храбрых удальцов, и сами сядем на борзых своих коней, посмотрим на быстрый Дон, попьем, брат, шлемом своим воды из быстрого Дона, испытаем мечи свои литовские о шлемы татарские, копья немецкие о байданы[493] басурманские». И сказал ему Дмитрий: «Не пощадим жизни своей за землю Русскую, за веру христианскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича. Уже ведь, брат, стук стучит, гром гремит в каменном городе Москве. Это тебе, брат, не стук стучит, не гром гремит, стучит сильная рать великого князя, гремят удальцы русские золочеными доспехами, красными щитами. Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои готовы, раньше твоих оседланы. Выедем, брат, в чистое поле, посмотрим свои полки». Уже ведь поднялись сильные ветры с моря на устья Дона и Днепра, пригнали большие тучи на Русскую землю; из них выступают кровавые зори, а в них трепещут синие молнии. Быть стуку и грому великому на речке Непрядве[494] меж Доном и Днепром, пасть трупу человечью на поле Куликовом[495], пролиться крови на речке Непрядве. Уже ведь заскрипели телеги меж Доном и Днепром, идут хиновя[496] в Русскую землю. И прибежали серые волки от устьев Дона и Днепра; став, воют на реке на Мече, хотят наступать на Русскую землю. Тогда гуси загоготали на речке на Мече, лебеди крыльями заплескали. Это ни гуси загоготали, ни лебеди крыльями заплескали, но поганый Мамай на Русскую землю пришел и воинов своих привел. А уже беды их погнали: птицы крылатые под облаками летают, вороны часто грают, а галки своею речью говорят, орлы клегчут, а волки грозно воют, а лисицы на кости лают. Русская земля, это с тобой так, словно ты за Соломоном царем побывала[497]. А уже соколы и кречеты, белозерские ястребы рвались с золотых колодок из каменного города Москвы; взлетели они под синие небеса, загремели золочеными колоколами на быстром Дону, хотят ударить на многие стада гусиные и лебединые, а богатыри русские, удальцы хотят ударить на великие силы поганого царя Мамая. Тогда князь великий вступил в золотое стремя, взяв свой меч в правую руку свою. Солнце ему ясно на востоке сияет, путь ему показывает, а Борис и Глеб молитву воздают за сродников. Что шумит, что гремит рано пред зарями? Князь Владимир Андреевич полки устанавливает и перебирает и ведет к Дону великому. И говорил он брату своему: «Князь Дмитрий, не ослабляй, князь великий, татарам. Уже ведь поганые на поля вступают, отнимают отчину нашу». Сказал ему князь великий Дмитрий Иванович: «Брат, князь Владимир Андреевич, сами мы два брата, воеводы у нас поставлены, дружина нам известна, имеем под собой борзых коней, а на себе золоченые доспехи, шлемы черкасские, щиты московские, сулицы[498]немецкие, копья фряжские[499], мечи булатные; дороги нам известны, перевозы им приготовлены. Но еще сильно хотят они головы свои положить за веру христианскую. Развеваются хоругви[500], ищут себе чести и славного имени». Уже те соколы и кречеты, белозерские ястребы скоро за Дон перелетели и ударились о многие стада гусиные и лебединые. Это перевезлись и наехали сыновья русские на сильную рать татарскую, ударились копьями гибельными[501] о доспехи татарские, загремели мечи булатные о шлемы хиновские на поле Куликовом, на речке Непрядве. Черна земля под копытами, костями татарскими поля насеяны, а кровью полито. Сильные полки сходилися вместе, протоптали холмы и луга, возмутили реки и озера. Кликнуло диво в Русской земле велит послушать разным землям, ударила слава к Железным воротам[502], к Риму и к Кафе[503] по морю, и к Тырнову[504], и оттуда к Царьграду[505] на похвалу: Русь великая одолела Мамая на поле Куликовом. Тогда сильные тучи сходились вместе, а из них часто сияли молнии, громы гремели великие. Это сходились русские сыновья с погаными татарами за свою обиду, а у них сияют доспехи золоченые. Гремели князья русские мечами о шлемы хиновские. Не туры рычат на поле Куликовом, побежденные у Дона великого, застонали побитые князья русские и воеводы великого князя и князья белозерские, побитые погаными татарами: Федор Семенович[506], Тимофей Волуевич[507], Семен Михайлович[508], Микула Васильевич[509], Андрей Серкизович[510], Михайло Иванович[511] и иной много дружины. А другие лежат побитые у Дона на берегу. Чернеца Пересвета[512], брянского боярина, на место суда[513] привели. И сказал Пересвет чернец великому князю Дмитрию Ивановичу: «Лучше нам убитыми быть, чем полоненными быть погаными». Так Пересвет поскакивает на борзом коне и золочеными доспехами посвечивает. И сказал: «Хорошо бы, брат, в то время старому помолодеть, а молодому чести добыть, удалым плеч испытать». И говорил брат его Ослябя чернец[514]: «Брат Пересвет, уже вижу на теле твоем раны, уже голове твоей лететь на траву ковыль, а сыну моему Якову[515] на ковыли зеленой лежать на поле Куликовом за веру христианскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича». В то время по Рязанской земле около Дона ни ратаи, ни пастухи не кличут, но только часто вороны каркают, кукушки кукуют на трупы человеческие. Страшно ведь и жалостно было тогда видеть: трава кровью была полита, а деревья с печалью к земле приклонились. Запели птицы жалобные песни, все заплакали княгини и боярыни и воеводские жены об убитых. Микулина жена Марья[516] рано плакала у Москвы-города на стенах, приговаривая: «Дон, Дон, быстрая река, прорыла ты горы каменные, течешь в землю Половецкую, принеси волнами моего государя ко мне, Микулу Васильевича». Жена Тимофея Волуевича[517] Федосья так плакала, приговаривая: «Вот уже веселие мое поникло в славном городе Москве, уже ведь не вижу своего государя Тимофея Волуевича в живых». И Андреева жена[518] Марья, да Михайлова жена[519] Аксинья рано плакали: «Вот уже для нас обеих солнце померкло в славном городе Москве». Донеслись к нам от быстрого Дона жгучие вести[520] и принесли великую беду. Пересели русские удальцы с борзых коней на место суда на поле Куликовом. Уже диво кличет под саблями татарскими, а тем русским богатырям быть под ранами. Тут щуры[521] рано запели жалобные песни у Коломны на городских стенах в воскресенье, в день Акима и Анны. Это не щуры рано запели жалобные песни, все расплакались жены коломенские, приговаривая так: «Москва, Москва, быстрая река, зачем ты у нас мужей наших угнала волнами в землю Половецкую?» Приговаривая: «Можешь ли, господин, князь великий, веслами Днепр запрудить, Дон шлемами вычерпать, а Мечу трупами татарскими запрудить? Замкни, князь великий, у Оки-реки ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили, а нас в слезы не вгоняли по своим государям. Уже ведь мужей наших бои истомили». Вот крикнул князь Владимир Андреевич с правой руки на поганого Мамая со своим князем Волынским с 70-ю тысячами. Ловко скакал он в бою с погаными, золотым шлемом посвечивая. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские. И восхваляет он брата своего, князя Дмитрия Ивановича: «Брат, князь Дмитрий Иванович, ты в злое, тяжелое время железная оборона. Не уставай, князь великий, со своими великими полками, не потакай лихим крамольникам: уже поганые на полянаши наступают, а храбрую дружину у нас расстреляли, а среди трупа человеческого борзый конь не может скакнуть, в крови по колена бредут. Уже ведь, брат мой, жалко видеть кровь христианскую. Не уставай, князь великий Дмитрий Иванович, со своими боярами». Сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Братья бояре, воеводы, дети боярские, это, братья, ваши московские сладкие меды и высокие места. Тут-то добудете себе места и женам своим. Тут-то старому помолодеть, а молодому чести добыть». Сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Господи боже мой, на тебя уповаю, да не постыжусь в век и не посмеются враги мои надо мной». И помолившись богу и святой богородице и всем святым, он прослезился горько и утер слезы. И тогда словно соколы отлетели на быстрый Дон. Это не соколы полетели за быстрый Дон, скачет князь великий со своими полками за Дон, со всею силою. И сказал: «Брат, князь Владимир, тут предстоит выпить медовые чары поведеные[522]. Наступаем, брат, со своими сильными полками на рать поганых». Тогда князь великий на поля наступает. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские, поганые покрыли руками головы свои. Тогда поганые быстро вспять отступили. Стяги ревут: «Отступили от великого князя, поганые бегут». Русские сыновья поля широкие кликом огородили, золочеными шлемами осветили. Уже встал тур на оборону. Тогда князь великий Дмитрий Иванович и брат его Владимир Андреевич полки поганых вспять повернули и начали их бить искусно, уныние у них вызывая. Князи их с коней упали. Трупами татарскими поля насеяли, и кровью потекли реки. Тут-то поганые скоро разлучились, врозь побежав непроторенными дорогами в Лукоморье, скрежеща зубами своими, раздирая лица свои и приговаривая: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать, детей своих не видать, жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, а на Русь ратью не ходить, а дани нам с русских князей не спрашивать». Уже ведь застонала земля Татарская бедами и горем покрылась. Приуныло у царей их желание и похвальба на Русскую землю ходить, веселие их поникло. Уже русские сыновья разграбили татарские узорные ткани, доспехи, коней, волов, верблюдов, вино, сахар; дорогие узорные ткани, камки[523], насычи[524] — везут женам своим. Уже русские жены стали играть татарским золотом. Уже ведь по Русской земле распространилось веселие и отвага, и вознеслась слава русская над позором поганых. Уже брошено диво на землю. Уже грозы великого князя по всей земле текут. Стреляй, князь великий, со своею храброю дружиной в поганого Мамая хиновина за землю Русскую, за веру христианскую. Уже поганые оружие свое побросали и головы свои склонили под мечи русские. Трубы их не трубят, приуныли голоса их. И Отскочил Мамай серым волком от своей дружины и прибежал к городу Кафе. И говорили ему фряги: «Зачем ты, поганый Мамай, посягаешь на Русскую землю. Это была орда Залесская во времена первые. А тебе не быть на месте Батыя-царя. У Батыя-царя было 400 000 воинов, опустошил он всю Русскую землю и пленил от востока до запада. И ты пришел, царь Мамай, на Русскую землю с большими силами, с девятью ордами, с 70 князьями. А теперь бежишь сам девят в Лукоморье. Не с кем тебе зиму зимовать в поле. Должно быть, тебя князья русские сильно потчевали: ни князей с тобой нет, ни воевод. Должно быть, сильно упились они на поле Куликовом, на траве ковыли[525]. Беги, поганый Мамай, и от нас по Залесью». Для нас земля Русская подобна милому младенцу у матери своей: его мать ласкает, а рать лозою наказывает, а добрые дела милуют его. И помиловал господь бог, человеколюбец, князей русских: великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, меж Доном и Днепром, на поле Куликовом, на речке Непрядве. Остановился князь великий со своим братом, князем Владимиром Андреевичем, и со своими воеводами на костях: «Страшно ведь, брат, было в то время смотреть: лежат трупы христанские, как стоги сена, а Дон-река три дня кровью текла. Считайте, братья, скольких воевод нет, скольких молодых людей нет». И говорит Михаил Андреевич, московский боярин, князю Дмитрию Ивановичу: «Господин князь великий Дмитрий Иванович, нет тут у нас сорока бояринов больших московских, да 12 князей белозерских, да 20 бояринов коломенских, да 40 бояр серпуховских, да 30 панов литовских, да 40 бояринов переяславских, да 25 бояринов костромских, да 35 бояринов владимирских, да 50 бояринов суздальских, да 70 бояринов рязанских, да 40 бояринов муромских, да 30 бояринов ростовских, да 23 бояринов дмитровских, да 60 бояр можайских, да 60 бояринов звенигородских, да 15 бояринов углецких, а погибло у нас всей дружины 250 000». И помиловал бог Русскую землю, а татар пало бесчисленное множество. И князь великий Дмитрий Иванович говорит: «Братья и бояре, князья молодые, вам, братья, место суда между Доном и Днепром, на поле Куликовом, на речке Непрядве, положили вы головы за Русскую землю и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этом веке и в будущем». «Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич, в свою Залесскую землю и сядем, брат, на своем княжении. Чести мы, брат, добыли и славного имени. Богу нашему слава!»
ЛЕТОПИСНАЯ ПОВЕСТЬ О ПОБОИЩЕ НА ДОНУ
О побоище на Дону и о том, как великий князь бился с Ордою Той же осенью пришел ордынский князь Мамай с единомышленниками своими и со всеми прочими князьями ордынскими и со всей силой татарской и половецкой, да еще кроме того отряды нанял басурман, армян, фрягов, черкесов, ясов и буртасов[526]Также с Мамаем в единомыслии и в единой думе был и литовский Ягайло со всею силою литовскою и польскою. С ними же в союзе был князь Олег Иванович рязанский[527] и со всеми этими сообщниками пошел на великого князя Дмитрия Ивановича и на брата его Владимира Андреевича. Но хотел человеколюбивый бог спасти и освободить род христианский молитвами пречистой его матери от рабства измаильтянского, от поганого Мамая, и от сообщества нечестивого Ягайла[528], и от велеречивого и худого Олега рязанского, который не соблюл своего христианства: придет ему день великий господень для суда в аду… Окаянный же Мамай, возгордившись и считая себя царем, нацал осуществлять злой замысел, темных своих князей[529] звать. И сказал им: «Пойдем на русского князя и на всю силу русскую, как при Батые было, христианство уничтожим и церкви божии спалим, и кровь их прольем, и законы их погубим». Это из-за того, что нечестивый люто гневался за своих друзей и любимцев, князей, убитых на реке Воже[530]. И начал свирепый вдруг силы свои собирать и в ярости двинулся с силой большой, намереваясь поработить христиан. Тогда двинулись все племена татарские. И начал он посылать в Литву к поганому Ягайлу и к лживому слуге сатаны, сообщнику дьявола, отлученному от сына божия, омраченному тьмою греховною, не захотевшему понимать Олегу рязанскому, поборнику басурманскому, лукавому сыну, как сказал Христос: «От нас вышли, против нас стали». И устроил старый злодей Мамай сговор нечестивый с поганою Литвою и с душегубцем Олегом — чтобы стать им у реки Оки на Семенов день[531] на благоверного князя. Душегубец же Олег начал зло к злу прибавлять: посылал к Мамаю и к Ягайлу своего боярина, единомышленника, антихристова предшественника, по имени Епифана Кореева, требуя, чтобы они были в тот срок, в какой уговорились стать у Оки[532] с трехглавыми зверями сыроядцами[533] и кровь пролить. О враг, изменник Олег, лихоимства являешь примеры, а не знаешь, что меч божий острится на тебя, как сказал пророк: «Оружие извлекли грешники и натянули лук, чтобы стрелять во мраке праведников, и оружие их войдет в сердца их и луки их сокрушатся»; Это было в месяце августе. Пришли из Орды такие вести к христолюбивому князю, что поднимается на христиан измаильтянский род[534]. Олег уже нарушил тогда долг свой перед богом, задумав злой умысел с погаными, и послал к князю Дмитрию известие ложное: «Мамай идет со всем своим царством в мою землю рязанскую на меня и на тебя; и пусть будет известно тебе, что и литовский идет на тебя Ягайло со всею силою своею». Дмитрий же князь, услышав в невеселое то время, что идут на него все царства, совершающие беззаконие, говоря: «Наша рука еще высока», пошел в соборную церковь[535] матери божией богородицы, пролил слезы и сказал: «О господи, ты — всемогущий, всесильный» крепкий в битвах, воистину ты — царь славы, сотворивший небо и землю, помилуй нас молитвами пречистой твоей матери, не оставь нас, когда унываем, ты ведь бог наш и мы люди твои, пошли руку твою свыше и помилуй нас, посрами врагов наших и помилуй нас и оружие их притупи; силен ты, господи, кто противится тебе. Помяни, господи, милость свою, какую от века оказываешь роду христианскому. О многоименитая дева, госпожа, царица небесных чинов, госпожа, всегда всей вселенной и всей жизни человеческой кормительница. подними, госпожа, руки свои пречистые, которыми носила ты бога воплощенного, не презри христиан этих, избавь нас от сыроядцев этих и помилуй меня». Встав после молитвы, вышел он из церкви и послал за братом своим Владимиром и за всеми князьями русскими и за воеводами великими. И сказал брату своему Владимиру и всем князьям русским и воеводам: «Пойдем против этого окаянного и безбожного, нечестивого и темного сыроядца Мамая, за правую веру христианскую, за святые церкви, за всех младенцев и старцев и за всех христиан». Взяв с собой скипетр царя небесного, непобедимую победу, и восприяв авраамову доблесть и обратившись к богу, он сказал: «Господи, о помощи мне внемли, боже, на помощь мне поспеши, и пусть постыдятся и посрамятся и познают, что имя тебе — господь, что ты один вышний по всей земле»: И соединившись со всеми князьями русскими и со всею силою, пошел он против них скоро из Москвы, намереваясь оборонять свою отчину, и пришел в Коломну, и собрал воинов своих 150 тысяч, кроме войска княжеского и воевод местных? От начала мира не бывало такой силы русских князей, как при этом князе; Было всей силы и всех войск с полтораста тысяч или с двести. Да еще к тому подоспели в ту пору военную издалека великие князья Ольгердовичи, чтобы поклониться и послужить: князь Андрей полоцкий с псковичами и брат его, князь Дмитрий брянский со всеми своими воинами. В то время Мамай стал за Доном, буйствуя, возгордившись и гневаясь со всем своим царством, и стоял три недели. Снова пришла князю Дмитрию другая весть. Сообщили, что Мамай за Доном собрался и в поле стоит, ожидая к себе на помощь Ягайла с Литвою, чтобы, когда соберутся вместе, победу одержать сразу. И начал Мамай посылать к князю Дмитрию дани просить, как было при Чанибеке царе[536], а не по своему соглашению. Христолюбивый же князь, не желая кровопролития, хотел ему дань дать по христианской силе и по своему соглашению, как он соглашался с ним; а он не захотел, но думал гордо: ожидал своего нечестивого сообщника литовского. Олег же, отступник наш, присоединившийся к зловерному и поганому Мамаю и нечестивому Ягайлу, начал дань ему давать и силу свою посылать к нему на князя Дмитрия. Князь же Дмитрий, узнав об обмане хитрого Олега, кровопийцы христианского, нового Иуды-предателя, что на своего владыку бесится, вздохнув из глубины сердца своего, сказал: «Господи, замыслы неправедных разрушь, а зачинающих войны погуби; не я начал кровь проливать христианскую, но он, Святополк новый[537]; воздай ему, господи, семью семь раз, потому что во тьме ходит и забыл благодать твою; заостри, как молнию, меч мой, и будет судить рука моя, воздам месть врагам и ненавидящим меня воздам и напою стрелы мои кровью их, чтобы не сказали неверные: «Где бог их?» Отврати, господи, лицо свое от них и покажи им, господи, все злое, наконец, так как это — род развращенный и нет веры в них твоей, господи; пролей на них гнев твой, господи, на народы, не знающие тебя, господи, и имени твоего святого не призывавшие. Кто бог великий, как бог наш? Ты бог, творящий чудеса, один». И окончив молитву, пошел он к Пречистой[538] и к епископу Герасиму[539]и сказал ему: «Благослови меня, отец, пойти против окаянного этого сыроядца Мамая и нечестивого Ягайла и отступника нашего Олега, отступившего от света в тьму». Святитель же Герасим благословил князя и всех воинов пойти против нечестивых агарян[540]. И пошел он из Коломны с великой силой против безбожных татар 20 августа, возлагая надежду на милосердие божие и на пречистую его мать богородицу приснодеву Марию, призывая на помощь чтимый крест. И пройдя свою отчину, великое свое княжение, стал у Оки при устье Лопасни[541], перехватывая вести от поганых. Тут приехал Владимир, брат его, и великий его воевода Тимофей Васильевич и все воины остальные, которые были оставлены в Москве. И начали они перевозиться через Оку за неделю до Семенова дня[542] в день воскресный и, переехав через реку, вошли в землю рязанскую. И сам князь в понедельник перешел брод со своим двором[543], а в Москве оставил воевод своих у великой княгини Евдокии и у сыновей своих Василья, Юрья и Ивана — Федора Андреевича[544]. Когда услышали в городе Москве, в Переяславле, в Костроме, во Владимире и во всех городах великого князя и всех князей русских, что пошел за Оку князь великий, настало в городе Москве унынье большое, и по всем пределам города поднялся плач горький, раздались рыдания и слышно было словно Рахиль[545] оплакивает детей своих с великим рыданием и воздыханием, не желая утешиться, так как пошли они с великим князем за нею землю Русскую на острые копья/ И кто не заплачет, слыша рыдания тех женщин и горький их плач? Ведь глядя на детей своих, каждая из них сама себе говорила: «Увы мне, бедные наши дети! Лучше было бы нам, если бы вы не родились, мы не страдали бы от горькой печали из-за вашей гибели. Почему мы виноваты в погибели вашей?» Великий же князь пришел к реке Дону за два дня до рождества святой богородицы[546]. И тогда подоспела грамота от преподобного Сергия[547] и от святого старца благословение, в ней было написано благословение биться с татарами: «Чтобы ты, господин, пошел, поможет тебе бог и святая богородица». Князь же сказал: «Эти на колесницах, а эти на конях, мы же имя господа бога нашего призовем; победу дай нам, господи, над врагами и помоги мне, оружием креста покори врагов наших, на тебя ведь надеясь, побеждаем, молясь прилежно пречистой твоей матери». И сказав это, начал он полки устанавливать и одевал их в одежду их праздничную, как великих ратников, а воеводы вооружили свои полки. Пришли они к Дону, стали тут и много раздумывали. Одни говорили: «Пойди, князь, за Дон», а другие сказали: «Не ходи, так как умножились враги наши, не только татары, но и Литва, и рязанцы». Мамай же, услыхав о приходе князя к Дону и видя своих перебитыми, разъярился взором, помутился умом и распалился лютою яростью, как змея некая, гневом дышащая. И сказал Мамай: «Двиньтесь, силы мои темные, власти и князья, пойдем и станем у Дона против князя Дмитрия, пока не подоспеет к нам сообщник наш Ягайло со своею силой». Услышав о похвальбе Мамаевой, князь сказал: «Господи, ты не повелел вступать в чужой предел, и я, господи, не нарушил, а этот, господи, окаянный Мамай, нечестивый сыроядец, как змей к гнезду подошел, дерзнул на христианство, намереваясь кровь мою пролить, всю землю осквернить и святые божии церкви разорить». И сказал: «Что такое свирепство Мамаево? Как некий змей, брызжущий, придя из некой пустыни, он хочет пожрать нас; не предай же меня, господи, сыроядцу этому Мамаю; покажи мне славу своего божества, владыка; где у тебя ангельские лики, где херувимское стояние, где серафимское шестикрылое служение? Перед тобой трепещет вся тварь, тебе поклоняются небесные силы, ты солнце и луну сотворил, землю украсил всеми красотами; яви мне, боже, славу свою, и теперь, господи, преврати печаль мою в радость и помилуй меня, как помиловал ты слугу своего Моисея; в горести души он возопил к тебе, и ты повелел столпу огненному идти перед ним и морские глубины в сушу превратил, и так как ты владыка, господи, страшное возмущение в тишину обратил». Все это высказав, он сказал брату своему и всем князьям и воеводам великим: «Подошло, братья, время битвы нашей и пришел праздник рождества царицы, матери божией, богородицы, всех небесных чинов госпожи и всей вселенной; если оживем, — мы для господа, если же умрем за мир этот, — мы для господа». И велел мосты мостить и о бродах разузнавать в ту ночь накануне праздника пречистой матери, божией богородицы. На следующий день, в субботу рано, 8 сентября, в самый праздник во время восхода солнца была тьма великая по всей земле, мгла, не было света от утра до третьего часа. И повелел господь тьме отступить и дал свету прийти. Князь же великий приготовил свои полки великие, и все его князья русские свои полки подготовили, и великие его воеводы оделись в одежды праздничные, и случайности смертельные уничтожались. Трясение земли было страшное и ужасу людей, собравшихся издалека, с Востока и Запада. Пошли они за Дон в дальние части земли и быстро перешли за Дон, лютый и свирепый вдруг, так как основание земли сдвинулось от множества сил. Когда князь перешел за Дон в чистое поле, в Мамаеву землю, на устье Непрядвы, господь бог один вел его, и не было с ним бога чужого. О крепкое и твердое дерзание мужества! О как он не испугался, не дрогнул от такого множества войск? Ведь поднялись на него три земли, три рати: первая — татарская, вторая — литовская, третья — рязанская. Однако всех этих он не испугался, нисколько не устрашился, но вооружившись верой в бога, укрепившись силой чтимого креста, оградившись молитвами пресвятой богородицы, помолился богу, говоря: «Помоги мне, господи боже мой, и спаси меня ради твоей милости; посмотри, как умножились враги мои против меня. Господи, почему умножились досаждающие мне? Многие восстали против меня, многие борются со мной, многие гонят меня, досаждают мне, все народы окружили меня; именем господним я противился им». И было это в шестой час дня, начали появляться поганые измаильтяне в поле: было ведь поле чистое и очень большое. И тут приготовились татарские полки против христиан, и встретились полки; и великие силы, увидав, пошли, и гудела земля, горы и холмы тряслись от множества воинов бесчисленных. Извлекли они оружие обоюдоострое. И стали орлы собираться, как писано: «Где трупы, тут и орлы». Когда пришло время, прежде всего начали съезжаться сторожевые полки русские с татарскими. Сам же великий князь сначала в сторожевых полках наехал на поганого царя Теляка[548], названного воплощенным дьяволом Мамая; затем, недолго спустя, поехал князь в великий полк. И вот пошло великое войско Мамаево и вся сила татарская, и теперь великий князь Дмитрий Иванович со всеми князьями русскими, построив полки, пошел против поганых половцев со всеми войсками своими. Взглянув на небо умильными очами и вздохнув из глубины сердца, сказал он слово псаломское: «Братья, бог нам — прибежище и сила». И тотчас сошлись обе силы великие вместе надолго, и покрыли полки поле на десять верст от множества воинов, и была сеча ожесточенная и великая и бой упорный, сотрясение весьма великое: от начала мира сечи такой не бывало у великих князей русских, как у этого великого князя всея Руси. Когда бились они с шестого часа до девятого, пролилась, как дождевая туча, кровь обоих — русских сыновей и поганых; пало бесчисленное множество трупов мертвых обоих: много русских побито было татарами и Русью татар, падал труп на труп и падало тело татарское на тело христианское. В другом месте видно было, как русин гнался за татарином, а татарин этот настигал; смешались и перемешались, каждый ведь своего противника стремился победить. И сказал Мамай сам себе: «Волосы наши разрываются, глаза наши не могут огненных слез источить, языки наши немеют, гортань моя пересыхает и сердце останавливается, внутренности мои разрываются, колени мои изнемогают, а руки цепенеют». Что нам сказать или говорить, видя пагубную смерть? Одних разрубали мечом, других прокалывали сулицами[549], третьих брали на копья. И оттого рыдания овладели москвичами. Многие небывальцы, увидев это, испугались и, придя в отчаяние, обратились в бегство и побежали, не вспомнили они, как мученики говорили друг другу: «Братья, потерпим немного; зима люта, но рай сладок, мучителен меч, но сладко венчание». А иные сыновья агарянские от крика великого, видя злое убийство, бросались бежать. И после этого в девятый час дня взглянул господь милостивыми очами на всех князей русских и на крепких воевод и на всех христиан, осмелившихся стать за христианство и не испугавшихся, как великие ратники. Видели верующие, как во время боя в девятый час ангелы помогали христианам и полк святых мучеников, воина Георгия и славного Дмитрия и великих, князей тезоименитых Бориса и Глеба, среди них был и воевода совершенного полка небесных воинов архистратиг Михаил[550]. Двое воевод видели полки и трижды солнечный полк и пламенные их стрелы, которые летели на них; безбожные же татары от страха божия и от оружия христианского падали. И вознес бог нашего князя на победу над иноплеменниками. А Мамай, в страхе затрепетав и сильно застонав, сказал: «Велик бог христианский и велика сила его; братья Измайловичи, беззаконные агаряне, бегите непроторенными дорогами». И сам обратившись в бегство, быстро побежал обратно к орде. И услышав это, все его темные власти и князья побежали. Видя это, и прочие иноплеменники, гонимые гневом божиим и одержимые страхом, ют мала до велика бросились в бегство. Христиане, видя, как татары с Мамаем побежали, погнались за ними, избивая и рубя поганых без милости. Бог ведь невидимою силой устрашил полки татарские, и они, будучи побеждены, повернули тыл свой для ран. И в этой погоне одни татары, пораженные оружием христиан, пали, а другие в реке утонули. И гнали их до реки Мечи, и там бесчисленное множество бежавших погибло. Княжеские же полки гнали содомлян[551], избивая, до стана их и захватили много богатства и все имущество их содомское. Тогда же на том побоище убиты были в схватке: князь Федор Романович белозерский и сын его Иван, князь Федор тарусский, брат его Мстислав, князь Дмитрий Монастырев, Семен Михайлович, Микула, сын Васильев тысяцкого, Михайло и Иван Акинфовичи, Иван Александрович, Андрей Серкизов, Тимофей Васильевич, Акатьевичи, называемые Волуи, Михайло Бренков, Лев Мозырев, Семен Меликов, Дмитрий Мининич, Александр Пересвет[552], бывший прежде боярином брянским, и многие другие, имена которых не написаны в этих книгах; были написаны только князья и воеводы и имена знатных и старейших бояр, а остальных бояр и слуг имена я опустил и не написал их из-за множества имен, так как число их слишком велико — многие ведь в этой битве были убиты. У самого же великого князя можно было видеть: все доспехи его избиты и пробиты, но на теле его не было ни одной раны; а бился он с татарами лицом к лицу, став впереди в первой схватке. Об этом многие князья с воеводами много раз говорили ему: «Князь господин, не становись впереди биться, но сзади или на крыле, или где-нибудь в укромном месте». А он отвечал им: «Как я скажу: Братья, двинемся все до одного, — а сам начну скрывать лицо свое и прятаться сзади? Не могу я так, но хочу как словом, так и делом прежде всех и перед всеми голову свою положить за свою братию и за всех христиан, чтобы и прочие, видя это, с готовностью проявляли смелость». Как он сказал, так и сделал: бился с татарами, став тогда впереди всех; справа и слева от него дружину его били, самого его обступили вокруг, как обильная вода по обе стороны; много ударов ударилось по голове его и по плечам и по животу, но от всех этих ударов бог защитил его в день битвы, щитом истины и оружием благоволения осенил над головой его, десницей своей защитил его и рукою сильной и мышцей высокой бог избавил, укрепив его, и таким образом среди многих воинов он сохранен был невредимым. «Не на лук мой надеюсь, и оружие мое не спасет меня — как сказал пророк Давид, — всевышнего сделал ты прибежищем твоим; не придет к тебе зло и рана не приблизится к телу твоему, так как ангелам своим велит он о тебе — сохранить тебя на всех путях твоих, и ты не испугаешься стрелы, летящей днем». Это произошло из-за наших грехов: вооружаются иноплеменники на нас для того, чтобы мы отступили от своих неправд, братоненавидения, сребролюбия, неправедного суда и насилия; но милосерд бог человеколюбец, не до конца прогневается на нас, не на веки враждует. А оттуда из страны литовской пришел Ягайло, князь литовский, со всею силою литовскою Мамаю помогать, татарам поганым на помощь, а христианам на беду, но и от этих бог избавил: не поспели ведь к сроку немного, на один день пути или меньше. Но только Ягайло Ольгердович и вся сила его услыхали, что у великого князя с Мамаем бой был и князь великий одолел, а Мамай, будучи побежден, побежал, тогда Литва с Ягаилом побежали назад с большой быстротой, не будучи никем гонимы: не видели ведь тогда они великого князя, ни войска его, ни оружия его, только имени его Литва боялась и трепетала. Князь Дмитрий с братом своим Владимиром и с князьями русскими, воеводами и прочими боярами и со всеми оставшимися воинами, став в ту ночь на месте стана поганых, на костях татарских[553]утерев пот свой и отдохнув от труда своего, великое благодарение принес богу, давшему такую победу над погаными и избавившему раба своего от оружия лютого: «Вспомнил ты, господи, милость свою, избавил ты нас, господи, от сыроядцев этих, от поганого Мамая и от нечестивых измаиловичей, от беззаконных агарян, воздавая честь, как сын своей матери; направил ты устремление страстное, как направил слуге своему Моисею, и древнему Давиду, и новому Константину, и родственнику великих князей Ярославу его устремление на окаянного проклятого братоубийцу, безголового зверя Святополка[554]. И ты, богородица, помиловала милостию своею нас грешных рабов своих и весь род христианский, умолила вечного сына своего». Имногие князья русские и воеводы хвалебными похвалами прославили матерь божию богородицу. И еще христолюбивый князь похвалил дружину свою, которая крепко билась с иноплеменниками, твердо боролась, мужественно проявляла храбрость и дерзнула по боге стать за веру христианскую.
И возвратился он оттуда в богохранимый город Москву, в свою отчину с победой великой, одолев в бою, победив врагов своих. И многие воины его возрадовались, так как получили добычу большую: пригнали ведь с собою много стад коней и верблюдов и волов без числа и захватили вооружение, одежду и имущество. Сообщили князю великому, что князь Олег рязанский посылал Мамаю на помощь свою силу, а сам на реке разломал мост[555]; а кто поехал с Донского побоища домой через его вотчину, Рязанскую землю, бояре или слуги, тех велел он задерживать, грабить и отпускать нагими. Князь Дмитрий за это хотел на Олега войско свое послать. Но вот неожиданно приехали к нему бояре рязанские и сообщили, что Олег бросил свою землю, а сам побежал с княгиней, с детьми и боярами, иочень умоляли они, чтобы он не посылал на них войска, а сами изъявляли ему покорность и заключали с ним условия. Князь послушался их, принял их просьбу, войска на них не послал, а на рязанское княжение посадил своих наместников. Тогда же Мамай с немногими убежал и прибежал в свою землю с небольшой дружиной, видя себя побитым и бежавшим, посрамленным и поруганным. Иснова гневался он, приходя в большую ярость, волновался, собрал оставшуюся свою силу и захотел еще сделать набег на Русь. Когда он так задумал, пришла к нему весть, что идет на него царь некий с востока Тохтамыш из Синей орды[556]. Мамай, который приготовил уже войско на нас, с этим войском готовым пошел против него, и встретились они на Калках[557], и был у них бой, и царь Тохтамыш победил Мамая и прогнал его. Мамаевы же князья, сойдя с коней, изъявили покорность царю Тохтамышу, поклялись ему по своей вере и стали на его сторону, а Мамая оставили поруганным. Видя это, Мамай скоро побежал со своими единомышленниками, царь же Тохтамыш послал за ними в погоню воинов своих. Мамай же, будучи гоним, убегая от преследователей, посланных Тохтамышем, прибежал в окрестности города Кафы[558], вступил в сношения с кафинцами, договариваясь о безопасности, чтобы приняли его на избавление, пока он не избавится от всех преследующих его. Кафинцы велели ему, и Мамай прибежал в Кафу со множеством имения, золота и серебра. Кафинцы же, сговорившись, совершили предательство в отношении его, и тут он был убит. Таков был конец Мамая. А сам Тохтамыш, двинувшись, взял орду Мамаеву и царицу его, и казну его, и улус весь взял, и богатство Мамаево разделил дружине своей. И тут же послов своих отпустил к князю Дмитрию и ко всем князьям русским, сообщая им о своем приходе, о том, как воцарился и как противника своего и их врага Мамая победил, а сам, двинувшись, сел на царстве Волжском… Князья же русские посла его отпустили в орду с почетом и дарами, многими, а сами на эту зиму и весну вслед за ними отпустили в орду каждый своих киличиев [559] со многими дарами.
СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ
ОСНОВНАЯ РЕДАКЦИЯ
Начало повести, как даровал бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу[560] за Доном[561]над поганым Мамаем и молением пречистой богородицы и русских чудотворцев бог возвысил православное христианство, Русскую землю, а безбожных татар[562] посрамил
Хочу вам, братья, поведать о войне, о новой победе, как произошла битва на Дону великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными татарами. И возвысил бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их суровость, как в прежние времена помог Гедеону над мадиамами[563] и преславному Моисею над фараоном[564]. Подобает нам поведать о величии и милости божией, как исполнил господь желание боящихся его, как помог господь великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу победить безбожных половцев и татар. Попущением божиим, за грехи наши, по навождению дьявола поднялся князь восточной стороны, именем Мамай, еллин верою[565], идоложрец и иконоборец, злой христианский укоритель. И начал подстрекать его дьявол, и в сердце Мамая вошла злоба против рода христианского, и подучил его дьявол, как разорить православную веру и осквернить святые церкви, чтобы все христианство было им покорено, чтобы не славилось господне имя у людей его. Господь же наш, бог, царь и творец всей твари, как хочет, так и творит. Он же, безбожный Мамай, начал хвалиться и позавидовал второму Иулиану отступнику[566], царю Батыю[567] и начал спрашивать старых татар, как царь Батый пленил Русскую землю. И начали ему говорить старые татары, как пленил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимир и всю Русь, Славенскую землю и великого князя Юрия Дмитриевича[568] убил, и многих православных князей убил, и святые церкви осквернил, и многие монастыри и села пожег, и во Владимире вселенскую церковь златоверхую разграбил. Ослеплен был умом Мамай и не понял, что как господу будет угодно, так и будет, как некогда Иерусалим был взят Титом римским и Навуходоносором[569], царем вавилонским, за их согрешения и маловерие. Но не до конца прогневается господь и не вечно враждует. Слышал безбожный Мамай от своих старых татар и начал собираться, распаляем непрестанно дьяволом, ополчаясь против христианства. И начал говорить своим алпаутам п, и ясаулам, и князьям, и воеводам, и всем татарам так: «Я не хочу так же сделать, как Батый. Но когда войду в Русь и убью их князя, то какие грады прекрасные подойдут нам, там сядем и будем Русью владеть, тихо и безмятежно поживем». А не ведал того окаянный, что господня рука высока: И спустя малое число дней перебрался через великую реку Волгу со всеми силами. И иные многие орды к своему великому воинству присоединил и сказал им: «Пойдем на Русскую землю и обогатимся русским золотом!» Пошел же безбожный на Русь, ревя, как лев, гневом дыша, как неутолимая ехидна. И дошел до суетья реки Воронеж[570], и распустил всю силу свою, и заповедал всем татарам своим так: «Пусть не один из вас не пашет хлеба, будьте готовы на русские хлеба!» Услышал князь Олег рязанский, что Мамай кочует на Воронеже, а хочет идти на Русь, на великого князя Дмитрия Ивановича московского. Скудость ума была в его голове, послал сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и со многими дарами и писал грамоты свои к нему так: «Восточному великому и вольному царю царей Мамаю радоваться! Твой ставленник и присяжник Олег, князь рязанский, много тебя молит. Слышал, господин, что; хочешь идти на Русскую землю, на своего служебника, князя Дмитрия Ивановича московского, устрашить его хочешь. Ныне же, господин, всесветлый царь, приспело твое время: земля Московская наполнилась златом и серебром, и богатством многим, и всякими ценностями на потребу твоего царства. А князь Дмитрий московский — человек христианский, когда он услышит о ярости твоей, то отбежит в дальние свои пределы: либо в Новгород Великий, или на Белоозеро, или на Двину, и многое богатство московское и золото все в твоих руках будет и твоему войску на потребу. Меня же, раба твоего, Олега рязанского, держава твоя да пощадит, царь. Я ведь для тебя устрашаю Русь и князя Дмитрия. И еще умоляем тебя, царь, оба мы, рабы твои, Олег рязанский и Ольгерд литовский[571]: обиду великую приняли мы от великого князя Дмитрия Ивановича, и если когда-либо погрозим ему о своей обиде твоим именем царским, то он о том не беспокоится. И еще, господин царь, он отнял у меня град мой Коломну. И обо всем том, царь, жалобу приносим тебе». А другого своего вестника князь Олег рязанский спешно отправил со своим написанием. Написание же его в грамотах было таково: «К великому князю Ольгерду литовскому, радоваться великою радостью! Известно, что издавна ты замышлял, как бы выгнать из Москвы великого князя Дмитрия Ивановича московского, а самому владеть Москвою. Ныне же, князь, пришло наше время: великий царь Мамай идет против него и на землю его. Ныне же, князь, мы оба присоединимся к царю Мамаю; ведь я знаю, что царь даст тебе град Москву, да и иные грады, прилегающие к твоему княжению, а мне даст град Коломну, да Владимир, да Муром, что стоят близко к моему княжению. Я же послал своего посла к царю Мамаю с великою честью и со многими дарами. И ты пошли к нему своего посла, и какие можешь послать дары и ты пошли к нему, и грамоты свои напиши, как сам знаешь, больше меня понимаешь». Князь же Ольгерд литовский, услышав это, был очень рад, что его друг, князь Олег рязанский, воздал ему великую похвалу. И посылает спешно посла к царю Мамаю с великими дарами и подарками для царских забав. И пишет свои грамоты так: «Восточному великому царю Мамаю, князь Ольгерд литовский, присяжник твой, много тебя умоляет. Слышал я, господин, что ты хочешь наказать свой удел, своего служебника, московского князя Дмитрия. И поэтому пишу тебе, вольный царь, раб твой, что великую обиду делает князь Дмитрий московский слуге твоему, князю Олегу рязанскому, да и мне также делает великие неприятности. Господин, царь вольный Мамай! Пусть теперь придет держава твоего царства к нашим пределам, пусть ты сам, царь, обратишь внимание на злые обиды московского князя Дмитрия Ивановича, причиненные нам». Помышляли же Олег рязанский и Ольгерд литовский, что если князь Дмитрий услышит о цареве приходе и ярости его и об их союзе с царем, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину. «А мы сядем в Москве и в Коломне. Когда же царь придет, то мы его встретим с большими дарами и с великою “честью и умолим его, и возвратится царь в свои орды, а мы царевым велением разделим княжение московское между собою — часть к Вильне, часть к Рязани, и станет царь Мамай давать нам свои ярлыки и потомкам нашим после нас». Не ведали они, что замышляли и что говорили, как несмышленые малые дети, не ведая божьей силы и господнего рассмотрения. Поистине сказано: «Если кто к богу держит веру с добрыми делами и правду в сердце и упование возлагает на бога, того человека господь не даст на поношение и в посмешище врагов». А государь, князь великий Дмитрий Иванович, человек смиренный, носящий образ смиреномудрия, желающий небесного и ожидающий от бога будущих вечных благ, не знал он того, что на него совещаются злым совещанием ближние его друзья. О таковых пророк сказал: «Не сотвори ближнему своему зла и не рой, не копай врагу своему ямы. На бога творца надейся. Господь бог может оживить и умертвить». Пришли послы к царю Мамаю от Ольгерда литовского и от Олега рязанского и принесли ему многие дары и написания. Царь же принял дары с любовью и писания, и грамоты читал и, чествовав послов, отпустил их и написал такие послания: «Ольгерду литовскому и Олегу рязанскому. За дары ваши и за хвалу вашу, что написали мне, отдарю вас, сколько хотите получить от меня из русских земель. А вы мне присягу дайте и встречайте меня, где успеете л одолейте своего недруга. Мне ведь ваша помощь не очень нужна; ведь если бы я ныне захотел, то со своею силою великою и древний бы Иерусалим захватил, как сделали это халдеи[572]. Но ныне вашей чести хочу, именем моим царским и угрозою, а вашею присягою и действиями вашими разбит будет князь Дмитрий московский и моею угрозою грозным станет имя ваше в странах ваших. Мне ведь царю следует побеждать царя, равного себе, мне подобает и мне следует получать царскую честь. Ныне вы идите от меня и скажите своим князьям мои слова». Послы же возвратились от царя к своим князьям и сказали им, что царь Мамай их приветствует — и великую хвалу за их великие добрые слова им говорит. Они же, как скудные уМом, возрадовались суетному привету безбожного царя, не зная того, что бог дает власть кому хочет. Ныне они в единой вере, в едином крещении с Дмитрием Ивановичем, а соединились с безбожным царем, чтобы устроить гонение на православную веру христову. О таковых патерик[573] сказал: «Поистине сами отсекли свои хорошие масличные деревья и посадили маслины дикие». Князь же Олег рязанский начал спешить и посылать к Мамаю своих послов и сказал: «Иди, царь, скорее на Русь». Говорит ведь премудрость: «Замысел нечестивых не удается, собирают они для себя досаждение и срам». Ныне я назову этого окаянного Олега новым Святополком. Услышал князь великий Дмитрий Иванович, что идет на него безбожный царь Мамай со многими ордами и со всеми силами, непрестанно разъяряясь против христианства и против христовой веры, подражая безголовому Батыю, и очень опечалился по поводу нашествия безбожных. И став перед святою иконою господнего образа, что стоит в его изголовии, опустился на колени и начал молиться и сказал: «Господи, смею ли я грешный молиться тебе, смиренный раб твой, но к кому обращу уныние мое? Лишь на тебя надеюсь, господи, и тебе представлю печаль мою. И ты, господи, царь, владыка, светодатель, не сотвори нам, господи, как сотворил отцам нашим, когда навел на них и на грады их злого Батыя. Еще ведь, господи, велик страх и трепет среди нас при воспоминании о том. И ныне, господи, царь, владыка, не до конца прогневайся на нас. знаю ведь, господи, что хочешь всю землю нашу погубить из-за меня грешного. Ведь я согрешил пред тобою больше всех людей, и ради слез моих сотвори для меня, господи, так, как сделал для Езекии[574]. и смири, господи, сердце этого свирепого зверя». Поклонился и сказал: «На господа уповаю и не потеряю сил». И послал в Боровск за братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и разослал скорых гонцов за всеми князьями русскими, и за всеми воеводами местными, и за детьми боярскими, и за всеми служилыми людьми. И велел им поскорее прибыть к нему в Москву. Князь же Владимир Андреевич спешно пришел в Москву и все князья и воеводы. И князь великий Дмитрий Иванович, взяв с собой брата своего, князя Владимира Андреевича, пришел к преосвященному митрополиту Киприану[575] и сказал ему: «Знаешь ли, отец наш, предстоящую для нас беду великую, что безбожный царь Мамай идет на нас с непрестанной своей яростью?» Митрополит же сказал великому князю: «Скажи мне, господин, чем ты перед ним провинился?» Князь же великий сказал: «Тщательно я проверил, отче, что все дал ему. по обычаю наших отцов, и даже больше». Митрополит же сказал: «Видишь ли, господин, попущением божьим, ради наших согрешений идет он захватить землю нашу, но вам, князьям православным, подобает этих нечестивых дарами удовлетворить вчетверо. Если же — и после того не укротится, то господь его укротит, потому что господь гордым противится, а смиренным дает благодать. Так же случилось некогда и с великим Василием в Кесарии[576], когда злой отступник Иулиан шел против персов и хотел разорить град его Кесарию. Василий великий помолился со всеми христианами господу богу и собрал много золота и послал к нему, чтобы его, преступника, утолить. Он же, окаянный, еще больше разъярился, и господь послал погубить его воина своего Меркурия. И невидимо пронзен был в сердце нечестивый, и так он скончался. Ты же, господин, возьми золото, сколько имеешь, и пошли ему иснова оправдайся перед ним». Князь же великий Дмитрий Иванович послал избранного своего[577]юношу, разумного и смышленого, по имени Захарий Тутшев[578] и дал ему двух переводчиков, знающих язык половецкий[579], и посылает с ним к нечестивому царю Мамаю много золота. Захарий же дошел до земли Рязанской и услышал, что Олег рязанский и Ольгерд. литовский присоединились к поганому царю Мамаю, и тотчас же тайно послал вестника к великому князю. Князь же великий Дмитрий Иванович, получив эту весть, начал сердцем болеть и исполнился ярости и горести и начал молиться: «Господи, боже мой, на тебя надеюсь, любящего правду. Если враг делает мне зло, то подобает мне терпеть, потому что извечно дьявол — ненавистник и враг рода христианского. А тут мои друзья искренние замыслили на меня. Рассуди, господи, между ними и мною, ведь я им не сотворил никакого зла, только дары и почести от них принимал, а их в ответ также отдаривал. Но суди, господи, по правде моей, да скончается злоба грешных». И взяв с собой брата своего, князя Владимира Андреевича, пошел вторично к преосвященному митрополиту и поведал ему, как Ольгерд литовский и Олег рязанский объединились с Мамаем против него. Преосвященный же митрополит сказал: «Какую обиду сотворил ты им сам, господин?» Князь же великий прослезился и сказал: «Если я перед богом грешен или перед людьми, то по отношению к ним я даже единой черты не перешел, по сравнению с обычаями моих отцов. Знаешь ведь, отче, и сам, что я удовлетворен своими пределами, а им никакую обиду не сделал и не знаю во имя чего умножились восстающие на меня». Преосвященный же митрополит сказал: «Сын мой, господин, князь великий, да просветятся веселием очи твои сердечные. Почитаешь ты закон божий и творишь правду, потому что праведен господь и ты возлюбил правду. Ныне же окружили тебя, как псы многие, суетно и напрасно они стараются, ты же во имя господне сопротивляйся им. Господь правдив, п будет он тебе в правде помощник. А от всевидящего ока господнего где можно укрыться, от крепкой руки его?» И князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и со всеми русскими князьями и воеводами решили устроить в степи крепкую сторожевую заставу. И послал в сторожевые избранных своих крепких оружников: Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ослябятова и иных с ними крепких юношей. И повелел им на Тихой Сосне[580] нести сторожевую службу со всяким усердием и под Орду ехать и пленника добывать, чтобы узнать истину о царевом хотении. А сам князь великий разослал по всей Русской земле скорых гонцов со своими грамотами по всем городам: «Чтобы все были готовы идти на мою службу, на войну с безбожными татарами. Соединитесь все на Коломне на успенский пост». Сторожевые замедлили в поле, и князь великий послал вторую заставу: Климента Полянина, Ивана Святослава Свеславина, Григория Судокова и иных с ними, велев им поскорее возвратиться. Они же встретили Василия Тупика: ведет он пленника к великому князю, пленник же этот из царева двора, сановитый человек. И поведал великому князю, что Мамай действительно идет на Русь, что к нему посылали послов и объединились с ним Олег рязанский и Ольгерд литовский. Царь не спешит идти, потому что осени ожидает[581]. Услышал же князь великий от пленника такие вести о таком нашествии безбожного царя и начал утешаться надеждой на бога и укреплял брата своего, князя Владимира, и всех князей русских и сказал: «Братья, князья русские, ведь мы — род князя Владимира Святославича киевского, кому дал господь познать православную веру, как и Евстафию Плакиде[582]. Владимир просветил всю землю Русскую святым крещением, вывел нас из язычества и заповедал нам ту святую веру крепко держать и хранить, и бороться за нее. Если кто ради нее пострадает, то в будущем веке причислен будет к святым первомученикам за веру христову. Я, братья, хочу пострадать за веру христову даже и до смерти». Они же ему сказали единогласно, как едиными устами: «Воистину ты, государь, исполнил закон божий и евангельскую заповедь, ибо сказал господь: «Если кто пострадает ради имени моего, то в будущий век получит жизнь вечную». И мы, государь, теперь готовы умереть с тобою и головы свои положить за святую веру христианскую и за твою великую обиду». Князь же великий Дмитрий Иванович, услышав, что брат его, князь Владимир Андреевич, и все князья русские решаются сражаться за веру, и повелел всему воинству своему быть на Коломне на успение святой богородицы[583]: «Тогда пересмотрю полки и каждому полку поставлю воеводу». И все множество людей, точно едиными устами, сказало: «Дай же нам, господи, совершить это решение ради имени твоего святого». И пришли к нему князья белозерские, готовы они к бою и хорошо устроено воинство их: князь Федор Семенович, князь Семен Михайлович, князь Андрей кемский, князь Глеб каргопольский и андомские князья. Пришли и ярославские князья со своими силами: князь Андрей ярославский, князь Роман Прозоровский, князь Лев курбский, князь Дмитрий ростовский и иные многие князья[584]. Тут, братья, стук стучит и как гром гремит в славном граде Москве. Это идет сильная рать великого князя Дмитрия Ивановича, гремят русские сыны своими золочеными доспехами. Князь же великий Дмитрий Иванович, взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, и всех князей русских, пошел к живоначальной Троице[585] на поклон к отцу своему, преподобному старцу Сергию, чтобы получить благословение от святой той обители. И просил его преподобный игумен Сергий, чтобы он выслушал святую литургию, ведь тогда был день воскресный и память святых мучеников Флора и Лавра[586]. По окончании же литургии святой Сергий со всею братьею просил великого князя, чтобы он вкусил хлеба в доме живоначальной Троицы, в его обители. Великому же князю было это затруднительно, потому что пришли к нему вестники, и что уже приближаются пганые татары, и он просил преподобного, чтобы тот его отпустил. И сказал ему преподобный старец: «Это замедление будет для тебя двойным поспешением. Не придется тебе, господин, еще носить венец победы, но только после ряда лет, а для иных многих уже ныне венцы плетутся»[587]. Князь же великий вкусил хлеба их, а игумен Сергий в то время велел освящать воду с мощей святых мучеников Флора и Лавра. Князь же великий быстро поднимается от трапезы. Преподобный же Сергий окропляет его священною водою и все христолюбивое его воинство и осеняет великого князя крестом христовым. И сказал: «Иди, господин, против поганых татар, призывая бога, господь бог будет тебе помощником и заступником». И сказал ему тайно: «Победишь, господин, своих врагов, как подобает твоему государству». Князь же великийсказалг «Дай мне, отче, двух воинов из своего полка, Пересвета Александра и брата его Андрея Ослябу[588], тем и ты нам поможешь». Преподобный же старец велел им спешно приготовиться идти с великим князем, ведь они были известными ратниками в сражениях, знаменитые наездники. Они тотчас же послушались преподобного старца и не отказались от его повеления. И дал им Сергий вместо тленного-нетленное оружие — крест христов, нашитый на схимах[589], и велел вместо золоченых шлемов возложить на себя. И дал их в распоряжение великого князя и сказал: «Вот тебе мои оружники, а твои избранники». И сказал им: «Мир вам, братья мои, крепко сражайтесь, с погаными татарами, как добрые воины, за веру христову и за всеправославное христианство». И дал христово знамение всему воинству великого князя, мир и благословение. Князь же великий возвеселился сердцем и никому не поведал, что сказал ему преподобный Сергий. И пошел к славному своему граду Москве, радуясь, получив, как сокровище, благословение святого старца. И приехал в Москву, пошел с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, к преосвященному митрополиту Киприану и поведал одному лишь митрополиту, что сказал ему тайно святой старец Сергий и как благословение дал ему и всему его православному войску. Архиепископ же велел ему эти слова хранить в тайне и не говорить никому. Наступил четверг, 27 августа, на память святого отца Пимина Отходника[590]. В тот день решил князь великий идти против безбожных татар. Взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, юн пришел в церковь святой богородицы, стал пред образом господним, сложил руки на своей груди, проливая потоки слез, молясь, и сказал: «Господи, боже наш, владыка страшный, крепкий, воистину ты царь славы, помилуй нас грешных, когда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, твоею ведь рукою созданы мы. Но знаю, господи, что согрешения мои выше моей головы, и ныне не оставь нас грешных, не отступи от нас. Суди, господи, обидящих меня и возбрани борющимся со мною, приими, господи, оружие и щит и восстань на помощь мне. Дай же мне, господи, победу над врагами, пусть и они узнают славу твою». И приблизился к чудотворному образу госпожи царицы, что написал Лука евангелист[591] еще при своей жизни, и сказал: «О чудотворная госпожа царица, заступница всей твари человеческой, благодаря тебя узнали мы истинного бога нашего, воплотившегося и родившегося от тебя. Не дай же, госпожа, городов наших на разорение поганым татарам, да не осквернят святые твои церкви и веры христианской. Умоли, госпожа царица, сына своего Христа, бога нашего, чтобы он укротил сердца врагов наших, да не будет их рука высока. И ты, госпожа пресвятая богородица, пошли нам свою помощь и покрой нас нетленною своею ризою, да не будем мы бояться ран и смерти, на тебя ведь надеемся, потому что мы твои рабы. Знаю, госпожа, если захочешь, то можешь помочь нам против врагов, поганых половцев. Не призывают они твоего имени, мы же, госпожа пречистая богородица, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне идем против безбожных печенегов, поганых татар, пусть умолен будет тобою сын твой, бог наш». И пришел к гробу блаженного чудотворца Петра митрополита[592], почтительно ему поклонился и сказал: «О чудотворный святитель Петр, по милости божией ты непрестанно чудодействуешь. Ныне пришло для тебя время молиться за нас общему владыке всех, царю, милостивому Спасу. Ныне ведь ополчились на меня супостаты поганые и на град твой Москву крепко вооружаются. Тебя ведь господь показал роду нашему и зажег тебя, светлую свечу, и поставил на подсвечнике высоком, чтобы светить всей земле Русской. И тебе подобает ныне о нас грешных молиться, чтобы не пришла на нас смертная опасность и сила грешников нас не погубила. Ты ведь страж наш крепкий от вражеских нападений, потому что мы твоя паства». И кончив молитву, поклонился преосвященному митрополиту Киприану, архиепископ же благословил его и отпустил идти против поганых татар, и дал ему христово знамение, благословение, и послал богосвященный собор свой с крестами и со святыми иконами и со священною водою в Фроловские ворота и в Никольские, и в Константиноеленские[593], чтобы всякий воин вышел благословленным и окропленным священною водою. Князь же великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, пошел в церковь небесного воеводы архистратига Михаила[594] и преклоняется перед святым образом его. И потом пришел к гробам православных князей, прародителей своих, и так говорил со слезами: «Истинные хранители, русские князья, поборники православной веры христианской, прародители наши! Если имеете смелость просить Христа, то ныне помолитесь о нашем унынии, потому что ныне приключилось великое нашествие на нас, детей ваших. И ныне сражайтесь вместе с нами». И так сказав, вышел из церкви. Княгиня же великая Евдокия и княгиня Владимирова Мария[595] и княгини иных православных князей и многие жены воеводские и боярыни московские и жены служилых людей стояли тут на проводах в слезах и с восклицаниями сердечными, не могли и слова сказать, отдавая последнее целование. И прочие княгини и боярыни и жены служилых людей также дали своим мужьям последнее целование и возвратилися с великою княгинею. Князь же великий сам едва удержался от слез, но не стал плакать при народе. А в сердце своем тяжко плакал и утешал свою княгиню. И сказал: «Жена, если бог за нас, кто против нас?» И сел на воинского своего коня, и все князья и воеводы сели на своих коней. Солнце ему на востоке ясно сияет, путь ему показывает. Тогда ведь как соколы оторвались от золотых колодок[596] из каменного града Москвы и возлетели под синие небеса и возгремели своими золотыми колокольчиками, хотят ударить на многие стада лебединые и гусиные. Это, брат, не соколы вылетели из каменного града Москвы, это выехали русские удальцы с своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, а хотят напасть на великую силу татарскую. Князья же белозерские отдельно со своим полком выехали. Нарядно выглядит их войско. Князь же великий отпустил брата своего, князя Владимира, дорогою на Брашево, а белозерские князья пошли Болвановскою дорогою, а сам князь великий пошел дорогою на Котел[597]. Впереди ему солнце ярко сияет, а вслед ему тихий ветерок веет. Из-за того разлучился князь великий с братом своим, что не вместиться всем на одной дороге. Княгиня же великая Евдокия со своею снохою княгинею Володимеровою Мариею[598] и с воеводскими женами и с боярынями взошла в златоверхий свой терем в набережный[599] и села на урундуке[600] под стекольчатыми окнами. Уже ведь в последний раз смотрит на великого князя, проливая слезы, как речную быстрину. С великою печалью приложила она руки свои к груди своей и сказала: «Господи, боже мой, вышний творец, взгляни на мое смирение, сподоби меня, господи, снова увидеть моего государя, славного среди людей, великого князя Дмитрия Ивановича. Дай же ему, господи, своей крепкой рукой помощь, чтобы победить враждебных поганых татар. И не сотвори, господи, так же, как раньше, когда была великая битва русских князей на Калках[601] с погаными татарами. И ныне избави, господи, от такой беды и спаси их и помилуй. Не дай, господи, погибнуть христианству. Да славится имя твое святое в Русской земле! Со времени того калкского бедствия и великого побоища татарского до сих пор еще Русская земля уныла и не имеет иной надежды ни на кого, только на тебя, всемилостивого бога, ты ведь можешь и оживить и умертвить. А я, грешная, имею ныне двух потомков, еще очень молодых, князя Василия и князя Юрия[602]. Когда припечет их ясное солнце с юга или ветер повеет на запад, не смогут еще вытерпеть. Что тогда я, грешная, сделаю? Так верни им, господи, здоровым отца их, великого князя, тем и земля их спасется и они царствуют вовеки». Князь же великий пошел, взяв с собой именитых людей, десять человек московских гостей сурожан[603] для того, чтобы они видели, что произойдет, и рассказали об этом в дальних землях как купцы-хозяевы: 1-ый — Василий Капица, 2-ой — Сидор Олферьев, 3-ий — Константин Петунов, 4-ый — Козьма Ковря, 5-ый — Семен Онтонов, 6-ой — Михаил Саларев, 7-ой — Тимофей Весяков, 8-ой — Дмитрий Черный, 9-ый — Дементий Саларев, 10-ый — Иван Ших[604]. И пошел князь великий Дмитрий Иванович по великой широкой дороге, а за ним успешно идут русские сыны, словно для того, чтобы пить медовые чаши и есть виноградные гроздья, хотят добыть для себя чести и славного имени[605]. Уже, братья, стук стучит и гром гремит на ранней заре, князь Владимир Андреевич через Москву-реку перевозится на красивом перевозе в Боровске. Князь же великий пришел на Коломну в субботу, на память святого отца Моисея Мурина[606]Тут уже были многие воеводы и ратники и встретили его на речке на Северке[607]. Архиепископ же Геронтий[608]коломенский встретил великого князя в городских воротах с живоносными крестами и со святыми иконами, со всем причтом, и осенил его живоносным крестом и молитву сотворил: «Спаси, боже, люди своя». Наутро же князь великий велел выехать всем воинам на поле к Девичью[609]. В святое воскресенье после заутрени начали многие ратные трубы трубить и органы многие бить[610], и шитые знамена шумят у сада Панфилова. Сыны русские наступили на обширные поля коломенские, так что невозможно вместиться на них от множества воинов и никому невозможно обозреть рать великого князя. Князь же великий с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, выехал на высокое место, увидел множество людей и возрадовался и назначил воеводу в каждый полк. К себе же в полк взял великий князь белозерских князей, а в правую руку назначил брата своего, князя Владимира, дав ему в полк ярославских князей, а в левую руку поставил князя Глеба брянского. В передовом полку — Дмитрий Всеволож, да брат его Владимир Всеволож. С коломенцами — воевода Микула Васильевич. Владимирский и юрьевский воевода — Тимофей Волуевич; костромской же воевода — Иван Квашня Родионович, переяславский воевода — Андрей Серкизович. А у князя Владимира Андреевича воеводы: Данило Белеут, Константин Конанов, князь Феодор елецкий, князь Юрий мещерский, князь Андрей муромский[611]. Князь