Тетрадь с гоблинами [Дмитрий Перцов] (fb2) читать онлайн
- Тетрадь с гоблинами 1.38 Мб, 297с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Дмитрий Перцов
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Дмитрий Перцов Тетрадь с гоблинами
Глава 1. Что мы делаем в заброшенной лечебнице?
Из статьи в Википедии: «Бьенфордский Шар – восьмое чудо света. Гигантская неподъемная сфера, установленная в центре столицы Орвандии. Не имеет ни единой трещинки, входов и выходов. Механизм его создания до сих пор не известен».Чертовщина началась в конце мая, когда над Бьенфордом загорелся Шар, а я – видный одиннадцатиклассник – все еще не определился в жизни. В какой вуз подавать документы? Не знаю, и оставьте меня, наконец, в покое! Плохо, что нельзя оставаться школьником лет до сорока. Не сдавать экзаменов, не сидеть в офисе, как букашка. Не искать работу круглыми сутками, как моя мама. А просто, по-человечески, рисовать огромную сатанинскую пентаграмму в заброшенной лечебнице. – Где свечи? – спросил я. Рома заерзал на инвалидном кресле. – Давай убедимся, что они правильные. – Рома, нет никаких правил для свечей. Просто нужно тринадцать. Давай их сюда. – Правила есть всегда… – пробурчал он, но в рюкзак все-таки полез, вытащил зеленые аромасвечи и недовольно протянул их мне. Рома – уникальное создание. Мой сосед по парте и кто-то вроде лучшего друга. “Кто-то вроде” – потому что я верю в лучших друзей получше. В тех, кто не осторожничает при выборе ложки для обуви и кто не носит шерстяной свитер на исходе весны, к тому же с воротником. Вызывать демона мы собрались вчетвером: я, Рома, Сеня (ой, о нем я вообще молчу) и Света. На 3-й Звездной улице, в печально известной клинике. А что еще делать, домашние задания? Увольте: я против вредных привычек. И это аморально – портить бумагу формулами. – А что, если запах яблока раззадорит его? – гнул свое Рома. – Об этом мы и не подумали. Ставлю на голосование перенос вызова демона. Дату оговорим отдельно. Кто за? – Ничего мы переносить не будем. Я расставлял свечи по углам недорисованной пентаграммы. – Мы, кстати, кого вызываем? – спросил Сеня. Оранжевая бабочка на его шее смялась, и он ее аккуратно поправил. Имидж Сени, как всегда, строился на контрасте: отутюженные рубашечки поверх кое-где выглядывающих синяков; прилизанная на шишках прическа. Сеня вечно с кем-то дрался. Точнее, били в основном его, но это не мешало ему сохранять… ну, что-то точно сохранять. Глаза, типа. Вопрос Сени показался мне странным, учитывая, что сегодняшнее развлечение он и придумал. – Что значит – кого? – нахмурился Рома. – Сатану. – Какого конкретно? – не унимался Сеня. – Они что, разные? – грозно спросил Рома и встал с коляски. И нет, Рома не инвалид. Кресло с колесами он нашел недалеко от заколоченного входа. При помощи амплуа человека с ограниченными возможностями Рома собирался разжалобить демона, если все пойдет не по плану. Или наоборот – по плану. – Естественно, разные, – сказал Сеня. – Как и женщины. Да, Светочка? – Ты придурок больной. – Не спорю. Останусь лечиться прямо здесь. Ты со мной? – Сеня тот еще сексист, но, несмотря на это, почему-то нравится девушкам. – Давайте лучше вызовем дух главврача этой больницы. – Ты точно болен, – радостно кивнула Света. Лечебницу закрыли лет тридцать назад. В тайных помещениях, по слухам, лечили маньяков. На сайте «Леденящие душу истории Бьенфорда» писали, что врач зарезал половину медицинского персонала, после чего отравился яблоком. За это черные юмористы прозвали его Белоснежкой. Сегодня даже бездомные боятся ночевать на 3-й Звездной, а собаки лают на стены, как на грабеж средь бела дня. – Дух – это не демон, – сказал Рома. – С ним нужна другая защита. Оберег, а не святая вода, например. К тому же, с мертвыми играть нельзя. – Почему? – Могут проклясть. – А мы и не договаривались вызвать именно демона, – сказал Сеня. – Мы договорились встретиться в больнице и вызвать кого-нибудь. – Я об этом не договаривалась! – возмутилась Света. – Сеня, ты обещал, что мы сыграем в квест, а потом съедим по хот-догу. Кто такая Света, я, кстати, без понятия. Просто Сеня с ней пришел. В прошлый раз была Алена, и она мне понравилась больше, несмотря на то, что молчала во время игры в “Крокодил”. – Светочка, это лучше, чем квест, а хот-дог мы правда съедим. Ты вот знала, что главврача сорок лет назад разорвали на куски поехавшие пациенты? Рома икнул и сел обратно в кресло. Я еще раз осмотрел широкое больничное фойе: стойку регистратуры с паутиной и деревянными ячейками, железные шкафы, скамейки. Если уж осуществлять задуманное, то более подходящего места не найти. Я дорисовал пентаграмму, поставил по углам свечи и сказал: – Мы можем вызвать кого угодно. Азраэля. Абаддона. Люцифера. Жевательного гномика. Пиковую Даму. Демона учебы. Хоть Билла Мюррея. Вызывалка у нас отросла. – А где растет вызывалка? – В районе рта. – Демона учебы – это подходит, с этим я согласен, – сказал Рома. – Вызовем, и место в универе нам обеспечено. И деньги. Я зажег первую свечку. – И с завучем поможет разобраться… Желтый огонек сделал атмосферу инфернальной. После моих слов повисла неловкая пауза. – Дим, – нарушил тишину Сеня. – А? – А это правда, что тебя исключать собираются? – Правда. – Тебе до выпуска две недели. Как это возможно? – Вот так. Насолил им. Что тут говорить. Теперь вы знаете обо мне главное: я – никчемный неудачник, и сегодня худший день в моей жизни. – Кому насолил? – Руководству школы, видимо. Минобразования. РОНО. Разведке, полиции, армии, президенту. Это ты хотел услышать? Всем я насолил. По причине своего существования. – А что ты сделал-то? – В том-то и дело. НИЧЕГО. – Вообще ничего? – Ничего из того, что должен был. Я не записался на тест[1], провалил контрольные, рисовал на стенах. Этот список длиннее, чем список Ромы, когда он идет в аптеку за витаминами. – И что ты можешь сделать? – Вроде придет какая-то комиссия. Если хорошо себя покажу, сделают поблажку. Но хорошо себя показывать я не умею. Вы умеете себя хорошо показывать? Я – нет. Я даже не знаю, по какому предмету будет проверка. Может, тетради возьмут мои, и всё. А они пустые. Может, фотку посмотрят, а я на ней не очень вышел. Эта речь (да, она моя и есть, но не суть) меня расстроила. Я сидел посреди пентаграммы с испачканными мелом руками, будто демона уже вызвали, но ошиблись адресом, ибо ничего, кроме как грустить, я делать не умею. – Давайте начинать, – попытался включить оптимизм Сеня. – Повеселимся. Дима, расскажи как. – Я только про пентаграмму и свечи прочитал. Как дальше – не знаю. Сеня не сдавался: – Я погуглю, что нужно делать. Займись свечами. – Мог бы сразу погуглить. Прежде чем предлагать. – Ой! Я защелкал зажигалкой, стараясь не обжечь пальцы. – Тут пишут, что есть три способа призыва Сатаны, – объявил Сеня. – Первый – деревенский. Нужно выйти на перекресток с черным котом, и… – У нас нет перекрестка, – сказал Рома. – И деревни, – добавил я. – И кота… Сеня согласился. – Вы правы. Второй способ – городской. Нужно написать объявление “Продам душу”. Своей кровью. И расклеить кругом. Тогда Сатана нас найдет. – А есть что-то с пентаграммой? Я зря чертил, что ли? – Есть, – Сеня поднес телефон к носу и прищурился. – Нужно встать в центр пентаграммы и несколько раз прочитать заклинание. Остальные участники должны взяться за руки. Важно правильно сформулировать желания, иначе все пойдет наперекосяк. Над кафельной плиткой гулял вечерний ветер. Задувал сквозь разбитые окна больницы. У подоконника стояла кушетка, на ней – продавлен человеческий силуэт. На Бьенфорд опустилась тьма. Мое внимание привлекло нечто, что в дальнейшем изменит всю мою жизнь. Над поломанным столом, ближе к выходу, еле-еле держалась на двух гвоздях полка. На ней лежала книга… Или тетрадь? Журнал? Я передал Роме зажигалку и подошел к столу. На нем черной краской кто-то написал: “… и каждый превратится в тень”. Начало фразы стерлось, но я не растерялся, и придумал сам: “Сначала всех нас одолеет лень…” Я сел на корточки. Артефакт оказался тетрадью – обычной, школьной, потрепанной, без рисунков на обложке. Если это дневник серийного убийцы или хотя бы журнал психиатра, будет занимательно. – Что ты там нашел? – крикнул Рома. – Пока непонятно. – Потом руки продезинфицируй! Я открыл тетрадь. С первой страницы на меня смотрело человекоподобное чудовище. Реалистично нарисованные карандашом клыки, выпирающие из массивной пасти, казалось, вот-вот проткнут бумагу, а взор, того и гляди, пронзит самую душу. Была еще надпись. Я включил фонарик: “Дорхан”. И ниже – мелко: Расскажет правду. Я перевернул страницу. На ней – другой монстр, нарисованный не менее мастерски, – более приземистый, чем первый, с широкими скулами, надломанным клыком и сединой в бороде. Бугристые лапы его держали книгу, а на левом глазу – предмет, отдаленно напоминающий монокль. Грохид. Поделится ученостью. – Дима, иди сюда, я все зажег. – Ага. Продолжая рассматривать рисунки, я вернулся на место. – Это тетрадь? Чья? – Без понятия. Ребята подошли ближе и невольно отшатнулись, увидев Грохида. – Красиво, – сказал Сеня, – но как-то… – Фантазия у кого-то больная, – прокомментировала Света. Ее поддержал Рома амплитудным кивком. Я быстро пролистал тетрадь. Монстров было около десяти, один другого краше. У Ромы, Сени и Светы моя находка не вызвала особого интереса. А я уловил в ней нечто теплое. Словно меня встретили старые добрые друзья… – Может, начнем? – предложил Сеня. Он встал в центр пентаграммы и уставился в телефон. – Я готов произносить заклинание. Тут что-то на латыни… Он прокашлялся и провозгласил: – Etis atis animatis! Etis atis amatis! И какого дьявола мы собрались вызывать? Звучание латыни вкупе с тринадцатью свечами – это сильно, но не верю, чтобы главное зло планеты на такое клюнуло. – Это шляпа какая-то, – сказал Рома. – Что-то другое предлагаешь? – нервно спросил Сеня. – Дай хоть до конца дочитать. – Дочитывай, но что шляпой родилось, шляпой и умрет. Я открыл тетрадь наугад. Высокий худощавый монстр Р’сах’ал с надорванной ноздрей, эдакий пират с осанкой офицера и недобрыми намерениями. По уверению подписи, он поможет обнаружить путь. Ишь ты, какая помогательная команда. Сеня возобновил свою речь. Через минуту он закончил, и… ничего не произошло, разве что Света громко цокнула языком. Сеня предположил, что прочитать надо дважды, но я его перебил. Я как раз перелистнул очередную страницу и понял: вот оно. – Стой. Хватит этого. Мы вызовем Тень. В углу, по всем канонам ужастиков, хлопнула дверь. Да так сильно, что пока что я сделаю паузу и просушу ладони.
* * *
– ***[2]!!! – закричал Сеня. Тетрадь выпала у меня из рук, но я успел ее поймать. Рома схватился за телефон: – Ребята, срочно уходим. Я звоню в полицию и пожарным. – Лучше священникам, – поддержал Сеня. – Темно перед глазами, – Рома тяжело задышал, – не могу разобрать цифры. Присутствие духа сохранила только Света. – Это, блин, ветер, дебилы, – сказала она и укуталась в плед. Выдохнули и расслабились мы только после того, как я набрался мужества проверить, куда эта дверь ведет. В кладовую, метр на метр. – Дебилы, – повторила Света. – Что за Тень-то? – спросил Сеня. – Как в “Волшебнике Земноморья”? – Нет. Тут ритуал описан, – я кивнул на тетрадь. – Вот и предлагаю попробовать. На очередном развороте был изображен некий Лехорг. Утонченно-аристократичный, но от этого не менее жуткий персонаж. Подпись гласила: Поможет призвать Тень. На соседней странице красивым почерком выведен план действий. И чуть ниже, другой ручкой: «Делать этого не рекомендую». – Не стоит ей доверять, – важно сказал Рома. – Почему? Не прошла проверку инстанций? Рома, заколебал. Вечно мы боимся всего. Давай попробуем! Что мы теряем? Все равно у Сатаны отпуск. А Тени – это из мифологии Древней Орвандии. Враги богов. Хтонические чудовища. – Зачем вызывать врагов? – не унимался Рома. – Тут сказано, что Тени всемогущи. Они исполняют желания. – И прочитал вслух: – “С каждым годом они приходят в наш мир все чаще. Их можно подчинить”. – Ну не зна-а-а-ю, – протянул Рома, делая вид, что ему все наскучило. – А кто еще есть? – Рома, тут не лавочка демонов! Плохого ничего не случится, я прочитал. Наоборот: Тень может забрать все плохое, если правильно попросить. Света, дай плед, пожалуйста. – Мне холодно. – Он нужен для ритуала. Света поворчала, но плед отдала, а потом двинула Сеню локтем. – Нужно поставить рядом девять свечей. – На пентаграмме? – Пентаграмма не нужна. Мы переехали в другую мифологию, забыл? Я задул три свечи, остальные поставил вплотную друг к другу. – Короче. В этом ритуале главное… м-м-м… как я понял, много чувствовать. Надо посмотреть на свою тень и вспомнить какое-то приятное мгновение. Справитесь? – Я ничего не понял, – сказал Рома. – Написано, что Тень клюет на эмоции, потому что у нее их нет. Многие бьенфордские оккультисты в прошлом веке совершали этот ритуал. Все норм, Рома, не беси. – Что надо сделать? Еще раз. – Смотри на свою тень. Вот она, сбоку. Сосредоточься. И вспомни что-нибудь приятное. Мы отвернулись каждый к своей тени. О чем бы подумать? О пасте болоньезе? О… О! Подумаю-ка я об Аннет, давненько этого не делал. О ее рыжих волосах. О ее взгляде лисицы. Мое сердце заколотилось в любовном экстазе. Я посмотрел на тетрадь и прочитал вслух: – О, Тень, что была изгнана! Эй, смеяться нельзя! – Я прокашлялся и повторил: – О, Тень, что была изгнана! Мир полон света, так приди же за ним, явись к нам, возьми же наши чувства, это дар тебе от богов Орвандии. Явись! Я накинул плед на свечи. – Эй, он сгорит! – возмутилась Света. – Тс-с… Мы затаили дыхание. Тень вот-вот должна была возникнуть.* * *
Ничего не произошло. – Облом, – сказал Сеня. – По домам? – предложила Света. – Нет. Есть запасной план. – Может, фиг с ним? – с надеждой спросил Рома. – Да тихо вы! Вам, друзья, надо научиться доводить дела до конца. Смотрите: тут написано, что любимое лакомство Тени – страх. Нужно, чтоб кто-то из нас сильно напугался. – БУ! – Не, надо пострашнее. – Включим “Ведьму из Блэр”? – У меня идея. – Я указал на табличку с изображением ступенек на дальней стене фойе. – Кто-то должен спуститься в подвал. Туда, где был морг. – Есть более приятные способы попасть в морг, – сказал Сеня. Мне нравилась моя находка, моя тетрадь. И то, что в ней написано, – тоже нравилось. Я был уверен, что к чему-то все это да приведет. К хорошему ли плохому – увидим. А пока… Я достал коробок со спичками. – Кинем жребий. Кто вытащит короткую – тот и спускается. Все согласны?Глава 2. Что я за сын такой?
Короткую вытащил я. Посмотрел на нее и сказал: – Ладно, давайте по домам. – Дудки, теперь интересно. Иди, – подтолкнул меня Сеня. Чего я еще ждал? Великие герои не боятся брать быка за рога. Непонятно, зачем его брать в принципе, но герои не всегда отличаются умом, вспомните Геракла, который пытался застрелить из лука солнце. – Только недолго! – потребовал Рома. – Как хоббит: туда и обратно. – Хорошо, мам. Я свернул тетрадь в трубочку, засунул ее в задний карман, подошел к двери, наступил на целлофановый пакет, и этот звук показался мне самым громким в мире (не считая того ора завуча, когда я запустил к ней в кабинет ящерицу). Слева от лестницы я увидел лифт: полустертые кнопки, укутанные пылью и паутиной… Я был бы не я, если бы никуда не нажал, и вот мой палец уже пытался нажать на кнопку «вниз». Лифт загудел. – Ты че там делаешь?! – крикнул Рома. – Электричество есть! Ромыч, твои нервы генерят энергию! Когда мы только пришли в больницу, то первым делом пощелкали все выключатели. Ничего не работало, и это не удивительно: сомневаюсь, что призраки платят по счетчикам. Но как объяснить поведение лифта? Существованием другой линии питания? Лифт остановился. Двери с грохотом открылись, приглашая меня войти. Свет внутри не горел. Я посветил фонариком и увидел длинную и узкую кабину, предназначенную для кушеток[3]. – Ты же не собираешься туда заходить? – спросили ребята у меня из-за плеча. Любопытство привело сюда всех троих. – Иди по лестнице. Лестница казалась более безопасным видом транспорта в морг. Но, в конце концов, моя задача – испугаться, ведь так? К смельчакам Тень не явится. Да и лифт кажется надежным[4]. Чтобы не передумать, я сделал шаг и нажал на кнопку. – Эй! – крикнул Сеня. – Пусть едет, дурак. Двери закрылись. Я остался один. В темноте. И меня затошнило. Лифт с места не двинулся. Я схватился за железные перила и на всякий случай проклял тетрадь. Мало того что темно, так еще и пространство замкнутое. Я пнул стену. Не сработало. Тогда пнул с разворота, как Чак Норрис, и железный монстр тронулся. Я потер ладони. – С лифтами только так… Прибыв на место, мой «кэб» раздумывал, выпускать меня наружу или, может, не стоит. Никак я ему приглянулся? – Ну все, пора выходить, брат, – сказал я. – Открывай. Приехали. Приехали, блин, олух. Двери оставались закрытыми. Я нажал ладонями все кнопки, и единственное, что активировалось, – это режим клаустрофобии. Почему-то зазвучала тишина. Я принялся ходить по узкой кабине лифта туда-сюда. – Эй! Выпустите! Я заметался, как мыш в коробке, даже забыл о существовании мягкого знака. По шее стекали капли пота. Я замурован. В кармане вибрировало, и нет, это был не телефон. Вибрировала (а может, мне показалось?) тетрадь. Я достал ее и посветил на страницу, где ехидный Лехорг предлагал призвать Тень. Реалистичность этого монстра показалась мне излишней, несвоевременной. – Отвали, – сказал я. Луч фонарика метался по стенам. Казалось, здесь снова стоит кушетка. На ней, накрытое желтой простыней, вытянулось окоченевшее тело. Два санитара везут его вниз, переговариваясь и перешучиваясь. Я взял себя в руки. Призраков и демонов не существует. Даже если я практически слышу их шепот. Я взрослый, чтобы бояться подобных вещей. Эта мысль – “я взрослый” – успокоила. Глубокий вдох – и двери открылись. Хорошо. Это хороший знак. Теперь надо… что, бежать? Или медленно, ощупывая пространство, идти вперед? Я выскочил, налетев на столик медсестры. С него посыпались склянки, шприцы и какие-то железяки. Грохот ударил в грудь, страх проник глубоко в меня и застрял по соседству с сердцем. Паранойя твердила, что я тут не один, что в темноте кто-то есть. Нет, не здесь, не в морге. В темноте вообще. И желательно бы с этим кем-то не связываться. Одна мысль наслаивалась на другую. Тьма вокруг меня шевелилась – рыскала, охотилась. Полки, дверцы холодильных камер – все ожидало в засаде. Сейчас как умру от разрыва сердца! Вдоль стен, на двухэтажных кроватях (или как это называется в больнице), я это увидел только сейчас, – лежали трупы. Я закричал и ринулся бежать, не разбирая дороги. Хотя, в общем-то, бежать было некуда. Кроме мертвых теней здесь присутствовало что-то еще. Что-то, чего не следовало подвергать анализу. «Тьма обитаема» – пронеслось в голове. Я замер. Закрыл лицо тетрадью и стал шептать, повторяя навязчивое: «Тьма обитаема, тьма обитаема, тьма обитаема» – как мантру, спасительную формулу. …и – внезапно – это сработало. Все, что шевелилось, исчезло. Все, что пугало, перестало пугать. Я увидел пустую комнату. Морг полуразрушенной клиники. Никаких мертвецов, не считая моих нервных клеток, павших в бою. Пора сматывать удочки. Сделав разворот вокруг своей оси, я… – БУ!!! – А-а-а-а!!! – Эй, ты чего? Это же мы! Голос Сени и свет его телефона разогнал последние остатки темноты. – Мы по лестнице спустились. Ну как, нормально испугался? Где Тень? Стук сердца замедлялся. Становилось спокойнее. А потом я засмеялся, и это продолжалось битую минуту. Круче, чем стендап. – Я им говорила, что это плохая идея, – сказала Света, когда я, насмеявшись, посветил фонариком ей в лицо. – Эй, убери, ярко. – Ты тут с ума не съехал? – спросил Сеня. – Нет, но мне пришла в голову неплохая идея. – Какая? – Давать имена нервам. Джонни, Ястреб, Мистер Молекула. Когда перенервничаешь, можно провожать их в последний путь. – Сеня, я говорила, что мне не нравятся твои друзья? – спросила Света. – Ребята! – крикнул Рома. – Мне кажется, я что-то увидел. – Где? – Вон там. Там что-то шевелилось. Сеня посветил, куда показывал Рома, но там была лишь белая стена. – Может, и не шевелилось, – пожал плечами Рома. – А-а-а, нет, шевелится! Теперь вон там! – Рома, хорош. – Да я напуган до усрачки! Ну вас к дьяволу, со всеми вашими дьяволами! Я пошел отсюда. А там, у той стены, что-то есть, и оно вас сожрет, нахер выплюнет, потому что вы невкусные сто процентов. Рома, громко топая, ушел. – Что его напугало? – спросила Света. – Его пугает сам факт того, что что-то может пугать, – сказал я. – А Тень-то мы вызвали? – Вызвали, – Сеня посветил на себя фонариком снизу: – Я ЖУТКАЯ ТЕНЬ, БОЙТЕСЬ МЕНЯ. Прежде чем мы поднялись, я все-таки изучил место, на которое триггернул Рома. Но происшедшее все-таки оказалось игрой разума, а стена – стеной. И ничем более. Однако фраза «тьма обитаема», продолжала крутиться у меня в голове.* * *
В пустынном дворе нашего ЖК «Дом цветов» царила тишина. Типичный спальный район. Редкие окна тускло светились; на легком ветру шевелились веревочные качели. Вдалеке выла карета скорой помощи. Только одна деталь привносила в картину разнообразие. Посреди двора маячил силуэт. Широкоплечий, мрачный, с ножовкой. Заметив меня, силуэт выпрямился. Я шел к подъезду; после дождя земля и песок смешались в липкую массу, и я ступал кроссовками в какую-то жижу. Человек стоял на моем пути. Когда мы сблизились, я сказал: – Привет, пап. – Доброй ночи, сынуля! – улыбнулся мой папа своей недельной щетиной и достал из кармана старенький кнопочный телефон. – Дай-ка маме твоей позвоню, что возле дома ты… Алло, дорогая? Тут Димон. Ага. Ага… Ну, утром поговорите. Ага. Доброй ночи, – он положил телефон. – Чует мое сердце, разговор вас ждет серьезный. В загуле был? – Да, с девчонками. А ты что? Древесный маньяк опять вышел на охоту? – Угадал, пройдоха! Маленькую крепость пытаюсь сообразить… Папа обожает работать с пилой, досками и с чем угодно еще. О таких, как он, говорят: мастер на все руки. Работа у папы проектная – делает мебель и деревянные игрушки для всяких богачей, но заказов последнее время мало. Зато у папы недавно появилась настоящая мечта… – Конкурс уже через две недели, а я еще и тридцати процентов работы не сделал, ни черта не успеваю. Как тебе? Месяц назад мэрия Бьенфорда объявила городской конкурс на самую креативную и душевную детскую площадку. С некислым призовым фондом. Участвовать мог каждый желающий. Отличная инициатива, на мой взгляд, а уж как благотворно она повлияла на отца – словами не передать. – Получается круто, – сказал я, оглядывая уже готовые объекты: деревянные горки-слоны, веревочные мостики, переброшенные через импровизированный ров, фигурки сказочных существ. Жители единогласно его поддержали: правда, пришлось собирать подписи, что никто не против. – Ну-ну, только не перехваливай, а то зазнаюсь. Мало стараюсь я, мало. А победит, конечно, какая-нибудь фабрика, которая вложит в это дело деньги. Так в наше время все и работает. Я – так, для сердца. И для твоих детишек. Смотри, звезда падает! Загадай желание! Я улыбнулся. То “тень”, теперь звезда. Всем так не терпится реализовать мои мечты, хоть в очередь становитесь. Ну хорошо… Опять про Аннет подумать? Нет. Если честно, моим тайным желанием всегда было оправдать надежды родителей. Но я тщательно это скрывал. Потому что – сами понимаете: никаких надежд я не оправдаю. – Мама расстроена, сын… – сказал папа, вытирая пот со лба. – Этот негодяй ее все-таки уволил. Довел до слез – и уволил. Папа толкнул ногой одну из досок, а потом бережно подобрал ее и положил на теннисный стол. – Вот гад, – сказал я. – Это мягко говоря. Мама работала в рекламном агентстве. Придумывала крутые видеоролики и слоганы. Последнее ее произведение висит на бордах по всему городу – реклама капель: «Оставь насморк без носа». Ее руководитель присвоил мамины достижения, и во всех пресс-релизах значился автором он. А когда мама решила восстановить справедливость, обвинил ее в краже идей. Мне хотелось убить его прям вот этой папиной пилой. – Ты с пониманием к ней отнесись… Если ругаться завтра будет, например. Он выпрямился и подошел к вишневому деревцу с меня ростом, которое только начало цвести. Впервые в своей древесной жизни. – Помнишь, как сажали? – Помню. – Да… В природе есть всё, сын. У нее только и стоит учиться. И искать – у нее, и совета просить. А вишня – ты однажды подойди к ней, когда тяжело будет, обними, и сразу ответ услышишь. Красавицей-то растет, скажи? Молодчагой. – Хоть кто-то… – Так, ты давай без этих соплей и дуй домой. А я еще чуть-чуть поработаю, потом схожу в круглосуточный за яйцами и макаронами на завтрак. Мама велела. – Хорошо… Пап? – А? – А ты когда-нибудь вызывал с друзьями Тень? – Кого? – Да я так… А можешь маленького монстрика сделать? Для меня? – Это – всегда пожалуйста.* * *
Мама уже спала. Я проник в свою комнату и тихо закрыл дверь. Взял со стола кусок недоеденного утреннего круассана. Посмотрел в окно. Ночной Бьенфорд окутал меня темнотой, как покрывалом; я облокотился на подоконник и стал пить этот город, как пьют стакан прохладной воды в жаркий день. Вдоль дорог горели фонари, такие же, как в XIX веке, освещали пустынные улочки и одинокие беседки. Двухэтажные домики с разноцветными островерхими крышами, ласкали взор. Я посмотрел вдаль, на Шар. Он висел в центре города вопреки всем законам природы, физики и здравого смысла. – Как дела? – тихо спросил я у Шара. И помахал, легонько так, пальцами. Вы не думайте, я не псих, я не ждал ответа – просто мне нравится беседовать с Шаром. Я открыл окно, вдохнул весеннего воздуха. – Жаль, не вижу своего будущего, – сказал я Шару, – так, как вижу тебя. Я еще раз вздохнул, сказал: “Спокойной ночи”, закрыл окно, выключил настольную лампу и лег в кровать. Воображение подсказывало мне, что поздно я отвернулся. Если честно, я – натурально! – всем телом ощущал, что Шар мне ответил. Я вспомнил о своей загадочной находке. Зажег лампу, достал из рюкзака Тетрадь и открыл на первой странице. Интересно, стоит ли рассказать о ней папе?.. Он любит подобные артефакты. Маме-то точно нет… На меня со страниц яростно взглянул Дорхан. Который Расскажет правду. И тут… – Оп-па-а, – вырвалось у меня. На соседней странице, которая – я уверен в этом! – до сих пор пустовала, сейчас была выведена изящная, прямо-таки каллиграфическая дневниковая запись.Он поранил палец. Она спит. Он произнес: “Ёшкин!”. Она спит. Он положил пилу. Она спит. Он посмотрел на звезды. Она спит. Он сказал: “Ну болван”. Она спит. Он смеется. Она спит.
Я пролистал тетрадь, череда грозных морд отсвечивала в теплом свете и не то грозила мне, не то манила. Я решил, что остальных гоблинов изучу утром, и вернулся на первую страницу. Запись исчезла.
Глава 3. Сонный паралич
Учебник по психологии, 9-й класс: Сциофобия – боязнь теней. Считается культуральным синдромом в Орвандии, поскольку практически все орвандцы испытывают подсознательное неприятие теней.Утром я сражался с Мелким за туалет. Не потому, что фанат утренних процедур, и это не дело чести, просто – ну а как еще? За что-то ведь надо бороться, иначе и смысла нет. Победил в итоге я, потому что, ладно, победил он. Это же Мелкий, и этим все сказано: чуть что – сразу жаловаться родителям, а мне и без того хватает скандалов. Брат у меня, хоть и раздражает, но он крутой. Его проблемы в детском саду обусловлены, на мой взгляд, тем, что Ваня слишком рассудительный для своего возраста, а шмакодявки из его группы не ценят ум и смекалку, им больше по душе игрушки. – Ты выиграл битву, но не войну, – сказал я в дверь, на что Мелкий отреагировал коротко: – Уходи. Отец вовсю трудился на улице, я бы не удивился, если б он и не возвращался домой. Из спальни вышла мама. Я сказал: “Доброе утро, мам”, но она ничего не ответила и, хоть и заспанная, но, как и всегда – аристократически изящная, прошла на кухню. Злилась. Мне не терпелось проштудировать Тетрадь. Закончив утренние дела, я вернулся в комнату, сел за стол, сделал профессорское лицо и приступил к изучению. Бумага зашуршали в руках.
Монстров в тетради было десять. Один другого краше и убедительнее. Привожу сюда их имена и “роли”:
Дорхан. Расскажет правду. Грохид. Поделится ученостью. Р’сах’ал. Поможет обнаружить путь. Лехорг. Поможет призвать Тень. Вирадан. Поможет защититься от Тени. Билиштагр. Удержит от ошибок. Шахрэ. Удержит чудовищ. Зухра. Распознает врага. Далибен. Защитит от Темноты. Рахинд. Возьмет тебя в руки.Каждый монстр – на левой стороне разворота. Страницы справа пустые (вчерашняя загадочная запись у Дорхана также исчезла). Эта закономерность, однако, имела исключения. Во-первых, возле Лехорга по-прежнему был описан ритуал призыва Тени. Возле Вирадана описания ритуала не наблюдалось, и это меня смутило: где есть вызов, там должен быть способ защиты, разве не это первая заповедь оккультиста? Интересным оказался разворот с Шахрэ. Монументальный чудик в мощных доспехах и с шипастой дубиной был изображен не один. Пустые клеточки занимали мелкие гоблины. Как мы себе их и представляем: мускулистые, злобные, вонючие. Я подумал, что основная десятка монстров – патриархи или генералы, гоблинская аристократия, а эти коротышки, одичалые и тупые, как второклассники, – их прислуга. Настоящей же сенсацией для меня стали листы с гоблином по имени Далибен. Справа от него был незаконченный список с заголовком:
Узнали слова под пунктом «1»? Там, в подвале, они рассеяли тьму. Я нашел этому рациональное объяснение: видимо, когда я бездумно листал тетрадь, надпись отпечаталась в подсознании, а затем всплыла. Всплыла – а осадочек остался. Вопрос в том, кем Тьма населена. Некими существами? Или речь о том, что темнота порождает фантазии? На секунду меня отвлек от дел Рома. Он написал в телегу “Доброе утро, нам надо срочно поговорить”. Я ответил ему “Доброе”, и вышел из сети. Моим следующим шагом стал гугл. Я вписал по очереди все имена монстров, но «Поиск не дал результатов. Может, вы имели в виду какую-то фигню?» Только Зухра оказался «обозначением планеты Венера в Средневековой исламской литературе». Я решил побольше узнать про Тень. На странице Лехорга значилось краткое указание, что с Тенями следует обращаться осторожно. И это, в общем, все. В интернете о Тени с точки зрения орвандской мифологии было ровно 0 (демонстрирую пальцами) информации. Мои научные изыскания прервала мама. Она заглянула в комнату и спросила: – Ты есть будешь? – Буду, – сказал я. – Тогда иди.Найти 5 законов Тьмы
1. Тьма обитаема. 2. … 3. … 4. … 5. …
* * *
– Чай сделать? По голосу мамы сложно угадать, набор каких именно негативных эмоций ее гнетет. Мама всегда говорила четко и строго, и за это все ее уважали. – Можно. Она включила чайник, достала с полки мою кружку с машиной. Чай я любил пить из нее (а теплое молоко – из пузатой чашки с бегемотами). – Где был вчера? – спросила мама, глядя не на меня, а в сторону. – Гулял с ребятами. Были в центре, смотрели на Шар. Как твои дела? Папа рассказал, что… – Ясно. Помолчали. Когда чайник вскипел, мама заварила орвандский белый чай “Chai-Chik”, поставила передо мной тарелку с двумя сосисками, поджаренным хлебом и бобами в томатном соусе. Села напротив. Я чувствовал, что предстоит разговор (РАЗГОВОР), и занял выжидательную позицию. – Поработал – можно и погулять, да? Я подул в чашку. Горячо-о-о. – А? – Ну как. Ты вчера весь день усиленно готовился к тесту. Штудировал учебники, конспектировал, учил. Вот я и подумала: хорошо, что ты развеялся. Молодец. Мама смотрела так, будто сейчас вспыхнет, как политый бензином “форд” в американском фильме. Вчера я весь день ел и играл в приставку, ни к чему не готовился. Вечером ушел, ничего не сказав, а вернулся в грязных кроссовках и пыльной футболке. – Мам, ну я… – А напомни мне, какой тест ты будешь сдавать? Нам через две недели ехать подавать документы… Вдруг там есть дополнительные вступительные экзамены? Напомни, пожалуйста. – Я пока выбираю. – А, точно… А что выбираешь, прости? Между чем и чем? – Между… Журналистикой. Режиссурой. И, наверное, археологией. Я бы мечтал поехать в Египет, спуститься в гробницу фараона с лопаткой и найти сокровища. Как Индиана Джонс. – В какой конкретно вуз? – Ну… Режиссура вроде есть в национальном. Вот тут-то мама и вспыхнула. Вряд ли из-за моей фразы, просто дошла до точки кипения. – Дима! Ты не выяснил ничего! Ты провалялся весь день за своими игрушками, как и позавчерашний день, как и последние полгода! И проваляешься этот! Я права? Такой у тебя план? Ты гулял с Ромой, а он на курсах довузовской подготовки – круглый отличник! Мама попыталась взять себя в руки. Отвернулась к окну, уперев руки в боки. Я молчал и просто держал чашку. – Режиссура есть только в двух вузах Бьенфорда, – сказала она спокойно. – И в оба, помимо теста, нужно выполнить практическое задание. В Высшем институте кинематографии требуют принести короткометражный фильм. – Ух ты, – сказал я. – Я знаю обо всех университетах. Обо всех! Потому что я, в отличие от тебя, занималась этим вопросом. А твоя лень – это катастрофа. Дима, я мечтаю гордиться тобой. Но… – Что – но? – А тебя что вообще интересует? Если бы не надо было учиться и работать, чем бы ты занимался? Так и играл бы да книжки читал? – Ну… Не только. Делал бы всего и много. – Чего – всего? – Ну, всего. Книги читал бы. Смотрел бы фильмы, сериалы. Играл бы в игры. Слушал музыку. Придумывал бы разное… Не знаю, разные развлечения. – Я вспомнил, как мы вызывали Тень, и меня передернуло. – Ходил бы в театр. – То есть продолжал бы бездельничать. – Нет, почему. Это ведь тоже все важно. Каждая прочитанная книга откладывается внутри. Я это называю эмоциональной эрудицией. – Может, эмоциональным интеллектом? – Нет, это другое. – И как ты заработаешь на этой своей эрудиции? – Никак. – Может, литературным критиком станешь? В Университете культуры и искусства есть такая специальность. – Я не знаю. Может… Мама опустила голову. Я встал, подошел к ней и попытался обнять. Но мама сказала: – Иди в школу. Получай свои двойки. Твоя жизнь – делай с ней что хочешь. И вышла из кухни. А через секунду услышал чавканье под ухом: Мелкий разобрался, что делать с сосисками на моей тарелке.* * *
Я сидел в школьной столовой с тремя капустными пирожками, мини-пиццей, булочкой с шоколадной глазурью и остывшем чаем в граненом стакане. Вертел в руках брошюру Университета гуманитарных наук имени Сольва Топрэ[5]. Я всеми силами пытался захотеть поступить. Не выходило. Вроде бы все чудесно: живописный зеленый кампус, большая территория; запах старины в корпусах. И обучение увлекательное: копайся себе в закрытых архивах, получай доступ к складам музеев, пиши рецензии на театральные постановки. … Сиди на бесконечных лекциях. Штудируй домашку. Страдай. Почему мама так злится? Бывают же гении, у которых нет высшего образования. Билл Гейтс, например. “Он умел программировать, – сказал в голове мамин голос. – А что умеешь ты?” А я умею рисовать круги мелком и вызывать древних духов. Хотя и то не факт. В столовой пахло тушеной капустой и гречкой. Мы договорились с Ромой, что встретимся здесь, но он, как обычно, опаздывал. Наконец его кудрявая шевелюра замелькала между столиками, и через мгновение на стул напротив плюхнулся рюкзак. Сам Рома, одетый в, наверное, самый толстый свитер из своей коллекции и широченные вельветовые брюки, почему-то сел наискосок от меня. – Если ты мне сейчас не скажешь, что видел вчера в подвале, я не буду снимать с тобой “Послание”. И дружить не буду. Я рассмеялся. – Слушай, ну у нас с “Посланием” и так беда. Речь шла о ежегодном итоговом видео от выпускников. Каждый из нас должен (не прям обязан, но так принято) сказать на камеру пару слов напутствия будущим выпускникам. Потом мы публикуем это в сообществах школы в соцсетях. С какого-то момента пошла мода на то, чтобы снимать в необычных местах и ситуациях. Мы с Ромой сразу договорились сделать это вдвоем. – Дим, я по-дружески прошу. У меня проблема. – Что такое? – А точнее, их сразу много. Чудовища. – Чудовища? – Они пришли ночью. И окружили меня со всех сторон. – Мне тоже часто снится школа. – Нет, тут другое. – Рома откусил от моей булки, и шоколадная глазурь посыпалась на стол. Потом Рома, наверное, вспомнил, что у него нет аппетита, и, скривившись, положил булку обратно на тарелку. – Во-первых, это был сонный паралич[6]. Помнишь, ты рассказывал? У тебя же тоже было, да? Конечно, я помнил, попробуй такое забыть. Сонный паралич случился со мной два года назад, и от этого воспоминания меня трясет до сих пор. Я проснулся незадолго до рассвета, в час волка[7], с ясным осознанием, что возле моей кровати кто-то стоит. И в углу комнаты тоже. И эти “кто-то” – они немыслимо иные, они больше, чем страшные призраки, они в глубине самых ужасных чертогов мира (так я написал в своем дневнике, это была единственная запись в моем дневнике). Хочу встать, но не могу, хочу включить фонарик, но руки мне больше не принадлежат. Других (чудовищ, как назвал их Рома) в комнате становится все больше. Они гудят, как атомная электростанция. И медленно приближаются. Наваждение закончилось само. Я обрел руки-ноги и побежал в ванную умываться. С тех пор ночами боюсь засыпать в абсолютной темноте. – Ром, понимаю тебя, – сказал я. – Но в целом нет ничего страшного. Тебе просто надо нормализовать график сна, купить другой матрас, не пить кофе на ночь. – Нет, все не так просто. Во-первых, ты меня знаешь. Я все, что касается комфорта и безопасности, делаю идеально. А во-вторых, непростой это был сонный паралич. Я и не уверен, бывает ли он простым. – И что с ним не так? – Что, если там, в морге, и правда кто-то был? Когда я проснулся ночью, мое сознание изменилось. Я ощутил, что рядом со мной находится кто-то, кого я уже видел. В больнице. Вдруг мы по-настоящему вызвали Тень? – Никого мы не вызвали, Ром. – Так не пойдет. Скажи способ защититься. Ты должен! Это была твоя идея вызвать Тень, не моя. – Ладно, – вздохнул я. – Смотри. Рецепт такой: берешь соль. – Так. – Перец. – Так. – Лук. – Так. – Смешиваешь. – Та-а-а-а-к. – И ешь. – Блин, Дима! Не смешно! Почто издеваешься? Видишь, мне страшно по-настоящему? В этой твоей тетради – там должно быть написано, что делать, если все пойдет наперекосяк. Покажи мне. – Там ничего нет. – Открой. Я достал тетрадь с гоблинами, положил на стол, и пролистал до страницы Вирадана. – Вот, – сказал Рома. – А говоришь, ничего нет. Прочитаешь вслух? Почерк неразборчивый. Я попытался не выдать своих эмоций, но меня начало трясти. На соседней с Вираданом странице появилась запись. Мелким, сложным, красивым шрифтом, и как будто она была там давным-давно. Еще один ритуал. Зуб даю на отсечение, утром его… Я сделал два глубоких вздоха (спокойно, Дима, чернила, возможно, невидимые, и на них повлиял дневной яркий свет в столовой или, например, запах пирожков) и прочитал первую строчку.Тебе следовало внять предупреждениям! Тень не сумеет явиться в мир, но она явится к тебе. Станет частью тебя. Ты станешь Тенью. Она будет помыкать тобой через сны. Служебная заметка (написано сбоку, красной пастой): написать про сонный паралич на странице Грохида.Я отложил тетрадь. – Что такое? – спросил Рома. – Чепуха. – Прочитай вслух. Я открыл тетрадь на странице с монстром в мантии университетского преподавателя и с «моноклем» в глазу, но с таким же, как у остальных, боевым оскалом. Поделится ученостью. Соседняя страница была пустой. – Что ты там листаешь? Ты можешь вернуться на страницу с защитным заклинанием? – Рома, блин, дай мне время! И ручку. – Что? – Ручку. – У тебя своей нет? – Нет, я дома оставил. – Боже, ты же в школу пришел! Он вытащил из рюкзака ручку с обгрызенным колпачком – Рома, когда нервничает (а нервничает он каждые полтора часа), заказывает сам у себя это любимое блюдо – и остервенело жует. – Что ты там писать собрался? – Сейчас. Сонный паралич, – вывел я на пустой странице и – вот дурак! – принялся ждать. Разумеется, желтоватый потертый лист никак не отреагировал на мою “Р”, похожую на виселицу. – Ладно, держи ручку. Я вернулся к Вирадану и пробежался глазами по тексту:
Один есть способ отвернуть Тень от тебя. Вирадан. Благородного происхождения корф из рода Рахинд ре Абран – изобрел этот путь. Он – властелин мостов и путей. Не люди любимцы Теней, но – корфы. Даруй ей одного из нас. Даруй того, кто будет создан твоими руками.Далее шло последовательное описание действий, абсурдных и стремноватых. Я почесал затылок. – Смотри, Роман-Романиссимо, – сказал я, пытаясь разобраться с ритуалом. – Мы должны нарисовать корфа. – Кого? – Судя по всему, эти чуваки в тетради – не гоблины… Загуглишь, кто такие корфы? – Продиктуй по буквам. – К-о-р-ф. – Такого нет. – Короче, суть такова. Во-первых, нам нужно два зеркала. Во-вторых, мы должны нарисовать такое существо, как в тетрадке, – я небрежно пролистал страницы, – на любой поверхности. Затем направить зеркала одно на другое, чтобы образовался зеркальный коридор, и отражаться в нем должен тот, кого мы защищаем, а также нарисованный корф. – Что-то сложно. – Это еще не все. В зеркальном коридоре мы должны отсчитать шестую дверцу и мысленно попросить этого гоблина-корфа, чтобы он увел Тень, ибо, как сказано в тетради, именно шестая дверь всегда полуоткрыта. – Я ничего не понял, но ты мне объяснишь по ходу дела. Рома достал из рюкзака учебник по астрономии и беспощадно выдрал из него листы. – Рисуй, – сказал он нервно, – быстро.Немедленно! – Подожди, – мне пришла в голову великолепная идея. – Давай сделаем это изящно. Оставим после себя след. И, может, таки снимем наше “Послание”.
Глава 4. Шар светится
Белая стена в мужском туалете бесила меня всегда. Даже больше скажу: в топ-миллиард вещей, которые меня бесят (мой любимый топ), она занимает уверенную середину. Приходишь на унитаз расслабиться или, например, прогулять урок, а попадаешь как будто в больничную палату. На этой стене и будет красоваться мой шедевр. Особенно хорошо то, что прямо напротив нее висит огромное зеркало. – Великое полотно защитной магии войдет в века, – сказал я вслух и распростер руки. – Ты снял? – Нет, – сказал Рома. У него и телефона-то в руках не было. – В таком формате мы “Послание” записывать не будем. Нас заставят платить штраф за порчу казенного имущества. – Тогда ты останешься без “Послания”. – Главное – изгнать злого демона. Я сказал тихо: – Кто бы злого ссыкунишку из тебя изгнал… – Что? – Ничего. Приступаем. Красками, карандашами и маркерами, которые мы прихватили в комнате отдыха, мастер мог бы создать настоящую красоту. Но они, к счастью, попали ко мне. И я взялся за работу. Корф (ну и слово, чем им “гоблин” не угодил?) не получался: с каждым штрихом он все меньше походил на антропоморфное[8] существо. Благо в описании ритуала разрешалось нарисовать тяп-ляп. Еще и Рома мешал: – А что обычно делают Тени с людьми? Это может привести к… БОЛЕЗНИ? Если что, вот нашатырь, я на раковину поставил. А к смерти может привести? Кто вообще такие Тени? О них мало информации. Это что-то из древности? Они заразные? – В Тетради сказано, что их нельзя поминать всуе. Иначе плохо. Не прогоним. Мое вранье на Рому подействовало. Он замолчал и стал сновать за моей спиной, подходя то с одной стороны, то с другой – следил за работой. Но в какой-то момент не выдержал: – Сейчас завуч придет. Поймает и отведет в кабинет. – Рома, это мужской туалет. – Ну она мужчина. Я не ответил, потому в точности не знал. С завучем у меня напряженно. Как-то она схватила меня за локоть в холле и наорала при всех: “В вашем возрасте человек должен знать свою жизнь на десять лет вперед! – кричала она, – и стремиться к великим целям!” На это я ответил, что у меня есть цели, и я стремлюсь к ним каждый день. Она спросила, какие это цели, и я сказал, что покушать. Я сосредоточился на зеленых пальцах монстра: пока они походили на сардельки с сыром и немного на огурец, но не на конечности. Ей-богу, пальцы – самое сложное в рисовании, при условии, что ты лох (не ты, дорогой читатель, а, предположим, Рома). Сложнее только нос и внутренний мир художника. В какой-то момент я (с ужасом) обнаружил, что у меня нет красного карандаша, а так хотелось нарисовать корфу красный пупок! Пришлось довольствоваться желтым. – Так, – сказал я. – Теперь ты тоже должен что-нибудь нарисовать. Ритуал-то на тебя в первую очередь направлен. Рома подрисовал какие-то узоры на костюме корфа и вернул мне мелок. – Так достаточно? – Наверное. – Откуда мне было знать? Я ориентировался на полупонятные записи в тетради, без видео-обзоров и отзывов пользователей. – А теперь становись. Вот сюда, да, прямо к корфу. Держи зеркальце (эту дамскую штучку мы нашли в комнате отдыха). Хитрость ритуала (и это мы обнаружили, только когда приступили к активной части), заключалась в том, что “поймать” коридорчик внутри зеркал – очень сложно. А тем более – отсчитать шестую дверцу, да еще и сделать так, чтобы в отражение попали и Рома, и корф. – Не могу. – Сосредоточься, Рома, это вопрос жизни и смерти! Я включил камеру, чтобы зафиксировать происходящее, и, чем черт не шутит, – все-таки смонтировать смешное “Послание”. Рома шевелил губами, подсчитывая стенки зеркала. Он стоял рядом с корфом, держа в руках зеркальце, и выглядел серьезно. “Этот герой сражается со сверхъестественным”, – тихо сказал я. – Ты что, снимаешь?! – Не отвлекайся! Ты поймал? – Вроде да. – Теперь говори медленно: “Тень, уйди. Тень, уйди. Тень, уйди”. Рома, щурясь, стал произносить заклинание. Я подошел к окну, отыскал удобный ракурс и подумал, что контент получается неплохим. – Блин, – сказал Рома. – Мы ж забыли… Иннокеша. – Не отвлекайся. Прогоняй Тень. – А сколько еще надо? – Не отвлекайся. Иннокеша – наш учитель труда. Каждый день ровно в 14:00 он ходит в туалет. Ну, и писает. С чем связана такая пунктуальность – уму непостижимо. Еще пра-пра-выпускники обратили внимание на эту закономерность, и теперь все поколения школы хранят это уникальное знание, как рецепт вареников. Я продолжал снимать. Все это напоминало театр абсурда, однако моя ироничность быстро стухла, когда я… Я ощутил чье-то присутствие. Словно – раз! – и мы здесь больше не одни. Я подошел к Роме. “Тень, уйди, – шептал он, – Тень, уйди”, – словно в трансе. Я посмотрел в зеркало и обнаружил необычную вещь: руки Ромы не дрожали. Они застыли, точно у ледяной скульптуры, но зеркальный коридорчик ходил ходуном. “Тень, уйди, тень, уйди”, – шептал Рома, считая дверцы зеркала. Первая, вторая, третья, четвертая, вот пятая и… Я упал на плитку туалета. Грохнулся на пол вместе с телефоном (благо удержал его в руках) – без причины, ни с того ни с сего. – Ты чего? – Рома помог мне подняться. Зеркальце выпало из его рук и разбилось. – Не знаю. Голова закружилась. – Думаешь, все сработало? – Должно, по идее… – Не ударился? – Все норм. Снимем финальный кадр? – А что должно быть в финале? – Ничего. Встань возле корфа. Я отошел назад, включил запись, и тут сработал закон Мёрфи[9]: чуть повернув камеру, я увидел разъяренный взгляд. Иннокеша, наш учитель трудов, смотрел прямо в объектив. – Мелкие тварюги! – заорал он, глядя на стену (которую в белый красил именно он), и взял Рому за ухо. – Ай! Я подбежал к ним, толкнул Иннокешу в бок. Тот выпустил Рому и повалился на стену. – Бежим! – Стоять на месте! – Иннокеша бросил руку вперед и ухватил меня за край рубашки. Я дернулся, побежал к окну, на счастье оказавшемуся открытым. Рома стоял на подоконнике. Я схватил урну и бросил ее под ноги трудовику. Благодаря этому выиграл пару секунд, которых нам хватило, чтобы выскочить во внутренний двор школы.* * *
– Бежим в актовый зал, типа мы фоткаемся и не при делах. Шел конец учебного года. Вместо некоторых уроков проводились выпускные мероприятия. Сейчас наши одноклассники фотографировались на выпускной альбом. Сессия началась час назад, но, если не успеем – ничего страшного: альбом с легкостью обойдется без лица Ромы. – Как думаешь, мы прогнали Тень? – спросил он. – Я не знаю. Скорее всего. – Дебильный Иннокеша. Вонючий. Он же не мог повлиять ни на что? – Вряд ли. А ты чего застыл там? Что-то почувствовал? – Ты о чем? Это ты застыл. Когда я говорил: “Тень, уйди”, ты смотрел на меня, как истукан, и не шевелился. Я даже отвлекся, говорю: “Ты ок?”. А ты просто смотрел в одну точку. – Не прикалывайся. – Я не прикалываюсь, это ты не прикалывайся. – Я не прикалываюсь. Так ты почувствовал что-то или нет? – Вроде да. Облегчение. Внутренний голос говорит мне, что все получилось. – А если это голос Тени? – Не смешно. Мы пришли в актовый зал, где одноклассники разбились по кучкам: гоп-кучка Темы Крупного, кучка ботанов во главе с Угрюмовым, спортсмены и Степан (снимали какие-то сальто, видимо для “Послания”), кучка «змеиный клубок» и Алиса. Перед фотографом позировала Вера Тото. По лицу фотографа я догадался, что Вера просит ее перефоткать в восьмидесятый раз. Одна пара репетировала выпускной танец на сцене под руководством классного руководителя Раисы Мельберновны. В этой паре была Аннет, моя тайная любовь. Она танцевала с мажором Пуаном, который смотрелся рядом с ней, как табуретка рядом с солнышком: нелепо, неправильно, абсурдно. Я успокаивал себя мыслью, что они не встречаются: этому у меня была масса доказательств. Но утверждать, что у Аннет нет кого-то еще, я не мог. Я вздохнул. Такому оболтусу, как я никогда не танцевать с красоткой Аннет. Ее очаровательность так гармонировала со средневековыми портретами, развешанными на стенах, что я таял, как эскимо. А она, танцуя, даже не замечала меня. Смирись, Дима: отношения – не твое. Я подошел к фотографу в тот момент, когда Тотоева медленно и томно проговорила: “Ну ла-а-адно, пусть будет э-эта”. – Давайте меня, – я сел на стул. – Вообще-то я следующий! – сказал Угрюмов. Угрюмов, в принципе, не угрюмый, но всё равно всех бесит. Потому что ботан. Люди, вкалывающие ради оценки, напоминают мне принтер: тот тоже делает, что скажут, а результат – черточки на бумажке. – Отстань, Угрюмов. У тебя рубашка мокрая, – ответил я. Правда, Угрюмов был в футболке, но это если придираться. Со мной справились в один дубль. На фото я даже улыбнулся (уголками губ вниз) и слегка моргнул глазом. Но мне не захотелось отнимать время у самого себя: нужно было еще попялиться на Аннет. – Как оформим вашу карточку? – спросил фотограф, худощавый мужичок в бейсболке. – Что? – Карточку вашу как оформим? – Оформите ее моей фотографией. – Смотрите: возле каждого ученика идет индивидуальное оформление в стиле специальности, которую он выбрал. – А. – Какую вы выбрали? – Маг. – Прошу прощения? – Волшебник. – Может, лучше юморист? – Может. – Слушай, – он вдруг перешел на «ты», – мне по барабану: я запишу хоть волшебник, хоть динозавр, хоть покемон – только ты потом не сможешь исправить альбом, он тебе на всю жизнь. – А если я скажу “почтальон” и это будет на всю жизнь, то нормально? – Нет, ну… – А если “Фотограф на выпускных”? Вы как себя подписывали в альбоме? Мужичок на секунду замолчал, вылупившись на меня почти идеально круглыми глазками (глупенькими, навыкате). Потом подозвал Угрюмова и сделал вид, что меня нет. А я услышал реплику, произнесенную самым неприятным голосом в мире: «Позорище, Каноничкин», – голосом завуча. Я повернулся. Дородная женщина, которую боялась вся школа, смотрела на меня в упор; над ее глазами вздымались колючие дуги бровей. Рядом с завучем стоял Иннокеша. – Здравствуйте, Маргарита Константиновна! – сказал я добродушно, но на части, где “…вна” почему-то проглотил слюну, а вместе с ней – окончание отчества. – А мы тут фотографируемся. – Молчать! Я вздрогнул. Все умолкли и покосились на нас. – Вы бессовестный и негодный ученик. – Почему вы так говорите, Маргарита Константиновна? – А что это вы делаете вид, что ничего не понимаете? Дурака корчить из себя у вас лучше всего получается, а, Каноничкин? Дебила корчить из себя, да? В этом вы мастак. А чтобы написать заявление на тест – тут уж надо мозгами подумать – не ваша история. Этого следовало ожидать. По какой бы еще причине она на меня наехала. Но неужели нельзя все высказать наедине, без лишних ушей? – В шестом классе вы были олимпиадником. В седьмом о вас написала районная газета. А теперь в школу приходит выговор от министерства образования – за то, что способный ученик скатился! Тут тренд, который задала завуч, поддержали мои одноклассники. – Кто способный-то? – вопросил Тема Крупный. – Каноничкин вроде… – ответила Алиса. Они засмеялись. Я сделал шаг назад, нотация завуча набирала децибелы. Она всегда так, когда заводилась, по нарастающей, – пока не начнет закладывать уши и гореть от стыда и гнева лицо. – Ваш одноклассник Угрюмов ездил и в Москву, и в Бухарест, и в Киев на международные олимпиады. Даже по химии! Угрюмов гордо поднял подбородок. – А вы – что? С таким отношением вам не светит выехать даже за пределы Орвандии, да и работу не найдете интереснее, чем водитель трактора. Да! Вот так! Водитель трактора, Каноничкин! После “шутки” про трактор засмеялись все. Абсолютно все. Я не знаю – быть может, Ромка не засмеялся. Я увидел, что на меня смотрит Аннет. – Но ваша выходка в мужском туалете – это верх безобразия. Все ведь знают, что он натворил? – И завуч сказала то, чего я не смогу ей простить никогда: – Я знаю, что вашу маму уволили с работы. Понятно, в кого вы пошли такой. Завуч перегнула палку – это поняли даже одноклассники. Смех прекратился. Взгляды устремились в пол (а чьи-то – на попы). Но кровь во мне закипала. Я должен был отомстить – прямо сейчас. Комната пришла в движение. Голос завуча стал тише. Я обратил внимание на свою тень – она вибрировала, как старая “нокиа”. Я посмотрел вокруг, и меня прошиб холодный пот. Тени. Они метались, будто в страхе. Обретали другие формы. Не человеческие… Неужели я схожу с ума? Завуч причитала. Про то, что я ее не слушаю. Про то, что я бандит. И мне хотелось подтвердить ее слова. Будь что будет – выгонят меня или нет, я выскажу ей все. Я использую все свои познания в обсценной лексике. – Знаете, Маргарита Константиновна… Но тут мы услышали громкий топот: в актовый зал вбежал запыхавшийся Никита Евроньюз. И закричал: – Шар! ШАР! ШАР ЗАГОРЕЛСЯ!* * *
Как правило, Никите не верят. Он придумывает “сенсационные новости”, чтобы обратить на себя внимание: то у него министр образования вводит запрет на зачеты, то Алиса оказывается трансгендером. Но сегодня особый случай: Никите поверили сразу – его выдали щеки. Обычно они красные, но из-за вранья мигом бледнеют. Сейчас же щеками Никиты можно было стрелять, как лазерной указкой. Тот же час мои “глюки” испарились, тени нормализовались, а слова, типа: “в задницу” (и иже с ними) так и не были произнесены. Я вернулся в реальность. – Его подожгли? – осторожно спросил Крупный. – Шляпчик, говори по-человечески, что случилось! – велела завуч. Шляпчик – это фамилия Никиты, и в некотором роде его суть. – Нет, он… он светится. Как луна! Мы включили телефоны. Мой новостной канал в телеге писал следующее:!!! Сегодня днем, около 13:30, начал светиться Бьенфордский Шар. Природа свечения пока неизвестна. На месте работает группа исследователей. Примечание: Шар – древнеорвандское сооружение из неизвестного науке материала. Диаметр Шара – 250 метров. Ряд экспертов считает, что Шар являлся главным религиозным монументом древних орвандцев. Согласно летописям, он мог светиться и 2000 лет назад до н. э. Новость обновляется.И фото, при взгляде на которое во мне булькнули пузырями эмоции. Я лет пятьсот ждал чего-то подобного. Я словно узнал, что выиграл в лотерею, или что-то еще покруче – меня назначили главным режиссером Голливуда. Шар, мой Шар, подавал признаки жизни. – Спорим, он взорвется, – сказал Крупный. – Не говори глупостей, Крупнов, – отмахнулась завуч. – Ты исчерпал свой лимит десять лет назад, – и вышла из актового зала. Иннокеша последовал за ней, бросая на меня суровые взгляды. Ретировалась и классная руководительница. Из взрослых остался только фотограф. – А подпишите меня, – сказал я ему, – гангстер. – А? Что? – не понял он. – Просто мысль. Мы переминались с ноги на ногу. Что дальше? Продолжать фотографироваться не комильфо, хотя Рома воспользовался ситуацией и сделал несколько кадров. Расшевелил всех Иськин: – Кто первый сфоткает и запостит Шар – тому с остальных по сотке, – объявил он. – Начинается… А я только ждал повода. И мысленно благодарил Иськина за инициативу. Это в его стиле, Иськин – человек-челлендж. Сколько кроссовок истерто, синяков поставлено и, главное, учительских голосовых связок сорвано из-за историй, начинающихся со слов: “Кто первый, тот…” – Я на это не куплюсь, – сказала Рита Тотоева, самая азартная девчонка в классе. – И я, – подтвердила Алиса, хотя она ни разу ни в чем не участвовала, кроме случая, когда мы играли в “жопу[10]” во время шоу вокальных талантов. Крупный сказал: – Пошел ты. Его друзья загоготали и, вытащив сигареты, ушли. Другие тоже вышли: и мерзавец Пуан, и Аннет. Остались самые стойкие: Евроньюз, Угрюмов (неожиданно), Алиса, Рита, Барышня (о ней я расскажу отдельно), Рома, Степан и Сидорович (о нем тоже попозже). – Тебе лишь бы денег, – сказала Рита, но я видел, что ее попа уже разгоняется, готовая рвануть с места. – Ну да, – подтвердил, нахмурившись, Иськин. Степан, спортсмен, футболо-баскетболист и просто хороший волейболист, произнес: – Согласен, это бред. И, оттолкнув Иськина, побежал к открытому окну. – Стой, Володырев! Крысиные бега начались! Мы рванули к разным выходам. Я посмотрел на Рому: – А ты? – Я домой. Слушай, ты не расстраивайся, что завуч там наговорила, ты же знаешь, она… Я увидел, что Алиса вызывает такси. Глупая! С пробками в это время тебе и к вечеру не добраться до Шара! Пора показать этим бестолковым, кто тут самый умный. Победа будет за мной. – Спасибо за поддержку, Ромыч. Я погнал. – Удачи! Не подкачай.
* * *
Я единственный, кто додумался ехать на наземном метро. До ближайшей остановки пятнадцать минут, на первый взгляд это кажется минусом, но компенсируется скоростью транспорта и отсутствием пересадок. Большинство выбрали метро и автобусы. Иськин, Рита и Евроньюз прислали в общий чат селфи из вагона. Я написал им: “Вы проиграете”, а они ничего не написали. Компанию мне составил Стивен Кинг и его аудио-рассказы. Я смотрел в окно поезда, впитывая городские ландшафты и мрачные фантазии короля ужасов. Киевский район сменился Карнавальным, узкие улочки – широкими проспектами и торговыми центрами, пряничные домики – небоскребами. Подъехали к Набережной реки Сивка, и до меня донесся запах выпечки – здесь расположена старинная хлебная фабрика. Ближе к площади Мира, где висел Шар, появлялись толпы иностранцев. Азиаты, американцы, арабы, русские, все возраста и национальности – я бы не удивился и эльфам верхом на единорогах. В один момент я открыл Тетрадь – на странице Грохида, где, сидя в столовой, написал “сонный паралич”. Ниже появились слова, выведенные красивым почерком.Сонный паралич. Так люди называют Асглисианэ. Великий миг, когда лицом к лицу с Тенью (или Тенями) встречается существо человек. Миг нарушения границ и восстановления первозданного. И невозможно дышать, потому что в Мире Теней воздуха нет.“Не очень-то научно”, – подумал я, забыв удивиться взявшейся из ниоткуда надписи. Когда на станции “Шаровая” поезд затормозил, я спустился по эскалатору. Мимо прошла группа людей в рясах и капюшонах, с транспарантами. Надписи гласили:
Шар вернет Орвандии Орвандию.и
Боги пришли, чтобы дать отпор.Через пару минут дома расступились, и перед моими глазами возник Шар. Я остановился, невольно открыв рот. Величайшее Чудо света светилось. Люди фотографировались, игнорируя волшебство рядом с ними. Многие извращались: делали фото, на которых «держали» Шар указательным и средним пальцем. Или “касались” его кончиком языка. Какой-то блогер в прямом эфире рассказывал небылицы. – …я пообщался с физиками, но никто не может сказать, что заставляет Шар светиться. Один упомянул бозон Хиггса, но точной инфы нет. Подписывайтесь на мой канал! Я включил телефон. Навел камеру на Шар. Тапнул для фокуса. Хотелось зайти внутрь, стать частью Шара, и речь не о том, чтобы проникнуть за ограждения, установленные десять лет назад, а – прямиком в него. Нужно нажать на кнопку, выиграть нелепый спор, но он казался таким незначительным. Я увидел новый смысл. О нем мне никто не рассказывал. Школы, университеты, экзамены, деньги… Передо мной светился Шар, понимаете? “Ха-ха, я первый, выкусите!” – написал Сидорович в чат и скинул фото. Я опустил камеру: вот и все, нет, так нет. Но проигранный спор – чепуха, потому что вместе с Шаром что-то светилось внутри меня, и хотелось, чтобы это продолжалось вечно. – Эй. Мне нужно пять баксов, не одолжишь? – Что? Я дернулся от неожиданности. Рядом стоял маргинал в куртке цвета хаки, от него несло спиртом, пара зубов отсутствовали. – Ты че, школота? Дохера умный? – Да нет, я… – Денег, блин, дай. Хорош таращиться! – и он срифмовал слово “шар” с каким-то матом. – Простите, я… Он больно сжал мою руку над локтем. Я оглянулся на Шар, будто это папа, который отобьет сынулю от бродячей собаки. – Ты че, блин… – начал маргинал, но тут резко отдернул ладонь и растерянно уставился на меня. Я тоже растерялся, ибо: секунду назад ударил током беспомощного негодяя; мои легкие, со вздохом, обратились катушкой индуктивности, скопили электрический заряд и выпустили его наружу. Хохолок на макушке негодяя взметнулся и заерепенился одиноким камышом. – Я пойду, – вежливо сказал я и отошел. Потом я встретился со Степаном, Иськиным и другими одноклассниками. Мы скинулись Сидоровичу на его выигрыш, а он решил угостить всех куриными ножками. Мы нашли свободный столик в KFC. Нам повезло: столик оказался с видом на Шар. – Мне кажется, – сказал спортсмен Степан, и все, больше ничего не сказал. У него такое бывает, наверное, из-за бокса. – Я в шоке, – призналась Рита. – Такой красивый! Но людей много, посмотреть не дают. – Как думаете, почему он так? – Светится? – Ага. – Моя версия, – сказал Угрюмов, – что это объясняется фосфором. Ученые упустили, что в составе Шара есть фосфор, а сегодня произошла какая-то химическая реакция. Сидорович занял противоположную позицию: – Шар – это живое существо, – и добавил: – супер-живое. – Он как светлячок? – поддержала его Алиса. – Да. – А ты, Канон, что думаешь? – Воздержусь от комментариев. – Мне кажется, – сказал спортсмен Степан, и мы уставились на него, чтобы мысль он все-таки закончил. – Мне кажется, Шар сделает нас всех сильнее, – предположил Степа, смутившись. – Было бы неплохо, – сказала Рита. – Надо обсудить его на Великом факультативе. – А вы знаете, какой он будет в этом году? – Никто не знает. – Уже в среду, да? – Ага. Потом все начали троллить Никиту Евроньюза, но так, без причины, без огонька, на автомате. Все, кроме меня. Я просто о другом думал, а он видимо решил меня за это отблагодарить и сказал: – Я знаю, что тебя завтра придут проверять, Канон. Подслушал, когда стоял возле кабинета директора. На урок истории придет комиссия. Вызовут тебя. Завуч считает, что ты историю сто процентов провалишь. – Угу… Спасибо, Ник. Я макал стрипсы в остро-сладкий соус терияки, а та область мозга, которая отвечает за надежду, так и норовила захватить надо мной власть. Надежду на что, спросите вы? Да, в общем-то, на все. Надежду абсолютно на все. Шар светился. Шар светился!
