Радуга 1990 №02 [Журнал «Радуга» (Киев)] (pdf) читать онлайн

2
февраль

ежемесячный
литературнохудожественный
и общественнополитический
журнал

**

ОРГАН
СОЮЗА
ПИСАТЕЛЕЙ
УКРАИНЫ

И ЗДАЕТСЯ С 1927 ГОДА

В ЭТОМ НОМЕРЕ:
ф ПРОЗА И П О ЭЗИ Я
ТАТАРЕНКО ЛЕОНИД. Поклонюсь я всей О т­
чизне. Стихи.
ГЛАЗОВ ГРИГОРИЙ. Не встретиться, не раз­
минуться. Повесть.
КОМИЧЕВА ГАЛИНА. Талант останавливать
время. Стихи.
ОЛЬШ АНСКАЯ ЕВДОКИЯ. Памяти Анны Ах­
матовой. Стихи.
АРКАДЬЕВ ДЭВИ. Футбол Лобановского. Ху­
дожественно-документальная повесть.

38
42
47
75

Оракулом, львом, орлом... Стихи поэтов Сирии
КРОПИН НИКОЛАЙ. В тот самый час...
Стихи.

147

ф ПУБЛИЦИСТИКА
БАЧИНСКИЙ ПЕТР, ТАБАЧНИК ДМ И Т­
РИЙ. Гибель премьера: версии и факты.
Ш трихи к портрету Виктора Некрасова.

79
99

КИЕВ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
«РАДЯНСЬКЫ Й
ПЫ СЬМ ЭН Н Ы К»

© «РАДУГА», 1990

•

НАШ И ПУБЛИКАЦИИ

ВИ ТК О ВСКИ Й Е. «В зале Вселенной, под со­
звездием Топора».
•

129

КРИТИКА

МАЗУРКЕВИЧ АЛЕКСАНДР. Человечное све­
чение Вишни.

138

ф ПИСЬМА, КО РРЕСП О Н Д ЕН Ц ИИ ,
ИНФО РМ АЦИ Я

148

Цена и вокруг нее. Читательский резонанс на з а ­
седание дискуссионного клуба «Радуги».

ф НАШ И ПУБЛИКАЦИИ
РЕРИХ ЕЛЕНА. Агни Йога. Братство.

157

Главный редактор
А. П. РОГОТЧЕН КО

Редколлегия:
Л. Н. ВЫ Ш ЕСЛ А ВСКИ Й ,
М. В. ГЛУШ КО,
Ф .Д . ЗАЛАТА,
С. С. КАЛИНИЧЕВ,
В. В. КАНИВЕЦ,
М. С. ЛОГВИНЕНКО,
Б. Д. ПАЛИЙЧУК,
Г. Л. Щ УРОВ,
Ю. Ф . ЯРМ Ы Ш

Ответственный секретарь
Н. А. МИЛОЦКАЯ

Технический редактор А. Н. Нечипоренко
Корректоры Т. Б. Криницкая, Ю. В. Нижник

Адрес редакции: 252004, Киев-4, Пушкинская, 32. Телефоны: 224-91-98, 224-33-23.
Сдано в набор 27.11.89. Подписано к печати 29.01.90. Б Ф 39024. 70Х 1 0 8 /16. Бумага книжно-журналь­
ная. Офсетная печать. 15,4 уел. печ. л. 16,1 уел. кр.-отт. 17,9 учетн.-изд. л. Тираж 61 886 экз.
Зак. 090. Цена 75 коп.
Ордена Ленина комбинат печати издательства «Радянська УкраТна»,
252047, Киев-47, проспект Победы, 50
К С ВЕД ЕН И Ю Н А Ш И Х А В ТО РО В :
Редакция не рецензирует рукописи, а только сообщает о своем решении.
Рукописи объемом до двух авторских листов редакция не возвращ ает.
П О Д П И СКА НА «Р А Д У ГУ » - Б Е З О ГРА Н И ЧЕН И Я
Текст набран и сверстан с использованием системы переработки
текста на базе фотонаборного комплекса «К ас к ад »
и средств вычислительной техники.

Григорий ГЛАЗОВ

НЕ ВСТРЕТИТЬСЯ,
НЕ РАЗМИНУТЬСЯ
Повесть

1
Останки выгребли из могил городского кладбища и обгаженных вороньем
тихих сельских погостов, из-под придорожных завалившихся обелисков,
и перезахоронили в общей могиле кости сотен солдат. Все они теперь числи­
лись героями, братьями, конечным общим пристанищем их стала б р а т ­
с к а я могила.
По черепам уже не отличить, кто блондин, кто шатен или брюнет, и даже
самому дотошному из живущих едва ли пришло бы в голову сейчас пытат ься
разделить их: этот — славянин, тот — мусульманин или иудей. Установить
можно было разве что ныне ненужное: кому пулей просквозило череп, а кому
осколком размозжило грудь.
Последний выдох их отлетел в небо, смешался с воздухом, которым
минувшие сорок с довеском лет дышали все мы живые. Плоть же досталась
земле, растворилась в ней, а кровь смешалась с подпочвенной водой, и она,
процедившись через фильтры черноземов, глиноземов, известняков, песчани­
ков, очищенная, выбилась наружу где-то за сотни верст через скальную щель
холодным родничком; из него в зной не раз за эти годы люди пили, подставив
раскрытый рот, жадно и неутоленно дергая кадыком, радостно ощущая жизнь,
когда капли щекочуще текли с подбородка на потную шею, за рубаху по
разгоряченной груди...
Все было готово: новую общую могилу на центральной городской площа­
ди засыпали, утрамбовали, сверху без единой зазоринки уложили тяжелые
розовые гранитные плиты, уровняв их с ухоженной травкой прямоугольного
газона. Имена и фамилии высекать на памятнике не стали — не хватило бы
места. Лишь врубили на лицевой стороне две надписи, взятые из сводок
Совинформбюро: «После тяжелых боев с превосходящими силами противни­
ка наши войска временно оставили Город...» и «После тяжелых боев наши
героические войска освободили Город...» Резчик разделил эти надписи изо­
бражением каски, лежащей на автомате ППШ , и датами.
Ночью при свете прожекторов новенький памятник освободили от досок,
подпорок, лестничек, нарядили в белый саван, сшитый по заказу горисполко­
ма на местной фабрике. Булыжины площади блестели, как отшабренные
металлические заклепки. Уже разосланы были приглашения по городам
и весям еще здравствующим защитникам и освободителям Города. Остава­
лось только притрусить песочком дорожки, рассекавшие буквой «X » площадь,
обязательно белым, как распорядилось начальство. За песком погнали экска­
ватор и два самосвала за Город, где еще до войны, подмытый дождями и та­
лой водой, обвалился крутой обрыв, и на месте оползня обнажился белый
песок. Сейчас там вонюче дымила городская свалка. Тут-то и вышла заковыка: из ковша в кузов вместе с песком посыпались кости и черепа, фляги,
© ГЛАЗОВ Г. С., 1990.
4

позеленевшие пряжки от командирских ремней со звездой посередке* ;алю;миг
ниевые ложки, несгнившие голенища сапог, даже довоенный, помутневшего
серебра портсигар с выдавленным охотником и двумя борзыми на крышке,
самодельный наборный мундштук из плексигласа и обточенных заподлицо
цветных пуговиц. Ясно было, что все это нашенское — и кости и предметы.
Но чьи, откуда взялись? Что с ними, бесхозными, делать, когда все уже готово
к открытию памятника? Не срывать же запланированное к дате освобождения
Города торжество! Прибывший судмедэксперт наспех, приблизительно под­
считал: человек двадцать или чуть более. Шоферам самосвалов и экскава­
торщику строго наказали помалкивать, само место спешно огородили плот­
ным забором и учредили милицейский пост. Все — до выяснения...
2

Ничего этого Петр Федорович Силаков не знал. Он ехал, приглашенный
в Город на торжества, в купе спального вагона. Попутчика не оказалось, и,
довольный, Петр Федорович расположился как хотел. Иногда его, уморенного
бездельем, окунало в сон; просыпался, ощутив сушь на губах,— спал навзничь
с открытым ртом,— ополаскивал горло глотком остывшего чая, садился,
нащупывал ногами шлепанцы и шел в тамбур покурить. Ему казалось, что зря
ехал он в Город, где не был с осени 1942 года, поскольку не испытывал ни
приподнятости, ни ожидания каких-то встреч или событий. Очередное ме­
роприятие. Про такое начитался в газетах, наслушался по радио, насмотрелся
по телевизору,— одно и то же: съедутся старые люди, навесив на пиджаки
ордена, медали и значки; отставные генералы, некогда командовавшие этими
людьми, будут выступать так, словно не проиграли ни одного сражения. Отцы
Города вывернутся наизнанку, чтоб ублажить гостей, и старики, очумевшие
от казенного внимания, расчувствуются и, забыв, что оно всего-то на четыре
дня, что жизнь состоит из будней, станут восхищенно сравнивать здешние
власти со своими — в тех городах и селах, откуда прибыли сюда на открытие
памятника. Четыре дня их будут показывать по местному телевидению,
а может, полуминутным сюжетиком удостоит и программа «Время». Но
старость не должна быть комичной, считал Петр Федорович, всегда стараясь
не впадать в сентиментальные воспоминания. Когда ему исполнилось шесть­
десят, мудро и без лишнего сердцебиения вообще посчитал, что тревоги,
волнения, вспышки эмоций позади, все давно произошло и ничего подобного
уже не будет да и не нужно.
После смерти жены Петр Федорович остался один в двухкомнатной
квартире. Человек сдержанный, педантичный, говорил он всегда словами,
отобранными к месту, вроде перещупанными. Даже на поминках, когда к нему
осторожно обращались, чтоб как-то отвлечь от горя, не вздрагивал, как бы
очнувшись, не выглядел отсутствующим, а отвечал, как и привык в любых
разговорах — определенно, последовательно, вроде горе не его и он тут всего
лишь сторонний, по печальному случаю. Знавшие его очень близко, не удивля­
лись, не осуждали. Разве что сыну Юрию было неловко перед коллегами,
впервые попавшими в этот дом, пришедшими с кладбища помянуть покойную.
Единственное, что заметили тогда,— как сразу налил себе Петр Федорович
водки не в рюмку, а в старый граненый стакан, выпил до мутного донышка, не
морщась, не выдохнул шумно, по-рыбьи округлив рот, а тихо поставил стакан
и, на минуту опустив глаза в тарелку, выбрал затем из горки на хлебнице
черную горбушку, положил на нее сардинку и медленно стал жевать. Он не
захмелел, но больше не пил...
Прожили они с женой сорок лет в согласии, во взаимном понимании,
в нешумной доброте друг к другу. И соседям сперва казалось, что эта неразго­
ворчивая и вроде замкнутая пара просто демонстрирует этакий образец,
а колкости и обидные слова оставляют в стенах своей квартиры, из лифта
выходят голубками, дабы не выносить сор из избы...
Пожалуй, никто не знал, как он переносит одиночество и неудобство —
свою однорукость (левую по локоть отрубило осколком в конце войны под
5

Ораниенбургом). Он давно приспособил ко всему правую, почти не испыты­
вал уже затруднений. И все же, когда остался один, оказалось, что во многом
жена была второй его рукой, которую сейчас будто снова оторвало. Пришлось
обучать правую делать что-то незнакомое ей, и когда не получалось, сдержи­
вал раздражение, понимая жестокость этой необходимости — больше никто
не подсобит.
Работал он на полставки на лакокрасочном заводе юрисконсультом, уйдя
за год до смерти жены из адвокатуры, слыл хорошим знатоком гражданского
права. По сей день ему звонили бывшие коллеги, а иногда и судейские —
проконсультироваться по какому-нибудь каверзному случаю.
Почти ежедневно вечером в одно и то же время звонили сын или невес­
тка: как он там, не нужно ли чего. Всегда оказывалось, что ничего не нужно.
Он отвергал саму мысль быть зависимым от них, а потом — обязанным. Если
невестка задавала эти вопросы по своей, что ли, должности в семье, то в ис­
кренности сына он не сомневался. Вопросы их звучали как-то застенчиво­
осторожно, словно оба боялись обидеть Петра Федоровича напоминанием,
что он-де теперь одинок и беспомощен, либо остерегались услышать резкость
в его постоянном ответе «Мне ничего не нужно», резкость, которой они вроде
и не заслуживали... Но он и не думал их оскорблять или обижать своими
отказами. Он давно уже стал, как оголившаяся, но крепкая ветка. Время
и менявшаяся по-всякому жизнь высосали, иссушили почти все заботы,
хлопоты, трепетал лишь один зеленый листок — внук Алеша, вернувшийся
только что из госпиталя после Афганистана, где ему оторвало осколком
полстопы. Как и куда повернет его эта беда?
Незадолго до приезда Алеши Петр Федорович сказал сыну:
— Алеша вернется, пропишу его у себя. Пусть квартира ему достанется.
Может, женится.
— А пропишут, папа?
— Пропишут. Я однорукий, одинокий и прочее. Он теперь со мной
сравнялся... В общем это моя забота.
— Я бы не хотел, папа, — просительно сказал сын. — Алеша совсем от
меня и Кати отдалится.
— Что ж, дело ваше... Была бы честь,— вздохнул Петр Федорович,
дивясь очередной непрактичности сына.
К нему Петр Федорович относился с наболевшей жалостью, с каким-то
постоянным ожиданием, как к спящему, которого не хотят будить, а стоя
у изголовья, терпеливо ждут, когда проснется сам. Еще лет десять назад жена
Петра Федоровича сказала ему:
— Смотрю я на нашего Юру, и душа болит. Тридцать пять лет, а все он
какой-то неуверенный, смирившийся. Хоть бы капелька тщеславия или
зависти. А то ведь, что само приплыло в руки, то и ладно...
Сын работал ординатором в неврологическом отделении городской кли­
нической больницы скорой помощи. Многие однокашники по институту уже
«остепенились», ушли в науку, на кафедры, а он — по-прежнему «Ю ра», врачординатор. Петр Федорович давно перестал «доставать» сына разговорами на
эту тему, поскольку в ответ всегда звучало одно и то же:
— Папа, я клиницист и по своему мышлению, и по складу характера.
Наука мне противопоказана, наверное, я ей тоже. Я люблю иметь дело с боль­
ными. — И чтобы успокоить отца, заканчивал шутливо: — Представляешь
медицину, где все поголовно кандидаты и доктора!..
В том, что говорил сын, имелась, конечно, внешняя правда. Но Петр
Федорович был отцом и понимал другую правду: Юре не хватает тщеславия,
профессионального самолюбия, зависти, может быть, всего этого в замесе, нет
в нем хребта, хватки для нынешней жизни, не умеет локти растопырить,
избыток деликатности в наше наглое время сделал его пассивным. От сына
Петр Федорович знал, как сочинялись многие кандидатские, сколько платили
за них нанятым «рабам», сколько бритв «ремингтон», дорогих японских
зажигалок, позолоченных «паркеров», французских духов, роскошных коро­
бок конфет ушло шефам и их женам; знал, как чадам этих шефов ассистенты
и доценты кафедры строчили кандидатские, покуда чада занимались более
6

веселыми делами... И смирившись, Петр Федорович утешался, что у Юры
первая категория, что его на дом приглашали, что кандидаты на^к не особенно
мучались гордостью, просили, случалось, проконсультировать своих больных,
а по радио в День медика «...для доктора Юрия Петровича Силакова» передали
однажды песню по заказу какой-то Марии Степановны — бывшей Юриной
больной...
«Н у и то слава богу»,
печально согласился Петр Федорович, вернув­
шись в купе. Он снова отпил остывшего чая и уставился в окно.
3
В одиннадцать утра, как и было назначено, бывший десантник, сержант
Алексей Силаков, уволенный по ранению и прибывший из госпиталя в родной
город, стоял в огромной голой комнате перед длинным столом медкомиссии.
Ничего, кроме умывальника и ширмы, прятавшей кушетку, покрытую мятой
простыней, тут не было. Стопки сколотых бумаг — выписки, анализы, рентге­
нограммы,— папки с личными делами из госпиталей, райсобесов, больниц,—
все это холодно шуршало, шелестело, доктора о чем-то шептались, иногда
поглядывая на Алексея; с двух сторон склонялись к сидевшему в центре
моложавому мужчине, видимо, председателю комиссии. И только пожилая
женщина со стетоскопом, как с хомутом, вокруг шеи скучала. Достала из
кармана халата яблоко, обтерла его полой, начала грызть, увлажняя пенистым
соком белый металл вставных зубов. За спинами лекарей мутнели высокие
окна, а Алексей видел только Неподвижные верхушки деревьев, крыши,
скользко лоснившиеся разогретым битумом. Ему казалось, что все это, как
в спектакле: на сцене актеры в белых халатах, а за ними старый задник
декорации — побуревшая стена в трещинках, в окнах серовато-голубое
(сквозь запыленные стекла) небо и кроны каштанов.
Он стоял в одних трусах, испытывая неловкость, унизительное состояние
зависимости, как и два года назад на призывном пункте военкомата. Но
сейчас все стало иным: тогда врачам надо было загнать его в армию, нынче же
нечего долго мудрить — полстопы оторвано, какого же черта они тянут
резину?!
— Можете одеваться, Силаков,— наконец сказал председатель. — Даем
вам третью группу.
Алексей, чуть подпрыгивая, молча направился к ширме одеваться. С не­
привычки долго возился с протезным ботинком, затем быстро надел брюки,
тельняшку и китель уже без погон, сильно затянул талию ремнем и,
прихрамывая, вернулся к столу за документами.
— Явитесь на переосвидетельствование через год,-- председатель подви­
нул к нему документы.
— А потом опять через год? И так — всю жизнь? — сипло от волнения
спросил Алексей, ведя злобным взглядом по глазам этих людей, которые,
считал он, давно никого не лечили, напялили белые халаты, а могли б синие,
красные — один хрен,— засохли за многорядной проволокой мертвых ин­
струкций, от которых их самих наверное воротило. — Надеетесь, что новая
нога вырастет, как хвост у ящерицы?
— Таков порядок... Вы не первый и не последний...
Он знал лучше их, что не последний. Уже выписывался, а в госпиталь все
везли... Да и не первый. Вон он, первый,— подумал Алексей, опускаясь
в коридоре на скамью, чтоб перевязать шнурок на ботинке. Рядом сидел
старый, очень высокий человек с орденом Отечественной войны, туго
ввинченным в лацкан синего суконного пиджака. Опираясь обеими руками
о палку, человек вытянул плохо гнувшиеся длинные ноги.
— Осень и зима сорок первого в Синявинских болотах,— сказал
мужчина.
И еще посетовал, что вот уже три года добивается второй группы (тяже­
лый артроз коленных суставов), чтоб получить «балалайку на колесах» —
«запорожец» с ручным управлением, но ему все время суют третью, а она не
дает права «на балалайку»...
7

На улице Алеша огляделся. Надо было идти в военкомат. Не хотелось.
Мутило от таких хождений. Все, что считал нормальным, прямым,
понятным, вдруг утыкалось в возражения, непонимание, сопротивление,
изгибалось, уводя в лабиринты разных контор. Вроде обыкновенные люди,
которых прежде либо не замечал, либо не задумывался об их роли в жизни
других. Теперь же, когда они возникли, казалось, что мстят, вроде злонаме­
ренно не желая воспринимать все, что считал простым, логичным. Сидели за
столами восемь рабочих часов, как переодевшись в свои должности, обыкно­
венные женщины и мужчины, вдруг утратившие собственные слова, слух,
характеры. Смысл этой игры был непостижимым...
В троллейбусе он разглядывал людей, отгороженных друг от друга мно­
жеством признаков, причин, дум, забот, симпатий и антипатий. «Куда они все
едут? — дивился он. — Чем озабочены, когда небо тихое, синее, гладкая
надежная брусчатка, солнце в больших дымчатых очках модной дамы, в ларь­
ках «пепси-кола», железные ящики-автоматы для газет? И никто никого не
убивает»...
В подъезде райвоенкомата сквозило прохладой,— где-то была открыта
дверь во внутренний двор. Алеша не спеша поднялся на второй этаж, длинным
коридором прошел к знакомой двери, одернул китель. В кабинете молодень­
кий старший лейтенант с белым чубчиком над высоким безмятежным лбом
что-то вписывал в картонную карточку, стопка их лежала перед ним. Он
поднял глаза, сощурился:
— А, сержант Алексей Силаков! — на секунду прилип взглядом к его
«Красной Звезде», словно ощупывал — настоящая ли. — Принес? — спросил
весело.
Алексей подал ему бумаги. Офицер повертел их небрежно, как бы меж
пальцев.
— А где же еще одна справочка, из жэка?.. А здесь нужна гербовая
печать,— откладывал он листки.
— Я в который раз сюда пришел? — По сжатым скулам Алексея пробе­
жала судорога.
— Ну второй, а что?.. Такие дела сразу не делаются, Силаков,— старший
лейтенант пригладил белесый чубчик. — Это — документы.
— Не второй, а третий. Считать надо... Вы чего меня гоняете, как зайца?
Нельзя было сразу сказать: надо то-то, то-то?
— Не шуми, Силаков, не шуми. Ты один, что ли, у меня такой?.. Делай,
что положено,— воспитательно, как на плацу перед новобранцами, произнес
офицер.
— А ты делаешь, что тебе положено, документ?^— крикнул Алексей.
— Ты... ты что?! — опешил тот.
— А то! Сам пойдешь в жэк за справкой, и за печатью сам сгоняешь,
тыловая крыса!.. Будь здоров! — Алексей вышел, швырнул за спиной дверь
так, словно захлопывал навсегда...
Суетливый, оживленный город предстал вдруг обеззвученный, онемев­
ший: ни голосов, ни шарканья шагов, ни шуршания тысяч колес, ни скрежета
трамвая на крутом изгибе колеи. Сильно стучало сердце, и толчками била
в ушах кровь. Переходил из улицы в улицу. Взгляд его недоуменно скользил
по витринам, по радостным лицам прохожих, по их невесомой одежде. Все
чужое, чуждое, иллюзион, населенный людьми, продолжавшими какую-то
давнюю игру. К ним страшно было обращаться — не поймут твоего языка...
На проспекте Победы вошел в магазин «Воды-соки», выпил бутылку
«Миргородской», двинулся дальше и на углу, где обычно торчат «центро­
вы е»,— парни и девчонки, городская элита, где сам не раз околачивался среди
них, своих,— увидел группу ребят. Алексей замедлил шаг, не хотелось этой
встречи, но деваться было некуда. Издали узнавал лица, одежду — кроссовки
«Пума», фирменные брюки и легкие курточки из плащевой ткани; по кругу
шла пачка «Марлборо», сияли японские электронные зажигалки — плоские,
изящные, разноцветные, с одного щелчка выбрасывавшие лезвие пламени. Все
знакомо; доставляло наслаждение владельцам, давало ощущение независимо­
сти, вроде защищало их от чего-то и что-то обещало...
8

— Мужики! Да это же Алеха Силаков! — гаркнул кто-то.
— Привет, старик!
— Когда вернулся?
— Отметить надо!
— Ого-го!.. «И вошел граф с орденом «Почетного легиона» в петли­
ц е»,— актерствовал щуплый парень с заячьей губой, проводя пальцем по
выпуклой свеженькой эмали Алешиной «Красной Звезды».
— Я когда-то кадрил одну. Тонька-«Верста». Училась в двадцать седь­
мой школе. Медсестричка сейчас. Тоже вернулась оттуда, вольнонаемная.
Кучу чеков навезла. Я у нее успел взять на две банки финского масла для
«Жигулей».
— Выползай, Алеха, из этой шкуры. Новые ляли подросли. Выстроим —
выбирай любую. Героям положено без очереди!..
А он молча слушал их, приятелей по прежней, такой ясной тогда и до­
ступной жизни, и вроде ничего не понимал, хотя смотрел на них в упор. А они
продолжали:
— Говорят, Вовка Гольцев тоже вернулся?
— И не звонит гад! Отсиживается в хате.
— Он вроде с тобой был?
— Вроде, — ответил Алексей так, что на это «вроде» переглянулись.
— Вы что, расплевались? Сидели же на одной парте?
— Слушай, Алеха, у вас там, говорят, промедольчик давали?
— Давали,— кивнул Алексей. — Чего же ты тут задержался? Тебе бы
«духи» отстрелили твой... Вот и кольнулся бы. Возможность была, чего же не
поехал?
— Меня не брали, сильный астигматизм.
— А может, это у твоего папы сильная дальнозоркость? — Алексей
дернул головой.
— Не заводитесь,— сказал который с заячьей губой.
Дальним холодившим чувством Алексей улавливал, что парни эти в мод­
ных сорочках с низеньким двухцветным воротничком-стоечкой, в белых
изящных кроссовках «Пума», делавших ходьбу кошачьей — неслышной,—
парни эти не фиглярствовали сейчас, все было естественным, от нутра. Вот
в чем дело!.. И со дна души всплывал крик, Алексей успел сглотнуть ком,
удушить рвавшиеся слова: «Дерьмо! На вас бы «Кимры» напялить!.. —
вспомнились кроссовки фабрики в Кимрах, которые десантники покупали
в военторге. Лучшей обуви для пешего хода по жесткой тропе, зыбучему песку
или пересохшим каменистым руслам не придумаешь. — Обуть бы вас в «Ким­
ры »!» — И, царапая горло сухими словами, он сказал:
— Тусуетесь? В тир лучше сходите, пригодится,— и чуть раздвинув
плечом стоявших, протиснулся, не прощаясь и стараясь меньше хромать, ушел.
— Чокнуло его,— засмеялся кто-то. — Железку нацепил и думает, что
хозяин.
— Да пошел он...
А он, оглянувшись на них, уже спокойно подумал: «Даже десять этих
лбов не стоят одного «черпака»... 1 Но мы уже не нужны... Неужели нужны
эти попки в цветных перьях?..»
4
Что-то произошло в их семье, прежде надежно соединенной, как полагал
Юрий Петрович, откровенностью, общностью дум, прямым смыслом слов,
обращенных друг к другу, пониманием забот каждого. Юрий Петрович всегда
чувствовал себя главой, его советы казались всем — ему в том числе —
нужными, полезными и не тягостными. Он не был ни самоуверен, ни деспоти­
чен, всегда оставался неподчеркнуто заботлив, внимателен. Одним словом —
кормилец. Он естественно получил, а не узурпировал право главенствовать,
1 «Черпак» — (жаргонное) — солдат, уже отслуживший минимум полгода.
9

жена не противилась: пусть, если человеку так хочется. Однако делала, что
считала нужным, но мягко, и Юрию Петровичу не приходило в голову ни
возразить, ни возмутиться. Алешу же он просто считал мальчиком, о котором
надо заботиться, что-то дарить неназойливо, не очень вникая, что сын думает
по поводу этих подарков.
Никто из них не оглядывался: мол, когда, с чего началось такое тихое
счастье? Казалось, так было всегда и, значит,— навсегда, что-либо изменить­
ся не смеет. Впрочем, об этом даже не думалось.
В доме в те времена часто сиживали гости — врачи, коллеги Юрия
Петровича и Екатерины Сергеевны,— инженеры и юристы, друзья юности.
Велись веселые или серьезные разговоры; о том, где лучше отдыхать —
в Крыму, где не так влажно, или на Кавказе, там все-таки праздничней,
о больничных новостях, о том, что не хватает коек для ургентных больных,
потому что много «плановых» и «блатных». Ругали Юрия Петровича, что он
опять уступил заведующему отделением, когда на днях в его палаты положили
двух «блатных», и к ночи не осталось ни одной койки для тех, кто поступит по
«скорой»; что надо было идти к начмеду жаловаться. Юрий Петрович не
спорил, не возражал, лишь отвечал: «Я уже говорил другим ординаторам, что
нечего шуметь, начмед только обозлится, ведь на него жмут из горздрава, а он
уже на нас»... — «Все беспомощны»,— резюмировал кто-нибудь, вздыхая.
И никому не приходило в голову, что кто-то из них может н а ч а т ь и его,
возможно, поддержат другие. Словно где-то существовала некая третья сила,
которая должна в нужное время вмешаться и все исправить. Но дальше этого
смутного ощущения их бунт не проникал...
Когда в доме собирался особо узкий круг, возникали и политические
споры. Почти одни и те же. Горестно посмеивались над бахвальным телевизи­
онным выступлением своего министра. Осведомленно называли цифры астро­
номических хищений на железной дороге. Гость — директор завода, усмех­
нувшись, говорил: «Э то что! Вот у нас в отрасли бардак так бардак!» — «Все
съедает армия»,— вздыхал Юрий Петрович. — «А ты уверен, что хоть с поль­
зой? — спрашивал юрист. — Не может быть, чтоб в пределах одной системы
где-то было плохо, а где-то хорошо». — «Проверить это сможет только
война»,— мрачно шутил юрист. — «Н е дай бог!» — восклицала кто-то из
женщин...
Мог ли думать тогда Юрий Петрович, что через несколько лет ответит на
этот вопрос его собственный сын, вернувшийся с войны.
Гости и хозяева смелели в разговорах. Никого не смущало, что темы
повторялись, варианты были незначительными. В такие минуты Юрий Петро­
вич оглядывался на комнату Алеши и делал выразительно глазами: «Потише
вы, он дома, возможно, еще не спит, я бы не хотел...»
Гости уходили, искали у вешалки рожок для обуви, выясняли, где чьи
перчатки, женщины клали туфли в целлофановые яркие мешки с полустершймися рекламными надписями каких-то заморских товаров, надевали сапоги,
мужчины закуривали, вызывали лифт. Пронзая затихшие этажи, он полз
снизу, пустой и громкий...
Наконец Юрий Петрович распахивал окно, сырой ветер надувал тюлевую
занавесь. Юрий Петрович, стоя в одной сорочке с закатанными рукавами,
вдыхая ночную свежесть, вытряхивал за окна крошки со скатерти, шел на
кухню помогать Екатерине Сергеевне мыть посуду...
Утром отправлялись на работу, продолжалась привычная жизнь с бес­
смысленными собраниями, посвященными очередной кампании в защиту
какого-нибудь африканского лидера. Со всеми вместе Юрий Петрович голо­
совал «за», поглядывал на часы — скорее бы все это кончилось: тяжелого
больного из четвертой палаты должен смотреть профессор из мединститута.
А Юрий Петрович опаздывал, боялся, что профессор обозлится, уйдет, значит
снова кланяться, просить. Но сидел и голосовал «за», понимая, что его подня­
тая рука поможет этому лидеру из Африки так же, как поднятая рука афри­
канца помогла бы Юрию Петровичу выбить в больничной аптеке хотя бы
двадцать ампул церебролизина для перенесшего инсульт старика из одиннад­
цатой палаты.
ю

Шла привычная жизнь. Люди вросли в нее, как корни многолетней
травы, глубоко вцепившейся в грунт, который им достался, и где казалось так
надежно.
Если бы им сказали, что они беспринципны, могли *бы обидеться, как
обиделся бы горбун за попрек в плохой осанке...
Как недавно все это было!
Иногда теперь на ночных дежурствах, сидя после обхода в пустой орди­
наторской, где по углам растыканы облупившиеся столы, заваленные стопка­
ми истрепанных историй болезней, он думал, удачно ли сложилась его жизнь,
чего еще можно пожелать, когда есть любимая работа, хорошая семья; думал,
в то ли время родился? Юрий Петрович позволял себе не отвечать определен­
но, и из какого-то суеверия как бы увещевал себя общей фразой: «Н е гневи
бога, грех жаловаться». Он был легко внушаемым. И если в какой-то раз ход
его размышлений зависел от того, что накануне перечитывал любимого писа­
теля Юрия Трифонова, то в следующий раз в нем, обеспокоив, отозвалась
мысль из книги Селье: когда существовала только неодушевленная материя,
ее атомы и молекулы соприкасались, но не соперничали. Им были чужды
радость победы или горечь поражения и, значит, чувство унижения, что
«коллеги» оттирали их. Они еще не испытывали ни себялюбия, ни стремления
защитить свою неприкосновенность, ни потребности бороться за выживание.
Но потом, в процессе эволюции, возникло два способа выживания: борьба
и адаптация...
Юрий Петрович как бы примерял эти соображения Селье на себя и своих
знакомых, вернее все само примерялось, потому что охватывало все, что
вокруг. Но тут по внутреннему телефону его вызывали в приемное отделе­
ние — привезли больного. Затем еще три или четыре вызова за ночь. И пока
Юрий Петрович обследовал, размещал, описывал, наступало утро, появлялись
голоса, и все ночные думы меркли...
Теперь, когда с войны вернулся Алеша, что-то произошло в их семье.
Возникло напряжение, каждый как бы прислушивался, нервно ожидая, когда
раздастся треск. Прежние слова казались неестественными, вымученными, от
них оставалась окись во рту. Радость, что Алеша уже дома, живой, выглядела
измученной. Они начинали не понимать друг друга...
5
Всех гостей разместили в отдельные номера лучшей в Городе гостиницы.
В холодильнике Петр Федорович обнаружил три бутылки «боржоми». Разгу­
ливая в майке и трусах по просторной комнате, он рассматривал гравюры
местных художников, воспевавших свой Город, но ничего знакомого на них не
нашел, ничего в памяти не откликнулось. Затем побрился в ванной, с удоволь­
ствием ощущая босыми ногами холодные пупырышки резинового коврика,
приняв душ, надел свежую сорочку. Порывшись в чемодане, подбросил на
ладони колодку с орденскими планками и, зачем-то пересчитав их, бросил
обратно...
Завтракали прибывшие в маленьком банкетном зале ресторана при
гостинице. Войдя, Петр Федорович огляделся. Почти все столики оказались
уже заняты. Люди его возраста и постарше с орденами и планками на пиджа­
ках. Два отставных полковника в форме. Официанты, растопырив пятерни,
увертливо жонглировали подносами. Петр Федорович нашел свободное место.
Перещупав напрягшимся взглядом лица, он убедился, что знакомых нет. Да
и почему-то не надеялся встретить. После августа сорок второго вся война
была еще впереди, люди гибли. Сам он из полка выбыл в ноябре с первым
ранением. А за сорок с лишним послевоенных лет сколько *бывших солдат пе­
ремерло!..
Позавтракав, томились в вестибюле. Прибыли автобусы. Молодой человек
с черной сарацинской бородкой, несколько прикрывающей затвердевшие
бугорки шрамов от давних отроческих фурункулов, был приставлен к гостям
как гид-распорядитель. Он терпеливо отвечал на множество ненужных вопро­
11

