Запах костров [Вероника Анатольевна Гетман] (fb2) читать онлайн

Вероника Гетман Запах костров

Лисьи костры

В один из ноябрьских дней, случается всегда

С непослушными детишками страшная беда.

Я расскажу вам легенду о старом фургоне,

И о его хозяине в дырявом балахоне.

В вечер осенний, в холода он приезжает,

И лживыми чудесами зрителей поражает.

Но не стану забегать я наперёд,

И всё в истории пойдёт в свой черёд.

Случается это раз в год, в один из холодных ноябрьских вечеров, когда листва уже опала и голые деревья дрожат от холода, на мутных лужицах появляется первая, едва заметная корка льда, а в воздухе летает запах костров — приближается этот день… День веселья, день забав, сладостей и сказок, самозабвенных плясок и нарочитой вседозволенности. Лучший день в году!

И прекрасный город, где разъезжали богатые экипажи и чинными рядами шествовали городовые в васильковой форме, чиновники в изумрудных камзолах и ремесленники, держа под рукой корзины с инструментами, принарядился к празднику. На черепичных крышах высоких домов и аккуратных домиков, точно многокрасочные порхающие мотыльки, развевались бумажные флажки. Букетики сухоцветов и шелковые розы украшали шляпки дам, а мужчины щеголяли в выходных сюртуках, украшали воротники булавками и брошками.

Неспешно и смакуя городок поглощал густой, молочный туман. Вороны-колдуны, что облюбовали колючие кроны, выглядывали в пёстрой толпе свой лакомый кусочек. Ледяной, насквозь прокопченный дневными кострами, ветер, преступно забавляясь, ерошил их чернильное оперенье. И крылатым странникам ничего не оставалось, кроме как громко возмутиться хриплым голосом. Но нет судьи тому непочтенному злодею, нет управы на хулигана, что шалости ради заставляет уставших стариков-дубов чинно кланяться. Никто не запретит ему напевать ритуальные песенки, чьи рифмы и слова манят призраков и духов…

Десятки торговцев и торговок в нарядных передниках зазывного голосили, расхваливая сдобную выпечку и сахарные леденцы, яблоки и сливы в карамели, солёные грибы и сочившиеся ароматным жиром ломтики свинины, сливочные сыры с перцем и ореховые хлебцы, клюквенное варенье да липовые, ромашковые и барбарисовые меда. Уличные музыканты, танцовщицы, жонглёры, акробаты поражали зрителей искусным мастерством, заставляя толпу восторженно заливаться гулом нескончаемых аплодисментов.

Там видный мужичок с густой копной бороды озорно наигрывал на березовой свирели, а рядом упитанный медвежонок умело отплясывал, кувыркался и размахивал толстыми лапками. Тут тучна тётка, на чьих широких плечах алел маковый платок, а шею и запястья унизывали коралловые бусы и браслеты. Она гадала по руке, по-лисьему щурила глаза, а её верная помощница, крупная, непоседливая сорока, вещала любопытным какие их ждут преподношения от милой судьбинушки-судьбы.

Превеликое множество всяких мастеров съехалось на предзимнюю ярмарку, всяких редких ремесел, всяких необыкновенных талантов. И среди их многокрасочного потока и громогласности не затерялся и особый мастер, с лицом чужим и не известным…

Между всей этой суетой, меж торжественным гамом ещё больше шума доставлял невесть откуда прибывший фургончик. Но всё больше шумели и галдели дети: мальчишки и девчонки разных возрастов и сословий. А сонные торговцы с улыбчивыми торговками, и скромные мастера с проворными мастерицами, и важные господа с прелестными госпожами проходили мимо. Нисколько не прельщал их ни потрёпанный фургончик, ни его чудной владелец.

Цветные фонарики сверкали сквозь туман, завлекая ночных мотыльков. Весёлая музыка вылетала из музыкальной шкатулки в виде миниатюрной мартышки в сером жилете, и эхом разносилась по местным землям, зазывно стучась в окошки домиков и лавок. И всё тот же неучтивый ветер щекотал ветхие стены фургона, окруженного толпой местной детворы. Головы мальчиков покрывали гимназистские фуражки или дедовские папахи, что были значительно велики, а девочки кутались в пёстрые платочки или непрерывно поправляли поля фетровых шляпок.