Глава 5. Второй закон Тьмы
С просторов интернета: Шар – это совесть человечества. Смеем ли мы надеяться, что она проснулась?Тем же вечером, когда я улегся в ванну, дома отключили свет: наглядная демонстрация моего врожденного везения. – Вы там серьезно?! – крикнул я. – Какие-то проблемы с подстанцией, – сказал папа утробным басом. Зараза. Хотел отмокнуть после тяжелого дня, а в итоге потону в темноте. Хорошо хоть пену успел сделать высококлассную. С кленовым запахом, да так, чтоб переваливалась за бортики. Я погрузился по самый подбородок и сделал “буль-буль-буль”. – Сына, тебе свечу принести? – Не, я с телефоном. – А то свечки нынче нарасхват. Брату твоему и четырех мало. – И что он с ними делает? – Чего? – Что он с ними делает, говорю? – Чего? Плохо слышно. – МНЕ НЕ НУЖНЫ СВЕЧИ. – Это я сразу понял. Я подставил ногу под струю воды, взял телефон и залип в новостную ленту. Крупный был прав, когда говорил про взрыв. В соцсетях миллион фоток с хештегом #шар. Даже шумиха вокруг финала чемпионата Европы по футболу, когда сборная Орвандии проиграла немцам со счетом 5:3, была не такой громкой. Авиаперевозчики объявили, что запускают дополнительные рейсы в аэропорт Бьенфорда, уровень пробок достиг десяти баллов. Публиковались разные версии, одна нелепее другой. Вплоть до того, что Шар – это космический корабль. В инстаграм-сториз появилась новая маска, и теперь половина сториз пестрела людьми с Шаром вместо головы. Мировые бренды сориентировались с ситуативным маркетингом: Apple запостили фотожабу, где на небе висит надкусанное яблоко, Nike объявили, что выпустят лимитированную коллекцию светящихся мячей. Продавцы диско-шаров написали в твиттере “Не благодарите”. – Дима, хочу писать! – крикнул Мелкий в дверь. – На том свете пописаешь. – Дима-а-а-а! – Ой, прости, света ж нет. – Ма-а-а-м! – Играйся со свечами! – крикнул я вдогонку и положил телефон на стиральную машину. Я выдавил на голову мандариновый шампунь. Защипало глаза. Я стал драться с водой и вдруг услышал, что на телефоне включилось видео. – И че-как это, – сказал я, выпузыривая пену изо рта. Видимо, забыл заблокировать, и фейсбук автоматически воспроизвел ролик с котами. Но моя гипотеза не подтвердилась. Я взял телефон и увидел на экране запись, снятую утром в школьном туалете: с Ромой, корфом и трудовиком. Ни дать ни взять, замкнуло что-то, переглючило. Тем не менее, видео я выключать не стал: оно смешное, не грех досмотреть до конца. Трудовик Иннокеша заслужил “Оскара”, а Рома – тот еще истеричка. И корф получился таким, что хоть вставляй в рамку и вешай в галерее. … но тут я подпрыгнул, расплескав воду. На рисунке было кое-что, чего я не рисовал. Глаза корфа, полные ярости, пылали ярко-красным, хотя этого цвета, как вы помните, не было. Я поставил видео на стоп-кадр, сделал скриншот, и телефон выключился, лишив ванную единственного источника света. Странно вот еще что. Почудилось, буквально на мгновение, что в последний момент корф на меня посмотрел. Я встал, залив водой коврик, нащупал полотенце и вылез из ванны. Должно быть, перегрелся и мне следует остыть. Я протянул руку к двери, но ручку не нашел. Провел вверх-вниз по деревянной поверхности: ручки нет! Стойкость духа медленно спустилась в сточную трубу вместе с мандариновой пеной. Я применил оружие № 1 для подобных ситуаций – лихорадочно потыкался в дверь. Где ручка?! И я прибег к оружию № 2: – Мам, откроешь? Мама не открыла. Блин, как же так, вы что, забыли, что в моем арсенале только два оружия?!
* * *
А, нет, все хорошо. Я вспомнил, что папа пару недель назад поменял положение ручки, чтоб удобней было открывать. Облегченно вздохнув, я переместился и… Снова не нашел ручку!* * *
Шучу, нашел. В квартире стояла тишина, будто я жил один. Тьма обитаема – вспомнилось. Ха-ха, она обитаема мною голеньким! Я медленно пробрался в комнату, сел в кресло и почувствовал, что Тьма разрослась, как бамбук. И стала глубже. Если это можно было списать на игры разума, то следующее происшествие так просто не обоснуешь. Я услышал рык. Не рокот, не раскатистый клич Аслана, и уж тем более – не гудение от перепадов температуры в старых трубах. Рык. Тьма обитаема. Она снова стала глубже. Еще чернее. Двигаясь полушажками, я вышел из комнаты. Почему мама не кричит от страха? А папа – почему он не выносит нас под мышками во двор? Это такая акция? Поблуждав по квартире, опрокинув чашку и ударившись мизинцем об диван, я убедился, что дома кроме меня – никого. Надо выбираться из засады. Я вернулся в комнату, нашел рюкзак и вытащил оттуда Тетрадь с гоблинами. Что, если первый закон («Тьма обитаема») не был написан в Тетради изначально? Что, если он появился, когда я произнес его? Я снова услышал рык, со стороны шкафа. Спокойно. Держим себя в руках. Моя гипотеза: правильно сформулированный тезис о Темноте помогает в борьбе с ней. В морге формулировка сама крутилась в голове и оказалась верной. Благо прямо сейчас в ней тоже кое-что крутилось, не менее верное. Я поднес тетрадь к губам и прошептал: – Помогите. Не помогло. Тогда я прошептал: – Всегда есть более глубокая темнота. Я был уверен, что это наблюдение – сто процентов верное. Произнес я его не задумываясь, губы все сделали за меня. Рык со стороны шкафа стал громче. Я выскочил в коридор, влетел лбом в дверной косяк, и заорал; рык отозвался эхом. – Что тебе надо?! – спросил я у Тетради. – Всегда есть более глубокая темнота же! Нет? Хорошо, тогда вот тебе: у темноты черный цвет. Что, тоже нет? Темнота темная, как темень. В темноте все средства хороши. Если у тебя в душе темнота, то, скорее всего, в ванне тоже (тут мой внутренний Иськин зааплодировал). Темнота темноте рознь. Мимо. Так можно перебирать бесконечно. Мне нужна подсказка. Я добрался до комнаты Мелкого, нашел свечу. Он оставил две штуки на столе, рядом со спичечным коробком. Огонь на фитильке оказался блеклым, неживым, но его хватило, чтобы, вернувшись в комнату, различить надписи на странице Далибена. Они изменились. Как я и ожидал.1. Тьма обитаема. 2. … 3. Всегда есть более глубокая Тьма. 4. … 5. …Вот оно что: я пропустил второй закон! А что, а где? Опять перебирать варианты? Я посмотрел в окно, и вдруг за черным-черным ничем, далеко за горизонтом разглядел его. Шар. Отблески долетали сквозь глубину, и ничто не могло их остановить. – Тьма опаснее, когда горит Шар, – сказал я. И все вернулось. Моя тумба. Моя кровать. И книжки, маленькие союзники, не дающие приуныть в тяжелую минуту. Вернулся к свету и я. А в Тетради с гоблинами синими чернилами были вписаны три закона темноты. Как мне удалось угадать формулировки? Кто… Кто говорил за меня?
* * *
Я повалился на кровать и натянул штаны. Включил фонарик на телефоне (общий свет пока не появился), он снова заработал. Потом подошел к шкафу, где слышался рык. Посмотрел на постер “I want to believe” на внутренней стенке шкафа. На свои рубашки. Ничего из этого не походило на исчадие мрака. В комнату ввалился Мелкий. Разве что он. – Дима, дай бумагу рисовать. – Подожди. Ну-ка, встань сюда. Ты же заходил в мою комнату, да? – Да. – Когда? – Дай бумагу. Я вытащил из ящика альбомных листов и протянул Мелкому. – Только гоблинов не рисуй. Мелкий вышел. Ему на смену зашла со свечой мама. – Как чувствуешь себя? – спросила она. – Нормально. А что? – Мне показалось, ты перегрелся в ванной. Вышел с краснючими глазами, ушел в комнату. Голова не кружится? – Когда это я вышел? – Минут десять назад. Куда свечу поставить? – На тумбу. – Хорошо. Как тебе Шар? – Красавчик, зажег. – По-моему, это настоящая магия. Удивительная. Глаза мамы блеснули. – Завтра, думаю, этому найдут научное объяснение. – А я все думала, что это мини-маффины. Помнишь, ты в детстве считал, что по углам прячутся и постоянно шкодят живые кексики? – Я и сейчас так думаю. Мама улыбнулась. Помню, я мечтал поймать маффин и съесть его, т. к. по моей легенде он был невероятно вкусным. – Я хотела сказать, что вчера немного перегнула палку. – Какую палку? – Когда наорала на тебя. – Дубовую или березовую? – Я серьезно. – Или осиновый кол? – Дима! – Она шлепнула меня по коленке. – Я не должна так на тебя давить… Хоть ты, конечно, и оболтус. – Такое себе извинение. – Я тебя люблю. Ты должен понимать: как мама, я хочу, чтобы у тебя все сложилось, и твоя жизнь была лучше моей. Я промолчал. Кретин-начальник продолжал ее третировать. Когда я вернулся с площади Мира, она сидела с телефоном в руках, с глазами, полными слёз. – У меня для тебя кое-что есть. – Мама протянула мне коробочку, которую все это время держала в руке. – Что это? – Парфюм. Ты до этого не пользовался никогда, да? Думаю, «Живанши» – хороший старт. Девчонкам такой понравится. Я достал флакон и сделал два раза “пшик-пшик”. Хороший аромат. – Спасибо, мам. – Пожалуйста. Я так подумала: ты ведь не обязан поступать в этом году? Подождать годик, походить на курсы, подготовиться. А? Маме самой не нравилось, что она говорила. Но такая уж она: испытывает чувство вины, стоит ей сделать что-то правильное, но жесткое. Это она еще не знала, что меня могут отчислить. – Так себе идея, – сказал я. – Да? – Да. – Я подтянул рюкзак и вытащил брошюру Университета гуманитарных наук. – Я хочу поступить сюда. Отреагировали только мамины глаза. В них отразился и весело заплясал огонек свечи. – Это здорово! – сказала она. – Очень достойный вуз, с хорошей репутацией. Дерзай! Смотри, какая у меня идея. Сыграем в настольные игры, давай? Я, ты, отец, брат. Позовем Ромку с родителями. – Прямо сейчас? – Нет, конечно. Завтра. – Отличная идея. На миллион долларов. – Ого! Дорогая! Ну, отдыхай, родной. И спать ложись пораньше. – А если опять сонный паралич? – Прекрати. Больше с тобой такого не случится. – Но ведь… Бабушка умерла во время сонного паралича. – Бабушка была старенькая. – Она верила, что силуэты – не игры разума. – Ты уже взрослый. Бабушка знала тысячи сказок, она и мне их рассказывала. Не принимай их на веру.* * *
Так, ну что? Подготовиться к завтрашней проверке на уроке истории или поиграть? В истории, как мировой, так и орвандской, я профан профанович. Когда к родителям приходят гости, среди них обязательно оказывается великий ученый. Он знает ровно один факт, вычитанный в старом журнале, и мнит себя экспертом. А когда я не могу ответить, почему, например, во второй половине XX века в Орвандии стали распространяться славянские имена, он качает головой и делает вывод, что “молодежь сегодня совсем не знает своей истории… ” В общем, я выбрал компьютер и сел играть в какой-то ужастик. Через полчаса мне надоело. Мне всегда надоедает, когда компьютер выигрывает, разнося меня в щи, и хочется выкинуть монитор в форточку. Гул кулера затих. В комнату прокрались другие звуки – таинственные, новые. Я глянул в окно и помахал Шару, как моряку дальнего плавания. Затем улегся под одеяло, включил настольную лампу и подобрал с пола Тетрадь. – Что ты такое, а? – сказал я тоном полковника Датча[11]. Надо разобраться со страницей Дорхана. Позавчера она выдала странные записи, которые впоследствии исчезли. Как активировалась магия? Может, я случайно произнес заклинание? Нет, заклинания-слова – это глупости из детских сказок. Не может магия подчиняться череде искусственно созданных звуков. Но что тогда? Я устал. К черту все, надо отдыхать. После случая с сонным параличом каждая ночь для меня – испытание. Каких только я не придумывал способов, чтобы поскорее расслабить мозг и уснуть! Считал овец. Считал баранов. На этот раз решил побыть настоящим подростком и вообразил Аннет. Рыжизна ее волос посыпалась на подушку золотыми монетами, улыбка усилила тусклый свет. Я даже почувствовал запах… А краем глаза увидел, что в Тетради появляются буквы.Она легла на кровать. Она взяла комикс про мисс Лайс. Она представила, как она вышла из книги.Я подорвался, как на петарде: Дорхан со мной говорит?!
Она читает. Она читает. Она читает, она поправила одеяло.Я отбросил тетрадь в сторону. Подошел к углу. К противоположному. Потом к противоположному. Спокойно, Дима, спокойно. Папа, заглянув в комнату: – Делаешь первую в жизни зарядку? Уважаю! – Нет, пап. Просто хожу. – Толково. А я, пожалуй, отожмусь разок-другой. – Ага. Ага. – Ага. Папа закрыл дверь. В голове моей бушевал тысяча и один вопрос. Это гипноз? Это Тень? Это шутка? Это наука? У гугла не спросить, почему с тобой говорят тетради. Или спросить? Ясно одно: Дорхан всех называет: “он” или “она”. И описывает действия тех, о ком я думаю в настоящий момент. В прошлый раз он писал про маму и папу, потому что я думал о том, стоит ли показывать им свою находку. Нужно проверить эту гипотезу. Я взял Тетрадь, задумался об одной глубокоуважаемой персоне, и тут, прямо на моих глазах, буквы, относящиеся к Аннет, стерлись, как по щелчку, и на их место пришли другие. Новая надпись гласила:
Он какает.Я пулей вылетел из комнаты и подбежал к туалету. – Мелкий, ты тут?! – Уходи. – Ты же какаешь, да? – Уходи! Так-так-так. Это значит… Это значит, что у меня появилось – не иначе – орудие преследования! Но как оно работает? Что за сила скрыта в Тетради? Я вернулся в комнату и подумал о Роме (впервые в жизни, и того потребовала ситуация).
Он надел пижаму, он закрыл окно, он открыл окно, он закрыл окно, он закрыл дверь, он повернул замок, он лег в кровать, он встал с кровати, он проверил замок, он лег в кровать.
Невероятно, это ж страшно представить, сколько возможностей Тетрадь дает своему обладателю! Я пошевелил мозгами, и – не обессудьте – подумал про Марка Дакаскоса[12].
Он сидит в шпагате. Он смотрит в телефон. Он хочет есть. Он на диете. Он сидит в шпагате.Я стал играть, перечисляя в голове разных-разных людей: Ван Дамма (он тоже сидит в шпагате), Алису (ест гречку), Угрюмова (учит английский). И так – минут сорок. Но как бы извлечь из этого практическую пользу? Найти компромат на босса мамы и отомстить ему как следует! Точно! Я попытался, но – увы – я никогда не видел этого человека, а на имя – Козел – тетрадь не отреагировала. Тогда, чувствуя, что идеи закончились, я просто подумал о себе. И рядом включился телефон. Как в ванной – внезапно. Снова видеоролик. Снова корф, который смотрит в камеру ярко-красными глазами. И Тетрадь ответила:
Он уснул.
Глава 6. Записка для Аннет
Итак, больше всего на свете я боялся сонного паралича. Помимо него я боялся думать о том, что Джеки Чан однажды умрет. Но случилось нечто еще более жуткое[13]. Я начал лунатить. Я проснулся не в кровати, а на балконе в гостиной. Стояла смуглая, выжженная ночь. Только одно окно горело где-то вдалеке, ближе к Холму-над-водой. Моя нога была перекинута через ограждение: еще минуту, и я бы полетел вниз. Я осторожно вернул ногу обратно и выдохнул. Во дворе активно работал пилой отец. Меня он не заметил, и я сел на табуретку возле старого самоката. Рядом, на столике, лежала Тетрадь. Я принес ее с собой? Или она сама принеслась? Я вернулся в комнату и, зная, что в ближайшее время уснуть не смогу, решил проверить одну гипотезу. Открыл страницу ученого Грохида. Надпись о сонном параличе исчезла. Тогда я написал другую: “Лунатизм”. Закрыл. Снова открыл.Лунатизм – гласила новая надпись.
Не имеющее отношения к луне действо под подлинным названием Ражд, когда Тень, желая узреть, во что превращен мир людей, смотрит на него глазами спящего (существа человек) и по возможности – руководит его телом. Речи человека не имеют осмысленности, поскольку Тень не ведает людских языков и произносит бессистемные словесные конструкции. Ражд не опасен для существа «человек». В большинстве случаев Ражд – благо для мира людей и Мира Теней.Значит, мной руководила Тень. Строчка, что “Ражд” не опасен, успокаивала, но лишь самую малость. Я закрыл Тетрадь и написал на пустой странице “Тень”. Информации получил немного:
Тень – исконный хозяин мира.Тогда я написал “Мир Теней”
Мир Теней непознаваем. Определение ему дать нельзя, подобрать эпитеты невозможно, Грохид бессилен.Ну хорошо.
“Как сдать историю?”На этот вопрос Грохид не ответил, и я, оставив включенным свет, уставился в потолок. Рука машинально сжала край простыни. Я так рехнусь. Что творится вообще?
* * *
Мама сварганила два сэндвича с ветчиной и помидорами и сказала, что я бестолочь. Я ответил: “Спасибо” и “У меня лучшая мама на свете”. Мама снова выглядела расстроенной. На ее телефон пришла эсэмэска: “Сама виновата)))” от кретина-начальника. – Мам, – сказал я, – используй нож. – Что? Ты о чем? – На врагах. – А-а-а. Ну да. Хороший совет, Дим. Спасибо. – Нож – лучшее лекарство. – А не сон ли? – Нет. – Мне не нравятся твои мрачные мысли. У тебя все нормально? – Да. Выходя из кухни, я обернулся, и повторил: – Нож – лучшее лекарство. Я положил в рюкзак ручку (и все) и отправился на учебу. Перекинулся с папой парой слов о погоде, врубил подборку “грустная музыка для пеших прогулок” и спустя двадцать минут оказался в районе школы и хмурого ее соседа – Башни печали.[14] – Канон, как дела? – догнал меня спортсмен Степан. – Нормально. А ты как? – Айда со мной “Послание” записывать? Я все придумал: сначала мы будем подтягиваться, потом я сделаю выход на две и скажу: “Спорт – это жизнь”. И в конце музыка из «Рокки». Как тебе? – Мы с Ромой уже свое снимаем. – Понятно. Подтягиваться-то умеешь? – Полтора раза. – Так бы сразу и сказал. Пройдя через металлоискатель, я поздоровался с охранником, после чего заглянул в туалет и пописал. Там же я изучил каждую деталь нарисованного корфа: глаза, ноздри, пятки. Дал ему имя – Стэнли. Но никаких изменений не обнаружил. – Что с тобой не так, Стэн? – спросил я вслух, догадываясь, что ритуал мы с Ромой провели отстойно. Иначе не было бы у меня этих видений и самовоспроизводящихся роликов. – Бред. – Канон, я знал, что ты тупица, но ты еще и странный, – услышал я голос Темы Крупного. Он стоял у окна и закуривал сигарету. – “Послание” со мной снимать будешь? – А ты что, собираешься? – Меня мамка заставила. Я ей пообещал. – И что придумал? – Вообще топчик, смотри: ты меня снимаешь, и я такой: “Мое послание такое: посылайте вы, чтобы не посылали вас”. И я буду это говорить то в тубзике, то в курилке, то на крыше – ну, чтоб по-пацански. – А я что буду делать? – Ты? А зачем тебе? – Это же наше «Послание»… – Да не. Ты с Ромео же записываешь. А мне поможешь просто. Он затушил сигарету, и, сказав: «Подумай об этом», вышел из туалета. Я показал Стэнли средний палец и тоже вышел.В класс явился одним из первых и решил, что пришло время поступить, как настоящий мужчина, как мужик. Альфа-самец. Написать анонимку и положить на парту Аннет. Я взял с учительского стола чистый лист бумаги и вывел первую строчку:
Ты мне нравишься.И вторую:
Текст получился не очень объемным. Нет, двух строчек недостаточно, чтобы впечатлить мадемуазель. Я скомкал лист, засунул в рюкзак, а на следующем написал:Аноним.
Ты мне нравишься.Аноним.
P.S.: даже очень.Так лучше. Но все равно мало. Я взял третью бумажку, и уродливым почерком написал:
Смотрю на тебя каждый день. Ты мне нравишься.Аноним.
P.S.: даже очень.Я окинул послание критическим взглядом. Какая-то чушь. Я что – маньяк,чтоб смотреть каждый день? Надо смягчить посыл.
Смотрю на тебя почти каждый день. Но нравишься ты мне всегда.Аноним.
P.S.: даже очень.По телу побежали мурашки. Вот это манускрипт! Я вытащил флакон нового парфюма и брызнул. Напрасно. Анька по запаху сразу прознает. Я написал: “Я знаю, что ты читаешь детские комиксы” и – вы уж извините меня за вольность – нарисовал пенис. Психанул. После чего взял последний лист, чтобы написать финальную версию, без парфюма и прочих штуковин.
Смотрю на тебя почти каждый день. Мне нравится смотреть на тебя. Потому что ты мне нравишься. Ты бы мне нравилась, даже если б я на тебя не смотрел.Записка получилась роскошной: поэтической и вообще – ну вы сами видите. Не успел я положить ее Аньке на стол, как приперся Рома: – Люблю избавляться от проклятий по утрам, – он сел громко и массивно, а я от неожиданности упал всем телом на парту, закрывая грудью тайные письмена. Рома это заметил: – что прячешь? – Ничего. Класс стремительно наполнялся шныряющими одноклассниками. Сидорович нарисовал на доске женское лицо и, подписав “Серафима” (кличка учительницы по физике), кидал в нее мокрой тряпкой. Алиса и Рита что-то снимали, надув губы, – видимо, тоже свое Послание. Я подложил записку на парту Аннет и вернулся на место. Оставалось ждать, когда она придет и влюбится в романтичного незнакомца. – Пишешь любовные послания? – спросил Рома. – Не забывай предохраняться. – Так говоришь, будто что-то знаешь о сексе. – Знаю абсолютно все. Презервативы – главное, далее – проверка паспортных данных партнеров, и убедиться, что тебя не ограбят под утро. Передо мной на парту упал чей-то карандаш. Я перекинул его через плечо, как того требуют все школьные приметы. – Ромыч, так что там с проклятием? – Спал сегодня, как убитый. Спасибо. Твой способ сработал. В класс зашла Аннет. Я положил одну ногу на парту; взгляд отвел в сторону таблицы логарифмов, демонстрируя эффектный профиль, как на орвандских баксах. Если Аннет посмотрит на меня полным нежности взглядом, мне с того – ничего. Я – ковбой. – Какой ковбой? – спросил Рома. – Я опять вслух? – Ну, да… Аннет увидела записку, подняла ее и развернула. Я машинально взял черновик, чтобы понюхать. Но он ничем… Не веря своему носу, я опустил взгляд. Записка гласила:Благородный аноним.
Смотрю на тебя почти каждый день. Мне нравится смотреть на тебя. Потому что ты мне нравишься. Ты нравилась бы мне, даже если бы я на тебя не смотрел.То ведь это… Правильный вариант. Это значит, что я… Подложил испорченную, с нарисованным пенисом! Лицо Аннет исказилось. Она скомкала записку, выбросила ее в урну, потом положила перед собой учебники и уставилась в телефон. Я хлопнул себя по лбу. – Рома, я самый большой болван на свете. – Что, до сих пор не сдал анализы на аллергию? Не тяни с этим, могу порекомендовать хорошую клинику. В класс аристократичной походкой графини вплыла Раиса Мельберновна, руководитель нашего класса. Кружева на ее рукавах шевелились в такт томным шагам, и так же томно она промолвила: – Я с новостями. – Шар загорелся? – спросил я, считая, что это отвлечет Аннет от плохих мыслей. – Да, Дмитрий, но я не об этом. – Она изящно коснулась пальцами виска, словно подчеркивая, как ей осточертели эти вульгарные школьники с их проблемами. – Пуан Лакриц сломал ногу. Ого, ура! Ну, в смысле… Это плохо, конечно. Но Пуан Лакриц – тот самый выскочка, который должен танцевать Аннет на выпускном! – Если честно, две ноги, – добавила Раиса. Ого, ура! Блин, нет, я так не думаю. Она обвела нас взглядом. Сидорович, замахнувшись тряпкой, ждал, когда она выйдет из класса. Остальные сидели/стояли молча. Из-за Пуана никто особенно не огорчился. КРОМЕ МЕНЯ. Я НА САМОМ ДЕЛЕ ОГОРЧИЛСЯ, ЯСНО? – Еще одно. Селезенко, – она посмотрела на Аннет. – Тебе нужно подобрать новую пару на выпускной танец. Мое сердце зашлось в конвульсиях. Мысленно я уже держал Аннет за талию. Чувствовал запах ее шампуня, пересчитывал ресницы. Я зажмурился от удовольствия. А открыв глаза, увидел, что Мельберновна смотрит на меня, не мигая. Зрачки ее превратились в блюдца, как под гипнозом. Одноклассники тем временем гадали: – Кто это? Артем? Паша? Рома остервенело бил меня локтем: «вызовись!». Аннет делала вид, что ей всё безразлично. И тут классный руководитель все-таки изволила сказать: – Каноничкин, – она протянула ко мне руку с кружевами, – станцуешь? А точнее, так: станцуешь. Что? ЧТО?! Алиса рассмеялась. Ее подруга – Медуза Горгона – загоготала. И все вдруг бойко расхохотались, а удары Роминого локтя делались болезненными. – А серьезно? – спросила Рита. – Кто будет танцевать с Аннет? Завтра репетиция. – Я же сказала – Каноничкин. Почему вы вечно заставляете меня повторять одно и то же, это невыносимо! Завтра соберемся в актовом зале. Дмитрий? – Я. – Ты когда-нибудь танцевал вальс? – Нет. – Научишься. Раиса Мельберновна покашляла, чтобы развеять гнетущее молчание. Увидела на доске портрет физички, но тряпки не нашла (ее спрятал Сидорович в портфеле) – и удалилась из класса. Я остался один. Не буквально, но по ощущениям. – В смысле, Каноничкин?! – завопила Алиса. Она восприняла новость, как удар под дых, потому что сама осталась без пары. – Каноничкин с Селезенко, ха-ха-ха! В классе появился новый мем. Шутки посыпались, как пельмени в кастрюлю. “Канон-Дон Жуон”. “Самая каноничная парочка”. “Димон, по сериалам будешь учиться танцевать?” Аннет вся сгорбилась; на меня даже не взглянула. Не переживай, Анют. Они посмеются – и перестанут. Знаешь этих зверей. Все будет хорошо. Может, заставить всех умолкнуть через Тетрадь? Я перелистал своих корфов. Никого подходящего… – Угрюмов, дай денег, – прервал мои изыскания Тёма Крупный. – Зачем тебе? – спросил Угрюмов. – На новый учебник. – Сейчас вернусь. Угрюмов вышел из класса. Очевидно, насовсем. Он так всегда: уходит – и возвращается ровно к началу урока, под руку с учителем. – Вот говнюк, – сказал Крупный. Прозвенел звонок, и вся шантрапа расселась по местам. Начинался роковой урок истории.Благородный аноним.
Глава 7. Цивилизация древних орвандцев
В класс сначала вошли клетчатые брюки историка. Следом за ними сам историк, а за историком – Угрюмов. Ботан сел за парту и икнул. Тёма Крупный кинул ему в затылок бумажку, попал точно в яблочко. – Ай! – Что такое, Крупнов? – историк, раскладывая на учительском столе свои манатки, хмуро посмотрел на гопника. – Ничего, Валентин Павлович. Угрюмов дежурный. – Понятно. Угрюмов, подберете бумажку? – Но это ведь… – Шустрее, пожалуйста. Пора начинать. Мне нравился Валентин Павлович. И за советом можно обратиться, и пошутить на уроке. Наверняка бывший ботан, но не такой мерзкий, как Угрюмов. Один нюанс: он зачем-то говорит о себе в третьем лице. – Валентин Павлович подготовил вам сегодня что-то интересное! Все знают про Шар? – Он записал на доске тему урока: “История исследования Бьенфордского Шара”. Прямо над портретом учителя физики. В класс завалился Иськин, любитель тупых шуток и дурацких каламбуров: – Шар-самовар! – объявил он. – Садись, Иськин. За шутку – пять, за опоздание – вызову отвечать. Кто-нибудь поделится соображениями? Или вы как обычно расскажете, что “архитектура – это когда что-то там раскапывают?” – Валентин Павлович! – сказал Угрюмов, – но у нас должна быть тема “Экспансия Австро-Венгерской империи”! Я доклад подготовил на двадцать четыре страницы, не считая титульного листа. Все отступы… – Спокойно, Угрюмов. Директор распорядился провести внепрограммное занятие. Шар загорелся, вы осознаете? Событие историческое, и, безусловно, мирового масштаба! Вот увидите: о нем напишут в учебниках. И вообще, Угрюмов, на следующей неделе последний звонок. Расслабьтесь. Угрюмов не расслабился, но ничего не сказал. – Каково настоящее предназначение Бьенфордского Шара и каков способ его строительства – точно не знает никто. Даже Валентин Павлович, хотя он знает почти всё по истории – он ведь историк. – И, похихикав, добавил: – Древние орвандцы оставили после себя миллион артефактов и сооружений. Шар – самое таинственное из них. – Почему? – Что почему, Угрюмов? – Почему самое таинственное? А как насчет скульптур тигриц или гигантских ножниц? – Нет, Угрюмов, Шар таинственнее. Тигрицы, хоть и окружены толками, они всего-то украшение королевского сада в Виувистере[15]. А о назначении ножниц мы можем хотя бы догадываться. – Резать ткань вселенной, – сказал Сидорович. – Почему бы и нет. А Шар? Ученые предпринимали сотни попыток воздействовать на странный материал, но даже взрывчатка не сорвала с него и пылинки. – Взрывчатка? – воспрянул Тема Крупный. – О, да! Немцы пытались взорвать Шар в сороковом году, во время трагической Недели скорби, когда Бьенфорд жил в оккупации. – Скоты. – Да. Впрочем, не только немцы… – 11 «А» тоже скоты, – сказал Никита Евроньюз. – Может, Шар, – предположил Валентин Павлович, – это такой крепкий дом для древних олигархов? Или бункер? Или усыпальница? У кого есть предположения? Историк обвел взглядом класс. Проигнорировав вздернутую руку Угрюмова, он остановился на мне. – Каноничкин! Что скажешь? – А можно выйти? – Я тебе выйду, Каноничкин. – Я не готовился. – Тогда расскажи, что ты в принципе знаешь о древних орвандцах? Какие они были? Красивые? Умные? Задорные? Удиви Валентина Павловича, а то 11 «Б» не удивлял меня с тех пор, как закрылся в кабинете, чтобы поиграть в хоккей вениками. Половина класса засмеялась. Вторая половина, занимавшая на том легендарном матче скамью запасных, промолчала. Я собрался сморозить глупость, но тут… В класс зашла завуч. Вместе с ней вошли лысоватый мужичок в бежевой безрукавке, заправленной в старомодные брюки с одной только стрелкой (на левой штанине), и красивая молодая женщина в летнем сарафане, с повязкой на голове и в босоножках. «Комиссия», – с ужасом шепнул кто-то позади меня. – Как мы и обсуждали, Валентин Павлович, – констатировала Дыбыдыщ[16], – сегодня вместе с представителями районной образовательной администрации мы посидим на уроке. Вы не против? – Конечно нет. Присаживайтесь, прошу вас. Что тут возразить! Я бы на месте историка отклонил эту безобразную просьбу, ибо она нарушает сакральную целостность учебного процесса. Валентин же Павлович развел руками, и Дыбыдыщ цокающим каблуком направилась в конец комнаты. Комиссия расселась по задним партам. – Кто отвечает? – спросила завуч. – Каноничкин. – А, художник? Что ж, рисовать он не умеет. Послушаем, что знает по истории. Вопрос? – Вопрос о древних орвандцах. Давай, Дима, это несложно. Я взялся за спинку стула, встал и повернулся полубоком, чтобы видеть комиссию хоть краем глаза. В горле пересохло. Спутники Дыбыдыщ делали пометки в каких-то таблицах. Что делать? Потерять сознание? Изобразить припадок? Ответить на другой вопрос? Это, кстати, иногда помогает… Но я слишком нервничаю, чтобы фантазировать. – Каноничкин? – Да, я тут. – И, не найдя ничего другого, приглушенно выпалил: – И древние орвандцы жили тут. – Где – тут? В этом классе? – Нет. Ту-у-у-т. – Я раскинул руки, демонстрируя широту своего ответа. – Они дружили с греками, египтянами… И кем-то еще. Дружелюбные были. – Совсем как 11 «Б»! – прокомментировал историк и улыбнулся. Дыбыдыщ не оценила юмор: – Не смешно, Валентин Павлович. Ваш ученик мямлит, когда дело касается элементарных вещей. Продолжайте без лишних эмоций, эта аттестация также может коснуться и вас. Мне стало жалко Валентина Павловича, потому что я правда мало что мог сказать. Я читал об орвандцах, даже смотрел документальный фильм, но знания вываливались из головы, как кусочки говяжьего фарша из мясорубки. Дыбыдыщ что-то шепнула комиссии, я расслышал: “…как я и говорила”. Мои одноклассники – спасибо им – не насмехались, а затаив дыхание наблюдали. – Они строили, – сказал я. – Это верно. Какое ближайшее к нам строение ты знаешь? – Башню печали. – Башню печали, – подтвердил Валентин Павлович и указал в окно, туда, где возвышалась мрачная достопримечательность. – Что еще, Каноничкин? – Они танцевали. – Что? Просто в этот момент я взглянул на хмурую Аннет. – Они были этими, ну… Типа как рукодельниками. Создавали разные крутые штуковины. – Штуковины. Правильно! Если кто не знает, “штуковины” – это плоды труда ремесленников, в совершенстве познавших искусство скульптуры, архитектуры, живописи и кузнечного дела. Я прав, Дима? – Валентин Павлович! – взревела Дыбыдыщ. – Последнее предупреждение! Ведите урок подобающе! А ты, Каноничкин, скажи хоть один внятный факт, иначе комиссия закончится, не успев начаться! – Простите, Маргарита Константиновна, – сказал Валентин Павлович и поправил очки. Лысый что-то прошептал завучу, вроде как успокоил ее, попросил угомониться. Я вздохнул. Что делать? Все-таки потерять сознание?.. Я посмотрел на Тетрадь. Давайте, корфы, помогите, когда это действительно нужно. Или теперь вы просто тетрадь? Ах как удобно – ПРИТВОРИТЬСЯ ТЕТРАДЬЮ! И Аннет сейчас думает, что я дуб дубом. И со школы меня попрут. Как вытащить знания из собственной подкорки? Я ощущал их в себе. Вернее, отблески их, фантомы, не реализованные в словах. Я хочу ответить на вопрос. Не для того, чтобы получить пятерку или утереть нос завучу. Я по-настоящему жаждал знать. Я любил Орвандию. Я представлял, пусть это и неуместно, что живу в Бьенфорде три тысячи лет назад, в хижине из солнечного камня – как в книжке “Три похода в сторону моря[17]”. Вокруг бегают сказочные сакиты и меньки, с неба следит гигантская бабочка Пилина[18]. – Дмитрий, вы с нами? – спросил Валентин Павлович, косясь на завуча.* * *
… Что-то случилось. Фантомы знаний вдруг вылетели из меня, обрели форму и вернулись обратно. Я почти увидел символы и знаки. Не написанные воздухом по воздуху, а саму сущность их. Они явились, как гости из иного мира, мира познания. – Ну, что я вам и говорила, – возбухала тем временем завуч. – Учащийся Дмитрий Каноничкин наглядно демонстрирует абсолютную некомпетентность. Учеба для него – пустой звук. Воспитания, очевидно, никакого. Уж не знаю, что там у него дома… За происходящим я наблюдал завороженно, как ученый, открывший солнечное затмение. Я видел знания! Я обернулся. Знаки, исходящие из меня, перемешивались с теми, что исходили из Лысого, из Валентина, из блондинки, даже из Дыбыдыщ. Это создало невиданный, волнующий, невероятный всплеск информации, вихрь фактов. Он поглощал меня… – …он даже не может элементарно сказать, что первого царя объединенного орвандского Царства звали Мароган. – Мароган II Ослепительный, – сказал я. – Если быть точным. Валентин Павлович выронил маркер. Со всех сторон послышалось с десяток «Чего-чего?» – Отец его – Мароган Хмурый – погиб в Битве кланов, поверженный непокорным войском своего кузена. Он так и не реализовал мечту о царствии орвандцев, и дело довершил его сын. – Я повернулся к членам комиссии. – Прошу меня простить, что задумался. Я выбирал форму доклада для столь широкой темы. – Да как вы смеете исправлять… – начала было завуч, но Лысый поднял руку. – Продолжайте, молодой человек, – мягко сказал он, – расскажите нам о древних орвандцах. – С превеликой радостью. По утверждению историка Хижами Морескьо и его последователей, цивилизация орвандцев сформировалась задолго до шумерской и простиралась на протяжении всего течения Дуная. Об их технологическом и культурном уровне мы можем только гадать, ибо некое событие поставило точку в развитии древнеорвандского общества, благодаря чему вперед вырвались египтяне, а затем – греки. Я набрал полную грудь воздуха. – То время кануло в Лету, подобно Атлантиде. Некоторые считают, что Древняя Орвандия – и есть Атлантида, а древние орвандцы – атланты, но это «по меньшей мере, странно» – именно так ответил Александр Берг, доктор наук Бьенфордского университета журналисту газеты “Культура Орвандии” на вопрос об Атлантиде в интервью, опубликованном 31 ноября 2013 года. – Ого… – сказал кто-то из одноклассников. – Археологи по сей день находят древнеорвандские руины, их связывают с разрушениями, произошедшими много тысяч лет назад, хотя данных о полноценной войне нет, лишь о мифическом противостоянии Богов и Теней. И еще: – Кто разрушил пол-Орвандии незадолго до того, как Золотая эпоха подошла к концу? И какую роль в этом играл Шар? Ответы на эти вопросы нам еще предстоит узнать. А теперь – к фактам. Жестикулируя в стиле Шопенгауэра[19] и прогуливаясь между партами, я произнес еще несколько круто сформулированных фактов, затронул ключевые вехи орвандского Средневековья, в двух словах описал важные битвы и великих царей, еще раз упомянул Марогана Ослепительного. Из моих уст лилась интересная и всеобъемлющая история. А когда я понял, что со слушателей достаточно, медленно вернулся к своему месту и сел.* * *
Господи боже мой, КАК ЖЕ Я КРУТ! Оказалось, что Каноничкин – тот еще крепкий орешек! Угрюмов исходил желчью, Рома с остальными аплодировал, Аннет… смотрела в телефон. – Молодец, Каноничкин, – сказал Валентин Павлович растерянно. – Хижами Марескьо, кстати, вел археологию в университете Валентина Павловича. Что ж… пятерочка тебе. Думаю, никто спорить не будет. – В смысле?! – завопил Угрюмов. – Вы этого не задавали! – Ну и что? За такие познания можно поставить даже две пятерки. Что скажете, Маргарита Константиновна? На Угрюмова зашикали. Иськин сказал: “Канон – мозгогон”. Дыбыдыщ пялилась на меня, выбирая между взрывом злобы и взрывом гнева. Наконец вся троица поднялась и, ничего не сказав, вышла из класса. Лысый напоследок улыбнулся, а красивая женщина шепнула: “Молодец”. – Так их! – сказал Иськин. – Канон красавчик! – Догони Дыбыдыщ и всыпь ей как следует! – Тихо, ребята, тихо, – успокоил Валентин Павлович ликующую толпу. – Продолжим урок. Каноничкин, – он посмотрел на меня, – это было нечто.* * *
– Откуда ты все это знаешь? – прошептал Рома. Я не ответил. То, что я стал гением эрудиции, меня самого застало врасплох. Забытые знания, словно дисциплинированные солдаты, собрались и заняли боевую позицию в моей голове. Научно доказано, что информация из головы не исчезает. Она распределяется по дальним отсекам мозга. Следовательно, вытащить ее можно. Что повлияло на меня? Магнитные бури? Стресс? Воротник Раисы Мельберновны? Я покосился на тетрадь. Неужто какой-то из корфов все-таки помог мне и тут? Пролистав все страницы, я обнаружил изменения на одной из них. Билиштагр, который “поможет принять решение”. Возле него появился нарисованный ручкой прямоугольник и надпись: “Положить телефон сюда. Надеть наушники”. Я посмотрел по сторонам. Валентин Павлович расхаживал в другой части класса, и в мою сторону не смотрел. – Подвиг Каноничкина переплюнуть будет сложно, – говорил он. – Но все-таки: кто скажет, что такое “Хачбун”? Пока кто-то отвечал (а я вдруг понял, что опять ничего не знаю), я подключил наушники к телефону и положил его в прямоугольник. Линии оказались подогнаны четко под контуры гаджета. Поначалу ничего не происходило, я просто наслаждался шумоизоляцией наушников. Но потом послышался треск, как в старом радио из гаража. И голос – из глубины, из чертовской глубины – грубый и рычащий: – Тем гордиться тебе не стоит. Тетрадь не была подключена к электричеству, никаких блютузов и вай-фаев у нее не предполагалось. – В чем? – тихо спросил я. – По опасному пути идти не отваживайся, – сказал голос. – Блага, данные землею, принимай. Блага, данные Шаром, отринь, ибо ведут они к упадку, к вечному туману. Своим чередом позволь идти событиям. – Это Билиштагр? Вы про урок истории? БАЦ! Мне в голову прилетел огрызок яблока. Треск в наушниках оборвался, надпись на развороте исчезла. Я обернулся. Главный подозреваемый – Тема Крупный – сосредоточенно дремал. Я снял наушники. Постойте… Что-то не клеится. Я ведь сижу у окна, справа от него. Окно закрыто. А яблоко… Прилетело слева. Понимаете? Виновник не в кабинете, снаряд прилетел с улицы. Я повернул голову и обнаружил, что улицы за окном нет. – Э, – сказал я. За деревянной рамой был еще один класс. Как будто вплотную к нашей школе пристроили еще одну, и сделали это за секунду. Там, за партами, сидели незнакомые ученики; у доски вел урок учитель. А на меня глумливо смотрел школьник с разноцветными глазами, крутя в руках яблоко. Я не испытал удивления или шока. Эта картина очаровала меня. Действительность замерцала серой рябью. Я оказался по ту сторону окна.Глава 8. Маэстро альтернатив
Сижу в классе. В руке яблоко. Передо мной распечатки неоконченного романа. Я смотрю в окно и мечтаю. – Каноничкин! – говорит учитель. Встаю. – Да? – Что я спросил? – Не знаю. Я правда не знаю. Не слышал, а может – не хотел слышать. Осточертело. Хочу в далекие страны. Да и в ближние. А еще больше – в те, что существуют внутри меня. – Кто бы сомневался, – говорит учитель. Его лысина тусклее, чем огонек в пыльных светильниках. – Яблоко убери. Ты в классе, а не в столовой. – И почти сплюнул: – Каноничкин. Меня ничего не удивляет. Будто бы это нормально – оказаться в другом классе, в другой школе, с другими учениками. Я знаю их имена: со мной рядом Рома. А это, впереди, Вася. У меня разноцветные глаза. И серая судьба. – Иди к доске. – Я не готов. – Ты у нас не пирог, чтобы быть готовым. Учитель жестко бьет указкой по столу. Я кладу яблоко на парту, встаю. Слышу издевательский смех задних парт. – Канон-лохотрон! Мне кажется чужим то, что я вижу. И те, кого я слышу, – мне чужие. Я должен вернуться обратно, в свою школу, к Роме, к ребятам, к уроку Валентина Павловича. Но решимости нет. Сейчас все так, как должно быть. – Всем молчать! – требует учитель, когда бесконечные шутки в мой адрес сливаются в монотонный гул оскорблений. – Покажи на карте самую высокую точку Азии. Детский вопрос, рекомендую не оплошать. Рома шепотом дает мне подсказку. Я смотрю на широкое полотно на доске, на карту мира, и не вижу высоких точек. Но я понимаю другое: с картой что-то не так. Орвандия отсутствует. А ведь она должна быть прямо-о-о… Стоп. А где, собственно, ей следует быть? Я растерянно смотрю на учителя. – Я… я не знаю, – говорю я. – Это двойка, – отвечает учитель. – И это… – родителей в школу. Марш на место. Учитель презрительно оглядывает класс в поисках новой жертвы. Я возвращаюсь к парте. – Это Джомолунгма, – шепчет Рома. – Что с тобой такое? – Ничего. – Спятил? Тебя из школы попрут. Фреда уже поперли, но он тупой был. – Может, и я тупой. – Ты просто в облаках витаешь. Кто-то хватает спинку моего стула и, когда учитель отворачивается, начинает дергать. Я держусь за парту, чтобы не упасть. Оборачиваюсь – и так сильно надеюсь, что это Тема Крупный, настоящий Артем, и что я снова в своем классе. Но нет. На меня смотрит и скалится гнилыми зубами незнакомый, долговязый, коротко стриженый тип с неприятным лицом. – Че пялишься? – зло говорит он. – Отворачивайся. Смотрю на учителя. Он ругает мою одноклассницу. Когда-то эта девушка мне нравилась, я даже был в нее влюблен. – Ну? Я правильно понимаю, что в этом классе мне ничего толкового не расскажут? – спрашивает учитель. – Помяните мое слово: этот вопрос придется поднять на педсовете. Я встаю и говорю: – Я мог бы рассказать про Орвандию. – Про что? – не понимает учитель. – Это из какого-то фэнтези? – И смеется: – Тебе еще и к школьному психологу пора, да? Класс тоже смеется. Надрывается, точно это космически веселая шутка. А потом резко прекращает. Ровно в тот момент, когда учитель подходит ко мне вплотную и отвешивает пощечину. – Ай! В глазах вспыхивают звезды. – Зачем вы… – начинаю я, но тут происходит совсем ужасное. Увалень, шатавший мой стул, встает, подходит и тоже отвешивает мне пощечину. Следом за ним Рома поворачивается и молча бьет меня по лицу еще сильнее. А потом все остальные встают и надвигаются на меня. Я вскакиваю. Листы моей рукописи разлетаются по всему кабинету. Что за флешмоб? Я бегу к выходу. Пощечины настигают меня. Они сыплются со всех сторон. С трудом уклоняюсь от одних, чтобы нарваться на другие. Щеки горят. А те, кто меня лупят, молчат – не хохочут, не улюлюкают, не ругаются. Лица лишены индивидуальности, как и однотонная форма, напяленная на одноклассников. Я выбегаю в коридор. Бегу, позади слышу топот. Как спастись? Куда бежать? … И есть ли у меня дом? Да, есть. Там живут мама и папа. Другие мама и папа. Не мои. Мои – и не мои. Бежать к ним? Хотя бы так. Главное – подальше от этих псов. Двери кабинетов открываются. Из них выходят дети и учителя, у всех – одна цель: шлепнуть ладонью Каноничкина. Я бегу дальше, получаю еще несколько ударов и оказываюсь на облезлой лестнице. Ловушка. Снизу, в едином ритме, поднимается десяток человек – порождений общеобразовательной антиутопии. Мой единственный путь – наверх. Бегу два пролета, спотыкаюсь о ступеньку. Сворачиваю в очередной коридор – безликий и неинтересный, о котором, будь он человеком, должен был написать классик – как о “маленьком человеке” – о маленьком, никому не нужном коридоре. Двери открываются. Из них высовываются руки-кувалды. Принять бой? Драться я не умею. Хотя мысленно частенько навешиваю бандитам, пристающим к Аннет. Замечаю, что одна дверь остается закрытой. Подбегаю ней, дергаю за ручку, она поддается, и я оказываюсь в пустом классе. Закрываюсь на защелку и громко выдыхаю.* * *
Лицо болело. А голова? Даже не спрашивайте. Но если спросите, я отвечу: она трещала как горящее полено, а пульсация боли перекатывалась из левого полушария в правое, туда и обратно. Судя по плакатам с ростками и зернами в разрезе и по запаху тления – я оказался в кабинете биологии. Рома бы обрадовался. Биология из-за молодой учительницы Муслименды Венедиктовны стала его любимым предметом, хотя из всех разделов он понимал только главу “Членистоногие”. Но! Я – не Рома. До настоящего момента Рома бы не дожил. А я дожил. И я не обрадовался. Угроза не исчезла. Хотя за дверью было тихо. Либо эти зомби фантастически тупы, раз не додумались искать меня в кабинете (а зашел я у них на глазах), либо их что-то пугает. И к этому чему-то пришел в гости я. По спине прокатился озноб. Зачесалось ухо. Я взял себя в руки и оценил обстановку. В углу стоял учебный скелет. В противоположном – еще один скелет, покрупнее. На учительском столе лежали стопки тетрадей и методичек, а на стуле – портфель. Напротив доски вдоль стены громоздился длинный стеллаж. На самой доске мелом было жирно выведено:Гибель Орвандии и ее последствия– Что… – тихо произнес я и не узнал свой голос – тонкий, истеричный, чужой. Я не соображал. Но одно уловил точно: об Орвандии здесь все-таки известно. Я почесал затылок. – Какая еще гибель? – спросил я у пустоты. Ответа услышать не ожидал, но он, тем не менее, последовал: – Вот такая. Вероятная. Я резко обернулся, смахнув с парты зеленый карандаш. Никого. Кроме скелета в углу да груды макулатуры. – Кто здесь? Тишина. – Я спрашиваю: кто здесь? Меня обуревали подозрения. Взяв с доски указку, я подошел к скелету и по-мушкетерски направил на него острие. – Какая «гибель Орвандии»? Скелет шевельнул желто-белыми зубами, и черные впадины глаз озарились проблеском мысли (раз в полугодие я наблюдаю подобное у Ромы). – Вот такая. Вероятная. – Гипотетическая, – тут же прозвучало с другого угла. – Гибель как гибель. Второй скелет тоже говорил! Размахнувшись, я треснул первого указкой по черепу. Скелет слетел с петель, и кости рассыпались по полу, как я – в комплиментах перед Аннет. – Прекрати так поступать, – скрипнула снизу челюсть обвалившегося скелета. – Тебе тоже дать анальгину? – сказал я второму скелету и двинулся к нему. – Не надо. Пожалуйста, – жалобно захныкал скелет. – Это почему еще? – Потому что больно. Увечья. Я остановился. Увечья – это да. Папа учил: разговор – способ решения любой проблемы. Даже если поговорить не с кем – поговори с ситуацией. Или придумай собеседника. Даже врага. Слова все решают… А указки – нет. – Вы кто? – мпросил я. Челюсти первого скелета скрипнули: – Обычно я не даю справок. Но в этот раз отвечу: я – Маэстро альтернатив. – Я не даю справок и не назову тебе свое имя, – добавил второй скелет. – Что значит «маэстро альтернатив»? – Это значит, что я знаком со всеми альтернативами, которые происходят со всеми альтернативами во всех альтернативах. – Я не расскажу тебе, что это значит, – подхватил второй, более нахальный, скелет. – Моя природа – игра, – сказал первый. – В какой-то альтернативе я тебе отвечаю. – А в какой-то – нет, – добавил второй. Я зарычал и воскликнул: – А давайте только один будет говорить? – Нет. – Да. Так разговаривать невозможно. Я сел на парту, поболтал ногами и сделал три глубоких вдоха. – Что вам надо? – Наконец спросил я. – Когда с нами кто-то встречается, это значит одно: ему грозит ужасающая альтернатива. Допустить ее мы не смеем. Хотим помочь. Скелеты пришли в движение. Кости первого стали пересобираться, как лего; второй шагнул с подставки и дергаными движениями двинулся в мою сторону. Скелеты тарахтели и преображались. На костях вырастала шерсть. На черепе вытягивались мохнатые уши. И вот – скелеты перестали быть скелетами. На меня смотрели два потешных зверька размером с кролика: бордовый и зеленый, один с длинным носом, другой – с коротким. – Я – Маэстро альтернатив! – сказал Бордовый. – Я живу в тех вариантах событий, которые могли бы случиться, но не случились. – Я – Маэстро альтернатив, – сказал Зеленый. – Я – повелитель сослагательного наклонения! – Люди думают: что было бы, если бы я выбрал это, а не то? Так вот: я единственный, кто знает, – сказал Бордовый. – Например: ты хотел бы купить яблоко, но пожалел денег и украл его. И теперь ты вор, – сказал Зеленый. – А я видел твою жизнь, когда ты яблоко не крал, и вместо вора стал успешным таксистом, – сказал Бордовый. – Но мелкие события меня не интересуют. Я предотвращаю те, из-за которых история идет по пути страдания, – сказал Зеленый. – Или боли, – вставил Бордовый. – Или смерти, – подытожил Зеленый. Зверьки уставились на меня, ожидая ответа. Я попытался переварить услышанное и задал самый тупой из возможных вопросов: – И кто у вас главный? – Нас не два. – Мы – один. – Я – Маэстро альтернатив. И вместе, указывая друг на друга: – А это – моя альтернатива! – Получается, вы знаете, что могло бы произойти с любым человеком, если бы он принимал не те решения, которые принял на самом деле. Я прав? И делаете все, чтобы его не случилось. – Вероятно, да. – Почему тогда вы допустили Вторую мировую войну? Бордовый опустил мордаху, а Зеленый наоборот – гордо ее поднял. – Это был тяжкий выбор. Но, поверь, альтернатива тоже открывалась не сахарная. – Самая неприятная альтернатива. – Мы не предотвращаем события. Мы стараемся это сделать. Зависит от множества факторов. Они замолчали. – Эта тема мне не нравится, – осторожно сказал Зеленый. Бордовый добавил: – Лучше слушай: тебя бы могли звать Пуан. – Что?! – А в какой-то альтернативе ты – бородач. – В семнадцать лет? – Да. – А есть альтернатива, в которой моя девушка – Аннет? – Справок не даю. – Но вы же только что… – По своей инициативе говорю всякое, но не по чужой. – Ладно. Бордовый посмотрел на доску и снова на меня. – Гибель страны Орвандия перестает быть альтернативой, – произнес он мурлычущим тоном. – Она становится твоей реальностью. – С другими странами такое бывало, – добавил его приятель. – Мы их помним, а ты – нет. Шунта – зеленое государство, полное заповедников. Линтия – богатое музыкальными талантами. Виналина, Конди, Сантея. Мы потеряли множество стран. Они исчезли из вашей альтернативы. – Но Орвандия – пока нет. Я спросил: – Что уничтожило эти страны? – Разное. Не ищи в этом системы. Такова жизнь. И не грусти. Есть страны, которые мы спасли. Мексика, Германия, Украина, Новая Зеландия, обе Кореи. – И что угрожает Орвандии? – Не даю справок. – Тогда за каким хреном я здесь?! – Справок не даю, поскольку ответа на твой вопрос не знаю. – Зеленый перепрыгнул с парты на парту и пожал пушистыми плечами. – Я поместил тебя в причудливый мир без Орвандии, чтобы ты почувствовал, как там плохо, – наставительно произнес Бордовый. – И мы знаем, что ты играешь в этой истории главную роль. Зеленый добавил: – Но я рискую. Потому что ты можешь быть как спасителем Орвандии, так и ее причиной ее гибели. – Что?! – Уничтожение Орвандии может идти по одному из нескольких сценариев. В один вписан ты. – А в другие? – Справок не даю. А Бордовый дал: – А в другие – один из вас. Тут я совсем ничего не понял. – Один из нас? В смысле? Бордовый ответил: – Ты не один пришел в комнату. – О, нет, нет, ты вовсе не один, – сказал Зеленый. – Вы ошибаетесь. Со мной никого нет. – Можешь считать и так. – Но я считаю иначе. Я медленно повернул голову туда-сюда. Развернулся. Никого. Ражд – вспомнил я. Лунатизм. Момент, когда Тень охватывает тебя и управляет твоими действиями… Мне поплохело повторно. И еще раз. И еще.
* * *
И еще раз. Маэстро альтернатив в обоих своих воплощениях пялился на меня круглыми глазами. Мы проговорили добрых полтора часа. На самые существенные вопросы бордово-зеленые существа отвечали “справок не даю”. Ни про тетрадь с гоблинами-корфами, ни про мое чудесное выступление на уроке истории узнать ничего не удалось. Я предположил, что гибель Орвандии связана с моим лунатизмом, но и на это не получил ответа. Единственная тема, которую охотно поддерживали зверьки, – их собственное ремесло. Про теорию альтернатив они рассуждали подолгу. – Дайте я подытожу. Вы знаете, как могут развиться те или иные события. И вдруг получили информацию, что Орвандия может прекратить существование. И что какую-то роль в этом играю я. Но какую – не знаете. – Хочешь узнать, кто виноват в гибели Орвандии? – осторожно спросил Зеленый. – Узнай. Но не у меня. Почему? Потому что я не даю справок. – Справок я не даю, – так же осторожно добавил Бордовый и запрыгнул на учительский стол. – Но ты должен кое-что сделать. О! Единственный неожиданный поворот в нашем разговоре. – Начни с учителя истории. Спроси о гибели Орвандии. – У Валентина Павловича? – Или сходи в Башню печали. Там тебя будет ждать сюрприз. – Или не ходи в Башню печали. Там тебя может ждать смерть. Зверьки вмиг испарились, не успел я крикнуть: “А домой-то мне как вернуться?”. В дверь забарабанили сотни кулаков, и действовать нужно было быстро, как в шахматном блице. Я последовал пробудившемуся наитию, подбежал к одной из парт и вытащил из ее ящика Тетрадь. Я абсолютно точно знал, что найду ее здесь. Дверь распахнулась. В класс ломанулась армия. Я открыл Тетрадь на странице Р’сах’ал’а – корфа-навигатора с длинными пальцами и устройствами на ремне, напоминающими компасы, и обнаружил там карту – небрежно набросанный план кабинета биологии. А на нем – короткие стрелки. Не дожидаясь, пока меня изобьют лже-одноклассники, я проследовал по стрелкам, распахнул окно и прыгнул. Приземлившись на мокрую траву, я почувствовал запах росы и, кажется, солнца. Любимого орвандского солнца.Глава 9. Кто это нарисовал?
Рома ткнул меня локтем. Я вздрогнул и поймал на себе пару десятков взглядов. К нашей парте подошел историк. – Дима, ты слышишь меня? Да, ты сегодня звезда и молодец, но спать на уроке – это чересчур. Вернись к нам. Валентин Павлович произнес это уютным и добрым голосом. Голосом орвандского учителя. Я дома. У меня получилось. Знал бы историк, сколько смысла в его просьбе вернуться!.. – Хорошо, Валентин Павлович. Извините. Угадаете с трех раз, кто это сказал? Правильно: я. Настоящий я. Не раскосый болван с яблоком, не смурфик. Впервые в жизни я осознал, что Димы Каноничкина могло не быть. Но я есть. И это удивительно. Окно слева от нас было приоткрыто. Я вдохнул свежий орвандский воздух, произведенный на майской фабрике. Роскошное блюдо от шеф-повара по сравнению с тем пыльным газом, которым я надышался “там”. – Чего задумался? – спросил Рома шепотом. – Тебе плохо? – Все нормально, – ответил я, блуждая взглядом по пейзажу за окном: по Башне печали, по трем дубам, по скамейкам, по каким-то прохожим с колясками. Мой мозг воспринимал разговор с Маэстро альтернатив как сон. Однако что-то внутри меня сопротивлялось и твердило, что миссия спасения на моих плечах все-таки лежит. Жаль, тут нет Фрейда, чтоб нормально растолковал. Кстати. – Рома, я тут один? Со мной никого нет… Да? – Разве что бактерии и возможно вирус. А так ты один. – Хорошо. – Каноничкин и Федоткин! Хватит шептаться! Валентин Павлович негодует. Сейчас влепит “неуд” – и ухом не поведет. – Извините… – Мне надо в туалет, – шепнул Рома. – Пойду выйду. – Передавай привет Стэну. – Кому? – Корфу. Твоему спасителю. – А. Ага. А почему Стэн? Я пожал плечами, Рома тоже пожал плечами и удалился из класса. – …Кроме строений, – рассказывал Валентин Павлович, – от орвандцев нам досталось кое-что важное, благодаря чему мы можем судить о темных пятнах истории. Кто подскажет, о чем я говорю? – Деньги, – сказал Крупный. – Одежда? – спросила Алиса. – Платья? – Систематические письменные свидетельства… – начал Угрюмов, но я его прервал. – Фольклор, – сказал я. И нет, это не было магическое озарение, просто я действительно понял, к чему клонит Валентин Павлович и удивился, что тот же Угрюмов не ответил раньше меня. – Устное народное творчество. И мифы. – А о чем повествуют мифы в первую очередь? – О происхождении мира. – Верно! Очень верно. О мире, о человеке и о богах. Орвандцы верили, что божества покровительствуют эмоциям. Скажем, бог страха Сиамон в представлении древних нисходит в Амелиен[20], когда человек испытывает ужас, встречая, например, волка. А кто подскажет Валентину Павловичу, какие боги были (или есть) у других цивилизаций? – Марс – бог войны у римлян, – ответил Угрюмов. – Мне пятерка? – Нет. Но ответ правильный. И в этом – грандиозная разница между нашими народами. Если греки объясняли гром и молнию гневом Зевса, то орвандцы объясняли не само это явление, а свои ощущения от него. Так вот. Одна из легенд гласит, что Бьенфордский Шар – и есть обиталище богов. – Он раньше всегда светился? – спросил я. – Так гласят легенды. Боги жили – он горел. А потом они перестали жить. И Шар перестал гореть. Почему он загорелся снова? Уж не вернулись ли к нам древние боги Орвандии?* * *
Позвонил Рома. Я нагнулся под парту: – Ты че? – прошептал я. – Урок же. – Канон, я в туалете, ты должен это увидеть! – Уверен, что мне это надо? – осторожно спросил я. – Иди сюда скорее! К парте подошел Валентин Павлович. – Дима, у тебя все в порядке? Ты там чего ищешь, знаний? – Нет, Валентин Павлович, – я вылез из-под парты. – Мне срочно надо выйти. – Подожди, когда твой друг вернется. Но я встал. – Нет… Извините, мне правда нужно. Я выбежал из класса и спустился на первый этаж. Толкнул дверь в туалет. Рома как загипнотизированный смотрел на корфа и дрожал. – Охренеть, – вырвалось у меня, – это как так? – Вот так, – монотонно ответил Рома. Корфа дорисовали. Виртуозно. Детализировали фигуру, добавили такие натуральные цвета, что корф, казалось, вот-вот сойдет со стены. Ярко-красные глаза выглядели точь-в-точь как на стоп-кадре видео вчера вечером. – Страшный, – бормотал Рома. – И тень реалистичная. – Клыки такие острые… – А пальцы здорово нарисованы. Рядом с корфом на стене было что-то написано. Я подошел ближе.“Его оживят во имя Орвандии”Почерк – как на страницах в Тетради. Поймать логическую связь пока было трудно, но очевидно, автор этого рисунка – и есть ее первый владелец. – Что это значит?.. – спросил Рома. – Могу сказать только одно: нарисовано лучше, чем было. – Это не имеет значения. Скажи мне: что значит “оживят”? – А ты чего у меня спрашиваешь? Спроси у того, кто это нарисовал. – А кто нарисовал? – Не я. – И не я. Я открыл воду в раковине и умылся. – Рома, мне надо тебе кое-что рассказать. Я коротко рассказал о своем лунатизме и о приключениях в ванне. Рома слушал раздраженно, но терпеливо, однако когда речь зашла о видео, он взъерепенился. – Серьезно? И ты молчал?! Канон, блин, Канон, да на том видео – я! – Тихо, Рома. Что ты орешь? – Я тебя ненавижу! – Слушай, ты же знаешь, как на нас, орвандцев, действует темнота. Может, меня заглючило и это игра воображения. – Не может быть такой игры воображения! Рома замолчал. Не так давно он учился каким-то восточным практикам по “защите духа” и сейчас, видимо, применил одну из них: глубоко задышал, и это помогло. Корф взирал на нас так, будто хотел откусить нам головы. Я прикоснулся к краске. Следа на пальце она не оставила. Во мне боролись два чувства: одно говорило, что чудище нужно замазать, а другое требовало, чтобы корф ожил. – Я возвращаюсь в класс, – сказал Рома. – Ты идешь? – Да. Пора бы.
* * *
– Вы как раз вовремя, ребята! – объявил Валентин Павлович. – У нас возник вопрос на миллион! Готовы? Я сказал “Готов!” и сел за парту. Рома, не обратив внимания на слова учителя, включил телефон и загуглил слово “проклятия”. – Вопрос такой, – торжественно сказал Валентин Павлович. – Какое чувство (и, соответственно, бог), по мнению орвандцев, было главным? Кто в Орвандии аналог Зевса, Одина, Ра и Вишну? Повисла тишина. – Ладно. Валентин Павлович обещает за правильный ответ высший балл. С внесением в базу! И тогда разразилась буря. Одноклассники наперебой предлагали свои версии, одна тупее другой. – Бог любви, – выскочила Алиса, и пацаны засмеялись. – Дураки… – Бог земледелия? – спросил Никита Евроньюз. – Земледелие – это нечувство, – поправил историк. – Радость! Смех! – Депрессуха! – Секс! – Ребята, держите себя в руках. Варианты продолжали сыпаться на историка со всех сторон, и в какой-то момент он не выдержал. – Это все неверно, – вздохнул он. – Дима! Может, ты знаешь ответ? – Знаю, – сказал я. – Ну, порадуй нас. – Все равны. Валентин Павлович так обрадовался, что у него соскочили очки. – Наконец-то! Правильно! Не могло быть верховного божества! Все чувства, а значит – и боги, равноценны. В других мифологиях (например, скандинавской) вы встретите сюжеты, как какой-нибудь Один приказывает своему сыну Тору сражаться с великанами. Но в Орвандии – ни-ни! Здесь каждый отвечает за себя и никому не подчиняется. В наших мифах вы увидите, как Синто – богиня любви – вступает в столетнее противоборство с богом ненависти Кодом на краю золотого лепестка, растущего из Великого Зеленого Облака – за право обладать человеческим сердцем, которое и поныне, согласно легенде, является ядром Бьенфордского Шара. А рассудить их может кто? Верно. Абсолютно никто. Человеком владеет каждый из богов. И, случись что-то, они борются, чтобы мы проявили именно их эмоцию. Валентин Павлович улыбнулся. – Каноничкин, не хочешь сдать тест по истории Орвандии? – Посмотрим, – сказал я. – Хорошо. Еще одна отметка тебе. Хорошо поработал! – Спасибо. Я взял Тетрадь и открыл на странице Вирадана, по наводке которого был нарисован Стэнли. Перечитал внимательно описание ритуала. И обнаружил несколько новых строк:Могущественный корф был возведен в этот мир. Стэнли поможет противостоять разрушительной мощи Шара. Стэнли поможет Шахрэ удерживать чудовищ. Стэнли оживет во имя Орвандии. Но истинную суть его явления предстоит выяснить тебе. Выясни – и он станет твоим рабом. Навеки.Шахрэ – седьмой из корфов. Я перелистнул на его страницу, и обнаружил, что мелких гоблинов стало меньше. Самый смешной из них, в левом нижнем углу, отсутствовал. Значит, битва за Орвандию началась? Или чушь это все собачья? Я получил эсэмэску от Сени:
“Дим, на перемене меня будут бить в курилке, помаги”Час от часу не легче!
Глава 10. Время нефантастических разборок
С просторов интернета: Своим названием Башня обязана орвандскому философу Шону Клуено, который навещал ее весь 1859 год каждые три дня, пока не умер во сне. Засыпая, он говорил своей жене: “Печаль окутывает меня в этой башне, дорогая. И если наступит вечная ночь – прошу, не буди меня, не буди меня, моя дорогая”.Сеня – типичный представитель вида «девятиклассник обыкновенный»: у него растут усики и у него всегда проблемы А неурядицы, в которые он попадает, приходится утрясать мне. Мы познакомились, когда трудовик Иннокеша собрался навешать ему подзатыльников, а я, проходя мимо, сказал: “Большая сила влечет большую ответственность”[21]. Подзатыльников Сеня все равно получил, но дружба завязалась. – Что-то мне поплохело, – сказал Рома. – Я, наверное, пойду домой. Рома и правда выглядел бледным. А учитывая, что бледность – и так его любимый цвет кожи, сейчас он и вовсе напоминал снежок. – Давай. Хотя еще пара кулаков нам бы не помешала. Рома посмотрел на меня стеклянным взглядом: – Каких кулаков? – Да забей… Иди отдыхай. И выздоравливай. – Полноценного выздоровления все равно быть не может, – он тяжело вздохнул. – Мы все больны.
