Две Веры Блаженной Екатерины [Алёна Митрохина] (fb2) читать онлайн

Алёна Митрохина Две Веры Блаженной Екатерины

— Блаженная! Чокнутая! Дура! — муж метался по кухне мимо Екатерины и изрыгал ругательства.

Екатерина пятилась к двери, но он ловко обходил ее и, оттесняя обратно к дивану, толкал, не давая встать. Она плюхалась на холодную кожаную поверхность и осторожно гладила ее, словно боясь причинить боль.

Прощалась.

Диван она купила по объявлению у какого-то совсем опустившего и спившегося гражданина — то ли уже бомжа, то ли готовящего стать таковым. Но диван был не диван — мечта! Кожаный, с прямой, как бы в деревянной раме, высокой спинкой, которую венчала полочка для слоников, с латунными клепками, подлокотниками-валиками, короткими резными ножками, жесткий, но, тем не менее, уютный и абсолютно домашний! Подобные диваны стояли в кабинетах знаменитых ученых и партийных деятелей — так казалось Екатерине. Такие диваны, как и пузатые деревянные буфеты, как и комоды с выпуклыми полукруглыми ручками, похожими на перевернутые круассаны, как и венские стулья, патефоны и зеленые лампы надо передавать по наследству своим детям и детям своих детей, потому что именно эта мебель хранит родовую память, сама являясь частью рода. И Катерина решила, что этот диван станет началом ее собственного, неповторимого, большого рода — с детьми, внуками, правнуками, собаками, кошками, смехом, чистыми огромными окнами и — диваном.

Диван был в весьма неплохом состоянии, кожа (по причине постоянного использования по назначению) отполирована до зеркальной гладкости, но целая и почти без трещин. Не хватало нескольких заклепок в обивке, на ножках — пара глубоких царапин, на деревянной полке кто-то разлил чернила, вот, собственно, и все повреждения. Хорошему реставратору — плевая работа!

Пропитый продавец, несмотря на кажущуюся потерю осмысленности и трезвого взгляда на происходящее, не продешевил, цену загнул фантастическую и не уступил ни тысячи, как Катя не уговаривала. «Дорого — не бери», — нагло ухмылялся пьянчужка, всем нутром своим почуяв скорую наживу, распознав в Катерине родственную душу, такую же юродивую, как он сам: только он пил горькую, а она хотела диван. Ну, у каждого свои слабости и свои страсти!

Взяв с «бизнесмена» слово никому диван не продавать и вообще сидеть на месте, Екатерина побежала искать отделение любого банка: статус и надежность учреждения ее не интересовали, главное, чтоб оно находилось рядом с точкой продажи вожделенного предмета мебели.

Это оказался, как значилось на бумажке, засунутой в прозрачный файл и приклеенной к стеклянной двери скотчем, «Допофис» банка с неизвестным доселе Катерине названием. В офисе, как две сонные мухи, скучали сотрудницы, одарившие запыхавшуюся Екатерину равнодушным взглядом и приступившие к обслуживанию клиентки не спеша и без энтузиазма. Сотрудницы долго и муторно выясняли цель Катерининого визита, требуемую сумму, наличие необходимых документов (благо, паспорт всегда болтался в сумке!) и, в целом, финансовой благонадежности.

В процессе сканирования документов и заполнения необходимых формуляров сотрудницы всякий раз подробно консультировались друг у друга, а когда компьютер вдруг зависал в продолжительных раздумьях, начинали ходить по офису, тревожно глядя одним глазом в мерцающий экран, а другим — на нетерпеливо ерзающую на широком, но совершенно неудобном кресле Екатерину. На спинке кресла красовалось застарелое, непонятного происхождения пятно, а само оно было продавленным и несвежим, как и весь ремонт в этом финансовом оазисе. Но вертелась и нервничала Катерина не из-за этого — в конце концов, какая разница, где просить заем, деньги везде одинаковые. Катерина волновалась, как бы ее спекулянт не слинял или, что еще страшнее, не продал диван за те полтора часа, что Катя мается здесь, в банковском представительстве!

А то, что диван её — вопрос решенный. Отреставрированный, приобретший былой лоск вожделенный диван уже стоял на ее кухне, самом любимом месте квартиры — пока, конечно, мысленно. Катя вскакивала с кресла, теребила ручки сумки и жалела, что не догадалась взять у пьянчужки номер телефона: объявление о продаже, написанное на листке тетрадки в клеточку и криво приклеенное на дверь ее подъезда, она куда-то засунула, а куда, как обычно с ней бывает, забыла.

Банковские служительницы напряженно следили за беспокойной клиенткой.

«Наверное, думают, что я наркоманка», — предположила Екатерина причину их озабоченности и угадала.

«Поди наркоманка, вон как суетится», — жарко шептала одна корпулентная сотрудница другой.

«Точно наркоманка! У-у-у, глаза-то как бегают! А улыбочка! Улыбается она. Знаю я таких, видала, у меня сосед такой же, Колька, наркоман проклятый, все из дома вынес уже», — с видом знатока соглашалась другая.

«Еще этого нам не хватало! Принесла же нелегкая! А у нас даже охраны нет», — сокрушались обе и недовольно посматривали на Катерину.

Екатерина же, обладательница безупречной трудовой биографии — 15 лет на одном месте, да еще и государственной службе — шутка ли! — все пыталась заглянуть в мигающий монитор с надкусанным яблоком на изнанке, торопя его принять нужное ей решение. То, что решения в этом замершем офисе принимает именно компьютер, а не безответные сотрудницы, Екатерина была совершенно уверена. Сотрудницы же закрывали широкими спинами экран и велели ожидать — это Москва что-то висит, такое бывает, неубедительно объясняли они клиентке.

Наконец, компьютер моргнул, пискнул и выдал решение — кредиту быть! Машина дала добро на заем и началась долгая процедура оформления выдачи необходимой суммы. Катя беспрестанно смотрела в портативную фотокамеру, то открывая, то закрывая по команде глаза, подписывала немыслимое количество бумаг, на каждое действие получая одноразовый разрешающий код на телефон. Словом, процесс получения денег сопровождался таким количеством разрешительных документов и подписей, что Кате стало ясно-понятно — это не просто покупка старого дивана, это приобретение как минимум аукционного лота, а как максимум — судьбоносного предмета.

Забрав из скрипящего старого банкомата купюры и не попрощавшись с апатичными работницами финансовых услуг, Катерина рванула к продавцу, умоляя всех богов о том, чтобы тот оказался на месте и, желательно, во вменяемом состоянии.

Делец ждал ее на улице. К удивлению Кати почти трезвый, он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, потирая руки.

— Пришла, блаженная? — улыбка обнажила творящуюся во рту стоматологическую катастрофу, но, как ни странно, была искренней и даже обаятельной.

«А ведь он не так прост, как кажется, — подумалось вдруг Екатерине, — Вот откуда у него этот диван? Не похоже, что краденое или чужое продает…». Но развивать мысль не стала, боялась, что углубится в тему и, чего доброго, начнет жалеть. Пьяный незнакомец, назвав ее блаженной, угадал — такая она и была…

— Блаженная! Куда это ты собралась?

Катя вздрогнула. Погрузившись в мысли, она почти забыла про мужа. Супруг в вытянутой любимой футболке с большой черной обезьяной на груди и в трусах веселого зелененького цвета продолжал рассекать кухню уверенными твердыми шагами.

— Нашла себе кого-то? — указательный палец обвинительно уперся в Катин лоб. Она боднула головой, как корова, а глазами уставилась в мужнины трусы, на боку которых виднелась маленькая дырочка — разошелся шов. Муж проследил за ее взглядом и тоже увидел прореху. Опустив указующий перст, вышел из кухни и кричал уже из комнаты.

— Говори правду, все равно узнаю! Нашла себе кого-то? Знаю я тебя. Нашла? Говори, к кому уходишь!

— Я не к кому, — громко ответила Катерина и добавила уже тише, — я от тебя.

— Что ты все бормочешь? — муж появился на кухне одетым в тренировочные штаны.

— От тебя, говорю, ухожу, — повторила Катя. — От тебя, а не к кому-то.

— Врешь, — не поверил супруг.

— Честно, — ответила Катерина и улыбнулась.

Улыбалась она всегда. Во всех ситуациях, кстати и некстати. Улыбка выходила странной: отстраненной и одновременно извиняющейся, рот немного кривило вправо и часто казалось, что еще чуть-чуть и Катеринина расплачется. По-другому улыбаться не получалось, как Катя ни старалась. Она усердно репетировала перед зеркалом голливудское обаяние на тридцать два зуба и вроде не без успеха — данные позволяли, зубы у Екатерины были роскошные, белые и ровные, а губы — нежные и пухлые, но в жизни вместо всей этой победной красоты выходило жалкое подобие.

— Лучше не улыбайся совсем, — морщился досадно муж. — Ну как блаженная, ей-богу!

…Когда Кате было лет пять, ей долго снился один и тот же сон. Снилось, что она просыпается посреди ночи и видит, как по краю кровати, цепляясь за простыню, в ее постель пытается забраться крохотный отвратительный человечек. Похож он был на маленького старичка, с длинным крючковатым носом и копной спутавшихся волос. Еще вроде бы помнила Катя колпачок и жилетку, хотя, возможно, их и не было. Но вот голос этого существа она запомнила очень хорошо — злобный, скрипучий и странно гулкий. Человечек говорил быстро и невнятно, и все же Катерина различала страшные ругательства, адресованные ей. Она пыталась встать и убежать, но, как это часто случается во сне, у нее ничего не выходило: ватные ноги не слушались, глаза не видели, а голос пропадал, как ни пыталась она кричать. Навязчивый кошмар длился больше года. Маленькая Катя просилась спать к маме, но человечек лез к ней и там.

И все-таки однажды у нее получилось выкрикнуть: «Что ты хочешь от меня?!». И уродец ответил! Гнусным страшным голосом он сказал ей (она помнила это до сих пор) буквально следующее: «Ты должна всегда улыбаться! Всегда! Всю свою жизнь!». И, пригрозив Катерине кривым пальцем с острым ногтем, старичок исчез раз и навсегда.

Катя подчинилась сразу и приказ улыбаться исполняла с тех пор беспрекословно. Правда, улыбка эта не выражала никакой радости, а была немного жалкая и как будто не от мира сего. Одним словом, блаженная.

… — Ну вот что я делаю не так? В чем неправ? — супруг смотрел на улыбающуюся Катерину почти с ненавистью. — У тебя же все есть! Да перестань ты лыбиться, дура!

Дурой он называл ее от бессилья, она это понимала и не обижалась. Она вообще ни на кого не обижалась. Давно услышала по телевизору сказанную каким-то психологом фразу о том, что «на самом деле никто никого не хочет обидеть, просто кому-то самому хочется обидеться» и беспрекословно приняла это за второе правило своей жизни. Первое правило — улыбайся, второе — не обижайся.

Лучшая подруга Люська Катеринины убеждения не разделяла:

— Что ты себе напридумывала теорий? Бред какой-то! Что значит «не хочет обидеть»? Именно хочет и, самое главное, знает как! И ты здесь совсем ни при чем, и нечего из себя святую изображать.

На этих слова Люська заставляла Катерину повернуть голову:

— Пытаюсь увидеть нимб над твоей головой, смиренная ты моя, он там точно есть! — объясняла подруга и добавляла. — Должны быть рога, а у тебя — нимб!

Сама Люська твердо стояла и на ногах, и на своём — всегда точно знала, чего хочет и не уступала никому и никогда.

Работала подруга начальником отдела статистики в каком-то Главке. Катерина — убей! — никак не могла запомнить ни названия этого самого Главка, ни того, чем в целом там занимаются. Подруга жонглировала статистическими данными неизвестной направленности, словно циркач-профессионал, постоянно повторяя фразу то ли известного писателя, то ли неизвестного политика, то ли вышестоящего начальства: «Есть ложь, есть большая ложь, а есть статистика». Во времена, когда отчеты направлялись в нужные инстанции на бумаге, Люська с хваткостью заправского сыщика умела разглядеть на огромных статистических простынях, склеенных из нескольких листов формата А4, ошибочную цифру, которая портила весь стройный ряд требуемого показателя. Цифры были столь малого размера, что самой Екатерине понабился бы, наверное, микроскоп, чтобы их разглядеть.

«Как ты видишь, где ошибка?» — изумлялась всякий раз Катя, когда подруга, с торжествующим криком «ага, попалась!», тыкала в середину пестрого поля чисел, от которых рябило в глазах.

«Чутье, — объясняла Люська свою прозорливость, — поработай с мое!».

Сейчас почти все отчеты формировались автоматически специальной программой и оставались навечно в серверах, но подруга продолжала собирать и хранить зафиксированные за все годы работы данные в высоких, под потолок, железных шкафах, стоявших в ее кабинете. «Зачем они тебе? — резонно вопрошала Катерина, когда, забежав к подруге в обеденный перерыв, в поисках шоколадки инспектировала кабинетные хранилища. Иногда шоколадка находилась, а Катя в очередной раз поражалась количеству старых, некоторых уже желтых и ветхих времен царя Гороха бумаг в Люськиных архивах, а потом долго чихала и шмыгала от забившей глаза и нос бумажной пыли.

«Пригодятся, — многозначительно смотрела на Катерину Люська. — Мало ли что!» — и она поднимала глаза наверх, показывая тем самым, что там, наверху, кому-то могут понадобиться эти устаревшие сведения. Видимо, статистика (читай — вранье) в них фиксировалась с размахом и слишком важная, чтобы прервать ее неизвестно когда начавшуюся логику простым уничтожением документов. И, видимо, поэтому Люська — единственная, кто в Главке мог с ходу разобраться в многолетних сведениях, помнившая всё и вся, являлась бессменным статистическим начальником уже почти двадцать лет. Так, по крайней мере, думала Екатерина.

Но настоящей страстью подруги были не цифры и отчеты. С истинным азартом и вдохновением Люська занималась … преумножением собственной недвижимости.

Так получилось, что несколько лет назад на попечении Люськи остались три старушки: тетя, приходившаяся Люськиной маме родной сестрой; сестра первой жены первого маминого мужа (муж давно почил в бозе, а других родственников не имелось); и какая-то невнятная то ли племянница, то ли неизвестно кем приходящаяся родственница жены умершего маминого брата, также не имеющая за спиной никаких родственных тылов, так как жена брата умерла год назад от инсульта. Люськина мама, Надежда Петровна, довольно неожиданно, но весьма счастливо второй раз вышла замуж, причем за испанца, и умотала в солнечное Средиземноморье, оставив на Люську все это безродное старушечье хозяйство и, на всякий случай, генеральную нотариальную доверенность на совершение любых юридических действий.

К слову сказать, старушки, хоть и весьма пожилые (всем далеко за 80), были в полном уме, самостоятельны и в особой заботе не нуждались, то есть хлопот не доставляли. Сообразительная подруга смекнула, что, если в случае кончины маминой сестры, то есть Люськиной родной тетки, квартира достанется ей по закону, то в остальных случаях недвижимость уйдет в пользу государства, так как формально ее престарелые владелицы Люське никто.

Поэтому предприимчивая Люська оформила со всеми договоры ренты с пожизненным содержанием, чем по сути закрепила свое право на вожделенные квартиры, ибо они и были — цель и смысл.

В течение года старушки, одна за другой, тихо ушли из жизни, не обеспокоив Люську ни изматывающими болезнями, ни маразматическими чудачествами. Словно три бусины с прохудившейся нитки они неслышно соскользнули в иной мир, и мир тут же о них позабыл.

Квартиры, доставшиеся Люське, были очень удачны в плане расположения — все в центре города, но не очень хороши в плане текущего состояния — всем жилищам требовался ремонт. Двум — не слишком срочный, их Люська сдала студентам вуза, расположенного напротив, а одной — капитальный.

С нее-то и начался Люськин успех на риэлтерском поприще. После анализа ситуации на рынке жилья, многочисленных встреч, переговоров, нескольких перепродаж и одного обмена из «убитой» двухкомнатной «сталинки», нуждающейся в замене всего — от труб и проводки до пола и потолков, Люська оказалась владелицей новой, с дизайнерским ремонтом и бытовой техникой трешки-студии в новом районе с инфраструктурой, транспортной развязкой, торговыми центрами и зонами отдыха для детей и взрослых. Успех так окрылил Люську, что планы в отношении двух оставшихся квартир у нее были грандиозные: обзавестись посредством сделок с ними недвижимостью в Москве или Питере, какой из городов выбрать, Люська пока не определилась.

Екатерина всю эту возню с квартирами не то, чтобы не одобряла, но не совсем понимала. У Люськи имелась своя стометровая трехкомнатная квартира с давно выплаченной ипотекой, где она проживала с мужем и дочерью, а еще квартира иммигрировавшей матери, хоть и хрущевка, но в хорошем районе и с ремонтом.

— А что ты хочешь? — воинственно излагала Екатерине подруга свои доводы. — Что ты хочешь? У меня дочь подрастает, не успеешь оглянуться — институт, а там и замуж. На какие шиши все это обеспечивать? На зарплату что ли? Ой, не смешите мои тапки! Недвижимость — лучшее вложение, всегда в цене! Лишнего не бывает. Квартиру всегда в аренду сдать можно, вот тебе и доход, сиди, ничего не делай, денежки получай! Недвижку только дураки продают, — резюмировала Люська и добавляла, — дураки, да вот такие как ты — блаженные.

Это она про квартиру, доставшуюся Катерине в наследство от бабушки, которую Катя благополучно продала, а деньги отдала мужу на покупку и отделку их совместной новенькой студии со спальней и кухней-столовой в по-настоящему элитной высотке с охраной, консьержами и лифтом до самой парковки.

О продаже бабушкиной квартиры верная Люська узнала пост-фактум. Квартира продалась очень быстро, поэтому Катерина ничего не успела ей рассказать. Сосед, много лет уговаривавший Екатерину продать ему эту однушку, чтобы переселить туда тещу, с которой совместно проживал в угловом подъезде, как только узнал, что Катя, наконец, решилась на продажу, тут же выкупил жилье без всякого торга и придирок. Да еще и помог быстро оформить документы, чему Катерина несказанно радовалась — ходить по инстанциям она не любила и не умела, вечно забывала важные бумаги или являлась в неприемные часы и дни.

— Ну, хоть не продешевила и то ладно, — ворчала оказавшаяся не у дел и тем самым немного обиженная Люська. — Надеюсь, благоверному деньги-то под расписку дала? Через нотариуса?

Но Катя лишь улыбнулась своей странненькой улыбочкой, и подруга схватилась за сердце:

— Блаженная! Как есть блаженная! Ты меня до инфаркта доведешь, Катька! Господи, да что ж ты за дура-то такая! Он ведь обманет тебя, деньги возьмет — и поминай как звали. Ни квартиры тебе, ни денег. Почему мне не сказала? Уж я б тебе посоветовала!

— Не обманет, — улыбалась Катя. — Я ему верю.

Верить — таким было третье правило Екатерины. Она не пыталась ловить на лжи, сопоставлять факты и изобличать, но когда вранье выходило наружу — а это рано или поздно случалось всегда! — Катя рассуждала просто: если соврал, значит по-другому не мог. Поэтому и верила.

— Паша меня любит, зачем мне какие-то расписки, — парировала Екатерина подружке.

— Но вы официально не женаты, не зарегистрированы! — крутила пальцем у виска возмущенная Люська. — Гражданский брак — это ни о чем, никаких обязательств. Самое главное, даже если сейчас распишитесь, квартиру не поделить, она оформлена до брака. Ведь оформлена уже? Оформлена? Говори! — как заправский следователь наседала на Катерину Люська.

— Оформлена, — кривоватая улыбочка в ответ.

— Да что ж ты за простодырая такая, ты разве не понимаешь, в случае чего — ни копейки не вернешь!

