На шесть футов ниже (ЛП) [Уитни Барбетти] (fb2) читать онлайн

Уитни Барбетти На шесть футов ниже Серия: «Безумная любовь»#1

Переводчик: (Пролог — 12 глава) Дарья, (С 13-ой главы) Дмитрий С.

Редактор: Лилия С.

Вычитка: Ирина В, Екатерина Л.

Обложка: Екатерина О.

Переведено для группы: vk.com/bookhours

Уступить

место голосам

Они разговаривают со мной —

скользящие соблазнения

обвиваются вокруг обожжённой кожи

Уступить

меткам,

рубцам,

жестоким избиениям,

которые я возложила на это ложе

Уступить

разрушающим рукам,

уступить сердцу,

рвущему грудь

Уступить место

оглушительной тишине,

в которой я могу существовать,

в которой я могу уснуть

— J.R. ROGUE

Посвящается всем, кто страдает психическими расстройствами.

Вы не одиноки. И никогда, никогда ими не будете.

ПРОЛОГ

Впервые, когда я прислушалась к голосам в голове, мне было семь лет. Это был не первый раз, когда я их услышала, но первый раз, когда подчинилась им.

«Перегнись через перила», — насмехались голоса, пока я висела головой вниз над детской игровой площадкой, а мои черные, как смоль, волосы развевались вокруг лица.

На улице стояла ветреная погода, и дождь барабанил по водонепроницаемой ткани моей фиолетовой ветровки, пока я все больше и больше наклонялась вперед. Когда верхняя часть тела стала параллельна земле, а мокрые волосы со всей силы хлестали меня по лицу, я во все глаза уставилась вниз. Где-то на земле от влаги блестел черный гравий, а чуть дальше на парковке со всех ног от дождя убегали дети. «Отпускай», — приказали голоса, и я подчинилась. Отпустив перила высокой детской горки, я тут же прижала руки по бокам и закрыла глаза. Гул десятков кричащих голосов в голове заглушал крики детей, ожидающих за моей спиной своей очереди. Искушение и соблазн не должны были быть понятны ребенку в таком маленьком возрасте, но именно их я и ощущала. Но увидев много чего за первые семь лет жизни, уже тогда знала, что увижу еще больше.

На вершине горки, балансируя над хлюпким ограждением, я чувствовала себя непобедимой. Словно на секунду очутилась в другом мире, и, пока кусала нижнюю губу, желала остаться в нем как можно дольше. Я так и стояла, прежде чем меня нечаянно не подтолкнула сзади одна нетерпеливая девочка, тоже желающая скатиться. Казалось, что прошел не один час, но на самом деле мой полет длился всего пару секунд. В самый последний момент я предусмотрительно подставила перед собой руку, что, как позже мне объяснили, спасло мои внутренние органы от сломанных ребер.

Падение на гравий выбило из легких весь воздух, но я была не против. Конечно, мне было ужасно больно, но эта боль продлила ощущение невесомости, которое окутало меня, пока я парила над всем миром. Помню, как учительница рывком подняла меня на ноги. Когда мы пришли в кабинет медсестры, все вокруг звучало так, будто мы находились под водой.

После того, как вокруг моей руки обернули шину и приложили лед, я почувствовала, как губы медленно растягиваются в улыбке.

— Что смешного? — спросила медсестра, отодвигаясь и убирая пакет со льдом от моего носа. В ее глазах застыло замешательство, пока она в непонимании смотрела на меня.

«Шшш, тихо», — предупредили голоса, и я послушалась. Как дочь женщины, которая сама являлась рабыней своих собственных демонов, я знала: если хочу продлить неизвестное темное удовольствие от падения и переломов носа и руки, мне следовало молчать.

Это был первый, но не последний раз, когда я прислушалась к этим голосам.

«Выпей», — шептали они мне на вечеринке в старшей школе, и я выпила, после чего в доме одного из богатеньких одноклассников съехала вниз по перилам в одном только нижнем белье, пока мне ободряюще кричали все те, кто меня раньше даже не замечал.

«Сделай затяжку», — насмехались голоса, пока по кругу передавали косяк, а рядом сидящий парень выдувал дым мне в лицо. Позже, в гараже его мамы на заднем сиденье машины, я сделала ему минет. Совсем как в «Титанике», только менее романтично. Этот вечер окончательно закрепил за мной звание первой шлюхи школы.

«Попробуй…», — шипели голоса, когда мне было восемнадцать. И я повиновалась: провела носом над обложкой журнала «Playboy», разгоняя кокс у себя в крови. В ту ночь я спрыгнула с крыши гаража в бассейн моей подруги и сломала челюсть, когда приземлилась лицом на дно. Это был первый раз, когда я действительно сожалела, что прислушалась к голосам, но только до тех пор, пока не скинула все лишние килограммы с бедер во время выздоровления.

Голоса никогда не внушали беспокойства, потому что, в конце концов, у меня всегда была конечная цель, о которой не знала даже я сама. Слава, внимание, поиски смысла существования, но больше всего: мне хотелось почувствовать, что я хоть кому-то нужна в этом мире. Однако у каждой истории есть свое «но», и он стал моим. Голоса всегда делали мне одолжение, пока не сказали мне поговорить с ним.

ГЛАВА 1

Октябрь 31, 2000 г

Я буквально вывалилась из ванной комнаты в помещение, которое тут же поплыло перед глазами. Ощущение было такое, словно я прокатилась на американских горках, и теперь, стоя у стены, пыталась вернуть вращающийся перед глазами мир на место.

Сзади кто-то на меня натолкнулся, посылая в неуклюжий пируэт. Пошатываясь, я врезалась в стену, пытаясь уцепиться руками за холодную кирпичную кладку. Лица вокруг расплывались в пятна, вместе образуя причудливую разноцветную акварель.

Пару минут назад я что-то приняла в грязной уборной с не менее грязной столешницы. Что-то, за что заплатила десять баксов. Судя по ощущениям, это были перетертые таблетки с истекшим сроком годности, разбавленные чуточкой кокса. Очередное дерьмо, которое мне подсунул мой новоиспеченный дилер: видимо он предположил, что я все равно не стану его постоянным клиентом. Нос невыносимо жгло, а глаза слезились, что было для них уже привычным делом. Пока ногти царапали бетонную стену, я на ощупь двигалась вперед, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие равновесия. В голове стоял гул сотен голосов, и все они что-то пытались мне сказать. Я приняла то дерьмо только для того, чтобы заглушить эти чертовы голоса, но теперь они стали еще громче. Эффект оказался обратным, и я была невероятно зла.

«Найди что-то посильнее».

«Где это мы?»

«Жжение на последнем порезе почти сошло на нет».

«Как скоро тебя накроет?»

«Все тело покрылось мурашками».

«Я не чувствую языка».

«Продли кайф несколькими рюмками виски».

Я посмотрела в сторону бара и мысленно отмела последнее предложение. Двое из барменов, которые накануне выволокли меня из бара, сейчас были на месте. Я до сих пор не могла различать лиц, но узнала их, благодаря розовому ирокезу на голове первого и по блестящей бритой голове второго. Цвета кожи и лица людей все еще смешивались в одно разноцветное пятно, создавая причудливую палитру оттенков.

На плечи опустилась пара тяжелых незнакомых рук, и я могла поклясться, что ощутила все борозды и полосочки, прилипшие к моей коже, образующие вместе сложный узор, называемый отпечатком пальца.

— Привет, — надо мной раздался незнакомый мужской голос, а шею опалило противным горячим дыханием. Я отшатнулась, в процессе врезавшись в толпу людей, и прищурилась, пытаясь понять, в каком же направлении двигаться дальше.

Мне нужен был воздух. Потом прислонилась к ближайшей бетонной стене и повернула голову к выходу. Знакомые флуоресцентные буквы были нечеткими, но я все равно двинулась в их направлении как можно быстрее. Сердце в груди в диком темпе барабанило о ребра, моля меня избавиться от всего, что я снова приняла. Нащупав пальцами ручку двери, навалилась на нее всем весом, достаточным для того, чтобы сбить человека с противоположной стороны. Я едва могла различить что-либо в темноте. Фонарь над входом разбили пару месяцев назад, а парковка напротив никак не освещалась.

Этот бар был моим убежищем. Местом, в котором я обычно три раза в неделю получала свою дозу наркотиков. Но мой дилер, в связи с уходом в отпуск по беременности, передала меня другому парню. Пока я расфокусированным взглядом осматривала парковку, голова раскалывалась от попыток понять, как же мне попасть домой. У меня не было машины, а даже если бы и была, то все равно была не в состоянии вести из-за вращающихся вокруг стен и онемевших конечностей. На губах застыло слово «блядь», которое я так и не смогла выдавить из-за распухшего языка и отказывающихся слушаться губ.

К горлу подкатила рвота. Я повернулась лицом к зданию и открыла глаза в тот самый момент, как меня вырвало прямо на стену.

Не знаю, как долго я так простояла, облокотившись на стену и убирая взмокшие от пота волосы с лица. Когда по ощущениям желудок скукожился до размеров изюминки, с моих губ сорвался беззвучный стон. Я рассмеялась, что со стороны должно было выглядеть довольно безумно. За плечами у меня был печальный опыт с коксом, но то, что приняла недавно, было далеко не коксом. Да и к тому же, я бы солгала, если бы сказала, что извержение скудной еды на грязной парковке за баром для меня было чем-то необычным.

Сплюнув на землю, неуклюже отступила, отчего ноги в ботфортах на высоких каблуках поехали на осколках стекла и бетона, и я врезалась спиной во что-то твердое и теплое. Моей первой мыслью было «вот дерьмо», когда я потеряла равновесие, и чуть было не упала прямо в содержимое своего живота.

— Впечатляюще, — отчетливо произнес согревающий мужской голос с нотками хрипотцы.

Я захотела расслабиться и упасть в объятия, что так учтиво спасли мою задницу от падения. Усталость опустилась на веки, заставляя закрыть глаза.

— Хммм, — было всем, что мне удалось произнести. Кое-как подняв руки, я отбросила прилипшие к лицу волосы. Разлепив наконец-то глаза, я отшатнулась от незнакомца, который до сих пор неподвижно держал меня в своих руках.

Когда я попыталась повернуться к нему лицом, я снова запуталась в ногах и опять споткнулась.

— Оу, — послышался снова теплый голос, и уже знакомые руки схватили меня за предплечья. По телу мгновенно пробежался холод. Я часто ощущала на себе прикосновения чужих рук, и большую часть времени они были наполнены пошлыми намерениями, но я никогда не позволяла мужчинам прикасаться к себе без разрешения. Вырвавшись из его хватки, я открыла глаза. Мое лицо вспыхнуло от гнева:

— Не трогай меня! — крикнула я. Глаза мужчины оказались поразительного зеленого цвета, хотя вокруг них залегли тени. Уставший взгляд, но неожиданно живой. Сузив глаза и внимательно изучив меня, незнакомец так ничего и не сказал в ответ.

Я перевела взгляд на темные, коротко подстриженные волосы и легкую двухдневную щетину, покрывающую его волевую челюсть.

Он был тем самым человеком, чье лицо невозможно было забыть.

«Поговори с ним», — подтолкнул меня голос в голове.

Все еще глядя на него, я потянулась в задний карман за пачкой сигарет. Я не могла это объяснить, но присутствие мужчины и его сосредоточенность на мне непонятным образом расстраивали меня. Когда я, наконец, выудила из кармана пачку, она выскользнула из вспотевшей ладони и упала прямиком в лужу рвоты.

— Смотри, что я сделала из-за тебя, — сказала я сердито, бросив на незнакомца недовольный взгляд. Он опять ничего не ответил, продолжая просто смотреть на меня. Теперь я жалела, что у меня не было машины. Мне не нравилось, как этот тип смотрел на меня, словно видел насквозь.

Я попыталась отойти, но снова покачнулась. Когда он придержал меня на этот раз, я тут же выдернула руку из захвата. Не важно, что я приняла, эффект длился ровно тридцать секунд, и то благодаря крохотной доле кокса. Я до сих пор чувствовала онемение в руках, но в голове прояснилось, а туман перед глазами рассеялся. Мужчина, что стоял напротив, все еще смотрел на меня, словно чего-то ждал.

— В чем твоя проблема? — спросила я, оглядываясь вокруг и, к несчастью, замечая, что мы были совершенно одни. Прежде, чем он успел ответить, кто-то вышел из бара. Я посмотрела на выход, пытаясь рассмотреть знакомые лица, но увидела того самого парня, продавшего мне некачественную дурь.

— Что бы ты мне не дал, это полный отстой! — закричала я, осознавая, что деньги на такси потратила на двухминутное удовольствие.

— Ты заплатила десять баксов, — просто ответил парень, пожимая плечами, как будто это я виновата в том, что ожидала чего-то более качественного за десять долларов. Ну, он прав. Парень бросил взгляд на мужчину передо мной, после чего развернулся и удалился.

— Сигарету? — спросил мужчина, таким образом, игнорируя все мои предыдущие вопросы. Он потянулся длинными пальцами в передний карман кожаной куртки и достал пачку, протягивая ее мне.

Я настороженно посмотрела на него. Из собственного опыта мне было известно, что люди никогда не делали чего-то просто так. У каждого всегда был скрытый мотив. Я не доверяла ему, но пальцы зудели от желания зажать сигарету между ними.

Мужчина вытащил одну и поднес ее к моему лицу, но я упрямо продолжала смотреть на него с подозрением. Тогда он подошел ближе, оставив расстояние между нами в один маленький шаг, и мою кожу защипало от неожиданной близости.

— Ты знаешь того парня? — спросил он, кивнув головой в направлении, в котором пару минут назад скрылся дилер.

Я тряхнула головой:

— Нет. Зачем?

— Почему бы тебе не взять одну? — вопросом на вопрос ответил незнакомец и поднял сигарету на уровень моих глаз, снова игнорируя мои слова.

— Потому что я не доверяю тебе, — я еле сдержала смех от собственного лицемерия.

— Потому что ты не знаешь меня?

— Это что, какая-то долбаная викторина? — спросила я, устав от вопросов. Облизнув губы, я почти ощутила привкус табака, который он держал в своих руках как взятку.

— Ты его тоже не знаешь, но отказываешься от моей бесплатной сигареты, в то время как потратила десять баксов за его дешевый крэк. Я сузила глаза:

— Я не нюхаю крэк.

— А ты лгунья, — спокойно сказал он. Мужчина положил сигарету между губ и зажег ее, после чего протянул руку к моему лицу. Я дернулась от неожиданности, когда незнакомец щелкнул пальцем по моему носу. На кончике остался белый порошок, и он учтиво поднес его мне к глазам, словно я и правда не знала, что это такое.

— Без понятия, что это, — снова солгала я.

Его губы едва заметно дрогнули. Этого жеста хватило, чтобы понять: он опять распознал мою ложь, но нашел ее необычайно забавной. Мужчина сдул порошок с пальца и посмотрел на меня:

— Как тебя зовут?

Я подняла бровь:

— Ты действительно думаешь, что я отвечу тебе честно? — я не была удивлена, что этот тип разговаривает со мной. Что меня удивляло на самом деле, так это почему я до сих пор разговаривала с ним. Я не флиртовала со странными мужчинами возле баров. Что было по мне, так это делать очередную дорожку на грязных столешницах в туалетах этих самых баров.

Во всем была виновата его чертовски привлекательная внешность, которая до сих пор останавливала меня от того, чтобы просто отшить его. Это, и еще то, что мои конечности до сих пор были слишком вялыми, чтобы позволить себе добраться домой.

— Ты голодна? — спросил мужчина, опять зажимая сигарету между губ. Он сделал глубокую затяжку, после чего выдохнул дым мне прямо в лицо.

Черт. От терпкого запаха дыма у меня затряслись руки.

— Нет, — какого дьявола я до сих пор разговариваю с ним? И почему он так мил со мной?

Мужчина мотнул головой в сторону места, где меня стошнило:

— Тогда скоро ты проголодаешься, — он положил пачку сигарет обратно в карман и вместо нее достал ключи от машины. — Ты можешь идти, а можешь не идти, но я собираюсь чего-нибудь поесть.

«Иди с ним», — в голове прозвучал надоедливый голос.

У меня не осталось денег после импульсивного решения потратить последние, что были, на дозу, да и к тому же у меня не было никакого желания добираться до квартиры две мили пешком. Или точнее будет сказать: ползти одной в темноте. Из-за моей собственной глупости выбор был, скажем так, не велик. Поэтому, засунув свои опасения подальше, я проследовала за незнакомцем к черной блестящей машине.

— Ты же не планируешь убить меня и расчленить тело? — на всякий случай решила уточнить я, когда он открыл для меня дверь с пассажирской стороны.

Я опустилась на сиденье, а мужчина наклонился ко мне, потянув за ремень безопасности.

— Нет, — ответил он, слегка покачав головой. Поднявшись и облокотившись на крышу, он добавил: — Слишком много возни.

Кожаное сиденье оказалось неожиданно теплым. Неужели он приехал прямо перед тем, как я вышла из бара и эффектно облевала все вокруг? Сев рядом со мной, он вставил ключ в зажигание и плавным движением завел урчащий двигатель. Прислонившись к рулю, парень скинул кожаную куртку и бросил ее назад, открыв мне вид на мускулистые загорелые руки, покрытые чернилами. Под курткой на нем была черная футболка с V-образным вырезом, которая плотно обтягивала его тело, очерчивая не менее мускулистую грудь.

Он оказался не просто привлекательным, а чертовски горячим. Я разглядела линию его челюсти, покрытую легкой щетиной, подмечая мужественный широкий рот и тонкие губы.

Его рука легла на руль, после чего мы выехали с автостоянки на дорогу. Мужчина уверенно управлял ретро автомобилем, и я заметила, что машина как нельзя лучше подходит своему владельцу. Я не должна была восхищаться им, но слишком уж впечатляющим было зрелище. Парень не пытался разрядить атмосферу глупыми разговорами и не кидал в мою сторону самодовольных взглядов, за что я была ему очень благодарна.

Я часто принимала опрометчивые решения, как будто от них зависела моя жизнь, и так же часто потом жалела о них. Но я все еще думала, сомневаться ли относительно решения сесть в его машину. За всю свою жизнь я встречала много дьяволов в обличье людей. Когда они прикасались ко мне, не раз пытавшись задушить, я ощущала столько боли, злости и гнева. Но когда этот человек держал меня за руку, я ничего такого не чувствовала, наоборот, меня окружило неизвестное чувство комфорта, которое немало заинтриговало.

Даже голоса в голове решили дать мне передышку, прекратив атаковать мой мозг.

— Как тебя зовут? — спросила я в тишине, решив, что неплохо было бы узнать имя своего потенциального убийцы.

— Шесть, — ответил он, даже не взглянув на меня.

Он повернул на повороте так гладко, что мое тело едва дернулось.

— Как цифра?

— А на что похоже? — голос показался мне грубым, но его глаза по-прежнему оставались сосредоточенными на дороге, пока он перестраивался в соседнюю полосу.

— Почему? — выпалила я.

Взглянув на его профиль, я увидела, как мужчина нахмурился в замешательстве.

— Почему «Шесть»? Это глупое имя, — пояснила я.

Шесть посмотрел на меня, и я успела кое-что уловить в его взгляде, прежде чем он спрятал это от меня. Волнение. По какой-то причине он не хотел, чтобы я знала. Он снова сосредоточил все свое внимание на дороге, но я читала человеческие жесты и мимику так же, как обычные люди читали книги. Кто-то еще может и не заметил бы, как сжалась его челюсть, или как напряглись мышцы рук, крепче сжав руль, но только не я.

— Это прозвище.

— Я просто размышляю, почему именно «шесть». Может твоя мама не могла справиться со всеми детьми, и поэтому пронумеровала вас?

— Я единственный ребенок в семье, — голос мужчины оставался глубоким и спокойным, пока он смотрел в лобовое стекло.

— Ну, по крайней мере, я знаю, что это не твой возраст, — я попыталась выудить из него, сколько ему лет.

— А тебе сколько? — спросил он вместо того, чтобы ответить.

— А если я скажу, что мне нет восемнадцати?

— Тогда я скажу, что ты лгунья. Я встретил тебя возле бара, помнишь? — Шесть бросил на меня быстрый взгляд.

— Двадцать три. Твоя очередь.

— Тридцать один.

— Ты старый.

— Я думаю, ты хотела сказать: ты старше.

— Нет, я сказала то, что имела в виду, — я ухмыльнулась и спросила: — Какое твое настоящее имя?

Зеленые глаза снова посмотрели на меня.

— Ты сама до сих пор не сказала мне своего имени.

— Мое настоящее имя? Или же тебе нужна цифра? Я неравнодушна к семи. Ты мог бы звать меня «Семь». — Его челюсть незаметно дернулась в насмешке, но взгляд оставался прикованным к дороге.

— Цифра семь что-то значит для тебя?

Семь. Именно в семь лет я разрушила жизнь мамы.

Я ближе наклонилась к мужчине:

— А цифра шесть что-то значит для тебя?

— Возможно, — мы приблизились к автостраде, поэтому он переключил передачу.

— Семь необычное число.

— Я необычный человек.

— Я вижу, — его губы дрогнули в улыбке. Видимо, Шесть находил наш разговор довольно забавным.

— Тогда зови меня Семь.

— Почему я должен так тебя называть?

— Хотя бы потому, что семь круче шести.

— Боюсь, больше нет, — он посмотрел на меня пронзительным взглядом. — Вот что получаешь, когда покупаешь дешевый кокаин, — последнее слово он произнес с сарказмом, а одна бровь взлетела вверх.

— Что ты имеешь в виду под словами «больше нет»? Ты тоже под кайфом?

— Что, если да?

— Тогда я окажусь идиоткой, так как села к тебе в машину.

— Я думаю, тебе стоит пересмотреть сегодняшний вечер. Ты оказалась идиоткой с того самого момента, как занюхала в нос десять баксов синтетического дерьма, а не когда села в машину незнакомца. Я кивнула:

— Справедливо.

Этот Шесть каким-то образом заинтересовал меня. Он не пытался произвести на меня впечатление или льстить мне. В какой-то степени он даже оскорбил меня, но я знаю, что заслужила этого. И чем больше он говорил, тем более привлекательным становился.

— Куда мы направляемся?

— На свалку естественно.

— Оу, — я изобразила восхищение, сложив вместе ладони. — Без сомнений, ты умный серийный убийца. Уголки его губ приподнялись еще выше, образуя аппетитную ямочку на подбородке.

— Это, наверное, самый странный комплимент, который я когда-либо получал.

***

Пока мы ждали в машине еду, которую Шесть заказал для нас, он протянул мне пачку влажных салфеток. Я непонимающе уставилась на них.

— Возможно, ты захочешь протереть руки перед едой, — пояснил он.

Я вытащила одну и многозначительно посмотрела на него:

— Так ты намекаешь, что я грязная?

— Я намекаю на то, что ты, возможно, захочешь протереть руки. В том баре ЗППП больше, чем выпивки (прим. пер.: ЗППП — заболевания, передающиеся половым путем).

Я протерла салфеткой каждый палец, морщась, когда антибактериальный гель попадал на очередной порез на костяшках.

— Ты один из тех психов, помешанных на чистоте? — спросила я, чавкая жвачкой, которую мне предложил Шесть.

— Нет, но ты могла подцепить что-нибудь.

Я рассмеялась, потому что это действительно было забавным для меня.

— Ты говоришь как мой папа.

Закончив вытирать руки, я выкинула использованную салфетку в пакет, который Шесть использовал для мусора в машине. Откинувшись назад на сидение, я добавила:

— Ты и не представляешь, какой образ жизни я иногда веду.

— Ты права, не представляю, — его темные брови сосредоточенно нахмурились, когда он посмотрел мне в глаза. — Тебе стоит лучше заботиться о себе, — я только открыла рот, чтобы ответить, но Шесть добавил, не дав мне сказать и слова: — И не говори мне, что ты гордишься всеми теми вещами, которыми наполнена твоя жизнь.

Мои недостатки норовили показать себя, чтобы стать более заметными под его испытующим взглядом.

— Я ничем не горжусь, — эта была голая правда, и через мгновение в стекло постучал официант с готовым заказом в руке, разрушив тем самым момент.

Мы ели сэндвичи с английским хлебом, яйцами и жареными колбасками в его машине. От прожаренного мяса в желудке поселилось чувство сытости. Насколько я помню, это был первый полноценный прием пищи за несколько дней. Вытерев о салфетку жир с пальцев, я повернулась к мужчине рядом, который ел медленнее, чем я, задумчиво глядя на улицу.

— Спасибо за… — Я посмотрела на часы на приборной панели. — За завтрак? — я подняла с пола апельсиновый сок и шумно принялась пить через узкую трубочку.

— Пожалуйста, — ответил Шесть низким голосом, разворачивая бумагу с оставшегося кусочка сэндвича. — Теперь ты собираешься сказать мне свое имя?

— Мира, — я поставила свой апельсиновый сок в держатель для стаканов и откинулась на сиденье с удовлетворенным вздохом.

— Мира, — протянул Шесть, словно пробуя на вкус. — Это сокращение полного имени?

Конечно, это было сокращение.

— Нет, просто Мира.

— Просто Мира, — эхом повторил он, после чего откусил кусочек сэндвича и принялся жевать, размышляя о чем-то своем.

— Итак, Шесть, — начала я, накручивая торчащую на футболке нитку на палец. — Почему ты так мил со мной?

Он посмотрел на меня с непонимающим выражением лица:

— Для этого нужен повод?

— У всех всегда есть скрытый мотив. — Я посмотрела в зеркало и, как могла, оттерла потекшие следы туши под глазами. Его молчание вызвало у меня подозрения. — Ты был в баре, пока меня тошнило на улице, и после этого предложил подвезти меня и угостил ужином, — опять пришлось пояснить мне.

Шесть положил сэндвич на колени и поднес свой стакан с кофе ко рту.

— Я только приехал в бар, когда тебя стошнило, и предположил, что у тебя нет машины.

Он был прав. После того как у меня отобрали водительские права, я продала машину — не для того, чтобы оплатить штрафы, а для того, что купить самый чистый белый порошок, который только смогла найти. Мне потребовалось четыре дня, чтобы спустить стоимость машины в свой нос.

Я пожала плечами:

— Машины это роскошь в Сан-Франциско. Но ты мог просто посадить меня в такси, если чувствовал себя каким-то образом ответственным за мою безопасность.

— Я подумал, ты захочешь что-нибудь поесть. Похоже, что там ты избавилась от всего содержимого желудка, — его глаза скользнули по моему телу, осматривая одежду. Я задержала дыхание, когда заметила, что Шесть тяжело сглотнул и посмотрел на меня из-под полуопущенных ресниц. — Ты одета не совсем по погоде, чтобы дожидаться такси рядом с другими подвыпившими героями на улице. А еще ты не в том состоянии, чтобы самостоятельно добраться домой.

Я опустила взгляд на свои черные кожаные легинсы и ярко-розовую толстовку, дырок в которой было больше, чем в швейцарском сыре. Мне нравилось то, что выбор моей одежды отражал беспорядок в голове.

— Кожа хорошо согревает, — ответила я, имея в виду вовсе не легинсы, а черные кожаные сидения в его машине.

Растерянная от хода своих мыслей, я облизала крупинки соли от жареной картошки с губ. Взглянув на Шесть, я заметила, что он продолжал наблюдать за мной теплым взглядом. Зеленые глаза не отрывались от моих губ, и я сглотнула возникший в горле ком.

Я все знала об одолжениях. Он купил для меня еду, и по моему опыту, я должна была ему чем-то отплатить. Я благодарила и менее привлекательных мужчин за вещи, стоящих намного меньше, чем этот ужин. Так что Шесть стал в каком-то роде другим, исключением.

Да я охотно отплатила бы ему просто так. Воздух в машине, казалось, наэлектризовался, нагреваясь от дыхания и от тепла наших тел. От напряжения, появившегося между нами, покалывало кожу. Я закрыла глаза, мысленно представляя его губы, скользящие по моим губам, представила, как он скользнет языком мне в рот, приняв на себя полный контроль. И когда я открыла глаза, всем, что я могла видеть, был Он.

Шесть смотрел мне в глаза в течение нескольких долгих секунд, точно уловив похоть в моем взгляде. Я хотела его. Он приоткрыл губы, и я ждала, что он вот-вот прильнет ко мне, положив руку мне на затылок.

— Ты готова ехать домой? — спросил он, не делая ни малейшей попытки приблизиться ко мне.

— Да, — сказала я, решив, что он хочет забрать долг в более приватном месте.

Внизу живота разгорелось пламя, и я скрестила ноги, чтобы успокоить ноющую боль.

По пути к моему дому мы не разговаривали, за исключением пары фраз. «Поверни налево. Здесь перестройся, а после опять налево. Вверх по улице». И под парой фраз я имею в виду то, что я говорила, а Шесть молчаливо следовал моим указаниям. Он не включил музыку, и единственным звуком в машине было его мягкое дыхание. Каждый тихий вздох заставлял меня сжимать мышцы живота в ожидании.

Когда мы притормозили у трехэтажного дома, я, не теряя времени, выбралась из машины. Мужчина припарковал авто дальше по улице, и последовал за мной к входной двери.

Я хорошо знала эту игру. Я открыла дверь ключом и повернулась к нему, еще раз осмотрев его внушительный рост и размеры. Аромат кожаной куртки окутал меня. Я положила одну руку ему на грудь, ощущая потертую кожу кончиками пальцев. Взглянув на Шесть снизу вверх, я ждала, когда он наклонится и даст мне ощутить вкус его губ.

Голоса в голове замолкли в волнительном ожидании. Когда он ничего не сделал, я скользнула рукой выше к лацканам куртки и рывком потянула его на себя. Достаточно близко, чтобы почувствовать его твердость внизу. Я наклонила голову набок, при этом заметив, как мои волосы скользнули по обнаженному плечу, с которого съехала толстовка.

— Чего же ты ждешь? — спросила я, сжимая его куртку в кулак. Другую руку я положила на темную футболку, ощутив под ней тепло горячей кожи. Привстав на носочки, я ближе придвинула лицо к его губам. Все случилось меньше, чем за секунду. Одной большой рукой Шесть схватил мои запястья, перекрывая мне доступ к его телу, и оттолкнул меня назад к двери. Прижав мои руки над головой, он ступил ближе. Сзади, в замочной скважине, звякнули ключи.

Я понимающе улыбнулась. Ему нравилась грубость. Что ж, я была не против.

Шесть наклонился ко мне почти вплотную, и я закрыла глаза. Я задрала подбородок, когда почувствовала дыхание на своих губах. В животе все перевернулось от предвкушения. Я тяжело сглотнула, приоткрыв губы для него, приглашая его.

Но он так и не поцеловал меня. Горячее дыхание проследовало к уху.

— Заходи внутрь, — сказал он властным голосом. Шесть отпустил мои запястья, и они упали по бокам мертвым грузом. Прежде чем я успела сориентироваться, за мной открылась дверь. Я испуганно распахнула глаза, заваливаясь назад, но сильная рука придержала меня за талию, возвращая устойчивость.

— Спокойной ночи, Мира, — Шесть задержал свою руку на мне на мгновение дольше, чем я знала, он хотел, а затем развернулся и ушел.

Я осталась стоять возле двери, пока звуки шагов на лестнице не затихли, и всем, что я слышала, был грохочущий в ушах пульс. Пройдя в гостиную, я наткнулась взглядом на набор для рисования, который мне подарила мама. Обычный набор красок и всех необходимых приспособлений.

— Найди себе хобби, кроме алкоголя и наркотиков, — сказала она мне тогда с ноткой отвращения в голосе, что часто проскальзывало в ее словах. Я оставила его себе, но принципиально так и не воспользовалась. Но теперь голоса заставили меня подойти ближе. Я схватила кисти и швырнула их через всю комнату. Взяв в руки тюбик с зеленой краской, я открутила колпачок и выдавила небольшую каплю на палец. Завороженно глядя на палец, я опустилась на пол прямо перед квадратным холстом, взывающим разбавить белоснежную пустоту яркими красками.

Голоса снова и снова повторяли его имя. Тогда я поднесла палец ближе и нарисовала по центру большую цифру шесть, слегка взмахнув рукой, чтобы цифра больше походила на завихрение. Откинувшись назад, я долго смотрела на цифру, бездумно размазывая краску между пальцами, втирая зеленый цвет в кожу. Оттолкнув полотно прочь, я легла на пол и свернулась калачиком, мгновенно проваливаясь в сон.

ГЛАВА 2

Ноябрь, 2000 г

Спустя две ночи я вернулась на то место, где мы встретились с Шесть. Я знала, что совершаю огромную ошибку, но ничего не смогла с собой поделать. Он согрел меня, и теперь внутри все кипело, отчего я не находила себе места. Шесть не только согрел едой мой живот, но и каким-то образом согрел своим присутствием мою душу. Я ступала на запретную для себя территорию, потому что глубоко в душе уже знала, чем это может закончиться.

Я взмахнула короткими светлыми волосами. На мне были высокие черные сапоги на умопомрачительных каблуках, на запястьях красовались тонкие браслеты, в ушах висели большие кольца, а губы я накрасила ярко-красным цветом. Я позаимствовала образ Джулии Робертс из фильма «Красотка»», но все же не решилась надеть длинный пиджак на топ и короткую юбку из-за погоды.

Я обожала перевоплощаться в новые личности так же, как и менять губную помаду. И я чертовски хорошо смотрелась, поэтому давно выучила урок: те, кто выглядели лучше всего снаружи, были так же здорово изуродованы изнутри.

Все началось с моего первого парня в старшей школе. Он любил мои губы и тело, и был просто озабоченным юнцом, пока я считала его настоящим мужчиной. Я узнала обо всем слишком поздно, что частенько происходило со мной, и привязалась к мальчику, который не был готов к моим чувствам.

Не то чтобы кто-то вообще был готов к чувствам. Я не была. И никогда не буду.

И теперь, в двадцать три года, я, как правило, ни с кем не завожу отношений. Мужчины нужны мне только ради секса. Я никогда не позволяла оставаться им на ночь, никогда не занималась сексом при свете дня. Свет опасен: он освещает все уголки моей души, которые я хотела бы так и оставить незамеченными. Так что я встречалась с парнями только под покровом ночи, когда глаза оставались в тени, а голоса звучали тише.

Я знала, что отношения были не для меня. Любовь — заразная штука, а моя иммунная система была слишком слаба, поэтому единственным выходом было четко разделять физическую близость от душевной. Это был единственный способ сохранить здравый рассудок.

Ну, относительно здравый. Я никогда не была нормальной. Много раз видела в фильмах, как женщины расплывались в глупых улыбках при виде мужчин с роскошными букетами цветов. А те дамы, с которыми мне доводилось работать, тоннами съедали подаренный им шоколад, а после жаловались на целлюлит, вызванный этим самым шоколадом. Меня не привлекали цветы и целлюлит, и я всегда удивлялась, почему я вижу все по-другому, не так как остальные. Мой подход к отношениям заставил уйти от меня множество парней, которые мне идеально подходили. Каждый мимолетный намек на близость вызывал рану на душе, которая никогда не заживала. А каждый новый любовник походил на инфекцию, попадающую в рану и вызывающую заражение.

Таким образом, я защищала и себя от того, чтобы окончательно не свихнуться, и от неизбежного разочарования их во мне и в моем безумии. Потому что это было абсолютной правдой. Я была не в своем уме, и неважно, каким психическим расстройством я страдала. За многие годы я немало повидала врачей, которые сначала ставили диагноз, взваливая тяжелую ношу мне на плечи, а после говорили: «Нет, нет, мы ошиблись. Ты больна не этим, а другим».

Я не вещь с ярлыком, а просто Мира — получеловек, полумедуза. Но в моменты, когда череп разрывает сотни кричащих голосов, я снова становилась человеком из плоти и крови, который прибегает к различным способам заткнуть их. Я просто Мира, которая держит людей на эмоциональном расстоянии для своего и для их же блага.

Несмотря на все барьеры, я почувствовала странную связь с Шесть. Я хотела его, и думаю, он понял это в ту ночь, но вместо того, чтобы взять меня, просто ушел, чем еще больше подогрел мой интерес. Почему он не зашел в квартиру? Почему ушел, не шепнув мне на ухо обещание забрать долг позже?

Черт, люди никогда не проявляли доброту, не ожидая ничего взамен. В какую игру он играл?

Я взяла прядь парика в рот, пробуя на вкус синтетические волосы. Привкус пластика смешался с сигаретным дымом, и я непроизвольно скривилась. Встряхнув головой, я распушила волосы, создавая белоснежный ореол вокруг головы.

Вытащив еще одну сигарету, я кинула окурок на землю и потушила его подошвой сапога. Ветер подхватил пепел и закружил его в танце, и тогда я снова почувствовала этот запах. Теплый, пряный запах кожи остался со мной и после того, как мужчина покинул порог моей квартиры. Я вдыхала его снова и снова, сжимая в руках розовую толстовку, которую так и не решилась постирать.

Я оглянулась через плечо и увидела его, сидящего на капоте черного автомобиля. Я не слышала, как он заехал на автостоянку, но это точно была та самая машина, которую не так-то просто забыть. Гладкие мощные изгибы и черные тонированные окна, в которых ничего невозможно разглядеть. Авто выглядело таким же скрытным, как и его владелец.

Из-за темноты я не могла разобрать его лица, только красноватый тлеющий конец его сигареты. Не отрывая взгляда от мужчины, я зажала сигарету между губ и медленно ее зажгла. Я стояла прямо под освещенным фонарем, который недавно починили. Несмотря на то, что я не могла видеть его лица, я знала, что Шесть неотрывно смотрит прямо на меня.

На секунду я представила, что он видел в тот момент: полураздетую девушку, медленно отступающую назад на стучащих об асфальт высоких каблуках. Я уперлась спиной на столб уличного фонаря, прислонившись голой кожей к холодному металлу. По телу побежали мурашки, когда я приподняла взгляд и из-под ресниц снова посмотрела на него.

Так мы стояли на расстоянии десяти метров друг от друга, с сигаретами в руках. Когда я медленно выдохнула дым, то смогла разглядеть рваный выдох Шесть, выскользнувший серым облаком из-за холода. Мы не вторгались в личное пространство друг друга. Не разговаривали и никак не касались друг друга, но именно в тот момент мы были связаны. Он в тени, я в лучах света, оба вдыхали в легкие мягкий дым сигарет, выпуская его обратно наружу.

У черной майки, в которую я была одета, на спине был глубокий вырез до середины позвоночника. Пока обнаженная кожа прижималась к ледяному металлу, я одернула вниз слишком короткую юбку, которую в определенных слоях общества посчитали бы неприличной. Как хорошо, что я не причисляла себя к ним.

Ноги начинали потеть в теплых сапогах. Четырнадцать часов я ничего не принимала, и тело начинало напоминать об этом: руки незаметно для посторонних глаз потряхивало, а в висках поселилась тупая боль.

Я не могла объяснять свою увлеченность Шесть. Не понимала, почему меня так к нему тянет. Обычно я проводила время с простыми парнями. Они покупали мне пару напитков, а после мы отправлялись ко мне, где напивались дальше, чтобы забыть о наших разочарованиях вместе. Я не искала секретов и тайн, не была заинтересована в чем-то новом и неизвестном. Мне никогда не приходилось добиваться кого-то.

Пока мысли атаковали мой мозг, я чесала длинными ногтями свежие порезы на запястьях, которые безжалостно ныли от боли.

Насколько я помню, на левом запястье у меня теперь было шестьдесят три линии, две из которых были совсем свежие. Порезы были еще одним моим недостатком, наряду с алкоголем и кокаином. Спиртное и наркотики нужны были мне для того, чтобы забыть, помочь мозгу оцепенеть. А когда это было невозможно, или они не помогали, тогда я просто себя резала. Подняв глаза, я заметила, что Шесть продолжает смотреть на меня со своей машины. Я ждала, когда он пригласит меня к себе и заставит расставить для него ноги, но он просто безмолвно наблюдал за мной на тихой парковке.

Когда он так и не сдвинулся с места, я с тихим вздохом оттолкнулась от столба и пересекла улицу в противоположном направлении. И больше, чем просто неудовлетворенная, побрела домой.

***

Следующей ночью я не стала возвращаться на место преступления. Мне надоели игры, в которые играл этот мужчина. Обычно это я была кукловодом, и меня не интересовала связь, в которой я не могла контролировать его мысли или то, каким образом он на меня смотрел.

Вместо этого, я пошла в городской парк «Золотые ворота», вдоль которого располагались многочисленные рестораны и отели. Мне нужно было раздобыть то, в чем я нуждалась. С места, где я стояла, открывался хороший обзор на вышеупомянутый бар. Мне был жизненно необходим план отступления, и мне повезло, потому что Ирокеза и Бритоголового сегодня не было на месте, а это означало, что в случае, если меня поймают, я смогу быстро и незаметно проскользнуть внутрь.

Я надела джинсы, парку и кроссовки для бега, и в целом выглядела как обычный человек. Нормальный. От одной только мысли об этом я нервно сжала руки в карманах.

В одном кармане валялись салфетка и пакетик майонеза из забегаловки быстрого питания, которая располагалась за углом моего дома. Ногтем большого пальца я непроизвольно постукивала по упаковке, пока нервно оглядывалась по сторонам. В это время в парке было много бездомных и простых прохожих, которые делали вид, что первых не существует. Я не винила их, но всегда думала, что безопаснее открыто смотреть людям в глаза, нежели отворачиваться и показывать тем самым свой страх. Мимо меня прошла пожилая пара в плащах, держащая на привязи свору собак, которые представляли собой ворох влажного меха. Люди чем-то походили на собак: когда они видят страх, то бросаются на жертву, поэтому я никогда не избегаю зрительного контакта, показывая свое доминирование над врагом.

Я вздохнула, приготовившись сдаться от отчаяния. Я была на мели — мое привычное состояние — но на этот раз мне нужны были деньги не просто на очередную дозу. Еда для моей золотой рыбки закончилась, а в холодильнике из еды остались только бутылка газированной воды и заплесневелое яблоко. Последний раз я нормально ела вместе с Шесть в ночь нашего знакомства.

Желая избавиться от мыслей о нем, я щелкнула пальцами в воздухе. Он казался неплохим парнем, но одна только идея его существования почему-то раздражала меня. Шесть пробрался мне под кожу, потому что я не знала, какова была его конечная цель. Я не могла предугадать наперед его действия, хотя обычно с легкостью делала это с другими мужчинами, а он стал для меня загадкой. Краем глаза я заметиланаправляющегося в мою сторону мужчину в длинном темном пальто с усталым выражением лица. В одной руке у него был кожаный портфель, а в другой пейджер, на который он уставился с нахмуренными бровями.

Потянув уголок пакетика с майонезом, я выдавила его на салфетку, а другой рукой убрала пряди волос с лица. Сегодня я никак не выделялась из толпы, была невзрачной Мирой с легко забывающимся лицом. Эта маска идеально подходила для ситуаций, подобной этой.

Я медленно поднялась со скамьи и плавными движениями потянула мышцы на ногах. Я надеялась, что мне не придется убегать, но на всякий случай лучше было разогреться. Мужчина не видел меня, а вокруг не было никого, кроме пары случайных прохожих. Вытащив салфетку и подняв голову выше, чтобы открыть лицо, я двинулась по дорожке навстречу незнакомцу.

Его пальто было открыто нараспашку, и под ним виднелись кожаный ремень, рубашка и галстук. Он выглядел взволнованным, а его движения излучали неподдельную уверенность. Когда я приблизилась к нему ближе, то заметила идеально уложенные гелем волосы. Было уже начало девятого вечера, и я уверена, что этот мужчина выглядел так же безукоризненно, как и ранее утром. Это натолкнуло меня на мысль, что он будет благодарен моему предложению помочь.

На мгновение я посмотрела вниз и, когда между нами осталось не более пяти метров, подняла голову, встречаясь с ним взглядом. Я улыбнулась ему легкой приветливой улыбкой, которую обычно дарят тому, с кем не намереваются вступать в диалог. Медленно скользнув глазами ниже на воротник идеально сидящего пальто, я резко остановилась.

Моя внезапная остановка, судя по всему, удивила его, потому что он тоже остановился на расстоянии вытянутой руки.

— Сэр, у вас что-то… Прямо здесь, — я указала пальцем на шею и убедилась, чтобы на лице застыли беспокойство и смущение.

Мужчина поднес руку к шее и резким движением провел по воротнику, а затем посмотрел на нее в поисках постороннего предмета.

— Вот здесь, — сказала я с легким смешком. — Позвольте мне.

Я вытащила салфетку из кармана и быстро провела ею по ткани около шеи.

— Похоже, какой-то соус, — сказала я, показывая ему салфетку.

Мужчина наморщил лоб, и тогда я добавила:

— Или птичье дерьмо, — незнакомец скривил губы в отвращении и уставился на салфетку так, что я не удивилась бы, загорись она в моих руках.

Настало время моего выхода. Как фокусник, отвлекающий внимание публики на посторонний предмет, чтобы проделать свой трюк, я незаметно просунула руку в его пальто и вытащила первое, за что ухватились пальцы.

Мужчина снова поднес руку к шее, и на этот раз на пальцах остался белый мазок. Он выглядел сконфуженным, пока я запихивала в карман украденную вещь и убирала салфетку с майонезом.

— Спасибо, — сказал он смущенно, уставившись на свою руку. Затем незнакомец огляделся по сторонам, без сомнения разыскивая что-то, обо что можно было бы вытереть пальцы.

— Держите, — сказала я, протягивая чистую салфетку. Мысли вернулись к пачке салфеток, которую предлагал мне Шесть в машине, и я отогнала его прочь из головы. — Пятна больше нет, — сказала я спустя мгновение тишины. Мне хотелось быстрее убраться оттуда, но я понимала, что быстрое бегство после нашего короткого обмена фраз могло вызвать подозрения. Пусть я и выглядела как нормальная девушка, в этой части города часто орудовали карманники, и будь этот парень местным, он уже понял бы, что что-то произошло.

— Спасибо, — еще раз пробубнил он и сунул мне назад салфетку с таким видом, словно я стояла там специально для того, чтобы прибираться за ним.

Облегчив мое положение, он поспешно прошел мимо и направился в сторону выхода из парка к освещенной улице.

Это было слишком легко. Квадратная украденная вещь прожигала карман, поэтому я как можно скорее пересекла парк и зашла за угол бара, спрятавшись в темноте. И тогда моя удача исчезла в тени вместе со мной.

Квадратный конверт был заполнен фотографиями с полароида. Вся вина за то, что я обокрала того парня, тут же исчезла. Десятки размытых фото пляжа и океана. И все. Ничего ценного или полезного. Я быстро перебрала все фотографии, надеясь отыскать хоть что-нибудь. Но нет, ничего кроме снимков волн, блестящего песка и пальца, нечаянно приложенного к объективу.

«Черт», — подумала я и оттолкнулась от стены, заходя за угол здания. Да я сделала одолжение тому парню, избавив его от мусора. Выбросив конверт в мусорный бак возле заднего входа в бар, я круто повернулась и врезалась в нечто твердое.

Меня окружил аромат кожи и специй, и я поняла, что это был он.

— Привет, — сказала я. Шесть удерживал меня за предплечья, а я ухватилась одной рукой за него в поисках равновесия, пока другая нырнула в карман его куртки. Не разрывая зрительного контакта, я вытащила холодный прочный предмет и незаметно положила к себе в парку.

— Хорошая работа, — сказал он с легкой усмешкой, продолжая удерживать меня даже тогда, когда я отпустила его.

— Не понимаю, о чем ты, — ответила я с каменным лицом, но мы оба знали, о чем он говорил. Внутри закипало раздражение от того, что я была недостаточно осторожна. Я отступила назад прочь из его объятий, делая вид, что не замечаю его пристального взгляда.

— Майонез?

Я ничего не ответила, перебирая в кармане холодный предмет. Форма и размер походили на зажигалку. Я взглянула в сторону бара и решила убираться прочь отсюда, подальше от Шесть и его пристального взгляда. Я развернулась, чтобы уйти, но он схватил меня за плечо.

Я тут же стряхнула его руку, бросив на него убийственный взгляд из-за очередного прикосновения.

— Куда ты идешь? — спросил он меня.

— Какое тебе дело?

Зеленые глаза пробежались по моему лицу.

— Я хочу знать, где позже искать мою зажигалку.

Я замерла, на секунду сбитая с толку. Он знал? Я отпустила зажигалку и достала руку из кармана. Судя по его словам, он не хотел вернуть ее назад прямо сейчас, вместо этого, он хотел знать, где ее искать после.

— В какие игры ты играешь? — спросила я.

— А ты?

— Я не увлекаюсь играми.

— Так ли это?

Я шумно вздохнула, подымая пряди челки вверх прохладным воздухом. На улице сильно похолодало, и я потуже затянула парку вокруг себя.

— Выживание. Я просто выживаю, вот моя игра, — тихо сказала я.

— И для выживания тебе нужна моя зажигалка?

Он поймал меня.

— Я не крала ее, — ниже склонив голову в попытке укрыться от ветра, я приблизилась почти вплотную к Шесть, наслаждаясь исходящим от него теплом.

— Похоже, именно это ты и сделала, — голос Шесть понизился и звучал тихо, пока его хозяин оставался убийственно спокойным. Я вытащила зажигалку и откинула крышку, выпуская наружу пламя. Яркий свет осветил наши лица, пока я рассматривала необычную золотую вещицу.

— Ты украла ее у меня.

— Ты сам отдал ее мне, просто сам пока не знаешь об этом.

— Вот как? — если бы я знала его и мимику его лица лучше, то сказала бы, что Шесть забавляет вся эта ситуация.

— Может, я и ошибаюсь, — я защелкнула крышку и широко улыбнулась. — Спасибо за подарок.

— Всегда, пожалуйста.

Мне нужна была пауза. Я не привыкла разговаривать с человеком, который шел в ногу со мной в диалоге и открыто бросал мне вызов, но при этом не спорил. Шесть так и не ответил, какова была его игра.

— Что бы ты делала, если бы мужчина поймал тебя? Как бы защитила себя?

Я просто пожала плечами: меня редко ловили.

— Я бы, наверное, ударила его между ног.

— Дерешься с честью и отвагой, — его вылепленные губы тронула легкая улыбка.

Я должна была уйти, но голоса в голове приказали остаться.

— А что? Хочешь дать мне пару уроков самообороны?

Несмотря на размер его мышц, мне тяжело было представить его в роли нападающего: уж слишком он был спокоен.

— Почему бы и нет, — сказал Шесть, тем самым удивив меня. — Вытяни руку вперед.

Я не была уверена, шутил он или нет, но сделала так, как он сказал. Его рука тут же обернулась вокруг моего запястья.

— Если кто-то схватит тебя вот так, то нападающий не сможет контролировать вращение твоего запястья. Теперь потяни руку к груди.

Я подчинилась, и с немалым удивлением почувствовала, как мои пальцы проскальзывают в его захвате, несмотря на всю приложенную Шесть силу.

— Получилось!

— Ладно. Теперь представь, что ты развернулась, чтобы уйти, и на тебя напали сзади, — мужчина жестом показал мне развернуться к нему спиной, а после схватил за правое запястье и легонько вывернул руку. — Теперь ты должна быстро повернуться ко мне лицом. Одновременно с этим выкрути запястье и ухватись за мою руку.

— Хорошо, — сказала я, не спеша поворачиваясь обратно.

— И пока ты разворачиваешься, подготовь левый локоть, чтобы нанести им удар сопернику по голове, — Шесть сделал небольшую паузу, и на его лице промелькнула крошечная улыбка. — Только не стоит делать этого прямо сейчас.

Я согнула руку и подняла локоть вверх, пока наши руки сцепились друг с другом. Из-за большой разницы в росте я еле доставала ему до подбородка локтем.

— Ты низкая, в этом твой недостаток. Но ты все еще можешь нанести удар локтем по руке, удерживающей тебя, — Шесть положил свободную руку на мою и направил ее в нужное место. — Прямо сюда. Это должно помочь ослабить хватку.

— Ты же понимаешь, что сейчас учишь воровку защищаться от ее же собственных жертв?

— Понимаю, но надеюсь, ты используешь полученные навыки на людях, которые действительно заслуживают этого.

— А кто сказал, что люди, у которых я ворую, не заслуживают этого?

Шесть пожал плечами:

— Может, и заслуживают, но это уже не нам решать.

Сердце в груди быстрее забилось от нашей вынужденной близости и от потрясающего аромата, окутавшего меня. Взгляд его зеленых глаз не отпускал мой, и я почувствовала, как между нами что-то промелькнуло. Очевидно, это было что-то наподобие химии, потому что мы снова и снова как будто искали способ встретиться еще раз. Но у меня не было ни сил, ни времени, ни желания, чтобы развлекать мужчину, над которым мне до сих пор не удалось установить контроль.

Поскольку мы все еще находились чересчур близко друг к другу, мне стало интересно, смогу ли я стащить у него что-нибудь еще.

— Уверен, что не хочешь вернуть ее? — спросила я, поднимая золотую зажигалку в руке.

— Она пуста.

Я нахмурилась и попыталась зажечь огонь, но Шесть оказался прав: огонь так и не вспыхнул.

— В ней хватило заправки только на одно зажигание? — своим вопросом я отвлекала все его внимание за зажигалку в моей руке, пока другая рука нырнула во внутренний карман его куртки.

— Я удивился, что она вообще зажглась.

— Облом, — пальцами я нащупала прохладную гладкую кожу и ухватилась пальцами за предмет, не разрывая зрительного контакта с Шесть.

Когда я начала его медленно вытаскивать, Шесть молниеносно схватил меня за руку со словами:

— Нет, только не это.

Тон его голоса изменился, а хватка на руке стала ощутимее жестче. Я колебалась, пытаясь понять, что же мне делать.

— Ты не сможешь защититься от меня, Мира, — взгляд опустился на его руку, удерживающую меня за предплечье. Шесть не показал, как вырываться из такого захвата, да и к тому же, он знал, где я живу.

Сдавшись, я сказала:

— Спорим, ты не сможешь купить новую зажигалку без этого, — я усмехнулась и вытащила кожаный бумажник, который до сих пор сжимала в пальцах. Шесть забрал его у меня из рук и открыл. Вытащив из кармашка фотографию, он спрятал ее в куртке.

— Ты права, — ответил он, словно разговаривая сам с собой.

Я ничего не поняла. Шесть не проверил на месте ли карточки или деньги. Из бумажника выпирали двадцатидолларовые купюры, и я мысленно пнула себя за то, что не смогла украсть целое состояние. Вместо денег, его волновала какая-то ничего не стоящая фотография.

Прежде чем он успел понять, что произошло, я быстро вытащила фото. Любопытство всегда побеждало мои хорошие манеры. В кадре была запечатлена молодая женщина с маленькой девочкой, сидящей на ее бедре. Судя по помятым уголкам и потертостям в местах, где снимок неоднократно складывали, фотокарточка была старой.

Я не успела убрать палец с лица женщины и разглядеть ее как следует, когда Шесть рывком вырвал принадлежащую ему вещь у меня из рук.

— Это твоя семья?

Ответом мне послужила тишина. Шесть положил фотографию во внутренний карман куртки и застегнул молнию на груди.

— Это меня не остановит, — лукаво сказала я. — Я находчивая.

— До свидания, Мира, — ответил Шесть тихим голосом, развернулся и ушел.

Я наблюдала, как мужчина садится в свой блестящий черный автомобиль и с мягким урчанием двигателя выезжает с парковки. Против воли, я уставилась ему вслед. Почему он так безразлично отреагировал на кражу зажигалки, и с таким беспокойством ухватился за старый снимок? Меня расстроила его реакция, а так же тот факт, что это он ушел первым, ведь это была моя фишка.

Перед глазами еще долго стояло изображение девушки с ребенком, и так как я была одержимым человеком, это все, о чем я могла думать.

***

Как и любой другой наркоман, я не была застрахована от передозировки. Однажды меня еле откачали, и как минимум пару раз я была близка к этому. Я не боялась смерти. У меня не было никого, кто любил бы меня и кого разочаровали бы мои поступки, и меня устраивало такое положение дел. Я всегда была одинокой Мирой, которой суждено умереть в одиночестве, предав пыль от своих костей земле. Поэтому я изо всех сил приближала этот момент употреблением наркотиков, чтобы заставить сердце сдаться как можно раньше.

Многие люди не понимают, что психические расстройства не лечатся с помощью волшебных таблеток. Нельзя просто взять и заклеить пластырем поврежденную часть мозга. Нельзя заморозить боль, и тем более остановить поток галлюцинаций.

Нет никакого волшебного лечения, и никакие мудрые слова не помогут тебе почувствовать себя лучше. Это просто пожизненное мучение. Навсегда.

И ночью, после того как меня оставил Шесть, я не могла сказать, были ли у меня галлюцинации, или же я находилась в ночном кошмаре наяву.

Все началось, когда я выследила того самого дилера, продавшего мне некачественную дурь в ночь моего знакомства с Шесть. Я потребовала у него более качественный товар взамен той дряни, пригрозив, что он может потерять клиента в моем лице. Я знала, что вернуть деньги не удастся, но они мне и так были не нужны. Они были несущественны. Все, в чем я нуждалась, так это в забытье.

У дилера соскочила рука, когда он открывал рюкзак со всем дерьмом, что носил внутри, отчего дюжина разноцветных таблеток упали на асфальт.

— Вот черт, — пробормотал он, опустившись на четвереньки, чтобы поднять их с земли.

Не теряя ни секунды, я упала рядом с ним, собирая все, что смогла найти, в кулак.

— Отдай их мне, Мира, — сказал он высоким и скрипучим голосом, открыв мне ладонь.

Я положила таблетки в карман, и вскочила на ноги. Джереми? Джерри? Джаред? Каким бы ни было его имя, мне было все равно.

— Слушай, они все равно уже грязные. Зачем они тебе?

Дилер поднялся на ноги и потер ноздри рукой.

— Как много ты успела взять?

Я посчитала пальцами таблетки. Шесть. От этой цифры я скривила губы.

— Две.

Он заглянул в рюкзак, и посмотрел на мой карман.

— Покажи, — сказал он, не доверяя мне. Не то, чтобы он должен был: зависимые люди не славятся свой честностью.

— Черт тебя дери, Джереми, — я нащупала две таблетки и уже была готова показать их ему, когда заметила за его плечом приближающиеся красно-синие огни.

Он нахмурился:

— Кто такой Джереми?

Я догадалась, что могу вычеркнуть Джереми из списка возможных имен.

— Сзади, на семь часов. Пенелопа приближается, — я как можно равнодушнее развернулась и начала медленно уходить прочь.

— Пенелопа?

Вот идиот. Я закатила глаза.

— Ты два года уже ошиваешься здесь, Джерри. Выучи уже, наконец, чертов слэнг.

— Дерьмо, — парень заметил приближение патрульной машины. — Пенелопа — это копы?

— Да. Разве только что ты знаешь еще какую-нибудь Пенелопу, — я отвернулась лицом к кирпичному зданию, когда машина проехала мимо. — У тебя есть знакомая горячая цыпочка по имени Пенелопа?

Джерри пожал плечами рядом со мной.

— Не-а, но если ты заинтересована…

— Нет, — я помахала ему, как только полицейские скрылись из виду. — Пока, Джерри.

— Кто такой Джерри? — крикнул парень мне в спину. Когда нас разделяло метров двадцать, он опомнился, вспомнив про рассыпанные на земле наркотики. — Эй, Мира! — позвал он.

Я ускорила темп.

— Сколько ты взяла?

Второй раз менее чем за пять минут, я подумала: «Идиот» и перешла на бег. Пробежав по улице, я пересекла дорогу. Сунув руку в карман, я вытащила две желтые таблетки и, пока ждала зеленого света светофора, засунула их в рот и быстро проглотила. Я не стала задумываться о том, что дилер уронил на землю. По знакомому горькому вкусу на языке я знала, что скоро вновь все станет хорошо, и меня окружило знакомое чувство комфорта.

Когда загорелся зеленый, я быстро перебежала улицу и понеслась вперед, свернув за угол, а потом и еще за один.

Кроссовки стучали по асфальту, пока я перепрыгивала через лужи, а брызги от водосточной воды попадали мне на джинсы. Пробежав еще одну улицу, я была всего в одном квартале от моей квартиры.

По мере того, как я все ближе приближалась к дому, мои движения замедлялись, и я с нетерпением ждала того момента, как окажусь одна за запертой дверью. Прежде, чем я добралась до входа, земля поплыла куда-то вверх, а глаза не смогли сфокусироваться, лишая меня ориентации в пространстве и видения окружающего мира. Я подняла тяжелую руку к лицу, пытаясь сосредоточиться хоть на чем-то. Мне казалось, что вокруг началось землетрясение. Вкус был мне знаком, и я принимала этот препарат и раньше, но на этот раз эффект казался другим. Неужели я приняла слишком много? Мне было все равно. Я ничего не чувствовала. Ни страха, ни боли. Споткнувшись на бордюре, я упала на землю и покатилась по дороге. Я потеряла контроль, не понимая, где я и что я. Смеясь, я снова и снова вращалась, потеряв счет времени. Через какое-то время я поднялась и попыталась пробежать вперед, но врезалась прямо в стену. Где-то вспыхнул яркий свет, заставляя сотни мелких разноцветных точек плясать перед глазами.

Я не почувствовала никакого страха, когда чьи-то руки потянули меня за запястья. Я была под водой, и одновременно с этим парила в воздухе. Наконец-то на меня опустилось спокойствие, оставив всю боль позади.

ГЛАВА 3

Я медленно открыла глаза, после чего тут же их закрыла.

Первым, что я почувствовала, была боль во всем теле. Пронизывающая боль.

Я попыталась сосредоточиться на том, откуда она исходит, но не смогла определить точное место. Ноги онемели, а руки затекли и отказывались слушаться. Я пошевелила головой и вздрогнула, когда новая вспышка боли пронзила шею. Снова сделав попытку открыть глаза, я поморщилась от пронизывающего яркого света. Света, исходящего от моего светильника. Я сразу это поняла, так как на люстре горела только одна лампочка из трех, что означало одно: я находилась у себя дома. Что, черт возьми, случилось? Ноздри горели, и я вздрогнула, когда с порывом воздуха жжение пробралось выше, поселившись в переносице. Что это такое? Что я сделала? Я осторожно подняла руку и приложила ее ко лбу. Кожа была неестественно теплой, но не настолько, чтобы вызвать тревогу. Я не была больна, но что-то произошло, осталось только вспомнить что.

Перевернувшись на бок, я почувствовала боль глубоко в груди. Словно у меня были повреждены ребра. С легким стоном я перекатилась на край кровати и скинула ноги на пол, поставив босые ступни на холодную поверхность. Сжав простыни в кулаках, я с трудом приняла вертикальное положение, при этом почувствовав уколы боли в груди, в нижней части спины, в ногах и бедрах. Судя по ощущениям, даже кости ныли от боли.

Первой странной вещью, которую я заметила, был наполненный до краев стакан воды на прикроватной тумбочке. Я бы и не обратила на него внимания, если бы не одинокая трубочка в нем. У меня не было трубочек для напитков.

Я резко посмотрела на дверь спальни, забыв при этом про неустойчивое восприятие окружающего мира. Вздрогнув, я подождала, пока комната прекратит вращаться перед глазами, и только тогда снова взглянула на дверь. Она была заперта.

Я никогда не запирала дверь спальни. До моих ушей донесся шум, который означал, что я была не одна. Первым делом я бросилась к тумбочке в поисках ножа, который хранила там на всякий случай. Пусто. Прикосновение к мягкому хлопку одежды на мне подавило панику внутри. Я опустила взгляд вниз и взяла в руки полы огромной серо-коричневой рубашки, которая доходила мне до середины бедра.

Какого хрена? Соломинка в стакане и тот факт, что незнакомец в квартире одел меня в свою одежду, подавили страх внутри. Но я все еще оставалась встревоженной, потому что, насколько я помню, я никого не приглашала. Шум на кухне напомнил мне, что я все еще нуждалась в предмете самообороны. Выбор остановился на пустой бутылке из-под водки, которая все еще валялась в ванной с прошлой ночи. Не желая просвещать незваного гостя о своем пробуждении, я медленно прокралась к двери. Приоткрыв на пару сантиметров дверь, я заглянула в щель и оглядела гостиную, но так и ничего не увидела. Неожиданно в ноздри ударил характерный запах жареного бекона. Что, твою мать, происходило на самом деле? Крепче ухватившись пальцами за горлышко бутылки, я медленно двинулась за угол в сторону кухни. Я услышала звук открывающегося холодильника, после чего последовал звон стеклянных бутылок. Этого не могло быть, потому что холодильник был пуст. Я точно это знала. Сделав глубокий вздох, я подняла бутылку вверх, пока дверца холодильника блокировала мне обзор. Плечо нестерпимо ныло, а пальцы тряслись из-за лишнего веса в руке. Сердце болью отзывалось в ребрах, пока я ожидала, когда холодильник, наконец, захлопнется.

— Опусти бутылку вниз, Мира.

Этот голос. Я знала, кому он принадлежит. Я не опустила бутылку, лишь крепче сжала пальцы вокруг горлышка и напряглась в ожидании, когда дверца начала медленно закрываться. Прежде чем я успела увидеть лицо непрошеного гостя, он схватил мою руку и поднял ее вместе с бутылкой над нашими головами. Я инстинктивно выкинула ногу вперед для удара, но мужчина ловко блокировал удар. Из-за непрошедшей дезориентации в пространстве и боли во всем теле я была застигнута врасплох. Пошатнувшись, я упала на задницу, а бутылка покатилась куда-то под стол.

Вздрогнув от боли, я потерла ушибленную спину и посмотрела снизу вверх на своего обидчика:

— Что ты делаешь в моей квартире, Шесть? — подобравшись на полу, я попыталась встать на четвереньки. Все это время я боролась с головной болью, которая, казалось, прожигала в мозгу огромную дыру, и со стуком, поселившимся в ушах.

Я попыталась вспомнить хоть что-нибудь с предыдущей ночи, но в голове было пусто. Ничего так и не всплыло. В то время Шесть возвышался надо мной, занимая собой почти все пространство маленькой кухни.

— Тебе не нужно бояться меня.

Этот голос. Казалось, прошла вечность, с тех пор как я слышала его в последний раз, но одновременно с этим он казался таким знакомым, словно я слушала его звучание на протяжении долгих часов.

— Я не боюсь тебя, — вызывающе ответила я, покачиваясь на ногах. Упав в единственное кресло в своей квартире, я спросила: — Что происходит?

— Я привел тебя домой, — Шесть настороженно следил за мной, будто готовясь к моей реакции.

— Откуда? — я пробежалась глазами по комнате в поисках чего-нибудь, чем можно было бы защититься.

— Ты не помнишь? — он выглядел шокировано, и я обняла себя в попытке скрыть неловкость.

— Не освежишь мне память? — тихо попросила я.

— Ты еще не видела себя?

Я не подходила к зеркалу, но все тело нестерпимо болело, поэтому я встала и обошла мужчину, направившись через спальню прямиком в ванную комнату.

Волосы представляли собой жалкое зрелище из спутанных черных и фиолетовых прядей. Я попыталась причесать рукой одну прядь, и на пальцах остались пару травинок и следы грязи.

Глядя на себя, я скользнула взглядом по слегка ушибленной скуле, засохшей крови на носу и губе, по припухшим красным отметинам под глазами. Наклонившись ближе, я попыталась отковырять засохшую кровь и очистить кожу. Отбросив руками волосы назад, я осмотрела радугу цветов, окрашивающих мое лицо. Оттянув воротник рубашки вниз, я отметила красно-розовые царапины. Нервно сглотнув, я почувствовала боль в горле. Я смутно вспомнила ощущения чужих пальцев во рту и подавила рвоту, которая угрожала вырваться наружу.

Сняв чужую рубашку, я отшвырнула ее на пол. Всю грудь и плечи украшали маленькие черные синяки, оставленные чьими-то руками, а на ребрах образовался огромный кровоподтек. Кто-то выбил из меня все дерьмо.

Я все еще не могла ничего вспомнить со вчерашнего вечера с того момента, как намазывала чистую неповрежденную кожу лосьоном. А теперь я выглядела так, словно по мне прошелся ураган.

Я отошла от раковины и посмотрела вниз на ноги: вокруг коленей виднелась россыпь темных синяков, которые плавно поднимались вверх по бедрам.

На мне было надето нижнее белье. Пробежавшись кончиками пальцев по краю трусиков, я начала догадываться, что случилось прошлой ночью. Я покидала квартиру не в этом комплекте белья. Я точно помнила это. Мой мозг впился жесткой хваткой в это воспоминание, не желая отпускать его, в то время как я дрожащими руками в отчаянии сорвала с себя белье, и от злости швырнула его под ванну. К горлу подкатила паника.

Опустив руку вниз, я осторожно ощупала промежность, но ничего не почувствовала. Я ожидала боль, может даже царапины, но все было в порядке.

Меня не изнасиловали. На этот раз. Облегчение прошло сквозь меня, послав благодарный озноб вниз по позвоночнику.

Шесть постучал в дверь:

— Мира.

От неожиданности я подскочила на месте, ухватившись руками за туалетный столик, отчего тут же закружилась голова. Прикрыв руками синяки, я почувствовала запоздалый страх. А потом я резко распахнула дверь ванной и бросилась на мужчину. Мои руки царапали его кожу, а из горла вырвался нечеловеческий звук. Я бросилась на него, била, царапала, кричала, пинала, пока он не швырнул меня на кровать, как безжизненную тряпку.

Прежде чем я успела отреагировать, Шесть набросил на мое тело одеяло, а после лег сверху, крепко прижав руки над нашими головами. Между тяжелыми вздохами он прорычал:

— Я не хочу делать этого, просто выслушай меня.

Я изо всех сил билась под одеялом, пытаясь вылезти из-под него. Желание выжить побудило дикий страх, которого я так давно не ощущала.

— Ублюдок! — я хотела, чтобы мои глаза могли метать ножи: так я бы изрезала все его лицо. — Слезь с меня немедленно! — закричала я в отчаянии.

Мужчина наклонился ниже, отчего между нашими лицами осталось пару сантиметров.

— Я не бил тебя, — Шесть говорил тихо, но от этого его слова не звучали мягче. — Если ты подумала, что это сделал я, то ты ошиблась.

— Я помню! — прорычала я, пока тело продолжала безумно извиваться. — Ты был тут. Я помню, как ты пихал свою руку мне в рот! — выплюнула я ему в лицо.

Он вжался своим телом в мое, пригвождая меня к матрасу.

— Чтобы заставить тебя выплюнуть ту дрянь, которую ты приняла!

Шесть удерживал меня крепко, но в то же время аккуратно, словно знал, сколько во мне силы, но все равно не хотел причинить боль. Цвет его зеленых глаз сменился почти на черный, а сами глазные яблоки налились кровью: их испещряли десятки лопнувших сосудов. Я сосредоточилась на них, чувствуя, как сердце замедляется до привычного ритма.

Сила его слов просочилась в мою кровь и разнеслась по всему телу, как «Ксанакс». Взгляд мужчины оставался по-прежнему тяжелым, но страх начал постепенно отступать. Он не лгал. Я подумала о том, как он набросил одеяло на мое обнаженное тело, прежде чем прижать меня к кровати (прим. пер.: Ксанакс — лекарственное средство, анксиолитик (противотревожное средство), которое используется для лечения панических расстройств, тревожных неврозов, таких как тревожное расстройство или социофобия).

Я вздохнула:

— Ладно, — сказала я, прочищая горло. — Все равно, отпусти.

Через мгновение его руки оставили мое запястье, и он встал с кровати, остановившись в двух шагах от нее.

— Кто сделал это? — вернее, кто пытался сделать это.

Я не хотела произносить свои догадки вслух. Не хотела, чтобы слетев с моего языка, они стали чем-то реальным. Мое тело сражалось накануне, и очевидно проиграло. Меня не изнасиловали, но я ощущала эти намерения на своей коже, как грязь. Человек, который избил меня и не закончил начатое, оставил свои гнусные мысли вместе с синяками.

Шесть лишь покачал головой:

— Я не знаю.

Он не смотрел на меня так, как я того ожидала: в его взгляде не было никакой жалости, что принесло облегчение. Кто-то из нас должен был держать себя в руках, потому что я боялась, что мои слезы в конечном итоге утопят нас обоих. Потому что я не из тех, кто плачет.

— Ты… — слова казались слишком тяжелыми, и никак не хотели вылетать изо рта.

— Ты видел его?

Его челюсть сжалась в ответ. Я кивнула в знак поражения и сжала руки в кулаки под одеялом.

— Было темно.

— Я догадалась, — ответила я, уцепившись за него взглядом.

— Ты… — Шесть провел рукой по голове. Он не знал, как спросить, что спросить. И было видно, что ему некомфортно спрашивать о таком.

— Я в порядке, — я не была, но между ног не было никакой боли.

Не знаю, что со мной произошло, но одно я знала точно: Шесть прервал это. Это. Слово из трех букв казалось непереносимо тяжелым и омерзительным. Сделав шаг к кровати, Шесть попытался отыскать на моем лице возражение, после чего осторожно опустился на край и повернулся ко мне.

— Что я могу сделать для тебя?

В ответ я наклонила голову и удивленно на него уставилась. Большинство людей в такой ситуации вели бы себя довольно банально: заикаясь и запинаясь, попытались бы поговорить об этом, испытывая при этом неловкость. Вместо этого Шесть предложил мне помощь.

Шесть положил руки на кровать, и мой взгляд зацепился за сбитые в кровь костяшки.

— Расскажи мне, что случилось с твоими руками.

Он бросил на них взгляд, после чего снова посмотрел на меня пронизывающими зелеными глазами.

— Я его оттащил.

«Думаю, ты сделал намного больше, нежели просто оттащил ублюдка».

— Который сейчас час?

Мужчина поднес запястье прямо к лицу.

— Десять минут двенадцатого.

Я кивнула:

— Как долго я была в отключке?

— Я принес тебя сюда в час ночи.

Я снова кивнула:

— Ты готовил завтрак?

Его тело слегка расслабилось, тем самым позволив мне заглянуть в трещины его стен. Шесть тщательно скрывал и охранял свои мысли от окружающих. Язык его тела едва ли говорил, о чем он думал и что чувствовал.

— Да, — пробормотал он.

— Отлично, — я села повыше, отчего одеяло скользнуло вниз по моему телу. Шесть отвернулся и встал.

— Вот, — сказал он и бросил мне рубашку, которую достал из корзины для белья рядом с кроватью, после чего покинул комнату, направившись обратно на кухню.

Он хотел, чтобы я прикрылась. Я вспомнила о новой паре нижнего белья на моем теле. Было очевидно, что мужчина раздел меня, когда принес домой, но после надел удобную рубашку и чистое белье.

Шесть не только защитил меня кулаками, но и позаботился о моем самочувствии и удобстве. Никто никогда не делал ничего подобного для меня. Я чувствовала, как гул в голове начал нарастать с новой силой.

— Извини, — мои запоздалые извинения вынудили мужчину оглянуться на меня, стоящую в дверях. Я кивнула головой в направлении ванной: — За то, что набросилась на тебя.

Он в замешательстве моргнул, и это мгновенно смягчило его черты.

— Это было ожидаемо, — подняв руку, он поманил меня к себе. — Иди есть.

В центре комнаты стояли два стула и стол, которых у меня раньше не было. Смерив их долгим взглядом, я показательно села на пол. У меня не было стульев и стола, и мне было все равно, зачем Шесть притащил их сюда вместе с едой. Мне нравилось отсутствие мебели в моем доме, вот и все. Как и я, Шесть проигнорировал мебель и сел напротив меня на холодный пол.

— Ты всегда захватываешь мебель, когда выходишь погулять? — спросила я после того, как проглотила кусочек восхитительного хрустящего бекона.

— Я не хотел оставлять тебя ночью одну, — сказал он, отпивая из чашки воды. — Я так и не смог заснуть, поэтому утром пошел в продуктовый магазин. Рядом с ним наткнулся на магазин мебели, — быстрым взглядом Шесть осмотрел комнату. — Тебе не помешало бы что-то, на чем можно сидеть.

— Я не часто нахожусь здесь, — ответила я тихим голосом.

Шесть посмотрел на меня долгим взглядом, но так и не проронил ни слова, пока я не закончила есть. Пару раз я ловила на себе его взгляд, словно он ожидал моего срыва. Словно он ждал, когда же закипевшие эмоции выльются из моих глаз или же рта, но в моих планах не было устраивать плаксивое шоу перед странными незнакомцами. Я облизала пальцы и откинулась назад на пол, потягиваясь от сытости:

— Я люблю есть.

Я услышала звон тарелок и почувствовала, как прогнулся пол, когда Шесть встал и прошел на кухню.

— Не похоже, что ты много ешь.

Я покачала головой из стороны в сторону на полу:

— Я часто готовлю.

— Это сложно назвать готовкой.

— У меня сгорают даже тосты, а ты мне приготовил гребанный бекон и яйца!

Шесть что-то уронил на кухне:

— Гребанный бекон и яйца?

Я повернулась на бок, лицом к кухне.

— Это же бекон, Шесть.

Я закатила глаза, как будто мое заявление должно было все объяснить. Любовь к бекону не требует разъяснений. Увидев металлический блеск, я вспомнила кое о чем.

— Где мой нож?

— Ты собираешься использовать его на мне?

— Вероятно, нет.

— Уже прогресс, — ответил он, и в его голосе прозвучал намек на юмор. Шесть открыл ящик и кинул мне нож.

— Спасибо, — я перевернула нож и принялась вычищать грязь под ногтем тупой стороной.

Мужчина осторожно посмотрел на меня и открыл морозилку.

— Вот, — сказал он, передавая мне пакет льда. — Приложи к лицу.

Приложив холод к лицу, я наблюдала, как. Шесть моет наши тарелки и кладет их на полотенце.

— У меня нет средства для мытья посуды.

— Теперь есть, — его изумительные глаза не отрывались от сковородки, которую он теперь мыл.

По мере того, как он двигал руками, мышцы под рубашкой то сокращались, то расслаблялись, играя с тканью. От очередного движения бицепсы натянули ткань рукавов.

— А еще у меня нет кухонных полотенец.

Шесть ничего не ответил, продолжая мыть посуду и раскладывать ее на новом красном полотенце. В моей квартире было не много вещей, потому что все деньги уходили в первую очередь на наркотики, а уже потом на аренду. Мой банковский счет, наполненный благодаря летним подработкам и работам с ненормированным рабочим графиком, был почти пуст. Из-за этого я реже стала употреблять наркотики, если только мне не удавалось получать их хитростью, прямо как прошлой ночью у Джерри. Я задумалась, что случилось с остальными украденными таблетками.

— Твоя золотая рыбка выглядит не слишком хорошо, — сказал Шесть, прерывая мои мысли.

— Генри никогда не выглядит хорошо, — ответила я, наблюдая, как яркая рыбка плавает в своем крошечном домике. Я даже не могла поддерживать жизнь рыбы.

Я вспомнила ночь, когда встретила Шесть.

— Кто та женщина? И девочка?

Он поднял голову, молча меня рассматривая.

— Кто?

— Женщина из твоего кошелька.

Его взгляд проследовал к куртке, которая висела на одном из купленных им стульев.

— Одним взглядом ты только что сказал мне, где находится твой кошелек, — сказала я, подкладывая руки под голову и потягиваясь. — Тебе следует быть более осмотрительным.

Я наблюдала, как он вытер руки и вышел из кухни.

— У тебя есть работа?

Итак, очевидно, он снова не собирался отвечать на мой вопрос.

— Не на данный момент, — постоянная работа была следующей в списке невозможных вещей.

— Хочешь, подкину одну?

— Это что-то грязное или жалкое?

Шесть покачал головой:

— Нет.

— Скорее всего, я облажаюсь, — я всегда порчу то, что имеет хоть какую-нибудь важность.

Мужчина одарил меня взглядом, от которого мне пришлось скрестить ноги.

— Нет, не облажаешься.

— Ладно, — я огляделась вокруг, пока обдумывала его предложение. Голоса в голове призывали согласиться. — Я согласна, — ответила я, наконец, и голоса тут же заткнулись.

— Ты даже не спросила, что за работа.

Я села.

— Ты спросил, хочу ли я этого. Я хочу.

— Мне нужна помощь.

Я позволила пакету со льдом соскользнуть с лица:

— Я предполагаю много помощи, иначе ты не предложил бы мне работу.

— Я вернусь через три дня.

И затем он вышел за дверь без единого слова.

ГЛАВА 4

Через три дня Шесть вернулся, как и обещал, только в этот раз мужчина был одет в костюм и выглядел при этом так, словно родился в нем. Ткань идеально сидела на его теле, и, не смотря на формальность наряда, Шесть носил его так же небрежно, как любой другой человек носил свитер.

Выглядел он при этом очень аппетитно. В одной руке Шесть держал чехол с одеждой, а в другой пакет.

— Что в пакете?

— Косметика и клатч. — Синяки и порезы почти сошли на нет, но я не стала комментировать покупку косметики.

Без каких-либо инструкций мужчина передал мне сумки, не проронив ни слова, но ему и не нужно было. Я нанесла легкий макияж, тщательно замаскировав все следы недавнего нападения. Под чехлом оказалось поразительной красоты длинное, черное платье с вырезом до бедра, а также, явно сшитое на заказ, серое пальто. В пакете я нашла черный, в тон платью, клатч. Надев вечерний наряд, я натянула пару своих лучших черных ботинок на толстой подошве, взяла сумочку в руки и вышла из спальни.

Шесть стоял на кухне. В его руке я обнаружила корм: он кормил Генри, мою бедную, заброшенную золотую рыбку. Но вместо того, чтобы наблюдать за несчастным созданием, его взгляд был устремлен на водоворот зеленой краски на белом холсте, которую я нанесла в ночь нашего знакомства. Я присмотрелась к картине: то тут, то там виднелись свежие разноцветные мазки, которые я добавила после. Мужчина повернул голову в мою сторону, словно почувствовав на себе мой взгляд. Зеленные глаза медленно проследовали вдоль моего тела, остановившись на ботинках. Обувь явно не подходила платью, но Шесть не сказал ни слова возражения. Он так же медленно и уверенно вышел за двери, до сих пор не сказав ни одного слова, и я слепо последовала за ним. Возле двери мужчина обернулся и протянул ко мне руку со словами:

— Дай мне ключи.

— Зачем?

— Ты не заперла дверь.

— Не беспокойся, там нечего красть.

— Мне все равно.

Я недовольно просунула руку в лифчик и со вздохом, полным негодования, протянула ему ключи, отчего те зазвенели в вечерней тишине. Я молча наблюдала, как он запер дверь, затем взял клатч, бросил туда ключи и передал его мне обратно.

Мы, наконец, вышли из здания, в тишине сели в машину и отправились в часть города, обычно переполненную туристами. После недолгой поездки, Шесть притормозил у пристани.

Он припарковался, успел обойти машину и открыть для меня дверь быстрее, чем я сумела сделать это самостоятельно.

— Я думала, мы на работе, — неловко пробормотала я, чувствуя волнение от такого, казалось бы, простого жеста.

— Так и есть, — Шесть закрыл дверь авто и внимательно посмотрел на меня.

— Больше похоже на свидание.

— Одно другому не мешает, — мужчина протянул мне руку. — Пойдем.

Осторожно я вложила свою ладонь в его, при этом взглянув в уверенные зеленые глаза.

— Ты меня смущаешь.

Шесть осмотрел улицу.

— Твоя работа на сегодня заключается в том, чтобы притвориться моей девушкой.

Он потянул меня вниз по улице, постоянно что-то выискивая глазами. Я послушно следовала за ним, ожидая, что же мы будем делать дальше. При этом Шесть не выглядел сконфуженным, скорее он искал что-то, или кого-то. Дважды мы входили в роскошные рестораны, но после того, как мужчина оглядывал толпу глазами и не находил то, что искал, мы выходили обратно на прохладный воздух.

Когда он тащил меня за руку уже от третьего по счету ресторана, я дернула наши переплетенные кисти в попытке привлечь внимание.

— Нет.

Но Шесть лишь сильнее сжал мою руку.

— Ты что, глухой? — повысила я голос, наконец, вырвав руку из его захвата.

Мужчина медленно обернулся, тут же пригвоздив меня к месту тяжелым взглядом. Я открыла было рот, но он медленно двинулся на меня, вторгаясь в личное пространство, отчего я отступила на шаг назад к красному кирпичному зданию. Расстояние между нашими губами сократилось до каких-то жалких трех сантиметров, и я заворожено уставилась на его губы. Пары от нашего дыхания смешались в темноте.

— Слушай, — сказал Шесть сквозь стиснутые зубы. — Ты устраиваешь сцену. А прямо сейчас мне надо, чтобы ты вела себя хорошо.

Я снова открыла рот, но он приложил палец к моим губам, тем самым призывая меня к молчанию.

— Нет. Это работа. Ты моя девушка, — он сделал небольшую паузу, теперь не надавливая на губы, а невесомыми движениями касаясь мягкой кожи. — Веди себя прилично, — слова были пропитаны настойчивостью и спокойствием, но при этом мужчина излучал такой контроль, что, казалось, не подчиниться ему просто невозможно.

И я подчинилась, что было совсем на меня не похоже. Несомненно, импульсивность была моим вторым именем. Но это было работой, а Шесть в данный момент являлся моим работодателем, который должен был мне заплатить. В любом случае, у меня не было выхода. Поэтому я закрыла рот и кивнула в знак согласия, при этом прожигая в нем дыру глазами.

Палец, до сих пор находившийся на губах, скользнул ниже, пройдясь вдоль нижней губы. Его глаза неотрывно следили заприкосновением, распаляя меня изнутри. Не убирая руки, Шесть прижался ко мне всем телом со словами:

— Сейчас мы войдем в ресторан за моей спиной, — я посмотрела за его плечо и кивнула. Палец соскользнул с моей губы. — Я хочу, чтобы ты попыталась вжиться в свой образ, только если я не скажу тебе обратное.

Отойдя от меня, мужчина осмотрел улицу на наличие машин, а после перевел нас прямиком к дверям. Как только мы вошли внутрь, Шесть тут же изменился. Было похоже на то, словно он незаметно для других надел на лицо маску.

— Добрый вечер, — с легкой улыбкой поприветствовал он хостес. — К сожалению, мы не забронировали столик, но обычно я сижу вон там, — Шесть указал в зону патио.

Было видно, как девушка уже собиралась ответить ему, что необходимо дождаться столика, но как только услышала о том, что Шесть является постоянным клиентом, тут же переменилась.

— Конечно, — ответила она. — Дайте мне пару минут.

— Все в порядке, — медленно проговорил Шесть с улыбкой, до сих пор играющей на его губах. — Спасибо вам, Тейлор.

— Всегда, пожалуйста, Мистер…

Ее глаза засияли, и она бросила беглый взгляд на бейдж, прикрепленный к ее груди. При этом девушка выглядела немного ошеломленной, на щеках тут же выступил румянец, и стоит признать, ей хватило совести бросить на меня смущенный взгляд.

— Просто Джонатан, — все так же мягко ответил Шесть. — А это Диана.

Я нервно принялась кусать нижнюю губу, пока Шесть вел нас к барной стойке. В голове царил беспорядок. Джонатан? Диана? Мужчина сел рядом возле меня, положил руку на спинку моего стула и склонился ко мне. Со стороны казалось, будто Шесть шепчет мне на ухо что-то сладкое и ласковое, но в его словах не было и капли сладости.

— Мира, ты должна вести себя так, словно принадлежишь этому миру. Все получится, если ты постараешься. Не испорти все.

Я тяжело сглотнула и повернулась, наклонив голову ближе к нему.

— Немного подготовки не помешало бы, — сказала я ласковым голосом, нацепив на лицо очередную маску, и назвала его предполагаемое имя — Джонатан.

Его глаза стали темными, но это не помешало ему продолжить рассматривать помещение.

— Шесть. Мое имя Шесть.

Я почувствовала, как сильная рука скользнула по моему бедру, и попыталась скрыть дрожь, которая выдавала меня с головой.

— Не забывай: это просто работа.

Я нарочито медленно облизала пересохшие губы.

— Чтобы я ни сказал, во всем соглашайся со мной. Попытайся вести себя уверенно.

— Слушаюсь, мой капитан, — я подняла руку к лицу, словно готовилась отдать честь, но в последний момент скользнула рукой в волосы, поправив прическу. Я прикусила нижнюю губу, чтобы сдержать рвущийся наружу смех, когда Шесть бросил на меня предупреждающий взгляд.

***

Когда хостес отправилась на поиски столика, Шесть слегка расслабился возле меня, на мгновение сняв маску. Мужчина вплотную приблизился к барному стулу, на котором я сидела, и прикоснулся губами к моему уху. Он вернул свою руку на мою ногу, так заманчиво выглядывающую из высокого выреза платья, и слегка сжал колено.

— Подойди ко мне, — произнес Шесть хриплым голосом, отчего горячее дыхание обожгло кожу на мочке уха.

Я подчинилась, соскользнув со стула, и вплотную подошла к мужчине.

— Одна из моих клиенток подозревает, что ее муж изменяет ей во время частых поездок в Сан-Франциско, — одновременно с рассказом, он пропустил руку через мои волосы, слегка потянув в конце. Я прерывисто вздохнула, снова наслаждаясь близостью его губ к моей коже. — Мы здесь, чтобы собрать информацию, — Шесть отстранился, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Почему я? — прочитав вопрос в его взгляде, я добавила: — Почему ты взял меня с собой?

— Ты не лезешь в карман за словом, умеешь соображать на ходу, а еще бываешь надоедливой, что является большим плюсом, так как именно тебе предстоит разузнать все для меня.

— Не знаю даже, радоваться такой похвале или обозвать тебя мудаком, — сказала я, слегка склонив голову. — Тебе стоит поработать над выражением своих мыслей.

— Перестань флиртовать. Мне надо, чтобы ты собралась.

Я кивнула, тем самым показав, что я поняла.

— А теперь положи правую руку мне на лицо, и привстань на носочки.

Я подняла дрожащую руку вверх, и нерешительно прикоснулась к волевой челюсти. Легкая щетина оцарапала нежную кожу пальцев, усиливая наслаждение от такого простого жеста, и я непроизвольно выдохнула сквозь слегка приоткрытые губы.

— Теперь прикрой глаза и сделай вид, что я говорю тебе что-нибудь романтичное.

Отлично, а теперь посмотри на семь часов и скажи мне, что ты видишь.

Я прикрыла глаза, и попыталась сосредоточиться, несмотря на все отвлекающие факторы. Я представила себе, что попала под чары своего партнера и теперь наслаждаюсь интимной обстановкой. Это оказалось не трудно, особенно с его губами, прикасающимися к моему уху, и с этим низким теплым голосом. Его горячая ладонь на моей талии прожигала кожу, и я обнаружила, что по-настоящему наслаждаюсь его прикосновениями.

— Что ты видишь? — спросил Шесть, напоминая мне причину нашей близости.

— Возле окна ужинает семья, — ответила я, прикасаясь к его груди. — За соседним столиком сидит мужчина среднего возраста, а рядом молодая женщина в изумрудном платье.

— Именно на этой женщине в изумрудном платье ты должна сосредоточить все свое внимание.

— Хорошо, — выдохнула я, и совсем как он недавно, зацепила губой мочку его уха.

— В твоем клатче лежит диктофон. Когда я дам тебе знак, я хочу, чтобы ты пошла в туалет и завязала непринужденный разговор с этой женщиной. Она его предполагаемая любовница. Попробуй раздобыть любую информацию об их отношениях. — Шесть сделал паузу, громко сглотнув. — Тебе нужно будет записать ваш разговор, — добавил он, одновременно с этим опуская руку ниже талии, лаская своими пальцами мое бедро. — Оставь клатч открытым, пока будешь красить губы помадой, которая ожидает тебя там же, — я почувствовала, как один его палец не спеша вырисовывает круги на моей пояснице, и мне пришлось приложить все усилия, чтобы не начать извиваться на месте. — Открой глаза и посмотри на меня. Я распахнула глаза и встретила его взгляд. Что-то промелькнуло между нами, что-то настоящее и реальное, что-то противоположное всему этому маскараду. Наши тела разделяли какие-то жалкие пять сантиметров, и я застыла под его взглядом, пристально изучающим мое лицо. С меня будто соскользнула маска, и я на минуту забыла, о чем мы разговаривали и для чего здесь собрались. Его глаза на этот раз оказались ярко-зелеными, так разительно контрастирующие с густыми черными ресницами и смуглой оливковой кожей.

— Ты выглядишь так, будто хранишь миллион секретов.

Я наклонилась вперед:

— Может так оно и есть.

Шесть убрал руку с поясницы, и это место тут же покрылось мурашками от прохладного воздуха. Отняв мою ладонь от своей щеки, мужчина поднес ее к своему рту для легкого поцелуя.

— Я думаю, наш стол уже готов, — сказал он прямо перед тем, как хостес позвала его по имени.

Я заметила, как реальный Шесть снова превратился в фальшивого Джонатана.

Шесть протянул мне руку и держал ее всю дорогу до нашего столика. Отодвинув для меня стул, мужчина подождал пока я сяду, а потом склонился ко мне и прошептал негромко в шею:

— Не смотри на девушку в изумрудном платье.

Я кивнула и положила салфетку на колени, пока Шесть обходил стол и усаживался на свое место. В животе поселился ком из нервов, и я жадно глотнула холодной воды, которую нам налил подоспевший официант.

— Я думаю, мы начнем с закусок, и для начала мне бы хотелось чего-нибудь легкого.

Что бы вы нам посоветовали?

Официант стоял справа от меня, загораживая собой молодую женщину в изумрудном платье, что было мне на руку, так как Шесть ясно дал понять, чтобы я даже не смела на нее таращиться. Было слишком сложно сидеть без дела, сложа руки, и ждать, когда глаза так и норовили посмотреть направо. Пока официант рассказывал о специальных предложениях шеф-повара, я попыталась унять свою нервозность и теперь скручивала в руках салфетку, лежащую на коленях. Когда официант удалился, Шесть снова обратил на меня свое внимание:

— Что бы ты хотела? — вежливо спросил он, указывая на меню.

Я открыла глянцевое меню, и попыталась сосредоточиться на многочисленных строчках.

— Хочешь, чтобы я заказал за тебя? — учтиво спросил Шесть.

Я кивнула и снова взяла стакан воды в руки, посчитав, что лучше пусть Шесть сделает все за меня. Когда официант вернулся, чтобы принять наш заказ, я как раз обдумывала, зачем вообще в такое место мужчина привел такую, как я.

— Моя спутница будет филе цыпленка под вашим фирменным соусом. Какое белое вино вы бы порекомендовали к нему? — я подскочила на месте при упоминании вина. Спасибо тебе, Господи. Мне необходим алкоголь, чтобы не испортить сегодняшний вечер к чертям.

Официант наклонился ко мне с картой белых вин, и указал на длинный список белого полусухого вина, пока Шесть выжидающе на меня смотрел.

— Вот это подойдет, — указала я на первое попавшееся название, кротко улыбнувшись. Официант кивнул и повернулся обратно к мужчине напротив меня, чтобы принять его заказ.

Я выпила еще воды, надеясь, что ледяная жидкость остудит мой разум. Когда официант подошел с бутылкой вина и покрыл им дно моего бокала для дегустации, я быстро взяла его в руки и немного отпила, не почувствовав при этом никакого букета или что там обычно смакуют гурманы.

Я подняла глаза на Шесть и смущенно пожала плечами. Он, как ни странно, не выглядел сердитым из-за моей неловкости, возможно из-за того, что официант заслонил меня от пары, ради которой мы сегодня сюда пришли.

Поставив бокал на стол, я наблюдала, как официант долил еще немного вина и удалился, явно не впечатленный моими манерами.

— Как ты думаешь, сегодня будет дождь? — задумчиво спросил Шесть.

С бокалом, прижатым к моим губам, я безразлично мотнула головой. Кому какая разница?

Глаза Шесть метнулись в сторону, давая мне знак. Как можно скорее, я посмотрела в сторону окна на женщину в потрясающем платье. Черные как смоль волосы аккуратными локонами ниспадали на смуглую кожу. Одной рукой она кокетливо подперла подбородок, пока с восхищением смотрела на своего собеседника. Судя по всему, она была лишь на несколько лет старше меня, и на один ее маникюр ей пришлось потратить денег больше, чем когда-либо было на моем банковском счете.

— На улице слишком темно, чтобы что-то предположить, — ответила я, переводя взгляд обратно на Шесть. Я смогу сыграть в эту игру.

— Я подумал, мы могли бы немного прогуляться после ужина.

К концу первого бокала, я стала чувствовать себя более расслаблено.

К тому времени, когда принесли закуски, я прикончила второй бокал вина, и в голове приятно гудело. Я была готова разузнать у этой женщины всю информацию о ее любовнике. Чтобы скоротать время, Шесть и я вели непринужденную беседу, но мы оба оставались в напряженном ожидании, когда же девушка в изумрудном платье решит воспользоваться дамской комнатой.

Когда я, наконец, боковым зрением уловила движение, я посмотрела прямо в глаза Шесть и сказала:

— Я отлучусь на минуту, — встав со своего места, я заметила, как за моей целью закрылась дверь.

Я как раз шла мимо Шесть, когда он остановил меня, положив руку мне на талию. Он подождал, пока я наклонюсь к нему, и прошептал мне на ухо:

— Только не спугни ее, — после чего отпустил меня.

Я кивнула и подмигнула ему, прежде чем уйти. Войдя в уборную, я обратила внимание на единственную закрытую кабинку. Я не спеша подошла к раковине и поместила свой клатч на угол столешницы. Посмотрев на отражение в зеркале, я тщательно себя осмотрела: из косметики ранее я использовала лишь немного черных теней, тушь и тональную основу, чтобы спрятать все следы недавнего нападения. Заглянув в клатч, я обнаружила там много новой косметики, служившей для маскировки диктофона. Закашляв, я включила запись, надеясь, что при этом не зазвучит никакого звукового сигнала. Схватив в руки яркий тюбик туши, я быстро провела по ресницам, намеренно задев верхнее веко. В сумочке так же отыскался флакон невероятно дорогих духов, которыми я незамедлительно надушилась. Ущипнув щеки, чтобы добавить румянца, и поправив прическу, я посмотрела на открывающуюся за моей спиной дверь кабинки.

Девушка остановилась, приметив меня. Ее немигающие голубые глаза встретили в зеркале мои, и она улыбнулась мягкой и вежливой улыбкой, после чего подошла к соседней раковине.

Пока она споласкивала руки, я ближе наклонилась к зеркалу и вгляделась в свое отражение.

— О, нет! — пробормотала я, с ужасом смотря на свой глаз.

Женщина бросила на меня взгляд, и я тут же принялась рыться в своей сумочке, притворяясь, что ищу нечто необходимое. Я бросила отчаянный взгляд на незнакомку.

— Вы не могли бы мне помочь? Я нечаянно размазала тушь, а я не так уж хороша во всем этом и боюсь, что сделаю только хуже, — это была жалкая попытка, но никаких идей, как удержать ее в комнате подольше, мне больше не пришло в голову. Голос мой звучал так, будто произошла страшная трагедия, и я надеялась, что этим самым вызову симпатию у Мисс Самое Дорогое Платье.

— Вы справитесь, — ответила она мне, пристально разглядывая мой неудачливый макияж. — Попробуйте стереть тушь влажным бумажным полотенцем.

Черт. Я не могла дать ей так просто уйти.

— Мне неудобно напрягать вас, но не могли бы вы помочь мне с этим? — И тут я вспомнила одного из моих бывших дилеров, у которого постоянно дрожали руки из-за приступов астмы. Но все вокруг твердили ему, что это скорее из-за наркотиков, а не из-за лекарств. — У меня астма, и мои лекарства вызывают легкую дрожь. Я только лишь еще больше размажу свой макияж.

Я наблюдала, как девушка на секунду задумалась, прежде чем у нее загорелись глаза.

— Хорошо, конечно, — на ее губах застыла нерешительная улыбка. — Вообще-то, я визажист.

Ну конечно, она визажист. Я ободряюще кивнула и протянула ей тюбик туши.

— Я могу показать вам, как придать больше объема вашим ресницам.

Я оторвала пару бумажных полотенец и намочила их, после чего прижала к глазам, и начала остервенело тереть их, размазывая макияж повсюду. В мои планы не входило смывать все, но судя по взгляду девушки, она была не против повозиться со мной.

