Сигиец [Александр Dьюк] (fb2) читать онлайн

Сигиец

Вступление

— Гюрд-калидж, сайиде ар Залам, — объявил капитан шхуны «Ямаар» Сулим ар Фустам шайех-Амар, указывая на бухту, в которую неторопливо направлялся корабль. — Ветер попутный, хвала Альджару, — Сулим коротко воздел руки к небу, — скоро мы бросим якорь в порту Аль-Ануры.

Стоявший на шканцах рядом с капитаном Уго ар Залам молча кивнул, не отрывая сосредоточенного взгляда от бескрайней Ландрии, называемой сельджаарцами Ла-Арди. От бухты Гюрд-калидж, известной менншинам под именем Гердовой. От охранявшего вход в бухту форта Зеевахт, обозначенного на кабирских военных картах как «Мадафи-калеа». И от видневшегося уже отсюда огромного порта Аль-Ануры, именуемой ландрийцами Анрией. Города, где этот странный человек, единственный пассажир шхуны «Ямаар», должен сойти на берег к вящему облегчению капитана.

Около года назад Сулим ар Фустам попал в неприятную ситуацию с таможенными службами Шамсита. Ему помогли добрые люди, уладили все вопросы, взяв под свое крыло, тем самым обеспечив надежную защиту от особо рьяных и любопытных таможенников в дальнейшем. Однако взамен добрые люди иногда просили об ответной услуге, и с тех пор капитан Сулим закрывал глаза на лишний ящик или бочку в трюме или брал на борт пассажиров, которым не нужно задавать лишних вопросов. За это капитан получал от добрых людей скромную, но приятно оттягивающую карман плату.

В этот раз повезло, как казалось поначалу: заплатили больше, чем обычно, а пассажир оказался не самым хлопотным из тех, что поднимались на борт «Ямаара». Однако уже через день Сулим пожалел, что связался с сомнительным типом. Во-первых, его вряд ли звали Уго ар Залам. Пассажир отчаянно пытался сойти за кабирца, но не был ни сельджаарцем, ни гутунийцем, ни уж тем более мушерадом. Он был хурбе, иноземцем, хоть и говорил без малейшего акцента на зависть самому пророку Зааб-наби. Во-вторых, одежда, явно снятая с плеча кабирского офицера, наталкивала на самые неприятные мысли. Ну и в-третьих, само присутствие этого ар Залама скверно действовало не только на капитана, но и на всю команду. Пассажир практически не ел, казалось, вовсе не спал, почти ничего не говорил, большую часть плавания проводил в кают-компании, лишь изредка поднимаясь на палубу. Но если уж поднимался, то передвигался словно привидение, вынуждая матросов поминать священное имя Альджара каждый раз, когда ар Залам встречался с ними взглядом. Даже сам капитан ар Фустам, повидавший за свою жизнь многое и многих, боялся смотреть этому человеку в глаза, равнодушные и холодные, словно мертвые. Потусторонние.

Все дошло до того, что Сулим последние десять дней стал непрерывно размышлять об иблисах холодных песков, приходящих за грешниками во мраке ночи из Фара-Азлия, однако упрямо гнал подозрения прочь. Ведь шхуна, как и положено, была освящена за немалые деньги и защищена от происков злых духов Эджи, а Сулим, как и любой кабирец, верил в чудодейственную силу молитв и божественную помощь, ибо ни один иблис ночи не проникнет туда, где сияет солнце Альджара.

— Благодарю, — сказал ар Залам. Голос, как и глаза, был таким же неживым. — Не доставил неудобств?

— Что вы, сайиде, — отозвался Сулим, заложив руки за спину и делая вид, что нечто на горизонте настолько важно, что можно не смотреть на собеседника. — Альджар свидетель, ваше присутствие — честь для меня. Если вам когда-нибудь вновь потребуется пересечь море, знайте, вы — всегда желанный гость на борту «Ямаара».

Что-то заставило Сулима повернуть голову — пассажир смотрел на него. Молча. Он часто долго молчал, прежде чем что-то сказать, и от этого делалось не по себе: его лицо было неподвижным, каменным, с неменяющимся отсутствующе-безразличным выражением. Шевелились только губы, когда он что-то говорил.

— Нет, — сказал ар Залам.

Сулим легко вздохнул, не решившись уточнить, что собеседник имел в виду.

Яркое утреннее солнце слепило глаза. Ветер нес соленый запах Гарнунского моря. Шумели бьющие о корпус шхуны волны. Пели работающие на палубе матросы. Кричали встречающие приближающийся к суше корабль чайки.

— В порту возникнут сложности? — спросил пассажир, прервав молчание.

— Не должны, — неуверенно возразил Сулим и облокотился о фальшборт шканцев. — Я торговал с лаардийцами еще до войны и не испытывал сложностей даже тогда. А теперь, когда султан живет с ними в мире, кабирским купцам на Ла-Арди не чинят препятствий. Выгоды от торговли стоят выше ненависти.

Ар Залам повернул к капитану голову, вновь пристально посмотрел на него. Сулим задумчиво поскреб черную бороду. Ему казалось, что когда он увидит берег, неприязнь к пассажиру начнет медленно, но верно сходить на нет. Однако, чем ближе «Ямаар» подходил к Аль-Ануре, тем меньше Уго ар Залам нравился капитану.

— Будьте уверены, сайиде, — тем не менее произнес он, — Сулим ар Фустам верен данному однажды слову, Альджар тому свидетель. Я обещал доставить вас в Аль-Ануру и выполню обещание. Не родился еще на Ла-Арди человек, который нашел бы на борту «Ямаара» то, что найти не должен. Или кого, — добавил капитан, хитро улыбнувшись.

— Не сомневаюсь, — сказал Уго ар Залам, — в словах лучшего контрабандиста Сакил-Алула. Но не должен обязывать больше, чем уже обязал. Благодарю за верность слову. И что не позволили команде выбросить этого за борт.

Сулим тревожно напрягся, чувствуя, как неприятный холодок пробегает по спине. Пассажир как будто читал его мысли. Как будто слышал тихий разговор с боцманом, еще четыре дня назад предлагавшим перерезать нервирующему экипаж пассажиру глотку и бросить его на корм акулам. Сулим был всего в шаге от согласия, но вовремя одумался.

— Пожалуйста… — растерянно пробормотал Сулим.

Однако Уго ар Залам уже вряд ли слушал его, молча разглядывая береговую линию и приближающийся порт Аль-Ануры.

* * *

Адам Кляйн смотрел, как «Ямаар» швартуется к деревянному причалу. Таможня и начальник порта получили прямой приказ пропустить кабирскую шхуну вне очереди и приступить к досмотру немедля еще за пару дней до прибытия «Ямаара», и Адам нервничал, предчувствуя недоброе. С капитаном он был знаком лично и не раз закрывал глаза на провоз запрещенных товаров. Ничего серьезного и опасного на самом деле, так, всякая мелочь, от продажи которой были довольны все: и Сулим ар Фустам, и Адам Кляйн, и барыги, и уж тем более жадные до диковинок имперские граждане.

И вот теперь скромный гешефт грозили прикрыть. Видимо, ар Фустам кому-то сильно насолил. А может, хотели поставить его в пример и назидание другим ушлым кабирским торгашам. Показать, что анрийская таможня все-таки не дремлет, не совсем еще погрязла в коррупции, а власти следят за исполнением законов и борются с Большой Шестеркой. В общем, очередная показуха, чтобы прикрыть чью-то задницу из городской администрации.

Однако этим утром таможенник понял, что все еще хуже, когда к причалу с ним отправились двое неприятных типов в одинаковых серых сюртуках, цилиндрах и круглых очках с темными стеклами. Так одевались только колдуны Ложи, отчего-то наивно полагавшие, что, раз спрятали паршивые зенки, их никто не признает. Колдунов в Анрии не очень жаловали, даже их официального отделения в городе не имелось, поэтому Ложа обделывала свои дела осторожно, только с согласия и за солидные взятки главарям Большой Шестерки. Но колдун, привыкший считать себя хозяином мира, колдуном остается всегда, и эти обращались к Адаму исключительно в надменно-приказном порядке, нетерпеливо ожидая, когда матросы «Ямаара» и докеры закрепят швартовы. Один из них, со следами сильного ожога на левой щеке, даже с умным видом погонял рабочих, как будто это могло помочь делу. Адам всеми силами пытался сохранять серьезный вид и не сгореть со стыда. Кляйну всегда было невыносимо неловко и стыдно, когда кто-нибудь выставлял себя круглым идиотом в его присутствии.

Но вот, наконец, с «Ямаара» спустили трап, и колдуны, заложив руки за спины, вздернув носы, по-хозяйски поднялись на борт, всем своим видом выражая отвращение к вонючему кораблю и его грязным матросам. Адам с приказчиками проследовал за господами-магистрами на секретной миссии.

— Хаам, сайиде Кляйн! — приветствовал капитан, спускаясь со шканцев с накладными и прочими документами под мышкой.

Адам вымученно улыбнулся, втягивая голову в плечи. Смотреть на Фустама не хотелось. Он чувствовал себя виноватым, как будто лично подставил того и заманил в ловушку.

— Хаам, хаам, — кисло проговорил таможенник, когда капитан приблизился и вручил ему документы.

Ар Фустам широко улыбался, однако улыбка медленно сползла с лица, едва он увидел брезгливо осматривающихся колдунов.

— Мен-хин си? — тихо спросил капитан.

Адам нехотя отмахнулся, уткнувшись носом в документы.

Один из колдунов повернулся, неприязненно глянул на капитана поверх темных очков. Глаза у него были желтые, с красными крапинками по краям радужки.

— Хм, сайиде Сулим ар Фустам шайех-Амар? — вежливо спросил колдун.

— Ак-ка, — ответил капитан, упершись в бока и расправив плечи.

Тихо переговаривавшиеся матросы умолкли, подозрительно уставились на колдунов. Второй, все еще стоявший к Адаму спиной, перемялся с носков на пятки начищенных до блеска туфель. Корабль едва заметно качнулся.

— Вы говорите, хм, по-менншински? — спросил колдун.

— Говорю.

— Отлично, — снисходительно улыбнулся магистр и поправил очки, пряча глаза. — Мы не отнимем много вашего времени. На самом деле, мы, хм, не к вам. Нам бы очень хотелось переговорить с вашим пассажиром, но что-то я не вижу его на палубе. Не могли бы вы позвать, хм, его?

— Кого? — нахмурился Сулим.

— Ах, капитан, — дружелюбно улыбнулся колдун, — не изображайте непонимание. Нам известно, что в порту Шамсита вы взяли на борт своего прекрасного корабля одного человека. Некоего… хм, Уго ар Залама. У нас есть несколько вопросов, которые мы бы очень хотели задать ему. Будьте так добры, позовите его на палубу. Заранее спасибо.

— Я не понимать, о ком ви говорить, — развел руками Сулим. — Все, кто есть на мой корабль, все здесь.

Колдун прекратил улыбаться.

— Эй! Мин-хин ар Залам си? — крикнул капитан.

Матросы зашумели, переглядываясь друг с другом.

— Нне, — отозвался кто-то.

— Ан ар Залам элам се нне.

Кто-то тихо рассмеялся.

— Нет, — пожал плечами Сулим. — Никакой ар Залам нет.

— Хм, капитан, — холодно сказал колдун, — не усложняйте дело. Лично к вам претензий у нас нет. Просто выдайте нам Уго ар Залама.

— Ищи, — вновь пожал плечами капитан и усмехнулся. — Если найти — забирай. Только сначала показать, кто разрешить искать он, — предупредил ар Фустам.

— Мы — официальные представители Ложи со всеми, хм, полномочиями, разумеется, — надменно продекламировал колдун. — Действуем согласно статье восемнадцать Кодекса Ложи. Вам известно, что это за статья?

— Нне, — цокнул языком капитан.

— Статья восемнадцать Кодекса Ложи «О задержании лиц, подозреваемых в преступлениях против Равновесия». Согласно этой, хм, статье гражданин любого государства, оказавшийся на территории Ландрии, обязан оказать содействие официальным представителям Ложи, по первому требованию.

— Гарам! — всплеснул руками ар Фустам. — Показать бумага — я помогать могучий сакир. Нет бумага… ан астат шай ликьям се нне.

Колдун слегка наклонил голову, смерил усмехающегося капитана поверх темных очков.

— Хм, — хмыкнул он и переглянулся с подошедшим коллегой. Тот кивнул.

И прочертил руками в воздухе несложную фигуру. Шхуна качнулась, через фальшборт на палубу плеснула вода, сплетаясь в тугой канат, и послушно легла в протянутую руку чародея. Тот коротко размахнулся и набросил водяной аркан на ошеломленного капитана. Канат туго оплел Сулима выше пояса вместе с руками. Чародей с силой притянул его к себе.

Команда бросилась было на выручку капитану, однако второй чародей резко обернулся, выдав с ладоней облако жаркого пламени в воздух. Матросы, поминая Альджара и Эджи, попятились к носу шхуны. Адам с помощниками прижался к фальшборту.

— Давайте не будем доводить до… хм, эксцессов, — проговорил пиромант, поигрывая пламенем в раскрытых ладонях. — Мы всего лишь хотим забрать опасного преступника. Не стоит из-за него рисковать таким, хм, чудесным судном, верно? — спросил он, обернувшись через плечо.

Перепуганный Сулим, связанный водяным арканом, закивал.

— Где он?

— Там. В каюта.

— Магистр ван Блёд, — обратился колдун к напарнику, пятясь к юту, — будьте, хм, так добры, проводите капитана.

Ван Блед ухмыльнулся, напряг руку, и Сулима оторвало от палубы.

* * *

Франц Ротерблиц осторожно подступил к двери, ведущей в кают-компанию. Приложил к ней ухо, прислушиваясь: внутри царила подозрительная тишина. Чародей тронул дверную ручку, потянул на себя — дверь оказалась не заперта. Он отступил на шаг, кивнул ван Бледу. Тот придавил связанного водным арканом капитана к стене, напряг руку, и спокойный поток воды заледенел, надежно сковывая пленника. Остатки воды рассыпались на мелкие льдинки, закружились вокруг чародея, вставшего рядом с напарником.

Ротерблиц вскинул руку — на кончиках пальцев зажглись тонкие струйки рыжего пламени. Пиромант резко распахнул дверь, и оба ворвались в каюту.

Пустую.

Теплый ветер задувал в распахнутое окно, неся с собой соленый запах Гарнунского моря.

Ротерблиц внимательно осмотрелся в каюте. Даже темные стекла очков не скрыли ярко вспыхнувших глаз. Чародей со злостью затушил огонь в ладони.

Ван Блед подошел к окну, выглянул за борт. Кружившие вокруг него льдинки послушно переместились в руку и собрались в ледяной шар.

— Хммм… Кажется, ваш план не сработал, коллега, — проговорил Ротерблиц, пряча издевку.

— А не надо было на палубе время тянуть, — фыркнул ван Блед.

— Кто же знал, что магистр Финстер внезапно, хм, научился испаряться. К тому же, это вы упустили его в Шамсите.

— А! То есть теперь ты у нас ищешь крайних? — зло рассмеялся криомант, раскручивая льдину в руке. — А ничего, что я был там занят немного другим?

— Хм, выясняли отношения со своей давней любовью?

Льдина, вытянувшись в острый шип, просвистела со скоростью пули у самого виска Ротерблица и вонзилась в стену за его спиной. Пиромант не дрогнул. Лишь широко улыбнулся, снимая очки. Желтые глаза пылали мстительным огнем.

— Заткни пасть! — грозно наставил палец криомант. — Лучше думай, что нам теперь делать.

— Что делать, что делать. Зачитывайте арестованному его права, магистр ван Блед.

— У нас будут большие проблемы, — хмуро проговорил криомант.

— У нас уже, хм, большие проблемы, — отозвался Ротерблиц. — И чтобы не стало еще хуже, надо выбить из этого хакира все, что он знает. Иди.

Темные стекла очков скрыли холодную голубую вспышку ненависти в глазах ван Бледа, и он молча вышел из каюты. Ротерблиц заложил руки за спину и подошел к распахнутому окну. Выглянул наружу, на спокойные воды Гердова залива. Теплый ветер пощекотал русые волосы.

* * *

Высокий человек в черном мундире кабирского офицера быстро шагал по деревянному причалу, не глядя по сторонам. Доски совершенно не скрипели под ногами, словно он не весил ни фунта.

Однако никто не придавал этому ни малейшего значения. Никому не было никакого дела. Сегодня в анрийский порт придет много кораблей. А много кораблей — много работы. Если отвлекаться на каждого, кто шагает по причалу, ничего не успеешь сделать. А не успеешь — останешься без денег.

Только один рабочий с тяжелым мешком на плече остановился, провожая кабирского офицера взглядом, и еще долго смотрел ему вслед, пока тот не смешался с толпой. Странно усмехнулся и, взвалив мешок на плечо поудобнее, побрел к складу, пока начальство не принялось орать.

Глава 1

Провинция Зейден, Анрия,

Лето 1636 года от Сожжения Господня

Ветер нес со стороны Гердовой бухты соленый запах Гарнунского моря. В ясном утреннем небе кричали чайки. Шумели разбивающие о молы волны. Из грозно возвышавшегося над бухтой форта Зеевахт доносились отдаленные звуки утренней муштры. На внешнем рейде качались сторожевые корабли, на внутреннем — ждали своей очереди каботажники, мелкие и средние торговые суда, к которым то и дело направлялись лодки с таможенными инспекторами. Вахтенные отбивали склянки. Слышались команды боцманов, пытавшихся удержать в повиновении матросов, которые уже грезили о твердой земле, кабаках и борделях. Скрипели журавли подъемных кранов, разгружающих трюмы пришвартованных к причалам кораблей. Кричали стропальщики, крепившие грузы. Переругивались нагруженные работой докеры. Тарахтели перекатываемые бочки. Где-то трещал упавший на камень причала ящик, там же красочно описывалось генеалогическое древо нерадивого носильщика и определялись анатомические особенности строения его рук. Неутомимые писари записывали за строгими, неподкупными таможенниками. Возле них неуверенно переминались взволнованные капитаны и владельцы кораблей, при каждом взгляде таможенника в бумаги утиравшие вспотевшие лбы платками, рукавами и полями шляп. Представители неподкупной таможни и морской торговли спорили, возмущались, отрицали, возражали, подмигивали, сулили, заверяли, клялись и заговорщицки перешептывались. А досмотр выявлял или не выявлял наличие контрабандных товаров.

Анрия была самым крупным портом на Южном Берегу и воротами Империи в Этелу, на анрийский порт приходилась основная доля имперской внешней торговли на Гарнунском море. Мало кто уже помнил — или делал вид, что не помнит, — что совсем недавно у Анрии была совершенно иная репутация. Отсюда сто с лишним лет назад отплывал в Шамсит Сигизмунд Ландрийский Лев, с боем взяв непокорный вольный город, слывший пиратской столицей. Хотя еще тридцать лет назад любой корабль под черным флагом мог спокойно зайти в Гердову бухту, а орудия Зеевахта салютовали скелету-копьеносцу Эрхарта Черного, черепу и кресту Алмазного Филипа и косе смерти Счастливчика Крюгера. В анрийских кабаках достаточно было крикнуть «Пьер Дюбуа», «Диего Амаро» или «Афат Альбияр», чтобы толпы желающих пополнили потрепанную при абордаже команду. Анрийские банкиры и ростовщики с готовностью открывали сберегательные счета на имена простых торговцев сахаром и специями Веселого Эда или Яспера Музыканта. А совсем недавно анрийские склады полнились контрабандным товаром, «спасенным» с дрейфующих в открытом море кабирских кораблей командой Генриха ван дер Фрихха, капитана торгового двадцатичетырехпушечного брига «Морской дьявол».

Но кабиро-имперские войны закончились, а вместе с ними закончилось и пиратство на Гарнунском море. Пиратов либо загнали на Ту-Джаррские острова, откуда они осмеливались нападать лишь на небольшие одинокие суда, либо вовсе вытеснили к Коярскому архипелагу, где до них мало кому есть дело, кроме самих коярцев, ютившихся на обочине истории и мировой политики.

Анрия стала примерно чтущим имперский закон богатым торговым и промышленным центром, городом, где цветет коммерция и предпринимательство. А все те преувеличенные слухи о разгуле преступности и Большой Шестерке опровергались на высочайшем уровне.

* * *

Бруно жил в Анрии почти всю свою жизнь. В молодости чтобы заработать, ему пришлось выйти в море. Выбор морской стези в Анрии всегда был обширен, поэтому Бруно выбирал тщательно. В Его Величества Кайзера Фридриха Второго флоте была жесткая дисциплина и могли убить. У пиратов дисциплина была еще жестче и умирали гораздо чаще. В рыболовецком промысле приходилось горбатиться круглые сутки, чтобы отдавать долю и хоть как-то кормить себя. Береговые контрабандисты больше прятались по пещерам и лесным фортам или постоянно бегали от патрулей, резались с хакирами, пиратами, клиентами, друг с другом, нежели курсировали на тартанах вдоль побережья.

Поэтому Бруно пошел матросом на торговое судно и очень быстро пожалел об этом. Приходилось много работать, недоедать, недосыпать, жить в постоянном страхе заболеть цингой, слушать постоянные выговоры, а однажды пережить порку, и день и ночь смотреть на до тошноты одинаковый морской пейзаж.

В конце концов, все окончилось тем, что капитана поймали на провозе контрабанды и справедливо вздернули, а матросов сослали на рудники Нойесталля. Не избежал этой участи и Бруно, но ему дали всего год, причем, не самый худший в его жизни. Оказавшись на свободе, Бруно после недолгих раздумий вернулся в Анрию и только тогда понял, для чего родился.

Он родился, чтобы стать профессиональным нищим.

И в этом очень быстро достиг вершин мастерства. Он так ловко делал жалкий вид, ныл, плакал и сочинял слезливые истории, что у прохожих рука сама тянулась, чтобы бросить бедолаге пару нидеров. К тому же, Бруно обладал определенной склонностью к изучению языков, поскольку в Анрии без этого профессиональным попрошайкой стать невозможно. Он мог подсказать дорогу на трех, благословить и пожелать долгого здравия на семи, выклянчить монетку для бедного нищего на двенадцати, представиться брошенным ветераном войны на двух и послать упрямого скрягу на пятнадцати различных языках.

Вскоре Бруно вошел в шайку таких же уличных попрошаек и мелких карманников и за очень короткое время стал среди них настоящим авторитетом и общепризнанным маэстро «честного вытягивания нечестно заработанных медяков». Среди попрошаек считалось, что нет такого зазнавшегося скупердяя, который отказался бы подать Маэстро милостыню, а если такой находился, то Бруно считал прижимистость личным вызовом и не успокаивался, пока не освобождал его кошелек от пригоршни монет, а то и пары зильберов.

В общем, можно было с уверенностью сказать, что Бруно был счастлив. Занимался любимым делом, был в нем успешен, имел признание и какую-никакую крышу над головой и кусок хлеба.

Впрочем, счастье имеет обыкновение когда-нибудь закончиться.

* * *

Бруно любил, когда в порт заходит много кораблей — хороший день для заработка. У матросов обострено братское чувство, а еще прогрессирует щедрость, стоит им оказаться на твердой земле, поэтому редко кто откажется подать бывшему моряку, списанному на берег по причине немощи и болезни. Когда надо Бруно умел становиться до слез немощным и до тошноты болезненным.

Маэстро шел на свое излюбленное рабочее место в приподнятом настроении, в уме перебирая подходящие на сегодня жалобы, слезы, унижения и готовые для особо придирчивых клиентов объяснения нелегкой судьбы и невозможности зарабатывать по-человечески. Но на Рыбном прогоне, примыкающем к анрийскому порту, решил сделать вынужденную остановку. Бруно не мог отказаться от пары лишних медяков, а эта остановка сулила целую пригоршню.

Он стоял посреди дороги.

Наметанный глаз профессионального попрошайки еще издали выявил, что этот клиент в Анрии впервые. Даже самые уверенные в себе люди в чужом городе ведут себя по-особому и все равно выделяются в толпе, настороженно озираясь по сторонам. Подойдя чуть ближе, Бруно смог приблизительно оценить и кошелек фремде и довольно потер руки. За подсказку всегда подавали щедро, ведь только Бруно подсказывал именно ту дорогу, по которой можно дойти до пункта назначения в целом виде и почти без синяков. В зависимости от щедрости клиента и настроения Бруно, конечно.

Так что он ссутулился, настроил голос, чтобы звучать соответствующим образом, и заковылял к чужаку, сильно припадая на левую ногу.

Подойдя совсем близко, Бруно слегка разочаровался. Он принял чужака за кабирского офицера, но теперь понял, что военным тот не был, хоть фремде и был одет в черный кабирский мундир, подпоясанный кушаком, но без каких-либо знаков различий, а ворот был фривольно и вовсе не по-военному расстегнут на три пуговицы.

Однако отступать Бруно не привык. Одежда чужака была не из дешевых, правда, несвежей и слегка помятой. Но даже если тот снял ее с чужого плеча, то и кошелек прибрал тоже. Только конченый идиот, раздевая кого-то, оставит ему деньги.

Фремде смерил Бруно холодным взглядом серых глаз. Взгляд попрошайке не понравился. Он не был злобным или неприязненным, он был каким-то… пустым и безжизненным.

Маэстро располагающе улыбнулся, раболепно поклонился со всей возможной неуклюжестью, выказывая, что хоть и тяжко это делать, но он все равно это сделал.

— Кхаам, сай-иде, — приветствовал он. После краткого раздумья Бруно все-таки решил, что на всякий случай стоит начать с ломаного кабирского.

Чужак никак не отреагировал.

Он был высоким, широким в плечах и крепко сложенным, смуглым, хотя смуглость объяснялась скорее южным солнцем, нежели природой. Короткие волосы, поредевшие на темени, и неопрятная борода были темно-русыми, а грубые черты лица и вовсе вводили Бруно в ступор: чужак мог сойти и за этельца, и за ландрийца. Пожалуй, единственное, в чем Бруно не сомневался, — в наличии застаревшего шрама, рассекавшего бровь и щеку под правым глазом фремде. Все остальное как-то смазывалось, стоило лишь моргнуть.

— Маркхаам бихкрум Аль-Анура, сай-иде, — продолжил попрошайка, вкладывая все свои навыки красноречия. — А-ша аста-даэм сай-иде ан се?

Незнакомец немного помолчал, не сводя с Бруно глаз. Маэстро неуютно поежился.

— Сухак-Шари. Где она? — наконец спросил фремде.

Бруно озадаченно нахмурился. «Сухак-Шари» называли кабирский квартал, куда мало кто из не-кабирцев совался по собственной воле. Местная диаспора не жаловала чужаков, которым в лучшем случае сулило остаться без денег, а в худшем — оказаться в ближайшей канаве с проломленной головой или на невольничьем рынке Ту-Джарры. Хотя фремде вполне мог сойти там за своего.

— Ну, — почесал за ухом Бруно, — самый простой способ пойти на Прибрежную да нанять извозчика. Любой отвезет вас куда надо за… пару зильберов.

— А сложный? — спросил незнакомец.

Маэстро широко улыбнулся не без доли тщательно скрываемого злорадства.

— Сложный? — в задумчивости протянул он. — Это сложно, сай-иде. Это мне битый час объяснять, как всю Анрию пройти…

Хоть Бруно внимательно следил за незнакомцем, он так и не понял, как и когда в руке у того появилась монета. Чужак подбросил ее на большом пальце. Глаза попрошайки осчастливил серебряный блеск.

— Идите прямо, сай-иде, — с готовностью подсказал он. — Как Рыбный пройдете, сверните на Коралловую. Поступите мудро, если не станете задерживаться там и откажитесь оценить тамошние заведения. Вернее всего, вам набьют морду или того хуже, подцепите чего нехорошего — на тамошних девок смотреть боязно, не то что трогать. С Коралловой вам надо выйти на Широкую и пройти ее всю, никуда не сворачивая. А уж там, как Широкая кончится, чуть-по-чуть через Мраморную с Дальним и придете на Хакирский конец… ой, то есть Сукхак-Сшари. Только это взаправду пол-Анрии пройти, — предупредил Бруно. — Часа три, ежели на своих двоих топать да быстрым шагом.

Фремде снова подбросил монету на пальце.

— Только не вздумайте с Мраморной сворачивать на Белую, — добавил Маэстро. — Хоть так и покороче оно выйдет, но там район риназхаймских начинается, а риназхаймские не любят кабирцев, сельджаарцев, гутунийцев, мушерадов, сыроедов, негальцев, гистонцев…

Незнакомец едва заметно нахмурился.

— Ну, они вообще никого не любят, ежели честно, — виновато развел руками Бруно, — но саабиннов больше всех.

— Не саабинн, — возразил незнакомец.

— А одеты, как они. Вот за шмотки и прирежут. Или просто так.

Чужак молча подкинул монету Бруно.

Попрошайка поймал ее с завидной ловкостью и тщательно осмотрел. Серебряная накуда, настоящая.

Однако порадоваться удаче он толком не успел: нарастающий со стороны порта гул вылился в чудовищно фальшивую песню, которую горланила пара десятков глоток вывалившей на Рыбный прогон пестрой толпы разномастных матросов. Бруно переменился в лице, торопливо сунул монету в карман и попятился, освобождая дорогу. Фремде замешкался, глядя на приближающуюся толпу без особого интереса. Шедший во главе толпы матрос, громче всех нескладно орущий что-то об известных частях женского тела, бесцеремонно толкнул незнакомца, но успеха добился лишь потому, что чужак благоразумно отступил сам. Бруно тут же забыл о незнакомце и принялся глуповато улыбаться, делая короткие поклоны проходящим морякам. Из толпы к его ногам полетели редкие монетки. Нищий громко благословил щедрость, хоть его никто не услышал, бухнулся на колени и принялся собирать милостыню.

Когда же поднялся, довольный уловом, то обнаружил, что незнакомец исчез. Бруно похлопал глазами, посмотрел вслед удаляющейся толпе и озадаченно почесал за ухом. Вдруг охваченный какой-то смутной суеверной тревогой, поспешно залез в карман и к собственному облегчению нащупал серебряную накуду.

Он снова огляделся по сторонам, удостоверился, что никто не смотрит, украдкой достал монету из кармана и взглянул на нее еще раз. Да, накуда и самая что ни на есть настоящая, а накуда это не имперская крона. Накуда в цене покрепче будет.

Бруно широко улыбнулся, сверкая дыркой на месте переднего верхнего зуба. День начался отлично. Ему повезло, что он встретил этого чудака с полными карманами накуд, у которого на физиономии написано…

Маэстро вновь почесал за ухом, напрягая память. В Анрии необходимо хорошо запоминать лица — рано или поздно кто-то подойдет и спросит, не видел ли ты такого-то и такого-то? Если вспомнишь, где и когда видел, это всегда лишняя монетка и хорошее отношение с коллекторами Беделара. Но Бруно, как ни пытался, припоминал только общие размытые черты. Единственное, что навязчиво всплывало в памяти, это неприятный, пустой и безжизненный взгляд.

Бруно отогнал тревожные мысли, распихал улов по карманам и, придав себе как можно более жалостливый вид, заковылял в порт.

Глава 2

Имперский проспект — улица, площадь, бульвар — был таким же неотъемлемым атрибутом любого успешного города, как и что-то с названием «Империя». Как правило, это была самая чистая, светлая и живописная его часть, и Анрия не отставала от других городов. Львиная доля богатств Гарнунского моря так или иначе оседала в Анрии и прилипала к чьим-то рукам вот уже не одно столетие, а поскольку у любого богатого, влиятельного человека рано или поздно просыпается тяга к прекрасному, Имперский проспект с первых лет своего существования обрастал домами с причудливой архитектурой. А так как богатые и влиятельные люди не сильно любят ходить далеко, то вскоре все элитные заведения перекочевали на Имперский проспект, ставший местом главного сосредоточения светской, культурной, духовной и деловой жизни. Так, гостиница «Империя» соседствовала с ресторациями и летними кафе, где за чашечку чая выкладывали годовой доход анрийского рыбака, торговый двор братьев Аринье оброс самыми надежными в мире милалианскими банками, к которым примостились торговые конторы известных купеческих фамилий. На прилегающей к проспекту площади Трех Вильгельмов возвышался роскошный собор Мученика Фортия, постройка которого ярко отразилась в народных песнях вроде «Сколько денег в яму ни бросай» или «Кирпичики да мрамор», Музыкальная площадь была знаменита Морским театром, славным, правда, больше своими молодыми актрисами, нежели постановками. Ну и нельзя забыть сад герцогини Анны, в котором были собраны шедевры античной и новой скульптуры, а также дворцы аристократии, деловых людей, банкиров и предпринимателей, где гремели пышные балы и званые ужины. И все это сверкало, блистало, кричало о роскоши, достатке и жизни, которой достойны лишь избранные. На мостовых Имперского проспекта не встретишь нищих и грязных оборванцев, да и простые люди здесь появлялись не так часто. Проспект был предназначен для богатых нарядов и дорогих экипажей, которые должны вызывать зависть у окружающих и служить темой для пересудов и сплетен.

Это было действительно живописное место, и многие, даже именитые художники не считали зазорным запечатлеть его красоты и достойных обитателей. Другими местами, удостоившимися собственной картины, были анрийский порт и Зеевахт, отчего у тех, кто никогда не бывал в Анрии, складывалось впечатление, будто весь город только и состоит из проспекта, порта и форта. Хотя на деле Анрия разрослась до размеров настоящего гиганта, где жило больше полумиллиона человек. Но другие улицы не привлекали рабов искусства, которые не сильно жалуют грязь, разруху, неприятные физиономии и нескладные фигуры.

* * *

Когда часы показали за полдень, а кафе и ресторации заполнились изволившими отобедать господами, к дверям гостиницы «Империя» подошел некий человек. Швейцар заприметил его еще издали, потому как незнакомец выделялся своей походкой. Пешеходы на Имперском проспекте обычно никуда не торопились, хвастали собой, любовались видами и пребывали в том блаженном расположении духа, который присущ любому, кто добился в жизни успеха. Этот же шел твердо, быстро, по сторонам не смотрел, и над ним как будто собирались мрачные тучи решительности и сосредоточенности.

Подойдя к дверям «Империи», он немного постоял, разглядывая фасад гостиницы, потом поднялся по ступеням и протянул руку к дверной ручке. Швейцар практически не пошевелился, лишь выбросил из-за спины руку, опередив незнакомца, но не с тем, чтобы открыть дверь.

— Простите, майнхэрр, — глядя строго перед собой, вежливо произнес он, — но известно ли вам, что это за место?

— Да, — коротко ответил незнакомец.

— А известно ли вам, что в таком виде сюда не пускают, майнхэрр?

— Нет.

— Теперь вам это известно, майнхэрр, а посему…

Швейцар не договорил, против своего желания повернув к незнакомцу голову. Он встретился с взглядом вроде бы самых обыкновенных глаз, но что-то в них крылось такое, отчего решимость привратника поколебалась. Незнакомец просто смотрел с бесконечной невозмутимостью, но было бы лучше, если бы в его глазах разгоралось возмущение, негодование, желание устроить скандал, ненависть, в конце концов. Было бы лучше, если бы незнакомец принялся угрожать или попытался вломиться в двери, но он просто стоял и смотрел на швейцара.

Привратник нерешительно убрал с ручки руку и заложил за спину, отвернулся, пытаясь сконцентрироваться на фасаде банка Винчентти с противоположной стороны проспекта, но у него это не получалось. Он нервно моргал, а глаза сами собой косились на незнакомца в надежде, чтобы тот перестал таращиться и скорее бы уже убрался хоть куда-нибудь. И когда фремде открыл дверь и скрылся в фойе гостиницы, швейцар облегченно вздохнул и утер лоб тыльной стороной ладони. Рука дрожала.

* * *

В фойе, не считая портье за стойкой, было безлюдно и практически тихо. Тишину нарушало лишь редкое, отдающееся эхом тиканье дорогого часового шкафа. Немногочисленные постояльцы «Империи» обычно возвращались к позднему вечеру, так что гонять обслугу и брюзжать по поводу и без имел удовольствие только господин Терье, который редко выходил из своего кабинета. Поэтому портье позволил себе ненадолго присесть и украдкой запихнуть в рот крутон, добытый располагающей к нему служанкой. И был очень недоволен, когда дверь в гостиницу распахнулась.

Портье своего недовольства не выказал, мгновенно подскочил и вытянулся, проглатывая кусок хлеба так, словно того и вовсе не было. Однако, когда посетитель приблизился к стойке, портье, хоть и безупречно владел лицом, все же не смог удержать брови, ползущие на лоб от удивления. Работая в таком месте, как «Империя», волей-неволей заразишься всеобщим снобизмом и высокомерием. И если на человеке не надет годовой бюджет провинции, значит, он просто нищий. А конкретно этот не носил годового бюджета даже самого портье.

Однако портье придерживался строгого правила в работе: если кто-то оказывался в фойе, портье совершенно не волновало, как он сюда прошел и кем, собственно, является. Если пропустили, значит, он, по меньшей мере, достоин дежурной улыбки и попытки вежливого обхождения.

— Добрый день, майнхэрр, — протянул портье. — Чем могу служить?

— Артур ван Геер, — сказал незнакомец.

— Простите? — переспросил портье, хотя прекрасно расслышал это имя.

— Артур ван Геер здесь?

Портье приложил усилие, чтобы сохранить приветливую улыбку на лице.

— Прошу прощения, — вежливо проговорил он, — но мы не разглашаем информацию о наших постоя…

Портье нерешительно умолк. В фойе почему-то сделалось жарко, а узкий воротничок надавил на шею. Портье нервно перемялся с ноги на ногу и тихо кашлянул — незнакомец смотрел на него. Просто смотрел и не моргал, но от этого взгляда хотелось провалиться под землю. Хотелось сделать что угодно, лишь бы он перестал так таращиться.

Руки портье сами потянулись к регистрационной книге.

— Да, — после недолгих поисков объявил он, — за хэрром ван Геером зарезервирован номер, однако сам хэрр ван Геер еще не заселился.

Незнакомец сосредоточил на портье взгляд. Тот в ответ едва не задрожал, чувствуя, как его прошибают насквозь ледяные иглы. Портье вдруг с ужасом осознал, что захоти он солгать, не смог.

— Если не верите, — нервно проговорил он, — можете удостовериться сами, — и портье развернул к незнакомцу регистрационную книгу, указывая пальцем на нужную строчку.

Незнакомец даже не взглянул. Вместо этого задрал голову и принялся смотреть куда-то под потолок. Портье беззвучно выдохнул, радуясь, что равнодушные глаза перестали таращиться на него, и украдкой поправил воротничок. В какой-то момент показалось, что глаза незнакомца заволокло ровной зеркально-серебряной гладью. Это почему-то захватило все внимание портье. Он даже привстал на цыпочки, чтобы убедиться, что ему не кажется.

Незнакомец наконец-то моргнул, пожалуй, первый раз за все время, что находился в фойе, опустил голову. Глаза у него все же были самыми обыкновенными.

— Когда? — спросил он.

— Простите? — кашлянул портье, надеясь, что горящие от неловкости щеки не сильно выдают его.

— Когда он будет?

Портье удержал рвущийся наружу мученический стон.

— Покорнейше прошу меня извинить, но это мне не известно. Номер записан за ним на неопределенный срок, так как хэрр ван Геер часто останавливается в нашей гостинице. Возможно, он прибудет через пару дней или через неделю…

Незнакомец выслушал с каменным выражением лица. Ничего не сказал. И от этого равнодушия портье сделалось еще неуютнее, чем было до этого.

— Если желаете, можете оставить для него сообщение, — попытался он успокоить себя и удостовериться, что говорил не в пустоту. — Не сомневайтесь, мы передадим его лично в руки.

Незнакомец прикрыл глаза, на секунду задумался.

— Нет, — сказал он, развернулся и отошел от стойки. Бесшумно. В фойе даже каблучки невесомой кокетки в воздушном платье отдавались громогласным эхом, слышимым на другом конце Имперского проспекта. А этот верзила ростом не меньше шести футов ступал, не издавая ни звука.

Когда он вышел, портье облегченно выдохнул и вдруг тревожно заморгал, задумчиво наморщив лоб. Вроде бы проблем с памятью не было, а лицо этого странного, пугающего человека совершенно не запомнилось. Словно никто и не приходил.

* * *

Бруно был доволен тем, как проходил день. В карманах звенели честно выклянченные нечестно заработанные нидеры, сам был полон сил и предвкушал заслуженное вечернее безделье. Ему нравилось быть предоставленным самому себе, и в слове «бездельник» он не видел ничего предосудительного. Конечно, настроение несколько омрачала встреча с коллекторами Беделара, собирающими «налог», но с этим ничего не поделаешь. К тому же причитающейся доли Маэстро хватало не только на еду; он умудрялся даже кое-что скапливать «на старость». Правда, если кто-нибудь об этом узнает, ему не поздоровится, поэтому никто и не знал.

Маэстро бодро шагал к любимому притону по кривенькой, узкой, немощеной, пыльной Канатной улочке, когда его внимание привлекла спина высокого человека в черном. Не только одежда, сама манера держаться на фоне прохожих просто кричала о том, что тот нездешний. Бруно не мог пройти мимо приезжих, просто не позволяла совесть. Поэтому Бруно ускорил шаг.

Он просочился между молодой парой, столкнулся с тучной бабой, ловко выхватив из корзинки на сгибе ее локтя свежую булку и сунув себе в карман, и скоро обогнал чужака. Бруно коротко взглянул на него, усмехнулся, сделал еще несколько шагов, а потом и вовсе остановился возле открытой двери, из-за которой несло чем-то кислым и затхлым. Маэстро сделал вид, что хочет войти, но вдруг покачнулся, безнадежно махнул рукой, неловко развернулся и с пьяной улыбкой подступил к чужаку, навязчиво преграждая ему путь.

— Ооооо!.. — протянул он, раскинув руки, словно обрадованный старому знакомому.

Однако за очень короткий срок добродушное «ооо» сменилось сперва удивленным «ооо?», а затем и паническим «ООО!!», едва Бруно встретился с равнодушным взглядом холодных серых глаз и мгновенно вспомнил утреннюю встречу на Рыбном прогоне, которая почему-то совершенно вылетела из головы.

Странный незнакомец, остановившись посреди улицы, безразлично отметил факт существования Маэстро. Но Бруно почему-то не сомневался, что тот его сразу узнал, и в страхе отступил, съеживаясь, словно готовясь защититься от удара. Что именно так напугало, Бруно и сам не понимал, ведь совесть была совершенно чиста, более того, он вроде бы сделал доброе дело, но всякое в жизни бывает, а крайнего так легко найти.

— С утра хромал, — спокойно сказал незнакомец.

Бруно отступил еще на шаг, сильно припав на правую ногу.

— На другую.

Маэстро глуповато улыбнулся. Чужак никак не отреагировал, но Бруно слегка успокоился, поняв, что бить его вряд ли станут, и сделал пометку на будущее двинуть себе по уху. Так по-дурацки проколоться еще не доводилось. Видимо, так вотковарная старость и подбирается. Хотя Маэстро не исполнилось еще и тридцати.

— А ты, сай-иде, искал Хаки… хм… Сукхак-Сшари, — припомнил он.

— Да, — ответил незнакомец.

— Ну и как? Нашел? — участливо поинтересовался Бруно.

— Еще нет.

Маэстро только сейчас понял, что совершенно не слышит акцента в коротких, рубленых фразах, которыми обменивался с ним незнакомец. Это лишь подтвердило подозрение, что фремде отнюдь не кабирец, и что он забыл в Хакирском конце, становилось совершенно непонятно. Но Бруно предпочитал не вмешиваться в дела других. Даже если они решили покончить с собой.

— Ну удачи… — широко улыбнулся он. — А дорогу-то еще помнишь?

— Да.

— Ага, — энергично закивал Бруно, пятясь. — Ну тем более удачи.

Он помахал рукой на прощанье и бодро зашагал прочь, боясь обернуться. Спиной чувствовал пристальный взгляд, которым незнакомец провожал его. И только отойдя на приличное расстояние, позволил себе робко убедиться в том, что чужак уже растворился в жидкой толпе прохожих. Хотя неприятное ощущение слежки еще долго не покидало.

* * *

Анрия была тем городом, в котором можно легко отыскать представителя любой национальности, любого цвета кожи, с любым разрезом глаз, любого вероисповедания и политических убеждений. Так завелось еще с давних времен, когда Анрия была свободным портом, принимающим любого, кто готов жить по негласным правилам. С приходом имперской власти ничего кардинально не переменилось, поэтому Анрия до сих пор продолжала притягивать всех, кто не сумел прижиться там, где родился. Или приехал, чтобы сколотить себе состояние.

Это не значило, что все эти люди уживались вместе, позабыв о многовековой вражде. Наоборот Анрия представляла собой Ландрию в миниатюре, где ваарианне ненавидели бисульцистов, саабинны резали и тех, и других, милалианцы ненавидели тьердемондцев, альбарцы — сельджаарцев, мушерады — гутунийцев, менншины устраивали мордобой со сверами и поморами, а когда надоедало, все вместе дружно громили гедские лавки.

Все это привело к тому, что Анрия, в конце концов, разделилась на шесть крупных районов: Новый Риназхайм, Модер, Кабир-Дар, Лявилль, Читтадина Джойза и Пуэста де Соль. Районы, в свою очередь, дробились на более мелкие кварталы и улицы, где селились выходцы из тех или иных стран, ненавидевшие друг друга несколько меньше остальных. Руководили ими боссы самых крупных и жестоких банд, подмявших под себя почти все мелкие и средние. Их называли «Большой Шестеркой». Когда-то между ними велась настоящая война за передел сфер влияния, но с недавних пор боссы сумели договориться. Хотя это все равно не мешало боссам выяснять отношения, а бандам резать друг друга в темных подворотнях или средь бела дня на людных улицах.

Но такой порядок в городе считался все-таки лучше полного его отсутствия.

* * *

Едва незнакомец повернул на Сухак-Шари, как стая грязных, пыльных, оборванных детей, словно по команде, оторвалась от увлеченного ковыряния посреди дороги в чем-то таком, что у любого взрослого вызвало бы приступ тошноты или заставило бы лицо брезгливо поморщиться. Дети налетели на пришельца голодной пронзительно галдящей тучей мелкого воронья, принялись хватать грязными ручонками за одежду и буквально виснуть на ногах, решительно не позволяя идти дальше. Хурбе с минуту пытался бороться, упрямо проталкиваясь в волнующемся, пищащем море черных голов, но все-таки сдался, полез в карман за мелочью и ссыпал в жадно протянутые чумазые ручонки горсть медяков. Дети радостно запищали, загалдели еще громче и отхлынули чернявой волной, растворяясь среди флегматичных прохожих и разбегаясь по переулкам.

Кроме одного мальчишки, который оказался недостаточно быстрым. Или просто не рассчитывал на молниеносную реакцию чужака, схватившего его за шиворот.

— Пусти! Пусти! — запищал мальчишка на всю улицу. — Я ничего не сделал! Пусти!

Хурбе притянул его за шкирку, оторвал от земли и повернул к себе лицом. Профессионально и жалостливо верещавший мальчишка осекся на полуслове и застыл с раскрытым ртом. Даже профессионально катящиеся по чумазым щекам слезы оскорбленной невинности словно устыдились и прекратили литься под проницательным взглядом.

Мальчишка успел уже в мельчайших подробностях представить, сколько из него выйдет лям-мякали, которые незнакомец с удовольствием проглотит, как вдруг по воле Альджара кто-то заметил эту странную картину.

— Эй ты! Ну-ка отпусти парня! — крикнул один из проходивших мимо мужчин, полный и широкоплечий, темнокожий мушерад.

Чужак медленно повернул голову к приближавшимся шагом саабиннам. Тот, что был немного ниже и кряжистее, чуть отставал от соседа и разминал кулаки. Мушерад смотрел на хурбе очень недобрым глазом. Незнакомец в ответ смотрел на него с полным равнодушием.

— Ну, отпусти мальчишку! — крикнул мушерад, остановившись и выпятив волосатую грудь.

Чужак поставил ребенка на землю, разжал пальцы. Паренек тотчас припустил, подняв облачко пыли и спрятался за широкой спиной мушерада.

— Дядя Ра-Фих! Он!.. Он!.. — запищал мальчишка, вновь профессионально заливаясь слезами.

— Тихо, Расуф, — обняв его за плечи, проговорил мушерад и недобро взглянул на чужака. — Ты чего это творишь, либлак?

— Он украл деньги, — сказал незнакомец по-кабирски.

Мушерад покосился на мальчишку, втянувшего голову в плечи и пугливо прячущего за спину левую руку.

— Я ничего не крал! Честно! Он все врет! — затараторил тот.

Мушерад переглянулся с приятелем, и оба рассмеялись. Ра-Фих похлопал мальчишку по плечу.

— Конечно, не крал, — произнес он, широко улыбаясь, и посмотрел на чужака. — Я знаю Расуфа с тех пор, как он вот таким был, на шее у меня катался. Хороший мальчик, хвала Альджару. А ты кто такой, чтоб я тебе верил, а? Я тебя ни разу здесь не видел. Может, ты детей воруешь, неверным их продаешь?

— Нет, — спокойно сказал чужак, глядя куда-то мимо мушерада.

— Сейчас-то ты что угодно скажешь, — неприятно усмехнулся тот и мягко толкнул мальчишку к приятелю. — А ты докажи, что это не так.

Ра-Фих выступил вперед и уверенно подошел к чужаку, взглянул на него снизу-вверх. Хоть мушерад и был ниже незнакомца почти на голову, однако это не нисколько его не смутило.

Чужак не обратил на него внимания, даже отвернулся, продолжая высматривать что-то на улице.

— Ну? — мушерад хрустнул костяшками пальцев. — Не можешь? Так и проваливай отсюда, пока не отделали, либлак. И больше здесь не показывайся. Эй, я тебе говорю!

Он сгреб мощной рукой мундир на груди чужака, потянул к себе. Незнакомец наконец-то отвлекся от своего занятия, взглянул на мушерада так, будто только что заметил, и боевой дух дяди Ра-Фиха пошатнулся. На мгновение ему показалось, что глаза незнакомца и не глаза вовсе, а два серебряных бельма, в которых отражаются лучи яркого солнца. Однако хурбе быстро моргнул и наваждение исчезло.

А он выхватил из-за спины джамбию.

Ра-Фих разжал пальцы и, подняв руки, отступил к соседу. Однако прежде чем успел подумать о дальнейшем развитии событий, незнакомец подбросил кинжал, поймал за лезвие и протянул мушераду.

Ра-Фих неуверенно покосился на джамбию, переглянулся с напряженным соседом, за спиной которого прятался мальчишка, взглянул в невозмутимо спокойное лицо чужака. Осторожно приблизился на расстояние вытянутой руки, взял кинжал и вновь отступил. Поднес его к бородатому лицу, всмотрелся в узор на рукояти, подслеповато щурясь.

— Расуф, — наконец, сказал мушерад, хмуря черные брови, — верни ему деньги.

— Но… — робко пискнул мальчишка, выглянув из-за спины своего защитника.

— Быстро! — рявкнул Ра-Фих.

Мальчишка пугливо вздрогнул и, глядя в землю, как агнец на закланье подошел к хурбе, несмело протянул левую руку, раскрыл ладонь с несколькими мелкими монетами.

Незнакомец равнодушно взглянул на пропажу.

— Оставь, — сказал он.

Мальчишка поднял голову, шмыгнул носом, недоверчиво глядя в каменное лицо, робко сжал ладошку в кулачок и отступил на шаг. Незнакомец не тронулся с места и вообще потерял к карманнику всяческий интерес. Пристально смотрел на мушерада, который задумчиво похлопывал рукоятью джамбии по ладони.

— Извини, сайиде ар Катеми. Кто ж знал, — вздохнул он, протягивая кинжал. — Ищешь Кассана?

— Да, — сказал чужак, забрав джамбию, и убрал ее в ножны на спине под мундиром. — Где он живет?

— Да вон там, — мушерад обернулся и указал на пятый дом слева по улице.

Незнакомец взглянул в указанном направлении, сощурив глаза.

— Только его сейчас нет, — мушерад пригладил просвечивающую в черных волосах плешь.

— Где он?

— У себя на складах должен быть, на Катири-Шари. Сегодня же пришли корабли, — Ра-Фих виновато развел руками, — так только завтра к утру и появится.

Щека со шрамом едва заметно дрогнула, и это было первое проявление хоть чего-то отдаленно похожего на человеческую эмоцию, которое разглядел мушерад на неподвижном лице чужака.

— Благодарю, — сказал он, развернулся и молча зашагал вниз по улице.

Ра-Фих облегченно вздохнул, переглянулся с растерянным приятелем, качая головой, и неожиданно отвесил стоявшему между ними мальчишке звонкий подзатыльник. Расуф протяжно айкнул, потирая ушибленный затылок, всхлипнул и смахнул слезу. Не профессиональную, зато искреннюю.

Глава 3

Бруно был неисправимым оптимистом и не терял расположения духа даже в самых безнадежных ситуациях. Например, как эта, когда трое коллекторов Бертрама Беделара втащили его в глухой закоулок, прижали к стене и, окружив, по очереди прощупывали кулаками почки. Другой на месте Бруно уже впал бы в отчаяние и молил о пощаде. Маэстро же был абсолютно уверен, что скоро им надоест. Ну или почки откажут, а это не самые важные органы в его ремесле.

— Где деньги, Бруно⁈ — брызжа слюной, вопил Йорг. — Фриц сказал, они у тебя! — он коротко ударил кулаком под дых. У Маэстро перехватило дыхание и потемнело в глазах. — Где деньги, говнюк⁈

— Ка-ка-какие деньги? — простонал Бруно, хватая ртом воздух.

— Фриц сказал, ты закрысил кусок! — ударил по почкам сменивший Йорга Ганс.

— Я все отдал! Честно!

— Не еби нам мозги! — Ганс решил внести разнообразие и двинул кулаком в челюсть. — Фриц все видел!

Бруно жалобно заныл. Он давно подозревал, что этот безногий сукин сын точит на него зуб, но не ожидал, что все-таки решится.

— Не выделывайся, Бруно, — зевнул Кристоф, лениво почесывая зад. — Лучше отдай по-хорошему. А то хреново выходит: коллектив за тебя вписывается, а ты в него плюешь. Не надо так.

— Но у меня же ничего нет! — застонал Бруно. — Вы сами карманы вывернули!

— Ты ж не идиот, чтоб на кармане все таскать, — усмехнулся Кристоф, скрестив руки на груди. — Где тайник?

— Нету у меня никакого тайника! — крикнул Бруно.

Кристоф сокрушенно вздохнул и, сдвинув на затылок старомодную треугольную шляпу, почесал темя.

— Да хуль тут думать? — сплюнул Йорг. — Урод не понимает языка человечьего. Значит, по-другому будем общаться!

Он оттолкнул Ганса, припер Бруно к стене, надавив локтем на горло. Маэстро засипел, беспомощно размахивая руками.

— Слышь⁈ — рявкнул Йорг в самое лицо Бруно, чуть ли не касаясь его носом. — Ща я тебя буду резать! Начну с ненужного — с яиц!

— Ангелом запоет! — расхохотался Ганс.

— Ну, падла! Будешь говорить⁈ — Йорг свирепо оскалил желтые кривые зубы. — В последний раз спрашиваю!

Бруно и рад был бы заговорить, но не мог сделать этого физически — задыхался от нехватки воздуха.

— Э, Йорг! Йорг! — торопливо похлопал коллектора по плечу Кристоф.

— Чего⁈ — резко обернулся Йорг.

Кристоф указывал на выход из закоулка, где между домами стоял высокий человек в черном, отбрасывая на землю длинную тень в лучах заходящего солнца.

— Ты че, сука, вылупился? — рявкнул Йорг, чуть ослабив давление на горло Бруно. Маэстро мучительно закашлялся. — Пиздуй отсюда!

Любой житель Модера, ценящий свою жизнь, даже не обратил бы на очередную разборку между коллекторами и каким-то нищим — обычное дело. А если даже и обратил бы, немедленно развернулся бы и ушел, тут же забывая об увиденном. Какой смысл переживать из-за грязного попрошайки, когда лучше переживать о себе? Вмешаешься из бесполезного чувства справедливости, кто станет кормить детей и жену? Кто будет оплачивать угол в комнате на четыре семьи? И без того долг за два месяца, не выселяют только из милосердия, у которого все-таки есть предел.

Однако незнакомец в Модере явно не жил, поэтому молча зашел в закоулок. Йорг отпустил Бруно и отошел к столпившимся приятелям. Маэстро сполз по стенке на землю, держась за горло.

Чужак быстро приблизился, остановился в нескольких шагах от места допроса с пристрастием, безучастно взглянул на кашляющего Бруно, перевел равнодушный взгляд на коллекторов Беделара.

— Ты, блядь, кто такой? — осведомился Йорг.

Фремде не ответил, продолжая изучать вымогателей. Йоргу стало не по себе. Обычно так вели себя риназхаймские у себя в районе, но не мелкая шваль с улицы, а «черные сюртуки» самого Штерка, которых боялись не только в Новом Риназхайме, но и во всей Анрии.

Но незнакомец был не из них. И был один, а коллекторов трое. При таком раскладе стоило лишний раз подумать даже профессиональному убийце. Однако чужака это, похоже, нисколько не смущало.

Зато смущало Йорга. Кристоф натянул на сизую морду кривую ухмылку, как бы поправляя шляпу и опуская ее ниже на глаза. Ганс перемялся с ноги на ногу.

— Глухой, что ли? — прохрипел Йорг, вкладывая в голос как можно больше угрозы.

— Не, — нервно хихикнул Ганс. — Это ж хакир ебаный! Не разумеет.

— Ща уразумеет, — Йорг подступил к незнакомцу, взглянул на него снизу-вверх. Ему не хватало роста для внушительности, однако Йорг компенсировал это стоящими за спиной приятелями, готовыми броситься в драку на одного по первому свистку. — Хули приперся в наш район, мудила? Жить надоело?

Незнакомец перевел взгляд на сжавшегося на земле Бруно.

— Э! — Йорг толкнул чужака в плечо. Тот почти не шевельнулся, крепко стоя на ногах. — Я тебе говорю!

Незнакомец спокойно посмотрел коллектору в глаза, и тот невольно отступил на шаг, теряя запал.

— Уйдите.

— Гляди-ка! По-нашему лопочет! — хохотнул Кристоф из-под шляпы.

— Хамит, с-сука, — сплюнул несколько растерявшийся Йорг. Невозмутимое спокойствие и полное отсутствие страха на каменно-неподвижной морде со шрамом вызывали справедливое опасение, что незнакомец тронут умом. Рядом с такими всегда неуютно.

Ганс считал иначе.

— Ты че, бля, бессмертный? — он выступил из-за Йорга, достав нож. Незнакомец спокойно взглянул на блеснувшее перед самым лицом лезвие. — Уебывай, фремде, пока я те морду не порезал для симметрии!

Чужак не тронулся с места, лишь сощурил глаза, неотрывно следя за мотающимся из стороны в сторону ножом в руке коллектора.

— Не советую, — сказал он.

— Ха! — рассмеялся Ганс. — Да он еще и советы бесплатно раздает!

— А ну-ка, — уперся в бока Йорг, — нарисуй ему улыбку, чтоб эта унылая рожа стала хоть немного веселее…

Рука Ганса сильно дернулась вправо. Он не сразу сообразил, что произошло. Лишь когда Кристоф сдавленно выругался, а сбоку послышался подозрительный хрип, Ганс обернулся на Йорга и тут же отскочил, испуганно выпучив глаза на качающегося приятеля с глубоко засевшим в горле ножом. Йорг булькнул, обильно заливая грудь кровью, и рухнул ниц рядом с шагнувшим в сторону незнакомцем. Ганс уставился на дрожащие руки, попятился, с ужасом косясь на чужака, споткнулся на ровном месте и начал падать. Незнакомец вскинул левую руку, сжав ее в кулак. Что-то крепко стиснуло Ганса за горло, подбросило вверх и притянуло к незнакомцу, который выдернул из-за спины кривой кинжал, ловко раскрутил в руке, перехватывая лезвием книзу, и коротко, без замаха всадил в сердце по рукоятку, пробив грудину. Ганс умер сразу, не успев крикнуть, безвольно повис в воздухе, свесив голову на грудь, а потом упал к ногам чужака.

Кристоф времени даром не терял и уже мчался прочь из закоулка без оглядки. Незнакомец резко обернулся через плечо, протягивая к нему левую руку, и вновь крепко сжал ее в кулак. Коллектор дернулся на месте, сдавленно взвыл, вцепившись в шею обеими руками, осел на землю и поехал задом к чужаку, оставляя за собой в пыли глубокие борозды от пяток ботинок.

Кристоф остановился на расстоянии вытянутой руки от чужака, рывком поднялся, оторвавшись от земли, развернулся к тому лицом. Незнакомец внимательно рассмотрел его, склонив голову набок. Коллектор задрожал от ужаса и замычал, спазматически дергаясь в воздухе, — в паре серебряных бельм вместо глаз мутно отражалось его перекошенное, раскрасневшееся лицо.

Незнакомец плавно опустил Кристофа на землю, протянул к нему правую руку. Коллектор тщетно попытался выгнуть шею, однако невидимые тиски сдавили горло еще крепче. Он зажмурился, вывалил язык и беспомощно засипел, предчувствуя гибель. Однако лишь почувствовал, как незнакомец сорвал с его головы шляпу, и хватка вдруг ослабла. Что-то жестко толкнуло Кристофа, он отлетел назад и кубарем прокатился в пыли.

Незнакомец покрутил в руке треугольную шляпу, разглядывая со всех сторон, смахнул с нее пыль, постучал в тулью и надел себе на голову.

Кристоф, пользуясь тем, что на него не обращают внимания, прополз на четвереньках пару ярдов, тяжело поднялся на ноги и поковылял из закоулка, грузно топая по пыльной дороге, шатаясь из стороны в сторону и задыхаясь от кашля. Чужак посмотрел ему вслед с полным безразличием.

Затем повернулся к трясущемуся Бруно, шагнул навстречу, но вдруг замер, взглянул на тело Ганса. Протянул к нему руку и напряженно повращал кистью. Тело послушно перевернулось навзничь, мягко шлепнув по пыли рукой. Торчащий из груди кинжал тяжело шевельнулся, туго выходя из раны, а потом послушно прыгнул в раскрытую ладонь незнакомца.

Чужак переступил через Йорга и подошел к Бруно. Маэстро не услышал его шагов.

— Вставай, — сказал он, протягивая руку.

Бруно несмело глянул в неподвижное лицо с безразличными глазами, сразу узнавая его, покосился на кинжал с перемазанным кровью лезвием в опущенной руке незнакомца. Тяжело сглотнул. Однако все же взялся за протянутую ладонь. Чужак с силой поднял его на ноги. Бруно с опаской глянул на трупы Йорга и Ганса, поморщился.

— Ловко ты их, — отметил он сипло, отряхивая драный сюртук. — Только зачем?

— Предупреждал. Не послушали.

Бруно нервно хихикнул, болезненно потирая горло.

— Спасибо, конечно, — кисло просипел он. — Вот только мне теперь хана. И тебе тоже, фремде.

— Почему?

Маэстро выпучил на чужака удивленные глаза, совсем забыв, что кто-то может не знать таких очевидных вещей, интуитивно понятных каждому анрийцу.

— Это кодла Бертрама Беделара, — пояснил он.

— Кто такой Бертрам Беделар?

— Один хмырь, — почесался за ухом Бруно, — который через час… да, час нас обоих закопает. Но тебе, по-моему, насрать… — полушепотом пробормотал он, когда незнакомец развернулся и зашагал прочь, никак не отреагировав на сказанное.

Бруно тяжко вздохнул и тихо кашлянул, поморщившись от боли в горле. Бросил робкий взгляд на трупы, под которыми растекались лужи крови. По натуре своей Маэстро был человеком не злым и не желал смерти даже таким подонкам, как Ганс и Йорг. Хотя скучать без них тоже не собирался. Тот час, что ему осталось жить.

Он яростно поскреб за ухом и, сам не зная, почему, поплелся за удаляющимся незнакомцем.

— Слушай, фремде, а ты что, за мной следишь? — робко спросил Бруно, нагнав его. — Третий раз за день встречаемся.

— Нет, — сказал тот, не взглянув на Маэстро. Валявшаяся в пыли грязная тряпица промелькнула у самого лица нищего и легла в руку чужака.

— Понятно, — прохрипел Бруно, потирая глаз и сплевывая пыль. — Значит, судьба такая.

Незнакомец не ответил, обтирая лезвие от крови. Затем бросил тряпку, убрал кинжал в ножны на спине под распахнутым черным мундиром.

Они вышли из закоулка на ничем не примечательную улицу Красильщиков, на которой в этот час редко кого можно встретить из обычных прохожих. Зато перейти дорогу ребятам типа покойного Йорга или Ганса с плохим настроением — легко. По счастью, улица пустовала. Лишь где-то вдалеке слышался брехливый лай дворняги.

— Ну ладно, — вздохнул Бруно. — Спасибо за помощь еще раз. Пойду утоплюсь, что ли.

Незнакомец озадаченно нахмурил брови, что для его каменной физиономии было крайне удивительным.

— Зачем? — спросил он.

— Да знаешь ли, так оно попроще будет да быстрее.

— Что?

Бруно неуютно поежился, серьезно подозревая, что связался с ненормальным.

— Ну, копыта отбросить. Преставиться. Отдать Богу душу. Сыграть в ящик, смекаешь? — теряя терпение, объяснил Бруно. С тем же успехом он мог общаться с кирпичной стеной. — Помереть, короче. Слушай, фремде, ты откуда такой взялся, а?

— Со шхуны «Ямаар», — ответил чужак без раздумий.

Бруно схватился за голову, энергично скребя ногтями по затылку.

— Так, знаешь, — он отступил на шаг, — я, пожалуй, и вправду пойду, без обид? — Маэстро шагнул еще пару раз. — Спасибо тебе, удачи, надеюсь, судьба нас больше не сведет…

— Стой.

Бруно, полный решимости припустить со всех ног, послушно остановился, хотя чужак даже не повысил голос.

— Знаешь, где Катири-Шари? — спросил он.

— Ангельская Тропа⁈ — тонко пискнул Бруно и торопливо зажал себе рот, озираясь по сторонам. Незнакомец непонимающе моргнул. — Ну, Катеринка то есть? — вполголоса уточнил Маэстро.

Чужак немного подумал.

— Да, — сказал он.

Бруно разразился истеричным, ненормальным смехом, то стуча по виску, то тряся пальцем.

— Ты точно ненормальный, фремде! — воскликнул он. — Лучше к Бертраму на поклон, чем туда!

— Знаешь или нет?

— Нет!

Незнакомец взглянул на Маэстро, не думая моргать хотя бы ради приличия.

— Ну знаю, — сдался Бруно. — Но я туда не пойду! И тебе не советую!

Чужак молча достал из кармана серебряную накуду, зажав ее между указательным и средним пальцем. Бруно алчно уставился на монету, нервно тряся коленкой.

— Слушай, давай я тебе на пальцах объясню, а? — потер он руки, одаривая чужака молящим взглядом побитого щенка. — А ты как-нибудь сам?

Незнакомец переложил накуду в левую руку и достал из кармана еще две. Коленка Бруно затряслась в истерике, стопа отбила дробь по пыльной дороге.

— Ну ладно, — простонал Маэстро, протягивая руки. Незнакомец уронил ему в ладони монеты. Бруно пересыпал их из одной в другую, наслаждаясь радующим ухо металлическим звоном. Он все же был оптимистом и подумал, что умирать с тремя накудами лучше, чем просто умирать.

— Идем, — сказал незнакомец.

— Да идем уж, — обреченно вздохнул Бруно. — Но знай: когда нас там убьют, виноват будешь ты!

Глава 4

Улица Екатерины была больше известна под именем «Ангельская Тропа». Как утверждали, именно отсюда кратчайший путь из Анрии в царствие небесное Бога Единого Вседержителя, в объятья ангелов под сенью вечноцветущих яблонь Садов Благостных. Здесь находилось несколько воровских малин, полдюжины притонов извращенцев разной степени извращенности, нюхачей олта, курильщиков опиума; игорные дома со всевозможными играми и ставками, подпольные бойцовские арены и просто очень много свалок и сточных канав, забитых самым разным мусором. Например, нюхачами, не рассчитавшими свои силы, или проигравшими на аренах, или потерявшими товарный вид некогда живыми игрушками.

А еще на Ангельской Тропе стояли склады, охраняемые вооруженными до зубов несговорчивыми людьми мрачного вида, которые не пускали внутрь никого постороннего. Что именно хранилось на тех складах, никто не знал и не горел желанием узнавать. И не любопытствовал, почему погрузкой в основном занимаются по ночам. Любопытных обычно находили поутру в сточной канаве или на свалке. Рядом с нюхачами.

Здесь обитали контрабандисты, барыги, фарцовщики, спекулянты, аферисты, мазурики, мошенники и прочие удивительные личности, без которых жизнь добропорядочного человека была бы чрезвычайно скучна и неинтересна. Держал Ангельскую Тропу один из боссов Большой Шестерки, но никто точно не знал, кто именно. Одни поговаривали, что Антонио Круделе, другие — что Адольф Штерк, а третьи считали, что Файсал ар Квазитвади. Впрочем, кем бы ни был хозяин Ангельской Тропы, здесь можно встретить представителя любой крупной анрийской банды. Так уж сложилось, что Тропа стала своеобразной нейтральной территорией, где банды хоть и резали друг друга, но тихо, с оглядкой и опасаясь последствий. Разумеется, правила не распространялись на заблудившихся прохожих, свернувших в темноте не на ту улицу.

Полиция объявлялась в здешних краях лишь в исключительных случаях, например, когда один босс платил властям больше, чем конкурент. Или не платил вовсе. Тогда представители этой самой власти трясли неугодные малины, демонстративно вламывались в притоны, прикрывали игорные дома и арены, выводили стайки отупевших рабынь из подпольных борделей. И, естественно, демонстративно наказывали преступность по всей строгости суровых и самых справедливых законов в мире. А потом еще долго газеты писали об эффективной работе полиции, а на рынках и в трактирах во все горло восхваляли стражей порядка и городской магистрат, пока воры усердно подрезали у слушающих кошельки, в подполье игроки просаживали последние нидеры, а страждущие и голодные скуривались, снюхивались и спивались.

* * *

Бруно по-прежнему считал, что ему повезло. В конце концов, при худшем раскладе он сейчас мог бы лежать с перерезанным горлом. Или медленно крутиться на вертеле, прожариваясь до хрустящей корочки, чтобы с утра накормить своим ароматным мясом недавних коллег-нищих. Поговаривали, Беделар иногда такое практиковал, ведь не зря его прозвали Кормильцем.

Маэстро, затравленно озираясь по сторонам, семенил за уверенно шагающим незнакомцем. Уже стемнело, когда они свернули на Ангельскую Тропу, где на всю улицу имелась пара горящих фонарей, вокруг которых роились тучи ночных мотыльков и насекомых. Сама же Тропа представляла собой длинный широкий проезд с разбитой и ухабистой дорогой, поворачивающий вправо и упирающийся в череду складских помещений, возвышавшихся над приземистыми зданиями, огороженными высокими кирпичными заборами. Заборы и склады определяли лицо этой улицы, неказистое, мрачное, старое и потертое жизнью, от одного взгляда на которое делалось не по себе, даже если не смотреть на местных жителей, собиравшихся у ограждений и на углах зданий небольшими группами. Запах сизого табачного дыма от сигар и трубок, дешевого алкоголя, грязи и пота, смешавшегося с кислой вонью плесени и нечистот из сточных канав, пропитывал Ангельскую Тропу. Взрывы смеха, фривольные разговоры и пронзительные вскрики, гулко отдающиеся эхом в ночной тишине, заставляли вздрагивать. Тонкий писк и женский хохот вынуждали смотреть под ноги. В компаниях ночных гуляк были и женщины, но смотреть на них не хотелось вовсе: дамочки демонстративно жались к полупьяным ухажерам, которые всем своим видом выражали, что не потерпят посягательств на свою собственность.

Чем дальше незнакомец и Бруно шли по Ангельской Тропе, тем чаще и крупнее встречались веселые компании, провожающие двух пешеходов голодными взглядами. Маэстро искренне желал им приятной ночи, крупных выигрышей и сговорчивых подружек. Довольным людям незачем вымещать злость на окружающих.

Бруно даже на какой-то момент поверил, что его доброжелательность позволит дойти куда-то без приключений.

Он ошибался каждый раз, во что-то искренне поверив.

За крутым поворотом Бруно увидел компанию из семи человек. Те что-то бурно обсуждали, собравшись в круг возле прикрытых железных ворот под одиноким фонарем, хило освещающим небольшой участок дороги и забор, из-за которого доносились приглушенные звуки музыки и веселья. Компания тонула в табачном дыму, по рукам бродила пузатая бутылка, из которой каждый быстро отпивал и передавал дальше. Едва заметив Бруно и незнакомца, компания умолкла на полуслове и внимательно уставилась на них как по команде. Маэстро напрягся, втягивая голову в плечи от предчувствия недоброго. Незнакомец делал вид, что ничего не заметил. Или действительно не замечал.

Один из гуляк в тертом котелке и с окурком сигары в зубах как бы случайно по совпадению решил перейти на другое место, отделившись от компании как раз в тот момент, когда чужак проходил мимо, не сбавляя шага. Они бы неминуемо столкнулись, однако незнакомец быстро повел плечом, отклонившись от анрийца буквально на полдюйма. По компании прошелся сдавленный смешок. Кто-то отхлебнул из бутылки, кисло отрыгнул. Бруно предусмотрительно отскочил на дорогу, задержался на мгновение, чтобы виновато улыбнуться, и рысью бросился за удаляющимся незнакомцем. Анриец в котелке задумчиво затянулся, выпустил вслед прохожим облако сизого дыма.

Вдруг бритый налысо верзила выхватил у рядом стоявшего приятеля бутылку, жадно отхлебнул, не отводя от удаляющихся чужаков осоловевших глаз, вернул бутылку, утерся рукой и, сдерживая икоту, нетвердо пошел следом. Компания заворчала, тихо пересмеиваясь, кто-то отлип от забора, кто-то затушил окурок, кто-то недовольно выругался.

Бруно задрожал, слыша за спиной неслаженный топот туфель и ботинок. С большим трудом подавил в себе желание вцепиться в руку незнакомца, который упрямо шагал, как будто не понимая, что сейчас их начнут бить. Просто так. Потому что скучно и нечем заняться.

— Э, сбавь ход, братва! — хрипато окликнули сзади.

Незнакомец резко встал. Бруно от неожиданности уперся ему в спину носом и зажмурился от боли. Чужак жестко оттолкнул его в сторону, разворачиваясь к приближающейся компании.

— Табаку не найдется, э? — пьяно прохрипел верзила.

Бруно потер ушибленный нос, размышляя, зачем кому-то нужен формальный повод, чтобы набить другому морду, если в этом и есть сама цель?

Незнакомец и не подумал отвечать. Стоял, невозмутимо разглядывая каждого приближающегося курильщика, испытывающего острую потребность затянуться чужим табаком. Маэстро показалось в полумраке, что глаза незнакомца как-то уж очень подозрительно блестят, отражая тусклый свет далекого фонаря.

Верзила остановился, нетрезво покачнувшись. Он был выше незнакомца почти на голову, значительно шире и выглядел более грозно, несмотря на то, что с трудом стоял на ногах. А может быть, именно поэтому. Ну и еще потому, что у него за спиной было шестеро приятелей.

Бритый окинул незнакомца и Бруно пьяным взглядом, прикрыв глаз и морща круглую физиономию. Вздрогнул, сдерживая икоту.

— Ну есть, нет? — спросил он вновь. Незнакомец не ответил и на этот раз. — А на выпить не скинете? — поинтересовался он требовательнее.

Чужак посмотрел на бутылку в руке одного из анрийцев.

— Твой приятель немой, что ль? — спросил верзила у Бруно.

— Он мне не приятель, — торопливо отозвался Маэстро, бочком отступая от незнакомца. — Я его даже не знаю. И вообще не хотел сюда идти.

Верзила пьяно ухмыльнулся, переглянувшись с зашумевшими приятелями.

— А че приперлись, э? — вопросил он, отерев лысину.

Сейчас начнется, обреченно подумал Бруно.

Незнакомец покосился на анрийца в котелке. Тот довольно ухмылялся, предвкушая развлечение, однако едва уловил на себе холодный проницательный взгляд, ухмылка медленно сползла с обезьяньей физиономии с неопрятными рыжими бакенбардами. Анриец стряхнул пепел, сунул сигару в зубы и похлопал верзилу по плечу.

— Ладно, Лысый, чего докопался? — проговорил он. — Не видишь? Хакир драный и нищеброд обоссанный. Отъебись от них. Пойдем, — он потянул приятеля за плечо. — А вы валите отсюда!

Компания разочарованно заворчала и, расстроенно переговариваясь, собралась уже вернуться к облюбованному забору.

— Не… не! — запротестовал Лысый, скидывая руку приятеля и отталкивая его. — Я спросил: че они здесь трутся? Тут приличный народ собирается! Э, — он издал губами неприличный звук вместо свиста, широко размахивая рукой, — слышь, тебя спрашиваю!

Незнакомец смерил его взглядом из-под треугольной шляпы.

— Не твое дело.

Компания умолкла и напряглась. Кто-то озадаченно присвистнул. Бруно, уже поверивший, что все обошлось, втянул голову в плечи, подняв ворот сюртука.

— Че сказал? — ссутулился Лысый, набычив шею. — Мож, тебе рыло свернуть, а?

Незнакомец покосился на бутылку в руке одного из приятелей верзилы и сосредоточил на ней взгляд.

— Не надо этого делать, — сказал он.

Лысый разразился кретинским смехом, демонстрируя отсутствие десятка зубов в огромной пасти.

— А если надо?

— Упадешь.

— А ты смешной, — верзила хлопнул незнакомца по плечу и крепко сжал пальцы. — Ладно, прощаю. Если шляпу дашь поносить, — пьяно ухмыльнулся он, нагло потянувшись к треуголке.

Не дотянулся.

Над улицей пронесся звук бьющегося стекла. Окружающих обдало осколками и содержимым бутылки. Лысый закатил глаза с выражением тупого непонимания и начал медленно заваливаться на незнакомца, блестя в тусклом свете дальнего фонаря мокрой от спирта и крови лысиной. Чужак легко толкнул его в грудь, отшвыривая неподъемную тушу на пару ярдов.

— Пизди его, братва! — взревел обрызганный курильщик, тот, у которого была бутылка, и рванулся на чужака.

Незнакомец с силой выбросил правую руку, растопырив пальцы. Курильщика отшвырнуло на ближайший покосившийся столб с нерабочим фонарем, о который тот звонко приложился затылком. Чужак вскинул левую руку, резко обернув голову на троих слева. Что-то подцепило одного из курильщиков за ногу и опрокинуло на двух других. Незнакомец схлопнул перед собой обе руки, и тех двоих, что замерли перед ним, сшибло друг с другом лбами.

Чужак бесшумно повернулся на носках к «котелку», выхватывая из-за спины кинжал. Обалдевший курильщик выплюнул сигару и на пару с оставшимся на ногах приятелем отскочил назад, вскидывая руки в примирительном жесте.

— Я все понял, — заверил он. — Спокойно. Мы отваливаем. Привет колдовскому цеху, — натужно улыбнулся «котелок», приподнимая шляпу, и попятился, сгибаясь в карикатурных поклонах.

