Лето во фланелевом халате [Юлия Нестеренко] (fb2) читать онлайн

Юлия Нестеренко Лето во фланелевом халате

Палата была рассчитана на семь человек. Три кровати стояли спинками к стене параллельно друг к другу слева, три таким же образом — справа, седьмое койко-место растянулось вдоль белой стены, перпендикулярно соседкам.

Лиза заняла самую дальнюю от двери кровать. Разложила вещи в больничную тумбочку: кружка с ложкой наверху, зубная щетка и паста — на полочку ниже, за хлипкой дверцей — печенье, яблоки и сменное белье в отдельном пакетике.

— Кто придумал, что в больницу надо ложиться в этих цветастых халатах? — задумалась Лиза, поправляя на себе зеленое одеяние с красными лилиями.

И невольно улыбнулась. Как только она узнала, что в гинекологии ей придется провести несколько дней, решила купить себе «что-то поприличнее». Лиза сама пошла в магазин и из нескольких вариантов выбрала вот этот. Она не представляла, какой халат приличествует ее ситуации.

Лизина рука ненадолго задержалась на округлившемся животе: она аккуратно нащупала его под тканью дикой расцветки, и словно обжегшись, отдёрнула ее. Села на кровать, поджав ноги, открыла на середине книгу Лукьяненко. И до обеда от чтения отрывалась лишь на пару секунд, чтобы поздороваться с соседками, которые стали занимать места на койках.

Девочкам в палате предстояло провести несколько часов. Понедельник в гинекологическом отделении районной больницы был днем абортов. Женщины приходили, бросали пожитки, ждали вызова в процедурную, болтая между собой. Никто не заламывал рук, не рыдал, не охал. Лизе иногда казалось, что вместе с девчонками (так по умолчанию принято называть друг друга у женщин, если они оказываются объединены одной идеей или проблемой) она ждет очереди на какое-нибудь банальное физиолечение. Но как только праздные, они же спасительные, разговоры прерывались, в палате повисала тяжелая тишина.

После аборта медсестры с санитарками приволакивали женщин обратно: отходить от наркоза. Бледные пациентки шли на полусогнутых, шаркая тапочками, стараясь удержать между ног прокладку с горячей густой алой кровью. Словно кули с мукой они падали на кровати, постанывали или молча оторачивались к стене, утыкаясь взглядом в безжалостно-белые больничные стены.

Четверо Лизиных соседок прошли эту процедуру. И, отойдя от наркоза, одна из них спросила у Лизы, вновь погруженной в чтение:

— А ты разве не на аборт?

Лиза крепче вцепилась в книгу. Соседка смотрела вопросительно, ожидая ответа.

— Нет, не на аборт… — выдавила Лиза.

— Ты чо? Разве не видишь, какой большой живот. На сохранение? — подключилась к разговору яркая брюнетка. Она бойчее остальных держалась до процедуры, зато наркоз дался ей тяжелее, чем другим.

— Нет, не на сохранение, — ответила Лиза и перевернула страницу. Главный герой попал в двадцать четвертый по счету мир, и ей словно не терпелось узнать, что автор придумал еще интересного. Чтобы спастись от высоты белых больничных потолков, утомительных разговоров, Лиза готова была нырнуть в неизведанное с главным героем или даже вместо него. Потому что неизвестность, ожидающая ее за дверьми кабинета, откуда возвращались девочки, была куда страшнее.

Обе соседки переглянулись, но расспросы прекратили.

— У меня прерывание беременности…Это, когда на позднем сроке. Говорят, это как роды. Я не знаю. Я не сама… По медицинским показаниям, — выпалила вдруг Лиза.

В палате стало невыносимо тихо. За окном надрывалось лето: слышались голоса людей, смех детей с ближайшей площадки, звуки машин. До Лизы они доносились словно из другого мира, из параллельного измерения, придуманного Лукьяненко. В ее реальности звенела тишина, та, что сдавливает горло, и ты боишься глотнуть комок, ставший поперек, потому что будет слишком громко. И ты выдашь себя. Свое беспредельное отчаяние.

Женщины прятали глаза, силясь подобрать нужные слова, от бесполезных потуг тишина еще больше уплотнялась и давила. Лизе захотелось зажмуриться и убежать. В этот момент дверь распахнулась, и санитарки ввели очередную, последнюю на этот понедельник женщину после аборта.

— Приготовься, — кивнула одна из них в Лизину сторону, сгрузив стонущую пациентку на кровать.