же великий, распределив полки, повелел им перевозиться через реку Оку и приказал каждому полку и воеводам: «Если кто пойдет по Рязанской земле, то пусть никого не обидит». И взял князь великий благословение от архиепископа коломенского и перебрался через реку Оку со всеми силами. И отпустил в поле третью сторожевую заставу избранных своих витязей, чтобы они встретились с татарскими сторожевыми в степи: Семена Мелика, Игнатия Креня, Фому Тынину, Петра Горского, Карпа Олексина, Петрушу Чурикова и иных многих с ними известных поляниц[612]. И сказал князь великий своему брату, князю Владимиру: «Поспешим, брат, против безбожных половцев, поганых татар, и не спрячемся от их бесстыдства. Если, брат, и смерть нам приключится, то не простая, не безумная смерть, но жизнь вечная». А сам государь князь великий, будучи в пути, призывал сродников своих на помощь, святых страстотерпцев Бориса и Глеба[613]. Услышал князь Олег рязанский, что князь великий собрал большое войско и идет навстречу безбожному царю Мамаю, твердо вооруженный своею верою, возлагая всю надежду на вседержителя бога, вышнего творца. И начал Олег рязанский остерегаться, переходить с места на место со своими единомысленниками, говоря: «Если бы нам было возможно послать весть о таком деле к многоразумному Ольгерду литовскому, как он об этом думает, да нет для нас пути. Я раньше думал, что не следует русским князьям противиться восточному царю. А ныне как понять? Откуда такая помощь пришла Дмитрию Ивановичу, что он против нас трех вооружился?» И бояре его сказали ему: «Нам, князь, сообщили из Москвы за 15 дней до этого, но мы побоялись тебе сказать, что в вотчине великого князя близ Москвы живет монах, Сергием зовут, очень прозорливый. Тот вооружил его и дал ему пособников из своих монахов». Услышав это, князь Олег рязанский начал бояться и рассердился и разъярился на своих бояр: «Почему вы мне не сказали прежде этого. Ведь я бы послал умолить нечестивого царя, и никакого бы зла не сотворилось. Горе мне, ибо погубил я свой ум, и не я ведь один оскудел умом, но и более меня разумный Ольгерд литовский. Но ведь он исповедует закон латинский Петра Гугнивого[614], я же, окаянный, познал истинный закон божий. И чего ради совратился? И сбудется на мне реченное господом: «Если раб, зная закон господина своего, его преступит, бит будет за это много». Ныне же что сотворил? Зная закон божий, сотворителя неба и земли и всей твари, присоединился ныне к нечестивому царю, хотящему попрать закон божий! Ныне же какому плохому разумению отдал себя? Если бы я ныне помог великому князю, то он все равно не принял бы меня, ведь он знает о моей измене. Если же присоединюсь к нечестивому царю, то поистине буду, как древний гонитель на христову веру, и земля пожрет меня живым, как Святополка, не только лишен буду княжения, но и жизнь потеряю и предан буду мучению в аду. Ведь если господь за них, никто не может идти против них. Да еще эта молитва прозорливого монаха. А если ни одному из них не помогу, то после как могу прожить? И ныне я так думаю: кому из них господь поможет, к тому и присоединюсь». Князь же Ольгерд литовский по выше сказанному совету соединил много Литвы, Варягов и Жемоти[615] и пошел на помощь Мамаю. И пришел к граду Одоеву[616], и услышал, что «великий князь собрал многое множество воинов, всю Русь и славян, и пошел к Дону против царя Мамая, а Олег испугался. И начал Ольгерд понимать бесплодность своих замыслов, по-иному думал он о своем соединении с Олегом рязанским и начал сердиться, говоря: «Если человеку не хватает своей мудрости, то напрасно он ищет чужой мудрости. Никогда ведь не было, чтобы Литва училась у Рязани! Ныне же свел меня с ума Олег, а сам еще больше погиб. Ныне останусь здесь, пока не услышу о московской победе». В это же время услышали князь Андрей полоцкий и князь Дмитрий брянский, Ольгердовичи, что настала для великого князя Дмитрия Ивановича московского и для всего православного христианства великая печаль и забота от безбожного Мамая. Были ведь те князья ненавидимы своим отцом, князем Ольгердом, из-за их мачехи, но богом были возлюблены и приняли святое крещение[617]. Были они, как некие колосья доброплодные, подавляемые сорными травами, живя среди нечестия, не было им возможности вырастить достойный плод? И посылает князь Андрей к брату своему князю Дмитрию тайно малую грамоту, в ней же было написано: «Знаешь, брат мой возлюбленный, что отец наш отверг нас от себя, но господь бог, отец небесный, еще больше возлюбил нас и просветил нас святым крещением и дал нам закон свой, чтобы выполнить его, и освободил нас от пустой суеты и от нечистой пищи. Мы же ныне за это что воздадим богу? Но постараемся, брат, сделать подвиг добрый подвижнику Христу, начальнику христианскому. Пойдем, брат, на помощь великому князю Дмитрию московскому и всему православному христианству. Великая печаль наступает для них от поганых татар, да еще и отец наш и Олег рязанский соединились с безбожными и подняли гонение на православную веру христову. Нам, брат, подобает исполнить святое писание, говорящее: «Братья, в бедах пособивы бывайте!» Не бойся же, брат, того, что мы будем противиться отцу, как сказал евангелист Лука, уста господа нашего Исуса Христа: «Преданы будете родителями и братьею и умрете имени моего ради. Претерпевший же до конца, тот спасется». Выберемся, брат, из этого давящего нас сорняка и присоединимся к истинному плодовитому христову винограду, возделанному рукою христовою. Ныне, брат, подвизаемся не ради земной жизни, но желая небесных почестей, что господь дает творящим волю его». Прочитал князь Дмитрий Ольгердович писание брата своего старшего и начал радоваться и плакать от радости, говоря: «Владыко, господи человеколюбец, дай же рабам твоим совершить хотение свое путем такого доброго подвига, какой показал ты брату моему старшему!» И сказал послу брата: «Скажи брату моему, князю Андрею: Я готов теперь поступать по твоему наказу, брат и господин. Сколько ни есть моего войска, то все вместе со мною, по божьему промыслу соединились они для войны с дунайскими татарами[618]. И ныне скажи брату моему: Слышал я, что пришли ко мне медокормцы из Северы[619], а рассказывают, что уже великий князь Дмитрий на Дону, там хочет ждать злых сыроядцев. И нам подобает идти в Северу и тут соединиться с ним. Надо держать путь на Северу, таким путем утаимся от отца своего, чтобы он нам постыдно не помешал». Спустя немного времени сошлись оба брата, как желали, со всеми силами в Севере и, увидевшись, обрадовались, как некогда Иосиф с Вениамином[620], видя у себя множество людей, усердных и умелых, славных воинов. И прибыли быстро на Дон и застали великого князя Дмитрия Ивановича московского еще на этой стороне Дона, на месте под названием Березуй[621], и тут соединились. Князь же великий Дмитрий с братом своим Владимиром возрадовались радостью великою о таковой милости божией; ведь невозможно бы и быть такому, чтобы дети своего отца оставляли и ссорились с ним, как когда-то поступили волхвы по отношению к Ироду[622], и пришли бы на помощь нам. И дарами почтив их многими, поехал своей дорогой, радуясь и веселясь о святом духе, уже от всего земного отрекшись, ожидая для себя другой, бессмертный жизни. И сказал им князь великий: «Братья мои милые, ради чего пришли вы сюда?» Они же сказали: «Господь бог послал нас к тебе на помощь». Князь же великий сказал: «Воистину вы подражатели праотца нашего Авраама, как тот быстро помог Лоту[623], и также подражатели доблестному великому князю Ярославу, как тот отомстил за кровь своих братьев». И вскоре князь великий послал весть в Москву к преосвященному митрополиту Киприану: «Князья Ольгердовичи пришли ко мне со многими силами, а отца своего оставили». Быстро вестник пришел к преосвященному митрополиту. Архиепископ же, услышав это, встал и помолился, говоря со слезами: «Господи, владыка человеколюбие, ты встречные нам ветры делаешь тихими». И послал во все соборные церкви и в обители, велел еще больше молиться вседержителю богу день и ночь. И послал в обитель преподобного игумена Сергия, да услышит бог их молитвы! Княгиня же великая Евдокия, услышав о том великом божьем милосердии, начала еще больше милостыню раздавать и начала непрестанно ходить в святую церковь молиться день и ночь. Это же оставим и на первое возвратимся. Когда великий князь прибыл на место, называемое Березуй, что за двадцать три версты от Дона, тогда наступил пятый день месяца сентября, на память святого пророка Захарии, в тот же день — убиение сродника великого князя, князя Глеба Владимировича. Приехали тогда двое из сторожевых, Петр Горений и Карп Олексин, и привели знатного пленника, из сановников царева двора. Тот пленник поведал: «Уже царь на Кузьмине гати стоит, но не спешит, ожидает Ольгерда литовского и Олега рязанского, а о твоем войске, царь, не знает, не ждет и встречи с тобой, по присланным к нему писаниям Олеговым, а после трех дней будет он на Дону», Князь же великий спросил его о царевой силе. Он же сказал: «Его силы неисчислимое многое множество воинства, никому невозможно нечесть». Князь же великий начал советоваться с братом своим и с новонареченною братьею, с литовскими князьями: «Здесь ли останемся или переправимся через Дон?» И сказали ему Ольгердовичи: «Если хочешь крепкого войска, то повели переправиться через Дон, и да не будет ни у кого ни единого помышления об отступлении. А о великой силе татар не думай, потому что не в силе бог, а в правде: Ярослав перебрался через реку и Святополка победил, прадед твой, великий князь Александр, перешел через Неву реку и короля победил[624], так и тебе, помянув бога, подобает так же делать. И если победим, то все спасемся, если же умрем, то все общую смерть примем, от князей и до простых людей. Тебе же ныне, государю, великому князю, не подобает больше говорить о смерти, а говорить буйными словами и теми словами укреплять войско твое. Мы ведь видим, что в войске твоем многое множество лучших витязей». Князь же великий велел всему воинству перевозиться через Дон. А в это время вестники торопят, потому что приближаются поганые татары. Многие сыны русские возрадовались радостью великою при виде своего ожидаемого подвига, которого они еще на Руси желали. В течение же многих дней многие волки прибежали на то место, воют грозно, неустанно, по всем ночам, чуют грозу великую. У храбрых людей в полках сердца укрепляются, а другие люди в полках при такой грозе еще больше смирились, потому что многие войска необычно собрались. Не умолкая говорят галки, своею речью говорят, орлы многие с устья Дона слетелись, летаючи по воздуху, клекчут, и многие звери грозно воют, ожидая того грозного дня, назначенного богом, в который падут трупы человеческие, такое будет кровопролитие, как вода морская. От такого ведь страха и великой грозы деревья преклоняются и трава расстилается. Многие люди с обеих сторон унывают, видя перед очами смерть. И начали поганые половцы со многим стыдом печалиться о погибели своей жизни, потому что умрет нечестивый и погибнет память его с шумом. А правоверные люди еще больше процветут, радуясь, ожидая исполнения того обетования, прекрасных венцов, о которых поведал великому князю преподобный игумен Сергий. Вестники же торопят, потому что поганые уже быстро приближаются. В шестой час дня прибежал Семен Мелик с дружиною своею, а за ними гнались многие татары. Так бесстыдно гнались, что и русские полки увидели и возвратились поспешно к царю и поведали ему, что русские князья приготовились к бою у Дона. Божьим промыслом видели татары великое множество приготовившихся людей и поведали царю, что у русских князей вчетверо больше воинства, чем собрано у нас. Он же, нечестивый царь, разъяренный дьяволом на свою гибель, вдруг воскликнул и закричал: «Таковы мои силы. Если не одолею русских князей, как же в состоянии буду возвратиться во свояси? Срама своего не вытерплю». И велел поганым своим половцам вооружаться. Семен же Мелик поведал великому князю: «Уже царь Мамай пришел на Гусин брод, одна только ночь разделяет нас, наутро он придет на Непрядву. Следует тебе, государю, великому князю, нынче приготовиться к бою, чтобы не опередили поганые». И начал князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями Андреем и Дмитрием Ольгердовичами, расставлять полки до шестого часа. Некий воевода пришел с литовскими князьями, по имени Дмитрий Боброков, родом из Волынской земли[625]; был он видным полководцем, расставил полки по достоинству, как где и кому подобает стоять. Князь же великий, взяв с собою брата своего, князя Владимира, и литовских князей и всех князей русских и воевод и выехав на высокое место, увидел образы святых, изображенные на христианских знаменах, как некие светильники солнечные, светящиеся в ясную погоду. Знамена золотые шумят, простираются, как облака, тихо трепещут, точно хотят промолвить. Хоругви богатырей русских, как живые, колышатся. Доспехи русских сынов, словно вода, что при ветре колеблется. Шлемы золоченые на их головах, как заря утренняя в ясную погоду, светятся. Еловцы[626] шлемов их, как пламя огненное, развеваются. Умильно видеть и жалостно смотреть на такое собрание и устройство русского войска. Все ведь единодушны, один за другого, друг за друга хотят умереть, все единогласно говорят: «Боже, взгляни на нас с высоты и даруй православному князю нашему победу, как Константину[627]. Покори под ноги его врагов амалекитян[628], как некогда кроткому Давиду»[629]. Удивились этому литовские князья, говоря себе: «Не было прежде нас, ни при нас, ни после нас не будет так хорошо устроенного воинства. Подобно оно воинству Александра, царя македонского, а мужеством воины подобны Гедеоновым всадникам[630], господь ведь своею силою вооружил их». Князь же великий, увидев полки овой достойно устроенными, слез со своего коня и пал на колени свои перед черным знамением великого полка, на котором был изображен образ владыки, господа нашего Исуса Христа, и начал взывать из. глубины души громогласно: «О владыко вседержитель! Посмотри благожелательным взглядом на этих людей, которые сотворены твоею десницею и твоею кровью выкуплены из вражеского рабства[631]. Услышь, господи, молитвы наши, обрати лицо свое на нечестивых, творящих злое твоим рабам. И ныне, господи Исусе Христе, молюсь и кланяюсь твоему образу святому и пречистой твоей матери и всем святым, угодившим тебе, и твердому и необоримому заступнику нашему и молебнику о нас, тебе, русскому святителю, новому чудотворцу Петру, на милость которого надеемся, дерзаем призывать и славить святое и великолепное имя твое, отца и сына и святого духа, ныне и присно и во веки ве ков. Аминь». И окончив молитву, сел на своего коня и начал ездить по полкам с князьями и воеводами. Каждому же полку говорил: «Братья мои милые, сыны русские от мала и до велика. Уже, братья, ночь пришла, приблизился день грозный. В эту ночь бодрствуйте и молитесь, мужайтесь и крепитесь, господь с цами, сильный в битвах. Здесь оставайтесь, братья, на местах своих, без. смятения. Каждый из вас пусть ныне приготовится, ведь утром невозможно будет так приготовиться. Гости наши уже приближаются, стоят они на реке Непрядве, у поля Куликова, приготовившись к бою. Утром нам с ними пить общую чашу, между собою поведеную[632], которую вы, друзья мои, еще на Руси желали. Ныне, братья, уповайте на бога живого, мир вам будь о Христе. Уже утром поспешат прийти на нас поганые сыроядцы». Уже и ночь пришла светоносного праздника рождества святой богородицы[633]. Осень тогда продолжалась, сияла еще светлыми днями. Была в ту ночь теплота великая, и было очень тихо, и появились з заморозки на траве. Поистине ведь сказал пророк: «Ночь не светла для неверных, а для верных просветленная». И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Хочу, государь, в эту ночь испытать свою примету». И когда уже заря померкла, глубокою ночью Дмитрий Волынец, взяв с собою одного великого князя, выехал на поле Куликово, остановился между обоих войск. Повернулся он в сторону татарского войска и слышит стук великий и клич и вопль, точно рынок собирается, точно город строят, точно гром великий гремит. Позади же татарского войска волки воют грозно. На правой стороне от татарского войска вороны каркают. И был птичий гомон великий. А на левой стороне точно горы играют — великая гроза. На реке же Непрядве гуси и лебеди плещут крыльями, возвещая необычную грозу. И сказал князь великий Дмитрию Волынцу: «Слышишь, брат, — гроза великая». И сказал Волынец: «Призывай, князь, бога на помощь». И обратился он в сторону русского войска, и была великая тихость. Волынец же сказал: «Видишь ли что-нибудь, князь?» Он же ответил: «Вижу, как полыхают многие огненные зори». И сказал Волынец: «Радуйся, государь, добрые это предзнаменования, только бога призывай и не оскудевай верою». И вновь сказал: «И другую еще попробую испытать примету». И сошел с коня и приник к земле правым ухом на долгое время. Поднялся и поник головою и вздохнул от сердца. И сказал князь великий: «Что это, брат Дмитрий?» Он же молчал и не хотел сказать ему. Князь же великий много понуждал чпо ответить. Он же сказал: «Одна примета — тебе на пользу, а другая— на скорбь. Слышал я, как земля плакала двумя голосами: одна сторона, как некая жена, горестно плакала о своих детях по-татарски, другая же сторона, как некая девица, возопила плачевным голосом, точно в какую-то свирель, очень жалостно слышать. Я же прежде многожды теми приметами испытывал исход сражений, поэтому и ныне надеюсь на милость божию: молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба, сродников ваших, и прочих чудотворцев, русских поборников, жду победы над погаными татарами. А твоего христолюбивого воинства много падет, но все-таки будет твоя победа, твоя слава будет». Услышав об этом, князь великий прослезился и сказал: «Для господа бога все возможно, жизнь всех нас в его власти». И сказал Волынец: «Не подобает тебе, государь, говорить об этом в полках, вели только, чтобы каждый воин молился богу и призывал святых его угодников на помощь. А ранним утром вели им садиться на своих коней, каждому воину, и вооружаться крепко и осенять себя крестом: он ведь оружие против врагов; заатра утром они хотят встретиться с нами». В ту же ночь некий муж, именем Фома Кацибей, разбойник, был поставлен сторожевым от великого князя на реке на Чурове, потому что был он мужественным и крепким сторожевым от поганых. И бог дал ему в ту ночь увидеть великое видение. Стоя на высоком месте, видел он великое облако, идущее с востока, точно некие полки, идущие на запад. С южной стороны пришли двое юношей, одетых в светлые одеяния, лица их сияли, как солнце, в обеих руках у них были острые мечи. И сказали они начальникам татарским: «Кто вам позволил уничтожать отечество наше, которое нам даровал господь?» И начали их убивать, всех перебили, ни один из них не спасся. Тот же Фома после того видения стал целомудренным и разумным, а о том видении утром рассказал одному великому князю. Князь же великий сказал ему: «Не говори о том, друг, никому». И подняв руки к небу, начал плакать, говоря: «Владыко, господи человеколюбец, ради молитв святых мучеников Бориса и Глеба помоги мне, как Моисею на Амалика и первому Ярославу на Святополка и прадеду моему — великому князю Александру на хваставшего короля римского[634], хотевшего разорить его отечество. Не по грехам моим воздай мне, но пролей на нас милость свою, простри на нас милосердие свое, не выдай нас на издевательство нашим врагам, чтобы не порадовались враги наши, чтобы не сказали неверные страны: «Где бог их, на которого они уповали?» Но помоги, господи, христианам, которые величают имя твое святое!» И отпустил князь великий брата своего, князя Владимира Андреевича, вверх по Дону в дубраву, чтобы там спрятался его полк, дав ему достойных «ведомцев» своего двора, удалых витязей, крепких воинов. И с ним отпустил знаменитого своего воеводу Дмитрия Волынского и иных многих. Настал восьмой день месяца сентября, великий праздник рождества святой богородицы. В пятницу на рассвете, на восходе солнца, в туманное утро начали христианские знамена развеваться, ратные трубы трубить. Уже русские кони оживились от трубного зова, каждый воин идет под своим знаменем. Радостно видеть стройные полки, расставленные крепким воеводою Дмитрием Боброком Волынцем. Когда же настал второй час дня, начали в обоих войсках в трубы трубить. Татарские трубы точно онемели, а русские трубы еще больше зазвучали. Войска же противников еще не видят друг друга, потому что утро туманно. В то время, братья, земля стонет, грозу великую возвещая на восток вплоть до моря, а на запад — до Дуная; обширное поле Куликово перегибается; реки выступили из своих берегов, потому что никогда не было столько людей на том месте. Великий же князь сел на своего лучшего коня и ездил по полкам и говорил от великой горести своего сердца, а слезы, как река, текли из его очей: «Отцы и братья мои, сражайтесь ради господа и ради святых церквей, ради веры христианской; ведь такая смерть для нас — это не смерть, но жизнь вечная. Ни о чем, братья, земном не помышляйте, не отступим, но победными венцами увенчаемся от Христа бога и Спаса душам нашим». Укрепив полки, он снова пришел под свое черное знамя[635] и сошел с коня, и сел на иного коня, и снял с себя царскую одежду, и надел другую. Своего же коня дает Михаилу Андреевичу Бренку и ту одежду возложил на него, потому что он любил Бренка чрезвычайно, и то черное знамя велел своему оруженосцу возить над ним. Под тем знаменем Бренк и убит был за великого князя. Князь же великий стал на месте своем и вынул живоносный крест[636], на котором были изображены страдания Христовы, в кресте том было и живоносное древо, и восплакался горько и сказал: «На тебя надеемся, живоносный господень крест, ведь ты явился греческому царю Константину, когда он был на войне против нечестивых, и чудным твоим образом победил их. Не могут поганые, нечестивые татары противостоять твоему образу. Так, господи, покажи милость свою на рабе твоем!» В то же время пришел к нему посол с книгами от преподобного старца игумена Сергия. В книгах же было написано: «Великому князю и всем русским князьям и всему православному войску мир и благословение!» Князь же великий, выслушав писание преподобного старца, поцеловал гонца его и тем писанием утвердился, как некими крепкими бронями. Еще дал ему посланный от старца игумена Сергия хлебец пречистой богородицы. Князь же великий съел святой хлебец, простер руки свои и громко воскликнул: «О великое имя всесвятой троицы, о пресвятая госпожа богородица, помогай нам молитвами преподобного игумена Сергия, Христе боже, помилуй и спаси души наши». И сел на своего боевого коня, и взял копье свое и палицу железную, и выехал из полка, захотел прежде всех сам биться с погаными от великой горести своей души, за свою великую обиду и за святые церкви и за веру христианскую. Многие же русские богатыри удерживали его, запрещали ему, говоря: «Не подобает тебе, великому князю, самому впереди войска биться, тебе подобает стоять в особом месте и на нас смотреть, а нам подобает биться и свое мужество и храбрость показать перед тобою. Если тебя господь спасет милостью своею, ты будешь знать, кого и чем одарить. Мы же готовы в этот день свои головы положить за тебя, государя, и за святые церкви и за православное христианство. Тебе подобает, великому князю, память сотворить своим рабам, сколько кто ее заслужит своею головою, как царь Леонтий сотворил Феодору Тирону[637], написать нас в. соборные синодики для памяти русским сынам, которые после нас будут. Если тебя одного потеряем, то от кого будем ждать, кто об нас память сотворит? Если все спасемся, а тебя одного потеряем, то какой будет у нас успех? И мы будем, как стадо овечье, не имеющее пастуха, пасущееся по пустыни; и нападут дикие волки и разгонят их, и разбежатся овцы, кто куда. Тебе, государю, подобает себя спасти и нас». Князь же великий прослезился и сказал: «Братья мои милые, русские сыны, не могу я ответить на вашудобрую речь, но только хвалю вас, вы ведь воистину добрые рабы божии. Знаете о мучении христова страстотерпца Арефы? Когда он был мучен и велел царь его вести на площадь и казнить мечом, так добрые его друзья один за другим спешат, каждый из них кладет свою голову, под меч палача за Арефу, своего воеводу, смотря на это, как на почесть, как на победу свою. Арефа же воевода сказал своим воинам: «Знайте, братья мои, не я ли выше вас имел почести у земного царя, получал земную честь и дары. И ныне подобает мне идти первому к небесному царю, и моя голова должна быть отсечена раньше и увенчана мученичеством». И подошел мечник и отсек ему голову, а после уже отсек головы и его воинам. Так и я, братья. Кто больше меня среди русских сынов был почтен и беспрестанные дары принимал от господа? А ныне злое пришло на меня, ужели не могу вытерпеть! Ведь из-за меня одного все это случилось. Не могу видеть вас, побеждаемых, не могу этого терпеть, хочу с вами ту же общую чашу испить и тою же смертью умереть за святую веру христианскую! Если же умру, то с вами, если спасусь, то с вами!» Уже, братья, в то время ведут полки: передовой полк ведет князь Дмитрий Всеволодович, да брат его, князь Владимир Всеволодович, а справа ведет полк Микула Васильевич с коломенцами, а слева ведет полк Тимофей Волуевич с костромичами. Многие полки поганых бредут с обеих сторон, от множества войска нет им места, где расступиться. Безбожный же царь Мамай выехал на высокое место с тремя князьями видеть человеческое кровопролитие. Уже близко сходятся сильные полки, выехал злой печенег из великого полку татарского, показывая свое мужество перед всеми. Подобен он был древнему Голиафу[638]: пять сажен высота его, а трех сажен ширина его. Увидев его, старец Александр Пересвет, который был в полку Владимира Всеволодовича, выехал из полка и сказал: «Этот человек ищет равного себе, я хочу встретиться с ним». Был на голове Пересвета шлем архангельского образа[639], вооружен он схимою по повелению игумена Сергия. И сказал: «Отцы и братья, простите меня грешного. Брат Андрей Ослабя, моли бога за меня, сыну моему Иакову мир и благословение». Бросился он на печенега, говоря: «Игумен Сергий, помогай мне молитвою». Печенег же устремился против него. Христиане же все воскликнули: «Боже, помоги рабу своему!» И ударились крепко копьями, едва земля не проломилась под ними. И упали оба с коней на землю и скончались. Когда князь великий увидел, что настал третий час дня, он сказал: «Вот уже гости наши приблизились и ведут между собою поведеную, первые уже испили и веселы стали и уснули. Пришло время и час пришел каждому свою храбрость показать». И подхлестнул каждый воин своего коня и воскликнули единогласно: «С нами бог!» И снова: «Боже христианский, помоги нам!» Поганые же половцы начали своих богов призывать. И сошлись грозно оба великих войска, крепко сражались, жестока друг друга уничтожали, не только от оружия, но и от великой тесноты под конскими ногами умирали, потому что нельзя было вместиться на том поле Куликовом: место то между Доном и Мечею было тесным. На том ведь поле сильные полки сошлись в битве. Выступили из них кровавые зори, а в них сверкали сильные молнии от блистания мечей. И был великий треск и шум от ломающихся копий и от ударов мечей, так что нельзя было в этот горький час обозреть это грозное побоище. В единый ведь час, в мгновение ока, а сколько погибло душ человеческих, созданий божиих! Воля господня совершается. И третий, и четвертый, и пятый, и шестой час крепко, неослабно бьются христиане с погаными татарами. Когда же настал седьмой час дня, божьим попущением, наших ради грехов, начали поганые одолевать. Уже многие убиты из сановитых мужей. Богатыри русские, и воеводы, и удалые люди, как деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта. Многие сыны русские погибли. Самого великого князя тяжело ранили и сбили с коня. Он же с трудом ушел с побоища, потому что нельзя была ему больше биться, и укрылся в чаще и божьею силою сохранен был. Многажды подсекали знамена великого князя, но не истребили их божьею милостью, еще больше они укрепились. Это мы слышали от верного самовидца, который был в полку Владимира Андреевича. Он поведал великому князю: «В шестой час этого дня видел я над вами небо открывшееся, из него вышло облако, как багряная заря, опустившись низко над полком великого князя. То облако было наполнено руками человеческими, и те руки были над великим полком, как бы проповеднически или пророчески. В седьмой же час дня то облако держало много венцов и опустилось над полком на головы христианские». Поганые уже начали одолевать, христианские же полки оскудели — уже мало христиан, а все поганые. Видя же такой урон русских сынов, князь Владимир Андреевич не мог терпеть и сказал Дмитрию Волынцу: «Какая польза в стоянии нашем, какой будет у нас успех, кому будем пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны жестоко погибают от поганых, как трава, клонятся». И сказал Дмитрий: «Беда, князь, велика, но еще не пришел наш час: начинающий не вовремя получает для себя вред; колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благородными. Но потерпим немного до подходящего времени и в тот час воздадим своим противникам. Ныне только вели всякому воину молиться богу прилежно и призывать святых на помощь, будет с этого часа благодать божия и помощь христианам». Князь же Владимир Андреевич поднял руки к небу и прослезился горько и сказал: «Боже, отец йаш„сотворивший небо и землю, дай помощь роду христианскому. Не дай же, господи, порадоваться врагам нашим, мало накажи и много помилуй, ведь милость твоя бесконечна». Сыны же русские в полку его горько плакали, видя своих друзей, побиваемых погаными, непрестанно стремились они в бой, точно званые на свадьбу, чтобы пить сладкое вино. Волынец же запрещал им, говоря: «Подождите немного, буйные сыны русские, будет ваше время, чтоб утешиться, есть вам с кем повеселиться!» Пришел восьмой час дня, южный ветер потянул позади нас. И закричал Волынец громким голосом: «Князь Владимир, наше время приспело и час подходящий пришел». И сказал: «Братья мои, друзья, дерзайте, сила святого духа помогает нам!» Единомысленные же друзья выехали из дубравы зеленой, точно соколы приученные оторвались от золотых колодок, ударили на великие стада журавлиные, на великую силу татарскую. А знамена их направлены крепким воеводою Дмитрием Волынцем. Были они, точно отроки Давидовы, сердца их были, как у львов, точно лютые волки напали на овечьи стада, и начали поганых татар немилостиво убивать. Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: «Увы нам! Русь снова перехитрила: меньшие сражались с нами, а добрые воины все сохранились». И обратились поганые в бегство и побежали. Сыны же русские, силою святого духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, гнались и убивали их, точно лес рубили, точно трава под косою подстилается под конские копыта русских сынов. Поганые бежали и кричали: «Увы нам, чтимый наш царь Мамай! Вознесся ты высоко и в ад сошел». Многие наши раненые и те помогали убивать поганых без милости: один русин сто поганых гонит. Безбожный же царь Мамай, видя свою погибель, начал призывать своих богов: Перуна, и Салавата, и Раклиа, и Гурса, и великого своего пособника Махмета[640]. И не было ему помощи от них, ибо сила святого духа, как огонь, сжигает их. Мамай же, видя новых людей, которые, как лютые звери, рыскали и гнали татар, как овечье стадо, сказал своим: «Побежим, никакого добра уже мы не можем ждать, но только бы свои головы унести». И побежал внезапно поганый Мамай с четырьмя людьми в лукоморье, скрежеща зубами своими, плача горько и говоря: «Уже нам, братья, в своей земле не бывать, а жен своих не ласкать, а детей своих не видеть, ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, а с дружиною своею уже нам не видаться, ни с князьями, ни с алпаутами». Многие русские гнались за ними, но не одолели их, потому что кони их утомились, у Мамая же кони были целы, и он убежал. Эта победа случилась по милости всемогущего бога и пречистой его матери божией, молением и помощью святых страстотерпцев Бориса и Глеба, которых видел Фома Кацибеев, разбойник, когда стоял на страже, как написано прежде этого. Некоторые гнались за татарами, достигали их и возвращались, каждый под свое знамя. Князь Владимир Андреевич стал на костях[641] под черным знаменем. Грозно, братья, зреть тогда и жалостно видеть и горько смотреть на человеческое кровопролитие, как морская вода, а трупы человеческие, как сенные стога: быстрый конь не может скакать, а в крови по колени бродили, а реки по три дня кровью текли. Князь же Владимир Андреевич не нашел своего брата, великого князя, в полку, но только литовских князей Ольгердовичей, и велел трубить в ратные трубы. Подождал час и не нашел великого князя, начал плакать и кричать и по полкам ездить сам, и не нашел и говорил всем: «Братья мои, русские сыны, кто видел или кто слышал вождя нашего и начальника?» И сказал: «Если пастух погиб, то и овцы разойдутся. Для кого честь будет, кто явится победителем?» И сказали литовские князья: «Мы думаем, что он жив, но тяжко ранен. Не лежит ли он среди мертвых?» Другой же воин сказал: «Я видел его в седьмом часу крепко бьющимся палицею своею с погаными». Иной же сказал: «Я видел его позже: четыре татарина напали на него, он же крепко бился с ними». Некто князь, именем Стефан Новосильский, сказал: «Я видел его перед самым твоим нападением, идущего пешим с побоища, тяжко раненным. Но я не мог ему помочь, потому что преследовали меня три татарина, милостью божиею едва от них спасся, а много зла от них принял и крепко пострадал». Князь же Владимир сказал: «Братья и друзья, русские сыны, если кто найдет моего брата живым, тот поистине будет у нас первым». И рассыпались все по великому, страшному и грозному побоищу, ищучи победителя победы. И наехали на убитого Михаила Андреевича Бренка: он лежит в одежде и в шлеме, что ему дал князь великий. Иные же наехали на убитого князя Федора Семеновича белозерского, считая его великим князем, потому что он напоминал великого князя. Два же неких воина отошли в правую сторону дубраву, один именем Федор Сабур, а другой Григорий Холопичев, оба родом костромичи. Немного отъехали они с побоища и нашли великого князя избитого и тяжко раненого и утружденного, отдыхающего под сенью срубленного березового дерева. И увидели его и слезли с коней, поклонились ему. Сабур вскоре возвратился сказать об этом князю Владимиру. И сказал: «Князь великий Дмитрий Иванович здоров и царствует вовеки». Все же князья и воеводы, услышавши об этом, быстро устремились и упали у его ног, говоря: «Радуйся, князь наш, древний Ярослав, новый Александр, победитель врагов. Честь этой победы принадлежит тебе». Князь же великий едва сказал: «Скажите мне, как теперь». И сказал князь Владимир: «Милостью божиею и пречистой его матери, помощью и молитвами сродников наших, святых мучеников Бориса и Глеба, и молением русского святи Князь же великий, услышав то, поднялся и сказал: «Сей день сотворил господь, возрадуемся, люди, и возвеселимся!» И еще сказал: «В сей день господень веселитесь, люди! Велик ты, господи, и чудны дела твои. Вечером водворится плач, а утром радость!» И еще сказал: «Хвалю тебя, господи, боже мой, и почитаю имя твое святое, ибо не предал нас врагам нашим и не дал хвалиться тем, кто замыслил злое против меня. Суди их, господи, по делам их, я же, господи, уповаю на тебя». И привели к нему коня, и сел он на коня и выехал на великое, страшное и грозное побоище и увидел, что из его войска убито очень много, а поганых татар дважды вчетверо больше того убито. И обратился к Волынцу и сказал: «Воистину, Дмитрий, не лжива примета твоя, подобает тебе всегда быть воеводою». И начал с братом своим и с уцелевшими князьями и воеводами ездить по побоищу, восклицая от боли сердца своего и слезами омываясь, и говорить: «Братья, русские сыны, князья и бояре, и воеводы, и дети боярские! Судил вам господь бог умереть такою смертью. Положили вы головы свои за святые церкви и за православное христианство». И недолго проехав, наехал на место, где вместе лежат убитые князья белозерские: так крепко они бились, что один за другого умер. Тут же поблизости лежит убитый Михайло Васильевич. И князь великий, став перед ними, перед любимыми воеводами, начал плакать и говорить: «Братья мои, князья, сыны русские, если имеете смелость, помолитесь богу о нас, ведь я знаю, что послушает вас бог, что вместе с вами у господа бога будем». И потом приехал на иное место и нашел своего наперстника Михаила Андреевича Бренка, а поблизости от него лежит стойкий страж Семен Мелик: А поблизости от них убитый Тимофей Волуевич. И князь великий, остановившись перед их трупами, прослезился и сказал: «Братья мои возлюбленные, ради меня он убит. Какой раб может так господину служить, как вы: ради меня сами на смерть добровольно пошли. Воистину древнему Авису[642] подобны, который был в войске Дария Персидского, и этот так сделал». Лежал тут же и Мелик. И сказал великий князь: «Крепкий мой страж, твердо охраняем я твоею стражею». Пришел и на иное место, увидел Пересвета чернеца, а рядом с ним лежит поганый печенег, злой татарин, как гора. И тут поблизости лежит знаменитый богатырь Григорий Капустин. И князь великий обратился к ним и сказал: «Видите, братья, своего зачинателя, ибо этот Александр Пересвет, пособник наш, благословлен был игуменом Сергием и победил великого, сильного, злого татарина, от которого многие люди испили бы смертную чашу». И отъехал на иное место и велел трубить в ратные трубы, созывать людей. Храбрые же витязи, достаточно испытав свое оружие на поганых половцах, со всех стран едут под трубные звуки. Идут весело, ликуя, песни поют, одни поют богородичные, другие мученические, иные же псалмы: это и есть христианское пение. Каждый воин едет, радуясь, на трубный звук. Когда же собрались все люди, князь великий стал посреди них, плача и радуясь, об убитых плачется, а о здоровых радуется. Говорил же он: «Братья мои, князья русские и бояре местные, и служилые люди всей земли. Вам подобает служить, а мне по достоинству вас хвалить. Когда же даст мне господь и я буду на своем столе, на великом княжении, в граде Москве, тогда стану вас по достоинству одаривать. Ныне же так сделаем: каждый пусть похоронит ближнего своего, да не будут отданы на пищу зверям тела христианские». Стоял князь великий за Доном на костях восемь дней, пока не отделили христиан от нечестивых. Христианские тела в землю закопали, а нечестивых тела бросили зверям и птицам на расхищение: И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Считайте, братья, скольких воевод и скольких служилых людей нет». Говорит боярин московский, именем Михайло Александрович, а был он в полку у Микулы у Васильевича, умел он хорошо считать: «Нет у нас, государь, 40 бояринов московских, да 12 князей белозерских, да 13 бояринов-посадников новгородских[643], да 50 бояринов Новгорода-Нижнего, да 40 бояринов серпуховских, да 20 бояринов переяславских да 25 бояринов костромских, да 35 бояринов владимирских; да 50 бояринов суздальских, да 40 бояринов муромских, да 33 бояринов ростовских, да 20 бояринов дмитровских, да 70 бояринов можайских, да 60 бояринов звенигородских, да 15 бояринов углицких, да 20 бояринов галицких. А молодым людям счета нет, но только знаем: погибло у нас всей дружины двести пятьдесят тысяч и три тысячи, а осталось у нас дружины пятьдесят тысяч». И сказал князь великий: «Слава тебе, вышний творец, царь небесный, милостивый Спас, что помиловал нас, грешных, не предал нас в руки врагов наших, поганых сыроядцев. А вам, братья, князья и бояре, и воеводы, и молодые люди, русские сыны, суждено погибнуть между Доном и Непрядвой, на поле Куликовом, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за землю русскую, за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в сем веке и в будущем». И прослезился на долгое время и сказал князьям и воеводам своим: «Поедем в свою землю Залесскую, к славному граду Москве, и сядем на своих вотчинах и дединах. Чести себе добыли и славного имени!» Поганый же Мамай побежал тогда с побоища и прибежал к граду Кафе[644]. И, утаив свое имя, прибежал в свою землю и не мог терпеть, видя себя побежденным и посрамленным и поруганным. И снова гневался и разъярялся и замышлял злое против Русской земли, рыча, как лев, как неутолимая ехидна. И собрав оставшиеся свои силы, хотел набегом[645] идти на Русскую землю. И когда он так замышлял, внезапно пришла к нему весть, что царь именем Тохтамыш с востока, из Синей Орды, идет на него. Мамай же приготовился идти с войском на Русскую землю, и он с тем войском пошел против царя Тохтамыша. И встретились они на Калках, и был великий бой. И царь Тохтамыш победил царя Мамая и прогнал его. Мамаевы же князья и вельможи, есаулы и алпауты били челом Тохтамышу. И он принял их и захватил Орду и сел на царство. Мамай же прибежал один в Кафу, утаив свое имя, и пребывал тут. И был опознан неким купцом и тут убит был от итальянцев и так потерял свою жизнь. Об этом кончим здесь. Услышал Ольгерд литовский, что князь великий Дмитрий Иванович победил Мамая, и возвратился восвояси со многим стыдом. И Олег рязанский, услышав, что князь великий хочет послать против него войско, убоялся и побежал из своей отчины с княгинею и с боярами. И рязанцы добили челом великому князю, и князь великий посадил на Рязани своих наместников.
СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ
ПО ЗАБЕЛИНСКОМУ СПИСКУ
*Все слова и понятия, уже встречавшиеся в Основной редакции Сказания В лето 1380-е[646] побоище великого князя Дмитрия Иоанновича Московского на Дону с безбожным Мамаем ришел из Орды ордынский князь Мамай с единомысленниками своими, со всеми князьями ордынскими и со всею силою татарскою и половецкою, а еще нанял в войско басурман, армян, фрягов, черкасов, ясов, буртасов. А с Мамаем в единой мысли и в единой думе литовский князь Ягайло Ольгердович, со всею силою литовскою и с польскою, с ними же в союзе и князь Олег Иванович рязанский со всеми своими советниками. И пошел на великого князя Дмитрия Ивановича московского. Человеколюбец же бог, молитвами пречистой его богоматери, желает спасти и освободить род человеческий и христианский от рабства татарского, от поганого Мамая и от сборища нечестивого Ягайла, и от многословного и дурного Олега рязанского, не сохранившего христианство; будет ему суд в день господний великий. Окаянный же Мамай разгордился умом, возомнил о себе, как о царе, начал свой злой умысел творить, сказал: «Пойдем на русского князя и на всю Русскую землю, как при царе Батые было, христианство истребим, а церкви божии огнем спалим, закон их погубим, а кровь христианскую прольем». Сильно гневался нечестивый из-за своих друзей и любимцев, убитых на реке Воже, и начал свирепый внезапно силы скапливать, устремился со многою яростью, желая разорить христиан. Тогда двинулись все орды татарские. И начал Мамай посылать в Литву к поганому Ягайлу и ко льстивому сатанинщику, дьяволу и к советнику их, отлученному от сына божьего, помраченному тьмою греховною, не желавшему помыслить, к Олегу рязанскому, поборнику басурманскому, к лукавому князю, как сказал господь: «От нас произошли и на нас были». И устроил старый злодей Мамай нечестивое соглашение с поганой Литвой и душегубным Олегом встретиться им у реки Оки на береге на Семенов день против благоверного князя Дмитрия Ивановича московского. Душегубный же Олег начал зло к злу прибавлять и посылает к безбожному Мамаю и к нечестивому Ягайлу своего боярина, единомышленника и антихристова предтечу, по имени Епифана Кореева, веля им быть на тот срок, который они установили, на берегу Оки, трехглавый зверь, сыроядец и кровопроливцы христианские. О враг-изменник, о лжец, показываешь свою алчность и не знаешь, что меч божий острится на тебя! «Грешники натянули лук свой, чтобы во мраке застрелить праведных сердцем, но оружие их вонзится в сердце их, и сломаются луки их». Случилось в месяце августе, пришли из Орды вести к христолюбивому великому князю Дмитрию Ивановичу московскому, что поднялся на христианство народ измаильтянский. Олег уже отпал от бога, заключив злой союз с погаными, и послал к великому князю Дмитрию Иоанновичу московскому с обманною вестью: «Мамай идет со всем своим войском в мою землю Рязанскую, на меня и на тебя, и о том знай. И князь литовский Ягайло идет на тебя же со всею силою своею». Великий же князь Дмитрий Иоаннович московский пошел в соборную церковь к пресвятой богородице и пролил слезы и сказал: Молитва. «Господи, ты всемогущий и всесильный и крепкий в борьбе, воистину царь славы, сотворивший небо и землю, помилуй нас ради молитв пречистой твоей матери, не оставь нас в унынии, ты ведь бог наш, а мы люди твои. Пошли помощь твою свыше и помилуй нас, посрами врагов наших и помилуй нас. Оружие врагов наших притупи, силен ты, господи, и кто может противиться тебе, вспомни милость свою, что от века показал на христианском роде. О многоименитая госпожа, царица небесных сил, извечная всей вселенной и всего рода человеческого кормительница, подними, госпожа, свои пречистые руки, на них ты носила воплощенного бога, не оставь христиан твоих и избави нас от этих сыроядцев и помилуй». Поднявшись с земли, Дмитрий Иоаннович вышел из церкви и послал за братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и за всеми князьями русскими и пошел против окаянного и безбожного и нечестивого и мрачного сыроядца Мамая за правоверную веру христианскую и за святые божии церкви и за всех христиан, взяв с собою скипетр царя небесного — непобедимую победу, доблесть Авраама, помянув бога и сказав: «Господи, услышь меня в помощь мне, услышь, боже, в помощь мне, пусть постыдятся и посрамятся и узнают враги мои, что имя твое — господь, что ты один вышний во всей земле». И соединился со всеми князьями русскими и со всеми своими войсками. В то же время князь Олег рязанский услышал, что царь Мамай кочует на реке Воронеже на броде, а хочет идти на Русскую землю, на великого князя Дмитрия Иоанновича московского. Скудость ума была в голове у князя Олега рязанского, и Олег, князь рязанский, отправил посла своего к безбожному царю Мамаю и дары многие с великою честью и грамоты написал таким образом: «К восточному царю, сильному среди царей Мамаю. Ставленник твой и присяжник Олег, князь рязанский, тебя умоляет. Слышал, господин, что ты хочешь идти на Русскую землю на своего слугу, на великого князя Дмитрия Иоанновича московского, и хочешь его устрашить. Всесветлый царь царей, пришло твое время: золотом, И серебром, и всяким богатством наполнилась земля Московская. А князь Дмитрий — человек христианский, когда услышит о твоей ярости, то убежит князь Дмитрий Иванович московский в дальние земли, или в Великий Новгород, или на Двину к морю, а многое богатство в руки твои попадет и твоему великому войску. Меня же, раба твоего Олега рязанского, да пощадит, царь, твоя держава. Я рад твоему, царь, приходу и устрашу Русскую землю. А князь великий Дмитрий Иванович и все князья русские сильно устрашатся твоей угрозы. Еще, царь, молю тебя, оба мы, твои рабы Олег рязанский и князь Ольгерд литовский, о своем великом бедствии. О том много тебя умоляем. Князь великий Дмитрий Иванович сделал зло и наши города захватил силою. Но не только это одно. Когда мы за свои обиды погрозим ему царским твоим именем, он не только не уступит, но еще хуже делает: держит град Москву за собою, сильному царю царей много злословит. Князь Дмитрий Иванович хочет идти на тебя, а ведет за собой полчище немцев, и много у него русских людей. И они все сказали ему подробно. А мы оба, царь, идем к тебе на помощь». А другого посла князь Олег рязанский отправил к великому князю Ольгерду литовскому, письмо же было такое: «Великоумному князю Ольгерду литовскому. Радуйся радостью, что пишу тебе. Знаю ведь, издавна ты замышлял на великого князя Дмитрия Ивановича московского, чтобы изгнать его из Москвы, а самому завладеть Москвой. Ныне же пришло нам время идти на великого князя Дмитрия Ивановича: царь Мамай идет на твоего недруга, а на моего супостата, и на грады его, и на отчину его, на Русскую землю, ныне присоединимся к царю Мамаю. Знаю я, что царь даст тебе Москву и другие грады своею властью, мне же даст Коломну и Владимир, и Муром, и иные мои грады, так и будет. Я же послал своего посла и какие нужны дары и пишу писания свои к царю, о чем ты знаешь лучше меня». Князь же Ольгерд литовский был очень рад и великую честь воздал послу друга своего Олега. И послал Ольгерд посла своего с великими дарами к царю Мамаю и писания свои написал таким образом: «Великого царя Мамая князь Ольгерд литовский за твою милость, присяжник твой, много тебя умоляет. Слышал, господин, что ты хочешь наказать свой удел, Русскую землю, князя Дмитрия Ивановича московского. Поэтому молю тебя, царь, ибо знаю, что великий князь Дмитрий Иванович московский великую обиду наносит твоему слуге, князю Олегу рязанскому, города его захватил силою, да и мне, господин, сильный царь, много вреда делает, твоему присяжнику Ольгерду литовскому, а тебе, царь, говорит многие злые речи не только князь великий один, но и бояре его. И ныне молим тебя от бога, да приидет держава царства твоего, да и о том, чтобы увидел ты нашу обиду от московского князя Дмитрия». Думали же про себя Олег рязанский и Ольгерд литовский, говорили сами себе: «Когда услышит князь Дмитрий московский царево имя и нашу присягу царю, то побежит из Москвы от сильного царя Мамая, да и от нас, в Великий Новгород или на Двину к морю. Но и там его именем царевым возьмут, как птицу из гнезда, и умолим царя: сами сядем на Москве или на Коломне. А когда царь пойдет к Коломне, и мы его умолим и с дарами встретим и многими дарами царя почтим, царь возвратится, а мы княжение Московское разделим между собою по цареву повелению и начнем им владеть: часть отойдет к Вильне, часть к Рязани; знаем ведь, что царь даст нам грамоты как нам Москвою владеть, да и детям нашим вечно после нас». А не знаешь, что помышляешь и что говоришь, как младые дети; а не ведали божьей силы, господнего милосердия. Апостол Павел сказал: «Если кто в бога верит с добрыми делами и правду имеет в сердце, тот человек может от многих врагов спастись». Князь же великий Дмитрий Иванович не знал о приходе царя, ни о союзе Олега рязанского и Ольгерда литовского с царем. И были у великого князя Дмитрия Ивановича поставлены крепкие сторожевые по имени Родион Жидовинов, да Андрей Попов сын Семенов, да Федор Стремен Милюк, и иных 50 человек удалых людей двора великого князя[647]. В тот же день, по Ильине дне на третий день[648], князь великий Дмитрий Иванович у себя на пиру в набережных теремах изволил чаши поднимать за своего брата, за князя Владимира Андреевича. В это время примчался Андрей Попов сын Семенов из степи и говорит великому князю Дмитрию Ивановичу: «Нынче не подобает тебе, государю Русской земли, веселиться и сладкие меды испивать, теперь, князь, время всем молиться богу и думать о том, как бы сделать, чтобы в земле Русской было тихо и безмятежно. Идет на тебя, государь, царь Мамай со всеми силами ордынскими, а ныне он на реке на Воронеже. И мы его силу объезжали 12 дней, и подстерегли нас сторожевые царя, поймали меня. И спрашивал меня царь: «Знает ли мой слуга, а ваш государь князь Дмитрий Иванович, что я иду к нему гостить со многими силами, а силы моей — 12 орд да три царства, а князей со мною 73, помимо главных, степных [649] 31 князь, а силы моей 453 000. И после исчисления моего войска прибыли два алпаута великих с двумя своими отрядами, а числа их я и сам не знаю. Может ли слуга мой, а ваш государь, нас всех накормить и одарить меня». Царь велел меня по полкам водить и показывать приготовленное снаряжение для взятия русских городов, которое они привезли. Но милостью божиею и пречистой богородицы, молитвами святого Сергия игумена и твоим государевым счастьем, убежал я из рук самого царя и примчался к тебе с вестью». Князь же великий Дмитрий Иванович опечалился и ударил златою чашею о дубовый стол и был в великом недоумении, взял на себя смирения образ, желая небесного жития получить и будущих от бога вечных благ, не зная, что ближние составили на него заговор злой. Об этом сказал царь Давид, пророк: «Не сотвори никогда соседу своему зла и не старайся об этом, не копай под другим ямы, чтобы тебя самого бог не ввергнул в ров погибели». Послы же Ольгерда литовского и Олега рязанского пришли к безбожному царю Мамаю и принесли ему дары многие и писания. Царь же Мамай принял дары с великою честью, выслушал писания и послов хорошо почтил и отпустил их, написав писания Ольгерду литовскому и Олегу рязанскому: «От сильного царя Мамая от восточного. За все то, что написали мне, и за дары ваши великую хвалу я вам воздаю. Сколько хотите захватить русской земли, тем всем я одарю вас, только выполните присягу ко мне, встретьте меня со своими силами, где только успеете, чтобы одолеть своего недруга. А мне ваша сила не надобна, но если бы захотел, со своею силою древний бы Иерусалим мог пленить, как и халдеи. Но я приму вас ради вас самих, а моим именем и вашей угрозою прогнан будет князь Дмитрий Иванович московский, страшным станет имя ваше в странах ваших, ведь мне, царю, подобает побеждать подобных себе, принадлежит мне царская честь, так скажите князьям своим». Послы возвратились к Ольгерду и Олегу и сказали им: «Царь вас приветствует за великую хвалу». Они же были скудны умом и возрадовались почетному приветствию царя Мамая, не зная того, что бог дает власть тому, кому хочет. Ныне этот многобезумный князь Олег рязанский, одна вера и одно крещение у него с великим князем Дмитрием Ивановичем московским, замышляет с безбожным царем Мамаем на московского князя Дмитрия и на святую православную христову веру, хочет разорить святые божии церкви. О таковых-то пророк сказал: «Поистине порубили свои масличные деревья и посадили дикие маслины». Так и сей новый отступник, князь Олег рязанский. Царь начал спешно собираться. На пути же нечестивый не спасется, собирает себе досаждение и поношение. Ныне мы этого Олега рязанского назовем вторым Святополком. Князь же великий Дмитрий Иванович услышал, что идет на него безбожный царь Мамай, неуклонно со всеми своими силами, разъярившись на христову веру и подражая безбожному царю Батыю. Князь великий Дмитрий Иванович был очень опечален нападением безбожных и, став пред иконою господнего образа, который стоял у его изголовья, пал на колени и начал молиться: «Если не смею я молиться, смиренный раб твой, тс покажу уныние мое, но возлагаю на тебя, господи, печаль мою, ты ведь свидетель этому, владыка. Не сотвори нам, господи, как нашим отцам, когда навел на них, грехов наших ради, злого Батыя, и велик еще тот страх и трепет. И теперь, господи, не прогневайся на нас до конца. Знаю, господи, что из-за меня хочешь погубить всю землю. Я согрешил больше всех людей перед тобою. Взгляни, господи, на слезы раба твоего и укроти, господи, сердце скверного варвара». И поднявшись с земли, сказал: «На господа уповал и не постыжусь того вовеки». И утешился от слез. И спешно послал за своим братом, князем Владимиром Андреевичем, который был в своем уделе в Боровске. И за всеми князьями русскими послал и за всеми воеводами местными и повелел им всем поскорее прибыть в Москву. Князь Владимир Андреевич и все князья и воеводы вскоре прибыли в град Москву. Князь же великий Дмитрий Иванович, увидев брата своего, князя Владимира Андреевича, возрадовался радостью великою, и поцеловались они, и сказал ему великий князь все по порядку, что случилось. Выслушав великого князя, князь Владимир начал утешать великого князя. И пошли оба к преосвященному митрополиту Киприану. И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Знаешь ли, отче, предстоящую беду: безбожный царь Мамай идет на нас неуклонно, быстро, полный ярости». Митрополит же сказал великому князю Дмитрию Ивановичу: «Поведай мне, господин, чем ты провинился пред ним». Сказал же ему князь: «Разузнай, отче, что я все отдал и даже вдвойне по книгам отцов наших». Преосвященный же митрополит сказал великому князю: «Господин, попущением божиим, за наши согрешения идет Мамай на землю нашу, но вам подобает, православным князьям, удовлетворить нечестивых царей дарами в два раза четырежды. Если же и тогда он не примирится, то господь его усмирит. Поэтому так сказано: «Господь гордым противится, а смиренным дает благодать». Так и случилось с великим Василием в Кесарии, когда злой отступник царь Иулиан шел против персов, желая разорить его город. Василий Великий помолился богу со всеми христианами и собрал много золота и послал к Иулиану. Он же еще более разъярился. И послал господь своего воина, святого Меркурия, и уничтожил Меркурий с божьею помощью злого отступника царя Иулиана и войско его. Ты же, господин, возьми себе даже то золото, что имеется у меня, пошли к нему и еще более оправдайся перед ним». Князь великий, по совету отца своего митрополита, послал своего приближенного юношу, достаточно умелого, по имени Захария Тутшева, и с ним отпустил Андрея Попова сына Семенова, который прибежал от царя Мамая с вестью к великому князю. И дает им двух переводчиков, хорошо знающих татарский язык, и иных многих с ними людей отпустил и много золота послал к царю Мамаю. Захарий же и Андрей дошли до земли Рязанской и услышали, что Олег рязанский и Ольгерд литовский перешли на сторону Мамая. Захарий вскоре тайно послал вестника своего к великому князю Дмитрию Ивановичу. Князь же великий, услышав злую весть и замыслы новых отступников, двух князей своих местных, и начал сердцем болеть и исполнился ярости и горести и начал молиться: «Господи, боже мой, уповал на тебя, любящего правду. Если же враг делает зло, то подобает терпеть, извечно враг рода христианского против того, чтобы братьям жить в согласии. Суди, господи, между ними и мною, как было и в прежние дни: пришел Исаф на брата своего Иякова Израиля, и Яков выступил с копьем и убил его. Вот друзья мои искренние замыслили против меня злую мысль, я ведь зла им не сотворил, разве только дары и почести принимал, а их в ответ также отдаривал. Но суди, господи, по правде моей, да погибнет злоба грешных». И взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, пошел вторично к преосвященному митрополиту Киприяну и поведал ему, что Ольгерд литовский и Олег рязанский соединились с безбожным царем Мамаем на нас. Преосвященный же митрополит Киприан сказал так: «Какую, господин, обиду сделал ты им?» Князь же великий Дмитрий Иванович прослезился и сказал: «Отче, пред богом я грешный человек, а по отношению к ним не отступил даже на черточку от обычаев своих отцов, знаешь ведь сам, отче, что я удовлетворен своими пределами, никакой обиды я им не сотворил, из-за чего бы собрались на меня досаждающие мне». Преосвященный же митрополит сказал великому князю: «Сын мой, господин, смотри веселыми очами и сердцем, закон почитаешь божий по правде, ведь праведен господь, правду он возлюбил, и ныне «окружили меня, точно псы, многие со всех сторон». Но суетно и тщетно они на тебя ополчились. Ты же, господин, именем господним сопротивляйся им, и господь за правду твою будет тебе помощник. А от всевидящего ока господнего где ты можешь укрыться, от крепкой руки его?» И слушал князь великий с радостью митрополичьи слова и начал совещаться с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и со всеми русскими князьями и воеводами. И все постановили так: поставить в степи сторожевых твердых. И послал великий князь в сторожевые крепких, избранных мужей, своих оружников: Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ослебятева и иных крепких 70 юношей. И повелел им быть на Быстрой Сосне, стеречь и ехать к орде добывать пленника, чтобы как следует узнать царево хотение. А сам князь великий разослал по всей Русской земле гонцов со своими грамотами, по всем городам своим и в Великий Новгород: «Будьте готовы со мною на войну против безбожного царя Мамая с его татарами, соединимтесь на Коломне на успеньев пост»[650]. Сторожевые замедлили в степи, и князь великий Дмитрий вторую стражу послал к ним: Климента, старого поляника Святославля[651], Григория Судакова, Фому Гацабесова и крепких иных юношей 33 человека. И приказал им вскоре возвратиться. Они же встретили Василия Тупика, который вел татарского пленника к великому князю, пленник тот был знатным, из царева двора. И поведал пленник великому князю, что действительно царь идет на Русь, что с ним вел переговоры и соединился Олег рязанский, спешит царь, требует «осени». Услышав правдивое известие о наступлении безбожного царя Мамая, князь великий Дмитрий Иванович начал утешаться и укреплять брата своего князя Владимира Андреевича и всех русских князей и сказал: «Братья мои, русские князья, гнездо мы великого князя Владимира киевского, который вывел нас из языческой веры, ему ведь дал господь познать святую православную веру, как и военачальнику Плакиде. Он же заповедал нам ту веру хранить и держать крепко и сражаться за святую веру. Если кто пострадает ради нее, то в будущей жизни будет у бога со святыми. Я же, братья, князья русские, хочу сам крепко сражаться, и до смерти». И сказал ему князь Владимир и все князья русские и воеводы грозные: «Воистину, государь, велено нам закон хранить и поступать по святому евангелию. Сказал ведь господь: «Если кто пострадает за имя святое, то я с ним». Мы же, государь, готовы в этот же день за тебя, государя, головы свои положить, и за святые церкви, и за православную веру, и за твою великую обиду». Князь же великий Дмитрий Иванович, услышав это от брата своего, князя Владимира, и от всех князей русских, что стремятся они за веру бороться, повелел русским людям со всей земли быть на Коломне на успение пресвятой богородицы. «Там сам назначу полки и каждому полку поставлю воеводу». Многие же люди пришли на Коломну к великому князю, и все говорили как едиными устами: «Дай же нам, господи, жизнь свою положить ради имени твоего». Пришли к нему князья белозерские, хорошо вооружены, с людьми, с конями, в доспехах, готовы к бою: князь Семен Михайлович, князь Федор Семенович, князь Андрей кемский, князь Глеб каргопольский и князья андомские. Потом пришли князья ярославские со своими силами, князь Андрей и князь Роман Прозоровские, князь Левкей перемский, князь Дмитрей ростовский и иные многие князья. Уже ведь, братья, стук стучит, гром гремит — сильная сила, великого князя, воинство, русские сыновья в золоченых доспехах. Князь же великий, взяв с собою брата своего и всех князей русских и все православное воинство, пошел к живоначальной Троице, к отцу своему преподобному Сергию получить благословение от святой обители. И умолил его преподобный Сергий, чтобы он выслушал святую литургию: наступил ведь день святого воскресения, на память святых мучеников Флора и Лавра. И послушал его великий князь. По окончании же литургии просил его Сергий со всею братиею, чтобы князь великий вкусил хлеба у святой Троицы, в обители. Великому же князю некогда было, потому что пришли вестники от Климента, старого поляника, что приближаются татары. И просил князь великий преподобного, чтобы его освободил. И сказал ему преподобный старец Сергий: «Это замедление вдвойне ускорит тебе бог. Господин, не будешь еще венец смертный носить, а венцы многие плетутся». Князь же великий вкусил хлеба. Старец же повелел в то время освящать воду с мощей святых мучеников Флора и Лавра. Князь великий быстро поднялся от трапезы. Преподобный же старец окропил священною водою его и все христолюбивое его воинство и благословил великого князя крестом христовым. И сказал ему: «Иди, господин, помянув бога, господь бог да будет тебе помощником и заступником». И сказал ему тайно: «Погубишь супостатов своих, как должно твоему царству, и тебя самого уязвят сыроядцы копьем под левую пазуху, но это не к смерти будет для тебя. Только мужайся и крепись и призывай бога на помощь». И сказал ему князь великий: «Дай мне из своего полка двух воинов, Александра Пересвета и брата его Андрея Ослебяту, и ты с нами вместе поборешься». Преподобный же старец Сергий тут же повелел своим воинам, старцам[652] Александру и Андрею, готовиться. Они известны были как великие наездники в ратные времена: Андрей сотню гнал, а Александр двести гнал, когда сражались. Они сделали по словам старца своего Сергия. И дал им старец вместо тленного оружие нетленное: крест христов нашит на схимах. И повелел им вместо шлемов возложить его на себя, и отдал их в помощь великому князю и сказал ему: «Вот тебе мои воины, а за тебя, государь, поборники». И сказал им святой старец: «Мир вам, братья мои, пострадайте как добрые