Незнакомец проследил за ними сосредоточенным взглядом, и когда оба курильщика отошли на приличное расстояние в уличный полумрак, медленно опустил джамбию. «Котелок» развернулся на пятке, сунул руки в карманы клетчатых штанов и побрел в полутьму, беспечно пританцовывая и насвистывая незатейливый мотивчик. Приятель фальшиво присоединился к мелодии, пружинисто вышагивая рядом.

Бруно вышел из оцепенения, слизнул с губы жгучую каплю дешевой выпивки. Смахнул капли с век, прежде чем открыть глаза. Затем с сочувствием посмотрел на ползающих по земле курильщиков, покосился на незнакомца, убирающего за спину кинжал. Снова взглянул на курильщиков. Лысый слепо махнул рукой, взбрыкивая ногами и выдавливая из себя стон умирающего оленя. Бруно осторожно почесался за ухом и затравленно обернулся на едва слышные шаги удаляющегося незнакомца.

Раздумывать не стал, со всех ног припустив следом.

— Слушай, а ты и вправду колдун, фремде? — спросил Маэстро, поравнявшись с ним.

— Нет.

— А как ты делаешь эти свои… ну, эти?.. — Бруно неуверенно повторил увиденные жесты, но быстро понял, что ответа не получит. — Ясно, — вздохнул Маэстро. — Напомни мне тебя не злить, ладно?

— Ладно.

* * *

— Нашел, что искал? — спросил Бруно, нервно потянув ночной воздух носом.

Хотелось есть. Да и поспать бы не мешало, вытянув натруженные ноги. Однако Маэстро об этом даже не мечтал — бегал за неутомимым незнакомцем, который ходил от склада к складу и увлеченно таращился на каждый из них. Просто смотрел, будто хотел прожечь дырку в стене, а потом, не сказав ни слова, шел к следующему. И так уже раза три. Бруно всяких дураков в своей жизни повидал, но с таким столкнулся впервые. Правда, от комментариев воздерживался — за несколько часов знакомства с Маэстро чужак успел убить двух и раскидать пятерых человек и даже не почесался. А такому лучше не задавать неудобных вопросов и терпеливо ждать, пока ему надоест маяться дурью.

Фремде отвлекся от очередного склада, на который пялился с минуту. Глаза у него и впрямь становились странными, полностью серебряными, без зрачков, слабо отражали свет несчастных фонарей, скупо освещавших широкий проезд и ряды складских помещений. Выглядело это жутковато, но не так чтобы пугало до дрожи. Маэстро как-то раз встретил настоящего колдуна и умудрился выклянчить у него нидер. У того тоже были необычные глаза, зеленые, как бутылочное стекло, с изумрудными зрачками и светились изнутри. Вот только незнакомец сказал, что он не колдун. А судя по наблюдениям Бруно, этот чудик то ли не умел, то ли не видел смысла врать.

Незнакомец моргнул, возвращая глазам обычное состояние.

— Да, — сказал он и пошел к складу.

Бруно вздохнул и рысцой побежал следом, стараясь не обращать внимания на ноющие ноги. Отставать от незнакомца на Ангельской Тропе, даже вроде бы пустынной и тихой, не хотелось.

Чужак подошел к запертым массивным воротам и гулко постучался в дверь. Бруно даже зажал уши — слишком уж громким был этот стук, а эхо гремело прерывистыми перекатами слишком уж долго.

— Слушай, фремде, а может, дождаться, когда они там закончат свои грязные дела, а? — робко предложил Маэстро. — Если бы я обделывал грязные дела у себя на складе, мне бы очень не хоте…

На двери открылось узкое оконце, раздраженно скрипнув петлями.

— Мэд-ка? Мен нак си?

Бруно закрыл ладонями лицо, втянув голову в плечи.

— Кассан ар Катеми шайех-Ассам, — сказал незнакомец. — Лилбат хин.

— Мэд-ка? — недовольно переспросили за дверью.

— Кассан ар Катеми шайех-Ассам, — повторил чужак.

— Ан Кассан элам се нне, — быстро возразили в ответ. — Кассан хуна нан нне. Абти, либлах! Элле-эла!

— Нне. Кассан хуна нан. Турид-калам хин.

— Абти-фойри, хак-ир он-либлах! — погрозил привратник и торопливо прикрыл оконце.

Чужак оказался быстрее: успел выхватить из-за спины кинжал и вставить лезвие между створкой и наличником.

— Ам-яляб, хак-ир он-либлах! — зло выкрикнул привратник, распахнув оконце. За дверью щелкнул взведенный курок направленного в каменную физиономию чужака пистолета. — Абти-фойри! Ав ан литлак-нар ант се!

— Нне, — возразил незнакомец, ловко перекинув в руке кинжал, и поднес его рукоятью к смотровому окну. — Элам мэд-ка эн со?

Привратник молчал долго, пристально разглядывая рукоять кинжала. Бруно не видел его, зато прекрасно чувствовал исходящее от ворот напряжение.

— Ак-ка, — неуверенно произнесли за дверью наконец. — Эн дай-кима Катеми-аршира лока.

— Нем, — сказал чужак. — Адаб эн сайиде-ант со. Хин карар нан, — добавил он, протягивая кинжал в окошко.

Привратник принял оружие, окно раздраженно скрипнуло петлями и закрылось. Незнакомец отошел от двери.

— Ну и? — не вытерпел Бруно.

— Надо ждать, — сказал чужак, усаживаясь на опрокинутую бочку у стены.

— Чего? Когда тебе олта вынесут?

— Нет.

— А чего тогда?

Незнакомец надвинул шляпу на глаза, явно не собираясь отвечать. Бруно бессильно выдохнул, выгоняя раздражение и бесполезную злость, но сдаваться не пожелал.

— Ты бы хоть предупредил, кого ищешь, — проворчал он.

— Зачем? — незнакомец поднял голову, взглянул на Бруно из-под шляпы.

— Ну, понимаешь… — Маэстро почесал за ухом, — я просто нищий… которого ты поссорил с его крышей, но я не в претензии, фремде, не думай. Просто я не хочу за один день поссориться еще и с торговцами олтом.

— Он не торгует олтом, — сказал незнакомец.

— Да? А зачем ты хочешь его убить?

— Не хочу.

Незнакомец опустил голову, давая понять, что больше из него не вытянуть даже короткого слова. Бруно оставалось лишь снова вздохнуть. Он побродил взад-вперед, уперев руки в бока, а потом подошел к чужаку и осторожно присел рядом с ним на один из пустых ящиков. Ощущение смутной тревоги не давало покоя. А ведь день так хорошо начинался. Угораздило же столкнуться с этим чудиком. Может, если бы Бруно не польстился на серебряную накуду, о которой прознал Йорг с приятелями, ничего бы этого и не случилось? Сидел бы сейчас в любимом притоне на Канатной улочке, радовался разбавленному пиву, травил анекдоты и хвастал перед коллегами, подкалывая их при любом случае…

Противно скрипнули петли открывшегося окошка, отрывая Маэстро от размышлений. Незнакомец вскочил с бочки.

— Ажнаби? Ант лисам ан со? — крикнул привратник.

— Ак-ка, — сказал чужак, подходя к двери.

— Сайиде турид-линар ант нан. Элхаб нне. Кериб ан со?

Незнакомец кивнул, отходя от двери с поднятыми руками. Бруно неуютно поежился, услышав, как заскрежетал стальной засов. А потом вдруг почувствовал, как что-то жестко обхватило бока и подтащило к незнакомцу. Ощущение было не самое приятное, но Бруно не стал жаловаться.

Дверь распахнулась. На пороге стоял коренастый сельджаарец в цветной рубашке и с пистолетом в руке. Привратник смерил глазами Бруно, ткнул в него оружием.

— Мин-хин нан? — спросил он.

— Хак-ир он-либлах, — ответил незнакомец. Маэстро выдавил кислую улыбку. Кабирский он знал недостаточно хорошо, чтобы понимать все. Но, кажется, чужак впервые за день пошутил. Неудачно, но все же.

— Ант дахаб вахид со, — твердо заявил привратник.

— Нне. Хин катир нан нне, — сказал незнакомец, глядя на сельджаарца.

Привратник состроил решительную мину, однако переиграть чужака в гляделки не сумел. Заморгал, вертя головой, и глубоко вздохнул.

— Дахаб, — поманил он пистолетом, отступая в полутьму.

— Не! Не! — запротестовал Бруно. — Я очень опасен! Нельзя мне туда! Я… я… — захныкал он, — я же оттуда не выйду!..

Незнакомец молча схватил егоза шкирку и втолкнул в дверной проем.

Глава 5

Едва Бруно влетел на склад, как его подхватила пара рук и приперла к воротам, приставив к горлу нож.

— Кунсамт со, — предостерегающе прошипел коротко стриженый сельджаарец в красной рубашке. Маэстро шуметь и не собирался, от страха проглотив язык.

Чья-то рука принялась ловко и профессионально обыскивать мятый сюртук. Бруно вздрагивал и сжался, когда рука, заслышав звон, влезла в карман, зажала в ладони накуды. Маэстро уже попрощался с честным, на грани риска для жизни заработком, однако рука так ничего и не взяла.

— Бихт, — объявил привратник, и нож отстранился от горла. Бруно облегченно выдохнул, но преждевременно: его потянули за плечо, а место ножа заняло дуло пистолета, уткнувшегося между лопаток.

Незнакомец переступил порог следом, слегка пригнув голову, чтобы не удариться о притолоку, и на него тут же выскочил из-за двери сельджаарец в зеленой рубашке и заломил руку за спину. Незнакомец не сопротивлялся, невозмутимо вытерпел процедуру обыска.

— Бихт, — повторил привратник, и чужака толкнули к Бруно.

За спиной заскрежетал запираемый засов, лишая даже призрачной надежды на бегство.

— Не убьют, — сказал незнакомец, и Маэстро даже вздрогнул от неожиданности. — Если будешь молчать.

— Самт нне, — предупредили сзади и невежливо ткнули в спину.

Бруно послушно зашагал, на всякий случай подняв руки.

Их вывели в распахнутые ворота основного складского помещения, где помимо многоярусных стеллажей с лестницами и подъемными платформами на лебедках стояли три крытых телеги. Склад пропитывал запах залежавшихся пряностей, перебивавший все прочие. Аромат был настолько крепким и навязчивым, что Бруно зажал себе нос, чтобы не расчихаться. Он когда-то от кого-то слышал, что этельские специи — идеальный способ избавляться от трупов, ни одна собака в жизни не унюхает. Эта внезапная мысль почему-то крайне обеспокоила Маэстро, а приваленные к стеллажам холщовые мешки стали казаться очень уж зловещими.

В центре склада на свободном пространстве было людно. С одной стороны стояли человек десять сельджаарцев во главе с высоким, подтянутым мужчиной в белой шелковой рубашке, черных брюках и кабирских туфлях. Он был молод, смугл, ухожен, аккуратно стрижен, носил короткую черную бороду. На поясе, как и положено у уважающего себя кабирца, висела джамбия в ножнах.

С другой стороны было полдюжины ландрийцев, нервно переминающихся с ноги на ногу позади пары представительных господ. Господам не хватало только манерно зажатой в пухлых пальцах сигары для полного соответствия карикатурам из журналов и листовок подпольных и не очень движений за свободу народных масс от гнета эксплуататоров-богачей. Ну и физиономии были не наглыми и мерзкими, а сконфуженными и напряженными.

— Мы так не договаривались, ар Катеми! — недовольно проворчал, постукивая изящной тросточкой, тучный, гладко выбритый господин, едва увидел, как четверо конвоиров ввели на склад Бруно и незнакомца. — Так дела не делаются!

Кассан мельком взглянул на них, чуть дольше задержавшись на Маэстро, широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

— Спокойно, Кропп, — произнес сельджаарец почти без акцента. — Ты пришел делать бизнес или таращиться на моих людей?

— Это твои люди? — недоверчиво спросил господин, брезгливо разглядывая Бруно, которого поставили вместе с чужаком с краю толпы сельджаарцев.

— Мои, — холодно ответил Кассан. — Припозднились. Я с ними об этом еще поговорю. Ну, Кропп? Ты успокоился?

Кропп переглянулся с партнером, который приподнял цилиндр и обтер блестящую лысину.

— Так сколько берешь? — Кассан скрестил руки на груди.

Кропп постучал об пол тросточкой, в задумчивости возведя очи горе́ и беззвучно шевеля губами.

— Двадцать мешков, — подсчитал он.

— Двадцать? — рассмеялся сельджаарец. — Почему так мало? Бери сразу сотню. Лучший товар во всей Анрии, нигде такого больше не найдешь, Альджаром клянусь!

— Так-то оно, может, и так, — Кропп задумчиво потер выбритый подбородок и наставил палец-сардельку: — Но не привык я верить клятвам, даже таким громким. Возьму пробную партию. Посмотрим, как разойдется, посчитаем прибыль, а уж после заключим соглашение о дальнейшем сотрудничестве.

— Кэф бимра ларди ан се! — всплеснул руками Кассан, хитро сощурив глаза. — Я не обманываю партнеров, не оскорбляй меня недоверием. А лучше сам убедись в качестве товара, хоть сейчас.

Кропп брезгливо поморщился.

— Пожалуй, нет, — сказал он. — Я не поклонник. Не для себя же стараюсь, для людей.

— Люди оценят, — закивал Кассан. — Завтра же за добавкой прибегут. Поэтому бери больше, чтоб два раза не ходить.

Кропп нерешительно пожевал мясистыми губами, но все-таки помотал головой.

— Нет, двадцать.

— Двадцать так двадцать, — развел руками Кассан.

— Но я еще не услышал цену, — напомнил Кропп. — Мне говорили, они у тебя самые низкие.

— Тебя не обманули, — заверил сельджаарец и хлопнул в ладоши. — Цена. Цена! Специально для тебя — пятнадцать крон.

— За мешок?

Кассан посмотрел на господина исподлобья, как на разочаровывающего идиота.

— За фунт.

— За фунт⁈ — потрясенно воскликнул Кропп. Его партнер проворчал вполголоса что-то о губительной жадности. — Это несерьезно.

— Серьезнее некуда, — возразил Кассан. — Если не устраивает, иди к «вюртам». Обаяй их красноречием, возможно, тогда они предложат сделку повыгоднее. Хотя я слышал, они заряжают в полтора-два раза дороже. И это если у них хорошее настроение.

— «Вюрт Гевюрце», монополисты чертовы, с нами не торгуют, сам прекрасно знаешь, — мрачно проговорил Кропп, навалившись на трость всем весом. — Иначе нас бы тут не было.

— И ты в такой ситуации жмешься из-за пятнадцати? — с досады покачал головой Кассан. — Да это же сделка века! Дешевле только даром. А вообще… — он задумчиво огладил бороду. — Чего я перед тобой распинаюсь? Пожалуй, оставлю себе по таким-то расценкам.

— Ну ладно, ладно, — поморщился Кропп, нетерпеливо отмахиваясь. — Я возьму по пятнадцать за фунт, но только если накинешь пару мешков сверху.

— Конечно, накину. По пятнадцать за фунт, — с серьезным видом заверил Кассан, но тут же переменился в лице: — Слушай, Кропп, с твоих счетов у Винчентти можно всю Анрию накормить, а трясешься над каждым нидером. Ты что, когда не перекупаешь перец с паприкой, финансируешь революцию в Тьердемонде?

— Нет, конечно, — испуганно завертел головой Кропп. — И не суй свой нос в чужие счета, ар Катеми. Я зарабатываю честным и тяжелым трудом, между прочим, и если бы тратил деньги бездумно…

— Так в чем твоя проблема? — удивился Кассан. — Цена и без того божеская, дешевле нигде не найдешь, если вообще найдешь. В общем, так, — он потер руки, — либо берешь, либо нет. Возьмешь сразу больше, так и быть, сделаю тебе скидку, но только потому, что я, — он располагающе улыбнулся, — хороший парень, а ты — мой любимый деловой партнер.

— Любимый? — прищурил глаз Кропп.

— С нелюбимыми я не веду дел.

— Хм, — торгаш задумчиво пожевал губами. — А какая скидка, позволь полюбопытствовать?

— По кроне с фунта.

— Хм, — Кропп снова пожевал губами, переглядываясь с молчаливым партнером. Тот отрицательно помотал головой. — Нет. Пожалуй, нет, — решил Кропп. — На первый раз ограничимся двадцатью. А там посмотрим.

— Тогда по рукам? — обрадовался Кассан и подступил к торгашам ближе, протягивая ладонь.

Кропп недоверчиво взглянул на нее, тяжко вздохнул, но все же нехотя пожал. Кассан повернулся к молчаливому партнеру и повторил ритуальное действие.

— Знаешь, ар Катеми, ты жадный, как скорпион, — с сожалением заметил Кропп. — Вроде бы твой Бог порицает жадность, а ты — верный саабинн.

— Темно, а мы под крышей — Альджар не видит, — с улыбкой оправдался Кассан и серьезно добавил: — К тому же больше жадности Он порицает только глупость. Амин, — Кассан щелкнул пальцами. К нему тут же подбежал щуплый сельджаарец в очках. — Хисаб хам со.

Сельджаарец поклонился и подбежал к покупателям, зазывая их пойти с ним.

— Микдар, Кашим, — Кассан подозвал еще двоих. — Тихад завжан-наас, сафин амаль си. Ну а мы, — он недобро взглянул на Бруно с незнакомцем, когда сельджаарцы разбежались по складу, свистом и окриком подзывая лишние рабочие руки, — пока поговорим.

Он властно кивнул, и четверо конвоиров отвели еле живого от страха Бруно и спокойного незнакомца в сторону, за высокий стеллаж, забитый увесистыми мешками.

Кассан долго и мрачно смотрел на незнакомца, еще дольше на Маэстро, который чувствовал, как в спину и под ребра упираются дула пистолетов. Чужак проявлял безмятежность, граничащую с полным безумием, как будто не понимал, что сейчас их обоих тут и оставят, порезав на куски и распихав по мешкам с солью и паприкой.

— У меня на родине, — наконец произнес Кассан, подкручивая ус, — не очень любят гостей, явившихся без приглашения. Есть даже поговорка: 'Когда упрямый баран лезет в чужой сад полакомиться плодами…

—…его однажды подадут к чужому столу', — закончил за него незнакомец. — Так говорил Ассам ар Катеми шайех-Ассам младшему из пяти сыновей, когда сына снова отгоняли палкой от Атии ар Даад шайех-Магиль.

Кассан нахмурился. Взгляд его сделался еще мрачнее, враждебнее, видимо, незнакомец затронул какое-то очень болезненное воспоминание. Бруно затрясся, чувствуя, что сельджаарцам нужно всего лишь одно слово хозяина, чтобы с радостью отправить на тот свет нагло ворвавшихся хурбан.

Но вдруг карие, почти черные глаза Кассана прояснились и смягчились, он самодовольно ухмыльнулся и громко рассмеялся. А потом подскочил к незнакомцу и крепко обнял его. Тот застыл с отрешенным и несколько растерянным видом, явно не зная, что делать в ответ.

— Рад тебя видеть, Ранхар! Хавд сла, абти ми хам! — скомандовал Кассан, отпустив чужака. — Хан лак нан.

Если сельджаарцы и были в замешательстве, то очень недолго. Напряжение, грозившее кровопролитием, спало, будто его и не было. Конвоиры расступились, убирая ножи и пистолеты, встали чуть поодаль.

— Абти! — распорядился Кассан, по-хозяйски махнув рукой.

Сельджаарцы переглянулись, однако молча пошли заниматься своими делами. Бруно, не понимая, что происходит, едва стоял на ногах.

— Масут, — Кассан задержал одного из конвоиров и требовательно протянул руку. Сельджаарец достал из-за кушака джамбию незнакомца, вручил ее хозяину и скрылся за стеллажом, недоверчиво оглядываясь на оставшихся наедине с Кассаном чужаков.

— Знаешь, аб-яляб, мне бы стоило набить тебе морду, — похлопывая по ладони лезвием, заметил ар Катеми. — Ты чуть не сорвал мне сделку.

— Но не сорвал, — сказал Ранхар.

— Не мог дождаться, пока я не закончу?

— Нет.

— Ты как всегда, — усмехнулся Кассан и подозрительно взглянул на Бруно. — А это кто? Друг? Ты наконец-то научился заводить друзей?

— Нет.

— Тогда кто?

Ранхар — если, конечно, его действительно звали именно так — отвечать явно не собирался.

— Бруно, — представился Маэстро, не дожидаясь, когда это станет очевидно и Кассану. — Я просто подсказал дорогу, ну и вот… — Бруно виновато развел руками.

Кассан добродушно рассмеялся, хлопнув его по плечу и выбив пыль из драного сюртука.

— Это ты зря, — заметил сельджаарец. — Он теперь тебя не отпустит.

— Да я уж понял, — кисло улыбнулся Бруно, потирая плечо.

— Ну? Надолго в Анрию? — спросил Кассан Ранхара.

— Не знаю.

— А где остановиться уже решил?

— Еще нет.

— Что ж, — улыбнулся Кассан, — тогда приглашаю в свой дом, когда закончим здесь. Будьте моими гостями столько, сколько сочтете нужным. И не смей отказывать, — погрозил он кинжалом, держа его за лезвие.

— Не собирался, — сказал Ранхар.

Кассан хитро усмехнулся и протянул ему джамбию. Тот протянул ладонь, однако сельджаарец одернул руку и задумчиво посмотрел на узор на рукояти.

— Когда отец дарил его тебе, — задумчиво проговорил Кассан, — мне казалось это кощунством. Многим так казалось. Говорили, сигиец не проявит должного уважения к нашим традициям, что сменяет священный дай-кима, будто простой кусок железа. Я рад, что мы ошибались, — заключил он, протягивая кинжал владельцу.

* * *

— Пять лет прошло, а ты никак не изменился, — наконец нарушил молчание Кассан. На менншинском.

Это были первые слова с тех пор, как они выехали с Ангельской Тропы в карете, запряженной парой лошадей. Бруно, осторожно усевшись на чистое мягкое сиденье, едва не заохал от боли в ногах. Он и не помнил уже, когда в последний раз приходилось столько ходить, и искренне надеялся, что никогда больше не придется.

— Может, правду о тебе говорили? Что ты иблис холодных песков и вообще древнее отца? — усмехнулся в полутьме. Улица, по которой тряслась карета, была освещена значительно лучше.

— Маловероятно, — сказал сигиец.

— Маловероятно, что иблис?

— Маловероятно, что древнее.

— Как он там, кстати?

— Жив.

Кассан задумчиво кивнул, поставив локоть на дверцу.

— Мы с ним расстались не лучшим образом, — проговорил он, глядя в окно. — Поэтому я сильно удивился, когда пару недель назад получил письмо, в котором он писал, что ты скоро приедешь, — Кассан перевел взгляд на сигийца. — Подозреваю, не потому, что так уж соскучился по родственнику.

— Верно.

— Так почему?

— Машиах.

— Шай-талла! — воскликнул Кассан. — Это тот, который убил тебя?

— Да, — ответил сигиец.

Бруно инстинктивно отодвинулся от Ранхара, с которым сидел на одном сиденье. За те прекрасные несколько часов их знакомства Маэстро насмотрелся достаточно, чтобы ничему не удивиться, но сидеть рядом с живым покойником не очень хотелось.

— О! — рассмеялся сельджаарец. — Вижу, ты еще не понял, с кем связался. Хотя, если честно, я и сам до конца этого не понимаю, но ни до, ни после я не встречал настолько упертых людей, которые так нагло отказывались бы умирать. Он тебе еще не рассказывал, как мы познакомились?

Бруно, вжавшись в стенку кареты, энергично замотал головой.

— На самом деле это очень веселая история, — улыбнулся Кассан, хитро глядя на Маэстро. — Лет семь назад караван, который вел мой отец, наткнулся в пустыне на покойника, на котором живого места от ран не было. Над ним уже кружили стервятники и примерялись к самым сочным кускам, а мухи облепили с ног до головы. Мы остановились, чтобы похоронить его, а то часто бывает, когда брошенные без погребения мертвецы становятся гулями и приходят по ночам за теми, кто проявил равнодушие. Мы уже выкопали могилу, хотели уложить тело и закапывать, но тут покойник выхватил у одного из могильщиков лопату и попытался его избить. Благо, был слишком слаб, но крику было… кто-то даже обделался со страху, — рассмеялся Кассан. — Отец, самый мудрый из нас, быстро всех успокоил и забрал «мертвеца» домой. Лекарь сказал, что он безнадежен и не доживет до рассвета, предлагал олт, чтобы облегчить страдания перед смертью, но покойник вместо того, чтобы умереть, месяц пролежал в кровати, почти не подавая признаков жизни, а однажды утром просто встал, как ни в чем не бывало, напугав мою сестру. И вот уже семь лет нарушает предписание лекаря.

— Да… уморительно, — осторожно заметил Бруно, несколько расслабляясь.

— Ну а мы по привычке так и зовем его «Ранхар», что на вашем языке означает «мертвец». Своего имени он все равно не назвал, а против этого не стал возражать.

— Имя не имеет значения, — сказал сигиец.

— По-моему, для тебя все не имеет значения, — усмехнулся Кассан.

— Машиах имеет значение.

— О да! — рассмеялся сельджаарец, закинув ногу на ногу. — Он для тебя важнее женщин, вина и всех радостей жизни. Просто поразительная верность тому, кого хочешь убить.

— Он не должен быть, — сказал сигиец, глядя перед собой в одну точку.

Бруно вновь передернуло. Наверно, в колдовских воксах, которые ставят на двери некоторые богачи, эмоций больше, чем в голосе этого «покойника».

— Если уже нет, — Кассан прекратил смеяться. — Думаешь, он до сих пор есть?

— Не думаю. Знаю. Он здесь, в Анрии.

— Откуда такая уверенность?

Сигиец молча постучал по виску кончиками пальцев. Кассан серьезно кивнул. Бруно растерянно повертел головой, не сомневаясь, что объяснения этот жест не получит.

— Ну что ж, — вздохнул сельджаарец, потирая ладони о штаны, — могу только пожелать тебе успехов в его поисках, да поможет Альджар.

— Ты тоже можешь помочь, — сказал сигиец.

Кассан напряженно замер, сощурив глаза.

— Я завязал со всем этим, Ранхар, — тихо проговорил он, — и уже пять лет почти честный торговец специями. Возвращаться к старому не хочу.

— Этого не потребуется. Нужно оружие.

Сельджаарец несколько расслабился, криво усмехнулся в бороду:

— Достать его не проблема, если есть деньги. Это же Анрия.

— Не обычное оружие.

— А какое? Ты о том, что можно купить из-под полы у колдунов?

— Да.

— С этим сложнее, — задумчиво покрутил ус Кассан. — У меня не лучшие отношения с радужным рынком, да и не жалую я колдунов. Но, — он звонко прищелкнул пальцами, — что-нибудь придумаем. Кое-кто должен мне одну услугу. Он, конечно, тот еще либлах, но может достать почти все, что пожелаешь.

Сигиец медленно кивнул.

Они проехали в молчании целую улицу, свернули на другую. В темноте Маэстро не мог нормально сориентироваться, однако не сомневался, что на Сухак-Шари они едут каким-то другим путем.

— Ну а с тобой, сади́к Барун, — вдруг заговорил Кассан, — что приключилось?

Маэстро взглянул на сигийца, но тот прикрыл глаза и словно отключился от происходящего.

— Да ничего особенного, — пробормотал Бруно. — Просто поссорился с ребятами Беделара, который… заботится о нищих на паре-тройке улиц в Модере, а мы его благодарим за защиту. Ну и вот, решили, что я мало отблагодарил сегодня. А он, — Бруно кивнул на сигийца, — оказался рядом. Ну и так получилось, что убил двоих из них.

— А потом?

— Спросил, где Ангельская Тропа.

— Хм, — потер щеку Кассан. — А до этого?

— До этого, — нерешительно повторил Маэстро. — До этого спросил утром, как до Сукхак-Сшари добраться.

— Понятно, — усмехнулся Кассан. — Считай, это он так тебя отблагодарил за доброту.

— Так он мне накуду заплатил, — растерялся Бруно. — И еще три дал, чтоб я его до Тропы довел.

— Понимаешь, — вздохнул Кассан, — для него деньги это просто куски железа. Он, наверно, где-то слышал, что люди их очень любят и готовы за них что угодно сделать. А вот благодарит он иначе. Увидел, что человеку, который ему помог, что-то угрожает, и сделал так, чтобы ничего больше не угрожало. Знаешь, однажды мой отец ввязался в неприятную историю, и в оазис, где живет моя семья, один недоброжелатель прислал десяток своих хакиров. Ранхар перебил их всех, один, почти голыми руками.

— Я, конечно, ему очень благодарен, — Бруно почесался за ухом, — да вот только…

— Да вот только в Модере тебе больше появляться не стоит, — Кассан покосился на неподвижного сигийца. — Не переживай. На Сухак-Шари тебя никто не найдет. Друзья Ранхара — мои друзья. Да и Квазитвади не терпит шакалов Пебеля, они не посмеют туда сунуться. Только одно меня смущает… — многозначительно пробормотал Кассан.

— Что? — сигиец открыл глаза.

— Как давно ты в Анрии?

— С утра.

— И убил всего лишь двоих? — недоверчиво спросил сельджаарец.

— Остальные оказались благоразумнее.

— Стареешь.

Разговор прекратился. Пара лошадей цокала копытами по мостовой, карета скрипела колесами, по лицам сидящих друг напротив друга пассажиров скользил свет уличных фонарей.

— Послушай, Ранхар, — заговорил Кассан, перейдя на кабирский, — а ты случайно не знаешь, как там поживает Атия?

— Вышла замуж.

— За кого?

— Это имеет значение?

— Да в общем-то, — Кассан отвернулся к окну, — уже нет.

Глава 6

Бруно тоскливо вздохнул. Последние три дня он только тем и занимался, что печально и тоскливо вздыхал, благо поводов была масса.

Три дня назад он проснулся в чистой постели и сразу понял, что шальная ночь ему не приснилась, а значит, и полоумный с каменной мордой — тоже. Бруно вздохнул и целый день слонялся по просторному дому Кассана, предусмотрительно шарахаясь от его немногочисленных обитателей. Враждебности они не проявляли, но и дружелюбия Маэстро за ними не заметил, а рисковать не любил. Пару раз он пересекался с женщиной в ярко-оранжевом целомудренно закрытом свободном платье. Очень красивой, смуглой жгучей брюнеткой с раскосыми глазами, выразительно подведенными тушью, круглолицей и широкой в кости, которая вела себя как настоящая хозяйка дома и на Бруно высокомерно не обращала внимания. Маэстро повздыхал, стараясь не облизываться на заморскую красоту, и продолжил слоняться там, где разрешали. В основном, в саду. Кассана он в тот день не встретил. Сигийца — тоже, и это вопреки здравому смыслу сильно беспокоило и заставляло вздыхать.

Вечером Бруно загнали в бадью, где он целый час отмокал, чему оптимистично радовался. Маэстро и не помнил, когда в последний раз удавалось нормально помыться, поэтому не стал ни на что жаловаться и жалеть мыла. Потом Бруно выдали чистую одежду, изъяв старую, и он снова вздохнул, потому что любил свой драный сюртук, где каждая заплаточка была пришита со знанием дела, любил штопанную-перештопанную рубашку, любил штаны с вытертыми коленями и любил разбитые башмаки, правый из которых был настолько голодным, что любой прохожий неизбежно проникался жалостью. Новая одежда оказалась вполне себе ландрийской, разве что шелковая рубашка была не белой, а голубой, но никаких халатов, шаровар, тюрбанов и фесок. Бруно опять вздыхал — штаны поджимали, ворот давил на шею, туфли оказались тесными и грозили натереть мозоли, однако жаловаться не было никакого смысла, как и спрашивать о судьбе старых вещей. Бруно боялся властной хозяйки.Во-первых, не знал, не влетит ли за попытку заговорить с ней, во-вторых, не сомневался, что именно она и распорядилась вышвырнуть драное старье, которое только кажется драным старьем, а на деле — настоящее произведение искусства. Оставалось только тоскливо вздыхать.

Вечером вернулись и Кассан, и сигиец почти одновременно. Подали ужин. Бруно вновь молча вздыхал: разговоры велись на кабирском, а еда оказалась слишком острой под специфическими кисло-сладкими соусами. Полночи Маэстро пучило, и он никак не мог заснуть, только вздыхал и ворочался.

Утром он умудрился застать сигийца, и как-то так вышло, что увязался следом. Тот просто ничего не сказал, а Бруно не спрашивал, берег дыхание и старался не отставать. Полоумный почему-то ходил пешком, за день покрывал такие расстояния, какие Бруно, наверно, за всю жизнь не проходил. Светиться в городе лишний раз не хотелось — Маэстро боялся повстречаться с коллекторами Беделара, но провести еще один день среди саабиннов, сходя с ума от томительного безделья, хотелось еще меньше. К тому же, узнать в прилично одетом, побритом и умытом анрийце среднего достатка явно из приличного района позавчерашнего нищего было крайне проблематично. Бруно и сам себя не узнал, когда взглянул в зеркало. Забыл, что уродился чертовски красивым, хоть сейчас к княгине Нордвальдской сватайся.

Сигиец пришел на Имперский проспект, где провел целый день, меняя летние кафе неподалеку от «Империи». Просто сидел, изредка отвлекаясь от кричащего роскошью фасада пятиэтажной гостиницы, и молчал. Бруно вздыхал. Он, конечно, догадался, что сигиец кого-то самым наглым образом пасет, но вопросов не задавал. Только вздыхал, давясь мерзким кофе. Пить эту дрянь ему раньше не доводилось, и Бруно с грустью вспоминал счастливые дни неведения. А теперь приходилось, чтобы снобски настроенные официанты не вышвырнули на улицу за бесплатное просиживание лакированных стульев в обществе знающих толк в изысках господ. Благо платить за гадость не приходилось: сигиец молча расплачивался сам.

Вечером, немного побродив по проспекту, сигиец так же молча вернулся на Сухак-Шари. Бруно вздохнул: как и ожидал, натер себе ноги, поэтому следующий день провел в кровати, с удовольствием шевеля пальцами свободных от чертовых туфель ступней.

Бруно планировал заниматься этим и сегодня, однако с утра уже сам сигиец заявился к нему в комнату и, бросив короткое «Идем», вышел. Маэстро осталось только вздохнуть и собираться — второй раз полоумный, скорее всего, напоминать не станет, а просто и без слов вытащит из кровати своими колдовскими силами, которые вовсе не колдовские по его заверениям.

Но в этот раз случилось чудо: сигиец нанял карету.

* * *

— Что мы тут делаем? — все-таки не выдержал Бруно, когда ему надоело вздыхать.

Они уже больше часа сидели в полусотне ярдов от пресловутой гостиницы «Империя» за столиком на открытой просторной веранде кафе с тьердемондским названием, прячась от жаркого солнца под зонтом. Полдень еще не наступил, и лучшие люди города еще не вышли на обеденный перерыв, поэтому закусочные и ресторации практически пустовали. Помимо сигийца и Бруно в кафе сидели дама с парой вертлявых, неугомонных детей и скучающий господин, лениво перелистывающий газету, из-за которой в воздух поднимались клубы табачного дыма. Бруно тоскливо вздохнул, жадно втягивая ноздрями ароматный дым — сейчас бы он душу продал за затяжку сигарой или трубкой, забитой салидским табаком.

— Едим, — сказал сигиец.

Сегодня помимо кофе были еще и приторные пирожные, от количества сахара в которых во рту пересохло после первого же куска. Впрочем, сигиец ни к чему не притрагивался. Как и позавчера.

— А кроме этого? — попытал счастья Бруно.

Сигиец молча указал пальцем на гостиницу. Бруно опять тоскливо вздохнул, украдкой почесав за ухом.

— Слушай, я, конечно, все понимаю, — пробормотал Маэстро, — но этого не понимаю. Ты таскаешь меня по дорогущим кабакам, как девку румяную, поишь этой рвотной жижей, — Бруно брезгливо звякнул о фарфоровую чашечку ложкой, — а ничего не говоришь. Чего ты от меня хочешь-то хоть, а?

— Чтобы смотрел, — сказал сигиец.

— Куда?

Сигиец вновь указал на «Империю».

— Ну, красиво, чего уж, — пожал плечами Бруно. — Да только тебя туда ни в жизнь не пустят, а меня уж подавно. Ты поэтому каждый сюда ходишь? Мечтаешь бросить там кости?

— Чьи? — нахмурился сигиец.

— Да свои, чьи ж еще.

— Зачем?

Бруно сокрушенно вздохнул, подавляя раздражение.

— Ладно, попробуем иначе, — потер он глаза. — Зачем ты пялишься на этот клоповник для тех, кому деньги некуда девать?

— Жду, — сказал сигиец. — Когда он приедет.

— Кто «он»?

— Артур ван Геер.

— Знаешь ли, мне это ни о чем не говорит, — вздохнул Бруно.

Сигиец молча залез в карман, выложил на столик мятый, потрепанный, сложенный вчетверо листок пожелтевшей бумаги, прижав указательным пальцем, передвинул его к Бруно и вновь уставился на гостиницу.

Маэстро недоверчиво покосился на листок, обреченно вздохнул и взял его в руки, осторожно разворачивая. Это оказался черно-белый портрет солидно выглядящего мужчины с внушающей уважение лысиной, обрамленной остатками редких волос, переходящих в жидкие бакенбарды. Аристократически благородное лицо, волевой подбородок с ямочкой, острые скулы, плотно сжатые тонкие губы, свидетельствующие о серьезности каких-то важных намерений, но на вкус Бруно, скорее, о недельном запоре. И глаза, чем-то неуловимо напоминающие глаза сигийца.

— Очередной твой родственник, что ли? — предположил Бруно.

— Нет.

— А кто тогда?

Сигиец сделал одолжение и отвлекся от созерцания «Империи». Маэстро подумал, что лучше бы он этого не делал.

— Артур ван Геер, — сказал он, немного подумав, — магистр седьмого круга. Исключен из Ложи в 1625 году, бежал от правосудия. В том же году на его имя выдан пермит на вселандрийский розыск за вознаграждение. По официальной версии Ложи, погиб в 1627 году после взрыва в замке Кастельграу в провинции Ведельвен.

Бруно поморгал, пытаясь уложить в голове этот сухой отчет из следственных архивов, покосился на физиономию колдуна с портрета.

— Может, его лучше на кладбище поискать? — предложил Маэстро, в ироничной улыбке сверкнув дыркой вместо переднего верхнего зуба.

— Он жив, — сказал сигиец. — На его имя снят номер в гостинице «Империя».

Бруно вздохнул. Шутка опять не удалась.

— А ты от него чего хочешь?

— Он знает, где Машиах.

Бруно потер непривычно гладкий подбородок.

— Похоже, этот мужик тебе крепко насолил…

— Насолил? — сигиец нахмурил брови.

Маэстро тоскливо вздохнул.

— Ну выражение такое, — пояснил он, пытаясь сохранить спокойствие и подобрать слова для очевидных любому взрослому вещей. — Когда кто-то кому-то так сильно поднасрал в жизни, что придушить падлу хочется. Понял?

Сигиец задумался.

— Понял, — сказал он наконец.

— Чем именно насолил, ты, конечно, не скажешь, — пробормотал Бруно, побарабанив пальцами по столу.

— Кассан уже сказал.

Маэстро икнул и заерзал на стуле, кашлянув в сторону.

— Знаешь, — вполголоса проговорил он, подавшись вперед, — для покойника ты очень даже хорошо выглядишь.

— Потому что этот не покойник, — сказал сигиец.

Маэстро за прошедшие дни выработал какое-то особое чутье, позволившее ему худо-бедно разбираться в отсутствующих интонациях сигийца. По крайней мере, уже мог определять, когда стоит ждать продолжения разговора, а когда — смириться и принять, что он окончен.

— Я б на твоем месте, наверно, тоже сильно обиделся, — отметил Бруно, чтобы хоть как-то поддержать беседу. — И тоже, наверно, хотел бы убить этого Маши-чего-то-там…

— Ты можешь помочь, — сказал сигиец, глядя Маэстро в глаза.

Бруно опешил. Последнее, чего бы ему хотелось услышать от «приятеля», так приказ стать сообщником. Конечно, формулировался он, как просьба, но суть от этого не менялась.

— Это как? — Маэстро облизнул губы.

— Не пропустить, когда приедет Артур ван Геер.

Бруно нервно хихикнул.

— Ага, — с напускной непринужденностью кивнул он, — чтобы ты его шлепнул сразу?

— Так он не скажет, где Машиах.

— А если и эдак не скажет?

— Заберу его.

Бруно не стал уточнять, что это значит. Он настороженно оглянулся по сторонам. Народу несколько поприбавилось — близилось обеденное время, — однако места посетители кафе старались занимать подальше от них, а шныряющий между столиками официант в белом фартуке отчаянно делал вид, что не прислушивается к ведущимся разговорам.

— Нет, спасибо, — замахал руками Бруно. — Знаешь, я, конечно, не самый честный человек, но принимать участие в… твоих разговорах с кем-то не хочу. Без обид.

— Заплачу, — сказал сигиец.

— Не-не-не, — нездорово рассмеялся Бруно, потрясая пальцем, — в третий раз не поведусь. Мне еще первая твоя монетка хорошо так аукнулась, не знаю, как выкручусь, когда тебе надоем. Твои денежки, знаешь ли, несчастья приносят.

— Избавлю от Беделара.

Бруно чуть не прикусил язык. В том, что если у сигийца и есть чувство юмора, то исключительно паршивое, Маэстро уже убедился. Но о таких вещах шутить в Анрии никому не следовало. Даже сидя на веранде кафе на Имперском проспекте, куда шестерки и сам Беделар никогда в жизни не сунутся.

— Ты сумасшедший, точно! — пробормотал Бруно.

— Почему?

Маэстро взялся за голову и задержал дыхание, лихорадочно соображая, как сделать так, чтобы сигиец больше никогда не делал таких предложений.

— Ладно, — шумно выдохнул Бруно. — Хорошо. У тебя просто божественный дар убеждения, — заверил он с натянутой улыбкой. — Обещаю смотреть в оба и не пропущу, когда приедет этот мужик, — он постучал пальцем по лежащему на столе портрету ван Геера. — Сделаю для тебя доброе дело по доброте душевной… Только если обещаешь взамен не делать никаких добрых дел по доброте душевной для меня, ладно?

— Ладно.

— Вот и договорились, — заключил Бруно, коротко и неумело осеняя себя знаком святого пламени, хотя никогда особой набожностью и крепкой верой в Единого не отличался. — Слушай, а почему ты сразу не сказал, что хочешь подрядить меня на слежку, а?

— Ты не спрашивал, — ответил сигиец, утратив к Бруно интерес.

Маэстро тяжко вздохнул, но постарался быть оптимистичнее и проводил глазами прошедшую мимо барышню, юбка которой повиливала очень уж призывно и соблазнительно.

— Вот интересно, — пробормотал Бруно, задумчиво потирая подбородок, — ты потому убиваешь людей, что не умеешь с ними разговаривать, или не умеешь разговаривать, поэтому убиваешь?

Сигиец не ответил.

— Молчу, молчу… — поднял руки Бруно, примиряясь со своей судьбой, и только сейчас сообразил, что сигиец смотрит вовсе не на гостиницу.

Бруно настороженно проследил за его взглядом, устремленным на другую сторону проспекта, где торопливо семенил какой-то толстый хакир в чалме и длиннополом алом расшитом кафтане. Вел он себя примерно так же, как мелкие трусливые фарцовщики с фунтом олта в исподнем, которым за каждым поворотом мерещатся бдительные постовые. Хакир очень торопился, нервно озираясь по сторонам, и Бруно почему-то не усомнился, что сигиец смотрит именно на него.

Он встал из-за стола.

— Эй, ты куда? — засуетился Маэстро, подскакивая с противно скрипнувшего ножками по деревянному полу стула.

— Будь здесь, — сказал сигиец.

Бруно хотел возразить, но бессильно упал на стул, втягивая голову в плечи под взглядом серебряных бельм вместо глаз.

Сигиец вышел с веранды, невежливо оттолкнув официанта, который чуть не опрокинул поднос с горячим кофе и выпечкой на круглолицую брюнетку, сидящую в компании тощего франта за столиком у самого выхода. Быстро пересек тротуар, лавируя между прохожими, и перешел дорогу прямо перед едущей каретой, запряженной двойкой лошадей. Бруно, привстав со стула, старался не упустить сигийца из виду, но только карета проехала мимо, как Маэстро опять обессиленно упал на стул.

Сигийца нигде не было видно. Бруно повертел головой из стороны в сторону, в надежде отыскать его приметную фигуру. Без результата.

— Да как он это, блядь, делает? — пробормотал Маэстро и дружелюбно улыбнулся недовольному официанту, демонстративно отпивая остывший кофе. — Ну и говно, — поморщился Бруно, сплюнув напиток обратно в чашечку, когда официант отвернулся. — И чего в нем находят?

Он взглянул еще раз на другую сторону проспекта, заметил, как хакир торопливо вбежал в какой-то магазинчик, и тяжко вздохнул. А потом взял со стола обеими руками изображение ван Геера и принялся играть с ним в гляделки, запоминая его лицо.

Бруно всегда немного коробило от таких картинок: слишком уж живыми, почти настоящими были нарисованы опасные преступники против Равновесия. Того и гляди вылезут с листа и превратят в жабу или чего еще похуже сделают.

Удивительно, как он сразу не догадался, что это портрет с пермита на отлов неугодных Ложе колдунов, ведь даже в Анрии их развешивают то тут, то там. Правда, без особого толка: Анрия с незапамятных времен была прибежищем беглецов и преступников. Даже колдунов и ведьм. В конце концов, если ты живешь, никому не мешаешь и даже приносишь кому-то деньги, никому нет дела, кто ты такой, хоть черт с Той Стороны. А колдуны приносили деньги, и немалые, некоторых даже брали под свою опеку боссы Большой Шестерки.

Бруно вдруг подумал, что как-то это странно, будучи разыскиваемым преступником, преспокойно расхаживать под собственным именем и светить физиономией в таких местах, как «Империя». Хотя, когда ты уже девять лет как мертв, то бояться особо и нечего, наверно. Кто в нынешнее время в здравом уме поверит в оживших покойников? Бруно тут же нервно усмехнулся, осознав всю степень ироничности своей же мысли.

Отвлек Маэстро внезапный женский визг на весь Имперский, противно резанувший по ушам. Бруно вытянулся, вертя головой, и заметил, как у переулка на той стороне проспекта спешно собирается взволнованная толпа.

Маэстро, предчувствуя недоброе, вышел из-за стола, прихватив листок с портретом, и заковылял, болезненно припадая на правую ногу без малейшего притворства.

К тому времени, как он дохромал до толпы, возбужденно галдящего народу собралось еще больше. Бруно привстал на цыпочки, безрезультатно пытаясь разглядеть хоть что-то над головами собравшихся, а потом почесал за ухом и принялся протискиваться между богато одетыми имперскими гражданами. Другой бы на его месте вряд ли пробился к первым рядам, однако у Бруно имелся опыт шныряния в толпе и надежно хранимый секрет, состоящий на треть из наглости, на треть упрямства и на треть как бы случайно отдавленных ног.

Первой, на кого наткнулся Бруно, вынырнув из толпы, была нарядно одетая женщина, упавшая в обморок на руки взволнованного господина. Упала так, что открылись лодыжки широко расставленных маленьких ножек в дорогих туфельках. Другой господин обмахивал ее широкополой шляпой и орал, требуя расступиться. В ответ толпа лишь упрямо напирала и норовила хлынуть в переулок. Бруно чувствовал, как его настойчиво толкают в спину, и предпочитал не сопротивляться.

А в переулке ничком на земле лежало тело в алом кафтане. Маэстро даже не удивился, что увидит именно его, скорее, удивился бы, лежи там кто-то другой. Пугаться он тоже не стал — анрийские улицы формируют циничное отношение к покойникам. А вот вздохнуть не преминул.

На проспекте засвистел свисток подоспевших, как и положено, когда все уже кончилось, постовых. Бруно, подчиняясь выработанному за годы бродяжничества инстинкту, тут же нырнул в толпу, смешиваясь с ней и проскальзывая между надушенными телами в дорогих упаковках подальше от места преступления.

Однако стоило ему вырваться на свободу и глотнуть свежего воздуха, как его сразу схватила за шкирку жесткая рука. Бруно от страха дернулся в сторону, затравленно обернулся и едва сдержал рвущееся наружу ругательство.

Сигиец молча отпустил Бруно и преспокойно зашагал обратно в кафе.

Маэстро, мелко вздрогнув, оглянулся по сторонам в ожидании, что кто-то вот прямо сейчас завопит: «Убийца! Держи убийцу!», но этого не происходило. Расталкиваемая постовыми толпа гудела и волновалась, однако на сигийца, переходившего Имперский проспект, вообще никто не обращал внимания.

Глава 7

Сегодня ужин проходил на удивление тихо. Сельджаарец говорил крайне мало, сигиец вообще молчал. Кассан попытался вести беседу с Бруно, однако свою небогатую на события биографию Маэстро открыл еще в первый день знакомства, а больше рассказывать было нечего. Поэтому тишину в гостиной вновь довольно долго нарушал лишь звон вилок и ножей о тарелки.

Сегодня опять была переперченная баранина под кисло-сладкими соусами. Бруно, конечно, оптимистично относился к внезапной перемене в питании, но оптимизм несколько портил капризный желудок, непривычный к кабирской кухне. Да еще и пасть горела, словно раскаленным углем закусил. А еще было очень неудобно за низким столом на подушках — затекали ноги и болела напряженная спина. Но Бруно не жаловался. Даже не вздыхал. Просто с тоской вспоминал жесткие лавки в прокуренных кабаках, пресные каши, больше похожие на чью-то рвоту, и бутылку сивухи на троих.

Кассан, этот почти честный торговец специями, нравился ему. Сельджаарец умел располагать к себе. Хотя Бруно понимал, что ничего просто так не делается, а за гостеприимство наверняка придется платить, но волноваться не торопился: взять с него нечего, работник никудышный, делать ничего не умеет. Даже если продать в рабство — намучаешься и переплюешься, одни убытки. А Кассан не походил на того, кто готов делать что-то себе во вред.

Неясным оставалось лишь одно: когда сигийцу надоест возиться с Маэстро. Над этим Бруно задумывался все прошедшие дни и чем больше думал, тем тревожнее становилось на душе. И отнюдь не потому, что придется как-то выкручиваться и спасаться от разъяренного Беделара, который, наверно, перевернул уже пол-Модера и пообещал каждому бродяге, пьянице и шлюхе по кроне за любые сведения о Бруно. Хотя, конечно, ненормальный, который, убив человека средь бела дня, спокойно садится пить кофе, будто ничего не случилось, был сомнительной альтернативой, но Бруно с этим постепенно свыкался.

— Я обо всем договорился, — сказал Кассан, нарушив тишину.

Сигиец медленно прожевал кусок мяса, на секунду задумался, затем кивнул.

— Зайди завтра в ломбард Толстого Тома на Тресковой. Скажешь, что от меня. Он, скорее всего, будет кривляться, но ты с ним не церемонься. Любую цену, которую он заломит, смело дели на десять, — усмехнулся Кассан. — И не ведись, если начнет аванс клянчить.

— Хорошо, — сказал сигиец.

Бруно поморщился. Это имя ему было знакомо, но связываться с Толстым Томом Единый уберег. Хотя не обошлось и без того, что Панкрац Пебель, а значит, и Беделар, ненавидел Адольфа Штерка лютой ненавистью, что было взаимно. Поэтому людям из Модера не стоило лишний раз гулять по Тресковой, если не охота лишиться пальцев. Или еще чего ненужного.

— Кстати, а вы ничего слышали? — спросил Кассан, хитро сверкая почти черными глазами. — Говорят, сегодня на Имперском проспекте произошло убийство.

Маэстро закашлялся, схватился за пустой бокал и завертелся на подушках, сжимая и разжимая пальцы. Сигиец, отрезав кусок баранины и отправив его в рот, мельком взглянул кувшин, и тот проскользил по столу к Бруно. Маэстро торопливо наполнил бокал и осушил его залпом.

— Что с тобой? — наигранно забеспокоился Кассан.

— Перченое очень, — оправдался Бруно не менее наигранно. — А почему должны были чего-то слышать?

— Ну как же, — усмехнулся сельджаарец. — Ранхар каждый день околачивается на Имперском. Да и ты с ним там бываешь. Вот я и подумал…

Бруно почему-то не сомневался, что сигиец не посвящал Кассана в свои планы и вряд ли отчитывался, кудаи зачем ходит. Однако, даже если осведомленность сельджаарца и стала для него открытием, не подал виду. Просто с невозмутимым видом продолжал есть, не отвлекаясь ни на что. Маэстро искренне завидовал его выдержке.

— Нет, — кашлянул Бруно, — ничего не слышали. А кого убили-то?

— Саида ар Курзана, хозяина шамситской компании «Тава-Байят» и такого же, как я, почти честного продавца специй.

— Ох, — сказал Бруно, украдкой покосившись сигийца. — Убийцу нашли?

— Да какое там! — отмахнулся Кассан. — Это же Анрия. Так, поворчали немного, шурта́ походила по проспекту ради приличия и уже успокоилась. В Анрии не раскрывают преступления. Нет, если кто-то из Большой Шестерки попросит, то быстро найдут, но не думаю, что эбы станут чесаться из-за какого-то хакира. Ар Курзан не водил дружбу с Квазитвади, он дружил с «вюртами», а «вюрты» сами по себе. С ними даже Шестерка считается и не лезет в их дела. Мне даже интересно, у кого хватило смелости перейти «вюртам» дорогу. — Глаза Кассана заблестели хитрее обычного. — Ар Курзан был их партнером и приносил хороший доход, а «вюрты» не любят, когда кто-то покушается на их доходы. У кого-то могут возникнуть большие проблемы.

Сигиец молчал, спокойно пережевывая мясо и не обращая внимания на две пары глаз, прикованных к нему. Однако многозначительная тишина все же быстро надоела ему. Он распрямил спину, взглянул сперва на Бруно, потом на Кассана. Маэстро, памятуя, на что способны острые предметы в руках сигийца, торопливо уставился в тарелку, исполняя данное самому себе обещание не злить его. Кассан лишь усмехнулся, подкручивая черный ус. Глаз не отвел. Сельджаарец вообще был едва ли не первым, кто умудрялся выдержать немигающий взгляд «покойника».

— Мои соболезнования, — пробормотал Маэстро, считая своим долгом разрядить обстановку.

— Чему соболезновать? — усмехнулся Кассан. — Курзан мне не брат и не друг. По-хорошему, я его не сильно жаловал. Уж очень он быстро лег под «Вюрт Гевюрце» в свое время, чуть ли не первым к ним прибежал, едва они открыли в Анрии свою компанию. Мы тогда по глупости смеялись, а потом нам стало не до смеха, когда свободная торговля почти встала. Когда нам не оставили выбора, кроме как тоже лечь под «вюртов» или заняться чем-нибудь другим. Они сожрали практически всех, а тех, кто отказался объединиться с ними, вышибли с рынка. Кое-кого в буквальном смысле, — добавил Кассан, зло скривив лицо. — Поэтому… — он вдруг повеселел, — хоть меня сожрут за такое духи Эджи, но Альджар не видит! Я искренне рад, что кто-то поднасрал «вюртам». Хотя бы таким способом. Не знаю, кто и зачем отправил Курзана в Фара-Азлия, но могу сказать ему только спасибо, а при случае помолюсь за него…

Сигиец дожевал последний кусок, отложил вилку и нож, отодвинул пустую тарелку, залпом запил вином, поднялся из-за стола и молча вышел из гостиной. Бруно проводил его взглядом. Кассан насадил на вилку кусок баранины и принялся разглядывать, уделяя ей все свое внимание.

— Это не он, — убежденно соврал Маэстро. Зачем и почему — сам не понял. Просто почему-то испытал такую потребность.

— Конечно, — усмехнулся сельджаарец и отправил кусок мяса в рот. — Зачем бы ему убивать моего конкурента? Я же его не просил, клянусь Альджаром.

— А если бы просил?

— Тогда, — пожал плечами Кассан, — я бы не стал делать вид, что верю тебе, сади́к Барун.

Бруно вздрогнул и невольно посмотрел на распахнутую дверь, в которую вышел сигиец.

— Кто же он на самом деле такой? — пробормотал Маэстро, почесывая за ухом.

— Лахди́, — сказал Кассан.

Бруно наморщил лоб, пытаясь оживить в памяти кабирские слова, не связанные с указанием дороги и подать во имя человеколюбия.

— Это значит «никто», — великодушно подсказал Кассан, избавляя его от умственного напряжения. — Видимо, по его разумению, это все объясняет, а большего о себе он никогда и не говорил. Отец, наверно, о чем-то догадывался, но не считал нужным делиться догадками с сыновьями. Даже с Ассамом, а уж его-то он держал в курсе всех своих дел и мыслей. Лично я, и не только я, сперва считал, — рассмеялся сельджаарец, — что Ранхар — фарих-хадай.

— Кто?

Кассан обвел глазами гостиную, словно подсказка была где-то совсем рядом, затем задумался, нахмурив брови.

— Ну… — он пощелкал пальцами, — как бы тебе объяснить… Фарих-хадай — это такой… иблис холодных песков. Вернее, прислужник иблисов, когда-то бывший человеком. Говорят, если пережить страшную потерю, отчаяться до предела возможного, возвести за обиды страшную хулу на Альджара, да так, что отвернется даже Он, коварные духи Эджи подкрадываются к такому человеку и обещают забрать боль и все горести. Если человек глуп и слаб и ведется на лживые обещания, прислужники Эджи действительно забирают его страдания. Вместе с душой, — зловеще сверкнул глазами Кассан. — И делают его фарих-хадай — зловещей тенью в человечьем облике, которая уже не живет, но и умереть не может, словно голодный гуль, поджидающий неосторожных путников в пустыне. Только вместо плоти фарих пожирает душу, чтобы заполнить пустоту внутри себя. Он вечно голоден, бродит по холодным пескам в тщетной надежде вернуть то, что у него забрали обманом, но чем больше душ фарих пожрет, тем сильнее становится его голод. А бывает так, что фарих идет на службу духам Эджи и тогда становится джами́ — про́клятым слугой, наделенным силой иблисов, отвергнутым Альджаром нечестивцем, неутомимым охотником, сборщиком падших душ и верным гончим псом, загоняющим жертву, на которую укажут хозяева из Фара-Азлия.

Бруно задумчиво пожевал губами, языком ощупывая дырку между зубов.

— Он не очень-то похож на демона, — заметил Маэстро.

— Конечно! — рассмеялся Кассан. — Какой уважающий себя демон похож на демона? Но не верь всему, что слышишь, садик Барун. Это всего лишь старые сказки Сель-Джаар, откуда я родом. Матери пугают ими непослушных детей еще с тех времен, когда даже пророк Зааб-наби не родился. Моя мать тоже меня пугала.

— Да я… — промямлил Бруно, нервно улыбаясь.

— Просто ты не видел его тогда, когда мы только нашли его. Поверить в то, что он явился из старых сказок об иблисах, было гораздо проще, чем объяснять все его странности. Думаю, ты заметил, что у него их слишком много, чтобы считать его обычным человеком? — усмехнулся Кассан. — Но этот мир гораздо сложнее, чем можно себе представить, и в нем много того, что не укладывается в голове. Самое простое — списывать все, что ты не понимаешь, на духов Эджи и темные силы. Взять хотя бы ваших колдунов. Они владеют страшной силой, но они всего лишь люди. У Ранхара тоже есть похожая сила, хоть он и уверяет, что не колдун. Но он точно не иблис. По крайней мере, не враг Альджара. Когда он впервые проделал все эти свои фокусы с летающими кувшинами, мать вызвала толпу имамов и дервишей, чтобы они изгнали нечистого молитвами. Это было забавное зрелище, потому что выяснилось, что Ранхар знает Китаб лучше их самих и поправляет через слово. Такой аргумент показался всем более чем убедительным. К тому же, Ранхар разрешил одну проблему отца, из-за которой едва не пострадали все мы, хотя никто не просил его об этом. Он вообще никого не спрашивает, если что-то грозит людям, к которым привязывается. Довольно странное поведение для иблиса, голодного до чужих душ, верно?

Бруно почесал за ухом, пытаясь представить себе, как сигиец мог бы разрешить ту проблему, но как бы ни старался, а получались лишь пара трупов и десяток расшвырянных по сторонам людей.

— С тех пор, — продолжил Кассан, вздохнув, — Ранхар стал членом нашей семьи. И мне все равно, кто он. Если честно, я думаю, он и сам толком не знает, кто он такой. Он и имя свое не назвал, скорее всего, потому, что просто не помнит. Но не похоже, что это хоть как-то беспокоит его.

— Может, это как-то связано с Маши-как-его-там?.. — робко предположил Бруно.

— Почему бы тебе не спросить об этом его самого? — хитро улыбнулся Кассан.

— А он ответит?

— Может, да. А может, будет молчать, как обычно. Во всяком случае, уж точно не убьет.

Бруно нервно хихикнул.

— Если он захочет тебя убить, обязательно об этом скажет тебе, — серьезно сказал Кассан.

* * *

Что заставило остановиться возле двери в комнату сигийца, Бруно толком не понимал, ведь он твердо решил пойти к себе и забыться сном, если съеденный ужин позволит. Однако Маэстро встал с подсвечником с зажженной свечкой в руке, воровато оглядываясь в темном коридоре и прислушиваясь к тишине: дом Кассана словно вымирал, едва заходило солнце. Во всяком случае, Бруно так казалось.

Он приложился к двери ухом, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук, но с той стороны тоже было тихо. Немного подумав, Маэстро коснулся ручки и легко толкнул дверь. Та поддалась и бесшумно приоткрылась. Бруно согнулся и приник глазом к узкому проему, но в комнате было темно. Он поднес к проему свечу, но даже так разглядел лишь силуэты скудной мебели. Бруно разогнулся, вздохнул и… приоткрыл дверь еще шире, тихо проскальзывая внутрь.

За исключением стола, стула у плотно занавешенного окна, шкафа в углу и кровати возле стены в комнате больше не было ничего. Зато хватало пестрых шамситских ковров, которые устилали не только пол, но и висели на стенах. В моду эти ковры вошли еще при императоре Сигизмунде Шестом и спустя сто с лишним лет выходить из нее не собирались. Такие ковры, а вернее, их дешевые и безвкусные подделки, украшали даже некоторые ночлежки и притоны, в которых Бруно доводилось бывать. У Кассана они, естественно, были самыми что ни на есть настоящими, вытканными шамситскими ткачами, и украшали буквально каждую комнату. Их было столько, что спустя всего час после того, как Бруно оказался в гостях, глаз совершенно перестал их воспринимать, если не сделать над собой усилие.

Сигиец сидел с закрытыми глазами на застеленной кровати в одной рубашке и штанах, скрестив босые ноги. Бруно ждал, что тот недовольно поморщится, привлеченный светом, злобно зыркнет и выгонит вон, но быстро вспомнил, что обычные человеческие реакции сигийцу не свойственны. Он вообще никак не отреагировал на вторжение и не пошевелился. Даже веко не дрогнуло. Бруно с волнением присмотрелся к нему повнимательнее. Смотрел довольно долго, чтобы сделать тревожный вывод — сигиец не дышал.

Бруно растерянно поскреб пальцем за ухом. Странностей у сигийца, конечно, хватало, но дышать он любил ничуть не меньше самого Маэстро, а помирать вроде бы не собирался. Чувствуя себя и глупо, и неуютно, Бруно все же шагнул по мягкому ковру к кровати. Встал возле нее, затаив дыхание, склонился к неподвижной физиономии, поднес свечу…

Сигиец внезапно распахнул веки, цепко уставившись на Бруно. Пламя свечи отразилось двумя жуткими огоньками в зеркальной поверхности серебряных бельм.

— Еб твою мать… — полушепотом простонал Маэстро, отшатываясь от неожиданности и страха и хватаясь за сердце.

— Что? — спросил сигиец.

— Да ничего, — раздраженно проворчал Бруно. — Проверяю, живой ты или кони двинул, — почти честно признался он.

— Куда?

— Что «куда»?

— Коней двинул.

Бруно с шумом втянул сквозь зубы воздух, сдерживая рвущееся наружу негодование. Огонек свечи мелко задрожал. Сигиец моргнул, возвращая глазам обычное состояние, и продолжил смотреть на Бруно, слегка прищурившись от яркого с непривычки света.

— Я, знаешь ли, начинаю верить, что ты и впрямь покойник, — пробормотал Бруно, пятясь к двери. — Ну или точно с Той Стороны явился.

— Почему?

— По кофейной гуще!

Сигиец чуть нахмурил брови.

— Как это связано? — спросил он.

Бруно сокрушенно вздохнул от безысходности. Он уже толком не понимал: раздражает, настораживает, пугает или вызывает жалость странное поведение сигийца, который как будто знает все, но теряется в самых простых вещах.

— Это была шутка, — устало проговорил Бруно. — Ты понимаешь, что такое шутка?

Сигиец снова задумался, что выдало лишь робкое дрожание бровей, затем неуверенно кивнул — по крайней мере, Бруно этот кивок показался неуверенным — и сделал неглубокий вдох, начав спокойно и размеренно дышать, как будто не просидел неподвижной каменной статуей невесть сколько времени.

— Слушаю, — сказал сигиец, вырвав Бруно из легкого оцепенения.

— Тебе объяснить, что такое шутка? — постарался усмехнуться Маэстро.

— Ты хочешь спросить. Спрашивай.

Маэстро потоптался у порога. Захотелось молча выйти из принципа и банального упрямства, однако Бруно сдержал этот порыв. Он всегда считал, что если что-то само идет в руки, не стоит воротить нос, а пользоваться моментом.

— Зачем ты убил того кабирца? — притворив дверь, тихо спросил Маэстро и слишком поздно осознал, что спросил совсем не то, что намеревался.

Собственная наглость и смелость несколько встревожили. Бруно твердо решил не лезть не в свое дело от греха подальше. А даже если бы и собирался, раньше он никогда бы не спросил вот так сразу и в лоб. Наверно, знакомство с новым приятелем, не разменивающимся на церемонии, все-таки оказало свое пагубное влияние. И пугающе быстро.

Однако у сигийца, похоже, сегодня была по плану ночь признаний.

— Чтобы не передал информацию, — ответил он, не моргнув глазом.

Бруно нетерпеливо облизнул губы.

— Чего?

— Чтобы не рассказал, что Хуго Финстера, Дитера Ашграу и Вернера Зюдвинда больше нет.

— А кто это такие? Приятели Ашимаха?

— Не приятели. Ученики Машиаха.

— Смотрю, учиться у этого мужика очень вредно для здоровья, — нервно усмехнулся Бруно. — Слушай, — он перемялся с ноги на ногу, — а на этом свете есть хоть кто-нибудь, кого ты еще не убил или не хочешь убить, а? Ну, кроме Кассана.

Сигиец уставился на Маэстро, затем отвернулся, едва нахмурив брови.

— Ассам шайех-Ассам, — сказал он наконец, — Ассам-младший, Юсуф, Назир, Казим…

— Ладно, я понял, — торопливо перебил Бруно. — Понял, что саабинном быть рядом с тобой безопаснее — их ты убиваешь реже… Не надо! — он вскинул руку, испугавшись, что сигиец решит опровергнуть это высказывание и предоставит полный список кабирцев или гутунийцев, которых он предупреждал, а те не послушали.

— Это снова была шутка? — спросил сигиец.

— Это была ирония, — вздохнул Бруно со всей безысходностью.

— Ты не саабинн, убивать тебя не собираюсь.

— Прям камень с души упал! — всплеснул свободной левой рукой Маэстро. — Это не мое дело, конечно, — он переложил подсвечник из руки в руку, потряс освободившейся кистью, — но неужели ты настолько ненавидишь этого Машихама, что готов перебить кучу народу, лишь бы отомстить?

— Нет ненависти.

— Тогда почему?..

— Потому, что он не должен быть.

Бруно кисло поджал губы и цокнул языком с досады.

— По-твоему, это все объясняет, да? — пробормотал он, уже ни на что не надеясь.

— Семь лет назад Машиах, Дитер Ашграу, Вернер Зюдвинд, Артур ван Геер, Рудольф Хесс и Карл Адлер убили… меня, — сказал сигиец, глядя перед собой. — Всех меня, кроме этого. Этот преследовал Карла Адлера, но получил много повреждений… ранений, поэтому не смог убить Карла Адлера. Карл Адлер ушел, решил, что убил этого. Но этот восстановился.

Бруно настороженно замер и слегка сгорбился, оборачивая к сигийцу левое ухо. Он часто заявлял, что левым слышит лучше.

— Значит, — Бруно поморгал, — тебя было много?

— Семь.

— А! — воскликнул Маэстро, стуча пальцами по лбу. — Понял! Это на твоем языке означает «семья», да?

Сигиец посмотрел на него, выветривая из головы Бруно все надежды на проницательность, догадливость и здравый смысл.

— Это означает, что меня было семь, — сказал сигиец.

Бруно надул щеки и натужно выдохнул, делая круглые растерянные глаза человека, который осознает, что собеседник потерял связь с реальностью, а любые вменяемые доводы не только бесполезны, но и имеют прямо противоположный эффект.

— Ладно, — Бруно помотал головой, принимая услышанное, как должное. — И зачем он убил тебя… всех тебя, кроме этого?

— Чтобы стать мной.

Бруно раскрыл рот. Бруно закрыл рот. Ощутил острую потребность сесть. Не спрашивая разрешения, он прошел по комнате, поставил свечу на стол, выдвинул стул, приподняв его над полом, сел напротив сигийца, уставился на того и долго не моргал. Сигиец неподвижно сидел на кровати, сложив руки на коленях, и бесцельно смотрел на ковер на противоположенной стене.

— Ты — это Машиах? — наконец моргнул Маэстро, от потрясения даже впервые выговорив это имя правильно.

— Нет. Он — это я.

— А какая разница? — Бруно почесался за ухом. Привычное движение почему-то не помогло снизить умственное напряжение и не принесло успокоения.

— Я не стал им. Он стал частью меня.

Маэстро схватился за голову и принялся яростно чесаться, больно царапая ногтями кожу.

— У меня из-за тебя сейчас мозги расплавятся и через уши потекут! — простонал он.

Сигиец повернул к нему голову, равнодушно взглянул.

— Ты спросил, — безразлично констатировал он.

— И уже жалею! — хныкнул Бруно. — Я тебя вообще не понимаю! Ты что, хочешь убить сам себя, получается?

— Нет, Машиаха.

— Но ведь он — это я… В смысле ты… В смысле… ну, ты понял.

Сигиец прикрыл глаза и склонил голову набок. Наверно, это был признак еще более глубокой задумчивости, чем обычно.

— Не смогу объяснить так, чтобы ты понял, — ответил он.

— А ты постарайся. Я ж не совсем дурак.

— В вашем языке нет таких слов. Я — биртви, с которым через ксели были соединены цариэлеби. Их было семь, остался лишь этот, когда пришел Машиах, — сигиец говорил медленно, хоть и по-прежнему равнодушно, но словно действительно хотел что-то объяснить. — Машиах пытался захватить биртви, но не смог, поэтому биртви уничтожен. Я лишь то, что осталось от биртви в этом цариэлеби, когда ксели оборвалась. Троих он… убил. Троих захватил… живыми. Один… перестал существовать позже. Этот не знает, что с ним произошло — перестал чувствовать его существование. Двое… слились с чем-то третьим. Результат слияния зовет себя «Машиах». То, что я ощущаю, как часть меня, но… как болезнь, которая угрожает фрагменту меня в этом. Угрозы не должно быть, поэтому Машиаха не должно быть.

Бруно пару раз хватил ртом воздух, пытаясь успокоиться.

— А кем этот Манишах был раньше? — хмуро поинтересовался он.

— Это уже не имеет значения.

Маэстро умолк, обдумывая услышанное. Все равно получался бред сумасшедшего, но, по крайней мере, Бруно тешился мыслью, что этот сумасшедший пока что не он сам, раз ничего не понимает. Вот если начнет понимать и видеть в словах сигийца смысл…

— Слушай, — Бруно оторвался от раздумий, — если он это ты, почему ты его вообще ищешь? Неужели…

— Нет, — перебил сигиец. — Знаю, что он есть, но не знаю, где. И кто.

Бруно похлопал глазами. Рука потянулась к уху, но он одернул ее и посмотрел, как на врага.

— А как тогда?..

— Узнаю, когда встречу.

Маэстро нахмурился. Смысла в ответах сигийца он по-прежнему не находил. Это обнадеживало.

— Почему ты уверен, что он в Анрии? — несмело поднял палец Бруно.

— Потому что в Анрии состоится встреча членов партии «Новый порядок», на которой должен присутствовать Машиах…

Бруно резко выпрямился на стуле.

— Так, стой! — перебил он, для убедительности вскинув руки. — Это те, о ком я думаю?

— Не знаю, о ком ты думаешь, — сказал сигиец. — Это революционная партия, которая в 1631 году намеревалась осуществить переворот в имперской столице.

— Так их же всех перевешали!

— Не всех.

— Здорово! — Бруно схватился за покрасневшее лицо. — То есть твой Машимах еще и главарь шайки цареубийц?

Разъяренный Беделар, который рано или поздно найдет его и спустит шкуру, начинал уже казаться сущим пустяком по сравнению с тем, во что ввязался Бруно, опрометчиво польстившись на серебряную накуду.

— Он не главарь, — сказал сигиец. — В «Новом Порядке» нет главаря, все решают несколько человек. Машиах ходит на их собрания, если считает нужным. Помогает, если просят. Говорит, если молчат. Но он ничего не решает и никому не указывает. Он лишь предлагает идеи. И смотрит.

Бруно сдержал саркастическую ухмылку и порыв объяснить очевидное.

— Куда? — спросил он вместо этого.

— Смотрит, как идеи захватывают людей и что из этого получается.

Хоть сигиец по-прежнему не вкладывал в голос никаких эмоций, прозвучало это почему-то до дрожи жутко, и Бруно воздержался от каких-либо комментариев.

— Откуда ты-то это знаешь? — спросил он настороженно.

— От Дитера Ашграу, Вернера Зюдвинда и Хуго Финстера.

— Ага, — натужно рассмеялся Бруно. — Значит, ты завалился к ним… побеседовать, а они тебе, значит, все и выложили?

Сигиец нахмурил брови. Бруно тяжко вздохнул, приготовившись переводить на понятный тому язык, однако тот сумел удивить:

— Они ничего не выложили. Пришлось забрать их.

— В смысле «забрать их»? — Бруно нервно поскреб за ухом.

— Забрать их сули́. На вашем языке самое близкое по значению слово «душа».

Бруно тяжело сглотнул. Не спрашивай, ничего не спрашивай, мысленно завопил он, прикусив язык и не вспоминая недавний разговор с Кассаном.

Маэстро тоскливо посмотрел на огонек свечи. Странно все-таки. Он сидит в одной комнате с убийцей-психопатом, который спокойно рассказывает о том, сколько людей уже убил и сколько собирается убить еще. Бруно видел, как сигиец убивает, видел, что человеческая жизнь для него не стоит ровным счетом ничего. По идее, это должно пугать, совесть должна выть от таких издевательств над моралью и элементарными понятиями о человечности, но Бруно ничего такого уже не испытывал. Он просто сидел и смотрел на огонек свечи. Думал, что не возьми он кабирскую накуду за подсказанную дорогу до Сухак-Шари, все сложилось бы иначе. Ничего бы этого не произошло. Жизнь продолжалась бы своим чередом: сон в вонючей ночлежке, анрийские улицы, униженно смиренный вид, жалобы, мольбы, воззвание к милосердию, звон нидеров, презрение в глазах прохожих, поборы и побои от коллекторов Беделара, кислое пиво, сивуха, мерзкая отрыжка от прогорклого масла в слипшейся каше, сон в очередной вонючей ночлежке, похмелье, анрийские улицы… И снова, и снова, и опять, и опять…

Бруно сдержал горькую усмешку. Может, зря он называл сигийца ненормальным?

Он задумчиво потер подбородок, на котором пробивалась колючая щетина.

— Слушай, я не профессиональный убийца, в отличие от тебя, — сказал он, — но чем гоняться за каким-то Геером, почему бы не дождаться встречи и не прирезать этого Машихама, а потом просто не исчезнуть, ну, как ты умеешь?

Сигиец перевел на него взгляд.

— Машиаха с ними не будет, — ответил он.

— Но ты же сам сказал…

— Он знает, что я здесь.

Бруно подскочил со стула.

— То есть он заманивает тебя в ловушку?

— Такая вероятность высока.

— Ты знаешь это, но все равно лезешь?

— Да.

— Я говорил тебе, что ты сумасшедший? — вздохнул Бруно.

— Да.

Маэстро сложил руки на груди.

— Ты не думал, что в жизни есть более подходящие занятия, чем убивать людей ради того, чтобы убить какого-то там Машихама, которого ты в глаза даже не видел?

Сигиец пристально посмотрел на Бруно, и под его изучающим взглядом Маэстро медленно опустился на стул.

— Зачем ты живешь? — спросил сигиец.

— Я?.. — растерянно кашлянул Бруно. — Хм… — он потер нахмуренный лоб. — Чтобы жить! Привычка, знаешь ли, такая. Не так-то просто от нее избавиться.

Глаза сигийца блеснули серебром. Щека со шрамом коротко дрогнула, заставив на мгновение искривиться его губы в чем-то, что отдаленно напоминало ухмылку.

— Для чего тогда задаешь этот вопрос?

Глава 8

Томаса Швенкена прозвали «Илой». За что именно — никто толком не знал и не пытался узнать. Большинству людей он был известен под другим прозвищем — Толстый Том. Этот барыга снискал себе в Анрии славу человека, способного найти что угодно и по сходной цене. Каждый знал: если что-то нужно, срочно и без лишних вопросов, иди к Толстому Тому. Это либо уже есть у него, либо появится буквально завтра. Ломбард был всего лишь прикрытием, чтобы не привлекать к настоящим делам Толстого Тома излишнего внимания со стороны ненужных людей. Для ненужных людей он был одним из многочисленных скупщиков краденого, к которому забредали прощелыги и мелкие воры сбывать обручальные кольца покойных бабушек, тетины серьги, дедушкины часы и случайно найденные дядины золотые зубы. А еще считался самой злобной сволочью, к которой шли от безысходности полунищие обитатели прифабричных улиц Модера — закладывать под бешеные проценты последние рубашки и чуть ли не душу в надежде получить мизерную сумму, чтобы не протянуть ноги с голоду. Магнаты, держащие фабрики и мануфактуры, далеко не всегда считали своим долгом платить рабочим так, чтобы те хотя бы доживали до следующей выдачи жалования, считая обеспечение рабочими местами уже самой по себе достойной платой. Естественно, практически никто не выкупал заложенные вещи, и они просто пылились на полках и витринах. Дела никому до них не было. Настоящие клиенты Толстого Тома приходили не за этим, а за настоящим товаром, хранимым за крепкой железной дверью, вход за которую не получил еще никто.

Там хранились, по слухам, несметные сокровища и богатства, сравнимые разве что с Садимовой казной. Впрочем, какие именно, никто точно не знал тоже. Именно поэтому о хранилище Толстого Тома ходили самые смелые фантазии. Кто-то считал, что там натуральным образом хранятся горы золота в монетах, слитках и украшениях, уже не поместившиеся в массивных сундуках. Кто-то полагал, что на полочках аккуратно расставлены самые разные диковинки и чудные, дорогущие штучки со всего света. Кого-то посещала мысль, что за дверью есть всего лишь одна волшебная лампа на пьедестале, джинн которой исполняет любое желание. Кто-то всерьез думал, что там живет беглый чудаковатый мастер-артефактор Ложи, денно и нощно колдующий над талисманами. А кто-то уверял, что за дверью обитает демон Той Стороны с двадцатидюймовым членом, заказанный когда-то эксцентричной дамочкой с Имперского проспекта, которой никак было не найти достойного любовника, но даже она не пережила встречи с подобным монстром и преставилась на пике оргазма.