— Позвольте мне, — она забрала из моих рук бумагу и смочила ее теплой водой. — Откиньте голову слегка назад, — склонившись, девушка вторглась в мое личное пространство, и принялась аккуратно вытирать подтеки.

— Вы моя спасительница. У вас очень приятные духи. Что это за аромат? — бестактно ли было спрашивать такое у других девушек? Я не была уверена, мне просто надо было как-то разговорить ее.

Она на секунду прервалась и я, открыв глаза, наблюдала, как девушка подносит запястье к лицу и нюхает.

— Это Calvin Klein. Не помню, как называется. Вообще-то, мой парень подарил мне их.

Бинго.

— У него хороший вкус.

Утонченное лицо расплылось в нежной улыбке, и я снова закрыла глаза.

— О, да, так и есть. Сегодня он привел меня в это замечательное место на свидание.

Вино развязало мой язык. Шесть не сказал, в каком конкретно направлении мне двигаться в нашем разговоре, не дал каких-то определенных наводок, но я чувствовала, что мне необходимо вынудить девушку произнести имя ее спутника на диктофон.

— Джонатан, мой парень, сказал, что тут подают восхитительные морепродукты.

— Да, я наслышана об этом месте, — согласилась она, снова отстранившись. — Теперь давайте снова накрасим ваши глаза.

— Вы местная?

Примерно минуту женщина напевала что-то себе под нос, пока стирала последние следы туши на моих глазах.

— Да. Я работаю в миле отсюда.

— А вот я в городе проездом, — ложь легко соскользнула с моих губ, да так, что я верила сама себе.

Девушка взяла новый тюбик туши со столешницы, открутила его и удалила излишки туши с кисточки.

Тем временем, несмотря на вино в организме, я снова начала нервничать.

— Вы случайно не знаете, есть ли поблизости какой-нибудь хороший отель? Мне следовало заранее забронировать номер, но эта была импульсивная поездка, если вы понимаете, о чем я.

Положив большой палец мне на лоб, девушка легкими движениями снизу-вверх начала красить мне ресницы.

— Мой парень остановился в одной хорошей гостинице на набережной. Смотрите, если вы будете накладывать тушь таким образом, то ресницы будут выглядеть объемнее и длиннее.

Я хотела нетерпеливо кивнуть, но вовремя вспомнила о кисточке у моих глаз.

— Вы говорите о том отеле с потрясающим видом на набережную? — я слегка повела головой, и девушка придержала мою голову, надавив пальцами мне на виски. — У них есть приличный бар при отеле? Джонатан одержим ими, не может заснуть без того, чтобы пропустить стаканчик перед сном.

Она засмеялась и отстранилась, покачивая головой из стороны в сторону, при этом всматриваясь мне в глаза.

— Как и Клэй. Иногда мне кажется, что я встречаюсь с самим президентом. Такие уж у него запросы. А еще он очень придирчив к тому, как готовят и подают коктейль «Олд Фешен» (прим. пер.: Олд Фешен — коктейль-аперитив международной ассоциации барменов; смешивается в бокале на основе бурбона, скотча или ржаного виски; в качестве гарнира украшается долькой апельсина и коктейльной вишней).

— Клэй? — как бы невзначай переспросила я.

— Да. У вас потрясающие глаза. К таким подходит яркий макияж.

Как скажешь, Мисс Изумрудное Платье. Просто продолжай говорить.

— Кстати, меня зовут Диана.

— Клэр, — она снова принялась красить глаза.

— Клэр и Клэй. Надо же, идеальное сочетание. Может это судьба?

Клэр отняла руки от моего лица, слегка нахмурившись.

— Может и так, но Клэй пока не готов к женитьбе.

— Не готов? Вы серьезно? Да ладно вам, — слишком много напора Мира, слишком много. — Время бежит, и мы не становимся моложе, — честно говоря, я не слишком хорошо рассмотрела ее спутника, но я надеялась получить как можно больше информации.

— Я тоже так говорю, ведь ему в декабре будет уже пятьдесят.

Я чуть не подавилась. Этой красивой женщине было меньше тридцати, и она была слишком молода для игр пятидесятилетнего женатого мужчины.

— Что же его сдерживает?

— Прикройте глаза, — пришел черед теней. — На самом деле сейчас это не главное. Он очень занятой человек и живет в другом городе, что вызывает уйму сложностей.

— А откуда он? — я приоткрыла один глаз, всматриваясь в лицо бедняги.

— Сиэтл. Он приезжает сюда по делам, — Клэр нахмурилась. — Мы видимся всего раз или два в месяц.

Мне стало щекотно от легких взмахов кисточки для теней.

— Ну, всегда же можно сменить место работы. Кем он работает? — я надеялась, что собрала достаточно информации для клиентки Шесть, чтобы доказать измены ее мужа.

Клэр замолчала, задумчиво глядя на палетку с тенями. Ее мысли, казалось, витали где-то вдалеке отсюда.

— Клэр? — позвала я ее.

Она быстро моргнула и вновь взглянула на меня.

— Он пилот, — на ее лбу появились мелкие морщинки. — С такой профессией он мог бы жить, где угодно, но Клэй любит Сиэтл, — припудрив кисточку тенями, Клэр жестом указала мне закрыть глаза. — У него даже есть дом на воде.

— Так переезжай ты в Сиэтл, — я открыла глаза и открыто посмотрела на нее. — Однажды все устают от отношений на расстоянии. Ты могла бы устроить ему сюрприз, — и его жене заодно, добавила я про себя.

Клэр отступила на шаг назад и посмотрела на меня так, словно ее осенило.

— А знаешь, ты права, — на ее красивом лице расцвело счастье. — Я действительно могу переехать!

Она выглядела такой воодушевленной, и тогда я почувствовала укол вины. Кажется, она правда не знала, что ее драгоценный парень был женат, а с ней всего лишь развлекался «раз или два в месяц». Это не мое дело, и я подальше отогнала все угрызения совести. Уж кому, но явно не мне следовало давать советы об отношениях. Когда Клэр сложила всю косметику, я чуть не рассмеялась от облегчения.

Повернувшись лицом к зеркалу, я удивленно вздохнула. Боже мой, а она хорошо поработала. Слишком много макияжа для меня, но я выглядела сногсшибательно.

— Клэр, ты настоящая волшебница!

Мы попрощались, и она упорхнула обратно к своему возлюбленному. Я же задержалась в уборной еще на пару минут, чтобы выключить диктофон и слегка вытереть глаза от теней, но не слишком заметно, ведь оставалась вероятность столкнуться с Клэр в ресторане.

Когда я вернулась к столу, Шесть сидел с нахмуренными бровями и сжатой челюстью. Длинные пальцы нервно постукивали по белоснежной скатерти. Я села на свое место и вопросительно посмотрела в зеленые глаза.

— Что ты ей сказала?

Я оглянулась по сторонам, стараясь не смотреть в сторону столика Клэр. Я пожала плечами:

— Я разузнала кое-что.

На щеках Шесть заходили желваки, и он наклонился ко мне через стол.

— Что конкретно ты ей сказала? Они поспешно ушли почти сразу же, после того как она вышла из уборной.

Я тут же посмотрела направо, не веря его словам, но их столик оказался пустым, и официант убирал едва тронутые блюда.

— Мы просто мило побеседовали. Боже, успокойся.

Но судя по его взгляду, он и не думал расслабиться.

«Его маска. Она исчезла», — раздался шепот в моей голове.

Я не собиралась выходить из своей роли.

— Что случилось с твоей маской?

Он непонимающе моргнул:

— Маской?

Я закусила губу. Я часто забывала, что, несмотря на громкость голосов, только я могла их слышать.

— Ты весь вечер вел себя как джентльмен. Это была всего лишь маска, которую теперь ты скинул.

Шесть положил салфетку на стол.

— Нет смысла больше притворяться. Они ушли, — он протянул мне руку: — Дай сюда свой клатч.

Я подняла одну бровь:

— Я получила, что тебе было надо, — медленно взяв в руку бокал вина, я откинулась на спинку стула и посмотрела ему прямо в глаза. — Его имя, возраст, место проживания, отель, в котором он остановился, и даже его любимый напиток.

— И диктофон все это записал? — взяв клатч и открыв его, он поднес диктофон к уху.

Спустя пару минут выражение его лица смягчилось.

Я не заметила, как замерла в ожидании того, когда он объявит, что я все испортила, но ведь он сам не сказал, что конкретно надо было узнать. А еще портить все, к чему я прикасалась, было для меня так же естественно, как и дышать.

— Я сделала что-то не так?

Шесть вздохнул:

— Нет, Мира, у тебя отлично получилось.

Казалось, что он сказал мне о покорении Эвереста, так я была рада и счастлива.

— Я ничего не испортила? — я сказала это больше для себя, чем для мужчины напротив.

— Черт возьми.

Шесть попытался подозвать официанта.

— В каком отеле он остановился?

Я нахмурилась:

— Я голодна.

Когда официант подоспел к нашему столику, Шесть вложил ему в руку двадцатку.

— У нас возникли непредвиденные обстоятельств, — сказал он молодому парню, одновременно с этим хватая меня за руку.

Я неохотно последовала за ним, не собираясь ускорять ради него темп. Когда мы оказались на улице, я тут же отпрянула прочь.

— Ты что, не слышал? Я хочу есть.

Шесть устало вздохнул и посмотрел на меня:

— Я куплю тебе ужин попозже, — мужчина схватил меня за руку и потащил вниз по улице к припаркованному черному автомобилю.

После того, как Шесть открыл мне дверь, я снова заговорила:

— Я хочу яйца и бекон.

Он обернулся через плечо со словами:

— Будут тебе и яйца, и бекон.

ГЛАВА 5

Через неделю, когда я услышала стук в дверь, все сомнения по поводу того, кем был мой незваный гость, отпали сами собой. Каким-то образом я знала, что это был Шесть. Дорожка кокса, водка и редкие прогулки на свежем воздухе, вот и все, что наполняло мои дни с нашей последней встречи. Спасибо за чек, Шесть.

Я открыла дверь, не спрашивая, кто это, отошла в сторону и посмотрела на него в ожидании очередного задания.

На этот раз его руки были пусты. Никаких чехлов с одеждой, никакой еды. Просто великолепный мужчина с невероятно тяжелым взглядом.

Просто Шесть.

— Чего ты хочешь?

Он продолжал стоять в дверях с таким видом, будто сам не знал ответ на такой простой вопрос. Из его рта вырывался пар по мере того, как теплый воздух из квартиры смешивался с морозным. Шесть смотрел мне в глаза, не мигая.

Я знала, что именно таким Шесть отпечатается в моей памяти. Грудь вздымалась от тяжелого дыхания, чувственные губы чуть приоткрылись, а зеленые глаза искали во мне ответ на вопрос, который он так и не произнес вслух.

В следующую секунду мужчина ступил внутрь и захлопнул дверь за собой с такой силой, что та с легкостью бы могла слететь с петель. Когда он сделал шаг ко мне, я заметила, насколько напряжено его тело, и весь воздух тут же вышел из моих легких.

Пока расстояние между нами стремительно сокращалось, я чувствовала себя так, словно стою на рельсах перед во всю мчащимся на меня поездом в ожидании, когда же он меня уничтожит. Как только его тело врезалось в мое, одной рукой Шесть прижал меня к себе, а другой зарылся в густые черные волосы. Я готова была дать ему все, что он только пожелает.

Он прижал меня к стене, пока его руки плавно скользнули по моей заднице, притягивая центр моего желания к своему паху. Губы в бешеном темпе кружили по моим, с каждой секундой становясь все более требовательными и нетерпеливыми. Я все еще пыталась отгадать его мысли, пока Шесть искал ответ на свой невысказанный вопрос у меня на губах. Уже через секунду он двинулся вниз, вдоль линии челюсти, к шее, на которой оставил болезненный засос, пока, наконец, не остановился на моей ключице, легонько прикусив кость зубами. Я запрокинула голову от нахлынувших чувств, и он снова нашел мой рот, чтобы заглушить сорвавшийся с губ стон. Его голод разжигал мой собственный, но этого было мало. Я хотела большего.

Уже через секунду Шесть отстранился. Он намотал мои волосы на кулак, дернув мою голову так, чтобы мое лицо оказалось в поле его зрения.

— Посмотри на меня, — требовательно прорычал он.

Я не могла открыть глаз, и лишь крепче вцепилась в его плечи, вонзив ногти в стальные мышцы.

Я хочу тебя.

Я хочу тебя.

Я хочу тебя.

Это было всем, о чем я могла думать в тот момент.

— Открой глаза, — снова потребовал он, на этот раз громче. Его пальцы крепче сжали волосы, пуская дрожь вниз по позвоночнику.

Я покачала головой, отказываясь взглянуть ему в глаза. Кайф от последней дозы сходил на нет, но я знала, что он все еще сможет увидеть его. Нет, почувствовать. И как только он все поймет, то тут же прекратит начатое. Я крепче сжала руки, вонзаясь ногтями в плоть так сильно, что могла легко сломать их.

— Поцелуй меня, — я прижалась к нему бедрами, пытаясь увеличить поверхность контакта, но Шесть не приблизился даже и на сантиметр.

— Поцелуй же меня, черт тебя дери! — рявкнула я, потянувшись к нему губами, отчего ему пришлось ослабить хватку на моих волосах.

Я крепко прижалась к нему, следуя руками вверх по груди, пробираясь все выше к его лицу. Положив ладони на волевую челюсть, я подалась вперед и зажала его нижнюю губу между зубами. Шесть напрягся всем телом, и я почувствовала, как он от меня ускользает. В отчаянии я проследовала языком к его уху и всосала нежную кожу мочки так сильно, что его рука на моей талии непроизвольно сжалась. Я чувствовала, как под моими прикосновениями в нем закипала кровь, и поэтому спустилась к шее, прикусив нежную кожу, и я, наконец, ощутила, как его руки напряглись, вновь вжав меня в стену.

Мы не произнесли ни слова, пока срывали друг с друга одежду, падая на теплый деревянный пол. Его глаза не покидали моих, даже когда он провел языком по линии моей груди над кружевом лифчика, избавившись от него через секунду, а после расстегнул мои джинсы одной рукой. Шесть стянул их вниз по ногам, отшвырнув в сторону, и все мое тело содрогнулось от того, что я почувствовала, находясь в его объятиях.

Сильные руки жадно сжали мои бедра, разводя ноги в разные стороны. А после Шесть скользнул вверх по моему животу к груди, зажав соски между пальцев.

Его руки были повсюду. Его прикосновения заставляли мое сердце биться все быстрее, действуя на меня круче любого наркотика. Туман полностью рассеялся перед глазами, когда он взял мое лицо в руки и навис надо мной. Устроившись между моими ногами, Шесть вжался своими бедрами в мои. Ему пришлось ненадолго отстраниться, чтобы вытащить презерватив, но другой рукой он продолжал все также крепко сжимать меня в своих объятиях.

Я приподняла бедра, отчаянно нуждаясь в том, чтобы он оказался внутри меня. Но Шесть и не думал торопиться, вместо этого он навалился сверху и всмотрелся в мои глаза, выжидая чего-то. И тут я поняла. Он пытался разглядеть во мне любые признаки следов алкоголя и наркотиков.

И только когда он увидел то, что хотел, Шесть поддался бедрами вперед, скользнув так глубоко внутрь меня, что с моих губ слетел громкий стон.

Я встретила его, позволяя утолить жажду, которую мы оба испытывали с момента нашей первой встречи. Несмотря на то, что его толчки становились все быстрее и чувствительнее, мне было мало. Наша близость не была лишь мимолетным соединением плоти, как это обычно бывало ранее, до него. Наша связь напоминала мне подожжённый фитиль: я не знала, насколько он длинный, как долго нам еще предстоит гореть вместе и что ждет нас в конце. Но уже тогда я знала, что это будет нелегко уничтожить.

Эйфория, в которой купалось мое тело, была вызвана не алкоголем, наркотиками или чем-либо еще, чем я годами травила свое тело. Нет. Она была вызвана Шесть.

***

Утром меня разбудил аромат свежесваренного кофе. Это было настолько чуждо для меня, поэтому, когда я открыла глаза, я подумала, что нахожусь не у себя дома.

Я заставила себя принять сидячее положение и встряхнула головой, отгоняя прочь остатки сна. У подножия кровати лежали спутанные простыни, а я была полностью обнажена. Я зевнула и обвела спальню глазами. Шесть здесь не было, но судя по звукам на кухне, он ушел недалеко.

Выудив из корзины для белья длинную белую футболку, я натянула ее на себя. Большая часть моей одежды была куплена в комиссионных магазинах или была позаимствована у бывших, которые оставили у меня свое барахло, после того как поняли, что не хотят иметь ничего общего с такой психопаткой, как я.

Звуки из кухни напомнили мне, что я до сих пор не одна. Я проследовала по холодному полу на кухню, застав склонившегося над аквариумом с золотой рыбкой Шесть. На плите стояла сковорода, а на столе две тарелки и две полные кружки кофе.

Открывшаяся мне картина напомнила то утро, когда Шесть ночевал у меня дома в первый раз, только на этот раз я не собиралась избивать его пустой бутылкой. По правде говоря, он выглядел довольно… мило.

— Что ты делаешь?

Шесть неспешно выпрямился и медленно повернулся ко мне.

— Кормлю Генри.

Я указала на плиту и приподняла бровь.

— Готовлю завтрак.

— Мне не нужен завтрак.

Это было похоже на вторжение в мое личное пространство. Его присутствие здесь странным образом влияло на меня, но секс был лишь просто сексом, а завтрак вместе… Это было уже совсем другое.

Я не могла позволить нам сблизиться, потому что в конечном итоге мы оба были бы разочарованы. То, что я не провалилась тем вечером в ресторане, было само по себе исключением из правил, потому что, в конце концов, я все равно облажаюсь, и боюсь, что этот факт больше отразится на мне, нежели на нем.

Шесть почесал подбородок, когда его глаза медленно исследовали меня с ног до головы. Вполне вероятно, что с всколоченными после сна волосами и в бесформенной футболке я смотрелась не совсем грозно, но все равно стояла с гордо поднятой головой.

— Тебе следует поесть.

— Да неужели? Что еще мне следует сделать?

— Я чем-то расстроил тебя?

— Да. Нет. — Голоса в голове воевали с моими собственными мыслями. Они хотели, чтобы он находился здесь, я же — нет. Было только утро, а голова уже начинала раскалываться на две части.

— Я не хочу, чтобы ты был здесь.

— Прошлой ночью ты была мне рада.

Я пожала плечом.

— Да, и что? Я хотела секса, ты тоже. — Увидев, что его разозлили мои слова, я добавила: — Не притворяйся, что ты пришел сюда не ради быстрого перепихона, Шесть. Мы оба не глупы.

— Теперь ты читаешь мысли?

Я угрюмо рассмеялась.

— Я едва могу справиться с дюжиной мыслей в своей голове, как я могу справиться еще и с чужими? — увидев вопрос в его зеленых глазах, я развела руки в стороны. — Да, все верно. Я сумасшедшая. Больная на всю голову. Я слышу голоса. Я совершаю глупые поступки, хотя знаю, что это неправильно, но не могу остановиться, ясно? — я резко замолчала, разозлившись на него за то, что сболтнула лишнего. Я никогда и никому не рассказывала о том, что творится у меня в голове.

— Поэтому ты подсела на наркотики?

— Убирайся. — Я указала на дверь.

— Что? Разве я сказал что-то, чего ты и так не знала о себе?

— Я знаю, что я зависима, но я не хочу говорить об этом. Ни с тобой, ни с кем-либо еще.

— Тебе не нужно об этом говорить. — Я заметила, как его руки на столешнице сжались в кулаки. — Я просто приготовлю тебе завтрак, а потом уйду.

— Я не хочу завтракать.

— Не хочешь даже яиц с беконом?

— Я сказала, убирайся! — крикнула я, ненавидя себя за то, что кажусь такой истеричной сукой, и вместе с тем ненавидя его за то, что заставляет чувствовать себя таковой. — Ты думаешь, что можешь прийти ко мне домой, дать мне работу, деньги, взорвать мой мозг безумной ночью, а потом просто приготовить завтрак, как будто мы являемся чем-то большим? Мы не друзья. Мы никто друг для друга. Ты не знаешь меня, потому что если бы знал, то был бы в курсе, что это последнее, чего я хочу. — Я махнула рукой на кофе, тарелки и сковороду. Дело было вовсе не в завтраке, меня задевал тот факт, что Шесть так комфортно чувствовал себя в моем доме. Я не хотела, чтобы ему было комфортно, потому что он никогда не испытает этого чувства рядом со мной.

— Ты не была против тем утром, когда тебя избили.

— Тогда все было по-другому.

— Почему?

— Ну, тогда мы не трахались.

— Но мы не трахаемся сейчас.

— Но прошлой ночью — да.

— Позволь мне прояснить. — Его взгляд испепелял меня. — Все было в порядке, когда ты завтракала с незнакомцем, который раздевал тебя, пока ты была без сознания, но теперь, когда мы — как ты красноречиво выразилась — трахались, завтрак запрещен?

— Ты не раздевал меня, ты помогал мне, — в растерянности я почесала кожу на внутренней стороне запястья.

— То есть ты можешь принять помощь, даже если это ставит тебя в более слабое положение? Но когда наши силы равны, вдруг все становится плохо?

Когда он перевернул всю ситуацию в свою пользу, я не смогла отыскать веских доводов.

— Не разговаривай со мной как с дурой.

— Я не говорю, что ты дура, я просто говорю, что ты иррациональна.

Я ненавидела его за этот снисходительный тон. Ненавидела за то, что он выводил меня из себя.

— Да, я иррациональна. Я же сумасшедшая, помнишь? — я скрестила руки на груди, подумав, что со стороны у меня действительно безумный вид. — Теперь, убирайся.

Когда он не сдвинулся с места, я отыскала глазами свое пальто, схватила его и вытащила из кармана золотую зажигалку.

— Вот. — Я кинула ему маленькую вещицу, и Шесть поймал ее, даже не взглянув. — Забирай. Теперь у меня нет ничего твоего, так что можешь уйти.

Он поставил зажигалку на стойку, и я подошла к нему, схватила ее в руки и с силой прижала к его груди. Твердые мышцы защищали его от меня, что еще больше злило.

— Забирай, — сказала я сквозь стиснутые зубы.

Шесть вздохнул, выключил плиту, и, бросив последний взгляд на золотую рыбку, вышел из квартиры с зажигалкой в руках.

Я обессиленно опустилась на пол, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце.

ГЛАВА 6

Прошло уже шесть дней с тех пор, как я в последний раз получала весточку от Шесть. И все это время я пыталась разобраться с чувством вины за то, что выгнала его, чтобы он не сожрал меня заживо.

На шестой день поверх счетов лежал маленький толстый конверт. Поспешно проигнорировав счета, я разорвала конверт. Внутри лежала стодолларовая купюра и… зажигалка. Я уронила ее на ладонь, а потом зажгла. Он снова ее заправил.

На дне конверта лежала записка.

Вот аванс за следующее задание. — Шесть

— Как многословно, — пробормотала я себе под нос, пряча деньги и зажигалку в карман. Не буду врать — я испытала облегчение, получив эту записку. Испытывала облегчение от того, что у меня снова были деньги. И от того, что я получила весточку от Шесть. Испытала облегчение от того, что не испортила все, как боялась.

Я вошла в свою квартиру, бросила счета в урну и нащупала пальцами в кармане Бенджамина, как вдруг зазвонил мой домашний телефон.

Я впилась в него взглядом, когда его пронзительный тон эхом разнесся по моей квартире. Мне мог звонить только один человек, потому что сам факт того, что она смогла дозвониться, значил, что она оплатила мои счета. Как всегда.

Телефон звонил и звонил, пока не включился автоответчик, и я мысленно улыбнулась, когда в трубке раздалось мычание ее вздоха.

— Мирабела, я знаю, что ты там, — произнесла она самым невыносимым голосом. — Ты либо под кайфом, либо ведешь себя как маленькая сучка, и, честно говоря, я даже не знаю, какую версию из этих двух я бы предпочла.

Я улыбнулась про себя и сев на пол, скрестила ноги, ковыряя уже начавший облезать лак на ногтях.

— Я перезвоню тебе через пять минут. Я жду от тебя ответа, если ты понимаешь, что для тебя хорошо.

Услышав это, я рассмеялась и упала навзничь на пол. Я не спешила подчиняться своей матери никогда в жизни, поэтому устроилась на деревянном полу с невыносимым комфортом.

— Если ты не ответишь, я тебя отключу. На этот раз я говорю серьезно. Ты слышишь, Мирабела? Отключу.

— Отключу, — громко повторила я, стараясь сохранять беззаботность. Но я не осталась равнодушной. Конечно, я помогала Шесть, и он помогал мне в ответ, но я была не в состоянии поддерживать себя в долгосрочной перспективе на одном единственном Бенджамине. Услышав, что она положила трубку, я вздохнула — эхо ее собственного вздоха.

Я собралась с силами, чтобы встать, и тут вспомнила о бутылке водки в морозилке. Мне необходимо немного выпить, прежде чем я буду страдать от телефонного звонка женщины, которая вытолкнула меня из своей вагины, как инопланетянина, которым она считала меня еще двадцать три года назад.

У меня не было ни одного чистого стакана, что не особо шокировало, так как их всего у меня имелось три штуки. Вот почему я схватила кружку, вероятно, найденную в магазине «Все по доллару», если судить по ярко-розовой картинке «Бабушка № 1» спереди, и опрокинула ледяную водку.

Генри сделал петлю в своем мутном резервуаре, как будто крича: «Накорми меня!», поэтому я насыпала сверху вероятно слишком много еды, и наблюдала за тем, как он с дикой самоотверженностью гоняется за разноцветными хлопьями. Я постучала по его посудине, видя, как я сама напоминаю свою пятидесятицентовую золотую рыбку, отчаянно нуждающуюся в пропитании, но живущую в некоем подобии тюрьмы. Я даже не знала, кому было проще — Генри, чья тюрьма окружала его, или мне, ведь тюрьма была моей голове.

Пронзительный звонок телефона напугал меня настолько, что я встряхнула свою кружку с водкой, которая расплескалась по всей стойке. Я тихонько выругалась, потерев большим пальцем лужицу водки, а затем, отхлебнув ее с кожи, стала ждать третий звонок, чтобы перед четвертым и последним, снять трубку.

— Привет, — сказала я неубедительно сонным голосом.

— Мирабела.

Я морщила нос всякий раз, когда она это говорила. Имена из четырех слогов были тренировкой для рта.

— Мама.

Она снова вздохнула, и в моем сознании всплыли ее похороны и то, что я хотела бы написать на ее могиле:

Здесь лежит Лала Кристи

Дочь бесчувственного человека

Мама При Удобном Случае

Бывшая жена x3

Сумасшедшая

Много вздыхавшая

— Мирабела, — повторила она, как будто ей нравилось напоминать себе полное имя, которое она дала своей дочери, в то время как ее собственное имя состояло всего из двух букв, и то повторяющихся. Мамины родители были славянами, совершенно не болтливыми — что объясняло имя моей матери — и, что неудивительно, такими же теплыми, как водка в моих руках. Я сделала большой глоток, а она продолжила: — Что ты там делаешь?

— Ты хочешь получить честный ответ или тот, который доставит тебе удовольствие?

Я ждала ее ответного вздоха и была вознаграждена буквально несколько секунд спустя. Я знала, мне понадобится учетная ведомость, чтобы следить за каждым ее вздохом во время нашего разговора. Для нас хороший денек — это когда я не перехожу на двузначные цифры.

— Ты принимаешь свои лекарства?

Мне пришлось моргнуть, как будто трепещущие веки могли вызвать тот образ, который я искала. Лекарства. О каких лекарствах она говорит?

А потом с ошеломляющей ясностью на ум пришли розовые пилюльки.

— Литий? Нет.

— Ты должна, — настаивала она. — Доктор непреклонен. Слушай, я тоже не хотела принимать свои лекарства, когда доктор прописал их. Но посмотри на меня сейчас! Ты такая же, как я. Тебе это нужно.

Этой реплики было достаточно, чтобы прервать ее, но мне потребовалось несколько секунд слепого шока, чтобы снова научиться говорить, в то время как она продолжала:

— …тебе нужно контролировать свои маниакальные приступы, особенно когда я так далеко…

— Погоди-ка, — остановила я ее, подняв руку. — Во-первых, этот док был шарлатаном и дал мне дюжину разных лекарств. А во-вторых? Ты была далеко всю мою жизнь. Не делай вид, что тебе вдруг стало не все равно. И, в-третьих, что, черт возьми, самое главное, я — это не ты. Если кто-нибудь из детей когда-нибудь будет проклят, заполучивменя в качестве матери, я никогда, никогда не допущу, чтобы они испытывали какой-либо страх, в особенности страх перед собственной матерью.

Гнев, пронзивший меня, горячий, как пламя, пробежал по моей коже. Я подняла кружку и выпила еще, прежде чем поставить кружку на стойку с большей силой, чем это было необходимо. Я вытерла рот тыльной стороной ладони и уже собиралась повесить трубку, когда она снова заговорила.

— Я этого не заслуживаю.

В ее голосе была жалость, и если бы я не знала ее так хорошо, как, к своему несчастью, знала, то почувствовала бы мельчайший укол раскаяния. Но так как я росла под крышей этой женщины, правая сторона моего лица постоянно краснела от пощечин, а в ушах звенело от ее криков, и во мне не осталось ни капли раскаяния.

— А я не заслуживаю матери, которая провела мое детство, попеременно то крича на меня, то пренебрегая мной. — Я провела языком по зубам, глотая остатки водки, которые еще оставались во рту, и продолжила: — Не знаю, что я предпочла бы: чтобы ты шлепала меня во время своих пьяных истерик или забывала о моем существовании. Прямо сейчас я бы предпочла последнее.

— Ты всегда была такой драматичной.

Я практически видела, как она выплевывает эти слова, за сотни миль отсюда.

— Я только закончила оплачивать твой больничный счет с момента последней передозировки.

— Я не просила тебя об этом, — сказала я ей, но это был способ моей матери «подняться» в материнском части. Мира устраивает беспорядок, а Лала его убирает. Любимый сюжет моей матери.

— А ты не могла бы порезать себе запястья вместо того, чтобы промывать желудок?

Ах, это было отвращение, так хорошо мне знакомое. Я практически чувствовала, как она плюет в трубку.

— Ты знаешь, насколько дороже промывание желудка, чем несколько швов?

— Прости, что доставляю тебе неудобства, — с горечью сказала я. Мой взгляд упал на шрамы вдоль запястья, и на тот единственный шрам, который остался с последнего раза. — В следующий раз у меня получится лучше.

Но я бы не стала этого делать. Я привыкла быть разочарованием. Неудача неизбежна.

Голос моей матери стал отдаленным эхом, так как мои мысли вернулись к Шесть. Я сделала для него задание, и впервые за долгое время не потерпела неудачу, когда кто-то на меня рассчитывал.

— О, не будь идиоткой, Мирабела. Знаешь, совсем не трудно не принимать наркотики.

— Может быть, мне просто следует стать алкоголиком, как ты.

— Я вовсе не алкоголик. Ты можешь делать из меня злодея, но именно ты все испортила.

Я положила телефон на стойку и крепко сжала пальцы в кулаки, ногти впились в ладонь. Я не часто склонялась к насилию, но моя мать была спусковым крючком для моей ярости. Я действительно верила, что ей нравится видеть, как она действует на меня, хотя мы уже много лет не виделись.

Услышав, как ее голос эхом рикошетит от стойки, я стиснула зубы и подняла трубку.

— Зачем ты мне позвонила?

В моем голосе не было ни капли гнева, который я чувствовала, но он звучал скорее тускло. Я не была великой актрисой, когда мои эмоции были на пределе, но величайшим наказанием, которому я могла бы подвергнуть свою мать, было равнодушие.

— Я звоню, чтобы узнать, не нужно ли тебе чего-нибудь, — сказала она с более чем мягким презрением. — Помимо хорошего отношения, которого тебе явно не хватает.

Я прикусила внутреннюю сторону щеки и попыталась заставить себя повесить трубку. Но ста баксов, прожигающих дыру в моем кармане, мне не хватило бы до конца уик-энда, а в холодильнике у меня был только шнапс вместо алкоголя.

— Мне бы не помешали деньги, — наконец сказала я, хотя мне казалось, что я заключаю сделку с дьяволом.

Я крепко зажмурилась, устыдившись того, что уступила ее предложению, когда она сказала:

— Я вышлю тебе немного на этой неделе. Не трать их на лекарства, если они не прописаны по рецепту.

Это была та самая игра, в которую мы с ней играли. Она звонила каждый месяц или около того, чтобы напомнить мне о том бремени, которым я лежала на ее совести, а я боролась со своей версией — реальной версией — детства в доме, управляемом женщиной, страдающей от невылеченного биполярного расстройства. Она напоминала мне о том, какой несправедливой/злой/эгоистичный/драматичный я была, а потом пыталась купить мой временный покой предложением финансовой помощи. А потом мы обе притворялись, что я не использую эти деньги в гнусных целях.

— Отлично, — сказала я ей, уже представляя себе ее следующие слова в сценарии, который мы так часто репетировали.

— Я позвоню в следующем месяце и проверю, как ты, — сказала она, и я пробормотала каждое ее слово одновременно с ней. — В следующий раз постарайся быть хоть немного благодарной.

Это было отклонение от сценария, которое заставило мою остывающую кровь вновь вспыхнуть.

— Знаешь, — сказала я, мой голос сочился медом, — ты можешь пойти нахер. Обожрись деньгами, которые собиралась отправить мне, я знаю, это единственное, что делает тебя счастливой.

Я услышала ее резкий вздох и собралась с духом.

— Ну, конечно же! Потому что мне чертовски не повезло с дочерью. То, что ты еще не успела успешно покончить с собой, на самом деле свидетельствует о твоей полной неспособности быть человеком.

— Ну, простите, — выплюнула я. Я сильно сжала ручку кружки, угрожая сломать ее. — Смерть стала бы моим единственным освобождением от тебя. И поверь мне, я уже пыталась.

— Пробуй еще.

Телефон отключился, и я уронила его одновременно с кружкой в раковину. Словно взрыв гранаты, осколки фарфора разлетелись по всей стойке.

В моих венах бурлила ненависть, которую разбудила ее язвительность, кипящая ярость давила на мою кожу, как воздушный шар, надутый сверх меры. Потребность дышать была так сильна, так ослепительно необходима, а голоса так настаивали «Режь, режь, режь», что, даже не успев подумать, я схватила осколок острого фарфора и быстро и резко провела им по руке. Три раза. Порез, порез, порез.

Осколок упал на землю, и я скользнула на пол следом за ним, с болезненным удовлетворением наблюдая, как красный цвет полился из моей руки, собираясь в складки ладони. Давление ушло, сменившись облегчением, как будто вскрыв кожу, я позволила всему освободиться от темных частей моей головы.

Я долго сидела на полу, наблюдая, как кровь медленно стекает тонкой струйкой, свертывание крови защищало меня от слишком сильного кровотечения. Красные дорожки спускались вниз по противоположным сторонам моей руки, пачкая потертый линолеум на полу кухни. В тот момент, когда в моей голове наступила ясность, а сердце успокоилось, резкий стук в дверь эхом разнесся по всей квартире.

Я быстро заморгала, как будто туман облегчения погрузил меня в транс, и я только сейчас проснулась.

— Мира.

Шесть. Я резко вдохнула, как это бывает, когда выныриваешь на свежий воздух, а затем встала, схватив кухонное полотенце, которое он оставил в тот день, когда был в моей квартире, и крепко обмотала его вокруг своей руки. Не для того, чтобы остановить кровотечение, потому что оно уже давно замедлилось, а чтобы скрыть то, что я сделала. Какое бы облегчение я ни испытала от порезов, я все еще осознавала, что причинять себе вред — ненормально.

Осторожно подойдя к двери, я схватила свитер, который был наверху корзины для белья, и натянула его через голову, и выбросила полотенце, как только мои руки были закрыты.

Я распахнула дверь и встретилась с жестким взглядом Шесть. Он выглядел сердитым из-за чего-то, но некоторая часть этого чувства покинула его лицо, как только он увидел меня.

— Привет.

— Вау.

Я прислонилась к дверному косяку.

— Обычное приветствие от тебя. Чудеса не прекращаются.

Он смотрел куда-то мимо меня.

— Ты что, совсем одна?

Я рассмеялась и отошла от двери, пропуская его внутрь.

— Как всегда. Добро пожаловать назад в мою скромную обитель.

— Так ты выбросила стол и стулья?

Я посмотрела на пустое место, где они когда-то стояли.

— Да. Они мне не нужны.

Я уставилась на его обтянутую кожей спину, он стоял на полпути в мою квартиру и наблюдал, его голова повернулась, и он посмотрел на меня через плечо.

— Разве тебе не нужно где-нибудь сидеть?

Я указала на единственное потертое кресло в другом конце комнаты, а затем указала на пол.

— Это мне подходит просто идеально.

— Ты покормила золотую рыбку? — Он посмотрел в сторону кухни, где Генри со свистом носился в своей маленькой стеклянной тюрьме.

— Только что.

Он пробормотал что-то в знак признательности, а затем повернулся, словно осматривая мою квартиру.

— А себя покормила?

Я пожала плечами.

— Как раз подумываю об этом.

Он прошел на кухню и открыл мой холодильник. Он как будто запомнил его содержимое во время своего последнего визита, и его лоб наморщился.

— Вижу, ты уже прикончила свою водку.

Именно в тот момент, когда Шесть взял бутылку, я вспомнила о разбитой кружке. Он уставился в пол, и я возненавидела себя за то, что не могу разглядеть его.

— Извини, но ты застал меня врасплох. Я не успела подготовиться к встрече, — сказала я, надеясь отвлечь его внимание от беспорядка.

— Не думал, что ты убираешься к приходу гостей.

Он криво улыбнулся мне, что, как я поняла, было для него редкостью.

— Но это, похоже, больше, чем просто вопрос запущенного домашнего хозяйства.

Он встретился со мной взглядом, и в его взгляде был вопрос.

Как будто он мог видеть меня насквозь, я чувствовала себя голой. Потянув себя за рукав, я прошла на кухню и увидела, как он поднял крошечный мусорный бак под моей раковиной и начал бросать в него крупные куски разбитой кружки.

— Тебе не нужно приходить сюда для того, чтобы убирать за мной, — сказала я, подумав о своей матери. Желчь закипела у меня в животе, и я положила на него руку, чтобы оттолкнуть. — Перестань.

Он поднял руки в знак капитуляции, но никакие действия не смогли сдвинуть его с места. Он был намного крупнее меня, факт, который я часто забывала, пока не сталкивалась с ним лицом к лицу. У него, наверное, было больше ста фунтов одних мускулов. Его челюсть была крепко сжата, а губы сложены в твердую линию. Взгляд его был сердитым, но в то же время любопытным.

— Это был несчастный случай?

— А ты как думаешь? — я моргнула, надеясь, что мое лицо ничего не выдаст.

Его голова склонилась набок, когда он увидел осколки на полу и капли крови, на которые он наступил и размазал. Он присел на корточки, взял кусок фарфора, который я использовала в качестве ножа, и поднял его.

Я думала, что чувствовала себя голой, когда он смотрел на меня с другого конца моей квартиры, но настоящая уязвимость была в этот момент, когда он увидел мое собственное саморазрушение и смотрел на меня в поисках ответов. Это было вторжение в частную жизнь, демонстрация моего стыда, то, к чему я не хотела, чтобы он имел доступ. Было практически невозможно соответствовать образу жесткой девушки, когда кто-то мог видеть трещины под ним.

Разозлившись, я вырвала осколок из его руки и почувствовала, как острые углы укололи мою ладонь, прежде чем бросить его в мусорное ведро. Он встал, и я прижала руку к его животу. — Убирайся из моей кухни.

— Не думаю, что ты сердишься на меня, — сказал он.

— Ага, ну тогда тебе дерьмово удается читать мысли.

Я толкнула его сильнее, и он отступил на шаг, хрустя ботинками по фарфору.

— Шевелись! — закричала я, не желая, чтобы он был здесь и видел мой беспорядок. Мне не нужна еще одна мать, тем более такая, как Шесть. Я отпустила его майку, как только он переступил порог моей гостиной.

А потом я увидела кровавый отпечаток руки, который оставила на его белой майке. Возможно, какое-то время он этого и не замечал, но я не могла отвести глаз от своей ладони, так четко отпечатавшейся на его майке.

Как в замедленной съемке, он посмотрел вниз на свою майку и отодвинул край от своего тела, чтобы видеть более ясно. Я ждала, что он выкажет отвращение, гнев или что-то еще.

Вместо этого он посмотрел на меня более мягкими глазами, и я почувствовала в груди неприятно знакомое сжимание, когда он взял мою окровавленную руку и притянул меня к себе. Он осторожно разжал мой кулак, так что мои пальцы оказались в его ладони, и надавил на каждую мясистую подушечку моей ладони. Я поняла, что он пытается найти рану, и когда его взгляд проследовал по следу от ладони к запястью, исчезая под моим рукавом, он встретился со мной глазами. Казалось, своими мягкими глазами и благоговейными руками он просит разрешения задрать мне рукав. Мое сердце рванулось к горлу, так что я ничего не могла сделать — ни покачать головой в знак отрицания, ни кивнуть в знак согласия. Но он, должно быть, все равно увидел разрешение, потому что следующее, что я помню, это то, что он задрал рукав и уставился на урон, который я сама себе нанесла.

Я представила себе, как он спрашивает меня, почему, зачем я причинила себе боль. Зачем портить собственную шкуру? Люди не понимали, что такое резать, но чаще всего физическую боль переносить было гораздо легче, чем душевную. А физическое видение душевной боли доставляло мне извращенное удовольствие.

Сложно мне становилось только в моменты, такие, как этот, когда другие видели моих демонов. Мои шрамы не были лживыми; не было никакого смысла притворяться, что они были вызваны чем-то другим, кроме моей собственной руки. Вопрос «Зачем ты так поступаешь с собой?» задавался чаще всего, как будто важнее было знать, почему я прикладываю острые предметы к своей коже, чем, почему я живу с болью.

Но он не спросил меня, зачем. Он ни о чем не спрашивал. Он сбросил свою кожаную куртку, подвел меня к раковине и включил воду, прежде чем осторожно, словно я была сделана из стекла, просунул мою руку под теплую воду. Его большой палец коснулся нежной кожи прямо под самым нижним порезом, над шрамами, которые представляли собой сотни таких моментов, как этот, иллюстрировали мою слабость сотней рябей на моей коже.

Он не смотрел на меня, как на ненормальную. Он не смотрел на меня так, словно я была слабой. Он смотрел на меня так, словно я была человеком, даже когда моя кровь запачкала его пальцы, как будто он сам это сделал.

Именно в этот момент, когда его руки были на моих, когда омывали мою кожу, его взгляд встретился с моим, и он не произносил ни слова, я впервые в жизни почувствовала близость.

ГЛАВА 7

Ноябрь перекатился в декабрь, мягко, осторожно, спокойно. Однако каждый атом моего тела был каким угодно, но только не спокойным. Это уже началось. Снова. Эта штука внутри, которая приклеила мою душу к другой. Это не наркотики, хотя я употребляла все, что попадало в мои руки.

Поскольку я не была гребаной тупицей, я знала, благодаря чему происходит этот сдвиг внутри. Или, точнее, благодаря кому.

Шесть.

Это происходило постепенно, как будто я медленно набирала вес. Но вместо жира меня тяготили вещи, которые он делал со мной. Несмотря на попытки избежать растущей между нами близости, я должна была быть слепой и бесчувственной, чтобы упустить из виду то, как моя тяга к нему сгибала мои пальчики и открывала губы в хриплом предвкушении.

Он вызывал у меня интерес. За его зелеными глазами роились десятки вещей, но губы оставались непреклонно сжатыми. Мне хотелось увидеть, как он расколется; как слова, которые он говорит глазами, польются из его рта. В его присутствии я чувствовала себя прозрачным стеклом, и хотела хотя бы раз увидеть его столь же явно, как он зачастую видит меня.

— Знаешь, мы могли бы пойти туда, — однажды вечером за ужином говорю я Шесть, наблюдая за тем, как он обозревает свою цель, медленно танцующую на танцполе. Это было задание, над которым мы вместе работали всю прошедшую неделю.

Его глаза метнулись к моим и слегка сузились, свет от свечи отбрасывал тени в его глазницах.

— Потанцевать?

Я склонила голову набок.

— Ну да. А что еще нам остается делать?

Я облизнула нижнюю губу и закинула ногу на колено, приплясывая на месте. Не сводя глаз с Шесть, я с легкой улыбкой подняла бокал и наклонила его, позволяя холодному белому вину скользнуть к моему языку и вниз по задней стенке горла.

В его глазах я видела вопрос: Кто ты?

Я чувствовала легкое опьянение от степени его невежественности и вина.

Этим вечером я была Мирой-соблазнительницей — в облегающей красной ткани и с прямыми блестящими черными волосами. Я не упустила из виду те взгляды, которые бросали на меня, пока Шесть провожал меня к столу, проходя мимо стола, за которым сидела сегодняшняя жертва.

Шесть встал и стянул с себя пиджак, в мягком свете ламп над головой обнажая накрахмаленную белизну его застегнутой на все пуговицы рубашки, и потянулся ко мне.

— Тогда давай потанцуем.

Я смотрела на него снизу вверх, ожидая, что он передумает, но мне было приятно, когда он вытащил меня на танцпол, в свои объятия.

Отвлекшись не без труда, глаза Шесть нашли того, кого он искал, но возвращались ко мне.

Я смотрела, как подпрыгнуло его адамово яблоко, когда моя рука на его плече скользнула вверх по линии его белой рубашки, а мой большой палец задел его шею.

— Что ты делаешь? — спросил он низким хриплым голосом.

Я пожала плечами и осторожно, чтобы не спугнуть его, подошла на шаг ближе.

— Танцую.

— Ммм, — пробормотал он, не притягивая меня ближе, но и не отталкивая. Мы двигались в такт с музыкой, и в какой-то момент я перестала думать о задании, которое нужно было выполнять. Он откинул меня назад один раз, и у меня закружилась голова. — Если бы я только мог видеть, что творится в твоей голове, — прошептал он мне на ухо.

В этот момент я была параллельна полу, а Шесть держал меня.

— Тебе бы это не понравилось.

Он снова поднял меня, притягивая ближе к груди. В течение нескольких минут он ничего не говорил.

Я чувствовала, как его пульс бьется под моим, и посмотрела вниз на наши переплетенные руки. Шесть вел наши тела по танцполу, мы двигались плавно, как будто знакомство наших тел было чем-то интимным, тем, чем мы делимся друг с другом под шелковыми простынями и в окружении свечей. Не потребовалось много времени, прежде чем шепот начал щекотать анклавы моего мозга, говоря мне, что это опасно.

Я проигнорировала его — как часто делала, когда нужно было прислушаться, — и сосредоточилась на коже Шесть возле моей кожи, на едва заметной щетине на его подбородке.

Когда рука, сжимавшая мою, разжалась, я ожидала, что он отпустит ее, и мы вернемся к столу, к реальности. Вместо этого его пальцы раздвинулись, приглашая меня скользнуть в пространство между ними, сплетая нас вместе.

— Что ты делаешь? — спросила я, бросая ему его же вопрос.

— Действую.

— Нет, это не так.

Он отстранился, встретившись со мной взглядом.

— Как и ты.

***

В середине декабря Шесть привез меня на Плейсер-стрит, 256.

Дом его матери.

— Ты же знаешь, что чтение чужой почты — это федеральное преступление.

— Ага.

Даже не взглянув на меня, он перебирал оставшуюся пачку писем и открыл один конверт быстрым движением большого пальца.

— Думаю, пять лет.

Я фыркнула.

— А ты еще и это знаешь.

Это заставило его посмотреть на меня, что он и сделал, прищурив глаза.

— Я всегда все знаю, Мира. — Его пристальный взгляд прошелся по моему лицу, прежде чем вернуться к моим глазам. — Я часто делаю вещи, которые не совсем законны.

Улыбка тронула мои губы, но я скрестила руки на груди, глядя на дом, осмысливая его чистый и аккуратный вид и ухоженные садовые клумбы. Он был маленький, но ухоженный, на угловом участке безопасной окраины города.

Шесть потянул вниз крышку почтового ящика и, схватив пачку конвертов, открыл первые два из них.

На панорамное окно в передней части дома упала тень, и я повернулась к Шесть.

— Ты оплачиваешь счета?

— Это имеет значение?

Не имело, но по какой-то причине мне хотелось знать.

— Имеет.

Когда он стал закрывать почтовый ящик, тот заскрипел.

— Да.

Я посмотрела на дом. Я впервые встречалась с кем-то из жизни Шесть, и в памяти всплыла фотография женщины и маленькой девочки. Я собиралась снова спросить его об этом, поскольку он и раньше уклонялся от ответа. Прежде чем я успела это сделать, Шесть протянул мне руку и засунул конверты в задний карман.

— Ты готова познакомиться с моей мамой?

Я вложила свою руку в его и ощутила, как по моей коже пробежала та же самая приятная легкая дрожь.

— Ты готов к тому, чтобы твоя мама познакомилась со мной?

Он снова пристально посмотрел на меня и без малейшего колебания сказал:

— Готов.

А потом потащил меня по дорожке к двери, где, засунув руки в заляпанный краской фартук, ждала женщина с такими же, как у Шесть, глазами. Фартук заставил меня замолчать, потому что все остальные части ее тела были опрятными и аккуратными, седеющие волосы убраны с лица и закреплены невидимками, хорошо ухоженные руки были протянуты, чтобы пожать мои. Ее улыбка была широкой и белоснежной, а в уголках глаз появились морщинки.

— Привет, Мира, — сказала она голосом более глубоким, чем я ожидала от женщины, которая была почти смехотворно карликовой рядом со своим сыном. — Меня зовут Элейн. — Она взяла мою руку в свои и крепко сжала. — Заходите. Я приготовила чай.

Приподняв бровь, я посмотрела на Шесть, но все равно последовала за ним, мимо аккуратных комнат в светлую и уютную кухню.

Шесть отодвинул потертый стул от круглого стола и мягко подтолкнул меня сесть на него, прежде чем обошел кухню и схватил чашки из белого шкафа. Свет заливал все пространство в комнате, не позволяя тени занять место ни в одном углу.

Я чувствовала себя не в своей тарелке — с темными волосами, в темных джинсах, армейских ботинках и черном свитере. Я омрачала своим присутствием это место, но мама Шесть так не считала.

Шесть и Элейн болтали о водопроводе и проблеме, которая имелась с поступлением горячей воды в один из душей, в то время как она разливала лимонный чай в красивые белые кружки.

— Я все проверю, — заверил он ее и поставил передо мной кружку. — Я сейчас вернусь, — сказал он мне, как будто я нуждалась в таком обещании, и поднял руку, как будто собирался провести ею по моим волосам, но в последнюю секунду остановился и сжал пальцы в кулак.

Больше всего на свете я хотела, чтобы он прикоснулся ко мне. И чтобы это было не просто какое-то прикосновение, а именно непреднамеренное. Была некая красота в рассеянности и в том, как она жила в твоих конечностях и заставляла тебя делать простейшие, но самые глубокие вещи. Скольжение пальцев по моим волосам было не просто дружелюбным действием, но и чем-то еще. Чем-то большим. Я хотела большего.

Я задалась вопросом, мог ли он видеть этот голод в моих глазах, когда оглянулся на меня, прежде чем уйти по коридору в ванную.

Она поставила передо мной тарелку с брауни и налила нам чаю.

— Молоко и сахар? — спросила она, глядя на меня поверх очков зелеными глазами.

Я неловко улыбнулась и кивнула. В детстве я никогда не играла в чай с куклами или с собственной матерью. И вот теперь я собиралась по-взрослому выпить чаю с женщиной, которая пугала меня даже своим бирюзовым флисом.

Едва моего языка коснулся первый глоток, я сказала:

— Здесь есть виски.

Ее глаза слегка блеснули, и она подмигнула, отпивая из своей чашки.

— Так и есть. — Она поставила ее на стол и многозначительно посмотрела на меня. — У тебя был такой вид, будто ты в этом нуждаешься.

— Правда?

— О, да. — Она придвинула ко мне тарелку с пирожными. — Расскажи мне историю своей жизни.

Я чуть не поперхнулась, но тут же оправилась, с легким смешком. — Боюсь, что у нас для этого не хватит виски.

Она махнула рукой в сторону шкафов.

— У меня есть еще.

Она подмигнула, и когда я не приняла приглашение вытряхнуть историю своей жизни подобно куче мусора, на ее стол, склонила голову. — Ты похожа на художницу.

— Это случайное наблюдение.

У меня была мысль заправить волосы за уши, но я не хотела показаться застенчивой.

— А, ну да, я художница.

Она понимающе улыбнулась мне, как будто у нее была сотня секретов, и ей доставляло удовольствие обсуждать их с другими. — Рыбак рыбака видит издалека. — Она положила руки на стол, и именно в этот момент я заметила, что ее ногти покрыты краской.

— О, вы тоже художница?

Я баловалась красками, которые мама давала мне в последние две недели, но помимо добавления их к водовороту, который я начала после встречи с Шесть, я больше ничего не делала.

— У меня есть студия, — она повернула голову в сторону комнаты за кухней. — Хочешь посмотреть?

Я не был уверена, что хочу, но согласилась, потому что по какой-то причине чувствовала желание произвести хорошее впечатление на Элейн.

Кем была эта леди? Не говоря ни слова, я последовала за ней по желтому коридору в комнату, которая полностью сбила меня с толку.

Стены, первоначально белые, теперь были испещрены сотнями линий и всплесков цвета. В центре комнаты стоял мольберт с холстом, прислоненным к стене, а на столе справа были разложены кисти, ручки, тюбики и бутылки, и ни одной вещи не было там, где она должна была быть.

— Это моя гавань, — сказала она рядом со мной, ее рука пробежалась по инструментам и краскам. Она посмотрела на меня с легкой улыбкой.

— Тут полный бардак.

Для любого другого это прозвучало бы как оскорбление. Но Элейн улыбнулась еще шире и с тоской посмотрела на свои детища, лежавшие на столе рядом с мольбертом.

— Ты — создатель, поэтому понимаешь это.

У меня были сомнения по поводу ее комментария. Подойдя к одной из стен, она провела пальцами по цветным линиям.

— Я преуспеваю в этом.

Было бы сложно не делать этого. Я смотрела на все это с благоговейным трепетом, даже подошла как можно ближе, чтобы взять незнакомые мне инструменты, держать их и переворачивать.

— Мастихины, — раздался рядом со мной голос Элейн.

— А для чего они?

— Хочешь, я тебе покажу?

Я нетерпеливо кивнула и увидела, как Элейн взяла тюбик и открутила крышку. — Это импасто медиум (прим. переводчика — техника накладывания краски), — сказала она. Она выдавила шарик краски на стеклянную поверхность, а затем схватила бутылку с краской, бросив несколько капель на почти прозрачное полотно.

Используя мастихин, она вдавливала плоскую сторону лезвия в медиум, смешивая цвета.

— Вот, — сказала она, протягивая мне нож. — Перемешай их. У меня есть неглазурованное полотно, на котором мы можем это попробовать.

Я взяла у нее из рук мастихин и смешала краски, наблюдая, как она подошла к дальней стене и схватила холст. Взрыв цвета, но с красным кругом в центре. По дизайну это было похоже на солнце, с его лучами, состоящими из красных, синих, пурпурных и случайных желтых цветов. Не было ни одного места, которое бы не было заполнено цветом.

Элейн сняла чистый холст, заменила его тем, что с солнцем, поставив его на мольберт, и широко мне улыбнулась.

— Я знала, что этой картине нужно что-то другое.

— А что еще может понадобиться? — спросила я, пораженная тем, как мои глаза нашли центральный круг и побежали по линиям, которые его соединяли, а затем слетели с полотна в невидимое пространство.

— Текстура, — пояснила она. Она положила свою ладонь на мою, лежавшую на мастихине, и зачерпнула смешанный материал. — Красное солнце нуждается в фактуре, оно должно подняться с холста. — Все еще держа свою руку на моей, она поднесла к холсту шмат красной шарообразной краски и шлепнула на середину круга. Она отпустила мою руку и жестом велела мне идти за ней. — Размажь по кругу. Он не должен быть гладким. На самом деле, чем больше он поднят, тем более текстурированным будет, когда высохнет.

— Я все испорчу, — сопротивляясь, сказала я.

— Это всего лишь краска. Ты не можешь все испортить, потому что это ты.

Она положила руку мне на плечо, и я заставила себя успокоиться, чтобы не вырваться из ее хватки.

— Это не испытание, которое нужно пройти. Это выражение себя. Тут невозможно сделать неправильно.

Казалось невозможным, что есть что-то, что я не смогу испортить. Но я сделала так, как она просила.

Используя мастихин, я размазала краску по высохшему кругу. Элейн протянула руку мне за спину и схватила щетку поменьше.

— Используй эту маленькую кисть, чтобы распределить краску, и добавить текстуру.

— А как я узнаю, что все готово?

Она не ответила мне, положила мастихин в раковину с другой стороны стола и схватила еще две бутылки с красками.

— Который?

Передо мной были пурпурный и синий.

— Синий?

Она бросила пурпурный обратно на свою стеклянную палитру и открыла синюю бутылку, брызнув небольшим комочком туда, где она смешала красный. — Добавь немного к красному. Не слишком много, — предупредила она. — Импасто добавит текстуру, но синий привнесет немного размерности.

Я увидела, что она имела в виду, когда добавила совсем немного синего, включив его в толстый слой импасто на красном солнце.

— Я знала, что ты художница. — Она засияла, когда увидела, что я делаю.

— Я бы не назвала себя художницей. — Я пожала плечами и протянула ей кисточку. — Мне нравится беспорядок.

Я думала о своей квартире, о разбитых осколках кружки, которые убрал Шесть.

Она взяла кисточку, но кончики ее пальцев коснулись рубцов на моем запястье, которые все еще заживали. Это действие потрясло меня, потому что было столь глубоко интимно чувствовать, как она касается меня там, не видя. Ее глаза метнулись к моим, а затем обратно к моему запястью.

— Ты творец.

Странно было говорить такое кому-то, кто был столь разрушителен, как я.

— Нет, я так не думаю.

Она отпустила мою руку, и я снова спрятала ее в коленях, где было безопасно.

— Ты очень чувствительна, да?

Я пожала плечами.

— Думаю, да.

— Как лучшие художники.

— Эй, — сказал Шесть позади нас. — У насадки для душа была проблема с функцией защиты от получения ожогов, но сейчас все в норме.

Его поглотила картина, над которой мы работали, и он подошел поближе, чтобы разглядеть ее.

— Что-то новенькое?

— Так и есть. Она была не закончена, просто стояла здесь, и ждала, когда придут правильные руки.

Элейн улыбнулась Шесть и похлопала его по руке. Ее похвала меня смутила, как будто она была гордой матерью, в то время как все, что я сделала — это добавила немного текстуры к картине, которая выглядела прекрасно еще до того, как ее коснулись мои руки.

— Выглядит неплохо, — пробормотал он, отходя в сторону, чтобы критически взглянуть на нее под другим углом. — На этой неделе мне нужно съездить в тот маленький торговый центр, где находится твой магазин. Тебе там что-нибудь нужно?

— Я составлю список, — сказала она. — Такой хороший мальчик!

Глаза Шесть встретились с моими поверх головы его матери, и он, казалось, спрашивал, в порядке ли я. Когда я кивнула, он обнял свою маму и сказал:

— Нам пора идти, мам. Я вернусь в следующие выходные.

В дверях Элейн наклонилась и крепко обняла меня.

— Не забывай, — прошептала она мне на ухо. — Ты творец.

Но, как и все творцы, я была склонна к разрушению.

ГЛАВА 8

И только когда поздно вечером Шесть привез меня домой, я поняла, что, рисуя, совершенно позабыла о нем. Находясь в студии Элейн, я ни о чем не думала, просто полностью сосредоточилась на смешивании красок, наслоении и превращении чего-то плоского в трехмерное.

Тогда я поняла, что живопись — это терапия. Долгие годы я баловалась живописью, чувствуя странный зов в моей голове, притяжение что-то создавать. Вот почему мама купила мне этот набор — по предложению одного из многочисленных психиатров, по которым она меня таскала.

Но пребывание в пространстве Элейн породило это желание, и я высвободила все беспокойные мысли, которые у меня были, в картине Элейн с солнцем, и все внутри меня успокоилось до приглушенных голосов. Тогда я поняла, что хочу, нет, мне необходимо начать рисовать больше.

Шесть проводил меня до двери в тишине как обычно, его мысли, казалось, были где-то совсем в другом месте. Когда я открыла дверь и посмотрела на него через плечо, то ощутила необъяснимое чувство потери. Потеря шума? Потеря мании? Я чувствовала себя отдохнувшей, как будто мой мозг только что прошел курс массажа. Так долго у меня все болело. В течение долгих лет я боролась с голосами. И вот теперь рев стих, оставив после себя след спокойствия.

И я задалась вопросом — мог ли Шесть увидеть это во мне, если привел меня к своей матери, чтобы посмотреть, сможет ли она дать мне что-то, чего он не смог. Мы не говорили о моменте, когда он продезинфицировал мои порезы, по крайней мере, не такими простыми словами. Но он не нуждался в том, чтобы я поехала с ним к его маме, а его маме, конечно, не нужен был мой приезд. Единственная причина, по которой, как я предполагала, он привел меня к ней домой — познакомить с женщиной, которая украсила его жизнь.

Его глаза снова стали мягкими, задумчивыми. Я поняла, насколько уязвима для этого взгляда, взгляда желания, которое, как я знала, отражалось и в моих собственных глазах. Интересно, заметил ли он потерю, которую я тогда почувствовала, тишину, заполнившую мою голову сильнее, чем когда-либо наполняли голоса?

Он наклонился, вдыхая теплый воздух мне в губы. Я втянула воздух и облизнула губы, наслаждаясь теплом его дыхания, согревающим мои губы. Я не пошевелилась, чтобы встретить его на полпути. Думаю, он ждал этого, ждал, что я схвачу его и сокращу расстояние между нами. Но я этого не сделала.

Он отстранился, сердце грохотало у меня в ушах.

Он стоял в коридоре, у стены, засунув руки в карманы, в его взгляде был вопрос. Не знаю, как я смотрела на него, но то, что он увидел в моем лице, казалось, выбило его из колеи, потому что мгновение спустя он попытался уйти.

— Нет, — возразила я. — Входи.

Не знаю, был ли это первый раз, когда я пригласила Шесть внутрь, ничего не ожидая. По выражению его лица, по тому, как он, боролся с дрожью в челюсти и сжимал кулаки, я предположила, что, вероятно, это было впервые.

— Ты уверена?

— Я никогда не уверена. — Ответ его не успокоил. — Да, входи.

Я попятилась, оставляя дверь широко открытой для него. Он влетел в дверь, оглядывая беспорядок, который я оставила. Он поднял с пола тарелку, поставил ее в раковину и насыпал хлопья в аквариум Генри.

— Ты не обязан заботиться о нем, — сказала я, снимая пальто и вешая его на единственное кресло в комнате. — Я вполне способна самостоятельно покормить свою рыбу.

— Хм, — сказал он, взглянув на меня, прежде чем одним движением большого пальца закрыть крышку банки с кормом. Это движение заставило мой собственный большой палец дернуться. Он был так талантлив в мелочах. Это заставило меня почувствовать себя неполноценной, маленькой в его присутствии, и я попыталась вспомнить, почему пригласила его войти.

— Ты голодна? — спросил он, открывая мой холодильник и, вероятно, рассматривая его жалкое содержимое.

— Я могу поесть.

Он посмотрел на меня поверх своего мускулистого бицепса. Он снял свою кожаную куртку, оставшись в джинсах и футболке с длинными рукавами, и от взгляда на него у меня во рту пересохло.

— Что бы ты хотела съесть?

Это не должно было звучать так соблазнительно, но, тем не менее, было именно так. Я вцепилась в спинку кресла, борясь с желанием утонуть в нем.

Знакомство с его мамой обнажило другую сторону Шесть, сторону, которая дразнила. Он словно заманивал меня, как рыбу, на свой крючок. Я взглянула на Генри, который лениво посасывал рыбные хлопья. Я — не рыба.

— Я вижу, что ты пытаешься сделать.

Я указала на пол, встретившись с ним взглядом.

Он поднял бровь, закрыл холодильник и встал.

— Накормить тебя?

— Да. С приманкой.

Я подошла к стойке, полностью обойдя Шесть, чтобы взять его кожаную куртку.

— С приманкой.

Это был не вопрос, но в его тоне все равно чувствовалось замешательство.

— Да. Ты думаешь, что можешь показать мне все эти части себя, и я упаду прямо к твоим ногам.

Хотя, я могла бы. Но меня насторожили причины. Зачем ему нужно заманивать меня?

Он повернулся ко мне лицом. Я стояла спиной к кухонной стене. Он блокировал меня, но не приближался.

— Неужели? Я это делаю?

— Да. Я не дура.

— Я этого и не говорил.

— Зачем я тебе вообще нужна? — я махнула рукой в сторону своей квартиры. — Хочешь это? Это не имеет смысла.

— Если это не имеет смысла, то зачем мне, говоря твоими словами, заманивать тебя?

— Я не знаю.

Я кинула ему его куртку и попыталась пройти мимо, но он преградил мне путь.

— Скажи мне, Мира. Все ли, что ты думаешь, имеет смысл? Есть ли у тебя рациональное объяснение каждому твоему чувству?

— Думаю, ты знаешь ответ на этот вопрос.

Он накрыл мои руки своими, держа куртку.

— Тогда не проси меня объяснять мои. Особенно, если ты не можешь объяснить свои.

— Это нечестно.

— Я не играю честно, Мира.

Он шагнул вперед, и я попятилась. Дыхание в моей груди затрепетало, но я сохраняла спокойное выражение лица.

— Я не хорошая. Я плохая. Очень, очень плохая

Это было предупреждение.

— Но ты хороша в том, что мне нужно.

Он протянул руку, и я сделала глубокий вдох. Его рука скользнула по моему лицу, прежде чем он нежно заправил мои волосы за ухо.

— Новость: мы все немного плохие.

— Не ты.

— Особенно я, — он опустил руку мне на плечо и сжал его. — Но… — он глубоко вздохнул: — я не хочу быть плохим, когда нахожусь рядом с тобой, — его пальцы медленно скользнули вниз по моей руке.

Я тоже не хотела быть плохой рядом с ним. Я любила уединение, но когда он вторгался в мое пространство, мне было трудно найти время, чтобы предаваться вещам, которые питали эту тьму, то плохое, что я часто принимала. Я думала об этом, когда его пальцы нежно коснулись трех порезов на моем запястье, прежде чем сжать мою руку.

— Этого достаточно? — спросил он. Его глаза искали мои, и я увидела в них его честность.

— Сейчас достаточно.

Я вздернула подбородок, на мгновение довольная тем, где мы находимся. Теперь, не думая о том, что он манипулирует мной, я чувствовала себя немного лучше. Мои губы коснулись его губ, и прежде, чем я поняла, что происходит, он поднял меня и понес в спальню.

Он опустил меня на кровать и помог снять ботинки, рубашку, брюки и нижнее белье. Голая, я сидела на краю кровати и смотрела, как он снимает с себя одежду.

Мы молча смотрели друг на друга, пока он раздевался. В его теле не было ни одного уязвимого места — не то, чтобы он нуждался в этом. Но я обнаружила, что больше ищу недостатки, чем рассматриваю шедевр. Конечно, у него были какие-то проблемы, где-то.

Я мысленно отогнала эту мысль. Я знала, основываясь на своем прошлом, что я искала недостатки, чтобы использовать их, когда все шло не так, как я хочу.

Он положил теплую ладонь между моих грудей и мягко толкнул меня, пока я не оказалась на спине, он стоял надо мной.

— Твоя необузданность так красива, — сказал он, и мягкость его приглушенных слов вызвала у меня одновременно радость и страх. Это не было похоже на первый раз, когда мы соприкоснулись обнаженной кожей, это было гораздо интимнее и просто… больше. Он опустился на колени и навис надо мной: — Как гроза, прямо перед тем, как выплеснуть свою ярость.

— Тебе действительно следует перестать рисовать меня такими красивыми словами.

Но какая-то часть меня не хотела, чтобы он останавливался. Я не привыкла к подобной лести. Она казалась чуждой мне, но, когда это исходило от него, я верила.

— Нет, — сказал он мягко, но решительно. Он опустил голову и провел щетиной по моим губам. Я положила руки ему на плечи, но он немного приподнялся, убрал мои руки и прижал их к кровати.

Я была его заложницей, когда его рот скользнул по моей коже. Лениво, как будто у него было все время мира. И, поскольку он, очевидно, просто хотел покрасоваться, ему удалось удержать оба моих запястья в одной руке, в то время как другой он присоединился к своему рту, дразня, нажимая и дергая, пока я не была уверена, что моя кожа лопнет, чтобы освободить все напряжение, которым он наполнил мое тело.

Когда он, наконец, скользнул внутрь меня, то отпустил мои руки. Но я уже была так измотана, так ошеломлена, что мои руки казались тяжелее, чем я могла поднять. Я все еще была его пленницей, но ему не нужно было держать меня, чтобы доказать это.

Когда той ночью я заснула, мой разум был тих, спокоен, сердце замедлилось, а дыхание было ровным. Впервые за столь долгое время я вкусила покой, и на этот раз сон пришел легко.

***

Когда на следующее утро солнечный свет пробился сквозь мои шторы, я прошептала мысль, которая мучила меня всю ночь.

— Я не хочу быть твоей девушкой.

Я лежала спиной к нему на кровати. Я знала, что это трусость с моей стороны. Но если я посмотрю на него, если наши глаза встретятся, то снова поддамся ему. Я закрыла глаза и стала ждать.

— Я об этом и не говорю.

Я вздохнула, натянув простыню до подбородка, отказываясь поворачиваться к нему лицом.

— Ты принес мне стол и стулья, ты кормишь меня, ты кормишь Генри.

— Технически, я пытался накормить тебя прошлой ночью.

Поскольку я была к нему спиной, я позволила улыбке появиться на моих губах, прежде чем отпустить ее.

— Я серьезно.

— Почему ты не хочешь быть моей девушкой? — я почувствовала, как он шевельнулся у меня за спиной на кровати. — Потому что думаешь, будто уже раскусила меня?

Он придвинулся ближе, пока его грудь не коснулась моей спины. Его пальцы прошлись по изгибу моего бедра, когда он поцеловал меня в затылок.

Я покачала головой в ответ и попыталась увильнуть от его прикосновения.

Он обхватил меня за плечи и повернул лицом к себе. Упрямо избегая его взгляда, я водила пальцем по венам на его руках. Он вздохнул, видимо, смирившись с моей неспособностью смотреть на него.

— Это потому, что я такой страшный? — спросил он, целуя меня в основание шеи.

Черт бы его побрал. Шесть не был комиком, во всяком случае, с большой натяжкой. Но все же мои губы дрогнули.

— Ну да. На тебя страшносмотреть.

— Я знаю, что это ложь, — прошептал он, прижимаясь губами к моей ключице.

Мои глаза закрылись при первом прикосновении его щетины к моей чувствительной плоти.

— А еще ты очень скромный, — пробормотала я.

— Еще одна ложь.

Я почувствовала его улыбку на своей груди.

— Ты не особо хороша во лжи.

— Мм, так ты и сказал, — пробормотала я. — Этим утром ты ужасно болтлив.

— Ммм, — он провел щетиной по моему животу, все ниже и ниже.

Мой разум унес меня прочь, прежде чем мои глаза резко открылись. Кровь застыла у меня в жилах, и я покачал головой.

— Нет-нет.

Я оттолкнула его от себя и попятилась, прижавшись голой кожей к стене за матрасом.

Шесть присел на корточки и внимательно посмотрел на меня.

— Что крутится у тебя в голове, Мира?

Я тяжело вздохнула и запустила руки в волосы. Впервые за долгое время мне захотелось чего-нибудь галлюциногенного, чтобы отвлечься от этого разговора. На языке была горечь от этого ощущения.

— Я не хочу быть твоей девушкой, — повторила я еще раз.

— Чего ты хочешь?

Я подумала о своих прошлых отношениях, о том, как далеко я могла зайти в отношениях с Шесть.

— Я…

Я потянула свои черные локоны, выпрямляя волосы, прежде чем позволить прядям подпрыгнуть и превратиться в локоны.

— Я хочу быть Мирой. Ты можешь быть Шесть.

Его глаза сузились в замешательстве.

— Ты Мира. А я Шесть. Не могу понять, что изменилось.

— Вот именно! — крикнула я, тыча в него пальцем. Я скатилась с кровати и встала. Я ткнула тем же пальцем себе в грудь. — Я Мира. И не вступаю в отношения, — я быстро покачала головой, расхаживая взад и вперед по своей спальне. — Я в полном дерьме.

Шесть упал на кровать, натянув на себя простыню, давая понять своими действиями, что он не собирается уходить после того, как я объявила о своей дерьмовости.

— И? — спросил он, приподняв бровь, явно ничем не обеспокоенный.

Я остановилась и склонила голову набок.

— Ты не должен говорить это так буднично.

Я сердито посмотрела на него и дернула себя за волосы.

Он вытянул руки и подложил их под голову, устраиваясь удобнее, чтобы выслушать все, что я скажу.

— Я не вступаю в отношения, не занимаюсь, — я махнула рукой между нами, — этим. Я просто все в итоге испорчу. Я не хорошая, Шесть.

Мои мысли, которые сложились у меня в голове как аккуратная головоломка, разлетелись в разные стороны, выводя из строя речь, которую я подготовила, между ночью и рассветом.

Я плюхнулась на край матраса.

— Я причиню тебе боль, Шесть.

Я сказала это серьезно, желая, чтобы он понял. Нам обоим будет больно. Это была единственная вещь, в которой я хороша, будучи бурей.

Шесть сел, простыня сползла ему до пояса. Я отвела взгляд от его груди, пытаясь сосредоточиться.

— Мира, — сказал он, его голос снова привлек мое внимание. — Я тебя не боюсь.

Я не очень хорошо объясняю, знаю.

— Хорошо. Я боюсь себя. И тебя боюсь.

— Тебе не надо бояться.

— О, но я боюсь. Шесть, я — это яд. Я не могу привязаться к тебе.

Он приподнял бровь.

— Думаю, сейчас уже немного поздновато для этого, не находишь?

Я подумала о последних двух месяцах.

— Ты заплатил за мою квартиру в прошлом месяце. И в этом тоже.

Я поморщилась, потому что говорила как проститутка.

Он потер морщинку, образовавшуюся между моими бровями.

— Я заплатил тебе за работу, которую ты для меня сделала.

— Формально деньги достались не мне…

— Нет, ты права. Они достались твоему арендодателю. Но это потому, что я хочу, чтобы тебе было, где жить.

— И ты знаешь, что если бы дал мне деньги, то я использовала бы одну из долларовых купюр, чтобы нюхнуть чего-нибудь вкусненького.

— Думаю, «вкусненького», вероятно, не совсем верное слово. Когда я познакомился с тобой, ты только занюхнула дорожку с десятидолларовой купюры. Не может быть, чтобы все было так «вкусно».

Я рассмеялась, хотя мы говорили о том, какой безответственной я была. Просто чудо, что я продержалась так долго, даже несмотря на мамину щедрость.

— До тебя моя мама обычно платила за мою квартиру.

Это позорило меня больше, чем употребление наркотиков, которое, как я знала, было эгоизмом.

— Да? Так ты поговорила с ней?

Он следил за моим лицом. Я почти ничего не рассказывала ему о Лале.

— Нет, я не могу выносить это. Последний раз это было в ту ночь, когда ты нашел мою разбитую кружку.

Это был самый простой способ вспомнить ту ночь. Ни то, что он промыл мои порезы, ни то, что он видел непосредственные последствия моего самоповреждения.

— Это многое объясняет, — он на мгновение задумался. — Почему наркотики?

— Нам обязательно об этом говорить?

— Это лучше, чем «я не хочу говорить об этом», — прокомментировал он, напомнив мне, что я сказала ему после нашего первого секса.

— Да, это лучше, но все же не то, что я хочу обсуждать сейчас.

— Хорошо. Но, просто знай, я не согласен с этим. И я хочу, чтобы ты бросила. Вот и все, что я скажу.

Это был первый раз, когда он открыто сказал что-то против употребления наркотиков, и это немного сбило меня с толку.

— Не знаю, что и сказать. Тебе еще не поздно соскочить.

Он заплатил за мою квартиру. В буквальном смысле положил еду на мой стол. На все это я могла смотреть отстраненно, без эмоций.

Но я не могла смотреть на него, думать о нем, не чувствуя борьбы эмоций, чего-то, что не имело ничего общего с вещами, которыми он обеспечивал меня, но то, что он вызывал во мне.

Он был прав — я привязана к нему. Я говорю не о крыше над головой или счетах за коммунальные услуги, которые как по расписанию падали в мой почтовый ящик. Я говорю о том, как мое тело реагирует на его взгляд, о том, как мое сердце, кажется, несется вперед, когда я слышу, как он стучится в дверь. То, как его голос произносит мое имя так, словно это легчайшее из слов, которое он может произнести. То, как его молчание успокаивает даже самые громкие голоса в моей голове. Если бы он сегодня вышел за дверь и не вернулся, не знаю, что бы я делала.

— Дерьмо.

Шесть кивнул, вторя моим чувствам.

— Слишком поздно, — просто сказал он. Его губы раздвинулись, и из них вырвался смешок, когда он потянулся ко мне. — Не смотри так печально. Уже почти Рождество. Самое чудное время года.

— Сегодня утром ты тошнотворно весел.

Он притянул меня к себе и запустил пальцы в мою дикую гриву кудрей. Я чувствовала себя глупо от того, что не предвидела это. Но Шесть казался непоколебимо уверенным в том, что все в порядке, и это заставило меня поверить, что, может быть, только может быть, на этот раз все будет хорошо. Я не причиню ему вреда. Я не причиню себе вреда.

Пока я лежала на Шесть, а его пальцы обводили линию моего позвоночника, он сказал:

— Знаешь, что ты мне напоминаешь?

— Что? — спросила я, мой голос был приглушенным у него на груди.

— Сесилию.

— А это еще что за фигня?

— Кто-то или что-то, что наполовину человек, наполовину осьминог.

Я подняла голову и посмотрела на Шесть так, словно он был не в своем уме.

— Ты говоришь о той злой женщине из «Русалочки»?

Шесть рассмеялся, и грохот эхом отдался в его груди, прижатой к моей.

— Да, именно.

— Это… — точно, подумала я.

— Ты морская ведьма, — сказал он, его руки играли с моими волосами. — С твоими дикими фиолетовыми и черными волосами и скрипучим голосом, с тем, как твои руки летают повсюду, когда ты пытаешься что-то объяснить, как ты цепляешься за то, что тебе нужно, как ты цепляешься за меня во сне…

— Я не цепляюсь за тебя, — запротестовала я. Но я знала, что это так. И Шесть знал, что я знаю.

— Моя маленькая морская ведьма, — сказал он тихим от сна и удовольствия голосом, его пальцы расчесывали спутанные пряди моих волос. — С твоими растрепанными волосами и тем, как ты двигаешься под свою дудку, тебе подойдет только существо из другого мира. Как ты можешь мгновенно превратиться из послушной в смертельно опасную.

Его руки перестали расчесывать мои волосы и просто пробежались по локонам, нежно, осторожно.

— Ты крепко обхватила меня своими щупальцами.

Его голос был спокойным. Ровным. Но его глаза, они проникли в мою душу, в черноту, и надежно обвились вокруг меня тоже. Я знала, мы не сможем так просто отпустить друг друга.

— Сесилия, — сказала я, пробуя слово на вкус. — Слишком много слогов.

— Кстати о слишком большом количестве слогов: ты никогда не говорила мне, что твое полное имя Мирабела.

Я резко повернулась к нему, понимая, что он узнал мое имя, оплачивая мои счета.

— Потому что мне не нравится это имя. Грубое.

— Почему?

Потому что моя мама произносиила его только тогда, когда говорила, что любит меня. Я не хотела вспоминать об этом.

— Потому что в нем слишком много гребаных слогов.

Он вздохнул и обнял меня за шею, притягивая ближе к себе.

— Могу я называть тебя Мирабелой, как свою девушку?

— Могу я, черт возьми, называть тебя твоим настоящим именем — каким бы оно ни было?

Увидев его кислый взгляд, я слегка ущипнула его за грудь.

— Вот именно. Так что нет. Ты можешь звать меня просто Мирой. Ни Мирабела, ни девушка.

— Просто Мира?

Я сопротивлялась тику, который щекотал мои губы.

— Мира. Точка.

— Все нормально, Мира.

— Прямо сейчас может быть. Я хороша в начинаниях, — я прикусила большой палец. — Но у любого начала есть конец.

— А как у тебя с концовками?

Я положила подбородок ему на грудь.

— Я их порчу.

— Ну что ж, — сказал он, как будто вопрос был решен: — может быть, нам следует постараться избежать концовки.

Он сказал это уверенно, отрывая мои пальцы от губ, как будто единственное, во что он верил, были мы. Убежденность в его словах, хотя и неуловимая, была достаточно сильной, чтобы я тоже почувствовала ее.

ГЛАВА 9

За неделю до Рождества заговорило мое безумие. Я погрузилась в одну из работ, с которыми помогала Шесть, и у меня лопнула кожа над одной из скул. Мое лицо все еще болело от побоев, нанесенных месяц назад, и напоминание об этой боли вызвало воспоминания о той ночи, когда Шесть спас меня. Они возвращались, туманные, но непрекращающиеся.

Я смотрела в зеркало ванной комнаты, изучая свое лицо. Оно было маленьким, с острыми краями и бледной кожей, натянутой на череп, которым меня наградила мать. Маленький нос, маленький рот, большие глаза. Я была мультяшным персонажем.

Дрожащими пальцами я провела по синяку на скуле. Я снова ощутила мерзкое желание того незнакомца, как клеймо. Меня и раньше насиловали, хотя я ничего не помнила о самом событии. Только последующую боль. Но было несколько мгновений, когда я понимала, что у меня что-то отняли.

И хотя на этот раз на меня напали не так, как в прошлый, воспоминание об этом вызвало у меня желание почистить свои мозги отбеливателем.

Поврежденная. Сломанная. Слабая.

Голоса дразнили меня, как будто сами рисовали слова на моем отражении.

Обременяющая. Уродливая. Глупая. Зависимая.

Я даже не могла утешить себя, назвав их ложью. Это все была я: яд, заражающий все хорошее, что я впустила в свою жизнь.

Не успев понять, что происходит, я ударила кулаком по зеркалу, разбив его на десятки осколков. Мое отражение было сломано, часть меня отсутствовала. Это была идеальная метафора того, как я себя видела. Я отдернула кулак и почувствовала, как кровь стекает по запястью, прежде чем увидела это. Красные ручейки бежали вниз по моей коже.

В бесстрастном тумане я повернула в гостиную. Картина, над которой я работала, смесь голубого и черного — глаза Шесть — внезапно стала надоедать мне. Не раздумывая, я ударила по ней окровавленным кулаком, размазав красное пятно по холсту.

Причина, по которой в прошлом я избегала больницы, заключалась в том, что я могла видеть свое сумасшествие. Я видела, как это было: страшно. Когда я провела кулаком по картине, я знала — если кто-то еще увидит это, они не увидят того, что вижу я. Они увидят безумие, и все.

Они увидят сумасшедшую, размазывающую свою кровь по холсту. Я же видела женщину, истекающую болью, выражающую свою боль. Я понимала, что это неправильно, но это был единственный способ выразить себя, когда вокруг не было никого, кто мог бы выслушать.

Я подняла картину, понимая, что испортила ее. Пнув его, я сбросила мольберт на пол и швырнула картину через всю комнату. Удар оказался совершенно неудовлетворительным. В отчаянии я на мгновение закрыла глаза.

Я подошла к холсту, снова подняла его и швырнула на пол. Треск деревянной рамы отразился в моих руках, сотрясая меня в самом глубоком отделе плечевого сустава.

Я обошла мешанину из дерева и холста, а затем запустила руку за стойку, бросая грязные тарелки и чашки на пол. Я знала, что что-то сломалось, но моя ярость еще не стихла. Я схватила стул, который оставил Шесть — он настоял на том, чтобы взять его с собой — и на мгновение задержала его в воздухе. Не успев пожалеть о содеянном, я с силой ударила стулом о стену.

Светло-белая штукатурка потрескалась, кусочки осыпались на пол. Но стул остался невредим. Я встряхнула плечами, а потом снова опустила его вниз. Ножки сломались в трех местах. Осмелевшая, я ударяла им снова и снова, мои взлохмаченные волосы развевались, когда я разбивала его на сотни кусочков.

Когда я, наконец, легла спать, квартира была в абсолютном беспорядке. Для любого другого это выглядело бы ребячеством. Для меня это был единственный способ справиться с тем, что переполняло мой мозг. Я не могла выключить его; не могла отомстить за причиненное мне зло никаким другим способом, кроме как уничтожить то, что было цельным — а это означало, что все неразрушенное в моей квартире должно было быть разорвано в клочья, как и я сама.

***

Утром я лежала на полу среди развалин и курила сигарету за сигаретой.

Громко играла музыка. Громче, чем подобает, но мне это было необходимо. Я не отреагировала на стук в дверь, но услышала его даже сквозь шум.

Вошел Шесть, и я внимательно наблюдала за ним, ожидая его реакции на беспорядок. Он оглядел разбитые стены, куски штукатурки на полу. Его взгляд скользнул по разбитому дереву и краскам, которые разлились во время моего припадка.

— Затеяла небольшой ремонт? — наконец спросил он.

Последовала долгая пауза, мы встретились глазами, прежде чем я, наконец, нарушила тишину. Я рассмеялась, стирая остатки макияжа с глаз.

— Думаю, можно сказать и так.

Он прошел на кухню и покормил Генри — бедную рыбку — прежде чем открыть мой холодильник и осмотреть его содержимое.

— Ты когда-нибудь покупаешь еду? — спросил он, перекрикивая музыку.

Я пожала плечами и прикурила новую сигарету.

Шесть прошелся по квартире, собирая куски дерева и бросая их в мусорный мешок. Его руки прошлись по дыре в штукатурке. Я представляла, что он археолог, пытающийся разгадать загадку обо мне, о том, как я жила, касаясь того, к чему прикасалась я. Когда он поднял разорванный холст и держал его перед собой, я ждала. Взгляда. Отвращения. Но я ждала напрасно, потому что все, что он сделал, это свернул его и прислонил к стене.

Я заметила, что он, пока убирал беспорядок, который я устроила, не выключил музыку. Он двигался в другом ритме, плавном, мощном — звук, который не жил вне его тела. Мне очень хотелось услышать то, что слышал он среди этого шума. Мне хотелось знать, живут ли у него в голове голоса и что они ему говорят.

Он пошел в ванную и вышел оттуда с полотенцем. Бросив его мне, он сказал:

— Прими душ. Я хочу отвезти тебя кое-куда.

Я прижала полотенце к груди и перекатилась на бок, слепо повинуясь его просьбе.

— Куда же?

— Увидишь, — сказал он спокойно, несмотря на то, что его голос был громким.

Я посмотрела на проигрыватель компакт-дисков, и увидела, что счетчик под ним дрожит из-за интенсивности басов. Сквозь музыку, я крикнула:

— У меня громкая музыка.

Он пожал плечами и поднял еще несколько кусков стула, который я уничтожила.

— Тебя это не беспокоит? — крикнула я снова, чувствуя приносящее удовлетворение горение своих голосовых связок, когда я растягивала их, чтобы перекричать музыку. Я хотела, чтобы это волновало его. Я хотела, чтобы он увидел, кто я есть, чтобы показать страх. Убежать.

Он сидел на полу с открытым и наполовину полным мусорным мешком, потом поднял на меня глаза.

— Я знаю, что ты слишком громкая, Мира.

Он обвел рукой вокруг себя, показывая на оставшийся беспорядок.

— Ты такая. Тебе нужен шум.

Когда я нырнула в душ, он снова принялся собирать осколки.

***

Шесть привел меня в свою квартиру.

— Ничего не трогай, — сказал он, снимая свою кожаную куртку и бросая ее на диван. Я провожала его глазами, оценивая то, как он, двигаясь по комнате, включает лампы на своем пути. Я подняла глаза, посмотрела на верхний свет, который остался выключенным, и последовала за ним на кухню.

Тогда как моя квартира была стандартной, со своими белыми стенами и скрипучими полами, квартира Шесть была темным деревом и тишиной, вспышки света по всей комнате освещали анклавы, но не все пространство. Я прошла к одной из его книжных полок, провела пальцами по книгам по военной истории и остановилась на фотографии женщины с темными волосами, держащей маленького ребенка. Они выглядели так же, как люди из его бумажника. Приготовившись к тому, что он снова проигнорирует меня, я спросила:

— Кто они?

Шесть посмотрела на фотографию, прежде чем снова посмотреть на меня. Он, казалось, некоторое время боролся, прежде чем сказать:

— Лидия и ее дочь.

— Семья? — не знаю почему, но вокруг моих слов крутилась ревность.

— Помимо моей матери, они самые близкие люди, которые у меня есть.

Он сделал паузу и посмотрел на меня.

— Друзья. Хорошие друзья.

— Ты хранишь их фотографию в своем бумажнике.

— Да.

Я кивнула и продолжила ходить по квартире, касаясь всего только потому, что Шесть сказал мне не делать этого.

— Она очень красивая маленькая девочка.

Шесть нахмурился и прошел мимо меня.

— Я вырос вместе с ее мамой.

— Они живут здесь?

— Нет.

Шесть, кажется, не хотел говорить о Лидии и маленькой девочке с невероятными глазами.

На стене висело несколько фотографий Шесть в военной форме, окруженного другими военнослужащими.

— Ты был в армии?

— Спецподразделение.

Я прочитала надпись на одной из более официальных фотографий.

— Уильям?

— Это мое имя. Я не отзываюсь на него.

— Ну, понятно.

На одной из фотографий снизу была нацарапана приписка.

Спасибо, что ты был моим шестым, сражение.

На кухне он вытащил два стакана и налил в каждый виски. Я подняла вверх два разведенных пальца в знак мира, потом щелкнула ими и повернула к себе.

Он поднял бровь, но налил еще немного в каждый стакан, прежде чем протянуть его мне.

Моя рука сжалась вокруг стакана, скользя холодными пальцами по его теплым, и он отпустил стакан, весь его вес упал мне на ладонь.

— Идем к столу, — сказал он, показывая за мою спину.

Рядом с маленьким столиком, на котором среди груды бумаг и фотографий стояла полная пепельница, аккуратной башенкой громоздились коробки.

Он опустился в одно из двух кресел и жестом пригласил меня сесть в другое. Он отхлебнул виски и со стуком поставил стакан на стол. Не глядя, он включил настольную лампу. Вишневое дерево вспыхнуло светом за мгновение до того, как он подвинул мне стопку фотографий.

— Клэр, — сказала я, мгновенно узнав ее. Ее черные волосы были собраны в шиньон, вокруг головы — шарф.

— Она уехала в Сиэтл.

Я взглянула ему в лицо и увидела, что он наблюдает за моей реакцией.

— А?

Я взяла виски и отхлебнула его так же, как Шесть, а через мгновение принялась вертеть его во рту.

Он забрал у меня фотографию.

— Наверное, хорошо, что ты посоветовала ей отправиться за ним в Сиэтл, — тихим голосом сказал он, глядя на фотографию, а потом на меня. — Ты немного ускорила события.

— А?

Он кивнул.

— Клэр удивила мою клиентку в ее доме. А потом Клэр порвала с Клэем.

Я разрезала кулаком воздух и подняла бокал.

— Вперед, команда.

Улыбка тронула его губы, но он не поддался.

— Мой клиент дал Клэю еще один шанс.

Я поставила стакан на стол.

— Оу.

— И на этот раз она наняла меня, чтобы проследить за ним тщательнее.

Шесть открыл папку, перевернул ее и высыпал фотографии на стол.

— Клэр была не единственной.

— Ну, ни хрена себе.

Меня это не удивило.

— У него всюду связи.

Шесть вытащил пачку сигарет, встряхнул ее, вытащил одну и сунул в рот. Я видела, как он нахмурился, похлопывая себя по лбу в поисках огонька.

Я сунула руку в карман пальто и бросила ему золотую зажигалку.

— Моя зажигалка.

— Моя зажигалка.

Его глаза метнулись ко мне, когда он закурил сигарету, пламя отбрасывало тени от его рук. В перерывах между затяжками он спросил:

— Ты можешь изобразить печаль?

Я положила руку на стол ладонью вверх и позволила ему бросить зажигалку в мою руку.

— Могу ли я изобразить печаль? — спросила я.

Он кивнул и вынул сигарету изо рта. Он выпустил дым через пространство между нами, и я вдохнула, позволяя ему покрыть мое горло, наклоняясь ближе к нему через дюймы, которые разделяли нас.

Он облизнул губы.

— Клэй питает слабость к печальным женщинам.

Я слушала, но мой разум был сосредоточен на его губах и волнительном запахе табака, наполнившим воздух.

— Я умею изображать грусть.

Наклонившись вперед, я выдернула сигарету из его губ и поднесла к своим. Я щелкнула кончиком языка по его кончику, пока вдыхала, позволяя вкусу задержаться.

— Ты что, выпрашиваешь у меня сигарету или пытаешься показать, как изображаешь грусть?

Он скрестил руки на груди и наклонился ближе ко мне, опершись на стол.

— Потому что если последнее, то у тебя не очень хорошо получается.

— Я умею играть печаль, доверься мне.

Его глаза скользнули по обнаженной коже моего запястья, но он даже не вздрогнул. Вместо этого он схватил мою руку чуть выше порезов и держал ее неподвижно.

Он смотрел на них без эмоций, не прикасаясь к ним, но я все равно чувствовала беспокойство в его руке. Я не выставляла их напоказ, но когда они обнажаются перед кем-то, я часто вижу, как вздрагивают их глаза, сжимаются челюсти. Я чувствовала смятение и, иногда отвращение. В глазах Шесть я не видела ничего из этого.

— Когда ты это сделала?

Я повернула запястье и посмотрела, но мне не нужно было физическое напоминание, чтобы вспомнить.

— Пару дней назад.

— Зачем?

На этот вопрос был миллион ответов, но поскольку Шесть не осуждал меня, я выбрала самый честный из них.

— Потому что иногда тебе нужно напоминать, что все можно вылечить.

Я говорила о своей голове, о сумасшедшей Мире, которая обитала там. Я затянулась сигаретой и наклонилась ближе, выдыхая дым изо рта в открытый рот Шесть.

С минуту он не двигался, то ли впитывая мои слова, то ли позволяя моему дыму омыть его губы, я не знаю. Но он меня услышал.

— Мне нужно, чтобы ты сыграла грусть.

— Тут эхо?

Под его острым взглядом я вздохнула.

— Хорошо, — согласилась я, испытывая странное удовлетворение от того, как он поднес сигарету к губам, зная, что еще несколько секунд назад она была в моих. Я откинулась назад, чувствуя, как пузырь вокруг нас в этот момент лопнул. — Почему ты не включаешь свет на потолке?

Шесть тоже откинулся назад, но все равно склонился ко мне.

— Потому что я не хочу, чтобы все было освещено.

— Я думала, ты предпочитаешь темноту.

— Если я предпочитаю темноту, зачем мне включать свет?

— Потому что мы не можем все время жить в темноте.

Клочья белого дыма скрывали его глаза от моего взгляда, но я знала, что он смотрит на меня.

— А какое у тебя оправдание?

— Оправдание?

— Ты обнимаешь тьму.

— Я безумна.

Это все, что я знала после множества часов терапии и дюжины диагнозов.

— Я не обнимаю тьму, это она обнимает меня.

Шесть взял пульт дистанционного управления и включил проигрыватель. Из динамиков полилась музыка, и он оставил ее. Он повернулся ко мне с распростертыми объятиями.

— Это твоя песня.

Это была песня «Killer Queen» от Queen. Я какое-то время слушала эту песню.

— Согласна.

Я положила руки на стол и прижалась к его ладоням.

— Я очень шумная, — сказала я, перекрывая музыку.

Он кивнул.

— Тебе это нужно.

— Тебя это не беспокоит?

— Я тебе говорил, громкость — это ты.

— Я ничего не могу с собой поделать, мое безумие делает меня такой.

Я выхватила у него зажженную сигарету и поднесла к губам.

— Я немного перегибаю палку, — призналась я, прежде чем вдохнуть.

— Знаю, — его губы скривились. — Ты так говоришь, как будто это плохо.

— А разве нет? — спросила я.

Он покачал головой и, взяв сигарету обратно, стал вертеть ее в пальцах.

— Не для меня.

Не имело значения, что он думал на самом деле. Он был всего лишь человеком. Не кем-то значимым для меня. Даже если я и испытывала к нему какую-то привязанность, она была непостоянной.

Или, по крайней мере, так я себе говорила.

— Я предпочитаю, чтобы люди думали обо мне, как о слишком сильной, слишком громкой, которой слишком много, чем, как о слишком слабой, слишком тихой, кого слишком мало.

Зеленые глаза изучали на меня.

— Даже если мое безумие делает меня слабой, я борюсь с этим.

Он склонил голову набок, и его рука задела мою, лежащую на столе.

— Ты живешь с безумием, Мира. Как при этом можно быть слабой?

Это был идеальный ответ.

Когда я ничего не сказала, он спросил:

— Ты знаешь, что является причиной твоего безумия?

Любовь. Любовь была двигателем моего безумия. Но я ему не сказала об этом.

— Нет.

Это была моя первая за вечер ложь. И он это знал. Он издал горлом какой-то звук, и я смотрела куда угодно, только не на него.

Я оглядела комнату и увидела несколько ярких пятен света на столах и стульях. Над его головой на стене висела большая деревянная шестерка.

— Что означает «сражение»?

Шесть прищурился.

— Где ты это видела?

— На одной из твоих фотографий была такая подпись. — «Спасибо, что всегда был моим шестым, сражение».

— Сражение — мы так называли друг друга.

— Почему ты называешь себя Шесть?

— Не я. Они.

— Они — это кто?

Шесть долго и усердно затягивался сигаретой, прежде чем затушить ее и выпустить дым через стол, который добрался до меня, несмотря на увеличившееся расстояние между нами.

— Люди, которые во мне нуждаются.

ГЛАВА 10

23 декабря 2000 года

Рождественские огоньки вились вокруг фонарных столбов и освещали улицу теплой атмосферой, которую можно было ощутить только в это время года. Проходили покупатели с сумками, заполненными проявлениями любви, музыка лилась из магазинов на улицу, напоминая нам — если света, холода, суеты было недостаточно — что сейчас самое чудесное время года.

Если не принимать во внимание людей вроде меня — без семьи, с небольшими перспективами нормальной жизни, то сейчас было идеальное время, чтобы воспользоваться этим. Засунув руку в карман своего черного шерстяного пальто, прислонившись к отштукатуренной стене вдали от яркого освещения, и посасывая сигаретный фильтр, я ждала. Палец в моем кармане играл с какой-то мелочью, ноги отстукивали никому не слышимый бит.

Легким толчком я оттолкнулась от стены, заметила свою цель и выбросила сигарету. Я схватила запутавшуюся в мелочи жевательную резинку, и, сунув ее в рот, стала жадно жевать, чтобы избавиться от запаха сигарет.

Вниз по улице в черном Камаро, в тени, сидела фигура. Против воли мои губы изогнулись от знания того, что Шесть поймал меня на курении после того, как попросил этого не делать. Он не стал бы ругать меня сейчас. Не тогда, когда у меня было задание.

Когда я прошла вестибюль отеля и вошла в бар, мне с трудом удавалось вести себя непринужденно, словно я не сразу увидела того, кого искала. Но я сделала это. Швейцар взял у меня пальто, и я подошла к бару, кусая щеки так сильно, что навернулись слезы.