— Да не будет никакого случая, Люсь! Все у нас хорошо, мы уже ремонт начали и мебель присмотрели, я уже кредит на нее взяла.

Люська со стоном опустилась на стул и прижала ладонь ко лбу, оттопырив пухлый мизинец и прикрыв глаза — она любила театральные эффекты, которые на Катерину, к слову, совершенно не действовали: театр она не уважала.

— Мебель будешь покупать, так хоть чеки сохраняй, блаженная ты моя, хоть их-то ты можешь сохранять? — не открывая глаз, командовала подруга. — Или мне, что ли, отдавай.

***

— Квартиру делить с тобой не буду, поняла? Квартира — моя! — муж пронзал Катерину взглядом — ждал реакции.

В квартире почти половина денег Катеринина, да еще мебель на ее кредите, не может же она промолчать! А оформлено все на него, так-то. Но он ведь ее и не гонит, она сама собралась куда-то. А то, что ни с чем останется — об этом наверняка не подумала.

— Ты только в суд не вздумай, не позорься! Брак у нас с тобой гражданский, да какой брак — сожительство! Ни детей, ничего…Так что ни один суд тебе не выиграть, — голос супруга крепчал от железобетонных аргументов. — А если чеки предъявишь на мебель, так это — тьфу! Тьфу твои чеки! Собирала чеки-то? Подружка поди надоумила?

Сложив руки на груди, муж смотрел на Катерину, все еще сидящую на неудобном диване.

…Когда эту грязную кожаную бандуру пытались заволочь в сверкающую ремонтом квартиру три столь же грязных и невразумительных типа, за которыми маячила растрепанная, но совершенно счастливая Катька, Паша встал стеной. Он категорически отказался пускать компанию в дом, а восторженная Катерина, от которой он пытался добиться объяснений, прыгала вокруг него и типов, толкуя что-то про начало рода, семейные ценности и прочую чепуху. Типы маялись в дверях, обращались к нему почтительно «хозяин» и озонировали пространство ароматами застарелого перегара. Из квартиры напротив, услышав шум, выглянули соседи и изумленно взирали на происходящее, а затем, неодобрительно покивав в пространство, скрылись за железной дверью. Пашка чуть со стыда не сгорел — соседи были влиятельные и со средствами, и Пашка уже имел на них виды, хотел предложить бизнес.

В конце концов решили оставить диван в общем коридоре — до передачи его реставратору. От заноса сомнительного приобретения в квартиру спасли … клопы.

— Ты уверена, что в нем нет клопов? — задал муж козырный вопрос, зная, что жена до оторопи боится любых, а особенно домашних, насекомых.

Один из грузчиков, до этого молча ожидавших участи мебели, вдруг вскинулся и зло произнес:

— Нет там никаких клопов! Сам ты клоп!

Паша, изумленный столь неожиданной агрессией, вопросительно воззрился сначала на него, а затем на жену, которая пыталась объяснить мужу, что «это владелец дивана, и раз он говорит, что нет клопов, значит, их нет». Но все-таки согласилась, чтобы диван постоял на общей площадке.

— Это что такое сейчас было? — потребовал объяснений муж, как только сомнительная троица, не взяв денег, которые совала им в руки виновато улыбающаяся Катерина («Доставка включена в стоимость», — с достоинством заявил бывший владелец мебели), погрузившись в сверкающий лифт, исчезла, оставив после себя запах перегара и смутное предчувствие грозы, которая незамедлительно и разразилась между супругами.

Взволнованная Екатерина снова и снова толковала мужу про семейные ценности и антикварную мебель, значение которой не в ее, с годами только возрастающей, цене — этот аргумент муж хотя бы понял.

— Понимаешь, — кричала жена из общего коридора, сидя на грязном диване с совершенно довольным видом, — это родовая реликвия, история! Мы будем передавать его из поколения в поколение! На нем будут играть наши внуки!

… а на диванную полку она купит слонов и поставит их в ряд, начиная с самого маленького, потому что маленькие — это будущее, а будущее должно быть впереди. Слонов она тоже купит по объявлению, у какой-нибудь тихой старушки, и заплатит вдвое больше, чем та попросит. И пусть у одного слона будет отколот хобот, а один — четвертый из семи, вообще пропал «уж лет сорок как!», она все равно их купит, и они тоже станут — реликвия, традиция, история…

Двери двух квартир распахнулись одновременно и из них, как из вражеских амбразур, убийственными взглядами на размечтавшуюся Катерину смотрели: с одной стороны муж, с другой соседи.

— Безобразие! — громко возмутилась соседка и негодующе посмотрела на Пашу.

— Вот именно! — поддакнул сосед.

— Катя, немедленно иди домой, — прошипел муж, одновременно одаривая соседей самой обаятельной из своих улыбок, но те на улыбку не реагировали.

— Еще одна такая выходка, — начальственно кивнул в сторону дивана и Екатерины сосед, — и вы здесь жить не будете, с моими связями я это устрою, уж не сомневайтесь.

Сказав это, мужчина скрылся за тяжелой дверью, а Пашка застонал от досады — замышленный совместный с соседями бизнес рухнул на глазах, не успев начаться.

«А может быть, с покупки этого дивана и начался разлад в нашей с Пашкой жизни? — часто потом думала Катерина. — Старый диван, повидавший на своем веку многое, посмотрел на меня, на мужа, да и разделил нас своей прямой полированной спинкой как забором, по одну сторону которого оказался муж, а по другую — она?».

Хотя при чем здесь диван? Тем более, муж после того, как отреставрированный диван занял свое место на их огромной кухне, находился на нем больше, чем сама Катерина. Напротив дивана, на стене, висела плазма, и муж сибаритствовал, с удовольствием потягивая под телевизионное бормотание чай или пиво, составляя бесчисленные чашки и кружки на диванную полочку — слонов Катя так и не купила. На диване он засыпал, если являлся домой под утро и не хотел будить жену. На диване он работал, печатая что-то в ноутбуке, болтал по телефону, словом, облюбовал диван как домашний кот, который сначала принимает все новое в штыки, а потом и не сгонишь.

Так что диван ни при чем. Причина, почему их маленькая ячейка общества так и не стала настоящей семьей, по мнению Екатерины очень проста — у них не было детей. А какая это семья — без детей? А ведь ребенка они очень хотели! Врачи разводили руками: причин, объясняющих отсутствие потомства, не находилось ни одной: и Катерина, и Пашка молоды, здоровы, без вредных привычек, отягощенного анамнеза и сомнительных родственников. Люська говорила, что они просто не подходят друг другу, такое бывает, и, по-доброму, им нужно или смириться, или расходиться.

Но как им разойтись, если блаженная Катька, отдавшая мужу все свои деньги, останется ни с чем, тут же вопрошала Люська и закатывала глаза. Оставить все Пашке? Ни за что!

Но как им разойтись, вторила подруге Екатерина, если они вместе столько лет и у них любовь. «И, может, будет еще ребеночек», — заканчивала она все подобные разговоры и робко улыбалась.

«Ну-ну», — неизменно отвечала циничная Люська.

***

Муж все еще ждал Екатерининой реакции на угрозы «тебе ничего не достанется!», но та молчала. Ее длинные пальцы с короткими аккуратными ногтями рассеянно скользили по дивану, и муж вдруг бухнулся перед ней на колени, схватил холодную узкую ладонь, зажав в своих широких и всегда горячих руках:

— Ну вот куда ты собралась, объясни? — почти с просительными интонациями начал он. — Куда? Зачем? А я? А как же я? Я как без тебя буду? Как я буду жить, ты об этом подумала? Как я буду жить один? Я же не смогу. Я ведь даже не знаю, как стиралка работает!

Последнее предложение прозвучало почти гордо — вот, мол, какой я неприспособленный, нежный, как можно меня оставить?

— Научишься, — услышав про машинку, Катерина словно очнулась, — там все просто и по-русски написано.

Муж покраснел и вскочил на ноги, в нем снова закипела злость, и, как все, кто чувствует себя виноватым — а он чувствовал себя виноватым, — начал нападать на жену:

— Ну и дура! Пошла вон! Куда ты пойдешь? Говори, кто он? Кто?

— Перестань, — устало сказала Катерина и пошла в прихожую обуваться. — И ничего мне от тебя не надо, правда.

И улыбнулась.

— А ты ничего и не получишь! — Пашка орал и брызгал слюной. — А диван твой я выброшу! Вот прямо сейчас пойду и выброшу! Рухлядь! Чокнутая!

Катерина с изумлением смотрела то на мужчину своей жизни, то на капли слюны, долетавшей до нее с почтительного расстояния — муж стоял больше чем в метре.

— К ведьме своей пойдешь? — не отставал муж. — К этой старой ведьме?

Катерина схватила сумку и со словами «Почему старой? Ей 64 всего!» вышла из квартиры. Дверь с мягким щелчком закрылась, но она еще долго стояла перед ней и смотрела на рукав куртки с брызгами мужниной слюны — всё ей казалось, что брызги зашипят, как ядовитые, задымятся и прожгут мягкую лайку щегольского изделия.

***

«Старой ведьмой» муж обозвал тетю Веру, к которой действительно отправилась Екатерина.

Вера в строгом, родственном, смысле этого слова тетей не являлась, не была сестрой никого из Катиных родителей. А была Вера женой родного брата второй жены Катерининого отца. Отец — любвеобильный, легко увлекающийся мужчина, честно женился на всех своих возлюбленных: после второй жены была третья — собственно Катеринина мать, четвертая, столь кратковременная, что Катерина даже не успела с ней познакомиться, и пятая, с которой отец жил сейчас в Геленджике и которую Катя видела один раз. Никто, а прежде всего сам отец, наверняка бы не сказал, окажется ли пятая спутница жизни конечным пунктом его жизненного пути, или она — лишь очередная станция, которую рано или поздно, но он непременно покинет.

Впрочем, Екатеринина мать недолго скучала в одиночестве и вскоре после развода с отцом вышла замуж за бывшего однокурсника, переехав к нему в близлежащий райцентр, где разводила георгины, экспериментировала с клубникой и была очень довольна жизнью.

С тетей же Верой с первого дня знакомства и дальше родители поддерживали связь по причине сугубо практической — та трудилась в регистратуре поликлиники, и в ее услугах нуждались. Поликлиника была статусной, в свое время в ней обслуживались работники рай- и горисполкома, а позже, соответственно, региональной и городской администрации. Благодаря этому поликлиника не знала недостатка в специалистах, в том числе узкопрофильных, начиная от стоматолога и заканчивая дерматологом.

Как театр начинается с вешалки, так поликлиника начинается с регистратуры. И в этой регистратуре всю жизнь, больше 40 лет, проработала тетя Вера. Она лихо разводила потоки больных, гася возможные конфликты в зародыше, оставляла талоны «для своих», всегда точно угадывая, к какому врачу и сколько талонов нужно отложить в зависимости от времени года, у нее получалось быть в меру внимательной, в меру строгой, в меру услужливой, в меру независимой. Своей семьи у Веры не было (с мужем, тем самым, что брат второй жены Катиного отца, развелась очень быстро), и поликлиника стала ее семьей. Она помнила имена многих больных, помнила дни рождения докторов и медсестер, одинаково ровно общалась и с главным врачом, и с уборщицей, в общем — любила и уважала всех. Впрочем, эти чувства были взаимны.

Впервые в поликлинику к Вере Катерина пришла еще школьницей, за отложенным для кого-то из родственников талончиком. Вера, чтобы не пускаться в долгие объяснения, отрекомендовала ее другим сотрудницам регистратуры как свою племянницу, сразу отвела Катю в маленький закуток, где стоял стол и чайник, и уселась с ней пить чай с пряниками. Из сладкого Вера любила только пряники, они у нее были всегда: и дома, и на работе.

С этого дня Катерина стала звать ее «тетей Верой» и при любом свободном моменте бежала в поликлинику — поболтать и попить чаю с пряниками. Катерине нравилось сидеть в тесном уголке за маленьким столом, с оранжевой в белый горох чашкой в руках и смотреть, как тетя быстро ищет нужную медицинскую карточку, или выписывает необходимый талон, или выслушивает пожилую пациентку, одновременно заполняя журнал или ставя печати на поликлинических бланках разного назначения. Она всегда была чем-то занята: отвечала на звонки, искала справки, анализы и выписки, писала, говорила, смеялась, спорила, но никогда ни с кем не ругалась. И всегда в этой суете находила время подбежать к Катерине и, взяв из ее рук чашку с чаем, запить неизменный пряник, и, казалось бы, мимоходом взглянув на «племянницу», сразу понять ее настроение и состояние. Много раз Катерина покупала пряники себе сама, но они никогда не были такими вкусными как у тети Веры, быстро засыхали, твердели и становились пресными, а почему, Катерина не понимала.

Когда родители разъехались и зажили новыми жизнями, да и сама Катерина стала взрослой и самостоятельной и жила уже вместе с Пашкой, визиты к тете не прекратились. Правда, теперь Катерина бегала не в поликлинику: там произошли перемены, оптимизация, все стало по-современному строго и технологично. Регистратура представляла теперь открытую стойку, за которой сидели три регистратора, вся информация хранилась в компьютерах, никаких журналов, бумажных талонов и прочих пережитков прошлого больше не было. Не было и закутка с чайником и пряниками, оранжевая чашка разбилась во время ремонта, поэтому традиционные чаепития естественным образом переместились в тетину квартиру, благо, недалеко — в соседний дом.

Года два назад тетя вышла на пенсию, не столько устав от работы, сколько так и не привыкнув к новому порядку с компьютерами, программами, электронными записями и стойкой, за которой она чувствовала себя «портье». «Так и хочется достать ключ от номера и спросить, нужно ли помочь с багажом», — пожимая плечами, объясняла Катерине тетя.

Тете Вере — 64. Маленькая, худенькая, светловолосая и светлоглазая, она была из той породы женщин, про которых говорят «маленькая собачка до старости щенок» или, грубее, «сзади пионерка, спереди пенсионерка». Впрочем, пенсионеркой назвать тетю у Катерины язык не поворачивался. Выглядела Вера замечательно. Если в молодости внешняя бесцветность делала ее незаметной среди сочных ярких подруг, то сейчас сообщала Вериному лицу нежность и свежесть. Всегдашняя худоба превратилась в стройность, невысокий рост придавал легкости. А если добавить сюда любимую манеру одеваться — джинсы, легкая спортивная обувь и огромные цветастые палантины в любой сезон, то, даже если очень придираться, определение «старая» к тете Вере не имело никакого отношения.

Так что насчет «старой» муж явно не прав. Но вот насчет «ведьмы» не соврал. Тетя Вера действительно была…ведьмой.

А получилось вот как.

Будучи на пенсии, тетя — «для моциона!» — ежедневно прогуливалась в близлежащем сквере, где имелась и небольшая березово-яблоневая рощица, и фонтан, и детская площадка. На одной из таких прогулок тетя заметила на скамейке молодую женщину, очень бледную и испуганную. Через несколько дней она увидела ее вновь и снова в таком же состоянии. Сердобольная тетя не выдержала и присела рядом, а женщина вдруг спросила, нет ли у нее с собой валерьянки. Лекарства у тети, конечно, не было, но завязался разговор. Тетя, столько лет проработавшая в поликлинике, умело задавала вопросы и выяснила, что с ее собеседницей некоторое время происходят странные вещи: ее мучит сильная слабость, немеют руки и ноги, тянет в пояснице, она часто просыпается среди ночи и долго не может заснуть. А самое неприятное — скачет давление, накатывает паника и такой страх, что она не в состоянии пошевелиться. Испуганный муж вызывает «скорую», но врачи ничего не находят, все показатели в относительной норме и причин для госпитализации нет никаких. «Это все стресс, — говорят врачи, — пейте валерьянку и старайтесь не волноваться». Правда, валерьянка не помогает, но, может, поможет еще?

Тетя, видевшая за годы работы разных пациентов со всевозможными симптомами, посоветовала ей проверить почки. Отчаявшаяся женщина пообещала, что так и сделает и через несколько минут распрощалась с тетей, поблагодарив за совет.

Тетя уже и забыла про эту встречу, как вдруг во время очередной прогулки, кто-то догнал ее и со словами «Подождите! Остановитесь! Вы, наверное, ясновидящая? Возьмите!» пытался сунуть ей в руку тысячную купюру. Перед тетей стояла та самая женщина и, торопясь, что-то объясняла, не отпуская Верину руку.

— Меня Оля зовут, — тараторила новая знакомая. — Возьмите деньги, пожалуйста, возьмите. У меня ведь действительно почки оказались, камни. Все как Вы и говорили, спасибо Вам!

— Ну, вот и хорошо, то есть ничего хорошего, конечно, но… — начала тетя, но Оля ее прервала:

— А я сразу поняла, что Вы экстрасенс, ясновидящая. Вот сразу поняла, как только Вы на меня посмотрели! У Вас глаза такие… — женщина на секунду замолчала, а потом выпалила, — Сверкают как лучи, прямо видят насквозь! Как будто в них кристаллы!

Тетя рассмеялась:

— Да какие кристаллы! Хрусталики!

И пояснила:

— У меня хрусталики искусственные, никакие не кристаллы! Я хрусталики поменяла!

Но Оля, казалось, не слушала. Она, не переставая благодарить, все-таки засунула уже изрядно помявшуюся купюру в карман тетиной куртки.

На внезапное вознаграждение тетя накупила всяких вкусностей и позвала в гости Катерину и свою вечную, еще со школьной скамьи, подругу, Валентину Сергеевну. Рассказывая случившуюся с ней историю хохотала от души:

— Вы только подумайте — ясновидящая, экстрасенс! Глаза — кристаллы, вы только подумайте, девочки, — и тетя комично хлопала ресницами.

Девочки смеялись, и вдруг Екатерине в голову пришла «гениальная» мысль:

— Слушай, тетя, а ведь эта Оля права! Ты и на самом деле ясновидящая.

К слову сказать, Екатерина не лукавила — тетя Вера безошибочно определяла настроение и нередко догадывалась о том, что именно произошло, включая детали, причины и следствия. Но невыразимо удивляла Катерину тетина способность ставить верные диагнозы совершенно незнакомым людям.

— Как это у тебя получается, тетя? — всякий раз изумлялась «племянница», на что Вера легкомысленно отмахивалась:

— Кать, да это просто жизненный опыт, вся жизнь среди больных, — поясняла она, — неужели я гипертоника не разгляжу? Или диабетика? Или вот девчонка молодая приходит, согнулась в три погибели, изжога замучила, а в глазах тоска. Почти наверняка — гастрит, обострение, а гастрит — болезнь нервная. А по какому поводу могут быть нервы и несчастный взгляд в девятнадцать лет? Правильно — неразделенная любовь, тут и к бабке не ходи. Вот и все ясновидение!

И тут же предостерегала:

— Видела я всякое, это точно, но все же я не врач. А правильный диагноз ставит только врач! Так что полагаться на мои наблюдения не стоит.

Однако к разговору вернулись.

Наступила зима, такая холодная и ветреная, что приходилось сидеть дома. Тетя скучала: всю свою жизнь она постоянно общалась с разными людьми и вдруг оказалась в коммуникационном вакууме. Катерина приходила к ней почти каждый день, тем более, что отношения с Пашкой становились все хуже. Она сбегала в тетин уютный мирок с пряниками, чаем, привычной с детства обстановкой — книги, шерстяной узорчатый ковер на полу, разномастные чашки, удобный диван, все просто и без излишеств. К своей стильной и модной элитной квартире Катерина никак не могла приспособиться, и выручал ее только старый антикварный диван, на котором она просиживала в ожидании веселого, подвыпившего, с виноватыми глазами и дерзкой улыбкой мужа.

— Катя, уходи от него, — настаивала тетя. — Ведь ты же по сути — одна, даром что с ним. Ты ж еще молодая! Еще и замуж выйдешь, и ребенка родишь! — не щадила тетя Катерину, наступая на больную мозоль.