Лиза закрыла книгу. Встала. Вот и вся подготовка. Еще несколько минут прошло в томительном ожидании. Внимание соседок по палате переключилось на вновь прибывшую, она причитала громче всех.

— Да, девочки, мы стонем сначала под мужиком, а потом вот… — охнула яркая брюнетка, расспрашивающая до этого Лизу, и покачала головой. В палате кто-то заулыбался, кто-то отвел глаза. — А они отряхнулись и пошли: вот и все дела.

— Предохраняться надо, — подала слабый голос женщина с дальней кровати.

— Надо! — Подхватила брюнетка, и смеясь добавила, — Смотрю, все мы тут умные задним числом.

Палата прыснула. Женщины смеялись, и в каждой в этот момент можно было рассмотреть что-то девичье, наивное. Смех всегда чуть приоткрывает броню, дает разглядеть живое, неподдельное.

— Деееевочки… — протянула последняя пациентка сквозь улыбку, — не смешите, больно смеяться.

— Весело тут у вас, — в палату заглянула медсестра.

— Пойдем, — сказала она Лизе.

***

Страх закончился, когда Лиза переступила порог процедурного кабинета. Он выглядел как тысячи подобных комнат: летнее небо в голубом квадрате окна, кресло, кушетка. Обыденность и стерильность притупляли волнение.

Неизбежное приблизилось, встало в полный рост рядом с Лизой и положило мягкие руки на ее плечи: сопротивляться бесполезно, тратить силы на страх бессмысленно. Принимай.

Лиза посмотрела на столик возле кресла. На нем стояла бутылка с жидкостью, которая должна убить плод и вызвать роды. Лиза до конца не поняла, как оно работает. Послушно, как ей велели, привезла лекарство из городской аптеки. Сама сунула рецепт аптекарю, заказала, оплатила, везла за сотню километров. Обычная стеклянная бутылка с резиновой пробкой. Ничего страшного.

— …уже возникла угроза для жизни матери. Тут все понятно, — Лиза вспомнила консилиум врачей, принимавших решение о прерывании беременности. Уставшие доктора собрались за столом, смотрели на УЗИ и совсем не смотрели на Лизу. Совещались быстро. Самая молодая из них повернулась к ней и с той же интонацией, с какой обращалась к коллегам, повторила:

— Тут все понятно?

Лиза кивнула головой. Сил объяснять целому консилиуму, что ей одновременно понятно все и непонятно ничего, уже не осталось.

Она несколько дней ждала встречи с врачами перинатального центра. Сделала три УЗИ, которые внимательно читали три гинеколога. Трижды напрасно вглядывалась в их встревоженные глаза, пытаясь отыскать надежду. Но хуже всего было то, что все это время она не представляла, можно ли дальше гладить живот и говорить с малышом, если ты, возможно, будешь вынуждена его убить.

Врачи твердили про агонию плода. Но Лиза чувствовала, что он шевелится. Или ей хотелось это чувствовать?

«Потолок белый. Костюм у врача зеленый. Игла укола острая. Больно», — Лиза лежала на кресле и старалась разглядывать белые крупинки на крашенном потолке.

«А вдруг он все-таки живой, мы ошиблись и сейчас его убиваем»?

Лиза не спросила об этом у врачей на консилиуме, не решилась задать этот вопрос доктору в зеленом костюме.

«А вдруг…»

«Не думать. Сейчас — больно. Потом — все закончится. У медсестры — голубая шапочка. В окне — облака».

— Почему? — выдавила она тогда, глядя на уставших врачей.

— Такое, к сожалению, случается. Причины — разные.

Даже, если бы доктора затруднили себя объяснениями, Лиза бы им не поверила. Она знала, причина одна: она не хотела этого ребенка, не была готова стать мамой. И только поэтому сейчас ее кровь равнодушно разносит по сосудам разрушающее лекарство. А матка готовится вытолкнуть жизнь, которая росла в ней 26 недель.

Лизу отправили ждать схватки. Она вернулась в палату, оправила складки на цветастом халате и открыла книгу, которую оставила 20 минут назад.

В палате ничего не изменилось. На кроватях сидели и лежали женщины. Кое-кто уже собирал свои вещи, чтобы уйти домой. Летний день катился дальше. Лиза читала Лукьяненко.

***

Ранним утром гинекологическое отделение разбудили Лизины крики.

Боль, всю ночь проверявшая терпение молодой женщины короткими, но запоминающимися набегами, к рассвету полностью овладела телом.