Я села через два стула от человека, которого собиралась заманить. Чтобы привлечь его внимание, я шлепнула сумкой по стойке бара. Красное облегающее платье, которое было на мне, должно было заинтересовать его.

Делая вид, будто ищу нечто важное, я, закусив губу, рылась в сумке, сложив ногу на ногу. Когда мимо прошел бармен, я заказала коктейль Олд Фешн.

Глаза мужчины, пока он изучал мое тело, напоминали свинцовые гири — они двигались вверх-вниз. Он сел немного прямее при упоминании о моем напитке. Хороший мальчик, подумала я.

Когда официант поставил напиток на салфетку с монограммой, я взяла его и отпила, позволив сладкому и горькому вкусу задержаться на языке, а после проглотила. Мои глаза уже изрядно слезились, и я надеялась, что не сильно размазала макияж.

— Из всех женщин, что я встречал, ты первая, кто пьет мой напиток.

Внутри я улыбнулась, зная, что привлекла его внимание. Я думала, что на это уйдет больше времени. Я сделала еще один глоток, прежде чем взглянуть на него, не желая показаться чересчур нетерпеливой.

— Тогда, наверное, ты знаешь не так уж много женщин, — мягко сказала я, стараясь вложить в свой голос достаточно эмоций.

Он усмехнулся.

— Ты ошибаешься.

Боковым зрением я видела, как он поднял свой стакан и легонько постучал тяжелым донышком по стойке.

— Мне кажется, я их знаю даже слишком много.

Я снова отхлебнула напиток и полезла в сумочку, включила диктофон и схватила салфетку, чтобы промокнуть глаза.

— С тобой все в порядке? — я почти сожалела ему, потому что он действительно казался обеспокоенным.

Я шмыгнула носом и посмотрела на размазанный по салфетке макияж.

— Я в полном беспорядке.

Я снова подавила желание истерически расхохотаться. Мира, в этом красном платье, с профессиональной подводкой на глазах даже близко не походила на беспорядок, в котором я пребывала изо дня в день.

— Ты выглядишь… — он замолчал, когда я резко подняла глаза, остановившись на слове, которое, как я подозревала, он собирался сказать: прекрасно. — Ты хорошо выглядишь, — сказал он, наклоняясь ко мне. — Просто немного грустная.

— Мне грустно, — согласилась я, нахмурившись и перебирая в руках салфетку. — Я допустила так много ошибок, — я снова выдавила из себя слезы и заставила дрожать руки, когда поднесла стакан к губам, прикончив его одним глотком.

— Можно? — спросил он, садясь рядом со мной.

Я кивнула и, сглотнув, уставилась на свой бокал.

— Завтра сочельник, — начал он, подав знак официанту, чтобы тот принес ему еще выпить. — Такая женщина, как ты, не должна грустить в канун Рождества.

Я пожала плечами.

— Никто не хочет быть один в канун Рождества, — я посмотрела на бутылки, выстроившиеся вдоль задней стенки бара, как будто погрузилась в свои мысли. — А я буду, впервые в жизни.

— Не плачь, — проворковал он, протягивая мне свой бокал Олд Фешна, когда официант принес его. — Вот, выпей. Похоже, тебе это не помешает.

Взяв стакан, на этот раз я сделала большой глоток. Я практически слышала, как Шесть от злости рычит на меня, явно желая, чтобы я притормозила. Хорошо, что он меня не видит.

— Как тебя зовут?

— Анжела, — сказала я, поставила стакан и протянула руку. — А тебя?

— Клэй, — сказал он, сжимая мою руку в своей и с нежностью держа ее в течение минуты. Он думал, что утешает меня. Но он понятия не имел о моих намерениях.

— Ну, Клэй, а почему ты один в этот праздник?

Клэй схватил принесенный официантом новый напиток и задумчиво посмотрел на него.

— Моя девушка порвала со мной, — сказал он торжественно. Потом взял бокал и отпил.

Положив руку ему на плечо, я слегка наклонилась.

— Мне так жаль.

На самом деле это было не так. Я знала, что Клэр сделала именно это и улетела в Сиэтл. Ее встретила жена Клэя, о существовании которой Клэр и не подозревала. А теперь Клэй рыскал в поисках кого-то на стороне.

Клэй слегка наклонился ко мне.

— Ужасно быть в одиночестве в это время года.

— Да.

Его рука коснулась моей.

— Но нам и не придется.

Наклонив голову набок, я втягивала его в свою ловушку.

— Давай не будем одинокими.

Десять минут спустя я уже шла к черному «Камаро», стоявшему на холостом ходу по улице, с карточкой-ключом в руке.

Я скользнула на пассажирское сиденье.

— Держи, — сказала я Шесть, плотнее укутываясь в шерстяное пальто.

— Это было быстро, — сухо сказал он, держа карту перед собой.

Я пожала плечами и опустила солнцезащитный козырек, чтобы проверить макияж, так я могла начать процесс его снятия.

— Все, что мне нужно было сказать: «Давай не будем одинокими», и он попался на крючок, леску и грузило.

Мгновение Шесть молчал.

— Ты заманила его?

Я перестала стирать помаду, чтобы взглянуть на него.

— Ну да.

— А как насчет того, чтобы позволить ему доказать, что он слизняк?

— Думаю, факт того, что тебя наняли следить за ним, доказывает это, — в моем голосе прозвучал едкий сарказм, и краем глаза я заметила, что Шесть это совсем не понравилось. — А что мне оставалось делать?

— Ты должна была позволить ему командовать, Мира. Не предлагать ему. Ты не проститутка, ты растение.

Его слова не ранили меня, но меня разозлило то, что он злился.

— Ты сказал, чтобы я доказала, что он изменяет. Я это сделала. Не понимаю, почему моя инициатива имеет значение.

— Это мое дело. Я отношусь к нему серьезно.

— Я тоже, — сказала я с ухмылкой, поворачиваясь к нему лицом.

Он ударил по рулю с такой силой, что я вздрогнула, а потом мне тут же стало стыдно за содеянное.

— Ты не сможешь подставить его при неудаче. Ты не понимаешь. Я думал, ты понимаешь, но, видимо, нет.

Прежде чем он сказал что-либо еще, я быстро выскочила из машины, громко стуча каблуками по тротуару, чтобы уйти от него.

— Мира, — позвал он усталым и страдальческим голосом. — Сядь в машину.

— Нет, — ответила я, даже не оглянувшись на него. Я ловила такси.

— Сядь в гребаную машину, Мира.

Мимо пронеслась машина, и я резко вскинула руку, чтобы поймать ее. Услышав, как Шесть бормочет ругательства, я быстро скользнула в такси и назвала свой адрес.

Через несколько минут такси подъехало к моей квартире, открыв клатч, я стала рыться в карманах в поисках наличных, и тут дверь открылась и Шесть, наклонившись, бросил горсть банкнот таксисту, а потом вытащил меня из машины. Мое красное платье задралось на бедрах, и я одернула его, как только мы оказались на тротуаре, лицом друг к другу.

— Ты забыла свое пальто в моей машине, — сказал он, накидывая черную шерсть мне на плечи. Его тон был намного спокойнее, чем когда я уходила от него, но я все еще злилась, что закатила истерику, и еще больше из-за того, что он добрался до моей квартиры раньше меня.

— Оно не мое, — сказала я, и сбросила пальто, хотя от холода у меня стучали зубы. — Можешь забрать его обратно, поскольку я тебе не угодила.

Я перешагнула через кусок шерсти и направилась к своей квартире.

Шесть снова выругался, что для него было довольно впечатляюще. Он догнал меня к тому времени, как я добралась до своей квартиры, и забрал ключи из моих дрожащих рук.

— Что, хочешь забрать и платье? Дай мне секунду, немного холодно.

Он проигнорировал меня, вставил ключ в замок и распахнул дверь. Меня тут же ударил жар, и я чуть не застонала от того, как чудесно он ощущался на моей обнаженной коже. Когда дверь закрылась, я обернулась и увидела прислонившегося к ней Шесть, он все еще держал мои ключи.

— Что? — рявкнула я на него.

— Прости. Мне следовало лучше объяснить тебе, что делать. Это не твоя вина, а моя.

Я потерла ладонями свою покрывшуюся мурашками кожу. Я тоже хотела извиниться, но не могла. Поэтому просто скинула туфли и налила себе бокал вина из открытой бутылки на стойке.

— Неважно.

Я стояла спиной к нему, и не видела, как он идет на кухню, но слышала. В частности, я услышала щелчок крышки от рыбьего корма, а потом нежное шипение хлопьев, высыпаемых из тары в миску.

— Может быть, тебе стоит оставить Генри себе, — лениво сказала я, поворачиваясь и прислоняясь спиной к стойке. — Потому что именно ты — та причина, по которой он все еще жив.

Его взгляд выглядел так, словно заглаживал вину, что забавно подействовало на мое сердце. Я не хотела, чтобы он извинялся. Я хотела, чтобы он разозлился на меня, сказал, как я облажалась. Проще справиться со знакомыми мне реакциями, даже если для Шесть они были редкостью.

— Я лучше буду навещать тебя и кормить Генри.

Это утверждение было таким простым, но в его значении таился безмолвный вопрос. Я переступила с ноги на ногу, стараясь не казаться взволнованной. Он не просил разорвать наше деловое соглашение, как я ожидала. Он просил меня видеться чаще.

— Полагаю, — начала я, кружа вино в бокале, — что если ты так переживаешь по поводу моей пятидесятицентовой Золотой Рыбки, я позволю тебе это.

Мимолетная улыбка скользнула по его губам, такая же мимолетная, как и желание, промелькнувшее во мне — чтобы он улыбнулся снова.

— Для тебя это не просто золотая рыбка за пятьдесят центов, Мира.

Он моргнул, от чего его взгляд стал мягким. А потом у меня внутри все обмякло.

— Это Генри.

— Ну-ууу, — начала я, прежде чем прочистить горло. — Если Генри захочет составить тебе компанию, пожалуйста.

— А что насчет тебя? Тебе нужна моя компания?

Я не знала, что делать, когда он так говорил, задавал мне вопросы, которые касались нашего партнерства, помимо делового. Я открыла рот, но боялась, что если заговорю, то это будет звучать как писк.

Он оттолкнулся от стойки напротив меня и сделал шаг в мою сторону. Внезапно воздух вокруг нас стал плотным. Мой живот скрутило, и это было связано не с вином в моем бокале, а с мужчиной передо мной. Я невероятно сильно прижалась к стойке позади меня, когда он подошел ближе, остановившись всего в нескольких дюймах.

— Прости, — повторил он, поднимая руку, чтобы убрать завитки, спускавшиеся на мои плечи. Он не касался меня, и все же я чувствовала, как мой желудок снова и снова делает это странное сальто, я перестала дышать. Его взгляд упал на мою шею в тот же самый момент, когда я почувствовала нежное прикосновение его пальцев к ключице.

Моя кожа горела огнем, а его пальцы были топливом, мягко ударяющим по кости.

— Я не сказал тебе раньше, потому что думал, что это не уместно говорить сотруднику. Но в красном ты выглядишь феноменально.

Я сглотнула, просто чтобы напомнить себе, что мое тело должно быть в полном рабочем состоянии.

— Звучит как нечто пограничное с сексуальным домогательством, босс.

Я старалась сохранять спокойствие, но его пальцы играли со мной, как будто он был мастером виолончели, а я — его сольной пьесой. Его прикосновение достигло лямки моего платья, но он не пытался отодвинуть ее, просто скользнул под нее пальцами. Так или иначе, это было более эротично, чем если бы его руки оказались внутри моих трусиков.

Его ладонь легла мне на плечо, когда он наклонился.

— Мира, — единственное слово, которое он произнес, нежно касаясь пальцами моей покалывающей кожи. Я почувствовала, как его рука скользнула вниз по моей спине, к волосам, которые он откинул, а затем он схватил мои волосы и потянул. Он был нежен, но настойчив, и я повиновалась его молчаливому указанию, когда мой подбородок поднялся, обнажая шею, как будто это было подношение.

Его губы коснулись моего горла, но не совсем в поцелуе — скорее, он вдыхал меня, поднимаясь вверх по столбу кожи, его горячее дыхание оставляло мурашки по коже. Когда он, наконец, поцеловал меня, это было место прямо под моим подбородком, его щетина восхитительно царапала мою кожу.

Его руки последовали за губами, и он обхватил мое лицо так сильно, что мне показалось, будто я потеряла то место, где заканчивалась я и начинался он. Мне было интересно, чувствует ли он гром моего пульса на шее, когда его губы двигаются к моей щеке, касаясь теплым дыханием уголка моего рта. Если я поверну голову хоть на дюйм, мы поцелуемся. Но было что-то заманчивое в том, чтобы отдаться его прикосновениям в этот момент, и я волновалась, что если даже вздрогну, то потеряю все его планы на меня.

Когда он поцеловал меня в мочку уха, мои глаза закрылись. Неровный вздох вырвался из его рта и пронзил мое самообладание с тонкостью атомной бомбы, мои колени задрожали, и я слегка пошевелилась.

Движение поставило на паузу его внимание, и он отстранился — но не так резко, чтобы я могла подумать, что он сожалеет.

Я открыла глаза и встретилась с ним взглядом, темным и тяжелым. Его хватка на моих волосах ослабла, и я почувствовала, как кровь прилила к голове.

— До свидания, Мира, — пробормотал он, прежде чем сжать мое плечо и отойти.

Мои ноги и руки дрожали, поэтому я прислонилась к стойке, нуждаясь в поддержке. И тут я обрела голос.

— Это был поцелуй «Спасибо» или «Хорошая работа»?

— Ни то, ни другое.

Он на мгновение замер, глаза сузились, рот сжался в тонкую линию.

— Это был просто поцелуй. Я не стану вознаграждать тебя физической привязанностью. Это то, что ты получаешь от других мужчин, но не от меня.

Он шагнул ближе ко мне, и когда его голова опустилась, я потеряла всю свою браваду.

— Я целую тебя только потому, что хочу. А потом? Я хочу.

Потом он зашагал прочь, к своей машине, к своей клиентке, чтобы дать ей ключ, который позволит ей попасть в гостиничный номер ее все еще изменяющего мужа.

ГЛАВА 11

В канун Рождества я проснулась рано, вдохнула дорожку кокса и пробежала по холоду пять миль, в шортах. Я добавила на холст 6 завитков, а потом отложила его в сторону, чтобы сосредоточиться на чем-то более абстрактном.

Я снова сидела в своей квартире на полу, единственном удобном месте — помимо уродливого мягкого кресла, стоявшего посреди того, чтодолжно было быть гостиной.

Я не любила людей. Быть рядом с людьми — значит полагаться на кого-то. Для разговора, для дружеского общения, для чего-то глубокого и эмоционального, что значило бы, что мне придется вырезать кусочек своего собственного сердца, когда они уйдут.

Потому что они уйдут. Всегда уходили. И потеря людей превратила меня в Миру, которую я ненавидела. Миру, которая не была неуместно смешной или хитрой. Миру, которая от нужды была абсолютно безумной, раздражающей. Она говорила жалкие вещи и пресмыкалась. От одной мысли об этой Мире мне становилось дурно.

Нет, людей нужно игнорировать. Рассматривать просто как украшение комнаты, что-то, добавляющее цвет, шум или свет в пространство. Не больше.

Вот почему в моей студии не было сидячих мест, кроме одного — мягкого, но сломанного кресла, и по размерам оно было скорее детским, чем взрослым.

Оно большими буквами кричало: «УХОДИ».

Это кресло не могло бы еще больше походить на Миру, даже если бы я набила себя ватой.

Стулья и стол, которые Шесть купил мне несколько месяцев назад, прослужили недолго. После того как я достаточно долго смотрела на них, я нашла для них новый дом.

Мусорный контейнер.

Он стремился организовать мне место для еды. Место, где можно поговорить с глазу на глаз. Я не хотела этого, не на моей территории. Поэтому я их выбросила.

Стук в дверь вырвал меня из моих мыслей. Я посмотрела на дверь, мысленно перебирая список людей, которых я ждала. К моей двери подходили только трое: арендодатель (чтобы узнать, издаю ли я какой-то шум), сосед — перед тем, как пожаловаться арендодателю, или… с недавних пор… Шесть.

Это было как раз перед обедом. У меня были планы по поводу еще одной дорожки кокса, и того, чтобы набросать немного краски на холст, но эта мысль не особо привлекала, поскольку у меня не было такой установки, как у матери Шесть. Стук в дверь, скорее всего, сорвет все мои планы.

Бросившись к двери, ступая босыми ногами по дереву, я как можно недружелюбнее крикнула через дешевую металлическую дверь:

— Кто это?

— Я.

Я открыла дверь как раз в тот момент, когда во мне затрепетало нечто тревожное. С каких это пор Шесть стал «Я», а не «Шесть»? С каких пор ему достаточно было сказать «Я», чтобы я поняла?

— Привет.

В руках у него были пакеты, а на голове черная шапочка, скрывающая непослушные темные волосы, которые были под ней.

Я отступила в сторону, пропуская его.

— У тебя есть для меня работа?

Он поставил пакеты на пол и сбросил кожаное пальто. Мои глаза заметили, как напряглись мышцы его спины под кожей, натягивая хлопчатобумажную майку, потом мои глаза метнулись к его голове.

Он посмотрел на меня через плечо.

— Вообще-то, да.

Я сощурилась, пытаясь вспомнить, рассказывал ли мне Шесть о планах на еще одного своего клиента. Но сколько я ни пыталась найти в мозгу информацию — ничего не приходило.

— Что?

Я закрыла дверь и подошла к пакетам, пытаясь заглянуть внутрь. Его руки вцепились мне в предплечья, не давая мне подглядеть, и я снова посмотрела на него.

— Что за работа?

— У тебя есть отвертка?

Я склонила голову набок, чувствуя, как подозрение поднимается по моим плечам.

— Нет, — соврала я.

В ответ на мои слова Шесть кивнул, но, проигнорировав их смысл, прошел мимо меня на кухню и, присев на корточки под раковиной, открыл шкафчик и маленький набор инструментов, который я хранила внутри. Его, казалось, не смутила моя ложь. Очевидно, он познакомился с моей отверткой во время своих предыдущих визитов в мою квартиру.

— Ты не должна лгать, — сказал он, его голос был спокойным и тихим. Он присел на корточки и вытащил из пакетов коробки. — Особенно мне.

Он недолго смотрел на меня, прежде чем выхватить перочинный нож и открыть одну из принесенных коробок.

— Почему особенно «не тебе»?

Он провел ножом вдоль скотча, осторожно открывая его.

— Потому что я не люблю лгунов.

Я облизнула губы и скрестила руки на груди.

— Но я все равно тебе не нравлюсь.

Это был вопрос, но мой тон заставил это звучать как утверждение.

Он взглянул на меня из-под темных бровей, ничего не сказал, просто смотрел — губы — линия, одна бровь приподнята. Когда я больше ничего не сказала, он снова вернулся к пакету.

Он методично расставил все детали в ряд, собираясь собрать то, что, как я поняла, было столом, состоящим из дюжины частей.

— Мне не нравится, что ты лжешь, потому что у тебя ужасно получается врать мне, — сказал он, снова тем же спокойным, тихим голосом. Несмотря на тихий голос, я поняла, что это было предупреждение. И всё моё нутро зачесалось, чтобы проверить это.

— Ты недостаточно хорошо меня знаешь, чтобы так говорить.

Он мгновение молчал, прежде чем поднять на меня свои ярко-зеленые глаза.

— Я знаю, что мое присутствие здесь в канун Рождества нервирует тебя. Я знаю, что ты видишь этот стол и, — он указал на пакеты, которые принес, — стулья, которые я планирую собрать, и для тебя они не просто дерево. Это угроза. И мне нужно будет убедить тебя не выбрасывать их.

— Если боишься, что я их выброшу, тогда зачем принес?

Взгляд его зеленых глаз стал мягким — мать твою — и он сказал:

— Потому что я надеюсь, что ты будешь достаточно мне доверять, чтобы оставить.

И тогда я поняла, что он говорит не о стульях.

Он снова сосредоточился на своей задаче, и я, как угрюмый ребенок, сложив ноги под себя, в тишине наблюдала за тем, как он собирает стол.

После того как он прикрепил к столу две из четырех ножек, я заговорила:

— Что еще ты принес?

— Еду.

— Бекон и яйца? — спросила я с легкой надеждой.

— Вообще-то, гребаные бекон и яйца, — процитировал он меня. — И еще кое-что.

Я грызла ноготь, чтобы не улыбнуться.

— Зачем?

— Потому что сегодня канун Рождества, — он махнул рукой в сторону пакетов. — Сделай что-нибудь полезное и разбери часть пакетов.

Я вскочила, подняла сумки и понесла их на кухню. Я вытащила коробку с яйцами и положила их в холодильник, потом залезла в тот же пакет, чтобы достать бекон.

— Ты принес много еды.

— У тебя никогда ничего нет.

Я пожала плечами.

— Еда стоит денег.

— Как и наркотики, но ты, кажется, можешь себе их позволить.

Я услышала стук дерева о пол и скольжение металла, когда он сменил одну отвертку на другую.

— Покорми свою гребаную рыбу.

Несмотря на то, что он ругал меня, я улыбнулась. Раздраженный Шесть был сексуальным.

Я посмотрела на Генри, который выглядел так, будто излучал жизнерадостность, и вывалила в него, вероятно, слишком много рыбьего корма, не упустив из внимания тот факт, что Шесть очень тонко ушел с темы об употреблении наркотиков.

Шесть не говорил со мной о наркотиках с тех пор, как сказал, что ему это не нравится. Я особо это не скрывала, но ни один идиот не хвастался не-наркоманам, что они получают кайф.

Я делала работу для Шесть, но он не платил мне наличными. Он платил за мою квартиру, непосредственно арендодателю. На самом деле он заплатил за три месяца вперед. А еще оплатил мой счет за электричество, и каждый раз приносил продукты. Он оплачивал мои повседневные расходы, но не платил мне.

Я никогда не возражала. Сложно было сказать ему «нет», когда мне грозило выселение. Может, у меня и была гордость, но я знала, когда сказать ей, чтобы она заткнулась.

И, признав мое пристрастие к наркотикам, он подтвердил мое убеждение, что он не хочет давать мне наличные, подозревая, что я потрачу половину из них в течение одного-двух дней.

После того как Шесть собрал стол и стулья, он приготовил нам предрождественскую яичницу с беконом, а я поджарила тосты. Мы сели на стулья друг напротив друга, позволив звукам рожков и рождественской музыке моего соседа стать первым треком на альбоме того, что, как я позже узнала, было истинным началом для нас.

Убрав со стола тарелки, Шесть схватил два черных пакета для мусора, которые он оставил у двери, и принес их мне, протягивая один, чтобы я открыла.

— Отличная обертка, — с кривой усмешкой прокомментировала я, протягивая руку и дотрагиваясь до чего-то твердого.

— Это сделала моя мама, — сказал он, но я поняла это в ту же минуту, как вытащила солнечный холст из пакета для мусора.

Мои пальцы проследили за солнцем, вся картина была покрыта прозрачным лаком, который делал ее блестящей и гладкой в одних местах, и блестящей и приподнятой в других, где я применила импасто под руководством Элейн. Это было действительно потрясающе. Я этого не заслужила.

Я посмотрела на Шесть, сдвинув брови.

Шесть пожал плечами.

— Она сказала, что, по ее мнению, холст должен быть у тебя. Ты сделала это.

Я покачала головой, но спорить с ним не стала, прижимая картину к груди, где в глубине грудной клетки начиналось жжение. Я сильно моргнула, чувствуя, как влага покалывает мои веки, даже когда я сглотнула, пытаясь унять жжение.

— Я не должна его держать, — сказала я, глядя ему в глаза. — Но сейчас я это не отдам.

— Вижу. Один из твоих щупальцев обвился вокруг него.

— Что?

Не ответив, он протянул мне второй пакет.

Сунув в него руку, я обнаружила там кучу всякой всячины.

— Можно мне это вытряхнуть? — спросила я, двинувшись, чтобы сесть на пол.

— Можно, если нежно.

Я рассмеялась. Нежность не входила в мой лексикон. Губы Шесть изогнулись в кривой улыбке, и он сел на пол напротив меня.

Я наклонила пакет, позволив его содержимому рассыпаться по полу. Тюбики шлепнулись, банки покатились, кисточки звякнули о стекло. На дне пакета лежала небольшая застекленная палитра. Все было новым.

Я снова посмотрела на Шесть, чувствуя, как жжение в груди распространяется на руки. Какого хрена?

Он пожал плечами, но продолжил настороженно смотреть на меня.

— У тебя нет нужных принадлежностей.

Одним заявлением он ответил на два моих вопроса. Сказал, что купил это для меня. И что он обратил внимание на мой скудный арсенал для рисования.

Сидя на полу моей квартиры, мы смотрели друг на друга. Я остро ощущала, как тихо было в комнате, единственным звуком была слабая рождественская музыка, доносившаяся сквозь тонкие стены. Я открыла рот, чтобы заговорить, и он тоже, но прежде чем мы успели что-то сказать, нас прервало мерцание лампочки над головой. Я видела, как Шесть поднял глаза, прежде чем выпрямиться и уставиться на нее. Он схватил один из стульев и встал на него, вкручивая лампочку на место, позволяя свету светить, сильно и непрерывно.

Я схватилась за спинку стула, когда он поднялся.

— Кто ты? Санта-Клаус, или как?

— Нет, — он с минуту смотрел на меня, оценивая мою реакцию, прежде чем обошел вокруг стула. На этот раз я не отступила, впустила его в свое пространство, в свой воздух. Он положил одну руку мне на талию, а другую на шею. — Я просто Шесть.

Когда его руки коснулись моей кожи, его губы встретились с моими, наконец, сильно прижавшись ко мне, язык раздвинул губы. В какой-то момент он повернулся, усадил меня на стол и крепко поцеловал. Руки потянули меня за волосы, достаточно сильно, чтобы я не могла думать ни о чем, кроме его губ на моих, его языка, исследующего мой рот, и гладком теплом дереве под моей задницей.

Я целовалась сотни раз. Много раз мои губы встречались с чужими, много раз я пробовала губы, которые целовали меня с намерением чего-то более интимного, чем поцелуй. Но Шесть просто крепко держал меня и просто целовал. Он давал мне больше, чем я могу дать ему, поэтому я брала. Брала и брала. Как будто я долго голодала и наконец-то попробовала нечто настоящее и полноценное.

Это все, что мы делали. Целовались на столе, который собрал Шесть.

Но в отличие от первого стола, который он принес в мою квартиру, этот я выбросить не могла.

***

Ближе к полуночи Шесть принялся мыть посуду, на что я, похоже, была совершенно неспособна. Он не сказал об этом, но я почувствовала. Если пустая тарелка стояла передо мной слишком долго, ему не терпелось скорее убрать ее. И я позволяла ему это делать.

Я ткнула пальцем в принесенные им краски, зачарованно читая этикетки. Коллекция сделала набор, купленный моей мамой, похожим на тот, что можно найти в кабинете дошкольного учреждения.

Я сунула большой палец в отверстие палитры и повернула. Из-за того что большой палец был так далеко от центра, он не давал мне этого приятного сбалансированного вращения — более шаткого, более неуклюжего. Я положила его на стол и, взяв кисточку, провела пальцем по кончику. Она была такой мягкой.

Взглянув на свой нынешний набор красок, я увидела засохшую кисть и грязную воду, которую никогда не меняла.

— Ты настоящий Санта-Клаус, — сказала я ему. Я провела кисточкой по руке, по шрамам, покрывающим мою кожу.

Он что-то сказал в ответ, но мои слова вернули меня в детство. Посещал ли меня когда-нибудь Санта? Не могу сказать. Я не винила жирного ублюдка, потому что это была не его вина. Когда моей матери удавалось вспомнить про Рождество, подарки, которые она мне дарила, обычно были вещами из ее шкафа или что-то из того, что дарили нам. Я не возражала, потому что лучшего не знала. Пока не стала старше, пока не увидела, что есть у других людей, и это так резко контрастировало с тем, чего не было у меня.

— Мира?

— Хм? — я отложила кисточку, сложила руки на груди и выбросила из головы мысли о матери.

— Ты в порядке?

Я рассмеялась лающим смехом.

— Какое бессмысленное слово. Ты вообще понимаешь, что оно значит?

Он повернул голову набок, мокрый до локтей от мытья посуды.

— Полагаю, его значение зависит от употребления. В данном случае, я спрашиваю, хорошо ли тебе по сравнению с плохо.

Уже не в первый раз я задалась вопросом, что, черт возьми, он во мне нашел. Почему он подчинил себя мне, тому беспорядку, который был моей жизнью.

— Зачем ты вообще здесь?

Он не перестал мыть посуду, но вздохнул.

— Тебе нравится отталкивать, да?

— Да.

— Я здесь, потому что хочу быть здесь. С тобой. Если бы не хотел, меня бы здесь не было.

— Как когда ты целовал меня.

— Я целовал тебя, потому что хотел этого.

— У всех есть скрытые мотивы.

Он легонько рассмеялся.

— Это не похоже на тебя — рисовать людей одной кистью, Мира. Ты гораздо умнее.

— Откуда ты знаешь, насколько я умна? Может быть, я идиотка и все это время обманывала тебя.

Я не напрашивалась на комплименты. Я искала правду. Мне было это от него нужно. Потому что мы становились тем, от чего я регулярно убегала. Но вот он здесь, в моей квартире, кормит мою рыбу, моет мою посуду и дарит мне подарки, о которых я просила не губами, а сердцем.

Он выдохнул еще раз.

— Ты самый утомительный человек на поверхности земли, ты это знаешь?

— Вау, ты, должно быть, чертовски стар, раз знаком со всеми, чтобы утверждать это так уверенно.

— Именно об этом я и говорю, Мира. Ты не позволяешь словам согнуть тебя. Ты быстро соображаешь. И ты всегда выглядишь так, будто оцениваешь потенциальный ущерб от каждой встречи.

— Последнее не совсем правда. Я очень импульсивна.

— Да, но когда мы встретились, когда мы только начали… это, — он махнул рукой между нами. — Скажи мне правду — ты боялась?

Мне не нравилось направление, в котором шел этот разговор. Я взяла тюбик с краской и закрутила колпачок, одновременно сжимая его, так что, когда колпачок был снят, краска полилась на мои пальцы.

— Ты делаешь это сейчас. Отключаешься, защищая себя. Зачем тебе защита? Ты сильная. Ты борец. Но притворяешься, что то, что я говорю, пропускается мимо ушей.

— Ты мудак, — говорю я ему. — Если ты пришел сюда, чтобы покопаться в моих мозгах, то можешь вынести свою задницу прямо за дверь. Мне хватило этого от людей, которым моя мать платила за анализ моих мыслей, чтобы понять, почему я такая хреновая дочь. Мне не нужно это от парня, которого я впустила в свою жизнь.

С немалым сожалением я засунула тюбики с красками, кисти и другие мелочи в мусорный пакет, который он принес с собой.

— Вот, забери свое дерьмо.

Он вышел из кухни и направился ко мне. На этот раз я отступила.

— Не беги от меня.

Он присел передо мной на корточки, и я представила себя ребенком, смотрящим на взрослого, способного причинить мне боль.

— Иди.

Я хотела казаться сильной, но мой голос звучал слабо.

— Нет.

— Мудак.

— Мира. Я здесь не для того, чтобы причинить тебе боль.

Он мягко протянул руки, сжимая мои запястья, удерживая меня неподвижно. Как будто он знал, что я могу почувствовать намерение просто от соприкосновения с чьей-то кожей.

Голоса стихли, оставив меня в одиночестве. В кои-то веки. Было легче слушать их, следовать их командам, когда я чувствовала себя такой потерянной, как сейчас.

Но то, что говорил Шесть, было похоже на правду. Других намерений у него не было. По крайней мере, не в этот момент. Он был так же честен, как и всегда, хотя, возможно, все еще скрытен. К секретам я была терпима, потому что у меня была целая куча своих.

К тому же, что еще он мог получить от меня? Я помогала ему с работой. Он имел мое тело, когда хотел. Мне было нечего ему дать, а он мог дать мне все.

— Тогда чего ты хочешь?

Он устроился так, что теперь сидел, скрестив ноги, на полу передо мной. Наблюдая за тем, как его нависшее, мощное тело перемещается, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, я прониклась к нему симпатией. Страх снова заполз на задворки моего сознания, и мое дыхание больше не было таким поверхностным.

— Как я уже сказал, я здесь, потому что хочу этого.

— Ты хочешь, чтобы я была твоей девушкой.

Это прозвучало так по-детски, как будто он передал мне записку с выбором «да» или «нет».

— Я не хочу от тебя больше, чем ты можешь дать.

— Мне больше нечего дать.

— Я не согласен.

Его руки скользнули вниз по моим запястьям. Они были такими холодными, такими твердыми, что я поймала себя на том, что хочу еще немного прижиматься своей плотью к его.

— Ты не совсем друг, ты нечто большее. Я буду возвращаться сюда, и не по какой-то другой причине, кроме того факта, что я этого хочу. Мне нравится быть рядом с тобой.

— Почему?

— Потому что ты бодришь. Потому что ты выматываешь.

Когда я рассмеялась, он перевернул мои руки так, что обнажились запястья. Я немного потянула, чтобы забрать руки. Прежде чем вспомнила, как он всегда обращался со мной — лечил мои шрамы. Не то чтобы я была уродом.

— Я не психолог, не психиатр, не какой-нибудь другой врач или консультант, который более квалифицирован, чтобы дать тебе то, в чем ты нуждаешься. Но я видел демонов и раньше.

Он не шевелил пальцами, но его взгляд был прикован к линиям, оставившим блестящие следы на моих руках.

— А демонам нужна энергия, чтобы процветать.

Я не следила за ним.

— Может, мы попробуем кое-что?

Мы.

Я кивнула, захваченная его нежным объятием, его более мягкими словами.

— Мы можем попробовать поработать над этим? Чем больше беспокойной энергии ты таишь в себе, тем больше ее для голосов, как ты их называешь, для использования.

— Что ты предлагаешь? Кому?

— Нет. Я предлагаю поработать над обузданием твоей энергии. Несколько упражнений. Возможно, уроки самообороны — раз уж ты так хорошо их усвоила ранее. Используй то, что внутри тебя, для себя; не отдавай все это тому, что не дает тебе ничего взамен.

Это была не самая плохая идея. Но все же я была настроена скептически.

— Думаешь, пробежки утомят голоса?

— Нет, я думаю, что пробежка утомит тебя — их хозяйку.

— Ты говоришь так, словно во мне живет инопланетянин.

Он пожал плечами.

— Хорошо.

Но он не закончил мысль.

Я приподняла бровь, вспоминая свое последнее пребывание в психиатрической лечебнице.

— Я имею в виду, что не могу отрицать твою логику. Но признаю, что чувствую тревогу по этому поводу.

— Я не прошу тебя взбираться на гору Уитни, — он бросил на меня многозначительный взгляд. — Ради меня.

Я повернула голову к окну.

— Что, прямо сейчас? Хочешь пойти на пробежку в темноте?

— Завтра утром, — он переплел наши пальцы. — Мы пойдем на пробежку. Я отведу тебя завтракать.

— О, как свидание? — я сжала пальцами его руку.

— Да, раз уж мы теперь парень и девушка.

— Я не говорила такого.

— Тебе и не нужно.

Он наклонился и поцеловал меня в губы. Поцелуй не было кратким, но и не был прелюдией к чему-то большему. — Счастливого Рождества, Мира.

— Ты любишь Рождество, да?

Я обвила руками его шею, удерживая его прежде, чем он смог отпустить меня.

— Это мой любимый праздник.

— Так вот почему ты принес мне кучу подарков?

— Я принес подарки, потому что захотел.

— Потому что захотел, — передразнила я его. — Это твой ответ на все?

— Это мой ответ, когда это то, во что я верю.

Я закатила глаза. Он не уклонялся от ответов, но все они были до странности просты.

— Должна признаться, я впечатлена, что ты справился, — я кивнула в сторону мусорного пакета с подарками. — Мне даже не пришлось сидеть у тебя на коленях и рассказывать, чего я хочу, Санта.

Он откинул мою дикую гриву с лица.

— Эта опция еще доступна, хотя и с опозданием.

Я толкнула его в грудь.

— Да ладно тебе. Это была настоящая шутка? Серьезный Шесть умеет шутить?

— Я прибегаю к шуткам только в экстренных случаях, — он провел пальцем по моей челюсти. — От чего этот шрам?

Мое тело было изъедено ими. Некоторые случайные, большинство намеренные. Но то, что натянуло мне кожу чуть ниже подбородка, было ошибкой моей матери.

— Моя мама однажды съехала на машине с моста. Мне было… шесть, — я прикоснулась к шраму в памяти. — Я ударилась головой о приборную панель. Рассекла кожу.

— Она съехала на ней с моста? Нарочно?

Он выглядел напуганным — что бы это ни значило для обычно мужественного Шесть. Но его глаза расширились, и он посмотрел куда-то поверх моего плеча, его взгляд был рассеянным.

Я кивнула.

— Один из ее многочисленных моментов: «Почему я не сделала аборт?» И для нее съезд с моста исправил бы эту ошибку.

Увидев его взгляд, я обвила руками его шею.

— Не надо меня жалеть, хорошо? Просто… не делай этого.

— Мне очень жаль.

Хотя я и отпустила его, он не отпустил меня.

— Так вот почему ты боишься любви, Мира?

— Я никогда не говорила, что боюсь любви. Я боюсь начала.

— Потому что у всякого начала есть конец, — тихо сказал он, повторяя мои слова, сказанные несколько недель назад.

Опустив глаза, он погрузился в свои мысли.

— О чем ты думаешь?

Он быстро поднял их.

— Лемниската.

— Ты меня запутал.

Он сунул руку в мусорный пакет у наших ног и вытащил тюбик фиолетовой краски. Одной рукой он стянул с себя майку. Мгновенно моя рука нашла его обнаженную плоть. Его тело было так прекрасно. У него были шрамы — тонкие, белые. При правильном освещении на фоне его оливковой кожи они казались опаловыми. Большим пальцем я провела по одному из шрамов, прежде чем Шесть сунул мне в руку тюбик с краской.

— Что?

— Выдави себе на палец немного краски.

Я склонила голову набок, но, выдавливая краску на палец, смотрела на него.

— Это что, какой-то извращенный арт-проект?

Под его раздраженным взглядом я продолжила:

— Потому что я могу с этим смириться, но ты не производишь впечатление чокнутого.

— Вот.

Его гораздо большая по размерам ладонь накрыла мою и двинулась вверх, пока он крепко не сжал мой палец. Он прижал мой указательный палец к своим ребрам, а затем, используя фиолетовую краску, провел меня через рисунок на своей груди.

Когда он отпустил меня, я села.

— Это восьмерка.

Я склонила голову набок.

— Восьмерка на боку, — я удивленно подняла бровь. — Что за одержимость цифрами, Шесть?

— Иногда ты настоящая заноза в заднице, Мира.

— Семь, помнишь? Если ты Шесть, тогда я Семь.

— Нет, — он покачал головой. — Ладно, если использовать этот ход мыслей — если я Шесть, а ты обманываешься, полагая, что ты Семь, — тогда то, что следует после — восемь, верно?

— Да.

Но я знала, что мой взгляд все еще был растерянным.

Он коснулся пурпурной восьмерки на ребрах.

— Это лемниската. Символ бесконечности. Смотри, у нее нет начала.

Я прижала палец к тому месту, где начала боковую восьмерку.

— Я начала здесь.

— Верно, но ты закончила петлю здесь, скрыв ее начальную точку. Я знаю, что это грубое представление, но отличительной чертой лемнискаты — символа бесконечности — является то, что у нее нет ни начала, ни конца.

— О чем ты?

— Я говорю, что мы не должны думать об этом как о начале, потому что это не он сам по себе — конец — а то, что ему предшествует. Итак, если мы исключаем начало, мы исключаем и конец.

— Не думаю, что я достаточно пьяна для такого разговора.

Это вызывало у меня зуд. Бессознательно я почувствовала зуд в запястьях.

— Я заставил тебя нервничать.

— Да, — я схватила пачку сигарет и быстро закурила. Все это время я не смотрела на него. — Ты сегодня ужасно болтлив. Чем больше ты говоришь, тем больше я думаю, что мне нужно бежать от тебя к чертовой матери.

— Хорошо, — он легонько похлопал меня по бедру и встал, закрывая тюбик с краской. — Ты сможешь попрактиковаться в этом завтра, когда мы пойдем на пробежку.

ГЛАВА 12

31 декабря 2000 г

я отрегулировала сиденье, так как не могла удобно устроиться.

— Больно? — спросил Шесть.

Мне было больно. Я устала. Но Шесть был прав. Хотя кардинально ситуация не изменилась, регулярный бег в течение последних нескольких дней рассеял туман, который, казалось, надолго завис над моей головой. Не то чтобы я никогда раньше не бегала, но разница заключалась в том, что я бегала с определенной целью, а не просто, чтобы получить немного витамина D или сбежать от дилера.

— Ага. Кажется, за последние несколько дней моя задница впитала в себя новые мышцы.

— Хорошо.

Он слегка улыбнулся. Не сомневаюсь, он гордился собой.

— Бег тебе на пользу.

Я отсалютовала ему.

— Спасибо, док.

Проигнорировав мой комментарий, он продолжил.

— Что тебе действительно нужно, так это собака.

— Что, черт возьми?

— Собака. Чтобы тебе было чем заняться, когда меня нет. Иногда мне приходится уезжать по делам. Если бы у тебя была собака, тебе было бы, на кого положиться. Кто требовал бы этих прогулок.

— Ты сошёл с ума, — я смотрела, как он наливал шампанское в два бокала. — Генри на последнем издыхании, и ты хочешь, чтобы у меня было что-то более требовательное, чем золотая рыбка? — я засмеялась. — Ну же, Шесть. В этих отношениях есть место только для одного сумасшедшего, и, боюсь, первенство за мной.

Он подошел к столу и поставил бутылку в ведро со льдом.

— Собака была бы отличным компаньоном. Определенные породы хороши в качестве животных для эмоциональной поддержки.

— И что, ты думаешь, что собака сделает состояние моей головы менее беспорядочным? Тот факт, что кто-то будет полагаться на меня, заставит меня, — я щелкнула пальцами, — вылечиться? Вот так просто?

— Ты отлично понимаешь мои слова и пробегаешь с ними марафон, Мира, — он вздохнул, ставя стаканы на пустые тарелки. — Думаю, компания пойдет тебе на пользу. Мы только начали бегать, но какая-то последовательность будет тебе полезна.

— Хорошо, я поставлю будильник. Собака мне не нужна.

Но он не ответил на это, просто посмотрел на часы. — У нас есть десять минут до наступления нового года.

Я поднесла стакан к губам, но рука Шесть остановила меня.

— За тебя, — сказал Шесть, поднимая бокал с шампанским.

— За меня? — я приподняла бровь. — С чего вдруг? — я поставила стакан, держа его за ножку.

Шесть наклонился вперед, все еще держа шампанское. Деревянный стол заскрипел под тяжестью его локтей, его лицо все больше заливалось светом свечи, освещая его темные брови, густые ресницы, выдающийся нос, полные губы.

— Потому что сейчас Новый год, — просто сказал он.

— Тогда тост за Новый год.

— Нет.

Я откинулась на спинку стула, приподняв бровь.

— Нет? — передразнила я. — Вот так? Речи не будет?

К его чести, Шесть все еще держал бокал в воздухе.

— Я не человек тысячи слов. Я говорю не для того, чтобы заполнить пробелы, когда достаточно тишины. Я хочу сказать тост за тебя, значит так и будет.

— Значит, ты просто делаешь то, что хочешь?

Он наклонил ко мне голову.

— Да.

— Ну, пока мы делаем то, что хотим, я хочу выпить всю эту бутылку, — сказала я, показывая на ведерко со льдом.

— И ты, вероятно, так и сделаешь, если не считать… — он поднял стакан в руках, — малой толики, которую я держу в руках, пока говорю за тебя тост.

— Это потому, что ты объявил меня своей девушкой?

В тот момент я увидела, что терпение Шесть начало угасать.

— Мира, я хочу выпить за тебя. Если тебе нужна причина… — Он потянулся через стол и взял мою руку. — Потому что ты сложная.

Я подняла свой бокал и чокнулась с его.

— Не сомневаюсь.

Я осушила его и потянулась за бутылкой.

— Но это не было сказано как комплимент. — Я наполнила бокал до краев, прежде чем поставить бутылку обратно в ведро.

Шесть отпил из своего бокала и откинулся на спинку кресла, скрывая лицо от света свечи.

— Ты не слишком высокого мнения о себе, да?

Шесть понятия не имел, что я о себе думаю. Я подняла бокал и сделала большой глоток.

— Ты когда-нибудь был в комиссионке?

Он не ответил, но мой вопрос этого и не требовал.

— Посмотри на всех тех кукол и мягкие игрушки на полках. У некоторых из них нет глаз, их швы пришли в негодность, они потеряли набивку или, может быть, конечности. Они в пятнах, не подлежат восстановлению. Они недолюбленные.

Я допила шампанское, а потом продолжила.

— Ни один маленький мальчик или маленькая девочка не будут просить их у своей мамы, а даже если вдруг и попросят, она скажет «нет» — напуганная тем, что живет в этих недолюбленных. Они будут сидеть на полках, пока не сгниют, или пока их не выбросят. — Я обвела свое лицо. — Я одна из тех кукол. Но разница между мной и ними в том, что я не собираюсь сидеть и ждать, пока кто-то меня захочет. Я приняла то, кем являюсь, кем всегда буду.

На этот раз Шесть налил мне еще.

— Ты когда-нибудь задумывалась о том, через что прошли эти игрушки? Сколько людей любило их?

Я отпила, приветствуя сухой вкус.

— Ты говоришь о любви, как будто это подарок, как будто она не доводит до гниения твое сердце и не загрязняет мозг.

Шесть положил руку на стол и ударил пальцами один раз.

— Когда я вижу набитую плюшевую игрушку, то вижу ее историю. Человек, который любил эту игрушку, никогда ее не отпускал, касался грязными пальцами, возможно потому, что он любил ее настолько сильно, что не имело значения, насколько чистыми были его руки.

Я допила шампанское, алкоголь начал действовать на меня, но этого было недостаточно.

Я резко встала и, побежав на кухню, ударилась о стол. Это было слишком тяжело. Нужно больше алкоголя. Сейчас было идеальное время, чтобы прикончить водку из морозилки.

— Хочешь поесть?

— У тебя в самом деле есть еда?

Я закатила глаза и открыла холодильник.

— У меня есть сальса и чипсы. Будешь?

С головой, засунутой в холодильник, я не видела, как Шесть встал из-за стола, пока не почувствовала его присутствие за дверью.

— Сальса звучит неплохо.

— Отлично, — сказала я, схватила банку и захлопнула дверцу бедром, внутри от недовольства загремели бутылки. Я открыла шкаф и достала чашку. Увидев мою битву по открытию банки, Шесть подошел ближе и сомкнул руки поверх моих.

— Давай я помогу тебе.

Голос его был теплым, а руки еще теплее. Я почувствовала его натиск и передала ему банку. Казалось, его слова имели более глубокий смысл и касались не только сальсы.

Я открыла шкаф и взяла пакет чипсов из тортильи, который купила в захудалом магазинчике на углу.

— Расскажи мне, кто тебя обидел.

Я была к нему спиной.

— Нет.

Открыв пакет, я распахнула дверцу морозильника, чтобы взять водку. Закрыв ее, я прошла мимо него к столу. Я проскользнула на стул и стала жевать чипсы, дожидаясь, когда он присоединится ко мне.

— Я знаю, что ты боишься, — начал он, прежде чем я его прервала.

— Я не боюсь.

Я сунула в рот еще один дольку чипсов и нервно стиснула ее зубами, пережевывая все до последнего кусочка.

— Но ты должна.

— Ты так сказал.

Он поставил миску на стол и больше ничего не сказал, окуная чипсы сальсой, прежде чем сунуть в рот. Его взгляд снова остановился на мне, как обычно. Даже когда он не говорил, его внимание было сосредоточено, и это было громче любых слов.

Я отвинтила крышку с водки и сделала глоток, лишь слегка поежившись от ожога, когда он пронзил мое горло. Алкоголь закипал у меня в животе, когда я вытерла рот рукой.

— Моя мать страдала биполярным расстройством.

Это сорвалось с моих губ быстрее, чем я успела себя остановить.

Шесть сунул в рот еще чипсов и задумчиво жевал.

— Страдала?

Я покачала головой.

— Страдает, полагаю. Я не разговариваю с ней, по возможности.

Кончики моих пальцев скользнули по конденсату из бутылки.

— Она не знает, как любить меня, — я натянула крышку от бутылки на шрам на челюсти. — Мост, помнишь?

Шесть зашел на кухню и через минуту вернулся с виски и стаканом. Тогда я чуть не захихикала, увидев, как он пьет из стакана, в то время как я пила из бутылки.

— Не думаю, что многие люди умеют любить, — сказал он, наливая янтарной жидкости на два пальца.

— Мать должна. Как твоя, например.

Кивнув, он согласился:

— Ты права. Выпьем за нее.

Он поднял свой стакан, и я подняла бутылку, чокаясь, а потом мы оба сделали глоток.

— Моя мать давала много обещаний, каждый новый год. «Это наш год, Мира» говорила она, пока мы смотрели, как в Нью-Йорке опускается шар (прим. пер.: шар времени, расположенный на здании Уан-Таймс-Сквер в Нью-Йорке. Он играет одну из ключевых ролей в праздновании Нового года. Каждый год 31 декабря в 23:59 по местному времени шар спускается с 23-метровой высоты по особому флагштоку. Нижней точки шар достигает в полночь, что символизирует наступление Нового года). Год никогда не был нашим, просто очередное маниакальное решение, которое она забывала достаточно быстро, чаще всего уже на следующее утро, когда наступало похмелье.

Я сделала еще глоток, чувствуя ожог все меньше и меньше.

— Ты оставила ее, или она тебя?

Я рассмеялась.

— Она бросала меня сто раз, прежде чем я оставила ее навсегда.

Я подумала о том, как просыпалась после ночного кошмара, шла по коридору в ее комнату и обнаруживала, что кровать пуста. Я забиралась туда и ждала ее возвращения, что обычно происходило только на следующее утро.

Я посмотрела ему в глаза.

— Я не люблю нуждаться в людях, Шесть. Я не хочу ни на кого рассчитывать.

— Всем нужен кто-то.

— Не мне, — сказала я, делая большой глоток водки. Я закрыла глаза и позволила алкоголю затопить мое горло, пока Шесть не убрал бутылку от моих губ.

— Почему ты пытаешься потеряться?

Мои глаза были закрыты, а губы изогнуты в улыбке.

— Потому что сегодня вечером я хочу забыть ее.

— Пока ты не забудешь меня.

Я моргнула, хотя алкоголь затуманивал мне глаза. Неужели он только что это сказал? Он так хорошо умел сдерживать свои эмоции, но произнеся эти слова, он немного намекнул на его собственную уязвимость.

У меня наступил момент ясности, когда я поняла, что Шесть, скорее всего, оставит меня, как она оставляла меня так много раз. Я не могла позволить этому причинить мне боль.

— Я постараюсь не делать этого, — холодно сказала я, ненавидя себя за это.

1 января 2001 г

Я чувствовала себя так, словно мой живот наполнили бензином, а потом я проглотила горящую спичку. Горело все, начиная с губ и заканчивая животом. Я попыталась открыть глаза, но, когда свет пронзил мои роговицы, я закрыла их и перекатилась на бок, все время постанывая.

Мои руки потянулись к одеялу, чтобы накрыть голову, но вместо этого я наткнулась на теплую плоть.

— Шесть?

— А ты ожидала встретить кого-то еще в своей кровати?

Это было сказано не с ревностью, а с юмором.

— Уф, — снова простонала я. — Где моя гребаная подушка?

— Под твоей головой, — сказал он, дергая за конец наволочки. Я почувствовала, как кровать сдвинулась, и поняла, что он встает. — Хочешь что-нибудь?

— Адвил размером с мою голову, — пробормотала я, уткнувшись лицом в подушку.

— Как насчет Адвила размером с обычный Адвил?

Я услышала, как он натянул штаны и застегнул их.

— Черт, вчера вечером мы занимались сексом?

— Нет.

Его ноги шаркали по полу, половицы скрипели при каждом шаге.

— Если ты еще не поняла, я не такой.

Его не обидел мой вопрос. Он был непоколебим, просто выполнял движения.

— Я приготовлю тебе что-нибудь жирное на завтрак, так что вылезай из постели в десять.

Мои руки сжали простыню, а потом отпустили ее. Мне все-таки нужно встать, и лучше сделать это самой, чем дожидаться, пока меня не заставит это сделать Шесть.

Откатившись от окна, я застонала. Я медленно села и зажала голову руками. У меня уже давно не было подобного похмелья, и я знала, что это произошло потому, что у меня не было возможности напиться с тех пор, как я начала работать на Шесть.

Мои конечности отяжелели от сожаления и остатков алкоголя, но я каким-то образом добралась до ванной.

Попив прям из крана и почистив зубы, я рухнула на кухонный стул, тут же схватилась за голову и стала держать ее.

— Вот, — сказал Шесть, ставя стакан и протягивая мне три адвила и банан. — Банан поможет.

— Я чувствую себя дерьмом, — прохрипела я и проглотила таблетки, прежде чем приступить к банану.

— Хорошо.

Я сердито посмотрела на него, а потом схватилась за лоб. Через несколько минут моей голове стало немного лучше. Я открыла глаза и увидела, как Шесть разбивает яйца на сковороду.

— Почему ты еще здесь? — наконец спросила я.

Не глядя на меня, Шесть ответил:

— Потому что хочу быть здесь.

В этом было что-то одновременно пугающее и успокаивающее.

— Почему я?

— Я говорил тебе: потому что ты бросаешь мне вызов.

— Зачем тебе тот, кто заставляет тебя так много работать?

На этот раз он посмотрел на меня.

— Почему тебе не нужен такой человек.

Заменив мой пустой стакан стаканом с холодной водой, он наклонился и поцеловал меня в макушку, как будто это было совершенно обыденно. Как будто меня нужно было целовать так все время.

— Перестань хорошо ко мне относиться.

Я не привыкла к такому, не привыкла, что кто-то относится к кому-то с добротой, которую тот не заслужил.

Он устроился на стуле напротив меня.

— Перестань говорить мне, что делать.

Его рука протянулась через стол и взяла мою. Я не знала, насколько это может быть приятно, хотя такая близость очень пугала.

— Я не являюсь никем, кроме себя. Это все, чего я в свою очередь жду от тебя.

Я осмыслила его слова. Он ничего от меня не ожидал. Он хотел меня.

Меня никто никогда не хотел.

ГЛАВА 13

Июнь 2001 г

Пять месяцев спустя

— Покажи мне, — настаивала я.

Шесть посмотрел на меня, стоя у раковины.

— Обычно я занимаюсь подобными вещами в зале.

— Где полы и стены обиты? — фыркнула я. — Да, потому что я уверена, что нападающий будет ждать, чтобы схватить меня, пока я не упаду на мягкую подстилку. — Я подняла руки вверх в знак капитуляции. — Пожалуйста, мистер Плохой Парень, я бы предпочла сделать это на коврике.

Шесть насыпал немного еды Генри, а затем придвинулся ближе ко мне, вытирая руки о полотенце, которое он использовал для сушки нашей обеденной посуды.

— Тогда освободи место. — Он подошел к стереосистеме на стойке и включил рок-музыку.

Я придвинула свое захудалое кресло к стене, придвинула туда же стол и стулья, а затем отодвинула все свои принадлежности для рисования от центра комнаты.

— Это было легко, — пробормотала я.

Не успела я повернуться, как руки Шесть обхватили меня сзади, подняв на ноги. Моя голова немного откинулась назад и легла на его плечо. Я зарылась лицом в его шею и вдыхала его одеколон.

— Борись со мной, — пробормотал он мне на ухо.

Я знала, что должна была это сделать, но то, как он это прошептал, заставило меня немного напрячься.

Его руки сжались.

— Если ты серьезно относишься к тому, чтобы я научил тебя самообороне, постарайся на минуту забыть о своих гормонах.

Я немного боролась в его руках, пытаясь освободиться от его хватки. Признаться, я не знала, что, черт возьми, я делаю, поэтому я была уверена, что выглядела как маленький слабый червячок, пытающийся освободиться от крючка.

— Ты называешь это борьбой? — снова сказал он мне в ухо.

Я пожала плечами.

— Я не знаю, что делать.

— Используй все, что у тебя есть, в своих интересах.

Я подняла бровь, но все же огляделась вокруг. Я попыталась снова, на этот раз откинув голову назад, чтобы стукнуться о его голову.

— Черт, — пробормотал он, отпуская меня.

Я повернулась и увидела, что он держит нос и смотрит на меня с блеском в глазах.

— Это было адекватно. — Он отвел руку от лица и посмотрел.

— Я сломала его? — Я прикусила губу.

— Нет, не сломала. Но ты была близка к этому.

— Значит, я победила?

Он усмехнулся.

— Нет. Как себя чувствует твоя голова?

Я протянула руку к волосам, почувствовав легкую боль в голове.

— Было немного больно.

— Представь, если бы ты ударила меня головой достаточно сильно, чтобы сломать мне нос. Представь, как бы тогда болела твоя голова.

Я могла себе это вообразить и могла легко представить, как больная голова могла бы создать мне большую проблему, если бы я не усмирила нападавшего.

— Хорошо, тогда что мне делать?

— Пара вещей. — Он согнул пальцы, приглашая меня подойти к нему.

Без провокации мои руки нашли его плечи и погладили.

— Прости, что ударила тебя поносу. — Я наклонилась и прижалась губами к его губам. Это был извиняющийся поцелуй, который быстро превратился в жаждущий, когда я провела руками по его рукам.

— Мира, — сказал он мне в губы.

— Да? — Я вздохнула ему в рот.

Он захватил мою нижнюю губу между зубами и слегка прикусил, прежде чем отпустить.

— Мы можем продолжить это после того, как я научу тебя некоторым вещам.

Я провела языком по зубам.

— Я не против, чтобы ты научил меня кое-чему прямо сейчас, — пробормотала я, нащупывая руками его пояс. — Или, может быть, я могу научить тебя кое-чему.

— Господи. — Он выдохнул это слово и наклонился, схватив меня сзади за бедра и приподняв так, чтобы мои ноги обвились вокруг его талии. Он повернулся и практически уронил меня на стол, протянув руку к моему затылку и запустив пальцы в мои волосы.

Мои руки прочертили дорожку от его челюсти к груди, мои ногти впивались в мышцы, пока мы по очереди вздыхали друг другу в губы. Его пальцы сильнее вцепились в мои волосы, а мои ногти глубже впились в его кожу. Мои губы были голодны, а душа пересохла. Он впился своими бедрами в мои, сильнее прижимая меня к столу, и я выкрикнула его имя, откинув голову назад.

Он резко отстранился и провел рукой по волосам.

— Блядь, Мира.

— Думаю, именно этого я и добивалась. — Я сделала несколько вдохов, все еще лежа на столе, сцепив руки за спиной, так как он отступил назад.

Его глаза буравили меня, более темные, чем обычно.

— Позволь мне научить тебя драться.

— Хорошо. — Я спрыгнула со стола. Когда я подошла к нему, он настороженно смотрел на меня. Я вскинула руки и улыбнулась ему, а затем переместилась так, чтобы оказаться к нему спиной. — На этот раз скажи мне, что я должна делать.

Когда он поднял меня, было трудно удержаться и не позволить моей голове упасть обратно на него.

— Попробуй зацепить свою ногу вокруг моего колена. С внутренней или внешней стороны.

Мои ноги болтались в воздухе позади меня, пытаясь попасть между его ног.

— Будь осторожна, — прошипел он, когда моя нога взметнулась к стыку его бедер. — Попробуй правой ногой зацепиться за мое колено.

Как только моя нога зацепилась за его колено, он пошевелил пальцами. — Возьмись за палец, любой палец, и потяни назад.

Я сделала, как он велел, потянув его средний палец назад немного сильнее, чем собиралась. Это заставило его ослабить свою хватку.

— Поверни свое тело влево, так как твоя правая нога зацеплена за мое колено. И подними левый локоть вверх, чтобы ударить меня по лицу.

Выполнив указания, он, в конце концов, полностью отпустил меня.

— Давай сделаем это снова.

Мы повторили все медленно, Шесть инструктировал меня на каждом шагу. Я, казалось, начала осваиваться с этим к тому времени, когда Шесть сказал:

— Давай теперь попробуем в реальном времени.

— В реальном времени?

— Да. Я не буду ничего говорить. Все будет намного быстрее и намного жестче. Ты все еще должна пытаться бороться со мной, но сильнее.

Он обхватил меня за талию, и я изо всех сил старалась ухватиться за его колено, мои ноги болтались подо мной. От разочарования я прикусила нижнюю губу, пока мы пробежались по тренировке в реальных условиях еще несколько раз.

Он резко остановился.

— Мира! — Шесть обхватил меня за голову и заставил посмотреть на него. — Я сейчас не твой парень. Я тот, кто хочет причинить тебе боль. Сражайся. Со мной, — рявкнул он, его губы были в дюймах от моих. Однако в этой близости не было ничего сексуального, и когда я попыталась отстраниться, он прижал меня крепче. — Борись со мной, — повторил он, его глаза были полностью лишены каких-либо эмоций. В нем не было ничего похожего на того Шесть, которого я целовала несколько минут назад. Я сделала глубокий вдох и повернулась.

На этот раз, когда его руки обхватили меня, я взмахнула ногой со всей силой, которая была в моем теле, зацепившись за его колено, одновременно оттягивая пальцы обеих рук назад. Я хрипела и скрежетала зубами. Когда его хватка ослабла, я подняла локоть вверх и быстро размахнулась, ударив его по носу.

На этот раз он не выкрикнул ни слова, но ему это и не требовалось. Кровь текла у него из носа, заливала руки и стекала по лицу на рубашку.

— Черт! — воскликнула я и на мгновение застыла на месте. Он держал руку у лица, и я бросилась на кухню за полотенцем и пакетом со льдом. Я остановилась на пачке замороженной кукурузы и вернулась к нему, толкнув его на стул. — Прижми это к носу, — сказала я, впихивая кукурузу ему в руку.

Оторвав его пальцы от носа, я прижала полотенце прямо под ноздрями, впитывая кровь, которую могла.

— Прости, — пробормотала я, вытирая нижней частью футболки кровь на его шее и челюсти.

— В этот раз ты его сломала, — это все, что он сказал, когда его глаза начали слезиться.

— Я действительно попала в цель. — Я не знала, что еще сказать, не знала, как объяснить свою чрезмерную силу.

— Я хотел этого. Вот почему я кричал на тебя.

Я моргнула.

— То есть ты хочешь сказать, что это твоя вина?

Его рука поднялась, длинные пальцы обхватили мое запястье, пока я прижимала полотенце к его носу. Он отстранил меня от своего лица и сказал:

— Я рад, что ты ударила меня. Я знал, что ты боец. Но я хотел, чтобы ты тоже в это поверила. — Он отпустил меня, сцепив руки между нами.

Я не знала, что на это ответить, поэтому влажной тряпкой я протерла его шею, вены и адамово яблоко, провела по челюсти и губам. Когда его лицо было очищено от крови и высушено свежим полотенцем, я наклонилась и прижалась к его губам извиняющимся поцелуем.

Он держал руки сцепленными, а губы закрытыми, пока я целовала его. Когда я отстранилась, он посмотрел на меня, приподняв бровь.

— Готова к большему?

— Разве тебе не нужно это вправить?

Он пожал плечами.

— Это может подождать. Готова?

Я кивнула и отступила назад, когда он перешел в положение стоя.

Он показал мне еще полдюжины способов самозащиты, и я изо всех сил старалась, чтобы мои руки не нанесли ему новых повреждений. Его пейджер загорался несколько раз, но он не сделал, ни одного движения, чтобы проверить его, пока мы спарринговали. Не то чтобы он мог кому-то позвонить из моего дома. Мама не оплачивала мой счет за домашний телефон, и я дала Шесть обещание не делать этого — хотя бы для того, чтобы она не звонила мне.

— У тебя есть резинка для волос? — резко спросил он.

Кивнув, я взяла одну из ванной и протянула ему.

— Повернись, — приказал он, положив руки мне на плечи и развернув меня к входной двери. Его руки поднялись к моей макушке и собрали мои волосы в хвост, закрепив его резинкой и затянув ее, как только она оказалась на месте. — Иди вперед.

Не успела я сделать и десяти шагов, как он дернул меня за волосы назад.

— Черт! — вскрикнула я, поднимая руки к голове. Я пыталась вырваться, пыталась вырвать волосы из его рук, но он не сдвинулся с места.

— Твой первый инстинкт — отстраниться. Но нужно встретиться со мной лицом к лицу. — Он отпустил мои волосы и повернул меня к себе, держа за плечи. Когда мы оказались лицом к лицу, он взял меня за подбородок. — Всегда старайся смотреть в лицо нападающему. Отталкивание от него только оттягивает неизбежное. Он не будет ждать, что ты пойдешь за ним.

Я кивнула и положила руки на волосы. Несколько прядей вырвались из резинки, и я снова закрепила их, прежде чем встретиться с ним взглядом и обернуться.

— Готова? — спросил он за полсекунды до того, как снова дернул меня за волосы. На этот раз я чуть не упала.

— Ты не дал мне шанса устоять на ногах! — прорычала я, разворачиваясь.

— Неужели ты думаешь, что нападающий будет ждать, пока тебе это будет удобно? — Его глаза были яркими, брови сведены вместе.

— Конечно, нет. Но ты спросил, готова ли я. — Я скрестила руки на груди. — Какой смысл было спрашивать меня, готова ли я, если ты все равно собираешься это сделать?

— В этом и был смысл. У тебя не было шанса подготовиться. Ты сама сказала, что нападающий не будет ждать, пока ты окажешься в комнате с мягким полом и мягкими стенами. — Он подошел ближе и положил руки мне на плечи. — Не устраивайся удобнее. Будь всегда начеку.

Я думала о том, как он нашел меня посреди ночи, как привез домой. Слабые шрамы, разбросанные по глубоко загорелой коже костяшек его пальцев, все еще были хорошо видны. Я кивнула.

— Хорошо. Давай еще раз.

На этот раз я попыталась повернуться, когда почувствовала, как его рука провела по моим волосам, но споткнулась о собственные ноги и упала на колени.

Бормоча ругательства под нос, я взяла предложенную им руку, когда он притянул меня к себе. Я одарила его, как я надеялась, злым взглядом, прежде чем повернуться и снова начать идти через комнату.

Когда он схватил меня за хвост, я обернулась и со злостью ударила кулаками по его плечам.

— Хорошо. Давай сделаем это снова.

Шесть не отставал до тех пор, пока я не выполнила все успешно пять раз. После четырех удачных попыток он сильно дернул меня за волосы и повалил на землю, на спину.

Моя голова ударилась о дерево, воздух вырвался из легких, а глаза мгновенно заслезились от боли. На этот раз я не стала бормотать ругательства под нос.

— Ты, ублюдок! — закричала я, переворачиваясь, чтобы встать. Надвигаясь на него с огнем в глазах, я смерила его взглядом. — Засранец! — заорала я, толкая его в грудь. — Больно!

Гнев резко вспыхнул в моей груди, как огонь, оставленный без присмотра. А Шесть просто рассмеялся.

Губы раздвинулись, белые зубы сверкнули в темноте комнаты. Рок-музыка звучала громко, но его смех был громким и долгим.

— Что, черт возьми, смешного?

Он провел рукой по лицу, пока его смех утихал.

— Ты. Ты такая маленькая, но такая злая. — Он жестом указал на мое тело, как будто я не знала, насколько я стройная.

Я снова толкнула его в грудь.

— Тебе не нужно было так сильно тянуть.

Вздохнув, он положил руки по обе стороны от моей шеи.

— Вообще-то, нужно. — Я почувствовала, как его пальцы массируют маленькие круги на моих мышцах, и сделала шаг ближе. — Я хотел увидеть, как ты встанешь. И ты встала.

Я посмотрела на пол и поняла, что он был прав. Я не лежала там, ожидая, что меня снова ударят. Я сразу же встала.

— И ты пошла за мной, — добавил он. — Ты не убежала. Это было испытание. Ты его прошла.

Мне было втайне приятно, что он похвалил меня, но мои глаза все еще слезились от резкой боли в коже головы.

— Я была зла на тебя. И до сих пор злюсь.

— Хорошо. Будь злой. Страх заставляет тебя отступать. Гнев оживляет тебя. — Он скользнул руками от моей шеи к челюсти и провел большими пальцами по линии, слегка надавливая на кость. — Мне нужно дойти до таксофона, чтобы позвонить.

Он пролистывал номера на своем пейджере, пока я сопротивлялась желанию схватиться за лицо там, где он держал его, чтобы заменить тепло, которое он мне дал.

— Я пойду с тобой.

На мгновение оторвав взгляд от своей руки, он поднял бровь.

— Правда?

— Да. — Я сорвала резинку с волос и встряхнула пряди, черный шелк коснулся моих плеч. — Я хочу немного конфет.

Он защелкнул пейджер и провел рукой по моим волосам, словно расчесывая спутанные пряди.

— Просто на будущее… — сказала я, обхватывая его руками. — Мне нравится, когда дергают за волосы во время прелюдии. Только не так сильно.

Его губы приподнялись в небольшой улыбке.

— Приятно это знать.

***

Шесть протянул мне пятидесятидолларовую купюру, когда остановился у таксофона возле магазина.

— Можешь купить мне пачку сигарет?

Я посмотрела вниз на деньги, а затем снова на него, с вопросом в глазах.

Он взглянул на меня в промежутке между набором цифр в таксофоне.

— Ты хотела конфет.

— Верно. — Я кивнула и повернулась в сторону магазина, чувствуя вес пятидесяти долларов, словно они были сделаны из свинца. Шесть обычно не давал мне денег, вместо этого он сам оплачивал мои счета и покупал для меня продукты. Я знала, что он думал, что если даст мне наличные, то я потрачу их все одним махом.

Он был прав. Бег помог справиться с голосами, удержал меня от более тяжелых вещей. Но иногда у меня все еще возникало такое желание, как будто мне нужно было доказать себе, что я все еще я.

Я сунула руку в карман, нащупала деньги, раздумывая, что делать. Помахав рукой кассиру, который знал меня по имени, но не особенно меня любил, я подошла к проходу с конфетами, рассматривая все варианты.

Я хотела быть плохой, прикарманить часть денег и сохранить их, получить таблетку от Джерри/Джереми/Джареда или как там его, черт возьми, звали.

Но я хотела быть и хорошей, чтобы доказать Шесть, что я лучше, чем он ожидал.

В конце концов, плохая сторона победила.

Я выбирала все очень тщательно, подсчитывая в уме, чтобы в сумме получилось чуть больше двадцати.

Я бросила на прилавок девятнадцать шоколадных батончиков и указала на пачку сигарет, которую обычно покупал Шесть. Двадцатку из сдачи я сразу же положила в карман, а остальные держала в руке.

— Ты пытаешься покончить с собой? — спросил Шесть, увидев мой пакет с сахаром.

Я пожала плечами и протянула ему сигареты. Когда я потянулась к нему с мелочью, которую не положила в карман, Шесть взял мою руку и перевернул ее, внимательно разглядывая деньги. Я подумала, не подсчитывает ли он мысленно, сколько, должно быть, стоят конфеты.

Его глаза метнулись к моим, и он смотрел на меня несколько полных ударов моего сердца, ища что-то. И так же быстро, как он схватил мою руку, он отпустил ее.

— Оставь себе, — сказал он. Он несколько раз ударил пачку сигарет о свою руку, затем вытащил одну и прикурил. — Никогда не знаешь, когда она может тебе понадобиться.

Мы шли обратно в мою квартиру в тишине, но она казалась тяжелой, отягощенной в равной степени чувством вины и облегчением от того, что я, возможно, скоро попаду под удар.

Шесть ничего не сказал мне, и я не могла отделаться от ощущения, что это тоже был тест. Испытание, которое он хотел, чтобы я прошла, но я была обречена на провал.

Когда мы дошли до квартиры, Шесть остановился у двери.

— Ты не останешься? — спросила я, чувствуя легкое беспокойство.

Он покачал головой, но посмотрел вниз на сигарету в своих руках.

— У меня есть работа, которую я должен сделать.

По языку его тела я поняла две вещи:

Он лгал мне.

И он знал, что я солгала ему.

ГЛАВА 14

Декабрь 2001 г

Шесть месяцев спустя

— Не отставай, — рявкнул Шесть, его нога угодила в лужу и обрызгала меня.

Только за это я хотела столкнуть его в грязную воду. Но я была намного, намного ниже Шесть — может быть, на целый фут, — что не давало мне преимущества. Тем не менее, я продолжала бежать вперед, несмотря на жжение в легких и боль в ногах. Многочисленные мудрые слова Шесть эхом звучали в моей голове, отбивая голоса.

Если ты будешь думать о боли, ты не победишь.

Что, блядь, я выигрывала? Это точно был не марафон, не с Шесть, который опережал меня на несколько метров, едва вспотев, в то время как я отставала, легкие болели, а волосы прилипали к лицу.

Когда мы подошли к пешеходному переходу, мы оба остановились. Шесть стоял рядом, засунув руки в карманы, словно совершал неспешную прогулку, а не пытался установить мировой рекорд по бегу по улицам Сан-Франциско.

Но теперь, когда я это сказала, я была уверена, что мирового рекорда для этого не существует. Это означало, что Шесть просто выпендривался.

Придерживаясь рукой за фонарь, я наклонилась и сильно закашлялась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, окинув меня быстрым взглядом.

— Изумительно. — Я потянулась в карман и достала пачку сигарет.

Как раз когда я поднесла к ней свою золотую зажигалку, Шесть вырвал сигарету из моих губ и бросил ее.

— Какого хрена?

— Ты согнулась, с трудом дышишь и собираешься выкурить сигарету?

— И что?

— Не будь глупой.

Это заставило мою кровь закипеть.

— Глупость — это бросить неиспользованную сигарету на землю. Эти вещи не бесплатны. — Я подняла свою пачку. — Если бы ты не хотел, чтобы я курила, ты мог бы просто сказать свое слово, как большой мальчик, и я бы убрала сигарету.

— Ты вообще не должна курить, ни до пробежки, ни после. Именно курение заставляет тебя дышать так поверхностно. Ты снижаешь поглощение кислорода, а твоим мышцам нужен кислород для производства энергии. Чем дольше ты куришь, тем хуже будет твоя выносливость.

Я прекрасно понимала, что это по-детски, но мне хотелось прикурить сигарету, просто чтобы уколоть его.

— Я не готовлюсь к Олимпийским играм, Шесть.

— Нет, но ты меня тормозишь.

Что. За. Осел. Я сунула сигареты в карман, и прежде, чем пешеходный переход сообщил, что там безопасно, я перебежала через него на другую сторону. Я не была в смертельной опасности — в этой части города в три часа дня было не слишком оживленно, — но я все равно совершила нечто рискованное. И, судя по жестким чертам лица Шесть, он был не слишком впечатлен.

— Давай, старик, — позвала я, сложив руки чашечкой у рта.

Но он покорно ждал на другой стороне улицы. Движение было настолько медленным, что он мог бы играть в игру Frogger¹ на уровне малышей, но, тем не менее, он ждал с суровым выражением лица.

Когда замигал знак пешехода, он начал идти ко мне. Он надвигался, его тень ненадолго опережала его тело, когда он подходил все ближе и ближе. И, Боже, он был зол.

— Почему, когда я говорю тебе не быть глупой, ты решаешь быть еще глупее? Что заставляет тебя быть такой безрассудной, Мира?

Пар, который накопился во мне после того, как он сказал мне не быть глупой, улетучился вместе с адреналином от бега через дорогу. Поэтому, когда я отвечала, во мне не было ни капли злости. Бег, признаться честно, отлично помог мне избавиться от бесполезных эмоций.

— Потому что это весело, Шесть. Я знаю, что у тебя аллергия на веселые вещи, но раз уж ты отнял у меня нескольких моих веселых хобби, я должна как-то их восполнить.

— Я ничего у тебя не отбирал. Господи, Мира, я только давал. И снова давал.

Разговор быстро перешел в серьезное русло, уничтожив ту малую толику удовлетворения, которая у меня была. Он не лгал. Он действительно давал, и давал, и давал — когда я ничего из этого не заслуживала. Но я не просила его давать. Он практически насильно вошел в мою жизнь. Не я появлялась в его квартире, умоляя его.

— Если ты отдаешь больше, чем получаешь, не стесняйся уйти.

Он наклонил голову, его сердитые черты смягчились до раздражения.

— Я этого не говорю. Я говорю, что не надо быть глупой. Или, по крайней мере, постарайся не быть. Ради меня.

На мой взгляд — взгляд, который говорил ему не говорить о дерьме в отношениях, так как это все еще было так ново для меня, — он положил руки мне на плечи.

— Я говорю, что ты мне небезразлична, и что я не хочу, чтобы тебя сбил какой-то парень, демонстрирующий мощь своего спорт-кара, ясно? Я прошу тебя думать не только о себе.

— Я эгоистка.

— Я знаю. — Он наклонился и поцеловал меня в макушку. Он продолжал делать это, осыпая меня маленькими кусочками ласки, как будто я действительно заслуживала их. — Но у нас с тобой ничего не получится, если ты не будешь время от времени думать о том, что я чувствую.

Но в этом-то и была проблема. Я все время думала о его чувствах. Это не давало мне спать по ночам, долгое время после того, как его мягкое, глубокое дыхание достигало моих ушей в постели. Я задавалась вопросом, что он видел во мне, что заставляло его возвращаться. Я была самым эгоистичным человеком на свете, и все же он хотел получить то немногое, что я могла ему дать. Иногда мне было трудно не видеть в нем волка, который возвращается за объедками. И в любом другом человеке это дало бы мне повод воспользоваться им. Но с Шесть я не могла этого сделать. Не только потому, что он не позволил бы мне, но и потому, что я не хотела этого.

Прежде чем он успел отстраниться, мои пальцы обхватили его запястья. Они были такими большими, что я не могла обхватить их полностью, поэтому я сжала их.

— Мне жаль. — Я говорила серьезно, даже если извинений недостаточно.

— Хорошо. Это начало. — Он одарил меня одной из своих редких улыбок и обхватил мою шею руками. — Но я думаю, что тебе стоит попробовать сократить количество сигарет, по крайней мере, до минимума.

— Ты куришь. — Это был не вопрос, но обвинение.

— Курю. Но это плохая привычка. Я позволил себе немного расслабиться с тех пор, как встретил тебя. — Он похлопал себя по животу. — Мне нужно исправиться. Наши пробежки нужны как мне, так и тебе.

Я коснулась его живота, чувствуя каждую чертову линию его пресса.

— Если это расслабиться, то мой живот — картофельное пюре. — Я не искала комплиментов. Шесть никогда не говорил о том, как я выгляжу — что меня устраивало. Комплименты были неловкими, как ношение колючего свитера. Мне не нужно было, чтобы он говорил мне, что я хорошенькая, чтобы чувствовать себя уверенной в своей внешности. Проблема была в том, что находилось внутри.

Он все равно рассмеялся над моей шуткой.

— Что мне с тобой делать?

— Я могу придумать множество вещей, но, по крайней мере, девяносто процентов из них привели бы нас обоих к аресту, если бы мы сделали это здесь. — Я схватила его за свитер. — У тебя или у меня?

— Я не могу, — сказал он и с сожалением вздохнул. — Вообще-то у меня сегодня вечером рейс.

— О? Работа? — Шесть часто уезжал по работе, никогда не брал меня с собой, и почти никогда не рассказывал мне о работе после возвращения. Тот факт, что он рассказал мне об этом сейчас, казался пикантным.

— Помнишь Лидию? Мою подругу?

Женщина с маленькой девочкой с фотографии.

— Да. — Я старалась не показаться нетерпеливой, что было трудно сделать со словом, состоящим всего из двух букв. Но мне все же это удалось, потому что Шесть почти не давал мне никакой информации о событиях в своей жизни.

— Лидия умерла два года назад. Ее дочь осиротела. Я стараюсь навещать ее несколько раз в год. — Так вот почему он не хотел говорить о ней, о них, в своей квартире в тот день.

Его глаза притягивали, и в них, я готова была поклясться, что-то промелькнуло. Воспоминания, чувства, что-то большее, чем любые другие эмоции, которые Шесть обычно позволял мне видеть.

Так вот как выглядела его грусть. Когда Шесть был грустным, мне хотелось от него отстраниться. Любой другой притянул, утешая. Но не я. Я была эгоисткой и едва могла владеть своими чувствами. Быть обремененной чужими чувствами было… слишком тяжело для меня.

— Я нужен Коре. Она одна, понимаешь?

Кора. Это имя заполнило мой рот, когда я попыталась произнести его.

— Хорошо, — сказала я, внезапно пожалев, что он ничего мне не сказал.

— Всего на несколько дней. Ты сможешь не попасть в неприятности, пока меня не будет? — Туман рассеялся, и он снова стал прежним. Но я была обеспокоена. Взгляд за завесу и то, как выглядел Шесть — это было много. Новая его сторона.

— Думаю, я могу попробовать. — Если Шесть и почувствовал апатию в моем тоне, он не подал виду.

— Ты будешь бегать, пока меня нет? Займешь себя чем-нибудь?

— Наверное, если мне захочется. — Но я была опустошена, отвечала ему на автомате.

— Ты действительно такая заноза в моей заднице, — сказал он со вздохом. — Вот почему ты должна завести собаку. Чтобы было, за что нести ответственность, когда меня нет дома.

— О, пожалуйста. — Я выдохнула с досадой. — Это такая афера.

— Завести домашнее животное — это афера?

— Да. Это гребаное дерьмо. Ты заводишь этих существ, живешь с ними, может быть, лет десять, а потом они умирают, и ты начинаешь процесс заново с новым, потому что у тебя такая депрессия. Что это за дерьмо?

— Все умирают, Мира.

— Да, но животные умирают быстрее. — Как моя золотая рыбка.

— Было бы нечестно по отношению к ним, если бы они пережили нас, не так ли?

— Я не знаю. Я не хочу никого. Никогда не хотела. И никогда не захочу.

— У тебя не было домашних животных в детстве?

— Нет. — Я скрестила руки на груди. — Алло, сколько Генри мы пережили в этом году? Это был большой взрослый шаг для меня, знаешь ли, завести золотую рыбку.

— Собак забыть сложнее, чем золотых рыбок.

— Все равно не хочу. — До Шесть я едва держалась на плаву. Быть ответственной за что-то более нуждающееся, чем моя безмолвная золотая рыбка, казалось жестокой шуткой.

— Ну, в любом случае, меня не будет всего несколько дней. Может быть, неделю. Но ты можешь проделать этот маршрут, как будто я мысленно с тобой. Я вернусь прямо перед Рождеством.

— О, хорошо. Ты снова принесешь мне мусорный мешок, набитый подарками?

— Только если ты будешь очень хорошей. — Он еще раз вздохнул и заправил потную прядь волос мне за ухо. — Ты будешь скучать по мне?

— Фу. — Я толкнула его. — Это всего лишь неделя, Шесть. Успокойся.

Он притянул меня обратно к себе, не отпуская так легко. Мое сердце екнуло в горле, и его рот опустился вниз, почти касаясь моих губ.

— Я буду скучать по тебе. — Он сказал это так тихо, как будто думал, что мне нужно услышать эти мягкие слова. Или, может быть, мягкость была для него. Он был таким жестким, везде и всегда, что мягкость была таким противоречием тому мужчине, которого я представляла в своей голове, когда не смотрела прямо на него.

— Хорошо, — смогла я выдохнуть это слово ему в рот.

Его губы слегка изогнулись, только намек, прежде чем вернуться обратно. Его глаза искали мои, а руки, держащие мои руки, нежно сжимали их. Он не отпускал меня, и я поняла, что это не ограничивается этим моментом. Прошел год, а он все еще доказывал, что может быть непоколебимым; быть последовательным, когда я не была последовательной. Присутствовать, когда меня не было. Любить меня, когда я не могла.

Любовь. Мое сердце вылетело из горла и с грохотом упало на землю перед ним. Но он не мог этого видеть; только я могла. Он любил меня. Он не произносил слов, но я знала это до мозга костей. И я не могла любить его.

Он все еще находился так близко, что каждое произнесенное слово вдыхалось в меня.

— Возможно, ты не сможешь признать это, но ты тоже будешь скучать по мне.

Но я не хотела скучать по нему. Как я позволила себе так увлечься им? Он дал мне работу, оплачивал мои дурацкие счета, составил мне компанию, помог встать на правильный путь. И я глупо боялась всего этого. Потому что у всего есть конец, и я не могла четко понять, где мы.

— Ты опоздаешь на свой рейс.

Продолжай прикасаться ко мне.

Перестань обнимать меня.

Мой пульс снова ускорился, и голоса вступили в войну друг с другом.

— Ты даже не знаешь, когда мой рейс.

Он поймал меня.

— Когда?

— Сегодня вечером.

— Вот это конкретика.

Он тихонько усмехнулся, отстраняясь, лишив нас возможности поцеловаться.

— Максимум неделя, хорошо?

Я могла сказать, что он волновался больше, чем я, о том, что произойдет за время нашей разлуки. Мы не расставались на неделю с прошлого года. Часть меня подозревала, что это был своего рода тест; способ для Шесть посмотреть, как я справлюсь без его постоянного присутствия.

— Не надо так драматизировать, Шесть. Это всего лишь неделя.

— Я знаю.

Но это была не просто неделя. Этого времени было достаточно, чтобы я все испортила.

ГЛАВА 15

Неделю спустя

Шесть тридцать вечера.

Самолет Шесть приземлился. Я знала об этом, потому что он позвонил мне во время пересадки в Денвере.

— Ты оплатил мой телефон? — так я его поприветствовала.

— Привет, Мира. Да, потому что я хотел поговорить с тобой. — Он даже не стал дожидаться моего «Почему» и дал ответ. Он знал меня лучше, чем, как мне кажется, я сама себя иногда знаю.

Но он не разговаривал со мной целую неделю. Долгую, молчаливую неделю, которая напомнила мне о том, кем я была, когда Шесть не было рядом.

Это был тест, и я его провалила. Ужасно.

— Ты что-нибудь ела? — спросил он меня по телефону.

Нет.

— Да. — От этой лжи у меня начался зуд. Я посмотрела на свой аквариум с рыбкой, где на самом верху плавал Генри. Белое пятно. — Генри умер.

— Интересный переход. Ты его съела?

— Заткнись.

Мое сердце стало нежнее в его отсутствие, что было прискорбно, потому что это лишь породило все мои страхи.

Это началось через три ночи после его отъезда. Я не бегала весь день, мое тело было беспокойным, поэтому я взяла в руки кисть и отправилась в местечко, ожидающее своей покраски.

Где-то около трех часов ночи я отошла посмотреть, что у меня получилось, и почувствовала, как меня пронзило осознание. Руки Шесть. Я нарисовала их. Они были пестрыми, но это были теплые цвета — бежевые, коричневые и темно-бордовые. Таким я его и видела. Теплое пятно, удерживающее меня.

Я не влюбилась в Шесть так, как вы читали об этом в книгах. Падение подразумевает плавный переход от стояния к отсутствию, но в том, как я полюбила Шесть, не было ничего плавного. Не было никакого приземления на дно; я просто застряла. Слова путаются у меня в горле, сердце колотится. Я была ребенком, держащим что-то драгоценное, хрупкое и опасное — то, о чем я не была готова заботиться.

Любовь к Шесть не была постепенной, она была внезапной. Была тишина, а затем раздался шум, громкий, пульсирующий шум. Не было никакой настройки, никакого предупреждения, никакого намека на то, что должно произойти.

Это просто случилось, когда я смотрела на эту картину. Словно парад в моем сердце, буря в моей душе. Это было не падение, это был взрыв, уничтоживший мою жизнь.

То, что было ничем, стало всем.

Любовь зажала меня в тиски. Я знала, что не могу сказать ему.

Меня любили и отпускали миллион раз до Шесть, но любовь к нему была настолько велика, что я была уверена, что не смогу ее вынести. Не в одиночку. И если он отпустит меня, эта любовь поглотит меня, задушит меня.

Я сидела на полу, когда он появился. Он бросил свои сумки на пол и поднял пластиковый пакет, в котором была еще одна оранжевая золотая рыбка. В другом у него была какая-то еда. Она вкусно пахла, и я поняла, что ничего не ела в тот день.

Он исчез в ванной с мертвым Генри и вернулся, почистив аквариум и наполнив его. Я наблюдала, как он поместил золотую рыбку в пластиковом пакете в аквариум.

— Генри Четвертый, — с гордостью сказал он и принялся за пакеты с едой.

Пока Шесть уезжал на работу, я уже успела завести несколько рыбок. Я была дерьмовым владельцем домашних животных. И я позволяла Шесть продолжать заменять моих мертвых золотых рыбок, пока я делала вид, что мне все равно.

Но я не притворялась, когда речь шла о моих чувствах к Шесть, о том, что произошло между нами. Я знала, что он любит меня, потому что, хотя мне нравилось время от времени делать вид, что я его не замечаю, нельзя было отрицать, что какая-то часть того, что я чувствовала, отзывалась и в нем.

Я была обеспокоена. Когда он был в городе, Шесть почти каждую ночь ночевал в моей квартире. Когда он не был в разъездах, мы вместе выполняли работу, подсознательно строили совместные планы, создавая видимость нормальной жизни между нами.

Но я негодовала. Меня возмущало, что он спокойно заменял мне золотую рыбку, как будто ожидал, что я не смогу справиться со смертью своей гребаной домашней рыбки. Он разгружал меня еще до того, как чувство вины успевало поселиться в моем доме. Я возмущалась любовью к нему, которую я наконец-то, молча, признала, возмущалась тем, какой нуждающейся она меня сделала.

Но больше всего меня возмущало то, что из-за своей любви я чувствовала себя совершенно неполноценной. Шесть мог залечить мои раны, дать мне работу, сохранить крышу над головой, кормить меня ужином. А что могла сделать я? Ничего, кроме как дарить ему любовь, которая была испорчена и лишь малая часть — честна.

— Здесь пахнет сигаретами. — Он внимательно посмотрел на меня.

— Я не бросала, если ты на это намекаешь.

— Я тебя об этом не просил. — Его глаза сузились. — Ты бегала?

Было гораздо труднее лгать ему, когда он рассматривал меня под микроскопом. Поэтому я неопределенно пожала плечами.

Он поцеловал меня, поставил тарелку с едой и сказал:

— Мне нужно принять душ.

Когда в ванной потекла вода, я достала спрятанный пакетик, который купила несколько дней назад на контрабандные купюры, и сделала линию на гладкой столешнице стола Шесть, быстро вдохнула и вытерла стол, чтобы скрыть любые свидетельства того, что я сделала. Я забила его таблеткой, которую стащила у Джерри, — что-то маленькое и синее, но гарантированно заглушающее голоса в моей голове.

К тому времени, когда он вышел из ванной, я была покрыта до локтей дюжиной цветов краски. Он подошел ко мне сзади, восхищаясь тем, что я делаю. Я была под кайфом, но все равно знала, когда его тело напряглось, когда его голова наклонилась, он понял, что я больше не трезва.

— Ты под кайфом, — вздохнул он. Я проигнорировала то, как его разочарование защемило мое сердце.

— Да, — подтвердила я, судорожно кивая головой. Я провела пальцами, смешивая цвета, и опустила руку на холст. Его пальцы схватили меня за подбородок, потянули, пытаясь заставить посмотреть на него. Я сопротивлялась безрезультатно, так как ему не потребовалось особых усилий, чтобы развернуть меня.

Он обхватил мое лицо руками, мозоли впились в мои скулы.

— Что на этот раз, Мира?

Ты любишь меня.

Я знаю, что любишь.

Скажи мне, что любишь меня, скажи мне, скажи мне.

Я одна, и мне нужно, чтобы ты сказал, что любишь меня.

Голоса в моей голове стали громче, а не тише, после того как я проглотила таблетку.

— Скажи, что любишь меня, — выпалила я.

Я ожидала, что он будет шокирован. Я ожидала отрицания. Но я получила нечто другое.

— Не скажу.

Комната была яркой, разноцветной в моем безумии.

— Скажи мне. — Кокаин пронесся через мою систему, заставляя меня прижаться к нему, заставляя меня хихикать.

— Нет.

Я толкнула его, отпихивая к стене.

— Скажи мне. — Я сильно закашлялась у его груди, сжимая его рубашку крепкими кулаками. — Скажи мне, — сказала я снова, громче, но мой голос был надломлен. Мои кулаки стали крепче, злее. Я отвела одну руку назад и сильно ударила его в грудь. — Скажи мне, черт возьми! — крикнула я.

Я ударила его снова, и хотя какая-то часть моего подсознания знала, что это неправильно, я не могла остановиться. Я била его снова и снова, пока его руки не сомкнулись вокруг моих запястий, и он тихо сказал:

— Прекрати.

— Я знаю, что ты чувствуешь это. — Я почувствовала, как мои губы приоткрылись, а глаза наполовину закрылись.

— Тогда почему ты хочешь, чтобы я это сказал?

Потому что я одна.

Потому что я не хочу, чтобы ты любил меня.

Потому что я люблю тебя.

Потому что все болит.

На мгновение я прижалась к его груди. Я держалась за него, голова кружилась, когда я пыталась поймать одну из мыслей, быстро проносящихся в моей голове.

— Потому что я не хочу быть одна.

Я так одинока.

Я нелюбима.

Я нежеланна.

— Заткнись! — закричала я, обхватив голову руками, направляя свое разочарование на голоса в моей голове. — Заткнись! Заткнись! — Мое горло болело, голова раскалывалась, кулаки болели так, словно я колотила по стальной стене. Я отпрянула от его груди, а затем врезалась в него головой, оттолкнув его на несколько шагов назад. Его руки сжали мои плечи.

— Опомнись, Мира, — приказал он, встряхивая меня. — Ты не можешь так разговаривать со мной, когда у тебя в голове облако кокса.

Не просто кокаина.

Что-то еще.

Я покачала головой, вперед-назад, снова и снова, хихиканье вспыхивало и распространялось, как щекотка, по всему моему телу. Я чувствовала себя одновременно беспокойной и напряженной, как гитарная струна, которую дергают и не отпускают, дергают и не отпускают. Мои пальцы скользнули по его груди, и я дернула рубашку, как гитару.

— Сыграй со мной, — прошептала я, веки были почти закрыты. — Ты же виолончелист.

Его руки обхватили мое лицо, заставляя посмотреть ему в лицо.

— Открой свои чертовы глаза, — сказал он.

Что-то в том, как он это сказал, заставило меня открыть их. Я подняла подбородок и почувствовала, как его пальцы сжались на моем лице.

— Я не та, кого ты можешь исправить. — Я попыталась придать своим словам убедительность, но вместо этого слова лились из моего рта, как вода, сливаясь воедино в потоке ленивых губ и языка.

— Я не хочу тебя исправлять. — Он выдохнул, согревая мою кожу. — Я знаю, что ты этого не хочешь.

Я не хочу тебя.

Я так сильно хочу тебя.

Я не хочу тебя.

Пожалуйста, оставь меня.

Пожалуйста, не уходи.

Останься.

— Шесть. — Мой голос прозвучал слабо даже для меня. Я сглотнула. — Я не хочу тебя.

Я ждала, что он отстранится. Вместо этого его руки скользнули по моим щекам и погрузились в мои волосы, когда он приблизил свое лицо.

— Ты под кайфом, — повторил он, его губы были на расстоянии дыхания от моих. — И ты полна дерьма. — Он был зол.

Я кивнула, мои губы изогнулись.

— Я ненавижу себя. Ты ненавидишь меня. — Мои руки двигались по собственной воле, делая смутные круги в воздухе. — Замкнутый круг, — сказала я. Слово «круг» пронеслось в моей голове эхом. Мои круги сменились на восемь, о которых мне рассказывал Шесть. — Смотри — этот символ бесконечности. Как бы ты его ни назвал.

Мои глаза закрылись, но я почувствовала, как он обхватил мой череп и зажал уши.

— Проснись, Мира. Что ты приняла?

Тряся головой, я попыталась отстраниться от него.

— Таблетку.

— Сколько их было?

Я прижала палец к большому пальцу в демонстрации и со смехом ответила:

— Совсем немного.

— Господи Иисусе. Я уверен, что это было больше, чем немного. — Его рука опустилась, и меня внезапно понесло по коридору в ванную. Он бросил меня на пол и рывком откинул мою голову назад.

— Не надо, — прошептала я, даже когда почувствовала, как его пальцы заставили меня открыть рот. Я боролась с ним. — Нет, — пробормотала я сквозь его пальцы, чувствуя, как первая волна рвоты поднялась, когда его пальцы встретились с задней частью моего языка.

Меня рвало снова и снова, пока мой желудок не перестал сокращаться, а челюсть отказывалась закрываться, болев от напряжения. Я положила голову на край сиденья унитаза, пока Шесть протирал мое лицо теплой мочалкой, очищая лицо и успокаивая меня.

— Мне жаль, — тихо сказала я. Я не хотела извиняться. Но я так устала, так устала от себя и своей головы. Я открыла один глаз и встретилась с его взглядом. Его глаза были прищурены, пот каплями стекал вдоль линии волос. Обычно он был таким стоическим, таким бесстрастным. Но что-то треснуло на его лице, позволяя мне взглянуть. — Что не так? — Я закрыла глаза.

Я и есть то, что не так.

Отняв мочалку от моего лица, он вздохнул и поднялся на ноги, чтобы прополоскать ее и выжать лишнюю воду. Мои глаза не могли открыться достаточно широко, чтобы увидеть его лицо, поэтому я снова закрыла их, чувствуя себя истощенной и пустой.

— Почему ты это делаешь, Мира?

Я зевнула и повернулась лицом к сиденью унитаза.

— Получаю кайф?

— Делаешь мне больно. — Мочалка гладила мое лицо. — Зачем ты делаешь мне больно?

— Чтобы доказать, что я могу. — Отчасти это было правдой. В половине случаев, когда я использовала Шесть, мне хотелось причинить ему боль, потому что именно это я и делала.

— Ну, ты можешь.

Я сглотнула, почувствовав вкус желчи, а затем выдохнула.

— Ты не должен любить меня.

— Для этого уже слишком поздно.

Тишина. Даже голоса в моей голове, казалось, подчинялись тишине.

— Тогда оставь меня. — Прежде чем я оставлю тебя.

— Я не могу. — Мочалка соскользнула с моего лица. — Это не конец. Не для нас.

***

Посреди ночи я проснулась в поту. В комнате было темно, если не считать света, проникающего через дверь моей спальни.

Пол был ледяным, когда я ступала по нему, что заставило меня ускорить шаги. Шесть сидел за столом, опершись локтем на плоскую столешницу и подперев лоб рукой.

— Шесть.

Он повернулся, рассматривая меня.

— Ты проснулась.

Я кивнула.

— И как ты себя чувствуешь?

Я мысленно провела инвентаризацию.

— Хорошо, наверное.

— Хорошо. — Он кивнул и встал. Спокойно направился к двери и надел пальто.

— Ты уходишь?

Он не смотрел на меня.

— Да.

Как получилось, что такое маленькое слово заставило мои колени так ослабеть? Он уходил. Я едва признала свои чувства к нему, а он уже собирался уходить. Я даже не успела открыть рот, чтобы произнести хоть слово, как он уже ушел.

Я прижалась спиной к раме двери моей спальни, а затем гравитация потянула мое тело вниз, пока я не оказалась на полу, распластанная.

Он ушел.

Может, это и к лучшему, пыталась я сказать себе. Я была ядом, просочившимся в него. Мне нечего было предложить, потому что во мне не было ни одной части, которая хотела бы отдаться какому-то мужчине.

Или, по крайней мере, я всегда так считала. До Шесть.

Иди к нему.

— Нет. — Не знаю, почему я вообще решила бросить вызов голосам. Они шептали, и я подчинялась.

Я повернулась к кухне, наблюдая за новым Генри, радостно плавающим в своем аквариуме.

— Удачи тебе в долгой жизни, — сказала я ему, но мой голос был хриплым.

