Осенний хоровод [Анатолий Николаевич Тумбасов] (pdf) читать онлайн

А. Тумбасоб

Книжка моя о природе
В ней все подсмотрено и зарисо­
вано, как говорят художники, на нату­
ре — в поле, в лесу, возле речки... Вес­
ной, летом, зимой, осенью — природа
всегда интересна.
Книжка для детей и для взрос­
лых. Детям дозволяется раскраши­
вать иные рисунки. Думаю, это будет
полезное общение с книгой.
Автор.

За содействие и помощь в издании книги благодарю
Государственный комитет по охране окружающей среды
Пермской области

ББК 84(2Рос=Рус)6-4+85.103(2)6

Книга издана при содействии и финансовой поддержке Государственного ко­
митета по охране окружающей среды Пермской области и областного экологическо­
го фонда.

ISBN 5-88187-059-Х

А. Тумбасов

ОСЕННИЙ ХОРОВОД

1999

Ветеранам Великой Отечественной войны
посвящаю

ЕЛЬСКОЕ утро начинается раным-рано. На конек сеновала, где

С

я сплю, усаживается сорока и устраивает перепалку с подружками:
«Тра-та-та!» А в раскрытую дверцу мне видно ворону в ветвях

липы: она привстала, потянула сначала одно крыло, потом другое —
ряхнулась, сгоняя сон. Воробей подал голос, выпорхнул из-под карниза и
полетел, вихляя, над огородами. Пора вставать и мне.
Я сбежал умываться к речке, под берегом заметил синюю стреко­
зу на камышинке. Она сидела неподвижно, потом вздрогнула чуть
и приободрилась, собираясь охотиться на мух или на комаров, еще
не сдавших ночную смену паутам и слепням. День обещал быть

жарким.
В тени у опушки леса поблескивал зеркальцем родничок. Паучиш-

ка, спускаясь к нему, принял свое отражение за соперника — кинулся на
него и, словно обжегшись, окунув лапки, взбежал по паутинке вверх. По­

добрался к роднику муравей и остановился, озадаченйый...
Вторя друг дружке: «Пи-пи-цы-цы»,— опустились синички. Тут
как тут выбежала из кустов трясогузка, весело покачивая хвостиком, и
смело ступила в зеркальце-родничок. Объявилась сорока и — скокомперескоком с ветки на сучок — застрекотала в мою сторону: «Человека
вижу — прогнать хочу!»
А я не ухожу, не подчиняюсь — да и все тут. Поразорялась сорока
и улетела. Над родником недвижно повисла стрекоза-коромысло. Из гу­
стой кроны, пересчитывая этажи-ветви, скатилась сосновая шишка,— ее
обронил дятел, громко возмущаясь: «Кик-кик-кик».
Многих привлек родник, и я (хотел или не хотел) отдал поклон

роднику — напился.
В глубине чащи, куда сорока понесла весть: «Человека вижу...»,—

птицы и зверюшки, понимая ее стрекотанье как сигнал тревоги, старались
получше укрыться.
5

Грибы тоже укрылись, и не сразу найдешь их. Прячутся грибочки

под листочки, во мшистые кочки, за пеньки и пенечки: ко всему присмот­
рись — ищи, не ленись.
Понапрасну лесную подстилку не вороши, мхи не переворачивай —
созревшие грибы сами выказывают себя. Не утаятся ни под листвой, ни в
траве, ни во мху. Бережно ступаю по мхам-коврам — как бы не сборомошить, а упавшие иголки и шишки, сломанные ветки хочется прибрать —
навести чистоту.
Мухомор узнается издали, стоит в чащобе, красуется. А может бьггь,
дразнится: «До чего я хорош, почему не берешь?!» Настоящему грибнику
все по сердцу: нашел поганый гриб — не сердится на него, нашел неизве­
стный — знакомится, разглядел, распознал съедобный — вот тебе и ра­
дость!
Только не спеши, не срывай небрежно: молоденький грибочек сре­
зай под корешок, перестоялый — под шляпку. Да вокруг посмотри, листву

Срезанные ъри^ы не. зкийые
6

повороши, под елку загляни — грибы прячутся там от холода и туда же
бегут от жары.
Подберезовики почти всегда парой — старый да малый. Во мху —
моховички, в осинниках — подосиновики, в ельниках — рыжики... Сыро­
ежки я тоже не бракую: «Пусть неказистая синявочка, а все грибнику
прибавочка».
А самый знатный, красой богатый,— гриб-боровик. Перед таким я
встаю на колени: «Батюшка ты мой!»
Первый крестник дождя — гриб-дождевик, прозываемый порховкой. Рядом неизвестный тянется из травы: «Ну чем же я не гриб?» Как
же, зонтик пестрый, съедобному брат — можно брать!
А вот опять красавец мухомор. О нем и загадка: «Сквозь землю
прошел, красну шапочку нашел». Над красной шапочкой толкутся мошки и
мухи. Что же их привлекает? Красота? Или ядовитая сладость? Хотя