сов, сдержанно и деликатно подталкивал к дверцам автобуса: «Да-да... Ко­
нечно... Поторапливайтесь, рассаживайтесь, товарищи, опаздываем». Но по
глазам его Петр Федорович тайно ул по­
литработников, техников только на Укра­
ине.
В целом сталинщина и косиоровщина,
как ее региональное проявление, выкоси­
ли на Украине миллионы людей. Лишь от­
того, что очередная волна репрессий на­
крыла и самого Косиора, его деятель­
ность на Украине нельзя изображать
только в светлых тонах. Именно при нем,
с его ведома и согласия, под его руковод­
ством в республике было проведено де­
сятки крупных и менее крупных полити­
ческих процессов, в результате которых
погибли тысячи талантливых людей.
Большая доля вины за их гибель ложится
и на В. А. Балицкого, И. М. Леплевско­
го и других.
В такой обстановке собрался XIV
съезд К П (б )У (июнь 1938 г.). Он прохо­
дил в театре им. И. Я. Франко. На весь
зал на балконе первого этажа лозунг:
«Большевики Советской Украины при­
шли к своему XIV съезду крепко спло­
ченными вокруг великого вождя партии,
любимого и дорогого И. В. Сталина». На
балконе-бельэтаже лозунг: «Выкорчевать
врагов народа, троцкистско-бухаринских
и буржуазно-националистических шпио­
нов и вредителей-наймитов иностранных
разведок».
...После избрания на этой конферен­
ции президиума, а также и почетного
президиума во главе со Сталиным, по­
следнему было послано приветствие, где
его имя называлось 20 раз в наивысших
степенях и оценках. Вот некоторые из
них: «Вооруженные... Вашими, товарищ
Сталин, мудрыми и ясными указаниями,
большевики Украины провели большую
работу по разоблачению и разгрому оси­
ных
гнезд
троцкистско-бухаринских
и буржуазно-националистических преда­
телей, диверсантов, агентов фашистских
разведок. Указания ЦК В К П (б) и В а­
ши, товарищ Сталин, помогли большеви­
кам Украины ликвидировать результаты
вредительства в партийно-политической
работе и в хозяйственном строительстве,
ликвидировать грубые ошибки, допущен­
ные парторганизациями Украины. Неус­
танная
забота
ленинско-сталинского
ЦК В К П (б) и Ваша личная забота, това­
рищ Сталин, об укреплении К П (б )У про­
явилась и в том, что послали на Украину
для руководства ЦК К П (б)У стойкого
большевика, испытанного и непоколеби­
мого в борьбе с врагами партии и народа,
верного ученика товарища С тали н а това­

председателя Совнаркома СССР и пред­
седателем Комиссии советского контроля.
На должность первого секретаря
ЦК К П (б)У Сталин решает направить в
Киев Н. С. Хрущева. Репрессии в это
время заметно спадают, все же еще про­
должаясь. Но новый их всплеск уже на
подходе, и он действительно начался в мае
1938 года после ареста С. В. Косиора.
Вот как об этом записала в своей резо­
люции VI Киевская городская парткон­
ференция (это июнь 1938 года, и
Н. С. Хрущев находился в президиуме):
«В результате провокационной работы
почти наполовину городской парторгани­
зации были поданы политически компро­
метирующие заявления, большинство из
них были неправильные, провокационные.
Без оснований распустили 70 парткомитетов... Большое количество коммуни­
стов, за явно ложными материалами, бы­
ло исключено из партии... И только после
вмешательства ЦК В К П (б) и лично то­
варища Сталина, который прислал... ис­
пытанного сталинца, закаленного в борь­
бе с разными врагами народа — больше­
вика Никиту Сергеевича Хрущева, под
руководством которого Киевская партор­
ганизация по-настоящему начала внед­
рять в жизнь решения январского Плену­
ма ЦК В К П (б ), исправлять допущенные
большие политические ошибки». Анало­
гичное положение было и в других облас­
тях.
Результаты
сталинско-косиоровских
чисток-погромов и репрессий в К П (б )У
были страшными. Из 17 членов и канди­
датов в члены ЦК, В К П (б ), избранных от
К П (б )У на XVII съезде В К П (б ), выжил
только один — Г. И. Петровский. Будут
репрессированы и погибнут большинство
делегатов этого «съезда расстрелянных»
от К П (б)У . Всего же Компартия Украи­
ны уменьшилась с января 1934 года по
июнь 1938 года с 453526 членов и канди­
датов в члены В К П (б) до 285818, т. е. на
167718 человек. Огромные потери поне­
сли и военные коммунисты, работавшие
в республике, так, из 17 военных — чле­
нов ЦК К П (б)У , избранных на XII
и X III съездах К П (б )У , 15 человек было
физически уничтожено; жертвами реп­
рессий пали только в 1937 —1938 годах
свыше 30 военных — делегатов X III съез­
да Компартии Украины. Всего же в вой­
сках Киевского и Харьковского военных
округов было репрессировано более
150 высших командиров и политработни­
ков в звании от комбрига, бригадного
комиссара (и им равных) и выше, а всего
7

«Радуга» № 2

97

рища Н. С. Хрущева».
Заканчивалось
приветствие словами: «Д а здравствует
наш мудрый вождь, отец и учитель, род­
ной и любимый Сталин!».
...После XX и особенно XX V II съездов
КПСС все мифические военные заговоры
и другие антисоветские контрреволюци­
онные организации лопнули, как мыльные
пузыри. Реабилитированы тысячи людей,
в том числе и бывшие боротьбисты.
Жизнь Афанасия Петровича Любчен­
ко — стойкого, убежденного большевика,
храброго человека — была краткой и яр­
кой, как вспышка зарницы. Оборвалась
она слишком рано — ему было только 40.
Но он оставил прекрасную память о себе.
Даже в экстремальных условиях 1937 го­
да он никого не оговаривал, не писал
писем и не ездил к Сталину с просьбой,
чтобы кого-либо арестовали. Наоборот,
рискуя головой, он не раз отправлялся
в Москву, стойко и убежденно защищая
товарищей по работе, честных членов
партии, даже тогда, когда они, не выдер­
жав пыток, оговаривали себя и его. Это,
кстати, и послужило одним из пово­

дов для расправы над ним.
В последние часы его жизни ему со
злобой, руганью бросали в лицо: «Как вы
смели ехать в Москву, на Политбюро, где
присутствовал наш любимый вождь Ио­
сиф Виссарионович, и защищать врагов
народа?»
...Несколько месяцев назад авторы
этой статьи побывали в Кагарлыке — на
родине Афанасия Петровича, разыскали
старожилов, хорошо знавших его. Они
и сегодня очень тепло отзываются о нем.
Пришли мы и на берег речки Россава,
где под горой Могилой (так ее называют
кагарлычане) была усадьба Любченко.
Усадьбу «врагов народа» снесли в после­
военные годы, разрыли половину прекра­
сной горы и проложили дорогу. Все, что
связано с Любченко, исчезло.
И очень обидно, что местные власти до
сих пор не поставили ему памятник. А
ведь он заслуживает того, чтобы памят­
ник ему был не только в Кагарлыке, но и в
Киеве, где А. П. Любченко провел боль­
шую часть своей жизни и где встретил
свой смертный час...

ШТРИХИ
К ПОРТРЕТУ
ВИКТОРА
НЕКРАСОВА

Ныне фигура Виктора Н екрасова снова в эпицентре повышенного
общественного интереса. Сою зная периодика активно печатает как м ате­
риалы, касающиеся его личности и биографии, так и не известные ранее
советскому читателю собственные его произведения. При посредничестве
давнего друга писателя Р. М. Немировского «Р ад уга», в состав редколле­
гии которой когда-то входил и Виктор Платонович, также получила недавно
из П ариж а большой пакет — повести, рассказы , эссе, написанные Н екра­
совым в изгнании. Читая их, я впервые не то чтоб не поверила человеку,
создавшему первую правдивую книгу о войне и известному почти врож ден­
ным презрением ко лжи, а, скорее, горестно усомнилась от какого-то
щемящего несоответствия. Бодрые, без намека на ностальгический сантимент слова, независимость тона, порой подчеркнутая, вызывали такую
глубокую, такую не мгновенную грусть, что, вопреки прямым авторским
констатациям, истина слышалась не в них, а вот в этом, думается, не
субъективном читательском ощущении: что-то внутри этой прозы (именно
внутри, а не на поверхности) не связывается. Что ж е?
Всякая попытка как-то опровергнуть или хотя бы «подправленно»
истолковать что-либо написанное писателем не только бестактна, но
и бессмысленна. П оэтому когда Н екрасов утверж дает, что, выдворив
в эмиграцию, «партия и правительство сделали мне подарок» и что тради­
ционное «все о’кей» в письмах из П ариж а к друзьям — «не особенное
преувеличение», не будем обидчиво поджимать губы. Ибо за этими призна­
ниями — общая ( и главная!) для поздней прозы Н екрасова мысль о свободе

как первой жизненной необходимости.
Иное дело — и в этом-то глубинный раскол авторского самоощущения,
который горестно резонирует и в читателе , — что свобода там и свобода
здесь изначально, трагически не равнозначны. По крайней мере, для такого
человека, как Виктор Н екрасов. К то спорит — воля вольная и сама по себе
самоценна, воздух ее живителен на всех широтах, и все же свобода ценой
утраты родины ущербна, она неподлинна, как все неестественное: Вот
здесь-то и невосполнимый обрыв каких-то органических внутренних свя­
зей.
Ведь Виктор Н екрасов, по свидетельствам многих близко знавших его
людей, тягостно ощущал всякую неподлинность. По самой своей человече­
ской сути он был антитоталитарен, и, думается, поэтому его личность
вызывает сегодня такой живой интерес. Н екрасов нужен нашему времени
и как честный одаренный писатель и как человек, сохранивший в условиях
жесткой идеологической усредненности устойчивую мировоззренческую
независимость и внутреннее чувство свободы. Сохранивший самого себя.
Поток тоталитарности обтекал его, раня и изматывая, и наконец вытолк­
нул за пределы страны, но так и не растворил в себе, не обезличил. Вот он,
стоит уже над временем и... совсем рядом , — косой, как птичье крыло, срез
волос, дерзкая неуступчивость во взгляде, вызов ли, ирония в уголках рта...
Какое, в сущности, незащищенное, доброе лицо!
Сквозь завалы разделившего нас социального мракобесия хочется напря­
мую всмотреться в это лицо, свободно подумать. Хотя бы над тем, как
повел бы себя сегодня этот прямодушный, отважный человек, который
вступил в партию в окопах Сталинграда и, по собственному признанию,
7

99

«к концу пребывания в ней — возненавидел» ее. То есть тот авторитарный
тупдй Диктат, который вершился в стране именем К П С С . Недавно журнал
«У крагна» опубликовал цифровые данные о количестве добровольно вы­
шедших из партии киевлян. В этой связи невольно одолевает искус умоз­
рительного допущения: окажись сейчас в Киеве Виктор Некрасов — сдал
ли бы он сегодня свой партбилет? Трудно ответить определенно. Ведь
даже тогда, в застойные годы, билет был не сдан, а отобран, и есть горькая
отрада в том, что первичная парторганизация «Радуги», где состоял на
учете писатель-фронтовик Виктор Н екрасов, не сочла возможным исклю­
чить его, хоть это « низовое» непослушание не повлияло практическина
предрешенность исхода.
Так как же было б сегодня? Сомкнувшаяся завеса времени перечеркива­
ет догадки, оставляя место для размышлений. Но если перестройка — это
очищение правдой, путь от мертвящей тоталитарности к живому очелове­
чиванию общ ества и личности, от пошлой унификации — к многообразию
социального бытия, то слово человека, отразивш его в своей судьбе главные
противоречия эпохи, должно быть услышано во всей его неоднозначной
полноте. Этой подборкой «Р ад уга» начинает публикацию воспоминаний
о В. Н екрасове и его произведений, не издававшихся ранее в нашей
стране. В грустную минуту, когда застой у нас достиг своего вульгарного
апогея, Виктор Платонович сделал однажды такое вот безнадежное при­
знание: «И понял вдруг я, что не хочется мне возвращ аться в Э Т О Т Киев».
Но тут, пожалуй, вышла ошибка. Ведь он вернулся — наш земляк, наш
согражданин, ну и что уж там — человек перестройки. Вернулся потому,
что, вопреки всему — травле, изгнанию, даже собственной душевной
надорванности , — всегда был с нами, со своим народом.
Лада Ф Е Д О Р О В С К А Я

Семен Ж УРАХОВИЧ

НЕСГИ БАЕМ Ы Й
ковского сада. Больно смотреть на его
осунувшееся лицо, углубившиеся морщи­
ны, поседевшие виски. Во взгляде та же
твердость («на том стою !»), неизменная
ирония, но и то, что появилось в послед­
ние годы: боль и немой вопрос: «З а что?»
Говорит тихо, нервно. С трудом сдержи­
ваемая ярость прорывается крепкими
словечками. «Вон там ,— показал впра­
во,— в том темно-сером здании мне бла­
госклонно растолковали, что я должен
благодарить за то, что меня изгоняют на
чужбину. Вот такой разговорчик после
сорокадвухчасового обыска. Да, да!.. Не
делай большие глаза. Сорок два часа.
Семь мешков «крамолы» собрали. Уж как
они старались! Как ликовали, увидев купу
журналов «Париматч», который продает­
ся в каждом московском киоске. Да еще
польские книги и журналы. Для них все

Когда я вспоминаю Виктора Некрасо­
ва, то в памяти прежде всего встает
последняя встреча с ним, до боли груст­
ное прощание. О печальных этих минутах
осталась у меня в старой тетради ко­
роткая запись. Я сделал ее не потому, что
боялся забыть, как он выглядел, что гово­
рил. Такое не забывается. Где-то в глуби­
не души таилась надежда, что эта и дру­
гие записи когда-нибудь увидят свет.
Пусть читатель не сочтет сие наивно­
стью. Наша дьявольски сложная и зачас­
тую абсурдная жизнь научила многому.
И в частности тому, что приговоры влас­
тителей не вечны, что бывают крутые
повороты и переоценки, что веское слово
(тоже не окончательное!) говорит за­
втрашний день.
Привожу здесь свои давние заметки:
«Встретился с Виктором возле Шевчен­
100

заграничное — уже контра. К моим руко­
писям прикасались будто к бомбам. Да
что там рукописи! Всю одежонку, все
белье перещупали. Подштанники в том
числе. А вчера вызвали туда. Повели не
к какому-нибудь клерку, а к генералу.
Вальяжно рассевшись в кресле, он, хит­
роглазый, разъяснил мне, что я должен
благодарить за то, что меня вышвырива­
ют из родного Киева. Мол, спасибочки,
дорогие мои. Ибо достаточно ему нажать
маленькую кнопку, и крепкие молодчики,
сидящие в приемной, возьмут меня под
ручки и препроводят куда следует. Не
уточнил, правда. То ли на каторгу, за
колючую проволоку. То ли в психушку,
что пострашнее. Представляешь, сидит
в кресле владыка моей судьбы, смотрит
очами гремучей змеи и ждет моей благо­
дарности. Мое молчание его бесит. А ме­
ня бесит то, что не могу сказать ему
парочку слов...»
После тягостной паузы вдруг о другом:
«Я-то о Киеве буду думать изо дня в день.
А будет ли он обо мне помнить?»
Какие-то бессильные слова вырвались
у меня. Оборвал: «Брось! Не надо...»
Обнял и кинул свое привычное: «Н е
дрейфь!..»
Я, замерев, стоял и смотрел ему вслед.
Поворачивая за угол, он, оглянувшись,
прощально помахал мне рукой».

*

*

*

Да, ему угрожало то, что пострашнее
каторги. И только потому, что был сво­
бодным человеком, что не мог примирить­
ся с преследованием не только инако­
мыслия, но и мыслия вообще. С отвраще­
нием отшвыривал готовенькую кашку,
преподносимую «сверху»: жуйте!
Еще в годы переменчивой и виляющей
оттепели Некрасов привлек к себе внима­
ние всевидящих очей и всеслышащих
ушей. И это «внимание» все усиливалось.
— Стукачи? — с презрением говорил
он. — Плевать я на них хотел. Пусть до­
носят о каждом моем слове хоть самому
Никите. Но омерзительна вся эта гряз­
ная игра с человеком. Я же их не подслу­
шиваю! А если бы люди узнали, что они
тайком, цинично хихикая, говорят о наро­
де? А говорят они такое: «Вот дурни!
Любую глупость болтнем, любую ерундовину учиним, а они аплодируют и кричат
«У ра!..» Взять бы да у них установить
микрофончики, да обнародовать по ра­
дио, по телеку. Смотрите и слушайте,

люди: вот они, вож дята, без маски. Вот
бы такой 'У а^сказ' йапй^Ч’Ь! Нет, лучше
фильм.„ и' v< ' ' ‘ '
'' л

— Порой говорят,— делился Некра­
сов,— что самое главное сохранить внут­
реннюю свободу, не согнуться. Но что зна­
чит для писателя сия внутренняя свобода
при разгуле произвола? При том, что
творится черное беззаконие, что похоро­
нены тысячи книг, а новые убивают в за­
родыше? Жить с кляпом во рту?
К чести Некрасова надо сказать, что за
все тридцать послевоенных лет, прожи­
тых им у нас, так никому и не удалось
впихнуть ему казенный кляп. Чем сильнее
старались его согнуть, тем яростнее он
сопротивлялся. Его травили от имени на­
рода те, кто на самом деле был чужд
народу. А близок ему, народу, как всегда,
во все времена, честный художник, всем
сердцем
сострадающий
людям.
Его
объявляли отщепенцем, но именно он
с полным правом мог бы повторить став­
шее теперь знаменитым выражение Анд­
рея Платонова: без меня народ неполон.
Непреклонно отстаивал свое право
быть свободным человеком в условиях
несвободы. Причем несвободы лицемер­
ной, провозглашающей себя образцом де­
мократии, авангардом человечества.
Он действительно был свободным.
И в личном поведении, и в оценке всего
происходящего, а главное — в творчестве.
Могла ли система, гнетущая личность,
терпеть человека, открыто выражающего
не только свое несогласие с ней, но и пре­
зрение к ее служителям,— тупым, сам о­
довольным, упивающимся властью?
На горьком примере Виктора Некрасо­
ва наглядно видна извечная трагическая
коллизия: художник и деспотия, талант
и тираническая власть, безжалостно его
губящая.
Как же тяжело было ему, оскорбленно­
му, исхлестанному, травимому, но твердо
знающему, что его правдивое слово нужно
людям, как >^е тяжко было ему стать
изгнанником, лишиться родины навсегда.
с
*

*

*

Уже много сказано и написано о непри­
язни Хрущева к интеллигенции, о его
бескультурье, о его бесцеремонной и бес­
пардонной манере судить обо всем, в том
числе и о том, о чем понятия не имел.
Литература, архитектура, изобразитель­
ное искусство — надо всем вершил свой
суд.
101

После Дудинцева и Пастернака попал
под горячую pytfy''Хрущева и Виктор Не­
красов. Впервые озлобление Хрущева вы­
звало выступление Некрасова в «Литера­
турной газете» с призывом соорудить па­
мятник жертвам геноцида в Бабьем Яру.
(Напомню, что в то же время подвергался
травле и Евг. Евтушенко за стихотворе­
ние «Бабий Я р »).
Следует отдать должное Хрущеву за
разоблачение культа личности Сталина,
за освобождение и реабилитацию жертв
произвола. Но и сам, извращенный и под­
нятый до высот сталинщиной, Хрущев
немало воспринял от «отца народов».
Среди прочих отвратительных черт (са­
молюбование, упоение лестью подхалимов
и прочее) он унаследовал и антисеми­
тизм. Любое упоминание о Бабьем Яру
действовало на него, как красное полот­
нище на быка. Именно по его указанию
эту скорбную могилу ста тысяч убитых
засыпали, чтобы соорудить там стадион
или другое увеселительное заведение.
Самодурство Хрущева с особой силой
проявилось в начале 1963 года, когда он
учинил очередной разгром писателей
и художников. Самый жестокий приговор
был вынесен Некрасову: таких надо ис­
ключать из партии. А это означало одно:
не печатать, всячески порочить, науськи­
вать услужливую прессу. Поводом на тот
раз послужили заметки Некрасова о по­
ездке в Америку. Вопреки очередной «хо­
лодной войне» в политике, Некрасов
с глубокой симпатией писал о людях Аме­
рики, о необходимости доброжелательно­
го взаимопонимания. Содержание очер­
ков не только искажали и перевирали, но
и объявляли прямым пособничеством им­
периалистам.
Никогда не забуду, как после этого
судилища было созвано собрание киев­
ских писателей, на котором верноподдан­
ный Корнейчук метал гром и молнии.
Еще больше он неистовствовал после то­
го, как Некрасов — бледный, напряжен­
ный — тихим, но твердым голосом отверг
все наветы. Его речь вызвала бурные ап­
лодисменты молодежи, тогдашних «ш ес­
тидесятников».
Как и полагалось в те времена, «указа­
ние сверху» послужило сигналом для ши­
роко развернувшейся кампании. Прежде
всего была пущена в ход испытанная ду­
бинка — пресса. Статьи «знатоков лите­
ратуры» дополнялись так называемыми
«письмами читателей», неуклюже сочи­
ненными в редакционных кабинетах.
«Непослушных» одергивали. Так, глав­

ная редакция «Краткой литературной эн­
циклопедии» подверглась в печати резкой
критике за то, что о В. Некрасове было
сказано больше, чем о Г. Маркове
и М. Алексееве... Сегодня по этому пово­
ду можно только посмеяться, но тогда
и в этом глупейшем выпаде звучала угроза.
Вслед за прессой сотни лекторов вопя­
щим хором изобличали Некрасова в кра­
моле. На заводе «Арсенал» подготовили
судилище, и Некрасова тянули туда ка­
яться перед рабочим классом. Не пошел.
Изо дня в день он слышал: «исключим из
партии, выгоним из Союза писателей».
Не исключили, однако, не выгнали. Даже
всесильному Хрущеву пришлось дать от­
бой, так как не только у нас ряд видных
деятелей культуры (Твардовский и его
друзья), но и представители Француз­
ской и Итальянской компартий осудили
травлю писателя-фронтовика. Все же ки­
евские аппаратчики «реагировали»: Не­
красову был объявлен строгий выговор
с занесением в личное дело. О чем и было
доложено Хрущеву.
Иной бы, хоть на какое-то время, воз­
держался от оценки суждений и действий
человека, стоящего на вершине пирами­
ды. Некрасов не считал нужным скрывать
своего отношения к «сыну кузькиной ма­
тери», как он величал Хрущева. Как часто
вырывалось у него хлесткое словцо, язви­
тельная фраза или анекдот о знатоке всех
искусств и всех сортов кукурузы.
Не всегда, к сожалению, различал, кто
его сочувственно слушает, а кто подслу­
шивает...
*

*

*

И без того нелегкая жизнь писателя
стала еще тяжелее. Захлопнулись двери
журналов и издательств. Снова пущена
была в ход сталинская мертвая хватка —
обрекать «крамольника» на голодуху. Се­
мейный бюджет составляла весьма скром­
ная пенсия матери. Помогали друзья.
Приходилось, как говорил Виктор, «стре­
лять десятки»...
А тем временем необычайно возрос чи­
тательский интерес к творчеству писате­
ля. Повсюду жадно и с глубоким сочув­
ствием расспрашивали о нем. В библиоте­
ках возникли очереди на его книги. В ма­
газинах же искать их было тщетно.
К тому времени выросло новое после­
военное поколение. Если для нас, фронто­
виков, «В окопах Сталинграда» было сло­
вом выстраданной, виденной воочию
правды, то для нового читателя она стала
подлинным откровением. Ведь в литера­
туре тогда шумно разгуливали бравый
102

«Кавалер
Золотой
Звезды»,
лихие
«Братья Ершовы» да еще образцово-пока­
зательный «Секретарь обкома». Но чита­
тель хорошо отличал хваленые книгифальшивки от подлинной литературы.
Конечно, это было большой моральной
поддержкой Некрасову. Но жить-то и ра­
ботать надо было. А на какие шиши?
Умерли в нищете Михаил Булгаков,
Василий Гроссман, Андрей Платонов.
Кого это там, «наверху», волновало?
Омерзительно было в это время видеть,
как подхалимская братия, примазавшаяся
к искусству, из кожи лезла вон, воспе­
вая... Сколько появилось поэтических
опусов, славословящих статей, сусальных
фильмов, многометровых полотен с сияю­
щим ликом Хрущева.
Казалось, не было XX съезда партии,
не было горьких и кровавых уроков ста­
линщины.
Как и при Сталине, угодники щедро
вознаграждались: высокие премии, орде­
на, звания, депутатские мандаты и, конеч­
но же, весьма жирные барыши.
Эти же люди возглавляли Союз писате­
лей и другие творческие организации. Им
ли не на руку была травля подлинных
талантов. Им ли не в охотку было растоп­
тать и Некрасова.
Как же едко насмехался он над
этими пресмыкающимися временщиками!
«Глупцы,— говорил он,— думают, что
блямбозвенящими цацками можно при­
крыть свою пустоту и бездарность».
И еще упоминал, что в знаменитом «С а ­
тириконе» (в начале века!) был напечатан
стихотворный памфлет: «Песнь торжес­
твующей свиньи», в которой звучал такой
рефрен: «Я гордо, смело говорю: «хрюхрю!..»
Виктор все собирался разыскать эту
публикацию и вновь обнародовать.

*

*

*

Много лет мы с Некрасовым были в од­
ной парторганизации (в редакции журна­
ла «Радуга»).
Вот чего он не любил, так это собраний
«для галочки». А такие по преимуществу
И созывались. «Какого дьявола мы поте­
ряли два часа? — сердился он. — Да луч­
ше бы побродили по серым улочкам Кие­
ва...»
Любил родной город и с ненасытной
любознательностью находил в нем что-то
до тех пор ему незнакомое. Мало кто из
нас знал Киев так, как знал его Некрасов.

Как-то после одного из скучных собра­
ний я пристал к Некрасову (по его выра­
жению, словно клещ): «Виктор, собери
сборник рассказов и подавай в издатель­
ство. Новое побоятся взять. Собери уже
изданные рассказы. Книг твоих нигде не
купишь, читатель ждет».
Ответ был короток: «Ты, братец, спя­
тил!»
Я настаивал, рискуя услышать слово
покрепче.
На что я надеялся тогда, в конце все
того же 1963 года? Не будучи конъюн­
ктурщиком, как ни странно звучит, имен­
но на виляющую конъюнктуру и рассчи­
тывал. Сколько уже было самых неожи­
данных поворотов! Сколько раз ветер на­
чинал дуть в другую сторону!
Напоминал, уговаривал. И Некрасов
рассказы собрал-таки. Но сердито сказал:
«Один не пойду. Только вместе, и гово­
рить будешь ты». По дороге в издательст­
во он, усмехаясь, рисовал картину пред­
стоящей встречи: «Войдем. Директор
смертельно испугается. Потом взвоет:
«Это что? В пику Никите Сергеевичу?
Провокация, да? Хотите, чтоб меня се­
годня же выгнали? Убирайтесь ко всем
чертям...»
Директор издательства «Дншро» (им
тогда был писатель Роман Чумак) не
испугался, хотя и крайне удивился. В его
доброжелательно-ироническом
взгляде
можно было прочесть: «Это вы, хлопцы,
всерьез или разыгрываете?..»
Я стал горячо убеждать директора
в том, что издательству очень выгодно
выпустить книгу Некрасова. Уплатив ав­
тору мизерный гонорар (ведь переизда­
ние!), можно получить большую прибыль:
пятьдесят тысяч, да что там — все сто
тысяч экземпляров раскупят моментально.
Директор взял папку и сказал: «Будем
читать, будем решать».
Когда мы вышли на улицу, Некрасов
сердито бросил: «Дурацкая комедия!
А поелику ты заставил меня в ней учас­
твовать, взойдем на «А рарат».
«Араратом» называлась «забегаловка»
за углом, небольшой винный магазинчик.
Выпили по стопочке коньяку. Некрасов
повторил. Я понимал, как ему горько.
Он грозил мне кулаком: «Взялся? И з­
давай немедленно!..»
Было это в январе 1964 года. Кто мог
предположить, что в октябре того же года
Никиту Хрущева «уйдут» на пенсию?
Уже тогда все в стране катилось вниз.
Разорялась деревня. Снижался жизнен­
ный уровень трудящихся. На их возмуще­
103

ние последовал ответ: расстрел рабочих
в Новочеркасску. Началась закупка хлеба
за рубежом, скрываемая властями, но
всем известная. Всеобщие насмешки вы­
звала еще одна, совсем уж дикая реорга­
низация аппарата: два обкома, два облис­
полкома в каждой области... И вот Хру­
щева убрали.
Многие вздохнули с облегчением. Не
знали мы тогда, что впереди нас ждет
гниющая брежневщина, возврат к уже
и не маскируемой сталинщине.
Как водится, после смены лидера пола­
галось исправить кое-что из содеянных
им бесчинств. Некрасова неожиданно
пригласили к тогдашнему первому секре­
тарю ЦК Компартии Украины П. Ш е­
лесту. Последовало указание из Москвы
«приласкать» писателя, дать понять, что
хрущевское оранье осуждено.
Трудно передать остроумный рассказ
Некрасова об этой беседе с Шелестом.
Изложу кратко то, что запомнилось. Ро­
зовощекий Шелест, увидев Некрасова,
поразился: «Так вот вы какой? А я думал,
что вы из этих, из молодых...» Затем,
после дежурных вопросов о здоровье,
о настроении, высказал предположение:
«Судя по возрасту, вы, очевидно, на
фронте были?»
Любопытный вопросик к Некрасовусталинградцу!
Поинтересовался Шелест и тем, что
нового выходит у писателя, в частности,
в Киеве. Некрасов ответил, что в Киеве
его почти двадцать лет не печатают. Вот
подал
сборник
рассказов,— молчат.
А давным-давно переиздали (после Моск­
вы) одну книгу, но только потому, что она
получила сталинскую премию. «Сталин­
скую
премию? — удивился секретарь
ЦК. - А за какую книгу? Ответ («В око­
пах Сталинграда») привел Шелеста в не­
которое замешательство: «A -а...» Что-то
когда-то слышанное, видимо, смутно
вспомнилось ему.
О результате этой встречи нетрудно
догадаться: последовала команда изда­
тельству «Д ш про» немедленно выпустить
сборник рассказов.
«Ты провидец!» — смеялся Некрасов,
даря мне книгу с дружеской надписью.
Тогда же я и другие товарищи говори­
ли Некрасову, что надо написать заявле­
ние о снятии старого выговора. «А как
они пишутся, эти заявления?» — притво­
ряясь наивным, спрашивал
Виктор.
«Очень просто», — отвечали мы: «Прошу
горком партии...» Виктор вскипал: «Так
это я еще должен просить?! Они записали

строгач, пусть сами и снимают. Да еще
извиниться не мешало бы. Вот хотя бы
так: «Дорогой Виктор Платонович, не
серчайте...» А я им: «Д а ладно уж... Толь­
ко впредь глупостей не делайте».
Смеялись. Но «строгач» так и остался
надолго приклеенным ярлыком, о чем Не­
красову позже крепко напомнили...

*

*

*

Всегда был самим собой, то есть неза­
висимым человеком, не терпящим подав­
ления живой мысли, творчества, не терпя­
щим все более распространявшихся лжи
и фальши.
Некрасов печатался в журнале «Новый
мир», был близок к кругу передовых писа­
телей, духовным лидером которых был
А. Твардовский. Уже это вызывало оз­
лобление брежневско-сусловской клики,
поворачивающей время вспять. Вместе
с другими прогрессивными деятелями
культуры он подписывал обращения в за­
щиту прав человека, в защиту высоких
гуманистических ценностей, против пре­
следования тех, кто не мирился с про­
изволом, с мракобесием.
Еще одно событие вызвало новые на­
падки на Некрасова. Вместе с некоторы­
ми другими киевскими писателями он
участвовал в памятном стихийном митин­
ге в Бабьем Яру в сентябре 1966 года.
Минуло двадцать пять лет после страш­
ной трагедии. Какое же гнусное зрелище
мы увидели там. Вместо памятника жерт­
вам фашизма на месте казни ста тысяч
невинных жертв были кучи мусора, зарос­
ли бурьяна, а в рытвинах грязные лужи.
Гневно и горько звучали речи Некрасова,
Ивана Дзюбы и тех участников войны,
чьи родные — жены, дети, отцы и мате­
ри — были зверски убиты здесь.
Около выступавших в толпе шныряли
юркие молодчики с фотоаппаратами.
Оказалось, что это были не фотолюбите­
ли, а доносчики. По их фотографиям
были «опознаны» писатели, члены партии
прежде всего. Имена были сообщены «ку­
да следует...» Немедленно горком КПУ
принял постановление, осуждающее тра­
урный митинг как «сборище сионистских
элементов и украинских буржуазных на­
ционалистов». К какому разряду был от­
несен россиянин Некрасов, осталось не­
ясным. То ли сионист, то ли петлюровец.
Постановление было столь позорно­
лживым, что его не осмелились обнародо­
вать. Лишь на писательском собрании
104

один из услужливо-ретивых секретарей
Союза писателей изложил его содержа­
ние под насмешливые реплики из зала.
Неприязнь чинуш к Некрасову еще бо­
лее усиливало доброжелательное к нему
общественное мнение. Его читали, в защи­
ту его писали письма в редакции газет.
К нему тянулись люди. Были, конечно,
и такие, что вскоре отходили от столь
необычного (для того времени) человека.
Кого-то приводила в растерянность, а то
и пугала прямота и резкость его суждений,
«крамольные» оценки действительности
и власть имущих. Кое-кого шокировала
его речь, уснащенная словечками, кото­
рых, пожалуй, не найдешь даже у Даля.
Не укладывался в прокрустово ложе
«простого советского человека». Изо всех
сил сопротивлялся любым попыткам «око­
ротить» его, приручить и приучить к так
называемой дисциплине, то есть к овечьей
покорности, ставшей главной приметой
целых десятилетий нашей жизни.
Вспоминаю: получил я в это время от
польских друзей книжку знаменитых афо­
ризмов Станислава Ежи Леца. Горькие
эти «непричесанные мысли» (так их на­
звал автор) широко печатались во многих
странах, но были запрещены у нас. Как
и другие мои друзья и знакомые, Виктор
Некрасов был восхищен глубиной и ос­
тротой ума, разящей меткостью сарказмов Леца.
Об одном из афоризмов он сказал: «это
про меня». При каждой встрече повторял
эту «непричесанную мысль»: «Тяжко
плыть против течения, да еще в мутной
воде».
Тем временем общественная атмосфера
становилась еще удушливее. Крепче за­
винчивались гайки. «Мутное течение»
превращалось в болото.
К началу семидесятых годов сталинщи­
на (брежневско-сусловского образца)
развернулась вовсю.
Снова всплыло «персональное дело»
Некрасова. К чести парторганизации
журнала «Радуга», коммунисты, входя­
щие в ее состав, не поддались нажиму
райкома, горкома и других инстанций
и не допустили исключения Некрасова из
партии. На собраниях (а их заставляли
созывать снова и снова) звучали голоса
в его защиту. Мы понимали, что вслед за
исключением могут последовать репрес­
сивные меры. И, желая оградить Некра­
сова от худшего, решили (надо же «реа­
гировать»!) записать ему выговор. Но тут
партчинуши подняли крик: «Да у него тот
выговор не снят! И не простой, а строгий,

с предупреждением. С занесением в лич­
ное дело...»
1;
1 ' 7 >' С>t. «i V ■Л Г.!J '; I Л
\ :
Исключил Некрасова Ленинскии (как
это кощунственно звучит: ленинский!)
райком КПУ.
Затем обыск. Вызовы в КГБ, лишение
родины, а там, за рубежом, и лишение
советского гражданства.