Я не чувствовала, что могу встать. Как будто я так долго пробыла под водой, задерживая дыхание, что у меня уже не было сил бороться за то, чтобы выбраться на поверхность.

Я знала, что сильно разочаровала его. Мне едва удавалось держать себя в руках в течение нескольких дней после его ухода.

Я стащила толстовку со спинки стула и натянула ее через голову, как будто она могла согреть меня так же, как Шесть.

Мои руки нашли путь в карман и вытащили оттуда маленький пакетик, в котором лежали еще две таблетки.Я вытряхнула их на ладонь, посмотрела на них, покатала большим пальцем. Я могу принять еще одну. Я так и не ощутила полного эффекта от первой, с тех пор как Шесть заставил меня выблевать ее.

Зачем ты делаешь мне больно?

Чтобы доказать, что я могу.

Дерьмо. Вот кем я была, настоящим куском дерьма.

Я поднесла руку ко рту, но заколебалась, прежде чем положить таблетку между губами. Этого ли я хотела? Выбрать эти неизвестные маленькие шарики дерьма вместо Шесть?

Иди к нему, — повторил голос.

Я никогда не ходила к Шесть. Я была той, кто ждет, когда он придет ко мне. Вот кем мы были. Но хотела ли я, чтобы мы всегда были такими?

Я проклинала его за то, что он появился в моей жизни, за то, что сделал мои эмоции более сложными, многослойными, более глубокими. Раньше мой гнев был прямолинейным. После встречи с ним мой гнев был порожден желанием, а желание — глубоко укоренившейся любовью.

Ублюдок. Я была дерьмом, а он был ублюдком.

С покорным вздохом я поднялась на ноги и высыпала таблетки в раковину. Прежде чем я успела дотянуться и вытащить их, я включила воду и щелкнула выключателем измельчителя. С несколькими металлическими хрустами они исчезли.

Я натянула джинсы, которые свободно сидели на бедрах. Я закатала верхний край и спрятала золотую зажигалку и сигареты в карман толстовки. Я меняла одну зависимость на другую, но у меня было чувство, что Шесть будет лучше переносить эту.

Я всунула ноги в ботинки без носков и вышла из квартиры, остановившись на лестничной площадке и вспомнив, что не заперла дверь.

Я заперла эту чертову дверь, потому что Шесть этого хотел.

А потом я ушла, направляясь к его квартире, надеясь, что не заблужусь по дороге.

ГЛАВА 16

По дороге туда я заблудилась всего один раз. В конце концов, была глубокая ночь, а квартира Шесть была спрятана в углублениях темной улицы. Он жил на другой стороне парка «Золотые ворота», в Ричмонде, районе, который выглядел слишком красивым, чтобы выставлять его на тротуар. Это было не самое шикарное место, но оно резко контрастировало с моим районом-мусоркой и штукатуркой, которая регулярно осыпалась с моих стен.

Но здесь было холодно, особенно без искусственного тепла уличных фонарей.

Я не знала, впустит ли меня Шесть.

Его квартира занимала верхнюю половину дома, с одним одиноким печальным деревом перед ним, расположенным на крошечном клочке травы, который выглядел неуместно со всем бетоном, который его окружал.

Весь верхний этаж был темным, за исключением одного маленького углового окна. Я попыталась вспомнить планировку его квартиры, но я не видела ничего дальше основной жилой зоны, чтобы понять, какую часть дома она занимает.

Соседний дом был покрыт строительными лесами, и у меня было искушение забраться на них и заглянуть в окна Шесть. Именно этого он и ожидал от меня. Он не ожидал, что я постучусь в его дверь, как обычный человек.

Я вошла в дом и поднялась по скрипучей лестнице на верхний этаж. В конце коридора мерцал свет, а рядом с лестничной площадкой была одинокая дверь. На весь этаж пахло блинами, и у меня заурчало в животе. Я так и не притронулась к тарелке с едой, которую Шесть оставил для меня в квартире.

Я подняла кулак, чтобы постучать, а затем была в двух секундах от того, чтобы сбежать вниз по лестнице и выбежать из дома. Мне не следовало здесь находиться. Это был большой шаг для нас обоих. Я была здесь, потому что хотела быть с Шесть, прекрасно зная, что он может меня отвергнуть. Это была обратная сторона того, как мы жили последний год: Шесть всегда приходил ко мне, а я прогоняла его.

Стук.

И я постучала.

Моя кровь ревела в ушах, как миллиард лошадей. Я ждала. И ждала. А дверь оставалась закрытой.

Я отступила назад и посмотрела на пол под дверью. Из — под двери исходило приглушенное свечение, и оно было непрерывным — это означало, что Шесть не стоит по ту сторону и не смотрит на меня в глазок.

Возможно, он уже спал. Может быть, если бы я не заблудилась по дороге, то успела бы сюда вовремя. Я постучала снова, не отступая, в основном потому, что мне не нравилась мысль о том, чтобы идти пешком до своей квартиры в темноте. У Шесть была машина, чтобы передвигаться. У меня было две шатающиеся ноги, поэтому тот факт, что я вообще добралась до Ричмонда, был впечатляющим. Так я говорила себе.

Дверь не открылась, и никакая тень не прошла под дверью.

— Черт!

Мои ноги взывали к облегчению, поэтому я опустилась, скрестила ноги и прислонилась спиной к стене рядом с дверью. Я просунула пальцы под нижнюю часть двери. Там была значительная щель, достаточная для того, чтобы туда пролезла почти вся моя рука. Но это не принесло бы мне никакой пользы.

Я громко вздохнула и вытянула ноги. Я собиралась пробыть здесь некоторое время, по крайней мере, пока мои ноги не перестанут быть похожими на вареные спагетти.

Я прикурила сигарету и закрыла крышку зажигалки, затем открыла ее снова и позволила пламени лизнуть воздух, когда сделала первую затяжку. Мне нравилось, как оно отражается от золота, и как мой палец вызывал все эти маленькие искорки.

Мне было слишком жарко после прогулки до его квартиры и теперь, находясь в его теплом здании, я сняла свою толстовку и положила ее на пол рядом с собой. Когда я поняла, что у меня нет подходящей замены пепельнице, я осторожно стряхнула свой пепел на рукав, надеясь, что он не прожжет в нем дыру. У меня не было эмоциональной привязанности к этой толстовке; на ней была надпись о каком-то колледже — или, как я предположила, о колледже, о котором я никогда не слышала. Но она была совершенно целая, без дыр и ниток на рукавах. Такие толстовки было трудно найти в комиссионном магазине.

Под моей задницей раздался грохот, и я едва успела приготовиться, как дверь открылась.

Я видела, что он устал. Но все, же в нем была та прекрасная твердость, которая была так присуща ему. И его глаза были мягкими, когда он смотрел на меня. Когда он просто молча посмотрел на меня, я сказала:

— Привет.

— Уже поздно.

Это было не то приветствие, которого я ожидала, но я не винила его за угрюмость.

— Мне очень жаль, — сказала я ему.

— Тебе?

— Да. Я здесь уже почти час, жду.

— Час?

Я торжественно кивнула.

— Прошло пятнадцать минут, максимум.

Я моргнула.

— Ты слышал, как я стучала? И ты не ответил?

— Я хотел посмотреть, что ты будешь делать. Посмотреть, не сдашься ли ты.

Я кивнула и тут поняла, что конец моей сигареты почти сгорел до фильтра. У меня не было никакого способа избавиться от нее.

— Давай, — сказал Шесть и вырвал сигарету из моих рук, прежде чем я успела предложить ее ему. Он наклонился внутрь своей квартиры, а затем его голова снова появилась. — Ну и что?

Ну вот, пропала всякая надежда на то, что он собирается облегчить мне задачу.

— Я уверена, что это было не то приветствие, которого ты ожидал.

— Во-первых, я не жду от тебя многого.

Уффф. Это ударило в центр моей груди.

— Потому что я не могу, — продолжил он. — Ты — загадка, вызов. У меня нет ожиданий, потому что ты непредсказуема.

Это немного смягчило удар.

— Но те немногие, которые у меня есть, включают в себя то, что ты, по крайней мере, заботишься о себе. Это все, чего я хочу от тебя, Мира.

— На данный момент, — добавила я. Люди всегда хотят больше, чем я могу дать.

— Я в этом с тобой. Я знаю, что ты эгоистична, я знаю, что ты безрассудна. Я ожидаю этого. Но я бы очень хотел, чтобы мне не пришлось заставлять тебя извергать мусор, который ты регулярно глотаешь. Я не хочу быть твоим опекуном, я хочу быть равным тебе. — Он ущипнул себя за переносицу. — Я чертовски устал, и мне не хочется делать это прямо сейчас.

Мы никогда, ни в каком измерении, не будем равны. Но я всё равно ему потакала.

— Ладно.

Он скрестил руки и прислонился к двери.

— Ты планируешь подняться с этого пола в ближайшее время?

— Это зависит от обстоятельств, — сказала я, сглатывая слюну, собравшуюся у меня во рту. Я еще не закончила унижаться. — От того, попросишь ли ты меня остаться или скажешь мне уйти.

— А если я скажу тебе уйти?

— Я останусь, — быстро и непреклонно сказала я.

Он опустился так, что мы оказались на одном уровне. Я ожидала рассеянного прикосновения, изголодалась по нему, поэтому, когда он не дал мне его — прикосновения руки к волосам, поцелуя в макушку — я забеспокоилась, что он скажет мне уйти. Это была бы долгая ночь в его коридоре.

— А если я попрошу тебя остаться? — начал он, глядя в мои глаза.

Я тяжело сглотнула и, едва слышно прошептав, пробормотала:

— Я останусь.

— Значит, у меня нет выбора в любом случае.

— Нет.

— Хорошо. — Он подхватил меня на руки, и мое сердце чуть не разбилось от того, как быстро оно забилось, когда он захлопнул за собой дверь и понес меня к своей кровати. — Залезай. Ложись спать. Поговорим завтра.

Я подняла одеяло и скользнула под него, пока он обходил кровать и делал то же самое. Когда мы оба устроились на кровати, я перевернулась на бок, подальше от него. Матрас прогнулся позади меня, и он придвинулся ко мне вплотную. Его губы коснулись моего плеча, а затем он сказал:

— Спокойной ночи, Мира.

Не знаю почему, но у меня под веками защипало от влаги.

***

На следующее утро мы сидели за его столом и ели яичницу с беконом.

Вокруг нас по-прежнему царила тишина, но это было потому, что Шесть не был человеком слов; он был человеком дела. Я была наблюдателем человеческой природы. Я смотрела, как он забирает мою тарелку, как он всегда это делал, смотрела, как он моет ее в раковине. Я наблюдала за его ртом, нахмуренными бровями. Его мысли были заняты не только посудой, я знала это.

Я оглядела его квартиру, посмотрела на коробки, аккуратно сложенные у стола в гостиной. Шторы были открыты, свет лился через окна. Его квартира была не только красивее моей, но и солнечнее.

— Ты снова работаешь над делом Клэя?

— Да. — Он больше ничего не сказал, и это показалось мне странным.

— Можно подумать, жена догадается и бросит его на произвол судьбы.

Шесть пожал плечами, отряхнул руки от воды.

— Любовь меняет нас. — Он медленно повернул голову, чтобы посмотреть на меня, но я старательно избегала смотреть прямо на него.

Я осторожно потягивала воду и пыталась придумать, что сказать. Мой взгляд упал на фотографию Лидии и ее дочери в рамке. Как ее звали? Кора.

— Как Кора?

Взгляд Шесть проследил за моим.

— Она в порядке.

— Мы не обязаны говорить о ней, если ты не хочешь.

— Я не говорю о ней — говоришь ты.

Я странно улыбнулась ему.

— Я знаю. Иногда было бы неплохо знать, что происходит в твоей голове.

— Только иногда?

— Да. Когда это подходит к моему расписанию.

— Я знаю, что ты шутишь, но мне кажется, ты не понимаешь, насколько это правда.

— Я знаю, что это так. Я эгоистка. Мы это уже выяснили.

— Верно.

Мы оба молчали, каждый из нас оценивающе смотрел на другого.

Это было оно. Момент, когда мы поговорим о том, что произошло накануне. Я смутно помнила, как попросила его признаться мне в любви. Это заставило меня содрогнуться. Такая нуждающаяся, такая плаксивая. Теперь, когда я была трезвой, мне не нужно было, чтобы он говорил мне, что любит меня.

— Тебе понравилась прошлая ночь?

Его вопрос застал меня врасплох.

— Какая часть? Та, где я нюхала кокаин и заела его таблеткой, или та, где я унижалась перед твоей дверью?

Он поморщился при воспоминании.

— Ты называешь это унижением?

— Для меня это было унижением.

— Хм. — Он потер подбородок. — Ты все еще не ответила на мой вопрос.

— Ну, независимо от этого, мне не понравилось ни то, ни другое. Ты испортил мне кайф, а потом я прошла десять миль сюда, по холоду.

— Три мили. — Он скрестил руки на груди. Он всегда так делал, когда бросал мне ответный вызов. Это натянуло рукава его поношенной футболки, на мгновение отвлекая меня. — Я проделал этот путь больше раз, чем ты. Это три мили.

— Да, но у тебя есть машина. А у меня только мои ноги. — Я похлопала себя по бедрам. — Пробег не важен.

— Тогда зачем ты сюда пришла?

— Потому что… — Я не была уверена, ответила ли я сама себе на этот вопрос. — Думаю, ты всегда приходишь ко мне. Пришло время вернуть должок.

— О, так речь шла о возвращении услуги?

Я стиснула зубы.

— Ладно, хорошо. Я знаю, что облажалась. Я хотела извиниться.

— Унижаться, — сказал он, бросая мои слова обратно в меня.

— Точно. Унижаться.

— Ты сожалеешь о том, что сделала?

— Ты же не будешь заниматься этим психоаналитическим дерьмом, верно? — Я оглядела его маленький уголок для завтрака. — Здесь нет дивана, на котором я могла бы лежать, нет коробки салфеток, которыми я могла бы вытереть лицо, когда мы докопаемся до сути того, почему я так ужасно испорчена.

— Мира, ты утомляешь.

Это был не первый раз, когда я это слышала. Я встала.

— Круто, потому что я могу уйти.

Он встал на моем пути, когда я двинулась к двери.

— На тебе нет обуви. Или пальто. Садись, мы просто разговариваем.

Но я не любила разговаривать, когда проигрывала. А в этот момент я проигрывала. Шесть хотел знать мои чувства. Это заставило меня вздрогнуть. Чувства не входили в меню завтрака этим утром, не для меня.

— Я не хочу садиться. Я хочу извиниться и двигаться дальше. Хорошо?

— Не хорошо. — Он покачал головой. — Я хочу знать. Почему ты извиняешься? Ты сожалеешь о том, что произошло, или о том, что это заставило меня чувствовать?

— Почему ты давишь на меня? — Я отступила назад, ища выход.

— Потому что. — Он протянул ко мне руку, но я увернулась от нее. — Я хочу знать, что ты чувствуешь. Обо всем.

— Почему?

— Потому что. — Он шумно выдохнул и шагнул ко мне. — Потому что…

Я знала, что мои глаза стали большими, дикими, как у дикого животного. Я не была готова к этим словам. Мне нужно было напиться, когда я хотела их услышать. Трезвая — нет. Я не могла этого сделать.

Я снова увернулась от него, но он был быстрее, мягко, но твердо прижав меня спиной к стене. Он отпустил меня, когда его тело заблокировало меня, и впервые Шесть заставил меня почувствовать страх. Не страх перед тем, что он мог сделать со мной — для этого было уже слишком поздно. Но страх перед тем, что я могу сделать с ним. Я не создана для клеток.

Я уперлась руками в его грудь, пытаясь оттолкнуть. Но он не сдвинулся с места.

— Господи, ты можешь дать мне немного пространства?

— Это все, что я делал последний чертов год, Мира. Давал тебе пространство. Достаточно пространства, чтобы ты убегала от меня, отгораживалась от меня, делала вещи, которые, как ты знаешь, причинят мне боль.

От последней фразы у меня перехватило дыхание, и я втянула воздух, словно его не хватало.

— И ты думаешь, что, заперев меня в клетке, ты остановишь меня от причинения тебе боли?

— Я надеюсь, что ты будешь достаточно заботиться о том, чтобы не делать этого.

Я проиграла битву. Я знала это. Я стояла перед неизбежностью, но все равно, я хотела бороться. Не в моих правилах было сдаваться.

— Отойди, — твердо сказала я и для иллюстрации положила руки на самую твердую часть его груди и надавила всем своим весом.

Я не могла не заметить, как он поморщился, когда он отступил от меня. Я знала, что моей силы было недостаточно, чтобы сдвинуть его с места. Нужно было что-то еще.

Мои руки сжались в кулаки, и внезапно мне представилось, как я бью его изо всех сил.

— Блядь! — Я разорвала его рубашку. — Шесть, — вздохнула я.

Вдоль его грудных мышц и ключиц были десятки темных, зловещих синяков.

— Я сделала это. — Это заставило мой живот скрутиться.

Он сжал мои руки и держал их неподвижно.

— Ты была под кайфом.

— Это не оправдание. — Я была в ужасе. Я много раз причиняла боль другим, но никогда не заботилась ни об одном из них так, как о Шесть.

— Ты права. Это не оправдание. — Он убрал наши сцепленные руки со своей груди. — И ты не можешь продолжать это делать, Мира.

— Мне жаль. — И мне было жаль. — Я причинила тебе боль.

— Да, ты это сделала. Но не кулаками. — Он обхватил мое лицо руками, заставляя меня смотреть на него, когда он знал, что я отвернусь. — То, что ты сделала прошлой ночью — ты не можешь продолжать это делать. Я не буду сидеть здесь, пока ты нюхаешь Бог знает что. Я не буду сидеть здесь, пока ты под кайфом. — Я смотрела, как его адамово яблоко покачивается в горле, когда он сглатывает. — Меня здесь не будет, Мира.

Пот выступил у меня на лбу. Это был выбор, прямо здесь. Шесть заставлял меня выбирать — наркотики или он.

— Это нелегко.

— Я и не говорю, что это так. Но с тобой тоже нелегко, и я все еще здесь. — Его руки скользнули к моим плечам. — Но, если ты не приложишь усилий, Мира, меня здесь не будет.

Блядь. У меня пересохло во рту, а по рукам побежали мурашки от страха. Я не была уверена, чего я больше боюсь — завязать с наркотиками или того, что Шесть оставит меня навсегда. Тот факт, что я не могла определиться, сказал мне достаточно.

— Я не хочу, чтобы ты уходил. — Слезы жгли мне глаза, и я впилась в него ногтями. — Пожалуйста, не оставляй меня.

— Боже, я не хочу. — Его голос был хриплым. — Но ты должна выбрать. Я не могу делать это с тобой год за годом. Я знаю, ты любишь наркотики…

— Я не люблю их. — Я наслаждалась ими, без сомнения. Но наркотики не могли поддерживать меня, и невозможно любить что-то непостоянное, когда ты такой же непостоянный, как я.

— Откуда ты знаешь?

— Я не люблю наркотики. Потому что я борюсь за то, что люблю.

Это была самая честная вещь, которую я когда-либо говорила. Мое сердце заколотилось в груди, и я чуть не потянулась вверх, чтобы поймать его.

— Значит, ты борешься за любовь? — его голос был еще мягче, и я была поражена внезапной тишиной, которая существовала в этом пространстве между нами.

Да.

— Я не знаю. — Я повернулась, чтобы отвернуться, но Шесть схватил меня за подбородок. Он не позволил мне отвести взгляд, не сейчас, не тогда, когда мои мысли вырвались изо рта и сделали меня прозрачной.

— Переезжай ко мне, — сказал он. Это был не вопрос.

Я покачала головой. Один полноценный год с Шесть показал мне, что если между нами и было что-то стабильное, так это наша непоследовательность. И насколько это было хреново?

— Ни за что. — Я попыталась отвести подбородок, но он крепко держал его, поднеся руку к моей шее.

— Почему нет?

— Потому что это будет плохо.

— Для кого?

Я знала, что он понимает, к чему я клоню, и я была в бешенстве, что он заставляет меня даже говорить это.

— Для нас. — Слово «мы» все еще вызывало у меня тошноту и возбуждение.

— Ты думаешь, что съехаться будет плохо для нас?

Я нетерпеливо кивнула и безуспешно попыталась вырвать подбородок из его хватки.

— Ты думаешь, мы расстанемся? — спросил он. Он смотрел на меня так нежно и не позволял отвести взгляд. Это вызывало всевозможные трепетания в моей груди.

Я кивнула еще раз, чувствуя, как колодец паники переполняется в моем горле.

— Ты хочешь этого? Меня? — Он сглотнул. — Ты будешь бороться за нас?

Я сглотнула, надеясь уменьшить опухоль, которая поднималась в горле. Но она продолжала расти. Поэтому я кивнула, не в силах говорить.

— Скажи это. Я хочу услышать, как ты это скажешь.

Я прикусила язык так сильно, что пошла кровь, но его глаза практически светились в утреннем свете, честном свете.

— Я сделаю это, — сказала я себе под нос.

— Не очень убедительно. — Его руки переместились на мои плечи, и мне захотелось, чтобы он перестал держать меня, такую ободранную, какой я была, потому что я была уверена, что рассыплюсь на кусочки в его руках. — Убеди меня.

— Я буду бороться.

— За кого?

Мои глаза горели, и я сжала челюсть.

— Что ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы ты была честной, Мира. Я хочу, чтобы ты сказала мне, что ты собираешься делать с тобой и со мной. С нами. — Его руки сжались, и, хотя его голос был спокойным и ровным, в нем чувствовалась интенсивность, которая заставляла меня страдать от слов, в которых мне было так трудно признаться. — Я знаю, что от этого слова у тебя зуд. — Он оторвал мои пальцы от зуда на коже.

Я закрыла глаза, чтобы унять жжение, а его руки скользнули вверх и обхватили мое лицо. Почему он должен был держать меня так? Как будто он мог делать это весь день, как будто это было так чертовски легко для него.

— Ты можешь быть честной со мной. Я никуда не уйду.

Как будто он мог видеть именно то, что мне нужно было услышать.

— Я сказала, что сделаю это.

— Сделаешь чт…

Прежде чем он успел закончить предложение, я закричала:

— Я буду бороться за нас! — Я была взбешена тем, что он заставляет меня говорить это. Злилась, что мне пришлось быть такой же грубой, как я была. Злилась, что он вонзил свои крючки так глубоко.

— Хорошо. — Его голос оставался спокойным, ровным, но в его глазах я видела напряжение, нарастающее с увеличением моего пульса.

— Отношения — это глупость. — Мой голос звучал гораздо спокойнее, чем я была на самом деле.

— Нет более верных слов, моя милая, бурлящая морская ведьма.

— Я не ведьма, — возразила я. — Я Мира. У меня беспорядок, и ты первый человек, который пришел и не определил меня по моему беспорядку. — Я прижала руку к своему липкому лбу. — Меня сейчас стошнит.

— Нет, не стошнит.

— Мне нужна помощь. — Это слово на букву «П» было хуже всех творческих ругательств, которые я могла придумать. — Но не с врачами. Я не хочу, чтобы лекарства запихивали мне в глотку. Я не хочу этого.

— В лекарствах нет ничего плохого, ты ведь знаешь это?

— Я знаю. Но я все равно не хочу этого. Я принимала столько лекарств, что сбилась со счета — по рецепту и без. Я не хочу больше ничего брать в рот, ничего, что может испортить мне голову больше, чем я знаю, как с этим справиться. — Я подняла на него глаза и сморгнула влагу. — Моя мама в детстве водила меня по учреждениям, так много раз, что я не могу доверять этому. Я знаю, что, возможно, есть хорошие люди, но… — Я глубоко вздохнула. — Я не хочу проходить через это. Не исчерпав все варианты.

— Как бег?

— Именно.

— Ты бегала, пока меня не было?

Нет смысла врать ему.

— Нет.

— Тогда нам придется что-нибудь придумать для этого.

— Нам. — Я потерла голову, и он отдернул руку и поцеловал центр моей ладони.

— Да, нам. Мы можем сделать это вместе. Делай то, что тебе нужно. — Он прижался еще одним поцелуем. — Переезжай ко мне.

Я покачала головой.

— Ты не можешь быть моей опорой, Шесть. Потому что если что-то случится, если мы расстан…

Он прижал свои пальцы к моим губам, чтобы заставить меня замолчать, но я отдернула его руку.

— Нет, я должна сказать это. Если мы расстанемся, я не могу остаться на поверхности. Если ты — то, что держит меня на плаву, и если ты уйдешь — это будет плохо. Я знаю, что будет. — Мои слова лились потоком, почти быстрее, чем я могла их выплюнуть. — Я знаю, я знаю, Шесть. Я утону.

Он открыл рот, и на этот раз я закрыла его рукой.

— Не обещай мне бесконечность, Шесть. Обещания могут быть нарушены. Слова мало что значат.

Он шагнул ближе, и его рот открылся. Его глаза и его прикосновение ко мне были нежными. И я знала, я, черт возьми, знала, к чему это приведет.

— Нет, если слова честные.

Взгляд его глаз говорил о том, какие именно слова он хотел сказать. Это заставило мое сердце пропустить, по крайней мере, несколько ударов, шокировав меня настолько, что мой кулак сжался на груди.

— Заткнись. Нет, — сказала я, мои брови высоко взлетели вместе с голосом. — Не говори этих слов.

— Почему?

— Ты давишь на меня. — Я попыталась вырваться из его объятий. Я ненавидела быть в обороне.

Он покачал головой, и его глаза сверкнули.

— Я должен. — Его рука обвилась вокруг моей шеи. — Ты тоже давишь на меня. — Он мягко сжал ее.

— Если я не сделаю этого, ты впечатаешь меня в стену. — Я сузила глаза, чувствуя, как кривятся мои губы, когда я откинула голову назад и устремила взгляд на стену.

— Может быть, ты признаешься в своих чувствах, если тебе некуда будет бежать.

Я прислонилась к нему, отталкивая, переходя в наступление.

— Ты хочешь знать, что я, блядь, чувствую? — спросила я, мой голос был выше, чем я ожидала. Мой палец уперся ему в грудь. — Я чувствую сто вещей, все одновременно. Я чувствую боль, я чувствую удовлетворение, я чувствую злость, я чувствую ненависть, я чувствую…

Он накрыл ладонью мои губы, заставив меня замолчать в тот момент, когда мой голос поднялся на октаву, которую я даже не узнала.

— Я люблю тебя, Мира.

Пять полных ударов сердца в моей груди, два выдоха о его руку и одно «я люблю тебя», зависшее между нами.

Он любит меня.

Он любит меня.

Я люблю его.

Медленно, я почувствовала, как моя рука поднимается и сжимает его руку, отрывая ее от моего рта.

Но я ничего не сказала, держа его руку в своей. Зеленые глаза перемещались, искали. Он сказал мне, что любит меня не для того, чтобы я сказала это в ответ. Его любовь не была эгоистичной, как моя. Его любовь была даром, добровольно отданным. Моя же была вырвана из моей души, вырвана непроизвольно, словно я изгоняла демона.

Тогда я поняла, что Шесть выбрал любить меня; я не выбирала любить его. Но я любила его, даже если не хотела этого.

Я ожидала, что он будет давить на меня, чтобы я сказала о своих чувствах. Но он этого не сделал.

Когда я ничего не сказала, он удовлетворенно отпустил мой подбородок.

Я говорила себе, что произношу это, потому что он уже знает, но правда была в том, что я больше не могла глотать слова каждый раз, когда они материализовывались на моем языке. Они царапали мое горло каждый раз, когда я пыталась затолкать их вниз, протестуя против навязанного им молчания. Я не могла разрезать их и выпустить кровь, нет — их сила не была тем, что я могла так просто отпустить.

— Я люблю тебя.

Это был один год, большой год. Возможно, он знал все это время, но услышав эти слова из моих уст, он словно преобразился. Все его лицо разгладилось, посветлело. Он подошел ближе, и мои губы встретились с его губами.

Впервые за долгое время я почувствовала спокойствие. Мои пальцы, мои ноги, мои мысли — все затихло, и он сдался. Он отдал всего себя в этом поцелуе. Он дал мне то, на что не хватило слов; он дал мне любовь.

Я не плакала, но мне почти хотелось.

Он отстранился и прижался своим лбом к моему.

— Борись за это, — сказал он. — Это хорошо для тебя, Мира.

Моя кожа зудела. То, как он смотрел на меня, высвобождение эмоций — все это переполняло меня. Я не могла жить под его взглядом.

— Меня сейчас вырвет, — повторила я, чувствуя, как сводит живот от незнакомых эмоций, которые поглощали меня целиком.

— Не вырвет. Борись с этим.

— Я борец, — сказала я, не совсем веря в это.

— Пока ты борешься, ты живешь. — Это напомнило мне о том, как безрассудно я распоряжалась своей жизнью, когда встретила его. Шесть сделал из меня бойца, и речь шла не только о тренировке тела. Я боролась все время: за свой рассудок, за Шесть.

— Борись, — сказал он, вырывая меня из воспоминаний о прошедших годах.

Девять лет спустя я вытатуировала это слово на своей груди.

ГЛАВА 17

Декабрь 2002 г

Один год спустя

Я знала, что это случится. Не нужно было быть долбаной гадалкой, чтобы понять, что это лишь вопрос времени, когда я облажаюсь. И этот вопрос времени был ровно через два года после того, как Шесть поцеловал меня в первый раз.

Все началось с Шесть и работы, которую мы выполняли вместе. На этот раз мы расследовали дело адвоката, которого подозревали в отмывании денег. Шесть был нанят, чтобы быть незаметным, и он взял меня с собой, чтобы отвлечь внимание, как я часто делала.

Только в этот раз я взяла сувенир.

Шесть увидел «Ролекс», когда моя сумочка распахнулась в машине, когда мы спешили скрыться. Тогда Шесть не знал, почему адвокат преследовал нас, но, когда он увидел, как тяжелый золотой браслет упал на центральную консоль, его лицо метнулось к моему и уставилось на меня с едва сдерживаемым гневом.

Он выехал с парковки, вцепившись руками в руль так, что побелели костяшки пальцев. Его челюсть была стиснута так сильно, что я ожидала, что его зубы заскрежещут друг о друга и треснут под давлением. Это был ужасный образ, но это был единственный способ описать, насколько сильно Шесть сдерживал свой гнев.

Я едва успела пристегнуть ремень безопасности, когда он ускорился, и содержимое моей сумочки лежало на его центральной консоли, моя вина была полностью обнажена перед нашим взором.

Когда я открыла рот, чтобы заговорить, Шесть просто протянул руку и включил музыку на полную мощность, заглушив все слова, которые я хотела сказать. Поэтому я тихо сидела на своем месте, чувствуя, как внутри меня разгорается гнев. Злость на себя.

Когда мы выехали из района и заехали на парковку, Шесть распахнул дверь и пошел прочь, подальше от машины и от меня, дергая себя за волосы и доставая из кармана сигареты.

Я ждала в машине, чувствуя, как ненависть к себе берет верх. Несмотря на мой отказ от участия в отношениях, я пыталась ради Шесть, последние почти два года. Быть партнером не только в его работе, но и в его постели или, скорее, в моей постели.

Когда он закончил вышагивать, он вернулся к машине, пот блестел на его костяшках пальцев. Часть меня ожидала увидеть кровь. Но осознание того, что у Шесть хватило сил сдержать такой гнев, вызвало во мне чувство зависти. Я не была той, кто может сдерживать свою энергию в своей коже. Я била. Я пинала. Я толкала. Когда гнев проявлялся в моих костях, ему требовался выход, просто и ясно.

Именно поэтому я была опасна. И не только для Шесть, но и для себя.

Когда мы были в одном квартале от моей квартиры, он, наконец, заговорил.

— О чем ты, блядь, думала?

Я пожала плечами.

— Они были на его столе. Он отвлекся. — Мне нужны были деньги, добавила я про себя. На всякий случай. Какого бы прогресса я ни добилась за два года с тех пор, как мы начали эти зудящие отношения, я все еще не могла полностью доверять тому, что он здесь надолго.

— И что? Ты собиралась заложить это? — спросил он, поднимая «Ролекс» между нами и бесцеремонно бросая его обратно. Он отогнал машину с дороги на отведенное мне место для парковки, включил аварийный сигнал и заглушил машину. — Заложить «Ролекс» для чего, а?

Я посмотрела на кучу вещей и увидела то, что видел он. Магнитофон, «Ролекс», блеск для губ, очки и, что самое ужасное, крошечный пластиковый пакетик с таблетками.

Он поднял пакет и держал его между нашими лицами.

— Для такого хитрого человека, ты, конечно, принимаешь глупые, блядские решения. — Он подчеркнул «блядские» и поднес пакетик близко к своему лицу. — Что это, Мира? — Его голос, обычно такой ровный и контролируемый, был громче, чем он когда-либо говорил со мной.

Он знал, что это такое. Ему не нужно было, чтобы я что-то говорила, но я могла сказать, что он все еще хотел, чтобы я объяснила.

— Они мне нужны, — просто ответила я. — На всякий случай.

Он стукнул кулаком по рулю, испугав меня. Он наклонился ко мне, широко раскрыв глаза.

— Они тебе не нужны. Тебе ни что и никто не нужен. Ты чертовски токсична, сама по себе.

Его слова обрушились на меня, хотя он не говорил того, чего я не знала. Но слышать, как он говорит такие вещи, было трудно, рациональная часть моего мозга не могла понять, что происходит. Оглядываясь назад, я понимаю, что он был напряжен и вымещал это на мне. Он знал, что я в какой-то степени выздоровела от наркотиков. Он знал, что я импульсивна. Все это не шокировало его, но все взорвалось, когда адвокат, которого я должна была отвлекать, уличил меня в краже «Ролекса» и выгнал из здания.

— Убирайся.

— Прямо сейчас?

Он резко повернул голову ко мне.

— Адвокат видел меня. Он видел мою машину. Мне нужно убираться отсюда к чертовой матери. Немедленно. Так что, — он сделал паузу, сверкнув глазами, — выходи из моей машины. Сейчас же.

Я не колебалась, оставив свой клатч и его содержимое на его центральной консоли. Я едва успела закрыть дверь, когда его машина выехала, громко визжа шинами в тихой ночи.

На трясущихся ногах я поднялась по лестнице в свою квартиру и вошла в нее с помощью запасного ключа, который хранила над дверью, с тех пор как Шесть заставил меня запирать ее.

Я закрыла дверь и привалилась к ней спиной, скользя спиной по прохладному дереву.

Мои мысли бежали на миллион миль.

Я облажалась на работе Шесть.

Гордости, которую он обычно испытывал, после этого не было. Он был разочарован, он был зол, и это была моя вина. Это было то, что я сделала. Я облажалась.

Он назвал меня токсичной.

Я принесла с собой наркотики. О чем я думала? Я еще не употребляла их. Я действительно в основном выздоровела. Но мне нужен был запасной вариант.

У меня не было денег, чтобы заплатить за наркотики, с которыми уехал Шесть. Они были одолжены, и у меня были все намерения вернуть их или заплатить за них позже.

И я знала, что, как бы я ни умоляла, Шесть их не вернет.

Я была в ужасном, чертовом положении.

Я помчалась на кухню, распахнула шкаф и вытащила все бутылки выпивки, которые у меня были, в поисках чего-нибудь, что поможет мне забыться. Все мои проступки отскакивали назад и вперед, ударяясь о мой череп, борясь друг с другом за победу. Но победителей не было, был только один проигравший — я.

Когда я нашла только остатки, я бросила их в раковину, злясь, и пошла в ванную.

Я открыла шкаф, перерыла все его внутренности, пока не нашла бутылочку жидкости для снятия лака. Она должна была подойти. Открутив крышку, я вдохнула, сильно и быстро, через ноздри. Я мгновенно почувствовала прилив сил, но боль от моих ошибок все еще была там, пробиваясь сквозь мой кайф, пробираясь под кожу.

Ты облажалась.

Шесть тебя ненавидит.

Ты ненавидишь себя.

Мой гнев на себя вырвался из горла в виде рыка. Рыдания сотрясали мое тело, слезы заливали лицо. Мне нужна была эта разрядка. У меня не было наркотиков, которые могли бы мне его дать. Но ненависть к себе заползала мне под кожу, как болезнь, которую нужно было вырезать из моей плоти.

Я схватила старую, пыльную корзину и стала перебирать содержимое на полу, ища что-нибудь — что угодно — чтобы дать мне облегчение, в котором я отчаянно нуждалась. Именно тогда я увидел блеск серебра на дне.

Я схватила лезвие и, не раздумывая ни секунды, приложила его к коже, надавив достаточно глубоко, чтобы появилась струйка крови, а затем провела им прямо по коже, открывая старые шрамы и создавая новые. Я делала это снова и снова, пока на моем запястье не появилось шесть линий подряд. Каждая из них была глубже предыдущей.

Я так крепко держала бритву, что она порезала мне руку, прямо вдоль сустава указательного пальца.

Боль, конечно, была, но ее было не так тяжело переносить, как тяжесть моих ошибок — вот почему мне нужна была разрядка.

Сочетание онемения и жжения вызвало мурашки по коже. Облегчение нахлынуло, когда кровь быстро потекла по моим запястьям. Я вскрикнула и выронила лезвие, затем снова поднесла флакон со средством для снятия лака к носу и сильно вдохнула.

Сквозь головокружение мне показалось, что стало лучше. Голоса затихали, заглушаемые потерей сознания.

Я теряла чувствительность и ускользающую власть над реальностью, пока нюхала флакон и концентрировалась на каплях красного цвета, стекающих с запястья на белый виниловый пол. Мои рыдания отражались от стен в моей крошечной ванной комнате.

Я почувствовала его запах раньше, чем услышала, но мои ноздри горели, а к горлу подкатывала тошнота. Всякий раз, когда я отключалась от кайфа, мои чувства возвращались ко мне медленно, не все сразу. Это было похоже на то, как будто мой мозг приучал себя не испытывать слишком много чувств сразу.

— Мира, — сказал он, в его голосе прозвучала печаль. — Ты здесь?

С закрытыми глазами я пролепетала:

— Где здесь?

Он вздохнул, и я поняла, что нахожусь в его объятиях, лежу у него на коленях.

— Что ты сделала?

— Больно. — Мои губы не могли сомкнуться после того, как я выдохнула это слово. — Лучше.

— Нет. Не лучше.

Мой мозг не мог уловить эту мысль, не мог ее обработать, довольствуясь тем, чтобы оставаться в этом кайфе как можно дольше.

Я почувствовала его прикосновение к своей руке.

— Ты можешь встать? Мне нужно промыть и перевязать твою руку.

Я не ответила, просто еще больше обмякла в его руках, чувствуя себя удовлетворенной в своем обостренном состоянии.

Я снова потеряла сознание.

***

— Проснись. — Его голос звал меня во сне, приказывая мне сквозь пелену моего подсознания.

Я зашевелилась и почувствовала боль в голове. Я не хотела двигаться, не хотела, чтобы свет проникал сквозь мои веки.

— Открой глаза, — снова приказал он. Я почувствовала укол сожаления, но не была уверена, от чего это было.

Я открыла их, но через мгновение они снова закрылись, отгораживая меня от мира и его света.

— Не могу, — сказала я. Или мне показалось, что я сказала. Мой голос звучал слабо и хрипло, но губы шевельнулись, чтобы выпустить слово.

— Еще, блядь, как можешь. Открой их. — Его руки приблизились к моему лицу и сжали его. — Открой или я заставлю тебя открыть их.

Я нахмурилась, раздраженная. Но я сделала, как он просил, медленно, мои ресницы казались липкими, заставляя меня думать, что у меня тонны сонных семян вдоль линии глаз. Шесть снова смотрел на меня.

— Кровоподтек, — сказал он без эмоций, как будто ожидал этого.

Я пошевелила губами, чтобы что-то сказать, но почувствовала, что мое горло горит, когда я пыталась произнести звук. Я сглотнула и попыталась снова.

— Что случилось?

Шесть откинулся назад, подальше от меня.

— Ты действительно не помнишь?

Я покачала головой, но потом застонала от этого движения.

— Мать твою, — прохрипела я.

Шесть что-то пробормотал и слез с кровати. Я услышала звук его шагов, прежде чем попыталась сесть, упираясь локтями в кровать. Мгновенно я почувствовала боль от порезанной плоти, разрыв горящей кожи. Я уронила руки и перекатилась на бок, чтобы посмотреть на свою левую руку. Она была покрыта бинтами, сквозь марлю проступали небольшие пятна крови.

Черт. Я знала, от чего это, судя по плачущей линии точек. В памяти всплыло видение лезвия в моей руке, режущего мою кожу снова и снова. Я вздрогнула, вспомнив теплую кровь, стекающую по моей холодной руке и скапливающуюся на полу.

Я сморщила нос, почувствовала жжение и поняла, что что-то вдохнула.

Прошел целый год с того момента, как я сказала ему, что люблю его, до прошлой ночи, когда я порезалась в последний раз. Я не вдыхала еще дольше.

Я повернула голову, чтобы посмотреть на дверь своей спальни, и тут до меня донеслись звуки стука кастрюль, звон тарелок.

Я осторожно села и переместилась на край кровати, давая голове успокоиться от движения, прежде чем встать. Я двигалась, шаркая ногами по полу, поморщившись, когда мой палец зацепился за незакрепленную доску, и вышла в гостиную, приготовившись встретить Шесть.

Он опирался локтями на стойку, его голова покоилась на руках. Его лицо было обращено вниз, а верхняя часть тела глубоко дышала.

— Мне жаль, что ты это видел, — сказала я, и мои слова казались крошечными в этом пространстве.

Я видела, как напряглось его тело, прежде чем он выпрямился. Его лицо повернулось ко мне, и он покачал головой, запихивая кастрюлю в раковину.

— Это единственное, за что ты просишь прощения? — Его кулаки сжались на стойке, и со стола я могла видеть, как побелели костяшки его пальцев. Я знала, что он не причинит мне вреда, поэтому не почувствовала страха, когда он оттолкнулся от стойки и направился ко мне.

Я приготовилась к его захвату.

— Ты пыталась покончить с собой, — сказал он. Его руки обхватили мое лицо с каждой стороны. Пальцы впились в мою кожу, а его челюсть сжалась.

— Нет, — сказала я, качая головой. — Ты знаешь, что я режусь, Шесть.

— Ты не делала этого целый год. — Он сдвинулся вперед, фактически толкнув меня, пока моя спина не уперлась в стену позади меня. — Но ты порезалась прошлой ночью. И ты засунула бутылку ацетона себе в нос и нюхала, пока не потеряла сознание.

Он был так зол, так расстроен. Я попыталась притвориться, что ничего страшного не произошло.

— Смотри, — сказала я, показывая свою не перебинтованную руку. — Посмотри внимательно. Это был не первый раз, когда я резалась. — Он посмотрел вместе со мной на мою руку, увидел все белые шрамы, прорезающие плоть, прямые линии от локтя до запястья.

Его глаза вернулись к моим, в них горел огонь.

— Шесть, — сказал он.

Я посмотрела на него, не понимая.

— Шесть, — повторил он. Он вытащил из брюк перочинный нож и просунул лезвие под повязку, позволив ленте и марле упасть на пол. Он поднял мою руку на уровень моих глаз.

Шесть прямых линий, наложенных друг на друга. Я сжала кулак и увидела, как кожа натянулась на одном из свежих струпьев, почувствовала, как она пытается снова открыться.

Он покачал головой, схватил мои пальцы и разжал их.

— Прекрати, — прорычал он. — Ты видишь, что ты сделала?

Я посмотрела на него, потому что, конечно, я это видела. Шесть линий.

— Этого недостаточно, чтобы причинить мне боль, не так ли, Мира?

Он уронил мою руку и зашагал прочь. Я снова увидела гнев, заключенный в его костях, и пожелала себе такой силы. Как легко, подумала я, уметь разделять свои эмоции. Шесть был твердым, устойчивым, а я — импульсивной, слабой. Дайте мне толчок, и я оттолкнусь, прежде чем неизбежно упаду. Толкни Шесть, и он останется неподвижным.

Я прошла на кухню, взяла апельсиновый сок из холодильника и налила стакан.

— Тебе есть, что еще сказать?

Я подняла глаза и увидела Шесть, прислонившегося к столешнице на другой стороне моей кухни.

Он хотел, чтобы я извинилась за то, что сделала это, думая о нем. Но я немогла сожалеть об этом. Это было то, кем я была, как я справлялась со стрессом. Единственное, за что мне было жаль, так это за то, что он это видел. Поэтому я ничего не сказала, только подняла свой апельсиновый сок и проглотила его.

Он покачал головой, опустив глаза. Затем взял свое пальто и вышел из моей квартиры.

***

Он вернулся, как я и предполагала, с пустыми руками и затуманенными глазами. Я сидела на диване, который он подарил мне год назад на Рождество, и курила свою пятую сигарету за этот час. Солнце село за несколько часов до этого, и я заглушила беспокойство за него, решив ждать, когда он придет ко мне. Он всегда приходил. Это была очень привилегированная уверенность. Но я не могла дать ему ничего взамен.

Он бросил пальто на спинку стула за столом, бросил ключи на его поверхность. Этот стол был зоной боевых действий в наших отношениях, с отметинами и царапинами, рассказывающий о наших взлетах и падениях. Я не позволяла себе думать об этом сейчас, предпочитая думать о рождественском фильме по телевизору.

Я еще глубже забралась на диван, обернув вокруг себя одеяло, пахнущее Шесть. Позади меня включился душ, и я выдохнула. Я слушала, как плещется вода, как он бьется о стеклопластиковые стенки, пытаясь вымыть свое большое тело в маленьком пространстве.

После того как воду выключили, я прислушивалась, ожидая, что он выйдет и что-нибудь скажет. Когда после открытия двери в ванную я ничего не услышала, я встала и огляделась. Его не было ни за столом, ни на кухне.

Я прошла по деревянным полам в спальню, остановившись на пороге. Шесть лежал на кровати спиной к двери, простыня сползла до пояса. Лунный свет, лившийся в комнату, освещал его силуэт и капли, прилипшие к его коже.

Мне было больно за него. Я не заслуживала этого, ни после сегодняшнего утра, ни после предыдущей ночи, если уж на то пошло. Но, тем не менее, мне было больно. С тяжелым сердцем я скользнула под простыню и повернулась к нему лицом.

На его лице лежали тени, ночь прижалась к линии бровей, носу и губам, как навязчивый любовник. Тогда я позавидовала темноте и протянула руку, чтобы коснуться его кожи. Не успела моя ладонь лечь на его щеку, как его рука метнулась ко мне, останавливая меня. Его глаза открылись и встретились с моими. От усталости под ними темнели круги, напоминая мне, кто их вызвал.

— Ты ненавидишь меня? — прошептала я. Это была одна из тех мыслей, которые пронеслись в моей голове накануне вечером, когда я порезалась.

— Мира, — вздохнул он. Он поднес мою ладонь к своим губам и благоговейно поцеловал ее. — Я люблю тебя.

Я вздохнула, чувствуя, как облегчение оседает на моих напряженных мышцах.

— Я облажалась, — призналась я, желая, чтобы это тихое время с Шесть продлилось.

— Ты вырезала шесть линий на своей коже. Ты причинила себе боль из-за меня. Для меня. — Его рука сжалась на моей. — Никогда так не делай. Никогда.

Я не могла обещать, что больше не буду резать; это была компульсия, которую я никак не могла побороть. Поэтому я ничего не сказала, надеясь, что молчание будет комфортным, а не результатом того, что я не ответила на его вопрос.

Через некоторое время я прошептала:

— Я испортила тебе Рождество. Твой любимый день. — Если я за что-то и извинялась, так это за это. Я бы не стала извиняться за то, кем я была, только за то, что я испортила.

— Сегодня был не один из моих любимых дней, — сказал он глухо. Его голова приблизилась к моему лицу и убрала мои волосы. — Но так лучше.

Я придвинулась ближе к нему и обхватила его челюсть руками.

— Счастливого Рождества, — прошептала я. — Мне жаль. — Я наклонилась вперед и провела губами по его губам. — Я люблю тебя.

Он вздохнул, прижавшись ко мне, его дыхание было теплым и приятным.

— Счастливого Рождества. — Его глаза закрылись, и он поднял руки, прижимая мои к своему лицу. — Это все, чего я хочу, — прошептал он. — Я уехал сегодня. Пошел на Рыбацкую пристань. Я шел по причалу, дрожал от холода и думал только о том, как сильно я по тебе скучаю. — Его глаза открылись. — Вот почему я вернулся.

Мне захотелось вздохнуть, услышав его слова.

— Потому что ты скучал по мне?

— Потому что я чувствую твое присутствие так же остро, как и твое отсутствие. — Накрыв мои руки своими, он скользнул ими вниз к своей груди, прижимая мои ладони к своему сердцу. — Поскольку и то, и другое — это выбор, я выбираю твое присутствие, даже если проще было бы выбрать отсутствие.

Его сердце несколько раз ударилось под моими ладонями.

— Потому что я не хочу легко, Мира. Я хочу тебя. Даже если это означает держать тебя, пока ты истекаешь кровью. Даже если это значит ждать, пока ты справишься со своей болью так, чтобы не навредить ни тебе, ни мне. Даже если это означает сотню повторений предыдущей ночи. — Он поморщился, коротко выдохнув. — Но я умоляю тебя всем своим существом, никогда больше не делай этого со мной. Я не могу передать тебе, каково это было — видеть тебя такой.

Моя грудь сжалась. Только в этот момент я поняла, что он должен был чувствовать, останавливая мою кровь, держа меня в своих объятиях, пока моя голова болталась, нестабильная, бессознательная. Я попыталась представить, каково это — найти его таким же. Но кровь было легче переварить, когда она была моей собственной. Я сглотнула и попыталась оторвать руки от его груди, но он держал их неподвижно.

— Я не оставлю тебя, Мира. Я остаюсь. Я люблю тебя. — Тогда он отпустил меня, запустил руки в мои волосы и поцеловал в лоб. — Я не уйду, — прошептал он.

Через несколько минут я уже заснула.

***

На следующее утро Шесть привел меня в свою квартиру, опасаясь оставлять меня одну, но все же нуждаясь в работе. Я смотрела бесконечные ток-шоу, пока Шесть перебирал бумаги в своих папках, сбрасывая некоторые на пол. Ничего не было аккуратным и упорядоченным, поэтому я наклонилась, чтобы собрать их для него. Выпала пара фотографий, на одной из которых я сразу же узнал Лидию. Женщина, о которой Шесть не любил говорить.

Я подняла глаза на фотографию на стене, ту самую, которую я впервые увидела, войдя в квартиру. Лидия и маленькая девочка, Кора, смотрели на меня. Я поднесла фотографию к Шесть.

— Это твоя подруга, верно? — спросила я, глядя между ним и фотографией. — Лидия?

Он быстро взглянул и замер.

— Да. — Он снова посмотрел на коробку, потом на меня.

— Она была практически членом семьи? — Когда Шесть кивнул, я подняла фотографию, чтобы рассмотреть ее. — Она очень красивая.

— Она была такой, — согласился он и выхватил фотографию из моих рук.

— Как она умерла?

Он покачал головой, показывая, что не хочет говорить об этом. Именно поэтому я и хотела поговорить об этом.

— Мне жаль. Я знаю, я давлю. Но я хочу знать, кем она была. Для тебя.

Шесть посмотрела на меня, глаза были полны тайн.

— Она покончила с собой.

Что-то зудело в глубине моего мозга. То, как он смотрел на меня, то, как он осмеливался что-то сказать, заставляло меня волноваться. В моей голове пронеслось воспоминание о прошедшей ночи.

Я не знала, что сказать. Я думала обо всех случаях, когда Шесть спасал меня, и обо всех способах, которыми он вытаскивал меня из той передряги, в которой я оказалась.

— Ты любил ее? — Я не была уверена, почему я спрашиваю. Может быть, я хотела почувствовать боль.

— Любил. — Он провел рукой по лицу. — Мне кажется, я всегда думал, что женюсь на ней. — Второе предложение он произнес почти рассеянно, потому что посмотрел на меня и покачал головой, по-видимому, желая избавиться от того факта, что он сказал мне это.

Брак. Мы не говорили об этом. Было ли слишком рано говорить об этом? Я не знала. Шесть был единственным человеком, с которым я была так долго, единственным, кто не бросил меня. Я могла видеть, что это надолго.

— Ты бы женился на мне? — Слова вырвались у меня изо рта прежде, чем я успела их остановить. Шесть замер, повернулся ко мне, глаза расширились.

— Это вопрос? Или предложение?

Я втянула воздух.

— Я не предлагаю. — Или предлагаю? Я не была полностью уверена. — Я спрашиваю, рассматриваешь ли ты возможность жениться на мне.

— Тебе нужна помощь, Мира.

Эти слова были ударом, сильно ударившим меня в центр груди. И он знал это, потому что отвернулся от меня. И он не извинился. Потому что он не был неправ.

Я не была Лидией. Я не была той, на ком стоило бы жениться, не тогда, когда я была непоследовательной и все еще такой дикой. Как я могла дать кому-то клятву, обещая ему всю себя, когда так много во мне было неполного?

Когда мы засыпали в ту ночь, я думала только о Лидии, которая покончила с собой. И о том, как много раз мужчина, лежавший рядом со мной, пытался спасти меня от того же. Хотя я никогда активно не стремилась к самоубийству, я и не старалась избежать его. Но отчаяние, которое я почувствовала, когда Шесть сказал мне, что мне нужна помощь, заставило меня задуматься, стоит ли мне вообще здесь находиться.

Больше всего меня интересовало, почему Шесть остался со мной. Только ли для того, чтобы удержать меня от самоубийства, как это сделала Лидия? Или он действительно хотел меня, несмотря на мой багаж? Или, что еще более тревожно, его привлекали люди, которые нуждались в исправлении? Такие, как я.

ГЛАВА 18

Весна 2003

Шесть двигался по моей кухне медленно, но как будто в танце. Никаких неловких, рваных движений. Спокойный, уверенный, целеустремленный во всем, что он делал. Когда я смотрела на него, я видела все, что когда-либо хотела, обтянутое мускулами и кожей. Возможно, именно поэтому мне так нравилось наблюдать за ним.

— Жаль, что у тебя нет аллергии на рубашки, — сказала я, жестом показывая на его торс без рубашки. На нем были пижамные штаны и больше ничего.

Шесть засмеялся. Мой любимый звук, рядом с биением его сердца.

— Серьезно? Какую реакцию могут вызвать у меня рубашки?

— Крапивница. Повсюду.

Он посмотрел вниз на свою широкую грудь, загорелую кожу, натянутую на упругие мышцы. Линия волос прочертила дорожку к верхней части его пояса.

— Думаю, это было бы неудобно.

— Ничего страшного. — Я пожала плечами и провела кончиком пальца по бороздкам на столе. — Потому что тогда ты перестанешь носить рубашки.

Я услышала стук тарелок и продолжила свои беспорядочные мысли.

— Сегодня утром я очистила морозилку. — От алкоголя.

— Я видел. — Он поставил тарелки в шкаф. — Ты их выбросила?

Я кивнула, облизывая губы.

— Ты знаешь, что шпиль на вершине Эмпайр Стейт Билдинг изначально предназначался для парковки дирижаблей?

Он не выглядел озадаченным из-за направления моего вопроса.

— Я слышал это однажды.

— Думаю, я собираюсь испечь пирожные. По рецепту твоей мамы. Она дала его мне.

— О? — Тем не менее, он не выглядел обеспокоенным. Меня нервировала мысль о том, что он ожидал этого от меня. Не из-за ожидания, а потому что он не убегал. Он не боялся меня. Он был первым человеком в моей жизни, которого мне не удалось отпугнуть. А я пыталась.

Я смотрела, как он кормит рыбу, слегка постукивая пальцем по стеклу. Генри Четвертый плавал в своем аквариуме, радуясь, что кому-то есть дело до его существования.

Прости, Генри. Дело не в тебе, а во мне.

— Что, если мы доберемся до Генри Восьмого? Разве не он был полным придурком по отношению ко всем своим женам? — выпалила я, мои мысли намного опередили наш разговор.

Шесть усмехнулся, звук был теплым и урчащим в его животе.

— Да, наверное, нам стоит держать его в уединении. — Он оперся руками о стойку — моя любимая поза, потому что это делало все мышцы на его руках более очевидными. — Ты знаешь, что ты больше, чем люди, вероятно, ожидают?

— Что-что?

— Ты умная. Ты много знаешь о многих вещах.

— Я знаю немного о многих вещах, — поправила я его.

— И ты хорошо говоришь. — Он встал. — Почему ты не пошла в колледж?

Я постучала кончиком пальца по подбородку.

— Думаю, это было во время моей деструктивной фазы.

Он обвел взглядом квартиру.

— Это было иначе, чем сейчас?

Моя квартира была не такой уж плохой.

— Да, так и было. Я разбила мамину машину. Это было после того, как я ее украла. И это было после того, как я украла одну из ее кредитных карт.

— Что ты купила? — Он, казалось, боялся спросить.

— Билет на автобус.

Он поднял бровь.

Я вздохнула.

— Я хотела уехать от нее. От Лос-Анджелеса, в основном от нее. Наверное, я думала, что Сан-Франциско достаточно далеко от нее, но не так далеко, чтобы я не смогла вернуться, если понадобится.

— И ты это сделала? Вернулась?

— Нет. — Я встала и вытянула руки над головой. — Мне нравится город. Мне нравится здешняя погода. Более мягкая. В Лос-Анджелесе я чувствовала, что моя кожа сползает с костей. — Я повернулась к стопке холстов у стены и присела, разглядывая их.

— У тебя был здесь якорь? Друзья?

— Они приходят и уходят, в зависимости от того, что они хотят и что у меня есть. Если не считать наркоторговцев, но эти отношения практически односторонние.

Он вытер руки и подошел к картине на камине.

— Чего-то не хватает, — сказал он, глядя на нее.

Я знала, что нужно. Я подошла к большой квадратной картине. Это был вихрь «6», начинающийся чуть левее центра и расходящийся в стороны. Вихрь остановился на середине вращения, указывая на то, что картина еще не закончена.

— Она не закончена, — сказала я, проводя пальцами по прямой, плоской раме. — Я думаю оставить ее незаконченной. — Мне было интересно, узнал ли он ее, наблюдая, как я работаю над ней, то тут, то там, в течение последних двух с половиной лет.

Шесть повернулся, чтобы посмотреть на меня, его зеленые глаза ярко светились в моей квартире. Звук гудка на улице и громкая музыка моих новых соседей снизу вдруг стали такими шумными.

— Не закончена? — спросил он.

Я пожала плечами.

— Я думаю, есть что-то вроде… — Я пожала плечами, чувствуя себя немного неловко. Я никогда не объясняла Шесть свое искусство. Он просто понимал его. — Я думаю… — Я уже чувствовала себя глупо от того, что собиралась сказать. — Что в не законченном искусстве есть что-то трагически-поэтическое.

— Тебе нравится трагедия? — Его голос стал мягче, но между нами оставались сантиметры.

— Думаю, я нравлюсь трагедии. — Я наблюдала за тем, как его брови сошлись в задумчивости.

— Я думаю, тебе нравится трагедия, Мира. На самом деле, я думаю, что ты очарована ею.

Я начала отрицать это, но не смогла. Он не был неправ. Но в каком-то смысле он был прав.

— Я не влюблена в трагедию.

— Откуда ты знаешь?

Мое сердце забилось. Я не знала, какой магией он владеет, что может заставить меня так говорить. Чтобы я хоть немного ослабила бдительность.

— Потому что, — сказала я, отказываясь от голоса, который призывал меня прикоснуться к нему, — я влюблена в тебя. — Я проглотила это слово. Мне все еще было неловко произносить его, как будто я не имела права владеть им, держать его во рту. — И я не чувствую, что это трагедия.

Он смотрел на меня достаточно долго, чтобы я отвела взгляд. Я едва ли была первым человеком, который отводил взгляд.

— Я рад это слышать.

Мои руки двинулись сами собой, как будто желая прижаться к нему, но я притянула их обратно к себе.

— Да. Так.

— Знаешь, что, по-моему, было бы хорошо для тебя?

Я подняла голову.

— О, я бы с удовольствием послушала, что, по-твоему, было бы хорошо для меня. — Это было сказано почти ехидно, и я тут же прикусила язык. Шесть не заслуживал такого тона. — Правда, — сказала я, на этот раз более серьезно.

Он прислонился к стене, которая занимала половину моей кухни.

— Я слышал об этом месте, не то, чтобы секретном, но не разрекламированном.

— Если это лечеб… — начала я.

— Нет. Ничего подобного. — Он даже захихикал. — Это, я полагаю, что-то вроде Арт-клуба.

Я подняла бровь.

— Арт-клуб. Где мы сидим в кругу, поем глупые песни и говорим о том, что нас контролирует так много внешних сил, что мы даже не отвечаем за свои собственные эмоции.

— Я не думал, что у тебя будут такие сильные чувства или возражения.

— Я не возражаю. — Но я возражала. Я по своей природе с недоверием относилась к клубам любого рода. Группы заставляли меня чувствовать себя неуверенно, испуганно. Было легче быть одной, легче быть собой, легче не видеть, что я отличаюсь от многих других.

— Ну, в любом случае. Он открыт только ночью, а новички могут заходить по четвергам. — Он повернул запястье и взглянул на часы. — Сегодня как раз такой день. — Он подошел к столу и облокотился на него. — Хочешь пойти?

— Не думаю, что хочу.

— Пойдешь?

Я вздохнула.

— Наверное.

***

Шесть остановил машину, но не заглушил двигатель. Дорога была темной, освещенной лишь несколькими редкими уличными фонарями. В это время суток на дороге практически не было движения, так как это был район завтраков и антикварных магазинов. Все магазины закрылись задолго до ужина, оставив улицу без автомобильного и пешеходного движения. Но все же здесь были припаркованы машины. Их было так много, что Шесть пришлось пристроиться в неудобном узком месте.

— Это здесь? — Я наклонилась вперед, но не увидела света, ни в одном из зданий.

— Это здесь, да. — Он указал на другую сторону улицы. — Дом с синей дверью вон там, в конце. — Там была целая вереница викторианских домов, стоящих в ряд, с разноцветными дверями, соответствующими их еще более разноцветным викторианским экстерьерам. Но была одна, трудно было понять, что она точно синяя, но по сравнению с более светлыми оттенками в ночной тени, она была единственной, которая подходила.

— Но здесь нет света.

— Его и не будет, сразу и не заметишь. Тебе нужно пройти через боковые ворота. — Он наклонил мою голову, легким движением пальца направив мой взгляд на каменную и металлическую ограду вдоль дома.

— Это на заднем дворе?

— Нет, просто так к нему можно попасть.

Я не отстегнула ремень безопасности.

— Я не понимаю.

— Проходи через ворота, иди на шум.

— Ты меня разыгрываешь? Я пройду через ворота и попаду в засаду врачей в лабораторных халатах, и мне в глотку будут заливать лекарства, или еще какую-нибудь хрень?

Шесть не забавлял мой разговор.

— Ты мне не доверяешь?

Я должна была подумать об этом. Прошло чуть больше двух лет с тех пор, как мы с ним познакомились, и он не сделал ни одной вещи, которая заставила бы меня усомниться в его благонадежности.

— Потому что если ты не…

— Я доверяю, — быстро сказала я, а затем сделала то, о чем часто думала, но никогда не делала: Я коснулась его руки в знак заверения. Это был определенно ход Шесть — прикоснуться, чтобы дать утешение. Я все еще работала над этим, не уверенная, что вообще способна дать такое заверение, но Шесть, казалось, на мгновение был удовлетворен. — Хорошо, я готова. — Я отстегнулась.

— Тогда иди, — сказал он, отпирая двери.

Я сделала паузу.

— Ты не пойдешь?

— Нет. — Когда я наклонила голову в вопросе, Шесть продолжил. — Тебе не нужно, чтобы я шел с тобой для этого.

— А что, если мне это не понравится? Что, если я захочу уйти? — Мысли о том, что я буду чувствовать себя задушенной, что на меня будут смотреть или говорить так, как я не была готова.

— Я буду здесь.

— Правда? — Я доверяла ему, но это не означало, что время от времени я не подвергала это доверие сомнению.

— Правда. Он открыт еще пару часов.

— Так ты собираешься просто сидеть здесь несколько часов?

— Просто иди, Мира. Я сказал, что буду здесь. Я буду здесь.

Я вздохнула, но открыла дверь и вылезла в ночь. Моя нога попала в лужу, но на мне были высокие ботинки, поэтому я просто стряхнула воду и бросила последний взгляд на Шесть, прежде чем закрыть дверь.

Я посмотрела в обе стороны, прежде чем перейти улицу. В этом не было необходимости: движения не было. Но это был самый маленький способ, которым я могла потянуть время в этом окружении.

Шесть сказал идти на шум, но пока я не оказалась на тротуаре перед домом с синей дверью, я не слышала никакого шума. Но потом он появился, громкий, но приглушенный, так что я не могла определить, что это была за музыка. Казалось, что земля вибрирует от ее басов, а пальцы моих ног скрючились в ботинках.

Дом с синей дверью находился рядом с другим домом в викторианском стиле. В том, перед которым я стояла, была парикмахерская, а в том, что рядом, — кафе. Когда я посмотрела дальше по улице, то увидела различные вывески: консультационная практика, стоматологическая, кондитерская, антикварный магазин и бухгалтер. Все фонари на главных этажах были темными, а на некоторых из них горел свет на втором этаже, что заставило меня подумать, что некоторые из этих домов имеют двойное назначение: коммерческое на первом этаже и жилое на втором и третьем.

Но салон, перед которым я стояла, был абсолютно черным.

Я оглянулась на Шесть. Машина все еще стояла на своем месте, но поскольку она приютилась под старым дубом, я не могла разглядеть Шесть. Я представила, как он нетерпеливо машет мне рукой, чтобы я шла дальше, и я так и сделала, перейдя на ту сторону дома, которая была свободна и не граничила с другим домом. Я прошла через ворота и вошла в облако сигаретного дыма. Это, по крайней мере, показалось мне знакомым.

Возле двери, подпертой кирпичом, стояла группа из четырех человек. Они разговаривали о чем-то — это могла быть пьеса или фильм, насколько я знала, но когда я закрыла ворота и они громко звякнули, они все повернулись и посмотрели на меня.

— Привет, — сказал один парень с копной лохматых светлых волос. Он был одет в серое, неприметное пальто, которое, судя по худым ногам, державшим его тело, было, по крайней мере, на два размера больше. Он выглядел как реальная версия Шегги, приятеля Скуби Ду.

— Привет. — Я уже ненавидела это. Я зависла возле ворот, чертовски жалея, что не сказала Шесть продолжать ехать.

— Ты новенькая, — сказала женщина рядом с Шегги. Ее волосы были коротко подстрижены и свисали жирными прямыми прядями до подбородка. У нее были большие уши, кончики которых торчали по бокам головы. Когда она наклоняла голову, свет от зажженного факела вспыхивал на ее кольцах длиной почти до плеч.

— Ага, — сказала я, ненавидя подобные вопросы. Это было все равно, что кто-то сказал бы: «Ты невысокая». Что это должно было дать?

— Я Джейкоб, — сказал Шегги, протягивая ко мне одну длинную руку. Тогда я поняла, почему он носит такое огромное пальто, потому что даже если оно было в два или три раза больше его, то по длине едва доставало до его костлявого запястья.

— Мира. — Я держала руки в карманах своего пальто. Это была не чертова деловая встреча. Кивка было бы достаточно.

— Ты одна? — сказала женщина с большими ушами и выпустила струю дыма.

— Мой парень, — сказала я, а затем сделала небольшую паузу, — ждет в машине.

Джейкоб провел сигаретой вдоль бетонной стены подвала, возле которой он стоял, а затем выбросил ее в большой мусорный бак.

— Пойдем, — сказал он, взявшись за ручку тяжелой металлической двери позади себя. — Я проведу для тебя экскурсию.

Это был мой шанс развернуться и уйти. Все четверо по-прежнему смотрели на меня, но не так, как будто я была аттракционом. Я знала, что внешне во мне нет ничего странного. Я не была слишком маленькой, не была слишком худой, а мои волосы были лишь слегка растрепанными, буйство локонов немного усмирялось большой повязкой, которую я носила. На самом деле, по сравнению с женщиной с большими ушами, у которой половина головы была выбрита, но не так, чтобы это имело хоть какой-то стилистический смысл, я выглядела… нормальной. Это было дерьмовое гребаное слово, решила я.

Но никто из них не спросил, почему я здесь. Никто не копался в моих мозгах в поисках ответов.

Джейкоб открыл дверь, и унылый, безымянный ритм сменился реальными инструментами и текстами.

Я не была уверена, чего я ожидала, входя в этот подвал. Может быть, подземелье, что-то из «Молчания ягнят». Но на самом деле он выглядел… нормальным.

К черту это дурацкое слово.

Здесь была небольшая зона отдыха с двумя пухлыми, но старыми креслами, которые стояли по обе стороны стола, под одну ножку которого была подсунута книга, чтобы он стоял ровно. Пол был бетонным, стены покрыты концертными плакатами и различными фотографиями. В лампе горела розовая лампочка, видавшая лучшие времена, но здесь было… чисто.

Я прошла за Джейкобом по узкому коридору в более открытое помещение. Полы все еще были бетонными, но по всему помещению были разбросаны столы и стулья, а вдоль одной стены стояла маленькая кухонька с потертыми шкафами. Люди вели беседы за столами, одна пара занималась гаданием на таро, другая стояла на кухне и делилась пакетом чипсов.

Куда бы я ни посмотрела, мне казалось, что я смотрю на людей, которых никогда раньше не видела в одном и том же пространстве. Некоторые выглядели так, будто еще не отошли от эпохи панков; некоторые выглядели так, будто они были именно теми людьми, о которых я беспокоилась, что их будут обходить стороной, с волосами, заплетенными в косы, с перьями и лентами, пропущенными через каждую косичку; а некоторые выглядели так, будто они едва ли достаточно взрослые, чтобы находиться в баре — не то чтобы это был бар. На самом деле, хотя у большинства людей были какие-то напитки — ни один из них не выглядел алкоголиком.

— Это столовая.

Я посмотрела на Джейкоба, недоумевая.

— Столовая? Больше похоже на общую комнату в общежитии.

Джейкоб провел рукой по подбородку, где я насчитала два или три волосяных фолликула. Он был не из тех парней, которые могут отрастить бороду, что означало, что ему не нужно бриться. Но когда он убрал руку, я увидела крошечные зазубрины от бритвы, покрывающие его кожу. Подойдя ближе, я увидела, что его пальто, возможно, показалось мне непримечательным на первый взгляд, но это было не так. Когда Джейкоб поднял руку, указывая на отверстие в стене, воротник поднялся, и я увидела знакомую бирку RAF SIMONS.

Мой взгляд привлекли деньги. Мои пальцы чесались от желания. Мой рот жаждал их. Я недолго размышляла о том, как выхватить у него пальто. За него можно было бы выручить неплохие деньги от одного из знакомых Джерри.

Но тут в самый разгар моих замыслов, напоминание о том, что меня ждет Шесть, пробило стену моего озорства, как кувалдой. Я никак не могла пронести пальто за тысячу долларов в его машину и сделать вид, что нашла его.

Когда я шумно вздохнула, Джейкоб вопросительно посмотрел на меня.

— Ты в порядке, Мира?

Мне не понравилось, как он произнес мое имя, как будто он пытался как-то подчеркнуть Миру. Это было просто Миир-ра.

— Что там? — спросила я, указывая на то место, куда он показал жестом.

Я слушала вполуха, как он описывал коридор около гостиной, где большинство людей выставляли свои работы. Я осмотрела остальную его одежду и убедилась, что вся она была более модной, чем подходящей. Его волосы кричали о том, что он слишком беден для расчески, но его одежда и то, как он бессознательно ее носил, кричали о другом. Зубы у него были белые и ровные, но на лице виднелись шрамы. Может быть, от метамфетамина?

Он был противоречием, и я ненавидела то, как сильно это меня интриговало. У него были классические, нордические черты лица. Длинный, узкий нос. Прищуренные голубые глаза. Овальное лицо. Он не был ни привлекательным, ни непривлекательным, даже несмотря на шрамы, которыми было усеяно его лицо.

Джейкоб заметил мой взгляд и замолчал, в свою очередь, тоже принявшись разглядывать мое лицо. К счастью, я никогда не уродовала свое лицо. Легче спрятаться на виду, когда нечего разглядывать.

— Ты закончила? — спросил он откровенно, но не грубо. Он не выглядел обеспокоенным тем, что я вижу его более отчетливо, чем он меня. Но он также не выглядел уязвимым. Его глаза были спокойными, ясными. Он был трезв, по крайней мере, в тот момент.

Я пожала плечами.

— Хорошее пальто. — Если я не могла украсть его, я могла хотя бы честно восхищаться им.

Он наморщил лоб и посмотрел вниз, как будто забыл, что вообще носил его. Это говорило о том, что богатство не было чем-то, что он нашел, как я, когда воровала. Это было то, в чем он родился. Он носил пальто не для того, чтобы позлорадствовать. Его опыт общения с дорогими вещами был для него таким же реальным, как и его имя.

Так что же он делал в этой подпольной своего-рода-дерьмовой дыре? Несмотря на чистоту, здесь царила мрачная атмосфера, словно мы зашли в секретное помещение, чтобы провезти левайсы в Советский Союз, а не поговорить об искусстве или, как люди за столом, погадать на таро.

Это напомнило мне о предыдущей мысли.

— Здесь нет выпивки.

— Верно. Это называется Сухой Пробег. Ни алкоголя, ни наркотиков. У нас есть закуски, вода и содовая, но есть политика нетерпимости к любым другим стимуляторам, депрессантам, галлюциногенам или наркотикам.

Я кивнула, чувствуя себя так, словно попала в клуб по борьбе с наркотиками в средней школе.

— Поэтому вы курили на улице?

— Курение сигарет разрешено, если только это происходит на улице. Если ты хочешь чего-то другого, тебе придется покинуть территорию.

Было похоже на то, что я нахожусь в каком-то реабилитационном центре. В этом, наверное, и был смысл, учитывая, что здесь были разные типы людей. Зависимость не выглядела одинаково на всех.

— Пойдем, — сказал Джейкоб, указывая головой в сторону двери в гостиную, у которой, я уверена, было нелепое название.

— Значит, чтобы находиться здесь, нужно быть трезвым, но это все равно квази-подполье и только ночью?

— Именно.

Это слово прозвучало богато из его уст.

— Значит, мы все здесь, чтобы не пугать людей над землей, так? Приходить можно только ночью, иначе мы можем напугать всех богатых сучек наверху?

— Мы под землей, — начал Джейкоб, отодвигая занавеску, которая отделяла коридор от соседней комнаты. — Потому что это наше пространство, а не их. Оно открыто только ночью, поэтому мы можем играть музыку так громко, как захотим. Может, мы и угождаем этим «богатым сучкам», но делаем это эгоистично. — Он жестом пригласил меня пройти вперед в другую большую комнату, в два раза больше предыдущей. Она была заполнена — от стены до стены и по центру — всеми видами картин, фотографий и даже скульптур.

Сначала это была сенсорная перегрузка. Столько разных стилей сосуществовало в одном месте. Вдоль левой стены висели большие фотографии, высотой почти с меня. Мой взгляд путешествовал по стене до тех пор, пока я могла видеть, но его загораживали складные перегородки, разделяющие комнату, каждая из которых была покрыта произведениями искусства.

— Что это за место?

— Сухой Пробег, — повторил Джейкоб. Он начал ходить по комнате, и люди расступались перед ним, как будто он был Моисеем, разделяющим красное море. Это было почти комично, то, как люди смотрели на него. Тогда я поняла, что он был первым человеком, который поспешил устроить мне экскурсию. Должно быть, у него было какое-то право собственности на это место.

— Это под одним из тех домов наверху? — спросила я, потому что не могла поверить, что в этом узком салоне над землей есть такой большой подвал.

— Нет. Это под первыми четырьмя в ряду. — Он заправил несколько выбившихся прядей за ухо, остановившись перед витриной с акварелями. — Владелец построил это место.

— Ты владелец?

Джейкоб засмеялся и посмотрел на меня с ухмылкой, которая, вероятно, зацепила многих девушек.

— Нет. Но я живу над третьим зданием.

В моем мозгу промелькнул мысленный образ фасада домов.

— Консультационная практика.

— Да. — Он засунул руки в карманы и зашагал дальше. Несколько человек кивнули ему, одна женщина удобно обхватила его руку и подозрительно посмотрела на меня. Аккуратно, почти как будто это была ее идея, он убрал ее руку от своей. Он похлопал ее по плечу, как будто она была одной из его учениц, а не той, с кем он когда-либо ляжет в постель, что она, должно быть, тоже поняла, судя по комичному надуванию ее губ цвета жевательной резинки.

Она снова посмотрела на меня с ядом в глазах, и я усмехнулась в ответ. Меня не интересовал Джейкоб, мне было интересно наблюдать, как кто-то другой ненавидит меня, даже не зная меня. Она вела себя так, будто арт-клуб — это клуб, куда приходят, чтобы познакомиться с мужчинами и переспать с ними. Но Джейкоб относился к этому месту серьезно и был любезен с каждым, с кем останавливался поговорить. Он был здесь не ради губок, похожих на жевательную резинку. Он был здесь для всех.

Я поняла, что все еще следую за ним, и не была уверена, что это было намеренно. Он все еще проводил для меня экскурсию? Или это была последняя, впечатляющая остановка? Он не смотрел, следую ли я за ним, но я все равно следовала.

Он остановился перед женщиной, у которой на стене за спиной не было картин. Нет, ее искусство сидело в кресле рядом с ней, поворачиваясь под лампами, которые были прикреплены к перегородке позади нее. Обе были женщинами, но только одна держала кисть. У нее были темные вьющиеся волосы, которые свисали на голове, как старая швабра. Я наблюдала, как художница рассеянно заправила волосы за ухо, открывая линию челюсти, украшенную крошечными синяками. Ее профиль был острым, черты лица нежными и молодыми. Ее губы были сжаты, когда она использовала кисть в своей руке, чтобы добавить самый маленький круг на спине своей модели. Затем она зажала ручку кисти между зубами и осторожно положила руки на модель, жестом велев ей повернуть тело.

И тут я увидела его в ярком закатном оранжево-красном свете — осьминога. Моему мозгу потребовалось мгновение, чтобы понять, что это кожа модели, а не настоящий осьминог. Это было настолько реалистично, и еще интереснее было то, что он был перевернут на спине модели, а вокруг была самая черная чернота, которую я когда-либо видела, что делало почти невозможным, с черным фоном перед моделью, понять, где заканчивается ее кожа.

Художница встала с табурета и потянулась, а затем повернулась к женщине. Она не замечала людей, которые собрались перед ее стендом, чтобы посмотреть на ее работу. Она была полностью сосредоточена на коже модели — ее холсте. Так сосредоточенно, что был виден только ее профиль.

Я наблюдала, как она взяла узкую кисть, обмакнула ее в угольный цвет и провела по коже женщины, а затем провела кистью по одному щупальцу, создавая тень, которой раньше не было.

— Как долго она этим занимается?

— Годы. Хорошо, верно? — ответил Джейкоб, его голос был низким.

— Нет, я имею в виду вот это… — Я махнула рукой в сторону модели. Казалось неправильным называть человека произведением искусства, но потом, если я подумать об этом достаточно долго, как это, должно быть, захватывающе, когда тебя называют произведением искусства. Вместо того чтобы быть просто частью себя, как я себя воспринимала. Я находилась в комнате настоящих художников. Женщин и мужчин, которые создавали прекрасные, преображающие вещи. Это заставило все в моей квартире почувствовать себя дошкольным проектом.

— Два часа. Она делает по одной работе два раза в неделю. — Я услышала, как его рот открылся, словно он собирался сказать что-то еще, но он остановился и сомкнул губы.

Женщина набрала еще краски на кисть и провела мизинцем за мазками, более полно вписывая тень в щупальце. Казалось, что это преступление, что это не навсегда, что эта модель выйдет из комнаты и смоет с себя эту краску, как грязь.

Так я поняла, что она рисовала осьминога для себя. Подобное признается подобным. Художник не рисует ни для кого, кроме себя.

Джейкоб посмотрел на меня.

— Готова двигаться дальше?

Итак, я все еще была на экскурсии.

— Думаю, я останусь здесь.

Он снова открыл рот, чтобы сказать что-то, но, в конце концов, решил не говорить. Он сжал губы и кивнул.

— Я буду по другую сторону этих перегородок, если я тебе понадоблюсь. Я вернусь обратно.

Если я тебе понадоблюсь. Я выглядела так, будто мне нужна помощь? Я отмахнулась от краткого раздражения, чтобы продолжить наблюдать за женщиной, которая рисовала. Она была поглощена своим занятием, полностью сосредоточена, уверена в себе.

Моя мать любила смотреть балет. То, как женщины и мужчины двигали своими телами, подтянутыми и устойчивыми, поражало ее. Возможно, потому что она, похоже, постоянно страдала от неустойчивости пальцев. Она не могла творить. То, что она могла свернуть наполовину приличный косяк, было чудом, но я полагала, что люди берегут свои таланты для того, что приносит им пользу.

То, как женщина двигалась, было, таким… подвижным. Как будто она была под водой, спутанная с осьминогом, ее конечности плавно двигались в такт, который знала только она. Я хорошо знала это чувство. Она держалась уверенно, ее спина была прямой и сильной, несмотря на то, что она была согнута. Острый угол ее руки тоже имел определенную интригу.

Она уронила кисть, и прежде, чем она смогла поднять ее, модель положила руку ей на плечо, улыбнувшись, и наклонилась, чтобы поднять ее. Тогда я поняла, почему моя мама так любила балет. Было столько красоты в том, чтобы наблюдать, как два человека общаются без слов, их тела все еще молоды, подвижны и гибки.

Модель передала художнице кисть, художница повернулась, и тогда я все поняла.

Под черным кардиганом на ней была майка горчичного цвета, обтягивающая такой круглый живот, что казалось, будто она проглотила маленький воздушный шарик, наполненный гелием. Она была беременна.

Я не любила детей. Они были непредсказуемы, их будущее слишком неизвестно. Я никогда не смогла бы стать хорошей матерью, я не могла рисковать, передавая то, что передала мне моя мать.

Но все же я подошла ближе к женщине. И когда я сделала это, когда я была достаточно близко, чтобы почувствовать аромат гардении, который она носила, я увидела еще больше, что держало меня здесь, наблюдая за ней.

Ее живот был вздутым, но она была худой. Худая настолько, что я могла видеть синяки вдоль ее выступающей ключицы и синяк под левым глазом. Это был настоящий фингал, судя по толстому слою макияжа, которым она его покрыла. На той стороне ее лица был определенный блеск, которого не было на другой.

Когда она повернулась, чтобы посмотреть на меня, так как я находилась необычайно близко, я увидела линии синяков на ее шее, которые ее волосы не смогли скрыть.

Она моргнула, и я рассмотрела покраснение во внутреннем уголке ее глаза. Это были не синяки от «падения в стену». Это были синяки от рук другого. И я знала, что это самонадеянно, но я почти не сомневалась, что тот, кто зародил в ней жизнь, причинил боль, которую она носила на своей коже.

Я считала себя счастливицей. Я могла скрыть свою боль, опустив рукав, с помощью браслетов или часов. Я могла держать своих монстров на расстоянии, пока не оставалась одна и не испытывала боль. Но у этой женщины не было такой возможности. Она должна была носить свою, как алую букву.

Когда мы задержали взгляды достаточно долго, она повернулась к модели, но не сводила с меня глаз.

— Эз, давай сделаем перерыв.

Эз кивнула и отошла от кабинки.

Женщина жестом пригласила меня сесть в кресло, которое занимала Эз.

— Хочешь немного краски?

Я была ошеломлена на мгновение. Она не окликнула меня за то, что я пялилась прямо на ее синяки. Она даже пригласила меня сесть в кресло, чтобы позволить ей разрисовать мою кожу.

Сняв пиджак, я села на предложенное ею место. Я смотрела на нее без разрешения, пялилась на ее шрамы без ее согласия. Это заставило меня захотеть поставить нас в равные условия.

Я положила руку перед ней и перевернула ее. Она взглянула на линию шрамов и снова посмотрела на меня.

— Что бы ты хотела?

Я почти сказала ей семь. Частая шутка с той ночи, когда я познакомилась с Шесть. Но мне хотелось чего-то другого.

Шесть линий, которые я вырезала на своей коже раньше, были покрыты шрамами, но они были самыми злыми из всех моих шрамов.

— Восьмерка, — поймала я себя на том, что говорю и указала на шрамы. — Здесь.

— Счастливое число?

— Что-то вроде этого.

— Цвет?

Я пожала плечами.

— Как скажешь. — И поскольку мое любопытство взяло верх, я спросила: — Как тебя зовут?

— Брук.

— С буквой "Е"²?

— Точно. — Она кивнула, и теперь я поняла, что узнала выражение ее глаз. Осторожность. Показ моих шрамов не успокоил ее, как я думала.

— Я Мира. — Она не спрашивала, но я все равно представилась.

— Привет, Мира. — Она улыбнулась мне и откинулась назад, чтобы взять кисть. Майка сползла с живота, обнажив пупок.

Незаметно она одернула ткань и провела рукой по нижней части живота.

Воспоминание всплыло быстро, как удар в живот. Фотография, которую моя мама хранила в гостиной, когда росла. Она, очень беременная мной. Вьющиеся волосы, как у Сайдшоу Боба³, по обе стороны ее лица.

Эта женщина напоминала мне мою мать. Это была пугающая, но интригующая мысль.

— На каком ты сроке? — спросила я, прекрасно зная, что это не совсем уместный вопрос, но все равно спросила.

— Двадцать пять недель. — Она снова провела рукой по животу. — Девочка.

— О. — Я не могла придумать ничего более полезного, чтобы сказать.

Она вернулась, чтобы стать рядом со мной, держа немного розово-красного цвета на кончике ее кисти.

— Я никогда не видела таких кистей, — сказала я.

— Правда? — Она выглядела скептически. Она держала кисть между нами. — Это кисть для макияжа.

— Ах. — Я кивнула. — Я не часто крашусь.

— Да, но тебе это и не нужно, не так ли? — Она вздохнула.

— Никому не нужно, — сказала я, прежде чем поняла, что сказала. У нее самой был толстый слой, наложенный на синяк. И она знала, что я знаю.

— Тебе легко говорить.

— Ты права. Но тебе это тоже не нужно.

Она засмеялась, но коротко и совсем не с юмором. Она смотрела на меня самыми яркими голубыми глазами, ярче даже, чем красный цвет, который окрашивал ее уголок глаза.

— Макияж лучше, чем разводить сплетни.

— Это не похоже на такое место, — пробормотала я, оглядываясь вокруг. Я слегка подпрыгнула, когда влажная кисть коснулась моей кожи.

— Все места такие. Люди не отличаются друг от друга взависимости от того, в какой обстановке они находятся в данный момент.

Она была таким человеком, как я. Что делало ее не похожей на мою маму.

— Ты права, — сказала я во второй раз. Я наблюдала, как она делает первый завиток восьмерки. Ее линии были чистыми, точными. И когда она снова обмакнула кисть в краску, она сделала градиент цвета, так что следующий мазок был более темным, чем предыдущий. Но она смешала его мизинцем, создавая впечатление, что краска темнеет сама по себе.

Это был такой простой дизайн, но она очень тщательно подошла к его созданию. Все закончилось быстрее, чем я хотела.

— Ты не хочешь ничего больше? — спросила она. — Цветы, или что-то еще?

Я не любила срезанные цветы. Они уже умирали, и никакое количество воды или подкормки не могло удержать их от увядания. Но нарисованные были совсем другой историей.

— Я бы хотела цветы.

— Отлично. — Она загрузила палитру голубой, фиолетовой, розовой и немного черно-белой красками, а затем села обратно на стул. — Итак, ты художник? Или зритель.

Я не воспринимал себя всерьез как художника, но «зритель» звучало как грязное слово.

— А что, если я скажу, что я любитель в обоих этих делах?

Она кивнула, и ее вьющиеся волосы покачивались перед ее лицом. Она не подала виду, когда перегнулась через мою руку и добавила первые лепестки пурпурно-розового цветка на внешней стороне восьмерки.

— Все с чего-то начинают.

— Как художник или как зритель?

— И то, и другое. — Она дунула на мою кожу. — Но ты не выглядишь таким уж любителем последнего. Я видела, как ты смотрела на меня.

Я сожалела об этом, но не хотела говорить.

— Парень? Муж?

— Это не твое дело, — сказала она. Но потом она подняла на меня взгляд, когда начала рисовать лепестки на следующем цветке. — Жених.

— Хм. — Я хотела спросить больше, но трезвость сдерживала меня. Но не настолько, чтобы полностью заставить меня замолчать. — Ты ушла от него?

Она снова вздохнула и села, откинув вьющиеся волосы с глаз тыльной стороной ладони.

— Опять же, это не твое дело, но какого черта… Нет. Я все еще с ним. — Она провела той же рукой по своему животу. — Это сложно.

— Единственная сложность в том, что он все еще живет с тобой. Ты можешь уйти.

Это сделало бы ее настолько похожей на мою маму, что я на мгновение задумалась о том, что я вообще ей говорю.

Она рассмеялась.

— Мира — это твое имя, верно? Смотри. — Она огляделась вокруг, и когда убедилась, что у нас нет зрителей, продолжила. — Я рисую здесь раз в неделю. Я не совсем в состоянии содержать себя на десятку или двадцатку, которые зарабатываю за ночь. Да, я откладываю деньги, но они никогда не смогут прокормить меня и ребенка.

Когда она снова склонилась над моей рукой, я обнаружила, что сказала то, о чем на самом деле не думала.

— Ты можешь остаться со мной.

— Я тебя даже не знаю.

— Я тоже тебя не знаю, — заметила я. — Ты можешь быть серийным убийцей, насколько я знаю.

— И все же, ты приглашаешь меня остаться с тобой? — Она подняла бровь, и я поняла, что она не воспринимает меня всерьез.

— Ну, технически, ты будешь жить в доме моего парня. — Отлично. Теперь я впутывала Шесть на что-то без его ведома. — Я бы пожила там, пока ты там. Пока ты не найдешь что-нибудь другое.

— Это безумие.

Я пожала плечами, и она сжала мою руку, поддерживая меня, чтобы продолжить рисовать.

— Да, наверное, это действительно звучит безумно. Но что для меня звучит безумно, так это помолвка с мужчиной, который не боится оставлять следы на твоем теле.

Она зашипела сквозь зубы. Я не хотела так говорить, но мне очень хотелось убедить ее.

— Ну, ты не тянешь с ударами.

— Просто… подумай об этом. — Когда кисть покинула мою кожу, я схватила ее за запястье. Она сразу же вздрогнула, и я отпустила ее. — Извини. Слушай, я знаю некоторые приемы самообороны. Я могу тебе помочь. — Я не знала, как именно я собираюсь помочь ей, но я знала, что должна это сделать.

— Почему? — Она пожала плечами. — Почему ты хочешь мне помочь?

— Потому что… — Это был обоснованный вопрос. Я снова посмотрела на ее живот. — Моя мама была матерью-одиночкой. У нее не было помощи — по крайней мере, никакой значимой помощи. Возможно, если бы она была, все было бы по-другому для нее, и, следовательно, для меня.

— Как-то некрасиво впутывать в это моего ребенка.

— Да. — Я пожала плечами. — Но и бить женщину, носящую этого ребенка, тоже низко, верно?

Она вздохнула и сдула волосы, которые щекотали ее брови.

— Я не знаю. Я не могу просто остаться с незнакомцем.

— Итак, Брук, — сказала я, подчеркнув ее имя, чтобы это звучало так, будто она была старой подругой. — Давай пойдем, прогуляемся или что-то в этом роде. Кофе. Ты ведь любишь кофе?

— Я избегаю его. — Она положила руку на живот.

— Хорошо, но они делают кофе без кофеина. Давай встретимся за чашечкой кофе. Мы сможем узнать друг друга лучше. — Это было не похоже на меня — делать предложение незнакомцу, но, если быть до конца честной, отвлечение внимания было бы не самым худшим, что могло со мной случиться. Каждый раз, когда Шесть путешествовал, я оставалась одна. И это обычно не было хорошо для меня, для нас. Присутствие Брук в моей жизни, помощь ей, возможно, заняли бы меня достаточно, чтобы я не сорвалась снова.

— Где?

— В одном из этих зданий над нами есть кофейня. Завтра? В полдень?

— Поздновато для встречи за кофе.

Я слегка наклонилась вперед, заговорщически.

— Первое, что ты узнаешь обо мне, это то, что я почти не сплю. Полдень — это то же самое, что и любое другое время суток. Кроме того, — сказала я, пожимая плечами. — Ты будешь пить кофе без кофеина.

— Хорошо. — Но она все еще была настороже. — Полдень.

Эз вернулась с перерыва и посмотрела на меня как на незваного гостя.

— Тогда до встречи, — сказала я и, не дожидаясь возвращения Джейкоба, вышла из Сухого Пробега и пошла к машине Шесть.

Когда я скользнула на пассажирское сиденье и бросила куртку к ногам, он закрыл книгу, которую читал.

— Что это? — Я потянулась, чтобы взять ее, но как только моя рука коснулась ее, Шесть схватил меня за руку.

Я посмотрела на него, прежде чем поняла, на что он смотрит. Восьмерка.

— Красиво, — сказал он, прежде чем потрогать ее. Она была сухая, но я беспокоилась, что он как-нибудь ее испортит, поэтому я вырвала руку из его хватки. — Восьмерка?

— Да. — Я увидела, как изогнулись его губы, и выхватила книгу из его рук. — Слесарное дело? — спросила я. — Меняешь профессию?

— Нет. — Он взял книгу из моих рук. — Просто полезно подтянуть знания о различных видах запорных механизмов.

— У тебя есть работа или что-то в этом роде? У меня неплохо получается взламывать замки.

Он заправил мои волосы за ухо.

— Уверен, что это так.

— Ну что? Мы готовы ехать? — Я старалась не отстраняться от его прикосновений. Хотя он всегда был нежен со мной, он редко был ласков. Это заставляло меня чувствовать себя неловко.

— Ты не собираешься рассказать мне, как все прошло?

У меня был момент, чтобы упомянуть Брук, но я предпочла держать язык за зубами.

— Хорошо. Интересное место. И люди тоже.

— Думаешь, ты вернешься?

Я кивнула. В основном ради Брук, сказала я себе.

***

Я скользнула в кабинку, где сидела Брук, обхватив руками кружку с тем, что, по сути, было горячей водой с ломтиком лимона сверху.

— Приветик, — сказала я, снимая пальто и запихивая его в угол сиденья. — Горячая вода? — спросила я, взяв сахар и насыпая его в кофе.

— Да. Мне не хотелось кофе без кофеина.

— Мммм… — Я не переставала насыпать сахар в кофе, а Брук с ужасом наблюдала за этим. Когда я насыпала десять или около того ложек сахара, я начала открывать маленькие чашечки со сливками и наливать одну за другой.

— Э… — начала она, глядя на чашку с приторным молоком с примесью кофе, которую я держала в руке. Я сложила каждую пустую чашку из-под сливок в башню, а затем сделала первый глоток.

— Я люблю, чтобы мой кофе был сладким, как шоколадный батончик.

— Точно. — Я видела, как в ее голове крутятся колесики. Почему она согласилась встретиться со мной? Почему она вообще рассматривала мое предложение, ведь я явно была немного ненормальной, раз пила кофе таким образом.

— Итак. — Я закатала рукава своего большого желтого свитера. — Ты думала об этом?

Она заправила прядь вьющихся волос за ухо, и я увидела, что черный синяк сегодня был более заметен. Она не так сильно накладывала макияж. Заметив мой взгляд, она подняла руку.

— С тяжелым макияжем легче скрыться ночью.

— Он снова ударил тебя? — спросила я, хотя не видела никаких видимых следов на ее коже.

— Нет. Он работает по ночам. Поэтому я смогла пробраться в Сухой Пробег. — У нее чесалась кожа на локтях, как будто она нервничала, просто находясь здесь.

— Где он сейчас?

— Дома. Он думает, что я в продуктовом магазине.

— Хорошо. — Я знала, что это означает, что у нее не так много времени на разговоры, особенно если она хотела купить такое количество продуктов, которое не вызвало бы подозрений у ее жениха. — Тогда я сделаю это быстро. — Я просунула большие пальцы в отверстия, прорезанные в рукавах свитера. — Я не знаю, чем я могу тебе помочь. Просто буду честной. Я могу дать тебе кров, безопасность. Я могу помочь тебе, пока ты не будешь готова сделать шаг самостоятельно. — Мои глаза опустились на ее живот. — Если не ради тебя, то ради нее. — Брук казалась более психически здоровой, чем моя собственная мать, когда она произвела меня на свет, но это не означало, что Брук будет легче воспитывать свою дочь.

Я не верила в карму — ни в хорошую, ни в плохую. Но Шесть часто говорил, что мне нужно хобби. Что-то, на чем я могла бы сосредоточить свое внимание. И поскольку я так страстно желала помочь женщине, которая во мне не нуждалась, может быть — просто может быть — ее дочь вырастет лучше, чем я. Одно я знала точно. Брук, хотя и была похожа на мою собственную мать, она не была моей матерью. Это было правдой. Брук не была сделана из простого, слабого материала. Мужчина причинил ей боль, но она не позволила ему сломать себя. Это восхищало меня на интеллектуальном уровне. Но все же она была беспомощна, чтобы выбраться из своей нынешней ситуации.

— А тебе-то что с этого?

Я не могла сказать ей, что мои действия были продиктованы эгоистическими интересами.

— Я просто хочу помочь.

Она откинулась на сиденье, и ее живот выпятился.

— Вот это чушь. Люди не бывают добрыми без цели.

А, к черту.

— Я просто буду честна, Брук. Мне нужно хобби. Я знаю, что это звучит черство, но я ввязываюсь во всякие махинации, когда у меня нет чего-то продуктивного, чтобы занять свое время. Кроме того, мой парень постоянно просит меня переехать к нему, так что, возможно, твое присутствие в его квартире — а это значит, что я тоже буду там — заставит его немного успокоиться.

— По крайней мере, ты честна. — Ее улыбка была слабой, а зубы теребили нижнюю губу. — Я чувствую себя безумной, что даже рассмотрела твое предложение, правда. Но я знаю, что у меня нет выбора. — Тыльной стороной ложки она подтолкнула лимонную дольку на дно кружки, пока та не всплыла на поверхность. — Мне нужно время, чтобы все хорошенько обдумать.

— Конечно. — Я сделала большой глоток своего сладкого кофе с молоком и оторвала уголок салфетки. Я порылась в карманах пальто, пока не достала ручку, из кончика которой сочились чернила. Я написала свой номер как можно разборчивее, а затем протянула ей. — Запомни этот номер. На случай, если он тебе понадобится.

Она посмотрела на листок, потом на меня.

— Повтори за мной, — сказала я. — Пять-два-ноль-семь-пять-семь-пять.

Она повторила, и я протянула ей ручку.

— Теперь напиши это здесь, — я ткнула в нее салфеткой, — Пять раз, произнося это.

Она сделала, как я велела.

— Хорошо. — Я сложила оригинальный листок и сказала ей положить его в маленький карман на джинсах. Я встала и указала на карман на своих джинсах. — Здесь он не будет искать.

Ей пришлось наклониться, чтобы положить его туда.

— Похоже, ты много знаешь о жестоких мужчинах. — Это не было вопросом, и все же это был вопрос.

— Я много знаю о мудаках. — Я сделала последний глоток кофе и протянула руку, чтобы помочь ей выйти из кабинки. — Повторяй этот номер. Звони, если я тебе понадоблюсь. — Я сказала «если», но у меня было чувство, что это было «когда».

Я смотрела, как она выходит из кафе и спешит к своей машине.

***

Я не ошиблась. Это «когда» случилось через три дня. В понедельник вечером.