мухоморы и ядовитые грибы, а все же на службе у природы: птицам и
зверью на лечение годны. Да и человеку добрую службу сослужить могут,
и примета есть: пошли мухоморы — ищи белые. Значит, мухоморы не
пасынки, а сыны леса!
Что ни говори, а самый-самый ядовитый гриб — бледная поганка.
У нее юбочка белая на ножке под шляпкой.
Чего только не приключается с грибами! Словно они играют в прят­
ки с нами: то выходят как бы навстречу сами и даются в руки, то силой
своей раздвигают гнилушки... Как-то хрупенькая синявка выворотила
корень какого-то растения — и все росла-росла, стараясь порвать его, но
так и не смогла. Силой хвалилась, да развалилась.
Иному грибу просто подивишься — ну и ну! — срежешь — ив
корзину. Другой хочется сначала зарисовать, например вот этого крепыша,
у которого коричневая шляпка-берет с листочком, прилепившимся сбоку.
Увлекся я — чудо грибочек был! — нарисовал его, а срезать позабыл.
Отошел немного, спохватился, тут же воротился, да гриба уже нет: пропал
куда-то. «Сбежа-а-л...» — посмеялся я. Пропал не пропал, а в корзину к
кому-то попал!
7

Невольно заглянешь к себе в корзину — половина. Зато другая
половина — в альбоме. И от этого радостно вдвойне: и пособирал грибы,
и порисовал!
Бывает, только приготовишься гриб срезать, а на тебя заругается
сверху белка: дескать, не тронь, мой гриб! Все-таки я срезаю его и цепляю
на сучок: «Возьми, я не жадный». Так у меня и повелось: грибы сомни­

тельные, перестоялые, незнакомые — на сучок, белкам про запас оставляю.
Как щедро кланяемся мы земле, природе! Сколько в корзине грибов,
столько и поклонов. Э-э, нет, поклонов больше. Хорошему грибу — по­
клон; червивому — поклон, иначе его не распознаешь; поганке — поклон,
если не отличишь ее от съедобного; листочку какому-нибудь — поклон,
коль обманешься и примешь за шляпку гриба... Земляничке и костянич-

ке — частые и низкие поклоны.
Благодатно осыпать в ладонь зрелые ягоды с кисточек брусники.
Вместе с ними попадают сухие листочки брусничника. Они сизые, как
перышки. Будто бы это и есть перышки неведомой птицы: где она роняет
их, там и родятся ягоды.
Прекрасное и опасное в природе рядом. Но, оказывается, и со зме­
ями можно жить в мире. «Не трогай меня — не трону тебя»,— это
инстинктивное поведение змей. Однажды, увидев змею, я остановился и,

перебарывая чувство страха, стал наблюдать за ней, как она старалась
скрыться. «Ползи, ползи»,— шептал я, испытывая радость от того, что
разминулись по-доброму, а про себя думал: «Собирай ягоды, ищи гри­
бы — бери свое и уходи с миром. А змеи, ящерки, ежи разберутся сами,
как им сосуществовать».
Человек, твори добро! Ведь в природе все взаимосвязано, одно зави­

сит от другого, и нельзя допустить, чтобы какое-то звено утратилось, выпа­
ло. Чтобы какой-то вид зверька, птицы, растения остался бы только в
нашей памяти или на печальных страницах «Красной книги».
У природы свои законы: на месте старого леса вырастает молодой,
пряча под свой зеленый полог трухлявые пеньки тех деревьев, от семян
которых разросся светлый бор. Молодые сосны теперь тоже роняют
12

семена, несколько упало на
пенек — и на пеньке вырос­
ли две сосеночки. Они уже
будут внучками старых сосен.
В народе про внуков гово­
рят: «На плечах деда или баб­
ки растут». Так и эти сосен­
ки-малолетки.
Обедать я расположил­

ся на опушке, на солнышке,
на ветерке с лугов. Тут как
тут прилетела оса, кружит
и прицеливается: чем бы по­
лакомиться? Сыр — не то,

хлеб — не то, стала подсту­
паться к яблоку. Быстро ощу­
пывая его усиками, нашла тре­
щинку и припала к ней. По­
лосатое брюшко пульсирует,
вдоль него крылышки узень­
кие, как две оглобельки. Я не
гоню — ведь трудно сказать,
кто у кого в гостях. Правда,

иногда оса бывает назойлива,
однако, если не отмахивать­
ся и не сердить ее, можно по­
обедать вместе.
Муравей приполз, ему
тоже почет. Выбрал он хлеб­
ную крошку и понес. Скоро
набралось их к моему «столу»
уйма. С ними в компании все13

таки лучше, чем с надоедливыми ко­
марами да мухами. И наблюдать за
муравьями интересно: вон силища ка­
кая! Ношу тянут больше себя, и тру­
дятся с утра до ночи, и всегда готовы
защищаться: встанут на дыбы, вскинут
передние лапки,— дескать, попробуй
тронь!
Не наступи, перешагни через му­
равьиную дорожку — видишь, они
тоже, как мы, спешат куда-то...
Из леса домой я принес с гриба­
ми паучка. Взял его на ладонь, отво­
рил окно и стряхнул в палисадник.
Но паучок повис на паутинке и под­
тянулся обратно. «Ах ты»,— думаю,
и снова стряхнул, а он опять подтя­
нулся: тоненькая паутинка — надеж­
ная страховка!
А оса, с которой, должно быть,
обедал на опушке, прилетела за мной
и стала везде соваться. Не успел я