— Тетя Вера! — вяло и не очень уверенно возражала Екатерина. — Ну какое замуж? За кого?

— Да вот хоть за Дария! — выдавала тетя давно подготовленный ответ. — Вы же созданы друг для друга!

Двадцатипятилетний Дарий — сын Валентины Сергеевны и Радия Рафаэловича, был почти родственником и частым гостем в тетином доме.

— Тетя! Ты что такое говоришь! Да когда Дарий родился, я уже в восьмой класс пошла и влюбилась в первый раз! Помнишь, в Сережку Золотарева?

— А ты тему не переводи, — не желая слышать ни про какого Сережку, гнула своё тетя. — Вы с ним даже похожи.

Катерина вопросительно поднимала брови.

— И не смотри на меня так. Похожи!

— Господи, тетя! Да у нас ничего общего! — зачем-то продолжала бессмысленный спор Катерина.

— Как ничего общего? — не отставала тетя Вера. — Вы вон болтаете часами. И смеетесь вечно. Вам же всегда весело!

Это было правдой, поболтать и посмеяться с Дарием Катерина любила.

— Ну вот, — удовлетворенно констатировала тетя. — А человек, с которым тебе всегда весело — твой, уж поверь. Вы с ним одной породы!

Катерина на этот довод только закатывала глаза: «Что еще за порода, как будто у лошадей?»

За одним из чаепитий, под шум бурана за окном, Катерина, Дарий и его мама, Валентина Сергеевна, придумали тете Вере новое занятие.

— Представьте, я позавчера в магазине эту Олю встретила! И она просилась ко мне «на сеанс»! Еле отвязалась, — со смехом рассказывала тетя.

— Что за Оля? Какой сеанс? — не понял Дарий.

Перебивая друг друга, женщины поведали ему историю про Олю с камнями в почках и дар «ясновидения» у Веры.

Тетя специально для Дария еще раз объяснила, что источник ее «озарений» — опыт да некоторая наблюдательность, а больше ничего!

Дарий на секунду задумался и неожиданно выдал:

— Ну, вот тебе и занятие, чтоб избавиться от скуки! Ты же жалуешься, что тебе скучно.

Вера непонимающе уставилась на него.

— Станешь ясновидящей! — Дарий довольно улыбался, эта мысль нравилась ему все больше и больше. — Экстрасенсом, ведуньей, называй, как хочешь.

— Но ведь я не экстрасенс и не ведунья… — начала тетя, — и не ясновидящая, я же сказала!

— Хорошо, — легко согласился Дарий. — Давай назовем это…бытовая психотерапия, вот!

— Ка-а-ак? — в голос спросили Вера и Валентина Сергеевна.

— Ты общаться любишь? — вопросом на вопрос ответил Дарий.

— Люблю, — кивнула Вера.

— Можешь и выслушать, и поговорить? — продолжал спрашивать Дарий.

— Конечно, могу! Не забывай, я сорок лет в регистратуре проработала! — подняла вверх палец тетя. — С кем там только не разговаривала, кому только не помогала!

— То есть тебе нравится общаться и помогать людям, и ты без этого скучаешь? — подытожил Дарий.

— Скучаю, — вздохнув, согласилась Вера.

— Вот знаешь, — вдруг перевел тему Дарий, — ко мне часто приходят на индивидуальные тренировки (Дарий работал фитнес-тренером). Занимаюсь со всеми: и с маленькими, и со взрослыми, и с пенсионерами тоже. На пенсии многим скучно, особенно если внуков нет или дачи. Кто-то устраивается консьержами, кто-то в няни идет — не из-за денег, а больше для общения, чтоб не закиснуть на диване. Ты же в няни не пойдешь? — повернулся он к тете.

— Нет, категорически, — детей тетя никогда особенно не любила.

— Вот и будешь по-другому реализовывать коммуникативные потребности, тем более, у тебя к этому талант.

— Давай попробуем, ну тетя! — поддержала тему «племянница». — Дадим объявление, будешьпринимать по человеку в неделю. Что, не найдешь что сказать? Ну не найдешь, так нагонишь туману, а денег не возьмешь! Хотя с твоим опытом точно что-нибудь присоветуешь!

— И правда, Вера! — загорелась идеей и подруга Валентина Сергеевна. — Целыми днями одна, будет тебе заделье и развлечение.

Катерина и Валентина Сергеевна приготовились к долгим уговорам, но уговаривать не пришлось — тетя Вера согласилась мгновенно. Видимо, на самом деле наскучалась на пенсии.

— Ладно, согласна, — подмигнула она, — но только как это все делать?

— Запросто, — воодушевилась Екатерина. — Дадим объявление…

— Да-да, объявление, — перебил Дарий. — Но никаких соцсетей, ничего такого. Ты ж не тренер личностного роста и не астролог в пятом поколении. Дадим объявление по старинке — в газете, их теперь, наверное, только пенсионеры и читают. Придет кто-нибудь — хорошо, а не придет — столько же печали.

— А мы никаких законов не нарушим? Может, какая-нибудь лицензия нужна или сертификат?

— Да перестань, тетя! Какой сертификат! — махнула рукой Катерина. — Разве магия подлежит сертификации?

Так, с легкой Дариевой руки, тетя Вера стала «ментальным консультантом». Имя придумывали вместе и решили назвать Веру на французский манер — «ВерА ВернО». Вместе сочинили бесхитростный текст объявления в стиле «вижу, знаю, помогу» и разместили в газете, бесплатно распространяемой одним рекламным агентством.

В квартире пришлось сделать небольшую перестановку — для «приемов» необходим кабинет, который и сделали во второй, маленькой, комнате: убрали фотографии, статуэтки и разноцветные подушки, оставив только диван, стол, стулья и стеллаж с книжной классикой.

Особым образом расставили светильники, чтобы получился таинственный полумрак, располагающий к неспешному откровенному разговору. Когда расставляли лампы, Катерина вдруг вспомнила про сверкающие тетины глаза, названные Олей кристаллами. Оле не показалось — после операции по замене хрусталиков при определенном освещении Верины глаза начинали светиться глубоким светом, напоминая то ли кошачьи зрачки, то ли лунный камень. Кулон с таким камнем был у Катиной мамы, и маленькая Катя украдкой брала его в маминой шкатулке, считая, что камень с самой настоящей Луны и что он, несомненно, волшебный, а, значит, обязательно исполнит ее нехитрые девчоночьи желания.

— Тетя, это надо обыграть! Поставить лампы так, чтоб глаза сверкали! — вдохновенно переставляя источники света, говорила Катерина и заставляла тетю вертеть головой, чтобы подобрать необходимый ракурс.

Наконец нужное положение было найдено и теперь, после того как тетя нажимала на выключатель, визави обязательно замечал таинственное мерцание в устремленных на него внимательных глазах.

На руки тетя надевала тончайшие черные кружевные перчатки — уже несколько лет ее мучила неизвестная кожная болезнь, из-за которой руки чесались, а кожа краснела и покрывалась трещинами. Но перчатки казались продолжением образа и смотрелись очень органично.

Первый посетитель, точнее посетительница, явилась уже на следующий после выхода объявления день. Тетя сразу узнала бывшую пациентку поликлиники, из тех, что с упоением ходят по врачам, отыскивая у себя всевозможные болезни, и, не обнаружив таковые, страшно расстраиваются: «Ну вот, все зря! — говорят они. — Опять ничего не нашли!». Впрочем, посетительница тетю не узнала и, сбиваясь и перескакивая, в подробностях делилась своими, по большей части надуманными, печалями. Тетя прекрасно понимала, что такие мнимые «больные» — просто одинокие люди, и нужно им одно — внимание. Поэтому визит этой дамы вылился в полуторачасовую болтовню обо всем, начиная с политики и заканчивая тем, где и какие семена на рассаду лучше покупать. Никаких предсказаний тетя, конечно, не делала, прошлое не угадывала, в будущее не заглядывала, денег за «прием» не взяла. Но визитерша ушла невероятно довольная, положила на комод две купюры и обещала рассказать о тете «всем-всем-всем!».

И обещание свое, по всей видимости, сдержала: посетители или, как их называл Дарий «пришельцы», потянулись к тете пусть не бурным потоком, но весьма уверенным ручейком.

Некоторые, как и первая гостья, тоже были пациентами родной поликлиники, их диагнозы даже через столько лет удивительным образом всплывали в тетиной памяти, и тогда ей не приходилось ничего придумывать. Она беседовала с людьми об их болезнях, но не угадывала, а знала точно, что вызывало огромное удивление и несомненную веру в ее дар.

Некоторые приходили с требованиями приворота или отворота. С такими тетя аккуратно заводила беседу о них самих, и часто оказывалось, что просителям требовалось просто поговорить, излить душу, поделиться проблемами. «Люди нуждаются только в одном — во внимании, — без устали повторяла тетя. — Им нужны не безумная любовь и обожание, а обыкновенное внимание».

Один раз тетя буквально спасла жизнь. Екатерина оказалась тому невольным свидетелем, потому что в день происшествия приболела и осталась дома.

К «ВерЕ ВернО» пришла пожилая женщина, крепко державшая за руку дочь. Дочери было лет 35, она с безучастным видом сидела на краешке дивана, пряча ладони в рукава вытянутого свитера, не глядя на тетю и явно испытывая неловкость.

— Сглазили! — с пафосом провозгласила мать и, наставив на дочь артрозный указательный палец, замерла в обвинительной позе.

Тетя и дочь в ожидании продолжения устремили на нее взгляды: дочь смотрела с досадой, тетя с интересом.

— Сглаз! — снова объявила мать и приказала дочери. — Рассказывай!

И, не дожидаясь ответного действия, без пауз и на одной интонации зачастила сама:

— Сходила-называется-на-встречу-одноклассников-я-говорила-ну-куда-ты-собралась-есть-подружки-с-института-вот-и-дружи-с-ними-нет-поперлась-похвастаться-захотела-показать-себя-на-других-посмотреть-вот-я-какая-чего-в-жизни-добилась-смотрите-мол-на-меня-неудачники! — тут женщина повернулась к Вере и совершенно спокойно объяснила. — Она в отделении банка управляющая, зарплата хорошая, машина, квартира в ипотеке.

— Мама! — наконец подала голос дочь, пытаясь остановить мать.

Но та уже снова строчила как из пулемета:

— Нарядилась-прихорошилась-укладка-макияж-было-бы-перед-кем-и-поперлась-в-это-кафе-подрулила-на-своем-джипе-как-звезда-все-такие-ах-Аня-ух-Аня-какая-красотка-где-работаешь-муж-поди-богатый-а-узнали-что-все-сама-вот-и-позавидовали-кругом-одни-завистники-что-на-работе-что-везде-никто-не-порадуется-а-только-гадостей-надумают-никому-верить-нельзя, — перевела дух мать и снова наставила на дочь корявый палец. — Сглазили! Как есть сглазили!

Она достала из сумки бумажный платок, промокнула несуществующие слезы и пристально посмотрела на тетю Веру:

— Спасайте! Ведь пропадет ни за что! Опаршивит и пропадет! Или задохнется!

— Да что случилось? — задала вопрос начавшая кое-о-чем догадываться Вера. — Сыпь какая-то? Отеки? Что происходит?

Выяснилось, что после посещения встречи выпускников, случившейся около месяца назад в модном азиатском кафе, с Аней начало происходить неладное. По утрам на теле то тут, то там появлялись страшные болячки, иногда в виде огромных расплывчатых пятен, иногда в виде мелкой сыпи или красных пузырьков с жидкостью. Болячки особо не беспокоили, не зудели и не лопались, а к вечеру вовсе пропадали, не оставляя следов. Так длилось не одну неделю, но недавно к болячкам прибавились отеки: третьего дня отекли глаза, а сегодня почти не дышал нос. Идти к врачам Анна категорически отказывалась — некогда, у нее работа и ответственность.

— Да и незачем, — убежденно вещала мать, — при чем здесь врачи? Что они скажут? Направят на анализы? Ха! И какими такими анализами можно сглаз определить? Правильно — никакими! От сглаза только магия! — она преданно уставилась на Веру и тут же отшатнулась — тетины глаза сверкнули под светом включенной лампы.

Тетя сразу поняла, что у дочери, скорее всего, элементарная аллергия: обилие азиатской пищи, щедро приправленной экзотическими соусами, которой девушка лакомилась в кафе, где проходила встреча, сделали свое дело. Поэтому она лишь спросила:

— Любите восточную кухню?

Мать с дочерью недоуменно переглянулись — странный вопрос, но дочь все же ответила:

— Да, очень. А в том кафе такой вкусный вок, я им никак наесться не могу, через день заказываю.

— Очень вкусный, — подтвердила мать. — Мы даже утром на завтрак берем, у них доставка круглосуточная. Вот и сегодня утром курьер был.

— У нас же сегодня салат с креветками был, — зачем-то уточнила дочь и закашлялась.

Поначалу никто не обратил внимание на кашель, подумаешь, запершило в горле, с кем не бывает. Но с Анной начало происходить что-то странное, если не сказать — страшное. Она захрипела и начала хватать ртом воздух, а ее губы превращались в две огромные лепешки.

Мать взвизгнула и, подскочив к дочери, принялась хлопать ее по щекам. Однако это мало помогало, дочери становилось лишь хуже.

— Сглаз! — вопила женщина почти с торжеством. — Видите?! Что я говорила! Самый натуральный сглаз! Почувствовал, что с ним сейчас будут сражаться и дает отпор! — и она еще сильнее начала лупить мычавшую от нехватки воздуха дочь.

Тетя Вера, окончательно убедившись, что перед ней случай сильнейшего проявления аллергии — отек Квинке, крикнула: «Скорую!». Надо сказать, что кричала она Екатерине, сидевшей в другой комнате и моментально понявшей, что от нее требуется. Но посетительницы о Екатерине не знали и поэтому, когда через несколько минут в квартире появились врачи, раз и навсегда уверовали в сверхъестественные способности тети Веры.

Врачи привели в чувство больную, вколов необходимый в таких случаях антигистаминный препарат, и объяснили, что аллергию с вероятностью, близкой к ста процентам, вызвали азиатские деликатесы.

Но ни мать, ни дочь такое банальное объяснение не устроило.

— Она — экстрасенс, очень сильная белая ведьма, — убежденно заявляла мать. — Она просто позвала неотложку и та приехала!!! Не звонила, вообще телефон в руки не брала, просто крикнула «Скорая!» и та примчалась, — снова и снова рассказывала она всем желающим о случившемся на ее глазах «чуде».

Дочь усиленно кивала в знак согласия, ведь после посещения Веры все ее недуги закончились как по волшебству. Справедливости ради стоит заметить, что и восточную еду она больше не употребляла, но считала это лишь совпадением, а не причиной облегчения собственного состояния.

Встреча с Аней и Ольгой Яковлевной (так звали Анину мать) стала поворотной не только для этих двоих, но и для Вериной «ведьминской» практики.

В лице Ольги Яковлевны Вера обрела и преданную поклонницу, и … рекламного агента. Ольга Яковлевна искренне и восхищенно рассказывала всем и всякому о чудесном Верином даре, а аудитория у нее была огромная, ведь Ольга Яковлевна торговала на близлежащем фермерском рынке. Ее мясной прилавок знали все, продукт она предлагала свежий и по приемлемым ценам. Вскоре и рыночные продавцы, и некоторые покупатели, наслушавшись историю невероятного исцеления, захотели попасть на прием к Вере.

И с этого момента телефон был переполнен сообщениями с просьбами об аудиенции, причем в таком количестве, что она была вынуждена пригрозить Ольге Яковлевне возвращением сглаза, если та не перестанет раздавать ее номер направо-налево.

Ольга Яковлевна немедленно послушалась, заверив Веру «Я — могила! Больше ни слова не скажу!», и вручила ей очередной пакет с бараниной.

Почему-то из мяса тетя ела только баранину, говядину или свинину на дух не переносила. А из баранины готовила шурпу — на свой лад, не по традиционному рецепту, если таковой существует. Мясо варила долго, не меньше трех часов, по ее выражению — «в тушенку», заправляла луком, крупно нарезанной картошкой и морковью брусочками. Минут за семь до выключения добавляла помидоры, если были — черри, а если нет, то делила томат на четыре дольки и отправляла в бульон.

Теперь же баранина была в тетином холодильнике в изобилии: едва завидев тетину фигуру среди рыночных рядов, Ольга Яковлевна непременно собирала и преподносила ей пакет с отборной парной бараньей вырезкой. Тетя никогда не отказывалась, принимала с удовольствием.

И хотя Ольга Яковлевна больше не рекламировала тетины услуги, очередь из ранее записанных образовалось изрядная. Принимала тетя четыре дня в неделю, а в пятницу и на все выходные Дарий увозил ее в деревню, где его родители не так давно приобрели небольшой домик. Была там и баня, без которой Вера уже не могла обойтись, только парная с эвкалиптом и дубовым веником спасала ее от зуда в руках, который мучил все сильнее. После бани кожа вновь становилось гладкой, не чесалась, и на какое-то время наступало облегчение.

***

Екатерина стояла перед закрытой дверью тетиной квартиры. И как она могла забыть — сегодня же пятница! Тетя в гостях у Валентины Сергеевны и Радия Рафаэловича, а ее, Катеринина, связка ключей от тетиного дома осталась в другой сумке. Возвращаться за ними в квартиру, где был разгневанный Пашка, совсем не хотелось. Вот ведь растяпа! Блаженная! Даже уйти толком не смогла!

Екатерина достала телефон и набрала Люськин номер.

— Прости, но только до завтра, — проворчала Люська, доставая из шкафа одеяло и подушку для Катерины. — Завтра Лешины родственники из деревни приедут, как снег на голову.

— Да, конечно, — послушно кивала Катерина. — Я завтра с утра заберу ключи, Люсь. Я просто сейчас не хочу. Не хочу возвращаться.

— Даже уйти нормально не можешь, — недовольно добавила подруга и как-то странно посмотрела на Катерину.

В их дуэте решительной всегда была Люська, а от Екатерины, с ее вечной улыбочкой, всепрощением и доверием, ждать смелости в поступках не приходилось. И вот поди ж ты — ушла! Люська протяжно вздохнула, удивляясь Катерининой внезапной самостоятельности, и грозно сказала:

— А квартира? А мебель? Все ему оставишь? Чеки собирала, как я говорила? Ну нельзя же быть такой… такой… — Люська пощелкала пальцами в воздухе, пытаясь найти правильное определение.

Катерина беспечно улыбнулась:

— Ничего не буду забирать.

Но спустя мгновение добавила:

— Хотя нет. Диван — мой!

— Блаженная, — мрачно констатировала Люська и вышла из комнаты.

Потом Люська долго сидела на кухне с мужем Лешей, обсуждая внезапный визит Лешиных деревенских родственников. «Некстати как всегда! Что за люди такие, заранее трудно что ли предупредить? Деревня!», — привычно ругалась Люська, но мысли ее были совсем не о завтрашних визитерах.

Люська никогда не принимала Екатерининой материальной беспечности. Уйти и оставить все Пашке — немыслимо! Дожить до сорока лет — и ничего за душой! «Ни квартиры, ни машины, ни шубы норковой, ни любовника — как так можно?», — размышляла Люська, обладательница нескольких квартир, одной машины, двух шуб и перманентной любовной связи с бывшим одноклассником, длившейся с переменным успехом на протяжении почти четырех лет и в последнее время больше походившей на общение не любовников, а двух пенсионеров, вздыхающих о прошедшей молодости и сетующих на растущие цены, непослушных детей и межпозвоночные грыжи.