Я лежала в постели с Шесть рядом. Он читал свою книгу по слесарному делу, а его рука выводила ленивые круги по моему голому животу, пока я пыталась уснуть. Иногда прикосновение его пальцев к моей коже было подобно мгновенному приливу мелатонина. Но в ту ночь мне было неспокойно. Я не возвращалась в художественный клуб после встречи с Брук — не потому, что избегала его, а потому, что Шесть впервые за долгое время оказался дома — больше, чем на несколько дней. Я не так часто помогала ему в работе, и, вероятно, поэтому он впихивал мне в глотку тему хобби при каждом удобном случае.

Пол надо мной заскрипел от полуночных шагов новой соседки к холодильнику. Я проследила глазами за скрипом, пройдя по ее идентичному плану этажа до того места, где ее холодильник стоял над моим.

Шесть перевернул страницу, и тут зазвонил мой телефон. Мы оба повернулись, чтобы посмотреть на него, прежде чем я спокойно поднялась с кровати и ответила на звонок.

— Алло?

У нее было достаточно времени, чтобы назвать мне свой адрес, прежде чем она повесила трубку.

— Шесть, нам пора.

Он прищурился на меня из-за своей книги.

— Что? Сейчас? Уже за полночь.

Я уже натягивала джинсы.

— Я одеваюсь сейчас, не так ли? Так что да. Сейчас.

Он положил свою книгу рядом с собой, и я покачала головой.

— Нет, возьми ее с собой.

— А она мне понадобится? — Он натянул свои джинсы, пока я натягивала свитер через голову.

— Ну, не для практических целей. Но мы не собираемся возвращаться сюда сразу. — Я запихнула несколько пар брюк, рубашек, нижнего белья и пижам в сумку, взяла свою зубную щетку и вышла из спальни.

Шесть последовал за мной на кухню.

— Что ты делаешь?

— Мы должны забрать Генри.

— Значит, ты заворачиваешь его аквариум в пленку?

Я вздохнула.

— Его не так легко перенести.

— Просто неси его аквариум. Я буду ехать аккуратно.

Мы уже забирались в его машину, когда он, наконец, спросил меня, что происходит. Я объяснила все так аккуратно, как только могла, опустив подробности о том, как я добровольно предоставила свой дом в качестве временного пристанища для беременной женщины, которая была незнакомкой.

— Ей нужно где-то переночевать. — Это было достаточно честно. — Возможно, мне понадобится, чтобы ты немного размял мышцы.

— Я справлюсь с этим.

О, да, он может.

Шесть проложил дорогу к дому Брук так, словно был таксистом. Я не пролила ни капли Генри, когда мы добрались до ее дома. Это была маленькая, но аккуратная квартирка, скрытая заросшими кустами, которые придавали ей очарование и не делали ее неухоженной.

Пол в машине Шесть не казался безопасным для Генри, поэтому я просто понесла его, Шесть на два шага впереди меня, к входной двери. Шесть постучал, но дверь была приоткрыта, поэтому я протиснулась через нее. Я услышала два громких голоса, прежде чем в дверях показалась голова Брук. Ее взгляд метнулся к сумке, которую она держала возле двери, и Шесть тут же схватил ее. Ее сумка была еще меньше, чем моя собственная, что заставило меня почувствовать укол печали за нее. Ее глаза были круглыми, с красной поволокой и блестели от непролитых слез.

— Готова? — спросила я ее.

Она посмотрела на аквариум в моих руках и кивнула. На ней, похоже, было три слоя одежды, когда она направилась к нам. Как раз перед тем, как она вышла за дверь, из-за угла, которого она появилась, вышел мужчина с томатно-красным лицом и остановился, увидев нас — Шесть с сумкой Брук в руке и меня с аквариумом в моей.

— Кто вы, блядь, такие? — Он вытер рот тыльной стороной ладони и снова посмотрел на Генри.

— Иди, — сказала я Брук, кивнув на ожидающую машину.

— Не смей уходить из этого дома, Брук! — прорычал мужчина, прежде чем Шесть шагнул к ней, загораживая ей возможность видеть его и, что более важно, ему — видеть ее. Если тогда я еще не знала, как сильно я люблю Шесть, то в тот момент я это поняла. Он защищал женщину, которая была для него никем. И если бы дело дошло до этого, он защищал бы ее не только своим присутствием.

— Иди, — сказала я ей снова, когда она остановилась на пороге. Когда она бежала по дорожке, я повернулась к ее жениху. — Ты оставишь ее, черт возьми, в покое, ты понял? — Я была спокойнее, чем предполагала. Но гнев вскипел в моих жилах при виде выражения лица Брук, когда она проходила мимо меня. — Она тебе ничего не должна.

Мужчина сделал шаг ко мне и что-то сердито пробормотал себе под нос, но Шесть шагнул ко мне.

— Ты ее слышал.

— Она моя невеста. У нее будет мой ребенок.

— Нет, — сказала я, заглядывая Шесть за бицепс. — Ты потерял свои права, когда поставил ей синяк под глазом. Я уверена, что тот, что у нее сейчас, тоже не первый, который ты ей подарил.

Он выглядел таким маленьким, в своей заляпанной майке и мешковатых джинсах. Я не могла вызвать ни капли жалости к нему. Он провел рукой по своему красному носу и посмотрел между мной и Шесть, вероятно, тупо решая, может ли он преследовать кого-либо из нас.

— Ты понимаешь? — спросила я снова. — Если она когда-нибудь решит дать тебе возможность общаться с ее дочерью, ты упадешь на колени от благодарности и никогда, никогда не поднимешь на нее руку. Но сейчас ее больше нет. Ты не будешь с ней разговаривать. Ты не будешь знать, где она.

— Кто ты, черт возьми, такая? — спросил он снова, но я уловила еще больше страха.

— Это не имеет значения, — сказал Шесть. — Скажи ей, что ты понимаешь, что она тебе сказала. — Он протянул свой диктофон. — Что ты больше не будешь бить Брук. Ты не будешь пытаться связаться с ней. Ты дашь ей немного покоя.

Мужчина тяжело сглотнул, но повторил слова.

— Как тебя зовут? — спросил Шесть.

— Трой.

— Круто. — Я наклонилась к Шесть. — Пошел ты на хуй, Трой. Пока.

Я повернулась и пошла к машине с Генри на руках. Брук сидела на заднем сиденье, обхватив себя руками, и дрожала как лист.

Тогда я поразилась тому, насколько я полностью доверяю Шесть. Я повернулась спиной к мужчине, который не чуждался бить женщин, и ни на секунду не забеспокоилась, что он придет за мной, зная, что Шесть будет рядом, если он мне понадобится. Я забралась на пассажирское сиденье и смотрела, как Шесть выходит из дома, перекидывая сумку Брук через плечо, как будто он собирался в отпуск. Когда он забрался в машину, я потянулась назад и ободряюще сжала коленку Брук.

— Брук, это Шесть. Шесть, это Брук.

Она подняла голову, поморгала минуту и кивнула. Ее лицо было лишено цвета, под глазами были темные круги — от усталости. Но судя по количеству слоев одежды, которые она носила, у меня было ощущение, что ее синяки на данный момент скрыты.

— Мы едем в квартиру Шесть. Она довольно милая. Даже есть маленький дворик. У одного из его соседей есть одна из тех маленьких собачек, которые пытаются вести себя так, будто могут тебя завалить, но ты знаешь, что можешь наброситься на них через два квартала, если до этого дойдет. Избегай их, но если они придут за тобой…

— Мира… — предупредил Шесть.

— Остынь, старина. Я собиралась сказать ей, чтобы она просто вернулась в дом.

— Верно, — сказал Шесть, но на его губах заиграла улыбка. Он убрал руку с рычага переключения передач, чтобы сжать мою, и когда он собрался отпустить ее, я крепко сжала. Он встретился со мной взглядом на красном свете светофора, и, хотя мы молчали, между нами что-то промелькнуло. Понимание. Любовь.

В такие моменты, как этот, я удивлялась всей той любви, которую я питала к нему. Любовь, которая казалась мне слишком большой, чтобы я могла спрятать ее за ребрами.

— Ты в порядке, Брук? — спросила я, когда мы были всего в нескольких кварталах от дома.

Она кивнула, глядя между мной и Шесть. Это была совсем другая Брук, не та, которую я впервые встретила в Сухом Пробеге, а затем в кафе. Эта Брук была в шоке.

Поэтому я продолжила говорить.

— Шесть действительно хорошо готовит яйца и бекон. Лучше всех. — Я сжала пальцы вместе и причмокнула. — И у него есть гостевая кровать, в которой никто не спал, потому что он чертовски антисоциален, верно?

Она по-прежнему ничего не говорила. И Шесть тоже. Я не рассказала ему о своем грандиозном плане, не потому что думала, что он скажет мне «нет», а потому что я навязывалась и не спросила разрешения.

Когда мы оказались перед домом Шесть, он схватил сумку Брук и мою, провел рукой по тыльной стороне моей руки и многозначительно посмотрел на меня, прежде чем взбежать по ступенькам к двери.

Брук огляделась вокруг, словно пытаясь узнать это место или что-то в этом роде.

— Где мы?

Я поправила аквариум Генри в своих руках.

— У Шесть. — Вообще я не любила прикасаться к людям, если у меня не было с ними отношений. Но ей нужно было заземлиться, поэтому я направила ее легким прикосновением к спине вверх по ступенькам, в дом, и провела краткий тур, прежде чем мы остановились в комнате рядом с кухней, в спальне с пушистым белым одеялом. Это был штрих мамы Шесть, что не удивило меня, но удивило Брук. Она посмотрела на меня с вопросом в глазах, и поскольку она была похожа на кошку, готовую бежать, я села на край кровати и похлопала по ней рукой, устроив аквариум Генри между своими коленями.

Неохотно она подошла к кровати, села рядом со мной, но не смотрела мне в глаза.

— Здесь хорошее освещение, — сказала я, указывая на большое окно, выходившее во двор. — Так что, если ты когда-нибудь будешь рисовать на холсте, это хорошее место для этого. У меня здесь есть кое-что, — быстро добавила я, понимая, что она не могла упаковать в свою маленькую сумку много принадлежностей — если вообще упаковала.

— Ага. — И снова шок. Я не знала, как к этому относиться. Было трудно заставить меня чувствовать себя неловко, но Брук это удавалось. Я не думала, что сейчас самое подходящее время поздравлять ее с этим. Она была кроткой, как мышка. Если я была злой морской ведьмой в глазах Шесть, то она была мышкой.

— Я оставлю тебя, чтобы ты устроилась. — Я шагнула к двери, но прежде, чем уйти, повернулась. — Тебе нравится китайская кухня?

— Что? — Ее глаза были затуманены; она была либо на грани плача, либо засыпала.

— Забудь об этом. — Я отмахнулась от нее, поклявшись заказать кучу разного дерьма — дерьма, которое мне определенно нравилось, так что, если не она, то, по крайней мере, я его съем.

— Мира?

— Да? — Я снова повернулась, взявшись одной рукой за дверную ручку.

— Что это? — Она кивнула на аквариум в моей руке.

— Это аквариум, конечно же.

Ее рот открылся, как будто она хотела сказать что-то еще, но с выражением неуверенности она кивнула.

— Хорошо.

Я закрыла дверь, вышла в коридор и подождала мгновение. Чтобы услышать, как она заплачет, или издаст какой-нибудь звук. Но все было тихо, и я решилась пойти на кухню с Генри, чтобы дать ему, наконец, отдохнуть от всех этих переездов.

— Итак.

Шесть поднял бровь и кивнул на закрытую дверь.

— Что? Ты хотел, чтобы у меня появилось хобби.

— Так вот что это?

Я пожала плечами.

— Ты все время подталкиваешь меня завести собаку. Вместо этого я завела человека.

Он покачал головой и засмеялся, когда я переставила аквариум в центр столешницы.

— Он еще жив? — спросил Шесть, кивая на аквариум, пока варил кофе.

— Да. — Я постучала по стеклу. — Ты не такой уж сумасшедший водитель.

— Я беспокоился не о своем вождении. — Он поднял одну бровь и достал кружку из шкафа.

— А. Ну, он пережил мое обращение с ним. Вероятно, здесь он в любом случае счастливее.

— Правда? — Шесть стоял ко мне спиной, наливая кофе в кружку.

— Ну, да. По крайней мере, здесь его не забудут.

— Я бы никогда о нем не забыл.

— Я знаю, — тихо сказала я, вспоминая все те времена, когда Шесть был практически единственным опекуном Генри. Генри сделал сальто в аквариуме. — Он уже выглядит лучше, просто находясь в твоем пространстве.

— Правда?

Я провела рукой по прохладному гранитному столу, ничуть не скучая по своей облупившейся столешнице.

— Да. Это отличное место. — Я посмотрела в окно, на двор, который был погружен в кромешную тьму.

— Мы все еще говорим о рыбе?

Я откинула голову назад.

— Да. А о чем, по-твоему, мы говорили?

— Неважно. — Он налил молоко в свой кофе и прислонился к стойке.

— Ты думал… — Я внимательно посмотрела на него. — Что я говорю о себе?

Он подождал минуту, прежде чем ответить.

— Может быть, я не думал, но надеялся. — Он не смотрел на меня, когда говорил это, пока не произнес самое последнее слово.

— Слушай. Я буду здесь до тех пор, пока здесь Брук. Но я должна сохранить свое старое место. — Это был мой компромисс с ним. — Я не могу чувствовать давление.

— Я не давлю на тебя. — Он аккуратно поставил кружку, но его челюсть была стиснута. — Я бы хотел быть с тобой, Мира. Изо дня в день.

— Я знаю. — Мое сердцебиение участилось. Я практически чувствовала, как моя независимость улетает в его руки. — Но это слишком рано.

— Это то, что ты всегда говоришь. Я совершенно убежден, что через пять лет все еще будет слишком рано.

— Ты давишь на меня. — Я шагнула так, чтобы островок разделял нас, создавая иллюзию, что у меня есть какая-то защита. — Я не готова.

— К чему ты не готова?

В глубине моего сознания эхом прозвучало имя Лидии. Я все еще не могла избавиться от беспокойства, что он был со мной только для того, чтобы спасти меня от самой себя.

И я была слишком труслива, чтобы выразить это беспокойство, боясь, что если это не причина, по которой он всегда здесь, то она проявится и станет таковой.

— Я не готова к тому, чтобы жить день за днем.

— Мы практически делаем это сейчас. Я чаще всего бываю с тобой у тебя дома.

— Да, так зачем тогда спешить съезжаться?

— Я бы не называл три года «спешкой».

— Еще не прошло трех лет.

— На Рождество будет.

— Это через восемь месяцев. Что означает, что мы ближе к двум годам, чем к трем. — Я обхватила пальцами гранитный камень.

— Я смотрю вперед. Я хочу, чтобы это, — он сделал жест между нами, — было не только для ночевок.

— Ты пропустил ту часть, где я сказала, что буду здесь бесконечно долго?

— Да, пока, — остановил он себя и сделал усилие, чтобы понизить голос, указывая на дверь гостевой спальни, — она не уйдет. И что потом?

— Потом мы вернемся к тому, что было. — Шесть переместился в сторону стойки, подойдя ближе ко мне, а я двинулась в противоположную сторону.

— А что, если мне этого недостаточно? — спросил он, и тишина после его вопроса отозвалась в его пространстве.

— Что, если этого достаточно для меня?

— Я уже знаю, что для тебя этого достаточно. — Он снова двинулся, и я снова двинулась, так что мы находились прямо напротив друг друга. — Но так не может продолжаться вечно.

— Вечность — это очень долго.

Он бросил гоняться за мной вокруг стойки и сел на табурет, вздыхая.

— Я слишком устал, чтобы играть с тобой в игры сегодня вечером. — Он опустил взгляд в свою чашку, а я посмотрела на дверь Брук, прежде чем двинуться вокруг острова. С одной стороны, мне было неприятно, что он был явно недоволен моим отказом переехать к нему. Но проблема заключалась в том, что Шесть привязался к эгоистичному человеку. И посадить меня в клетку означало бы, что между нами все кончено.

Поскольку он сидел и не преследовал меня, я подошла к нему сзади и обхватила его руками, прижавшись губами к его шее. От него всегда хорошо пахло теплой кожей и специями, даже когда он был без куртки.

— Мне жаль, — сказала я и выдохнула.

— Правда?

Мне не нравилось лгать ему. Но мне также не нравилось носить в себе его недовольство. Я едва могла нести свою собственную ношу.

— Ты хочешь, чтобы я была честной?

— Всегда.

Я уткнулась подбородком в его плечо.

— Тогда нет. Мне не жаль. Но мне жаль, что я не сожалею.

— В это я верю. — Он снова вздохнул и повернулся на табурете, так что я встала между его ног. Я обвила руками его шею. — Ты заноза в заднице.

— Я знаю. — Я впилась ногтями в его шею. — Ты действительно удивлен?

— Обычно с тобой я удивляюсь. Но я не удивлен. — Он положил руки мне на бедра, и его тепло просочилось сквозь мою одежду. — Я люблю тебя, Мира.

Каждый раз, когда он говорил это, вот так неожиданно, как сейчас, это поселялось внутри меня так, что было почти слишком комфортно. Как будто стены вокруг моего сердца были сделаны из ткани, которая рвалась, стежок за стежком, давая ему больше места, чтобы поселиться во мне. Я почти верила, что могу чувствовать его, чувствовать, как он занимает место. И я чувствовала, как принимаю это.

Я прижалась лбом к его лбу и выдохнула.

— Хорошо.

— Ты тоже меня любишь.

Тогда возникла дихотомия, потому что, когда он сказал мне, что любит меня, я чувствовала себя в безопасности, отдохнувшей. Но когда он сказал мне, что я люблю его — и он не ошибся — я почувствовала, что у меня есть что-то, что может быть слишком легко вырвано из моих рук. Небезопасно. Беспокойно. Его любовь была свободным падением; моя любовь была жесткой посадкой.

— Ты знаешь, что люблю.

— Тебе не нравится это говорить.

— Ты знаешь, что нет.

— Хорошо. — Он прижался губами к моему лбу. — Как насчет этого, по шкале от одного до десяти, насколько сильно ты любишь меня прямо сейчас?

Я отстранилась.

— Ты хочешь, чтобы я измерила это, правда?

Он пожал плечами.

— Почему бы и нет? Дай мне маркер, ориентир.

— И что мой ответ сделает для тебя?

— Скажет, что мне нужно сделать для тебя.

— Ты смешон, — сказала я, но он сжал мою руку. — Ладно. Хорошо. — Маленькая улыбка растянула мои губы. — Семь. — Наша маленькая шутка.

— Только семь? Что может поднять ее немного выше?

— Меня можно уговорить на большее число. Я голодна, — сказала я, прерывая его и меняя тему. Я подошла достаточно близко, чтобы он мог положить голову мне на грудь, и его руки переместились по моему телу, чтобы сцепиться за моей спиной в объятии. — Хочешь заказать китайскую кухню?

Он рассмеялся, и я почувствовала, как его смех прокатился по моей коже.

— Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?

Я повернула голову, чтобы посмотреть на плиту.

— Думаю, в городе нет мест, где в три часа ночи еще готовят китайскую кухню.

— Нет, я в этом очень сомневаюсь. Что ты хочешь поесть?

— Я могла бы съесть немного китайской еды, но, пожалуй, обойдусь сэндвичем.

— Полагаю, это означает, что ты хочешь, чтобы я приготовил этот сэндвич?

— О, это было бы замечательно. — Я отодвинулась, чтобы сесть на табурет рядом с ним. — Спасибо, детка, — с энтузиазмом сказала я, сцепив руки вместе.

— Как я уже сказал, заноза в моей заднице. — Он взял хлеб из буфета и посмотрел через плечо. — Может, сэндвич поднимет эту семерку до десятки?

— Это немного амбициозно. — Я постучала пальцами по столу. — Я могу поднять до восьмерки.

— Восемь. — Он тепло улыбнулся мне. Так тепло, что я почувствовала это до самых пальцев ног. Еще одна внутренняя шутка. — Я могу с этим жить.

ГЛАВА 19

На следующее утро Брук ждала почти до полудня, чтобы выйти из комнаты. Когда она вышла, ее глаза были красными, а кожа под ними и вокруг носа — припухлой. Я не собиралась спрашивать, как она себя чувствует. Это была самая эгоистичная черта во мне — я не могла нести бремя чужого горя. Я могла помочь им, но только извне.

Она грустно улыбнулась, и я указала ей на кружку рядом с кофеваркой.

— Я знаю, что ты не пьешь кофе с высоким содержанием кофеина, но одна чашка не повредит.

Она даже не стала спорить, налила кофе в кружку и поднесла ее к лицу. Мне показалось, что один только запах, похоже, подействовал на нее. Она посмотрела искоса на меня, а затем быстро вернулась к кофе.

— Что ты хочешь делать сегодня? — спросила я.

Брук посмотрела в коридор.

— Шесть ушел, работает, — сказала я, как будто читая ее мысли. — Он вернется к обеду.

— Хорошо.

Вокруг нас воцарилась неловкость. Я не знала, что с ней делать. Моя миссия заключалась в том, чтобы просто удалить ее из той среды, в которой она находилась, но теперь, когда она была в моей среде, я была совершенно не в курсе. Я никогда раньше не работала няней, но я подошла к этому обстоятельству так, как будто я нянчилась с ней.

— Хочешь порисовать? Или погулять, или еще что-нибудь? — Мой взгляд скользнул по ее набухшему животу. — Я не знаю, можешь ли ты совершать длительные прогулки или что-то в этом роде.

Она провела рукой по животу.

— Она не выпадет, если я пойду гулять.

— Но разве это не вызывает у людей схватки или типа того? — Я почесала голову.

— Если они близки к сроку родов, то, наверное, да. У меня еще примерно четыре месяца.

Поскольку она не стала возражать против идеи прогулки, я взяла с вешалки свое пальто и бросила ей.

— Отлично, давай тогда получим немного вкусного витамина D.

Она вышла за мной из здания на тротуар, и я наблюдала, как она осматривает местность, теперь уже не в кромешной тьме.

— Это хороший район.

Я кивнула в знак согласия и повела ее по кварталу.

— Да, не трущобы, это точно.

— Спасибо. Я не успела сказать это вчера вечером. Но, — она засунула руки в карманы пальто, — я ценю это. — Она провела рукой по лицу, когда короткий весенний холодок пробежал по нашим лицам.

Я ничего не сказала не для того, чтобы дать ей продолжить, а потому что не знала, что сказать. Единственной женщиной, с которой я когда-либо проводила время, была моя собственная мать, и я не могла рассматривать те моменты как руководство к действию в отношениях с представителями своего пола.

— Какое-то время все было плохо. Я не хотела признавать это, но у меня не было выбора. — Она вздохнула и на мгновение закрыла глаза, когда солнечный свет залил ее лицо. Она была из тех женщин, у которых все было написано на лице, ясно как день, ее боль, ее гнев, ее изнеможение — все это отозвалось во мне. — Если бы моя мама узнала, она бы свернула мне шею.

— Она бы свернула тебе шею? Думаю, это не делает ее лучше того придурка.

Она засмеялась.

— Я имела в виду, что она эмоционально свернула бы мне шею. Моя мама — сильная, волевая женщина. Она не стала бы мириться со слабым потомством.

Я начинала понимать, почему Брук может казаться уязвимой, но в то же время твердой.

— Это не твоя вина.

— Это легко сказать, когда ты не один из тех, кто был в такой ситуации. — Она посмотрела на меня с однобокой улыбкой. — Твой парень, каким бы устрашающим он ни был, не похож на того, кто поднимает на тебя руку.

Нет. Если уж на то пошло, то это я подняла на него руку. Однако я не сказала об этом Брук, потому что это не был обмен мнениями. Речь шла о ней.

— Где твоя мама?

— Не здесь. В Чикаго. Она занята. Хотя собиралась прилететь сюда на рождение ребенка. — Брук криво усмехнулась. — Не знаю, как я объясню тот факт, что меня не будет с Троем, когда она приедет. Она будет не в восторге от того, что у меня будет внебрачный ребенок.

Я невольно погрузилась в роль психотерапевта, для которой, как я знала, я истерически не подходила.

— Ну, она, вероятно, была бы счастливее, чем если бы ты осталась с ним. — Из моих уст это прозвучало слабо, но я поняла, что Брук не нужен совет. Ей просто нужно было выговориться.

— Я имею в виду, это ее вина — если ты хочешь понять, как это произошло. — Она быстро покачала головой. — Нет, это не ее вина, что Трой ударил меня. Но она никогда не показывала мне, на что похожи здоровые отношения.

— Твой отец?

— Никогда с ним не встречалась.

У нас было больше общего, чем я думала.

— Значит, она была матерью-одиночкой?

— И она всегда говорила мне, как это тяжело. Быть родителем-одиночкой, нести ответственность за жизнь в одиночку. — Она пнула камешек, который покатился по неровному тротуару, пока не остановился.

Я не имела права давать советы, как и все остальные, но я знала одно.

— Ты не просила ее рожать тебя.

Она остановилась и посмотрела на меня, наморщив лоб.

— Вау. Ты так права. Я не просила. Я не просила ее создавать меня.

— Я уверена, что быть матерью-одиночкой тяжело, но это выбор, который она сделала, когда решила родить и оставить тебя. — Это было единственное, что я всегда чувствовала по отношению к собственной матери, когда она в ответ говорила мне, как тяжело было растить меня в одиночку.

— Я не хотела растить этого ребенка одна. — Она прикрыла живот руками.

— Но это то, что ты должна сделать, — сказала я ей. — Потому что, нравится тебе это или нет, этот ребенок не просил тебя создавать его. Твоя ответственность — перед ней, и ты не должна ставить ее в ситуацию, подобную той, в которой была ты. — Это была единственная вещь, в которую я верила всей душой, и именно поэтому я не хотела становиться матерью. Я была безответственным взрослым человеком, но я не была настолько глупа, чтобы думать, что появление ребенка на свет каким-то образом превратит меня в ответственного человека.

— Ну вот, опять ты выводишь моего ребенка на передний план.

— Там она и должна быть. — Я сердито отрезала, не собираясь этого делать, но сравнение этого ребенка с собой было тем, что я часто делала. — Я здесь не для того, чтобы быть твоей лучшей подругой, — сказала я и пожалела, что сказала это, как только увидела вспышку боли в ее глазах. — Я не собираюсь держать тебя за руку и говорить, что все будет хорошо. Я просто ступенька для тебя. А ты для меня — проект.

Она изучала мое лицо, вероятно, ища сожаление, которое я не могла искренне почувствовать. А потом она кивнула.

— Я поняла. И ты права. Мы едва знаем друг друга.

— Верно. — Я отрывисто кивнула. — Не смотри на меня так, будто я твой спаситель. Я эгоистичная и злая. Если ты мне не веришь, просто спроси моего парня.

Она не стала спорить и продолжала идти рядом со мной, когда через секунду я двинулась дальше.

— Так чем ты занимаешься на работе?

— Я помогаю Шесть, когда ему это нужно.

— Чем он занимается?

Я пыталась решить, как много ей рассказать. По всей квартире стояли коробки, заполненные его документами. Ей понадобилось бы меньше пяти минут, чтобы понять все, поэтому я постаралась, чтобы все звучало как можно более законно.

— Он как частный детектив. — Но он был не только этим. Гораздо больше.

— Ах. Вот почему он может позволить себе это хорошее место.

Я пожала плечами, но не удостоила это заявление ответом. Я не знала, какие деньги зарабатывает Шесть, но знала, что они должны быть достаточно хорошими, чтобы он мог позволить себе оплачивать мою аренду и основные коммунальные услуги наряду со своими собственными.

— Чем ты занимаешься на работе? — Спросила я ее.

— Я пеку. То есть, раньше пекла. — Она обхватила себя руками за талию, что было непросто из-за мешающего живота. — Но Трой стал слишком ревнивым. То, что я уходила из дома до шести или семи утра, вызывало у него подозрения.

— Я не умею печь, — сказала я, надеясь, что наши различия позволят ей доверять мне достаточно долго, чтобы помочь ей, прежде чем она двинется дальше. Ей, как и мне, сейчас нужно было отвлечься. Если бы обучение меня выпечке могло быть одним из них, то нам обеим было бы лучше. — Это ведь наука, да? Я могу бросить несколько вещей в кастрюлю и приготовить это на плите, но с духовкой у меня ничего не получается.

— Я могу научить тебя. Это невероятно приятно наблюдать, как тесто, над которым ты работала руками, превращается в нечто прекрасное, например, в большую буханку теплого хлеба.

— Мне придется поверить тебе на слово, поскольку я не могу сказать об этом на собственном опыте. Но, конечно, давай что-нибудь испечем. — Мы дошли до конца квартала, я повернулась, и она последовала за мной, мы направились обратно к дому.

***

К тому времени, когда Шесть вернулся с работы, в доме пахло, как в проклятой пекарне. Это ошеломило и его, судя по тому, как он приостановился у двери, чтобы осмотреть нас обеих. Волосы Брук были уложены в беспорядочный, но все еще красивый пучок на макушке. Она до локтей перепачкалась мукой, так как использовала кисточку, чтобы покрасить верх буханки хлеба яичной смесью.

У меня, с другой стороны, мука была не только до локтей, но и по всей груди, в волосах и по обеим щекам.

— Ты печешь? — Спросил Шесть, или, по крайней мере, мне показалось, что он так сказал. Было трудно расслышать, и я винила в этом горсть муки, которая, вероятно, была засыпана в мои уши.

— Да, немного хлеба. — Я указала на буханку, которую Брук запихивала в духовку. — А вот здесь, — я жестом, как модель из игрового шоу, указала на тарелку, стоящую на прилавке. — Печенье.

Шесть поставил свою сумку у двери и подошел к нам обеим. Брук не смотрела на него, похоже, предпочитая отводить взгляд, когда он подходил ближе.

— Здесь пахнет как в раю, — сказал он и взял в руки одно печенье.

— Я не отравила его, — сказала я ему, пока он осматривал его.

— Я и не думал, что ты это сделала. — Он быстро встретил мой взгляд, и мой желудок сделал небольшое сальто от улыбки на его лице. — Я просто удивлен, что ты сделала что-то, что не почернело.

— Если честно, Брук не доверила мне отмерять. Я только помешивала, а она нянчилась с духовкой.

— Наверное, это к лучшему. — Он посмотрел на Брук, которая все еще избегала его взгляда, опустив глаза к полу. — Ну, я впечатлен. Я собирался приготовить ужин, но поскольку духовка немного занята, почему бы мне не заказать китайскую кухню, которую ты хотела сегодня в три часа утра?

— Отличная идея. — Я обошла стойку и предупреждающе подняла руки. Он равнодушно пожалплечами, тогда я хлопнула своими липкими от муки и теста ладонями по его щекам и наклонилась, чтобы быстро поцеловать. — Не забудь мои рангуны.

Он смахнул муку с моего лба большим пальцем, выглядя совершенно очарованным мной.

— Не забуду. — Он посмотрел поверх моей головы на Брук. — У тебя есть предпочтения по поводу китайской кухни, Брук?

Она не посмотрела на него, просто покачала головой.

— Я не привередлива.

Шесть подождал немного, как будто ожидая, что последует более развернутый ответ, затем посмотрел на меня, и я пожала плечами.

— Курица с апельсинами и липкий рис.

— Я знаю, — сказал мне Шесть, и я поняла, что это было тонкое напоминание о том, что он знает меня, возможно, лучше, чем я думала.

Когда он исчез, я вернулась на кухню, где Брук ожесточенно оттирала миску, в которой лежал наш хлеб.

— Он злится, что здесь так грязно?

Я нахмурила брови.

— Шесть? Да, точно. Это то, к чему он привык со мной. Кроме того, он пришел домой к домашнему печенью и хлебу. Это, наверное, его особый вид извращения.

Пораженная, она повернула голову ко мне.

— Это шутка. Нет, он не злится. — Когда ее взгляд вернулся к мыльной раковине, я спросила: — Поэтому ты не смотрела на него?

— Что? — Но она продолжала тереть посуду сильнее, хотя не было никакой причины мыть так сильно.

— Я знаю, что ты не знаешь его, и едва знаешь меня, но он хороший парень.

— Думаю, мне придется поверить тебе на слово.

Я ничего не могла с собой поделать; ее ответ меня взбесил.

— Он разрешил нам жить здесь, пока мы разбираемся с этим дерьмом. Плохому парню это было бы не по душе.

— Да, и он едва знает меня, и ему приходится иметь дело с моим дерьмом, как ты красноречиво выразилась. — Она оглянулась через плечо. — Он не может наслаждаться присутствием незнакомца в своем доме.

— Ему все равно. Даю слово. — Шесть стоял на заднем дворике, его беспроводной домашний телефон был в руке, когда он набирал номер. — Он хороший. — Не то, что я, — добавила я про себя. — Он классный.

— Ну, если это когда-нибудь станет слишком тяжелым бременем, я надеюсь, ты скажешь что-нибудь, прежде чем начать вести себя пассивно-агрессивно по отношению ко мне.

— Не думаю, что в моем теле есть хоть одна пассивно-агрессивная кость. Ты — мое хобби, помнишь?

Она поморщилась.

— Точно. Ты честная. Почти до боли.

— До тех пор, пока мы на одной волне. Но Шесть здесь не для того, чтобы ты чувствовала себя обузой. Ему все равно. Я серьезно.

— Хорошо. — Она выдохнула и протянула мне сверкающую металлическую миску, чтобы я ее вытерла. — Но… просто скажи мне, хорошо? Если это будет слишком.

— Не беспокойся об этом.

Она выключила воду и посмотрела туда, где на террасе стоял Шесть.

— Ты можешь помочь мне завтра? Я собрала недостаточно своих вещей, и мне нужны другие вещи.

— А он завтра будет дома?

— У него выходной. Но я должна приехать, пока он там. Он не разрешил мне взять ключи, когда я уходила.

— Ну и хрен с ним. Мы вломимся.

Ее глаза расширились, и она покачала головой.

— Нет, ни за что. Он будет знать, что я там была.

— И что? — Я пожала плечами. — И что он собирается делать? Позвонит в полицию? Ни хрена подобного. — Я закончила вытирать миску и передала ей, чтобы она убрала ее. — Мы вломимся, заберем твое дерьмо, и если тебе нужно оставить записку, мы это сделаем. Но мы не вернемся туда, когда он будет дома.

Она подняла подбородок, к ней вернулась часть ее гордости.

— Почему?

— Потому что он придурок. И я не хочу, чтобы он уговаривал тебя вернуться домой. Когда у него следующая смена?

— Сегодня вечером. Он вернется домой рано утром.

— Тогда мы пойдем вечером.

— Мы не можем просто выломать дверь, — запротестовала она.

— Ни хрена. Мы взломаем замок, заберем твои вещи и уйдем.

Она открыла рот, но я резко заткнула ее взглядом, когда Шесть вернулся в дом. Тишина между нами была такой громкой, такой всепоглощающей, что даже Шесть заметил это.

— Все в порядке?

Я повернулась к нему, посмотрела ему прямо в глаза и солгала.

— Да.

***

Шесть вышел из дома, чтобы поехать в его офис в центре города, и мы с Брук оделись во все черное. Я отдала ей все, что могла из своей одежды, но она была слишком высокой для моих брюк, поэтому я дала ей длинные черные носки, чтобы прикрыть ее открытую кожу.

— Мы выглядим так, будто собираемся ограбить банк. А не врываться в мой дом.

— Это больше не твой дом, — напомнила я ей, просматривая книгу по слесарному делу, которую Шесть оставил на тумбочке. Я ненадолго закрыла глаза, пытаясь вспомнить, какой замок был на двери Брук, а затем стала листать страницы, пока не наткнулась на то, о чем подумала.

— Это твоя дверь?

Брук наклонилась, поместив тень размером с голову на страницу.

— Да, но заднее окно было бы лучшим вариантом. Он вынул стекло прошлым летом для кондиционера и так и не заменил его.

Я недолго размышляла над этим вариантом.

— Достаточно большое, чтобы пролезть?

Она положила руку на живот.

— Ладно, не для тебя. А я?

Она кивнула, но выглядела неуверенно.

— Ты уверена, что это хорошая идея? Почему ты не хотела, чтобы я сказала что-нибудь твоему парню?

— Потому что это не очень хорошая идея — скорее всего, это незаконная идея. Что отвечает на оба твоих вопроса. — Я захлопнула книгу и повернулась к ней. — Мы должны взять с собой мешки для мусора, или у тебя есть чемодан, который ты можешь забить?

— У меня есть чемодан в шкафу. Я не могла собрать его раньше, не вызвав его подозрений. — Она пошевелилась, и свет переместился на ее лицо настолько, что я увидела синяк. Это усилило мое желание войти, все сделать и убраться к черту. Чтобы Трой и Шесть ни о чем не догадались.

Нам потребовалось в два раза больше времени, чтобы добраться от дома Шесть до Троя, чем я помнила, но списала это на то, что я заблудилась, а Брук запуталась.

— Ты уверена, что это верная дорога? — спросила я ее, когда мы свернули на улицу, по которой она уже просила меня не ездить.

— Да. — Она посмотрела на дом на углу, окутанный темнотой, которую принесли десять часов вечера. — Это та улица.

Я последовала за ней, но не была уверена, пока она не остановилась прямо перед маленьким домом и не посмотрела на меня.

— Как нам попасть в заднюю часть? — спросила я.

Без слов она повернула свое тело боком — что рассмешило меня только потому, что она была одинаковой ширины, — и поползла вдоль темной штукатурки к темному заднему двору. Я последовала за ней, останавливаясь, чтобы взглянуть на часы. Я не была уверена, как долго Шесть будет отсутствовать, но обычно, когда он ездил в центр города в офис на работу, это был не быстрый визит.

Задняя часть дома заросла сорняками и клочками травы, то тут, то там попадались большие лужи грязи, в которых застрял мой ботинок.

— Блядь, — пробурчала я, когда моя нога чуть не вылетела из застрявшего ботинка. Я ухватилась за ветку дерева и дергала, пока ботинок не освободился, отправив меня на кучу гравия позади. В тот раз я сдержала ругательство, услышав музыку, льющуюся из открытого окна по соседству. Но я сжала губы, когда встала и осмотрела ботинок.

— Вот. — Брук протянула мне ветку дерева, и я использовала ее, чтобы соскрести большие комки грязи, прежде чем сдаться. Мне все равно придется снять их, чтобы протиснуться в окно.

Брук подошла к окну и сняла панель из оргстекла, которая была вместо настоящего окна. Аккуратно отложив в сторону, она отошла обратно.

— Верно, — сказала я себе под нос, вынимая ноги из ботинок и стряхивая толстое пуховое пальто, которое было на мне. Брук держала и то, и другое в руках.

— Ты попадешь в столовую. Можешь отпереть раздвижную стеклянную дверь. — Она указала на нее, чуть в стороне. — А потом я войду.

Я кивнула и просунула одну ногу в окно, затем просунула вторую и, не очень грациозно, упала на задницу. Это был второй раз за последние пару минут, когда моя задница была каким-то образом задета, и я надеялась, что ни один из этих инцидентов не приведет к синякам, которые заметит Шесть.

Я открыла раздвижную дверь, и Брук заскочила внутрь и огляделась. Ее руки прошлись по кухонной стойке, и она облокотилась на раковину. Она посмотрела в окно, и я сжала ей руку.

— Сейчас не время для ностальгии. Собирай свое дерьмо и пошли отсюда.

— Хорошо.

Во всем доме было темно, не было даже ночника, но Брук быстро и ловко входила и выходила из комнат, ставила чемодан у моих ног, а затем мчалась обратно по коридору.

Я попробовала ручку чемодана и обнаружила, что он тяжелый. Тащить его обратно к Шесть было бы муторно, и я решила взять такси, чтобы не задерживаться дольше, чем нужно.

Брук вернулась с сумкой поменьше, но, судя по розовым и коричневым мультяшным животным на ней, я поняла, что это сумка для пеленок.

— Готова?

Она кивнула, и когда мы шли к задней двери, раздался звук, который заставил нас обеих остановиться.

Это было похоже на скрип половицы, и мы синхронно повернули наши головы в одном направлении, и я услышала каждый из наших вдохов. Затем все, что я могла слышать, это громоподобный рокот моего сердцебиения.

Наконец, Брук повернулась ко мне.

— Сосед сверху.

Я не хотела задерживаться, чтобы подтвердить это, поэтому я выпроводила ее за дверь. Когда она попыталась вставить оргстекло обратно в окно, я остановила ее, резко покачав головой. Он бы и так узнал, что мы там были. Нет смысла терять время, чтобы замести следы.

Когда мы отошли на два квартала, Брук достала мобильный телефон и набрала номер такси. К тому времени мои руки вспотели и болели от тяжести чемодана, у которого были сломаны колеса, и поэтому его нельзя было катить по тротуарам.

Пока мы ждали такси, я заметила, что Брук начала дрожать рядом со мной. Ее дыхание участилось, и я толкнула ее, чтобы она села, прислонившись к бордюру.

— Успокойся, Господи, — сказала я и полезла в карман куртки за сигаретами.

Когда я вытащила пачку, глаза Брук расширились.

— Я не курю.

Я вынула сигарету из пачки и уставилась на нее.

— Ни хрена себе. Думаешь, это для тебя? — Я поднесла сигарету к губам, открыла маленькую золотую зажигалку и быстро прикурила. Я глубоко вдохнула, а затем выдохнула дым. Все это время Брук наблюдала за мной почти с голодом.

— Что ты делаешь? — спросила я, а затем сглотнула, осознав, что мой тон был не совсем дружелюбным. — Его там не было. Мы вошли и вышли. Ты в безопасности. — Я сделала еще одну глубокую затяжку, и она откинула голову назад, чтобы посмотреть на небо над нами.

— Да, но он мог быть там.

— Его там не было, — сказала я категорично. — Остынь. Я не думаю, что нам нужно, чтобы у тебя сейчас начались схватки.

Мои глаза скользнули по ее животу, как это часто случалось, и я на мгновение задумалась, каково это — носить внутри себя человека. Еще одна жизнь, за которую ты несешь ответственность, жизнь, которая буквально во всем зависит от тебя.

Это было похоже на пытку, к которой стремится только садист.

Я глубоко вдохнула чистый воздух и снова затянулась сигаретой.

— Ты можешь не курить прямо здесь? — спросила Брук, и я повернулась к ней.

Меня не раздражала ее просьба, я была даже рада ей. Она была такой кроткой, и это был первый признак того, что она ведет себя так, как я надеялась. Я сделала широкие, преувеличенные шаги прочь от нее и повернула голову так, чтобы, когда я выдохну, дым не попал ей в лицо.

— Лучше?

— Да. — Она громко вздохнула и потерла живот. — Не могу поверить, что мы вломились в мой дом.

— Его дом.

Она кивнула, но я не думала, что она действительно меня слышит.

— Меня не волнует, сколько раз ты стояла у раковины и мыла посуду, глядя на сад. В тот момент, когда он ударил тебя внутри этого дома, он перестал быть твоим.

— Мое имя все еще в договоре аренды.

— Как будто это что-то значит. — Я сделала последнюю затяжку, бросила сигарету и затушила ее. — Ты можешь стоять у этой раковины и думать о том саде, но когда ты повернешься и увидишь этот стол, ты увидишь тот момент, когда он бросил тебя в него. Ты не можешь превратить тюрьму в дом.

Она на мгновение задумалась, но не стала отрицать мой намек.

— Ты говоришь так, будто что-то об этом знаешь.

Что я должна была ей сказать? У меня не было иммунитета к физическому насилию, но шрамы от него никогда не оставались со мной так долго, как шрамы от эмоционального пренебрежения.

— Моя мама предпочитала отсутствие насилию. — Я не могла поверить, что сказала ей это.

— Я не уверена, что хуже.

Я кивнула, но я уже знала.

***

Когда мы вернулись в дом Шесть, внутри было темнее, чем когда мы его покидали, за исключением того, что в ванной комнате напротив комнаты для гостей горел свет. Я уже знала, что Шесть дома, когда увидела его машину на подъездной дорожке. Но часть меня ожидала — и ужасно боялась — увидеть, что он ждет меня.

Но поскольку его не было, я проскользнула по коридору и занесла чемодан Брук в ее комнату. Я прошла в главную ванную комнату, избегая смотреть на очертания Шесть на кровати.

Мои ногти были в грязи, от моего тела воняло, поэтому я запрыгнула в горячий душ и усердно оттирала кожу, избавляясь от улик, которые Шесть мог бы увидеть, если бы не спал.

Я тянула время в ванной, уверенная, что Шесть проснулся и ждет объяснений по ту сторону двери. Я дважды почистила зубы, воспользовалась зубной нитью, а затем выщипала волоски из бровей. Наверное, я потратила час на всякую ерунду, прежде чем, наконец, собралась с духом и открыла дверь.

Но тело Шесть не шелохнулось. Свет в ванной слабо освещал кровать, но его лицо было спокойным, глаза закрыты. Я напрасно медлила.

Я выключила свет и подошла к кровати, глубоко вдохнув в предвкушении того, как он будет меня расспрашивать.

Но он не спросил. Ни когда я откинула одеяло, ни когда скользнула в прохладные простыни, ни даже когда натянула на себя одеяло и слегка потянула, поскольку он был таким любителем одеял.

Он оставался совершенно неподвижным, его дыхание было ровным, и я почувствовала, что погружаюсь в сон так быстро, что казалось, что я спала всего несколько минут, прежде чем меня разбудили.

— Мира. Проснись.

ГЛАВА 20

Мои мысли были мутными, застрявшими, как мои ботинки, когда Шесть спросил меня:

— Где ты была?

Я даже не успела придумать ответ, как Шесть снова задал мне тот же вопрос.

Мне не хватало ясности ума, чтобы придумать ложь, которую он не смог бы раскусить.

— Мы ходили в ее старый дом.

— Я так и думал. — Он сбросил одеяло и включил лампу.

Ворча, я моргнула от внезапного света, пытаясь разглядеть его. Передо мной был широкий набор мышц и кожи и традиционные черные штаны, которые он надевал в постель.

— Почему ты пошла без меня?

— Потому что ты бы мне не разрешил.

— Откуда ты знаешь?

Я потерла глаза и слабо улыбнулась ему.

— Мы можем оставить это до завтра? Я устала.

— Нет. Я не хочу, чтобы у тебя было время лгать мне, Мира. И один из немногих случаев, когда я могу добиться от тебя хоть какой-то честности, это когда ты измотана. — Его голос был ровным, низким, но лицо было сердитым.

— Что ты хочешь, чтобы я сказала? — Спросила я, чувствуя, как во мне бурлит гнев, но я так устала, что в тот момент у меня не было сил даже на гнев.

— Ты поехала без меня. Держала это в секрете от меня.

— Как я и сказала. Ты бы мне не разрешил.

Он засмеялся, коротко и тихо.

— «Разрешил». Какое забавное слово от тебя.

— А? — Я откинула волосы с лица и потянулась к одеялу, но он выдернул его из моих рук.

— Я ничего не могу «разрешать» тебе делать. Я не твой хозяин. Конечно, я бы хотел, чтобы ты делала что-то, например, блядь, была честна со мной. Но я ничего не «разрешаю» тебе делать. Я просто прошу тебя общаться со мной, а это, по какой-то причине, все равно, что вырывать зубы.

Я вздохнула. У меня не было сил спорить.

— Могу я просто вернуться в постель?

— Ты ходила в ее старый дом для чего?

— За одеждой. Она не взяла с собой достаточно. Это не так уж важно.

— Если это было неважно, почему ты не сказала мне об этом?

— Потому что ты бы не… — Я остановила себя, чтобы снова не использовать слово «разрешил», потому что оно, похоже, было особенно пугающим для него, — захотел, чтобы я ходила.

— Почему я бы не захотел, чтобы ты пошла?

— Я не знаю, Шесть. — Я выдохнула и оставила всякие надежды получить от него одеяло. Я грубо потерла ладонями лицо. — Потому что тебе нравится делать это самому.

— Так почему ты не позволила мне это сделать? Почему ты взяла на себя ответственность пойти, подвергнуть себя и, — он понизил голос, — ее потенциальной опасности?

— Не было никакой опасности — его там не было. Это не было большой проблемой.

— Тогда почему ты, по крайней мере, не поговорила со мной об этом сначала? Почему держала в секрете? Я думал, мы уже прошли через ложь, Мира.

— Мне нужно выпить, если я собираюсь это слушать. — Я знала, как только слова сформировались у меня во рту, что мне не следовало их говорить. Но моей ясности не хватало.

— Ты не решаешь свои проблемы с помощью алкоголя. Повзрослей. Поговори со мной. Просто будь, блядь, честной. — На этот раз он повысил голос.

— Я не знаю… понятно? Я не знаю, почему я сначала не посоветовалась с тобой. Я просто хотела сделать это, без всяких заморочек и головной боли. Тебя это устраивает?

— Нисколько. — Он прошел через спальню к шкафу, и тут я заметила чемодан, который стоял перед раздвижными дверцами. Я посмотрела на него, на мгновение растерявшись. Моя рука все еще болела от чемодана, который я тащила, и, увидев другой после такого короткого сна, я на минуту растерялась.

— Что это? — Я изо всех сил старалась, чтобы мой голос звучал ровно.

— Гребаный чемодан. — Он достал из шкафа майку с длинными рукавами и надел ее.

— В отличие от не гребаного чемодана? — Спросила я. Но юмор был потерян для меня, потому что в моем сознании «чемодан» повторялся так быстро, что превратился в один длинный звук.

— О, теперь ты стала милой? — Он пожал плечами и окинул меня суровым взглядом. — Я рассчитывал, что ты будешь здесь, когда я вернусь домой. Чтобы мы могли поговорить.

Чемодан и тот факт, что его рука лежала на ручке, внезапно щелкнули.

— Ты уезжаешь? — Тихо добавила я.

— Мне нужно уехать. — Он сделал паузу, и я подождала. — Кора.

Это одно слово сказало мне все. Дочь Лидии, о которой Шесть почти никогда не говорил. Прошло уже много времени с тех пор, как он произносил ее имя.

Шесть сердито покачал головой.

— Я хотел все обсудить, объяснить тебе. Но я не могу. Я слишком зол сейчас. — Его глаза встретились с моими, и я увидела в них явный гнев.

— Ты должен уйти прямо сейчас? — Каким-то образом вид его, держащего чемодан — его объяснения потерялись в его гневе, — перевернул ситуацию. Теперь это я допрашивала его, пытаясь найти ответы. Я была единственной, кто беспокоился о том, что могу что-то потерять, потерять его, и это ударило меня в грудь, как бочка с кирпичами. Он сделал шаг вперед с чемоданом и посмотрел на дверь своей спальни, и мои глаза расширились.

— Мне нужно уйти? Из твоего дома?

— Что? — Он покачал головой. — Нет. Послушай. — Он провел руками по голове, и его чемодан опрокинулся, звякнув об пол. — Это… это совсем не то, о чем ты думаешь. Я должен уехать, но я не хочу уезжать.

Меня это не успокоило.

— Как долго?

Он вздохнул, и по выражению его лица я поняла, что ответ мне не понравится.

— Несколько месяцев. По крайней мере.

— Но разве тебе нужно уезжать прямо сейчас?

— Думаю, так будет лучше.

— Для кого?

— Для меня. — Его глаза неотрывно смотрели на меня. Три громких удара сердца раздались в моих ушах, пока я пыталась принять его ответ. — Иногда я могу быть эгоистом. Мне это позволено.

Когда я ничего не сказала — потому что просто не могла, черт возьми, — он покачал головой.

— Черт, Мира. Это не то, чего я хочу. Я не хочу, чтобы ты тайком за моей спиной, делала всякую хрень, из-за которой ты знаешь, что я буду расстроен.

— Значит, ты уходишь от меня? Ты знаешь, что если тебя не будет здесь, чтобы нянчиться со мной, это только даст мне больше возможностей уйти и сделать еще больше глупостей, которые только разозлят тебя. — Моя нижняя губа задрожала, и я прикусила ее, достаточно сильно, чтобы почувствовать металлический привкус крови. — Это бессмысленно.

— Я ухожу не потому, что хочу. Я ухожу сейчас, в этот момент, за целых десять часов до вылета, потому что я злюсь. И я не хочу быть рядом с тобой, когда я злюсь. — Его челюсть сжалась, тень бороды потемнела в полумраке комнаты. Его глаза были усталыми, но он смотрел на меня без унции усталости.

— Ты уже забронировал билет? Как давно он забронирован?

— Несколько дней. — Он был уклончив, и моя грудь сжалась.

— Несколько дней? Господи. — Я прошлась по комнате. — Ты сказал это так, как будто все было решено, — я указала на пол между нами, — сегодня. Но ты знал об этом несколько дней?

Он поджал губы.

— Ты была занята. Между Брук и твоим внезапным переездом в мой дом, у нас не было времени и возможности поговорить об этом.

— Как насчет вчерашнего дня? Когда мы сидели у кухонной стойки, и ты делал мне сэндвич? Не мог бы ты тогда мне сказать? Может, по дороге к Брук? Нет времени сказать: «О, привет, детка. Я заказал билет. Собираюсь уехать на несколько месяцев». — Я вскинула руки и шагнула к нему. — Это заняло у меня, сколько, максимум несколько секунд?

Он сжал губы, но его глаза все еще выглядели сердитыми. Вблизи они выглядели злее, чем я когда-либо видела раньше.

Что ж, это было чертовски хорошо, потому что я тоже была зла.

Положив руки на бедра, я стиснула зубы.

— Посмотри, кто теперь, блядь, честен и общителен, ты, придурок. — Нуждаясь в том, чтобы выплеснуть собственное разочарование, я пнула основание чемодана, отправив его в полёт через всю комнату, пока он не врезался в стену. Пальцу было больно, но это было ничто по сравнению с пульсом моей собственной неадекватности, отражающимся от стен этой комнаты и бьющимся во мне.

— По-настоящему зрелая, Мира.

Я поклонилась, а затем усмехнулась.

— Но я тебе нравлюсь не потому, что я зрелая, не так ли? Ты здесь не за этим.

— Я здесь, потому что я здесь живу.

— Заткнись, — сказала я и пожалела, что не нашла юмора в нашем разговоре. Но я была слишком возбуждена, слишком встревожена. Шесть уезжал. На несколько месяцев. Мы никогда не расставались так надолго. — Дело в том, что у тебя было достаточно возможностей сказать мне, что ты уезжаешь. Ради нее.

Его брови сошлись.

— Ради нее? Не надо говорить об этом так пикантно. Она ребенок. Она дочь моей погибшей лучшей подруги. Я практически все, что у нее есть.

— Верно. — Я скрестила руки на груди. Мои мысли, голоса, соперничали в моей голове. — Она так важна для тебя, но я с ней не знакома. Она не видела меня.

— Я не могу уследить за ходом твоих мыслей, Мира. Ты сейчас расстроена, потому что никогда ее не видела?

Тогда я почувствовала собственную незрелость.

— Нет, я расстроена, потому что ты разозлился на меня и теперь уходишь, ублюдок.

— Я не ухожу от тебя.

Но он уходил.

— Это выглядит… — я указала на брошенный чемодан в другом конце комнаты, — не так. Ты решил уйти сейчас, потому что злишься на меня. Даже несмотря на то, что до твоего рейса еще десять часов. Ты уходишь от меня, сейчас.

— Господи, — сказал он на длинном вздохе и подхватил свой чемодан. — Ты хочешь, чтобы я остался до моего рейса? Отлично, — отрезал он. Он сорвал с себя куртку, которую надел, и бросил ее на кровать рядом со мной.

— Нет, ты хотел уйти. Так уходи, блядь. — Я собрала куртку в кучу и сильно швырнула её в него, но он даже не вздрогнул. Несмотря на то, что я сказала, я не хотела, чтобы он уходил. Я хотела, чтобы он остался, чтобы сказал мне, что он был неправ. Сказал, что все в порядке.

Но он не ошибся. И все было не в порядке. И он уходил.

Прошло несколько секунд, прежде чем он заговорил, его голос был ровным и тихим.

— У меня нет сил заниматься этим с тобой.

— У тебя нет сил? Ты разбудил меня ради этого дерьма! — При очередном дрожании моих губ, я начала строить блоки в своем сердце. — Просто уходи. Это то, чего ты хочешь! — Я направилась к нему, а затем сжала кулаки и остановилась. Я не собиралась его бить. Это то, что я обещала себе. Но я не могла в это поверить до глубины души. Мои руки были созданы для защиты, и в этот момент я чувствовала себя бессильной.

— Это не то, чего я хочу. — Он шагнул ко мне, так близко, что мне пришлось откинуть голову назад, чтобы увидеть его. Мои кулаки все еще были сжаты, поэтому я отступила от него. Он протянул руку, чтобы коснуться меня, и я отпрянула. — Это совсем не то, чего я хочу. Потому что я люблю тебя. Я не хочу оставлять тебя.

— Не говори этого сейчас — не тогда, когда ты злишься на меня. Я не хочу этого.

Его взгляд был жестким, и я хотела безразличия, но все, что я получила от него, это гнев. С безразличием я могла бы работать. Равнодушие облегчило бы ситуацию. Или, по крайней мере, я так себе говорила.

— Ты не хочешь, чтобы я любил тебя прямо сейчас? Очень жаль, черт возьми. — Он прошел в ванную, и я смотрела, как он методично собирает свои туалетные принадлежности и зубную щетку.

Я смотрела на все это, смотрела, как он собирает кусочки своей жизни, и просто тупо стояла там. Он действительно делал это. Это было реально. Через минуту он выйдет за дверь. И я не знала, когда увижу его снова.

От этой мысли я чуть не упала на колени.

— Пожалуйста, не уходи, — сказала я, но это прозвучало шепотом. Он не колебался, заставляя меня поверить, что он меня не услышал. — Пожалуйста, — прошептала я. — Не оставляй меня.

Он вздохнул и уперся руками в стойку.

— Я не оставлю тебя, Мира.

Слова так мало значили, когда действия говорили так громко. А действия Шесть не были действиями того, кто остается.

— Не уходи. Мы можем поговорить и все выяснить.

— Я ухожу от тебя не потому, что злюсь на тебя. — Он вышел из ванной, но сделал лишь шаг в спальню. Я могла видеть поражение на его лице, но он все еще сжимал в руке свою сумку. — Я думаю, нам обоим нужен хороший ночной отдых, и я не верю, что мы сможем получить его здесь, вместе, не сегодня.

— Но ты уезжаешь на несколько месяцев. Это наша последняя ночь вместе на долгое время.

— Да. — Он подошел ближе, и я отступила назад, пока мои колени не уперлись в край его кровати, и я села.

— Я не хочу, чтобы ты уходил.

Он испустил еще один тяжелый вздох.

— Я люблю тебя, и я знаю, что это пугает тебя.

Но его любовь не пугала меня. Меня пугала моя любовь к нему.

— Но ты можешь остаться здесь, с Брук. Это даст тебе больше пространства. Я думаю, даже Брук будет спокойнее, если меня не будет.

— Я могу найти ей другое место, чтобы остаться… — Как быстро я бы выгнала ее, если бы это означало что Шесть останется.

— Нет. — Он покачал головой. — Ее место здесь, с тобой. Я не уйду навсегда.

Но навсегда может длиться секунды, минуты, дни, недели, месяцы.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал. — Я чувствовала себя эхом в пустой пещере, потому что это мало что меняло.

Он выглядел так, будто хотел уйти сейчас, пока не увидел, как это ранило меня. Он посмотрел на дверь, и я тоже. И мне захотелось забаррикадироваться перед ней. Когда он уйдет, я не смогу преследовать его по всему городу, как раньше. Он будет недосягаем. Во всех отношениях.

— Не паникуй. — Он поставил одну из своих сумок у двери, но все еще держал чемодан, и повернулся ко мне, на его лице было написано изнеможение. Его рот был сжат в тонкую линию, но какое бы выражение я ни сделала, оно понравилось ему настолько, что он подошел ко мне. Он присел у моих ног.

— Не таким я представлял себе свое прощание с тобой.

Я знала, что могла бы тогда заплакать, если бы позволила себе. Слезы горели за моими веками. Но стена, которую я начала возводить вокруг своего сердца, становилась все выше.

— Если бы ты не разбудил меня, наше прощание было бы не таким.

Он грустно улыбнулся и положил руку мне на колено.

— Никто из нас в это не верит. Если бы я разбудил тебя в шесть утра и сказал, что еду в аэропорт, все прошло бы не лучше.

— Значит, ты виноват в любом случае. — Я пыталась убедить его остаться, не умоляя. — Давай просто притворимся, что этого не произошло, давай заснем и притворимся, что не ссоримся, прежде чем ты завтра уедешь в аэропорт.

Он покачал головой, и тогда я поняла, что он все равно уезжает, за несколько часов до того, как нужно.

— Несколько месяцев? — Спросила я.

— Да. — Он сжал мое колено. — Мне нужно, чтобы ты оказала мне услугу. Ты можешь увидеть кое-что в новостях. О Коре. Не обращай внимания. И поверь, что я обо всем позабочусь, хорошо?

Я хотела спросить его, но знала, что он все равно мне не скажет.

— Исключи ее имя из своих мыслей, по крайней мере, до моего возвращения. И мы все обсудим.

— Пока ты не вернешься. — Когда бы это ни было. Я хотела снова сказать ему, что не хочу, чтобы он уезжал. Но что бы ни происходило, Кора нуждалась в нем больше, чем я. Это меня мало утешало.

— Я сейчас уйду. Но пока меня не будет, я хочу, чтобы ты осталась здесь. Я обо всем позабочусь. Все, что тебе нужно сделать, это позаботиться о Брук и, — его рука легонько провела по моей коже, — о себе. Пожалуйста, позаботься о себе. Больше никаких взломов и проникновений. Будь осторожна, пожалуйста.

Было трудно слушать все это, когда я была так зациклена на том, что он не выпускал из рук свою сумку. Не было никаких сомнений в том, что он уезжает, и это только оттягивало момент.

— Ты злишься на меня? — Спросил он, когда я промолчала.

— Да. — С трудом прошептала я.

— Хорошо. — Он погладил меня по колену, стоя передо мной на коленях. — Я тоже злюсь на тебя.

— Хорошо. — Мой голос не был похож на мой собственный.

— Мира. — Я подняла на него глаза. — По шкале от одного до десяти, как сильно ты меня сейчас любишь?

— Четыре. — В два раза меньше, чем накануне. Я знала, что это несправедливо, но Шесть хотел честности.

— Я могу с этим справиться. — А потом он встал, поцеловал меня в лоб и вышел из спальни. Мое сердце билось в такт его шагам, все быстрее и быстрее, пока он приближался к двери.

Я подождала всего несколько секунд, прежде чем рвануть за ним по коридору, не заботясь о том, разбудят ли мои тяжелые шаги Брук — мне было наплевать на все, кроме того факта, что Шесть уходит.

Он едва успел дойти до двери, как я прыгнула к нему в объятия, обвиваясь вокруг него. Как осьминог, подумала я, так он всегда описывал меня. И я бы так и осталась в его объятиях, если бы он не оторвал меня от себя.

— Будет казаться, что прошло немного времени, — сказал он мне с обещанием, которому, как он знал, я не верила.

А потом я смотрела, как он выходит за дверь.

ГЛАВА 21

Четыре месяца спустя

Он сказал, что времени как будто не было, но время прошло как надо. Сначала я считала часы. К отметке в семьдесят два часа мои единицы измерения сменились на дни, которые быстро превратились в недели. К тому времени, когда это переросло в месяцы, я была наполовину уверена, что он не любит меня так сильно, как утверждал.

После отъезда он прислал мне цветы: розовые пионы, края лепестков которых были темнее, чем остальные. Я дала себе минуту, чтобы оценить их, прежде чем выбросить. Они все равно скоро умрут.

Если Брук и заметила их, она ничего не сказала. По утрам она учила меня выпечке, днем я учила ее нескольким простым приемам самообороны, а по вечерам, когда мы не были в Сухом пробеге, мы сидели в гостиной и рисовали. Я перестала позволять ей расписывать мою кожу, мне нужно было отдалиться от нее, так как ее живот, казалось, вырывался прямо из центра. Ее живот рос, а моя тяга к Шесть уменьшилась настолько, что я начала сомневаться в своих чувствах к нему.

А в те ночи, когда Брук не давала мне спать своими бесплодными рыданиями, я смотрела в потолок и думала, почему я не плачу по Шесть. Конечно, ее разрыв с женихом был, по крайней мере, на первый взгляд более постоянным, чем мой. Но Шесть почти не звонил, а когда звонил, то не сообщал о дате своего приезда. Я начала верить, что он не вернется, и начала чувствовать удушье в пространстве, которое пропахло им.

Я с тревогой смотрела на растущий живот Брук, гадая, когда же она родит ребенка, чтобы мы могли найти ей более постоянное место жительства, а я могла вернуться в свою маленькую квартирку с Генри.

Когда первый холодок надвигающейся осени ворвался на кухню, я включила телевизор, чтобы отвлечься, пока Брук дремлет в своей комнате. Я потянулась, раздумывая, стоит ли идти на пробежку. Я была жутко неугомонной — почти никогда не уставала. Брук была слишком уставшей, чтобы ходить со мной на прогулки, хотя мне хотелось подтолкнуть ее к этому — не ради компании, а чтобы ускорить течение беременности, чтобы я могла, наконец, уйти.

Я не могла припомнить, чтобы когда-либо чувствовала себя такой пустой, как сейчас. Даже до Шесть. Он заполнил меня в тех местах, о которых я и не подозревала, и без него я слишком остро ощущала его отсутствие.

Все это казалось намного проще, когда Шесть был рядом со мной во всем. Когда Брук всегда была рядом со мной, мне вдруг захотелось одиночества. По крайней мере, у меня был Генри, хотя он ничего не делал.

Я посмотрела на аквариум и почувствовала, как мое сердце остановилось.

Генри лежал брюхом вверх, плавая в верхней части аквариума, совершенно неподвижно.

— Нет! — Я протянула руку в аквариум и вытащила его без раздумий — но он не барахтался в знак протеста. Он вообще не сопротивлялся. Он просто лежал там, болезненного бело-желтого цвета в моей руке.

В ужасе я уронила его. Он шлепнулся на пол у моих ног, разбрызгивая воду повсюду.

Все это было неправильно. Генри был здесь для меня, единственное, что было моим в этой проклятой квартире.

Я сползла на пол и подхватила его на руки. Неважно, что он был шестой, или седьмой, или восьмой итерацией моей первоначальной рыбы — важно было то, что он представлял собой, то, что я потеряла.

Кончиком пальца я перевернула его обратно на ладонь и уставилась на его безжизненное тело, на оранжево-белый узор на его плоти. Он был у меня долгое время, очень долгое для меня. Он отправился со мной в эту чужую среду, но не выдержал этого. Он умер.

Я не знаю точно, сколько я просидела так, обнимая своего мертвого Генри, но через некоторое время мне удалось заставить себя встать. Я услышала, как открылась и закрылась дверь, а вскоре после этого открылась и закрылась еще одна, сообщив мне, что Брук проснулась и находится в ванной.

Я размышляла, что делать с Генри. Я не могла бросить его в унитаз: это было бы недостойно. И я не хотела выбрасывать его в мусоропровод, так он становился больше едой, чем домашним животным.

Прохладный ветерок дул из закрытой двери патио, и я вышла во двор, остановилась у кучи фиолетовых цветов и вырыла пальцами небольшую ямку прямо за ними. Грязь была холодной, и чем глубже я копала, тем холоднее становилось, но мне казалось неправильным устраивать ему неглубокую могилу, которую соседский чихуахуа, мог бы легко обнаружить и раскопать. Поэтому я копала и копала, пока грязь не налипла на мои пальцы, и засунула его в яму, а затем закопала его и разровняла грязь.

Когда я вернулась на кухню, чтобы вымыть руки, новости по телевизору стали громче. Я взглянула краем глаза, а затем посмотрела внимательней. Я так сосредоточилась на знакомом лице на экране телевизора, что слова стали искажаться.

На экране было лицо Коры. Под ее фотографией большими буквами были написаны слова: ВНИМАНИЕ! ПРОПАЛ РЕБЕНОК.

Моя кровь похолодела, и я опустила руки в раковину, пока вода продолжала течь.

Она пропала?

Экран расплылся, когда я уставилась на него, не мигая. На экране промелькнуло видео, снятое у входа в квартиру, а затем на экране появилась фотография Коры, похожая на школьную.

Я быстро моргнула и забыла, как дышать.

Затем, как будто мои чувства медленно возвращались ко мне, я почувствовала горячую воду, которая обжигала мою кожу, и звук моего имени, произнесенного несколько раз.

Я повернулась, все еще чувствуя себя как в трансе, когда полдюжины мыслей пронеслись в голове.

Позвонить Шесть.

Позвонить в полицию.

Какую полицию? Полицию Сан-Франциско или Детройта, где она жила?

Имеет ли Шесть какое-то отношение к этому?

Она в опасности?

Убираться из этого дома немедленно.

Последней мысли я подчинилась — не по своей воле, — потому что передо мной стояла Брук, вода капала у нее между ног и собиралась на полу возле ног.

— Мы должны поехать в больницу.

***

Я не могу сказать, как мы попали в больницу. Только что я наблюдала за тем, как Брук засовывает туалетную бумагу в свои трусы, и вот мы уже входим в двери приемного покоя. Я все еще была как в тумане, все еще была растеряна, обеспокоена и слишком мучилась вопросами, чтобы понять, что у Брук начались схватки.

— Как вас зовут? — Регистраторша за стойкой выглядела смутно заинтересованной тем, что глубоко беременная женщина согнулась пополам, с шипением вдыхая и выдыхая воздух.

— Брук, — сказала я ей, когда Брук не смогла назвать свое имя.

— Брук?

— Да, с буквой «Е».

— Фамилия?

Я должна была это знать. Может быть, она мне когда-то говорила, но тогда я не обратила на это внимание, и это находилось в конце списка вещей, которые меня волновали в тот момент.

— Брук как-то там.

Женщина недовольно подняла бровь, и я закатила глаза, прежде чем взять у Брук бумажник и вытащить водительские права из прозрачного кармана.

— Удовлетворена? — спросила я ее, потому что шок от лица Коры в новостях исчезал по мере того, как стоны Брук усиливались. — Может ли она получить кровать или что-то еще? — Я посмотрела на Брук, ее лицо раскраснелось, она держалась за стойку регистрации, сжимая ее пальцами. — Она мочится везде.

Медсестра в перламутровой форме вышла вперед с папкой в руках и посмотрела на меня с немалой долей презрения.

— Это не моча. Это ее воды.

Я знала это.

— Ну, — сказала я, обнимая Брук и поворачивая ее к креслу на колесиках, которое выкатили из подсобки, — значит, она поливает везде. И это не сад, так что мы можем идти?

Я осторожно подтолкнула Брук в кресло, но ее лицо заметно расслабилось. Боль не была прочерчена линиями на лбу, но она все еще выглядела так, будто только что закончила восхождение на четырнадцатиметровую вершину.

— Ты справишься? — спросила я, мое внимание теперь полностью сосредоточилось на Брук и крошечном человечке, которого она собиралась вытолкнуть из своего тела.

Ресницы Брук были густыми и влажными, когда она посмотрела на меня и сжала руку вокруг моего запястья.

— Ты можешь позвонить моей маме? Номер есть в моем телефоне. — Я пыталась представить, что когда-нибудь попрошу кого-то позвонить маме за меня, но в глазах Брук было столько мольбы, столько отчаяния, что я кивнула и взяла ее сумочку, медленно следуя за ней, пока ее везли к лифту. Я нашла громоздкий телефон Брук и искала контакты, пока не наткнулась на «Мама».

Лифт пискнул, его двери закрылись, и я потеряла сигнал.

— Все в порядке, — сказала Брук и похлопала меня по руке, выгнув спину в инвалидном кресле. — Подожди, пока мы войдем в палату.

Мы. Только в тот момент, когда я следовала за Брук по лестнице в родильное отделение, я поняла, что собираюсь присоединиться к ней в этом путешествии.

— Э-э… — начала я, пытаясь придумать, как вежливо отказаться от возможности посмотреть, как Брук будет изгонять ребенка из своего чрева.

Но мои шансы отказаться рухнули, когда двери открылись, и медсестра направила меня в восьмую палату.

Я подождала за дверью, пока Брук перекладывали на кровать, и снова набрала номер ее мамы. Он звонил, звонил и звонил, пока, наконец, не переключился на роботизированное приветствие автоответчика.

— Эм, привет. Вы меня не знаете. — Я посмотрела на Брук, чье лицо было искажено, а тело судорожно сжалось, как будто кто-то прижал раскаленную кочергу к ее копчику. — Я… подруга Брук. В любом случае, скоро родится ребенок, так что вам, наверное, стоит приехать сюда. Палата восемь.

Я положила трубку и вошла в палату, увидев медсестру с добрыми глазами и еще более добрым голосом, которая держала Брук за руку и спокойно напоминала ей дышать. Она прислонилась к Брук, повторяя «Дыши» снова и снова, пока другая медсестра готовила капельницу. Я чувствовала себя настолько ненужной, что почти вышла из палаты, прежде чем глаза Брук открылись и сфокусировались на мне. Ее челюсть была стиснута, а рука тянулась к моей.

Я смотрела на нее гораздо дольше, чем, вероятно, должна была, задаваясь вопросом, какого черта я должна была это делать. Я едва знала Брук. Конечно, последние четыре месяца мы проводили вместе каждый день, но я никогда не собиралась вкладываться в нее, и с тех пор моя цель сделать ее своим хобби изменилась.

— Возьми ее за руку, — попросила добрая медсестра, что я и сделала, и Брук сжала ее достаточно сильно, чтобы раздробить несколько моих костей. Как, черт возьми, этим медсестрам удавалось делать это без особых усилий?

— Дыши, Брук. Это почти закончилось.

— Правда? — спросила я, и медсестра повернулась ко мне с таким видом, будто я сошла с ума. Я догадалась, что ее версия «конца» значительно отличается от моей, потому что схватки Брук продолжались снова и снова, пока я не подумала, что она больше не может этого выносить. Под «она» я подразумевала себя, потому что моя рука была безжизненной и плоской как блин, несмотря на то, что Брук сжимала ее попеременно.

Это было похоже на многочасовую пытку. У меня мелькнула шальная мысль, что они должны обучать военнослужащих специальных оперативных подразделений с помощью видеозаписей рожениц, чтобы увидеть, какую боль они могут вытерпеть, произнося минимум слов.Потому что с каждым циклом схваток стоны Брук становились все громче и яростнее — почти животными, — но она не кричала, требуя эпидуральной анестезии или облегчения. Она даже не произносила внятных слов, только стонала, и эти стоны я чувствовала до глубины души, стоны страдания. Звуки, которые мне было трудно вынести, хотя это не я готовилась к тому, что мое тело разорвет пополам.

Хотя были моменты относительной тишины, когда они проверяли ее дела в южной стороне в перерывах между схватками. Брук принимала это как чемпионка, ее волосы прилипли ко лбу от пота, а по бокам беспорядочно завивались. Она лишь изредка замечала, что я рядом, и ни разу ничего мне не сказала. Она жестом показала на лед, который медсестра приготовила для нее, и на мочалку, которой постоянно смачивали и вытирали ей лоб.

Когда схватки стали дольше и быстрее, я отозвала добрую медсестру в сторону и взглянула на ее бейджик.

— Привет, Харриет. Нельзя ли ей дать что-нибудь, чтобы это было не так ужасно? — Я хотела показать ей свою руку, но сдержалась. Эпидуральная анестезия, на которую я намекала, была скорее подарком для меня, чем для Брук, поскольку она об этом не просила. Но я хотела. Мне было неприятно, когда мою руку сжимали настолько сильно, что это могло разрушить структуру скелета моей руки. И более того, мне было неприятно смотреть, как Брук терпит боль. Это было не то, к чему я привыкла — я знала только свою собственную боль. Нести больше, чем это, было тяжелее, чем я могла нести.

— Она не просила, — сказала медсестра и сделала движение, словно собираясь вернуться в палату.

Я остановила ее рукой.

— Почему, блядь, нет? Разве это дерьмо не больно?

Медсестра сузила глаза, но все равно говорила со мной доброжелательно.

— Это худшая боль, которую ты когда-либо почувствуешь. Но прошло уже достаточно времени. Она уже близко. К тому времени, как мы вызовем анестезиолога, скорее всего, будет уже слишком поздно.

Все это было чуждо мне; я не знала, как проходят роды. Я не знала правил. Я просто знала, что мама Брук все еще не пришла, и знала, что Брук зовет меня по имени.

Я провела руками по лицу, усталость навалилась на меня. Я не знала, как Брук справляется с этим. Я бы попросила, чтобы меня уложили, только чтобы вздремнуть.

Я вернулась в палату с большой неохотой, как раз когда добрая медсестра встала и кивнула медсестре, отвечающей за тележку с металлическими инструментами.

Глаза Брук были закрыты, ее лицо было мокрым от пота, она делала неглубокие вдохи и выдохи.

— У нас раскрытие десять, — гордо заявила медсестра и начала вытаскивать из-под кровати металлические стремена. — Хорошая работа, Брук. Она почти здесь.

От вида ног Брук, помещенных в стремена, у меня расширились глаза.

— Так, подождите, что происходит?

Медсестра, которая первой привезла Брук, посмотрела на меня как на идиотку, и я ответила ей тем же.

— Я имела в виду, время рожать?

— Это один из способов сказать это, — раздался голос сзади меня, заставив меня отпрыгнуть в сторону. Мужчина с хорошо подстриженной бородой вежливо улыбнулся мне, прежде чем подойти к кровати, представиться Брук и объяснить низким, дружелюбным голосом, что сейчас как раз время тужиться.

Но Брук не выглядела так, будто она действительно слушала, потому что она прижалась затылком к кровати, стиснула зубы и сморщила нос.

— Мне нужно в туалет, — внезапно сказала она, закрыв глаза и пытаясь подтянуться на руках. Я напрасно ждала, что кто-нибудь ей поможет, но милая медсестра заняла место по одну сторону от Брук и схватила ее за руку, затормозив продвижение Брук.

— Пора тужиться, Брук. Вот что это за чувство.

— Нет, мне нужно в туалет! — Мольбы Брук были неистовыми, и врач поднял простыню, прикрывавшую Брук, заставив меня отпрыгнуть в сторону и встать напротив милой медсестры Харриет.

— Все в порядке, — успокаивающе сказала ей медсестра. — Мы собираемся начать тужиться. Я хочу, чтобы ты прижалась подбородком к груди, и мы сосчитаем до десяти. Ладно?

Черт, это происходило. Я огляделась в поисках выхода, но дверь уже закрылась, и меня окружили люди, устанавливающие грелку, подключающие весы, и еще одна медсестра в маске, стоящая за спиной врача в ожидании.

Рука Брук схватила меня за руку, и я повернулась к ней. Но она не смотрела: она снова стиснула зубы, подняла голову и опустила подбородок, пока Харриет считала до десяти. В комнате было шумно, люди вели себя так, будто крики Брук не были так чертовски ужасны, как они показались мне. Я не могла представить, каково это — рожать, но я видела достаточно в книгах и слышала достаточно на уроках здоровья, чтобы понять, что это не самое веселое время.

Плач Брук перешел в рыдания, и она не дотягивала до десяти. Я держала ее за руку, не отрывая внимания от врача между ее ног и медсестер, которые держали ноги Брук на месте и подтягивали их при каждой схватке.

Она должна была выдохнуться. Ее стоны были такими гортанными, как будто их извлекли из ее души, но даже они становились все резче, слабее, по мере того как ее энергия убывала.

— У нее много темных волос, — сказал доктор Стэнли с веселым смехом, как будто это было чаепитие или что-то в этом роде. — Еще пара толчков, и она выйдет, Брук.

Харриет успокаивающе погладила Брук по руке и посмотрела мне в глаза, а затем пристально посмотрела на другую руку Брук, достаточно долго, чтобы я повторила то, что делала Харриет. Брук, казалось, ничего не заметила. Ее глаза были затуманены, часто закатывались от боли. Как будто она находилась в другом измерении, пытаясь закрепиться в нашем. Но, тем не менее, она нашла в себе силы терпеть и тужиться снова, и снова, и снова, и снова, пока визжащие звуки ее дочери не наполнили комнату, и все в ней не ожили. Они завернули ребенка и положили ее на грудь Брук, растирая ее тело, лицо, удаляя все странные остатки родов. Она издала крошечное мяуканье, похожее на кошачье, а затем ее глаза открылись, руки сжались в кулаки, а все тело задрожало. Как будто она чувствовала глубокий гнев на весь мир, но не могла найти в себе силы сказать об этом.

— Хочешь перерезать ей пуповину? — Харриет протянула ножницы Брук, а Брук посмотрела на меня.

— Ни за что, — сказала я, подняв руки в знак протеста. Я не хотела быть той, кто отвязывает дочь Брук от ее матери.

Другая медсестра появилась из ниоткуда из-за моей спины и положила ребенка мне на руки, прежде чем я успела отреагировать, в то время как другая медсестра инструктировала Брук, где нужно делать разрез.

Она была маленькой, с ярко-красной кожей и темными глазами. Доктор не ошибся насчет ее волос — их было так много. Малышка открыла рот, чтобы издать крик, но ничего не вышло. Почти мгновенно малышка успокоилась, моргнула и подняла руку вверх, как будто помахивая кулачком. Ее пальчики сжались в детский кулачок, и, хотя они были практически микроскопическими, я все еще могла различить слабые линии на ее костяшках.

Я никогда раньше не держала ребенка на руках. Я продолжала приподнимать локоть, чтобы убедиться, что ее голова полностью поддерживается, но я не была уверена, что это то, что я должна была делать.

Медсестра прошла мимо меня, положив руку мне на плечо, чтобы удержать меня от движения назад. Я крепче прижала ребенка к себе, ее теплое маленькое тело согревало и меня.

Она издала звук, как будто пыталась научиться пользоваться своим голосом, но вышло тихо, как у игрушки, у которой сели батарейки.

Из-под розово-голубой шапочки у нее выглядывали темные волосы, и я, не задумываясь, провела по ним пальцем. Они были шелковисто-мягкими, даже не казались настоящими. Ее кожа тоже. Она была такой гладкой, несмотря на красный цвет, что я провела пальцами по ее лицу, по ее маленькому носику-пуговке и идеальному бантику на губах. Ее идеальная, без единого пятнышка кожа. Кожа настолько тонкая, что можно было разглядеть вены, по которым ее кровь текла к сердцу.

Несмотря на то, что она только что родилась, она была удивительно чистой. И, что еще более удивительно для меня, она была красива. Но я полагала, что легко считать ребенка красивым. У него не было времени вырасти в дерьмового человека.

Такого, как я.

Но сейчас, когда она была у меня на руках, она была прекрасна. Совершенное маленькое создание.

— Мама готова взять ее на руки? — спросила медсестра у меня за спиной, выведя меня из транса, в котором я находилась, пока держала ребенка.

Как только медсестра взяла ее у меня, звуки вокруг меня словно вернулись, и я покачала головой, почувствовав легкое раздражение от того, что ребенка вырвали из моих рук. В конце концов, она была не моя.

Но когда медсестра положила ребенка на руки матери, я почувствовала, что… как-то изменилась.

Я была первой, кто держал ее на руках. Если бы в такой момент существовало какое-то волшебство, я бы, несомненно, взяла часть его себе.

Я знала, что это эгоистично. По крайней мере, я это признавала.

Внимание Брук было приковано к ребенку. Ее губы дрожали, а из уголков глаз непроизвольно текли слезы. Это был ее ребенок.

— Как ее зовут? — пробормотала я, не желая больше называть ее просто ребенком. Она была здесь, настоящая, дышащая; человек, заслуживающий имени.

Брук не смотрела на меня, просто изучала черты лица своей дочери так же, как я всего несколько секунд назад.

— Нора.

Я посмотрела на нее, потом на ребенка и примерила имя по размеру.

— Нора.

Брук кивнула, дрожащая улыбка растянула ее губы по сторонам лица.

Я могла видеть это.

— Хорошо. Нора.

— Я собираюсь искупать ее, если ты не против? — спросила Харриет, протягивая руки к Норе.

Брук передала ее с большим апломбом, чем это сделала бы я. Но, опять же, не я провела последние несколько часов, пытаясь изгнать человека из своей матки. Вероятно, она была измотана. Но ее щеки были яркими, а губы — в ленивой улыбке.

Я оглянулась на раковину, где Харриет ворковала с Норой, нежно купая ее, и почувствовала себя незваной гостьей.

— Наверное, это все? — сказала я.

Брук моргнула, довольная и сонная улыбка исчезла с ее губ.

— Что?

Я приподняла плечо.

— Я тебе больше не нужна, верно?

Это была короткая вспышка, возможно, длившаяся менее десяти секунд, но я увидела, как паника пересекла ее черты.

— Я имею в виду, здесь, в больнице. — Неужели она думала, что я собираюсь полностью выбросить ее из своей жизни? Поздравляю, вот твой ребенок! Теперь ты бездомная. Пока.

— Ох. — Она молчала, и ее пальцы возились с одеялом, которым они накрыли ее живот. — Да, конечно. Если ты хочешь вернуться домой… — Ее голос дрогнул, и я увидела, что она пытается решить, что делать дальше.

— Как долго она здесь пробудет? — спросила я у ближайшей ко мне медсестры. — Пару дней?

— Если все будет хорошо, она и ребенок смогут отправиться домой в воскресенье.

Была пятница, так что у меня оставалась часть выходных, чтобы побыть одной… впервые с тех пор, как в моей жизни появился Шесть.

— Хорошо. — Я посмотрела на Брук, не зная, как относиться к этому прощанию. Возможно, при нормальных обстоятельствах было бы достаточно обнять ее. Но я не хотела этого, не сейчас. Что-то изменилось в той больничной палате, и это произошло, когда я держала на руках маленькую Нору, ее розовые губы и темные глаза смотрели на меня. Ее теплый вес в моих руках, и то безымянное нечто, что раскрылось во мне, когда я прижимала ее крошечное тело к себе.

Поэтому я подняла руку и улыбнулась ей, прежде чем выйти в серый коридор, к серому лифту, который вез меня вниз к серому входу в больницу, пока я не оказалась снаружи, под голубым небом, со свежим воздухом, наполняющим мои легкие.

Что это, блядь, было?

— Я в таком же недоумении, приятель, — сказала я голосам. А потом я пошла домой.

ГЛАВА 22

Я оставалась приклеенной к телевизору все сорок часов, которые у меня были для себя. Было легко забыть о Коре, когда я была в больнице.

Но в тот момент, когда я вошла в дверь, телевизор все еще был включен, и двое ведущих новостей снова и снова говорили о девочке, пропавшей из маленького Мичиганского городка.

Показывали кадры, как полиция обыскивает озеро рядом с ее домом.

Показывали людей в костюмах, выносящих из ее дома невзрачные картонные коробки.

Единственное, на что я обратила внимание, это то, что ни один человек в новостях не спрашивал о ее местонахождении. В большинстве случаев пропавших людей расстроенная мать слезно умоляла вернуть ее дочь домой, а вокруг нее была целая труппа грустных лиц, которые кивали в знак согласия с каждой ее просьбой.

Но в случае с Корой этого не было. У нее никого не было.

Ну, это была не совсем правда. У нее был Шесть. И поскольку его лицо нигде не фигурировало в новостях, мне пришлось поверить, что это было частью плана. Он ведь предупреждал меня, не так ли? Перед отъездом. Что что-то может случиться. Он был неясен, но, похоже, был уверен, что я что-то увижу. Может быть, это и было то самое что-то.

Я хотела позвонить ему. Но он не звонил. И я не стала. Вместо этого я возмущенно смотрела на свой молчащий телефон, желая, чтобы он зажужжал прямо на кухонном островке.

Но он так и не зазвонил.

Вместо этого я анализировала все, что смогла узнать о Коре. Различные новостные издания рассказывали о ее исчезновении с тем оттенком догадок, что кто-то знает, что с ней случилось. В конце концов, она была несовершеннолетней. Что бы ни случилось, кто-то знал. Она была, по сути, сиротой. То тут, то там в кадре появлялся ее дядя, седоволосый мужчина с залысинами. В одной из программ, где спекуляции раздувались горячей журналисткой, она рассказала об эксклюзивных интервью, которые она взяла у школьных служащих и которые намекали на то, что между Корой и ее дядей существовала напряженность. Напряжение, которое намекало на жестокое обращение.

У меня пересохло во рту, и я глотала воду, как будто ее никогда не будет достаточно.

Если то, о чем я догадывалась, было правдой, то Шесть вытащил Кору из жестокого окружения, но сделал это настолько подозрительно, что подозрение пало на ее дядю, а не на нее — или, скорее, на того, кто мог бы помочь ей сбежать.

За час до того, как я должна была ехать за Норой и Брук, у меня зазвонил телефон. На экране телефона загорелась цифра шесть, я схватила его и сказала «Шесть», прежде чем он успел зазвонить во второй раз.

— Мира. — Его голос был хрипловат-сонным. Но было почти три часа дня. — Привет.

Часть меня злилась на него, злилась, что он игнорировал меня так долго. Что он был способен на это. В последние несколько месяцев я только и делала, что думала о нем без остановки, мои мысли устремлялись к нему всякий раз, когда у меня была возможность подумать о чем-то другом.

— Ты видела новости?

Я посмотрела в сторону телевизора.

— Э-э. Да.

— Хорошо. — Он глубоко вздохнул, и что-то большее, чем любопытство, заставило меня прижать телефон как можно ближе к голове. Этот вздох. Как я могла пропустить такой несущественный звук, как вздох Шесть? Но, только услышав его, я затосковала по всем тем утрам с ним в моей постели, которые я принимала как должное. Я не ценила их. — Это довольно плохо.

— Что это значит?

— Мы поговорим с тобой, когда приеду. Пока не знаю, когда это будет. Но надеюсь, что скоро.

Я закрыла глаза. Я слышала то, что я хотела знать, что он тоже чувствовал: тоску. По мне. Моя рука разжалась так сильно, что я чуть не уронила телефон. Я села в кресло у его островка и наклонилась, мои волосы упали как занавес на голову, когда я прижала телефон к уху.

— Я скучаю по тебе.

Сначала я не была уверена, кто это сказал. Это было чувство, которое было для меня таким же реальным, как конечность, что-то, что висело на мне так прочно, что для его удаления потребовалась бы ампутация. Но молчание с его стороны подсказало мне, что это сказал Шесть, прежде чем я успела это сделать.

Я хотела наказать его, это был мой первый инстинкт. Несмотря на удовольствие, которое я получала, слыша его голос, какая-то часть меня все еще сдерживала гнев. Гнев на то, как он ушел, гнев на его молчание. Рационально я понимала, что у него есть оправдание. Но иррационально, что было моим недостатком, я злилась, что для него это было так легко. Поэтому я держала рот на замке и крепко зажмурила глаза, хотя мои волосы все равно делали окружающее меня пространство темным.

— С ней все в порядке?

— Уже лучше. — Его голос был низким, что означало, что она была рядом. — Ты… ничего не сказала, верно?

— Я не стукачка.

— Я знаю, что это не так, Мира. — В его голосе звучало раздражение. — Но естественной реакцией на такие новости может быть желание что-то сказать, кому угодно.

— И кому же я скажу? — Мой взгляд переместился на мой аквариум, который был пуст и находился в раковине. — Генри мертв, так что он ни хрена не услышит.

— Он умер? — Голос Шесть немного изменился, и я стиснула зубы, чтобы не реагировать на это.

— Да. Неважно. — Я притворилась непринужденной, но, судя по тишине на другом конце, он все понял. Эта тупая гребаная рыба — в ней не было ничего особенного, но она была моей. Даже если я была ужасным владельцем, он все равно был моим. А теперь он был похоронен под грудой фиолетовых растений.

— Я постараюсь поскорее вернуться домой, хорошо? Береги себя, Мира. Я рассчитываю на тебя.

— Что это значит?

— Это значит, что я хочу, чтобы ты заботилась о себе. Потому что я забочусь о тебе. Потому что меня нет рядом, чтобы физически заботиться о тебе. Бегай, рисуй, ходи в закусочную за углом за долбаной яичницей с беконом, если нужно. Но заботься о себе. Хорошо?

— Да, конечно. — Я закатила глаза. — Но они не делают его так хорошо, как ты.

— Это потому, что в приготовлении гребаного бекона есть свое искусство.

— И в яичнице, — добавила я. Я сжала трубку ладонью, и мне снова захотелось крепко сжать телефон.

— Я скучаю по тебе, — повторил он, и ткань вокруг моего сердца снова разошлась, всего на несколько стежков. — Скоро увидимся. — А потом он повесил трубку.

***

Когда я привезла Нору и Брук домой, я поняла, насколько мы были не готовы к уходу за младенцем. Когда я забирала Брук в дом, я не подумала о вещах, которые должны были быть очевидными, например, о том, где ребенок будет спать.

Мама Брук наконец-то приехала в больницу с автокреслом. Я не была уверена, как прошел этот разговор «О, привет, я больше не с папой моего ребенка и живу с незнакомкой, но это хорошо», но я не расстроилась, что пропустила его.

Когда мы установили автокресло малышки Норы, Брук повернулась ко мне.

— У меня есть люлька, я только что вспомнила, в моем старом доме.

Я покачала головой.

— Не-а, ни за что. Мы не будем туда возвращаться. Мы купим тебе новую. Что-нибудь еще?

Брук опустила сумку с подгузниками, салфетками и совершенно новыми пустышками.

— Мама говорит, что я буду расходовать пеленки, как воду.

— Хорошо. Пеленки. — Я перетащила блокнот с бумагой через стойку. — Запиши всю необходимую информацию, потому что я никогда не была рядом с такими. — Я ткнула пальцем в автокресло, в котором дремала Нора.

— Ты имеешь в виду ребенка? Ты никогда не была рядом с ребенком?

— Единственный ребенок. — Я сунула ей в руку ручку. Было проще относиться к Норе безразлично, даже если на самом деле она была мне небезразлична. Время, проведенное вдали от Норы дома, не притупило ту дымку, которую я чувствовала рядом с ней. Я хотела этого, потому что мне не хотелось смотреть на Нору и обнимать ее. Я даже не задумывалась, почему мне захотелось бы ее обнять.

Я повернулась к Брук, когда она протянула мне список.

— Отлично, — сказала я ей. — Я принесу эти вещи, а потом пойду в Сухой Пробег вечером. — У меня на языке вертелся вопрос, не хочет ли она пойти со мной, но потом я вспомнила, что она только сорок восемь часов назад вытолкнула человека из своего тела.

— Было бы неплохо. — Брук зевнула и потянулась, ее рубашка поднялась, чтобы показать ее гораздо более плоский, но все еще округлый живот. Мне показалось странным, что то, что еще недавно слегка похрапывало на сиденье автомобиля, было под кожей Брук. — Я собираюсь наверстать весь сон, который пропустила в больнице.

— Я думала, дети плачут всю ночь.

Брук кивнула и положила руки на основание позвоночника, как она делала в последние несколько дней перед родами.

— Но я все равно буду спать лучше, так как мне уже не так больно. — Она повернулась к сиденью автомобиля и опустилась на колени. Я не хотела смотреть, как она вытаскивает ребенка, поэтому, прежде чем у меня снова возникло странное желание подержать Нору, я ушла.

***

Когда я вернулась через несколько часов, опустошив счет Шесть на пару сотен баксов, Брук спала на диване, а Нора лежала между ней и подушками. Она лежала на спине, завернутая в больничное одеяло, как маленькое детское буррито. Ее губы были едва приоткрыты, и крошечный звук входил и выходил, когда ее маленькая грудь поднималась и опускалась. Сама того не желая, я протянула руку и убрала прядь волос, которая была недостаточно длинная, чтобы оказаться на лице Норы. Но я хотела снова прикоснуться к ней. Даже таким маленьким способом.

Брук пошевелилась и вздрогнула, увидев, что я нависла над ней.

— Извини, — машинально сказала я и убрала руку от Норы. Я жестом указала на сумки у двери. — Я взяла все по списку и еще пару вещей, которые показались мне необходимыми.

Брук оторвалась от дивана как можно мягче, медленно, словно пробираясь через зыбучие пески. Освободившись от подушек, она протерла глаза и взяла коробку, в которой находилась люлька.

— Это здорово, — сказала она, улыбка пробудила ее усталое лицо. — Спасибо.

— Ага. — Я засунула руки в карманы, мои глаза метнулись к Норе, прежде чем я снова повернулась к Брук. — Мне пора отправляться в Сухой Пробег.

— Похвастаешься чем-нибудь? — Спросила Брук, проводя ножом по заклеенной печати.

— Ни в коем случае. — Я решительно покачала головой.

— Однажды тебе придется.

Я ни за что этого не хотела. Искусство субъективно, я знала это. Конечно, это так. Но когда я стояла в этом пространстве, окруженная другими художниками, мое искусство казалось мне обманом. Другие творцы, их произведения выходили за рамки того, что я знала об искусстве. Это было как продолжение их тел, воплощенное на холсте, коже или в скульптуре. Мое искусство рождалось из чувств, но это были чувства, которые я отпускала, как только переносила на холст. Они не жили со мной, и поэтому мои чувства к ним умерли, как только они перешли от меня к кисти. Художник должен испытывать восторг от своей работы, верно? А я, после того как заканчивала картину, засовывала ее под кровать или еще куда-нибудь. Я не воспринимала это, ничего не чувствовала. И если все остальные, кто выставлял свои работы в Сухом Пробеге, могли вызвать у меня чувства, а мое собственное искусство не могло сделать то же самое, то кем еще я была, как не мошенницей.

Сухой Пробег был мертвым, когда я, наконец, добралась до другого конца города. Джейкоб снова курил у входа, когда я вошла во двор. Дымовые кольца, которые он пускал, были единственным художественным произведением, которое я когда-либо видела, чтобы он создавал, чего я не осознавала до этой ночи.

Когда он увидел меня, заправил свои лохматые волосы в шапочку и потушил сигарету, чтобы последовать за мной.

— Брук с тобой?

— Похоже, что да? — спросила я, наливая себе чашку кофе из маленькой кухоньки.

— С ней все в порядке?

Джейкоб знал, что Брук переехала ко мне, но прошло так много времени с тех пор, как Брук приезжала в Сухой Пробег, что каждый раз, когда Джейкоб видел меня без нее, он предполагал худшее.

— Она в порядке. Родила ребенка. Она дома.

Джейкоб быстро кивнул и передал мне сахар, пока наливал себе кофе.

— С ребенком все в порядке?

Она прекрасна. Она идеальна.

— Ребенок — это ребенок, Джейкоб. — Я пожала плечами и поднесла кофе к губам, дуя на него сверху. — Все в порядке.

Он снова кивнул и тоже подул на свой кофе.

— Это хорошо.

— Конечно. — Я посмотрела через его плечо на коридор, который открывал галерею. — Кто-нибудь новый сегодня вечером?

— Никого. Было немного глухо. Сейчас октябрь. Все в Тахо.

Я пожала плечами, не понимая, чем это привлекает.

— Тогда, наверное, я поброжу вокруг. — Я двинулась вокруг него.

— Ты когда-нибудь собираешься принести сюда свои работы?

Я повернулась. Он разговаривал с Брук? Но, по крайней мере, с Джейкобом я могла задать вопрос ему в ответ.

— Ты когда-нибудь собираешься принести сюда свою работу?

Джейкоб отвел глаза, глядя на кирпичную стену позади меня.

— Я не думаю, что это было бы уместно.

— А почему нет?

— Потому что. — Он пожал плечами, выглядя как парень, только что закончивший колледж и не знающий, что делать со своей жизнью. — Я здесь вроде как менеджер.

Я фыркнула.

— Дерьмо, вроде того, что ты только что сказал, может стать хорошим удобрением, но оно все равно воняет.

— Что это значит?

— Я имею в виду, — я подалась вперед, — что ты только, что накормил меня какой-то ерундой. И хотя это может быть хорошим удобрением для твоей лжи, я все равно могу это учуять. — Я постучала своим бокалом по его бокалу. — Когда ты сможешь быть честным со мной, что ж, — я сделала глоток, а затем пожала плечами, — возможно, я буду честна с тобой.

Я повернулась, направляясь обратно в коридор, и постаралась не улыбнуться, когда почувствовала его шаги позади себя.

— С моей стороны несправедливо приносить сюда свою работу, — продолжил он за моей спиной. — Потому что я хорошо известен, и я не хочу, чтобы люди уделяли мне внимание, которого я не заслуживаю.

Я остановилась достаточно резко, чтобы он налетел на меня сзади и пробормотал дюжину извинений.