п

С«уОу7Ь^о &ci2ЛЬНЛС^ —

Нлмсле±1, велите е^п^и

чтил

o*r2

&Я££Л'ПЛ-'14С'У —

плеснуть воды в умывальник, чтобы освежиться, оса тут как тут — ловит
капельку. Другой капелькой ее сбило. Но оса не отступается и все лов­
чится поймать капельку из крана. Да еще и сердится, когда ее гонишь:
я, мол, каплей сыта, а ты всю воду издержишь.
Загородный домишко — весь внимание к тишине. Сторожат
его молодые елочки, вскинув штычки-мутовки под окном. Каждый
пггычок — лету вершок, так растут елки, а ветви-боковинки образуют
этажи.
Под елкой, напротив окошка, вырос мухомор. В проливной дождик
колючая лапа намокла, опустилась ниже и закрыла его. Зато открылся не
видный доселе съедобный гриб. За ним-то уж и в ненастье выскочишь,

под елку нырнешь, двойной дождь на себя опрокинешь: радость так ра­
дость — под окошком гриб!
* * *

В небе растут и кучатся медлительные облака, расстилая широкую
тень, тогда гул самолета примешь за громовые раскаты. Но молодость

лета прошла, грозовые тучи уже поумерились, и напористые ливни больше
не ублажают землю.
Большинство летних трав перешло в семена. Иван-чай дружно от­
цвел, завиваясь в розовые кудряшки, а созревший будяк раскуделился и
пускает семена, засоряя хлебные нивы. Лишь по омежьям еще доцветает
чертополох, привлекая на малиновые соцветия «сезонных рабочих» —
шмелей. Я решил поймать ослабевшего трудягу в золотисто-рыжей шубке
с черным пояском на брюшке. Он легко поддался, но, отсидевшись в
коробке, начал скрестись и нет-нет да жалостливо басить: «Отпусти, отпусти-и!»
Делать нечего — лети! Окно было раскрыто, и шмеля буквально
затягивало в сияющий солнечным светом мир. Я с легкостью проводил
его. Пусть, думаю, природа будет судьей: останется ли он зимовать, или,

отслужив лету, сгинет, как все рабочие шмели.
Щебечущие ласточки-касатки сидели на проводах, будто телегра­
фировали в теплые края о своем скором отбытии. И действительно, у
17

городских ласточек состоялся сговор к отлету. Одни гирляндами облепи­
ли антенны, иные под общий шум и гам летали по кругу и, усаживаясь,
вытесняли других: а ну-ка, дескать, покажи, какова ты на крылах. Малопомалу расселись и угомонились все. Бывает, и мы, собравшись в дальнюю
дорогу, присядем и помолчим.
С полей наносит хлебом — комбайны молотят урожай, громыхая

враз косилками, молотилками, веялками, и пылит раскрошенный колос.
Жаворонки, с весны пропавшие с глаз, перепархивают молча над землей.
18

Иногда промелькнет стремительный ястребок: «Кви-квик!» — по­

смеется словно бы над малыми птахами, врассыпную упавшими в стер­
ню. Вскоре они снова, посвистывая и маня друг дружку, кочуют станками.
От земли исходит тепло. Благодать бывает прийти с этюдником,
устроиться поудобнее и писать поля над Чусовой. Раздвинутые и потес­
ненные мной пижмы и чертополохи заглядывают и тычутся в палитру,
приходится «унимать» их, дабы не осыпали семена в краску.
Сухая речка, берущая начало из лога, широко и полноводно сливается
с Чусовой. Я заплыл в лодке туда, где стесненная ельниками речка зата­
илась в тихом заветрии, где водомерки мелькают в зарослях стрелолиста,
где искусно планируют стрекозы. Одна оказалась в воде, повергнутая
навзничь. Ее тут же окружили мальки, будто притянутые магнитом, и
стали теребить за крылья, утягивая вниз. Стрекоза-коромысло трепыха­
лась, стараясь удержаться на плаву. И, наверное, взывала о спасении, но
помочь было некому, кроме меня. Я подал ей весло. Стрекозу несколько
раз смывало, пока она не ухватилась крепко. Да так, что я едва отцепил ее
от весла.
Обсыхая на солнышке, стрекоза дрожала, как в испуге, вяло потирая
лапками зелено-голубые глазищи. Не успел я раскрыть альбом, чтобы
зарисовать редкий экземпляр, как стрекоза взлетела, пергаментно шурша
крылышками. И, сверкая на солнышке, начала кружить, ввинчиваясь ввысь.
«Что ж, спасенному рай!»
19

Темные ночи теснее придвига­
ются к окнам, и невиданные днем
бабочки, летящие на свет, бьются о
стекла. А по утрам в нахолодавшем

домике слышно, как на оконном на­
личнике стучит клювом птичка. Ран­

няя пташка уже носик прочищает, а
поздняя лишь глазки продирает...
Чтобы не быть поздней, вскакиваю
и распахиваю форточку. В нее бес­
церемонно вваливается еловая лапа.
Я легонько пожимаю ее: «Доброе
утро!»
Лапа вознаграждает колючехвойной свежестью и кропит росой.
Случается, в иголках сидит паучок, я
дышу на него: «Пошел, пошел...» Это

ему не нравится, и грозный страж мух
пятится назад. Однажды свалился
муравей и начал бегать кругами по
бумагам на столе... И было слышно,
как он «топотал» лапками. В другое
утро, опережая еловую лапу, в форточ­
ку влетел оранжевый лист и влепился
в лицо — вот тебе! Тут уж я распах­
нул окно: «Пожалуйста! Милости про­

сим...»
Коли идет осень — впускайте
ее в дом, она с ягодами, с грибами, с
урожаем!
На тропинках осенние лис­
точки, а молодая елочка уже вдела
20

в густую хвою золотую сережкулистик, и в березах кое-где вкрап­
лены желтые прядки — это гру­
стинки осени. Однако пора живо­

писного буйства красок пока еще не
настала.