Лиза выходила в коридор, чтобы не будить криком соседок, которых подселили накануне после обеда, мерила его быстрыми шагами, дышала, старалась отвлекаться на плакаты про сифилис и методы контрацепции, но с каждой новой схваткой, разрывающей нутро, приходилось плевать на покой других и орать. Только так неизвестная до сей поры боль проживалась легче.

Лиза когда-то слышала, что рожающие женщины иногда при схватках обещают себе «больше никогда не давать». Этот факт всплывает в ее голове в перерыве между новыми набегами боли, когда Лиза рассматривает плакат про заболевания, передающиеся половым путем. Чтобы не тратить казенную площадь плаката, авторы сократили его заголовок до ЗПП. Под черными, похожими на паука буквами — широкий перечень этих самых зпп. В нижнем углу — удаляющиеся силуэты мужчины и женщины. Фотограф снял пару со спины. Они в белых рубашках и шортах, взявшись за руки, куда-то идут по песчаному берегу моря, залитому солнцем. Очевидно, в сторону безопасного секса.

— Лучше просто позагорай, — Лиза обращается вслух к женщине с плаката и сгибается от новой сильной схватки.

Она не успевает прикинуть, хочется ли ей кричать, что она «больше никогда никому не даст». Мысли и чувства тушуются перед масштабом боли. Остаётся лишь одно желание, чтобы все поскорее закончилось.

Санитарки разносят завтрак пациенткам отделения. Соседки по палате едят кашу, запивая ее жидким сладким чаем, и старательно делают вид, что Лизины причитания — это не более, чем часть сервировки, обязательная составляющая всех завтраков в гинекологии по вторникам.

Они уже говорили Лизе, которая пыталась по началу извиняться за причиненные неудобства, что все понимают. После искали слова поддержки. А когда они быстро закончились, решили вести себя максимально непринужденно, словно голосящая женщина на дальней кровати их палаты, была всегда.

— Кто это у нас тут так верещит? — начинается утренний обход, в дверях появляется заведующая отделением.

— Я… — Лиза слабо улыбается в надежде на скорое избавление.

***

Возле нее суетятся врач, медсестры и санитарки. Лизе кажется, что она смотрит кино, где на главную роль без проб и согласия утвердили ее.

Тело после пяти часов схваток устало от боли, но сознание удивительно ясное. Мозг выхватывает картинки из происходящего, показывает их Лизе в режиме стоп-кадра.

Кто-то из санитарок гладит ее предплечье. Врач велит тужиться. Утреннее солнце заглядывает в кабинет: на стеклах окна видны разводы. Через несколько минут все заканчивается. Лиза пытается соскочить с кресла.

— Какая шустрая! Ты куда? Нельзя так резко. Голова не кружится? — удерживают ее несколько рук.

Лиза не ощущает свое тело, она легкая как пушинка.

«Все, наконец! Всем спасибо. Все свободны. Дайте мне уйти».

Лизу провожают до палаты. Она падает на кровать и проваливается в сон. Просыпается днем: рядом сидит ее тетя в белом халате поверх одежды, она медработник, смотрит сочувственно и гладит ее руку.

«Зачем? Почему вы меня жалеете? Все закончилось. Все нормально», — думает Лиза.

Вслух женщины говорят о том, как все прошло.

— Не нужно ли чего? — интересуется тетя перед тем, как уйти.

— Спасибо. Ничего не нужно, — отвечает племянница.

К вечеру приезжает муж. Во время короткого разговора в маленьком коридорчике перед входом в отделение он бледнее стен Лизиной палаты.

— Подожди, — вдруг вспоминает Лиза и уходит.

Возвращается с коробкой для обуви.

— Надо… где-то …похоронить, — Лиза протягивает коробку. Пару секунд муж смотрит непонимающе. После берет коробку и сползает по стене.

Лиза равнодушно наблюдает за тем, как мужчина сидит на корточках с непосильной ношей. Она немного удивлена, но ей сейчас не жалко никого: ни мужа, ни себя, ни ребенка. Лизе хочется просто лежать на кровати в дальнем углу палаты, безропотно подчиняясь режимному течению больничной жизни.

***

Лизу выписывают через неделю. Она выходит в лето. Лето делает вид будто ничего не случилось и продолжает бежать мимо Лизиной беды знойными полуднями, прохладными вечерами, грибными дождиками и шумом с речки: там купаются мальчишки — загорелые, тонкие, горластые.

Лизе поначалу немного обижается на мир за его равнодушие. Ей хочется, чтобы он на секундочку остановил привычное течение времени, сел и поплакал вместе с ней. Потому что сама себе Лиза слез позволить не может. А самые родные, стараясь ее поддержать, не сводят с лиц напускную бодрость.