— Ты считаешь, что не заслуживаешь внимания?

— Я не думаю, что заслуживаю внимания, которое я не заслужил. Мое присутствие здесь, — он указал рукой на пространство, — может привести к обязательной похвале. — Он шаркнул своими изношенными Конверсами по полу. — И здесь много талантливых людей. Я не хочу отвлекать внимание от них, даже если бы я думал, что моя работа была достаточно хороша, чтобы заслужить это.

Я задумалась над его словами на мгновение и поняла, что в глубине души он хороший. Вдумчивый, сосредоточенный на важном деле. Наши причины не делиться своими работами могли быть разными, но его я могла понять.

— Это благородно, — прокомментировала я, повернувшись к одному из проходов, чтобы посмотреть на работу, которую я видела там всего неделю назад.

— Это не так. Это честно. — Он встал рядом со мной перед незанятым маленьким псевдокубиком. — Здесь есть место для тебя. — Когда я покачала головой, он сказал: — Я был честен с тобой. Твоя очередь. — Он подтолкнул меня плечом, как это можно сделать с другом. Но мы с ним не были друзьями. Мы были… знакомыми, если вообще знакомыми.

Но я сказала, что расскажу ему, и я рассказала.

— Я не думаю, что моему искусству здесь место. — От одного словосочетания «мое искусство», слетевшего с моих губ, мне захотелось скривиться.

— Что, потому что оно слишком хорошее?

Я бросила на него язвительный взгляд.

— Нет. Возможно, я самовлюбленный нарцисс, но это самое далекое от моих мыслей. — Я повернулась к кабинке рядом с пустой. — Например, посмотри на это. — С правой стороны виднелись облака с кратким рельефом голубого неба посередине, когда с левой стороны образовались новые облака. Но приближающиеся облака, как я их проанализировала, были темнее, злее. — Все просто, но это не так. Есть так много способов интерпретировать это.

— Как ты это интерпретируешь?

Я посмотрела на него искоса.

— Я думаю, это личное. — Это напомнило мне о том, как могут надвигаться бури, и как только ты успеваешь перевести дух, почувствовать облегчение, вскоре следует другая буря. Не было места, чтобы успокоиться. Я могу отнести это к себе.

— Хорошо, тогда что насчет этой?

— Эта рассказывает историю. Не используя ни одного слова, она рассказывает историю. И эта история выглядит по-разному для каждого, кто на нее смотрит. — Я сделала паузу. — То, что я рисую, ну, я рисую для себя. Эмоции. Я чувствую их, рисую их, а потом они уходят. — Я повернулась к Джейкобу. — И тогда я теряю связь с картиной, так как же я могу выставлять работы, к которым я ничего не чувствую?

Он провел языком по зубам, его губы были настолько тонкими, что я могла видеть движение под его кожей.

— Я понимаю. Итак, ты рисуешь только тогда, когда чувствуешь себя определенным образом?

— Да. — Я недолго размышляла, как много я хочу сказать. — В основном, гнев.

«И еще боль», — добавил голос. Но было легче рассказать кому-то о своем гневе, чем о своей боли, поэтому я не стала озвучивать это вслух.

— А когда ты счастлива?

Я нахмурила брови.

— Ты знаешь. — Он приложил кончики указательных пальцев к обеим сторонам рта и приподнял уголки в улыбке. — Сделай это. Ты ведь делаешь это время от времени?

— Веришь или нет, но делаю.

Просто не так много, с тех пор как ушел Шесть.

— Я не рисую, когда чувствую что-то, кроме гнева, — сказала я.

Или боли.

Черт, голоса были более раздражающими, чем обычно.

— Почему?

Как далеко должно было зайти это честное общение? Должна ли я открыть рот, сказать ему, что мое безумие привело меня в гнев, а гнев привел меня к наркотикам и алкоголю, или другим зависимостям, которых я активно старалась избегать сейчас? Я почесала запястье.

— Единственное время, когда мне нужна отдушина, это когда я злюсь. Когда я счастлива, мне не нужно изгонять это из себя.

— А что, если рисование, когда ты не злишься, может дать что-то, чем ты гордишься, что-то, на что ты хочешь продолжать смотреть, что-то, чем ты захочешь поделиться?

Я задумчиво пожевала губу.

— Ты говоришь как гребаный психотерапевт.

Он усмехнулся.

— Это мой отец. Не я.

Я прищурилась на него.

— Консультационная практика. — Я указала над нами. — Ты живешь там.

Его улыбка стала застенчивой.

— С моими предками. Да.

— Значит, ты менеджер, — я поставила воздушные кавычки вокруг этого слова. — А твои предки…

— Это была идея моего отца. — Джейкоб двинулся вперед меня, но не настолько быстро, чтобы я подумала, что он пытается от меня убежать.

— Я имею в виду, это круто. — Я догнала его. — Он куратор изобразительного искусства?

Джейкоб фыркнул.

— Я не думаю, что он действительно понимает искусство — по крайней мере, не так, как я. У нас с ним сложные отношения. Но они стали лучше с тех пор, как он разработал это. — Он протянул руку вперед. — Это была действительно его идея. Чтобы дать мне что-то продуктивное. — Джейкоб провел ногтями по своему лицу, по бороде, которую он пытался отрастить, но у него ничего не получалось.

— Должно быть, он очень заботится о тебе, раз дал тебе это.

— Он заботится о своих пациентах. — Он посмотрел на меня искоса. — Многие из них здесь.

— О? — Я начала более внимательно изучать лица. — Например, кто?

— Он не говорит мне. Но я знаю, что он посылает их сюда. Они говорят мне, к его огорчению. — Он остановился у другой пустой кабинки, и его рука накрыла передний карман куртки точно так же, как я, когда думала о том, чтобы покурить. — Хочешь выйти на улицу, выкурить сигарету?

— Конечно. — Он пошел по дороге, хлопая людей по спине, обнимая тех, кто останавливался перед ним, все, кто на мгновение требовал его внимания. Когда мы, наконец, оказались на улице, он сделал глубокий вдох и немного посмеялся, доставая пачку сигарет.

— Что смешного?

— Они все меня там любят. — Он покачал головой, как будто эта идея была уморительной, и зажал сигарету между зубами, предлагая мне одну, когда он прикуривал ее другой рукой.

— Ты — Моисей. Разделяешь Красное море.

— Я — Джейкоб. Метамфетаминовый наркоман.

Это было то, что я подозревала. Один из моих предыдущих дилеров пытался подсадить меня на это, но то, как он ковырялся в своей коже, остановило меня от попыток попробовать.

— Все еще употребляешь?

— Нет, если я могу воздерживаться, — сказал он сардонически. — Это разрушило мою жизнь. — Он выпустил дым изо рта и указал на меня. — А ты?

— В основном кокаин. Несколько таблеток тут и там. Алкоголь.

— Так что у тебя за линии на руках?

Инстинктивно я опустила рукава, хотя знала, что они уже закрывают кожу. Должно быть, он видел их раньше, когда я была здесь. Я зажгла сигарету и задумалась о том, что ему сказать. Он был честен со мной, и я пыталась решить, насколько я могу быть честной с ним, чтобы это не привело к обратному результату.

— Иногда боль — это больше, чем просто чувство. Это то, что живет во мне. Я так туго натянута, что задыхаюсь. — Я стряхнула пепел. — Лучше страдать, чем быть оцепеневшей.

— Правда? — Он закурил и посмотрел вверх, на ночное небо, обдумывая мои слова. — Разве нет облегчения в том, чтобы ничего не чувствовать?

— Нет, когда это все, что ты знаешь. Когда я под кайфом, легко забыть, что я смертная. А это, — я провела концом сигареты по запястью, — напоминает мне, что я могу умереть.

— Это не нездорово.

— Это нездорово, — поправила я его, хотя и знала, что он говорит с сарказмом. — Лучше, когда мне напоминают, особенно когда я убеждена, что я непобедима. Но это честно. — Я пожала плечами. — Ты спросил.

— Я спросил. — Он коротко коснулся своего лица. — Хотел бы я сказать, что эти шрамы были напоминанием мне, что я могу умереть, но, честно говоря, я не помню, как они появились. Меня там не было. — Он постучал себя по голове. — Я думаю, то, что я не помню, будет преследовать меня вечно. Не помнить, что я сделал. — Он коротко рассмеялся. — Я сжег много мостов, когда активно употреблял. И я даже не могу вспомнить, почему.

— Наверное, тогда тебе лучше держаться от этого подальше.

— Вот почему здесь нет ни выпивки, ни наркотиков. Это место для празднования созидания. — Он посмотрел на здание, в котором, как я знала, он жил. В матовом окне горел слабый свет. — Идея отца. Это сработало. Это заняло меня, уберегло от улиц.

Я подумала о Шесть и его стремлении дать мне возможность отвлечься, найти хобби. Он тоже хотел, чтобы я была занята, чтобы не попасть в беду. И от одной мысли о нем, когда моя цель приезда сюда заключалась в том, чтобы перестать думать, у меня защемило сердце и сжалось горло.

— Ты жил на улице? — спросила я, прочистив горло.

— Какое-то время да. — Он сделал глубокую затяжку. — Мои родители выгнали меня. Не хотели иметь со мной дело. Не могу их винить, и, в конце концов, это, вероятно, помогло мне очиститься. А как насчет тебя? Когда-нибудь была бездомной?

— Нет, если только я сама не хотела, и даже тогда это было недолго. Мы с мамой не ладим, уже год не разговариваем, но какое-то время она платила за мою квартиру.

— Должно быть, она действительно любит тебя, — сказал он, возвращая то, что я ему сказала.

— Может быть, — сказала я, решив не распространяться об этом, не сегодня. Сейчас было не время обсуждать наши с мамой дерьмовые отношения. Они отличались от отношений Джейкоба и его отца, это уж точно. Потому что я не могла жить с Лалой, а она проявляла лишь кратковременный интерес к тому, чтобы помочь мне. Психиатры, больницы и прочее, что в конечном итоге лишь накладывало повязку на мои многочисленные проблемы, не решая их, по-настоящему не помогая.

— Мне пора идти, — сказала я. — Это первая ночь Брук дома после больницы. Ей может понадобиться помощь. — Это не было настоящей причиной, по которой я хотела уйти. Но я уже достаточно рассказала Джейкобу о своей жизни, и внезапно я почувствовала себя уставшей, измотанной, была так заполнена отсутствием Шесть, что не была уверена, что у меня осталось место для чего-то еще.

— Хорошо. Ну, если ты когда-нибудь передумаешь, ну, знаешь, выставлять здесь свои работы, просто дай мне знать.

— Ага, так и сделаю. — Но я бы не стала.

ГЛАВА 23

Ноябрь, 2003 г

Брук устроилась на работу. Я думала, что это очень быстро, слишком рано. Но что, черт возьми, я вообще понимаю? Не так уж много, судя по тому страху, который охватил меня, когда она рассказала мне о работе, а потом вскользь спросила, могу ли я помочь ей, если Норе это понадобится.

В тот день, когда она заговорила об этом, ее лицо полностью осветилось. Как будто искра, которая до этого дремала в ней, внезапно зажглась снова. И я, заикаясь, ответила «нет», а потом увидела, как этот свет немного померк на ее лице. Это было важно для нее. Она хотела сделать это, чтобы почувствовать, что может обеспечить себя и Нору. И действительно, разве не в этом заключалась конечная цель? Когда я пригласила Брук переехать ко мне, я сделала это с мыслью, что, в конце концов, она уйдет. И она не могла этого сделать без какой-то финансовой поддержки.

Поэтому я сказала ей, что помогу. И теперь со вторника по субботу Брук выходила за дверь примерно в то время, когда я только готовилась ко сну — вскоре после полуночи. Она устроилась на работу в пекарню неподалеку, которую нашла для нее мама, когда приезжала в город за пару недель до этого. И Брук работала с часу ночи до восьми или девяти.

Норе было всего несколько недель, но она уже спала всю ночь, не считая одного короткого кормления из бутылочки около четырех утра. За исключением некоторых случаев, о которых Брук предупреждала меня, когда просила помочь с Норой, она просыпалась в восемь утра, чтобы снова попить из бутылочки.

И каждый раз, услышав этот призывный крик, словно маленький ягненок, пытающийся стать львом, я спешила в комнату Брук, чтобы позаботиться о ней. Я не могла объяснить свою привязанность к Норе. Она не была моей. Если быть честной, кроме сна и еды, в ней не было ничего особенного. Но было что-то, что согревало меня каждый раз, когда я обнимала ее, прижимая бутылочку к ее маленьким розовым губам. Как ее темные глаза смотрели на меня, как ее пальцы обхватывали мой мизинец, не отпуская его даже после того, как она засыпала во время каждого ночного кормления. Она была такой маленькой, такой беспомощной, и хотя, когда я брала ее на руки, это было похоже на то, как если бы я держала самый хрупкий кусок фарфора, я с нетерпением ждала этого каждый раз.

Когда Норе было семь недель, а Брук стояла в дверях ее спальни после утренней смены, обсыпанная мукой по самые локти, я все поняла. Выражение лица Брук представляло собой смесь сожаления и волнения — трудновыполнимую задачу, но она справилась с ней с легкостью в глазах, но слегка нахмурив губы.

— Я нашла место.

Нора все еще была у меня на руках после кормления в восемь утра. Она крепко спала, и так было последние тридцать минут. Но я знала, что с каждым днем возможностей подержать ее на руках становится все меньше и меньше, поэтому я держала ее на руках, пока она спала, слушая, как с губ вырываются небольшие струйки воздуха и как она посапывает.

Я не хотела отпускать ее, даже когда Брук обошла кровать и направилась ко мне, чтобы взять ее.

— Ты вся в муке.

Брук замерла и как-то странно посмотрела на меня.

— Хорошо. Ну, тогда я сейчас вернусь.

Мне не понравилось, как она это сказала, как будто она ожидала, что я выйду за дверь с ее ребенком, и она побежит за мной, как в плохом телевизионном фильме. Я не настолько заблуждалась, чтобы верить, что Нора моя, и еще меньше я заблуждалась, что смогу правильно ухаживать за ребенком. Но мысль о том, что Норы здесь нет, была тем, чего я не ожидала так скоро.

Когда Брук вернулась через несколько минут с красными от скраба руками, она снова протянула руки к ребенку, и я нехотя передала ее.

— А как же утро? Кто будет за ней присматривать?

— Моя мама переезжает сюда, по крайней мере, на некоторое время. — Она выглядела немного обеспокоенной этой идеей, что еще больше расстроило меня. Неужели мне нельзя было доверить ее ребенка?

— Я могла бы присматривать за ней, — сказала я, прежде чем смогла остановить свой язык. — Я имею в виду, ты могла бы приводить ее сюда по дороге на работу.

Было ли это только моим воображением, или Брук действительно крепче прижала Нору к груди?

— Все в порядке. Моя мама с нетерпением ждет времени, когда сможет побыть бабушкой. Она позаботится о ней.

Я хотела убедить себя, что это не было укором в мою сторону. Я хотела этого, очень сильно. Но она вырвала своего ребенка из моих рук сразу после того, как сообщила новость, и это казалось чем-то большим, чем просто удобство. Я почесала запястья, пытаясь обдумать, что и как сказать.

— Когда приедет твоя мама? Я могу присмотреть за ней до тех пор.

— На следующей неделе. — Брук повернулась ко мне спиной, пристегивая Нору в автокресле. — Но в пекарне сейчас малолюдно, так как День благодарения закончился, поэтому я беру отгул, чтобы переехать и привыкнуть к новому маршруту.

Это не было насмешкой, пыталась я сказать себе. Она забирала у меня свою дочь не из-за меня, не потому что мне чего-то не хватало.

Но я не верила в это. Я не могла в это поверить. Потому что Брук спокойно, с опаской, собирала свои вещи, не глядя мне в глаза.

— Так это все? — спросила я.

Она замерла, стоя ко мне спиной, но я увидела, как напряглись мышцы на ее плечах, прежде чем она медленно повернулась.

— Спасибо за все. Ты мне очень помогла.

— Так что за спешка? — Моя нога подпрыгнула, и я остановила ее. Во мне горела энергия, несмотря на то, что я не спала всю ночь. И я знала, что это потому, что Нора и Брук собирались уйти из моей жизни и оставить меня одну, даже без Шесть рядом, чтобы отвлечь меня.

— Прошло уже много времени, верно? Шесть месяцев?

— Конечно. — Я засунула руки в карманы пижамных штанов, чтобы скрыть их движения от посторонних глаз. Все мое тело вибрировало, потому что я поняла, что сейчас увижу, как она выйдет за дверь с Норой, а я не подумала о том, как это будет происходить. Я не думала о долгосрочной перспективе. У меня была цель с Брук и Норой здесь, а скоро у меня не будет… ничего.

— Я получу ключи сегодня днем, и моя мама взяла мне напрокат машину, чтобы помочь мне перевезти все, так что я скороуйду от тебя.

Я хотела сказать ей, что я не связана с ней, но правда заключалась в том, что Нора была единственной, с кем я никак не связана. Этот крошечный мяукающий человечек что-то во мне изменил. Брук, ну, я уже начала привыкать к ней, потому что знала, что она была в паре с Норой. Но я хотела именно Нору.

Так что я отступила. Я не предлагала ей помочь донести вещи до машины. Но когда она вынесла Нору и поставила ее автокресло рядом с люлькой на заднем сиденье, я стояла там и присматривала за ней. Брук не просила меня об этом, но я бы сделала это в любом случае.

Что говорило о ситуации то, что Брук хотела, чтобы ее ребенок покинул дом раньше, чем мебель?

Когда Брук загрузила последнюю вещь, она повернулась ко мне, и на ее губах появилась небольшая улыбка. Ее руки незаметно расширились, но достаточно, чтобы я заметила. Достаточно, чтобы я повернулась, обхватила себя руками и вернулась в дом.

Закрывая засов, я увидела ключ Брук на стойке, рядом с бывшим домом Генри.

А потом, не желая больше ни минуты оставаться одной в доме Шесть, я собрала свои вещи и тоже ушла.

ГЛАВА 24

Канун Рождества 2003 года

Я сказала себе, что один бокал поможет мне успокоиться. Один маленький стаканчик.

Но потом один маленький стакан превратился в два, а когда пятый стакан был наполнен и влит в горло, я перестала считать.

Я пыталась рисовать, но не могла изобразить то, что было внутри меня. Оно было черным, округлым, всепоглощающим. Как черная дыра, поглощающая все, до чего она могла дотянуться.

Когда бутылка опустела, мои руки неуклюже держали ее, что она выпала и покатилась по неровным половицам, ее звук был пустым в моей гостиной.

Мне удалось доползти до кресла и засунуть руку под сиденье, рассеянно надеясь найти один из многочисленных пакетиков, которые я прятала в прорехах подушки. Но все пахло затхлым, подчеркивая мое долгое отсутствие в этом месте. В кресле не могло быть наркотиков. Кресло было таким же неполноценным, как и я.

Я вздохнула и сползла на пол, положив голову на подушку. Я была жалкой, а теперь еще и пьяной в стельку. Первая выпивка за долгое время, и я не могла с ней справиться.

Зазвонил телефон, но он был в другом конце комнаты, и ничто — даже пакетик с таблетками — не заставило бы меня преодолеть такое расстояние в моем нынешнем состоянии. Я смотрела, как он снова зажужжал, двигаясь по столу, словно пытаясь подобраться ко мне поближе.

Я наблюдала за ним, пока он не упал на пол, а затем полностью потеряла к нему интерес.

Я вытянула руки в стороны, обвела глазами свои шрамы, а затем, с координацией новорожденного, провела пальцами по шести наиболее заметным шрамам, тем, которые мне помог убрать Шесть.

Шесть. Его имя так долго было выдохом, но теперь это был вдох. Как будто он был миражом, который я пыталась быстро проглотить, жидким теплом. Его не было так долго. И я катилась по скользкой дорожке.

Он хотел, чтобы я заботилась о себе.

Ну, это он мог вычеркнуть как невыполненное.

Шесть хотел, чтобы я завела домашнее животное.

Я завела человека и заботилась о ней, как могла, пока она не покинула меня. Потому что так поступают люди — они уходят. Мне было смешно, что люди могут делать это так легко, уходить снова и снова, как будто это ничего не значит. Как будто я была никем.

Шесть хотел, чтобы я бегала.

Единственное, что у меня хорошо получалось, это бежать к алкоголю. У меня не было номера Джерри, чтобы связаться с ним. Нет, он сжигал телефоны быстрее, чем расходовал свои запасы, и я даже не видела его за пределами Сухого Пробега неделями.

Потому что я искала.

Шесть хотел, чтобы у меня появилось хобби.

Я так и сделала, не понимая, что забота о людях не была постоянной, когда они не были твоими. Разве для этого люди заводят детей? Чтобы было о ком заботиться, чтобы кто-то любил их безоговорочно? Моя мама родила меня не для этого.

Шесть… Имя шипело на моем языке, таяло во вздохе, когда я закрывала глаза и снова открывала их, и передо мной появлялся его образ.

Он был прекрасен, такой размытый и похожий на сон. Искаженный, с мягкими краями. Но с жесткими чертами вокруг его прекрасных глаз, его хмурым взглядом. Картина маслом, ожившая.

Засыпая, я потянулась к миражу, но он был слишком далеко. Я закрыла глаза, потому что, когда я была так пьяна, как сейчас, усилия должны быть сконцентрированы, чтобы работать. Мои глаза закрылись, и это дало мне силы сосредоточиться на пальцах, манящих сон ближе.

Иллюзии были жестоким видом магии, особенно когда иллюзия затрагивала более одного чувства. Я почувствовала запах кожи, специй и издала горловой звук. Я перестала чувствовать этот запах в его квартире несколько месяцев назад. Теперь я тосковала по нему, и почувствовать его снова было самым жестоким трюком, который когда-либо разыгрывал мой разум.

Или я так думала. Потому что несколько секунд спустя тепло наполнило мою ладонь, пронеслось вверх по руке, пока тепло не окутало мою челюсть. Еще одно чувство, обманутое моими мысленными уловками.

Но потом раздался его голос.

— Мира. — Он прозвучал эхом, заполнив все пустое пространство, которое он оставил внутри меня. — Мира?

Теперь, когда мое внимание не нужно было концентрировать на руке, можно было открыть глаза и посмотреть прямо на него.

Но сейчас, так близко, он был весь в жестких линиях. Никакого размытия между его кожей и одеждой.

Я прищурилась, когда его образ продублировался передо мной.

— Шесть.

— Я здесь.

Его рука переместилась на мой затылок, поднимая меня с пола, пока я не села. От резкого движения рвота поднялась у меня в горле, и я закрыла рот тыльной стороной ладони. Тепло покинуло мое тело, запах покинул мое окружение, и я сгорбилась, слезы навернулись на глаза.

Это было нереально.

Я была пуста, так пуста, и единственное, что во мне было реальным, это то, насколько я была истощена. Как же я надеялась, что алкоголь поможет мне оцепенеть.

Мои веки снова открылись, и я лениво повернулась в сторону кухни, где мой телефон упал со стойки. Его имя вертелось у меня на языке, на губах, но, когда я открыла рот, из него вырвался только хрип. Как мое сердце могло вместить столько силы, мой язык не мог перевести это в нечто большее, чем жалкий стон?

Я тщетно потянулась за телефоном. Я никак не могла сделать свою руку длиной в десять футов. Но я все равно пыталась, потому что миража Шесть было достаточно, чтобы напомнить мне, как сильно я в нем нуждалась.

Для того чтобы почувствовать это, мне понадобилось опуститься на самое дно, и этот факт заставлял меня ненавидеть себя еще больше.

Я хотела, чтобы он был здесь. Я так сильно хотела его. Моя кожа была натянута от потребности в нем, от того, как она растягивала меня изнутри. Я была почти пуста, мое желание Шесть заполняло эту пустоту. Но только его присутствие могло заполнить дыру внутри меня, когда я растягивалась далеко за пределы того, что, как я знала, могла заполнить.

— Что ты делаешь?

Я повернулась, но мое зрение было расплывчатым. Я вообразила его голос. Должно быть.

— Мира.

Могла ли я представить его так живо? Слышать его низкий рык, нотки разочарования, так отчетливо, как будто он был рядом со мной и шептал мое имя мне на ухо?

— Прекрати.

Я услышала это несколько раз и заткнула одно ухо большим пальцем, прижавшись другой стороной головы к половице. Я хотела заглушить эти гребаные голоса. Задушить их, лишить чувств, которые они использовали, чтобы дразнить меня.

Тепло сомкнулось на моем запястье, а затем дернуло меня с места.

Мой инстинкт подсказывал, что нужно бороться. И я боролась, пока не оказалась прижата, вес придавил меня к неровному полу.

— Мира. — Голос не был пустым, как раньше. Он был цельным.

— Я не знаю, что реально, — задыхалась я. Нет ничего более мучительного, чем потерять себя в собственном мозгу. Горячие слезы хлынули из моих глаз, когда я была прижата к полу, закрыв глаза от стыда.

— Я настоящий. Я здесь. Открой глаза, Мира.

Я открыла.

Шесть смотрел на меня сверху вниз, выражение его лица было напряженным.

— Шесть? — Спросила я.

Глубокая линия протянулась по его лбу в беспокойстве.

— Это ты?

Он поджал губы.

— Ты ожидала кого-то другого?

Трудно было сказать, учитывая мое нынешнее состояние, но я подумала, что он насмехается над юмором, которого не чувствовал.

— Нет. Никого другого. — Я потянулась к нему слишком быстро, но мои конечности словно приклеились к полу подо мной.

Шесть отодвинулся от меня, и тепло снова исчезло вместе с его запахом. Но на этот раз мои глаза последовали за ним. Он действительно, действительно был здесь. Я чуть не задохнулась от облегчения, которое затопило меня до краев.

Я попыталась встать, но комната опрокинулась, как дешевый аттракцион в парке развлечений, и меня отбросило в сторону, пока я снова не оказалась лежащей на полу, свернувшись в позу эмбриона, мои глаза по-прежнему были устремлены на Шесть.

— У тебя есть какая-нибудь еда? — он нахмурился и посмотрел на холодильник.

— Не знаю.

Он что-то пробормотал, но было трудно что-то расслышать за бешеным стуком моего сердца. Я глубоко вздохнула, и одна слеза скатилась по моему лицу, скапливаясь под щекой. Он был зол, это я могла сказать, но он был здесь.

— Ты можешь подойти сюда? — спросила я, надеясь, что мои руки потянутся к нему. Но я не была уверена. Алкоголь притупил почти все чувства, и я была удивлена, что вообще что-то чувствую.

— Еще нет.

И тут я потеряла сознание.

***

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, когда я вышла из спальни на следующее утро. Свет был слишком ярким, пол слишком холодным, но Шесть был на моей кухне, и мое похмелье не могло этого испортить.

— Как мусор, — сказала я. — Но я думаю, это меньшее, что я заслуживаю. — Я посмотрела в сторону, где он стоял, и мои глаза скользнули по нему — не совсем веря, что он не мираж. — Когда ты вернулся в Сан-Франциско?

— Вчера вечером. — Он взглянул на меня, оглядел так, словно не был уверен, что я вообще жива. — Ты много выпила прошлой ночью. — Это был не вопрос, потому что я никак не могла этого отрицать. — Что ты чувствуешь по этому поводу?

Я провела языком по зубам, обдумывая, как подступиться к этому разговору. Не было никакого дрянного романтического воссоединения. Не будет никакой Миры, бегущей в объятия Шесть в аэропорту. Это была не я, это были не мы. Так почему же я оплакивала это так, как будто это было? Я сглотнула и сказала:

— Кажется, я только что сказала тебе, что я чувствую по этому поводу. — Я обхватила себя руками, крепче прижимая свитер к телу. — Что ты здесь делаешь?

— Я могу уйти, если ты так хочешь. Я знаю, что вчера вечером без приглашения ввалился на твою вечеринку. — Его слова были такими же напряженными, как и мышцы, проступающие сквозь футболку. Он был на взводе; он не мог смотреть на меня.

Все это было неправильно. Это было не то теплое и пушистое возвращение домой, которое я представляла себе в течение нескольких месяцев. И это действительно были месяцы. Я сидела в своем маленьком кресле, подтянув колени к груди и натянув на них свитер. Я смотрела, как он наливает апельсиновый сок в высокий прозрачный стакан и подносит его ко мне.

— Вот. Если тебя больше не тошнит, это поможет. — Он протянул мне стакан, стараясь не касаться своими пальцами моих.

— Меня тошнило прошлой ночью? — Я почесала голову, как будто только это могло вытащить воспоминания на поверхность. Но, очевидно, это не сработало. — Извини, если меня вырвало повсюду или что-то в этом роде.

— Нет, ты не блевала, ты просто повторяла мне снова и снова, что собираешься это сделать. Я все ждал, но этого так и не произошло. Так что я уговорил тебя лечь в постель.

Но другая сторона моей кровати все еще была застелена, когда я выползла из нее утром, что заставило меня подумать, что он не спал со мной. Я оглядела гостиную в поисках каких-либо признаков того, что он лег на пол. Но ничего. Более того, он выглядел так, словно на нем была другая одежда, а не та расплывчатая рубашка, которую я смутно помнила на нем накануне вечером. И выглядел он гораздо более посвежевшим, чем я, вероятно.

— Где ты спал?

— Я… — Он сделал паузу, глядя на меня прищуренными глазами, словно пытаясь понять, что, черт возьми, со мной происходит. — Я ненадолго вернулся к себе домой.

Я продолжала чесать голову, пытаясь вспомнить хоть что-нибудь из предыдущей ночи. Я злилась на себя за то, что напилась до чертиков, но я не хотела сосредотачиваться на этом; я хотела сосредоточиться на том, что впервые с тех пор, как мы с Шесть встретились, он спал где-то еще, кроме как со мной, после ночи, подобной той, что была у меня.

— Мне все равно нужна была свежая одежда.

Я повернулась к окну и посмотрела на улицу. Маленький иней собрался по углам стекла, и тут мой мозг наконец-то проснулся.

— Сегодня Рождество? — Я повернула голову в его сторону.

— Да.

— О, хорошо, ну тогда Счастливого Рождества. — Я была уверена, что он не так хотел провести свой любимый праздник, но тот факт, что он был здесь, в моей квартире, после стольких месяцев без него, мне было трудно думать о чем-либо, кроме того, что он здесь. Как будто все остальное отключилось, и в моем мозгу осталось только одно, повторяемое снова и снова: Шесть здесь. Шесть здесь.

— У тебя есть планы на сегодня? — спросил он напряженно.

Я смущенно сморщила нос, глядя на него.

— Это был серьезный вопрос?

Он забрал у меня пустой стакан и поставил в раковину.

— Да, это был серьезный вопрос.

— Ты когда-нибудь видел, что у меня есть планы? В Рождество, в любой другой день.

— Я не уверен, что знаю тебя так хорошо, как мне казалось. — Это было быстро, комментарий не к месту, а ведь именно такие комментарии являются самыми честными, не так ли? Но его глаза встретились с моими. — Почему ты была пьяна прошлой ночью?

— Почему ты не сказал мне, что возвращаешься домой?

— А теперь ты просто уклоняешься. — Несмотря на холодную погоду, он был одет в футболку, которая обнажала все его бицепсы. И какие только мышцы не занимали эти руки. Они тоже были очерчены, и я задалась вопросом, стал ли он больше тренироваться, с тех пор как я видела его в последний раз, или это просто мой мозг, лишенный Шесть, пожирает его.

Я вытянула руки над головой.

— Я не уклоняюсь. Извини меня за то, что я не хочу обсуждать это так скоро после пробуждения с похмелья.

Он смерил меня пристальным взглядом, и я поняла, что сегодня утром он не в настроении шутить. Но я также не была в настроении для его осуждения, хотя и знала, что заслужила его.

— Итак, мы собираемся поговорить обо всем?

— Было бы проще, если бы мы поговорили об этом. — Он поднял пустую бутылку, которая укатилась от меня прошлой ночью, и поднял ее вверх, мой грех сверкал в утреннем свете. — Прежде чем мы перейдем ко всему остальному, я бы хотел знать, почему?

Я выдержала его пристальный взгляд, хотя мне было неловко.

— Потому что я была одна. Потому что я хотела снова почувствовать онемение. Потому что иногда мне хочется чувствовать, но в последнее время я вообще ничего не хочу чувствовать. — Я пожала плечами и подтянула колени ближе к телу. — Я подумала, что если выпью всего одну рюмку вчера вечером, то этого будет достаточно.

— И как это сработало? — он поднял одну бровь, и моей первой реакцией было повернуться к нему спиной, уйти от этого. Потому что у меня не было никаких сомнений в том, что он предполагал, что это было моим ежевечерним занятием в течение тех месяцев, пока его не было.

Для него это была не просто разовая ситуация; по выражению его глаз я поняла, что он думает обо мне.

Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. И у меня было слишком сильное похмелье, чтобы уделить этому должное внимание.

— Ну, все шло отлично, пока ты не приехал. — Это не было правдой, но, если он собирался попытаться сделать мне больно, я могла сделать ему больно в ответ. И если он толкнет меня, я сделаю ему еще больнее.

Но он не собирался играть со мной.

— Я могу уйти, если ты хочешь. Мне не нужно здесь находиться, — сказал он.

Шесть так и не ушел. Уходила я. Я сбегала, я выгоняла его, я делала с ним ужасные вещи. То, чего он не заслуживал. Но Шесть так и не ушел. Он не был моей матерью. Он не был ни одним из моих других парней. Он не был Брук. И я знала, что, если я попытаюсь причинить ему боль, к чему я была склонна, он бросит меня.

Я втянула воздух. Я не могла этого допустить. Шесть не мог оставить меня. Не так скоро, не тогда, когда я только что вернула его.

Это быстро ускользало от меня по спирали, быстрее, чем я могла свернуть обратно. Я не хотела, чтобы он уходил, даже под его осуждающим взглядом. Потому что я знала, что под всем этим осуждением скрывается забота. И впервые за долгое время я поняла, что хочу, чтобы он заботился обо мне. Я не хотела отталкивать его, я хотела быть той, кто тянет. Я хотела бороться, как я обещала ему.

Для меня это было откровением.

Говорят, что отсутствие заставляет сердце тосковать. Но для меня это было просто отчаяние.

— Пожалуйста, не уходи, — сказала я тихим шепотом. Я не знала, почему мне казалось, что нужно говорить тихо. Больше никто не мог меня услышать, чтобы стать свидетелем этого. Поэтому, чтобы доказать ему, что я собираюсь усмирить себя настолько, насколько это возможно, даже лечь поперек двери, если понадобится, я сказала это снова. Громче, голосом, который эхом отразился от стен, окружавших нас обоих.

Я не была уверена, что мои слова как-то повлияли, потому что он держал себя в руках, когда был так зол. Было почти невозможно расшифровать его эмоции, кроме его текущего разочарования. Но в тот момент казалось, что в его гневе появилась трещина. Мне просто нужно было, чтобы она стала шире. Засунуть руки внутрь и раздвинуть ее достаточно широко, чтобы я могла забраться внутрь.

— Ты можешь мне не верить, но вчера вечером я впервые, с тех пор как ты уехал, напилась. Я не выпила даже глотка алкоголя. — Я плотнее обхватила руками колени. Мой безразмерный свитер был единственной броней, которая у меня была, но она не была нужна рядом с Шесть. — Мне жаль. Мне жаль, что ты видел меня такой, что ты чувствовал, будто должен заботиться обо мне. Я уверена, что тебе надоело заботиться о моем беспорядке. — Я сделала глубокий вдох, но он с дрожью пополз вверх по моему горлу. Он мог оставить меня, и этот раз будет отличаться от того, когда он уходил в последний раз. Потому что, хотя мы расстались не в лучших отношениях, я не сомневалась в нем, пока его не было. Но я знала, что если он выйдет за дверь в этот момент, то все будет кончено.

— Ты хотела онеметь? Онеметь от чего?

Я хотела испытать облегчение, оттого что он заговорил, а не ушел, но меня пугало, что я не могу читать его так легко, как обычно. Неужели наши шесть месяцев разлуки смягчили меня, ослабили?

— Я хотела почувствовать онемение, чтобы мне не было больно от того, что я скучаю по тебе. — Я на мгновение закрыла глаза. Его не было так долго, а теперь он был здесь, и я должна была рассказать ему всю свою боль, я должна была изложить ему вкратце. Но я не знала, как сделать такую большую вещь такой маленькой. — Мне было больно, очень больно. Я не знала, как справиться. — Я откинула волосы с лица, мне нужно было что-то сделать руками, так как я не могла дотронуться до него. — После того как Брук уехала, мои увлечения иссякли. — Я указала на окно. — Опять холодно, и у меня дерьмовые легкие курильщика, так что бег исключен. Мне жаль. Мне очень жаль. — И мне было жаль. — Я скучала по тебе. А теперь ты здесь, и это не то, к чему я хотела, чтобы ты вернулся домой. Я знаю, что это не оправдание, или, по крайней мере, не очень хорошее. Но это все, что у меня есть. Мне жаль. Я знаю, что этот день важен для тебя.

Он покачал головой, и я представила, как мое сердце стучит точно так же, разрываясь на части, готовясь к тому, что он уйдет. Но потом его глаза встретились с моими, и я увидела гнев, и облегчение снова наполнило меня. Потому что гнев означал больше, чем безразличие.

— Этот день важен для меня? — спросил он, его голос был громким.

Я радовалась этому. Пусть будет громко, подумала я. Я могу справиться с громкостью. Я не могу справиться с тишиной.

Он продолжил.

— К черту этот день. Я вернулся домой, потому что хотел тебя. Я пришел сюда, потому что хотел тебя. Не только потому, что это Рождество. Потому что, черт возьми, Мира. Я скучал по тебе. Я скучал по всему, что меня в тебе чертовски бесит. Все, кроме вчерашнего дерьма.

Я не чувствовала, что могу сделать достаточно глубоких вдохов, чтобы удовлетворить свое тело. Я попыталась снова, прежде чем заговорила.

— Мне жаль, — сказала я снова. Этого было недостаточно, я знала это. Но я попыталась поставить себя на его место, попыталась представить, что прихожу домой к кому-то, по кому я скучала только для того, чтобы найти его, снова занимающимся саморазрушением. Это было ново для меня, примерять на себя чужие эмоции. Но мы подошли к развилке дорог, и я больше не могла быть эгоисткой, не в этом случае.

Я встала со стула, мои колени замерзли от холода, но я прошла через всю комнату к нему, обхватила пальцами его запястье и подняла его, чтобы проскользнуть между его телом и стойкой, к которой он был прислонен, так что он прижал меня к ней. Так что я оказалась в ловушке.

Он так хорошо пах. Я делала все, что могла, чтобы не уткнуться лицом в его грудь. Чтобы это чувство заполнило меня снизу доверху. Но он не сделал ни единого движения, чтобы коснуться меня в ответ, и я поняла, что моих извинений было недостаточно.

Я так сильно любила его. Я знала, что любила его. Я знала, что скучала по нему. Я знала, что он нужен мне больше, чем все эти вещи. Но тогда, в тот момент, все заключалось в том, как сильно я его любила. Меня поразило, что любовь не может быть безграничной, что ей нет конца. Что пространство, отведенное для любви, бесконечно.

Я подумала о восьмерке, которую нарисовала на коже. Неужели это то, что он имел в виду?

Я заставила его пройти через многое. И все равно он остался.

Отблеск света краем глаза заставил меня повернуть голову. На столе стоял аквариум, в нем радостно плавала крошечная оранжевая рыбка. На дне лежали фиолетовые камешки.

— Генри, — сказала я с благоговением.

— Полагаю, пятый.

Моя дурацкая гребаная рыбка. Он нашел мой пустой аквариум и заполнил его Генри. В процессе он заполнил и меня. Моя кожа натянулась, когда я пыталась вместить все тепло, которое он только что дал мне.

— Шесть. — Я подождала, пока он посмотрит мне в глаза. — По шкале от одного до десяти, — я увидела, как он сделал вдох, и я повторила движение, прежде чем продолжить. Но, в отличие от Шесть, то, как я это произнесла, не было игривым. Это было серьезно. Это было важно. — Как сильно ты меня сейчас любишь?

Что ж, он не собирался облегчать мне задачу. Он ждал целых десять секунд, прежде чем открыть рот. Я наблюдала, как его губы образовали небольшой круг, а затем снова расслабились.

— Семь.

Все дыхание, которое я не могла больше сдерживать, мгновенно вырвалось из меня.

Я не заслужила этого; я не заслужила, чтобы он любил меня так сильно, как любил, даже когда я делала вещи, которые, как я знала, он ненавидел. Я вспомнила, как впервые ответила ему на этот же вопрос, и мой ответ был цифра восемь. А он был всего на одну позицию ниже, даже после того, как мы столько месяцев не виделись. Даже когда он пришел домой, ожидая увидеть одну Миру, а встретил другую. Как он мог так сильно любить меня? И почему это заставляло меня хотеть любить его еще больше?

— Я могу с этим работать, — сказала я, возвращая его слова обратно, но снова моя подача была неудачной. Потому что мои слова были слабыми, произнесенными с облегчением.

Когда он бросил меня несколько месяцев назад, я сказала ему, что моя шкала на четверке. Была четверка, когда он злился на меня за что-то, в чем я была виновата. Я почти не могла понять, как можно любить меня, чтобы быть на семерке, когда я не заслуживала и единицы.

— Могу я прикоснуться к тебе сейчас? — прошептала я, потому что все во мне было более хрупким, чем несколько секунд назад.

Он подождал три полных удара, прежде чем кивнуть один раз. Мои руки обхватили его за талию еще до того, как он закончил кивать, притягивая его плотнее ко мне и сильнее прижимая меня к столешнице. Боль пронзила мне спину, но я была рада этому. Я больше не хотела быть онемевшей.

— Я люблю тебя, — сказала я ему, и я знала, что это был первый раз, когда я сказала ему это так откровенно, первый раз, когда я не повторила это в ответ на его слова.

Он вздохнул, а затем обнял меня в ответ.

***

Шесть приготовил гребаную яичницу с беконом, а я поджарила тосты. Наш рождественский ужин не был традиционным, но это были мы. Я даже сидела на стуле за столом, который он соорудил, придвинувшись к нему как можно ближе.

— Что ты обычно делал на Рождество, ну, знаешь, до меня?

— Был с мамой.

— О. — Я подумала об Элейн, почувствовала себя немного виноватой — но не слишком сильно, потому что это все еще была я — за то, что украла у нее сына на праздник. — Что она делает, когда ты у меня дома, — я взяла кусок черного тоста, — ешь такие деликатесы, как мой хлеб с маслом?

— Я не уверен, что это все еще считается хлебом. — Но он все равно уважил меня, откусив кусочек. — Она ездит к своей сестре в Колорадо. — Я видела, как он проглотил и тут же потянулся за кофе, чтобы смыть черный пепел, который он только что съел. — Я уже видел ее. — Его глаза ненадолго встретились с моими.

— Итак. — Я откусила кусочек бекона. — Мы будем говорить о Коре?

— Сейчас Андра.

— Повтори?

— Теперь она известна как Андра. Сотри Кору из своего мозга. — Он остановился, криво улыбнулся. — Я знаю, что это, вероятно, невозможно. Но будет лучше, если ты будешь думать и обращаться к ней как к Андре.

— Ан-дра, — сказала я, пробуя имя во рту. — Странное имя.

— Она сама его выбрала. — Он взял кусок бекона как раз в тот момент, когда я заметила, что бекон закончился. Я наблюдала за его колебаниями в течение секунды, прежде чем он положил один конец прямо между моих губ.

— Вау, — сказала я, тщательно прожевав кусок бекона. — Если раньше я сомневалась в твоей любви, то это меня переубедило.

— Но сомневалась ли ты?

У меня было много сомнений, но я хотела быть честной с ним.

— Я никогда не сомневалась в тебе.

Он выдержал мой пристальный, спокойный взгляд.

— Мне кажется, что я многое узнала о том, как любить кого-то благодаря тому, как ты любишь меня.

— О? — у него отвисла челюсть.

— Ты любишь меня не потому, что это легко. Это не простая любовь, то, что у нас есть.

— Что это за любовь?

Я поджала губы, глядя на него, мысленно перебирая все чувства, которые я испытывала к нему. Похоть и любовь боролись с яростью и душевной болью, но каждый раз когда они боролись, любовь побеждала.

— Безумная любовь.

Он понял это, его глаза рассматривали меня, пока он размышлял.

— Именно так.

Он смотрел на меня почти болезненно, как будто он мог исправить каждую часть меня, если бы я позволила ему. Но я не хотела этого. Я не хотела быть проектом, который он мог бы исправить потому, что когда он это сделает, между нами ничего не останется.

— Итак, — сказала я, сглотнув. — Андра.

— Андра, — повторил он. — Я многое хочу рассказать тебе о ней, но многое из этого очень личное. — Он провел рукой по голове.

— У тебя волосы длиннее, чем обычно. — Я протянула руку и обхватила его подбородок ладонью. — И это тоже, — сказала я, потирая волосы на его лице. — Ты выглядишь так, будто только что срубил дерево и отнес его в свою хижину.

Он засмеялся, это был редкий и красивый звук.

— В общем. Суть в том, что ее дядя — жестокий кусок дерьма. Он взял над ней опекунство после смерти сестры ее матери. Она пыталась уйти от него, используя надлежащие каналы, но, в общем, ничего не вышло.

— Значит, ты ее вытащил.

— Я вытащил ее. — Его рука сомкнулась на моем запястье, положив его на стол перед собой, чтобы он мог играть с моими пальцами, пока он говорил. — Все, что я тебе скажу, останется между нами, Мира. Ты понимаешь?

— Я не стукачка.

— Я знаю. — Он провел большим пальцем по линиям моей ладони — один из его многочисленных приемов, чтобы расслабить меня. Но мне не нужно было расслабляться. Может быть, он сам расслаблялся. — Это важно.

— Я знаю, — заверила я его. — Ты заботишься о Ко…Андре. — Я исправила ее имя в последнюю секунду.

— Я привез ее в Колорадо.

— И тогда ты виделся с мамой?

Он кивнул.

— Она там в безопасности. Потребовалось время, чтобы все уладить, но сейчас все хорошо. Она в хорошем месте. И не только физически.

— Это хорошо. — Я изобразила счастье в своем голосе, в которое сама не до конца верила. Мне было трудно почувствовать искреннее облегчение, когда я никогда не встречала эту девушку. Но поскольку я знала, что она была важна для Шесть, который был важен для меня, и потому что он наконец-то, блядь, был дома, я была счастлива. — Полагаю, тебе придется навещать ее время от времени.

— Да. — Он посмотрел на мою руку, которая казалась такой маленькой, когда он держал ее. — У меня был дом в Мичигане, сейчас он продается. — Он поднял глаза. — Просто подумал, что ты должна знать.

— Хорошо. Ты жил там раньше?

— Да. Я проводил много времени с Лидией и Андрой. Когда Лидия умерла, я стал приезжать в город и оставаться там чаще и чаще. А после того, как я встретил тебя, я оставался здесь достаточно долго, чтобы это стало моим основным местом жительства.

— Как ты можешь позволить себе содержать оба места — твое и мое? В Сан-Франциско — не дешевая недвижимость.

— Я справляюсь хорошо. Но дом в Мичигане принадлежал моей маме. Я жил в нем, после того как она переехала сюда. — Он пожал плечами. — Погода здесь лучше, чем там. Для нее, по крайней мере.

— Это был дом твоего детства?

— Это просто четыре стены, — сказал он. — Дом — это дом, только если в нем живут люди, которых ты любишь.

— А сейчас в Мичигане нет никого, кого бы ты любил.

Он покачал головой.

— Нет.

— Что ж, — сказала я, вставая и потягиваясь. — Эгоистично, но я рада, что Андра в Колорадо. — Я слегка подтолкнула его, побуждая отъехать от стола на кресле. Когда он оказался достаточно далеко от стола, я скользнула к нему на колени. — Потому что надеюсь, это означает, что ты будешь отсутствовать меньше, чем раньше. А когда тебе придется уехать, ты будешь ближе к дому.

— Ты хочешь сказать, что это мой дом?

Я оглядела свою квартиру, безразлично подняв плечи, когда обвила руками его шею.

— Я говорю, что я твой дом.

— Я уже знал это. — Он скользнул рукой вниз по моей спине. — Почему ты не хочешь, чтобы мы снова съехались?

— Потому что мне нравится иметь свое собственное пространство.

— Я сохранил твою квартиру, пока ты жила у меня дома.

— Но это потому, что мое пребывание в твоем доме не было долгосрочной игрой. Это было краткосрочно. Имело смысл держаться за это место.

— А если бы мы съехались, то не было бы?

Я покачала головой.

— Нет. Потому что, если бы я переехала к тебе, я бы не хотела, чтобы ты дал мне возможность легко уйти.

— Почему? — он выглядел озадаченным.

— Потому что если ты дашь мне легкий выход, значит, я его приму. Я уйду, потому что — в отличие от тебя — я люблю легкость. Мне становится страшно, и я убегаю от тебя или отталкиваю тебя, и, если — громадное если — мы сделаем это, мне не нужно иметь план побега. Потому что я знаю себя, и я знаю, что я сделаю.

— Оставишь меня.

— Да. — Я прильнула к нему, наслаждаясь его пряным ароматом и тем, как его волосы касаются моей щеки. — А я не хочу оставлять тебя.

— Ты хочешь бороться.

— Хочу.

— Хорошо. — Он откинулся назад и заправил мои волосы за ухо. — Ты сильно выросла за то время, что меня не было.

— Я не выросла ни на дюйм. Все еще коротышка.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

И я знала. Но это была неизведанная территория для меня, и я не знала, как долго это может продолжаться.

ГЛАВА 25

Рождество 2004 года

Год спустя

Генри Пятый плавал в своем аквариуме, а я наблюдала за его танцем, пока моя собственная нога отстукивала ритм «Rockin' Around the Christmas Tree»⁴. Шесть был практически гребаным Санта-Клаусом, мать его, из-за того, как много он рассыпал рождественского веселья в моей квартире.

Я бросила еще немного еды в аквариум и повернулась, рассматривая огни, которые он развесил по моей квартире, словно место, в котором я жила, было не свалкой, а чем-то достойным освещения. Светильники освещали лишь некоторые неровности штукатурки на стене и многочисленные дыры, сделанные Мирой. Но, тем не менее, это было очаровательно.

Я не могла поверить, что меня очаровало Рождество. Праздник, который уже давно коммерциализировался, до Шесть даже не попадал в поле моего зрения. Но каждый раз, каждое гребаное Рождество, он встречал его с энтузиазмом ребенка. Это не соответствовало его обычно серьезному характеру, и, вероятно, поэтому я сама была так ошеломлена этим.

У входной двери стояли мои сумки с последнего длительного пребывания в доме Шесть. Хотя Брук была моим первым проектом, она не была моей последней. У меня были и другие девушки, которым я помогала, но ни одна из них не продержалась так долго, как Брук.

Мысли о Брук напомнили мне, что на дне тех пакетов лежал ее адрес. Находясь у Шесть, пока я помогала девушке встать на ноги после нападения, я получила неограниченный доступ к его компьютеру, а через него — к Интернету. Так что, возможно, я немного подглядела.

До сих пор после Брук я не чувствовала себя настолько привязанной к другим девушкам. Я была просто ступенькой, а дом Шесть — убежищем на те дни или недели, когда они переходили на более зеленые пастбища. Но Брук — или, скорее, Нора — прилипла ко мне, как струп, который постоянно возвращался, сколько бы раз я ни сдирала его со своей кожи.

Это было неэтично, я полагала — не то, чтобы я была серьезно озабочена этикой — но я знала, что поиск адреса Брук в супермодной поисковой программе Шесть дал результат.

Я не собиралась ничего делать с этой информацией. Уж точно не преследовать Брук и ее дочь. Но только о них я думала, пока помогала другим молодым женщинам.

Адрес все равно был зарыт, на случай если мне захочется сделать что-то иррациональное — например, пройти мимо. Не… вломиться. Нет. Просто проверить, как она.

Я не слышала ни слова с тех пор, как она переехала к матери. Ни единого слова. Она также не возвращалась в Сухой Пробег. Я знала это, потому что ходила туда почти каждый вечер.

Входная дверь открылась, и внутрь хлынула чертова тонна холодного воздуха и Шесть.

— На этот раз никаких мусорных пакетов, мистер Клаус? — спросила я, заметив, что в руках у него небольшая коробка, которую он поставил у двери.

— Не в этот раз. — Он закрыл дверь, но не решался запереть ее. — Ты готова получить свои подарки?

— Несколько? — спросила я, выходя из кухни и приветствуя его поцелуем у двери. — Должно быть, я была очень хорошей девочкой.

Он снисходительно улыбнулся мне.

— Была. Но этот подарок, как для меня, так и для тебя. Эгоистичный подарок.

— Я не думаю, что ты когда-либо мог быть эгоистом, — сказала я. — Но ладно. Дай мне. — Я протянула руки и сжала пальцы.

— Посиди на диване. Я сейчас.

— Мне закрыть глаза?

— Только если ты действительно хочешь удивиться.

Дело в том, что я всегда удивлялась. Всякий раз, когда Шесть приносил мне подарки, сам факт того, что он это делал, было сюрпризом сам по себе. Я пережила рождественское детство без подарков. Подарки во взрослой жизни были в новинку.

Поэтому я опустилась на диван и закрыла глаза руками.

Я услышала, как снова со скрипом открылась дверь, почувствовала, как прохладный воздух ласкает мои голые ноги. А потом она закрылась, и скрипучие шаги Шесть приблизились ко мне.

— Помни, что я сказал, что этот подарок будет для тебя и для меня.

— Хорошо, — сказала я, не имея ни малейшего представления о том, что это может быть.

Он положил что-то твердое мне на колени.

— Открой глаза, Мира. — Почему он говорил так, словно мурлыкал мое имя?

Я открыла их, посмотрела на коробку, лежащую у моих ног, а затем на него с вопросом.

— Это та, которую я видела, как ты принес.

— Да.

— Но ты только что вышел на улицу?

— Это двадцать вопросов? Просто открой ее.

Я вздохнула, но потянула за фольгу на боку коробки, пока не увидела, где крышка соединяется с остальной частью коробки. Я не могла даже предположить, что находится в коробке, но Шесть ободряюще кивнул мне, без слов сказав, чтобы я продолжала.

Я подняла коричневую крышку и сняла белую папиросную бумагу, пока не увидела… ну, я не знала, на что я смотрю.

— Что это за хрень?

Шесть ничего не сказал в ответ на это. Я взяла что-то резиновое, похожее на трубку, с гребнями и отверстием, которое тянулось от конца до конца.

— Это какая-то секс-игрушка или что-то в этом роде?

Он сделал гримасу отвращения.

— Что? Нет. Ты не знаешь, что это такое?

Я покачала головой, и он полез в коробку, вытащив мягкую игрушку.

— Желейная рыбка? — Я не очень люблю мягкие игрушки, так что я была озадачена тем, что у меня в руках. — Я имею в виду, это мило. — Если бы я была ребенком, это, наверное, было бы замечательно. Но она издавала раздражающий хрустящий звук, когда я сжимала ее, поэтому я бросила ее обратно в коробку.

Шесть вытащил еще одну вещь, которая заставила меня несколько секунд тупо смотреть на него.

— Почему ты даешь мне это? — осторожно спросила я, поднимая фиолетовый ошейник. Мое сердце заколотилось при виде сверкающего металла бирки, когда она засияла на свету. Я не хотела смотреть на это. Я втянула воздух. — Почему ты даришь мне ошейник?

Он улыбнулся улыбкой, которой я ни хрена не доверяла, наклонился за диван и достал еще одну коробку, побольше.

Шевелящуюся.

— Что это, блядь, такое? — спросила я, вскакивая с дивана и отступая назад, как будто он только что вручил мне бомбу.

Большая коробка издала хныкающий звук, и я начала яростно трясти головой.

— Ты что, черт возьми, сошел с ума? — спросила я его.

— Возможно. — Он слегка улыбнулся, и его глаза загорелись весельем.

— Что это за хрень?

— Открой и посмотри.

— Не-а. Не буду.

— Ты боишься? — поддразнил он.

Но я не собиралась доказывать, что нет, потому что я определенно, блядь, боялась. Похожая на секс-игрушку штука, плюс шумная игрушка, плюс ошейник, плюс коробка, которая двигалась взад-вперед и капризничала — все складывалось в то, чего я просила его не делать.

— Ну же, Мира. Не драматизируй.

— Я? Не драматизировать? Мне кажется, ты забыл, к кому ты прицепился, Шесть.

— Я не забыл. Вот почему я подарил тебе этот подарок.

— Ты, наверное, забыл, кто я такая, и тот факт, что два года назад я назвала это аферой.

— Это не афера. Это щенок.

— Господи! — Я запустила руки в волосы и знала, что делаю ему свое лучшее, чертовски испуганное лицо.

— Это не ее имя, если только ты не решишь его изменить.

— Только не говори мне, что ты уже дал ей имя, — простонала я.

— Почему бы и нет? Ты назвала свою рыбу.

Думаю, он был прав.

— Я не хочу собаку.

— Ты думаешь, что не хочешь, потому что у тебя ее никогда не было.

— Шесть, — умоляла я. — Я не могу иметь собаку.

— Нет, можешь. — Он встал и подошел ко мне, обхватил мои кулаки, успокаивая меня. — Это будет хорошо для тебя, Мира. Я знаю, что ты была так занята с людьми, которым помогала. Но скоро похолодает, и у тебя закончится хобби.

— Щенок — это не хобби.

— Нет. И человек тоже.

— Зачем ты подарил мне щенка, Шесть, — простонала я и попыталась вырвать свои руки из его.

Коробка издала визгливый писк, и я откинула голову назад, пока не ударилась о стену.

— Я не могу заботиться о щенке.

— А ты пробовала?

— Нет! И поэтому я не могу ухаживать за щенком.

— Ни один человек не может сказать, что ухаживал за щенком, пока не сделает это в первый раз. Так что вот, пожалуйста, у тебя есть шанс стать собачьей мамой.

— У меня хорошо получается быть мамой рыбок, — запротестовала я.

— Нет, не получается. Скольких ты уже убила?

— Вот именно! А теперь ты даешь мне собаку. Собаку, Шесть. Собаку, которой нужно гораздо больше, чем десять дюймов столешницы и несколько хлопьев еды в день.

— Ты права. Собаке нужна еда и вода ежедневно — пару раз в день, на самом деле. И собаке нужен воздух, прогулки и расписание, и это будет огромным неудобством для тебя. Ты можешь игнорировать Генри, но ты не сможешь игнорировать собаку.

— Почему, Шесть?

— Потому что я хочу, чтобы тебя любили безоговорочно. Я хочу, чтобы ты любила что-то, кого-то… — Когда я подняла бровь, он добавил: — Еще. Этой собаке больше всего нужна любовь, такая любовь, которую можешь дать только ты. И она будет любить тебя в ответ, даже если ты думаешь, что не заслуживаешь этого. Но ты заслуживаешь. — Он откинул мои волосы назад. — Открой коробку. Поздоровайся со своим новым другом.

Я дрожала, и была в одном шаге от того, чтобы превратиться в груду обломков. Я подозрительно посмотрела на коробку, но не сделала никакого движения, чтобы открыть ее.

— Мне не нужен новый друг.

— Не нужен, но я хочу, чтобы он у тебя был. У тебя никогда не было собаки, и я думаю, что собака пойдет тебе на пользу — и, возможно, даже поможет некоторым женщинам, которым ты временно помогаешь.

Он попал в точку.

— Как собака может им помочь?

— Собак используют для эмоциональной поддержки. В хосписах их тоже используют. — Его руки обхватили меня и помогли немного унять дрожь. — Но в основном я хочу, чтобы ты увидела, каково это — любить кого-то еще. Быть ответственной не только за рыбу. Посмотреть, поможет ли это тебе позаботиться и о себе тоже.

Он немного успокоил меня, но я все равно была вся на нервах. Собака — это большая ответственность, и я не была уверена, что смогу справиться с нейдолжным образом. Но Шесть отвел меня от стены обратно к дивану, прижал коробку к моей ноге и поднял крышку, прежде чем я успела возразить.

Черный пушистый шарик зашевелился, поднял голову и встретился со мной взглядом.

— Это собака или медведь?

— Это собака. Сейчас она очень круглая. Она будет больше похожа на собаку, когда немного подрастет.

Меня это не убедило. Она выглядела как медведь. Я осторожно протянула руку, пока не коснулась ее. Такая мягкая шерсть — смесь грубой и шелковой. В нетерпении пушистый шарик двигался внутри коробки, пока она не прижалась своей холодной, влажной мордочкой к моей руке, втираясь в меня с потребностью, чтобы ее трогали, держали.

— Она настырная.

— Ты бы знала.

Я бросила взгляд на Шесть.

— Что я должна делать с собакой, Шесть? — спросила я в отчаянии, несмотря на то, что щенок отчаянно лизал мою руку.

Он подошел, взял щенка и протянул ее мне.

— Люби ее. Вот и все.

Я закатила глаза.

— Это не то. — Но я взяла ее у него, позволила ей устроиться у меня на коленях, полностью ожидая, что щенок спрыгнет с моей ноги и начнет есть мой диван. Но она просто двигалась кругами на моих коленях, ее обрубленный хвост вилял так сильно, что сотрясал всю заднюю половину ее тела.

Она была милой, неохотно призналась я себе. Я прижала руку к ее шерсти и смотрела, как мои пальцы погружаются в этот пух, пока они не исчезли.

— Что это за вид? — спросила я его.

— Собачий.

— Ни хрена себе. Я имею в виду породу.

Он провел рукой по ней и посмотрел на меня.

— Это ньюфи.

Я сморщила нос.

— Что это за чертова собака?

— Ньюфаундленд.

У меня не было никакой информации о породах, но это звучало достаточно безопасно.

— Насколько большой она станет?

— Не очень.

— Хорошо. — Потихоньку я начинала теплеть к этой идее. И не потому, что мне особенно хотелось иметь собаку, а потому, что эта собака свернулась клубочком у меня на коленях, глубоко вздыхая, как будто она была чем-то удручена, хотя я не заставляла ее оставаться у меня на коленях. Я гладила ее снова и снова, размышляя о том, что, черт возьми, я собираюсь делать с собакой.

— Как ее зовут? — спросила я у Шесть.

Он поднял ошейник и показал мне блестящую бирку.

— Гриффин? — спросила я, читая его.

— Да. Как мифическое существо. Частично лев, частично орел.

— Почему Гриффин?

— Потому что. — Он улыбнулся. — Ты тоже мифическое существо, я думаю.

— О, точно. Урсула. — Гриффин перекатилась на бок, подставляя мне лапы. — Даже не похоже, что они принадлежат такому крошечному существу, — сказала я, показывая ему подушечки ее лап.

— Тебе нравится ее имя?

— Мне кажется, она больше похожа на медведя, чем на льва, но, думаю, Гриффин лучше, чем имя, которое я бы выбрала.

— И какое бы это было имя?

— Афера.

— О. — Он кивнул. — Верно. Владение собакой — это афера.

— Именно. — Я провела рукой по ее шерсти, ненавидя то, что уже привязалась к ней. — Итак, как этот подарок относится и к тебе?

— По целому ряду причин, но единственная, которую я готов сказать тебе прямо сейчас, это то, что он дает мне некоторое утешение, зная, что если или когда меня не станет, ты не останешься совсем одна.

— Я могу позаботиться о себе сама, — сказала я ему, хотя ни один из нас не верил в это до конца.

— Возможно, это и так, — сказал он очень дипломатично, — но тебе не нужно этого делать. Я думаю, она будет для тебя отличным компаньоном.

Пока Гриффин дремала у меня на коленях, Шесть застегнул ошейник на ее шее.

— Ей очень идет.

— Не могу поверить, что ты подарил мне собаку. — Мне не нравилось, что я уже привязалась к ней. Но в отличие от Брук, мамы и всех остальных, эта собака могла уйти от меня, только если я не возьму ее на поводок. — Ты купил поводок?

— Он на дне коробки.

— Хорошо.

Он склонил голову набок

— Все в порядке?

Я долго ждала, прежде чем, наконец, согласиться.

— Все в порядке.

ГЛАВА 26

Июнь 2005 г

— Ах, ты, ублюдок, — бормотала я, шагая с Гриффин вверх по склону в полдень. Проходящая мимо женщина повернулась ко мне с широко раскрытыми глазами. — Не вы, — прошипела я и тряхнула поводок Гриффин. Мое ругательство не было направлено на Гриффин.

Оно было направлено на Шесть, которого, к счастью для него, в данный момент не было рядом.

— Вот ублюдок, — пробормотала я и натянула поводок, чтобы повести Гриффин по другой улице. — «Не очень большая» моя задница. Она уже занимает половину моей кровати, даже не пытаясь.

Гриффин неторопливо прошла мимо пожарного гидранта и вернулась назад, чтобы обнюхать его. Если бы гидрант не был прикреплен к земле, я была уверена, что она попыталась бы засунуть его в свою звериную пасть и принести домой.

Этот маленький пушистый комок превратился в дюжину оттенков черного и коричневого длинного меха, который линял повсюду. А еще она была неуклюжей. Не такой милой неуклюжей, как, например, случайно скатившаяся с дивана. Нет, Гриффин была чертовски профессиональна в неуклюжести. Ее лапы были такими чертовски большими, что каждый раз, когда она выходила на улицу и пыталась двигаться со скоростью, отличной от черепашьей, она спотыкалась о саму себя, отправляя меня кувырком вниз по лестнице с поводком, намотанным на руку.

Шесть думал, что поможет записать ее — а значит, и меня — на курсы дрессировки собак, но Гриффин все время спала и ничему не научилась. Это не было бы проблемой, если бы не то, что она быстро перерастала мою квартиру.

Он не солгал, что я не смогу забыть позаботиться о ней, но тот факт, что он был прав, мало меня утешил. Нет, Гриффин каждое утро, часто еще до восхода солнца, прижималась своим мокрым носом к моей шее, а затем издавала высокопарный скулеж, пока я, наконец, не сбрасывала с себя одеяло, рысью бежала к своим сапогам у двери и выводила ее на прогулку. И как только мы заходили в квартиру, она снова начинала скулить, требуя еды. Она была первым настоящим домашним животным в моей жизни — прости, Генри, но ты не в счет, — и меня удивило, что у нее был такой график без моего участия.

— Приучи ее к своему расписанию, — посоветовал Шесть однажды вечером, когда я сетовала на свое горе в тот день: проснувшись в шесть, я час гуляла с Гриффин только для того, чтобы она едва пописала, а затем побежала обратно в дом, заставив меня не один, а два раза упасть на колени в попытке угнаться за ней, покормить ее, а затем лечь вздремнуть только для того, чтобы она зализала меня до смерти менее чем через полчаса. Я израсходовала столько собачьего корма, что имело смысл покупать только огромные пакеты — из-за которых мне приходилось ломать спину, поднимаясь по лестнице каждую неделю.

— Как, черт возьми, я могу приучить ее к расписанию, если у меня самой нет расписания, — спрашивала я.

— Может быть, ты можешь начать с себя, а потом приспособишь ее.

Так чертовски бесполезно. Меня шокировало, что этот восьми или девятимесячный щенок решал все вопросы в наших отношениях. Не раз я ложилась в постель и засыпала до полуночи, что, похоже, радовало Шесть.

— Она изматывает тебя. Это хорошо.

Он был хуже всех.

Я дернула поводок, когда Гриффин остановилась у дерева, к которому она была особенно привязана.

— Ты собираешься обнюхать весь гребаный город? — спросила я ее, но мой голос был спокойным, ровным. Я не могла притворяться, что устала, потому что, хотя она подняла меня еще до того, как открылась заправка на углу, чтобы я успела взять пачку сигарет, я заснула в восемь вечера.

Шесть, конечно же, не было, и это было отстойно, потому что каждый вечер, когда он приходил домой после работы, он брал Гриффин на долгую прогулку, которая очень утомляла ее и давала мне время подмести гору собачьей шерсти, которая скапливалась в углах моей квартиры. Но поскольку его не было, моим долгом было выгуливать ее по городу, пока она не падала в обморок, как только мы входили в дверь.

Однако иметь собаку было не так уж и страшно. Она составляла мне компанию, слушалась меня, несмотря на проваленный курс дрессировки. Казалось, она уважала меня, хотя в наших отношениях она была больше альфой, чем я. И, в основном, было приятно иметь кого-то рядом ночью, даже если этот кто-то был линяющим, храпящим, пушистым комочком в моей постели.

Гриффин остановилась у следующего дерева, и я закатила глаза, уставившись в небо, желая чего угодно, только не быть здесь. Погода становилась достаточно хорошей, чтобы я могла преподавать самооборону в парке рядом со своим домом. У меня не было класса или чего-то подобного, но у меня было достаточно людей, с которыми я познакомилась во время Сухого Пробега и которые с удовольствием проводили со мной практические занятия раз в неделю. Это было очень непринужденно, из уст в уста, и бесплатно на данный момент. Шесть подал мне идею заняться этим, но для того, чтобы попрактиковаться в общении с людьми и обучении, прежде чем я когда-нибудь сделаю из этого хобби что-то большее. Этот человек всегда искал способы, которыми я могла бы занять себя, но он устроил мне самый большой пожиратель времени в тот день, когда привел ко мне Гриффин.

Однако он не ошибся в ней, когда говорил о том, как она может помочь другим женщинам, с которыми я сталкиваюсь. Она оказывала на них успокаивающее действие, и я полагала, что именно ее одурманенное лицо и высунутый язык успокаивали их, что я не какая-то мошенница, которая хочет их обмануть. Во всяком случае, я почти никогда больше этим не занималась.

Шесть все еще платил за мою квартиру, хотя теперь я почти не помогала ему. В основном, я выполняла поручения. Доставляла посылки, забирала книги или сидела на скамейке в парке возле отеля с почасовой оплатой. Это было не так волнительно, как раньше, но я думаю, что мы оба все еще были немного обожжены тем, что произошло в тот день, когда я украла «Ролекс» у одной из его целей. Он платил за мою квартиру, клал деньги на мой счет, а я старалась делать вид, что ничего страшного не происходит, но это действительно начинало меня беспокоить. Я знаю, что он финансово помогал Коре/Андре, а со мной в придачу, я понимала, что это, должно быть, немного напрягает его.

Не то, чтобы он когда-либо что-то говорил или заставлял меня поверить в это. Но не раз я уговаривала себя подумать о том, чтобы переехать к нему.

Собака была частью этого, конечно. Но из-за практичности наших финансов и того факта, что его всегда не было дома, а я все равно присматривала за его домом, я не раз задумывалась о том, чтобы переехать к нему. Много раз, на самом деле.

В конце концов, у него была большая квартира. Может быть, я могла бы использовать его двор, чтобы практиковать самооборону с другими. Или, может быть, Гриффин могла бы использовать двор как место, где можно бегать, не нуждаясь в прогулках все время. Может быть, Гриффин могла бы съесть надоедливую соседскую собаку. Плюсы были бесконечны.

Я достала свой телефон, желая написать ему сообщение: Ладно, ты, манипулятивный ублюдок. Ты добился своего — давай жить вместе. Живи в грехе, как говорят дети.

Но что-то привлекло мое внимание на противоположной стороне улицы, у дерева, к которому Гриффин прижимала свое рыло.

Сан-Франциско был крупным городом. То, что я оказалась здесь, было полной случайностью. Но в то же время, это не было полной случайностью. Потому что я уже давно запомнила этот адрес. Наверное, я просто бессознательно пришла в это место.

Ее вьющиеся волосы сдерживала разноцветная бандана. Но ей это шло, и она выглядела так, будто вышла из каталога семидесятых. На ее бедре сидел ребенок, достаточно большой, чтобы быть, вероятно, малышом. У ребенка были темные волосы, миллион пружинистых локонов, которые украшали ее голову так же равномерно, как трава на зверушке чиа.

Я выглянула, чтобы лучше рассмотреть ее, все еще оставаясь в тени дерева, которое сейчас грызла Гриффин. До меня донесся голос Брук, живой и яркий, как и ее внешность. Исчезли темные круги под глазами, которые она носила постоянно, как татуировку. Ее щеки были розовыми, а бледная кожа — без единого пятнышка. Это было похоже на совершенно другую женщину.

Она присела на переднем дворе, который на самом деле был просто куском травы размером с почтовую марку, и посадила карапуза прямо рядом с кучей разноцветных блоков.

Я взглянула на дом, который был небольшим, но все равно каким-то очаровательным. Затем я перешла улицу, таща за собой неохотно идущую Гриффин.

Это был не очень оживленный район, судя по тому, что я не смотрела по сторонам и не попала под машину. Это было тихое, причудливое место, такое, в котором можно было бы растить детей.

Брук еще не заметила меня. Она вытерла руки о джинсовые шорты и одернула черную майку. Она была одета просто — даже с банданой на голове — но выглядела она… хорошо. Здоровой. Все образы, которые я хранила о ней последние два года, столкнулись с этим образом яркой, поразительной, здоровой молодой женщины.

В конце концов, не мое присутствие привлекло внимание Брук. Малышка повернулась, ее темные глаза загорелись, когда она увидела Гриффин, вытянув руки вперед.

— Собака! — пискнула она.

С улыбкой на лице Брук повернулась посмотреть, что привлекло внимание ее дочери. Я наблюдала, как улыбка померкла, когда она перевела взгляд с Гриффин на хозяина — меня.

Она быстро моргнула, посмотрела на Нору, а затем снова на меня. О чем она думала? Что я здесь, чтобы похитить ее ребенка или что-то в этом роде? Я даже не была уверена, почему я подошла — я не ожидала, что она будет приветлива.

— Брук. — Кто-то должен был первым что-то сказать, кроме повторяющихся радостных криков Норы: — Собака! Собака!

— Привет, Мира, — сказала она, наклоняясь, чтобы подхватить дочь на руки. Нора выглядела такой милой — слишком милой. Как будто ты только что откусил кусок торта и обнаружил, что он весь покрыт глазурью. Но, возможно, такими были дети. У них не было достаточно развитого мозга, чтобы скрывать свои намерения с помощью уст, хорошо разбирающихся в обмане. Ее сладость не была поверхностной. Она просто была такой, какая она есть.

Это немного ошеломило меня, примеряя того тихого, внимательного малыша с этой более взрослой версией. Она настойчиво протягивала руки к Гриффин, а Брук изо всех сил старалась удержать ее.

— Держись, Нора, — сказала она, прижимая ее к себе чуть крепче.

— Ты выглядишь здоровой, — сказала я, а потом скривила лицо. Что это было? Не то, чтобы она была больна, когда я ее знала. Но она была беременна и восстанавливалась после эмоциональной травмы, поэтому я предположила, что эти вещи могли отразиться на ее лице.

— Ты тоже. — Но она, похоже, не доверяла этому. Она посмотрела на мои руки, которые были голыми и без шрамов. Прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз резалась, что я не могла вспомнить, было ли это до нее или после нее. — Что ты здесь делаешь?

— А, ну, я была… мы были по соседству. — Я указала на Гриффин. — И я посмотрела вперед, а там была ты. — Я продолжала смотреть на Нору, которая нетерпеливо пыталась вырваться из рук мамы. Мне пришлось повысить голос, чтобы говорить поверх «Собака! Собака!» — Прости. Я не хотела так вторгаться.

Но я вторглась, вроде как. Я хранила ее адрес все это время, не зная, что с ним делать. Ну и ладно, что мои ноги все равно бессознательно привели меня сюда, не обращая внимания на все мои мысли о «воссоединении» с Брук и Норой.

— Все в порядке. Она твоя?

— Гриффин. Да, она моя. — Я снова взглянула на Нору. — Она дружелюбная. Немного глупая, наверное, но она самая милая из всех, кого я знаю.

Брук двинулась к нам, слегка колеблясь.

— Как она относится к детям?

— Твой вопрос хорош. Она никого не ела, так что это, наверное, хороший знак.

Брук не рассмеялась над моей неудачной попыткой пошутить. Она смотрела на меня и собаку, решая, безопасно ли это. Я видела это в ее глазах. Хотя она больше не носила свой эмоциональный груз, он все еще был с ней. Я подумала, что это хорошо, что она была осторожной, встревоженной, особенно с Норой рядом.

Она наклонилась, становясь на уровне глаз Гриффин.

— Привет, Гриффин, — ворковала она, прикасаясь к ней — проверяя — прежде, чем позволить это сделать своей дочери. — О, ты милая, не так ли? — спросила она, когда Гриффин плюхнулась ей на ноги, как будто простое поглаживание Брук по голове пригласило ее лечь на ноги.

— Она хорошая, — сказала я, хотя, учитывая мой послужной список, я знала, что это не было звонким одобрением. Я не была известна тем, что общаюсь с хорошими людьми.

Нора протянула пухлую руку к собаке и радостно завизжала, когда Гриффин ткнулась в нее мордой.

— Она часто так делает, — сказала я, как будто Нора могла меня понять. Я даже не знала, в каком возрасте дети начинают понимать простые предложения. — Она хорошая, — сказала я, и Нора повторила это слово, опустив букву «х».

— Да, хорошая собака, — прошептала Брук, пока они обе по очереди гладили Гриффин. — Ну, раз уж ты здесь, не хочешь зайти?

Я не ожидала этого и знала, что это должно быть благодаря присутствию Гриффин. Может быть, она как-то нормализовала меня. Смотрите, у нее есть собака. Она не может быть слишком сумасшедшей. Думаю, Шесть все-таки не был таким уж ублюдком.

Я кивнула, следуя за Брук и Норой по цементным ступенькам в крошечное фойе крошечного дома.

Она закрыла за мной дверь, и я остро ощутила огромные размеры Гриффин. Она занимала все фойе и была достаточно широкой, чтобы занять и весь коридор. Брук пригласила меня следовать за ней в заднюю часть дома, где кухня размером с кукольный домик выходила на солнечную веранду. По всей территории было разбросано полдюжины игрушек, и Гриффин взяла на себя смелость зачерпнуть одну из них в рот. Брук не заметила, поэтому я вырвала ее из пасти и вытерла слюни о свою ногу, после чего присоединилась к Брук в одном из плетеных кресел, стоявших друг напротив друга.

Нора уселась на кучу игрушек, а Гриффин плюхнулась у моих ног.

— Она ведет себя так, будто устала.

Я подняла бровь и сказала:

— Она так думает. Пока мы не вернемся в мою квартиру, а потом она поест и будет скулить, чтобы через пять минут снова выйти на улицу.

— Я удивлена, что у тебя есть собака.

— Почему?

— Ну, потому что ты казалась такой привязанной к этой рыбе.

Генри Четвертый.

— Не знаю, была ли я к нему привязана, — сказала я, когда память напомнила мне о его жалких похоронах под фиолетовыми цветами на улице. — Но о нем было легко заботиться. Намного легче, чем о собаке.

— Вот почему я так удивлена, — сказала она и разделила большие блоки, которые Нора протянула ей. — Собака не похожа на тебя. — Она посмотрела вниз на Гриффин и пожала плечами. — Может быть, по крайней мере, не такая собака.

— Почему? Потому что она пушистая и слишком дружелюбная?

— Да. И, я не знаю, она почти такого же размера, как и ты. Кажется, ты бы выбрала что-то поменьше.

— Ну, я ее не выбирала. Шесть выбрал.

— О, так он вернулся?

Я кивнула, но больше ничего не сказала.

— То есть, он вернулся, но он снова уехал на другую работу.

— Он часто так делает, — прокомментировала она.

— Не так много, как раньше. Сейчас в этом нет необходимости. — Заткнись на хрен, Мира, — предупредили голоса, и я заткнулась. — Нора большая. — Очевидное утверждение года.

— Да. У нее девяносто девятый процентиль по всем показателям, кроме веса. На самом деле ей нужно больше есть, но с тех пор, как она начала ходить, она хочет только бегать.

Нора встала и понесла еще один кусок блоков, минуя ожидающие руки мамы, и принесла их мне.

Я взяла их, но посмотрела на Брук, чтобы убедиться, что все в порядке. Это было нереально — сидеть на заднем крыльце дома Брук, смотреть на ребенка, которого я держала на руках, заботилась о нем — ребенка, который уже не был ребенком, — и пытаться понять, что это значит для нас с Брук. Мы не были друзьями, никогда ими не были. Но я так и не смогла понять, что произошло. И я затаила обиду на то, как быстро Брук смогла уйти от меня.

Мне не хотелось, чтобы она знала об этом. Иногда съесть гнев было проще, чем попытаться его искоренить.

— Твоя мама здесь? — спросила я, вспомнив, что она сказала мне, что переезжает к своей маме.

— Нет, она вернулась в Чикаго. Я живу здесь одна, с Норой.

— Милое местечко. — От этой светской беседы я чесалась, как от шерстяного свитера. — Эээ… — Я понизила голос: — Папа?

— Его нет на фотографии. О нем ничего не слышно с тех пор, как мы ушли.

Я вздохнула с облегчением.

— Это хорошо. — От одной мысли о том, что личность милой маленькой Норы может измениться из-за этого, из-за того, что она стала свидетелем такого насилия, мои руки сжались под столом. — Я рада, — сказала я и потянула за майку, чтобы унять зуд.

— Да. Дела идут хорошо. Я все еще в пекарне.

— Кто следит за Норой? — Не твое дело, Мира.

— Жена владельца. Она живет над пекарней, так что это удобно. А через несколько лет Нора пойдет в школу, и если я все еще буду работать в пекарне, мне придется придумать что-то еще, чтобы она придерживалась соответствующего графика. Но пока это работает.

Я пожалела, что у меня нет воды. Я не знала, что на меня нашло, что заставило меня так нервничать, находясь в доме Брук с играющей рядом Норой. Не то, чтобы это стерло разочарование, которое я испытывала последние пару лет, но было трудно вспомнить о нем, поскольку я была прямо здесь, помогая Норе разъединять блоки, а она снова соединяла их с ужасной координацией.

— Дети похожи на маленьких пьяных взрослых. — Я не хотела этого говорить. Я тщательно следила за своими словами, предаваясь светской беседе вместо серьезных разговоров. Но мысль пронеслась так быстро, что вот она, на стеклянном столике, разделявшем нас.

К счастью, Брук рассмеялась.

— Это один из вариантов. Когда она очень волнуется, она пытается бегать на месте и обычно падает на задницу. Взрослому человеку это было бы неловко. А с ней это восхитительно.

Говорила ли моя мама когда-нибудь обо мне так, как Брук говорила о своей дочери? Ее любовь, ее преданность были так кристально чисты? Защищала ли меня мама, пыталась я вспомнить, от незнакомцев, от собак, от таких людей, как я? Я знала только любовь матери, которая была разбита, но не такую любовь, как у Брук, чистую и цельную.

Это было так сильно, этот порыв, охвативший меня, что мне пришлось отвести от нее взгляд.

— Ты хорошо выглядишь, Мира, — сказала Брук. — Более сильной.

Я издала небольшой смешок, изгоняя преследующих меня демонов, унаследованных от моей матери.

— Я стала больше тренироваться. — Я потерла губы. — Помогаю другим женщинам.

Брук моргнула.

— Это хорошо. Действительно хорошо. — Она посмотрела на свою дочь и сложила руки на коленях, слегка раскачиваясь взад-вперед на месте. Затем она снова заговорила. — Я никогда по-настоящему не благодарила тебя. Или, может быть, благодарила. Но я не думаю, что этого было достаточно.

Я не могла смотреть на нее. Я пришла сюда не для этого. Я хотела приехать сюда по чисто эгоистическим причинам. Чтобы проведать Нору. Посмотреть на жизнь, которую Брук построила для себя. Она создала дом со своей дочерью. Хорошо, что она уехала из дома Шесть и двинулась дальше. Потому что, в конце концов, мы не были ее семьей.

Я могла простить Брук за то, что она меня бросила — потому что она ничем мне не обязана. Я не могла простить свою мать, но я могла простить другую мать, которая уехала, чтобы дать своей дочери лучшее. Потому что, в конечном счете, именно для Норы я хотела большего. Потому что я тоже когда-то была молодой, невинной. А теперь Нора могла расти без груза насилия.

Может быть, я проецировала. Может быть, я смотрела на Брук как на зеркало, осуждая ее так же, как я осуждала свою мать. Но Брук была хорошей матерью. Она хорошо относилась к Норе. И хотя я не могла легко отпустить обиду, которая осталась после ухода Брук, я могла отпустить беспокойство, которое я питала к ней с тех пор. У Норы был шанс, даже больше, чем у меня. И это удовлетворяло ту часть меня, которая не могла успокоиться с тех пор, как Брук уехала.

— Я знаю, что все было странно, когда я уехала. Я не знала, как с этим справиться. Я могла винить в этом послеродовой период, могла винить в этом разбитое сердце. — Она впилась ногтем в узор, вырезанный на стеклянной столешнице. — Какое-то время я винила тебя.

Я подняла на нее взгляд, даже когда Нора пихала мне в руки новые блоки.

— Раньше у меня был дом. У меня был мужчина, который, несмотря на свои многочисленные недостатки, поддерживал крышу над моей головой. Это была семья. Семья, которую я создала. А потом ты вытащила меня оттуда. — Она замолчала на минуту, но я не проронила ни слова. Она выглядела так, будто хотела сказать что-то еще, но собиралась с мыслями. Мне стало интересно, каково это — метать перед собой огромное количество мыслей и решать, какие из них использовать. Обычно я просто говорила все, что думала, или вообще ничего не говорила. Идея организации мыслей в целостную картину была чуждой, но интересной.

Я разделила блоки Норы и едва удержалась, чтобы не провести рукой по ее волосам.

Брук продолжала.

— Трудно увидеть насилие, когда ты находишься в его гуще. Я не верила, что я жертва, потому что я решила остаться. Я… — Она засмеялась. — Глупо, я верила, что это делает меня сильной. Чтобы выдержать это. — Она моргнула и провела пальцем под глазом, прежде чем фыркнуть. — Мне потребовалось время, чтобы понять, что жестокое обращение — это не то, что мне нужно терпеть. Я разбиралась с этими чувствами, пока жила с тобой, и мне жаль, что мне потребовалось так много времени, чтобы понять это. Когда я ушла, я все еще была расстроена. Из-за тебя, но в основном из-за себя. Даже когда я переехала жить к тебе, я представляла, как вернусь к нему. Я представляла, что он примет меня с распростертыми объятиями, и все будет лучше, потому что она… — она сделала паузу, облизнув губы, глядя на дочь, — будет здесь. Что ребенок исправит его, я полагаю. — Она почесала голову, а затем покачала ею, как будто не могла поверить в то, что говорила. — Сейчас это звучит так глупо. Он причинил мне боль, когда она все еще была внутри меня. Он мог причинить ей боль так много раз. Он однажды… — ее голос дрогнул, и она сглотнула. — Нет, я не хочу переживать это снова. Но дело в том, что если он мог сделать это со мной, с кем-то, кто мог противостоять ему, то почему бы ему не сделать это с кем-то таким же невинным, как она.

Я наблюдала, как она глубоко вздохнула, положив руки на колени. Это было все равно, что наблюдать, как кто-то исповедуется в своих грехах, но ее грехи были настолько незначительными в моих глазах, что я не могла понять, почему они отняли у нее так много. Может быть, именно это происходит, когда вы становитесь родителями. Может быть, когда становишься мамой, все становится более значительным. Более освещенным.

Я поняла, что это еще одна причина, по которой у меня никогда не будет детей.

— В любом случае. Я благодарна, что ты вытащила меня оттуда. Мне жаль, что я не рассказала тебе раньше. Я должна была связаться с тобой. В конце концов, я знала, где ты живешь. Ты не знала, где живу я.

Я поразмыслила, но решила не говорить ей, что искала ее.

— Все в порядке, — сказала я, когда зуд утих. — Норе это было нужно. Тебе тоже. Я была просто ступенькой.

— Может быть и так, но мне не нравится чувствовать себя так, будто я воспользовалась тобой и не поблагодарила. И Шесть, — быстро добавила она. — Ты скажешь ему за меня?

Я поняла, что она все еще немного запугана им, и именно поэтому не хотела благодарить его сама. Поэтому я кивнула.

— Мне пора идти, — сказала я, но у меня не было планов; не было причин спешить отсюда. Но Брук выложила свои чувства на стол, и они были слишком тяжелы для меня сейчас.

— Ты приедешь еще? — спросила она, осторожно проводя пальцами под одним глазом. Я не могла смотреть ей прямо в глаза, не тогда, когда мои собственные чувства были завязаны в узел.

— Конечно.

— Собака! Собака! — сказала Нора, подбегая к Гриффин, когда та присоединилась ко мне. Она практически игнорировала собаку все время, пока мы были на крыльце, но теперь, когда она уходила, Нора была потрясена, обхватив руками шею Гриффин точно так же, как я обхватила Шесть, когда он пытался уйти. Щупальцы.

Я помахала им обеим на прощание и возобновила прогулку с Гриффин по тротуару. Солнце уже клонилось к закату, и людей на тротуаре было меньше. Я знала, что этот район был местом для семей. У меня была только одна семья — моя мать и я, и она всегда казалась какой-то неполной. Брук и Нора, однако, были совершенны. Только они двое. Семья не состояла из мамы, папы и их двух-пяти детей. Шесть и я могли бы стать семьей.

Как будто он мог слышать мои мысли, его имя появилось на моем телефоне, сопровождаемое жужжанием.

— Привет, — сказал он, и вслед за его голосом послышались гудки и крики людей. — Где ты?

— Э-э, — сказала я, вертя головой туда-сюда в поисках уличного указателя. — Хороший вопрос.

— Ты рядом с моим домом?

— Да. — Подумала я.

— Ты можешь встретиться со мной там?

Я перестала идти.

— Ты здесь? В городе?

— Только что приземлился. Ловлю такси, но потерял ключи.

— На работе? — спросила я.

Он замолчал на минуту. Я услышала, как открылась и закрылась дверь машины, как Шесть назвал свой адрес, а потом снова его голос.

— Да. Я буду через час.

***

Он был так хорош в угадывании времени. Это было искусство, подумала я. Он сказал час — именно столько времени мне понадобилось, чтобы найти дорогу к его дому, который оказался, не так уж близко, как я думала. Не успела я открыть входную дверь, как подъехало такси, и из него вылез Шесть. Он прислонился к пассажирскому окну, протянул несколько купюр, а затем повернулся ко мне.

Неужели я когда-нибудь устану смотреть на него после разлуки? Он выглядел так хорошо все время. Его глаза были усталыми, и он был одет немного тепло для лета — в черную футболку, джинсы и фирменную кожаную куртку. Его волосы были взъерошены, как будто он окунулся с головой в Тихий океан, а потом дал им высохнуть в таком виде — развевающимися на ветру.

Уголок его рта изогнулся, когда он увидел меня. От яркой вспышки белого цвета мой желудок перевернулся на бок, и Гриффин сильно дернула поводок, наконец, заметив присутствие своего любимого.

Она была сильнее меня, гораздо сильнее. Она бросилась к нему, и он опустился на одно колено, ожидая, когда она бросит свое волосатое тело в его объятия.

Может быть, это была игра света, то, как солнце едва касалось верхушек домов вокруг нас, но что-то в том, как Шесть обнимал мою собаку, когда солнце отражалось от его волос, что-то во мне перевернуло. Словно еще один стержень вокруг моего сердца был уничтожен, оно открылось шире, вместив комнату, которую он, казалось, продолжал заполнять внутри меня.

В тот момент я любила его на девять. Это было больше, чем я могла бы вынести, как я думала, но каким-то образом — он сделал это легко.

— Привет, — сказал он своим низким, хрипловатым голосом, прежде чем его руки обхватили меня. Это было похоже на один из тех фильмов, которые я включаю для фонового шума, когда меня тошнит от рекламных роликов. Из тех, где мужчина и женщина улыбаются друг другу на расстоянии фута, прежде чем прижаться друг к другу, зная, что они могут выдержать вес друг друга.

— Привет, — произнесла я, задыхаясь больше от нахлынувшего на меня волнения, чем от долгой прогулки, которую я только что выдержала.

Гриффин, маленькая эгоистичная дрянь, подпрыгнула вверх, пока ее передние лапы не оказались на груди Шесть, заставив нас разделиться. Он засмеялся, потрепал ее по голове и осторожно опустил на землю.

— Я вижу, что занятия по дрессировке помогли ей решить проблему с прыжками.

— Очень помогли, — сказала я. — Совершенно не зря потраченное время.

— Я рад тебя видеть, — сказал он, не продолжая разговор. Это всегда выбивало меня из колеи. Я привыкла к этому в своей голове. К постоянному переключению между мыслями. Но когда это делал Шесть, это заставало меня врасплох. Больше не было разговоров о Гриффин, теперь было время для рук Шесть, обхвативших мою талию, для его лица, прижатого к моим волосам, когда он вдыхал меня и прижимал поцелуй за поцелуем к моей голове.

Я хотела заставить его почувствовать то же самое, что он заставил почувствовать меня. Наполненной. Полноценной. Достойной такой любви, как его.

— Я рада, что ты дома, — сказала я, но это прозвучало роботизировано. Мне не часто приходилось говорить о своих чувствах — я показывала их довольно ясно, особенно когда была вне себя от ярости. Но когда дело доходило до эмоций, которые я все еще пыталась понять, мои реакции всегда были более сдержанными. Утонченными. Но все равно, ему было важно знать, что я чувствую. И в данный момент я была счастлива. Счастлива до глубины души.

— Ммм, — пробормотал он мне в волосы, раскачивая меня взад-вперед. Он прижимал поцелуй за поцелуем к моей голове, и я еще глубже прижалась к нему. Иногда меня удивляло, как далеко мы продвинулись за почти пять лет.

— Ты так хорошо ощущаешься. — Его руки двинулись вниз по бокам моего тела, мягко сжимая, излишне возбуждая меня.

— Ты тоже, — прошептала я, слегка впиваясь ногтями в его бицепсы. Они напряглись под моей рукой, и я поцеловала его в шею. От него пахло чистотой и теплом.

Он поднял меня, чтобы посадить на стойку позади нас, и обхватил мою голову, направляя ее к своему рту. Это всегда удивляло меня, его способность отдавать и отдавать снова. И это то, что он делал. Его руки были голодными, но они отдавали, прежде чем брать. Он стянул с меня рубашку, затем приподнял меня, чтобы стянуть штаны с ног. Осторожно он положил меня на спину так, что я оказалась на прохладном граните. Я немного дрожала от этого ощущения, и он успокоил холод, проведя руками по моему телу, сжимая, так что кровь прилила к поверхности моей кожи.

Он покрыл поцелуями одну ногу, и его рот завис над моим центром, дыхание было достаточно горячим, чтобы заставить меня извиваться. Затем мучительно его рот спустился по другой ноге. Он был весь в ощущениях, удерживая меня сосредоточенной на нем, чтобы мои мысли не блуждали. А они и не могли, ведь он постоянно прикасался ко мне где-то, чтобы вызвать какую-то реакцию. Например, когда он накрыл мой центр ладонью и надавил.

Другая его рука обхватила мою задницу, немного потянув меня вниз по стойке, пока я не свесилась через край. Его ладонь давила сильнее, и моя спина снова выгнулась дугой. Я пыталась посмотреть на него, на то, что он делает с моим телом, но он наклонился ко мне, осыпая мое тело влажными поцелуями. Пробуя меня на вкус, любя меня своим ртом, а затем руками, когда он, наконец, ввел их в меня.

Когда я двинулась, чтобы снова выгнуться дугой в том месте, куда он надавил, я почти полностью соскользнула со стойки. Он поймал меня, и мы упали на пол.

На нем все еще была одежда, поэтому я устроилась на его коленях и сорвала с него кожаную куртку, отбросив ее за спину, а мои пальцы скользнули под его рубашку. Его грудь была такой теплой, а на коже было совсем немного волос. Я стянула рубашку, и Шесть перевернул меня так, что оказался надо мной, поддерживая свой вес одной рукой, пока он расстегивал ремень. В наших движениях чувствовалась бешеная энергия, нетерпение и желание, когда я вцепилась пальцами ног в пояс его джинсов и потянула их вниз так быстро, как только могла. Я едва успела дотянуться до его колен, как он оказался внутри меня. Я откинула голову, ошеломленная мгновенной полнотой. Меня даже не беспокоило то, что моя кожа прилипла к теплому полу, не тогда, когда Шесть врезался в мое тело с такой скоростью, с которой я не могла справиться.

Я была уже так близко, поэтому я положила руки ему на грудь, толкая его, пока сама не оказалась на нем.

Он снимал свои джинсы, пока я скользила по нему снова и снова, а потом обхватил меня руками за талию и перевернул так, что я оказалась на спине.

— Нет, — сказала я, но это прозвучало скорее как звук, чем как слово.

— Нет? — спросил он, сделав паузу.

— Не останавливайся, — простонала я и тут же покачала головой. — Подожди. Я уже близко. — Я говорила отчаянно, на повышенных тонах, не желая, чтобы все закончилось так быстро. — Нам нужно поменяться.

— Ты близко? — спросил он. Он замедлил свои движения, но больше не останавливался.

— Да. Нам нужно переместиться, чтобы я не кончила так скоро.

Вместо этого Шесть прижал меня к полу, его руки обхватили мои запястья, и он увеличил темп.

— Шесть, — попыталась сказать я, но это вышло больше похоже на стон. Я была в нескольких секундах от этого, так близко, что мои глаза были крепко зажмурены. Но он прижал меня к себе, я была в ловушке. Я хотела застонать в знак протеста, но не могла, не тогда, когда он склонял меня к краю. Его рот накрыл мой, поглощая мои стоны.

И все равно, даже когда мое тело пришло в себя от этого, он продолжал. Снова и снова, почти как наказание. Почти как наказание — но не как наказание. Потому что мое тело снова взлетело вверх, преодолевая эту гору без труда. Я видела звезды, когда он увеличивал скорость, и чувствовала, как мои руки слабеют. Я никак не могла остановить его — потому что не хотела этого.

Когда я спускалась со второй вершины, он издал низкий, глубокий звук, который всегда издавал перед тем, как кончить. Когда он, наконец, рухнул на меня, мы оба были мокрыми от пота. Когда я набралась сил, я провела кончиками пальцев по его спине.

— Это было немного напряженно, — сказала я ему. Мои ноги все еще обвивали его талию, прижимая его к себе, поэтому я ослабила их на случай, если он захочет отстраниться. Но он не отстранился.

Его спина задрожала от моих прикосновений, и он наклонился, убирая волосы с моих глаз.

— Я скучал по тебе.

— Это хорошо. — Это было все, что я могла сказать. — Я тоже скучала по тебе.

— Я тебя раздавил?

Да, но я сказала ему, что это не так. Вес его тела был приятным бременем, и я не хотела, чтобы он покидал меня. Он, должно быть, все равно почувствовал это и скатился с меня.

— У тебя здесь включен кондиционер?

— Нет. — Я вытерла рукой лоб. — Я не трогала его. Я здесь почти не была.

— Верно. — Он глубоко вздохнул и встал, потягиваясь. Он был наименее стеснительным из всех, кого я знала, передвигаясь голым по кухне, пока не оказался у раковины, наполнил свою чашку холодной водой и сделал большой глоток. — Куда делась Гриффин?

Оглядев комнату, я вздохнула.

— Она, наверное, ест твой матрас. — Это не было чем-то из ряда вон выходящим.

Шесть протянул мне руку, поднимая, и протянул мне свою наполненную чашку воды.

— Я пойду, найду ее. Почему бы тебе не решить, что ты хочешь на ужин?

Он надел трусы-боксеры и пошел по коридору, зовя собаку по имени. Я схватила его футболку и просунула в нее руки, прежде чем он успел вернуться и потребовать ее. Не то чтобы я беспокоилась, что он это сделает; похоже, ему нравилось, что я ношу его одежду.

Когда он вернулся с Гриффин, передо мной были разбросаны меню на вынос.

Я должна была сказать ему, что наконец-то готова к этому. Готова к марафонам секса на кухне, готова к тому, что он будет гоняться за собакой, готова к тому, что у нас будет наше место — мы, частью которого я наконец-то готова стать. Но по какой-то причине я была слишком труслива, чтобы сказать ему об этом.

— Что-нибудь приглянулось? — спросил он, обнимая меня за талию и прикасаясь губами к моим волосам. Именно таких жестов, рассеянных доз привязанности, мне не хватало всю мою жизнь. До Шесть никто не обнимал меня спонтанно, не целовал, если только я или они не заслуживали этого. С Шесть мне не нужно было ничего заслуживать.