И все-таки в глубине души Люське было, странно сказать, завидно. Уйти в никуда — настоящее решение. Это не оформление рент с безответными старушками. Это не привычные обиды на мужа и дочь, не ценящих, как ей казалось, должным образом ее усилий по преумножению материальной базы семьи. Это не бессмысленные споры с начальником из-за ничего не значащих цифр.

«Она просто из другого теста», — беря очередную оладушку, философски изрек муж после того, как Люська рассказала ему о Екатеринином поступке. Люська на эти слова неопределенно хмыкнула и снова перевела разговор на несчастных, всегда невпопад приезжающих деревенских родственников супруга.

На следующий день Катерина перевезла к тете свои вещи (слава Богу, мужа дома не оказалось, поэтому она спокойно собрала все необходимое) и осталась у нее насовсем.

А через восемь месяцев тетя Вера умерла.

***

Последние два-три года тетя страдала от непонятной кожной болезни, из-за которой ладони и ступни сохли, краснели и трескались, и, что самое неприятное — чесались, не переставая. Поначалу помогала баня, и тетя Вера раз в неделю ездила за спасением в деревню к Дариевым родителям, но этой весной зуд в тетиных руках стал невыносим.

Лечение, прописанное всевозможными врачами — от гастроэнтеролога до дерматолога — не давало результатов. Тетино состояние каждый доктор объяснял и лечил по-своему.

«Во всем виноваты паразиты!» — в голос вторили дерматолог и аллерголог. Но паразитов все никак не удавалось обнаружить, несмотря на многочисленные пробы. «И все-таки ищите, милочка, ищите, это точно паразиты», — увещевали доктора и выписывали направление на очередной анализ.

«Во всем виноваты нервы! — разводила руками невролог. — А что вы хотите? Кругом сплошные стрессы, вот организм и реагирует!». Назначенные лекарства помогали лишь на короткое время, после чего зуд возвращался. Вскоре начало чесаться все тело, не давая спать и спокойно жить. Тетя старалась не унывать и продолжала свои «психоментальные» консультации, но сохранять присутствие духа и хорошее настроение становилось все сложнее.

Катерина, конечно, помогала, всю работу по дому взяв на себя. Она готовила, убирала, бегала в магазин, тем более никакого труда это не составляло: какие особые бытовые заботы могут быть у двух взрослых женщин?

Однажды на прогулке тетя встретила давнюю знакомую — терапевта, когда-то работавшую в той же поликлинике, что и Вера. Они никогда не дружили, терапевт славилась дурным характером, была неприветлива, даже груба, с больными держалась сухо, без задушевных разговоров и расспросов. Но была она прекрасным диагностом, распознавала самые неявные болезни по каким-то одной ей видимым признакам, и многим пациентам, без преувеличения, спасла жизнь. Ни пациенты, ни другие врачи ее не любили, но уважали безусловно. Однако, казалось, ни то, ни другое ее абсолютно не трогало и не обижало: она со всеми держалась на дистанции, блестяще делая свою работу и ничего не требуя взамен.

Увидев ее в любимом сквере, тетя душевно поздоровалась и хотела пройти мимо, но терапевт вдруг остановилась, и неожиданно они разговорились. Две пенсионерки повспоминали прежние времена и бывших коллег: «А главный-то, представьте, еще руководит! А Томочку, старшую медсестру, помните? Работает до сих пор! Да и остальные медсестры почти все те же!». Слово за слово и тетя Вера пожаловалась на свою непонятную болезнь.

Врач велела показать ей руки и долго всматривалась в потрескавшуюся, красную кожу. Она трогала и разглядывала их, то снимая, то снова надевая очки, а потом велела Вере скинуть куртку и, не обращая внимая на удивленные взгляды прохожих, стала ощупывать лимфоузлы.

Затем, достав из сумки влажные салфетки и вытирая ими свои ладони, жестко произнесла:

— Тебе, Вера, не паразитов надо искать, а к онкологу бежать. И как можно скорее. Хотя боюсь, что уже поздно, — добавила она и, не прощаясь, быстрым шагом пошла к выходу из сквера.

Уже потом, когда неутешительный диагноз был поставлен, тетя делилась с Екатериной:

— Знаешь, — говорила она, — знаешь, что самое ужасное в этой ситуации? Даже не моя болезнь, нет. Ужасно то, что я до сих пор не могу вспомнить ее имя. Вылетело из головы — хоть убей! Ни имени, ни отчества, ни фамилии, понимаешь?

— А почему ты не можешь у подружек из регистратуры узнать? — пряча слезы, спрашивала Екатерина. — Они-то наверняка помнят.

— Не буду, — мотала головой тетя. — Да и зачем? Мы столько лет не виделись, я и забыла про нее совсем. А сейчас вот она взялась из ниоткуда и ушла в никуда, единственное для того, чтоб открыть мне глаза…

Болезнь, в сложном названии которой Екатерина запомнила только одно слово «лимфома», к тому моменту как тетя попала к единственно нужному врачу — онкологу, уже поразила метастазами половину организма. А окончательная постановка консилиумом смертельного диагноза как будто дала недугу отмашку, и каждый новый день забирал тетины силы и здоровье так, словно в нем было не двадцать четыре часа, а двадцать четыре месяца.

… в детстве у Катерины в большом прозрачном пластиковом ящике жили сухопутные улитки. Огромные, размером больше ладони, они беззвучно ползали по прозрачным стенкам своего жилища, и наблюдавшей за ними Катерине казалось, что это не она смотрит на них, а они, как пытливые пришельцы, изучают ее, вращая своими глазками на кончиках усиков-щупалец. Улитки были неприхотливы, им требовалось лишь раз в два дня чистить ящик и кормить зеленью. Питомицы любили купаться, вытягиваясь и изгибаясь подвижным мясистым туловищем под тонкой струей теплой воды, и выглядело это очень забавно.

Однажды, доставая одну из улиток из ящика, маленькая Катерина случайно уронила ее на плиточный пол. От раковины откололся кусочек и, то ли от страха, то ли от боли, улитка начала прятаться в свой домик — так сначала подумала Катерина. Девочка смотрела, как скукоживается мягкое мускулистое тело и вдруг поняла, что улитка не прячется. На ее глазах улитка умирала. Как будто кто-то выкачивал воздух, и с каждым выдохом из маленького организма уходила жизнь, а гуттаперчевое туловище, погружаясь все глубже в раковину, через пять минут окончательно замерло.

Потрясенная Катерина, увидевшая смерть собственными глазами, одновременно верила и не верила в произошедшее. Она помыла улитку теплой водой и положила в отдельную коробку со свежим специальным грунтом, но ничего не изменилось — улитка не ожила, и на следующий день, пока дочка была в школе, мама избавилась от улитки.

И вот теперь Екатерина наблюдала, как каждый день, каждый час из тети уходит жизнь, как она слабеет, угасает, исчезает в своей «раковине».

Назначенную тете химиотерапию пришлось отменить после трех курсов — организм не выдержал нагрузки. Тетю мучили боли, но сильнейшие обезбаливающие лишали ее последних сил, поэтому она почти не выходила из дома. А последний месяц не вставала с пола, лежа на нем без движения.

Она называла это — ПЕРЕЛЁЖИВАТЬ.

***

У тети имелся универсальный рецепт от любых неприятностей.

«Любую трудную ситуацию надо ПЕРЕЛЕЖАТЬ!», — говорила она Катерине, если случалось что-то плохое.

«Это как? Типа медитации?» — спросила Катерина, услышав этот совет впервые. Она тогда пришла к тете, полная настоящей девической печалью — неразделенной любовью.

Тетя фыркнула на печаль и рассердилась на медитацию.

— Какая еще медитация? При чем тут медитация? — кипятилась тетя. — Наслушалась модных слов. Еще скажи, что хочешь заняться йогой!

Катерина отрицательно мотала головой — йога ее не интересовала. Гораздо больше в тот момент ее интересовало, куда пошел предмет ее любви — одноклассник, обнимая за талию соперницу из параллельного класса, и серьезно ли все у них.

— Йога, медитация — даже чтоб слов таких от тебя не слышала! Ты что, индус? — изучающе смотрела на Катю тетя, словно силилась разглядеть в той индуса или, в крайнем случае, красную точку посредине лба.

Ни точки, ни чалмы, ни чего-либо подобного, вызывающего ассоциации с Индией, у Катерины не имелось, и она, не слишком понимая, почему тетя так вспылила, еще энергичней мотала головой так, что волосы взметались и опускались на плечи пышной легкой волной.

А тетя объясняла:

— Йога — это не гимнастика! Это философия, система знаний, древнейшая, между прочим, система! Почти религия, понимаешь? И уж точно — менталитет! То же самое — медитация… Ну какие из нас йоги? — и, схватив Катерину за руку, тетя подвела ее к зеркалу, отразившему два совершенно славянского вида образа — светлокожих, светлоглазых и светловолосых.

Потом, не отпуская Екатерининой руки, тетя повела ее в большую комнату и показала на ковер на полу:

— Ложись! Будем ПЕРЕЛЁЖИВАТЬ.

Ковер был почтенного возраста, и, несмотря на то, что шерстяной, очень жесткий. Когда-то, по моде тех времен, он украшал стену, и с обратной стороны еще остались пришитые вручную аккуратные петельки, за которые его и цепляли на гвозди, вбитые в стену гостиной. Мода прошла и ковер занял место там, где и должно — на полу. Узор на нем выткан затейливый: переплеты орнаментов, цветов, листьев и каких-то, похожих на двухголовых змей, вьющихся стеблей по четырем углам.

Екатерина покорно легла на пол, рядом улеглась тетя:

— Перележать — это не медитация. Что ты знаешь о медитации? — повернула она голову в сторону Катерины.

— Почти ничего… — начала перечислять Катя. — Вроде каждый день по 15 минут надо расслабляться, выключать голову, не пускать в себя информационные потоки, ни о чем не думать…

— Информационные потоки! — передразнила тетя. — Что еще за потоки? Разве можно ни о чем не думать? Глупости все это! Да еще и каждый день.

Она приподнялась на локте и скомандовала:

— Ляг прямо и расслабь плечи! Поясницей почувствуй пол, вытянись в ниточку. Главное в перелёживании — не шевелиться. Думай о чем хочешь, дыши, как хочешь, можешь поспать, но главное — не шевелись! Сначала будет непривычно и даже неудобно, но ты пережди этот момент, не шевелись, а когда получится — ты сразу поймешь, это не объяснить, это надо почувствовать…

И неожиданно у Екатерины получилось с первого раза!

Может потому, что потертый жесткий ковер был нагрет солнцем и уютно пах шерстью, а рядом очень медленно, в каком-то странном ритме, спокойно дышала тетя, и Катя, подстраиваясь под ее дыхание — короткий вдох и очень длинный выдох — вдруг начала чувствовать тяжесть своего тела. Но какая приятная была эта тяжесть! Казалось, что пол опускается, повторяя очертания ее фигуры. Так бывает, когда зимой, устав от долгой прогулки, ляжешь на утрамбованный снег, и он, подтаивая от тепла тела, проседает вместе с тобой, оставляя на снегу вдавленный силуэт, с точностью повторяющий все выпуклости и одежные складки.

Катерина вдруг поняла и ощутила себя физически: что она сколько-то весит, что занимает место в пространстве, что она теплая, что она дышит, как любое другое живое существо. И как любое другое живое существо она не лучше и не хуже, она просто есть.

Она лежала, не шевелясь — шевелиться не хотелось, и вдруг стало все равно, куда пошел одноклассник, и что будет с ее чувствами к нему. Словом, перележала.

С тех пор, она всегда перелёживала: плохие времена, сложные ситуации, поздние возвращения мужа, его вызывающее вранье, которому она все равно верила.

Впервые застав Катерину в таком состоянии муж очень перепугался. Он вернулся под утро, немного на взводе, слегка пьяный, и от того немного виноватый, готовый к любым объяснениям, и увидел застывшую на кровати жену. Она почти не дышала и совсем не двигалась. Пашка начал ее тормошить и толкать, вся удаль слетела с него, и он ничего не понял в Катерининых объяснениях про какое-то дурацкое «перелёживание»!

— Блаженная! — с облегчением почти плакал Пашка. — Господи, чокнутая!

Катерина, как всегда, улыбалась своей дурацкой улыбкой, а муж в итоге довольный, что не последовало расспросов про место его ночного времяпрепровождения, завалился спать, оставив жену еще и виноватой — вон какого он натерпелся страху по ее милости!

Иногда Екатерине казалось, что ее, неподвижную, уносят невидимые волны, иногда — от тяжести собственного тела — представлялось, что затягивает в невидимую воронку, к самому центру земли. Мысли то летели, как легкие пушистые облака, то нависали тяжелыми грозовыми тучами, а то их не было вовсе — ни о чем не думалось и ничего не хотелось, кроме одного — лежать, не шевелясь, как можно дольше. ПЕРЕЛЁЖИВАТЬ.

***

Чтобы не оставлять тетю в одиночестве, Екатерина взяла отпуск и перелёживала вместе с ней.

Они почти не разговаривали, просто лежали рядом на потертом ковре, держась за руки. В отличие от тети, ставшей почти невесомой и бесплотной, Катя чувствовала свою тяжесть, свое живое тепло, и это казалось почти преступным, ей было стыдно за свое здоровье.

Тетя словно читала ее мысли, поэтому почти все их, теперь немногочисленные, беседы были о Екатерине.

— Квартиру я завещала тебе, адрес нотариуса в верхнем ящике комода, иди к ней сразу, — распоряжалась тетя, не уточняя после какого такого «сразу» Екатерине следует идти в нотариальную контору, впрочем, обе понимали, о чем речь.

— Следи за здоровьем, это не шутки, — наставляла тетя в другой раз. — Если что — не тяни, бегом к врачу, наследственность-то, видишь, у тебя какая…

Катя клятвенно обещала, что обязательно будет следить.

Обе — и Катерина, и тетя — совершенно забывали, что никакие они не родственницы, и на их генеалогических деревьях не найдется места даже для самого маленького, на дальней ветке, листочка, где будет записано «Вера, тетя» и «Екатерина, племянница».

Ковер стал островком странного существования между этим миром и тем, словно плот, неслышно несущий обеих в одном ему известном направлении.

Они лежали, пребывая в каком-то полузабытьи, то засыпая, то просыпаясь. Катя крепко держала тетину руку, ставшую похожей на птичью лапку, глотала слезы, бежавшие ручьями, и старалась не шмыгать носом, чтобы тетя не слышала, как она плачет.

Почему-то думалось о море. Екатерина с мужем любили путешествовать и видели много морей: Черное, Средиземное, Эгейское, Красное, Желтое, Южно-Китайское, Балтийское и даже Японское. Но особенно часто вспоминалась их последняя с Пашкой совместная поездка.

Это была Турция, Кемер. Море, горы, сосны. Они прилетели туда в сентябре, когда шумные отдыхающие с детьми уже покинули радушный берег — каникулы закончились, школьники и студенты вернулись к учебе, а дошкольники — в детские сады. Курорт, конечно, не обезлюдел, но публика осталась более спокойная и тихая — пенсионеры, семьи с маленькими детьми, почти младенцами, женщины бальзаковского возраста и семейные пары со стажем. Пашка ужасно скучал, он любил отдых в веселых компаниях по системе «все включено», гарантирующую не только круглосуточную еду и напитки, но и круглосуточные развлечения: анимацию, дискотеки, новые знакомства, поездки, пенные вечеринки и прочую курортную карусель.

Средиземное море, на берегу которого стоял их пятизвездочный отель, в тот сентябрь было ласковым, ни разу за две недели их пребывания, его гладь не потревожил даже легкий ветерок. Теплая, прогретая за лето вода, обнимала нежно и приветливо, и Екатерина целыми днями сидела в ней, перебирая мелкие камешки, похожие на перловую крупу или наполнитель для игрушек-антистрессов. Она наблюдала за малышами, которые копошились на берегу, играли веселыми пластиковыми игрушками, или, упакованные в яркие надувные жилетики, плескались в море, визжа от радости.

Катерина смотрела на детей и мечтала о своем, собственном, ребенке. Она представляла, как ее малыш — мальчик или девочка, все равно! — так же деловито, как эти дети на пляже, возится с желтым пластмассовым ведерком и постоянно оглядывается на свою маму, то есть на нее, Екатерину, и зовет ее играть вместе, и они строят кривоватый замок, и украшают его камешками и ракушками…

Катерине вдруг страстно захотелось привезти ребенка именно отсюда, из Турции! Из этого гостеприимного места, где сосны на скалах как неспящие стражи охраняют мир и покой, где море — безопасно, воздух, напоенный запахом разогретой смолы, вкусен и целебен. Где густой черный кофе подают с ледяной водой и сладчайшим рахат-лукумом. Где утренний призыв муэдзина разносится так далеко, что прозрачный рассветный воздух еще долго звенит и колеблется от этого зова.

И Катерина была уверена — у нее все получится! Она очень старалась, соблазняла и обольщала скучающего мужа, они пили легкое молодое вино, много плавали, по вечерам уходили из отеля и гуляли по слегка утомленному курортному поселку, гладили и кормили котов, которые жили здесь в изобилии, по-хозяйски располагаясь на полках многочисленных сувенирных лавок и просто на мостовых.

Из Турции Катерина и Пашка приехали по-настоящему отдохнувшими, загорелыми и довольными.

Наскучавшийся на «пенсионерском» отдыхе муж с головой погрузился в веселое времяпрепровождение, наверстывая упущенное.

Катерина все вечера проводила на любимом диване, в привычном одиночестве.

Ребенка не случилось. Хорошо, что Катерина ничего не рассказала Пашке о своих планах.

Она вообще никому не рассказывала о своей тогдашней мечте — привезти ребенка.

А вот сейчас, лежа на заслуженном ковре, крепко сжимая тетину руку, рассказала ей все. Катерина была уверена, что тетя Вера спит, и поэтому подробно и не спеша, не столько для тети, сколько для самой себя, вспоминала море, детей, курорт, надежду на то, что все получится, про пластмассовое желтое ведерко — далось же ей это ведерко!

— Тетя, когда все станет хорошо, — убежденно говорила она, — мы обязательно полетим в Кемер! Мы будем сидеть на берегу, перебирать мелкие камешки, а вечерами гулять в поселке, и обязательно забредем в какой-нибудь дворик со столиком под цветущими кустами…Тетя, там таких двориков — на каждой улочке! А кофе! Какой там кофе, тетя! Кофе по-турецки нужно пить только в Турции, тетя!

И Катерина, остановившись на минутку, мечтательно продолжала:

— Мы будем пробовать кофе везде: в больших кафе и маленьких, в баре отеля и возле бассейна, в торговой лавочке, в семейном ресторанчике в горах. Кофе по-турецки — это настоящее чудо!

… В один из дней, гуляя с Пашкой, они заблудились в улочках и переулках и вдруг вышли на небольшую площадку, которая плоским блюдцем располагалась прямо над обрывом, в окружении величественных гор. На площадке стояло два столика, а за третьим молодой турок варил на песке кофе. Воздух на такой высоте был абсолютно неподвижен, и яркая зелень деревьев, каких-то немудрящих цветов в вазоне, твердость скал ощущались почти физически, а аромат кофе, перемешанный с запахом разогретой солнцем сосновой хвои, обволакивал и пьянил.

Картина был столь живописна, что Катерина и Пашка замерли и не шевелились, боясь обнаружить себя, словно без спросу вторглись в сказочный мир, куда простым людям путь заказан.

Откуда-то сбоку неслышно появилась пожилая турчанка в разноцветном платке и жестом пригласила присесть за столик, а молодой турок уже разливал из блестящей джезвы кофе, словно варил его специально для них. Кофе он подал в маленьких, размером с напёрсток, чашечках, и поставил рядом запотевший кувшин с холодной водой и расписную тарелку с рахат-лукумом. Ах, что это был за кофе! Обжигающий, густой словно кровь, животворящий, целительный, настоящий эликсир жизни… Крепкий и черный как турецкая ночь, пленительный как сама любовь!