В ожидании яркого представления юные зрители неистово голосили, топали ногами по размякшей от дождей земле, нетерпеливо хлопали в ладоши. Не желали они ждать, не желали предвкушать, а желали веселиться в лучший день в году! Наконец музыка стихла, кулисы самодельной сцены распахнулись, торжественно появился долговязый человек. Его наряд был непривычно лёгок: старый малиновый фрак, изобильно украшенный узором из плесени и пыли, узкие брюки со множеством заплаток, да до блеска начищенные туфли.

Экая диковинка был этот шут, всякому интересно взглянуть на странника из далёких краёв, всякому в радость послушать его сказки. И словно это зная, он грациозно поклонился, сняв с головы дырявый цилиндр, сказал:

— Приветствую вас, мои юные зрители! Какое прелестное общество, какой приветливый городок я имею честь наблюдать! Эти необъятные просторы уже полюбились моему сердцу! Я рад быть вашим гостем! И я принёс вам всем подарок из моей далёкой родины! — дети принялись взволнованно аплодировать, особо смелые и дерзкие свистеть. — Но не спешите дарить мне овации. Мой подарок редок и бесценен, его смогут получить не все, юные господа и дамы. На моей далёкой родине и в грош не ставят неженок и трусов, и кланяются лишь истинным смельчакам. Не печальтесь, не грустите, а вместо этого если есть среди вас жалкие трусы, я попрошу их вернуться под тёплую опеку нянюшек! Трусов прочь! А самого отчаянного смельчака будет ждать вознаграждение. Самого храброго из вас я приглашу в свой волшебный фургончик. Там хранится много диковинных вещиц, которые ваш покорный слуга собирал со всего света. Из костлявых рук мумий вырывал, из домиков болотных ведьм похищал! Храбрейшего из храбрых будет ждать незабываемое веселье, что, могу поклясться, запомнится на все оставшиеся годы! Я вас предупредил! Пусть начнётся наше необыкновенное представление, господа и дамы!

Юным зрителям понравился этот длинный тип. Каждому из них было в радость взглянуть на иностранца. Его слова не пугали и не настораживали, а лишь вызывали улыбку. Чем это безумец удумал их пугать? Парочкой зелёных жаб? Или горсткой чернильных пауков? Свитком фараона? Разве можно верить чужестранным циркачам? Их талан вознаградится серебряной монеткой или бездарность заслужит брошенный камень. Однако доверия честных людей своими сказками им никогда не заполучить.

Зрители искренни ахнули, когда в руках у долговязого заклубился туман, а после на его месте возникла прекрасная, вполне живая птица с изумрудным оперением, изогнутым клювом и алым хохолком.

— Кто из нас не любит райских птичек? — задумчиво проворковал маэстро, вертя в руках, разглядывая красавицу. — Таких полно на каждой ветви в моих родных землях… Они у нас всё равно, что у вас сороки и вороны! Кто поспорит? Воистину, чудесные создания. И так забавно просят о помощи на своём родном языке. Птичья речь… Она очень забавна! Вы должны её услышать, мои юные храбрецы! — после сказанных слов он громко расхохотался, и вывернув птице крылья, сломал их.

Громкий, пронзительный крик сотряс тугой воздух. Оставил зловещее эхо, что, моля о помощи, стучалось в обитаемые домики. Несколько детей, испугавшись подобного зрелища, точно первые снежинки на ладони растаяли в толпе, другие остались, судорожно сжимаясь, тревожно сминая в пальцах платочки и шапочки, и только один звонко хохотал, заглушая смехом птичьи вопли.

А фокуснику скудного восторга показалось ничтожно мало. Длинными, худыми пальцами он грубо выдирал переливающиеся на свету фонариков перья. И чем сильнее извивалась и кричала райская птица, тем громче смеялся один из детей, тем стремительней пустели зрительские ряды.

— Значительно вас поубавилось! — весело воскликнул маэстро, откидывая жертву.

Едва умирающие тельце коснулось мерзлой земли — прожорливый туман тут же поглотил его. Птица была всего лишь иллюзией. Злой, жестокой, но очень искусной. Не каждый волшебник, а уж тем более бродячий фокусник, был способен нашептывать столь ювелирные миражи.