Эта легенда была особо любима сплетниками. Поговаривали, что когда-то одному безрассудному и ловкому вору удалось-таки вскрыть замки ломбарда и проникнуть за таинственную дверь. Правда, выйти оттуда он не смог. Говорили, что стерегущий хранилище демон забил бедолагу своим страшилищем до смерти, прежде чем применить по назначению, а потом сожрал нарушителя с потрохами. Но так это или нет, никто на личном опыте до сих пор не осмеливался проверить и за много лет никто серьезно не задумывался об ограблении ломбарда на Тресковой. Даже если демон-охранник всего лишь выдумка, на чем сходились во мнении большинство здравомыслящих слушателей страшных рассказов, за Толстым Томом стояли банды Адольфа Штерка. Человека, даже по анрийским меркам считавшегося неприятным.

Переходить ему дорогу не осмеливался никто.

* * *

Сигиец стоял посреди тротуара и рассматривал фасад ломбарда. Прохожих было немного, однако это не помешало одному из пары типичных представителей анрийского пролетариата с деланным видом увлеченности беседой на громких тонах задеть его плечом. Сигиец едва заметно покачнулся, не прекратив разглядывать ломбард через дорогу.

— Смотри, куда прешь, хакир понаехавший! — зло выругался анриец, приостанавливаясь.

«Хакир понаехавший» повернул к нему голову, и желание пролетария разбавить скучное утро занимательным времяпрепровождением странным образом развеялось. Даже обладай он интеллектом выше среднего, объяснить причину столь резкой перемены настроения не смог бы. Он просто неуютно передернул плечами, стараясь избегать равнодушного немигающего взгляда серо-стальных глаз, подозрительно блеснувших в лучах утреннего солнца, и прибавил шаг, поспевая за приятелем.

— Вали в свой Кадахлянд! — нервно огрызнулся пролетарий, показывая неприличный жест на прощанье.

Сигиец почти сразу утратил интерес к доброжелательному прохожему и вновь уделил внимание фасаду, а потом молча перешел улицу, не глядя по сторонам, поднялся по ступеням крыльца ломбарда и открыл звякнувшую колокольчиком дверь.

Внутри царил полумрак, разгоняемый огарком свечи на прилавке за прочной решеткой, огораживающей небольшой закуток. Кругом была пыль, из-за которой тесное помещение со скудной обстановкой казалось еще теснее. Пыль толстым слоем лежала на полу, подоконниках, вилась в столбах солнечного света, пробивающегося сквозь небольшие давно не мытые окна, покрывала прилавок и, казалось, даже самого Толстого Тома, дремавшего на стуле за решеткой. При взгляде на ломбардщика сразу возникал вопрос о странной и совершенно непредсказуемой природе прозвищ и кличек: Швенкен был тощим, как высушенная вобла, долговязым, как жердина, коротко стриженым, с оттопыренными ушами и телячьими глазами на небритой вытянутой физиономии, производящей впечатление дремучего сельского полудурка. Хотя те, кто был хорошо знаком с Толстым Томом, знали, что это не так, и более расчетливого и хитрого сукина сына надо еще поискать. Сигиец, впрочем, Швенкена не знал и ни о чем подобном не задумался, а просто спустился по короткой лесенке. Задержался у входа, к чему-то принюхиваясь, поднял глаза к потолку, где был начертан какой-то знак. Затем бесшумно прошел по пыльному полу.

Толстый Том разлепил глаза, причмокивая губами спросонья, нехотя поднялся со скрипучего стула, который вполне можно было назвать антикварным. По крайней мере, внешний вид свидетельствовал, что стул мог застать времена императора Людвига, если не самого Менниша. Швенкен проморгался, окончательно просыпаясь, озадаченно хмыкнул, на глаз оценивая, сколько клиент должен весить при таком росте, и несколько обеспокоился: половицы обязаны поскрипывать при каждом его шаге, но они как будто в страхе молчали.

Швенкен встал за прилавок, хозяйски навалился на него и поднял глаза на посетителя.

— Ммм? — протянул он апатично.

— От Кассана, — сказал сигиец.

Ломбардщик смерил его взглядом еще раз, задержавшись на распахнутом черном мундире кабирского офицера и повнимательнее вглядываясь в отталкивающую физиономию со шрамом, застывшую, как у покойника или куклы с заводным механизмом. Последние пугали Илоя до слабости в кишечнике с самого детства.

— А, — поморщился Швенкен, подавляя зевоту. — Ну здоро́во тогда. Чего надо?

Сигиец без особого интереса оглядел часы, подсвечники, столовое серебро, кинжалы и ножи на полках, между которыми находилась мифическая дверь в сокровищницу. Потрепанные временем и сыростью картины в потемневших рамах, небрежно приставленные к стене. Выставленные за решеткой на обозрение кольца и браслеты, ваарианнские дубовые святые пламени, бюст какого-то государственного деятеля под рукой Толстого Тома, который тот использовал как подставку для цепочек. Ни на чем не задержал взгляд надолго. Ломбардщик потер вспотевшие ладони: тип очень действовал на нервы. По всему видно, ненормальный, свалившийся с луны или еще из какой задницы дьявольской выползший.

Сигиец повернул голову вправо и вдруг напряженно замер. В темном углу за ветхим комодом на деревянном кресте висела помятая рейтарская кираса со следами ремонта и печально накренившийся на шесте открытый шлем с наносником. Кто заложил доспехи славного прапрапрадеда, не помнил даже сам Толстый Том, но сигиец не задержался на них, а поднял глаза чуть выше, где на гвозде висели ножны с мечом. Его брови на долю секунды удивленно полезли на лоб, а щека со шрамом коротко дрогнула. В равнодушных глазах вспыхнул огонек искреннего интереса.

— Это, — сигиец пальцем указал на меч.

Толстый Том лениво повернул голову и, сообразив, куда указывает клиент, сбросил напускную апатию. Вытянулся в полный рост, отлипнув от прилавка, похлопал на сигийца телячьими глазами, тщательно пряча тревогу и волнение.

— Это? — недоверчиво переспросил ломбардщик, подозрительно щурясь.

— Да.

— А! Эээто, — протянул Толстый Том, пытаясь улыбнуться. — Очень интересный экземпляр. «Весгинский меч» зовется. Говорят, с такими хреновинами когда-то по Западу шлялись егеря, борцуны со всякой поганью, упырями и вурдалаками, ну, когда их всех еще не перебили. И упырей, и егерей, — натужно хихикнул ломбардщик. — Говорят, эти штуки то ли темные колдуны делали, то ли вообще из самой Бездны получали в обмен на душу. Говорят, любую сволочь обратно на Ту Сторону отправит, хоть живую, хоть мертвую. Сейчас таких уже не делают. Во всей Ландрии, говорят, пара штук осталось, а может, вообще последний у меня. Реликт древности, — с гордостью заметил Толстый Том. — Достался мне с большим трудом… А вот этого не надо делать! — предостерегающе вскрикнул он, когда сигиец, явно слушая историческую справку и хвалебную тираду вполуха, нагло прошел в темный угол и потянулся к мечу.

Ранхар замер, оглянулся через плечо.

— Без обид, фремде, — произнес Толстый Том, примирительно подняв руки. — Для твоего же блага. Видишь ли, эта штука то ли про́клятая, то ли заколдованная. Наверно, признает только руку законного владельца, а он, как понимаешь, преставился лет этак сто, а то и все двести назад. Потому штука, конечно, красивая, но совершенно бесполезная, на стенку только и годится, чтоб дружкам байки травить. Любой, кто за рукоятку возьмется, тут же схватит ожо…

Сигиец, утратив интерес к предостережению где-то в самом начале, снял ножны с гвоздя и сцепил пальцы на эфесе меча.

—…г, — докончил Толстый Том, со щелчком зубов закрыв рот. — Ожог, значится, — растерянно кашлянул он, — аж до кости корявку спалишь, ага.

Ломбардщик пристально проследил, как сигиец вернулся из угла на свободное пространство, вынул меч и отложил ножны на край прилавка. Поднял его лезвием вертикально вверх, словно салютовал воображаемому противнику. Меч был простым, без каких-либо украшений и излишеств, с крестовидной гардой и узким, почти как у шпаги, прямым клинком, рукоятью, обмотанной старой, тертой кожей, и яблоком противовеса. Сигиец пробежался по клинку взглядом, взвесил меч в руке. Затем ловко раскрутил его кистью сначала в одну сторону, затем в другую, описав в пыльном воздухе серебристые дуги. Подкинул и подхватил, положил его у самой гарды на ребро ладони, проверяя почти идеальный баланс. Подкинул и подхватил вновь, выставил перед собой на вытянутой руке и, прикрыв левый глаз, проверил прямоту клинка, оставшись вполне удовлетворенным. После несколько раз молниеносно взмахнул, проверяя, как меч лежит в ладони.

Толстый Том, глядя на это, инстинктивно отодвинулся вглубь своего закутка. Неприятный и наглый клиент нравился ему все меньше.

— А ты умеешь с такими штуками обращаться и явно знаешь в них толк, — натянуто улыбнулся Швенкен и побарабанил по дереву пальцами, когда сигиец со щелчком вогнал меч в ножны и, подойдя к окну в решетке, положил их на прилавок.

— Сколько?

— Че? — тупо вытаращился на него Швенкен.

— Сколько стоит?

— Аааа… ээээ… — протянул Толстый Том. — Нисколько.

Сигиец пристально уставился ему в глаза, и ломбардщик непроизвольно сжался.

— Эта хрень не продается, — торопливо пробормотал он. — В смысле уже того… продана, то бишь. Я обещал ее другому клиенту. Вот, жду — должен прийти со дня на день.

— Тысяча, — сказал сигиец.

— Нет, — с сожалением покачал головой Швенкен.

— Две.

— Да говорю же: товар куплен, — виновато пожал плечами Томас. — Хочешь, расписку покажу?

— Три.

— Слышь, фремде, — нервно облизнул губы ломбардщик, — мне совесть не позволит наебать хорошего клиента. Он уже и задаток внес…

— У тебя ее нет.

— Э? — состроил дурацкую мину Швенкен. — Кого?

— Совести. Четыре.

— Слышь? — набычился Толстый Том. — Ты мне тут это, не наезжай, а? Я щас плюну на все твои рекомендации да выставлю к херам собачим!

— Пять, — с упрямством и равнодушием чародейского вокса сказал сигиец.

— Да еб твою мать… — безнадежно вздохнул Толстый Том. — Ты не отвалишь?

— Нет.

— А если скажу, что десять?

Сигиец невыразительно посмотрел на ломбардщика, умудрившись проделать это крайне выразительно и красноречиво.

— Понял, — кивнул Швенкен. — Ну, — набрал он в тощую грудь воздуха, — значит, пять так пять. Считай даром за реликт, а?

Сигиец ничего не ответил.

— Но знай, — погрозил пальцем Томас, — я из-за этого спать теперь не смогу!

— Это твои проблемы.

— А ты не самый чуткий мужик, да? — усмехнулся ломбардщик. — Я тут, можно сказать, во грех впадаю, репутацией рискую, доверие дорогого клиента подрываю — мог бы и посочувствовать ради приличия.

— Нет, — сказал сигиец.

— Ладно, — безнадежно махнул рукой Толстый Том. — Давай аванс.

— Принесу все сразу.

— Ты в курсе, что я совершаю сделки по установленным правилам: половину вперед и половину, когда придешь за товаром? Но… — ломбардщик перемялся с ноги на ногу, встретившись с немигающим взглядом бездушного механизма, — но для тебя, так и быть, сделаю исключение. Скажи спасибо Кассану, этому хитрожопому хакиру, который крепко взял меня за яйца, иначе я б с тобой тут не цацкался. Чтоб еще раз с ним связался! — проворчал Швенкен. — Завтра приходи. Вечером, с деньгами. А я пока улажу дела с клиентом. В ножки ему поклонюсь, покаюсь, в жопу поцелую.

Сигиец молча передвинул по прилавку ножны с мечом, чуть не ткнув Тома рукоятью в тощее брюхо. Ломбардщик отскочил, как ошпаренный.

— Ты че, бля, угробить меня удумал? — взвыл он. — Не знаю, как ты свой фокус провернул, но я этой хреновины боюсь до усеру! Сам видал, как один полудурок сдуру чуть руки не лишился!

Сигиец молча развернулся и, не оборачиваясь, направился к выходу. Толстый Том, косясь на меч, задумчиво потер небритый подбородок.

— Эй! — окрикнул он поднимающегося по ступеням клиента. — И смотри не опаздывай! Опоздаешь — никакой сделки! Я тут из-за тебя сидеть до ночи не собираюсь!

Но дверь за сигийцем, звякнув колокольчиком, уже захлопнулась.

— Вот урод… — облегченно выдохнул Толстый Том и, осторожно взявшись за ножны дрожащими руками, убрал меч под прилавок.

Глава 9

Безумие все-таки заразно.

Еще вчера Бруно был уверен, что не сделал бы нечто подобное даже в пьяном угаре и похмельном бреду. А сегодня он это делал. При этом добровольно. И испытывал настоящий охотничий азарт, распаляющий адреналиновый голод.

Маэстро с большим трудом уснул только под утро и почти тут же проснулся, судя по ощущениям. Вернее, сигиец проснул его, бесцеремонно войдя в комнатенку и бросив в Бруно кошельком. Коротко пояснил: «На расходы» и добавил, что околачиваться на Имперском и таращиться на «Империю» сегодня Бруно придется в одиночку, а потом молча вышел.

Толком не понимая спросонья, что происходит, Бруно первым делом открыл кошелек и насчитал мелочи и банкнот на сотню крон. Это помогло проснуться получше ведра ледяной воды. О том, когда сигиец все успевает и где вообще берет деньги, Бруно подумал лишь отрешенно и вскользь. А вот то, что на сотню крон можно на ближайшей станции нанять дилижанс и убраться аж в другую провинцию, где можно навсегда забыть о Беделаре, о сигийце и его делишках, ударило Маэстро словно молнией. Словно где-то внутри заворочался маленький человечек с острой бородкой и козлиными рожками, заговорщицки шепчущий в самый мозг: «Чего сидишь, дурак? Тебе все карты в руки дали. Кинуть идиота — не грех, а богоугодное дело! Ты же не по своей воле за ним увязался».

Если поторопиться, можно успеть на полуденный рейс до Га́беля. Эта идея, подкрепленная сотней крон, показалась Бруно очень привлекательной.

…идеи захватывают людей…

Поэтому он, почесав за ухом, встал с кровати, умылся, оделся, вышел с Сухак-Шари, поймал первый попавшийся экипаж и… поехал на Имперский проспект.

Рассудив основательнее и трезвее, Бруно решил, что ехать куда-то так далеко — слишком опрометчиво. А вот Имперский — лучшее место, где можно укрыться от Беделара. Лучше только где-нибудь в Новом Риназхайме — там даже Маэстро не нашел бы сам себя спустя примерно час. К тому же, он здраво рассудил, что раз в деньгах не ограничен и сам себе хозяин, сегодня уж точно, значит, можно проверить, чем еще травятся благородные желудки помимо кофе, и провести время с пользой. В конце концов, обещать помочь вовсе не значит действительно помогать. А если сигиец предъявит какие-то претензии, всегда можно оправдаться, в чем Бруно прекрасно преуспел. Маэстро даже заприметил забегаловку, в которой побывать еще не довелось и которая прямо-таки манила и зазывала, но отнюдь не запахом кофе и переслащенной выпечки, а благородным колбасно-сосисочным ароматом и шнапсово-пивным духом.

Однако Маэстро отказался от этой привлекательной задумки. Во-первых, забегаловка была слишком далеко от «Империи». Во-вторых, просто таращиться на гостиницу было бы неимоверно глупо и бессмысленно. Вдруг этот Геер уже давно приехал и сиднем сидит в своей комнате, занимаясь… ну, чем обычно занимаются в подобных местах те, кому они по карману? А в-третьих…

В-третьих, Бруно просто пошел к гостинице «Империя».

И с каждым шагом его походка менялась, едва заметно не наметанному глазу, но разительно, если знать, на что обращать внимание. Она становилась особой походкой, свойственной лишь тем, кто впервые оказался в совершенно незнакомом месте. Месте огромном, чуждом, враждебном и неприветливом, но при этом удивительно красивом, завораживающем, поражающем воображение своими масштабами, видами и количеством людей. Бруно шел, вроде бы совершенно обычно, может, не столь изящно и манерно, как остальные прохожие, но окажись поблизости любой профессиональный нищий, уже не сводил бы с него глаз и наверняка кивнулбы стайке быстроногих мальчишек, всегда околачивающихся неподалеку. Потому что такая походка свойственна основным вольным или невольным вкладчикам в процветание жителей Модера.

Однако здесь нищих не было. Имперский проспект был отдельным маленьким государством, которым владели совсем другие люди, а не боссы Большой Шестерки, считавшиеся здесь лишь дорогими, но не очень любимыми гостями.

Менялось и лицо Бруно. Оно и без того от природы было таким, что Маэстро с первого взгляда получал самую короткую и емкую характеристику — олух. Однако своей олуховостью Бруно умел мастерски управлять. Он бывал блаженным олухом, юродивым олухом, списанным на берег олухом, похмельным олухом или просто олухом, которого коварная бывшая жена выставила из дому в одних подштанниках и на все его деньги укатила в Ведельвен с любовником. Последние олухи почему-то вызывали особое сострадание преимущественно у женщин. Но был еще один тип олухов, которыми Бруно быть не доводилось, но которых он мог безошибочно скопировать, — приезжий олух.

Это особый вид олухов и простофиль, всю жизнь проживших в селе или маленьком сонном городишке, и весь мир которых ограничивался сотней родственников, соседей и друзей. Конечно, в эпоху просвещения и прогресса сложно не знать, что где-то есть большие города, где живет уйма народу, но это «где-то» неимоверно далеко, а «уйма» — понятие растяжимое.

И когда такой олух приезжает в Анрию, Анрия отпечатывается на его лице.

Испуганные глаза, легкая паника во взгляде, приоткрытый рот, добродушная глуповатая улыбка, озадаченность и растерянность, удивление и недоверие, настороженность и подозрительность. И все это на фоне восхищения, потрясения и страха буквально от всего, что способен охватить глаз: высоты зданий, непрекращающиеся ряды домов, соборы и церкви, театры, оперы, дворцы, сады, чадящие в небо фабричные трубы, уродливо торчащие из тела города, сотни кораблей в порту, десятки суденышек и лодок у речных пристаней на набережной реки Мезанг, тысячи телег и экипажей на анрийских дорогах и мостах, вывески, вывески, вывески, кричащие и яркие, заманивающие к себе вывески, от которых никуда не скрыться. И люди. Бесконечно движущиеся неизвестно куда и зачем, суетящиеся, торопящиеся, не замечающие никого вокруг, равнодушные ко всем и всему кроме себя люди, среди которых нет ни одного знакомого лица.

Приезжий олух видит всего лишь за час столько, сколько не видели в жизни семь поколений его уважаемого семейства.

И вот такой олух оказался на Имперском проспекте. Ведь каждый должен хоть разок побывать на картине известного живописца, прежде чем Анрия покажет свое истинное лицо и поглотит несчастного простака, мечтавшего о бесконечных возможностях и новой жизни в большом городе.

Он смотрит во все глаза, таращится на каждую вывеску, вглядывается в витрины, машет прохожим, расплываясь в кретинской улыбочке, которые отвечают ему в лучшем случае снисходительным пренебрежением, а чаще надменностью или холодной враждебностью. Задирает голову, чтобы наконец-то увидеть, где заканчивается вон та серая громадина с золочеными сыроедскими буквами или хакирскими каракулями на фасаде. Останавливается, чтобы прочитать по слогам объявление у широко открытой двери, гарантирующее высокое качество обслуживания, невольно мешает движению сонных в утренний час пешеходов в дорогих нарядах. Бесконечно извиняется, неловко раскланиваясь, вертится из стороны в сторону и замирает в восхищении, встретившись взглядом с чем-то, что в очередной раз за прошедшие пять минут потрясло воображение и перевернуло весь мир с ног на голову.

* * *

Именно такой олух, задрав голову, чтобы насладиться гранитными львами, украшающими фасад, подошел к дверям «Империи». Остановился, приоткрыл рот, прищурил левый глаз, немного помолчал, разглядывая огромные буквы.

— «Ин-пе-ре… ри… я-ааа», — медленно прочитал он по слогам, тыча пальцем и от сосредоточенности едва ли не вспотев.

Швейцар, которого сложно было отличить от гранитного льва, расположенного несколько выше, не шелохнулся. Однако не удержался от того, чтобы скосить на деревенщину глаза, — слишком уж тот привлекал внимание своей неотсюдостью.

Олух опустил наконец-то голову и словно только сейчас заметил швейцара у дверей. Приветливо улыбнулся улыбкой непробиваемого, оптимистично настроенного дурака и широко зашагал к входу. Привратник рефлекторно выбросил руку из-за спины и схватился за дверную ручку. Олух, видимо, решил, что с ним здороваются, как принято в селе, поэтому с готовностью протянул свою руку.

— Здрасьте, — изобразил он неуклюжий полупоклон, улыбаясь еще шире и наивнее. — Ганс Штизель.

Швейцар никак не отреагировал и даже не взглянул на Ганса Штизеля. Видимо, единственное разрешенное ему движение он уже совершил.

— Простите, хэрр, — глядя строго перед собой, вежливо произнес привратник, — известно ли вам, куда вы хотите войти?

Олух смущенно посмотрел на свою блестящую от пота ладонь, осторожно обтер ее о полу распахнутого сюртука, и энергично помотал головой.

— Не, — честно признался он. — Вот и хотел спросить: че это за хоромы такие, а?

Швейцар не удержался и все же скосил на Штизеля глаза. Лично он сам считал свой вопрос риторическим. Однако непосредственность и искренняя, обезоруживающая простота олуха выбила швейцара из накатанной колеи.

— Это гостиница «Империя», — холодно и не без гордости ответил он, не отпуская ручку двери. — Лучшая гостиница во всей Анрии и — не побоюсь этого утверждения — за ее пределами.

— Ааа, — со значением протянул олух. — И че? У ей сам анператор за хозяина, что ли?

Швейцар растерянно поморгал, пытаясь восстановить цепочку логических рассуждений типичного олуха, обитающего в мире элементарных понятий и примитивных явлений.

— Нет, — возразил швейцар, закладывая руку за спину. — Гостиницей управляет майнхэрр Людови́к Терье.

— Сыроед, что ль? — почесал затылок олух.

Где-то на периферии мозга привратника возникла странная мысль, что он делает то, чего никогда бы делать не стал. У него имелся один четкий приказ: не пускать в гостиницу тех, кто не носит на себе годовой бюджет хотя бы Дюршмарка. Олух под это описание не подходил вовсе. Казалось бы, швейцару стоило уже прекратить всякие разговоры и начать игнорировать, однако он продолжал и не игнорировал. И с трудом удержался от саркастической ухмылки, едва не сказав то, что думает.

— Да, майнхэрр Людовик — тьердемондец, — сухо ответил он. — И я настоятельно рекомендую вам не использовать жаргон ни в его, ни в чьем бы то ни было отношении.

Штизель втянул голову в плечи и покраснел.

— Ой, извините, извините, — пролепетал он, шлепая себя по губам. — Я не со зла… Ну и как там у вас? Хорошо? — поспешно сменил он тему.

Швейцар снова покосился на олуха, вытянулся, гордо вскинул голову.

— Лучше не бывает, — отчеканил он. — Мы гарантируем лучшее обслуживание для лучших людей.

Штизель одобрительно покивал, сгорбился, проговорил вполголоса, озираясь по сторонам:

— А можно взглянуть, как у вас там, а?

— К сожалению, нет, — холодно ответил швейцар, вновь рефлекторно выбросив из-за спины руку и хватаясь за дверную ручку.

— Почему? — растерялся олух. — Я ж тока глазком поглядеть. Ничего не сломаю. Воровать не буду… меня батя ломом еще в детстве от этого дела отучил. Да и ваще ворье терпеть не могу!

— К сожалению, в нашу гостиницу не пускают просто взглянуть.

Олух подозрительно нахмурился, потер лоб, но вдруг просиял. Подмигнул, наставив палец.

— А, понял! Ну, тогда поселюсь у вас, что ли.

Швейцар украдкой вздохнул.

— Боюсь, это невозможно.

— Чего это? — переменился в лице олух.

— Вы выглядите не слишком… представительно.

— Нормально я выгляжу, — запротестовал Штизель.

Швейцар едва не сдался. Он отказывался верить, что существуют настолько наивные и простые люди, однако их яркий представить стоял перед ним и искренне не понимал, почему одним людям в «Империю» войти можно, а другим — нет.

— Я и не утверждаю обратного… хэрр Штизель. Просто боюсь, наша гостиница не по вашим средствам, — терпеливо и тактично пояснил привратник.

— Чего это, а? — вскипел праведным гневом оскорбленный олух. — Ты на средства мои, что ль, глядел? Очень даже по средствам! Захочу, вообще куплю тут все, когда разбогатею!

Швейцар все же позволил себе снисходительную улыбку. Ему очень захотелось сломать маленький мирок очередного покорителя большого города.

— Номер в нашей гостинице стоит восемьдесят крон в сутки.

— Ой, бл… — поперхнулся олух и, отдышавшись, просипел, выпучив круглые глаза: — Сколько?

— Это номер с минимальными удобствами, — добавил швейцар.

— Господи прости! — запричитал Штизель. — А с этими, как его… скока ж тогда стоит?

— До пятисот крон, — ответил швейцар, словно это было само собой разумеющееся.

— Ох, мать моя… — олух взялся за голову, в которой явно не умещалось, что такое вообще возможно. — И че? Много желающих?

— Изрядно, — кивнул швейцар, расслабившись из-за маленькой победы.

Впрочем, он тут же собрался, поскольку к «Империи» подкатила дорогая карета, запряженная парой чистокровных негальцев. Швейцар вытянулся, выпятил грудь и направил все силы на то, чтобы больше не обращать на олуха внимание. Задача оказалась невыполнимой.

— Это ж кому такие деньжищи-то девать некуда, а? — посетовал олух.

— Лучшим людям.

Мимо промчалась пара взявшихся ниоткуда слуг. Штизель внимательно проследил за ними взглядом. Один подбежал к двери кареты, чинно открыл ее. Из кабины неторопливо и величественно выплыл модный дорогой черный цилиндр, за которым последовал такой же сюртук, ценой минимум вполовину Флахланда, и изящная трость. Другой слуга услужливо поклонился.

— Это они-то, что ли, лучшие? — многозначительно хмыкнул олух, глядя в спину сюртука, хозяйски указывающего слугам на закрепленный на крыше кареты багаж.

Швейцар промолчал. Он нервничал. Следовало бы послать надоедливого олуха, чтобы тот одним своим видом не позорил гостиницу перед уважаемым человеком, но он почему-то не мог этого сделать. Все равно, что пнуть назойливого в своем добродушии щенка.

— Какие ж они лучшие-то? — покачал головой олух. — Столько честным трудом за век не заработать! Небось, и колдунов у себя привечаете?

— Для официальных представителей Ложи у нас всегда открыты двери.

— Ну вот они, ваши лучшие люди, — брезгливо отмахнулся Штизель. — Небось шуму от них, гари, вони…

— Простите, хэрр Штизель, но обсуждать наших постояльцев не входит в мои обязанности. Если честно, я бы вам не рекомендовал вовсе обсуждать официальных представителей Ложи. И вообще… — швейцар хотел вежливо, но решительно прервать недозволенный разговор, однако олух резко обернулся инагло перебил:

— А я че? Я ниче, я ж просто так… Хороший ты, смотрю, мужик, исполнительный, — вздохнул он сочувственно. — Небось, хорошо здесь устроился, а? Работа вроде непыльная, наверно, и платят, раз пятьсот крон за день с лучших людей берут.

Швейцар позволил себе короткий, ничего не выражающий взгляд.

— А, понятно, — невесело улыбнулся Штизель с еще большим сочувствием, проявив поразительную для олуха догадливость. — А я вот только что из Ортшафта приехал — слыхал о таком? — ищу вот, куда податься. Подумал, может, вам смышленые парни нужны…

— На вашем месте я бы попробовал устроиться на фабрику. Там всегда нужны смышленые парни.

— А на какую, не подскажешь?

— На любую, хэрр Штизель, — процедил сквозь зубы швейцар, теряя терпение: слуги уже открепили тяжелый чемодан и сняли его с крыши.

— А, ну спасибо за совет! — радостно протянул олух и даже наконец-то отступил на шаг, но тут же остановился. — Тебя как звать-то?

— Отто, — представился швейцар. Он был готов на все, лишь бы избавиться от настырного олуха.

Кучер, получив щедрые чаевые, хлестнул негальцев вожжами, и карета двинулась вверх по Имперскому проспекту.

Штизель сосредоточенно поскреб лоб, внимательно разглядывая каменное лицо привратника.

— А ты, часом, не тетки Марты сын, а? — с надеждой поинтересовался олух. — Лицо у тебя знакомое…

— Нет, — шикнул швейцар. Половина Флахланда уже шла к дверям, постукивая о мостовую тростью в такт своим хозяйским шагам. Чемодан следовал за ним.

— А, ну извиняй, — примирительно поднял руки. — Попутал. А так-то очень похож. И тоже Отто звать. Ну, бывай, — помахал он на прощание. — Буду мимо проходить — загляну. А как разбогатею — обязательно на денек у вас поселюсь. В лучшей комнате для лучшего человека!

— Доброго дня, хэрр Штизель, — выдавил из себя швейцар.

Олух улыбнулся самой искренней и открытой улыбкой наивного, добродушного идиота, бодро развернулся и…

Со всего маху врезался в половину Флахланда. Швейцар напрягся до дрожи, предвкушая вечерний строгий выговор и вычеты из жалования.

Олух запричитал и заохал, то хватаясь за лицо, то протягивая к черному сюртуку руки.

— Простите, простите, — раболепно раскланялся Штизель. — Ей-богу, виноват! Не хотел. Простите, Единого ради! Прос…

Из-под модного цилиндра сверкнули темные, почти черные, с индиговыми крапинами на радужке глаза.

Олух с перепугу отскочил в сторону.

— Простите, простите!.. Ох, простите! — лепетал Штизель, задом отходя с пути сюртука и раскланиваясь.

Черный сюртук оперся на трость. Половина Флахланда надменно фыркнула и смахнула воображаемую грязь с лацкана, не удостоив сбежавшего олуха взглядом.

— Добрый день, Отто, — поздоровался сюртук с хозяйской вежливостью в голосе.

— Добрый день, — глубоко поклонился швейцар и услужливо открыл дверь. — Рады видеть вас снова, майнхэрр ван Геер.

Бруно этого не слышал. Он был уже далеко от «Империи».

* * *

В вестибюле гостиницы, как обычно, было тихо и безлюдно. Тишину разбавляли лишь эхо тикающих часов и тихие переговоры за стойкой, где помимо портье стоял и сам управляющий «Империи» — Людовик Терье. Впрочем, тьердемондцем он был примерно таким же, как свежайший сыр «Дун де Шам» на анрийских рынках. Обымперившийся до мозга костей в третьем поколении мсье Людовик вне рабочего времени был больше известен как хэрр Людвиг, и о далекой родине предков знал примерно столько же, сколько ландрийский обыватель знает о пустыне Сель-Джаар. Однако он изо всех сил старался походить на тьердемондца, считая, что это каким-то образом поднимает престиж «Империи» еще выше.

Маленький, бочкообразный, с закрученными тонкими усиками и набринолиненными редкими волосами, как всегда, слегка недовольный, слегка раздраженный, с взглядом человека, который найдет повод придраться к чему угодно, мсье Людовик занимался тем, чем и занимался обычно, когда покидал свой уютный кабинет и выходил «в народ» — придирался к чему угодно и с сожалением констатировал, что работники совсем обленились и не хотят работать. И это за те деньги, что они получают, между прочим. Однако, увидев вошедший в вестибюль бюджет Зеунладта, мсье Людовик тут же прекратил отчитывать нерадивого портье за допущенную в учетной книге ошибку, подобрался и лучезарно улыбнулся, узнав в дорогом черном сюртуке его владельца.

— Мусье ван Геер! Бонжур! Бьянвеню! Добро пожаловать! Добро пожаловать! — приветливо протянул он, старательно подражая тьердемондскому акценту.

Артур ван Геер неторопливо подошел к стойке, всем своим видом требуя проявлять максимум уважения к себе. Зажатый и взволнованный портье вытянулся, торопливо поклонился, изображая доброжелательную улыбку человека, который несказанно рад видеть долгожданного гостя.

Ван Геер даже не заметил его. Он остановился, оперся на трость, бегло окинул раскланивающегося с заискивающей улыбочкой управляющего надменным взглядом. Снисходительно кивнул в знак приветствия, небрежно приподняв цилиндр. Сделал это так, чтобы ни у кого не возникло сомнений: он здоровается исключительно потому, что человек воспитанный.

— Мы так рады видеть вас у нас в гостях снова, — запел соловьем управляющий, — вы представить себе не можете. Не беспокойтесь, — заверил он, выставив перед собой руки, — ваши апартаменты свободны и ждут своего постоянного жильца, как только…

— Вы получили денежный перевод? — бесцеремонно перебил его чародей.

— О, разумеется, мусье, — поклонился Людовик. — Я хотел только сказать, что апартаменты ждут, когда вы изволите получить ключи.

— Немедленно.

— Поль! — управляющий окликнул портье, которого, разумеется, звали иначе, но господина Людовика это не волновало. — Поль, не спи! Журнал, быстро! — потребовал он. — Не вынуждай мусье ждать.

Портье, вздрогнув, суетливо положил регистрационную книгу на стойку перед чародеем, дрожащими руками перелистнул на нужную страницу. Ван Геер раздраженно скосил на книгу глаза и недовольно поджал губы. Затем взял перо и обмакнул его в чернильнице.

— Не сочтите за труд расписаться здесь, — щебетал мусье Людовик, указывая на нужные графы, — здесь и… вот здесь, сильвупле.

Ван Геер нехотя поставил размашистые подписи.

— Мерси, — поклонился управляющий, развернув к себе книгу. — А вот, — он требовательно пощелкал пальцами. Портье суетливо метнулся к ячейкам с ключами за его спиной, нашел нужный и передал господину Терье. — А вот и ваши ключи, — с достоинством вручил он их чародею. — За багаж не беспокойтесь, его перенесут в ваши апартаменты в кратчайшие сроки.

— Ванна? — спросил ван Геер.

— Через полчаса будет готова, не извольте беспокоиться, — заверил управляющий.

— Я и не беспокоюсь, — фыркнул чародей.

— Желаете отобедать?

— Нет. У меня назначен… деловой обед на два часа.

— Изволите подать карету к назначенному времени?

— Нет, благодарю. За мной приедут.

— Что ж, в таком случае добро пожаловать в «Империю», мусье ван Геер, — еще раз поклонился Терье. — Чувствуйте себя, как дома, и не стесняйтесь, если вам что-нибудь понадобится.

Ван Геер погладил указательным пальцем правую бровь.

— Скажите, любезный Людвиг, не приехал ли мой дорогой друг и товарищ Финстер? — спросил он.

Управляющий озадаченно нахмурился.

— Боюсь, нет, — развел он руками. — Зарезервированный за ним номер до сих пор пустует.

— Хм, странно, — задумчиво протянул ван Геер, поглаживая бровь. — Он должен был прибыть еще пару дней назад.

— Полагаю, он просто задерживается в пути, — улыбнулся Терье. — Гарнунские ветра в это время года очень капризны. Хотя ваш друг и товарищ Саид ар Курзан прибыл еще вчера, к своему несчастью.

— Саид здесь? — удивился чародей.

— Ах, если бы, мусье, — скорбно вздохнул управляющий, сложив руки на круглом животе, — если бы… Мне, право, очень не хочется омрачать ваш приезд неприятными новостями…

— Не темните, любезный, — нетерпеливо проворчал ван Геер, звонко постучав тростью об пол. — Что случилось?

Людовик Терье набрал полную грудь воздуха, коротко взглянул на дорогого гостя.

— Мусье Саида убили, — сочувственно проговорил он, вкладывая в голос как можно больше трагизма. — Вчера, средь белого дня. Трагедия произошла прямо здесь, на Имперском проспекте, неподалеку от нашей гостиницы.

Ван Геер переменился в лице. Ровно на мгновение. Но исказившая его гримаса бешенства вынудила управляющего пожалеть о недальновидности и чрезмерно длинном языке. Людовик отступил ближе к ячейкам с ключами и сделал шаг к портье, словно пытаясь укрыться за ним.

— Кто это сделал? — спросил чародей, крепко сдавливая навершие трости.

— Неизвестно, мусье, — поспешно отозвался управляющий. — Убийце удалось скрыться с места преступления. Если желаете узнать подробности, вам в номер доставят утренний выпуск «Анрийского вестника».

— Я не читаю газет ни до обеда, ни после, — презрительно фыркнул ван Геер и склонил голову. Потер пальцем бровь. — Значит, придется назначить пару лишних встреч, — немного подумав, пробормотал он и взглянул на управляющего. Господин Терье с трудом удержался, чтобы неуютно поежиться. Ему показалось, что индиговые крапины в черных зрачках ван Геера пришли в движение. — Майнхэрр Людвиг, соблаговолите направить ко мне в номер посыльного.

— Бьянсур, сей момент, — поклонился управляющий.

— Не сейчас, — лениво вскинул руку ван Геер. — Когда смою с себя дорожную грязь.

Господин Людовик учтиво кивнул.

— Что-то еще? — чародей хмуро взглянул на него исподлобья.

Управляющему не очень хотелось говорить. Он, конечно, по-своему уважал дорогого гостя, но не считал его приятным человеком. Среди чародеев приятных людей просто не бывает. Хоть ван Геер и пытался сдерживаться, но природа всегда брала свое, хотя бы на долю секунды. Особенно если он получал неприятные известия. А так уж завелось с древних времен, что за неприятные известия, как правило, казнят гонца, а не отправителя.

Однако лгать или утаивать что-то от ван Геера — затея еще более глупая, чем просто огорчать его.

— Если честно, то да, мусье, — сознался управляющий с видом обреченного.

— Не тяни, — подстегнул чародей.

— Дело в том, мусье… — глазки Терье трусливо забегали из стороны в сторону и вдруг остановились на портье. — Поль! — Людовик настойчиво подтолкнул его в спину. — Рассказывай. Все-таки это случилось в твою смену.

Бледный «Поль» несмело подступил ближе к стойке, с храбростью загнанного в угол труса глядя на ван Геера.

— Вас спрашивали, му… мс… майн… майнхэрр, — сознался он.

— Кто?

Портье вздрогнул от его голоса и вытянулся, расправив плечи.

— Какой-то человек, майнхэрр, он не представился, да и вообще не отличался изысканными манерами. Спрашивал, проживаете ли вы в нашей гостинице.

Ухоженные пальцы чародея ловко побарабанили по костяшкам лежащей на навершии трости другой руки.

— И что ты ответил?

— Что за вами зарезервирован номер, но вас нет в городе… майнхэрр.

Ван Геер неопределенно хмыкнул.

— Что он еще спрашивал?

— Спрашивал, когда вы прибудете.

— И?

— Я честно ответил, что это мне неизвестно.

— Хм, — хмыкнул чародей еще более неопределенно. Движение индиговых крапин в черных зрачках стало настолько очевидным, что не заметить этого было уже невозможно. — Когда это было?

— Четыре дня назад, майнхэрр.

Ван Геер склонил голову набок, внимательно разглядывая «Поля», которому захотелось провалиться под землю. Вот только это вряд ли помогло бы.

— Как выглядел тот человек?

Портье растерялся. Его плечи поникли.

— Он… хм… высокий… Вот такого роста… хм… — «Поль» замолк, лихорадочно соображая, как можно подробнее описать того типа, в существовании которого сам не был до конца уверен.

Ван Геер потер бровь пальцем. Усмехнулся краем рта. Почти беззлобно, можно сказать, даже добродушно.

— Высокий, вот такого роста, и все?

— Простите, майнхэрр, — вздохнул портье, виновато опустив голову. — Он пробыл здесь не больше минуты, я совсем не запомнил его лица. Просто спросил о вас, а потом развернулся и ушел. Я его больше не видел.

— И за минуту он успел напугать тебя до дрожи, так? — догадался отчего-то повеселевший чародей.

— Да, майнхэрр, — кивнул «Поль». — Это был очень неприятный и страшный человек. Я пытался объяснить ему, что мы не разглашаем сведения о наших постояльцах, но он так смотрел, что я…

— Понятно, — небрежно отмахнулся ван Геер.

— Не беспокойтесь, мусье, — засуетился управляющий. — Отто и Поль уже получили строгий выговор. Больше этого не повторится.

— Конечно, — снисходительно кивнул ван Геер и вдруг мрачно усмехнулся: — Ну что ж, это многое объясняет. Майнхэрр Людвиг?

— Да, мусье? — с готовностью прислушался тот.

— Снимите бронь с номера Хуго Финстера.

— Почему, мусье? — опешил управляющий, переглянувшись с «Полем».

Чародей тихо рассмеялся, нездорово блестя глазами:

— Есть все основания считать, что гражданин Финстер уже не приедет.

* * *

Маэстро влетел в ту самую забегаловку, расположенную в полуподвале высотного здания, в прохладный полумрак, пропитанный запахом табака, жареной свинины со специями и паров кирша и травяных ликеров. Бухнулся на ближайшую лавку, резную, с вытертым частыми посетителями лаковым покрытием, за стол, стилизованный под старину. Бруно слегка трясло, в боку покалывало. Он не бежал, но быстрая ходьба в неудобных туфлях вымотала сильнее любой беготни, обычного способа перемещения анрийских детей и подростков и экстренного для профессиональных нищих. Натертые ноги не успели толком пройти, что вызывало лишние мучения при каждом шаге и крайне раздражало и злило Бруно, поэтому в кабак, который наверняка назывался как-нибудь по-глупому «кафе», «ресторация» или «бистро», он влетел не в лучшем расположении духа.

Рядом возник официант — молодой парень в белом фартуке, вроде бы тот же самый, которого Бруно видел во всех забегаловках Имперского, где ему довелось побывать. За пару дней в заведениях «для приличных людей» Маэстро уже успел немного привыкнуть, что обслуга появляется словно из-под земли чуть ли не до того, как успеешь приземлить задницу. Бруно смутно догадывался, отчего халдеи настолько расторопны, но раздражать это не прекращало.

— Пива, — коротко бросил он, не дав официанту раскрыть рот.

— В наших погребах собраны десять сортов лучшего…

— Холодного, — бесцеремонно прервал его Бруно. — И поживее!

Официант выразительно поднял бровь, окидывая Маэстро долгим оценивающим взглядом. Бруно молча хлопнул о стол кошельком и вызывающе уставился на халдея. Тот, в свою очередь, покосился на портмоне. Стоически удержался от ехидной ухмылки, учтиво поклонился и удалился.

Бруно выдохнул, поднес к лицу дрожащую руку.

Неожиданная встреча с ожившим портретом напугала, и он не мог понять, почему. Обширная лысина скрывалась под модным цилиндром, однако бакенбарды были заметно жиже и короче. Лицо было гораздо шире, на нем прибавилось морщин, но по-прежнему оставалось аристократически благородным, с волевым подбородком, острыми скулами и тонкогубым ртом. Бруно узнал его, едва ван Геер вышел из кареты. В первый момент Маэстро несказанно обрадовался, ведь, как известно, дуракам везет. Ему даже захотелось испытать свою удачу еще больше. Однако Бруно изменил свое решение, едва столкнулся с ван Геером нос к носу, и захотел бежать как можно дальше от этого человека. В тот момент даже сигиец со всеми своими странностями и ненормальностью показался не таким уж жутким и отталкивающим типом.

Но что именно так пугало в ван Геере, Бруно объяснить не мог. И это пугало еще больше.

Поставленный на стол стеклянный бокал вайсбира с пышной пенной шапкой вырвал Маэстро из размышлений.

— Майнхэрр желает еще что-нибудь?

Бруно энергично помотал головой. Официант учтиво поклонился и отошел от стола. Маэстро жадно схватился за бокал и сделал большой глоток мутного содержимого.

Холодного.

Свежего.

Удивительно вкусного.

Бруно выдул полбокала зараз.

Стукнув донышком о стол, он отдышался, тихо срыгнул в сторону и простецки утер рукавом рот. Пиво, прохладой опускающееся в желудок, принесло успокоение и немного привело мысли в порядок. Бруно даже мельком подумал, что на Имперском все-таки есть свои прелести, от которых можно получать удовольствие.

Маэстро повертелся по сторонам и только сейчас заметил, что находится в кабачке практически один. В эркере напротив плотно завтракал упитанный господин, скорее всего, банковский клерк. Пара работников заведения тихо занималась утренней уборкой в полумраке. Скучающий за стойкой бармен делал вид, что занят чем-то очень важным. Из кухни доносился звон посуды и обрывки приглушенной женской трескотни.

Бруно вздохнул, глотнул еще пива и уставился в окно на проходящие по тротуару юбки и брюки с дорогими туфлями. Стекло было поразительно чистым, Бруно и не думал, что в кабаках бывают настолько прозрачные окна. Ему всегда казалось, что подозрительные разводы и слой грязи толщиной в палец это необходимое условие, чтобы никто снаружи не пялился и не догадывался, что происходит внутри. Единственное, что мешало обзору, это два слова, которые Бруно прочитал с большим трудом. Первое — «reiB» и второе, расположенное над первым полукругом, — «trebuH». Читать Маэстро с горем пополам выучился на флоте, но не считал чтение выдающимся своим талантом, поэтому не стал задумываться над бессмыслицей.

Проследив за чьей-то пышной юбкой и попытавшись представить, что под ней, Бруно коротко усмехнулся, повернул голову, чтобы отхлебнуть еще пива, и…

— Блядь! — сдавленно вскрикнул он, подскакивая на лавке и плеская пивом на стол. — С-сука! Хватит так делать!

— Как? — спросил сидящий напротив сигиец.

— Да вот так! — огрызнулся Бруно, крепко вцепившись в бокал. — К-как ты здесь оказался?

— Через дверь.

Бруно мученически застонал. Запоздало оглянулся по сторонам. Судя по всему, в пивной никому ни до кого дела не было. Даже упитанный господин в эркере не счел нужным отвлекаться от плотного завтрака. Может, причина крылась в магии выложенного на стол кошелька. Бруно взял его со стола и сунул в карман сюртука.

— А как ты меня нашел-то? — продолжил негодовать Маэстро. — У тебя что, шпионы кругом? Следят, как я твою тайную миссию выполняю? Тогда зачем я-то тебе понадобился?

— Нет шпионов, — сказал сигиец.

— Тогда как? — не унимался Бруно. — Как ты каждый раз меня находишь?

— Запомнил.

Бруно осознал ответ сигийца с некоторым запозданием и только и смог щелкнуть зубами, закрыв рот. Чутье подсказывало, что более подробных объяснений он не дождется.

— Чего майнхэрр изволит? — обратился выросший из-под земли официант.

Маэстро подпрыгнул на лавке от неожиданности. Очень захотелось выругаться, но он сдержался.

Сигиец равнодушно взглянул на официанта. Вежливая, ничего не значащая халдейская улыбка быстро сползла у того с губ.

— Принеси того же, что и мне, — раздраженно бросил Бруно, махнув рукой.

Официант кивнул, как показалось Маэстро, с благодарностью, и практически сбежал выполнять заказ. Бруно пару раз вдохнул-выдохнул, отхлебнул пива.

— Скажи, ты специально это сделал? — немного успокоив нервы, спросил Бруно. — Ты знал, что так будет?

Сигиец, прекратив блуждать глазами по затемненному помещению, сосредоточил на Маэстро взгляд.

— Что?

Бруно подался вперед, понизил голос:

— Твой Геер, или как его там, только что приперся в эту сраную «Империю». Я с ним у самого входа поцелуями обменялся!

Сигиец ощутимо напрягся, приподнялся на лавке, опираясь руками о стол, и сосредоточенно уставился куда-то за левое ухо Бруно. Прищуренные глаза заволокло серебряной пленкой. Маэстро решил не останавливаться.

— Ты как знаешь, а я к этому уроду даже близко больше не подступлюсь, — навязчиво сетовал он. — Мне одного раза хватило. Ей-богу, думал, он меня там и закопает!..

— Маловероятно, — сказал сигиец, опустившись на скамью. — Слишком долго разбирать мостовую.

Голова Бруно бессильно склонилась к груди. Если бы он не убедился, что сигиец начисто лишен воображения и воспринимает все буквально, решил бы, что тот издевается над ним самым наглым образом.

Маэстро шмыгнул носом и запил бессильную злобу большим глотком пива.

— Я имел в виду, что он так на меня зенками своими паршивыми посмотрел, что не прикончил меня только потому, что дорогие шмотки пачкать не захотел, — постарался разъяснить Бруно.

— Он бы тебя не убил, — возразил сигиец. — Ему не нужны проблемы с законом.

Маэстро нервно рассмеялся.

— Ты вдруг научился шутить?

— Нет.

— А смешно получилось. — Бруно кашлянул в кулак и добавил серьезно: — Это же Анрия. Тут закон за тем, у кого кошелек туже.

Вернулся официант и поставил на стол точно такой же бокал пива. Сигиец, вернув глазам человеческий вид, взглянул сперва на халдея, потом на бокал, без раздумий взял его, принюхался.

— Майнхэрр же… — начал было официант и тут же умолк, удивленно выпучив глаза, когда сигиец, запрокинув голову, залпом влил в глотку пинту пива. Задумчиво причмокнул. Поставил бокал на стол.

— Еще, — сказал он.

Бруно покачал головой. Официант, не привычный к такому поведению приличной публики, ничего не сказал, медленно развернулся и зашагал к стойке, на ходу украдкой разводя руками.

Сигиец снова уставился на стену серебряными глазами. Бруно непроизвольно глянул через плечо. Подвинулся на лавке в сторону. Почему-то вдруг навалилось безразличие ко всему, хотя еще минуту назад он хотел выговаривать и выговаривать за то, что по милости сигийца пришлось нос к носу столкнуться с очередным психопатом, от одного вида которого слабеет желудок.

— Куда ты все таращишься, а? — пробубнил в бокал Бруно. — Только не говори, что ты его видишь.

— Не скажу, — сказал сигиец.

Маэстро поперхнулся и едва не выплюнул пиво обратно в бокал.

— Постой, — потряс он пальцем, откашлявшись. — Серьезно, что ли?

— Ты просил не говорить.

Бруно закатил глаза. Злиться стоило разве что на себя, раз постоянно забывал о другом подходе.

— А теперь прошу говорить.

— Вижу, — сказал сигиец, сощурив глаза. — Второй этаж.

Наверно, за несколько прошедших дней Маэстро исчерпал лимит удивления на пару лет вперед, поэтому отреагировал совершенно спокойно.

— Спорю, — Бруно расплылся в дурацкой ухмылке, — ты каждый день такое проворачиваешь возле женской бани.

— Нет.

— Ну и зря, — пожал плечами Маэстро. — Я б на твоем месте не растрачивал такие таланты впустую.

Серебряные бельма уставились на него. Бруно втянул голову в плечи и попытался спрятаться за бокалом.

— Не вижу плоть, — сказал сигиец. — Вижу только сули. Смотреть на женскую баню нет никакого смысла.

— Потому что у баб души нет? — нервно рассмеялся Бруно, сверкая дыркой вместо зуба, когда сигиец отвернулся на стену.

— Это была шутка? — нахмурился тот.

— Ага, — смутился Маэстро, — она самая.

Официант принес очередной бокал пива. Сигиец молча взял его и, не тратясь на лишние церемонии, опрокинул целиком. Поцокал языком, явно прислушиваясь к реакции своего организма, затем поставил второй опустевший бокал рядом с первым. Молча встал и так же молча направился к выходу из пивной. Официант, предусмотрительно отступив в сторону, проводил его долгим задумчивым взглядом.

— Видать, шутка не удалась, — вздохнул Бруно.

— Хм? — неуверенно повернулся к нему халдей. — Простите, майнхэрр?

— Да это я так, — отмахнулся Маэстро и допил остатки пива. Приподнялся на лавке, запустив руку в карман, и тут же сел обратно, раздумав доставать кошелек. — Слушай, — он почесал за ухом, глядя на халдея одним глазом, — а на пятьдесят крон у вас тут можно хорошо нажраться или только так, рот пополоскать?

Официант недоуменно похлопал на него глазами, нагнал строгости на лицо.

— Осмелюсь заметить, майнхэрр, — проговорил он чопорно, — мы не поощряем чрезмерное пьянство в нашем заведении. Особенно до обеда. Это не самое лучшее время…

— Знаешь, — вздохнул Бруно, не дав ему договорить, — у меня выдалось очень паршивое утро. Скорее всего, будет паршивый день, и не удивлюсь, если вечера вообще не увижу. Так что это лучшее время, чтобы нажраться. Ну так как?

Официант выразительно огляделся по сторонам. Упитанный господин покончил с завтраком и утирал салфеткой рот. Бармен тер и без того чистый бокал. Халдей наклонился ближе к столу, спросил участливым полушепотом, старательно пряча ухмылку:

— Желаете уйти на своих ногах или чтобы вас вынесли?

Глава 10

Ресторация «Пранзочена» находилась на гранитной набережной реки Мезанг, считавшейся вторым по значимости живописным местом Анрии после Имперского проспекта. Прекрасный вид на величественный собор Святого Арриана и Люмский дворец, открывающийся из окон «Пранзочены», способствовал посещаемости ресторации в не меньшей степени, чем милалианские повара, привезшие с собой секреты эдавийской, толийской и чинерской кухни. Говорили, открытию ресторации на месте старой кантины для рабочих речного порта содействовал сам Антонио Круделе, один из боссов Большой Шестерки, активно скупающий через шайку юристов и прикормленных чиновников разорившиеся увеселительные и питейные заведения. О причинах разорения этих заведений тоже говорили и много, но больше шепотом. Также говорили, что немалая часть доходов ресторации уходит в фонд Сакра Фамилья, а сама «Пранзочена» служит местом сбыта контрабандных тьердемондских вин и шамситских специй в обход торговых эмбарго против революционного правительства в какой-то там по счету раз победивших конвентинцев и монополии «Вюрт Гевюрце». Но так это или нет, никто, естественно, не проверял. И вовсе не потому, что дон Антонио был хорошим другом начальника анрийской таможенной службы Клауса Лаутера, а потому, что дон Антонио был честным, уважаемым гражданином и примерным ваарианнином. А то, что в «Пранзочене» на очередном банкете по какому-то важному поводу bistecca al pepe verde с пряным духом Шамсита запивают красным «Sang Vierge» из долины Рейзо, это, конечно, пустые сплетни.

* * *

Артур ван Геер приехал в «Пранзочену» после двух. Он не считал опоздание бестактным. В конце концов, он был чародеем Ложи, магистром седьмого круга, фактически дослужившимся до ранга мастера, а бывших магистров Ложи не бывает. Даже если Ложа вышибла его с позором из своих рядов одиннадцать лет назад, лишив всех званий, это не повод менять привычки. Особенно потому, что Артур ван Геер девять лет официально числился мертвым, а значит, был посмертно оправдан, очищен и восстановлен в ранге. Задержаться и прийти на встречу несколько позже для магистра седьмого круга считалось признаком хорошего тона.

Ван Геер вручил трость, цилиндр и белые перчатки лакею при входе. Самого себя чародей вручил метрдотелю, который, ограничившись учтивым приветствием без излишних заискиваний, проводил нечастого, но хорошо известного гостя «Пранзочены» за стол, где дожидались два господина, заметно выделяющихся на общем фоне посетителей ресторации.

В «Пранзочене» всегда было людно, с утра и до позднего вечера. Довольно скромная, но изысканная и спокойная обстановка идеально подходила для проведения деловых встреч банкиров и крупных предпринимателей, обсуждения условий договоров на глазах у самого генерал-губернатора, заседающего в Люмском дворце, или предложений руки и сердца строптивой фройлян из знатной семьи с хорошим приданым пред святым пламенем на куполах храма Божьего. Подноготная почтенной публики читалась по одному лишь внешнему виду. За тем столом, накрытым белой скатертью, адвокат находит для своего клиента лазейки в законодательстве, чтобы урегулировать вопросы недвижимости с любимыми родственниками. За тем — грузного магната уверяют, что финансирование именно этого проекта обеспечит не только хорошую прибыль в отдаленной перспективе, но и место в истории, как человека, ставшего двигателем прогресса. Вон там настырные клерки из кожи вон лезут, чтобы перехватить выгодный контракт у конкурирующей конторы. А там — изумительно пахнущая, дорого и пышно одетая содержанка делает вид, что нисколько не опечалена и не раздражена из-за переноса романтического ужина на романтический обед, потому что сварливой жене любовника приспичило именно сегодня устроить семейное празднество, а с завтрашнего дня она сажает супруга под арест на месяц в занюханной деревне.

И только по этим двоим, одетым хоть и дорого, но как-то серо, неприметно, одинаково, не угадывалось ровным счетом ничего. Они ели, не переговариваясь друг с другом и не обращая ни на кого внимания, однако всем своим видом проявляли нетерпение.

Ван Геер знал обоих. И бессильная ненависть, отразившаяся на обожженной морде откинувшегося на спинку стула ван Бледа, доставила ему удовольствие. Ротерблиц был гораздо сдержаннее своего приятеля, он вежливо прекратил жевать и культурно обтер губы салфеткой, почти не выдавая своих эмоций. Но именно что почти.

— Ты опоздал, — сказал криомант, когда ван Геер чинно сел напротив и демонстративно уткнулся в поданное меню. Хозяйским жестом отпустил поклонившегося метрдотеля.

— Разве? — с некоторым запозданием отреагировал чародей, не отвлекаясь от изучения списка сегодняшних блюд. — Как я мог опоздать туда, где без меня не начнут?

Обожженная щека ван Бледа нервно дрогнула. Артур в очередной раз отметил прекрасную работу чародеев-медиков. Хоть им и не удалось полностью убрать следы, шрамы все-таки были не столь уродливы, каких следовало ожидатьпосле знакомства с парой молний в упор. Ван Геер смутно, но все-таки помнил блестящего студента Гирта ван Бледа, мечту студенток, а после и почти всех чародеек вне зависимости от круга и должности, не способных устоять перед взглядом бледно-голубых глаз и нахальной улыбкой на слишком уж красивом даже по меркам чародеев лице. Мало кого удивляло, когда ван Блед начал продвижение по карьерной лестнице семимильными шагами, обскакивая более талантливых, но менее привлекательных соперников. Когда же спустя годы судьба свела их вновь, ван Геер с большим трудом узнал в изуродованном и обозленном колдуне-ренегате того красавца, по слухам, ублажившего даже ледяную мадам консилиатора, и к тридцати годам готовившегося вступить в пятый круг и принять должность заместителя руководителя Комитета исследований и развития Искусств.

— Как будто это нам надо, а не тебе, — фыркнул криомант, скрестив руки на груди.

— Однако позвали меня именно вы, а не я вас, — надменно заметил ван Геер. — Значит, это нужно, в первую очередь, вам, а не мне.

— Господа, господа магистры, — вступился Франц Ротерблиц, — давайте успокоимся. Это нужно не нам и не вам, магистр ван Геер. Это нужно нашему… хм, общему делу, — дипломатично улыбнулся он.

Его ван Геер лично не знал в бытность магистром Ложи. ФранцРотерблиц был значительно старше ван Бледа и служил тогда магистром-следователем в Комитете следствия. Для пироманта он был слишком сдержан, рассудителен и уравновешен. Оттого ван Геер находил несколько странным, что Ротерблица вышибли из Ложи, но все-таки не настолько невероятным. Арт огня — сила необузданная и дикая, порождающая взрывной характер ее обладателя. Чем дольше подчиняешь ее и сдерживаешь в себе, тем сильнее взрыв.

— Ах вот как, — потер бровь ван Геер. — Что ж, тогда внимательно слушаю, — он любезно отвлекся от меню, но откладывать в сторону не стал.

Ренегаты переглянулись под пристальным взглядом жестких черных глаз старого чародея. Артур ван Геер был действительно стар. Хоть никто точного возраста и не знал, однако в круг он вступил еще при прошлом риторе Собрания, а значит, ван Гееру было хорошо за восемьдесят. Даже если он и выглядел на пятьдесят-пятьдесят пять, цинизм в его глазах не мог скрыть по-настоящему прожитые годы.

— К сожалению, у нас печальные известия, — тихо проговорил Ротерблиц.

Ван Геер устало вздохнул и покачал лысой головой.

— Сегодня день поразительно щедр на печальные известия, — наигранно пожаловался он, — а ведь я только приехал. Ну что ж, — вздохнул он вновь, — не щадите меня.

Ротерблиц незаметно ткнул ван Бледа в локоть. Криомант состроил недовольную физиономию. Шрамы на его щеке некрасиво сморщились.

— В Шамсите, — нехотя произнес он, — произошли крупные неприятности.

— Насколько крупные? — холодно уточнил ван Геер.

— Дитер Ашграу, Вернер Зюдвинд, Хуго Финстер и Карим ар Курзан мертвы.

Артур положил меню на скатерть, поставил локти на стол и прикрыл глаза ладонью, опустив голову. Тонкие губы сжались в плотную, едва заметно подрагивающую линию.

— Señor di Geer, вы определились с выбором? — вежливо спросил подошедший официант.

Ван Геер разогнулся на стуле. Его лицо не выражало ровным счетом ничего. Он молча раскрыл меню, указал пальцем на пару блюд. Официант учтиво поклонился, забрав меню.

— Какое вино изволит подать синьор?

— Как обычно, белое «La corona della terra» двадцать пятого года, — сухо ответил ван Геер.

— Ottima scelta, signore, — одобрил официант и удалился.

— Печально, что мы потеряли пятерых товарищей нашей партии, — спокойно сказал чародей.

— Хм, пятерых? — растерянно переспросил Ротерблиц.

— Саид ар Курзан тоже убит, а он тоже был нашим товарищем, — напомнил ван Геер. — Или вы об этом не знаете?

Ренегаты озадаченно переглянулись. Впрочем, растерянность на лице пироманта быстро сменилась спокойствием.

— Знаем, — кивнул Ротерблиц, ковырнув вилкой в тарелке из тончайшего фарфора. — Но это, хм, произошло здесь, в Анрии, а не…

— Не отменяет факта смерти нашего дорогого и верного товарища, — перебил ван Геер нравоучительным тоном. — Или вы считаете, только чародеи борются за новый мир и порядок? Только чародеи встанут у руля общества, когда падет монархия? Неужели наши друзья до сих пор лелеют эту надежду? — цинично усмехнулся он, проницательно глянув на пироманта.

Ротерблиц провел языком по небу, неуютно поерзал на стуле.

— Хм, разумеется, нет, — вымученно улыбнулся он. — Разумеется, наши, хм, друзья, как и прежде, выступают за Равновесие и благо всего общества. Разумеется, мы скорбим о смерти товарищей ар Курзан.

— И как же так вышло, магистр ван Блед? — ван Геер перевел взгляд на криоманта. — Если не изменяет память, мы направили вас в Шамсит, чтобы…

Гирт ван Блед зло скривился, что вполне могло сойти и за едкую ухмылку, и за хищный оскал.

— Если не изменяет память, вы направили меня туда одного, — парировал он. — И я приехал, когда Ашграу и Зюдвинд были уже мертвы.

Ван Геер сложил перед собой морщинистые ладони домиком, испытующе взглянул на криоманта поверх пальцев.

— А Финстер? Вы встречались с магистром Финстером? — спокойно поинтересовался он.

— Нет, мне запретили, — нервно дернул обожженной щекой ван Блед.

— Кто?

Криомант неприятно рассмеялся, оглаживая модно подстриженные и уложенные светлые волосы.

— Не кривляйся, магистр, как будто не знаешь, кто.

Ван Геер сложил ладони лодочкой. Индиговые крапины в его черных зрачках словно превратились в мелкие острые булавки. Криомант поежился. Когда-то ван Геер был аэромантом, однако за годы изгнания с ним что-то произошло, он сильно изменился. За полтора года ван Блед ни разу не видел, чтобы ван Геер использовал стихийное искусство, да и вообще никто не видел, чтобы колдовал. Однако в его могуществе никто не сомневался. В нем по-прежнему чувствовалась сила, но вот какая именно, знали только демоны Той Стороны. Вернее, один. Тот, который сделал с ним нечто подобное.

— Лично? — уточнил ван Геер.

— А он делает что-нибудь лично? — усмехнулся ван Блед.

— Естественно, — кивнул чародей. — Мы все вносим личный вклад в общее дело.

— Значит, — развел руками ван Блед, — я просто не достоин, чтобы Великий Учитель обращался ко мне напрямую.

Ван Геер скупо улыбнулся, побарабанил пальцами по краю стола.

— Так-так, — задумчиво проговорил он. — А он объяснил причину?

— Нет, конечно, — фыркнул ван Блед, крутя за ножку бокал с недопитым вином.

— Получается, вы просто стояли и смотрели, как кто-то убивает наших товарищей?

— Я пытался предупредить Курзана, — пожал плечами криомант. — Но не успел: его похитили прямо у меня под носом.

— Неужели? — поморщился ван Геер.

— Не делай из меня крайнего, магистр, — раздраженно оскалился ван Блед. — Я был там один, а их — трое.

— То есть вы знаете, кто это сделал?

На щеках криоманта вспухли желваки.

— Одного из похитителей я узнал, — нехотя произнес ван Блед. — Вернее, одну. Это была чародейка. Из вольных. Мари де Шарз, Эмилия ле Гран, Антуанетта д’Ораж, Изабелла фон Уферзайн… у нее много имен и обличий. Ее разыскивает за десяток убийств и, — ван Блед запнулся, плотно сжав руку в кулак, — одно… неудачное покушение. Кроме нее в группе был полиморф. Кем был третий — не знаю. Думаю, их больше, но я столкнулся только с тремя. Пришлось драться… и отступить, — сухо признал криомант.

— Вот как? — изобразил участливость на лице ван Геер. — Но если не изменяет память, вы, магистр ван Блед, не только один из сильнейших криомантов, но и ученик Сибиллы ван Хетлевен. Я удивлен…

Хрустальный бокал в руке ван Бледа покрылся плотным слоем инея. Остатки вина затвердели рубином, хрустнули, раскололись в мелкую крошку, разбивая с жалобным звоном хрусталь. Никто тактично не обратил внимания.

Артур ван Геер оттер из-под глаза рубиновую крошку. Франц Ротерблиц предусмотрительно отодвинул свой бокал подальше от приятеля.

— Эта сука — паршивая мутантка! — прошипел ван Блед, стряхивая ледышки с лацкана серого сюртука. — По слухам, в которые я отказывался верить до очередной встречи с ней, ее изменили по учебникам Виссенетта, на которого до сих пор самозабвенно онанирует любой ковен вольных. Я почти вырвал ей сердце, — добавил криомант спокойнее. — Если бы не полиморф…

Геер сдержал самодовольную улыбку. Хоть ван Блед тщательно скрывал эту страницу своей биографии, за полтора года она стала хорошо известна многим сопартийцам. Подробности разнились, но суть в целом была следующей: около пяти лет назад Гирт ван Блед, уже будучи магистром шестого круга и руководителем КИРИ, закрутил роман с Мари де Шарз, то ли куртизанкой, то ли обедневшей дворянкой. Девица, как он тогда решил, оказалась редким исключением из правил, упущенным Ложей лютумом, мощный арт которого не разрушил телесную оболочку и не выжег разум, а лишь уснул. Почему ван Бледу не показалось это подозрительным, история умалчивает. К тому же уже в те времена ван Блед испытывал порочную тягу к запрещенным Ложей искусствам, а кое-кому из Комитета Равновесия казалось крайне подозрительным, что три последних ассистента магистра погибли в ходе экспериментов при невыясненных обстоятельствах. Доказательств не было, поэтому ван Блед чувствовал себя абсолютно чистым перед Кодексом и без малейших угрызений совести планировал сделать из удачно подвернувшегося лютума очередную запасную банку колдовской энергии, справедливо решив, что никто не хватится какой-то там тьердемондской шлюшки.

Только сложилось все несколько иначе, и ван Блед отказался от намеченного плана. В первую же ночь знакомства девка села ему на член и трахала без остановки целую неделю до полного отупения и изнеможения, в коротких перерывах накачивая лошадиными дозами смеси алку-хисан с мават-бати. Впрочем, девка действительно оказалась не самой смышленой или плохо осведомленной, иначе не стала бы травить медленно действующим ядом под видом средства поддержания сексуальных аппетитов чародея, который уже тогда брал уроки искусства у ведьмы крови.

Ван Блед очистил организм от яда и со слезами на глазах принялся душить свою проказницу Мари, в которую успел влюбиться по уши. Правда, лютум внезапно оказался не самой слабой электроманткой, спалил ван Бледу молниями пол-лица и выпрыгнул в окно с какого-то там этажа.

— Вы считаете, — властно перебил его ван Геер, — что похитителей было больше, чем трое. Почему?

— Потому, — язвительно отозвался криомант, — что наутро после убийства Финстера, Уго ар Залам явился в порт Шамсита, сел на «Ямаар» и отправился прямиком в Анрию. Со всеми удобствами, оплаченными партией, — добавил он еще язвительнее.

Ван Геер поджал губы.

— После… вынужденной стычки с похитителями, — немного помолчав, продолжил ван Блед, — я тоже поспешил в Анрию. Мы с Ротерблицем предприняли попытку перехватить самозваного Финстера. Однако ему удалось все же скрыться.

Ван Геер подозрительно сощурил глаза.

— Каким образом вы его опередили? — спросил он. — Из Шамсита до Анрии даже при попутном ветре больше недели пути. Если вы не отбыли в тот же день…

— У меня свои средства… магистр, — нахально ухмыльнулся ван Блед.

Артур ван Геер задумчиво потер бровь кончиком указательного пальца. Он, конечно, мог бы выяснить все, что интересовало, однако применение подобных методов внутри партии не приветствовалось. В партии действовал принцип ограниченного доверия. Не всем это нравилось, но подобное решение было вынесено единодушным голосованием.

— Мы… — нерешительно произнес Ротерблиц, — хм, допросили капитана. Он признался, что незадолго до швартовки у причала «Финстер» спрашивал о трудностях в порту. Кроме того, капитан, хм, рассказал, что «Финстер» во время плавания вел себя крайне подозрительно, однако капитан не видел — или не хотел видеть, — чтобы «Финстер» получал какие-либо сообщения никаким из известных нам, хм, способов. Ну и, конечно же, капитан всячески настойчиво отрицал свою причастность к исчезновению «Финстера» перед самым нашим, хм, вмешательством.

— Надеюсь, Сулим ар Фустам пережил допрос? — холодно поинтересовался ван Геер.

— Нет, — быстро ответил Ротерблиц. Артур отметил эту честность. Она нравилась ему.

— Очень жаль, — с почти искренней досадой вздохнул чародей. — Он был надежным человеком.

— Не настолько надежным, — возразил Ротерблиц, — раз доставил в Анрию врага, хм, революции.

Ван Геер вновь удержался от усмешки. Его забавляло, когда ренегат разыгрывал из себя идейного товарища, преисполненного революционного пыла.

— В таком случае, ненадежных людей в партии гораздо больше, чем мы думаем, — медленно проговорил ван Геер, глядя сквозь ренегатов. — Ведь кто-то узнал, что в Шамсите трудятся наши товарищи. Кто-то направил в Шамсит агентов, чтобы устранить их. Кто-то помог им сделать это, — он по очереди внимательно взглянул на своих собеседников. — А ведь наши друзья в Ложе уверяли, что держат Собрание и Комитеты в уверенности, что партия распущена еще пять лет назад, виновные наказаны, а угроза революции отвращена от Империи раз и навсегда.

Ротерблиц деловито отпил из бокала вина. Задумчиво причмокнул, изображая из себя знатока и ценителя хороших вин, поставил бокал справа от опустевшей тарелки и, опершись локтями о край стола, подался вперед.

— На что вы, хм, намекаете, магистр? — спокойно спросил пиромант, вежливо улыбаясь.

Ван Геер хмуро глянул на него исподлобья. Он не доверял ни одному, ни другому ренегату. Однако оба обладали безупречной репутацией, насколько она могла быть безупречной у пары преступников против Равновесия. Оба действительно были исключены из Ложи, за обоими действительно числились серьезные преступления, за каждое из которых полагалось по десятку лет в Турме. Да и во лжи даже сам ван Геер не смог уличить их еще ни разу. Разумеется, ренегаты не договаривали, но это было терпимым условием сотрудничества. А то, что за парой ренегатов стоит кто-то из руководства Ложи, тоже никого не удивляло. О связях Ложи с преступностью не догадывался только идиот. Ван Геер идиотом себя не считал.

— Ни на что, — сказал он. — Я лишь суммирую факты.

— А мне кажется, ты прямым текстом обвиняешь нас в предательстве, — зло бросил ван Блед.

— Для обвинений нужны доказательства, а вас даже заподозрить не в чем, — сказал ван Геер настолько искренне, что в голосе почти не чувствовалось сожаления. — Вы не словом, но делом не раз доказывали преданность идеям революции. А ваши покровители, чьи имена нам, к сожалению, неизвестны, оказывают нам неоценимую помощь и поддержку. Без них мы бы не достигли таких успехов и не оказались всего в шаге от намеченной цели. Однако факт остается фактом: несмотря на все предпринятые меры предосторожности, кто-то все же узнал о нас. И более того, нанес болезненный удар в канун съезда, на котором должна решиться судьба всего нашего дела. И это наталкивает на очень неприятные выводы.

— То есть все-таки обвиняешь, — ухмыльнулся ван Блед.

Ван Геер тяжело вздохнул, потирая пальцем бровь. Потом склонился к столу и тихо проговорил, глядя криоманту прямо в глаза:

— Если бы я тебя хоть подозревал, ван Блед, кусок твоего недожаренного мяса уже кормил бы червей. И тебя не спасли бы ни твои льдинки, ни дешевые фокусы старой дуры. Поверь, я немного опаснее какой-то сикухи, которая поимела тебя уже дважды. Помни об этом и постарайся больше не грубить старшим товарищам по партии. А теперь, товарищи магистры, — скупо улыбнулся ван Геер, откинувшись на спинку стула, — если вам больше нечего мне сообщить, я бы хотел заняться тем, для чего и прибыл в эту прекрасную ресторацию. В одиночестве, — добавил он, — чтобы заодно обдумать ваши донесения.

Ротерблиц неспешно допил вино. Сдернул с груди салфетку, бросил ее в тарелку.

— Хм, нет, — цокнул он языком. — Говорить нам, хм, больше не о чем, магистр.

— В таком случае, до встречи, — бросил ван Геер, теряя к собеседникам всякий интерес и уделяя все свое внимание подошедшему официанту с подносом. — За обед не переживайте — за счет партии.

Ротерблиц и ван Блед встали из-за стола. Франц уважительно склонил на прощание голову. Ван Блед, давясь бессильной злобой, едва сдерживался от желания поскорее убраться от ненавистного колдуна, но этикет не позволял.

— Ах да, чуть не забыл, — спохватился ван Геер, наблюдая, как официант раскладывает столовые приборы. — У Финстера был ученик, не помню его имя. Вам известно, что с ним стало?

— Единственное, что я о нем слышал, — выдавил из себя ван Блед, — его упекли за решетку. Если еще не казнили, должен сидеть в Тарак-Мутаби.

Ван Геер задумчиво кивнул и жестом разрешил младшим товарищам удалиться.

Уже на улице, когда двери «Пранзочены» закрылись, а пара ренегатов отошла на приличное расстояние, ван Блед позволил наконец-то дать волю чувствам.

— Пидор лысый! — прошипел он, сжимая кулак. Бледно-голубые глаза сверкнули льдом. На водной глади обычно спокойной Мезанг поднялась крутая волна и с яростью накатила на гранитную набережную, разлетевшись прохладными брызгами. Прогуливавшаяся вдоль барьера под ручку с кавалером барышня тонко пискнула и залилась звонким смехом, придерживая поля летней шляпки. Не растерявшийся кавалер заботливо и любовно отер брызги с белого личика своей пассии, привлек ее к себе и крепко поцеловал в губы.

Ротерблиц достал из кармана темные очки, надел их на нос, поправил пальцем, взглянул на коллегу, криво ухмыляясь.

— Скажи, хм, магистр, вот как так? — весело спросил он. — Из нас двоих пиромант я, а психуешь ты. Неужели ты и впрямь стал такой истеричкой из-за какой-то, хм, бабы?

— Заткни пасть! — огрызнулся ван Блед.

— Хм, вот это твой любимый ответ на любой неудобный вопрос, — хмыкнул Ротерблиц, не прекращая ухмыляться.

— Я сказал: заткнись, — полушепотом процедил непривычно собранный и настороженный криомант. — Видишь? — он кивнул на набережную через дорогу, где у самого барьера стоял высокий человек в черном и открыто смотрел на них.

Ротерблиц осторожно глянул в указанную сторону и, заметив нахального наблюдателя, сощурил глаза, засиявшие сквозь темные стекла очков желтыми огоньками. Пиромант смотрел не больше секунды, прежде чем растерянно нахмурился и даже спустил очки на кончик носа, глядя поверх стекол.

А потом мимо проехала чья-то карета, под бодрое цоканье лошади о мостовую на несколько мгновений скрыв человека у барьера из виду. А когда карета укатила прочь, на набережной кроме обнимающейся и любующейся величием Аррианского Собора пары никого не было.

Глава 11

В пятом часу к парадной углового дома на пересечении Морской и Речной улиц подъехала запряженная парой породистых негальцев черная карета, из которой вышел солидный, дорого одетый пожилой мужчина с тростью. Он обращал на себя внимание, хотя богачи в этом районе были не такими уж и редкими гостями. Здесь жили известные на всю Анрию астрологи, предсказатели, прорицатели, провидцы, гадалки и прочие умельцы заглядывать за грань бытия и связываться с духами удачи, к услугам которых прибегает любой уважающий себя делец, не равнодушный к успеху предстоящей сделки. Этот же господин не производил впечатления, что ему требуется покровительство Ква-Бахати-Нзури или гороскоп на следующую неделю. К тому же, в угловом доме, построенном еще при кайзере Сигизмунде Пятом, обветшалом, сером, продуваемом всеми ветрами и за свою историю успевшем пережить несколько пожаров, не жили ни астрологи, ни гадалки, ни прорицатели. Здесь селились те, кто считал себя слишком богатым и гордым, чтобы делить угол с рабочими фабрик, но был слишком беден, чтобы проживать где-то еще.

Артур ван Геер вошел в парадную, не касаясь двери, — она не имела привычки закрываться, и это было хорошо, иначе пришлось бы просить какого-нибудь неравнодушного анрийца. Принюхался, брезгливо глянул на стену прямо за дверью. По разводам на растрескавшейся краске и сырым пятнам на каменном полу, а также характерной вони можно было сделать вывод, что каждый прохожий считал священным долгом облегчиться именно здесь, прежде чем отправиться по своим делам. Ван Геер сдержал циничную ухмылку.

Он поднялся по обшарпанной лестнице с ободранными перилами на четвертый этаж, остановился напротив видавшей виды двери в квартиру. Поправил белые перчатки и постучался навершием трости.