воины христовы!» И всему православному войску дает он христово знамение, мир и благословение. Князь же великий Дмитрий Иванович возвеселился сердцем, но не сказал никому об этом. И сказал ему святой старец: «Иди ко граду Москве!» И пошел он, взяв, как некое сокровище некрадомое, благословение от старца. Князь же великий, приехав в Москву, пошел с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, к преосвященному митрополиту Киприану и поведал только одному митрополиту, что сказал ему старец и как благословил его и все его войско. Преосвященный же митрополит повелел эти слова хранить в сердце своем, не говорить никому о них. Наступил четверг, августа 27 день, на память святого отца Пимина Великого. И захотел князь великий Дмитрий Иванович идти против безбожных татар, взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича. И пришел в церковь святой богородицы, стал перед образом господним, приложив руки свои к груди своей, источники слез проливая и молясь. И сказал: «Господи, боже наш, владыка страшный и крепкий, воистину царь славный, помилуй нас, грешных, когда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, твоею рукою мы созданы. Знаю, господи, согрешения мои, не оставь нас и не отступи от нас. Суди, господи, обидящих меня и помоги мне против борющихся со мною, возьмиоружие и щит, восстань на помощь мне, дай же мне победу на враждебного царя Мамая. Да познают враги мои славу твою». И вновь пришел к чудотворному образу госпожи, царицы всех созданий, который апостол Лука евангелист еще при жизни написал. И сказал:. «О чудотворная госпожа, царица, богородица, человеческая заступница, благодаря тебе узнали мы истинного бога, воплотившегося и родившегося от тебя. Не отдай, госпожа, город этот на разорение поганым язычникам, да не осквернят святых твоих церквей и веры христианской. Моли сына своего, тот усмирит сердца врагов наших, да не будет сила их высока. Пошли, госпожа, свою помощь, нетленной своею ризою покрой нас, и будем бесстрашны в битве. На тебя надеемся в молитве к сыну твоему, ибо мы твои рабы. Знаю, госпожа, если захочешь, дашь нам помощь против врагов, которые не призывают святого имени. Мы же, госпожа, пречистая богородица, надеемся на помощь твою и пойдем против безбожных татар, да будет умолен тобою сын твой и бог наш». И пошел к гробу чудотворца Петра митрополита преблаженного и, почтительно кланяясь ему, сказал: «О чудотворный святитель христов Петр, по милости божией творишь ты чудеса непрестанно, Петр митрополит, во гробе. Ныне пришло для тебя время молиться общему нашему владыке Христу. Ныне ведь супостаты, безбожные враги наши, тяжко ополчились, на град Москву вооружились. Тебя господь даровал нам, как крест и наше спасение, тебя, светлую свечу, светящую на всю Русскую землю, тебе должно молиться за нас, да не приидет на нас смертная гибель и рука татарская да не погубит нас. Ты ведь страж наш крепкий против нападений вражеских, мы ведь твое стадо». И кончив молитву, поклонился митрополиту. Преосвященный же митрополит благословил его и дал ему христово знамение — крест и послал священников с крестами в Спасские ворота, и в Никольские, и в Константиновские, с живоносными крестами и со святыми иконами, чтобы всякий воин при выходе был благословлен. Князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, пошел в церковь небесного воеводы архистратига Михаила. Пришел князь великий к образу архистратига Михаила и помолился со слезами, обращаясь к образу его, и, подойдя к гробам православных князей русских, прародителей своих, сказал им: «Истинные хранители православия и поборники, если имеете смелость, помолитесь господу о нашем унынии, потому что ныне нашествие случилось на нас, детей ваших, ныне сражайтесь вместе с нами». Многие он высказал слова и вышел из церкви. Княгиня же великая Евдокия и другая княгиня, Владимирова Мария, и иных православных князей княгини с воеводскими женами там стояли, провожая в слезах и в возрыдании сердечном, не в состоянии ни слова изречь. И дала Евдокия великому князю последнее целование, и прочие княгини и боярыни такое же целование дали и возвратились с великою княгинею Евдокиею. Князь же великий сам едва удержался от слез, из-за народа, сердцем плакал, а утешал свою великую княгиню и сказал: «Жена, если бог за нас, то кто против нас?» Князь же великий Дмитрий Иванович сел на своего любимого коня, и все князья русские и воеводы сели на коней своих. Солнце ему на востоке сияет ясно, путь указывают ему сродники, Борис и Глеб, Тогда точно соколы поднялись от золотых колодок, из града Москвы, возлетели под синие облака, возгремели своими золотыми колокольчиками, хотят напасть на многие стада лебединые. Это поднялись сыны русские с государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, хотят ехать на силу татарскую. Князь же Владимир и белозерские князья выехали особо со своим полком, весело смотреть на полки их. Князь великий Дмитрий Иванович отпустил брата своего, князя Владимира Андреевича, на Брашеву дорогу со своими силами — 30 000. А белозерские князья пошли по Болвановской дороге — 25 000. А большое войско с великим князем пошла дорогою на Котел — 50 000. И вся сила уже на Коломне, выехал князь Дмитрий Иванович. На Коломне стук стучит велик. Повелел князь великий двинуться своему знамени черному по широкой дороге. Впереди солнце согревает, вслед за государем ветерок тихий веет. Из-за того разлучился князь великий с братом своим, с князем Владимиром, что не вместиться им идти одной дорогою. Княгиня же великая Евдокия со своей снохою, с княгиней Мариею, и со всеми княгинями и воеводскими женами вошла в златоверхий терем в набережный, в свои сени и села под стекольчатым окном на сиденье. Уже ведь в последний раз смотрит на своего государя, на великого князя Дмитрия Ивановича, слезы проливая, как речную струю, с печалью великою. Приложила руки свои к груди своей, говоря: «Господи, боже мой, снизойди на смирение наше и сподоби меня увидеть своего государя, славного среди людей, великого государя, князя Дмитрия Ивановича. Подай ему помощь крепкой рукой своей, чтобы победил сопротивных ему супостатов. Не сотвори, господи, так, как случилось за сколько-то лет до этого в битве на Калках христиан с татарами. И убили тогда православных христиан 400 000. От такой беды, господи, спаси нас и помилуй, не дай, господи, погибнуть оставшимся христианам. Да славится имя твое святое! А от татарской победы Русская земля погибла. Не имеем ведь надежды ни на кого, только надеемся на всевидящего бога. Я же имею двух малых детей, Василия да Георгия. Если кто поразит их, как солнце с юга, как ветер, повеющий на запад, оба этого не смогут вытерпеть: малы они еще. А я что тогда сделаю? Возврати, господи, государя моего, отца их, князя Дмитрия Ивановича, по здорову. Тогда и земля их спасется, а они царствуют во веки». Князь же великий взял с собою сурожан, московских купцов как свидетелей: если что случится с ним, государем, они будут рассказывать о нем в дальних землях, как купцы-хозяева. Были с ним: Василий Капий, Сидор Олуферьев, Константин Петунов, Козьма Ховрин, Антон Верблюзин, Михаил Саларев, Тимофей Везяков, Дмитрий Чермного, Дементий Саларев, Иван Шихца. И двинулись князья русские успешно, точно пить хотят чаши с медом или с вином, честь добыть и славное имя. Уже стук стучит и гром гремит на ранней заре. Князь Владимир через Москву-реку перевозится на красивом перевозе в Боровске. Князь великий пришел на Коломну на память святого Моисея Мурина[653], тут уже были многие воеводы ратные, встретили они великого князя Дмитрия Ивановича на реке на Северке. Епископ же встретил его в городских воротах с живоносными крестами и с духовенством, осенил его крестом и молитву сотворил: «Спаси, господи, люди твоя». На другой же день князь великий повелел всем князьям выехать к Донцу в степь. В святое воскресенье после заутрени начали в ратные трубы трубить и в органы многие бить, знамена многие распростерты у сада Панфилова. Русские сыны заняли поля Коломенские, так что никому невозможно обозреть их очами от множества их войска. Князь же великий Дмитрий Иванович, выехав с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, увидел множество собранного войска и возрадовался радостью великою. Каждому полку воеводу поставили, к себе же князь великий взял еще белозерских князей. В правую руку назначил князь великий брата своего, князя Владимира Андреевича, и дал в полки к нему князей ярославских. А в левую руку назначил князя Глеба брянского. В передовой полк — Дмитрия Всеволодовича, да брата его Владимира. С коломенскими воеводами — Микула Васильевич, с владимирцами — воевода Тимофей Волуевич, с костромичами — воевода Иван Родионович, с переяславцами — воевода Андрей Серкизович[654]. А у князя Владимира были воеводами Данила Белеутов, Константин Кононов, князь Федор елецкий, да князь Юрий мещерский, князь Андрей муромский. Князь великий Дмитрий Иванович установил полки свои и назначил воеводу в каждом полку. И повелел через Оку-реку перевозиться, заповедав всем князьям и воеводам: «Если кто из вас пойдет по Рязанской земле с большими силами, пусть и волоса не коснется ни единого у кого-либо в земле Рязанской». А сам князь великий, взяв благословение у архиепископа коломенского, перебрался через Оку-реку со всеми силами. И как будет князь великий на другой стороне реки, и все князья и воеводы и вся Русская земля и войско вместе с ним, повелел князь великий всем воеводам сосчитать силу его, сколько войска у какого воеводы. Сосчитали Русскую землю. Говорит тогда первый князь — Федор Семенович: «Со мною силы 25 000». Второй воевода — князь Глеб брянский: «Со мною силы 25 000». Третий воевода говорит, князь Дмитрий Всеволожский: «Со мною силы 36 000». Четвертый воевода — князь Михайло Васильевич: «Со мною силы 20 000». Пятый воевода говорит — Тимофей Валуевич: «Со мною силы 15 000». Шестой воевода — Иван Родионович Квашня: «Со мною силы 16 000». Седьмой воевода — переяславский Андрей Серпухович: «Со мною силы 16 000». Восьмой воевода — князь Андрей муромский: «Со мною силы 18 000». Девятый воевода — Данила Белеутов: «Со мною силы 13 000». Десятый воевода — Константин Конанович: «Со мною силы 20 000». Да всей силы с великим князем Дмитрием Ивановичем 400 000 без двух тысяч, ратных людей в доспехах. В тот же день приехали после этого за Оку-реку к великому князю посадники новгородские Великого Новгорода, а с ними силы пришло 30 000, и били челом великому князю Дмитрию Ивановичу. В то время отпустили третью стражу избранных удальцов, чтобы встретились с татарскими сторожевыми в степи: Семена Милюка, да Игнатия Кренева, да Фому Тынину, да Петра Горского, да Карпа Олексина, Петрушу Чуракова и иных многих бывалых людей 90 человек. И сказал князь великий брату своему, князю Владимиру: «Поспешите, братья, противу безбожных татар. Если смерть нам приключится, все равно не испугаемся, не без пользы эта смерть» И пошел путем своим князь великий Дмитрий Иванович, молясь господу богу и призывая на помощь сродников своих, святых страстотерпцев Бориса и Глеба. Услышал Олег рязанский, что князь великий уже идет со многими силами против безбожных татар и царя Мамая, твердо вооруженный верою и к богу от всей мысли упование имея, начал остерегаться, переходя с места на место с единомысленниками своими, говоря: «Если бы можно нам было послать к многоразумному Ольгерду литовскому с сообщением о таком деле, так стали бы совещаться, но для нас отняты пути. Мы же по-прежнему мыслим, что не подобает русским князьям противостоять с оружием восточному царю. Ныне же что он помышляет, откуда пришел ему замысел и помощь великая, чтобы пришло ему на разум против нас трех вооружиться». И сказали ему бояре его: «А нам, господин, уже пятьдесят дней тому назад рассказали, только мы стыдимся тебе сказать. Говорят, в княжении его есть монах, Сергием зовут. Тот очень прозорлив. Он и вооружил его на царя и из своей обители дал ему двух воинов-монахов, очень сильных». Услышав это от своих бояр, Олег рязанский начал сердиться на своих бояр: «Почему мне об этом не поведали прежде, чтобы я умолил нечестивого царя и никакого зла не сотворилось бы? Не я один оскудел умом, но и более разумный, чем я, Ольгерд литовский. Но тот ведь почитает закон Петра Гугнивого, католическую веру[655], я же, окаянный, почитал истинного бога. На что и ради чего я польстился? Об этом сказало божественное писание: «Если раб знает закон господина своего, а преступает, за это ему бывает без милости». Ныне же что сотворю, кому буду подчиняться? Если великому князю подчинюсь, то не примет меня, знает об измене моей к нему. Если же примкну к нечестивому царю, то и дороги для меня нет, как к нему идти на помощь. Если же пойду к нечестивому, поистине буду как древний гонитель Христов; как древнего Святополка, пожрет меня земля, и я не только богатства своего лишен буду, но и жизни лишусь. Но если бог за нас, то никто против нас, да еще старец Сергий ему помогает. Если же ни одному из них помощи не сотворю, то как могу от обоих спастись? Кому из них бог поможет, тому я и присягну». Ольгерд же вслед за ранее названными своими сродниками приблизился, а привел с собою много литвы и татар, чтобы идти к царю Мамаю на помощь. Когда же Ольгерд был у Одоева и услышал про великого князя Дмитрия Ивановича, что тот собрал войска много, Русь и Словенскую землю, и пошел к Дону, убоялся Ольгерд и остался там, и оттуда не двинулся далее. И начал размышлять о своем суетном замысле, видя, что соединение сил не происходит, и начал сердиться и сказал: «Если не хватает человеку своего ума и мудрости, то чужою мудростью не прожить. Но прежде никогда Литва не училась у Рязани. Ныне же вывел меня князь Олег рязанский из ума, а себя еще больше погубил. Ныне останусь здесь, пока не услышим о победе московского великого князя». В тот же день прискакал к Ольгерду литовскому гонец из земли Литовской и привез к нему писания, написанные таким образом. Написано было про его детей, что пошли его дети на помощь великому князю московскому Дмитрию Ивановичу, как они советовались между собой, два брата, князь Андрей да князь Дмитрий. Замысел же их таков был. Слышали князь Андрей полоцкий и князь Дмитрий брянский Ольгердовичи, что великая беда и забота и печаль случилась князю Дмитрию московскому и всему православному христианству от безбожного царя Мамая, с этого времени и замыслили. Ненавидимы были оба отцом, но были боголюбивы, вместе крещение приняли от мачехи своей, княгини Анны. Были они, как некие колосья доброплодные, заглушаемые, живущие посреди нечестия, не дававшего плодов достойных. Андрей послал к Дмитрию тайное письмо малое, в нем же было написано: «Брат мой возлюбленный, отец наш отверг нас от себя и не возлюбил нас, велев нам последовать его вере. Чем же мы воздадим за то, что познали истинного бога? Ныне выполним добрый подвиг перед подвижником христовым и начальником христианским великим князем Дмитрием Ивановичем московским. Ныне ведь ему, великому князю, печаль великая от по ганых татар. Да еще отец наш помогает им и князь Олег рязанский приводит нечестивых татар. Нам же подобает так сделать, как божественное писание говорит: «Братья, в бедах пособивъ бывайте». Но подумаем сами: отцу ли станем противиться или к великому князю московскому пойдем на помощь? Сказал святой апостол Лука, евангелист, спасителя нашего христовы уста его сказали: «Преданы будете родителями своими и братией своей и умрете имени моего ради. Претерпевший до конца, тот спасен будет». Так возьмем от плода терпения и отдадим себя истинному плодовитому винограду христову, возделанному руками божьими. Ныне постараемся не земного ради княжения, но желая небесного царствия и чести, что господь дает творящим волю его». Князь же Дмитрий Ольгердович прочел послание и начал радоваться и от радости плакать и сказал: «Владыка, человеколюбец, дай ж нам, господи, сотворить тысячи тысяч[656] добрых подвигов, открыл господь все доброе брату моему». И сказал послу тому: «Так скажи брату моему: в тот же день готов быть по приказу твоему, сколько только божьим промыслом будет у меня воинов, которые собраны для войны с дунайскими турками. Слышал ведь, что пришли ко мне вестники из Северы. Там ведь хочет великий князь Дмитрий Иванович ожидать безбожного царя Мамая и злых его сыроядцев, уже день там пробыл. Нам же следует идти к Северской стране, там нам надо соединиться. Пойдем дорогою отца нашего, чтобы не получить осуждение и проклятие из уст его». И через несколько дней сошлись оба брата Ольгердовича со всеми своими силами в Северской стране. И увиделись и возрадовались, как некогда Иосиф, увидев Беньямина, брата своего. И вот два брата увидели у себя множество войска, собраны выдающиеся: бойцы. Быстро они прибыли на Дон и приехали к великому князю Дмитрию Ивановичу. Ольгерд же, услышав от вестника своего и выслушав письма, посланные к нему от доброхотов, что его дети пошли к великому князю на помощь, как бы очнувшись, помыслил так: «К кому пойду я на помощь? К царю пошел бы так мне уже путь закрыт великим князем. Если пойду к великому князю, то уже оба мои сына раньше меня у него оказались. Не знаю, что нам делать». И сказали ему ближние его друзья: «Прежде этого времени было так. Сыновья за отца на битве головы свои кладут, то же делают и твои два сына. Если уж убьют их, то ты сам спасешься в своей земле Литовской и их городами завладеешь. Если же пойдешь к великому князю, то там убит будешь от царя Мамая по выше сказанным посланным письмам, что получаешь. Если царь Мамай одолеет московского князя без тебя, то отговоришься, что князь великий поотнимал у тебя дороги, а к твоей земле со всею силою выехал». Ольгерд же литовский, услышав от своих панов речь такую, одобрил словеса их и сказал своими устами: «Помоги, господи, детям моим, а не Мамаю!» Икнязь великий говорил брату своему, князю Владимиру: «Видишь ли, брат, дети отца оставили, а к нам пришли». Литовские князья нагнали великого князя на этой стороне Дона, на месте на Черном, на Березаи. И поклонились литовские князья великому князю московскому, и хорошо почтил их князь великий и многие дары дал им, назвал их себе новонареченными братьями, русские князья Ольгердовичи. А силы с ними пришло 46 000 кованой рати[657]. Князь же великий Дмитрий Иванович московский спешно послал Своего вестника в Москву к преосвященному Киприану митрополиту и к преподобному Сергию и к великой княгине Евдокии, что два брата Ольгердовичи приехали ко мне на помощь, утаившись от отца своего Ольгерда. Преосвященный же Киприан митрополит, услышав это, прослезился, начал молитву говорить: «Господи, владыка человеколюбец! Помилуй и избавь русских князей и все войско их, чтобы враждебные нам ветры на тихость преложились». И послал митрополит по всем монастырям гонца своего, и к преподобному старцу Сергию, и по всем церквам и повелел к господу богу молитвы творить день и ночь. Великая же княгиня Евдокия, услышав о той божьей милости, многую милостыню раздавала нищим. А сама княгиня непрестанно ходила в церковь, день и ночь. Но об этом оставим и к прежнему возратимся. Пошел князь великий по широкой дороге, радуясь соединению своих воинов, ожидая встречи с погаными. Говорит тогда князь великий: «Братья мои милые, литовские князья, почему пришли сюда? А я вас не ждал к себе на помощь». Они же сказали ему: «Господь бог послал нас тебе на помощь». Князь же великий сказал: «Воистину вы божии ревнители праотца Авраама, также быстро помог бог великому князю Ярославу отомстить за кровь братии своей». Стоял же князь великий со многими силами на месте, нарицаемом Березай, за двадцать три версты от Дона. Настал уже четвертый день сентября, на память святого пророка Захарии и убиения князя Глеба Владимировича. В то же время приехали двое сторожевых к великому князю, Петр Горский да Карп Олексин, привели знатного пленного из царева двора. Тот же пленник рассказал великому князю: «Уже царь на Кузьмине гати, не спешит царь, ожидает Ольгерда литовского и Олега рязанского, а о твоем войске и вести у него нет, не ждет царь встречи против себя, согласно ранее сказанным писанным грамотам Ольгердовым, через три дня должен быть на Дону». Князь же великий спросил пленника о силах царевых. Он же сказал: «Не счесть силы никому же, такое множество». Князь же великий начал советоваться с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями — новонареченною братиею, и с воеводами, говоря: «Братья мои милые, князья и бояре, думайте, здесь ли еще останемся или за Дон перевеземся». И сказали ему бояре московские: «Предадим жизнь свою смерти на этой стороне Дона». И воскликнули Ольгердовичи от горести сердца своего: «Не слушай, князь великий, крамольников московских, поезжай за Дон-реку, если из-за страха не дерзнешь, желания не поручишь, ни славного имени вовеки». Сами же оба брата ударили по коням своим и перебрались за Дон-реку и вся сила их за ними, говоря великому князю Дмитрию Ивановичу: «Хочешь ли, князь, стойкого войска, вели перевозиться за Дон-реку; если же из-за страха не пойдешь, желание тебе не исполнить и славного имени не получить вовеки. Да ни единый человек не помышляет повернуть обратно перед великой силой царя Мамая, потому что надо возвещать: «Не в силе — бог, в правде — бог». Сродник твой и наш Ярослав переправился за реку и Святополка победил, прадед твой — князь великий Александр Ярославич, переправившись через Неву-реку, короля победил, призвав бога на помощь. Так подобает, князь великий, Дмитрий Иванович, и тебе делать. Если побьем силу врагов своих, то все спасемся; если бог пошлет нам смерть, то все общую смерть примем, от князей и до простых людей. Тебе же, великому князю, о смерти подобает иными словами говорить, чтобы теми словами укрепиться войску твоему. Мы ведь видели, как множество избранных витязей войска твоего хотят за тебя, государя, головы свои положить». Услышав же князь великий слова их, повелел войску своему перевозиться за Дон-реку. Вестники уже спешат и говорят: «Приближаются татары». И многие сыны русские возрадовались радостью великою, видя близость своего подвига желаемого, которого на Руси желали многие дни. Множество волков прибежало от моря на место грозное, воют все дни и все ночи непрестанно, гроза великая. В полках храбрые сердца укрепились, а слабые успокоились. Множество воронов необычно собралось, не умолкая они каркают, а галки своею речью говорят. Орлы многие от устья Дона слетелись, по воздуху летают, кличут, ожидая того грозного, богом назначенного дня, когда падут трупы человеческие и будет кровопролитие, как морская вода. От такого страха и грозы великой деревья приклонились, а трава простерлась по земле. Многие унывают, видя перед очами смертную чашу. Поганые стыдом омрачаются перед погибелью жизни своей, потому что после смерти поганых погибнет память их с шумом, православные же люди процветут радостью, ожидая исполнения того обетования и прекрасных венцов от Христа, о каких поведал преподобный старец Сергий. Вестники же сообщают, что поганые приближаются. В 6 день сентября прибежал Симеон Милюк со своею дружиною, а поганые за ними гнались, столкнулись с полками нашими и возвратились вспять и сказали царю Мамаю, что русские, ополчившись, стоят у Дона. Божиим же промыслом узрели они множество людей собранных и говорят своему царю: «Набрано у них войска вчетверо больше, чем у нас». Он же, нечестивый царь, разжигаемый дьяволом и разумев свою погибель, внезапно крикнул, испустил голос свой, сказал: «Такова ли моя сила! Если не одолею своего слуги, то как возвращусь вспять в свою землю, срама своего не смогу стерпеть». И повелел своим воинам вооружаться. Семен же Милюк сказал своему великому князю Дмитрию Ивановичу, что татары на Гуснице, на броде стоят: «Тут стражи его нас узрели; только переход в одну ночь между нами, утром должен быть на Непрядве-реке. Тебе, государю, великому князю, подобает в этот же день полки приготовить к бою, чтобы не опередили поганые татары, теперь спешат татары. И начал князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями, с Дмитрием и с Андреем Ольгердовичами, полки расставлять до шестого часа.
Некто же воевода, приехавший с литовскими князьями, именем Дмитрий Бобров, а родом земли Волынской, опытный полководец, хорошо умел устанавливать полки: как следует, где кому подобает стоять. Князь же великий Дмитрий Иванович, взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, и литовских князей, и всех князей и воевод, выехал на место высокое и видит образ святой, водруженный на христианском знамени, светящийся, как некий светильник солнечный. Погода ясная. Шумят знамена, вышитые золотом, простирая полотнища свои, как хоботы[658], точно облака, тихо они трепещут, точно хотят промолвить. Богатыри русские, как живые хоругви, движутся. Доспехи русских сынов, как вода всебыстрая, блещут, а шлемы на их головах, как роса «утиная глава» во время ясной погоды, светятся. Еловцы же шлемов их, как пламя огненное, горят. Умильно видеть и жалостно глядеть на воинский строй русских князей, удалых детей боярских. Так все единодушно, один за другим хотят умереть и все единогласно говорят: «Боже святой, смилуйся над нами, даруй победу православному царю нашему, как Константину, как кроткому Давыду, покори под ноги его всякого врага». Дивились этому литовские князья, говоря: «Никогда не было такого замечательного войска раньше нас». Князь великий Дмитрий Иванович, видя, что полки его хорошо готовы к бою, сошел с коня и стал на колени на траву ковыль, перед великим полком у черного знамени, на котором был образ владыки, господа нашего Исуса Христа, поклонился знамени и начал молитвы говорить из глубины сердца своего, громко говорить, плакать и призывать бога на помощь. Молитва. «О владыка, вседержитель, посмотри милостиво оком своим на смиренных твоих людей, твоею ведь рукою, господи, сотворен и святою и честною кровью твоею искуплен род христианский. Услышь, господи, молитвы наши и обрати сердце свирепому врагу варвару на смирение, чтобы не сотворил зло рабу твоему. Обрати свое лицо против нечестивых, что не призывают имени твоего святого. Молюсь образу твоему святому и пречистой твоей матери и твердому и необоримому милостивому святителю Петру Русскому, на твою помощь надеемся, и не смею призывать имени твоего святого». Князь великий, окончив молитву и сев на своего коня, начал по полкам ездить с князьями и с воеводами, и каждому полку сам говорил своими устами: «Братья, князья и воеводы, и молодые люди, сыновья христианские, от мала и до велика. Уже, братья, сегодня день уходит, а ночь приблизилась, бодрствуйте и молитесь в эту ночь, крепитесь и мужайтесь каждый из вас, утром ведь вас невозможно будет приготовить к бою. Уже ведь, братья, гости наши близко от нас, на реке на Непрядве, утром ведь, братья, все будем от них пить чашу общую; ведь, братья, нас, христианских сынов, господь сам ведает; будем пить чашу поведеную, ту, друзья мои милые, что на Руси захотели пить, чашу смертную, за святые божии церкви, и за веру православную, и за землю святорусскую, и за мою обиду. Уповайте на бога единого живого. Да мир будет с вами, братья мои, потому что спешат татары!» Брата же своего, князя Владимира Андреевича, великий князь послал вверх по Дону в дубраву, чтобы он утаился от полков, и дает ему достойных «ведомцев» своего двора, удалых людей 17, с ним же отпустил и своего знаменитого воеводу Дмитрия Волынца. Уже и ночь пришла накануне светоносного праздника святой богородицы, уже тогда ночь сравнялась со днем летним. Была тогда тою ночью теплота великая и тихость большая, заморозки росиые начались. Воистину сказало божественное писание: «Ночь несветлая для неверных, верным же — просвещение». И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Испытаю, князь, свою примету ратную, кому будет божия помощь, — уже ведь тьма полная, а заря потухла». Дмитрий Волынец сел на своего коня и взял с собою одного великого князя Дмитрия Ивановича и выехал на поле Куликово и стал между двумя великими войсками. Слышался же стук велик и клич, как гром гремит, как трубы многие звучат, а позади их как волки грозно воют; была великая, необычная гроза, а по правой стороне вороны кликали. И был великий гомон птичий, а на другой стороне, напротив воронов[659] как гора гремела, по реке же по той Непрядве гуси и лебеди крыльями плескали, необычайную грозу предвещая. И обратились в сторону русских полков, и была тишина великая. Сказал Волынец великому князю: «Слышишь ли что-либо, князь?» Овечал ему князь великий: «Слышали, брат, великая гроза». И сказал ему Волынец: «Что слышал?» Князь же ответил: «Ничего, только видели, как огненные зори полыхают, а из них точно кровь выступает». И сказал Волынец: «Молись, государь, богу, добрые знамения видятся, но только призывай бога на помощь с неоскудною верою. И еще, князь, есть у меня примета вторая». И слез с коня и пал на правое ухо, приникнув к земле, и так лежал долгое время и поднялся. И сказал ему князь великий Дмитрий «Какую ты примету, брат Дмитрий, слышал?» Он же не хотел ему сказать. Князь же великий понуждал. И он сказал: «Одна примета на великую скорбь, а другая на неизреченную радость для тебя из рода в род. Я слышал: земля плачет языческим языком о детях своих, а на другой стороне точно свирель плачевная жалостная слышится». Я множество таких примет и раньше знал, испытал их в ратное время и у прежних полков. Так слышал и ныне. Надейся на милость божию и на молитвы сродников ваших, новых страстотерпцев Бориса и Глеба, жду победы над погаными, но христианам много будет урона». Услышав же то, князь великий прослезился. И сказал Волынец: «Будет победа христиан и державы твоей. Но не подобает тебе, царь, в полках об этом говорить, но только вели каждому воину богу молиться и призывать святых на помощь. А рано утром вели всем воеводам и всякому воину вооружаться в доспехи, уже есть оружие непобедимое на супротивных». Тогда же некто, разбойник, именем Фома Хабесов, поставлен был от великого князя Дмитрия Ивановича на реке на Чуре на Михайлове для крепкой, мужественной стражи от поганых. И бог, утверждая разбойника в вере, открыл ему видеть ночью великое видение. Видел он, точно на высоком облаке как бы некий очень большой полк с востока, с южной же стороны пришли двое юношей светлых, имея в руках острые мечи. И сказали полковникам татарским: «Кто вам повелел отчину нашу, Русскую землю губить? Ибо даровал нам господь бог стеречь отчину свою, Русскую землю» И начали юноши их убивать, и ни один от них не спасся. И с того времени человек тот утвержден был в вере и умудрен богом. Утром разбойник рассказал великому князю Дмитрию Ивановичу наедине: «Видел я на небесах видение». Сказал ему князь великий: «Не говори, брат, никому об этом; премудрая эта вещь и страшная, если так произойдет». А сам государь расплакался горько от всего сердца своего, воздел руки свои к небу и сказал: «Господи, владыка, человеколюбец, молитвами святых твоих мучеников Бориса и Глеба помоги нам, как Моисею на Амалика, и как Давиду на Голиафа, и первому князю Ярославу над Святополком, и прадеду моему, великому князю Александру, над подхваляющимся римским королем. Как тот король хотел разорить отечество наше, Русскую землю, так и этот безбожный царь Мамай хочет попрать святую православную веру христианскую, разорить святые церкви. Не воздай нам, господи, по грехам нашим и пошли милость свою и просвети нас милосердием твоим. Не отдай нас, господи, рабов своих, на посмешище врагам нашим, да не порадуются враги наши и не окажут слова ложныя и неверные: где есть бог их. Бог же наш на небесах и на земле, на него я уповал. Помоги, господи, православным христианам, призывающим твое имя». В восьмой день сентября наступил великий праздник рождества святой богородицы. На рассвете в пятницу, на восходе солнца, была мгла, как дым. И начали знамена простираться христианские и трубы трубить и в органы бить и многие зурны[660] звучать. Уже у русских князей, воевод и удалых людей сердце наполнилось яростью. Шли они под своими знаменами. Полки шли по приказу великого князя и по распределению воеводы Волынца. А трубы трубили у каждого воеводы под его знаменем. После второго часа дня начали с обеих сторон страшно трубить трубы, и сливались голоса трубные в единый голос, слышать страшно. В тот час можно было видеть, как милосердием божиим и молитвами святых, святителя Петра митрополита, русского заступника, и преподобного старца Сергия, трубы татарские замерли, а русские еще усилились. Полки обеих сторон еще друг друга не видят, потому что утро мглистое, как дым, но земля грозно стонет, грозу возвещает от востока и до запада и до моря. В то время по всем городам заморским была великая, необычная гроза. В Царьграде царьградский царь был в страхе великом и в великом недоумении, что такое случилось. И сказал ему воин его: «Видел я, царь, видение за семь дней до этого страха. Пришли страшные звери многие на овечьи стада и поели их, и мало осталось овец. Но оставшиеся овцы устремились на львиные стада, на львов, и съели этих злых зверей до последнего зверя. И я помыслил, царь, по поводу этого видения, что это такое, и стал думать, что начнется великая гроза — побоище на земле, но не знаю где оно будет». Князь же великий, пересаживаясь с коня на коня, ездил по полкам, говоря со слезами: «Отцы и братья, князья и бояре, и дети боярские, и молодые люди, подвизайтесь во имя господа и ради святых церквей и ради веры христианской, не думайте ни о чем земном. Если смерть нам приключится, то жизнь вечную увидим. Ныне же, братья милые, устремимся на битву, все от мала и до велика, победными венцами увенчаемся от Христа бога и спасителя душ наших». Такими славами он укреплял свои толки. И приехав под свое знамя под черное, пересел со своего коня на другого и снял с себя красную царскую одежду и надел другую. Своего же коня дает любимому своему постельнику Михаилу Бренку[661] и свою одежду на него надевает, потому что любил его чрезвычайно. И повелел великий князь Бренку на коне и в его княжеской одежде стоять на месте великого князя. Уже великая гроза началась, земля стонет, поле Куликово перегибается, реки, точно живые, выступили из своих берегов. Князь же великий Дмитрий Иванович, став на своем месте, поднял руки свои к небу, молясь богу и говоря: «Боже, помоги мне». Поднял князь великий Дмитрий свои руки к небу и взял с груди своей живоначальный святой крест, на котором были изображены страдания Христовы, а в кресте было живоносное древо. И восплакался горько: «Надеюсь до последнего на тебя, честный крест господень, явившийся православному греческому царю Константину, когда он воевал с нечестивыми. Образом спасителя победил он, и не могуг обрезанные люди[662] противиться ему и выступать против креста господня. Покажи милость свою на мне, рабе своем». Такой говорил. Пришли же в то время к великому князю Дмитрию Ивановичу грамоты от преподобного игумена Сергия, а в них было написано так: «Государю Русской земли, великому князю Дмитрию Ивановичу, и всем князьям и воеводам, и всему православному войску мир и благословение от преподобного отца Сергия, во имя бога отца, вседержителя, творца неба и земли. Смотри, государь, веселыми очами, сердцем мужайся и крепись, призывай бога на помощь. Господь бог поможет тебе, ты победишь врагов, как уже прежде я говорил тебе. Это не к смерти будет для тебя, но к славе великой». Прочитал князь великий Дмитрий Иванович такое письмо от преподобного старца Сергия и начал плакать от радости, и начал целовать посланника. И укрепилось сердце великого государя письмом от преподобного старца Сергия. А посланный от старца еще передал великому князю богородицин хлеб, и князь великий съел хлеб пречистой богородицы и простер руки свои к небесам и громко воскликнул: «О велико имя пресвятой богородицы, помогай нам молитвами твоего угодника преподобного Сергия!» И сел на своего коня, и взял железную палицу, и двинулся сам раньше других из своего полка сражаться от горести сердца своего за святые церкви, за веру православную и за свою обиду великую. Многие сыны русские и князья и богатыри удерживали его, запрещали ему, говоря: «Не подобает тебе, государю Русской земли, великому князю, самому биться в полках. Тебе, государю, подобает под знаменем стоять, а нам подобает пред тобою, государем, мужество свое показать, тебя, государя, господь спасет милостью своею. Тебе, государю, как же иначе знать, кого тебе как пожаловать или как одарить. Мы же, государь, все за тебя, государя, готовы головы свои положить. Тебе подобает стоять под знаменем, а нам, рабам твоим, подобает своею жизнью послужить тебе, ласковому государю. Тебя, государя, бог соблюдет, а нас не будет, так ты, государь нам память сотворишь, как князь Леонтий память сотворил Феодору Тирону в книгах псаломских. Для поминовения велишь написать русских князей в поминанье. А если тебя, государя, одного только убьют, то от кого будем мы ждать чести и пожалования? Если спасемся, а тебя одного не будет, какой будет успех? Будем мы все, как овечьи стада без пастуха. И придут на нас со всех сторон дикие волки и погубят нас, как кто захочет. Тебе, государю, следует и себя спасти и нас». Князь же великий прослезился и сказал: «Братья мои милые, князья и бояре, и молодые люди, добра ваша речь, не могу вам ничего ответить на нее, только похвалю вас, вы ведь воистину ревнители, божьи рабы, сами больше всех знаете, как прекрасно умереть с добрыми людьми, принять мученическую смерть за святые церкви и за веру православную, и за свою обиду. Когда-то мученик Арефа, замученный Иустинианом, царем персидским, за веру, потому что веровал в Христа, и христов мученик не отступил от веры христовы. Царь повелел отсечь ему голову, и вывели Арефу на сборище и отсекли ему голову. Святой же великий мученик Арефа смерть принял, радуясь, во имя веры и принял венец от Христа бога. Так же и вы, братья, русские сыны, пострадайте за веру православную и примите венец от Христа бога». Слышали это добрые воины от своего полководца и удивились словам великого князя, один перед другим, спешат друг за друга головы положить под меч. Князь же великий Дмитрий Иванович велел выслушать его речь: «Вы, братья мои милые, — русские князья. Я принял от бога власть на земле, больше всех мне чести и даров, так разве не могу и зло вытерпеть и не выпить чаши смертной с вами. Как могу вытерпеть, как могу терпеть и видеть вас, побеждаемых? Не могу этого видеть. Если спасемся, то с вами спасен буду. И ныне, братья милые, вооружимся силою вышнего бога, творца неба и земли, на супротивных татар». И вот уже первые полки ведут Дмитрий Всеволодич и брат его Владимир с правым полком, а с левым полком идет Микула Васильевич, а войско у него коломенское. Вслед за ними идут русские сыны, идут успешно оба полка, нет места, чтобы им расступиться на поле. Безбожный же царь Мамай увидел хорошо устроенное русское войско и начал бояться. И поднялся царь Мамай с тремя князьями на высокое место, чтобы видеть кровопролитие человеческое, где съезжаются удалые люди с обеих сторон. Потом выехал из татарского войска громадный татарин, подобный древнему Голиафу, видеть даже страшно. И начал безбожный татарин убивать православных христиан, а ему никто не мог сопротивляться из наших знатных, потому он был великий наездник и богатырь. Увидел это Александр Пересвет, чернец, посланный преподобным старцем Сергием. Был Пересвет назначен в полк Владимира. И встретил он великого князя Дмитрия и сказал: «Тот ищет противника себе, я хочу выступить против него с оружием. Ведь если я не выступлю против безбожного татарина, то все вы будете от него побеждены». И возложил старец на свою голову вместо шлема куколь, а поверх одежды старец надел свою мантию. И видеть его было умильно и грозно. На голове его был образ архангельский, вооружен он был схимою повелением игумена Сергия. И сказал старец «Отцы и братья, простите меня грешного и благословите. И ты, брат Ослябя, моли бога за меня». И еще сказал Пересвет: «Святой преподобный Сергий, помогай своими молитвами святыми». И сел на коня своего и взял в руки посох преподобного старца Сергия, и устремился против безбожного, и все христиане, воскликнули: Боже, помоги, господи, рабу своему». И ударились копьями друг против друга, и копья их переломались, и пали оба с коней своих на землю, и так скончались оба. И вступили в бой в третьем часу дня и бились крепко. Видя же это, князь великий сказал: «Видите ли, братья, уже гости пришли к нам есть и пить человеческую кровь и поднимают у себя победные чаши, уже передовых напоили, и наши, опившись, уснули сном смертным. Время уже пришло, а час настал». И подхлестнули все люди коней своих и бросились в бой и воскликнули единогласно: «О нами бог!» И еще сказали: «Боже христианский, помоги нам!» Татары же призвали своих богов и крепко напали, сражаясь жестоко, сами себя побивали, не только оружием, но и под конями умирали, от великой тесноты задыхались, невозможно было вместиться всем людям на поле Куликовом. На том ведь поле сошлись сильные полки, а из них выступили кровавые зори, трепещут в них сильные молнии, от блистания и сечения мечей и от ломления копий. И в тот час было землетрясение великое и страшное и грозное, страшно видеть этот грозный час и день, в мгновение ока погибло столько народу, божьего создания. Но воля божия совершается. Уже ведь четыре и пять часов бьются христиане, не ослабевают, а татары еще сильнее наступают. Уже шесть и семь часов настало, и божиим попущением из-за грехов наших начали поганые одолевать христиан. Уже многих убили, многие сановитые русские богатыри погибли, как деревья приклонились, точно трава от солнца усыхает и под копыта постилается. Многие сыны русские пали, самого же великого князя Дмитрия Ивановича тяжело ранили копьем под левую пазуху. Он же ушел с побоища в седьмом часу дня, потому что ему было очень трудно. Уже татары много раз подсекали стяг великого князя, но силою божьей, вышнего творца, вновь укреплялся стяг. Это мы слышали от первого самовидца. Мы рассказали великому князю Владимиру о таком видении. «В то время видели мы отверстое над нами небо, из которого вышла багряная заря, низко держали над нами облако апостольские и пророческие руки. В седьмой же час опустилось облако на полк великого князя Дмитрия». В то время христианские полки опустели, уже мало христиан, а все татары. Увидев[663] это, князь Владимир восплакался горько, не мог он более терпеть. И сказал Дмитрию Волынцу: «Какая, брат Дмитрий, польза стоянию нашему?» И сказал ему Дмитрий: «Велика беда, князь; уже пришел час, князь, колосья пшеничные подавляются, а сорные травы разрастаются. Еще потерпим немного, дождемся подходящего времени, подождем, когда будет можно воздать врагам. Только подожди до времени, когда будет благодать божия и помощь христианам». Князь же Владимир поднял руки к небу и сказал: «Господи, боже, вышний творец, царь небесный, сотворивший небо и землю, выступи против этих злодеев. Не дай, господи, порадоваться врагу нашему, царю Мамаю, немного нас накажи, а много помилуй, дай, господи, милость свою». Сыны русские в полку его плачут, видят, как погибают их братья непрерывно, рвутся в бой, как званые гости на брачный пир вино пить. Волынец же Дмитрий запрещает им, говоря: «Подождите, буйные сыны, будет для вас время расправиться с ними, с нечестивыми». И пришел восьмой час, и вдруг дух[664] повеял на нас. Волынец же закричал громким голосом: «Государь, князь Владимир Андреевич, час наш пришел!» И опять сказал Дмитрий Волынец: «Братья и друзья милые, ныне дерзайте, силасвятого духа помогает нам». Услышав это, единомысленные друзья быстро выехали из дубравы зеленой, как соколы, отрывающиеся от золотых колодок, и ударили на многие стада журавлиные: так смело сыны русские наехали на войско татарское и сражались, а знамена их направлены крепким воеводою. И бились, как отроки Давыдовы, подобно львам, а сердцем были, как серые волки, похищающие овец из стада и поедающие их. Так и русские сыны напали, на оба полка, на силу татарскую, щедро дары им отдавали. Уже сила татарская, как трава, постилается пред русскими. Сыны поганские, видя падающих многих своих храбрецов, воскликнули от горести сердца своего: «Увы нам, Русь мудрая! Слабые с нами бились, а лучших они всех сохранили». И ударили наши полки, а татары обратились в бегство и побежали. И гнались за ними русские сыны, говоря: «С нами бог! Боже, помоги нам!» Татары же бежали, говоря: «Увы нам, чтимый Мамай, высоко вознесся ты и в ад снизошел!» Многие раненые русские сыны вставали и помогали русским удальцам, убивая татар без милости, но не могли уже хорошо сражаться, а сами изнемогали. Царь же Мамай, видя поражение своих татар, начал призывать своих богов: Перуна, и Савита, и Раклия, и Гуса, и великого пособника Махмета. И не было им никакой помощи от них, ибо сила святого духа, как огонь, пожигала их. Татарские полки опустошились от русских мечей. Мамай видит уже, что на поле сражения появились божиим повелением новые люди, что русские сыны, как звери лютые, рыщут по полю сражения, избивают татар, как овечьи стада. И сказал царь Мамай своим князьям по-татарски: «Побежим, братья, уже здесь нам не дождаться добра, хотя бы свои головы унести». И побежал царь Мамай сам девятый, как серый волк, в лукоморье, скрежеща зубами своими, плача и говоря татарским языком, вспоминая о своих союзниках. А князья и алпауты сказали: «Уже нам, братья, у себя дома не бывать, на своей отчине и дедине, а детей своих нам не видать, а жен своих не обнимать, а обнимать нам сырую землю, а целовать нам зеленую дубраву». Многие же русские сыны гнались за ними и вслед царю Мамаю, но не догнали его: уже кони их утомились, а сами они сильно устали. Руки русских сынов уже устали, не могли убивать татар, а мечи их и сабли притупились о головы татарские. И вернулись русские сыны, и если какого татарина находили на другом берегу реки Непрядвы живым, его убивали. Это произошло по молитвам святых мучеников и страстотерпцев Бориса и Глеба. Некто же, Фома Хацыбесов, разбойник, стоял на страже по поручению великого князя и увидел князя Владимира стоящего под знаменем. И Фома-разбойник быстро прискакал к нему под знамя, сам десятый с товарищами. И рад был князь Владимир своим людям, а из Владимирова войска ни один человек не остался под знаменем, все гнались за татарами. Уже и день кончился, солнце заходило, затрубили во всех полках русских в трубы. Князь Владимир Андреевич стал на татарских костях под черным знаменем великого князя Дмитрия. Грозно видеть и жалостно смотреть на кровопролитие русских сынов; человеческие трупы, точно великие стога, наворочены, конь не может быстро через них перескочить, в крови по колено бродят, а реки три дня текли кровью. Князь же Владимир не нашел брата своего, великого князя Дмитрия Ивановича, в полку, но только литовские князья приехали с боя. И начал князь Владимир и литовские князья плакать и биться о сырую землю и по полкам ездить, и велели трубить в трубы, собирая людей. И съехались по трубным звукам со всех сторон русские удальцы, распевая песни крестные, мученические, богородичные[665]. И собравшиеся люди не нашли в этот час великого князя Дмитрия Ивановича. И начал говорить князь Владимир: «Братья мои милые, князья и бояре, русские сыны и молодые люди. Кто видел или кто слышал государя Русской земли великого князя Дмитрия Ивановича, вождя и начальника?» И сказал ему первый самовидец, Юрка-сапожник: «Я видел его, государя, на третьем часу, сражался он железною палицею». И сказали литовские князья: «Мы думаем, что он жив среди трупов». Второй самовидец, Васюк Сухоборец: «Я его видел в четвертом часу, бился он крепко». Третий сказал Сенька Быков. «Я его видел в пятом часу, бился он крепко». Четвертый же сказал Гридя Хрулец: «Я его видел в шестом часу, бился он крепко с четырьмя татаринами». У князя Юрия был некто по имени Степан Новосел ьцов, тот сказал: «Я видел его в седьмом часу, крепко сражавшимся перед самым твоим выездом из дубравы, шел он пеший с побоища, тяжко раненный. И не мог ему помочь: тогда гнались за мною три татарина, я спасся от них милостью божьею. А на великого князя Дмитрия наезжали три татарина. Один из них был старый наездник, тот (великого князя копьем ранил; но думаю, что он жив, хотя и ранен от них». Услышав же то, князь Владимир Андреевич сказал: «Братья и друзья, если кто найдет живым государя Русской земли, брата моего, великого князя Дмитрия Ивановича, воистину тот будет у нас первым человеком и боярином в Москве». И разошлись люди и разбрелись по всему побоищу в поисках победителя, великого князя. Одни нашли Михаила Бренка, убитого, в одежде и в шлеме великого князя. Другие нашли князя Семена Романовича белозерского и сочли его за великого князя Дмитрия, потому что вид его соответствовал великому князю. Двое же неких воинов пошли на правую сторону в дубраву, один именем Сабур, другой Григорий Холопищев, оба родом костромичи. Немного отъехали от места побоища и нашли великого князя, тяжко раненного, в тяжелом состоянии отдыхающего под срубленным березовым деревом. И увидели его и слезли со своих коней на землю, и поклонились ему: «Радуйся, государь Русской земли!»
Сабур же быстро возвратился и поведал князю Владимиру: «Государь наш, князь великий Дмитрий Иванович, в добром здравии и царствует вовеки». Услышав об этом, князь Владимир и все князья и воеводы возрадовались радостью великою и быстро приехали к государю Русской земли, и соскочили с коней, и поклонились ему говоря великому князю Дмитрию: «Радуйся, государь наш, князь великий, древний Ярослав, новый Александр, новый победитель наших врагов, князь великий Дмитрий Иванович. Эта победа тебе честь даровала и произошла от твоего старания и с божьей помощью». Князь же великий Дмитрий Иванович сказал: «Что мне расскажете?» И сказал князь Владимир: «Божьею милостью и молитвами пречистой богоматери к богу, и молитвами сродников наших, страстотерпцев и мучеников князей Бориса и Глеба, и святителя Русской земли Петра митрополита, и молением преподобного игумена Сергия, молитвами их побеждены враги наши, мы же спаслись». Услышав это от брата своего, от князя Владимира, князь великий Дмитрий Иванович прослезился и сказал: «Братья мои милые, русские князья и воеводы сильные. Сей день, который сотворил господь, возрадуемся и возвеселимся в этот день». И вновь сказал: «Веселитесь, люди! Велик ты, господи, и чудны дела твои: вечером водворится плачь, а утром — радость». И вновь сказал: «Хвалю тебя, господи, боже мой, и почитаю имя твое святое, что не дал нас в погибель врагам нашим, и не похвалится над нами чужеземный народ, который замыслил против нас злое, но суди, господи, по правде, моей, я же вовеки уповаю на тебя». И привели великому князю коня, и выехал он на побоище и увидел, что из войска его побито многое множество, бесчисленное, а убито поганых в четыре раза больше того. И обратился к Волынцу и сказал: «Воистину, Дмитрий, не лжива твоя примета, подобает тебе всегда быть воеводою в полках». Потом князь великий Дмитрий Иванович начал ездить по побоищу с братом, с князем Владимиром, и с иными уцелевшими князьями и литовскими князьями, а сердцем болеть и кричать, слезами обливаясь. Наехал на то место, где лежат белозерские князья, вместе они были убиты, так бились, что один за другого умирал. Тут же лежит Микула Васильевич. И став перед трупами любимых воевод, князь великий Дмитрий долго их оплакивал и говорил: «Братья, русские князья и воеводы местные, если имеете дерзновение у бога, то помолитесь богу о нашем унынии. Знаю, как велика милость его, если мы с вами вместе будем просить». И приехав на иное место, увидел своего наперстника Михаила Андреевича Бренка, близко от него лежит Тимофей Валуевич. Став беред ними, князь великий много плакал: «Братья возлюбленные, ради меня убиты вы. Где такой раб, который ради государя сам на смерть пойдёт? Подобный был в полку персидского царя Дария, тот так же поступил». И над трупом Семена Милюка также сказал: «Крепкий страж, который стойко сторожил». Приехал князь великий на другое место и нашел тут лежащим Пересвета Александра, чернеца брянского, тут же лежит и Таврул татарин, уподобляясь древнему Голиафу. А приметами того татарина были: высотою он был трех сажень, а плечи — в русскую сажень, а между глазами — локоть целый. И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Видите ли, братья, русские сыны, многим было испить от него смертную чашу, но его победил Пересвет, супостата татарина, равного себе». И князь великий Дмитрий Иванович велел на том месте трубить в ратные трубы, созывать храбрых людей, боровшихся с оружием против сынов татарских. И со всех сторон идут люди на трубные звуки и весело ликуют, распевая крестныя стихи, а иные мученические, а иные богородичные. И увидел князь великий, что люди собрались: и литовские князья, и русские, и уцелевшие бояре местные. И стал князь великий посреди их, плача горько и радуясь, говорить: «Братья мои милые, князья русские, сыны всей Руси, вам подобает служить, а мне вас хвалить и по достоинству почтить. А когда господь бог мне позволит, когда я буду на своем столе, тогда стану вас одаривать по достоинству». И сказал князь великий Дмитрий Иванович своему брату князю Владимиру Андреевичу и своим нареченным братьям Ольгердовичам: «Грозно, братья, в этот день видеть, как лежат христианские трупы, точно большие стога». А Дон-река три дня течет кровью, а Меча-река запрудилась трупами татарскими. И сказал князь великий всея Руси Дмитрий Иванович: «Считайте, братья, скольких воевод у нас нету и скольких молодых людей нет же». И говорит тогда великому князю московский боярин Михаил Александрович: «Нет, государь, у нас 40 бояринов московских, 12 князей белозерских, 20 бояринов коломенских, 40 бояринов владимерских, 20 бояринов коломенских, 50 бояринов суздальских, 40 бояринов муромских, 23 бояринов дмитровских, 60 бояринов можайских, 30 бояринов звенигородских, 70 бояринов ярославских, 100 бояринов Нижнего Новгорода, 114 бояринов тверских. А убито, государь, от безбожного царя Мамая 200 000 без четырех человек. А помиловал господь бог землю Русскую». И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Князья русские и воеводы местные, и молодые люди, ныне уже справились с врагом, пусть каждый своего ближнего похоронит, да не даны будут христианские тела на пищу птицам небесным и зверям земным». И князь великий стоял на костях человеческих три дня и три ночи; разбирали христианские тела, и похоронили их с честью, и пели над ними надгробные песни, а нечестивых бросили зверям на расхищение. И велел князь великий везти тела убитых на Русь, в дома их, где кто жил, для погребения же остальных воинов велел копать великие ямы на высоком месте, и всех ям выкопали 300 000. В то время пришла весть в Москву, в четвертый день после битвы, на память Федоры Александрийской, к преосвященному Киприану митрополиту, и к великой княгине Евдокии, и к воинским женам. И сказали им об убитых. А поганый царь Мамай убежал туда, где создан был город Кафа, и утаил свое имя, но был опознан некими купцами и убит был итальянцами окаянный со своими единомышленниками. И Ольгерд литовский услышал, что победил великий князь московский безбожного царя Мамая со всем его войском. И потом сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Слава ныне господу богу нашему! Помиловал нас грешных и не предал нас в руки врагов. А вам, братья, князья и бояре, и молодые люди, суждено было на этом месте принять смерть между Доном и Непрядвощ на поле Куликовом, на речке Непрядве. А головы свои сложили, братья, за святые церкви и за землю Русскую и за веру христианскую. Простите меня, братья мои милые, от мала и до велика, в этой жизни и в будущей». И князь великий Дмитрий Иванович сказал брату своему, князю Владимиру Андреевичу: «Пойдем, брат, в свою землю Залесскую, к славному граду Москве, и сядем, брат, на своем княжении и на своей отчине и дедине, а добыли мы честь и славное имя». И сказал князь великий брату своему и князьям литовским: «Братья мои милые, пению время и молитве час». Наступил праздник всемирного воздвижения честного животворящего креста[666]. И велел великий князь перевозиться на эту сторону Дона и поехал по Рязанской земле. Услышал князь Олег рязанский, что идет князь великий, победив своих врагов, и начал бояться и скорбеть и сказал: «Горе мне, грешному, отступнику веры христовы! Зачем соблазнился и соединился с нечестивым царем Мамаем?» И бежал из града своего на литовский рубеж и остался там. И сказал своим боярам: «Я буду ждать вестника. Как князь великий проедет землю Рязанскую, я тогда возвращусь восвояси». Князь же великий приказал всему своему войску: «Если кто поедет по Рязанской земле, то пусть волоса не коснется чьего-либо». И прошел князь великий Рязанскую землю, не тронув никого. И пошел князь великий к своему граду Москве, а к Коломне уже вестники спешат к преосвященному Киприану митрополиту, что князь великий Дмитрий Иванович идет, победив своих врагов и супостатов, а идет на свою отчину и дедину. Преосвященный же митрополит повелел по всем церквам петь молебны за великого князя и за все христолюбивое воинство. Приехал князь великий с Дона к Коломне сентября в 21 день. Архиепископ же его встретил в городских воротах с живоносными крестами и со святыми иконами и со всем священным собором и крилосом[667] и окропил его святою водою и все его христолюбивое воинство. И начал плакать с рыданием сердечным, и говорил ему епископ: «Радуйся, государь наш, князь, и веселись и твое христолюбивое войско». И князь великий перестал плакать и начал утешаться и хвалить бога. И говорил князь великий епископу: «Я ведь, отче, ему добро делал, смирился, собрал много золота и послал ему, а он еще больше разъярился на христианскую веру, к своей погибели, подученный дьяволом». Так случилось в Кесарии при великом Василии, когда первый отступник веры христовы, Юлиан царь, законопреступник, шел из Персии на великого Василия, на Кесарию, желая разорить град. Василий же помолился господу богу со всеми христианами, собрал много золота и послал к нему. Безбожный же еще больше разъярился. И послал господь на него воина своего Меркурия-мученика, и убил Меркурий божьею силою его со всеми воинами его, и убил 900 000 войска кованой рати. Не только сам Меркурий, но и ангелы божии пришли к нему на помощь. И сказал епископ: «Это потому, господин, что господь бог смиренному дает благодать, а гордым противится». Князь же великий был на Коломне четыре дня и вышел из града в пятый день сентября[668]. Архиепископ же проводил его с крестами и со святыми иконами и со всем священным собором. И проводили его до реки до Северы, и тут став, у реки, благословил его архиепископ живоносным крестом и окропил его святою водою и все христолюбивое воинство и отпустил его. Князь же великий Дмитрий разлучился с братом своим, с князем Владимиром, и отпустил его на Котел дорогою, а сам пошел с литовскими князьями дорогою на Брашеву реку. И послал гонцов к Москве, к митрополиту Киприану, и ко всему священному собору, и к великой княгине Евдокии, что князь великий здоров и идет в свою отчину. Княгиня же великая Евдокия возрадовалась. Митрополит же повелел воду святить и сам молебен пел и литургию служил за великого князя и за христолюбивое воинство. Князь же великий пришел в Коломенское село[669] и тут начал ждать брата своего, князя Владимира; из-за того разлучился он с братом своим, что нельзя было поместиться на одной дороге из-за множества людей. И князь Владимир быстро пришел в Коломенское село. Князь же великий раньше отпустил все свое войско к Москве и велел разместиться всему войску по обе стороны Яузы. И пришло все войско и стало на месте том по повелению великого князя. А сам князь великий пришел к Москве в самый праздник покрова святой богородицы[670], после заутрени. И митрополит Киприан встретил великого князя в Андроникове монастыре[671] с живоносными крестами и со святыми иконами и осенил его крестом. И сказал ему митрополит: «Радуйся, государь наш, князь великий Дмитрий Иванович, победив своих врагов! Ты — новый Александр, второй Ярослав, победитель своих врагов». И окропил его митрополит святою водой и сказал ему: «Сын мой, князь великий, ты царствуешь вовеки, и земля твоя спасется». И сказал ему князь великий: «Я, отче, крепко сражался за святые церкви и за веру православную, и за землю Русскую, и за свою великую обиду, и дал мне господь бог помощь своей крепкою рукою, молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба и святого (преподобного игумена Сергия, вооружителя нашего, его вооружением и молитвами опасся. И великий князь захотел в монастыре слушать святую литургию и пошел в церковь, и начал молиться со слезами и сказал: «Образ божий нерукотворенный, не забудь нищих своих до конца и не предай нас врагам нашим в покорение, да не возрадуются и да не скажут в своих сердцах: где есть бог их». И вышел из церкви. И сказал преосвященный митрополит Киприан: «Иди, господин, на благословенное свое место, во град Москву, и сядь, господин, на своем княжении». Князь великий Дмитрий Иванович пошел с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями в град Москву. Митрополит же велел петь стихи богородичные и мученические. Княгиня же великая Евдокия встретила своего государя, великого князя Дмитрия Ивановича, во Фроловских воротах со своею снохою, с княгинею Марией, и с воеводскими женами и с воинскими. И увидя тут своего государя, великого князя Дмитрия Ивановича, начала плакать от радости великой и сказала: «Ныне я, государь, вижу славного среди людей, тебя, государь, великого князя Дмитрия Ивановича, как солнце восходящее на небо для всей Русской земли». Иные же княгини и воеводские жены восплакались горько о своих мужьях: «Уже ведь солнце наше закатилось, а зори наши помрачились, уже нам своих государей не видеть». Князь же великий Дмитрий Иванович, увидев свою княгиню с двумя детьми, с князем Василием и князем Юрием, очень обрадовался и сказал: «Вы царствуете вовеки!» И пошел князь великий со своею княгинею Евдокией и со своими детьми, вошел в церковь святого архангела Михаила, небесного воина, и поклонился святому его образу и сказал: «Заступник наш, всей слабости нашей». И молился у прославленной иконы и потом пошел к образам сродников своих, благоверных князей Бориса и Глеба, и сказал: «Воистину вы — наши пособники и наши молебники к общему нашему владыке Христу. Вашими молитвами спасся я от наших супостатов, безбожных татар». И потом вышел из церкви с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями и пошел в большую, в соборную церковь честного и славного Успения. И став пред святою иконою, прилежно молился со слезами и благодарственно говорил: «Всенепорочная владычица, предстательница и покровительница рода христианского, твоими молитвами избавил нас господь бог от рода татарского, от нечестивых сыроядцев». Потом пришел к образу пресвятой богородицы, честного и славного сретения чудотворной иконы Владимирской: «Поистине благочестивый евангелист Лука написал эту икону, госпожа, царица, христианская заступница, благодаря тебе познали мы истинного бога нашего Исуса Христа». И пошел к гробу преблаженного великого святителя Петра, митрополита Московского и всея Руси, и, став у гроба, начал молиться со слезами и сказал: «Ты преблаженный Петр, святитель наш и учитель, крепкий в битвах, молитвенник Христу, мы ведь из твоего стада, при твоем посредстве показал нам господь бог свою милость последнему роду нашему, тобою защитил нас бог от сильного варвара и нечестивого басурмана, царя Мамая, избавлены были от его сильной руки, ты зажег нам негасимую свечу, с твоею молитвою я сражался и победил своих врагов». И кончив молитву, вышел из церкви и пошел в свои царские пресветлые хоромы, на свое место, в набережные сени, и сел на своем столе. И потом начал молиться господу богу и пречистой богоматери и начал умиляться о величии божием. И в то время преподобный игумен Сергий с братьею вкусил хлеба и пищи в трапезе не по обычаю. И встав из-за стола, прочел «Достойно»[672] и сказал: «Братия моя, что это такое?» И никто из братии не мог ему ответить. И сказал преподобный Сергий: «Я вам, братия, говорю, что князь великий Дмитрий Иванович вернулся на свой престол невредимым». Великий же князь возвеселился и устроил пиршество после победы для своего брата, князя Владимира Андреевича, и для литовских князей, названных братьев, и для русских своих князей и бояр, и воевод, и воинских людей. И дарил многими дарами литовских и всех воинских удальцов, каждому по возможности и по достоинству. А потом отпустил литовских князей Ольгердовичей, одарив их многими дарами, отпустил их восвояси, на свои княжения. Эта повесть тут кончается.