*

*

*

Еще одна запись в старой тетради. Без
даты. Очевидно, через несколько лет по­
сле отъезда Некрасова.
«Режиссер-кинодокументалист, с кото­
рым Виктор прежде сотрудничал, расска­
зывал, что глубокой ночью разбудил его
телефонный звонок. Не междугородный,
обычный. И вдруг голос Виктора. Поду­
мал, что это показалось со сна. «Т ы ? Это
действительно
ты?
Вернулся?
Вот
счастье! Почему не сообщил? Я бы встре­
тил...» В ответ горький смех: «Кого?
Меня? Я же в зале иностранцев. Сюда
никого не пускают. Я в Борисполе, в Борисполе. Транзит. Лечу в Японию. Но
ведь это же безумие! Я почти в Киеве
и не могу увидеть родной город. Не могу
посетить могилу матери... Я в зале для
иностранцев, и на дверях часовой. Изви­
ни...» И Виктор заплакал. Это было
страшно: можно ли было представить се­
бе его в слезах. И все же, сдерживая
волнение, Виктор напоследок не мог не
кинуть горькую шутку: «Там хоть исправ­
но запишут то, что я сказал? Не пе­
реврут? Извини и прощай».
Неизбывная тоска, изломанная жизнь,
крик исстрадавшейся души — все это
с пронзительной силой прозвучало в пре­
красной предсмертной «Маленькой пе­
чальной повести» Некрасова, в которой
мы услышали прощальное слово изгнан­
ника к потерянным друзьям, ко всем, кто
его знал и любил.

105

Григорий
КИ П Н ИС-ГРИГОРЬЕВ

И

ТОЛЬКО

ПРАВДУ...

1
Однажды — это было, по всей вероят­
ности. в самом начале 50-х годов — ко
мне зашел Виктор Платонович и попро­
сил срочно отпечатать на машинке его
автобиографию — она была написана им
от руки, как, в общем-то, и требовали
наши строгие отделы кадров. Но на этот
раз Некрасову, не помню уж для какой
цели, почему-то понадобился машинопис­
ный текст. Заложив по обыкновению два
листочка через копирку, я тут же при нем
отстукал на машинке одну страничку, но
он забрал только первый экземпляр. Вто­
рой так и остался у меня. Убежден, что
эта автобиография никогда и нигде не
публиковалась, а она заслуживает того.
Впрочем, пусть судит сам читатель.
«А ВТО БИ О ГРА Ф И Я.
Родился 17 июня 1911 года в г. Киеве.
Мать — Зинаида Николаевна Некрасо­
ва — врач, отец — Платон Федосеевич
Некрасов -- бухгалтер, умер в 1917 г. в
Красноярске от разрыва сердца. До
1914 года жил вместе с матерью за гра­
ницей (Ш вейцария, Франция), где мать
сначала училась (Аозаннский универси­
тет). затем работала в госпитале (П а­
риж).
С 1914 года живу в Киеве. Окончил
43-ю трудовую школу в 1926 году, же­
лезнодорожную строительную профшколу
в 1929 г. В 1930 году поступил в Киевский
строительный институт, на архитектур­
ный
факультет,
который
окончил
в 1936 г. Кроме того, в 1937 году окончил
театральную студию при Киевском театре
русской драмы.
С 1936 по 1938 г. работал в архитектур­
ных мастерских архитектором. С 1938 по
1941 г. работал актером, режиссером, те­
атральным художником в театрах Влади­
востока, Кирова, Ростова на Дону.
2 4 /V I11 1941 года был Призван в ар­
мию. Служил в действующей армии —
командиром взвода, полковым инжене­
ром, заместителем командира саперного
батальона по строевой части вплоть до
июня 1944 г.
Был дважды тяжело ранен. В 1944 году
после второго ранения перешел на инва­

лидность и был демобилизован.
С марта 1945 года по июль 1947 рабо­
тал в газете «Радянське мистецтво» заве­
дующим отделом. Став членом Союза со­
ветских писателей, перешел на творче­
скую работу. За повесть «В окопах С та­
линграда» в 1947 году получил Сталин­
скую премию Н-й степени. Сейчас явля­
юсь заместителем Председателя правле­
ния Союза советских писателей Украины.
Виктор НЕКРАСОВ».
Если внимательно вчитаться, то при
всей лапидарности автобиографии она
дает немало поводов для размышлений
самого разного рода. Но я хочу обратить
внимание на ее последние строчки. Н а­
пример, на слова «сейчас являюсь», пото­
му что пройдет совсем немного време­
ни — и Некрасов перестанет быть замес­
тителем руководителя Союза писателей
Украины. Или, скажем, его лауреатство...
Он никогда не носил медали лауреата
Сталинской премии (лауреатский значок
Некрасова я видел только в ящике его
письменного стола, и то — в коробочке).
Вообще говоря, ему были в принципе
противопоказаны руководящие посты.
И чужды всякие регалии. Видимо, самой
судьбой уготовано ему было стать просто
свободным художником. В прямом и са­
мом лучшем смысле этого слова — сво­
бодным. То есть правдивым. Честным.
Потому-то и работалось, и жилось ему
все труднее и труднее.

2

Примерно год назад, в ноябре 1988 го­
да, я передал в редакцию «Литературной
газеты» небольшую заметку из Киева.
В силу каких-то причин, может быть,
даже чисто технических (было тесно на
полосе), она вышла в очень усеченном
виде. Поскольку в ней приводились фак­
ты, в какой-то степени ставшие уже исто­
рическими, да к тому же и мало кому
известные, воспользуюсь случаем и при­
веду заметку в том виде, как она была
передана в редакцию:
106

«ОТМЕНЯЕМ НЕСПРАВЕДЛИВЫ Е
РЕШ ЕНИЯ
Очередное заседание президиума
правления СП Украины состоялось в Ки­
еве. В том же помещении, что и тогда...
И снова разговор о Викторе Некрасове.
Грустно вспоминать об этом... Но не­
обходимо. В мае 1974 года правление
Киевской организации СП Украины, по­
лучив указание вышестоящих инстанций,
исключило В. П. Некрасова из Союза пи­
сателей. Автору книги «В окопах Ста­
линграда» — одного из лучших произве­
дений о Великой Отечественной войне —
инкриминировалось и «антисоветское по­
ведение, несовместимое с требованиями
Устава СП С С С Р », и «опорочение высо­
кого звания советского писателя антисо­
ветской деятельностью», и т. д. и т. п.
Незадолго перед тем писатель был исклю­
чен из партии, членом которой стал на
фронте. А 3 января 1975 года, уже после
отъезда за границу, решение об исключе­
нии В. Некрасова из Союза писателей
было принято на заседании президиума
правления СП Украины (решение прези­
диума не требует утверждения Союзом
писателей СССР в Москве, оно оконча­
тельное).
Следует заметить, что, проживая во
Франции, В. Некрасов оставался в стату­
се гражданина СССР, за ним даже сохра­
нялась квартира на Крещатике, 25,
в «пассаже», и продолжалось так несколь­
ко лет, вплоть до того, как Виктор Плато­
нович по одному из зарубежных «голо­
сов» едко высмеял печальной памяти три­
логию Л. Брежнева, в особенности же —
ее военную часть, «Малую землю». Тут
же последовала высочайшая санкция.
У меня хранится выпуск «Ведомостей
Верховного Совета С С С Р » № 18, где
среди других напечатан подписанный
Л. Брежневым 24 апреля 1979 года Указ
Президиума Верховного Совета СССР
следующего содержания (он, естественно,
не публиковался в массовой печати):
«Учитывая, что Некрасов В. П. систе­
матически совершает действия, не совме­
стимые с принадлежностью к гражданст­
ву СССР, наносит своим поведением
ущерб престижу Союза ССР, Президиум
Верховного Совета СССР постановляет:
На основании статьи 7 Закона СССР от
19 августа 1938 года «О гражданстве Сою­
за Советских Социалистических Респуб­
лик» за действия, порочащие звание граж­
данина СССР, лишить гражданства СССР
Некрасова Виктора Платоновича, 1911 го­
да рождения, уроженца гор. Киева».

Эти горестные подробности вспомни­
лись в связи с тем, что на днях президиум
правления СП Украины единогласно от­
менил то злополучное свое решение от
3 января 1975 года об исключении Некра­
сова из Союза писателей. Имя его по­
смертно восстановлено в списках писа­
тельской организации. Решено также ус­
тановить мемориальную доску в пассаже
на доме, где он жил, и издать в Киеве
в 1991 году к 80-летию со дня рождения
Виктора Платоновича трехтомник его из­
бранных произведений...»
...Такой была та заметка — в газете из
нее «выпал» Указ и кое-какие другие
любопытные места, добавить же к ней
можно было много всяких подробностей.
За 35 лет работы собственным корреспон­
дентом «Литературной газеты» по Украи­
не у меня сложился большой личный ар­
хив с десятками корреспондентских блок­
нотов, вырезками, письмами и документа­
ми, которые сегодня, как оказалось, нель­
зя читать без волнения. Нашел я и блок­
нот с записями о том самом заседании
правления Киевской писательской орга­
низации. 21 мая 1974 года. Повестка дня:
об антисоветском поведении В. Некрасо­
ва.
Председательствующий — первый
секретарь правления Ю. Збанацкий. Из
выступления: «...Э тот типичный пере­
рожденец, который дошел до распростра­
нения антисоветских заявлений, откро­
венно поддерживает Солженицына, кото­
рому советские порядки не нравятся.
В свое время за все это Некрасов был
исключен из рядов партии, но так и не
образумился...» Предложение: исключить
из СП. Реплики: «Давно пора!» Поста­
новление: «В . П. Некрасова, опозорив­
шего высокое звание советского писателя
антисоветской деятельностью и амораль­
ным поведением, из членов Союза писате­
лей исключить...»
Грустно и больно. Не пройдет и пол уго­
да, как он покинет свой родной город.
Навсегда. Это произойдет в сентябре
1974 года. Еще через год с небольшим
я вдруг получу по почте странную открыт­
ку из Парижа, хотя оба мы понимали:
при тогдашних драконовских порядках,
увы, переписки между нами быть не мо­
жет. По экстравагантности и загадочно­
сти (представьте себе огромные босые
ступни и больше ничего?!) открытка —
чисто некрасовская, с залихватской маль­
чишеской выдумкой. Можно только дога­
дываться, как вертели ее в руках товари­
щи, которым надлежало в те годы следить
за корреспонденцией, поступающей к нам
107

из Парижа от наших же политэмигрантов
(характерный почерк и буква «В » вместо
подпрей н^'ЬЬтаъ/йМй йка&'Ж3Ьэмнений
относительно их авторской принадлежно­
сти). А сам текст вроде бы вполне безо­
бидный:
«21.12.75 И при всем при том — с Но­
вым Годом всех вас! И чтоб был он, как
говорят, лучше прошедшего и хуже после­
дующего — 1977-го... Обнимаю! В.»
Текст, согласитесь, действительно бе­
зобидный. Но в нем нельзя не услышать
тоски по Киеву, по друзьям. Я не ответил.
Теперь, вспоминая,— страдаю...

3
Роюсь среди своих бумаг, ищу те, что
связаны с Некрасовым. Нашел целую ки­
пу, относящихся ко второй половине
60-х. Вспоминаю, был такой короткий
период, когда он много и плодотворно
работал, несмотря ни на что. Писал не­
большие вещи. Одни — «в стол», дру­
гие — в «Новый мир». Позже некоторые
из них войдут в «Городские прогулки».
В это время он почти не пил. Особенно,
когда выезжал в Ялту. Приведу для под­
тверждения отрывок из шуточного пись­
ма, посланного мною в Ялту ко дню рож­
дения Зинаиды Николаевны. Уезжая из
Киева на отдых и работу, он часто просил
меня написать ему «что-нибудь веселень­
кое». И я старался в меру своих возмож­
ностей.
«Закрытое письмо
Зинаиде Николаевне Н ЕКРАСОВО Й ,
матери писателя Не­
красова, автора книги
«В окопах Сталингра­
да» и др. нашумевших
произведений.
Милостивая государыня
Зинаида Николаевна!
Прежде всего я и моя семья рады
приветствовать и поздравить Вас с днем
рождения. Многих лет жизни Вам!
У каждого порядочного человека день
рождения бывает именно в июне (напри­
мер, у Корнея Ивановича Чуковского —
2-го, у Гарсиа Лорки — 5-го, у Пушки­
на — 6, у его друга Чаадаева — 7, у Абу
Исхака Исмаила ибн аль-Касима, араб­
ского демократического поэта V III века,
популярного среди бедняков Багдада под
псевдонимом Абу-ль-Атахия — день точ­
но не определен, но считается — в июне,
у Бичер-Стоу — 14-го, а у А. Твардов­
ского — 21, у Вашего сына — 17-го, у ме­

ня, замечу скромненько,— 12-го).
Но я хочу сказать совсем о другом.
Пользуясь случаем, хочу поговорить с Ва­
ми откровенно о Вашем сыне и о людях,
которые его окружают. У нас в Киеве
ходят слухи. Как и в те далекие от нас
времена, слухи идут, естественно, от пер­
вой женщины, от Евы.
— О х ,— говорит она мне. — Он не...
— Как? — недоумеваю я. — Совсем?
— Представьте
себе,— утверждает
она.
— Послушайте, Е ва,— говорю я. — Но
как это возможно? Там же вокруг живые
люди. И он ведь тоже в конце концов
живой человек.
— Однако факт остается фактом,—
многозначительно говорит она, прижимая
к груди какую-то рукопись.
— Ну,
хорошо,
допустим,
что
с А. В. он не... Но с С. С .? Но
с А .Б.В.Г.Д .Е.Ж .З.И .?.. С морячком, со­
шедшим на берег в Ялте? Свои сто?
В честь Дня медработника?
— Н ет,— горячится она. — Он твердо
не...
— А что же он да? — стараюсь доко­
паться я.
— Он ра... Он пиш... Он соч... Он
созд... Он твор...
И я окончательно замолкаю. Я радуюсь.
О, боги! О, климат Ялты! О, трезвость
без берегов!!!»
...И так далее в том же духе (необходи­
мые пояснения: Ева — литератор Е. Пя­
тигорская, жена И. Пятигорского, инже­
нера, друга Некрасова еще с довоенных
лет; А. В. — киевский писатель и худож­
ник Леонид Волынский; С. С. — крым­
ский писатель Станислав Славич). Под
письмом дата — 20 июня 1967 года. В те
дни настроение у Некрасова действитель­
но было хорошее, казалось, что и дела его
налаживаются, во всяком случае, он мно­
го работал и к концу года решил снова
поехать в Ялту. Тогда-то, собираясь в до­
рогу, он вдруг обнаружил среди своих
старых бумаг... почти 30 страниц рукопи­
си своей первой повести. Они почему-то
не вошли в книгу и никогда не публикова­
лись, он просто-напросто забыл об их
существовании. И вдруг...
Кто читал Некрасова, тот хорошо зна­
ет, как он любил всякие литературные
находки — и не только в переносном, но
и в прямом смысле слова. Эта же находка
особенно его порадовала, как бы возвра­
щая к тем дням послевоенной молодости,
когда он запоем писал свой «Сталинград»
(так первоначально называлась повесть).
108

— Теперь это, увы, никому не нуж­
но,— сказал он.
— Как не нужно? — взыграло мое
журналистское нутро. — Отдай мне, и мы
напечатаем это в «Литературке».
— Во-первых, твои не напечатают, тут
много... А во-вторых... Послушай, я, ка­
жется, кое-что придумал,— и, как всегда
в такие минуты, в глазах его появился
озорной блеск. — А почему бы тебе не
приехать за этим выдающимся произве­
дением к нам в Ялту? Совместим полез­
ное с приятным, а редакция не обеднеет
от твоей командировки на пару дней...
Некрасов был большим мастером по
созданию всяких, как сегодня сказали бы,
нестандартных ситуаций — с невероят­
ными поездками и неожиданными встре­
чами. Я, конечно, загорелся — кто отка­
зался бы провести новогодний уик-энд
в Ялте в такой компании? Тут же вспом­
нилось, что в феврале 1968 года будет
широко отмечаться 25-летие Сталинград­
ской битвы. Когда я, позвонив первому
заместителю главного редактора «Литгазеты» В. Сырокомскому, сказал, что могу
подготовить для редакции неопублико­
ванные страницы из «Окопов...», но для
этого необходимо съездить на пару дней
к автору в Ялту, Виталий Александрович,
не раздумывая, тут же дал свое «добро».
Это были, наверное, самые лучшие дни
нашей многолетней дружбы. Он был, как
всегда, с мамой. Рядом жила Ася Берзер,
Анна Самойловна, — его любимый редак­
тор: именно она, как известно, готовила
к печати и вела в «Новом мире» все его
публикации. Им хорошо работалось. На­
строение было отличное. Январь выдался
сухим и в меру теплым. А главное —
абсолютно трезвым! Мы наслаждались
прогулками, бесконечными разговорами,
много шутили, смеялись... Даже не могу
вспомнить, кто еще из писателей жил
тогда в Ялтинском доме творчества —
нам никто не нужен был. С его слов
я записал в блокноте короткое авторское
предисловие. Вот оно:
«Предлагаемые читателю главы из по­
вести «В окопах Сталинграда» написаны
были 23 года назад, летом 1945 года, но
в книгу не вошли. И не вошли по следую­
щей причине. Закончив две части повести
(кончались они тогда подготовкой к тан­
ковой атаке на водонапорные баки Мама­
ева кургана — глава 26-я), я отпечатал их
на машинке и приступил к 3-й части —
к танковой атаке и последовавшими за
ней событиям.
Но тут подвернулась возможность, хотя

я уже демобилизовался, побывать в Поль­
ше, Австрии, Чехословакии. Работа была
прервана. Перед .отъездом я успел; только
дать своему другу — москвичу отпечатан­
ный текст — пусть повезет в Москву, по­
кажет кому-нибудь, авось...
За время моего отсутствия рукопись
побывала во многих руках и редакциях
и в конце концов попала в «Знамя». Все­
володу Вишневскому она понравилась,
и решено было немедленно сдать ее в на­
бор. Но с условием: не канителиться
с 3-й частью, а тут же, в Москве (я прие­
хал из Киева), срочно написать концовку
и сразу же — в типографию. Так роди­
лись последние четыре главы.
Публикуемое ниже — начало «несостоявшейся» третьей части. Смею надеяться,
что ко дню 25-летия окончания Сталин­
градской битвы рассказ о последних днях
сражения представит для читателей «Ли­
тературной газеты» определенный инте­
рес».
...Интерес был более чем «определен­
ный». Эти главы мы опубликовали 31 ян­
варя 1968 года в канун годовщины Ста­
линградской победы под названием «Ч ер­
това семерка» (тогда у нас в стране с ус­
пехом шел американский фильм-боевик
«Великолепная семерка»).
Нужно отдать должное «Литературке»:
несмотря на то, что уже полным ходом
начался второй этап гонений и нападок на
Некрасова, наша газета продолжала, в от­
личие от других изданий, печатать опаль­
ного писателя. Это имело для него нема­
ловажное значение, ибо даже «Новый
мир» не мог тогда напечатать «Городские
прогулки». У нас же в «Л итгазете» ко дню
Победы в 1969 году все-таки вышел четырехколонник «Валега» под рубрикой «Где
же вы теперь, друзья-однополчане?» Опи­
сана там довольно занимательная история
некрасовского ординарца — героя его
первой книги, героя его же фильма и,
наконец, живого прототипа, история, ко­
торая вышла позже в качестве постскрип­
тума к «Трем встречам» в книге «В жизни
и в письмах» — кажется, последней книги
Виктора Некрасова, изданной на родине.
Вот она лежит передо мной: неболь­
шая, в светлой обложке с фотопортретом
автора в полный рост. Стройный, эле­
гантный. Вроде бы на ходу приостановил­
ся и с удивлением или иронией глядит на
нас. На моем экземпляре автор собствен­
норучно пририсовал себе фломастером
тросточку (к тросточке мы еще вернем­
ся), будто держит ее в руке, а на внутрен­
ней странице оставил надпись: «Дорого­

109

му моему
17 IX-71».

Гришке — без

слов.,.

Вика

4
В эту книгу вошла и «Чертова семер­
ка», о которой упоминалось выше. А во­
обще некрасовские «рассказы с по­
стскриптумами» могут сказать читателям
об их авторе, пожалуй, больше любой
другой его книги.
Еще несколько страниц того периода
я обнаружил среди своих бумаг. Телег­
рамма из редакции: «К десятому февраля
подготовьте ответы на два вопроса обра­
щенных одному из видных военных писа­
телей двтчк первое кто из прототипов
наших книг живзпт какова их послевоен­
ная судьба зпт второе будете ли продол­
жать писать военные темы зпт каковы
ваши творческие планы». Получив телег­
рамму, я тут же ринулся к Некрасову
и заставил его писать ответ: хотелось,
чтобы, вопреки негласным запретам, имя
писателя и его мысли время от времени
доходили до массового читателя, тем бо­
лее, что в них, как оказалось, раскрыва­
ются не только некоторые черты характе­
ра Некрасова, но и кое-какие «секреты»
его творчества. У меня сохранились пять
листков бумаги, размашисто исписанных
карандашом Некрасова (должен заме­
тить, что и повести свои он почти всегда
писал карандашом, часто — на оборотной
стороне своих прежних рукописей). От­
веты, правда, в сильно сокращенном виде,
опубликованы в февральском номере
«Литгазеты» в 1970 году ко дню Совет­
ской Армии. Написаны они, как всегда
у него, предельно лаконично, честно и ис­
кренне:
«Н а первый вопрос могу ответить: да,
мне повезло, остались еще фронтовые
друзья. И Ваня Фищенко (он же Чумак
из «В окопах Сталинграда») — сейчас
в Червонограде, орудует в шахтах; и Ни­
колай Страмцов — все еще военный, ве­
роятно, уже полковник; и Николай Митясов (не путать с героем повести «В род­
ном городе», а почему — об этом в другой
раз) — тоже все еще носит погоны и то­
же, вероятно, полковничьи, и Толя Кучин
(он же Лысогор из «Окопов»...) — жи­
вет под Москвой; и начарт Половнев —
он в далекой Сибири; и Лазарь Бречко,
начфин (тоже персонаж «О копов»), ко­
торого все звали почему-то, несмотря на
хрупкую комплекцию, Лазарище — этот
совсем далеко забрался, на Дальний Вос­

ток; а кроме того еще госпитальные однопалатники — одним словом, повезло.
Ребята (хорошие ребята — всем за
50!) работают, служат, растят детей
и внуков, короче говоря, как принято
писать в газетах (а я сейчас пишу в «Л и­
тературную газету» — поэтому на этот
раз и мне можно), включились в мирный
созидательный труд.
Приятно и радостно об этом писать.
Но на фоне этого радостного есть, увы,
и нелепые превратности судьбы. И связа­
ны они, эти нелепости, увы, с моим доро­
гим фронтовым связным Валегой, о кото­
ром я писал в «Окопах», и в «Новом
мире» («Три встречи») и в мае прошлого
года в «Литературной газете».
Как я писал тогда в «Литературке»,
случилось так, что после нашего расстава­
ния в Люблине, где я был ранен, он,
Валега, через 25 лет разыскал меня. Сто­
лярничал на ст. Бурла в Алтайском крае,
«Окопов» не читал, а вот разыскал. Завя­
залась переписка, я послал ему книги, он
в ответ фотокарточки, но нам было этого
мало, нам нужно было другое — встреча.
Вполне осуществимая мечта. Естествен­
но, что мне во много раз было бы легче
добраться до Алтая, чем ему до Киева.
А получилось наоборот — он собрался
раньше меня, и не один, а с женой и вну­
ком.
Представляю себе эти сборы, накопить
деньги, передвинуть, возможно, отпуск,
ну и всякое другое. Все это, очевидно, не
без трудностей было преодолено, сели
втроем в поезд, пересели в Москве, прие­
хали в Киев и... в Киеве меня не оказа­
лось...
Что-то я перепутал, недопонял и, будь
оно неладно, перед самым их приездом
буквально на два дня выехал в маленькую
командировочку. Нужно же теперь...
И пришлось дорогим моим алтайцам сме­
нить Киев на Донецк, а бывшего капита­
на, так мечтавшего о тихих прогулках по
Киеву, ну и еще кое о чем, заменить
родственницей Валегиной жены. Я не пи­
сал бы обо всем этом (это более нелепо,
чем интересно), не задай мне «Литгазета» вопроса о фронтовых друзьях. Ну, как
тут не поделиться своей печалью...
Но встреча будет! Я должен искупить
вину перед Валегой и приехать к нему.
Обязательно! Непременно! И в этом го­
ду!
Примечание автора: Н екрасов выполнил обещ а­
ние — был у Валеги на Алтае.

110

Второй вопрос. Вот на него я с такой
определенностью ответить
не могу.
О войне я писал уже много. Но написан­
ное по свежим следам, в 1946 году
(«В окопах Сталинграда»), и через 20 лет
(«Случай на Мамаевом кургане»), хотя
и посвящено одним и тем же людям
и действиям, тут и там происходило на
одном и том же месте, но, что ни говори,
рассказывает каждая из этих вещей не
совсем об одном и том же.
Что ж, изменилось отношение автора
к описываемым событиям? Упаси бог,
Нет! Но прошли годы, и не малые, и онито многое изменили. И тебя, и жизнь, ну
и какие-то взгляды на нее.
Думаю, что специально о войне — еще
один эпизод, еще одна атака, еще один
солдат или офицер — писать не буду. Но
не вспоминать о ней тоже не могу. Я,
например, никогда точно не знаю, чем
закончат начатый диалог мои герои. В общем-то они ведут меня за собой, а не
я их, хотя я их создатель. А может,
никаких «героев» не будет — меня не тя­
нет сейчас ни к романам, ни к повес­
тям — а будет автор. Ну, а с ним труднее
всего сладить — бог знает, куда его зане­
сет».

5
Куда его «занесло» — мы знаем. Как
человек не только редкой честности, но
и отчаянно смелый, он не мог спокойно
смотреть на творящиеся несправедливо­
сти, не мог не бороться за правду. Откры­
то выступал в защиту молодого украин­
ского критика Ивана Дзюбы, подвергав­
шегося преследованиям. Пытался проник­
нуть на закрытые процессы, где судили
диссидентов. Не колеблясь, подписал
вместе с другими деятелями культуры
и науки известное письмо 137-ми в защи­
ту арестованных. А угроза ареста, каза­
лось, нависла уже и над ним. Похоже, что
ситуация складывалась для него даже
опаснее той, что была в начале 60-х, хотя
тогда он попал в немилость к самому
Никите Сергеевичу; был обруган им и на­
зван «не тем Некрасовым» — за публика­
цию в «Новом мире» зарубежных запи­
сок, за поддержку фильма Марлена Хуци­
ева «Застава Ильича» и т. д. История эта,
впрочем, хорошо ныне известна по воспо­
минаниям участников и свидетелей
встреч Н. С. Хрущева с творческой ин­
теллигенцией. Мне же хочется рассказать
о том, как эта кампания шельмования

проходила у нас в Киеве. Тут тоже приго­
дятся мне старые блокноты, выписки,
черновики собственных корреспонден­
ций.
Апогей — 8 и 9 апреля 1963 года. Свет­
лый и величественный, как его принято
называть в официальных отчетах, Сесси­
онный зал Верховного Совета УССР,
вмещающий более тысячи человек, запол­
нен до отказа: здесь секретари обкомов
и горкомов партии, руководители респуб­
ликанских министерств и ведомств, по­
литработники армии и флота, представи­
тели творческих союзов, комсомольские
активисты, пропагандисты и агитаторы,
библиотекари, завклубами...
Вдвоем с Некрасовым мы сидели на
верхнем ярусе и, признаться, чувствовали
себя довольно неуютно. Мне еще предсто­
яло написать в «Литгазету» небольшую
информацию об этом событии, Виктора
ожидало нечто более серьезное — его за ­
ранее и уже не раз предупреждали, что
обязательно нужно будет выступить, до­
лго и нудно призывали признать ошибки,
покаяться — только так, дескать, можно
искупить свою вину.
Открыл заседание член Политбюро ЦК
КП СС, первый секретарь ЦК Компартии
Украины Н. Подгорный, доклад прочитал
тогдашний главный идеолог республики
А. Скаба. Помимо Некрасова, основного
грешника, критиковались (за «туманное
идейное содержание стихотворений»)
Микола Винграновский, Лина Костенко,
Иван Драч, Савва Голованивский.
Начались прения, все шло своим чере­
дом, обстановка постепенно накалялась,
специфически подобранная публика наученно реагировала возгласами «правиль­
но!», когда председательствующий предо­
ставил вдруг слово Некрасову. Я едва
успел произнести «ни пуха!», он, как во­
дится, послал меня к черту, и твердой
походкой неторопливо стал спускаться
вниз. Нужно заметить, что «сошествие»
это продолжалось непривычно долго. Все
остальные намеченные к выступлению
ораторы заблаговременно усаживались
в ближайших рядах партера, чтобы мигом
подняться на трибуну. Некрасову же
предстояло выйти из зала в фойе, пройти
его, спуститься по четырем лестничным
пролетам, снова преодолеть широкое
фойе, и лишь затем, опять войдя в зал,
прошагать к трибуне. Там уже нарастал
шум нетерпения: «совсем не уважает
аудиторию...» Но вот, наконец, на трибу­
не — главный виновник.
Честно говоря, я никогда до того не
111

видел его выступавшим с трибуны, тем
более — перед такой многолюдной ауди­
торией. К тому же настроенной, мягко
говоря, недружелюбно. Мне стало страш­
но за него. Только бы не сорвался... Но он
уже говорил. И говорил таким молодым,
таким ясным и уверенным голосом, что
я поразился. Ни тени волнения. А зал
слушал, что называется, затаив дыхание.
Говорил он о чести, о том, что всегда
поступал по совести и писал честно, что
никак не может принять обвинения
и признать за собой несовершенные
ошибки, ибо признав, потерял бы уваже­
ние к себе, как к писателю и коммунисту.
И кончил громко, даже с несвойственным
ему пафосом, что писал и будет писать
правду. Ничего, кроме правды! Одну
только правду, за которую сражался
в окопах Сталинграда!
Что тут началось! Произошло настоя­
щее чудо. Последние слова были произне­
сены таким тоном, что весь зал, за исклю­
чением, разумеется, президиума, букваль­
но обрушился аплодисментами. Правда,
под суровыми взглядами членов президи­
ума, рукоплескания как-то постепенно
опускались ниже и ниже, как бы исчезая
под откидными крышками, установленны­
ми перед каждым депутатским местом.
Но все равно настоящий и никем не
ожидаемый триумф писателя и граждани­
на состоялся! Когда он возвращался на
место, сидевший недалеко от нас много­
летний редактор журнала «П ерец» Федор
Макивчук, человек, у которого была слава
не только остроумца, но и неуемного ма­
терщинника, в сердцах произнес довольно
громко: «Ну, Виктор, и врезал же ты им,
трам-та-ра-рам-там-там!..»
А Подгорный вынужден был в заключи­
тельном слове посвятить выступлению
Некрасова еще целых десять минут. Дабы
другим неповадно было! Особенно возму­
тило его то, что не признал ошибок.
«...Участники совещания убедились, что
Некрасов выводов не сделал, ничему не
научился, да, пожалуй, и не имел такого
желания,— заявил он, назвав выступле­
ние писателя «путанным и таким же бес­
принципным, как и его писания послед­
них лет».
Сегодня подобные нравоучения ничего,
кроме грустной улыбки, не вызывают,
тогда же от них переходили к прямым
угрозам: «Естественно возникает вопрос:
за какую же вы, товарищ Некрасов, стои­
те правду сегодня? От вашего выступле­
ния и идей, которых вы продолжаете
придерживаться, очень несет мелкобур­