«Стук. Стук-стук. Стук. Стук-стук-стук. Стук. Стук-стук», — звонко разнеслось по лестничной клетке. Где-то внизу тихо, едва слышно прикрылась дверь. Условный сигнал был хорошо известен немногочисленным жильцам, и они предпочитали делать вид, что не слышали ничего и не видели никого, входящего в ту квартиру на четвертом этаже.

Дверь открылась далеко не сразу. Ван Геер терпеливо ждал, опять же скрывая циничную ухмылку. Он понимал склонность к осторожности жильца квартиры, однако забавлять это не прекращало. Чародей не без оснований полагал, что, если бы за квартирантом пришел бы кто-нибудь, не принадлежащий к партии, не спасли бы никакие двери и предосторожности. Но этого не могло произойти. Жан Огюст Морэ погиб еще в 1628 году.

* * *

Жан Морэ родился и вырос в дворянской семье на юге Тьердемонда, получил блестящее образование, был бакалавром медицинских и естественных наук и какое-то время состоял врачом то ли при каком-то герцоге, то ли при самом короле Филиппе Седьмом. Где и как заразился революционными идеями, доподлинно неизвестно, однако к 1625 году он уже был самым ярым сторонником свержения старого режима, отказался от дворянского наследия, разорвал все связи с семьей, избрал путь аскетизма, а его дебютные обличительные труды пользовались огромным успехом среди единомышленников, молодежи и просвещенной интеллектуальной элиты. Именно Жан Морэ вошел в круг руководителей восстания в Сирэ, ворвался во главе вооруженной толпы и перешедшего на сторону восставших Дорского полка в Шато-Мортез и лично присутствовал при подписании Филиппом отречения от престола. Он же был в числе тех, кто создавал первый проект конституции.

Однако после победы народа над старым режимом победители, как это часто и бывает, разошлись во мнении о судьбах вверенного им государства. Морэ и сторонники ратовали за создание республики, его противники — за конституционную монархию и передачу прав на престол наследнику Филиппа, тоже Филиппу. Монархисты победили. Морэ, ярый республиканец, принял поражение, но не смирился, вскоре возглавил ее, засел за написание трудов, изобличающих предателей дела революции, а менее чем через год морэнисты подняли новое восстание. Филипп Восьмой и его сторонники бежали, а Морэ установил в Тьердемонде диктатуру Конвента. А чтобы ландрийские монархи не питали иллюзий и осознали всю серьезность ситуации — казнил находящегося под домашним арестом Филиппа Седьмого.

Казалось бы, ликующий народ, наконец-то сбросивший оковы рабства, должен возрадоваться и с надеждой смотреть в будущее. Однако неблагодарные тьердемондцы, недовольные конфискациями и переделом имущества, инфляциями, упадком экономики, голодом и обновлением общества через принесение в жертву сотен и тысяч голов изменников, спустя неполных два года существования Республики почему-то позвали Филиппа Восьмого обратно.

И он пришел.

Вместе с двадцатитысячной армией дорогого дяди Хуана Второго Альбарского и четырехтысячным экспедиционным корпусом генерала Альбрехта фон Беренхолля.

Сам Жан Морэ не увидел крах недолговечной Республики. Когда альбаро-имперские войска при поддержке тьердемондских роялистов сломили сопротивление республиканской народной армии и подступили к Сирэ, великий революционер был застрелен монархисткой-фанатичкой в своем доме.

* * *

— Я не ждал тебя сегодня, — сухо сказал Морэ, пристально разглядывая ван Геера выцветшими глазами.

— Кое-что изменилось, — не менее сухо отозвался чародей.

Жан Морэ был невысок, щупл и сутул. В поредевших кучерявых волосах обильно проступала седина, на морщинистом лице с впалыми глазами отпечатался след усталости и болезни. Левая рука, которую он тщательно прятал за спиной, ощутимо дрожала — следствие перенесенного пять лет назад удара. Если бы посторонний взглянул на этих двух людей, то решил бы, что они одного возраста. Однако Жану Морэ не было еще и сорока.

— Что ж, проходи, — сказал он и отступил вглубь единственной комнаты, кутаясь в старый линялый халат.

Ван Геер переступил порог, инстинктивно пригнув голову.

В квартире из раза в раз ничего не менялось: все те же скрипучие дощатые полы, заваленные бумагами, все тот же одинокий стол, заваленный бумагами, та же неубранная кровать, на которой, кажется, даже ни разу не менялось постельное белье. Тот же древний приоткрытый шкаф, из которого выглядывают поеденные молью и временем камзолы, которые считались в Сирэ скромными, а теперь больше походили на непогребенные трупы прошлого.

Сейчас Жан Морэ посвящал все свое время написанию трудов, не менее популярных, чем во времена его молодости. Конечно, после смерти он не мог писать под своим именем, отчего среди почитателей довольно быстро нашлись те, кто гордо именовал себя идейными наследниками и приемниками великого революционера. Кое-кто не считал зазорным взять авторство очередного воззвания к свержению коронованных тиранов на себя. В таких случаях самозванец подвергался жесткой критике за переиначивание и непонимание идей великого Жана Морэ. Ван Геер находил это забавным. Сам будучи мертвецом, он тоже испытывал это странное чувство неловкости за человечество: стоит лишь умереть, но продолжить то, чем занимался, как тут же найдется толпа знатоков, которые заявят, что покойник, будь он жив, никогда бы такого не сделал, и не нужно порочить его доброе имя неубедительным подражанием.

— Что же изменилось? — спросил Морэ, запирая дверь на крепкие засовы. Ван Геер приставил трость к голой стене.

— Наши ряды пустеют, — ответил он и снял цилиндр, пригладил оставшиеся по краям лысины волосы.

Морэ заложил левую руку за спину. Несмотря на болезни и слабость, он продолжал по привычке держаться так, словно выступал перед заседанием парламента или с пылом изобличал преступления духовенства и аристократии перед народом. Для полного соответствия с картинным образом не хватало разве что парика.

Морэ задумчиво кивнул и жестом пригласил ван Геера к столу, взглядом указал на стул, а сам тяжело дохромал до кровати и сел на край, жмурясь от боли. Охромел Морэ еще в двадцать шестом году при штурме баррикады во время Майского переворота, однако упрямо отказывался от костылей все эти годы, всем своим видом выказывая, что даже пуля предателей революции не способна сломить и остановить его. Пожалуй, он оставался единственным, кого ван Геер действительно уважал. Морэ не только пачкал бумагу в промышленных масштабах, но и сам, лично, со знаменем в руках шел в первых рядах и вел за собой воодушевленную толпу. Жаль, теперь он всего лишь тень при былых заслугах.

— Неужели революционный запал иссяк? — с трудом вытянув раненую ногу, возмутился Морэ. — И это в такой ответственный момент?

Ван Геер бросил перчатки в цилиндр, сел на стул, мельком глянул на лист бумаги с по нескольку раз перечеркнутым и заляпанным чернильными кляксами воззванием. Бегло пересчитал скомканные, разбросанные по полу и порванные в клочья страницы, которые Морэ счел совсем уж никудышными. Похоже, великий революционер страдал сегодня от измены ветреной Музы.

— С запалом-то все в порядке, — перевел на него взгляд ван Геер. — Просто нас вдруг стало несколько меньше. Зюдвинд, Ашграу и Финстер покинули нас.

Морэ пригладил растрепанные волосы, запоздало вспомнил об измазанных чернилами пальцах, отер их о полу халата. Левая рука вздрогнула чуть сильнее обычного.

— Что же вынудило их так поступить? — Морэ сунул ее в карман.

— Смерть, — ответил ван Геер, не скрывая насмешки.

— Смерть во славу революции — славная смерть, — гордо вздернул небритый подбородок Морэ.

— А если я скажу, что революция тут может быть вовсе ни при чем? — усмехнулся чародей.

— Что ты имеешь в виду?

Ван Геер откинулся на спинку скрипучего стула, вытянул ноги, поставил локоть на край стола.

— Я только что приехал из столицы, — немного помолчав, начал он, — и буквально с порога меня огорошили известием, что наш товарищ Саид ар Курзан мертв.

— Да, я уже знаю, — поджал губы Морэ. — Новость удручающая. Но…

— После этого известия, — перебил его ван Геер, — мне рассказали, что меня разыскивает некий человек. А еще что Финстер до сих пор не приехал в Анрию. Это натолкнуло меня на некие подозрения, после чего я отобедал в «Пранзочене» с нашими… вынужденными друзьями.

Морэ с натугой переставил увечную ногу поудобнее, болезненно морщась.

— Я им не доверяю, — прохрипел он. — Не понимаю, почему мы до сих пор их терпим.

— Они полезны, — небрежно отмахнулся ван Геер и надменно усмехнулся: — Их хозяева считают, что используют нас в своих целях, не стоит рушить их иллюзии раньше времени. К тому же, — он наставил палец, — именно наши вынужденные друзья поведали мне, что Зюдвинд, Ашграу и Финстер убиты в Шамсите. Ах да, Карим ар Курзан тоже мертв.

Морэ побарабанил пальцами по колену больной ноги. Больше всего в ван Геере раздражала его манера общения, из-за которой мало кто в действительности понимал, что испытывает этот двуличный чародей на самом деле. Он мог вспыхнуть по ничтожному поводу, мог с каменным лицом принять оскорбление, мог смеяться над катастрофой или впасть в уныние из-за испачканного башмака.

— Это точно? — вздохнул Морэ.

— Если верить ван Бледу, — чародей нагло заглянул в исписанный лист на столе, — он стоял в стороне и смотрел, пока кто-то резал наших товарищей одного за другим.

— И после этого…

— Ему отдали такое распоряжение, — усмехнулся ван Геер.

Морэ нервно дернул шеей, поправил ворот несвежей рубашки под халатом.

— Мы отдали ему другое распоряжение, — упрямо возразил он. — Мы направили его в Шамсит, чтобы он проконтролировал Финстера, который в последнее время проявлял подозрительную нелояльность нашим идеям. Если ты не забыл…

— Я ничего не забыл, — холодно перебил его чародей и цинично улыбнулся: — Это ты, похоже, забыл, что в нашей партии последнее слово отнюдь не за нами. Это он настоял на том, чтобы в Шамсит отправился именно ван Блед, хотя мы отводили его кандидатуру. Это он заменил наши инструкции своими, не поставив нас в известность.

Морэ поджал губы и не стал скрывать дрожащую руку, которой потер грудь в области сердца.

— Ты знаешь, почему? — тяжело дыша, спросил личный враг ландрийских королей.

— Нет, — цокнул языком ван Геер. — Он не отчитывается ни передо мной, ни перед кем бы то ни было еще. Он делает то, что считает нужным. В этот раз он счел, что нужно отдать пятерых наших товарищей на растерзание нашим врагам.

Морэ упрямо замотал головой:

— Я не понимаю…

— Я тоже, друг мой, я тоже.

Морэ подскочил с кровати, не обращая внимания на боль. Заложил руку за спину, прошелся по комнате взад-вперед. Походка была неуклюжей, но это не мешало Морэ выступать перед парламентом. Даже если в зале заседал всего один человек.

— Лёсеньян — верный сын революции, — остановившись, провозгласил Морэ. — Я еще не встречал кого-то, кто был бы предан и верен делу свержения тирании сильнее, чем он. Он — пример для всех нас. А теперь ты обвиняешь его в том, что он замыслил предательство?

Ван Геер спокойно вытерпел обращенный на него гневный, требовательный взгляд, вальяжно устроившись на стуле.

— Я ни в чем его не обвиняю, — спокойно ответил чародей. — Для обвинений нужны доказательства, а у меня есть лишь подозрения, не достаточные даже для определенных выводов.

Морэ вскинул подбородок. Пикировку он проиграл, признал это, но смиряться и не подумал. Повернулся к ван Гееру спиной, дохромал до кровати, мученически кривя лицо, грузно опустился на край.

— Ты не хуже меня знаешь, что Финстер был ненадежным товарищем, — проговорил он мягче, когда отдышался. — Он преследовал больше свои цели, нежели вносил вклад в дело революции.

— Я не сильно жалею о его потере, — надменно бросил ван Геер. — Если бы он не погиб, на собрании я бы лично призвал его к ответу за все его махинации и растраты. Но Ашграу и Зюдвинд…

— Да, они были твоими близкими друзьями, — участливо кивнул Морэ. — Тем сложнее тебе здраво оценивать ситуацию. Возможно, он узнал нечто такое, о чем говорить было опасно, и решил действовать превентивно. Лесеньян знает гораздо больше нас. А Зюдвинд и Ашграу провели слишком много времени вдали от Ландрии. Финстер мог втянуть их в свои махинации.

— Я знал Зюдвинда и Ашграу двадцать лет. Знал их гораздо дольше, чем тебя, всех прочих и даже его, — язвительно напомнил чародей. — Уж в чьей верности я бы никогда не сомневался, так это в верности Зюдвинда и Ашграу.

— Человеческая природа изменчива и непостоянна, — заговорил словами одного философа Морэ. — Предательство заложено в человеке от рождения, и предать может кто угодно, в первую очередь, тот, на кого ты бы никогда не подумал.

Ван Геер удержался от очевидного комментария, напрашивающегося сам собой. Вместо этого продолжил с невозмутимым спокойствием:

— Если бы не Ашграу и Зюдвинд, Финстер давно бы сдал нас всех кабирским властям, а те, в свою очередь, разыграли бы нас козырем в дипломатических играх Мекметдина. Не удивлюсь, если к этому все и шло. Финстер проводил слишком уж много времени в Азра-Касар, играя в шахматы и нарды с визирем султана.

Морэ поерзал на кровати. Он, конечно же, тоже не раз видел рапорты Зюдвинда и Ашграу, в которых оба выражали беспокойство по поводу развернутой Финстером активной деятельности в Шамсите. Не мог упрекнуть их хоть в чем-то, что могло бросить тень подозрений на их лояльность.

— Уверен, на собрании Лесеньян все объяснит, — сказал он, давая понять, что не желает больше продолжать этот разговор.

— Не объяснит, — жестко усмехнулся ван Геер. — Он не приедет на собрание.

— Как? — изумился Морэ.

— Да вот так, — чародей сложил руки на животе, перебирая большими пальцами. — У него нашлись более важные дела, в которые он не посчитал нужным посвятить меня.

Морэ опустил голову и крепко задумался. Если великий революционер что и ненавидел в жизни сильнее тирании венценосных угнетателей, то лишь сомнения. Однажды он позволил себе сомневаться, чем воспользовались его политические противники.

— До тех пор, пока Лесеньян не ответит перед нами и не объяснит причины своих действий, я запрещаю тебе распускать слухи, — решил он, сверкая выцветшими глазами. — Запрещаю тебе говорить о твоих подозрениях и домыслах. Ты слышишь меня?

Ван Геер добродушно улыбнулся, подаваясь вперед.

— Ты не можешь мне что-то запретить, товарищ, — сказал он. Угрожать ему не требовалось. Чародей этим и не занимался. — Не беспокойся, я прожил достаточно долго, чтобы научиться держать рот закрытым. Пока мы не призовем его к ответу, о моих подозрениях и домыслах будешь знать только ты. Но держи в голове одну вещь: за последнее время он сильно изменился. Гораздо сильнее, чем даже тогда. Не знаю, может, ему надоело, может, придумал себе другое развлечение, но я уверен в одном: он без малейших сожалений пожертвует всеми нами, если сочтет это… занятным.

— Мы все пожертвуем собой без малейших сожалений, если это свергнет коронованных тиранов! — фанатично воскликнул Морэ.

— А если этого потребуют чьи-то личные интересы? — цинично осадил его ван Геер.

— Нет, — твердо возразил Морэ. — Я отказываюсь верить, что Лесеньян предал революцию.

Чародей скрипнул стулом, откидываясь на спинку.

— Ты слишком уж веришь в него, хотя даже не знаешь, что он такое, — проговорил он настолько едко, что искреннего сожаления было почти незаметно.

— Он — воплощение идеи, что витает в воздухе. Он — тот пламень, что пылает в груди каждого из нас! — вдохновенно выпалил Морэ, цитируя слова собственной книги. — Благодаря ему я получил второй шанс. Возможность исправить все ошибки и достичь той цели, которой нас лишили предатели и изменники.

Ван Геер задумчиво потер бровь кончиком пальца. Если под исправлением ошибок Морэ подразумевает еще более радикальные взгляды, призывы бить пособников режима везде и всюду и волны террора, то, возможно, не стоило ему давать этот самый второй шанс.

— Поэтому пока он не ответит лично передо мной, ты ни в чем меня не убедишь, — заключил Морэ, поглаживая ноющую ногу.

Это если ему захочется отвечать, подумал ван Геер.

— Есть новости от Адлера и Хесса? — сменил он тему.

— Хесс еще не приехал, — подхватил Морэ с готовностью. — Писал, что его задерживают дела в Остфюрентуме. Адлер здесь. По-прежнему охаживает дочерей Фернканте, — усмехнулся Морэ.

— Не думаю, что ему следует знать о том, что произошло в Шамсите.

— Я тоже, — кивнул Морэ. — Я объявлю об этом на съезде.

— Когда объявится Хесс и если он свяжется с тобой раньше, чем со мной, отправь его ко мне незамедлительно.

— Сомневаюсь, — фыркнул великий революционер. — Если он и приедет, узнаем мы об этом не раньше, чем через неделю. Он же не вылезет из борделей, пока вдоволь не накувыркается с местными шлюхами. Какой прекрасный образец борца за свободу…

— У нас у всех своя благодарная аудитория, которой мы зачитываем тезисы, — холодно проговорил ван Геер. — Шлюха — такой же человек, как и рабочий фабрики или крестьянин. Уйдет тирания, и шлюха найдет достойное занятие в своей жизни. А до тех пор ей нужно как-то зарабатывать на эту самую жизнь. Поэтому расценивай безнравственность Хесса как благотворительность. Пока он тратит деньги на шлюх из своего кармана, разумеется.

Ван Геер медленно поднялся. Достал из цилиндра перчатки, неспешно натянул их на руки. Взял цилиндр. Морэ тоже встал, наваливаясь на спинку кровати дрожащими руками. Чрезмерная физическая активность совершенно вымотала великого революционера.

— Скажи, — вдруг обратился к нему ван Геер, задумчиво крутя цилиндр за поля, — ты уверен, что мы поступаем правильно?

— А ты сомневаешься? — с неудовольствием переспросил Морэ.

— Я не сомневаюсь в необходимости перемен. Я сомневаюсь в выбранных нами средствах.

Великий революционер широким жестом указал на окно:

— Взгляни на Тьердемонд. Одиннадцать лет назад в Тьердемонде тоже многие сомневались, искали компромиссы, устраивающие всех решения, пытались договориться, шли на уступки и послабления старому режиму. Одиннадцать лет назад мы тоже осознавали необходимость перемен, однако предатели и изменники, которые действовали в своих интересах, а не интересах народа, убедили всех, что перемены должны наступать постепенно через реформы, преобразования… — выплюнул он ненавистные слова, хромая к двери. — Они говорили, что так мы избежим кровопролития. Ну и чего же они добились? Восемь лет непрекращающейся войны. Знаешь, как мои соотечественники уже относятся к ней? Они просто смирились, что, уснув в королевстве, просыпаются в республике, а обедают снова в королевстве.

— Как же они выживают? — ван Геер задумчиво взглянул на навершие трости.

— Просто держат в домах несколько знамен, — пожал плечами Морэ, возясь с засовами. — Нет, друг мой, договаривается с тираном только трус. Только обезглавив змея, мы достигнем успеха. Только искоренив всех врагов, предателей и изменников, всех пособников угнетателей, мы искореним пережитки старого мира и создадим ту площадку, на которой воздвигнем новый.

— А что же будет делать народ, когда змей лишится головы?

— Для этого мы и создали нашу партию.

Как бы она не оказалась гидрой, подумал чародей, надев цилиндр, но вслух ничего не сказал, лишь кивнул в знак прощания.

* * *

Когда ван Геер вышел из квартиры, Морэ заперся, дохромал до окна и долго смотрел на улицу, залитую алеющими лучами клонящегося к горизонту солнца. Он видел, как чародей сел в карету, как кучер хлестнул вожжами негальцев и укатил прочь. Ему не нравилось, что ван Геер кичится роскошью, как какой-то аристократ или магнат с десятком фабрик, на которых без отдыха вкалывают бесправные рабы. Если честно, ему не нравился и сам ван Геер. Тот был колдуном, а колдуны — пережиток старого мира, которым нет места в новом. Однако из всех оставшихся в партии колдунов ван Геер действительно хотел перемен для Империи, хотя и проявлял в последнее время непозволительную мягкость и малодушие. Возможно, причиной тому был возраст. Возможно, что-то еще.

Но, так или иначе, ван Геер остался чуть ли не единственным в партии, кому Морэ доверял и в ком не сомневался. После Лесеньяна, конечно, которого менншины звали «Лерер», а ван Геер — «Машиах». И его сильно взволновали безосновательные подозрения ван Геера в адрес Лесеньяна. Для себя Морэ решил, что в случае, если придется сделать выбор, он колебаться не будет. Революция требует жертв, даже если придется принести в жертву таких людей, как ван Геер.

Морэ вздохнул. И вдруг заметил какого-то человека в черном, стоявшего на тротуаре с другой стороны Речной улицы. Человек словно смотрел на Морэ в ответ. Жан в испуге отпрянул от окна, одергивая занавесь. Хоть человек был далеко, возникло ощущение, будто тот смотрит почти в упор.

Когда боль в ноге от слишком резкого движения унялась, великий революционер все-таки взял себя в руки и решил осторожно, из-за занавески выглянуть на улицу вновь.

Кроме нескольких прохожих ни на Речной, ни на Морской улице никого не было.

Спустя минуту, Жан Морэ позволил себе крепко выругаться по-тьердемондски на собственную манию преследования.

Глава 12

Анна Фишер сладко потянулась и крепко прижалась к ван Гееру всем своим молодым горячим телом. Анне было двадцать два года, шесть из которых она состояла в законном браке с Иоганном Фишером, анрийским магнатом, управляющим компании «Гутенберг-Фишер», входящей во всеимперское объединение промышленников.

Это был удивительный человек. Занявшись откровенно убыточным и рискованным делом, да к тому же связавшись с ненадежными компаньонами, едва не пустившими его по миру, Фишер всего за несколько лет умудрился выкарабкаться из сложной ситуации, расплатиться с долгами и не только удержаться на плаву, но и расширить свою маленькую мастерскую до крупной компании, захватившей анрийский рынок и поглотившей конкурентов. Разумеется, это мало кому понравилось, на Фишера пытались давить и открыто с ним воевать, но без особых результатов. Кое-кто подозревал, что за Фишером стояли боссы Большой Шестерки, однако никому так не удалось уличить его в преступных сговорах и противозаконной деятельности.

Так или иначе, дела Фишера шли неплохо, но все же не настолько хорошо, иначе тот не вступил бы в партию полтора года назад. Как и любой предприниматель, он трепетно относился к своим доходам, которые приносили ему руки рабочих, и очень не любил кайзера за то, что тот самым наглым и неприкрытым образом его грабил. С юридической точки зрения, это,конечно, звалось «налогообложением», но с точки зрения самого Фишера и здравого смысла — «грабежом». Впрочем, Фишер был не одинок в нелюбви к Его Величеству.

Неблагоприятная обстановка в Империи вызывала уже недовольство не только среди крестьянства, рабочих и представителей прочих слоев тяглового населения, как это было пять лет назад. Купечество и предприниматели всех мастей тоже страдали от недальновидности кабинета министров, исполняющего прихоти императора. Условия для внутренней и внешней торговли и производства становились все хуже, а налоги и пошлины возрастали чуть ли не каждый месяц. А ведь приходилось еще платить взятки и прочие отступные. Купцы и предприниматели говорили: «Ваше Величество, вы хотите от нас денег, но при этом вводите запрет на торговлю с Норлидом, а из Норлида испокон веку шли руда и соль, так необходимые для пушек и продовольствия для ваших солдат, умирающих во славу Империи на полях сражений Тьердемонда. Мы уже молчим, что снабжение вашей армии влетает нам в нидер, мы привыкли, что последние двадцать лет мы кормим, одеваем, обуваем имперских воинов себе в убыток, а ваша мечта построить самый мощный флот Двух Морей выжимает из нас все соки. И ладно, не в первой, мы привыкли к экономической блокаде вашего главного конкурента на севере, но, Ваше Величество, вы закрыли границу с Милалианом, через порты которого к нам шли товары из Салиды. Понимаем, противоречия и разные взгляды на судьбу Тьердемонда, да покарает Единый проклятых республиканцев и продлит дни Филиппа Изгнанника, которому желаем скорейшего возвращения на законный престол. Мы бы нашли лазейки, да вот только поморы в ответ на вашу политику против Норлида ввело торговое эмбарго и лишило нас поставок с Запада. Мы бы с радостью активно торговали с султаном, который поклялся в вечной дружбе с вами и обещал стать самым верным союзником, если вам вдруг захочется поссориться еще и с Альбарой, да вот только пошлины на ввоз и вывоз кабирских товаров дают не прибыль, а протирают дыру в наших карманах. Империя, конечно, богата, но при всем своем старании не может удовлетворить ваши аппетиты. Мы, конечно, не против спонсировать вашу, безусловно, очень важную войну против революционной заразы, терзающей тело Ландрии, но, пожалуйста, Ваше Величество, создайте подобающие условия. В конце концов, делать деньги из воздуха умел только царь Садим, а он унес свой секрет в могилу». В ответ на подобные жалобные речи кайзер издавал указ, запрещающий критику власти, проведение собраний, и по привычке поднимал налоги.

Иоганну Фишеру было откровенно плевать на политические программы партии и ее цели. Он видел в ней возможность избавиться от престарелого самодура, которому не давала покоя военная слава предков, из-за чего за тридцать один год своего правления кайзер Фридрих ввязался чуть ли не во все крупные войны и не выиграл ни одной из них. Фишер был типичным магнатом, который заставлял вкалывать своих рабочих до потери сознания, платил им через раз и горячо поддерживал законы, запрещающие рабочие выступления. В этом, кстати, Фишер и ему подобные были первыми, кто ставил в церкви свечку за здравие монарха. Однако кайзер мешал ему богатеть, покушался на его доходы, и вот этого Фишер простить не мог. Он видел в партии инструмент, с помощью которого после свержения престарелого мальчишки, не наигравшегося в оловянных солдатиков, можно будет диктовать свои условия.

Он глубоко в этом заблуждался.

Анне Фишер тоже было глубоко плевать на политические программы и цели партии. Ей было плевать и на тяжелое положение супруга, политику, экономику, страну и мир в целом. Полтора года назад она нашла спасение от тоски неудачного замужества и не испытывала ни малейших угрызений совести ни перед мужем, ни перед Единым. Мужа она видела слишком редко, чтобы чувствовать себя виноватой, а в существовании Единого сомневалась, как и практически любой просвещенный человек, получивший современное образование. Это стало модным. Наравне с чтением Жана Морэ.

Артуру ван Гееру на цели партии было не плевать, однако любовница помогала отвлечься от проблем и почувствовать себя вновь молодым.

Анна потерлась об него пышной грудью, горячо поцеловала в губы и отстранилась, легла на спину, подтягивая одеяло. Ван Геер задержал ее маленькую пухленькую ручку с колечками чуть ли не на каждом пальчике, не позволяя прятать прелести тела, пышущего молодостью, влажным теплом и энергией жизни. Анна смутилась — она всегда начинала смущаться своей наготы, стоило любовной горячке немного отступить, — устроила борьбу за священное право прикрыться, но быстро сдалась и прекратила сопротивляться. Ван Геер перевернулся на бок, положил руку ей на мягкий живот. Анна испуганно вздрогнула и зажалась, словно ее коснулись впервые, но постепенно расслабилась от легких движений прохладной ладони, вызывающих приятные мурашки по всему телу. Женщина отдалась этому приятному чувству, прикрыла глаза, робко улыбнулась и облизнула полные губы в предвкушении. Она обожала, когда он так делал. На нее это действовало как наркотик, доставляло удовольствия больше, чем сам секс. Ласки становились настойчивее и наглее, мужская рука уверенно скользила по гладкой коже и волосам внизу живота, протискивалась между стыдливо сведенных полных бедер. Анна мелко задрожала, шумно вдохнула, стуча зубами, заелозила по постели, чувствуя, как ее снова охватывает жар возбуждения. Она не вытерпела этих заигрываний, охотно раздвинула ноги, обхватила руку ван Геера маленькими ладошками, направляя ее, требуя доставить больше наслаждения.

Его ладонь застыла, скользнула вверх, снова легла на живот и мягко надавила. Анна Фишер тихо охнула, выгибаясь дугой, и забыла как дышать от прокатившейся по телу волны неземного блаженства. Женщина затряслась, поджимая пальцы на ногах, колотя руками по кровати. Ван Геер надавил вновь, безжалостно добив ее второй волной удовольствия, пока не отхлынула первая. Анна затряслась в конвульсиях, хрипло, отрывисто вскрикивая, и без сил растеклась по постели, на мгновение теряя сознание, обмякла, уставившись в потолок широко раскрытыми глазами.

Прошло какое-то время, прежде чем большие, тяжелые груди волнующе колыхнулись, а фрау Фишер с беспомощным стоном продохнула и прикрыла глаза, из уголков которых на подушку скатились слезинки счастья. Ван Геер продолжал нежно поглаживать любовницу, не давая ей остыть, снова поднимая в ней горячие волны возбуждения, отзывающиеся в измученном женском теле судорогами. Анна не вытерпела этой пытки, скинула нахальную руку чародея, отвернулась от него, пряча раскрасневшееся круглое личико, поджала ноги и сжалась в едва слышно всхлипывающий, дрожащий комочек. Ван Геер подался к ней и нежно поцеловал во влажное, горячее плечо. А потом глубоко вздохнул, ложась рядом.

Анна Фишер тоже действовала на него как наркотик. Ее бурные реакции, стоны, крики и дрожащие на пике оргазма ляжки заставляли поверить, что восемьдесят шесть лет — еще не приговор.

За окном давно стемнело. В спальне дома покойной тетушки Анны Фишер, где любовники проводили свои не то чтобы тайные свидания, горела одна единственная свеча, создающая уютный полумрак, навевающий самые приятные мысли. Впрочем, ван Геер не любил долго предаваться даже приятным мыслям.

В гостиной старые часы пробили десять вечера.

Чародей встал, оставив любовницу одну, прошел к туалетному столику, на котором стоял таз с теплой водой, и принялся умываться. Анна вздрогнула от противного холода одиночества и тихо всхлипнула.

Всегда одно и то же: он приходит в семь, проводит с ней ровно три часа, а потом в десять, минута в минуту, собирается и уходит до следующей встречи. Она кривила бы душой, если бы сказала, что эти три часа не самые лучшие в ее жизни, что она не ждет их с замиранием сердца, потеряв всякий стыд и страх. Но ей хотелось большего. Хотелось, чтобы он остался навсегда. Иногда Анну посещали безумные мысли. Иногда Анне хотелось встать, тихонько проскользнуть в спальню мужа, заглянуть в его безмятежное лицо, а потом накрыть занятую бесконечными встречами и деловыми сделками голову подушкой и не отпускать до тех пор, пока мерзкий храп не затихнет навсегда. Анна не боялась наказания. Она была уверена, что ей сойдет все с рук. Иоганн Фишер в свои тридцать семь обладал крайне слабым здоровьем. Он уже перенес один сердечный приступ, едва не отправивший его на тот свет, никто не удивится, если второго Иоганн Фишер не переживет. Особенно если смерть засвидетельствует Вольф Пильцер, семейный врач, с которым у Анны была короткая интрижка, когда она проходила обследование, чтобы убедиться, что проблемы с зачатием не с ее стороны. Если бы она не была такой трусихой и позволила подобным мыслям стать действием… Она бы стала завидной вдовой с солидным приданым. Даже Артур ван Геер вряд ли устоял бы перед таким соблазном. Ведь половиной компании Фишера владеет отец Анны, а ван Геер был деловым человеком, занимался какими-то серьезными делами в столице, о которых предпочитал не говорить, а в Анрии вроде бы владел типографией…

Но Анна так и не нашла в себе сил, чтобы решиться на отчаянный шаг. Где-то в глубине, на самом краю сознания, она понимала, что для ван Геера она — всего лишь приятное времяпрепровождение и не более. Он нежен, пылок, а чтобы желание совпало с возможностью не нужно тратить уйму времени, но Анна для него всего лишь любовница, которую он бросит, едва она ему надоест.

Смутное понимание этой простой истины в последнее время вгоняло Анну Фишер в страшную депрессию, от которой спасали лишь эти короткие встречи, проходящие в безумии от животной похоти. А после них становилось еще хуже.

— Останься, — прошептала Анна, обнимая себя за плечи от холода.

— Нет, — коротко ответил ван Геер, обтираясь полотенцем.

— Но почему? — Анна села на постели, скромно прикрывая пышный бюст одеялом.

— Потому что не могу себе этого позволить, — ответил чародей, надевая белую рубашку. — Меня ждут дела.

— Ты всегда так говоришь, — капризно надула губки любовница.

— Потому что меня всегда ждут дела, — повторил ван Геер, застегивая пуговицы.

Анна задумалась, обводя серыми глазами спальню.

— Но ведь за окном ночь, — попыталась она воззвать к здравомыслию. — Неужели ты не боишься?

— Я прожил достаточно долго, чтобы научить ночь бояться меня, моя милая Анна, — сказал чародей, вдевая ногу в штанину кальсон. — А ночь — лучшее время уйти, чтобы беспечный муж не заподозрил жену в неверности.

Анна обиженно отвернулась, смахнула накатившие на печальные глазки слезинки. Той рукой, которой поддерживала одеяло, плавно сползшее вниз и обнажившее вздрогнувшую от тихого всхлипа грудь. Ван Геер замер на мгновение, глядя на любовницу в отражении.

— Моему мужу все равно, — горько сказала она и поправила одеяло. — Я его не интересую. Спорю, даже если он узнает о нас, он лишь махнет рукой. Ему тоже вечно некогда, — обиженно фыркнула она. — Он женился не на мне, а на деньгах моего отца.

— Значит, — чародей потянулся за брюками, — он не осознал своего счастья. К деньгам отца редко прилагается такая дочь.

— Мне недолго осталось, — убежденно заявила Анна. — Скоро я увяну, покроюсь морщинами, растолстею, грудь обвиснет, стану путать, где у меня лицо, а где… другое место. Кому я буду такая нужна?

Ван Геер неторопливо влез в брюки, застегнулся, сел на стул, деловито натягивая носки.

— У тебя слишком мрачный взгляд на жизнь, — заметил он с легкой усмешкой. — Чтобы увянуть, тебе придется прожить еще очень и очень долго. Даже я этого вряд ли увижу.

— Потому что бросишь меня? — испугалась Анна, и ее пухлые губки задрожали.

— Потому что не доживу до того дня.

Анна пожала плечами.

— Ты — чародей… — неуверенно обронила она.

Ван Геер глубоко вздохнул, задумчиво потирая бровь кончиком пальца.

— Я стар даже для чародея, — признался он нехотя.

Анна тихонько прыснула в кулачок, хитро блестя глазками:

— Полчаса назад я бы так не сказала.

Чародей замер с туфлей в руках, скупо улыбнулся.

— Ты не знаешь, моя милая Анна, — произнес он с серьезным лицом, — сколько мне пришлось принести в жертву младенцев дьяволам Той Стороны, чтобы ты так не сказала.

Анна прекратила смеяться, прикрыв рот ладошкой, и осуждающе покачала головой.

— Не шути так, Артур, — строго погрозила она наставленным пальчиком. — Это скверная шутка.

Они замолчали. Ван Геер оделся полностью, постоял перед зеркалом, удостоверяясь, хорошо ли сидит одежда. Анна тем временем поднялась с кровати, накинула на плечи легкий шелковый халат, расправив пышные каштановые волосы. Ван Геер, глядя на нее в отражении, отметил, что полунагота любовницы притягивает его сильнее, чем полностью обнаженное тело. Наверно, от этого почти все свидания начинаются еще в гостиной, где обычно остаются ее верхние юбки и туфли. Чародей на мгновение замешкался и подумал, что сегодня и вправду стоит остаться с Анной. Однако тут же выбросил эту мысль из головы. Ему и так предстоит бессонная ночь в «Империи», до самого утра читать письма и отвечать на них. Анна может подождать. Партия — нет.

Любовница запахнула халат и, обнимая себя под грудью, приблизилась к ван Гееру. Чародей нашел в себе силы смотреть ей в глаза и не отвлекаться на выпирающие из-под тонкой ткани соски.

— Останься, — вздохнула Анна, раздосадованная упрямством любовника.

— Нет, — повторил он и позволил себе улыбнуться: — Не грусти, моя милая Анна, мы обязательно скоро встретимся.

— Ты всегда так говоришь, — отвернулась она, — а потом исчезаешь на месяц, а то и больше.

Ван Геер настойчиво повернул к себе ее круглое личико за подбородок.

— В этот раз я никуда не исчезну, — заявил он ей в глаза.

— Правда? — робко улыбнулась Анна.

— Конечно. Если твой муж не будет возражать, мы встретимся уже… — он задумался на секунду, — послезавтра.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Поклянись, — гордо приосанившись, потребовала Анна.

— Требовать клятву с колдуна — очень неразумно, — серьезно заметил ван Геер. — Поэтому я просто даю тебе обещание, — он взял любовницу за маленькую ладошку и галантно поцеловал ей руку.

А потом надел цилиндр и вышел из спальни, держа трость подмышкой. Дверь он запирал сам запасным ключом.

Анна Фишер поежилась. Ей стало еще холоднее.

Оставшись одна, она бесцельно побродила по комнате, остановилась у зеркала, отпустила полы халата, позволив легкой ткани соскользнуть с плеч и обнажить грудь, покрутилась, разглядывая свое отражение. Женщина с той стороны всем своим видом противоречила опасениям о скором увядании и утрате былой красоты. Анна самодовольно ухмыльнулась, укуталась в халат и, вальсируя босыми ногами по полу, подошла к окну, аккуратно выглянула из-за плотной шторы.

Она увидела, как ван Геер сел в подъехавший экипаж, кучер щелкнул кнутом, погоняя пару лошадей, и карета умчала в темноту ночи.

Анна тоскливо вздохнула, предвкушая очередную тоскливую ночь, проведенную в одиночестве, уже намеревалась отойти от окна, как вдруг уловила едва заметное движение. Темную фигуру, едва различимую в потемках плохо освещенной улицы, двинувшуюся в ту же сторону, куда только что уехал экипаж ван Геера.

Анна Фишер одернула штору и отступила от окна, прикрывая рот ладошкой. Сердце принялось бешено колотиться в груди, а где-то внутри зародилось щемящее чувство тревоги, противная уверенность, что сегодняшняя встреча с Артуром ван Геером была последней в ее жизни.

* * *

Чародей шел по освещенному настенными светильниками коридору «Империи». Время приближалось к полуночи, но для него это ничего не значило — он давно привык ложиться с рассветом, а просыпаться к полудню. К тому же назавтра ван Геер не планировал никаких встреч и готовился посвятить весь день редкому отдыху.

Так что пачка обычной партийной корреспонденции, которую он получил на обратном пути от Анны Фишер, а потом можно хотя бы на несколько часов забыть обо всем и почувствовать себя обычным человеком, свободным от решения судеб народа. В последнее время эта идея все чаще казалась ван Гееру особо привлекательной. Он не хотел списывать это на старческое малодушие и усталость, но… кем как не стариком, заигравшимся в борца за светлое будущее, он и был? Народа, которого, по сути, не знал и который его ненавидел.

Ван Геер приблизился к белой двери своего номера, извлек из кармана золоченый ключ, вставил в замочную скважину и провернул один раз. Номер давно стал чуть ли не родным домом, настоящим убежищем, в которых когда-то прятались чародеи от всевидящего ока бдительной инквизиции. Правда, двести с лишним лет назад чародеи выбирали для убежищ жилища значительно скромнее, но времена изменились.

Ван Геер толкнул дверь, переступил порог и шагнул в темноту, поглотившую тихий звук его шагов.

Обычный человек не почувствовал бы никакой разницы, однако истинному чародею буквально сразу захотелось бы убраться от давящего ощущения вакуума и пустоты. Ван Геер не зря считал этот номер своим домом. Он потратил немало времени и сил, чтобы покрыть стены просторной комнаты защитными сигилями и печатями, полностью блокирующими арт и запрещающими вход нежеланным гостям.

Чародей закрыл за собой дверь, скинул с плеч сюртук и повесил его на вешалку в прихожей, а после, ориентируясь в темноте вторым зрением, прошел в комнату.

И замер, услышав равнодушный голос, донесшийся из пустоты:

— Салапарако мак’вс шент’ан, Артур ван Гееро.

Глава 13

Комната была затянута густым серебристым туманом, в котором смутно угадывались очертания меблировки. Охранные сигили, печати и руны мерцали в тумане мертвой, бездушной обстановки и переливались всеми цветами радуги на стенах и потолке номера «Империи». На сигийца они не реагировали.

Он сидел в глубоком кресле возле стола. Артур ван Геер застыл посреди комнаты — тусклое пятно со смутно угадывающимися, тонущими и теряющимися в густой пелене очертаниями человеческой фигуры. Контуры ауры переливались радужным свечением, но крайне скупо и блекло, словно сила арта почти иссякла в старом колдуне, но от ван Геера веяло колдовством, сигиец чувствовал это. К тому же он хорошо помнил сули ван Геера все семь лет и не спутал бы ни с кем, даже вылепи тот себе новое лицо, как это сделал Дитер Ашграу.

Аура чародея аура пульсировала волнением и тревогой, грозящей всколыхнуться волнами страха.

Он растерянно, слепо оглянулся по сторонам, пытаясь понять, откуда прозвучал глухой голос. Однако ван Геер быстро осознал бесполезность второго зрения, осмотрелся в комнате глазами обычного человека и, сосредоточенно вглядевшись во мрак, все же заметил в слабом отсвете уличного фонаря сидящего в кресле сигийца.

Это быстро успокоило чародея. Он расслабился. Аура прекратила пульсировать и колыхаться.

— Все-таки это ты, — проговорил он несколько глухо из-за наложенных на комнату печатей, — а я до последнего надеялся, что ошибся. И что Адлер хоть раз в жизни довел хоть что-нибудь до конца и сделал хоть что-нибудь как надо, — добавил ван Геер насмешливо.

Сигиец не пошевелился в кресле и не ответил. Лишь внимательно следил за чародеем, который продолжал сохранять спокойствие, несмотря окружающую его темноту.

— Семь лет, — немного помолчав, продолжил ван Геер, — мы считали, что перебили всех тебе подобных и оказали миру неоценимую услугу. Избавили его от ошибок и природных аномалий, восстановили баланс. И вот ты здесь, — чародей усмехнулся, слегка повеселев. — Неужели мы были не правы, и природе все-таки нужны ошибки и аномалии?

Природная аномалия вновь никак не отреагировала.

— Что ж, — вздохнул ван Геер, — ты все еще не бросился на меня, сидишь и слушаешь старческое брюзжание, значит, тебе от меня что-то нужно. Полагаю, ты хочешь поговорить. По крайней мере, для начала. Если это так, возможно, ты позволишь? — чародей осторожно шагнул навстречу, указывая руками на стол. — Понимаешь ли, я, как и ты, привык видеть собеседника, но в силу обстоятельств в данный момент лишен такой возможности.

Собеседник внимательно всмотрелся в пятно ауры чародея.

— Да, — сказал он.

Ван Геер на ощупь подошел к столу под немигающим взглядом сигийца. Коснулся смутно угадывающегося в густом тумане светильника, немного повозился в потемках в поисках спичечного коробка, чиркнул спичкой. В носу засвербело от запаха серы и подожженного масла.

Ван Геер с тихим звоном накрыл светильник стеклянной колбой, наладил яркость горящего фитиля. Озаривший комнату желтоватый свет выхватил из темноты неподвижное, заросшее бородой лицо со шрамом и отразился парой огоньков в зеркальной поверхности неотрывно следящих за чародеем серебряных бельм.

Для сигийца комната по-прежнему осталась затянутой густым туманом, в пелене которого колыхнулась от волнения аура ван Геера.

— Итак, — чародей повернулся к собеседнику, заложив руки за спину, — с чем, еще раз, ты пожаловал? Пожалуйста, без Эна. Это мертвый язык, а мы пока что еще живы.

— Машиах. Где он? — спросил сигиец, неотрывно глядя на чародея.

Ван Геер потянул носом пахнущим маслом воздух, расправив плечи.

— А для чего ты его ищешь? Чтобы убить? — уточнил он.

— Да, — сказал сигиец.

— Хм, — задумчиво хмыкнул ван Геер. Его аура колыхнулась во мгле, слабо переливаясь радужным свечением. — Ты же понимаешь, что он — великий учитель, которого я должен прикрыть своей грудью, умереть, но ни за что его не выдать? — спросил чародей с легкой насмешкой в голосе.

— Да.

— Почему тогда ты спрашиваешь меня, если понимаешь, что я не должен отвечать? Только из страха перед тобой?

— Нет.

— Тогда почему? Ты все равно меня убьешь, как убил Зюдвинда, Ашграу и даже Финстера, хотя последний не имел никакого отношения к нашим… конфликтам.

— Не убью, — сказал сигиец.

Ван Геер искренне удивился.

— Почему же они мертвы? — невозмутимо спросил он.

— Не захотели отвечать, — сказал сигиец.

— Хм, — задумчиво хмыкнул ван Геер, наклоняя голову. — Значит, если я отвечу, ты просто уйдешь? Несмотря на то, что семь лет назад я, как и Зюдвинд, и Ашграу, убивал тебе подобных?

— Да.

— Хм, — задумался ван Геер. — А какие у меня гарантии?

— Никаких.

Чародей напряженно замер. Его аура нервно дрожала, то бледнея, то наливаясь красками. Артур размышлял, однако ход его мыслей сигиец мог лишь предполагать, но не знать наверняка.

— Значит, — спокойно заговорил ван Геер, — если я скажу, где Машиах, ты просто уходишь, так? А тебе не приходит в голову, что я постараюсь как-то предупредить его? Что мы объявим на тебя охоту? Попробуем тебя остановить? В конце концов, попробуем завершить начатое еще семь лет назад?

— У вас есть свои дела, — сказал сигиец. — Не мешайте — не стану мешать вам.

— Мы говорим о том, что ты хочешь убить Машиаха, — заметил ван Геер, сдерживая нервное напряжение. — Но Машиах и есть наше дело. Для кого-то он вождь, для кого-то — учитель, для кого-то — олицетворение самой идеи нашей борьбы. Без него наше дело прекратит свое существование.

— Машиаха не должно быть, — сказал сигиец, не отрывая взгляда от чародея. — Ты можешь сказать, где он, — останешься жив. Ты можешь не говорить — тогда все равно узнаю, но тебя не станет.

— А еще я могу тебя убить, — цинично усмехнулся ван Геер.

— Можешь попробовать, — кивнул сигиец.

Чародей растерялся. Не было никакой возможности понять, что чужак имеет в виду, ни по его голосу, ни по его лицу, на котором оживали лишь губы, и те только на короткий момент, необходимый, чтобы произнести сухую фразу. Это пугало и настораживало ван Геера, однако он продолжал размышлять над тем, как найти выход из сложившейся ситуации.

— Твой выбор?

Ван Геер вздохнул, унимая едва заметную дрожь.

— Он в столице, — признался чародей. — Я виделся с ним в столице месяц назад, — убежденно проговорил чародей, — потом отправился сюда, в Анрию. Где он сейчас — мне неизвестно.

— Он сказал тебе.

Чародей вновь опешил. Аура потемнела, раздраженно колыхаясь.

— Я прожил долго, — зло проговорил он, — но еще не впал в маразм и на память никогда не жаловался.

— Зачем ты встречался с ним? — спросил сигиец.

Простой вопрос ввел ван Геера в замешательство. И вовсе не потому, что ему не хотелось посвящать врага в свои секреты и тайны. А потому, что он впервые за весь разговор осознал, что не уверен.

— Чтобы обсудить дела, — тем не менее ответил он, самоуверенно ухмыльнувшись. — Тебе предоставить полный перечень повестки дня?

— Ты вызвал его в столицу, чтобы убить, — сказал сигиец.

Ван Геер впал в ступор. Всего лишь на мгновение, однако этого вполне хватило, чтобы понять, насколько тот потрясен, взбешен, растерян, ошарашен и зол. Это обычная реакция людей на откровенную и наглую клевету.

— Хорошая шутка, — нервно рассмеялся ван Геер. Пожалуй, за много лет это было чуть ли не впервые, когда он не играл, а был искренен в выражении своих чувств.

— Это не шутка, — сказал сигиец. — Четыре месяца назад Вернер Зюдвинд узнал о планах Машиаха, сообщил об этом Дитеру Ашграу, а после — тебе.

— Что? — возмутился ван Геер. — Мне никто ничего не сообщал. Какие еще планы?

— Этого нет ни в памяти Зюдвинда, ни в памяти Ашграу, — ответил сигиец. — Есть только то, что вы решили, что партии будет лучше без Машиаха. Устранить его вызвался ты.

Ван Геер оперся рукой на стол, утер ладонью выступивший на лбу пот. Он был напуган. Однако отнюдь не туманными фактами, которыми осыпал сигиец. Его пугало то, что саму безупречную память вдруг заволокло туманом, и события последних месяцев размазались, истерлись, потускнели.

— Я одобряю не каждое его решение, — проговорил он, тяжело дыша, — но убивать его у меня и в мыслях никогда не было…

— Ты уверен, что все твои мысли принадлежат тебе? — спросил сигиец.

— Я… — запнулся ван Геер.

— Вспомни, что он сказал.

— Я не знаю… не помню…

Сигиец дернул щекой со шрамом. Поднялся с кресла. Ван Геер испуганно отступил к камину. По бешеной пульсации ауры можно было отсчитывать удары его сердца.

— Значит, есть только один способ выяснить, — сказал сигиец.

Туман вокруг чародея всколыхнулся, стремительная волна ряби пробежала к сигийцу. Потребовалось ровно секунда, чтобы тот осознал свою ошибку, понял, как ван Геер изменил свой арт и через какой эксперимент Машиаха прошел. Но и секунды оказалось слишком много.

Сильный толчок отбросил сигийца обратно на кресло. Он инстинктивно ответил, точным ударом сбивая ван Геера с ног, но не успел сконцентрироваться. Удар вышел слабым, и чародей устоял. Однако сигиец успел вскочить на ноги. Он вскинул левую руку, хватая ван Геера за горло. Колдун всхрипнул от удушья, широко размахнулся руками. Пара слепых волн силы прошли мимо сигийца. Третья по счастливой случайности задела его, заставила на миг потерять концентрацию. Ван Гееру этого хватило. Он разорвал «петлю» на шее, перехватил противника, беря в клещи, швырнул на кресло, вдавливая в спинку. Ножки противно скрипнули, кресло съехало с места, оставив после себя царапины на паркете, и уперлось в стену. Сигиец попробовал шевельнуться, но руки словно приросли к бокам туловища. Ван Геер оказался гораздо сильнее, чем он рассчитывал. Слишком хорошо научился пользоваться украденными силами.

— Ты слишком самонадеян, — сказал чародей, приближаясь и сильнее вдавливая противника в кресло. Колдун был почти спокоен. — Только я не Зюдвинд, не Ашграу и уж тем более не Финстер. Когда-то я лично убил двоих таких, как ты, а был тогда гораздо слабее. Думаешь, теперь мне не хватит сил избавиться от тебя одного?

Грудь сдавило с такой силой, что ребра сплющили легкие. Сигиец задержал дыхание. Стиснул зубы. На щеках вспухли желваки. Шрам судорожно дрогнул.

— Неприятно, когда против тебя используют твое же оружие, правда? — звенящим от напряжения голосом проговорил ван Геер.

Чародей накинул на шею сигийца петлю силы и затянул. Тот захрипел.

— Понятия не имею, что ты мне наплел, — твердо проговорил ван Геер, — но… Но ты заставил меня сомневаться. Не знаю, что со мной, но я это выясню. Если Машиах и вправду снова затеял одну из своих дурацких игр, в которой без сожаления разменял Ашграу и Зюдвинда, он мне за это ответит. Но ты все равно об этом не узнаешь.

В глазах мутнело. Туман отступал, таял, рассеивался. Меркло яркое пятно души ван Геера. Смутно угадывающиеся очертания мебели становились четче. Комната становилась ярче, заполнялась желтоватым светом уцелевшего светильника.

Сигиец вывернул голову, нашел лампу меркнущим взглядом. Прикрыв один глаз, сосредоточился на светильнике, за стеклом которого горел желтый огонек. Ван Геер надавил еще сильнее.

— Пора тебе исчезнуть, аномалия.

Сигиец «ударил» в светильник. Лампа скользнула по столу к краю. Ван Геер заметил махинации противника, злобно оскалился, схлопнул напряженные руки, поворачивая голову сигийца к себе.

Это была ошибка. Нужно было закрыть ему глаза.

Подхваченный сигийцем светильник качнулся на краю стола и, следуя за поворотом его головы, соскользнул вниз. Ван Геер схватил лампу, не давая упасть, втолкнул обратно на стол, ослабив хватку. Сигиец воспользовался краткой передышкой. Сосредоточился на светильнике, сдавливая его клещами. Хрустнуло стекло. Фитилек перекрутило. Рыжее пламя дрогнуло словно от порыва сильного ветра и погасло, погружая комнату в полную темноту. Петлю сбросило с шеи, сдавливавшие ребра тиски разжались, в легкие ворвался воздух.

Ван Геер отрывисто вскрикнул, теряясь во внезапно заполнившем комнату мраке.

Сигиец продохнул, кровь отхлынула от покрасневшего от удушья лица. Он вернул привычное для себя зрение: темнота растворилась в сгустившемся тумане, фигура ван Геера проступила во мгле ярким пятном, пульсирующим от гнева и ненависти. Чародей слепо испустил поток силы в то место, где сидел сигиец. Тот блокировал его встречным потоком, а затем, сосредоточившись на ван Геере, швырнул на камин.

Чародей вскрикнул от боли в затылке, упал на пол. Сигиец встал. Глаза все еще с трудом находили цель, тело, которое было приучено выполнять любые приказы без заминки, слушалось неохотно. Однако сигиец возвращал над собой контроль. Подхватил ван Геера, швырнул на шкаф. В комнате раздался сухой треск ломающейся дверцы. Усилие отозвалось легким головокружением. Сигиец не остановился. Захватил чародея, поднял над полом и с силой впечатал в паркет. Ван Геер яростно и глухо взвыл.

В висках стучало, но сигиец сжал кулаки, напрягся, подтаскивая колдуна к себе. Ван Геер сопротивлялся, упираясь руками в пол. Сигиец сжал кулак и с натугой провернул кистью. Правая рука чародея рывком вскинулась вверх, с хрустом согнулась в локте. Ван Геер закричал, аура взорвалась от боли в вывихнутом суставе. Сигиец никак не отреагировал на это. Просто стало несколько легче волочь врага по полу и тратить на это меньше сил.

Он подтащил колдуна к себе. Усилием воли поставил на колени, сдавил горло рукой. Ван Геер дернулся, вцепился в руку, пытаясь разжать пальцы, колотил по ней кулаками. Сигиец коротким ударом разбил ему нос. Вторым сломал его. На третий ван Геер обмяк и прекратил сопротивляться.

Сигиец запрокинул его голову, положил на лицо ладонь, чувствуя кожей липкую, теплую кровь. Большим и указательным обхватил колдуна за щеки, средний прижал ко лбу, указательным и безымянным прикрыл ему веки. Ван Геер задергался, тряся головой из стороны в сторону. Сигиец надавил ему пальцами на глазные яблоки. Чародей захрипел от боли.

— Lu… lu… lux! — выдавил он из себя.

Внезапная яркая вспышка переливающегося всеми цветами радуги света ударила сигийца по глазам, заставив крепко зажмуриться. Ван Геер скинул его руку с лица, со всей оставшейся силы ударил по другой, сдавливавшей горло, оттолкнул врага назад. Толчок вышел слабым, но этого ван Гееру хватило, чтобы освободиться. Он закашлялся, отползая на безопасное расстояние, пока сигиец стоял, закрываясь локтем. Раз попробовал выглянуть, однако слишком яркое свечение взбесившихся печатей жгло восприимчивое к магии зрение. Пришлось вновь погасить его, чтобы хоть как-то ориентироваться в пространстве. Сигиец моргнул, привыкая к мягкому голубому свету, заполнившему комнату.

И заметил летящую в него трость. Слишком поздно.

Он среагировал, но успел только отвести голову вбок. Трость со всей силы огрела набалдашником по плечу. Сигиец поджал от боли губы, перехватил трость и швырнул обратно. Чародей, стоя на коленях, взмахнул рукой, уводя трость в сторону. Это далось тяжело — он едва не упал от истощения, но сдаваться не собирался.

Сигиец тоже не собирался больше затягивать.

Достал из-за спины кинжал, подкинул в ладони и метнул в чародея, вложив в бросок силу.

Однако джамбия застыла в воздухе, не долетев до шеи чародея нескольких футов. Ван Геер выставил перед собой напряженные руки, отводя острие. Залитое кровью лицо перекосило от злости и отчаяния, оно утратило благородство, стало больше похоже на упыриную морду с полностью черными глазами.

Сигиец дернул щекой со шрамом, напрягся. Кинжал медленно, натужно, словно в густом киселе начал упрямо двигаться к лицу ван Геера. Чародей заскрипел зубами от натуги, затрясся, но отводил кинжал. Сигиец не думал, откуда в колдуне еще находились силы — слишком долгая борьба истощала даже его. Он вообще не был склонен к лишним раздумьям, поэтому просто давил на кинжал, ломая сопротивление чародея.

Но когда джамбия оказалась всего в паре дюймов от лица ван Геера, сигиец вдруг резко и неожиданно перекрыл поток силы. Чародей отшвырнул кинжал, выплеснув всю оставшуюся мощь в пустоту и обрушив ее на оказавшийся на пути волны стол. Стол с грохотом опрокинуло на пол, волна прошла дальше, ударила в оконную раму. Стекло задребезжало, треснуло, рассыпалось мелкими осколками. С улицы в комнату ворвался ночной воздух. А вместе с ним и звуки, которых так не хватало в запечатанном колдовством помещении.

Чародей упал без сил навзничь.

Сигиец успел подхватить джамбию, которая послушно легла ему в руку. Шмыгнул носом, втягивая тонкую струйку крови в ноздрю. Кровь не должна течь, и он запретил ей это, снизив ритм биения сердца.

А затем, вскинув руку, поднял чародея с пола, прижал его к стене и приблизился.

Ван Геер, тяжело, хрипло дыша, поднял на него мутные глаза с полопавшимися сосудами. Попытался что-то выдавить из себя, но лишь сплюнул кровью на рубашку. Сигиец взглянул на колдуна с полным безразличием, ловко раскрутил кинжал на пальцах, обернув его острием книзу и, коротко размахнувшись, вогнал лезвие в основание шеи чародея.

И пока ван Геер не обмяк, опустился перед ним на колено, поддерживая за плечо, положил ладонь на лицо. Глаза сигийца затянуло серебряной пленкой.

Пятно ауры чародея стремительно меркло в тумане вместе с тающей в теле жизнью, но сигиец не дал ван Гееру кануть в небытие. Он поймал его душу. Медленно, осторожно отнял руку от лица чародея, вытягивая из умирающего то, что было Артуром ван Геером, было его сутью и сущностью, его последние осознанные мысли. Его сули.

А потом забрал душу Артура ван Геера, растворив в пустоте внутри себя.

Перед глазами завертелся бешеный калейдоскоп образов чужих воспоминаний. В уши ворвалась какофония когда-то сказанных и услышанных слов. Тело отреагировало ураганом когда-то пережитых ван Геером чувств. Сигиец содрогнулся, подавляя все это, подчиняя остатки чужой воли, запирая чужую личность в самых темных и глубоких подвалах своего рассудка.

Сигиец уложил тело ван Геера на пол. Опустил ему веки. Выдернул из раны кинжал. Вставать не спешил, хоть за стенами пришли в движение пятна аур разбуженных шумом постояльцев «Империи». В коридоре быстро двигалась фигура слуги. Сигийцу требовалось еще немного времени, чтобы прийти в себя, заглушить рвущиеся наружу отголоски чужой личности, отчаянно пытающейся захватить контроль.

В дверь торопливо постучали.

— Майнхэрр ван Геер, — глухо донеслось из коридора, — у вас все хорошо?

Сигиец глубоко вздохнул, закрывая глаза. По тело прошла судорога, пробил озноб.

— Майнхэрр ван Геер? — слуга дернул за дверную ручку.

Сигиец открыл глаза. На мгновение они показались чужими, черными, с индиговыми крапинами, однако чернота быстро растворилась и растаяла в серо-стальной радужке. Сигиец осмотрелся в комнате, заполненной мягким голубым светом. Встал на одеревеневших ногах. Слуга в коридоре звенел ключами, возясь с дверным замком. Сигийца это не волновало. Он равнодушно посмотрел на тело ван Геера. Затем на окровавленное лезвие кинжала. Молча развернулся и пошатываясь направился к разбитому окну.

Когда слуга ворвался в комнату, хлопнув о стену дверью, он обнаружил лишь труп Артура ван Геера и следы борьбы. Бросился к телу, чтобы подтвердить страшное предчувствие. Подбежал к окну с колышущимися на легком летнем ветру шторами, выглянул на улицу, но не увидел никого.

Глава 14

— Зачем мы здесь? — в который уже раз заныл Карл Адлер, состроив кислую мину страдальца и прикрыв глаза от палящего этельского солнца.

— Страдать, — огрызнулся Дитер Ашграу.

Вернер Зюдвинд и Рудольф Хесс нескладно и вяло захихикали — изматывающий зной пустыни Сель-Джаар даже из них вытягивал все соки. Артур ван Геер промолчал, хотя нытье Адлера сильно раздражало не первый день. Он искренне не понимал, зачем вообще стоило брать этого плаксу и рохлю, от которого больше вреда, чем пользы. Хотя ван Геер много чего не понимал и уже смирился с этим.

— Сраное солнце, сраный песок, сраное пекло! — не унимался Адлер. — Все зудит, все чешется! У меня уже яйца вспрели! Того гляди — сварятся!

— Ну это ты загнул, — хмыкнул Зюдвинд. — Максимум — прелости в промежности.

— Не понял? — сверкнул из-под тюрбана синими глазами Адлер. Слишком выразительными и большими, расположенными под аккуратными бровями на чистом, гладком, хоть и слегка обгоревшем на беспощадном южном солнце лице.

— Конечно, милая, хер ты что поймешь, — раздраженно фыркнул Рудольф. — Не бабье это дело — яйца иметь.

— Пошел ты, Хесс! — зло бросил Адлер, заворачивая гнедую лошадь.

По небольшому отряду всадников, ничем не отличимых от сельджаарских бедуинов, стоявшему на вершине бархана, вновь прошел нескладный смешок. Чародеи обожали бесить Адлера догадками о его половой принадлежности и половой ориентации. Ван Геер эти шутки не поддерживал, хоть Адлер и раздражал его не меньше, чем остальных.

— Кончайте балаган, магистры, — хмуро скомандовал ван Геер, надвинув куфию ниже на мокрый лоб.

Вялое веселье тут же прекратилось.

— А серьезно, Геер, — жмурясь от солнца, вздохнул Ашграу. По его коричневому от загара, уже почти сельджаарскому лицу текли ручьи пота и скатывались за ворот, оставляя быстро высыхающие грязные дорожки на огрубевшей коже. — Какого черта мы тут забыли? Полмира проехали, а так и не знаем, на кой.

— Я тоже не знаю, — мрачно отозвался ван Геер, глядя со склона бархана на безжизненную пустыню, неясную, искаженную в плавящемся от зноя воздухе.

— Да ладно, — сплюнул Хесс. — Из нас всех ты один его любимчик. Приближенный. Неужели он так боится за свои секреты, что даже тебе ничего до сих пор не сказал?

— Нет.

— Это уже даже не смешно, — проворчал Зюдвинд. — Мы пять месяцев шатаемся по гребаным пескам, я его на век вперед успел нажраться, а до сих пор не знаю, для чего и что меня вообще ждет?

— Будущее, — послышался глухой, хриплый, болезненный голос. Тихий, но при этом его слышал каждый и, казалось, с любого расстояния.

Чародеи обернулись в седлах — к ним на бархан поднимался укутанный в черную хламиду всадник на серой лошади. Лицо скрывалось под бронзовой маской, очень похожей на ту, которую носил прокаженный король. Ван Геер поежился. Хоть он изнывал от непереносимой жары, все равно пробрал неприятный холод.

— Будущее, сын мой, — повторил Машиах, поравнявшись с учениками, — тебя ждет будущее. Там, — он указал дрожащей рукой, замотанной бинтами, — скрыты остатки прошлого, которое должно сегодня исчезнуть, чтобы изменить настоящее и дать жизнь будущему.

Ван Геер еще раз взглянул с бархана в указанном направлении, на нечеткие в кипящем воздухе руины крепости, высеченной в истерзанной солнцем и ветрами скале.

— Это все мило, конечно, — поскреб щетину Хесс, — но мне будущее ваше до жопы. Меня интересует настоящее и что я с него поимею.

— Не переживай, сын мой, — бронзовое лицо повернулось к ренегату, и тот стушевался под взглядом, скрытым во мраке глазных прорезей. — Тебя ждет достойная награда. Как и всех вас, дети мои, по делам вашим.

Ван Геер вновь поежился — Машиах любил звучать зловеще, и сложно было понять: угрожает он или просто о чем-то говорит. Эта театральщина откровенно бесила, но принимая во внимание возраст и необратимые изменения в мозгу, вызванные многочисленными операциями, чтобы продлевать эту пародию на человеческую жизнь, оставалось лишь мириться с жуткими причудами. Ван Геер был готов вытерпеть многое ради своей цели.

— Этой ночью все закончится нашей победой, — сообщил Машиах. — И в завтрашний день мы войдем обновленными.

— Хотелось бы наконец-то услышать, в чем заключается твое обновление… мастер, — робко поинтересовался Зюдвинд.

— Конечно, сын мой, — медленно кивнул Машиах. — Ведь я обещал вам ответы на все ваши вопросы, когда придет время. Время пришло, но я отвечу не здесь. Едем в лагерь.

Великий чародей, по слухам, доживавший свой второй век, трижды обманувший смерть, некогда носивший имя, которое благоговейно произносят его многочисленные ученики и последователи, развернул коня и неторопливо направился вниз по склону. Чародеи, некогда бывшие магистрами Ложи, которых он назвал своими учениками, нерешительно переглянулись. Первым, как этони странно, развернулся Карл Адлер. За ним последовал Хесс, Ашграу, Зюдвинд. Ван Геер задержался, в последний раз взглянул на руины безымянной крепости, находящейся в самом центре Сель-Джаар, там, куда не решались заезжать даже отчаянные бедуины, и только потом направился в разбитый лагерь, в котором осталась целая маленькая армия из сотни гутунийских и сельджаарских наемников, вооруженных до зубов. Ван Геер глубоко задумался: для чего Машиаху потребовались обычные люди, когда у него под рукой пятеро не самых слабых чародеев Ложи? Ведь там, где не справится чародей, у простого человека нет ни малейшего шанса.

* * *

Ван Геер тяжело сглотнул и выдернул саблю из изуродованного трупа. То, что это был когда-то человек, определить было сложно — скорее, изрубленный криворуким мясником шмат мяса. Рядом в тесном мрачном коридоре лежал еще один. А вокруг — восемнадцать трупов сельджаарцев. Двое еще держались, но им оставалось недолго. То, что они все еще живы, — заслуга исключительно лошадиных доз наркотиков, которыми их накачали перед боем. Один из них тупо пялился на обрубок правой руки. Второй — пытался впихнуть в распоротую брюшину собственные кишки, и от бессмысленности этих действий делалось жутко. Сам ван Геер едва стоял на ногах. Он был ранен, но из-за обезболивающих и притупляющих страх веществ еще не осознал, как сильно и куда именно. Сейчас, когда сознание начинало немного проясняться, ван Геер с ужасом осознал, что если бы не олт, — сбежал бы первым, едва в коридоре навстречу отряду вышли они.

Они были похожи на людей. Выглядели, как люди, двигались, как люди, но этим схожесть с людьми и ограничивалась. Они вышли, не издав ни звука. Двигались совершенно бесшумно, синхронно, словно заводные куклы с пустыми серебряными бельмами вместо глаз на равнодушных лицах. В руках каждого голодно блестели по паре мечей.

Ван Геер метнул в них несколько молний, хотя Машиах предупреждал о бессмысленности подобного действия. Чародей доживал восьмой десяток, и за все семьдесят девять лет жизни магия еще ни разу не подводила. Этой ночью такое произошло впервые.

А потом в них разрядили двадцать мушкетов двумя залпами. Это тоже лишь задержало их на несколько мгновений. Пули оставили в их телах дыры, из которых даже не шла кровь. А потом два бездумных механизма вышли из завесы порохового дыма, сорвались на бег и ворвались в толпу сельджаарцев. В тусклом свете факелов и фонарей засверкали лезвия мечей, оставляющих после себя лишь трупы.

Всего за несколько секунд, прежде чем наемники успели сориентироваться и взяться за ятаганы и сабли, отряд потерял пятерых. В завязавшейся рубке полегло еще с десяток. Вокруг слышались стоны и крики умирающих, но они не издали ни единого звука, бесстрастно вспарывая животы и отрубая конечности. Если бы не отупляющие наркотики, после которых ждала мучительная смерть от передозировки, — наемники давно бы разбежались, однако Машиах не планировал оставлять их в живых. Они гибли, давая ван Гееру лишнее время, были всего лишь препятствием. И когда от отряда осталось только трое, чародей обвалил ненадежный свод коридора.

Завал, впрочем, почти сразу разметало, словно от порыва ураганного ветра. Камни и кирпичи разлетелись, будто пушинки, и они продолжили идти.

Трем оставшимся наемникам все же удалось завалить одного голема из живой плоти, хоть он и сопротивлялся даже тогда, когда ему отсекли руку и искололи ятаганами. Однако второй развернулся и добрался до оставшихся наемников. Но пока разделывался с ними, ван Геер напал сзади. Проткнул его саблей насквозь. Голем не издал ни звука. Развернулся, схватил чародея за горло и припер к стене. Ван Геер хрипел и метался от ужаса, несмотря даже на действие олта. Его пугала не столько близость неминуемой смерти, сколько изуродованное, окровавленное лицо, на котором не отражалось ровным счетом ничего.

Однако у заводных кукол рано или поздно кончается завод, и безмолвный голем не стал исключением. Его хватка ослабла. Пулевые, колотые и резаные раны вскрылись, из них хлынула кровь. Ван Геер каким-то чудом вырвался, подхватил с пола саблю и начал остервенело рубить эту насмешку над природой, извращенную аномалию и отвратительный феномен.

И рубил до тех пор, пока силы не оставили и его. А потом доплелся до стены, сел и принялся дрожать. Можно было бы списать все на отступающий олтовый дурман. Но чародей не привык врать самому себе.

Он все же потерял сознание. В чувство его привел Дитер Ашграу, перемазанный копотью и кровью, с наспех перебинтованной рукой. Ван Геер вжался в стену, бешено вращая глазами. Сердце колотилось так, что стук отдавался эхом в сводах древней крепости.

— Смотрю, у тебя тоже было весело? — усмехнулся Ашграу.

Ван Геер не ответил. Дитер осмотрел в коридоре.

— Из твоих не выжил никто, — констатировал он, равнодушно разглядывая трупы наемников. Затем скользнул взглядом по изрубленным на куски телам големов. — Машиах велел брать их живыми.

— Нахуй Машиаха… — бессильно прохрипел ван Геер.

Ашграу усмехнулся.

— Ему не понравится, что ты гробишь его будущее.

— Сам пускай и берет свое будущее живым…

— Он и взял, — глухо отозвался Ашграу. — Троих. Разменял полсотни человек на троих ублюдков. Хесс и Зюдвинд прикончили еще одного. А мы, кажется, потеряли Адлера.

— Нахуй Адлера! — стуча зубами, бешено прохрипел ван Геер.

— Ну, старик, возьми себя в руки! — крикнул Ашграу. — Не будь бабой!

Ван Геер затрясся, обхватывая себя за плечи. Его тошнило. В глазах плыло.

— Вставай, — спустя какое-то время протянул ему руку Ашграу. — Все кончилось.

Ван Геер тупо покосился на протянутую руку, схватился за нее и тяжело поднялся на ноги.

— Пойдем, — криво усмехнулся Ашграу, — в завтрашний день.

* * *

— Сколько уже прошло? — прошепелявил Адлер, нервно постукивая ложкой по пустой тарелке. Раньше Адлер любил широко улыбаться, сверкая белозубой улыбкой. Теперь он держал разбитые губы плотно сомкнутыми и старался не светить дырками на месте выбитых передних зубов.

Когда-то это был приемный зал, но стены обветшали, пол засыпало песком. Часть крыши обвалилась, в нее проникали лучи закатного солнца, в которых столбами плясала сухая пыль, гонимая горячим ветром. Но несмотря ни на что, здесь было гораздо прохладнее, чем на улице.

— Несколько часов, — ответил Зюдвинд.

— Думаете, он выживет? — тихо спросил Карл, втянув голову в плечи и несмело озираясь по сторонам.

По-женски миловидное лицо чародея украшали все еще свежие синяки и ссадины. Кожа обгорела больше прежнего — все же несколько часов на солнцепеке после неудачной телепортации не прошли бесследно. Если бы Машиах не отследил точку выхода, Адлер так бы и сгинул в Сель-Джаар. Однако у Машиаха случился приступ милосердия.

— Эээ, — беззаботно махнул рукой Хесс. Он сидел на лавке, закинув ногу в сапоге на рассохшийся деревянный стол, и выковыривал острием ножа грязь из-под ногтей. — Он три раза подыхал и возвращался. Видать, его ни Бездна, ни Та Сторона принимать не хочет. А тут-то чего ему бояться?

— Тем более что он притащил с собой лучших хирургов Аль-Лива и Таяра, — добавил Зюдвинд.

— Думаете, он изменится? — не унимался Адлер, нервно ерзая на лавке.

— А хрен его знает, — сплюнул на пол Хесс.

— А вдруг он станет таким, как… — Адлер запнулся, понизил голос, — таким, как они?..

— Тогда мы отсюда не уйдем, — хмыкнул Ашграу, подняв голову. — И знаешь, это не худшее, что с нами может случиться, если то, что он порассказывал о них — правда.

— Ууууу! — замогильно взвыл Хесс, тряся руками. Адлер от страха аж подпрыгнул. — Бойся, красавица! Явится за тобой фарих-хадай и сожрет твою душу!

— Замолкни, Хесс, — мрачно сказал ван Геер.

— Что такое, любимчик? — ухмыльнулся Рудольф. — Обиделся на своего учителя за то, что не дал подержать себя за ручку, когда ложился под нож?

— Нет.

— А чего тогда? Ты ж за будущим сюда приперся, чего недоволен?

— А ты?

— А на кой мне ваше будущее? — ненатурально рассмеялся Хесс. — Мне и в настоящем неплохо. Он обещал мне денег, но, чую, кроме песка я тут ничего не найду. Зря с вами поперся. Надо было в Ландрии оставаться.

— Ага, — угрюмо пробормотал Ашграу, — где тебя каждая псина Ложи ищет?

— Забыл, что ли? — зевнул Хесс. — Мы уж два года как покойники. Какая Ложа?

— Вселандрийская, — пояснил Зюдвинд, — в которой ты был магистром пятого круга. И уж кому, как не тебе знать, что Ложа так просто даже от покойника не отстанет.

— Ээээ, — снова отмахнулся Хесс. — А в Тьердемонде было неплохо. И все коллеги, — издевательски выделил он это слово, — оттуда свалили еще в двадцать пятом. Чего мы там не остались?

— Тебе понравилось играть в революцию? — с наигранным удивлением спросил Ашграу.

— А чего бы и нет? — пожал плечами Хесс. — Было весело. Да и конвентинцы неплохо платили.

— Угу, — кивнул Зюдвинд с кислой миной. — Доигрались, что туда целая армия пришла. Если бы мы остались, висеть бы нам рядом с конвентинцами. Или побрили бы нас революционной методой.

— Замучались бы, — надменно фыркнул Рудольф.

— Слишком много на себя берешь, Хесс, — покрутил головой Ашграу. — Магия, конечно, хорошо, но против двадцати тысяч ружей слабину дает.

— И все равно мне там нравилось, — упрямо заявил Хесс. — А девки какие там… ммм… — мечтательно закатил он разноцветные глаза. — Только вякни «Вива ля революсьен!» — у них самих ноги раздвигаются, а панталоны хоть выжимай.

— Как Ложа ни пыталась из тебя человека сделать, а каким отбросом ты был, таким и остался, — мстительно прошепелявил Адлер.

— А пошел ты, педик, — беззлобно огрызнулся Хесс.

— Забудьте про революцию, — сказал Зюдвинд, допив теплое вино. — Кончилась революция. Конвентинцев больше нет. Сейчас в Тьердемонде грызутся наши с Норлидом. Морэ сидит где-то в Империи, строчит свои убогие писульки, подбивает на восстание угнетаемые тираном народные массы. Все это уже на фарс больше похоже. А мы хотя бы заняты делом. Хоть каким-то, хоть немного достойным чародеев.

— Да вертел я ваши дела, — плюнул Хесс. — Затащили меня хер знает куда, натравили на каких-то уродов, которые подыхать не хотят. Сколько хакиров осталась? Человек пять от сотни? До сих пор не представляю, как сами-то выжили. И уж тем более, как эта красотка, — кивнул он на Адлера, — когда с ней в портал нырнул тот выродок.

— Я его убил! — возмущенно воскликнул Карл, сжав кулаки, и тут же стыдливо прикрыл ладонью рот. — Бросил его труп стервятникам!

— Ну да, ну да, — шмыгнул носом Рудольф.

— Он был мертв, я в этом лично убедился!

— Отвяжись от него, Хесс, — утомленно вздохнул Ашграу. — Если бы он его не убил, вряд ли бы с нами сидел.

— Эй, Геер, — окликнул Артура Хесс, резко меняя тему. — Ты-то что все молчишь? Ты же первый рвался за Машиахом, нас подбивал, а сидишь мрачнее тучи. Боишься, что он на столе все же преставится? Будущее твое не покажет?

— Нет, — коротко ответил ван Геер.

— А чего тогда?

— Ничего.

— Ну и ладно. — Хесс скинул ногу со стола, потянулся. — Если Машиах до утра не выйдет… кем бы не выйдет… Я собираю манатки и сваливаю, а вы как хотите. Набегался я за аномалиями вашими…

— Тебя-бя никто-то и не-е держит-жит, сын-ын наш-мой.

Чародеи повскакивали с лавок, оборачиваясь к дверному проему из зала, в котором, держась за сорванную петлю, стояла ссутулившаяся фигура в льняном рубище, перемазанном кровью. Человек оттолкнулся от простенка и, шатаясь из стороны в сторону, нетвердо направился по горячему песку к обеденному столу, грозя упасть на каждом шагу. Ван Геер, глядя на него, тяжело сглотнул. Когда тот все же добрался до стола и уперся дрожащими руками в край, чародей непроизвольно сжал руку в кулак. Между пальцев щелкнула молния.

Человек уронил голову, черные пряди закрыли его лицо. Миг — и волосы словно втянулись в скальп, укоротились до приличной стрижки, в них проступила седина.

— Что за?.. — пробормотал Хесс, отступая от стола.