ПРИЛОЖЕНИЯ
М. Н. Тихомиров
КУЛИКОВСКАЯ БИТВА 1380 ГОДА
1
В истории русского народа «Донское побоище», так его называли современники, было великим событием. Сражение на Дону сделалось символом непобедимого стремления русского народа к независимости, и ни одна русская победа над иноземными врагами, вплоть до Бородинского сражения 1812 г., не послужила темой для такого количества прозаических и поэтических произведений, как Куликовская битва. Первоначальные краткие рассказы о кровопролитном сражении с татарами позже обросли поэтическими вымыслами и литературными украшениями, и за их цветистой внешностью не всегда легко увидеть истину, даже представить себе с полной ясностью настоящий ход событий, связанных с битвой 1380 г. Писатели XV–XVII вв. иногда боялись упустить даже мелкую подробность из рассказа о знаменитой битве, и в этом им следовали позднейшие историки, казалось бы уже вооруженные приемами исторической критики. Вслед за Н. М. Карамзиным, составившим ходульно-патриотическое описание русской победы на Дону, появилось менее талантливое, но столь же риторически приподнятое повествование Д. Иловайского, соединившего воедино различные редакции сказания о Мамаевом побоище без должной критики того, что в них написано. И как раз это ультрапатриотическое творение Иловайского сделалось образцом и главным источником вдохновения для авторов популярных статей и книжек о Куликовской битве. Построения Иловайского твердо утвердились в нашей исторической литературе, несмотря на свою слабую историческую основу. Поэтому данная статья ставит своей задачей не только рассказать о битве 1380 г., но и заново, критически рассмотреть источники, говорящие об этом великом событии.2
Куликовская битва 1380 г. была поворотным моментом в борьбе русского народа с ненавистным татарским игом, и нам необходимо оглянуться несколько назад, чтобы понять все ее значение. Ведь татарское нашествие отнюдь не окончилось вторжением полчищ Батыя, а превратилось в длительный и тягостный гнет. Периодические нападения на русскую землю стали средством татарского господства. После «Батыевой рати» последовала «Неврюева рать» (1253 г.), через 40 лет — «Дюденева рать» (1293 г.), а в 1322 г. — «Ахмылова рать». Так современники называли большие военные походы татар на Русь, по именам царей и царевичей, командовавших татарскими ордами. А сколько было более мелких и порой не менее опустошительных набегов! Нужен был только предлог для того, чтобы татарские отряды вторглись в русские земли. Здесь они грабили, жгли города и села, уводили в тяжелую неволю бесчисленное количество пленных. В одну только «Дюденеву рать» татары взяли 14 городов. Прибавим к этому изощренную эксплуатацию русских земель путем собирания дани с населения, путем установления новых налогов и повинностей. «Проклятая туска», т. е. обязанность кормить ханских послов с их прожорливой челядью, вызвала возмущенный отпор новгородцев, которые все-таки вынуждены были подчиниться татарам. Обычными были вмешательства татар в княжеские междоусобицы, возможность посылать татарские отряды для разорения земель непокорных князей и т. д. Недаром эта система грабежа и террора получила название «татарского ига». По выражению современника, в годы татарских нашествий «…иные убежали в земли дальние, другие скрывались в пещерах, в пропастях и в лесах»[673] Непосредственным следствием татарского нашествия было запустение русских земель, граничивших со степью. К югу от Оки, вплоть до Черного моря, лежала обширная полупустыня. Даже в конце XIV в., спустя 150 лет после первых татарских погромов, путешественник, плывший по Дону, не увидел здесь поселений: «Нельзя было там увидеть ни города, ни села; если прежде и были города прекрасные и богатые, то теперь только места пустые и ненаселенные, нигде не увидеть человека, только пустыня великая и зверей множество»[674]. Татарское иго было особенно тяжелым во второй половине XIII в., хотя и в это время шел подспудный, затаенный процесс возрождения Руси. С наибольшей силой этот процесс стал совершаться с начала XIV в. на северо-востоке Руси, в пределах пока еще разрозненных русских княжеств и земель. Несмотря на многочисленные татарские разорения, экономика России постепенно начала развиваться. Историк не может пройти мимо тех успехов, которые русские земли сделали в XIV в. Их нельзя объяснить только политическими явлениями, они могут быть поняты только как результат больших сдвигов, происшедших в области хозяйства, политики и культуры. Прямого объяснения этих успехов мы до сих пор не имеем, но показатели их для нас ясны. Какие же показатели положительных сдвигов в экономике Руси XIV в.? Прежде всего надо отметить появление новых сел и городов там, где население раньше было очень редким. Житие Сергия Радонежского рисует нам картину заселения лесных пространств, лежавших тогда между Москвой и Переяславлем Залесским. Тут возникает новый городок — Радонеж, крутые валы которого до сих пор напоминают о том, что здесь когда-то была резиденция одного из удельных князей. Иван Калита посадил в Радонеже своего наместника и дал льготу новым поселенцам, «и ради этой льготы собрались многие». Возникший поблизости от Радонежа новый Троице-Сергиев монастырь был поставлен в дремучем лесу: «Было место сие лес, чаща, пустыня, идеже живяху зайцы, лисицы, волцы, медведи». Вероятно, это поэтическое изображение пустынного «безмолвия», которое выбрал для своего поселения Сергий, несколько приукрашено, но ему нельзя отказать не только в картинности, но и в достоверности. Тем более показательно, что монастырь вскоре оказался окруженным селами, деревнями и починками, которые усиленно скупает Никон — второй троицкий игумен. Ему пришлось приобретать рядом с монастырем участки, принадлежавшие посторонним владельцам. Это была обжитая земля, с огородами, с прудом, на котором стояла мельница[675]. В XIV в. Москва окружена кольцом сел и деревень. Ценность сел, деревень, лугов и подмосковных садов настолько поднялась, что великие князья особо перечисляют их в своих завещаниях: тут и луг великий под городом, и Самсонов луг, и Нагатинская заводь, и пр. На страницах летописей и грамот появляются упоминания городов, не известных раньше по источникам. Это также признак роста русской экономики. Звенигород, Можайск, Руза, Верея, Боровск, Ярославец, Серпухов — в окрестностях Москвы; Старица, Микулин — в Тверском княжестве становятся известными только с XIV в. Нельзя настаивать на том, что все эти города возникли именно в этом столетии; поселения на их месте, возможно, существовали и раньше. Но только с XIV в. названные города начинают играть заметную роль в экономической и политической жизни Московского княжества. Следовательно, если не их возникновение, то развитие падает на это столетие. Крупным показателем успешного экономического развития северо-восточной Руси является рост новых больших городов: Москвы, Твери, Переяславля Рязанского, Нижнего Новгорода, которые были второстепенными центрами еще во второй половине XIII в. Старые города — Владимир, Суздаль, Переяславль Залесский, Ростов — отодвигаются на задний план. Новые города становятся центрами ремесла и торговли. Для каждого из них, в том числе и для Москвы, характерна связь с большими водными дорогами. Это — признак оживления и дальнейшего развития торговли. Заметны и другие признаки экономического оживления России XIV в. После долгого перерыва возобновляется каменное строительство, вначале в Твери, позже в Москве, начинается чеканка русских денег, отливка колоколов и пр. Не остается в стороне и культурный рост русского народа. В Москве, Твери, Новгороде и других городах развиваются литература, иконопись, фресковая живопись, прикладное мастерство, закладываются основы того замечательного русского искусства XV в., которое найдет свое величайшее выражение в творениях Андрея Рублева. И если под «возрождением» понимать начало новой эры в области культурной жизни народов, то мы вправе говорить о «русском возрождении» XIV–XV вв., называя его именно возрождением, а не иностранным словом ренессанс. Новые экономические и культурные явления в северо-восточной Руси были связаны с крупнейшими сдвигами в области политической, с началом складывания Российского государства, центром которого стала Москва. Процесс создания Российского государства происходил одновременно с образованием русской народности; оба названных процесса шли параллельно. Отражение этого найдем в произведениях XIV в., написанных в Московской, Новгородской, Псковской, Тверской, Рязанской и Смоленской землях. Язык летописей и документов XIV–XV вв., появившихся в этих землях, имеет уже те основные черты, которые характерны для русского языка, несмотря на псковские, новгородские и другие диалектные особенности. Процесс складывания Российского государства был сложным и противоречивым, потому что Россия создавалась, как и другие централизованные государства, в борьбе с феодальной раздробленностью. Таким же образом создавалась и Франция. Гуго Капет, положивший начало французской династии Капетингов, был несравненно беднее и бессильнее, чем русский Иван Калита. Однако никто не сомневается в том, что процесс объединения Франции начался уже при первых Капетингах. Можно долго и бесплодно спорить о том, Москва или Тверь была первоначальным центром, вокруг которого складывалась Россия, но нельзя отрицать того, что этот процесс в конечном итоге возглавила не Тверь, а Москва. Ко времени Куликовской битвы 1380 г. Москва сделалась едва ли не крупнейшим русским городом, если не считать Великого Новгорода. Под властью московского великого князя оказалась большая часть междуречья Волги и Оки, для которого Москва в это время уже стала подлинной столицей. Поэтому и в решительном столкновении Золотой Орды с Россией главным защитником русских земель являлись Москва и москвичи. Впрочем, степень объединения русских земель вокруг Москвы в конце XIV в. не следует преувеличивать. Если Московское княжество и заняло в это время бесспорно первое место в тогдашней России, то рядом с ним сохранялось еще большое количество княжеств, проводивших самостоятельную политику. Тверское, Рязанское, Нижегородское и Смоленское великие княжества, не говоря уже о Великом Новгороде и Пскове, держались самостоятельно и даже вступали в военные конфликты с Москвой. Именно феодальная раздробленность русских земель и позволяла татарским ханам так долго удерживать свое владычество над Русью.3
Что же собой представляла Золотая Орда накануне Куликовской битвы? По определению историков — исследователей Золотой Орды, это было обширное «искусственное государственное образование, cложившееся путем захвата чужой земли»[676]. Впрочем, русские источники не знают Золотой Орды, а называют ее Синяя или Большая Орда. К середине XIV в. уже наметился распад Золотой Орды на ряд феодальных ханств, впоследствии возникших на ее развалинах. Во время «замятни великой», происшедшей в Орде в 1361 г., появилось одновременно несколько ханов, которые не переставали враждовать друг с другом. Царь Темир-Хожа бежал за Волгу и был там убит, другой царь ушел вместе с князем Мамаем на горную сторону Волги, третий назвал себя сыном одного из золотоордынских ханов, перебил многих людей и сам погиб. Некоторые князья засели в г. Сарае вместе с четвертым царем, князь Булах-Темирь занял Великие Болгары и города на Волге, а Тагай утвердился в Наручади поблизости от Мордовской земли. Таким образом, Золотая Орда распалась на ряд владений во главе со своими царями и князьями. «Замятня» в Орде продолжалась несколько лет и закончилась тем, что князь Мамай добился объединения под своей властью значительной части владений Золотой Орды, сделав ханов своими послушными орудиями. Уже в 1370 г. он посадил на золотоордынском престоле другого «царя». Наши летописи иногда даже не упоминают об этих иллюзорных золотоордынских владыках, называя их просто «мамаевыми царями». Во время больших феодальных междоусобиц в Золотой Орде главные силы Московского великого княжества были отвлечены на борьбу с литовскими и тверскими князьями. Кульминационным моментом этой борьбы явилась осада Твери московскими войсками в 1375 г. В коалицию князей во главе с Дмитрием Донским вошли князья суздальские, ярославские, кашинские, брянские, новосильские, оболенские, «и вси князи русстии, кыиждо с своими ратьми, служаще князю великому»[677]. Осада, в которой приняли участие и новгородские полки, окончилась тем, что тверской великий князь вынужден был заключить мир. Победа над Тверью развязала руки великому князю Дмитрию Ивановичу для борьбы с другим и более опасным врагом, с Золотой Ордой. Длительная «замятия» расшатала власть золотоордынских ханов, потерявших господство над важнейшей торговой дорогой Восточной Европы — «волжским путем». Во время осады Твери семьдесят новгородских речных судов — «ушкуев» — беспрепятственно ограбили Кострому и Нижний Новгород, спустились вниз к Великим Болгарам и здесь распродали несчастных пленников, взятых в русских городах. Отсюда «ушкуйники» поплыли вниз по Волге, «гости христианские грабячи, а бесермены бьючи», добрались до Астрахани и были там обманом, «лестью», уничтожены[678]. Это событие показало, что «волжский путь» остался без охраны, и послужило поводом для похода московских войск на Великие Болгары. Русский поход на Великие Болгары в 1376 г. надо рассматривать как один из этапов борьбы за великий волжский путь, имевший громадное торговое значение. Во главе русского войска стояли князь Дмитрий Михайлович волынский и сыновья суздальского великого князя Дмитрия Константиновича, братья жены Дмитрия Донского. Во время битвы под стенами Великих Болгар осажденные применили новые средства борьбы: пускали со стен города «гром», устрашая русских, выезжали на верблюдах, пугая, «полощающе», коней, но все было напрасно. Болгарские князья вынуждены были выплатить большую контрибуцию и посадить у себя даругу и таможника. Даруга, или баскак, — это представитель татарского хана, контролировавший деятельность местных правителей и сбор дани с населения[679]. На этот раз даруга был назначен московским великим князем, фактически утвердившим свою власть в самом центре золотоордынских владений. Таким образом, уже Дмитрий Донской поставил на очередь вопрос об овладении волжским путем, тот вопрос, который был разрешен только при Иване IV. Источники не сообщают, сколько времени великокняжеские чиновники, даруга и таможник, сидели в Великих Болгарах, но можно догадаться, что это продолжалось недолго, так как с 1377 г. возобновляются татарские нападения на Россию. В этом году царевич Араб-шах (Арапша — в наших летописях) разбил на реке Пьяне русский передовой отряд. Татарские войска пробрались через густые леса при пособничестве мордовских князей, сообщивших русским неверные сведения о том, будто бы царевич находится на Волчьих водах[680]. Русское войско было уничтожено. Спасаясь от внезапного нападения татар, русские воины пытались перебраться через Пьяну и во множестве утонули в реке. Пожалуй, наиболее характерным для поведения русских военачальников и ратных людей было полное пренебрежение к необходимым предосторожностям военного времени. Они ездили без оружия, которое свалили в телеги, расстегнув одежду или просто спустив ее с плеч из-за зноя, полупьяные. «Поистине за Пьяною пьяны» — приводит печальный каламбур летописец. Поражение на Пьяне было подлинной катастрофой. Татары разорили Нижний Новгород, жители которого спасались от них в речных судах. В том же году Араб-шах разорил Засурие, т. е. область, находившуюся к востоку от реки Суры и только что заселенную русскими. Осенью на Нижегородский уезд напала мордва, разгромленная на обратном пути нижегородским князем у берегов той же Пьяны. Ожесточение обеих сторон достигло высшей точки и вылилось в отвратительную расправу над взятой в плен мордвой: пленных травили псами на льду замерзшей Волги. Успех внезапного набега Араб-шаха на русские границы показал большую их уязвимость со стороны степи. В 1378 г. татары снова совершили удачный набег на Нижний Новгород, сожгли город и разорили уезд. Еще большая опасность нависла над Рязанским и Московским княжествами. «Собрав воя многи», Мамай послал своего воеводу Бегича против великого князя Дмитрия Ивановича. Маршрут этого похода, впрочем, не вполне ясен. По-видимому, татары поднялись по Дону и дальше шли вдоль Оки по направлению к Коломне и Москве, минуя Переяславль Рязанский, столицу Рязанского великого княжества. На реке Боже — правом притоке Оки — враждебные войска встретились. Они стояли на берегах Оки друг против друга несколько дней (битву начали «не по мнозех же днех»). Переправившись через речку, татары пришпорили коней и бросились на русское войско, ответившее им встречным ударом. Татары не выдержали напора русских войск и с большим уроном бежали за Вожу., а наступившие сумерки помешали сражению. Наутро татарский лагерь оказался пустым; стояли только шалаши, юрты, телеги, шатры, наполненные награбленным имуществом. Татары устремились в бегство с вечера и бежали всю ночь[681]. Относительная подробность известий о побоищах на Пьяне и на Воже позволяет нам с большой достоверностью говорить об этих битвах как о значительных, но все-таки второстепенных сражениях. Татарские войска в этих сражениях состояли в основном из конницы. Это подтверждается внезапностью появления Араб-шаха на Пьяне и быстрым бегством татар из лагеря на реке Воже.4
Иной характер имел новый поход Мамая на Русь, закончившийся Куликовской битвой. Этот поход был крупнейшим военным предприятием, которое только видела Восточная Европа в XIV в. Он был задуман в таких масштабах, каких не знали другие татарские походы того времени. Никакое другое событие XIV–XV вв., не говоря уже о предшествующих им столетиях, не было так разнообразно и полно описано, как Куликовская битва, и тем не менее как раз хронология событий похода русских войск к верховьям Дона особенно неясна и требует предварительных пояснений. И хотя автор этой статьи не ставит себе целью обзор источников по истории Куликовской битвы, все же он вынужден сделать несколько замечаний. Наиболее достоверные сведения о битве дают ранние летописи. Почти все летописи XIV в. упоминают о Куликовской битве, но их. повествования далеко не сходны. К сожалению, рассказ Троицкой летописи, древнейшей из московских, до нас не дошел, так как. Н. М. Карамзин не сделал из нее ни одной выписки, относящейся к Куликовской битве. Можно только предполагать, что этот рассказ был сходен с соответствующим текстом Симеоновской летописи «О великом побоище иже на Дону». Основной чертой рассказа Симеоновской, а следовательно, и Троицкой летописи является отсутствие упоминания о Владимире Андреевиче серпуховском. Героем битвы был князь Дмитрий Иванович, ставший «на костех». Пособником Мамая изображен рязанский великий князь Олег Иванович. Рассказ оканчивается известием о гибели Мамая и воцарении Тохтамыша, к которому великий князь послал своих гонцов[682]. В сообщении Симеоновской летописи нет еще ничего сказочного. О Дмитрии Донском говорится как о живом. Вероятно, это и есть древнейшее и наиболее достоверное летописное известие о битве 1380 г. Более развернутый рассказ о Куликовской битве находим в Ермолинской летописи, дошедшей в рукописи конца XV в. [683] Время его появления можно было бы определить на основании упоминания о великом князе в третьем лице как уже об умершем: «О сем бо князи воеводы глаголаху ему». Неясная конструкция фразы позволяет думать, что повествователь вначале хотел сказать «о сем», т. е. этом князе как уже об историческом лице, а не как о своем современнике. По-видимому, рассказ возник вскоре после смерти Дмитрия Донского (1389 г.). Рассказ Ермолинской версии послужил основой для так: называемой Летописной повести в Новгородской 4-й и Софийской 1-й летописях[684].Летописная повесть появилась не позже смерти Олега Ивановича рязанского (1402 г.), так как о нем говорится как о живом и еще опасном противнике московских князей. Что касается сказаний о Мамаевом побоище в различных их редакциях, то все они представляют собой сводные тексты[685]. Они носят черты соединения различных произведений: с одной стороны, поэтического произведения, подобного Задонщине, с другой — текста со множеством церковных вставок. Текст такого характера лег в основу или былиспользован во всех редакциях сказаний о Мамаевом побоище, несмотря на свои явные несообразности. Сказания прославляют литовских князей Ольгердовичей, а также Владимира Андреевича серпуховского как героев битвы. Наоборот, Дмитрий Донской изображен почти трусом. Это — сознательное искажение действительности, а не простой литературный прием. В них встречаются и такие несообразности, как разговор митрополита Киприана с Дмитрием Донским в то время, когда Киприан не жил еще в Москве. Великий князь послал за Киприаном в Киев только в 1381 г., спустя много времени после Куликовской битвы. В сказания были включены и многие другие повествования легендарного характера. К ним, в частности, принадлежит рассказ о благословении Дмитрия Донского на бой с татарами Сергием Радонежским. Как говорится в сказаниях, поездка Дмитрия Донского к Сергию Радонежскому в Троице-Сергиев монастырь произошла будто бы тотчас после того, как Дмитрий узнал о походе Мамая. Однако у нас есть весьма достоверный источник, указывающий на легендарность данного рассказа. В Епифаниевом житии Сергия, источнике, очень близком пр времени написания к Куликовской битве, приводится следующий разговор Дмитрия с Сергием о татарском нашествии: «Некогда же приде князь великий в монастырь к преподобному Сергию и рече ему: «Отче, велиа печаль обдержит мя, слышах бо, яко Мамай воздвиже всю орду и идет на Русскую землю, хотя разорити церкви…» Сергий предсказал Дмитрию грядущую победу, после чего «слышанно ж бысть, яко Мамай идет с татары с великою силою. Князь же собрав воя изиде противу их»[686]. Из приведенного текста вытекает, что поездка Дмитрия к Сергию Радонежскому и разговор с ним о Мамае произошли до похода татар, когда только предполагалось, что они нападут на Русь. В Епифаниевской редакции с поправками Пахомия Логофета рассказ о приезде Дмитрия Донского в монастырь сильно расширен и уже есть тенденция показать, что поездка Дмитрия состоялась перед самым походом русских войск к Дону: «И се князю глаголющю, слышано бысть вскоре: се Мамай грядет с татары с силою многою. Князь же великый собрався изыде вскоре противу их»[687]. Сказания о Мамаевом побоище включили в свой состав многие детали, взятые из устных и письменных источников. Некоторые из этих дополнений имеют несомненную историческую ценность и основаны на не дошедших до нас источниках, отнюдь не являясь лишь простыми риторическими украшениями или песнями, как часто об этом говорится в сочинениях по истории русской литературы. Наиболее ценными являются сказания Никоновской летописи и Новгородского хронографа[688]. Последний, впрочем, является крайне пестрым по составу. Одним из его источников была повесть, оригинал которой лег в основу рассказа Никоновской летописи. Однако этот оригинал лучше сохранился в Новгородском хронографе.5
По Ермолинской летописи, Мамай пошел на войну «со всеми князи ордыньскими, с всею силою татарьскою и половецкою». Кроме того, в его войско влились наемные отряды бесермен, армян, фрягов, черкасов, ясов, буртасов. Это перечисление народов, среди которых Мамай нашел себе наемников («понаимова»), требует некоторого комментария. Черкасы и ясы, по-видимому, — черкесы и осетины Северного Кавказа, буртасы — различные племена Среднего Поволжья, в том числе и мордовские. Так очерчивается круг тех народов, из которых были набраны наемники для похода на Русь. Среди союзников Мамая, помимо буртасов, черкасов и ясов, наше внимание привлекают бесермены, армяне и фряги. Бесерменами на Руси называли мусульман вообще, но есть и такие тексты, которые позволяют думать, что речь идет об особом народе, жившем в пределах Великих Болгар и позже — Казани[689]. В таком случае появление бесермен в Мамаевой рати можно связать с русским походом 1376 г., когда в Великих Болгарах были посажены даруга и таможник московского великого князя. В 1380 г. Болгары, значит, уже вернулись под власть Золотой Орды. Участие армян в войске Мамая объясняется тем, что они жили и торговали во всех крупных волжских городах XIV в. В свою очередь, итальянцы (фряги — в наших летописях) были также связаны торговыми отношениями с Поволжьем. В дальнейшем кафинцы, жители крымского города Кафы (современная Феодосия), расправились с Мамаем, пытавшимся укрыться в этом городе. Это произошло, как говорится в летописи, после того, как царь Тохтамыш разбил Мамая на Калках. Мамай «прибеже к Кафе и тамо сослася по опасу, и прияша его». Это известие указывает на то, что у Мамая происходили официальные переговоры с правителями Кафы, которые приняли беглого хана «по опасу», т. е. дав ему охранную грамоту. По сказаниям о Мамаеве побоище, дело обстояло несколько по-иному. Мамай бежал в Кафу «пакы» (еще раз), скрыв свое имя и пытаясь найти здесь убежище, но его опознал один из купцов, и сн был убит фрягами [690]. Предательство кафинцев объясняется тем, что Мамай, потерявший золотоордынский престол, был в это время скорее опасен, чем полезен для итальянских колоний, заинтересованных в торговле на Волге и на Дону. Но угроза, нависшая над русскими землями в 1380 г., надвигалась не только со стороны Золотой Орды. Наиболее могущественным союзником Мамая был литовский великий князь Ягайло. Как повествует летопись, князь Ольгерд перед своей смертью (1377 г.) выбрал Ягайло из числа своих двенадцати сыновей и завещал ему великокняжеский престол. Обиженными оказались его старшие братья, в частности Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, о которых говорится в сказаниях о Мамаевом побоище как о героях Куликовской битвы. В 1377 г. князь Андрей Ольгердович бежал в Псков и был посажен на княженье. Через два года он уже находится в составе войска, вторгшегося в Северскую землю. Во главе московской рати стояли Владимир Андреевич серпуховский — двоюродный брат московского великого князя, князь Дмитрий Михайлович волынский и Андрей Ольгердович, названный полоцким князем. Московское войско овладело Трубчевском и Стародубом, причем Дмитрии Ольгердович трубчевский перешел на сторону великого князя и заключил с ним договор, получив в феодальное держание Переяславль. Залесский[691]. При таких условиях союз Ягайло с Мамаем был совершенно естественен, так как интересы золотоордынского хана и литовского великого князя совпадали. В сказаниях о Мамаевом побоище помещены письма, которыми будто бы обменивались между собой Мамай, Ягайло и рязанский князь Олег Иванович. В дошедшем до нас виде это — документы, далекие от первоначальных подлинников, но, возможно, они что-нибудь и отразили из той переписки, которую вел Мамай со своими союзниками. В частности, характерны титулование Мамая «великим восточным царем» и уверенность в бегстве великого князя Дмитрия в Новгород Великий и на Двину при известии о татарском походе. Мамай и Ягайло надеялись не только на свои соединенные силы, но и на тайных помощников среди самих русских. Одним из них был рязанский великий князь Олег Иванович. Явно враждебно по отношению к Москве был настроен и тверской великий князь Михаил Александрович. Феодальная раздробленность по-прежнему была на. руку внешним врагам России. Конфликт Золотой Орды с Московским княжеством затрагивал торговые интересы международного порядка. Это видно из кратких, и не очень ясных свидетельств об Иване Васильевиче и Некомате. В 1375 г., незадолго до осады Твери московскими войсками, «беже с Москвы в Тферь Иван Васильев сын тысячьского, да Некомат Суроженин, со многою лжою и льстивыми словесы»[692]. Тверской князь Михаил Александрович отослал беглецов в Орду, откуда Некомат вернулся с ярлыками на великое княжение для тверского князя. Иван Васильевич был последним сыном московского тысяцкого Вельяминова, должность которого была наследственной в роде Вельяминовых. Тысяцкие были тесно связаны с торговыми кругами. Что касается Некомата, то о его социальном положении говорит прозвище «сурожанин». Так называли в Москве купцов, торговавших с купцами Константинополя и итальянских колоний в Крыму, в первую очередь Сурожа (современный Судак). Имя или прозвище Некомат, видимо, нерусское, но в Некомате нельзя видеть пришлого купца, так как известны Некоматовы села, конфискованные Дмитрием Донским[693]. Иван Васильевич и Некомат продолжали интриговать в Орде и позже. Во время битвы на р. Воже был взят в плен поп Вельяминова, при котором оказался «злых лютых зелей мешок»[694]. Попа заподозрили в намерении отравить великого князя и сослали в дальнее заточение. Незадолго до Куликовской битвы Иван Васильевич и Некомат трагически погибли. Ивана Васильевича обманом поймали, привезли в Москву и публично казнили на Кучковом поле О Некомате сказано скромнее: «убит был на Москве Некомат «брех» за крамолу». «Брех» — враль, лжец, клеветник. В этом прозвище чувствуется особое озлобление московских правящих кругов против. Некомата. Возможно даже, что «брех» — это официальный термин, для обозначения политического преступника[695]. Крамола Некомата сурожанина может быть сопоставлена с участием фрягов в походе Мамая на Русь. Усиление Московского княжества непосредственно не затрагивало интересы итальянских колоний в Крыму, но эти колонии стремились поддержать спокойствие на донских и волжских путях, которые находились в руках золотоордынских ханов. Поэтому фряги и были на стороне Золотой Орды в ее конфликте с Московским княжеством. О большом интересе к событиям, развертывавшимся на востоке Европы, свидетельствует тот факт, что весть о побоище на Дону быстро достигла Германии и. обсуждалась на съезде ганзейских городов в Любеке. Поход Мамая на Русь обычно изображается только как столкновение Золотой Орды с крепнущей Россией, вне международных событий конца XIV в. И в этом случае победа русских войск на Дону представляется явлением выдающимся, так как Золотая Орда была, могущественной военной державой. В действительности положение России было куда более опасным. Коалиция золотоордынского хана и литовского великого князя была поистине грозной силой, угрожавшей всей России, в том числе рязанским и тверским землям, князья которых не поддержали московского князя. Хотели этого или не хотели Олег рязанский и Михаил тверской, но они помогали татарам, отстаивая самостоятельность своих княжений в ущерб русскому народу в целом. Москва и московский великий князь Дмитрий Иванович возглавили борьбу с татарами, и победа на Куликовом поле, сцементировала тогда еще плохо сколоченное Российское государство, которому предстояло великое будущее.6
Общее число воинов, собранных Мамаем, не подлежит сколько-нибудь точному учету. Сказания о Мамаевом побоище дают совершенно легендарные цифры в 200, 400 и более тысяч человек. Количество убитых воинов Мамая в некоторых сказаниях достигает 400 тысяч человек. Эти преувеличенные цифры приводятся и в таком новом издании, как «Очерки истории СССР», где читаем: «Общая численность войск Мамая достигла 250–400 тысяч человек». Впрочем, количество русских воинов, сражавшихся против Мамая, определяется в той же работе более осторожно: «По летописным сведениям общая численность русской рати, двинутой в степь, за Дон, достигла 150–400 тысяч воинов[696]». Таким образом, на Дону должно было сражаться, примерно, 400–800 тыс. человек, и это войско, в котором преобладала конница. Насколько невероятны такие цифры, видно из следующей справки. «Великая армия» Наполеона, перешедшая Неман, насчитывала 420 тысяч человек, в Бородинской битве с обеих сторон сражалось 250 тысяч человек. К счастью, летописные данные позволяют в какой-то мере корректировать сведения о количестве русских и татарских сил, столкнувшихся на Куликовом поле. По сказанию о Донском побоище, помещенному в Московском своде конца XV в., Дмитрий Иванович собрал на Коломне перед выступлением в степь «100 000 и сто». Тут же дана и другая цифра: «Было всей силы и всех ратей числом с полтораста тысяч или с двести тысяч[697]». Как видим, летописец не очень затруднял себя точным подсчетом войск и охотно готов был уменьшить или увеличить количество сражавшихся на 50 тысяч. Но цифру в 100 или 150 тысяч воинов найдем и в других летописях. Повидимому, русские летописцы считали ее в какой-то мере близкой к истине. Однако и в этом случае на Куликовом поле должно было сражаться громадное войско, около 200–300 тысяч человек с обеих сторон. Не решаясь отвергнуть или подтвердить такую цифру, приведем только несколько справок о количестве воинов в крымских ордах, делавших набеги на Россию в XVII в. Обычно это были незначительные и раздробленные отряды, но в 1632 г. численность татарского войска, достигшего Ливен, определяли в 20–30 тысяч человек. Эта цифра далека от 100–150 тысяч воинов Мамаевой рати, но не следует забывать о том, что поход Мамая был исключительным по грандиозности. Состав русского войска, сражавшегося на Куликовом поле, резко отличался от состава татарских полчищ своей однородностью. В Куликовской битве с русской стороны в основном сражались русские. Кроме них в битве приняли участие отдельные украинские и белорусские отряды. Так, одним из героев битвы был воевода князь Дмитрий Боброк, «родом земли волынские», тот самый князь волынский, который в 1376 г. осаждал Великие Болгары. По родословным книгам, он «приехал из Волынские земли» и женился на Анне, сестре великого князя Дмитрия Ивановича Донского. Подобные выезды из других земель на службу к великим князьям обычно сопровождались переездом не только феодала, но и его военных слуг. Поэтому участие в Куликовской битве украинцев не только возможно, но и вполне вероятно. В составе русских войск, сражавшихся на Куликовом поле, найдем двух сыновей Ольгерда, Андрея полоцкого и Дмитрия брянского. С полоцким князем должны были прийти и некоторые полочане. Следовательно, в полках на Куликовом поле были и украинцы и белорусы. Основное ядро русского войска состояло из москвичей. В сказаниях их называют москвичами-небывальцами, непривычными к бою. Так определяет москвичей и такой ранний источник, как Новгородская первая летопись младшего извода. В ней расшифровывается понятие «небывальцы» следующим образом: «Москвичи же многие небывальцы, видевше множество рати татарской, устрашилися и жизни отчаялись, а иные в бегство обратились»[698]. В сказании о Мамаевом побоище, помещенном в Новгородском хронографе XVII в., сохранились прямые указания на то, из кого состояли эти небывальцы. В числе участников Куликовской битвы в хронографе названы Юрка Сапожник, Васюк Сухоборец, Сенька Быков, Гридя Хрулец. Прозвище «сапожник» говорит о ремесленной профессии этого московского ополченца. Уменьшительные имена Васюк, Сенька и Гридя указывают на невысокое общественное положение этих людей. Не случайно имена их сохранились только в одном памятнике — Новгородском хронографе XVII в. Этот же хронограф позволяет установить и другую важную черту, характеризующую состав русского войска на Куликовом поле. Великий князь Дмитрий Иванович обращается с речью к своим воинам: «Братие, князи и воеводы и молодые люди, сынове християнстии, от мала и до велика». Так же говорит и Владимир Андреевич серпуховской: «Братия моя милая, князи и бояре русские, сынове и молодые люди»[699]. «Молодыми людьми» называли в то время ремесленников, крестьян, одним словом, общественные низы, в данном случае ополченцев. Кажется, нельзя найти более ясные доказательства всенародности русского ополчения, сражавшегося на Куликовом поле. Какие же русские земли XIV в. приняли участие в битве на Куликовом поле? Ответ на этот вопрос, да и то неполный, дают сказания о Мамаевом побоище, в которых сообщается о распределении полков и о потерях русских. Смотр полков происходил в Коломне на Девичьем поле. По так называемому списку Дубровского, в передовом полку воеводами были назначены князья Ольгердовичи, воевода Микула Васильевич и белозерский князь Федор Романович. В главном, «большом» полку, которым командовал сам Дмитрий Донской, в числе воевод названы Иван Родионович Квашня, Михаил Брейк и князь Иван Васильевич смоленский. В правом полку («в правой руке») воеводами были князь Андрей Федорович ростовский, Федор Грунка, князь Андрей Федорович стародубский; в левом полку («в левой руке») — князь ярославский, Лев Морозов, князь Федор Михайлов моложский. В сторожевом полку воеводами были Михаил Иванович Окинфович, князь Семен Константинович Оболенский, князь Иван торусской (в рукописи поружский), а также Андрей Серкиз; в засадном полку — князь Владимир Андреевич серпуховской, Дмитрий Михайлович Волынец, князь Роман Михайлович брянский, князь Василий Михайлович кашинский, князь новосильский[700]. Список Дубровского дает, в сущности, полное распределение воевод по полкам, то, что позже называли «разрядным списком». Однако неясно, является ли он современным Куликовской битве или же возник позже на основании разных источников, возможно, даже спустя много лет после этого исторического события. Последнюю точку зрения может, в частности, подтвердить то обстоятельство, что два князя названы только по отчеству, без имен (князь Васильевич ярославский, князь Романович новосильский). Для подлинных разрядов это было бы не совсем понятно, но для разряда, составленного по письменным источникам, вполне объяснимо. В сказаниях говорилось об участии в Куликовской битве ярославских князей, а известны были два ярославских князя с именем Василий — Василий Давыдович и его сын Василий Васильевич, но оба они не могли сражаться на Куликовом поле, поэтому и было оставлено место для сына второго Василия с указанием только его прозвища. Таким образом, если в списке Дубровского имеется наиболее полное перечисление князей, принимавших участие в битве 1380 г., то принадлежность его времени Дмитрия Донского очень сомнительна» вопреки мнению А. А. Шахматова. Гораздо большей достоверностью, видимо, отличаются сведения о воеводах и полках, помещаемые в древнейших редакциях сказаний, в которых приводится более или менее однородный состав воевод. К себе в главный полк Дмитрий Донской взял белозерских князей, «правую руку» он передал Владимиру Андреевичу серпуховскому, укрепив его полк воинами князей ярославских, командование «левой рукой» поручил князю Глебу брянскому, передовым полком — Дмитрию и Владимиру Всеволодовичам Всеволожским[701].Такое распределение полков совершенно не соответствует списку Дубровского, но, на наш взгляд, ближе к истине. В составе русского войска мы видим удельных князей. Белозерские и ярославские князья имеют собирательное название «князья». Это служит доказательством того, что к тому времени Белозерский И Ярославский уделы уже раздробились на множество мелких владений» Особое, почетное положение занимал брянский князь Глеб, Которому было поручено командовать «левой рукой». В «правой руке» с князем Владимиром Андреевичем были князья Федор елецкий, Юрий мещерский, Андрей муромский. Если принять во внимание, что местные князья, как называют источники удельных князей, были военачальниками и предводителями военных отрядов, то мы довольно полно можем представить себе, какие княжества послали свои ополчения для борьбы с татарами. Князей — союзников Дмитрия Донского было сравнительно немного, и все они владели второстепенными и окраинными вотчинами. Это — князья белозерские, ярославские, брянские, муромские, елецкие, мещерские. Воеводами над полками из крупных русских городов были знатные московские бояре: с коломенцами — Микула Васильевич, с владимирцами — Тимофей Валуевич, с костромичами — Иван Родионович, с переяславцами — Андрей Серкизович. В полку Владимира Андреевича находились Даниил Белеутов и Константин Кононович. Мы обнаруживаем своеобразие народного ополчения, собранного для борьбы с татарами. Оно как бы отоажает характер политической власти времени феодальной раздробленности. Рядом с воеводами полков, пришедших из областей, непосредственно подчиненных великому князю и уже влившихся в образующееся Российское государство, выступают местные князья — предводители ополчений тех княжеств, которые еще сохранили некоторую самостоятельность. Во главе отрядов или полков (коломенского, владимирского, костромского, переяславского) стоят московские бояре, во главе ополчений из княжеств — князья: они «со своими полками приидоша». Итак, — вот те русские полки, которые сражались на Куликовом поле. В основном они пришли из областей, уже вошедших в состав Российского государства. Это — силы складывающейся русской народности, складывающейся России во главе с Москвой[702]. Нет никакого сомнения в том, что и остальные русские земли, как и весь русский народ, поддерживали героическую борьбу московского воинства с татарами. Этим объясняется, например, появление в сказаниях о Мамаевом побоище рассказа о новгородцах, хотевших принять участие в борьбе с татарами. Там читаем «повесть о мужах — новгородцах»[703]. Однако эта повесть возникла, по всей вероятности, после падения новгородской самостоятельности («тогда же бысть Великий Новгород самовластен») и представляет собой (переделку какого-то старинного новгородского сказания. Переделка была сделана наивно и упрощенно, в силу чего новгородский архиепископ Евфимий оказался в повести современником Мамаева побоища; на самом же деле он жил спустя полстолетие после Куликовской битвы. В действительности новгородцы не принимали участия в походе против Мамая, по крайней мере новгородские летописи молчат об этом, хотя и упоминают о самой битве. В стороне остались и тверские князья, за исключением удельных кашинских князей, враждовавших со своими старшими сородичами. В Рогожском летописце тверского происхождения найдем статью о Куликовской битве (впрочем, не выделенную даже названием), но эта статья не представляет собой самостоятельного произведения. В официальном летописце тверских князей не нашлось и вовсе места для рассказа о Куликовской битве[704]. Псковичи приняли участие в ополчении во главе со своим князем Андреем Ольгердовичем, но, видимо, сражалась только «княжеская дружина, иначе псковские летописи упомянули бы о погибших в бою псковичах. Рязанцы оказались совсем в стороне от общерусской борьбы с татарами. Больше того, источники прямо говорят о союзе с татарами рязанского князя Олега Ивановича. Летописная повесть о Куликовской битве называет его в связи с этим «худым» (т. е. плохим) христианином, грозит ему божьим судом. Повесть приписывает Олегу непосредственное участие в союзе с Мамаем и Ягайлом: татарская, литовская и рязанская рати должны были встретиться на берегах Оки на Семенов день, т. е. 1 сентября[705]. Ничего не известно также об участии в Куликовской битве нижегородских и суздальских князей. Позже, в 1382 г., суздальские князья оказались предателями и пособниками золотоордынских ханов. Таким образом, далеко не все русские земли приняли участие в борьбе с татарами. Об этом следует сказать, так как в нашей исторической литературе господствует обратное мнение, неоднократно высказываемое и в новейших работах, причем считается доказанным полное единение всех русских земель в борьбе с татарами, чего невозможно было достигнуть в условиях феодальной раздробленности. Если принять во внимание, что Новгородская, Тверская, Нижегородская, Рязанская и Смоленская земли не прислали своих полков для похода против татар, то придется признать, что по крайней мере треть русских военных сил, если не половина, не принимала участия в Куликовской битве. Это обстоятельство никак не снижает значения Куликовской битвы, а, наоборот, только подчеркивает, насколько вырос экономический, политический и военный потенциал России, сделавшейся к концу XIV в. гораздо более сильной, чем Золотая Орда, на стороне которой пока еще оставался военный перевес и возможность (постоянных грабительских набегав «изгоном» на земли мирных и трудолюбивых народов. Но если далеко не все русские земли приняли участие в Куликовской битве в силу ТОГО, ЧТО князья и бояре княжеств, еще не подчинившихся Москве, отстаивали свои местные выгоды в ущерб общему делу, то мы все-таки вправе говорить о Куликовской битве как о всенародной победе над татарами, как о едином общерусском деле. Так и рассматривается Мамаево побоище в русских сказаниях. Тверские великие князья не поддержали великого московского князя в борьбе с татарами, но удельный кашинский князь как бы представительствовал от имени Тверской земли в общерусской рати. О настроениях в Рязанской земле можно судить исходя из того факта, что великий князь Олег рязанский после победы над татарами бежал из Рязани вместе с семьей и частью бояр, а оставшиеся рязанские бояре заключили с Дмитрием Донским договор («ряд»). Один из смоленских князей, о чем говорилось выше, был воеводой русского полка, сражавшегося на Куликовом поле, а новгородцы, как мы видели, не хотели отказаться от права биться на Куликовом поле, хотя бы в ущерб исторической правде. А самое главное — во всех русских землях одинаково радовались победе над татарами. Мы видели уже, как новгородцы старались переделать свои произведения, чтобы связать их с Куликовской битвой. Софоний рязанец, согласно ряду списков, был автором поэтической повести Задонщина. Есть явные доказательства того, что Задонщина была распространена в Псковской земле и на Белоозере. Все это — отголоски великого энтузиазма, вызванного донской победой. Русский народ видел в ней зарю светлого будущего и величия своей родины.7
Мамай предполагал встретиться со своими союзниками, литовским князем Ягайлом и рязанским князем Олегом, в верховьях Оки. Это и предопределило маршрут татарских войск вверх по Дону. Путь по Дону вел к Москве и ставил под угрозу Рязанское великое княжество, делая из рязанского князя вольного или невольного союзника Золотой Орды. Прямой путь к Переяславлю Рязанскому из Литовского великого княжества также проходил по Оке. В верховьях этой реки располагалось несколько мелких княжеств, подчинявшихся литовским великим князьям. Дорога из Литвы к Оке шла по Угре. Дальше Ягайло двигался со своим войском через Одоев по Упе, правому притоку Оки. Таким образом, создавались условия для соединения трех ратей — татарской, литовской и рязанской. Соединение трех войск предполагалось где-то в районе Тулы, судя по маршруту Ягайла через Одоев, хотя летописи указывают, что местом встречи войск Мамая и Ягайла должна была быть Ока. Опасность соединения татарских и литовских сил представлялась современникам настолько реальной, что о ней говорится и в летописях и в сказаниях. «Подвигнемся к Дону, доколе приспеет к нам Ягайло», — так будто бы рассуждал Мамай. Необходимость помешать объединению Мамая с его союзниками, надо полагать, и определила план войны, принятый Дмитрием Донским. Вместо обороны речной линии Оки с опорой на Коломну и Серпухов Дмитрий Донской переправился через Оку и двинулся в степь к верховьям Дона навстречу Мамаю. Наши летописи и сказания о Мамаевом побоище очень противоречивы по своим данным, но их сопоставление все-таки дает возможность установить хронологию событий, предшествовавших Куликовской битве. По летописной повести, великий князь узнал о наступлении татарских войск в августе. Весть об этом прислал в Москву сам рязанский князь Олег: «Мамай вдет со всем царством в мою землю Резанскую на мене и на тебе, а ти ведомо буди, и князь литовский Ягайло идеть на тебя же с всею силою»[706]. Данное известие характеризует противоречивую позицию рязанского князя, готового присоединиться к более сильной стороне. По-иному рассказывается об этих событиях в Новгородском хронографе, сохранившем более древний текст, чем Никоновская летопись, которую обычно цитируют при рассказе о Куликовской битве[707]. В нем говорится, что у великого князя Дмитрия Ивановича была поставлена в степи крепкая стража: «удалых людей 50 человек великого князя двора». Стража должна была стоять на реке Воронеже, где в это время кочевал Мамай со своей ордой. Татарские передовые отряды подстерегли русских стражников и взяли их в плен. Однако — одному из стражников удалось бежать, и он примчался в Москву с вестью о движении татараких войск. Великий князь никак не ожидал такого известия, заставшего его в момент пира в кремлевских набережных палатах: тогда пили чашу в честь его двоюродного брата Владимира Андреевича серпуховского. Это случилось 23 июля. Сообщение хронографа носит отпечаток народного сказания. Дмитрий Иванович будто бы ударил золотой чашей о дубовый стол. Рассказ о пире, прерванном известием о грозящем нападении татар, звучит как песенный мотив, обычный в наших былинах. Великий князь спешно, «вборзе», послал в Боровск за князем Владимиром Андреевичем, а также к воеводам и князьям: «и повеле им скоро быти к Москве всем». После того, как Владимир Андреевич, князья и местные воеводы собрались в Москве, великий князь начал «думати» с ними «думу». Посовещавшись, они постановили («здумаша тако») разослать гонцов по городам с призывом всем людям собраться на Коломне «на мясопуст госпожа богородица», т. е. на успеньев пост (с 1 по 14 августа). Тогда же в степь была направлена новая застава «крепких юношей 70 человек». Они должны были стоять на реке Быстрой Сосне, притоке Дона, добывать «языка». Когда застава по какой-то причине «замедлила в поле», великий князь послал «вторую сторожу». Начальником ее он назначил «поляника старого» Климента Святославля и «крепких иных юношей» 33 человека. Застава встретила Василия Тупика, который вел с собой долгожданного пленника. «Язык» оказался вельможей из ханского, «царева», двора. Он сообщил, что Мамай действительно идет на Русь, сговорившись с Олегом рязанским. Царь спешит, «осени требует». Последние слова несколько непонятны. Возможно, речь идет об осенней дани, которую Мамай надеялся получить в русских землях. Проще же думать, что термин «осени требует» говорит о стремлении Мамая напасть на Русь, пока еще не наступили осенняя распутица и холода. Новые вести из степи пришли в августе. По некоторым сказаниям, Дмитрий Донской в это время находился у игумена Сергия, но, как мы видели выше, рассказ о поездке Дмитрия в это время в Троицкую лавру мало достоверен. Русское войско, собравшееся в Москве, выступило в поход в конце августа[708]. Был тихий и ясный августовский день. Множество народу собралось в Кремле, стояли на площади и на улицах, на городских стенах и башнях. Тяжким было последнее прощание воинов со своими семьями. Жены давали своим мужьям «конечное целование», как уходящим почти на верную смерть, как уже покойникам. Войско выходило из Кремля тремя воротами: Никольскими, Фроловскими (Спасскими), Константиноеленскими. Последние ворота находились южнее Спасских, на той же стороне кремлевского треугольника, они выводили к Варварке или к мосту через реку. От него тянулся путь к селу Котлы; этой дорогой шел с войском сам великий князь. Но дадим слово древнерусскому поэту, ярко описавшему, как русские воины пошли на защиту родины. «Тогда ведь как соколы оторвались от золотых колодок, из каменного града Москвы и возлетели под синие небеса и возгремели своими золотыми колокольчиками, хотят ударить на многие стада лебединые и гусиные. Это, брат, не соколы вылетели из каменного града Москвы, это выехали русские удальцы с своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем; а хотят напасть на великую силу татарскую»[709]. Живая вера в предзнаменования, надежда на благополучный исход борьбы со злыми врагами заставили современников увидеть добрый знак в том, что в спину русским воинам подул попутный ветер. «Солнце ему на востоке сияет, путь ему показывает!» — восклицает тот же не известный нам поэт старого времени о выступлении Дмитрия Донского в поход; Из Москвы войска шли к Коломне тремя путями. Владимир Андреевич серпуховской со своим отрядом двигался по Брашевской дороге[710], пролегавшей вдоль Москвы-реки мимо монастыря Николы на Угреше. Далее Владимир Андреевич переправился на другой берег реки: «Уже бо стук стучит и гром гремит в раннюю зарю: князь Владимир через Москву-реку перевозится на красном перевозе в Боровске». «Красный» (прекрасный, красивый) перевоз на Москве-реке находился, по-видимому, у подножья так называемых Боровских курганов, поблизости от впадения реки Пахры в Москву. Мимо курганов теперь проходит Рязанское шоссе. Этот перевоз назывался и Брашевским и Боровским. Последнее название путало комментаторов, потому что город Боровск, расположенный совсем в другом месте, также принадлежал Владимиру Андреевичу. Белозерские князья шли Болвановской дорогой. Направление ее не вполне ясно. Она, видимо, проходила по левой стороне Москвы-реки, начинаясь от современной Таганской площади в Москве. Местность около этой площади еще сотню лет тому назад называлась Болвановской, а стоящая тут церковь известна под названием «Николы на Болвановке». Трасса Болвановской дороги примерно совпадает с трассой современного Рязанского шоссе. Она сходилась с Брашевской дорогой у Боровского перевоза[711]. Великий князь Дмитрий Иванович с третьим отрядом двигался, как уже говорилось, Серпуховской дорогой на село Котлы, которое находилось на южной окраине Москвы и только совсем недавно вошло в чёрту города. Сборным пунктом для всех трех отрядов была назначена Коломна. Новгородский хронограф так определяет силы трех отрядовъ с Владимиром Андреевичем шло 30 тысяч, с белозерскими князьями — 25 тысяч, с великим князем — 50 тысяч воинов. Общая цифра всех воинов, двинувшихся из Москвы в поход против Мамая, по этому свидетельству несколько превышала 100 тысяч человек.8
Прибыв в Коломну, великий князь, как повествуют сказания, устроил на следующий день на обширном поле смотр полкам. Были «уряжены», распределены полки и поставлены над ними воеводы. Тотчас же за смотром последовала переправа русского войска через Оку («и взем благословение князь великий от архиепископа коломенскаго и перевезеся реку Оку со всеми силами»). Но это известие неверно. По Ермолинской летописи, Дмитрий Иванович с войском вышел из Коломны и остановился при устье Лопасни, впадающей в Оку. Тут к русскому войску присоединились князь Владимир Андреевич и окольничий Тимофей «в остаточных», т. е. последними. По Ермолинской летописи, русские войска выступили из Коломны 20 августа, по Новгородскому хронографу они пришли в Коломну лишь 28 августа («на память святаго Моисея Мурина»). В данном случае хронология летописи более достоверна, так как за один день войско не могло пройти 100 верст от Москвы до Коломны. По сказаниям, из Коломны в степь была послана новая застава («сторожа») во главе с Семеном Меликом «и иных многих ведомщов 90 человек». Русское войско стояло при устье Лопасни три или четыре дня и переправилось через Оку только 24 августа («за неделю до Семена дни», т. е. за неделю до 1 сентября). Это был решающий момент для определения дальнейшего маршрута русских войск. Великий князь, находясь со своим войском у устья Лопасни, собирал вести о татарах («переимая вести про поганых»). К этому времени Мамай уже подошел к Дону и остановился в степи, «в поле близ Дону», ожидая литовскую армию. От устья Лопасни русское войско двинулось к Дону. Точный маршрут от Оки до Дона неизвестен, но о нем можно судить, основываясь на следующих соображениях. В «Книге Большому Чертежу» говорится, что обычный путь, которым татары совершали набеги на Москву и ее окрестные города, шел мимо Тулы: «А дорога Муравской шлях лежит мимо Тулы». Татары переправлялись выше Тулы через Шать и затем через Упу на Костомаровом броде около Дедилова, в 20 верстах от Тулы… «А Упа река вытекла из Волово озера от верху речки Непрядвы, и реки Мечи, и реки Соловы, и Плавы, от дороги от Куликова поля с Муравского шляху»[712]. Таким образом, русское войско двигалось к Дону по направлению Муравского шляха — главного пути, по которому татары вторгались в Подмосковье, переправляясь через Оку при впадении Лопасни или у Каширы. К югу от Оки начиналось «дикое поле», нетронутая степь, опасные места, где быстролетные татарские отряды угрожали на каждом шагу. Поэтому поход русских войск по степи занял 12 дней (с 24 августа по 6 сентября). Последнюю дату указывают летописи («за 2 дня до рождества богородицы», праздновавшегося 8 сентября). Подойдя к Дону, русское войско двинулось далее на юг, придерживаясь его левого берега, видимо, как более безопасного. Впрочем, это обстоятельство предпочтем оставить для объяснения исследователям, хорошо знакомым с местностью, прилегающей к Куликову полю. По сказаниям, 4 сентября в урочище Березуе, или Березае («на месте, нарицаемом Березай»), в 23 верстах от Дона два воина из заставы привели нового «сановитого языка» из ханских приближенных. «Язык» показал, что татарское войско уже недалеко. Мамай шел медленно, ожидая прихода литовских «и рязанских подкреплений. Когда русское войско подошло к Дону, возник вопрос, где же встретить татарские полчища — на левой или на правой стороне реки. Сказания приписывают инициативу перехода русских войск на правую сторону Дона Семену Мелику, или Мелюку, из сторожевой засады. За ним гнались татары и притом так нагло, «безстудно», что почти столкнулись с передовыми русскими отрядами: «до тех пор, пока и полки русские увидели». Мелик сообщил, что Мамай стоит уже на Гусином броде и к утру подступит к реке Непрядве. Поэтому он советовал великому князю «исполчиться», прийти в боевую готовность, чтобы татары не напали первыми: «да не предварять поганий»[713]. Некоторые сказания приписывают инициативу перехода на другую сторону Дона двум Ольгердовичам, тогда как московские бояре против этого возражали: Ольгердовичи подхлестнули своих коней и перебрались через Дон, а за ними устремилось все войско[714]. Но рассказ о храбрости Ольгердовичей мало достоверен, в нем даже имя князя Ягайла заменено именем его отца Ольгерда. Это указывает на то, что данная легенда возникла тогда, когда память о событиях уже стерлась. К тому же литовские князья в сказании называют московских бояр крамольниками — в духе памятников XVI в. О разногласиях при выборе места для сражения говорится и в Ермолинской летописи. В ней рассказывается, что русские полководцы долго стояли, раздумывая; одни говорили: «идем за Дон», а другие не хотели, говоря: «Умножились враги наши, татары, литовцы, рязанцы». Ночью великий князь приказал сделать мосты и отыскать броды. Утром 8 сентября русское войско переправилось на другой берег Дона. Таким образом, инициатива переправы через Дон принадлежала самому Дмитрию Донскому, который подготовил ее, а не просто по-удалецки перемахнул через реку со своими воинами. Говоря о причинах, понудивших русских полководцев перейти Дон, мы в первую очередь должны отметить необходимость для русского войска опередить соединение татар с литовцами. Эту причину выдвигает Ермолинская летопись, вкладывающая в уста Мамая слова: «Подвигнемся к Дону, доколе приспеет к нам Ягайло»[715]. Переход через Дон говорит о решимости русских сражаться до конца, так как пути для их отступления после переправы были крайне затруднены. Громадное войско Мамая неминуемо должно было идти через Куликово поле, которое лежало на Муравском шляхе. По Ермолинской летописи, русские войска переправились через Дон в самый день битвы, по сказаниям же — накануне сражения. В сказаниях мы находим рассказ о ночном гадании великого князя и Дмитрия Волынца в поле, «промеж двумя великими силами». Обратившись в сторону татарского лагеря, великий князь и Дмитрий Волынец слышали «стук велик. и кличь, аки гром гремит, трубы многие гласят», в русском же лагере была «тихость великая». Верная примета предвещала русским победу. Приникнув ухом к земле, Дмитрий Волынец услышал, как на татарской стороне раздавался вопль, точно девица кричала плачевным голосом, тогда как на. русской стороне женщина плакала о детях своих. «Жду победы на поганых, а християном много падения будет», — так он растолковал эти приметы. Описание ночного гадания Дмйтрия Донского и Дмитрия Волынца замечательно по своей красоте и поэтичности, но не является исторически достоверным. Как мы уже убедились, русские войска переправились через Дон в день битвы, поэтому вряд ли была эта поэтическая ночь перед битвой. Но если уж ее оставлять, то следует отнести на одни сутки раньше и считать ночью перед переправой через Дон. В рассказе о гадании сказалась душа русского народа, грозного и в то же время жалостливого к своим врагам: «земля плачет» чужеземным языком о детях своих. Эта печаль о погибших детях и неутешных матерях — высокая народная правда, вечная жажда мира и справедливости. Само описание гадания перед боем правдоподобно и соответствует привычкам воинов средневековья. То же самое можно сказать и о противопоставлении шумного татарского лагеря тихому лагерю русских воинов, смелых, но не бахвальных перед сражением. Вспомним строки знаменитого стихотворения Лермонтова о Бородинской битве: «Но тих был наш бивак открытый», вспомним белые рубашки русских солдат, которые они надевали перед кровопролитными битвами, точно перед праздником или перед смертью.9
В пятницу 8 сентября 1380 г. произошла Куликовская битва. В сказаниях она описывается подробно, но истинную картину битвы мы находим в кратком повествовании Ермолинской летописи: «Была же мгла тогда великая, потом мгла разошлась, тогда все перешли за Дон. Было же бесчисленное множество воинов, так что и земле подвигнуться. И вышли на поле чистое на устье реки Непрядвы, приготовившись к бою. И как был шестой час дня, начали появляться татары в чистом поле иприготовились к битве против христиан. Было же обоих множество, и сошлись обе силы великие, покрыли поле на 13 верст. И была сеча великая и сражение великое, какое не бывало от начала русским князьям. И бились от шестого часа до девятого, и пролилася кровь, как дождевая туча, и пало множество трупов с обеих сторон. В час девятый посмотрел господь милостивым взором на род христианский… И вскоре побежали полки татар, а христиане погнались за ними вслед, убивая, и гнали их, убивая, до Мечи реки, а княжеские полки до содомлян и станов их, и взяли все богатство их и стада их, перебили их многое множество, а другие из них утонули»[716]. Этот рассказ повторяет и летописная повесть, расцвечивая только свой первоначальный источник цитатами из церковных книг. Сказания дополняют картину боя интересными и правдоподобными подробностями: уже на рассвете затрубили трубы, заиграли зурны, забили в барабаны и бубны, затрепетали знамена. Полководческий талант Дмитрия Ивановича сказался в умелой расстановке войска. Мысль о засаде, поставленной в дубраве под командованием князей Владимира Андреевича и Дмитрия Михайловича Боброка Волынского, явно принадлежала ему. Боброк был ближайшим родственником Дмитрия. Он был женат на сестре великого князя. Для отвлечения внимания татар в центре, под великокняжеским черным знаменем поставлен был боярин Михаил Андреевич Бренк, одетый в доспехи великого князя и сидевший на его любимом коне. Сюда, естественно, должны были устремиться основные татарские силы, как и произошло в действительности. Бренк пожертвовал своей жизнью, «под тем знамянем и убиен бысть». Зато его смерть спасла русское войско, потому что гибель великого князя или его плен неминуемо вызвали бы смятение и, может быть, даже разгром русского воинства. Здесь не лишне вспомнить о поражении французского короля Иоанна Доброго при Пуатье. Рыцарская храбрость короля дорого обошлась французскому народу. Как говорится в сказаниях, первыми навстречу врагу пошли Дмитрий и Владимир Всеволожские «с правой руки», Микула Васильевич с Коломенским полком «с левой руки», «несть бо им места, где расступитися на поле». Далее рассказывается о поединке инока Александра Пересвета с татарским богатырем. Пересвет был одет по-монашески: с куколем на голове, в монашеской мантии поверх одежды. Имя татарского богатыря разнообразится в сказаниях, но описание поединка богатырей одинаково. Они ударились копьями, копья свои сломали, упали оба с коней своих на землю и так умерли оба, — читаем в Новгородском хронографе. В сказаниях говорится, что битва началась в третий час после рассвета и продолжались до девятого часа. По более достоверному показанию летописей, она продолжалась три часа — с шестого по девятый час. По сказаниям, великий князь был ранен копьем под левую пазуху в седьмом часу и «уклонися с побоища», потому что не мог уже далее сражаться. Татары несколько раз подсекали великокняжеское знамя, «но паче еще укрепишася стяг». В конце сражения татары уже господствовали на поле битвы, но в восьмом часу дня в дело вступил засадный полк, сидевший в дубраве. Он и решил исход битвы. Татары обратились в бегство, преследуемые русскими. В сказаниях главным героем сражения изображается Владимир Андреевич серпуховской. Он как победитель «стал на костях под черным знаменем». Дмитрий же Донской был ранен во время боя и будто бы покинул поле битвы и лежал без памяти у срубленной березы. Тут его полумертвого и нашли воины, посланные на поиски Владимиром Андреевичем. Эта легенда, при всей ее несообразности, прочно утвердилась в исторической литературе. Между тем, она представляет своего рода памфлет, направленный против великого князя и, вероятно, возникший в кругах, близких к Владимиру Андреевичу серпуховскому. Большое количество церковных ссылок помогает выявить автора этого памфлета. Скорее всего это митрополит Киприан, с которым враждовал Дмитрий Донской. Недаром в так называемом сказании 2-й редакции уже появляется имя митрополита Киприана как главного советника великого князя Дмитрия Ивановича, хотя Киприан в 1380 г. в Москве не был. В Ермолинской летописи рассказывается совершенно по-другому: «У самого же великого князя все доспехи были побиты, на теле же его не было никакой раны, а бился с татарами на первой схватке. Этому князю воеводы говорили: «Господин, не становися впереди, но позади или сбоку, или в особом месте». Он же сказал: «Как же я скажу: Братья, начнем все до единого, а сам лице свое начну скрывать или прятаться позади, но хочу как словами, так и делом перед всеми голову свою сложить за христиан, чтобы и остальные, видев это, восприяли отвагу». Да как сказал, так и сделал: сражался, став впереди всех, и было и справа и слева от него множество убитых, а самого обступили с обеих сторон, как вода многая, и много ударов принял по голове и всему телу»[717]. Это описание, рисующее мужество Дмитрия Донского, подтверждается Новгородской летописью. В ней прямо говорится: «Князь же великий Дмитрий с братом своим, с князем Володимером, став на костех татарскых, и многыя князи рускыя и воеводы прехвалными похвалами прославиша пречистую матерь. Крепько брашася с иноплеменьници»[718] (крепко «брашася» — крепко боролись «за всю Рускую землю»). В сообщении Новгородской летописи особенно ценно указание на двух героев битвы: Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андреевича. Новгородская летопись дошла до нас в списках середины XV в., и ее свидетельство едва ли не самое раннее и достоверное[719]. В Псковских летописях очень кратко говорится о Куликовской битве. Так, в одной из них читаем: «Бысть побоище, бишася на Рожество святыя богородица, в день в суботный до вечера, омерькше биючися; и пособе бог великому князю Дмитрею, биша и на 30 верст гонячися». В другой Псковской летописи совсем кратко сказано о битве, однако тоже упоминается великий князь: «Князь великий Дмитрий и вси князи рускыя бишася с татары за Доном»[720]. В Супрасльской летописи, источнике белорусского происхождения, также читаем о победе Дмитрия Ивановича «со всеми русскими князьями». Изложение Супрасльской летописи близко к Ермолинской, но не однородно с ней[721], в некоторых случаях оно носит следы более древней традиции. Итак, в наиболее ранних источниках нигде не говорится, что великий князь Дмитрий оставил поле сражения и лежал, раненный и оглушенный ударами, под березой. Это — выдумка, сочиненная в кругах, враждебных Дмитрию, вероятно, уже после разорения Москвы татарскими полчищами в 1382 г. Клевета оказалась живучей и ядовитой, и долг историков доказать, что Дмитрий Иванович по достоинству получил прозвище Донского.10
Победа на Куликовом поле была полной. Русские воины гнались «за бегущими татарами до реки Мечи, а княжеские полки — до татарского лагеря, где взята была большая добыча: «взяша все богатьство их и стада»[722]. По Архангельской летописи, великий князь стоял «над костьми русскими» восемь дней и велел погребать «приметных» людей, а других отвозить в. Москву в колодах[723]. По вполне достоверному преданию, убитых на Куликовом поле погребали там, где находится село Монастырщина, называвшееся также Рожественым. Оно расположено на реке Непрядве. Судя по названию, здесь раньше стоял монастырь во имя рождества богородицы, праздновавшегося 8 сентября, в день Куликовской битвы. Победа над Мамаем была одержана вовремя, так как литовское войско находилось уже на расстоянии однодневного перехода от Куликова поля («за едино днище и меньше») — по одному известию и в 30 верстах — по другому[724]. Обратное возвращение русского войска в Москву было затруднено нападениями рязанцев и литовцев. Всю вину за это летописи возлагают на Олега рязанского, но в действительности было по-иному. Из сообщения немецкого писателя конца XV в. Кранца, на которое обратил внимание Карамзин, мы узнаем, что русские захватили много скота, но на обратном пути на них напали татары и литовцы, в результате чего большое количество скота было отнято и много русских воинов погибло[725]. Победа русских на Куликовом поле привела к большим политическим переменам в Золотой Орде. Первое время после битвы Мамай собирал еще свои «остаточные» силы для внезапного набега на Россию, но он встретил сильного соперника в лице хана Тохтамыша. Их войска встретились на Калке, но уже в самом начале битвы князья изменили Мамаю и перешли на сторону Тохтамыша. Мамай бежал в Кафу и был убит кафинцами, захватившими его богатства. Главный соперник москового князя — Олег рязанский, бежал из своей столицы, где Дмитрий Донской посадил своих наместников. Однако уже через два года после Куликовской битвы, в 1382, хан Тохтамыш «изгоном» подступил к Москве и овладел ею путем обмана. Это был, впрочем, временный успех. На стороне татар было преимущество хищников. Они нападали внезапно, а их кочевья оставались почти неуязвимыми, и это заставляло московских князей платить дань Золотой Орде. Зависимость Руси от Золотой Орды сохранялась еще целое столетие, но основа татарской власти над Русью была подорвана в корне. В последний век своего существования татарская власть держалась только на феодальной раздробленности России, на отсутствии единства среди русских земель. Ликвидация феодальной раздробленности и падение татарского ига почти совпали.11
Куликовская битва была великой победой русского народа над золотоордынскими татарами. Она нанесла непоправимый удар Золотой Орде, кратковременный подъем которой при Тохтамыше сменился быстрым упадом. После Куликовской битвы татары осмеливались нападать на русские земли, совершая только внезапные набеги, «изгоном». Ханские ярлыки на великое княжение, так называемое «царево жалование», сделались почти фикцией, а дань, уплачиваемая в Орду, стала носить характер откупа от грабительских нападений. Такую же «дань» крымские ханы получали как с России, так и с Речи Посполитой даже в XVII в. Оба государства платили ее, чтобы избежать грабительских нападений крымцев. Донское побоище показало, что русские земли значительно сильнее Золотой Орды. А ведь русское ополчение в 1380 г. сошлось далеко не из всех русских земель! Путь к объединению русского народа в едином государстве был вместе с тем и путем к обеспечению его независимости. Москва сделалась столицей крупнейшего государства в Восточной Европе, Российского государства, и появление новой международной силы тотчас заметили соседние страны. Поэтическая повесть о Мамаевом побоище — Задонщина так характеризует международное значение Куликовской битвы: «Шибла слава к Железным врагом, к Риму и к Кафы по морю и к Торнаву, и оттоле к Царюграду на похвалу: Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове»[726]. Итак, слава о русской победе донеслась до Рима в Италии, до Кафы в Крыму, до Тырнова — столицы Болгарского царства, до Константинополя — столицы Византийской империи. В. Ф. Ржига с большим основанием предполагает, что Железные ворота, упомянутые в Задонщине, — это Железные Ворота на Дунае, а не Дербент, носивший то же название в русских летописях. В разных списках Задонщины находим и другие названия, но они, по-видимому, появились позже. Почему же русская победа на Куликовом поле получила, по мнению современников, столь большую известность именно в бассейне Черного моря, почему в ней были заинтересованы славянские страны? Ответ на этот вопрос найдем в южнославянских событиях, последовавших вскоре после Куликовской битвы. Турецкое наступление на Болгарию и Сербию особенно усилилось с 1382 г., когда турки взяли Софию. В 1386 г., после кровавой битвы, они овладели Нишем, в 1389 г. произошла битва на КосссивОхМ поле, укрепившая турецкое господство на Балканах. Интерес русских людей к тому, что происходило в южнославянских землях, возможно, объясняет одно загадочное выражение в Задонщине. В ней говорится о походе Мамая на Русь и грозных предзнаменованиях для Русской земли, после чего автор Задонщины восклицает: «Русская земля, то ти есть, как за Соломоном царем побывала». Библейский царь Соломон здесь явно не подходит, но слова Задонщины представятся по-иному, если мы вспомним о султане Сулеймане (Соломоне), старшем сыне султана Баезида, прозванном Челеби. Он разорил Болгарскую землю, и таким же разорением Мамай угрожал Русской земле. Славянские страны на Балканах упорно сопротивлялись туркам, и русская победа на Куликовом поле призывала их бороться с завоевателями. Но не только одни причерноморские страны и Италия услышали о русской победе. О ней уже сообщает Кранц, немецкий писатель конца XV в. По его словам, между «русскими и татарами произошло страшное сражение, какое только известно было на памяти людей». Он сообщает, что русские одержали победу и что битва произошла в 1381 г. В то время в Любеке был съезд и совещание всех городов Ганзы[727]. Сведения о победе русских над татарами были получены в Германии из русских торговых кругов. Сам Дмитрий Донской придавал большое значение распространению известия о куликовской победе. Он взял с собой в поход купцов-сурожан. «Сурожане московские гости» должны были рассказывать о победе в дальних странах[728]. Но, конечно, никто так хорошо не сознавал значения Куликовской битвы, как сам русский народ. Уже вскоре после битвы какой-то не известный нам поэт сложил Задонщину, или Слово о великом князе Дмитрие Ивановиче и о брате его, князе Владимире Андреевиче. Для него Куликовская битва является ответом на старые поражения русских, на победу половцев при Каяле. «Те бо на реке на Каяле одолеша родъ Афетовъ. И отоля Руская земля седит невесела». А теперь уже «въстонала земля Татарская»[729]. Славная победа на Дону сделалась великим памятным событием в истории русского народа, и всякий раз, когда враги угрожали независимости нашей Родины, русские люди вспоминали героев Куликовской битвы, сражавшихся «за всю землю Русскую».