жуазным анархизмом. А этого партия,
народ терпеть не могут и не будут,—
угрожал первый секретарь ЦК. — Вам,
товарищ Некрасов, нужно очень серьезно
над этим задуматься!»
...По дороге в корпункт в какой-то
«стекляшке» мы выпили, как любил гово­
рить Некрасов, «свои сто грамм», а мо­
жет быть, и двести. С ходу набросав
сухую, протокольную заметку даже без
указания имени критикуемых, я, перед
тем, как передать текст по телефону в га­
зету, прочитал ее Виктору.
— Все правильно,— сказал он. — Но
про меня почему-то ни слова. Даже обид­
но. И почему бы не дать знать человечест­
ву, что Некрасов все-таки не дрогнул, а?
Он прав, конечно. Но как это сделать?
Как написать, чтобы редакция не выкину­
ла, а бдительный цензор пропустил?
У меня сохранился черновой набросок
заметки с этим вписанным абзацем:
«Серьезной критике были подвергнуты
некоторые литераторы, в частности,
В. Некрасов, допустивший в своей рабо­
те идейные срывы». И далее указывалось,
что его выступление «не удовлетворило»,
что он проявил «непонимание ошибок»,
«неумение оценить», «нежелание серьез­
но прислушаться»... То есть полный набор
тогдашних зубодробильных штампов, из
которых, однако, каждому становилось
ясно, что грешник не покаялся. Так оно
и было напечатано в «Литературке» —
к явной радости ошельмованного, но дей­
ствительно не дрогнувшего писателя.
У Подгорного в заключительном слове
было одно любопытное место, которое, на
мой взгляд, уместно здесь вспомнить.
«С транно,— недоумевал он,— что до сих
пор никто из критиков и писателей Укра­
ины не выступил в печати с основатель­
ной и принципиальной партийной оцен­
кой идейно вредных взглядов В. Некра­
сова... Кое-кто из руководителей Союза
писателей высказывал мысль о том, что
писательская общественность будто бы не
несет ответственности за ошибки того
или иного литератора. Такое утвержде­
ние мы считаем неправильным. Мы пол­
ностью на стороне рабочих «Арсенала»,
которые при встрече с писателями под­
черкивали серьезную ответственность Со­
юза писателей за идейные недостатки
произведений своих членов...»
Что никто основательно не выступил —
это правда. Действительно, никто из
серьезных и уважаемых писателей Украи­
ны (не говорю о циниках-функционерах)
не позволил себе ни разу выступить со

112

статьей или речью против Виктора Пла­
тоновича, хотя многих уговаривали и да­
же заставляли. В особенно трудном поло­
жении находились тогда такие крупные
мастера литературы, как, скажем, Мико­
ла Бажан и Олесь Гончар — их обычно
пытались «обрабатывать» на самом «вер­
ху». Тем не менее, и Гончар, вынужден­
ный, как руководитель СП Украины, вы­
ступить первым после докладчика, и Б а­
жан, которого тоже вытянули на трибуну,
умудрились не высказать ни одного упре­
ка или замечания в адрес критикуемых,
вообще не сказать ничего конкретного —
какие-то общие слова о высоких материях
и ни слова по существу разговора. В ту
эпоху наряду с эзоповской школой в чис­
то литературном творчестве возникла еще
целая школа эзоповских выступлений
с трибуны. Как ответ на ситуацию, когда
защитить невозможно, отказаться от вы­
ступления нельзя, а говорить неправду
совесть не позволяет. Если уж не помочь,
то хотя бы не навредить, non vicere! —
любили повторять древние римляне...
К Некрасову, повторяю, лучшие писатели
Украины, как старые, так и молодые,
всегда относились с подчеркнутым уваже­
нием и симпатией.
В начале 1989 года поэт Григорий Поженян писал в «И звестиях»: «...Да про­
стит меня Олесь Гончар. Вы помните,
Олесь, нашу с вами встречу в Ирпене?
Это было, когда Виктор еще не уехал
в Париж. Очень многим рискуя, вдруг бы
я проговорился, вы мне дали деньги для
Виктора».
На следующий день после выхода
статьи Поженян подробно рассказывал
мне, как вместе с украинским писателем
Василем Земляком встретили случайно
в Ирпенском доме творчества Олеся
Гончара, так же случайно разговор зашел
вдруг о Некрасове, Поженян сказал, что
Виктор буквально бедствует. Гончар по­
просил подождать несколько минут, за­
шел к себе в комнату и вынес деньги:
«Передайте ему». Тронутый статьей
Г. Поженяна, Олесь Терентьевич, вспо­
миная об этом эпизоде, говорил мне не­
давно: «Вы ведь знаете, что мы не были
близки с Некрасовым, но я очень уважал
его, фронтовика, за честность и настоя­
щий талант. Мне тоже кое-что досталось
из-за него. Однажды меня, как руководи­
теля Союза писателей Украины, пригла­
сили на завод «Арсенал» (Примечание
автора: думаю, что это именно тот слу­
чай, о котором на совещании говорил
недовольный Подгорный). Было это в пе­
8

«Р алура» N" 2

риод очередной идеологической кампании
после некрасовских зарубежных^очерков.
Оказывается, Виктора тоже пригласили,
но он не явился. Взвинченные кем-то
люди выкрикивали из зала: «Мы знаем,
где он живет, мы пойдем бить ему окна!»
— Как
вам
не
стыдно! — сказал
я им. — Вам не нравится его произведе­
ние — это ваше право, но разве можно
вот так нападать на писателя?..
Меня тогда поразило озлобление лю­
дей, продолжал Гончар. А как трудно
было защищать Виктора Некрасова и Ге­
лия Снегирева, когда поступила команда
исключить их из партии. На парткоме мы
тогда все-таки устояли, не исключили
их. Это сделали позже, уже без нас...
Вспоминая тот тяжелый для Некрасова
1963 год (в январе — недоброй памяти
реплика «Турист с тросточкой» в «И звес­
тиях», в марте — яростные нападки из
Москвы самого главы государства, в апре­
ле — серия проработок в Киеве), просто
диву даешься, как в такой обстановке он
умел сохранять бодрость духа, продолжая
вести себя так, словно ничего не случи­
лось, оставаясь самим собой, все тем же
обаятельным и благородным Виктором
Платоновичем Некрасовым.
...Как-то вечером мы с женой вышли
сделать кое-какие покупки в гастрономе
и попутно прогуляться по Крещатику,—
киевляне это любят. Была середина ок­
тября 1964 года. Столица республики го­
товилась торжественно отметить 20-летие
освобождения Украины от немецко-фашистских захватчиков. Поговаривали, что
на торжества приедет Никита Сергеевич.
Мы шли по нечетной стороне и, миновав
пассаж, увидели вдруг, что на противопо­
ложной стороне верхних этажей изгиби­
стого здания у главпочтамта, где уже
висели готовые к празднику портреты
«вождей», вроде как снимают портрет
Хрущева. «Видимо, переставят на другое
м есто»,— подумал я, но возня с портре­
том, висящим уже вниз головой, была
настолько необычной, что я тут же позво­
нил из автомата Некрасову — он жил ря­
дом.
— Ты можешь выйти? Тут напротив
происходят какие-то манипуляции с по­
ртретом твоего лучшего друга.
Он сразу догадался, о ком речь, и через
пять минут мы уже втроем смотрели на
происходящее. И как раз в этот миг
самый большой портрет полетел вниз.
Раздался треск.
— Вот и все,— сказал Виктор как-то
отрешенно и беззлобно.
113

Мы вспомнили, что каких-нибудь
11 лет назад, когда было объявлено
о смерти Сталина, случилось так, что мы
тоже были вместе. Тогда зарождались
надежды. Теперь многое было не ясно, но
все же надежды на лучшее затеплились.
Можно ли было предугадать, что еще
через десять лет страна расстанется с од­
ним из своих лучших писателей навсег­
да?..

б
Мы познакомились в конце сороковых,
я тогда делал первые шаги в журналисти­
ке, а познакомил нас сотрудник республи­
канской газеты Я. Богорад — бывший
командир партизанского отряда, человек
исключительной скромности и честности,
Виктор его очень любил. Что больше все­
го объединяло нас? Пожалуй, минувшая
война, мы еще сильно чувствовали ее
недавнее дыхание. По-настоящему сбли­
зились к середине 50-х, когда я уже рабо­
тал корреспондентом «Литгазеты». В Ки­
еве образовалась тогда небольшая группа
интересных прозаиков, пишущих на рус­
ском языке. Живя в Киеве, они, тем не
менее,
печатались
преимущественно
в Москве: их правдивые произведения
для нашего местного идеологического
климата не подходили. Их было четверо:
Н. Дубов — 1910 года рождения, В. Не­
красов — 1911-го,
Л. Волынский —
1912-го и самый молодой М. Пархомов — 1914-го. Как видите, почти погод­
ки, почти однолетки. Тогда еще сорока­
летние — сейчас даже не верится. За ис­
ключением Дубова, который по состоя­
нию здоровья не воевал, а работал, если
не ошибаюсь, токарем на военном заводе,
все — бывшие
фронтовики.
Первые
трое — постоянные и весьма активные
авторы «Нового мира». Позднее один из­
вестный литературный критик назовет
эту четверку «киевской школой современ­
ной русской прозы». Они очень дружили
между собой, хотя были совершенно раз­
ными.
Николай Дубов, которого почти все
почтительно называли Николаем Ивано­
вичем, был человеком строгого нрава, до­
статочно суровый и требовательный (ко
всем и к себе), немногословный, добрый,
ходил он с необыкновенно красивым
и умным, угольно-черным громадным
нью-фаундлендом на длинном поводке по
имени Бэр (я называл его уважительно
Борис Николаевич). Одна за другой по­

являлись дубовские повести «Сирота»,
«Ж есткая проба», «Небо в овчинку»,
«Мальчик у моря», «Беглец», наконец,
роман «Горе одному». И была у этих
произведений весьма оригинальная, я бы
сказал, парадоксальная судьба: сначала
их печатал «Новый мир» для своих взыс­
кательных читателей, а вслед за тем они
выходили отдельными книгами в изда­
тельстве «Детская литература». Книги
для подростков? Да, но и для взрослых
тоже. И Государственную премию СССР
он получил тоже по разделу детской лите­
ратуры. О творчестве Дубова много писал
(и статьи, и отдельную книгу) Лев Раз­
гон — тот самый, который в наше время
широко известен своими рассказами
о сталинских репрессиях, в те годы он
только вернулся из лагеря в Москву. Сам
Дубов не только писал и для молодых, но
и в жизни тянулся к молодежи. В конце
60-х он дал мне рекомендацию в Союз
писателей.
Леонид В о л ы н с к и й , в компании просто
Леля, красивый и всегда подтянутый, до
войны и сразу после нее — график и те­
атральный художник, потом писатель
и публицист, автор популярных книг о ху­
дожниках «Дом на солнцепеке» (о жизни
Ван Гога), «Лицо времени» и других.
Однако имя его вошло во многие энцик­
лопедические издания и, без преувеличе­
ния, известно в мире вовсе по другой
причине: именно он, будучи лейтенантом,
во время штурма Дрездена по собствен­
ной инициативе (ведь художник!) и при
поддержке солдат батальона занялся по­
исками и спасением неизвестно куда вы­
везенной фашистами знаменитой Дрез­
денской галереи — об этом впервые он
рассказал у нас в «Литгазете», потом
вышла его книга «Семь дней». Лично мне
человек этот был близок еще и тем, что,
как выяснилось, осенью 1941 года мы
с ним почти одновременно очутились
в окружении на Полтавщине, были ране­
ны и попали в плен, и даже какое то
время шли в одной колонне пленных,
которых немцы гнали в Кременчуг и да­
лее на запад. Об этом Л. Волынский на­
писал, а «Новый мир» опубликовал эссе
«Сквозь ночь4* — и это был один из пер­
вых правдивых рассказов о трагедии со­
ветских военнопленных...
Михаил Пархомов, которого Некрасов
любил называть на французский манер
«Мишель», как и он сам, закончил до
войны инженерно-строительный институт
в Киеве, на войне попал в Днепровскую
флотилию, затем был фронтовым коррес­
114

пондентом, в первые мирные годы -- ре­
дактор газеты «Днепровский водник», со­
бкор «Водного транспорта», — нужно ли
удивляться тельняшке, на обложках его
первых книг? Потом пошли серьезные
повести «Судьба товарища», «Мы рас­
стреляны в сорок втором», «Был у меня
друг», «Нелетная погода». Благодаря су­
ровой правде, они тоже пользовались ус­
пехом у читателей, отмечались критикой.
Сам Пархомов всегда отличался широтой
души и открытым характером, он и по сей
день пользуется уважением в среде писа­
телей Украины. Именно в его, всегда
открытом доме, чаще всего собиралась
четверка, к которой со временем примк­
нули и мы, молодые. Пожалуй, именно
Пархомову я обязан появлению в свет
моей первой книги — он буквально за­
ставлял меня писать...
И, наконец, сама душа коллектива (как
теперь бы сказали — неформального) —
Виктор Платонович, которого я, однако,
не собираюсь представлять как осталь­
ных: это, видимо, ни к чему, поскольку
все написанное тут так или иначе посвя­
щено ему.
Так вот, четверка... Помню годы, когда
регулярных встреч в Киеве им уже было
недостаточно — вместе, порой попарно
(Виктор с мамой, кто-то с женой) они
ездили и на отдых. Ну, отдых — сказано
слишком громко. Ездили главным обра­
зом работать, то есть писать: в Коктебель
и Ялту, в Дубулты, в Подмосковье, иногда
в Ирпень под Киевом. Там-то и были
написаны многие страницы их первоклас­
сной прозы.
Постепенно круг, хоть и понемногу,
чуть-чуть, но расширялся. Встречались,
как говорили когда-то, домами, но это по
вечерам или в праздники, или когда при­
езжали гости, которых становилось
с каждым годом больше. Но чаще всего
собирались просто мужской компанией,
на мужской разговор («на треп», как
тогда выражались), не без «своих ста
грамм», разумеется. Встречи эти проис­
ходили преимущественно (тут я должен
был бы написать что-то вроде «да простят
нас былые главные редакторы «Литгазеты »), да-да, происходили в нашем кор­
респондентском пункте на Большой Под­
вальной (бывшей улице Ярославов Вал,
Полупанова, Ворошилова и теперь снова
Ярославов Вал), № 10, во дворе. Заведо­
вал корпунктом Владимир Леонтьевич
Киселев, к тому времени уже известный
писатель, я был просто собственным кор­
респондентом по Украине. Было у нас три

смежных комнаты: в первой сидел я, Ки­
селев — в третьей, в средней хозяйничала
секретарь Изабелла Русакова, которую
потом сменила Валентина Кравченко —
обе великолепно печатали на машинке
и отлично готовили кофе, которым иногда
завершались посиделки. Но чаще мы всетаки старались к пяти часам разделаться
со всеми корреспондентскими делами
(готовы были дописывать статьи ноча­
ми), отпускали секретаршу и готовились
к приему гостей.
Первым, как правило, во дворе (нам
было видно через любое из четырех окон)
появлялся Бэр, за которым медленно вы­
шагивал Дубов со слегка оттопыренным
карманом. Затем влетал Некрасов либо
с Пархомовым, либо с Волынским (он
вообще редко приходил один) и с ходу
начинал рассказывать нечто совершенно
неожиданное и безумно интересное. Рас­
сказчик он был просто блистательный,
слушатель — не менее талантливый.
Со временем стали приходить на наши
встречи новые лица: то из числа давних
и близких друзей, то из новоявленных
и подхваченных Некрасовым молодых та­
лантов, то из иногородних, а бывало, и за­
рубежных гостей. Что касается гостей, то
главным их «поставщиком» был, естес­
твенно, Виктор Платонович с его бьющей
через край коммуникабельностью и маг­
нетическими свойствами души. Такое
впечатление, что, скажем, для приезжаю­
щих из столицы деятелей культуры самых
разных жанров и рангов он был едва ли не
главной притягательной силой в Киеве,
чуть ли не символом города. А тут еще
возрождение Булгакова и некрасовское
эссе в «Новом мире», где он так проник­
новенно описал и дом, и все места, и все
маршруты булгаковских героев из «Белой
гвардии». Я знал случаи, когда приезжали
в Киев «к Некрасову на Булгакова». Но
чаще — просто к Некрасову, как таково­
му. И, наверное, каждого второго или
третьего он приводил в корпункт. Там мы
«имели удовольствие принимать» киноре­
жиссера Марлена Хуциева и артиста Ми­
хаила Казакова, поэта Булата Окуджаву
и прозаика Владимира Тендрякова и многих-многих других людей, непременно —
ярких и интересных.
Однако такого рода встречи в корпун­
кте носили все же случайный характер.
Их не планировали заранее, они могли
возникнуть в любой день и в любое время
года. И только один-единственный раз
в году мы собирались серьезно и с пред­
варительной подготовкой — 9 мая, в день
115

Победы. Не помню, когда началась эта
традиция,-..но, она стала такой привлека­
тельной и обязательной для всех нас, что
приходилось порой откладывать служеб­
ную командировку, или намеченную по­
ездку, или даже больницу, что угодно,
лишь бы не сорвать наш праздник. В этот
день, в каком бы виде и когда бы мы ни
возвращались домой, жены, даже самые
придирчивые, не устраивали нам сканда­
лов, не пилили, они знали: сегодня —
святой для нас день. Объявлялась по этой
линии полная амнистия. О наших праз­
дниках Победы уже ходила молва, как
о чем-то невероятно интересном, к нам
просились знакомые из бывших фронто­
виков, мы отказывали из-за нехватки
мест, возникали обиды, но, может быть,
самое любопытное — происходило это
даже в те годы, когда 9 мая не было
красным днем календаря, а обычными
рабочими буднями, помните, был такой
период...
Сильнее всего остался в памяти празд­
ник 20-летия Победы в 1965 году. Мы
решили отметить его как-то особенно,
насытив по-возможности всякой фронто­
вой атрибутикой. Несколько дней при­
шлось мне потратить на то, чтобы достать
махорку и свиную тушенку, пусть не аме­
риканскую, которая на фронте считалась

главным лакомством, а хоть нашу родную.
Киселев, использовав дружеские связи
с крупными учеными-химиками, приволок
два котелка спирта. Достали ржаной тем­
ный хлеб. Приготовили светильники из
старых снарядных гильз. Нашли оловян­
ные армейские ложки. Но гвоздем про­
граммы и самым неожиданным сюрпри­
зом явился огромный, завернутый в не­
сколько газет, чтобы не остыл по дороге,
казан с пшенной кашей, заправленной
старым салом,— это притащил из дому
Некрасов. Кашу встретили криками
«У ра!». Вообще радости нашей не было
предела. Фронтовой пир удался на славу.
Людей было чуть больше, чем обычно. То
был какой-то особый праздник. Господи,
как нам было хорошо в той третьей,
киселевской темной комнате, какое брат­
ство царило за большим «директорским»
столом, какие удивительные, невыдуман­
ные (упаси Боже!) истории там были
рассказаны! Как веселился Некрасов!
Когда я думаю о нем, часто вспоминаю
именно тот день. Интуитивно чувствую,
что и он, когда особенно сильно тосковал
в Париже по родным местам, тоже вспо­
минал тот наш прекрасный день Победы.
Прости, Вика!

Михаил ПАРХОМОВ

БЫЛ У МЕНЯ ДРУГ...
вавшись тем старым названием, я хочу
написать всю правду.
Был у меня друг. Настоящий. Един­
ственный за всю долгую жизнь. Звали его
по-домашнему просто: Вика.
Так его называла мать, Зинаида Нико­
лаевна, так к нему обращались его сверст­
ники и даже юноши, которые были втрое
моложе. Не Виктор, не Виктор Платоно­
вич, и не по довольно распространенной
в России фамилии, а просто: Вика. И он
на это не обижался. Лишь однажды он
лукаво выразил протест. На приеме во
французском посольстве по случаю приез­
да министра культуры Андрэ Мальро, ко­
торый когда-то присутствовал на первом
писательском съезде. Среди приглашен­
ных оказался и мой друг. Он разговари­
вал с Владимиром Солоухиным. Тот, ес­

Много лет назад я написал повесть под
таким названием. Слабую повесть, хотя
о ней и отозвался одобрительно покойный
критик И. Козлов. Дело происходило
в осажденном Севастополе. В одной из
вражеских траншей санитары нашли ра­
неного командира-моряка. Вокруг лежали
убитые враги. Их насчитали полтора де­
сятка. И начальство отнесло их на «лич­
ный счет» раненого командира, которому
за этот подвиг присвоили звание Героя
Советского Союза. Но человеку было со­
вестно
смотреть
в
глаза
братве.
И он... покончил с собой.
Такова была полная правда. Я не отва­
жился ее рассказать. Оттого и повесть
получилась вымученной, слабой, хотя
можно в ней обнаружить и честные, вы­
страданные строки. Теперь, воспользо­
116

тественно, тоже называл его просто Ви­
кой. И тут к ним подошла тогдашний
министр культуры Екатерина Алексеевна
Фурцева. И тоже сказала: «Вика...»
— Называйте меня Виктором Плато­
новичем,— сказал мой друг. — Иначе мне
придется вас называть Катей.
Между прочим, они были ровесниками.
И к чести Е. А. Фурцевой надо сказать,
что она не растерялась и ответила:
— Пожалуйста.
Кто еще из пишущей братии обращался
в те приснопамятные годы к секретарям
ЦК или министрам просто по имени?
Даже к инструктору райкома комсомола
ребята должны обращаться по имени-от­
честву «Валентин Петрович» или «Генна­
дий Михайлович». Так, дескать, «приня­
то». И еще принято носить галстук и пид­
жак даже в летнюю жару. Когда мне
исполнилось шестьдесят лет и «Литера­
турная газета» поместила мою крохотную
фотографию, пририсовав, разумеется,
галстук, мой друг ехидно поздравил меня
телеграммой: «Впервые увидел галстуке
тчк Поздравляю».
Сам он тоже не носил галстуков. В безгалстучную литературную команду, по­
мнится, входили Даниил Гранин и Кон­
стантин Ваншенкин, Владимир Тендря­
ков и многие, многие другие. У каждого
свой вкус и свое понятие о приличии.
Как люди становятся друзьями? В жиз­
ни еще много необъяснимого. Однажды
мой друг, вернувшись из Москвы, сказал,
что третьего дня проснулся ровно в пять
тридцать утра и подумал о старом ки­
евском фотографе НН, обладателе кол­
лекции удивительных снимков довоенного
Киева: ампирные фасады особнячков, де­
ревянные флигельки, уютные дворики,
церквушки на окраинах, извозчики на
«дутиках», лоточники, усатый водитель
единственного в городе открытого «пассарда», афишные тумбы... «Надо навес­
тить старика,— сказал мой друг. — Мы
давно у него не были». На следующий
день мы пешком отправились на окраину.
И услышали, что именно в ту самую ночь
в пять тридцать старик умер. Как это
объяснить?
А разве не странно, что мы, учась
в одном институте на одном архитектур­
ном факультете (тогда в Киевском строи­
тельном институте насчитывалось всего
около пятисот студентов, хотя сейчас их
там тысячи), ежедневно встречаясь
в аудиториях и коридорах, так и не сбли­
зились? А могли бы! Нас тянуло к литера­
туре. Сокурсник моего будущего друга
117

И. Локштанов уже печатал стихи в мест­
ном журнале, другой; будущий а|>хитектор
Л. Серпилин сочинял прозу, а тот, кото­
рого я потом называл Викой, тоже писал
про каравеллы и корсаров, беря уроки
мастерства у известного в то время ки­
евского беллетриста Дмитрия Урина, ав­
тора нашумевшей «Ш паны». Пробовал
перо и я сам. И все-таки мы ни разу не
произнесли хотя бы мысленно: «Есть кон­
такт!»
Думаю, что всему виной было внезап­
ное увлечение театром. Мой будущий
друг, окончив предварительно студию при
Киевском театре русской драмы, стал те­
атральным художником и актером. Эту
же студию окончил тоже И. Локштанов,
впоследствии заслуженный артист БССР.
Снова встретились мы уже после вой­
ны, когда трехлетняя разница в возрасте
стерлась сама собой. Оба были капитана­
ми, оба начинали писать о пережитом.
Мой будущий друг был демобилизован по
ранению еще в сорок четвертом, пытался
поступить в аспирантуру, но «не прошел»,
как ранее, до войны, «не прошел» у Ста­
ниславского, хотя мог бы стать отличным
актером, а твердость руки и острый глаз
сохранил на всю жизнь. Во всяком случае,
когда много лет спустя он в Малеевке сам
оформлял свою будущую книгу «Первое
знакомство», его рисунки хвалили такие
мастера, как Кукрыниксы. А вот поди
ж ты, «не прошел». И должен был посту­
пить в газету, занимавшуюся вопросами
искусства...
Это только в кинофильмах солдаты воз­
вращались с войны, усыпанные цветами,
под бравурное ликование до блеска надра­
енной меди духовых оркестров. В жизни
все происходило куда прозаичнее. Киев
был разрушен на три четверти. Водопро­
вод не работал. Света не было. Но,
к счастью, немолодым уже женщинам
удалось пережить оккупацию. Мать и те­
тя моего друга только переселились в дру­
гую коммунальную квартиру на послед­
нем, четвертом этаже другого уцелевшего
дома, стоявшего чуть ниже на той же
Кузнечной (ныне им. Горького) улице.
Жили в двух комнатах. Ту, что была
побольше, разделили фанерной перего­
родкой. И там, при свете плошек, была
карандашом — он всегда работал каран­
дашом, «не заводя архива» для потомст­
ва — написана одна из самых пронзитель­
ных, одна из самых честных книг о войне.
Сначала она называлась «Н а краю зем­
ли». Затем в журнале «Знамя» ее пере­
именовали в «Сталинград». А к широко­

му, массовому читателю она пришла под
названием «В окопах Сталинграда».
Позднее, много лет спустя, когда мы
хоронили поэта Якова Городского, мой
друг сказал: «Знаешь, он был первым
человеком, прочитавшим мою рукопись».
Но Я. Городской не стоял у власти. Он
мог помочь только добрым словом. При­
шлось отослать рукопись в Москву.
К счастью, она попала в руки талантливо­
го, умного и честного критика Алексан­
дрова, а затем уже на стол Всеволода
Вишневского.
«Этот год пройдет под знаком «С т а ­
линграда» Виктора Некрасова»,— напи­
сал Вишневский.
Он не ошибся. Повесть была удостоена
Сталинской премии. И тогда к автору
снизошел «сам » руководитель Союза пи­
сателей Украины Александр Корнейчук.
— Вика, — сказал он, золотисто сияя ла­
уреатскими медалями и орденами. — Д а­
вай поедем на моей машине по Украине.
— С удовольствием, только без это­
го,— Некрасов показал на грудь литера­
турного генерала.
— Ну зачем же? Пусть люди видят,
с кем имеют дело,— ответил Корнейчук.
Поездка, конечно же, не состоялась.
И второй разговор Некрасова с Кор­
нейчуком ни к чему не привел. Некрасов
получил письмо от своего фронтового
друга Ивана Фищенко, выведенного в по­
вести под именем Чумак. Человек, про­
шедший огонь и воду и медные трубы,
многократно раненный, награжденный
многими орденами, в том числе и орденом
Боевого Красного Знамени, по глупости
завербовался на Дальний Восток. Он ра­
ботал в шахте, и у него открылись старые
раны. Как его оттуда вытащить? Некра­
сов обратился к всесильному Корнейчуку.
Но тот ответил: «Ничего, пусть узнает
жизнь».
Это Чумак, морская душа, должен был
«узнать» жизнь! Некрасов написал Бори­
су Горбатову. Тот был дружен с минист­
ром угольной промышленности и сделал
все, чтобы спасти бывшего воина. Надо
ли после этого удивляться тому, что лите­
ратурный чиновник и честный писатель
не питали друг к другу особой симпатии?
Подумать только, жаловался на одном
собрании Корнейчук, приезжает в Париж
автор идейно порочной повести «Кира
Георгиевна», и об этом пишут во всех
газетах. А приезжаешь ты, заместитель
председателя Всемирного Совета Мира,
и это событие отмечают петитом на по­
следней странице».

На том собрании в бывшем институте
благородных девиц Некрасова впервые
публично и далеко не благородно прора­
батывали. В его защиту смело выступил
только критик Иван Дзюба, сбежавший
для этого из больницы, в которой лежал.
Оратор прямо сказал все то, что думает
о литературных чиновниках, назвав их
поименно. Что тут началось! «К то за то,
чтобы разрешить Дзюбе продолжить свое
выступление?» — архидемократично, не
сомневаясь в результатах голосования,
спросил председатель. Только мы с Не­
красовым подняли руки. И оратора лиши­
ли слова. Кому приятно выслушивать
правду, которую режут тебе в глаза?
Подавленные ушли мы с того собрания.
Некрасов молчал. В его жизнь начали
настойчиво вмешиваться. Делай то, не
делай этого... Раньше все зависело от него
самого. А теперь... Он стал другим. Жес­
тким, молчаливым, несговорчивым. Оста­
ваться покладистым и веселым парнем он
уже не мог. Когда вмешиваются в твою
жизнь, когда хотят ее переделать на свой
лад, либо протестуешь и сопротивляешь­
ся, либо подчиняешься. Но достаточно
тебе хоть один раз наклонить голову,
только один раз, и ты пропал. Будешь
потом оправдываться, криво усмехаясь,
что не надо плевать против ветра, что
умный в гору не пойдет...
— Слушай,— сказал мне при встрече
писатель Валентин Бычко,— скажи свое­
му Некрасову, пусть напишет Хрущеву,
покается. Он что, умнее всех нас?
— Нет,— ответил я. — Он не умнее,
а честнее.
Примерно это же, но другими словами,
сказала мать Некрасова Зинаида Никола­
евна, провожая нас на очередное партий­
ное собрание. «Мальчики, веселитесь»,—
напутствовала она нас, а потом обрати­
лась ко мне одному, чтобы Вика не слы­
шал: «Если он начнет каяться, он пе­
рестанет быть моим сыном».
Врач по профессии, Зинаила Николаев­
на училась в Швейцарии. То ли потому,
что она была из Симбирска, то ли потому,
что русская колония была не очень вели­
ка, но у нее в доме частенько бывал
Владимир Ильич Ленин (я видел письмо
из московского музея, просившего при­
слать скатерть, на которой он чаевничал).
Семья
Некрасовых
была
дружна
и с А. В. Луначарским, который помог
Вике поступить в институт, когда туда
принимали преимущественно детей рабо­
чих. А сестра Зинаиды Николаевны, тетя
118

Соня, в двадцатых годах работала с На­
деждой
Константиновной
Крупской.
Всем этим можно было гордиться. Но
мой друг никогда этим не козырял. И его
мать тоже. Лишь однажды, когда после
ужина мы присели к радиоприемнику,
моя жена, чтобы занять Зинаиду Никола­
евну, стала перелистывать с нею старый
семейный альбом. Обнаружив в нем фо­
тографию Владимира Ильича, жена спро­
сила: «А это кто?» На что Зинаида Нико­
лаевна ответила: «Один мой знакомый».
Свою мать я не помнил, рос сиротой,
и относился к ней как к матери.
Доброты она была необычайной. Од­
нажды мы возвращались из Одессы. Взя­
ли одно купе. Постелей в нем не оказа­
лось — все постельные принадлежности
железнодорожное ведомство отправило
«покорителям целины». Стоя в коридоре,
мы «поливали» железнодорожников. Ж е­
на старалась нас утихомирить. А когда
мы вернулись в купе, то увидели, что
Зинаида Николаевна, скрепив английски­
ми булавками часть своего гардероба, со­
орудила «думочку». Протянув ее моей
жене, она сказала: «Лидочка, это для вас.
Иначе вы не заснете».
Зато у ее сестры Софьи Николаевны
был гордый, строптивый характер. Когда
в начале пятидесятых отстроили сгорев­
ший пассаж и Некрасову (лауреат всетаки!) предоставили в нем отдельную
двухкомнатную квартиру, она наотрез от­
казалась покинуть свою каморку. И денег
от племянника тоже не брала — жила на
скудную пенсию. Поэтому Некрасову
пришлось хитрить. Он приносил ей ино­
странные журналы якобы для перевода от
имени какого-то издательства, а потом по
почте отсылал за эту работу «гонорар».
Только на закате жизни она «разбогате­
ла»: журнал «Новый мир» опубликовал ее
воспоминания
(ее девичья фамилия
Мотовилова).
В этой семье относились без почтения
к денежным знакам. В то время, как
другие лауреаты торопливо обзаводились
дачами и автомашинами, Некрасов отдал
свою премию на приобретение мотоколя­
сок для инвалидов войны. Жили скромно.
Утром — кофе с гренками из оставшегося
с вечера батона, обед из двух блюд (на­
кормят любого случайного гостя) и хо­
лодная вода в графине для матери, вече­
ром — свежая булка с масломи сыром,
чай из самовара, варенье... Вещи — толь­
ко самые необходимые. «Цейсовские»
книжные шкафы, диван для гостей, ку­
шетка и тахта, комод и старый двухтум­
119

бовый письменный стол. На этажерке —
радиоприемник (позднее появился и чер­
но-белый телевизор).' На стенах картины
Серебряковой и Бурлюка, которые при­
шлось продать перед вынужденным
отъездом за границу, гравюры и друже­
ский шарж на Игоря Александровича Саца работы хозяина.
Некрасов помогал многим опальным
писателям — их в те годы хватало, а ког­
да сам обезденежил, ему в трудные дни
помогали деньгами москвичи, ленинград­
цы и киевляне. Иначе и быть не могло.
У меня с ним тоже были самые простые
денежные отношения. Он мог позвонить
и, спросив, сколько у меня на сберкниж­
ке, сказать, что берет половину. Мог
предложить вместе поехать в дом творче­
ства и, услыхав, что у меня нет денег,
купить путевки на всех.
Даже в те дни, когда он сидел на бобах,
он не поступался своими принципами.
Была, помнится, чистая белая зима. Име­
нитый кинорежиссер Бондарчук пригла­
сил Некрасова на званый обед и предло­
жил написать сценарий многосерийного
фильма по роману Л. Н. Толстого «Война
и мир», посулив толстые тысячи. «А что
мы будем делать с Платоном Каратае­
вым?» «А как вы относитесь к высказыва­
ниям Толстого о роли личности в исто­
рии?» — спросил Некрасов. Режиссер от­
махнулся: «П устое...» И Некрасов отка­
зался. «Надо иметь право поставить свое
имя рядом с Толстым»,— сказал он мне.
А кино он любил. Позади у него уже
был сценарий кинофильма «Солдаты»,
написанный по книге «В окопах Сталин­
града». Картину снял на киностудии
«Ленфильм» режиссер Иванов. Это одна
из лучших картин о войне (за сценарий
автор был удостоен премии). В этой кар­
тине в роли Фарбера впервые снялся Ин­
нокентий Смоктуновский, а в роли Чума­
ка «чапаевский Петька» Леонид Кмит.
Но это картина о той войне, которую
видели солдат Виктор Астафьев и окоп­
ный офицер Виктор Некрасов. Генералы
и маршалы знали совсем другую войну.
Не потому ли генералу Чуйкову эта кар­
тина не понравилась? Тогда Чуйков ко­
мандовал особым Киевским военным ок­
ругом. Он пригласил Некрасова к себе.
Вернувшись от него, Некрасов признался:
«Знаешь, что он мне сказал? Что гора
родила мышь». Еще бы, ведь в картине не
было мудрых стратегов и храбрых полко­
водцев.
С Чуйковым Некрасов был уже знаком.
Они встречались в Сталинграде. Но после