Плечи человека содрогнулись. Из его глотки вырвался нездоровый смешок.

— Разве-ве не-е признали-нали меня-нас, дети-ти мои-наши? — тихо спросил он. Голос был странным, звучал многоголосным эхом.

Человек медленно поднял голову, распрямил спину. Чародеи попятились. Ван Геер почувствовал, как по хребту ползет холод липкого страха.

На него смотрело смуглое лицо одного из сельджаарских хирургов с серебряными провалами вместо глаз.

— Что ты с собой сделал? — потрясенно пробормотал Хесс.

— Будущее-щее, — эхом откликнулся Машиах, широко улыбаясь.

Его лицо исказилось, черты расплылись. Карл Адлер тонко, по-женски ойкнул и поспешил отвернуться, когда к нему повернулось уже другое лицо.

Глава 15

— Я стану таким же?

— Нет. Но ты станешь… чем-то иным. Чем-то лучшим чем то, что было.

— Даже ты не знаешь?

— А разве не в этом прелесть эксперимента? Разве не в этом суть истинного творца — творить, надеясь на великое чудо?

— А ты знал, чем станешь ты, когда… творил, надеясь на великое чудо?

— Не знал. Но я доволен.

— А если бы ты погиб?

— Смерть — тоже результат. Доказывает либо невозможность эксперимента, либо неточные расчеты. Однако в своих расчетах я уверен. А то, что я жив, — прямое доказательство успеха.

— Но ты не знаешь, как именно я изменюсь.

— Если сомневаешься и боишься, сын мой, ты можешь отказаться. Все зависит от твоего выбора.

— Я прожил семьдесят девять лет. Поздно бояться.

— Это хорошо. Значит, я верил в тебя не напрасно. Ты сильнее остальных.

* * *

Ван Геер разлепил тяжелые веки. Яркий свет больно ударил по глазам. Чародей зажмурился, проморгался, привыкая. Он лежал на столе в прохладном подвале все той же безымянной крепости. Он уже бывал здесь сразу после боя. Это был и вправду самый обыкновенный подвал, спешно переоборудованный Машиахом в лабораторию. Никаких противоестественных экспериментов здесь не велось. До недавнего дня.

Ван Геер облизнул губы. Страшно хотелось пить. Но не это взволновало его. Он прислушался к ощущениям в слабом теле. Тело отозвалось звенящей пустотой. Ван Геер почти не чувствовал в себе силу арта. Лишь слабые, едва уловимые отголоски. Это должно было вызвать приступ паники — знакомое чувство для каждого ренегата, осужденного Ложей на обструкцию. Однако не вызывало. Ван Геер отмечал этот факт с каким-то отстраненным спокойствием.

Свет заслонила нечеткая фигура.

— Ты очнулся. Хорошо, — сказал Машиах. — Я уже начал волноваться, что твое тело не примет изменения.

— Я не чувствую… — прохрипел ван Геер.

— И не должен, — холодно отрезал Машиах. — Забудь то, чем ты был прежде. Теперь ты то, что ты есть.

* * *

Ашграу широко размахнулся и метнул плотный шар огня. Ван Геер покачнулся, в нос ударил противный запах серы и гари. Однако ничего более он не ощущал.

— Ну и как? — задумчиво потирая подбородок, поинтересовался Зюдвинд.

— Щекотно, — повел плечом ван Геер.

— Стало быть, артом тебя теперь вообще не прошибешь?

— Стало быть, — согласился Артур.

— Ээээ, — кисло протянул Хесс, сидя на булыжнике посреди внутреннего двора крепости. — Надо было тоже соглашаться.

— Теперь уже поздно, — вздохнул Адлер. — Машиах последнего для ван Геера разобрал.

Ван Геер перевел взгляд на Хесса, сосредоточился. Булыжник под ним задрожал, приподнялся. Чародей испуганно соскочил, выражая свое негодование неподобающим для магистра Ложи образом. Адлер гнусно захихикал.

Артур отпустил булыжник. В глазах поплыло, голова закружилась, а виски пронзила тупая боль. Телекинез все еще давался ему с большим трудом, он не понимал, как работает новая сила, но это не очень-то и волновало бывшего чародея. Он просто делал это и с каждым разом все лучше.

— Старый, ты теперь гроза всех чародеев, — усмехнулся Ашграу, скрестив руки на груди.

Ван Геер хотел усмехнуться в ответ, но не стал. Не настолько уж шутка была смешной, чтобы смеяться над ней.

* * *

Жан Морэ встал, держась за край стола. Хотя в письме просили ничему не удивляться, удивления скрыть он не смог. Ван Геера он узнал, однако стоявшего рядом с ним мужчину средних лет видел впервые. За прошедшие два года великий революционер, сменив несколько квартир и имен, стал параноиком, сторонился новых лиц в своем окружении, да и к старым относился настороженно.

— Добрый день, — поздоровался ван Геер, снимая цилиндр и оглаживая лысину.

— Добрый, — сухо ответил Морэ, пряча дрожащую руку за спину. — Ты писал, что со мной хотят встретиться старые друзья. Ну что ж, я рад встрече, старый друг. А вас, мсье, я не знаю.

— Меня зовут Лерер, — располагающе улыбнулся мужчина, чуть склонив голову. — И мы прекрасно друг друга знаем, мой старый друг.

Морэ пристально взглянул на мужчину. В потускневших глазах, в которых некогда пылало пламя идеи, подозрительность смешивалась смутными догадками. Наконец, Морэ прикрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Ты изменился, — нехотя признал он, опускаясь на стул.

— А ты нет, — улыбнулся Лерер. — Очень надеюсь, что со дня нашей последней встречи в тебе не изменилось ничего.

— Если ты о том, хочу ли я избавить Ландрию от тирании, то все осталось, как и прежде, — проговорил Морэ, отвернувшись к окну. — Но хочет ли сама Ландрия избавления? Тогда, в Тьердемонде…

— Забудь о Тьердемонде, друг мой, — мягко перебил его Лерер. — Тьердемонд был не готов к переменам, которые вы показали ему. Тьердемонд захотел жить так, как жил прежде, за что теперь расплачивается. Но здесь, в Империи, у людей появится второй шанс.

— Люди везде одинаковы, — поджал тонкие губы Морэ. — Где гарантии, что они тоже не захотят жить, как прежде?

— Уверяю тебя, не захотят.

— Откуда такая уверенность?

Лерер широко улыбнулся, глядя Морэ прямо в блеклые глаза, в которых пробежала искра. Та самая, что всего лишь через несколько месяцев загорелась пламенем идеи, охватившей умы людские и едва не вспыхнувшей столичным восстанием рабочих осенью 1631 года.

* * *

Заслышав звон подков о мостовую, ван Геер прижался к витрине магазина и проследил за промчавшимся вниз по улице разъездом серых драгун. Сегодня столица была запружена серыми мундирами и голубыми мантиями. Ван Геер слышал уже о сотне арестованных, а ведь день даже не успел перевалить за полдень. Он невольно усмехнулся: другой путь оказался тоже неверным. Несмотря на всю конспирацию, тайная полиция и Комитеты Ложи все же прознали о готовящихся выступлениях. По удивительному стечению обстоятельств буквально за день до назначенного срока. Ван Гееру не хотелось думать, но иначе, как предательство, он не расценивал сегодняшние события. И предал кто-то из самых близких, якобы преданных революции людей.

Какая-то женщина, напуганная промчавшимися во весь опор драгунами, запоздало охнула и прижалась к плечу ван Геера. Чародей отстранил ее, машинально отряхивая полу сюртука, смерил женщину холодным взглядом, из вежливости кивнул ей, придерживая цилиндр за поля, и пошел дальше.

О квартире, на которой он проживал последний год, не знал никто, однако оставаться на ней дольше все равно было нельзя. Благо особо ценным имуществом ван Геер не обладал, поэтому тратить много времени на сборы не планировал. Лишь уничтожить документы и компрометирующие письма, взять деньги и всегда собранный на экстренный случай саквояж и исчезнуть из столицы. Вновь бежать. Не то чтобы это было тяжкое испытание — ван Гееру не впервой было скрываться, и он не особо переживал. Последние два года он вообще не испытывал склонности давать волю эмоциям.

Ван Геер зашел в парадную, поднялся на второй этаж, открыл дверь своей квартиры и… не удивился, увидев его в комнате.

У него было другое лицо. У него всегда были новые лица, и ван Геер давно перестал испытывать суеверный ужас и ежиться от липкого холода по хребту. Просто развил в себе какое-то особое чутье, позволяющее без ошибок узнавать его. А может, в том была заслуга изменений, через которые ван Геер прошел два года назад в подвале безымянной крепости.

— Как ты узнал, где я живу? — спросил он.

— Это было несложно, — ответил Лерер, не отрываясь от своего занятия — сожжения на огне свечи писем ван Геера с задумчивым, отрешенным видом. — Смотри, — он поднял очередной лист бумаги, медленно крутя его в руке, чтобы занимающееся пламя быстрее сожрало написанные слова. — Тебе это ничего не напоминает?

Ван Геер потер подушечкой пальца бровь.

— Так сгорают и обращаются в пепел надежды?

Лерер с невозмутимым спокойствием дождался, когда бумага прогорит в его руке и осыплется черными снежинками на край стола. Остатки пепла растер пальцами и сдул, с неподдельным интересом наблюдая, как прах разлетается по комнате.

— В тебе проснулся поэт, сын мой? — взяв последнее письмо, спросил Лерер.

Ван Геер сдержал легкое раздражение: Машиах прожил значительно больше сотни лет, это верно, но сейчас выглядел, как тридцатилетней мальчишка, и это било по самолюбию чародея.

— Нет, — сказал ван Геер. — Но если ты не в курсе, то пока мы рассуждаем над моим ассоциативным рядом, Ложа и полицаи арестовывают наших товарищей-сопартийцев.

— Знаю, — задумчиво кивнул Машиах, глядя, как догорает бумага. — Что ж, все пошло не совсем так, как мы планировали.

— Не похоже, что тебя это сильно огорчает.

— Почему меня должно это огорчать? — изобразил удивление Лерер. — Или ты забыл, сын мой, чему я тебя учил? Любой эксперимент — это опыт.

— А еще ты говорил, что смерть — тоже результат, — напомнил ван Геер.

— Именно, — кивнул Машиах, постучав пальцем по виску, и, сунув руки в карманы сюртука, направился к окну.

— И что же доказывает смерть в нашем случае?

Лерер широко улыбнулся:

— Что нужно тщательнее провести расчеты и повторить еще раз.

Он выглянул в окно, осторожно откинув занавеску.

— Кажется, за тобой пришли, — тихо объявил он.

Не успел ван Геер осознать смысл услышанных слов, как в дверь настойчиво постучали.

— Невежливо заставлять гостей ждать, не находишь? — поторопил его Машиах, отвернувшись от окна и заложив руки за спину.

Ван Геер настороженно приблизился к двери, в которую постучали вновь.

— Кто там? — спросил он спокойно.

— Ложа! Немедленно открывайте! — властно приказали с лестничной клетки.

Ответ был слишком красноречив, чтобы в чем-то сомневаться и дальше. Ван Геер обернулся в комнату. Машиах молча кивнул. Чародей вздохнул и открыл дверь.

На пороге стояли двое в голубых мантиях. Оба были молодыми. Оба — магистры-следователи Комитета Равновесия. У одного из чародеев между пальцев поднятой руки трещали змейки молний.

— Феликс Лафорс? — спросил второй следователь, державшийся с надменным спокойствием.

— Да.

Не говоря больше ни слова, первый ищейка задавил молнию в руке и втолкнул ван Геера в квартиру, валя его на пол. Второй извлек из-под мантии наручники-обструкторы. Меньше, чем за минуту ван Геер-Лафорс был скручен и, по мнению, следователей обезврежен. Машиаху, который наблюдал за задержанием с умеренным интересом не чувствующего за собой вины человека, велели не двигаться и держать руки на виду, что тот и сделал, понимающе улыбаясь.

Второй следователь представился как Густав Гельберштайн. Ван Геера подняли на ноги, ввели в комнату и усадили на стул.

— Позвольте спросить, гражданин, — бросив надменный взгляд на Машиаха, обратился к нему Гельберштайн, — кто вы, собственно, такой?

— Моя фамилия — Лерер, — представился тот, чинно поклонившись.

— Кем вы приходитесь этому гражданину?

— О, я его учитель…философии.

— Ага, — нахмурился следователь.

После зачитал ван Гееру список обвинений, по которым того задержали, перечислив с десяток нарушенных статей Кодекса Ложи. Второй, назвавшийся Лёйхтеном, не спускал с Лерера глаз. Молния в его руках угрожающе щелкала, готовая пресечь любую необдуманную глупость. Удостоверившись, что подозреваемому понятны все пункты обвинения, и зачитав ему права, Гельберштайн вновь взглянул на Машиаха.

— Вынужден, гражданин, просить вас проследовать с нами. Пожалуйста, не оказывайте сопротивления.

— Конечно, — покорно кивнул Машиах, проходя вперед.

Ван Геер устал смотреть на беспечных щенков Ложи, которые допустили серьезную ошибку: они приняли его за чародея арта. Когда Артура подняли со стула и подтолкнули к выходу из квартиры, он швырнул Гельберштайна на стену. В ответ в спину ударило разрядом молнии. Без результата. Ван Геер обернулся, сосредоточил взгляд на шее растерянного щенка, вложил в удар всю силу, на которую был способен, и с хрустом переломил ему позвонки. Затем повернулся на Гельберштайна, в руке которого вспыхнул огонь. Ван Геер припер того к стене, накинул на шею «петлю» и затянул. Щенок Ложи захрипел, раздирая себе горло. Машиах, наблюдавший за произошедшим с интересом зоолога, изучающего возню змей в террариуме, вдруг вскинул руку:

— Хватит. Он пригодится нам живым.

Ван Геер отпустил чародея, лицо которого раскраснелось, как спелый томат. Машиах приблизился, склонился над ним, заложив руки за спину.

— Не бойся, — ласково сказал он бешено вращающему одуревшими глазами следователю, — ты не умрешь. В каком-то из смыслов.

А затем опустил на его лицо ладонь.

Через минуту пустое, но живое еще тело Густава Гельберштайна безвольно завалилось на пол, а душа растворилась в бездонной утробе вечно голодного упыря. Дав ему новое лицо, которое тот, уменьшаясь и сжимаясь, корчась и дергаясь от перенапряжения меняющихся сухожилий и мышц, трещащих костей и перемещающихся под новые габариты тела органов, не без удовольствия примерил на себя.

— Как-ак интересно-сно, — натужным многоголосьем констатировал Машиах, спазматически дергая шеей.

Ван Геер отвернулся. За два года он научился спокойствию, однако на это смотреть спокойно не мог.

— Ключ, — поторопил внешне спокойный ван Геер. — У этого, — он пнул мертвого следователя в ногу, — должен быть ключ.

— Зачем-чем? — Машиах присел рядом с Гельберштайном и расстегивал его мантию. — Твои-ои оковы-ковы — и есть-сть наш-аш ключ-ч к свободе.

Он встал, накинул голубую мантию на плечи и повернулся. Ван Геера передернуло. К этому он тоже никак не мог привыкнуть. Было что-то противоестественное, дьявольское в том, чтобы смотреть на полную копию того, кто буквально минуту назад был живым человеком, а теперь — всего лишь одна из многочисленных масок.

Гельберштайн — а в каком-то из смыслов это действительно был он — подошел к ван Гееру, положил руку на плечо. Ван Геер вздрогнул.

— Идемте, — сказал Машиах голосом Гельберштайна, полностью копируя надменные, властные интонации, — гражданин.

Он вывел ван Геера на улицу, где у парадной дежурили еще двое магистров-следователей. На дороге стояла черная тюремная карета с решетками на окнах.

— Быстрее! — крикнул Гельберштайн. — Лейхтен ранен! Магическое воздействие третьей степени!

Магистры взволнованно переглянулись.

— Что вы стоите⁈ — яростно заорал Гельберштайн. — Помогите ему! Ну! Я здесь сам справлюсь! — он подтолкнул ван Геера к экипажу.

Магистры неуверенно отступили к парадной. Прохожие торопливо семенили прочь — давно выработанный инстинкт при виде кричащего человека в голубой мантии.

— Живо! — рявкнул Гельберштайн. — Если умрет — отвечать будете вы!

Это подействовало магически — магистры вбежали в парадную и загремели ботинками по лестнице.

Гельберштайн втолкнул арестанта в мрачный зев кареты, захлопнул дверь с решеткой, закрыл замок на ключ. Ван Геер сел в полутьме на лавку и облегченно выдохнул, стучась затылком в стенку.

А потом экипаж тронулся с места. Однако куда именно, ван Геер узнал гораздо позже.

Мертвого кучера обнаружили в паре кварталов от дома, где проживал подозреваемый, известный под псевдонимом Феликс Лафорс. О том, что подозреваемый оказал при задержании сопротивление, убил одного магистра-следователя на месте, тяжело ранил второго, который скончался спустя несколько дней, не приходя в сознание, и скрылся при соучастии чародея-полиморфа, узнали лишь в узком кругу высшего начальства Ложи. Ложа не любила распространяться о своих неудачах.

Глава 16

— Ты уверен? — хмуро спросил ван Геер, потирая бровь.

В зеркале не отражалось его лицо. За потемневшей зеркальной поверхностью сидел взволнованный Дитер Ашграу, больше похожий на кабирского торговца, нежели на ландрийского аристократа, которым тот пытался когда-то выглядеть.

Такой способ общения использовался между старыми чародеями крайне редко — отнимал много сил, да и само знание, как именно это делать, осталось у немногих. Ашграу был одним из таких мастеров. К тому же, ван Геер чувствовал себя нелепо, пялясь в зеркало как баба, — такой способ связи использовался чародейками, чтобы сплетничать и обсуждать мелкие интрижки. Но из-за обстоятельств пришлось поступиться своими принципами.

— Уверен, — кивнул Ашграу. — Зюдвинд снял с письма Финстера фантомную копию. Я видел ее. Говорю тебе, это правда.

— Но для чего? — нахмурился ван Геер.

— Помнишь, что он говорил однажды? — голос Дитера звучал неестественно, механически, словно чародейский вокс. — Хаос — это лестница…

— Он много чего говорил.

— Послушай, — Ашграу подался вперед и понизил голос, — я искренне предан нашему делу. Смешно, правда? Если бы мне в двадцать восьмом сказали нечто подобное, я бы долго смеялся, насмотревшись на Тьердемонд. Но тогда, шесть лет назад, я поверил, что мы и вправду можем что-то изменить. Империи нужны перемены, иначе она погибнет. Но то, что задумал он…

— То, что задумал он, убьет ее еще вернее, — холодно проговорил ван Геер. — Разве не этого мы добиваемся?

— Да, но не такими средствами, — помотал головой Ашграу. — Я не был в Ландрии уже пять лет, и даже рад этому. Рад, что не вижу того, что вы творите в Империи.

— Цель оправдывает средства.

— Хочешь убедить меня или самого себя? — невесело усмехнулся Ашграу.

Ван Геер не ответил. Дитер беззвучно побарабанил по пустоте пальцами.

— Знаю, ты его уважаешь, тебе тяжело это принять… — начал было он.

— Когда-то уважал, — возразил ван Геер. Ашграу изумленно поднял брови, и его изображение на мгновение расплылось. — Знаешь, о чем я думал последние пять лет?

Ашграу развел руками.

— Я думал о том, что случилось тогда, в тридцать первом, — продолжил ван Геер. — Почему за день до нашей… акции все сорвалось?

— Кайзер не хочет, чтобы с ним повторилось то, что случилось с Филиппом, — проговорил Ашграу, сложив перед собой ладони домиком. — Я не поклонник Фридриха, но соглашусь с ним, что с головой на плечах да удобным троном под задницей приятнее.

— Да, но все оборвалось буквально за одно утро, — наставил палец ван Геер. — Как будто кто-то вошел в кабинет к министру и сказал: «Вот этого и этого — арестовать и допросить. А потом арестовать еще пятьсот человек. Вот их адреса».

Изображение в зеркале вновь моргнуло и исказилось.

— Думаешь, это был он? — нервно огладил бородку Ашграу. — Почему же тогда мы ушли, если он переметнулся? Почему он дал уйти Морэ? Почему вытащил тебя, сам, лично?

— В то утро, когда за мной пришли, он был у меня на квартире, — прикрыв глаза, вспомнил ван Геер. — Он как будто знал, что это произойдет, минута в минуту. Словно спланировал все это.

— Но для чего? — недоумевал Ашграу.

— Эксперимент, — цинично усмехнулся Артур, — который пошел не так, как ему хотелось. И который потребовалось срочно прекратить.

— А теперь? Думаешь, он задумал новый?

— Возможно.

Ашграу придвинулся к зеркалу со своей стороны еще ближе.

— Ты единственный из нас, кому он еще доверяет, — механически прошелестел его голос.

— Сомневаюсь, что он доверяет кому-то из нас, — покачал головой ван Геер. — Сомневаюсь, что он доверяет даже себе. Любому… себе.

— Но из всех нас только ты согласился тогда на… обновление.

Ван Геер сделал вид, что не уловил намек. Ашграу бесшумно вздохнул и отодвинулся.

— Тебе не кажется это забавным? — осторожно перевел он тему.

— Что именно?

— Империя и Ложа приготовили для нас веревку и Турм, — пояснил Ашграу, — кое-кому дважды, а мы сидим и печемся о ее судьбе.

— Если думаешь, что мне захотелось вдруг спасать ее, ты ошибаешься, — серьезно проговорил ван Геер. — Если я чего и хочу, то только спасти нас. А потом… — он не договорил вслух.

— То есть ты согласен? — оживился Ашграу.

— Тебе лучше этого не знать.

— Да, пожалуй, — нехотя согласился Дитер. — Что ж, — он натянул на лицо улыбку, — тогда не будем затягивать. Я и так завтра пожалею, что решил с тобой поболтать на досуге. Мои клиенты очень расстроятся, когда не получат гороскоп на неделю из-за того, что у меня, — он карикатурно покрутил рукой, — оборвалась связь со звездами.

— Будь осторожен, — мрачно сказал ван Геер.

— Ты тоже, старый. Что бы ты ни задумал.

Ашграу оборвал связь. Его фигура в зеркале померкла, расплылась и медленно растаяла, оставив вместо себя лишь задумчивое, хмурое лицо ван Геера.

Чародей откинулся на резную спинку стула, запрокинул голову и взглянул в поток номера гостиницы «Империя». Потер лицо ладонями. Вздохнул.

А потом принялся писать письмо, которое обязательно найдет адресата.

* * *

— Ну что же, браво, сын мой, браво, — хрипло рассеялся придавленный к стене Машиах. — Вы, трое моих любимых учеников, раскрыли мои злонамеренные планы. Что же мне остается делать? Раскаяться, посыпать голову пеплом и удалиться со сцены?

— Это будет лучше всего, — холодно ответил ван Геер, сжимая ему горло.

— Ну, — кашлянул Лерер, — раз вы так решили. Но, согласись, — улыбнулся он, — это было бы интересно. Каждый извлек бы для себя бесценный опыт.

— От твоего эксперимента разит деменцией в запущенной форме, — зло проговорил ван Геер.

— Деменция — слишком грубое слово, — прохрипел в ответ Машиах. — Скорее, легкая девиация, присущая всем творческим личностям.

Ван Геер содрогнулся: Машиах смеялся. Чародей мог в любой момент его убить, но это Лерера совершенно не беспокоило, не пугало, словно ничего не произошло, и ученик не напал на своего учителя.

— Ты совсем обезумел, — сквозь зубы выдавил ван Геер.

— И кто же обвиняет меня в безумии? — то ли закашлял, то ли засмеялся Машиах. — Ты, сын мой? Тот, кто неразумно цепляется за старое и готов повторять одно и то же из раза в раз, из раза в раз в надежде, что что-то изменится? Иронично.

— Я рад, что тебя это развеселило, — мрачно отозвался ван Геер. — А теперь, — он отпустил Лерера, отошел назад, — будь так любезен, уйди. Исчезни. Из остатков уважения я даю тебе такую возможность. Если ты уйдешь сейчас, добровольно, навсегда останешься верным товарищем в нашей памяти. Если откажешься…

— Не откажусь, сын мой, — заверил Машиах, потирая шею. — Почему я должен отказываться? Ты так убедительно намекнул, что не желаешь меня больше видеть. Объяснил, что знаешь лучше, что нужно вам и сам во всем разберешься. Ты прекрасно знаешь, что межличностные конфликты не интересуют меня и никогда не интересовали. Всего хорошего, — кивнул он, спокойно повернулся к ван Гееру спиной и зашагал в темноту.

Чародея пробила нервная дрожь. Все было слишком просто.

— Да, кстати, — Лерер вдруг остановился. — Из остатков уважения, быть может, ты разрешишь мне незаметно, молча, хотя бы из угла понаблюдать за вашими начинаниями? В конце концов, мне любопытно, что будет, если на каплю замысла добавить четыре унции человеческих возможностей. Замысел у вас есть, и он в любом случае приведет к результату. А вот к какому именно, уже зависит от ваших возможностей и точности ваших расчетов.

— Нет, — сухо ответил ван Геер.

— Очень жаль. Ну что ж, — беззаботно пожал плечами Машиах, — бывает.

Все слишком просто, думал ван Геер, глядя на беззащитную спину своего учителя, так не может быть. Ты не можешь просто уйти. Ты что-то замыслил, я знаю это.

Рука сама сжалась в кулак. Чародей сосредоточился на шее Лерера.

А затем «ударил».

Машиах лишь небрежно отмахнулся. Горло ван Геера сдавили тиски, перекрывая воздух, лишая возможности двигаться. Лерер медленно обернулся — на его лице застыло выражение искренней скорби.

— А вот это, сын мой, делать не стоило, — нравоучительно заметил он, и ван Геер провалился в пустоту.

* * *

Очнулся ван Геер в полной темноте. Сперва он решил, что ослеп, однако когда сознание прояснилось, понял, что глаза закрывает тугая повязка.

— Знаешь, что печалит меня в человеческой природе больше всего? — нравоучительным тоном заговорил Лерер, едва Артур пришел в себя. Наверняка еще и расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину. — Эта странная склонность человека судить обо всем и обо всех по себе. Неумение смотреть на окружающую действительность объективно, отринув свои предубеждения. Умный человек окружен скрытым смыслом и тайнами, которые он пытается постигнуть. Глупый — глупостью, в которой незачем разбираться. Трусливый — убежден, что все в этом мире делается из страха. Подлый — из подлости. Алчный боится, что каждый алчет богатств. А подозрительный… О, подозрительный человек всегда и во всем ищет подвох, злой умысел и обман. Ему сложно просто принять, что что-то может произойти так, как просто происходит, без подвоха и обмана. А что самое печальное, в мире таких людей искренность считается самой грубой и отвратительной ложью. Но искренность помогает подтолкнуть подлых, глупых, подозрительных и алчных людей на необдуманные, но закономерные и предсказуемые поступки, свойственные их натуре. Тебе даже ничего не нужно для того делать — всего лишь быть искренним.

Если бы ван Геер и захотел возразить, все равно бы не вышло — он не мог не то что пошевелиться, язык во рту отказывался повиноваться.

— Как алчный человек, — продолжил Машиах нравоучительную лекцию, — ты испугался, что я не позволю тебе отнять мою якобы власть, которой ты так жаждал. Твоя подозрительность не позволила принять, что я просто ухожу. Как человек трусливый, ты испугался удара в спину и ударил в спину первым, на что толкнула тебя подлость. Заметь, — Лерер сделал паузу, во время которых обычно нравоучительно наставлял палец, — я не назвал тебя глупым, потому что ты не глупец. Ты алчный и бесчестный подлец, но глупцом ты никогда не был. Однако предсказуемость порочной человеческой натуры все же оказалась сильнее и не удержала тебя от глупости.

Машиах приблизился, его голос зазвучал почти в упор:

— Думаешь, я обиделся? Думаешь, я тебя ненавижу? Уверяю, это неправда. Ты — мой ученик, а каждого ученика рано или поздно посещает крамольная мысль, что вот сейчас, в этот самый момент, он наконец-то превзошел своего учителя во всем, и что настала пора избавиться от постороннего влияния, мешающего расправить плечи. Печальный, но закономерный, предсказуемый и неизбежный итог. Даже Святой Арриан, самый верный и преданный ученик Единого, покинул своего учителя и обрек его на сожжение язычниками. — Машиах вздохнул. — Очень жаль, что ты решил избавиться от моего влияния таким необдуманным и недальновидным способом.

Лерер отступил, вновь начал тихо вышагивать перед ван Геером.

— Я готов простить человеку все: сомнения, нерешительность, трусость, глупость, жестокость, невежество, жадность, — заговорил он вновь после недолгого молчания. — Но вот что я никогда не прощу, так это предательство. Что хуже всего, ты предал меня не по своей воле. Ты стал лишь орудием в руках других предателей, которые в силу невежества и глупости своей испугались за жизни и поспешили избавиться от угрозы, за которую сочли меня. Но поскольку смелости им никогда бы не хватило, они заложили семена сомнения в твой разум, которые взошли на благодатной почве подозрительности. Предатели уже понесли справедливое наказание. И ты тоже будешь наказан.

Ван Геер вздрогнул, вдруг осознав, что стал безвольной пешкой в заранее спланированной игре и выполнил лишь то, что от него требовалось для победы в очередной партии.

— Не переживай, сын мой, ты не умрешь, — ободрил его Машиах, заботливо похлопав по плечу. — По крайней мере, не сейчас. Я не настолько расточителен, а ты слишком ценный материал, чтобы просто выбросить тебя. Ты еще сослужишь свою службу. Возвращайся в Анрию. Занимайся тем, что тебе так по сердцу. Я тоже скоро туда приеду, как только закончу свои дела здесь. Понимаешь ли, любопытство — мое самое уязвимое место. Не могу отказать себе в удовольствии и не понаблюдать за вами.

Ван Геер облизнул пересохшие губы.

— Ты не отпустишь меня, — прохрипел он, морщась от боли в горле. — Ты не допускаешь ошибок.

— О, сын мой! — мученически простонал Машиах. — Конечно же, я тебя отпущу! Скажу даже больше, я не вспомню об этом мелком недоразумении, из-за которого мы едва не разругались сегодня. Да и ты, ты, сын мой, тоже о нем не вспомнишь. Эрвин! Эрвин, мальчик мой, подойди, пожалуйста.

Чьи-то шаги отозвались гулким эхом в каменных стенах.

— К сожалению, ты не видишь его, но я все равно представлю вас друг другу, — воодушевленно сообщил Машиах. — Эрвин, знакомься: Артур ван Геер. Артур, это Эрвин Месмер, мой новый ученик. Когда-нибудь, в один прекрасный день он тоже решит, что превзошел учителя во всем, но искренне надеюсь, что этот день настанет нескоро. Кстати, очень талантливый молодой человек. И я, пожалуй, оставлю вас наедине, чтобы вы узнали друг друга получше.

Лба ван Геера коснулись губы.

— Прощай, сын мой, — грустно сказал Машиах. — Не думаю, что мы когда-нибудь еще с тобой встретимся.

Он ушел, чародей почувствовал это. Наступила напряженная тишина, в которой слишком неожиданно и громко прозвучали слова, произнесенныеЭрвином Месмером:

— Постарайся расслабиться и ни о чем не думать. Так тебе будет легче.

А потом в мозг ван Геера вгрызлось тупое сверло пронзительной боли.

* * *

Ночной сторож сада герцогини Анны заворочался на импровизированной койке в сторожке, продрал глаза и сел, широко зевая. За долгие годы службы его организм привык обходиться без часов и просыпаться в строго назначенное время — на рассвете, чтобы совершить обход и открыть запертые на ночь ворота. Такое поразительное умение надежно оберегало сторожа, и за десять лет он еще ни разу не попался спящим на посту. Хозяева сада, конечно, переживали за древние скульптуры, но не настолько, чтобы подниматься среди ночи с уютной постели и проверять добросовестность работника.

Старик выбрался из сторожки, кутаясь в старую шинель, зябко поежился и потянул носом еще прохладный, свежий анрийский воздух, пропитанный сыростью предрассветного тумана. Где-то на аллее в густых кронах тополей и кленов все еще пел соловей. Шелестела листва на легком ветру. День обещался быть теплым и погожим.

Сторож потер глаз, завернул за сторожку по малой нужде, а потом отправился в обход.

Он привычно бродил по аллеям и с плохо скрываемым возмущением разглядывал мраморные статуи голых мужчин, женщин, детей, животных, а иногда дикой, почти дьявольской помеси голых людей с животными: у кого-то были звериные головы, у кого-то — звериными были иные примечательные и не очень части тела. Язычники, что с них еще взять. Сторож доживал шестой десяток, был отставным солдатом и пламенным ваарианнином, и языческий разврат больно задевал его чувства, поэтому он почти с благосклонностью относился к мраморным мужикам с козлиными копытами или львицам с женскими головами — хотя бы срам шерстью прикрыт.

Выйдя на дальнюю аллею, самую тенистую во всем саду, куда обычно благородные господа забредали разве что во время полуденного зноя, сторож вдруг остановился и потер глаза кулаками. Не помогло: из тумана по-прежнему проступала черная человеческая фигура, сидящая на скамейке под дубом.

Сторож выпятил впалую грудь, напуская грозный вид, и решительно зашагал по дорожке, хрустя гравием под сапогами.

Он приблизился к нарушителю, сурово взглянул на него из-под бровей. Невольно отвлекся на мраморную статую на постаменте рядом со скамейкой — обнаженную женщину с птичьими крыльями, стоявшую на одной ноге и как будто готовившуюся упорхнуть. Наверняка, то была давно мертвая языческая богиня с вычурным илойским именем, но сторож называл ее просто «Голая баба с сиськами и крыльями» и каждый раз желал ей уж наконец-то взлететь с постамента и успешно не вернуться, чтобы не смущала своим бесстыжим мраморным хозяйством честной народ.

Сторож раскрыл было беззубый рот, но не окликнул нарушителя, лишь нахмурился и подозрительно присмотрелся внимательнее. Смотрел долго, с минуту, не меньше, прежде чем со страхом понял, что нарушитель как будто и не дышит. Не то чтобы сторожа пугал мертвец на скамейке, просто ему очень не хотелось объяснять начальству, как покойник пробрался в запертый на ночь сад и почему испустил дух именно здесь.

Сторож подкрался к мертвецу и осторожно протянул морщинистую руку, чтобы ткнуть в плечо.

Покойник внезапно распахнул веки и цепко впился в старика взглядом, словно только и ждал, когда тот захочет его растормошить. В тумане могло показаться, что вместо глаз у покойника лишь пустые бельма.

— Мать твою ети! Свят-свят! — отпрянул сторож, осеняя себя спасительным святым пламенем.

Покойник моргнул, прищурился, изучая перепуганного старика. Затем молча встал, развернулся и зашагал по гравиевой дорожке, не издавая ни звука и растворяясь в утреннем тумане.

Сторож посмотрел вслед, просеменил к скамейке, сел, потер глаза, а потом огладил седую бороду, крепко задумываясь: не привиделся ли ему поутру старый герцог, которого, по слухам, утопил любовник распутной герцогини в здешнем пруду, и не пора ли завязывать с чаркой на ночь для согрева?

Глава 17

Бруно потянулся, чтобы почесаться за ухом, но вовремя одернул руку и сунул ее в карман. На лбу у него уже не было написано, что он нищий из Модера, но от старой привычки чесаться на нервах стоило все же избавиться и вести себя спокойно, непринужденно. Учитывая, что стоял Бруно на Тресковой напротив ломбарда Толстого Тома в обществе сигийца. А сигиец, как Маэстро уже успел убедиться, если отправляется на встречу с кем-нибудь, то завтрашние газеты обязательно разразятся сенсационными новостями об очередной жертве дерзкого убийцы, растворяющегося в воздухе.

Бруно чувствовал себя неуютно. Он не понимал, откуда взялось такое предчувствие, неумолимо перерастающее в уверенность, что очень скоро, возможно, уже даже завтра, придется обходить стороной не только Модер с окрестностями, но и Новый Риназхайм, а это уже практически треть Анрии.

Маэстро сунул в рот сигару и чиркнул спичкой. К курению он пристрастился еще на флоте, но, оказавшись на берегу, Бруно довольно редко удавалось раздобыть табаку. Разве что когда у пьяных матросов случался приступ щедрости. Сейчас же, когда вдруг появились деньги, он не отказал себе в удовольствии купить пару-тройку сигар. Маэстро планировал растянуть их на несколько дней, однако, стоя напротив ломбарда Толстого Тома, испытывал острую потребность закурить.

— Слушай, а оно точно того стоит? — спросил Бруно, выпуская дым.

— Что? — отвлекся от разглядывания ломбарда сигиец.

Он избавился от кабирского мундира, оделся вполне по-ландрийски, правда, выделяться в толпе все равно не прекратил. Тяжелый кожаный плащ и треугольная шляпа, снятая с головы Кристофа, делали его слишком старомодным для нынешнего века. Однако смена одежды удивительно преобразила и самого сигийца: теперь он больше не походил ни на кабирца, ни на сельджаарца, ни на гутунийца. Его физиономия тоже стала вполне себе ландрийской. Такие загорелые рожи можно встретить в Анрии на каждом углу, но чаще всего на рынках выбивающими «ренту» с лоточников и мелких лавочников.

— Ну, — Бруно глубоко затянулся, — разумно ли ссориться с риназхаймскими? Я понимаю, ты слегка того и тебе все равно, но…

— Нужен меч, — сказал сигиец.

— Ага, именно поэтому ты не взял с собой деньги? — нервно усмехнулся Бруно, стряхнув пепел.

— Он не собирался его продавать.

Маэстро отучился подвергать безапелляционные заявления сигийца сомнению.

— Но ты меч все равно заберешь, так?

— Да.

— Ясно, — вздохнул Бруно. — Ты какие цветы любишь?

— Что?

— Не подумай, — примирительно поднял руку Маэстро. — Я просто интересуюсь, какие тебе цветочки на могилку приносить? Мне-то все равно, — пожал плечами Бруно, — меня утопят. А вот тебя где-нибудь закопают… ну, то, что от тебя останется.

— Это была шутка? — спросил сигиец.

— Хотелось бы. — Бруно выпустил в алеющее закатное небо ароматный дым. — Да, боюсь, нет.

Сигиец не отреагировал, вновь повернулся к ломбарду, а потом шагнул с тротуара на дорогу.

— Будь здесь, — сказал он, не оборачиваясь.

— Ага, — сплюнул табачную горечь Бруно, — да куда уж я денусь-то. Кроме как на тот свет, — добавил он шепотом.

Маэстро отрешенно проследил, как сигиец переходит пустую дорогу, затем оглянулся по сторонам. На углу дома в конце улицы собиралась подозрительная компания. Честных анрийцев к закату на Тресковой почти не осталось, однако она и не думала пустеть. Просто на смену честным анрийцам выходили обычные.

Бруно отошел к стене неказистого двухэтажного дома, прижался спиной к облупившейся кирпичной кладке, затянулся сигарой. Задрав голову вверх, он выпустил в небо табачный дым, взглянул на открытое окно на втором этаже, откуда доносились приглушенные отголоски семейной ссоры. Немного подумав, Бруно отступил на пару шагов в сторону, вновь запрокинул голову. На карнизе крыши собиралась стайка голубей. Маэстро любил летучих крыс разве что в жареном виде, поэтому сдвинулся еще дальше, а потом и вовсе подпер собой угол дома и принялся терпеливо ждать, надеясь, что сигиец не станет долго затягивать свою деловую встречу.

* * *

Томас Швенкен весь день был на взводе, поэтому, когда услышал, как задрожала запертая на ключ входная дверь, нервно подпрыгнул в своем закутке за решеткой. Пара ребят ван дер Вриза, отиравшихся в ломбарде, спокойствие не обеспечивала, хотя Виго и оставил их с четкой и определенной целью. Швенкена они на дух не переносили, Швенкен на дух не переносил их, поэтому атмосфера в ломбарде царила напряженная. К тому же мрачные головорезы распугали всех клиентов, день не принес никакой прибыли, да и вечер обещался быть не самым приятным. Илой уже десять раз успел пожалеть, что вообще согласился на это, но просьбам Адольфа Штерка, даже если они исходят от посредников, не отказывают.

В дверь настойчиво постучали.

Один из парней Виго, Вилли, встал со стула, переглянулся с Киисом, который разглядывал рейтарский доспех в углу. Тот кивнул в ответ. Вилли поднялся по ступенькам. Киис затаился в пыльном полумраке у каменной лесенки, прижавшись к стене, достал из-за пазухи нож и пистолет.

Вилли выглянул в застекленное дверное окошко, хмуро и неприветливо кивнул увиденной в сгущающихся сумерках мерзкой роже под треугольной шляпой, мол, чего надо? Рожа молча указала пальцем на дверной замок. Вилли заворчал, но все же повернул ключ в замочной скважине и приоткрыл дверь.

— Закрыто, не видишь? — огрызнулся Вилли.

— Меч.

— Меч? Какой меч?.. — нахмурился Вилли. — А, меч! Так бы сразу. Илой тебя уже заждался. Деньги принес?

Сигиец достал из кармана плаща лист бумаги. Вилли был не самым грамотным человеком, не мог даже прочесть извечное послание на заборе, однако о векселях и долговых расписках кое-что слышал и решил, что это именно оно. Впрочем, как клиент собирается рассчитываться с Толстым Томом, Вилли совершенно не интересовало.

— Ну, заходи, — сказал Вилли, широко распахивая дверь и отступая вглубь ломбарда.

Сигиец переступил порог, равнодушно взглянул на криво ухмыляющегося Вилли. Головорез карикатурным жестом пригласил его к закутку Толстого Тома, а сам торопливо запер дверь на ключ.

Швенкен потер о пыльный прилавок мокрые ладони, стараясь скрыть волнение и смотреть только на приближающегося сигийца, чтобы даже взглядом не выдать присутствия Кииса. Не выдать Вилли, идущего за спиной сигийца и тоже незаметно, бесшумно достающего из-за пазухи нож.

Когда сигиец беспечно спустился по ступенькам, Томас даже почти поверил, что все пройдет быстро, без шума и лишних проблем. Когда Киис оторвался от стены и почти поднес к затылку сигийца пистолет, Томас был почти уверен, что все уже прошло.

Но именно что «почти».

Сигиец внезапно застыл на месте. Коротко, не глядя, хлестко ударил Кииса по руке, выбивая из нее пистолет. Плавно качнулся в сторону, уходя от укола острием ножа Вилли в спину и выхватывая свой кинжал. Вонзил его растерянному, не успевшему моргнуть Киису точно в сердце и тут же присел, коротко ударил локтем Вилли в живот и, ухватив того за занесенную для удара руку, перекинул через плечо, с грохотом роняя на грязный пол. Метнув взгляд на недоуменно косящегося на торчащий из груди кинжал Кииса, сигиец протянул к нему руку. Выпавший из руки бандита пистолет подпрыгнул и лег в ладонь сигийца, который взвел большим пальцем курок, направил дуло на лежащего навзничь Вилли.

— Не!.. — инстинктивно вскинул руки Вилли.

Сигиец нажал на спусковой крючок. Щелкнул курок, выбивая искру по крышке пороховой полки, вспухло облако вонючего дыма и грянул выстрел. Вилли вскрикнул, взбрыкнул ногами и широко раскинул руки — пуля с всплеском брызг крови и ошметков мозга разворотила ему левую глазницу.

Когда сигиец шагнул из порохового облака, ошарашенный Томас затрясся в своем закутке за решеткой и попятился к надежной двери в хранилище, протягивая трясущуюся руку к среднему пальцу левой, на который было надето медное кольцо. Ломбардщик, зажмурившись, с силой провернул дешевый камень.

Раздался злой треск. Пахнуло озоном. С потолка сорвалась яркая, ослепительно белая кривая молния, прошибая сигийца насквозь от макушки до пят. Сигийца спазматически передернуло. Томас широко раскрыл рот и издал тонкий писк.

Сигиец медленно задрал голову к потолку, где дымилась выгоревшая пентаграмма, оставшаяся от охранной печати, взглянул на Томаса. Совершенно спокойно. С безразличным, невозмутимым лицом погрозил ему пальцем и отбросил разряженный пистолет. После чего повернул голову к завалившемуся набок Киису, протянул руку. Джамбия шевельнулась, выскочила из раны и вернулся в ладонь хозяина. Труп мягко перекатился ниц.

Самым страшным для Толстого Тома было то, что сигиец почти не издавал звуков. Даже когда перешагнул через мертвого Вилли, Томас не услышал его шагов. И это доконало окончательно.

Ломбардщик истошно, отчаянно завопил и бросился к незапертому хранилищу. Схватился за ручку, потянул на себя тяжелую дверь, но лишь завопил еще отчаяннее и захлебнулся криком, когда шею сдавила наброшенная невидимая петля. Захрипевшего Тома оторвало от двери, протащило по полу обратно к прилавку. Он отчаянно вырывался, пытался дотянуться до дверной ручки, но петля стянула шею еще крепче. Томас начал терять сознание, виснуть на невидимой веревке, но вдруг его с силой развернуло, перегнуло через прилавок и прижало лицом к прутьям клетки. Хватка ослабла, однако рубашку на груди сгребла железная рука.

Толстый Том жадно хватил ртом воздуха и начал бешено вращать глазами, пока не сфокусировался на безразличном лице, на котором желтым пламенем чахлой свечки отражались поверхности двух серебряных бельм.

Ломбардщик хрипло взвизгнул и начал вырываться, но его перекошенную от ужаса, пунцовую физиономию прижало к решетке еще сильнее. Так, что показалось, что кости черепа трещат, ломаются, а лицо протискивается между прутьев.

— Не! Нет! Не надо! Не надо! Бери что хочешь, только не надо! — захрипел Толстый Том, схватившись за прутья решетки.

— Меч, — сказал сигиец, немного ослабив хватку.

— Да забирай! Он мне не нужен! — с готовностью подхватил Томас.

— Откуда он?

Ломбардщик недоуменно хлопнул глазами.

— Да заложил один нищеброд за пятьсот крон… — просипел он.

Сигиец прищурил глаза и молча потянул Тома на себя. Кажется, череп все же треснул, лицо сжалось, а щеки уже пролезли между прутьев решетки.

— Мне… мне его принесли! — гнусаво засипел ломбардщик, брызжа слюной и выпучив осоловевшие от боли и страха глаза.

— Кто? — спросил сигиец, перестав тянуть Томаса на себя.

— Виго! Виго ван дер Вриз! — тяжело дыша, с готовностью выложил тот, не решаясь больше испытывать судьбу. — Пару недель назад! Сказал выставить на видном месте, а потом сказал, чтоб я этот меч никому не продавал, чтоб висел для красоты. Но, сказал, ежели кто когда объявится и сможет за него взяться, чтоб я бегом бежал к нему на поклон. Но я не знал, — заверил ломбардщик, — честно, не знал, что он пришлет ко мне пару своих уродов, чтоб тебя замочить или еще чего! Я не хотел…

Сигиец сощурился, внимательно изучая серебряными бельмами предельно честное, раскаивающееся лицо Толстого Тома.

— Ты хотел пять тысяч крон, — сказал он.

— Ну ладно, ладно! — не стал упорствовать ломбардщик. — Хотел! Тебе-то они все равно больше не пригодились бы!

— Где Виго ван дер Вриз?

— Э? — сипло протянул Томас.

Сигиец повторять не стал, просто слегка прижал его физиономию к прутьям.

— На Мачтовой! — взвизгнул ломбардщик и сморщился от боли в горле. — У него малина на Мачтовой! Он там часто сидит со своей урлой! Сегодня тоже должен там быть. Если отпустишь, я тебе объясню, нарисую, хочешь, доведу!..

— Нет.

— Нет⁈ — дернулся Илой. — Почему нет⁈

Сигиец бесцеремонно втолкнул его за решетку и разжал пальцы. Томас, с трудом удержав равновесие, суетливо потер шею, ощупал лицо с парой ноющих, красных полос на лбу, с опаской глядя на сигийца.

— Открывай, — кивнул тот на решетчатую дверь в закуток. И, видя нарастающую панику в глазах ломбардщика, пояснил: — Меч. Это честная сделка в обмен на твою жизнь.

Томас напряженно вгляделся в физиономию сигийца, в слабой надежде уловить хотя бы намек на истинные намерения непрошибаемого психопата. Безрезультатно.

Ломбардщик судорожно вздохнул, уповая неизвестно на что.

— Честнее, блядь, некуда… — обреченно пробубнил он себе под нос и поплелся к двери.

Когда Толстый Том провел сигийца в хранилище — самое обыкновенное хранилище, в котором не обитали демоны и не лежали горами несметные сокровища, а пылилось все то же самое старье, слишком громоздкое, чтобы оно пылилось в самом ломбарде, — Томас был совершенно подавлен и разбит. В святая святых он не пускал никого и никогда, и вторжение постороннего расценивал, как дурной знак. Его дело давно наладилось, определенная репутация давно сложилась, и вот, в один момент из-за терок в «крыше» все пошло по известному адресу. Слухи в Анрии распространяются очень быстро, а значит, уже к утру последняя шестерка, блохастая псина будет знать, что неприступный ломбард на Тресковой оказался не таким уж и неприступным, и его обнес всего один залетный фраер. Уложив при этом пару головорезов Вриза и не моргнув даже глазом. Толстый Том мстительно представил, как рассвирепеет Виго, когда узнает об этом. Представил, что Вриз сделает с сигийцем, если и когда тому хватит тупости не только не исчезнуть из Анрии, но еще и припереться к Виго в гости. Это несколько согревало душу. Давало надежду на сладкое отмщение за все то унижение, которому ломбардщик только что подвергся. А если — ну, просто если, потому что это в общем-то невозможно — допустить, что сигиец каким-то неведомым способом уработает еще и Виго, тогда рассвирепеет сам Штерк. И тогда…

Но это будет тогда. А сейчас сигиец стоит сзади, у него в руке кинжал, с острия которого на пол капает кровь, а что творится в башке с каменной мордой, знают только дьяволы Той Стороны. Томас никогда в своей жизни не молился, но сейчас молча взывал к Единому, чтобы сигиец не передумал. И даже клятвенно пообещал себе, что, если все образуется, сходит в церковь. Правда, он и не представлял, что там нужно делать для спасения души, но надеялся, что объяснят.

— Вот твоя железяка, — ломбардщик указал на ножны с мечом, одиноко лежащие на полке стеллажа вдоль шершавой стены, углов которой не было видно за плотным слоем паутины.

Сигиец мягко оттолкнул Тома, подошел к стеллажу, взял меч, выдвинул из ножен, увлеченно разглядывая лезвие.

— Может, еще чего изволишь? — потирая шею, проговорил ломбардщик. — Дам скидку… как хорошему клиенту.

— Нет, — ответил сигиец и вогнал меч в ножны с щелчком, от которого Томас невольно вздрогнул.

— Ну и ладно тогда. С тобой, кхм, приятно иметь дело.

Сигиец скосил на него серебряные бельма, в которых предостерегающе отражалось пламя свечи в руке Толстого Тома.

А потом молча вышел из хранилища.

Томас осмелился показать нос из-за двери лишь тогда, когда услышал, как невообразимо далеко печально звякнул колокольчик. Ломбардщик вышел в закуток, поставил на прилавок подсвечник и потер ладонями лицо. Затем, шмыгнув носом, взглянул на трупы, лежащие в лужах натекшей крови. Томасу показалось, что они уже начали вонять. И очень скверно.

Глава 18

Когда в ломбарде прозвучал выстрел, Бруно от неожиданности выронил сигару. С одной стороны, это даже не удивило. Наоборот, он бы удивился, если бы чего-то подобного не произошло. С другой, у Бруно внутри все сжалось в приступе паники. Когда риназхаймские спросят — а они обязательно спросят, — кто пристрелил их любимого ломбардщика, местные же первыми укажут на подозрительного типа, который стоял напротив ломбарда и отсвечивал серым сюртуком и цветастой рубашкой под ним.

— Еб твою мать… — протянул Маэстро одними губами, кутаясь в сюртук и затравленно озираясь по сторонам.

Было и кое-что положительное от выстрела: компания, то и дело голодно посматривающая на Бруно, сразу потеряла к нему всякий интерес. А когда в мутных витринах ломбарда сверкнула ослепительная вспышка, немногочисленные еще ночные обитатели Тресковой начали несмело стягиваться к дверям.

Маэстро решил не мешкать.

Тихо попятился в проулок между дворами, растворяясь в быстро сгущающихся сумерках, а потом развернулся и дал деру задними дворами.

По пути его облаяли дворняги, одна из которых посчитала своим собачьим долгом вцепиться Бруно зубами в пятку, за что Маэстро с разбегу саданул ее носком туфли по морде и даже не оглянулся на заскулившую шавку. Затем под ноги бросился шальной, оглушительно заоравший котяра, которому Бруно отдавил хвост в потемках. Затем Маэстро пьяно обматерил мужик, которому тот помешал обжиматься под деревом и лезть под юбку не самой трезвой девке. Едва не схлопотал от дородной хозяйки, снимавшей просохшее белье, за то, что не рассчитал и запутался в белой простыне, которую со зла сорвал с себя и бросил в пыль. А потом, слыша за спиной всю богатую палитру экспрессивной менншинской речи, Бруно перемахнул через невысокий деревянный забор, опасно задрожавший под его весом, — поразительно и удивительно грациозно по собственным меркам. Такой прыжок он не исполнял и не исполнил больше никогда в жизни. Выбежал на параллельную Тресковой улочку, по которой загремел туфлями. Бруно бежал, чувствуя, что вот-вот выблюет легкие или кончится на месте от сердечного приступа, но и не думал останавливаться, пока силы не покинули.

Маэстро, держась за сердце и задыхаясь, доковылял до просвета между закрытыми лавками, завернул за угол, оперся о холодную стену и согнулся пополам. В глазах плыло, в груди болело, в боку — кололо, а ноги гудели так, словно мышцы вот-вот лопнут. Староват он стал для таких пробежек. В детстве за ним не мог угнаться ни один жирный пекарь, с лотка которого стайки анрийских мальчишек по отработанной веками схеме хватают свежие булки. А сейчас Бруно оказался в шкуре такого же пекаря, и желание смеяться над неуклюжими толстяками пропало. Даже стало немного стыдно за детство.

Маэстро сплюнул вязкую слюну, сипло втянул воздух, которым никак не мог надышаться, тяжело разогнул спину.

Он почувствовал необходимость обернуться.

— Еб твою м-мать! — бессильно выдохнул он и отшатнулся, утирая рукавом рот.

Сигиец бесшумно зашел в проулок, держа на сгибе локтя неказистую железяку в ножнах.

— Ты не остался там, где просил, — сказал он.

— Да пошел ты, а? — мученически простонал Бруно, сглатывая ободравший пересохшее горло ком. — Ни дня прожить не можешь, чтоб кого-то не захуярить⁈ Не мог по-тихому⁈

— Нет.

Своей односложной категоричностью сигиец умудрялся достигать поразительной многозначительности своих ответов, и это уже выводило Бруно из себя.

— Ты понимаешь, что убьют? — одышливо просипел он, держась за сердце. — Обоих!

— Почему?

Бруно истерично заржал, но тут же заохал от боли в боку:

— Он… он только что пристрелил Толстого Тома и спрашивает, почему мы, блядь, покойники⁈

— Не пристрелил, — возразил сигиец. — Он жив.

Бруно недоверчиво уставился на него, покосился на меч, лежащий на сгибе локтя, как будто даже подозрительно светящийся в сгущающейся темноте анрийских улиц.

— А железка откуда? — спросил Маэстро.

— Договорились.

Бруно недоуменно моргнул и вдруг разразился нервным смехом:

— А, ну… ну молодец! Быстро учишься. Вот, уже научился с людьми договариваться, а не сразу их убивать. Еще немного — и за человека сойдешь, — Бруно осекся и добавил серьезно: — Только почему я тебе не верю?

— Не знаю.

— Ты ж пальбу устроил на всю Тресковую, вот почему! — не выдержал Маэстро.

— Напали, — сказал сигиец.

— Кто?

— Люди Виго ван дер Вриза.

Бруно в буквальном смысле прикусил язык, ожидая услышать что угодно, только не что-то подобное. Он догадывался, что все закончится плохо, но насколько плохо — даже представить не мог.

— И ты об этом знал? — Бруно почесался за ухом.

— Да.

— Так на кой ты поперся в этот херов ломбард, раз знал, что тебя там ждут⁈ — взорвался Бруно, размахивая руками.

Сигиец молча взглядом указал на меч.

— Неужто кусок железа стоит того, чтобы ссориться со Штерком? — ошарашенно пробормотал Маэстро.

— Не ссорился.

— Не ссорился он! — взвыл Бруно. — Не ссорился⁈ Ты только что обнес Толстого Тома! Ты только что убил людей Вриза!

— Они могли просто отдать меч.

Маэстро схватился за голову и принялся яростно драть ногтями кожу.

— Нет, ты не ненормальный, ты — ебнутый!.. — бессильно пробормотал он, и тут его внезапно осенило: — Слушай, я, может, чего-то пропустил, но когда это ты успел перейти дорогу еще и Виго?

— Не переходил, — сказал сигиец.

— Так какого он хочет тебя убить?

— Не знаю. Выясню.

Бруно попятился вглубь проулка, тыча в сигийца пальцем.

— Нет, нет, о, нет! Даже не думай! — торопливо забормотал Маэстро и остановился, уперся в бока. — Ты хоть знаешь, кто такой Виго?

— Нет.

— Виго — полный отморозок даже по меркам риназхаймских, — пояснил Маэстро, злорадно ухмыляясь. — Знаешь, какая у Виго кличка? Вешатель! Он обожает вешать людей вниз башкой, они так сговорчивее становятся, а потом режет веревку и любуется кровавыми узорами на дороге!

— И что? — спросил сигиец.

Бруно подбежал к нему, взглянул в непроницаемую физиономию, замахал перед ней руками.

— Тебя ничего не смутило? — поинтересовался он, рискуя от подступающей истерики сорваться на фальцет. — Ты меня вообще слушал⁈

— Да. Ты знаешь, где он.

— Да с чего бы? — возмутился Бруно, всплеснув руками. — С чего ты взял, что я знаю все? Думаешь, я обязан знать, где сидит каждый бандюга в этом сраном городе? Да я на Мачтовую даже в страшном с…

Сигиец невыразительно взглянул на Бруно. В темноте могло показаться, что щека со шрамом коротко дрогнула, искривив губы сигийца в кривой ухмылке. Маэстро затрясло от бессильной злобы.

— Ах ты сукин ты сын! — процедил он сквозь зубы, сжимая дрожащие кулаки. Очень хотелось заехать по этой каменной роже, но Бруно сдержался, опасаясь, что отдача замучает. Он пару раз глубоко вдохнул, возвращая самообладание. — Послушай меня внимательно, сделай одолжение, а? — попросил он терпеливо. — Забудь про Виго. Если ты хорошенько припугнул Тома, он, может, и не сразу побежит жаловаться. У нас будет шанс где-нибудь залечь, пока все не утрясется. И если нас не найдут и забудут, в чем я сомневаюсь…

— Идем, — сказал сигиец, поворачиваясь к Бруно спиной.

— Я не понимаю, не понимаю! — запричитал Маэстро. — Чего ты добиваешься? Ты что, собрался всю Анрию против себя настроить?

Сигиец резко обернулся.

— Дай руку, — сказал он.

— Не дам! — упрямо заявил Маэстро и демонстративно сунул руки подмышки.

Сигиец молча стоял, проницательно глядя на него, и Маэстро сдался. Проще у отражения в зеркале в гляделки выиграть, чем выдержать немигающий взгляд этого ненормального. Натянув кислую мину на лицо, Бруно вытянул ладонь перед собой. Сигиец снял меч со сгиба локтя, перехватил за ножны, протягивая рукоятью к Маэстро. Тот раздраженно фыркнул, но с демонстративным недовольством схватился за меч. И сразу одернул руку, отпрянул, бешено тряся ей, словно пытался стряхнуть прилипшие к коже раскаленные угли.

— Ах ты падла! — проорал он, и голос эхом пронесся по улице.

Сигиец молча вынул меч из ножен и раскрутил в кисти, сначала в одну сторону, затем в другую. Потом выставил перед собой, поднял лезвием кверху, показывая, что его рука дымиться и обугливаться не собирается. Бруно ошарашенно раскрыл рот, потирая обожженную ладонь.

— Такие мечи, — сказал сигиец, вложив клинок в ножны, — забрал Машиах, когда убил… меня. Две недели назад Виго ван дер Вриз принес такой меч в ломбард. Вчера меч увидел этот и договорился с ломбардщиком о покупке. Сегодня в ломбарде этого ждали люди Виго ван дер Вриза.

— То есть?..

— То есть нужно спросить Виго ван дер Вриза, кто дал ему меч.

— А… а-ха… а-ха-ха… — нервно рассмеялся Бруно, — а если Виго не захочет отвечать?

* * *

Виго ван дер Вриз разлепил глаза. И завопил. Первое, что он увидел — фонари и грязную мостовую. И не где-то совсем рядом, а футах в тридцати снизу. Вторым он увидел перевернутую вверх тормашками перегнувшуюся через подоконник раскрытого окна крупную фигуру в плаще и треугольной шляпе с блестящими в свете фонаря глазами, и завопил снова. Сам Виго висел вниз головой, привязанный за ноги канатом. Трос был пропущен через верхнюю часть оконной створки, распахнутой на ночную улицу, и Виго по инерции слегка раскачивался из стороны в сторону, сопровождая каждое движение дребезгом стекла и скрипом петель. А что было самым поганым — Виго висел из окна собственного дома.

Виго завопил в третий раз.

Глава 19

Теплый ночной ветер шелестел листвой деревьев. В траве и кустах стрекотали цикады и сверчки. Пели ночные птицы. Южная ночь перевалила за полночь. В черном небе сияли россыпи далеких звезд. Над крышами домов, из труб которых кое-где все еще тянулись ввысь струйки дыма, висел полумесяц. Ночную идиллию уснувшего города портила разве что кислая вонь застоявшейся канализации.

Присутствия людей на Мачтовой улице не выдавало ничего, кроме звуков затянувшегося веселья, доносящихся из раскрытого окна на втором этаже. Единственного, в котором горел свет на всей улице. Оттуда слышался смех и нескладное пение под бренчание гитары. Третья струна фальшивила на полтона выше.

Их было шестеро: один внизу, пятеро наверху, в одной комнате. Держались плотно, очевидно, за одним столом. Оценить что-то еще, кроме их приподнятого настроения, сигиец не мог. Однако это не сильно заботило. Главное, он знал их количество и расположение.

Поэтому молча подошел к крепкой дубовой двери и бесцеремонно постучался.

Сперва ничего не происходило. Разве что кто-то на мгновение прекратил тискать несчастный инструмент, хотя это могло быть всего лишь совпадением. Однако вскоре за дверью послышались гулкие шаги, скрипнула петля ромбовидного смотрового окошка. Сигиец моргнул, вернув глазам обычное состояние, и сощурился от непривычного света свечи в руке привратника.

— Чего надо? — недовольно осведомился тот, изучив лицо сигийца.

— К Виго.

— Нет таких.

— Он ждет.

— Ага, тебя пинок под жопу, — отгрызнулся привратник. — Упердывай, пока цел!

Окошко надменно захлопнулось, четко давая понять, что разговор окончен.

Сигиец молча постоял, глядя перед собой. Изменил зрение и проследил, как в густом тумане внутри каменной коробки усаживается недовольный привратник. Задрал голову, взглянув на пятерых в одной комнате. Из окна доносились отголоски куплета песни о заключенном, кающемся перед матерью за неправильную жизнь.

Сигиец отступил на пару шагов, вскинул перед собой руки, сжимая напряженные пальцы в кулаки.

* * *

Сухой треск и грохот, раздавшиеся с нижнего этажа, оборвали все веселье. Гитара смолкла на половине фальшивого аккорда, слова песни перешли в грязное ругательство, то ли дающее оценку не склонной к воспитанию потомства матери, то ли описывающее произошедшее. Зеф подавился жареной курицей. Дик поперхнулся водкой. Пит едва не отрезал себе палец — не вовремя решил порезать балык на закуску. Виго ван дер Вриз, по-хозяйски сидевший во главе стола, вырвался из задумчивости и поднял облысевшую голову. Его бандиты вскочили с лавок. Дик при этом задел и вдребезги разбил бутылку дефицитного салидского рома. Это опечалило Виго: с идиотами, вломившимися в дом и подписавшими себе смертный приговор, он разберется, а вот бутылку рома уже ничто не вернет.

— Нильс! — скомандовал ван дер Вриз. Голос был характерным для человека, ведущего не самый здоровый образ жизни.

Нильс — белобрысый детина свер — отложил гитару, взял лежавший на комоде пистолет, поднялся со стула в углу комнаты и бесстрашно направился к двери, взводя курок, — ум и осторожность были не самыми выдающимися его качествами, компенсирующимися иными достоинствами. Однако, не сделав и трех шагов, Нильс замер на месте, прислушиваясь к тяжелому топоту по лестнице. Дверь неожиданно распахнулась. Бандиты Виго схватились за оружие, но на пороге стоял тучный Ари и держался за ухо, болезненно морщась. По шее на рубашку натекла кровь.

— Босс, — пробормотал Ари, отняв окровавленную ладонь от уха, — тут к тебе.

Его бесцеремонно втолкнули в комнату, и присутствующие увидели за массивной тушей Ари высокого человека в плаще и треугольной шляпе, который спокойно переступил порог. Виго недовольно пожевал мясистыми губами, почесал волосатую, в наколках грудь под распахнутой рубашкой. Защелкали взводимые курки направленных в незнакомца пистолетов, блеснули в свете свечей ножи.

— Ты кто? — сурово вопросил Виго, упершись ладонью в колено и поигрывая кинжалом в расслабленной правой руке. Рукава рубашки были закатаны, демонстрируя обилие наколок на предплечьях. Довольно корявых, застаревших и потускневших, что говорило, что набиты они были еще в далекую молодость, когда Виго был мелкой шестеркой и тряс мелочь с незадачливых прохожих в подворотнях.

— Это не имеет значения, — сказал незнакомец.

Наставленное на него оружие красноречиво намекнуло, что этот не тот ответ, который хочет услышать Виго, однако Вриз предупреждающе поднял руку. Вгляделся в неподвижную физиономию незнакомца. Она ему очень не нравилась. Виго очень не любил физиономии, на которых не отражался страх.

— Это охуенно имеет значение. У тебя минута, чтоб извиниться, сказать, кто ты, сука, такой и убедить меня не сразу пускать тебе, пидору, кровь, — терпеливо сообщил Виго.

Незнакомец плавно поднес руку к левой поле плаща. Дик и Зеф напряглись, однако тот лишь медленно откинул ее в сторону. На поясе висел знакомый Виго меч.

— Та-а-ак, — многозначительно протянул ван дер Вриз, барабаня по столу пальцами, на которых были наколоты буквы его имени. — Стало быть, ты и есть тот говнюк, о котором говорил Толстый Том?

— Да.

— А где Вилли и Киис?

— Мертвы.

Зеф и Дик переглянулись. Нильса перекосило от злобы. Пит красноречиво выругался.

— Та-а-ак, — еще раз протянул Виго. — А ты, значит, вместо того, чтобы уебывать в Салиду, приперся ко мне. Ну, чего надо? У тебя еще полминуты.

— Откуда этот меч?

— Оттуда. У тебя все?

— Нет.

— Херово тебе, — ухмыльнулся Виго, блеснув золотым зубом, — твое время вышло. — Он распрямил спину. — Дик, Нильс, Зеф, вяжите пидора. Пит, тащи веревку. Ари… — Вешатель брезгливо глянул на толстяка и махнул рукой, — съебись отсюда, пока мне пол весь кровищей не залил.

Незнакомец не шевельнулся, когда трое бандитов обступили его, не стал сопротивляться, когда Дик и Зеф взяли за руки и заломили за спину. Ари, выходя из комнаты вслед за Питом, с ненавистью глянул на незнакомца и коротко ударил его в челюсть.

— Не стоило этого делать, — сказал тот.

— А? — Виго пригладил остатки волос к черепу. — Ты чего-то вякнул?

Незнакомец не ответил. Нильс отстегнул ножны с мечом от его пояса. Меч глухо упал на пол. Свер отпнул его ногой в сторону, затем нащупал кривой кинжал в ножнах сбоку, бросил на софу за дверью.

— Чисто, — объявил Нильс, удостоверившись, что у незнакомца больше нет оружия.

— Подтащите его ближе, — приказал Виго, небрежно бросив кинжал на блюдо, на котором валялись обглоданные куриные кости.

Дик и Зеф подвели незнакомца к столу. Нильс наставил на него пистолет.

— Так, — ван дер Вриз закинул в рот зеленую оливку. — Ты до сих пор не покаялся. Ну как? Каяться будешь?

— Нет, — сказал незнакомец.

— Зря, — Виго отряхнул руки. — Это бы тебе сильно помогло.

— Скажи, откуда этот меч, и останешься жив.

Ван дер Вриз выплюнул недожеванную оливку, вылупил на незнакомца наливающиеся кровью глаза.

— Да ты совсем охерел! — тяжело задышал Виго, упираясь в колени. — Завалил моих людей, приперся, хамишь, да еще и угрожать мне, сука, вздумал⁈ — он схватил кинжал и с размаху воткнул в крышку стола. — Нильс, въеби ему!

Нильс переложил пистолет в левую руку и от души заехал незнакомцу по физиономии. От хлесткого удара тот лишь поморщился. Нильс же потряс отбитой рукой, словно бил по камню. Это лишь разозлило его, и он со всей силы ударил незнакомца под дых. Тот согнулся в руках Дика и Зефа, но не издал ни звука. Это уже настораживало. Свер замахнулся снова, но тут незнакомец поднял лицо.

— Ты умрешь первым, — сказал он.

Нильс стиснул от бешенства зубы, сорвал с незнакомца шляпу и, перехватив пистолет за ствол, ударил чужака рукоятью по челюсти.

— Хорош! — скомандовал Виго. — Ему, кажись, это нравится.

Свер отступил, мстительно потирая все еще саднящие костяшки пальцев. Сам он был не против продолжить, но привык подчиняться беспрекословно.

— Ну, — ван дер Вриз снова пригладил растрепавшиеся волосины к лысине, — колись, падла, кто ты такой?

— Никто.

— За никого не дают тыщу крон, а стало быть, ты кто-то да есть, — возразил Виго. — Говори по-хорошему, и я тебя быстро кончу.

— Говори, откуда меч.

— Да ты совсем ебнутый, что ли⁈ — взревел Виго, подскакивая с кресла. — Может, не знаешь, кто я⁈

— Ты — Виго ван дер Вриз, которого зовут Вешатель, — сказал незнакомец.

— Стало быть, знаешь, — успокоился Виго. — Стало быть, просто пизданутый. В последний раз спрашиваю, кто ты такой?

— Последний раз спрашиваю, откуда меч.

Ван дер Вриз задышал, раздувая ноздри мясистого носа со следами давнего перелома. Он разрывался между желанием забить упертую падлу лично или же отдать приказ забить его Нильсу. Свер умел это делать. Мастерски. Однажды он забивал одного фраера двое суток. Зрелище было то еще.

Однако сложную моральную дилемму разрешил вбежавший в комнату Пит с мотком толстого троса на плече.

— Ладно, — Виго сел, потирая мизинцем веко. — Тащите его на чердак, пусть повисит часок-другой да подумает.

Зеф ткнул незнакомца в плечо, разворачивая к выходу, но тот крепко уперся ногами.

Глаза сигийца заволокло серебром, в котором парой зловещих огоньков отразилось пламя свечей.

А потом свечи погасли, погружая комнату во мрак.

Нильс умер первым.

* * *

— Отпусти меня, сука! — завопил Виго. — Отпусти!

Сигиец равнодушно смотрел на качающееся на тросе пятно, хотя от пышущей, наливающейся всеми оттенками красного вплоть до почти черного цвета бешенства ауры рябило в глазах.

— Нет.

— Я тебе яйца вырву! — самозабвенно предавался фантазиям ван дер Вриз, брызжа слюной себе на щеки. — В жопу запихну! Я…

— Не кричи, — спокойно сказал сигиец. — Это не поможет.

— Да ты… — захлебнулся слюной Виго. — Тебе пиздец! Пиздец тебе, слышишь, выблядок⁈

Сигиец молча подергал канат, словно проверяя его прочность, отчего Виго закачался еще сильнее, а оконная рама предательски заскрипела.

— Да ты хоть знаешь, на кого напрыгнул? — отчаянно взвыл подвешенный Вешатель, размахивая руками, словно мог взлететь. — Если со мной что случится, тебя уже к утру выпотрошат!

— Возможно, но тебе будет все равно.

Невменяемое спокойствие сигийца пугало не меньше, если не больше того факта, что Виго от земли отделяло всего тридцать футов. Лететь недалеко, но упадет он очень неудачно. И ведь тогда и вправду будет все равно.

— Ты… ты ебнутый! — простонал Виго, отхаркивая слюну. — Ты конченый!

Сигиец промолчал. Поднес к натянутому канату лезвие джамбии и громко провел по веревке вперед и назад. Канат завибрировал от раскачивающегося, сотрясающегося в конвульсиях Виго ван дер Вриза, под весом которого заскрипели гвозди в петлях оконной створки, предупреждающе затрещало дерево.

— Ладно! Ладно! — выдавил из перехваченной ужасом глотки Виго. — Хорош!

Сигиец убрал кинжал от каната.

— Меч. Кто тебе его дал?

— А хули мне толку тебе говорить? — всхлипнул ван дер Вриз.

— Скажешь — отпущу.

— Думаешь, у меня совсем мозгов нет? — огрызнулся Виго.

— Думаю, у тебя совсем выбора нет.

Виго отчаянно пытался соображать. Вися вниз башкой из окна собственного дома, получалось крайне тяжело. Однако пустая надежда все же лучше полного ее отсутствия. В конце концов, этот выродок явно невменяемый психопат, и что творится у него в башке, здоровому не понять.

— Отвечаешь? — с надеждой спросил Виго.

— Отвечаю.

— Хмырь какой-то, — рьяно заговорил ван дер Вриз, так рьяно, будто ему не терпелось выговориться уже очень давно. — Возле Штерка вился. Пришел пару недель назад, притащил с собой херню эту колдунскую, сказал снести в ломбард. Ну и замочить того, кто захочет ее купить. Дал за это тыщу крон.

— Все сразу? — спросил сигиец.

— Ага, — заверил Виго. — Как будто и не боялся, что я его кину. Я сперва думал, а потом… мне-то че? Фраера какого-то завалить, который кому-то мешает? Да херня, а не работа!

— Больше его не видел?

— Нет, — энергично помотал головой Виго. — Но он вроде как со Штерком на короткой ноге. Любовь у них там или еще чего, хуй их знает.

— Как он выглядел?

— Как хмырь! Прилизанный, в очках, вежливый, как педик, умными словами сыпал, как академик, блядь, или профессор какой…

— Как его звали?

— Да хер его знает! Думаешь, я спрашивал? Ему тебя замочить надо было, а не под венец меня вести!

— Требовал доказательства выполненной работы?

— Просто Штерку весть послать, что фраеру пиздец.

Сигиец молча разогнулся, оттолкнулся от подоконника: узнать у ван дер Вриза что-то еще вряд ли было возможным.

— Не стоило браться за эту работу, — сказал он, немного помолчав.

— Да, сука, я уж понял! — сипло каркнул Виго. От долгого висения вверх тормашками разболелась голова, распирающее череп изнутри давление бухало в висках набатом прилившей крови.

Сигиец отошел от окна. Увидев, что его силуэт исчез, Виго задергался, чувствуя, как по горлу спускается отчаянный ком почти детской обиды.

— Эй, ты куда⁈ — позвал ван дер Вриз, раскачиваясь на веревке кулем. — Отпусти меня! Мы ж договорились! Ты проотвечался!

Сигиец вернулся к окну. Посмотрел на Виго. Затем на канат. Взялся за него левой рукой.

И молча перерубил веревку одним ударом.

— СУ… СУКА!.. — пронесся короткий вопль над Мачтовой улицей и оборвался глухим шлепком о землю.

Сигиец перегнулся через подоконник, взглянул вниз, где с плотным туманом быстро сливалось меркнущее пятно Виго ван дер Вриза. Убрал джамбию в ножны. Поправил меч на поясе и заткнутый за ремень пистолет Нильса. Запахнул плащ. Молча развернулся и бесшумно вышел из комнаты, переступив через тело Ари, прибежавшего с топором, когда началась потасовка, и оставшегося лежать рядом с четырьмя трупами из банды Вешателя.

* * *

— Узнал, что хотел?

— Да.

— А… а что с Виго?

— Отпустил.

— В каком смысле?

— В прямом.

Глава 20

«Морская лилия» была одним из лучших борделей Анрии. И, соответственно, одним из самых дорогих, где с девочками мадам Анжелики — в миру Марты Сормесон, вдовы йордхафского копмана, разорившегося и умершего вскоре после распада Торговой Унии Северного Моря, — хорошо проводили досуг городские чиновники, банкиры, крупные коммерсанты и предприниматели, избалованные дворянские отпрыски и представители духовенства. Последние в «Морской лилии» пользовались особыми привилегиями, поскольку заведение располагалось на улице Святого Арриана, а мадам Анжелика считала себя женщиной набожной, неукоснительно следующей всем ваарианнским заповедям, в особенности той, что наказывала единиться в любви с ближним своим.

А еще, по слухам, в «Морской лилии» нередко видели участкового надзирателя Губерта Штренга, но об этом предпочитали помалкивать. Если в Анрии и были районы, не прибранные к рукам Большой Шестеркой, то там держали власть полицейские, и единогласного мнения, где все-таки хуже, среди анрийцев до сих пор не было.

Впрочем, мадам Анжелика пожаловаться ни на что не могла, поскольку считала Губерта Штренга своим милым другом. При выборе покровителей и защитников она отдала предпочтение полиции. И вовсе не потому, что верила в закон, а потому, что полицейский участок находился буквально в нескольких шагах от «Лилии».

Анжелика занималась чтением нотаций одной из новеньких, Ариане, когда Борг одернул плотную штору и забыл, зачем пришел, уставившись на стоячие девичьи сиськи. По его глуповатой физиономии расплылась беззубая улыбочка умственно отсталого, а в телячьих глазах исчезло даже подобие мысли. Ариана уперла руки в бока, нахально выпятила грудь. Анжелика гневно поджала губы, пощелкала пальцами перед физиономией Борга. Громила проморгался, нехотя отвернулся от приятной картинки и невнятно промямлил:

— К тебе пришли, мама.

Борг сыном Анжелике не приходился, но так уж повелось, что все называли ее мамой. Да, собственно, и конченым кретином не был тоже, но при виде голых сисек делался не разумнее репки. Анжелика только вздохнула: тяжело нынче найти путных работников, приходится работать с тем, что есть.

Она выглянула из-за шторы и увидела вошедшего — высокого мужчину в кожаном плаще и треугольной шляпе. На пол с него лилась вода — сегодня в Анрии шел дождь, которого с нетерпением ждали уже недели две, хотя сама Анжелика лишь недовольно поджала губы. Во-первых, клиент натоптал сапожищами уличной грязи, а мадам любила чистоту. Во-вторых, наметанный глаз хозяйки борделя быстро определил, что незнакомец вряд ли подходит под категорию обычных клиентов «Морской лилии», однако Анжелика не делала поспешных выводов, пока не видела кошелек. Она не любила скандалы и недоразумения. По крайней мере, начинать.

