Можетбытие бытия [Алексей Анатольевич Притуляк] (fb2) читать постранично, страница - 2

притаилась в зарослях бука белая скамейка, на которой мы так яростно обольщали друг друга четыре года назад.

Мотор вдруг чихает, кашляет и стыдливо умолкает. Едва успеваю прижаться к обочине.

— Угу, — вздыхаю я. — Маленькая вынужденная остановка по дороге в гости к богу. Или к дьяволу, а?

Она даже не поворачивается ко мне, не удивляется, ничего не говорит. Касаюсь её щеки:

— Наверное, всё же, — к дьяволу.

Небрежно отводит голову, не глядя. Достаёт сигареты.

Даю ей прикурить, выхожу из машины, снимаю плащ и бросаю его на сиденье. Рукоять револьвера холодно выглядывает из кармана и недвусмысленно хочет тепла. Давай, девочка…

Минут десять копаюсь под капотом и жду её шагов на асфальте. Она будет держать револьвер по-женски неуклюже, двумя руками, а взгляд её будет болен неуверенностью и решимостью отчаяния… Но она сумеет, я знаю.

Проходит не меньше четверти часа. Закрываю капот и возвращаюсь к своему месту.

Рукоять пистолета всё так же торчит из кармана. А она дышит на окно и рисует на нём рожицы.

— Почему ты не пошла меня убивать? Ты же видела револьвер.

— Но ты ведь уже всё решил.

— Только не делай вид, что тебе плевать.

— Знаешь, почему я никак не могла начать по-настоящему тебя уважать?.. — она малюет кудряшки вокруг рожицы. — Потому что ты всегда стараешься переложить решение своих проблем на кого-нибудь другого.

— Нет. Просто не в моих правилах лишать человека выбора.

Усмехается.

Мне кажется, она не верит, что я смогу убить её. И до последнего момента не поверит. Даже когда пуля раздробит ей лоб… нет, она просила не стрелять ей в голову… даже когда пуля разорвёт её сердце, она будет уверена, что тут какая-то ошибка, и револьвер выстрелил сам по себе. Да, она нисколько не сомневается, что в последний момент я дам слабину.

— Кажется, ты не веришь, что я тебя убью?

Впервые за всё время пути смотрит на меня.

— Ты не убьёшь меня, — отвечает подумав. — Если бы ты действительно хотел это сделать, я бы осталась там, в номере, рядом с Робом. Зря ты его застрелил, кстати. Роб был классным мужиком. И у него ещё две девочки, которые тоже от него без ума.

— Тоже?

— Не считая его жены, — улыбается она. — Что касается меня, я была не самого лучшего мнения о нём, как о мужчине. Но самец он был ис-клю-чи-тель-ный.

— А я был плох, да? Тебе не хватало, да?

— Да не терзайся ты, — бросает она, отворачиваясь и снова принимаясь за рожицу. — Иди лучше застрелись. Сначала ты ведь именно это хотел сделать?

— И не думал даже, — вру я.

— Тебе всё равно теперь конец, — не обращает она внимания на моё враньё. — И рано или поздно ты сделаешь это.

— Но сначала убью тебя! — зло бросаю я и завожу двигатель.

Она усмехается, качает головой.

— Знаешь, что произойдёт там, у скамейки?.. Сперва ты будешь долго делать вид, будто собираешься убить, дожидаясь, что я запла́чу, стану умолять о прощении, валяться у тебя в ногах. Потом, когда ничего этого не получишь, устроишь мне сцену с пылкими речами и укорами. Потом изнасилуешь. Потом…

— Заткнись!

Она равнодушно умолкает.

Я съезжаю с обочины, набираю скорость. Мне не терпится побыстрей доехать до места, чтобы доказать ей, что она ошибается. Мне хочется поскорей поставить её на краю. В какой-то момент я даже готов сделать это прямо сейчас — остановить машину, вытащить её и…

Минуем парк, проезжаем хутор, останавливаемся в буковой роще, за поворотом к озёрам.

Несколько минут сидим в молчании, прислушиваясь к птичьему распеву. Я тяну время. Может быть, собираюсь духом. А быть может, хочу помучить её страхом и неизвестностью. Впрочем, по её виду не скажешь, что она боится.

Наконец, выхожу, открываю дверь с её стороны.

— Ну, пойдём.

По влажной после вчерашнего дождя тропинке, скользя на палой листве, спускаемся к площадке для крикета, минуем её и углубляемся в буковую аллею. Дорога с машиной теряются в тумане.

Я безошибочно выбираю нужные тропинки и вскоре вывожу её к той самой скамейке. Со времён, как мы последний раз были здесь, она почти не изменилась, разве что стала немного темней без подкраски.

Ни одной живой души поблизости, конечно, нет. Теряются в белесой дымке буковые стволы. Туман обволакивает такой липкой зябкостью, что меня начинает потряхивать, и я ничего не могу с собой поделать. А не хотелось бы, чтобы она видела. Ещё подумает, что я и правда струсил.

По губам её пробегает улыбка, прячется где-то в уголке, под тёмной родинкой. Она поглаживает гнутую спинку скамьи и, кажется, совершенно забыла, зачем я её сюда привёз.

— Мокрая, — улыбается через минуту. — Не посидишь.

— Туман, — пожимаю плечами.

Смеётся. Я удивлённо смотрю на неё:

— Ты чего?

— Вспомнила ту девочку. С пуделем, помнишь? Как её звали… Маня…

— Маннимейсен, — подсказываю я.

— Ага!

— Подглядывала как мы тискаемся.

— Да не подглядывала она.

— Наверняка подсматривала. Если бы собака её не выдала…

— Да нет же!

— «Ижвините, я не хотела помефать вам селоваться», — перездразниваю я наше воспоминание.

—