войны. Приехав туда, Некрасов встретил
Бориса Полевого,,и тот приг^^и^.прове­
дать прославленного генерала, остановив­
шегося в номере «люкс». Вечером писате­
ли пришли в гостиницу и застали генера­
ла в ожидании переселения... под лестни­
цей. Оказалось, что его вытурили из но­
мера, поскольку туда должна была
въехать шахиня. Если мне не изменяет
память, то была шахиня Сорея, оставлен­
ная впоследствии шахом и ставшая кинодивой. По этой причине три бывших
фронтовика распили бутылочку под лес­
тницей...
Случалось, я забегал к Некрасову среди
дня. Обычно он лежал на тахте с журна­
лом или книгой. Над ним всю стену зани­
мала подробная (виден фасад каждого
дома) карта Парижа. В углу над постелью
матери желтело костяное распятие. В те
дни сильное темное чувство тревоги не
отпускало Некрасова. На него часто нахо­
дили минуты тоски.
Я устраивался рядом. И мы вспоминали
Коктебель или Ялту. Там море совсем
близко. Внизу, на набережной, тяжелые
темные волны с грубым грохотом налета­
ли на причал, раскачивали пришвартован­
ные катера. Там играла курортная музы­
ка, а мы ныряли вниз головой, боролись
с большой водой.
Литературную судьбу Некрасова труд­
но назвать легкой, хотя уже его первая
книга была удостоена премии. После
«Окопов» он написал пьесу «Опасный
путь», которую МХАТ анонсировал, но не
поставил. Свет рампы она увидела только
в постановке С. Лунгина на сцене театра
им. Станиславского, а опубликована была
только спустя четверть века в журнале
«Радуга». За пьесой последовал рассказ
«Рядовой Лютиков», который тут же под­
вергли уничтожающей критике. И по­
шло... Повесть «В родном городе», это
первое честное произведение о возвраще­
нии с войны, изданная мизерным тира­
жом «Молодой гвардией», также вызвала
раздражение
официальной
критики.
А писалась эта книга трудно. Когда Не­
красов закончил повесть и отослал ее
в «Новый мир», в журнале неожиданно
сменился редактор.
— Не повезло,— сказал Некрасов.
— Вот увидишь, Симонов тебя напеча­
тает,— обнадежил я.
И точно, пришла телеграмма от Симо­
нова, отдыхавшего на Кавказе. Констан­
тин Михайлович приглашал Некрасова
к себе.
Вскоре журнал напечатал повесть. Но

радости она автору, повторяю, не прине­
сла. Критики были настороже. Велико­
возрастная дама из комсомольской газеты
жаждала идеального героя, представляя
его себе этаким Тарзаном (трофейный
фильм о нем не так давно прошел по всем
экранам), но, разумеется, рабоче-крестьянского происхождения. Ученые мужи
требовали героев, достойных подража­
ния — гидальго Дон Кихот из Ламанчи
и Чичиков их не устраивали. Ну, а демо­
билизованный офицер Митясов по всем
статьям в герои не годился. И досталось
ему по первое число.
Зато «Первое знакомство» пришло
к читателю легко. Почта еще работала как
в доброе старое время. Некрасов отпра­
вил рукопись в журнал, который снова
редактировал Александр Трифонович
Твардовский, и тот уже на следующий
день, придя в редакцию, утром прочел
рукопись.
Некрасов вылетел в Москву.
Так после войны о загранице еще никто
не писал. Разумеется, и раньше были
честные свидетельства о «той» жизни. Но
книга Б. Пильняка об Америке давно бы­
ла под запретом, а «Одноэтажная Амери­
ка» Ильфа и Петрова считалась вредной.
В чести были только те сочинения, в ко­
торых грубо охаивалось все чужое. В них
империализм неизменно загнивал, капи­
талисты разлагались, а рабочие бастова­
ли. Фотографии трущоб Нью-Йорка печа­
тались во всех газетах из года в год. Ну,
а что касается сочинений журналистовмеждународников, то они обычно начина­
лись словами «Наш серебристый воздуш­
ный лайнер оторвался от бетонной до­
рожки родного аэродрома...»
Некрасов же написал об Италии с лю­
бовью. Его возмущало, что иные работни­
ки советского посольства, живя в Риме,
мягко говоря, не уважают итальянский
народ. Сам он познакомился в Италии со
многими людьми. Потом они приезжали
к нему в гости — художник Ренато Гутту­
зо, художник и писатель Карло Леви,
издатель Эйнауди... Карло Леви расска­
зал о своих киевских встречах в книге
«У будущего древнее сердце». А Эйнауди
приехал в Киев с женой и приятелем,
писавшим для детей. Им захотелось при­
обрести хоть какую-нибудь лубочную кар­
тину.
Достать ее можно было разве что на
Житнем базаре. Утром мы пришли к гос­
тинице «Украина», чтобы сопровождать
гостей. Молодая интуристовская перево­
дчица, явно стесняясь, сказала, что инос­
120

транцам на рынок ездить не полагается,
у них совсем другая «программа». Но мы
ее заверили, что она может не беспоко­
иться, никаких военных объектов гости
не увидят.
Житний базар расположен возле Днеп­
ра. Когда-то здесь торговали житом.
Что представлял собою в то время По­
дол? Хибары, облупившиеся фасады двух
и трехэтажных домишек, булыжные мос­
товые, заколоченные церквушки, крытые
зеленой жестью, чахлый бульвар, отделяв­
ший Верхний Вал от Нижнего. Бульвар
упирался в площадь. Здесь-то и было
пестрое, крикливое торжище, именуемое
Житним базаром. Свирепо пахло дегтем,
влажными рогожами, килькой и свежей
днепровской рыбой. Гости оживились.
Быть может, рынок напомнил им родную
Италию?
Мы с трудом протискивались между
возами, забирались в самую гущу хмель­
ной от возбуждения базарно-праздничной
толпы. Лубочных картинок с лебедями
и хвостатыми русалками на сей раз не
было. Дошли до стены, ограждавшей ба­
зар. Там на возу с полосатыми херсонски­
ми арбузами живописно возлежал однору­
кий инвалид. Был он в синей рубахе
и линялых портках. Эйнауди нацелился
на него объективом своей зеркалки. Осве­
домился: «М ожно?» Некрасов ответил:
«Разумеется».
И тут перед нами выросла толстая по­
дольская торговка. Лицо ее было в таких
внушительных бородавках, что напомина­
ло рогатую морскую мину. «Ши-пионы!.. — завопила она, проявляя высочай­
шую бдительность. — Наших инвалидов
хфотографирують!..»
Нас окружили местные доброхоты. По­
явился милиционер. Он и отвел всех
в ближайший подотдел нашей рабочекрестьянской.
Помещался он в бывшем магазине.
В тесном пространстве было полно наро­
ду. Заслуженная гнусавая проститутка,
ханыги, вертлявые карманники, цыгане...
Молодая цыганка, сидевшая на полу в за­
стиранных пестрых ситцах, кормила
грудью младенца. Ханыги ругались. Наши
гости были растеряны. Думали, должно
быть, что прямиком попадут в Сибирь.
Некрасов пошел объясняться к началь­
нику. Паспортов ни у него, ни у меня
с собой не было. Удостоверений тоже.
Пришлось звонить в Союз писателей.
Вскоре все уладилось.
Об этой истории не стоило бы вспоми­
нать, если бы все не повторилось летом

восемьдесят восьмого... Об этом поведал
комментатор телёбйдёни’я ИгЬрь Фисуненко, сопровождавший иностранных гос­
тей, когда те совершали круиз мира по
Днепру. Херсонские дружинники и мили­
ционеры снова задержали группу наших
гостей. Сердце радуется: не перевелись
еще шибко бдительные люди на Руси.
И все-таки то было удивительное, бла­
гословенное время. История искусств
знает «Золотой век Перикла». История
русской словесности узнала «золотые го­
ды Твардовского». Чины, награды и зва­
ния авторов не имели для него значения.
Единственным критерием стало качество
литературы. В журнал потянулись настоя­
щие писатели. Память подсказывает: «Н а
Иртыше», «И з жизни Федора Кузькина»,
«Деревянные кони», «Один день Ивана
Денисовича»... Журнал читали от корки
до корки. По всей стране. Ждали каждого
номера. Но других редакторов это вряд
ли радовало. А тем более официальную
критику.
Ошибочно думать, будто в журнале
привечали только «своих». Александр
Трифонович, случалось, возвращал руко­
писи и Тендрякову, и Паустовскому. Не
понравилась ему и некрасовская «Кира
Георгиевна». Но, опубликовав эту по­
весть, он потом изменил о ней мнение.
Всякое бывало. От неудач никто не за­
страхован. Но это не вызывало обид.
Почему-то многие политические деяте­
ли под конец жизни начинают «вплот­
ную» заниматься литературой и искус­
ством. Сталин, писавший в молодости
стихи, на склоне лет занялся вопросами
языкознания. Мао Цзэдун, тоже несостоявшийся стихотворец, возгласил «куль­
турную революцию» по разгрому интел­
лигенции. Хрущев, любимым бардом ко­
торого был безвестный сочинитель Махиня, решив все экономические проблемы
так успешно, что белый хлеб стали выда­
вать только больным людям, переключил­
ся на вопросы литературы, живописи
и скульптуры, назвав в Манеже художни­
ков «педерасами». Брежнев же сам занял­
ся сочинительством... Тут будет уместно
сказать, что Некрасов, находясь уже за
границей, оставался советским граждани­
ном до тех пор, пока Брежнев не был
награжден Ленинской премией по литера­
туре. Случилось сие в апреле. К Некрасо­
ву тут же обратился один из журналистов
с вопросом, что он думает о «Малой
земле» и прочих шедеврах. «К литературе
это отношения не имеет»,— честно отве­
тил Некрасов. И расплата за эти слова не
121

заставила себя ждать. Некрасова тут же
лишили советского гражданства, г
Но все это произойдет через полтора
десятка лет. А тогда... Бездарные риф­
моплеты, драмоделы и поднаторевшие на
ругани публицисты, называвшие себя «а в ­
томатчиками партии»,натравили не обре­
мененного знаниями и вкусом Хрущева на
всех мало-мальски талантливых людей.
Досталось по первое число и Некрасову.
Особый гнев вызвали его путевые очерки
«П о обе стороны океана». Газета «И звес­
тия», руководимая Аджубеем, тут же по­
местила опус под названием «Турист
с тросточкой». Автор его мне неведом.
И все же я рискну назвать его подонком.
Он мог приклеить Некрасову любой
ярлык: «Эстет, трубадур, формалист,
сноб, нигилист, графоман» — палитра по­
донков весьма обширна. Но назвать Не­
красова «туристом с тросточкой»! До
этого надо было додуматься. И это чело­
века, который за границей не интересо­
вался фирменным ширпотребом, рестора­
циями, манекенщицами и стриптизом, че­
ловека, который охотнее всего встречался
с простолюдинами, предпочитая их об­
щество приемам у миллионеров и сенато­
ров, человека, который своей валютой
делился с товарищами по путешествиям,
равнодушного к автомашинам (лишь одно
лето мы были совладельцами моторной
лодки, но, не чувствуя тяги к технике, тут
же сбагрили ее с рук), человека, носивше­
го клетчатые ковбойки и плисовые шта­
ны... \\ это по-вашему турист с тросточ­
кой? Полноте. Сами-то вы стремитесь за
рубеж только для того, чтобы «отоварить­
ся» и вкусить «сладкой жизни».
— Знаешьг сказал он мне, воротясь из
какой-то поездки. — Вот мы с тобой ру­
гаем наши порядки. А там, за рубежом,
я их защищаю. В Милане меня спросил
один: «Вы толкуете об отсутствии «ж е­
лезного занавеса», а у меня, когда я ехал
в Советский Союз, на границе отобрали
все книги». Тогда я сказал: «У меня тоже
на границе отобрали все м о и книги,
которые я вез друзьям. Вы что думаете,
в Советском Союзе уже нет дураков?»
И все рассмеялись.
Так он вел себя за рубежом. Ездил
ночью в нью-йоркском метро, что, гово­
рят, не совсем безопасно, тратил доллары
на «стрижку-брижку» (надо же удостове­
риться, как там работают местные Ф ига­
ро), пил дешевое вино вместе с работяга­
ми в парижских бистро, покупал игрушки
детям своих друзей. «Правильный» писа­
тель Всеволод Кочетов требовал, я был

тому свидетель, чтобы ему взяли билет на
самолет только первого класса, а «непра­
вильный» Некрасов всю жизнь курил про­
летарский «Беломор».
Но неправильные всегда на подозре­
нии. Их не очень-то жалуют. Будь как
все. Голосуй, когда другие поднимают
руки, вместе со всеми кричи «У ра!..».
Что, не согласен? Ну, знаешь! Вот и сам
Никита Сергеевич... А тут еще статья
в газете. Как не реагировать?
Что-что, а угадывать желания начальст­
ва партийный аппарат умел. По голосу,
по движению бровей... Дело было заведе­
но, машина завертелась на полных оборо­
тах. Собрания. Заседания парткома. При­
ятное знакомство с членами партийной
комиссии, состоящей в основним из хму­
рых отставных подполковников интендан­
тской службы. Затем бюро райкома. Об­
ком... Мы пережили это вместе. Тогда
я не подозревал, что тоже пройду через
это чистилище. Сидели у меня дома (Не­
красов оберегал от неприятностей мать),
судили-рядили,
разрабатывали
планы
«действий». На последнее — не помню
уже какое по счету — заседание бюро
райкома я пошел вместе с ним. Когда его
вызвали «на ковер», я остался в при­
емной. Прошло минут сорок. Медленных,
тяжких. Наконец он появился в дверях,
обитых искусственной кожей, получив
в назидание «строгач». Можно было
вздохнуть с облегчением. К нам подско­
чил какой-то мужик, которому грозило
исключение за растрату партийных взно­
сов. «Н у как? Что спрашивают?..» Потом
попросил: «Друг, одолжи на бутылку. Мо­
жет, и у меня обойдется. Скажи мне свой
адрес, я деньги верну. Если простят, буду
аккуратнее...»
Видимо, его все же не простили. Денег
он, конечно же, не вернул.
Теперь я стараюсь припомнить, каким
Некрасов был в то время. Как говаривали
в старину, ума он был обширного. Чест­
ный. Совестливый. Бессребреник. Слова
у него никогда не рознились с делом. Из
себя он был невысок и худощав. Говорил
неторопливо. Жизнь уже изрядно помяла
его. И хотя он не ожесточился, не приоб­
рел привычки втягивать голову в плечи,
все же время от времени он смеялся уже
каким-то дряблым, вымученным смехом.
И в лице его появилось что-то старческое,
хотя годами он был еще сравнительно
молод.
И жить надо было. Работать. Ездить по
стране.
Устраивать свои литературные дела он
122

не умел. И не желал. С содроганием
вспоминал, как в том самом кабинете на
Б. Гнездниковском, в котором когда-то
его уговаривали «дополнить» книгу
«В окопах Сталинграда» главой о Верхов­
ном, его после XX съезда просили изме­
нить название книги на «В окопах Волгог­
рада», хотя за город под таким названием
он не воевал. Его книги выходили только
благодаря усилиям других. Том «И збран­
ного» в Гослите «пробил» Г. Макагоненко, сборник рассказов в киевском изда­
тельстве
«Д ншро» — С. Журахович,
книгу в «Советской России» — Тимур
Мугуев. Куда ему было до нынешних чем­
пионов, успевших переиздать свои рома­
ны по сто и даже по сто пятьдесят раз!..
Запомнился еще один вечер. Мы, как
обычно, сбегали в ближайший гастроном
за свежим батоном и резиновым голланд­
ским сыром — костромской сыр и воло­
годское масло уже можно было найти
только в книгах «О здоровой и вкусной
пище». На столе нетерпеливо ворчал
электрический самовар, когда раздался
звонок.
Черный телефон висел в коридоре. Хо­
зяин снял трубку.
— Виктор Платонович? С вами гово­
рит Кучер...
— Простите...
— Помощник первого секретаря ЦК.
Вы не смогли бы к нам подъехать?
— Когда?
— Сейчас.
— Хорошо. Через десять минут буду.
Ехать не надо было. От пассажа до
внушительного здания на бывшей Банко­
вой улице (дом был до войны построен
для штаба особого Киевского военного
округа) можно дойти за пять-шесть ми­
нут. Вика сказал: «Подожди, я скоро
вернусь».
Однако вернулся он только через два
часа. Его принял тогдашний первый сек­
ретарь ЦК П. Е. Шелест. Разговор шел
на равных. Правда, помощники не удосу­
жились сообщить секретарю ЦК, что его
собеседник лауреат, что он известен за
рубежом. Шелест рассказал, между про­
чим, что гордится своим сыном доктором
наук. И тогда Некрасов хитро осведомил­
ся: «У ж е?» Поняв подтекст этого вопро­
са, Шелест ответил, оправдываясь, что
тот настоящий ученый. Казалось бы, речь
пойдет о литературе. О чем еще толко­
вать секретарю ЦК и писателю? Но
П. Е. Шелест спросил, готов ли Некрасов
выступить на партийном пленуме. Нет, не
в Киеве, а в самой Москве.

Из дальнейшего выяснилось, что то бы­
ла идея М. А. Суслова, которого за глаза
называли «серым кардиналом». Созвать
пленум и на нем окончательно развенчать
ранее снятого Н. С. Хрущева. Поскольку
у автора книги «В окопах Сталинграда»
имелось достаточно причин не жаловать
бывшего члена Военного совета фронта,
Суслов вспомнил об опальном писателе.
Дескать, пусть сведет счеты с Хрущевым.
Дескать, теперь его черед.
Партийные вожди плохо знали Некра­
сова. Тот отказался. Кажется, сказал да­
же, что лежачих обычно не бьют. У него
были свои понятия о чести, достоинстве
и порядочности... Он не понимал людей,
способных лебезить и заискивать перед
начальством, а потом, когда оно станови­
лось бывшим, затаптывать его в грязь.
А ведь симпатии к Хрущеву он не
питал. И не только потому, что по высо­
чайшему повелению хлебнул горя. Отда­
вая Хрущеву должное (реабилитация
многих тысяч безвинных «врагов народа»,
развенчание «гениальнейшего полководца
всех времен и народов»), он не мог про­
стить Хрущеву уже одного того, что во
время встречи с писателями «под шат­
ром» глава государства, подвыпив и бар­
ственно развалясь на стуле, распекал сто­
явшую перед ним Маргариту Алигер. Это
не только признак бескультурья. Это, ес­
ли называть вещи своими именами, гус­
топсовое хамство.
Для Некрасова Хрущев был черно-бе­
лым, таким, как памятник, поставленный
на его могиле Эрнстом Неизвестным.
Можно закончить хоть три академии об­
щественных наук, обзавестись учеными
степенями, быть избранным в Академию
наук, но так и не стать интеллигентом.
Не образование и не положение отли­
чают русскую интеллигенцию. Интелли­
гентность у человека в крови, она переда­
ется из поколения в поколение...
То время было не только «трудновато
для пера», как выразился поэт Оно было
глухим. И русская литература во многом
обязана... женщинам. Когда в чести и по­
чете были сочинители многотомных эпо­
пей, литераторам без должности жилось
не просто. Темное небо давило на плечи,
тусклая гнилая погода была под лад на­
строению. И тут на помощь приходили
женщины. Не беда, что они не занимали
высоких должностей. Благородно и само­
отверженно служили они настоящей лите­
ратуре. История, верю, когда-нибудь по
достоинству оценит тот вклад, который
внесла в литературу работавшая в «Новом
123

мире» А. Берзер. И то, что сделала для
братьев Стругацких и Ю рй #: Давыдова
в
издательстве
«Молодая
гвардия»
Б. Клюева. Не забудет она и Е. Ильин­
скую из военного издательства, выпустив­
шую в свет сборник Некрасова «Вася
Конаков» и поддерживавшую переводами
Владимира Дудинцева (мне она писала:
«Посмотрите, что в украинской литерату­
ре достойно перевода. Надо помочь хоро­
шему человеку»). И опекавшую молодых
в «Ю ности» М. Озерову.
Но мало самому писать хорошо. Надо
еще уметь радоваться чужой удаче. Это
не каждому дано. А Некрасов ценил все
настоящее. Искренне радовали его «А та­
ка с ходу» и «Мертвым не больно» Василя
Быкова, «Пядь земли» Григория Баклано­
ва, книги Даниила Гранина и Владимира
Тендрякова. Прислал ему журнал со свои­
ми «Батальонами» и Юрий Бондарев. По­
том, когда книга вышла отдельным изда­
нием и автор в угоду критике попытался
оправдать просчет командования, оста­
вившего батальоны на произвол, «высши­
ми соображениями», Некрасов огорчился.
Последние повести Юрия Трифонова он
прочел уже за рубежом и, встретясь
с Трифоновым на книжной ярмарке
в Ф РГ, написал мне: «Ю ра молодец».
За рубежом с большим опозданием
прочел он и «Саш ку» В. Кондратьева
и его рассказы. Включив вечером при­
емник, я услышал знакомый голос. Некра­
сов говорил о рассказе Кондратьева, в ко­
тором встречаются в забегаловке бывшие
фронтовики. «Возле моего дома тоже есть
кафе,— говорил он. — Я могу туда зайти,
встретить участников войны. Я могу рас­
сказать им про Сталинград и Одессу, но
им это будет неинтересно...» И такая
тоска была в этих словах, что сжалось
сердце.
Ему всегда приходилось читать много
рукописей. Бесплатно. Их ему присылали
и приносили. Начинающих он никогда не
обижал. Говорил: «Я ожидал большего».
Собратьям по перу отвечал: «Знаете, ма­
ме нравится». А с друзьями был открове­
нен. Звонил: «Что ты делаешь? Давай
прогуляемся. Золотая осень».
Под ногами печально шуршала опавшая
листва. Прогуливаясь, мы вспоминали
свое отрочество. То было простое и наив­
ное время без воздушных «лайнеров»
и телецентров, без пепси-колы и сига­
рет... Люди еще шили костюмы и пальто
из чисто шерстяных тканей, к которым не
добавляли синтетику— бостонов, коверкотов, габардинов и трико, ели на фарфо­

ровых, а не на пластмассовых тарелках,
пили прохладную сельтерскую воду не из
бумажных, а из стеклянных стаканов.
И пиво тогда продавали в тяжелых круж­
ках. И колбасы готовили из натурального
мяса. Мы вспоминали ажурные барочные
киевские фонари, немые кинофильмы
с участием Гарри Пиля и Вильяма Дес­
монда, биндюжников, монахов из ближ­
них и дальних пещер Киево-Печерской
лавры (туда ходили с тонкими свечечка­
ми), пристань братьев Добровольских,
переправлявших киевлян на пляж. Потом
садились на скамью покурить и он серьез­
но говорил: «Мишель, я прочел повесть.
По-моему, ты на этот раз написал говно».
Я не стесняюсь этого слова, поскольку
даже директор Эрмитажа академик Пи­
отровский заявил миллионам телезрите­
лей, что считает тех, кто торгует икона­
ми, «говнюками».
Слышать такое не очень приятно. Но
правда дороже лжи. Воздух звенел. Был
томный полдень. Пахло яблоками. Мощ­
ная листва киевских каштанов надежно
укрывала от еще не ослабевшего солнца.
Мы жадно затягивались дымом. Разговор
вроде бы зашел совсем о другом. Но мне
открылось главное: повесть не удалась
потому, что я рассчитывал на скорую
публикацию, думал не столько о читателе,
сколько о редакторе.
Некрасова всегда отличало то, что
в словаре Даля говорится о благородстве.
Это поступки, поведение, понятия и чув­
ства, согласные с истиною, честью
и нравственностью. Его благородством
злоупотребляли многие. То вдруг придет
человек, назовется симферопольским шо­
фером, отставшим от поезда. В руках
у него кукла, которую он везет дочери из
ГДР. К «любимому писателю» он отва­
жился зайти потому, что не на что дое­
хать домой. Деньги он, конечно же, вер­
нет, вот его паспорт. Не заглядывая в не­
го, Некрасов вручает шоферу четвертной,
хотя денег у него самого кот наплакал
(через час мы увидели этого «читателя»
в винном магазине). То вдруг заявится
юноша из Новосибирска и расскажет
байку о том, как убил медведя, чтобы
завладеть его печенью и спасти отца,
страдающего раком печени. «Понима­
ешь,— сказал мне Некрасов по телефо­
ну. — Вот это парень». В ответ я спросил,
давно ли Некрасов был в нашем зоопарке.
«Ты о чем?» — он удивился. «А пото­
му,— ответил я, —что там уже давно, на­
верное, нет медведей. Столько номенкла­
турных товарищей страдают раком пече­
124

ни, что всех медведей истребили». В от­
вет он рассмеялся. Но это не помешало
ему, однако, взять с собой этого мисти­
фикатора в поездку по Средней Азии. Он
не выносил одиночества.
Этим же обстоятельством воспользова­
лись и сотрудники одной фирмы, отнюдь
не торговой, добавлю я от себя. Но об
этом чуть позднее.
После поездки по Дальнему Востоку
Некрасов засел за путевые очерки. Рабо­
тал он у меня дома. Пообедав, мы выхо­
дили пройтись. На Дальнем он видел
здоровенных мужиков, шагавших в рези­
новых сапогах по колено в крови. Дубина­
ми уничтожали они выползших на берег
беззащитных «братьев наших меньших»,
выполняя и перевыполняя производствен­
ный «план». «Я понял природу фашиз­
м а»,— сказал он мне. Позднее подобную
картину описал в «П лахе» Чингиз Айтма­
тов.
Вправе ли писатель отказать в помощи
обездоленным, сирым,
несправедливо
обиженным? Дверь квартиры № 10 по
улице Крещатик № 15 была открыта для
всех. И точно так же, как Короленко
когда-то заступился за обвиненного в ри­
туальном убийстве еврея Бейлиса, писа­
тель Некрасов, не колеблясь, поставил
свою подпись под письмом группы деяте­
лей украинской культуры, поднявших
свой голос против произвола. Закрыва­
лись украинские школы, изгонялся из уч­
реждений украинский язык — та певучая
«мова», которой восторгался Маяков­
ский. Делалось это в угоду М. А. Сусло­
ву, одним росчерком пера решившему
в стране национальный вопрос. Дескать,
нет уже ни наций, ни народностей, а есть
новая общность — единый советский на­
род.
Так русский писатель Некрасов был
обвинен в... буржуазном украинском на­
ционализме.
— Ты Виктора бачиш? — спросил ме­
ня при встрече поэт Андрей Малышко. —
Скажи йому, що вин хороший хлопець.
Некрасова снова пригласили в ЦК. На
этот раз его принял человек интеллигент­
ный и умный. Указав посетителю на теле­
фоны, он отвел его в дальний угол кабине­
та и, усадив на диван, тихо произнес:
«Они на все способны».
Это относилось к «фирмачам».
Некрасовым вплотную занялась «ф ир­
ма». К нему приставили молодого кинош­
ника. Этот неудачник от искусства быст­
ро втерся в доверие. К тому времени
Некрасов, похоронив мать, остался один.

А одиночество, повторяю, было для него
невыносимо. >.
Начинался одна тысяча девятьсот семь­
десят второй...
В те дни (с «Новым миром» уже разде­
лались) Некрасов много думал о про­
шлом, словно бы уже похороненном, кото­
рое тем не менее будило столько живых
воспоминаний. Это принадлежало ему од­
ному, только ему. И его наполняло чувст­
во одиночества и беспомощности, на ко­
торые, он знал это, обречен каждый чело­
век. У тебя есть друзья, и все-таки ты
одинок.
По вечерам он уходил из дому. В тем­
ноте Крещатика то там, то здесь медлен­
но и тихо тлели огоньки сигарет, огоньки
молодых человеческих жизней, и он шел
к ним, чтобы избавиться от одиночества.
В середине месяца я собрался в Моск­
ву. В день отъезда поехал в кондитерский
магазин за знаменитыми киевскими тор­
тами для друзей. Купив два торта, кото­
рые продавщица любезно связала вместе,
я зашел в ближайший гастроном за сига­
ретами. Там с какими-то личностями
шептался льнувший к Некрасову кинош­
ник. Увидев меня, он ретировался.
Снова я увидел его уже в подъезде. Он
вынимал из ящика почту. Увидев меня, по­
краснел. Мы поднялись на третий этаж.
Открыл сам Некрасов. Был он темен
лицом. Он уже знал, что в тот день
начались аресты. Горько пошутил: «Хоть
бы попасть в один лагерь». Жена Некра­
сова Галина вышла на кухню сварить нам
кофе. Когда позвонили в дверь, мы услы­
шали ее голос: «О го-го!!!»
Вошло семь человек. Первым по-хозяй­
ски открыл дверь в комнату смурной кре­
пыш лет пятидесяти с гаком, очевидно,
один из тех, кто в поте лица своего
служил «фирме» еще в самые лучшие ее
времена. Он знал свой маневр. За его
спиной стояли его молодые сотоварищи.
— Ваши документы!..
Некрасов представил меня. Киношник
назвал себя. Хотя выяснить, кто я, не
составляло труда, старший фирмач что-то
сказал одному из своих молодцов, и тот
велел: «Одевайтесь». А киношника, «лицо
без определенных занятий», старший от­
пустил. Еще бы, ведь он выполнял «зада­
ние» и обеспечил присутствие хозяина
квартиры, который — чем черт не шу­
тит? — мог выйти из дому.
Само собой разумеется, что в добрых
молодцах я узнал тех самых ребят, кото­
рые шептались с киношником в гастро­
номе.
125

Я надел ,пэльто. С Некрасовым расце­
ловались — когда -еще увидимся? Внизу
стояла черная «Волга». Сопровождавший
меня добрый молодец наклонился к шофе­
ру: «В комитет».
Нелепо, должно быть, я выглядел со
своими тортами в строгом сером доме ,*1
в котором шутить не любили.
Меня продержали там до четырех часов
дня. В это время у Некрасова шел обыск.
Что там было искать? Он сам выложил на
стол те несколько книг, которые были
изданы за рубежом. Проза Марины Цве­
таевой, сборник Б. Зайцева с автогра­
фом, «В круге первом» Солженицына.
— А вы эти книги читали? — спросили
меня.
Пришлось ответить, что литератору
следует не только писать, но и читать.
И добавить: «Лет двадцать тому вы бы
спросили, читал ли я Бунина и кто мне
его давал».
Особое подозрение вызвало то, что
я собирался в Москву. Уж не посылают
ли меня сообщить о киевских арестах?
Но, выяснив, что билеты куплены зара­
нее, «фирмачи» успокоились.
В седьмом часу вечера мне позвонил
Некрасов: «Ну как?» Я ответил: «Ничего.
А у тебя?» «Тоже ничего»,— ответил Не­
красов.
На возвратном пути из Москвы я с тре­
вогой думал о том, что меня ждет в Кие­
ве. Тревога была обоснованной. Тучи над
Некрасовым сгущались.
Мы никогда не спорили, не ссорились
по мелочам. За три десятка лет мы так
притерлись друг к другу, что ни малейше­
го расстояния между нами уже не было.
И мы никогда не обменивались пустыми
словами. Худо нам тогда жилось. Лишь
изредка, когда садились за стол, станови­
лось утешнее.
На этот раз Некрасова из партии все
же исключили.
Он стал еще больше курить. Говорил
мало. Но оставался самим собой. Был
приглядчив к людям, все замечал. Не
возмущался, не роптал. Только благоду­
шия, пожалуй, у него убавилось, хотя
в человеческую подлость он все еще отка­
зывался верить и не отваживал от себя
тех, кто только для зла людям живет.
И откуда берутся такие? Молодые, про­
нырливые, готовые напакостить, написать
донос или пустить гулять по свету слушок
за твоей спиной... И все это улыбчиво,
с невинными глазами.
А денег не было. «Городские прогулки»

не только «Новый мир», но и благонадеж­
ная «М осква» не смогла опубликовать.
Перед Некрасовым со всех сторон вырас­
тала невидимая стена всесильной «ф ир­
мы».
— Ну, все, я пошел есть картошку,—
сказал он мне как-то по телефону.
А меня ждал мясной обед. Да только
котлеты застревали в горле. С тех пор
моя жена частенько приносила на Крещатик продукты с Бессарабского рынка. Ут­
ром, выходя из ванной, Некрасов дели­
катно притворялся, будто ничего не ви­
дит.
И тут пришло время объяснить, отчего
я называю один из республиканских ко­
митетов «фирмой». Я просто повторяю
то, что услышал от одного из его сотруд­
ников.
В киевском издательстве «Радянський
письменник» редактировали мою книгу.
Была в ней и повесть «Черные дьяволы»,
вышедшая затем в издательстве «Молодая
гвардия» и болгарском воениздате. В ней
рассказывалось о морских диверсантах.
Издательство сочло нужным послать ру­
копись на консультацию в Комитет госу­
дарственной безопасности. Я узнал об
этом, когда мне позвонил товарищ из
этого комитета и попросил разрешения
зайти. Он пришел в назначенное время,
предъявил удостоверение. Мы поговори­
ли о рукописи. Между делом, товарищ
произнес: «Знаете, наша фирма...» Так
я узнал, что сотрудники этого учреждения
сами называют его «фирмой».
В тот раз «фирма» дала добро. Книга
вышла в свет.
Зато через полтора-два года «фирма»
показала зубы. Снова раздался звонок.
Товарищ, назвавшийся Иваном Иванови­
чем (он, очевидно, не читал очерка Не­
красова, который этим именем окрестил
ехавшего с ним за рубеж «искусствоведа
в штатском»), попросил меня зайти к не­
му в удобное для меня время. Полагая,
что речь снова идет о будущей книге,
я захватил с собой рукопись, в которой
была повесть «Венский вальс» и прислан­
ный из Болгарии экземпляр книги «Ч ер­
ные дьяволы».
Иван Иванович, будем его так назы­
вать, очевидно, знал меня в лицо. Подой­
дя ко мне (в приемной было много лю­
дей), он пригласил в соседнюю комнату.
— Нам известно... — начал он тихим
голосом.
Ему было известно многое. Даже то,
как в конце тридцатых один из наших
студентов «посадил» другого.