Катерина потягивала напиток и рассматривала, запоминала каждую деталь этого волшебного места, чтобы потом перебирать в памяти драгоценные воспоминания — она почти не верила в реальность происходящего и нисколько бы не удивилась, если бы вся окружающая обстановка разом пропала.

Турок прекрасно разговаривал по-русски, и Пашка болтал и смеялся с ним, как со старым знакомым. Муж вообще легко сходился с новыми людьми: через пять минут казалось, что эти, еще недавно незнакомцы, знают друг друга сто лет.

Пожилая турчанка пропала, как не было, и Катерина любовалась на хохочущего мужа, ловила на себе блестящий, зовущий взгляд молодого турка, и всем своим существом отдавалась чарам этого момента, магии Востока, которая была во всем — звуках, цветах, запахах, орнаментах и узорах.

Возвращались в отель часа через два, уже начало смеркаться и, как это бывает в горах, заметно похолодало. Но они не спешили, шли молча, говорить не хотелось, и каждый из них думал о своем.

Оказалось, тетя не спала, и Катерина даже вздрогнула от неожиданности, когда услышала, когда тетя абсолютно обычным своим голосом уверенно сказала:

— Конечно, мы полетим с тобой в Турцию.

Катерина повернула голову и увидела направленный на нее спокойный и ясный взгляд. Тетя смотрела совершенно как раньше, когда была здорова.

— Конечно, ты отвезешь меня на море, в Кемер. Я там никогда не была. Да и вообще, из всех морей я видела только Черное, в Анапе, и то так давно, что уже и не помню, понравилось ли мне море потому, что понравилось, или потому, что я вообще на него попала.

Катерина не верила своим ушам и глазам — неужели не все потеряно? И есть надежда? Неужели?

Она посмотрела в исхудавшее, бледное лицо, на котором появилась пусть слабая, но такая родная и узнаваемая улыбка.

— Тетя, — улыбнулась Екатерина в ответ, — тетя, ты что-нибудь хочешь? Водички? А может, чай?

— Сделай мне кофе, — попросила тетя и попыталась подняться, но сил не хватило. — Ты так вкусно про кофе рассказывала, что захотелось.

— Я мигом! Подожди немножко! — вскочила Екатерина. — Сейчас заварю.

— Не заварю, а сварю, — поправила тетя. — Обязательно свари! В турке, она там, на верхней полке. И добавь чуть-чуть молока.

Катерина на секунду остановилась и задумалась — а можно ли тете в ее состоянии пить кофе, но потом махнула рукой и спрашивать не стала.

На кухне, напевая, она достала самую красивую кофейную пару из старого китайского сервиза, и, пока следила за закипающим кофе, увидела, как мимо окна, шумно хлопая крыльями, слетел вниз большой белый голубь. «Хороший знак», — подумала Екатерина.

Когда с подносом, над которым поднимался ароматный пар, она зашла в комнату, тетя уже не дышала. На ее губах застыла умиротворенная улыбка, руки были расслабленно вытянуты вдоль тела, и казалось, что она просто заснула и видит счастливые, хорошие сны.

Катерина опустила поднос, чашка со звоном упала, и кофе пролился на пол. Горячие брызги обожгли Катеринины ноги, но она этого, конечно, не заметила.

***

Похорон в привычном понимании не было. Еще когда была здорова, тетя обозначала свою волю и Екатерине, и Валентине Сергеевне как лучшей подруге — только кремация, а прах развеять. И никаких поминок! Тогда эту болтовню никто всерьез не воспринимал. С улыбкой перебирали варианты, где можно развеять прах, но никто не хотел даже представлять себе, как это будет на самом деле.

Буквально за три дня до смерти тетя в очередной раз завела тяжелый разговор:

— Катя, меня только кремировать. Сжечь! Я же, как ни крути, ведьма.

Катерина молчала, но тетя не отставала:

— Не молчи, Катя. Мне это важно, понимаешь?

— Понимаю, — сквозь слезы отвечала Катерина.

— Катя, а вдруг ты уедешь? Выйдешь замуж, уедешь жить в другой город?

— Тетя, ну куда я уеду? — возражала Катерина, не в силах обсуждать эту тему.

— Не перебивай, Катя, — строго остановила тетя. — Не перебивай, я и так еле говорю. Это важно для меня. Я не хочу чтобы, если ты уедешь или просто не сможешь, чтобы ты переживала за меня, за то, что моя могила неухожена и заброшена. Заброшенные могилы — это ужасно, Катя. Это как умереть второй раз, понимаешь?

— Да, тетя.

— Развеешь меня… — тетя надолго замолчала, а после паузы сказала — развеешь меня над морем! И знаешь что? — не дав Катерине вставить ни слова, задала вопрос тетя. — Знаешь, что будет, если ты меня ослушаешься?

— Что, тетя?

— Буду приходить к тебе во сне каждую ночь, ругаться и не давать спать! Я ведь ведьма.

И Катерина точно знала — будет!

***

На сороковины муж привез диван.

Грузчики в форме аккуратно поставили его туда, куда показала Катерина — посредине большой комнаты, напротив окна.

— Подумал, что тебе будет приятно, — сказал Пашка и тут же по-хозяйски плюхнулся на привезенную мебель.

— Спасибо, Паш, это ты хорошо придумал, — Катерина погладила упругий кожаный валик, но села за круглым, покрытым скатертью с бахромой, столом, подперев рукой щеку.

Поступок бывшего мужа удивил, но сил выражать удивление и благодарность не было, и она привычно улыбнулась.

— У меня все хорошо, — вещал с дивана бывший муж. — Замутил новый бизнес, рассказать? — и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Наливные полы, слышала про такое? Хотя откуда тебе! — муж с досадой махнул рукой и встал с дивана.

Он походил по комнате, а потом подошел к Екатерине, сел на стул рядом. Муж совсем не изменился: все тот же вихор, который не могли усмирить даже самые именитые барберы, добродушная улыбка с рядом плотных крепких зубов. Катерина не выдержала и протянула руку, чтобы пригладить непослушные густые и очень мягкие волосы, а он перехватил ее ладонь и прижал к своей щеке.

— Что я все о себе, — сказал Пашка и проникновенно спросил, — ты-то как?

Он посмотрел по сторонам, словно окружающая обстановка могла дать ответ на его вопрос. Обстановка, на Пашкин взгляд, была так себе. Ремонт качественный, но слишком давний, мебель немодная, ковер на полу — настоящая древность, книги от пола до потолка, как в библиотеке. Привезенный Катькин диван будет здесь в самый раз, довольно подумал Паша.

— Ну, чего молчишь? — снова задал вопрос муж и с хрустом откусил от яблока, лежавшего на столе. Белая сахарная мякоть брызнула сладким соком точно на Катеринину руку, которую Пашка все еще держал в своей, и Катя осторожно вытянула ладонь, украдкой вытерев ее о скатерть.

Они сидели в полной тишине, нарушаемой только хрустом пережевываемого Пашкой яблока. Когда от яблока остался лишь маленький огрызок, Пашка придирчиво осмотрел его со всех сторон и, дав внутреннее «добро», перемолол крепкими зубами вместе с косточками.

— Паш, тебе баранина нужна? — вдруг спросила Катерина.

Тот, казалось, нисколько не удивился странному вопросу.

— Почем килограмм? Или тоннами предлагают? — деятельная Пашкина натура, готовая к любым бизнес-начинаниям, по-своему истолковала Катеринин вопрос. — Ягнятина? Или просто молодняк? Старше трехлеток не надо точно. Кастраты? Где выпасались? — сыпал с блеском в глазах почти профессиональными вопросами Пашка.

Екатерина изумленно и уважительно смотрела на бывшего мужа, она и не подозревала такую широту познаний.

— Да нет, — рассмеялась она, — я не продаю, что ты! У тети полный холодильник баранины, возьмешь себе? Шурпу сваришь или просто запечешь в духовке.

— А-а-а, — тут же утратил интерес Пашка, — ты вот о чем. Да возьму, конечно. Давай. Слушай, а, может, ты придешь и приготовишь? — снова оживился он. — Ну приходи, чего ты! Убраться мне поможешь заодно, я ведь, представь, даже окна еще ни разу не мыл, как ты ушла! — как будто хвастая добавил Пашка.

— Нет, Паш, окна — точно не приду! — категорично ответила Катерина и, встав из-за стола, направилась на кухню за мясом.

Шумотодвинутого ей стула заглушил звук открываемой ключом входной двери, поэтому и Пашка, и Екатерина увидели вошедшего одновременно. В комнату, не сняв верхней одежды, ворвался Дарий.

— Катя! — почти кричал Дарий. — Ты почему на телефон отвечаешь? Ты куда пропала? Сегодня же сорок дней, мы же собирались… — тут Дарий увидел Пашку и замолчал, не окончив фразы.

Катерина улыбнулась.

— Дарий, это Паша, муж, — представила она Пашку и тут же поправилась, — бывший. Паша, это Дарий, он сын…

Но Пашка слушать не стал. Его лицо побагровело, а сам он закашлялся, словно чем-то подавился.

«Господи, неужели косточка от яблока застряла?», — испуганно подумала Катерина и бросилась к нему, чтобы похлопать по спине. Но Пашка, не подпуская ее, выставил вперед ладонь и гневно начал:

— Дарий, говоришь? Поня-я-ятно. Дарий. Чего ж тут не понять! И давно у тебя с ним? — уронив стул, резко вскочил из-за стола Пашка, — Это к нему ты ушла?

Екатерина со всегдашней улыбочкой пыталась остановить разгневанного мужа:

— Паш, ты чего? Как ты такое мог подумать? Дарий — это сын…

— Ты за кого меня держишь, а? — с коротким злым смешком прервал ее муж. — Ты думаешь, я сразу не понял, что у тебя любовник? Просто так ты бы не ушла — кишка тонка!

— Паша, ты правда не понял, — Катерина не оставляла попыток объяснить ревнивцу ситуацию. — Дарий — сын тетиных друзей, Радия Рафаэловича и Валентины Серг…

Но Пашка не дал ей закончить и, уже из прихожей, где, наклонившись, шнуровал ботинки, отчего голос звучал глухо и слегка невнятно, что-то выговаривал жене.

— Что? Я не расслышала, — переспросила Екатерина.

Пашка, выпрямившись и стряхивая с куртки невидимые пылинки, переводя взгляд с бывшей жены на молчавшего Дария, презрительно произнес:

— Он же тебе в сыновья годится! Ты совсем сдурела, что ли?

Сказав это, Пашка вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.

Впрочем, не прошло и минуты, как раздался звонок. Катерина, удивленно взглянув на Дария — мол, кто это еще? — открыла. На пороге стоял Пашка.

— Ты мясо-то мне не дала! — как ни в чем не бывало, он шагнул в квартиру. — Эх ты, растяпа! Сама забыла, и я не напомнил!

Взяв огромный пакет с бараниной, он покинул Екатерину и больше никогда не приходил. «Любовь была без радости, разлука без печали», — подвела итог двадцатилетней совместной жизни Катерины и Пашки циничная Люська.

Что же касается Дария, то он больше не уходил.

Он остался — словно так и было задумано.

***

Катерине с Дарием было просто. Да и как с ним могло быть по-другому? Ведь она знала его всю жизнь, с самого его рождения. Он рос на ее глазах, с ее участием и был ей одновременно и брат, и друг, и даже больше — он был СВОЙ человек.

Когда его мама, Валентина Сергеевна, забеременела, ей исполнилось 43. Она и ее муж, Радий Рафаэлович, прожившие к этому времени в браке больше двадцати лет, уже смирились с тем, что детей у них не будет. Появление ребенка восприняли как чудо, дар небес. Поэтому и нарекли новорожденного — Дарий.

Правда, сначала Валентина Сергеевна хотела назвать сына Богданом, «Данный Богом», — вполне резонно рассуждала она, но имя забраковала тетя.

«Все Богданы — алкоголики!», — безапелляционно заявила Вера, предъявив в качестве доказательства сей сентенции Богдашку-гардеробщика. Этот самый Богдашка тоже был единственным и долгожданным ребенком уважаемого и заслуженного врача поликлиники, кардиолога Лидии Викторовны. Только вырос он непутевым, кое-как окончил среднюю школу, болтался в сомнительных компаниях и очень рано пристрастился к спиртному. Словом, стал для одинокой Лидии Викторовны не Божьим даром, а Божьей карой. Главный врач из уважения к ее заслугам устроил Богдана работником в гардероб, чтобы обеспечить ему какой-никакой трудовой стаж, но самому Богдану было все равно, он прогуливал, опаздывал, приходил и уходил, когда вздумается, а иногда и вовсе являлся на работу пьяным. Екатерина много раз слышала, как сотрудницы регистратуры обсуждали, что, видимо, страсть к алкоголю непутевый Богдашка унаследовал от неизвестного отца, но тетя Вера, которая терпеть не могла сплетни и пересуды, резко пресекала такие разговоры.

Валентина Сергеевна не очень-то прониклась кармой имени «Богдан», но тетя Вера была непреклонна.

— Или, может, ты хочешь сына-алкоголика? — пристально глядя на подругу вопрошала она. — Может, на старости лет тебе хочется трагедий и драм?

Трагедий и драм не хотелось, поэтому начали искать вариант мужского имени с корнем «дар». Чего только не предлагали! И собственно Дар, и Даромир, и Любодар, и Дарен, и Дарьян, дошли даже до Дормидонта («Ну а что, — пожимала плечами тетя, — Дормидонт, сокращенно Дар, созвучно же!»).

В конце концов решили, что когда родится ребенок, тогда и станет понятно, как его назвать. Такое ведь бывает! Например, придумали назвать сына Валерием, а он родился и все увидели, что никакой он не Валерий, а вовсе даже Сашка!

После выписки новорожденного сына Валентины Сергеевны и Радия Рафаэловича привезли из роддома домой, и все в едином порыве умиления склонились над младенцем. Малыш оказался прехорошеньким — длинные темные волосики, огромные глаза в черных, пушистых ресницах, светлая кожа и очень спокойный смышлёный взгляд. «Да это же настоящий принц!», — вырвалось у Екатерины.

— Принц Персии! — поддержала Екатерину тетя.

— Почему Персии? — недоуменно спросил Радий Рафаэлович, осторожно беря сына на руки.

— Потому что Дарий!

Так Дарий стал Дарием.

Дарий был «всехним» ребенком. Именно так на вопрос разных сюсюкающих с ним тетушек отвечал трехлетний Дарий. «Это чей же у нас такой хорошенький малыш? Такой милый зайчик?» — чуть не пуская пузыри от восторга при виде прелестного ребенка, вопрошали тетушки. «Всехний, — неизменно серьезно отвечал Дарий и добавлял. — И я не зайчик, я — мальчик».

Всехний — потому что кроме обожающих родителей у него с самого первого дня были тетя Вера и Катерина. Он рос в двух домах сразу, и в этих домах его воспитывали, возились, гуляли, играли, читали, баловали, словом — любили.

Да и как его было не любить! Спокойный, здоровый, улыбчивый мальчишка стал настоящим даром для немолодых родителей, наградой за бездетные годы.

По мере взросления Екатерина называла Дария по-разному: «ребенок, дружочек» — лет до пяти, «братишка, подарочек» — после пяти, а начиная с седьмого класса строго по имени и лишь иногда, в виде исключения, Дар.

Недавно Дарию исполнилось двадцать пять. Он стал прекрасным добрым мужчиной, уверенным в себе и с отменным чувством юмора. Работал Дарий фитнес-тренером и пользовался бешеной популярностью у клиентов. Женщин, от мала до велика, приводила в трепет его невероятная красота, мужчин — вдумчивый, почти научный подход к тренировкам. Дарий относился к работе серьезно и с энтузиазмом, закончил местный вуз по специальности «валеология», разработал множество комплексов тренировок и являлся автором нескольких методик здорового питания, которые преподавал и продвигал не только в родном городе, но ездил с лекциями и в другие регионы.

Странно, но Дарий и Пашка были незнакомы (некрасивая сцена на сорок дней — единственное исключение), за все годы Катериного замужества ни разу не случилось подходящего случая, чтобы представить их друг другу. Люська же Дария по возможности избегала. «Я его боюсь и у меня комплексы, — честно объясняла Люська — большая любительница вкусной еды и красного вина. — Ну его, еще начнет в свой здоровый образ жизни обращать, а это не мое. Мне, после встреч с ним, кусок в горло не лезет! Да и вообще, слишком уж он красивый!»

Катерину это смешило и удивляло: Дарий ни разу никого не агитировал, а его красоты она попросту не замечала — привыкла.

Почти каждый день с рождения он был на ее глазах, рос, взрослел, менялся. Слава богу, особых потрясений, связанных с Катериной, в детстве Дария не происходило, хотя случалось всякое.

…Когда Дарию было три года, Екатерина чуть не забыла его в торговом центре. Посадила на диванчик рядом с отделом, куда зашла купить джинсы, а возле примерочной встретила знакомую, с которой не виделись сто лет. Знакомая обрадовалась и уговорила Катерину пройти с ней в соседний отдел, нужен был сторонний совет — хорошо ли сидит на фигуре приглянувшаяся куртка, подходит ли цвет? В итоге куртка была куплена, но совсем другая, та, которую подобрала Екатерина. Довольная удачной покупкой подруга пригласила Катерину выпить кофе и съесть по пирожному. Пили кофе, болтали о том, о сем, подружка рассказала, что одна одноклассница уже родила ребенка «от этого тихони Протасова, представь!». И вот тут Екатерину словно окатило холодной водой. «Дарий!», — завопила она и выскочила из кафе, оставив знакомую в совершенном недоумении.

В голове возникали самые страшные сценарии: от похищения малыша до того, что, испугавшись, он мог самостоятельно отправиться домой, а по пути — две ужасные дороги, по которым вечно мчатся машины и ни одна никогда не пропустит пешехода, тем более ребенка. Что она скажет родителям Дария, тете? Как она могла забыть про него, как?

Но подбежав к отделу, возле которого оставила Дария, Екатерина увидела, что тот преспокойно спит, подложив ладошки под голову.

… Когда Дарию исполнилось шесть, в Катерининой жизни появился Пашка. И именно Дарий стал первым и лучшим советчиком в моменты, пока ошалевшая от любви и волнения Катерина металась по квартире, собираясь на свидание. В чем пойти? Что надеть? Где моя сумка? Собрать волосы в хвост или распустить? Что скажет Паша? Хорошо ли она выглядит?

Шестилетний Дарий, сидя на диване и листая журнал (он недавно выучился читать и читал все подряд), отвечал на все вопросы. Надеть ту юбку (выбирал всегда бежевую льняную, очень простую, ее сшила мама), волосы оставить так (в хвосте), сумка вот (лежит на комоде), а Катерина — самая красивая.

… Когда Дарию было пятнадцать, они в первый да, собственно, и в последний раз поссорились, не разговаривали три месяца — немыслимый для обоих срок.

В то время Пашка начинал очередной бизнес, что-то связанное то ли с металлом, то ли с углем, то ли с лесом — то есть в сфере, которая всегда считалась прибыльной, а, значит, криминальной. Муж бесконечно ездил на встречи, многие из которых заканчивались далеко за полночь, искал деньги, склады и связи, залез в немыслимые в процентном отношении долги — «все отдам, Катюха, прибыль пойдет, отобьюсь меньше, чем за год!». Иногда не ночевал дома, и каждое такое отсутствие воображение абсолютно законопослушной Катерины неизменно превращало в бандитские разборки, похищения и преступления, куда, по своей неопытности, наверняка попал ее муж.