Анжелика прервала нотации — она всегда встречала гостей лично. Все могло подождать, но не клиент, — таков был ее девиз. Мадам резким жестом отослала непутевую девку прочь. Ариана облегченно вздохнула и выскользнула в вестибюль. Анжелика выпроводила Борга, привычно поправила замысловатую прическу и вышла следом.

Мужчина в плаще стоял посреди уютного зала, тонущего в интимном полумраке, и смотрел куда-то под потолок. Анжелику это несколько задело. В ее заведении собирались девушки на любой вкус, и каждая из них была первой красавицей. В зале их находилось больше полудюжины, не считая нескольких расслабляющихся перед решающим действием клиентов и пары вышибал — Борга и Клоца, — и от обилия прелестниц любой мужчина пускал голодную слюну. Но гость не смотрел ни на Кармен, экзотичную метиску ландрийки и сельджаарца, танцевавшую для хэрра Томаса Плеззирга, устроившегося на мягких шелковых подушках. Ни на Элизу и Милу, льнувших к хэрру Флиппо Перссону и скрашивавших его досуг заливистым смехом. Ни на Соню и Еву, делавших вид, что дремлют в обнимку на софе. Ни даже на Ирен и Элин, застенчиво хихикающих и стреляющих глазками с профессионализмом распутной невинности. Он углядел что-то невообразимо интересное под потолком и не собирался упускать это из виду.

— Милый друг, добро пожаловать в наш скромный дом! — приближаясь к нему с раскинутыми, точно для объятий, руками, сладко пропела Анжелика, широко улыбаясь. Ей было около сорока, красота ее хоть упрямо билась с возрастом, но неизбежно проигрывала, отчего Марта Сормесон удваивала напор обольщения, лишь бы увидеть в глазах мужчин вожделенную искру похоти и потешить свое самолюбие. — Уверяю, милый друг, с моими девочками ты воплотишь в жизнь любую свою фантазию…

Гость опустил голову, пристально посмотрел на Анжелику, и улыбка сошла с ее круглого, напудренного лица. Красотой незнакомец не блистал, но не это оттолкнуло Марту. Мужчина, по ее мнению, должен быть чуть красивее балаганной обезьяны и привлекать иными своими качествами. Но было в незнакомце нечто другое отталкивающее, нечто в неживом, неподвижном лице с безжизненными глазами.

— Твои девочки не интересуют, — сказал он.

Ирен и Элин, ворковавшие на софе неподалеку, подняли головки и обиженно сморщили носики. Анжелика быстро попыталась вспомнить, не задолжала ли она кому в этом месяце. По всему выходило, что нет, а бандитов Штерка Губерт отвадил еще год назад, дав тому четко понять, что «Морская лилия» под него не ляжет.

Анжелика натянула на лицо сконфуженную улыбку, решив, что паниковать рано. В конце концов, перед ней стоял мужик, пришедший в бордель, куда, как правило, приходят, когда в штанах жмет и нужно срочно «спустить яду».

— Прости, милый друг, в нашем доме придерживаются традиционных взглядов на любовь, — замялась Анжелика. — Но… мы не можем позволить, чтобы гость ушел от нас обиженным и обделенным. Поэтому, милый друг, и для тебя найдется немного ласки, если, конечно, ты готов хорошо заплатить…

Незнакомец взглянул на мадам. По спине Анжелики пробежал неприятный холодок, а внутри все сжалось.

— Рудольф Хесс, — сказал он, расстегивая пуговицы плаща.

— Прости?

— Нужен Рудольф Хесс.

— Здесь тебе не канцелярия, милый друг, — властно произнесла Анжелика, и ее голос почти не дрожал. — Мы ценим анонимность мужчин, истосковавшихся по любви и ласке, и никогда спрашиваем имен, если они не называют их сами. Посему я не знаю никакого Рудольфа Хесса и не знаю, здесь ли он…

— Он там, — незнакомец указал под потолок. — С двумя женщинами.

Анжелика прикусила губу. Она поняла, кто такой Рудольф Хесс.

— Даже если и так, — Анжелика уперлась в бока, — сам понимаешь, милый друг, он занят, и не в моих правилах тревожить его покой. Но, как только он освободится, я немедленно передам, что ты его искал. А ты пока можешь подождать и приятно провести время. С девочкой или с мальчиком, в зависимости от предпочтений.

— Нет, — сказал незнакомец.

Анжелика покосилась на него. Под разошедшимися в стороны полами плаща виднелся широкий ремень, пересекающий наискось куртку. На ремне крепилась кобура с пистолетом. На поясе гостя висела шпага или меч — мадам толком не разбиралась, в чем разница. Но вот намерения вооруженного бандита угадала безошибочно.

— Я не знаю, что ты задумал и что ты хочешь от этого… Хесса, — Анжелика скрестила руки на гневно вздымающейся груди, — но в нашем доме ты этого точно не сделаешь! Лучше уходи, пока я прошу тебя по-хорошему.

— Нет, — сказал незнакомец.

Анжелика вздохнула: два скандала за один вечер.

— Борг, Клоц! — она хлопнула в ладоши.

Оба великана незамедлительно выросли возле мамы, казавшейся рядом с ними совсем крошечной. Обычно вид обритых наголо, мускулистых детин пугал разбушевавшихся клиентов и вынуждал их либо прекратить дебош, либо бежать к двери. Незнакомец посмотрел на обоих из-под шляпы так, словно их тут и не было.

— Этот хэрр злоупотребляет нашим гостеприимством, — сказала Анжелика из-за спин вышибал. — Будьте добры, мальчики, помогите ему найти выход.

— Да, мама, — пробасил Клоц и подступил к незнакомцу почти вплотную. Тот не двинулся с места.

— Ты не нравишься маме, — промямлил беззубый Борг, встав справа от него. — И мне не нравишься. Лучше выметайся, фремде, пока можешь.

Незнакомец еще раз посмотрел сначала на Борга, перевел взгляд на Клоца.

— Не стоит этого делать, — сказал он.

Не отличавшийся многословностью Клоц схватил незнакомца за плечо. Тот неожиданно ловко извернулся, перехватил руку вышибалы, заломил ее, скользнув за спину, и толкнул громилу раскрытой ладонью, легко, едва коснувшись, но Клоц пролетел десяток футов и тяжело грохнулся ничком на мягкий ковер. Произошло это слишком быстро, и Борг даже толком не сообразил, почему улетел напарник, как получил локтем в нос. Вышибала зашатался, внезапно разглядев далекие созвездия, незнакомец двумя короткими резкими ударами окончательно выбил его из равновесия и, двинув в ухо, отправил на пол.

Анжелика сдавленно охнула. Взвизгнули Ирен и Элин, с ногами забравшись на софу и крепко обнявшись. Оторвался от созерцания колышущих прелестей Кармен хэрр Плеззирг, сама Кармен пискнула и присела на корточки, прикрываясь руками и теряя все свое экзотическое очарование. Очнулись Соня и Ева, Флиппо Перссон подскочил с софы, растолкав Элизу и Милу, и отпрыгнул к стене.

Незнакомец поправил съехавшую набекрень шляпу, придавил сапогом пытавшегося подняться Борга и, молниеносным движением выхватив из ножен меч, выбросил руку в сторону. Вскочивший и бросившийся на незнакомца Клоц замер с занесенной дубинкой, косясь на острие узкого клинка возле самого своего горла.

Незнакомец предупреждающе помотал головой и кивнул, приказывая отойти. Клоц стиснул зубы и, тяжело дыша, попятился, зажав дубинку так, что, казалось, вот-вот раздавит ее.

— Я… позову полицию… — отчаянно пробормотала дрожащая Анжелика.

Незнакомец вложил меч в ножны.

— Зови, — сказал он и направился к лестнице, у подножия которой вдруг остановился, мельком взглянул на вжавшуюся в стену, вцепившуюся в спадающие панталоны Ариану, развернулся и подошел к Анжелике. Протянул ей руку. — За дверь.

— К-какую дверь?.. — прошептала оцепеневшая Анжелика в спину поднимающегося по лестнице сигийца и глянула в свою ладонь, в которой оказалась пара мятых банкнот.

* * *

Когда в дверь постучали, Рудольф Хесс со скучающим, отсутствующим видом смотрел в потолок. Он был подавлен и разочарован. Говорили, что в «Морской лилии» лучшие шлюхи юга, а оказывается, у них есть какие-то принципы. Что это за шлюха, которую нельзя купить с потрохами и делать с ней все, что вздумается?

Пара шлюшек старательно работали ртами, заглаживая вину за недоразумение и недопонимание, однако настроение от этого не улучшалось. Наоборот, оно совсем испортилось, потому что в дверь постучались снова.

— Вон! — рявкнул Хесс.

Перепугавшиеся проститутки подняли головы. Хесс напряженно вслушался, но за дверью никто не отозвался. Он вздохнул, расслабился. Схватил девку за рыжие волосы и требовательно опустил ее голову. Едва та раскрыла рот, Хесс с силой прижал ее лицом к паху, насадив на член до самого горла. Шлюха в панике замычала, закряхтела, от ужаса вытаращив глаза, уперлась колдуну в бедра, пытаясь вырваться. Вторая сжалась в комок, не зная, что делать. Беспомощность, растерянность, смятение и ужас на ее лице несколько возбудили Хесса, он смилостивился и отпустил рыжую. Та, раскрасневшаяся, жалкая, закашлялась, жадно хватая воздух и утирая вязкую слюну, текущую из перекошенного, трясущегося рта. Такой она нравилась ему больше.

Хесс самодовольно ухмыльнулся, закидывая руку за голову.

— Работать, — приказал он.

Засов с сухим треском переломился, зазвенела по полу отлетевшая железная скоба, распахнувшаяся дверь шарахнулась о стену. Шлюхи завизжали, прыснув в стороны. Хесс заорал, подскакивая на кровати.

Сигиец переступил порог, пригнув голову, чтобы не задеть шляпой притолоку, остановился в дверях, посмотрел на чародея, без интереса окинул взглядом дрожащих проституток. Рыжая сидела на корточках, прижимаясь к коленям. Вторая — русая пухлая поморка, — отбежав к изголовью кровати, стояла, плотно сжав полные бедра и испуганно прикрываясь руками.

Сигиец молча мотнул головой, приказывая им выйти, и отступил с прохода.

Проститутки не шелохнулись.

— Девочки, — мягко произнес Хесс, не сводя глаз — медного и золотистого — с сигийца, — на выход. Мы потом развлечемся.

Рыжая вскочила с пола и, шлепая босыми ногами, метнулась к двери. Поморка выскочила следом, тряся пышным хозяйством и сверкая неприкрытым задом. Сигиец не обратил на них внимания.

Хесс натянул одеяло, внимательно всматриваясь в неподвижную физиономию выродка. Чародея посетило чувство смутного припоминания, но не более. Хесс плохо запоминал лица. В принципе, он вообще плохо помнил людей, с которыми когда-то пересекался не больше одного раза. Зачем помнить покойников, если они не имеют обыкновения возвращаться с того света.

— Чего вылупился? — шмыгнул носом Хесс. — Блядей выгнал, на их место хочешь?

Он нездорово заржал — давала о себе знать дорожка порошка олта. Сигиец молча приблизился к кровати, запустив руку в карман плаща. Хесс инстинктивно напрягся, однако тот лишь достал смятый лист пожелтевший и потрепанной бумаги и бросил его в ноги чародея. Хесс, подозрительно глядя на сигийца, дотянулся до листа, осторожно развернул бумагу, уже по одному лишь ее качеству предчувствуя, что именно увидит. И не ошибся.

С розыскного пермита Ложи на Хесса с извечной легкой насмешливостью и презрением смотрел сам Хесс, только несколько моложе.

«Разыскивается Рудольф Хесс, — прочитал чародей. — Ренегат, исключенный из круга Ложи, лишенный всех должностей, рангов и неприкосновенности согласно статьям 9, 17, 41, 75, 82 и 98 Кодекса Ложи за совершение многочисленных и тяжких преступлений против Равновесия, в числе которых убийство трех магистров Ложи. В соответствии со статьей 19 параграфом 7 Кодекса Ложи каждый свободный гражданин Вселандрийской Ложи чародеев имеет право и обязанность задержать обвиняемого, содействовать его аресту и предоставить любую информацию о его местонахождении в ближайшее отделение Arcanum Dominium Ложи за соответствующее вознаграждение. В случае оказания обвиняемым сопротивления гражданин имеет право применить оружие, не нарушая ни одной статьи Кодекса Ложи. Вознаграждение: 1500 крон за живого обвиняемого, 1000 крон за предоставление доказательств смерти обвиняемого, 400 крон за предоставление информации о местонахождении обвиняемого».

Внизу стояли подписи главы Комитета следствия и магистров Собрания Ложи. Пермит датирован сентябрем двадцать третьего года. Выдан спустя три месяца после того, как Хесса вышибли из круга почти тринадцать лет назад.

Чародей чихнул, сильно рассопливившись.

— Ты где его откопал? — хмыкнул он, утирая сопли.

— Вернер Зюдвинд хранил в своем доме, — сказал сигиец.

— Вот же мудак, — чародей шмыгнул носом и передернул плечами. — Значит, за башкой моей пришел, крысолов? — мрачно усмехнулся Хесс, перебирая в прояснившейся голове возможные варианты развития событий и пути выхода из сложившейся ситуации.

— Предложить сделку, — сказал сигиец.

— Какую еще сделку? — нахмурился Хесс, зло сверкая разноцветными глазами.

— Если предъявить пермит вместе с тобой участковому надзирателю, тебя отправят на суд в столицу. Если предъявить пермит и твой труп — предъявившего ждет награда в тысячу крон. Если ты ответишь на вопрос, о тебе никто не узнает, а пермит будет уничтожен.

— Что за вопрос? — облизнул губы Хесс.

— Где Машиах?

Чародей потер медный глаз.

— Кто? — протянул он, решив, что ему послышалось.

— Твой хозяин, для которого ты за последние двенадцать лет убил девять магистров Ложи, совершил пятнадцать заказных убийств, семнадцать диверсий, террористических актов и провокаций. В Тьердемонде под именем Ламбер Каррэ ты приговорен к казни через повешение. В Империи под именем Клаус Фрай ты разыскиваешься по подозрению в причастности к покушению на генерала столичной жандармерии два года назад.

Хесс натужно рассмеялся:

— Да за мной бабы так не носятся, как ты!

Сигиец промолчал.

— Кто ты такой? — прищурился чародей, прекратив смеяться.

— Ты знаешь, кто.

Хесс рассмеялся снова.

— Хуй ты угадал! Я тебя впервые вижу!

— Тогда это не имеет значения, — сказал сигиец. — Скажи, где Машиах — будешь жить, как жил. Или не говори — узнаю сам. И получу тысячу крон — полиция уже в пути.

Вот же сука хитрожопая, зло подумал Хесс, понимая, что загнан в угол. Он поскреб щетину на подбородке, скосил глаза на свой портрет, взглянул на сигийца, вновь на портрет.

— Да или нет?

— Ант’мме Сат! — гортанно выкрикнул чародей фразу-активатор.

Комнату осветила яркая вспышка. Прозвучавшие слова обрели «плоть», сверкнув дугой молнии, которая с оглушительном треском и снопами ярких искр разбилась о грудь сигийца. Обычно после такого на полу дымились лишь подошвы сапог, но фремде остался стоять, где стоял. В полном наборе. Разве что по рукам пробежали тонкие, безобидные змейки, которые он стряхнул с кончиков пальцев.

— Что за?.. — растерянно пробормотал Хесс. — Ант’мме Сат! — повторил чародей.

Сигиец непроизвольно передернул плечами и шумно втянул ноздрями наполнивший комнату запах озона. Из-под треугольной шляпы заблестели серебряные бельма.

Сигиец вскинул правую руку. На долю секунды позже, чем Хесс успел выкрикнуть:

— Сто’рен Сол!

Активатор, высвобождающий волну чистой энергии арта, не взаимодействующей ни с одним элементом стихий. Грубая, неизящная сила, от которой легко защитится даже первокурсник, зажигающий яркие волшебные фонарики перед пищащими от восторга студентками.

Но она сработала.

Грудь чародея раздуло, как кузнечный мех, из неестественно широко раскрытого рта хлынул усиливающийся поток воздуха. Распахнуло полы плаща сигийца, шляпу сорвало с головы порывом сильного ветра. Он дернул щекой со шрамом, спешно проделал перед собой незамысловатый жест рукой. По шее Хесса словно хлестнуло плетью, но чародей этого почти не заметил, не позволил себе отвлечься. Привстав на кровати, он продолжил выдавливать из себя силу. Сигиец уперся ногами в пол, навалился на встречный поток ветра, шагнул вперед. Хесс напрягся, глубоко вздохнул, раздуваясь, как шар, и буквально плюнул силой. «Морская лилия» содрогнулась от основания до самой крыши. Сигиец успел закрыть лицо руками, скрипнул подошвами сапог по полу и, сопровождаемый ворохом верхней и нижней одежды сбежавших проституток, вылетел из комнаты в коридор.

Его с грохотом впечатало в стену. В лицо остаточным порывом воздуха швырнуло белыми панталонами. От удара сорвалась с петли и раскололась об пол рама картины солнечного леса на берегу реки, где вокруг беззастенчиво голой нимфы приплясывали фавны. Сигиец сорвал с лица тряпку, скомкал и отшвырнул в сторону. Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, из-за нее выглянул перепуганный, недовольный толстяк. Увидев мужика в плаще, сидящего на полу в ворохе белья, он удивленно заморгал, раскрыл рот, чтобы выразить возмущение. Сигиец взглянул в ответ серебряными бельмами, сдернул зацепившийся за портупею черный чулок и вытянул из кобуры пистолет. Толстяк охнул, присел и скрылся за громко хлопнувшей дверью.

Опустошенный Хесс тем временем схватил зацепившиеся за спинку в изголовье кровати кальсоны, пополз по переворошенной постели, чувствуя, что от сильного головокружения земля вот-вот поменяется местами с небом, дополз до края и, не рассчитав, свалился на пол. Не чувствуя боли, неуклюже поднялся, держась за гудящую голову, пошлепал босыми ногами к окну, пытаясь одновременно надеть на ходу кальсоны, удержать равновесие и не поскальзываться на каждом шагу.

Надо бежать. И бежать срочно.

Хесс давно не сталкивался с крысоловами, забыл, что они перестали быть шайкой придурков с дедушкиным ружьем. Теперь это псы Ложи, которых Собрание и Комитеты снабжают через прикормленных барыг всем необходимым, чтобы ловить и убивать неугодных и не марать руки. Правда, даже обвешанные талисманами крысоловы редко когда выходят один на один против чародеев. Но этот, похоже, был один. Возможно, сам был чародеем. У Хесса не было времени выяснять. Главное — унести ноги, а уж потом решать, что делать.

Все же вдев ногу и во вторую штанину, чародей вдруг услышал щелчок. Оглянулся и увидел в дверном проеме сигийца, целящегося из пистолета. Хесс вскрикнул и, то ли теряя от страха равновесие, то ли в очередной раз поскальзываясь, рухнул на пол. По барабанным перепонкам больно ударил хлопок выстрела. Комнату заполнил едкий, вонючий пороховой дым. Хесс вздрогнул, инстинктивно вжимаясь в пол и закрывая голову, и лишь с некоторым запозданием осознал, что жив. Где-то за стеной истерично выла женщина, слышался топот и отзвуки поднявшейся паники. Оглушенный чародей приподнял голову, морщась от звона в ушах, и отчаянно зарычал сквозь зубы, сбивая в кровь от удара по полу костяшки пальцев.

— Хар’ант Мор! — взревел он, и вся скопившаяся ярость исторглась изо рта нестерпимо горячей струей бешеного огня.

Сигиец, отшвырнув пистолет, молниеносно выхватил из ножен меч, выставил лезвие навстречу потоку пламени, и у Хесса вылезли глаза из орбит, когда вся струя огня просто впиталась в холодный металл клинка. Вся, без остатка. Лишь пара языков пламени несмело лизнула рукав плаща и обдала жаром лицо сигийца. Лезвие сыто и словно издевательски сверкнуло рыжим всполохом по всей своей поверхности. Сигиец раскрутил меч и опустил его к полу, а затем вскинул левую руку, крепко сжав в кулак.

Хесса подкинуло вверх. Он вскрикнул, извиваясь всем телом, но это не помогло — невидимые клещи крепко сдавили чародея. Его потащило по полу, обжигая подошвы босых ног, и остановило на расстоянии вытянутой руки от сигийца, который поднял меч, направив острие лезвия в горло Хесса.

— Вас’нек Лле… — ломким от волнения голосом пробормотал он.

Чародея покрыла полупрозрачная, отдающая изумрудным отливом оболочка. Сдавливавшие тело клещи ослабли, Хесс выскользнул из хватки, навалился на сигийца плечом, выталкивая в коридор.

— Сто’рен Сол! — глухо каркнул он, выплевывая остатки силы, сложившийся в кулак.

Но в этот раз удар не возымел такого эффекта, как впервые: сигиец резко взмахнул мечом, разрубая воздух перед собой. Кулак силы разошелся надвое и лишь слабо хлопнул дверью о стену, остаточной волной взъерошив редкие, короткие волосы сигийца.

Но Хесс не видел этого, он ковылял к окну, издавая на каждом шагу слабый хрустальный звон. Окно. Единственный путь к спасению. Пусть второй этаж, пусть щит слишком слабый, и очень повезет, если при падении Хесс не переломает ноги, но это все же хоть какой-то шанс.

По полу мерзко скрипнули ножки кровати. Хесс получил удар в бедро, ноги зацепились одна за другую, и чародей рухнул ничком, растягиваясь по полу и издавая жалобный хрустальный звон. Почувствовав угрозу, он перекатился на спину и увидел наступающего сигийца. Чародей попятился, перебирая руками и ногами, пока не вжался в стену под подоконником. Он бы ответил, если бы осталось чем.

Сигиец остановился, смерил Хесса серебряными бельмами.

— Где Машиах?

— Пошел… на хер! — огрызнулся Хесс.

Меч в руке сигийца сверкнул и вонзился в живот чародея, пробив изумрудный щит, как бумагу, не встретив никакого сопротивления. Хесс взвыл от нестерпимой, обжигающей боли, словно его прошибло раскаленным прутом.

Сигиец наклонился к пятну ауры Рудольфа Хесса, по которому от смертельной раны кривыми узорами расползались нити пустоты. Опустил ему на лоб левую руку и задрал голову.

Хесс вдруг вспомнил давно забытое чувство. Липкий, мерзкий страх, которым он наслаждался, когда видел в других. В последний раз ему довелось бояться семь лет назад. Во время ночной бойни, устроенной в развалинах древней крепости в пекле Сель-Джаар. Когда Машиах разменял около сотни человек на трех выродков, чтобы взять их на опыты. Когда последний из оставшихся в живых, обвалив на Хесса балку перекрытия, едва не придушил верещавшего от ужаса Адлера, а затем исчез вместе с ним в портале.

— Где он?

— Не… знаю!.. — прошипел сквозь зубы Хесс.

Сигиец прищурился, вглядываясь в сули чародея. Щека со шрамом коротко дрогнула.

Он убрал руку со лба Хесса, разогнулся, резко выдернул меч из тела истошно, коротко вскрикнувшего чародея. Боль мучила недолго. Сигиец коротко и точно ткнул чародея острием в грудь, между ребер в самое сердце. Тело еще какое-то время билось в агонии, но последнее, что увидел Рудольф Хесс сквозь хлынувшие из меркнущих глаз слезы — неподвижное лицо, на котором не отразилось ни злости, ни ненависти, ни сожаления.

Сигиец стряхнул на пол капли крови с лезвия меча и вогнал его в ножны. Моргнул, возвращая глазам обычное состояние, повертелся на месте, ища взглядом шляпу. Увидел ее торчащей из-за двери. Протянул к ней руку, и шляпа послушно вернулась в ладонь, перелетев почти всю комнату. Сигиец отряхнул ее, постучал по тулье, а затем надел на голову.

Он подошел к кровати, переворошил подушки, сорвал одеяло, из-под которого на пол медленно опустился мятый лист розыскного пермита. Сигиец наклонился, поднял бумагу и сложил вдвое, затем небрежно бросил на матрас и сел на край кровати.

У входа на полу валялся пистолет. Сигиец протянул к нему руку.

Из сумки на поясе он достал бумажный патрон. Поставил курок вернувшегося пистолета на предохранительный взвод, открыл крышку пороховой полки. В коридоре гремели шаги в тяжелых сапогах. Сигиец не стал отвлекаться. Скусив бумагу патрона, он насыпал порох на полку.

* * *

Губерт Штренг был очень недоволен и зол. Последнее, что он любил в своей жизни, — выходить из отделения участкового надзора. Особенно в дождь. Однако, когда в отделение прибежала девка Анжелики и, заикаясь и захлебываясь слезами, пропищала, что там кто-то кого-то убивает, Губерту Штренгу пришлось подняться из удобного кресла. Больше, чем выходить на улицу в дождь, он не любил, когда кто-то на его участке нарушал закон и порядок. Особенно в тех местах, где Губерта дополнительно благодарили за спокойствие и чувство защищенности.

Когда надзиратель вошел в «Морскую лилию», его встретила лишь стайка полуголых девиц, хлопочущая вокруг избитого вышибалы и бледной, полуобморочной Анжелики, возлежащей на софе. Штренг, упершись в бока, выпятив широкую грудь с золочеными имперскими львами значка надзирателя, грозно пошевелил усами, отмахнулся от налетевших на него девиц, с неразборчивым писком потянувших за рукав черного мундира, и призвал к порядку. Он умел это делать одним лишь словом. Буквально одним. В наступившей тишине страдающая Анжелика молча указала пухлой ручкой на лестницу. Штренг кивнул трем полицейским, взятым с собой, и поднялся по ступеням наверх. Ступени жалобно заскрипели под тяжестью имперского правосудия, возмущенного беззаконием.

Во главе полицейских Штренг демонстративно грохотал по коридору «Морской лилии» армейскими сапогами, грозно сверкал начищенной саблей. Из-за приоткрывшихся в комнаты дверей выглядывали оторванные от работы девки и прячущиеся за ними клиенты. Губерт не порицал безнравственность, хотя кое-кого из них не раз видел в окружении жен и выводка наследников. Грехом и развратом заведовал отец Фелиций. Обычно по субботам. Дальше по коридору.

Комнату, где произошли разбой и преступление, надзиратель определил сразу по вороху разбросанной одежды. Дверь была открыта. Не дойдя до нее нескольких шагов, Штренг жестом велел полицейским остановиться. Те скинули из-за плеча ружья, взвели курки. Двое из них по приказу надзирателя выступили вперед, взяли дверной проем на прицел. Сам Штренг прижался к стене и осторожно подступил к дверям. Кашлянул в кулак.

— Эй, недомерок! — гаркнул он. Штренг был отставным капитаном линейного пехотного полка, выслужившимся из солдат, и выбирать слова он любил не больше, чем выходить на улицу в дождь. — С тобой говорит участковый надзиратель Губерт Штренг! Приказываю, — он сделал значительную паузу, — немедля бросить оружие, выйти с поднятыми руками и сдаться! На милость императорского закона!

Штренг умолк, ожидая ответа. Ответа не последовало. Надзиратель недовольно пошевелил усами, однако продолжил переговоры, сменив тон:

— Не дури, сынок, нас здесь четверо, ты — один. Деваться тебе некуда. Начнешь дурить — враз наделаем дыр в твоей шкуре. Лучше сдавайся. Наш суд — самый честный и справедливый, Единый свидетель.

Ответа не последовало вновь, несмотря на призванного в свидетели Единого. Штренг нахмурился, шевеля усами и раздумывая, не кричит ли он в пустоту. «Морская лилия» была двухэтажным, но высотным зданием, прыгать из окна на брусчатку — однозначно переломать себе ноги. Да и куда прыгать — окна выходят на саму улицу, а не задние дворы. Преступник, конечно, подонок, но вряд ли самоубийца.

— Сдавайся! — крикнул Штренг, теряя терпение. — Или возьмем тебя силой! Считаю до пяти. Раз. Два…

— Заходите, — послышался голос из комнаты.

Губерт от удивления даже растерялся.

— Эээ? — протянул он, крепко сжимая эфес сабли. — Ты там сдурел, что ли? Ну-ка выходи! Живо!

— Вы нужны здесь, — сказал преступник. — Вам ничто не угрожает.

— Ну ты сукин… — заворчал Штренг, отступая назад. — Ганс! — властно кивнул полицейскому, указывая ему на свое место.

Полицейский подбежал, бряцая саблей и прижимая к груди мушкет наперевес, встал у двери, присел, опираясь на ружье, сдвинул кивер на затылок, быстро выглянул в дверной проем.

— Ну?

— Сидит, эдлерхэрр, — отозвался Ганс.

— Сидит⁈

— Угу, — энергично покивал полицейский.

Штренг тяжело задышал, шевеля усами, и решительно вынул саблю из ножен.

Надзиратель кивнул полицейским. Один из них встал напротив дверного проема, целясь в комнату. Второй, осторожно переступая, не опуская ружья и не убирая пальца со спускового крючка, вошел внутрь. Следом за ним — Ганс. Потом сам Губерт парадным шагом с саблей на плечо.

В тесной комнатенке красных тонов пахло пудрой, духами, порохом и кровью. Из мебели были разве что свернутая с места кровать, трельяж с зеркалом, опрокинутый на пол стул и полулежащий под окном покойник в кальсонах и в луже натекшей с него крови. На кровати неподвижно сидел его убийца, которого тоже можно было бы счесть за мебель: не шелохнулся при виде надзирателя и не соизволил повернуть головы в треугольной шляпе. Направленные в него ружья тоже как будто не взволновали.

— Так-с, — произнес Губерт, переводя взгляд то на труп, то на убийцу. Остановился на последнем. — Встать! — отрывисто приказал он.

Убийца послушно встал. Надзиратель сконфуженно кашлянул: назвать «недомерком» лося, в котором больше шести футов роста, он погорячился.

— Руки!

Убийца послушно поднял руки. В левой он держал клочок пожелтевшей бумаги.

— Лицом ко мне!

Убийца повернулся. В «сынки» он тоже не годился. Губерту Штренгу было сорок три, убийце, судя по всему, немногим меньше.

— Ганс! Разоружить голубка.

— Не советую, — сказал убийца. — Если не хотите неприятностей.

— Ну ты мне поговори еще! — фыркнул надзиратель. — Ганс! — крикнул он замешкавшемуся полицейскому.

— Прочти, — убийца взглядом указал на лист бумаги в своей руке.

— Ты мне тут писульками в морду не тычь, — усмехнулся Штренг. — В участке разберемся.

Подошедший Ганс вырвал бумагу из руки задерживаемого.

— Будет некогда, — сказал преступник.

— Это еще почему? — недовольно пошевелил усами Штренг.

— Будешь писать объяснительный рапорт полицмейстеру, на каком основании задержал гражданского исполнителя Комитета следствия Ложи.

При слове «Ложа» полицейские вздрогнули. Ганс принялся спешно разворачивать изъятый лист бумаги. Губерт Штренг брезгливо сморщился, словно кто-то в комнате протяжно, мерзко и очень громко перднул.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил надзиратель, когда Ганс поднял от листа растерянные глаза.

— Так это, эдлерхэрр… — промямлил полицейский. — Оно самое…

— Что «оно»? Ну-ка дай сюда, — потребовал Штренг, протягивая руку.

Ганс подошел к начальнику, нехорошо, с пренебрежением и неприязнью косясь на убийцу. Надзиратель выхватил лист бумаги из руки подчиненного, встряхнул, расправляя потрепанные края. И задрожал мелкой дрожью злобы, едва мельком пробежался глазами по содержанию.

Розыскной пермит с наглой рожей беглого колдуна на пол-листа. Настоящий, хоть и старый, с поистрепавшейся голубой печатью и всеми подписями главных колдунов. Ненастоящих, впрочем, и не бывает. Еще не нашлось мастака, в равной степени умелого и безмозглого, чтобы подделать чародейские документы.

А это значило, что перед Губертом Штренгом стоял с поднятыми руками временный гражданский исполнитель Комитета следствия Ложи, которого никто и пальцем тронуть не смеет, пока он размахивает такой бумажкой. Хоть к генерал-губернатору явится и пристрелит его — если Ложа посчитала, что генерал-губернатор угрожает Равновесию, значит, его можно стрелять. Если пермит выписала.

Можно, конечно, связать крысолова, кинуть в клетку и даже вздернуть, но это если совсем уж живется скучно или мозгов нет.

Губерт Штренг дураком отнюдь не был. И, как ни крути, все-таки являлся представителем закона и даже пытался делать так, чтобы все жили и не мешали жить другим. Но Штренг представлял закон имперский, а у колдунов свои собственные, и они очень не любили, когда кто-то лез на их территорию. Не любили сильнее, чем надзиратель Штренг не любил выходить на улицу в дождь и когда кто-то устраивал дебош на его участке.

— За неимением представительства Ложи в этом городе, — сказал крысолов, не опуская рук, — прошу зафиксировать и засвидетельствовать, что разыскиваемый преступник против Равновесия отказался сдаться и был убит при попытке задержания.

Губерт глянул на него из-под бровей, цокнул языком, брезгливо отпихнул с дороги женскую тряпку носком сапога, прошелся по комнате и остановился в паре шагов от окровавленного, с лишними, не предусмотренными природой дырками трупа. Хватило нескольких коротких взглядов, сверившись с портретом, чтобы прийти к очевидному выводу: рожа на пермите и рожа под окном — одна и та же, хоть и с разницей в несколько лет. Крысоловы, конечно, были сборищем отбросов, бывших каторжников и уголовников, но в одном их упрекнуть нельзя: они не ошибались. По крайней мере, надзиратель ни разу не слышал, чтобы кто-то рассказывал об ошибившихся крысоловах.

— Опустить оружие, — скомандовал Штренг. Полицейские с большой неохотой поставили курки на предохранительный взвод. Надзиратель повернулся к крысолову, сурово взглянул исподлобья, постукивая себя по плечу саблей. — Не стой, как сыроед пленный. Свободен.

— Благодарю, — сказал он, опуская руки.

— Что, вынес за Ложей мусор залежавшийся? — хмыкнул Губерт.

— Да.

— Ждешь, когда в ножки поклонюсь да спасибо скажу?

— Жду, когда вернешь пермит.

Надзиратель потряс документ, почему-то сомневаясь, стоит ли его возвращать, но все же передал крысолову и отошел на пару шагов. Что-то в нем было такое, отчего невольно возникало желание держаться подальше.

— Покойника сам вынесешь или трупоносов звать? — деловито поинтересовался Штренг.

— Он без надобности.

— Ну да, конечно, — мрачно усмехнулся надзиратель, со злостью вогнав саблю в ножны, и уперся в бока. — А мне, значит, теперь рапорт в Ложу твою писать, да?

— Да.

— Ну и как тебя, герой, в рапорте обозначить?

— Хуго Финстер, — ответил крысолов, на мгновение задумавшись.

Глава 21

На сцену Морского Театра опустился занавес, скрывая от публики двух влюбленных, которые, преодолев превратности судьбы на пути к взаимной и пылкой любви, застыли в многозначительном молчании, обратив взоры в неопределенное будущее. Зал взорвался овациями — пьесы Дарштеллера иначе не заканчивались никогда. На сцену вышли герои и злодеи и, выстроившись длинной цепью, обнимая друг друга за плечи, раскланялись перед благодарной публикой. Кто-то из зала бросал к их ногам розы.

О том, что произойдет дальше, Карл Адлер старался не думать. Наверняка влюбленной, молоденькой актриске, тоненькой, легкой, сияющей светом невинной юности, за кулисами поднесут огромный букет и записку от поклонника ее таланта. Наверняка этот поклонник далеко не первый в ее жизни. Наверняка все закончится довольно прозаически. Адлер не хотел думать о прозаичности жизни. Он наслаждался моментом очаровательной лжи — мастерством высокого искусства театра показать жизнь такой, какой она никогда не будет, — и хлопал в ладоши с искренним восхищением.

Адлер ценил красоту искусства. Красота, пожалуй, была единственным в жизни, что он действительно ценил. В детстве Карл мечтал стать художником. Или танцором. Или музыкантом. Или великим поэтом и складывать слова в красивые узоры рифм. Он мечтал стать тем, кто дарил бы людям красоту, однако пришлось довольствоваться малым и восхищаться красотой лишь со стороны.

Сестры Фернканте, Клара и Елена, смахивали слезы восторга. Если бы не воспитание, пищали бы от радости. Они тоже ценили искусство — Адлер потратил много времени и сил, чтобы привить им любовь к прекрасному. Но еще больше усилий потребовалось, чтобы обучить девиц хорошим манерам.

В светских кругах Анрии ходило много слухов о характере отношений Адлера с сестрами Фернканте, от самых пресных и банальных до фантастических. Подтвердить их или опровергнуть никто так и не смог. Адлер был для анрийского света загадкой, которая хоть и не чуралась выхода в свет, посещала каждый салон, банкет и бал, но всегда оставалась где-то в стороне. Кто-то, так и не сумев уличить Адлера в любовных связях с видными дамами, строил самые смелые догадки о его отношениях с бароном Фернканте. В Анрии вообще обожали кого-нибудь обсуждать, и считалось дурным тоном не давать повода для сплетен. Ведь если на страницы политических журналов не раз попадал голый зад самой кронпринцессы в разнузданной позе с задранной юбкой в окружении неких господ со спущенными штанами и смиренно взирающих на непотребство кайзера и наследника, чем анрийская элита хуже? Конечно, смакование чьих-то местечковых интрижек не идет ни в какое сравнение с обсуждением монаршей задницы, в которую Империю не поимел только ленивый, но хоть что-то.

Однако сплетники были бы крайне раздосадованы, узнай они правду. Карл Адлер действительно любил и старого барона, и его дочерей. Более того, испытывал к ним нежнейший трепет. Тот же трепет он испытывал, любуясь живописью или скульптурой. Многих повергало бы в шок открытие, что Адлер, испытывая равное влечение к мужчинам и женщинам, не имел за свою жизнь ни одной любовной связи.

Его влекла лишь красота, он мечтал, чтобы красота правила миром, лишенным уродства. Машиах когда-то заразил Адлера такой идеей, поверившего, что однажды это станет возможным — будущее довольных, счастливых людей, не испытывающих нужды удовлетворять животные потребности, стремящихся творить и нести красоту миру…

Но это было давно. Настолько давно, словно в прошлой жизни.

Когда Адлер под руку с сестрами Фернканте вышел из Морского Театра, уже стемнело. Он вдохнул свежий после недавнего дождя ночной воздух и огляделся по сторонам. На округлой площади перед театром в свете фонарей все еще стояло несколько экипажей, однако кареты барона Адлер не заметил.

Он тяжело вздохнул: Хенрик, кучер барона, был не самым добросовестным и ответственным. Адлер не понимал странной привязанности Фернканте к этому пьянице, который каждую свободную минуту посвящал выпивке. Вот и сейчас наверняка нализывался в каком-нибудь кабаке, совершенно позабыв, что пьеса заканчивается ровно в десять.

Адлер достал из кармана часы, взглянул на циферблат — стрелки спешили к половине одиннадцатого. До дома Фернканте ехать около часа. Можно было бы подождать, когда у Хенрика проснется совесть, но велика вероятность, что она уснула крепким сном в обнимку с ее обладателем и бутылкой. А вернуть барону любимых дочек Адлер обещался до полуночи.

Карл закрыл часы и решился.

Он подошел к краю дороги, высвободил руку из объятий Клары и высоко поднял над головой.

Кучер одного из экипажей хлестнул лошадь вожжами, нетерпеливо срываясь с места, словно только этого и ждал. Адлер многозначительно хмыкнул. Он, конечно, поддерживал народ и уважал право на заработок, но что-то в таком рвении извозчика показалось неприятным. Что-то было в этом животное и низменное. Будто стая волков или стервятников, где самый крупный самец расталкивает тех, что послабее, чтобы первым урвать лакомый кусок.

Экипаж остановился перед Адлером и сестрами. С козел спрыгнул лакей, неуклюже раскланиваясь, попятился до дверцыкареты, широко распахнул ее и вновь поклонился, приглашая внутрь.

Адлер снова вздохнул и помог сестрам подняться по ступеньке.

— Сколько? — тихо спросил Карл лакея, когда сестры уселись на сиденье.

— Пять крон, — широко улыбнулся тот, сверкнув дыркой вместо переднего верхнего зуба. — Не нервничайте, майнхэрр, дешевле нас никто не берет. Да и домчим быстрее ветра.

Адлер удержался от того, чтобы недовольно поморщиться. Цена откровенно грабительская, но делать было нечего. Он назвал адрес, сел в карету напротив сестер. Лакей с улыбкой закрыл дверь. Карл не заметил, как у того дрожит рука, не увидел и отразившейся паники на небритой физиономии.

Лакей влез на козлы, уселся рядом с кучером, нервно расчесывая кожу за ухом. Кучер взглянул на него из-под треугольной шляпы и молча хлестнул вожжами лошадь.

* * *

Неладное Адлер заподозрил слишком поздно, заболтавшись с восторженно щебечущими сестрами о тонкостях драматургии Дарштеллера. Карл выглянул в окно и с волнением осознал, что карета движется отнюдь не к дому Фернканте, а в сторону набережной. И не Гранитной, а значительно дальше вниз по реке, к фабричным районам. К заброшенной фабрике, больше похожей на израненное, умирающее древнее чудовище с множеством выколотых глаз, чем на построенное людьми здание.

Адлер постарался не выдать своего волнения и страха. Не хватало еще, чтобы сестры впали в истерику. Женщина в состоянии истерики — не самое красивое зрелище. А если их две — еще и опасное.

Адлер заговорил о высоком искусстве с удвоенным энтузиазмом, приковывая к себе внимание и всячески отвлекая сестер от попыток выглянуть в окно едущей кареты. Говорить он умел, сестры обычно впадали в состояние, близкое к гипнотическому трансу, и приходили в себя, только когда тот замолкал. Обычно вдохновенный монолог Адлера заканчивался томным девичьим вздохом и чуть смущенными улыбками. Карл находил это прелестным.

Но не в этот раз.

Когда карета, наконец, остановилась, Клара выглянула в окно и вздрогнула. Экипаж качнулся — кто-то соскочил с козел.

— Ой, — взволнованно пискнула Клара, приложив ладошку ко рту. — А где мы?

Елена выглянула из-за плеча сестры и непонимающе похлопала ресницами на темную улицу.

— Наверно, кучер что-то перепутал, — натужно улыбнулся Адлер, потирая влажные ладони о колени.

— Фи, — капризно поморщилась Елена, теребя кружевную манжету платья, — эти плебеи постоянно что-то путают! Ils sont tellement primitifs et non cultivés…

Адлер укоризненно поцокал языком. Он хотел по привычке нравоучительно возразить, но не успел — дверца кареты распахнулась. На улице стояла высокая, бесформенная фигура человека в треугольной шляпе. Карл привстал на сиденье и хотел возмутиться, однако не успел сделать и этого.

— Карл Адлер, — сказал человек.

Адлер тяжело сел, чувствуя, как бешено застучало сердце. Сестры замерли, инстинктивно придвинувшись друг к дружке плотнее.

— Простите? — переспросил Адлер, стараясь, чтобы голос звучал как можно увереннее.

— Выходи, — сказал человек.

— Простите, — повторил Адлер, — но я не знаю, о ком вы говорите. Вы, верно, ошиблись. Меня зовут не Карл Адлер. Я — Жермен де Шабрэ, я…

— Нет, — перебил его человек и согнул в локте правую руку. Что-то щелкнуло. Настолько недвусмысленно, что даже Клара подпрыгнула в полумраке и крепко обнялась с задрожавшей со страху сестрой. — Выходи, — вновь сказал человек с упрямством механизма.

Адлер прикусил язык. Спорить с типом с пистолетом в руке было крайне неразумно. Даже для чародея арта.

— Что… что происходит? — пролепетала Елена.

— Все хорошо, — постарался улыбнуться Адлер. — Всего лишь досадное недоразумение. Я сейчас во всем разберусь, не бойтесь, mes petits anges.

Он вышел из кареты, стараясь держаться спокойно. Взглянул на человека, пытаясь в лунном свете разглядеть его лицо, однако тень шляпы не позволила сделать этого.

Человек захлопнул дверцу экипажа, молча приказал дулом пистолета идти. Адлер подчинился, несмело оглянувшись напоследок. В окне кареты он успел разглядеть перепуганные лица Клары и Елены, а потом экипаж тронулся с места.

— Предупреждаю: барон Зигфрид фон Фернканте — очень влиятельный человек, — проговорил Адлер. — Если с его дочерями что-то случится…

— С ними ничего не случится, — сказал человек за спиной. — Их отвезут домой. Они не имеют значения.

— Тогда что вам нужно?

— Ты, Карл Адлер.

— Но я не Адлер! — запротестовал Карл. — Говорю же, вы ошиблись. Я — Жермен де Шабрэ, я всего лишь учитель, обучаю дочерей барона этикету…

— Карл Адлер. Чародей Ложи пятого круга, — сказал человек. — В 1624 году попал под следствие Комитета Равновесия по подозрению в причастности к хищению в особо крупных размерах. Суд Ложи доказал вину и приговорил его к десяти годам ссылки с временным лишением членства Ложи. В декабре 1624 года Карл Адлер бежал из места отбывания ссылки. В 1627 году замечен в составе группы особо опасных ренегатов. Погиб при взрыве в замке Кастельграу.

— Но я не Адлер! — взвизгнул чародей. — Я — Жермен де Шабрэ!

— Жермен де Шабрэ убит Рудольфом Хессом во время Майского переворота 1626 года, — сказал человек.

Адлер задрожал и пошатнулся на ослабевших ногах. Он оперся рукой на холодную шершавую кирпичную стену и судорожно втянул ночной воздух. Откуда он все это знает? — панически думал чародей.

— Повернись, — приказал человек.

Адлер медленно повернулся. Увидел неподвижное лицо с застаревшим глубоким шрамом, рассекшим правую бровь и щеку. И глаза. Блестящие в свете луны серебром пустые бельма.

Они преследовали его. Он видел их в кошмарах. Он видел их в темноте. Они являлись ему в воспоминаниях. Из раза в раз Карл Адлер переживал ту ночь. Обвал, отрезавший его от Хесса. Коридор. Горы трупов. Прущий на него живой мертвец. Механизм из плоти. Отчаяние. Беспомощность. Страх. Паника. В голема всадили десяток пуль, а он шел и не собирался останавливаться. Адлер отчаянно полоснул кинжалом по бледной, бескровной морде, но это не остановило его. И тогда Адлер промямлил активатор талисмана возврата, когда голем вцепился ему в горло.

Адлера выплюнуло не в точке возврата в лагере, а где-то в песках пустыни, в нескольких милях от руин крепости. И выплюнуло не одного, как это должно обычно быть, а вместе с големом. Как и почему — этого никто не смог объяснить, даже Машиах. Голем не выпускал Адлера, пока тот не исколол его кинжалом, а едва освободившись и сбросив с себя бесчувственное тело, Карл побежал прочь. Бежал, пока не поднялось солнце, пока не рухнул без сил. Очнулся уже в руинах крепости, когда все закончилось.

Семь лет Адлер жил с мыслью и страхом, что не справился. Что нужно было вернуться, добить то извращенное и противоестественное, уродливое издевательство над природой. Но он промолчал. Испугался опостылевших насмешек. Карл успокаивал себя, был уверен, что после стольких ран не выживет никто.

Он ошибся. Как всегда, когда был в чем-то уверен.

И с ужасом смотрел на оживший призрак прошлого, которое практически успел похоронить.

Адлер почувствовал, что падает. Однако коснуться земли не позволила мертвая хватка, удержавшая на ногах.

— Нет… этого не может быть… — забормотал Адлер. — Ты сдох!.. Тогда… семь лет назад… ты не мог выжить!

Сигиец молча разжал левую руку.

— Я прикончил тебя! — крикнул Адлер. — Ты не дышал! Ты мертв! Ты всего лишь галлюцинация!

Сигиец хлестко ударил Адлера рукоятью пистолета в плечо. Чародей стиснул зубы от ощутимой, вполне реальной боли, привалился к стене.

— Нет… этого не может… Нет! — пролепетал он.

Адлер приложил трясущуюся ладонь ко лбу.

— Что тебе нужно от меня? — спросил он. — Хочешь убить меня?

— Да, — сказал сигиец.

Адлер вздрогнул, вжимаясь в стену.

— Так чего ты медлишь?

— Ты знаешь, где Машиах. Скажи, где он.

— А если не скажу?

— Узнаю сам.

Адлер плохо понимал, где находится, но это мало его волновало. Он думал, пытался соображать, что делать дальше. Сигиец стоял с наставленным на него пистолетом, но стрелять не собирался. Пока, во всяком случае. Чародей медленно провел дрожащей ладонью под шеей. Там, под рубашкой, на груди висел талисман возврата. Талисман, с которым Адлер не расставался ни на минуту уже семь лет. Талисман, который не раз спасал ему жизнь. Спасет и в этот раз.

— Ты ошибка… аномалия! — прошептал Адлер, облизнув пересохшие губы. — Почему ты просто не исчезнешь, как все тебе подобные⁈

— Потому что останется твой хозяин, а его не должно быть, — сказал сигиец.

— Он мне не хозяин! — огрызнулся Адлер. — Больше не хозяин! Меня не интересуют его дела! Революции, передел мира, великие идеи! Плевал я на них! Я устал, слышишь⁈ Устал! Я хочу спокойно жить! И я живу! У меня есть мои девочки! Все остальное меня не волнует!

— Артур ван Геер и Рудольф Хесс считали иначе, — сказал сигиец.

— Какое мне дело, что они там считали⁈ — затрясся Адлер. — Я знать не хочу всю их шайку! Они мне больше не нужны! Я нашел свое место!

— Это не имеет значения.

— Послушай, — торопливо заговорил Адлер, — я много натворил в своей жизни глупостей, но… но это все в прошлом. Его не изменишь, но я… я изменился! Все эти семь лет… каждый день я сожалел о том, что мы с вами сделали. Машиах… это была его идея… Мы даже не знали, что он задумал! Он сказал нам, когда было уже слишком поздно. Я хотел… пытался отговорить его, но… я испугался. Он не терпит ослушания… у меня просто не было выбора!

— Машиах, — сказал сигиец.

— Да… Машиах, да, — закивал Адлер. — Тебе нужен Машиах, да. Он был у меня. Несколько дней назад. Мы разговаривали, но я коротко и ясно дал ему понять, чтобы на меня он больше не рассчитывал!

Сигиец пристально смерил Адлера серебряными бельмами.

— Где он?

— Не знаю, — помотал головой чародей. — Где-то в Анрии. Должен был состояться съезд партии, но из-за убийств… из-за тебя!.. — осенило Адлера. — Это ты их убил! Геера, Хесса, Ашграу, Зюдвинда! Я должен был догадаться!

Сигиец промолчал.

— Послушай, — Адлер снова облизнул губы, — зачем тебе убивать меня? Для чего? Ведь ты и такие, как ты, были просто инструментами в руках того немного старика. Он просто использовал вас. Научил тебя не задавать вопросов, не сомневаться, не думать, просто выполнять приказы. Я тоже выполнял приказ. Ничего личного!

Сигиец молча поставил пистолет на предохранительный взвод. По виску Адлера скатилась капля пота.

— Я… я же никого из вас не убил! Даже тебя не смог!

— Тебе стоило лучше исполнять приказ, — сказал сигиец, приставив пистолет ко лбу Адлера.

— Нет! — пискнул чародей. — Лучше… лучше в спину, чтобы я этого не видел.

Сигиец сощурил глаза, на секунду задумался, нахмурив брови, но все же кивнул и отступил на шаг. Адлер, дрожа всем щуплым телом от ужаса, начал неуверенно поворачиваться к нему спиной.

И вдруг отпрянул от стены и подскочил, невообразимо высоко для обычного человека. Сигиец выстрелил и наверняка попал бы. Но чародей завис в воздухе на мгновение, и горячая пуля просвистела у самого его виска. Он приземлился в десятке футов от сигийца. Рванул на груди рубашку, извлекая из-под нее талисман. Чародей раскрыл было рот, чтобы произнести формулу, но лишь хрипнул, подавившись застрявшим в перехваченной невидимой удавкой глотке словом. Адлера приподняло вверх, потянуло к сигийцу, он неуклюже побежал на носках туфель, словно неумелый танцор балета. Сигиец коротко замахнулся оказавшимся в руке кинжалом, целясь в сердце.

Адлер выставил перед собой ладони. Сильный ветер взметнул фонтан грязных брызг из глубокой лужи и мусор, зазвенело стекло разбившейся о стену пустой бутылки. Сигиец не шелохнулся, ветер лишь раздул полы плаща. Он ударил, но попал в пустоту. Адлер оттолкнулся от врага, отлетел в сторону, удавка, сдавливавшая горло чародея, будто лопнула. Сигиец сорвался с места, вскинул руку, сжимая в кулак. Адлер оттолкнулся от воздуха, отскакивая в сторону, завис над лужей и завертелся, закручивая под собой водяной вихрь, и, обернувшись к сигийцу лицом, с силой выбросил вперед руки. В сигийца ударила волна грязной воды, окатив его с ног до головы. Он лишь успел закрыться рукавом.

Адлер воспользовался выигранными драгоценными секундами, мягко приземлился на ноги в двадцати шагах от противника, высвободил дрожащей левой рукой забившийся под рубашку талисман. Карл ощутил, как его охватывает торжество и предчувствие победы. Он был уверен, что в очередной раз сбежит, как тогда, в двадцать четвертом от надсмотрщиков. Как бегал целый год от ищеек. Как сбежал одним из первых, когда боевики Ложи обложили Кастельграу. Как сбежал от монархистов, когда пал режим Морэ. И как сбежал в тридцать первом, когда кто-то в очередной раз предал надоевшую Адлеру уже тогда революцию.

Он был абсолютно уверен в этом.

— Respondendum! — крикнул чародей.

Адлер ощутил, как заложило уши. Как навалилась тяжесть, а тело сковало льдом, перехватило дыхание и потемнело в глазах.

И когда Адлер уже чувствовал, что проваливается в холодное небытие, что-то дернуло чародея и выхватило на долю секунды из спасительных ледяных объятий подпространства. Адлер крикнул от ужаса, крикнул так, что едва не разодрал глотку, но крик оборвался на половине звука.

И все померкло.

Там, где только что стоял Карл Адлер, в воздухе задержалась невесомая пыль, повторяющая контуры левой половины его тела, и плавно осела на сырую землю.

Из правой половины чародея с мерзким шлепком на дорогу вывалились внутренности и полилась кровь.

Сигиец сощурил глаза, сплюнул попавшие в рот капли грязной воды. Щека со шрамом дрогнула.

Он разжал руку. Половина Адлера упала в кучу мокрой требухи.

Сигиец пошевелил челюстью, скрипя песком и землей на зубах, сплюнул снова. Затем убрал джамбию в ножны. Нашел в потемках пистолет. Снял с головы шляпу, смахнул с нее грязные капли и надел обратно. Отряхнул от воды левый рукав и полу плаща.

Развернулся и молча пошел прочь.

Спустя несколько минут, когда двор опустел, из черного зева ворот фабрики «Циннштайн» с давно снятыми с петель створами, выглянула отощавшая дворняга с крупными проплешинами в свалявшейся от грязи шерсти. Дворняга поводила в темноте мордой, потянула сопливым носом ночной воздух и, осторожно, прихрамывая на правую переднюю лапу и поджав облезлый хвост, затрусила на запах остывающего мяса.

Пес приблизился, осторожно принюхался, затравленно оглянулся по сторонам и жадно вгрызся в сочный кусок человечины, виляя от удовольствия хвостом.

Позже к пиршеству присоединилась свора бродячих псов. Дворняга почувствовала опасность перед более сильными и опасными сородичами, благоразумно скрылась в темноте заброшенной фабрики и забилась в угол.

Закрыв подслеповатые глаза, дворняга широко зевнула, положила окровавленную морду на лапы и удовлетворенно вздохнула, засыпая под лай, рычание и скулеж дерущейся за добычу своры.

* * *

Хильда Нидрих вошла в подъезд многоквартирного дома на улице Искусств и поднялась на второй этаж, остановилась возле двери скромной квартирки и принялась возиться с ключами.

Хильде было двадцать девять лет, и к своим годам она умудрилась остаться вполне миловидной, привлекательной женщиной и сохранить почти все зубы. Вот уже год она работала на одного хэрра по имени Жермен де Шабрэ. Несмотря на тьердемондское имя, в нем совсем не чувствовалось ничего заграничного, хотя хэрр Жермен частенько вворачивал иностранные словечки на разных языках, каких Хильда не знала. А еще витал в каких-то облаках, лежа на диване, водил перед собой руками, словно картины малевал, и постоянно читал стихи собственного сочинения. Хоть в поэзии Хильда ничего не смыслила, но подсознательно чувствовала, что рифмы хэрра Жермена хромают, словно им ноги отдавило груженой телегой.

Этот хозяин вообще был какой-то странный. Какой-то жеманный, манерный, ухоженный, как благородная девица, и не проявлял к Хильде никакого интереса. То есть пару раз называл какой-то древней богиней, уверял, что с нее хоть сейчас статую лепить, но не пытался юбку завернуть и даже по заднице ни разу шлепнул. Предыдущий работодатель — между прочим, почтенный семьянин — только и ждал, когда супруга с детьми отъедет на прогулку и тут же зажимал Хильду в углу. Хорошо приплачивал за старание и молчание.

Этот же… всего лишь просил убираться пару раз в неделю да сготовить обед. Хильда не жаловалась. Платил хэрр Жермен хорошо, работой не загружал и был не особо требователен. Даже ключи от квартиры дал, поскольку частенько отсутствовал, а чистоту любил.

Хильда наконец-то вставила ключ в замочную скважину, провернула на один оборот и испуганно вздрогнула, настороженно оборачиваясь. По лестнице на этаж спускалась пара господ, одетых в одинаковые серые сюртуки и цилиндры. Глаза обоих прятались за круглыми очками с темными стеклами. Хильда передернула плечами, по спине пробежал неприятный холодок. Этих господ она никогда раньше не видела, хотя с соседями хэрра Жермена познакомилась.

Женщина затаила дыхание, надеясь, что господа пройдут мимо. Зря.

— Хм, доброе утро, — спустившись с последней ступени, поздоровался один из них, темноволосый, с гладко выбритым лицом, и приветливо улыбнулся.

— Д-доброе… — пробормотала Хильда.

— Это ведь квартира, хм, Жермена де Шабрэ? — уточнил он.

— Д-да…

— Ага. А вы, значит?..

— Я д-д… — заикнулась Хильда, отступая к стене.

— Домработница, — констатировал господин. Хильда кивнула. — А мы…

— Мы — друзья и коллеги хэрра Жермена, — перебил его второй, блондин, криво усмехнувшись. Когда-то у него было красивое лицо, но всю красоту портила уродливо обожженная щека. — Нам бы очень хотелось с ним поговорить.

— Мы стучались, но он не открывает, — сказал первый. — Хотя договаривались о встрече. Он дома?

— Н-не знаю, — пролепетала Хильда, проглотив ком в горле. — Вчера он был в театре. Может, представление затянулось, и он остался у друзей?..

— Так-так, — притопнул ногой первый и улыбнулся: — Вы… хм, кажется, отпирали дверь? — кивнул он. — Продолжайте.

— Мы бы хотели подождать нашего товарища в более удобной обстановке, а не на лестнице, — сказал второй, подступая к Хильде.

— Я н-не зн-наю… — у нее внутри все сжалось от страха — блондин пугал ее до дрожи в коленях. — Х-хэрр Жермен…

— О, я думаю, он не станет возражать, майнедаме. — Блондин спустил очки на кончик носа и взглянул на Хильду неестественно голубыми глазами. Очень злыми и хищными. Он улыбнулся. Улыбка могла бы быть очаровательной, если бы не обожженное лицо, делающее ее жуткой гримасой.

Блондин бесцеремонно взял Хильду под локоть и подтащил к входу в квартиру. Женщина, словно в бреду, под гипнозом, провернула ключ в замочной скважине, открыла дверь.

— Хм, позволите? — спросил темноволосый.

— Да, — покорно отозвалась Хильда.

— После вас, майнедаме, — галантно поклонился господин, жестом приглашая Хильду в квартиру хэрра Жермена.

Женщина переступила порог. Следом за ней вошел темноволосый. Блондин вынул ключ из замка, зашел в квартиру, посмотрев перед этим по сторонам, прикрыл за собой дверь.

— Хм, миленько, — задумчиво хмыкнул темноволосый, осматриваясь в прихожей поверх темных очков.

Хильда очнулась от оцепенения. Она не поняла, что господин нашел миленького в самой обыкновенной анрийской квартире, в которой почему-то всегда пахло свежестью, какая бывает после грозы. Надеялась, что не пыль и паутину — убиралась Хильда на совесть и такого ущерба самолюбию вряд ли бы пережила.

— Обождите, пожалуйста, здесь, — сказала она. — Я проверю, может, хэрр Жермен еще спит.

— Конечно, — кивнул темноволосый, снимая очки.

Хильда поежилась, встретившись с взглядом его необычных желтых, с красными крапинками глаз, и поняла, кого впустила в квартиру. Поняла, почему так до сих пор колотилось сердце. Учтиво поклонившись, женщина поспешила в маленькую спальню, где всегда царил уютный полумрак.

Ван Блед проводил Хильду многозначительным взглядом, сосредоточившись на области юбки ее платья, подбросил в ладони звякнувшую связку ключей.

— А педик-то неплохо так окопался, — заметил он шепотом. За темными стеклами очков засияли голубые огоньки второго зрения.

— Хэрр Жермен? — осторожно постучалась Хильда. — Вы спите? Вы одеты? Хэрр Жермен?

Она надавила на ручку и тихо проскользнула за приоткрывшуюся дверь.

— Это да, — отозвался Ротерблиц, упершись руками в бока. — Хорошо, что он оставил, хм, лазейку для служанки, иначе…

Из спальни донесся пронзительный женский крик. Чародеи переглянулись и, грохоча туфлями по паркету, бросились к спальне. Первым ворвался ван Блед, хлопнув дверью о стену. Застыл в дверном проеме, пытаясь осознать, что именно увидел, осознал, резко отвернулся и выблевал весь завтрак в прихожую.

Утерев рот ладонью, он отошел в сторону, пропуская в спальню Ротерблица. Пиромант побледнел, напрягся лицом, глядя на то, что осталось от Адлера, лежащее посреди комнаты в луже потемневшей крови. Тяжело сглотнул, поднял глаза к закопченному от сажи потолку, где виднелся след выхода, перевел взгляд на упавшую в обморок женщину и вышел в прихожую.

— Сука! — чародей со злости ударил кулаком в стену и затрясся. В сощуренных глазах заплясали языки бешеного пламени. — Он и Адлера достал!

Ван Блед закряхтел, сплюнул вязкую слюну и хрипло засмеялся, опираясь на стену:

— Ну, только если наполовину… — и согнулся в приступе мучительного кашля.

Глава 22

Бруно очнулся, но понял это не сразу. Маэстро сидел, уставившись себе в колени, а до слуха доносились чьи-то голоса. Однако, как и не однократно просыпаясь с похмелья и глядя в покрытый паутиной незнакомый потолок, долго не понимая, что это покрытый паутиной незнакомый потолок, он узнал собственные колени только спустя какое-то время, а разобрать чужую речь так и не смог. Голова раскалывалась. Когда-то Бруно казалось, что после бормотухи Кривой Гретты, которой он нахлебался однажды по дурости, хуже быть не может. Оказалось, не так уж с пойла Гретты было плохо.

Жутко мутило. Пожалуй, именно это и привело в чувство — мерзкий комок, ползущий к горлу. Маэстро панически дернулся в сторону, поняв, что не сможет усмирить взбунтовавшийся желудок, и его обильно вырвало на паркетный пол. Он закашлялся и протяжно застонал от резкой, нестерпимой боли в висках и затылке, от которой из зажмуренных глаз брызнули слезы. Бруно хотел приложить руки к голове, но не смог пошевелиться — был крепко привязан веревками к стулу. Это он понял тоже только сейчас. Оставалось разве что жалобно заныть, стиснув зубы.

Голоса стихли. Бруно несмело приоткрыл один глаз и осторожно повернул голову. Боль отдалась в шею и перекинулась даже на плечи. Захватило дух. Однако сквозь пелену слез Бруно все же умудрился разглядеть пару мужских силуэтов, стоящих неподалеку друг от друга.

— Хм, очнулся, — констатировал один из них с легкой насмешкой в голосе.

— И уже все заблевал, — брезгливо, высокомерно добавил второй.

Первый едва слышно рассмеялся:

— Магистр забыл, как сам намедни, хм, блевал?

— Захлопнись, магистр, — огрызнулся второй. — Это была твоя идея.

— Ну кто бы сомневался, — усмехнулся первый. — Чуть не угробил его ты, а крайний я. Вот это твой любимый выход из любой, хм, неудобной ситуации.

— Не думай, что я пекусь о его здоровье, — фыркнул второй.

— Нам, хм, нужно, чтобы он говорил, а в таком состоянии он много не наговорит.

— Это поправимо.

Чародей — а силуэты были именно чародеями — приблизился к Бруно, встал сзади и сильно хлопнул по плечам. Бруно тут чуть и не кончился от боли, прошившей насквозь голову. Во время первого и единственного морского боя он видел, как матросу снесло башку ядром первого и единственного бортового залпа патрульного судна. Сейчас Маэстро очень хотел оказаться на его месте.

— Не дергайся, — зло бросил чародей, растирая его плечи холодными пальцами, а потом приложил к вискам ладони.

Бруно зажмурился и захныкал, чувствуя, как от рук колдуна сквозь кожу будто поползли склизкие черви, проскальзывая в сосуды. Маэстро затрясся, сам извиваясь червем, насколько позволяли веревки.

— Я сказал: не дергайся, — повторил чародей, обхватывая его голову крепче.

Бруно напрягся, застыл на миг и затрясся от страшной боли в груди, как будто сердце вот-вот лопнет, не выдержав напора внезапно хлынувшей в него крови. Он беспомощно хватил ртом воздух и обмяк, опять потеряв сознание.

Очнулся уже от звонкой пощечины и едва не подпрыгнул вместе со стулом. Но увидев над собой блондина с обожженной наполовину мордой и неестественно голубыми глазами, Бруно затравленно вжался в спинку и втянул голову в плечи. Щека горела, однако, удивительное дело, головная боль отступила. А уж в сравнении с тем, что было раньше, так и вовсе перестала тревожить. Бруно даже не был уже уверен, был ли у него внезапный сердечный приступ.

— Да хватит уже, ван Блед! — процедил темноволосый чародей, стоявший чуть поодаль.

Ван Блед презрительно фыркнул и, немного поколебавшись, все же нехотя отошел. Темноволосый занял его место и слегка наклонился к пленнику, рассматривая его лицо. Пощелкал пальцами, плавно водя рукой из стороны в сторону, как доктор, приводящий в чувство олтовых наркоманов. Маэстро сфокусировал на нем чуть мутный взгляд, чем чародей удовлетворился и разогнул спину.

— Франц Ротерблиц, — доброжелательно улыбнулся он, сверкнув желтыми с красными крапинами глазами. — Простите моего коллегу, хэрр Бруно. Он испытывает… хм, некоторые трудности с самоконтролем.

Бруно похолодел, услышав свое имя, и попытался вжаться в спинку стула еще сильнее.

— Удивлены, что мы знаем вас? — усмехнулся Ротерблиц. — Признаю, это была, хм, не самая легкая задача. Бертрам Беделар оказался донельзя неприятным и несговорчивым собеседником. Сколько он с нас содрал? — чародей повернул голову к коллеге.

— Сотню крон, — буркнул стоявший у стола с резными лакированными ножками ван Блед.

— Ага, — кивнул Ротерблиц и взглянул на Маэстро. — Вот видите, хэрр Бруно, как, хм, сильно мы хотели с вами побеседовать? Четыре дня мы переворачивали Анрию вверх дном, посещали не самые приличные заведения и общались с асоциальными элементами разной, хм, степени моральной и нравственной деградации, искали ваш след, но вы были неуловимы. И сегодня, когда удача наконец-то сжалилась над нами и мы настигли вас у «Морского слона», вы поступили, хм, очень опрометчиво, решив от нас сбежать. Я бы принес вам глубочайшие и сердечные извинения от нас обоих, — улыбнулся Ротерблиц, — но в том, что произошло с вами, винить вы можете только, хм, себя.

Не будь Бруно так напуган, он бы даже позволил себе горькую усмешку. Из «Морского слона» после того, что там учудил сигиец, бежали все, Бруно лишь поспевал за толпой. И уж точно в общей неразберихе не заметил пару пижонов в одинаковых серых сюртуках и круглых темных очках, совершенно неподозрительно подпиравших собой стенку дома напротив.

Маэстро сдавленно хрипнул, силясь что-то сказать, но лишь сморщился от боли в пересохшем горле.

— Магистр… — вновь обернулся Ротерблиц.

Ван Блед состроил раздраженную, недовольную рожу, отчего уродовавшие лицо следы ожога сделали его еще уродливее, небрежно повел рукой. Из белой фарфоровой кружки, стоявшей на столе, поднялся дрожащий шар воды и, повисев в воздухе, меняя форму, пронесся через полкомнаты прямо в лицо Бруно, окатывая холодными брызгами. Однако большая часть воды попала Маэстро в раскрытый рот, отчего он едва не захлебнулся.

— Да блядь… — проворчал Ротерблиц, отряхивая брызги с сюртука и глядя не на кашляющего и кряхтящего Бруно, а на мерзко ухмыляющегося ван Бледа.

— Что… вам… от меня надо? — просипел Маэстро, переводя взгляд с одного на другого.

— От вас? — почти натурально изумился Ротерблиц. — Ничего. А вот с вашим… хм… скажем так, другом мы хотели бы побеседовать.

— Как-каким еще другом? — простонал Маэстро, елозя на стуле.

Ротерблиц хитро улыбнулся и сложил руки на груди, молча кивнул коллеге. Ван Блед взял со стола газету, наверняка «Анрийский вестник» — Бруно часто использовал его, чтобы разжечь печь в ночлежке, обернуть селедку или подтереть задницу — и, недовольно потрясая ей в расслабленной руке, подошел к чародею и припечатал ему к груди. Развернулся, успев кровожадно взглянуть на Бруно исподлобья, и вернулся к столу, сел на край. Широко зевнув, ван Блед лениво повел рукой — из хрустального графина вытекла прозрачная змейка воды, вспухла перед лицом чародея пузырем и распалась на мелкие шарики, закружившиеся по воле движения его пальцев замысловатым хороводом.

От завораживающего зрелища Бруно отвлек шелест переворачиваемых страниц.

— Ага, вот, — наконец объявил Ротерблиц, найдя нужную, и откашлялся. — Занятная статейка, вам понравится. «…В четверг, — начал он, — хм-хммисла месяца июля сего года в хм-хммолдень в переулке недалеко от гостиницы 'Империя» было совершено убийство кабирского купца Саида ар Курзан шайех-Малика. По словам свидетелей, рабочих магазина «Saveur de fleur» братьев Марка и Уве Гляйд, убийца скрылся с места преступления, просто выйдя на Имперский проспект. Впрочем, по сообщениям полиции, никто не подтвердил, что из переулка выходил хоть кто-то, за исключением самих братьев Гляйд. Братья были взяты под стражу, однако вскоре отпущены после клятвы на Артэме и внесения за них залога владельцем магазина «Saveur de fleur» хэрра Анри Траваллэ.

По имеющимся у нас сведениям, делом заинтересовался лично Шталендхэрр генерал-губернатор герцог Альбрехт фон Крихерай, оскорбленный таким вопиющим нарушением имперского закона, коий строго блюдется в нашем славном городе Анрия. Шталендхэрр фон Крихерай заявил, что не позволит преступникам, поправшим законы Божьи и человечьи, бросать мрачную тень на дружбу нашего величайшего кайзера Фридриха Второго Гольденштерна и великого султана Сулейман-Яфара Мекметдина, и потребовал немедленно разыскать виновных и наказать по всей строгости наших законов. А святейший архиепископ анрийский Аварий заочно отлучил нечестивцев от церкви и лично отслужил в соборе Святого Арриана молебен за скорейшую их поимку.

Убийц ищут до сих пор…'

Ван Блед громко расхохотался. Кружащиеся вокруг него водяные шарики вздрогнули, сбились с ритма, замерли и закружились в обратную сторону. Ротерблиц недовольно покачал головой, поглядев на прервавшего чтение чародея, но ничего не сказал, лишь перевел взгляд на молчавшего Бруно, который слушал и холодел еще больше.

— «…Вероятнее всего, об убийстве вскорости забыли бы, — продолжил Ротерблиц, найдя нужные строки, — если бы в ночь с пятницы на субботу в той же гостинице 'Империя» не был бы убит хэрр Артур ван Геер, известный в Анрии предприниматель и совладелец книгопечатного издательства «Ашфаль цу Ашграу». Свидетель, работник гостиницы, сообщил, что его привлек шум в номере хэрра ван Геера. Несмотря на строжайший запрет беспокоить постояльцев, он тем не менее принял решение воспользоваться запасным ключом. Он и обнаружил тело убитого, следы напряженной борьбы и разбитое окно, через которое убийца, вероятнее всего, и скрылся с места преступления. Со второго этажа!

Полиция ведет следствие. Нам же остается лишь пожелать доблестным и честным стражам порядка наискорейших успехов с Божьей милостью.

Однако мы, редакция «Анрийского вестника», считаем своим долгом довести до сведения наших читателей некоторые тревожащие подробности. Несмотря на видимость, будто бы эти два убийства никоим образом между собой не связаны, при ближайшем рассмотрении это все же не совсем так. Из надежных источников, коим мы склонны доверять, нам стало известно, что убитые хорошо друг друга знали и часто встречались в гостинице «Империя». Возможно, их связывали общие деловые интересы, возможно, старая дружба, а возможно, и более мрачные тайны.

Нашим постоянным читателям хорошо известно, что совсем недавно по Белому городу Шамситу прокатилась волна загадочных, до сих пор не раскрытых убийств, о которых «Анрийский вестник» подробно излагал в прошлых выпусках. Кабирцы, в силу своих саабиннских верований, немедленно заподозрили причастность к тем страшным событиям темных, злых сверхъестественных сил. Так это или нет, мы не беремся судить, ибо не склонны верить саабиннским мистификациям, мы полагаемся лишь на неопровержимые факты. Однако, по имеющимся у нас сведениям, властям Шамсита до сих пор не удалось найти ни убийц, ни хотя бы свидетелей…'

Ван Блед надул губы. Водные шарики пугливо вздрогнули, едва не скатились на пол, однако подчинились властным пальцам колдуна и принялись хаотично, замысловато мелькать перед его лицом.

— Вам все еще, хм, интересно, хэрр Бруно? — осведомился Ротерблиц.

Бруно не ответил. По его бледной, застывшей физиономии понять что-либо было проблематично.

— Слушайте-слушайте, — улыбнулся чародей, — дальше будет еще интереснее. «Наш читатель спросит, — продолжил он, — 'Причем же здесь несчастья, постигшие далекий заморский край?» Отвечаем: среди убитых в Шамсите был и брат ныне покойного Саида ар Курзана, Карим. Более того, при обыске в издательстве «Ашфаль цу Ашграу» были найдены материалы оккультного, запрещенного церковью и Ложей содержания. И хотя представительства Ложи в нашем славном городе нет, привлеченные к следствию чародеи, практикующие искусство с разрешения и под надзором Совета Ложи, установили, что среди найденных материалов есть и те самые темные, богопротивные пасквили и памфлеты безумных демонологов, описывающие способы призыва демонов с Той Стороны! Возможно ли, что убитые состояли в секте демонопоклонников, практикующих кровавые ритуалы с жертвоприношениями, пьяными оргиями и содомским грехом, кои так привлекают их рогатых хозяев и мелких прислужников Бездны, которых безумцы заключают в свои пентаграммы и магические оковы, наивно полагая, что смогут заставить служить себе? Тем более что в то утро, когда был убит хэрр ван Геер, ночной сторож сада герцогини Анны заявил, что видел кого-то, кого он принял за призрак старого герцога, — до того потусторонней и дьявольски пугающей была та встреча.

Более того, спустя четыре дня, во вторник, в публичном доме «Морская лилия» был убит ренегат и преступник против Равновесия по имени Рудольф Хесс, долгое время скрывавшийся от правосудия Ложи под разными именами. Как сообщили нашей редакции надежные источники, преступника настиг гражданский исполнитель Комитета следствия Ложи, некто Хуго Финстер и свершил правосудие. Возможно ли, что ренегат, этот негодяй, возомнивший себя выше законов Империи и Равновесия, прибыл в наш славный город, привлеченный слухами об устроенном в Анрии гнезде нечестивых демонопоклонников?

Тем более что вечером того же дня были похищены дочери барона Зигфрида фон Фернканте и их гувернер и учитель с аттестатом Королевской Академии Сирэ Жермен де Шабрэ. Барон отказался от комментариев, однако нашей редакции все же удалось выяснить, что его дочери благополучно вернулись домой той же ночью в целости и сохранности.

Сам же Жермен де Шабрэ исчез без следа. Однако отправленные Советом Ложи в ежегодную командировку инспекторы Комитета следствия, имена которых не разглашаются, согласились оказать содействие полиции в расследовании совершенного преступления. Благодаря могучей магии и тайным знаниям, им удалось установить, где именно оборвался след несчастного мсье де Шабрэ — на заброшенной фабрике «Циннштайн». Наших корреспондентов не допустили до места происшествия, однако редакции «Вестника» все же удалось выяснить, что во внутреннем дворе фабрики обнаружены следы, позволившие сделать предположение о магическом вмешательстве.

Возможно ли, что за ним явился кровожадный демон, призванный безумными сектантами из иных измерений Той Стороны? Означает ли это, что по Анрии разгуливает отродье Бездны, скрывающееся в ночи и ищущее новую жертву? Или все это лишь стечение трагических обстоятельств дело рук людских и извращенного преступного ума?

Обещаем нашим преданным постоянным читателям держать в курсе самых свежих последних новостей', — заключил Франц Ротерблиц торжественно и помпезно.

— Газетчики, — проворчал ван Блед. Один из водяных шариков вытянулся, стремительно заледенел и взмыл в потолок, разбившись об него ледяной крошкой. — Вечно лезут куда не надо. Надо было его прикончить, чтоб не строчил в свою газетенку!

— Оставь их, — махнул «Вестником» Ротерблиц и бросил газету на софу. — Они лишь держат, хм, преданных постоянных читателей в курсе последних новостей и сплетен. Открывают им глаза на то, что происходит вокруг. Если не газетам, кому еще верить честным гражданам и как формировать собственное, хм, мнение?

Маэстро поерзал на стуле, насколько позволили веревки. Ротерблиц прошелся взад-вперед, заложив руки за спину. Ван Блед размял шею, вокруг которой закружились водяные шарики, словно монисто. В наступившей тишине Бруно наконец-то расслышал, как часы отмеряют уходящее время.

Если бы он оглянулся по сторонам, то с удивлением обнаружил, что сидит в одной из пары комнат скромной, но небедной квартирки, обставленной без особых изысков, но не без вкуса. Даже шторы были подобраны в тон розовым обоям. И если бы Бруно был привычен к подобной обстановке, то решил бы, что живет здесь какой-нибудь художник или скульптор. Однако Бруно по сторонам не оглядывался. Он не спускал глаз с чародеев. Боялся, что, если упустить их из виду хоть на миг, это закончится очень плохо. Гораздо хуже, чем должно закончиться.