126

По мутным, без блеска глазам Ивана
Ивановича не разобрать было, доволен ли
он разговором. Душа его была темна.
Улыбаться он, по-видимому, не умел.
— Ваш друг распространяет разные
вздоры,— произнес он хотя и не этими
словами. — Да и вы тоже...
Я промолчал. Тогда он приступил
к главному.
— Вы должны отговорить своего друга
от отъезда за границу.
Последние два года Некрасов находил­
ся «под колпаком». Его всюду сопровож­
дали «искусствоведы в штатском». Уж не
думали ли они, что он собирается совер­
шить террористический акт? Или сфо­
тографировать (у него был любительский
киноаппарат) расположенные на Крещатике военные объекты? Так жить было
невозможно. И он попросил разрешения
уехать в Швейцарию к дяде-пенсионеру
Ульянову, которому все годы выписы­
вал... журнал «Огонек». (Этого дядю
вскоре прилюдно объявили миллионером,
на наследство которого позарился пле­
мянничек. Только так писатели-миллион­
щики представляли себе его отъезд. Им
всюду мерещились деньги, большие день­
ги). Разрешение он получил.
Выполнить поручение «фирмы» я отка­
зался. Иван Иванович, с гордостью назы­
вавший себя оперативным работником, не
настаивал. Из дальнейшего выяснилось,
что он рассчитывает на помощь одного
литературного генерала.
— А что это у вас? — спросил он.
Я показал рукопись книги. И «Черные
дьяволы», изданные в Болгарии. Сказал,
что меня туда пригласили. Святая просто­
та! Нашел где откровенничать.
Расстались мы без печали. Но вскоре...
Я был наказан за строптивость. В изда­
тельство «Радянський письменник» при­
шла официальная бумага за подписью за­
местителя председателя Комитета. В ней
говорилось, что издание моей книги
«фирма» считает «нецелесообразным».
Ну что ж, «Венский вальс» вошел
в сборник, изданный «Советским писате­
лем» через шесть лет.
Но и это было не все. В конце августа
прибыла повестка из ОВИРа. Я пришел.
Комната была набита битком молодыми
людьми, жаждущими вкусить сладкой за­
граничной жизни. И — о чудо! Мне выка­
зали уважение, вызвали первым.
Блеклая молодая девица лет двадцати,
чем-то напоминавшая эсесовку из сериала
«Семнадцать мгновений весны», конфетно улыбаясь, осведомилась, куда я еду.

Услышав, что в Болгарию, снова спроси­
ла, к кому. Меня приглашал член ЦК,
секретарь Варненского горкома. Девица
кивнула и произнесла:
— А вам отказано. Если хотите, то
через шесть месяцев...
В Болгарии я уже бывал. Тяжело под­
нявшись со стула, я сказал:
— Вот что, девушка. Скажите ребятам,
что вторично подавать документы я не
буду. Не за тряпочками я собирался
в Болгарию.
С тех пор я в ту контору не заглядывал.
А через неделю Некрасовы улетали. Мы
не стеснялись слез. Сердце подсказывало:
видимся в последний раз.
Потом были только письма. И редко —
телефонные звонки. И еще фотографии.
Из деревни под Парижем, из Норвегии,
из Лондона... Хотя по радио он заявил,
что ему осточертели киевские каштаны,
все, что происходило в его родном городе,
постоянно вызывало у него болезненный
интерес. То он просил прислать ему кни­
гу, то фотографию памятника, установ­
ленного в Бабьем Яру. Этим памятником
Киев был ему во многом обязан.
Когда городские власти мудро решили
засыпать Бабий Яр и разбить на этом
месте парк культуры и отдыха, Некрасов
выступил с протестом в «Литературной
газете»: устроить танцплощадку на кос­
тях погибших? И это вы считаете нрав­
ственным?
Пришлось власти предержащей отме­
нить свое решение и ответить газете, что
в память о жертвах фашизма в Бабьем
Яру будет установлен «монумент-поста­
мент».
Случилось так, что Бабий Яр стал глу­
бокой, зияющей раной на теле человече­
ства. Здесь в судный день сорок первого
начались расстрелы десятков тысяч ки­
евлян. Все черные годы оккупации там не
утихали выстрелы. Я увидел это страшное
место, вошедшее в историю наряду
с Майданеком, Треблинкой и Бухенвальдом, сразу же после освобождения Киева.
Всюду желтели человеческие кости и че­
репа.
Оттого двадцать девятого сентября ки­
евляне, не сговариваясь, шли к Бабьему
Яру, чтобы отдать последний долг погиб­
шим. Шли молча. Плакали навзрыд.
Иногда возникали стихийные митинги.
Люди возмущались: откуда столько мили­
ционеров? И что это за молодые люди,
которые шепотом требуют «проходите,
проходите...»
В один из таких дней мы пришли в Б а­
127

бий Яр вместе с проезжавшим с Юга
через Киев Николаем Атаровым, Когда
возмущение людей грозило выйти из-под
контроля, прозвучал голос Некрасова. Он
говорил о памяти, о долге живых перед
мертвыми, о человеческой солидарности.
Говорил по-русски, как бывший солдат.
Затем по-украински говорил критик Иван
Дзюба. О дружбе людей разных нацио­
нальностей, о нашей общей ответственно­
сти за трагедии прошлого.
Местным властям надо бы благодарить
литераторов, а они ополчились на них,
обвинив чуть ли не в... сионизме. Потом
одумались. И уже через год в Бабьем Яру
появился представитель райкома, прочи­
тавший по бумажке речь о... достижениях
трудящихся района в борьбе за выполне­
ние пятилетки.
И тут снова напомнил о себе Бабий
Яр. В начале шестьдесят первого. После
обильных ливней прорвало наспех соору­
женную дамбу и селевые потоки хлынули
из яра на Куреневку. Погребены были
троллейбусы, трамваи, одно- и двухэтаж­
ные дома. А главное — люди, десятки,
сотни людей (позднее, когда молчать
о случившемся уже нельзя будет, газеты
сообщат, будто погибло «только» более
ста двадцати человек). Ну, а тогда... Стоя
возле церквушки, расписанной гениаль­
ным Врубелем, мы с Некрасовым увидели
далеко внизу мутно-темную пустыню.
В те же дни в Чехословакии погибло
семь шахтеров, и правительство респуб­
лики объявило национальный траур. Со­
болезнование послал и Н. С. Хрущев.
А в нашем Киеве, стыдно признаться, во
время трагедии работали все театры,
а в ресторанах отплясывали летку-енку,
хотя повсюду, не краснея от стыда, висе­
ли плакаты о том, что «люди у нас самый
драгоценный капитал».
Вскоре после этого был объявлен кон­
курс на пресловутый «монумент-поста­
мент». Поступило много проектов. Пер­
спективы и макеты выставили в Доме

архитектора. Среди конкурсных проектов
было несколько отличных. А выбрали, ра­
зумеется, самый «правильный», с развер­
нутым знаменем. В натуре его Некрасову
увидеть не довелось, он был уже далеко.
Но и в эмиграции он оставался самим
собою. С ярыми антисоветчиками у него
ничего общего не было — это должен был
признать даже Владимир Максимов. Тот
самый редактор «Континента» Максимов,
который прислал моему другу письмо сле­
дующего содержания: «Господин Некра­
сов! Журнал «Континент» в ваших услу­
гах не нуждается. Деньги будете полу­
чать аккуратно. Главный редактор...» На
что Некрасов со свойственной ему ла­
пидарностью и простотой ответил: «В о­
лодя. Деньги можешь не посылать. Вика».
Он и там, на чужбине, оставался Ви­
кой. Прежним Викой, добавлю я от себя.
Об этом свидетельствовала и телеграмма,
которую он прислал в Киев, когда узнал
о смерти нашего общего друга — бывшего
партизанского командира Я. Богорада.
«Нинка. Рыдаю. Вика». — Всего три сло­
ва было в этой депеше, полученной вдо­
вой, тоже бывшей партизанкой.
Жизнь не изменила нашего Вику.
Когда-то нас в Киеве было четверо.
Первым, не дожив до шестидесяти, ушел
из жизни Аеонид Волынский, талантли­
вый художник и литератор, который
в конце войны спас бесценные сокровища
Дрезденской галереи, за что, как водится,
награждены были другие. Затем я прово­
дил в последний путь лауреатаГосудар­
ственной премии Николая Дубова, же­
лезного Колю. А в сентябре восемьдесят
седьмого из Парижа пришло известие,
что умер Виктор Некрасов.
Ну, а я... Я даже не могу положить
цветы на его могилу, хотя он очень любил
цветы и ежедневно приносил их своей
матери. Если же у него не было денег, то
цветочницы, торгующие в подземном пе­
реходе под площадью Октябрьской рево­
люции, давали их ему в долг.
«Опустела без тебя земля...»

«В ЗАЛЕ ВСЕЛЕННОЙ,
ПОД СОЗВЕЗДИЕМ ТОПОРА»
«Таким одиночеством дует оттуда,
Что глянешь — и ты уж не так одинок».
Иван Елагин

Четверть века, с начала шестидесятых
годов и до середины восьмидесятых, то
по одному стихотворению, то по целому
сборнику просачивались в СС СР стихи
Ивана Елагина — русского поэта, живше­
го в Америке. «Самиздат» обращал эти
сборники в машинописные тетрадки, «ти ­
раж» которых увеличивается в геометри­
ческой прогрессии — как констатировал
Александр Галич, «Э рика» берёт четыре
копии. Проникали книги и других поэтов
русского зарубежья, но их даже и в «че­
тыре копии» превращали далеко не всег­
да. А с Елагиным получалось как-то
странно: его читали вперемешку с Гуми­
левым, Ходасевичем, Георгием Ивано­
вым — поэтами совершенно иных поко­
лений, теми, чья литературная репутация
давно и прочно устоялась. О личности же
Елагина советский читатель не знал прак­
тически ничего, но сами за себя говорили
его стихи, в которых чувствовалась ори­
ентация именно на лучшие «здешние»,
а не эмигрантские поэтические эталоны.
Таким от них веяло одиночеством, что
читателю и вправду было уже не так
одиноко в нашей самой передовой и бла­
гополучной литературе.
Аишь теперь, когда Ивана Елагина не
стало, и по крохам начала восстанавли­
ваться история его жизни, выяснилось,
что в своих стихах он был насквозь авто­
биографичен. Он родился 1 декабря
1918 года во Владивостоке, детство провел
в Подмосковье. В двадцать восьмом году
его отец, некогда прославленный на Даль­
нем Востоке поэт-футурист Венедикт
Март (М атвеев), был арестован, попал
в ссылку в Саратов на три года, в начале
тридцатых годов попробовал переселить-

© ВИ ТК О ВСК И Й Е., 1990.
9 «Р адуга» № 2

ся в Ленинград, где жил его крестный
отец — народоволец Ювачев, в доме ко­
торого Иван — тогда еще Матвеев — об­
рел старшего товарища по литературе
(сам Иван уже писал стихи) — Даниила
Ювачева-младшего, вошедшего в литера­
туру под псевдонимом Даниил Хармс.
В Ленинграде прижиться не удалось,
в 1934 году Венедикт Март-Матвеев с сы­
ном поселились в Киеве: там, по сути
дела, началась сознательная жизнь Ивана
Матвеевича и определились первые вехи
его творческого пути: в 1937 году его
отец, поэт Венедикт Март, был повторно
арестован и канул без вести — видимо,
даже не в лагерях, а просто сразу был
расстрелян: поводом могло быть что угод­
но, в юности Март некоторое время жил
в Японии и Китае, его отец, известный
дальневосточный краевед Н. П. МатвеевАмурский, оказался в эмиграции, сам он
знался с «врагами народа», да и три года
ссылки отбыл — какая разница, за что.
В конце 60-х годов Иван Елагин писал об
этом: «Еще жив человек, расстрелявший
отца моего летом, в Киеве, в тридцать
восьмом...»
Для Ивана началась самостоятельная
жизнь: его, правда, не арестовали, но при­
бежищем — вместо отцовской квартиры —
стала достопамятная по поздним стихам
...комнатенка
С полуслепым окном,
Куда меня, как котенка,
Вышвырнул управдом.

Комнатенка, как выяснилось уже в на­
ши дни, была на Львовской улице. В том
же году Иван Матвеев женился на Ольге
Анстей — такой литературный псевдоним
выбрала себе женщина, бывшая старше
Ивана на шесть лет, урожденная киевлян­
ка, поэт большого дарования и человек
129

настоящей, европейской культуры, к то­
му же знавшая основные европейские
языки. Последние четыре довоенных года
Ольга и Иван прожили под общей фами­
лией — Матвеевы, а вот комнатенки свои
в коммунальных квартирах им так и не
удалось, кажется, сменять воедино. Дово­
енный быт со всей его неустроенностью,
однако, не заставил впасть в отчаяние
молодоженов: хотя и с трудом, но Иван
поступил во Второй Киевский медицин­
ский институт: ждали войны, врачи тре­
бовались везде, поэтому в этот институт
приняли даже «сына врага народа». Ольга
зарабатывала деньги тем, что служила
в банке машинисткой. Оба писали стихи.
Киев до самых последних дней жизни
Ивана остался незабвенным городом дет­
ства, чьи черты то и дело всплывали в его
поэзии:
Воздух темнел на Владимирской горке,
Где-то внизу тарахтели моторки,
Месяц за веткой спускался в проем,
Заколыхалась листва ворохами,
Мы на скамейке сидели втроем,
Мы говорили друг с другом стихами.
Недалеко над днепровской водой
К то-то запел о любви молодой.
А от тайги до британских морей
Темные вышки росли лагерей ( ...).

«Втроем» — Иван, Ольга и, видимо,
товарищ Ивана по институту, тоже «сын
врага народа» Георгий Протасевич (в
просторечии Ж орж ),— а может быть,
другой друг, художник и поэт Сергей
Бенгарт, тоже киевлянин, разделивший
позже с Матвеевыми судьбу изгнанников.
Киевскими
реалиями — Андреевская
церковь и т. д. — роль украинской куль­
туры в жизни Ивана далеко не была
исчерпана. Когда в советских высших
учебных заведениях была введена плата
за обучение, Ивану грозило немедленное
отчисление — платить ему было нечем.
Вечером того же дня «в память об отце»
деньги на институт передал Ивану Мак­
сим Рыльский. Великий украинский поэт
ценил и оберегал дарование молодого
Ивана, тот часто бывал у него в гостях.
Сохранились документальные свидетель­
ства того, как Иван и Ольга приходили
в гости к Рыльскому, одно из них хочется
привести — письмо Ольги Матвеевой-Анстей к московской подруге, Б. Я. К аз­
начей (ныне — лауреату Государственной
премии СССР, автору ряда книг по галь­
ванопластике), от 1940 года (без точной
д аты ),—для его понимания надо знать,
что «З аяц » — пожизненное домашнее
прозвище Ивана, возникшее из его второ­
го имени, данного футуристом-отцом —
«Зангвильд»:

«Совершили мы с Зайцем паломниче­
ство к его величеству Максиму Рыль­
скому. Говорит его имя что-нибудь тебе,
москвичке? Приняты были очень и очень
тепло и хорошо (...). Хорошо слушал на­
ши стихи. Потом сам читал нам свои,
еще неизданные (ведь это довольно лест­
но для неизвестных поэтов?). Называл
нас все время «дети». Оставил ужинать.
Был только он и какой-то «литературный
человек», его приятель. Прощался совсем
трогательно: меня поцеловал в пробор,
а Зайца — так совсем в умилении прижал
к груди и лобызал, как Державин. Про
мои стихи сказал, «что же делать», боль­
шинство «непечатные». А у Зайца всетаки более печатные. Взял> некоторые
Зайцевы стихи и хочет послать Анто­
кольскому».
Чаепитиями и платой за институт
-Рыльский не ограничился: в газете «С о­
ветская Украина» от 28.1.1941 г. было
опубликовано посвященное Павлу Тычине
стихотворение
Рыльского «Концерт»
в авторизованном переводе с украинского
Ивана Матвеева. Ольга Анстей писала
тому же адресату несколькими днями
позже:
«Посылаю тебе «выход в свет» моего
Ивана. Радость ему была большая, но­
сился с газетой и чуть не Нойне читал
(собаке). Получил гонорара 50 р., с вы­
четом налога 49 р. (...) Переводили мы
это вместе, как почти всегда переводим:
другие переводы должны выйти поров­
ну — то под моим, то под его име­
нем (...)».
Планам определения Ивана в печать
через поэтический перевод, увы, в те
времена осуществиться было не дано: ле­
то сорок первого года перечеркнуло всю
прежнюю жизнь. Не закончил «Заяц»
и медицинского института. После оккупа­
ции Киева фашистами не успевший эва­
куироваться Иван попал в положение
крайне опасное: по матери в его жилах
текла «неарийская» кровь. К а^ то , впро­
чем, удалось спастись, в 1943 году супру­
ги попали сперва в Прагу, потом в Бер­
лин, позже — в Мюнхен. В январе
1945 года в Берлине родилась у них
дочь — будущая поэтесса Елена Матвеева
(как сама Е. И. Матвеева писала в авто­
биографии, приложенной к коллективно­
му сборнику русских зарубежных поэтов
«Содружество» — Вашингтон, 1966: «Р о­
дилась в Берлине «по дороге оттуда»,
8 января 1945 года. Начала писать стихи
в подражание родителям и знакомым
с пятилетнего возраста...»).

130

Конец войны застал семью в лагере
для перемещенных лиц под Мюнхеном.
Возврата в СССР не было: бывшие плен­
ные заведомо считались изменниками
и шпионами. О причинах, превративших
Ивана Матвеева в Ивана Елагина и даже
побуждавших его до конца 50-х годов
свое подлинное имя тщательно скрывать,
рассказано в журнале «Новый мир», 1988,
№ 1 2 — в предисловии к большой под­
борке стихов Елагина, которой журнал
отметил семидесятилетие со дня рожде­
ния поэта. Отметила его и ленинградская
«Н ева» ( № 8 за 1988 год, с послесловием
Д. Гранина), и — публикацией переводов
из американских поэтов — всесоюзная
«Литературная
газета»
(30
ноября
1988 года). Поэт сразу обрел многомил­
лионного читателя в СССР — почти че­
рез полвека после того, как покинул род­
ную землю, через полтора года всего лишь
после своей смерти: Иван Елагин умер
7 февраля 1987 года в Питтсбурге.
Так или иначе, Елагин остался в Запад­
ной Германии. Там же, на серой «дипийской» бумаге вышли первые его по­
этические сборники — «П о дороге отту­
да» (1947) и «Ты, мое столетие!» (1948,
Мюнхен). Оба сборника он послал
И. А. Бунину в подарок — «Ивану Алек­
сеевичу Бунину от автора. И. Елагин.
26.XI. 1948 г., Мюнхен». Сейчас эти
сборники находятся в фондах Москов­
ского Литературного музея (их передала
туда вдова Бунина вместе со значитель­
ной частью библиотеки). Что ответил Бу­
нин молодому поэту — узнаем из его от­
вета, который я позволю себе привести
здесь полностью — ксерокопию бунин­
ского письма прислал мне сам Елагин
в 1978 году (мы к тому времени уже
много лет переписывались) с припиской
на полях: «Посылаю Вам копию письма
Бунина ко мне, еще очень неопытному
и молодому автору. И. Е. Письмо это
не было опубликовано». Добавлю, что
письмо Бунина написано по старой ор­
фографии:
12 янв. 49 г.
Дорогой поэт,
Вы очень талантливы, часто радовался,
читая Ваши книжечки, Вашей смелости,
находчивости, но порой Вы неумеренны
и уж слишком нарочиты в этой смелости,
что, впрочем, Вы и сами знаете и от чего,
надеюсь, Вы скоро избавитесь.
Желаю Вам всего доброго и прошу
извинить, что так поздно отвечаю Вам ,—
был долго нездоров в Париже, нездоров
9

и сейчас, пишу с трудом еще и потому,
что лечу глаза; очень утомленные.
И. Бунин
В конце 40-х годов литературная жизнь
русского зарубежья оживилась, но центр
ее перекочевал за океан, туда, где сущест­
вовало солидное русское «Издательство
им. Чехова»(прогоревшее в 1956 году, но
до того, в 1953 г., успевшее издать пер­
вый по-настоящему представительный
сборник Елагина, для которого поэт ис­
пользовал старое название — «П о дороге
отту д а»); где выходил толстый «Новый
журнал»; где с 1910 года шесть раз в не­
делю выходила — да и по сей день выхо­
дит — старейшая газета русского зару­
бежья — «Новое Русское Слово». Весной
1950 года транспорт «Генерал Балу» вы­
грузил Матвеевых в нью-йоркском порту.
Так оказались супруги в СШ А, где, впро­
чем, скоро разошлись (сохранив добрые
отношения до конца жизни). Ольга Анстей стала работать в ООН, сперва маши­
нисткой,
потом
переводчиком,
в 1966 и 1975 году даже прилетала в род­
ной Киев «на побывку» вместе с дочерью.
Иван Елагин, сменив десяток профессий,
оказался сотрудником того самого «Н ово­
го Русского Слова», о котором было ска­
зано выше. Писал грубоватые, но остро­
умные фельетоны в стихах, но извес­
тность ему дали не они, а публикация
в «Новом журнале» (выходящем раз в три
месяца) и изданные этим журналом сбор­
ники стихотворений Елагина — «О тсве­
ты ночные», 1963, и «Косой полет», 1967.
Они-то и принесли Елагину первую на­
стоящую самиздатовскую популярность в
СС С Р, их-то и размножали в геометриче­
ской прогрессии те поклонники его твор­
чества, у которых дома имелась та самая
«Эрика», которая «берет четыре копии».
Елагин тем временем окончил НьюЙоркский университет, получил доктор­
скую степень за перевод главного эпичес­
кого произведения американской поэзии
XX века — поэмы Ст. В. Бене «Тело
Джона Брауна» (12.000 поэтических
стр ок),— полностью перевод увидел свет,
впрочем, лишь в 1979 году в издательстве
«Ардис». Затем Елагин стал профессором
русского языка и литературы в Питтсбур­
ге, продолжал писать стихи, перево­
дить — казалось, далекая Россия оконча­
тельно должна была для него погаснуть.
Но нет: то родной Владивосток, то люби­
мый город юности, Киев, все время про­
ступали в его стихах сквозь черты став­
ших уже привычными американских го­
родов.
131

мало, конечно, для тех, кто хочет видеть
русскую литературу единой, а не расколо­
той на много несвязанных частей.
В предлагаемую читателям «Радуги»
подборку включены стихи всех периодов
творчества поэта — от довоенных, напи­
санных еще в Киеве, до предсмертных,
написанных на смерть друга-киевлянина.

Последние книги Елагина вышли уже
в 70-е — 80-е годы: «Дракон на крыше»,
1973, «Под созвездием Топора» (избран­
ное), 1976, « В зале Вселенной», 1982,
наконец, незадолго до смерти безнадеж­
но больного поэта друзья составили еще
одну книгу «избранного» — «Тяжелые
звезды». А в 1988 году журнальные и га­
зетные публикации дали советскому чита­
телю возможность прочесть около двух
десятков его стихотворений,— слишком

Предисловие и публикация
Е. В И Т К О В С К О Г О

Иван ЕЛАГИН
АНДРЕЕВСКАЯ ЦЕРКОВЬ

Из-за моста Цепного
Город возносит дома.
Ты же горишь бирюзово
Там, на вершине холма.

В

В

О
И
О
И

как стройны колонны
купола легки!
как отвесны склоны
берега реки!

В

Каштановым конвоем
Окружено окно,
И вся земля запоем
Пьет красное вино.

Он весь, как на эстраде.
Под рыжей бахромой.
И люди в листопаде
Не ходят по прямой.

Мой голубой автобус
Уходит на бульвар.
Как мне понятна робость
Его туманных фар!

От парка и до парка
Он ветрами несом.
И осень, как овчарка,
Бежит за колесом.

В

И

В

Там небо приблизилось к самой земле,
Там дерево в небо кидалось с обвала,
И ласточка бурю несла на крыле,
И лестница руку Днепру подавала.
А в августе звезды летели за мост.
Успей! Пожелай!.. Загадай!.. Но о чем бы?
Проторенной легкой параболой звезд
Летели на город голодные бомбы.
В

В

В

Скабрезно каркнув, пролетает грач
Над улицами, проклятыми Богом,
Над зданиями, рвущимися вскачь
Навстречу разореньям и поджогам.
Над рухлядью ненужных баррикад,
Над остовом обугленным квартала,
© М АТВЕЕВА (ЕЛАГИНА) А., 1990.
132

Откуда пламя рвалось наугад
И чердаки окрестные хватало...
И судьбы, и ясилища сметены,
И там, в нечеловеческом закате,
С перегнутой над улицей стены
Свисают заржавелые кровати.
Q

0

В

Месяца светящийся фаянс.
Отблески на крышах и антеннах,
Окон неоконченный пасьянс,
В сумерках разложенный на стенах.
Лампа загорается в окне,
Точно свет нисходит благодати,
И плывут, как в золотом вине,
Тени на сияющем квадрате.
Мне не раз казалось, что они —
Только дрожь потусторонних планов,
Кто-то резко выключит огни,
И они исчезнут, в камень канув.
И я сам поставлен под стекло
Высоко, почти под самой крышей,
Чтоб сиянье города вошло
В хрустали моих четверостиший,
Чтоб душа могла маячить так,
Как реклама на вечерней вышке,
То мгновенно прятаться во мрак,
То бросать оранжевые вспышки.

13 13 13
Встал у платформы дымный и шипящий
Вечерний поезд, выходец из чащи.
Но стоит только пристальней вглядеться,
Поймешь, что поезд — выходец из детства
И, может быть, ты обнаружишь сходство
С тем мальчиком, который там смеется.
А поезд снова просекой еловой
Погнался за луной большеголовой,
Где по бокам большие тени леса
Толкаются и под колеса лезут,
А мальчик за ночным локомотивом
Так и остался лунным негативом.
Остался за стеклянным расстояньем,
За временем, за звуком, за сияньем,
Куда уже не добежать по шпалам
За временем, за выщербленно-впалым
Пересеченным временем, за теми
Деревьями, уплывшими за темень.
133

0 0 0
Хоть возьми и с тоски угробься,
Чтоб конец положить опекай.
Колоссальнейшее неудобство:
Оказался я человеком!
Я от нежных забот правительства,
Как суконный пиджак, повытерся.
Не живи, а всю жизнь готовься
К торжествам олимпийским неким.
Колоссальнейшее неудобство:
Оказался я человеком!
Оказался таким нелепым:
За мечтой волочусь прицепом.
Пирамидищею Хеопса
Шла волна над моим ковчегом.
Колоссальнейшее неудобство:
Оказался я человеком!
По субботам с женой и сыном
Проплываю по магазинам.
С панталыку я сбился вовсе!
Ни звезды над моим ночлегом.
Колоссальнейшее неудобство:
Оказался я человеком!
А во сне я, как в звездопаде:
Звезды спереди, звезды сзади!
Неудобство, что человеком,
Человеком я оказался,
Кривосабельным печенегом
В мою полночь кошмар врубался!
Колоссальнейшее неудобство
Человеком быть, а не мопсом!
Как ты к миру не приспособься,—
Быть поэтом — сверхнеудобство!
Говорят, что поэт — поет,
Да не верю я фразам дутым.
Говорю, что поэт — полет
С нераскрывшимся парашютом.

Человек на дороге
В римской тоге
Иль в рыцарском панцире,
Иль в гимнастерке,
Иль оборванцем
Убогим
В опорках...

По сторонам — пожарища,
Его провожающие.
Что это — Рим,
Подожженный Нероном,
Иль это мы горим
В Киеве обреченном?
134

Человек на пожаре.
Медный блеск облаков.
Написан сценарий
Для всех веков.

Много войною взято,
Да не велик итог.
Высится над солдатом
Крохотный бугорок.

Дым, отпылавший факелом,
Дымом квартал заволакивал.

Вот он — огромный, темный,
Головоломный провал.
Наверное, уже не помнит,
За что и с кем воевал.

Мечутся по мостовой
Люди с жалкой поклажей.
Ветер кривой
Кидается сажей.
Рыцарь в броне,
Что там погибло в огне?
Герб родовой на стене?
Или тот самый
Шелковый шарф,
Вышитый дамой
Под звоны арф?
Шла татарва
Городищем спаленным.
Сухая трава
Горела пб склонам.
Что там в пылающей грамоте,
Писанной на пергаменте?
Я видел, как щебнем и прахом
Валился очаг.
Как люди стояли со страхом
в очах.
Я на земном шаре
Жил и стоял на пожаре.
Топот тысяченогий
Катится по дороге.
Точно земля задрожала,
Громом потрясена.
Что там — слоны Аннибала
Иль пушки Бородина?
Ночью кошмарной
Землю трясет пальбой.
Битва на Марне
Или Полтавский бой?
Или персидский Дарий
От скифских бежит полков?
Написан сценарий
Для всех веков.
Слышишь поступь солдата?
Крови сегодня течь.
Очередь автомата
Или короткий меч.

Были они да сплыли,
Скошенные войной,
Веточка на могиле
Зазеленеет весной.
Из времени, как из дыма,
Выйдя шагом стальным,
Солдаты проходят мимо
И снова уходят в дым.
Человек на дороге.
Гор потемнели отроги.
А позади — стража
У городских ворот.
Ночью идти страшно,
Но человек идет.
С родины изгнанный,
В драной хламиде, замызганный,
На берегу Дуная
Стоит человек, вспоминая
Город, солнцем обрызганный.
Или в карете черной
Скачет из княжества,
Пока не уляжется
Какой-то скандал придворный.
Берег уже отдален.
Встала волна-громада.
А позади — Альбион.
А впереди — Эллада.
Или в вагоне,
Иль в самолете-.
И о погоне
Ветер поет на высокой ноте.
Или на паре
Лихих рысаков.
Написан сценарий
Для всех веков.
Некуда деться.
А надо куда-нибудь деться.
Что позади — Флоренция
Иль позади Одесса?
И от грудного стука
В мокрых глазах качанье.
135

А позади — разлука,
А позади — прощанье

Люди уходят в дым,
Тонут в дыму, седея,
Снится одним — Крым.
Снится другим — Вандея.

А позади — застава,
А позади — граница,

Мне же маячат во мраке
Беженские бараки.

И все, что ты там оставил,
Будет до смерти сниться!

В

О

В

Что вспоминать? Плакать о чем?
Над головой — темная высь.
В сон уходя, теплым плечом
Ближе ко мне ты примостись.
Мысли бегут быстро, как дым.
Где-то с небес валится гром.
Слышу, как в лад с сердцем моим
Сердце мое бьет под ребром.
Нас на часов шесть или семь
Запорошит сонной пургой.
И до утра где-то совсем
Мы на звезде бродим другой.
Может быть, там, в звездной пыли,
Я, наконец, что-то пойму.
С правдой земли, с ложью земли
Сладить уму не моему.
Длинная жизнь! Сколько ночей,
Дней, вечеров, сумерек, зорь,
Лучше, мой друг, с ходом вещей
Ты на земле больше не спорь!
Я написал несколько книг,
Все о себе, о прожитом,
Только пора мне напрямик
Честно сказать людям о том,
Что у меня важный пробел,
Что у меня крупный провал,
Что я на мир жадно смотрел,
А понимать — не понимал.
ПАМЯТИ СЕРГЕЯ БОНГАРТА

Ну вот, погостил и ушел восвояси,
За друга в пути — мой сегодняшний тост.
Он с нашей планеты уходит по трассе
Поэтов, художников, ангелов, звезд.
Я знаю — ему и сейчас не до смерти.
Я знаю, что смотрит он пристально вниз,
Туда, где остался стоять на мольберте
Последний набросок — прощальный эскиз.
136

Сережа, мы в Киеве, в темной квартире,
Когда-то с тобою мы встретились здесь.
На старой газете картошка в мундире,
А в кружках какая-то горькая смесь.
И всюду подрамники, кисти, окурки,
И прямо с мольберта глядит с полотна
Парнишка в распахнутой лихо тужурке,
Склоненный в тоске над стаканом вина.
Так вот в чем искусства могучее чудо:
С такою тоскою глядит паренек,
Таким одиночеством дует оттуда,
Что глянешь — и ты уж не так одинок.
Мы выросли в годы таких потрясений,
Что целые страны сметали с пути,
А ты нам оставил букеты сирени,
Которым цвести, и цвести, и цвести.
Еще и сегодня убийственно-густо
От взрывов стоит над планетою дым,
И все-таки в доме просторном искусства
Есть место стихам и картинам твоим.
И ты не забудешь на темной дороге,
Как русские сосны качают верхи,
Как русские мальчики спорят о Боге,
Рисуют пейзажи, слагают стихи.
13

13

В

Будет холод в забытой квартире,
Будут лаять дворовые псы.
Кто-то бросит последние гири
На мои золотые весы.
И о землю ударится чашка,
Утомленная чашка весов,
И меня молчаливо и тяжко
Перекроет могильный засов.
И подымется чашка вторая,
Всю земную прорвав шелуху.
Я не знаю, дойдет ли до рая,
Только знаю, что будет вверху.