Однажды Пашка пропал на несколько дней, пропал внезапно и неизвестно куда, телефон не отвечал, и что делать Катерина не представляла. Она почти не спала, вслушиваясь в хлопанье подъездной двери, часами стояла у окна, вглядываясь в бредущие неуверенной походкой по ночной пустынной улице одинокие фигуры, слезы сами текли по щекам, и она нашептывала молитвы собственного сочинения о спасении Пашкиных души и тела.

На пятый день Пашкиного исчезновения обезумевшая от тревоги Екатерина отправилась к тете в надежде получить совет и утешение. А еще она собиралась в полицию, чтобы заявить о пропаже человека, и хотела попросить тетю пойти вместе.

Но поддержки она не нашла. «Подумаешь, пропал, — фыркнула тетя, — найдется!».

Тогда Катерина попробовала разделить свое беспокойство с Дарием, забежавшим к тете после школы перекусить. Реакция Дария оказалась неожиданной — злым, срывающимся голосом он выдал целую тираду о ее с Пашкой отношениях, обозвав Пашку «тупым эгоистом», а ее «полной дурой». «Да чтоб он совсем пропал, — орал Дарий уже в дверях, — тогда, может быть, ты раскроешь свои глаза!». Громко хлопнув дверью, Дарий ушел, так и не притронувшись к супу, остывающему на столе.

Ошеломленная Екатерина переводила взгляд с полной тарелки на тетю и не знала, что сказать. Тетя лишь пожала плечами и никак не прокомментировала случившееся, и Катерине оставалось только уйти — без поддержки, без утешения, без понимания.

Муж вернулся тем же вечером, довольный и отдохнувший. «Да мы с Лехой на охоту ездили, оттянулись по полной», — весело пояснил он.

На вопрос, почему не предупредил, Пашка удивленно ответил: «Ты что, совсем ку-ку? Какие телефоны на охоте? Да он у меня и разрядился почти сразу. Я его где, по-твоему, заряжать должен был? Ну ты вообще, Катька, даешь!».

Про охотничьи трофеи Катерина благоразумно решила не выяснять. А обижаться на Пашку она не хотела, да и не умела.

Правда, остался осадок от Дариевой сердитой вспышки и его, сказанной с таким чувством, «дуры». Дарий стал Катерину избегать, а когда она попыталась поговорить об этом с тетей, та с несвойственной ей резкостью упрекнула: «Сама виновата — раз живешь с таким мужем, то и не жалуйся! Терпишь такое отношение, вот и терпи, не ной. Хочешь стоять у окна ночами и плакать, стой и плачь, а не ябедничай. А не нравится — уходи!».

Катерина понимала — тетя права, поэтому с того момента на мужа сетовать перестала, про их жизнь не рассказывала, тем более что тетя и не интересовалась. Обсуждать Пашку могла только с Люськой, верная подруга всегда находила ободряющие слова, но заканчивала все разговоры так же, как и тетя: «Не нравится — уходи!».

С Дарием помирились через три месяца, за которые Катерина успела понять, как много он значит для нее — ее друг, ее младший брат, ее единомышленник, ее человек.

Она и от Пашки ушла из-за Дария, вернее, в результате одной ситуации.

Был день ее рождения — 40 лет, круглая дата.

Утром муж отечески поцеловал в лоб:

— Поздравляю! Ну что, сорок лет — бабий век! Не празднуют, да и не до подарка мне было — дела.

История с подарками повторялась последние несколько лет — Пашка их попросту не дарил. Она и обижалась, и ругалась, даже скандалила:

— Паша! Мой день рождения случается раз в год, каждый год и, заметь, всегда в один и тот же день! Ты же ждешь от меня подарка в свой день рождения?

Муж кивал — к собственным праздникам он относился с уважением, подарки выбирал загодя и информировал о желаемом без стеснения.

— Вот и я, — кричала Катерина, — я тоже хочу поздравлений и сюрпризов!

Пашка виновато опускал глаза и переводил некую сумму жене на карту: «Ну, купи себе чего-нибудь от меня».

Но сегодня Катерина ждала от мужа хотя бы букета — ведь, как-никак, у нее юбилей. Пашкино сорокалетие в прошлом году отметили с размахом, разве что цыган с медведями не приглашали. Ей, конечно, такие масштабы не нужны — незачем, да и звать особо некого, поэтому она забронировала столик на двоих в хорошем ресторане с видом на реку. А на работе взяла отгул, чтоб спокойно сходить на маникюр и укладку.

— Какой столик? — чуть не поперхнулся кофе Пашка. — Кать, ты чего? Какой ресторан?

— «Адмирал», столик с видом на реку, — хвастливо ответила Катерина. — Я уже залог оставила, так что не отвертишься, — и она, решив не обижаться на неподаренный букет, потрепала непослушные Пашкины вихры. — Напьемся сегодня, все-таки сорок лет бывает раз в жизни! — чуть ли не мечтательно добавила она.

— Кать, какой столик? — изумленно переспросил муж. — Ты что, забыла?!

Катерина недоуменно уставилась на Пашку, не понимая, о чем она могла забыть. И вдруг на сердце потеплело — муж что-то придумал! Хочет как-то особенно ее поздравить! Наверное, предупреждал, чтоб она ничего не планировала, а у нее и вылетело из головы.

Наверняка что-то пафосное — Паша любил эффекты. Ей вспомнилось, как показывают поздравления с днем рождения в фильмах: героиня, которой никто не звонил целый день, грустно приходит домой, открывает дверь и вдруг зажигается свет и все ее друзья, которые собрались заранее, громко кричат «Happy birthday!», хлопают хлопушками и шампанским, обнимают и целуют. Короче, сюрприз. И Пашка вполне мог это устроить. «Вот только, — подумалось Катерине, — незадача. Она же взяла отгул, а если она будет дома, то как друзья незаметно проникнут в квартиру?».

Из приятной задумчивости Катерину вывел мужнин голос.

— Ты фто, — говорил он, дожевывая бутерброд, из-за чего слова звучали невнятно, — жабыла? Эх, ты, беспамятная, — проглотив хлеб с колбасой уже четко произнес Пашка, — сегодня ж Лехина дочь замуж выходит! Свадьба! Один раз, между прочим, бывает! Это тебе не день рождения — каждый год.

Муж клюнул Катерину в щеку и отправился собираться, чтобы ехать по делам.

— Как считаешь, тридцатки хватит на подарок? — кричал он из спальни, где стоял шкаф с одеждой и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Не, тридцать мало, подарю пятьдесят, все-таки лучший друг единственную дочь замуж выдает!

Выходя из дома, муж строго посмотрел на Катерину:

— Заеду за тобой в пять! Чтоб была готова, нам еще по пробкам ехать, а опаздывать нельзя! Это ж Леха, корефан мой! Запомнила? Ровно в семнадцать ноль-ноль! А то знаю я тебя, блаженную, никогда на часы не смотришь. Эх ты, сорок лет — бабий век! — уже из лифта почти прокричал он.

Ни на какую свадьбу Катерина, конечно, не поехала.

А пошла она к тете.

По дороге купила в модном кондитерском бутике «Свит Кисс» дорогущий меренговый рулет. Рулет был прекрасен и стоил целое состояние, но продавщица уговорила:

— Да вы что? Меренга — это трэнд! А у нас ручная работа, эксклюзив, — с гордостью объясняла работница сладкого прилавка, когда Катерина робко поинтересовалась, почему это, безусловно, красивое и необычное кулинарное изделие так много стоит.

Стыдно сказать, но еще пять минут назад на вопрос «а что же такое меренга?» Катерина с уверенностью бы ответила, что рыба, по ассоциации с миногой и муреной. Впрочем, ничего удивительного — из всех покупных лакомств Катерина любила только белковые трубочки и пряники, поэтому и название «меренга» до сего момента не слышала.

— Возьмите! Рулет очень вкусный, не пожалеете! У нас все берут, — продолжала нахваливать продавщица, а Екатерина подумала, что в этом месте, по всем законом торговли, нужно было бы добавить «Я и себе домой такой взяла, и свекровке».

Но кондитерша ничего такого не сказала, и Катерина решилась. Рулет действительно выглядел очень празднично, был украшен сочными яркими фруктами и ягодами, словом, достойный десерт на сороколетие.

Меренгу упаковали в роскошную коробку, обвязали кружевами и атласными разноцветными лентами, и это, как ни странно, подняло Катерине настроение и добавило самоуважения. Шагая с драгоценной сладостью в руках, она рассеянно улыбалась, чувствуя себя успешной и богатой. Чтобы закрепить состояние собственной значимости, в винном магазине Катерина купила бутылку настоящего итальянского шампанского, упаковку пармской ветчины и сыра с плесенью, и с этими изысканными продуктами отправилась к тете Вере.

Тети Веры дома не было, но Катерина не удивилась. Она давно ее предупредила, что свой день рождения отметит вдвоем с Пашкой, в ресторане. В сумочке у Катерины всегда лежали ключи от тетиной квартиры, поэтому, решив подождать тетю дома, она спокойно открыла дверь.

— С Днем Рождения! — встретил ее нестройный хор голосов, едва только Катерина переступила порог. — С Днем Рождения, дорогая!

Тетя, в фартуке и со скалкой в руках, быстро обняла Екатерину:

— Я там твои любимые пироги пеку, именинница! Поздравляю! Проходи скорей, — тут она заметила коробку и пакет с шампанским, которые держала Катерина, и скомандовала, — Дарий, ну помоги же! Чего встал столбом!

Из комнаты вышел Дарий с огромным букетом белых роз:

— Поздравляю, Кать! — он крепко обнял ее и вручил букет. — Давай свои пакеты.

— А я возьму торт, — подоспела Валентина Сергеевна. — С днем рождения, Катенька.

— Мы и Люську твою позвали, надеюсь, ты не против? — сказала тетя и с криком «ой, пироги!» убежала на кухню.

— Я только «за», — ответила ошеломленная Катерина и тихо, потому что голос вдруг сорвался, добавила, — хорошо, что я не пошла ни в какой ресторан. День рождения нужно встречать дома.

Примерно через час примчалась Люська: «а я так и знала, что твоя затея с рестораном — полная ерунда!», и все, наконец, уселись за стол, на котором стояло три огромных блюда с пирогами: с картошкой — любимые Катерининины, с капустой — любимые Дариевые и с яблоками — их любили все. Запивали пироги сначала шампанским, которое оказалось слишком сладким, а потом чаем.

— Откуда ты знала, что я приду? — изумлялась чуть захмелевшая от эмоций и вина Екатерина. — Я же сама не собиралась!

— Ну конечно ты бы пришла! — неопределенно отвечала тетя.

— Но почему? — не отставала Екатерина.

— Ты еще спрашиваешь! — вздыхая то ли от Катерининых вопросов, то ли от того, что брала очередной (пятый? шестой?) пирожок, вмешалась Люська. — Зная тебя и твоего Пашку — ничего удивительного!

— Паша, да… — грустно пыталась оправдать мужа Катерина. — У него свадьба.

— В смысле? — вытаращилась на нее Люська.

— Ну не у него, конечно, — улыбнулась Катерина. — У Лехи. То есть не у Лехи, а у Лехиной дочери.

— Поня-я-я-тно, — протянула Люська с издевкой. — Леха — это святое. А Лехина дочь — тем более. А ты подождешь, как всегда!

— Люсь, не начинай, — снова улыбнулась Катерина. — Так совпало, ничего страшного.

— Да ну тебя, — не стала слушать жалких оправданий Люська, — ты мое мнение знаешь!

— Люсь…

— А я с Люсей согласна! — энергично перебила Катерину тетя. — Сколько раз тебе говорю — уходи от него! Может, он и хороший человек, но вы — не пара! Сколько ты с ним лет? Почти двадцать? Это ж целая жизнь! И что толку? Ты еще замуж выйдешь и детей родишь!

— Тетя, ну каких детей? — почти взмолилась Екатерина. — Мне сорок лет сегодня!

— И что? Сидеть теперь всю оставшуюся жизнь возле него? Тебя что, судом к нему присудили или цепями приковали? Или ты с ним очень счастлива? — тетя говорила жестко, даже жестоко, как на допросе.

Катерина себя так и почувствовала — как на допросе. Словно ей нужно было доказать свою невиновность. Она лихорадочно отыскивала аргументы в пользу ее с Пашкой совместной жизни, пыталась сформулировать доводы, мотивы, обоснования.

Ведь и на самом деле у них все не так уж и плохо. Они столько лет вместе, вместе купили квартиру, обустроили ее, вместе объездили не одну страну и увидели не один город, она знает все о нем, он — о ней, у них похожие вкусы, они любят одну и ту же еду, смотрят одни и те же фильмы…

Ну, подумаешь, что все чаще свободное время проводят каждый по отдельности — просто не сложилось общей компании, у каждого свои друзья, бывает. Подумаешь, что давно нет романтики — какая романтика, они полжизни вместе, смешно даже говорить об этом! Да, квартиру Пашка сделал на свой вкус — сплошной хай-тэк, лофт и прочий модный дизайн, ну так он и оплачивал ремонтные работы и услуги, а Катерина сама не захотела в этом участвовать. А кино они давно вместе не смотрели, потому что у мужа дела, он крутится как может, зарабатывает, а Катерина — обычный специалист на госслужбе, работа по режиму с восьми до пяти, а у Пашки — круглые сутки, вот и не совпадают они по времени, бывает, что неделями видятся урывками. Но сейчас так все живут. Вот был бы ребенок…

Катерине казалось, что она убедительна и логична. И вдруг она увидела взгляд, которым смотрел на нее Дарий, и смолкла на полуслове.

Это был взгляд мужчины — успешного, красивого, уверенного. И этот мужчина смотрел на нее с жалостью и непониманием. Но одновременно это был взгляд ребенка — трех-, шести-, пятнадцатилетнего ребенка, внимательного, черноглазого, доверчивого. И этот ребенок смотрел на нее так, словно его обманули. Не оправдали. Обещали, но не сдержали слова. Этот ребенок был … разочарован.

И глядя в глаза этому ребенку, Катерина вдруг совершенно ясно поняла, как она будет жить дальше.

Ровно через месяц она ушла от мужа и поселилась у тети.

… А меренговый рулет, кстати, оказался самым обыкновенным безе, которое в их компании никто не ел. Хрусткое приторное изделие, прослоенное тягучим сливочным кремом, не спасли даже фрукты и ягоды. Выбросить сладость сразу тетя не решилась, но через несколько дней вынесла эту, украшенную лентами и кружевами, роскошь на ближайшую помойку.

***

Жизнь с Дарием началась так, как будто по-другому быть просто не могло. Когда Пашка привез диван и разразился дурацкой сценой ревности, со дня тетиной смерти прошло сорок дней: дата, традиционно предполагающая поминальный обед хотя бы для родственников. Никакого обеда Катерина, конечно, не приготовила, никого не пригласила — Пашка спутал все планы. Посидели с Дариевыми родителями да и все, кусок в горло не лез. Когда Валентина Сергеевна и Радий Рафаэлович ушли домой, Дарий остался с Катериной. И больше не уходил.

Никакого привыкания друг к другу, узнавания, неловких моментов, неизменно возникающих, когда люди начинают жить вместе, не было и не могло быть. Просто теперь они проводили вместе не только дни, но и ночи, не только разговаривали и смеялись, но и вместе ходили в магазины, вместе ели и вместе спали. Словом, жили так, словно они — семья.

Странно, но это нисколько не смущало Катерину, в конце концов, она не совратила малолетнего, все случилось как бы само собой, по молчаливому согласию обоих. Катерина, не особо искушенная в любовных похождениях, не чувствовала никакого стеснения. И она знала почему.

Все это несерьезно, считала она. Они оба как бы играли, зная, что у их отношений нет будущего, поэтому наслаждались настоящим. Катерина прекрасно понимала, что Дарий рано или поздно захочет того, что дать она ему никогда не сможет — ребенка. Да и разница в возрасте — это весомый довод, он молодой и красивый, у него все впереди, будет семья, жена и дети, как у всех.

Они никогда не говорили о своих чувствах, не клялись друг другу в любви, не требовали объяснений по поводу поздних приходов и чужих телефонных звонков. Катерина не стояла у окна, ожидая припозднившегося Дария, не особо переживала, если он не ночевал дома. Если бы она вдруг узнала, что у Дария есть девушка, то не удивилась, не стала бы ревновать, а только искренне бы порадовалась за него, как радуются за родного и дорогого человека.

Как-то Дарий полушутя-полусерьезно спросил ее, почему она не устраивает сцен и не выясняет отношений, на что она рассмеялась:

— Дарий, — пыталась объяснить ему Катерина, — Дарий, мне сорок лет, даже больше, у нас разница почти пятнадцать лет!

— Ну и что? — не отставал Дарий.

— Дарий, ну какие у нас могут быть отношения, какие сцены? — улыбалась она. — Еще немного и ты захочешь семью, ребенка, захочешь жить, как живут все парни твоего возраста.

— С чего это? — хмыкнул Дарий.

— А с того, что все этого хотят. Всем нужны дети и нормальная жена, желательно ровесница, а еще лучше — моложе, — и, дурашливо коверкая голос, она добавила со старческими интонациями. — Поверь мне, мальчик, я знаю, что говорю!

Но Дарий не поддержал ее шутку, а неожиданно жестко, как во время той давней и единственной их ссоры, ответил:

— И откуда это ТЫ знаешь, чего хочу Я?

Катерине стало неуютно от его реакции, как будто ляпнула что-то неправильное, глупое и некстати, поэтому она быстро свернула этот странный разговор и больше они к нему не возвращались.

— Да он просто тебя любит, причем уже давно, — установила опытная Люська, когда Катерина, не удержавшись, рассказала ей о той ситуации.

Катерина почему-то испугалась:

— Люсь, ты чего? Что значит — любит? Не надо мне этого! Нет-нет-нет!

— Ну, насчет «надо-не надо», это он у тебя не спросит, — с насмешкой ответила Люська и спросила, глядя на Катерину, — ты что, Кать, правда не видишь этого? Или кокетничаешь? Любит, причем давно, всю жизнь, наверное. Мне кажется, все это знают, и тетя твоя знала. А, впрочем, чего с тебя взять, под носом у себя не видишь и в мужиках не разбираешься, блаженная! — махнула рукой Люська и, перевернув над бокалом опустевшую бутылку вина, которую они распивали на Катерининой кухне, принялась считать капли, стекавшие по горлышку, — … два, три, четыре, пять…

— Люсь, ты вообще о чем? При чем тут «кокетничаешь»? — вспыхнула Катерина, которую задели слова подруги.

… шесть, семь, восемь… — на обращая внимания продолжала считать Люська.

— И потом, — выложила главный довод Катерина, — я старше его почти на пятнадцать лет!

— Ну, это еще никого не останавливало, — аргументировала подруга и выжидательно уставилась на бутылочное горлышко, где, переливаясь всеми оттенками красного, задержалась необходимая для непременного исполнения желания («ты что, не знаешь — это ж примета такая, действует сто процентов!») десятая капля вина. Наконец, не выдержав Люськиного гипнотического взгляда, вожделенная капля с легким всплеском булькнула в бокал.

— Десять! — удовлетворенно кивнула Люська и вопросительно посмотрела на подругу. — Кать, давай еще бутылку откроем?

Через три месяца

Катерина зашла домой. На кухне лилась вода, было слышно звяканье тарелок — Дарий мыл посуду и что-то напевал. Катя начала раздеваться, повесила на вешалку плащ и уже сняла один кроссовок, как он появился в прихожей, в фартуке, веселый и довольный.

— О, Кать! А я сегодня рано, вот, решил на кухне прибрать.

— Какой молодец, спасибо, — улыбнулась Катерина.

— Ну, давай, мой руки и будем обедать, — уже из кухни позвал Дарий.