В. Ф. Ржига
СЛОВО СОФОНИЯ РЯЗАНЦА О КУЛИКОВСКОЙ БИТВЕ (ЗАДОНЩИНА)
КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПАМЯТНИК
80-х ГОДОВ XIV в
Б цикле произведений, отобразивших Куликовскую битву, самый значительный литературоведческий интерес представляет, конечно, Слово Софония рязанца, или Задонщина. Произведение это не было так широко распространено, как Сказание о Мамаевом побоище, и не имело такой сложной литературной истории, как Летописная повесть о побоище на Дону, но зато оно отмечено было яркой и неизгладимой печатью подражания великому творению древнерусской поэзии — Слову о полку Игореве.
Несомненный факт подражания Задонщины Слову известен давно, но до сих пор еще недостаточно изучен. А между тем он имеет очень важное историко-литературное значение. Факт подражания Задонщины Слову — это наглядное и красноречивое свидетельство не только подлинности Слова о полку Игореве как произведения XII в., но и той творческой энергии, какая была в него вложена и благодаря которой оно оказалось жизнеспособным и действенным.
Обращение Софония рязанца к великому памятнику русской поэзии XII в. заслуживает особого внимания: оно имеет серьезное познавательное значение и для Слова и для Задонщины. Научное освещение этого вопроса, насколько это возможно в настоящее время, является благодарной задачей, вставшей перед советскими исследователями. Ведь анализировать то, в чем и как подражал Софоний Слову, что в этом памятнике им не было воспринято, как воспринятое претворялось в его творческом воображении, что общего между Задонщиной и Словом, разделенными между собой двумя веками, в чем их идейное и художественное различие, — значит на деле приблизиться к (подлинному пониманию Слова Софония рязанца.
В нашей статье мы попытаемся ответить на эти вопросы. Но прежде припомним содержание Слова Софония рязанца по его пространной, первоначальной редакции.
Софоний рязанец начинает свое произведение вступлением, в котором обращается к братьям и друзьям, сыновьям русским с призывом возвеличить Русскую землю, провозгласить победу над Мамаем, а великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, Владимиру Андреевичу, воздать похвалу. Тут же Софоний вступает на путь подражания Слову о полку Игореве. Он, подобно автору Слова, ставит вопрос о том, как лучше начать свое произведение. И хотя приходит к мысли, что следует «начати поведати по делом и по былинам», однако сразу же прерывает самого себя и, уносясь мыслью ко временам «первых лет», вспоминает образ вещего Бояна, искусного гусляра в Киеве, который возлагал свои персты на живые струны и пел славу русским князьям. Далее перечисляются эти князья, но перечень их только в последнем случае совпадает со Словом о полку Игореве, а в двух первых не совпадает; а именно: первую славу Боян пел великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, вторую — великому князю Владимиру Святославичу, а третью — великому князю Ярославу Владимировичу. По примеру Бояна автор выражает намерение восхвалить песнями и под гусли буйными словами великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, так как проявили они мужество и волю в борьбе за землю Русскую и за веру христианскую.
Завершив вступление прозаическим упоминанием о том, что со времени битвы на реке Калке до Мамаева побоища прошло 160 лет, автор приступает к самому произведению, первая часть которого посвящена описанию сборов в поход и зловещих предзнаменований.
Применяя художественную манеру Слова о полку Игореве, он то изображает приготовления к походу, то вводит лирические обращения к символам воспевания, какими являются для него не только соловей, но и жаворонок. Так, изобразив, как Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич, поострив сердца свои мужеством, наполнились ратного духа и устроили у себя храбрые полки, он прерывает эту картину обращением к жаворонку, переосмысляя таким образом старинное обращение к Бояну-соловью. Призывая жаворонка воспеть славу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу, Софоний по-своему переделывает образцы бояновских запевов. Первый запев он передает так: «Ци буря соколи зонесет из земли Залеския в поле Половецкое» (Буря ли занесет соколов из земли Залесской в поле Половецкое); а второй видоизменяет в применении к Московскому княжеству: «На Москве кони ръжут, звенит слава руская по всей земли Руской. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпохове, стоят стязи у Дону у великого на брези».
Если в Слове о полку Игореве вслед за бояновскими запевами кратко описывается встреча Игоря с Всеволодом, а затем сразу говорится о выступлении Игоря в поход, то в Задонщине приготовления к походу являются более сложными и расчленяются на ряд моментов: а) порыв новгородцев принять участие в походе; б) приезд всех русских князей к великому князю; в) приезд литовских князей Ольгердовичей.
Изображение бесплодного порыва новгородцев, которому нет соответствия в Слове о полку Игореве, следует за вторым запевом в бояновском стиле и сочетается с ним посредством звукового образа — звона новгородских вечевых колоколов. После упоминания о ржании коней в Москве, о звоне славы по всей земле Русской, о звуках труб в Коломне и бубнов в Серпухове читаем: «Звонят колоколы вечныа в великом Новегороде, стоят мужи новгородцы у святой Софеи, а рькучи: «Уже нам, братие, на пособие великому князю Дмитрию Ивановичу не поспеть» (Звонят колокола вечевые в великом Новгороде, стоят мужи новгородцы у святой Софии, приговаривая: «Уже нам, братья, на помощь великому князю Дмитрию Ивановичу не поспеть»).
Далее в образе слета орлов со всей Северной страны рисуется приезд всех русских князей к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу. Они обращаются с речью к великому князю, в которой указывают, что наступление татар уже началось, и выражают готовность выступить за Дон и пролить свою кровь за землю Русскую и за веру христианскую. Великий князь кратко, но уверенно отвечает им, что он со всеми русскими князьями составляет «гнездо» великого киевского князя Владимира, т. е. его потомство, которое не в обиде было «по рожению ни соколу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому Мамаю».
Сборы в поход завершаются изображением литовских князей Ольгердовичей. Обращаясь к соловью с призывом воспеть двух братьев литовских, князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей, а также Дмитрия Волынского, Софоний дает им характеристику, восходящую к величанию курян в Слове о полку Игореве: «Те бо суть сынове храбрии, кречати в ратном времени, ведоми полководцы, под трубами и под шеломы возлелияны, конець копия вскормлены в Литовской земли» (Они ведь сыновья храбрые, кречеты в ратное время, известные полководцы, под трубами и под шлемами взлелеянные, концом копья вскормленные в Литовской земле). Следующий дальше разговор Андрея и Дмитрия Ольгердовичей ставит своей целью показать их боевую готовность и воинский дух. Андрей Ольгердович, обращаясь к брату, напоминает ему об их происхождении от великих предков и выражает намерение подобрать храбрых удальцов из панов Литвы, сесть на борзых коней, посмотреть на быстрый Дон, испить шлемом из Дона и испытать боевое оружие, мечи литовские о шлемы татарские, сулицы немецкие о байданы басурманские. Дмитрий Ольгердович отвечает брату с еще большим подъемом. Он зовет его не щадить жизни своей в борьбе за землю Русскую, за веру христианскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича и указывает ему, что из Москвы уже доносится стук и гром снаряжающейся сильной рати великого князя. Речь свою он заканчивает призывом: «Седлай, брате Ондрей, свои борзый комони, а мои готовы, напреди твоих оседлани. Выедем, брате, на чистое поле, посмотрим своих полъков» (Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои готовы, раньше твоих оседланы. Выедем, брат, в чистое поле, посмотрим свои полки).
Первая часть Слова Софония рязанца, посвященная главным образом описанию сборов в поход, заканчивается изображением знамений, предвещающих недоброе. Сильные ветры приносят с моря великие тучи, в которых трепещут синие молнии. Слышен скрип телег. В образах воющих серых волков, гогочущих гусей и плещущих лебедей рисуется приближение поганых татар. Как в Слове о полку Игореве, так и здесь птицы крылатые под облаками летают, вороны грают, галки своею речью говорят, орлы клекчют, волки грозно воют, а лисицы на кости лают. Известный рефрен Слова о полку Игореве — «О, Руская земле! уже за шеломянемъ еси» не был понят автором Задонщины, который его переосмыслил по-своему: «Руская земля, то ти есть как за Соломоном царем побывала!» (Русская земля, это с тобой так, словно ты за Соломоном царем побывала!).
Во второй части Слова Софония рязанца описывается выступление в поход всех русских князей и Куликовская битва на ее первом этапе. Подобно тому, как соколы, кречеты и ястребы рвутся с золотых колодок из каменного града Москвы и хотят ударить на стада гусиные и лебединые, так богатыри русские хотят ударить на великие силы поганого царя Мамая. Великий князь выступает в поход, а князь Владимир Андреевич устанавливает полки, ведет их к Дону и призывает Дмитрия Ивановича не ослаблять натиска на татар. Дмитрий Иванович, отвечая ему, с удовлетворением говорит о военном снаряжении русских войск, об их боевой подготовке и стремлении добыть себе «чести и славного имени». Подобно соколам, кречетам и ястребам, сыновья русские ударили на рать татарскую.
В образах, восходящих к Слову о полку Игореве, описывается битва на поле Куликовом, на речке Непрядве: «Ударишася копьи харалужными о доспехы татарскыа, възгремели мечи булатныя о шеломы хиновския на поле Куликове, на речки Непрядве». Полки сходились. Победа еще не была одержана, а загадочное «диво» кликнуло уже по разным землям, слава ударила к Железным Воротам, к Риму, к Кафе, к Тырнову, к Царьграду, что Русь одолела Мамая. Снова рисуются картины боя в образах сходящихся сильных туч, раздающегося великого грома. Слышны удары мечей о шлемы, перечисляются погибшие князья и бояре. Рисуется выступление чернеца Пересвета. Приводятся слова, сказанные им великому князю: «Луче бы нам потятым быть, нежели полоняным быти от поганых» (Лучше нам убитыми быть, чем полоненными быть погаными). Из обращения к Пересвету чернеца Осляби мы узнаем, что и Пересвета и Якова Ослебятина ждет неминуемая гибель на поле Куликовом за веру христианскую и за обиду великого князя. Вторая часть Слова Софония рязанца, изображающая первый этап битвы, закончившийся поражением русских, завершается трагической картиной запустения Рязанской земли.
Третья часть Слова Софония рязанца является как бы соединительным звеном между первым и вторым этапами битвы. Она состоит из плачей московских княгинь, боярынь и воеводских жен, а также жен коломенских по убитым мужьям. Марья Дмитриевна, применяя образы плача Ярославны, оплакивает своего мужа Микулу Васильевича. Жена Тимофея Волуевича Федосья, Марья, жена Андрея Серкизовича, и Аксинья, жена Михаила Ивановича, пользуясь выражениями Слова о полку Игореве, также оплакивают гибель своих мужей. Затем следует групповой плач всех коломенских жен. Он вводится устно-поэтическим выражением «таково слово», начинается обращением к Москве-реке с упреком, что погибли их мужья, и заканчивается волевым призывом к великому князю: «Замъкни, князь великый, Оке-реке ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили, а нас не квелили по своих государех» (Замкни, князь великий, у Оки-реки ворота, чтобы потом поганые к нам не ездили, а нас в слезы не вгоняли по своим государям). Это обращение является естественным переходом к четвертой части Слова Софония рязанца, где показан второй, победоносный этап великой битвы.
Четвертая, последняя часть Слова Софония рязанца начинается с описания выступления князя Владимира Андреевича вместе с волынским князем против татар. Передается обращение Владимира Андреевича к великому князю с призывом не уставать в борьбе. Дмитрий Иванович в свою очередь вдохновляет своих соратников-бояр, воевод и детей боярских, заявляя, что пришло время великого пира: тут можно занять высокие места, тут может старый помолодеть, а молодой почет добыть. После молитвы великого князя богу и богородице говорится о наступлении русских сил и изображается полная победа сыновей русских: «Тогда князь великий поля наступает. Гремят мечи булатные о шеломы хиновъския, поганый покрыта руками главы своя. Тогда поганий борьзо вспять отступиша. Стязи ревуть: «Отступишася от великого князя Дмитрия Ивановича, погании бежать». Рускии сынове поля широкыи кликом огородиша, золочеными шлемы осветиша… Тогда князь великый Дмитрий Иванович и брат его Володимер Андреевич полки поганых вспять поворотил и нача их бити гораздо, тоску им подаваше. Князи их с коней спадоша. Трупы татарскими поля насеяша, а кровию протекли рекы». (Тогда князь великий на поля наступает. Гремят мечи булатные о шлемы хиновские, поганые покрыли руками головы свои. Тогда поганые быстро вспять отступили. Стяги ревут: «Отступили от великого князя, поганые бегут». Русские сыновья поля широкие кликом огородили, золочеными шлемами осветили. Тогда князь великий полки поганых вспять повернул и начал их бить искусно, уныние у них вызывая. Князья их с коней упали. Трупами татарскими поля насеяли и кровью потекли реки).
Далее изображается бегство татар, рисуется горе Татарской земли, богатая добыча, захваченная русскими, и ликование земли Русской. И, наконец, сообщается о бегстве Мамая в Кафу (Феодосию) и передается укоризненно-насмешливое обращение к нему фрягов: «Чему ты, поганый Мамай, посягаешь на Рускую землю? То ти была орда Залеская, времена первый. А не быти тебе в Батыя царя… И ты пришел, царь Мамай, на Рускую землю с многими силами, с девятью ордами, с 70 князьми. А ныне бежишь сам девят в Лукоморье. Не с кем тебе зимы зимовати в поле. Нешто тобя князи руские горазно подчивали: ни князей с тобою нет, ни воевод. Нечто гораздо упилися на поле Куликове, на траве ковыли. Побежи, поганый Мамай, и от нас по Залесью». (Зачем ты, поганый Мамай, посягаешь на Русскую землю? Это была орда Залесская во времена первые. А тебе не быть на месте Батыя царя… И ты пришел, царь Мамай, на Русскую землю с большими силами, с девятью ордами, с 70 князьями. А теперь бежишь сам девят в Лукоморье. Не с кем тебе зиму зимовать в поле. Должно быть, тебя князья русские сильно потчевали: ни князей с тобой нет, ни воевод. Должно быть, сильно упились они на поле Куликовом, на траве ковыли. Беги, поганый Мамай, и от нас по Залесью). Основная часть памятника заканчивается благочестивыми мыслями о том, что в победе на Куликовом поле нашла свое выражение милость божия по отношению к русским князьям: «И помиловал господь бог человеколюбец князи рускыя: великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимера Ондреевича, меж Доном и Непром на поле Куликове, на речки Непрядве».
В заключении Слова Софония рязанца рассказывается о том, как великий князь с братом своим Владимиром Андреевичем стал «на костях» и распорядился произвести подсчет убитых. Боярин Михаил Андреевич сообщает цифры потерь: погибли десятки бояр из разных городов, а число всех потерь достигло 250 000. Великий князь обращается к погибшим князьям и боярам, заявляя, что они положили свои головы за Русскую землю и за веру христианскую, и приглашает брата, князя Владимира Андреевича, вернуться в Залесскую землю, к славному городу Москве и сесть на своем княжении: «Чести есми, брате, добыли и славного имени. Богу нашему слава!»
Являясь идейным преемником великих мыслей, какие вдохновляли автора Слова о полку Игореве, Софоний рязанец претворил их в условиях своего времени. В соответствии с призывом к единению всех русских князей, что составляет основной идейный смысл Слова о полку Игореве, Софоний рязанец воспел в своем произведении то единение различных политических сил, которое привело к победе на Куликовом поле. Отсюда понятно, что и художественное подражание Слову о полку Игореве не явилось для Софония рязанца чем-то случайным и внешним, что подражание это, приводя к известному сходству, в то же время обусловливало и различия.
В Слове о полку Игореве, как известно, соотношение центральных образов — Игоря, великого князя Святослава и Ярославны — определяет собою композиционное членение памятника на три основные части: 1. Выступление Игоря в поход, первая встреча с половцами, поражение на реке Каяле, последствия этого поражения. 2. Вещий сон великого князя Святослава и обращение его ко всем русским князьям. 3. Плач Ярославны и спасение Игоря из плена. В Слове Софония рязанца дело обстоит совсем по-другому. Хотя Софоний рязанец, по-видимому, был знаком со Словом о полку Игореве в его полном составе, однако свое произведение он построил не на соотношении центральных образов, а на ходе и развитии действия, связанного с Куликовской битвой, которое и подсказало ему деление памятника, кроме вступления и заключения, на четыре части, а именно: 1. Описание сборов в поход и похода русских войск. 2. Первый этап боя на Куликовом поле, окончившийся поражением русских. 3. Плач жен по убитым мужьям и переход ко второму этапу боя. 4. Второй этап боя на Куликовом поле, закончившийся победой над татарами.
Таким образом, если сопоставить Слово Софония рязанца со Словом о полку Игореве в отношении композиции, то нельзя не признать, во-первых, что монументальный образ великого Святослава с его вещим сном и обращением ко всем русским князьям не нашел себе художественного применения у Софония рязанца и вся вторая часть Слова о полку Игореве оставила в Задонщине сравнительно небольшой след в виде отдельных выражений; во-вторых, цельный и ясный образ Ярославны, заклинающей своим плачем стихийные силы природы помочь спасению Игоря, претворен Софонием рязанцем в образы московских княгинь, боярынь и воеводских жен, а также в групповой образ жен коломенских, оплакивающих своих убитых мужей, а этот мотив группового плача получил композиционное значение в качестве перехода ко второму этапу боя.
При дальнейшем изучении композиционных особенностей Слова Софония рязанца бросается в глаза, что в отношении применения мелких композиционных единиц Софоний рязанец оказался особенно близким к автору Слова о полку Игореве. Он как бы усвоил его поэтическую манеру переноситься воображением от одного момента к другому, от одних образов к другим. Поэтому на протяжении всей Задонщины мы можем наблюдать такое же, как и в Слове, наличие ряда мелких композиционных единиц, в смысловом отношении законченных и по форме завершенных. Эта особенность, быть может, не отличается в Задонщине такой последовательностью и четкостью, как в Слове о полку Игореве, где можно говорить даже о наличии своеобразных «строф», но сомневаться в ней не приходится. Только следует заметить, что завершение отдельных композиционных единиц повторными выражениями, имеющими эмоциональный характер, частично сходится со Словом о полку Игореве, а частично расходится. Так, известный рефрен Слова о полку Игореве «ищучи себе чти, а князю славы» дважды встречается в Задонщине: один раз в виде «ищут себе чести и славного имени»; в другой раз — «Чести есми, брате, добыли и славного имени». Второй рефрен Слова о полку Игореве: «О, Руская земле! уже за шеломянемъ еси», как мы уже сказали, не был понят Софонием и получил новое переосмысление. Третий рефрен Слова о полку Игореве, не раз встречающийся во второй части Слова: «за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святславлича» получил довольно широкое применение и в Задонщине, но с существенным переосмыслением. В четырех случаях применения этого рефрена наряду с понятием «Руская земля» фигурирует понятие «вера христианская», в пятом случае (в речи Дмитрия, Ольгердовича) к ним присоединяется еще: «и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича», в шестом случае (в речи Осляби) упоминания о вере и обиде оставлены, но упоминаний о Русской земле нет. Таким образом, в наиболее полном виде данное эмоциональное словосочетание мы ветречаем в обращении Дмитрия Ольгердовича к своему брату: «Брате Ондрей, не пощадим живота своего за землю за Рускую и за веру крестьяньскую и за обиду великого князя Дмитриа Ивановича». Творя в духе и стиле Слова о полку Игореве, Софоний рязанец обнаружил способность создавать новые эмоциональные словосочетания, получавшие у него повторное применение, например: «на поле Куликове, на речьки Непрядве», которое не раз находим ъ памятнике в таком виде и с некоторыми вариациями.
Последняя важная композиционная особенность Слова о полку Игореве, состоящая в обращении к событиям и образам далекого прошлого и во включении поэтических реминисценций о прошлом в состав произведения, отразилась в Задонщине очень ограниченно. Следы ее наблюдаем только в образе Бояна, воссоздаваемом вовступительной части памятника, да в прозаической фразе в конце вступления: «А от Калагъския рати до Мамаева побоища лет 160».
В области символики между Задонщиной и Словом о полку Игореве, конечно, немало общего. В Задонщине встречается как символика явлений природы, свойственная Слову, так и особенно символика животного мира, получившая здесь дальнейшее развитие: кроме туров, волков, лисиц и различных птиц — орлов, соколов, кречетов, воронов, галок, зегзиц и соловья, в ней упоминаются еще ястребы, гуси, щуры и жаворонок. Однако символика бытового характера воспроизводилась в Задонщине лишь частично и развита была только в одном направлении. Так, в произведении Софония рязанца мы совсем не находим картин боя, облеченного в образы земледельческих работ, но зато символика на тему «битва — пир» представлена в Задонщине разнообразно и по-новому. С ней мы встречаемся сначала в речи Дмитрия Ивановича боярам, воеводам и детям боярским, когда он говорит: «то ти, братие, ваши московъскыя сластныа меды и великия места», затем в обращении, к брату Владимиру Андреевичу: «туто испити медовыа чары поведенью» и, наконец, обнаруживаем ее в иронических словах фрягов Мамаю: «Нешто тобя, князи, руокие горазно подчивали: ни князей с тобою нет, ни воевод. Нечто гораздо упилися на поле Куликове, на траве ковыли».
Из выразительных и изобразительных средств, характерных для Слова о полку Игореве и для Задонщины, наиболее значительный интерес представляют словосочетания с эпитетами и формулы параллелизма., Ряд сочетаний с эпитетами перешел в Задонщину из Слова без существенных изменений. Таковы не раз встречающиеся сочетания: борзый комонь или борз конь, храбрая дружина, сильные полки, серый волк, вещаго Бояна, живыа струны, ратного духа, храбрыа плъки, великими полкы, черному ворону, черленьгми щиты, златое стремя, золочеными шлемы, синии молнии, черна земля, горы каменныя, поля широкыи, неуготованными дорогами. Следующую, небольшую группу составляют эпитеты Слова о полку Игореве, получившие в Задонщинё хотя и не тождественное, но все же аналогичное применение. Таковы: поганый (поганого Мамая, поганий татарове), храбрый (сынове храбрый, храбрых удальцов), дорогой (дорогое узорочье), сильный (сильная рать), златой (от златых колодец), золоченый (золочеными колоколы), кровавый (кровавый тучи), харалужный (копьи харалужными), хиновский (о шеломы хиновъския).
Указанным двум группам эпитетов, роднящих Задонщину со Словом, противостоит другая, более значительная категория эпитетов, которые не находят себе соответствия в Слове о полку Игореве и являются результатом самостоятельного поэтического творчества Софония на основе русского языка своей эпохи, т. е. языка второй половины XIV в. Некоторые из этих новых сочетаний с эпитетами очень показательны. Они свидетельствуют о том, что Софоний рязанец живо воспринимал впечатления, характерные именно для Северо-Восточной Руси. Таково, например, словосочетание: «летьняа птица, красных дней утеха», применяемое к жаворонку, образ которого впервые вводится Софонием. Не менее характерны словосочетания с эпитетами, относящиеся к городу Москве: каменный, сильный, славный, которые могли появиться в этом применении только после сооружения Московского каменного кремля. Эпитеты, связанные с предметами боевого снаряжения, как шеломы черкасьские щиты московъскые, сулицы немецкие, копия фрязския, байданы бесерменьскыя, также свидетельствуют об эпохе, современной Софонию. Сюда же относятся и эпитеты, связанные с символикой «битва — пир»: московские сластные меды, великия места, медовыа чары поведеные. В этом нельзя не видеть отображения московского феодального быта, нравов боярского местничества.
Многие эпитеты Задонщины, совпадая с соответствующими эпитетами Слова о полку Игореве, в конце концов восходят к устному народному творчеству. Но любопытно, что Софоний не ограничился только эпитетами, взятыми из Слова, а обнаружил самостоятельное тяготение к народно-поэтическим словосочетаниям. Так, он ввел в Задонщину словосочетание «таково слово», типичное для былинного стиля, новый эпитет Дона «быстрый», отсутствующий в Слове о полку Игореве, но обычный в народной поэзии, и, наконец, словосочетание «сырая земля», которого нет в Слове о полку Игореве, но которое широко применяется в различных жанрах народного творчества.
Формула отрицательного параллелизма в Слове о полку Игореве встречается всего четыре раза: один раз в трехчленной форме — когда изображается игра Бояна, и три раза в двухчленной: «не буря соколы…», «не бологомъ бяхуть посеяни…», «а не сорокы втроскоташа…» Этот изобразительный прием, характерный для устного народного творчества, в Задонщине получает более широкое применение, причем почти всегда в трехчленной форме, например: «Тогды аки орли слетошася со всея полунощныя страны. То ти не орли слетошася, съехалися вси князи руския к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимеру Ондреевичю». Трехчленная форма употребляется также, когда речь идет о стуке и громе войска, вое серых волков, гоготании гусей, пении щуров. Реже встречается двухчленная отрицательная форма, например: «Не тури возрыкають на поле Куликове, побежены у Дону великого, взопиша посечены князи рускыя и воеводы великого князя и князи белозерстии, посечени от поганых татар» (Не туры рычат на поле Куликовом, побежденные у Дона великого, застонали побитые князья русские и воеводы великого князя и князья белозерские, побитые погаными татарами).
Итак, используя по примеру автора Слова о полку Игореве фольклорные изобразительные средства — эпитеты и отрицательные параллелизмы, Софоний рязанец этим не удовлетворился, а пошел еще дальше в сторону большего сближения своего произведения с устным народным творчеством.
Выявляя специфические особенности Слова Софония рязанца, нельзя не обратить внимания еще на одну черту художественного метода Софония. Как известно, автор Слова о полку Игореве обладал не только способностью создавать близкие ему образы русских людей — Игоря, Всеволода, великого князя Святослава, Ярослава Осмомысла, Ярославны, Глебовны и других, но и способностью переноситься воображением за рубежи родной земли и создавать образы врагов — представителей половецкого лагеря. Тут и Тьмутороканский болван, и готские девы, и половецкие ханы Гза и Кончай. Если мы теперь обратимся к произведению Софония рязанца, то увидим, что в создании образов врагов Софоний также следовал методу своего великого предшественника. Ему, как и автору Слова о полку Игореве, присуща широта художественного проникновения, но показал он ее по-своему. В этом смысле особенно интересна та часть памятника, в которой изображается поражение татар и их бегство. Софоний говорит, что поганые побежали «неуготованными дорогами в Лукоморье, а скрегчюще зубы своими и дерущи лица своа». Чтобы еще лучше раскрыть внутреннее состояние бегущих татар, он в их уста вкладывает причитание, сложенное по образцу причитания русских жен в Слове о полку Игореве, а именно: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а детей своих не видати, а катун своих не трепати, а трепати нам сырая земля, а целовати нам зелена мурова, а в Русь ратью не ходити, а выхода нам у руских князей не прашивати» (Уже нам, братья, в земле своей не бывать, детей своих не видать, женсвоих не ласкать, а ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, а на Русь ратью не ходить, а дани нам с русских князей не спрашивать).
Дальнейшее уяснение художественного метода Софония рязанца невозможно без постановки вопроса о его идейных позициях.
В период Куликовской битвы наблюдалась неоднородность и противоречивость интересов отдельных княжеств, входивших в состав тогдашней Руси. Несмотря на то, что вокруг Москвы началось государственное объединение, все еще сильна была феодальная раздробленность и разобщенность. Летописные известия, относящиеся ко второй половине XIV в., полны различных сведений о столкновениях областных тенденций с растущей, централизующейся властью Москвы. Конечно, под грозным ударом Мамаева нашествия эта политическая разобщенность была в значительной мере преодолена во имя единства интересов в деле защиты родной земли и веры, но все же имелись отдельные случаи удельного сепаратизма. Еще до 1380 г. Москва боролась с Рязанью, а теперь, в годину Мамаева нашествия, положение Рязани становилось поистине трагическим. На Рязанскую землю, вследствие ее географического положения, прежде всего должны были обрушиться удары татарских захватчиков, и естественно, что в сознании рязанцев возникал грозный конфликт между понятием родины в узком смысле, — родной земли и понятием родины в широком и вместе с тем более прогрессивном значении — Русской земли вообще. Одни рязанцы — князь рязанский Олег и близкий к нему боярин Епифан Кореев — выше всего ставили свои, эгоистические, удельные интересы и в угоду им перешли на сторону Мамая, сделавшись таким образом изменниками Русской земли. Другие рязанцы, несмотря на всю тяжесть переживаемого, сохранили верность Русской земле. Безусловно, поэт-рязанец должен был глубоко и остро переживать то трагическое противоречие, которое возникло в сознании его современников-земляков.
В аспекте указанного трагизма идейные позиции Софония рязанца и многие особенности его Слова, прежде остававшиеся незамеченными, теперь становятся более понятными. Нас не удивляет, например, почему Софоний рязанец в своем произведении ни одним словом не упоминает об измене рязанского князя. Ведь факт этой измены, конечно, был особенно тяжел для каждого рязанца. Вместе с тем, преодолевая конфликт между понятием удельной Рязанской земли и Русской земли вообще, поэт-рязанец не мог не обнаружить некоторой двойственности. Он ясно видел, что одержана великая победа над татарами и что организаторы ее заслужили неувядаемую славу, но в то же время понимал, что эта победа одержана дорогой ценой, что слава куплена обильным кровопролитием. Поэтому и в своем произведении Софоний рязанец говорит о тяжелых потерях. Изображая первое столкновение с татарами — бой с утра до полудня 8 сентября, он перечисляет всех погибших князей и воевод. Чувство рязанского патриота, по-видимому, вдохновило Софония и на то, чтобы широко дать в своем произведении причитания боярских и воеводских жен по убитым мужьям. Сначала плачут московские боярыни и среди них Марья Дмитриевна, жена убитого Микулы Васильевича, коломенского тысяцкого, родная сестра великой княгини Евдокии. За плачем московских боярынь следует плач коломенских жен, той самой Коломны, которая еще недавно принадлежала Рязанскому княжеству.
Местный патриотизм поэта сказался не только в развернутом изображении тяжелых потерь, связанных с Куликовской битвой и особенно коснувшихся Рязани, но и в прямом указании на то запустение, какое постигло тогда именно Рязанскую землю. Перефразируя и по-новому применяя знаменитые слова поэмы XII в., Софоний говорит: «В то время по Резанской земли около Дону ни ратаи, ни пастуси не кличут, но толко часто вороне грають, зогзици кокують трупу ради человечьскаго. Грозно бо бяше и жалостъно тогда видети, зане трава кровью пролита, а древеса тугою к земли преклонишася». Интересно, что и в конце произведения, в подсчете потерь боярства по областным центрам, состоящем большею частью из цифр 20, 30, 40, 50, выделяется цифра потерь рязанского боярства, доходящая до 70 и таким образом являющаяся максимальной.
Другая важная особенность идейных позиций Софония рязанца, по сравнению с идейными позициями автора Слова о полку Игореве, заключалась в новом отношении его к вопросам миросозерцания. Если Слово о полку Игореве имело чисто светский характер и в то же время богато было поэтическими образами, восходящими к древнерусскому анимизму и к древнерусскому язычеству на его последней стадии, то Задонщина не только не восприняла поэтических образов язычества, но определенно выявила свое положительное отношение к христианским представлениям. Это нашло свое выражение прежде всего во включении новых призывов к борьбе против поганых за землю Русскую и за веру христианскую, о чем мы уже упомянули раньше. Это сказалось также и в мотиве заступничества небесной силы в лице святых Бориса и Глеба. Запечатленное Задонщиной участие в великой битве чернецов Пересвета и Осляби с сыном еще более усиливало значение прогрессивного тогда союза русской церкви и Российского государства, а упомянутая Софонием гибель Пересвета и Якова Ослебятина скрепляла пролитой кровью единство целей в борьбе за Русскую землю и за веру христианскую.
Оставаясь рязанским патриотом, Софоний сумел в какой-то мере приблизиться к понятиям борьбы за родную страну и за национальную независимость русского народа, и произведение его в известной степени приобрело черты народности. В росте политического сознания поэту-рязанцу, конечно, большую помощь оказала та поэма всепобеждающей любви к родине, которая прозвучала в конце XII в., но которая в сущности своей осталась неумирающей. Отсюда, из этой южнорусской традиции и вытекал художественный метод Софония. По необходимости он стал архаизующим, так как поэтические образы конца XII в. поэт пытался применить к современным ему героям. Оригинальный архаизующий метод автора, разрешая внутренние противоречия в сознании поэта, в то же время имел серьезное значение и в других отношениях. Пусть образы героев Куликовской битвы были освещены поэтическим светом прошлого, но все же они были вознесены на уровень героев великой поэмы. Вместе с тем архаизация стиля у Софония рязанца была достаточно гибкой в поэтическом отношении. Софоний как поэт прекрасно понимал, что Слово о полку Игореве явилось замечательным синтезом изобразительных средств, в котором большую роль играла не только литература, но и устная поэзия народа. И вот, проявив чуткость к этим: устнопоэтическим элементам, унаследованным от древности, Софоний, как мы уже видели, развил и дополнил их новыми устнопоэтическими чертами, живо свидетельствующими о современной ему народной поэзии. С поэтическим миросозерцанием автора поэмы XII в. роднила Софония рязанца не только чуткость к народной поэзии, но и самая способность к необыкновенному поэтическому подъему, с высоты которого открывались далекие исторические перспективы и развертывались огромные пространственные кругозоры. Пусть отдельные образы Слова о полку Игореве были чужды, быть может, даже непонятны Софонию, но живой поэтический дух этого произведения был ему близок и помог ему творчески возвыситься над его местным, рязанским патриотизмом[730].
Как видно из текста Слова Софония рязанца, это произведение было задумано с целью воздать похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу, и в соответствии с этим образы обоих князей проходят через все произведение. Однако они очерчены не одинаково. Образ великого князя Дмитрия Ивановича, хотя и стоит все время на первом плане, все же в изображении Софония является довольно статичным, в то время как серпуховский князь Владимир Андреевич не раз проявляет свою активность и своими горячими призывами воздействует на великого князя. Припомним соответствующие места текста, особенно наглядно рисующие активность Владимира Андреевича. Упомянув о том, что великий князь «въступи въ златое стремя», т. е. выступил в поход, «взем свой меч в правую руку свою», Софоний рязанец в эмоционально-взволнованной форме так рисует выступление Владимира Андреевича: «Что шумит, что гримит рано пред зарями? Князь Владимер Андреевич полки уставляет и пребирает и ведет к Дону великому». Великий князь Дмитрий Иванович выступил в поход только при свете утреннего солнца: «Солнце ему ясно на востоцы сияет, путь ему поведает». А Владимир Андреевич, как бы торопясь, задолго до утренней зари, «рано пред зарями», с шумом и громом поднимается со своей ратью, приводит ее в порядок и ведет к Дону великому. Мало того, большая устремленность его в этот момент находит свое выражение и в горячем обращении к Дмитрию Ивановичу: «Князь Дмитрей, не ослабляй, князь великый, татаром. Уже бо поганыя поля наступают, отъимають отчину нашу». В начале второго этапа битвы боевая активность Владимира Андреевича выражается еще ярче: «И нукнув князь Владимер Андреевич с правые рукы на поганаго Мамая с своим князьм Волыньским, 70-ю тысящами, гораздо скакаше по рати поганым, златым шеломом посвечиваше» (Вот крикнул князь Владимир Андреевич с правой руки на поганого Мамая со своим князем Волынским, с 70-ю тысячами. Ловко скакал он в бою с погаными, золотым шлемом посвечивал). И далее следует развернутое обращение его к Дмитрию Ивановичу, с призывами не снижать боевой энергии, не поддаваться влиянию крамольников. Эта речь Владимира Андреевича особенно интересна и заслуживает пристального внимания:
«Брате, князь Дмитрей Иванович, то ты еси у зла тошна времени железная забрала. Не уставай, князь великый, с своими великими полкы, не потакай лихим крамолником: уже поганые поля наша наступают, а храбрую дружину у нас стреляли, а в трупу человечью — борз конь не может скочити, в крови по колено бродят. Уже бо, брате, жалостно видети крови крестьянской. Не уставай, князь великый Дмитрий Иванович, с своими бояры» (Брат князь Дмитрий Иванович, ты в злое тяжелое время — железная оборона. Не уставай, князь великий, с своими великими полками, не потакай лихим крамольникам: уже поганые на поля наши наступают, а храбрую дружину у нас обстреляли, а среди трупа человеческого борзый конь не может скакнуть, в крови по колена бродят. Уже ведь, брат мой, жалко видеть кровь христианскую. Не уставай, князь великий Дмитрий Иванович, со своими боярами).
Слова Владимира Андреевича производят впечатление на Дмитрия Ивановича, и он сразу же обращается к своим боярам, в образной форме напоминая им, что здесь, на поле битвы, они могут выдвинуться, достигнуть высокого положения. Итак, в первом случае Владимир Андреевич призывает Дмитрия Ивановича не ослаблять сопротивления татарам, а во втором дважды зовет его не уставать в борьбе и не поддаваться влиянию лихих крамольников. Ясно, что соотношение центральных образов Задонщины мыслится Софонием очень оригинально: не Дмитрий Иванович дает указания Владимиру Андреевичу, а наоборот, Владимир Андреевич и в начале битвы и на последнем ее этапе руководит действиями великого князя. Ввиду этого у нас, естественно, возникает предположение, не является ли Задонщина произведением, созданным для прославления не столько Дмитрия Ивановича, сколько Владимира Андреевича. Если теперь мы обратимся к другим образам, то наше предположение получит полное подтверждение.
В самом деле, посмотрим, как изображены в Задонщине литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, находившиеся в близком родстве с Владимиром Андреевичем: последний был женат на их сестре Елене Ольгердовне. Софоний обращается к соловью, чтобы тот воспел братьев Ольгердовичей, так же как и воеводу Дмитрия Волынского, действовавшего под непосредственным начальством Владимира Андреевича. Он характеризует их, обращаясь к образам Слова о полку Игореве: «Те бо суть сынове храбрии, кречати в ратном времени, ведоми полководцы, под трубами и под шеломы возлелияны, конець копия вскормлены в Литовской земли». И далее, также с применением образов Слова о полку Игореве, приводится разговор между братьями Ольгердовичами, который еще ярче рисует их боевую готовность, геройство и боевой пыл.
Таким образом, сама система образов Задонщины подтверждает наше предположение, и мы можем сказать, что вслед за широким патриотическим замыслом — воспеть то единение политических сил, которое привело к победе на поле Куликовом, Софоний ставил своей целью прославить серпуховского князя Владимира Андреевича и его ближайшее окружение. Интересно, что отношение великого князя Дмитрия Ивановича к его двоюродному брату, князю Владимиру Андреевичу, рисуется в полном соответствии с феодальными правами серпуховского удельного князя в то время. Обратим внимание на то, что в конце произведения Дмитрий Иванович зовет своего брата: «И пойдем, брате князь Владимер Андреевич, во свою Залескую землю к славному граду Москве и сядем, брате, на своем княжение». Из этих слов видно, что Дмитрий Иванович считает Владимира Андреевича полноправным участником власти в Москве, что вполне отвечало реальным правам Владимира Андреевича, которому принадлежала тогда треть Москвы.
Для понимания Слова Софония рязанца важно и уточнение времени его создания. Литературоведы, касавшиеся этого вопроса, большею частью отвечали на него приблизительно, относя Слово Софония или к началу XV в., или к концу XIV в. Только сравнительно недавно было обращено внимание на то, что в памятнике упоминается Торнава, т. е. Тырново, столица Болгарского царства, а так как в 1393 г. Тырново взяли турецкие войска, то отсюда был сделан вывод, что Слово Софония рязанца создано до 1393 г.[731] В целях уточнения этого положения также было использовано указание в Слове Софония и на то, что со времени битвы на реке Калке до Мамаева побоища прошло 160 лет. Если толковать это хронологическое указание как имеющее отношение к датировке произведения, то выходит, что Слово Софония написано в 1384 г.[732] Так это или нет, сказать трудно. Необходимо, однако, признать, что попытки приурочить памятник ко времени, более близкому к 1380 г., представляются вполне целесообразными. Они отвечают тому явно эмоциональному характеру, какой имеет Слово Софония с начала до конца. В связи с этим есть основания считать, что Слово Софония появилось сразу же после Куликовской битвы, быть может, в том же 1380 г. или в следующем.
Вопрос о месте создания Слова Софония рязанца в основном ясен. Это произведение было написано не в Рязани, а в Московском княжестве. Дальнейшее территориальное уточнение пока невозможно. Необходимо только признать, что оно возникло в сфере влияния серпуховского князя Владимира Андреевича.
Когда мы говорили о композиционных особенностях Слова Софония рязанца, мы уже до некоторой степени приблизились к уяснению жанровой природы произведения. Наличие в нем мелких композиционных единиц с припевами эмоционального напевного характера, применение устнопоэтических эпитетов и еще более — формул отрицательного параллелизма явно свидетельствовали о значительной роли в нем песенного начала. Если прибавить к этому увлечение автора образом Бояна, искусного гусляра и песнотворца киевского, и если вспомнить, кроме того, ясно выраженное автором намерение восхвалить героев Куликовской битвы «песньми и гуслеными буйными словесы», то преобладающий песенный характер Задонщины станет совершенно очевидным. Можно сказать даже более: роль особенностей ораторского слова здесь менее заметна, чем в Слове о полку Игореве, только повествовательный характер заключения с перечислением понесенных потерь несколько ослабляет песенную стихию. Несмотря на преобладающий песенный характер Слова Софония рязанца, почти все исследователи склонны считать его прозаическим, повествовательным произведением, а самого Софония рассматривать как книжника. Только один из наиболее проницательных филологов, И. И. Срезневский, еще в 1858 г., когда известны были только два списка Задонщины, высказал такой взгляд на это произведение, который до последнего времени остается почти одиноким. А между тем к нему необходимо вернуться. Ввиду того, что суждения И. И. Срезневского до сих пор не утратили своего научного значения, припомним их полностью. В своей работе, посвященной Задонщине, он писал: «Сличая два списка Задонщины, вижу отличия, видоизменения выражений, перестановки мест, подстановки имен и лиц такие, каких переписчик делать не мог — по крайней мере так часто и так произвольно, как может делать только тот, кто пишет не с книги или с тетради, а с памяти. Вижу сверх того такое обилие и такую случайность грамматических неправильностей, каких нет в списках других памятников, как бы ни был безграмотен переписчик; и в этом видится мне, что Слово писано не с готового извода, а по памяти, если не в эти сборники, где оно нашлось, то в другие, из которых оно попало в эти. Если же оно было записанным в книгу по памяти, то значит было достоянием памяти, переходило от лиц к лицам как предание, произносилось в каких-нибудь приличных случаях или напевалось подобно былинам, думам, стихам, притчам, было в ряду с ними. Если же справедливо это, то в Задонщине мы имеем образец особого рода народных поэм литературного содержания. Задонщина напоминает Слово о полку Игореве — не даром оба слова одного рода. Защитить чистую книжность Слова о полку Игореве невозможно. Тем менее можно найти повод думать, что для устного поэтического пересказа воспоминания о Куликовской битве нужно было искать образца в таком слове, которое было достоянием одних книг, а не памяти. Опровергнуть, что Слово о полку Игореве не было достоянием одних, книг, — задача нелегкая. Защитить, что Слово о полку Игореве не произносилось или не напевалось, как доселе напеваются притчи и стихи, думы и былины, сказки и баянки, — задача трудная. Гораздо, легче предположить противное. Так и я позволяю себе предполагать: думаю, что и Слово о полку Игореве принадлежит к числу достояний, памяти, к числу таких поэм, каково — Слово о Задонщине» [733]. Точка зрения И. И. Срезневского, высказанная давно и надолго забытая, в настоящее время получает новое подтверждение. Три списка Задонщины, опубликованные после Срезневского, характеризуются также таким обилием всякого рода неисправностей, ошибок, непонятых мест, что вполне отвечают тем наблюдениям, какие сделаны были Срезневским над двумя списками, известными в его время… Этот несомненный факт является красноречивым подтверждением того, что списки Задонщины писались на том или ином этапе по памяти. Еще один довод в пользу этого можно видеть в том, что отдельные неисправности текста в рукописи Исторического музея, № 2060 явно обнаруживают свое звуковое, а не графическое происхождение. В этом смысле особенно интересны такие неисправности этого текста, как: потрезвимся мысльми вм, проразимся мыслию, стяжав вм. изтезавше, въсплещуть вм. въсклегчють, теряли вм. у нас стреляли. В подобных случаях неясное произношение отдельных звуков давало повод к ошибке или неправильному переосмыслению. Следовательно, надо думать, что одним из этапов, предшествовавших появлению текста в рукописи Исторического музея № 2060, была запись его с голоса и по памяти, которая не могла не способствовать увеличению количества ошибок. Если наши соображения о жанровой природе Слова Софония рязанца, или Задонщины, убедительны, то надо полагать, что Софоний подражал Слову о полку Игореве не книжным путем, а путем воспроизведения на слух и запоминания. Если идейную сущность Слова о полку Игореве, как признавал К. Маркс, составлял призыв к единению русских князей, то надо сказать, что призыв этот был выражен в нем с такой поэтической проникновенностью и ораторской силой, что вышел далеко за пределы своего времени и стал звучать по поводу других исторических событий в иной социальной среде. Особенно ожили мотивы и образы Слова о полку Игореве в эпоху после знаменитой Куликовской битвы, когда всей нашей стране нужно было единение, для того чтобы свергнуть ненавистное иго чужеземных захватчиков, сковавшее национальный гений великого народа.
О СОФОНИИ РЯЗАНЦЕ
Свидетельства памятников о личности автора Слова о Куликовской битве, или так называемой Задонщины, распадаются на три группы:
1. Во всех списках Слова о Куликовской битве, или Задонщины, где только упоминается имя автора, в текстах основной редакции Сказания о Мамаевом побоище и в записи XV в. автор произведения называется Софонием и характеризуется эпитетом «рязанец», что значит уроженец Рязани, выходец из Рязани. Этот эпитет неизменно встречается при упоминании имени Софония. Поскольку эпитеты, указывающие на происхождение лица из какой-нибудь области, давались обычно тогда, когда это лицо действовало в ином месте, то нет сомнения в том, что Софоний, ранее живший в Рязани, переселился в другой центр, в котором и создал произведение, сделавшее его известным.
2. Другая категория сведений о Софонии встречается гораздо реже: а) В некоторых списках Сказания о Мамаевом побоище, относящихся к ХVII в. и пользовавшихся в качестве источника Словом Софония рязанца, к имени Софония, кроме эпитета «рязанец», прибавлен еще эпитет «иерей». Так, например, в рукописи Гос. библиотеки имени В. И. Ленина (собрание Румянцевского музея, № 378, XVII в.) после большой цитаты из Слова Софония рязанца на листе 127 читаем: «Сия убо оставим, на первое возвратимся, сие убо списание, изложение Софония иерея рязанца», б) В списке Слова Софония Исторического музея № 2060, конца XVI в., подвергшемся влиянию Сказания о Мамаевом побоище, также находим, хотя искаженное, упоминание об авторе как иерее; так, на листе 216 читаем: «И я же помяну Ефония иерея рязанца».
Иерейство Софония, о котором говорится в поздних памятниках, в нашей научно-исследовательской литературе вызвало серьезные сомнения. Еще в 1930 г. А. Д. Седельников писал: «Что касается иерейства Софония, то оно базируется на показаниях главным образом списков Сказания третьей редакции… Придавать особенное значение «иерейству»… вообще говоря, вряд ли приходится[734]. В самом деле, трудно представить себе, что автор чисто светского произведения, ни разу не упомянувший в нем о церковных властях, был иереем. Надо полагать, что иерейство Софония является результатом позднего домысла, который мог возникнуть не ранее XVI в.
3. Последний вид сведений о Софонии рязанце встречается только один раз: в списке Тверской летописи, сохранившемся в рукописи Погодинского собрания, № 790, начала XVII в. Софоний рязанец характеризуется как брянский боярин. Чтобы выявить реальный вес этого свидетельства, необходимо подвергнуть анализу ту запись Тверской летописи под 6888 г., где оно находится, и припомнить то, что известно нам о составителе этой летописи.
Запись под 6888 г. читается так: «А се писание Софониа рязанца, брянского боярина, на похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его Володимеру Андреевичи). Ведомо ли вам, рускым государям, царь Мамай пришел из Заволжиа, стал на реце на Воронеже, а всем своим улусом не велел хлеба пахать, а ведомо мое таково, что хощет ити на Русь, и вы бы, государи, послали его пообыскать, тут ли он стоит, где его мне поведали»[735].
Эта запись по содержанию явно восходит не к Слову Софония рязанца, а к Сказанию о Мамаевом побоище. Следовательно, и сведение о Софонии рязанце как брянском боярине не может быть возведено к первоисточнику: оно или получено было из вторых рук, или возникло как домысел составителя Тверской летописи. Что касается составителя Тверской летописи, труд которого относится к 1534 г., то сам он характеризует себя как человека некнижного. В труде его имеются сведения, совсем не подтверждаемые другими историческими источниками.