ТИЦЫ собираются в стаи.

П

Грачи, галки, вороны дер­
жатся вместе. Приходит

день и час, когда они с шумом
поднимаются
в бездонную высь.
Смотришь на кружащих в небе птиц
и удивляешься, как они не сшиба­
ются друг с другом в черном
вертящемся колесе. А оттуда не­
сется оркающий и дребезжащий
гвалт.
Грачи и вороны басят: «Ка-а,
кра-а-а!» Галки дробно подголосни­
чают: «Кай, кэ-эй, кай!»
Видел однажды, как спешили
грачи стаей в поле, а следом изо
всех сил махал крыльями отставший.
«Кр-кр-кр»,— что-то бормотал он.
Спешил, спешил да как заорет:
«Крыа-а! Кры-ы...» — «Куда-а!
Братцы-ы...»
В погожие дни начинается лет
паутины — переселение или расселе21

ние паучков. Они заползают на былинки, чтобы соткать свои парашюты.
И, улавливая каким-то природным чувством попутный ветер, паучок-воз­
духоплаватель пускается в полет.
А оседлые паучки в лесу ткут свои ловчие сети — это знак хоро­
шей погоды. Сколько же, бывает, мы нечаянно рвем их, пробираясь сквозь
чащу! Разве только листочек, запутавшийся в паутине, предупредительно
сигналит: «Внимание, ловчая сеть!» Тогда обойдешь ее и тем самым сбе­

режешь гнездо паука.
Я пробрался в глухой уголок леса, раскрыл этюдник и начал рабо­
тать — писать красками. И до того увлекся и затих, будто слился с
природой, вошел в доверие к лесу, что разные звуки, шорохи, голоса вокруг
стали слышнее.
Первой обнаружила себя мышка: неожиданно выбежала из-под па­
поротника и опешила. Ни назад, ни вперед — затаилась. И от ее тихого
сторожкого одиночества комары зазвенели как-то пронзительнее и на­
зойливее.
Мышку спугнула тень птицы — это на вершинный палец старой ели
взгромоздилась ворона. Выпятив серую грудку, она горделиво осматрива­

лась, поводя хищным клювом, и не замечала меня: я действительно будто
слился с лесом. Потом, словно устыдившись, что проворонила, оттолкнулась
от ветви, взлетела, раздосадованно каркая. В ответ пронзительно закричала
сойка — шумливая птица, из-за чего и недолюбливают ее охотники.
Разнеслось далекое, настойчивое: «Ау-у!» — грибники боялись ра­
стеряться, и покатилось эхо: «Ню-ю-у-ра-а!»
Возле меня объявилась, доверившись тишине, малая синичка, этакий
сторожкий пухлячок. Она села на нижнюю ветку ели и почистила лапкой

клювик, затем стала охорашиваться, то и дело вздрагивая. Я не шевелился,
однако пичужку что-то настораживало. Кочующие собратья-пухлячки
приблизились к этюднику и, не разобравшись — кормушка не кормушка,
подались дальше.
У старого дупла маячила серенькая мухоловка. Изучая меня, она
пугливо спрашивала: «Ты кто — чей-чей?» Всяк беспокоится за свой дом!
23

X If' шя*

ул * /. 'j/Л

l^mni'Vr.

'USUI

1 à

р^да^Ии Il w
1в1|Йл/1^11ЖМтЯг« ^ймьУЛ

tfl.i
Щ

ИЮ Ш

Под ногами прошмыгнул зверек
и метнулся на елку — это белка. Дерз­
ко глянув раскосым глазом, она за­
мелькала в ветвях. Тотчас встрево­

жилась и пинькнула большая синица.
Вот где укрылась, голубушка! Не на­
нялась ли сторожить осень? Правда,
об осенней поре они еще напомнят нам
однажды утром — «цвинь!» — под
окошком. Потому, услышав синицу в

чаще, хочется пожелать ей дольше ос­
таваться в лесу и не торопиться к нам
с этим известием.
Долго я писал уголок леса с
муравейником, устроенным на солныш­
ке. Рыжие муравьи трудились так, что
муравейник будто кипел: к осени хло­
пот прибавляется. Да еще, случаем, раз­
ворошит кто-нибудь макушку, тогда, как
бы ни спешили хозяева, ненастье мо­
жет застать врасплох. Гнездо промок­

нет и загниет изнутри, под угрозой ока­
жется целый муравьиный город со все­
ми его жителями. Тут тебе муравьи
строители, рабочие, солдаты, садоводы,
заготовители, няньки, сторожа, санита­
ры, даже предсказатели погоды... Все

они могут погибнуть.
Я всегда, как только вижу, что
муравьиный дом в опасности, берусь
помогать его обитателям. Подсыпаю

на макушку муравейника сухой хвои,
25

поправляю и завершаю, как стожок
сена, чтобы дождик скатывался. Му­
равьи начинают нападать, защищать­
ся, не понимая доброго участия. Од­
нажды, как только я поправил пира­
мидку, ветер тут же хлопнул мне на
грудь золотой осенний лист — в
награду!
Нередко слышно в лесу, как
работают неутомимые труженики —
шишкари-дятлы. Под липой це­
лая куча еловых шишек — значит
на дереве дятлова кузница. В ней,
как всегда, шишка оставлена. При­
несет дятел свежую, прижмет
ее грудкой к стволу, старую выта­
щит клювом и сбросит вниз, а но­
вую вставит в расщелину-кузницу.
И пошла работа — семена выше­
лушивать. Так увлечен и занят