— Я понятия не имею.

— Ты голодна?

— Да. — Я засунула меню с бургерами в кухонный ящик. — Я не хочу жирного. Думаю, у меня в желудке еще фунт жира от буррито на завтрак, который я съела сегодня утром возле парка.

— Я купил тебе хлопья, — напомнил он мне, заглядывая в японское меню.

— Я знаю, но вон та пушистая задница нюхала так, будто собиралась пописать в каждом углу моей квартиры этим утром, так что я очень торопилась выйти из дома. — Я прильнула к его прикосновению. Это было так естественно с ним — выбирать меню на вынос, как некомпетентные повара, которыми мы были.

— Ну, когда природа зовет… — Он протянул японское меню. — Звучит неплохо?

Я кивнула.

— Я сегодня видела Брук.

— О? — Он достал свой мобильный телефон и сосредоточенно нахмурил брови, набирая номер. — У вас были планы или что-то в этом роде?

— Я просто столкнулась с ней во время прогулки с Гриффин. Она хорошо выглядит. — Я глотнула еще воды. — Ее ребенок милый. — Я не знала, почему я всегда называла Нору Норой в своей голове, как человека, которым она была. Но когда я говорила о ней, я как будто чувствовала необходимость отделить себя от того, чтобы знать ее на самом деле, называя ее так обобщенно, как «ребенок».

— Это хорошо. — Он держал телефон, но смотрел на меня, оценивая мои чувства. — И все прошло хорошо?

— Да. Она поблагодарила меня. — Я не знала, почему я вообще заговорила об этом, потому что внезапно мне перехотелось продолжать этот разговор. — Это было хорошо. Я, возможно, загляну еще раз когда-нибудь.

— Это здорово. — Он выглядел облегченным, почти так же, как Брук, когда она поняла, что я не собираюсь похищать ее ребенка. — Я уверен, что тебе это было нужно. Завершение.

— Да. — Я ненавидела и любила то, что он знал меня так хорошо. Как он мог называть меня загадкой или таинственной, когда он был в моей голове чаще, чем мне хотелось бы? — Давай, — сказала я, указывая на телефон.

Он набрал номер и поставил телефон на громкую связь, пока просматривал предложения. Когда ему ответили, Шесть проговорил свой обычный заказ.

— И овощи темпура, трехцветные суши-роллы, чесночная лапша с дополнительными гребешками. — Он поднял на меня бровь, проверяя, правильно ли он все сказал, и я кивнула. — Да, я могу подождать.

— Я хочу, чтобы мы съехались, — выпалила я, как только включилась музыка удержания.

— Что?

— Я готова. В этом есть смысл. Я имею в виду, я знаю, что ты практически манипулировал мной, чтобы я переехала ктебе, когда подарил мне меховой шарик. — Я закатила глаза.

— Если дело в ней, я сказал тебе, что могу оставить ее здесь и привозить к маме, когда уезжаю из города.

И, как и в первый раз, когда он предложил, я яростно замотала головой. Несмотря на все мои жалобы, мне все равно нравилось, что она рядом. Она была мне небезразлична. Несмотря на мои многочисленные прозвища для нее, я действительно любила ее. Просто для меня это было сложным делом, поэтому я так много смеялась над этим.

— Я хочу переехать к тебе, чтобы мы могли делать это каждый вечер.

— Есть японскую еду? — Хотя его тон был дразнящим, его глаза были на одном уровне с моими. Для него это было серьезно.

— Я имею в виду, если это то, чего ты хочешь. Я и сама люблю разнообразие, но если это одно из условий.

— Нет никаких условий, — сразу же сказал он. — Я же сказал, мы можем даже оставить твою квартиру, чтобы ты не волновалась.

— Нет. — Я покачала головой, и в трубке раздался звон тарелок. — Мне не нужен запасной план, потому что я им воспользуюсь. — Я сглотнула нахлынувшее беспокойство. — Давай сделаем это. Съедемся.

— Алло?

Мы с Шесть тупо уставились на телефон.

— Сэр?

— Да, я здесь. — Но Шесть снова смотрел на меня.

— Вы сказали, чесночная лапша?

— Да.

— Хорошо, номер телефона?

— Тот, с которого я звоню. — Я слегка рассмеялась. Шесть всегда был терпелив только со мной.

— Дайте нам двадцать пять минут.

— Хорошо. — Он повесил трубку и повернулся ко мне. — Правда?

— Правда. — Я глубоко вздохнула. — Я готова. В этом есть смысл.

— Так ты переезжаешь ко мне, потому что это имеет смысл? С каких пор ты подчиняешься самому разумному решению?

— Придурок. — Он хотел, чтобы я изложила свои чувства точно так же, как это сделала Брук со мной. — Я только сегодня поняла, но я чувствовала это уже давно, что хочу жить с тобой. Больше никаких переездов туда-сюда.

— То, что ты была с Брук, помогло тебе это понять?

— Не совсем. Я понимала это и раньше, но потом я увидела ее. И семью, которую она создала со своей дочерью. И… — Я пожалела, что у меня нет карманов, в которые можно засунуть руки. — И я поняла, что ты и я, мы могли бы создать семью вместе.

— Да?

— Да. — Ощущение было такое, будто я только что произнесла речь перед сотней тысяч человек. — Так… вот и все.

— Это хорошо. Потому что я знаю, что у тебя скоро заканчивается срок аренды.

— Конечно, ты это знаешь. — Я закатила глаза. — Так что, мы просто съедемся, когда он закончится? — Хотя я была готова к переезду, я не спешила прощаться с местом, которое было домом большую часть моей взрослой жизни.

— Мой договор аренды истекает в феврале.

— Значит, ты просто продлишь его?

Он покачал головой.

— Я думаю, что для нас будет разумнее всего найти жилье вместе. Место, которое будет только нашим. Не мое, не твое.

— Заткнись. — Когда он говорил такие глупые вещи — глупые, потому что они звучали романтично — моей первой реакцией было отвергнуть их. — Что не так с этим местом?

— Это место было моим. Ты всегда называешь его моим. Мне не нужно мое. Я хочу наше. Ты и я, Мира. Если мы собираемся сделать это, я хочу сделать это до конца.

— Но мы только что впервые окрестили эту стойку.

— Мы окрестим стойку и все остальные поверхности у нас дома.

Почему-то мысль о том, что мы переезжаем в одно и то же время, в новое место, сделала это более реальным. Это не было похоже на то, что я буду ночевать у него дома. Это будет реальное пространство, которое будет принадлежать нам.

— Когда заканчивается мой договор аренды?

— Первого января.

— Я бы не сказала, что это скоро. — По какой-то причине меня раздражало, что нам придется ждать так долго. Я была готова, ожидала, что придется ждать несколько месяцев. Но почти шесть месяцев казались мне наказанием.

— Мы потратим некоторое время на поиски. Я пришлю тебе объявления. Мне не нужно разрывать договор аренды, я выплачу его, если мы найдем что-нибудь до того, как он закончится. — Он обошел стойку и откинул мою голову назад, поддерживая ее руками. — Ты действительно готова?

— Да. — И хотя эта мысль вызвала резкий всплеск ужаса, в глубине души я знала, что готова.

ГЛАВА 27

Рождество 2005 года

— Это, наверное, худший день в году для переезда, — ворчала я, наклеивая скотч на коробки и относя их к двери.

— Это уместно, — ответил Шесть, не выказывая ни разочарования, ни злости. На самом деле, он выглядел таким же кайфовым, как воздушный змей. Не наркотический кайф. Но эмоциональный.

Я была в завязке уже целый год. И я наконец-то согласилась переехать к нему. Мы все еще ссорились, довольно часто, но Шесть был прав с самого начала; я боролась за него, за это. За нас. И в моей голове, казалось, все было в порядке.

Я измучила его, я знала. Мои эмоциональные взлеты и падения, все мои импульсивные решения влияли не только на меня, но и на него. Но он никогда ничего не говорил, всегда поддерживал меня на протяжении всего.

У Шесть были свои дела, он жил своей жизнью до меня. Жизнь, которой я старалась не завидовать, жизнь, которая ничего не знала обо мне.

Мы не говорили о его жизни, об обязательствах, которые у него были вне меня, вне нашего пузыря. Я знала, что у него есть работа, смешанная с личными делами, и старалась быть довольной, зная, что меня это не коснется. Однажды Шесть сказал мне, что люди, которым он нужен, зовут его Шесть, и я знала, что он нужен не только мне.

Шесть помогал Коре, пока она приспосабливалась к новой жизни. Из того немногого, что мне удалось выведать у него, я поняла, что она все еще подросток.

Глупо было испытывать к ней ревность — в конце концов, она была сиротой, девочкой, за которую Шесть чувствовал ответственность. Он никогда не заставлял меня чувствовать себя хуже, даже когда я давила на него.

Я отнесла последнюю коробку из его грузовика в дом, который он приобрел для нас.

Приобрел. Он действительно владел им. Когда я поняла, что объявления, которые он мне показывал, были не арендой, а покупкой, я засомневалась. Я не соглашалась на это. Но Шесть и его глупые романтические комментарии убедили меня согласиться.

— Я хочу дать тебе место, которое никто не сможет отнять. Если мы будем арендовать, всегда есть шанс, что они решат продать. Кроме того, у меня есть деньги от продажи дома в Мичигане. Я должен вложить их с умом.

Мне не нравилось, что он меня очаровал. Но, в конце концов, я согласилась, и следующее, что я помнила, Шесть бросил мне связку блестящих ключей.

— Я сделал ключи. Вот ключи от передней и задней двери.

Так я оказалась в столовой нового дома, который он купил для нас. Когда я сидела и думала об этом, то была ошеломлена, поэтому старалась не делать этого слишком часто.

На стойке стояла бутылка, охлаждающаяся в ведре, и я уставилась на нее, пока он не подошел сзади и не обхватил меня за талию твердой рукой.

— Это газированный сок, — объяснил он. — Это наше шестое Рождество вместе, — продолжил он, когда я просто уставилась на бутылку. — Я хотел отпраздновать его соответствующим образом. — Он открутил крышку с бутылки и налил напиток в два бокала. — Выпей со мной.

— За что мы поднимаем тост? — Когда он открыл рот, я выпалила: — Больше не поднимай за меня тост.

— А как насчет нас?

Я взяла бокал, который он протянул мне, и посмотрела на него через край.

— А что насчет нас?

Он легко улыбнулся, подтрунивая надо мной.

— За нас. За твои успехи на уроках самообороны и за мою удачу в захвате этого места.

Я чокнулась с ним бокалами и сделала глоток. Меня немного потрясло, что я пью что-то, так похожее на вино, но я все равно осушила свой бокал и поставила его на стойку.

В углу гостиной стояла голая рождественская елка. Я смотрела на нее дольше, чем это, наверное, нормально, но она была настолько обычной, что видеть ее в месте, где я буду жить, было… странно.

— Что это?

— Это называется дерево. Они живут снаружи большую часть времени.

Я посмотрела на него.

— У меня никогда не было рождественской елки.

— Я знаю.

— Зачем?

— Потому что я хотел, чтобы она у тебя была. — Он встал рядом со мной и убрал мои волосы с лица. — Я готов начать с тобой что-то настоящее. Я хочу, чтобы ты тоже увидела в этом реальность.

У меня чесались руки от обещаний, вроде дома, который нельзя отнять, и неубранной рождественской елки, наполняющей наше пространство ароматом зимы.

— Что-то реальное? — Я повернулась к нему, и его рука обхватила меня.

— Я знаю, что для тебя это всегда было реальным, здесь. — Он коснулся моей головы и скользнул рукой вниз, чтобы накрыть мою шею. — Но я хочу, чтобы ты увидела, что это реально и за пределами нас.

Я задавалась вопросом, когда я перестану чувствовать себя в равной степени восторженной и испуганной, когда он говорил подобные вещи, но я догадывалась, что проведу остаток своей жизни, привыкая к этому.

Остаток жизни.

Мы не говорили о браке ни разу, но в основном потому, что я была на расстоянии одного срыва от катастрофы. И я думаю, мы оба знали это и осторожно обходили на цыпочках.

— Я не завернул твой подарок, — сказал он мне, отвлекая меня от моих мыслей.

— Забавно, я не слышу больше собак. — Гриффин была с мамой Шесть, поэтому мы могли переехать, не беспокоясь о том, что она сбежит и будет терроризировать все деревья в округе.

— Я думаю, Гриффин нам обоим достаточно. Пока что. Может быть, на следующее Рождество.

Я ткнула его локтем в ребра, но он поймал локоть прежде, чем я успела что-то сказать, и вывел меня из открытой кухни и гостиной в кабинет, расположенный в фойе.

Первое, на что я обратила внимание, — это ткань на полу, закрывающая твердую древесину.

— Ты красишь стены? — спросила я, прежде чем поднять глаза на окно, выходящее на боковую сторону дома. Прямо перед этим великолепным чудовищем из стекла и дерева стоял прочный мольберт с чистым холстом. Сбоку стоял стол, заваленный красками, бутылками, наполненными всевозможными кисточками. Прямо перед мольбертом стоял табурет с ножками, похожими на щупальца.

Мгновение я смотрела на Шесть, просто моргая.

— Тебе нравится?

Я обернулась, рассматривая дополнительные холсты, прислоненные к стене за мольбертом, различные предметы мебели, покрытые разнообразными инструментами и палитрами. Я выбрала нож для палитры из одной из жестяных банок и провела пальцем по тупому краю.

— Это ты сделал?

— Это сделали мы с мамой. Тебе нужно было больше места, лучшие вещи. — Он подошел ко мне и накрыл мою руку своими. — Ты талантлива, Мира. Я серьезно. Я больше не хочу, чтобы ты помогала мне с работой — не потому, что я не считаю тебя хорошей. Ты чертовски хороша. Но ты не создана для того, чтобы воровать и лгать — хотя ты очень хороша и в том, и в другом. — Он окинул меня забавным взглядом. — Ты создана для того, чтобы творить. И я бы предпочел видеть, как ты проводишь часы с кистью в руках, чем смотреть, как ты играешь роль, которая не является твоей. — Он взял кисть с пушистым концом и раскрыл мою ладонь, чтобы провести ею по моей коже. — Я хочу смотреть, как ты творишь. Ты сделаешь это для меня?

Я обхватила кисть и провела пальцами по ручке, пока они не встретились с его пальцами.

— Сделаю, — пообещала я ему, когда мои губы зависли в дюйме от его губ. — Спасибо. — Эти два слова были совершенно недостаточными, но это было все, что я могла ему дать. Шесть был сотней вещей, а я чувствовала, что в сравнении с ним я не дотягиваю и до десяти. Почему он любит меня, почему он хочет, чтобы я переехала к нему, — это были вопросы, которые я постоянно задавала себе, но боялась спросить вслух; боялась нарушить баланс того, кем мы были, подняв зеркало и попросив его объяснить, почему.

— Включи музыку, — сказала я, прижавшись самым нежным поцелуем к его губам. — Позволь мне творить для тебя.

То, что я не могла сказать словами, я скажу красками. И я начала.

Все началось с торса женщины, на который были нанесены два прокола, повторяющиеся по всему телу. Шесть молча наблюдал за мной, приносил мне воду и закуски, но ничего не говорил, наблюдая, как я истекаю кровью на холсте.

Вскоре после полуночи я приступила к змее. Она обвилась вокруг ее туловища шесть раз, как зеленый удав, сдавливающий ее от живота до шеи.

Около трех часов ночи я написала ее руку. Шесть с большим интересом наблюдал за тем, как я рисую змею, сидя на табурете, пока я стояла. Он не спал все это время, даже когда я добавляла мельчайшие детали к чешуе. Затем я нарисовала голову змеи, лежащую в руке женщины. Она держала ее не со страхом, а скорее ласкала. Другой рукой она прижимала ее к своему телу, хотя та выжимала из нее жизнь.

А на чешуе змеи, состоящей из повторяющихся шестерок, я написала одно слово: любовь.

Когда я закончила, рассвет пробивался сквозь переднее окно, заливая желтым светом покрытый тканью пол. Я отложила кисть, и Шесть взял меня за руку и притянул к себе. Он повернул меня так, что мы вместе смотрели на мою картину — слияние зеленого, черного и красного, а потом он прижался губами к моему уху.

— Спасибо, — прошептал он, вызвав дрожь в моих конечностях. И я поняла, что он благодарит меня не за картину, а за то, что я ему показала.

ГЛАВА 28

Ноябрь 2007 года

Два года спустя

— Это странно.

— Почему это странно?

Я вздохнула и закрыла дверь в машину.

— Потому что мы никогда не приезжаем сюда на праздники. Это ненормально для нас. Это странно.

— Ты эксперт по странностям.

Я ударила локтем по руке Шесть, и мой сустав встретился с молнией, поцарапав кожу. Я посмотрела на него с негодованием.

— Ты эксперт по выведению меня из зоны комфорта.

Он посмотрел на меня сверху вниз своими глупо блестящими зелеными глазами.

— Это День благодарения, Мира. В этом нет ничего странного. — Он намотал поводок Гриффин на руку, когда она встала на задние лапы, желая броситься к двери.

Я протянула пирог, который несла из машины.

— Этот пирог сделан из коробки. Он покачивается туда-сюда. Твоей маме будет стыдно, что ты ее сын.

Шесть закатил глаза, глядя на меня.

— Моя мама прекрасно знает, кто я такой.

Я остановилась, и через несколько шагов Шесть тоже остановился.

— Я не думаю, что кто-то знает, кто ты.

Он взял у меня пирог и провел рукой по моим волосам.

— Я не думаю, что кто-то знает, кто ты.

Ты знаешь меня лучше всех, подумала я.

Он повернул голову на подъездную дорожку к входной двери своей матери.

— Пойдем, не будем заставлять ее ждать.

Элейн открыла дверь раньше, чем Шесть успел постучаться, и обняла сына.

— Мама, — тихо сказал Шесть, сжимая ее спину. Отстранившись, он протянул ей пирог.

— Пирог из коробки, — сказал он, уголки его губ слегка приподнялись, когда он лукаво посмотрел на меня.

Элейн улыбнулась своему сыну, ее улыбка растянулась на многие мили.

— Мой любимый.

Прежде, чем Шесть успел позлорадствовать, Элейн притянула меня к себе и обняла крепче, чем я была готова. Мгновенно, вместо того чтобы чувствовать себя желанным гостем, я почувствовала себя врагом. Она отцепила Гриффин от поводка, и Гриффин побежала по коридору, а Элейн быстро последовала за ней на кухню, где я услышала, как она тихонько отчитывает Гриффин за то, что та запрыгнула на столешницу.

Шесть стянул с моих плеч куртку и обнял меня, увлекая за собой на кухню вслед за Элейн.

— Моя мама любит пирожные из коробки, ты должна знать, что она любит и пирог из коробки.

Я подумала о пирогах, которые я пыталась приготовить на кухне — каждый из них был хуже предыдущего. Очевидно, Брук не передала мне талант. Даже визиты к ней домой за последние пару лет не помогли. Я едва освоила ее тесто для пирога, но начинка была совсем другой историей.

Кухня Элейн была наполнена запахами и звуками: индейка, лежащая на столешнице, от которой поднимался пар; классическая музыка, играющая на старинном радио, расположенном на другой стороне кухни; дрожжевые булочки, которые Элейн положила передо мной; таймер на плите. Шесть потянулся в шкаф и достал три тарелки, как будто ему не нужно было об этом задумываться. Я мало что знала об отце Шесть, кроме того, что его не было на фотографии, так что это был, вероятно, первый раз за долгое время, когда для праздничного ужина понадобилось больше двух тарелок.

Шесть уложил Гриффин в солнечной комнате рядом с кухней с большой костью, а затем закрыл стеклянную дверь, что означало, что мы могли присматривать за ней на случай, если она начнет грызть плетеную мебель.

— Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделала? — спросила я, чувствуя беспокойство, наблюдая, как Элейн перебегает с одной стороны кухни на другую, пока Шесть накрывал на стол и раскладывал серебряные приборы и салфетки.

— О, все готово, просто расслабься. — Элейн помахала мне красным клетчатым полотенцем для посуды и накинула его на плечо, помешивая все, что было в кастрюле на плите.

Шесть откупорил бутылку игристого сока и налил три стакана, после чего поставил бутылку на стол. Он бросил на меня короткий взгляд, как будто знал, что я хочу выпить весь бокал еще до того, как все сядут за стол. Семейные ужины заставляли меня нервничать. Семейные ужины, когда я не была членом семьи, пугали меня. Но мы оба знали, что сок не притупит мои нервы так, как алкоголь.

Миска за миской Элейн ставила еду на стол, а Шесть разделывал индейку. Мне показалось, что я попала в альтернативную реальность, где семьи собираются вокруг деревянного стола, заставленного едой, чтобы отметить праздник. Ужины на День благодарения с моей мамой были совсем другими.

Поставив тарелку в центр стола, Шесть занял место слева от меня и положил руку мне на бедро, слегка сжав его. Как будто он заглянул в мои мысли, увидел, как мне не по себе, и попытался успокоить меня.

Элейн зажгла длинные свечи, прежде чем занять место напротив меня. Протянув руку над тарелкой с индейкой, она взяла за руку Шесть. Она протянула другую руку мне, и я неуверенно взялась за нее, в то время как Шесть взял мою левую руку в свою и положил ее на стол.

Я вспомнила все фильмы о праздниках, которые я видела, где счастливые люди молились перед едой, произносили слова перед едой, как будто это могло что-то изменить. Это озадачило меня тогда и озадачило сейчас.

Я посмотрела на Элейн, которая мягко улыбнулась мне и Шесть, а затем склонила голову.

— Давайте сделаем паузу перед едой, — сказала она, ее голос был мягким и музыкальным, — и подумаем о тех, кто в этом нуждается…

Большой палец Шесть коснулся моих костяшек.

— …в пище и крове, и в любви…

— …пожалуйста, благослови всех нас, дорогой Бог свыше. Аминь.

Я пробормотала «аминь» и тут же почувствовала, как рука Шесть покинула мою. Я просунула руку под стол и сжала пальцы, все еще чувствуя тревогу.

У нас было два нормальных года. По крайней мере, то, что считалось нормальным для нас. Совместное проживание принесло нам своего рода мир — возможно, перемирие. Стало меньше вспышек, больше визитов в Сухой Пробег, меньше поездок Шесть, и у меня появилось больше времени для работы один на один с другими женщинами. Я больше не брала их к себе — не хотела развивать эмоциональную привязанность, как это было с Брук. Но Сан-Франциско был городом, полным людей, которые искали кого-то, кто мог бы им помочь. И хотя я больше не предоставляла убежище, я давала возможность защитить себя.

Это был новый сезон моей жизни. Совершенно новая Мира. Я по-прежнему вела себя эгоистично, чаще, чем мне хотелось бы. Но что-то в постоянстве моего дома с Шесть успокоило меня. Я не могла припомнить, чтобы раньше я знала, что такое постоянство.

Шесть схватил мою тарелку, прежде чем я успела остановить его, и нагрузил ее всем, что было на столе.

— Мира, что ты делала на День благодарения, когда росла?

Я повернулась к Элейн, мои мысли вихрем кружились в голове. День благодарения всегда был для меня просто очередным днем: пренебрежение со стороны мамы, консервированные бобы или тунец. Когда я повзрослела, этот день по-прежнему был просто еще одним днем, но то, как я его отмечала, изменилось: выпивка и курево, и, возможно, кража таблеток у дилера, с которым я недавно подружилась. Я могла пойти в закусочную на углу, чтобы съесть хренову тучу пирогов после захода солнца, потому что в это время там всегда были скидки.

Но я не могла рассказать ей обо всем этом. Или могла. Но я не хотела.

— Обычно я ела много пирогов.

Элейн тепло улыбнулась и взяла свой газированный сок. Она никак не прокомментировала смену виски на что-то более приличное.

— У тебя есть друзья? Семья?

Я повторила ее действия с соком, взяв его и сделав более осторожный глоток, чем раньше.

— Нет. Хотя Салли делает действительно потрясающий пирог с банановым кремом.

— Салли?

— В закусочной, ее владелица. Ее зовут Салли. — Я сделала еще глоток сока, чувствуя себя гребаной самозванкой за то, что ела всю эту домашнюю еду, когда вполне хватило бы еды из закусочной со скидкой или еды на вынос, которую мы с Шесть обычно предпочитали.

— О, я просто обожаю пироги.

— Ну… — Я посмотрела на Шесть, чувствуя, что монополизирую разговор. — На самом деле я испекла четыре пирога.

Ее брови нахмурились так, как это всегда делал Шесть.

— Четыре пирога? Где они?

— В мусорном ведре. — Одна из гребаных корочек была довольно хороша. — Я все еще учусь, — извиняюще объяснила я. Я так старалась быть нормальной — делала эти чертовы пироги. Но дома они оказывались в мусорном ведре, серединка была жидкой, а внешняя сторона твердой. Кажется, Брук сказала мне, что это означает, что духовка была слишком горячей, но я следовала этим чертовым указаниям и в итоге получила суп вместо пирога.

— О, я никогда не любила печь. — Она помахала руками в воздухе. — Мои таланты никогда не проявлялись на кухне.

Она пыталась успокоить меня.

— Я пытаюсь. — Так много всего. Это не сводило меня с ума — пока нет, — но новый сезон во мне начал понемногу ослабевать. Мне все еще было неспокойно. Это было самое долгое время, когда я была трезва, и ничто не могло заглушить тяжелый шум, который все еще часто окружал меня. Впервые в жизни я думала о будущем и о том, что оно принесет. Обычно у меня было время только на завтрашний день. Но уже два года завтрашний день оставался относительно одинаковым, рутинным. И эта рутина была мне как свитер на два размера меньше. Я не знала, каким будет следующий сезон, ведь это был самый долгий период, когда я как взрослый человек не лежала в больнице и не зависела от матери.

— Итак, ты испекла четыре пирога, — продолжала Элейн.

— А Шесть принес тот, что покачивается. — Я показала ему большой палец и откинулась назад, когда он поставил передо мной полную тарелку. Индейка, подливка, картофельное пюре, булочки, стручковая фасоль, клюквенный соус, запеченный сладкий картофель и немного салата из брокколи.

— Тут слишком много еды, — сказала я, изумленно глядя на него.

— Ты любишь поесть, — Шесть подтолкнул меня локтем, что напомнило мне о том, что я сказала ему, когда он впервые приготовил мне завтрак.

— Ты сказала, что у тебя нет здесь семьи, Мира?

Я вытерла рот салфеткой и уронила ее на колени. Всякий раз, когда я навещала Элейн в прошлом, мы говорили о живописи и о Сухом Пробеге — она никогда не была там, но была очарована этой идеей. Но, возможно, в праздниках было что-то такое, что заставляло людей говорить о тех, кто их устроил.

— Единственная моя семья — это мама, но мы не очень-то общаемся.

— Почему?

Я бросила короткий взгляд на Шесть, который пристально смотрел на меня, явно желая узнать больше о моей маме. Он знал мелкие вещи, обрывки разговоров. Но моя мама внушала мне только жестокость, и я пыталась забыть об этом.

— Мы не должны говорить о ней, — сказал Шесть тихо, но достаточно громко, чтобы его мама услышала.

Элейн выглядела удивленной и открыла рот, чтобы что-то сказать, но, желая избавить ее от чувства вины за то, что она заговорила об этом, я сказала:

— У моей мамы биполярное расстройство. — Я подумала, что это объяснит все настолько, что Элейн успокоится. Для некоторых людей психические заболевания были трудной вещью для понимания, особенно тот факт, что кому-то может понадобиться лекарство для мозга, как другому может понадобиться лекарство для сердца.

Шесть сменил тему, спросив ее об электричестве в подвале, которое нужно было переделать. Они стали обсуждать этот вопрос, решая, когда в соответствии с графиком Шесть можно прийти и посмотреть на это.

То, как они разговаривали, напомнило мне об одном из многих Дней благодарения, которые я провела с мамой. Насколько разной была наша с ней картина.

— Ma! — крикнула я из гостиной. Я лежала на животе, лицом к телевизору. Изображение было зернистым, поэтому я несколько раз ударила по нему сбоку, надеясь, что оно выровняется.

Когда она не ответила, я позвала ее снова.

По-прежнему ничего.

Вздохнув, я встала с пола и поплелась по коридору к ее спальне, босыми ногами подбирая ворс и шерсть маминых кошек. Я постучала в ее дверь, но не дождалась ответа.

Толкнув дверь, я увидела сначала маму, лежащую на кровати в одной футболке. Ее лицо было закрыто подушкой, одна рука свисала с кровати. Я осторожно подошла к ней и увидела, что ее тумбочка завалена вещами, которые, как я знала, были запрещены. Я взяла бутылочку с рецептом и прочитала название. Это был рецепт не моей мамы.

Я посмотрела вниз на ее руку и только тогда увидела в ней иглу. Мгновенно паника схватила меня за горло.

— Мама? — Я дотронулась до ее груди, но я так сильно дрожала, что не чувствовала ничего за пределами собственного тела. Мои глаза блуждали по ее коже, видя полдюжины красных волдырей на ее руке, один из которых был размером с четвертак.

— Мама! — повторила я, на этот раз тряся ее, пока ее рука вяло не поднялась и не стянула подушку с ее лица.

Моргая снова и снова, она уставилась на меня.

— Какого хрена, Мира?

Она была в порядке. Мое сердце пронеслось галопом в груди, прежде чем медленно успокоиться.

— Ты не двигалась, — сказала я. — И твоя рука… — Я указала на волдыри.

Она повернула голову и подняла руку, отгоняя сон.

— Это всего лишь несколько волдырей, Иисус. Смирись с этим. — Ее рука упала обратно на кровать, сбив пачку сигарет и зажигалку.

Я смотрела, как она ищет пачку и зажигалку, пока она не прикурила одну трясущимися руками. После первой затяжки она закрыла глаза.

Один глаз открылся и уставился на меня.

— Что? Ты думала, что у меня передозировка или что-то в этом роде? — Ее голос был хриплым, губы потрескались.

Я просто кивнула, не зная, что еще сказать.

Закатив глаза, она повернулась на бок и дважды кашлянула.

— Ну, если бы у меня была передозировка, тряска мне бы ни хрена не помогла.

Пошатываясь, она села и встряхнула руками.

— Если у мамы будет передозировка, не забудь сначала облить меня ледяной водой. — Она поднесла сигарету к губам и глубоко затянулась. — А потом… — сказала она высоким писклявым голосом, — тебе захочется дать мне пощечину. — Она выдохнула дым изо рта, а затем повертела головой из стороны в сторону. — Не пытайся сдвинуть меня с места, это не поможет.

Она откинула волосы с лица, моргнув на будильник.

— Семь? Почему я проснулась в семь?

Я обхватила свое левое запястье правой рукой, сжимая кости под пальцами, пока я неловко стояла рядом с ней.

— Идет парад в честь Дня благодарения, — сказала я.

— Ни хрена, — простонала она, проводя костлявыми пальцами по волосам. — Я спрошу еще раз, почему я не сплю?

Я отступила на шаг.

— Я подумала, что мы могли бы посмотреть его. — Вместе, добавила я про себя.

— Мне плевать на парад, Мира. У меня была длинная ночь! Иди!

— Но я хочу есть. — Мой голос был мягким, потому что мне было стыдно за то, что я беспокою ее.

— Достань немного хлопьев из буфета. — Она махнула рукой в мою сторону, показывая, чтобы я уходила.

— Но у нас нет молока.

— Господи, Мира. — Она положила сигарету в пепельницу и схватилась за голову. — Тебе не нужно молоко, чтобы есть их! Просто ешь и оставь меня в покое! — Ее голос проревел достаточно громко, чтобы у меня задрожали кости.

Я вышла из ее комнаты, прежде чем она начала швыряться вещами.

Когда час спустя она вошла в гостиную, на ней был ее любимый бледно-розовый халат, потертый от старости на плечах и талии. Она завязала поясок, сигарета висела у нее на губах, а прядь волос выбилась из пучка. Увидев меня на диване, она приостановилась.

— Ты поела?

Я кивнула, сев немного прямее. Я причесала волосы и почистила зубы, но все еще была похожа на тряпичную куклу в прошлогодней рождественской пижаме, штаны которой были мне слишком коротки. Но ее кошки писали в мою корзину для белья, и лучше носить одежду, которая была слишком мала, чем одежду, которая воняла.

— Хорошо. — Она прошла на кухню, и я услышала, как захлопали шкафы и холодильник. — Мира, сходи в магазин и купи молока.

Молоко. То, что я хотела со своими хлопьями.

— Я ела хлопья всухомятку, — сказала я, как будто это могло отговорить ее посылать меня в магазин на углу в утро Дня благодарения.

— Мне нужно молоко для кофе, Мира. — Она нетерпеливо вздохнула, как будто разговаривала с четырехлетним ребенком.

Я поднялась с пола и подошла к шкафу, взяла свои теннисные туфли и носки, которые я засунула в них накануне. Когда я протянула руку за деньгами, мама отмахнулась от меня своей сигаретой, разбросав пепел повсюду.

— Скажи Ларри, что я заплачу ему позже, — сказала она, не замечая, что на мне все еще пижама, а если и замечала, то ей было все равно.

Ветер грубо хлестнул мои волосы по глазам. Первые пять минут прогулки я проклинала ее за то, что она заставила меня идти в продуктовый магазин в холод, в праздник. Это казалось неправильным. Потому что я знала, что если бы это было нормально, то я бы с радостью поделилась историей о своих каникулах в День благодарения со своими школьными друзьями.

Но я никогда этого не делала. Я слушала их рассказы о том, как они ездили к бабушке, выбирали елку на следующий день после Дня благодарения и съели столько пирога, что у них заболели животы. Я мало что знала о других семьях, кроме того, что мне рассказывали дети в школе, но семьи, которые показывали по телевизору, казалось, разделяли близость, которой не было у нас.

— Привет, девчушка, — приветствовал меня Ларри, его заостренная челюсть и жирное лицо расплылись в улыбке, как только я вошла в магазин. Я заставила себя улыбнуться и, пригнувшись, прошла по одному из проходов к молочному отделу и взяла полгаллона молока.

Я поставила молоко на прилавок и посмотрела на Ларри с лицом девочки, постоянно извиняющейся за свою мать.

— Мама сказала, что заплатит вам позже, — сказала я, моя грудь вздымалась от неловкости в его присутствии, неловкости от предположения, что он позволит моей маме заплатить за это позже, как будто это было в долг.

Ларри держал во рту зубочистку, и его губы были влажными, когда он наклонился вперед, впуская в мое пространство запах своего тела.

— Она заплатит, да?

Вопрос был странным. Я только что сказала, что она так и сделает. Я только кивнула и взялась за ручку бутылки. Я потянула ее, но его мясистая, жирная ладонь легла на мою, остановив меня.

У кого зимой потеют руки? задумалась я.

— Скажи маме, что она заплатит, — сказал он, его взгляд был горячим, рыскал по мне. Я почувствовала его пристальный взгляд, как нежелательное прикосновение, и рывком выхватила у него молоко, выбежав из магазина без оглядки.

И точно так же этот День благодарения был повторением предыдущего. И предыдущего.

Я вынырнула из воспоминаний, словно это был сон, который внезапно закончился. Я подняла глаза, встретившись взглядом сначала с Элейн, а затем с Шесть, который не сводил с меня глаз и сжимал мою ногу под столом.

Тишина заставляла меня чувствовать себя неуютно, отягощенная грустью. Я знала, что моя мама не получит никаких наград. Когда большинство детей делали ожерелья из макарон в школе на День матери, я несла свое домой, «случайно» уронив его, а потом «случайно» наступив на него, потому что, если бы я принесла его домой целым, оно бы все равно без оглядки отправилось в мусор. Лучше я сама буду уничтожать его, чем смотреть, как она это делает.

Я была продуктом своей матери, не ее копией, а ее уменьшенной копией, мои гены наполовину смешались с генами моего отца, кем бы он, черт возьми, ни был.

К счастью для меня, в отличие от моей матери, я поняла, что рождение собственного ребенка или двух будет вредным для общества.

Я подняла вилку и усмехнулась, моя улыбка была сахарной, пугающе сладкой.

— Простите, — сказала я, чтобы нарушить молчание.

Шесть не улыбнулся; его губы даже не дрогнули. Он знал — я видела это в его глазах — что я думала о маме. И он хотел, чтобы я сказала ему об этом. Может быть, не сейчас, но позже.

Но мне не нужна была его жалость. Я не хотела, чтобы он смотрел на меня по-другому. Я просто привыкала к тому, как он смотрит на меня сейчас, и, если это изменится… я изменюсь.

Я уставилась на Шесть, ожидая, когда он перестанет пялиться на меня. Наконец он перевел взгляд на маму и сказал:

— С ремонтом электрооборудования придется подождать до Рождества. Меня не будет.

Мои глаза встретились с его глазами. Это был первый раз, когда я услышала о том, что его не будет здесь на Рождество.

Я догадалась, что не только у меня есть секреты.

***

Когда мы вернулись в дом, Шесть молчал. Я гадала, кто из нас первым нарушит тишину, спросит ли он о том, что было в моих глазах на ужине у его мамы, спрошу ли я его, почему он не сказал, что уедет на Рождество.

Но он не сказал ни слова, и я тоже… какое-то время.

Он был снаружи, разговаривал по телефону, выгуливал Гриффин по переднему двору. Ни одно из окон на первом этаже не открывалось — они давным-давно были закрашены и постоянно закрыты. Я подумала, не поэтому ли он там, чтобы я не могла услышать ни его, ни того, с кем он разговаривал. Задний двор был огорожен, что давало Гриффин больше места для бега. Это было бы лучшим местом для нее, чтобы она могла быть свободна. Но вместо этого Шесть вышагивал перед домом — не совсем на нашей территории, а скорее на тротуаре. Не раз он поглядывал в сторону дома, но я стояла достаточно далеко от окон, чтобы он меня не видел.

С кем и о чем он говорил?

О тебе.

О тебе.

О тебе.

Я тряхнула головой, словно пытаясь прогнать голос. Долгое время голоса затихали настолько, что я считала их плодом своего воображения, усиливающимся, когда я принимала наркотики или пила алкоголь. Так мне было легче оставаться трезвой, зная, что я гораздо яснее представляю себе ситуацию без употребления веществ, сильно изменяющих мое настроение, веществ, усиливающих эти голоса.

Но сомнения и неверие были не менее опасны для моего душевного благополучия. И в моей голове зародились сомнения.

Почему Шесть не сказал мне, что его не будет на Рождество? Мы проводили вместе каждое Рождество с момента знакомства, а теперь его не будет. Почему?

Я старалась не думать о Коре/Андре, девушке, которая пару раз заставила меня немного ревновать из-за ее власти над Шесть. Я понимала связь Шесть с ее умершей матерью, но мне было трудно понять, как можно иметь кого-то в своей жизни так долго.

Возможно, я смогла бы понять это лучше, если бы встретила ее. Если бы я увидела, как она и Шесть общаются. Он был так стоек почти со всеми — иногда я обманывала себя, полагая, что он смягчается только для меня. Если бы он был мягким и с Андрой, я бы относилась к нему по-другому?

Входная дверь со скрипом открылась, и тут же раздался тяжелый стук ног Гриффин по полу. Я стояла спиной к Шесть, когда он вошел, но все равно услышала его приближение.

Я поставила последнее блюдо с пирогом в раковину и позволила ему отмокнуть вместе с ножами, посыпанными мукой, когда повернулась к нему лицом. Он сунул мобильный телефон в карман и вытащил мусорный пакет из ведра, его челюсть была сжата, а глаза яростно сверкали, когда они смотрели куда угодно, только не прямо на меня.

Мне хотелось спросить его о многом, но я также хотела быть сдержанной. Я хотела, чтобы он удивлялся больше, чем я.

Но когда он вернулся, вынеся мусор, я спросила:

— С кем ты разговаривал? — Это не было для меня столь актуально, как рождественский вопрос, но я хотела начать с малого.

— Я объясню немного позже, — сказал он натянуто.

Я сузила глаза и погрузила руки в горячую воду. Она была слишком горячей для комфорта, но это была приятная боль.

Он прошел в гостиную и включил телевизор. Однако меня не удовлетворил его ответ.

— Что ты имеешь в виду? — Я провела рукой по ободку тарелки с пирогом в воде. — Например, как ты объяснил, что тебя не будет на Рождество?

Я оглянулась через плечо и увидела, как напряглась его спина. Он смотрел на свой телефон, а не на телевизор, который он включил.

— Прости, что не затронул эту тему раньше, — тихо сказал он, наклонив голову.

Меня иррационально разозлило, что он уже извиняется. Я не могла понять, действительно ли он это имел в виду, или он пытался разрядить ссору, прежде чем она могла начаться.

— Ты заговорил об этом в конце ужина, как будто я уже должна была знать об этом.

— Извини.

— Ты продолжаешь это повторять.

Я смотрела, как он пожимает плечами.

Моя рука в раковине сомкнулась вокруг металлической ручки чего-то, сжимая и разжимая. Мне просто нужно было за что-то держаться, что-то, что не давало бы мне покоя. Что-то, что сохранит мое присутствие, не даст мне убежать.

— Где ты будешь на Рождество?

— В Колорадо.

— С Корой?

В этот раз Шесть посмотрел на меня. В его глазах было предупреждение.

— Ты имеешь в виду Андру.

Неважно. Это было глупое имя в любом случае. И глупо было то, что он собирался уехать.

— Это там, где ты собираешься быть?

— Да. — Я наблюдала, как напряглись мышцы его челюсти. — Это проблема или что-то в этом роде?

— Не было, пока ты не скрыл это от меня.

— Я говорю тебе сейчас.

Я выдохнула воздух с досадой.

— Ты иногда невыносим, ты знаешь это?

— Ты расстроена.

— Ни хрена подобного. — Он был так спокоен, его голос был ровным. Я не пыталась затевать драку, но меня злило, что он не давит на меня так, как я на него. Это было несправедливо, что я хотела, чтобы он давил на меня из-за мамы, потому что я все равно не хотела говорить о ней. Но я хотела, чтобы он боролся так, как он всегда хотел, чтобы я боролась.

— Почему Рождество?

— Потому что она для меня как семья.

А я не была.

— Так ты едешь один? — Я разжала утварь в руке и почувствовала, как она упала на дно раковины. Мне не нужен был психоанализ — корень моей проблемы заключался в том, что Шесть познакомил меня только со своей матерью — и ни с кем другим в своей жизни.

А теперь он проводил праздник вдали от меня, с кем-то, кто был ему как родной, но я все еще не знала этого человека. И она не знала меня.

— Конечно.

Ууф. Если бы мои руки не были по предплечья в воде, я бы прижала их к груди. Казалось, он даже не слушал, что говорит мне. Обычно Шесть был так внимателен ко мне, так почему же сейчас он не слушал? Это из-за телефонного звонка?

— Кто тебе звонил? — снова спросила я.

Он вздохнул и выключил телевизор, который даже не смотрел.

— Ты действительно хочешь сделать это сегодня вечером, Мира?

— Что сделать? — Моя рука тщетно искала утварь на дне раковины. Тупая гребаная глубокая раковина.

— Боюсь, если я скажу тебе, кто звонил, ты взлетишь на воздух.

— Почему ты так думаешь? — спросила я, продолжая искать рукой.

Он коротко рассмеялся.

— Точно. Потому что ты никогда раньше не выходила из себя.

Я закрыла глаза, и мои пальцы нашли металл.

— Кто это был?

— Это был мой друг из полиции. — Он встал и повернулся ко мне лицом. — Твоя мама ищет тебя. Проверка социального обеспечения.

Я не осознавала, как крепко сжимала утварь, пока не почувствовала острый укус на ладони, по подушечкам пальцев. От шока мое лицо побелело. Шок от боли и облегчения, которое она мне сразу же принесла, и шок от упоминания о моей матери.

Вытащив руку из воды, я спросила:

— Она здесь?

Я уставилась вниз на свою руку, на сердитую красную линию, испещренную мыльными пузырями и водянистой мукой. Я сомкнула руку вокруг острой части одного из ножей, которые положила в раковину. Порез прошел по диагонали через указательный, средний пальцы и ладонь.

Прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз резала. Мне не нужна была эта разрядка. Я ошарашено моргнула. В прошлом я столько раз резала себя, чтобы избавиться от боли. Это был первый раз, когда я порезалась и сосредоточилась больше на боли, чем на облегчении.

— Мира?

Я не заметила присутствия Шесть, пока он не оказался рядом со мной, вытаскивая мою ладонь из воды.

В одно мгновение между его глазами образовалась линия, когда он уставился на порез, который я сделала.

— Мира, — сказал он снова, мягче, печальнее.

Блядь.

— Это был несчастный случай, — сказала я. — Ты меня удивил. Я не слышала о своей маме целую вечность. Было удивительно, что она захотела связаться со мной. — Мои слова лились в спешке, перетекая из одного вдругое. Но в них было что-то роботизированное, как будто я действовала на автопилоте.

Он поместил свои пальцы снаружи пореза и надавил. Я знала, что он проверяет, насколько глубоко, но линия между его глазами стала еще глубже.

— Она глубокая.

Я отдернула ладонь и подставила ее под прохладную воду из крана.

— Все в порядке. — Схватив бумажные полотенца, я старалась не смотреть на него. Я знала, о чем он думает. Он думал, что я сделала это нарочно. Я свернула бумажные полотенца и сжала их в кулак, чтобы остановить кровотечение. — Это был несчастный случай, — повторила я.

— Дай я перевяжу.

— Нет. — Я не хотела, чтобы он так смотрел на меня, как будто я была кем-то, кого можно было починить. Он смотрел на меня как на сломанную женщину, когда мы впервые встретились. Но потом любовь встала на пути, и он смотрел на меня с любовью. Я не хотела, чтобы он смотрел на меня с жалостью, с раскаянием. — Все в порядке.

— Мира, — сказал он мягче, несмотря на то, что мой голос звучал громче.

— Шесть. — Я подождала, пока он встретится с моими глазами. — Все в порядке. — Я вздохнула, когда в ладони начало щипать. — Значит, мне нужно связаться с мамой? — Отличный способ завершить такой дерьмовый день, подумала я.

— У меня есть номер. Но, возможно, сейчас не лучшее время. Мы можем подождать.

— Если она позвонила в полицию, чтобы проверить меня, возможно, она не хочет ждать.

Шесть приблизился ко мне, загнав меня в угол на кухне.

— Но она может подождать. — Его взгляд переместился на мою руку, и от стыда у меня свело живот. Он не верил мне. Он думал, что я специально причинила себе боль. И он думал, что, позвонив маме, я могу причинить себе боль снова.

— Дай мне номер, Шесть, — сказала я коротким, ровным тоном. Мне не хотелось доказывать, что я в порядке настолько, что могу позвонить. Я хотела, чтобы он поверил мне, увидел это в моих глазах.

В конце концов, я не была уверена, что он мне поверил, но все равно дал мне телефон.

Я достала свой телефон и набрала номер, выйдя на задний двор. Я не хотела, чтобы Шесть наблюдал за мной, когда я буду звонить, не хотела, чтобы он обрабатывал каждое выражение моего лица и строил гипотезы о том, что это значит.

— Алло? — Прошло, по меньшей мере, три года с тех пор, как я разговаривала с ней в последний раз, но трель ее голоса все еще заставляла меня думать о том, какой она была, когда я была ее ребенком. Деньги от богатых мужей наложили на нее лоск, но в глубине души она была все той же женщиной, которая однажды пыталась убить нас обеих, съехав с моста.

— Это я. — Я могла бы поприветствовать ее по-разному, но называть ее матерью в любом варианте мне тогда не хотелось.

— О, Мирабела. Хорошо. Я беспокоилась о тебе.

Я постучал ногами по твердой грязи.

— Да, ну можешь не волноваться. Я все еще жива, хочешь — верь, хочешь — нет.

— Я не получала от тебя вестей уже несколько месяцев, поэтому не была уверена.

Ущипнув себя за переносицу, я сказала:

— Годы, мама. Годы.

— Почему ты всегда чувствуешь необходимость поправлять меня? Я говорю, что беспокоюсь о тебе, а ты переводишь разговор на то, что я сделала что-то не так. Тебе нравится указывать на мои ошибки, не так ли?

Она и сама неплохо справлялась, просто живя. Но я этого не говорила. Это не то, что она могла бы принять от меня.

— Ладно, я просто звоню сказать, что ты можешь отозвать гончих. Я жива и здорова.

— Я отправила тебе несколько писем, но ты не ответила.

Последний раз я разговаривала с ней, когда все еще жила в своей старой квартире.

— Я переехала.

— О. Хорошо, какой у тебя адрес?

— Не парься. У меня все под контролем. — Моя рука сжимала клубок бумажных полотенец. Я думала о Шесть, но отказывалась рассказывать ей хоть что-то о нем. Не только потому, что не хотела, чтобы она знала о моих делах, но и потому, что Шесть заслуживал какой-то защиты от нее. Моя мать, возможно, выглядела лучше, чем в детстве, но в глубине души за этой вычурной внешностью скрывалась холодная, беспечная женщина.

— Но что, если я захочу отправить тебе письмо? Я могу послать тебе деньги.

За несколько лет до этого я бы с радостью согласилась получить от нее деньги.

— Нет, я в порядке.

— Правда? Ты немного дрожишь. Я обзвонила крупные больницы в этом районе, чтобы узнать, не попала ли ты туда.

Я сильнее впечатала носок ботинка в грязь.

— Хочешь — верь, хочешь — нет, но я не умерла от передозировки.

Она замолчала на мгновение.

— Ты говоришь так, будто я бы предпочла, чтобы ты умерла.

Но разве это не так? Может быть, на каком-то уровне я была ей небезразлична, но я думаю, что в основном она чувствовала, что я была для нее обузой, кем-то еще, о ком нужно было заботиться. Кто-то, кого нужно содержать. В ее понимании, посылая мне время от времени деньги, она искупала грехи своего материнства.

— Я не принимаю наркотики, не пью. Мне пора идти.

— Разве ты не собираешься поздравить меня с Днем благодарения? Разве тебя не волнует, что я делала?

Нет.

— С Днем благодарения. Мне пора идти, до свидания.

Я захлопнула крышку и выключила звонок, чтобы, если она перезвонит, я не услышала его.

Я разжала кулак и убрала бумажное полотенце от пореза, морщась от жжения. От прохладного воздуха стало немного легче, поэтому я снова и снова разжимала кулак, чтобы в него попало больше воздуха.

Внутри Шесть наблюдал за мной из окна. Прижав бумажное полотенце к порезу, я вернулась в дом.

— Дай мне посмотреть на твою руку, — сказал он, протягивая свою.

— Нет, я же сказала, что все в порядке.

— Мира.

— Шесть. — Я уставилась на него. Почему он не спросил меня о моей маме? Почему он не спрашивает о том, что случилось на День благодарения? Почему он ни о чем не спрашивает? Его волновала только моя рука. Это все, что он мог вынести от меня, прямо сейчас или когда-либо? Мои физические травмы? Не то, что заставляло меня наносить их?

— Если ты не собираешься позволить мне посмотреть на твою руку, ты должна хотя бы помыть ее. У меня есть принадлежности наверху, в шкафу в ванной.

— Хорошо. — Я сделала движение, чтобы подняться наверх, но потом остановилась. — Андра, — спросила я, подчеркивая ее имя, — знает обо мне?

— Что знает? — Это был ответ сам по себе, но я мучила себя дальше.

— Знает ли она о моем существовании?

Он удивил меня.

— Твоя мама знает о моем существовании?

Тогда я не ответила ему, а повернулась и пошла наверх. Чего Шесть не понимал, так это того, что скрывать присутствие Шесть от моей мамы — значит, защищать его.

Так защищал ли он Андру, скрывая меня от нее? Мой желудок сжался от этой мысли, и я сразу же обошла аптечку, желая избавиться от боли в руке, желая сосредоточиться на этой боли, потому что это было гораздо проще, чем сосредоточиться на том, что происходит с моим сердцем.

ГЛАВА 29

23 декабря 2007 года

Месяц спустя

Я хотела бы, чтобы ты не бросал меня, сказала я себе, когда ехала с Шесть в аэропорт. Вместо этого я улыбнулась фальшивой улыбкой, в которую не поверил даже он.

— Это будет две ночи, не больше, — пообещал он, казалось, прочитав мои мысли.

Но мы проводили каждое Рождество вместе последние семь лет, — повторила я про себя.

Я была зла. Злилась, что его не будет здесь, чтобы отпраздновать годовщину, которую я не хотела признавать — нашу годовщину. Я не хотела признавать ее в основном потому, что его не было. Этот факт немного злил меня; злил тем, что он собирается провести Рождество с Андрой, дочерью женщины, на которой он когда-то хотел жениться, вместо меня.

Что он сказал, когда я спросила, женится ли он когда-нибудь на мне?

Тебе нужна помощь, Мира.

— Мы отпразднуем, когда я вернусь, — сказал он, сжав мою руку.

— Выбрось из головы, — проворчала я, отпуская его руку. Я не могла перестать думать о том, что было не так: мой палец без кольца. О том, что я живу с Шесть в нашем доме уже два года, но все еще чувствую себя совершенно не в своей тарелке. Я изменилась ради него. Теперь я нуждалась в нем больше, чем раньше. В своем стремлении стать независимой, исцелиться, я стала еще больше зависеть от него. Я возмущалась всем этим.

Я хотела выпить. Шесть бросал меня, и я хотела потерять себя на дне бутылки спиртного.

Шесть не спросил, что случилось. Ему это было не нужно. Накануне вечером я спросила его, думает ли он, что мы когда-нибудь поженимся. Он не рассмеялся и не насмехался надо мной, но его молчание ответило на вопрос, и теперь он дразнил меня, как призрак, шепча в глубине моего сознания: недостаточно хорошо. Никогда не будет достаточно хорошо. Я порезалась случайно, и он поймал меня — или, по крайней мере, думал, что поймал. В его глазах читалось молчаливое разочарование. Я не могла смотреть на него. Все вокруг меня рушилось, и это тянуло меня за собой.

Шесть подъехал на Камаро к терминалу вылета в аэропорту и вышел из машины. Я угрюмо сидела на пассажирском сиденье, пока он не открыл его и не вытащил меня.

— Пока, Мира.

Я знала, что это было по-детски. Я знала, что, по сути, ревную к сироте. К девушке, которая нуждалась в Шесть больше, чем я.

Но кому нужна была я? Никому.

Поэтому я поцеловала его на прощание и забралась на водительское сиденье, выехав из аэропорта через десять секунд, прежде чем он даже вошел внутрь.

Я не поехала домой. Наш дом был еще слишком незнакомым. Я скучала по своей квартире. Я скучала по воспоминаниям, которые мы с Шесть создали там вместе. Наш общий дом изменил баланс сил в наших отношениях. Шесть больше не должен был приходить ко мне. Он должен был возвращаться домой, где его всегда ждала я.

Вместо этого я припарковалась и пошла прогуляться по саду возле нашего дома, который я сейчас считала могилой дерьма. Так оно и было — наше дерьмо, перемешанное вместе. Шесть уехал на нашу годовщину, оставив меня одну среди нашего дерьма, вдали от места, где я чувствовала себя в безопасности.

После прогулки по саду я села в закусочной и не смогла заставить себя есть яичницу с беконом в одиночестве, поэтому я съела чизбургер в знак бунта и наблюдала за парой напротив меня с каким-то тошнотворным очарованием.

Пара была молодая, лет двадцати, и сидела бок о бок на одном месте в кабинке. Кто вообще так делает?

Я не думаю, что они понимали, что за их пределами существует целый мир, потому что они были настолько сосредоточены друг на друге, что даже не обратили внимания на официантку, когда она принесла их чек.

Я заворожено смотрела, как молодой человек взял картофель фри и скормил ей его, мило улыбаясь, в то время как она с удивлением смотрела в ответ.

Какого хрена?

Я снова и снова наблюдала, как он берет одну картошку фри за другой, поднося их к ее губам, как будто она не могла покормить себя сама.

Наконец, мне это надоело, и я выскользнула из своей кабинки в их, сев напротив них.

— Привет, — сказала я, сверкнув своей самой яркой улыбкой. Женщина, вздрогнув, повернулась, чтобы посмотреть на меня, и подтолкнула своего партнера. Я кивнула и ему, наклонившись через стол. — Вы, двое, очень милые, — солгала я, фальшивое ободрение сочилось из оскаленных зубов.

Девушка покраснела и подняла руку, крошечный бриллиант сверкнул на свету.

— Спасибо, у нас медовый месяц.

Если я и раньше не была в плохом настроении, то с новостью об их свадьбе оно точно испортилось. Я не могла остановить слова, вылетающие изо рта, поэтому я просто открыла губы и позволила им пролиться.

— О, так это объясняет, почему он кормит тебя, — сказала я покровительственно. — Тренируешься ради того дерьма, которым он собирается накормить тебя через год или два, да? Когда он скажет тебе, что задерживается на работе, но на самом деле он будет задерживаться, трахая свою секретаршу или уезжая из штата, чтобы навестить кого-то еще. На вашу годовщину. — Я посмотрела между ними и перестала улыбаться. — Удачи тебе, кексик, — сказала я женщине, прежде чем выскользнуть из кабинки. Я бросила немного денег на столик и вышла, чувствуя, как взгляды со всех сторон прожигают мою кожаную куртку.

Оказавшись на свежем воздухе, я не могла отрицать чувство, которое испытала тогда: облегчение. И я добилась его, причинив боль кому-то другому, а не себе. Я знала, что это нехорошо — это было еще хуже — и все же я обнаружила, что почти пристрастилась к этому чувству, к осознанию того, что могу причинить боль кому-то другому всего лишь своими словами.

Но по мере того, как я уходила, я чувствовала все большую пустоту. Шесть не было. Я была одна. Я не могла вернуться в тот дом и остаться там. Я злилась, что он перевез меня туда, а потом быстро и неоднократно оставлял меня. Даже если его отъезды были реже, он все равно уезжал, оставляя вокруг меня отголоски себя в нашем доме. Я не строила этот дом вместе с ним, чтобы потом поддерживать его в одиночестве.

Я не должна ревновать к Андре. Я знала это. Она была ребенком, верно? Она была девочкой без матери. Шесть был ее спасителем, ее самым старым и надежным другом. И на самом деле я ревновала не к ней. А к тому, что Шесть выбрал ее. Что он оставил меня и мой багаж в Калифорнии. Что мое присутствие в его жизни было недостаточно ценным, чтобы сказать ей об этом. Господи, прошло семь лет, семь долбаных лет, а он так и не смог рассказать Андре? Что это говорит обо мне?

Несколько часов спустя, когда голоса в моей голове уже нельзя было заглушить, когда мои мысли превратились в калейдоскоп красок и путаницы, я достала свой телефон и отправила Шесть сообщение.

Я: У каждого начала есть конец.

***

На обратном пути к дому я остановилась у винного магазина. Голоса привели меня туда, нашептывая, что если я хочу покоя, то мне достаточно зайти в магазин.

Я успела открыть бутылку и опрокинуть ее, наполнив рот золотистой жидкостью, прежде чем меня услышала совесть.

— Пошли вы, — воинственно заорала я на улице, алкоголь разлился по моим рукам, когда я высоко подняла их. Свободной рукой я салютовала небу одним пальцем. — Пошли вы, голоса. Вы, блядь, победили. — Я поднесла бутылку к губам и влила в рот, едва не захлебнувшись обжигающей жидкостью.

Не знаю, как я добралась до дома, но к тому времени как я пришла, бутылка была почти пуста, а мои ноги были сделаны из слабой резины.

Спиртное подействовало на меня быстрее, чем когда-либо. Раньше я могла выпить целую бутылку — без затруднения. Но теперь одна бутылка — и я была практически в коме.

Я упала в прихожей, опрокинув стол, который преследовал меня… тот, который построил Шесть.

Сквозь головокружение я уставилась на стол, ярость и обида переполняли меня до краев. Он сделал этот стол. Он построил жизнь. И насколько реальной была та жизнь, которую мы прожили вместе, если он не мог включить меня в самые важные моменты.

Я смотрела на рождественскую елку и хотела выбросить ее в гребаное окно. Она насмехалась надо мной своим красным и зеленым сиянием. Он подарил мне эту елку, как делал это каждый год, когда мы жили в этом доме, но теперь он оставил меня одну.

***

— Ублюдок, — прошипела я, но слово прозвучало так, будто оно круглой формы, и мой рот забыл, как его произносить.

Нащупав вдоль стен перила лестницы, я услышала отдаленный лай Гриффин, но не могла вспомнить, в какой части дома она находится. Я обхватила пальцами перила и потянула себя, чтобы встать.

Алкоголь делал все более громким, но размытым. Как в кино, когда экран не в фокусе. Ты чувствуешь цвета и свет, но, даже прищурившись, не можешь их разобрать.

Мой телефон пискнул где-то в доме, и я закричала:

— Пошел ты! — так громко, как только могла. Или, по крайней мере, так это прозвучало в моем горле. — Пошел ты! — снова закричала я, уже ни к кому не обращаясь. Шесть оставил меня. Он доказал, что может. Он мог бросать меня снова и снова, и жизнь с ним этому не помешала. В жизни, которую он мне обещал, не было ни постоянства, ни безопасности.

Я захлебнулась слезами. Они быстро нахлынули, а голоса стали громче. Я прижала ладони к ушам и крепко зажмурила глаза, сжав тело в клубок.

И тогда я решила послать все к черту. Я уже проебала свою трезвость. Я проебала свою нормальность. Я старалась, так старалась, я старалась. Но я не была нормальной. И Шесть это знал. Когда он посмотрел на меня, на рану на моей руке, он увидел, что меня нельзя исправить. Так почему я вообще беспокоилась?

Я, наверное, дюжину раз упала по дороге на кухню, но все же добралась. В моем поле зрения было полно пятен, а руки словно весили по сто фунтов каждая, но я заставила себя встать и потянулась к разделочному блоку.

Он был пуст. Все ножи отсутствовали.

— Что! — закричала я, открывая ящик. Рев в моей голове был громким, когда я обыскивала ящики в поисках чего-нибудь острого. Я полностью выдернула первый из островка и бросила его на пол, чувствуя, как от усилия у меня заныло плечо.

— Ублюдок! — воскликнула я, не найдя ни одного ножа среди лопаточек и ложек.

Он спрятал их от тебя.

Потому что ты опасна.

Потому что ты больна.

Потому что он тебе не доверяет.

На мгновение я схватилась за голову, сжимая ее. Затем я выдвинула второй ящик и подняла его, высыпав его содержимое на пол. Там было больше лопаточек, мерных стаканчиков, половников. Но ни одного ножа.

Взбешенная, я била по стенам, возвращаясь в прихожую. Ни одна из них не треснула и не рассыпалась, как в моей квартире. Это было чертовски неудовлетворительно. Я споткнулась и снова упала на этот чертов стол. Я схватила за его бока, ощущая изгиб его тела, ненавидя его совершенство и символизм, и тот факт, что он был здесь, на моем пути.

Прежде, чем я успела сообразить, что делаю, я подняла его и держала в воздухе, мои руки дрожали от виски и от напряжения. Я споткнулась, ударившись о стену, смутно уловив грохот картин и рам, падающих на пол.

Я с силой опустила стол, швырнув его на пол. Снова и снова, пока он не раскололся и не сломался, десятки осколков усеяли пол. Мои мышцы болели, руки ныли, но я смотрела на эту сцену и думала о том, как Шесть вернется домой и найдет это. Я чувствовала больное удовлетворение, зная, что он увидит это. Он думал, что порез на моей руке — это повод для беспокойства? С моих губ сорвался смех, и я сжала пальцы, чтобы заглушить его.

И как только мысли о Шесть проникли в мой мозг, я почувствовала боль. В груди, в голове. Шесть не планировал жениться на мне. Я была недостаточно хороша. Шесть бросил меня, когда мы должны были быть вместе. Шесть перевез меня из моего безопасного места, из моего дома, в этот холодный, пустой дом.

Он не любит тебя.

Он любит Андру.

И Лидию.

Он решил провести свой любимый праздник с Андрой.

Он решил провести твою годовщину с Андрой.

Не с тобой.

Она не знает о тебе.

Потому что ты обуза.

Неудачница.

Которая облажается снова.

Я упала на пол и стала искать что-нибудь, хоть что-нибудь. Боль захлестнула меня, и я задыхалась от нее. Моя грудь была сдавлена, дыхание поверхностным, и боль была слишком сильной. Мне нужно было выпустить ее. Она кипела на поверхности моей кожи, и мое лицо было тяжелым от нее.

Мои пальцы сомкнулись на длинном изогнутом гвозде, и я вздохнула, задыхаясь от рыданий. Опустившись спиной на пол, я поднесла гвоздь к внутренней стороне бедра и дернула.

Освобождение было как раз тем, что мне было нужно. Мои пальцы ослабли, голова облегчила свои мучения, и я потеряла сознание.

***

Я почувствовала его запах. Он был здесь. Кожа, специи и одеколон — все смешалось вместе. Он был всем.

Я открыла глаза, увидела его, увидела боль. И я почувствовала сожаление.

— Шесть.

Холодные руки коснулись моего лица, поднимая меня в сидячее положение.

— Какого хрена, Мира? — его голос был громче обычного и с оттенком искреннего беспокойства.

Я хотела, чтобы ему было больно, и, судя по его лицу, мне это удалось. Гнев, который я чувствовала раньше, рассеялся, и теперь я чувствовала только ненависть.

Ненависть к себе.

— Мне жаль, — сказала я, чувствуя, как слезы заливают мои глаза. Я никогда не плакала в присутствии Шесть. Я никогда не хотела этого. Но вот я здесь, слезы льются из моих глаз. — Я… Я хочу… — мой голос продолжал дрожать. Голова раскалывалась, но я быстро трезвела, холод проникал в кожу.

— Какого хрена ты хочешь, Мира? — Он держал мое лицо в своих руках, сжимая пальцами выступ моих скул. Я едва могла говорить, когда его большие пальцы надавили на мою нижнюю губу.

Я дернула головой и упала обратно на пол. Когда он опустился на корточки, я отпрянула от него, и уронила руки на пол позади меня. Прохладная плитка была настолько шокирующей для моей разгоряченной кожи, что я подняла руки вверх, упала навзничь, моя голова ударилась об пол, подпрыгивая, словно я была сделана из резины.

Я поднесла руки к лицу и не удивилась, обнаружив, что они мокрые от слез, которые текли из глаз.

— Я хочу нож. — Мои пальцы сомкнулись на веках, надавив на кожу достаточно сильно, чтобы почувствовать, как глазные яблоки вдавливаются обратно в череп.

— Надо быть чертовски глупой, чтобы думать, что я дам тебе нож. — В его голосе звучал гнев, слова были резкими. Я могла сказать, что он не придвинулся ко мне ближе, что было к лучшему. — И поверь мне — я хочу верить, что ты глупая. Что ты приняла на этот раз?

Я не ответила на его вопрос.

— Я хочу прекратить это. — За этими словами стояла решимость, но не та решимость, которая означала, что есть реальные действия, которые нужно предпринять. Я не могла вырезать те части, которые хотела. Я знала это. Но Шесть этого не понимал. Я приоткрыла один глаз и посмотрела на него, сидящего рядом со мной, но спиной ко мне. — Я должна была вырезать, Шесть.

Я смотрела, как он опускает голову, и не могла остановить жжение, пронзившее мое сердце.

Я облизнула губы.

— Это не то, что ты думаешь.

Он повернул голову и посмотрел на меня через плечо. Изможденность на его лице заставила панику сжать мое горло. Мне нужно было, чтобы он понял. Я подняла руки вверх, повернув их так, чтобы запястья были направлены вверх.

— Я порезалась здесь, — сказала я, проводя кончиком пальца по шрамам, — чтобы не причинить себе боль. — Я смотрела на шрам в течение минуты, прежде чем снова взглянуть ему в глаза, нуждаясь в том, чтобы он понял. — Я режу, не чтобы причинять себе боль.

Что-то щелкнуло в его челюсти. Он не собирался уходить от меня, еще нет.

— Я режу, чтобы облегчить боль. — Я сглотнула, опуская руки. Я позволила своим рукам подняться по моей груди к шее, мои пальцы скользят вверх по бокам моей головы. Когда указательные пальцы нашли мои виски, я надавила на плоть, по одной руке с каждой стороны, мои глаза все еще были сосредоточены на Шесть. — Здесь, — я дважды постучала пальцами. — Мне больно. Я хочу вырезать это, Шесть… Я хочу вырезать те части, которые больны. Те части, которые причиняют мне боль, те части, которые заставляют меня причинять боль другим. — Вдох вырвался из моих легких через рот, заставив мою нижнюю губу задрожать, а мои конечности начали медленно вздрагивать, что говорило о том, что я близка к отключке. — Я не могу дотянуться. — Мой голос дрогнул на полуслове. — Я не могу, а я хочу и пытаюсь. — Мои руки стали слишком тяжелыми, чтобы оставаться неподвижными на лице, и они упали по бокам, ладонями вверх на холодную плитку. Теперь было не так холодно.

Глаза Шесть метнулись к моим запястьям.

— Я режу, чтобы заглушить боль. Я не могу исцелить себя. Я не могу быть нормальной. И когда кровь льется из моего тела, я причиняю боль только себе.

Мое зрение затуманилось, и все вокруг звучало так, словно я была под водой. Я услышала, как Шесть сказал:

— Ты ошибаешься, — прямо перед тем, как мир стал черным.

***

Когда я пришла в себя, было темно, и я была одна в своей кровати, но простыни рядом со мной не были прохладными, что указывало на то, что Шесть когда-то был здесь.

Я села на матрасе и сразу же почувствовала головокружение. Должно быть, я издала какой-то звук, потому что через мгновение я почувствовала, что в дверном проеме стоит Шесть.

— Ложись, — мягко сказал он, подойдя к кровати.

Я даже не стала протестовать. Я просто сделала, как он предложил, и медленно откинулась назад, пока моя голова не коснулась подушки.

Шесть забрался в кровать рядом со мной и похлопал меня по бедру. Я почувствовала боль и, приподняв одеяло, увидела повязку на ноге.

— Тебе, наверное, нужно было наложить швы, — печально сказал он. — Но теперь уже слишком поздно. Я перевязал, как мог.

— Тебе не нужно было.

— Ты была вся в крови, Мира. Я думал… — Его голос прервался, и он сделал глубокий вдох. — Я думал, тебя зарезали.

Его руки дрожали.

Сожаление заполнило меня. Стыд накрыл меня плотным одеялом.

— Мне жаль. Ты должен был уйти.

— Я не должен был уходить.

Я крепко зажмурила глаза. Я была такой эгоисткой. Я не могла понять, как он мог любить меня после того, через что я заставила его пройти. Как он мог любить меня, когда я делала такие вещи с собой.

— Я получил твое сообщение и понял.

Я не могла вспомнить текст, но знала, что он должен был что-то спровоцировать.

— Ты должен быть в Колорадо.

— Я поеду в Колорадо в другой раз.

Я попыталась сесть, но не смогла. В темноте я протянула к нему руку, и он наклонился, чтобы я могла прижаться лицом к его шее. В глубине души я была той, кем была, я не могла сказать Шесть, как мне жаль. Что я его обременяла. Что он не мог оставить меня, не беспокоясь. Что ему нужно прятать от меня чертовы ножи для стейков, боясь, что я сделаю что-то подобное тому, что произошло внизу.

Он отстранился и подождал вдоха, может быть двух, прежде чем прижаться легким поцелуем к моему рту.

Тогда я поняла то, чего он не мог знать. Однажды мы с Шесть поцелуемся в последний раз. Он не будет знать этого тогда, но я буду знать. Это было неизбежно. Это было наше будущее. Я делаю беспорядок, а Шесть его убирает.

Я находила иронию в том, что Шесть пытался исправить меня, исправить ту часть меня, которая насильно удалила боль из моего тела. Порезы заживут, как всегда. Но воспоминание о том, как он смотрел на меня, когда нашел меня в крови, и боль, которую я видела в его глазах, была глубже, чем моя собственная — это то, что я никогда не забуду.

ГЛАВА 30

23 декабря 2008 года

Год спустя

Анонимные Алкоголики были сущим адом.

Я не любила делиться, но Шесть долгое время настаивал на том, чтобы я пошла на собрание АА. После очередного промаха, менее масштабного, чем последний эпический рецидив в нашей прихожей, я, наконец, согласилась.

Мы с Шесть и так были на зыбкой почве, хотя оба чувствовали тягу друг к другу так же сильно, как и в момент нашей первой встречи. Что-то изменилось в ту ночь, когда он нашел меня. Что-то, что мы оба несли в себе по-своему. Для меня это было то, о чем я постоянно думала. Шесть, с другой стороны, ходил вокруг этого на цыпочках. Как будто боялся спровоцировать это каким-то незначительным замечанием. Я скучала по тому, какими мы были до того, как я все испортила. Я скучала по Шесть, который смотрел на меня с любовью, а не с беспокойством.

И потому что он настоял, я пошла к Анонимным Алкоголикам. Я слушала истории, которые слышала сотни раз до этого, от сотни разных людей. Каждый раз, когда подходила моя очередь, я говорила:

— Спасибо, я пас.

Я не хотела рассказывать свою историю. Я просто хотела перестать чувствовать столько всего сразу.

Пока дождь барабанил по окнам снаружи подвала, где мы проводили наши встречи, мне была предоставлена отсрочка.

Ведущий наших встреч раздавал ручки и бумагу, готовясь к дискуссии.

Чувствуя, как ко мне подкрадывается одиночество, я взяла ручку и прижала ее к запястью, упираясь кончиком в один из неровных шрамов на коже.

Я представляла, как ручка пронзает плоть, представляла, как кровь стекает по моим запястьям, когда я надавливала, все сильнее и сильнее, ожидая, что кожа поддастся.

Чья-то рука накрыла мою, сжимая.

— Ты хочешь использовать эту ручку, чтобы причинить себе боль.

Я подняла голову и посмотрела в сострадательные глаза, ожидая его осуждения.

— Это будет больно всего минуту, — сказала я. Я снова посмотрела на свое запястье. — А потом я почувствую облегчение. — Я огляделась вокруг, но никто больше не обращал на нас внимания.

Недолго колеблясь, он взял мою руку и поднес ее к бумаге, лежащей у меня на коленях.

— Вот. Пиши.

Я покачала головой и сопротивлялась, желая отдернуть руку. Я не была писательницей. Я все еще не могла назвать себя художницей.

— Пиши то, что твой голос не может сказать.

Это заставило меня вспомнить о моих картинах.

— Как тебя зовут?

Я облизала сухие губы.

— Мира.

Он мягко улыбнулся и протянул руку, чтобы пожать мою.

— Добро пожаловать, Мира. Я Коди.

Когда я вошла в дверь нашего дома тем вечером, я была вооружена блокнотами и ручками. Я бросила их на журнальный столик и плюхнулась рядом с Шесть на диван.

— Что это? — спросил он, глядя на разноцветные блокноты и ручки. Я почти поняла, о чем он подумал: Импульсивная Мира покупает кучу случайного дерьма.

— Я решила отдохнуть от живописи и попрактиковаться в рисовании, — сказала я, не говоря ему всей правды. — Что это?

Он повернул голову обратно к бумагам, которые просматривал.

— Работа.

Я не был идиоткой. Я взглянула на бумаги, когда села. В них было имя Лидии. Я отогнала ревность, которая тогда бурлила, отогнала ее подальше от своих мыслей. Я не могла ревновать к призраку.

Но это было легче сказать, чем сделать.

— Ты все еще любишь меня?

Шесть повернул ко мне голову, на его лице отразилось удивление.

— Конечно.

— По шкале от одного до десяти?

Он задумался на мгновение.

— Восемь.

Это была не девятка и уж точно не десятка, но и не четверка, которую я когда-то ему дала. А учитывая все то дерьмо, через которое я заставила его пройти, это было практически чудо, что он вообще меня любил.

— Ты любил Лидию на восьмерку?

Он отложил бумаги в сторону.

— Я не думаю, что ты действительно хочешь говорить об этом.

Я и не хотела.

— Ты думал, что однажды женишься на ней. — Для меня, в моем понимании, это означало, что он любил ее на десять.

— Да… — Он сузил глаза. Линия между его глазами стала глубже, так привыкшая образовываться в моем присутствии.

— Я просто думаю, что для того, чтобы любить кого-то настолько, чтобы захотеть жениться на нем, нужно быть довольно высоко на шкале любви.

— Я не хочу говорить об этом. — Он сделал паузу. — О Лидии.

Я не могла давить на него в этом вопросе.

— Хорошо.

Я взяла блокнот и нарисовала губы. Губы Шесть. Я бросила несколько взглядов, чтобы убедиться в правильности изгибов, но я знала эти губы.

Сбоку от его губ я написала слова, которые чувствовала.

Ты целуешь меня губами, которые любили другую,

И говоришь мне слова, которые ты уже говорил раньше,

И я позволяю себе на мгновение притвориться, что ты — не сумма твоих воспоминаний.

Я говорю себе эту ложь, чтобы тебе не пришлось.

Я думала об этих словах весь оставшийся день. Это было именно то, что я чувствовала. О Шесть, о Лидии, о наших отношениях. И еще долго после захода солнца я рисовала.

Коди был прав. Мне нужно было это, нужно было, чтобы кто-то увидел, что внутри меня есть голос, голос, который я душила, чтобы игнорировать десятки других голосов в моей голове, которые требовали, чтобы я прислушалась.

ГЛАВА 31

24 декабря 2009 года

Год спустя

Эта дата отпечаталась в моем мозгу как лучшее Рождество, которое мы когда-либо проводили вместе. Это было Рождество, которое я позже решила запомнить, Рождество, когда все было хорошо и правильно, когда любовь к Шесть не была пугающей или страшной.

Он повел меня в ресторан, где была наша первая работа.

— Это не яичница с беконом, — сказала я, откусывая лобстера и потягивая воду.

— Всегда есть завтра, — ответил он, его глаза потеплели при свете свечи.

И я поняла, что мне это нужно; мне нужно было обещание, что завтрашний день еще впереди. Что это не наш конец. Столько раз я отталкивала его, а потом возвращала обратно, и впервые все было сбалансировано не только в моей жизни, но и в моей голове.

Во многом это было благодаря живописи, благодаря тому, что у меня была отдушина для всего, что я не могла сказать. И отчасти благодаря Шесть, который стал меньше работать за пределами штата, чтобы быть со мной.

Я все еще нуждалась в Шесть, и я знала, что он будет нужен мне всегда. И я смирилась с тем, что, возможно, я тоже нужна ему, даже если это было сделано для того, чтобы заглушить чувство вины за то, что он не спас первую женщину, которую полюбил за много лет до меня. Может быть, я была заменой Лидии. Но если так, то, возможно, я могла бы стать чем-то большим.

Это был наш цикл. Я все порчу. Шесть исправляет. Снова и снова мы катались на этой карусели. Для нас это было привычно. У моих промахов был свой сезон, и мы вернулись в сезон нормальной жизни.

После ужина Шесть взял меня с собой на прогулку к воде. Было холодно и почти безлюдно из-за позднего часа, но Шесть снял свою куртку и притянул меня к своей груди, крепко прижимая мое тело к своему, пока он накрывал меня курткой спереди.

Луна отражалась от волн, и мир в этот момент был абсолютно неподвижен. Это был покой.

— О чем ты думаешь? — спросил Шесть, теплое дыхание коснулось моего уха.

— О том, как здесь спокойно.

Шесть пробормотал свое согласие.

— О чем ты думаешь?

— О том, как здесь темно.

— Вот что получаешь после захода солнца, — это было сказано с малейшим оттенком сарказма, и Шесть знал это, потому что сжал мои руки внутри куртки.

— Это мило.

— Тебе нравится темнота.

Шесть крепче притянул меня к себе.

— Тебе тоже.

Я хмыкнула.

— Это безмятежно.

Он выдохнул, развевая мои волосы. Прижавшись к моей спине, его тело расслабилось, больше не напрягаясь.

— У этого нет завершения — ты не видишь ни его начала, ни его конца. Это сумма всех этих вещей, — Шесть прижался губами к моим волосам, и я растворилась в нем. — Мы можем наслаждаться им лишь короткое время.

— Покоем?

— Покой не вечен.

Шесть не ошибся. Покой со мной длился все дольше и дольше, но он никогда не был вечным. Он покачал головой в мою сторону.

— Но в темноте есть определенная безопасность, не так ли? Она бесконечна. Как только ты в ней, ты в ней.

Я потерлась щекой о его куртку.

— Она постоянна, — я подняла на него глаза. — В отличие от моего настроения.

— Это нормально, — сказал Шесть, его теплое дыхание коснулось моего уха. — Потому что теперь я знаю. Я знаю тебя.

Я плотнее закуталась в его куртку.

— Наверное, это должно тебя напугать.

— Так и есть.

Я отстранилась, чтобы посмотреть ему в лицо, и он убрал волосы с моих глаз.

— Это пугает меня, потому что я знаю, как сильно ты хочешь уехать. Я знаю, как трудно тебе оставаться. И все же ты это делаешь. Ты остаешься, — одна сторона его рта едва заметно приподнялась. — Я готов к этому. Мне потребовалось немного времени, чтобы подготовиться, но я готов.

Что-то в моей груди дрогнуло.

— Но я продолжаю все портить.

— Когда мы познакомились, ты не чувствовала угрызений совести за свои промахи. А теперь чувствуешь. Ты стараешься, Мира. И все, чего я когда-либо хотел от тебя, это чтобы ты старалась, — Шесть нежно поцеловал меня в лоб. — Я с тобой не в поисках совершенства. Я с тобой, потому что люблю тебя. Я хочу видеть, как ты борешься, пытаешься, заботишься о себе. И я вижу это. Я вижу, как ты спотыкаешься, но все равно встаешь на ноги. Ты пытаешься. И это одна из самых восхитительных вещей в тебе — то, что ты так стараешься функционировать в мире, который тебя подвел.

Я сжала его запястья так же сильно, как он сжимал мои легкие.

— Как ты можешь видеть во мне такие вещи? — спросила я, когда все, что я могла видеть, это ущерб, который я причиняла себе и другим.

— Потому что я действительно смотрю на тебя. Потому что ты можешь причинить мне боль, — его голос понизился и стал мягче, когда Шесть произнес следующие слова. — Потому что ты причинила мне боль. И я тоже причинил тебе боль, я знаю, что причинил.

— Любовь не должна причинять боль, не так ли?

— Кто сказал? Позволь мне сказать тебе кое-что, Мира. За эти девять лет с тобой я понял две вещи. Первое — если кто-то не стоит твоих страданий, значит, ты не можешь любить его так сильно, как тебе кажется. Если у них нет силы, чтобы причинить тебе боль, заслуживают ли они места в твоей жизни?

— И что второе?

— Что те, кто причинил больше боли, кто больше страдал, обладают большей способностью любить. И это то, что делает тебя чудом. Тебя столько раз подводили те, кто тебя любил. И все равно у тебя есть возможность полюбить снова.

Я переваривала его слова. Боль пронзила меня насквозь, это правда. Создавая дыры, которые я не знала, как чувствовать. А потом были моменты, когда любовь, которую я испытывала к Шесть, наполняла меня так сильно, что казалось, будто у меня нет возможности ее сдержать.

— Ты любишь глубоко, Мира. Потому что ты глубоко пострадала. Это делает для меня еще большую честь, что ты любишь меня.

— И я причиняю тебе боль — иногда намеренно, — а ты все еще любишь меня.

— Тот факт, что ты можешь, должен говорить тебе о том, как много ты для меня значишь.

Так и было. И это не испугало меня.

***

Вернувшись в дом, Шесть покормил Генри и вывел Гриффин на улицу, чтобы немного размяться, пока я работала над картиной. Это пронесло меня через последние девять лет, неосознанно начавшись как способ выразить свои чувства и со временем превратившись в скопление мыслей. Вихри были разных цветов, и если бы я могла угадать, то назвала бы цифру около ста, равномерно расположенных изогнутых линий.

Шесть подошел ко мне сзади, и я обернулась, загораживая ее, надеясь отвлечь. Картина не была закончена и, вероятно, никогда не будет закончена, и я не хотела, чтобы он видел ее, пока я не буду готова показать ее.

Я скользнула руками по его груди, по выступам твердых мышц под рубашкой. Мои руки коснулись его шеи и поднялись выше, по щетине и под вязаную шапочку, которую он носил зимой, чтобы согреть свою недавно обритую голову.

— Мне не хватает твоих волос, — пробормотала я, слегка царапая пальцами гладкую кожу его головы.

Шесть ничего не сказал, он просто наклонился ко мне. Он приблизил свой рот к моему виску и прижался. Как и в любой другой раз, когда он целовал меня, мой пульс подскочил. Я подумала, чувствует ли он его биение на своих губах.

— Счастливого Рождества, Мира.

Я закрыла глаза и прильнула к нему.

— Это твой любимый праздник.

Шесть издал короткий хмыкающий звук и повернул голову, прижавшись лицом к моему лицу. Щетина впилась в мою кожу, и я вздохнула с открытым ртом.

— Как ты думаешь, мы всегда будем чувствовать себя так?

Он не попросил меня уточнить.

— Я знаю, что так и будет.

Я открыла глаза и, взявшись рукой за его подбородок, повернула его лицо так, чтобы он посмотрел на меня.

— Почему?

Почему я? Шесть мог быть с любой женщиной, которая хотела его, с любой женщиной вообще. И все же он предпочел проводить свои дни и ночи со мной.

— Потому что ты обвилась вокруг меня. Даже если бы я захотел отпустить тебя, я бы не смог.

Я должна была обидеться, должна была возразить Шесть, что он не может уйти от меня, потому что я поймала его в ловушку. Но то, что я должна чувствовать, и то, что я чувствовала, были двумя разными вещами, и я не могла заставить себя чувствовать иначе.

— Я как опухоль.

Это было достаточно точно. Я знала, что как бы Шесть ни любил меня, какая-то часть его самого боялась меня, боялась того, что я могу сделать. Ему, конечно, но в основном себе.

— Если ты опухоль, то кто я? — мягко спросил Шесть.

Наш разговор, хотя и с мрачным юмором, был также немного отрезвляющим. Любовь была средством моего безумия, а Шесть был за рулем. Не потребовалось бы много времени, чтобы мое здравомыслие пошатнулось и покатилось вниз по склону в следующий сезон моих настроений.

— Ты — моя болезнь и мое лекарство.

Шесть обхватил мои щеки ладонями и наклонился ближе. Я вдохнула его запах и скользнула руками к его шее. Мы дышали ровно в том небольшом пространстве, которое разделяло нас.

— Я люблю тебя, — сказал Шесть, и его слова успокоили боль, которая жила в пространстве вокруг моего сердца.

— Я люблю тебя, — повторила я, потому что ему нужно было услышать мои слова. Потому что мне нужно было это сказать.

— Мира, — вздохнул он, воздух коснулся моих губ.

Прежде, чем его губы смогли произнести мое имя, я наклонилась и накрыла их своими. Губами я пробовала на вкус. Языком я охотилась. Пальцами я впилась в его кожу. Я надеялась, что мои прикосновения выжгут в нем воспоминания.

Шесть подхватил меня на руки и понес через всю комнату. Мы не успели дойти от гостиной до прихожей. Он прижал меня спиной к стене, прижав свои бедра к моим, прижав мою нижнюю часть тела к стене.

Отстранившись, его глаза встретились с моими в приглушенном свете. Зеленые глаза, которые значили для меня миллион вещей. Я скользнула рукой по его шее и сдернула с него шапку, бросив ее позади него.

— Чего ты хочешь? — его голос был единственным, что я могла слышать.

— Тебя, — ответила я. — Только тебя.

Шесть наклонил голову вперед, положил большие пальцы на мой подбородок.

— Только, — сказал он.

— Только, — вздохнула я, когда его губы снова поцеловали мои.

Шесть опустил мои ноги и сдвинул бретельки платья с моих плеч. Шелковистая ткань целовала мою кожу, скользя по рукам, по ладоням и на пол, где она осела у моих ног. Шесть не потрудился посмотреть, что на мне надето под платьем, просто расстегнуллифчик и стянул его, пока я не оказалась перед ним полностью обнаженной.

Мне было интересно, что он увидел, глядя на меня: бледная кожа и черные как ночь волосы. Мои руки и ноги были более рельефными от всех тренировок по самообороне, которыми я все еще занималась. Мои шрамы исчезали.

— Ведьма, — пробормотал Шесть, его глаза были полностью скрыты тенью от его тела, загораживающим свет. — Вот кто ты.

Я переместила руки к пуговицам его рубашки, и вместо того, чтобы аккуратно расстегнуть их, я схватилась за края его воротника и сильно потянула. Пуговицы разлетелись по полу, издавая свою собственную музыку.

Я просунула кончики пальцев за его пояс и дернула его к себе, расстегивая верхнюю пуговицу и почти сразу же спуская молнию.

Когда Шесть, наконец, оказался таким же голым, как и я, прыгнула на него, обхватив руками его плечи, а ногами — его талию. Он понес меня за угол, прижимая к дверному косяку, к лестнице, пока моя задница, наконец, не приземлилась на что-то твердое и гладкое.

Его губы стали беспорядочными, он целовал мой подбородок и горло. Я выгнула шею, и ударилась головой о стену позади меня, когда его губы целовали, язык лизал, а зубы кусали меня по всей длине. Я потянулась и схватила его за череп, впиваясь пальцами в кожу. От его прикосновения меня пронзила боль, но это была хорошая боль, доводящая меня до предела.

Когда его губы вернулись к моему телу, они замедлили темп, предлагая комфорт вместо боли. Мышцы моего живота сжались, когда его руки раздвинули мои бедра. Когда его тело соединилось с моим, его щека прижалась к моей.

Когда мы оба кончили, Шесть притянул меня и лег на пол, прижав к себе. Я посмотрела на то, на чем сидела: стол, который соорудил Шесть. Он был не таким красивым, как раньше, местами сломанный и склеенный моими раскаявшимися и трясущимися пальцами. Но он выдержал нас.

Я посмотрела на Шесть, который смотрел на меня. Он потянулся вверх и достал что-то из кармана куртки.

— Ты не любишь украшения. Я знаю.

— Ты уже отдаешь то, что в коробке? Ты ужасный даритель.

Шесть усмехнулся и протянул мне коробку, обвязанную простой белой лентой.

— Я увидел это и подумал о тебе. И хотя ты не любишь носить украшения, я надеюсь, что ты подумаешь о том, чтобы надеть это для меня.

Я провела пальцем под ленточкой, развязывая ее.

— И чтобы всегда напоминать тебе о том, что я тебе говорил.

Я наморщила нос, пытаясь угадать, что это может быть, когда подняла крышку коробки. В пенопласте лежала восьмерка из белого золота на цепочке. Я посмотрела на него с вопросом в глазах.

— Восьмерка? Я бы взяла шестерку.

Шесть достал ожерелье из коробки и протянул его мне, чтобы я посмотрела на него. Сочетание такой изящной вещицы в его грубых руках на мгновение отвлекло меня, но потом он взял мою руку свободной рукой и провел пальцем по изгибам восьмерки.

— Это символ бесконечности.

Я все еще не понимала его, но он расстегнул застежку и отвел мои волосы в сторону, чтобы закрепить ее на шее.

— Этот символ бесконечен. Без конца. Как мы.

Я не была женщиной, которую часто привлекает романтика, но в этот момент, когда его мягкие зеленые глаза пристально смотрели в мои, я была замазкой в его руках. Шесть поцеловал меня, и я ответила ему с не меньшим рвением, прежде чем он отстранился. Долгое время мы лежали вместе, наши пальцы прослеживали символ бесконечности на моей шее.

— А что, если ты найдешь кого-то другого, того, кто подойдет тебе больше, чем я?

— Не найду, — Шесть даже не колебался.

— Но ты можешь.

— Нет предела тому, что я чувствую к тебе, Мира. Если ты бросишь меня, я буду преследовать тебя, пока ты не перестанешь убегать. Я влюблен в тебя. Это просто так не проходит.

— Даже если ты встретишь кого-то другого?

Шесть вздохнул, в его голосе звучало недовольство.

— Я не встречу кого-то другого, но, если это так много значит для тебя — я обещаю тебе, что в этом мире нет никого другого, кто мог бы заменить дыру в форме Миры, которую ты вырезала в моей душе. Теперь ты счастлива?

Я улыбнулась ему, потому что так оно и было. Это было обещание, которое он давал мне уже не раз. Теперь обещание казалось более постоянным, но я все равно волновалась. Конец был неизбежен во всем.

Перед тем как мои глаза закрылись в последний раз в ту ночь, я, должно быть, произнесла эти слова вслух, потому что, когда сон затянул меня, я услышала, как Шесть сказал:

— Конца не будет, Мирабела.

ГЛАВА 32

Июнь 2010 года

Шесть месяцев спустя

— Что? — спросила я, уронив кисть, которая была у меня в руке до звонка Шесть.

Я взглянула на календарь на стене. Его не было уже три дня, он уехал в поездку, о которой беспокоился. Шесть не хотел оставлять меня, но на этот раз моя ревность не заставила меня наделать глупостей, например, разбить стол или отправить сообщение с сожалением. Это было важно, я знала, судя по беспокойству, которое преследовало его до самого отъезда.

— Мне нужно, чтобы ты поехала в этот городок. Я попрошу одного из моих парней забрать тебя и привезти туда. Возьми там все, что связано с Андрой, и упакуй. Мне нужно все вычистить, ясно?

— С Андрой?

— Фотографии, тетради, одежду — просто упакуй. Это не займет у тебя много времени.

— Почему я? Пусть головорез, который меня заберет, сделает это.

— Господи, Мира. Ты можешь просто работать со мной здесь?

Пристыженная, я прикусила язык.

— Хорошо.

— Ты не будешь в опасности, — пообещал Шесть, а мне эта мысль даже не пришла в голову.

— Хорошо…

— Там никого не будет. Ну, Роза будет в главном доме, но она знает, что ты приедешь. Она оставит тебя одну. Парень Андры может появиться, но, надеюсь, он достаточно умен, чтобы этого не сделать.

— Ее парень?

Шесть дал мне так мало сведений о жизни Андры — возможно, так было лучше, чтобы она оставалась как можно более окутанной тайной. Но я всегда представляла ее подростком. Реально, я знала, что она была подростком семь лет назад, когда Шесть помог ей выбраться из того места, где она жила.

Семь лет прошли спокойно. Что вызвало такую внезапную срочность?

— Ты в опасности?

— Нет, — Шесть не стал продолжать.

— Где ты?

— Не беспокойся об этом.

Я хотела наброситься на него. Это была интуитивная реакция. Почему бы мне не беспокоиться о том, где Шесть? Почему, когда его собственный голос был отрывистым и быстрым, я не должна беспокоиться о нем?

Но я больше ничего не сказала. Шесть дал мне инструкции по билету на самолет, который прислал мне по электронной почте, и повесил трубку.

Когда билет на самолет, наконец, пришел, я увидела дату.

— Он мог бы предупредить меня заранее, — сказала я Гриффин, понимая, что у меня есть три часа до того, как я должна быть в аэропорту.

Быстро собрала вещи, все время поглядывая на свой телефон. Я ждала, что он позвонит мне, скажет: «Шучу, ты можешь остаться здесь», но он так и не позвонил.

Я отвезла Гриффин к маме Шесть и отправилась в аэропорт, чтобы совершить короткий перелет в Денвер.

***

Место уже было относительно чистым. Несколько вещей — фотографии Андры и Шесть, немного одежды, которую я запихнула в большие черные мусорные мешки.

Головореза, который был одним из парней Шесть, звали Фред. Он ничего не сказал, если не считать нескольких ворчаний. Он взял мешки, которые я бросила на крыльцо домика, где Андра жила несколько лет, пыхтя и отдуваясь между заходами.

Поставив последний мешок на крыльцо, я уже начала закрывать дом, когда увидела тень, пересекающую свет прожектора, льющийся по траве.

Я пожалела, что у меня нет с собой ножа, но у меня ничего не было. Я вышла из хижины, скользнула в тень позади нее у линии деревьев, к которой она примыкала, и наблюдала, как Фред подошел к фигуре и посветил фонариком ему в лицо. Я разобрала слабое бормотание, и когда Фред опустил фонарик, я медленно подошла к нему.

— Кто это?

— Давай, — сказал Фред, обращаясь к тени. Молодой человек приблизился, его глаза были темными и почти преследующими.

— Кто ты, черт возьми? — спросила я.

Фред указал на него большим пальцем.

— Джулиан.

Парень.

— Ты идиот, — я уставилась на него.

Шесть сказал, что его здесь не будет. Мне придется иметь дело только с его головорезом.

— Это то, что я постоянно слышу, — сказал Джулиан. Он смотрел через мое плечо на хижину позади меня, как влюбленный щенок. — Андра здесь?

Я отмахнулась от Фреда, но долго смотрела на Джулиана, прежде чем сказать:

— Мне нужно выпить.

Отвернулась и направилась к хижине Андры, не ожидая, что Джулиан последует за мной. Что он и сделал. Действительно, влюбленный щенок.

Я так давно не пила, но решила, что заслужила. Я не садилась за руль, и утром мне предстояло сесть на первый рейс из Денвера. Немного алкоголя ослабит мои конечности и, возможно, даже поможет уснуть.

Однако вопрос заключался в том, смогу ли я найти какой-нибудь алкоголь. Я обыскивала шкаф за шкафом, в поисках чего угодно — на данный момент я даже не была разборчива. Мои нервы были на пределе. Я не летала на самолете пятнадцать лет, я не видела Шесть, я не знала, где он, и что-то в этой хижине на краю света кричало «ЖУТКО» большими жирными буквами.

— Где Андра? — спросил парень сзади меня.

Я захлопнула дверцу шкафа, а затем взяла сигареты. Я засунула одну в рот, прежде чем возобновила поиски алкоголя, сказав себе, что могу просто попробовать ее на вкус, не прикуривая. Я была достаточно сильна.

— Где Андра? — снова спросил парень.

Я не хотела смотреть на него, в эти щенячьи глаза. Он просто хотел знать, где его девушка. Точно так же я хотела знать, где мой парень. Так что, в некотором смысле, я сочувствовала ему. Но я не хотела этого.

— Боже! — крикнула я.

Я хлопнула ладонями по столешнице. Я бросила бесплодно сосать конец сигареты и прикурила ее, глубоко вдыхая. Вкус был таким чертовски освежающим, что я почти забыла, что я не одна. Когда я открыла глаза и увидела Джулиана, наблюдающего за мной с таким напряжением, я сказала:

— Ты не должен быть здесь.

— Ну, я здесь. И я хочу знать, где Андра.

«Мы с тобой оба, дружище», подумала я, прежде чем залиться смехом.

— В безопасности. Андра в безопасности.

По словам Шесть, по крайней мере.

— Что означает, что ее здесь нет, я полагаю?

Я понятия не имела, где она, но на мгновение оглядела хижину и подняла бровь.

— Похоже, ты не такой большой болван, как я думала.

— Кто ты?

— Никто.

— Как тебя зовут?

— Почему я должна тебе говорить? — я грубо выпустила дым в его сторону, но он не уклонился.

— Потому что ты имеешь отношение к исчезновению Андры, и я хочу получить ответы, — Джулиан ударил кулаком по острову, и мгновенно мои глаза стали жесткими. Меня не пугали мужчины, проявляющие агрессию, и Джулиан не был исключением.

— Теперь слушай сюда, Джулиан, — сказала я, убедившись, что мои слова были четкими и твердыми. — Я не обязана тебе ничего рассказывать. У меня была долгая чертова ночь, и твое присутствие здесь только все портит. Так что извини меня, если я не готова выложить тебе все, что думаю, прямо сейчас.

Я сделала паузу и на мгновение затянулась сигаретой, жалея, что у меня нет выпивки, чтобы смыть это.

— Что случилось с твоей рукой? — спросила я, увидев синяки и кровь на костяшках его пальцев.

Он посмотрел вниз, словно забыл об этом.

— Я был зол.

— Правда? — спросила я с сарказмом.

Я наблюдала за ним еще минуту. Он выглядел достаточно безобидным. Не опасным, несмотря на то, что в какой-то момент ударил кулаком по стойке и пробил дерево. Я могла понять, что разочарование может стать разрушительной вещью. Поэтому на данный момент я доверила ему что-то легкое.