Во всяком случае, данная биографическая подробность, отмечающая происхождение Софония как брянского боярина, является довольно поздней по времени своего появления (не ранее 30-х годов XVI в.).
Итак, мы можем сказать только одно, что Софоний был выходцем из Рязани. Определить же его социальное положение пока что трудно. Некоторый намек в этом отношении дает как будто бы заглавие Задонщины по Кирилло-Белозерскому списку XV в., где Софоний назван не только рязанцем, но и «старцем». Слово «старец» в древней Руси имело двоякое значение: 1) старик, человек преклонного возраста; 2) монах. В каком смысле оно употреблено здесь? Если бы Софоний закончил жизнь монахом, то имя его изменилось бы, но он и позднее, как видно из заглавия краткой редакции, продолжал оставаться Софонием. Значит, слово «старец» в данном случае следует понимать как «старик», «человек преклонного возраста». Таким образом, мы приходим к выводу, что Софоний, переехав из Рязани в другую область, оставался лицом светским и не сделался ни иереем, ни монахом.
Дальнейшее выявление облика Софония рязанца может быть достигнуто лишь путем анализа созданного им произведения.
В своем Слове Софоний не только восхвалял великого князя Дмитрия Ивановича и серпуховского князя Владимира Андреевича и его ближайшее окружение, но и показал себя рязанским патриотом: он подчеркивал тяжелое положение Рязанской земли в период Куликовской битвы и указывал на большие потери со стороны рязанского боярства. Все это дает возможность предположить, не был ли сам Софоний до выезда из Рязани лицом, занимавшим там видное положение, и не следует ли искать его в ближайшем окружении князя Олега Ивановича. Это тем более правдоподобно, что тогда само собой выяснились бы причины выезда Софония из Рязани. Мы должны были бы признать, что в условиях трагического конфликта, в каком оказалось Рязанское княжество во времена нашествия Мамая, Софоний не согласился поддерживать сепаратную политику рязанского князя и в связи с этим должен был отказаться от своего высокого положения и покинуть Рязань. Если наша гипотеза хоть сколько-нибудь оправдана, то целесообразными должны считаться и поиски Софония среди ближайшего окружения рязанского князя Олега Ивановича в период, предшествовавший Куликовской битве. Надо сказать, что в отношении этих поисков мы находимся в довольно благоприятных условиях. Уцелел важный исторический документ — Жалованная грамота рязанского князя Олега Ивановича Ольгову монастырю близ Рязани, относящаяся ко времени около 1372 г., в которой перечисляется боярское окружение князя Олега в момент дарования грамоты. Грамота эта была дана князем Олегом Ольгову монастырю на село Арестовское с подтверждением права на владение погостами, землями и другими угодьями, которые дали обители его предки и бояре. Грамота начинается так: «Милосердьемъ божьимь, молитвою святое богородици и молитвою отця своего, князя великого Ивана Олександровича, и благословеньемь епискупа рязаньского и муромского Василья, язъ, князь великий Олегъ Ивановичъ, сгадавъ есмь съ своимъ отцемъ с владыкою Васильемь и съ своими бояры. А бояре со мною были»[736].
Далее идет перечисление бояр. Их упомянуто всего девять: одни названы по имени и отчеству, другие по имени и прозвищу в соответствии с исполняемыми обязанностями, причем вторым в этом перечне назван Семен Федорович, третьим — Микита Аньдреевич, четвертым — Тимошь Олександрович, пятым — Манасея дядько, шестым — Юрий околничий, седьмым — Юрий чашьник, восьмым — Семен Микитьичь съ братьею, девятым — Павел Соробич.
Все эти имена с отчествами и прозвищами не вызывают никаких вопросов и недоумений. Но боярин, названный в интересующем нас перечне первым, обращает на себя внимание и своим именем и своим отчеством: он имеет очень редкое имя Софоний, а отчество — Алтыкулачевич. И если мы отождествим этого документально засвидетельствованного рязанского боярина с Софонием рязанцем, то должны будем признать, что отец Софония был выходцем из татарской среды. О рязанском боярине Софонии Алтыкулачевиче нам ничего не известно, так как, кроме упоминания о нем в жалованной грамоте Олега рязанского, других сообщений о нем не найдено. Конечно, самое отождествление Софония рязанца с рязанским боярином Софонием Алтыкулачевичем является не более как гипотезой, но все же этой гипотезе нельзя отказать в продуктивности[737].
К ЛИТЕРАТУРНОЙ ИСТОРИИ СКАЗАНИЯ О МАМАЕВСКОМ ПОБОИЩЕ
1
Беличие битвы на Куликовском поле в 1380 г., осознание ее огромной роли и значения в историческом развитии Русской земли вызывали к этому событию неослабевающий интерес как в ближайшие годы после него, так и в последующие десятилетия. Ни одному историческому событию древней Руси не было посвящено такого количества литературных памятников, как Мамаеву побоищу. О Куликовской битве рассказывают Задонщина, Летописная повесть и Сказание о Мамаевом побоище. Сказание о Мамаевом побоище дошло до нашего времени в очень большом количестве списков (в настоящее время известно 103 списка). Характерной их особенностью является наличие большого числа разночтений и вариантов в пределах одной и той же редакции. С. К. Шамбинаго[738] разбил все известные в его время списки Сказания (56) на четыре основные редакции. Вновь найденные списки не вносят существенных изменений в предложенную С. К. Шамбинаго классификацию редакций памятника. Мы можем лишь разбить редакции произведения на большее количество вариантов и выделить некоторые списки как явно поздние переработки Сказания[739]. С. К. Шамбинаго при классификации редакций Сказания исходил из предположения, что в основе этого произведения лежит Летописная повесть, развитая путем введения в нее новых эпизодов и дополнений. Поэтому первой редакцией, наиболее близкой к авторскому тексту памятника, он считал тот текст Сказания, где можно было обнаружить явное влияние Летописной повести. Таким текстом является текст Сказания, находящийся в Никоновской летописи. Следующей по хронологии редакцией, названной им второй, он считал такую редакцию, в которой не столь подчеркнуто, как в первой, прославляется митрополит Киприан и где литовский князь, союзник Мамая, исторически правильно назван Ягайлом. Ту редакцию Сказания, которая по содержанию и текстуально была близка ко второй, но несколько отличалась от нее стилистически и тем, что литовский князь был назван в ней исторически неверно Ольгердом, С. К. Шамбинаго отнес к еще более позднему времени и обозначил ее третьей редакцией. Наконец, четвертой, самой поздней редакцией он назвал ту редакцию Сказания, в которой эпизоды, находящиеся во второй и третьей редакциях, дополнены подробностями и куда, кроме того, включены две большие повести: о посольстве от Дмитрия в Орду и о новгородцах. Уже в рецензии А. Маркова, рассматривавшей исследование С. К. Шамбинаго[740], отмечалось, что приводимые исследователем текстологические сопоставления не подтверждают его гипотезу. Из них следует, считал А. Марков, что первая редакция более поздняя, чем вторая, и что, в сущности, первая редакция представляет собой компиляцию из второй редакции и Летописной повести. Схему последовательности редакций и их хронологию, принятые С. К. Шамбинаго, подверг еще более подробной критике А. А. Шахматов, который пришел к заключению, что нужно говорить не о происхождении одной редакции из другой, а об их происхождении от одного общего источника. Шахматов считает неправильным и определение текста Сказания в Никоновской летописи как первой редакции. В данном случае мы имеем явную обработку текста Сказания на основе Летописной повести. А. А. Шахматов считает, что для определения старшинства второй редакции является недостаточным то, что литовский князь назван в ней Ягайлом. «Если мы примем во внимание, — пишет он, — что 2-я редакция обретается в летописных сводах и притом, как оказывается, входит в состав самой летописи, то эту черту (т. е. то, что литовский князь носит имя Ягайло. — Л. Д.) можно объяснить себе и естественною, необходимою поправкой со стороны редактора летописи, только что сообщившего под 6885 годом о смерти Ольгерда»[741]. Позже сам Шамбинаго, очевидно, под влиянием рецензии Шахматова, изменил схему последовательности редакций, назвав первой редакцией ту, которую в своей диссертации считал второй[742]. Таким образом, вопрос о генеалогическом соотношении редакций Сказания и их последовательности, а, следовательно, и о первоначальном виде памятника в настоящее время требует пересмотра. Прежде Ъсего мы считаем более правильным дать иные наименования редакциям Сказания. Обозначение редакций цифрами нецелесообразно, так как оно заранее предопределяет хронологическую последовательность редакций и невольно заставляет считать, что вторая произошла из первой, третья из второй и т. д. Поэтому мы заменяем нумерную классификацию редакций такой классификацией, которая характеризует наиболее существенный, общий признак всех вариантов, входящих в эту редакцию. Ту редакцию, которую С. К. Шамбинаго обозначил первой, мы назовем Киприановской, так как это название характеризует ее основную особенность, тот признак, который выделяет ее в отдельную редакцию, — тенденциозное прославление митрополита Киприана. Редакцию, которая по классификации С. К. Шамбинаго называлась второй, мы обозначим Летописной редакцией, потому что текст ее входит в состав летописи. Редакцию Сказания, которая по классификации С. К. Шамбинаго именовалась третьей, мы назовем Основной, так как она может быть положена в основу всех остальных редакций Сказания. И, наконец, четвертую, по классификации С. К. Шамбинаго, редакцию Сказания мы назовем Распространенной, так как характерным признаком ее является включение новых подробностей в ряд эпизодов, присущих всем редакциям Сказания. К тому же в нее вставлены две большие самостоятельные повести, которых нет ни в одной из других редакций Сказания. Кроме четырех основных редакций памятника, должны быть отмечены поздние обработки Сказания: западнорусская обработка, редакция летописца Хворостинина, редакция переходная к редакции Синопсиса и редакция Синопсиса. Каким же образом связаны между собой различные редакции Сказания и какая редакция может быть признана наиболее близкой к первоначальному авторскому тексту произведения? Во всех редакциях Сказания, кроме Киприановской, митрополит Киприан впервые упоминается в рассказе о посещении его великим князем и князем серпуховским уже после того, как на Москву стали собираться созванные Дмитрием князья. В Киприановской же редакции говорится, что великий князь идет к митрополиту с известием о Мамае сразу же после того, как сам узнает о готовящемся походе татар. Вслед за этим эпизодом вставлен краткий рассказ об истории поставления Киприана на русскую митрополию и о Митяе. Затем следует рассказ, где митрополит Киприан советует великому князю: «Испытай известно, аще тако есть, и собирай воинства, да не безвестно тя изыщут» (Узнай, и если действительно Мамай идет на Русь, то собирай войско, чтобы не напали на тебя врасплох). Идейный смысл этих слов очень важен для понимания направленности Киприановской редакции: редактор подчеркивает, что великий князь начинает готовить военные силы для борьбы с Мамаем по совету митрополита. Мысль о важности роли митрополита Киприана в событиях 1380 г. подчеркивается в Киприановской редакции в ряде эпизодов. Это придает рассказу о Куликовской битве церковный характер: война с Мамаем — прежде всего война за православную церковь, за христианскую веру. Церковная направленность Киприановской редакции Сказания проявляется еще и в том, что в ней с особой силой подчеркивается роль митрополита Петра как покровителя Москвы и русских. Церковная, официально-религиозная направленность Киприановской редакции обнаруживается и в заглавии, где перечисляются все святые, которые помогли русским в битве с татарами на Куликовом поле. Киприановская редакция дошла до нас в составе Никоновского летописного свода. Есть все основания предполагать, что она была составлена редактором Никоновской летописи. С. К. Шамбинаго показал, что ряд других рассказов Никоновской летописи, связанных с именем Киприана, отличается тем же стремлением возвеличить роль митрополита в государственной жизни страны. И это связано, по всей вероятности, не со стремлением прославить именно митрополита Киприана, а с тенденцией всей Никоновской летописи. А. А. Шахматов писал по этому поводу: «Я отвечаю решительным утверждением, что подобное прославление памяти митрополита (Киприана. — Л. Д.) дело не современника, а книжника XVI века, воспитавшегося в известной, определенной литературной среде и применявшего выработанные в этой среде приемы к обработке различных литературных произведений. Составитель Никоновской летописи — типичный представитель этой литературной среды. Весь его труд изобилует примером благоговейного отношения к митрополитам и тенденциозной окраской событий в духе их прославления»[743]. В Летописной редакции Сказания, восходящей, как считал С. К. Шамбинаго, к Киприановской редакции, нет отрывков из Летописной повести, которые читаются в Киприановской редакции. Шамбинаго объяснял это тем, что в Летописной редакции были выпущены все заимствования из Летописной повести, находящиеся в Киприановской редакции. Данное построение можно было бы еще в какой-то степени принять, если бы в Летописной редакции были выпущены только непосредственные текстуальные заимствования из Летописной повести, но мы не встречаем в ней и переработок Киприановской редакции, сделанных на материале Летописной повести. Совершенно очевидно, что редактор Киприановской редакции, работая над текстом Сказания, пользовался при этом материалами Летописной повести, включая в свою редакцию отдельные отрывки из нее или перерабатывая на ее материале текст Сказания. Только этим и можно объяснить наличие в Киприановской редакции переработок текста Летописной повести и отсутствие их во всех остальных редакциях памятника. Так как Киприановская редакция Сказания предназначалась для летописи, совершенно естественно, что текст этой редакции подвергся переработке по Летописной повести. Время возникновения Киприановской редакции нужно относить к середине XVI в., поскольку составление основной части Никоновской летописи (до 1520 г. включительно) датируется 1539–1542 гг. Распространенная редакция Сказания, как уже отмечалось, отличается от всех остальных редакций включением в текст ряда новых эпизодов и расширением за счет более мелких подробностей общих для всех редакций эпизодов. Самыми существенными вставными эпизодами в этой редакции являются рассказ о посольстве Захария Тютчева в Орду и повесть о новгородцах. Развитие и расширение эпизодов в данной редакции производилось путем введения дополнительных подробностей, путем усложнения содержания. Такого характера изменения построены на материале уже существующем: во всех редакциях говорится только, что Ольгерд отправил посла к Мамаю, в Распространенной редакции, называется имя посла — Бортеш и вводится его рассказ, характеризующий Мамая в резко отрицательный тонах. Таким же осложненным является в этой редакции и рассказ о приходе к великому князю его брата — великого князя Владимира Андреевича: сначала говорится о беседе между братьями, а затем о посещении ими Киприана. В остальных же редакциях подразумевается, что Владимир уже знает о нашествии Мамая, поэтому беседы между братьями нет, а сразу рассказывается о том, что они пошли к митрополиту. Рассказ о посольстве Захария в Орду в полном виде встречается только в Распространенной редакции, в остальных редакциях лишь говорится, что великий князь послал Захария Тютчева в Орду с дарами Мамаю. В Распространенной же редакции это характерный эпизод, встречающийся во всех ее списках. Такой большой вставной рассказ по своему содержанию и характеру представляет в сущности, законченную повесть. В отношении самостоятельности он еще более независим от общего развития действия и всего содержания Сказания, чем включенная в эту редакцию повесть о новгородцах. Трудно сказать, был ли автор Распространенной редакции Сказания и автором повести о посольстве Захария или же он ввел в свою редакцию, в литературно обработанном виде, устный эпический рассказ о хитроумном русском после. Но то, что этот рассказ не случайная вставка в текст, а эпизод, введенный автором данной редакции с определенной литературно-художественной и идеологической целью, подтверждается наличием во всех списках Распространенной редакции рассказа о посольстве Бортеша. Не приходится сомневаться, что между этими двумя рассказами если и нет тесной зависимости в развитии сюжета, то внутренняя связь между ними существует: в обоих случаях перед читателями предстает в неприглядном виде противник Дмитрия Мамай, только в первом случае идет рассказ о посольстве враждебной Дмитрию стороны, а во втором — о посольстве от самого Дмитрия. Литовский посол рассказывает своему князю о том впечатлении, которое произвел на него Мамай. Из этого рассказа видно, что Мамай, несмотря на свою силу и свое высокоумие, глуп. Повесть о посольстве Захария наглядно иллюстрирует глупость Мамая: умному и находчивому русскому послу без труда удается его одурачить. Рассказ о посольстве Захария, как и рассказ о посольстве Бортеша, не является механическим включением в повествование нового интересного эпизода, оба они подчинены общей тенденции рассматриваемой редакции — стремлению еще полнее, шире и увлекательнее рассказать о событиях 1380 г. Это определялось тем, что тому же автору принадлежал и рассказ о новгородцах, являющийся, в конечном счете, основным из вставных рассказов в Распространенной редакции. Хотя повесть о новгородцах имеет самостоятельный характер, что подчеркивается ее началом, тем не менее ни в коем случае нельзя говорить о ее случайности и несвязанности с общим содержанием Сказания в данной редакции. Если какие-то детали или эпизоды повести о новгородцах и могут восходить к устной традиции, то вся она в целом, ее книжная обработка вовсяком случае, принадлежит тому же автору, который составлял Распространенную редакцию Сказания. Связь повести о новгородцах с содержанием Распространенной редакции заметна на всем протяжении памятника. Так, в рассказе об уряжении полков на Коломне, общем для всех редакций, в Распространенной редакции особо отмечаются новгородцы: «…(великий князь. — Л. Д.) приихав к полком к новгородцкым и видев их подивися им, яко чюдно зрети учрежение их нарочито зело к боеви». В соответствии со вставной повестью о новгородцах говорится, что при уряжении полков великий князь «левую руку уряди новгородцъких посадников…» (В остальных редакциях на этом месте стоит Глеб брянский, в Распространенной же редакции этого имени нет вообще). Эта же новгородская окраска памятника дает себя знать и в ответе бояр Олегу рязанскому, когда он был удивлен тем, что Дмитрий осмелился пойти против Мамая. После слов бояр о том, что Сергий вооружил Дмитрия на битву с татарами, прибавлено: «А се, княже, кажут, яко приидоша к нему на помощь новогородцом с многими силами своими, и воинство же их, княже, сказывает крепко вельми и храбро зело». Все это указывает на то, что повесть о новгородцах принадлежит редактору Распространенной редакции. Можно думать, что стремление автора Распространенной редакции внести в свой рассказ новые подробности о событиях, связанных с походом против Мамая, объясняется тем, что он как бы подтверждал эпизодами, введенными им, что рассказ о новгородцах так же исторически правдив, как и все остальные сообщаемые им сведения о походе Мамая, что новгородцы на самом деле сыграли значительную роль в разгроме татарской силы. Не вызывает никакого сомнения новгородское происхождение повести о новгородцах в Распространенной редакции: об этом свидетельствует ее тон, ее фразеология. Это чувствуется с первых же строк: «Тогда же бысть Великий Новгород самовластен, не бысть над ними государя, егда сиа победа бысть Донская. Ноугородци тогда владящи самы собою. Воиньства же их бысть тогда у них избранного 80 000 и с многыми странами во смирении живущи, храбрости ради своея…» В приведенном начале повести о новгородцах еще так остро звучит сожаление автора о былом величии Новгорода, еще так свежа память о самостоятельности и независимости Новгорода от Москвы, что время создания этой повести должно определяться как очень близкое к 70-м годам XV в. Очевидно, повесть о новгородцах была создана вскоре после окончательного падения самостоятельности Новгорода в 1478 г. Таким образом, время возникновения Распространенной редакции должно быть отнесено к 80–90 годам XV в. Рассмотрим теперь ту редакцию Сказания, которую С. К. Шамбинаго сначала считал второй, а затем первой и которую мы назвали Летописной редакцией. Сказание в этой редакции встречается в трех списках Вологодско-Пермской летописи: в Кирилло-Белозерском (ЛОИИ, № 251), в Синодальном (ГИМ, № 485) и Чертковском (ГИМ, № 362). Все три списка XVI в. В их составе имеется ряд статей, которые отсутствуют в Никаноровской и так называемой Великопермской летописях, имеющих сходство с Вологодско-Пермской. К числу таких статей относится и Сказание о Мамаевом побоище. В Никаноровской и Великопермской летописях вместо него помещен текст Летописной повести о Мамаевом побоище. А. А. Шахматов считал, что статьи Вологодско-Пермской летописи, отсутствующие в Никаноровской и Великопермской летописях, заимствованы составителем Вологодско-Пермской летописи из какого-то другого летописного свода: «Итак, составитель протографа Синодальной, № 485 и Кирилло-Белозерской, № 251, положив в основание труда текст Великопермской летописи, с одной стороны, продолжил летописный рассказ событиями 7037–7046 (1529–1538) гг., а с другой, — дополнил его вставками нескольких обширных статей, частью опущенных в Великопермской, сравнительно с другими летописными сводами, частью же изложенных в ней в более краткой редакции. Источником для дополнений служил летописный свод, близкий к Софийской 1-й и между прочим именно к первой редакции этой летописи. Но при этом текст этого летописного свода значительно уклонялся местами от текста Софийской 1-й летописи, как видно, например, из сказания об убиении Михаила Черниговского и из послания новгородского архиепископа Василия. Ввиду этого нельзя допустить, чтобы составитель оригинала Синодальной, № 485 и Кирилло-Белозерской, № 251 руководствовался именно Софийскою 1-й. Имея в виду близость этой летописи (и притом в первой ее редакции) к Московскому летописному своду, а также и то, что пользование Московским сводом доказывается и известиями 1529–1538 гг. я полагаю, что источником, по которому был дополнен текст Великопермской летописи, должен быть признан Московский свод в редакции, доходившей, по-видимому, до 1538 г.»[744] На основании этих наблюдений над историей летописных текстов, в составе которых находится Сказание в Летописной редакции, можно утверждать, что данная редакция Сказания уже существовала к началу XVI в.[745] Основное отличие разбираемой редакции от Основной, как мы уже сказали, заключается в том, что литовский князь назван в ней Ягайлом. Кроме того, в Летописной редакции в рассказе о том, как Мамай собирается на Русь, говорится, что кроме татар он «понаймова бесермены и армены, фрязи, черкасы и ясы, и буртасы…» Это перечисление нанятых Мамаем сил попало в Летописную редакцию из Летописной повести. Можно высказать два предположения: 1) вставка из Летописной повести была уже в оригинале Летописной редакции Сказания, 2) она попала позже — в список оригинала Синодальной и Кирилло-Белозерской рукописей. Второе предположение более вероятно. В оригинале этих летописей Летописная редакция Сказания заменила собой Летописную повесть, и проникновение в текст Сказания каких-то отрывков из Летописной повести вполне возможно. В остальном текст Летописной редакции близок по сюжетному развитию и по своему содержанию к Основной редакции. Поздний характер Киприановской и Распространенной редакций Сказания несомненен. Но для того, чтобы решить вопрос, какая редакция — Основная или Летописная — ближе по чтению к авторскому тексту памятника, необходимо определить, в какой из этих редакций текст по отношению к другой первоначален и в какой вторичен. Для того чтобы решить этот вопрос, необходимо выяснить, является ли имя Ягайла в Летописной редакции первоначальным или же, как считал А. А. Шахматов, уже в первоначальном виде Сказания имя литовского князя было названо неправильно — Ольгерд, которое затем заменили на исторически верное Ягайло. Если мы убедимся, что имя литовского князя заменено не в Основной, а в Летописной редакции, то станет ясным, что текст Основной редакции ближе к чтению авторского текста и никак не может восходить к Летописной редакции. Текстологические сопоставления показывают, что имя литовского князя переменено в Летописной редакции и что в первоначальном тексте памятника литовский князь назывался Ольгердом. Исторически правильно — Ягайлом — литовский князь назван в Летописной и Киприановской редакциях Сказания. Автор Киприановской редакции перерабатывал протограф Сказания, пользуясь Летописной повестью, в Летописной же редакции эта замена также произошла под влиянием летописи и Летописной повести, которую в летописи заменила собой Летописная редакция Сказания. Так как такая замена нужна была лишь для того, чтобы сменить одно имя, исторически неправильное, на другое — правильное, то никакой коренной переработки текста не потребовалось, было только заменено в местах, где говорится об Ольгердовичах, слово «отец» на «брат». Если бы менялось исторически правильное имя на другое, то это вызвало бы соответствующие перемены и в тексте, но таких перемен в Основной редакции Сказания мы не найдем. Вместе с тем, те места Летописной редакции Сказания, в которых речь идет о литовском князе, заставляют думать, что в них первоначальное имя Ольгерд было заменено на Ягайло, так как текст этих обрывков в целом теснее связывается с именем Ольгерд, а не с Ягайло. Сравнивая по Основной, Летописной и Киприановской редакциям все те отрывки, где говорится о литовском князе, мы можем убедиться, что содержание их совершенно одинаково. Близки они друг другу и текстуально. Говорить о каких-либо существенных изменениях текста в связи с переменой имени литовского князя нет никаких оснований. Но если мы сопоставим те места различных редакций, где упоминаются дети Ольгерда — Андрей и Дмитрий, которые пришли на помощь великому князю московскому, то увидим, что первоначальное имя Ольгерд было заменено на Ягайло. (Мы не привлекаем для сравнения Киприановскую редакцию, так как в ней эти места опущены вообще, а об Ольгердовичах сказано словами Летописной повести).Основная редакция
В то же время слышав князь Андрей полотскый и князь Дмитрей брянский Волгордовичи, яко велика туга… Беста бо те князи отцом своим князем Волгордом ненавидимы были, мачехи ради…Летописная редакция
В то же время услышели княз Ондрей полотцкии и княз Дмитрей брянский Олгердовичи, что велика туга… беста бо есми отцем и братом ненавидима, но богом возлюблены, бе бо есма едино крещение от мачехи своея… Андрей посылает брату грамоту, в которой написано:Основная редакция
Веси, брате мой възлюбленный, яко отец наш отвърже нас от себе, нъ господь бог, отец небесный, паче възлюби нас… пойдем, брате, на помощ великому князю Дмитрию московскому и всему православному христианству. Велика бо туга належыть им от поганых измаилтян, нъ еще и отец нашь и Олег резанскый приложылися безбожным… нам, брате, подобаетъ святое писание съвръшити, глаголющее: братие в бедах пособиви бывайте. Не сумняй же ся, брате, яко отцу противитися нам, яко ж евангелист Лука рече усты господа нашего Исуса Христа: иредани будете родители и братиею и умрътвитеся, имени моего ради…Летописная редакция
Веси ли, брате мои милый, яко отец наш отверзе нас от себе, но паче отец небесный присвои ны к себе… пойдем, брате, к великому князю на помощь. Ныне, брате, великому князю московскому велика туга належит от поганых измалтян, но еще и брат наш Ягайло порапотает ему, но Олег рязанский приводит их. Нам же подобает апостольское слово скончати: братиа, в бедах пособники бывайте. И помыслив, что нам родителем противитися, щ евангелист Лука рече усты Спасителя нашего: предани будете родители ваши и братею, умрети имате имяни моего ради.Сравнивая эти отрывки, мы убеждаемся, что замена имени была произведена в Летописной редакции Сказания, а не в Основной. В самом деле, фраза первого отрывка, где говорится о том, что Ольгердовичей ненавидел отец, вполне уместна в Основной редакции, так как там речь идет об Ольгерде, отце литовских князей. Она как бы дает первый намек на то, почему Ольгердовичи решились перейти на сторону князя Дмитрия и почему между ними и отцом существует вражда. В Летописной редакции эта фраза также есть, но в ней прибавлено: «отцем и братом». Это — первое упоминание об Ольгерде в Летописной редакции Сказания. Хотя по имени он не назван, понятно, что речь идет о нем. В сущности, наличие этого места закономерно и в Летописной редакции, ибо автор говорит «отцем и братом». Добавление «и братом» было сделано потому, что в этой редакции говорится не об отце Ольгердовичей, а о их брате Ягайле. Непонятно только, почему упоминается в ней отец, когда речь все время идет о Ягайле. Если с самого начала говорилось лишь о том, что брат Ольгердовичей соединился с Мамаем, то упоминание об их отце ничем не оправдано. Если же в первоначальном тексте речь шла об отце Ольгердовичей и данный отрывок как раз и объяснял причину того, почему сыновья восстали на отца, то становится ясным, откуда в Летописной редакции появилось упоминание о нем: оно взято из первоначального текста, где говорилось не о брате, а об отце. Автор Летописной повести перенес этот рассказ, объясняющий причину того, почему дети восстали на отца, в свой текст из первоначального, не подвергая его существенным изменениям, но так как всюду он заменял имя отца на имя его сына и брата Ольгердовичей, а здесь он этого сделать не мог, то ему и пришлось прибавить к старому тексту слова: «и братом». С еще большей убедительностью подтверждает замену имени Ольгерд на имя Ягайло второй отрывок: Ольгердовичи, присоединясь к Дмитрию, восстают против своего отца, и автор разъясняет, как это могло произойти, оправдывает с морально-религиозной точки зрения эту измену детей родному отцу. Андрей Ольгердович в письме к брату говорит о том, что отец отверг их от себя, но зато их возлюбил небесный отец. Это рассуждение об отце земном и отце небесном понятно и объяснимо в Основной редакции, но неясно, для чего оно вставлено в Летописную редакцию, где весь конфликт происходит между братьями. Ниже Андрей в письме к брату оправдывает то, что они будут «отцу противиться», цитатой из евангелиста Луки. В Летописной редакции вместо «отцу» — «родителем». Ясно, что первоначально здесь было «отцу», а автор Летописной редакции переменил это на «родителем» под влиянием приводимой ниже цитаты: «предани будете родители ваши…» Сущность этих двух больших отрывков заключается в оправдании с точки зрения христианской морали поступка Ольгердовичей, пошедших против родного отца; поэтому автор так долго и подробно останавливается на этом. Выступление против брата не потребовало бы такого подробного рассуждения. В письме к литовскому князю Олег пишет о том, что, зная его давнишнее желание владеть Москвой, он спешит сообщить ему о готовящемся походе Мамая и советует присоединиться к татарам. В этом письме мы читаем такую фразу (цитируем ее по Летописной редакции, где литовский князь назван Ягайлом): «Вем бо, яко издавна мыслил еси московского князя Дмитрея изгоните и московскою отчиною владети». Так можно было сказать только об Ольгерде, который трижды пытался взять Москву, но у него ничего из этого не получилось, а не о Ягайле, который ни разу не ходил на Москву. Это говорит о том, что в первоначальном тексте фигурировал Ольгерд, а не Ягайло. Итак, на основе текстологических сопоставлений становится ясным, что в авторском тексте памятника было имя Ольгерд, а замена его на Ягайло — индивидуальная особенность Летописной и Киприановской редакций Сказания. Из всего вышесказанного следует, что текстом, наиболее близким к авторскому, должен быть признан текст Основной редакции Сказания. Все списки Основной редакции Сказания, дошедшие до нас в наибольшем количестве, разбиваются на несколько групп, которые, оставаясь по содержанию близкими друг другу, имеют различия в отдельных эпизодах, сокращениях, дополнениях и т. п., но такого характера, который не меняет основной идеи всей редакции. Поэтому эти группы мы выделяем как варианты внутри редакции, а не как редакции. Наиболее близки друг другу две группы списков Основной редакции, которые мы условно обозначим по наиболее исправным спискам этих групп группой О и группой У Группой О мы обозначаем все те списки, которые сходны по чтению со списком ГПБ, О. IV 22, группой У — списки, сходные по чтению со списком Гос. Библиотеки им. В. И. Ленина, собрание Ундольского, № 578. Группа У отличается от О иным окончанием, поздний характер которого легко обнаруживается. Окончание списков группы У представляет собой рассказ о возвращении великого князя и его воинства с поля боя на Москву. Сюжетно он повторяет в обратной последовательности сведения о пути великого князя из Москвы на Куликово поле. Такое окончание могло принадлежать и автору памятника, но о его позднем происхождении говорит то, что этот рассказ не только сюжетно повторяет начало произведения, но в значительной степени совпадает с ним и текстуально. Текстуальные повторения не могли принадлежать автору памятника. Это могло быть сделано только редактором более поздней переписки первоначального текста. Все остальные варианты Основной редакции представляют собой развитие текста этих двух групп данной редакции путем введения дополнительных эпизодов и стилистических изменений.
2
В какое же время было написано Сказание о Мамаевом побоище? Мы видели, что Летописная редакция, являющаяся переработкой Основной редакции, существовала уже в начале XVI в. Следовательно, Сказание было написано не позже самого начала XVI в. Анализируя содержание Сказания, получаем возможность более точно установить время его возникновения. Есть ряд очень веских данных, которые отодвигают время создания Сказания к началу XV в. Так, можно утверждать, что Сказание не могло быть написано позже 1456 г. В этом году произошел резкий разрыв дружественных и союзнических отношений между княжествами Московским и Серпуховским; этот год был последним годом существования княжества Серпуховского. После того, как московский князь заключил в заточение князя серпуховского, автор Сказания не мог бы так усиленно подчеркивать братскую любовь и дружбу между московским и серпуховским князьями. Кроме того, в Сказании ни разу не назван митрополит Алексей среди святых, помогавших Дмитрию в его битве с Мамаем. Это указывает на то, что Сказание было написано до канонизации митрополита Алексея, т. е. до 1431 г., так как после этого года рядом с именем Петра автор обязательно назвал бы и митрополита Алексея. Упоминание в Сказании имен гостей-сурожан, часть из которых восстанавливается по различным историческим документам как лица, действительно жившие в то время и которых несовременник событий знать не мог, также свидетельствует о том, что это произведение было написано вскоре после Куликовской битвы[746]. То, что в Сказании Ольгерд и митрополит Киприан представлены как участники событий 1380 г., не ошибка автора, а сознательное отступление от исторической действительности, и потому это не может свидетельствовать о позднем возникновении памятника. Введение в число действующих лиц повествования Ольгерда и Киприана не случайно. Это не эпизодические персонажи рассказа, они тесно связаны со всем его содержанием. Заменить из политических соображений имя действительного союзника Мамая Ягайла Ольгердом автор Сказания мог только при жизни Ягайла (ум. в 1434 г.). Вместе с тем, это могло быть сделано пока была свежа память об Ольгерде: в конце XIV— начале XV в. В то же время включение в число участников событий 1380 г. митрополита Киприана едва ли могло иметь место до его смерти; при жизни Киприана говорить вопреки «исторической правде о том, что он находился в 1380 г. в Москве, было неудобно. Для Киприана это являлось бы напоминанием об одном из самых неприятных моментов в его деятельности на Руси, напоминанием о том, что во время столь важного для истории Москвы, Русской земли и русской церкви события, как Куликовская битва, он находился в Киеве, так как был изгнан из Москвы в 1378 г. великим князем. Итак, изображение Ольгерда и Киприана лицами, принимающими участие в событиях 1380 г., свидетельствует о том, что Сказание не могло быть написано раньше 1406 г., года смерти Киприана, и позже 1434 г., года смерти Ягайла. Сообщение о том, что икона Владимирской богоматери находилась перед Куликовской битвой в Москве, упоминание в памятнике снохи великой княгини, перечисление среди участников похода князей кемских, андомских, карголомских, Прозоровских и курбских — все это общепринято считать анахронизмами Сказания о Мамаевом побоище. Однако тщательная проверка этих фактов убеждает нас в том, что это не анахронизмы, а отражение действительности в таких подробностях, которые могли быть известны только современнику. Икона Владимирской богоматери могла в 1380 г. временно находиться в Москве. Снохой великой княгини названа в Сказании жена князя серпуховского Владимира Андреевича, двоюродного брата Дмитрия Донского, которому Дмитрий по феодальным представлениям приходился «в отца место». Княжества Кемское, Андомское, Карголомское, Прозоровское и Курбское появились в составе княжеств Белозерского и Ярославского в конце XIV — начале XV в., и в том же XV в. они вообще прекратили свое существование. Таким образом, есть все основания приурочить возникновение Сказания к определенному времени, а именно к первой четверти XV в.[747] После смерти Дмитрия Ивановича Донского в 1389 г. на московский великий княжеский стол сел его сын Василий Дмитриевич. Чем же характеризовалось время его княжения? Во внутренней жизни страны Василий Дмитриевич продолжал политику своего отца: укрепление Московского княжества, увеличение территории за счет присоединения к Москве новых земель, заключение союзов с самостоятельными княжествами и подчинение их своему влиянию. В 90-х годах XIV в. Орда была сильно ослаблена нашествием Тамерлана. Это вызвало изменение политики московского князя. Об отношении великого князя московского к Орде в этот период мы можем судить, исходя из текста грамоты Едигея, посланной им Василию Дмитриевичу после 1408 г. В ней он упрекает московского князя за его пренебрежительное отношение к ордынским послам, за то, что Василий Дмитриевич сам ни разу не бывал в Орде и братьев и детей своих не присылал с тех пор, как там сел на царство Темир-Кутлуй, наконец, за то, что Василий перестал давать «выход», т. е. дань. В 1408 г. эмир Едигей, объединивший большую часть Орды, организовал военный поход на Москву. После Тохтамышева разорения 1382 г. нашествие Едигея было самым сильным и жестоким. Хотя ему не удалось взять Москву, но ее окрестности он начисто разорил. Были сижжены и разграблены Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Верея, Нижний Новгород. С Москвы был взят «окуп» в размере 3000 рублей. Из высказываний летописца в эти годы можно сделать вывод, что нашествие Едигея и его успех объяснялись внутренними раздорами между русскими князьями, хитрой политикой Едигея, который сумел поссорить великого князя литовского Витовта и Василия Дмитриевича и, ослабив тем самым княжество Московское, нанести ему поражение. В известиях летописи о событиях 1408 г. проводится мысль о необходимости объединения вокруг Москвы для борьбы с внешним врагом. С Литвой у русских княжеств, без сомнения, было гораздо больше общего, чем с Ордой: московский князь был тесно связан с литовскими князьями родственными отношениями (Василий Дмитриевич был женат на дочери великого князя литовского), в состав Литовского великого княжества входило большое количество княжеств и земель с коренным русским населением. Православная часть населения Литовского великого княжества подчинялась митрополиту., имевшему свою резиденцию в Москве. Особенно сильно обозначилась близость православного населения Литовского великого княжества к единоплеменному населению Северо-Восточной Руси после Кревской унии 1385 г., в результате которой в Белоруссии и на Украине упрочилось положение католической церкви и усилилось значение литовских и польских магнатов. Это вызвало усиленный переход русских князей, имевших владения в пограничных землях Литовского великого княжества на востоке, на сторону московских князей. Но нельзя забывать и того, что литовские князья угрожали самостоятельности русских княжеств. Литва была так же враждебно настроена к Москве, как и Золотая Орда. Все это создавало двойственное отношение к Литовскому великому княжеству: с одной стороны, стремление к союзу с украинским и белорусским населением Литовского великого княжества, с другой — настороженное, враждебное отношение к Литве, как к старому врагу Русской земли. Новым в политике Василия Дмитриевича, по сравнению с политикой его отца, было отношение к митрополиту Киприану. Время княжения Дмитрия после смерти митрополита Алексея характеризуется неурядицами на митрополичьем столе, что явилось в какой-то мере нарушением традиционного для московских князей прочного союза с митрополитом. Особенно тесный союз и взаимная помощь установились в свое время между митрополитом Петром и Иваном Калитой, что, без сомнения, способствовало усилению власти московского князя. Дмитрий же Иванович Донской находился во враждебных отношениях с митрополитом Киприаном. Василий Дмитриевич пытается возродить традиционные дружественные отношения — тесный союз и дружбу — между митрополитом и великим князем московским. Одним из первых мероприятий в начале его княжения явился вызов в Москву митрополита Киприана, находившегося в Киеве. В 1390 г. Киприан вернулся в Москву, где ему была устроена торжественная встреча. Во все время своего княжения Василий Дмитриевич стремился привлечь на свою сторону митрополита. В этом нужно видеть проявление тонкой и умной политики московского князя: митрополит Киприан был связан узами дружбы с литовскими князьями. При возрастании литовской опасности для западной окраины Руси московскому князю было выгодно иметь на своей стороне такого человека, как митрополит Киприан. Вопрос о роли митрополита. в государственной жизни того времени имел чрезвычайно важное значение. И это отразилось на Сказании о Мамаевом побоище. После Едигеева нашествия в 1408 г. вопрос о взаимоотношениях с Ордой, о татарской опасности вновь остро встает в общественной и политической жизни Руси. Нашествие Едигея показало, что Орда еще сильна и опасность татарских набегов на Русь была реальной и страшной. Но пример Куликовской битвы свидетельствовал о том, что с этой опасностью можно успешно бороться, что Москва способна нанести сильное поражение Орде. Именно в это время, когда ордынская опасность как бы была забыта, а потом со страшной неумолимостью вновь дала себя знать после грандиозного Едигеева нашествия, должен был появиться усиленный интерес к недавнему прошлому, когда московский князь, объединив вокруг Москвы остальные княжества Северо-Восточной Руси, нанес жестокое поражение татарам. Нашествие Едигея снова пробуждает мысль о необходимости единения русских князей для борьбы с внешним врагом, так как в победе Дмитрия Донского видели силу единения русских князей, русских земель во главе с Москвой, великим князем московским. Эта мысль отчетливо звучит в высказываниях летописца тех лет. Она же является и основной мыслью Сказания о Мамаевом побоище.3
В соответствии с этой основной идеей памятника строится и вся его образная система. Это не только рассказ о битве с татарами, но своего рода панегирик великому князю московскому, приближающийся к агиографическим похвалам. Для произведений древнерусской литературы особенно характерна публицистичность. Публицистическая заостренность Сказания о Мамаевом побоище определила выбор автором действующих лиц своего повествования, характер освещения тех или иных событий. Все действия произведения, все персонажи группируются вокруг центрального образа — Дмитрия Ивановича Донского. Это обусловлено как самой исторической действительностью, так и публициста- ческой задачей Сказания: показать первенство великого князя московского. Особенно ярко публицистичность проявилась в характере изображения великого князя московского. Средневековый автор, рассказывая о том или ином событии, о том или ином персонаже, давал оценку описываемым им событиям, оценку поведения и поступков действующих лиц рассказа, обращаясь к формулам и штампам религиозных текстов, сравнивая их с образами библейской истории. Этот прием широко используется и автором Сказания о Мамаевом побоище. Желая возвысить своего героя, заострить на нем внимание читателя, стремясь нарисовать идеальный образ великого князя московского, автор Сказания при его изображении пользуется формой изложения, усиливающей публицистичность произведения, — религиозной трактовкой образа Дмитрия Донского. При первом же упоминании имени великого князя автор рисует его в ярко выраженных религиозных тонах. Эта характеристика скорее похожа на характеристику святого, чем государственного деятеля: Дмитрий Иванович представляется смиренным христианином, помышляющем только о небесном и уповающим во всем на бога. В то время как на него ополчаются враги, великий князь московский, ничего не зная об этом, полон смирения и благоговейной кротости. Разумеется, подобная ситуация целиком принадлежит автору Сказания, а никак не является отражением действительного положения: Дмитрий, конечно, заранее знал о приготовлениях Мамая и только благодаря этому сумел организовать силы на борьбу с татарами. Но автору необходимо было показать моральное превосходство великого князя московского над его врагами: в тот период, когда против него замышляются коварные планы, он занят лишь мыслями о боге. Говоря о моральном превосходстве Дмитрия над Мамаем, автор Сказания тем самым противопоставляет захватническую, враждебную Русской земле политику Орды мирным устремлениям московского князя. Дмитрий будет бороться не ради захвата, не из личных корыстных побуждений, а встанет на защиту Русской земли. Для этого то автору и нужно показать Дмитрия смиренным человеком. Мамай жесток и коварен. он идет разорить, разрушить Русь, захватить русские города. Противопоставляя гордости и «высокоумию» Мамая «смиреномудрие» и «кротость» Дмитрия Донского, автор показывает то главное, по его мнению, различие между двумя враждебными силами, которое явилось основой победы русских над татарами. Раскрывая моральное превосходство Дмитрия над Мамаем, Олегом и Ольгердом, автор Сказания, таким образом, поддерживал необходимость всей объединительной политики московских князей, проводившейся отнюдь не смиренными средствами. И хотя автор и говорит, что Дмитрий победил своих врагов «милостию божиею», тем не менее из всего содержания произведения следует, что помогли не молитвы, а реальная политика Дмитрия: подчинение своему влиянию всех князей, объединение сил для борьбы с татарами, военные мероприятия, подготовившие победу над Мамаем. Дмитрий Иванович перед походом на Куликово поле призывает всех русских князей бороться за православную веру. В этом обращении он называет своих сподвижников «гнездом» Владимира киевского, образ которого, в соответствии со всей окраской памятника, рисуется с церковно-религиозных позиций. Владимир просветил Русскую землю святым крещением и заповедал всем русским князьям «ту же веру святую крепко дръжати и хранити и поборати по ней». Но самая суть этого эпизода Сказания заключена в последних словах обращения князя московского: «Аз же, братие, за веру христову хощу пострадати даже и до смерти». Князь московский изображался как продолжатель дела, начатого Владимиром киевским, как преемник киевских князей. Все русские князья — потомки киевских князей, но старший среди них — великий князь московский, и поэтому именно он напоминает русским князьям об их великом предке и имеет право сказать, что стоит на страже того дела, которое было начато Владимиром киевским. В период обострившихся отношений с Ордой, после того как великий князь московский Василий Дмитриевич во время Едигеева нашествия оставил Москву на попечение вассального князя, а сам не выступил против врага, автору Сказания необходимо было показать воинскую силу, боевую отвагу и мужество великого князя московского Дмитрия Донского, которого он считал идеалом князя. Поэтому Дмитрий, кротость, богобоязнь и смирение которого подчеркнуты автором, предстает перед нами одновременно и как талантливый полководец, отважный и смелый воин. Узнав о том, что на него идет Мамай, он начинает принимать энергичные меры: созывает князей в Москву, рассылает по Русской земле грамоты с призывом идти на битву против Мамая, посылает в поле «сторожи», «уряжает» полки и призывает воинов сражаться, насмерть с врагом. Показав великого князя как полководца, автор рисует его личную доблесть и мужество. Перед началом битвы Дмитрий Донской переодевается: свое великокняжеское одеяние он отдает любимому боярину Михаилу Бренку, а на себя надевает боевые доспехи, чтобы биться с врагом наравне со всеми, как простой воин. Когда войска начинают сходиться, великий князь московский хочет быть впереди всех. Он сражается в самом центре боя, как богатырь, сразу с несколькими [Врагами, и, как богатырь, он не убит, но настолько утомлен боем, что вынужден отъехать в сторону, где падает почти замертво. Автор Сказания показал сплоченность всех русских князей вокруг великого князя московского, их верность ему и беззаветную преданность. Вассальная зависимость одного князя от другого в период [написания Сказания о Мамаевом побоище определялась термином «брат» — старший и младший, независимо от кровных отношений между этими князьями. Так, Владимир Андреевич — князь серпуховской — в Сказании все время называется братом великого князя, и хотя автор имеет в виду и родственные отношения между этими князьями, тем не менее основной смысл слова «брат» — обозначение феодальных отношений: Владимир Андреевич — младший, подчиненный князю московскому «брат». Всех русских князей великий князь московский называет «братьями», они же его, в том числе и Владимир Андреевич, — или великим князем, или государем, или господином. Идеальным примером «братской» верности младшего князя «старшему, т. е. примером вассальной верности удельного князя великому князю московскому, является в Сказании изображение преданности серпуховского князя Владимира Андреевича своему двоюродному брату Дмитрию Донскому. Автор настойчиво подчеркивает, что Владимир Андреевич — младший князь, подчиненный великому князю московскому. В Сказании он — постоянный спутник Дмитрия Донского, человек безынициативный, лишь выполняющий волю великого князя. Даже в эпизоде с засадным полком он очень несамостоятелен. В сущности, весь этот эпизод прославляет не серпуховского князя, а воеводу князя московского — Дмитрия Боброка Волынца. Формально старший в засадном полку — князь серпуховской, но во всех своих действиях он подчинен Волынцу. Время, когда полк должен выехать из засады, определяет Волынец, он же направляет воинов в битву («а стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем»). Судя по ряду летописных записей, Владимир Андреевич был незаурядным храбрым полководцем. При чтении же Сказания создается впечатление, что автор преуменьшил роль Владимира серпуховского в событиях 1380 г. Это объясняется публицистической направленностью произведения. Основное идейное значение этого образа в памятнике определяется заданием показать пример вассального служения младшего князям старшему, удельного князя великому князю московскому. Поэтому как самостоятельная личность князь серпуховской для автора Сказания не представлял интереса. Верными вассалами, безупречно служащими великому князю московскому, рисуются в памятнике также и остальные русские князья, принявшие участие в походе Дмитрия. Хотя главной задачей автора Сказания о Мамаевом побоище былр восхвалить, прославить воинскую доблесть Дмитрия Донского, показать на примере Куликовской битвы силу князя московского, его первое место среди Всех князей русских, тем не менее, рассказывая о битве с татарами, он не мог не сказать о главном герое эпопеи 1380 г. — о русских воинах. Простые воины выступают в памятнике о преимуществу общей массой, характеризуются автором как едиая грозная сила. Первое описание русского войска дается в рассказе о сборе князей с воинами на Москву. В одной поэтической фразе в стиле Задонщины автор характеризует силу и отвагу русских воинов: «Ту же, братие, стук стучитъ и аки гром гремитъ в славнем граде Москве, то идетъ силнаа рать великого князя Дмитрея Ивановича, а гремятъ русские сынове своими злачеными доспехы». В таком же поэтическом стиле рисует автор и выезд русских воинов из Москвы. Здесь говорится, что русские воины рвутся в бой., как соколы, им не терпится схватиться с врагом: «хотять наехати на великую силу татарскую». И этот поэтический эпизод, как и предыдущий, характеризует удаль, отвагу русского войска, единодушное желание разбить врага. Торжественно, красочно описывает автор Сказания общий вид русского воинства: «И взьехав на высоко место, и увидев образы святых, иже суть въображени в христианьскых знаменних, акы некий, светилницы солнечнии светящеся в время ведра, и стязи их золоченый ревуть просьтирающеся, аки облаци, тихо трепещущи, хотять промолвити. Богатыри же русскые и их хоругови, аки жыви пашутся. Доспехы же русскых сынов, аки вода в вся ветры колыбашеся. Шоломы злаченыя на главах их, аки заря утреняа в время ведра светящися. Яловци же шоломов их, аки пламя огньное пашется». После этого автор говорит, что «умилено» и «жалостно» смотреть на такое собрание русского воинства и что все воины «равнодушьни (т. е. единодушно. — Л. Д.) един за единого, друг за друга хощеть умрети». Наряду с общими характеристиками всего русского войска отмечаются имена и отдельных, наиболее отличившихся простых, не известных нам по другим источникам, людей. Данный факт представляет для нас особый интерес, так как на основании этих, хотя и очень скудных, сведений Сказания о Мамаевом побоище мы можем утверждать, что в битве на Куликовом поле принимали участие самые различные слои населения. Характерен в этом отношении эпизод Сказания, в котором рассказывается, как ночью накануне битвы русский воин, бывший разбойник, сподобился «видети видение велико»— святых Бориса и Глеба, побивающих татар. Этим эпизодом как бы подчеркивается, что на борьбу с Мамаем встали все, и даже разбойник, который пошел на защиту Русской земли от «поганых», получил отпущение грехов — ему было открыто божественное видение. Автор как бы дает понять, что борьба с татарами — это «святое» дело, за которое будут отпущены самые тяжкие грехи, и что на борьбу с ними должны идти все. Интерес автора к простым участникам героических событий 1380 г. проявился в перечислении имен воинов из состава «сторож», имен «самовидцев» великого князя. Называя по именам дружинников, которые после боя нашли великого князя, автор говорит, что они «от простых сущи». Рассказывая о Захарии Тютчеве, он отмечает, что этот юноша «доволно сущь разумом и смыслом». Но все это единичные случаи, а обычно русские воины упоминаются автором как мощное, храброе войско, мужественно сражавшееся на поле битвы. Такая характеристика войска создает картину единения всего народа, всех воинов, выступивших на битву с Мамаем. В числе действующих лиц Сказания встречается имя митрополита Киприана, который на самом деле никакой роли в борьбе с Мамаем не сыграл, так как в 1380 г. в Москве его не было. Мы уже говорили выше об отношении к митрополиту Киприану Василия. Дмитриевича, во время княжения которого было написано Сказание о Мамаевом побоище. Но не только это обстоятельство объясняет введение митрополита Киприана в число действующих лиц событий 1380 г. вопреки историческим фактам. Объединение княжеской и духовной власти было типичным для — средневековья. И для того, чтобы подчеркнуть силу великого московского князя, чтобы полнее обрисовать его образ, автор Сказания должен был показать тесный союз между князем и митрополитом, показать, что все поступки и действия Дмитрия Донского были согласованы с митрополитом всея Руси и одобрены им. В произведении не документальном, историческом, а художественном, каким является Сказание о Мамаевом побоище, из соображений публицистических автор мог ввести в число действующих лиц и митрополита Киприана, хотя это и противоречило историческим фактам. Для него имело значение не имя митрополита, а сам факт благословения похода Дмитрия митрополитом «всея Руси», и поэтому он ввел в число действующих лиц Киприана. Исторической обстановкой времени написания Сказания определяется изображение автором поведения литовских союзников Дмитрия Донского — детей Ольгерда Андрея и Дмитрия. Мы уже отмечали двойственный характер взаимоотношений между Москвой и Литвой в начале XV в. Рассказ об Ольгердовичах, трактовка автором взаимоотношений между великим литовским князем, его сыновьями и московским князем с публицистической заостренностью отражает это двойственное отношение к Литве. Автор Сказания своим рассказом об Ольгердовичах как бы говорит, что литовские князья, исповедующие православную веру, должны идти на службу к московскому князю, быть на стороне русских князей, защищать интересы Русской земли во имя этой веры. Он старается подчеркнуть, что выступление Ольгердовичей на стороне московского князя в его борьбе с татарами — угодное богу дело. Врагов Русской земли автор Сказания рисует в резко отрицательных тонах. Мамай изображен как полная противоположность Дмитрию Донскому. Если всеми поступками Дмитрия руководит бог, то Мамаем — дьявол: «От навождениа диаволя въздвижеся князь от въсточныа страны, имянем Мамай… И начат подстрекати его диавол…». В отличие от великого князя московского Мамай наделен непомерной гордостью и «высокоумием». Так же прямолинейно русскому войску противопоставлено войско врага. В числе врагов Москвы изображены в Сказании также Олег рязанский и Ольгерд литовский, присоединившиеся к Мамаю, чтобы вместе с ним идти на московского князя. Если в Летописной повести автор не жалеет самых бранных эпитетов, чтобы высказать свое отношение к рязанскому князю, называя его «льстивым сотоныциком», «дьяволим советником», «лукавым сыном», врагом, изменником, иудой, предателем, то в Сказании о Мамаевом побоище отношение автора к нему насмешливое и пренебрежительное. Автор Сказания всячески старается подчеркнуть скудоумие рязанского князя, отмечает, что Олег рязанский, нарушив долг вассальной верности великому князю московскому, просчитался и потерпел поражение. На примере этого образа автор показывает, что защита местных интересов толкает к измене общерусскому делу, приводит русского православного князя к выступлению против православной веры. Такое изображение князя рязанского в Сказании обусловлено всем идейным смыслом этого произведения, призывом к единению князей, к полному подчинению великому князю московскому. Идти против князя московского значит идти против всей Русской земли, против христианства. Как мы убедились при рассмотрении редакций Сказания, в его авторском тексте литовский князь был назван Ольгердом, что противоречило исторической правде: Ольгерд умер в 1377 г., а в 1380 г. великим князем литовским был егосын Ягайло. Почему же автор Сказания, как и в случае с Киприаном, исказил исторические факты? Для руского человека конца XIV — начала XV в., а особенно для москвича, имя Ольгерда было связано с воспоминаниями о его многочисленных походах на Московское княжество. Ягайло же ни разу не воевал против московского князя. За именем Ольгерда стоял целый ряд представлений о конкретных исторических событиях, в которых он выступал как грозный враг Москвы, Русской земли. Поэтому у читателя Сказания о Мамаевом побоище образ литовского князя, врага Русской земли, вступившего в союз с Мамаем, скорее мог ассоциироваться с именем Ольгерда, так как все его походы на Русь происходили незадолго до Мамаева побоища. Спустя немного времени автор художественно-публицистического произведения тем более мог позволить себе соединить двух врагов Москвы в столь важный для истории Московского княжества и всей Руси период — период битвы на Куликовом поле. Автор памятника, разумеется, произвел замену имени литовского князя не в силу того, что и у него в сознании произошло «перемещение» исторических имен, а совершенно сознательно. И татары, которые угнетали Русь со злополучного года битвы на Калке, и литовский князь, который дважды угрожал России и принес столько бедствий ее жителям, на этот раз потерпели поражение, так как с московским князем объединились почти все русские князья и биться вышел весь русский народ. Ольгерд, старый опытный полководец, о воинской хитрости, и доблести которого с уважением и даже некоторым восхищением отзывается русский летописец, в Сказании предстает обманутым и посрамленным. Эта насмешка над врагом Русской земли унижала в глазах читателя литовского князя, показывала превосходство. Руси над Литвой.4
В период становления Российского государства идея сильной княжеской власти являлась прогрессивной идеей, в какой-то мере отражавшей интересы широких народных масс. И автор Сказания, выступивший сторонником единовластия, тем самым отразил народные интересы, что свидетельствует о прогрессивности его произведения. Героический характер битвы, изображенной в Сказании, прогрессивность основной идеи памятника обусловили обращение автора к устным преданиям и легендам о Мамаевом побоище. Это обращение к фольклорным материалам объясняется и тем, что автор Сказания стремился как можно полнее осветить все события на Куликовом поле. К устным рассказам о событиях 1380 г. скорее всего восходят такие эпизоды Сказания: единоборство Пересвета с татарским богатырем, испытание примет Дмитрием Волынцем проводы русских воинов из Москвы на поле битвы, переодевание великого князя и поиски его среди убитых. Влияние устной народной поэзии на Сказание о Мамаевом побоище мы можем обнаружить и в использовании, его автором отдельных изобразительных средств, восходящих к приемам устного народного творчества. Русских воинов он постоянно сравнивает с соколами, врагов русские побивают «аки лес клоняху, аки трава от косы постилается». Фольклорные образы подвергались в Сказании книжной обработке, и в ряде случаев за этой книжной обработкой даже нельзя обнаружить первоначальной эпической основы. Но много и таких примеров, где за книжной, риторической оболочкой мы все же можем распознать эпическую основу того или иного эпизода, образа. Иногда эпическая основа, фольклорная сущность как бы вступает в борьбу с той риторической формой, которую автор Сказания пытался ей придать. В этом отношении чрезвычайно показателен традиционный образ — символ народно-эпического творчества — «битва — пир». В Сказании этот поэтический фольклорный образ переплетается с религиозным образом «смертная чаша». В. П. Адрианова-Перетц показала, что соединение фольклорного образа «битва — пир» с религиозным образом «смертная чаша» вообще характерно для древнерусской литературы. В этой связи она пишет: «Украшенное заимствованиями из Задонщины Сказание о Мамаевом побоище нередко пользуется образом битвы — пира и смерти в бою — чаши, причем сопровождает слово «чаша» то книжным эпитетом «смертная», то перенесенными из «Задонщины» — «медвяная, поведеная»[748]. Великий князь накануне боя обращается к воинам с такими словами: «Уже бо гости наши приближаются… Утре бо нам с ними пити общую чашу, межу събою поведеную, ея же, друзи мои, еще на Руси въжделеша». Начало этой цитаты построено на эпическом образе «битва — пир»: враги названы гостями, вторая же ее половина строится на религиозной символике «смертная чаша». Но эпический, народно-символический характер этого образа преобладает, и в дальнейшем, в тех случаях, когда автор снова возвращается к мотиву «битва — пир», символика библейской смертной чаши окончательно затемняется эпической окраской. После поединка Пересвета с татарским богатырем Дмитрий говорит: «Се уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша». Волынец, удерживая русских воинов от преждевременного выезда из засады, обращается к ним с такими словами: «…будетъ ваше время коли утешитися, есть вы с кем възвеселитися». В этих примерах мы видим эпический, народно-символический характер образов. Такое переплетение, смешение риторических образов с эпическими, включение их в эпизоды по своей сути эпические мы находим не только в сравнении битвы с пиром. Например, описывая зловещие предзнаменования природы перед боем средствами, заимствованными из Задонщины и фольклора, автор оканчивает это повествование такими словами: «…ждуще того дни грознаго, богом изволенаго, в нь же имать пасти трупа человечя». В какой-то мере являясь отражением фактов реальной действительности, реальных обычаев, плач великой княгини должен рассматриваться и как отражение народного, фольклорного воздействия на Сказание. И хотя автор дает этот плач в форме молитвы, все же наряду с яркой религиозной окраской мы видим в нем и отражение элементов не книжного, а живого народного плача-причитания. Это та часть плача великой княгини, где она говорит о своих детях: «…Аз бо, грешная, имею ныне две отрасли, еще млады суще, князи Василиа и князя Юриа. Егда поразить их ясное солнце с юга или ветр повееть противу запада, обоего не могутъ еще тръпети». Наиболее поэтические картины в Сказании — это те места памятника, в которых автор рисует природу. Описания природы в нем немногочисленны, но тем не менее они играют большую роль и в идейном содержании и в художественной системе произведения. Для изображения природы автор в значительной степени пользуется материалом Задонщины, но в тексте Сказания этот материал приобретает уже самостоятельное значение. Природа в Сказании символизирована, она выступает как сила, сочувствующая русским воинам. Описывая выезд русского войска из Москвы, автор говорит, что «солнце ему (Дмитрию Донскому. — Л. Д.) на въстоце ясно сиаеть, путь ему поведаеть». Эта картина природы символизирует успешный исход предстоящего сражения. Ласковое, сочувствующее «поведение» природы по отношению к русскому войску отмечается автором и в других местах Сказания. Так, когда Дмитрий, после разделения войска между несколькими князьями, идет к Коломне, то «напреди же ему солнце добре сиаеть, а по нем кроткый ветрец вееть». Автор красочно изображает поведение зверей и птиц, природу накануне боя. В какой-то мере здесь отразилась реальная действительность, но все же главная цель чисто поэтическая: передать настроение тревожности, напряженности и настороженности перед сражением. Кроме того, это описание представляет собой символическое предзнаменование предстоящего кровопролитного боя. Данный символ в письменной древнерусской литературе имеет своими истоками устную поэзию[749]. Символическая роль природы с наибольшей силой показана в рассказе об испытании примет Дмитрием Боброком Волынским. Перед боем Дмитрий Волынец приникает ухом к земле и слышит, как земля плачет «надвое»: «Едина бо сьстрана, аки некаа жена, напрасно плачущися о чадех своихь еллиньскым гласом, другаа же страна, аки некаа девица, единою възопи вельми плачевным гласом, аки в свирель некую, жалостно слышати вельми». Этот образ — одухотворение земли — окрашен человечностью, гуманностью, яркой лиричностью. Земля, на которой сейчас произойдет кровопролитная битва между русскими и татарами, горюет о гибели людей. Татарская земля, откуда пришли татары, плачет о погибели своих чад, русская земля горюет о своих детях — русских воинах, многие из которых должны пасть на поле битвы. Автор еще раз в Сказании говорит о земле, как об одухотворенном существе: «И в то время, братье, земля стонеть вельми, грозу велику подавающи на веток нолны до моря, а на запад до Дунаа; великое же то поле Куликово прегибающеся; рекы же выступаху из мест своих, яко николй же быти толиким людем на месте том». Без сомнения, образ стонущей и плачущей земли — это не просто механически употребленная поэтическая гипербола, а продуманная картина с глубоким смыслом. Земля олицетворяет собой мирный труд: ведь воины, которые сейчас начнут биться, это — простые труженики, дети земли, которую они обрабатывают и которая питает их своими плодами. И вот вместо мирного труда предстоит жестокое сражение на матери-земле, и поэтому она плачет и стонет. Уже само употребление этих слов говорит о желании автора подчеркнуть горе и страдание, постигшие людей. Окончание вышеприведенной цитаты представляет собой гиперболическое описание Куликова поля, на которое пришло огромное войско. Здесь литературный образ особенно отчетливо выступает в слиянии поэтической метафоричности с реальностью. Вышедшие из берегов реки символизируют предстоящее кровопролитие, но сам же автор переносит этот символический образ в реальный план: реки вышли из берегов благодаря огромному числу воинов, собравшихся на небольшом пространстве. Наряду с метафорическим изображением природы, в Сказании встречаются и чисто реалистические картины, создающие зрительный образ вполне реального пейзажа. Эти места в памятнике проникнуты глубоким чувством, мягкостью и лиризмом. Таково, например, описание утра в день битвы: «Приспевшу же, месяца септевриа в 8 день, великому празднику рожеству святыа богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу…» Или картина ночи накануне боя: «Осени же тогда удолжившися и деньми светлыми еще сиающи. Бысть же в ту нощ теплота велика и тихо вельми, и мраци роении явишася…» Наблюдая над спецификой изображения природы в древнерусских литературных памятниках, Д. С. Лихачев пришел к такому выводу: «Она (природа. — Л. Д.) вступает в древнерусские литературные произведения только тогда, когда она теснейшим образом связана с судьбою действующих лиц повествования, когда она оказывает на них влияние, когда она проявляется в действии: в грозе, в буре, в разливах рек, в засухе, в затмениях солнца, в явлениях комет, в темноте ночи, мешающей сражающимся, в жаре, истомляющей воинов, и т. д. и т. п. В древнерусских произведениях нет описаний бездействующей природы, нет статического литературного пейзажа, служащего фоном для повествования. В тех немногих случаях, когда природа присутствует в древнерусских произведениях, — описываются только ее изменения, ее влияние на человека, она включена в самый ход повествования»[750]. Именно в таком плане изображена природа и в Сказании о Мамаевом побоище. Она выступает в нем главным образом как активная, действенная сила, принимающая непосредственное участие в делах людей, в исторических событиях. Но вместе с тем в Сказании уже начинает намечаться и стремление дать чисто описательные картины природы. Таковы картины вечера накануне боя и утра в день битвы.. Глубокой лиричностью и художественностью проникнуты все те места памятника, которые посвящены русским воинам. При описании русского войска автор пользуется традиционными формулами воинских повестей, эпитетами, метафорами и сравнениями, взятыми из народной поэзии. Используя эти изобразительные средства, он создает яркую картину отваги, мужества и силы. Изображение боя также дается в традиционных формулах воинских повестей: «И съступишася грозно обе силы великиа, крепко бьющеся, напрасно сами себе стираху. Не токъмо оружием, нъ и от великиа тесноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бе вместитися на том поле Куликове: бе место то тесно межу Доном и Мечею. На том бо поле силнии плъци съступишася. Из них же выступали кровавый зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть труск и звук велик от копейнаго ломлениа и от мечнаго сечения, яко немощно бе сего гръкого часа зрети никако же и сего грознаго побоища». Наряду с формулами воинских повестей автор привлекает и средства народно-эпической поэзии, чтобы ярче и красочнее обрисовать бой: «Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть. Богатыри же русскыа и воеводы и удалыа люди, аки древа дубрайнаа клонятся на землю, под коньскка копыта». «И обратишася поганий и даша плещи и побегоша. Сынове же русскые, силою святого духа и помощию святых мученик Бориса и Глеба, гоняще, сечаху их, аки лес клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сынов под конскые копыта». В последней цитате мы видим соединение формулы воинской повести «даша плещи и побегоша» с образами народной эпической поэзии — сравнение битвы с земледельческими работами, и вместе с тем в это соединение проникает и элемент риторики — упоминается сила святого духа и помощь святых мучеников. Можем ли мы считать слабостью, художественной беспомощностью Обращение средневекового автора к постоянным приемам, к одним и тем же словесным образам в своем творчестве? Разумеется, нет. А. С. Орлов, анализируя постоянные формулы древнерусских воинских повестей, писал: «Однообразное повторение и незначительность видоизменения повествовательного шаблона не может, однако, свидетельствовать о скудости поэтического творчества в древней письменности»[751]. В этом отразился определенный этап художественного мышления. Формулы, общие места, выработанные в результате длительной письменной практики, наиболее ярко и образно выражали обобщенное представление о том или ином явлении. «Господствующие в средневековой русской литературе постоянные метафоры — символы подчеркивают не индивидуальное восприятие объекта автором, а тот общий подход, общую оценку, которая была свойственна определенным социальным слоям в данный исторический момент и которая опиралась на их мировоззрение, чем и упрочивалось постоянство образа»[752]. Использование автором средневекового литературного памятника постоянных формул в своем произведении было явлением традиционным, но чем талантливее и оригинальнее был автор, тем свободнее он обращался с этими формулами и общими местами, тем больше он вносил в них от себя, переосмыслял их по-своему. В этом заключалось его новаторство. На высшей ступени в этом отношении стоит такой памятник древнерусской литературы, как Слово о полку Игореве. Достаточно напомнить ставший своего рода классическим пример оригинального переосмысления автором Слова традиционного трафарета воинских повестей «стрелы летяху, аки дождь» в «итти дождю стрелами». Автор Сказания о Мамаевом побоище, разумеется не с таким талантом и силой, как автор Слова о полку Игореве, но тоже творчески осмысляет и передает формулы воинских повестей в памятнике. Прежде всего это обнаруживается, как мы уже видели, в соединении воинских формул с фольклорными образами и с элементами риторики. В рассказе о выезде из дубравы засадного полка сравнение, взятое из народно-эпического творчества, ставится рядом со сравнением риторическим, причем второй, библейский образ здесь тоже принимает эпическую фольклорную окраску: «Единомыслении же друзи выседоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодиц, ударилися на великиа стада жировины, па ту великую силу татарскую. А стязи их направлены крепкым въеводою Дмитреем Волынцем. Бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща, аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша». В традиционную воинскую формулу автор вносит несколько своих слов, которые переключают это традиционное описание в план конкретного рассказа именно о данном событии. Так, словами формулы он говорит о тесноте во время боя — это общее место, но прибавив к нему: «яко немощно бе вместитися на том поле Куликове — бе место то тесно межу Доном, и Мечею», он тем самым придает этому общему месту совершенно иное звучание. Подобного же типа переосмысление образа, взятого из народно поэтической символики, перевод его в реалистический план мы находим и во фразе, где говорится о том, что на Куликовом поле реки выступили из берегов. Таким же ярким примером творческого использования традиционных поэтических образов является и рассказ о плачущей земле. Но даже и в тех случаях, когда мы в авторском тексте встречаем почти не переработанные постоянные сравнения, метафоры и эпитеты, мы не можем считать их только шаблонами и образами, лишенными оригинальности. Будучи введены в данный памятник, эти постоянные приемы включаются в его общую образную поэтическую систему и приобретают самостоятельный характер. При описании русского войска автор приводит традиционные выражения, характерные для воинской формулы: «вооружение сияет, освещает, оно — как вода, лед, солнце, заря и т. п.»[753]. Но употреблены они им не безразлично, не применительно к войску вообще, а к войску великого князя московского. И в данном случае соединение в один образ и подбор этих традиционных выражений таковы, что ими подчеркивается красота русского войска, его могучая сила, направленная на правое дело: латы переливаются на/ солнце, как блеск воды; яловцы на шлемах воинов колеблются, как огненное пламя. Этими сравнениями создается картина яркая, светлая, жизнерадостная. Вместе с чем при помощи этих трафаретных приемов передается реальность общего вида русского войска: металлические латы воинов под солнцем во время движения войска действительно, создают впечатление колеблющихся волн, развеваемые ветром красные лоскутки, в навершиях шлемов воинов удачно сравниваются с колебанием языков пламени. Все эти образы говорят о высоком поэтическом мастерстве не только тех, кто был первым создателем их, но и тех, кто их использовал в своих произведениях, о высоком поэтическом мастерстве автора Сказания о Мамаевом побоище. Поэтической красочности автор Сказания о Мамаевом побоище в значительной степени достигает тем, что использует в своем произведении изобразительные средства Задонщины. Обращение автора Сказания к Задонщине объясняется прежде всего совпадением основной идеи этих двух памятников — их стремлением показать силу объединения всех князей русских под главенством великого князя московского. Эта идейная близость определила и совпадение более мелких деталей в обоих произведениях: в том и другом показана дружба и союз между Дмитрием и Владимиром, их внимание к Ольгердовичам, исход боя и в Задонщине и в Сказании решает засадный полк. Кроме того, влиянию Задонщины на Сказание как в авторском тексте, так и в последующих редакциях способствовала художественная специфика этих произведений: оба они являются произведениями художественного творчества. Автор Сказания не только вставлял в свой текст отрывки из Задонщины, но свободно оперировал отдельными словами, фразами и образами этого памятника древнерусской литературы. Можно думать, что он делал не выписки из письменного текста Задонщиньц а, зная его наизусть, вставлял в свой текст либо целые отрывки, не подвергая их изменению или переработке, либо отдельные фразы и слова из различных мест, объединяя их в собственные поэтические картины. Влияние Задонщины на Сказание не прекратилось и в дальнейшем. Переписчики и редакторы новых списков Сказания включали в переписываемый ими текст новые вставки из Задонщины, посвященные описанию битвы, воинства, иногда даже оговаривая, что это выписки из Задонщины. В свою очередь, в поздних списках Задонщины мы встречаем такие места, которые явно восходят к Сказанию о Мамаевом побоище.5
Многочисленность дошедших до нашего времени списков Сказаний о Мамаевом побоище свидетельствует о большом интересе к этому памятнику у средневекового читателя. Изменения, вносимые в текст Сказания его переписчиками, как мелкие, так и крупные, указывают на то, что это произведение на протяжении многих десятилетий жило активной жизнью. Мы можем проследить, как те или иные образы, эпизоды в Сказании со временем осложнялись новыми деталями, подробностями эпического характера. Посмотрим, как изменилось в нем описание татарского богатыря, противника Пересвета. В основном списке Основной редакции Сказания татарский богатырь характеризуется так: «Подобен бо бысть древнему Голиаду: пяти сажен высота его, а трех сажен ширина его». В некоторых списках Сказания различных редакций, генеалогически не связанных с Основной редакцией, слов о том, что Голиаф пяти сажен в высоту и трех сажен в ширину, нет. На основании этого можно судить, что и в авторском тексте памятника говорилось лишь о том, что татарский богатырь был подобен древнему Голиафу. Но уже в очень раннее время появилась потребность конкретизировать описание татарского богатыря, датъ более яркое определение его внешности: огромной величины по сравнению с обыкновенным видом русского воина-богатыря. В более поздний период литературной жизни Сказания о Мамаевом побоище образ татарского богатыря стал ассоциироваться у читателей и переписчиков этого произведения с былинным образом Идолища поганого. В некоторых списках мы встречаем уже такое описание противника Пересвета: «Таврул татарин приметами уподобился древнему Гольяду: высота того татарина трех сажен, а промеж очей локоть мерный» (список конца XVII в., БАН. 21. 10. 17). И уж совершенно как Идолище поганое рисуется татарский богатырь в списке XVII в. Уваровского собрания, № 802: «Трею сажень высота его, а дву сажень ширина его, межу плеч у него сажень мужа добраго, а глава его, аки пивной котел, а межу ушей у него стрела мерная, а межу очи у него, аки питии чары, а конь под ним, аки гора велия». Поскольку оба упомянутых списка относятся к XVII в., то, исходя из этого, можно предположить, что такое описание татарского богатыря в Сказании появилось под воздействием устного народного творчества в XVII в. Приведем для сопоставления описание Идолища поганого в былине:Идолищо нечестивый:
Голова у нево с пивной котел,
В плечах косая сажень,
Промеж бровми доброва мужа пядь,
Промеж ушми калена стрела [754].