* * *
Я выбежал во двор. Вперед – мимо беседок в курилку. Знал ли я, что делать? Нет. Драться с девятиклассниками – дело нестатусное. Ударю в грязь лицом – вся школа будет знать, засмеют. Может, не ходить никуда? В конце концов, я не благотворитель, чтобы вступаться за человека, который пишет “помоги” через “а”. Я двинулся маршрутом школьников-декадентов и оказался в заплеванном уголке, у закрытого киоска неподалеку от Башни печали, где каждый шестиклассник пробует свою первую сигаретку. Сеня стоял у стены с опущенной головой. – Дима, привет! – Сказал он уныло. Под глазом красовался внушительный фингал. – Привет. Я опоздал? – Что? А, нет… – Он прикоснулся к глазу. – Это… Это батя. Пьяный вчера пришел… А я под руку попал. – И в который раз это произошло? – Думаешь, я считаю? Он меня как в четыре года первый раз долбанул, так с тех пор и… – Сеня легонько стукнул по кирпичу. – Разрядка у него такая. – И никто ничего не делает? Этот вопрос я задавал сотню раз. И каждый раз надеялся, что кто-то что-то сделал. Органы опеки, соседи, полиция в конце концов. Но – нет… Матери у Сени не было, и защитить его было некому. – Тут ничего не сделаешь. – Ладно. Сейчас-то что происходит? – Меня бить собрались… – Кто? Сеня кивнул в сторону компашки быдловатых девятиклассников, чей смех походил на вопли суслика, а лица – на брусчатку в Карнавальном районе. Я услышал фразу, типа: “защитничек пришел” и прокуренное кряхтение. – А ты почему один? – Почему один? С тобой вот. – А одноклассники? Когда я это спросил, к нам, как по заказу, подошли трое щупликов, типичных любителей “Стартрека”. Полная противоположность всем, кого можно называть бойцами. На правой руке у одного из них красовался гипс. – Вот и подмога, – сказал Сеня. – Впечатляет, – ответил я. Курилка напоминала бал чертей: второгодники и прогульщики, двоечники и амёбы, лучезарные дебилы и я. Они галдели, гоготали и жаждали основательной разборки. – А почему ничего не происходит? – спросил я. – Кто-то должен щелкнуть хлопушкой, как на съемках? – Ждем главного. – Главного? – Да там… – Сеня, я не пойму: ты с кем опять не поладил? Почему разборка в пятый раз за четверть? Тебе отца мало? Я тут же пожалел, что это сказал, но Сеня пропустил мою реплику (а заодно – и вопросы) мимо ушей. – Главный старше меня. Иначе б я тебя не позвал. – Позвал бы. – Да, позвал бы. И спасибо, что пришел. – Пожалуйста. “Главный” явился, как по звонку. Широкоплечий детина в грязных ботинках, с сигаретой в зубах и развязной походкой. Он по-барски обошел территорию, толкнул плечом девятиклассника и обратился к подельникам: – Кто тут Сеня, ёмана? Один из пятерых гопников указал на Сеню, и “Главный” повернулся к нам: – Ну че, ссыкло? – Вась, хватит… – тихо сказал Сеня. – Я ничего не сделал… – В смысле, блин, не сделал? – А что он сделал? – спросил я. Вася, окинув меня взглядом, прошипел: – А тебе зачем? Ты кто такой вообще? – Хочу знать, что тебе от него надо. “Главный”, похоже, счел мое желание справедливым, потому что перед смертной казнью всегда зачитывается обвинение, и обратился к группе поддержки: – Расскажите, что этот кусок дебила сделал. – Ну… Это… Со Светой гулял… “Главный” разъярился, будто услышал новость: – Офигел?! – Стоп-стоп. – Я старался сохранять конфликт на уровне диалога. – Сеня, с кем ты гулял? – Я не… “Главный” не дал ему ответить. Он подошел ко мне почти вплотную: – Ты мне скажи, вот чё ты лезешь? От него воняло не только сигаретами и тупизной, а в принципе воняло. До меня дошло, что речь идет о той самой Свете из Лечебницы, у которой я брал плед. Получается, я соучастник. «Главный» меня провоцировал: – Может, ты пойдешь домой, а? К мамке своей? Оттолкнуть злодея – значило завязать драку, а мы с Сеней и его перебинтованным дружком не в выигрышном положении. Замешкаться – значит потерять лицо. Поэтому, глядя в глаза противнику, я сказал: – Просто так. Тебе чего надо? Я не настолько, конечно, смелый, как может показаться (вам ведь показалось?). Да и дрался всего дважды. В детстве. С вымышленным соперником. Главный призадумался и кивнул сошкам. Трое схватили Сеню и попытались оттащить от меня. Двое оставшихся загородили главного. Я успел взять Сеню за шиворот. – Отвалите! Началась потасовка. Дружки Сени убежали. Остальная школота наблюдала с интересом и не вмешивалась. Мы перетягивали Сеню туда-сюда, как куклу. Главный бездействовал. Потом он вальяжно дал Сене затрещину, и со стороны зевак послышался гул одобрения. Чувствуя превосходство, Главный начал сыпать оскорблениями: «Что, спрятался за спину старшеклассника, урод? Ты же просто говно, ничтожество». Смех и овации. Еще бы, Главный выглядел эффектно – острил, доминировал, круто двигался. Но давайте прямо: по сравнению с Сеней он полный ноль. Сеня интеллигентный парень, несмотря на такого папашу, и умный, хоть и безграмотный (у него другое полушарие развито). А Главный? Меня хватали за лицо и запястья, вытаскивали из круга. Я злился, сопротивлялся и до последнего не пускал в ход кулаки. Уже в тот момент я чувствовал: что-то в меня проникает, готовит разорвать эти тросы. Главный решил, что пора завязывать с уроками красноречия: он оттолкнул меня, подошел к Сене и ударил его в живот. Сеня издал булькающий звук и согнулся пополам. Меня пихнули в спину, и я чуть не повалился следом за Сеней. – Ай… Кто-то толкнул меня еще раз, Главный врезал Сене ладонью по виску. Тот повалился в угол, куда курильщики бросают бычки. Сеня корчился от боли, но бандитам этого не хватило – они стали добивать его ногами. А во мне зрел огненный цветок, готовый распуститься и обнажить скрытые доселе шипы. Сеня держался, не плакал и не кричал. Я должен был что-то сделать. Но как драться? Как бить? Как заступаться, особенно если тебя держат шесть человек? Почему только герои фильмов делают все левым мизинцем? Почему я крут только в своих фантазиях? Главный подошел к Сене и плюнул. На старенькую серую рубашку, которую раньше, не иначе, носил Сенин отец. Сеня посмотрел на меня. Взглядом, которого я никогда у него не видел. Взглядом, полным хтонической глубины… …И тогда мир изменил оттенки. Сила прорвалась и заняла капитанский мостик моего тела. Время приостановилось. Откуда-то возник зелено-красный туман. Голова заполнилась гудением, как от трансформаторной будки, и в этом гудении жила одна мысль: если вокруг долбаная несправедливость, то я – ее карающая длань. Я выбросил вперед правую руку и схватил Главного за шею. Он выпучил глаза сначала в ярости, а затем – в страхе. Школота притихла. Я оторвал Главного от земли. Легко, как кофейную чашку, в которую забыли добавить молока. Главный захрипел, задергался. Я ощутил его бешеный пульс. Окружающие пятились. Та жестокая, неудержимая, новая часть меня, ликовала. Она услышала приказ. И решила, что Главного следует уничтожить. Раздробить кадык, отобрать у него жизнь. А я – настоящий я – осознал, что творю какую-то дичь. Началась новая борьба, на этот раз внутри меня. Борьба между тем, что я в себе знаю, и тем, что мне только предстоит открыть. Мои пальцы сжимались, еще чуть-чуть – и человек умрет. И это… Здорово! Так надо. Нет, подождите. Так не надо. Думать – надо. И я думал. Сердцем. Головой. Чем угодно, чем привычно, но только не новыми органами, не темной стороной луны. Главный, хоть и придурок, но все-таки живой человек. У него есть мама; его первая школьная тетрадка; мурашки бегут по его спине от звуков любимой песни, как и у всех остальных. И когда-то у Главного была Альтернатива, которую он почему-то не выбрал. Все закончилось, когда я, будто увидев на миг двух зверьков, зеленого и бордового, понял, что выбор не всегда зависит от нас самих. Я разжал пальцы. Главный плюхнулся о землю, и мир, поставленный на паузу, снова пришел в движение. – Тебе конец! Тебе конец! – завопил он и умчался прочь. Курилка очистилась от сброда. – Дим, – сказал Сеня. – А. – Что это было? Ты Сатана? – Надеюсь, нет. – Ты хороший? – Вроде да. Я Дима Каноничкин, видный одиннадцатиклассник. – Это было зловеще. – Полагаю. Слушай, давай по теме. Света – не твоя девушка? – Не-а. – Того гопника? – я показал на спину Главного. – Да. – Понятно. Ты полный дебил, Сеня. В следующий раз не буду за тебя заступаться. Все разошлись. Остались только я, Сеня и Башня печали – с ее древней каменной кладкой и вытянутой, как растение, верхушкой. – Ты говорил, у тебя отец строил Башню? Спросил я. Ну, в смысле… Реставрировал. – А? А, ну да. Папа строитель Башни печали. Круто звучит, да? Но вообще реставрацию спонсировала “Антима”. – Та, у которой офис рядом с Шаром? – Ага. Топ-пять богатейших компаний Орвандии. Не хухры-мухры. Ладно, Дим. Спасибо тебе большое. И до завтра. – Давай, Сень. Пока. Я снова взглянул на Башню печали. Она – молчаливый свидетель моих злоключений. Хотя… молчаливый ли? На верхнем, закрытом, этаже мелькнула тень. Но это мне наверняка показалось.Глава 11. Ригори
Я вернулся в школу и оказался в эпицентре нового скандала. В фойе, в окружении зевак, сторож Башни печали по имени Стивен размахивал флажком Орвандии перед Валентином Павловичем и ругался. – Вы ни финты не рубите в истории! – Глаза его блестели патриотическим безумием, а изо рта выскакивали кусочки еды. – Египетские пирамиды построили орвандцы! Нас опасались и Македонский, и Чингисхан. Ваши дебилоторские учебники брешут! Стивен – сторож классического образца. Заплывшее лицо, военные штаны, шерстяной свитер и перегар. Кому-то из выпускников в далеком 2010 году он напомнил Стивена Сигала, и прозвище прижилось. Как его зовут на самом деле – не знаю. – Ученые, мать их! Их всех, заговорщиков треклятых, надо турнуть. Орвандия будет великой! Великой, как раньше! Шар спасет нас! Шар – это Бог! – Покиньте школу, пожалуйста, – умолял Валентин Павлович. – Это учебное заведение, а не бедлам. Прошу вас, покиньте школу. Историк старался держаться молодцом, но Стивен наседал. Других мужчин на месте не оказалось, трудовик Иннокеша наверняка был в туалете (14:00 – как раз время), а остальные – по кабинетам. – Вы учите школьников лабуде! И не я в этом виноват! – Я учу науке, а не вымыслам, – отрезал Валентин Павлович. – Наука – лабуда! На помощь подоспел школьный охранник. Он взял Стивена под локоть и вывел во двор. Сторож не сопротивлялся. Он демонстративно сплюнул и попал себе на ботинок. Ученики и учителя зааплодировали такому исходу сражения. Я воспринял эту ситуацию как знак. Башня печали входит в мои неопределенные планы: после школы я точно туда явлюсь, хоть и не знаю пока, зачем. А тут на тебе – Стивен. Я посмотрел в окно. Сейчас он, бредя́ по газону к Башне печали, боксировал с воздухом. Уронил флажок, бережно подобрал и пошел дальше. Подобных стычек раньше не происходило, хотя я и слышал, что Стивен ку-ку: пару раз он хватал за уши тех, кто пытался пробраться на территорию Башни, дрался с бомжами и щекотал сам себя. – Валентин Павлович? – окликнул я историка. Он направлялся к лестнице, и я подбежал. – Да-да? – Он улыбнулся. – Представляете, Дмитрий, этот полоумный хотел устроиться к нам учителем истории. Правду сказал Ошигеми[22]: “Умные люди двигают прогресс, глупцы – двигают идеи”. – А с чего он взял, что может учить? – Подозреваю, начитался книжек о якобы подлинной истории Орвандии. Людям проще поверить в два громких слова о величии, чем перелопатить тонны информации. Так и появляются лженауки и лжеученые, удовлетворяющие лень обывателей. Мы поднялись по лестнице. Начался урок, и школа затихла, как наевшийся младенец. Лишь откуда-то из младших классов слышался стук указки по доске. – Валентин Павлович, у меня к вам вопрос. Странный. – Давайте. – Расскажите про “гибель Орвандии”. В том плане, был ли такой миф? Или легенда? Или, может, чье-то предсказание? Валентин Павлович задумался. – В нашем фольклоре я о таком не слышал. Хотя в других культурах встречается повсеместно. Одних затапливает, у других трупы из земли вылезают, у третьих Рагнарёк. – Значит, все хорошо? – Ну… – Он поправил очки. – У Валентина Павловича-то точно все прекрасно. Он уже давно поступил в университет и отучился. – Ха-ха, – сказал я. От кого-кого, но от учителя троллинга не ожидал. – В Древней Орвандии была сильна культура воздержания от чувств. Они верили, что сильные эмоции могут приводить к необратимым последствиям. И к злой магии. Не конец света, конечно, но… – Эмоции, значит?.. – Как вы уже знаете из сегодняшнего урока, эмоциям покровительствовали боги. Видимо, считалось, что чувства – их прерогатива. Но не людей. – Звучит нечестно. – Это всего лишь мифы. Хотя тот олух из Башни печали наверняка верит в небылицы. – Тогда не буду у него спрашивать. Валентин Павлович хмыкнул. Мы подошли к восьмому классу, где у него должен быть урок. – Не стоит. И вообще держитесь от этой Башни подальше… Плохо она на людей влияет. Учитель похлопал меня по плечу и зашел в кабинет; потом, будто спохватившись, повернулся, и, порывшись в рюкзаке, протянул мне визитку. – Вот телефон, позвоните завтра утром. Это Филипп Сир, профессор университета гуманитарных наук. Знаете такого? Я вспомнил о брошюре, которую читал вчера в столовой. – Знаю. – Профессор Филипп специализируется на фольклористике. Может, расскажет вам и о “Гибели Орвандии”. Валентин Павлович мог что-то упустить. Ну, удачи! – Спасибо. И вам.* * *
На уроках я пытался составить план-схему всего, что мне надо сделать, но в итоге нарисовал бегемота. Затем я играл с Тетрадью, а точнее – с Дорханом. Он рассказал, что Рома пьет парацетамол, Валентин Павлович причесывается, а Аннет – кого-то ждет. Пришел директор и сообщил, что я продолжаю учиться и обязательно получу аттестат – из районо прислали распоряжение, в котором меня похвалили. Класс ликовал. Потом я “позвонил” Билиштагру. Голос в наушниках зло сообщил мне, что ситуация в курилке – ужасна и пагубна для моей души. Билиштагр, скажем так, не рекомендовал мне продолжать в том же духе. “К смерти приведет заигрывание с Шаром”, – заключил он. Шар был причиной моих злоключений и суперменства. Домой я шел под вечер. Луна пробила синее небесное желе, и даже одна – самая яркая – звезда умудрилась подарить каплю света. Проходя мимо Башни печали, я увидел за углом Аннет. Она что-то смущенно лепетала – ой! – какому-то двадцатилетнему бугаю с тупым лицом. У меня сжалось сердце. Я спрятался за деревом. Бугай был грубый, неотесанный, на Аннет смотрел с превосходством. А она – наоборот – не то боялась его, не то уважала, как президента. – А еще чё ты любишь? – спросил бугай. – Луну, – сказала Анька и застенчиво отвела взгляд. – Чё? – Луну. Я люблю смотреть на нее вечером. Это глупо, да? Она обернулась, чтобы показать другу ночное светило. Но тот, кажется, совсем кретин: весь скривился, задергался. – Вообще глупо. Тупняк. – Почему? – Шняга какая-то, Анюта! На кой хрен смотреть на луну? На меня лучше смотри. Я лучше. Выбрось из головы этот дебилизм. Пойдем, с пацанами познакомлю. Мне стало противно. А я ведь тоже люблю смотреть на луну! Она выглядывает из-за башни и светит как-то особенно. Эх, Аня… Со мной бы тебе стоять сейчас. Башня давила мрачной громадой. Луна подмигивала. Я подмигнул в ответ, посчитав это забавной фантазией. Луна подмигнула снова. И еще. А потом она мигнула очень сильно, и я подумал: “Все-таки я стукнулся тыквой”. – Сегодня братца моего кто-то из ваших отмутузил, из старшеклассников, – сказал неотесанный. – Не знаешь кто? – Нет, – сказала Анька. – Впервые слышу. – За это я его грохну. Без шуток. Я наступил на ветку, и она громко хрустнула. – А это еще кто там?! Я зажмурился. Дурак, что ж такой неаккуратный-то! На сегодня с меня хватит разборок. Может, ты просто уйдешь, приятель, а? Но “приятель” не уходил. Он отпустил (даже оттолкнул) Аннет и сделал два шага в мою сторону. Незаметно слинять возможности не было. Либо резко рвануть, либо надеяться, что неотесанный прекратит играть в шпионов. Но настал момент, когда и бежать стало бессмысленно. Бандюган стоял в двух шагах от меня. Я мысленно упрашивал дерево скрыть меня. Выпирающее пузо – в том числе. И так я проникся этой идеей, так захотел испариться, что все иголки интроверта зашелестели во мне тучной елью, а облако одиночества нахлобучилось сверху, как шапка Мономаха. Мир будто бы сузился до пределов меня одного и выдернул подключенные ко мне провода. … Бандит резко выглянул из-за дерева и посмотрел на меня в упор. Я приготовился сказать: “Сорри, я просто мимо проходил”. Но неотесанный смотрел не на меня – а сквозь. – Никого нет, – объявил он и вернулся к Аньке. Я в очередной раз ничего не понял, но выдохнул, на всякий случай погладил ствол и сказал: “Спасибо, ты лучшее дерево в мире. Никогда не стану веганом”.* * *
Когда они ушли, я обогнул Башню печали по тропинке, ведущей к главному входу. Возле калитки курил мятую папиросу Стивен. – Эй, пацан, – позвал он. – Здрасьте. – Почему не на уроке, пацан? – Закончились. – А-а-а… Ну гуляй домой, раз закончились. – Можно зайти в Башню? Хотя бы во двор? Башня была закрыта для посещений. Когда-то в нее водили экскурсии, но потом из-за обвала на втором этаже несколько школьников покалечилось, и Башню закрыли. С год назад город получил деньги на ее реконструкцию (в собственной казне, естественно, денег на какие-то там достопримечательности не водилось), и у нас появился шанс снова войти в эти мрачные стены. Пару раз я видел, как во время строительства к Башне подъезжали люди в черных костюмах на не менее черных машинах. Видимо, с проверкой. Как я понял, рабочие, среди которых был и жестокий отец Сени, уже закончили основную работу, и остался косметический ремонт внутри. – Нельзя, пацан, – Стивен затянулся и выпустил большой клуб дыма. Я посмотрел на башню. Высотой с девятиэтажку, только без мусоропровода, построена из темно-серого камня с вкраплениями черного металла. Смотришь – и мурашки бегут по коже. – Спать не могу я, понял? – сообщил Стивен. – Кошмары у меня. – Ясно, – сказал я. – Я знаю. – Откуда? – Слышал… – Слышь, пацан, есть вопрос. Куда после школы пойдешь? – Домой. Раз вы не пускаете меня внутрь. – После того как выпустишься из школы, пацан, я это имел в виду. А ему-то зачем? Что вы все ко мне прицепились с этими университетами? – Пока не решил. Мечтал изучать древних орвандцев, но меня не пускают в их постройки. – Как мой сын, ёлки-моталки. – Стивен затянулся. – Его вы тоже не пускаете? – Пускаю, но не в том суть. Слушай, в общем. Он рассказал о своем шестнадцатилетнем отпрыске, используя формулировки вроде: “Нифига не делает”, “Молодежь нынче – ни о чём”, “Вот я в свое время…” и так далее. Типичные бумерские разглагольствования. – Лабуде вас в школе учат, – заключил Стивен. – Вот вы нифига и не смыслите. А кровь-то в вас – великая. Ты сам-то кто, орвандец? – Орвандец. – И родители орвандцы? – Да. Только дедушка украинец. – По маме или по бате? – По папе. Стивен одобрительно кивнул: – Тогда нормально. – Мне можно зайти? – Сказано же: нельзя. Давай, проваливай. – Скажите, а внутри еще кто-то бывает? Ну, кроме вас. – Нет, ты че? Никому не дозволено. Только я. – Но вы же… Как раз с историком ссорились… – Ты о чем? – Я видел на верхнем этаже Башни тень, когда вы были в школе. Глаза Стивена расширились. – Оп-па-а. Он затушил сигарету и, едва не вырвав калитку с мясом, влетел в Башню. Ко мне больше не вышел. Я немного подождал, да и потопал домой. Вернусь еще. Как-нибудь в другой раз.* * *
Дома меня ждал сюрприз: мама сварганила лазанью, салат с тунцом и свой фирменный гранатовый пирог. Когда его резали на кусочки, мне казалось, что из моего живота вот-вот вылезет Чужой, а мои слюни затопят кухню. Мы славно поужинали. Папа, дожевывая кусок пирога и с трудом выговаривая слова, объявил: – Играем в настолки! Эту фразу следует писать рунами: она обладает чарующим, магическим действием на подростковые организмы. Я побежал в комнату, подставил стул к шкафу и достал все свои настольные игры: и «Элиас», и «Соображарий», и «Крокодил», и на всякий случай[23] «Древний ужас» с «Рунбаунд». Мы расселись в гостиной: я, мама, папа и Мелкий. Сражение началось. Я щеголял познаниями в комиксах, мастерски описывал Джокера и Доктора Ватсона, назвал семнадцать коротких слов на букву “с” за минуту. – А ты хорош! – сказал папа и вмиг побил мой рекорд. Потом мелкий объяснял в “Элиас” Шар, и мы не могли не отвлечься на обсуждение главной новости недели (а то и года). – Тебя с детства к нему тянет, – сказала мама. – Тебе было три года, когда мы тебя привели на площадь Мира. Ты тогда балованный был и плаксивый, но на Шар как уставился, так и минут пять оторваться не мог. – Было такое, – подтвердил папа. Я похвастался, что еду в университет культуры по рекомендации Валентина Павловича. Сказал, что намерен туда поступать. Папа скрестил пальцы, мама поцеловала меня в обе щеки, а мелкий высморкался в покрывало. Как не хочется разочаровывать этих людей – вы бы знали! Может, и не стоило рассказывать про эту поездку… А впрочем, было полезно увидеть на их лицах радость, причина которой – я. Потом мы играли в “Крокодила”. В какой-то момент я вытащил карточку со словом “Ригори”. – Не знаю, что это, – сказал я, хотя сердце мое екнуло: что-то в этом слове было чарующим и родным. – Погугли, – посоветовал папа, в паре с которым мы играли. – Так, может, ты тоже его не знаешь. – Я все знаю. Я вбил “Ригори” в поисковик. На первой открывшейся картинке был изображен человек, который поднял другого человека за шею, держа его над землей. Ригори – значилось в статье – древнеорвандские алхимики, жрецы и маги.Это не специальность. Это люди, которые разными способами пытаются проникнуть за пределы физического и рационального. Колдовством, жертвоприношениями, медитацией, уникальными чувственными техниками.Что еще за “чувственные техники”? И как прикажете показывать это на пальцах? Я стал изображать магические пассы. – Фокусник? – спросил папа. Я покачал головой. – Продолжай! – Да я не знаю как! – Подумай! У нас еще сорок секунд. Я схватил себя за шею, но этот путь повел совсем не туда. А потом я увлекся, представив себя древнеорвандским жрецом, простер руки над головой, и так вжился в роль, что неслабо вдохновился. Наверное, круто быть Ригори. Порыв ветра распахнул форточку и опять ее захлопнул. – Вроде, спокойную погоду обещали, – сказала мама. Время истекло. Раунд мы с папой проиграли, и мама с Мелким вышли по очкам вперед. – Что за слово-то было? – спросил папа. – Ригори. – Я не знаю, что это. – Кто бы сомневался, – сказала мама. Мелкий начал хохотать, и мы не могли успокоить его еще минут пять.
* * *
Я посмотрел в окно. Бьенфорд обволокла ночь, украшенная огоньками окон и фонарей. Я пожелал спокойной ночи Шару и лег в кровать. Спросил у Грохида, кто такие Ригори. Он ответил жестковато:Ригори – нарушители благополучия. Огонь. Пламя. Необузданность. Разрушение. Рабы Шара.Ладно, мы этот вопрос еще изучим. Под одеялком оказалось не просто тепло, а волшебно. Выключить ночник я решился не сразу, но, положив под подушку Тетрадь, почему-то успокоился и закрыл глаза. Обычно мы не помним момент засыпания. Но этой ночью я уловил его абсолютно отчетливо. Моя комната будто целиком прошмыгнула в гигантский портал. … А проснувшись, я обнаружил, что стою посреди двора в лунном свете. На мне майка и трусы. Рядом недостроенная папина горка и метрах в ста от меня – подъезд. Ёжась от прохладного воздуха, поглаживаю предплечья. Так. Ясно-понятно. Ражд никуда не делся. И мне следовало бояться уснуть. Лунный свет очень кстати сотворил яркую дорожку, по которой я, пытаясь не становиться голыми ступнями на острые камни, подошел к дому. Я посмотрел в окно своей комнаты: открыто. Неужели я спрыгнул?.. Спрыгнул – и остался жив? Но как я не повредил чего-нибудь? Например, себя? Конечности всевозможные. Главное, чтобы меня никто не увидел. А то какая-нибудь баба Маня точно будет рассказывать родителям, что их сын-наркоман шастает ночами. Включив режим “стелс[24]” хайлевела, я тихо-тихо вернулся домой. На столе дребезжал телефон. Звонил Рома. – Канон, я хожу во сне. – Добро пожаловать в мой клуб. – Что? Ты тоже? – Угу. – Слушай, я проснулся возле двери соседа… и… и… – Что – “и”? Договаривай. – С ножом в руке.
Глава 12. Институт гуманитарных наук
Какая красивая территория кампуса! Покруче, чем на брошюрах. Приплюснутая башня напоминала лабораторию алхимика, в доме с куполом наверняка обучали астрономии. Вместе они составляли единую структуру средневекового городка. А что? Я был бы и не прочь остаться здесь. Я так засмотрелся на здания университета, что наступил на учебник белобрысой студентки. Она штудировала конспекты, лежа на траве. – Ой, извиняюсь, – я убрал ногу с книги. Думал, она скажет: “Смотри, куда идешь, увалень!”, но студентка процитировала какие-то стихи и добавила: – Первокурсник? – Пока нет. – А-а-а… Абитуриент. – Она улыбнулась. – Не завидую. – Почему? – Ну смотри. Я вот вторую ночь не сплю. Готовлюсь к экзамену по культурологии. А завтра буду готовиться к нейролингвистике. Ты-то небось выспался, да? Ага, как же, подумал я. – Выспался. А чем вы потом будете заниматься? После университета? – Работать в “Макдональдсе”, – засмеялась студентка. – В смысле? – Шучу, конечно, но на самом деле не знаю. Образование тут специфическое. Кто-то устраивается в галерею экскурсоводом, но по большей части… Ой, ладно. Не буду тебе на мозги капать. Универ чудесный. Ты документы подавать? – Да нет, я к преподавателю. – К какому? – К профессору Филиппу. – Ой… Студентка медленно встала и, как мне показалось, отшатнулась. – Слушай… О. Ладно. Все хорошо, да? – В смысле? Ну да. Она аккуратно сложила книжки в тряпичную сумку. – Прости, если что, – сказала она. – Мне пора. Увидимся! Я пожал плечами и вошел в здание.* * *
– Гибель Орвандии? – спросил профессор. – Да. Расскажете? Мы шагали по пустому коридору истфака; стук каблуков профессора разносился гулким эхом. Две минуты назад начались пары. Лицо профессора не выражало эмоций, и это настораживало: он напоминал робота, в которого напихали терабайты информации, но забыли его хоть как-то очеловечить. Когда я нашел профессора на кафедре Народного творчества, он разглядывал ретро-фотографии Шара, разложенные на столе. Услышав имя Валентина Павловича, тут же согласился помочь. – Известного мифа на этот счет нет, – сказал профессор. – Валентин Павлович так же сказал. Филипп приподнял руку, глядя перед собой. – И все-таки я постараюсь помочь… Случилась одна история в конце 19-го века, она может оказаться полезной. Как-то в Шипцах[25] один сумасшедший бродил по домам, заглядывал в окна и терроризировал население. Он нападал на христианские храмы, срывал иконы, лупил случайных прохожих. Профессор Филипп замолчал. Я спросил: – А как это связано с… – Он рассказывал об Убийце богов. Талдычил, как заведенный. На крыши залезал и кричал по утрам вместе с петухами. Убийца богов… Человека хотели казнить за святотатство и разбой, а он взял – и исчез. – Я пока не очень… – Постойте. К апокалиптической части рассказа мы приблизились вплотную. – Профессор как-то чересчур панибратски похлопал меня по плечу. – О, изучение апокалипсиса – воистину отдельный сорт удовольствия. Зная пятьсот версий смерти этого мира, проще переносить жизненные невзгоды. Тот мужчина утверждал, что Убийца богов явится в неопределенное время, в неустановленный век, чтобы стереть Орвандию с лица Земли. Оставшиеся земляне будут жить в уверенности, что нашей страны никогда не существовало. Изменится сама история. Люди, слушая его, настолько ужасались перспективам, что принялись скупать в магазинах продовольствие, они запирались в домах и не выходили оттуда месяцами. – А Убийца богов – это кто? – Понятия не имею. Возможно, речь идет о некоей идее, а не о живом существе. Под “Убийцей богов” могли подразумевать индустриализацию и нашествие технологий. А может, это монстр. Кто знает? Мы остановились возле закрытой двери в аудиторию. На табличке, украшавшей облупившуюся стену, значилось “34”. – Я хочу вам кое-что показать, – сказал профессор. – Познакомить с исследованиями, которыми занимаюсь прямо сейчас. Вас ведь интересует, откуда я знаю мифы, не зафиксированные в письменных источниках?* * *
Огромный амфитеатр аудитории пустовал. Внизу на подоконнике стоял одинокий фикус, а скомканный клочок бумаги, подложенный под одну сторону трибуны, держал ее в равновесии. Человека, маячившего наверху, за последней партой, я увидел не сразу. Он что-то приговаривал. – Основной источник, из которого мы узнаем мифы, – почему-то зашептал профессор, – это сочинения древних писателей. В своих поэмах они использовали образы из мифологических сюжетов либо прямо описывали их. Мы вычленяем эти образы, ищем общие черты, делаем выводы, какими были легенды в исходной форме, и объединяем в сборники. Он вздохнул и медленно подошел к кафедре. – Но этот метод крайне ненадежен. Сюжеты трансформируются до неузнаваемости, теряются в череде веков, и картина мира древнего орвандца остается тайной, покрытой мраком. Информация о пантеоне орвандских богов пусть урывками, но все-таки сохранилась. Однако… До недавних пор мы даже не знали, как орвандцы относились к смерти. – А откуда узнали? Тут человек, болтавшийся наверху, наконец обратил на нас внимание: он сощурился и пригнулся, как пантера, увидевшая лань. Затем выпрямился и стремительно спустился по лестнице. На нем был старый костюм неприятного коричневого цвета. – Зд-здравствуйте. Проф-ф-фес-сор. Я прилетел ровно к вам. – Добрый день, – сказал профессор. – Вы пунктуальны, как всегда. Простите, что заставил ждать. – О, не извиняйтесь! Ожидание – мёд, когда ты в поисках, когда ты ищешь! А я в поисках, я ищу. В ожидании я познаю, не переставая познавать, познаю. Говорил он быстро, захлебываясь словами, и впечатление производил странное. Меня этот человек не замечал, а на профессора смотрел с восхищением, даже с обожанием: – Ища – ищи, – тараторил он. – Я нахожу главное в главном, я нахожу власть имен над названным, я нахожу власть не имеющих имени над… – Это очень интересно, Федя, – прервал его профессор. – А теперь поведай, пожалуйста, мне и нашему юному гостю… Скажем, где находится Руфинар? – Руфинар… – Глаза чудака перестали бегать и устремились в одну точку, а лицо приняло мечтательное выражение рассказчика. – Руфинар – то долина, где свечи горят. Где каждый слышит музыку, что играет в его сердце, а сердце обретает мелодию. Человек затих и, как пес, выполнивший команду, уставился на “хозяина”. Профессор благосклонно кивнул и, сказав: “Спасибо, Федя”, повернулся ко мне: – Я обнаружил удивительную закономерность. Люди, у которых в результате сильнейшего стресса на фоне сциофобии[26] или никтофобии[27] развилась шизофрения, рассказывают складные истории. В большинстве случаев они имеют общие мотивы и даже пользуются одной терминологией. – Профессор кашлянул. – Федя третий, кто поведал мне про Руфинар. С двумя другими рассказчиками он никогда не пересекался; упоминаний этого слова ни в каких источниках нет. Человек слушал профессора внимательно, глотая каждое слово, как пирожное. – Федю, по чистой случайности, еще в детстве закрыли в деревенском сарае. Испуг от темноты и замкнутого пространства изменил его. Но параноидальная шизофрения оказалась не болезнью, как говорят психиатры, а освобождением. Фольклористика открыла Феде особую дверь. В мир, утраченный нами, казалось, навсегда. – О, да! Я знаю! Знаю! – воскликнул Федя. – Я – дверь, дверной проем в проем вселенной. Профессор Филипп одобрительно кивнул. – А поведай нам, что такое смерть. Этот вопрос привел Федю в восторг. Он выпрямился, затем взял табуретку, взобрался на нее, как ребенок, которого попросили прочитать стишок. – Смерть, – продекламировал он, – это увлекательное приключение, из всех самое-пресамое. Героическое странствие. Оно может тянуться веками, и необычайность его зависит от того, сколько в жизни ты испытал эмоций. И есть проводники сего приключения, то великие Сигиф и Загриф. Федя, довольный, слез со стула. Профессор Филипп пояснил: – Кто такие Сигиф и Загриф – я не уяснил, но в слове “приключение” – ключ. Многие из опрошенных считают, что за смертью следует история… – Профессор задумался. – Есть и другой комплекс мифов. Другие опрошенные считают, что смертей у человека восемь. Мы видим только первую из них, а потом… Впрочем, не будем забивать вам голову. – Приключение – это ключ… – благоговейно повторил Федя. – Один герой, имя ему Гарход, нашел смерть единственным способом скрыться от Них, но от Них не скрыться, он… – Довольно, Федя! – резко оборвал его профессор. Я вздрогнул. – От кого?.. – осторожно спросил я. – Федя уставился на мой лоб. Его глаза округлились и запылали ярким пламенем. Я невольно отпрянул, задев плечом профессора. – Ты! – возопил Федя. – Пособник Шара! Пособник Шара! Я растерялся. – Что? – Шар, что закрывает путь, Шар, что останавливает поиск, взгляд в непознанное, – он медленно приближался ко мне, шаркая ногами по полу. – Изыди же, изыди! – Что происходит?.. – Довольно, Федя. Дима, выйдем в коридор.* * *
– Что это было?! – Спросил я. – Почему он на меня наехал? – Я не знаю, – ответил профессор. – Не все из того, что говорят подопечные, подвластно моему разуму. Но эти люди точно знают больше, чем мы. Мифология и фольклор предстают в материальной форме. Они улавливают истории, но одному Богу известно, из каких источников. – Это связано с Тенью? – выпалил я. – Вынужден вас поправить. “Тень” – это просто врата, сквозь которые приходят Они. – Они? Федя тоже говорил про “них”… Профессор еще не ответил, а я уже внутренне съежился. Я знал, что он произнесет слово, в которое мне предстоит вляпаться. – Безымянные, – сказал профессор. И я съежился еще сильнее. – Люди ошибочно называют их тенями. Путаница возникла из-за сходства слов в староорвандском языке: “Ке” – тень, “Кеq” – отсутствие имени. Имя – это вымысел. Имя – это заряд эмоций. А Безымянные – вне творчества и созидания. – А кто они такие? – Они и есть исконные жители Земли. Мир, которым правили Безымянные, был иным. Может, в разы чудеснее нашего, – у профессора на лице появилось мечтательное выражение. – И прекраснее. Но однажды под небом загорелся Шар. Мы повернули за угол, прошли мимо кафедры теории литературы и мировой художественной культуры. Голос профессора отзывался во мне приступом необъяснимой ностальгии, будто я соприкасался с чем-то невероятно родным, но в то же время – бесконечно далеким. Как с первым в жизни гамбургером. – Возле Шара бродила группа Безымянных, без цели и намерений. Когда они обнаружили сие таинственное явление, они подошли к нему и слились с ним. Шар переродил их в богов. И в мире возникли чувства. Потом Боги создали людей. А Безымянные, оставшиеся Безымянными и низвергнутые со своего трона, создали корфов. – Корфов? – Корфы – посланцы Безымянных. В “сказках” моих испытуемых Безымянные пытаются проникнуть в мир, чтобы вернуть его себе. Иногда корфы им помогают, иногда – мешают. Мы остановились у окна. По внутреннему двору бежали два студента – опаздывали на лекцию; в центре возвышался неработающий фонтан: женщина в непропорционально большой короне, а рядом конь – с чрезмерно длинным хвостом. – Сказать по правде, – заключил профессор, – я бы крепко задумался, что может стать первопричиной гибели Орвандии. Победа Безымянных над богами? А может, все-таки, – царство богов? В конце концов, мир неоднократно катился в бездну, и причиной тому были отнюдь не Безымянные. – Но и не боги, да? – А кто, если не они? И напоследок. Насчет моих испытуемых… Да. Я считаю, они слышат Безымянных через тень. Но я никому и никогда этом не признаюсь. – Но мне ведь признались. – Вы – особый случай. Профессор протянул руку, и я понял, что аудиенция закончена.* * *
На тропинке я снова столкнулся с той белобрысой студенткой. – Эй. Все нормально? – спросила она, прижимая к груди учебники. – Нет. – Слушай, ты прости… Я думала, ты один из тех шизиков, которые захаживают к Филычу. Они вроде не опасные, но сам понимаешь: странно это. – Часто они к нему приходят? – Ага… Мы избегаем Филыча, хоть он выдающийся ученый. Поговаривают, однажды он установит, что магия существует. Надеюсь, к тому времени я выпущусь, а то сумасшедших станет в разы больше. – То, что магия существует, и я могу доказать. – Да ты что? – Ага. Смотри. Я подобрал камешек и спрятал в левой руке. – Видишь? – Ну? – Сейчас я перемещу камень из левой ладони в правую. Я грозно посмотрел на левый кулак. И медленно, чтобы не пропадала “магическая связь”, перевел взгляд с левого кулака на правый. – Сейчас камень в правой руке, – объявил я, после чего перевел взгляд обратно на левый кулак и раскрыл ладонь. – Вуаля! – объявил я. – Смешно, – сказала студентка и отправилась по своим делам.* * *
В троллейбусе я открыл Тетрадь и вписал. “Убийца богов”. Грохид ответил следующее:Убийца богов – тот, кому предстоит убить богов.Вот, наконец-то что-то толковое. Ну, хорошо. Я полистал Тетрадь. Взглянул на корфов под новым углом. Что же вам, все-таки, нужно? Помогаете вы Безымянным или мешаете? Какую роль в этом играю я? А что, если Безымянные не такие уж и плохие парни? Где правда, а где ложь? И чем, в конце концов, занимаются Зухра и Рахинд? За окном мелькали бьенфордские домики. Я дышал на стекло. Разглядывал вывески кафешек, в каждую из которых однажды отведу Аннет. Меня оштрафовали за отсутствие билета.
Глава 13. Башня печали
Сторож стоял на том же месте, где мы общались вчера. Он нервно пыхтел сигаретой и бросал взгляды по сторонам. – Явился, блин, – сказал Стивен. – Сколько можно тебя ждать, пацан? – А вы меня ждете? – Ну конечно! А кого еще? – Охранессу из соседней башни[28]. – Слушай, ты эти свои шуточки оставь, понял? Мне было велено пустить тебя в Башню, и тут не до юморесок, итить их. – Кем велено? – Сам знаешь. – Не знаю. – Ну раз не знаешь, так узнаешь! Хватит спрашивать, елки-палки. – Он сплюнул сквозь зубы и выкинул сигарету в урну. – Пойдем, пацан. Нужно обсудить. – Обсудить что? – Да едрить твою… Мои шнурки! Сторожразвернулся и по-солдатски зашагал к Башне. – А это возможно – не называть меня “пацан”? – Спорить не буду, пацан. Возможно. – Стивен потянул калитку за прут. – Спасибо. Но это подразумевает, что вы не говорите “пацан”. В этом смысл. – Да что ты завелся. Не буду я, не буду, понял? Стивен закрыл калитку, и во внутреннем дворике я заприметил местечко для будущих свиданий с Аннет. Две скамейки, три фонаря, клумба, и какое-то неуловимое ощущение, что здесь никто никогда не будет плакать. – Собираются открыть для посещения, – прокомментировал Стивен. – Ремонтники всю зиму не угоманивались, но внутри еще отделка будет. Для меня это повышение. Зарплата раза в полтора больше, с людьми теперь работать, а не только с… Ну, ты понял. – Нет. – Поймешь еще. Как вырастешь. Короче, хорошие веяния. Смогу откладывать деньгов, да и за свет долг погашу, за газ. Фоткать нельзя. Я спрятал телефон, успев сделать один размытый кадр. Передо мной возник гигантский, просто нереально огромный пес. Он подошел ко мне сбоку и понюхал мое бедро. Умные глаза собаки говорили: мол, слушай, не переживай, кусать я тебя не собираюсь, но если соберусь, бежать бессмысленно, голову откушу в два счета. – Это Буйвол, – объяснил Стивен. – Он не буйный, не бойся. Погладить можно. Буйвола я погладить не решился, и Стивен перешел к делу. – Здесь он предо мною и предстал, – сказал он. – Кто? – Свет! Светящийся… этот самый… Свет. Я вышел облегчиться, потому что ночью под звездами – самое то. Потом поворачиваюсь, а передо мной столб прямо, вот столб световой. Я аж ширинкой рубашку застегнул! Ты, говорит, сторож, он мне говорит. – Так и сказал? Свет? – Дословно не помню, но смысл такой. Сказал, мол, помоги мальчонке. И тогда он поможет тебе. Я сразу понял, о ком речь, мне как будто в мозг твою фотку того-этого. Стивен сел на скамейку. – И в чем мне надо вам помочь? Он посмотрел на меня пристально. Глаза его блестели, в них читался нешуточный страх. – Мне снятся кошмары. Жуткие кошмары. Будто меня преследует черный комок. – Звучит не очень страшно. – Нет, ты послушай! Он медленно-медленно ползет… Понял, да? Жуть несусветная! Если сплю дома, то все нормально: снятся женщины и армейские друганы. – И как я вам помогу в этом ужасном ужасе? – Был бы этот ужас один! Понимаешь, пацан… прости. Понимаешь: я стал видеть тени и слышать голоса. Будто кто-то или что-то ищет кого-то… или что-то. – Вы о призраках Башни печали? – Не называй её так, ради богов. Ну какая это Башня печали? Ты вообще знаешь, почему её так назвали? – Здесь все печалятся? – Что за хрень? Кто тут печалится? Я даже когда бухой, не печалюсь тут. Нет-нет. Я называю ее по-своему. Для меня это… – Он выдержал театральную паузу. – Башня непечалия. – Красиво. – Ты мне скажи: что ты о ней знаешь? Чему вам в школах ваших учат? Стивен скрестил руки на груди, ожидая, что я сейчас ошибусь, и он тогда к-а-ак расхохочется да и выкатит мне всю правду. – Я знаю, что Башню строили как одну из первых орвандских обсерваторий, и… – А вот и нифига! Понял да? Нифига, это все чепуха. Это была тюрьма. Слышишь меня? Самая лютая. Сюда запирали только одного человека, да на подольше. Двоих запирать нельзя… Человека, который совсем уж все может уничтожить. Убить всех, понял, да? Убийца богов… – пронеслось у меня в голове. – Так вот, короче. Какая-то злобная дичь тут есть до сих пор. И ты поможешь мне положить ее на лопатки. Подь за мной. Стивен встал со скамейки, вынул из кармана ключ и вставил в ржавую замочную скважину. Мы вошли внутрь. Окна с коваными решетками, древнее кресло в углу, запах старины. И гулкая тишина. Стук по бетонному полу – у-у-у. Интересно, в этой башне кого-нибудь убивали? – У вас несчастные случаи были? – спросил я. – Были. – Ясно. В сторожке – совсем другая обстановка: маленький телевизор, стул, какие-то журналы, книги, бутылка. На стенах развешаны флаги Орвандии и календари с гербами, начиная с 2002 года. – Я сердцем чуял, что-то не так в этой истории с Шаром, – причитал Стивен, – что-то случится – помяни мое слово. И я думаю, Орвандия снова станет великой, как в стародавние времена. Весь мир мы в страхе держали. Это потом история была переписана. Стивен включил электрический чайник и указал на софу с красным покрывалом. – Садись, че ты. Он налил в чашку кипяток. – Будешь? – Кипяток? – Я добавляю специи, получается что надо. Вычитал в одной газете, что это полезно для почек и селезёнки. Но если не хочешь – как хочешь, у меня чай есть. – Нет, спасибо. – И чай не будешь? – Не сегодня. Я обратил внимание на книжку, лежащую на столе с чеком вместо закладки: “Удар орвандских богов: подлинная история великого царства”. – Помнишь, ты сказал, что видел какую-то тень? Так вот: это моя кара за прегрешения в прошлых жизнях. – А? – Когда Шар зажегся, тогда это и началось. Ладно кошмары с комком. Но то же происходит и наяву. Заключенный Башни пытается меня прогнать. Прямо как я недавно тараканов прогонял с хаты своей. Ловушки купил, спрей, даже гель. Это не помогло, и я вызвал дезинсектора. И знаешь что? Это тоже не помогло, потому что тараканы в подъезде завелись, мать их. Так вот, и меня Хозяин не прогонит. Никогда и ни за что! – Он поднял палец кверху. – У Башни есть заключенный? – спросил я. – Когда-то точно был, малец. Это ж, мать его, логично. Вас в школе логике не учат? О заключенных Башни никто нихрена не знает, хотя есть версии. Но я уверен: тут жил какой-то гад. – Чем же он вам насолил? – Да много чем. Дверьми хлопает. Кружки мои скидывает. Хорошо, они жестяные, так их так! И… Вот знаешь, малец. Будто внутрь меня проникает. Пытается сожрать. Изнутри. На стене возле входа висела прикрепленная булавкой страница из книги. На ней – иллюстрации с каким-то существом в длинном мохнатом плаще. Уходя в перспективу, плащ шлейфом покрывал маленькие черные домики. – Это кто? – Тот, кто нам поможет. Рих. Бог. Наш защитник. Я вспомнил вчерашний урок истории. – И за какое чувство он отвечает? – Инстинкт сохранения, но это если по-современному. Предки считали, что он хранитель внутренней силы, которая просыпается, когда к тебе приближается кирдык. Понятно. У меня всю жизнь ощущение кирдыка. Значит, Рих – мой лучший друг. – Ты поможешь мне одолеть вот это все. Ночью. Этой ночью, – сказал Стивен. – Есть у меня один план. Чувствуя себя охотником за привидениями, я все-таки согласился на чашку кипятка. Но после первого глотка распрощался со сторожем, условившись встретиться с ним после полуночи.* * *
В школе я появился аккурат к третьему уроку второй смены. Зашел в учительскую, написал заявление на сдачу тестов по истории и биологии. Тут меня заприметил педсостав и начал нахваливать. В холле десятиклассники развешивали благотворительные плакаты со стихами, а кучка ребят помладше деловито направлялась на улицу с мячом. Я зашел в туалет. Посмотрел на стену – корф исчез. Его не закрасили – он просто испарился, будто никогда и не было. Мне закралась шальная мысль, что он теперь в Тетради, но нет. Я подошел к раковине, умылся, помахал усталому школьнику в отражении. Улыбнулся натянутой улыбкой. Что за денек! – Все это как-то связано, – сказал Рома, и я вздрогнул. Мой друг смотрел на стену. – Ты давно тут? – спросил я. – Нет. Зашел, когда ты флиртовал сам с собой. Я все выяснил, Канон. Рома провел ладонью под сушилкой для рук – она загудела. Рома дождался, когда сушилка выключится и, вздохнув, сказал: – Мой сосед по подъезду – волшебник. Я боялся, что Рома расскажет страшные вещи про маньяков, про секту, которая вселяется в сны или что-то в этом роде. А он всего-то двинулся котелком. – А мой сосед по парте – даун. – Не смешно, – сказал Рома. – Ну, во-первых, не волшебник, а Ригори. Ты в Орвандии находишься или где? А во-вторых, Ром, у нас реальные проблемы, а ты тут со сказками. Мы вышли из туалета. – Маг или Ригори – но здесь что-то не так. И это точно связано с тем, что я приперся к нему ночью с ножом. – Говори потише, пожалуйста. Рядом стояли двое первоклашек и слушали нас с открытыми ртами. – Это в старшей школе проходят, – пояснил я. – А подслушивать – нехорошо, – сказал Рома, поправил жилетку и замолчал. Ровно на две секунды. Дольше он молчит только на уроках химии – пялится на учительницу Муслименду Венедиктовну. – Я лично видел, как он кастует[29]. Утром. В квартирном тамбуре. Посмотрел в глазок и застукал его за этими делами. – За какими делами? – Он открыл дверь в квартиру… – Рома выдержал чрезмерно долгую паузу. Такую долгую, что я мог бы успеть подыскать себе с десяток новых друзей. – И-и-и занес два пакета, не прикасаясь к ним. – Понятно. Занес два пакета, не прикасаясь к ним. Это очень… впечатляет, Ром. – Ты мне веришь? – Нет. – Почему? – Потому что, Рома, какого фига? – Я слегка повысил голос. – Пакеты парили в воздухе? Это как называется? Шоу Летающих Пакетов? Что за цирк? Мы зашли в класс. Я взял с парты Стаса Ущеры пакет, вытащил из него контейнер с надкусанной сосиской, и подбросил. Пакет задержался в воздухе. – Как тебе такое? Я тоже волшебник! Стас подхватил пакет и нацепил на голову Угрюмову. Тот махнул рукой, попал по контейнеру Стаса, и надкусанная сосиска оказалась на полу. На нее тут же наступил Петя Иськин и с размаху уселся за парту. – Это не шоу, а правда жизни, – сказал Рома. – Пакеты были с продуктами. – Ты уверен? – Нет. Я покачал головой. – Но слушай, – не унимался Рома. – Он одевается во все древнее. Бросается на машины с кулаками. Спрашивает у отца, как пользоваться тостером. Однажды утром сидел на нашем пороге и медитировал. В его квартире странные звуки – будто кто-то пищит. – Я тебе кое-что объясню. То, что ты описал, – это называется не волшебник, а историк-йог с шизофренией. Я сегодня на таких насмотрелся утром. – Где? – Потом расскажу. – Сосед не шизик! У меня доказательство есть. Рома закопошился в рюкзаке и протянул мне какой-то предмет. – Что это? – Магический амулет. – Фаллический, – встрял Петя Иськин. – Поговорим после, Петь, – сказал я и повернулся к Роме. – Амулет? Типа как в RPG? – Я повернулся к Роме. – Да. Он фантастический. Я присмотрелся. От фантастического в стальном кругляше – только отражение моего носа. – Фаллический! – опять сказал Иськин. – Заткните кто-нибудь Писькина, пожалуйста. Сидорович отреагировал с радостью. Он швырнул мокрую тряпку в Иськина и выбежал из класса. Иськин побежал следом. – Мне кажется, я его где-то видел, – сказал я. – У папы в гараже. – У папы? Может, они знакомы с моим соседом? Я сделал фото артефакта и отправил отцу в вайбер. Через минуту получил ответ:“Сынок, это звоночек. Раньше такие на велосипеды вешали. Ваше поколение уже и не в курсе. Хорошие велики делали, крепкие. У тебя точно в школе всё в порядке?” “Спасибо, пап. Ага”.В ответ отец отправил открытку, на которой доберман показывает большой палец, с подписью:
“ВСЕГДА ПОЖАЛУЙСТА”.– Ромыч, папа говорит, что это звоночек от велосипеда. – Так я его с велика и снял. Я удостоил Рому фирменным взглядом под названием “Так и быть, я удостою тебя фирменным взглядом, хотя ты этого не заслуживаешь”. – То есть стырил? А какое отношение имеет звоночек от велика к волшебству? – Велосипед тоже парил в воздухе. Сосед прилетел на нем с первого этажа. Я загорелся мыслью, что Рома говорит правду и мое расследование получило новый импульс, но: – Либо мне показалось. – Ром, хватит. И без тебя проблем полно. После урока я пошел репетировать выпускной танец. А смотреть на меня поперлось половина класса, будь они четырежды неладны.
Глава 14. Провальный танец
Я прикоснулся к талии Аннет и тут же отдернул руку. Потом еще раз – и не отдернул. Точнее, прикоснулся не к талии, а к широчайшей мышце, которую называют “крыльями”. У Аннет – она такая маленькая, кукольная. – Ты можешь нормально положить? – Нормально – это ниже? – Нормально – это вот тут. Аннет крепко сжала мой левый бок. – Понятно? – Понятно. Я сжал в ответ, и мне почему-то стало стыдно. – Не будь первоклассником. На сцене танцевали еще две пары: Угрюмов + Медуза Горгона (их взяли, потому что отличники, а не потому что красивые) и Рита + Степа (а этих – потому что красивые, а не потому что умные). Получалось у всех, кроме меня. Из зрительного зала улюлюкали и кричали “Канон-танцор!”. Никогда не думал, что вальс – это так тяжело. Неужели Пуан справлялся? Танцы наверняка придумал такой же выскочка, как и он. Выделывался в первобытном мире и лучше остальных дергался под крик мамонта. – Я буду считать: “Раз-два-три”! – командовала Раиса Мельберновна. – И-и-и… Раз-два-три, раз-два-три! Каноничкин, ты что творишь? Чуть не сбиваю Аннет с ног, а что? – Аккуратнее. Мне сказали: сделать шаг правой ногой, я и сделал. Просто подумал, что после этого нужно шагать левой и так далее. – Каноничкин танцует, как птички! – Не мешать! Я схватил Аннет увереннее, но в этот раз крутанулся не в ту сторону. – Не будь как полено. Или я пожалею, что взяла тебя в группу. В конце концов я все-таки начал понимать, что к чему. Ножку сюда, ручку сюда, плечико в ход, разворот. – И-и-и – еще раз, ребятки! Будьте чище, мягче, будьте грациозны! Раиса включила музыку – вальс Эрика Сати, от которого побежали мурашки. Почувствовала ли их ладонь Аннет? Более-менее пошло-поехало. В зрительном зале стали зевать. Когда нас в очередной раз остановили, чтобы Раиса могла объяснить дополнительные премудрости, Аннет уставилась на меня с подозрением. – Знакомый запах, – сказала она, – я только сейчас поняла. Это твой одеколон? – Какой? Ничего не чувствую. Она понюхала меня. – В смысле, не чувствуешь? Ты им набрызган. Когда она меня нюхала, было волнительно, но – вот честно – лучше бы она это делала при других обстоятельствах. Я влип. – Да? А-а-а, точно. Ну это да, я… Это Рома брызгался, и на меня попало. Ты же знаешь Федоткина? Музыка умолкла, и Раиса Мельберновна стала копаться в проигрывателе, выбирая новый трек – ей пришло в голову, что танец не клеится из-за Сати, а не из-за моих деревянных ног. Аннет от меня отстранилась. – Каноничкин, зачем была та записка? – Я не… – Раиса Мельберновна, – сказала Аннет, – мне нужно выйти. Она отошла от меня на несколько шагов. – Селезенко, потерпи чуть-чуть. Становись. И-и-и, еще раз! – Мне… срочно нужно… Сейчас, – Аннет заговорщически посмотрела на учителя, и ее отпустили. Перед выходом она бросила на меня злобный взгляд. Такой, наверное, не бросила бы даже змея. Вы поняли метафору – любая абсолютно змея, на кого угодно. И Аннет вышла из актового зала. Одноклассники взорвались восторгом. Раиса дала команду отдыхать, и оставшиеся пары спустились в зал. Я остался на сцене. Один. Одинокий облезлый кот. Как мне захотелось провалиться сквозь землю. Позор! Мои надежды потерпели крах. Мне семнадцать, а я ни разу не целовался. Оплошал у всех на виду. Попался на такой ерунде… Аннет думает, что я маньяк. А все стоят и ухмыляются. Они догадались, что я дал маху. Исчезнуть – прямо сейчас! А-А-А-а-а-а!!! Сцена треснула и рванула. Раздался грохот. Я полетел вниз вместе с досками, крутанулся, как болванчик, сделал дыру на следующем уровне, успел сгруппироваться и защитить голову. Жизнь не пронеслась перед глазами, потому что несся я сам, подбитым самолетом. Разломав третий уровень, я стукнулся о сырое дно, и с выдохом мне пришло в голову слово «абрикос». Просто потому что вот так.* * *
Перед глазами бегали белые муравьи. Воняло сыростью. Болело плечо. И щиколотка. Я застонал, как тряпка. Сквозь дыру в потолке пробивался тусклый свет. Я огляделся – темно. С волос посыпалась пыль. Возвращалось ощущение реальности, возобновляли работу органы чувств. Откуда-то сверху под хлопки обваливающейся штукатурки кричала, надрываясь, Раиса Мельберновна: – Каноничкин, ты живой?! – Ага. – Точно живой? – Точно. Я проверил конечности: на первый взгляд, ничего не сломано. Кроме сцены. Но она не моя конечность. Я скинул с себя какую-то доску, поднялся и зашатался. – Ну-ка марш наверх! – Сейчас! Я попытался оценить высоту до актового зала, но мой глазомер был поврежден, и оценка варьировалась от двух метров до километра. – Держись, спасатели уже едут! Голоса летели вместе с эхом. Может, я в колодце? Никто не объявлял остановку, когда я падал. Черные пятна, редкие проблески стен. Малюсенькое подземное помещение. Погреб? Не знаю, во всяком случае, никаких следов обоев или плитки. Только земля. Я продрог. И это подозрительно: чай не зима, что ж так зябко? Как поздней ночью. Ночью – отскочила от стены моя мысль, повторенная призраками-аборигенами. Включив на телефоне фонарик, я подошел к стене – коричневому месиву с травинками. Повинуясь шестому чувству, я посветил фонариком в пол и сам не удивился тому, что сам не удивился. Тетрадь. А я ведь не забирал из класса рюкзак.* * *
Тетрадь исходила вибрациями. Билиштагр жаждал меня предостеречь. Я надел наушники. – Этого места не бойся, – провозгласил Билиштагр. – Бойся того, что тебя сюда привело. – Ты про танец с Аннет? – Хозяин этого места его потерял. Ты – пока не потерял. Не бойся этого места. Бойся себя. Р’сах’ал сможет помочь. Билиштагр затих. Он уже в третий раз ругает меня за странности, которые со мной происходят. Я это не контролирую, блин! А Р’сах’ал? Это который «поможет обнаружить путь». Зачем он мне? Учитывая, что габариты комнаты два на два, заблудиться здесь может только человек с мозгом ящерицы. Светя фонариком, я изучил все стены. Три – ничего собой не представляли. У четвертой стояла каменная плита, с символами, отдаленно напоминающими орвандский алфавит. Я сфотографировал. – Канон, через пять минут спасатели будут на месте! – Хорошо! Это все хорошо, но у меня тут дела поважнее… Вспышка осветила дверь. В соседней стене. Я ее явственно увидел, правда, боковым зрением. Еще раз подошел, еще раз посветил. Нет двери. Заблудиться все-таки негде. А после конфуза с Аннет – так хочется!.. В кармане что-то вибрировало. Не телефон – он в руке, и не Тетрадь, Билиштагр уже все сказал. Звоночек от велика, который дал мне Рома. – И что это мы тут вытворяем? – шепнул я. Легонько нажал на кругляш и услышал характерное “дзвоньк!”. – Ты там на велике катаешься, что ли? – А-а-а! – крикнул я. – Что случилось? – Ничего, просто… … здесь ведь не было прохода, да? Я не мог его пропустить. Абсолютно точно – вы сами видели, я подошел, проверил – стена! А теперь проем есть. Маленький, на голову ниже моего роста. Из него сквозит, гудит беспорядочное эхо. Я нагнулся, сделал два шага вперед. “Ау?” Словно в панике, мой голос улетел вперед, и я очутился в коридоре с полуразрушенными, но все-таки стенами. Не в пещере. Значит, это место образовалось не случайно, помещение для чего-то предназначено. Я сделал еще один шаг. “Ау?” – А меня слышно вообще?! – крикнул я, но никто не отозвался. Я вернулся к месту своего падения и крикнул еще раз. – Слышно, слышно!.. Спасатели на подходе. Тогда я пригнул голову и шагнул в неизвестность. Фонарик не досвечивал до конца коридора, впереди громоздилось гигантское черное пятно, за которым меня могло ожидать что угодно (кроме влюбленной в меня Аннет). В коридоре не было ничего интересного (ни одной жестяной банки из-под колы). Но потом я набрел на полуосыпавшуюся фреску в стиле старообрядческих церквей. На ней был изображен человек в черном. Качество фрески было плохим, но булки у меня сжались. Схематичная образина с перекошенным ртом и косыми глазами страх наводила вполне реальный. Я отвернулся и увидел кое-что любопытное. Нишу в стене. А в ней – четкий отпечаток ладони. Я выключил фонарик. Отпечаток остался на сетчатке глаз. Этот символ показался мне мощным, прямо могущественным. И я положил руку на камень. Надо мной развернулось звездное небо. Бесконечный дом. Прародина атомов, составляющих наши мысли, чувства, наши коленки. Звездопад. В глубокой глубине подземелья. Очарованный огоньками, чей масштаб превосходит все, о чем мы способны догадываться, великим светом вечности, я потерял счет времени. Задрал подбородок. И, поймав себя на очередной навязчивой мысли, поднес Тетрадь к губам: – Тьму можно подчинить, – прошептал я. И звездное небо исчезло. Тогда я услышал голос. Тихий, словно из могилы, шипящий, змеиный:– Освободи… Освободи тех, кто лишен имени… Не слушай… Ш-ш-шар. Он н-не дру-у-уг! Освободи…
Я рванул с места, стукнулся обо что-то головой. Упал. Дальше бежать не мог – ноги превратились в ватные палочки. И я пошел. Вдруг понял, что в коридоре появился поворот, которого не было. Еще один поворот, которого не было. Заблудился… Вокруг – серо-черные стены и никаких клеток или комнат со звездами. Остановился. Глубокий вдох. Открыл Тетрадь на странице Р’сах’ала. На соседней странице – нарисованный ручкой лабиринт и красная светящаяся точка сверху.
Это я.Чуть дальше, в левом углу, еще одна точка, синяя, Тетрадь ясно давала понять, что это – моя цель. Я пошел по лабиринту. Мне ничто не препятствовало. Тьму можно подчинить. Через пять я минут приблизился к синей точке и увидел дыру в потолке. Я вернулся. Дверь позади отсутствовала.
* * *
Приехали спасатели, вытащили меня и, убедившись, что я цел и невредим, отпустили. Я не хотел вызывать подозрений рассказами о звездах, поэтому просто продемонстрировал бицепс. Один из спасателей оказался крутым мужиком и тоже показал бицепс. У меня ничего не болело, и это я списал на шок. Потом прибежал папа с двумя эклерами и четырьмя тысячами волнений и убежал достраивать свои горки. Даже журналисты приезжали с телевидения, делали репортаж. Я слонялся рядом, и у меня взяли интервью. – Что вы знаете об этой ситуации? – спросила симпатичная журналистка, тыча микрофон мне в лицо. – Школьник провалился сквозь землю. – Сквозь сцену, верно? В актовом зале? – Ну да. Провалился, стукнулся. Там оказалась комната внизу. Древняя какая-то. – А что за комната? – Не знаю. Но там надпись на камне была. Рассказывать сложнее, чем кажется. Начинаешь заикаться, быстро дышать, хрипеть, а мысли сбиваются в кашу. – Какая надпись? – Да непонятная. А сколько зарабатывают журналисты? – Ну… По-разному. Вы хотите стать журналистом? – Если для этого мне придется шататься по школам, то нет. – Понимаю… А как вы думаете, что это за комната? Кому она принадлежала? – Не знаю. У Валентина Павловича хотел спросить, что раньше было в этом здании, но я его не нашел. – У Валентина Павловича? – Это историк. – Понятно. А вы знаете, кто провалился? – Конечно. По иронии типа судьбы, в переплет попал видный одиннадцатиклассник, – эту фразу я заранее приготовил. А следующие нет, – такой нормальной, крутой. Умный чувак… В смысле школьник. Он призер, в олимпиадах участвует. – Ничего себе! А как его зовут? – Дима Каноничкин. Еще раз: Дима Каноничкин. – Надеемся, у него все хорошо? – Да, у него все прекрасно. – Передавайте ему от нас привет! А вас как зовут? – Дима Каноничкин. В кадр влезла завуч, забрала пухлой рукой микрофон у журналистки и произнесла на камеру речь в стиле: “Школа № 60 – это образцовое учебное учреждение, соблюдающее все требования министерства… ” Я показал камере большой палец, улыбнулся зубами и ушел в комнату отдыха. Вбил текст, который сфотографировал там внизу, в гугл-переводчик (язык распознан как староорвандский):И настанет когда-нибудь лунная ночь,
И покой тоже может быть прийти.
Бархат сусеков, топится искусственно
В каком-то gdjen dalen привет.
…были восстановлены и реконструированы каменные стены, некоторые из которых сохранили следы поколений…Так и написано – “следы поколений”. Каких поколений? Что это вообще значит? Бесполезная ерунда. Я помассировал лоб и попытался переключить внутренний канал на более веселую волну. Честно: я не справляюсь. Может, имеет смысл пожить обычной жизнью? Хотя бы немного. Большая часть одноклассников разошлась домой. Но у некоторых осталось одно дельце. Присоединюсь-ка к этой немногочисленной, но более-менее приятной группе.
Глава 15. Великий факультатив
Девятеро. Всего нас осталось девятеро. Из пацанов: я, Рома, Угрюмов, Евроньюз и Сидорович. Из девчонок: Аннет (моя принцесса), Алиса, Таня Медуза и Барышня. Дело в чем: у преподавателя орвандской литературы есть коронное блюдо для выпускников. В конце каждого учебного года он устраивает урок необычного формата – его принято называть “Великим факультативом”. В прошлом году учитель повел выпускников в лес Харинвей, где устроил квест с поисками клада, как в рассказе “Золотой жук”; в позапрошлом позвал друзей-костюмеров из драмтеатра, и те создали каждому ученику образ в стиле XIX века. В поза-позапрошлом была грандиозная игра в “Мафию”. Что ждет нас, беззащитных ребятишек 2022 года, можно только догадываться. Я надеялся на поход в стриптиз-шоу, соревнование по хот-догам или, например, массовый гипноз. В ожидании учителя меня облепили одноклассники. На какое-то время я стал поп-звездой № 1 – по той простой причине, что грохнулся в яму. Вот вам и лайфхак, как обрести друзей. – А как выглядела земля? – спрашивал Никита Евроньюз, раскрывая блокнот. – Как земля. – Рыхлая? – Зачем тебе? – Надо. – Рыхлая. Евроньюз что-то карябал в блокноте. Угрюмов спросил: – А древние летописи видел? – Нет. Только ту надпись. – Покажи. Я показал одноклассникам фото с текстом на камне, но они не поняли, хотя Угрюмов, конечно, сделал вид. – У меня дед так же рисовал, – сказала Барышня зычным, почти мужским голосом. – И что значат эти надписи? – спросил я. – Пес их знает, дед-то уже помер. Аннет сидела в стороне, в разговоре не участвовала. Зато кареглазая блондинка Алиса, в обтягивающих джинсиках, тонкая и стройная, с упорством бригадира строила мне глазки. Я смел надеяться, что Аннет это задевает. Что она все видит затылком… И задевается. – Там страшно было? – спросила Алиса. – Мне – нет. Было страшно, что кто-то из вас тоже упадет. – Ну ты бы поймал, наверное… – Алиса улыбнулась. – Поймал бы. Я услышал, как Аннет порвала лист бумаги. – Ты его еще в жопу поцелуй, – встряла Барышня. За словом она в карман не лезет, она вообще за словом никуда не лезет. На самом деле Барышня добрая, просто приехала из глухомани, отсюда и прозвище. Прямолинейная, как танк. Мне нравилась эта компашка. Без токсичных Пуанов, Крупных и Вер. Нормальные, обычные люди. – Кто слышал историю про кровавый туннель? – спросил психопат Сидорович. – Что? – Мне ее старшеклассники рассказали. – Сидорович, ты тоже старшеклассник. – Мы еще в начальной учились. Когда я учился в начальной, я не был старшеклассником. Другие были старшеклассниками. – Все, все, Сидор. – Расскажи, пожалуйста, – поплыла Барышня. От Сидоровича у нее срывало крышу, как у сарая, крытого соломой. – Слушайте тогда. Под школой есть лабиринты. Это подземелья Башни печали, ПОНЯЛИ?! В каждое новолуние директор башни спускается туда и утаскивает одного из детей. – Ты это на ходу выдумал? – Был один мальчик. Он украл чернильницу завуча, а потом спрятался в шкафу. Его нашли в школьном погребе – сердце не стучало. А одна нога была замурована в стену, будто он пытался оттуда вылезти. – Что за бред? Никто не знает этой истории, о ней не писали. – О ней решили умолчать, чтобы о школе не пошла дурная слава. Вот я и подумал – а не туда ли провалился Канон, а-а-а-а-а? – Сидорович, – сказал я тихо, – какой еще директор башни? – Я в этом не разбираюсь. – Вот это да-а-а-а, – протянула Барышня. Сидорович хороший рассказчик. Пробирает от его историй. Есть что-то в его интонациях. Я, короче, тоже поверил. Не сразу, но стало ясно, что Башня печали играет в моей жизни более важную роль, чем я считал. Я отсел к дальнему окну, сказав всем, что мне нужно время прийти в себя. Василия Блаженного дожидались молча, каждый думал о своем: Барышня – о Сидоровиче, остальные девчонки – обо мне. – Вот она – золотая орда лучших выпускников! – сказал учитель, заходя в класс. – У меня все готово! А вы сидите. Почему? – А что делать? – Вставать, конечно. Скорее за мной!* * *
В сумерках у школы (как вы понимаете, после всех событий уже успело стемнеть) был таинственный шарм. Мы шли не столько по коридорам, сколько по воспоминаниям. Некоторые участки нашего пути не освещались, школа пустовала, и лишь издалека доносились приглушенные звуки фортепиано – где-то шел частный урок музыки. Тени напрягали, но присутствие одноклассников и Аннет, шедшей чуть впереди, чуть-чуть успокаивало. Обиженный Рома продолжал меня игнорировать, хоть и подложил мне в рюкзак печенье «Вист» в качестве поддержки. – Факультатив будет в школе? – спросил Блаженного Евроньюз. – Как сказать, – загадочно ответил учитель. – И да, и нет. Но вам понравится, я обещаю. Мы переместились в другое крыло. Из-под дверей редких кабинетов струился свет: засидевшиеся учителя проверяли тетради. Говорил в основном Блаженный, нараспев, как поэт. Он рассказывал о нелепых случаях на прошлых Великих факультативах, о заслугах учителей, даже пошутил об Иннокеше – оказывается, и учителям известно о его туалетном тайминге. Потом обратился ко мне. – Дима, ты живой? Настоящее открытие совершил. Завтра приедут археологи. Валентин Павлович вне себя от восторга. Он сказал, что ты последнее время часто отличаешься. – Думаете, там найдут что-то важное? – Вот и узнаем. Я, откровенно говоря, не представляю, что за помещения таятся у нас под школой, и заинтригован не меньше вашего. Хорошо, что все обошлось. – Кто-то предположил, что там тоннель, который объединяет школу и Башни печали, – заметил я. – Почему бы и нет, – развел руками Блаженный. – Пришли! В этой части школы я не бывал ни разу за десять лет. Мы оказались за подсобными помещениями, где царили пыль, паутина, покарябанный пол, огнетушитель старого образца и дряхлая лестница, упирающаяся в потолок. – Полезайте! – скомандовал Блаженный. – А это безопасно? – недоверчиво спросил Рома. Сидорович слушать ответ не стал – и пополз, как муравей. – Берите пример с товарища! Лестница безопасна, как пух, все проверено лично мной. Пока Рома шепотом объяснял, что на пух может быть аллергия, следом за Сидоровичем по лестнице полезла Барышня, затем сам Блаженный; после них Горгона, ну и я. Мы вылезли на чердак. На чердаке стояли какие-то ящики, старые парты и поломанные шкафы. – Выложил тут тропинку, – тихо, будто нас подслушивали чердачные рогги, сказал Блаженный, и кивнул на свежие доски, ведущие к неприметной дверце. Я попытался помочь Аннет. Она отстранила мою руку, а руку Блаженного приняла. К учителям ревновать не положено, я и не стал. Последним должен был забраться Рома, но в его паникерскую голову, как обычно, что-то ударило. Рома скрестил руки на груди и даже не смотрел наверх. – Не полезу! – заявил он. – В чем проблема, Роман? – спросил Блаженный. – Тут абсолютно точно совершенно безопасно. Я гарантирую. – Где бумага, подтверждающая гарантии? – Что ты занудствуешь? – Дима уже сегодня провалился! Не хочу быть следующим! – Рома, не выкобенивайся! – крикнул я. – Где освидетельствование этой лестницы? Как давно ее проверяли на ветхость вышестоящие инстанции? Ты едва выжил! – Нормально я выжил. – Нет! Я думал, мы пойдем в безопасное место! Так продолжалось еще минут пять, в конце концов Рома все-таки взобрался. Это произошло внезапно: он просто устал сопротивляться, потому что сопротивление есть трата нервов. Веселая группа путешественников, утомленных длительным ожиданием приключений, протопала по дощечкам и вошла в распахнутую Блаженным деревянную дверь. В лицо ударил запах свежего вечернего воздуха. Мы оказались на крыше, и мне вдруг стало хорошо. И плохо одновременно. Ладно, чего это я… Вечер на крыше – что может быть прекраснее?* * *
Когда-то ты заблудишься средь звезд,
Поверив, как младенец, путеводной.