бывает дятел, что даже на нас
взглянуть некогда: хорошая цель для
фотообъектива и для художника —
не более.
Добыл семена, летит за новой
шишкой, а в кузнице остается об­
работанная. Может быть, это знак
какой? Например, что кузница за­
нята. Другому дятлу, малому, шишку
не вытащить. Значит, шишка в куз­

нице — замок: не вытащил — не
открыл.
26

Q)q tca-ct-K
тукн-ет, тукнет !
^yo-e£0/n.o ълцп
cjyi'Cc./'Lesvbô
fULpzcmaju/-

ftfiJ) ma hu>aS
KcSe>notju/.

В лесу слышны посвисты кочую­
щих птиц, и чудится мне, будто сапоги
скрипят. Оглянулся... Никого! А сапо­
ги скрипят. Снова посмотрел вокруг...
Нет никого в лесу. Лишь сухой листо­

чек беззвучным маятником качается
перед глазами на паутинке. Тишина-а.
И опять: скрип, скрип, скрип...
Обошел вокруг старой сосны —
никого. Мелькнула птица: «Кви-квик!» — это черный дятел-желна. Уцепился
за ствол, как прилип к нему, и вертит головой — слушает. Прислушался, да
ка-а-к тукнет! Перестало скрипеть. Я догадался: короеды и древоточцы
сосну подтачивали. А нам чего только не пригрезится в лесу... Черный

дятел знай долбит клювом-долотом, кору сбивает, жуков-вредителей леса
выгоняет. «Сбросили» они хромовые сапоги и побежали кто куда.
Над пеньком или кочкой вьются столбиком комаришки-толкунцы.
Спугнешь их, они снова возвращаются, как привязанные к одному месту.
Вверх-вниз, вверх-вниз... Люди примечают: «Толкунцы мак толкут — к
теплу». Но у комаришек наверняка осенние свадьбы — и пляшут они
свою «комаринскую».
У каждого в эту пору свои волнения и заботы: хлеборобам — страда,

птицам — дальние перелеты, зверью — запасаться к зиме, насекомым —
хорониться в щели, цветам — вянуть, листьям — перекрашиваться и
облетать. И хотя яркая осенняя мозаика блекнет и тускнеет в ненастье,
однако даже в пасмурные дни художнику нелегко соперничать с живо­
писцем-природой.

АСТУПАЮТ куражливые дни осени: солнце зорюет по утрам

Н

в тумане, и долго держатся ночные росы, блестя в листочках
водосбора. В низинах и ложках под серыми клубами тумана
творилось какое-то колдовство. Лишь когда рассеялось, стало видно:

деревце в ряду других пылало румяно-красными листьями — это первый
28

заморозок присватался к молоденькой рябинке. Осень идет к нам из-за
Чердыни, Ныроба, зарождаясь исподволь на севере.
В Сухом логу поблескивает речка, отражая черный силуэт ельников
и золотые россыпи берез. В незатененную излучину опустилась пара
нырковых уточек. Сморенные усталостью, они задремывали, клоня голов­
ки, но тут же, ободряясь, прислушивались. Однако селезня сморило, а уточ­

ка плавала, бодрствуя.
Наконец селезень встряхнулся, тогда его подруга, уткнув головку под
крылышко, сделалась пригоршней серых перышек. Течение относило ее, а
уточке, наверное, снилось, что она летит в неблизкие теплые края. Может быть,
от этого она вздрогнула и очнулась — селезень словно обрадовался и стал
нырять, шумно всплескивая воду: выныривал перед ней и снова исчезал...
Я пошел верхом, чтобы не спугнуть идиллию. Останавливался и
оглядывался: не появится ли пара нырковых в небе. Но они улетели,
должно быть, низом, сторонясь охотников.
Кое-где одуванчики, накинув седые парички, пускали семена-пушин­
ки. Летели семена и с других растений, пока не сбитые дождями. А из

косматых облаков там и тут спускались кулисы дождевые и тихо, мягко,
словно по-кошачьи, ступали на палую листву.
Птица малая порхнет в хвою и бочком-бочком подвинется к ство­
лу — там не мочит. Но долго не сидит, собратья, кочующие стайками,
выискивают корм в коре деревьев, в пазушках сучьев и хвоинок; склевы­
вают, повиснув вниз головой, что-то роняют, тут же спархивают на землю,
подбирают наспех и улетают дальше. Будто торопятся покинуть осенний
лес, из боязни отстать от эшелона, идущего к югу. Птицы и в самом деле
летят «эшелонами» — стаями, караванами.
Осенние листья еще держатся, пока не вовсе сразило их замороз­
ками, но уже повсюду чувствуется покорное и тихое увядание. На

остывшем лужке ютятся кое-где старушки-ромашки, белые тысячелист­
ники, беззвучные колокольчики, розовые кашки, малиновые гвоздички,
прозываемые часиками. Они «показывают» время, близящее зиму. На
луговом васильке затих шмель. Не иначе как прилетел напоследок за
30

взятком, да так и захолодел. Я потрогал его мизинцем, шмель уперся
лапкой в палец, хотел было оттолкнуть, но лишь вяло поскреб: «Не