Представление продолжалось в том же духе: ржавыми портновскими ножницами фокусник отрезал лапки полевым мышкам; завязывал желтых ужей узлами; костлявыми пальцами отрывал головы цыплятам и белоснежным голубкам, а после жонглировал ими, как десятком апельсин… Но всё то были лишь иллюзии из дыма и грозовых облаков, как изумрудная птица. Вопли их — свист ветра. Предсмертные трепыхания — пляски смога. Стоило безжизненным животным и птицам коснуться холодной почвы их плоть таяла, ветхим клочком тумана поднималась вверх, цепляясь за колючие ветви великанов-кленов.

С каждым новым номером чужестранца детей становилось всё меньше и меньше: со слезами на глазах, с трепещущим от страха сердцем, они мчались искать утешения у отцов и матерей, у старших сестриц и братьев. К завершению представления остался всего один из юных зрителей. Мальчик, чья внешность была подобна ангельской: золотые кудряшки пышной копной спадали на плечи, небесно-голубые глаза могли отразить всё унылое веселье незадавшегося празднества, фарфоровое личико приводило в восторг, вызывало умилительную улыбку. Но будучи всеобщим любимцем, будучи сыном уважаемой семьи, характер мальчишки был скверен, надменен и насмешлив. Душа его походила помойную яму, где издавна копошатся черви-людоеды, но на чей древесной, подгнившей крышке прелестно цветут лютики.

— Признаться честно — удивлён… — грустно сказал иллюзионист, приближаясь к верному поклоннику. Тон его заметно растерял былое озорство, наверняка не хотел отдавать заслуженную награду этот жадный гость! — Как твоё имя, храбрец?

— Андрей Михайлович Андреев, господин! — без капли страха или смущения ответил он, а после выпятив грудь вперёд добавил: — Я сын губернатора, и ко мне положено обращаться на «Вы», любезный.

— Тебе понравилось моё представление?

— Да, очень! — захлопал в ладоши малец и его чудные кудряшки подпрыгивали в такт.

— Ну что ж, получи свою награду, Андрей Михайлович…

***

Старый фургончик при каждом шаге Андрея Михайловича жалобно скрипел. В тёмных его недрах, куда проникало лишь пара жалких лучей сквозь витражное окно, творился полнейший хаос: паутина царствовала во всех углах и щелях, толстый слой пыли мог заменить худой тюфяк, а по обе стены стояли вросшие в пол, кривые стеллажи. На их полочках мирно покоились старинные книги, букеты иссохших трав и бесчисленное количество склянок с цветными жидкостями, миниатюрными уродцами, искаженными гадами, что роняли горькие слёзы из опущенных глаз.

— Господин фокусник, покажи мне эти цветные бутылочки! — попросил мальчик, уже пытаясь дотянуться к заветному богатству. — В них что-то шевелиться? Что это? Покажи!

— Их нельзя брать руками, — отрезал маэстро, бесцеремонно оттаскивая храбреца в сторону. — Там есть книга, с пёстрыми картинками. Только взгляни на неё! Я привёз её из…

— Ну нет, книжками меня и учителя пичкают так, что уже противно! Хочу те склянки!

— Взгляни на камень из Египта! Его пнул фараон в одного из песиголовых божеств.

— Такие камни я и сам в собак швыряю!

— Погляди в то зеркальце! В нём отражаются вампиры, а не люди.

— Экая ценность, вампиры… Хочу то чудище под пробкой!

— Его нельзя трогать, Андрей Михайлович. Оно стесняется.

— Как нельзя?.. — удивился повторному отказу Андрей, в глазах его стали проступать горькие слёзы, точно мгновение назад ему несправедливо отвесили пощёчину. Искусный трюк. Кто в сила отказать плачущему ангелу в его крошечном капризе? Но чужестранцу, чьё сердце — кусок камня, не было больно видеть страдания дивного ребёнка, не терзала его совесть, и тогда Андрей закричал: — Я сын губернатора, ты должен мне их отдать! Я их хочу! Отдай мне их сейчас же! Грязный лжец! Я пожалуюсь отцу, он велит скормить тебя псам! И тогда весь твой волшебный фургончик станет моим!

— И что ты будишь со стеснительным чудовищем делать? — спросил долговязый, листая свои пыльные, уродливые книги.