Внутри Лизы воет самка, потерявшая детеныша, дико и отчаянно. Кричит и просится на волю, отгоревать свое горе.

— Все закончилось. Будут еще детки. Нечего переживать, — твердит Лизе разум голосами медсестер, врачей и подруг.

И Лиза пытается жить так, будто ничего не было. Больно, до красных вмятин, давит на грудь повязка, не дающая прийти молоку.

— Несколько дней — и это пройдет, — думает Лиза, перематывая плотной тканью грудь каждое утро и вечер.

В своих старых вещах она находит фланелевый халат с зайчиками: носила его в старших классах. Сейчас похудевшей Лизе он оказывается впору. Она поселяется в этом халате: одежда мягкая, теплая, нетребовательная.

Все выходные Лиза проводит в нем, а в будни возвращается с работы и вновь скидывает деловые брюки и неудобную блузку, чтобы поскорее укутаться в халат. Так и проходит это лето. Лиза во фланелевом халате читает книги, сидя в удобном кресле.

Самка внутри Лизы больше не мечется от боли, а только тихо скулит, прячась в темных переулках души. И совсем замолкает, как ветер приносит осенние тяжелые тучи. Лизе кажется, что она больше не услышит ее вой.

Проходит полгода, подруга рассказывает о своей беременности. Лиза передает эту новость мужу, и не успев сообщить всех деталей, давится рыданиями.

— Я рада, правда, я очень рада за нее, — оправдывается она на мужнином плече, силясь остановить бестолковые слезы, а они, непослушные, льются ручьем.

***

По хрупкой желтой свече прозрачным шариком скатывается подтаявший воск. Он обжигает Лизины пальцы, оставляя на них следы. Лизе не без труда удается установить ее в подсвечник: тонкая свечка кренится, заваливаясь на соседние свечи, подрагивающие робкими огоньками.

— «Канун». Так называется это место, — думает женщина. — Только откуда я-то это знаю? Прямоугольный стол с ячейками для поминальных свечей в церкви — канун. Так точно. Он самый.

Лиза отходит в столика, окликает присмиревших в церковной тише мальчика и девочку. Маленькая компания выходит из прохлады храма на шумную знойную улицу большого города.

— Мам, а ты что верующая? — спрашивает у Лизы мальчик лет девяти.

— Не знаю, сынок, — отвечает та.

— Зачем мы тогда сюда пришли? — вновь интересуется он.

— Да, зачем? — поддакивает его сестренка.

— Есть такие вещи, которые сложно объяснить. В них надо просто верить или не верить. Я верю, есть Кто-то больший, что смотрит, как мы проходим уроки, которые он нам задает…И церковь — это один из способов с ним поговорить. Только, дети, вряд ли мое объяснение понравится местным служителям, — улыбается Лиза. — Могу быть и не права. Но я так считаю.

— И что ты с Ним поговорила? — девочка с любопытством смотрит на мать.

— Что Ему сказала? — поддерживает интерес сестры старший брат.

— Поговорила, — Лиза останавливается. Дети замирают рядом с ней, — поблагодарила за уроки, даже за сложные. Даже за те, над которыми плакала, пока выполняла.

— Плакать это же плохо, мам! Еще и благодарила… — ворчит сын.

— Плакать, значит, чувствовать. А если я чувствую, значит, я все еще человек с сердцем, — говорит Лиза.

— Так непонятно разве, что ты человек? Смешная ты, — качает головой мальчик.

— Еще что сказала? — спрашивает девочка.

— Сказала, что, наконец, попрощалась с несбывшимся. Отпустила. Простила всех и себя за то, что не случилось.

— В том, что не случилось, разве кто-то виноват?

— Сложные вы вопросы задаете сегодня, — улыбается Лиза. — Я не знаю, что ответить. Просто долго чувствовала себя виноватой в том, чего не произошло.

— А теперь?

— Теперь я попросила прощения…

— И тебя простили?

— Хочу в это верить. Но я сама больше не виню себя. Это важно.

— Мммм, понятно. — Разочарованно тянет сын.

— Мама, мы же зайдем в «Бургер кинг»? Ты же обещала! — Напоминает дочка.

— Я закажу большой бургер и картошку тоже большую, — подхватывает сын.

— А я молочный коктейль! — говорит девочка.

— Ты же его не пьешь!

— Сам ты не пьешь! Я его люблю! Клубничный! Мам, закажем клубничный?

— И бургер большой? Закажем, мам?

— Закажем! Обязательно, — улыбается Лиза. — Пойдемте, тут недалеко.