досажай, мол, видишь, сплоховал я».
В молодом сосняке возникла предо мной нежданно-негаданно се­
ренькая птичка с оранжевой грудкой. Она смотрела на меня крупными
черно-смородинными глазами так нацеленно и пристально, что взгляд ее
завораживал и запомнился.
«A-а, зарянка! — узнал я.— Ты почему не улетела со всеми вместе
на юг?» Птичка упорхнула и вскоре появилась вновь. То порхала с ветки

на ветку, то скакала по земле — словно манила куда-то, старалась увести
в сторону, или...
Начался дождик, зарянка по-прежнему сопровождала меня. Ждала
ли чего? Ее поведение так и осталось для меня загадкой. Нам ведь более
привычны летние побудки зарянки на утренней зорьке.
Запоздало пламенели в траве ягоды костяники. Зарянка вытяну­

лась на тоненьких ножках, вынула ягодку из оправы и, показалось мне,
раскланялась. После чего унырнула в изморось, и больше я ее не видел.
Потом лишь узнал, что зарянки позже других птиц покидают родной лес
и на юг летят ночами, в одиночку — поистине смелые путешественницы!
Опавшей листвой, как будто мозаикой, разукрашен муравейник. Бе­
жит паучок, и никто его не останавливает: хозяева закрывают ходы и
выходы, оставляя кое-где продуха на время, а сами переходят зимовать на
нижние этажи.
Невольно завернешь посмотреть: «Как живешь, муравейник?» Поразному... Зверькам или птицам до муравьев тоже есть дело: подкопались
сбоку, понаделали ямочек сверху — это либо сойки, либо сороки хвойные
ванны принимали, к зиме готовились. Ну ничего, опыт уже есть, надо ямки
заделать, поправить муравейник. Набираю пригоршню опавшей хвои, буд­

то ковшом экскаватора,— сколько бы надо было трудиться муравьямстроителям?! И подсыпаю, приговаривая: «Будь надежен, муравейник!»
Первыми из лета уходят липы, они стоят уже голые, меж черных
ветвей и сучьев сквозит бледное небо, шумит ветер. Как обеднилась бы
32

природа, если 6 все деревья облетали враз! Долго еще пламенеют кусты
бузины, добрый заморозок румянит и сластит ягоды рябины. А собиратьто их как хорошо: что ни гроздь — то и ягод горсть! Но здесь уж кто
быстрее: мы соберем, или нахальные дрозды обобьют, налетят ли северные
гости свиристели — пусть угощаются! Зима приструнит и птицу, и зверя,

многих обречет на голодный промысел.
Тихо в лесу. Прокричит на лету пичуга, словно укажет путь к запоз­
далой сыроежке, будет преследовать, сердясь, белка: «Отдай — мой гриб!»
Что верно, то верно: последний гриб трудно поделить на двоих — протя­
гиваю зверьку. Сытая белка не принимает моего подарка, кидается к

ближнему дереву и вмиг исчезает в густой кроне.
Чем ярче осенний наряд деревьев, тем легче спадают с них листья.
Подхваченные ветром, они перетасовываются в воздухе, ложась на землю
раскрашенным глянцем кверху или впереверт — бледной изнанкой. Поди
рассмотри, какой стороной больше,— рябит и пестрит в глазах. Отжив­

шие листья слабо крепятся черешками к ветвям, оттого падают даже в
безветрие: то ли перетянет, перевесит дождевая капля, то ли скатится она
с одного на другой лист и собьет его.
Лесные обитатели настораживаются, ловят шорохи, пугаются мельте­
шащих теней — куда бежать? Со всех сторон, кажется, ползет и крадется
кто-то. Пасмурно, сыро — елки в такие дни выглядят черными, стоят,

опустивши мокрые ветки-крылья, и ни взмахнуть, ни отряхнуться от нани­
занных на иголочки капелек.
Одних осень пугает, других гонит в теплые края, кого-то гро­
зится застать врасплох. Да вот уж «север тучи нагоняет». И всякая

блошечка в согласии с природой готовится заблаговременно к холоду, у
всего живого и неодушевленного есть свое календарное время, свои ори­
ентиры: когда и куда лететь, залегать ли в спячку, зимовать ли безбедно,
сменив летнюю шубку на теплый мех... Все-таки зима — не лето.
Синицы заранее прибились к жилью в надежде на доброе сосед­
ство с нами и на помощь в голодное зимнее время. Опустели грядки
в огороде, лишь в дальнем углу ярко доцветал подсолнушек. Сердитая
33

осень хлещет его дождем, ветром толкает взашей. Словно кто спраши­
вает: «Припоздал, брат?» — и он кивает, кланяясь на ветру. Подлетел

воробей и тут же камушком на грядку — поживиться нечем.
Кочующие стаи грачей подались на юг. Вечерние зори сгорают рано,
утренние встают поздно, птицы встречают рассвет молча. Все, что пробу­
дилось в них погожей осенью, они спели накоротке. Скворцы возле своих
домиков творят прощальную осеннюю песню. Запоздалая семья город­
ских ласточек наконец покидает свое гнездышко. Вокруг него вьется
теперь шмель, может быть, присматривая теплую квартирку.

-бА45' к'/."/1.