Веди себя, как аист или дрозд,
А что-то там… и что-то водородной.
… почему вы всё время молчали?
Зимой, среди черно-белых цветов
Я брожу вдоль Башни печали.
Это хор неисполненных снов?
Этой песней вы всех оболгали —
И основы лишили основ.
Башня печали,
Еще темнее ты стала сегодня.
Где же луна?
Крыша потекла!
Думаю, как бы ее починить.
Весенняя головоломка.
Глава 16. Ражд
У пацанов с обидами попроще, поэтому с Ромой мы помирились по умолчанию. С урока возвращались вместе. Он твердил, что обязательно выиграет пари Блаженного. Потом вспомнил о наших злоключениях и снова заметил, что его сосед – маг, а я – балбес, который не хочет верить очевидному. – А, еще, – сказал Рома, – вот ты говоришь – Тень, Тень, да? А я считаю, что речь скорее всего о каких-то микробах. Демонов-то опасаться следует, но они не доказаны, а микробы доказаны. – Типа вируса? – Вирус – не микробы… Хотя вирус тоже хорошая идея. Возможно, какая-то разработка, технологии, ну, ты понимаешь. Мы как-то их подцепили тогда, в туалете. Или в больнице. И теперь расплачиваемся. Но это хуже для нас. – Что именно хуже? – Если это вирус, а не микроб. С микробами бороться проще, можно пить витамины и сходить к врачу, а с вирусом так не получится, это как в программировании, и ты вирус просто так не уничтожишь. Думаешь, мне нравится, что я весь такой за безопасность? Как-то мне сказали, что я ипохондрик. А мне и самому это не в радость. Из-за ипохондрии я все эти болячки и притягиваю. – Ты не виноват ни в чем. – Надеюсь. Спасибо за поддержку. На оживленном перекрестке мы попрощались, и через шесть минут я был возле дома. Во дворе встретил папу. Он допиливал очередную доску для маленького домика-ромбика[30]. – В детстве ты прятался в таком от Крушил. Когда мы еще на улице Алендати жили, не помнишь? Там стояли такие во дворе, – он постучал по крыше. – От Крушил? – Ну да. Дед тебя пугал, хоть я и был против. Крушилы – это маленькие статуи. Они появляются в разных частях комнаты, и каждый раз, когда ты моргаешь, они приближаются. Единственный способ спастись – либо не моргать вообще, либо закрыть глаза на всю ночь. – И зачем это? – Чтоб ты спать ложился. У тебя ничего не болит? – Я мягко упал. Правда. Как твои дела? – Очень даже неплохо. Думаю, шанс выиграть у меня есть, хотя вряд ли большой… – Шутишь? Ты строишь самое офигенное на свете место для детей. – Брось. – Я серьезно. – Ну, спасибо, сынок… Твоя поддержка много для меня значит. Потопали домой? Мы поднялись в квартиру, папа запыхался, и я видел, насколько он вдохновлен. Дома на меня нахлынуло цунами заботы. “Хочешь картошечки?” “А полежать?” “Голова не болит?”. Мелкий подарил мне старую энциклопедию (которая раньше мне и принадлежала). Но я нормально. Да, провалился сквозь землю, но сотрясения нет. Все это – полбеды. А вот то, что боюсь ложиться спать, – проблема куда серьезнее. Но сегодня я все равно спать не буду. У меня план. Я еду в Башню печали. Пока плохо представляю, зачем, но. Мама поинтересовалась, как прошло в университете. Я сказал, что мне понравилось. – И? – мягко уточнила мама. – И – все. Она не стала больше ни о чем спрашивать. Я сел на кровать и задумался. Вспомнил самые странные из последних событий. Мое выступление на уроке. Моя суперсила на разборках. Мой провал сквозь землю. Все это не случайно. Чертовщина началась после того, как загорелся Шар. Может, у меня появились магические способности? Может, я… Ригори? Сошедший со скрижалей мифической истории, дабы исполнить предначертанное? Ха-ха, было бы кул. Но почему меня ругает Тетрадь, когда я пытаюсь? Наверное, потому что взрослая. Все взрослые ругаются. Я спрятал ее под подушку, как прячут иногда совесть, и взял с полки пластикового человека-верблюда, героя мультика из моего детства. Посадил его на стул, согнул руки в локтях, чтобы позиция выглядела боевой. Настало время заклинаний. Для начала понять бы, что вообще должно произойти. Это просто: пусть верблюд… разорвется в клочья! Прости, человек-верблюд. Если я смогу тебя разорвать, то с такой же легкостью соберу обратно. Вторая часть сложнее: собственно ворожба. Как это происходит? Я посмотрел на Шар, прищурился, после чего перевел взгляд на игрушку, протянул к ней руку с растопыренными пальцами и сосредоточился. Разорвись… Разорвись. Разорвись, пожалуйста! Человек-верблюд смотрел на меня с осуждением и не разрывался. Я попробовал еще, на этот раз без рук. Снова не удалось. Зато я напугал сам себя – представил, что если поверну голову, то увижу, что на полке стоит Крушила, и когда я моргну, он бросится мне на плечо. – Эй, Шар! – сказал я вслух. – Как работает магия? Ответа не последовало. Я сел на кровать. Да! Оказаться Ригори было бы слишком здоровски. Останусь-ка реалистом. Я – лишь школьник без цели в жизни. Пустое место; прозрачная часть цветного пузыря. Я подошел к окну, чтобы придать своим размышлениям трагичности. Дохнул на стекло и нарисовал пальцем сердечко. Сердечко! Меня это повеселило. Почему сердечко-то? Я рассмеялся. Вот я ванилька. Страдалец, который рисует сердечко. Ха-ха-ха! И пытается разорвать человека-верблюда. Не-ле-пость! …и сердце на стекле зашевелилось. Крутанулось против часовой стрелки, еще раз, еще. От него с хрустом расползлись линии, повинуясь космическим импульсам, соединялись в силуэты, и в мгновение ока стекло превратилось в фантастический мольберт. Я испугался и отшатнулся. Зацепил пяткой Тетрадь… Но что тут делает Тетрадь?! Я поднял ее с пола и увидел надпись:Спи!
* * *
Я открыл глаза. Центр города. Простите, что вот так, с бухты-барахты, без предисловий и лирических отступлений, сразу “в лоб” про центр города, но это факт. Я колдовал. Наткнулся на Тетрадь, которая должна была лежать под подушкой. А теперь я на площади Мира, возле Башни “Антимы”, со стороны Шара, протягиваю к нему руки, точно к пончику с малиновой прослойкой. Говно! Простите. Я хотел сказать: экая оказия. Вдох-выдох. На меня с удивлением смотрят алкаш и пара полуночных туристов. – Я тут по делам, – говорю я. – Не подсобишь монетой? – Чеканной? – Мне бы поесть. – А мне бы поспать, знаете ли. – Не дашь денег? – Надо подумать. И пошел подумать (я алкаша не обманул). Отыскал скамейку в зеленом мини-парке возле центрального входа в “Антиму”, сел и подтянул, согнув в колене, ногу. Итак: я по-прежнему хожу во сне. Факт. С этим что-то надо делать – тоже факт. И третий факт: в лунатическом состоянии я прихватил с собой рюкзак. Раскрыв его, я сразу увидел заряженный телефон и звоночек от велосипеда – тот, который притарабанил Рома. И зачем он мне понадобился? Я открыл приложение “Бьенфорд. такси”, заказал машину и уже через две минуты расположился на заднем сиденье «шкоды октавия». – Вообще у меня свой бизнес, а такси – так, для души, – говорил таксист и гладил, как кошку, бардачок. Чтобы избежать неловких разговоров и дискотеки восьмидесятых по радио, я вставил в уши наушники. В душу, как из крана, полился современный дарк-джаз. Всё обрело нуар-очертания, сероватые, точно бетон заброшенного санатория, и черные, как сажа, пустынные улицы ночного Бьенфорда слились с моим хмурым отражением. Закрытые магазины, одинокие люди, пес: наблюдая за мелькающими кадрами, я рад бы задремать, но, боюсь… Но я боюсь.* * *
Такси остановилось у аллейки, ведущей к Башне печали. Я вышел. Погоде бы умилился сам Эдгар По: звезд не видно и густой туман накрывает башню, ее всю: щели, окна, и тени, которые так любят подглядывать. Наверху виднелись полуразрушенные зубцы. Под мягкий звук саксофона я двинулся в сторону постройки. Башня не выглядела спасительным маяком (хотя по форме на маяк походила), и я все еще сомневался в своей затее помогать Стивену. Сторож лежал на траве, сразу за калиткой. Смотрел на небо. Рядом с ним торчал воткнутый в землю флаг Орвандии. – Ты поздно, – сказал он тихо, безнадежно и глухо. – Простите. Со мной кое-что сегодня произошло… – ответил я. – И это связано с Башней. – Все тлен. – У вас тоже что-то случилось? – Да. Я родился. Я погладил подбежавшего ко мне Буйвола. Из его пасти стекала слюна, а хвост ходил ходуном. – Я провалился сквозь сцену в школе. Оказался в каком-то помещении. И услышал голос… страшный. А еще там был камень вот с этой надписью. Я показал Стивену телефон. – Ни бельмеса… – Вы что-то знаете о подземных переходах между школой и Башней? – Нет. Пойдем в сторожевую, – он аккуратно поднялся и, бережно взяв флаг, пошел к башне. – Кажется, мы с тобой оба влипли, – добавил он, открывая деревянную дверь. Пока я сидел в сторожке, Стивен гремел чем-то за дверью. Звоночек вел себя странно: он тихо позвякивал, делая еле уловимое бз-з-з. Стивен ворвался с охапкой орудий труда: тяпкой, вилами и палкой. Копалкой? Сказав “щас”, вышел и вернулся с деревянным ящиком и косой (не женской, а которой траву того-этого). – Выбирай, – сказал сторож. – Что? – Оружие. Которым ты будешь сражаться. – Простите, с кем? – С кошмарами, живущими в этой Башне. Со злом. С тем, что грозит и мне, и тебе. – Тогда я выбираю лопату. – Тупой выбор. – Раз уж я и так рою себе могилу, приходя к вам в три ночи, так пусть я хоть буду делать это не фигурально. – В Башне непечалия попрошу не выражаться. – А вы всерьез думаете, что мы можем победить призрака с помощью лопаты? – Почему нет? – Потому что никто не борется с призраками лопатой! – Во-первых, с чего ты решил, что это призрак? Призраки – это хренотень, которую в Европах придумали. Мы с тобой в Орвандии живем, понял? А во-вторых, ты в приметы веришь? – Нет. – Зря. Сегодня утром я уронил ложку, но успел ее подхватить. То, что успел, это к успеху ближайшего начинания. Затравить тварь в Башне – мое ближайшее начинание. Я, видимо, смотрел слишком недоверчиво. Стивен сказал: – Любишь Шар? – Да, – сказал я. – Во. Это к добру. Определенно к добру. Конечно, мы заручимся помощью бога Риха. Для этого мы натрем орудие сахаром, Рих – сладкоежка. И совершим ритуал. Я обмазал рукоять своей лопаты сахаром, черпая его из банки “Нескафе”. Стивен сделал то же самое с косой, и я предложил ему надеть черный балахон. Шутки он не понял. – Что за ритуал? – спросил я. – Посмотри на оружие и закрой глаза. Оружие перед взором должно быть, понял, да? Перед внутренним. А теперь ты должен призвать Риха. Он появится рядом с… – Лопатой? – У тебя – да. Пусть он возьмет ее в свою руку, понял? Я представил себе того мужика с картинки. В моей фантазии он уцепился в лопату, аж вены на руках надулись. – Это для того делали древние орвандцы, – пояснил Стивен, – чтобы оружие направлял не только ты. Но и бог. – Попробую то же с карандашом провернуть. На экзамене.* * *
От одного взгляда на винтовую лестницу уже кружилась голова. Я уже думал пойти на попятную. Но Стивен, произнеся, как тост: «Да пребудет с нами сила богов», выдохнул и двинулся вперед. Я сжал лопату и, сделав шаг, громко царапнул железом по стене. – Тише! – рыкнул Стивен. – Это вы тихо. – Это ты. Ш-ш-ш. Он приложил палец к губам. Мы поднялись по лестнице метров на пять, прошли мимо зарешеченного окна с новым стеклом (“Неделю назад оконщики приходили”, – объяснил Стивен) и поднялись к полукруглой деревянной двери. Звоночек вибрировал слабее с каждым шагом, будто мы уходили от места, которое его привлекало. – Сюда? – я указал пяткой на дверь. – Попробуем. Стивен медленно открыл. Круглая комната. Пахнет картоном и службой доставки. На полу громоздятся распакованные витрины. У стены – новенькие шкафы. – Для экспонатов, – пояснил Стивен. – Пойдем дальше. Тут новье, а наш друг должен жить в старье. Еще сто метров наверх, и мы у следующей двери. За ней – такие же витрины, помимо них – металлические скульптуры. Стивен пожал плечами – “не знаю”, мол. Мы двинулись дальше, пока без приключений. Один раз Стивен зацепил ногой какой-то предмет, и тот несколько ступеней летел вниз. – Ш-ш-ш, – я приложил палец к губам. Пока грохотало по лестнице, послышался еще какой-то звук, методичный и настойчивый, словно кто-то стучал по дереву. – Это окно. Или птица, – попытался успокоить меня Стивен, хотя я видел, что он боится поболе моего. Я сжал лопату, за каждым витком ожидая увидеть “встречающего”. «Сюрприз!» – сказал бы призрак (или кто там), и я бы случайно убил сторожа лопатой. А потом бы выяснилось, что это не призрак, а железная статуя, на которую рабочий накинул куртку. За третьей дверью – ничего интересного, а вот за верхней, четвертой – мы уже изрядно запыхались – какое-никакое разнообразие. Помещение оборудовали как смотровую площадку, установили перила и конструкции для биноклей. Каменные стены одряхлели, на полу валялись груды мусора. Ну и да – картины со средневековыми сюжетами и тягучий аромат старины. – Если некто и есть, то он здесь, – веско заметил Стивен, инспектируя стены с косой наперевес. Я вышел на балкон – отдышаться. И судьба поставила мне подножку. Я вскрикнул и заскочил обратно в комнату. – Мы срочно идем вниз, – сказал я Стивену. Рекомендую найти пистолет. – Что тебе опять в голову взбрендило? Ничего особенного. Просто я увидел то, что было покруче вообще всего. То, что я нарисовал в школьном туалете своими руками. Внизу, во дворе, маячил корф-гоблин Стэнли.Глава 17. Ульфир
Стены заходили ходуном. Картины задрожали. Башня пришла в движение. А, стоп, нет. Это у меня голова закружилась. – Стивен, на улице гребаный корф! – Я выстрелил пальцем в сторону балкона, указывая направление. Промахнулся. Попал по деревяхе костяшкой и коротко вскрикнул. – Я просил не выражаться в Башне! И с хрена ли я Стивен, понять не могу никак? – Держите косу крепче, мы идем на улицу, – сказал я, чувствуя приток сил и перехватывая лопату. Стивен, слава ему, спорить не стал. Мы выбежали на лестницу и, насколько это возможно на таких узких и крутых ступенях, помчались вниз. – Почему я Стивен? – спрашивал сторож по пути, а я молчал, потому что думал о другом. Мы спустились на первый этаж, я заглянул в сторожевую комнатку, взял из ящика перочинный нож (в качестве второго оружия) и забрал рюкзак. У выхода остановился. – Что стал? – А если меня заглючило? – Так или иначе, – задумчиво произнес Стивен, почесав бедро, – не повредит изучить двор и окрестности. Злые сущности не обязательно должны быть привязаны к помещению. – Тогда пойдемте, – сказал я. И добавил: – В сторону моего дома. Как раз проведете меня. – Ишь! Я дальше, чем на пятнадцать метров, отсюда не уйду. Плюс-минус. – Этого мало! – Давай показывай, где ты его видел. А там посмотрим по метрам. – Километр – минимум. Мы обошли Башню. Я указал на место возле фонарного столба, где стоял корф. Трава примята, но отчетливых следов не было. – Один момент, – сказал Стивен и через минуту вернулся с Буйволом. – Он ищейка? – Все псы ищейки. Такова их природа. – Ну, не все. Есть еще собаки-няньки, бойцовые, бесполезные (это я про мопсов), пастухи. – Буйвол – охотничья ищейка. Любую утку найдет, только держись. Давай, Буйвол, бери след! Сенбернар понюхал Стивена, посмотрел на него любящим взглядом и гавкнул. Стивен потрепал его по голове. Я сковырнул лопатой землю, чтоб заняться хоть чем-нибудь. – Давай-давай, тупица. Вот тут. Ту-у-у-т. Бери след! Буйвол подошел к фонарному столбу, понюхал землю, добродушно рыкнул и помчался в сторону калитки. – Хороший пес! С трудом поспевая, мы ринулись следом. В противоположную от моего дома сторону. Мимо закрытого супермаркета “Пятничка”. Пару раз Буйвол останавливался еще что-то понюхать (или чтоб дождаться нас) и весело покрутиться вокруг своей оси. Людей мы не встречали, глухая ночь разогнала всех по домам. – Когда это кончится, – запыхавшись проговорил Стивен, – заварю себе сразу три кружки кипятка. Буйвол завел нас в зону бесконечных гаражей, складов и частных участков. – Мы здесь периодически гуляем, – сказал Стивен. – Великолепное место. – Что в нем хорошего? Я говорил с трудом. Бег с лопатой – не моя олимпийская дисциплина. – Мало людей, много места. – Много места для чего? Буйвол остановился. Стал радостно прыгать и скулить. Затем подобрал какой-то дрын, и примчал к Стивену. На, мол, кидай. Сторож взял палку и машинально кинул ее далеко вперед. Буйвол понесся, поднимая пыль. – Вот для чего, – сказал сторож. – Я правильно понимаю, что он привел нас к палке? Стивен не ответил. Он взял из зубов Буйвола “игрушку”, которую тот опять приволок, и уже замахнулся было, чтобы бросить, когда мы услышали строгий голос: – Вы что делаете? Мы обернулись и увидели полицейского. – А? – спросил Стивен. – Бэ! Полицейских я уважал и считал, что нелюбовь некоторых к ним – это какая-то неправильная история. В конце концов, они расследуют преступления. Но потом я вдруг осознал, как мы выглядим. Мужчина с косой и дрыном в руках, школьник – с лопатой и перочинным ножом, и огроменная псина. – Стоять на месте! – полицейский полез за рацией. Стивен бросил на землю косу и побежал. Полицейский растерялся. Рванул было за сторожем, потом вспомнил обо мне, остановился и навел на меня глаза-пистолеты. – Так, ты стой тут, – сказал он и двинулся за Стивеном. А Буйвол, думая, что это игра, побежал за полицейским, то обгоняя его, то отставая. И поминай как звали.* * *
Я положил лопату в закуток между двумя гаражами. В Башню возвращаться не буду – наверняка там Стивен и коп. О том, был ли хоть малейший смысл в моих ночных похождениях, я старался не думать – отложу это на потом, а пока – домой. Я выбрал такой путь, чтобы пройти мимо школы. Хотелось заглянуть в окно мужского туалета (ха-ха, звучит не очень, да) и убедиться, что рисунка корфа по-прежнему нет. Или, наоборот, есть. Что-то там я, в общем, ожидал увидеть. Через десять минут я стоял у забора, ограждающего задний двор, через который мы с Ромой убегали от Иннокеши. Швырнул через него рюкзак, потом перешвырнулся сам. Рюкзак издал короткий “ай” (я уже не удивлялся глюкам), а я надорвал рубашку, но все-таки перелез. Подошел к окну в стене туалета и встал на цыпочки. Несколько секунд мои глаза привыкали в темноте, а потом начались игры воображения. Вон там, в углу, виднелась фигура человека. Но я сказал себе, что это просто… Блин, это фигура человека. Там кто-то есть! А может, это не человек? Ну все. Вы меня задолбали. Перочинный ножик я не выкинул. Хватит меня преследовать! И плевать, что это я вас всех преследую. – Дима? Ты чего тут делаешь? Я обернулся. Передо мной стояли Сеня и Света. Сладкая парочка, из-за которой я имел честь сражаться с каким-то оборванцем. – Сеня, срочно подсади меня. Вопросы потом. – Что? Зачем… – Подсади, говорю! – Опять какую-то хрень придумал… – проворчала Света, но Сеня мне помог: подставил ладони под мои кроссовки, и я – супербесстрашно – ввалился в туалет. Фигура исчезла. Это значило только одно: мне надо проверить каждую из четырех кабинок. По моей спине потек пот. Я подошел к первой дверце и медленно потянул. Никого. Но она так предательски заскрипела!.. Я потянул вторую. Чисто. “Чисто” – в плане отсутствия людей, естественно. Дальше тянуть не было смысла. Я распахнул третью и четвертую дверцы и выдохнул одновременно с облегчением и разочарованием. Посмотрел на стену: корфа не было. Я вернулся к окну, перелез через подоконник и спрыгнул к Сене со Светой. – Вы что тут делаете? – спросил я. – Укромный уголок, – улыбнулся Сеня. – Никто не увидит. Романтика. – С ней?.. – А что такое? – встряла Света. – Ничего, но днем, знаешь ли… – Это Дима отбуцал Васю, – объяснил Сеня. Выражение Светиного лица изменилось. – Так это ты был… Ее тон мне не понравился. – Я. Этот придурок – твой парень, да? Кому из них двоих ты морочишь голову? – Не твое дело. – Нет, мое. – Пойдем, Сень. – Как ты вообще? – спросил я товарища. – Да нормально. Отец последнее время сам не свой, стараюсь с ним не пересекаться. – Надо бы нам с тобой как-нибудь пересечься… Поболтать о том о сем. – Да. Надо бы. Я перепрыгнул через забор и пошел домой. Родители ни разу не позвонили, значит, мое исчезновение не обнаружено.* * *
Земля стала мягче. Природа постелила новый плед, чтобы мне было тяжело идти. Ноги проваливались, я плохо разбирал дорогу. Чувствовал себя главным героем “Рассказа неизвестного” Леонида Андреева. Еще не светало, но вот-вот. Солнце услышало первый будильник и поставило таймер, чтобы вскоре проснуться окончательно. Надо успеть домой до того, как встанут родители. Вот показался мой жилой комплекс. Я приблизился к домикам-ромбикам, и тут в меня что-то ткнулось. Буйвол. И его широкий нос. – Эй, дружок. Ты чего это тут делаешь? – Я опустился на колени и потрепал мордаху сенбернара. – Как тебе наши приключения? И от полиции поубегали, и за корфами поохотились, и палку нашли! Хороший мальчик. Кто хороший мальчик? Буйвол довольно мотал хвостом. – Смотри, а это отец сделал. Да-да, мой. Не твой! Мой, – я не глядя показал Буйволу рукой туда, где был домик. – Может, тебе палку покидать? Я схватил первую попавшуюся деревяшку, и меня точно окатило холодным душем. Это была сломанная досточка. Нет, нет, этого не может быть… Домик, который строил мой отец, был разрушен. Сломан на мелкие кусочки. Я зашел в периметр. Разрушено было все. Исковеркано. На внутренних, сохранившихся стенках маркером нарисованы мерзости. А здесь кто-то помочился. Всюду разбросаны пустые бутылки из-под пива и джина. Окурки. Уничтожено все то доброе, что в него вложено, весь труд моего папы… Вот след от удара. Кто-то пнул и сломал доску пополам. Волшебное место вдруг превратилось в притон для каких-то зверей. То, что закипало во мне в течение дня и ночи, настойчиво требовало выхода. Я почувствовал, как где-то там, наверху, в квартире, раскрылась Тетрадь. Билиштагр пытался предостеречь меня от того, что я собрался сделать. Но меня бы уже ничто не остановило. Я посмотрел на Буйвола и увидел свое состояние в его глазах. – Возьмешь след, Буй? – спросил я тихо, едва осознавая, как сильно изменился мой голос. Вокруг помутнело. Подскочило давление. Во мгле я увидел, как увеличивается пасть собаки, и как течет из нее густая слюна цвета крови. Клыки стали саблями, лапы – убийственными орудиями мести. – Фас, Буйвол. Фас!* * *
Я тихо зашел в квартиру. Сел на табуретку, чтобы снять кроссовки. В комнате взял телефон в тот момент, когда позвонил Рома. Я не желал ни с кем говорить. Я хотел забыть это никуда не годное сегодня. – Канон! – тихо сказал Рома, когда я все-таки взял трубку. – Не спишь? – Нет. – Я в квартире своего соседа-волшебника. – Что ты там забыл? – Слушай. Я проснулся в чужой ванной комнате. Опять с ножом. Причем нож уже был воткнут… – Куда? – В какой-то деревянный манекен. Он лежал в ванне. Прикинь, если бы это был человек? – Рома. Быстро вали оттуда. Ты зачем там? – Никого нет дома. Короче: сосед, судя по всему, полицай. Только форма у него старая, такую уже не носят. И у него, знаешь, такая типичная доска детектива висит. Тут какие-то картинки со стрелочками, а еще написано: “Убить Убийцу богов”. – Убийцу богов? Я вспомнил рассказ профессора Филиппа. “Убийца богов” – такого ведь нарочно не придумаешь. – Я вижу его в окне, – сказал Рома. – Он подходит к подъезду. Я погнал! Через пять минут Рома написал, что он в кровати и все в порядке. Тогда я тоже разделся, но тут же снова оделся. На всякий случай. Закрыл окна, дверь. На сон оставалось часа полтора. Я сказал себе, что засыпать нельзя, однако усталость взяла свое, и я унесся в далекие края сновидений. А засыпая, не слышал, что в моём рюкзаке кто-то копошится, настойчиво пытаясь вылезти наружу.* * *
Мне снилось, будто я популярный трубадур-эльф в Месопотамии, причем там была моя школа. Просыпаться не хотелось. Постель с желтыми божьими коровками манила в мир приключений, но мне следовало разобраться, что шуршит в углу. Потому что там действительно что-то шуршало. – Это ты, Муп? – спросил я у мягкой игрушки-ежика, чье полное имя – Мупик. – Что ты меня будишь… Тут я понял, что в моем рюкзаке кто-то сидит, и, окончательно проснувшись, кинулся к шкафу за бейсбольной битой. Приблизился к источнику шума. Копошение прекратилось. Ну все, вы мне все нахрен надоели, ни минуты покоя, ни секунды, невозможно жить! Я не знаю, кто этот «вы», но он сейчас точно поплатится. Я схватил замочек, замахнулся битой и быстро открыл. Внутри сидело маленькое безоружное существо. Оно закрывало голову лапками, похожими на человеческие руки, с четырьмя короткими пальцами. Скрюченное тельце покрывала длинная, как у шимпанзе, черная, с коричневатыми отблесками, шерсть, мягкая и не вонючая. Глазищи – две тарелки, и носик, симпатичный такой носик. – Не надо, пож-ж-ж-жалуйста, – тихо сказало существо мультяшным голосом. – Сынок, всё хорошо?! – постучал в дверь папа. – Да, – ответил я неуверенно, но это мало кого озаботило: дверь в родительскую спальню захлопнулась – и прощай, сын. – Ты кто? – спросил я у существа и сам удивился своему вопросу. – Пожалуйста, не обижай маленького Ульфира. Со мной произошло множество странных событий, и над каждым следует поразмыслить эдак недельку. Но с одним фактом теперь все ясно. В моём рюкзаке – Ульфир. Аха-ха, всего-навсего Ульфир.* * *
ЧТО ТАКОЕ УЛЬФИР, ЧЕРТ ВОЗЬМИ?! – Маленький, маленький Ульфир, – сказало существо. – Ты опасный? – Какой же я опасный? – Откуда я знаю. Я аккуратно закрыл рюкзак. Гугл на запрос «ульфир» никаких результатов не дал, а Википедия предложила мне внести новую статью. Оставался Грохид, однако к Тетради меня не тянуло. Для начала сами разберемся. – Што же сделал тебе маленький Ульфир, што же? – донеслось из рюкзака. – Ты неудачный эксперимент? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Сам ты такой. – А кто ты тогда? – Маленький Ульфир. Что я могу сказать: он действительно маленький. Значит, и в том, что он «ульфир», можно не сомневаться. Я перенес рюкзак на рабочий стол с первыми солнечными лучами и открыл. – Эй, што же ты делаешь, а ну закрой сейчас же! – Ты че, э? – Закрой, закрой, закрой! – Тихо ты! Разбудишь всех. Что закрыть: окно или рюкзак? – Окно. Я повиновался – захлопнул окно, задернул шторы, и вон ту щелочку, на самом верху, даже ее прикрыл, встав на тумбочку. Комната погрузилась во мрак, от которого я испытал дискомфорт, совершенно неоправданный. – Маленький Ульфир не опасен для тебя, – сказало существо тихо. – Солнце опасно для Ульфира. – Откуда ты? – Не скажу тебе ничего. – А вот это видел? Я показал кулак. – Я меньше, ч-чем ты, в сто раз. Я не опасен. И не открывай то, что ты каждый раз открываешь. Я живу во снах. Я – кошмар! Обычно я, конечно, тормоз, но тут кое-что складывалось, и я не мог не возликовать от своей догадливости. Башня, ночь, кошмар, сторож… – Так это ты тот комок, который снился Стивену? – Я ж-жил во снах человека. Он неказистый. А я не комок. Я – лучший ночной кошмар! Я сел на кровать в позе лотоса. – Так ты – это правда? – Сны – первая из правд. Правдивее, чем правда. – А мои сны ты видел? – Страшные гадливости овладели твоими сновидениями, распоряжались ими себе впрок. Но я захлопнул дверь. Их имен не узнал. Быть может, они не имеют имен – но теперь ты от них далеко. Теперь они далеко от тебя. Действительно, этой ночью я не лунатил. – У моего друга тоже Безымянные в голове, – сказал я. – Освободишь и его сны? – Конешно. Ульфир добрый!* * *
Я пришел на кухню, где Мелкий, болтая ногами, пил теплое молоко, а мама жарила свои фирменные сырники. – С каким вареньем будете? – спросила она. – С черешневым, – ответил Мелкий, уже захлебываясь слюнями. Я в возрасте Мелкого терпеть не мог завтраки, меня тошнило. А этот точит независимо от времени суток. Что за поколение! – А ты? – Я с медом и сметаной. Где папа? – Только что вышел. Говорит, всю ночь не спал, думал над проектом, в итоге что-то там гениальное начертил и пошел проверить, получится ли воплотить. Я выронил из рук чашку с чаем. Она не разбилась, но чай растекся по всему столу, а одна струйка полилась на пол. «Ты что?!» – вскрикнула мама и кинулась за тряпкой. Я помог ей прибрать. Прямо сейчас папа увидит, как надругались над его работой! Он не выдержит… Слабое сердце. Отца год назад уже увозили с инфарктом. – Руки-крюки у тебя? – спросила мама. – Я просто задумался. Прости. – РУКИ КРУКИ! – обрадовался Мелкий. Наконец на кухню зашел папа. Увидев его лицо, я чуть не зарыдал. Он весь осунулся, дрожал, глаза смотрели сквозь нас. – Прилягу, – сказал он и вышел из кухни. Мама положила оставшиеся сырники передо мной и Мелким и в волнении засеменила за папой.Глава 18. Очередной ритуал в жизни Дмитрия Каноничкина
Во дворе царил полный хаос. Как после смерча: все разбросано, разорвано, разворочено. Какие-то пенсионеры покачивая головами, переговаривались между собой. – Столько сил, столько сил! – повторяла бабуля. – Бедняга. – Может, это он сам? А? – Как так – сам? Зачем? – Такое тоже может быть. Надоело ему! Кто их знает? А кто убирать это все будет? Вот мой вопрос. Чай не бумажный пакетик отнести. Тут экскаватор потребуется. – Службы уберут… Службы. – Какие службы? – Какие-то службы. Надо бы позвонить… – Вот он пусть и звонит. – Слышали о том, что ночью случилось? – продолжала первая бабуля. – Какой-то медведь объявился, город терроризирует. Уж не с зоопарка ли сбежал? Я опустился на колено, чтобы перевязать шнурки. – Медведь? Ты в своем уме, Настасья? – В своем, в своем. Новости почаще смотри. Какой-то зверь – не то медведь, не то здоровый волк, напал на пьянчуг. – С чего ты взяла, что медведь? – Дак он им все конечности поотгрызал! Репортеры много чего не показали, но крови было!.. Говорят, в реанимации сейчас, на всю жизнь калеки. – Живы, что ль? – Живы, живы. Я быстро поднялся. Схватился за поручень турника, чтобы удержаться на ногах. – Ты чего, малец? – Так, Настасья, это ж сын евонный… Пусть идет. – Может, это он натворил? – Все быть может. Волк, медведь… Буйвол. Воспоминания, точно сон, бурлили в котле подсознания. Пасть вгрызается в человеческую плоть. Пес, измененный по моей затуманенной воле, напал на людей; на виновных, на сволочей, но кто мне дал право делать из них кровавое месиво? Способен ли я контролировать это? Вот в чем главный вопрос. Не такими я представлял себе Ригори. Ох, не такими.* * *
Дверной звонок Роминой квартиры чирикает как птичка. Это могло бы быть мило, если бы Рома не говорил каждый раз: “Извольте замолчать!”. А учитывая, что я в точности знаю, когда Рома узнал слово “извольте”, это бесит. В тамбуре стоял велосипед “Украина”. Очень старый. Колеса овальные, изогнутый руль. Сиденье шелушилось, как лицо моего младшего брата, когда он объестся шоколада, а звоночек отсутствовал. Я посмотрел на дверь. Представил чародея с длинной белой бородой – ну, вы поняли: волшебника из мультика “Меч в камне”, и то, как он, держа в руках посох, повелевает стихиями. Дверь открыла мама Ромы, тетя Лариса. – Дима? Здравствуй, проходи. Я вошел. – Здравствуйте, тетя Лариса. Неповторимый запах Роминой квартиры: пирожки, чистое постельное белье и сырое дерево – ударил мне в ноздри поселился в них на ближайший час. – Надевай, – тетя Лариса поставила передо мной тапки. – Как твои дела? – Спасибо, тетя Лариса. Хорошо. У тети Ларисы был надколот один зуб. Это дядя Валера, когда делал ей предложение, положил кольцо в кусок торта. – Не определился, куда будешь поступать? – Не-а. Думал, может, на исторический, но не уверен. Из кухни закричал отец Ромы, дядя Валера: – Димон! Как оно, друг? – Нормально, – сказал я. – Как вы? – Лучше всех, Димон! В коридор на трехколесном велике выкатила младшая сестра Ромы, принцесса Соня. Трех лет, если не ошибаюсь. В розовых колготах и с бантом. – Здравствуйте, – пискнула Соня и продемонстрировала мне розовую машинку. А маме сказала: – Мама, я покакала! – Привет, Соня, – сказал я. – Красивая машина! А куклы где? – Она не играет в куклы, – сказала тетя Лариса, отправляясь за горшком, – вся в брата. – Роман, а ну выходи давай! – крикнул дядя Валера. – Дружбан пришел! Дим, а ты не стесняйся – иди в комнату, там все есть. Что – “все”, он не уточнил. Наверное, имел в виду Рому. Я пошел в зал; принцесса Соня, протягивая мне машинку, поплелась следом. Я попытался взять игрушку, думая, что об этом меня и просят, но Соня отдернула руку и ушла по своим делам. Из детской вывалился Рома. – Здаров. На базу? – Ага. Детская – наша штаб-квартира. Здесь мы обсуждаем тайные дела с пятого класса, разрабатываем планы, строим козни, выгоняем принцессу Соню. На стенах висят плакаты с любимыми киногероями Ромы: Железным человеком, Мистером Гимко, Волшебником Земноморья (орвандской экранизации). На двери – три защелки. В углу увлажнитель воздуха, на столе – фикус, “собирает негативную энергию”. Берлога Ромы просто не могла быть иной. Я сел в свое любимое красное кресло, Рома расположился на кровати. – Ты как? – спросил я. – Нормально. Я ночью, как домой вернулся, еще в глазок смотрел минут двадцать. Вдруг сосед придет за мной? Страшно было, капец. Я протянул руку к стеллажу, взял деревянную музыкальную шкатулку. Покрутил за ручку, послушал заглавную мелодию из “Гарри Поттера”. – Слушай, – сказал я, – а ты перед тем, как проснуться, видишь сны? – Нет. Я вообще редко сны вижу. А сейчас просто проваливаюсь в бездну, потом просыпаюсь. Никаких снов. Мы помолчали. – Короче. Я знаю, как нас защитить. – И как же? Опять ритуал какой-то? – Не совсем. Я потянулся за рюкзаком, но тут в комнату зашла принцесса Соня. – А вы будете играть в машины? – Пока нет, Сонь, – сказал я. – А где брат? Это она про Мелкого, видимо. – Дома. Приходи в гости, поиграете. – Хорошо. Соня с криком “Мама, я покакала!” вышла. Я расстегнул рюкзак, но на смену Соне к нам заявился дядя Валера. Пышноволосый и с длиннющими усами. – Так, мужики, вам задача срочная. Вот он – дядя Валера. У него всегда есть, что нам поручить, типичный начальник. Он на заводе работает, руководит бригадой слесарей или вроде того. Рома не стал даже пытаться откосить. – Какая? – Подите-ка в гараж. Там у входа – четыре ящика с картошкой. Их нужно перетащить в погребок. Роман, ты знаешь, где погребок. – Знаю, – вздохнул Рома. – Вздыхать не надо. Делать – надо. Мускулы разомните. А то за компьютерами атрофировалось все у вас. – Ничего не атрофировалось… – Отставить! Он протянул Роме длинный ключ от гаража, и мы, приняв неизбежное, поплелись к выходу.* * *
Ромин дом окружает очень зеленый двор с деревьями и пышными кустами, растущими вдоль множества пешеходных тропинок, и, что странно, с невпопад расставленными там и сям гаражами. Никаких новостроек, все дома начала прошлого века, и, честно, здесь бы мне жить хотелось больше. Два мужика строили детскую площадку, я понял – к конкурсу. Как же далека она была от совершенства папиной работы! – Слышал про медведя? – спросил Рома. – Из зоопарка сбежал, что ли. Разорвал каких-то чуваков. – Слышал, – осторожно сказал я. – В общих чертах. – Теперь электрошокер придется покупать. Так жить нельзя. Не открывается, блин, – Рома подергал туда-сюда ключ в замочной скважине гаража. – Попробуй вверх ногами. – Да, получилось. Ты гений. Дверь открылась. В центре гаража стоял старенький «форд», рядом – деревянные ящики, чуть дальше – люк в полу. – А вот и картошка, – сказал Рома. – А вот и люк. Приступим? Мы исполняли приказ дяди Валеры, надрывая поясницы и сбивая дыхание. Рома испачкался в земле и потом еще пять минут вытирал руки влажными салфетками. – А вот теперь, – веско сказал я, когда смог говорить, и Рома протянул мне грязную тряпку, – за дело. – Твои дела обычно оборачиваются для нас проблемами, – усевшись на капот, сказал Рома. – Ты о чем? – Например, когда мы прошли в премиум-зал в кинотеатре без билетов. Я рассмеялся. – Это когда за тобой в темноте гонялись? – Да! А ты пересел, типа не при делах. – Потом и меня поймали. Мы “Мстителей” смотрели? – Мы вступительные титры смотрели. – Тогда не считается. В общем. Я, правда, знаю, как защитить твой сон. Только не спрашивай меня откуда, все равно не поверишь. Прими как данность. – Мне это не нравится. – Закрой дверь. Это надо в темноте… Когда мы погрузились в неприятный и тягучий сумрак, я положил рюкзак на капот «форда» и расстегнул молнию. Ульфир глянул на меня круглыми заспанными глазами. – Привет, – тихо сказал я. – Ты с кем разговариваешь? – Спросил Рома. Я поманил его к себе и предупредил: – Только сильно не удивляйся и не кричи. Рома не закричал. Мои опасения, в целом, были напрасны, и я до сих пор теряюсь в догадках, почему. Но Рома подошел и не издал ни звука. – Это кто? – шепотом спросил он. – Ульфир, – сказал я. – Здравствуй, – сказал Ульфир. – Здравствуй, – заторможено ответил Рома. А потом попятился, сел на грязную от мазута полку и заплакал. Я растерялся, посмотрел на Ульфира, тот тоже ничего не понял (хотя я пока не умел различать его мимику). – Эй, ты чего? – Я подошел к Роме и положил руку ему на плечо. – Расстроился? Думал, в рюкзаке будет Таня? Я давно подозревал, что Рома тайно влюблен в Медузу. И сейчас – самый подходящий момент проверить догадку. Ладно, не прям уж самый, но такой, нормальный. – При чем тут Таня вообще? Какая Таня? – всхлипнул Рома. Вытер рукавом нос и, более-менее успокоившись, достал из кармана новую пачку салфеток. – А чего ты? – Не знаю… – Он принялся вытирать лицо, бесконечно сморкаясь. – Я просто… Я знал. Понимаешь? Знал. – Что знал? – Что что-то существует. Чувствовал. Для меня это важно? Важно, что мы не одни, и есть кто-то, кто может нам помочь. Как поступают нормальные люди в таких ситуациях и, главное, что говорят, я не в курсе. Поэтому перешел к делу. – Прогоним твои кошмары? – Давай, – Рома еще раз высморкался. Я вытащил Ульфира из рюкзака, как кота из переноски, а мой друг смотрел на него завороженным и полным надежды взглядом. – Он такой красивый… – Спасибо, – сказал Ульфир. – Смотри, Ульфир, – сказал я. – Это Рома. У него такая же беда, как была у меня. Сможешь прогнать из него всю гадость? – Такой красивый!.. – Ульфир сможет. А что вы дадите Ульфиру? Я удивился. – А что ты хочешь? Мне казалось, Ульфиры все делают безвозмездно. – Моркву. – Что? – Можно рушкец. – Что такое рушкец? – Ульфир любит рушкец. У вас есть. Я чувствую, – он пошевелил маленьким носиком, словно в гараже витал еще какой-то запах, помимо ароматов смолы и резины. – Рома, что такое рушкец? Рома пожал плечами: – Без понятия. – У тебя телефон рядом? – Да. – Глянь. Рома потыкал в кнопки, похмурился, увеличил какую-то картинку и выпалил: – Это картошка. – Рушкец – это картошка? – Да. В Старой Орвандии так ее называли. Я посмотрел на Ульфира: – Рушкец – это картошка? – Рушкец – это хочет Ульфир, – сказал Ульфир. Я улыбнулся. – Ром. – А. – Твой папа не заметит пропажу картофелины? – Заметит, – ответил Рома. – Но дело того стоит. Скажем, что гнилую нашли, выбросили. Рома обошел “форд”, открыл люк и вернулся с картофелиной. Глаза Ульфира заблестели. Он аккуратно взял овощ, запихнул целиком в рот, разжевал и проглотил. – Ого ты обжора, – сказал я. – Мало, – обиженно ответил Ульфир. – Что тебе мало? Целая картошка! – Еще рушкец! Я опять посмотрел на Рому. – Что скажешь? Мы нашли и выбросили две гнилые картошки? Рома пожал плечами, и раздобыл еще три корнеплода. Про запас. А через пять минут гараж обеднел на целый ящик. Ульфир, улегшись на спинку, постанывал и водил пальчиками по отверткам, висевшим на стене. – Как в тебя столько влезло? – воскликнул я. – Съесть бы еще рушкец, но никак… – с трудом выговорил Ульфир. – Хватит, а то помрешь от передозировки картофелем. Что от нас требуется? Мы склонились над объевшимся чудиком, точно бандиты – над ученым-изобретателем, знающим, как обезвредить бомбу, которую они украли. – Уснуть. – Я не могу, – сказал Рома. – Отец постоянно спит днем, а я только ночью. – Есть другой способ? – спросил я Ульфира. Тот задумался. Взял и покрутил отвертку. Изучил Рому. Кинул взгляд в сторону погребка. Я подумал опять лезть за картошкой, но чудик скомандовал: – Притворись! – Что? – Ляг. Глаза – закрой. И сопи. – А это сработает? – засомневался я. – Ульфир желает, чтобы да. Ульфир – житель сновидений, а те, кто вас охватили, нет. Было видно, что Ульфиру сложно изъясняться нашими синтаксическими конструкциями. Но он старался. – И? – Узнали они, как спят такие, как вы. И сим только и могут о вас размышлять. – Ты про Безымянных? – Да. – Я не понимаю. Можешь объяснить по-человечески? – Ульфир – не человек. Ульфир – ульфир. Маленький. Притворись – и они явятся, и Ульфир их прогонит. – А какони… – Притворись, – сказал Ульфир строже. – Хорошо. Я попробую, – вздохнул Рома. В качестве лежбища Рома избрал капот. Подложил под голову старую подушку; я укрыл его полотенцем, которым дядя Валера вытирает руки. Для достоверности. – Правильно? – спросили мы у Ульфира. – Правильно, – Ульфир стукнул отверткой по гаечному ключу. Рома закрыл глаза, и начался цирк. Я засмеялся. На самом деле, проржался на год вперед! То, как Рома изображал храп: “Хр, хр, хр” – лучшая миниатюра в моей жизни. – Че ты ржешь там! – Прости, я не могу… Хр-р-р-р-р! – Нужна тишина, – сказал Ульфир и указал мне на табуретку. Я подставил ее к “изголовью” роминой “кровати”, стараясь сдерживать приступы смеха. – Я нормально притворяюсь? – спросил Рома. – Ты идеален! – Засыпающие не говорят! – отругал его Ульфир. Маленький ночной кошмар протянул руку, и она повисла над лицом Ромы, как летающая тарелка – над коровой. – Они близко. – Кто? – Ш-ш-ш. Я чувствовал, что вот-вот нагрянет магия. Мои поджилки тряслись и говорили об этом, моя филейная часть, мои легкие, почки и пространство перед глазами – весь я. И я не ошибся. Вокруг Ромы и Ульфира, сначала неуловимо, но все отчетливее с каждой секундой, проявлялись, сплетаясь, белые нити. А тени – тени каждого предмета, моя тень, тень Ромы и Ульфира – дрожали. Белые нити выскальзывали из теней, как червяки из земли после дождя. Тень, которую отбрасывал я, билась в агонии сильнее остальных; присмотревшись, я обнаружил, что она и не моя вовсе; не моя, потому что нет у меня такой огромной головы, такой пасти, таких когтей… И я не таких чудовищных размеров. – Злобные злыдни тут, – сказал Ульфир. Свет в гараже погас. Рома этого не увидел. А я… Я подумал, что сейчас наконец-то встречусь с семьей. Будто за воротами меня ждут настоящие родители, они машут мне и готовы принять в свои объятия. Они меня слышат – понял я. Они не могут ничего сказать, они здесь, но они – бесконечно далеко. – Братья мои, – прошептал я. Или не я? Стены гаража исчезли. Наш мир слился с другим миром, глубоким и правильным. Я видел, как Ульфир, размахивая руками, кого-то отгоняет, я слышал, как тело Ромы хлопнулось о бетонный пол, но эти дела меня более не волновали. – Придите, – сказал я. Но никто ко мне не тянулся. Между нами простирался космос, и я не мог их встретить прямо здесь, прямо сейчас. – Придите, – повторил я. – Уходити! – сказал Ульфир, гневно взглянув на меня, и на том поставил точку. Мир вернулся в нормальное состояние.* * *
– Это что было вообще?! – донесся голос Ромы из-под машины. И когда он успел туда забраться? – Это они были. Те самые, – сказал Ульфир. – Безымянные? – Ага. – Когда ты из меня их прогонял, так же все было? – спросил я. – Да. Жесть. Только представьте себе мою прекрасную комнату, в которой, пока я спал, нарушались все мыслимые законы перспективы и физики. Стоило Ульфиру сказать “уходити”, как аномально “родственные” чувства во мне утихли. Что ж со мной не так? И что не так с Ромой? Не считая того, что это, в принципе, Рома. – Рома теперь свободен? – Свободен. – Славно. Ромыч, вылезай. – Никуда я не вылезу! – Ты будешь сидеть там до скончания веков? – Да. – Прекращай, все в порядке. Он ответил секунд через двадцать: – Точно? – Точно. – Я видел апокалипсис. – Это хорошо. С почином тебя. – Ты тоже видел? – Видел. Ульфир, что это было за место? – Ничего. – Так оно называется – “Ничего”? – Нет. – Да уж. Каши с тобой не сваришь. – Каш-ш-ши? Ульфир хочет каш-ш-ши. Што это? Рома выкатился из-под машины и просунул руку в погребок. – Я после такого стресса и сам готов сожрать сырую картошку целиком. – Почисти ее хотя бы. – Тебе достать? – Нет, спасибо. Какое-то время мы приходили в себя. Рома отряхивал брюки. Я пообещал Ульфиру, что сварю ему свою любимую кашу – тыквенную с молоком. Мы чуть-чуть поговорили об “осознанных сновидениях”. Рома сказал, что это все чушь, мол, управлять тем, что снится, нельзя, а я заверил его в обратном. Меня поддержал Ульфир. – Это можно, – сказал он, изучая колесо “форда” (создание оказалось крайне любопытным), – но вы в этом не мастера. – Мы с Ромой? – Человеки. Все человеки. А Ульфир – мастер. Я понимал, что ничего еще не закончено. Многое, скорее всего, даже не начиналось, и миссия по спасению Орвандии, как и прежде, лежит на мне тяжким грузом. Но наши с Ромой сны, по крайней мере, снова принадлежат нам. – Ром? – А. – Я Ульфир, – сказал Ульфир. – Я знаю. А это Рома. – Здравствуй, Рома. – Здравствуй, здравствуй. – Ром, мы должны еще кое-что сделать. – Что опять? Еще один ритуал? – Насчет ритуала не уверен. – Я выдержал паузу, не представляя, как на предложение отреагирует мой друг. – Но нам надо пойти к твоему соседу. – Ни в коем случае! Дима, я не пойду к нему ни за что на свете категорически никогда. Он меня убьет. Я был у него дома! Он же псих. – Ты говорил, он волшебник. – Волшебник! А я хочу жить. Я ни за что к нему не пойду. На свете. Я даже жить рядом с ним не хочу, – и решительно добавил: – Я перееду. Завтра. – Куда? – К тебе. – Ты дурак? Рома, ты сам говорил, что видел у него надпись про “Убийцу богов”, так? Так вот, Убийца богов… Нам надо с этим разобраться. – Дима, мы здоровы. Ульфир очистил наши сны. Тебе этого мало? – Мало. – Почему? – Потому что я хочу спасти Орвандию. И очень жаль, что за окном в этот момент не грянул гром. Выглядело бы эффектно, согласитесь.Глава 19. Дядя Витя
Ульфир отказался возвращать отвертку и полез в рюкзак вместе с ней. Я пообещал Роме купить новую, он согласился при условии, что рукоятка будет такого же цвета: красная с черным. – Любимое папино сочетание, – объяснил Рома. – А твое какое любимое? Рома секунду подумал. – Зеленое с зеленым. А твое? – Котлета с булочкой. – Позер. Мы решили, что оставим Ульфира в гараже, и посадили его на заднее сиденье «форда». Неизвестно, что нас ждет в квартире Роминого соседа. Вдруг смертоубийство? – Отец точно не зайдет сюда до завтра. – Хорошо. – Что ты будешь с ним делать? – С твоим отцом? – Нет, с Ульфиром. – Не знаю. Пока поживет со мной. А что? – А родители? – Скажу им, что это кот. – Не похож. – У тебя есть идея получше? – Да, отдай его в приют. – В какой еще приют? – Хоть в кошачий. – Не похож. – Тогда у меня нет идей. Рома открыл дверь гаража и указал пальцем на верх пятиэтажки. – Вон его окно. Окно как окно, подумал я. Старое, не пластиковое. Не меняли лет, наверное, пятьдесят, но стекло, тем не менее, не треснутое. Ничего особенного. Кто-то задернул штору. – Он там, – сказал Рома. – Да. – Это правда поможет спасти Орвандию? – Возможно. Я надеюсь. Рома кивнул. Аргумент, что мы участвуем в таком грандиозном и благородном деле, подействовал. Правда, Рома хотел знать максимум деталей, но их я представить не мог. – Хочу тебя кое о чем попросить, – сказал я перед выходом из гаража. – Ни слова никому о моей Тетради. И обо всем, что с ней связано. В том числе о нашем ритуале в школьном туалете. Уговор? – Уговор… Но почему? – Потому что.* * *
Мы поднялись по лестнице, и Рома постучал в таинственную квартиру. – Кто? – послышалось за дверью. – Здравствуйте. Это соседи, – ответил я спустя несколько секунд, когда понял, что Рома от волнения задыхается. – Какие соседи. Именно так, без вопросительного знака. – Соседи напротив… – Я никого не жду. – Скажи, что мы пожарные, – сказал Рома шепотом. – По-твоему, мы похожи на пожарных? – Ну да. Ну нет, конечно… Хотя если бы мы вернулись домой и переоделись… О! Скажи, что мы волонтеры! Мы на них похожи. – И что это даст? – Я не знаю, скажи тогда, что… – Сам и скажи!.. – Почему я? – А почему я? Спор разрешился сам собой. Дверь открылась, и перед нами предстал “волшебник” собственной персоной. – Мы незнакомы, отроки, – сказал сосед. Выглядел он как обычный орвандский мужик формата “вчера был в баре”. Стеклянный взгляд, клетчатая рубашка, заправленная в синее трико. Таких я встречаю в троллейбусе каждый день. – Мы с вами пересекаемся, – сказал Рома, – иногда. – Это где еще? – Я живу напротив. С родителями. – И как? – Нормально… Мы сконфузились. Вдруг сосед выпучил глаза, сказал: “Ах, ты!” и, схватив Рому за воротник, втянул его в квартиру. – Эй! Я успел просунуть ногу между порогом и дверью. Несмотря на обрюзгший вид, сосед шустро меня оттолкнул и закрылся-таки с Ромой в квартире. Отлетев, я стукнулся о перила поясницей. В голову ударил адреналин, я почувствовал небывалый прилив сил. Сейчас что-то будет! Разбежался, выставив вперед кулаки, и… налетел на велосипед. Грохот, шум, мой визг… Я отодвинул поломанный велик, чтобы предпринять вторую попытку. Разбежался и – нате! – выломал дверь волшебника, как полицейский в американском фильме. Замечательный прилив сил, мне нравится. Подчиняясь чутью, я метнулся в ванную комнату, где сосед, схватив Рому за шею, тыкал его в воду, как кошку: – Кто тут был? Кто тут был, я спрашиваю? От Ромы слышалось только: “Ай!” и “Я”. Зуб даю, он сразу признался, что ходил сюда ночью. Поэтому действия соседа носили исключительно наказательный характер. – Оставьте его! Мои сжатые кулаки налились кровью. Сейчас я повторю подвиг, который совершил в школе с Главным. Это будет второй подвиг Каноничкина. Геракл – мой предок, мой дед! Я кинулся на соседа, но тот свободной рукой махнул в мою сторону, и я застыл на месте. Адреналин схлынул бурным потоком, и я не мог пошевелиться. Даже заговорить. – Шустрый юнец, – сказал сосед, обернувшись. – Вижу, ты по нраву приходишься Шару… Да… По нраву… Но не делай так больше. Он вернулся к Роме, который, если честно, не особо-то и пострадал. От него убежала пара миллионов нервных клеток, но существенных увечий сосед не нанес. – Зачем ты был здесь? Кто направлял тебя? Я чуял тебя и раньше. Подложил манекен. Знал, что попадешься. Ну? Скажешь правду? Рома не выдержал напряжения, и потерял сознание. – Да твою ж, ишь… – сказал сосед. Ко мне (наверное, от страха) вернулась способность говорить: – Рома не виноват. Это Безымянные. Сосед посмотрел на меня внимательно. – Знаете что, господа? – наконец сказал он. – Серьезное лицо еще не признак ума. Он отпустил Рому, и тот сразу пришел в себя. Следом “разморозился” я. – Что это значит? – “Того самого Мюнхгаузена” цитирую, умники. Кинолента такая была, прошлого веку. Не смотрели? А стоило. Может, ваши лица и переменило бы.* * *
Если я когда-то и представлял себе жилище мага, то суровая реальность внесла в это дело свои коррективы. Квартира семидесятых годов прошлого века с громоздкой мебелью, с книгами за стеклом, вазами и банкой соленых огурцов на журнальном столике, отличалась от волшебных интерьеров в моей голове процентов эдак на девяносто. На спинке деревянного стула висела полицейская ретро-форма. Пахло водкой. Сосед предложил нам надеть тапки, но мы тактично отказались. – Альберкинуда Вит, – он протянул нам руку, – можно просто «дядя Витя». Взяв с журнального столика открытую банку, он вытащил из нее соленый огурец и откусил от него кусок. – А вы полицейский? – спросил я. – Уже тысяч восемь лет как, – дядя Витя захохотал с огурцом во рту. – Правда, раньше такого слова не было, «полицейский». – Он достал еще один огурец. – Порядок обеспечивали служители храмов. Он ушел на кухню и вернулся с банкой помидоров. Тоже соленых. – Будете? – спросил он. – Не-а. – И хорошо. И правильно. – Он запустил руку в новую банку и, пытаясь вытащить неподатливый помидор, сказал: – Я был капитаном храма Синто. – Бога любви? – Ее. Богини. Любви все возрасты покорны, слыхали? Я всегда любил любить. С детства. Когда мама целовала меня перед сном, в моих руках рождались бабочки… М-м-м. Идеальный помидор. По его подбородку потек рассол. Мы с Ромой переглянулись. Почему нам постоянно попадаются ярые любители овощей? Сначала Ульфир, теперь этот. – Я эти банки еще в девятнадцатом веке закрыл. Лично огород обихаживал. Чуть-чуть магии, чтоб не портилось, – и в погреб. Двести лет пролежали. Как вино. Здорово, да? – Вы Ригори? – спросил я. – А как бы я, по-твоему, дожил до сегодняшнего дня? – Вот да, – сказал Рома. – Как вы дожили? – Магия Жизни. – Дядя Витя поднял бутылку виски, стоявшую на полу возле кресла, хохотнул и добавил: – Шучу. Строго говоря, я не жил пять тысяч лет. Меня бросает во времени, слыхали такое? Каждые два года я прыгаю на век вперед. Вот в прошлом веке и заделался полицейским, – он кивнул на свою униформу. – А в этом официально еще не успел. Миссия у меня такая. Или проклятие. А вы чего не садитесь? Садитесь давайте. Гостеприимство в Орвандии – качество ключевое. Вот и я пытаюсь его столько тысячелетий обрести. Мы опустились на край красной софы. Я взял цилиндрическую подушку и положил на колени, как домашнее животное. – Чем вы занимаетесь? – спросил я. Дядя Витя посмотрел на меня, словно оценивая, достоин ли я того, что он собирается поведать. – Ты, парень, про Безымянных сказал. Так вот я слежу, чтобы они к нам не явились. – Он развел руками в жесте, означающем: “все, как обычно”. – А у кого-то из вас нет “сникерса” или вроде того? Помидоры помидорами, но чем хорош ваш век, так это сладостями. Рома покопался в карманах и извлек помятый “Шупик”, мини-шоколадку с орехово-малиновым пралине. – Угощайтесь. – О, превеликая Синто, ты все-таки рядом и слышишь меня! – Дядя Витя выхватил у Ромы шоколад, развернул этикетку и чуть не целиком запихнул в рот. – А почему они должны явиться? – Спросил я. – Кто? – Безымянные. – А. Ну, потому что иначе никак, понял? Враги они нам. Богам враги. Считают, что тут их дом. Всегда искали и ищут способ в него попасть… – Он посмотрел на Рому. – Ты когда у моей двери ночью шлёндался, я чуял их присутствие. Рому передернуло. Он погладил подбородок, словно там росла густая борода, как у мудрого старца. Я думал, не выложить ли перед дядей Витей все карты? Или оставить часть правды при себе? Его поведение и образ “полицейского” не внушали мне доверия, и я решил давать информацию порционно: – Со мной то же самое было, что и с Ромой. – И какого хрена? – Безымянные каким-то образом… управляли нами через сны. Дядя Витя посмотрел на последний кусочек «Шупика» тяжелым взглядом и с таким вздохом отложил его в сторону, будто я испортил ему аппетит. – В этом все Безымянные. Подлые манипуляторы. Сколько бед они натворили этим трюком!.. Ражд его именуют. Люди, не просыпаясь, грабили, убивали, разоряли храмы. Ты вот, – он посмотрел на меня, – дергаешься, когда засыпаешь? – Бывает. – А перед сном есть ощущение, что проваливаешься куда-то? – У меня да, – сказал Рома, – постоянно. – Это неспроста, мальчуганы. Шутка природы! Вы, когда засыпаете, проваливаетесь в мир сновидений. Но пролетаете через мир Безымянных, сквозь него. – Как это? Дядя Витя все-таки снова взял шоколадку и ответил с набитым ртом: – В храме учили, но я забыл. Удивительно, но кое-что общее у нас с дядей Витей все-таки есть. – Нормальный человек защищен в мгновения этого полета. Но Безымянные находят способ разрушить защиту. Они ловят падающего и подчиняют своей воле, чтобы творить бесчинства. Я стал соображать, когда и при каких обстоятельствах разрушилась моя защита. А потом дал себе слово, что больше не буду спать. Никогда. Как вовремя появился Ульфир! Не хотел бы я грабить и разорять храмы. Обычно лунатизм не приносит вреда, я об этом слышал много раз. Почему с нами это правило нарушилось? Дядя Витя откинулся на спинку кресла. – Я давненько не сплю. Думаете, сон – просто игра подсознания с воспоминаниями и впечатлениями? О, нет. Сон – это место, где вы видите мир глазами богов, мир, полный истинных чувств. А я позабыт богами. Навеки. – Его лицо сделалось грустным. – Вы обращали внимание, что чувства во сне усилены стократно? – Особенно любовь, – выпалил Рома. – Я во сне влюбляюсь сильнее, чем в реальности. – Это наши дорогие боги как они есть. Слушай, приятель, ты зла на меня не держишь? Обиды там? – Нет. Конечно, нет. Рома преобразился. Он зачарованно внимал соседу, как самому замечательному лектору в мире. Будто тот не издевался над ним десять минут назад и не тыкал в раковину. – Тут, пацаны, особая магия нужна, чтобы Ражд остановить. Я такой не владею. Когда-то проводились целые церемонии, а как Ригори ушли из мира, дело стало безнадежным. – Да мы вроде как… справились. – А. Ну, слава Синто. Я опасался, что дядя Витя спросит, каким именно образом, мне отчего-то не хотелось рассказывать ему об Ульфире. Благо и не пришлось. Внезапно перед дядей Витей свалился аквариум. Разлетелся вдребезги и сломал столик. В нас брызнула пахнущая рыбой вода и полетели водоросли. – Да твою ж… Маленькие золотые рыбки, открывая-закрывая рты, ловили воздух. Мы принялись собирать осколки, ожидая, что дядя Витя побежит за тряпками и ведрами. Но он, сняв с головы одну из рыбок, только сказал: – Это из Комнаты-2. В следующий миг, расплескивая воду, перед нами упал сапог. На этот раз я заметил, откуда он прилетел. Из зеркала. Из высокого зеркала в дальнем углу комнаты. – Подожди. И ты подожди! – Это дядя Витя зеркалу крикнул. – Сейчас придем! Он закрыл глаза и, прошептав: “Ох, Синто моя, Синтушка…”, начал шевелить указательными пальцами, будто в такт неслышной мелодии. Осколки, как паззлы, стали соединяться друг с другом, издавая приятный хруст. И вот – аквариум снова целый. Наконец дядя Витя швыряет сапог обратно в зеркало: – Что ты такая неугомонная! – И нам: – Вы не поранились? – Вроде нет. А где это мы? – В Комнате-2. Она у меня капризная: не нравится ей, когда важные события обсуждают без нее. Он замолчал и улыбнулся. Вероятно, его забавлял наш обалдевший вид. – Не врубаетесь? Мы покачали головами. – Тогда слушайте. Рассказ дяди Вити был путанным и сложным. Мы задавали тысячи уточняющих вопросов, Рома умудрился уточнить, существует ли Туалет-2, но в конце концов все стало понятно процентов на тридцать, что уже неплохо. Представьте себе обычную комнату. Ту, в которой вы живете. Представили? Ее контуры, предметы интерьера, сувениры с моря на книжной полке. Иногда со временем в ней что-то меняется: вы покупаете новые шторы, ломаются настенные часы и так далее. Но есть Комната-2. Та, в которой воплощаются и материализуются отдельные, значимые воспоминания из Комнаты-1. Диван, который давно выбросили, но вы его обожали, потому что смотрели на нем любимый фильм. Игрушки, с которыми играли в детстве. Вид из окна, когда вы выздоровели после тяжелой болезни и наконец-то встали на ноги. В Комнате-2 складируется ваша жизнь. – Иногда в ней можно найти давно потерянные вещи, – немного успокоившись, закончил дядя Витя. – Парные носки? – пошутил я. – Ага-ага. Ты тонко уловил мысль. – Я хочу новый стол под компьютер, – сказал Рома. Зачем?* * *
Нет, серьезно, зачем Рома это сказал? Так не вовремя и тупо. Что вообще в голове у этого человека?.. – Разговоры о Безымянных – таинство. Комната-2 ревнует, если эти беседы происходят не в ней. Посему пройдемте, граждане, на экскурсию. Вход, ясное дело, через зеркало. – Ясное дело, – кивнул я. – Вы готовы? – спросил дядя Витя. – Я только пойду пописаю, – сказал я. К такому-то мероприятию стоило подготовиться. Я ушел в туалет. Сделал свои дела и решил кое-что проверить. Достав из рюкзака Тетрадь, открыл на странице Дорхана. Подумал о дяде Вите.Он рад, что смог обмануть. Он рад, что смог обмануть своих врагов. Он смеется. Они не слышат. Он смеется.Это меня не удивило. Дядя Витя не вызывал доверия, интуитивно. Все его россказни… Но это еще куда ни шло. Я полистал Тетрадь и понял: на странице Зухры кое-что изменилось. Впервые. Зухра – тот, который “распознает врагов”. На его развороте появился портрет. Как вы думаете, чей? Да. Дяди Вити. Досконально прорисованный, вплоть до последней морщинки, карандашом. Я почувствовал иглы ненависти, направленные на этого типа. И чтобы уж до конца убедиться в его бесчеловечности, задал вопрос Грохиду. Корф-ученый мне ответил:
Его зовут Альберкинуда Вит. Темный, исполненный яростных мыслей человек. С его тяжелой руки начались великие разногласия. Он зажег огонь ненависти. Его сила однажды погасила Шар.Одно из двух: либо дядя Витя плохой, либо Тетрадь. Проблема в том, что до сих пор тетрадь-то ни разу меня не обманывала… А дядя Витя делает это прямо сейчас. Вот только в чем?