6
Как мы могли убедиться, Сказание о Мамаевом побоище испытало на себе влияние устного народного творчества уже в авторском тексте и во время своей дальнейшей литературной жизни. Кроме того, само Сказание оказало влияние на фольклор и на ряд литера турных произведений древней Руси. О неослабевающем интересе к этому произведению русского читателя средних веков, XVIII и даже ХIХ в. свидетельствуют не только факты воздействия устного народного творчества на его поздние списки и самого Сказания на устное народное творчество, но и многочисленность сохранившихся до нашего времени списков этого памятника, который переписывался вплоть до XIX в. То, что от XVIII и XIX вв. до нас дошло наименьшее количество списков Сказания, отнюдь не свидетельствует об уменьшении интереса к нему в этом время. В этот период рассказ Синопсиса о битве на Куликовом поле заменил рукописные списки Сказания. Кроме того, текст Сказания в редакции Синопсиса был полностью перепечатан в подписи к лубочной картине «Мамаево побоище», выгравированной в первой половине XVIII в.[758] Причина такой популярности Сказания в широких читательских кругах на протяжении нескольких веков объясняется прежде всего тем, что оно более полно, красочно и просто, чем все остальные памятники Куликовского цикла, рассказывало о блестящей победе русских над татарами, имевшей громадное значение в истории страны. Сама тема Сказания о Мамаевом побоище — рассказ о битве на Куликовом поле, прогрессивность основной мысли произведения, близость ее к интересам трудовых масс, наличие в памятнике, несмотря на всю его риторичность, эпических в своей основе картин и эпизодов делали его в какой-то мере памятником народным.
Л. А. Дмитриев
ОБЗОР РЕДАКЦИИ СКАЗАНИЯ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ
1
Сказание о Мамаевом побоище дошло до нашего времени в большом количестве списков, которые отличаются обилием разночтений в пределах не только одной и той же редакции, но даже одного и того же вида. Это обстоятельство значительно усложняет публикацию текстов Сказания с приведением всех разночтений по всем известным спискам. Поэтому в настоящем издании публикуются тексты Основной, Летописной и Распространенной редакций по наиболее типичным для этих редакций спискам. Сказание Основной редакции печатается по списку — ГПБ, 0.IV.22, кроме того, публикуется список Основной редакции — ГИМ, собр. Забелина, № 261. Распространенная редакция печатается по списку — ГПБ, собр. Погодина, № 1414; Летописная редакция — по списку — ЛОИИ, № 362. Ввиду того, что текст различных редакций Сказания публикуется по одному списку без подведения разночтений к нему по другим спискам, то мы даем подробное описание всех списков Сказания, известных в настоящее время.2
Основная редакция Сказания о Мамаевом побоище, как об этом уже говорилось в предыдущей статье, делится на две группы, условно названные нами по основным спискам этих групп — группой «О» и группой «У». Внутри этих групп, в свою очередь, мы выделяем ряд вариантов, которые развивают путем введения дополнительных эпизодов, стилистических изменений, сокращений текст этих двух групп Основной редакции. В группу «У» входят следующие списки: БИЛ: собр. Ундольского, № 578; Музейное собр., № 3155; БАН: № 21.10.17; ГИМ: Музейное собр., № 431; собр. Барсова, № 1798 и № 1521; ГПБ: № 0.IV.342. Кроме распространенного окончания, по сравнению с группой «О», группа списков «У» характеризуется следующими особенностями: Дмитрий, узнав об измене Олега и Ольгерда, восклицает: «Суди, господи, меж ними и мною, яко и бысть и в прежний дни — и приде Исаф на брата своего Иякова Израиля, и Иаков, став на граде, и рече Исафу — Брате, бог межи мною и тобою — и ин уби его копием з города». Далее, во всех списках этой группы отмечается, что решение о посылке первой «сторожи» в поле было принято на пиру у Микулы Васильевича. В плаче великой княгини говорится о том, сколько русских было убито на Калке. Говоря боярам о своем желании биться впереди всех, великий князь не сравнивает свой поступок с эпизодом из жития Арефы. Остальные детали, отличающие группу списков «У» от группы списков «О», менее существенны. В группу «О» входят следующие списки: ГПБ: № 0.IV.22; БАН: № 21. 3. 14, № 45. 8. 199, № 45. 4. 15; ИРЛИ; № 1. 114. 16; ЛОИИ: собр. Лихачева, № 13; БИЛ: собр. Прянишникова, № 203; собр. ОИДР, № 224; ГИМ: Музейное собр., № 2450, № 3617, № 2596; собр. Барсова, № 1521; собр. Забелина, № 331; собр. Уварова, № 802. Последний список отличается от остальных списков этой группы тремя эпизодами, которые переданы в духе эпических песен (что отметил в свое время С. К. Шамбинаго): рассказ о новгородцах (в группе «О» этот эпизод отсутствует вообще), описание татарского богатыря и описание боя. Как бы промежуточными списками между группой «О» и «У» можно назвать списки, которые, совпадая во всем с типом «О», в конце содержат краткий рассказ-сообщение, о том, что великий князь вернулся на Москву и одаривает всех воинов. Это списки: ГПБ: № Q. XVII. 79 и БАН: № 17.9.9. В них говорится, что великая княгиня встречает князя такими словами: «Ныне я, господине, вижу славна тя в человецех князя Дмитрея Ивановича, аки солнцу восходящу и освещающу всю Рускую землю! А иные княгини, воевоцкие жены восплакашася горько по своих мужех — уже наше солнце зашло и зари наши потухли, уж нам своих государей не видати!» После этого сообщается, что великий князь, проводив литовских князей до Можайска, по возвращении в Москву «нача князей своих жаловати и бояр и воевод молодых, кому что достоит: иному грады, а иным власти, а иным села и поместья, а иным дары даяти. И повеле князь великий своей княгине Евдокеи и которые княгини и боярыни и воевотския жены овдовеша утешати их. А сам великий князь наипаче утешает и много им вдах злата и сребра, чтобы по своих мужех нетужили. А их мужи пострадаша за веру христову и за святыя церкви и головы своя поклали и убиени быша от безбожнаго и зловернаго царя Мамая, и вы б своих мужей поминали по вся дни даже и до смерти своея вовеки. Аминь». В списках БИЛ, Музейное собр., № 3123 и ГИМ, собр. Уварова, № 1435 в ином месте, чем в рассмотренных (после подсчета убитых на Куликовом поле), вставлен плач русских жен, взятый из Задонщины. Но в отличие от плача Задонщины, здесь, как и в списках вышеназванных, говорится об утешении и одаривании жен, мужья которых погибли на Куликовом поле. Список БИЛ, собр. ОИДР, № 236 по характеру своего окончания примыкает к группе «У», но отличается от нее тем, что в нем находится рассказ о посольстве Захария в Орду. Приводим его полностью по этому списку: «Захарии же пришедшу к царю Мамаю и обрете его на месте нарицаемем на броду, на Воронеже. И принесе ему злато от князя Димитрия Иоанновича и дары многия. Мамай же, видя дары многия, наипаче возъярився на православную веру и рече Захарии: «Захарие, не на (да)ры бо Мамай воздвигся с воиском своим, иду бо на Русь казнити улусника своего, князя Димитрия московского, дары бо все прииму воиску своему на плети». Отвещав же ему Захария: «Царю, како ты тако ведаеши, аки младыи отроча несмыслены, а не ведуще божия силы и владычия смотрения, но яко господу годе, тако и будет!» Глагола же ему Мамай: «И аще бо восхощу и аз иду попленю древний Иерусалим, не токмо что такова улуса!» Отвещав же ему Захарий: «Царю, елико господу годе, так и будет!» Слышав же Мамай и разжегся, крикнув: «Аще ли сего малаго улуса не одолею, то не возъвращуся к себе! Тебя же не имам отпустити князю твоему, но отселе будеши ми раб и дам ти имения свыше, еже еси имел у князя своего!» Видев же сие Захарий, что возвращение его твердо к великому князю, и отвеща Мамаю: «Господине царю, уже бо мя нарицаеши рабом себе и яз ти нарицаюся раб. Ныне мя отпусти бо на Русь к великому князю и исправлю ему свои речи посольския, да не забуду любви прежняго своего государя и возвращуся к тебе и буду ти верен раб. И аще сему, царю, не веруеши и пошли со мною от своих раб и будет ти вернее возвращение мое еже к тебе». Мамай же сие слышав и рад бысть сему вельми и отпусти Захарию к великому князю Димитрию Иоанновичю на Русь, и с ним отпусти в товарищах Менгирия, конюшенаго своего, да Голохаата, дворецкаго своего, да Исупа, чашника своего, да с ними 200 татаринов. Захарий же прииде до предел Рязанския земля и отпусти таем весть к великому князю о своем шествии. Егда же прииде Захария к Москве и тогда всех татар поимаша и передаша их в крепость за приставы. И поведаша татарове великому князю подлинную всее истину дому царя Мамая, что неложъно хощет итти на Русь. Тако же и Захарий поведа все великому князю, что ему случилося во Орде. Князь же великий Дмитрий Иоанновичь повеле татар тех, которыя приидоша из Орды за Захариею Тютчевым, розослати по градом и заточи всех их. Слышав же то Мамай, яко посланников его всех заточил князь великий Дмитрий Иоанновичь, наипаче возъярися яростию великою и рече: «Аще как Москву возьму, князя их убию, а тому же Захарии сам главу отсеку за его ложное слово!» О происхождении рассказа о посольстве Захария в Орду в рассматриваемом списке Основной редакции Сказания о Мамаевом побоище можно высказать два предположения: или это сокращенный пересказ повествования о Захарии, находящегося в Распространенной редакции памятника, или же перед нами более ранний текст, на основе которого позже был создан рассказ Распространенной редакции. Второе предположение менее вероятно, чем первое: некоторые фразы краткого рассказа указывают на то, что он более позднего происхождения, чем текст той редакции, в которой этот рассказ находится. Мы видим, что отдельные предложения в этом рассказе заимствованы из той части Сказания, которая посвящена описанию взаимоотношений между Олегом, Ольгердом и Мамаем. В основном тексте Сказания по окончании рассказа о их переписке мы читаем: «Не ведаху бо, что помышляюще и что се глаголюще, акы несмыслени младые дети, не ведяще божиа силы и владычня смотрениа». В кратком рассказе о посольстве Захария, порассматриваемому списку, мы читаем такое обращение Захария к Мамаю: «Царю, како ты тако ведаеши, аки младыи отроча несмыслены, а не ведуще божия силы и владычня смотрения». Не подлежит никакому сомнению, что в рассказ о посольстве Захария эта фраза могла попасть только из основного текста памятника, где она к данному рассказу никакого отношения не имеет. Далее, в том же рассказе о переписке между князьями-изменниками и Мамаем в ответе последнего мы читаем: «…нъ аще бых аз ныне хотел своею силою великою и аз бы древний Иерусалим пленил, яко же и халдеи». А в ответе Мамая Захарию говорится: «И аще бо восхощу и аз иду попленю древний Иерусалим, не токмо что такова улуса». Не подлежит сомнению, что и эти слова о Иерусалиме в рассказе о посольстве Захария по данному списку также восходят к основному тексту Сказания о Мамаевом побоище. Очевидно, краткий рассказ о посольстве Захария имел своим источником более распространенный рассказ об этом же событии и, по всей вероятности, тот текст, который мы читаем в настоящее время в Распространенной редакции Сказания. Рассказ о посольстве Захария в Орду, встречающийся лишь в одиночных списках Основной редакции, не может восходить к протографу редакции, а тем более к авторскому тексту памятника. Этот рассказ представляет собой или сокращенную обработку повести о посольстве Захария в Орду, которую мы читаем полностью в Распространенной редакции Сказания, или же для обоих рассказов — и полного и сокращенного — источником послужило какое-то устное эпическое повествование о хитроумном русском после: в Распространенной редакции рассказ о посольстве Захария сохранил свою эпичность и, вероятно, близость к тексту источника, в данном же списке Основной редакции мы имеем сокращенный, обработанный, «окниженный» пересказ устного эпического повествования. Целиком к группе «У» примыкает список ГПБ, собр. Погодина, № 1555. В нем упоминаются Исав и Иаков, нет сравнения с Арефой и т. д. Но его приходится отмечать отдельно потому, что в нем, как и в списке ОИДР, № 236, помещен рассказ о посольстве Захария, дословно совпадающий с чтением этого рассказа по списку ОИДР, № 236. Третья группа списков Основной редакции, во главе которой как наиболее полный и исправный список должен быть поставлен список ГПБ, собр. Михайловского, Q.509, характеризуется следующими отличительными особенностями: после слов о смиреномудрии Дмитрия нет фразы «О таковых бо патерик рече…» Выпущена первая молитва великого князя. Нет сравнения Владимира с Евстафием Плакидой во фразе великого князя: «Гнездо есмя князя Владимира Киевскаго…» В ответе собравшихся к Дмитрию князей и бояр о готовности биться с врагом совершенно нет религиозно-морализирующих рассуждений. Приведем для сравнения чтение этого места по списку 0.IV.22 и списку собрания Михайловского, Q.509.Список O.IV.22
«Аз же, братие, за веру христову хощу пострадати даже и до смерти». Они же ему реша вси купно, аки единеми усты: «Въистинну еси, государь, съвръшил закон божий и исплънил еси евангельскую заповедь, рече бо господь: «Аще кто постражет имени моего ради, то в будущей век сторицею въсприиметь жывот вечный». И мы, государь, днесь готови есмя умрети с тобою и главы своя положыти за святую веру христианскую и за твою великую обиду».Список Михайловского, Q.509
«Аз же с вами, братие, хощу пострадати за православную веру и главу свою положити». Князь же Владимер Андреевичъ и вси князи рустии и воеводы глаголаша: «Мы с тобою готовы умрети и главы своя положити за тя и за твою великую обиду».Иначе в третьей группе читается фраза о сборе войск на Москве: «…Тут же, братие, на Москве по всем улицам стук стучит и гремит от златых доспехов и от гремячих цепей, силно бо войско великаго князя Дмитрия Ивановича — не токмо что во дворех, но и дале, около Москвы, не вместитися силы». Нет слов Сергия о готовящихся русским воинам венцах. Но пропуск этой фразы — позднее сокращение. Ниже в этой группе списков в картине, описывающей настроение воинов перед боем, мы читаем такие слова: «(русские воины) процьветоша радующеся, чающе съвръшенаго оного обетованиа, прекрасных венцов, о них же поведа великому князю преподобный игумен Сергий». Этот пример свидетельствует о том, что ряд других сокращений, характерных для данного варианта Основной редакции, — явление более позднее, а не отражение чтения авторского текста памятника. При описании выезда из Москвы про белозерских князей говорится, что они поехали Коломенской дорогой мимо Симонова монастыря. Княгиня смотрит из окна на отъезжающих и видит «великого князя Дмитрея Ивановича, грядуща лугом подли Москвы-реки». Нет поименного перечисления гостей сурожан, сказано лишь, что их было десять. При уряжении полков на Коломне сообщаемся, что Микула Васильевич, Тимофей Волуевич и Иван Родионович Квашня — воеводы сторожевого полка. Не перечислены поименно воины из третьей «сторожи». Говорится, что Олег рязанский, разгневанный на своих бояр за то, что они ему не сказали вовремя о решении Дмитрия идти против Мамая, велит казнить их. По этой группе списков, Ольгердовичи соединяются в Брянске и оттуда вместе идут на Коломну. При встрече с великим князем они «охапися и целоваху друг друга со слезами». Перед описанием перехода через Дон сообщается о подсчете всех сил и о приезде на помощь новгородцев: «Дмитрей Иванович повеле воем своим Дон возитися и повеле войско свое все исчести. Князь же Феодор Семенович Висковатой, московской большей боярин, говорит великому князю Дмитрию Ивановичу: «У тебя, государя, у великого князя Дмитрия Ивановича, в полку, в болшем войска 70 000». Правыя же руки говорит брат его, князь Володимер Андреевич: «У меня в полку 8 000». Левыя же руки воевода, князь Констянтин Брянской: «У меня, государь, в полку 200 000». Сторожевого полку воевода Микула Васильевич, да Тимофей Волуевич, Иван Родионович Квашня, говорит: — «У нас, государь, в полку тритцать четыре тысящи». Передового же полку воевода, князь Дмитрей Всеволодович Холмецкой, говорит: «У меня, государь, в полку 25 тысяч, да большей с (та) тьи и дворян и выборных голов 20 тысяч». А с литовскими князи Олигердовичи пришло силы 30 000. Того же дни приехали из Новагорода посадники Яков Иванъв сын Зельзин, да Тимофей Констянтинович Микулин к великому князю Дмитрию Ивановичю на помощь, а с ними прииде навгороцкие силы 30 000 князей и бояр и всяких людей. Рад же бысть великий княз Дмитрей Иванович и биша челом посадником и целоваше их с радостию: «Воистинну есть дети Авраамли, яко велицей беде мне есте пособницы!» При испытании примет Волынец никаких религиозных наставлений великому князю не делает. Так же, как и в группе «У», нет слов великого князя об Арефе. Немного иначе в этой группе начинается описание боя: «И сступишася крепко биющеся, не токмо оружием биющеся, но сами меж себя разбивахуся. Князь же великий Дмитрей Иванович не терпя видети кровопролития человеческа то и своим большим полком надвигнуша на поганыя, оприч князя Володимерава полку». На вопрос князя Владимира Андреевича: «Кто видел великого князя во время боя?» — сначала отвечает Борис углецкий, затем князь Михайло Иванович и, наконец, Стефан Новосильский. Федор Сабур и Григорий Холопищев названы боярскими сыновьями. Иначе рассказывается эпизод, повествующий об объезде великим князем поля боя: «Князь же великий наехал, лежат побито восмь князей белозерских, да углицкой князь Роман Давыдович, да четыре сына его: Иван да Володимер, Святослав да Яков Романович вкупе лежат на едином месте… и поехав и наехав убита Михайла Васильевича да пяти князей ерославских, да четырех князей дорогобужных, по тех лежит князь Глеб Иванович брянской, да Тимофей Волуевич. Над ними же лежит дворецкой ево Иван Кожухов — ссечен в части. Над ними же князь великии став, нача плакатися и рече… Выехав на иное место и виде убита наперьсника своего Михайла Андреевича брянскаго, да твердаго своего сторожа Семена Мелика и рече… И ехав на иное место и виде убита троицкаго старца Пересвета с печенегомвместе лежат и рече… И оттоле поехав и наехав убита Ивана Родионовича Квашню да Ондрея Черниговича. Княз же Владимер Андреевич нача плаката и поведати великому князю: «Гонитеся четыре татарина с мечи, но божиею милостию той Иван Родионович Квашнин да Ондрей Черкизович увидев и прогнав скоро сняся с ними з безбожными и главы своя за меня поклали, аз же от них спасохся». И повеле телеса подняти и нарядити в белыя отласы и положить во гробех и отслати в вотчину их к женам и детем их». Ниже еще раз говорится, что тела убитых князей, бояр и дворян повезли с поля боя в их отчины. О гибели Мамая сообщается кратко: «…а поганых побито восмь сот тысяч, только безбожный царь Мамай с четырмя ордынскими князи убежали в Орду и тамо убиен бысть от своих». Олег рязанский, узнав о победе Дмитрия, «живот свой зле скончав». Окончание представляет собой краткое сообщение о том, что Дмитрий вернулся в великой славе на Москву и что он одарил всех воинов и вдов. Мы видим, что текст этого варианта Основной редакции Сказания в ряде случаев сокращается за счет выпуска религиозно-риторических сравнений, отступлений автора, молитв великого князя. О том, что это более поздние сокращения, красноречивее всего свидетельствует фраза с пророчеством Сергия о готовящихся русским воинам венцах. Наряду с этим данный вариант рассматриваемой редакции Сказания характерен тем, что в его текст включен ряд новых подробностей, делающих рассказ более увлекательным. Вставка этих эпизодов — явление позднее, о чем свидетельствует их параллелизм имеющимся уже в тексте эпизодам и то, что они расширяют такие места памятника, которые были в первоначальном тексте. К таким поздним дополнениям текста должны быть отнесены слова о том, что Олег рязанский, узнав о победе Дмитрия, умер: очевидно, это было сочинено под влиянием рассказа о плачевной судьбе Мамая и потому, что в основном тексте памятника рязанский князь сравнивался со Святополком. Под влиянием рассказа основного текста памятника об уряжении полков на Коломне и о подсчете убитых после боя в рассматриваемом варианте сочинен рассказ о подсчете войск перед переправой через Дон. Введением явно поздних подробностей расширен рассказ об объезде великим князем поля боя после битвы. В третью группу Основной редакции входят следующие списки: ГПБ: собр. Михайловского, № Q.509; поступление 1929 г., № 933; собр. Погодина, № 1595; № 0.XV.31; ИРЛИ: № 1.114.89; ГИМ: собр. Забелина, № 476 и № 440; собр. Барсова, № 2403. Список ГПБ, № 0.XV.31 интересен тем, что эпизод с Ольгердовичами перерабатывается так, что Андрей оказывается сыном Олега рязанского, а Дмитрий — сыном Ольгерда. Переработка эта явно поздняя и, вероятно, является особенностью только данного списка. Переписчик этого списка и был, должно быть, автором переделки. Четвертую группу списков Основной редакции С. К. Шамбинаго назвал Печатной, так как часть списков из этой группы была напечатана И. Снегиревым в 1838 г. (первая публикация Сказания о Мамаевом побоище). Главное отличие Печатной группы Основной редакции Сказания заключается в наибольшем количестве вставок в ней из Задонщины, чем в остальных списках Сказания. Кроме этой особенности, Печатная группа характеризуется такими признаками: при рассказе о рвущихся в бой воинах из засадного полка говорится, что каждый из них видит, как гибнут или его дети, или родители, или братья и близкие друзья. Рассказ Стефана Новосильцева усложнен рядом подробностей. Приводим чтение его по списку ГПБ, F.IV.228: «…аз видех его (великого князя) пред твоим приездом пеша по побоищу ходяща и уязвлена вельми, и еще ему стужают четыре татарина. Аз же бихся с татарином и божиею помощию побих его борзо и погнахся за теми, иже стужают вельми великому князю, но не мощно бе гнатися: не можаше бо конь борзо итти во трупе человеческом, едва сугоних татарина и убих. От него же ззади приехав изнависть три их на мя нападоша. И много ми стужаху, по милости божий едва от них отбихся. Третий же побеже, аз же гнахся и за тем. Узрев же иныя татарове наехаша на мя, и многи ми стужиша и раны многи мне крепко воздаша, от них же пострадах и едва от них избых — сорвахся с коня и во трубу (трупу. — Л. Д.) пребых дондеже приспел еси ты. Аз чаю, яко жив есть великий князь, но во трупу мертвом. И рече ему князь Владимер: «Истинно есть, брате Стефане, видение твое!» Печатная группа имеет особого вида окончание: рассказывается о богатой добыче, захваченной русскими, о том, что слава русская прошла по всей земле. Эта часть заимствована из Задонщины, и к ней прибавляется фраза о величии русской земли и Москвы: «Того ради воздадим хвалу земли Руской! Которыя град глава всем градом? Был Володимер и Ростов, ныне же глава всем градом славный град Москва!» Мы дали чтение этого места по списку ГПБ, Q.XV.70. Близко ему окончание в следующих списках Печатной группы: Список Тимковского, опубликованный Снегиревым; ГПБ: собр. Погодина, № 1626; собр. Помяловского, № 124; собр. Тиханова, № 205; БАН: № 16.17.22. В некоторых списках Печатной группы к такому же окончанию добавлен короткий рассказ о возвращении великого князя в Москву. В нем говорится, что Олег рязанский приказал по пути московских войск разметать мосты, а когда Дмитрий вошел в его землю, то он сбежал из своего княжества в «Остров город великий» и жил там два года. Само окончание читается так: «Князь же великий Дмитрий Иванович з братом своим со князем Володимером и со оставшими князи и воеводы и с воинством приидоша к Москве дал бог здрав. И сретоша их аръхимариты и игумены и протопопы и весь священический чин со кресты и чюдотворными иконами. Потом же князи и боляре и весь народ, таже и великая княгиня Евдокея со своими детми и с протчими княгинями и з бояринами вси единогласно славу возсылающе богу, избавлишаго их от напрасного Мамаевого нахождения. И великому князю и брату его, князю Владимеру Андреевичю, честь воздающе, яко победителем, тако же и протчим князем и боляром и всему воинству честь воздающе по достоянию… А прииде великий князь к Москве лета 6889-го октября в 10 день и распусти воя в домы их». Мы дали окончание по списку БАН, 16.13.2. Такое же окончание в списке ГПБ, F.IV.228. К Печатной группе С. К. Шамбинаго относил и список ГПБ, собр. ОЛДП, F.50. Действительно, во многих отношениях этот список подходит под характеристику Печатной группы, но в нем имеется и ряд отличий, которые заставляют рассматривать его особо. Прежде всего в этом списке ни разу не назван по имени митрополит Киприан, хотя все места, где он упоминается, сохранены. Один раз, при первом упоминании, митрополит назван Макарием. Очень кратко говорится о посольстве Захария в Орду. Это иной рассказ, чем в списке ОИДР, № 236, но, очевидно, и здесь мы имеем более позднюю вставку, представляющую собой еще более сжатый пересказ этого эпизода из Распространенной редакции Сказания: «Той же прииде ко царю Мамаю и посланное с ним злато даде царю. Он же приим е ни мало уклонися на моление их. Посланных же отсла безделны. Сам же гневом, яко огнем разгарашеся на христианскую веру. Посланник же возвратишася восвояси, поведающе сие великому князю». Как и в группе списков Михайловского, Q.509, в Печатной группе не названы поименно гости сурожане, но в отличие от той группы упомянуто первое имя — Василий Капица. Во всех списках Печатной группы вставлена из Задонщины фраза о сборах новгородцев для оказания помощи великому князю. В списке ОЛДП, F.50 этой вставки нет. Все это препятствует включению списка ОЛДП, F.50 в Печатную группу. Отдельно приходится характеризовать и список Основной редакции ГИМ, собр. Уварова, № 999а. Упоминание в нем Исава и Иакова приближает его к группе «У», но окончание списка — краткий рассказ об обратном возвращении великого князя — скорее приближает его к группе списков Михайловского, Q.509. Вместе с тем, в этом списке есть места, присущие только ему. Так, только в этом списке мы читаем такое окончание рассказа об испытании примет Дмитрием Волынцем: «Еще же Волынец рече великому князю Дмитрею Ивановичю примету свою: «Аще ли, государь, западному своему полку напустити по моему велению, то мы побьем. Аще, государь, без моего веления станут на пути, то всех нас побьют. Много тех боев примета есть — неложно тебе, государю, поведаю словеса сия». Князь великий Дмитрей Ивановичь заповеда брату своему, князю Владимеру Андреевичи?: «Бога ради и для наших родителей по Волынцове заповеди сотвори. Аще хотя увидиши меня, брата своего, убиенна, никако же моги повеления его преслушати. Меня тебе не отняти, только бог случит мне убиену быти. И клятвою его укрепи — аще ли не тако сотворити, да не будеши от меня прощен». Только в этом списке в рассказе о встрече великого князя имеется такой эпизод: «Гости же сурожене и вси людие черные встретиша великого князя Дмитрея Ивановича московского и всеа Русии в Коломенском со златыми, и с собольми, и с хлебом. И воскликнувше вси: «Многолетствуй государь на своей земле Руской и на Резанской! Великому князю Дмитрию Ивановичю московскому и всеа Русии много лет, будить государь нашь здрав и счаслив и многодетен на своей вотчине, на земле своей, на Москве и на всей земле Руской и на Резанской!» Рассказ о решении переходить через Дон читается в этом списке так: «…Здеся ли паки пребудем или Дон перевеземся? И вздумаша ему бояре его: «Стой государь о Дону — коли твоя сила изымет и ты Дон возися, а не будет нашей силы и в кою пору царь Мамай станет к нам за Дон возитися, а мы в ту пору скрыемся!» И рекуще же литовския князи Ольгирдовичи: «Аще ли хощеши крепкаго войска своего, то повели своим Дон возитися»…» Как мы увидим ниже, в Забелинском варианте Основной редакции Сказания эпизод, рассказывающий о переправе через Дон, еще распространеннее и имеет резко выраженную антибоярскую окраску. Необходимо также остановиться на характеристике списка Основной редакции БИЛ, собр. Румянцева, № 378. (Близок по чтению к этому списку и список ГИМ, собр. Уварова, № 1831). Этот список отличается от остальных групп первой редакции некоторыми незначительными деталями. А именно: говорится, что «проводу деюще» на Москве Евдокия «и иных 23 володимерских княгини». Боброк назван «волховидцем». О Стефане Новосильском сказано: «юн же юноша, некто Стефан, новосильских князей…» В этом списке помещен плач русских жен, заимствованный из Задонщины: «И возопили бяще птицы жалостныя песнии, и припахнули нам от быстрово Дону поломянныя вести, и все восплакалися кнеини и боярони и воеводцкие жены о своих государех избиенных. Воеводина жена Микулы Василевича, Марья, рано плакашеся у Москвы града на забаролех аркучи: «Доне, ты Доне, река славная и быстрая, прорыла еси горы каменныя, течеши, Доне, в землю Половецкую! Прилелей ко мне моего государя Микулу Васильевича!» А Тимофеева жена Волуевича, Федосья, да Дмитреева жена Воложскаго, Марья, тако же плакашесь, аркучи к себе: «Уж нам веселие наше пониче в славъном граде, в каменной Москве, уже ни видим государей своих во своих животех!» Ондреева жена, Марья, да Михайлова жена, Ксения, рано плакашеся: «Се убо нам обоим сонце пониче в славном граде Москве! Припахнули нам с быстрова Дону поломянные вести». Но с великою победою совседоша удальцы з борзых коней своих на суженое место, на поле Куликово, за быстрым Доном рекою, Диво кличет в Руской земли саблями татарьскими. И щурове рано возлетели и воспели жалостныя песни у Коломны града под заборолами на воскресение христово, на вечерню в 26 день сентября на память святого апостола евангелиста Иоанна Богослова. То ти не щурове возлетели, рано восплескалися жены и коломенския у Коломны града на заборолех о избиенных, смотрячи на быструю реку, на славную Москву, аркучи жалостно: «Москва, еси Москва, река быстрая, почему еси залелувяла мужии наших от нас в землю Половецкую!» И глаголющи с великим плачем: «Можеши ли, государь князь великий Димитрий Ивановичь, веслы Непр реку запрудити, а Дон реку трупы татарскими запрудити? Замкни, князь великий Дмитрей Ивановичь, Оке реке ворота, чтобы потом к нам поганий татаровя на Рускую землю не ездили, а нас не квелили по своих государех, а детей бы наших сиротством не скитались без своих отцев. Уже бо мужии наших рать прибила за рекою за быстрым Доном на поле Куликове, на речке на Непрядве, на их суженом месте, за святыя церкви и за землю Рускую, и за веру крестьянскую, и за твою великую обиду, за ласкова государя, за великаго князя московского, за Дмитрея Ивановича, и за вся жены и дети… И ты, государь князь великий Димитрий Ивановичь, нашим государем достойную памят твори и в книгах соборных пиши памяти ради руским сыновом, а детий наших, государь, по отечеству их пожалуй впредь!» Сия убо оставим, на первое возвратимся. Сие убо списание изложение Софония иерея резанца великому князю Димитрию Ивановичю, и брату его, князю Владимеру Андреевичю, и всем русским князем православным, и воеводам местным, и молодым людем, и всему православному кристьянству на похвалу и на память, како победи и одоле поганого царя Мамая на Дону и князи его и уланы и упаты и вся изби, супротивныя полки одоле…» Этот отрывок интересен тем, что в нем совершенно определенно автором Задонщины назван Софоний рязанец. Кроме того, слова о том, что весь этот отрывок выписан из произведения Софония, убедительно свидетельствуют о самостоятельном характере Задонщины и о том, что переписчики Сказания делали из нее вставки в переписываемый ими текст помимо тех вставок из Задонщины, которые уже были в авторском тексте Сказания. Так же характерно только для рассматриваемого списка и окончание Сказания. Последние слова этого окончания с ярко выраженной риторичностью стилистически близки к риторическому вступлению начала памятника: «А сам князь великий Димитрий Ивановичъ з братом своим со князем Владимером Андреевичем, и со всеми князи и бояры и со оставшимися крестьянъ! возвратишася на свою отчину, на великое княжение, во град свой, в каменную Москву, с великою победою, воздающе хвалу вседержителю богу человеколюбцу и его пречистой богоматере, молебнице о роду крестьянском, и святым страстотерпцем, руским князем, сродником своим Борису и Глебу, и заступнику града сего Москве — чюдотворцу рускому Петру митрополиту, и пособнику и вооружителю, отцу своему — игумену Сергию. Их же молитвами да сподобимся улучити божию милость на похвалу Рустеи земли и в последние роды и на посрамление и уничтожение суровым сыроядцем измаиловичем и еллином безбожным и печенегом и поганым татаром. Да не будет рука их высока! Яко же пророк Давид рече: «И потребишась во Аендоре, сиречь во безделицах, за их гордость и высокоумие и сеть их сокрушися, а сынове рустии спасешася изъбавлени быхом от злых сыроядьцев и помощ наша во имя господне, сотворишаго небо и землю. Аминь!» Последний вариант Основной редакции Сказания, текст которого печатается в настоящем издании, отличается двумя вставными эпизодами, которых в остальных вариантах Основной редакции нет, расширением дополнительными подробностями двух эпизодов, имеющихся и в других вариантах этой редакции, а также более мелкими деталями. Этот вариант Основной редакции Сказания представлен тремя списками: ГИМ: собр. Забелина, № 261; Епархиальное собрание, № 967; БИЛ: собр. Ундольского, № 772. Два последних списка чрезвычайно дефектны: первый неполный — нет значительной части второй половины текста, второй имеет значительные пропуски и искажения внутри текста на всем его протяжении. Текст списка ГИМ, собр. Забелина, № 261, открытый М. Н. Тихомировым, сводный: его начало заимствовано из Летописной повести, внутри вставлен отрывок из Сказания в редакции Синопсиса. Но соединение этих различных текстов чисто механическое (отрывок из Синопсиса, например, вставлен в середину неоконченной фразы— перед текстом открывка из Синопсиса фраза обрывается на полуслове, а после этого отрывка идет следующее слово оборванной фразы), поэтому отделить эти вставки от основного текста не представляет никакой трудности. Отметим отличительные признаки этого варианта Основной редакции Сказания. В рассказе о переписке между Олегом и Ольгердом во фразу о тайных помыслах этих князей вставлены такие слова: «Егда услышит князь Дмитрей московский царево имя и нашю присягу к нему, то побежит с Москвы от лица сильнаго царя Мамая да и от нас в Великий Новгород или на Двину к морю, но и там его именем царевым возмут, аки птицу из гнезда». Большой самостоятельный эпизод в этом варианте представляет собой рассказ о том, как великий князь узнает о нахождении Мамая. Этот эпизод, без сомнения, более позднего происхождения, чем текст, в который он вставлен, что указывает на позднее происхождение данного варианта Основной редакции. Такое предположение убедительно подтверждается текстологическим анализом. После названного эпизода идет рассказ о приходе послов Олега и Ольгерда к Мамаю, перед ним вставлена такая фраза: «Не ведый же (Дмитрий) совещаста на него ближнии его совет зол». Эта фраза продолжает собой рассказ об измене Олега и Ольгерда, как и в остальных вариантах Основной редакции, но в рассматриваемом варианте она оторвана от повествования об изменниках, так как введен рассказ об извещении великого князя. После рассказа о послах к Мамаю и о их возвращении к своим князьям во всех вариантах Основной редакции сообщается, что Дмитрий узнает о нахождении Мамая, молится перед иконой и посылает к брату и ко всем князьям приказание явиться срочно в Москву. Затем говорится о приезде в Москву брата великого князя, Владимира Андреевича. Точно в такой же последовательности идут эпизоды и в рассматриваемом варианте Основной редакции, что явно противоречит вставному рассказу об извещении великого князя московского о походе Мамая на Русь. Ведь в нем говорится, что у великого князя был пир в честь брата, т. е. подразумевается, что Владимир Андреевич находился в это время в Москве, а кроме того смысл этого рассказа заключается в том, чтобы показать, как великий князь узнал о нахождении Мамая. Таким образом, совершенно не нужно снова рассказывать о том, что великий князь узнает о походе Мамая на Русь после рассказа о результатах посольства Олега и Ольгерда к Мамаю. Это повторение объясняется только тем, что оно восходит к тексту, где специального рассказа об извещении о нахождении Мамая не было. Рассказ этот — более поздняя вставка в основной текст. Как и в группе «У», в рассматриваемом списке во фразе, произнесенной великим князем после того, как он узнал об измене Олега и Ольгерда, упоминаются Исав и Иаков. К словам о том, что великий князь разослал гонцов по всем своим городам, прибавлено — «и в Великий Новгород». Весть о том, что приближаются татары в то время, когда Дмитрий был у Сергия, пришла от Климента «старого поляника». Сергий, предсказывая Дмитрию Донскому победу, говорит, что его, великого князя, ранят «копием под левую пазуху, но не к смерти будет ти». Как и в группе «О», рассказывается о воинской доблести и известности Пересвета и Осляби. Говорится, сколько с каким князем идет силы к Коломне и какой дорогой. Как и в группе «У», в плаче великой княгини упоминается число убитых на Калке. В этом варианте иначе читаются имена двух гостей-сурожан: вместо Козьма Коверя — Козьма Ховрин, а вместо Семена Онтонова — Онтон Верблюзин. После рассказа о переправе через Оку приводится подсчет всей силы; такой же эпизод мы встречаем в группе списков Михайловского, Q.509, где он идет после рассказа о переправе через Дон. Рассказ об Ольгердовичах в этом варианте Основной редакции еще теснее связан с именем Ольгерда. Ольгерд остановился у Одоева в ожидании результатов столкновения между Дмитрием и Мамаем. В это время «гонець пригонил к Ольгерду литовскому от земли Литовские», он привез Ольгерду весть о том, что его дети пошли на помощь московскому князю: «что поидоша его дети на помош великому князю московскому Дмитрию Ивановичю. И они како советовали промеж себя два брата, князь Андрей да князь Дмитрей. Глагол же их таков бысть…» После этого следует рассказ об Ольгердовичах, вслед за которым идет продолжение рассказа об Ольгерде в связи с рассказом о его детях: «Слышав же Ольгерд от вестника своего и разслушав посланные книги от своих доброхотов, что его чада пошли к великому князю на помощь. С того же Ольгерд, добре пробудився и помыслиша себе тако: «К кому аз пойду на помощ? Ко царю пошол бых — ино ми уже пути несть от великого князя. Аще ли пойду к великому князю, но уже оба сына моя напреде мене у него есть. Но (не. — Л. Д.) вем, что сотворити ныне?» И глаголаше к нему ближнии его приятели: «Преж сего времени сице бысть — сыны отца на бою головы свои кладут, а сии тож творят твои два сына. Аще ли уже убють их, то ты сам спасешися в своей земли Литовской и их грады завладееши. Аще ли поидеши к великому князю, то тамо убиен будеши от царя Мамая. По предреченным книгам посланным, что бо восприемлеши? Аще ли царь Мамай одолеет московского князя и без тобя — отговорисся, что ти дороги князь великии поотнимал, а к своей земли со всею силою выехал вон». Слышав же Ольгерд литовский от своих панов речь такову и полюби словесе их и глаголаша слово от уст своих: «Помози, господи, детем моим, а не Мамаю!». «Этот рассказ об Ольгерде, так же как и рассказ об извещении великого князя, свидетельствует о позднем происхождении рассматриваемого варианта Основной редакции Сказания. Предположение о том, что вся эта переработка рассказа об Ольгерде и Ольгердовичах — явление более позднее, подтверждается текстологическими наблюдениями. Часть рассказа об Ольгерде и Ольгердовичах, повествующая о переговорах детей Ольгерда и о их приезде к Дмитрию, в рассматриваемом варианте окончивается такими словами: «(Ольгердовичи) приспеша ж на Дон борзо, наехаша великого князя Дмитрия Ивановича». После этой фразы идет приведенное нами окончание рассказа об Ольгерде. Затем мы читаем следующее: «И князь великий глаголаше брату своему, князю Владимеру: «Видиши ли, брате, дети отца остависта, а к нам приидоша!» Угониша великого князя об сю страну Дону, на месте, на Черном на Березаи. И поклонишься литовские князи великому князю московскому…»
Прежде всего мы видим, что рассказ об Ольгердовичах в рассматриваемом варианте оказывается как бы разорванным вставкой об Ольгерде, что уже само по себе указывает на ее более поздний характер. Но кроме того, из-за этой вставки дважды говорится о приходе Ольгердовичей на Дон к московскому князю: сначала перед вставкой об Ольгерде и затем после нее. Такая неорганизованность и логическая шероховатость текста могла произойти лишь в случае введения в основной текст новых эпизодов, построенных на поэтическом развитии тех или иных эпизодов основного текста. То же самое мы можем сказать и о рассказе про переправу через Дон в данном варианте Основной редакции: «Князь же великий нача думати з братом своим со князем Володимером Андреевичем и с литовскими новонареченною братиею и с воеводами, глаголаше: «Братия моя милая — князи и бояре — думайте: зде ли: паки пребудем или за Дон перевеземся?» И рекоша ему бояре московские: «Предадим живот свои смерти на сей стране Дону!» И кликнуша Ольгердовичи от горести сердца своего: «Не слушай, княже великий, крамолников московских, поедь за Дон реку — аще ша страх не дерзнеши желания не получиши, ни славного имени вовеки!» Сами ж оба брата удариша по конем своим и побредоша за Дон реку и вся сила их за ними, глаголюще великому князю Дмитрию Ивановичю: «Хоще ли, княже, крепкаго сего войска — повели возитися за Дон реку: аще на страх не дерзнеши желания не получити, ни славного имени вовеки! То ни един не помышляет въспят от великия силы царя Мамая…». Собственно, перед нами два окончания в рассказе о переправе через Дон: первое характерно только для этого варианта, второе — окончание рассказа о переправе через Дон основного текста. Казалось бы, после рассказа о споре — переезжать Дон или не переезжать и слов Ольгердовичей — «поедь за Дон реку» должна была бы идти фраза о том, что великий князь приказал всем переправляться через Дон, однако, мы видим, что Ольгердовичи снова обращаются к великому князю с призывом переправиться через реку. Это является подтверждением позднего соединения различных, текстов. Лишним подтверждением того, что усложненный рассказ о переправе через Дон является поздней переделкой этого, эпизода который в первоначальном виде предстает в чтении остальных, вариантов Основной редакции, служит такая деталь: автор этой переработки дважды рядом повторяет одно и то же предложение: «аще на страх не дерзнеши желания не получиши, ни славнаго имени вовеки!». Чрезвычайный интерес в этом варианте Основной редакции представляет перечисление людей, видевших великого князя во время боя. Князь Владимир Андреевич опрашивает воинов — не видел ли кто-нибудь из них Дмитрия? Это место здесь читается так: «…реша ему первый самовидец Юрка сапожник… вторый самовидец Васюк Сухоборец… третий же рече Сенька Быков… четвертый же рече Гридя Хрулец…» и уж после них, как обычно, — Стефан Новосильцев (здесь Степан Новоселцов). Академик М. Н. Тихомиров пишет по поводу этого места Забелинского варианта: «Перед нами имена безвестных героев Куликовской битвы, а в их числе ремесленник— сапожник. Нельзя лучше представить себе всенародность ополчения, бившегося с татарами на Куликовом поле, чем назвав эти имена».[759] Конец рассматриваемого варианта Основной редакции такой же, как и в группе «У». Мы видим, что большинство эпизодов, включенных в этот вариант Основной редакции Сказания, — явление позднее. Характер их наводит на мысль, что они имеют в своей основе какие-то устные предания, которые, (в свою очередь, были созданы на материале реальных исторических фактов. К числу таких устных преданий может относиться и перечисление «самовидцев» великого князя… Но также можно предполагать, что в данном случае нашло отражение чтение первоначального, авторского текста произведения. Несмотря на то, что текстологические наблюдения над рядом эпизодов данного варианта свидетельствуют о их позднем происхождении, мы имеем все основания утверждать, что в этом варианте отразились и такие особенности первоначального текста, которые в остальных вариантах Основной редакции дошли до нас в более позднем прочтении. Наиболее красноречиво свидетельствует об этом архаическое чтение имен гостей-сурожан именно в этом варианте Основной редакции. Несомненную ценность рассматриваемого списка Основной редакции Сказания представляет его демократический характер. Это проявилось в перечислении имен «самовидцев» великого князя московского — людей из народа, в отношении автора к московским боярам, когда он рассказывает о переправе через Дон, во введении им в Сказание ряда эпических мотивов — пир у великого князя, рассказ об Андрее Попове сыне Семенове, отдельные фразы и сравнения.
3
Мы не будем останавливаться на характеристике тех признаков Распространенной редакции Сказания о Мамаевом побоище, которые отличают ее от Основной, — об этом было кратко сказано раньше. В основную группу Распространенной редакции Сказания входят следующие списки: БИЛ: собр. Тихонравова, № 230, № 238 и № 337; Рогожское собр., № 183; Музейное собр., № 2527; ГПБ: Соловецкое собр., № 989/879; собр. Погодина, № 1414; Эрмитажное собр., № 526; № Q.XVIL223; № Q.IV.151; собр. Титова, № 1121; ГИМ: Музейное собр., № 2990. Часть списков этой редакции может быть выделена в отдельную группу, составляющую особый вид Распространенной редакции. В этой группе иначе, чем в остальных, дается эпизод, повествующий о битве Пересвета с татарином. Сначала, как и во всех редакциях, рассказывается, что с татарином бьется Пересвет, однако, этот рассказ более подробен: и Пересвет и татарин бьются на конях, но кони их падают мертвыми, тогда они схватываются врукопашную, и Пересвет одолевает татарина, при этом прибавляется, что риза Пересвета покрыла татарина — символ того, что одолеют русские. После гибели Пересвета из русских полков выезжает Ослябя и один начинает побивать татар. К этой группе относятся списки — ГПБ: № Q.IV.374; № Q.IV.354; БИЛ: Музейное собр., № 435; ЛОИИ: собр. Археографической комиссии, № 45. В списке ГПБ, Q.IV.354 весь рассказ о единоборстве Пересвета еще сильнее, чем обычно, связан с монастырем Сергия. Приводим текст этого места по данному списку, представляющий собой, без сомнения, позднюю легенду: «…токмо ударишася крепко, яко невозмогоша их кони на себе держати, но сразиша их кони их вместо и падше умроша. Они же вставше и схватишася под пазухи, оба ударишася о землю и ту оба скончася — не токмо Пересвет, но и печенег все разбросившеся лежат, сам же весь цел. В то время преподобный, премилостивый Сергий посла на Троицкую колокольню старца видения ради — како случися православным князем з безбожными агаряны. Старец же Никон шед на колокольню и виде на поле Куликове Пересвета лежаща с печенегом, и виде пересветову ризу, лежащую на печенеге. Старец же шед поведа преподобному Сергию: «Видел, господине отче, на поле Куликове Пересвет и печенег оба лежаща мерътвы, а пересветова риза на печенеге лежащу». Преподобный же начал молитися и от сего мнози разумевше, яко верх великого князя будет». Несколько списков Распространенной редакции составляют группу, которая образовалась путем включения в нее эпизодов, характерных для Забелинского варианта Основной редакции (рассказ о пире у великого князя и об Андрее Попове, рассказ о вещем сне одного из советников цареградского царя и т. п.). В различных списках этой группы названные эпизоды встречаются неравномерно — в некоторых списках они находятся полностью, в других — только часть из них. К этой группе Распространенной редакции должны быть отнесены такие списки: БИЛ: Музейное собр., № 1516; собр. Тихонравова, № 211; собр. Барсова, № 675; ГИМ: Музейное собр., № 1388 и № 2323; Синодальное собр., № 964; собр. Щукина, № 610 и № 178; ГПБ: № Q.XVIL22; № O.IV.46; № Q.XVII.209. В списках ГПБ, Q.XVII.209 ц ГИМ, Музейное собр., № 2323 помещена особая переделка рассказа об испытании примет Волинцем: «И как уже нощь глубока, зоря потухла и приехав Димитрий Волынец к шатру великого князя и сотворив молитву, великий же князь рече: «Аминь!» И глагола Волынец к великому князю: «Государь, князь великий Димитрей Ивановичь, выедем со мною ис полков своих примет моих испытати»… Великий князь слушает землю и слышит: «…едина земля, аки вдовица плачущеся горьким плачевным гласом, а со вторую страну, аки девица вопиет, а третия земля, аки во свирель плачевную добре жалостно просопь, а по реке Непрядне как бы гуси и лебеди крылами плещут. И рече Волынец, великому князю: «Молися, государь, богу — добра примета сия. То, государь, аки вдовица плачющеся — земля Елльнинская о погибеле чад своих, а со вторую страну, аки девица вопиет, — то наша земля Литовская, а что во свирель плачевную добре жалостно просопе, — то земля Руская, а что гуси и лебеди крылома плещутъ, — то колыблется земля Рязанская!». Особо должен быть охарактеризован список Распространенной редакции ГПБ, Q.XVII.70. Это обычный тип Распространенной редакции, но с самого начала и до конца в нем очень искусно проведено сокращение текста. Прежде всего сокращения сделаны за счет выпуска религиозно-риторических отступлений. Так в нем нет сравнения Олега и Ольгерда с несмышлеными младыми детьми; нет слов — «О таковых бо пророк рече…», когда говорится о смиреномудрии Дмитрия; нет в первом наставлении Киприана Дмитрию примера с Василием из Кесарии; выпущена молитва Дмитрия после того, как к нему пришла весть от Захария об измене Олега и Ольгерда; значительно сокращен ответ Киприана Дмитрию, поведавшего ему об измене Олега; рассказ о посылке второй «сторожи» выпущен; выпущены также поэтическое описание приезда на Москву бел озерских князей и фраза «стук стучит…»; значительно сокращен рассказ об Ольгердовичах.В нашем издании публикуется текст Распространенной редакции Сказания по списку из собр. Погодина, № 1414, входящему в основную группу Распространенной редакции. Текст этот ранее не публиковался.