Александр М АЗУРКЕВИЧ,

академик АПН СССР

ЧЕЛОВЕЧНОЕ

СВЕЧЕНИЕ

4. «...Н Е ЗАВАДИТЬ I Ж АКАН»
Смех Остапа Вишни, однако, не всегда
был юмористичен, взрывалась и сатира —
позову жизни. Так что вполне оправданно,
по инициативе декана филологического
факультета Одесского университета име­
ни И. И. Мечникова (ныне председателя
правления областной организации Союза
писателей Украины) Ивана Михайловича
Дузя. ранней осенью 1964 года состоялась
специальная научная конференция «О с­
тап Вишня и проблемы развития украин­
ской советской сатиры». Мне. участнику
этой конференции, докладчику и собесед­
нику в завязавшихся тогда заметно посво­
боднее дискуссиях, особенно запомни­
лось. как уже во вступительном слове ее
организатор откровенно и вполне обосно­
ванно говорил о преступном при культе
личности Сталина покушении на Вишню:
— Оказалось, что именно ему, «куль­
ту». запрудила дорогу советская сатира...
Вишню рубили, но не срубили. Сломать
его не смогли, ибо он верил великой
правде жизни и этой правдой только
и жил. Он вернулся туда, куда его звал
еще в 1925 году Василь Блакитный —
у «стан весело? сатири» («Сюди. поети !»).
Когда вспоминаешь и взвешиваешь,
в каких условиях ходил Остап Вишня
в бой с оружием сатиры, невольно наплы­
вает параллель из мудрой исповеди
М. Е. Салтыкова-Щедрина. А великий
русский сатирик на целое столетие рань­
ше нашего современника сетовал на свое
Окончание. Начало см.: журнал «Р ад у га» № 1
за 1990 г.

ВИШНИ

время, вроде на времена Остапа Вишни:
«Трудно живется нашей сатире. Капитал,
которому некогда положил основание Го­
голь. не только не увеличивается, но ви­
димо чахнет и разменивается на мелкую
монету. Сатирики наши как будто стали
в тупик и кружатся на одном месте,
удивляя читателей... однообразием типов
и замечательною поверхностностью своих
отношений к жизни... все типы торже­
ствующие и блаженствующие и потому
подлежащие обличению. Не говоря уже
о том. что все подобные обличения пи­
шутся задним числом с наложением на
них. так сказать, казенного клейма, они
и потому еще поражают бессилием, что
нимало не затрагивают того положения,
которое порождают обличаемые явле­
ния.. Избитость мотивов, отсутствие чут­
кого отношения к жизни, бедность, гру­
бость и однообразие красок — вот сущес­
твенные недостатки современной русской
сатирической литературы» (Смешные
песни Александра Иволгина. 1868 г.).
Что-то подобное, только еще, случа­
лось, в более уродливой форме, при лице­
мерно искажаемом лозунге «Нам Гоголи
и Щедрины нужны», творилось в литера­
туре, идеологической среде и при Вишне.
Но в той жизни, с которой Остап Вишня
был нераздельно слит, происходило со­
всем иное. Тоже почти по Гоголю и Сал­
тыкову-Щедрину, хотя уже был «не тот
теперь Миргород». А ведь еще тот же
Щедрин замечал: «Нельзя сказать, одна­
ко же, чтобы текущая жизнь не представ­
ляла обильной пищи для сатиры. Напро­
тив того, последнее время создало вели­
кое множество типов совершенна новых,
существование которых гоголевская сати­
ра и не подозревала. На горизонте рус­
ской жизни периодически появляются
138

своего рода моровые поветрия и поглоща­
ют целые массы людей. Вспомним яз­
ву... празднословия, язву легкомыс­
лия... ту легкость, с которой русский че­
ловек научился менять убеждения... и мы
убедимся, что предметов для сатиры су­
ществует весьма достаточно... Каждое из
этих моровых поветрий воздействует не
на Ивана или Петра, а на целые массы
Иванов и Петров... Но сатирики наши
с равнодушием истинно геройским прохо­
дят мимо самых характеристических яв­
лений... Это своего рода шарманщики,
которые до тех пор не перестают насви­
стывать пользующийся успехом мотив,
покуда не искалечат его и не разобьют
сверху донизу... быть может, это оскуде­
ние оттого именно и происходит, что
сатира с почвы психологической ищет
перейти на почву общественную, где не­
сколько труднее ратовать...»
Это писалось тоже в 1868 году. Столе­
тием позже ситуация почти что повторя­
лась, но Остап Вишня не стал ее рабом,
да и не был одиночкой — вырос целый
Вишневый сад: Василь Блакитный, Юрий
Вухналь, Александр Ковинька, Микита
Годованец, Степан Олийник, Федор Макивчук... Они были достойны традиций
автора «города Глупова» и «ИудушкиГоловлева», того сатирика, который имел
мужество заявить о себе и о еще неведо­
мых ему, но предчувствуемых им потом­
ках его «школы» целебного смеха: «Если
б мне было доказано, что я предаю осмея­
нию явления почтенные или не стоящие
внимания, я, наверное, прекратил бы дея­
тельность столь идиотскую... Я же, благо­
даря моему создателю, могу каждое
объяснить, против чего они направлены,
и доказать, что они именно направлены
против тех проявлений произвола и ди­
кости, которые каждому честному челове­
ку претят. Так, например, градоначальник
с фаршированной головой означает не
человека с фаршированной головой, но
именно градоначальника, распоряжающе­
гося судьбами многих тысяч людей. Это
даже и не смех, а трагическое положе­
ние... Изображая жизнь, находящуюся
под игом безумия, я рассчитывал на воз­
буждение в читателе горького чувства,
а отнюдь не веселонравия» (Письмо
к А. Н. Пыпину 2 апреля 1871 г.). И еще
прозрачнее, ближе к нашей современно­
сти: «Н е «историческую», а совершенно
обыкновенную сатиру имел я в виду, са­
тиру, направленную против тех характе­
ристических черт русской жизни, кото­
рые делают ее не вполне удобною. Черты

эти суть: благодушие, доведенное до рых­
лости, ширина размаха, выражающаяся,
с одной стороны, в непрерывном мордо­
битии, а с другой — в стрельбе из пушек
по воробьям, легкомыслие, доведенное до
способности, не краснея, лгать самым
бессовестным образом. В практическом
применении эти свойства производят ре­
зультаты, по моему мнению, весьма дур­
ные, а именно: необеспеченность жизни,
произвол, непредусмотрительность, недо­
статок веры в будущее и т. п.» (Письмо
в редакцию «Вестника Европы», апрель
1871 г.).
Оставленные жестоким прошлым в на­
следие современному, эти черты зияли
«по-новому», отсюда и потребовали ново­
го оруженосца сатиры, каким и стал наш
Остап Вишня и каким запомнился нам.
Но прежде чем привести хоть пару фраг­
ментов этих памятных раздумий, как бы
просверлим и почву, которая соединила
этих сколь различных, столь и родствен­
ных, пахарей на заросших чертополохом
полях разных, но по-своему трагических,
эпох. Сквозь столетие будто слышал О с­
тап Вишня своего предтечу СалтыковаЩедрина, обличавшего не просто «чер­
тей», а все их «болото»: «...было бы боло­
то, а черти будут... Воистину болото ро­
дит чертей, а не черти созидают болото.
Жалкие черти! Как им очиститься, про­
светлеть, перестать быть чертями, коль
скоро их насквозь пронизывают испаре­
ния болота!.. Да, смешны и жалки эти
кинутые в болото черти, но само боло­
то — не жалко и не смешно...» (Круглый
год. 1879).
Во времена иные Остап Вишня как-то
больше вспоминал Гоголя, но действовал
словно как по Салтыкову-Щедрину.
...Современная
украинская
сатира
сильна Вишневыми патронами — и его
заряды, как сам он отмечал,— «набо 1, на­
бит! р 1знокал 1берним шротом, щоб було
чим бити i бекаса, i тигра» ( « E K i n i p o B K a
мисливця»), они, вплоть до «жакана, кулЬ> («Дикий кабан, або вепр»), поражают
и крупного зверя.
Павло Михайлович очень любил повто­
рять адресованное ему послание Максима
Рыльского, весьма метко «маркирующее»
заряды из арсенала нашего сатирика в их
боевом действии:
...На муш ку Ви б ере те
Г о л о в о т я т в i нероб.

eipH O

...Сухий в no po xie Huw п о р о х ,
Не похЫтнути ст а ль р у к и , —
I бр ак ор оби в теплых норах
Х о в а ю т ь с я , як барсуки.

139

З а б у в ш и MapHi xepeeeni
l пр ику си вши язика,
Bid Ва с 6ucTpiuie за оленя
О к озам и лю в а ч тЫ а.
Ви б и ст р и м оком соколиним
Щ о р а з euM ipwere в мить ,
Де сл1д уд арить бекасиним,
Де тр еб а i K a p r e n i вжитъ .

(« H i пуху, H i п ер а»)

Продолжая эту мысль, Максим Таддеевич повторил и в эпиграфе своих воспо­
минаний, что при всей своей «ласкавш
y c M i u i L j i » — народному юмористу не чуж­
да была и сокрушающая сатира — а заряд
на нее, что на дикого кабана-вепра:
...M ip K y e re В и справедливо,
Щ о не з а в а д и т ь i ж ака н .

Когда на чествовании 60-летнего Оста­
па Вишни я услышал эти строки из уст
автора, то дома тотчас же пошарил в сло­
варях — и не нашел «жакана» даже у Да­
ля, Гринченко и Яворницкого... Только
в словаре С. И. Ожегова встретилась за ­
гадочная «пуля особой конструкции»...
Позже мне Вишня объяснил это слово
суто как охотничий термин. И вот теперь
я читаю примечание самого Рыльского,
так сказать, по прямому назначению:
«Поясню для невтаемничених, що жа­
кан — це куля для гладкоствольной рушниф, вживана при полюванш на великого
3 B i p a . В Л1тературнш сво’ш робот1 Вишня
справд 1 неперевершений стртець, його
построй не б’ють мимо цЫ . А ц1л1
в нього найр1зномаштн 11Ш — в 1д Api6 HOi
обивательсько'1 перешлки до м!жнародного бенгальського тигра чи американсько 1
пуми...»
(Про Остапа Вишню. Спогади. 1989).
И не только пумы международной, но
и внутренней... Нынче, например, перечи­
тываем написанный Вишней еще в начале
января 1950 г. и читанный нами в газете
«Радянська Укра'ша» 8 января того же
года сатирический «репортаж» о проис­
шествиях не на одном только колхозном
дворе и не только «в ночь под Новый
год» — и диву даешься, как ясно видел
и смело судил Остап Вишня то, на что мы
тогда из преклонения (и страха!) пред
«вождем» стыдливо (пугливо!) глаза за­
крывали. А тем временем Остап Вишня,
как он позже объяснял, на «пекучому
життевому фактЬ>, срывая пелену показ­
ного «благополучия», обнажал, как в кол­
хозах «догосподарювались», дообдирались, доразорились до того, что и сторо­

жить уже нечего — ни днем, ни ночью...
Поначалу «не в лоб» сатира — вроде
юмор на «местное начальство»: «по багатьох наших колгоспах головы кол гоств,
щоб повлаштовувати на легесенъку роботу
ceoix podunie, K y M ie , cearie i т. д .,— призначаютъ гх сторож ами» («О так i пи­

шу»). Но дальше в лес — больше дров:
оказывается, что и вовсе сторожа — лиш­
ние люди: «Б увае inodi, що стерегти нема
чого...» И тогда «nid коморою сражаютъся «у пгдкидного»... На ферме поднимают
бугая, которому быть красавцем между
симменталов, «Ц езарем», а он стал (без
кормов) «характером плохий, сумирний,
даетъся т д ш м а т и («в д в о х »), тшъки стог­
не...» Остальной же скот пал, торчит
лишь « свинячий oKicT» — и в колхозе уже

нечего было красть, окромя самих сторо­
жей, а чтобы и их не стянули, поставили
вместо восемнадцати сторожей одного на
страже — самого «голову»... Дивились
люди таким метаморфозам: «Щ о ж йому
сторож увати? — ...Колгоспш

трудод­

ни» — сразу нашелся мудрый колхозник:
никто тогда у него никакого сторожа не
стащит... Так в сатире «У шч шд Новий
p i K » Остап Вишня уже тогда развенчал
«политику» ограбления крестьянства:
обесценения, выхолащивания колхозного
«трудодня», обличение которой только
теперь стало широковещаемым, хотя
и в этом деле до храброго и умудренного
Остапа Вишни пока еще «не добрались»...
Достигал жакан Остапа Вишни и до
самой литературы. Помнится, в беседах
не единожды он сетовал на администра­
торов и прислужников из писательского
дома. Но мы тогда не ведали, что те же
мысли беспокойно «нотировал» он пока
«про себя» в потаенном дневнике. Хотя
бы вот так: «А ви коли-небудъ банили
прикажчика в л1тератур{? Такий co6i: —
Чого гзволите? Я м б? Н а сктъки терц ш ?
1 Tani е с ть !» (запись 19 декабря 1949 г.).

Поскольку остатки таких приказчиков
от литературных прилавков пока не пе­
ревелись, не худо бы им самим между
строк дневника нет-нет да и узнавать
себя, имея мужество признать народно­
гоголевское: «на зеркало неча пенять...»
И помнить вишневское: « Коли входиш
у л пературу, чисть черевики / Не забувай,
що там був П у ш к т , був Гоголь, був Ш ев­
ченко! 06iTpu черевики /» (запись 27 де­

кабря 1948 г.).

140

5. «АРОМАТ Р1ДНО! МОВИ»
И еще особенно запечатлевшееся в па­
мяти — на всю жизнь, как говаривал П ав­
ло Михайлович...
...Таяла зима 1952 года. Звонок в квар­
тиру — привычный его голос:
— Читав Вашого Гоголя в «Радянськш
школЬ>, заходьте — е розмова. Cnacn 6 i за
гостинець.
А повод был. Февральский номер жур­
нала «Радянська школа», еще сигнальный
экземпляр, я передал ему после того, как
прочитал с жадностью его статью «Н а все
життя» — тоже о Гоголе.
К Павлу Михайловичу я сразу же за­
шел — и была «розмова»... Ее вспоминаю
часто, особенно теперь. Сперва я торо­
пился высказать свои впечатления от его
статьи, что лепетал — не помню, но, ви­
димо, одни восторги. Взыскательный же
автор, наверное, ждал от меня чего-то
поумней, порассудливей. А мы приручи­
лись к общим, по тону времени — гром­
ким, пестрым словам. Была бы эта встре­
ча сегодня, я бы поважнее что-то сказал,
что сейчас мыслится над перечитываемым
и что в раздумьях еще выскажу. А пока
лишь замечу, что во всех доныне вышед­
ших изданиях — в семитомном (1963 —
1965 гг.), пятитомном (1974—1975 гг.)
и в других ошибочно указывается, будто
новелла «Все життя з Гоголем» в п е р ­
в ы е была напечатана только в 1954 году
(в журнале « В 1тчизна», № 5 под заглави­
ем «Все життя разом »). В действительно­
сти же она была опубликована на два
«с гаком» года раньше, сразу же после ее
написания (рукопись помечена 15 января
1952 г.) в «Л 1тературнш газетЬ> под за­
главием «Н а все життя». Сохраняя все,
что относится к Остапу Вишне, как доро­
гие мне зерна архивной сокровищницы,
я приберег и этот 37-летнего возраста
экземпляр газеты, и сейчас, перечитывая
ее пожелтевшую страницу, с радостью
вижу, как ясно светятся из нее такие
свежие и сегодня мысли Остапа Вишни
о языке, о слове Гоголя — его и нашем,
родном. Так что не удержусь хоть кусочек
их выписать, тем более, что все же «добы­
ваю» это из первой, забытой публикации.
А Вишня писал во весь голос и от всей
души, ничуть не скрывая удивления, вы­
растающего в восторг и вдохновение во­
лшебной мощью чародея языка:

вмерло, z тк о л и не вмре, а дастъ хще
чудесш паростки!
Дастъ! Д астъ! Д астъ!»

И при этом Вишню преисполняло чув­
ство величайшей ответственности за долг
перед родным языком (родным не только
ему, но и Гоголю):
«...Мен/ припала велика честь працювати над перекладами драматичних reopie
великого мого земляка на укра'Ысъку мову. Я переклав «Р евгзора», «О друж ення»,
«К артяр1», «KoMenTapi до вистави «Peeiзор » z «Театралъний р о з’ Хзд»... Я дуже
хвилювався,
перекладаючи
твори
М. В. Гоголя. Зберегти красу, 4apienicTb,
аром ат гогол1всъкого слова — трудна це
задача. Трудна и вiдnoвiдaлънa... Я сер­
дечно
вдячний
noeToei — ак ад ем ту
М. Т. Рилъсъкому за велику його допомогу м е т в цш po6oTi... У к р атс ъ к ш радянсъкш л лератур{ noTpi6m docKoncuii переклади Teopie М. В. Гоголя, / коли м е т
припала ця честъ, то це не значить,
що... до нег не треба ще / ще повернутися,
щоб таки cnpaedi мати переклад, достойний незр(внянного оригЫалу... Отак з дитинства / до похилих л/т з великим земля­
ком мохм, з М. В. Гоголем у сер щ » (О с ­
тап Вишня. На все ж иття. — «А(тературна газета», 1952, 28 февраля, № 9 (4 6 6 ).

Священное чувство долга и ответствен­
ности перед «земляком» Гоголем за пред­
ставление его на родном языке было всег­
да присуще Вишне. Еще накануне 100-ле­
тия со дня смерти Гоголя, в ноябре
1951 года, на странице договора с изда­
тельством «М истецтво» Павло Михайло­
вич с присущей ему прилежностью впи­
сал: «...вваж аю за ceiu громадсъкий
обов’язок дати украшсъкому народов /
« Peei3opa» в переклад / на укр. мову».
В том же году, точнее — месяце (5 но­
ября), как нам позже стало известно из
посмертной публикации (в февральском
номере «Д ншра» 1957 года), Павло Ми­
хайлович исповедовался перед самим со­
бой — в дневнике: «Т р еба перекласти
«P eei30p a» Гоголя украшсъкою мовою...
Поможи м е т , господи, зробити цю робо­
ту! Так зробити, щоб народ наш в1дчув,
полюбив цю безсмертну ком едю , яка така
близъка, така pidHa, така для мене пахуча,
як троянда в моему творчому садку, як
калина на моему ozopodi, як оч/ в мого
онука, Павлушки, голуб1 та чист/...» (за ­

пись 5 ноября 1951 г.). И месяцем спус­
тя: «А я з М. В. Гоголем мучусъ! Виз-

«...3eidKu бралося, з яких криницъ,
з яких джерел водограем било napiene
гогол1всъке слово?..
...Слово великого Гоголя не п'лъки не

наю: padicna мука, приемна мука, та прот е ,— м ук а!» (запись 3 декабря 1951 г.).

Это чувство долга перед Гоголем и наро­
141

дом обострялось в нем все глубже: «Я к би
можна було нашою, украХнською мовою
подати Миколу Василъовича! Т т ь к и б попрацю вати!.. Cnacu6i Рилъсъкому...» (за­
пись 23 февраля 1952 г.).
При встрече Павло Михайлович прочи­
тал мне по рукописи листики нового про­
изведения. совсем свежего, только что
написанного к тому же 1 0 0 -летию (опуб­
ликовано оно уже после смерти автора —
в семитомнике сочинений Остапа Вишни
издания 1965 г.). А там, между прочим,
было и то, что сейчас перечитывая, особо
подчеркиваем: «Гоголь — наш земляк, украХнець... Ж иття в duruHcrei в мальовничому украХнському сел1, вивчення юна­
ком — учнем народного ж иття, спостеpexaiueicTb, природний талант — це все
спричинилося до того, що Гоголь дав
незр1внянт
своею
чар1вною
красою
и правди вктю картини украХнськоХ природи, людських xapaKrepie, npaedueoi icTopii народу... Х то не знае незр1внянних,
чар1вних гогол(всъких onucie Д ш пра, ук­
раХнськоХ
H04i,
украХнського
степу
i т. д. и т. т . ? »

Не припомню, сдавал ли Вишня заме­
чательный этот очерк (с подзаголовком
«До стол 1ття з дня см ертЫ ) в печать, но
в юбилейном гоголевском году света он
так и не увидел... Зато, и это отчетливо
вспоминается, очень радовали Павла Ми­
хайловича публикации его страничек
о Гоголе «Ж иве слово» в «УкраТш» (1952,
№ 3) и для детей, вровень с их возра­
стом — «Микола
Васильови^ч Гоголь»
в «Барвш ку» (1952, № 3).
...Однако же вернемся к нашей беседе,
к тому ее предмету, ради которого и при­
гласил меня на этот раз Павло Михайло­
вич. После моего не в меру «похвального
слова» о только что опубликованной
в «Л 1тературнш газетЬ> его статье «Н а
все життя» (позже я понял, что Вишня
хвалебных лепетаний в его адрес терпеть
не мог) Павло Михайлович перешел к то­
му, что, по-видимому, собирался ‘ выска­
зать прямо, нелицеприятно, без «пересо­
ла», не в пример его собеседнику. Зашел
откровенный разговор об опубликованной
в присланном мною «гоголевском» номере
журнала моей статье «М. В. Гоголь —
нацюнальна горд 1сть радянського народу»
(«Радянська школа», 1952, № 2).
Как всегда и во всем, он, сосредоточен­
но и последовательно «разобрав» мой
«надм 1рно емоцшний», что запомнилось,
трактат и отметив места ему по душе
(«...стаття вийшла з любов’ю до нашого
Гоголя»), напрямик, сразу же высказал,

что думал. Дословно с памяти цитировать
рискованно, а смысл был таков. Любовь
к Гоголю — это естественно. Да вот толь­
ко статье недостает любви самого Гоголя
к своей Украине, к колыбели его, к наро­
ду своему и, что вполне естественно, к его
родному языку. Ведь Гоголь, и это светит
на поверхности, очень «шанував» украин­
ский язык, как и поведанные именно этим
языком народные поверья, причитания
и обычаи. И когда Остап Вишнянедвус­
мысленно упрекнул меня в том, что общие
слова — «национальная гордость совет­
ского народа» — еще не обозначают чегото конкретного,— мне, привыкшему к об­
щепринятой фразеологии, трудно было
найти это конкретное. А он нашел.
— Так, Гоголь — zopdicTb усього р а­
дянського народу. Але ж народ цей багатонацюнальний. Тож найперше — украХнсъкого народу. А у Вас ось з самого почат­
ку: «...належитъ до числа найвизначшших
д{яч1в передовой росшсъкоХ культури, як/
становлять законну нацюнальну гордкть
ycix napodie великого Радянського Союзу
i мають ceiToee значения». Безперечно,
але ж сказано так — i Hide бшъше не
поправлено — Hi6u Гоголь и не причетний до УкраХни Hi життям, Hi письмом —
йому вона, як i Гpyзiя чи К азахстан... Аж
не так! Не забуваймо, як Ш евченко дошкуляв: «..л чиХ ми d iru ...» Тим паче, що
у craTTi таки показано, як Тарас Григоро­
вич шанував «нашого безсмертного Гого­
ля», «б р ата, друга», як його твори «всегда
читал с наслаждением», а « Peei30pa » вваж ав «сатирой умной, благородной...».

Трудно передать слово в слово любую
беседу на дистанции десятилетий, но то,
что задевало самолюбие, вызывало чувст­
во стыда — забыть нельзя... Коли совесть
не заглохла — память не сотрется. Осо­
бенно в наше время, когда так остро
и круто поворачиваемся лицом к пережи­
тому, к осмыслению изведанного и про­
зрению... А он, Остап Вишня — как это
теперь не вспомнить, перечитывая самого
себя! — прямо и поделом, без укоризны
донимал:
— ...И ще Ви пишете: «М ова р i д н ог о народу — велика росш съка мова слу­
жила Гоголю невичерпним джерелом художньоХ творчостЬ>. Але тут же caMi co6i
суперечите, кажучи: «...його твори... водночас yвiбpaлu в себе eci скарби моей
народу i збагатили XX». I це ж тдтвер дж уете висловом В. В. С тасова про силу
«небувалоХ», нечуваноХ своею п р и р о д н i с т ю м оей» Гоголя, його св1дченням,
що « з Гоголя встановилася в PociX зовсг'м
142

ни Шевченко» — в ж. «Украинская
жизнь», 1912, № 2).
Сопоставляя эти полярно противопо­
ложные мыслям Остапа Вишни высказы­
вания, мы ясно видим, как всей своей
сущностью его толкование Гоголя дает
отповедь «инакомыслящим».
Заботясь о переводе на украинский
язык произведений Гоголя, достойных
оригинала, Остап Вишня бурно восставал
против искажения украинского языка
б у к в а л ь н ы м , формально-дословным
переводом Гоголя. По поводу чиновничь­
их повадок таких «рецензентов» он стро­
го отмечал про себя в дневнике: «1з його
зауваженъ видно, що ein, N, знае украlHCbKi с л о в а , та не знае м о в и. Це
якийсь шаипль у мовЬ> (запись 12 февра­
ля 1952 г.).
Против таких чиновников от языка
Вишня восставал и раньше. «Н е подумай­
те, що я не визнаю N за мовознавця.
Визнаю! Але — щоб мене тут r p iM
убив! — не знае N духу украХнсъкоХ моей,

нова м ова; ein нам безмежно подобався
своею п р о с т о т о ю , силою, влучшстю,
дивовижною жвав1стю i б ли зъ тстю до
п р u p о д и. Bci гогол1всъм звороти, вислови швидко ввшшли до загалъного вжитку. Вся молодь почала говорити гоголгвсъкою м о в о ю ...» (Это воспоминание вос­

станавливается по сверке с текстом об­
суждаемой во время беседы статьи, а так­
же с публикацией В. В. Стасова в «Р ус­
ской старине». 1881, № 2 ).
Задетый «за живое», Павло Михайло­
вич убежденно продолжал:
— А зв1дки ж та «б л и зо с т ь до приро­
ды» — та ж з його pidnoX земл1, з украХнськоХ моей, яка так i сел и ться в його
«Вечорах на xyTopi...» та «МиргородЬ>...
Бо ж сам ein — украХнецъ, i все те, що
про його зем лям в, украХнсъке, хоча и пи­
сано для «всея Руси». Адже й caMi Ви
нижче справедлыво вызнаете, що у творах
Гоголя, в його «CMixoei Kpi3b слъозы»
вылылысъ «сум i zipKOTa» Tiei УкраХны,
«як а вЫамы стогнала nid експлуататорсъким ярмом» — саме це нам слid би с м ти eiuie розгортати, а то дуже еже загортаемо його в сучасне пакування...
Таковы были «мои университеты» на
дому «факультета Вишни»... Вспоминая,
все больше прозреваю.
При том, для него Гоголь, пока держал­
ся родной земли (не в буквальном смыс­
ле, а в своих творениях),— не страдал
тоской одиночества, ведь он был талант,
а по Остапу Вишне «талант — це на­
род!!» (из дневника). Совсем по-иному,
как нам нынче ясно становится, понимал
Гоголя его почти ровесник — русский пи­
сатель Борис Константинович Зайцев
(1881 — 1972), современник Чехова, Ко­
роленко, Бунина, Андреева, кончивший
жизнь в Париже. В своих воспоминаниях,
изданных совсем недавно — в 1989 году,
но датированных еще 1931 годом, он
представлял читателям Гоголя «без блес­
ка», а именно: «подлинно хмурою лично­
стью литературы», и при том уверял,
будто, «как и при жизни, мало его люби­
ли. Одиноким Гоголь прожил. Одиноким
перешел в вечность» (Б. К. Зайцев. Го­
лубая звезда. Повести и рассказы. Из
воспоминаний. М., 1989). Что-то похоже
на то, как в 1912 году перекрашивал
Тараса Шевченко пресловутый «интер­
претатор» Симон Петлюра, вдалбливав­
ший русским читателям, будто «в период
развития поэтического дарования Ш ев­
ченко, в годы роста его поэтических
сил... он был о д и н о к » («К драме жиз­

XX аромату, XX душевно т ж н о го -т ж н о го
трембНотону, XX колисковоХ dymi, чебрецевих XX пахощ1в, XX тр е м тт н я , XX ше­
лест Ыня, XX бришння... Отого, що мати
над колискою... Не з написаноХ вдома
з фолъклорних матер1ал1в лекцГХ... А з материнсъких уст... Отакий академЫ знатиме аром ат pidnoX моей» (запись 26 нояб­

143

ря 1950 г.).
Перечитывая задушевные эти строки,
еще звучней слышу, будто сейчас, его
голос во время наших бесед...
И проясняются, по-новому звучат и не­
которые острые (а нередко и не в меру
натачиваемые) проблемы. Скажем, та­
кая...
«...О т я перекладаю опов1дання K)piH
Яноесъкого. Перекладаю з росшсъкоХ м о­
ей на украХнсъку. Ми знаемо K)piH
Яноесъкого як прекрасного знавця укра­
ХнсъкоХ моей. Ному ein написав своХ опог
в1дання по-росшсъки? Щ о це? Ш длабузныцтво? Ш чого под1бного! Якби я, Остап
Вишня, м й написати мог думки по-англшсъкы, по-французьки, по якому хочете — нееже це принизить мене як у к р аХнського
письменника? »
(запись

18 декабря 1954 г.).
А еще раньше — о том же украин­
ском писателе: «Ю . I. Яновський справжнш письменник! С п равж н ш ! Талановитий! Культурний! Щ о б х о т т о с я eid
Ю. 1. Яноесъкого? Р а д о с т i в творчостИ» (запись 8 апреля 1949 г.).

Вчитываюсь и восстанавливаю в памя­
ти образ настоящего Вишни, того виден­

ного, познанного, прочувствованного, ко­
торый и сегодня, в наше припекающее
время, внятно, «как живой с живыми»,
говорит:
— Щ о есть благородшшого на с е т , як
дружба napodie? Ну, ному, cnpaedi, я був
би синае на казаха, на грузина, на турка?
Ну, чого? А чому я не можу його обняти,
приголубити, пощ лувати? Ну, чому? (за­

пись 5 ноября 1951 г.).
И чем дальше — тем мощней:
— Яка padicTb у мене на dymi, коли
я читаю Руставел1, коли я знаю,
ний «д зе», кожний « uiemi» (а я
я в1рю в ц е!) о б т м е мене при
i приголубить! I я його! (запись

що кожце знаю,
3ycTpi4i

28 нояб­
ря 1951 г.).
А на противоположные явления у Виш­
ни и здесь был свой «жакан»:
— ...I коли в якогосъ сукиного сина ще
залишилося оте мерзенне: я — украХнець,
а ти — кацап! — хай в т буде трижди
проклят, бо (дум ай !) у сто крат приемшше меш ц 1 л у в а т и радянсъкого мужи­
ка, ш ж бити його по головi (запись 2 0 ян­

варя 1951 г.).
Вновь и вновь возвращаясь к таким
страницам «бесед с самим собою», верно
воскрешающим и наши собеседования,
как тут не привести знаменательные на­
блюдения Максима Рыльского, который
так много хорошего поведал мне о своем
ближайшем друге по оружию слова
и «мисливства». И вот теперь читаю буд­
то резюме тех рассказов на досуге... Ре­
зюме о том, что такие «митцЬ>, как Остап
Вишня — «художники з голови до H i r нацюнальш. В кожному словц в кож тй
штонацн, в кожному o 6 p a 3 i Yx живе i бринить р 1дна природа, живе i творить р 1дний народ... Остап Вишня — це замр 1янолукава мова земляка великого Гоголя, це
жарт i3 дуже серйозним обличчям, а школи це i гшв, щедро посипаний чорноморською с 1ллю...» (Максим Рильський.
«...I ласкава усм ш ка»).

6.

И ТО Т, КТО С ВИ Ш Н ЕЙ
ПО Ж ИЗНИ Ш АГАЕТ...