* * *
Стоило нам шагнуть в зеркало, как древний полицейский вошел в образ экскурсовода и принялся монотонным голосом рассказывать о своей жизни и Комнате-2. – Здесь, кстати, есть свой Шар. Это потому, что я часто думаю о нем и говорю с ним. Формально комната походила на ту, из которой мы пришли. Был стул. Но вместо полицейской формы на нем висел какой-то театральный балахон. Окно. За ним виднелся застывший пейзаж древнего города. Стелла с соленьями. А посреди комнаты светилась маленькая копия Шара. – Разве он не прекрасен? – задал риторический вопрос дядя Витя. В Комнате-2 царила атмосфера нереальности: искаженные перспективы, легкая дымка. Пространство словно выворачивали наизнанку, каждый раз добавляя новые предметы. Мозг отказывался привыкать, и я подумал, что так, наверное, ощущают мир пьяные люди. Просто я никогда не пробовал алкоголь. Никогда. И не собираюсь. – Еще чаще я говорю с моей возлюбленной Синто. Потому она сюда и явилась, – дядя Витя указал на статую красивой девушки с большими глазами и, вероятно, большим сердцем. – А за окном Бьенфорд, каким он был пять тысяч лет назад. Я облокотился на подоконник. Пока дядя Витя рассказывал, я любовался городом – моим и не моим. Ни один художник в мире не изображал Бьенфорд вот так. Даже на жестяной банке лимонада “Старый орвандец” он не казался настолько живописным. Двухэтажные дома с деревянными балками, из окон струится магический свет. Жизнерадостные дети теснятся у лавок торговцев, а там, вдалеке, – огромный фонтан, за которым горит Шар. Шар в полном расцвете сил. Пахнет булками и медом. А я… Где нахожусь я? Не в доме Ромы. У Комнаты-2 иные координаты. И отчего-то я уверен, что на крыше этого дома готовится к полету мифическое создание. Город ускользал от меня. Стоило остановить взгляд, присмотреться к карете, к стражникам или к бродяге с большим мешком, как перспектива терялась. Точно я хватался за отзвук сна, но никак не мог его поймать. Голос дяди Вити выдернул меня из чудесного созерцания. – У тебя не получится насладиться пейзажем в полной мере, – сказал он. – Я плохо запомнил это мгновение, но именно его нарисовала Комната за окном. Отвернись. Не страдай вместе со мной. – Расскажите нам все. Про Шар. Про Безымянных. Что угрожает Орвандии? Как мы можем помочь? Дядя Витя взял с полки «сникерс» и откусил кусок вместе с оберткой. – Невкусный. Настоящий шоколад вкуснее, чем в этой комнате. А вы настроены серьезно, да? Мы кивнули. – Ладно… Я покажу. Ну-ка, сюда. – Дядя Витя подвел нас в центр комнаты, к Шару. – Темноты мне! – сказал он, и комната погрузилась в полумрак. – Смотрите… Но ничего не бойтесь. – Я и не боюсь, – сказал Рома неожиданно для меня. И для себя, наверное, тоже. – Цыц! – скомандовал дядя Витя. – Смотрите внимательно. Я не сострил в ответ на Ромину смелость. Потому что смотреть действительно было на что. От пространства, как кожура от мандарина, вдруг отсоединились тени. Они поползли в сторону Шара, точно змеи. Могучие силуэты, то обретающие четкие очертания, то теряющие их. – Безымянные, – зло сказал дядя Витя. – Мне не дано знать, каков был мир, в котором они обитали. По каким законам существовал – мне невдомек. Будем считать его туманом. Но затем случилось первое и величайшее чудо из всех чудес. Гори! Маленький Шар вспыхнул белым светом. Чудовища попятились: беззвучно, осторожно и как пасхальные кролики – раз-раз-раз – слились с темнотой. Шоу дяди Вити продолжалось. Вокруг Шара выросли миниатюрные горы, деревья; мелькали и исчезали какие-то существа: на земле, на небе, в полете, с зубами, с клювами. С ними – люди, могущественные Ригори, чьи фигурки в своем собственном темпе передвигались по этой модели мира. – Что вы увидели? – спросил дядя Витя. Я решил блеснуть эрудицией, почерпнутой в институте гуманитарных наук: – А разве, дядя Витя, не Безымянные превратились в богов? – Ты нахватался, я смотрю… – Глаза дяди Вити блеснули в полутьме. – Были те, кто считал так. И передавал кощунство сие из уст в уста. Но я не верю. Не смею верить. Боги – детища Шара. И только его. Еще раз: что вы увидели? – Шар зажегся. И мир Безымянных исчез, – сказал я. Дядя Витя улыбнулся. – Вовсе нет, щегол. – В смысле – нет? Вы же показали. – Научись правильно наблюдать. Ты не внял главному, – дядя Витя почмокал губами… – Есть у меня одна аналогия, чтоб объяснить. Сам ее выдумал. Смотри… Дядя Витя говорил тоном народного сказителя, пересыпая современную речь высокопарными архаизмами и грубыми жаргонными словечками. Это добавляло происходящему нелепости и в то же время какого-то очаровательного колорита. – Вообразите, что мир, в котором жили Безымянные, – это картина. – Вообразили? Когда явился Шар, поверх той картины нарисовалась иная. Картина твоего мира. Мира богов, чувств и жизни. – То есть… – Мир Безымянных не исчез. Его закрасили. Заштриховали знакомыми нам узорами, горами и реками. Но он находился здесь. Он под рукой, он с нами, он всегда. И его не уничтожить. – А как это с точки зрения физики? – серьезно спросил Рома. – Вот я тебе взял и объяснил, – всплеснул руками дядя Витя. – Наверное, с квантовой запутанностью как-то связано… Или неопределенностью… И Теория струн тут тоже могла бы помочь. Наверняка. Да. Наверняка. Рома еще некоторое время кивал сам себе, и все-таки под пристальным взглядом дяди Вити замолчал. – Я продолжу? – Да, пожалуйста. – Сделаю такое одолжение. В центре горы посреди инсталляции появился разлом. Еще один – где-то в океане. Его пересекала лодчонка, в которой виднелся силуэт человечка. Когда лодчонка поравнялась с разрезом, он с безжалостной механической силой поглотил и ее, и человечка. – Два мира пересекаются. Вы в курсе этого. Возникают, как вы говорите, аномальные зоны. – Типа бермудского треугольника? – Какого угольника? – Бермудского. Тре. – Вероятно. Провал в сон – это тоже аномалия. Безымянные неустанно ищут путь к нам. Дядя Витя на мгновение замолчал. Я как раз подумал, а не является ли моя Тетрадь с гоблинами одной из таких аномалий? Что, если она – связующее звено между картиной, которую закрасили, и картиной, которая сейчас висит на стене Вселенной? – Но грядет Убийца богов, – сказал дядя Витя. И мне поплохело. Среди человеческих фигурок возникла еще одна – еле приметная, но ее окружал ореол разрушения. На наших глазах в ускоренной версии происходил Армагеддон. Летели молнии. Сдирали искрящимися щупальцами все вокруг, как старые обои. Исчезли леса. Исчезли люди. Исчезли облака. Исчез, наконец, и Шар. Комнату снова наполнили Тени. – Миссия его – вскрыть старую картину. Изменить рисунок. Вернуть Безымянных на престол. – Я не хочу! – крикнул Рома. – Естественно. Ты – тутошний, все тамошнее чуждо тебе. – Как он это сделает? – спросил я. – Убийца Богов? – Знать бы, да вот – не знаю. Взорвет всех? Убьет всех? Использует магию? Изобретения? Никто тебе не ответит. – А откуда вы о нем узнали? – О приходе Убийцы богов служители Храмов узнали одновременно. Нахлынуло. Все будет уничтожено – о том только и шли среди нас толки. Шар нам подсказал. Тогда я и поклялся остановить Убийцу богов. Тщеславным был… Считал, что один я могу сие осуществить. Дядя Витя вздохнул, хлопнул в ладоши, и театральная постановка прекратилась. Занавес. – Эта самонадеянность и стала причиной моего проклятия. Началось с того, что мы с мужиками прищучили одного Ригори, продавшего душу Безымянным. Властитель ночи, он питался духом сумерек. Он умел призвать полночь, сидя в подвале своей башни. Как и почему он вошел в сговор с врагом – я не знаю. Но он был виновен, он готовил нападение, и у меня были тому доказательства. Однако… Что-то я сделал не так. Убить его было недостаточно. Дядя Витя подошел к окну. – Я переместился во времени. Свою страну, свою Орвандию, не признал. Шар погас. Исчезли Ригори. По земле ходило заурядное зверье. Но все-таки мы продолжали жить. А Безымянные так и не явились. Какое-то время я пытался предупредить людей о том, что это не конец, что Убийца еще явится… Но меня не слушали. Я вспомнил рассказ Филиппа о сумасшедшем, который бродил по улицам и всех доставал. Получается, это был дядя Витя. Надо же, как все переплетается. Полицейский взял еще один “сникерс”, но есть его не стал. – Почему погас Шар? – спросил я. – Такова воля богов. – Нет, так нечестно. На любой вопрос можно ответить “на то воля божья”. Почему 2×2 = 4? На то воля богов! Почему, когда… – Ну всё, всё, шкет. Хорош. Я тебя понял. Не знаю я. Не знаю, почему он погас. Сам мучаюсь этой загадкой. Важно другое: теперь он горит вновь. Дядя Витя окинул нас подозрительным взглядом. – А еще мне кажется, что вы оба в чем-то замешаны. Когда этот, – он кивнул на Рому, – приходил ко мне ночью, я поймал след. Мерзкий след… Он привел меня к школе. Видимо, к вашей. Более того – к сортиру. – Вы были там ночью? – уточнил я. – Да. А что? Вот кого я видел в туалете перед тем, как меня отвлек Сеня. Не корфа, а дядю Витю. Все переплетается еще сильнее! – Ничего. – Рассказать ничего не хотите? – Нет. Рома посмотрел на меня удивленно, но что-то в моем лице убедило его, что сейчас лучше молчать. Ни о каких ритуалах говорить не следует. – На «нет» – и суда нет, – заключил дядя Витя. И одним взглядом добавил: «Пока что». – Мы хотим найти Убийцу богов, – сказал я. – И остановить уничтожение Орвандии. – Хотите. Но не лезьте. Не ваше это дело, ребята. К ногам дяди Вити подошли часы. Маленькие настольные часики, с бордовым корпусом и золотистыми стрелками. Дядя Витя их погладил, и часы как-то странно защелкали пружинками. – Мурчат, – объяснил дядя Витя. Фраза “часы идут” в этой квартире имеет совершенно прямое значение, – подумал я. – Давайте-ка, шуруйте отседова, – подытожил дядя Витя. Мы вышли в Комнату-1 из зеркала. В коридоре надели кроссовки, попрощались кивками. Когда Рома ступил за порог, дядя Витя задержал меня на секунду. – Звоночек можешь не возвращать. – Ой… Простите, это… – Все в порядке. В нем сидит Гирко. Тебе еще пригодится. – Гирко? – Ага. Инженер. Он обожает механизмы, особенно тайные конструкции. Я с ним поругался, меня Гирко больше не слушает, поэтому оставь себе. – Тайные механизмы? А… – Он начинает вибрировать, когда чувствует их. – Дядя Витя… Я ведь Ригори, да? Вы это сами увидели. Вы можете обучить меня магии? Как это делается? – Нет, – сказал дядя Витя. – Тебя я учить не буду. Вижу, что в тебе есть силы… Серьезные силы. Но что-то с тобой неладно. И пока я не пойму, что именно, сиди дома. Мороженое вон иди поешь. И закрыл за мной дверь.Глава 20. Снова в Башню
– Это самый крутой чувак во вселенной! – вопил Рома всю дорогу. Я не разделял его восхищения. Тетрадь все черным по белому сказала. А когда харизма старого алкоголика осталась в квартире вместе с ним, меня уже было не разубедить. – Что ты разволновался-то так? – Он маг! Я говорил тебе, что он маг. У него есть Комната-2. Он живет пять тысяч лет. А еще он мой сосед! – А еще он тебя пытал. Рома отмахнулся. – Это не больно. И я заслужил. Мы зашли в гараж за Ульфиром. Он добрался до второго ящика с картошкой, съел больше половины и теперь лежал на крыше автомобиля, тяжело дыша. Рома истерики не устроил. – Придется потратить заначку, купить новой картошки, – вздохнул он. Мы вышли из гаража и через пять минут были возле автобусной остановки, под двумя старыми ивами. Рома достал из кармана проездную “Бьен-карту”. – На трамвае поедем? – Может, пешком? Зайдем ко мне, я Ульфира дома оставлю. – Мы успеваем? – Куда? – На уроки. – А. Более чем. Я уже забыл, что такое уроки. Эй, Ульфир, как ты там? – Хорош-ш-о, – донеслось из рюкзака. Мы свернули на пешеходную улицу Лие. Она известна авторскими кофейнями, хендмейд-магазинами и прочими модными заведениями. Популярна у молодежи, особенно у студентов. Когда-то мэрия провела конкурс, по результатам которого обнулила самым креативным предпринимателям стоимость аренды. Это оживило квартал, привлекло туристов, горожан и инвестиции. – Погулял бы здесь с Таней? – спросил я Рому. – С какой еще Таней? – С Медузой. – С чего бы? – Да так… Наблюдательный я. – Плохо наблюдательный. По левую руку от нас возникла моя мечта: особняк, в котором каждый квартал проводят иммерсивные спектакли. Людей водят по старинным комнатам и коридорам и разыгрывают мистические истории. Но они 18+, и с этим почему-то строго. Потом мы прошли мимо кафе под названием “Черри и Пашка”, где черепахи ползают по барным стойкам с коктейлями на панцирях. За ним – барбершоп “Топор”, стилизованный под лесопилку. – Рома, у меня к тебе предложение. – Я недавно стригся. – Да нет… Не хочешь пойти в Башню печали? – Зачем это? Я рассказал Роме о том, что было со мной, когда я провалился сквозь сцену. – Почему-то мне кажется, – закончил я, – что Ригори, которого дядя Витя с дружками “прищучили” (это он так сказал) – и есть Хозяин башни. Там, внизу, я создал ночь прикосновением ладони. Наверняка это его инструмент. Совершенно неожиданно для меня, Рома выпалил: – Тогда не будем тянуть! Пойдем прямо после уроков. И ты убедишься, что мой сосед все сделал правильно, и казнил преступника! Да! Вот так-то! – Откуда столько смелости? – Я всегда был смелый. Чтобы срезать путь, мы протиснулись в узкую улочку между чайной и сырничковой. В этот момент мне пришла эсэмэска от мамы.Папе плохо. Вызвали скорую.– Идем быстрее, – сказал я, чувствуя, как мое сердце проваливается все ниже и ниже, в самые недра земли.
* * *
Рома остался ждать меня во дворе. Ключ в замочную скважину не вставлялся. Руки дрожали. В дрожащие руки взять себя труднее. Все-таки дверь поддалась. Я проверил все комнаты: ни мамы, ни папы, ни Мелкого. Сидя на родительской кровати, я достал телефон, позвонил маме и несколько секунд слушал в песню “Шепот звезд” Петра Громора[31] вместо гудков. – Да, сынок? – Мам, что происходит? Вы где? Как папа? Я пришел домой, тут никого. – А почему ты не в школе? – Мне к четвертому уроку. Где вы? – Мы едем в больницу. Не переживай. Все хорошо. – Как папа? – Ему что-то вкололи, стало полегче. Моргает – привет тебе передает. – Ему тоже привет. А Мелкий где? – В садике, где же еще. Дим, тут неудобно держать телефон. Я позвоню тебе, когда что-то станет известно. – Хорошо. Пусть папа поправляется! На маминой тумбе стояла наша семейная фотография. Первая в полном составе семьи – когда родился Мелкий. Мы с папой тогда поехали в роддом. Я радостный на фотке, потому что меня с уроков забрали. Пожалуйста, пусть все будет хорошо. Так же, как в тот день. Я перешел в свою комнату. Задернул шторы. Открыл рюкзак. – Слушай, Ульфир. Ты в рюкзаке останешься? А может, я тебя в шкаф пересажу? Там тоже темно, но просторнее, сможешь лапки вытянуть. Я тебе одеяльце дам. В ответ послышалось тихое всхлипывание. – Эй, ты чего? – Одеяльце, – сказал Ульфир. – Я никогда не укрывался одеяльцем. Мне всегда доставались сырые места. Хуже, чем этот рюк… зак. – Вот и славно. Я открыл шкаф, вытащил оттуда скомканные рубашки и джинсы, положил рюкзак, а рядом – детское одеяло Мелкого. Расстегнул молнию. – Поспи, пока не стемнеет, – сказал я. – А когда стемнеет – тоже поспи, ты сегодня молодец. Ульфир? – Што. – Спасибо тебе. Забирайся под одеяльце. В ответ услышал шорох, и почти сразу – детское беззаботное сопение. Я взял пенал, чистую тетрадь в клетку и Тетрадь с гоблинами. Напоследок зашел на кухню, взял со стола банан и увидел распечатанный конверт. Вытащив плотный лист бумаги, прочитал:Судебное извещение. Истец: Коломка Леопард Леопардович.Мамин бывший начальник… Подает на нее в суд! Увидев сумму, которую он собирается взыскать, я еле удержал отвалившуюся челюсть. – Кто домики-то разрушил? Что случилось? – спросил Рома, когда я вышел во двор. Не только домики, подумал я. Все рушится. Почему-то. И как-то так.
* * *
Когда мы подошли к школе, мама прислала эсэмэску: «Все хорошо! Папе вкололи адреналин. Он улыбается. Вовремя успели». «Его оставят в больнице?» – написал я. «Пока да». Мне полегчало, хоть я по факту ничего и не знал. Что у папы? Будет ли он здоров? Иськин и Сидорович бегали по школьному двору и обливали всех водой из бутылок. К ним присоединились Степа, Рита, Сеня, Дали, малышня из начальной школы. И я. Я взял свободную бутылку, побежал в туалет, налил в нее воды и вылил литр на голову Темы Крупного. – Э, ты очумел?! – взревел Тема и погнался за мной. У меня появилась какая-то необъяснимая вера в свои силы, я легко уворачивался от лапищ главного гопника класса. Потом Тема тоже взял бутылку, и в итоге двор превратился в водяное месиво. Рома отказался принимать в этом участие, мол: “Я простужусь”. Когда я выбежал с очередной порцией, заприметил Аннет. Она возвращалась не то из магазина, не то откуда-то еще, и я брызнул в нее. – Дима! – воскликнула Аннет, опешив. А я посмотрел на нее – с мокрыми волосами – и почувствовал, что мои глаза заблестели. Она тоже это как будто почувствовала и… ничего не сказала. Ну, то есть, даже не оскорбила меня, а просто ушла. Это тоже результат, если хотите знать. Я увидел новых жертв: “Главного” собственной персоной и его шайку. Они шуровали в мою сторону, я налетел на них, и – Н-НА! Вы бы видели лицо этого придурка! Мокрое лицо слизняка. – Ты доиграешься. Сегодня вечером здесь, понял? Мой брат придет. Чтоб был. – Ты на индюка похож, – ответил я. – Немножко. Подбородочком. Тебе не говорили? – Эй, а ну все быстро в школу!!! – заорала Маргарита Константиновна, и нам пришлось повиноваться. «Главный» придумать достойный ответ не успел. Потому что индюк.* * *
Потом уроки, какие-то чертежи, скрип мела по доске и так далее – не хочу останавливаться на ерунде. Мы с Ромой решили, что томить нельзя, делу время, а важному делу – час, и после химии направились к выходу. Почти на пороге класса меня – совершенно неожиданно – поймала Аннет. – Дим? – сказала она. – О. – Я растерялся. – Ты чего, Энн? Энн? Я назвал ее “Энн”? Соберись, Канон. – Я слышала, сегодня ты собрался… ну… – Что? – Не ходи. – Ты про Башню? – Какую Башню? Нет, я про разборку. Не ходи, пожалуйста. Просто не надо. Прошу. – Какую разборку? О чем ты? – Я знаю этих ребят. Не надо ходить. – Я ведь не трус, Ань. Но о чем ты говоришь? – Ты недавно… побил одного парня, да? – Ну… было дело. Я подумал, что предстаю перед Аннет в крайне выгодном свете, и даже выпятил грудь. – Это брат моего… В общем, он знает, что это ты. Не связывайся с ним. Ладно? Я переживаю… – Аннет закусила губу и посмотрела мне в глаза. Внутри у меня потеплело. Это должно было произойти – ведь хорошие вещи должны случаться с неплохими людьми. Аннет села за парту. А я почувствовал на себе максимально, просто чудовищно, настолько суперсильно, невероятно ИДИОТСКИЙ взгляд Ромы, что решил игнорировать его со всей строгостью. Мы вышли из класса. На углу, в теньке, наткнулись на Валентина Павловича. Увидев меня, он воскликнул: – Дима, а у Валентина Павловича для вас сюрприз! Смотрите. Он покопался в портфеле и протянул мне бумажку с коротким текстом:Приветствуй владыку.
Преобразив Орвандию,
Он навеки поселит покой
В этот дом.
* * *
Светило солнце, и я улыбнулся. А вспомнив Аннет, и вовсе почувствовал себя героем бульварного романа. Кстати: – Роман, – говорю. – Что? – Ты знаешь, что ты можешь быть как фантастический, так и любовный? – Уж это-то я знаю. Не уверен, что Рома правильно понял мою шутку, поэтому продолжил: – У Аннет сегодня прикольные джинсы. – Ага, она в них месяца три уже ходит. – Три-потри. – Говоришь, как Иськин. Я засмеялся. В саду хорошо, а у Аннет прикольные джинсы. Вот только одна проблема: я действительно скаламбурил, как Иськин. Мы подошли к Башне. До начала урока оставалось минуты три. Фиг с ним: одним прогулом больше, одним меньше. Я не собираюсь становиться каким-нибудь министром по ответственности. Стивен курил в своем стиле – прислонившись к стене. – Здарова, пацанва, – сказал он. – Опять прогуливаете? – Здравствуйте, товарищ сторож, – сказал Рома. – У нас сейчас перемена. – Я понял. Прогуливать плохо, я так считаю. – Стивен затянулся и посмотрел на меня. – Ты как вчера добрался? – Нормально. А вы куда пропали? – Никуда. Посидел пару часов в участке, потом вернулся в Башню спать. – А где Буйвол? – Да вот он. Пес, абсолютно нормальный пес, выбежал из калитки и, скуля от радости, напрыгнул на меня и стал лизать мне лицо. – Ну-ну. Хорошая собачка. – Очень хорошая… – Стивен бросил и притоптал сигарету. – Заходите с черного хода. – Почему с черного? – спросил Рома. Я пожал плечами. Книгу “Аномалии в психологии сторожей” я пока не прочитал. Мы обогнули Башню и зашли в маленькую приоткрытую калитку. – Красиво тут, – сказал Рома, – как в “Незнайке в Солнечном городе”. – Не знал, что ты читаешь книги, – сказал я. Но мой подкол не удался. – Последнее время нет… Последний раз в позапрошлом году, наверное, читал. – И что ты читал? – “Незнайку в Солнечном городе”. Люблю своих друзей. Рядом с ними можно почувствовать себя чуточку умней. Сторож выглянул в окно и дал нам знакзаходить. Толкаясь плечами, мы проникли в Башню, и оказались у сторожки. В моем кармане тихонько завибрировал звоночек. – Итак, пацанва, – начал Стивен. – Во-первых, можете меня поздравить: сегодня я спал, как щенок. Крепко и без всяких там. – Вы же были в участке. – Ну да. Прикемарил, когда вернулся в Башню. А во-вторых, надо понять, что мы будем делать. – Что вы предлагаете? – Я хрен его знает. Вы светлые молодые умы. Вы и предлагайте. – Есть у меня одна идея, – сказал я. – Без четверти мудрая. Смотрите: у меня артефакт балуется. – В смысле – балуется? Я вышел из сторожки. Звоночек завибрировал громче. Я вернулся, объяснил своим спутникам, в чем дело: – Это Гирко. Маленький ценитель механизмов. Стивен пожал плечами, мол, ну Гирко и Гирко. – Надо проверить, где они активничают сильнее всего, – сказал я. – Проверяй тогда, что стал? – Спасибо за разрешение. Звоночек реагирует на механизмы, это значит, где-то здесь спрятан один из них. Я прошел по холлу, внимательно наблюдая за поведением железяки. В одних местах она буйствовала, в других затихала. Как мобильная связь в деревне. Рома и Стивен ходили за мной по пятам, жадно всматриваясь в звоночек. Возле ровной стены, прямо за винтовой лестницей, он сошел с ума – стал выпрыгивать у меня из рук. – Вот здесь, – сказал я, – здесь что-то не так. – Что там не так может быть, – не понял Стивен. – Я тут каждый день обход делаю. Действительно: на вид – стена как стена: серо-бежевый камень. Никаких замурованных драгоценностей, запахов, табличек “Осторожно-опасно”. – Нажимай на рычажок, – сказал Стивен. – Сам знаю. Я поднес палец к рычажку, нажал, – и на всякий случай отпрыгнул. – И это вс… – начал Рома, но тут стена загудела, как гигантский вентилятор. Сверху посыпалась пыль, стали падать куски грязи. Рома и Стивен тоже отпрыгнули. – Что происходит? – Она едет вниз. Часть камня медленно опускалась в глубокую нишу, как цилиндры на въезде в пешеходную зону. Стена оказалось потайной дверью. За ней мы увидели винтовую лестницу, ведущую вниз. Подвал, в который никто очень давно не спускался… – Дофига лет! – возликовал Стивен. – Черт побери, братцы, какая радость! Нам нужно туда. От лестницы пахло, как из дедушкиного погреба с компотами: сыростью, землей и подгнившим деревом. Но примешивался и другой запах, потусторонний. Меня посетило дежавю. Что-то подобное я почувствовал, когда провалился сквозь сцену. – У нас черчение началось… – проговорил Рома. – Не впервой прогуливать черчение. – Да как-то она злится последнее время. Двояк мне влепила. – Скоро последний звонок, Рома. Хорош уже. – А если там ловушки? – Какие ловушки? – Кинжалы в стенах, ядовитый газ, ямы с шипами. Говорящий труп. – Ты в “Лару Крофт” переиграл? – Нет, я просто знаю, что древние гробницы тщательно охраняются от расхитителей. – Рома, решили – значит решили. – Да, это так, но можно же спуститься в подвал… – Рома с надеждой посмотрел на Стивена. – Не-не-не, пацанва, – зачастил тот, – вы меня видели? Я старый. У меня сын. Жена. Теща. Собака. Если там какая-то дичка, меня утопчут. – Что это вообще значит? Какая дичка, кто утопчет? – не понял я. – Вы на каком языке говорите? Но Стивен был непреклонен. Он даже отошел к сторожке, чтобы в случае чего запереться. Тоже мне сторож. Решили – пойдем мы с Ромой. Но сперва попили чаю с черствыми крекерами. Оставили предсмертные записки. Первым ногу на верхнюю ступеньку поставил я. Рома плелся следом. Потому что я – Индиана Джонс этой тусовки. Арагорн на фоне хоббитов. Хан Соло среди эвоков. – Удачи, пацанва. Я буду молиться Древним богам, чтоб вы там не переломали ноги.Глава 21. Мастера первой помощи
Лестница – хорошая метафора: карьерная, социальная, в небо. Мы бежим вверх, когда находим свой путь, и валимся кубарем, если нас бросает девушка (меня никогда не бросала, потому что у меня не было девушки). Спускаться по ступеням Башни печали – это нечто новое. Проникновение в иную вселенную сквозь глубину веков, пробуждение генов, памяти предков. Здесь ходили древние орвандцы! Я воображал их, слушая стук Роминых ботинок по камню; наблюдая, как пляшут в свете фонарика тени и чувствуя под ложечкой хохот. Подобно героям Лавкрафта, мы погружались в неведомое, близился Древний хаос. В нас росло желание обнаружить нечто грандиозное и… – Может, все-таки, на черчение? – Рома высморкался в рукав. Мы миновали второй пролет, когда лучики поддержки от моего друга угасли окончательно. – Тут половина ступеней разрушены, мы свернем шеи. – Уже минут пятнадцать от урока прошло. Пока вернемся – пройдет еще десять. Нас и в класс-то не пустят. Рома вздохнул. Вытащил из кармана резиновые перчатки и надел. – Два вопроса, – сказал я, – первый: зачем тебе перчатки? И второй: зачем ты носишь их с собой? – Бактерии, – деловито произнес Рома. – И вирусы. Все это могло дожидаться нас веками. Раз уж мы не вернемся, я предпочту перестраховаться. У меня зачесалась щека, но Рома перехватил мою руку: – Не прикасайся к лицу, пока не помоешь руки с мылом! Мы продолжили спуск, и в скором времени я окончательно зарекся спасать мир вместе с Ромой. Кошмар какой-то: то ему влажность воздуха повышенная, то ступени слишком крутые, камень рыхлый. По его словам, нам следовало надеть велосипедные шлемы. И, наверное, рыцарские доспехи. – Рома, давай мы просто молча помолчим. Лестница все не заканчивалась, и в этом походила на фильмы Стивена Спилберга. Почему такая длинная? Или это мы медленные?.. Шарахаемся от каждого звука. А еще селфимся (у меня штук двадцать накопилось на телефоне минуты за три) и фоткаем голые стены. Никаких картинок и изображений. Наконец Рома резко остановил меня и шепнул: – Стой! Ты слышишь? – Что опять? Уровень радиации поднялся? – Да нет. Прислушайся… Поначалу тишина ничем не отличалась от любой другой тишины. Но тут: цок-цок-цок, где-то внизу, еле уловимо. Щелканье? Или потрескивание… Как у рации. – Что это? – Понять не могу, – шепот Ромы обещал сорваться на крик. – Чудовище? Или… Мы посмотрели друг на друга и одновременно выпалили: – Стрекот кузнечика! Мы спустились на десяток метров и сразу обнаружили источник звука. Устроившись в углу ступеньки, нам пел маленький кузнечик. Деловой и совершенно не боязливый. – Как он сюда пробрался? – Через щель. – Мы глубоко под землей. – А кузнечики не под землей живут? – Нет. Они в траве живут. И сидят. – Может, не будем дальше идти? – Ты испугался кузнечика? – Они бывают ядовитые. Оранжерейные кузнечики. – Ты всех ядовитых насекомых наизусть знаешь? Рома не ответил, но все-таки согласился, что опасаться – пока (и он это подчеркнул) – нечего. Мы продолжили спуск. Скоро кузнечиков стало больше. Мне невольно стало казаться, что наступила ночь. Маленькая ночная серенада наших новых знакомых вызывала воспоминания об уютных деревенских вечерах, когда меня увозили к бабушке и дедушке на бесконечно счастливое лето. – Что-то спать хочется, – зевнул Рома. – Сегодня выспишься без сюрпризов, – сказал я. – Но потерпи. – Тебе не кажется, что сейчас часов десять вечера? – Кажется. – Странное ощу… А-а-а-а!!! Рома заорал, как бешеный, и не без причины. Мимо нас снизу метнулось нечто, взмахивая широкими крыльями, и скрылось за поворотом лестницы. – Блин. Блин… – Рома впервые в жизни ругнулся и прилег на ступени. Его глаза были широко раскрыты, и я будто своей грудью чувствовал, как колотится его сердце. – Все нормально, Ром, – сказал я. – Это сова. – Сова? – тяжело дыша, спросил он. – Что тут делать сове? – Мне бы знать. – Не пойду дальше, хватит с меня сюрпризов. – Хорошо, поднимайся наверх. Рома успокаивался. В конце концов, жив-цел-сова. Кости не переломаны, ногами можно передвигать. – Подниматься тоже не буду. – У-у, – послышался крик совы. В сочетании с хором кузнечиков это усилило ощущение ночи. – Тогда поваляйся тут. Я спущусь один. Рома, несколько раз вздохнув, все-таки поднялся. – Нет уж. Одного я тебя тем более не отпущу. Дальше спускались молча. Не подумайте, что это длилось часы. Просто мы – такие себе Рик О’Коннор. Каждый поворот давался с трудом. Вдруг там опасность? Я случайно отфутболил какую-то железяку; она с грохотом полетела вниз. – Что это было?! Мы посветили фонариками. Странно. Очень странно. – Вилы, – сказал я и пожал плечами. На каменной ступени действительно лежали крестьянские вилы без черенка. Один зубец сломан, на трех других – густой слой ржавчины. Вскоре мы наткнулись на другой крестьянский инвентарь: серпы, грабли, мотыги. На парочке сохранились недосгнившие рукояти. На одних граблях мы увидели лоскут черной ткани, но, боясь подумать, что это может означать, не придали особого значения находке. Через пару минут лестница кончилась и мы оказались на маленькой ровной площадке, усыпанной то ли пылью, то ли песком. – Наконец-то, – сказал я. Перед нами была полукруглая деревянная дверь.* * *
За дверью послышался громкий стук. Мы подскочили и застыли в нелепых позах. – Ты слышал? – Нет… Да. Нет. – Что это было? – Не знаю. Я думаю, мне кажется, я чувствую, что… Не знаю. – Надо проверить. – Что проверить? Пойдем, получим двойку по черчению. – Рома медленно поднялся на несколько ступеней. – А по пути зайдем в столовку. Купим пару боов. – Да стой ты. Сейчас. Я приложил ухо к двери. Стук не повторялся. Но какая-то жизнь внутри определенно происходила. Безопасная, вдруг понял я. Хорошая жизнь. – Я хочу зайти. – Не очень-то разделяю твоё желание. – Ром, мне надоело с тобой спорить, – честно сказал я, начиная закипать. – Делай что хочешь, я тебя не держу. – Да ладно тебе… Чего ты… Я положил ладонь на железную фигурную ручку и медленно опустил. Замок не щелкнул; дверь не поддалась. – Закрыто. – Эх, жаль, – сказал Рома с облегчением. – Тогда наверх? Я достал звоночек и, недолго думая, надавил на рычажок. Мини-инженеры Гирко справились с задачей на ура: висячий замок распахнулся и упал на песок. – Читер, – заявил Рома. Я открыл дверь. Запах сырости стал сильнее, к нему примешался дух “чего-то не от мира сего”… ночи. Ночи – в квадрате, в кубе, в n-ной степени. Мы ступили за порог, толкая друг друга плечами.* * *
Подземный мир оказался необъятным. Свет фонариков не доставал дальних стен, и взгляд проваливался в глубокую черноту. Здесь царила ночь, настоящая и бесконечная. Сверчки, кузнечики, совы, шелест листьев (тут растут деревья?) под дуновением ночного ветерка, который невозможно спутать с утренним. Будь моя воля, я бы добавил к этому горластых пьянчуг под окнами и тех, кто громко слушает музыку в машине с открытыми окнами (последнее время их стали штрафовать). Вот была б ночь «по-бьенфордски»! – Ненавижу ночь, – сказал Рома. Ночь – она не про визуальное, она про звуки – про шорохи, про тихий, размеренный стук вдалеке. У стены справа стоял высоченный шкаф. Вдоль левой тянулся стол, на котором под слоем пыли и паутины лежали странные предметы, о назначении которых можно было только догадываться. Я сделал фото, но ко всему этому прикасаться не стал, ибо где паутина – там пауки, а где пауки – там похороните меня за плинтусом. Рома тяжело дышал в затылок. От этого наша с ним «тусовка» становилась менее комфортной, хотя, казалось бы, – куда уж тут менее. – Ром, подальше, пожалуйста. – Прости, – сказал он и добавил шепотом: – Моя ненаглядная… Я потерял тебя навек… Дима. – Голос Ромы изменился. – Обещай, что это ты шепчешь. – Я думал, ты. Мы прижались друг к другу. У дальней стены опрокинулся какой-то предмет. Пулеметной очередью выстрелило эхо. – Моя ненаглядная!.. Как я мог?.. Как я мог… – шепот стал громче и превратился в отчетливый и зловещий мужской голос. Я уже слышал его: голос Сущности под сценой в школе. А потом мы увидели его. Черный силуэт мужчины, он возник в двух шагах от нас. Силуэт склонился над чем-то, и всхлипывал, страдая так искренне, что у меня екнуло сердце. Рома схватил меня за рубашку и истерично потащил к выходу. Я вырвался, чувствуя себя смелее, чем… Нет, не “чем обычно”. Смелее, чем Рома. Я спросил: – Вы кто? У дальней стены опрокинулась какая-то склянка. – Я тот, что владеет шепотом под звездами… – Сказал силуэт, выпрямился и повернулся к нам. – Я – рык ее и покой! Я… Я чудовище. А ты – ты освободишь тех, кто не имеет имени. Ты погрузишь нас в мир… Только ты, только ты – любимец Шара. А теперь… Убирайтесь отсюда. Убирайтесь. УБИРАЙТЕСЬ! МОЯ ДОРОГАЯ! Он упал на колени. Стеклянная колба разбилась о стену, и мы рванули к выходу. Рома упал, ударился о ступеньку, вскочил и кинулся дальше. Мы опрометью мчались наверх. А наверху нас “ждал” сторож. Без сознания.* * *
– Черт, черт, черт! – Рома, ради святых котов, успокойся. Мой друг мельтешил вокруг Стивена, как директор школы перед мэрией. “Черт-черт-черт” звучало из его уст, как “чертчерчртчрт”, и это напоминало удары током. Стивен лежал недалеко от сторожки. Ни жив, ни мертв, на боку, точно тополиная ветвь по осени. Крови нет, вываленных кишок нет. Дышит? Непонятно. Пульс не прощупывается. На уроках ОБЖ учат, что, когда происходит нечто подобное, следует вызывать скорую. Но сейчас не урок ОБЖ, мы с Ромой – не юные скауты, и у нас свои методы. Насколько они рабочие – решать вам. – Пощекочи его, – предложил я. – Люди после тридцати не боятся щекоток, – уверенно сказал Рома. – Тогда пощелкай пальцами возле ушей. Рома пощелкал; сторож не отреагировал. Даже ресницы не дрогнули. – Может, ему искусственное дыхание сделаешь? Рома остановился. – Может. Но если у него грипп или какой вирус пострашнее? – А если просто на него подышать? Рома задумался. – Полагаешь, это имеет смысл? – Полагаю, нет. Рома замельтешил пуще прежнего: – Блин, Канон! Что делать?! Здесь труп сторожа! Придумай что-нибудь! – Вообще, Рома, ты должен разбираться в первой помощи. С твоими-то заскоками. – Я разбираюсь! Но забыл. У меня стресс! Покачав головой, я сел на корточки. – Давай позвоним родителям! – Я не знаю его родителей! – Твоим родителям. – Ни за что! – Хорошо. Тогда пни его. – Нельзя! Тут Рома снова остановился, зрачки его расширились, как масляный кружочек в бульоне. – Дим… А что это было там, внизу?.. И он совсем обезумел. – Там был демон! Я знал, что нам нельзя было туда спускаться! О, нет. Теперь мы прокляты навечно! Идем к дяде Вите! – Давай сначала со Стивеном разберемся. – Но как?.. – Включим громко музыку. – «Рамштайн»? – Канает. Рома вытащил телефон и включил Du Hast. Динамик был слабым, музыка не заиграла, а запищала. К тому же интернет здесь ловил плохо, и трек прерывался. – Давай польем его из чайника, – предложил я. Эту идею Рома принял безоговорочно. Помчался в сторожку, и через две секунды выскочил обратно. Конечно же, упал. Чайник выскочил из рук, вся вода вылилась. Чайник стукнул сторожа по голове, и Стивен распахнул глаза. Посмотрел на нас с ужасом, сел, встряхнулся, издал боевой клич и, вскочив, забежал в свой “кабинет”. Мы – следом. Он стоял посреди сторожки, держась за голову, и озирался по сторонам: – ЕЖОВЫЕ ВШИ! – гаркнул он. – Вызвать полицию? – осторожно спросил я. – Какая полиция, психованный школьник?! Ты хотя бы понимаешь, что тут было? – Мы когда поднялись, вы уже отдыхали. – Отдыхал?! Ты хотя бы понимаешь, где я побывал?! – Расскажите! Это лучше, чем орать. Сторож схватил бутылку (кажется, с подсолнечным маслом), выпил половину, сплюнул, зашатался, сел на стул и кинул голову на ладонь. Потом встал. Подошел к шкафу, открыл дверцы. Закрыл. Оглядел стены, проверил лампочку. Вел себя, как кот, который вернулся из загула и теперь пытается понять, что изменилось в доме хозяев. – Чайник того?.. Исчез? – Нет, он не это, он… Сейчас. – Рома вышел из сторожки и вернулся с чайником. – Мы вас им разбудили. – Вообще психованные, что ли? Хоть не кипятком обливали? – Нет, не кипятком. Ворча что-то себе под нос, Стивен налил в чайник воды из-под крана, поставил на плиту и приступил к рассказу: – Короче, сижу я, значит. Слышите, да? Сижу. Жду вас – двоечников. Вы ж там забродили. Как виноград. – Он хмыкнул, мол неплохо скаламбурил. – И думаю: ай, пойду к себе. Наварганю кипятку. Ага. Пошел, значит. Захожу сюда, а тут… А тут… Стивен замолчал. – Что? Что – тут? – Пока ничего. Когда я зашел, не было ничего такого. – А зачем вы… – Ага, значит. Включил, в общем, чайник и тут смотрю в зеркало – а вот эти вилы, они на столе лежали, – шевелятся. Я как повернусь – а они как влетят в стену возле меня! И вот, смотрите! Сторож показал четыре маленьких ровных отверстия в стене. – Кто их кинул? – А пес его знает! Думаю: во дела. Потянул кинжал, чтоб себя защитить, а он – бац, и растворился. И больше ничего не происходит. И тут снова смотрю в зеркало и вижу… Черный человек. Стоит прямо там, где ты, пацан. Рома отошел. Чтобы не стоять там. – И тогда предметы стали исчезать один за другим, – продолжал Стивен. – Я выбежал из комнаты и оказался в космосе. – Простите? – В космосе, говорю! Улетел я. – Когда без сознания были? – Да! Чайник закипел, сторож выключил плиту, налил в кружку кипяток и добавил туда специи. – Там я и вас видел, пацаны. Он указал на меня безымянным пальцем. – А точнее, тебя. – Что я делал? – Возле Шара стоял. Задумчивый. И был еще какой-то пацаненок. Не ты, – он посмотрел на Рому, – другой, поменьше ростом. И я улетел обратно. Бред какой-то. – Это не все. Я о Башне-то скумекал. После того, значит, как на тебя с Шаром насмотрелся, вернулся во двор, полетел, стало быть, через весь Бьенфорд. Но переместился на тыщу лет назад. Смотрю – а в руке у меня… ну, вилы, вот эти самые вилы. – Которые пропали? – Они. Рядом со мной куча людей. Кто-то тоже с вилами, кто-то с факелом. И мы идем, орем… – Сторож хмурился, вспоминая подробности. – А потом видим, в окне – фигура… Мы как побежим внутрь – казнить его, убить! Вот этими самыми вилами. Печально эта история закончилась. Мы – ну, крестьяне или кто там мы – нагнали Хозяина внизу. По лестнице гнали, по которой вы шли. И… Вы поняли. Проткнули. – За что? – Никто об этом так мне и не сказал, парни. Но я понял одно – Хозяин Башни – он ненормальный был, понимаете? Но он плакал, когда мы… Когда мы… Сторож заплакал. Взрослый мужчина, серьезный, агрессивный. Взял – и зарыдал, как Рома в гараже своего отца. Мы переглянулись. И вышли.* * *
Рома сидел на скамейке во дворике Башни, держась за голову. Я ходил взад-вперед, пытаясь собрать мысли. Великолепное что-то творится в Бьенфорде. Страшное, но великолепное. И творилось. Что за история у нашей страны! Мифы распускаются яркими цветами и на моих глазах обретают черты реальности. Ко мне подбежал Буйвол. – Привет, малыш, – сказал я. – Поесть хочешь? У меня нет. Буйвол не хотел есть. Он аккуратно взял меня зубами за рукав и медленно потянул. – Что это у нас? К палке меня ведешь? Я поддался уговорам собаки. Буйвол провел меня между деревьями и остановился у самого высокого. Гавкнул. Еще раз гавкнул. – Это тут? Что ты показываешь? Пес коротко проскулил. – Ты мне одно скажи, Буйвол. Что ты с теми людьми сделал? Почему поддался? Я ведь не хотел так уж… сильно… Буйвол посмотрел на меня виновато, а я не знал, винить его или нет. И винить ли себя. – У-у, – услышал я и поднял взгляд. На самой толстой ветке сидела сова. Приспешница подвальных ночей. – И ты тут, – сказал я. – Тоже хочешь взбучку? Ты зачем нас напугала? Рома чуть в штаны не наложил. Сова посмотрела влево, вправо, на меня. Ухнула. Взъерошилась вся, превратилась в клубок перьев. – Стивен видел прошлое? – тихо спросил Рома. – С теми крестьянами был дядя Витя? – Наверное. – Что-то мне грустно, Канон. Не могу понять, почему… – Мне тоже, Ромыч, – я огляделся на Башню. – Мне тоже.Глава 22. Как работает эта магия?
Я стоял у низкого забора, Рома – навалившись на него животом, висел, как белье. Последние минут пять мы старательно делали вид, что сегодня обычный день. – Сегодня такой обычный день, – выдавил наконец из себя Рома. – Это да… – сказал я. – Ординарный. – Хоть что-то бы такое произошло. – Или случилось бы. – А то все слишком нормально. – И… Как ты сказал? – Ординарно. – Ординарно. Мы помолчали. – Страшно, конечно, – сказал Рома. – И мне кажется, нам ничего делать не надо. Пусть все будет, как было. – Рома, ну, во-первых, ты слышал, что он сказал про моих родителей. Думаешь, я это так оставлю? – Нет, конечно, но… Ты не знаешь, где этот ключ и… Это опасно. Может, попросим дядю Витю помочь? – Никакого дяди Вити, – сухо сказал я. – Почему? – Потому что. Рома обиженно замолчал, а затем сказал: – А это что? – Где? – Вон. Разве там была беседка? – Какая беседка? Я повернул голову. Действительно, возле Башни, ближе к входу, стояла белая кованая узорная беседка… Круглая, со шпилем, увенчанным двуглавым петухом, сказочная, и при этом – так органично вписанная в окружение. – Красивая, – сказал я. – Ее там не было. – Не было. Вблизи беседка оказалась еще красивее, точно в ней подгрузились пиксели. Я изучил таинственную архитектурную форму, обошел по кругу. Кованый орнамент был посвящен охоте: кабан, заяц, кролик, а напротив входа – фигурка человека… Отдельной темой в композиции были стилизованные ружья со штыками и сабли. – Ром, у нас есть объективные причины не заходить внутрь? – Дай-ка подумаю… Да. Мы все-таки зашли внутрь. Я ощутил нечто, похожее на женире[32], и впервые понял, что значит это слово. Сел на скамейку, вдохнул полной грудью. Воздух здесь казался вкусным, гурманским. – А что, внутри очень даже ничего, – сказал Рома. – Ага. – Как думаешь, эта беседка – аномалия? – Что ты имеешь в виду? – Как дядя Витя говорил. Есть наш мир, а есть «мир под миром». Закрашенный. – Сказать по правде, Ромыч, я теперь все вокруг подозреваю. Смотрю на асфальт или на дом, или на облако – и чувствую, как видимая оболочка распадается, а в глубине оказывается нечто иное. Но, знаешь… Я уверен, что и наш мир еще можно познавать и познавать. Эта беседка, скорее всего, своя. Хоть и странная. Но наша. – Наша, – улыбнулся Рома и положил ладонь на перила. – И мы тут все свои. Я как-то слышал, что жизнь человека, или даже смысл ее – это непрерывный поиск дома. Но мы уже дома. Все это – наш дом. – Пожалуй, ты прав. – По жабрам ты прав. – Под забором ты прав. – Не в тему. – В тему! – Нет, буква «ж» нужна. – Хорошо: жопа! Мы рассмеялись. А потом снова сделали вид, что сегодня обычный день, пока беседка не дрогнула. – Это что, землетрясение? – Нет. Она ожила. – В смысле… Кованые животные исказились и в одно мгновение стали прутьями решетки. Охотники, которых раньше не было, вооруженные ружьями, луками и арбалетами, медленно развернулись к нам. – Дима. Что делать. Дима? – тихо спросил Рома. – Не знаю. Два гибких белых прута, подобно змеям, зависли, целясь остриями. И – бац – железяки полетели нам в головы. – Рома, вниз! Мы упали со скамейки, и над нами пронеслось еще несколько прутьев. За пределами беседки мы заметили движение. Там был человек. – Помогите! – крикнул я. И пригнулся еще ниже, потому что охотники начали пальбу крохотными кусочками металла. Один попал мне в колено, и я взвыл от боли. Но тут же понял, что не ранило, хотя синяк будет знатный. Роме повезло меньше. Один прут плашмя хлестнул его по щеке, оставив кровоточащий след. – Притворитесь мертвыми! – прогремел чей-то голос, и неведомая сила отразила очередной удар прута. – Лежите! Не шевелитесь! Я повиновался. Потянул за собой воющего от боли Рому. Уговорил его вести себя тихо. Мы притаились. Над нами скрежетал металл, но совет незнакомца сработал. Потом решетка, закрывающая выход, разорвалась на части. Мы встали и выскочили из беседки. Снаружи никого. И беседка испарилась. Искать и ждать спасителя мы не стали. Побежали в школу, потому… ну, потому что мы, как-никак, школьники.* * *
Выбор, куда побежать, пал на историка. Он просто мужик что надо, я это говорил, и тут без вариантов. Мы подошли к каморке Валентина Павловича. Он сидел за столом вместе с Василием Блаженным, попивая чай. – Ребята, вы чего не на уроке? Рома вдруг заскрипел, будто у него появилась дополнительная голосовая связка (как у котов для мурчания), но и ничего из себя не выдавил. Я взял ситуацию в свои руки, и твердо заявил: – У нас. Это. У нас… Физика там… – Кажется, у мальчишек что-то стряслось, – сказал Василий Блаженный. Мы синхронно кивнули. Учитель литературы прочитал наши лица, как открытую книгу. – Так, ребята, – сказал Валентин Павлович, – имеет ли смысл вызвать полицию? – Нет! – хором сказали мы. Точнее, только я, а Рома проскрипел: – Валентин Павлович, ничего такого не произошло. Дверь распахнулась. В каморку ворвалась завуч. – Каноничкин, вы, нахрен, где пропадаете?! – завопила она. Досталось всем. Дыбыдыщ обвинила учителей в растлении нравственности и прочих мерзких грехах, на что Блаженный театрально парировал: – Нравственность – ложный признак исключительности. Главное, чтобы в пылу исканий мы не перешли черту самобытности, потому как в этих условиях мир погрязнет в болоте подражания и заимствования ценностей. Завуч ответила после недолгой паузы, во время которой смотрела на Блаженного, как на пьяного соседа: – Василий Богданович, заткнитесь, а. И, погрозив ему пухлой рукой, повернулась ко мне: – Каноничкин, вы в курсе, что вся школа вас ищет? А вы, Федоткин, бестолочь, ну-ка марш на урок! – Можно не идти? – Я вам сейчас покажу, Федоткин, “не идти”. А ну марш, кому говорят! Стойте! Что у вас со щекой! Марш в травмпункт! Ну-ка! Рома опустил голову и вышел. – А мне не надо на урок? – спросил я. – Или в травмпункт. Завуч схватила меня за рукав и вытащила из кабинета. Валентин Павлович только успел помахать мне рукой. – Никакой дисциплины, – причитала Маргарита Константиновна, пока мы шли по пустынным коридорам, – никакого порядка. Куда вы скатились? – Маргарита Константиновна, не переживайте так. Все образуется. – “Не переживайте”, – передразнила она, – Я вам покажу “не переживайте”, Каноничкин, вы у меня еще дождетесь. – Маргарита Константиновна, а когда вы говорите “я вам покажу” – вы что конкретно имеете в виду? Дыбыдыщ взорвалась и заорала на всю школу. Из классных комнат выглянули учителя. – В армию вам надо – там из вас сделают мужчин! А потом и место свое найдете! – Маргарита Константиновна, а бывают учителя-олигархи? Я хочу быть похожим на вас, но плавать на яхтах. – На дурахтах! Вы наглый и никуда не годный ученик, такие на яхтах не ездят. – В армию тоже не годный? – Сил моих больше нет. Мы сейчас идем к директору – там с вами разберутся. За вами уважаемые люди приехали, Каноничкин. – Что за люди? – Из международной конторы. Уж не знаю, что им потребовалось от вас, но прошу – не подставляйте директора и всю школьную администрацию. Их руководитель, да будет вам известно, – филантроп, на чьи деньги наша школа выглядит столь роскошно. – Вы про скамейки, что ли? – И про скамейки в том числе! Мы подошли к кабинету директора. Завуч строго и одновременно умоляюще спросила: – Вы обещаете вести себя прилично, Каноничкин? Хотя бы раз в жизни – сделайте одолжение. Пожалуйста. – Сделаю все возможное, Маргарита Константиновна. Она постучала, и через полсекунды дверь открыл директор. – Наконец-то, Дима, наконец-то, – сказал он. – Где ты пропадал, дорогой? Проходи скорей. Маргарита Константиновна, вам спасибо. Завуч попыталась войти, но директор со словами: “В другой раз, Маргарита Константиновна”, закрыл дверь перед ее носом.* * *
Это место напоминало скорее детскую комнату в торговом центре, чем кабинет директора. По периметру валяются кубики, на стенах развешаны картинки с задачками и примитивными рисунками, напротив стола – мини-корзина для баскетбола. К пробковой доске зачем-то прицеплены плёнки от старых кассет. Сам директор, с выпирающим через сиреневую рубашку пузом и коротковатых джинсах, стоял у окна, вертя в руке маленькие магнитные шарики. Помимо него, в высоком кресле восседал незнакомый человек с каким-то хайтековым черным ящичком на коленях. Выражение лица – самоуверенное и даже надменное. Директор посмотрел на меня с улыбкой: – Каноничкин. – Я. – Каноничкин, Каноничкин, Каноничкин. – Я. Я. Я. – Чувство юмора, Каноничкин! Твоя сильная черта. – Спасибо. Чувство… директорства – ваша тоже. – Садись, Каноничкин. И познакомься, это… Как вас, кстати? – Моё имя не имеет значения, – ответил незнакомец. – Очень приятно, – сказал я. – Никогда не слышал вашего имени. Директор нервно засмеялся; губы незнакомца не дрогнули. – Дима, наш дорогой гость работает в “Антиме”. – Фигасе, – сказал я. – И сколько вы зарабатываете? – Дим, ну что за вопросы… – одернул меня директор, но незнакомца вопрос не смутил. – В целом достаточно, – ответил он. – Это сколько? Квартиру можете? – Могу. – Двушку? – Да. – А трешку? Незнакомец замялся, но всё-таки ответил: – Да. – А четырешку? – Не факт. В этом районе – не факт. – Дима, хватит! Наш гость пришел, чтобы… Мужчина встал, держа ящичек, и жестом остановил директора: – Спасибо за содействие. Дмитрия я забираю, – и повернулся ко мне: – Дмитрий, приглашаю вас в офис. У нас к вам деловое предложение. Я посмотрел на директора, но тот отвернулся к окну и потерял ко мне интерес. Что-то тут было не так. Средь бела дня дяденька в черном костюме хочет забрать школьника, а директор только плечами пожимает. – Одну секунду, – сказал я и без спроса зашел в директорский туалет. Достал Тетрадь. Открыл на странице Билиштагра. Надел наушники. – Что-то не так? – Шепнул я. – Проблем не наблюдаю, – ответил рык. – Живи себе. Я вернулся в кабинет и сказал: – Я поеду с вами при одном условии. Мы по пути кое-куда заедем.* * *
Мы распрощались с директором (я зачем-то сделал это на французском) и вышли. Завуч подслушивала и получила дверью по лбу. Я извинился, но, поскольку дверь толкал незнакомец, чувства вины не испытал. «Ужас…» – проговорила завуч. Прозвенел звонок. – Красивый у нас двор, да? – сказал я. – Красивый. – А как вас зовут? Я Дима Каноничкин. Я протянул ему руку. Мужик поколебался, пожимать или нет, но все-таки пожал. – Я вообще Джек. – Как это – Джек? – Мои родители американцы. – Ого, настоящие? – Да, настоящие. – А вы были в Голливуде? – Был очень давно. – А вы знаете Шварценеггера? – Нет. Но мой босс знает. Еще бы. Босс “Антимы” – он небось Арнольда может вызвать к себе в любой момент, попросить, чтобы переводил “Коммандо” синхронным методом. Возле шлагбаума красовался дорогущий «БМВ». Джек открыл передо мной заднюю дверь, и я поймал на себе страстные взгляды двух десятиклассниц. – Еду по делам, – сказал я, – со своим помощником. Джек закрыл дверь, сел за водительское кресло. На соседнее положил ящик. Замки защелкнулись. Автомобиль мягко загудел. Джек не особо блистал красноречием, и я решил подтолкнуть его к диалогу. Тем более, что у меня была одна догадка. Я наконец-то понял, где слышал этот голос. – Джек, это не вы помогли нам возле Башни печали? – Я, – спокойно ответил Джек. – А… А… – Там был Лин, – сказал Джек и похлопал по ящику. – Я его поймал. – Лин? Вдоль дороги несколько раз промелькнул билборд с маминым слоганом: «Оставьте насморк без носа». Я хотел сфотографировать, но не успел. Джек сделал глубокий вдох и монотонно зарядил: – Привычные тебе животные обитают на земле, под землей, в воздухе, в воде, а также на микроскопическом уровне – бактерии и микробы. Это – фауна. – У нас урок биологии? – Нет. Есть и другие существа. – Вы о тех, что в волосах у моего брата водятся? – …они были в спячке, пока не загорелся Шар. Но теперь проснулись. Мы называем их Минувшими. Потому как пора их прошла. Минула в водовороте времени. Сегодня они возвращаются, но для нас остаются Минувшими. Они населяют… – Волосы моего брата? – подсказал я. – Да нет! Абстрактные реалии. – Это как? Я и правда не понял. Спросил не с целью позлить нового преподавателя, а чтобы разобраться. Но Джек все равно выругался. Постучал по бардачку. – Я назову примеры, а вы сами поймете. Я не доцент. Мне сложно. – У вас хорошо получается! Джек кивнул и коротко улыбнулся. – Тот, что напал на вас возле Башни, это Лин. Он – обитатель мест, где было совершено жестокое преступление. Смысл его существования – искоренить напоминания о страшных событиях. А вы, видимо, своими разговорами его разозлили. Обсудили чье-то убийство или вроде того. – Мы немножко… – Ничего страшного. Лин пойман. В исходной форме он милый. – Можно посмотреть? – Нет. – А какие еще бывают Минувшие? – Я встречал немногих. Пока Шар не горел, найти их казалось задачей непосильной. Но все-таки однажды я увидел своими глазами Тарбо. Они обитают в запахе книг. Способствуют возникновению книжной магии. Есть Вириан – они обитают в тусклых источниках света. Или Жаромири: их родина – навязчивая идея, которой не суждено воплотиться. Кое-что складывалось. Ульфир – житель снов, Маэстро – житель альтернатив, Гирко – житель сложных механизмов. Получается, наш мир полнее, когда горит Шар. Но не становится ли он от этого опаснее? – Но если раньше Минувшие спали, то как вы о них узнали и научились их ловить. – Нам помогли. – Кто? – Этого я сказать не могу. Увы. Приехали. Машина остановилась. Передо мной высился бело-серый массив больницы. Все мысли о магии, Минувших, Ригори и прочей чертовщине отодвинулись на второй план.* * *
Бахилы!!! В каком дьявольском котле их придумали?! И как это возможно – надеть их с первого раза? Сначала я не мог отделить одну от другой. Потом сел на стул, с плеча слетел рюкзак. Одну бахилу я порвал острым носком. Другую не смог разлепить. – Тебе помочь? – спросила мама. Она стояла в дверях. – Нет, я как раз справился. Мама выглядела уставшей и подавленной, хотя и старалась показывать позитивный настрой, даже улыбалась. – Пойдем, нам сюда. В холле дед с двумя сетками фруктов в руках навещал девушку, одетую в домашний халатик. Мы миновали регистратуру и турникет. Потом зашли в дверь рядом с гастроэнтерологическим отделением, где была лестница. Мама молчала. Только на вопрос: “А нам в какое отделение?” машинально ответила что-то вроде: “В сердечное”. На втором этаже – длинный коридор. Слева громоздились двойные двери со страшной надписью “Операционная”. Мы свернули направо. Нас ожидал врач. – Сын, – указала мама на меня. – Очень хорошо, – сказал доктор черными усами-завитушками и повернулся к маме. – Пойдемте ко мне в кабинет. Хочу с вами кое-что обсудить. – С вами можно? – спросил я. – Нет, – сказала мама. – Зайди пока к отцу. – А где он? – В палате номер четырнадцать. Сразу за тем столбом. – С папой можно поговорить? – Если он не спит, – улыбнулся врач. – А что с ним? – Дим. Потом, – сказала мама. Папа все-таки спал. Вторая койка пустовала. Мы были одни. Я. Папа. Печаль. Она пряталась во всем: в капельнице, подведенной к папиной руке. В белых носках, всунутых в папины туфли. В целлофановом пакете с лекарствами на тумбочке, даже в «БМВ» Джека на стоянке за окном. И в мониторах с кардиограммой и сердцебиением. Нормально ли стучит его сердце? Я сел на край кровати. Посмотрел на доброе и вместе с тем – встревоженное лицо отца. Какие процессы в его организме дали сбой? Я понимал: дело в детском городке. Папа так отдавался любимому занятию, что, потеряв его, потерял часть себя. Такой уж мой отец: для него человек не ограничивается телом. Он состоит из того, что создает, как бы клонируя свою душу. В каждом учителе живет его ученик. Папа – мой первый учитель. В нем, в его преданности миру и горящих глазах, я хочу видеть себя. И я смотрел на него, на беспомощного физически, но такого могучего ментально, и чувствовал освобождение. Не знаю, от чего. Словно выросли крылья, и хотелось лететь… … вдруг я отчетливо услышал голоса. Они доносились не из-за стенки. Диалог звучал здесь, рядом, и незримый навигатор в голове дал понять, что собеседники находятся метрах в пятидесяти, в кабинете кардиохирурга. Один из них – моя мама. – Я подозреваю, что у вашего супруга тромб в одной из коронарных артерий… Такое случается в результате инфаркта, но пока я бы воздержался от выводов, это подозрение. Необходимо провести коронографию и принять решение, что делать дальше. – Делать что? – Наряду с консервативным лечением, направленным на тромбо́лиз, скорее всего нам придется осуществить аортокоронарное шунтирование. – Я ничего не поняла. Я не врач. – Это сложная процедура, ее цель – повысить шансы человека с подобными проблемами дожить до старости. И исключить рецидив. Она… весьма дорогостоящая. – О какой сумме речь? – По-разному. Не меньше тридцати тысяч. – Тридцати тысяч чего? – упавшим голосом спросила мама. – Американских долларов. Но не будем загадывать раньше времени. – А если без нее?.. – Если мои подозрения подтвердятся, то… Понимаете: ничего гарантировать нельзя. Некоторые живут с этим долго и счастливо, но инфаркт может случиться повторно. Я вынырнул из разговора, как из воды, нет, не воды – из болота, с торфяного дна. Меня трясло. Шунтирование, инфаркт, “случиться повторно”, тридцать тысяч баксов. И – это магия. Я слышал людей, которых рядом нет. Она сработала. Она здесь. И сейчас – самое время ею воспользоваться. Не терять ни минуты, а то убежит. Я придвинулся ближе к отцу. Поймал себя на том, что сделал очень театральное и, наверное, глупое выражение лица волшебника. Протянул руку. Закрыл глаза, зажмурился. Сосредоточился. Постарался прогнать из головы все лишнее. Здесь только я, папа и магия. Пора действовать. В своей фантазии я визуализировал волшебство в виде цветных радиоволн. Подумал об Аннет. Перестал думать. Представил, как волны выплывают из ладоней, и, подобно прибою, проникают в грудь отца. Повторил упражнение. Изменил цвет волн. Вспомнил Хозяина Башни. Дядю Витю. Пса Буйвола, разрывающего хулиганов… Вернулся в палату. Изменил форму волн. Вообразил, как меняется кардиограмма. Подумал, что это опасно. Потом еще что-то… Так я пробовал и пробовал, пока не заболели от напряжения глаза и вытянутые пальцы. Ничего не случилось. Да и что могло случиться? Экраны бы запищали: “бинго”? Какая глупость. Я отвернулся. Как вообще работает эта дурацкая магия? Активируется, когда не надо, тупит, когда надо? В точности как мой старый телефон. – Привет, Дима, – сказал папа. Он смотрел на меня широко открытыми глазами, ими же улыбался. – Привет, пап. Ты как? – Ничего. Поплохело что-то, но сейчас я бодряком, полон сил. – Я вижу. – У тебя ничего, все в порядке? – Да, конечно. Что у меня может случиться? – Я рад. Слушай. Раз уж ты тут… Нет, ты не подумай. Это великолепно, что ты здесь! Но я об одолжении хотел бы попросить. Будь другом, как найдешь время – растащи эти доски во дворе… Вызови службу. Я вот в интернетах нашел, – он протянул руку к тумбочке и взял бумажку с номером телефона. – Позвонишь им? Там ребята бравые, быстро все вывезут. Ни к чему этот мусор держать. – А как же конкурс? – Да какой уж теперь конкурс. Работы сломаны, да и я не в кондиции. – Нет, пап, так не пойдет. – Знаешь что? Ну-ка, иди сюда. Я подошел. – Пригнись. Я пригнулся. Папа поцеловал меня в лоб. – Я люблю тебя сын. – И я тебя, пап. – Не подведи. Ты – моя гордость. И больше ничего. Ну, братец твой, конечно. Вы вдвоем. Я вернулся в машину Джека. До самой “Антимы” не сказал ни слова. Смотрел только на кнопку стеклоподъемника.Глава 23. “Антима”
Центральные двери “Антимы” вращались так быстро, что не успел я зайти внутрь, как снова оказался на улице. – Как вы тут ходите? – спросил я Джека. – Крутые дядьки должны ждать нож в спину, а не дверь! – Не должны, – заметил Джек и спокойно вошел. Я пристроился за ним. Холл “Антимы” впечатлял с первых же секунд. Вверх уносилось пустое пространство, вдоль стенок на сотню этажей, как муравьи, сновали деловые люди. Я достал телефон и включил в инстаграме прямой эфир: “Я в “Антиме”, чуваки, ю-ху! Тут клево”. К трансляции сходу подключилось человек двадцать, среди которых – участники Великого факультатива. “Ах ты…” – написал Евроньюз. “Вот те на!” – написала Барышня. – Короче, устраиваюсь на работу, – я переключился на фронтальную камеру и, картинно зевая, начал рассказывать: – Здесь, конечно, комфортно. Зарплаты неплохие, возможности карьерного роста. А вообще кое-кто из вас мне кое-что должен. Понимаете, о чем я, а? «Да брось, это же шутка…» – Эй, эй, ребята, пари есть пари! Первым написал Рома: Я тебя люблю. Тут же добавил: Как друга. После него написала Таня Медуза (мне или предыдущему оратору, интересно?) И остальные. Кроме Аннет. Это заметил не только я. “Вообще-то тут не все”, – написал в чат Евроньюз. Я подтвердил: – Да, не все. Ну-ка, скорее! Пари – это вам не чехол заказывать! Аннет покинула чат. На кой черт я это сказал? Алиса написала: “Возьми меня тоже туда!”, что приятно. Джек наблюдал за моим триумфом с пониманием, но потом попросил завязывать. Я недовольно помахал подписчикам, послал воздушный поцелуй и подошел к стойке администратора (или как это называется?), где сидела троица великолепных девушек. Их красота меня озадачила. На вопрос: “Есть паспорт с собой?” я ответил: – Да-а-а, нет? Нет? Забыл вроде. – Сашенька, просто выпишете Дмитрию пропуск, и все. Лады? – Хорошо, Джек Джейсонович. Возьмите, – сказала девушка, протянула мне карточку, и улыбнулась. УЛЫБНУЛАСЬ! Знаете, кому? Мне! Мне, а не вам. Я вприпрыжку последовал за Джеком к лифтам. – Получается, вашего папу звали Джейсон, – сказал я. – А ты догадливый.* * *
В огромном кабинете с панорамными окнами от пола до потолка, старинными деревянными шкафами и кучей индустриальных наград, за мягким креслом восседал Шигир Рахт. Первое лицо и владелец “Антимы”. На шее – золотая цепь. На костюме – только что не написано: “Я стою пару миллионов”. – Здравствуй, Дима, – произнес Шигир Рахт и повернулся к Джеку. – Джек, дорогой, ловушку можешь поставить на стол. И на сегодня ты свободен. Джек кивнул, сделал, что быловелено, и удалился. – Ты не против, что я к тебе сразу на “ты”? – Спросил у меня Рахт. – Нет, конечно. – Ты меня не стесняйся. Излишние манеры – они как грязное стекло: сквозь них не видишь лица собеседника. – А… Ага. Хорошо. Рахт мнил себя поэтом и большим оригиналом. Я читал об этом статью в “Эсквайре”. Он указал мне на кресло, и я, не смея спорить, уселся. – Ну, рассказывай. Как твои дела? Как поживаешь с тех пор, как загорелся Шар? – Он посмотрел в окно. – Неплохой вид, правда? – Правда. А поживаю… Да нормально. – Нормально, – кивнул Рахт. – Прям так уж? – Ну… – Я пожал плечами. – Ты, может, чего-нибудь хочешь? Чай? Печенье? Мясной стейк? Здесь, этажом ниже, работает мой личный повар. Руки – золото! Настоящий мастер вкуса. Для меня переходить к делу сразу – дурной тон. Хочется посмаковать момент во всех смыслах. Бабушка учила так: “Дают – бери, бьют – беги”! А на нервах я вообще-то проголодался. – Бургер. – Прости? – Хочу бургер. С брусничным соусом, кусочком бекона, помидором, соленым огурцом, еще беконом, кукурузой и двойной котлетой. Картошку фри тоже можно. Можно? – Конечно, можно. Только повтори это еще разок сюда, пожалуйста. Рахт нажал на кнопку на каком-то аппарате. Я повторил. Он дополнил: “Мне то же самое”. С той стороны сказали: “Как пожелаете, будет через десять минут”. – Славно! – Хлопнул в ладоши Рахт. Я, блин, тоже хлопнул. Но это было тупо. А потом вообще было тупо. Мы просто ждали. Молча. Рахт взял сборник каких-то стихов и принялся “охать”. Я сидел. Не решился хотя б к окну подойти. Все в телефон пялился и новости читал. В Орвандии за последние дни происходило много странного. При загадочных обстоятельствах погибали люди, травматологии не справлялись с потоком пациентов, а сайты, посвященные всякому паранормальному, буквально трещали по швам от невероятных историй с кучей свидетельств. Наконец в кабинет вплыл официант. С широким подносом, закрытым металлическим колпаком. Ароматы подрумяненной булочки в сочетании с сочным куском бифштекса нахлынули на меня, как влюбленность. Желудок одолел депрессию удушающим захватом, и я вырубил телефон. – Здесь и пообедаем, – сказал директор «Антимы», убрав книжку со стихами на полку. Его ноздри зашевелились. Под колпаком оказался самый фантастически-офигенный бургер во всем моем гурманском опыте. Соус стекал на тарелку пахучей жижей, а цвет говядины преодолел отметку «идеальный». Не заморачиваясь с этикетом, мы схватили долгожданную еду голыми руками. С каждым разом мне хотелось откусывать больше. Рахт не отставал. Я подумал: “Вот классный мужик!” Друг познается в беде, а классный мужик – в том, насколько комфортно с ним обедать. И вот, как Ульфир в гараже Ромы, мы развалились в креслах: сытые, довольные, тяжелые. – Жизнь прекрасна, – сказал Рахт, вытирая руки влажной салфеткой. – Хвала еде! – И повару хвала. – Повторите это? – Давайте! Рахт нажал на кнопку. – Хвала повару! – сказал я. – Рад стараться! – донеслось оттуда. Рахт засмеялся. – Не удивлюсь, если Чарли окажется Ригори, – сказал он, – и подчинит меня своей воле с помощью поджаренного на гриле перца. Слово «Ригори» выдернуло меня из блаженного состояния. Рахт тоже понял, что пора возвращаться к делу. – Теперь и поговорить – одно удовольствие. Я хочу рассказать тебе, Дима, абсолютно все. С самого начала. С того момента, когда жизнь моя кардинально переменилась, подобно тому, как меняется сад, если в нем оказывается садовник. Каких-то пару лет назад я только и думал что об увеличении своих прибылей да о каких-нибудь рекордах в области строительства. Но в один прекрасный день мне предложили стать спонсором реконструкции Башни печали. А вернее – За-Ри-Буштан, или Обители ночных птиц, как называл ее сам Хозяин в Древности. – Башня возле моей школы находится. – Я знаю. Ха-ха! Ну конечно, я знаю. Ее построил один вельможа. Богатый Ригори, чье имя затерялось в веках. Предметом его почитания была ночь, и он творил немыслимые чудеса. Расшифровывал шепот звезд. Делал ярче луну. Ухаживал за ночными животными… Мы узнали о многом во время тех строительных работ. Старинные манускрипты, скрытые в стенах, трудно переводимые надписи. Но главное – мы узнали о том, что произошло с Хозяином. От того, с каким благоговением Рахт сказал “Хозяином”, меня передернуло. А еще – захотелось наконец поспорить со Стивеном насчет его дурацкой “Башни непечалия”, и рассказать, как оно на самом деле называется. – И что же? – Дима, я задам тебе один простой вопрос. Когда случается что-то плохое, ты испытываешь боль? – Конечно. Я ведь… Живой. – А теперь представь, что эта боль выходит наружу. Превращается в тысячи кинжалов и гвоздей, что летят в окна соседних домов, протыкая насквозь их жителей. И это – не метафора. Боль несет смерть, ревность взрывает головы тех, кто неудачно оказался рядом, – Рахт подошел к шкафчику, достал бутылку коньяка и, не наливая в бокал, сделал несколько глотков. – Тот Ригори убил свою жену. Случайно. Когда в окно Башни влетела сова и поранила крыло о разбитое стекло, он так за нее испугался… И его испуг погубил все, что он любил. А все потому, что Шар каким-то образом материализует чувства особенных людей. И в первую очередь – негативные. Так, вот только Шар не надо сюда в этом контексте приплетать! Хотя это очень похоже на то, что случилось со мной и Буйволом. Тогда я тоже не мог себя контролировать из-за нахлынувших эмоций и натворил дел. – Остаток своей жизни Ригори стремился к тому, чтобы подобное ни с кем не повторилось. Пока его не разрубили на куски неотесанные горожане. – Это грустная история, – сказал я, убедившись в том, что Тетрадь была права насчет дяди Вити. – Есть один человек, который поведал нам тайные знания. Он попросил не рассказывать тебе о нем, но… Я всегда был бунтарем, – улыбнулся Рахт. – Что за человек? – Дима! Я не до такой степени бунтарь! – Теперь Рахт рассмеялся и указал на ящик, принесенный Джеком. – Посмотри сюда. Это – «Рубиновая ловушка». Благодаря наставлениям того человека мы изобрели ее для поимки Минувших. Мы стараемся отслеживать и отлавливать наиболее опасных… Но этого мало. Шар пробудил силы, о которых раньше мы только догадывались. Ты читал новости? – Читал. Рахт выдвинул ящик стола и достал стильную черную коробочку с логотипом в виде роботизированной руки. Щелкнул магнитиками, откинул крышку: внутри оказались навороченные очки со светящимися стеклами, кнопками на оправе и индикаторами. – Надень их, подойди к окну и взгляни на Шар. – Но у меня нормальное зрение, единичка. – Просто попробуй. Я аккуратно взял тяжеловатый и очевидно дорогой предмет, стараясь не нажать чего-нибудь лишнего. Очки легли как влитые, и пространство вокруг заискрилось. Я подошел к окну. – Вау! Шар теперь не был статичным каменным монументом. Его поверхность, как муравейник, пестрела двигающимися огоньками невообразимого цвета – не то голубоватого, не то сиреневого. Я открыл рот, и смотрел на гигантское шарообразное существо. – Эти очки (они называются ньюточки) фиксируют на десятки спектров света больше, чем человеческий глаз, – объяснил Рахт. – Вчера Шар светился по-другому. Вот снимок. – Он продемонстрировал телефон с фотографией Шара сквозь фильтр. Цвет действительно отличался, и напоминал скорее синий. – А потом, посреди ночи, возле него оказался ты. – Я лунатил! Откуда он вообще знает? Засиделся до ночи в кабинете и увидел меня в окно? – Это неважно. Теперь я перейду к самому главному. Тот человек рассказал нам кое-что еще. О Любимце Шара. Дословно его речь звучала так:Тот Любимец Шара, кто вдыхает не воздух, но жизни искрящийся исток. Кто имеет не два ока, но – сотню, а смотрит не ими, но всем своим существом. Тот Любимец Шара, кто сам – часть его. Тот, кто явит собою спасение Орвандии.– Так вот, Дима, – заключил Рахт. – Любимец Шара – это ты. – Что?! – У меня нет причин в этом сомневаться. Ты спасешь нас всех. – Но как?! – Не опережай события. Для начала я кое-что хочу тебе предложить, – Рахт выпил еще коньяка. – Мы устроим тебя в любой университет. По его окончании гарантируем трудоустройство в “Антиме”. В любой отдел. Хочешь в креативный? К программистам? Куда угодно! Может, ты хочешь путешествовать? О каких странах мечтаешь? Индия и Гоа, остров Маврикий, а может, Мексика? Ты знаешь, что мексиканские пирамиды построили орвандцы? – Словения?.. – недоверчиво произнес я. Что это за внезапный поток щедрости? – Тебе нравится Словения? Я кивнул. – Что ж, считай, мы забронировали лучший отель в Любляне. А учиться где хочешь? Как насчет Бьенфордского гуманитарного? Я провел там лучшие шесть лет своей жизни. – Я был там вчера, – сказал я. – Да? Уже подал документы? Я покачал головой. – У меня с баллами беда. – Одно твое слово – и ты первый в списке на зачисление! Да мы даже твоему младшему брату обеспечим безлимитный доступ в парки развлечений! И это еще не все. Твоего отца переведут в лучшую больницу Орвандии, к первоклассному хирургу. А маму уже завтра позовут на собеседование в отдел маркетинга “Антимы”. С судом мы тоже уладим. Рахт рисовал головокружительные перспективы. Он знал обо всем! Слушать его – значило добавлять в травяной чай меда во время простуды, да с лимончиком, да с молоком, да так, чтоб оно не свернулось. – Что мне для этого надо сделать? – А вот об этом мы поговорим завтра. Пока что просто подумай над тем, что ты сегодня услышал. И ответь себе на вопрос: благо ли то, что происходит последние пару дней?