— Да, кстати, — снова появляясь перед Катериной, проговорил он. — У меня тут белковый коктейль закончился, а покупать смысла нет, дома у родителей полно. Так я там у тебя в дальнем шкафу, в самом углу, нашел спортивную смесь, шоколадную. Слушай, сколько лет она у тебя уже стоит? На коробке дата затерлась, я попробовал — очень странный вкус. Как пыль что ли, или как пепел…

Екатерина, перестав снимать второй кроссовок, на секунду замерла и подняла на Дария ставшее неестественно-бледным лицо.

— Ч-ч-что ты сделал? — заикаясь, спросила она. — П-п-попробовал?

— Ну да, — охотно ответил Дарий. — Развел с молоком в шейкере. Но это фигня какая-то, Кать! Сколько лет-то этому составу?

— Шестьдесят шесть, — со стоном прошептала Катя.

— А? Что ты сказала? — переспросил Дарий.

— Я говорю, ты куда коробку дел? — чуть громче отозвалась Катерина.

— Да в мусорку выбросил, ну то есть в мусоропровод.

Как была, в одном кроссовке, Екатерина рванула из квартиры к лифту и в нетерпении начала давить кнопку вызова.

— Кать, ты чего? Ты куда? — выскочил вслед Дарий.

— Это не раствор для качков, Дар! Это тетя!

— В смысле тетя?

— В смысле прах!

Дарий непонимающе посмотрел на Катю, а потом, выпучив глаза и зажав рот ладонью, забежал обратно домой, не закрыв дверь.

Катерина, не дождавшись лифта, помчалась вниз по лестнице, а вслед ей из распахнутой настежь квартиры доносились сдавленные звуки — это Дария тошнило в туалете.

К счастью, коробка с полустертой надписью «… со вкусом шоколада, 100 % изолят…» оказалась на самом верху заполненного до краев мусорного контейнера, на желтом пакете с картофельными очистками. Катерина, осторожно взяла ее, аккуратно отлепив ленту картофельной кожуры, и открыла крышку — сероватое пепельное содержимое преспокойно покоилось в картонном цилиндре.

Екатерина облегченно вздохнула и, прижав «питание» к груди, хотела было войти в подъезд, как услышала громкий стук по стеклу. Это стучала соседка с первого этажа, увидевшая Катеринины мусорные изыскания. Она крутила пальцем у виска и показывала куда-то вниз. Катя опустила глаза и только тут поняла, что стоит в одном кроссовке, а вторую ногу в наивном розовом носочке венчают грязные картофельные отходы. Катерина ойкнула, дернула тяжелую подъездную и юркнула внутрь.

…Хитрое логистическое решение по перевозке тетиного праха предложила Люська. Поднаторевшая в многочисленных сделках по купле-продаже недвижимого имущества, юридически подкованная подруга, узнав о последней воле покойной тети «развеяться у моря», первым делом поинтересовалась у несведущей Екатерины, есть ли у той специальные разрешительные документы для вывоза дорогого праха за границу. Катерина, понятное дело, ни о каких документах ничего не знала, считая, что врученная ей блеклым господином в сером костюме урна и есть то единственное, что положено забирать из скорбного места.

— Мне отдали только это, — оправдывалась Катерина, потрясая перед Люськиным носом емкостью из толстой пластмассы цвета хаки, похожей на большой патрон или уродливый кубок. — Только урну и никаких документов!

— И как ты собираешься перевозить это за границу? — стуча по урне, словно вызывая джинна, строго вопрошала Люська. — Как ты докажешь, что это прах, а не, например, взрывчатка? А если даже и прах, как ты докажешь, что это тетин прах, а не чей-нибудь еще?

— Чей? — испуганно поглядела на подругу Катерина, с ужасом осознавая возможные последствия своей юридической беспечности, и жалобно добавила, — Ну откуда мне было знать, Люсь? Я не думала ни о каких документах, я вообще тогда ни о чем не думала.

И, горестно вздохнув, Катерина замолчала.

— Хотя нет, думала, — вдруг вспомнила она. — Вернее, боялась.

— Чего? — подозрительно скосила глаза на подругу Люська.

— Я боялась, что там что-то есть, — Катерина осторожно дотронулась до урны.

— Что? — вытаращила глаза Люська. — Что там могло быть, Кать?

— Не знаю, — извинительно улыбнулась Екатерина и пожала плечами. — Ну, вдруг она не вся сгорела? Вдруг что-то осталось? Какая-нибудь косточка или зуб? Вдруг у нее был золотой зуб? Я ж не знаю! Я боялась, что встряхну, а там что-нибудь загремит!

Люська с жалостью посмотрела на Катерину. «Блаженная, как есть блаженная!» — почти с раздражением подумала она, а вслух произнесла:

— Ладно, Катька, не дрейфь. Найдем мы документы. А не найдем, я что-нибудь придумаю!

Через несколько дней вечером после работы Люська ворвалась к Катерине домой:

— Держи! — с торжествующим видом протянула она бело-коричневую цилиндрической формы коробку.

«Биологически активная добавка к пище. 100 % изолят сывороточного протеина. Со вкусом шоколада. Без ГМО. Без сахара!», — прочитала Катерина несколько затертую надпись и недоуменно уставилась на довольную подругу:

— Это мне? Зачем? Я не хочу это есть. Да к тому же у Дария таких коробок навалом, я, если б захотела, у него взяла.

— Да причем здесь ты? Не тебе, конечно. Тете Вере! — объявила Люська и решительно прошла в комнату. — Доставай! Будем перемещать!

Люськин план был прост и гениален — пересыпать тетин прах в коробку из-под спортивного питания и таким образом вывезти его к морю.

— Коробку положишь в чемодан, да и все дела, — охотно объясняла Люська оторопевшей Екатерине, — вряд ли на таможне заинтересуются спортивным питанием, люди вон с собой хлеб везут и колбасу и ничего, никому дела нет!

— Зачем? — спросила Екатерина.

— Что — зачем? — не поняла Люська.

— Зачем хлеб везут? Они же не на необитаемый остров летят.

— Да какая разница! — досадуя, что ее прервали, поморщилась подруга. — Кто-то из экономии везет, например. Да и вообще — при чем здесь хлеб?

— Не знаю, — протянула Екатерина, — ты сама про хлеб начала.

— Ничего я не начинала. Это я так, для примера. Речь не о хлебе вовсе. Неси урну! — велела Люська и открыла спортивный цилиндр. — Хотя подожди, тут еще питание осталось, надо высыпать.

Пока Люська высыпала коричневый порошок в мусорное ведро на кухне, Катерина послушно принесла урну и осторожно поставила на стол.

— Открывай! — командовала Люська, сухой салфеткой убирая из упаковки последние крупицы белкового содержимого. — Давай, пересыпай!

Катерина трясущимися пальцами потянула крышку урны, но тут же отпустила:

— Я не могу, Люсь. Я боюсь. А вдруг там что-то есть?

— Эх ты, трусиха! Что б ты без меня делала? Ладно, сама пересыплю, — с этими словами, не церемонясь, подруга открыла крышку.

Катерина же, улыбнувшись всегдашней робкой улыбкой, пятясь отошла в комнату — смотреть не смогла.

Скоро из кухни раздался благодушный зов:

— Заходи, Кать, я все сделала! Ты только подальше убери, мало ли что, да не забудь куда, а то я тебя знаю, — вручила Катерине коробку Люська и добавила. — На шоколадный порошок это мало похоже, но, уверена, никто проверять и не будет.

Под пристальным Люськиным взглядом Катерина задвинула тубус в самый дальний угол верхней полки навесного шкафа, надежно упрятав его за давно неиспользуемой посудой и тетрадями, распухшими от газетных вырезок с рецептами блюд, которые никто никогда не готовил, но выбросить которые почему-то не поднималась рука.

— Ну, я и убрала коробку за пределы видимости, чтоб наверняка, и если бы ты не затеял уборку, она бы простояла там сто лет! — закончила рассказ о появлении «спортивного» питания Катерина бледному Дарию. — Кстати, хочешь чаю?

Дарий отрицательно помотал головой и схватился за горло — подступила тошнота.

— Ну, как хочешь, а я, пожалуй, себе налью, — потянулась за чашкой Катерина и улыбнулась.

И тут Дарий расхохотался. Так весело и заразительно, что Катерина не выдержала и тоже захохотала. Они смеялись и долго не могли остановиться.

— Катька, ты меня с ума сведешь, — и Дарий крепко обнял обессиленную от смеха Екатерину.

А утром Катерина, наконец, набралась смелости и призналась самой себе — никакие сто лет тетин прах не пробыл бы в шкафу, ведь этих ста лет у Екатерины попросту нет, потому что дела ее — плохи.

***

Сказать честно, чувствовать признаки приближающейся болезни она начала около месяца назад. Кратковременным приступам слабости, головокружениям, странной сонливости, когда по приходу домой с работы падала в постель и спала до завтрашнего утра без снов и пробуждений, поначалу не придавала большого значения. Ну, переутомилась, с кем не бывает!

Но скоро эти непонятные состояния стали постоянными и усугублялись. Сонливость была такая, что она чуть ли не спала на рабочем месте. Слабость — не поднять руки. Аппетит менялся диаметрально — то брала в столовой двойные порции, то совсем ничего не ела. Стала часто кружиться голова — во вторник чуть не свалилась в туалете, благо, успела схватиться за раковину. И почти все время — жуткая тошнота, накатывающая неожиданно и не зависящая ни от чего.

А самое страшное случилось вчера — утром она обнаружила, что ее руки до локтя покрылись зудящими расплывчатыми пятнами разного размера, особенно чесались ладони. Что послужило этому причиной, Катерина не представляла. Аллергия? Но Катерина не меняла ни рацион, ни средство для стирки, да и таблетки от аллергии не помогли. И на ум приходило лишь одно — именно так все начиналось у тети.

Всю ночь Катерина проворочалась — сон не шел, зато целыми табунами скакали мысли, за которыми было не угнаться. Она совершенно не сомневалась, что болезнь у нее та же, что у тети. Тетя была права — наследственность, да и Катерина последнее время ждала чего-то плохого, уж слишком все хорошо и ровно складывалось в жизни, а так не бывает. В то, что ей повезет — не верила, никогда ей особо не везло — ни в лотереях, ни, как оказалось с Пашкой, в любви. Не сказать, чтобы была она невезучая, нет. Просто везучей не была.

Сколько ей осталось — вот вопрос. Надо уволиться, надо что-то делать с квартирой. Впрочем, тут как раз понятно — квартиру продать, деньги отдать Дарию, в ней ему оставаться нельзя — многовато несчастий на одну стандартную двушку. Он купит себе другое жилье, Люська поможет, она ее попросит. Люську надо завтра позвать, все ей рассказать — пусть ищет варианты, у нее опыт.

Но самое главное — успеть слетать на море, развеять тетин прах. Вчерашнее происшествие с выброшенной Дарием коробкой — знак, скорее всего, от самой тети, все-таки не зря она была ведьмой. А для этого нужно понять стадию болезни. Значит, завтра — в клинику, по врачам. В районную поликлинику, конечно, не попасть, туда нужно записываться заранее, за две недели, но вот в коммерческую — легко. Благо, в соседнем доме уже много лет успешно работал центр здоровья.

Вот туда она с утра и отправится.

Когда было нужно, Катерина умела мобилизоваться. Это потом она раскиснет и станет себя жалеть, но не сейчас. Сейчас ей нужен был план действий, и она его составила. Разложив все по полочкам, Катерина задремала, но вскоре зазвонил будильник, и пришлось вставать.

Центр здоровья «Счастливая жизнь» встретил ее светом и улыбками.

— Чем я могу помочь? — лучилась доброжелательностью администратор за стойкой регистратуры.

— Мне необходимо обследоваться, — пробормотала вдруг оробевшая Екатерина, роясь в сумке в поиске паспорта.

— Вы записаны? — продолжала излучать тепло и понимание регистраторша.

— Н-н-нет, — протянула Екатерина. — А разве нужно было? Я думала, за деньги можно в любое время…

— Ну, конечно, нужно было! — заверила администратор. — Обязательно!

— И что же делать? — расстроилась Екатерина. — Мне срочно, понимаете?

— И все-таки, к какому врач Вам необходимо? — задала вопрос администратор и, не дожидаясь ответа, энергично продолжила. — У нас очень много специалистов и обследований! Наша клиника на рынке медицинских услуг уже более пятнадцати лет, наши специалисты — профессионалы экстра-класса, врачи высшей квалификационной категории и …

— Мне надо ко всем, причем срочно! — прервала вдохновенную речь Екатерина и вздохнула. — И что же мне теперь делать? У меня совсем нет времени ждать, поверьте!

Видя ее отчаяние, регистраторша взяла из ее рук паспорт и спросила:

— Вы завтракали?

— Чашка кофе, — ответила Катерина. — Без сахара. Честно-честно, — зачем-то добавила она.

— Значит натощак, — удовлетворенно застучала по клавиатуре администратор, — это хорошо. Тогда для начала Вы сдадите кровь, общий, биохимия, а я сейчас посмотрю, возможно, у кого-то из докторов появилось окошко.

Катерина замерла в ожидании — ей хотелось, чтобы все обследования начались уже сегодня, пока она настроилась и набралась смелости. Она знала, как только процесс начнется, она успокоится, потому что будет понимать, а значит и принимать происходящее с ней.

— Вам повезло! — прервала ее мысли регистратор. — У Юлии Николаевны освободилось время, одна пациентка отписалась буквально десять минут назад. Юлия Николаевна — это гинеколог, — понизив голос объяснила регистратор, — она же и узи сразу сделает. Юлия Николаевна — прекрасный доктор, а я так считаю, что лучшая! Ну что, пойдете? Записываю?

— Пойду, записывайте, — послушно кивнула Екатерина.

Юлия Николаевна, белокурая, невысокая, на вид ровесница Екатериныпредложила начать с узи.

Екатерина покорно улеглась на кушетку и зажмурила глаза — ждала приговор.

Доктор, видимо, поняв свойственный многим пациенткам страх перед «белым халатом», мягко дотронулась до ее сжатой в кулак ладони и успокоительно произнесла:

— Да Вы не волнуйтесь, все хорошо! Давно узи делали?

— Год назад, — пискнула Катерина и покраснела, потому что соврала. На самом деле она и не помнила, когда ходила на обследование, ее ничего не беспокоило, а посещать врачей в целях профилактики она не любила, да и побаивалась. Вон Люська, как ни пойдет к врачу — что-нибудь да есть: то суставы, то давление, то спина, а Екатерина так не хотела.

Между тем доктор, размазывая холодный гель, начала неспешно водить по мгновенно покрывшемуся мурашками Катерининому животу пластмассовым гладким датчиком. Обе не произносили ни слова, аппарат ровно гудел, но вдруг врач остановилась, раздался писк, щелчок и послышался звук печати.

Катерина обмерла. Она прекрасно знала: эти черно-белые с непонятным изображением квадратные снимки, которые выдавал диагностический аппарат, означают, что с ней что-то не так. Сколько этих глянцевых квадратиков с неясным, похожим на смазанный снег на черном фоне, изображением приносила в последние месяцы жизни тетя после посещения окологического центра! И каждый снимок был диагнозом — плохим, смертельным…

— Как Вы себя сейчас чувствуете? — спросила, как показалось Еактерине, чрезмерно бодрым тоном доктор. — Ничего не беспокоит?

— Ничего, — выдавила Екатерина.

— Хорошо, — удовлетворённо кивнула Юлия Николаевна и продолжила обследование.

Аппарат тихо работал, выдавая очередные снимки, Катерина послушно принимала требуемые позы, но мысли ее уже были не в этом кабинете.

«Со мной все понятно, — думала она. — Все плохо, другого я не ждала. Надо звонить Люське, отдать ей документы на квартиру, пусть ищет покупателя. Хорошо, что Дарий сегодня собрался к родителям, ему объяснять я сейчас не в состоянии. После клиники сразу пойду в турагентство, любое, чтобы купить путевку в Турцию и лететь с тетей к морю, потом могу не успеть, сколько мне осталось? Благо, накопления есть, должно хватить, да и сезон только-только начался, каникул еще нет, с путевкой проблем не будет…».

Тут в кабинет ворвался запыхавшийся голос с истеричными нотками.

— Юлия Николаевна, — прерывисто тараторил голос, — там Остапова пришла, Вас требует, говорит, что записывалась!

— Так она же отменила запись, сама, за десять минут до приема, — спокойно возразила Юлия Николаевна.

— Конечно-конечно, но она скандалит, кричит, что Вы все равно должны ее принять, потому что она передумала!

Катерина открыла глаза и увидела молоденькую растерянную медсестру, стоявшую рядом со столом доктора.

— Ох, грехи наши тяжкие, — вздохнула Юлия Николаевна и повернулась к Екатерине. — Мы закончили, Вы можете одеваться, я пока выйду, хорошо? Сложная пациентка, уж извините. Вернусь — мы с Вами обстоятельно поговорим. Одевайтесь, — повторила она и вышла из кабинета.

Ждать Катерина не стала. «И без всяких бесед все ясно», — решила она и, наскоро натянув джинсы и кроссовки, почти убежала из клиники.

Только через час, уже сидя в туристическом агентстве, она поняла, что забыла у врача свой любимый розовый палантин — тетин подарок.

Путевок не было.

— Просто сезон только начался, первый чарт улетел в субботу, следующий — послезавтра, а потом неделю бортов не будет. Сами понимаете, море еще холодное, поэтому и рейсов немного, — развела руками турагент. — Но у нас есть другие направления: Вьетнам, Таиланд. Там сейчас хорошо, предложить Вам?

Но Катерина упрямо отказывалась.

— Мне нужна только Турция, только Кемер и только на послезавтра. Это вопрос жизни и смерти, понимаете? — отчаянно объясняла она агентше.

— Прям уж жизни и смерти? — недоверчиво смотрела та на Екатерину, думая, что это шутка или клиентка просто познакомилась в соцсетях с каким-нибудь турком и теперь не хочет упустить шанс.

— Еще как, — мрачно ответила Екатерина. — Именно жизни и смерти.

— Ну хорошо, есть у меня вариант, но вряд ли он Вас устроит, — пожала плечами агентша. — Отель пять звезд, все включено, номер двухкомнатный, с видом на море, поэтому дорогой. Даже очень.

— Сколько? — спросила Катерина и, услышав цену, облегченно выдохнула: денег хватало, тютелька в тютельку, но хватало. — Оформляйте, беру!

Из дома Катерина позвонила Люське на работу:

— Люсь, ты должна сегодня вечером ко мне приехать.

— А что случилось, к чему такая срочность? — Люська недовольно шуршала в трубке какими-то бумагами.

«Наверное, составляет очередной отчет», — догадалась Екатерина.

— Да и потом, я сегодня с Олегом договорилась… — продолжала подруга. — Слушай, Кать, это до послезавтра не подождет? А то сегодня Олежка, а завтра с дочкой собиралась в магазин, я ей давно обещала, ей джинсы надо, да и вообще приодеть пора.

— Послезавтра я улетаю в Турцию, — прервала ее Катерина. — Поэтому только сегодня.

— В Турцию? В какую такую Турцию? — переполошилась в трубке Люська и перестала шуршать бумагами. — Кать, ты чего? Чего это вдруг? — Люська вдруг замолчала, и стало очень тихо, так тихо, что Катерина услышала, как капает кран на кухне.

После минутной паузы подруга осторожно и почему-то шепотом спросила:

— Кать, с тобой все в порядке?

И Катерина громко и четко, словно рапортуя неведомому командованию, произнесла:

— Я умираю, Люся. Ты должна продать мою квартиру.

И нажала кнопку «отбой».

Люська примчалась — не прошло и часа.

— У шефа отпросилась, сказала, что мама заболела, — подруга вручила Катерине бутылку вина и стала снимать куртку.

— А что с мамой? Чем она заболела? — бесцветным тоном спросила Катерина, покорно принимая бутылку из Люськиных рук.

— Кать, ты чего? Мама уж сто лет в Испании живет, все у нее хорошо, — посмотрела на нее Люська и испугалась.