Немало добрых слов об Остапе Вишне
наслышался я и при встречах с теми, кто
был близок к нему, дружил с ним. Как
о человеке дивной души, прелестном
«смехотворце», любил говорить о нем Ф е­
дор Юрьевич Макивчук, шутя окрещен­
ный Вишней «колючим»,— сколько невы­
мышленных «пригод» с «диво-смехотворцем» поведал он нам, к примеру, в Кисло­

водском санатории над «пятачком», где
вместе лечились. По-разному, но всегда
искренне отзывались близкие по возрасту
«три богатыря» украинского юмора: Сте­
пан Иванович Олийник — с соседским
преклонением и побратимской любовью;
Александр Иванович Ковинька — с по­
чтением; Микита Павлович Годованец —
с родственным пониманием. Александр
Иванович Копыленко откровенно призна­
вался, что юмором он «заразился» от
Остапа Вишни и в одном письме совето­
вал мне включить «главкома» веселых
чтений в школьную программу по украин­
ской литературе. А Платон Никитович
Воронько, гордясь соседством по дому на
ул. Червоноармийской, 6 , как-то промолвился мне:
— Эх, «ровеснику», куда же вы там
смотрите, что до сих пор Остапа Вишни
в школе не изучают? В наше же время мы
с тобой в дальнем селе лучше его знали
в начальной школе, чем ныне десятиклас­
сник в стольном граде Киеве, а что в ко­
лыбельной его Груне — и говорить нече­
го... И программы составляете, что
школьнику и усмехнуться не на чем.
А с Вишней сколько бы солнца в класс
вошло...
К слову сказать, мысль о включении
«ycMiiuoK» Остапа Вишни в школьную
программу по украинской литературе
весьма убежденно поддерживал (и разви­
вал!) академик Александр Иванович Бе­
лецкий, когда мы с ним советовались, но
министерская администрация всячески
тормозила — как бы чего не вышло...
Правда, после таких «намеков» мы воз­
вратили школе Остапа Вишню, но все же
и поныне непростительно обкроенным, да
и ненастоящим: разве великого правдо­
любца детям узнавать по-наивному «Якби
моя бабуся встали...»?! Узнавать того, кто
честно перед собой (в дневнике) испове­
довался: «Я школи не зрадж ував правди»
(запись 19 декабря 1954 г.), но во все­
общем мажоре иногда, подобно давнему
Н. А. Некрасову, рука исторгала и «не­
верный звук», как , например , восторг от
«радостей» советских женщин « за нашого
чудесного часу» (весной 1946 г.!), кото­
рым дивилась бы его бабуся, поднявшись
из могилы... Бывало, но ведь сам он при­
знавал: «П омилявся! Так! Але приходив

144

до народу свого гз yciM a своими помилками... Школи я не зрадив iHTepecie свого
народу! 'НЫоли!» (запись 10 марта

1951 г.). Так следует ли молодому поко­
лению, жаждущему слышать настоящего
Остапа Вишню, представлять его в школе

случайной, вынужденно-пафосной юморе­
ской, вроде этой «бабуси»?.. Это так рас­
суждаю теперь, а надо бы еще тогда,
выполняя добрые советы Копыленко
и Воронька! Однако доброе дело чинить
никогда не поздно...
Увлекался Вишней в наших беседах и,
как величал его Павло Михайлович, «несм 1ливо-см 1ливий» Леонид Смилянский.
Мне особенно запомнилось его смелое
возражение официальному лозунгу того
времени — «Нам Гоголи и Щедрины
нужны»:
— А у нас есть свой и Гоголь и Щ ед­
рин — наш Остап Вишня!
И еще никак не забыть, как лечивший
мое ухо чуткий и мудрый чародей челове­
ческого слуха Алексей Сидорович Коломийченко несказанно рад был, когда
я в «свеженьком» седьмом томе сочине­
ний Остапа Вишни показал еще, оказа­
лось, неизвестные ему записи в дневнике
о нем же — «професор 1-от1атрЬ> с его
братом Михайлом Сидоровичем — «професором, зам1чательним xipyproM, дер­
жавного розуму людиною». Читая раз,
другой, третий, Алексей Сидорович, ви­
жу, все возвращается к строчкам: «Як/
люди повиростали! Я т люди... Дивишся
на них — / душа твоя танцюе: — яких
хороших людей дала Ж овтнева револю­
ция!» (запись 14 февраля 1952 г.). Рас­

троганный старик не мог оторваться от
книги. Пришлось подарить — радость не­
описуема...
В ряду тех, «кто с Вишней по жизни
шагали», вспоминаются встречи и за пре­
делами Киева, например, с Александром
Андреевичем Прокофьевым, которого так
по-родственному любил Павло Михайло­
вич « за талант, за чесшстъ... С аш у», ис­
кренне почитал «цъого ладозъкого б1дняка,
комбеда, мужика, безконечно залюбленого в Р о сю ...», как мы теперь достоверно

знаем по дневникам (записи 27 декабря
1948 г., 24 августа 1952 г. и другие). Так
вот, хотя и не все помнится, но при
наших встречах в Ленинграде и в Москве
Александр Андреевич привычно спраши­
вал о здоровье Павла Михайловича, его
самочувствии, весело добавляя: «Читаю
его в оригинале, воспринимаю в натуре,
будто опять сидим за братским столом,
прихорошенном милозвучной украинской
мовою»...
Вспоминается и грустное...
Суждено было мне однажды во Львове,
по ул. Жовтневой, на квартире соратника
Ярослава Галана, жизнерадостного Юрия
Степановича Мельничука — моего друга,
10.

«Р ад уга» № 2

встретиться с возвратившимся из «не
столь близких краев» другом-«одно­
полчанином» (по ссылке) Павла Михай­
ловича, делившим с ним тяжкую долю
честных украинских писателей,— Влади­
миром Зеноновичем Гжицким. В «кругу
семейном» он скромно (страх не любил
бахвальства!) рассказал нам о том, как
там взаимно выручали друг друга, на­
сколько это удавалось, и как осенью
1938 года прощались, когда Павла Ми­
хайловича «зеки» вывозили из Кирты бог
весть куда, что по опыту считалось — «на
т о т свет». В тот смертный час, собира­
ясь в последний путь, Павел Михайлович
просил своего младшего товарища, наде­
ясь, что он, может быть, каким-то чудом
уцелеет, поклониться терзаемой Отчизне
«до само/ земло>, передать ей сыновнюю
любовь, друзьям — верность, товарищам,
добрым людям — счастья, так как он сам,
видимо, ничего этого уже не дождется...
Владимира Зеноновича, как и нашего
львовского друга Юрия Степановича, дав­
но уже нет в живых, но это воспоминание
осталось живо — оно всегда со мной...
И хотя сказание Гжицкого о его с Оста­
пом Вишней «хождениях по мукам», на­
писанная им «правдивая биография Ос­
тапа Вишни» тех времен давно поведаны
в романе «Ш ч i день» и теперь опублико­
ваны в воспоминаниях «П ереж итое»,—
вспомнить и это — долг совести.
...Встречались мы с Остапом Вишней,
с его обликом и словом не раз и после
того скорбного часа, когда Киев — да
и вся Украина — хоронили его под им же
часто напеваемую «Козака несуть i коня
ведуть»... Встречаемся и теперь — все ча­
ще и чаще...
В памяти всплывает одна из первых
таких встреч. Мне выпало осуществлять
научное руководство диссертацией «С ред­
ства юмора в произведениях Остапа Виш­
ни (Лингво-стилистический анализ)».
Взялся за это нелегкое, но благородное
дело херсонский энтузиаст — преподава­
тель украинского языка в пединституте
им. Н. К. Крупской Борис Григорь­
евич Пришва. Сам склонен больше к са­
тирическим перехлестам, чем к гуманно­
целебному юмору, он, однако, честно по­
трудившись, представил творчество Виш­
ни как естественную сокровищницу бо­
гатств украинского языка в различных ее
гранях — стилях народной речи, ее муд­
рости и прицельности, лексических слоях
и прослойках, динамичности и гибкости.
Он сумел показать (и доказать!), как
Остап Вишня, мастерски выплавляя сталь
145

из ' pyAbV/yKpaHHG^pro,,народнрг.р, JQMppa,
создавал сильнодействующие ти,м чрезвы­
чайно эффективные средства и ситуации
комического, находил самые разительные
возможности родного слова для выраже­
ния смеха — то бодрящего, то секущего.
Приятно, что успешно защищенная дис­
сертация составила не только ученую сте­
пень ее автору и радость научному руко­
водителю, но и принесла учителям,
школьникам немалую пользу изданной
книгой (1977 г.).
Вспоминается и оживление на защите
докторской диссертации одесским литературоведом-писателем Иваном Михай­
ловичем Дузем по проблемам роли и мес­
та творческого наследия Остапа Вишни
в развитии современной украинской са­
тиры, в результате которой ее автору
была в столичном университете имени
Т. Г. Шевченко единогласно присуждена
степень доктора филологических наук.
Да, многое воскрешает память — всего
не перечесть. Приходилось и защищать
Вишневые дары народу от зарубежных
фальсификаторов, бьющих им «в ноздрю»
его усмешек и дневников,— но об этом
уже писал в изданной почти три десяти­
летия тому назад книге, адресованной
и зарубежным украинцам.
И еще одна «деталь». Не следует ми­
риться даже с «невинными» попытками
некоторых наших критиков под видом
«критического подхода» хотя бы в чем-то
принизить Остапа Вишню. Разумеется,
речь идет не о былых вульгаризаторских
выпадах, подобных печатной кляузе
А. Полторацкого («Радянська лггература», 1934, № 4 ) ,— они, дай бог, канули
в Лету позорного прошлого... Тревожит
тон таких «суждений», какие встречались
и недавно в некоторых «тезисах»: будто
в своих «Вишневих усм 1шках закордонних» наш «Остап Вишня не поднялся на
уровень той национальной гордости, ко­
торая звучит и сегодня в очерках
М. Горького и В. Маяковского», и что
«ряд очерков этого цикла весьма повер­
хностен». Дико, по крайней мере, наивно,
звучит упрек Остапу Вишне в таких его
«грехах», что он писал про «чистенью
шмецью села... К ам ’яниць.. Електронжу.
Брук... Авто... чист!, як дзеркало, асфальтоваш вулиц1 Берлша, метро, сади та
парки...» Будто всего "этого не было...
Будто и не могло быть в мире, устроен­
ном «не по-нашему»...
Но на такие и подобные заблуждения
сам Остап Вишня достойно отвечает:

ла поводырем у моему жыт rz. Я школы не
зрадив правды...» (запись 19 декабря

1954 г.).
...Остапу Вишне исполнилось сто лет,
хотя не прожил и семидесяти... Зато вы­
шел на всю планету — им, своим достой­
ным сыном, гордится украинский совет­
ский народ, его любят народы всей нашей
великой Родины, знают украинцы —
друзья и враги — по всем зарубежным
землям, почитает все честное в человече­
стве во всех тех уголках мира, куда только
достигает Вишнево свечение.
Да, мы можем говорить и о мировом
значении Остапа Вишни, как и родной
украинской литературы. У меня сохрани­
лась канадская газета «Укра’ш ське сло­
во», которая опубликовала почти 40 лет
тому назад, 21 июня 1950 года, специаль­
но написанное им для украинцев за океа­
ном эссе «Правда оч1 коле» (известно,
что на второй же день его перепечатала
соседняя газета «Укра'шське ж иття»).
Там читаем:
«Велыке Васылеве Стефаныкове серце
пекучым болем б о л то не тшъкы за галыцького сараку-б1даря, для його благородного
серця не була байдужа доля скрывдженого, вызыскуваного надднтрян ця i тамбовця, воронежця i полъсъкого затурканого
пансъкого батрака... велыкый письменныкгумаш ст не м и буты проповгдныком та
оборонцем
нацюналъног
обмеженост1,
ceoei тыькы pidno'i стр1хы, ceoei тЫъкы
ваганкы, його серце облывалося кров’ю
взaгaлi за мужыцъку, за народну долю».

Точно то же по смыслу, хотя отличное,
«свое» по ситуации, можем сказать о сер­
дце Остапа Вишни, великого гуманистаправдолюба, у которого, как и в историче­
ском нашем предтече, никогда не было
«зерна неправди за собою».
Он имел мужество допросить себя:
— Х то ж я такый? Для народу?
И с,чистой совестью ответить:
— Л акей?
НИ
Не
прысмыкався!
Вож дь? Та боже бороны! Слуга я народ­
ный, що все мое жыття;хот1в, щоб зробыты
napodoei щосъ хороьие!.. Я — слуга народ­
ный! I я з того гордый, я з того щаслывый!

(записи в дневнике 20 октября 1950 г.),
И мы тем счастливы, за то и любим
так его.
...Все ярче оживает в памяти тот свет­
лый вечер, когда в честь 60-летия Вишни
Максим Рыльский дарил свежее свое по­
священие ему — «H i пуху, Hi пера»:
Бе з гучних п р ож и в в ш д е к л а м а ц ш , —
А в dyuii поез(я ц вЫ а!

«П р а в д а... Т тъ к и вона, п р а в д а , бу­
146

Друг людини, друг природы й npau,i,
r p i 3 H u u в орог n en uc ri i зла.

И я счастлив, что слышал правдивые
эти слова из уст самого их автора и хоро­
шо знал, много раз встречал и на всю
жизнь сохранил в памяти сердца того
великого Поэта (да, именно Поэта —
в юморе, сатире, в жизни!), того настоя­

щего Человека, о ком пели они, душевные
эти строки.
...Таким и помню, таким и вижу заме­
чательного гуманиста нашего времени
Павла Михайловича Губенко — всегда
живого, смеющегося и страдающего Ос­
тапа Вишню. Таким ощущаю неповтори­
мое, истинно человечное Вишнево свече­
ние.
Июль-август 1989 г.

Николай КРОПИН

В Т О Т САМЫЙ ЧАС
СОСНА

Я видел чудо: высоко в горах,
В глухой стене отвесного обрыва,
Над облаками, на семи ветрах
Растет сосна — манит зеленой гривой. —
Снесла морозы, устояла в зной,
Не поддалась снегам, лавинам белым —
Она однажды с каменной стеной
Навеки стала неразрывным целым.
Невелика, болезненна на вид —
Ей, по всему, приходится не сладко.
Но корни словно вплавились в гранит,
Переплелись, вцепились мертвой хваткой.
Смолистый ствол извилист и коряв.
А ветви — те же жилистые руки —
Лелеют крону, игл колючий нрав...
УКРАДЕННЫЕ ЯБЛОКИ

В колхозный сад залез мальчишка-вор...
Он был застигнут сторожем врасплох.
Серьезный получился разговор.
На всю деревню был переполох.
Большие дяди учинили суд,
И получил сполна ребячий вождь...
А в том саду, где яблоки растут,
В тот самый час пошел кислотный дождь...
© КРОПИН Н. Н., 1990.

10*

147

ЦЕНА И ВОКРУГ

НЕЕ

Читательский резонанс
на заседание дискуссионного клуба «Радуги»

Около 600 страниц машинописи — таков объем чита­
тельских откликов на дискуссию «Вокруг цены», опубли­
кованную в № 2 и № 3 « Радуги» за 1989 г. Иначе гово­
ря, объем пришедшей к нам почты — на полторы ж ур­
нальных книжки. Ясно, что всю ее опубликовать нет
никакой возмож ности. П оэтому знакомим нашу аудито­
рию только с фрагментами некоторых писем-откликов.
Однако и они дают представление о сложности и акту­
альности затронуты х дискуссией проблем, о широкой
заинтересованности в их решении самых различных со­
циальных слоев нашего общ ества.

С большим интересом прочитал материалы
дискуссии «Вокруг цены» и решил воспользо­
ваться любезным приглашением редакции при­
соединиться к обсуждению затронутых про­
блем.
Прежде всего с чувством большого удовлет­
ворения хочу отметить истинный, а не показ­
ной, демократизм организаторов клуба, под­
твердивших на деле (материалами обсужде­
ния) свое стремление «привлечь к участию
в дискуссиях представителей самых различ­
ных, в том числе прямо противоположных,
альтернативных точек зрения». А ведь этого
часто не хватает многим н^шим гораздо более
известным центральным журналам, фактиче­
ски отдавшим свои страницы на откуп узкой
группе влиятельных представителей «офици­
альной» экономической науки, претендующей
на монопольное знание «истины в последней
инстанции». Реальностью же является, как
справедливо отмечается в вашем журнале, «ог­
ромный спектр взглядов и позиций» по акту­
альным проблемам экономики, что, в частно­
сти, подтвердил и обмен мнениями «Вокруг
цены». Считаю, что замалчивать данную
объективно существующую ситуацию, как это,
к сожалению, делают до сих пор многие сред­
ства массовой информации, не в интересах
экономической науки, не в интересах всего
нашего общества.
Практика перестройки, прошедших четырех
лет убедительно показывает, что вариант эко­
номической реформы, имеющий конечной
целью перевод нашего хозяйства на рыночные
рельсы, нежизнеспособен. Он не только не
решил (и не способен решить) накопившиеся
за четверть века проблемы, но усугубил многие
из них и породил немало новых сложностей.
Предприятия, как и раньше, не заинтересова­
ны в реализации всех своих резервов, макси­
мизации усилий по полному и всестороннему
удовлетворению конкретных общественных по­

требностей; по-прежнему тормозится научнотехнический прогресс; экономика не преодоле­
ла своего «затратного» характера; усилились
явления несбалансированности, диспропорцио­
нальности в развитии народного хозяйства,
анархии и стихийности, ведомственности
и местничества. Отчетливо проявилось стрем­
ление коллективов предприятий прежде всего
к удовлетворению своих узкогрупповых, эго­
истических интересов, что в общем-то неуди­
вительно, если вспомнить следующую мысль
К. Маркса: «Обмен, опосредованный меновой
стоимостью и деньгами, предполагает, правда,
всестороннюю зависимость производителей
друг от друга, но вместе с тем он предполагает
и полную изоляцию их частных интересов...»
(К. Маркс, Ф . Энгельс. Соч., т. 46, ч. 1,
с. 101).
Это сопровождается сплошь и рядом нанесе­
нием ущерба общенародным интересам, в час­
тности — через широко распространившуюся
практику «вымывания» дешевого ассортимента
товаров. Сюда следует добавить рост цен и ин­
фляцию, выходящую за рамки социальной
справедливости дифференциацию общества
(фактически идет процесс его поляризации по
имущественному признаку), разрастание нега­
тивных явлений в надстройке: коррупции, взя­
точничества, воровства, различных форм мо­
ральной деградации и т. д. (Вот уж воистину
по Марксу: «Способность всех продуктов, дея­
тельностей, отношений к обмену на нечто
третье, вещное, на нечто такое, что в свою
очередь может быть обменено на все без разбо­
ра, — т. е. развитие меновых стоимостей
(и денежных отношений),— тождественна
всеобщей продажности, коррупции. Всеобщая
проституция выступает как необходимая фаза
развития общественного характера, личных за­
датков, потенций, способностей, деятельнос­
тей» (К. Маркс, Ф . Энгельс. Соч. т. 46, ч. 1,
с. 106).

О многом из этого с тревогой говорили
участники дискуссиии. И тем не менее некото­
рые из них по-прежнему пытались найти сред­
ства лечения перечисленных недугов... в причи­
нах, их порождающих: углублении товарноденежных отношений, активизации рыночных
механизмов, глобализации практики т. н. «пол­
ного хозрасчета» (т. е. фактически, как спра­
ведливо замечает один из участников дискус­
сии, А. Г. Провозин, коммерческого расчета),
совершенно необоснованно провозглашая его
«всеобъемлющим экономическим подходом».
Эта нелепая апологетика достигает, можно
сказать, апогея, когда В. М. Кальник сетует на
то, что «даже (выделено мной. — В. С.) после
перехода на работу в условиях действия Зако­
на о государственном предприятии многие ми­
нистерства и ведомства, сами предприятия
и объединения видят возможности перестрой­
ки в экономике лишь в том, чтобы пользовать­
ся малейшей возможностью... для взвинчива­
ния цен на продукцию, которую выпускают».
Подумать только: «даже», — когда именно этот
переход, именно эти условия хозяйствования
и создают все необходимые возможности для
непрерывного роста цен, являются катализато­
ром данного процесса и делают его Н ЕИ З­
БЕЖ НЫ М . Так что не стоило участникам
дискуссии тратить свою умственную энергию
на споры о том, проводить или не проводить
реформу цен, повышать или нет розничные
цены, каким образом осуществлять компенса­
цию потерь населению и т. д. и т. п. Подобный
единовременный акт в заданных нынешней
экономической реформой условиях хозяйство­
вания ровным счетом ничего не решит, по­
скольку (и тут я ничем, к сожалению, не могу
утешить еще одного участника дискуссии —
В. А. Колбушкова) рост цен будет все равно
продолжаться, невзирая ни на какие «службы
контроля цен».
Иллюзорны и надежды И. С. Элькинда на
конкуренцию. Чтобы в этом убедиться, доста­
точно обратить свой взор на экономическую
действительность развитых капиталистиче­
ских стран (не говоря уже о тех капиталисти­
ческих государствах, которые не входят в дан­
ный весьма ограниченный и привилегирован­
ный круг «избранных»), где цены по-разному
(в зависимости от конкретной экономической
ситуации и прочих факторов), но растут (так,
согласно прогнозам экспертов ОЭСР, в доста­
точно благоприятном с точки зрения экономи­
ческой конъюнктуры 1989 году рост цен в раз­
витых капиталистических странах составит от
2,25% в Ф РГ до 5,25% в Великобритании. —
См.: «Правда», 13.02.89).
С учетом сказанного, думаю, вполне право­
мерен вывод А. Г. Провозина, что «для совре­
менного характера производительных сил у нас
рынок — не путь...». Нужна иная система эко­
номических координат — НЕ РЫНОЧНАЯ.
Правда, тут некоторые обществоведы сразу
спешат задать «коварный» и неотразимый (по
их мнению, поскольку свой собственный отри­
цательный ответ у них припасен заранее) во­
прос: «возможно ли построить неказарменный,
демократический социализм на нетоварном,
безрыночном фундаменте?» (См.: А. Ципко.
Истоки сталинизма. «Наука и жизнь», № 11,
1988, с. 49). На мой взгляд,— не только воз­
можно, но и единственно реально и перспек­
тивно, если иметь в виду строительство дей­
ствительно социализма (а не чего-либо иного
под вывеской безгранично дорогого трудовому

народу слова) и если вести подлидня.т^дв^е ский исследовательский поиск, с^бодн$>1Й)от
конъюнктурных и иных, нё имеющих никакого
отношения к научной истине, соображений.
Надо сказать, что по вопросам конкретной
организации движения общественного произ­
водства (в соответствии с объективно сущест­
вующими закономерностями) в его нетовар­
ной форме (ЕД И Н СТВЕН Н О гарантирующей
ПОДЛИННУЮ демократизацию ВСЕХ СТО ­
РОН общественной жизни) существует весьма
широкий спектр взглядов и предложений со
стороны нешаблонно, творчески мыслящих
экономистов, свободных от привычных товар­
но-рыночных догм и стереотипов. И прекрас­
но! В этом как раз и проявляется истинный
социалистический плюрализм мнений, стремя­
щийся полностью реализовать огромные и
до сих пор до конца неиспользованные преи­
мущества общенародной собственности на
средства производства,— тот плюрализм, ко­
торый не замечают (а точнее — игнорируют)
представители рыночного направления в на­
шей экономической науке, использующие свое
нынешнее монопольное положение в ней (а за­
одно и в средствах массовой информации) для
всяческого насаждения фактически внесоциалистического плюрализма, призванного в ко­
нечном итоге «обосновать» необходимость
дробления общенародной собственности сна­
чала на групповую, а затем и на частную. Но
это путь, ведущий в тупик, поскольку он идет
вразрез с объективными законами обществен­
ного развития. Выход же лежит в направлении
всяческого поощрения свободного сопоставле­
ния мнений, соревнования идей, конкурса
предложений, развертывания широкой науч­
ной, партийной и общенародной дискуссий
именно на базе действительно социалистиче­
ского плюрализма, о котором говорилось выше,
в результате чего, несомненно, и будет скон­
струирована единственно верная модель эконо­
мической перестройки, отвечающая интересам
трудящихся масс.
По моему мнению, эта модель должна, поми­
мо всего прочего, неизбежно предусматривать
следующее:
— отказ (в соответствии с основным эконо­
мическим законом социализма) от ориентации
предприятий на прибыль (т. е. затраты) и со­
здание таких объективных экономических ус­
ловий хозяйствования предприятий, которые
обеспечивали бы прямую и непосредственную
нацеленность их трудовых коллективов на ко­
нечный результат, т. е. на удовлетворение кон­
кретных общественных потребностей без каких
бы то ни было промежуточных, опосредующих
звеньев (вроде той же прибыли), способных
в силу своей природы существенно искажать
эту связь;
— введение указанной новой ПРЯМОЙ
связи (в отличие от старой, капиталистиче­
ской — ориентации на прибыль) неизбежно
потребует и новой ОБРАТНОЙ связи, ставя­
щей размер вознаграждения, получаемого
предприятием от общества, в жесткую зависи­
мость от его конкретного вклада в удовлетворе­
ние общественных потребностей и от эффек­
тивности этого вклада, т. е. в зависимость от
размера понесенных для достижения этого
вклада затрат труда. Такая новая обратная
связь может быть реализована не через сти­
хийную рыночную конкуренцию, а лишь через
сознательно и тщательно организуемое трудо­
вое соревнование (нацеленное на упомянутый

149

выше реальный конечный результат),, «сравне­
ние деловых* нтогов хозяйства, отдельных ком­
мун» (В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 36,
с. 192). Такое сравнение должно стать дей­
ствительно «стержнем» всего механизма рас­
пределения общественного вознаграждения по
результатам производственной деятельности,
гарантирующего то материальное, на собствен­
ном кармане, «ощущение состязательности»,
которого так страстно жаждет И. С. Элькинд,
но которого до сих пор никогда еще не было.
Достаточно лишь упомянуть, что премии, кото­
рые выплачивались у нас в стране по итогам
существующего, а точнее, прозябающего,
т. н. «соревнования», в общей сумме фондов
экономического стимулирования составляли,
например, в середине 80-х годов пример­
но... один процент!!!;
— реализация идей, изложенных выше, не­
избежно потребует перехода к новому принци­
пу формирования фондов оплаты труда, кото­
рые должны будут образовываться не путем
отчислений от прибыли в любом виде, в т. ч. от
хозрасчетного дохода, а путем деления той
части совокупного общественного продукта,
которая распределяется в обществе по труду
и которая, говоря словами К. Маркса, «по­
требляется в качестве жизненных средств чле­
нами союза» (К. Маркс, Ф . Энгельс. Соч.,
т. 23, с. 8 9 ),— в соответствующих пропорциях,
определяемых успехами в соревновании за на­
ибольшее удовлетворение конкретных общес­
твенных потребностей с наименьшими затр а­
тами труда всех его участников: регионов (от­
раслей), предприятий, работников. Такая по­
становка дела, создавая все необходимые усло­
вия для всемерного расширения и углубления
самостоятельности и инициативы предприя­
тий (ибо создаются экономические гарантии
направленности деятельности производствен­
ных коллективов и отдельных тружеников
в строгое русло удовлетворения общенародных
интересов, поскольку только это будет выгодно
им самим), обеспечивая адекватную социализ­
му форму реализации принципа материальной
заинтересованности, приводя в действие при­
нципиально новые, вытекающие из природы
самого коммунистического способа производ­
ства экономические методы управления народ­
ным хозяйством, материализуя самый эффек­

тивный из всех, существовавших до сих пор
и существующих, противозатратный механизм.
В рамках таким образом созданной новой
системы экономических координат (системы
нерыночной по своей сути) и должна решаться
проблема ценообразования. Не касаясь здесь
вопроса о том, что должно лежать в основе
социалистической цены и каков должен быть
конкретный механизм ее определения, ограни­
чусь лишь следующими соображениями. Вопервых, цена должна быть начисто лишена
какой-либо стимулирующей функции; во-вто­
рых, цены должны устанавливаться в плановом
порядке; в-третьих, они должны быть накрепко
связаны с тем положением, что сумма денеж­
ных средств, выплачиваемых населению («р а­
бочих денег») строго должна соответствовать
сумме цен на все произведенные для населения
товары и услуги. Реализация на практике дан­
ных положений в ходе осуществления экономи­
ческой перестройки по ее новой, истинно науч­
ной модели полностью ликвидирует возмож­
ность какого-либо роста цен и инфляции (для
которых, кстати говоря, в условиях действи­
тельного социализма нет и не может быть
никаких объективных предпосылок и оправда­
ний).
Разумеется, все эти проблемы непросты.
Большая работа, направленная на их полноцен­
ное решение, проводится временным научным
коллективом, созданным в рамках Ассоциации
научного коммунизма (М осква),— доброволь­
ного неформального объединения специали­
стов в области общественных наук и других
граждан, выступающих за развитие перестрой­
ки в соответствии с коммунистическими ори­
ентирами. Всех желающих принять участие
в этой работе просим направлять свои матери­
алы и предложения по адресу: 107143, Москва,
до востребования, Страдымову В. Н. Кроме
того, Ассоциация считает, что назрела необхо­
димость создания специального Всесоюзного
исследовательского коллектива для официаль­
ного объединения под его крышей тех предста­
вителей экономической науки (независимо от
их постоянного места жительства и работы),
которые ведут или способны вести творческий
поиск решения проблем экономической пере­
стройки в нетрадиционных направлениях.

СТРАДЫМОВ Владимир Николаевич,
преподаватель Всесоюзной академии внешней торговли, ответственный секретарь
Ассоциации научного коммунизма (М осква)

Уважаемая редакция!
Поднятая Вашим журналом дискуссия «В о ­
круг цены» вызвала большой интерес среди
трудящихся нашего предприятия и побудила
принять непосредственное участие в обсужде­
нии этого вопроса.
XXVII съезд КП СС и последующие Плену­
мы ЦК КПСС определили основные направле­
ния развития нашей экономики: наиболее пол­
ное удовлетворение потребности людей в пол­
ноценных продуктах питания, насыщение рын­
ка товарами народного потребления и услуга­
ми в нужном ассортименте и высокого качест­
ва, реализация программ жилищного строи­
тельства, улучшения здравоохранения, народ­
ного образования и культуры.

Добиться успешного выполнения этих задач
можно лишь на основе ощутимого экономиче­
ского прогресса. Выполнение этой задачи по­
ставило перед страной множество проблем,
и одно из основных мест занимает проблема
цен.
Выступая с докладом на XIX партконфе­
ренции, М. С. Горбачев подчеркнул значение
этой проблемы в осуществлении экономиче­
ской реформы. Ведь цены также, как и зара­
ботная плата, лежат в основе того, что опреде­
ляет благосостояние людей.
В настоящее время серьезную озабоченность
вызывает продолжающийся и по сути некон­
тролируемый рост цен на многие продоволь­
ственные и промышленные товары. Естествен­

но

но, это автоматически снижает жизненный
уровень трудящихся.
И вдруг — предложение повысить цены на
предметы первой необходимости (мясо, моло­
ко, хлеб, жилье и т. д.) с одновременной
компенсацией расходов покупателей на вели­
чину повышения цен — ради того, дескать,
чтобы ликвидировать разбалансированность
спроса и предложения, многочисленные наши
дефициты. А за счет каких источников будет
производиться компенсация расходов? Если за
счет новых надбавок к денежным доходам тру­
дящихся, то это несбыточные обещания —
даже на уровне Государственного комитета
цен...
Один из авторов предложения повысить роз­
ничные цены на товары первой жизненной
необходимости и тем самым решить все про­
блемы, участник вашей дискуссии т. Пинзеник,
не учитывает того, что в настоящее время
сложилась устойчивая тенденция повышения
цен при стабильном уменьшении ассортимен­
та, а то и вообще массы, предлагаемых покупа­
телю товаров массового спроса. А значит, по­
вышение цен с полной компенсацией расхо­
дов — экономический абсурд. Любая попытка
устранить дефицит товаров на прилавке путем
повышения цены с последующей компенсацией
расходов только повысит массу компенса­
ций — дефицит же останется на том же уров­
не... То есть повышение цены никоим образом
не заменит недостающее количество товаров.
Больше того, повышение розничных цен еще
больше усилит «вымывание» дешевого ассор­
тимента (кстати, этому немало способствует
и принятый в 1987 году Закон С СС Р о госу­
дарственном предприятии).
В свою очередь, сокращение товарной массы
дешевого ассортимента ухудшает социальное
положение низкооплачиваемых групп населе­
ния и способствует увеличению удельного веса
данной категории трудящихся в общей числен­
ности.
Хотя повышение цен на продукцию предпри­
ятий и создает иллюзию повышения рентабель­
ности производства, жизнь трудящихся от это­
го лучше не становится. Улучшить состояние
экономики и удовлетворить действительные
интересы большинства населения подобным
образом невозможно.
Как известно, цена должна отражать общес­

твенно необходимые затраты. Обусловленный
ускорением научно-технического прогресса
опережающий рост производительности труда
по сравнению с ростом затрат должен оказы­
вать понижающее влияние на уровень цены
созданных ранее изделий. Мы же наблюдаем
другую картину: цена растет на новые изделия,
причем далеко не всегда увеличение цены обес­
печивается
улучшением
потребительских
свойств, а на старые цена остается на прежнем
уровне (так что практически рост производи­
тельности труда не только не снижает уровень
цены, а в определенной степени... способствует
ее повышению). Очевидно, сбой дает сам меха­
низм ценообразования: чем дальше, тем боль­
ше увеличивается разрыв между ценой и об­
щественно необходимыми затратами.
Поэтому предложение повышением цены
удовлетворить потребности большинства насе­
ления страны по меньшей мере несостоятельно.
Одна из главнейших причин, препятствую­
щих наполнению рынка необходимыми товара­
ми, и в особенности дешевыми,— существую­
щая система планирования по стоимостным
и промежуточным показателям.
По нашему мнению, проблему цены и устра­
нения дефицита спроса и предложения следует
решать другим способом:
1. Ориентировать деятельность предприя­
тий, совхозов, колхозов на снижение цены
товаров массового потребления, в особенности
сельскохозяйственной продукции, предоставив
производителям право выбора оборудования
и средств механизации, обеспечивающих сни­
жение себестоимости изготавливаемой продук­
ции.
2. Оценивать работу предприятий по кон­
кретному объему выпуска продукции в нату­
ральном выражении при соблюдении ассорти­
мента.
3. Совершенствовать механизмценообразо­
вания: в цене должно быть учтено и влияние
повышения производительности труда за счет
ускорения научно-технического прогресса, и
соответствие потребительских свойств изде­
лий требованиям трудящихся, пользующихся
данными видами продукции.
4. Цена должна иметь тенденцию не к повы­
шению, а периодическому снижению за счет
влияния достижений научно-технического про­
гресса.

Группа трудящихся производственного объединения «Новокраматорский машино­
строительный завод»:
КАПШ УК, БЕЛОУС, П О ТО Ц КАЯ, ЛУКЬЯНОВА, РЕВЕН КО , ТУРИНА, ВО ­
ВЧЕНКО, Ф РО ЛО ВА, П О Д РЕЗО ВА, Ш АПОВАЛОВ, П О ТО Ц КАЯ, СУМИНА,
К ОПТИ ЛОВ и др. — всего 24 подписи
Краматорск Донецкой обл.

Именно с этим по преимуществу, на наш
взгляд, мы и имеем сегодня дело. Ибо факто­
ром, определяющим увеличение цен, становит­
ся превышение платежеспособного спроса над
товарным предложением, благодаря чему цена
во все большей мере зависит от конъюнктуры
рынка.
Вот почему вопросы реформы цен и цено­
образования не могут решаться без учета этих
факторов. Инфляция поставила проблемы це­
нообразования с ног на голову: цена во все
большей степени отрывается от своей осно­

Известно, что основой цены выступает стои­
мость. Бесспорно и то, что прогресс заключает­
ся в том, что на производство продукции з а ­
трачивается все меньше труда и что это и до­
лжно вести к снижению цен. Вместе с тем мы
сейчас имеем у нас в стране дело с ростом
цен — основным признаком инфляции.
На цену оказывают влияние (причем иногда
большее, чем снижение стоимости) другие
факторы. Цена растет, в частности, также
и потому, что ценность денег падает в большей
мере, чем снижается стоимость товара.
151

вы..-г, . с т о д м р с т ц , t.и,

щ ^ н о ^ р ^ т а ^ .^ э ^ о с т ^ я т е л ь -

Н О е б Ы ; Т И е . л и ;, ■>,