Глава 24. Настоящие гоблины
Изумрудно-таинственные, теплые майские вечера – настоящие чемпионы вечеров. Нежный, как маршмеллоу, ветерок. Вкусный даже. Пройтись бы за ручку с любимой девушкой, купить ей мороженое, и себе тоже купить, и чтоб она тыкнула меня им в лицо, а я тыкнул ей. А потом бы мы поругались, а потом помирились. Я зашагал к автобусной остановке. По двору дома я шел с полузакрытыми глазами. Разрушенные домики-ромбики вызывали в челюсти дрожь. Поднявшись по ступенькам, я обернулся. В местах, где ступала моя нога, поблескивали островки изморози. И таяли. Магия сработала независимо от моей воли. Из-за негативных чувств… После разговора с Рахтом никакой радости это не приносило. Хотелось отдохнуть. Собраться с мыслями. Но я был бы не я, если б со мной перед сном не приключилась какая-то история. Возле подъезда стоял Главный. Ну почему, почему где-то кто-то должен обязательно стоять?! Почему бы просто не отсутствовать, как все нормальные люди? Рядом с Главным стоял ухажер Аннет, крупный, лысоватый амбал с маленькими пустыми глазками, ну вы помните. Подходя к нему ближе, я изучал его лицо. Борода сбрита везде, кроме шеи и нижней части подбородка, пристальный взгляд. Молча уйти домой мне не удастся. – Ну здарова, – сказал брат Главного. – Привет. – Ты где был, ссыкло? Не умею я общаться с такими субъектами. Главный еще ладно, но его брат – настоящий бандит. Гоблин как он есть. Краем глаза я заметил, что к нам стягиваются другие субъекты, на вид не менее опасные. – Ходил по делам, – только и смог сказать я. – По делам, ёмана?! Он толкнул меня в грудь, и я с трудом удержался на ногах. Амбал подошел ближе. Кольцо вокруг меня сомкнулось. – Ты охренел. Мы ждали тебя. Главный мерзко улыбался, видя, в какое положение поставил меня его брат. – Ты хрена молчишь? Отвечай, где был?! Помощи ждать неоткуда – в моем дворе жили одни старперы. Надежда, что какая-нибудь тетка додумается вызвать полицию, была ничтожной. Меня снова толкнули. – Придется ответить. И за Костяна, и за опоздание. В глубине души я надеялся на всякое: на то, что вдруг стану силачом, или Амбал вдруг рассмеется и скажет, что я правильно сделал, что обидел его непутевого брата. Но ничего не произошло – что-то не срасталось. И я решил сотворить магию волевым усилием. Зажмурившись, присогнул колени… Вот-вот все будет. Сейчас… – Эй… Эй, дебил, ты чего? – с наигранным участием спросил Амбал. – Тебе помочь? Ты заболел? Я открыл глаза ровно в тот момент, когда брат главного сказал: “ладно, гасите этого клоуна”. Перед тем, как меня ударили первый раз, я подумал о маме, и мне стало стыдно. Она здесь, дома, всего в нескольких шагах от меня, у нее куча проблем, а я участвую в бандитской разборке – дурацкий непутевый сынок. А папа? Ему нужна помощь, а я дерусь во дворе, как шваль какая-то. Потом думал о том, как не погибнуть под градом ударов. Лежал на земле, закрывая голову руками и подтянув колени к груди. Меня молотили всем, чем можно. Кто-то кинул камень, а кто-то пустил в ход палку. Я перестал чувствовать боль, это адреналин, понятно, это адреналин и кортизол. Я заметил, что свет в квартире на первом этаже горит, даже увидел тень в окне. Затем свет выключился и ничего не случилось, но главное: не случилось магии. Где ты, Шар? Где?.. После того как бандиты ретировались, напоследок пройдясь по моей спине, я лежал под деревом еще минут десять. По лицу текла кровь. Тело не осознало происшедшего: сильной боли я не испытывал. Ко мне кто-то прикоснулся. Молодое деревце, которое мы посадили с отцом, наклонило тонкую ветку. За ней потянулись другие ветки, они бережно обхватили меня и помогли подняться на ноги. В ушах прожурчал успокаивающий шепот ветра. Чувствуя, что до потери сознания осталось недолго, я набрал код домофона, оставляя на цифрах кровавый след. Мама была в спальне, но я знал, что она не спит. Прополз в комнату и успел закрыться, пока она меня не увидела. – Сынок, как ты? – спросила мама, подойдя к двери. – Я ведь переживала… Я взял телефон и набрал эсэмэску. Из-за крови сенсорный экран тупил, нажимались не те клавиши, но все-таки получилось: “Все норм, мам. Я спать”. Я открыл шкаф и услышал шипящего Ульфира: – Што-о-о ж-же они сделали, – и после паузы: – Спи-и-и-и. И я уснул.* * *
Такие сны мне в жизни не снились. Хотя нет, вру, в прошлом году, накануне Пасхи, нечто подобное было: что-то чудесное про женскую раздевалку, в этом стиле. А нынче – ух, слов не хватает. Я примерил на себя костюмы суперагента, рыцаря, великого любовника, генерала подводных войск, трубадура на марсианском фестивале музыки. Я даже стал героем Орвандии, одолев боевой магией зеленощеких пришельцев. Проснувшись, я обнаружил, что шторы задернуты, а на краю моей постели сидит Ульфир. – Доброе утр-р-р-ро, – сказал он. – Доброе, – потянулся я. – Ох, Ульфир, знал бы ты, что я вчера делал!.. – Што? И я вспомнил что. Я кинулся к зеркалу и увидел в нем свое чистое лицо, без малейшей царапинки. Ничего не болело. Наоборот: тело приятно ныло, как после тайского массажа. – Ж-ж-живой, ты ж-ж-ж-живой. – Как это получилось? – я ощупал скулы и бровь, не веря своим рукам. – Ты – юный Ригори. Ты исцелил себя. А Ульфир сделал сновидения юному Ригори. Это дар Ульфира. Ты сможешь создавать заклятия, вспоминая об этих снах. – Так вот как работает магия? Вспоминаешь, что приснилось, и вуаля? Ульфир не ответил. – Дай-ка попробую. Я сфокусировался на той самой раздевалке, и ничего не произошло. Подумал о себе в образе трубадура, и – тоже ничего. – Ладно, в следующий раз, – сказал я. – С этой вашей магией что-то точно не так. Ульфир не ответил, но продолжал меня разглядывать. – Ульфир, а в чей сон ты проник первый раз? – Строителя Обители ночных птиц. Ульфир родился в его сне. Ульфир жил там, а потом долго не жил. А потом он жил в других снах. Других, кто жил в Обители ночных птиц. – Последним был Стивен? Ульфир посмотрел на меня огромными растерянными глазами. – Во снах он называет себя по-разному, но чаще… Сейчас Ульфир вспомнит. Ульфир вспомнил. Толян его зовут. А потом он пугался Ульфира и просыпался. Чаще ему снилось, что он… – Стоп. Не хочу знать, что снится Стивену. Расскажи лучше про Строителя. – Дитя ночи. Душа его мрачна, сердце не видать за пеленой черного тумана, а ужас в его снах ужаснее самого ужасного Ульфира. И душа его печальна, а печаль в его снах печальнее самого печального Ульфира. Я родился там. – Он плохой? – Дитя ночи – это дитя ночи. Какая ночь? Злая или спокойная? Таков и он. Ульфир устал, маленький Ригори. Ульфир хочет спрятаться вот здесь, – он залез в шкаф и засопел. – Ну и фиг с тобой, болван, – сказал я, закрыв дверцу. – Спокойной ночи-утра. Я потянулся, да так сильно, что ногу свело. Потом посидел, глядя на носок. Открыл занавески. В окно я увидел желто-белое солнце, похожее на яичницу. По такому поводу я решил вбить пару яиц в сковородку да сварить сосиску, и уже отправился на кухню, но вдруг раздался звонок в дверь. Мама и Мелкий ушли в детский сад, поэтому кандидат на открывание оставался один. Я нехотя подошел к двери и посмотрел в глазок. Думал, нежданным гостем окажется какая-то коммунальная служба. Но на лестничной клетке стояло нечто омерзительнее. Как его там?.. Точно. Коломка Леопард Леопардович. Зачем он явился, бывший начальник мамы? Чтобы третировать ее лично? Он позвонил еще раз. Затем постучал. Я решил не открывать. Он постучал сильнее. Вот неугомонный! Я сделал шаг назад, наткнулся на табуретку, чуть не упал, схватился за вешалку, она оторвалась, и я все-таки упал, а на меня свалились мамины шляпки. Блин, спалился. Коломка снова забарабанил, еще злее. Я вынырнул из шляп и повернул защелку. Дверь открылась. На меня уставились кроличьи глазки. Под ними были красноватые, в угрях, щеки и сколотый под ехидной ухмылкой зуб. – Открывать старшим не учили? – пропищал Коломка. Леопард хренов. Низкий толстый человек с лысиной самого премерзкого вида. Две потные волосинки, которые он постоянно приглаживал толстой рукой, украшали похожую на стертый новогодний шарик башку. Мне в голову лезли переводы его фраз на правдивый язык. «Открывать старшим не учили» – переводилось как: «Почему вонючка не может зайти?» – Меня только тишине и благоразумию обучали-с, – сказал я. – Это в школе юмористов, что ли? Требуй вернуть деньги. Мать где? «В детстве меня обижали, поэтому я и вырос таким» – перевел я. Коломка беспардонно перешагнул через порог и, посмотрев в зеркало, еще плотнее прижал волосинки к своей лысине. – Ее нет дома. – Мать где? – повторил он, не меняя тона. – Говорю ж: нету дома. Не знаю где. – А ты что это, женские шмотки меряешь? – Он кивнул на шляпы. – Брось этот фетиш. Тебя как зовут? – Дима. – Ага. Вот скажи мне, Дима, что такое справедливость – ты в курсе? – Да. Наслышан. – А о необходимости возвращать долги? – Я промолчал. – Что молчишь? Не понимаешь, о чем речь? Вот и мать твоя не понимает. Ты не серчай, я зла на тебя не держу. Но несправедливости в свой адрес терпеть не собираюсь. Как же мне хотелось, чтобы сработала магия! Нет, безусловно, я мог бы взять одну из вешалок и повесить на нее Леопарда вместо пальто, но кишка-то тонка. Да и с полицией потом разбираться… – Ты где, алло? В облаках витаешь? Слышал, что я тебе сказал? Леопард подошел близко, обдав меня запахом пота. – Слышал. – Вот и славно. Он начал что-то насвистывать, глядя на меня в упор. Еще и встал грязным ботинком на ковер. Как поступать в таких случаях – я не знаю. Тут либо магия, либо ничего (вот я зажрался, да?). Я ждал, когда он свалит к чертовому черту. О! К Безымянным, да! Туда ему дорога. К сожалению, сказать этого вслух я не решался. Но хотелось. – Двор у вас, я заметил, интересный, – вдруг пропищал Леопард, и мое сердцебиение участилось. – Там смерч прошел, что ли? Впрочем, это хорошо. Такой безвкусицы поискать: ни идеи, ни фантазии. Это у вас, видимо, семейное. А я в креативе толк-то знаю. Я сжал кулаки. Он меня провоцировал. Зачем – непонятно. Но кровь закипала – хоть чай заваривай. Как тогда, в курилке, а может, сильнее, речь шла о чести моей семьи, будь они неладны эти рыцарские клише. – Что смотришь? Матери позвонить не хочешь? И ровно за секунду до того, как я совершил бы необдуманный поступок, поддавшись магическому искушению Шара, поддавшись гневу, я услышал, как в комнате начала истерить Тетрадь. А с ней – Билиштагр. Леопард не уловил этих звуков – наверное, они направлены исключительно на меня. Корф остудил мой пыл. Он действительно уберегает от ошибок. Я сделал шаг назад и молча уставился на соперника. – Красть идеи нехорошо, – сказал Коломка. – Ты вот что, бэбик. Маме передай, что я приходил. Завтра приду еще. И хорошо, если она будет дома. – Да пошел ты, – сказал я. Правда, после того как закрыл за Коломкой дверь. Бить мебель от злости я не стал, лишь яростно разодрал зубами обёртку с конфетой «Грильяж», съел ее без удовольствия и, накинув на плечи рюкзак, вышел. В подъезде я все-таки влепил ногой в стену, когда сбегал по лестнице. Получилось эффектно. Жаль, там не стоял Коломка.* * *
Я прыгнул в трамвай, озорства ради не заплатил за проезд и доехал до школы. Там увидел Главного. Он с ужасом посмотрел на мое чистое лицо (я в ответ одарил его лучезарной улыбкой) и схватил телефон. Потом меня окружили одноклассники, как войска Македонского – армию персидского сатрапа. Только менее героические и благородные. – Канон! – кричали они. – Дай автограф! Их восхищение понятно: я съездил в офис “Антимы”, да еще и посреди уроков, тем самым перескочив через все ступеньки социальной лестницы. – Расскажи, расскажи, как там! – Да как… И я повторял фразы типа: «В “Антиме” главное – вести себя как свой человек» или “Охраны бояться не надо, они прекрасно знают, кто есть кто”», и заслуженно купался в лучах славы. – Рахта видел? – Видел. – И какой он? – Оранжевый. – А что ты там делал? – Меня попросили не говорить. – А Рахта видел? – Да. – Как он выглядит? Так мы пережили два урока, за это время восторг сменился неприязнью – все решили, что я зазнался. А потом наступила, нет, не осень, – физ-ра.* * *
Ангела Викторовна – бывшая фитнес-инструктор, а ныне – так себе учитель по физре, сказала: «Делайте, что хотите» и вышла из спортзала. Зря я натягивал спортивные брюки. – Лучший спорт – пиво в рот! – заорал Тема Крупный в распахнутое окно и добавил: «га-га-га». Мы распределились по маленьким группкам (моя группка состояла из одного человека) и занялись кто чем. Кроме спорта. Собственно спортом занялись только Вера Тотоева и мулатка Элина Сафари – они бегали по часовой стрелке, высоко поднимая колени. – Раз-два, раз-два, – делал неумелые и неуверенные попытки подкатить к девчонкам Тышка, друг Крупного. В центр зала вышел Степан. – Ну что, друзья! – Левым локтем он прижимал к себе баскетбольный мяч, а правым – футбольный. – Кто будет играть? – Сколько можно играть, Степа? – недовольно произнесла Алиса. – Бесконечно! Делимся на команды. Мимо пробежали Вера и Элина. – Я в команде запасных, – сказал Рома. Угрюмов интенсивно закивал. – Слабаки. – Слабаки-бурундуки, – вставил Иськин. – Ребята, у нас физ-ра! Время побед и торжества духа! – Что ты там торгуешься? – бросил Крупный. – Тема, ты тупой? Торжество духа – это про спорт! Крупный не стал ругаться со Степой, потому что Степа – единственный человек, которого Тема побаивался. – Давай я с тобой сыграю, – сказал я. – Ты, Канон? – Ну да. А ты кого-то другого ожидал? – Совсем нет! Хватай! Степа швырнул коричневый баскетбольный мяч, буквально впечатав мне его в грудь. – Для начала разомнемся. В кольцо попадешь? С трёхочкового. Сильно надеясь на помощь магии, я кинул мяч, но тот стукнулся о стену в паре метров от щитка и приземлился на голову Никите Евроньюзу, внимательно изучавшему свой планшет. – Почти, – сказал Степа. – Надо над техникой поработать. – Больно! Кто это кинул? – спросил Никита. – Я, – сказал я. – Прости, Никит. Никита посмотрел на меня зло и вернулся к своим делам. Остальным тоже стало неинтересно. Горгона громко хмыкнула и сказала про меня: «Клоун». Аннет отвернулась. Я с восьмого класса знал, что ей нравятся баскетболисты, и это единственная причина, по которой я согласился играть со Степой. – А все уже сняли «Послание»? – вдруг спросил Тышка. – Мне его еще монтировать. Я ни одного ролика от вас не получил. Я ничего не снял, о чем тут же доложил Тышке. К счастью, оказалось, что до дедлайна дотянули все. Добросовестно сняли свои ролики, даже в нескольких дублях, только Угрюмов и Барышня. – В деревне сняла! – сказала Барышня. – Рядом с овцами. Папа у меня завел их с год назад примерно. Вот потеха получилась! Остальные почесали кто что: кто голову, кто ногу, но решили единодушно – в этом году все двоечники. Степа кинул мяч, и тот с хрустом прошел сквозь сетку. – В параллельном классе, небось, уже сделали крутой видос, – грустно сказал он. – Каноничкин, а ты в «Антиме» не снял себя? – спросил Тышка. – Нет. – А че так? – Вот так. – А когда под сцену провалился? Не снял? – спросил Иськин. – Ты правда считаешь, что мне было до того? – Да. – Нет! – Каноничкина ответ! – Слушай, я что-то снял, но какую-то хрень… – О себе только думаешь, – буркнула Алиса. – Эй, я ушибся там, вообще-то. – Надеюсь, сильно. И что она на меня взъелась? Обиделась, что не позвал в прямом эфире на свидание? Ох, эта переменчивая женская натура. Мимо пробегали Вера и Элина, и Алиса присоединилась к ним. Вообще, обидная история с этим «Посланием». За всю историю у традиции не было ни одного срыва. Зато каждый раз это целое событие, которое обсуждается еще полгода. Лет десять назад, когда был популярен паркур, ребята снимали «Послания» на крышах зданий. Их даже приглашали в вечернее ток-шоу. В позапрошлом году выпускники стендапили. А Лешу Цивика, нашего предшественника, взяли на режиссерское за умелый монтаж в стиле трейлера. И каждый раз тех, за кого голосовало большинство, объединяла одна общая черта. Они делали что-то новое. Подходили к задаче творчески, так сказать. И я решился: – А что, если… в этом году мы снимемся в «Послании» вместе? Моего предложения никто не понял. На самом деле – просто не вникли в его гениальность. – Что? – Зачем? – Нарушим традицию? – Да! – сказал я. – Ну и что? – Традиции нарушать нельзя! Я встал на скамейку, точно оратор Цицерон. Пусть меня будет хорошо слышно даже тем, кто слушать не хочет, Аннет. – Да ладно вам! Все вместе – это супер-концепция! Можете мне поверить. – Что такое концепция? – спросил Зибка, еще один друг Крупного. – Это тебе рано знать. Смотрите: снимаем в одной локации. Такое будет впервые в истории, и как минимум этим мы отличимся. Будем говорить по очереди, а потом – хором, один текст. Суть «Послания» в том, что только вместе, сообща, мы добьемся успеха. – А сам, главное, вечно тусуешься без нас, – буркнула Алиса, пробегая мимо. Забив еще один трехочковый, Степа сказал: – А я согласен с Димой. Вместе – хорошо. Это называется командная работа. – И я согласен, – с чего-то согласился Крупный. – Тогда давайте придумаем… Тут мы услышали топот со стороны раздевалок. И умолкли. В зал, сжимая в руках детский надувной мячик, вбежал Сидорович. Он держал путь в сторону баскетбольного кольца. Добежав до черты, Сидорович прыгнул, кинул надувной мяч в щит, тот отскочил обратно, снова приземлившись на Евроньюза. – Да сколько можно! Сидорович, сделав пируэт, невозмутимо присоединился к нашему полукругу. Я прокашлялся. – Давайте продолжим. – Я не попал, – сказал Сидорович. Мы секунду смотрели друг на друга. – На спортплощадке снимемся, – требовательно заявил Степан, – или в тренажерном зале. Мы самый сильный класс в истории! – Степа, ты надоел со своим спортом! – завопила пробегающая мимо Алиса. – Нужно выбрать, что объединяет нас всех! – Спорт объединяет. Инициатива Степы никого не вдохновила. Тут же запустился процесс генерации вариантов. – А если в планетарии или в университете каком-нибудь? – спросил Угрюмов. – Фу-у-у, Угрюмов, – сказал Тема Крупный. Больше про самого Угрюмова, чем про его идею. – Поехали в лес! – предложила Барышня. – А что в лесу? – Грибы. – На крыше школы! – На крышах уже делали «Послание». – В поезде! – В ресторане! – В лифчиках! – Мне нравится. – В скайпе, может? – На стройке! – В кондитерской! – В луже крови! – Боже, Крупный, не смешно. – В вертолете тогда. – В раю! – В смысле, подорвемся? Происходил классический брейншторминг, который вел к одному: к абсурду и исходной ситуации. Спасать положение предстояло не кому-то там, а небезызвестному Диме Каноничкину. – Возле Шара, – сказал я. – А? – Возле Шара. Вы забыли, чем запомнится 2022 год? Тем, что загорелся Шар. И мы – тоже горим. И мы это скажем. Мы запишем «Послание» о том, что надо гореть тем, что ты делаешь. Послышался гул одобрения, но очень сдержанный. – Мне нравится эта идея, – сказал Сидорович и выпрыгнул из окна. Хорошо, спортзал находится на первом этаже. – Ну, не знаю, – сказал Тышка. – ИМХО, добрая половина в нашей параллели снимется на фоне Шара. – Точно! – Нет, вы не поняли, – объяснил я. – Мы сделаем круче. Мы снимем Послание… – я выдержал паузу, – из окна «Антимы». Шар будет под нами. – Что-о-о?! – А как мы туда попадем? – Я постараюсь договориться. Нет, не так. Я договорюсь. Точно. – Ты реально сделаешь это? Я замешкался. – Да… Реально. Десяток пар блестящих глаз уставились на меня. Улыбки. Восторг. Аннет. Я вернул себе всеобщее расположение. Как бы Рахт меня не подвел! – Канон, ну ты крутан, – Степа подошел ко мне и похлопал по плечу. – Ждем тогда от тебя инфу. – Класс! – Оноре де Канон!* * *
Я попрощался с одноклассниками, еще раз заверив их, что все схвачено и Послание будет топ. И мне очень вовремя позвонил Рахт. – Дима, добрый день! Доброта дня подобна стрекозе – прекрасна во всех отношениях. – Добрая стрекоза, – сказал я. – Верно. Дима, пришла пора показать себя. И заключить между нами договор. Ты готов? – Конечно. – Тогда приезжай после школы к Большому собору. Я буду тебя ждать. И отключился. Интересно, что мне делать в Большом соборе и что за такое «дело» меня ждет. Однако поживем – увидим.* * *
По пути в собор я заехал в больницу. Мы немного поболтали с папой, он сказал, что чувствует себя хорошо, но мне в это верилось с трудом. Перед уходом я купил в больничном буфете сосиску и пожелал скорейшего выздоровления какому-то мужчине. Мужчина обиделся, и сначала я не понял почему, а потом догадался: он, как и я, просто посещал кого-то из родных. И, скорее всего, совсем не болел. Никогда. Протискиваясь сквозь толпу туристов возле Шара, я наступил на ногу какому-то французу и бросил обиженный взгляд на наше Чудо Света. Это все ты устроил, негодяй. Не горел – цены тебе не было. Спасибо, сдачу оставь себе. Я показал ему дулю. Тетрадь в рюкзаке потеплела (не знаю, как я это почувствовал) – правильно, мол, я сделал. – В жопу себе засунь, – отреагировал на это щекастый паренек. – Я не вам! – Все равно засунь. Орвандцы – они такие лапочки. Может, к черту их спасение? Пусть живут себе в мире хамства и заблуждений, травят друг друга, выдумывают причины обижаться и оскорбляться. Я поднялся по лестнице Варфоломея, пересек Парк роз и перешел через дорогу к Набережной, туда, где возвышался шпиль Большого собора. Возле реки ветер усилился. На церковной площади неорганизованной гущей толпился народ. Готический собор, почему-то закрытый для посещения, поражал своим величием. Это было одно из главных католических сооружений Орвандии, и в нем во время войны базировался Штаб самообороны. Здесь (как и в соборе Августина) короновали царей. Но главное: в памяти каждого орвандца, да и всех жителей Земли Большой собор связан с ораторией “К Венере – через небеса” орвандского композитора Вали Дара. Слушая его, вы каждый раз играете в догонялки со своими мурашками. Они убегают от вас далеко-далеко, сквозь галактику Млечный Путь по незримым нотам органа и виолончели. Я потянулся и сделал пару разминочных движений. Папа говорит, что если это движение выходит у тебя непроизвольно, значит, судьба готовит нечто интересненькое. Я подошел к входу в собор, у которого стоял Черный Костюм. Он держал палец на ухе (хотя проводка от рации я там не заметил) и водил пристальным взглядом по толпе, то и дело отгоняя зевак. – Можно зайти? – спросил я. – Нельзя. Операция. – Гланды кому-то удаляете? – Что? Так, мальчик, ты иди-броди. Нельзя тут. – Чем докажете? – Гуляй, говорю!.. – Вы гланды кому-то удаляете? Он протянул руку, чтобы меня оттолкнуть, и я ретировался. Собор, хоть и был в десять раз ниже высотки «Антимы», тем не менее, давил сильнее. Я нутром чуял: с ним что-то неладно. Словно чье-то темное присутствие омрачало великую историю. Я обошел его с левой стороны. Там стояло еще два Черных Костюма. – Никак не пробраться, – сказал я какому-то французу. Минуту назад я наступил ему на ногу, и теперь он почему-то оказался рядом со мной. – Pouvez-vous me dire ce qui se passe dans la cathédrale?[33] – спросил он. – Ви[34], – ответил я. Я обошел собор справа и забрел на маленькое средневековое кладбище. В этот момент заметил в окне какое-то движение. Спустя минуту ко мне подошел первый Костюм. – Тебе велено заходить, – сказал он. Кто-то из желающих попасть в собор возмущался, но дверь за мной уже гулко затворилась.* * *
Афиша концертов органной музыки – первое, что я увидел. За следующей дверью, высокой и тяжелой, была сувенирная лавка. А затем меня поглотил собор. Взгляды христианских святых, средневековых правителей и воинов с длинными копьями устремились с витражей на мою макушку. Эхо шагов раскатилось по высоким стенам, достигая купола. Пахло ладаном и деревянными скамьями. Я ступал по бетону, стараясь услышать ангелов. Сегодня я бы этому не удивился. Не удивился бы даже пению устриц. Но никто не пел. Никто не хлопал ангельскими крыльями. Как родного, меня ожидал покой. Есть некий фильтр на входе в католические храмы. Шагнув внутрь, оставляешь что-то плохое позади. Всегда. У меня не самая воцерковленная семья, но даже я это замечаю. Я сел на скамью в первом ряду, напротив высокого распятия и алтаря, закрыл глаза и задал себе один-единственный вопрос. Зато глобальный. Может, ну его все нафиг? Я наклонился, чтобы завязать шнурки. Скрипнула скамейка. … Я повернул голову и увидел, что витраж исчез. Вместо него за окном была моя классная комната. Кабинет, в котором я проучился десять лет. Я встал, подошел ближе, наблюдая, как он медленно превращается в актовый зал. Там разворачивалось целое действо. Выпускной в школе. Шар не горел, я чувствовал, я знал это. Три пары танцевали вальс: Пуан сжимал, очень ловко, надо заметить, талию Аннет. А я – я сидел в заднем ряду, с мамой. На глазах ее выступили слезы. Но не от того, что я стал таким взрослым. А от того, что… Стоп. А где папа? Почему мы с мамой вдвоем? А Мелкий где? Еще раз стоп… – Отвали, – сказал я. С потолка актового зала свисало и пялилось на меня Зеленое мохнатое существо. – Может, зайдешь? – сказало оно весело. – Не смей заходить! – сказало второе существо, Бордовое, свесившееся рядом с первым. – Ты меня бесишь, Маэстро. Я надеялся, что ты сон. – Я не сон. – Да, я сон. – Ты меня тоже бесишь, – сказал Зеленый. – Нет, ты меня не бесишь, – сказал Бордовый. – Заходить будешь? – Будешь заходить? – Не буду, – сказал бордово-зеленый от злости я. – Вот и хорошо. – Альтернатив много. Найди свою собственную. Она у тебя одна. Мираж исчез. Передо мной вновь возник витраж. Я не удержался, и сочинил следующие строчки:Смотрю на себя сквозь витраж.
Не лицо, а недозрелая слива.
Для кого-то судьба – мираж.
А для меня – еще одна альтернатива.
Глава 25. Охота на Минувшего
Горгулья смотрела на Бьенфорд, а я – на горгулью. Части ее туловища стерлись в единую массу – аморфные отголоски минувших дней; отчетливыми остались только разинутая пасть и зубы, но я бы все равно порекомендовал ей обратиться к стоматологу. Сделав фотографию, будто горгулья ест Шар, как апельсин, я собрался выложить ее в «Инстаграм», но Рахт запретил: мол, не положено. Здесь, на площадке под открытым небом, проходила граница, смутная Terra Incognita между землей и небесами. Службу свою несли лишь редкие порывы ветра.Вьется, вьется ветер хмурый,
Ветер хмурый – вьется, вьется.
* * *
Я стоял возле горгульи, изучал ее зубы и ждал, когда стану участником первого в своей жизни расследования. Меня вооружили электрошокером. Для солидности я попросил брендированную куртку “Антимы” (будет чем похвастаться перед одноклассниками). – План такой, – объявил Андрей. – Шаг за шагом обходим закольцованный балкон. Саша и… ммм… Дима – пытаются войти в контакт с Минувшим. Джек – прикрывает тыл, он же несет «Модель М». Я впереди, с «Прототипом-21». «Прототип-21» представлял собой полукруглую коробку на колесах с трубкой и датчиками. Прибор фиксировал колебания, свойственные определенной группе Минувших; когда Андрей тянул его за собой вдоль парапета, он издавал монотонный звук, напоминающий бегущее в проводах электричество. – Похож на пылесос, – сказал я. Саша усмехнулась (оказалось, она так же называла устройство). Я обозвал его змейкой. Как в старой телефонной игре – «Змейка». С первой же секунды, как мы выдвинулись, я понял, что стал частью спецназа волшебников и магического S. W. A.T в одном лице. А это требовало ответственности. Я старался поймать момент, чтобы проявить свои недюжинные дарования. Сначала я громко крикнул: – Ау! И объяснил свой поступок тем, что, возможно, мы имеем дело с Минувшим, живущем в эхе. Потом я стрельнул электрошокером в каменный узор на стене, а спустя пару минут ударил по горгулье ногой с разворота. Все это имело мало практического смысла, но я действовал по наитию. Когда, лихо перекинув одну ногу через парапет, я попытался приманить магию на страх высоты, Рахт не выдержал: – Дима, пожалуйста, будем работать без глупостей! – Ладно… – Будь целесообразным. – Целесообразность – мое отчество. – Докажи это. У Джека, в отличие от Рахта, поднялось настроение: впервые за все время он обронил звук. Так бы ухнула охрипшая сова. Они часом не поспорили на мой счет? Я подошел к Саше. – Вы уже многих Минувших поймали? С помощью пылесоса. – Многих. Да. Хоть и за каких-то несколько дней… Но нас долго готовили. – А опасные среди них были? – Если честно, нет, – Саша сконфузилась. – Я с детства чувствовала, что мир будто не полон, словно что-то у него забрали. А как Шар загорелся, так сразу поняла, что была права. – Я вон там живу, – я указал в сторону своего района. – А… Понятно. Вдруг змейка начала пищать. Мы выставили перед собой электрошокеры. – Началось, – прошептал я. Андрей продолжил медленно идти вперед. – Звук означает, что Объект поблизости. – Андрей принял боевую стойку. – Будьте наготове. Правда, есть одна особенность. Обычно уровень частоты сигнала меняется по мере приближения к объекту, а сейчас он стабильный. – Не понял, – честно признался Джек. – Минувший отдаляется от нас с той же скоростью, с какой мы к нему приближаемся. – Попробуем быстрее? – сказал я. Андрей кивнул, сделал два широких шага и потянул за собой змейку. Звук не изменился. – Он тоже ускорился, – сказал Андрей. – А если мы разделимся на две группы и окружим Минувшего? – предложил я. – У нас устройство в одном экземпляре… Саша? Девушка, зажмурившись, водила перед собой руками, словно ребенок, которого мама заставила вытереть пыль с двери. – Он уходит от меня. Не дает вступить в контакт. Я думаю, он играет. Ему это доставляет радость. Мне нужно больше времени… – Сколько? Сутки? – спросил Рахт, и в его голосе прозвучал металл, где-то уровня алюминия. Я понял, что доводить его до стали нежелательно. Мы сделали полукруг и ступили на противоположную сторону балкона. – Нам нужен план Б, – сказал Андрей и задумался. И все задумались. Кроме меня. Всегда приятно наблюдать за тем, как работают профессионалы. Но еще приятнее – видеть, как профессионал сам себя загнал в тупик, а ты отчетливо видишь выход. – У меня он как раз есть! – крикнул я и побежал вперед, весело хохоча и ударяя ладонями по воздуху. – Дима! – А-а-а-а! – кричал я. – Выходи, Минувший! Ты где?! Логика была простая: если Билиштагр меня удержит, значит, я совершаю ошибку, и остановлюсь. Если не удержит, значит, риск оправдан. Я по-прежнему действовал по наитию, с которым уже намеревался серьезно побеседовать: слишком уж странно оно мною руководит, безалаберно. Ни на какого Минувшего я не наткнулся, хотя пробежал добрую стометровку. Устав от марш-броска, я остановился возле одного из немногочисленных окошек купола. В нем отражался Шар и – немного, совсем чуть-чуть, – я. Но мое отражение… Оно не было моим в точности. Не таким, каким я его привык видеть. Я внимательно изучал его, а оно изучало меня еще внимательнее. – Привет, – тихо сказал я. Мой двойник не пошевелил губами. Слабо-слабо улыбнулся. От этого по позвоночнику пробежал озноб. Ко мне и подошла остальная группа. Змейка больше не пищала. – Дима, не смей больше так делать, – сказал Рахт, вытащив из ножен крепкую медь. Но меня она не напугала. Я продолжал смотреть в окошко – теперь я в нем вел себя так, как положено. Но изучал уже не себя. А Шар. В который раз я ощутил, что нас что-то связывает. Не родственные узы, но – некая правда, истина существования, из которой происходим мы оба. – Извините, – повернулся я к остальным. Но… Мне кажется, я знаю, что делать. Группа вопросительно уставилась на меня. Даже Рахт, увидев, что я предельно серьезен, перестал злиться и извлекать коллекцию металлов наружу. – Этот Минувший не играет с нами, как сказала Саша… А заигрывает. – И? – спросил Рахт. – Так или иначе, он нас провоцирует. Но если до этого мы считали, что он пытается втянуть нас в игру, где есть правила и мы обязаны его догнать, то теперь… В общем, начните корчить рожи. Прыгать, скакать, вести себя как пьяные дети. Умение дурачиться в одиночестве – верный признак того, что вы способны быть счастливыми. Так вот представьте, что вы одни. Хотя бы на минутку. Первым, кто после легкого шока решил мне довериться, оказался, как ни странно, Джек. Он распахнул рот, так что стали видны гланды, и растопырил по-медвежьи ладони. После чего зарычал и стал косолапо расхаживать по парапету. – Сигнал появился, – удивился Андрей. – Так что же мы стоим, друзья? Делайте, что говорит Дима! – Шигир Рахт присоединился к дурачествам Джека. Он присел на корточки, и пошел по кругу гусиным шагом. Саша же, изображая крик петуха, горланила в небо. Андрей тем временем покатил куда-то Змейку и, заявив: «на эту ругается», указал на горгулью. Такую же ободранную, как та, которую я рассматривал, поднявшись на парапет. – Наш Минувший – горгулья? – спросил я. Мысленно я уже озаглавил будущий детектив: “Дело об оживших горгульях”. – Никак нет, – отчеканил Андрей. – У алтаря, где пропал дьякон, нет горгулий. Тут что-то другое. – Что-то другое… – эхом повторила Саша. Андрей поводил трубкой туда-сюда. Сигнал оставался сильным. Напряжение возросло. – Посмотри, – сказал Джек тихо. И указал на пасть горгульи. – Она над пропастью. Андрей с сомнением посмотрел на Шигира Рахта. Тот улыбнулся и кивнул. Тогда Андрей перевесился через парапет и вскарабкался на спину горгульи. – Крепкая? – спросил я. – На века, – подтвердил Джек. Они взялись с Сашей за длинные ноги Андрея. Я понял, что волнуюсь. Одно неверное движение – и Андрей полетит вниз. Тогда заставят лезть меня. Осторожно перебирая ладонями, Андрей, чье лицо стало красным (конечно – висеть вверх ногами!), медленно приблизился к голове горгульи, схватился за пасть, подтянулся и посветил фонариком. – Ну? – спросил Кафил. – Ничего, – ответил Андрей. Слегка дрожащего Андрея вернули на место, он сел на парапет и, пока никто, кроме меня, на него не смотрел, включил на телефоне фотографию своей черепахи. Успокоился. – Змейка стала тише пищать, – заметил я. – Кто? – Ваша машинка. Ее звук вернулся к исходной интенсивности, видно, акробатика Андрея спугнула существо. – Проверим следующую горгулью? – сказал Джек. Андрей спрятал телефон, дернул шланг, и подвинул Змейку на метр. Аппарат зашелся в писке, как петух на рассвете. – Опять никого не видно! – огорченно воскликнул Шигир Рахт. – О, не зря говорят, да будет благословен муж, чьи очи видят не только то, на что смотрит их хозяин! Но он же здесь, зараза, да? Мы притихли. Только Змейка, не распознавая в Рахте авторитета, продолжала верещать, точно пес, нашедший наркотики. – А если он микроскопический? – спросил я. Сашу мой вопрос возмутил: – Она НЕ микроскопическая! Я показывала, какая она! Я все еще ее чувствую, но она неуловима… неуловима… – «Прототип-21» и не уловил бы микрообъекты, – подтвердил Андрей. – Она? – повернулся Рахт к Саше. – Может, и он, – отрезала та. – Просто не понимаю, почему мы по умолчанию, всегда и везде, когда о чем-то не знаем, говорим «он». – Я не всегда так говорю… – улыбнулся я Саше. Она тоже улыбнулась. – Может, в них механизм какой-то?.. – рассуждал вслух Андрей, разглядывая горгулий. Тут вызвался я: – Могу проверить! – Как? Я вытащил из кармана звоночек от велосипеда с Гирко. Поднес к горгулье. Этот момент мог стать моим триумфом, но, увы, не судьба. Вибраций я не ощутил. Щелкнул – ничего не произошло. – Механизмов здесь нет. – И добавил, поймав на себе недоверчивые взгляды. – Он магический… А Минувший, как я понимаю, невидимый. – Попробуем ударить электрошокером, – сказал Джек. – По Любимцу?! – По горгулье! Меня эта мысль тоже посещала. Я ее отбросил, потому что звучит, как выстрелить в шевелящиеся кусты: ветер там или враг – неважно, главное шмальнуть. Не по-взрослому. Андрей, тем не менее, спорить не стал: ударил по горгулье током, и Змейка тут же умолкла. – Грохнул? – Как бы понять. Мы подошли к каменному изваянию с белым пятном на голове и отломанным клыком. Змейка снова возвестила о присутствии таинственных сил. – Говорю же: он заигрывает, – сказал я и посмотрел на Рахта. Похоже, его терпение подходило к концу. Джек, Андрей и Саша это чувствовали и усиленно соображали, что делать дальше. На выручку снова пришел я. – А очки? – Какие очки? – Если он невидим. Понимаете? Вы мне давали очки, которые… Спектры… Ну, спектры. – Ньюточки, – сказал Рахт прищурившись. – Первоклассная идея! И Андрей, открыв чемоданчик, вытащил на свет пять пар уже знакомых мне очков. – А Диме за сообразительность наивысший балл, – сказал Рахт. – Хорошая идея – она как сыр. В любой ситуации придется к месту, особенно если ситуация – вино. Змейка продолжала пищать. Меня подмывало надеть очки и поскорее посмотреть. Но я ждал команды.* * *
Момент истины настал. – На счет «три» – надеваем, – повторил план Андрей, – видим – бьем электрошоком. Мы окружили горгулью, как отряд викингов британскую деревню для разорения. – Раз… – начал отсчет Джек. Я вытянул перед собой электрошокер. Надеюсь, Минувшему не будет больно. – Два… С другой стороны – что мне остается? Это существо похищает людей. А я просто защищаю себе подобных. – Три! Сначала я попал дужкой в себе глаз. Затем быстро реабилитировался, надел очки нормально и увидел существо, на которое мы охотились. “Птиц!” – подумал я. Именно птиц, не птица, это так просто не объяснить. Его голова походила на обезьянью, а на морде будто было написано: “Алло, хватит за мной гоняться, дайте посмотреть на город!”. Определить цвет перьев не представлялось возможным. Но количество крыльев я примерно прикинул: штук шестнадцать. Как это соотносилось с законами аэродинамики – ума не приложу. Птиц оказался милым, даже смешным. Неужели он и есть виновник всех этих исчезновений? Андрей нажал кнопку электрошокера. Птиц величаво взмахнул половиной крыльев, увернувшись от заряда, и перелетел на следующую горгулью. Мы побежали за Минувшим. Птиц не поддавался. Думаю, у него было игривое настроение: когда мы приблизились, он не просто перелетел с очередной горгульи на следующую, но сделал несколько кувырков, пируэтов и вроде даже улыбнулся. Рахт отстал. Теперь мы преследовали птица вчетвером. А он издевался над нами, меняя горгулий, как Казанова – женщин, и не издавал ни единого звука. Андрей сказал, что, скорее всего, для ушей тоже нужен аппарат, но таковые у «Антимы» в процессе разработки. Мы сделали круг по площадке, а в ньюточках, скажу вам, бегать непросто, и оказались там же, откуда начали погоню, у выхода с балкона. Шигир Рахт поджидал нас, присев на край парапета. – Безуспешно? – Пока да. – Вы справитесь. Сильная команда – она как вулкан. Нужно дождаться точки кипения, и ничто не встанет на ее пути. Придумали, что делать? – Разделиться, – уверенно сказал Андрей, – по два человека. Загнать Минувшего в угол, каждой паре – выдать «Модель М». – Отличная идея, Андрюша. – Мы с Сашей идем по часовой стрелке, Джек и Любимец – против часовой. Рахт, хихикнув, воскликнул: – Правильно, на меня не рассчитывайте! Вы у финиша, отдаю дело в ваши могучие руки. Я подожду вас внизу. Рахт встал, отряхнулся и скрылся за дверью. Андрей и Джек взяли по Рубиновой ловушке «Модели М», и мы отправились каждый в свою сторону.* * *
Первыми настигли птица мы с Джеком. Минувший сидел на горгулье и, увидев нас, сделал морду: “Опять вы, вонючки…” и отвернулся, продолжая шевелить ушами. Джек жестом приказал мне вести себя тихо. Полминуты спустя появились Андрей и Саша. Андрей медленно поставил ловушку на землю. Все четверо направили на птица электрошокеры. Джек, делая знаки руками, расставил нас так, чтобы отрезать птицу пути отступления: если первый выстрел окажется неудачным, у кого-то будет возможность наверстать. Сам Джек залез на парапет. Тут-то и случилось страшное. Я так устал, перенервничал и все на свете, что палец дернулся, и я выстрелил раньше времени. Разумеется, мимо. Птиц попытался улететь, но меткий выстрел Андрея повалил Минувшего на землю. Птиц скрючился и издал звук. Впервые. Это была смесь собачьего скуления и кошачьей истерики. Ему было больно. – Модель! – скомандовал Джек. Поднялась суматоха. Птиц сопротивлялся отчаянно, молотя шестнадцатью крыльями, но мы держали крепко; перья оказались мягкими, как шелк. Наконец птица удалось запихнуть в «Модель М». Как только прозвучал «пи-пик» закрывающейся крышки, я упал на спину и минуты две лежал, глядя на шпиль и пытаясь отдышаться: последние десять минут выпили из меня все соки, все четыреста сорок четыре сока. – Достойное пополнение коллекции, – сказала Саша. О чем-то они начали переговариваться, а мне просто нравилось лежать с чувством выполненного долга. Смотреть на шпиль, на звезды, чувствовать еле уловимый запах ладана. Что-то здесь было не так, конечно. Как же иначе? А что-то – совершенно так. Я знал, что буду вспоминать об этом эпизоде моей жизни с удовольствием.…Вдруг я услышал голос. Голос, не принадлежащий никому из нас.
Ребята…
Он донесся из некой глубины, сквозь незримый барьер, как эхо, как S. O.S, с трудом различимый в ускользающих радиоволнах. – Слышали? – Андрей поднялся резким движением. Он надел ньюточки и направил на птица электрошокер. «Модель М» выглядела как клетка с широко расставленными прутьями, поэтому при желании пленника можно было ударить (или покормить, тут от совести зависит). – Это Дима… – сказала Саша, – не Любимец, а наш Дима. Я слышу его. Он продолжает говорить. Он говорит! Пропавший «антимовец», мой тезка! Да. Дело не сделано, пока не найдены люди. – Говори, гад, где ты их держишь?! – крикнул Андрей Минувшему. Его спокойствие испарилось. В Андрее проснулся яростный солдат. Птиц закричал. Несколько перьев отпали, став видимыми: салатовые, как у попугая, они переливались матовым перламутром. – Может, не стоит… – начал Джек. Андрей в ответ огрызнулся: – Ты забыл, зачем мы здесь? Мы спасаем людей! «Помогите…» – снова донесся не то голос, не то хор голосов, и крышу у Андрея сорвало окончательно. Он ударил птица еще раз. И еще. Я стал подозревать, что это сам птиц молит о помощи, а вовсе не Дима. Быть свидетелем страданий этого существа было невыносимо. Я посмотрел на Шар. Живой, нет, больше, чем живой, он освещал все то, что находится над самой жизнью. Минувший кричал дико, отчаянно. Беззащитный, но виноватый, нелепый, загадочный и красивый. Я надел ньюточки и не смог оторвать взгляда от его полных страдания глаз. Когда Андрей ударил в очередной раз и оттолкнул Сашу, которая попыталась ему помешать, я продолжал смотреть. Еще неделю назад мы не знали о его существовании. А сегодня мы пропускаем двести двадцать ватт сквозь сердце, которых у Минувшего не исключено, тоже шестнадцать. Не шестнадцать. Их у него два – вдруг понял я. Одно бьется для жизни. Другое – для невидимости. Стоп. Я не мог этого знать. Откуда такая точность? Я никогда не читал о птице, да и сомневаюсь, что о нем написана какая-то книга или, тем более, снят популярный блог. Это самые одинокие существа на свете. Умерев, они превращаются в каменные изваяния, продолжая наблюдать за миром в своей экзистенциальной замкнутости. Он сидит на горгульях – ему, глупому, кажется, что это его семья. Живет он, то и дело пытаясь найти друзей, озорничая и заигрывая с каждым встречным. Снова магия. Как на том уроке истории. Чудесное наваждение, поток знания. Я узнавал о птице с каждой секундой все больше. Андрей спрятал электрошокер, он и сам поразился своему зверству, а вот меня поразило совсем другое. – Это не тот Минувший, – прошептал я. – Что? – переспросил Джек. – Людей похитил не птиц. В двадцати метрах от нас, где-то за поворотом, раздался звук удара электрошокером. Мы посмотрели на Андрея. Он стоял у стены и растерянно оглядывался. – А где Саша? – спросил он. Была тут. Теперь ее нет. Да, мы ошибались. Мы чертовски сильно ошибались.
* * *
Андрей накрыл курткой клетку с Минувшим. Он стыдился того, что дал волю эмоциям: об этом говорил его взгляд, устремленный в щели каменной кладки. Но я его не винил, и птиц – я был в этом уверен – тоже. Мы прошли к тому месту, откуда слышали звук. Саша исчезла. – Что тебе известно? – Спросил у меня Джек. – Это был не птиц, – сказал я. – А кто? – Послушайте. Все сложно. И я еще плохо во всем разбираюсь. Но мы поймали не того парня. Пошли по ложному следу. Вы можете мне не верить, но я… я… – о, придумал убойный аргумент, – я Любимец Шара. Тут Джек схватился за волосы и громко закричал. Просто – “А-а-а!”. Потом, резко замолчав, уставился на нас круглыми глазами. Я глянул вниз – был ли слышен вопль прохожим? Джек развернулся, подошел к стене и закричал еще раз. После чего ударил по ней изо всей силы, разбив кулак в кровь. – Ты что?! – Андрей подскочил к Джеку и принялся оттаскивать его от стены. Но тот ударил еще раз, швырнул электрошокер, оттолкнул Джека и изо всей силы пнул стену. Мужчины стали бороться. Я не знал, что делать. Не вмешиваться же – у меня своя миссия. И вдруг все стало понятно. Как пить дать. Пропавших людей можно спасти. Не знаю, что придало мне этой уверенности – зрительный контакт с Шаром или вид Джека, поддавшегося влиянию таинственных сил. Я подошел к стене и приложил ладонь к серому камню. – Я знаю, где ты, – сказал я. – Пожалуйста, успокойся. Касаясь шершавой поверхности кончиками пальцев, я медленно шел и говорил: – Мы не враги тебе. Отпусти их. Я двигался медленно, кошачьей, как мне казалось, походкой. Потом остановился. – Здесь. Ты отпустишь их на волю здесь. – Что? – услышал я голос позади и обернулся. Андрей выглядел помятым, как почти все мои рубашки. Под левым глазом красовался фингал. – Ничего. Джек пропал? Он кивнул. – Его засосало в стену. Просто, блин, засосало. Он ударил, и кулак вошел внутрь, и весь Джек вошел внутрь. Ты ведь знаешь, с чем мы имеем дело? – Да. – Расскажи, пожалуйста. – В Древности этих Минувших называли Фелишок[35]. – Фелишок? – Они жители домов… Вернее так. Не просто жители домов, но – часть их. Их, как бы это… Вот если бы дом был не домом, но живым существом. Это живое начало дома – его и воплощает Фелишок. – Домовой? – Нет. Домовой оберегает дом, он дух дома, его хранитель. И вообще, домовой – это сказки. А Фелишок – и есть дом. И он – не сказки. Когда говорят “живет в стенах дома”, то немного лукавят. Живут, все-таки, за их пределами. А этот Минувший живет внутри стен, и иногда тянет за собой других. Он питает дом, питает его людьми. – Я отвернулся от стены и от Андрея и посмотрел на Шар. – Почему – не знаю. Человек вряд ли способен понять дом. Древние орвандцы боялись Фелишок. У них были ритуалы, помогающие сохранить его покой. В награду он даровал людям чувство, которое мы называем: «Я дома». Я повернулся и обнаружил, что Андрея рядом со мной больше нет.* * *
Дождь начался без церемоний. Капли не посыпались одна за другой – небесную трубу прорвало целиком. Я промок в одно мгновение. В носках хлюпало. Но мне нужен был этот дождь. От древнего камня, намоченного дождем, поднимается особенный запах – в этом все дело. В нем зашифрован код вечности. Вы знали, что не бывает разных дождей? Всегда и везде, во все времена идет один и тот же дождь. Поэтому мы испытываем ностальгию. Дождь, который вы видите за окном, видит и ваш любимый герой, и ваши предки, и вы сами, только в детстве или, наоборот, в будущем, когда бросите взгляд на фотографию правнука. Дождь и ностальгия объединились с тем спокойствием, которым я вооружился в храме, окруженный средневековыми витражами. Чтобы вытащить людей, я должен ощутить собор. Признать его право быть живым. Я стоял лицом к лицу с хтоническим чудовищем. Оно не походило на монстров из знакомых вам бестиариев. Если бы вы оказались рядом, вы бы сказали, что ничего не изменилось, что стена все такая же ровная, неподвижная, равнодушная. Но постой вы с минуту, ощутили бы присутствие. Взгляд тигра, дикий, первобытный, направленный в самое сердце. Я вглядывался в собор, а собор изучал меня, как хищник, в чьих джунглях появился новый, доселе невиданный враг – непутевый школьник с таинственной связью с Шаром. Одно неловкое движение – и я присоединюсь к импульсивному Андрею, к миловидной Саше, к молчаливому Джеку и к другим людям, и окажусь в заточении. Но у меня есть преимущество. Мне помогает Шар. Собор бы скрипел, если бы обладал голосом, пытался бы меня нащупать, если бы у него были щупальца, он нюхал бы меня огромным носом, клацал гигантскими зубами. Тихо, подумал я. Не делать лишних движений. Все хорошо, Дом. Это я, Дима Каноничкин. Я признаю твое величие. Всякий другой собор, каким бы красивым его ни построили, не будет таким, как ты. Я знаю, что ты, Фелишок, никогда не поселился бы в моей многоэтажке. Я знал, что должен делать, знал, и пытался отогнать от себя страх, ведь ничего опаснее мне делать не приходилось. Я – Ригори. И доселе невиданные знания о Мире навязали мне план действий. Войти в эти стены, проникнуть в них, перестав быть Димой Каноничкиным. Я должен слиться с Собором, лишив себя личности, растворить себя в доме и, обнаружив тех, кто принадлежит к роду людей, вытащить их наружу. Забери у меня все. Возьми на хранение. Мое лицо, маму, папу, Аннет, мое прошлое, забирай Рому (его, в принципе, можешь и не возвращать). Забери мое великолепное чувство юмора. Я сделал шаг. Спокойно. Это уже не я. Ты простоишь века. Тобой будут восхищаться. У тебя есть шпиль, центральный и боковой нефы, деамбулаторий. У тебя есть Фелишок. У тебя есть я. Я, который уже стоит у стены. Я, который и есть эти стены. Протягиваю руку и не натыкаюсь на твердь. Ее не существует. Собор ревет, он чувствует присутствие чужака, но я справляюсь. Закрываю глаза. Мне не следует видеть, это не моя привилегия. Дима Каноничкин делает последний шаг. Темнота? Нет, нечто другое; состояние неисчерпаемого, бесконечного, абсолютно мира. Я – Дом. Я – собор. Я видел кровь. Видел историю. Слышал тысячи тысяч голосов. Таким я и должен оставаться. Спокойным. Что меня взбудоражило, зачем я похитил тех, кто теперь, словно заноза, засел в моей каменной плоти? Они здесь. Я чувствую их, их мысли проникают в мои стены, и молят, и молят, и молят!.. Я буду здесь. Я буду здесь вечно. И никакое землетрясение не сдвинет меня с места. Я – история. Я не исчезну. Даже если вы растащите меня на кирпичи. В меня впитался страх забвения. Нет, меня не забудут. И эти люди мне не нужны… Нет, нужны! Они будут здесь, они будут со мной. Нет. Не будут. Они не будут со мной. Будут! И ты, новый, я не призывал тебя, и потому ты растворишься, ты исчезнешь. Ты здесь не нужен. Нет… Не нужен. И потому ты не растворишься. Я отпущу тебя вместе с остальными. И я погружусь в покой. В покой… В покой. Я отпускаю вас. Вы свободны.* * *
Они вывалились из стены, как продукты из забитого холодильника: Дьякон, уборщик, какая-то женщина, Андрей, Саша, Джек и человек в пиджаке – Дмитрий, мой тезка. Я подошел к стене и погладил грубый серый камень. “Ничего…” – подумал я. “Это все ничего. Ты молодец”. Все будет хорошо. Дождь закончился. – Весело с вами работать, – сказал я. Андрей улыбнулся. Джек обнял меня, а затем вышел за дверь. Им еще предстояло проработать травму и написать мемуары. “Как меня похитил дом”. Саша поцеловала меня в щеку и сказала: – Ты и впрямь Любимец Шара. Спасибо, что все-таки явился. Город внизу продолжал жить, шевелясь весенними листьями и людьми. У храма гомонила толпа, не подозревающая, какой опасности избежала. Я засмотрелся на два пряничных домика с оранжевой кровлей. Магазинчики на первых этажах уже закрылись. Между ними – узкий переулок, не освещенный, безлюдный. Случайно ли мое внимание приковало к нему? Случайно ли, что в тот момент, когда я собрался отвести взгляд, в переулке промелькнула тень? И наконец, случайно ли, что я снова увидел корфа, которого нарисовал в школьном туалете[36]? Нет, отныне и навсегда я перестаю верить в случайности. Нами определенно точно движут такие силы, что даже Гирко в велосипедном звоночке вряд ли с ними справится. Я вздохнул с облегчением. Я справился. Я небезнадежен. Может, я и впрямь – Любимец Шара?Глава 26. Куда смотрит Шахрэ?!
Рахт сидел на скамейке напротив алтаря. Вальяжный, богатый, могущественный человек с осанкой победителя. Запрокинув голову, он вытирал платком нос, из которого шла кровь. – Давление, – объяснил Рахт, увидев меня. – Переволновался я, дружище. – За мной спустилась компания спасенных людей. – Ты справился. Я в тебе не сомневался. – И обратился к остальным: – Господа, две кареты скорой помощи ждут снаружи. Сами доберетесь? – Доберемся, – сказал Андрей. Дьякон, пухлый и слегка прыщавый мужчина, проходя мимо меня, спросил: – Как тебя зовут, мальчик? – Спросил он хриплым голосом. – Дима. – Меня – Павел. Таких, как ты, бережет Господь. – Ну что вы… Я ж просто это… Дьякон вместе со всеми двинулся к выходу. Каждый освобожденный благодарил меня как спасителя. Да я и был спасителем. Но что-то меня тяготило, что-то кипело внутри, и, догнав дьякона, я сказал: – Послушайте, извините… Павел. Собор больше не причинит вреда людям, но… Не причиняйте и вы ему вред. Помните о нем, рассказывайте о нем. Этот дом – больше, чем объект для фотографий, он, он… – Живой, – улыбнулся дьякон. – Я знаю, сын мой. Все, что я знал до сих пор и чему верил, подверглось испытанию. Сатана! – вот была моя первая мысль. Но по прошествии времени… Да. Мы будем уважать этот дом. И напоминать ему о тебе. – Спасибо. И, конечно, будьте осторожны. – Будем, сын мой. С нами Бог и сыновья его.* * *
Я поставил на скамейку клетку с птицем. – Нам придется его забрать, – сказал Рахт. – Зачем? – Чтобы уберечь других от опасности. – Он не опасен. – Кто знает… – Я знаю. – Понимаю! Но, как говорится, излишняя самоуверенность – она как кофе-машина… Рахт не сразу придумал, чем закончить свою метафору, и исполнил танго лицом. Я бы закончил так: “Излишняя самоуверенность – как кофе-машина: школьнику не нужна”. Но Рахт придумал по-другому: – …в ней каши не сваришь. – Что теперь? – спросил я. – Теперь… – Рахт побарабанил пальцами по своему колену. – А теперь, Дима, тебе придется сделать выбор. Непростой выбор. – Какой? – Как называется Минувший, которого ты обезвредил? Ребята сказали, тебе каким-то образом удалось узнать его имя… – Фелишок. – Фелишок! А теперь представь, что подобных Минувших, только этого – несколько десятков. А то и сотен, или даже тысяч. Двух ты обезвредишь, третьего и четвертого обезвредят другие гении. А как быть с остальными? Люди будут пропадать и погибать. И все – из-за Шара. Я уж молчу о маньяках и садистах, в которых откроются таланты Ригори… – Что вы предлагаете? – Ты – Любимец Шара. Последний человек, который мог сказать о себе то же самое, спас Орвандию от гибели. Он избавил нас, все человечество, от опасности, которую несет в себе горящий Шар. Это было тысячи лет назад. Меня кольнула ревность. Еще один Любимец Шара? Как это так? – И что он сделал? – аккуратно спросил я. Рахт отвернулся, что-то прошептал тихо-тихо, почти неслышно. Затем посмотрел на меня, опустил подбородок, и сказал: – Он погасил Шар, – затем высморкался и добавил: – Это же я предлагаю сделать тебе. И за это – я награжу тебя всеми благами, о которых мы говорили с тобой вчера.* * *
Я зашел в магазин, взял холодный чай, M&M’s и «Вэгон Вилс» с джемовой прослойкой. Подумал, что надо купить папе апельсинов, но решил сделать это завтра: посвежее будут. Очередь на кассу двигалась медленно, кассир пробивал каждую жвачку по пять секунд. Передо мной стоял студент с длинным носом. Он дергался, то и дело всех поторапливая, как будто экзамен вот-вот, хотя какой экзамен в десять вечера? Я не удержался и спросил: – Опаздываете? – А тебе какое дело, школота? – Просто. – Вот и стой просто. – А как вы думаете, магия нужна? – Слышь, овощ, ну-ка отвали. – И вовсе не надо хамить мальчишке, – заступилась за меня женщина в желтом платье. – А тебя я вообще не спрашиваю. – Ты чего это мне “тыкаешь”? На том и закончилось – без драк и ссор, студент просто ушел, и это не притча с моралью. Я таким образом отвлекал себя. Вернее, пытался отвлечься от мысли, сверлившей мозг. Может, к чертовой матери все эти спасения Орвандии, когда на кону жизнь и судьба близких людей? Разговор с Рахтом, а точнее – его “предложение”, повергло меня в шок. Хотелось, чтобы кто-то умный сказал: Шар не несет никакой опасности. Глупости, которые выдумал Рахт, не имеют отношения к реальности. Я отказывался верить, что Шар – зло. Шар не может быть злом, Шар – это родня, мой брат, мой прадед, мое второе Я. А может, Шар – это источник разрушения? Мрачный, задумчивый, брел я куда глаза глядят, неся клетку с птицем и сжимая в широком кармане уже растаявшие бисквиты и бутылку чая. – Я подумаю над вашим предложением, – сказал я Рахту перед тем, как покинуть и его, и собор с Фелишок. – Подумай, Дима. – Но при одном условии. Птица я заберу с собой. Выпущу его на свободу, а если вы поймаете его однажды, тоже отпустите. – Твоя взяла. Однако надеюсь, ты согласишься на мое предложение, и тогда нам не придется его ловить. Минувшие исчезнут навсегда, и планета снова станет безопасным местом для человека. Бессмысленные блуждания привели меня на узкую парковую аллею недалеко от улицы Росс. Здесь, среди берез и дубов, людей не было. Кроме, разве что, парочки, облизывающей друг другу лица. Я сел на скамейку, распечатал бисквиты и откусил от одного половину. Моя гортань нуждалась в глотке холодного чая. Воздух сгущался – я чувствовал это. И постепенно, соглашаясь с Рахтом, осознавал, к чему может привести активность Шара. К ужасам. К разрушению. К смерти. В точности как подгорающий зад Гитлера. А если взять – и согласиться на его предложение?.. Вам слова Рахта не кажутся логичными? Да, это все клевенько и весело, Шар горит, магия. Но кто сказал, что магия – благо? Почему идеальный мир – обязательно тот, в котором мы не живем? Сова громким “уху” подтвердила мои мысли. Нет, магия – это благо, иначе и быть не может. А лучше… Да-да, есть идея получше. Тетрадь. Она даст ответ. Каждый из корфов (они еще ни разу не обманывали) подведет меня к правильному решению. Чтобы это проверить, я открыл Тетрадь, испачкав обложку шоколадом, достал ручку из рюкзака и на странице Грохида впервые решился написать “Бьенфордский Шар”.Шар, иначе Рэбиоши, суть средоточие животной ненависти человека, материальное воплощение оной. Рэбиоши должно было стать предметом опаски, но не почитания. Шахрэ, мой брат, боле не способен удерживать тварей, кои порождены разрушительной стихией Рэбиоши.Шахрэ? Я перевернул хрустящую страницу. “Удерживающий чудовищ” корф красовался на развороте в полном одиночестве. Гоблины испарились. Что тут сказать?.. Я надел ньюточки и посмотрел на птица. – Хочешь полетать? Птиц дремал и на мои слова отреагировал так: пара перьев шевельнулась, и один глаз приоткрылся. Потом по его тельцу пробежала дрожь, и он повернулся ко мне спиной. – Ты еще на меня обижаться будешь? А я-то к тебе с сочувствием… Ну-ка вылезай. Я открыл Рубиновую ловушку, но птиц выходить не торопился. Тогда я протянул руку и прикоснулся к мягким перьям. Птиц повернул голову, как сова, и я его погладил. Он казался мне великолепным существом: добрым и милым, и как, подумал я, было бы здорово иметь такого у себя, вместо кошки или ящерицы. Потом птиц вылетел из ловушки. Я провожал его взглядом, пока тот не скрылся в густой листве. Так и сидел я в полном одиночестве. В окружении деревьев; они шумели надо мной, и – кто знает? – что обитает в их глубине: белка ли и скворец или орда загадочных мини-убийц, которые лишь притворяются обитателями нового мира, а по факту – призраки минувших дней, о которых нам следует забыть навсегда? Сняв ньюточки, я слушал звуки природы, как аудиосказку. И в один момент звуки исчезли. Кто-то нажал Mute, оставив включенным лишь мое дыхание и, пожалуй, звук нервного скрежета ногтем о ноготь (я не замечал до сих пор, что занимаюсь этим). Фонарь стал гореть ярко-красным вместо оранжевого. Воздух сгустился. По спине побежали мурашки. На аллее появились гоблины.