ИЗКОЕ солнышко робко осветило землю, продержалось с пол­

Н

дня и закрылось белесыми облаками, плотно натрудившимися
с севера. На вершину голой липы прилетела сорока и, главен­
ствуя над лесом, над логом, нацелилась вдаль. Так она посидела нед
Крэкнула, будто сообщив что-то художнику, склонившемуся над этюдни­
ком, и полетела. А улетая, как бы намеренно сронила блестку-снежинку.
Та замелькала, закружила предвестницей зимы в помутневшем воздухе.
За ней полетели еще и еще, затуманивая дальний и ближний лес.
37

Снежинки цеплялись за игольчатые ветки, терялись в поблекшей
траве, и скоро от черно-белой пестроты сделалась неразбериха — где
землю видно, где снегом выбелило.
Тихо и тоскливо стало в лесу: птицы улетели, бабочки попрятались,

муравьи закрылись до весны, порхает лишь сорока-непоседа. Да и она не
узнает заснеженную поляну.
Поскакала сорока по поляне, прошлась туда-сюда, оставляя крестики-следы, и взлетела на ель. А взлетая, отпечатала на свежей
пороше длинный хвост. Посмотрела сверху: белая земля, белый лес, куда
ни повернется — зима! И поле­
тела к товаркам. Может, новость
обсудить? А может, лето спа­
сать? Нет же, зимнее прибежище
искать!
Опустевший залив сделался

глубоко-темным, в нем отражался
завороженный первым снегом лес
и полуоблетевшая береза. А оди­
нокая лодочка под берегом каза­
лась легким перышком от рябень­
кой птицы, спорхнувшей с ближ­
них осин.
Ночью на дорогах сковало
лужи: во льду плашмя и торчком,
словно золотисто-желтые паруса,
вмерзли березовые листочки. За­

тихшая природа покорно задре­
мывала.
Как только выпадет поболь­
ше снегу — хорошо встать на
лыжи и пройтись, посмотреть на
лес, повстречаться там с эимую-

Рича рЬ
38

щими птицами, передразнить горластую ворону* А выдастся мягкая
погода, невольно выберешься за город с этюдником, одевшись потеплее:
ведь иной раз часа три простоишь, пока напишешь небольшой пейзаж­
ный этюд.
Зима исподволь богатела сугробами, чеканя куржевиной всякую
сухую былинку, гирлянды репьев, зонтичные растения, наряжала деревья
в лесу. Ели и пихты одевала в роскошные шубы, елочки-малюточки
укутывала с головой, нахлобучивала на пеньки комья-шапки. Гибкие

березки клонились под гнетом снега — там и тут были видны дуги и
арки. Под иной свободно пройдет лось, пропахав глубокий след; под
другой, низкой,— проскочит заяц; мышка везде пролезет — вон сколь­
ко разных отметин на снегу! Это лесная книга, она пишется зимой
постоянно, и каждая ее строчка рассказывает о жизни в лесу. Неплохо
научиться читать ее, как умеют следопыты.
В осиннике натропили зайцы, здесь они кормились в долгие зимние
ночи, бегали и стучали лапами, чтобы согреться. А эта хитро сплетенная
цепочка вдоль опушки — лисий след. У кумушки острое зрение, тонкое

чутье и слух, она и под глубоким сугробом мышку учует.
Однажды я с восторгом наблюдал лисицу, уходившую от преследо­
вания. Она легко взбежала по отвесному сугробу из лога, остановилась,

послушала, как собаки с визгом и стоном бросались на крутой склон и
обваливались вместе со снегом. Почуяв безопасность, лиса уже спокойно
подалась в спасительный лес, унося богатый хвост. Собаки изнемогли, так
и не одолев склона, и заскулили с досады. А я весь день повторял про
себя: «Ай да Патрикеевна! Ай да хитра!»
Сумерки в лесу — подобие маскарада. Стал я зарисовывать разные

сказочные фигуры, для этого и нужно-то всего ничего: немного фантазии,
блокнот да простой карандаш, как самый надежный, чтобы рисовать на
холоде. Заснеженная елка — будто рыцарь в кольчуге и шлеме. С виду
суров, а я к нему подступаю смело. «Постой,— говорю,— нарисую тебя!»
Стоит рыцарь, стоят деды морозы да снегурочки, а что делать: весна
еще не настала — доспехи и шубы снимать рано.
39

Порисовал бы еще, да руки мерзнут. Подул на пальцы, оглядываясь,
ба-а, рябиновые кисти, присыпанные снегом, как румяные барышни-боя­
рышни в шапочках-боярках! «Здравствуйте!» — сказал я и потрогал
ветки. Боярышни дружно закивали, но шапочек не уронили: холодно!
«Эх, хорошо!» — побежал я, отталкиваясь палками, чтобы согреться.
Возле полыньи заметил серенькую птичку с белой грудкой и брюшком.
Она разбежалась — бултых в полынью — и была такова! Только пар в

воздухе клубится и стынет.
А птичка выскочила из полыньи. И опять в воду с головой —
купальню устроила на морозе. И не купальня это вовсе — столовая!
А забавная птичка — оляпка. Зимует она у промоин, у незамерзающих
лесных ручьев и речушек. Нырнет в воду и, бегая по дну, находит личинок,

жучков...
В дремотной тишине скрипнула осина, и потекли сверху снеж­
ные струйки. Этакое неспроста: в чащу пробирался ветер — начина­
лась метель. С деревьев повалились тяжелые снежные комья. Ели взмах­
нули лапами и, почудилось, заголосили: «Ах, батюшки, как мы раздетые
зимова-а-ть бу-у-де-е-м!» Ветер буйствовал на опушке, срывал липовые
семена, прикрепленные по два и три к листику-крылатке. Вот они и раз­
летались, крутясь пропеллером. Сотни «вертолетиков» кружились над по­
лем, иные уносились в стылую даль, иные падали совсем близко. Пришла