Катеринин взгляд, отстраненный, направленный сквозь нее, словно в пустоту, словно она видела что-то, чего другие люди не видят, мгновенно убедил Люську, что Катькина смертельная болезнь — правда, и изменить ничего нельзя.

Как ругала она себя потом! Почему не расспросила, не растормошила подругу, почему не потребовала заключения врача, почему поверила на слово?! Ведь у нее есть связи, знакомые доктора, она ведь могла запросто попросить проконсультировать Екатерину, услышать другое мнение!

Но нет. Единственный вопрос, который она тогда задала, был про Дария.

— Дарий знает? — сдавленно спросила она и зажала рот ладонью, чтобы не расплакаться.

— Дарий уехал к родителям, он не знает. Не надо ему знать, Люсь. Когда он вернется — я уже буду в Турции, — все тем же потусторонним голосом ответила Катерина. — А мне надо тетю на море везти. Пойдем, я тебе все объясню, — и она по-старушечьи пошаркала в комнату, прижимая к себе вино, как грудного младенца.

… Ну вот как-то так, Люся, — закончила свой рассказ Екатерина и, виновато улыбаясь, повторила, — как-то так…

Они сидели на жестком антикварном диване, словно незнакомые, случайно оказавшиеся на одной парковой скамейке женщины — каждая со своей стороны и каждая со своей бедой. Люська ссутулилась и молча накручивала на палец прядь волос, Катерина, наоборот, сидела прямо и неподвижно, глядя в одну точку. Люська вздохнула и хотела что-то сказать, но передумала и снова вздохнула. Вздох получился глубокий, с каким-то присвистом и бульканьем. «Простыла, что ли?», — вяло подумала Люська и проследила за Катерининым взглядом. Подруга все так же смотрела в никуда, рассеянно улыбаясь своей странной, кривоватой улыбкой. «Даже не заплачет», — почему-то рассердилась Люська и опять вздохнула.

— Злишься, что не плачу? — не глядя на подругу, вдруг спросила Екатерина.

Люська испуганно кивнула:

— Ты бы поплакала, легче будет, — она скользнула в Катину сторону по гладкой диванной поверхности и чуть не свалилась, — что ты все улыбаешься как … — Люська пыталась найти сравнение, чтоб не обидеть, — как… как…

— Улыбаться — это приказ, — ответила Катерина, и Люська отпрянула, решив, что подруга от всех своих переживаний и бед чокнулась окончательно.

— Ч-ч-чей приказ? — заикаясь, поинтересовалась Люська.

— Человечка! — зловеще произнесла Катерина и скривила губы. — Стра-а-ашного, ма-а-аленького и, мне кажется, он был в колпаке! Он приказал улыба-а-а-аться! Всю жи-и-и-знь… — и тут из Катерининых глаз, наконец, полились, а, вернее, хлынули слезы.

Они лились мощно, как струя воды из открытого на полную крана. Они текли по щекам, по шее, затекали в треугольный вырез пуловера, и когда Катя запрокидывала голову, чтобы остановить этот поток, затекали за уши, на волосы, капая на блестящую кожу дивана огромными кляксами.

Сквозь эти слезы Катерина рассказывала подруге свой дичайший детский сон, а та, не пытаясь даже уловить смысл содержимого, обняла несчастную и, медленно, словно укачивая ребенка, раскачивалась вместе с ней и шептала: «Бедная моя, блаженная, блаженная Екатерина, бедная моя..».

И укачала.

Слезы закончились так же, как и начались: кран выключили, поток иссяк. Обессиленная Катерина, пробормотав «я прилягу на секундочку», легла и, неудобно поджав ноги и подложив ладони под голову, мгновенно уснула.

Люська подождала немного: подруга крепко спала, дышала глубоко, ровно, и было понятно, что проспит всю ночь. Люська аккуратно накрыла ее пледом, оделась, погасила в комнате свет, оставив включенной лишь маленькую настольную лампу, но, выйдя за порог, вдруг вернулась.

Она подошла к спящей Екатерине и неловко, размашисто перекрестила ее. Зачем она это сделала, она и сама не смогла бы объяснить: всю жизнь атеистка, ни в какого бога Люська не верила, в храм никогда не ходила и не собиралась. Может, ее рукой водил тот, в кого она не верила — как знать?

Всю дорогу домой Люська сердито бурчала себе под нос: «Приказ ей дали — улыбаться, это ж надо такое придумать! Ну точно — блаженная, блаженная!». Редкие прохожие равнодушно проходили мимо бормотавшей растрепанной тетки — в большом городе встретишь еще не такое.

***

Уже сидя в накопителе в ожидании посадки, Катерина пробовала написать Дарию сообщение, но ничего не выходило. Получалось то слишком коротко и сухо, как телеграмма, то, напротив, слишком длинно и слезливо. Катерина задумчиво глядела в пустой экран телефона, пытаясь подобрать нужные слова и тон, как негромко звякнуло уведомление и в почтовом ящике обозначились два новых письма: одно — с официального имейла центра здоровья «Счастливая жизнь», а другое — с незнакомого адреса. Прочитав адрес, Катерина поняла, что отправитель та самая доктор Юлия Николаевна, которая позавчера ее обследовала и от которой она так спешно сбежала.

Открывать письма Катерина не стала — перетрусила. Непослушной рукой она отключила телефон, малодушно подумав, что Дарию все объяснит Люська, ведь перво-наперво он станет искать Катерину именно у нее.

Катеринин отель был первым в списке размещения и туда, кроме нее, никто из их автобуса не заселялся. Приветливый гид-турок проводил Катерину на рецепшен и, пожелав прекрасного отдыха, отправился развозить других туристов. Девушка-администратор отнеслась к Катерине более чем любезно, наверняка из-за статусного номера, догадалась Екатерина.

И отель, и номер оказались выше всяких похвал — агентша не обманула. Сезон только начался, но майские праздники, когда на курорты высаживались десанты жаждущих отдыха «олинклюзив», еще не наступили, и на обширной пятизвездочной территории было почти безлюдно. После зимнего перерыва приведенный в порядок отель блестел чистотой и свежестью, в огромных холлах царила прохлада, пышные растения в расписных керамических горшках радовали глаз, плетеные диваны и кресла с мягкими разноцветными сиденьями, вышитыми подушками и аккуратно свернутыми пледами так и манили прилечь и отдохнуть, а может, почитать или выпить чашечку кофе, чей волшебный аромат ненавязчиво и нежно обволакивал ленивого туриста. Катерина обожала этот, свойственный хорошим отелям запах, — кофе, прохлады, цветочного, едва уловимого, аромата и — моря.

Море — всегда! — она начинала чувствовать, едва только покидала борт самолета, даже если до самого моря нужно было еще добираться многие километры. «Наверное, ты в первой своей жизни родилась на море, — шутил Пашка и добавлял, — или из моря, русалка…». А что — может, так оно и было?

Еще дома Катерина планировала, что развеет тетин прах сразу, как только разместится в отеле, а теперь передумала. Весь полет ее немилосердно тошнило, и она то и дело отлучалась в туалет, протискиваясь через пожилую женщину, чьи внуки сидели на соседнем, через проход, ряду. Женщина и стюардесса, у которой Катерина без конца просила бумажные пакеты, смотрели неодобрительно и с осуждением, и Катерине было ужасно неловко, и она старалась почти не дышать, но проклятая тошнота изматывала ее, накатывая жуткими спазмами, справиться с которыми не оставалось никаких сил. А ведь накануне она специально ничего не ела, и, конечно, отказалась от завтрака на борту. В конце концов соседка предложила Катерине поменяться местами и сесть с краю («внуки и без моего присмотра обойдутся, а Вам не нужно будет через меня лезть!»), а стюардесса спросила, не требуется ли Екатерине помощь врача («мы сделаем объявление, наверняка в салоне есть врач!»). От того, что плохо подумала об этих милых женщинах, Катерине стало еще более неловко, и в такой маяте прошел весь полет.

Но вот странность, как только она оказалась в своем, по ее меркам роскошном, двухкомнатном номере, плохое самочувствие сняло как рукой и ужасно захотелось есть. А ведь еще час назад мысль о еде приводила ее в ужас и она почти поклялась, что больше никогда не будет есть! К счастью, обед только начался и, наскоро приняв душ и переодевшись, Катерина бегом отправилась в ресторан.

После вкуснейшего сытного обеда ее разморило, она прилегла вздремнуть и проспала всю ночь.

Проснулась рано — выспалась, да и разница во времени сказалась: у нее дома было уже девять, а здесь — всего лишь пять часов утра. Отдохнувшая и бодрая, Катерина положила в рюкзачок заветную коробку и вышла из номера, аккуратно и тихо, чтоб не разбудить еще спящих крепким утренним сном немногочисленных постояльцев отеля, закрыв за собой дверь.

Солнце уже взошло и подсветило море всеми оттенками розового и оранжевого. Небольшие волны накатывали на берег и негромко бились об опоры пирса, по которому шла Екатерина. Освещенная ласковыми солнечными лучами, она не спеша шагала по еще прохладным доскам настила, ее волосы развевались от легкого утреннего ветерка, и, если бы она увидела себя в этот момент, то невольно залюбовалась бы собой, как это сделал старик-садовник, подстригающий кусты в саду и заметивший ее сразу, как только она вышла из отеля.

Стоявшие на пирсе огромные зонты от солнца были сложены и напоминали почетный караул, вытянувшийся в струнку при виде прекрасной Катерины, идущей выполнить свою важную и печальную миссию — развеять над синими водами Средиземного моря прах родного и, пожалуй, самого близкого человека — своей тети Веры.

На краю пирса Катерина остановилась и достала из рюкзака цилиндр с прахом. Помедлив секунду, она решительно открыла крышку и высыпала на ладонь немного содержимого. Похожие на серый мелкий песок легкие частицы немедленно слетели с руки, но полетели почему-то не вниз, в воду, как положено по всем физическим законам, а взмыли вверх, в небо — как положено по законам высшим, нематериальным. Они рассеивались в воздухе, пропадая без следа, и Катерина бросала, пока все не закончилось. Она убрала опустевший цилиндр обратно в рюкзак и побрела на берег. Странно, но она ничего не чувствовала, ни о чем не думала, ей хотелось только одного — сидеть на песке и смотреть на море.

Старый садовник, сразу же понявший, что за ритуал выполняла красивая светловолосая туристка, печально улыбнулся и, отложив ножницы, направился на кухню выпить первую на сегодня чашечку обжигающего целительного кофе, выпить не спеша, вспоминая любимую жену, так же обретшую вечный покой в вечных водах неумирающего моря.

Спустившись с пирса, Катерина села на чуть теплый утренний песок и уставилась на море. Только что спокойное, море вдруг взволновалось, с шумом накатывая на пустой берег и почти доставая до Катерининых ног, хотя Катя находилась далеко от кромки воды. Это был, конечно, не шторм, но добродушия и радости уже не ощущалось. Синяя прозрачная вода, а ближе к горизонту — темно-бирюзовая, загребала, как широким крылом, песок с берега, а потом возвращала обратно. «Ш-ш-ш-шух — ш-ш-ш-шух, — говорило море Екатерине, — ш-ш-ш-шух — ш-ш-ш-шух!».

Катерина достала телефон и только тут поняла, что так и не включила его со вчерашнего дня. Осветившийся экран выдал миллион сообщений от Дария (сплошь вопросительные знаки — от волнения) и два миллиона от Люськи (сплошь восклицания — от негодования). Но Катерина их читать не стала, а, собравшись с духом, открыла те два письма, из клиники и от врача, в которых, по ее мнению, не могло быть её спасения, но совершенно точно был её приговор.

Читала Катерина медленно, по слову, разбирая по слогам, как будто за ночь разучилась понимать печатную речь. Письмо от врача перечитала дважды, а может быть и трижды, не сразу уловив смысл.

Катерина запустила руки в песок и перебирала его, пытаясь осознать содержимое послания. Иногда в песке попадались мелкие камешки или плоские половинки овальных раковин. Тогда она поднимала руку и, размахнувшись, пыталась забросить их в море, но ни камешки, ни ракушки до воды не долетали, а падали недалеко от Кати, а некоторые — на Катины ноги, и оставались там, взблескивая под лучами солнца, бесхитростными украшениями.

Она снова открыла письмо и тут же закрыла. Она, конечно, все поняла. И сразу же поверила. Теперь оставалось — принять. А чтобы принять, Катерине требовалось только одно — ПЕРЕЛЕЖАТЬ.

Катерина легла и вытянулась, как когда-то учила тетя — поясница прижата к песку, и он, еще непрогретый, приятно холодил, руки вытянуты вдоль тела, подбородок чуть вниз, глаза закрыты, короткий вдох — очень длинный выдох…и вот Катерина почувствовала, как ее затягивает куда-то, а потом она взрывается на тысячи частиц, и улетает высоко, за небо, в бесконечность, куда только что улетела ее Вера.

Вдруг Катерина почувствовала, что кто-то достаточно болезненно тычет в ее живот чем-то твердым. Она инстинктивно закрылась руками и распахнула глаза.

И тут же увидела устремленный на нее внимательный детский взгляд. Мальчишка («Года три-четыре, не больше», — подумалось Екатерине) с интересом смотрел прямо в Катеринины глаза и сопел. Потом он помахал перед ее лицом пластмассовой лопаткой ярко-желтого цвета, и снова уставился, не мигая. Его глаза были огромными и очень голубыми, нос-курнос, приоткрытый рот, два крупных белых передних зуба, загорелые щеки, россыпь веснушек по всему лицу и выгоревшие на солнце, спутанные вихры.

… неожиданно Екатерине вспомнился другой любопытный малыш. Несколько лет назад они с мужем отдыхали на побережье Южно-Китайского моря. Катерина нигде больше не видела таких приливов и отливов: море то уходило так далеко, что воды совсем не было видно, то возвращалось так близко, что вода плескалась почти на крыльце их бунгало. Возвращаясь, море приносило с собой много всего и однажды выбросило огромную медузу. Медуза издалека походила на большой полиэтиленовый пакет и возмущенная Екатерина («вот что за люди, бросают в море всякую гадость!») устремилась к берегу, чтобы подобрать мусор, пока его снова не унесло отливом. Рядом с ней туда же спешил мальчишка, китайчонок, из местных. Они переглянулись и зачем-то побежали наперегонки, каждый стараясь успеть к валяющемуся на берегу предмету первым. Китайчонок опередил, и когда Катерина оказалась на месте, то увидела, что мальчишка тычет в «пакет»-медузу длинной палкой, но «пакет» не шевелился и признаков жизни не подавал. Впрочем, одного взгляда было достаточно, чтобы понять — медуза мертва. И все-таки Екатерина бестолково пыталась ее оживить, поливала морской водой из ладоней, сложенных ковшиком, пыталась оттащить на глубину, жестами прося китайчонка ей помочь. Но тот сосредоточенно исследовал медузу и ничего не отвечал.

Ее сегодняшний мальчишка был также сосредоточен, и Катерина, почувствовала себя той медузой. Поэтому нисколько не удивилась, когда ребенок вдруг неуверенно спросил:

— Ты живая?

— Живая, — кивнула Катерина.

— Точно? — недоверчиво уточнил мальчишка.

— Точно! — подтвердила Катерина и улыбнулась.

Мальчишка подпрыгнул, поднял лопатку вверх, и с победным воплем так резко рванул с места, что из-под его пяток вылетел песок и посыпался Екатерине в глаза.

— Мама! — орал мальчишка. — Мам! Она живая! Живая! Она сама мне сказала!

Катерина осторожно повернула голову в сторону убегающего ребенка и увидела, как ему навстречу торопится мама — молодая женщина в развевающемся сарафане. Она села перед сыном на колени и что-то говорила ему, но тот не слушал и лишь прыгал вокруг нее, крича во весь голос «Живая! Живая!».

И Катерина расхохоталась.

Она хохотала как сумасшедшая. Смеялась и рыдала, размазывая песок и слезы по щекам. Смеялась и икала, как жалкий пьянчужка. Хохотала и не могла остановиться. Живот и щеки уже болели от смеха, слез и икоты. Наконец она села, сделала огромный вдох соленого вкусного морского воздуха, заполнив легкие так, что зазвенело в голове, и, глядя вслед уже далеко ушедших мальчика и его мамы — ярко-желтая точка пластмассовой лопатки и зеленый парус легкого сарафана, обращаясь к ним, закричала на весь, начавший заполняться отдыхающими, пляж:

— Я живая!!!

И море, словно собравшись с силами, высокой победной волной окатило Катерину с головы до ног, как окунают грудных младенцев в купель со святой водой при обряде Крещения.

Год спустя

Екатерина сидела на любимом кожаном диване с ноутбуком на коленях — наводила порядок в своей электронной почте. В письмах за прошлый год нашла два из клиники «Центр здоровья».

Одно — информационное: «Екатерина, добрый день! Во вложении — результаты Ваших обследований и анализов. Письмо отправлено автоматически, ответа на него не требуется. Спасибо, что выбираете нас!».

Другое от доктора, Юлии Николаевны, к которой Екатерина попала на прием:

«Здравствуйте, Екатерина! Это письмо — моя собственная инициатива, пишу Вам в частном порядке. Я ознакомилась с результатами Ваших анализов и обследований. В некоторых показателях крови есть небольшие отклонения, но в Вашем положении — это вариант нормы. Во время Вашего визита Вы не сообщили о своей беременности. Сначала я подумала, что Вы это сделали намеренно, но потом мне пришло в голову, что Вы и сами могли об этом не знать. Хотя это и странное предположение, учитывая, что срок — 13–14 недель, и его вряд ли можно не заметить.

И тем не менее, в случае, если это стало для Вас новостью, прошу немедленно связаться со мной! Учитывая Ваш возраст, Вам требуется более пристальное, чем обычно, наблюдение, необходимо провести ряд дополнительных обследований, чтобы беременность протекала благополучно и без осложнений.

Настоятельно прошу связаться со мной, даже если Вы уже наблюдаетесь у другого врача в другой клинике. Просто сообщите мне об этом».

Далее были указаны фамилия и имя доктора — Юлия Николаевна Б., и номера рабочего и личного телефона.

Екатерина дважды щелкнула мышкой — убрала галочки напротив этих писем, отменив тем самым команду «удалить». «Оставлю для истории, заведу специальную папку с названием «Вера», — придумала она и улыбнулась.

После этого встала и, подойдя к окну, открыла тяжелые плотные шторы. Солнце, как шампанское из бутылочного горлышка, брызнуло в комнату, оседая искрящимися пузырьками на всех предметах небольшой спальни. От ярого света защипало в носу, и Екатерина, не удержавшись, звонко чихнула. Мгновенно со стороны ее кровати раздался короткий ответный чих. Катерина повернулась и подошла к застеленному мягким розовым покрывалом ложу.

Посередине, окруженная разноцветными подушками, лежала маленькая девочка. Глаза малышки в густых длинных черных ресницах были открыты и внимательно осматривали комнату. Ее взгляд останавливался на солнечных зайчиках, резво скачущих по потолку, скользил по стенам, увешанным фотографиями всех размеров, по зеленым пятнам комнатных растений на окне. Катерина склонилась над ребенком, и девочка сразу узнала ее! Маленький беззубый ротик растянулся в счастливейшей из улыбок, ручки потянулись к самому любимому на свете лицу, она заерзала, зашевелилась, всем своим существом устремляясь навстречу Катерине.

Катерина улыбнулась девочке в ответ, но не привычной кривоватой извиняющейся улыбкой, а широко, на все свои тридцать два белоснежных зуба. Она осторожно взяла малышку на руки, уткнулась носом в сладко пахнущие тоненькие младенческие волосы и весело сказала:

— Ну, с добрым утром, доченька! С добрым утром, моя Вера!

11 июня 2023 года