* * *
Дикий взгляд, слюнявые рты, шипастые дубинки на поясах и длинные грязные когти. “Началось!” – пронеслось в моей голове. Гоблины шествовали по аллее стройным отрядом – те самые, из Тетради, со страницы Шахрэ, только не нарисованные, а абсолютно реальные. Откуда они здесь взялись? Целующаяся парочка не видела гоблинов: эти двое в опасности, и я должен их предупредить. Но меня парализовало. Я попытался шевельнуться – и тело сковала болезненная судорога. Голос, язык, гортань – больше не подчинялись мне. – М-м-м, – выдавил я из себя. А гоблины шли и шли, методично вбивая камни в пыль. Приди же, магия, приди! Сейчас ты нужна мне как никогда! Парень и девушка увидели, что происходит. Попытались закричать, но смогли лишь что-то пропищать. Не прошло и пары секунд, как гоблины окружили ребят. Первобытные твари с интеллектом осла, варвары из иного мира. Парень героически выставил кулаки. Бежать некуда. И ждать спасения неоткуда. Еще чуть-чуть, и их настигнет смерть от удара тяжелой дубины. – Помогите, – беззвучно сказала девушка – я разобрал это по ее губам. В ее глазах отразилась вся боль, все отчаяние рода людского, а я, скованный невидимыми цепями, только наблюдал, более не надеясь на чудо. Но чудо произошло. – А-р-р-р! – услышал я у своего уха. Возле скамейки стоял Стэнли. Корф из мужского школьного туалета, оживший, настоящий. Смерть – читалось в его глазах. Убивать. Расчленять! Реалистичность, которая тогда поразила нас с Ромой, перешла на еще более высокий уровень, теперь материализовавшийся рисунок грозил уничтожением всего и вся. – Кто ты? – с трудом проговорил я. Стэнли, словно ожидая вопроса, схватил скамью за спинку и с громким хрустом оторвал ее от бетонной основы, будто это не крепкое дерево, а перегородка в домике из лего. Конец. Здесь я приму смерть от рук своего детища. Свора гоблинов медленно обернулась к нему. Я мысленно сказал маме «пока», папе пожелал выздоровления, а Мелкому завещал на вырост все свои джинсы. Но вдруг, вопреки ожиданиям, Стэнли не откусил мне голову, а громко зарычал и стремительно двинулся мимо – к врагам. Он друг! Он друг! – ликовал я. Я его создал! Я его нарисовал. Он пришел, чтобы защитить меня. Корфы – друзья! Стэнли, выпустив мощные когти, обернулся и… поклонился. Взгляд его оказался не просто взглядом, а заклинанием перемещения (или как это у них называется?)* * *
Меня телепортировало во двор неподалеку от родного дома. Я приземлился рядом с трансформаторной будкой. – Стэнли… – выдохнул я, когда приземлился. И повторил: – Стэнли… Надеюсь, ты выручил тех ребят. Черт возьми, Шар, что ты творишь? Нога застряла между… А, нет, не застряла. В порядке моя нога, ею даже можно подвигать. Я отряхнул штаны и побрел в сторону дома. Тихонько открыл дверь в квартиру и зашел в свою комнату. – Привет, Ульфир, – сказал я, открывая шкаф. – Как дела? – Хорош-ш-шо. Минувший выглядел холеным и свежим. Точно породистый кот, только Ульфир. Царапается ли он, если намылить его шампунем? – Сейчас темно, – сказал я. – Можешь погулять по комнате. Только не выходи за дверь, хорошо? – Хорош-ш-шо. Ульфир аккуратно переступил через порог шкафа. Он сопел и изучал своими огромными глазами комнату. Вскарабкался, как мартышка, на верхнюю полку стеллажа. Повертел в лапках человека-верблюда. Поставил на место. Слез на пол, что-то изучил в углу. Я, устав за ним наблюдать, улегся на кровать, скрестил руки на груди и уставился в потолок. Ульфир через какое-то время тоже лег, но на полу. За окном, вдалеке, горел Шар. – Ты Минувший, Ульфир, да? – Я Пришедший. – Что? – Я не минул. Я тут. Што ты говоришь. – Просто таких, как ты, называют Минувшими. – А-а-а. – У тебя есть родственники? Другие Ульфиры? – Есть. А у тебя есть рушкец? – Ты позавчера налопался на неделю вперед. Не наглей. – Рушкец бы… – Утром принесу. Уговор? – Уговор. – Ульфир, что может уничтожить Орвандию? – Што угодно. Но прежде всего – худые сны. Я посмотрел на Ульфира. Маленькое существо потешно разлеглось на ковре, подражая мне. – Ты крутой, – сказал я. – А ты – Дима. Юный Ригори. – Не надо… Не хочу я. Так мы и лежали. На карнизе шелестели шторы. Расширял свои владения май. Я больше не боялся уснуть. И тьмы не боялся. Хоть меня и не покидала мысль о том, что она обитаема и кто-то здесь, сейчас, рядом с нами есть, – я был спокоен. Скоро все закончится.* * *
В дверь постучала мама. – Проснулся? – Да, мам! Доброе утро! – Иди завтракать. По ее тону было понятно, что фраза “Нам надо поговорить” – подразумевается. На кухне пахло кофе и яичницей. Мама выглядела расстроенной, а из-под пластыря на ее пальце сочилась кровь: нервничала, порезалась. Впервые за четыре (примерно) года она курила сигарету, стряхивая пепел в пепельницу на подоконнике. – Где был? – спросила она. – Вчера. – Гулял. С Ромой. – Гулял… – повторила мама, выдохнув облачко дыма. Также я впервые за долгое время увидел ее не расчесанной. Мама даже в соседнюю комнату всегда ходила, как на деловую встречу, а тут такое. – Что-то случилось? – Да нет, Дим. Впрочем… Я могла бы это обсудить со взрослым человеком. По возрасту ты вроде бы подходишь, но, мне кажется, ты все еще ребенок. Такой ребенок, что… – Разве это плохо? – Нет. Не плохо. Скажи: у тебя еще остались те шорты с супергероями? В которых ты года четыре назад ходил. – Ага, они в нижнем вроде ящике, в шкафу. А зачем? – Мы брата твоего в лагерь отправляем. – В детский? – А в какой еще? – В конц. – Не говори глупостей. От них навязчиво пахнет переспелой грушей. Твой брат едет в детский лагерь, в «Полянку». Мы с отцом купили путевку, когда у меня еще была работа, а у него – заказы, чтобы платить за лечение. Не приходилось залезать в копилку. Мама стряхнула пепел прямо на подоконник. – Мам… – сказал я. – У меня тоже есть запас. Поделиться? – Перестань. – Нет, правда. Мама пристально посмотрела на меня. – Сколько у тебя? – спросила она наконец. – Пятьдесят долларов. И мелочи еще наскребу доллара три точно. Возьму только пятьдесят центов на булку сегодня. И мама расплакалась. Зарыдала, как никогда при мне не рыдала. Не зная, что делать, я сказал: «Мам!.. Мам…», подошел к ней и погладил по спине. Почему-то не решился ее обнять, хотя следовало бы. Слова не шли, их поймалневод, закиданный несносным рыбаком в самую глубину горла. – Прости… – сказала мама. – Прости. Сорвалась. Прости, Дим. Не надо денег. Тебе еще поступать. Спрячь. Справимся, не переживай. – Все будет хорошо, мам… Все будет хорошо… – заикался я, чувствуя, что тоже вот-вот заплачу. Позвонили в дверь. Хорошо, если бы это был денежный курьер или какая-нибудь фея с чемоданчиком долларов. Хоть кто-нибудь, кто р-р-раз – и решил бы все проблемы. Мама пошла открывать. – О-хо-хо, Наталья! – услышал я до омерзения знакомый голос. – Какая удача, что я вас застал, Бог ты мой, вы бы знали! – На кухню, не снимая грязных туфель, вплыл Коломка Леопард Леопардович. В довесок к своему ублюдочному всему, он умудрился нацепить брюки леопардовой расцветки. – И ты здесь, – сказал он, увидев меня. – И тебе здравствуй, так сказать. – Коломка взял из вазы песочное печенье, откусил и потянулся грязной лапой потрепать мои волосы. Я увернулся, но его пальцы все-таки задели несколько волосинок. – Что тебе надо? – спросила мама. – Как – что? Просто напомнить вам, Наталья, что делопроизводство идет полным ходом. Повестка в суд уже приходила, верно? – Приходила. – Ну вот! Хотел в этом убедиться. В нашем законодательстве не все, конечно, гладко с интеллектуальной собственностью, но наш с вами случай – вопиющий. – Идеи витают в воздухе, – сказал я. – А может, этот в школу пойдет? – Коломка еще раз попытался потрепать меня по голове, но теперь я уклонился нормально. – Хотя в школе его, думаю, так же, как и вас, Наталья, ничему не научат. Ни уважению, ни чувству справедливости. А уж придумывать… – Да ты… – зашипела мама, – ты в жизни ничего не придумал! – Как – ничего? Я все придумал. Но, увы, есть у меня плохое свойство: я плох в компьютерах. Представляете? И все файлы внезапно потерял. Ну, да свои истерики вы в суде будете демонстрировать. Моя доказательная база – совершенна. В дверь снова позвонили. Казалось, Коломку ничто не может остановить, и его тирады будут бесконечными, пока не воскреснут все мертвецы, даже мой попугайчик Леша. Но тут он взъерепенился: – Кто там? Вы еще у кого-то идеи украли? – Дим, открой, пожалуйста, – попросила мама. Я прошествовал в коридор, посмотрел в глазок. За дверью стоял высокий, гладко причесанный мужчина в костюме. Я открыл. – Наталья Каноничкина здесь живет? – спросил он. – Здесь. – Она дома? – Дома. – Попросите ее, пожалуйста. – А как вас представить? – Судебный пристав, будьте добры. – О! – крикнул из кухни Коломка и, прибежав в коридор, стал жать грязной, опять же, рукой, руку вновь прибывшего. – А вы как раз вовремя. По делу о краже идей, верно? – Верно… – ответил пристав, подозрительно оглядывая чудного человека. А потом обратился к маме: – Вы Наталья Каноничкина? – Я. – Хорошо. Обычно мы не приходим лично, конечно… Но тут дело особенное. – Верно! – подтвердил Коломка, – оно очень особенное. И вопиющее. Не устану это повторять. Пристав еще раз окинул взглядом Леопарда, на этот раз, вроде бы, с раздражением. – Так вот. Я пришел с данным документом. – Пристав протянул маме лист бумаги. – Им городской суд Бьенфорда по административным делам, в связи с новыми обстоятельствами, приносит извинения и сообщает о немедленном прекращении дела. – Как… С как-кими обстоятельствами? Ну-ка, дайте сюда! – Коломка вспыхнул, как гранат, и выхватил у пристава распечатку. По мере прочтения, выражение его лица менялось. – Вы… По какому праву? Я подал иск, со всеми доказательствами!.. – А, господин Коломка, так это вы? Очень хорошо, что вы здесь, – пристав заулыбался. – Для вас у меня тоже кое-что есть. Суд счел необходимым возобновление расследования. В ваших так называемых доказательствах найдена масса неточностей. Ну да это уже, строго говоря, не моя компетенция. – Компетенция? Вы о чем? Да я же… Я же занес! Занес! Зам городского судьи лично… Лично принял у меня все, принял! – Вы намекаете на факт взятки? Коррупция – это нехорошо, господин Коломка. Я буду вынужден доложить и об этом. – Я так не сдамся. Не сдамся! Бросив на нас затравленный взгляд, Коломка выбежал за дверь. Пристав не стал говорить ему слов напутствия, только кивнул маме, пожал руку мне и тоже удалился. Мама, выждав какое-то время, словно проверяя, не приснилось ли ей это все, посмотрела на меня и спросила: – Ты есть будешь? – Буду. Яичницу. – А бутерброд с ветчиной и майонезом? – Да! И огурцы! – И конфеты давай достанем. Пойдем на кухню. Яичница залетела в меня, как к себе домой. – Объяснений этому нет, – сказала мама. – Новость чудесная и невероятная. Представляешь, какая была бы фантастика, если бы мне еще и работу хорошую предложили, а? – А ты проверь почту, – сказал я. На всякий случай. – Что? – Я ж тебе установил почту в телефон. Зайди, проверь. – Ты серьезно? – Абсолютно. Мама, не скрывая недоверия, как, впрочем, и надежды, пошла в комнату и вернулась с телефоном. По пути открыла почту «Аутлук», и ее глаза округлились. – Что там? – Спросил я. – Нет, это, правда, фантастика. Не могу поверить. Это невозможно. Просто нереально. – Ну что-о-о? Не томи! – Меня в «Антиму» позвали. На собеседование в отдел маркетинга. Боже, я им резюме посылала еще год назад. Неужели вспомнили? Я никогда не видел маму такой счастливой. Если бы на человеке росли цветы, она бы превратилась в настоящий сад роз, пионов и георгин, из-за которых проглядывали бы лишь глаза и улыбка. Вот оно! Вот к чему мне следовало стремиться все это время! К тому, чтобы любимые люди цвели, ну, в хорошем смысле цвели, не как застоявшаяся вода, простите, а как сад рядом с богатым особняком. Мы обнялись, и стояли обнявшись минут пять. И мама снова плакала, только теперь иначе, а мне больше не хотелось плакать, я смеялся, и все придумывал, какую открытку нарисую ей на День рождения. Мама собрала мне в школу бутербродов. Я вернулся в комнату и открыл Тетрадь. Я должен был это сделать, и я знал, что там увижу. На странице распознающего врагов Зухры появилось изображение Шара. Не скажу, что удивился. Также не скажу, что расстроился. Жизнь по Тетради представлялась мне как жизнь по утвержденному, заранее прописанному порядку. Так проще. Это избавляет от необходимости лишний раз морочить голову себе и другим. Взрослые учат нас: что написано пером – не вырубить топором. Сказано – значит так и надо. А что в этом плохого? Ладно я: институт, карьера, об этом я и мечтать не смел. Но родители… Я не мог поверить своему счастью. Еще и за Мелкого замолвлю словечко. То-то он обрадуется личному телохранителю и прочим почестям, от которых вся мелкотня в детском садике будет брызгать слюнями и завидовать. Нет-нет. Какие-либо размышления исключены. Я сделаю все, о чем меня просит Шигир Рахт.* * *
– Ты как, Дим? – спросил Рома, догоняя меня по пути в школу; на его спине смешно мотылялся рюкзак. – Нормально. А ты? – Я – просто супер. Слушай. Пойдем в Башню печали, а? – Эм. Зачем? – В смысле? Канон, ты же сам мне говорил. Забыл? Про «спасти Орвандию». Я сегодня в школу пришел рано. Услышал, как Валентин Павлович разговаривал с кем-то по телефону, с другим историком. И я так понял, что место, куда ты провалился – действительно система подземелий. И они соединяются с Башней печали. Канон, тут скоро археологические раскопки начнутся! Прикинь? Это ж офигеть. Пойдем? Будем первыми. – А с каких пор ты полюбил опасность? – Как тебе сказать… Опасность – это как сложный квест, который дает сразу много очков. Можно не принимать этот квест, но тогда будешь дольше развиваться. – Бред какой-то. – В смысле – бред?! Не понимаю, ты чего вредный такой? Я ведь приключений тебе предлагаю! – Да не надо мне приключений! Отвали! Рома отшатнулся. – И Орвандию спасти ты не хочешь? – Рома. Мне семнадцать. Какое спасение Орвандии? Куда она денется? Целая страна! Я не генерал, не супергерой. И ты, кстати, тоже. Ромыч, нам надо думать о будущем. О том, где мы будем учиться, как зарабатывать деньги, и о своем месте под солнцем. Понимаешь? Нам пора выкинуть всякую ерунду из головы. – Ерунду… – медленно повторил Рома. – Отвали?.. – также повторил он. Он кинул быстрый взгляд в сторону Башни. Я для него исчез – так мне показалось, и Рома вел мысленный диалог с новым другом, со своим одиночеством, потому что кроме меня, сколь бы высокопарно это ни звучало, у него никого нет. А потом Рома быстро закивал, словно соглашаясь с чередой неведомых мне мыслей и, сказав: «Надеюсь, ты договорился о съемке Послания в “Антиме”. Ребята очень надеются», развернулся и ушел прочь. Какое-то время я еще стоял во дворе. Настроение у меня было что надо, и истерики Ромы не могли его испортить. Я отправился в класс, где на меня напали любители неудобных вопросов. – Дима, – сказал Степан. – Что там по съемке? Времени мало. В понедельник последний звонок. – Ничего не получилось, ребята. – В смысле-коромысле?! – тут же возник Иськин. – Мы же не успеем! – Да он только обещать может… – встряла Алиса. – Я обо всем помню. Обещаю, что мы снимемся на выходных. Это не так просто! Обязательно поговорю с Шигиром Рахтом. Я вчера с ним виделся, честное слово. – Сильно честное? – Самое сильно честное. – А я ему не верю, – сказала Барышня. – Не будет у нас никакого «Послания». Сама пойду снимать. Но все-таки большинство на меня рассчитывало. Я подумал, что да: сделаю. Договорюсь. Рахт уже доказал, что его слова – не пустой звук, и такая мелочь его точно не затруднит.Глава 27. Тренировки
Когда в класс вошла завуч, гомон прекратился, как по щелчку. Героическая суперспособность завучей – поглощение звуков вокруг и трансформация их в собственные крики. – Каноничкин здесь? – уставилась она прямо на меня. – Здесь, – сказал я. – Каноничкин… – сквозь зубы процедила завуч. – Я уж молчу про то, что ты нагло прогуливаешь уроки. Но ты до сих пор не написал ни одного заявления на тест! – Да, Маргарита Константиновна… Не написал. – Молчать! Тебе несказанно повезло на уроке истории. Тебя оставили учиться, с чем я категорически не согласна. Но отсутствие заявления на тест – это верх безалаберности и неуважения! – Маргарита, Константиновна… – тут запятая не лишняя, я действительно как-то так это произнес. – Молчать! Тест – это показатель уровня школы, ее престижа. А такие, как ты, тянут ее вниз, раз за разом! И потянете снова. За спиной завуча возник директор. Он мне подмигнул и сказал: – Успокойтесь, Маргарита Константиновна. От неожиданности она вздрогнула. – З-дравствуйте, Виктор Олегович. Повышаем успеваемость! – Пустое! Мы только что получили депешу с новостью. Слушаете? Новость такая: Гуманитарный институт отправил нам благодарственное письмо за учащегося Дмитрия Каноничкина, – директор продемонстрировал бумагу. – Они приняли его без теста. Поздравляю, Дима. – Спасибо. Маргарита издала писк, и, покраснев, вышмыгнула из кабинета под дружный вопль моих одноклассников. С досрочным зачислением никто меня поздравлять не стал – хватит, мол, с него и вопля. Я, недолго думая, позвонил маме и сказал, что у меня есть отличная новость и что я расскажу о ней вечерком. Потом позвонил папе – и тоже навел интригу. И папа, и мама, пытались все выведать по телефону, но я молчал гордо и непоколебимо. Перспективы вскружили мне голову. Магией оказались не только фокусы. Но – приземленные, человеческие вещи! Их-то ведь вполне довольно! Единственное, что меня расстроило, но буквально на мгновение, – появление в Тетради Ромы. Его портрет, искусно нарисованный синей пастой, красовался на странице Зухры с глумливой, неприятной улыбкой. Хотя чего это я? Логично ведь. Рома – неудачник. С ним каши успеха не сваришь. Я огляделся по сторонам, и осознал, что, окруженный парой десятков одноклассников, я абсолютно, наглухо один. Ну да и пусть. В конце концов, товарищи – не главное. Найду новых.* * *
Папа встретил меня лёжа, но с протянутыми для объятия руками. – Апельсинов нет, – сказал я. – Обниму дай, зараза! Мы обнялись, и я рассказал папе об институте. Он не смог сдержать слез, трех как минимум. – Мой сын… – тихо сказал он. – Мое дитя. А на какую специальность? – Еще могу выбрать, но мне нравится фольклор. – Будешь собирать сказки? – Наверное. – А работать потом кем? – Пап, я еще пока не определился с узкой специализацией. Думаю, что выберу самую перспективную. – Ух, как умно говоришь! Настоящий студент! – А ты как? – А у меня, сын, тоже есть новости, знаешь ли. Не один ты тут такой умник. Операцию мне будут делать. Я попал под какую-то программу государственную, толком не понял, но факт такой, что платить не придется. Я как узнал, сколько она стоит… – папа присвистнул. – Здорово! Ты вылечишься! – Говорить об этом рано, но да, шансы есть. Поэтому скажи матери, чтоб смело костюм на новую работу покупала и экономила! Усек? Меня, кстати, в другую больницу переведут, хорошую, современную. Сегодня вечером, – папа чуть приподнялся и глотнул остывшего чая, стоящего на тумбочке. – Слушай, я спросить тебя хотел… А ты службу вызвал? Ну, доски и хлам убрал со двора? – Еще нет. – Сделай это, пожалуйста. Я, если их увижу, то не выживу. Сердце второй раз такое… Убери, прошу. – Хорошо, пап. Я понял.* * *
Бьенфордские тротуары в наших исторических районах – отдельный вид ландшафтного искусства. Фигурные заборчики, через которые даже перелезать стыдно, древняя брусчатка. Я бродил по ней, стараясь не наступать на щели, и наслаждался весной. Снял рубашку, ибо было жарко, завязал на поясе. В таких случаях хочется иметь огромный трицепс, но сойдет и так. Прочитал новость о том, что на Парковой аллее предотвращено покушение на пару молодых людей. Разбойников не схватили, но на след – напали. О спасителе ни слова. Но я-то знаю, кто молодец. Стэнли молодец! Герой! Передо мной остановилась машина. Джек пригласил сесть. Как и в прошлый раз, он провел меня через крутящиеся двери, поднялся на лифте, и перед тем как открыть дверь в кабинет Рахта, сказал странную вещь. – То, что ты сделал вчера – чудо. Хочу, чтоб ты знал. Будь что будет – я на твоей стороне. И Андрей. И Саша. – Эм… Ладно. Спасибо?* * *
Рахт стоял у окна. Край его розовой рубашки вылез из-под ремня. На подоконнике остывал чай в маленькой винтажной чашечке. Не оборачиваясь, он произнес: – Посмотри, разве не чудесный вид? – Чудесный. – Так не пойдет. Нельзя выжать из фрукта сок, не взяв его в руки. Подойди сюда и взгляни своими глазами. С мыслью о том, что сок можно выжать и соковыжималкой, я повиновался. Город распростерся передо мной открытой 3D-книгой без лишних букв. Мой новый мир. Бьенфорд, принадлежащий мне одному. – Если впустить Бьенфорд в сердце, – сказал Рахт, – обратной дороги нет. Это удивительное место. – Город как город, – сказал я. – Красивый. – Порой мне кажется, что он существует по случайности. Просто не может быть на нашей планете такого средоточия красивых домов, такой архитектуры, таких переулков. Он – несомненное доказательство мультивселенной. Был бы здесь Мелкий, он после слова “мультивселенная” потребовал бы включить мультик. – Я хочу тебя кое с кем познакомить. В кабинет, с книгой в руках, вошел лохматый щуплый паренек в огромных очках в половину его скуластого лица. – Добрый день! – бойко объявил он. – Меня зовут Лакрус. Я буду вас обучать! – Чему? – Не понял я. Лакрус рассмеялся и покраснел. Чем-то я его смутил. – Ранее Лакрус был тренером личностного развития в “Антиме”, – объяснил Рахт. – Но когда… Гхм… Когда у нас появился покровитель, выяснилось, что Лакрус лучше остальных понимает и перекладывает на понятный язык сложную терминологию. В том числе – о практической магии. – Очень рад, – сказал я. – А почему мы здесь, а не возле Шара? Ведь моя задача… – Пока рано, – сказал Рахт. – Для начала надо кое-чему подучиться. Сегодня вводное занятие с базовыми магическими упражнениями. – Я научусь создавать файербол? – спросил я. – Не совсем, – Лакрус беспардонно открыл шкафчик Рахта, – мы попробуем зажечь свечу. Он поставил на стол круглую зеленую свечку, ароматическую, наверное, персиковую. – Почему именно свечу? – Магия бывает двух типов, – объяснил Лакрус. – Прикладная (наш покровитель называет ее лефиарной) – при которой ты в точности знаешь, что должно произойти, и направляешь магические силы в нужное русло. И импровизационная (он называет ее руфинарной), при которой магия воплощается самым неожиданным образом. Мы будем заниматься предсказуемой, лефиарной магией. Она проще. А руфинарная – в разы могущественнее. – Ну, не буду вас смущать, – Рахт положил ручку на дверь. – Магия требует уединения. Дима, удачи тебе. Уверен, у вас с Лакрусом все получится. – Спасибо, господин Рахт! Все обязательно получится! – засиял Лакрус.* * *
Мой новый учитель не утратил в себе качеств бизнес-тренера. Так себя и вел – типичный выходец из паблика “Записки миллионера” с мотивационными речами. – Главное – верить в себя и в свои силы, – говорил он, пока я нависал над свечкой, тщетно пытаясь зажечь ее силой мысли и чувств. – У тебя получится. Просто повторяй себе, что ты самый сильный Ригори! Давай еще разок полистаем картинки, – он разблокировал планшет. – Пирожное. Книга. Пальма. Думай! – Не получается у меня. – Верь в себя и в свои силы! “Метод”, с помощью которого Лакрус пытался обучить меня магии, он сам называл “Предметным”. Когда мы сели заниматься, он прочел мне маленькую лекцию, суть которой сводилась к следующему: – Когда ты смотришь на объект, всплывают чувственные ассоциации. Оглянись. Твой мозг наделяет любой предмет своеобразным ореолом. Это сложно уловимая субстанция, но с нее проще всего начинать занятия ворожбой. Так я… Так я, по крайней мере, понял из рассказов покровителя. Я пытался это понять, однако, глядя на те же занавески, совершенно ничего не чувствовал. Как, определенно точно, ничего не чувствовали и занавески. – А почему покровитель не придет сюда? Он мог бы лично рассказать мне, что да как. – Я и сам не знаю. Почему-то он избегает встречи с тобой. Но личность беспрецедентная… Не менее уникальная, чем ты. Загадка на загадке… – Понятно. – Так вот. Вернемся к методу. Особенно хорошо он работает, когда смотришь на близкий сердцу предмет. – А при чем тут свеча? – Не думай об этом. Поймав и осознав объект на чувственном уровне, ты активизируешь силы Шара и направляешь их на свечу. Верь в себя – и все получится. Так я и сидел, и верил в себя. Сильно верил, искренне. Но магии не выходило. Я пытался поймать какое угодно чувство, но они казались неуловимыми, как бабочки. – На сегодня предлагаю закончить, – сказал наконец Лакрус. – Выдохни. Расслабься. Скажи себе: «Я – молодец!» И когда придешь домой – тоже скажи. А завтра привези с собой что-либо, что ассоциируется у тебя с детством. – Постараюсь. – В таком случае, я звоню господину Рахту. И до завтра!* * *
Я быстро привык к роли большой шишки. Меня везли домой на машине, ехали по моему желанию быстрее. Я даже заставил Джека заехать в продуктовый за конфетами. Жизнь обернулась малиновым кустом: ходишь, срываешь ягоды, ешь. Удивительное дело: когда я достал Тетрадь, она вся сияла, а на мордах корфов появились улыбки. Значит, я все делал правильно. И я тоже улыбнулся, и Далибену улыбнулся, и Билиштагру. Потом у подъезда случилась малюсенькая неурядица. Представляете: меня снова поджидал Главный, его брат и вся банда. «Мерседес», из которого я вылез, их впечатлил. Некоторые отморозки смущенно засуетились. – Может, пойдем?.. – услышал я чью-то реплику. – Стоять, – сказал брат, и повернул лысую башку ко мне: – Где был? Ты, тварь! – Здесь я был. Все это время. Он сжал кулак и посмотрел на автомобиль. Джек по моей просьбе не уезжал. А вместе с ним не уезжали еще двое гигантских качков с пистолетами в кобурах. – Тебе что опять надо от меня? – Мой братец сказал, что ты чересчур свеж. Ты с кем приехал? А? Гнида? У мамки твоей «мерседес», что ли? Может, пойдешь ей пожалуешься, прежде чем мы тебе опять наваляем? – Ладно, – сказал я. А чего б нет? Я тут не ради спорить. Легкой походкой, жаль, что не лунной, я вернулся к машине. Джек уже опустил стекло. А потом началось шоу. Никто даже не успел крикнуть «Бежим!», как в отморозков полетели разряды электрошокера, и в ход пошли дубинки. Я попросил пощадить обидчиков, но над побитыми братьями все-таки поглумился: – А вы чего тут? Конфет захотелось? Так у меня есть. Я высыпал на них свой мешочек и начал пихать во рты вместе с обертками. – Хотя нет, заберу все-таки. И стал собирать конфеты. – Отвали… Прости… – говорили оба неудачника, поглядывая на черные костюмы, и я позволил им уйти. Тем более, что стали открываться соседские окна. Пришлось закрываться рюкзаком, чтобы никто меня не узнал. Вот так. И никакой магии. По-человечески. Я поднялся в квартиру, послушал рассказы мамы о том, как глубоко она изучила историю “Антимы”, чтобы блеснуть в первый же день. – Ты справишься, – сказал я, как Лакрус, зная, что это, в общем-то, запланировано: Рахт все устроит. Я не думал, что это немного нечестно по отношению к маме. Хотя почему, собственно, нечестно? Люди друг другу помогают – так было и так будет. Мама талантлива, и Рахт просто открывает перед ней калитку в мир возможностей. Спал я хорошо, глубоко и без сновидений. Ульфир в мир грез не вмешивался. Когда я проснулся, он сопел в шкафу. Я подумал, что буду по нему скучать, когда Шар погаснет и он исчезнет; может, даже закажу какому-нибудь художнику его портрет. Я принес из кухни несколько картофелин (рушкец) для Ульфира, задернул шторы и положил на кровать.* * *
В субботу я проснулся рано и некоторое время околачивался без дела. Рахт сообщил, что пришлет машину к одиннадцати, а до тех пор я волен делать что хочу. Попросить его о съемках «Послания» я не успел, да и не мог понять, как это вообще устроить, учитывая, что у меня тренировки по магии до самого вечера. Было желание почитать что-нибудь из любимого, но буквы в голову не лезли. Безделье привело меня во двор к Роме. Сам не знаю зачем. Быть я там не хотел и никакой цели не преследовал. Просто смотрел в зашторенное окно Базы: вдруг кто-нибудь выглянет? – Активничают они, – услышал я чей-то голос и обернулся. На турнике с сигаретой в зубах висел дядя Витя. – Кто? – Ты их Безымянными называешь. – Что значит “активничают”? – Ощущение есть у меня такое, что готовятся к чему-то. На трон сесть готовятся. Я думаю, Шар потому и загорелся, что Безымянные собрались пробраться к нам. Убийца богов рядом, малыш. – А может, нет никаких Безымянных? Вы их придумали. Дядя Витя спрыгнул с турника и подошел ко мне. – Ты что несешь, малец? А ну-ка, посмотри на меня. Посмотри в глаза. Та-ак. А ну быстро рассказывай. Быстро! Во что уляпался? – Их не было! Шар не горел – и они не являлись. Я знаю почему. Потому что вы придумали все. А я ни во что не уляпался! Отстаньте! – Эй. А ты вообще-то понимаешь, что… Я толкнул дядю Витю. Со всей силы, двумя руками – в грудь. Он не ожидал этого и упал. А потом уставился мне за плечо, куда-то в сторону. Рядом уже стоял корф Стэнли. Он угрожающе порыкивал на дядю Витю, точно пес – на грабителя. – Не там союзников ищешь, малый. Стэн зарычал громче, словно говоря: «Только скажи – и я с ним расправлюсь». Его предложение показалось заманчивым… И я этого испугался. А может, я испугался дядю Витю. Хоть он и лежал на земле, но изучал меня и корфа без тени паники. Я убежал. Стэнли испарился. Через сто метров я обернулся. Дядя Витя стоял на том же месте и смотрел мне вслед. “Сволочь” – подумал я, не понимая, почему, собственно, он сволочь. Наверное, потому, что принадлежит к числу людей. А все люди – сволочи.* * *
Лакрус, окруженный книгами, что-то бормотал. Рахт пообещал прийти ближе к вечеру – проверить мои успехи. Хотелось чего-нибудь к тому времени добиться. – Скажите: а можно нам с ребятами из школы снять короткое видео на верхнем этаже «Антимы»? – Вот с господином Рахтом это и обсудите. А сейчас – давай учиться. Ты принес то, о чем я просил? – Да. Я вытащил из рюкзака человека-верблюда, и мы приступили к тренировке. По указанию Лакруса я взглянул на игрушку и постарался, ничего не вспоминая, ощутить ее уникальную природу, а потом перевести взгляд на свечу. И снова потерпел фиаско. – По идее, должно было сработать… – задумчиво проговорил Лакрус. – Мне кажется, ты недостаточно веришь в себя. – Да верю я… Мы продолжали испытания. Минута за минутой, час за часом, неудача за неудачей. Лакрус придумывал и вспоминал новые способы разбудить во мне магические способности. Один раз даже дал мне пощечину, посчитав, что негативная эмоция может помочь. Не помогла. Откровенно говоря, я догадывался, в чем дело. Не в отсутствии веры. Я лишился чего-то важного, того, что служило источником моей силы. И вот – мы дошли до кондиции. Лакрус опустил руки. – Я думал, все получится… – сказал он. И больше ничего не говорил. Только сидел на твердом стуле и думал о чем-то, шевеля ноздрями. Боялся наказания. Тогда и явился Шигир Рахт. Он ничуть не удивился и не огорчился. – Мне кажется, – сказал он, – ты, Дима, знаешь, что надо делать, – и бросил многозначительный взгляд на мой рюкзак, затем покинул кабинет. – О чем он? – спросил Лакрус. – Вы не оставите меня одного на пару минут, пожалуйста? – Да… Да, конечно. Рахт говорил о Тетради. Он знал о ней. Откуда? Да какая к черту разница. Я извлек из рюкзака свой любимый артефакт и открыл его на последней странице. До сих пор я старался не думать о Рахинде. О корфе, который возьмет тебя в руки. Он пугал меня. Но я понимал: Рахинд – мой последний шанс. Тетрадь всегда была рядом, она направляла меня, помогала и развивала. – Что мне надо сделать? – спросил я тихо. Длинный плащ с шипами на плечах придавал корфу вес, хотя в этом и не было необходимости. Лицо Рахинда – сам страх и был. Я поблагодарил судьбу за то, что корфы на моей стороне. На соседней с Рахиндом странице красовался контур ладони, и я вложил в него свою. Рахинд словно охватил мой мозг. Я ощутил, как он блокирует все эмоции, все движения души. Остались только я – и свеча, а точнее – образ свечи, ее идеальное начало, на которое откликается мое внутреннее, природное, животное я. В комнату вернулся Лакрус. И свеча зажглась.* * *
Зеленая трава, трава, что растет вдоль тропы, вдоль этой тропы, она не лучше выжженной пустыни, ничем и не лучше. И выжженная пустыня – ничем не хороша, ничем не плоха. Отчего меня зовут Дима Каноничкин? Мое имя не имеет смысла, даже смысл не имеет значения, а эти здания – я вижу их боковым зрениям – возведены в угоду пустоте. Мне что-то кричал Лакрус. Кричал, но эти звуки, крик ночной птицы, распадались в прах, рассыпались на атомы, в похоронную землю, выдающую себя за звездную пыль. Вася? Семен? Вапорис? Как теперь меня будут называть? Пустота вместо звуков, выжженная земля на месте имен.* * *
Пока я ходил вокруг “Антимы”, меня отпустило. Словно процедура миновала стадию апогея, и наркотическое действие анестезии прошло. Исход операции – стопроцентный успех. Теперь я здоров. Наконец-то здоров. – Твой успех был вопросом времени, – сказал Шигир Рахт. Он сидел на скамейке. – Для меня это честь, господин Рахт. Я вам благодарен. Какие красивые слова обосновались в моем словаре! «Честь», «благодарность». Я посмотрел на свое отражение в маленьком прудике с четырьмя утками. Красавец мужчина! – Костюм хочу. – Прости? – Костюм. Не смокинг, а красивый, темно-синий, в полоску. С галстуком, без картинок, строгий. Постричься нормально. А когда начнет расти борода – побриться. – Хвалю! Я всегда говорил, что опрятность – это как противотуманные фары; она развеивает тьму вокруг нас. – Да. Великолепно сказано. Благодарю. – Отведу тебя к своему личному портному. В понедельник. Когда все закончится. Я посмотрел на Рахта. – Что закончится? – Апокалипсис, конечно. – В понедельник? – Мы не можем позволить себе затягивать, Дима. Ты не представляешь, что происходит в мире. Необузданные силы захватывают не только умы прирожденных Ригори, но и сеют частицы хаоса в жизни добрых людей. Я слушал молча. Пытался вспомнить, о чем собирался попросить. А когда голоса одноклассников в голове стали хором твердить про Послание, громко рассмеялся. – Я что-то смешное сказал? – спросил Рахт. – Нет. Просто вспомнил об одной нелепице. – Как я и говорил, мы не вправе затягивать. Сегодня попробуем твои силы на Шаре. А завтра… Завтра ты его погасишь, – Рахт встал. – Раз и навсегда.* * *
Мы вернулись в его кабинет. Не помню, как его покидал. Но мы снова были здесь. Примерно в таком кабинете и я буду сидеть в будущем. И орать на подчиненных. – Связываться с Шаром опасно, – сказал Рахт. – Поскольку вы близки, он сможет внушать мысли. Ложные. Демонстрировать нечто, не имеющее отношения к действительности, лишь бы сбить тебя с толку. Но ты верен своим принципам. Ведь так? – Так. Я посмотрел в окно. На Шар. На этот грандиозный муравейник, испещренный тысячей отверстий. – Мы не можем сделать все сразу. Наш покровитель указал, что Шар необходимо ослабить. Один раз ты это сделал. Ночью, когда ходил во сне. Теперь мы сделаем это снова. Если попытаешься погасить Шар сегодня, то, боюсь, случатся неприятные последствия. Пока что просто попробуем. Мне позвонил Семен. Я взял трубку и вежливо произнес: – Приветствую, Семен. По какому поводу звонишь? – Эм… Канон, ты? – Я. – Слушай, времени нет. Мы должны снимать Послание. Завтрашнее утро – край, иначе смонтировать не успеем. А лучше – сегодня. Все готовы приехать через час. Ты договорился? Я посмотрел на Шигира Рахта. Его задумчивый взгляд был направлен вдаль. – Нет, Семен. – Просто нет? – Это место занято. – Ты что… Сам решил Послание снимать? – До скорых встреч, Семен. Хорошего вечера. И нажал отбой. В общий чатик класса посыпались оскорбления в мой адрес. Посыпались и в личку. Самыми несдержанными оказались Алиса и Иськин, чьи рифмы и каламбуры вышли на новый уровень пошлости. Но я воспринимал это как блеяние овец и с нетерпением ждал, когда начнется прощальное рандеву с Шаром.* * *
Где-то вдалеке разъехались в стороны двери лифта, и в кабинет вошли несколько человек. Одинаковые люди в одинаковых костюмах. Успешные представители завтрашнего дня. – Как ты? – спросил Лакрус. – Великолепно. – У тебя все получится! Да! Это уж обязательно. – Не сомневаюсь. Я будто стоял возле ракеты, готовясь к старту. Только я-то останусь на месте. Погасить Шар – значило изменить мир вокруг. И он действительно изменится. Станет лучше. Взрослее. Безопаснее. Я шагнул к окну. Словно боксер, выходящий на ринг… Нет. Не против брата, оставим эти сантименты. Я выхожу против бездушной сферы, против окаменевшего зла. – Теперь все то же самое, что со свечой, – тихо сказал Лакрус. – Ощути Шар. Сосредоточься. Направь эмоции, чтобы погасить его. Представь, что ты забираешь его свет. Мои руки легли на стекло. Стекло… От чего оно меня отделяло? От внешнего, подлинно внешнего мира, того, что был здесь задолго до нас. От истинного рисунка реальности. Из моих пальцев поползли морозные круги и стали с громким хрустом растекаться по окну. Шар я видел отчетливо. Точно кролик, уловивший дыхание хищника, он вздыбил незримую шерсть и притаился, маленький, одинокий, беззащитный. Я должен был почувствовать Шар, его начало, источник его жизни. Я работал умом и эмоциями расчетливо, скрупулезно, как на математической раскладке у доски. Как и было приказано, я забирал его свет. Шар вступил со мной в неравную борьбу, к которой я был готов. Сначала затихли автомобильные гудки; мир поглотила тишина. И сама тишина стала иной – не отсутствием звука, а новой, неведомой мне материей; странно преломился свет, и я понял, что пятна перед глазами – единственный реальный объект. Моя кожа перестала чувствовать тепло, я проваливался. Ровные линии искривлялись, кривые – выравнивались, и с каждой секундой само слово «линия» теряло значение, ибо пространство больше не содержало точек или прямых. Реален был лишь Шар. И посреди всего этого возникли они. Пробираясь с той стороны, из глубины сущего в анти-пространство проникали исполинские создания, которых я видел однажды. Окно пошло трещиной, а затем разлетелось вдребезги. Я не мог понять, что здесь настоящее, а что – нет. И, наверное, меня вовремя оттащили от окна, усадили на стул и принялись обрабатывать раны, ибо несколько осколков попали мне в лицо. Я сидел и дышал тяжело-тяжело. Что-то внутри блокировало радиопомехами бесконечные терабайты важной – я знал это – важной информации. Я отбивал ее бейсбольной битой, я отбивал даже попытки Рахта и Лакруса успокоить меня, вернуть в нормальное состояние, но больше не было нормальных состояний, их не существовало, и сквозь помехи до меня все-таки доносилась одна мысль. Не моя… А может, наоборот, – моя, с бесконечной преданностью принадлежащая мне. Ложная, как сказал бы Рахт, страшная, как неделю назад сказал бы я; тягуче-навязчивая, с каждым мигом все более настойчивая, острая, неумолимая. Мысль, что обременила мое сознание до конца дня. Мысль, что Убийца богов… это я.Глава 28. Мой папа и моя мама
Если б завтра земли нашей путь
Осветить наше солнце забыло —
Завтра ж целый бы мир осветила
Мысль безумца какого-нибудь! [37]
* * *
Кажется, я поранил ногу, ступив на разбитую рамку. Подобрал с пола фотографию и увидел на ней нас с Ромой. Год назад, в аквапарке «Веселые горки». А на стене, прямо напротив зеркала, висел большой портрет Аннет. Изрисованный синей пастой. Порванный в нескольких местах. Первое, что вы испытываете, попадая в Комнату-2, – подступающий к горлу ком и рвущиеся наружу слезы. Я прошел вдоль стен – не просто знакомых стен, о, нет. Мне были родными малейшие подробности рисунка на обоях, я знал каждый миллиметр комнаты, каждую щелочку и точку. На полках стояли фигурки человека-верблюда и других моих любимых героев, и книги, сотни книг, большинство из них обветшали. Там даже стояли книги, которые мог бы написать я, с придуманными мною сюжетами. Я подошел к окну и посмотрел на Бьенфорд. В Комнате-2 он застыл не в одной ипостаси, а в нескольких; я узнал день, когда впервые понял, что влюблен. Увидел панораму, которую сфотографировал на первый телефон, подаренный папой в первом классе. Я узнал день, когда на крыши падал хвойный снег и когда впервые заговорил с Шаром вслух. Вот только Шара за окном больше не было. На подоконнике сидел Маэстро альтернатив. – Я знавал многих. Мальчишек, – сказало Зеленое мохнатое существо, – Девчушек, – подхватило Бордовое. – Они всегда делают, о чем их просят. – Или наоборот – делают, о чем не просят, просто так. – А что делать мне? – спросил я. – Скажи мне, наконец! Не ходи вокруг да около!!! Но Маэстро исчез. Я посмотрел на стену. Изображение Аннет тоже исчезло. На его месте висела огромная фотография – семейный портрет со мною в центре. Но рядом – о, нет, там были не родители и не Мелкий. А корфы. Дорхан, Грохит, Билиштагр, Лехорг, Вирадан, Шахрэ, Р’сах’ал, Зухра, Далибен, Рахинд и, конечно, Стэнли. Как получилось, что я стал их семьей, а они – моей? Существа на фотографии, словно услышав мои мысли, разом обернулись. И меня охватила волна теплоты, будто бы и впрямь они – моя плоть и кровь. Я сел в старое дедушкино кресло и уткнулся лицом в ладони.* * *
Я вернулся в Комнату-1. На моей подушке, свернувшись клубочком, дремал Ульфир. – Што ты будешь делать? – спросил он спросонья. – А ты как думаешь? – Ульфир устал. Он больше не хочет жить здесь. – Почему? Тебе тесно? – Нет. Мне грустно оттого, что юный Ригори не принадлежит себе. – А кому же я принадлежу?* * *
Я и сам знал ответ. Миру Безымянных я принадлежу. Миру отточенных правил и заведенных порядков. Миру, посреди которого однажды обязательно должен вспыхнуть Шар, чему запрограммированная в каждом человеке принадлежность к социуму отчаянно сопротивляется, ибо Шар взывает к тому, что внутри нас, а не вокруг. Все, что я любил, все, чем увлекался, все, о чем я так мечтал!.. Шар – он будто про всё это. Про мои детские слезы из-за смерти Муфасы. Про драйв, когда магистр Йода нападает на графа Дуку. Шар – это ласковый кот. Шар – это мамины объятия. Я его предал… И чувствовал непреодолимое желание предавать дальше. Я выключил свет и лег в кровать. – Прости, – сказал я. А может, прошептал. А может, просто подумал.* * *
Что-то сковывало мои движения, будто я бежал во сне, тонул в вате, увязал в какой-то слизи. Хотя бежал я по улицам Бьенфорда наяву, давно оставив позади «мерседес», не чувствуя ни усталости, да и вообще ничего не чувствуя. Телефон вибрировал: звонил Шигир Рахт. – Дима, почему вы все еще не в «Антиме»? Я молчал. – Это как понимать? Я молчал. – Предупреждаю. Я человек деловой. Я отменю все привилегии, которые были тебе даны. Это понятно? Я молчал. – Что ж. Выбор сделан. Когда Рахт отключился, я все-таки произнес: – Пошел ты. Ноги пытались нести меня на площадь Мира, к “Антиме”, но я отчаянно сопротивлялся, из последних сил меняя маршрут. О чем-то дико вопила Тетрадь. Я извлек ее – светящуюся неприятным желтым светом – из рюкзака. Корфы больше не улыбались. Я услышал жуткий рык. Тетрадь высасывала из меня жизненную энергию. Страница, следующая за Рахиндом, открылась сама собой. На ней было написано:Твоя связь с Шаром останется здесь. 1,5 %.И линия, похожая на полосу загрузки игры. Времени нет.
* * *
Я поднялся по лестнице и постучал в дверь дяди Вити. – Ты толкаться сюда пришел? – спросил тот, стоя у порога. Злоба от него не исходила, а вот перегар – да. Я все еще испытывал неприязнь к этому человеку, но понимал теперь, что мои чувства к дяде Вите диктует мне Тетрадь, а именно – Зухра. – Я вас ненавижу. Помогите мне, сволочь. Кажется, я не совсем владею собой. – А кто в твоем возрасте владеет? Ты меняешься, это нормально. – Я в прямом смысле. – А все смыслы – прямые. Переносных не бывает. – Вы издеваетесь? – я стоял, прислонившись к дверному косяку. Квартира дяди Вити колыхалась туманными пятнами. – Мною что-то овладело. – Так я знаю. Входи, плохиш. В комнате пахло алкоголем. Я сел в старое кресло, проверил Тетрадь. Моя связь с Шаром разорвалась, если верить ползунку, уже на 2 %. Дядя Витя открутил крышку на полуржавой фляге. – Знаете, гад? – Да. А еще – угадай, что меня стало раздражать с возрастом? То, что другие люди не любят. Или любят, но как-то агрессивно, неправильно. Ты помнишь, что я адепт богини любви? Вот. Но, к сожалению, заставить любить нельзя. – А я тут, блин, при чем, гад? – Ни при чем. Ты правильно сделал, что пришел. Садись. – Уже сижу. Не видно? Тупой? – Вот. Это правильно, что сидишь. А теперь расскажи свою историю. От начала до конца. И не забывай при этом любить. Каждый раз, воздержавшись от слова «гад», ты увеличиваешь срок своей жизни в этом мире. И поверь, я здесь ни при чем. – Он подошел ближе и указал пальцем в область моего сердца: – Вот здесь сидит то, что убьет тебя. А я, пока не узнаю врага в лицо, помочь не смогу. И я выложил дяде Вите все. И про Тетрадь. И про Шигира Рахта. И про Башню печали. Я срывался на угрозы, оскорбления и во всякой нецензурщине проявлял большую креативность. Дядя Витя не обижался, зная, что свой язык я контролирую лишь отчасти, однако каждый раз, когда мне удавалось проглотить плохое слово, я чувствовал облегчение, хоть и говорил в следующий момент: «Вы болван» или что-то подобное. Дядя Витя слушал внимательно, и только когда я замолчал, он икнул и сказал: – А тигров ты тоже уничтожил бы? Раз уж они способны в случае чего убить. – Вы идиот! Рахт убедил меня, что Минувшие опасны. – Да какие это в сраку Минувшие, гхм? Что за слово такое? – Вы… А как? – Животные. Но к твоей невежественности мы вернемся позже. В остальном – все ясно, как день. Когда ты в первый раз ко мне пришел, с друганом своим, я уже заметил, что ты не от мира сего… Рахт, или как бишь его, – просто инструмент. Винтик, знаешь ли. А вот ту Тетрадь тебе не следовало брать в руки. – Вас забылспросить. – Дай мне ее. – Нет. – Что? – Я сказал: нет! Он хочет меня обмануть, пытается выманить самое драгоценное, что у меня есть. – Не отдам! – крикнул я, сжимая в руках рюкзак, как мать – ребенка. – Плохо дело… – проговорил дядя Витя. – Выручать надо пацаненка. Пацаненок – это ты, если что. – Себя выручите. Обстановка накалялась. Как по команде, в комнате возник Стэнли. Арбитр, призванный рассудить наш спор, он явился из ниоткуда, абсолютно реальный, даже более реальный, чем я. Полные ярости глаза освещали комнату смертоносным пламенем. – А-ар-р-р! – зловеще зарычал он. Мои колени подкосились. Я испытал и страх, и благодарность. Хотелось, чтобы Стэнли расквитался с дядей Витей за его дерзость, и в то же время – сбежать подальше от этих клыков. Дядя Витя не разделял моих эмоций. Он сощурился, внимательно разглядывая нового гостя, как некую диковинку. – А-а-а-ар-р-р-р-р! – еще агрессивнее и громоподобней зарычал корф. С полки упала пустая бутылка, покатилась по ковру и стукнулась о другую бутылку. Я сполз вниз, спрятался за креслом. Дальше – только кровь и смерть. – Ар-р-р… Стэнли сделал шаг к дяде Вите. У монстра выросли когти, взбухли шипы, но полицейский из древней Орвандии не смутился. За очередным рыком и шагом Стэнли ничего не последовало. Он остановился. Не напал. Чего он ждал? Абсурдная ситуация. Сюжет, которому не придумали продолжения. Стэнли, ты чего? Действуй! Или умри, что ли. Наконец дядя Витя вымолвил: – Ты, правда, думаешь, что я собираюсь с тобой сражаться? – Р-р-р-р! – было ему ответом. И только! Я даже заметил в глазах монстра растерянность. И вдруг дядя Витя расхохотался. Корф явно не понимал смысла этих звуков. Подумал, вероятно, что это тоже рык, и ответил так громко, что у меня заложило уши. Но этим он вызвал новый приступ смеха у противника. Дядя Витя смеялся с хлюпаньем и хрюком, так заливисто, как ребенок, впервые услышавший понятный ему анекдот. Стэнли стоял наготове, не зная, что ему делать – то ли разорвать этого дерзкого человека, то ли рыкнуть еще пару раз. Да вот толку-то? – Дядя Витя… – шепнул я, – что происходит, мерзавец? – Подожди, малец, – ответил тот сквозь смех и слезы. – Сейчас все закончится. И действительно. Так же внезапно, как появился, Стэнли исчез. От безудержного веселья (а может, это действие алкоголя?) дядя Витя раскраснелся. Он подобрал с пола бутылки и поставил на стол. – Он похож на тебя. Совершенно не понимает, что делать! Мается себе, старается что-то. А толку – пук. Ты его нарисовал, да? – Я только контуры очертил… – Ага. В этом и причина сходства. Ты думал, что он твой защитник? Поверь, малыш, пока сам не поймешь, кто ты, все твои двойники во всех мирах будут слоняться как потерянные. Я не ответил. Не из-за шока, не оттого, что обиделся. Со мной случился приступ. Я упал на пол, испытывая сильнейшую боль в области всего. У меня не получилось закричать: страдания блокировали все, кроме боли. – А вот это уже посерьезнее… – сказал полицейский. – Это тот, который последний, да? – Рахинд… – с трудом проговорил я. – Корфы. Премерзейшие враги человека. – Сделайте… что… нибудь… – А что я могу? Это ты его впустил. Не я. Хотя постой-ка. Он подошел ко мне, склонился, как над больным, и вдруг – залез в карман! Подлый злодей, вор, грабитель! – хотел закричать я, но не сумел. Дядя Витя что-то понажимал, приговаривая: «Никак не привыкну к этому двадцать первому веку…». Услышав гудки громкой связи, я понял: он кому-то звонит. – Да, сынок? – прозвучал голос мамы. – Ма-ам… – Все хорошо? Голос у тебя нездоровый какой-то. Ее незримое присутствие придало мне сил. Я встал и выхватил у дяди Вити телефон. – Все хорошо. Да. Как ты? – Как тебе сказать… Правду? – Правду. – Меня отказались принимать в «Антиму». Но это ладно, ерунда… Мне не привыкать. Но – отца выписывают. А это ужасно. Что-то они там напутали, операцию делать не будут. Ужас, что всё это происходит. Уже завтра он должен поехать домой. – Я понял, мам. Постараюсь сделать, что смогу. – Что? Дим, езжай домой. Все нормально. Справимся как-нибудь. – Пока, мам. Я тебя люблю. И положил трубку. – Вот видишь, – сказал дядя Витя. – Без любви существо, тобою овладевшее, покорит тебя в считанные часы. А с нею ты уж как-нибудь протянешь. Но это лишь временное лекарство. – Что мне делать? – Мы отправимся туда, где ты нашел Тетрадь. Но, друг мой… Эта прогулка может стать для тебя последней. Да и не уверен я, что ты доедешь. Скурвишься по дороге, зуб даю. Отдашь артефакт? – Да забирайте. Легкость, с которой я это сказал, поразила не только меня, но и дядю Витю. Он аккуратно взял Тетрадь с гоблинами, понюхал ее, как цветок, и принялся изучать, перелистывая страницы. – Ты, вроде, говорил, что их десять. – Ну да. В тетради десять, плюс Стэнли – одиннадцатый. – Я, конечно, не Архимед, но, изволь, тут их девять. – Как? – Смотри сам. Один корф исчез. На месте Зухры, распознающего врагов, красовалась пустая страница. – Не справился малыш, – прокомментировал дядя Витя. – Отозвали его. – Дядя Витя, – сказал я, немного подумав. – Ну? – А я могу вас попросить об одном одолжении? – Валяй, конечно. Но всякое одолжение имеет свою цену. – Шутите? Вы хотите, чтоб я заплатил? – Да. Я вытащил долларовую купюру и протянул дяде Вите. Он отодвинул мою руку со словами: “Денег не беру”. – Да пошутил я, да, пошутил. Какая просьба-то? Сделаю бесплатно. Возможно. Я описал Дяде Вите свои мысли, и он, нахмурившись, согласился. Мы встали и пожали друг другу руки. Вот он – мой последний шанс сделать хоть что-нибудь правильно.* * *
Такси не ехало. Мама нервно смотрела на часы, демонстративно не обращая внимания на то, как папа заигрывает с медсестрами. А он вроде как и не заигрывал, это только с ее точки зрения. Он просто всегда со всеми шутит и рассказывает бородатые анекдоты. О том, что я всю ночь не спал, никто не догадывался. Силы были на нуле, мой аккумулятор был разряжен, но близость любимых родителей тормозила влияние Рахинда: он не мог совладать с неведомыми для себя чувствами. Наконец карету подали, таксист даже открыл перед нами двери. – Ну всё, всё, не переживай так, – сказал папа маме, садясь с ней на заднее сиденье. – Выкарабкаюсь. Операция была бонусом, а я здоров как бык! Готов хоть сейчас ямы копать. – Какие еще ямы? – Да любые. Для рассады. Хочешь, розы для тебя посажу? – Хочу. – Вот и посажу. – Дамасскую, пап, – сказал я. – Алую или белую. – Чтобы сравнить с ними оттенок маминых щек? – Ну, например. – Прекратите уже, мужчины. – Прекращаем! Как твои дела, сынок? – Нормально, пап. Домой хочется. – А уж мне как хочется! Трогаем? – Трогаем, – улыбнулся водитель. Машина ехала не спеша. Я наслаждался видами Бьенфорда, будто эта последняя моя поездка, что, по словам дяди Вити, вполне вероятное развитие событий. Последнее время я часто езжу в машине, и каждый раз город предстает иначе, как бы открывая очередную грань своего характера. Я засматривался на вывески кафе, на летние веранды и людей, томно попивающих вино. – Сына, а ты убрал доски со двора? Хотя бы часть? – Да, конечно. Вчера. Мне ребята помогли. – А что, гаврики из той службы не справились? – Не-а, там один человек был, он сам бы эти доски месяц убирал. – Ох уж эти работяги. Ну, ничего. Спасибо тебе и ребятам спасибо. Я уже, знаешь ли, со всем смирился. Со мной в палате лежал один парнишка, молодой такой, талантливый. Так вот, он картины пишет. Показывал мне, на телефоне. Ох и красивые! Я и подумал: может, и мне начать? Я же художественную школу закончил. Вспомню, как там что делается, и понесу пейзажики в парк. Тоже доход! И для души. – Отличная идея, пап! – Все получится, дорогой, – шепнула мама, и поцеловала отца в щеку. Водитель припарковался чуть подальше, чем нам было нужно: мест на стоянке не оказалось, и пожелал удачи. – И тебе удачи, шеф! Клиентов хороших и денег – много-много, – сказал папа. Он старался быть веселым, но я видел, какой громадный булыжник придавливает его к земле. Возле дома творилось что-то необычайное. За толпой во дворе с большим трудом различался наш подъезд. Галдеж и крики слышны издалека. – А что у нас здесь происходит? – спросил папа. Я пожал плечами. Мама тоже пожала плечами. Мы помогли папе выйти из машины – ему было тяжело двигаться, хоть он и уверял нас в обратном. – Какое-то сборище, – сказал я. – Пойдемте посмотрим. Люди шумели, щелкали телефонами. Где-то в глубине я различил большую профессиональную камеру. – Ты точно растащил доски? – осторожно поинтересовался папа. – Конечно, пап. С досками покончено. Мимо нас прошли две старушки-соседки. Я впервые увидел их нарядными: еще бы, телевидение у их окон! – Вот молодец, право слово! – говорила одна другой. – И, главное, помощь-то какая, помощь!.. Счастливый человек. – Ага. Не то, что мой. У того дети только выпивать и могут. Пиво выпивать да водку. – Ага, ага. – Здравствуйте, дамы! – сказал папа. – Как поживаете? – О! Приехал! Да мы-то как? Мы хорошо! А ты иди скорее. Принимай корону. – Куда идти? Какую корону? – Как куда? Туда. Нет, ну талантище! Толпа, как по команде, расступилась. – Что?.. – Папа, несмотря на свое самочувствие, ускорил шаг, буквально побежал, туда, где целой и невредимой стояла работа его жизни. – Что… – тихо повторил он и погладил выкрашенную зеленой краской деревянную поверхность избушки. Он смотрел на них – на домики-ромбики, на скульптуры, на веревки, качели. На все то, что в виде эскизов еще год назад усыпало нашу квартиру. – Я… Сынок… Это как вообще? Это как? В толпе я увидел членов жюри городского конкурса. До меня донеслись слова самого авторитетного из них: “На мой взгляд, это вне конкуренции. Высший пилотаж”. Но вне конкуренции было не это. А мой отец. Человек, чьи доброта и талант согревают тех, кто сейчас делает селфи и выкладывает в инстаграм с подписью: «Взгляните, какая красота!» Среди них – все мои одноклассники. Измазанные в краске, потные, уставшие, но – видит Бог – счастливые. Как и я. Мы работали всю ночь. С помощью магии дядя Витя восстанавливал те куски, которые, казалось, были испорчены безвозвратно. А ребята помогали прибивать уцелевшие доски. Они красили, ворочали, таскали стройматериалы, ругались, мирились и снова красили. Я с трудом уговорил их помочь, но – сработала моя магия[38]! Без агрессии. Без негативных эмоций. И они пришли. Степа, Алиса, Аннет, Сидорович, Крупный (самый эффективный работник!), Рома, все-все, каждый, кто от начала и до конца считал меня другом и хорошим одноклассником. Те, кого я подвел и к кому смог, преодолев чувство стыда, обратиться за помощью. – Дим, – папа повернулся ко мне. В его наполненные влагой глаза светило утреннее солнце. – Я никогда не… Такая радость… Видит Бог, я такой в жизни не испытывал. – Знаю, пап. Я тоже. Я положил руку ему на плечо. Я знаю. Знаю. Знаю! Его старый свитер источал особенный запах родителя; тот, что я помню давних пор самого раннего детства. Свитер в розоватый горох. Я обнял его крепко-крепко. И приложил ладонь к груди… – Ой, – сказал отец и согнулся. – Что случилось? – В сердце кольнуло. – Как ты? – встревожился я. Папа выпрямился, сделал несколько вдохов, и над ним точно распустились миллионы лепестков. – Да. Вообще-то… Да. Все больше, чем хорошо. Ты знаешь, сынок, ощущение, что я еще никогда не дышал так глубоко. – Теперь твое сердце в порядке, – сказал я. – Оно у меня всегда было в порядке. Потому что в нем живете вы, любимые мои люди. К нам подошла мама. И мы обнялись все вместе. А потом она, моя мама, знавшая и скрывавшая с таким трудом секрет (не мог же я утаить от нее то, что творилось во дворе!), сказала: – Ты даже когда предложение мне делал, не светился так. – Это другое. Я тут подумал: может, к черту эту твою работу, а? Давай трудиться вместе. Я буду мастерить домики. А ты – помогать делать для них рекламу. Главный приз – а мы обязательно его получим – даст нам хороший старт. Что скажешь? – С удовольствием. – Эй, малышня! А ну идите сюда, негодники! Мои одноклассники подошли, и папа всем пожал руки, а потом мы сделали общее фото. Я стоял рядом с Ромой. Он не обижался. Хотелось бы, чтобы и я никогда больше не испытывал обиды. Но гораздо проще перестать ненавидеть кого-то, чем перестать ненавидеть себя.Глава 29. Снова в лечебницу!
Мы встретились с дядей Витей у входа в заброшенную лечебницу. Я чувствовал себя так, будто мне должны удалять аппендикс, но в операционную подвезли новую анестезию, и полупьяный хирург не уверен, сработает ли она вообще. – Угораздило же вас сюда прийти, – сказал дядя Витя. Он оглядывал заколоченные окна и кирпичные стены, на одну из которых помочился пару минут назад. – А мы ребята отчаянные. С тех пор, как мы с Ромой, Сеней и его девицей “вызывали демона”, прошло недели две, но здесь изменилось буквально все. Природа моего страха тоже стала другой. Я понял, насколько был зависим от культурного кода со всеми этими «неупокоенными душами», демонами, проклятиями и прочей нечистью. Теперь они исчезли. Покинули мое воображение, их заменили существа иного порядка. Дух больницы стал другим. Случайный шорох больше не означал приближения призрака, он будто бы говорил: «Я – шорох, я тоже чей-то дом», и я все ждал, что на моих глазах родится какой-нибудь новый Минувший: в застарелом запахе медикаментов или в незавершенных врачебных делах. – Показывай, – сказал дядя Витя, – где ты нашел Тетрадь? Я указал на стол, о котором вы, быть может, уже и забыли. Дядя Витя сел на корточки, глотнув из фляги, и задумался. – Кто-то подкинул ее сюда специально… – промолвил он. – Чувствую так. Ты блины любишь? – Люблю. А что? – Да так, подумалось. Ты, шкет, неспроста тут оказался. Тебя сюда привели. Глоток сделаешь? – Я еще маленький. Мне нельзя. – А я тебе и не предлагаю, понял? Значит, так. Я тебя потому позвал туда, откуда все началось, ибо в таких местах все понятней становится, этому зверек один способствует, не помню, как его называют. Так вот. Мне понятно стало. – А мне нет. – Слушай меня, значит. Тебе надо себя нарисовать. На любой странице. Как в песне[39]. – Это зачем еще? Дядя Витя взял Тетрадь. Моя связь с Шаром была прервана уже на 10 %, и я серел внутри, терял свою жизнь и сущность. – Корфы живут в мире Безымянных. Ты – в мире богов. А Тетрадь – мост между двумя мирами, и я представления не имею, каким образом ее создали. В мои времена темные Ригори практиковали общение с корфами, и мы с ребятами их быстро прищучивали, но чтоб выйти на столь сильную связь… Он глотнул еще из фляги. – Так вот. Корфов в Тетради нарисовали. Теперь они могут на тебя влиять. Но ты на них влиять не можешь. Почему? – Потому что меня никто не нарисовал. – Умник! Ты туда проникнешь, надерешь им шею, и прогонишь обратно к Безымянным. Рисуй. – Я так себе рисуй. – Я ваша плохо понимай. Ты уже и родной орвандский забыл, щенок? Боишься? Так дело не пойдет. Сейчас неважно, хорошо ты рисуешь или плохо. – То есть в другое время это важно? По-вашему, каждый должен уметь рисовать? – А ты, я смотрю, тянешь время. Рисуй, говорю. Я нарисовал. И сделал это неплохо. И даже волосы получились не в виде пяти ровных палок, а в виде волн, хоть и тоже пяти. Дядя Витя глупо улыбался, переводя взгляд с меня на мой автопортрет и обратно. – Что дальше? – Спросил я. На этот вопрос ответила сама Тетрадь. Под рисунком появилась надпись:Дима Каноничкин. Убьет богов.А на соседней странице – инструкция:
Когда Дима Каноничкин попадет в Тетрадь, он должен будет найти в ней путь к Шару, чтобы восстановить с ним связь. Билиштагр попытается остановить. Остальные восемь предложат пари: от каждого – по испытанию. Пройдет все – вернет Шар. Не пройдет – отправится к Безымянным.– Не понимаю, зачем мне проходить испытания, – проговорил я. – И главное, зачем это корфам? Какой резон давать мне шанс на победу? – Похоже на ловушку, но иного пути нет, – дядя Витя уже заметно охмелел, и выглядел смело и целеустремленно. Будто это ему предстояло сражение со злом, – ну, нажимай тогда, чего время тянуть. – Куда нажимать? Я сам увидел, куда. Одна из клеток была зарисована, а под ней надпись – «Нажать сюда, чтобы рискнуть».