— Он такой гадкий. И не только он, а все эти в баночках. Всех их хочу! Они шевелятся и кажется что-то шепчут. Прислушайся… Ведь и вправду шепчут! Я буду с ними играть, они меня будут веселить. А одного из них я брошу в кипящей суп на кухне, вот маменька с папенька-то за обедом удивятся, хи-хи. Отдай мне их. Ты же сам обещал незабываемое веселье, а теперь скупишься.

— Тебе было мало веселья на моём представлении? Какой ты, однако, весёлый парень…

— Да, я такой! — задорно соглашался Андрей, таки взяв одну из склянок от чего несчастная тварь в ней сжалась и задрожала. — Я такой, не то что эти трусливые зануды…

— Я слышал, как в городе люди говорят, что твоя няня недавно упала. Упала и сломала руку. Это ведь было верно так смешно?! Давай посмеёмся вместе! Ха-ха-ха, хи-хи-хи!

— Ха-ха-ха, хи-хи-хи! Ещё бы! Я уронил кусочек сливочного масла, но это её вина, что она вовремя его не подняла. Оно растаяло, и нянька поскользнулась. Она такая толстая и так смешно ныла, так смешно пыталась встать, но всё только кувыркалась и кувыркалась! Тебе нужно было это видеть!

— О, а ещё я слышал, что недавно твоя старшая сестрица сильно поранила ладонь и очень долго страдала от неведомой твоим изнеженным ручкам боли. И это наверняка было так смешно?! Давай посмеёмся вместе! Ха-ха-ха, хи-хи-хи!

— Ха-ха-ха, хи-хи-хи! О, да-да! Машка такая неуклюжая. Я подложил ей стёклышко в варежку, она ведь любит всё что красиво блестит, как сорока ей-богу. Но как можно так глупо поранится? Как можно совать руки, даже не взглянув?

— Действительно, смешная шутка. А скажи, ведь врут городские болтуны, что недавно твой учитель отравился?

— Ха-ха-ха, хи-хи-хи! И ничего не врут! Это была очень смешная шутка! Клянусь, даже ты, глумила, до такой бы не догадался! Я подсыпал этому глупому старикашке пару ягод белладонны в чай. Ну он же учитель, такой ведь умный, все государства перечислить может, все слова по-французски знает, а вкус белладонны не распознал. Всё залпом выпил, как солдат! Папенька меня тогда на гречку посадил, без сладкого оставил, розгами огрел, да и ещё прощение у старика просить заставил… Совсем шуток он понять не может, и что толку, что важный, как петух?!

— Бедный, несчастный мученик… — сочувственно покачал головой чужестранец, а после протянул обе руки Андрею, и они запрыгали, затопали ногами, как старые приятели. — Давай посмеёмся вместе! Ха-ха-ха, хи-хи-хи! Давай станцуем и нам станет легче! Как же тебе тяжело жилось среди этих угрюмых, скучных людишек, что не знают, не умеют веселиться! Что только и пустословят о милосердии и прочей чепухе. Но забудь обо всех своих страданиях! Я сдержу своё слово, тебя ждёт нескончаемое веселье. Даже больше! Такому шутнику, как ты всегда будут рады в моей родной стране! Ха-ха-ха, хи-хи-хи!

***

— Тебя ведь так смешили несчастные уродцы в стеклянных колбах. Теперь смех не покинет тебя до Страшного Суда или даже в преисподней будешь хихикать! — иллюзионист достал из-под рундука большой осколок зеркала и поставил его перед очередной склянкой с слизким шевелящимся содержимым грязно-жёлтого цвета. — Ну почему же тебе не смешно? Такая ведь смешная шутка! Смейся! Смейся, Андрей Михайлович! В отражении этого осколка ты видишь самого уродливого уродца из всей коллекции. Я так старался угодить… Смейся, или я брошу тебя в кипящий суп!

Старый фургончик тронулся в путь, оставляя грязевой узор на просёлочной дороге. Позади оставался город, меркли его огни и тревожные возгласы городовых казались призрачным шумом далёкого прибоя. Теперь странствующий весельчак держит путь не в соседний город и не в соседнюю страну, а на свою далёкую родину — мир духов… И там, в ожидании следующего ноябрьского вечера, пройдёт ещё один год, наполненный лишь воспоминаниями и запахом костров.

И слышен во мраке фургончика скрип.

Исходит от него протяжный всхлип.

То жестокий мальчишка, со злою душой,

Смеётся в фургончике сам над собой.

Оглавление

Лисьи костры