— Мира.

— Что?

Вздохнув, я сказала:

— Мое имя. Мира.

— А кто ты? — спросил он, не удовлетворившись этим.

Я пыталась придумать, что сказать. Шесть не дал мне сценария на случай, если я столкнусь с кем-то вроде Джулиана. Но, учитывая, что Шесть не надрал ему задницу, я решила, что могу сказать Джулиану как можно меньше. Я бросила сигарету, чувствуя себя немного спокойнее.

— Я девушка Шесть. Шесть и Андра уехали.

— Куда?

Я скрестила руки на груди.

— Я ничего тебе не скажу. Будет лучше, если ты вернешься на дорогу.

— Нет. Я не уеду, пока не узнаю, где она.

Тогда он собирался остаться здесь надолго. Я открыла морозилку, взяла пакет замороженного горошка и бросила его в Джулиана с большей силой и меньшим прицелом, чем следовало.

— Положи их на костяшки пальцев.

Джулиан бросил пакет на прилавок, и мои глаза сузились, когда он сказал:

— Скажи мне.

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что.

— Это не ответ.

Этот парень был хуже, чем собака с костью. Я снова потянулась за сигаретами, очень быстро решив, что одной недостаточно.

— Это тебя убьет, — сказал он с отвращением.

Я сунула незажженную сигарету в рот.

— Как и многое другое, я полагаю, — я прикурила, а затем закрыла зажигалку, проведя большим пальцем по золотому блеску. Я вдруг так устала. — Я ухожу отсюда, Джулиан.

Он шагнул так, что загородил дверь.

— Нет. Я хочу знать, где она.

— Отлично для тебя, — я двинулась, чтобы обойти его, но он снова заблокировал меня. Я стиснула зубы, вытащила сигарету изо рта и выпустила дым ему в лицо. — Двигайся.

— Скажи мне.

Я ненавидела то, что немного восхищалась им. Джулиан был настойчив, хотя и немного груб. Но у меня не было времени играть в это. Я хотела спать, переварить этот момент и вернуться домой. Но больше всего я хотела Шесть. Незнание того, где он, тяготило меня, и присутствие Джулиана только напоминало мне об этом. Я обогнула его и вышла из хижины, направляясь к машине. Фред засуетился, бросил сигарету в траву и забрался на водительское сиденье.

Но меня грызла мысль, что я ничего ему не скажу. Поэтому я обернулась, прежде чем забраться внутрь.

— Я не знаю, Джулиан. Ясно? Даже я не знаю, где они, — я забралась внутрь, повернулась к Фреду и сказала: — Поехали.

Из машины я позвонила Шесть.

— Готово?

— И тебе привет, — ответила я. — Да, все готово. Парень появился.

Я услышала его вздох в трубке и пожалела, что меня не было рядом, чтобы успокоить его. В его голосе звучала укоризна, которую он не часто показывал мне, даже когда я этого заслуживала.

— Думаю, мне не стоит удивляться.

— Что случилось?

— Я вернусь в следующие выходные. Помнишь дядю, о котором я тебе рассказывал? — я услышала хлопок металлической двери, а затем мягкий рокот волн на заднем плане. — Ну, я думаю, он вернулся. И, думаю, он ищет ее.

Мне стало плохо.

— Что ты собираешься делать?

— Я выясняю это прямо сейчас, — Шесть замолчал на минуту. — Возможно, мне снова понадобится твоя помощь.

— Ну, если это связано с перелетом через несколько штатов, то мне нужно немного больше времени на подготовку.

— Возможно, так и будет. Мне нужно устроить Андру и спланировать следующий шаг, — в голосе Шесть звучало разочарование, и я услышала отчетливый звук удара. Его кулак по дереву? — Мне жаль. Я не хочу, чтобы ты волновалась. Все будет хорошо. Я разберусь с этим. Просто сейчас все дерьмово.

Но я не волновалась, не как раньше. Потому что я верила Шесть. Потому что я доверяла ему.

— Все, что тебе нужно, — сказала я ему, и это было правдой.

ГЛАВА 33

Сентябрь 2010 года

Три месяца спустя

Зазвонил телефон, и я рассеянно, с кистью в руке и в рубашке, измазанной синими и красными пятнами, ответила на звонок.

— Мирабела.

Я закрыла глаза.

— Мама.

Прошло столько времени, с тех пор как я в последний раз слышала ее голос, что мой собственный голос надломился.

— Я пыталась связаться с тобой довольно долгое время, — начала она, пронзительная досада все еще была так же ясна, как и прежде. — Я думала, может быть, ты умерла.

Я рассмеялась и положила кисть на стол.

— Не сегодня.

— Хм, — она издала какой-то звук, и я убрала волосы с лица и на мгновение захотела ликера. Я знала, что это будет именно такой телефонный звонок. — Ты снова переехала?

— Разве это имеет значение?

Она не присылала мне денег уже много лет, так давно, что я даже не могла вспомнить, когда это было в последний раз. Это была единственная причина, по которой ей раньше был нужен мой адрес, ведь она не так уж часто навещала меня. Но я все еще не дала ей свой домашний адрес.

— Ты исчезла с лица земли и не сказала мне, куда. Я же твоя мать, в конце концов.

Я фыркнула.

— Моя мать. Как будто тот факт, что у нас общая ДНК, дает тебе право знать, где я.

— Как будто я не должна беспокоиться о тебе.

Я выдохнула, удивляясь, почему я вообще с ней разговариваю.

— Тебе не нужно. У меня все улажено.

— Мне трудно в это поверить. Ты что, подцепила какого-то сутенера или что-то в этом роде? Или наркобизнес наконец-то окупился? — меня поразило, что ее насмешка могла быть такой резкой по телефону.

— Это не твое дело, как я себя обеспечиваю.

Часть меня хотела сказать ей, что я трезва, что я зарабатываю деньги, продавая картины то тут, то там в Сухом Пробеге. Но большая, более доминирующая часть меня понимала, что мое лучшее оружие против матери — это сокрытие информации.

— У тебя была какая-то цель, чтобы выследить меня, или ты просто хотела снова меня побеспокоить?

— Серьезно, это то, что ты хочешь сказать мне, после того как игнорировала меня в течение двух с лишним лет?

— Я могу придумать более красочные слова, если ты хочешь.

Она вздохнула, и я мысленно пометила одну черточку.

— Я просто хотела проведать тебя. Узнать, не нужно ли тебе что-нибудь. Я давно не видела никаких больничных счетов, что меня удивило, — как только я начала немного теплеть к ней, она облила меня ледяным ведром своего презрения ко мне.

— Удивительно, но я не нуждалась в твоем спасении. Хотя спасибо, что спросила.

— Полагаю, раз тебе уже за тридцать, ты стала более собранной, чем раньше. Это радует. Пока ты не умерла или не забеременела, я, пожалуй, признаю, что немного горжусь тобой.

На кончике моего языка вертелось желание сказать ей, чтобы она не гордилась достижениями, которые я сама себе создала, но то, что она сказала, пробудило тихую часть моего мозга, которая дремала дольше, чем я предполагала.

Беременна. Она сказала это, и в прошлом я бы посмеялась над этим, но в тот момент я поняла, что с тех пор, как Шесть снова уехал, уже больше месяца назад к Андре, у меня не было месячных. Когда его не было, я не обращала особого внимания на свой цикл, потому что это не влияло на нас.

Резко, не говоря ни слова, я положила трубку и подошла к календарю, висевшему у входной двери, и провела пальцами по времени, когда я в последний раз видела Шесть.

Шесть недель назад. И у меня не было месячных.

— Блядь, — простонала я, глядя вниз на свой живот. На первый взгляд ничего необычного не было, но в последнее время я уставала больше обычного.

Я подумывала о том, чтобы написать Шесть сообщение, но в последнюю секунду передумала, надела пальто, которое висело у двери, и пошла в местную аптеку.

***

Я даже не стала дожидаться возвращения домой из аптеки, решив узнать новость, которая может изменить всю мою жизнь, в туалете грязного фастфуда за углом. Я нависала над сиденьем, когда писала на палочку, не желая рисковать, садясь голой задницей на сиденье унитаза — у меня мелькнула мысль, что если я не беременна, то сиденье меня точно достанет.

И тут меня посетила другая мысль — Мире десятью годами раньше не пришло бы в голову не сесть на это сиденье.

Я чуть не уронила палочку в унитаз, и пот выступил у меня на лбу, когда я спасла ее и положила на металлическую мусорную корзину, прикрепленную к стене кабинки.

Я не задумывалась о том, что могу быть беременна, пока не уставилась на палочку, ожидая, появятся на ней линии или нет. Как будто кто-то другой мог быть беременным. Не я.

Три минуты пролетели незаметно, и когда пришло время посмотреть на палочку, я без колебаний взяла ее в руки и поднесла к лицу.

Сомнений не было: я была беременна на сто процентов.

Я уронила палочку на пол и в ужасе уставилась на свою руку, как будто моя рука каким-то образом сама вызвала это.

Натянув штаны и схватив сумочку, я была готова убраться оттуда на хрен.

Что подумает Шесть? Этот вопрос я задавала себе снова и снова.

Он бросит тебя.

Он возненавидит тебя еще больше.

Прерви беременность.

Я торопилась по тротуару, пока голоса ругались в моей голове, не имея какого-либо плана или направления. Я просто шла быстро, надеясь, что воздух как-то прояснит мою голову и даст мне то, что мне нужно — а это был ответ на вопрос, «как мне сказать ему?»

Мой телефон пискнул, и я с тревогой и страхом посмотрела на сообщение от Шесть.

«Только что приземлился. Буду дома примерно через час».

Ублюдок.

Я остановилась на тротуаре и отошла в сторону, чтобы прочитать его сообщение, и, бросив быстрый взгляд на окружающую обстановку, поняла, что остановилась прямо перед прокуренным баром.

«Тебе нужно выпить», сказал мне голос, и я вошла.

***

Входная дверь захлопнулась за мной, стекло в ее корпусе задребезжало. Возле двери стояла пара черных ботинок, которые, как я знала, принадлежали Шесть. Я почувствовала, как меня пронзила боль. Я хотела, чтобы он вернулся домой уже несколько недель. Но не таким образом. Не с этой новостью в моей голове. Я стояла в фойе, стряхивая пальто с плеч, прислушиваясь, не появится ли он. Когда я услышала, как закрывается ящик на кухне, я кивнула сама себе, а затем шагнула в противоположную сторону дома, где находилась моя студия.

Коллекция незаконченных картин была прислонена к задней стене комнаты, и я взяла одну из них — «6» — и поставила на мольберт. На протяжении многих лет я добавляла к ней понемногу цвета, которые отражали то, каким я его видела. Черный, когда он был зол. Зеленый, когда его глаза были мягкими. Красный — когда я поняла, что влюбилась в него. Там было много красных вихрей, но были и другие. Наша история, уложенная в радугу чувств.

Я взяла кисть и взяла черную бутылку с краской, взболтав ее, хотя она была свежей. В последнее время мне не приходилось использовать много черной краски.

Не успела я открыть бутылку и добавить краску в вихрь, как услышала, что Шесть вошел в студию. Я держалась к нему спиной, хотя чувствовала, как она напряглась.

— Привет, — сказал Шесть, не чувствуя моего беспокойства, пересекая комнату и обнимая меня за талию. Его рот опустился на мое плечо сзади, и он поцеловал кожу, которая была видна из-под моей футболки.

О, черт меня побери. Он будет так зол. Я собралась с духом, прежде чем повернуться в его объятиях и обхватить его своими.

— Привет, — сказала я в ответ, уткнувшись лицом в его рубашку. От него пахло пряностями — запах, который был для меня родным, как никакой другой.

— Ты пахнешь дымом, — сказал Шесть, прежде чем отвести свое лицо назад и прижаться к моему. — Я думал, ты сокращаешь курение?

Я чуть не рассмеялась, потому что это было именно то, что мне сейчас нужно было сделать.

— Я была в «Золотой комнате», — сказала я ему, а потом поморщилась от того, как сузились его глаза.

— В баре? Ты… — ему не нужно было заканчивать.

Я подумала о напитке, который я заказала, и о том, как я смотрела, как бармен наливает водку, пока слюна скапливалась у меня во рту. Мне нужно было быть честной с ним и начать с самой маленькой правды в тот момент.

— Я заказала водку с содовой, — сказала я ему.

Шесть слегка отодвинулся от меня, но мои руки обхватили его, чтобы он не смог уйти слишком далеко.

— Я не пила ее, — тут же заверила я его. — Но, Боже, я хотела. Это напугало меня, как сильно я этого хотела.

Кожа вокруг его глаз сморщилась в замешательстве.

— Ладно? Но это хорошо. Ты не пила. Даже при таком искушении, — Шесть не понимал боли, звучавшей в моем голосе, причины, по которой я так крепко держалась за него. — Почему бы тебе не сказать мне, почему ты хотела выпить?

— Это единственная вещь, которую я не хочу тебе говорить, — я отпустила его, чтобы провести руками по лицу.

Как я ему скажу?

Ты слишком больна, чтобы быть беременной.

О чем ты думаешь?

Шесть будет так зол на тебя.

— Заткнись! — сказала я, ударив кулаком по столу. Контейнер, наполненный кистями, упал с выступа и кисти с грохотом разлетелись по всему помещению.

— Ты хочешь, чтобы я заткнулся?

Я покачала головой и запустила пальцы в волосы. Мне хотелось смеяться. Все это было до смешного абсурдно. Именно из-за этой реакции я не могла иметь детей. Они никогда не будут в безопасности рядом со мной.

— Черт, — сказала я, когда страдание забило мне горло. Я посмотрела на него горящими глазами. — Я облажалась, Шесть. Мне так жаль.

Я почувствовала, что снова стою перед ним с порезами на руках. Шесть смотрел, как я истекаю кровью, не проронив ни капли.

— Я хочу порезаться, — сказала я ему, мой голос срывался. — Это слишком.

Шесть шагнул ко мне, положил руки мне на плечи, сжал, приземляя меня к миру, к нему.

— Не надо. Поговори со мной.

Я покачала головой и попыталась освободиться от его хватки.

— Я не хотела этого. Я не просила об этом. Я могу делать все, что ты хочешь, я не хочу, чтобы ты злился на меня. Я не… — мне начало тошнить. — Пожалуйста, не оставляй меня.

Шесть вытер слезы, которые скопились в моих глазах, и его глаза снова стали такими же мягкими зелеными. Я могла сказать, что он беспокоился обо мне, переживал за меня, но он не мог физически заставить меня сказать слова, которые изменят нас навсегда.

— Я не буду на тебя злиться, — сказал Шесть, его голос был мягким, но все еще твердым.

— Будешь, — я шмыгнула носом, чувствуя, что моя голова затуманивается от страха. — Ты бросишь меня.

Вот он, мой единственный страх. Я не могла допустить, чтобы он меня бросил. Я не могла.

— Я не оставлю тебя, — пообещал он.

— Ты не можешь сказать это с оправданием, — я попыталась вырваться из его объятий. — Ты не знаешь. Я не хорошая. Я — яд.

Я крепко зажмурила глаза, чувствуя, как слезы снова текут по щекам.

— Пожалуйста, отпусти меня, — прошептала я. — Я не могу позволить тебе прикасаться ко мне прямо сейчас.

Шесть сделал, как я просила, но с большим колебанием.

— В чем дело?

Теперь Шесть смотрел на меня, как на дикого зверя, и не знал, драться ему или бежать. Мне стало больно от мысли, что это может быть последний раз, когда он смотрит на меня не иначе как с покорностью перед обязанностью, которую мы теперь несем вместе.

— Я беременна.

Роли поменялись местами, и я почувствовала, что наблюдаю за потенциальной угрозой. На какое-то время голоса смолкли, как будто их тоже держали в напряжении.

— Ты беременна?

Я сглотнула и кивнула.

— Хорошо, — Шесть моргнул и провел рукой по своей чисто выбритой голове.

Я ненавидела, когда он развернулся, и я больше не могла видеть его лица. Я вслепую потянулась за спину в поисках чего-нибудь, что могло бы поддержать меня, мои руки нащупали стол и крепко ухватились за него.

Шесть подошел к окну, выходящему на фасад дома, положив руки на бедра. Я наблюдала за дюжиной различных движений в его спине, за тем, как он сгибается и разгибается. Но когда он повернулся, я искала на его лице чувства.

Лицо Шесть было скрыто в тени, когда он смотрел на меня, прежде чем он сделал пять шагов ко мне, тени медленно поднимались от его бедер к лицу, пока я не увидела его глаза.

— У тебя мягкие глаза, — сказала я с удивлением в голосе, когда он обнял меня.

— Мира, — сказал Шесть, его дыхание касалось моих волос. — Ты беременна.

Я кивнула, и его руки обняли меня крепче, сильнее, не так, будто я была хрупкой, и он мог меня сломать. Шесть отстранился от меня ровно настолько, чтобы убрать волосы с моего лица.

— Ты не сердишься.

Это был не вопрос. Я знала его десять лет, я знала его сердитое лицо.

— У нас будет ребенок, Мира. С чего бы мне злиться?

— Потому что я не пыталась забеременеть. Потому что я сумасшедшая. Потому что ты не хочешь жениться.

— Давай разберемся с каждым из них по отдельности. Я знаю, что мы не пытались забеременеть. Но ты беременна. И я… — Шесть улыбнулся, что было для него редкостью. — Я счастлив, что это ты.

Казалось невозможным, что в моей груди было достаточно места для того размера, до которого разрослось мое сердце. Я знала, что покрашу вихрь от этого момента в красный цвет.

— Ты сейчас более стабильна, чем когда-либо за долгое время. Черт, — сказал Шесть, махнув рукой позади себя, — ты сохранила жизнь Генриху Восьмому дольше, чем он должен быть жив.

Я рассмеялась, но звук был водянистым из-за слез, забивших мое горло.

— Я не знаю, что произойдет, не знаю, как это изменит тебя, но ты была моей десять лет. Я не собираюсь уходить сейчас.

Любовь расцвела глубоко в моей груди.

— Нам не нужно быть женатыми, чтобы иметь общего ребенка. Мы справимся с этим, как мы справлялись со всеми другими препятствиями, которые возникали на нашем пути, — Шесть обхватил меня за талию, его большие пальцы провели по моему животу. — У тебя будет ребенок, Мира. Наш ребенок.

Это был первый раз в наших отношениях, когда я почувствовала, что действительно даю ему то, чего он хочет. И на это у меня ушло всего десять лет.

ГЛАВА 34

Октябрь 2010 года

Месяц спустя

Шесть снова ушел, но мне становилось все легче оставаться одной. Наличие Гриффин, конечно, помогло, и я не знаю, может быть, это гормоны из-за беременности, но они определенно дали мне что-то, чем я могла занять свои мысли.

Каждый день был новым вызовом. Иногда я была парализована страхом того, что это значит для нас, что это значит для ребенка. Она, или он, будет половиной меня. Будет ли безумие, которое я унаследовала от своей матери, достаточно разбавлено, чтобы не проявиться в этом ребенке? Я не была уверена. Шесть всегда был таким спокойным и уравновешенным, и я не знала, как происходит сортировка ДНК, была ли это кастрюля с мешаниной ингредиентов, вылитых в этого человека, или ингредиенты были отобраны и добавлены без разбавления или комбинации.

Я знала, что похожа на свою мать в том, в чем не хотела бы быть, но во мне были части, принадлежащие только мне. Не зная своего отца, я определенно знала, что есть вещи, которые пришли откуда-то, отточенные элементами моей собственной личности. Были ли эти вещи по отцовской линии? Я никогда не узнаю.

Но этот ребенок будет знать свою отцовскую часть. Это была одна из тех вещей, которые успокаивали меня. Знание того, что Шесть не позволит мне потерпеть неудачу, давало мне еще одно утешение.

Мы были в хорошем месте. В самом надежном месте, в котором мы только могли быть.

Однако, когда однажды вечером Шесть позвонил мне, когда я тыкала пальцем в замороженную середину посредственного блюда, приготовленного в микроволновке, я знала, что, несмотря на мой прогресс, есть части меня, которые задаются вопросом, части, которые не будут удовлетворены, пока я не удовлетворю это любопытство относительно Андры. Даже если это означало делать вещи, которые Шесть не хотел бы, чтобы я делала.

— Привет, — хрипло сказал Шесть в трубку.

— Привет, — я воткнула нож для масла в замороженный центр и услышала неприятно мягкий хруст, когда он прокладывал себе путь через ледяные спагетти. — Как дела?

— Прошло много времени, с тех пор как ты помогала мне в работе.

Я подождала немного.

— Да…

— Ты бы хотела мне помочь?

— В чем? — я положила замороженное блюдо на пол, чтобы Гриффин могла полакомиться им своим языком размером с обеденную тарелку. Я сделала кислое лицо, когда услышала, как она хрустит замороженным куском.

— Мне нужно проникнуть в бывший дом Андры, где живет ее дядя.

Я услышала шум волн.

— Где ты? — спросила я, прерывая его.

Шесть сделал паузу, и сначала я подумала, что он не собирается мне говорить.

— В Орегоне.

— Правда? — несмотря на то, что это был всего один штат к северу, я никогда там не была. Он казался мне чужим.

— Да, правда.

— Там красиво?

— Ты хочешь фотографию или что-то еще? — спросил Шесть, но в его голосе слышалось нетерпение. Он спросил это с сарказмом, но я проигнорировала это.

— Да. Я никогда не езжу с тобой в поездки. Было бы здорово почувствовать, что я там была.

Шесть пробормотал ругательство и сказал:

— Отлично. Я только что отправил тебе письмо по электронной почте. Но я хочу, чтобы ты удалила его, а потом удалила из своей корзины.

Я открыла свою электронную почту на ноутбуке Шесть.

— Это твой дом, где ты остановился?

— Нет. Это тот, что через дорогу.

Дом был в стиле ранчо, маленький, с желтым сайдингом, который побелел у крыши.

— Ты уже удалила?

— Придержи коней, — сказала я ему, запечатлев это в своей памяти, прежде чем сделать то, о чем он просил. — Я слышу океан, — сказала я, не видя его на фотографии.

— Он за домом, который я снимаю.

Я удалила письмо, а затем удалила письмо из своей корзины.

— Где находится дом дяди?

— В Мичигане, — Шесть на мгновение замолчал. — Я собираюсь прилететь к тебе, и мы вместе поедем в Мичиган. Я полагаю, ты все еще помнишь, как совершить небольшой взлом и проникновение?

— Андра с тобой?

Шесть вздохнул, и я поняла, что он раздражен тем, что я не отвечаю на его вопросы.

— Да. Она в безопасности. Она останется здесь, пока мы будем в Мичигане.

— Я встречусь с ней?

— В этом нет необходимости.

В этот момент меня осенило. Андра была важна для Шесть, и я хотела встретиться с ней. Возможно, он не хотел того же, но мы с Шесть больше не просто встречались.

— Я хочу с ней познакомиться, — сказала я ему. Тогда он этого не знал, но это было предупреждение.

— Я отвезу тебя в Портленд, мы полетим в Индиану, а потом поедем в Мичиган.

— Разве в Мичигане нет аэропортов?

Шесть снова вздохнул. Его терпение было на исходе.

— Да, но в зависимости от того, что произойдет с ее дядей, я бы хотел пока не иметь прямых рейсов из Мичигана. Ничего, что могло бы отследить мои поездки.

Это имело смысл.

— Когда мы поедем?

— На следующей неделе, — раздался приглушенный звук, и я поняла, что он прижал телефон к плечу. — Я куплю тебе билет, и мы поедем дальше.

— Где ты находишься в Орегоне?

— Это имеет значение?

— Конечно.

Я снова подумала, что Шесть проигнорирует меня. Но вместо этого он назвал мне название города, который я уже искала на веб-сайте. Десять часов езды на машине. Я никогда не ездила на такие большие расстояния, но, если бы Шесть купил мне билет на прямой рейс до Портленда, который находился в двух часах езды, это был единственный шанс встретиться с Андрой.

— Ты летишь сюда на следующей неделе, — повторил Шесть. — Я только что забронировал билет и отправил его тебе по электронной почте. Хорошо?

— Я вижу, — сказала я ему, не подтверждая, что лечу этим рейсом.

Я взглянула на Гриффин. Мне нужно будет отвезти ее к маме Шесть. Но я знала, что, если я привезу ее раньше, она позвонит Шесть. Не обязательно для того, чтобы настучать на меня, но чтобы подтвердить ему, что Гриффин у нее.

Это даст ему десятичасовую фору, так что, по крайней мере, он будет знать, что я уже в пути. Так я утешала себя тем, что пошла против конкретного желания Шесть, чтобы я приехала на следующей неделе и полностью избежала встречи с Андрой.

— Почему я? — спросила я его. — Почему бы не забрать Андру обратно?

— Потому что я не хочу, чтобы она была рядом с ним. Кроме того, она уже однажды взламывала мне дверь, и, скажем так, я бы предпочел, чтобы в этот раз этим занялся профессионал.

— Он опасен?

Я не волновалась. Я знала, что Шесть не позволил бы мне пойти, если бы существовала вероятность того, что я могу пострадать.

— Потенциально, — Шесть подождал немного, прежде чем продолжить. — Мы собираемся искать документы. Помнишь, я думал, что ее мать, Лидия, покончила с собой?

— Да.

— Выяснилось, что для Андры может существовать трастовый фонд, и дядя мог убить Лидию, чтобы получить к нему доступ. У него были проблемы с деньгами.

— Значит, мне нужно найти документы для доказательства, что существует трастовый фонд?

— Да. Если это так, то мне нужно придумать, как доказать, что Лидия не покончила с собой, — Шесть издал хрюкающий звук. — Это полный бардак. Но я верю в это, Мира. Мне всегда было трудно поверить, что она покончила с жизнью. Это была не та женщина, которую я знал. Это была не та мать, какой я ее знал.

Я пыталась переварить эту информацию. Я часто задавалась вопросом, был ли Шесть со мной, чтобы спасти меня, как он не смог спасти Лидию. Но если бы она все-таки не покончила с собой, изменило бы это мои отношения с Шесть?

В любом случае, я чувствовала необходимость просунуть ногу в дверь и ворваться туда любым способом.

— Похоже, там полный бардак, — сказала я Шесть.

— И что еще хуже, ее парень, Джулиан, нашел дом моей мамы.

— Что? — это заставило мой голос немного повыситься. — Он представляет угрозу?

— Нет. Я проверил его. Он безобидный, но она ему небезразлична.

— Значит, он в доме твоей мамы и ищет ее?

— Да. Мама сказала мне, что видела, как кто-то сидел в машине на улице и смотрел в сторону ее дома.

— Жутковато?

— Как я уже сказал, он безвреден. У него есть отель в центре города — тот, что прямо рядом с тем рестораном, в котором мы были в первый раз.

Я задумалась на минуту, вспоминая его золотой фасад.

— Значит, он не очень-то скрывает свое присутствие здесь? — спросила я.

— Может быть, он думает, что его поиски Андры дойдут до меня, и я разрешу ему приходить сюда.

— Похоже, она ему очень дорога, — я подумала о человеке, с которым я столкнулась в хижине Андры, о том, каким неистовым и настойчивым он был. — Есть ли у него какие-нибудь догадки о том, где она может быть?

— Нет.

— Ну, если он безобиден, в чем проблема разрешить ему пойти к ней? — я попыталась представить себе Андру: в ее жизни снова произошел переворот, и ей, вероятно, хотелось бы иметь хоть какое-то подобие нормальной жизни, которую мог бы обеспечить парень.

Или, может быть, я просто пыталась оправдать план, формирующийся в моей голове.

— Не то, чтобы это было проблемой. Здесь много движущихся частей. Мы не можем устроить гигантскую вечеринку в этом доме и переждать.

— Почему бы и нет?

Шесть застонал.

— Иногда ты невозможна. Послушай, ее дядя, Хоторн, опасный человек. Если моя теория верна, что он убил мать Андры, чтобы получить доступ к трасту Андры, то я не сомневаюсь, что сейчас он ищет Андру. Она — единственное, что стоит на пути к получению доступа к этому трасту.

— Но разве она не пропала? — я схватила вылизанный до блеска чистый контейнер из микроволновки и понесла его на кухню. — Наверное, я не знаю, как все устроено, но разве она не считалась бы мертвой, и у него был бы доступ?

— Я думаю, поскольку он единственный подозреваемый в ее исчезновении, он не может прикасаться к трасту, пока не будет найдено тело и с него не снимут все подозрения.

Это заставило мою кровь немного похолодеть.

— Хорошо.

Я положила вилку в посудомоечную машину и поколебалась, прежде чем запустить ее. Я не знала, как долго меня не будет, но я не хотела, чтобы к моему возвращению посудомоечная машина была полна заплесневелых тарелок и посуды.

— Значит, Андра должна оставаться в безопасности в Орегоне, пока мы с тобой поедем в Мичиган.

— Верно.

— И кто же будет обеспечивать ее безопасность в Орегоне?

Я пыталась облегчить задачу Шесть, чтобы он согласился с моим планом до того, как я приведу его в действие. Но он был упрям. Конечно, по уважительной причине, но для меня было логичнее, чтобы кто-то обеспечивал ее безопасность в Орегоне, пока нас не будет в Мичигане.

— С ней все будет в порядке.

— Ты научил ее самообороне, на всякий случай?

Его молчание было моим ответом.

— Наверное, стоит заняться этим до моего приезда, — сказала я, не уточняя, когда я приеду. — Я просто хочу сказать, что было бы не так ужасно, если бы парень был там с ней.

— У меня нет времени, чтобы отправиться на его поиски прямо сейчас, — отрывисто сказал Шесть. — Но ты сможешь это сделать, взлом? Это должно быть просто, и я буду там все время, снаружи.

— Я могу это сделать, — сказала я ему, уже собирая свои вещи. — Кстати, это что-то новенькое — звонить мне с того места, где ты находишься, так часто, как ты это делаешь. Ты должен привыкнуть к этому.

— Завтра вечером я буду в городе на юге, чтобы купить припасы для нашей поездки. Я смогу позвонить тебе. Сеть будет лучше.

— Хорошо, — сказала я ему, зная, что завтра вечером я приеду в дом, который он снимал в крошечном городке штата Орегон.

***

Мне все равно нужно было ехать к маме Шесть. Гриффин нужен был кто-то, чтобы присматривать за ней, пока меня не будет, поэтому не было ничего удивительного в том, что я увидела Джулиана, который сидел в машине возле дома Элейн. Он не выглядел жутко. Он выглядел измученным, на его лице было написано беспокойство. Но он не заметил моего взгляда, не тогда, когда был в полудреме.

Я оставила Гриффин у Элейн, объяснив, что собираюсь выполнить несколько поручений и отсутствовать большую часть дня. Это даст мне день, прежде чем она поймет, что моя однодневная работа по поручениям на самом деле долгосрочная, а к тому времени я буду в Орегоне. Той же ночью, на самом деле. Если все пойдет по плану.

Я шла по улице, пока не развернулась и не подошла к машине Джулиана.

Окна были опущены, поэтому я наклонилась и сказала:

— Джулиан.

Он вздрогнул, когда я открыла дверь и проскользнула внутрь.

— Мира, — Джулиан выглядел удивленным, увидев меня, но удивление быстро растаяло.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я. Я хотела немногозапугать его, заставить волноваться, прежде чем решить, поедет он со мной в Орегон или нет.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он меня. Он указал глазами на место, которое я занимала, и я на мгновение опешила. Неужели он видел меня насквозь?

— Мои намерения лучше, чем твои.

Но я не знала, правда ли это. Все, что я знала, это то, что этот парень сидел возле дома Элейн и вел себя как мерзавец.

Я достала зажигалку Шесть и быстро зажгла ее. Нервный тик. С тех пор как я бросила курить из-за беременности, я стала засовывать руки в карманы в поисках сигарет, когда нервничала. Щелчок зажигалкой помогал.

— В машине не курить. Она взята напрокат.

Я щелкнула зажигалкой.

— Я не курю.

Он посмотрел на меня как на дуру, и я вспомнила, что курила рядом с ним, когда мы встретились в первый раз. Мне не хотелось объяснять, что за мини-Мира у меня в животе, поэтому я продолжила:

— Зачем ты здесь?

— Чтобы найти Андру. Я же сказал тебе, я не собираюсь просто так сдаваться.

Джулиан говорил так же, как и в хижине. Разочарованный, раздраженный. Я могла его понять. Все те разы, когда Шесть оставлял меня и не говорил, куда идет. По крайней мере, меня утешал тот факт, что он всегда возвращался. У Джулиана такой уверенности не было.

— Она тебе действительно нравится?

Джулиан недоверчиво посмотрел на меня.

— Я влюблен в нее. Она у меня постоянно в мыслях, весь день. Я мучаюсь, ничего не зная. Я скучаю по ней, — он провел руками по волосам. — Скучаю? Нет, это неадекватное слово для того, что я чувствую. Она думала, что я нашел ее. Но это не так. Она нашла меня. И теперь я снова потерян без нее.

Черт. Это была не просто щенячья любовь — это была настоящая, настоящая любовь. У меня было чутье на большинство людей, с которыми я вступала в контакт, а Джулиан был настолько глубоко прозрачен, что у меня не было никаких сомнений в том, что он не желает Андре зла. И тогда я поняла, что, если бы я была Андрой, и у меня был мужчина, который любил бы меня так, как Джулиан любил ее, как Шесть любил меня, я бы хотела, чтобы он был со мной.

— Хорошо.

— Подожди, что ты сказала?

— Я сказала, — сглотнула я, — хорошо. Поедем.

— Куда?

— В Орегон.

Он выглядел потрясенным, что говорило мне о том, что, несмотря на все навыки Джулиана, которые позволили ему добраться до Сан-Франциско и найти маму Шесть, он так и не смог найти Шесть и Андру. Шесть был скрытным человеком. То, что Джулиан смог найти Элейн, было удивительно.

Это облегчило решение поехать к ним. Если Джулиан не смог найти Андру, то наверняка и ее дядя не смог.

— Андра в Орегоне? — спросил Джулиан.

Я кивнула.

— И Шесть тоже.

Я сделала паузу, понимая, что теперь мы никак не можем вернуться назад. Джулиан был гончей с костью.

— Шесть знает, что я приеду.

— Но не я?

Я чуть не рассмеялась.

— Нет. И я знаю, что завтра вечером его не будет в городе. Это твой единственный шанс добраться до Андры до того, как Шесть остановит тебя.

— Но он знает, что ты приедешь? — Джулиан выглядел встревоженным, но все еще был готов согласиться с моим планом.

— Он купил для меня билет на самолет на следующую неделю. Но он не хочет, чтобы я видела Андру. Так что, если ты хочешь ее увидеть, это твой шанс.

— Конечно, я хочу ее увидеть. Где в Орегоне?

— На побережье. Около десяти часов езды. Мы отправимся завтра утром, — я вылезла из машины.

— Подожди. Где мы встречаемся? И во сколько?

Я наклонилась в машину.

— Я знаю, в каком отеле ты живешь. Завтра утром, когда я проснусь.

***

Поездка была чертовски адской. Святое дерьмо. Я не ездила на машине так долго раньше, но не ожидала, что проведу все первые пять часов, блюя в мусорные баки на заправке.

— Ты беременна? — неуверенно спросил Джулиан, когда мы приблизились к границе Орегона.

— Нехорошо спрашивать об этом женщину.

— Либо так, либо ты чем-то заражена, и я бы предпочел избежать этого.

Я проигнорировала его, доставая кубики льда из холодильника и проводя ими по лбу. Часть моей тошноты, как я знала, была вызвана беспокойством по поводу реакции Шесть. Не было никакой возможности, по крайней мере, вначале, чтобы он был в восторге от встречи со мной. Но я хотела его увидеть — в чем винила гормоны беременности — и хотела встретиться с Андрой. Мне казалось неправильным, что я не знаю ее, не тогда, когда мы с Шесть собирались начать новый этап в нашей жизни.

— Тебе нужно, чтобы я снова остановился? — спросил Джулиан, посмотрев на меня исподтишка.

— Нет, — сказала я. — И да.

— Тебе нужно, чтобы я остановился?

— Нет. Да, я беременна, — я вздохнула. — Я должна была пройти через самое худшее, а я не прошла.

— Ну, поздравляю.

Это был первый раз, когда кто-то сказал мне это. Я рассмеялась.

— Это прозвучало искренне, — саркастически пробормотала я.

Он пожал плечами.

— Я тебя едва знаю.

Я не была настроена на болтовню, не тогда, когда каждая выбоина на дороге заставляла мой желудок сворачиваться от боли, вызывая рвоту. Я наклонилась вперед, положив голову между ног.

— Хочешь, чтобы я остановился? — снова спросил он.

— Нет, — простонала я.

Джулиан все равно заехал на заправку, и не успел он войти внутрь, как я уже была снаружи машины, склонившись над металлическим мусорным баком, выблевывая из своего тела даже воду, которую выпила.

Я смутно заметила, что Джулиан вернулся, но не обратила на него внимания, так как пыталась избавиться от всего, что осталось в моем желудке, устраняя необходимость делать это снова.

Когда я забралась обратно в машину, я заметила пластиковый пакет с вещами, которые купил Джулиан. На его лице появилось сочувственное выражение, когда он протянул мне имбирный эль. Я осторожно взяла его, еще не вполне доверяя ему. Возможно, я верила, что он не причинит вреда Андре, но я все еще едва знала этого парня.

Я все равно выпила содовую и чертовски надеялась, что она избавит меня от тошноты, которая подкрадывалась ко мне всю первую половину поездки.

Джулиан пытался болтать со мной всю оставшуюся дорогу. Возможно, он нервничал из-за встречи с Шесть. Черт, я нервничала из-за встречи с Шесть. Не зная, что меня ожидает в связи с его настроением, заставляло меня более чем немного, волноваться. Я же не могла выскочить из машины с визгом «СЮРПРИЗ!» и ожидать радушного приема.

Больше всего я надеялась, что не совершаю ошибку. Удовлетворить свое любопытство — это одно. А подвергнуть жизнь Андры опасности — совсем другое.

Когда мы добрались до города, первый дом, на который мы наткнулись, был точно таким же, как на фотографии, которую мне прислал Шесть. Желтый сайдинг, потертый до белизны. Через дорогу стоял ровно один дом, а за ним — океан. Это должен был быть тот самый дом, который снимал Шесть. Остальная часть улицы была темной и тихой. Ни в одном доме не горел свет.

— Остановись здесь, — прошептала я.

Джулиан остановил машину на обочине.

— Там, — сказала я, указывая на унылый двухэтажный дом. — Вот он.

Если только Шесть не лгал мне.

— Откуда ты знаешь? — спросил он, словно прочитав мои мысли.

Я бросила на него взгляд, который, как я надеялась, отбил у него охоту спрашивать, откуда я знаю, потому что на самом деле это было не так. Но, по крайней мере, Джулиан войдет первым. На подъездной дорожке не было ни одной машины, что означало, что Шесть, вероятно, все еще нет.

— Хорошо, — сказал он. Он сделал паузу. — Ты идешь?

— Нет, — мне нужно было убедиться, что я отправляю Джулиана в правильный дом. — Мне нужно позвонить Шесть. Он не будет счастлив.

Я чуть не рассмеялась, потому что его состояние будет настолько противоположно счастью, что я нашла это комичным.

— А он вообще когда-нибудь бывает счастлив?

Что ж, Джулиан встречался с ним — это было чертовски точно.

— Просто иди, — я вытолкнула его из машины, желая, чтобы он поторопился, чтобы я могла предупредить Шесть.

— Мне постучать в дверь? — спросил Джулиан.

Он, блядь, серьезно?

— Да, — сказала я, в моем голосе звучал сарказм. — Иди и постучи в дверь. Я уверена, что Андра откроет дверь, зная, что какой-то незнакомец стучит в нее посреди ночи. — Я вздохнула. — Тебе придется пробраться внутрь. Она наверняка спит. Просто… — Я покачала головой. — Просто постарайся быть незаметным.

Когда он подошел к дому, я достала свой телефон и, с немалой долей трепета, позвонила Шесть.

— Привет, — сказал Шесть. — Я пытался дозвониться раньше.

И я отправила его на голосовую почту, чтобы он не услышал голос Джулиана или машину на заднем плане.

— Точно. Извини. Я здесь, — я поморщилась и посмотрела в окно в поисках темной фигуры Джулиана, но его уже не было видно. — Итак… — сказала я, оттягивая время. — Что ты делаешь?

— Хожу по магазинам.

— Да?

Мои ладони вспотели. Я чуть не выронила телефон. Но могла бы, потому что через секунду мой телефон отключился от телефона Шесть, и я осталась с завершенным вызовом.

— Какого хрена? — сказала я в темноте машины.

У меня было достаточно полос для сигнала. Я снова набрал его номер, но он сразу же перешел на голосовую почту. Может быть, его телефон сдох.

Я смотрела на часы, пока шли минуты, и не видела, чтобы Джулиан бежал, спасая свою жизнь, так что через десять минут я решила, что все в порядке. Я вышла из машины и шла по тротуару, как вдруг по улице пронеслась еще одна машина.

Все произошло так быстро, что я едва успела догнать его, прежде чем он добежал до двери. Шесть оставил машину заведенной, когда бежал от нее, но я была ближе и оказалась перед ним, прежде чем он добежал до двери.

В темноте, должно быть, было трудно разглядеть, что это я. Он схватил меня за плечи и пристально посмотрел на меня, пока его глаза не привыкли.

— Мира? — спросил Шесть. — Что происходит?

Я чувствовала пульс в его руках, который сильно бился о мою кожу, пока он все еще сжимал мои руки.

— Я здесь, — сказала я, почти добавив «Сюрприз!», но решила отказаться, увидев, как он тяжело и часто дышит. — Джулиан тоже, — добавила я с чуть меньшим энтузиазмом.

— Какого хера? — спросил Шесть, отставляя меня в сторону и вставляя ключ в дверь.

Шесть позвал Андру, которой нигде не было видно, и прежде, чем он успел взбежать по лестнице, я загнала его в угол и положила ладони ему на грудь.

— Все в порядке. Он безобидный, но он будет полезен для нее, — я сжала руки на его рубашке.

— Так ты, блядь, просто поехала сюда с ним? — спросил Шесть.

Я кивнула.

— Я не хотела ждать. И, кроме того, я подумала, что тебе не помешает помощь.

— Правда?

Я поморщилась.

— Вроде того? То есть, да, в основном, это эгоистично, но я хотела приехать сюда.

Шесть открыл рот, чтобы что-то сказать, но я накрыла его губы ладонью.

— Все в порядке. Я хотела быть здесь. С тобой, да. Но я также хотела встретиться с ней. Наконец-то, — когда ничего из этого не сработало, я схватила его руку и положила ее на свой живот. — Меня тошнило всю дорогу сюда.

Его рука была вялой, как дохлая рыба, но постепенно он, казалось, успокаивался.

— Ты действительно пытаешься манипулировать мной, используя нашего ребенка?

Мои внутренности немного сжались, услышав «нашего ребенка» из его уст.

— Возможно. Но опять же, ты манипулировал мной, чтобы я переехала к тебе, купив мне собаку, которая была слишком большой для моей квартиры, так что, думаю, мы в расчете.

Мои попытки отвлечься провалились, когда он услышал звук сверху и двинулся к ним.

— Отпусти, Мира, — сказал Шесть сквозь стиснутые зубы.

Я подождала мгновение, прежде чем отпустить его, но голос Андры — или то, что, как я предположила, было ее голосом — звучал радостно и легко, а Шесть нужно было успокоиться. Я втолкнула его в открытую комнату рядом с лестницей и усадила на стул.

— Охренеть, остынь на секунду, ладно? Они спустятся.

Шесть хотел встать, но я усадила его обратно в кресло.

— Сядь, — сказала я, как будто он был Гриффин. — У тебя есть здесь выпивка?

Шесть посмотрел на меня так, будто не мог поверить в то, что я сказала.

— Не для меня. Для тебя.

Он посмотрел через мое плечо на кухню напротив холла.

— Хорошо, я принесу. Ты останешься здесь. Я серьезно, Шесть.

Кухня в пляжном домике была крошечной, не ремонтировалась, по крайней мере, с семидесятых годов. Я нашла в шкафу виски и налила немного на дно стакана, прежде чем налить еще немного. Выйдя из кухни, я увидел Джулиана, за которым по лестнице спускалась молодая женщина.

Сначала они меня не заметили, и я осталась стоять позади них, рассматривая их. Их руки были сцеплены, и Андра прислонилась к Джулиану точно так же, как я прислонялась к Шесть.

Это было не то, как я всегда представлял себе встречу с Андрой. Но мы встретились именно так. Так я познакомилась с самым влиятельным человеком в жизни Шесть.

— Привет, — сказала я.

Они повернулись, и мне понадобилась секунда, чтобы рассмотреть лицо Андры. Оно было мягким, красивым. Она была, по крайней мере, на десять лет моложе меня, но ее глаза выглядели старше. Ее глаза видели то, чего не видели другие. Я на минуту задумалась о ее жестоком дяде, а затем подошла к Шесть и протянула ему стакан.

— Пей, Шесть.

— Ты действительно думаешь, что алкоголь — это то, что мне сейчас нужно? — выплюнул он.

О, Шесть был в ярости. Мне придется все уладить, но пока что я не жалела, что приехала и привезла с собой Джулиана. Не после того, как увидела, как Джулиан и Андра прижались друг к другу в дверях.

— Что тебе нужно, так это успокоиться, мать твою. Выпей это или убирайся из этого дома.

Это вполне могло обернуться против меня, но я этого не хотела. Я хотела быть здесь. Чтобы узнать Андру лучше. Я продолжала украдкой поглядывать на нее, но старалась не выглядеть жутко. Я снова повернулась к Шесть, положила руку ему на плечо и ободряюще сжала.

— Кто ты? — спросила Андра.

Я повернулась и посмотрела на Андру.

— Мира.

Я ждала хоть какого-то признания, но его не было. Шесть ничего или очень мало рассказал ей обо мне. Я хотела убрать это с дороги.

— И чтобы мы все были на одной волне, — начала я, подняв бровь и указав пальцем на Андру. — Я беременна, — повернулась к Шесть и добавила, — и я нашла Джулиана и привела его с собой, Шесть, так что смирись с этим.

Иногда было лучше обращаться с Шесть грубо.

— Ты знаешь Шесть? — спросила Андра, в ее голосе было явное замешательство.

Я старалась не обижаться на то, что мы с Шесть были вместе почти десять лет, и все же эта женщина, которую он считал своей семьей, не знала о моем существовании. Именно поэтому мои слова были резкими, когда я говорила с ней.

— Я думаю, это очевидно, что я знаю, не так ли? — Я снова посмотрела на Шесть. — Тебе нужен еще один? Или я могу доверять тебе, и ты успокоился?

Шесть бросил на меня взгляд.

— Я в порядке, — сказал он, его голос был противоположен его словам.

— Заткнись, Шесть, — я повернулась к Андре и Джулиану и жестом пригласила их к обеденному столу. — Можете сесть. Я уверена, что у Шесть есть вещи, которые он хочет прорычать, и он ожидает, что вы будете слушать.

— Нет, — сказала Андра. — Шесть, — начала она, подходя ближе к столу. — Я знаю, что это все усложняет, и ты расстроен, но Джулиан теперь здесь, — она посмотрела на Джулиана и мягко улыбнулась, прежде чем повернуться к Шесть, — и я счастлива. Меня не волнует, что это ставит все под угрозу. Мы что-нибудь придумаем. Я не могу снова потерять Джулиана. Я отказываюсь.

Я мгновенно почувствовала себя спасенной ее мини-речью перед Шесть. Мне хотелось сказать: «Вот видишь?» но я знала, что сейчас не время вмешиваться. Не сейчас, когда Шесть выглядел так, будто хотел совершить убийство.

— Что, если за ним следили?

— Ха, — сказала я. — Сейчас слишком поздний час для глупых вопросов, Шесть. Я была с ним. Пойдем. — Я потрепала его по плечу. — Тебе просто нужно лечь спать. — На мгновение он пристально посмотрел на меня, но потом его плечи опустились.

— Мы обсудим это утром, — сказал он Андре. Я, затаив дыхание, ждала, когда он повернется ко мне. — Это был долгий, мать его, день. — Его глаза снова пробежались по моему животу, и он расслабился.

Андра не стала терять времени и ушла, прежде чем я успела взглянуть на нее и быстро сказать: «Спокойной ночи».

Когда остались только мы с Шесть, я протянула ему руку.

— Готов ко сну? — поскольку у нас больше не было зрителей, я спросила: — Насколько ты зол на меня? По шкале от одного до десяти?

— Наверное, семь. Но две минуты назад было девять.

— Это хорошо, — кивнула я, сглатывая, когда Шесть схватил меня за руку и потянул в коридор. Я хотела спросить о шкале любви от одного до десяти, но он повернулся ко мне возле спальни и со вздохом притянул меня в свои объятия.

— Восемь, — сказал Шесть, читая мои мысли, пока целовал мою макушку. — Но я подозреваю, что утром, когда буду не так зол, мы будем ближе к девяти.

— Хорошо.

Я прижалась губами к его груди, чувствуя тепло во всем теле теперь, когда я была в его объятиях и в какой-то степени удовлетворила свое любопытство по поводу Андры.

— Это будет здорово, Шесть. Я научу ее самообороне, и она будет готова ко всему, что случится. Просто подожди, вот увидишь.

— А где Гриффин?

— С твоей мамой. Она в порядке.

— Хорошо, — я почувствовала, как он кивнул. — Я не могу поверить, что ты здесь.

— Я тоже. Как я уже сказала, я видела внутренности такого количества мусорных баков на заправках, что мне хватит до конца жизни.

— И все же ты проделала весь этот путь.

— Я хотела познакомиться с Андрой, — сказала я ему, стараясь не обижаться на то, что она не знает, кто я такая. — И поскольку я честна… — Я уткнулась лицом ему в грудь, чтобы он не видел. — Почему она не знает, кто я?

Шесть потянул меня в спальню и отпустил, пройдя в пристроенную ванную комнату и ополоснув лицо холодной водой.

— Я не знаю, Мира. Я ни с кем не говорю о своей жизни. Ты знаешь больше, чем кто-либо другой.

— А у меня такое чувство, что я еще не все знаю.

— Но ты узнаешь. Я обещаю, что узнаешь, — его голос был быстрым, и казалось, что он обещает больше себе, чем мне. — Я чертовски устал. Я из кожи вон лез, чтобы добраться сюда. Андра написала мне, когда ты позвонила, думала, что кто-то вломился в дом. — Шесть стянул с себя рубашку, и я на мгновение залюбовалась его хорошо очерченным торсом. — И потом, я увидел тебя здесь. Это шок.

— Все в порядке. Видишь?

— Надеюсь, ты права.

***

Я была права. На следующее утро, когда Джулиан и Андра вернулись с серфинга, Шесть, казалось, был искренне удивлен, увидев, насколько Андра легка. На ее лице появилась улыбка, которой, как я поняла, не было до того, как я привела Джулиана. Я сидела на столешнице, ела яблоко и наблюдала за Андрой, пока Шесть разговаривал с ней. Когда он сообщил ей, что я поеду вместо нее в Мичиган, ради чего я, блядь, и приехала, она, казалось, опешила и запротестовала.

— В прошлый раз ты пробралась неаккуратно, — Шесть указал на боковую часть ее лица, где я могла различить слабый шрам. — На этот раз Мира пойдет со мной.

— Почему?

— Мира маленькая.

Шесть посмотрел на меня, а я на нее. Казалось, она не знала, что обо мне думать. Я знала о ее существовании уже много лет, но она только узнала о моем.

— Она уже делала это со мной раньше, — объяснил он.

— Взлом и проникновение?

— Сбор информации, — поправил Шесть, прежде чем я успела утвердительно кивнуть на ее вопрос. Я догадалась, что он использовал громкие слова при Андре, чтобы это звучало менее гнусно.

— Что требует взлома и проникновения, — отшутилась Андра, и я постаралась не рассмеяться. Она начинала мне нравиться; она стояла на своем перед Шесть.

— Тебе не нужно туда возвращаться, — сказал ей Джулиан.

— Я могу это сделать, — настаивала Андра.

Я спрыгнула со столешницы и подошла к Андре, взяла одну из ее слабых на вид рук и покачала ею.

— Ты слабая.

Андра отпрянула от меня.

— Нет, не слабая, — запротестовала она.

Я раздумывала всего секунду, прежде чем закружить ее и обхватить руками. Хотя я была на несколько дюймов ниже, у меня был хороший захват.

— Попробуй сбежать, — сказала я.

Надо отдать ей должное, она сопротивлялась изо всех сил. Но мои руки, хотя и не были невероятно мускулистыми, все же имели преимущество перед ее руками, и она вскоре сдалась. Ослабив свои руки, я посмотрела на Шесть, который с интересом наблюдал за нами.

— Ты слабая, — сказала я ей. — И ты очень легко сдаешься.

Я подвинулась, чтобы встать рядом с Шесть.

— Это одна из причин, почему я иду, а ты нет.

На ее загорелых щеках появился легкий румянец. Она скрестила руки и спросила:

— Я что, должна просто сидеть здесь? И ждать?

Я кивнула.

— В принципе, да.

— Я буду здесь, — тихо сказал Джулиан.

Но Андру в этот момент обуяло смущение, и она повернулась ко мне.

— Значит, ты собираешься тренировать меня?

— Таков план, — наконец заговорил Шесть. — Я хочу, чтобы ты была подготовлена. — Он указал на меня, пожав плечами. — Мира знает, что делает. Она обучит тебя.

Я могла бы сказать, что Андра этого не хотела. Но я не для того привезла Джулиана в такую даль, чтобы оставить его, пока мы все трое едем в Мичиган. Немного поспорив с Шесть и поняв, что битва проиграна, она потопала вверх по лестнице, Джулиан последовал за ней.

Шесть повернулся ко мне.

— Ты права. Ей нужно больше тренироваться, — сказал он и подождал, пока над нашими головами не раздастся низкий механический звук. — Беговая дорожка, — пояснил Шесть. — Она отличный бегун. Но у нее слабый мышечный тонус.

— Я не обещаю сделать из нее культуристку, — сказала я Шесть. — Но я могу помочь ей. Подготовить ее, на всякий случай… — мой голос затих.

«На всякий случай» был даже не планом Б, а планом В. Я знала, что Шесть беспокоился, что дядя Андры каким-то образом найдет ее, и даже без угрозы, что жизнь Андры будет висеть на волоске, оставался вопрос о Шесть и его роли в исчезновении Андры, как Коры, годами ранее. Мое проникновение и получение информации было планом А, и для другого варианта не было места.

Но в любом случае не мешало бы подготовить Андру, как я подготовила Брук и многих других.

— На всякий случай, — сказал Шесть и посмотрел наверх. — Надеюсь, в этом случае нет необходимости.

— Я тоже.

Я обхватила его руками за талию, но не могла полностью прижаться к его спине, потому что мой маленький живот мешал. Это было одно из многих маленьких чудес беременности, и оно только начинало проявляться.

— Ребенок мешает, — сказала я ему в спину.

Шесть повернулся лицом ко мне и, положив руки мне на плечи, переместил их на затылок и нежно потер ими кожу.

— Как дела? — спросил он, и я поняла, что он говорит о ребенке.

— Прекрасно. Тошнота беспокоит меня только в машине. В остальное время все просто замечательно, — у меня потекли слюнки. — Торт звучит чертовски вкусно.

— Я могу сбегать в магазин, если хочешь, купить что-нибудь?

— Как будто я откажусь, — я прислонилась к нему.

Это было странно, но приятно, быть частью семьи с Шесть. Даже с Андрой и Джулианом, живущими под одной крышей, мне казалось, что мы были в некотором роде семьей. Не традиционная, но чувство общности, с общей целью, заставляло чувствовать себя более прочной и настоящей семьей, чем любая другая, о которой я когда-либо думала.

— Ты злишься, что я приехала? — спросила я его. Не прошло и двадцати четырех часов.

— Я думаю, что часть меня почти ожидала этого. Не то, чтобы я не знал, кто ты. В глубине души, когда я послал тебе фотографию дома напротив, я думаю, что предчувствовал, что мы окажемся в таком положении.

— Я была удивлена, что ты это сделал. Ты никогда не сообщаешь мне о своем местонахождении.

— Может быть, — сказал Шесть, приподнимая мой подбородок так, что мои губы приблизились к его губам, — подсознательно я хотел, чтобы ты приехала сюда, чтобы быть со мной.

Я поцеловала его, а затем отстранилась.

— Но ты не хотел, чтобы я встречалась с Андрой.

— Я не знаю, почему я скрывал тебя от нее. И даже говорить «скрывал» неправильно, потому что я не скрывал тебя. Я не лгал о тебе. Но это было связано с ней и ее благополучием так долго, что все остальное было важно только в том случае, если это было важно для нее.

В его словах был смысл, но мне от этого не стало легче. И все же я обняла его.

— Как насчет торта? — спросила я.

— Как только ты ослабишь эти щупальца, я отправлюсь в путь.

Я провела руками по его мышцам. Несмотря на то, что его тон был легким, он чувствовал себя напряженным.

— Что случилось?

Шесть заставил себя расслабиться, я чувствовала, как его мышцы смягчаются под моими руками.

— Ну же, — сказала я ему, уткнувшись носом в его шею. — Расскажи мне. Что происходит?

Шесть вздохнул, и от напряжения эти мышцы сразу же затвердели.

— Я не хочу, чтобы Андра покидала это место. Ее дядя ищет ее, да, но это нечто большее, — Шесть отстранился и провел рукой по моим волосам. — Он оплатил услуги частного детектива, чтобы найти Андру. Мне нужно немного охладить наши планы, пока все не уляжется. Это значит, что мы пробудем здесь дольше, чем я думал.

— Все в порядке. У меня нет никаких срочных планов, — я моргнула, мгновенно вспомнив. — О, черт. Генри. Я привела Гриффин к твоей маме, но оставила Генри дома.

Шесть рассмеялся, и это был почти смех облегчения от того, что он сделал с его напряженными мышцами.

— Я попрошу ее зайти и дать ему одну из тех самокормушек, которые действуют пару недель или что-то вроде того.

— Удивительно, что я еще не убила эту рыбу, — сказала я. — Все в порядке; если нам придется пробыть здесь несколько недель, то так тому и быть. Я буду тренировать ее, пока ты будешь разбираться с логистикой.

— Это только вопрос времени, когда частный детектив займется мной, — сказал он. — Я был одним из единственных друзей ее мамы. Но мы должны успеть проникнуть в дом, когда все немного остынет.

— Это значит, что частный детектив может узнать обо мне.

— Возможно, — Шесть почесал затылок. — Думаю, что преимущество того, что я скрывал тебя от Андры в том, что я скрывал тебя почти от всех, кроме моей мамы.

Это ошеломило — мне пришлось признать это, а затем отпустить. Было неприятно, что только его мама знала обо мне, но, по крайней мере, его мама была человеком, которого Шесть очень уважал.

— Ты прав. Значит, частный детектив не будет меня искать, пока твоя мама не назовет мое имя.

— А она не скажет. И так далеко частный сыщик тоже не зайдет. Я позабочусь об этом.

Я не знала, как Шесть может быть уверен в этом, но он выглядел уверенным. Я немного поразмыслила над этим, пока он собирался в магазин, который находился в нескольких минутах ходьбы от этого маленького городка.

Я отпустила его, посмотрела, как он вышел за дверь, а потом пошла на задний дворик, чтобы послушать, как накатывают волны.

ГЛАВА 35

Я тренировала Андру один на один, снова и снова, давила на нее больше, чем, вероятно, давила на кого-либо еще. Как правило, у людей, которых я обычно тренировала, была какая-то слабость. Люди, только что пережившие травму, носящие ее как повязку. Но Андра, она носила свою травму как значок. Не то, что она гордилась этим, но что она прошла через это, что она выросла из этого. Возможно, для нее этот значок не определял ее, но для меня определял.

Иногда мне приходилось помнить, что нельзя лаять на нее так, как я лаяла бы на того, кто мне был безразличен. Не то чтобы я была безразлична к Андре. Мы ни в коем случае не были лучшими подругами, но те несколько недель, что я тренировалась с ней, пока Шесть налаживал дела и корректировал наш план после моего неожиданного появления в доме, кое-что для меня значили. Брук была последним человеком, к которому я хоть как-то привязалась, но — и я не знала, было ли это связано с присутствием Шесть — я видела, как привязываюсь к Андре. Она обладала силой, не выставляя ее напоказ. Сила была не в ее мускулах — нет, там она была еще слаба, — но это было в ее решимости, в том, как она противостояла Шесть. Я никогда не видела, чтобы кто-то еще противостоял ему, кроме меня. И я никогда не видела, чтобы он справлялся с этим так хорошо, как сейчас.

В тот день, когда мы с Шесть должны были уехать, у нас с Андрой была последняя тренировка. Я давила на нее сильнее, чем когда-либо. Мы с Шесть следили за новостями и знали, что нам нужно сделать свой ход, пока ее дядя не сделал свой.

— Сосредоточься, Андра.

— Прости, — пробормотала она.

— Выдыхай, когда наносишь удары, пинки, джебы.

Я попыталась выбить ее из равновесия ногой, но она схватила ее и легко опустила. Несмотря на то, что я упорно занималась с ней, она была намного мягче со мной. Это меня раздражало. Беременность не сделала меня слабой.

— Вдыхай и выдыхай через нос, — сказала я, придвигаясь ближе к ней. — Держи рот закрытым и вдыхай через нос, чтобы не тратить драгоценную энергию.

Я направила на нее кулак, но она увернулась в последнюю секунду. Я уже собиралась поздравить ее, пока не увидела, что она остановилась, увидев мой едва набухший живот.

— И будь внимательна, — прорычала я, ударив ее по спине и отправив на песок. Конечно, возможно, я ударила ее сильнее, чем нужно. Но я не хотела, чтобы она продолжала отвлекаться.

Андра ахнула, но я продолжала двигаться, приближаясь к ней.

— Откатись! Тебе повезло, что я не хочу тебя отыметь, потому что ты в очень уязвимом положении, и я могла бы вырубить тебя.

Она тяжело задышала и села, прекратив всякое движение.

— Что у тебя за проблема?

— Моя проблема?

— Да. Обычно ты не такая… жестокая, — Андра выдохнула половину легкого.

Я была расстроена. Прошло чуть меньше трех недель, но, учитывая наши ежедневные тренировки, я ожидала большего. От Андры и от меня.

— Я уезжаю сегодня вечером, — напомнила я ей.

— Я знаю, — ответила она, но подождала, пока я расскажу подробнее.

— Ты не готова, — я передернула плечами. — Ты еще слаба.

— Готова к чему?

— К самозащите. Я на фут ниже тебя, и я легко надеру тебе задницу.

Андра встала, в который раз делая то, что, как я всегда говорила, она не делает — пытаясь показать свою силу вместо того чтобы просто носить ее.

— Может, я и не такая сильная, как ты, но я могу за себя постоять.

— Докажи это, — я подняла бровь.

Она колебалась всего секунду, а затем сделала выпад.

Я увернулась и переместилась так, что мы по-прежнему стояли напротив. Андра снова сделала выпад, на ее лице была решимость, но я поймала ее руку в свою и отразила удар.

Вытянув ногу, я попыталась зацепить ее ногу, но она успела вовремя. Андра ударила меня по руке, и я отпустила ее руку, но она продолжала двигаться ко мне. Я замахнулась рукой, но она схватила меня за талию.

Да, это было то, чего я ждала от нее. Борьбы, которая, как я знала, была у нее внутри.

Я надавила на болевые точки на ее голове, но она сжала костяшками пальцев мои ребра — так, как я ей показала, — и я застонала. Прежде, чем я поняла, что происходит, она отправила меня на песок у наших ног.

И Андра не остановилась. Я попыталась встать на ноги, кровь ревела в ушах, но она схватила меня за лодыжку и перевернула на живот, после чего резко отпустила.

Песок смягчил падение на живот, поэтому я не беспокоилась об этом. Я встала и повернулась к ней. Усмехнувшись, я сказала:

— Неплохо, Андра.

Она протянула мне руку, и когда она потянула меня к себе, я дернула ее так, что она упала лицом в песок.

— Всегда будь начеку, детка.

Андра издала звук раздражения, когда вставала.

— Ну, я бы не стала тянуть руку, чтобы помочь противнику, с которым сражаюсь.

— Надеюсь, что нет. И, кроме того, — сказала я, смахивая песок со своей задницы, — я имела в виду, чтобы ты была начеку рядом со мной.

— Принято к сведению.

— Давай еще раз, — сказала я, разминая плечи и шею.

Мы боролись еще час, пока обе не легли на спину на песок, задыхаясь.

— Этот ребенок просто высасывает энергию, — я задыхалась и провела рукой по животу.

— У меня нет даже такого оправдания.

— Может быть, однажды ты это сделаешь. И тогда я смогу надрать тебе задницу еще раз.

— Маловероятно.

— Что именно маловероятно? — спросила я. — То, что у тебя будет ребенок, или то, что я надеру тебе задницу?

— Часть про ребенка.

— Да, — я кивнула. — Ты права, я обязательно надеру тебе задницу в будущем.

Андра замолчала на минуту, и я любопытствовала.

— Почему не будет детей? — выпалила я.

Андра пожала плечами.

— Я не знаю даже половины своей ДНК. Я не могу думать о детях.

— Это Джулиан? — я едва знала этого парня, но он, похоже, был влюблен в Андру.

— Мы действительно участвуем в девичьих разговорах? — спросила Андра с явным потрясением в голосе.

— Гормоны сделали меня мягкой, — но это было в основном потому, что я была любопытной. — Но не жди, что я буду заплетать тебе волосы или драться подушками.

— Не буду. Бьюсь об заклад, ты оставила бы меня в синяках от драки подушками. И нет, это не Джулиан, — Андра посмотрела на дом. — Я просто не знаю, смогу ли я стать мамой.

Я рассмеялась ей в лицо.

— А кто знает? Это не тот навык, который вырабатывается, пока ты им не станешь. Неужели ты думаешь, что я видела себя матерью?

— На самом деле я не так уж хорошо тебя знаю. Ты хотела стать матерью?

Это было прямо противоположно тому, чего я хотела, и все же я была беременна.

— Я не специально забеременела, скажу честно. Но я не жалею об этом, — я подумала о том, как смягчались глаза Шесть каждый раз, когда я ловила его взгляд на округлившемся животе. — Помни, что я сказала, Андра. Мы все делаем выбор в жизни, и некоторые из них пугают.

— Я знаю, что ты говоришь очень туманно, но мне кажется, ты говоришь мне не сидеть сложа руки и ждать.

— Я не говорю тебе, что делать. Я говорю тебе добиваться того, чего ты хочешь. У всех нас есть выбор, но некоторые сделаны за нас. Ты все еще можешь выбрать, чтобы хотеть чего-то. Я не делала выбор в пользу беременности, но я хочу этого. Я собираюсь стать мамой. — Я сглотнула. — Но я хочу сказать, что даже если что-то страшно, даже если это больно, если ты этого хочешь — действуй.

Андра не нуждалась в том, чтобы я говорила ей, что делать. Но у меня было какое-то чувство внизу живота. Чувство, что Андре нужен кто-то, кто скажет ей, что все будет хорошо, если она не будет сидеть сложа руки. Если она возьмет на себя ответственность. Шесть был бы недоволен, если бы я так сказала, но я уже это сделала.

— Помни, чего ты хочешь. Стремись к этому.

— Я пытаюсь. Я хочу поехать с тобой в Мичиган.

Покачав головой, я сказала:

— Нет. Эта поездка — исследование. То, что произойдет в этой поездке, определит ход действий. Ты боец, я вижу. Запомни это. Борись.

Это было то, что Шесть всегда говорил мне. И, возможно, Андра тоже должна была это услышать. Я потянулась к ней, и она взяла меня за руку, встав рядом со мной. Она сразу же посмотрела на мое запястье, и я поняла, что она почувствовала мои шрамы. Я отстранилась от нее.

— Борись, — пробормотала я, натягивая рукав на запястье.

***

Джулиан приготовил ужин, как будто мы были настоящей семьей, и мы все сели за стол, чтобы его съесть. В воздухе витало напряжение, которое, казалось, все мы обходили на цыпочках. Зная, что это может быть последний раз, когда мы вчетвером вместе, я ела и старалась уделять как можно больше внимания всему, что могла. Мы с Шесть не строили планов по поводу моего возвращения в Орегон, но я знала, что рано или поздно мне придется вернуться домой. Особенно для того, чтобы избавить Элейн от нашей собаки — монстра.

— Хорошая работа, шеф-повар, — я подняла бокал за Джулиана и откинулась на спинку стула, поглаживая свой живот. — Накормил меня от пуза.

— Это ребенок, — пробормотал Шесть, он смотрел на меня нежно, так, как мне нравилось — не думаю, что когда-нибудь привыкну к такому.

— Ребенок из еды, — поправила я.

Шесть покачал головой и посмотрел вниз.

— Человек.

— Твой.

Шесть посмотрел на меня, и легкая улыбка изогнула его губы. Я попыталась представить его в роли отца, эти мускулистые руки, держащие что-то такое маленькое, что-то, что было наполовину мной. У меня не было сомнений, что он будет лучше для нашего ребенка, чем я когда-либо смогу, и этот факт сделал меня… счастливой. Это удивило меня.

Но потом его глаза снова стали серьезными.

— Полегче, Шесть, — сказала я негромко.

— Это не игра, Мира, — сказал Шесть, его голос был ровным. — Все не так, как раньше. — Он открыл рот, как будто собирался продолжить, но остановился, когда понял, что у нас есть аудитория.

Андра заговорила.

— Почему бы мне просто не выйти из укрытия?

Шесть резко повернул к ней голову.

— Ты шутишь?

Она покачала головой и выпрямила спину.

— Я просто расскажу всем, что произошло.

За столом воцарилась тишина.

— Он изнасиловал меня.

Тишина, которая эхом отразилась от ее слов, была невероятной. Краем глаза я видела, как напрягся Шесть, но мои глаза были устремлены на Андру. Она была такой сильной, когда говорила это. Я видела, как она отказывается быть жертвой, но все же признает, что на нее напали.

— Ты думаешь, это так работает, Андра? — с сарказмом спросил Шесть.

Она пожала плечами.

— Я выйду. Скажу, что убежала.

— Это не поможет тебе добиться справедливости. Как и справедливости для твоей мамы.

— Но если я скажу, что он меня изнасиловал…

— Они просто поверят тебе? — недоверчиво спросил Шесть. — Ты думаешь, что любая женщина, которая говорит, что ее изнасиловали, автоматически получает правосудие? — невесело рассмеялся Шесть.

Я чесала свои запястья, неохотно наблюдая за этим спарринг-матчем. Я чувствовала, как мои шрамы набухают, и мои ногти прочертили их под толстовкой.

Шесть продолжал:

— Это не так работает, Андра. Ты не можешь заявить об изнасиловании и добиться справедливости. Если бы это было так, наши тюрьмы были бы переполнены, — он покачал головой и посмотрел на свои руки, сжав челюсти.

— Я хочу помочь, — настаивала Андра.

Шесть наклонился вперед через стол, лицом к ней.

— Ты хочешь помочь? Оставайся, блядь, в этом доме, — Шесть встал и отнес свою тарелку на кухню, оставив нас троих за столом.

Тишина снова стала оглушительной. Я знала, что лучше не преследовать Шесть. Было очевидно, что он любил Андру как сестру, но он вел себя с ней по-свински. Не то чтобы Шесть был неправ, но он даже не дал ей возможности высказаться.

Несколько минут спустя Шесть вернулся с кейсом и вытащил оттуда несколько электронных приборов, разложив их на столе.

— Что это? — спросила Андра.

Шесть уперся кулаками в стол и посмотрел на нее.

— Мира будет носить наушник и микрофон, пока находится в квартире. Ты будешь слушать и помогать, если ей понадобится знать, куда идти, — Шесть посмотрел на меня и кивнул. — Мире понадобятся твои указания, когда она окажется в квартире, как искать, где искать, пароли и все остальное.

Это была часть плана, о которой я не знала. Шесть не нужно было, чтобы я разговаривала по телефону с Андрой во время всего этого, но, возможно, это был его способ привлечь ее, чтобы она не чувствовала себя такой беспомощной.

— Хорошо. Как я буду слушать?

Шесть наклонился и взял маленький, без особых наворотов сотовый телефон.

— Одноразовый телефон. Мира позвонит тебе, как только окажется в квартире. Я буду ждать снаружи, как и в случае с тобой. Нам нужно сделать это быстро, потому что Хоторн в последнее время находится под пристальным вниманием. Он почти не выходит из квартиры.

— Когда вы собираетесь вломиться?

— Завтра, — ответил Шесть.

— Когда вы улетаете обратно?

— Завтра вечером. Ночным рейсом.

Андра кивнула, а я глубоко вздохнула. Предстоял важный день, и я хотела вздремнуть перед полетом.

***

Мы с Шесть прилетели в Индиану и поселились в отеле.

— Два дня, — сказал Шесть служащему. Он расплатился кредитной картой, которая была не на его имя — возможно, псевдоним, — и провел нас в номер.

— Две ночи?

— На всякий случай. Завтра мы улетаем обратно, но нам нужно оставить здесь наши вещи после обычного выезда.

Шесть расстегнул куртку и повесил ее на спинку стула. Потянув за воротник футболки, он зашагал по комнате. Ему было неспокойно.

— Хочешь принять душ? — спросила я, раздеваясь, чтобы сделать это самой. — Она достаточно большая для нас обоих, — сказала я ему, заглянув в ванную, покрытую линолеумом.

— Конечно, — сказал он с ворчанием и снял штаны, футболку, носки и трусы.

Я сначала подтолкнула его под струю, а затем последовала за ним, обхватив его сзади, когда он стоял лицом к душевой лейке.

Шесть оперся рукой о кафель и просто позволил воде стекать по его спине так, что она намочила мои волосы. Это была самая интимная близость за последнее время, и это даже не было сексуальным. Ему нужна была эта горячая вода, чтобы успокоить его мышцы, чего он не мог сделать уже долгое время. Я видела, что Шесть нервничает, но не знала, как спросить так, чтобы он действительно сказал мне, что его нервирует.

— Вода приятна, — сказала я, решив, что это мой переход.

Шесть хмыкнул в знак согласия, но больше ничего не сказал.

Я прижалась к его теплой спине, благодарная за хороший напор воды в душе.

— Тебе холодно? — спросил он, наконец, как будто только что понял, что я все еще здесь.

Прежде чем я успела сказать ему «нет», Шесть повернулся так, что я оказалась под струей, а он — у меня за спиной. Он вытащил брусок мыла из подставки и сунул его под воду, чтобы он намок.

— Спасибо, — сказал Шесть, проводя мылом по моей груди.

— За что? — я откинулась назад, моя голова едва касалась его плеча. Шесть обхватил меня одной рукой под грудью, а другой намыливал меня мылом.

— Ты не должна была этого делать. Я не собирался снова привлекать тебя к работе.

— Да, но это не похоже ни на одну из твоих других работ, не так ли? — я уткнулась лицом в его шею и прижаласьгубами к коже. — Во-первых, Андра тебе не платит.

Это вызвало у меня смешок, который сорвался с моих губ.

— Наверное, ты права, — сказал Шесть. — Это значит больше. И еще больше значит то, что ты здесь, со мной.

— Она для тебя семья.

— Да, — Шесть провел мылом по моей нижней части живота, взад и вперед по коже. — И ты тоже. Это странно, теперь, когда ты с ней познакомилась. — Он поцеловал кожу за моим ухом. — Но я рад, что вы познакомились. И когда это дерьмо закончится, мы сможем решить, что делать дальше.

Я знала, что это дерьмо еще долго не закончится. Было еще, чем заняться, даже после поездки, которая ожидала нас на следующий день. Вероятно, в какой-то момент я вернусь в Сан-Франциско, одна. И Шесть последует за мной… когда-нибудь. Может быть, но не раньше, чем через несколько месяцев.

— Прошло много времени, с тех пор как ты вламывалась в дом, — сказал Шесть.

Я прислонилась к нему.

— Ни разу после дома Брук.

— Ты уверена, что готова?

— Уверена, — я накрыла его руку на своем животе, который он тер мылом туда-сюда. — Быстро вошла и вышла, да?

— Верно, — сказал Шесть.

Но даже после душа он был неспокоен, пока я не заставила его лечь.

— Уже за полночь, — сказала я ему. — У нас завтра важный день.

— Да, — Шесть лег, и я свернулась калачиком у него под боком. — Когда все закончится, все, о чем нам нужно будет беспокоиться, это ребенок.

Было странно продолжать называть его ребенком.

— Полагаю, нам нужно придумать имена.

— Ты полагаешь? — спросил он со смехом. Он повернул голову ко мне. — Я имею в виду, мы же не можем дать ему имя Малыш, не так ли?

Я пожала плечами, но одеяла немного мешали этому.

— У тебя есть идеи лучше?

Шесть замолчал на минуту, глядя через мое плечо на стену позади меня.

— Урсула.

Мне потребовалась секунда, прежде чем я чуть не ударила его по плечу.

— Это глупо.

— Это должно быть хорошее имя. Надежное имя. Это первое, что мы дадим ребенку, помимо самой жизни.

Я на мгновение задумалась.

— Я никогда не думала об этом. Но не какое-то длинное, состоящее из миллиона слогов имя. Не как Мирабела, — сказала я, растягивая свое имя.

— О, но это мое любимое имя, — Шесть перекатился так, что оказался на мне, но поддерживая себя над моим животом.

— Ну, твое имя — это число, так что твое мнение недействительно.

— Мое настоящее имя Уильям, и ты знаешь, что это так.

— Тогда мы будем звать его Уильям.

Улыбка Шесть исчезла с его лица.

— Его?

Я покачала головой.

— Я не знаю, он ли это. Еще слишком рано.

— Уильям не подойдет для девушки.

— Тогда Уильяметта.

— Я сказал хорошее имя, Мира, — Шесть нежно поцеловал меня в шею, а затем перешел на другую сторону. — Мы можем придумать что-то лучше, чем Уильяметта.

— Может быть, когда мы узнаем пол, мы сможем это выяснить? — спросила я.

Не знаю почему, но мне казалось, что я должна озвучить свои планы вслух. Может быть, озвучивание их заставит их осуществиться. Я не знала, не была уверена, но чувствовала необходимость сказать это, тем не менее.

— Ты права.

— Думаю, что к Рождеству мы сможем это выяснить.

— Как раз вовремя, — сказал Шесть и откатился с тяжелым сонным вздохом. — Кажется, я наконец-то устал.

— Если ты устал от разговоров о детях, то представь, что будет с тобой, когда ты всю ночь будешь не спать из-за того, что он погадил или хочет есть.

Шесть засмеялся и опустил руку на глаза.

— Я знаю, — он выпустил длинный выдох и перекатился на бок, целуя руку, которую я положила между нами. — Я не могу дождаться.

***

— Это оно? — спросила я, когда Шесть проезжал мимо жилого четырёхквартирного комплекса.

— Верхний этаж, налево.

— Он дома? — я сопоставила номер квартиры с соответствующей подъездной дорожкой, но там было пусто.

— Вряд ли. Но если и есть, то он скоро уйдет. Он должен работать сегодня вечером.

Я отвернулась от окон и посмотрела на него.

— Иногда это жутко, то, что ты знаешь.

— Это моя работа — знать.

— Верно, — я посмотрела вверх на окна. — Хотя не похоже, чтобы кто-то был дома.

— Я знаю. Но мы подождем до десяти. Его смена начинается в восемь, так что он уйдет раньше.

— Почему бы не пойти в девять, если его смена начинается в восемь?

— Потому что большинство людей будут спать ближе к десяти. Так что тебя не так легко будет обнаружить.

— Если это так, почему ты посылаешь меня в одиночку? Почему бы не присоединиться ко мне?

— Я наблюдатель, чтобы он не застал нас врасплох. Если мы оба будем там, и он подкрадется к нам, нам точно придется его убрать.

Я посмотрела в сторону Шесть.

— Я знаю, что ты не против сделать именно это.

— Я бы не отказался, но это не входит в план. У меня еще будет такая возможность, — его глаза потемнели, и по моему позвоночнику прошла дрожь. — Сейчас мы просто получаем информацию о том, что у Андры есть траст.

Я отдала ему честь.

— Да, сэр, — я повернулась обратно к зданию, которое становилось темнее с каждой минутой. — Итак, теперь мы ждем?

— Теперь мы ждем.

Когда над квартирой сгустилась темнота, а на подъездной дорожке не появилось ни одной машины, Шесть протянул мне телефон.

— Позвони по номеру, сохраненному в истории, когда войдешь в квартиру. Это соединит тебя с Андрой.

— Что это за замок?

Шесть протянул мне набор отмычек и постучал по средней из них.

— Думаю, это та самая. Но если нет, попробуй другие.

Я начала вылезать из машины, но Шесть остановил меня, положив руку мне на плечо.

— Будь осторожна там, хорошо? Веди себя тихо, не суй нос, куда не надо. Вошла и вышла, верно?

— Верно, — подтвердила я и вылезла из машины, направляясь к квартире.

Предположение Шесть оказалось верным, и я без труда отперла дверь. Оказавшись внутри квартиры, я набрала номер, указанный в истории, и Андра сразу же ответила.

— Алло?

— Привет, — сказала я, прежде чем вспомнила о гарнитуре, которая была на мне. — Дай-ка я снова надену эту занозу в заднице. — Я нацепила ее на голову и отрегулировала так, чтобы она плотно прилегала. — Я здесь. Ты меня слышишь?

— Нет, я тебя не слышу, — сказала она.

— Хитрожопая, — я огляделась по сторонам, но мои глаза все еще привыкали. — Черт, как холодно. — Я подула на руки. — Я в квартире. Чем это, блядь, пахнет?

— Его одеколоном.

Это было хуже, чем все, что я нюхала за долгое время, а я бывала в довольно сомнительных местах.

— Он дешевый ублюдок, — я огляделась, пытаясь нащупать стену в коридоре.

— Его кабинет — вторая дверь по коридору.

— Ладно, ладно, сохраняй спокойствие, — пробормотала я. — Ты вела себя хорошо?

— Если тебе интересно, выходила ли я из дома, то ответ — нет.

— Шесть будет счастлив это услышать.

И он будет счастлив. Он хотел, чтобы она оставалась под замком, пока он не вернется, особенно с частным сыщиком, вынюхивающим информацию.

— Счастлив? — спросила она.

Я усмехнулась.

— Да, ты права. Шесть счастлив — это что-то мифическое, как Лох-Несское чудовище. Он действует на двух уровнях: злой или серьезный. Или серьезно злой.

Я толкнула первую дверь в коридоре, и она несносно громко скрипнула.

— Почему ты идешь в мою комнату? — спросила Андра.

Я удивилась, что она знала, что это ее старая комната, по одному только звуку.

— Успокойся, — пробормотала я. — Я просто смотрю.

Я зашаркала по коридору, переступая через засаленные участки ковра и стены, которые напоминали мне о моей старой квартире. Я повернула ручку второй двери в коридоре.

— Она заперта.

— Эта дверь никогда не запирается, — Андра сделала паузу. — У этой ручки даже нет замка.

— Теперь есть, Андра, — я толкнула дверь, чтобы проверить, сможет ли вес моего тела открыть ее, но моя борьба была напрасной. — Ну, это раздражает. Ты не знаешь, где он может хранить ключ?

— Ты проверила вокруг рамы? Сверху?

— Я слишком маленького роста.

— Подпрыгни, — сказала Андра, как будто это было так просто.

— У меня на мочевом пузыре авокадо. Если я прыгну, я обоссусь.

— А ты не можешь просто взломать замок?

— Ясен хрен, но ключом было бы быстрее и оставило бы меньше следов.

— Проверь ящик на кухне, слева от холодильника. Там может быть ключ.

Я двинулась назад по коридору, по затертому ковру и в кухню с липким полом. Ящик слева от холодильника был так набит, что я ожидала, что он развалится по швам, когда я его открою.

— Здесь всего дюжина ключей, — сказала я Андре.

— Ищи новый, блестящий. У Хоторна ключи в этом ящике лежат годами.

Было только три, которые не выглядели антикварными.

— Хорошо, у меня есть три ключа. Посмотрим, подойдет ли один из них.

Но мгновение спустя я уже бросала их на пол.

— Ни один из них не работает. Мне нужно вскрыть его, — я открыла свою сумку и начала рыться в ней в поисках набора, который дал мне Шесть. — Мне нужно вставить ручку-фонарик в рот, так что не спрашивай меня ни о чем, пока я пытаюсь ковырять эту сучку.

Андра ничего не говорила, пока я работала. Я попробовала все пять отмычек, но они высмеяли меня тем, что были неэффективны.

— Это не работает. Мне нужно использовать кредитную карту.

«Надо было сделать это с самого начала», — поняла я, пиная себя.

— Ты можешь использовать кредитную карту?

— Да. Я просто забыла, что она у меня с собой, — через секунду после того как я воткнула кредитку между дверью и рамой, дверь со скрипом открылась. — Вот.

Андра сказала:

— Когда я была здесь этим летом, на столе были разбросаны бумаги.

— Сейчас там только коробки, по обе стороны от компьютера.

На самом деле, их целая башня.

— Коробки? Он переезжает?

Я закатила глаза.

— Может, тебе стоит спросить его, Андра.

Она проигнорировала мой сарказм.

— Что в коробках?

— Похоже на хлам. Книги, — ответила я.

Сняла одну из коробок и начала рыться в ней. Моя рука нащупала что-то в кожаном переплете и обертке.

— О, что это?

После паузы Андра спросила

— Что?

— Оставила тебя в напряжении, не так ли?

— В чем дело, Мира? — спросила Андра, в ее голосе слышалось беспокойство.

— Подожди.

Я посветила фонариком на открытую книгу и вчиталась в почерк. Абзац за абзацем речь шла об Уильяме, мальчике, в которого она была влюблена. Мое сердце упало в желудок, и я сглотнула.

— Твоя мама была писателем?

— Она занималась внештатными проектами то тут, то там.

— Ты бы узнала ее почерк?

— Да.

Я расстегнула молнию на сумке.

— Я оставлю это.

— Что это? — спросила Андра.

— Дневники.

— Чьи?

— Судя по содержанию, я бы предположила, что они принадлежат твоей маме.

Я не хотела рассказывать ей краткую версию, так же, как и длинную. Я не хотела читать о Лидии, женщине, которая любила Шесть раньше меня. Женщине, которую он любил до меня.

— Что ты имеешь в виду, говоря «судя по содержанию»?

— То, что я видела, похоже на то, что сказала бы Лидия.

— Что там было написано?

Я старалась, чтобы мой голос звучал спокойно, а не раздраженно.

— Всякое, Андра. Я упаковала их, ты их увидишь. Охлади свой пыл.

— Что там еще?

— Бумаги и прочее дерьмо.

Стопки и стопки. Я пожалела, что со мной нет Шесть, чтобы он мог сказать мне, что именно я ищу. Я запихивала вещи в рюкзак, не обращая на них внимания, кроме того, было ли на них имя мамы Андры. Чем глубже я копалась в офисе, тем сильнее запах этого парня атаковал мои ноздри.

— Этот запах одеколона с кошачьей мочой повсюду, — сказала я и закашлялась. — Здесь просто чудовищная тонна бумажной работы, а я еще даже не села за компьютер.

— Что за бумажная работа?

— Хм.

Я склонилась над бумагами, напрягая зрение, которые освещал только свет от моей ручки. Я хотела вытащить Андру из уха, чтобы лучше сосредоточиться, но прежде, чем я смогла это сделать, я услышала шум сзади меня.

Я резко обернулась, но была недостаточно быстра. Удар пришелся в бок моей головы, сбив гарнитуру с лица.

Мгновенно за глазами вспыхнула боль, но я не успела даже зафиксировать ее, как меня повалили на землю. В ту секунду, когда я подняла руки, чтобы защитить лицо, кто-то сидел у меня на груди и бил меня по голове.

Все произошло так быстро, но боль была настолько сильной, что, казалось, будет длиться вечно. Я не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Тот, кто был на мне, весил сотни килограммов и не был скован темнотой так, как я.

Я теряла воздух и была в нескольких секундах от потери сознания. Я успела крикнуть «Шесть», прежде чем потеряла сознание.

ГЛАВА 36

Я умирала.

Я лежала на больничной койке, а вокруг меня раздавались гудки. Я слышала приглушенные голоса в коридоре, слышала скрип обуви по чистому полу.

В моей руке была капельница, ее острие находилось между двумя синяками.

Я умирала.

Рядом со мной сидел Шесть, подперев голову рукой, и горевал. Я быстро отвела от него взгляд, уставилась на стену, на ужасный узор, который повторялся по всей комнате. Я пыталась считать узор, отвести взгляд от всего, что могло бы причинить мне еще большую боль. Голова все еще болела, тело ощущалось так, будто меня сбило несколько машин, но в глубине души, куда не могли заглянуть врачи, я была расколота пополам.

— Это было спонтанно, — сказали они. Несмотря на травму, нанесенную моему телу, причина была не в этом.

Мое сердце было разорвано, прямо по центру, опустошая себя внутри меня.

— Вы ничего не могли сделать, — говорили они. Они все лгали. Я подвергла себя опасности, я подвергла себя риску, ради Шесть. И это мне дорого обошлось. Дорого нам это обошлось.

Шесть посмотрел на меня глазами, которые я не узнала. Я видела глаза Шесть в боли, я видела его глаза, освещенные юмором и согретые любовью. Я видела, как горели его глаза, когда он был внутри меня. Я видела его глаза, наполненные удивлением, восхищением и всем тем хорошим, что он каким-то образом видел во мне, несмотря на мои многочисленные промахи.

Но сейчас глаза Шесть были чем-то другим. В его глазах я видела сокрушительное, душераздирающее, изменяющее мир горе. Я могла справиться со своей собственной болью, но не могла справиться с его.

Тогда я поняла, пока доктор читал карту, а Шесть держал меня за руку, что никогда не причиняла Шесть боль по-настоящему. Я никогда не была ответственна за его душевную боль до этого момента.

— К сожалению, это был неполн…

— Что, блядь, это значит? — я прервала его, зарычав.

Рука потянулась сама по себе и отбросила его планшет. Я не могла переварить его глупые слова и то, как рука Шесть обмякла в моей. Мертвая. Пустая. Он держал меня не потому, что хотел этого. Он держал меня, потому что этого от него ждали.

Машины запищали, и я уставилась на доктора миллионом кинжалов.

Шесть не потрудился успокоить меня. Это был не мой сильный Шесть. Шесть, который перевязывал мои запястья и укладывал меня в постель, когда я слишком много выпивала. Этот Шесть был за миллион миль отсюда, на планете, о существовании которой я даже не подозревала.

И я была совершенно одна. Мне нужен был Шесть; он был нужен мне для этого. Мне нужен был кто-то, кто помог бы мне сохранить рассудок, пока моя жизнь рушилась на этой дурацкой гребаной кровати.

Доктор спокойно взял планшет и отошел от кровати.

— Это был неполный самопроизвольный аборт, — повторил он. — Мне очень жаль.

— Аборт?

Какое ужасное слово. Все, что он говорил, было неправильно. Так неправильно. И Шесть молчал. Были только я и этот тупой гребаный доктор, и его тупые гребаные слова.

— Я не делала аборт.

Аборт — это резкий конец. Аборт подразумевал выбор. Я не выбирала.

— Мне жаль, — тихо сказал он.

Я не хотела, чтобы со мной говорили тихо. Я хотела громко. Мне нужен был Шесть и его сила. Мне нужно было что-то, чтобы противостоять повторяющимся ударам по моему сердцу.

— Самопроизвольный выкидыш.

Еще одно дерьмовое слово. Еще одно слово, сказанное тихо. Я хотела громко. Голоса в моей голове кричали так громко, что я не могла слышать, как этот врач мягкими и стерильными словами объясняет, что я только что потеряла частичку себя.

Рука Шесть была слабой. Я сжала ее, нуждаясь в нем. Он не сжал ее в ответ.

И все это время доктор продолжал говорить.

— Кровь и ткани, которые вы нашли, были частью оплодотворенной яйцеклетки.

Кровь, которую я нашла в своем нижнем белье. Ткань. Я крепко зажмурила глаза. Мой ребенок. Что-то, что зародило жизнь внутри меня, частички Шесть и частички меня. Оно сломалось внутри меня и выскользнуло наружу.

Моя кровь кипела, сердце колотилось, глаза наполнялись слезами, а этот врач все не замолкал.

Нет. Я покачала головой, это слово эхом отдавалось в моей голове. Нет, нет, нет-нет-нет.

— Уходи, — сказала я, мой голос был на грани срыва. Доктор продолжал говорить, и я замахала руками. — УХОДИ! — закричала я, рыдания разрывали мое горло изнутри.

Медсестра просунула голову внутрь, и я закричала, чтобы она убиралась к чертовой матери. Я была вне себя от горя, от потери того, чего я хотела. Чего-то, что мне было нужно. Кого-то, кто нуждался во мне.

И я подвела его. Я была творцом, но мое тело только что уничтожило его.

Сейчас мне нужен был Шесть, но его голова была за миллион миль отсюда, его рука весила сто фунтов в моей. Меня тяготило его горе, мое горе. Его горе тисками сжимало мое горло, сдавливало, душило.

Я не могла этого сделать.

Я не могла быть сильнее.

Голоса в моей голове были громкими, скандирующими.

Ты ему не подходишь.

Ты разрушила будущее.

Шесть ненавидит тебя больше, чем ты ненавидишь себя.

Ты любишь его больше, чем он любит тебя.

Ты убила своего ребенка.

— Шесть, — сказала я, мой голос был хриплым. — Иди сюда.

Он поднял голову, в его глазах отражались сотни печалей.

Я приняла его, приняла этот момент таким, какой он есть. Выражение его лица было пустым. Он был еще более опустошен, чем я.

Однажды Шесть сказал мне, что глубина моих страданий — это глубина моей любви. Я много страдала, и благодаря этому я могла много любить. Он вытащил меня из этой глубины, его любовь подняла меня на вершину. Но не было сомнений, что я не смогу сделать то же самое для него.

Шесть был сильным. Я не могла нести свое горе и его тоже.

Я обхватила подбородок Шесть руками и поцеловала его в губы. Он не пошевелился, не ответил взаимностью. Я почувствовала, как слезы скользят по моему лицу, скапливаются вокруг ноздрей, прежде чем скользнуть между нашими губами.

Я хотела, чтобы он поцеловал меня, вдохнул в меня воздух. Дал мне жизнь, когда я думала о смерти.

Я хотела, чтобы Шесть обнял меня, сказал, что я могу положиться на него.

Чтобы сказал мне, что я не должна быть сильной. Я не была. Я была слабой. Я не была плечом, на которое можно опереться, и я хотела, чтобы он сказал мне, что я могу, что я могу опереться.

Но он не сделал ничего из этого.

В каждых отношениях наступает момент, когда вы создаете их или разрушаете. Когда вы сталкиваетесь с неожиданным препятствием и можете преодолеть его или поддаться ему.

Это было наше «создай или разрушь». Это был конец всему. Десять лет я нуждалась в Шесть. Десять лет он был рядом со мной. Я всегда принимала, что он будет рядом, чтобы разгребать бардак, который я наделала. Он был рядом, чтобы вызвать рвоту, когда я глотала слишком много таблеток. Он был рядом, чтобы перевязать мои раны, когда я резалась слишком глубоко. Он был рядом, чтобы любить меня, когда я не могла любить себя.

Но на этой больничной койке, в запахах смерти вокруг нас, власть сменилась.

Шесть нуждался во мне. И я не могла быть сильнее.

Мы все хотим оставить свой отпечаток. Я говорила себе это, когда прижалась к нему в поцелуе, достаточно сильно, чтобы он знал форму и ощущение моих губ и сравнивал этот поцелуй с каждым другим, со всеми губами, которые займут мое место, после того как меня не станет.

Никто никогда не поцелует его так крепко, как я. Никто никогда не будет любить его так, как я. И никто не сделает ему так больно, как я.

Мне нужно было отпустить его.

Его руки обхватили меня так естественно, как будто это было нечто большее, чем просто объятия. Шесть привязался ко мне, и его руки знали, насколько широкими они должны быть, чтобы обхватить меня. Я хотела, чтобы он запомнил это навсегда.

Я обнимала его, запоминая те его части, которые были приятны. А потом мои руки легли на его спину.

— Шесть, — пробормотала я ему в губы. — Мне нужно, чтобы ты ушел.

Шесть отпрянул, в его глазах не было ничего, что я любила. Я не знала этого Шесть.

— Что?

Я прочистила горло.

— Мне нужно, чтобы ты ушел отсюда, — я говорила спокойно, в моем голосе не было эмоций.

Шесть нахмурился, глаза немного прояснились. Казалось, будто пленка на его глазах исчезает.

— Что? Нет, — Шесть смотрел на меня как на сумасшедшую. Как будто он наконец-то увидел это.

Итак, я сделала то, что он ожидал. Мне нужно было, чтобы он ушел, и я должна была принять это безумие, чтобы позволить Шесть увидеть, с кем он разговаривает.

— Я не… — мой голос затих. — Ты мне не нужен, Шесть.

Его глаза были темными, растерянными.

— Заткнись, — Шесть был спокоен, но тверд.

— Уходи, Шесть. Уходи, — я была уставшей, измотанной. Голоса в моей голове звучали громче, говоря мне о миллионе вещей, которые нужно сделать.

— Я не уйду.

В моих глазах горел огонь.

— Я не шучу, Шесть. С меня хватит. Ты, я, мы — все кончено. Больше нет.

Шесть покачал головой и потянулся к моим рукам. Я отдернула их.

— Ты просто горюешь, — сказал он, но я могла сказать, что даже он не был уверен в правдивости своих слов. — Ты не это имеешь в виду.

Мне нужно было доказать это. Мне нужно было заставить его поверить мне. Я бросилась к своей сумочке и положила ее себе на колени. Покопавшись, я вытащила единственную вещь, которая, как я знала, подтвердит мою серьезность.

— Что ты делаешь?

Я подняла на него глаза, открывая перочинный нож. Я собрала все спокойствие, весь холод, который могла почувствовать. Это было все, что я хотела почувствовать. Я прижала нож к запястью.

— Уходи.

Глаза Шесть увеличились вдвое.

— Ты…

— Сумасшедшая? — спросила я, заполняя его за него. — Да. Я абсолютно, блядь, сумасшедшая. — Я сохраняла спокойный и тихий голос.

Шесть не нужно было видеть дикую Миру, ему нужно было видеть холодную, расчетливую, собранную Миру. Ему нужно было знать, что это не просто фаза. Ему нужно было знать, что это был не сезон, это была я. До самых глубин того, кем я была, женщиной, которую он никогда раньше не видел.

— Убери это.

Я надавила кончиком на один из более грубых шрамов на левом запястье.

— Если ты сейчас же не уйдешь, я вскрою эти шрамы. Я вырежу твое имя на своей коже, если ты не уйдешь.

С этого момента не было пути назад. Не будет никакого забвения. Ни возврата назад, ни извинений, ничего, что могло бы это исправить.

Шесть колебался, глядя на меня, словно надеялся заглянуть мне в голову.

— УХОДИ! — закричала я, сильнее нажимая на кончик.

Выступила кровь, совсем немного, но этого было достаточно, чтобы Шесть встал и пошел к двери, его плечи опустились, челюсть сжалась.

Перед тем как выйти за дверь, Шесть снова посмотрел на меня. Он ничего не сказал, потому что в этом не было необходимости. Он хотел, чтобы я увидела его взгляд, взгляд, который я не смогу забыть. Взгляд человека, который никогда не простит меня за то, что я угрожала причинить себе боль, чтобы манипулировать им, чтобы он оставил меня раз и навсегда.

— У каждого начала есть конец, — тихо сказала я.

А потом он ушел.

Notes

[

←1

]

Видеоигра жанра аркада-головоломка. Цель игры — помочь лягушке пересечь игровой экран с нижней части в верхнюю.

[

←2

]

Имеется в виду написание имени на оригинале

[

←3

]

Персонаж мультсериала «Симпсоны»

[

←4

]

Американская рождественская песня.

Оглавление

Уитни Барбетти На шесть футов ниже Серия: «Безумная любовь»#1

ПРОЛОГ

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36