— Итак, хэрр Бруно, — проговорил чародей, остановившись, — как вы, хм, оцениваете работу редакции «Анрийского вестника»?

Бруно хотел бы сказать, что в этом вопросе полностью согласен с ван Бледом, но горло вновь сдавило, и он решил промолчать, лишь бы не выдавить из себя какой-нибудь нелепый звук.

— Вам, наверно, хочется спросить, какое, хм, отношение статейка из газетенки имеет к вам? — заметил Ротерблиц. — Не утруждайтесь. По вам прекрасно видно, что вы обо всем догадались. Ведь это ваш… хм, друг стал главной новостью последних недель. Кстати, — чародей поднял палец, — не все интересные новости попали в газеты. Кое-что нам пришлось выяснять, хм, самостоятельно. Например, об убийстве двух человек из банды Бертрама Беделара, — хитро улыбнулся Ротерблиц. — И об исчезновении одного очень неблагодарного нищего, для которого благопристойный и заботливый хэрр Беделар сделал все, чтобы несчастный не протянул с голоду ноги. А чем бродяга отплатил своему благодетелю, хм? Не только утаил долю своих доходов, но и связался с нехорошим человеком, который ввел его в заблуждение, что прожить в Анрии можно и без дружного коллектива, всегда готового, хм, поддержать и защитить. Как по мне, крайне недальновидное и опрометчивое решение, не находите, хэрр Бруно?

Маэстро с готовностью закивал бы и согласился во всем, а еще добавил бы, что сердечно раскаивается, что с радостью вернулся бы в заботливый коллектив, оставить который пришлось не по своей воле, но не смог. Мышцы шеи от страха задеревенели и отказывались слушаться.

— Затем нам удалось выяснить, — продолжил Ротерблиц, по-своему расценив реакцию Бруно, — что и в день убийства Саида ар Курзана, и раньше на Имперском, хм, проспекте видели пару подозрительного вида мужчин. Одного из них работники заведений описывали как высокого и исключительно неприятного человека, скупясь на подробности, а вот второго… — Ротерблиц многозначительно улыбнулся. — В это довольно сложно поверить, но его описание очень уж совпадало с описанием сбежавшего из Модера… хм, неблагодарного нищего. Понимаете ли, хэрр Бруно, у него была особая примета: выбит передний верхний зуб. Как он его потерял? — чародей обернулся на коллегу.

— Фальшборт поцеловал во время шторма, — угрюмо буркнул ван Блед.

— Ага, — кивнул Ротерблиц. — Очень любил наш, хм, нищий рассказывать друзьям-приятелям эту историю…

Бруно сжал губы до дрожи.

— И так уж вышло, что тот второй подозрительный человек производил исключительно положительное впечатление своей добродушной, простоватой и искренней улыбкой, совершенно не стесняясь… хм, своего дефекта.

Бруно очень стеснялся своего дефекта. Стеснялся настолько, что губы побелели, а колени затряслись от стеснения.

— А еще он постоянно чесался, будто вши зажрали, — брезгливо добавил ван Блед.

Маэстро молча помолился паре известных ему богов за связывающие веревки, которые не позволили инстинктивно прихлопнуть кусачих вшей отчаянных мыслей и паники.

— Да, — согласился Ротерблиц. — Это, конечно, ни о чем не говорит, мало ли в Анрии нуворишей с дурными манерами и, хм, нехваткой зубов, — развел чародей руками. — Но вот что интересно: в ту пятницу в гостиницу «Империя» пытался вломиться некий провинциал, слишком переоценивающий свои финансовые возможности. Швейцар запомнил его имя, Ганс Штизель, и раздражающую манеру улыбаться, как — хм, цитирую — «беззубый сельский дурачок». Это, конечно, всего лишь совпадение, но произошло это буквально перед самым приездом убитого той же ночью хэрра ван Геера. Чуть позже в «Пивной Хуберта» некий, хм, мужчина оставил приличную сумму в тридцать крон, напившись, как это говорится, до чертиков. Но вопреки всем прогнозам работников пивной умудрился не только уйти на своих двоих, но и отправиться в публичный дом, о чем и заявил во всеуслышание. Кстати, где найти приличный и по сходным ценам, но с безвкусным названием «Волна страсти», ему подсказали там же, в пивной.

Бруно крепко зажмурился. Это он и сам помнил плохо, но вроде бы в бордель его направил тот самый официант, который без устали бегал за пивом. Наверно, Бруно чем-то ему приглянулся, потому Маэстро и умудрился изрядно нажраться не на вседеньги.

— Хм, оставим достижения на любовном поприще на совести кутилы, — усмехнулся Ротерблиц. — Нас интересуют показания владельца дома греха, который рассказал, что утром за ночным гулякой пришел, хм, некий человек, внешность которого каким-то немыслимым образом совершенно не отложилась ни в чьей в памяти, хотя его видели все. А вот самого гуляку запомнили хорошо. Особенно его добродушную, слегка глуповатую, но такую располагающую улыбку и дырку вместо переднего зуба, которую… хммм… жрицы любви сочли милой и привлекательной. Хотя, возможно, это обусловлено тем, что кутила был очень щедр. Кстати, блудница, с которой он уединился, рассказывала, как он жаловался на нелегкую жизнь и, хм, советовал никогда не брать деньги у сумасшедших. Правда, развить свою философскую мысль так и не смог — алкоголь сморил раньше, — печально вздохнул чародей и пожал плечами.

Бледное лицо Маэстро насытилось краской. Мышцы не выдержали напряжения, расслабились, и он издал непроизвольный вздох.

— Потом на Тресковой улице, — немного помолчав, проговорил Ротерблиц, — кто-то совершил налет на ломбард Томаса Швенкена. Это, хм, происшествие обязательно попало бы в газеты, если бы Адольф Штерк лично не пригрозил газетчикам расправой, но нехорошие слухи даже сам босс риназхаймцев пресечь не смог. Говорят, после налета ломбард еще и разграбили и едва не убили его владельца, который только чудом умудрился сбежать от толпы. Где он скрывается, неизвестно до сих пор. Кстати, знаете, что хэрр Штерк пообещал сделать с… хм, негодяями, посмевшими безобразничать на его территории?

Бруно спазматически сглотнул.

— Вам лучше, хм, не знать, — виновато улыбнулся Ротерблиц. — Да и вряд ли смогу передать его слова. Я — человек культурный и не привык так выражаться…

— Выебать их трупы в пустые глазницы, — услужливо подсказал ван Блед с мерзкой ухмылкой. — Это для начала…

Ротерблиц повернулся на «коллегу» и поморщился, а затем вздохнул, закатив глаза.

— А еще той же, хм, ночью после налета на ломбард, — сказал он и взглянул на Бруно, — на Мачтовой улице кто-то устроил резню и перебил всю банду Виго ван дер Вриза, известного по кличке «Вешатель». Знаете, хэрр Бруно, если известие о погроме в ломбарде привело Штерка в неистовое бешенство, то известие о том, что, хм, кто-то открыто развязал против него войну… — Ротерблиц сокрушенно покачал головой. — Между прочим, он подозревает, что эту провокацию устроили люди Панкраца Пебеля, с которым у Штерка очень, хм, натянутые отношения. Догадываетесь, чем это может закончиться?

Бруно энергично и отчаянно замотал головой.

— Вы связались с опасным, безжалостным и коварным человеком, хэрр Бруно, — сказал чародей после паузы. — С настоящим мясником, который за неполных две недели оставил за собой дорожку из дюжины трупов. Как знать, не оказались бы вы следующим, если бы мы, хм, вовремя не спасли вас? Мы рассчитываем на ответную услугу: вы рассказываете, где его можно найти, тогда мы, хм, отпускаем вас и гарантируем вам безопасность и надежную защиту.

Бруно украдкой взглянул на ван Бледа, догадываясь, какая защита самая надежная.

— Хм, или продолжаете молчать, — вздохнул Ротерблиц. — Тогда за вас возьмется мой коллега. Уверяю, вы заговорите. Но не волнуйтесь, мы вас не убьем. Мы же не какие-то мясники, получающие удовольствие от человекоубийства. Мы просто… хм, отдадим вас Бертраму Беделару. Или самому Адольфу Штерку. Он тоже найдет, о чем с вами побеседовать…

— Вряд ли… — просипел Бруно.

— Хм, что? — насторожился чародей.

— Вряд ли отдадите меня Штерку, — поморщившись и прочистив горло кашлем, тихо сказал Бруно. — Пока мы тут ля-ля, он уже наверняка спрашивает Штерка, где Маши-как-его…

На пол хлынула вода. На всю комнату прогремело ругательство отряхивающего полы намокшего сюртука ван Бледа, соскочившего со стола. Ротерблиц замер, подозрительно смерив Маэстро взглядом исподлобья.

— На вашем месте я бы, хм, относился к делу серьезнее, — нравоучительно заметил чародей.

— А я, бля, не серьезен, что ли? — нервно рассмеялся Бруно. — Он же ебнутый — ему вообще все похую! Виго ему сказал, что Штерк знает, где этот Машимах, вот он к нему и пошел.

— Машиах? — уточнил Ротерблиц. Ван Блед подошел к коллеге и встал рядом.

— Ну да.

Чародеи растерянно переглянулись.

— Слушайте, — Бруно облизнул губы, — я вообще к вашим разборкам никаким местом. Я не знаю, кто вы такие, не знаю, кто этот ваш Машихам, не знаю даже толком, кто он такой! Меня вообще здесь быть не должно! Я всего лишь показал ему дорогу. Ежели б я знал, как мне аукнется та сраная накуда…

— Заткнись! — прошипел сквозь зубы ван Блед. — Не выделывайся. Лучше бы тебе говорить все, как есть.

— Так я и сказал, — мученически простонал Бруно и всхлипнул. — Если он вам так нужен, идите к Штерку. Может, успеете и застанете хоть кого-нибудь живым.

— Ты ходишь по тонкому льду, — зло прищурился ван Блед, занося напряженный кулак. Ротерблиц перехватил его руку в запястье.

— Когда он ушел к Штерку? — спросил чародей.

Бруно болезненно поморщился — вновь начинала раскалываться голова.

— А когда вы меня у «Слона» взяли?

— Пару часов назад.

— Ну вот, пару часов назад и ушел, наверно. Ежели б вам не взбрело в голову гоняться за мной, а просто подождать, вы бы с ним и поговорили уже. Он же со мной в «Слоне» был!

— В «Морском слоне» не было ни одной живой души, — сказал ван Блед.

— Конечно! — Бруно едва сдержал нервный смешок. — Он же всех там перерезал! А вы думали, чего народ на улицу так ломанулся!

— Кого «всех»?

— Ублюдков Беделара, кого ж еще?

— Так, — Ротерблиц потер переносицу пальцами. — Рассказывайте, хэрр Бруно.

— А чего мне рассказывать-то? Он сказал: «Надо к Штерку». А я ему: «Ты совсем уже? Ты Виго подвесил, а потом отпустил!» А он… — Бруно тяжело вздохнул, унимая дрожь. — Ничего не сказал, просто притащил меня сегодня утром в Модер…

Глава 23

Фриц сковырнул гнойную язву на ноге. У него их было много, в отличие от ног. Правой он лишился из-за гангрены еще пару лет назад, да и левой оставалось недолго. Но Фриц особо не печалился. У него была простая арифметика жизни: когда обе ноги были на месте, подавали плохо, приходилось подворовывать, а иногда и зажимать в темной подворотне припозднившихся прохожих, чтобы расплачиваться с Беделаром вовремя. Когда одну ногу оттяпали, подавать стали значительно лучше, а Беделар стал забирать меньшую долю. Значит, логически рассуждал Фриц, если ног не будет совсем, подавать станут в два раза лучше, а Беделар будет забирать еще меньше.

Язвы свои Фриц любил и всегда выставлял напоказ. Они прекрасно демонстрировали его неимоверные страдания и подтверждали, что в этом мире не осталось справедливости. О какой справедливости можно заикаться, если даже ветеран тьедемондской компании, лично принимавший поздравления от генерала, а ныне фельдмаршала Альбрехта фон Беренхолля, вынужден побираться на замызганных анрийских улицах? Конечно же, те, кому делалось больно от несправедливости, из милосердия и желания сделать этот мир хоть чуточку справедливее и добрее, охотно подавали брошенному ветерану, потерявшему ногу в боях против революционной заразы, поразившей Ландрию, как гнойная чума. Особенно были щедры такие же ветераны и отставные солдаты, которым повезло пройти войны и вернуться целыми. А стоило им услышать о Нордвальдском полку, где служил Фриц, они всегда подбрасывали пару лишних зильберов, а то и крону.

Правда, Фриц несколько лукавил. Генерала он лишь видел, да и то издали, когда рядового второго плутонга девятой роты Нордвальдского полка Фрица Гаунера секли за нарушающее воинскую дисциплину пьянство. Он действительно был ранен картечью в ногу, признан негодным к строевой службе и комиссован, однако самой ноги лишился, когда в очередной пьяной драке в анрийском кабаке получил ржавой заточкой, а потом провалялся до утра в грязи. Да и воевать, если честно, Фрицу пришлось недолго. Под Солинье Нордвальдский полк встретился с народной армией Конвента, поддержанной тяжелыми драгунами Густава Ольсона. Драгуны прорвали каре, и рота Фрица бежала с поля боя. Если бы не шальной заряд картечи из своей же пушки и если бы Фриц со страху не забыл бросить ружье, быть ему в числе того десятка дезертиров, показательно расстрелянных перед строем по личному приказу Беренхолля. Или в числе той сотни трусов, которых пару раз прогнали через шпицрутены. Беренхолль любил нордвальцев и очень злился, когда кто-то позорил славный полк имперской армии.

А так, можно сказать, Фрицу повезло — он вернулся в Анрию, получал положенный ему небольшой пенсион. Денег не хватало, с работой не везло: Фриц нигде долго не задерживался, потому как бутылка становилась единственной его спутницей и с каждым годом уводила в запойные променады все дольше и дальше. Хотя из лавки одного геда, где Фриц подрабатывал то грузчиком, то дворником, его все же не выгнали. Не успели — геду пришлось срочно распродавать имущество и бежать с семьей из Анрии, пока подминавшие под себя мелких лавочников конкуренты не вспомнили старинную менншинскую забаву. В конце концов, денег совсем не осталось, весь пенсион Фриц пропивал, и его выселили из угла, который он снимал.

Так Фриц и осел в Модере под крышей Беделара. Какое-то время был зол на весь белый свет, а потом связался с Бруно. Хотя ни друзьями, ни приятелями они не стали, так, постоянными собутыльниками. И как часто бывает в таких ненадежных компаниях, за напускным дружелюбием кроются затаенная злоба, зависть и обида. Фриц недолюбливал Бруно. За то, что тот сохранил руки-ноги, а умудрялся за день наклянчить столько, что не только отдавал Беделару положенную долю, но и умудрялся кое-чего припрятывать. За то, что был душой рваной компании. За то, что умел веселить народ дурацкими историями, придуманными или нет. Ну и за то, что к нему тянулись женщины. Потасканные, грязные, побитые жизнью, дружками и соперницами, с гнилыми зубами, постоянным перегаром и сыпью на причинном месте, но тянулись. Сам Фриц уже и забыл, что такое женщина и что с ней делать.

Последней каплей стала накуда, которой Бруно хвастался. Дескать, вытянул ее из заезжего либлаха за просто так, за красивые глаза и доброе слово. Вот Фриц и шепнул кому надо и очень надеялся, что хоть какое-то время Бруно перестанет своей вечно растянутой в идиотской улыбке рожей светить. Полежит в углу, подумает, поссыт кровью — в общем, получит урок.

Но Бруно исчез, как говаривали в Модере, угробив Йорга и Ганса, самых злобных коллекторов Беделара. Фриц в это верил слабо. Лично он считал, что Бруно поставили на перо, а Ганс и Йорг просто перешли дорогу риназхаймцам. Очень уж любила эта компашка шляться там, где не надо. Ну а Кристоф с перепугу наплел с три короба — не только Беделар, сам Пебель запрещал нарываться на риназхаймских и бил за нарушение запрета морды, хотя это и не сильно помогало. Как враждовал Модер с Риназхаймом и пускал друг другу кровь, так и продолжал враждовать до сих пор.

Фриц немного тосковал по Бруно. Все-таки Маэстро никогда не скупился на сивуху, если были деньги. Да и истории были, хоть дурацкими, а все равно смешили. Да и костыль ни разу не выбивал. И набок поворачивал, чтобы Фриц не захлебнулся рвотой после очередной попойки. А как-то раз всю ночь просидел рядом, когда Фриц лихорадка взяла…

Но теперь хотя бы на душе спокойнее стало. Злоба больше не душила и обидно не делалось.

Фриц сидел у дороги на Рыбный рынок. Очень он любил это место — среди нищих оно считалось одним из хлебных, в удачный день Фрицу хорошо подавали. А еще здесь орудовала шайка беспризорников, ловко подрезающих кошельки у прохожих. Нередко по наводкам Фрица. Много уж очень на Рыбном непуганых клуш с большим милосердным сердцем, но маленьким глупым мозгом, беспечно светящих перед страдающим нищим мужниными кронами. И ведь как ни предупреждали, а меньше таких дур не становится.

Фриц склонился к выставленной напоказ ноге, чтобы сковырнуть еще одну язву, но вдруг утреннее солнце заслонила тень, а о дно покореженной оловянной миски зазвенела брошенная монета, распугавшая мелочь. Фриц сразу же бросил свою ногу и все внимание приковал к миске, едва не рыгнув от удивления, когда увидел среди медяков целую крону. Фриц поднял голову, готовясь отблагодарить неравнодушную душу, а заодно оценить толщину кошелька очередной наивной дуры или милосердного идиота. Мутным взглядом Фриц скользнул по хорошим туфлям, добротным брюкам, недешевому сюртуку с голубой рубашкой под ним, окончившимся…

Калека все же рыгнул, откинувшись на кирпичную стену дома, у которого сидел.

— Здоро́во, Фриц, — улыбнулся Маэстро, сверкнув дыркой вместо зуба.

Калека растерянно пошамкал ртом, зубов в котором тоже было значительно меньше.

— Б-бруно? — проскрипел пропитым голосом он. — Ты? Живой?

— Ага, — ответил Маэстро. — А чего бы мне быть не живым-то?

— Дак… это… слухи разные бродили, — поскреб заросшую щетиной впалую щеку Фриц. — Но я не верил! А ты… — он понизил голос, — ты чего здесь делаешь?

— Да вот решил проверить старого приятеля, о здоровье справиться, — Бруно скосился на изъеденную язвами лодыжку калеки.

— Да какое здоровье! — раздраженно проворчал Фриц, накрывая язвы ладонью. — До завтра бы дотянуть… А ты, гляжу, вона, здоровее всех здоровых. Помылся, приоделся, башмаки новые…

Бруно робко перемялся с ноги на ногу, изучая туфли.

— Да срань, а не башмаки, — фыркнул он. — Намучился…

— Чего приперся-то? — перебил его калека. — Тебе тут лучше не отсвечивать, кабы чего дурного не вышло.

— Беделар сильно на меня обиделся? — помрачнел Бруно.

— Ааааа, — безнадежно махнул рукой Фриц. — Кормилец не обижается, сам знаешь. Просто сказал, коли сыщет тебя, так отгрызет ноги по самые яйца да руку одну оставит, чтоб жопу мог вытирать, а потом выставит на Корабельной. Такой убогой чурке, сказал, каждая псина подаст, в шелках ходить будем всем Модером!

— Н-да, — Бруно почесал за ухом. — Так и сказал?

— Так и сказал.

— Плохо дело. Значит, на поклон к нему лучше не ходить?

— Ха!.. Хе!.. Ой-ха-ха-хи… — издал смесь непонятных прерывистых звуков Фриц, что обычно обозначало желчный смех. — Ну сходи-сходи… кхе-хе…

— Н-да, — повторил Бруно. — Слушай, ну я ж не виноват. Само так получилось. Ты ж знаешь, я — человек честный, все Беделару до последнего нидера отдавал, а тут вдруг Йорг со своей братвой… Как налетели! «Где деньги, где деньги? Фриц сказал, ты кусок закрысил!»

Фриц насторожился и на всякий случай притянул костыль поближе.

— Я им, конечно, не поверил, — продолжал Бруно с тем своим извечным видом незамутненного рассудком полудурка. — Не мог же друг мой такое сказануть, даж по пьяни не мог, ну?

— Не мог… кхе-хе… — харкнул Фриц, сплевывая мокроту.

— Вот-вот, и я о том же, не мог, думаю, — энергично закивал Бруно. — А эти давай мне почки мять, как будто у меня запасные есть! Ну а потом оно и получилось…

— Чего получилось?

— Да понимаешь… — Бруно затаил дыхание, огляделся по сторонам и чуть склонился к Фрицу, понижая голос: — Корешок ко мне один приехал…

— Корешок? — навострил уши калека.

— Ну как корешок, — пожал плечами Бруно. — Один камень в Нойесталле кайлом культяпили. Только я-то год, а он десяточку махал. Как-то раз я обмолвился, дескать, выйдешь, в Анрии меня ищи, я там большой человек, — кисло улыбнулся Маэстро. — Кто ж знал, что найдет? Да еще и тогда, когда меня воспитывать взялись. Бывает же такое, а?

— Угу, — мрачно протянул Фриц.

— А он мужик суровый. Тронутый, я б сказал. За убийство сидел, да. То ли ведьма опоила, то ли в мозгах затмение было. А как увидел, как мне бока отбивают, опять в башке помутнелось — вот на нож Ганса с Йоргом и поставил. На этом, как его… — Бруно отчаянно пощелкал пальцами, морща лоб, — рехфехсе, во!

Фриц попытался вспомнить, какое говно любят жрать и нюхать совсем уж опущенные животные и скоты, которых даже в Модере презирали и вышвыривали как можно быстрее, чтобы проблем не возникало. Однако на память ничего не пришло. Да и зачем знать уважающему себя алкоголику, что жрут и нюхают животные?

— Я еще на каторге заподозрил, что не так он прост, — говорил Бруно. — А тепереча сам рассказал, что на колдунов работал, да ошибся крепко и едва не напортачил. Если б не колдуны, висеть бы ему высоко и недолго, а так десяточку кайлом отмахал — и свободен. Он и хотел на свободе погулять, а тут Йорг… Да только из-за Ганса с Йоргом ему нет резону ни с Беделаром, ни с легавыми связываться. И меня подставлять не хотел. Ну и вот, — развел руками Бруно, — за шкирку меня взял и деру. А мне чего? А ничего! Стою обосравшийся, меня хоть куда. Это уж потом понял, чего приключилось-то, да поздно уж было. Вот такая история.

— Угу, — мрачно повторил Фриц, потирая сизую щетину и оценивая туфли Бруно минимум в пять бутылок убойной сивухи.

— Вот бы кто Беделару рассказал, а? — Маэстро уставился на калеку щенячьими глазами. — Ну, что я не при делах, невиноватый и вот это все…

— Дак сходи да расскажи, — ухмыльнулся Фриц. — Невиноватый… кхе-хе-хи… тьфу!.. — сплюнул он мокроту.

— Да я б сходил, — Бруно почесал за ухом. — Да боюсь. Вот честно, боюсь. И времени нету: уезжаю я.

— Чавооо? — громко протянул калека, испугав проходившую мимо крупную молодую женщину.

— Сваливаю, — повторил Бруно вполголоса, — чего непонятного? Нечего мне в Анрии делать, а тут идейка нашлась, варьянтик нарисовался. Вот, сегодня-завтра отчаливаю. Потому и заскочил, ну, попрощаться да вот еще…

Бруно полез в карман сюртука, пошарил в нем, высунув язык и прикрыв один глаз, и выудил на свет три монеты в раскрытой ладони. Зажал их в кулаке, потряс, а затем бросил их по одной в измятую оловянную миску. Каждая монета летела как будто бы очень долго и медленно, ударялась о дно очень громко, чуть ли не на всю улицу, а звенела, разгоняя жалкую мелочь так, что Фрица мурашки по спине побежали.

Это были серебряные накуды с самого султанского монетного двора. Блестели на ландрийском солнце ярче пламени Бога Единого Вседержителя. И среди медных нидеров лежали, как алмазы в куче дерьма.

Фриц пошамкал почти беззубым ртом. Протянул дрожащую руку к накуде, прикоснулся к металлу и кисло срыгнул от умиления и сладострастия.

— Должки возвращаю, — полушепотом объяснился Бруно.

— А? — испуганно икнул калека, вырываясь из тумана заполнивших голову образов недалекого счастливого будущего.

— Слушай, передашь Беделару, хорошо? — сказал Бруно. — Скажи, что я ему больше ничего не должен. Тут за все… за все хорошее, в общем. А за Йорга с Гансом пусть простит, сам же должен понимать, что я б их никогда… Передашь? Ну, по старой дружбе?

— А? — переспросил Фриц, нехотя отрываясь от разглядывания накуды в руке. — А. Ага, передам-передам.

— Ну бывай. Даст Бог, может, когда еще свидимся.

— Даст Бог… свидимся… — тупо и отстраненно повторил Фриц и вдруг опомнился, помотав плешивой башкой.

Он огляделся, проводил удаляющегося Бруно взглядом и быстро отыскал шайку щенков-недомерков, трущихся у входа в кондитерскую на другой стороне улицы. Украдкой поманил одного из них. Чернявый мальчишка, неустанно следивший за разговором нищего и бывшего нищего, резво подскочил с корточек, растолкал приятелей и перебежал дорогу.

Фриц соскреб со дна миски мелочь и незаметно ссыпал ее в карман близко вставшего к нему мальчишки, шепнув несколько слов. Мальчишка удивился, но переспрашивать ничего не стал. Молча отошел, сунул руки в карманы спадающих штанов с заплаткой на правой ляжке и, насвистывая модный у взрослых мотивчик, отправился следом.

Чуть погодя его нагнала пара приятелей.

Через час Фриц узнал, что Бруно засел в кабаке «Морской слон». От такого известия он даже срыгнул — «Слон» находился на территории риназхаймских.

Еще через полчаса об этом стало известно Петре, одной из немногих красивых баб Модера, которые к своим годам умудрились сохранить не только хоть немного здоровья, но и товарный вид. Петра же была настолько товарна, что ее пользовал сам Беделар.

Через пятнадцать минут обо всем узнал и Кормилец. Потом говорили, что Петра неделю ходила с бланшем под глазом от переизбытка чувств Беделара и большой любви к ней, ведь раз бьет, значит, любит.

А еще через пять минут из малины, где чаще всего сидел Бертрам Кормилец со своими коллекторами, вышли четверо и направились в сторону Нового Риназхайма.

Беделар чтил советы старших, но обиды прощать обыкновения не имел.

Сам же Фриц накуды никому, естественно, возвращать не стал. Спрятал. Не так ловко, как это умел Бруно, но ему повезло сегодня, а может, просто не до него стало. Поэтому он в тот же вечер напился. От души и на все накуды, но один. С тех пор, как Бруно сбежал из Модера, Фриц предпочитал пить один, чтобы ни с кем не ссориться и не слушать идиотских разговоров.

Заснул тоже один. А утром не проснулся, захлебнувшись собственной рвотой, — никого так рядом не оказалось, чтобы заботливо перевернуть его на бок и накрыть дерюгой.

* * *

Бруно вошел в «Морской слон».

Кабак был паршивым. Не потому, что был грязным или притягивал со всей округи разный сброд, заливающий проблемы и отчаяние дрянной бормотухой. Как раз в этом плане «Слон» был вполне приличным, по крайней мере, с виду — бывать здесь раньше Бруно не доводилось. Просто скрывшись от настырных, неустанно следящих за чужаками глаз снаружи «Слона», он попал под взоры настырных, неустанно следящих за чужаками глаз внутри «Слона». А Бруно очень не любил, когда за ним так пристально наблюдают.

Он привык быть неприметным, никому ненужным убогим нищим, клянчащим мелочь на пропитание и выпивку, мимо которого пройдешь — анрийские улицы заполнены попрошайками, не отличающимися друг от друга ни мольбами, ни убогой внешностью оскотинившихся, потерявших самоуважение людей. И такое отношение было лишь на руку попрошайкам и нищим, промышляющим честным вытягиванием нечестно заработанных медяков. Будучи на виду и не откладываясь в памяти, они всегда внимательно следили и отмечали любого чужака, приезжего и просто подозрительно выглядевшего, кто по ошибке или злому умыслу забредал не в свой район.

А теперь Бруно сам стал таким же подозрительным неместным чужаком, и на него пялились со всех сторон. Запоминали, отмечали мельчайшие детали.

И это очень не нравилось Бруно. Он чувствовал себя голым и беззащитным, не понимал, как вообще можно так жить, когда буквально каждый или приценивается к твоим туфлям, или подсчитывает содержимое твоих карманов, или уже прикинул в уме, в какой подворотне или глухом переулке лучше всего приставить тебе к горлу нож.

Не то чтобы едва закрылась дверь, в кабаке стразу наступила гробовая тишина и буквально все глаза намертво прицепились к Маэстро. На Бруно никто и внимания не обратил. Разве что беспалый дед, сидевший у входа с полупустой пивной кружкой и увлеченно чистивший сушеную рыбину, оторвался от своего занятия и скучающе посмотрел на вошедшего. Просто потому, что заметил движение краем глаза. Или один из четверых игроков в домино отвлекся от костей, зажатых в руках, как самое дорогое сокровище, нервно отметил раздражающее его существование Бруно, и уставился в стол, где шла напряженная баталия математических расчетов и продумывания на два хода вперед.

Или бармен за стойкой откровенно пиратско-бандитской наружности, которому не хватало разве что попугая на плече. Серьга в ухе имелась. И седая бородка клинышком. И хитрый прищур. И тельняшка в крупную синюю полоску, и даже платок, из-под которого выбивались редкие пегие волосенки. Бармен отметил присутствие Бруно и прищурился еще хитрее, что придало ему еще сходства со старым бесом.

А вот девка на Бруно отвлекаться не стала. Она согнулась над стойкой, облокотившись на нее, выпятив худую задницу в красной юбке и уткнувшись во что-то очень интересное.

И сигиец.

Он сидел в углу, скрываясь во мраке полутемного кабака и плотном сизом тумане табачного дыма. Бруно даже не сразу его заметил и успел занервничать, испугавшись, что сигиец решил все переиграть. Однако он был здесь, неподвижно сидел, и даже не пошевелился, когда Бруно, разгоняя сизый туман, подошел к столику и тихо уселся напротив. Маэстро прищурился от едкого дыма, пригнулся, заглядывая под треугольную шляпу, и увидел, что глаза у того закрыты.

Ненадолго. Он распахнул их, как всегда, резко, безошибочно впившись взглядом в Бруно. Маэстро лишь вздохнул.

— Получилось? — спросил сигиец, отставив полную кружку пива в сторону.

— А то, — хмыкнул Бруно. — Меня от самого Рыбного аж досюда пасли. Небось, уже к Беделару бегут.

— Когда они будут здесь?

— Не знаю, — пожал плечами Маэстро. — Он мужик горячий, все делает на пердячем жару. Ежели ему уже все рассказали, то, — Бруно полез в карман, пошарил с напряженным видом и достал в зажатом кулаке свое воображение. Раскрыл его с тем видом, с каким обычно деловые господа раскрывают карманные часы на цепочке, поводил пальцем по ладони, как по циферблату. — То… сей… час! — указал он на дверь.

Дверь не открылась. Бруно с недоверием постучал кончиком пальца по ладони.

— Отстают? — спросил сигиец.

Маэстро с недоверием похлопал ошарашенными глазами на его каменную физиономию.

— Ага, — нервно усмехнулся Бруно, — отстают. А может, жопную топку недостаточно растопил.

Перед ним тяжело опустилась кружка, плеснув на стол пивом. Бруно поднял глаза и увидел жирно блестящее в полумраке лицо недовольной официантки. От нее крепко перло девичьим потом, даже сквозь насыщенный запах табака и подкисшего пива. Бруно едва не поморщился, инстинктивно опустил глаза чуть ниже, на липнущую к телу влажную рубашку, сквозь которую выпирали соски плоской, почти мальчишечьей груди, отметил худобу и отсутствие приятных глазу изгибов нескладного тела. Она не была красивой, и крупные бусины вокруг шеи, медные браслеты на тоненьких запястьях, яркая юбка, делающая ее похожей на кьяннку, лишь подчеркивали непривлекательность. Девка поняла, что не вызывает вообще никаких чувств, кроме досады, хоть Бруно и не подал виду, и в ее маленьких глазках под жиденькими бровями, загорелась злоба.

Она отошла, не сказав ни слова.

Бруно покосился на принесенное пиво, посмотрел на сигийца. Ничего не стал говорить, только отхлебнул из кружки и скривился: пиво было теплым, кислым, горчило, от него несло брагой. Когда-то Бруно было все равно, чем глотку смачивать, был бы хмель да покрепче, а сейчас он едва сдержал рвотный позыв.

— Слушай, — с трудом проглотив, очень тихо заговорил Маэстро и отставил кружку к стенке, — после того, что ты сделал с Виго, я, конечно, уже ничему не удивлюсь, но… это же сам Штерк. Ты об этом думал?

— Нужно с ним говорить, — сказал сигиец.

— А если ему не нужно говорить с тобой?

— Почему?

Бруно тяжело вздохнул, роняя лицо в подставленные ладони.

— Ты и вправду такой дурачок, — шмыгнул носом он, — или ловко прикидываешься?

Сигиец посмотрел на него равнодушными глазами.

— Не знаю, откуда ты выполз и как у вас там заведено, — продолжал Бруно, — а у нас, у людей, не так немного устроено. Нельзя просто так завалиться к человеку и с порога заявить: «Эй, слышь, как тебя там? Ну-ка быстро сказал мне, где этот, как его там!» Это, знаешь ли, бесит людей. Особенно таких, как Штерк.

— Почему?

Бруно испуганно вздрогнул от неожиданности — со стороны стола игроков в домино донеслось радостное:

— Вот тебе кобылья жопа! А вот тебе яйца! — и потонуло в стуке вколачиваемых в стол костей и дружном хохоте.

Маэстро неуютно поежился и склонился ближе к столу.

— Ну, может, — прошептал он, — потому, что ты Виго отпустил и ломбард евонный выставил, а?

— И что? — спросил сигиец.

— Да то, — раздраженно произнес Бруно, — что Толстый Том уже все рассказал Штерку.

— Не рассказал.

— Почему же?

— Потому, что сидим здесь.

Бруно угрюмо хмыкнул и почесался за ухом. Посмотрел по сторонам: некрасивая девка снова уткнулась носом в стойку, выпятив худую задницу на всеобщее обозрение. Бармен скрылся на кухне. За столом игроки в домино гремели по столу костями, дежурно переругиваясь, входя в раж.

— Машиах хотел, чтобы этот встретился с Адольфом Штерком, — сказал сигиец.

— Тебе-то откуда знать?

— Он оставил меч в ломбарде Томаса Швенкена.

— А если бы ты не нашел эту железяку?

— Но нашел, — сказал сигиец.

Бруно нервно хихикнул:

— А ты не думал, что придешь ты к Штерку, а тебя там ждет засада? И не пара живодеров, а весь Риназхайм?

— Такая вероятность очень высока, — сказал сигиец.

— И тебя это не пугает?

— А должно?

Бруно пристально вгляделся в физиономию собеседника. Как и обычно, по ней не читалось ровным счетом ничего. Интересно, подумал Маэстро, он хотя бы догадывается, что такое страх? Или из него высосали вообще все человеческое?

— Слушай, — Бруно сплел перед собой пальцы рук, — а когда… если сюда заявится Беделар, что ты собираешься делать?

— Ничего, — ответил сигиец. — Ты собираешься делать.

Маэстро в очередной раз нервно захихикал.

— Попросишь его извиниться.

Бруно прикусил язык и болезненно зажмурился, схватившись за голову.

* * *

Наверно, Бруно умудрился все же задремать. Наверно, духота и густой табачный туман все же сморили его, хотя Маэстро и не был до конца уверен. Ему казалось, что он просто прикрыл глаза на минуту, пристроившись у стены. И вроде бы даже слышал взрывы хохота и стук костей домино за столом игроков, слышал сливающиеся в монотонный гомон разговоры набивающихся во второй половине дня в «Морского слона» работяг и просто забулдыг с улицы, топот ног, вскрики и окрики, через которые пробивался неприятный голос недовольной девки-разносчицы.

Однако в сон или во что-то беспокойное, давящее, тревожное, отдаленно похожее на сон все-таки провалился. Поэтому входная дверь хлопнула особо резко, громко и противно. У Бруно даже дух перехватило и сердце екнуло, от неожиданности он едва не подскочил на месте и, моргая сонными глазами, заозирался по сторонам. И не сразу понял, что посреди прокуренного зала «Слона» стоят четверо. Еще чуть погодя Бруно осознал, что у тех четверых подозрительно знакомые рожи, а именно Кессера, Бебека, Лобастого и, что хуже всего, Кристофа. А еще чуть погодя — что рожи целенаправленно высматривают кого-то среди присутствующих.

На этот раз в кабаке действительно стало тише. Игроки оторвались от домино, разговоры почти прекратились. Тот, кто утолял жажду в обеденный перерыв, решил повременить. У кого-то пропал аппетит. Раздраженная девка отлипла от стойки и приняла пристойную позу, смущенно оправляя юбку на непривлекательных ягодицах и влажную рубашку на плоской груди. Бармен-пират же, наоборот, насторожился, облокотился о стойку, запустил под нее руку, словно там лежал заряженный пистолет, а то и пара. Скорее всего, так оно и было.

Бруно тяжело сглотнул и оглянулся на сигийца. Тот сидел, опустив голову, и лица под шляпой было не видно. Могло показаться, что сигиец спит, если бы Бруно хоть раз видел его спящим.

Не найдя у него поддержки, Бруно повернулся на лавке к столу, сгорбился и взялся за пивную кружку. Даже отхлебнул для виду совсем нагревшегося, выдохшегося пива, настолько мерзкого, что не выдержал, поперхнулся и сплюнул обратно в кружку, брезгливо утирая губы.

Сигиец не пошевелился.

Повернувшись ко входу спиной, Бруно больше не видел тех четверых, но услышал, как они, тяжело ступая по дощатому полу, направились вглубь зала. Шли медленно, внимательно всматриваясь в лица работяг и забулдыг, которые наверняка нервно ежились под их взглядами, отводили глаза и пытались инстинктивно закрыться, спрятаться. В Анрии умели мгновенно распознавать бандитов, у которых за пазухой припрятан пистолет, тесак под сюртуком или курткой или нож за голенищем, и большинство людей спешили либо убраться, либо забиться в угол подальше от намечающейся разборки или еще чего в этом роде. На всякий случай. Кто-то, судя по скрипу двери, так и поступил. А может, наоборот, в кабаке прибавилось народу — Бруно точно не мог сказать. Он сидел, вцепившись побелевшими пальцами в ручку кружки, и отчаянно сопротивлялся желанию обернуться.

— Эй, деда! — окликнул бармена Кессер. Пожалуй, после Йорга самый злобный из коллекторов Беделара, с которым тоже договориться никогда не получится — выбьет все, да еще и пару зубов для верности. — Налей-ка пива! На четверых! Только без ссанины.

— Нищебродам модерским не наливаю, — сварливо отозвался пират. — Даже ссанины.

— Ну че начинаешь, родной? — фальшиво обиделся Кессер. — Мы ж так, глотку промочить забежали. Деньги есть…

— Ну так и беги в свой Модер, — сказал бармен.

— Нехорошо так с клиентами, деда, ох, нехорошо.

— А ты мне не клиент.

— Не заводись, родной, — неприятно рассмеялся Кессер. — Я ж тебе просто совет даю. Добрей быть к люд я м надо, они к тебе потянутся. А будешь хамить — вдруг чего дурного выйдет…

— Ты никак угрожать мне вздумал? — повысил голос бармен.

— Да какие угрозы, родной? — усмехнулся Кессер. — Я ж так…

— Ну так и пиздуй отсюда, раз так, — огрызнулся пират. — И подружек своих забери, чтоб народ мне не пугали. Ты не в тот район зашел, чтоб пальцы гнуть. Их тебе тут быстро обломают, стоит Вортрайху узнать.

— Тихо, деда, тихо, не ори, — проговорил Кессер с фальшивым заискиванием в голосе. — Мы ж люди разумные, понятливые. Зачем Вортрайху знать? Мы ссор не ищем. Мы тут так, мусор кой-какой прибрать.

— Ну так и прибирайся у себя в Модере, чего ко мне приперся?

— Да понимаешь, деда, — половица скрипнула, кажется, Кессер приблизился к стойке и наверняка облокотился на нее, — пташка одна напела, что крыса у тебя тут модерская завелась. Паскудная крыса. А ну как Штерк узнает, что ты у себя крыс прячешь?

— Не видал я крыс ваших, — жестко обрезал бармен. — У меня народ приличный собирается, а не шваль нищебродская.

Бруно почувствовал на себе пристальный взгляд. Не выдержал, обернулся, поднял голову и увидел склонившегося над столом Бебека.

— Здоро́во, — осклабился он во весь рот, полный гниловатых кривых зубов. — Как жизня, Бруно?

Маэстро натужно кивнул, вжимаясь в стену, метнул отчаянный взгляд на неподвижного сигийца. Тот даже головы не поднял, отгородившись от мира треугольной шляпой.

Бебек разогнулся, коротко кивнул, подзывая разбредшихся по окутанному табачным дымом залу коллекторов. Хозяйски навалившийся на стойку Кессер самодовольно улыбнулся до ушей.

— Нет, говоришь? А это, родной, тогда кто? — с фальшивым дружелюбием поинтересовался он.

— А хер его знает, — безразлично пожал плечами бармен. — На морде не написано, одет прилично. Мне с ним не под венец идти, чтоб спрашивать, кто таков.

— Ну так поясняю: вот та крыса и есть. И смотри, как отожралась. Так сразу и не признаешь, а, родные?

«Родные», столпившись у стола, нескладно подтвердили, нехорошо пересмеиваясь. Бруно переводил затравленный взгляд с одного на другого, на третьего. На сигийца старался не смотреть. В отличие от Кристофа, стоявшего ближе остальных и бросавшего в его сторону подозрительные взгляды.

Кессер оттолкнулся от стойки и вальяжно подошел к столу Бруно. Бебек и Лобастый расступились, уступая место. Кессер оперся руками о столешницу, угрожающе навис над Маэстро, буравя его хищным взглядом злых глаз. На сигийца даже не взглянул.

— Ну че, Бруно, допрыгался? — сказал он. — Думал, пидор гнойный этот тебя не сдаст? Мудак ты конченый, — улыбнулся он с неизменной фальшью. — Раз уж надумал валить, так валил бы, а не с корешами прощался.

Бруно ничего не ответил — был слишком занят, усиленно дрожа от страха. Смог лишь выдавить нервный смешок.

— Ну че молчишь? Обосрался чутка? — заботливо осведомился Кессер. — Ну да это ничего, родной. Мы тя прополощем, чтоб Кормильцу не так отвратно было, когда он тебя жопой кверху поставит.

Вокруг сделалось совсем тихо.

— Слышь! — окликнул бармен. — Если он из ваших, так забирайте и упердывайте. Хорош народ мне пугать!

— Да заберем, деда, заберем, — отмахнулся Кессер не глядя. — Ну давай вставай, родной, пойдем каяться, — он ласково улыбнулся и поманил Бруно ладонью.

Бруно не отреагировал. Только метнулся отчаянный взгляд на сигийца, который и не думал вмешиваться.

Кессер разогнулся, глубоко вздохнул, упершись руками в бока и как бы ненароком разведя полы потасканного сюртука непонятного цвета, чтобы обратить внимание Бруно на заткнутый за пояс пистолет, чтобы Маэстро не питал напрасных иллюзий. Затем кивнул коллекторам и отступил назад. Бебек и Лобастый потянулись к Бруно, сдвинув мешающий стол, схватили за одежду.

— Не советую, — сказал сигиец.

Лобастый обернулся на него и словно только сейчас заметил. Кристоф вздрогнул, пристально вглядевшись в невозмутимую физиономию со шрамом, сощурился, но почти сразу округлил испуганные глаза и отступил на шаг, в панике шаря по карманам.

— А? — Кессер лениво повернул голову к сигийцу. — Чего сказал?

— Прикажи убрать от него руки.

— Чего? — коллектор состроил недоуменную рожу.

— И извинись.

— Чего, бля⁈ — недоумение сменилось злобой. Кессер сжал кулаки.

— И пиздуй отсюда, — сказал сигиец. — И подружек своих забери.

— Да ты оху!.. — зарычал коллектор.

— Кессер, это он! — дрожащим голосом просипел Кристоф, наконец-то выудив откуда-то пистолет трясущейся рукой, взвел курок и направил в сигийца. — Это он Йорга с Гансом завалил!

Кессер перевел взгляд с него на Кристофа и молча выхватил из-за пояса свой пистолет. Лобастый достал нож. Бебек схватил своей волосатой лапой Бруно за горло так, что у Маэстро перехватило дыхание.

В зале поднялся возбужденный гомон. Тонко взвизгнула девка.

— Вы чего творите⁈ — заорал бармен, пригнувшись к стойке, по-над которой в сторону модерцев уставилось дуло пистолета.

— Спокойно, деда, все хорошо, — убедившись, что Кристоф держит сигийца на прицеле, бросил через плечо Кессер и поднял руку в знак добрых намерений. — Договоримся, а? Ты ничего не видел, мы ничего не делали, и все довольны? А если пару крон отсыпать, Вортрайх ничего и не узнает, так?

Бармен задумчиво пожевал губами.

— Ладно, — спустя секунду решил он и убрал палец со спускового крючка. — Забирайте их и валите отсюда. Мне проблемы не нужны!

— Так никому не нужны, родной, никому, — ухмыльнулся Кессер, щелкнув взводимым курком. — Пойдем-ка с нами прогуляемся, добром советую.

Лобастый вышел из-за стола и направился к сигийцу, поигрывая ножом. Сигиец не смотрел на него. Он прищурился, не спуская глаз с пистолета в руке Кессера. Бруно, пытаясь разжать перехватывающую горло лапу Бебека, чувствовал, что все повторяется. Он уже видел такой сосредоточенный взгляд тогда, ночью на Ангельской Тропе. Помнил, что за этим должно случиться.

И предчувствие не обмануло.

Пистолет вздрогнул в уверенной руке Кессера, выскочил из нее и улетел в угол мимо глаз Лобастого. Коллектор отвлекся всего лишь на мгновение. Это была его единственная, она же последняя, ошибка за день.

Сигиец вскочил, сворачивая и опрокидывая стол. Бруно взвыл от боли сперва в ребрах, в которые врезался острый край столешницы, и левом плече, по которому огрел перевернувшийся стол. Но это заставило Бебека отпустить Маэстро и отпрянуть с воплем, схватившись за ушибленный в самый нерв локоть. Сам же Бруно свалился со скамейки, отбивая и правый бок, задницу и бедро.

Удар сердца.

Сигиец выдернул из ножен меч, нанося всего один едва уловимый удар снизу вверх. Короткий взмах узкого клинка, со свистом рассекший прокуренный воздух «Морского слона» — и на грязный пол брызнула алая кровь. Лобастый с запозданием хрипнул, роняя нож и хватаясь за глубоко, уродливо рассеченное горло.

Удар сердца.

Лобастый еще стоял, когда Кристоф в приступе паники пальнул наугад и прострелил уже мертвому приятелю спину. Труп упал ничком на скамейку и свернул ее.

Сигийца там уже не было. Он ловко обогнул падающего покойника, скользнул к Кристофу с занесенным мечом. Еще один короткий взмах сверху вниз, наискось рассекающий коллектору лицо и грудь. Брызнула кровь, обагряя Кессеру лицо. Сигиец крутанул меч в руке, скакнул к «родному», пока тот, невольно вскрикнув и брезгливо сплюнув, размазывал мерзкие горячие алые капли по щекам. Лишь в последний момент Кессер заметил широкую спину в плаще и острие меча, направленного в него. Сдавленный стон, крик боли — и клинок, пробив насквозь живот, вышел из спины под левым ребром.

Удар сердца.

Сзади на пол упало тело Кристофа.

Сигиец выпустил рукоять меча, бесшумно развернулся на носках сапог, шелестя полами плаща.

Бебек неловко левой рукой тянул из-за пояса пистолет. И даже вытянул. Щелкнул курком направляя в развернувшегося к нему лицом сигийца.

У того тоже был пистолет. Тоже в левой руке.

Бебек замешкался на долю секунды, затаивая дыхание.

Сигиец выстрелил первым.

Пуля с расстояния десяти футов попала точно в лоб между глаз, оставив Бебеку кровавый тейминский знак, и засела в мозгу.

Удар сердца.

Кессер был еще жив. Стоял на слабеющих ногах, схватившись за рукоять торчащего из него меча. Ладони нестерпимо зажгло. Кессер хотел бы разжать пальцы, однако почему-то с трудом, еле-еле, но упрямо тянул из живота меч. Запахло горелым мясом. От шипящей, покрывающихся волдырями рук Кессера потянулся едкий вонючий дым.

Сигиец отбросил разряженный пистолет, повернулся к коллектору. Сбил его обгорающие ладони с рукояти меча, взялся за нее правой рукой, левой — за плечо Кессера и рывком выдернул клинок из его живота. Кессер взвыл от боли, но не упал. Не успел.

Сигиец отступил на шаг, взялся за меч обеими рукамии с разворота снес Кессеру голову.

Голова отлетела к стойке, прокатилась по полу и, ткнувшись щекой в лодыжку расставленных ног впавшей в ступор девки, уставилась ей мертвым глазом под юбку.

Удар сердца.

Обезглавленное тело Кессера упало к сапогам сигийца.

Он молча стряхнул с клинка кровь и вложил меч в ножны.

Первой завизжала девка, отпрянула назад, приложив к промежности ладони, и бросилась наутек. Затем с мест повскакивали те, кто был ближе всех к выходу. Крик поднялся по правому ряду столов. Загремели кружки, заскрипели ножки столов, лавок и стульев. Крик поддержали и по левому ряду. На пол посыпались кости домино и мелочь. Где-то разбилась кружка. Где-то зазвенели ножи и ложки. Кто-то упал, но умудрился вскочить и дохромать вслед за грохочущей сапогами, башмаками и туфлями толпой, бегущей из «Морского слона».

Последним убегал бармен, лихо, несмотря на возраст, перемахнувший через стойку.

Бруно же, несмело выглянув из-за опрокинутого стола, заметил молчаливый кивок сигийца и сбежал в самой гуще толпы. Вырвался на пахнущую жженым углем улицу и понесся в общем людском потоке, подчиняясь течению. Краем глаза заметил пару типов в одинаковых серых сюртуках и темных очках возле дома напротив «Морского слона», однако не придал им значения.

Он бежал за толпой, но недолго. При первом же удобном случае Бруно выскользнул из рассасывающегося, растекающегося по переулкам людского течения и свернул на ближайшем перекрестке, где замедлил шаг, судорожно хватая воздух.

Тогда-то он и услышал приказное «Стой!». Бруно обернулся — увидел одинаковых типов и ни на миг не усомнился, что кричат ему.

Маэстро сорвался с места и припустил со всех ног.

Это была его единственная, она же последняя, ошибка за день.

Бруно почувствовал, как что-то мокрое и ледяное обхватывает поперек туловища и с огромной силой тащит назад. Прохожие вскрикивали и шарахались в стороны. Какой-то дюжий мужик, за руку которого Бруно умудрился схватить, взвыл, огрел его кулачищем по уху и побежал прочь, оставив Маэстро лишь рукав помощи. Какая-то женщина противно заверещала о колдовстве с другой стороны улицы. Где-то разревелся ребенок. Кажется, потому, что от испуга уронил леденец.

Бруно протащило по брусчатке несколько десятков футов, а потом он замер. Тело сдавило и обожгло льдом. Бруно беспомощно хныкнул и выронил рукав. А потом кто-то рванул его за плечо, разворачивая на месте.

На него смотрел блондин с изуродованным ожогом лицом. Сквозь темные стекла очков холодной злобой и ненавистью сияли голубые огоньки глаз. Блондин стоял, занеся кулак, и трясся от бешенства.

— Граждане Империи, без паники! — громко прокричал второй тип в сером сюртуке. — Только что на ваших глазах произошло задержание опасного преступника против Равновесия! Во избежание непредвиденных случайностей, убедительная просьба не толпиться и сохранять дистанцию! Ложа благодарит за понимание и оказанное содействие! Спасибо! Пакуй его, — шепнул он блондину.

— С радостью… — прошипел блондин и выбросил вперед кулак.

Но не ударил. Задержал его у груди Бруно, с левой стороны, разжал пальцы. Маэстро почувствовал, как в кожу впиваются острые когти, прошибают грудину и сдавливают сердце. Он задохнулся от страшной боли, дернулся, закатил глаза и обмяк, стянутый кольцом льда.

* * *

— Что? — недоверчиво переспросил Ротерблиц. — Он остался там?

— Ну да, — простонал Бруно, ерзая на стуле.

— Врет, — сердито буркнул ван Блед.

— Нет! — крикнул Маэстро.

— Мы видели, что никого живого в трактире не осталось, — задумчиво постукивая подушечкой пальца по щеке, сказал Ротерблиц. — Чародеи, хэрр Бруно, видят гораздо больше простых смертных. Поэтому в ваших интересах же не уходить от ответов, а рассказать, где и когда вы с ним расстались… хм, после инцидента и где и когда условились встретиться.

— Да нигде! — отчаянно взвыл Бруно. — Он сам меня находит, когда ему нужно! Не знаю, как он это делает!

— Подробнее, хэрр Бруно.

— Да куда уж подробнее! Просто находит, и все!

— То есть, — задумался Ротерблиц, потирая кончиком пальца бровь, — он может прийти за вами сюда?

— Да… нет… наверное… Не знаю! Ничего я не знаю! Чего вы еще хотите от меня⁈

Чародеи переглянусь. Ротерблиц уставился на ван Бледа, явно ожидая его решения.

— Я ему не верю, — сказал криомант, брезгливо поморщившись.

— Слышите, хэрр Бруно? — покачал головой Ротерблиц, легко вздохнув. — Моего коллегу вы не убедили, и это очень плохо для вас. Ведь он крайне легковерен, готов, хм, поверить кому угодно. А раз вы его не убедили, есть все основания полагать, что вы лжете и не хотите сотрудничать.

— Ну режьте меня! Хоть убейте! Ничего я больше не знаю и не скажу! — задергался на стуле Маэстро.

— Он твой, — сказал чародей и отошел в сторону.

— Сразу бы так, — хрустнул пальцами ван Блед. — Будешь вести протокол?

— Нет, — поморщился Ротерблиц. — Не хочу на это даже смотреть.

— Как знаешь, — ван Блед смерил трясущегося от предчувствия ужаса и боли Бруно взглядом профессионального мясника, который обожает свою работу. — Ты хоть права ему зачитай по старой памяти, чтоб все по Кодексу бы…

Внезапный стук в дверь не дал договорить. Чародеи резко обернулись. Их глаза засияли вторым зрением. Лица нахмурились. Недоуменно вытянулись. Чародеи переглянулись.

Ротерблиц кивнул ван Бледу, а затем вскинул руки, в ладонях которых вспыхнуло яркое пламя. Криомант ловко свинтил крышку висевшей на поясе фляги, покрутил ладонью, выманивая из горлышка струю воды, которая рассыпалась на десяток острых льдинок, стайкой окруживших чародея.

Он осторожно шагнул по паркетному полу. Ротерблиц обернулся на Бруно и прижал объятый пламенем палец к губам. Ярко горящие желтые с красными крапинами глаза угрожающе вспыхнули. Бруно вжал голову в трясущиеся плечи.

На миг в комнате повисла звенящая тишина.

А потом в дверь квартиру на улице Искусств, где некогда жил Карл Адлер, более известный в Анрии как Жермен де Шабрэ, со всей силы ударили, вырывая замок из пазухов вместе с дверной коробкой.

Глава 24

Оставшись один, сигиец осмотрел трупы и следы потасовки. Глянул себе под ноги — натекшая из обезглавленного тела лужа теплой еще крови подползала к носкам сапог. Сигиец отступил еще дальше, поискал взглядом брошенный пистолет. Немного подумав, подошел к опрокинутому столу и легко поставил на ножки почти так же, как он стоял до этого. Затем протянул к пистолету руку. Без интереса посмотрел на него, положил на край стола.

Раскинув полы плаща, сигиец отстегнул пояс с ножнами и, взяв их у самой рукояти, направился к стойке, обходя кровавые следы. Затем, перегнувшись через нее, положил меч на полку к самой стенке. Немного подумав, сдвинул несколько пустых банок и кружек так, чтобы ножны было не видно. По крайней мере, ему показалось, что эта мера предосторожности будет не лишней.

Затем вернулся к столу. Постояв возле него и разглядывая тело упавшего на лавку коллектора, сигиец протянул к нему руки, сосредоточился и напрягся. Тело шевельнулось, приподнялось над полом, зависло на мгновение — и его отшвырнуло на обезглавленный труп.

То же самое сигиец проделал с остальными телами, сложив из них горку в центре «Морского слона». Венцом этой инсталляции, которую больное воображение какого-нибудь извращенного художника, придерживающихся модных веяний в искусстве, сочло бы тошнотворно-притягательной, стала отрубленная голова, водруженная на зад лежащего поверху остальных тел трупа. Будь здесь Бруно, он бы счел это ироничным: обычно Бебек пытался засунуть язык в задницу Кессера, но судьба распорядилась несколько иначе.

После уборки сигиец перевернул лавку, на которой сидел, уселся и принялся молча заряжать пистолет.

* * *

Открыть глаза заставил нарастающий топот на улице.

В густой серебристой мгле сигиец разглядел четыре ярко-красных, возбужденно пульсирующих силуэта, подбегающих к «Морскому слону». Пара силуэтов оказалась знакомыми. Память на ауры у сигийца была идеальной, он почти мгновенно вспомнил, где и когда с ними пересекался: на Ангельской Тропе в ночь того дня, когда прибыл в Анрию. Один из них носил котелок и мусолил окурок сигары. Другим был пьяный верзила, которому очень хотелось закурить чужого табаку. Курильщики звали халявщика «Лысым».

Он и подбежал ко входу, взялся за дверную ручку, рванул дверь на себя и отступил в сторону. Трое других ворвались в зал с пистолетами в руках. Оружия сигиец не видел, но по движениям не сомневался в его наличии.

Немного помешкав в прокуренном полумраке, «котелок» заметил горку тел. Осознал, что именно увидел, не сразу, однако, осознав, коротко, но ощутимо вздрогнул страхом. Толкнул под локоть ближайший незнакомый силуэт. Тот тоже вздрогнул, еще ощутимее, его аура налилась густой краской, потемнела.

— Мать твою… — прогнусавил он. Видимо, у него неправильно сросся когда-то сломанный нос.

Второй неизвестный потрясенно присвистнул.

— Ну че та… — нетерпеливо спросил входящий в кабак Лысый и осекся на полуслове. Увидел, что «там». — Бля!

— Да тут бойня была, — проворчал «котелок», с отвращением харкая на пол, и, выставив перед собой пистолет, пошел вглубь зала. Остальные последовали за ним.

Сигиец пристально следил за ними из своего угла, за их настроениями: настороженность, страх, омерзение, сомнение — отражались переливом цветов и дрожанием аур. На него не смотрели. Горка тел казалась более важным, достойным внимания и обсуждения дополнением интерьера «Морского слона».

— Это кто такие хоть? — прогнусавил один из силуэтов.

— Хер знает, — отозвался другой. — Хотя погодь… Этот вроде бы… Кристоф, ага. Этот… этот Лобастый. А этот?..

Силуэт, дрожа от брезгливости, протянул руку к трупу на самом верху.

— Бебек, — отшатнувшись, заключил он.

— Ну а тот, что снизу? — спросил «котелок».

— Да чтоб я знал!

— Это…

На пол что-то упало, судя по всему, голова. Силуэты прыснули в стороны.

— Фу, блядь!.. Тьфу-кхе-кха!.. Кессер, драть его в сраку! — закашлялся кривой нос.

— Да уж отодрали, аж башка отпала!

Раздался нескладный и неловкий смех.

— И каким хером пидоры модерские здесь оказались? — возмутился один из силуэтов, упершись в бока. — Уговорено ж: мы к ним не лезем, они — к нам!

— Да хрен с ними! — воскликнул «котелок». — Какой пидор их так порезал? Да еще в нашем районе?

— Этот, — сказал сигиец.

— Ох ты ж сука! — ближайший к нему силуэт подпрыгнул от неожиданности.

— Ты еще кто⁈ — требовательно спросил «котелок». — Откуда здесь взялся?

Он приблизился к сигийцу с наставленным пистолетом. Остановился, темнея от подозрительности.

Сигиец моргнул, возвращая обычное зрение, и прищурился от слишком резкой перемены: мгла отступила, а кабак заполнил полумрак, вернулись четкость и яркость. За дулом наставленного на него пистолета пряталась обезьянья физиономия с торчащими из-за пышных, неопрятных рыжих бакенбард оттопыренными ушами. На голову был надет тот самый потертый котелок. Окурка в зубах не было.

— Мастер маскировки сраный, — проворчал курильщик и вдруг уставился на сигийца еще подозрительнее. — Э, слышь, мы не пересекались, не?

Сигиец равнодушно посмотрел ему в глаза. Через секунду «котелок» стушевался, моргнул и пренебрежительно фыркнул:

— Да не. Я б такую гнусную харю запомнил.

Он разогнулся, но пистолет по-прежнему держал наставленным на противника.

— Так, — цокнул языком «котелок», — ну чего здесь, сука, случилось?

Сигиец посмотрел на присутствующих. У Лысого до сих пор красовались на лысине ссадины он разбитой бутылки. Двое других внешностью не выделялись: типичные бандиты из ближайшей подворотни. Худощавые, небритые, слегка потасканные жизнью, постоянными драками и алкоголем. У одного из них не хватало на левой руке мизинца. У второго и вправду нос был слегка свернут на сторону и деформирован от неправильно сросшегося перелома.

— Эй, залетный, с тобой говорю! — окликнул сигийца «котелок». — У тебя большие проблемы. Мало того, порезал модерских, так еще и в нашем районе! Мне-то, в общем, насрать, я б их всех, нищебродов, перехуярил, но босс сказал их не трогать. Вот мы и не трогаем. А ты все засрал! Так что живо колись, нахера, а не то… — он выразительно погрозил пистолетом.

Сигиец перевел на него взгляд. Решительность «котелка» несколько поколебалась.

— Пришли. Начали хамить. Просил извиниться. Не извинились.

— И?

Сигиец спокойно взглянул на кучу трупов за спиной «котелка». Тот не устоял и быстро обернулся.

— Так, — «котелок» сдвинул на затылок шляпу и поскреб темя левой рукой. — А чего приходили?

— Спроси их.

— Очень смешно, — кисло усмехнулся «котелок». — Они такие разговорчивые теперь!

— Особенно Кессер, — прогнусавил кривой нос.

— Тогда не узнаешь, — сказал сигиец и покосился на подступившего ближе Лысого. Если у того в мозгу и возникла тень подозрений, на одутлой физиономии ничего не отразилось. Он смотрел на сигийца телячьими глазками с неприязнью, но не более.

— Ты че, самый умный? — пробасил Лысый, почесывая лапищей волосатую грудь под распахнутой жилеткой на голое тело. — Мы умных не любим, да, Меркатц?

— Ага, — поддакнул «котелок». — Понимаешь ли, приятель, ты влез в говно по самые уши. Ты модерских порезал, а у нас с ними как бы мир… Если Пебель узнает, он предъявит Штерку, а Штерк не тот мужик, который любит оправдываться. Слово за слово, так опять начнем друг другу кровь пускать, а оно нам надо из-за какого-то лося залетного? Соображаешь?

— Соображаю, — сказал сигиец.

— Ладно, был бы ты из наших — понятное дело: шваль модерскую к ногтю прижал за беспредел. Штерк бы сам Пебеля спросил, какого хера его пидоры на чужой земле трутся. Но ты ж никто, звать тебя никак…

— Финстер.

— А?

— Хуго Финстер, — сказал сигиец.

— Да хоть Анна-Генриетта, кронпринцесса наша и супружница кронпринца! Я тебя не спрашивал! — зло проворчал Меркатц. — Короче, — выдохнул он, опустив пистолет, — чтоб недоразумение замять, надо тебя модерским выдать, я так думаю, а?

Остальные покивали.

— Нехер думать! — гаркнул Лысый. — Повязать фраера да в Модер его, пущай нищеброды сами с ним разбираются!

— Можешь попробовать, — сказал сигиец.

— Э? — насторожился «котелок». — Ты грозить вздумал? Нас тут четверо, коли не заметил.

— Их тоже было четверо.

Риназхаймские непроизвольно обернулись на кучу трупов. Кривой нос брезгливо поморщился — даже для него запах крови был весьма красноречивым. А возможно, красноречивым был мертвый глаз головы Кессера, смотревшей на него с пола. Или жужжащие над ней мухи.

— Я тебя понял, — едко ухмыльнулся Меркатц. — Понял хорошо. Но сам понимаешь: отпустить тебя не можем. Оставить как есть — тож нельзя. Кто-то же должен за это ответить.

— Слышал, у Штерка проблемы, — сказал сигиец. — Ограбили его ломбард и убили Виго ван дер Вриза.

— Это откудова? — насторожился «котелок».

— Это имеет значение?

— Имеет.

— В городе говорят, — ответил сигиец и холодно взглянул на курильщика.

Тот вновь взгляда долго не выдержал, нервно поведя плечом.

— Ну ладно, допустим, — Меркатц скрестил руки на груди, постукивая дулом пистолета по локтю. — Ты-то на кой ему такой красивый сдался?

— Знаю, кто это сделал.

— И че? — хмыкнул Меркатц. — По-твоему, это повод к Штерку тебя сразу тащить? Штерк — человек занятой, солидный, не любит, когда его время тратят. Да и не пустят к нему каждого нищеброда обрыганного. Тут подход надо знать.

— Ты знаешь?

— Знаю, — подбоченился «котелок». — Так что давай-ка колись, кто там и чего, а уж мы решим, надо тебя к Штерку вести или нет.

— Нет, — сказал сигиец.

— Ну и хуй тогда с тобой!

— Он и так… со мной.

Бандиты рассмеялись. Громче всех хохотал Лысый, испугав пару мух, ползающих по мертвому глазу головы Кессера.

— Ты уж больно наглый, как погляжу, — заметил «котелок».

Сигиец промолчал, глядя ему в глаза. Меркатц в очередной раз почувствовал себя неуютно.

— Как говоришь, тебя звать? — вдруг спросил беспалый, прищурив глаз и задумчиво почесывая небритый подбородок дулом пистолета.

— Финстер.

— Финстер… Финстер… — пробормотал он, наморщив лоб. — А это не тот Финстер, что намедни колдуна в борделе почикал?

— Тот.

— Мы не любим тех, кто работает на Ложу, — паскудно ухмыльнулся беспалый.

— Не работаю, — сказал сигиец. — Возвращаю… старые долги.

Беспалый тоже пересекся с его холодным взглядом. Решил, что на пожелтевшем от табачного дыма потолке есть что-то очень важное.

— Слышь, Меркатц, — обратился к «котелку» кривой нос, — может, его Вортрайху показать, а?

— На кой? — буркнул тот.

— Пусть старшой решает, чего с лосем этим делать, чего он там знает и не знает. Мы-то крайние, что ли?

— Точно! Нехер думать! — гаркнул Лысый. — Пущай старшой решает!

Меркатц снова сдвинул котелок к затылку и отчаянно поскреб темя, крепко зажмурившись.

— Ну ладно, — нехотя согласился он. — Пойдем к Вортрайху. Как решит, так и будет. Решит, что знания твои говна не стоят, — поведем тебя модерским сдавать на съедение. А решит, что полезное чего-то знаешь, — ну, значит, с тебя бутылка. Согласен?

— Согласен, — сказал сигиец и медленно поднялся со скамейки. Риназхаймские отступили.

— Только давай без фокусов, — предупредил «котелок», увидев пистолет в кобуре на груди фремде. — Сдай-ка чего у тебя есть. Так, на всякий случай. Не боись, мы не легавые, у нас не пропадет.

Сигиец молча вынул пистолет из кобуры, ловко подбросил, перехватив за ствол, и протянул Меркатцу.

* * *

Официально игорные дома в Анрии были запрещены. Опричинах такого запрета никто доподлинно не знал, да и никого они не волновали, потому что неофициально игорные дома были открыты не только на Ангельской Тропе, но и почти на любой улице можно было зайти в подсобку неприметного кабака и просадить там все свое состояние, например, в «рулетку». Или по старинке — в карты. Разница в Анрии между официальным и неофициальным заключалась лишь в том, что неофициальный игорный дом работал ровно до того момента, пока его держатель не зарывался и не начинал без совести отгрызать слишком большие куски от дохода. Или до первого крупного скандала, который невозможно уже замять никакими способами. В последний раз такое случилось, когда один небезызвестный высокопоставленный, очень набожный священнослужитель, несмотря на увещевание самого Бога Единого Вседержителя, пошел ва-банк с почти идеальной комбинацией на руках. Однако его quinte flush был безжалостно бит quinte royale одного небезызвестного в Империи графа-шулера. Чтобы не спиливать золотое триязыкое пламя с главного купола собора Святого Арриана, властям пришлось прикрыть дьявольский рассадник порока и греха, а прислужника Князей Той Стороны, искусившего святого отца, посадить под домашний арест… в доме одного небезызвестного герцога, где шулер, как говорили, провел целых пять дней в невыносимых мучениях под оседлавшей его одной небезызвестной баронессой.

Поэтому Йозеф Вортрайх официально содержал клуб для деловых людей, где из всех развлечений, помимо разговоров о делах за чашечкой кофе и утренней газетой, был разве что бильярд, кстати, очень любимый генерал-губернатором, в отличие от карт. Днем, по крайней мере. Ночью же в подвалах трехэтажного дома на улице Шлейдта проигрывались родовые имения и целые фабрики вместе со всеми рабочими. Сам Вортрайх, конечно же, официально не знал о том, что происходит в его клубе по ночам, и официально сильно удивился бы, если бы когда-нибудь к нему нагрянули полицейские с участковым надзирателем во главе. Однако такого не могло произойти в принципе: в казино Вортрайха играли лишь самые влиятельные люди и, чтобы сесть с ними за один стол, нужно было сильно постараться. Да и хорошие связи и обширный список должников среди аристократов, магнатов и городских магистратов обеспечивали Вортрайху почти полный иммунитет от внезапных проверок. Поэтому казино работало бесперебойно и обеспечивало солидный доход Новому Риназхайму и лично Штерку, делая его одним из самых сильных боссов Большой Шестерки.

К дому Меркатц и компания подвели сигийца с черного хода, на мраморном крыльце которого их встретила пара мрачных, крепких, бритых наголо, солидно одетых молодых людей. Рядом с ними даже Лысый не казался уже таким грозным и крупным, а сигиец и вовсе выглядел незначительным. Солидности им добавляли мощные руки, свободно сложенные на животах, и кулаки, которые разбили не один нос непрошеных гостей.

Завидев охрану, Меркатц, хулигански вышагивающий, сунув руки в карманы штанов, принял вид менее развязный и более сдержанный. Подошел к крыльцу, выпрямив осанку, чтобы казаться выше и представительнее.

Когда один из молодых людей взглянул на него с явной брезгливостью, Меркатц остановился, заискивающе улыбнулся, приподнял котелок.

— Здрасьте, ребята, — поздоровался он.

— Чего надо? — мрачно осведомился бритый справа.

— Мы к Ворт… — Меркатц осекся и смущенно кашлянул. — К хэрру Войтрайху.

— Босс занят, — нехотя выдавил из себя бритый слева. — Позже приходи.

— Да ты погодь…

— Босс занят, — механически повторил бритый, не повышая голос. — Гуляй.

— Я все понял, — вздохнул Меркатц и повернулся, пожимая плечами. — Ну, пойдем погуляем, что ли?..

Сигиец шагнул вперед. Беспалый и кривой нос не успели среагировать. От Меркатца, попытавшегося схватить сигийца за плечо, тот ловко увернулся. Встал у крыльца, спокойно посмотрел на бритых снизу вверх. Эти проявили к нему чуть больше интереса, нежели к «котелку». Сложенные на животах руки едва заметно напряглись.

— Пропусти, — сказал сигиец.

Бритый слева молча покосился на него с высоты своего роста и мраморного крыльца.

— Вали отсюда, пока кости целы, — процедил сквозь зубы охранник, смерив его взглядом.

Сигиец прищурился, дернул щекой со шрамом.

— Знаю, кто ограбил Томаса Швенкена, — сказал он. — Знаю, кто убил Виго ван дер Вриза и его банду.

— Мне-то что с того? — усмехнулся охранник. — Босс занят, велел не беспокоить и не отвлекать от дел.

— Ради этого стоит отвлечь, — сказал сигиец. — Если не хочешь, чтобы он тебя убил.

Охранники хмуро переглянулись.

— Если Штерк хочет наказать тех, кто ограбил его и убил Виго ван дер Вриза, у него осталось не так много времени. Завтра такой возможности уже не будет.

— Ну так и иди к хэрру Штерку, здесь-то чего забыл?

— Он, — сигиец обернулся через плечо на Меркатца, — решил, что… это не повод встретиться со Штерком. Сказал, что это решит Вортрайх.

— Да ты че гонишь, фраер?.. — испуганно зашипел «котелок».

— Ну и дальше-то чего? — левый охранник скрестил руки на широкой груди, покосившись на Меркатца.

— То, что если не пропустишь сейчас, — сказал сигиец, — Вортрайх…

— Хэрр Вортрайх, — поправил его охранник справа.

—… хэрр Вортрайх узнает позже. Расскажет Штерку позже. Штерк потеряет время и может не успеть наказать тех, кто убил Виго ван дер Вриза и ограбил ломбард. Слышал, Штерк…

— Хэрр Штерк! — поправил охранник слева.

—…хэрр Штерк не любит, когда не получает то, что хочет. Слышал, он хочет головы виновных. К ним может присоединиться твоя голова, — сказал сигиец, спокойно глядя на охранника слева. — Соображаешь?

Бритые снова переглянулись. Озадаченно и несколько растерянно. Тот, что слева хрустнул бычьей шеей.

— Жди здесь, — приказал правый охранник, отходя к двери.

Его коллега шагнул на середину крыльца, широко расставил ноги и, когда дверь тихо прикрылась за спиной, преисполнился решимости не пускать никого за двоих.

Сигиец повернулся к компании, которая привела его сюда. Меркатц смотрел с затаенной злобой и дергал себя за рыжие бакенбарды. Беспалый крутил у виска пальцем. Кривой нос злорадно ухмылялся во весь рот. Только Лысый не проявлял особого интереса к происходящему. Бегущие по голубому небу облака казались ему более достойными внимания.

Через несколько минут дверь открылась.

— Ты, — указал на сигийца пальцем вернувшийся охранник, — за мной. Так, стоять. Оружие есть?

— Нету-нету, — затараторил Меркатц. — Мы уже обшмонали да изъяли, хе-хе. Вот, извольте, — он извлек из-за пояса джамбию.

Охранник небрежно махнул рукой.

— За мной, — повторил он.

Меркатц подтянул штаны, самодовольно усмехаясь, и шагнул к крыльцу.

— Только он, — осадил его охранник. — А вы свободны.

Меркатц застыл с видом обиженного подростка, перед которым поводили первой в жизни стопкой и обманули с обещанием взросления, но лишь печально вздохнул и ссутулился. Сигиец, взойдя по ступеням крыльца, остановился, обернулся, взглянул на джамбию в его руках.

— Потом вернут, — нетерпеливо буркнул бритый.

— Конечно, вернут, — заверил «котелок». — Ты ж нам еще бутылку должен, — хитро подмигнул он.

Сигиец кивнул и прошел в распахнутую дверь мимо отступивших с дороги охранников.

— Сюда, — скомандовал вошедший следом правый бритый, указывая на лестницу в конце хорошо освещенного коридора, пол которого был устлан подделками шамситских ковров. — И смотри куда копыта ставишь — хэрр Вортрайх только вчера новые ковры из Шамсита получил. Не изговняй.

Сигиец бесшумно направился в указанном направлении. Охранник пошел следом, глухо топая по мягким коврам дорогими туфлями.

Сигиец моргнул — и коридор погрузился в серебристый туман, в котором растворились стены и потолок, остались лишь смутные, едва различимые очертания настенных ламп. Зато в этой мгле вспыхнули яркие силуэты живых людей, находящихся в трехэтажном доме на улице Шлейдта.

Сигиец видел их всех.

* * *

Слева их было десять, судя по всему, в просторной комнате за стеной. Двое сидели друг напротив друга, еще двое стояли, судя по движению одного из силуэтов, у бильярдного стола. Второй ожидал своего хода, нервничал. В углу четверо уселись в круг. По дрожанию их аур и отголоскам разговора на повышенных тонах, что-то возбужденно обсуждалось. Еще один силуэт перемещался по комнате, не находя себе места. Последний стоял в некотором отдалении ото всех, вероятнее всего, это был слуга на дверях. Обычные, ничем не примечательные люди. Сигийцу они были совершенно неинтересны.

Внизу находилась еще пара человек. Возможно, тоже кто-то из обслуги, занимающейся дневной уборкой на цокольном этаже.

Сигиец подошел к лестнице и поднялся по ступеням, ориентируясь в пространстве больше по ощущениям, чем полагаясь на ненадежное сейчас зрение. При желании сигиец услышал бы биение сердца конвоира и его дыхание, но сейчас ему это было не нужно. Он и так знал, что охранник спокоен и не собирается нападать сзади. Будь у него такой приказ — уже исполнил бы, возможность имелась.

— До конца, — указал охранник. Сигиец промолчал.

На втором этаже тоже ждал узкий коридор, однако уже без ковров — шаги охранника отдавались глухим цокотом по лакированному паркету. Справа за стеной находился еще один зал, совершенно пустой. Слева — доносился шум дневной Анрии. Чем дальше сигиец шел по коридору, тем шум становился громче и отчетливее. Он чувствовал усиливающиеся тепло, движение воздуха и запах нагретого камня, проникающие в помещение из открытого окна.

Коридор упирался в кабинет. В нем находились четверо: один сидел, трое стояли. Двое, очевидно, у двери. Последний — справа от сидящего. Тоже обычные люди, однако в кабинете чувствовалось присутствие колдовства. Сквозь серебристую мглу просвечивались радужные переливы узоров на стенах, особо яркий сгусток мерцал за спиной сидящего. Скорее всего, там было секретное хранилище для документов. Обычное дело для состоятельных людей — накладывать заклинания, сигили и охранные руны на свои жилища и отдельные помещения, запечатывать сейфы, шкафы и тайники магией. Особенно для тех, кто ведет двойную или тайную бухгалтерию. От простых воров и жандармов секреты укроются с полной гарантией, а для вызова чародеев Ложи нужен очень весомый повод. Никаких достаточно мощных или опасных чар сигиец не заметил — накладывал или не самый умелый и сильный чародей.

Третий этаж тоже пустовал. Сигиец лишь на мгновение поднял глаза, чтобы в этом убедиться. Его больше интересовали люди в кабинете.

— Стоять, — скомандовал охранник, доведя сигийца до двери и положив ему руку на плечо.

Тот остановился, моргнул, возвращая себе обычное зрение и прищурился, фокусируя взгляд и привыкая к краскам и четким формам.

Коридор был выдержан в бежевых и белых тонах. На стенах висели бронзовые светильники. В стрельчатые окна проникал солнечный свет ясного анрийского дня, виднелись крикливые фасады соседних домов.