4
Летописная редакция Сказания о Мамаевом побоище, отличительные признаки которой уже были освещены, известна только в трех списках. По чтению эти списки чрезвычайно близки друг другу, поэтому на их характеристике мы останавливаться не будем.5
Рассмотрим текст Сказания о Мамаевом побоище, находящийся в летописце Хворостинина (ГИМ, собр. Уварова, № 116). Эта поздняя обработка Сказания отличается некоторыми, присущими исключительно только ей вставками из фольклорных текстов, а также расширением, путем введения ряда подробностей явно позднего характера, отдельных эпизодов. О позднем происхождении данной редакции прежде всего свидетельствует ее окончание, которое представляет собой контаминацию из нескольких различных текстов. Так, рассказывается о гибели Мамая в Кафе, а затем снова говорится о его гибели от Тохтамыша. Только в этой редакции рассказывается, что тела убитых Пересвета и Осляби привезли в Троицкий монастырь. Далее повествуется — это уже восходит к основному тексту Сказания, — что во время возвращения русских войск с поля битвы Сергий поведал братии о победе русских над татарами, хотя они должны были бы об этом знать, поскольку в монастырь уже привезли после битвы Пересвета и Ослябю. В эту редакцию вводится ряд мелких подробностей. Сообщаются совершенно фантастические сроки, вызванные стремлением растянуть рассказ о походе великого князя московского на Куликово поле. Получается, что из Москвы на Куликово поле русские шли четыре месяца: из Москвы русские войска выходят только 9 мая в 4 часа дня, в Коломну они пришли 18 мая, где пробыли 12 дней, после этого пошли в Рязань, на реку Воронеж прибыли 28 августа и стояли там 12 дней, и т. д. В этой редакции помещен большой эпизод, рассказывающий о приходе Дмитрия Донского в Рязань и о его спорах с Олегом рязанским, которого он уговаривает идти вместе против Мамая: «И приидоша великий князь Дмитрий Иванович к славному граду Рязани месяца июля в 1 день на память святых чюдотворцев Козмы и Демяна и сташа на пути среди града Резани, и стояша тут великий князь Димитрий Иванович 6 дней, а войско свое большое отпустиша наперед себя. И послаша великий князь Димитрий Иванович послов своих ко князю Ольгу резанскому, чтоб Ольг готов был со мною на брань против безбожнаго царя Мамая, сына боярского Григоря Сукина да Игнатья Орлова с товарищи…» Чтобы усложнить рассказ, называются по именам самые незначительные персонажи; сообщаются часы того или иного момента похода, битвы и т. п. О том, что это не подробности, отражающие действительные события, а более поздние вставки, сочиненные редактором этой редакции, свидетельствует то обстоятельство, что по именам называются действующие лица эпизодов, явно сочиненных автором данной редакции Сказания, например, имена послов от Дмитрия, когда он якобы пришел в Рязань, к Олегу рязанскому. В этой редакции по имени назван гонец, с которым великий князь посылает на Москву весть о приходе к нему на помощь Ольгердовичей, — Тимофей Воронцов. Грамоту великому князю от Сергия принес старец Нектарий; о видении венцов над русским войском рассказывает «нехто сын боярский именем Тимофей Загоскин» и т. п. Явно поздний характер имеет рассказ о сборе думы у великого князя московского. Великий князь, узнав о готовящемся нападении Мамая, «послаша по славному граду Москве трапезников вызывати князей и бояр, и детей боярских, и стольников, и стряпчих, и жильцов, и посадцких торговых людей, чтоб шли в кремль город все к думе, к великому князю Дмитрею Ивановичу». Под влиянием былинных текстов создан рассказ о пире, устроенном великим князем в честь Захария Тютчева (в этой редакции он назван Назарием Тетюшковым): «…и как будет пир на веселе и дариша великий князь Дмитрей Иванович Назаря Тетюшкова драгими кубками, и золотыми аксамиты, и камками, и бархаты, и отласы, и драгими сукнами, и даша ему аргамака с конюшни своей во всем наряде конском, и даша ему окольничество в славном граде Москве, и даша ему место за столом своим пятое под Дмитреем Волынским, и поверсташа род ево в чашники и в стряпчие и в жильцы…». Близость этой редакции к устному народному творчеству мы видим и в ряде фразеологических оборотов, в лексике: «конь под ним — под татарским богатырем, — аки змей»; Владимир, обращаясь к воинам, говорит: «Братия моя милая, хто стар человек — тот буди мне вторый отец, хто в середович — тот человек буди дядя рода моего, а хто млад — и тот человек буди мне вторый брат». Самый характер повествования, живой и увлекательный, украшенный различными подробностями, обилие заимствований из народно-эпического творчества, приближение лексики к живому разговорному языку — все это свидетельствует о том, что данная редакция скорее всего возникла в XVII в. Близок к рассмотренному тексту и текст Сказания в списке ГИМ, Музейное собр., № 824, но он очень дефектен и содержит лишь самое начало.6
Также более позднюю обработку памятника представляет собой текст Сказания о Мамаевом побоище, названный С. К. Шамбинаго западно-русской обработкой. Этот текст встречается в двух списках, чрезвычайно близких друг другу по чтению: ГПБ: F.IV.215. и собр. Погодина, № 1569. Это — сокращенный пересказ Сказания, сделанный скорее всего по тексту Основной редакции. Он разбит на 12 глав. Собственно, самостоятельным здесь можно назвать лишь самое начало рассказа, первую главу, которая имеет такое заглавие: «Повесть о царех татарских, як довго над Русью пановали и о пришествии Мамаевом в Русскую землю на великого князя Димитрия». Остальной же текст представляет собой последовательное сокращение Основной редакции Сказания.7
Киприановская редакция Сказания о Мамаевом побоище дошла до нашего времени в составе Никоновской летописи, кроме того, имеется три отдельных списка памятника в этой редакции. Разночтения всех списков весьма незначительны. Как мы уже отмечали, текст Киприановской редакции подвергся переработке на основе Летописной повести о Мамаевом побоище. Здесь мы более подробно рассмотрим, как и в чем отразилось его влияние. Во всех редакциях Сказания, кроме Киприановской, что, очевидно, восходит к авторскому тексту памятника, рассказу о Мамаевом побоище предпослано авторское вступление, имеющее характер как бы распространенного заглавия ко всему памятнику: «Хощу вам, братие, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону…» (ГПБ, 0.IV.22). За этим вступлением следует фраза, объясняющая причину похода Мамая: «Попущением божиим, за грехы наша, от навождениа диаволя, въздвижеся князь от въсточныа страны имянем Мамай…». В Киприановской редакции начало Сказания иное. Все оно построено на материале Летописной повести. Пользуясь рассказом Летописной повести, автор Киприановской редакции прежде всего сообщает о том, какое значение и власть имеет Мамай в Орде. Как и в Летописной повести, в этой редакции говорится, что Мамай пошел на Русь, чтобы отомстить за поражение, которое нанес ему Дмитрий на реке Воже. В рассказ о втором посещении митрополита Киприана Дмитрием, когда великий князь приходит к нему с братом (в остальных редакциях это — первое упоминание о Киприане), вставлен эпизод, характерный только для Киприановской редакции: в нем сообщается о приходе к Дмитрию послов от Мамая с требованием дани. Источником послужила Летописная повесть, где подобный же эпизод помещен в ином по сюжетному развитию повествования месте — во время пребывания великого князя в Коломне: эпизод помещен в ином по сюжетному развитию повествования месте — во время пребывания великого князя в Коломне:Летописная повесть
И нача Мамай слати к князю Дмитрию выхода просити, како было при Чанибеке цари, а не по своему докончанию; христолюбивый же князь не хотя кровопролитья, и хоте ему выход дати по крестьяньской силе и по своему докончанию, како с ним докончал, он же не въсхоте…Киприановская редакция
Придоша татарове, послы от Мамая к великому Дмитрею Ивановичи) на Москву, просяще выхода, как было при царе Азбяке и при сыне Азбякове Чанибеке, а не по своему докончанию, как ряд был с ним. Князь велики же дааше ему по своему докончанию, как с ним ряд был; он же просяше, как было при древних царех.Только в Киприановской редакции говорится, что великий князь оставил на Москве своего воеводу Федора Андреевича, это опять-таки заимствовано из Летописной повести. Переделкой рассказа Летописной повести является также в Киприановской редакции описание горя и плача на Москве, когда там узнали о переходе русскими войсками Оки, чего в остальных редакциях Сказания нет. Редактор Киприановской редакции сокращает текст Сказания, заменяя в ряде случаев сокращаемый отрывок соответствующим местом из Летописной повести. Так, выпуская рассказ об Ольгердовичах, он заменяет его кратким сообщением об их приезде к великому князю из Летописной повести:
Летописная повесть
Еще же к тому приспеша, в той чин рагозный, издалеча, велиции князи Ольгердовичи поклонитися и послужити: князь Андрей полоцкий и с плесковичи, брат его князь Дмитрий бряньский с всеми своими мужи.Киприановская редакция
…И ту приидоша к нему литовьстии князи поклонитися и послужити: князь Андрей Ольгердович полотский со псковичи, да брат его князь Дмитрий Ольгердович брянский с воинством своими; сии же князи помощи о бозе сотвориша много великому князю Дмитрию Ивановичу.Сокращено и описание картины боя в Киприановской редакции, причем в этом случае также использована Летописная повесть. Те места в Киприановской редакции, которым нет параллелей в остальных редакциях Сказания, взяты из Летописной повести. Киприановская редакция Сказания в стилистическом отношении характеризуется не только тем, что в ней широко использованы изобразительные средства Летописной повести. Вставляя в текст отрывки из Летописной повести или сокращая на ее основе отдельные места памятника, редактор Киприановской редакции, кроме того, вообще последовательно сокращает текст Сказания. Так, в Киприановской редакции выпущены почти все поэтические описания и фразы Сказания, принадлежащие как самому тексту памятника, так и заимствованные из Задонщины: нет восклицания великого князя о том, что русские князья — «гнездо» князя Владимира киевского; нет поэтического описания русских войск, начинающегося словами «стук стучит»; выпущено поэтическое описание прощания великого князя и русских воинов с женами, неттакже и плача великой княгини; отсутствует поэтическое описание выезда русских войск из Москвы, где воины сравниваются с соколами и кречетами; выпущено описание сборов русского войска на Коломенских полях — дано лишь сухое перечисление уряжения полков; нет сходного с этим описания общего вида русских войск на Куликовом поле. Сокращение Киприановской редакции достигается также пропуском текста молитв великого князя. В остальных редакциях Сказания молитвы великого князя встречаются очень часто. В Киприановской редакции они частично оставлены, но в большинстве случаев лишь говорится о том, что великий князь произнес молитву, или кратко передается содержание молитвы (см. ПСРЛ, т. XI).
8
Наибольшее число списков «Сказания», дошедших до нас, это списки Сказания в редакции Синопсиса. В нашу задачу не входит обзор текста Сказания по данной редакции, так как это предмет вполне самостоятельного исследования, связанного с изучением состава и литературной истории Синопсиса в целом. Но необходимо отметить два списка Сказания: ГПБ, собр. Титова, охр., № 2711 и ГИМ, Музейное собр., № 2807, которые представляют собой либо текст, сконтаминированный из текста в редакции Синопсиса и Основной редакции Сказания, либо текст, созданный на основе Основной редакции, который затем и был перенесен в Синопсис с выпуском некоторых мест из этой редакции. Второе предположение более вероятно. В основном текст этот совпадает с текстом Синопсиса, но в нем есть ряд мест, которые в редакции Синопсиса отсутствуют, но в Основной редакции Сказания сохраняются — это или целые большие отрывки, как, например, три первых главы: самое начало, «Ответ Ольгерда литовскаго ко Ольгу рязаньскому, сице рече», «Како пришли послы от Ольга резанскаго и от Ольгерда литовъскаго к Мамаю безбожному з дарами», или же более мелкие добавления внутри текста.9
Основная редакция Сказания о Мамаевом побоище издана по списку ГПБ, № 0.IV.22 в приложении к книге С. К. Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище» (СПб., 1906) в разделе «Тексты сказания» (стр. 38–73). Там же (стр. 3—37) напечатан текст Летописной редакции Сказания по списку ГИМ, Синодальное собр.,№ 485; текст Распространенной редакции (стр. 74—128) по списку БИЛ, собр. Н. С. Тихонравова, № 337; переделка Распространенной редакции (стр. 129–167) по списку ГПБ, № Q.XVII.209 и западнорусская обработка Сказания (стр. 168–190) по списку ГПБ, собр. Погодина, № 1569. Текст группы «У» Основной редакции Сказания напечатан С. К. Шамбинаго в книге «Сказание о Мамаевом побоище (Общество любителей древней письменности, вьгп. 125), СПб., 1907. Текст «Печатного» варианта Сказания о Мамаевом побоище опубликован Ив. Снегиревым в книге «Русский исторический сборник», М., 1838, т. III, кн. 1. Текст Киприановской редакции Сказания напечатан в Полном собрании русских летописей, т. XI, СПб., 1897, стр. 46–69. Текст варианта Михайловского Основной редакции Сказания по списку ГПБ, собр. Погодина, № 1595, с учетом чтений списков Михайловского, Q.509 и Поступления 1929 г., № 933, напечатан в книге «Русские повести XV–XVI веков». М.—Л., Госиздат, 1958, стр. 16–38.
Л. А. Дмитриев
ОПИСАНИЕ РУКОПИСНЫХ СПИСКОВ
СКАЗАНИЯ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ[760]
Списки Основной редакции Сказания
1. ГПБ, 0.1V.22. Сборник на 90 л., полуустав XVI в., л. 19–90: текст Сказания о Мамаевом побоище. Заглавие: Начало повести, како дарова бог победу государю великому князю Дмитрею Ивановичу за Доном над поганым Мамаем и молением пречистыа богородица и русьскых чудотворцев православное христианство, русьскую землю бог возвыси, а безбожных агарян посрами. Начало: Хощу вам, братиа, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону великому князю Димитрию Ивановичу и всем православным Христианом с поганым Мамаем и з безбожными агаряны, и възвыси бог род христианскый, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же в прежняя времена Гедеону над мадиамы и преславному Моисию над фараоном. 2. ИРЛИ АН СССР, 1.114.16. (F. 86–11). Хронограф, полуустав XVI в., на 320 л., л. 295–309: текст Сказания. Заглавие: Повесть о побоищи Мамаеве и о князем Дмитрием Ивановичем Володымерским. Начало: В лето 6889. Хощем, братий, начати повесть новыя победы, како случися брань на Дону православным христианом безбожными агаряны, како възвысися род христианскый, а поганых уничижи господь и посрами их суровство, яко же иногда Гедион над мадиами на злых и преславным Моисеом на фараона. 3. ЛОИИ, собр. Лихачева, № 13. Сборник различного содержания, скоропись конца XVII в., на 105 л., л. 35—103: текст Сказания. Заглавие: Слово о безбожном царе Мамае, писание Софона, сиреч рязанца, како случися бран на Дону великому князю Димитрию Ивановичю и брату его, князю Владимеру Андреевичю з безбожным Мамаем. Начало. Сия же победа случися и брань на Дону православным християном з безбожными татары. Они же паки сказаша ему, како Батый пленил Киев и Владимер и всю Рускую землю и како уби князя Юрья Димитреевича и мнози православныя князи изби и многи монастыри оскверъниша. 4. ГБЛ, собр. Прянишникова, № 203, рукопись 1894 г. с текстом Сказания. Список дефектный — нет начала и окончания, листы перепутаны, Ркп. с миниатюрами. 5. ГБЛ, собр. ОИДР, № 224. Сборник из отдельных тетрадей начала ХVIII в., на 110 л., л. 30–65 об.: текст Сказания. Список дефектный — нет начала и окончания, листы перепутаны. 6. ГИМ, Муз. собр., № 2450. Сборник, скоропись ХVIII в., на 71 л. Состав: Александрия, Сказание о Батые и Сказание о Мамаевом побоище. Текст Сказания о Мамаевом побоище дефектный — нет начала и окончания. 7. ГИМ, Муз. собр., № 3617. Папка с отрывками различных текстов. Сказание — отрывок из двух тетрадей, скоропись XVII в. Текст сказания дефектный — нет начала и окончания. 8. ГИМ, Муз. собр., № 2596. Отдельный список Сказания, скоропись начала ХVIII в. Текст сказания дефектный — нет начала и окончания. Ркп. с миниатюрами. 9. ГИМ, собр. Барсова, № 1521. Сборник различного содержания, скоропись XVII в. В числе прочих текстов находятся: Александрия, Сказание о Дракуле воеводе, Сказание о Батые, Сказание о Мамаевом побоище (л. 285–322 об.), Повесть о прихожении Стефана Батория на град Псков, Повесть об Азове, Сказание о Мамаевом побоище (л. 384–411 об.), в конце книги тетрадь явно более позднего письма имеет надпись: «Конец сеи книге Троем, списана лета 7159 году (1651), июля в 27 ден». Текст второго списка Сказания (л. 384–411) относится к Основной редакции группы «О». Заглавие: Побоище великого князя Димитрия Ивановича за Доном с Мамаем. В лето 6888. Начало: Повесть полезна бывшего чюдеси… Начало этого списка по тексту полностью совпадает со Сказанием в Киприановской редакции, но затем идет текст Основной редакции. 10. ГИМ, собр. Забелина, № 331. Отдельный список Сказания, скоропись XVII в., на 39 л. Текст дефектный — нет начала и окончания. 11. БАН, 45.4.15. Сборник конца XVII в., полуустав, на 243 л., л, 242 об. — 243 об.: начало текста Сказания. Заглавие: Грамота с послом земля…царем и князем лета 6889 году. Начало: Хощем, братие, на сю повесть новыя сия победы, како случися бран на Дону православным християном з безбожными агаряны и како случися и возвысися бог род християнский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеоном на мадиямы злыя, а православным християном Моисеем фараона. Так как это, в сущности, лишь самое начало Сказания, то и относить его к данной редакции приходится только предположительно. 12. ГИМ, собр. Уварова, № 1314 (802). Сборник, скоропись XVII в. на 318 л. Состав: Александрия, Сказание о Мамаевом побоище (л. 164–214), Стефан Баторий. Заглавия у списка нет. Начало: В лето 6 тысящь восемьсот и 80 девятаго. Начинаем повесть новыя сия победы, како случися, брань на Дону православным кристияном з бежбожными агаряны и како возвысися рог крестьянский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеоном мадиямы низложи и Муисеом фараона победи. 13. БАН, 21.3.14. Ипатьевская летопись, список с прибавлением XVII в. (1651 г.), 243 л., л. 233–242 об.: текст Сказания. Заглавие и начало полностью совпадают со списком ИРЛИ АН СССР 1.114.16. 14. БАН, 45.8.199. Отрывок Сказания на 4 листах, скоропись XVII в. Заглавия нет. К этой редакции может быть отнесен предположительно. 15. ГПБ, Q.XVII.79. Сборник, скоропись XVII в., писанный разными почерками, на 584 л. Состоит из текстов религиозного характера, среди них — Сказание о Мамаевом побоище (л. 387–431 об.), Сказание о Сибирской земле, Повесть об Агее, Повесть об Азове. Заглавие: Побоище великаго князя Димитрия Ивановича, како победил поганаго царя Мамая на Дону з братом своим, со князем Владимером Андреевичем. Начало: Братие, хощу начати повесть новыя сия победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожными агаряны и како возвысися безбожные над Христианы, но бог уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеону на мадеамы и преславным Моисеом на фараона. 16. БАН, 17.9.9. Исторический сборник (Хронограф), скоропись XVII в., на 662 л., л. 508 об. — 547 об.: текст Сказания. Заглавие: В лето 6889 сказание о Донском бою и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его, великому князю Владимеру Андреевичи), како приходиша Мамай з безчисленными своими агаряны, хотя попленити святорусскою землю и пособи бог великому князю Дмитрею Ивановичю над безбожными агаряны побити. Начало: Попущением божиим, а наважением дияволим воздвигся царь от восточные страны именем Мамай; елен ся верою, идоложрец и иконоборец, злый християнский укоритель. И вниде в сердце его подстрекатель диявол, како всегда пакости деет християнскому роду и напусти его, како разорити православную веру и осквернити святыя церкви, и всему християнству потреблену быти, яко да не славитца имя господне в людех его. 17. ГБЛ, Муз. собр., № 3123. Сказание о Мамаевом побоище, лицевой список конца XVII в., на 66 л. Список дефектный — нет начала. В ркл. 74 миниатюры 18. ГИМ, собр. Уварова, № 1435. Сказание о Мамаевом побоище, лицевой список XVII в. на 74 л. Список дефектный — нет начала. В ркп. 78 миниатюр. 19. ГБЛ, собр. ОИДР, № 236. Сказание о Мамаевом побоище, полуустав XVII в., на 150 л. 3аглавие: Сказание о Мамаевом побоище и похвала великому князю Димитрию Иоанновичу Московскому. Начало: В лето 6889 го. Хощем, братия, браньныя повести поведати и начати, како в нынешняя лета на Дону православным Христианом случися з безбожными агаряны… 20. ГПБ, собр. Погодина, № 1555. Сборник, скоропись XVII в., на 160 л. Состав: Повесть об Азове, Сказание о Мамаевом побоище (л. 25—112 об.), Космография, Толкование некоторых еврейских слов из псалтыри. Заглавие: Сказание о Мамаеве о побоище, похвала великого князя Дмитрея Ивановича Московского. Начало: В лето 6889 году. Хощем, братие, брань новыя победы начати, како случися на Дону православным християном з безбожными агаряны, как возносися род християнский на поганых уничижи и пострами их суровство, яко же иногда Гедеоном мадиямы и православным Моисиям на фараона. 21. ГБЛ, собр. Ундолъского, № 578. Сборник, полуустав XVI в., на 432 л. Состоит в основном из статей церковно-религиозного содержания, л. 327–432: текст Сказания. Заглавие: Сказание о брани благовернаго князя Димитриа Ивановича с нечестивым царем Мамаем еллинским. Начало: Подобает нам поведати величиствия божиа, како створи волю боящихся его, како способствова великому князю Димитрию Ивановичю Володимерскому над безбожными татары. Попущением божиим от навоженя дьяволя… Далее, с самыми незначительными разночтениями в отдельных словах идет такое же чтение начала, как и в списке БАН, 17.9.9. 22. БАП, 21.10.17. Сборник, 5 рукописей XVII и начала ХVIII в., на 100 л., л. 1—12 об.: текст Сказания. Текст Сказания дефектный — нет начала, отдельные места в середине памятника вырваны. 23. ГПБ, Q.IV.342. Сказание о Мамаевом побоище, полуустав второй половины XVII в., на 44 л. Заглавие: В лето 6889. Сказание о Задонском бою и похвала великому князю Димитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу. Благослови отче. Начало: Хощем, братие, начати брань новыя победы, како случися на Дону православным Христианом с безбожными агаряны, како възвысися рог христьянскыи, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеоном на мадиамляны и православным Моисеем на фараона. 24. ГБЛ, Муз. собр. № 3155. Рукопись начала ХVIII в., лицевая. Состав: Александрия и Сказание. Список очень дефектный. Заглавие: Лета 6089 го. Сказание о Задонском б(ою) и похвала великому князю Дмитрею Ива (нови) чю и брату его, князю Воло(д)имеру Анд(ре)евичю. Начало. Хощем, братие, начати брань… Далее текст сильно попорчен и прочесть невозможно. 25. ГИМ, Муз. собр. № 431, Сборник ХVIII в., на 289 л. Состав: Александрия, Сказание об Индийском царстве, Бова, Приклад о гордом цысаре Иовинияне и о его смирении, Приклад о страшном кралевем суде, О Аполлоне Тирском, Удон, Дмитрий Басарга и Сказание о Мамаевом побоище (л. 247–289). Заглавие: Похвала великому князю Димитрию Ивановичю и брату ево, князю Владимеру Андреевичю. Сказание о Донском бою в лето 6889. Начало полностью совпадает со списком ГПБ, Q. IV. 342. 26. ГИМ, собр. Барсова, № 1798. Сборник ХVIII в., лицевой. Состав: Александрия и Сказание. Заглавие: Лета 68Q9. Сказание о Задонъском бою и похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его, князю Володимеру Андреевичи) и въсем князем и боярам и служивим люд (ем) и въсему христолюбивому воинъству и въсем православным християном. Начало совпадает с началом по списку ГПБ, Q.IV.342, кроме места о «роге», здесь читается так: «…возвысися рог християнский на поганых…». 27. ГИМ, собр. Барсова, № 1521. Описание сборника смотри под № 9, лл. 285–322 об.: первый текст Сказания. Заглавие: В лето 6889. Сказание о Задонском бою и похвала великому князю Димитрию Ивановичи) и брату ево князю Владимеру Андреевичи). Кто хощет послушати, благослови господи полезное прочести. Начало полностью совпадает со списком ГПБ, Q.IV.342. 28. ГПБ, собр. Михайловского, № Q.509. Сборник, полуустав ХVIII в. на 232 л. Состав: Александрия, Сказание о Мамаевом побоище (л. 157–214), О взятии Царьграда. Заглавие: Сказание о Задонском бою великаго князя Дмитрии. Иванновича з безбожным царем Мамаем. Начало: В лето 6888 го сказание о Задонском бою, похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату ево, князю Владимиру Андреевичи). Хощем, братие, начати брань новыя победы, како случися на Дону православным крестьяном со безбожными агаряньц како возвыси рог крестьянскаго на поганых уничижение… 29. ГПБ, поступл. 1929 г., № 933. Сборник, скоропись ХVIII в., 214 л., л. 5 об. — 26 об.: текст Сказания. Заглавие полностью совпадает со списком ГПБ, собр. Михайловского, № Q.509. Начало, за исключением мелких орфографических разночтений» полностью совпадает со списком ГПБ, собр. Михайловского, № Q.509. 30. ГПБ, собр. Погодина, № 1595. Сборник, скоропись XVII и начала ХVIII вв., на 277 л., л. 258–275 об.: текст Сказания. Заглавие: Сказание о Задонском бою, похвала великому князю Дмитрею Ивановичи) и брату его, князю Владимеру Андреевичи), в лето 6888 го. Начало: Хощем, братие, начат поведати вврановые победы, како случися на Дону православным христьяном со безбожными агаряне, и како возвысися род християнскии, а поганых уничижение… 31. ИРЛИ АН СССР, 1.114.89. Тетрадъ из 6 листов, скоропись конца XVII в. Текст Сказания дефектный — нет начала и окончания. 32. ГИМ, собр. Забелина, № 440. Сборник различного содержания, писанный разными почерками, разного времени, па 85 лл., л. 1—61: текст Сказания скорописью ХVIII в. Заглавие: Сказание о Донском бою, похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его, князю Владимиру Андреевичю, в лета 6808. Начало: Хощем, братие, начат поведати бран новые победы кому случися за Доном православным кристяном (с безбож)ными агаряны… 33. ГИМ, собр. Забелина, № 476. Сборник различного содержания, скоропись XVII в., на 123 лл., л. 4 — 42 об.: текст Сказания. Заглавие: Сказание о Задонском бою, похвала великому князю Дмитрию Ивановичу и брату ево Владимеру Андреевичю. Лета 6888. Начало: Начало повести поведати, како дарова бог победу государю и великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым царем Мамаем… 34. ГИМ, собр. Барсова, № 2403. Сказание о Мамаевом побоище, скоропись ХVIII в., на 20 л. Заглавие: Задонского бою похвала — царю и великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичи) над безбожным царем Мамаем в лето 6888 го. Начало: Хощем, братие, начати поведати (брань?) велию, како случись на Дону православным христианом со безбожными агаряны, и како возвысися рад христианский и на поганых уничижение и посрами их сурского, яко же иногда Гедеон на мадиамы и праведным Моисеом на фараона. 35. ГПБ, Q.XV.31. Сборник, скоропись XVII в., на 308 л. Состав: Александрия, Сказание о Мамаевом побоище (л. 147–191), Повесть о Динарии, Повесть о семи мудрецах. Текст дефектный — нет начала. 36. Список Р. Ф. Тимковского, опубликован И. Снегиревым в «Русском историческом сборнике», т. III, кн. 1, М., 1838. Заглавие: Ведай сие поведание и сказание о побоище великаго князя Димитрия Ивановича Донскаго. Начало: Сия поведай Уран, како случися брань на Дону православным христианом з безбожными агаряны, како возвыси господь род христианский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеоном мадиама низложи и православным. Моисеом фараона. 37. ГПБ. F. IV. 228. Летописец русский, от битвы великого князя Димитрия Донского с Мамаем до изгнания поляков из Москвы. Скорбпись XVIII в., 145 л., начинается Сказанием о Мамаевом побоище (л. 1— 20 об.). Заглавие: Историа или повесть о нашествии безбожнаго царя Мамая с безчисленными его агаряны на Российскую землю и о великой брани, и о грозном побоищи с великим князем Димитрием Ивановичем московским и о брате его, князь Володимере Андреевиче, сказание рязанца Софрониа иереа. Начало: В лето 6888 брань убо и победа сия бысть на Дону, како случися православным христианом брань имети со безбожными агаряны и како возвыси бог род христианский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко иногда Гедеон мадиама низложи и Моисеом фараона. 38. ГПБ, Q.XV.27. Сборник, на 350 л., полуустав XVII в. Состав: Александрия и Сказание (л. 230–350 об.). Список дефектный — нет начала и конца. 39. ГПБ, собр. Погодина, № 1626. Сказание о Мамаевом побоище, список начала XIX в., 63 л. Список с рукописи РФ. Тимковского (см. № 36). 40. ГПБ, Q.XV.70. Сказание о Мамаевом побоище, скоропись XIX в. на 54 л. Заглавие: Сказание Софрония иерея, рязанца, похвала и о победе великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю. Начало: Сия победа и брань бысть на Дону, како случися православным християном со безбожными агаряны, како возвыси господь род христианский, а поганых уничижи и посрами их суровство, яко же иногда Гедеон мадиамы низложи, а фараон Моисеем побежден бысть. 41. ГПБ, собр. Помяловского, № 124. Сборник разных почерков XVII–XIX вв., на 174 л., л. 4—34: текст Сказания. Текст полностью совпадает со списком Тимковского. 42. ГПБ, собр. Тиханова, № 205. Сборник, полуустав конца XVII в., 188 л. Текст Сказания дефектный — нет окончания. Состав: Казанская история и Сказание (л. 172–188). Заглавие: Сказание о великом князе Дмитрее Ивановиче Московском, како победи божиею помощию безбожнаго царя Мамая со тмочисленными его воиньствы. Начало: Бысть сия победа и брань случися на Дону православным християном з безбожными агаряны и како возвыси господь род христианский, а поганых уничижи и пострами их суровство, яко же иногда Гедеон мадиямы низложи и Моисеом фараона потопи. 43. БАН, 16.17.22. Исторический сборник первой четверти XVIII в., на 43 л., л. 22–43 об.: текст Сказания. Список дефектный — нет окончания. Заглавие: Сказание Софония изерея резанца, похвала великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его, князю Владимеру.. Начало: Сия победа и брань, како случи на Дону… С мелкими вариантами совпадает со сп. Тиханова, № 205. 44. ГПБ. 0.ХVII.6. Сборник конца XVII в., на. 96 л. Состоит из нескольких церковных текстов, повести об Азове и Сказания (л. 32–96 об.) Заглавие: Побоище великого князя Дмитрея Ивановичи Московского на Дону с Мамаем. Начало: Сие победа и бран на Дону случися православным крестияном с безбожными агаряны. Како возвыси господь род крестиянсиий, а поганых уничижи и пострами их суровство, яко же иногда мадиямом Гедеона низложи, а православным Моисеом фараона победи. 45. БАН, 16.13.2. Едомский летописец, конец XVII в., 164 л., л. 69–88: текст Сказания. Заглавие: О нашествии Мамаеве на Рускую землю и брани с ним великая. И грозно побоище великому князю Димитрию Ивановичю. Сказание Софония иерея рязянца. Похвала великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его князю Владимеру Андреевичю, память о Мамаеве побоище, яко же было тогда, лета 6888 го. Начало: С очень незначительными вариантами совпадает с чтением списка ГПБ, О. XVII. 6. 46. ГПБ, ОЛДП, F. 50. (1886). Исторический сборник, полуустав XVII в., на 225 л., л. 184–225 об.: текст Сказания. Заглавие: Сказание известно о нашествии Мамаеве на Русскую землю и брань с ним великая, и грозно побоище великому князю Димитрию Иоанновичю и похвала ему же великому князю и брату его князю Владимиру Андреевичю, яко же содеяся тогда. Начало с незначительными разночтениями совпадает с чтением списка ГПБ. 0.ХVII.6. 47. ГИМ, собр. Уварова, № 999, Сказание о Мамаевом побоище, список конца XVII в., на 106 л. с миниатюрами. Заглавие: Лета шесть тысящ восмь сот девятого году, сказание и похвала великому князю Димитрию Ивановичю Московскому и всеа (Руси). Начало Хощем, братие, начати новыя победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожными агаряны, како возвыси бог рог християнъскии, а поганых уничижи… 48. ГБЛ, собр. Румянцева, № 378. Исторический сборник 1689 г., на 347 л., л. 81—128 об.: текст Сказания. Среди прочих текстов в этом сборнике находятся: Повесть о взятии Царьграда, Стефан Баторий, О пришествии Ермака в Сибирь, Повесть о Динаре, Повесть об Азове, Слово о Басарге и др. Заглавия нет. Начало: Братия, хощу повесть начати новыя сея победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожными агаряны, и како возвыси бог рог хрстьянский на поганых и уничижи их и осрами их суровство, яко иногда Гедеон на мадямы и преславному Моисею на фараона. 49. ГИМ, собр. Уварова, № 1831. Сборник из 7 рукописей разными почерками XVII в., 443 л., л. 365–411: текст Сказания. Заглавия нет. Начало с мелкими вариантами совпадает по чтению с предыдущим списком. 50. ГБД, Оптина Пустынь, № 126. Исторический сборник XVII в., 338 л. Состав: Житие Александра Свирского, Хронограф, Хожение Игумена Даниила, Сказание о Мамаевом побоище (л. 287–338). Заглавие: О победе великого князя Дмитрия Ивановича Московского и всеа Русии, како победи безбожнаго царя Мамая на Куликове поле. Начало близко совпадает с началом по списку ИРЛИ АН СССР 1. 114. 16. 51. ГИМ, собр. Забелина, № 261. Новгородский хронограф XVII в., л. 261 об. — 292 — текст Сказания. Заглавие и начало не может приниматься во внимание, так как до 263 л. идет текст, взятый из Летописной повести. 52. ГИМ, Епархиальное собр., № 963. Тетрадъ скорописью XVIII в. на 16 л., с текстом Сказания без конца. Заглавие: Сказание о страшней победе великаго князя Дмитрея Ивановича Московскаго на злочестиваго Момая — Золотые орды. Начало: Говорит царь Момай к татаром: хощу убо, братия, бой сотворити со христианы у быстраго Дону. И заповеда царь Момай — хощет итти на Рускую землю, на великаго князя Дмитрея Ивановича Московскаго. 53. ГБЛ, собр. Ундолъского, № 772. Сказание о Мамаевом побоище, скоропись XVII в. (первой пол.), на 43 л. Заглавия нет. Начало: В лета 6889. Сказание о Доинском побоище, како случися великому князю Дмитрею Ивановйчю Московскому, браный победы восточново крымского царя Мамая и возвыси бог род крестиянский над поганым и посрами их суровство… 54. ГПБ, Q.XVII.169. Сборник, скоропись XVII в., на 372 л., л. 353–372: текст Сказания, оканчивается на рассказе об уряжении полков на Коломне. Заглавие: В лето 6888. Сказание о страшном достоверъное побоище великого князя Димитрея Ивановичи государя Московъского. Начало: Братия, известъно хощу тюведати, како бысть преславъная победа на Дону православному христианству…Списки Распространенной редакции Сказания
55. ГПБ, собр. Погодина, № 1414. Тверская летопись, на 197 л. В конце летописи находится Сказание (л. 180–197), с текстом летописи не связано. Заглавие: В лето 6889. Сказание о Донском бою, похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его Володимеру Андреевичу. Начало: Хощем, братие, начата брань новыа победы, како случися православным христианом на Дону с безбожными агаряны, како възвысися род христианьский поганых уничижение, посрами их сурувство, яко же иногда Гедеоном на мадиамы, православным Моисееом на фараона. 56. ГБЛ, собр. Тихонравова, № 337. Исторический сборник, скоропись Петровского времени, на 542 л., л. 438–542 — текст Сказания. Заглавие: В лета 6889 году. Сказание о Донском побоище великаго князя Димитрея Ивановича Московьскаго и всеа Росии и брата его князя Владимера Ондреевича з безбожным царем Мамаем. Начало: Восхощем, братие, начата повесть новыя сия победы, како случися бран на Дону православным христианом з безбожными агаряны, и како подвижеся род християнскии, а поганых уничижение, посрами их суровъство, яко же во оны дни пророку Гедеону на измаилтян злых. 57. ГПБ, Соловецкое собр., 989/879. Сборник исторический (записи летописного характера), скоропись XVII–XV111 вв., 113 л. Лл. 86—101: отрывок Сказания без начала и конца. 58. ГПБ, Q.1V.151. Хронограф, скоропись XVII в., 418 лл., 380 об. — 418 об.: текст Сказания. Список дефектный — нет окончания. Заглавия нет. Начало: В лето 6889е попущением божиим, от научения дияволя воздвигся царь от восточныя страны именем Мамай, елин верою, идоложрец и иконоборец, злый християнский искоренител… 59. ГПБ, Эрмитажн. собр., № 526. Сказание о Мамаевом побоище, скоропись конца ХVIII в., на 41 л. Заглавие: Лета 6889 году. Сказание о Задонском бою и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю и ево брату князю Владимеру Андреевичю. Благослови отче! Начало: Хощет, братия, начати повесть новыя сия победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожными агаряны, како воздвиг бог род християнский на поганых уничижи, посрами их суровство, яко же иногда Гедеон на мадиямы, а православным християном на фараона. 60. ГБЛ, Рогожское собр., № 183. Исторический сборник, скоропись XVII в., на 236 л., л. 101–157 об.: текст Сказания. Заглавие: Лета 688/8/ году. Сказание о Донском побоище и похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его, князю Владимеру Андреевичю, Мамаем царем и о чюдесех преподобнаго Сергия. Начало: Хощем, братие, начати повесть новыя победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожным агарены и како возвыси бог род христианский, а поганых уничижи и посрами их суровство… 61. ГПБ, собр. Погодина, № 1574. Сборник, составленный из 5 отрывков разных рукописей XVI–XVII вв., на 182 л., л. 17 об. — 65 об.: текст Сказания. Заглавие и начало близки к предыдущему списку. 62. ГБЛ, Муз. собр., № 2527. Сборник с текстами разного характера, скоропись Петровского времени, л. 162–206 об.: текст Сказания. Заглавия нет. Начало: В лето шесть тысящь воем сот тридесят девятое. Хощем, братие, начати повесть новыя сия победы, како случися брань великому князю Димитрию Ивановичю московскому и победи восточнаго и крымскаго царя Мамая и возвыси бог род христианский… 63. ГИМ, Муз. собр., № 2990. Сборник XVII в. различного содержания, на 377 л. Отрывок Сказания без начала и конца (л. 374–376 об.) 64. ГПБ, Q.XV11, 223. Сборник различного содержания конца XVII в., на 365 лл., л. 281–336 об.: текст Сказания. Заглавие: Сказание о безбожнам цари Батый (д. б. Мамае — Л. Д.), како приходил на Рускую землю ратию, и како восхотех пленити Рускую землю и покорити пот свою область и попрати веру християнскую до основания, и бог ему не попустил и сам пленен бысть от великаго князя Дмитреа Ивановича Московскаго, лета 6889е. Начало полностью совпадает со списком ГПБ, Q.IV.151. 65. ГПБ, собр. Титова, № 1121. Исторический сборник конца ХVII в., 781 л., л. 437–492 об.: Сказание. Заглавие Сказание о поганом цари Момаи и о многих силах его, како восхоте пленити землю Рускую и князя Дмитрея. Начало с небольшими разночтениями совпадает со списком Рогожек, собр., № 183. 66. ГБЛ, собр. Тихонравова, № 230. Сборник, полуустав XVII в., на 176 л., л. 1—133: Сказание. Заглавие: Сказание о Донском побоищи и о победе на безбожнаго царя Мамая в лето 6809 году. Сказание и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю Московскому и всеа Русии, како бог ему пособствова над безбожным Мамаем. Яко же в древних летах премудрому царю Давыду над Оммаликом. 67. ГБЛ, собр. Тихонравова, № 238. Сборник скорописью Петровского времени, на 121 л. Состав сборника: Сказание о Мамаевом побоище (л. 1—96), Сказание о древе златом и о златом попугае, Повесть о царице и львице. Заглавие полностью совпадает со списком ГПБ, Эрмитажи, собр., № 526 (нет лишь слов — «благослови отче»). Начало дословно совпадает со списком ГПБ. Эрмитажи, собр., № 526. 68. ГПБ, Q.1V.374. Сборник, скоропись XVII в., на 301 л. Состоит из Казанской истории и Сказания (л. 232–301). Заглавие: Сказание вкратце о Мамаевом побоище. Како победи великий князь Димитрей Ивановичъ безбожнаго Мамая. Начало: Брате, хочу аз начати повесть новые победы, како случися новоправославным християном з безбожными агаряны, и како возвыси господь род христианьский, а поганых уничижи и посрами суровство их, яко же иногда Мадиаму на Голияда и преславному Моисею на Фараона. 69. ГПБ, Q.IV.354. Сказание о Мамаевом побоище, крупный полуустав конца XVII в., на 161 л. Заглавие: Сказание о Донском бою великого князя Димитрия Ивановича Московского и всея Русии з безбожным Мамаем. Начало: В лето 6088е пойде из Орды ордынский князь именем Мамай со единомысленники своими, со всеми князьми ордынъскими и со всею силою татарскою и половецкою. Начало взято из Летописной повести. 70. ГБЛ, Муз. собр., № 435. Исторический сборник, скоропись XVII в., на 376 л., с л. 243 — текст Сказания. Заглавие совпадает со списком ГПБ, Эрмитажи, собр., № 526. Начало совпадает со списком ГПБ, Эрмитажи, собр., № 526. 71. ЛОИИ, Археогр. комиссия, № 45. Сборник начала XVIII в., 221 л. Состав: Казанская история, церковный устав, Житие Иоанна Дамаскина, Мучение Евстратия, Сказание о Мамаевом побоище (л. 202–221). Заглавие: В лето 6882 го. Сказание о Донском бою и о Мамаеве побоищи и похвала великому князю Димитрию Ивановичю и брату его, князю Владимеру Андреевичю. Писася в сим году. Начало: Божием попущением, грех ради наших воздвижйся царь от восточныя страны именем Мамай, еллинскый идоложрец и иконоборец. И вселися в душу его пострекатель диявол и губитель, яко всегда пакости деет християнскому и хотя погубити православную християнскую веру и осквернити святыя божия церкви. 72. ГБЛ, Муз. собр., № 1516. Казанский летописец с разными приложениями в конце, скоропись XVII в., на 517 л., л. 258–432: текст Сказания. Заглавие: Сказание известно о поганом и богомерском царе Мамае и о многих силах его, како восхоте пленити Российскую землю и похвала благочестивому государю и великому князю Димитрию Ивановичу Московскому и всеа Росии самодержцу, иже победи его за Доном рекою на поле Куликове и всю силу его одоле. Начало: Хощем братие, известно поведати повесть новыя сия победы… далее чтение такое же, как и в списке Рогожек, собр., № 183. 73. ГИМ, Муз. собр., № 1388. Летописный сборник, скоропись ХVIII в., на 809 л., л. 54—141 об. — текст Сказания. Заглавие полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516. Начало полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516. 74. ГБЛ, собр. Тихонравова, № 211. Сборник, скоропись конца XVII в. и Петровского времени, на 208 л. Состав: Сказание о кралевиче Брунцвике, Житие Евстафия Плакиды, статьи богословского характера, Сказание о Мамаевом побоище (л. 105–208). Заглавие полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516. Начало полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516. 75. ГИМ, собр. Щукина, № 610. Исторический сборник, скоропись конца XVII в., на 337 л. Заглавие полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516. Начало полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516. 76. ГПБ, Q.XV11.22. Сборник разнохарактерного содержания, на 971 л., скоропись различных почерков XVII и XVIII вв., л. 116–228 об.: текст Сказания. Список дефектный — нет окончания. Заглавие полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516. Начало полностью совпадает со списком ГБЛ, № 1516. 77. ГПБ, 0.1V.46. Сказание о Мамаевом побоище, полуустав XIX в., на 65 л. Заглавие: Начинаема повесть о Мамаеве побоищи, како благоверный, великий князь Димитрий Иоанновичь Донской победил нечесьтиваго царя Мамая со всеми его агаряны за рекою Доном. Начало: Хощем, братие, начата и поведати новыя победы, како случися брань на Дону православным християном з безбожными агаряны… 78. ГИМ, Синодальн. собр., № 964. Сборник из рукописей, писанных в различное время. Сказание писано скорописью XVIII в. Заглавие совпадает со списком ГПБ, 0.IV.46. Начало совпадает со списком ГПБ, 0.IV.46. 79. ГИМ, собр. Щукина, № 178. Сборник начала XVIII в., на 38 л. Состоит из 2 текстов: Сказание о Григории Отрепьеве, Сказание о Мамаевом побоище (25–38 об.). Текст Сказания дефектный — нет начала и окончания. 80. ГБЛ, собр. Барсова, № 675. Старообрядческий сборник с текстами различного характера, поморский устав XIX в., л. 170–226 об.: текст Сказания. Заглавие, кроме первого слова (нет), совпадает со ГПБ, 0.14.46. Начало совпадает со списком ГПБ, 0.14.46. 81. ГИМ, Муз. собр., № 2323. Сборник XIX в., на 260 л., поморский устав. Состав: Сказание о Батые, Повесть об Азове, Казанская история, Сказание о Мамаевом побоище (л. 181–260). Заглавие: Сказание о приходе безбожнаго царя Мамая, како приходил в Рускую землю с войною и хотел разъзорить богом спасаемое царство християнское, богохранимый, царствующий град Москву и окрестные грады и веси, и порудить православную веру християнскую при князе Димитрие Иоанновиче Донском, и о победе великаго князя Димитрия Иоанновича и о храбрости его и мужестве, како победил безбожнаго царя Мамая и силу его воинскую. Начало: В лето 6889 году. Хощете ли, братие, известно ведати новыя победы, како случися на Дону великому князю и государю Руския земли Дмитрию Иоанновичу и всему православному християнству сыновом ростам со безбожными агаряны, и како возвыси господь род християнский над погаными и уничижи и посрами суровство их, яко же иногда Давид Голияда поби и Гедеон мадиамы и Моисей фараона. 82. ГПБ, Q.XVII.209. Сборник, скоропись XVII в., на 361 л. Состав: Александрия, Повесть о пришествии Батыя, Сказание о Мамаевом побоище (л. 150 об. — 194об.), Казанская история, Повесть об Азове. Заглавие совпадает со списком ГИМ, Муз. собр., № 2323. Начало совпадает со списком ГИМ, Муз. собр., № 2323. 83. ГПБ, Q.XVII.70. Сборник, скоропись и полуустав XVI и XVIII вв., на 47 л. Разнохарактерный состав, л. 5—24: текст Сказания. Заглавие: Сказание, како приходил на Рус безбожный царь Мамай на великаго князя Дмитрея Ивановича Москова. Начало: Вложи ему дьявол в сердце, како пленил Рускую землю царь Батый…Летописная редакция Сказания
84. ГИМ, Синодальн. собр., № 485. Вологодско-Пермская летопись XVI в. Текст Сказания вставлен в Летопись. Заглавие: Побоище великому князю Дмитрею Ивановичу на Дону с Мамаем в лето 6889. Начало: Повесть полезна от древняго списания сложенна являющи сия победы, како случися брань на Дону православным христьяном з безбожным царем Момаем, како возвыси господь род христьянскии, а поганых уничижи и посрами их суровство яко же иногда Гедеоном на мадиамы и православным Моисеем на фараона. 85. ГИМ, собр. Черткова, № 1 3/55. Вологодско-Пермская летопись, XVI в. Заглавие совпадает с предшествующим списком (лето 6888). Начало совпадает с предшествующим списком (лето 6888). (См. у С. К. Шамбинаго.) 86. ЛОИИ, собр. Кирилло-Белозерское, № 251. Вологодско-Пермская летопись XVI в. Заглавие совпадает с ГИМ, Синодальн. собр., № 485. Начало совпадает с ГИМ, Синодальн. собр., № 485.Сказание в редакции летописца Хворостинина
87. ГИМ, собр. Уварова, № 116 (1386). Летописец князя И. Ф. Хворостинина, скоропись XVII в., на 321 л., л. 166–211 об.: текст Сказания. Заглавие: Преславная победа за Доном благовернаго великаго князя Дмитрея Ивановича Московскаго и о страшном побоище смертном с поганым ординским царем Мамаем, и сказание о восточном царе Мамае, и о приходе ево, как он воздвигся на християнскую веру, и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю Донскому всеа Руси, как он ево победил со всем его тмочисленным з бусурманским воинством и не дасть ему воевати Руския земли. Начало: Бысть у бо в лето 6888 году, попущением божиим от научения дьяволя воздвигся царь от восточныя страны именем Мамай и еллении верою, идоложрец и иконоборец злый християнский искоренител. 88. ГИМ, Муз. собр., № 824. Сборник, скоропись конца XVII в., на 431 л. Состав сборника: Казанская история, Александрия, Повесть об Агее, О приходе царя Ивана Васильевича на Новгород, Сказание о Мамаевом побоище (л. 396–431). Заглавие: О побеге великого князя Дмитрея Ивановича Московскаго всеа Росии, о страшном его побоище с неверным — с поганым царем Мамаем, како он воздвигся на християн веру и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю Московскому всеа Росии, како он побил царя Мамая и князи ево и мурз и татар всех ево попленил. Начало с некоторыми вариантами совпадает со списком ГИМ, собр. Уварова, № 116 (1386).Западнорусская обработка Сказания
89. ГПБ, F.IV.215. Голицинская летопись, полуустав конца XVII в., на 680 л., л. 235–253 об.: текст Сказания. Заглавие: Книга о побоищи Мамая, царя татарского, от князя владимирского и московского Димитрия. Начало: Повесть о царех татарских, як довго над Русью пановали и о пришествии Мамаевом в Рускую землю на великого князя Димитрия. Батий, царь татарский, яко повоевал землю всю Рускую, Польскую и Венгерскую, пришовши в шести сот тысячах татар, року 6745, которую орду татарскую Золотою называно, от того часу, през лет полтараста князи рускии татаром голдовали и цари татарский, един по другом наступуючи, своих баскаков, албо отоманов, то есть старост над Русью постановляли. 90. ГПБ, собр. Погодина, № 1569. Сборник, составленный из трех отрывков, взятых из разных рукописей, на 130 л., л. 33–70 об.: текст Сказания, XVII в. Заглавие полностью совпадает со списком ГПБ, F. IV. 215. Начало полностью совпадает со списком ГПБ, F. IV 215.Редакция Сказания переходная к редакции Синопсиса
91. ГПБ, собр. Титова, № охр. 2711(1792). Сборник различного содержания, полуустав XVIII в., на 222 л., л. 145–222: текст Сказания. Заглавия нет. Начало: Сия победа, како случися бран на Дону великому князю Димитрию Ивановичю и брату его, князю Владимеру Андреевичи), и всем князем руским православъным християном с безбожным царем Мамаем. 92. ГИМ, Муз. собр., № 2807. Сказание о Мамаевом побоище, рукопись конца XVII — начала ХVIII вв. Текст полностью совпадает со списком ГПБ, собр. Титова, № охр. 2711.Киприановская редакция Сказания
Кроме семи списков, по которым опубликован текст в XI т. ПСРЛ, известны следующие списки Киприановской редакции Сказания, находящиеся не в составе Летописи: 93. ГПБ, собр. Погодина, № 1568, сборник, составленный из нескольких рукописей, скорописью XVII в., на 160 л., л. 1—38 об.: текст Сказания. Заглавие и начало полностью совпадают с текстом в XI т. ПСРЛ. 94. ЛОИИ, Археогр. комиссия, № 249. Сборник Кирилло-Белозерского монастыря, рукопись XVII в., на 343 л., л. 202 об. — 241 об.: текст Сказания. Заглавие и начало полностью совпадают с текстом в XI т. ПСРЛ. 95. ГПБ, собр. Михайловского, F № 133. Летописец типа Никоновской летописи, скоропись XVII в., на 931 л., л. 321–343: текст Сказания. Заглавие и начало полностью совпадают с текстом в XI т. ПСРЛ.Сказание в редакции Синопсиса
ГПБ: 1) собр. Титова, № 1551; 2) собр. Титова, № 53; 3) собр. Титова № 4048; 4) Q. XVII. 48; 5) F. IV. 888; 6) Q. IV 372; 7) Q. XVII. 178; 8) Q. XVII. 144; 9) Q. XVII. 36; 10) собр. Колобова, № 336;] 1) собр. Колобова, № 70; 12) собр. Колобова, № 462; 13) Соловецкое собр., № 685/878; 14) собр. Вяземского, О. 38; 15) собр. Титова, № 2007. БАН: 16) 21.10.18; 17) 17.4.12; 18) 21.9.4; 19) 45.6.5. ЛОИИ: 20) собр. Лихачева, № 270; 21) собр. Археология, ин-та, № 9; 22) Ркп. кн. № 275. ИРЛИ АН СССР: 23) 1.114.331; 24) 1.114. 334. ГБЛ: 25) собр. Ундольского, № 1281; 26) собр. Ундольского, № 1017; 27) собр. Тихонравова, № 464; 28) собр. Тихонравова, № 87; 29) ОИДР, № 324; 30) Муз. собр., № 1513; 31) Муз. собр., № 6147; 32) Муз. собр., № 10374; 33) Муз. собр., № 2780; 34) Муз. собр., № 9284; 35) Муз. собр., № 7459; 36) Муз. собр., № 8768; 37) собр. Румянцева, № CCCCLVII. ГИМ: 38) собр. Уварова, № 1884; 39) собр. Уварова, № 1950; 40) собр. Уварова, № 1434; 41) собр. Забелина, № 561/693; 42) собр. Забелина, № 605; 43) собр. Вострякова, № 225; 44) собр. Вахрамеева, № 494; 45) собр. Щукина, № 912; 46) Муз. собр., № 3063; 47) Муз. собр., № 991; 48) Муз. собр., № 1582; 49) Муз. собр., № 1552; 50) Муз. собр., № 1993; 51) Муз. собр. № 2856; 52) Муз. собр., № 3014; 53) Муз. собр., № 2016; 54) собр. Вострякова, № 49; 55) собр. Вострякова, № 1235; 56) собр. Вострякова, № 234; 57) собр. Вострякова, № 207; 58) собр. Черткова, № 121; 59) собр. Черткова, № 361; 60) собр. Черткова, № 318; 61) собр. Барсова, № 23736; 62) собр. Барсова, № 1609; 63) собр. Барсова, № 1939; 64) собр. Барсова, № 2018; 65) собр. Барсова, № 2410; 66) собр. Барсова, № 1660; 67) собр. Барсова, № 1808; 68) собр. Соколова, № 194в.Отрывки из Сказания, редакцию которых определить не удалось
1. ГБЛ, собр. Большакова, № 242. Сборник, скоропись XVIII в., на 428 л., 421 л. — отрывок из Сказания. 2. ГБЛ, собр. Барсова, № 434)8. Отрывок из Сказания, на 4 л., рукопись XVII — ХVIII вв.Списки Сказания, которые просмотрены не были
1. Карело-Финский филиал АН СССР, № 193, рукопись начала XIX в. Поведание о победе над Мамаем (очевидно, ред. Синопсиса). 2. Собрание Ф. А. Калинина. Извещение о победе над Мамаем. Список XVIII в. 3. Собрание Вельского районного архива Архангельской области, № 2/49. Сборник второй половины XVIII в. Состав: Повесть о Димитрии Басарге, История о Бове, Сказание о Мамаевомпобоище и другие тексты. 4. Собрание Вязниковского краеведческого музея. Скоропись XVIII в. Сказание о Мамаевом побоище. Заглавие: Сказание известно о поганом и богомерзком царе Мамае и о многих силах его, како восхоте пленити Русскую землю и похвала благочестивому государю и великому князю Димитрию Ивановичу Московскому и всеа Росии самодержцу, иже победи его — за Доном рекою на поли Куликове и всю силу его победи. 5. Рукописи Хиландарского книгохранилища, № 75. Сборник, полуустав XVII в. После Сказания о взятии Царьграда идет Сказание о Мамаевом побоище. Заглавие: В лето 6289 сказание о Задонском бою, похвала великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу. 6. В собрании Боровской Спасской церкви было Сказание о Мамаевом побоище в списке XVII в. 7. Собрание Новгородского музея (опись М. Н. Тихомирова, 1939 г.), № 96(285). Сборник, на 202 л., скоропись XVII в. Состав: Отрывок из Александрии, Сказание о Мамаевом побоище, Повесть о взятии Царьграда, О венчании Мономаха, Слово Евсевия о сошествии во ад, Слово Палладия о втором пришествии Христове. 8. Собрание рукописей Киевского художественно-промышленного и научного музея, № 185 (49). Сборник разнообразного содержания ХVIII в., л. 162–177 — текст Сказания. Заглавие: О извещении великому князю Димитрию, яко нечестивы Мамай идет войною на Россию. Начало: Великий благоверный князь Димитрий Иванович московский услышав яко идет на него безбожный царь татарский Мамай… Судя по названию, это текст Синопсиса. 9. Собрание Казанского университета, ХС1 № 19952. Сказание о Мамаевом побоище, рукопись ХVIII в. 10. Собрание Историко-филологического института князя Безбородко в Нежине, № 34. Сборник ХVIII в.Сказание в редакции Синопсиса.
11. Рукописи, бывшие на выставке XII археологического съезда в Харькове, № 61. Сборник ХVIII в. с текстом Сказания. 12. Собрание Флорищевой пустыни, № 109. Сборник, полуустав и скоропись разных почерков XVII в., на 600 л. После Александрии идет текст Сказания. Начало: В начале древняго словенскаго народа извещение великому князю Димитрию Ивановичу, яко нечестивый Мамай идет войною на Русь. 13. Архангельская семинария, № 245 (1370). Александрия, Сказание о Мамаевом побоище, полуустав петровского времени; рукопись с миниатюрами. Заглавие: Лета 6890. Сказание о Задонском бою и похвала великому князю Дмитрею Ивановичю и брату его, князю Володимеру Андреевичю, и всем князем и бояром и служивым (люд (ем) и всему христолюбивому воинству и всем православным христианом. Начало: Хощем, братия, начати брань новыя победы, како случися православным Христианом на Дону с безбожными агаряны, како повысися рог Христа… 14. ГИМ, собр. Уварова, № 2078 (243). Сборник из нескольких тетрадей ХVIII в., текст Сказания без начала. Местонахождение рукописи в настоящее время не известно, в ГИМ нет. 15. ГПБ, собр. Титова, № 338. Сказание о Мамаевом побоище, скоропись ХVIII в., на 25 л. В 1929 г. рукопись передана в АН УССР. 16. ГПВ, Собрание Титова, № 834 (3288). Келейный летописец Дмитрия ростовского, скоропись ХVIII в. на 152 л. Летописец заканчивается статьей «О прихождении Захариа в орду к Мамаю». В ГПБ нет. 17. ГПБ, собр. Вяземского, О.ССШ. Сборник, на 299 л., рукопись ХVIII в. О извещении великому князю Димитрию, яко нечестивый царь Мамай идет войною на Русь. Рукопись утеряна. Судя по названию, редакция Синопсиса.
Последние комментарии
1 день 2 часов назад
1 день 7 часов назад
1 день 15 часов назад
1 день 18 часов назад
1 день 18 часов назад
3 дней 5 часов назад