* * *
Я переместился в невообразимое место, которое вам, возможно, однажды снилось. Вы не помните этого сна, но он и есть причина ваших неосознанных тревог и не выдохнутых стонов. Подо мной – далеко за горизонт – простиралось гигантское белое полотно. Плотность воздуха колола миллионом тонких игл, дышать тяжело и вязко; я перестал верить в прозрачность атмосферы. Под ногами – голубоватые линии. Ровные, параллельные и перпендикулярные контуры. Клетка. Оттиснутая чернильным валиком в дешевой типографии. Я внутри Тетради. Я исполнил анти-мечту каждого школьника. Вторую после женитьбы на завуче. Так. Ладно. Мне надо найти Шар. Однако в этом тетрадном пространстве – никаких намеков на его местоположение! Даже отблеска света. Только серовато-черные дали и тишь. Я побродил минут десять в разных направлениях, но Вселенная Тетради как будто замыкалась в себе. Ничего не менялось, новые объекты на горизонте не возникали. Пустота… И ощущение пустоты. Вдруг я припомнил, что убрал ручку, которой себя рисовал, в карман. Проверил – лежит! Шариковый помощник в любой непонятной ситуации. Но что с ней делать? Решение пришло само собой. Я сел на корточки, написал на листе тетради у себя под ногами слово “Шар” печатными буквами и, совсем обнаглев, пририсовал к нему стрелочку, указывающую куда-то вдаль. – Я чертов гений, – сказал я. – Да, ты молодец, – ответил я. – О, ты великолепно прав… Вдруг за моей кривой стрелкой последовала следующая, и еще, и еще, и вот десятки стрелок выстроились в линию, и в черноте удаленного тумана я различил Шар – мою отраду и боль. Возле надписи «Шар» появились другие: “Ходить запрещено”, “Опасно!”, «Дима, остановись!» и пр. Это давило, но я, стараясь не обращать внимания на «вражескую пропаганду», медленным шагом двинулся в сторону Шара. … пока не встретил на своем пути корфа.Страница Билиштагра
Корф-воспитатель, грозный и громогласный. Огромное чудовище, выше меня на три-четыре головы. В его образе читалось: Прямо сейчас я удержу тебя от ошибок. “Будешь бить?” – думал я. В рукопашную пойдешь? У меня хук – дай дорогу (шучу, конечно). – Идти туда тебе не следует, – прорычал Билиштагр. – Следует! – сказал я капризно. – Шар несет смерть. Ты будешь нести смерть. – Хватит болтать! Где там испытания тупые?! Билиштагр кивнул, затем подошел почти вплотную. Изо рта его почему-то не воняло, но смертью все равно запахло. – Мы лишим тебя имени, и отдадим во власть хозяевам. – Я так и знал, что вы псы. Билиштагр оскалился, и в следующий момент огромная чернильная волна накатилась на него, и корф исчез. Хм, так просто? Значит, мне надо быть уверенным в себе парнем, и все получится?Испытание Грохида
Двигаясь по стрелочкам, я старался не заступать за линии (придумал себе такую игру). Наступишь не туда – сгоришь. Поэтому я смотрел себе под ноги, а как поднял взгляд, увидел собранные из бумаги стеллажи. В них, свернутые в трубочки, подобно пергаментам, лежали листочки. Я подошел и взял один. Внутри – определение Шара, которое давал мне Грохид. Тут я увидел и самого корфа-ученого. Самого низкого и самого умного. Он водил в нескольких метрах от меня гигантским чернильным пером по тетрадной поверхности. А как закончил, жестом пригласил меня подойти.Боги – это… _____________Грохид своим взглядом пронзал меня, точно лазером, изучал мои глаза, как я изучаю меню с гамбургерами, и протягивал перо. Я что, должен написать этой глыбой правильное определение? Это и есть – испытание? Я хмыкнул. Продемонстрировал, что у меня есть своя ручка, и мне ее будет достаточно. Уверенность – ключ к победе! Но что написать? Рассуждаем логически. Корфы – создания Безымянных. Безымянные – враги богов. Следовательно, мне нельзя говорить о богах хорошо. Но это тянет на детскую уловку. Следовательно, плохо говорить о них тоже нельзя. Фишка Грохида – объективные сухие определения. Это и возьмем за основу. Я сосредоточился, сел, и написал такое:
Боги – сверхъестественные создания. Они относятся к Речному Миру и покровительствуют чувствам.Грохид прочитал. Хлопнул в ладоши. К нему подлетел один из свертков. Он протянул его мне.
Твоя связь с Шаром: 70 %.Грохид засмеялся. И сотни свертков полетели к нему, и накрыли его с головой, а затем исчезли, и Грохид вместе с ними. Вокруг меня – снова белое поле с черным фоном. И Шар вдалеке, блеклый, едва заметный… Наша связь с ним держалась на тонкой шелковой нити. Выходит, я не прошел испытание? Но что я сделал не так? Черт, как же сложно играть в игру, правила которой понимаешь не до конца! Следовало, видимо, обозвать богов преступниками, нарушившими покой Безымянных. Я вздохнул, поругал себя за глупость, и двинулся в сторону Шара.
Испытание Лехорга
Следующий корф появился примерно через двести тетрадных клеток[40]. Лехорг. Тот, что затянул меня в бесконечный круговорот чертовщины. Он широко открыл пасть и продемонстрировал длинные клыки. А затем сделал то, чего я никак не ожидал: реверанс. И застыл в наклоне. – Все в порядке? – спросил я. Он поднял голову и исчез. Осталась лишь тень его с растопыренными лапами. Она стелилась передо мной на белоснежной клетке. Рядом образовалась еще одна тень, поменьше, тень тощего животного. Тени размножались со скоростью, уж не знаю, 10 тен/сек, и вот они устлали пол мрачным ковролином, не оставив незаполненного места. Отсутствовала только одна тень. Моя собственная. Интересно, испытание уже началось? Почему никто не ставит мне конкретную задачу? Я стоял как вкопанный, пока две тени не расступились, обнажив короткую надпись на тетрадном полу:Найди своюА, ну да, как я сразу не догадался. Но как это сделать? Вокруг шевелилось и копошились тысячи, если не десятки тысяч теней! Различить одну-единственную – невозможно. Худшая из викторин! Я сел на корточки. Изучил тень неприятного ребенка с пломбиром в руке. Соседние – тоже дети, не менее приятные, но уже не с мороженым, а кто с чем: с учебниками, игрушками, с банками какими-то. Явно не я! Шар отрывался от моей души, как кот когтями от дивана. Медлительность играла против меня. Принять решение – прямо сейчас! Я поднялся и стал прыгать, а затем – дергано и размашисто танцевать, напевая песни группы «Имэждин Дрэгонс». В пятнадцати метрах от меня тоже началось движение. Вот она – моя пожизненная вторая половинка! Я подбежал к ней и протянул руку (только замедленной съемки не хватало). Она протянула руку тоже, и мы – о, счастье! – воссоединились. Ну, что? Я выиграл? – Я выиграл! – Крикнул я вслух на радостях. Вдруг моя тень, хотя я стоял неподвижно на месте, вытащила из тени кармана тень ручки. И написала на листе Тетради тень надписи:
Твоя связь с Шаром: 855 %– В смысле?! – Не понял я. Почему так много-то? Что я сделал не так?! А потом все остальные тени объединились в одну. Я увидел исполинских размеров силуэт. Он навис надо мной небоскребом, от вида которого срывало крышу. Я задрожал. Мне не нравилась эта игра. Мне ничего не нравилось. – Что я сделал не так?.. – Тихо повторил я. И Тень прыгнула на меня. И все вокруг погрузилось во тьму.
Испытание Далибена
Однажды бабушка рассказала мне перед сном сказку. В ней мальчик в штанах с подтяжками заблудился в лесу. Он был уверен, что деревья помогут ему найти правильный путь, и поэтому ориентировался на самые крупные ветки. Куда указывала дуб – туда он и шел, куда указывал каштан – туда и направлялся. В какой-то момент мальчик понял, что ветки растут вразнобой, но было поздно. Не помню, чем закончилась эта сказка, выбрался герой или нет. Важно другое: сейчас этим мальчиком, только в штанах без подтяжек, без деревьев и без чего-либо другого, был я. Мой единственный ориентир, по которому я – пусть ложно, пусть неправильно – мог бы двигаться, исчез. Впрочем, Шар не испарился на сто процентов. Я его ощущал, смутно – как то единственное воспоминание, когда вам полтора года, и вы стоите в люльке, и то ли это действительно момент из жизни, то ли порожденный сновидениями фантом. Тем не мене, он по-прежнему был со мной. Но Темнота – она казалась не просто непроглядной… Чтобы описать ее, слов не хватит, из этого мира слов не хватит, ибо Всегда есть более глубокая тьма. Я вроде бы сидел на попе, но также – парил в невесомости, и подо мной определенно точно не было ничего. … не это ли – злополучный пятый закон Темноты? “В Темноту можно упасть”. Или, если сформулировать красивее: “Подлинная Темнота – невесома”. Словно отвечая моим мыслям, в черноте, в кольце непроглядной сцены, проступил смутный силуэт. Далибен… Мрачный, безучастный корф. Я затаился, боясь снова проиграть. Корф стал кружиться вокруг своей оси так быстро, что превратился в мельтешащее серое пятно. Исчезая, Далибен кинул мне лист бумаги. Страница, вырванная из тетради в клетку, еле-еле светилась тусклым желтым светом, как от настольной лампы; я посмотрел на нее и узнал четыре закона о Тьме. … пятый все еще отсутствовал. Вычислить его – в этом задача и есть? Так я уже два варианта придумал. Записть один из них? Нет. Слишком опасно. Я поднялся. Шагнул влево. вправо. Еще раз влево. Два шага назад. Даже пятна на сетчатке закрытых глаз отсутствовали – такой глубокой была темнота. Она лишала меня пространства. Темнота лишена пространства – пятый закон звучит так? Нет, рано делать выводы. Я размышлял, сидя на корточках. Это было приятно и естественно, как дышать или плыть в теплой морской воде в круге-«пончике». Я понял, почему так. Потому что Тьма мне отвечает. Мы вели с ней невербальный диалог. И передо мной раскрывалось то, чего не хватало для решения этой задачи. С литературным творчеством и афоризмами у меня плоховато, поэтому я пришел к следующей формулировке: “Тьма интерактивна”. Передо мной снова возник Далибен. – Сейчас напишу, – тихо сказал я, – сейчас. Взял лист. Он все так же светился желтым. Занес ручку, но поймал себя на скользкой, неприятной, обидной мысли. На мысли, что меня обманули. Зачем явился Далибен? Почему именно сейчас? Чтобы порадоваться, что я обнаружил новый закон? Конечно нет. Его цель – позлорадствовать. – Ах ты, козел вонючий… – прошептал я. Знаете, когда я совершил ошибку? Нет-нет, не во время выполнения «заданий». А в момент, обозначенный фразой “Принять правила их игры”. Я ударил себя по лбу. Корфы знали, что мы с дядей Витей рядом! Они знали, что я могу сюда попасть. И сделали так, чтобы я плясал под их дудку, продолжал жить по законам, принадлежащим кому угодно, но не мне. И Шар продолжал от меня отдаляться. Ненавижу! Это значит, что мне нельзя вписывать пятый закон о Темноте. Я должен решить задачу ИНАЧЕ. Различить себя среди миллиардов правил, и суметь стать собой – вот мой путь к Шару! Шар окутал мою шею, голову, по телу и сознанию пробежал холодок, и я воспрянул. Далибен грозно рыкнул, и за этим рыком на 360 градусов разнеслись жуткие звуки, которые всегда окружают трусов, боящихся темноты. И шорох, и стук бьющейся о стену двери, и плач младенца. Тьма обитаема… Ой ли? – Так просто меня не возьмешь, – сказал я Далибену и бросился вниз, занеся ручку над листом. Я накорябал три новых слова, и жуткие звуки смолкли. Вместо них запела кельтская арфа. Далибен паниковал.Ты сам решаешь , кем обитаема Тьма,– написал я.
Далибен ринулся ко мне, но я увернулся и быстро-быстро зачеркнул слово «опаснее» во втором законе.
Тьма прекраснее , когда горит Шар.И она стала воистину чудесной. Заискрилась, как шотландский колли, беспричинно прыгающий от радости. Дыхание Далибена касалось моего затылка. Сосредоточившись, я провалился, прекрасно понимая, что всякая почва – иллюзия. И, будучи в безопасности, дописал два следующих закона.
Всегда есть более глубокая тьма , в которой можно спрятаться.и
Тьму можно подчинить. Но она перестанет быть твоим союзником.Вот что случилось со мной. Тьма перестала быть моим союзником. Как мне вернуть ее, как сказать ей: вот – я, я добрый, а корфы – злые, помогай лучше мне! Далибен возник из ниоткуда. И так резко приблизился, больно схватил за плечо и сжал, что в глазах вспыхнули красные звезды. Я не могу сражаться. И помощников у меня нет – Шар по-прежнему далек, как страна мечты. Далибен схватил меня за второе плечо и приподнял. Его клыки оказались у моего лица. А может… Может, помощник все-таки есть? Тьма. Контакт, установленный с ней, дал мне понять, что я не один. Тьма не просто обитаема, она сама по себе – жива. Я закрыл глаза и воззвал к ней всеми чувствами, и разорвал бессмысленный лист бумаги. И тьма, еще более глубокая, чем когда-либо, окутала меня, точно костюм. Черная клешня отдернула лапищу корфа от плеча. Далибен зарычал и замахнулся. Сжав кулак, я стукнул его в грудь. Далибен рухнул на спину, и через мгновение стало светло. Я снова стоял посреди тетрадной пустыни.
Испытание Р’сах’ал’а
Шара я не видел. Под ногами мельтешила надпись, что наша связь – каких-то 20 %. И стрелки исчезли, а ручку, чтобы нарисовать новые, я потерял, когда сражался с Далибеном. – Хреново, – сказал я. Но отчаиваться не стал. В конце концов, одного корфа я одолел, я молодец. Главное, чтоб мой подход игры не по правилам сработал и с другими корфами. Ко мне приблизился Р’сах’ал. Указывающий путь. Облаченный в короткую кожаную куртку без рукавов. Бицепсы на болотно-зеленых руках показались мне перекачанными. Главное теперь – не попасться на очередную удочку. – Как обманешь? – спросил я. Корф покачал головой. В его узких глазах сквозило разочарование, он словно говорил: «Твое поведение оставляет желать лучшего». Эй! В конце концов, мы не в школе. Я повторил вопрос: – Как ты меня обманешь, Р’сах’ал? Он знал, что я раскусил их план. Его брови (если торчащие и жесткие, как шпаги, ветки над глазами можно назвать бровями) ходили ходуном. И вот, под моими ногами образовалось несколько стрелок. Они указывали в разные стороны – туда-сюда, восток-запад. Я прочитал подписи: “Вернуться к прежней жизни”, “Забыть обо всем”, “Дядя Витя”, “К Шару” (ха-ха, ну да, так я повелся) и “К Безымянным”. Я почесал щеку (не в раздумьях, она правда зачесалась) и рассудил, что, как и в предыдущих загадках, в этой таится подвох. Следовательно, выбирать стрелочку нельзя. А что делать? Почувствовать местоположение Шара? Я зажмурился. Сильно зажмурился. Даже больно, перестарался. Не то. Нельзя зажмуриваться. Это глупо. Ставки возросли, и лишние действия приближают конец, а бестолковые – и подавно. Думай, Дима, думай, времени нет. … (тут я думаю). Эврика! Нужно стереть стрелки. Как я сразу не догадался? Каждую из них – долой. Вернуться к исконной позиции и начхать на раунд, придуманный корфом. Гениально. Я приготовился разорвать бумагу под собой голыми руками… … и понял: нет, что-то не так. Р’сах’ал не сразу загадал мне загадку. Сначала он задумался. Это его промедление – о чем оно говорило?.. Он знал, что я сменил тактику. И загадал загадку наоборот. Теперь попытка поступить не по правилам расценивалась как часть плана Безымянных, их очередная уловка. Смысл же моей игры – избегать уловок, идти своим путем и делать то, чего никто от меня не ждет. Меня так обрадовала эта цепь рассуждений, что я рассмеялся. Жаль, не сразу все понял, а ведь подсказка буквально валялась у меня под ногами. Я нашел стрелочку, рядом с которой была подпись: “К Шару”, и двинулся в указанном направлении. Вот так. Вот так вот тупо. Взял и выиграл.Повторные испытания
Я буквально перевернул котел в аду, чем вызвал нешуточную суматоху. Страницы вспыхивали и гасли, пахло золой. Я стал различать вдалеке Шар. С возникшим на моем пути корфом я уже сталкивался в тетрадном предмирье. То был Лехорг. В прошлый раз он меня переиграл. Видимо, корфы решили, что ему удастся это сделать снова. Под ногами возникла армия теней, они извивались, вертелись, по большей части это были тени червей, скорпионов и, как и в прошлый раз, – детей, а Лехорг усмехался, не догадываясь, что я уже все придумал. – Думаешь, я начну искать свою тень? Фигушки. Если надо будет – она сама найдет меня, на то она и моя. Лехорг хрюкнул, а я, закатив глаза и положив на сердце руку, промолвил:Явись, Вирадан.
От Теней защити.
Твой дар мне был дан
На долгом пути.
Явись, Вирадан.
Явись, Вирадан.
Явись, Вирадан!
Боги – это…… написал дрожащими руками Грохид. Мы это уже проходили. Тогда, на уроке истории. Слова могут быть обманчивыми, но чувства принадлежат мне одному. Я забрал у Грохида перо и отшвырнул его прочь. Закрыл глаза. Пропустил через себя образы богов. Чарующие фигуры, что плавают в небесах и оседают в Шаре. Их чарующий свет, достигающий самых отдаленных галактик. Я ответил на вопрос, не отвечая, преподнес информацию в ее чувственной сфере, и никакой Грохид не посмеет сказать, что я ошибся в формулировке. Корф проиграл. А я так отчетливо и так близко увидел свой Шар, что почти разревелся.
Испытание Дорхана
Когда, перешагнув через пять клеток, я увидел Дорхана, то понял, что шутки с ним плохи: решительная поза говорила о желании скорее расправиться с мелким хулиганом. Я услышал раскат грома и с трудом устоял на ногах. Потом сообразил, что это рвется бумага. Рядом с корфом вырастала огромная страница. А на листе бумаги появились огромные буквы:Рядом со мной вырастала огромная страница. А потом на листе бумаги появились буквы:Он следит за мной! Он знает обо мне все!
Я слежу за ним. Я знаю о нем все.О, нет. Думай, Дима, думай!
О, да… Думай, Дима, думай!Я сел. Не в силах даже представить, о чем это испытание. К какому бы выводу и решению я не пришел, Дорхан впереди на шаг. Надписи возникали на странице следом за моими мыслями. Головоломка, из которой выхода нет по умолчанию. Как бороться с тем, что предрешено?
Бороться с тем, что предрешено, нельзя. Ты не вернешь Шар. Ты останешься с нами. Мы – авторы твоей судьбы. Мы – решаем, что с тобой будет. Мы – твой рок.Медитация… Однажды я учился медитировать через приложение и ни о чем не думать. Это пригодится. Тем более, что у меня снова появилась идея.
Испытание Каноничкина
Дима Каноничкин сидел в кабинете биологии, хотя уроки закончились два часа назад. Синяк на левой щеке болел; Дима опасался, что возле курилки его поджидают одноклассники с намерением поставить второй синяк, для симметрии. Он склонился над открытым макбуком, в котором сиял чистый лист пиратского ворда, в документе под названием «Тетрадь с гоблинами». – Что же мне с тобой делать… – тихо сказал Дима, встал и подошел к доске. Надпись Орвандия все еще можно было разглядеть, хотя по ней провели губкой не меньше четырех раз. Дима не боялся боли. Когда одноклассники к нему приставали, он даже ждал летящего кулака, так как намного больнее было то, что ему предшествовало. Когда они начинали говорить. Ты – никто и ничто, говорили они. Мало того, что слабый, так еще и глуповатый. Да, среди них были отличники. Дима же особой эрудицией не отличался. Он знал: что-то особенное внутри него есть, но для остальных он – самый заурядный, наименее интересный из всех учеников класса. И, понимая это, страшился в очередной раз услышать правду. А кулаки – это так… Самые жесткие из учителей говорили, что в будущем ему ничего не светит. С такими-то способностями. Что будет он учиться в каком-нибудь политехе, а потом работать до конца жизни на мелкой работенке. И он сам начинал этому верить. Верить, что иные знают о его судьбе больше, чем он сам. Работа над «Тетрадью с гоблинами» стала для него попыткой выбраться из кошмара. Доказать, хотя бы самому себе, что его имя – Дима Каноничкин, и он такой один, и нет больше других Дим Каноничкиных, и пусть он не помнит названий рек и не способен отжаться больше пятнадцати раз, он все-таки такой, каким должен быть. Вот только работа не шла. Какой сложной оказалась глава! Каким сложным оказался его собственный замысел! Как герою сразиться с этим чудовищем? Дима снова сел за макбук и решил пойти проверенным способом: отпустить мысли. Довериться пальцам. Он хрустнул мизинцами, закрыл глаза и стал печатать, быстро-быстро. Раз – и убрал пальцы с клавиатуры. Посмотрел, что получилось.«– На тебя вся надежда. Помоги мне, – сказал я»,– было написано. На что Дима, абсолютно осознанно, набрал ответ:
«– Кто ты?»Снова закрыл глаза и снова замельтешил пальцами.
«– Я Дима Каноничкин. Разве ты не знаешь?» «– Знаю… Вот только это я – Дима Каноничкин. А тебя я просто придумал». «– Ты меня не придумал. Я – твоя альтернатива. А ты – моя». «– Но ведь я сам это придумал… Я придумал Маэстро Альтернатив». «– Ты талантлив. Ты сумел увидеть то, что происходит в другой реальности, в альтернативной. И ты можешь мне помочь». «– Но как?» «– Ты и сам знаешь. Только живые, только те, для кого горит Шар, обладают альтернативными сущностями. А корфы живут одной только жизнью, созданной Безымянными. Обмани! Опиши мою победу! Дерзай!».Диму озарило вдохновение. Он понял, как завершить эту злосчастную сцену – он понял, как одолеть монстра!
* * *
Я стоял посреди Тетради. Улыбался самой-самой широченной из своих улыбок. Чтобы проверить, сработал ли план, я сделал шаг влево.Чтобы проверить, сработал ли его план, он сделал шаг вправо, – было написано на листе рядом с Дорханом.
– Что, не ожидал? – спросил я изумленного корфа.
– Сдаюсь, – сказал он – гласила надпись.
Я рассмеялся. Сделал руками волну, как на школьной дискотеке. И легко согласился: – А что, ладно! Говорю, как хочешь: сдаюсь.
Он заплакал. Сел. И сказал: – Я выигрываю. Я выигрываю прямо сейчас.Хоть я больше ничего не делал и просто стоял на месте, надпись продолжала появляться:
– …я выигрываю, потому что только ты идешь по проторенной дорожке. А я могу выбирать. Мой выбор и отличает меня от тебя. Мои альтернативы, моя связь с моими альтернативными жизнями делает меня победителем в этой схватке. Он начал выигрывать. Он начал побеждать. Я не могу понять, как. О, Великие Тени Времен! Ваш слуга падет, ибо не ведает он, как одолеть Любимца Шара.Я выигрываю. Я выигрываю, потому что так решил не только я. Так решили мы все. Все Димы Каноничкины, которые всегда находятся рядом со мной. Я выигрываю…
Борьба с Рахиндом
Огромные листы загорелись, и пламя поглотило Лехорга. Пепел падал на поверхность Тетради, и складывался в виде цифр – процентов моей связи с Шаром. Она восстанавливалась с каждым моим шагом. А шел я быстро и целеустремленно, не иначе как Ахилл на стены Трои. Остальные корфы не спешили являться, и время работало против них. Я чувствовал силы. Они наполняли меня, как воздух с глубоким вдохом наполняет грудную клетку. На моем пути возник Шахрэ. С ним – армия гоблинов. Они восставали из Тетради, из каждой клеточки ее. А рядом с Шахрэ стоял Рахинд. Впервые корфы работали парой. Рахинд не разделял моих взглядов относительно того, кто здесь победитель. Ибо вот он – мой подлинный враг. Тот, что ведет меня помимо моей воли, руководя моими руками, моим телом, мною самим, как марионеткой. Корф распрямился и чуть склонил голову. – Что ты будете делать? – спросил я спокойно, но голос дрогнул. Я буквально видел зубы Рахинда и Шахрэ, хотя рты их был закрыты. – Игры закончились, да? Корфы и гоблины зарычал. Рахинд скинул с себя черный, как смерть, плащ, обнажил шипы, усеявшие его бесцветное тело, и прыгнул. Пришла пора драки, в которой у меня не было шансов. Я увернулся. Попытался бежать, но меня схватили гоблины. Я слышал поступь корфа; он приближался, как хищник к своей добыче. Вот он стоит рядом. Вот – распахнул пасть. Меня спасет только чудо… Только дар свыше. Проигрывать всегда тяжело. Даже если понимаешь, что главное – участие. Когда на кону твоя жизнь и в перспективе маячит бесцельное блуждание во мгле, – становится не до пафосных афоризмов. Еще мгновение – и эти твари вырвут и сожрут мое сердце. Обретут надо мной власть до конца времен. … а впрочем – минуточку. Обязательно ли мне нужен дар именно свыше? Ведь не столь давно я получил нечто ценное. Вы помните? Помните?! С огромным трудом, исцарапанный лапами гоблинов, я закрыл глаза, вспоминая видения, приходившие после того, как меня избила банда Главного. Журчание речушки. Стук кружек о бочку в сказочной таверне. Немыслимую, всеобъемлющую благодать. Шепот принцесс, скрип говорящего дерева, танцы под луной и отзвуки славной битвы, в которой я стал героем. Спасибо тебе, Ульфир. Ты – настоящий друг. – Я знаю, что ты хотел от меня, Рахинд, – гоблины заверещали в приступе злобы, и стали бить дубинами по полу – и по мне. – Чтобы я перестал быть собой. Я знал, что, возможно, говорю последние свои слова… Захлебываясь и ощущая немыслимую боль. Но я должен был ихсказать. Или хотя бы – подумать. Может, я их и думал, и только казалось мне, что губы мои шевелятся. – Но я знаю, кто я. Слышал ли ты сказку о мальчишке, заблудившемся в лесу? Знай же: он не заблудился. Его дом всегда был рядом. Ему лишь стоило услышать потрескивание горящих веток в очаге. О таком ты не мог и мечтать. А у меня есть очаг. И я направляюсь к нему. Я вырвался из лап гоблинов, и сила Шара отшвырнула их прочь. Я встретился с Шахрэ и Рахиндом лицом к лицу. Шар приблизился и ослепил врагов. Я схватил одного из них за клыки, а другого – за рога. И потянул. Что за сила! Что за мощь! Мышцы окрепли под стон невыносимой боли, который издали Шахрэ и Рахинд. И я вырвали их клыки и рога, а затем закричал, громко, так, чтобы перекричать пришедшую сюда бурю: – Я – ДИМА КАНОНИЧКИН. И Я НИКОГДА НЕ БУДУ БЕЗЫМЯННЫМ! ВАМ БОЛЬШЕ НЕ МЕСТО В ЭТОЙ ТЕТРАДИ! ОТНЫНЕ ЗДЕСЬ СВЕТИТСЯ ТОЛЬКО ШАР!* * *
Вот он – этот момент. Когда исчез драйв. Когда испарился адреналин. Вижу куски мяса под ногами, бывшие ранее двумя корфами, и меня начинает тошнить. Этот момент… Когда я понял, что стояло на кону. Хотелось разрыдаться, но легкие разучились выпускать воздух, они заперли его в себе. Я повалился на клетку, готовый пролежать вечность, но, пробив лист бумаги, я не превратился в очередной рисунок страшного артефакта. Я упал в родной мир. Мир, который никогда не брошу. Мир, который не предам. Но, видят все древние боги Орвандии, как же давно мне пора на летние каникулы! Я подобрал с пола заброшенной лечебницы Тетрадь. На обложке был талантливо нарисован Шар. И на каждой из последующих страниц – тоже Шар. И я стоял там рядом с ним. Правда, нарисованный не столь талантливо. А так, как мог нарисовать только я сам. – Эх, дядя Витя… – Тихо сказал я, глядя на спящего рядом с пустой флягой волшебника, и принялся лупить его по щекам Тетрадью без Гоблинов.Глава 30. Проклятие родом из Древней Орвандии
Так, нежданно-негаданно, я дожил до последнего школьного звонка. Мама заставила меня надеть белую рубашку, от пиджака я отказался: слишком жарко. Во дворе школы собиралась линейка. Директор мельтешил на крыльце и раздавал команды, как полковник на учениях. Я не слышал его приказов, но уверен, там было что-то вроде: “Этот графин направлен ручкой к югу, а надо к северу. Вдруг телевидение приедет?” Или: “Манжеты. Почему вы не распорядились, чтобы старшеклассники носили манжеты, Маргарита Константиновна?” Школьников с гигантскими букетами выстроили по квадратам, вокруг импровизированной сцены. Каждый стоял в зоне своего класса и не имел права выходить за нарисованную мелом черту. 11 «Б» досталось место напротив сцены, и я, кажется, пришел последним. Мне выдали голубую ленточку выпускника, и тут же написали на ней кучу пожеланий. Потом началась линейка. Два ведущих-десятиклассника зачитали приветственные слова, и в центр школьного двора выкатились танцоры сальсы. Потом первоклассники декламировали примитивные стихи (из серии: “Кто учиться сегодня готов, тот в столовой получит свой плов”), и микрофон взял директор. Он сел на стул, понял, что это тупо, встал, сказал что-то про надежду на будущее, мол именно мы – те, кто сделают страну сильнее и перевернут мир. А потом такой: – Учащиеся нашей школы уже пользуются популярностью! Наш выпускник Дмитрий Каноничкин посещал корпорацию “Антима”, кроме того, его пригласили в университет без сдачи теста! За великолепные заслуги в учебе и безусловную одаренность. Дима, иди сюда скорее! Скажи пару слов в назидание первоклассникам! Такой подставы я не ожидал. Тем более, что в университет меня в итоге никто не взял, и тест все-таки сдавать придется. Кто-то похлопал меня по плечу и я, стуча туфлями по асфальту, поднялся по ступеням крыльца. – Держи, – сказал директор, протягивая мне микрофон. Вот она великолепная возможность провалиться сквозь землю еще раз. Сотни любопытных глаз уставились на меня в ожидании откровений, но все, что мне хотелось сказать, можно было сформулировать двумя словами: “Я пошел”. – Мне кажется, – осторожно сказал я в микрофон и испугался громкого звука своего голоса, – что учиться – это хорошо. Директор одобрительно закивал. Этого достаточно? Я пойду? Я не знал, что еще сказать, поэтому добавил: – Очень хорошо. Почему все вылупились на меня? Смотрите на директора! Я поискал взглядом Аннет, но увидел только Рому. Мой друг рассматривал свой галстук. Идеальная группа поддержки. – Учиться – это очень хорошо. “Заберите у него микрофон”, – попросила Маргарита Константиновна директора, но тот шикнул на нее. – …Только я пока не понял, зачем. Теперь, кажется, директор решил, что забрать микрофон все-таки стоит, но меня уже понесло. – Вот смотрите: мы учим, например, биологию. А зачем нам знать про аорту? Про фотосинтез? Про одноклеточных? Зачем? Инфузорию даже с яйцами на завтрак не сваришь! Мне интересно читать про рыцарей, но приходится штудировать книгу про студента, который хладнокровно убивает топором пенсионерку. А информацией о том, что в Зимбабве добывают серную руду, я не расплачусь за пирожок в столовой. – Ну это уже география, – тихо сказал учитель географии Алекс Федор. Я поднес микрофон ближе ко рту, потому что меня было то слышно, то нет. – А после школы – вообще. Нас заставляют устраиваться на работу, чтобы получать деньги… А деньги кто получает? Раз профессия, два, три. И депутаты. И все! Я считаю, что нам надо заниматься тем, что нравится. Маргарита Константиновна попыталась забрать микрофон, но школьники загудели, и я вырвался из ее цепких лап. – Одним, чтобы зарабатывать, надо уметь анализировать, другим – проектировать, третьим – бегать. Я ничего такого не умею. И горжусь этим! Что, если я, например, талантливее, чем другие, могу слушать музыку? Представьте такую работу – слушатель музыки. Приходишь в удобную комнату с мягким креслом, выбираешь колонки, и тебе включают композиции – одну за другой. Не нужно ничего делать, даже критиковать. Ты должен слушать, потому что это у тебя хорошо получается. Как вам такое? Школьникам нравилось: они чувствовали, что я немного бунтарь. Крутой панк. Против системы. И поддерживали. Даже некоторые взрослые улыбались. Мои родители – уж точно. По крайней мере, папа. Не мама. – Я это к чему. Наш директор попросил сказать младшеклассникам что-то в назидание. И я скажу. Я собрался с мыслями. Как бы это сформулировать? Пусть вот… – Уважаемые младшеклассники, слушайте следующее… – черт, как же сложно. – В общем! Будьте уверены, что вы – не просто так. Каждый из вас – он для чего-то. И наверняка для чего-то важного. Ясно? Не обязательно, чтобы построить ракету. “Важно” – это и послушать музыку тоже. Для себя. Для эмоций. Вот вы говорите, в чем смысл жизни, а я считаю – в чувствах. Вы должны чувствовать, что вам хорошо, чем бы вы ни занимались. Потому что без чувств нет магии. Вот. – Я откашлялся. – Короче, мой девиз: думайте головой и чувствам не мешайте. (Может, я не такой уж и непутевый, а?) – Только другим при этом не вредите. В школе вам будет хорошо. Наверное, это все. Всем спасибо. – Я отдал микрофон директору. Повисло неловкое молчание. Мне похлопали, но дошел ли до всех смысл спича – это вряд ли (потому что и я нифига не понял). Кажется, я просто сморозил сопливую ерунду про мотивацию. Как Стив Джобс. Или Шигир Рахт. Директор снова решил меня подставить: – Еще Дмитрий Каноничкин – прекрасный танцор! Давайте пригласим наших выпускников, чтобы они исполнили вальс, к которому столь тщательно готовились долгое время. Две репетиции! Я, в целом довольный, что история с микрофоном так быстро кончилась, спустился в центр площадки и через секунду оказался рядом с Аннет. Степа, Горгона, Рита и Угрюмов и еще три пары из 11 «А» тоже стояли тут. Аннет тихо спросила: – Как ты? – Нормально. – Странная речь. – Я знаю. – И ты странный. – Знаю… И ты странная. Блин, зачем я это сказал. Но Аннет не услышала, потому что директор громко объявил: – Это – цветы нашей жизни! Прекрасные, очаровательные выпускники! Включим же музыку, чтобы они расцвели на ваших глазах! Мы стали в позиции. На этом этапе я все запомнил: в какую сторону руки, что на что класть и так далее. Но вот дальше… За себя не ручаюсь. Будь что будет. Две репетиции. Заиграл вальс Шопена… И я перепутал, с какой ноги начинать. Мы с Аннет чудом не грохнулись. Продолжили танец как ни в чем не бывало, но смешки до нас донеслись. Мы налетели на Угрюмова с Медузой Горгоной. Угрюмов заверещал, а я поднял Аннет на руки и отнес в ее другой конец танцпола. На асфальт прилетела шкурка от банана; кто-то кинул камень в окно. Пара из 11 «А» влетела в зрителей. Мы с Аннет остановились, чтобы не напортачить лишний раз. Я вспомнил наставления Муслименды, что нужно вообразить себя облачком, но слишком поздно. В общем, вальс не удался. Зато всем было весело. Хохот и гам стояли такие, что даже Ульфир, небось, проснулся у меня дома. Нам аплодировали, будто мы совершили прорыв в области вальсов. Аннет, конечно, расстроилась, и я попросил у нее прощения, когда мы вернулись к своим. Из колонок звучал распевный голос завуча, она пыталась взять ситуацию под контроль: – Вот и прозвенел последний звонок. Вы стали старше, умнее. В каждом из вас горит искра знаний… Ко мне подошел Иськин. – Канон, новости знаешь? – Какие? – Наше Послание бьет все рекорды. По количеству лайков и комментариев. Это нереально. Он показал телефон. Видео. О том, как всю ночь напролет мы пилили и красили доски, перешучивались, кричали и время от времени говорили в камеру: «Я желаю вам найти таких друзей, с которыми вы готовы на безумства». А в комментариях писали, что наш ролик – самое лучшее и светлое из всего снятого в рамках этой традиции. К нам подошли остальные. Мы встали в круг, как футболисты перед матчем, и обнялись. Я обнимал Рому и Аннет. – Спасибо вам, друзья. Вы представить себе не можете, как вы мне помогли, – сказал я. – Можем, – сказал Крупный. – У меня руки в синяках, видал? – Ты очень круто пилишь, Тем. – Да лан…* * *
Дядя Витя мыл посуду. Из карманов его фартука торчали прищепки, а газовая колонка то и дело выключалась, из-за чего он смешно ругался и расплескивал воду. – Тетрадь я твою изучил, пока ты в ней шастал, – сказал он, держа под струей воды блюдце, – любопытная штуковина. Я нашел много того, отчего твои отроческие волосинки станут дыбом. Теперь я тебе этого не докажу, потому что ты все там испоганил, но поверь на слово. – Здорово. Дядь Вить? – М? – Такие пиджаки уже не носят. – А что носят, постную физиономию? Уж извини, твоя мода мне не по нраву. Слушай дальше. Эти корфы… Следишь за мыслью? – Слежу. – Ну так вот. Они представляли собой сплоченную команду. У Безымянных был план. Каждый из этих тварей играл в нем свою роль. Посмотри, вон там листок. Возле грязного тупого ножа на столе лежал клочок бумаги. На нем дядя Витя ручкой нацарапал список корфов. Правда, не в том порядке, как они следовали в Тетради.Дорхан. Грохид. Р’сах’ал. Лехорг. Вирадан. Далибен. Зухра. Билиштагр. Рахинд. Шахрэ.– Читай вслух, – кивнул дядя Витя. Чайная чашка из его руки выскользнула, звякнула о раковину и раскололась надвое. – Вашу мать, так сказать! – Дорхан, – сказал я. – Ага. Первая тройка игроков. Как дальше? – Грохид и Р’сах’ал. – Да-да. У этих троих не было какой-то прикладной задачи. Они должны были убедить тебя в том, что Тетради можно доверять. Дорхан говорил о других людях без утайки. Грохид снабжал знаниями, и тоже – поначалу вроде бы правду писал, а стоило тебе о Шаре спросить, как скукоживался, а тебе, что называется, написанное пером не вырубишь топором. Верил без оглядки. А третий (ты, кстати, неправильно его имя прочитал) подсказывал путь, тоже вроде бы верный. А на поверку – путь в ловушку. – Мне плохо. – Да успокойся. Выпей вон… сока. И смотри дальше. Корф Лехорг открыл Безымянным глаза на тебя и на твоих бестолковых друзей, указал им цель, когда вы в лечебнице пытались вызвать… как ты там сказал? – Тень. – Да. Безымянные не способны увидеть, их взгляд затуманен, так надо для безопасности человечества. Дальше. Вирадан привел их к тебе и к… – К Роме? – Ну да. Там, в туалете. Буквально за ручку, эта твоя тупость с зеркалами – тупость последняя. В школьном туалете Безымянные овладели вашими снами – потому ты и шастал во сне, а Рома являлся ко мне с ножом. Далее. Далибен… Гнусная скотина. У Безымянных ничего бы не вышло, если бы тебя защищала Тьма. Но ты потерял этого друга. Тогда корфы приступили к первой части плана: погасить Шар, воздействуя на тебя через сон. Дядя Витя аккуратно, больше ничего не разбив, поставил чистую посуду в шкафчик. – Но тебе повезло. Ты очистил сон, Ульфир молодец, и ты молодец, что оставил его у себя, и родители твои молодцы, что не застрелились, когда его увидели. Прийти ко мне – первое, что ты сделал правильно. Тогда План Безымянных вошел во вторую стадию. Скажи, когда ты впервые увидел страницу Зухры заполненной? – Здесь. В этой квартире. – Я был первый? – Да. – Ну естественно. Зухра избавил тебя от необходимости верить кому-либо еще, кроме Тетради. Если бы я не оказался на этой странице, – дядя Витя тыкнул мокрым пальцем в Тетрадь, – я бы тебя убедил, что ты тупой и во всем ошибаешься. – Это вы мне мстите за то, что я вас мерзавцем называл? Я не хотел, это Рахинд. – До него мы еще доберемся. Потом тебя подкупили игрушками и сладостями. – Это неправда! – Ты уже сам готов был погасить Шар. Тем более, что этот, как бишь его, – Билиштагр – раз за разом внушал тебе мысль, что объединение с Шаром опасно. Но вот незадача: Безымянные переоценили твои способности к обучению магии. И тогда в дело вступил командир. Рахинд. Что дальше – ты знаешь. Они делали из тебя Убийцу богов, но промахнулись. Молодец, малый. Ты справился. То, что внутри тебя, оказалось сильнее целой своры темных существ. – А Шахрэ? Вы про него ничего не сказали. – Шахрэ… Я не до конца понял, нафига он вообще был нужен. Скорее всего, чтобы окончательно настроить тебя против Шара. Помнишь, ты рассказывал, что там, в парке, усомнился? – Ну да. – Ну вот. А, и еще этот корф в туалете. Дядя Витя взял сигарету и закурил, глядя в окно. Он о чем-то думал. И я о чем-то думал. Водил пальцем по клеенке на столе. – А если бы Шар так и не загорелся? – спросил я. – Глупый, – ответил дядя Витя, не оборачиваясь. – Шар горел и будет гореть всегда. Шар – это то, что внутри тебя. – Но ведь однажды он погас? Почему Безымянные так и не явились? Тогда дядя Витя обернулся и сказал: – Вставай. Покажу тебе кое-чего.
* * *
В дядьвитиной Комнате-2 ничего не изменилось, только лампочка перегорела, из-за чего там царил уютный полумрак. Темнота дружила со мной. Я даже поздоровался, тихо, почти про себя. Но палас следовало бы пропылесосить. – Смотри, – сказал дядя Витя и щелкнул пальцами, после чего посреди комнаты вспыхнула маленькая копия Шара. Я разволновался, чувствуя вину перед Главным Чудом Света. – И явился Убийца богов… – нараспев произнес дядя Витя. – Подле Шара возник силуэт – человек в черном плаще с капюшоном. Я подошел ближе. Силуэт простер руки к Шару, отчего тот стал меркнуть и как бы распадаться. А потом он… Остановился. – Почему он остановился? – Спросил я. – А это – самое интересное. Вернемся. Мы уселись за стол. Дядя Витя закурил. – Ты говорил, у Рахта был некий покровитель. Так? – Да. И он обучил их всему. – Я думаю, этот человек, как и я, живет со времен моей Орвандии. – Вы знаете, кто он? Дядя Витя потушил сигарету. – Нет. Не знаю. Это мог бы сделать тот индюк из Башни, но… – Дядя Витя, он НЕ индюк! – …но мы его, – дядя Витя провел пальцем по горлу. Увидев мой недовольный вид, добавил: – Слушай, я понимаю, ты сочувствуешь ему, но человек не держал себя в руках. Сечешь? Можно перекладывать вину на Шар, на песочницу, на дядю Витю. Факт, как говорят в вашем веке, остается фактом. Из-за него погибли люди. В том числе – его слуги. Его жена. Ответственность лежит только на нем. Вдруг в дверь постучали. Дядя Витя встал и, покачиваясь, медленно двинулся к выходу, продолжая говорить: – Кого там к нам принесла нелегкая?.. Так вот, после того случая с женой он что-то замыслил в Башне своей. Я, да и не только я, впервые ощутил радость Безымянных, – дядя Витя очень медленно шел к выходу, – Пока вокруг Башни не вымерли все животные, в том числе, как ты говоришь, Минувшие. В тот день меня, к слову, и перекинуло. Дядя Витя хмыкнул, повернул замок, и дверь толкнула его с такой силой, что он отлетел в центр комнаты, к моим ногам. В квартиру влетели черные костюмы. Человек десять во главе с Шигиром Рахтом. – Разочарование, – объявил тот, – оно как протухшее молоко. Кисло внутри. Дима, то, что ты натворил, не имеет оправдания. – Идите вы, – сказал я. Черный костюм замахнулся на дядю Витю дубиной. Тот неуклюже (пьяненький, все-таки) уклонился, схватил «мурчащие» часы с полки и швырнул их в атакующего. Они замолотили стрелками. – Расцарапайте ему анфас! – крикнул дядя Витя, после чего вытянул руку и щелкнул пальцами. Из его ладони вытекло зеленое желе, которое обволокло и связало другой черный костюм, как крепкая веревка. – Не рыпаться, я сказал! И начался такой дивный махач, что я б хотел увидеть его в кино. Дядя Витя еще раз щелкнул пальцами, и выпустил в амбалов три энергетических сгустка в виде бутылок. Сгустки врезались в них с глухим стуком и разлетелись на тысячи осколков. Костюмы попадали на пол. Те, что еще были ногах, вытащили пистолеты из кобуры и начали стрелять, но дядя Витя вдруг обрел ловкость кошки и скорость… м-м-м… сверхзвуковой кошки, так что пули просто летели в стены. Одна просвистела у моего уха, и я спрятался за кресло. В конце концов, на ногах остался только Рахт. С ним дядя Витя церемониться заклинаниями не стал. Подошел и с размаху ударил кулаком в челюсть. – Дядя Витя, почему без магии? – спросил я, аккуратно выглядывая из-за кресла. – В смысле – без магии? С магией. Я называю ее «магией кулака». И врезал по Рахту еще раз. Чтоб детей не обижал. – Теперь, – сказал дядя Витя, откручивая крышку фляжки, – самое время узнать, что за загадочный благодетель у этих недовоинов. Мы склонились над окровавленным лицом Рахта. – О… – Засмеялся тот, выплевывая красные пузырьки… – Вы даже не представляете. – Ой, да пофиг, – сказал я. – Дядя Витя, давай просто их вышвырнем. И в этот момент у меня завибрировал телефон. Пришла эсэмэска от Сени.Дима, меня будут бить возле Шара. Помаги.И снова – час от часу не легче! Однако… Какого корфого?
* * *
Вечерело. Сеня стоял посреди площади Мира и смотрел на Шар. В костюмчике. Аккуратный, как кукла-мальчик в витрине магазина. Но, как всегда, с синяками. – Почему ты не позвал меня помочь с детской площадкой твоего отца? – спросил Сеня, увидев меня, каким-то новым, изменившимся голосом. Хриплым и взрослым. – Эм… Сень? Кто тебя бить-то будет? – Почему, Дим? – В глазах его читалась невыносимая печаль. Что произошло? – Ну… Не знаю, – сказал я. – Прости. – Я наблюдал за вами. Всю ночь… А потом видел твоих родителей. Они у тебя потрясающие. – Сеня, что происходит? Что ты тут делаешь? И кто тебя бить-то собрался? Сеня повернулся ко мне. В его глазах отражался Шар. – Ты, Дима. Ты меня будешь бить. – За что? Я не такой, как твой отец… – О, да. Не такой, – Сеня подошел ко мне ближе и сказал почти шепотом, – как минимум, ты не строил Башню шесть тысяч лет назад. – Что…? И внутри меня все перевернулось. А потом стало на свои места.Это Сеня написал Тетрадь. Это он подкинул ее в лечебнице. Это он позвал нас вызвать демона. Это он дорисовал Стэнли. Он призвал его, а потом ходил со Светой ночью возле школы. Это он… Это он консультировал Шигира Рахта. – Когда-то я был Любимцем Шара. Чувствовал каждого Минувшего, словно они были частью меня. Тогда я называл их пушистиками, даже если тело их покрывала твердая чешуя. Говорил с ними… И творил удивительную магию! Представляешь: однажды я засмотрелся на чудесный пейзаж, и вокруг меня выросли деревья, каких еще не видывал мир, – Сеня грустно улыбнулся и посмотрел на Шар. – Я любил своих отца и мать. Мы были счастливой семьей. Такой же, как твоя семья, Дима. А потом мама погибла… И отец начал сходить с ума. Он стал бояться ночи. Темноты. Своей тени. Сеня сжал кулаки. – К нему явились Безымянные, и он с утра до вечера бормотал имена корфов, цель которых – избавить мир от свечения Шара. Я больше не мог находиться рядом с ними. – С ними? – И с отцом, и с Шаром. Я дал себе клятву, что то, что случилось с моими родителями, не повторится больше ни с кем. Потом отца убили… – Сеня проглотил последнее слово, и продолжил, сделав глубокий вдох. – Шайка агрессивных храмовников и крестьян. И я воззвал к Рахинду, о котором знал все, потому что слушал, что говорил отец, запертый в своей Башне. Я отдал себя в руки Рахинда, – теперь Сеня скривился. – Сеня, ты… – Сениамон мое имя. Мне больше пяти тысяч лет. И я самый одинокий человек в мире. Тогда я не смог погасить Шар до конца, он все еще горел, хотя никто, кроме меня, этого не видел. Потому Безымянные и не явились. Но этого мне было достаточно. Я лишил и себя, и мир, связи с ним. И за то мне досталось проклятие – вечная жизнь. Сеня присел на корточки. – В этом веке я познакомился с тобой. И понял, что твоя любовь к Шару снова пробудит его к жизни. Я решил действовать, чтобы этого не случилось. Обучил Шигира Рахта и его шайку всем их знаниям, а дух отца нашептал им необходимость реконструировать дом… Я написал Тетрадь, вложив в нее все свои знания, и подкинул ее тебе. – Сеня, я… Я не знаю что сказать. Ты ни в чем не виноват. Вдруг Сеня вскочил и с полными слезами глазами посмотрел на меня. – Это я себя бил, а не отец! Я! Я бил себя за то, что чувствовал вину перед тобой – перед твоим умением прощать всех и вся! Ты, Дима, только притворяешься язвой, но внутри ты… – Сеня успокоился. – Ты самый достойный человек из всех, кого я знал в своей жизни. Ты – настоящий Любимец Шара. А вовсе не я. Сегодня – мой единственный шанс попросить прощения. – Как? – Только и смог вымолвить я. – Ты и сам догадываешься, как. Мир стал прекраснее. Но и опаснее. В этом Рахт был прав. Хоть и двигала им исключительно жажда власти. Если бы Безымянные сели на трон, такие, как Рахт нашли бы свое пристанище. Однако… Но Шар не разбирает магию на добрую и злую. Он просто светит. Как солнце, что порой сжигает поля пшеницы. Кто-то должен помочь ему… Помочь людям. Кто-то должен слиться со светом его, и успокаивать полные ярости сердца. Свет Шара должен обрести бога. – Где же нам найти бога? – тупо спросил я. – Люди – и есть боги. Люди – властители чувств. Ты только теперь это понял? – Сеня… – Уже стал догадываться я. – Растворившись в Шаре, я помогу ему стать заботливее. А тебе предстоит стать великим Любимцем. И вместе – только вместе! – мы облачим Орвандию в счастье. Прощай, Дима. Ты был моим другом. И останешься им навсегда. Он поднял руки, и Шар стал поглощать его. Под звуки ночного Бьенфорда, под мои неуклюжие попытки сделать хоть что-нибудь. Последним, что Шар поглотил, была улыбка Сени. Улыбка самого старого из моих друзей. И самого несчастного. Я ничего не выдавил из себя. Положил рядом с Шаром Тетрадь без Гоблинов, и ушел, и споткнулся сотню раз, потому что раз за разом оглядывался. Но в конце концов не выдержал, сел прямо на брусчатке, и позвонил Роме. – Ну? – Недовольно сказал он. – Ромыч… Ромыч!.. – Да лан, все в порядке. Я не обижаюсь. – Ромыч! – Да что?! – Я вот тебе позвонил. – Я знаю, – усмехнулся тот. – Вовремя, кстати. Мне скучно. Может, сходим куда? Только не в лечебницу. И, так и быть, не в Башню. О! Можно в кино! Только давай возле моего дома, а не твоего. Ок? – Давай, – сказал я, глядя издалека на Тетрадь и мысленно прощаясь с ней навсегда. Я знал: тот, кто ее найдет, найдет для себя нечто важное, и вряд ли это будет какая-то чертовщина. Скорее всего, что-то светлое. И доброе. Такое, каким стал Сеня. ТАКОЕ, КАК Я. – Конечно, давай.
Эпилог. Подлинный урок магии
Дядя Витя присвоил себе особняк Шигира Рахта “для дела”. Чтобы обучать меня магии. Рахт не возражал, да и как тут возразишь, когда ты лишился могучего покровителя в лице Сени, а тут такой весь из себя дядя Витя. И против того, чтоб «Антима», помимо реконструкции Башни Печали[41], занялась реконструкциями других древнеорвандских строений, больше не ввязывалась в магические авантюры, он тоже не возражал. Как и против того, чтоб обеспечить мне безлимитный поток гамбургеров. – Не возражаю, – так он и сказал, прикрывая ладонью фингал. Помню, как сейчас, наш первый разговор с дядей Витей перед практическими занятиями. – Откуда я знаю то, чего знать не должен? – Спросил тогда я. – Знания – они в воздухе летают. Есть, кстати, животны, оберегающие каждое произнесенное или написанное слово. Но тут другое. Знаниями тебя снабжает Шар. Как, блин, фабрика. А его снабжают все оброненные или записанные мысли. Магия у всех воплощается по-разному. Воплощению обучить нельзя. Хороший учитель находит свой подход к ученику. – А вы хороший учитель? – Я вообще не учитель. Никогда этим не занимался. Расскажи подробнее, как ты пробовал колдовать. Я рассказал дяде Вите о неудачных попытках: в больнице, дома, во дворе. Он усмехнулся. – Ты начал сосредотачиваться на чем-то, пускать в ход разные мысли, перемешивать эмоции – а они должны быть чистыми, направленными. Ты когда-нибудь автомобиль на механике водил? – Нет. – Там ты сцепление медленно отпускаешь, а газ нажимаешь. Баланс нужен, понял? Тут так же, только тоньше, в миллиард раз. Это искусство. – Дядя Витя понюхал дым от камина и медленно, будто приближаясь к злому коту, положил руку на огонь. – На стихиях и природе проще всего учиться. Смотри. – Маленькая струйка огня, подобно кузнечику, выскочила за пределы камина и облетела вокруг дяди Вити. – Манипуляции с огнем и с чем угодно еще – это, конечно, не все ведовство. Мыслей с помощью огня не почитаешь, грушу не создашь. Но для фокусов – пожалуйста. Красивая, ярко-красная горячая струйка – точно почтальон – принесла мне бандероль с вдохновением. Огонек залетел во фляжку, дядя Витя глотнул, из его ушей вылетело сразу два новых язычка пламени, и заплясали в воздухе. – Огонь, вода, звезды – неспроста говорят, что на них можно смотреть бесконечно. Многие в Старой Орвандии учились колдовать, глядя на стихии. Тебе ведь нравится смотреть на огонь? И всем людям нравится. Магия возникает сама по себе. Вот от стихов Маяковского не у всех возникает. А от огня – у всех. Смотришь, получаешь удовольствие – колдуешь. Все просто. Дядя Витя улыбнулся. Было очевидно, что ему нравится ворожить, он делает это с таким вкусом и наслаждением, словно ест мороженое – пломбир в стаканчике. И я улыбнулся. Мне понравился его подход. Такой душевный и, вроде бы, простой. – Можно я попробую?* * *
Прошло два года. Я поступил в университет, меня все-таки взяли на специальность “фольклор”. Дела у родителей шли хорошо, мы даже переехали жить ближе к центру, и Ульфир вместе с нами. Мы любили вспоминать, как папа впервые увидел Ульфира: – О, кошку занес? А, нет, обезьянку. Ты обезьянка? – Спросил он у Ульфира. – Ульфир, – ответил Ульфир, и протянул к папе лапу. – Ну, Ульфир так Ульфир. Подь суда. Взгромоздил Ульфира на грудь и принялся гладить. Следом в комнату вошла мама – и как заверещит! – Брось! Брось! Что это за чертик?! – Ульфир я… В этот момент и до папы дошло, что существо мало того, что не кот и не обезьянка, так еще и разговаривает. Он вытянул Ульфира перед собой, широко открыв глаза. – Сын? – Тихо позвал меня папа. – Папа? – Это… Кто? – Пап… Да Ульфир… – А он это… Руками работать умеет? Молотком? – Научим, – усмехнулся я. – Пойду маме воды налью. А Мелкий так и вовсе подумал, что Ульфир – игрушка, которую ему купили, и спали они с тех пор на одной кровати, мама из-за этого до сих пор ругается. Мелкий, кстати, пошел в школу, и хвастался всем, что его брат – Дима Каноничкин, легендарный выпускник. Рома встречается с Медузой Горгоной. Правда, я перестал ее так называть. Не потому, что Рома попросил, а мне самому, когда я увидел, как она его изменила, превратив из зануды в… чуть меньшего зануду, Таня стала нравится. Хорошая они пара. Однажды дядя Витя заявил, что настало время для последнего урока. У меня уже, так-то, получалось очень хорошо – дай дорогу! И мы снова сидели у камина в бывшем особняке Рахта. А дядя Витя, теперь уже опытный учитель, говорил тихим вдохновляющим голосом: – Все, что находится за пределами разума и смекалки, – твоя сила, твоя магия, это область богов. Любое светлое или темное воспоминание, вспышка гнева. Любое чувство – все источник магии. Чем глубже чувство – тем сложнее магия. Чем труднее тебе объяснить, что ты испытываешь, тем лучше для твоих заклинаний. Посмотри на огонь. Уйди в себя. Не из дома! А в себя. Получи от него удовольствие. Я посмотрел в камин. Пламя горело, как ни в чем не бывало – словно и не сидели здесь странный дядька из позапрошлого тысячелетия и студент в красной рубашке. Пахло костром. Походом в лес. Древесина трещала. Трещала – словно смеялась: ха-ха-ха. Рома всегда говорит “трещать”, а не “смеяться”. – Думай об огне, чувствуй огонь. Любая иная мысль и чувство собьют магию Шара, – прошептал дядя Витя. Я снова посмотрел на огонь. И правда красиво. Точно так же на огонь смотрел Бильбо Бэггинс, когда ходил с гномами в поход к Одинокой горе. И Риси Вранг, когда ночевал в пещере с десятью пантерами. – Не отвлекайся! Только огонь! Я вспомнил: как-то раз в субботнее утро пришел папа и объявил: надо ехать. Я не понял, что происходит, да и мама, кажется, не поняла. Куда ехать? Отчего спешка? Мы сели в машину и ехали долго. Я хотел спать и задремал. А когда открыл глаза, то увидел, что машина припаркована на берегу озера Мрауви. Краем глаза я вдруг увидел, что пламя в камине приобрело другой цвет. Оно стало зеленоватым и вышло за пределы решетки. До полудня далеко, солнце еще не пробило легкий туман над кристальной, чистой, как минералка, поверхностью озера. Пели птицы, а я слушал их трескотню, вытащив один наушник. Язычки пламени цвета водорослей подлетели к моим рукам, и раздался тихий смех; “Твори, твори, Каноничкин!” – повторял чей-то мягкий, добрый шепот, и это был не дядя Витя, это был зеленый огонь, маленькое созданье, дар которого – надежда. Папа предложил сыграть в “Твистер”, мама сказала, что только через ее труп, но потом согласилась. Спустя пару часов папа разжег костер и вытащил из багажника кастрюлю с маринадом… Огонь полетел по всей комнате. И однажды, понял я, мы снова поедем к озеру Мрауви. И будем играть в “Твистер” и есть шашлык из говядины. Огонек стал обычным, обычно-прекрасным, и вернулся в камин. – Ты вспомнил о чем-то, да? – спросил дядя Витя через пару минут. – Да. Он помолчал еще немного. – Это чудесная магия – та, что ты сотворил. Чудесная. Цени то, что есть в тебе. – А что есть во мне? – Добро. Его и цени. Понятно ведь, что ты, хоть и вредный – да, вредный – тем не менее, любишь все, что вокруг тебя. Воспоминания – твоя непобедимая армия. Любимое место богов. Для них это курорт на берегу Орвандского моря. Боги купаются в воспоминаниях, чтобы стать сильнее. – А как же “жить настоящим”? – Так живи! Но тебе нужна сила. Нужны чувства. Воспоминания хороши, когда они обогащают тебя сейчас. А теперь я должен еще кое-что сказать тебе, сынок. – Что? Очередной урок? – Нет. Твоя Тетрадь не лгала обо мне. Я был жестоким, за это я и получил свое проклятие. Но теперь… – его глаза вдруг сделалась голубыми-голубыми, как небо. И мечтательными. – Мне не место здесь. Мне пора уходить, на встречу с богами, в объятия к моей Синто. – Дядя Витя… – Я слышу зов твоего друга, того, что был Любимцем Шара когда-то. Это великолепный звук, он похож на прибой у моря, которое существует только для меня… Больше никто никому не причинит вреда в порыве бездумной ярости. И я – в том числе. – Нет, дядя Витя… Вы и так… не уходите… – Мне пора, парень. Ты будешь великим Ригори. А я – что ж. Я достаточно побыл дядей Витей. Пора становиться историей. И он растворился в воздухе. И остался только я. И моя жизнь. И мои друзья. И мой Ульфир. И мои мама, папа и брат. И, конечно, мой Шар.Мне написала Аннет. Черт возьми, я опять опоздал на свидание!.. Я схватил рюкзак и выбежал из дома на улицу, глотая воздух, глотая радость, все еще проживая эту фантастическую историю, которая могла произойти только со мной. В какой-то момент мои ноги оторвались от асфальта, и я воспарил над Бьенфордом, а где-то вдалеке маячил всеми своими крылышками птиц. Чертовщина началась в конце мая, когда над городом загорелся Шар, а я – видный одиннадцатиклассник – наконец-то определился в жизни. Я больше не опущу рук и не дам подчинить свое тело давным-давно заведенным порядкам. Я сделаю все, чтобы Шар горел. И, если будет надо, я загорюсь сам.
Дима Каноничкин.
Словарь Димы Каноничкина
Я вообще не люблю словари, за всю жизнь открыл только один, чтобы посмотреть слово «пожулькать» (так и не понял, что это значит), но, думаю, моя история станет удобнее, если вам будет, куда заглядывать. Собственно, вот:Аннет. Рыжая девушка, которая безумно в меня влюблена, но почему-то тщательно это скрывает. С Аннет у меня связан один забавный эпизод, когда я пришел в школу в полшестого утра, чтобы пораньше ее увидеть, а потом вспомнил, что в этот день начался карантин из-за гриппа.
Асглисианэ. На языке корфов – сонный паралич. Отстойная штука, не рекомендую. Хотя никто у вас спрашивать не будет. Считается, что во время Сонного Паралича с человеком говорят сами Безымянные.
Башня печали. Древнеорвандское сооружение, находится рядом с моей школой. Мрачное место. Когда узнаешь его историю (а вы отчасти узнаете, когда прочитаете книгу), становится понятно, почему оно такое.
Безымянные. Так я и не понял на сто процентов, кто они такие. Не то – обратная сторона людей, не то, загадочные исконные жители мира. Не то – байка, придуманная корфами. Такое должно оставаться тайной.
Боги. В Древней Орвандии боги покровительствовали чувствам. Вот те, о которых я знаю:
Бог добросердечности Леони. Такой весь из себя в белом одеянии, любит тех, кто подкармливает бездомных животных. Выглядывает за нами из-за облачков. Богиня созерцания Фа. Как нота, ха-ха. Знакома с каждой из звезд вселенной, потому что наблюдает за ними бесконечно. Бог страха Сиамон. Древние Орвандцы верили, что именно он помогает людям в экстремальных ситуациях. Сегодня бы его назвали Адреналином. Богиня любви Синто. Любит путешествовать по миру на огромном кролике по имени Ли-ти-вик. Дядя Витя ее обожает. Бог ненависти Код. Мрачный такой, родной брат Синто, но младше ее на секунду.
Богов еще много – если вам будет интересно, напишу как-нибудь о них в соцсетях. Может, даже пару рассказиков о них придумаю. Если честно, у меня есть версия, что боги – те же Минувшие, только самые могущественные.
Гоблины. Низжая каста корфов. Безмозглые, агрессивные существа, задача которых – бить, лупить, кромсать.
Гирко. Минувшие. Живут в сложных механизмах.
Дядя Витя. Ригори из Древней Орвандии. Настоящее имя – Альберкинуда Вит. Был служителем храма богини любви Синто, защищал закон, причем делал это зачастую жестко. Любовь – она такая, да. Аннет не даст соврать.
Дружба. То, что безусловно существует, но с такими экземплярами, как Рома и Сеня, это что-то крайне сложное. Со мной вот дружить просто.
Корфы. Если люди – создания богов, то корфы – создания Безымянных. В моей Тетради поселилось 10 корфов, плюс одного я нарисовал, и тем самым призвал в наш мир, в школьном туалете. Сколько их существует всего – мне неведомо.
Лин. Минувший. «Обитатель мест, где было совершено жестокое преступление. Смысл его существования – искоренить напоминания о страшных событиях». Так мне объяснил Джек. Привожу цитату.
Маэстро Альтернатив. Минувший, обитающий в альтернативах. Представляет из себя двух пушистых зверьков, Зеленого и Бордового. Знает все о том, что могло бы произойти с любым из нас. Даже с вами. Он знает, что было бы с вами, не открой вы эту книгу, где вы там ее открыли Спойлер: ничего хорошего (шучу).
Минувшие. Дядя Витя называет их просто: животные. Обитают в нематериальных реалиях: во времени, в альтернативах, в дежа вю, в аромате абрикоса. Внешность у них разная. Кто-то невидимый, кто-то пушистый и милый, кто-то смахивает на демона.
Орвандия. Восточноевропейская страна со столицей в Бьенфорде. Моя родина.
Птиц. Минувший. Невидим. Обитает рядом с каменными изваяниями. Умерев, превращается в новое каменное изваяние, становясь при этом видимым. Недавно в юго-западной части Орвандии раскопали остатки древнего храма, буквально усеянного статуями существ с шестью крыльями.
Ражд. На языке корфов так называется Лунатизм. Когда человек «лунатит», его глазами за миром наблюдают Безымянные. Не контролируя его, а просто будто кино смотрят.
Ригори. Волшебники Древней Орвандии. Колдуют с помощью чувств. Непредсказуемы, ибо трудно заставить себя испытывать определенную эмоцию, а значит, и предугадать конечный итог заклинания. Вот некоторые знаменитые Ригори, о которых я узнал:
Вальян Оракул. Был способен менять цвет огня и предсказывать будущее каждый раз, когда у него рождался очередной внук. На радостях. Исар Вэ. Определял звуки музыки на вкус, в прямом смысле, когда ел утку. Сапора Гми. Болела всеми возможными фобиями, поэтому вокруг нее вечно происходил какой-то кавардак.
Я думаю, что в чувствах тоже живут Минувшие. И именно они помогают Ригори творить магию. Но это гипотеза. Дядя Витя ее, к слову, ненавидит.
Тень. Некоторые ошибочно называют так Безымянных. На самом деле, Тень – это такой росчерк на полотне нашего мира, у которого вечная связь с миром Безымянных. Если вы начинаете бояться своей тени, эта связь становится сильнее.
Убийца богов. Храмовникам в Древней Орвандии о его пришествии нашептал Шар. Только забыл упомянуть, кто это и каковы его цели. А если вы залезли в словарь до того, как прочли книгу, то вот что я вам скажу: прочтите книгу.
Фелишок. Минувший. Обитает в стенах домов с богатой историей.
Хозяин Башни Печали. Ригори из Древней Орвандии. Обожал ночь, творил свою магию под покровом тьмы.
Шар. На языке корфов – Рэбиоши. Главное Чудо света. Висит в центре Бьенфорда. С недавних пор светится. Именно благодаря Шару оживают Минувшие и магия Ригори. Как его построили (и построили ли, вроде как он и сам по себе мог возникнуть, так говорят легенды) – до сих пор остается загадкой. В мифах Шар – место обиталище богов, наш местный, Орвандский Олимп.
Последние комментарии
21 часов 51 минут назад
1 день 8 минут назад
1 день 14 часов назад
1 день 14 часов назад
1 день 20 часов назад
1 день 23 часов назад