Охранник распахнул дверь и настойчиво толкнул посетителя в спину. Сигиец не стал сопротивляться и покорно переступил порог кабинета.

За рабочим столом из альбарского дуба сидел худощавый человек, которому на вид было лет сорок. Строгое, гладко выбритое лицо, крупный нос, высокий лоб, голубые глаза, широкий рот с тонкими губами. Аккуратно уложенные волосы с сединой на висках. Неглубокие морщины на лбу и вокруг рта. Отглаженная, накрахмаленная белая рубашка под черной жилеткой, из нагрудного кармана которой свисала золотая цепочка часов. На пальцах сцепленных перед ним в замок ухоженных рук — перстни с крупными камнями.

Справа от стола стоял высокий мужчина. Не настолько крупный, как охранники при входе, но жилистый и крепкий. Несмотря на дорогую одежду и опрятный вид, по лицу все равно читалась истинная натура выросшего на бедных анрийских улицах бандита, которому повезло больше остальных.

Двух других сигиец оглядел мельком — люди примерно того же сорта, за внешним спокойствием которых крылись враждебность, настороженность и желание поскорее избавиться от незваного гостя.

Привратник подвел сигийца к столу, остался за спиной. Дверь тихо закрылась.

Сидящий за столом откинулся на спинку едва слышно скрипнувшего кресла, пристально смерил вошедшего взглядом. Сигиец отреагировал спокойно, в свою очередь, изучая глазами его. Немое противостояние длилось дольше обычного и не сказать, что хозяин кабинета в нем проиграл. Скорее, согласился на ничью в целях экономии времени. Он легко вздохнул и снисходительно, по-хозяйски улыбнулся.

— Йозеф Вортрайх, — представился он. Голос был мягким и вкрадчивым. — Мне сообщили, вы настойчиво просили аудиенции.

— Не с тобой, — сказал сигиец. — Со Штерком.

Вортрайх слегка поморщился. Подался к столу и вновь сцепил руки в замок.

— Ваши манеры оставляют желать лучшего, — вздохнул он. — Ну что ж, придется смириться. Восполнять пробел вашего воспитания слишком долго и нецелесообразно. Перейдем сразу к делу.

— Нужно говорить со Штерком.

Вортрайх удивленно поднял брови, в голубых глазах промелькнула злость, которую он быстро подавил.

— Хэрр Штерк — очень занятой человек, — мягко произнес хозяин кабинета, любезно улыбнувшись. — У него точно не найдется времени, чтобы выслушать такого, как вы. У меня тоже не нашлось бы, если честно, однако я слышал, у вас якобы есть интересующая нас информация. Поэтому вы здесь, но тратите мое и ваше время впустую. Я даю вам последний шанс заговорить. После — могу пожалеть… о потраченном на вас времени.

Сигиец взглянул на охранника справа от Вортрайха. Охранник проявлял нетерпение.

— На одном условии, — сказал он.

— Вы не в том положении, чтобы диктовать условия, хэрр?.. — Вортрайх не договорил, вопросительно уставившись на сигийца.

— Дитер Ашграу.

— Хэрр Ашграу, — любезно улыбнулся Вортрайх, обнажив ровные зубы. — Но если допустить, что ваши сведения действительно ценны… — он задумался, наморщив лоб. — Хорошо, каково же ваше условие? Хотите получить вознаграждение вперед?

— Нет, — сказал сигиец. — Хочу видеть Штерка.

— Ваша настойчивость вызывает подозрение, должен отметить. Позволите узнать, зачем вы так настойчиво хотите видеть хэрра Штерка?

— К нему есть вопрос.

— Хм, — усмехнулся Вортрайх. — Какой же?

— Вопрос Штерку, а не тебе, — сказал сигиец.

— Дерзко. Очень дерзко, — отметил Вортрайх. — Вы, видимо, не знаете, по каким законам работает этот мир. Позвольте, напомню: дерзость никогда не доводит до добра, особенно если дерзить людям, которые гораздо могущественнее вас. Мне достаточно махнуть, — он поднял руку, — и вас быстро научат манерам.

— Ты этого еще не сделал.

— Только потому, что ваша дерзость и самоуверенность меня забавляет, — улыбнулся Вортрайх. — Однако уже приедается, если честно.

Он еще раз смерил сигийца взглядом, подперев голову ладонью. Тот непоколебимо смотрел в ответ.

Вортрайх повернул голову на своего охранника, поманил пальцем. Охранник приблизился, склонился, выслушал, что босс шепнул ему на ухо, послушно кивнул и отошел на свое место.

— Ну хорошо, — поерзав на кресле, сказал Вортрайх. — Я заплачу вам тысячу крон, если ваши сведения окажутся ценны, и даже позволю вам спокойно уйти, если обещается больше не попадаться мне на глаза.

— Нет, — возразил сигиец. — Деньги без надобности.

— А это не торг, хэрр Ашграу. Это мое окончательное решение. Или так, или…

— Значит, Штерку не нужна эта информация.

— Это уже не дерзость, — нахмурился Вортрайх. Охранник ощутимо напрягся. — Это откровенная наглость и безрассудство, граничащее с безумием. Что же вы думаете, хэрр Ашграу, развернетесь и уйдете, не принеся извинений… за потраченное на вас время?

— Да, — спокойно сказал сигиец.

— Ошибаетесь, — любезно улыбнулся Вортрайх и лениво махнул рукой.

Сигийцу сразу же заломили руки, словно охрана только этого и ждала. Его лицо на мгновение напряглось, щека со шрамом дернулась, но сопротивляться он не стал. Охранник, стоявший у стола, неторопливо подошел, нехорошо ухмыляясь и разминая кулаки. Привратник вышел из-за спины, встал слева от сигийца, сложив руки на животе.

— Если я махну еще раз, — предупредил Вортрайх, — вас начнут бить, хэрр Ашграу. Сперва в воспитательных целях, чтобы отучить вас от хамства. Затем — от упрямства, если не соизволите рассказать, зачем пришли ко мне. Ну а затем — чтобы впредь запомнили и не вели себя столь вызывающим образом. Итак. Вы знаете, кто ограбил Швенкена и убил ван дер Вриза?

— Да, — сказал сигиец.

— И кто же? — Вортрайх сложил ладони домиком. — Говорите, только прошу, без ваших раздражающих ужимок — у меня кончилось терпение.

— Я, — сказал сигиец.

Вортрайх на миг опешил и даже приподнялся на кресле.

— Это какая-то шутка? — недоверчиво хмыкнул он.

— Нет.

— И зачем же вы пришли ко мне? Чистосердечно во всем сознаться?

— Чтобы увидеться со Штерком.

— Вы серьезно рассчитываете на встречу с хэрром Штерком после такого признания?

— Да.

Вортрайх громко расхохотался, запрокинув голову. Охранник несмело усмехнулся. Привратник улыбаться явно не привык, поэтому выражение его лица осталось прежним — отсутствующий вид механизма, привыкшего выполнять чужие приказы.

— Вы — очень интересный человек, хэрр Ашграу, — утер проступившую слезу Вортрайх. — Даже в отчаянном положении изволите шутить.

— Не шучу, — сказал сигиец. — Нужно к Штерку. Если для этого придется убить тебя — убью.

— Что ж, попробуйте, — широко улыбнулся Вортрайх. — Только сперва позвольте полюбопытствовать, как вы собираетесь это сделать?

— Ты не закрыл мне глаза.

Вортрайх задумчиво потер подбородок и вдруг поморщился, сухо кашлянул. Глаза расширились от страха. Он схватился за горло, из перекошенного рта вырвался сдавленный хрип. Охранник растерянно оглянулся на босса и вздрогнул от неожиданности, когда Вортрайх с размаху приложился холеным лицом о стол.

Сигиец перевел серебряный взгляд на привратника, и того отшвырнуло на горшок с экзотической карликовой пальмой, стоявшей в углу у окна. Затем резко обернулся на жилистого, сощурился, напрягая лицо, и того притянуло, сшибло с охранником, завернувшим левую руку. Сигиец отдавил охраннику ногу, боднул лбом в лицо громилу справа, высвободил из ослабшей хватки левую руку и добавил основанием ладони в нос. Высвободил и правую, толкнул ей ошеломленного охранника в живот, вкладывая в толчок силу — и бандит с криком вылетел в окно, выбив спиной стекло и раму.

Сигиец повернулся на носках сапог. Увидев пистолет в руке жилистого, вырвал его силой и отшвырнул в угол. Уклонился от летящего в голову кулака второго охранника, присел, двумя короткими, жесткими ударами по почкам выбил из него дух и апперкотом опрокинул на стену. А затем без разворота ударил жилистого ногой в живот, вынудив того отшатнуться, потерять равновесие, протянул руку к дрогнувшему на полу пистолету. Жилистый успел даже ответить, заехав сигийцу кулаком в челюсть, но и только. Удар левой тот парировал, выкрутил ему руку до хруста, приставил пистолет к животу, щелкнул взведенным курком и без раздумий нажал на спусковой крючок. Выстрел прогремел глухо. Жилистый сдавленно хрипнул сквозь сжатые зубы, глядя на сигийца с ненавистью, схватил за ворот плаща и потянул за собой на пол. Тот скинул с себя руку, оттолкнул еще живого жилистого, и полупируэтом ушел от бросившегося на него второго охранника, подсек ему ногу, отчего бандит всей массой рухнул на пол.

Но едва не рухнул сам — охранник, смявший пальму, навалился на сигийца плечом, обхватывая поперек туловища, и придавил к стене. От удара на мгновение перехватило дыхание и помутнело в глазах. Охранник прижал сигийца, разбил ему лбом нос, двинул по уху и принялся лягать коленом, целясь в промежность. Сигиец поджал губы, терпя удары и сосредотачивая взгляд на пресс-бюваре, лежавшем справа от согнувшегося на стуле, схватившегося за разбитое в кровь лицо Вортрайха. Канцелярский предмет поднялся в воздух, качаясь из стороны в сторону и вздрагивая. Сигиец стиснул зубы, когда колено все же нашло цель, едва не выронил пресс-бювар, но все-таки удержал.

Канцелярская принадлежность с размаху саданула охранника по затылку. От боли у того полезли глаза из орбит. Сигиец воспользовался моментом, отмстил за разбитый нос, ударив его лбом между глаз, оттолкнулся от стены и высвободил руку с зажатым пистолетом. Коротко ударил рукоятью в висок. Второй. В третий вложил всю свою силу. Кость черепа охранника треснула, глаза закатились, он обмяк. Сигиец скинул с себя труп и перешагнул через него, молча подбегая к последнему охраннику. Тот успел встать на колено, но подняться на ноги ему не дали, с разбега ударив носком сапога в лицо, отчего охранника опрокинуло на спину. Сигиец посмотрел на разряженный пистолет, отшвырнул в сторону, склонился над бандитом, придавливая коленом, взялся за голову обеими руками и с хрустом свернул шею.

Затем встал. Повел плечом и утер лениво капающую из ноздрей кровь. Дернул щекой со шрамом и перевел взгляд на Вортрайха. Этому повезло меньше: замедлить кровообращение он не мог, поэтому крови на белую рубашку с разбитого лица натекло изрядно.

Заметив возвышающегося посреди кабинета сигийца, Вортрайх гнусаво хрюкнул, вжимаясь в спинку, но не рассчитал силы и едва не опрокинулся на пол вместе с креслом. Сигиец вскинул ладонь, сжимая кулак, и Вортрайх завис в полулежачем состоянии, беспомощно размахивая руками.

Его встряхнуло, подняло выше стола и потащило к шагнувшему навстречу сигийцу.

Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от чужака, Вортрайх опустился на пол. Сигиец тут же опрокинул его на стол и придавил к столешнице, сдавив горло.

— Довольно! — раздался властный голос за спиной.

Сигиец обернулся на голос.

В дверях стоял человек с пистолетом. Чуть поодаль, в коридоре стоял кто-то еще.

— Довольно, — повторил он. — Отпусти его. Ты пришел за мной, а не за ним.

Сигиец прищурился, всматриваясь в ауру говорившего. Обычную ауру обычного человека. Но все же разжал пальцы, отпуская Вортрайха, который болезненно закашлялся и перекатился по столу набок.

— Хватит на сегодня крови, — сказал Машиах. — Это дело только между нами. Решим же его, не впутывая посторонних.

Сигиец медленно кивнул, не спуская серебряных бельм с Машиаха, который отступил в сторону, освобождая проход.

Сигиец молча вышел из кабинета, подхватив с пола шляпу. Взглянул на того, кто стоял в коридоре, привалившись к стене. В ответ почувствовал, как что-то острое касается его сознания. Пытается нащупать слабое место и пробраться в голову. Всего лишь на секунду, после чего сразу же отступило, словно испугавшись того, что может найти внутри.

— Ты… труп! — услышал сигиец сиплый окрик за спиной. — Я тебя… из-под земли… достану!

— Не думаю, сын мой, — сочувственно проговорил Машиах. — Боюсь, ты даже не вспомнишь о том, что здесь произошло. Эрвин, — обратился он к человеку в коридоре, — ты знаешь, что делать.

Аура менталиста зловеще всколыхнулась. Он оттолкнулся от стены и прошел в кабинет.

— Пойдем, сын мой, поговорим в тишине.

Глава 25

Они стояли на крыше дома на улице Шлейдта. Неподалеку возмущенно ворковала потревоженная стая голубей. Теплый ветер раздувал полы плаща. Внизу слышалось людское возбуждение. Красные людские фигуры собирались вокруг выпавшего из окна человека. Кто-то кричал. Кто-то настойчиво звал постовых. Кто-то требовал разойтись и сохранять спокойствие.

— Ты не он, — сказал сигиец, сосредоточенно разглядывая ауру собеседника.

— Все зависит оттого, кем ты меня считаешь, — усмехнулся тот. — Меня зовут Лерер. Это я передал меч в ломбард Швенкена и это я заплатил ван дер Вризу за твою голову. Ты искал того, кто это сделал, значит, искал меня. И вот, ты меня нашел.

Собеседник не лгал и проявлял невозмутимое спокойствие.

— Но ты прав, — продолжал он. — Я — не он. Он говорил, что обманыватьтебя бессмысленно, между вами есть какая-то связь, вы чувствуете присутствие друг друга. Лично мне это кажется странным, учитывая, что вы оба хотите друг друга убить, — усмехнулся собеседник. — Но кто я такой, чтобы задаваться подобными вопросами? Я всего лишь посланник его воли.

— Где Машиах? — спросил сигиец.

— Неужели ты думаешь, что я действительно знаю? Не будь наивным. Никто не знает, где Машиах. Он всюду и нигде. Возможно, в тысяче миль отсюда, а возможно, он был простым прохожим, на которого ты не обратил утром внимания. Может быть, я все-таки Машиах? А может быть, Машиах — это ты сам?

— Нет, — сказал сигиец.

— Почему же? Ты одержим идеей убить его. Эта идея помогала тебе выживать все эти годы, разве не так? Она привела тебя в Анрию, погубила всех тех, кто встал на твоем пути, и едва не погубила несчастного Йозефа. Так скажи мне, человек без имени, неужели ты до сих пор не понял, что ты — всего лишь часть его?

— Нет. Он — часть меня, которой не должно быть.

— И все же вы части единого целого, хотя это не отменяет вашей борьбы. А что будет, когда один из вас победит?

— Это не имеет значения. Где он?

— Я уже сказал, что не знаю. И не надо меня пугать: я прекрасно осведомлен о твоих возможностях. Но ты не узнаешь ничего сверх того, что я и так собирался тебе рассказать, поэтому просто выслушай меня.

Собеседник опустил пистолет, немного повозился за пазухой и бросил сигийцу что-то. Тот ловко поймал и сразу же на ощупь определил, что держит в руке свою джамбию.

— Постарайся больше не терять и не отдавать ее никому, — посоветовал собеседник. — В следующий раз вряд ли найдется тот, кто захочет тебе ее вернуть.

А сказать я тебе должен следующее: Машиах искренне благодарит тебя за то, что ты прекрасно сыграл свою роль в его игре. Благодарит за то, что ты избавил его от людей, сыгравших свои роли и возомнивших, что им хватит сил и умений вести собственную игру. Теперь ваши пути расходятся. На какое-то время, конечно, но он просил заверить тебя, что однажды вы неизбежно встретитесь лично. Однако когда именно — этого не знает даже он.

Ах да, еще Машиах надеется, что ты остался доволен его подарком, который ты получил от Томаса Швенкена. Возможно, тебя интересует, почему я заплатил за тебя ван дер Вризу? Уверяю, Машиах об этом даже не знал, это моя инициатива. Видишь ли, мне не понравился сам факт того, что кто-то хочет убить моего учителя. Но когда он об этом узнал, не стал наказывать меня за своеволие. Сказал лишь, что так даже интереснее, что любой эксперимент это опыт. Полагаю, он счел этот опыт удачным.

Собственно, больше мне сказать нечего. Можешь идти.

— Нет, — возразил сигиец, перехватив джамбию лезвием книзу.

— А ты упрям, — тихо рассмеялся собеседник. — Но даже если не веришь мне, хотя у тебя нет ни одной причины не верить мне, можешь убедиться во всем сам. Я не стану сопротивляться. Но на твоем месте, я бы не тратил на меня свое драгоценное время, а поспешил на улицу Искусств в квартиру недавно убитого тобой Карла Адлера. Хочешь знать, почему тебе стоит туда поторопиться? Я отвечу. Ты завел себе ручную зверушку из каких-то собственных извращенных побуждений. Возможно, так ты кажешься себе человечнее, но кто из нас не без греха и хоть раз в жизни не заблуждался? Так вот, твой питомец попал в неприятную ситуацию. Из-за тебя, к слову. Если ты не поторопишься, он может погибнуть. Понимаю, угрызениями совести ты терзаться вряд ли станешь, но тем не менее… А чтобы ты не стоял перед сложным выбором…

Собеседник внезапно поднес дуло пистолета к подбородку и нажал на спусковой крючок.

Эхо прогремевшего выстрела вспугнуло стаю голубей. Внизу, на улице кто-то закричал.

Сигиец посмотрел на упавшее замертво тело, бледнеющее, растворяющееся в серебристой мгле.

Затем моргнул, прищурился от яркого солнечного света и равнодушно взглянул на лежащего на крыше собеседника. Тот действительно выглядел как академик или, по крайней мере, как школьный учитель. Совершенно безобидной и ничем не примечательной внешности человека, который с упоением ведет свой предмет, не обращая внимания на то, что ученики его даже не слушают. Возможно, он и вправду когда-то им был, пока не встретился с Машиахом, заразившим его идеей.

Сигиец дернул щекой со шрамом. Убрал джамбию в ножны за спиной. Протянул руку к пистолету, который тоже оказался его собственным. Поставив на предохранительный взвод, сунул оружие в кобуру на груди, а затем подошел к бордюру со стороны задних дворов и глянул вниз.

Внизу никого не было. Даже охранник на крыльце черного входа куда-то делся.

Сигиец поднялся на бордюр и без раздумий шагнул вниз.

* * *

Девка, подвернув красную юбку, остервенело терла шваброй полы, пытаясь смыть засохшую кровь. Трупы уже вынесли, но жуткая вонь все еще держалась и продержится невесть сколько, если вообще когда-нибудь выветрится. Это невероятно злило девку. В принципе, ее злило и выводило из себя вообще все, но это — в особенности. Она ненавидела свою работу, но боялась ее потерять. Остаться женщине без работы в Анрии означает или голод, или проституция. В проститутки девке идти не хотелось: даже более привлекательным девушкам редко когда везет оказаться в элитном борделе для толстосумов, большинство ждут грязные улицы, сутенеры, бьющие за малейшую провинность, и вечно пьяные, вонючие клиенты, для которых тушить о грудь окурки — обычное дело. Или того хуже: рабство в клубе удовольствий на Ангельской Тропе, откуда только один выход вперед ногами. Девка уже едва не переступила эту грань, спаслась лишь чудом, но в чудеса она больше не верила.

Она отжала в ведро половую тряпку, кривя от омерзения лицо. Разогнулась, массируя натруженную поясницу, и, постояв немного, решила, что пора сменить воду. Хозяин «Слона», все еще разбирающийся где-то с бандитами — и в форме, и теми, кто не скрывается, а честно вымогает деньги, — строго наказал отдраить полы к его возвращению. Не то чтобы девка была честной труженицей, но ей не хотелось в очередной раз выслушивать нотации, устала уже.

Поэтому она подняла тяжелое ведро и побрела на кухню, откуда на грязный переулочек вел запасной выход, с которого обычно в «Морской слон» завозили еду и выпивку из ближайших лавок или от контрабандистов. Хозяин злился, когда девка выплескивала в переулок помои, но ей совершенно не хотелось долго таскаться с тяжеленным ведром. Еще ведь к колодцу идти и обратно, а руки не казенные.

Подойдя к двери, девка толкнула ее плечом, взялась за край и дно ведра руками, размахнулась и уже приготовилась окатить землю переулка грязно-красной, пенящейся жижей прямо с порога, как вдруг вздрогнула от ужаса, взвизгнула и с грохотом уронила ведро на пол.

У двери стоял он. Тот мясник, который совсем недавно убил четырех человек, не сказав ни слова и не моргнув глазом.

Девка подпрыгнула, как шальная, поскользнулась на растекающейся по кухне луже и шлепнулась на тощий зад. Взвизгнула еще раз, когда мясник молча переступил порог, и, суча руками и ногами, отползла к плите, вжалась в давно остывший чугун спиной.

Мясник прошел по кухне, не обратив на нее внимания. Здравый смысл вопил, что нужно бежать, но ноги отказывались слушаться. Девка оцепенела от страха, дрожала у плиты и давилась плачем.

Мясник скоро вернулся, неся подмышкой ножны с мечом. Так же молча и почти бесшумно прошел к выходу из кухни. На пороге вдруг остановился. Повернулся к девке и направился к ней.

Она лишь отчаянно замычала, подобрала ноги и вжалась в плиту еще сильнее. Ручка дверки болезненно уперлась под лопатку.

Девка ненавидела свою жизнь, но умирать ей не хотелось совсем. Сейчас она согласилась бы даже сесть задницей на немытый член, лишь бы остаться живой.

Однако мясник не стал ни убивать, ни насиловать. Достал откуда-то смятую бумажку и молча протянул девке. Та машинально схватила ее и, заливаясь слезами, уставилась на убийцу, а тот лишь приложил палец к губам, развернулся и ушел.

Позже, когда девка нарыдалась и пришла в себя, она размазала по лицу слезы, всхлипнула и наконец-то решилась взглянуть на то, что ей дали. Трясущимися пальцами развернула смятый клочок бумаги и не поверила своим глазам, уставившись на гордый профиль кайзера Вильгельма Первого, отца нынешнего кайзера Фридриха, грозно высматривающего врагов Империи с банкноты в пятьдесят крон.

* * *

Дверь сорвалась с петель и вылетела на лестничную клетку. Ротерблиц часто заморгал, не понимая, что происходит. Лишь погасив второе зрение, он увидел, как порог квартиры переступил высокий человек в треугольной шляпе и плаще, на ходу вытягивая из ножен меч.

Ротерблиц замешкался, не понимая, как такое возможно. Мельком взглянул на трясущегося Бруно. В голове чародея пронеслась неприятная мысль, от которой пробежал холодок по спине.

Ван Блед в отличие от Франца мешкать не стал. Запустил в пришельца россыпью ледяных шипов и не поверил своим глазам, когда часть из них отклонилась от цели, рассыпавшись мелкой крошкой о стены и потолок прихожей, а часть пришелец разбил стремительными взмахами меча, не останавливаясь.

Криомант не растерялся, выманил из фляги еще воды, заморозил ее в большое ледяное копье и метнул его, в самый последний момент разделив на три крупных шипа. Два из них пришелец разрубил мечом, не встретившим никакого сопротивления, но от третьего уклониться не смог. Во всяком случае, так показалось ван Бледу. Однако пришелец не упал с проткнутой ледяным острием глазницей, лишь качнулся, отведя голову в сторону, и шип только оставил ссадину ему на левой скуле.

Чародей выругался, отступая в комнату, хотел выплеснуть из фляги остатки воды, но пришелец сжал левую руку в кулак. Фляга сорвалась с ремня и вылетела вслед за дверью. Ван Блед выругался еще раз, уже от отчаяния, отскочил назад и хотел скрыться за углом, чтобы дать возможность атаковать Ротерблицу, однако пришелец вновь сжал левую руку в кулак. Ван Бледа дернуло, мотнуло из стороны в сторону, вытащило обратно в прихожую, с грохотом впечатало в стену, вышибая дух, и потянуло, словно тряпичную куклу на привязи, к пришельцу с серебряными бельмами вместо глаз, прямо на острие меча. Ван Блед дернулся, хрипя из всех сил, сумел упереться незнакомцу в грудь рукой и впился ему в сердце когтями магии крови.

Пришелец вздрогнул, меч в руке задрожал, по лицу со шрамом прошло болезненное напряжение. Ван Блед надавил еще сильнее, погружая когти глубже в сердце и передавливая вены и артерии. В ответ пришелец толкнул его в грудь. Казалось бы, легко, но ван Блед вылетел в комнату, едва не сшибив с ног Ротерблица, и по инерции проскользил по полу до самой стены.

Незнакомец резко выдохнул, хрустя шеей, повел плечом и раскрутил в руке меч, молча зашагал по прихожей.

Ротерблиц опомнился. Огонь в ладонях вспыхнул ярче и злее. Пиромант широко расставил ноги, выставил перед собой руки и выдул в приближающегося врага струю пламени.

Огонь жадно объял пришельца с ног до головы, но тот лишь пошатнулся от огненного напора, отступил на шаг. От жара треснула и облупилась побелка на потолке, языки пламени лизнули обои. Ротерблиц перекрыл ток огня, опасаясь, что даже поглощающие чары, нанесенные еще Адлером, не справятся с разбушевавшейся силой арта.

А пришелец продолжал стоять в прихожей, горя, как факел.

И вдруг пошел, а объявшее его пламя скатилось на паркет, не оставив на незнакомце ни следа.

Этого быть не должно. Никакие талисманы не способны так защищать, подумал Ротерблиц, гася в себе панику. Что ты такое?

Он метнул в пришельца шар огня. За ним еще один и еще, и еще. Пришелец небрежно отбил их лезвием меча и вошел в комнату.

Ротерблиц вновь сложил перед собой руки, выдувая струю огня, но незнакомец выставил перед собой меч, просто рассекая пламя пополам. Пиромант вдруг почувствовал, что слишком быстро опустошает себя. Сперва решил, что потерял самоконтроль, в горячке боя начал вкладывать в удар больше, чем нужно. И лишь спустя мгновение осознал, что лезвие меча незнакомца поглощает магию. Не только высвобожденную, но и ту, что оставалась в самом чародее.

С большим трудом Ротерблиц заставил себя остановиться. Голова закружилась, в глазах поплыло, к горлу подступила тошнота. Однако он заставил себя собрать еще немного силы для отчаянной атаки на приближающегося с занесенным мечом незнакомца. Метнул шар огня, который лишь лизнул плащ чужака. Ротерблиц отступил, инстинктивно закрываясь руками.

Но удара не последовало.

— Стой! — крикнул ван Блед. — Или прибью его!

Франц опустил руки, увидел, как незнакомец стоит напротив него и опускает меч. Повернул голову и увидел, как криомант, стоя за спиной Бруно, схватил того за горло. Глаза ван Бледа зловеще блеснули льдом.

— Только дернись, — предупредил он, — и у него кровь из глаз брызнет! Брось оружие! Быстро!

Пришелец посмотрел на осоловевшего от страха Бруно, взгляд которого бесцельно блуждал по комнате. Посмотрел на ван Бледа, изуродованное лицо которого перекосило от бешенства.

И бросил меч на пол.

Но едва клинок звякнул о паркет, как пришелец вскинул правую руку и выбросил ее вперед с раскрытой ладонью. Стул с привязанным к нему Бруно скрипнул ножками по полу, сшибая ван Бледа с ног. Чародей потянул пленника за собой, но стул жестко застыл в полуопрокинутом положении, качнулся, встал на все четыре ножки и, противно скрипя по паркету, отъехал к софе.

Ротерблиц швырнул в незнакомца очередной шар огня в отчаянной попытке пробить защиту. Пришелец этого даже не заметил. Выхватил из кобуры на груди пистолет и выстрелил, почти не целясь. Ротерблиц зашипел от острой боли, схватился за простреленное плечо, зашатался и, сделав два неуклюжих шага, навалился на стол, опрокинув стоявший на нем хрустальный графин.

Пришелец подцепил носком сапога меч, ловко подбросил ногой и поймал, крепко сжав в руке. Вдел пистолет в кобуру на груди. Дернул щекой со шрамом. И тихо шагнул к ван Бледу. В серебряных бельмах отразилось перекошенное от ужаса лицо отползающего к стене криоманта.

Незнакомец протянул к нему свободную руку. Ван Блед почувствовал, как горло сдавливает невидимая удавка.

Ротерблиц собрал остатки силы арта. В ладони вспух слабый огонек, который пиромант, сжав до скрежета зубы, метнул в пришельца. Тот небрежно отмахнулся лезвием меча, теряя ван Бледа из вида на секунду.

— Respondendum! — прошептал криомант и исчез, оставив после себя лишь невесомо осевшую пыльцу.

Незнакомец метнул взгляд туда, где только что лежал ван Блед. Молча повернулся на носках и направился к Ротерблицу, стоявшему на коленях и привалившемуся к столу здоровым плечом. Подойдя к нему, пришелец оперся на меч, сгреб одежду на груди пироманта и приблизил его лицо к своему.

— Все, хватит! Сдаюсь! — зашипел Ротерблиц, зажимая раненое плечо. — Сдаюсь… ты победил…

— Пуля не серебряная, — сказал незнакомец. — Кость цела. Не умрешь.

— Вот спасибо за… хм… утешительный диагноз, доктор, — попытался усмехнуться пиромант. — Плохо, что паршиво стреляешь…

— Не собирался тебя убивать.

— Решил пытать? — облизнул пересохшие губы Ротерблиц.

— Зачем? — спросил незнакомец.

— Хм, ну как же… выведать ценные сведения. Зачем еще, хм, пытать людей? — раздраженно прошипел пиромант.

Незнакомец вновь вгляделся в его лицо и неожиданно отпустил его.

— Ты не знаешь ничего ценного, Франц Ротерблиц.

Пиромант увидел лишь собственные отражения в серебряных бельмах. По спине пробежал неприятный холодок.

— Значит, ты пришел, хм, не за мной? — поморщился от боли Ротерблиц.

— Пришел за ним, — незнакомец кивнул на Бруно, голова которого безвольно сникла к груди. — Ты не имеешь значения.

Он протянул пироманту руку. Ротерблиц с сомнением покосился на протянутую мозолистую пятерню, но отказываться от помощи все же не стал, протянул свою перемазанную кровью ладонь. Незнакомец схватил ее и рывком поднял Ротерблица на ноги. Пиромант зажмурился от боли в потревоженном плече.

— Можешь идти, — сказал незнакомец, вгоняя меч в ножны.

— Что? — насторожился Ротерблиц. — Так просто?

— Да.

Пиромант потер плечо, глянул в прихожую, из которой на лестничную клетку вел дверной проем с выломанной дверью. Расстояние отчего-то казалось слишком большим.

— Можно поинтересоваться, откуда такое, хм, великодушие? — спросил он.

— Ты — магистр четвертого круга Ложи и следователь Комитета следствия, — сказал незнакомец.

— Шестого, — поправил его Ротерблиц. — И бывший. Ложа меня вышибла из своего дружного коллектива…

— Лжешь.

Пиромант удивленно вскинул брови.

— Ты — не ренегат. Ты — не член Энпе, — добавил незнакомец. — Ты хочешь убедить себя в этом, чтобы убедить остальных, но твоя сули отвергает это. Но не отвергает то, что ты — магистр шестого круга Ложи.

— Моя… хм, что?

— Душа. Она дрожит, когда ты лжешь.

Пиромант нервно сглотнул наполнившую рот вязкую слюну. Эти жуткие серебряные бельма вместо глаз, в которых видишь только себя, и каменная морда с бездушным голосом, по которым невозможно ничего понять. Когда-то Ротерблицу казалось, что у него нервы крепкие. Даже месяц бесконечных каверзных вопросов от ван Геера и его компании казались легкой прогулкой по сравнению с несколькими минутами под немигающим серебряным взглядом.

— Хм, кто же я, по-твоему? — с наигранной беспечностью спросил Ротерблиц, избегая смотреть на незнакомца.

— Наиболее вероятно — двойной агент, внедренный в Энпе под прикрытием.

— Думаешь, я поведусь на такой, хм, примитив и признаюсь, что я — двойной агент?

Пришелец прищурился, сосредоточил взгляд, словно и правда всматривался в душу.

— Нет, — сказал он. — Вижу, что это так.

Ротерблиц напряженно промолчал. Он при всем желании не смог бы объяснить себе, почему даже не сомневается, что незнакомец не врет и действительно видит его насквозь. Но очень хотел бы, чтобы тот перестал так делать.

— Ладно, — вздохнул пиромант. — Допустим, ты меня, хм, раскусил. Убивать ты меня не хочешь, предлагаешь свободно, хм, удалиться. Неужели ты действительно вломился сюда только из-за него? — Ротерблиц кивнул на Бруно.

— Да.

— Ты странный, — пиромант потер лоб здоровой рукой. — Я бы сказал… хм, ненормальный.

В неподвижном лице что-то неуловимо изменилось.

— Люди часто повторяют это, — сказал незнакомец.

— И они правы? — усмехнулся Ротерблиц, а затем сделал то, чего сам от себя не ожидал. — Кто ты? — спросил он. — И на кого, хм, работаешь?

— Никто. Ни на кого не работаю.

— Хм, то есть ты просто убиваешь чародеев и мятежников ради собственного, хм, удовольствия?

— Нет.

— Тогда почему?

— Чтобы найти Машиаха.

— Машиаха? — удивился Ротерблиц. — Зачем?

— Он не должен быть.

— Хм, — нахмурился пиромант, — что значит «не должен быть»?

— Он должен перестать существовать.

— Знаешь, — хмыкнул Ротерблиц, — я тоже хочу, чтобы Машиах перестал существовать, и не он один. Вот только от твоей самодеятельности вреда больше, чем пользы. По-хорошему, я должен тебя арестовать за срыв операции…

Незнакомец прищурил глаза.

— Ладно-ладно, неудачная шутка, признаю, — отступил Ротерблиц, подняв здоровую руку. — Я немного нервничаю, могу… хм, какую-нибудь глупость ляпнуть. Понимаешь, я полтора года пытаюсь взять за яйца всю эту кодлу, но тут появился ты невесть откуда и похерил не только всю мою работу!

— Это твои проблемы, — сказал незнакомец.

— Да, фремде… — вздохнул Ротерблиц, слегка обескураженный таким равнодушием, — гражданская ответственность у тебя, хм, очень низкая…

— Больше не вставай на пути — в следующий раз убью.

— Ты настолько уверен, что убьешь всех, кто захочет тебе помешать? — спросил Ротерблиц.

— Нет, — возразил незнакомец. — Но ты умрешь точно.

Пиромант тяжело вздохнул. Рядом с этим человеком — вероятно человеком, Ротерблиц не был до конца уверен, — было неуютно просто находиться, не то что говорить. Хотя он не злился, не угрожал, говорил совершенно спокойным тоном. И говорил так, что его слова не звучали пустой бравадой, а констатацией факта.

— Послушай, извини за твоего приятеля, — Ротерблиц посмотрел на бесчувственного Бруно. — Я честно не хотел, чтобы так вышло, но ты не оставил выбора. Я должен был узнать, кто устраняет, хм, товарищей по партии, зачем и почему. Возможно, мне удалось бы договориться с твоими, хм, заказчиками, убедить их, что…

Незнакомец дернул щекой со шрамом.

— Нет заказчиков.

— Хорошо, нет так нет, — не стал упрямиться Ротерблиц. — Допустим, ты сводишь личные счеты, очень хочешь убить Машиаха, а я очень хочу довести свою работу до конца. Мы могли бы друг другу помочь, — вкрадчиво добавил он.

— Нет, — сказал незнакомец.

— А если, хм, хотя бы предположить такую возможность? — не отступался Ротерблиц.

— Нет.

Ротерблиц взглянул на безразличную физиономию, и какое-то скрытое, неизвестное чувство подсказало, что дальнейший разговор лишен всяческого смысла.

— Что ж, ладно, — пиромант поднес ладонь к глазам, но вовремя остановился, брезгливо посмотрел на перемазанные в крови пальцы. Он не любил кровь. Не привык к ней. Огонь обычно крови не оставляет. — Но если вдруг передумаешь и, хм, решишь, что убивать всех без разбору не слишком эффективно, приходи в «Пьяный осетр», спроси Эльзу. Считай, это… хм, моим знаком доверия и благодарности…

— Съебись.

* * *

Бруно очнулся, но понял это не сразу. Это было похоже на то, когда окунают головой в лохань с холодной водой. Впрочем, сходство по ощущениям было настолько поразительным лишь потому, что Бруно действительно окунули головой в холодную воду.

Он забился в панике и истерике, хлебая воду ртом и носом, забулькал, пытаясь истошно вопить, но жесткая и крепкая рука прижимала чуть ли не к самому дну. И когда Бруно уже почти захлебнулся, чувствуя приближение смерти, та же рука выдернула его на поверхность.

Бруно закряхтел, закашлялся, бешено вращая безумными глазами. Ощутил жгучий шлепок между лопаток, вытолкнувший из легких воду, и едва не нырнул обратно в деревянную поилку для лошадей.

Его рывком развернуло на месте. Бруно обтер ладонью лицо, все еще давясь кашлем и водой, открыл один глаз, постарался проморгаться и увидел нечеткий, размытый, но знакомый силуэт в плаще.

Сигиец бесцеремонно взял его лицо за щеки и повертел из стороны в сторону, пристально всмотрелся в него серебряными глазами. Затем так же бесцеремонно отпустил. У Бруно, лишившегося хоть какой-то поддержки, тут же заплелись ноги, и он рухнул на землю. Не растянулся по ней лишь потому, что каким-то чудом умудрился схватиться за край поилки и сел прямо в дорожную пыль, нелепо раскинув ноги.

Бешено стучавшее от страха сердце едва не выпрыгивало из груди.

— Будешь жить, — сказал сигиец.

— Бху… кха-кха… кхе… — прокашлял Бруно. — Бху… ду?..

— Будешь, — повторил сигиец. — Тебе нужно было усилить ритм биения сердца и спровоцировать выброс адреналина в кровь. Это был самый простой способ.

— Па… кха… — кашлянул и сплюнул Бруно, не понимая, кого и куда надо было выбросить. — Па… тьфу… шел… ты!

— Спас тебе жизнь.

— Спа-ас? — истерично хихикнул Маэстро, содрогаясь. — Спас… хе-хе… жизнь… А как я там оказался, ты не думал?..

— Не предвидел, что вмешается кто-то еще.

— Не предвидел он… кхе-хе… — Бруно не мог определиться: кашляет он или смеется. — Да если б не ты, меня спасать не надо было!

— Все кончилось, — сказал сигиец, протягивая руку.

— Да нихуя не кончилось! — Бруно вскочил, отмахнувшись от него. — Ты на меня колдунов натравил!

— Этого не повторится.

Непрошибаемое ничем спокойствие, от которого Бруно лишь тоскливо вздыхал, наконец-то привело к взрыву, по сравнению с которым взрыв загруженной порохом доверху крюйткамеры линейного корабля казался едва слышимым хлопком.

— Ты! — заорал Бруно, обвинительно наставив на сигийца дрожащий палец. — Это все из-за тебя! Пока ты не появился, я спокойно себе жил: ползал в говне, клянчил мелочь, нажирался каждый вечер, трахал пьяных баб, пиздюлей от Йорга получал… хуйня, а не жизнь, но я жил! — всплеснул руками Бруно. — Жил и радовался! Меня никто не пытался убить, не втравливал в разборки с колдунами, бунтовщиками и преступными боссами, не таскал с собой на ограбления и убийства, не заставлял ни за кем следить, похищать баронских дочек! Не делал из меня наживку и козла, блядь, отпущения! А потом тебе, — Маэстро ткнул сигийца в грудь, — тебе, падла, присралось спросить у меня дорогу — и все по манде пошло! Я потерял все: крышу над башкой, приятелей, заработок… Да, крыша была херовая, приятели — мудачье, заработок — говняный, но у меня это было, а теперь ничего нет! И все из-за тебя! Почему ты не мог мимо пройти⁈

Сигиец нахмурил брови, видимо, действительно пытаясь найти ответ на этот вопрос. Искал довольно долго.

— Не знаю, — признался наконец он, и в его равнодушном голосе чувствовалась почти нескрываемая растерянность.

— Не знаешь⁈ — Бруно расплылся в безумной улыбке, сверкая дыркой вместо переднего зуба. Глаза лихорадочно заблестели.

Он сам того не ожидал. Сам не понимал, как это получилось. Просто в следующий же миг размахнулся и заехал сигийцу кулаком в челюсть, а тот даже не попытался ни защититься, ни уклониться. Кажется, оба были удивлены тем, что Маэстро сможет это сделать.

Бруно взвыл от боли в отбитой руке, но боль лишь вызвала эйфорию и ощущение вседозволенности. Он размахнулся левой, однако сигиец перехватил руку в запястье и с силой выкрутил, тут же отрезвляя и возвращая с небес, где все можно, на землю, где стоял бездушный убийца, для которого убийство — что-то рутинное и скучное, сродни опорожнению мочевого пузыря.

— Не делай так больше, — сказал сигиец, пошевелив челюстью.

— А то что⁈ — крикнул Бруно, вырываясь. — Убьешь меня?

— Нет.

Сигиец выпустил руку, и к Маэстро пришло внезапное осознание, что он действительно только что был на волосок смерти. Его заколотило то ли от нервного потрясения, то ли от охватившего ужаса. Он начал ходить кругами, обнимая себя за трясущиеся плечи.

— Успокойся, — сказал сигиец.

Бруно застыл, как вкопанный, сверля его бешеным взглядом.

— ПОШЕЛ НА ХУЙ! — провопил Маэстро, срывая голос, на всю улицу и своим воплем вспугнул пару ворон, сидевших на коньке крыши ближайшего здания.

К счастью, узкая улочка была совершенно пуста и безлюдна.

— Полегчало? — спросил сигиец, когда эхо стихло.

Бруно не ответил, только шмыгнул носом и бессильно опустился прямо на пыльную дорогу, уронил голову на подставленные ладони.

— Идем.

— Я никуда не пойду, — сипло возразил Бруно, морщась от боли в горле.

— Пойдешь.

— Я здесь сидеть буду! — он вскинул голову.

— Не будешь, — сказал сигиец. — Завтра ты уезжаешь.

— Куда?

— В Шамсит. Кассан уже договорился.

— Ты ж просто это выдумал, — горько усмехнулся Бруно, не веря своим ушам.

— Не выдумал. Здесь для тебя слишком опасно.

Бруно похлопал глазами, яростно почесал за ухом и вдруг отчаянно расхохотался, едва не падая в пыль.

— Ага. Сперва ты сломал мне жизнь, а теперь забеспокоился?

— Идем, — сказал сигиец, вновь протягивая ему руку.

— Не пойду! — Бруно взялся за виски, в которых бешено стучала кровь.

Сигиец дернул щекой со шрамом, и его губы задержались в кривой ухмылке дольше обычного.

* * *

Те анрийцы, что ближе к вечеру того дня шли по Конному прогону, наблюдали странную, нелепую, но вполне обычную для Анрии картину: по проезжей части шел высокий человек в плаще, явно при оружии, и тащил за шкирку другого, сухопарого, в помятом мокром и грязном сюртуке. Второй вертелся, вырывался, страшно матерился на всю улицу, обогащая лексикон новыми заковыристыми выражениями даже бывалых сапожников и кучеров. Человек в плаще проявлял полную невозмутимость и непричастность к происходящему, лишь периодически встряхивал сквернослова и подгонял, заставляя быстрее переставлять ноги.

Едва ли не каждый день хмурый, неразговорчивый человек тащил за шкирку должника, картежника, мелкого вора, мошенника, сбежавшего с чьими-то деньгами, любовника или неверного мужа, оставившего жену с парой голодных ртов, или парня с внешностью слегка побитого эфеба, который не смог удержать в штанах распухшую неуемную любовь к чьей-то дочке.

Обычное дело, на которое даже смотреть не интересно. На него и не смотрели. Разве что кто-то улыбался, ведь дураки и неудачники всегда веселят, кто-то качал головой, возмущались женщины, а девицы смущенно краснели и еще больше пугались потери невинности и перспективы деторождения. Ведь если верить сквернослову, человека в плаще родила отнюдь не женщина, а если и женщина, то не тем местом, которым Бог предусматривал.

И лишь мужчина с тростью в руке остановился и проводил шумную парочку долгим взглядом, пока те не скрылись за поворотом. После чего пожал плечами и отправился по своим делам.

Он явно был неместным. Для него такая картина явно была в новинку, прекрасно изображая Анрию во всей ее красе.

Мужчина хитро улыбался — он приехал покорять этот город и был уверен, что уж его-то талантов хватит, чтобы не оказаться на месте того неудачника.

Заключение

По узенькой улочке, ведущей вдоль облупленных фасадов приземистых домишек с треугольными черепичными крышами, шел человек. Он предпочел бы ехать, но большинство улиц Вильсбурга не были рассчитаны для карет — слишком старым был этот городок, который в один прекрасный день обязательно поглотит растущая столица. Да и не спешил никуда человек. Голубая мантия со стоячим воротом и черной окантовкой, надетая поверх дорого сюртука, и поблескивающие в лучах утреннего солнца купритовые весы Ложи на груди позволяли ему никуда не торопиться. Без магистра-дознавателя Комитета Равновесия все равно не начнут.

Не то чтобы Бальтазар Гайстшписен не ценил пунктуальность, но он не шибко жаловал магистров из Комитета следствия, что было взаимно — комитеты враждовали и соперничали между собой чуть ли не со дня основания КР в неспокойные времена статеритов и виолаторов. Каждый каэровец считал себя выше, профессиональнее и значимее обычных ищеек из КС, который хоть имел славную долгую историю сыска, но мелкие жулики, обдирающие доверчивых граждан дешевыми фокусами, убийцы-психопаты из вольных артистов и незаконный оборот талисманов так и остались их пределом. КР же был создан, чтобы раскрывать настоящие преступления, грозящие Равновесию, и пресекать заговоры внутри самой Ложи. Если бы не КР, неизвестно, удалось бы вовремя остановить очередную гражданскую войну, едва не расколовшую Империю на север и юг сорок лет назад, когда двенадцать из двадцати восьми магистров Собрания Ложи совершили неудавшуюся попытку переворота и захвата власти, после чего бежали в северные провинции.

Спустя четверть часа Бальтазар остановился возле неприглядной лавчонки с мутными, немытыми витринами и недовольно сморщил гладко выбритое лицо. Недовольство вызвал не замызганный вид пригородного магазинчика с дурацким названием на гедском языке, для значимости продублированном на староимперском: «Аstronomicas praedicta». И не широко раскрытый глаз, вписанный в семиконечную звезду, на входной двери — Око Натаса, Князя Всезнания, излюбленный шарлатанами и балаганными фокусниками магический символ. Бальтазар поморщился из-за пары господ в голубых мантиях с красной окантовкой. Один из них сидел на вынесенном на крыльцо стуле и подбрасывал в воздух слабые огоньки. Другой, привалившись спиной к перилам и вытянув указательный палец на манер дула пистолета, лениво и почти не целясь сбивал огоньки коллеги весело трещащими змейками молний. Оба были молодыми, едва ли второго-третьего круга, и вместо того, чтобы стоять в оцеплении и внимательно следить за посторонними, маялись дурью.

Нутро будущего ревизора КР сжалось от возмущения. Бальтазару захотелось немедленно зачесть все нарушенные пункты должностной инструкции следователя КС и выписать нарушителям штрафы за преступную халатность, пренебрежение обязанностями и нарушение дисциплины, но он сдержался. Он здесь не для этого, а доклад о нарушениях можно написать и в спокойной обстановке у себя в кабинете.

Гайстшписен лишь покачал головой и вежливо кашлянул. Совершенно напрасно.

Магистры-следователи заметили его. Пиромант вскочил, опрокинув стул и стряхивая с рук вспыхнувшее от волнения пламя. Аэромант попал молнией в карниз крыши лавки, отлип от перил, вытянулся и наспех запахнул мантию. В тишине вильсбургской улицы очень громко прозвучал треск черепицы, упавшей на мостовую.

— Магистр… — пробормотал пиромант, втянув от испуга голову в плечи.

— Гайстшписен, — представился Бальтазар, отмечая, что перед ним и впрямь мальчишка, черноволосый, с едва пробившимися усами над губой и оранжевыми, взволнованно вспыхивающими внутренним огнем глазами. Вчерашний студент, наверняка еще стажер. Других на такое дело Комитет следствия вряд ли стал бы отправлять. — Магистр-дознаватель Комитета Равновесия.

Мальчишки нервно переглянулись: дознавателем КР мог быть только менталист, а это значило, что он уже перевернул обоим всю память и перетряхнул каждую мыслишку на предмет нелояльности Ложе, тайных махинаций, интрижек, заговоров, мелких нарушений и даже таких постыдных занятий, как первая мастурбация. Бальтазар сохранил выражение невозмутимого спокойствия. Ему не нужно было ковыряться в головах мальчишек, чтобы знать, что те забиты черными мифами о менталистах, развенчивать которые он не собирался.

Он молча поднялся по ступеням. Возле аэроманта остановился и придирчиво осмотрел его. Мальчишка сжался под его взглядом обычных серо-голубых глаз, зажмурился и захотел, видимо, взлететь на крышу вильсбургской ратуши, когда Бальтазар протянул к нему руки. Однако дознаватель лишь оправил на его плечах мантию и застегнул пуговицу на груди.

— Доложите обстановку, магистр.

Аэромант торопливо закивал:

— Да… так точно, магистр! Подозреваемый задержан. Сопротивления не оказал. Обыск проведен в присутствии свидетелей. Список запрещенных талисманов составлен, магистр Бренненд ведет первичное дознание на месте. Перемещение подозреваемого временно отложено по… — он нерешительно запнулся, когда дознаватель смахнул с его плеч воображаемую пыль.

— По приказу старшего инспектора Комитета Равновесия, — договорил за него Гайстшписен, поправляя на груди аэроманта купритовый медальон Ложи. — Знаю. Позволите, магистры? — располагающе улыбнулся он.

— Конечно, — пиромант подскочил к двери и распахнул ее. Глухо звякнул колокольчик.

Бальтазар кивнул и, заложив руки за спину, шагнул к дверному проему, но на пороге задержался и уставился на пироманта. Мальчишка передернул плечами, трусливо бегая глазами, и полез за шиворот мантии, выуживая на свет спрятанный медальон. Дознаватель снисходительно усмехнулся и молча зашел в лавку, размышляя о том, что к рапорту о нарушениях добавится еще несколько пунктов.

Внутри Бальтазару сразу же пришлось пригнуться — лавка встретила его свисающими с потолка гирляндами оккультных безделушек. На его рост, не сказать что особо выдающийся, помещение явно было не рассчитано. А может, это был один из дополнительных хитрых, но дешевых способов оповещения. В том, что лавка покрыта сетью охранных печатей, Бальтазар почти не сомневался. Как и в том, что накладывали их не магистры Ложи.

Обстановка лавки привлекала внимание. В первую очередь, огромным количеством книг религиозного, оккультного, эзотерического и магического содержания. Оккультная и магическая литература была крайне популярна среди скучающих мещан и избалованных дворян, особенно в последнее время, когда столицу захватила мода на спиритизм, но Ложей не запрещалась в силу бессмысленности подобных запретов. Гримуары, сборники заклинаний и книги мертвых писались, пишутся и будут писаться во все времена в огромных количествах. В основном потому, что пишут их люди, далекие от магии. Настоящими знаниями не торгуют даже вольные.

Кроме книг в лавке имелось обязательное чучело арамского крокодила, покрытый пылью грустный скелет в углу и коллекция банок с разномастной заспиртованной дрянью: от пауков и змей до крыс и котят. На одной из полок даже стояла банка с гомункулом, хотя, скорее всего, то был мертворожденный уродец. Где-нибудь в лавке волшебства был припрятан и сундук с глиной с берегов реки Тейх, что течет в землях Рахарарум. Из нее лавочник когда-нибудь обязательно вылепит голема. Например, в следующей жизни.

За круглым столом посреди лавки сидели двое друг напротив друга: спиной ко входу — чародей в голубой мантии, увлеченно скребущий пером по листу бумаги, спиной к прилавку — подавленного вида гед, низко склонивший голову и нервно перебиравший большими пальцами сцепленных в замок рук. Магистр-следователь Ульрих Бренненд и астролог, чернокнижник, предсказатель и владелец магазина оккультных товаров Давид Вайс.

При звуке шагов Бальтазара гед поднял голову, вздрогнул и распространил шумную волну обрывков панических мыслей. Следователь не счел нужным отвлекаться, лишь обмакнул перо в чернильницу и продолжил вести протокол.

Дознаватель приблизился к столу и встал справа от чародея. Внимательно посмотрел на перепуганного Вайса, окинул взглядом лежащие на краю стола исписанные листы, уставился в седеющую макушку Бренненда. Вежливо кашлянул. Без должного эффекта.

— Добрый день, — сказал он, выдержав положенное молчание.

— Ага, — буркнул Бренненд, не отвлекаясь от письма. Гед лишь потряс головой.

Бальтазар сокрушенно вздохнул.

— Должен отметить, магистр, вы плохо воспитываете вверенную вам молодежь. Вы здесь, весь в работе, а они бездельничают, — непринужденно проговорил дознаватель.

— Аааа, — небрежно махнул рукой Бренненд, наконец-то оторвав голову от листа бумаги. Работа в Комитете следствия оставила неизгладимый след на его лице: по всей левой стороне от виска до подбородка тянулись три глубокие борозды застаревших шрамов от чьих-то когтей, которые Бренненд пытался скрыть густой пегой бородой и длинными волосами, стянутыми для удобства в хвост. — Пусть лучше свежим воздухом дышат. Мне так спокойнее.

— Плохо вы готовите себе кадры на смену, магистр, — улыбнулся Гайстшписен.

— От этих кадров больше вреда, чем пользы, — проворчал следователь. — Из них все равно не выйдет толку. У них в башке одни лишь сиськи-письки, пьянки-гулянки, дурь да ветер. Тебе ли, Бальтазар, не знать, — двусмысленно хмыкнул он, взглянув на дознавателя медными глазами пироманта.

Ульрих Бренненд был чародеем немолодым еще в те времена, когда Бальтазар сам был младшим следователем КС, «из которого все равно не выйдет толку», а прослужил в нем дольше, чем Гайстшписен прожил. Бренненд, наверно, и родился сразу ворчливым, бестактным, грубым стариком со скверным характером, но в том, что он — один из лучших и опытных следователей, да и не последний чародей арта не сомневались даже в Комитете Равновесия. Он мог бы занимать пост старшего инспектора, но скверный характер навсегда оставил его на пятом круге Ложи. Впрочем, Бренненда, видимо, все устраивало.

— Да, все мы были молодыми, — согласился Бальтазар, доставая из кармана аккуратно свернутый лист бумаги, скрепленный голубой печатью. — Но это не повод пренебрегать своими обязанностями, — он потряс ордером.

Бренненд глубоко вздохнул и взглядом указал на край стола. Дознаватель бережно положил документ, а затем придвинул свободный стул и сел.

— Ну-с, что у нас? — он побарабанил пальцами по столу.

— Да все как обычно, — устало проговорил Бренненд. — Сорок вторая. «Незаконная торговля талисманами, запрещенными к продаже гражданскому населению».

— Серьезное обвинение, — подтвердил Бальтазар, многозначительно взглянув на Давида Вайса.

— Серьезное-то серьезное, — хмыкнул Бренненд. — Только у нас каждый третий старьевщик, предсказатель-прорицатель, аптекарь, каббалист-эзотерик и спиритист фарцует втихаря боевыми талисманами. Наверно, от духа чьей-то сварливой тещи отбиваться, — усмехнулся следователь. — Если бы не разнарядка Собрания и не наводка неравнодушных граждан, фарцевал бы наш гражданин Вайс себе дальше. Но не судьба, верно, гражданин Вайс?

Гед в ответ лишь обреченно вздохнул.

Бальтазар почесал кончик носа. Четыре дня назад Собрание Ложи внезапно выдало Комитету следствия ордер на обыск всех наиболее вероятных незаконных рынков сбыта запрещенных талисманов и даже официальных магазинов Ложи в столице, пригородах и ближайших городах. О большинстве точек было известно, их вообще можно назвать полулегальными, поскольку только так гражданские исполнители, более известные как крысоловы, могли обеспечить себя необходимым снаряжением для борьбы с преступниками против Равновесия и ренегатами в розыске. Ложа не могла снабжать их напрямую, юридически это считалось бы восстановлением корпуса ауксилии, который был распущен после восстания виолаторов, поэтому она смотрела сквозь пальцы на нелегальную торговлю. Обычно продавцы осознавали свое шаткое положение и имели дело лишь с крысоловами, но некоторые все же решались продавать талисманы не тем, кому следует. Тогда фарцовщик отправлялся в Турм по всей строгости статьи сорок два Кодекса Ложи. Это если с ним не успевали разделаться сами крысоловы, у которых тоже сложился собственный кодекс чести. Но иногда Собрание и Комитеты устраивали показательные порки для годового отчета перед кабинетом министров и кайзером по борьбе с преступностью против Равновесия.

Однако в этот раз никакой показательной порки не было. И Бальтазар Гайстшписен был одним из немногих, кто знал истинную причину облавы на радужные рынки.

— Сперва гражданин Вайс, конечно, не желал пускать законных представителей Ложи, — говорил тем временем Бренненд, хрустя пальцами. — Затем грозил подать жалобу на имя самого ритора Собрания за произвол и незаконное вторжение на частную территорию. Затем отказывался сотрудничать. Затем отрицал свою причастность к найденному при обыске при свидетелях запрещенному товару. Затем обвинял представителей Ложи в том, что они подбросили ему запрещенный товар. Затем обвинял свидетелей в лжесвидетельстве и сговоре против него по национальному признаку. Затем уверял, что это наследство почившей матушки, известной провидицы в третьем поколении, и отрицал все сказанное ранее по причине паники. Ну а затем у гражданина Вайса варианты закончились, — развел руками Бренненд, — и ему пришлось во всем сознаться.

— Прямо-таки во всем? — не поверил Бальтазар. — Он назвал имена поставщиков?

— А чего бы ему не назвать? — усмехнулся в бороду следователь. — Так-то он пойдет только по сорок второй, а если бы не назвал, еще и по сорок первой. А незаконное производство талисманов это десяточка в Турме. Без отягчающих, конечно. А у гражданина Вайса отягчающих уже на лишних пять лет.

— Позволите взглянуть на конфискованные товары? — вежливо спросил Бальтазар.

— Не позволю, — сказал следователь. — Ты слишком долго шел. Я уже все оформил и отправил конфискат с курьером в Комитет. Пусть там разбираются.

Бальтазар с досады поджал губы, но предъявить следователю ничего не мог.

— Жаль, — покачал головой он. — Тогда, может, магистр позволит ознакомиться хотя бы с описью?

— Да пожалуйста, — пожал плечами Бренненд и откинулся на спинку стула. — Зря я, что ли, битый час возился?

Он указал ладонью на листы бумаги на краю стола. Бальтазар взял их и принялся бегло изучать строки, написанные корявым почерком.

— Так… — забормотал он себе под нос. — «Талисманы боевые пассивные трех видов — десять штук… Талисманы боевые активные пяти видов — двенадцать штук… Талисманы за… защитные двух видов — семь штук… Талисманы общего действия… Талисманы поиска… Талисманы слежения… Талисманы покрова… Талисманысковывания»…

Бальтазар заметил краем глаза движение и отвлекся на магистра-следователя, который неторопливо и словно бы незаметно выудил из кармана три круглые бляшки и выложил их на стол. Гайстшписен моргнул, прищурился, вглядываясь в красноватые медальоны с мелкой гравировкой символами, моргнул снова и недоверчиво уставился на ухмыляющегося следователя.

— Я подумал, — сказал Бренненд, — эти лучше пока оставить.

— Это… — растерянно протянул Бальтазар, бросив протоколы описи и взяв одну из бляшек за медную цепочку.

— Возвратники, — спокойно подтвердил следователь.

— Не подделки? — спросил Бальтазар, крутя бляшку в пальцах.

— Ты меня еще детей поучи делать, — рассмеялся Бренненд. — Я в Комитете сорок три года, талисманов всяких повидал. Уж настоящий от липового отличить могу.

— Так-так, — Гайстшписен положил талисман возврата, но цепочку не отпустил, потер лоб, скосил глаза на недописанный следователем лист. — А это что, позвольте узнать?

— Чистосердечное признание, — буркнул с ухмылкой Бренненд, поглядывая на астролога-фарцовщика. — Гражданин Вайс, дабы облегчить свою участь, решил сознаться, где и при каких обстоятельствах проводились встречи с подельниками и по каким схемам совершался обмен запрещенными товарами с целью дальнейшей их перепродажи.

— Можно взглянуть?

— Взгляни. Да только вряд ли что новое увидишь.

— Как знать, как знать…

— Брось, Бальтазар. Я же знаю, из-за чего все затеялось. Знаю, почему сверху поступил приказ вызывать каэровцев.

Дознаватель нахмурился, подозрительно глядя на Бренненда.

— Возвратники, — пояснил тот. — Все же из-за них. Поэтому каэровцы так возбудились.

— Откуда такие выводы, магистр Бренненд? — холодно осведомился Бальтазар.

Следователь по-отечески рассмеялся:

— Говорил же я, не будет из тебя толку. Ты хотя бы для начала на безделушку сзади посмотрел, а?

Бальтазар поднес талисман к глазам и развернул его тыльной стороной. Снова досадливо поджал губы, гладя большим пальцам выбитый номер и оттиск печати Ложи.

— Кто передал вам эти талисманы? — сурово взглянув на астролога, спросил Бальтазар.

— Я уже признался, — робко подал голос Давид Вайс, — что весь товар получал от…

— Да-да, — махнул рукой Бренненд, — ты мне это уже второй час твердишь. Вот только ни один вольный ни за что не стал бы клейменые Ложей талисманы в руки брать. Им девяносто третьей даром не надо, хватает и сорок первой. Но гражданин Вайс вместо того чтобы облегчить душу решил пойти по статье с отягчающими.

— Не имеете права, — тихо возразил астролог. — Я буду жаловаться…

— Да жалуйся, кто ж запретит? — усмехнулся следователь и кивнул на дознавателя. — Вон, кстати, ему жалобу и можешь подать. Магистр Гайстшписен у нас вроде как высшая инстанция, которая внимательно следит, не нарушает ли какой магистр Кодекс Ложи, а если нарушает — он ему сразу штраф. На месте и оплачу.

— Магистр Бренненд, будьте добры, сбавьте тон, — холодно сказал Бальтазар. — Мы все-таки официальные представители Ложи.

— Ну да, как я мог забыть, — проворчал следователь и потер переносицу. — Короче, так, Бальтазар, ты здесь, тебе и решать. Если хочешь, возвратники не видел ни я, ни ты, ни тем более гражданин Вайс. Я оформляю его по сорок второй и везу к нам. Мы его подержим в строгости, так думается лучше, он на суде раскается, заплатит сколько надо, а потом поедет в Дюршмарк на покаяние. Или, если хочешь, возвратники видели и трогали все мы, в том числе и свидетели, тогда гражданин Вайс весь твой, целиком и полностью. Только тут уже не сорок вторая, тут девяносто восьмой попахивает. И, честно говоря, я гражданину Вайсу не завидую.

— Это произвол! — воскликнул астролог, привстав со стула. — Я буду!..

— Сядьте, — ледяным тоном приказал Гайстшписен, не повышая голоса, — и помолчите.

Гед послушно сел и прижал трясущиеся руки к груди. Бальтазар задумался, крутя на пальцах талисман возврата.

— Как уполномоченный представитель Комитета Равновесия, — наконец произнес он, — властью Ложи приказываю заключить гражданина Вайса под стражу по подозрению в нарушении статьи сорок два Кодекса Ложи и… — он замолчал, потирая лоб, и почти сразу продолжил: — И препроводить его в Комитет следствия для ведения дальнейшего расследования. Также, как официальный представитель Ложи, подтверждаю, что права подозреваемого не нарушены, подозреваемый признался в содеянном добровольно, без принуждения и магического вмешательства.

Бренненд цинично усмехнулся, поднялся со стула, собирая документы.

— Транспорт сам вызовешь?

— Если вас не затруднит, сделайте это вы. А мне бы хотелось переговорить с подозреваемым. Наедине.

Следователь подозрительно взглянул на дознавателя, но ничего не сказал и вышел.

Оставшись один, Гайстшписен встал, глубоко вздохнул и в молчании походил по лавке. Астролог неотрывно следил за ним, вертясь на стуле, пока дознаватель не остановился возле полки с банкой с заспиртованным то ли гомункулом, то ли просто уродцем. Жабий рот и выпученные круглые глаза, прикрытые белесыми веками, придавали ему вид нелепый и отталкивающий.

— Вы оказались в очень неприятной ситуации, гражданин Вайс, — сказал Бальтазар, не поворачиваясь.

— Прекратите, пожалуйста, — утомленно проговорил астролог, набравшись смелости. — Я уже признался в содеянном и готов понести наказание в соответствии с озвученной статьей Кодекса…

— Вы наивно надеетесь на сорок вторую, когда вам грозит девяносто восьмая статья? — отвернулся от гомункула Бальтазар.

Гед непонимающе посмотрел на дознавателя.

— Но магистр-следователь сказал…

— Не имеет значения, что сказал магистр-следователь, — надменно возразил Бальтазар. — Куда важнее, что у вас найдено имущество Ложи. А это отнюдь не статья сорок два.

Астролог нервно усмехнулся, поправляя растрепанные волосы:

— Я не видел, чтобы магистр-следователь изымал эти талисманы, и в протоколе описи я их не видел тоже. Он вообще достал их из своего кармана! Вы хотите подбросить их мне, хотите, чтобы я сознался в том, чего не совершал. Я знаю, вам лишь бы обвинить невиновного…

— Вы не видели их в протоколе описи только потому, что магистр-следователь из милосердия и великодушия пожалел вас, — прервал типичную речь невиновного Бальтазар. — В надежде на сотрудничество, конечно. Поэтому я советую вам не упорствовать, а сказать, кто передал вам эти талисманы.

— Я не стану ничего говорить, — упрямо отвернулся Вайс, скрестив руки на груди. — Я уже все сказал. И вообще, вы отдали распоряжение. Позвольте мне собрать вещи, которые мне понадобятся в тюрьме.

Бальтазар внимательно изучал волнующегося астролога, который думал настолько «громко», что не нужно было даже прикладывать особых усилий, чтобы услышать. Гайстшписен с первого взгляда на геда понял, что заговорщик из того никудышный. Слишком слабые нервы, никакой выдержки. Почему Бренненд не смог расколоть его, оставалось загадкой. Хотя дознаватель подозревал, чем тут дело.

— Ну что ж, хорошо, — пожал он плечами. — Один вопрос, гражданин Вайс, вас поставили в известность о содержании статьи девяносто восемь Кодекса Ложи?

Астролог, уже поднявшийся со стула, сел обратно и нервно потер руки.

— Нет, — помотал он головой.

— Позвольте мне восполнить пробел ваших знаний, — великодушно улыбнулся Бальтазар и вернулся к столу. — Статья девяносто восемь Кодекса Ложи — это всего-навсего государственная измена, являющаяся одним из самых тяжких преступлений против Равновесия. Судебный процесс проводится совместно с представителями светской власти, которые выдвигают свои обвинения в соответствии со светским законом. Мерой наказания за нарушение статьи девяносто восемь является смертная казнь, но, — дознаватель наставил палец, — не через повешение. Четвертованием. В присутствии представителей Ложи, которые следят за состоянием здоровья казнимого, что позволяет последнему прочувствовать эту болезненную процедуру и даже какое-то время после нее.

От спокойного, чуть насмешливого тона Бальтазара гед побледнел. Дознаватель лишь слегка коснулся его сознания, чтобы увидеть красочные мысли о гипотетическом развлечении. Он мог бы усугубить их, но поостерегся выдавать себя раньше времени.

— Вы, — Давид Вайс облизнул губы, — вы оказываете на меня давление. Вы нарушаете мои права!

— Ни в коей мере, — возразил Бальтазар со всей искренностью профессионального лжеца. — Я просто восполняю пробел ваших знаний.

— Мне это знание совершенно ни к чему, магистр.

Бальтазар улыбнулся, довольствуясь бессильной злобой и нарастающей паникой астролога. Тот уже клялся перед предками и потомками, что никогда в жизни не притронется к менншинским деньгам. И вообще все бросит, если выберется, станет садоводом и начнет выращивать капусту.

— Полагаю, вас в этом уверили, — продолжал дознаватель. — Полагаю, вас убедили, что вам совершенно нечего бояться. Что все пройдет, как надо. А даже если и случится что-то непредвиденное, если даже вас арестуют, то в самом худшем случае вас ждет сорок вторая статья, а это всего-то денежный штраф и ссылка. Вам всего лишь нужно признать вину в незаконной торговле талисманами, и все. Зато какие выгоды, премного больше риска, на который вы согласились пойти. Верно, гражданин Вайс?

Астролог закипал от негодования, но сорваться ему мешал только страх перед голубой мантией с черной окантовкой. Гед сидел, тряся коленями, и думал то о мочевом пузыре, то о душивших его слезах отчаяния. Он отчаянно вспоминал, когда и кто мог убеждать его в чем-то подобном, и никак не мог вспомнить.

Гайстшписен оперся о стол руками, угрожающе навис над Вайсом и подался вперед, заглядывая ему в глаза.

— Ты же лавочник, — вкрадчиво произнес Бальтазар. — Обычный мелкий торгаш. Жулик, который втюхивает бабам любовные привороты и делает удачные прогнозы на всю дальнейшую жизнь. А в перерывах приторговывает кое-чем запрещенным из-под полы, мелочью, безделушками. Все приторговывают, просто в этом не сознаются, ведь времена нынче тяжелые, надо как-то вертеться, — улыбнулся дознаватель и заговорил еще тише: — Ты же никому не делаешь плохо. Наоборот, пользу приносишь, помогаешь бороться с преступностью. Так ты успокаиваешь свою совесть. И успокаивал бы дальше, приторговывая безделушками. Но нет, ты зачем-то похерил скромный гешефт, согласившись взять на хранение или передать нужным людям украденное у Ложи имущество. Ты хоть понимаешь, какие с помощью возвратников могут совершить злодеяния? — угрожающе тихо прошипел Бальтазар. — Наверняка понимаешь. Остается только выяснить: ты согласился ради денег или по идейным убеждениям?

Этого гед не выдержал, взорвавшись бурей возмущения.

— Я ни на что не соглашался! — крикнул он. — Прекратите мне угрожать, иначе…

— Иначе что? — спокойно осадил его Бальтазар. — Подашь жалобу? Я готов ее выслушать, — издевательски дружелюбно сказал он. — А после мы проедем в Комитет Равновесия для дальнейших разбирательств.

— Но вы же приказали… — опешил астролог, холодея от ужаса.

Бальтазар разогнулся, однако отходить не стал.

— В свете новых показаний подозреваемого я могу отменить приказ, — пояснил он, заложив руки за спину и глядя куда-то в сторону.

— К-каких показаний? — прошептал астролог и отчаянно воскликнул: — Я не собираюсь давать никаких показаний!

— А вам и не придется, — самодовольно сказал Гайстшписен. — Знаете, мы разговариваем лишь потому, что Ложа всегда до последнего надеется на сотрудничество и чистосердечное признание. Ложа дает подозреваемому возможность облегчить свою участь. Поэтому и я даю вам шанс, а вы упорно отказываетесь им воспользоваться. Что вынуждает меня прибегнуть к крайним мерам, — сокрушенно вздохнул Бальтазар.

— Нет, вы не посмеете! Это произвол! Это противозаконно!

— Почему же? — удивился дознаватель. — Вы слышали об указе «Statera super omnium»? Данный указ дает мне в чрезвычайной ситуации полное право на магическое вмешательство в обход согласования с Комитетом Равновесия. А мы с вами находимся в чрезвычайной ситуации, гражданин Вайс. Конечно, я обеспечу себя сверх меры бумажной работой, но что поделать, — Бальтазар развел руками. — Равновесие превыше всего.

Астролог уронил голову в подставленные ладони, окончательно сломавшись. Дознаватель улыбнулся бы, добившись своего, однако это была бы горькая улыбка. Его подозрения стали почти уверенностью.

— Так что же, гражданин Вайс? — все же спросил он. — Вы готовы сотрудничать?

Гед поднял голову и покивал. Дознаватель сосредоточился, прикрыв глаза, и дотронулся до его сознания. Это было легкое касание, едва ощутимое, позволяющее лишь следить за ходом мыслей, видеть возникающие в памяти образы. Бальтазару было необходимо это, чтобы вовремя направлять астролога в нужное русло, но он чувствовал, что даже это вряд ли поможет.

— Я не знаю, откуда у меня эти талисманы, — заговорил астролог. — Честно, клянусь всеми богами! Я помню только смутно. Вроде бы ко мне кто-то приходил. Один. Или трое… не знаю, не уверен. Не помню даже, когда и где. Может, никто и не приходил вовсе. Может, мне это только приснилось. А потом появились эти талисманы. И две тысячи крон. И записка, которую я сам себе написал. Наверно, написал — почерк точно был мой.

Бальтазар просмотрел череду наплывающих друг на друга образов, пытаясь надавить на те или иные картины, но гед лишь чувствовал, как стучит в висках кровь, словно от сильного волнения, а ухватиться за подбрасываемые Бальтазаром образы и уйти вглубь своей памяти, чтобы те стали четче и яснее, не мог.

— Что было в записке? — спросил дознаватель.

— Чтобы я не думал о странностях. И чтобы передал талисманы тому, кто назовет пароль…

— Какой?

— «Время прошлого ушло».

— Отзыв?

— «Передайте миру, что новый порядок уже здесь».

— Когда должна состояться передача?

— Не знаю!

Бальтазар поджал губы, не открывая глаз. Глухо и бессмысленно.

— Понятно. Дальше.

— Это все. Записку я сжег, как сам себе и указывал в ней. Больше я ничего не знаю!

Бальтазар вышел из сознания астролога, открыл глаза и проморгался. Вайс отчаянно потер разболевшиеся виски. Ни одной зацепки. Любые, даже самые тонкие ниточки, за которые можно было бы ухватиться и распутать клубок воспоминаний, были обрезаны. Бальтазар сжал кулаки от бессилия.

— Охотно верю, гражданин Вайс, — произнес он отрешенно. — От лица Ложи благодарю за сотрудничество. Однако вынужден огорчить: ваше положение тяжелее, чем я подозревал.

— Что… что это значит? — всхлипнул дрожащий астролог.

Бальтазар посмотрел на него с сочувствием.

— Вашу память заперли, поэтому вы ничего и не помните. К сожалению, даже стресс не позволил ослабить блок. Боюсь, я не смогу снять его. И в Ложе тоже не смогут. Я имею в виду, не смогут безболезненно и без вреда для вас. Но мне необходимо знать, кем был посредник. Поэтому… — дознаватель помедлил, глядя в расширяющиеся от ужаса глаза астролога. — Мне очень жаль.

* * *

Из лавки донесся душераздирающий вой, перешедший в пронзительный писк. Аэромант вздрогнул, пиромант резко обернулся на дверь, зажигая в ладони огонь. Ульрих Бренненд вскинул руку, останавливая своего подопечного, и покачал головой.

Потом наступила тишина.

Через несколько минут за дверью послышались неуверенные шаги, прозвенел дверной колокольчик. Бальтазар Гайстшписен вышел на улицу, держась за голову, и тяжело привалился к дверной коробке. Он был бледен, жмурился и болезненно морщил выбритое лицо.

Бренненд недовольно хмыкнул.

— Подозреваемого… — выдохнул дознаватель, — больше нет необходимости везти в Комитет Следствия.

— Отменять транспорт? — угрюмо проворчал Бренненд.

— Нет… Он жив, но… еще долго ничего не скажет. Возможно, вообще ничего не скажет. Никогда.

Лицо следователя покраснело от злости, старые шрамы отчетливо выделились на нем белыми рваными полосами. Медные глаза раскалились до красных огоньков. Однако Бренненд сдержался и быстро взял себя в руки.

— А что с другой статьей?

Бальтазар махнул рукой, отталкиваясь от дверного косяка.

— Я все улажу… сам. Бумаги оформлю позже. А теперь извините, я должен идти.

Он неуверенно спустился с крыльца, держась за перила, потряс головой, глубоко вздохнул и зашагал по улице, покачиваясь из стороны в сторону. Бальтазар не оборачивался, но чувствовал, как спину ему жгут два красных огонька глаз старого пироманта.

Равновесие превыше всего.

* * *

— Я все выяснил.

Бальтазар стоял, привалившись к стене, в глухом переулке, откуда сильно несло прокисшей мочой. Не самое приятное место, однако именно здесь он мог спокойно переговорить, не опасаясь лишних ушей.

— И кто же он? — донесся механический голос из вокса — восьмигранной коробки с открытой крышкой, которую дознаватель извлек из кармана и держал в руке, поднеся к лицу.

— Альберт Айнзахт.

Вокс несколько секунд молчал, издавая лишь тихое шипение.

— Я так и знал, — эмоций вокс передавать не мог, но невероятной концентрации злорадства в голосе собеседника хватило, чтобы ее отголоски донеслись даже через колдовское устройство.

— Вы подозревали его?

— Я всегда подозреваю людей с именем «Альберт». И тебе советую.

— Он работал с Эрвином Месмером, — продолжил доклад Бальтазар. — Это ренегат-менталист, который уже два года в розыске по обвинению…

— Я знаю, — бесцеремонно перебил вокс. — К делу.

— Месмер зачистил память продавцу, пришлось его «вскрывать». Есть вероятность, что Месмер зачистил память и Айнзахту.

— Есть, а может, не есть, — безразлично сказал вокс. — Давай не будем гадать. Ты мне скажи, что с талисманами?

— Они у меня.

— О них кто-нибудь знает?

— Только я, продавец и Бренненд.

Вокс на секунду затих, противно шикнув.

— Хорошо, — сказал он. — Приведи себя в порядок и через три часа у меня.

Бальтазар поморщился.

— Мне нужно в Комитет, — неубедительно запротестовал он, — подать рапорт, оформить…

— Я тебя в КР не для того оформил, чтобы ты там бумажки писал, — монотонно обрезал протесты вокс. — Потом напишешь. Сперва подумаем, что с нашим Альбертом делать. Вопросы есть?

— Нет.

— Вот и славно. Жду.

Вокс мгновенно перестал издавать шум, дав понять, что связь прервалась. Бальтазар закрыл крышку и досадливо поджал губы. Паук не любил долгих прощаний.

Санкт-Петербург,

22 декабря 2019 г. — 17 декабря 2020 г.

Выражаю благодарность одному человеку за поддержку и безжалостную и беспощадную аннигиляцию лишних местоимений в тексте, Мари Пяткиной за посильную редактуру, а также всем тем, кто следил за подробностями сначала и подключился в процессе. Ну и, конечно, тем, кто дочитал.

Наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/53717

Оглавление

Вступление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Заключение