пора липам, березам, елям рассеивать семена, а ветер — в помощниках.
Так из года в год лес наступает на поля.
Зимний лес вовсе и не спит, как нам кажется, а только
дремлет.
Навстречу мне планировал сухой листочек. Я поймал его, гадая, от­
куда же он слетел. По крутому склону вплотную стояли хвойные, а еще

выше, над заиндевелым зубчатым гребнем, вскинулась голой вершиной
береза. Так вон откуда мне «письмецо»! Я вспомнил, какой царственнозолотой была осенью береза, пережившая летний зной, грозовые ливни,
нудные ненастья, заморозки, и с первым снегом еще долго держала листву,
отражая теплый свет.
41

Сколько уже десятков лет

живет на гребне эта светолю­
бивая развесистая береза, сколь­
ко поколении листьев сменилось,
умирая к зиме и возрождаясь
весной! А прошлогодний лис­

точек, единственный из собрать­
ев, держался так долго — и
был послан мне. Но испепелен­
ный морозами листочек уж
ничем не мог порадовать меня.
Над лесами за Колвой угасала багровая заря. В этот час дважды
ухнул филин с Ветланского Камня.
«Фуу-бу, фуу-бу!» — разбойник запросил шубу, возвестив мороз­
ную ночь. Да ему ли коротать ночь в шубе: настает жаркое время охоты, и
громкое «фуу-бу!» звучит уже как устрашение слабым и малым. Услы­
шав его, наверное, вздрогнула мышка под снегом, присел в страхе заяц,
готовясь после дневки кормиться.
Раным-рано в новогоднее утро пожаловала к окошку синичка. Лов­
кая, щеголеватая, с напудренными щечками, в желто-зеленом жилете и
черной шапочке.
«Пинь»,— порхнула синица на кормушку, оглядываясь по сторо­
нам. И, осмелев, начала клевать. Из-под крыши слетел воробей. Синица
брезгливо отпрянула: ты, мол, серый толстоклювый невежда. «Тьфу!» —

пинькнула она и улетела.
Воробей заерестился по-хозяйски, будто прослышал молву, что корот­
кий зимний день прибыл к новому году на воробьиный скок — и ему теперь
благодарение. А солнышко с новогодней прибавкой все так же ходило низко
над крышей. Да и сам воробей скачет под ногами бедным сиротой: не бро­
сишь ли ему поклевать чего, а может, крошку или семечко какое выронишь.
А в светлый искрящийся день разве усидишь дома? Берешь этюд­
ник — и на электричку, за город. И вот уже хвойные леса темно-синими
43

мысами выходят на перебеленные поля, то отлого
отодвигаются вдаль. Чусовское устье без единой
- наледей — белым-бело!
Сойдешь с электрички, постоишь недолго на
шине и пойдешь, едва угадывая занесенную снегом

ступают в овраги, то
промоины и ржавых

свежем ветерке в ти­
тропинку. Ступишь в

сторону — и провалишься по пояс. Приутюженная снегами земля отды­
хает. Пихты и ели кое-где пытаются сбрасывать зимние шубы, и время от

времени сверху падают комья — будто лес забавляется снежками.
Дятел устроился на столбе, словно истый телеграфист, и выстукивает
важное сообщение — тук-тук, тук-тук,— обрабатывая вставленную в
щель еловую шишку. Одна крохотная летучка с коричневым зернышком
упала, я поднял ее, размял на зубах и ощутил во рту смолистую горькова­
тость. Так вот чем живы дятлы, клесты, белки! Да не всегда бывает уро­

жайный год на шишки, а спрос велик...
Расставил этюдник,— металлические ножки утонули в сугробе,—
и начал писать: белый снег тишины... Намерзся, зато с каким радостным
настроением пошел дальше! И, согреваясь, сшибал на ходу снежные комья
с кустов, высвобождая ветви. Сороки, перебиваясь днем на ферме, слета­
лись в Сухой лог. До чего же хороши эти птицы в черно-белом оперении
на белом снегу!
По раскатанному сельскому тракту идут автомашины, встречаются
тракторы с прицепами, груженными сеном. Одна машина притормозила,
но я отмахнулся от оказии. Шофер удивился.
«Художнику семь верст — не околица,— весело пошутил я,— на
машине до станции минут двадцать, а мне топать не менее часа — и все
смотреть пейзажи!»
Конечно же, куда как уютно работать зимой в мастерской: всегда можно,

попивая чаек, смотреть в широкое окно на кружевную поземку метелей, на
прохожих, даже видеть самолет, с грохотом давящий на город мощью двига­
телей, и рой снежинок, и ворон, летящих из-за города в сады и парки.
Все-таки радости и пользы больше, когда общаешься с природой за
городом зимой, летом, осенью — всегда!
44

Jb/ъпъсиъи.ц ^€>3 Mo^o^u^f!*

LL &n*Jti*vb £ *0~С6С4+*Ю — tbp^t ^&^értJ^QU^,
vuAbo'be.jLj: é j&o~/t4rcifbe

y /лее

A'e

—

с/полобс/#.

Снеясны и

•w

4
4

Л

X

ч

« •»* •

ДГа /*>**ууьь ,
пошлы ксепш+ьало // ”

£елс~п& ty